Сказки
Ума Улитка Ума была интеллигенткой с безупречным вкусом, владеющей языками, разбирающейся в литературе и истории, этике и эстетике, социологии и психологии, риторике и эзотерике… она была из настоящей слоновой кости. При всей самодостаточности чего-то в жизни Умы перестало доставать. В поисках она перечитала немало новых книг и просидела не одну сотню часов в сети, но инсайта не случалось. Ума грустила.
Однажды, у её горячо любимого домочадца был день рождения. На правах любимца, он заставил Уму снять шляпу леди и надеть смешной, картонный колпак клоуна. Аристократическую бледность ей подрумянили красками и заставили участвовать в глупых конкурсах. Ума рисовала смайлики, кукарекала со спинки дивана, читала стишки типа: «муха села на варенье, вот и все стихотворение», ползала на четвереньках и лаяла, водила хоровод со всеми гостями. В конце концов, ей удалось сбежать на улицу. А там светило безумно яркое солнце, голубело лазурное небо, и зеленела слишком сочная трава. — Раньше я не замечала таких ярких красок, — подумала Ума.
Раскрасневшаяся, растрепанная, растерянная, раздраженная своей уязвимостью без шляпы леди, в нелепом бумажном колпаке набекрень, шла она, пытаясь понять, что произошло? А внутри, в глубочайшей глубине лабиринта её раковины просыпался вулкан. В какой-то момент внутреннее напряжение достигло таких масштабов, что слоновая кость не выдержала, и сквозь брешь вырвался фейерверк умопомрачительно красивых крокусов. Кстати говоря, символизирующих «выздоровление, улучшение, облегчение, бодрость, жизнерадостность, счастливую любовь, воссоединение, объединение, самоотречение, бескорыстие, скромность и волшебство». За пеленой слез Ума не видела и не ведала, куда и зачем идет, очнулась уже в зарослях незабудок. Вдохнув их нежный аромат, она вспомнила что-то очень важное и, совсем забыв об остальном важном, помчалась к забытому пруду. С ходу нырнула вводу, проворно добралась до самой глубины и безошибочно нашла поросшую тиной и илом дверь
Наша леди больше не могла контролировать происходящее, но в сердце её происходило что-то странное. Зато тело её, на удивление, все знало, например, где лежат швабры и щетки, где средство для чистки стекол и с какой комнаты лучше начать организацию порядка. Через несколько часов в заброшенном доме засияли прозрачностью пара окошек, и дно пруда осветилось волшебно-уютным светом.
Ума вдруг почувствовала, желание вернуться на поверхность. Праздник уже погас, гости разошлись, а домочадцы удалились в свои комнаты. Ума тоже безумно устала, но это была очень приятная усталость, она так и заснула на диване, кто-то её заботливо укрыл пледом. Наутро она бросила взгляд на промокший, бумажный колпак, аккуратно расправила его, высушила и осторожно решилась примерить. Острое ощущение нехватки воздуха и желание окунуться в прохладу воды, снова повели ее к пруду. Дверь, как и вчера, оказалась не запертой. Странно, но Ума опять с радостью принялась за наведение порядка, делала это словно хотела найти нечто очень ценное, потерянное ею здесь. Чей был это дом? Есть ли у него хозяин? Какое отношение имеет Ума к нему? Вопросов было больше чем ответов, но голова её была пуста, как никогда, не имея ответов, она решила следовать за желаниями. Домашние терялись в догадках, куда пропадает их Ума! Она и сама удивлялась не меньше. Но каждое утро все повторялось: Ума с азартом наводила порядок в домике на дне пруда. Вскоре она обнаружила в ход в комнату, которая отличалась особой притягательностью. В ней Ума вспоминала детские мечты, предавалась фантазиям, и время пролетало незаметно, однажды она даже беспечно задремала. В этот самый миг в самой дальней комнате дома проснулся хозяин, то был Сом, некогда известный во всем пруду, интеллигентный, добродушный семьянин. Сом уже многие годы жил в трауре по безвременной потере своей любимой. Затянувшаяся депрессия сделала его отшельником, но не успела испортить его некогда мягкий характер. Время от времени он ненадолго выбирался из дома, чтобы поддержать форму, снова забирался в свою библиотеку и старался никому не попадаться на глаза. Сом даже не сразу заметил, что в доме он не один, а выбравшись из своего убежища, вдруг вспомнил былые добрые времена, когда в сердце жила любовь. Очнувшись от воспоминаний, он быстро удалился в свою тайную комнату и запер дверь. Сом еще не знал, как воспринимать происходящее, вторжение это или долгожданная помощь? Ума же очнувшись, резко поднялась и поспешила домой. Дом одинокого Сома на дне пруда наполнялся теплом и уютом сантиметр за сантиметром. Ума здесь обрела то место, где могла быть собой и чувствовать себя в абсолютной безопасности. Это место наполняло её силой и необъяснимой радостью. В выходные дни она даже скучала по нему, с началом новой недели с радостью возвращалась.
Сом, затаившись, наблюдал за Умой. Прошел месяц. Домочадцы Умы стали привыкать к её загадочным походам. Сом начал замечать, что перемены в доме его не раздражают. Ума стала чувствовать, что находит потерянные части себя, наполняется радостью и покоем. Душа ее требовала праздника. Поход в кино? Нет. В любимое кафе? Нет. Новая книга? Нет. Шоппинг? Нет…. Через полчаса Ума уже шуршала на кухне. Вскоре домик на дне пруда наполнился ароматом кофе, яблочного пирога с корицей и шоколадно имбирного торта. Когда волшебно-ароматные пары долетели до самой дальней стены дома, Сом уже стоял за дверью своей тайной комнаты, поправляя усы. Слегка дрожащими от волнения руками он нащупывал, не забыл ли конверт с благодарностью для Умы и нервно мял в руках трогательный букет из нежных крокусов и незабудок.
Город туманов Город погрузился в туман. Все вокруг стало серым, размытым, иллюзорным. Прикоснешься, и рука провалится, не наткнувшись на препятствие, да и опоры не найдя. В призрачном городе жили печальные, в глазах - беспросветная тоска и боль невозможности превозмочь. Жители туманного города пребывали в состоянии ожидания, ожидания не трепетного, радостного, нет. Они не предвкушали, просто отбывали срок. Никто не знал, каков этот срок? Может завтра? Может через 10 лет? Может через 50 или 100? Жители жили смиренно без злобы на какую-либо внешнюю силу, не было в них желания найти виновного и все изменить. Все считали, что таков порядок и так будет всегда.
Однажды к воротам города подошел воин. Конь его устал, много дней он не видел ни отдыха, ни сна, ни заботы. В боях победных потерял он много сил, но шел и вез своего хозяина – гордого и сильного воина. Ворота оказались не заперты. Воин, привыкший брать города смелостью, силой и натиском, двигался по улицам туманным и размышлял: "Зачем же его дорога привела в это странное место, где некого завоевывать? Жители готовы отдать всё сами, не видя ни в чем ценности". Были в нем и умелые садоводы, растившие красивейшие цветы, и пекари, умеющие печь вкуснейший хлеб, и строители, создающие красивые дома, и одаренные писатели, талантливые художники. Числа не было всем талантам, но все ими созданное постепенно теряло краски и вкус, исчезало в тумане. В одном из домов воина приняли радушно, накормили, напоили, предложили ночлег. Он снял свой щит, положил меч, стянул сапоги с уставших ног, спина ныла от тяжести доспехов, но снять их он еще не решался. Сколько дней и ночей провел в гостеприимной келье, воин не знал, вековая усталость придавила его к постели. Сквозь дурман сна воин слышал шепот кельи, мелодия и голос напомнили ему колыбельные матушки в детстве: «Сними доспехи, оставь свой меч, твой конь устал, твоя война закончилась».
Очнувшись, он почувствовал легкость и бодрость в теле, ясность в голове и радость на сердце. Поднявшись, увидел свои доспехи, щит и мечь, и впервые не захотел в них облачиться. Ноги его привели к озеру, в зеркальной глади которого, он увидел красивые черты лица, все в нем было правильно и приятно глазу. Но чтото его очень смутило. Волосы… длинные волосы, когда-то подстриженные под корень, выросли, с тех пор как доспехи не снимались. Глаза воина промокли, слезы окропили озеро. И нырнул воин, плыл долго, не вынимая лица из воды. А озеро шептало ему: «Настало время женское, мирное. Прими свои косы и станешь еще сильнее!» Вышел из воды и, шагая по земной тверди, вспоминал слова отца и матери:
«Имя тебе даем Наль, Щит и меч свои переплавь в твердость Духа на пути. Пусть никто не посеет сомнения в сердце твоем. Щитом да мечом защищай твердыню веры своей. Смелость пусть ведет ноги твои. Скромность пусть укрощает ум твой. Правду пусть несут уста твои. Сердце же пусть дарит любовь всем и прощение. В руках твоих пусть всегда будут инструменты созидания радости!» Приосанилась Наль и пошла по городу туманов в платье до пят да с косой до пояса. Подходила к горожанам, разговор заводила, с каждым словом туман будто рассеивался, просыпались люди от мора уныния и безнадеги. Показала Наль, сколько же много всего сделано туманчанами, только не хватает свободы их Душ от уныния и нелюбви к себе, затянувших весь город в сети тоскливого тумана.
Марси и Санчос Она — с золотыми волосами, большими, зелеными, да еще и раскосыми глазами, обрамленными пушистыми ресницами. Глаза эти казались то двумя бабочками, присевшими на лицо, то яркими рыбками, выплывшими из глубин Красного моря. Черные брови соединялись в сплошную тонкую тропинку, посреди которой росла красная ягодка-родинка, как у индианок в знак замужества. Глаза были близко посажены, нос тонок и мал, губки всегда улыбаются. Одним словом, инопланетянка Её так и звали –Марсиянка.
.
Он, напротив, был обыкновенным котом, привычно-ленным, мурчящесамолюбивым и влюбленным в пульт и диван. Не обычным были только цвет его шерсти — абсолютно желтый, такой солнечный-солнечный, и глаза голубыеголубые, как небо. Звали его Санчос.
Их встреча была предсказуемой неожиданностью. Им было под 30, неплохо было бы уже причалить к берегу, остепениться, построить дом, разбить сад и обзавестись плечом, но никто из них уже не ждал чуда. А чудо возьми да случись: Марси и Санчос встретились, сразу узнали друг друга, будто вспомнили. Она покорила его, знакомой ему до боли, уверенностью, напористостью, умением все быстро устроить и одновременной мягкостью, уступчивостью и заботой. Он очаровал её не привычной, но столь приятной и долгожданной, добротой, лаской, детской наивностью, ребячеством. Санчос умел обесценить любую сложность смехом, и был большим мечтателем. Марси немного смущала его оторванность от жизни, но так было приятно расслабиться в обволакивающем мурчании, и предаться детским мечтам, чего с ней давно не было.
В детстве Марси знала, что она — птица, у нее огромные сильные крылья, любящие скорость до свиста в ушах. В своих секретных местах: на чердаке, среди ветвей высокой черемухи или в густых зарослях ясеня она их расправляла и улетала, только ненадолго — пока не спохватились домашние. Ах, как давно она не летала…, но этому Санчосу удавалось открывать давно запертые двери. Марси плакала, глядя ему в глаза, молчала, плакала и оттаивала. А Санчос мурлыкал и нежно обнимал ее голову, стараясь защитить даже от нежелательных мыслей и звуков.
Вскоре у них появился первенец, движение их жизней объединились в одну орбиту, потом еще и еще, и лет через десять Марси и Санчос были уже совсем другими. Она стала хрупкой, уязвимой, и не приспособленной к земной суете. Он набрался брутальности, стал настоящим отцом семейства — кормилец, охотник, добытчик и защитник. Санчосята наконец подрастали, Марси успела немного отдохнуть, набраться сил после длительного приступа материнства и даже стала возвращаться на свою прежнюю орбиту. Санчос отпустил бороду, мурлыкал он уже очень редко, очень уставал в заботах. Курс его корабля тоже не был уже единым с Марси. Куда-то летели эти спутники в космическом пространстве, притянутые друг другом. В один из пасмурных ноябрьских дней, Марси почувствовала, что ей надо навестить маму, и причем срочно-срочно. Она жила далеко, вернее Марси жила далеко, так ей было комфортно и безопасно. Она взяла с собой младшего
Санчосита, села на паровоз и впервые, оставив мужа с детьми, уехала. Это был сюрприз, и Марси переживала за то, как мама ее встретит. Дом! Родной дом, тот же что и в детстве, только там уже нет той пьянящеароматной черемухи в саду. Раскидистый, тенистый ясень, встречавший всех у входа во двор, давно срублен. Чердак наглухо заколочен. А мама все та же, только не такая сильная и, наконец-то, никуда не спешит. Она даже не удивилась, очень обрадовалась Марси и Санчоситу.
Утро начиналось с чая, такой бывает только здесь, с ароматом листьев смородины, мяты и еще каких-то тайных вкусняшек. Марси, мама и маленький Санчосит прожили маленькую чудесную жизнь вместе. В один из этих дней Марси дорисовала дорогу для мамы, что тянулась по цветущим полям одуванчиков и чабреца, меж плодородных яблонь вверх и терялась за горизонтом.
А мама достала из шкафа плечик, покрытый мешковиной, и, отряхнув ее от пыли, протянула Марси. Та остановилась в недоумении. - Это твои крылья, доченька, ты как-то бросила их на чердаке и больше не вернулась туда.
Две женщины прослезились, обнялись и закружились в головокружительном танце благодарности, любви, прощения, зачеркивания старых обид, которые сыпались с них как черепки. Сердца их окутывало умиротворение и благодать. — Мама, приезжай к нам. — С радостью, Марси…как-нибудь… обязательно… Мама осталась. Марси вернулась к тоскующему по ней Санчосу и заждавшимся детям. В один из последующих дней она вдруг почувствовала странные, но очень знакомые перемены в себе. Изменился вкус еды, самочувствие, ощущение самой жизни, обыденные, надоевшие дела доставляли удовольствие и делались легко, вернулось вдохновение. Она догадывалась, но не хотела даже допускать этого еще раз – поздно, полно уже и просто не хватит сил. Марси с упреком бросилась к Санчосу, бессильная стучала ему в грудь: «Как мы могли допустить такое, Сан, мы не справимся, мы не молоды и уже не так сильны, как это могло случиться? Не понимаю…» - обливаясь слезами шептала она, уткнувшись в его сильную грудь. Санчос, как всегда, спокойно обнял свою спутницу за голову, прижал ее к себе и замурлыкал, как прежде с улыбкой: «Ну ты чего? С чего это вдруг не справимся? Это кто тут не молод? Ты что такое болтаешь? Я заткну твои уши,
чтобы они не слышали твои глупые мысли. Мы снова справимся, дорогая, мы примем это чудо, как всегда!» А чудо неуклонно пребывало, наполняя все вокруг жизнью, желанием, новыми силами, яркими красками и могучими крыльями. Санчос это тоже чувствовал, между ними будто воздух уплотнился, приближение чуда было так явно. Они стали чаще улыбаться, обниматься, целоваться, созваниваться просто так. Стали еще ближе и крепче, и кажется, снова вернулись на общую орбиту, распахнули сердца и объятья этому чуду и каждый день благодарили за это обретение. Но чудо намеревалось только погостить и исчезло так же неожиданно, как и появилось, время вышло. Марси горько плакала в объятьях Санчоса, снова била его в сильную грудь: «Как мы могли такое допустить?» Когда слезы высохли, она снова захотела увидеть маму. – Надо ехать, — сказала она Санчосу. — На поезде я не успею. – Самое время вспомнить, — ответил он, протянув ей потемневшие крылья. – Ты думаешь? — неуверенно шептала она. – Я уверен! — Санчос помог Марси одеть их и проводил на крышу.
Она зажмурилась и, недолго думая, прыгнула, крылья неуклюже крутились в воздухе, пока хозяйка их стремительно падала, потом она скомандовала им: «Парить!» Крылья расправились, воздушный поток подхватил их и понес в направлении к дому мамы. Сердце стучало, грудь стала шире, из уст вырвалась крик, перешедший в песню, строящую мосты в иные миры. Вот уже показались родные места. Снижаясь, Марси увидела целое поле красных маков, и вдруг красивая сине-фиолетовая птица выпорхнула из цветов, она словно ждала появления Марси, кинула на нее прощальный взгляд и полетела в темнеющую даль, вслед за уходящим солнцем. Марси сложила крылья, коснулась земли и долго смотрела вслед исчезающей точке на закате. «Время вышло!» — шептали маки.
Сказка про гусеницу
Гусеница сидела на листочке, тупо глядя перед собой. От съеденной зелени у неё пучило в животе, временами нападала икота, и руки сами тянулись к аптечке с мезимом. «Листик за листиком, листик за листиком», – безразличным голосом повторяла она, набивая себе рот зеленью. – «Неужели ради этого я рождена? Неужели ничего не изменится? Так и помру, не увидев, что же там — за высокой травой». Грустные мысли уносили её в отчаяние и безысходность. Да и, глядя со стороны, все прогнозы были вполне объективны - не было у неё никаких шансов на перемены в жизни. А над ней порхала бабочка, танец ее крыльев просто завораживал легкостью и красотой. Она перелетала с цветка на цветок, расписывая небо в веселую радугу. Порой взлетала так высоко в голубую высь, что у гусеницы дух захватывало от одной мысли: «Какой же вид может открываться с такой высоты!».
Бабочка продолжала танцевать, не обращая никакого внимания на гусеницу. «Да уж, куда мне до неё? Понятно. Зачем ей обращать внимание на такое ничтожество?» – презрительно разглядывая свое тело, размышляла вслух мисс Самокритичность. Тяжело вздохнув: Ах, мне никогда так не взлететь, моя грустная зеленая участь – лопнуть — от обжорства». Трудяга-Муравей, в очередной раз, пробегая мимо, остановился возле нашей героини, и произнес: «Ты бы физкультурой занялась что ли, и фигуру поправишь, и не будешь отравлять земной свет своими жалобами». Вытер пот со лба и побежал дальше по делам муравейника. «А как это?» — задумалась мисс Уныние. – «Как я могу заняться спортом, если все мое тело – один большой живот? Ну, вообще-то… к этому животу прикреплено много ножек», — задумчиво произнесла она. И через некоторое время можно было наблюдать, как гусеница «нарезает круги» по своей полянке. И, правда, настроение у неё улучшилось, стала она больше улыбаться, появился румянец на щеках, а тело обрело стройность и изящность. Теперь она, разглядывая себя, уже не испытывала ощущение брезгливости, и это ей очень нравилось. Шли дни. Наша юная спортсменка продолжала есть и бегать. Но со временем она снова почувствовала скуку. От бега по кругу кружилась голова, хотелось все бросить и послать куда подальше. «Надоело! Нет в этом никакого смысла!» — выдохнула наша пани Паника и, свернувшись калачиком, отдалась на волю депрессии. Летя мимо, Заботливая Пчела не могла оставить в беде страдающую душу. Подойдя поближе к несчастной, она подала ей кусочек пчелиного воска — для восстановления ресурсов нервной системы, капельку меда — для настроения, и завела разговор: - Дорогая, чтобы жизнь приносила удовлетворение, надо быть полезной другим, понимаешь? Их благодарность наполнит твою жизнь смыслом. - Но, простите, Заботливая Пчела, что полезного могу сделать я – Гусеница? Посмотрите на меня, я рождена для потребительского отношения к жизни. Мое тело не укомплектовано ничем таким, что могло бы приносить пользу. Слезы отчаянья катились и обжигали в зеленой листве дырки. Гусеница осознавала всю тупиковость собственной никчемной жизни. Заботливая Пчела бросила строгий взгляд на свою подопечную:
- Деточка, я знаю, что у Матушки Природы нет ничего лишнего. Каждое существо создано для поддержания гармонии и равновесия. Поэтому я сомневаюсь, что в тебе нет ничего полезного. Подумай хорошо, и главное, никогда не унывай – от уныния много вреда… для всех. С этими словами Заботливая Пчела завела свой моторчик и улетела в поисках новых нуждающихся в её помощи. А гусеница осталась со своими грустными мыслями, которые закрутили её в «бараний рог»: «Не собираюсь я больше никого слушать, много тут советчиков — занимайся спортом, приноси пользу другим… Тоже мне, нашлись самые умные. Если вас создала Природа такими трудолюбивыми и заботливыми, легкими и красивыми, это еще не значит, что каждый так сможет. Сами пользуйтесь своими советами, а мой удел – зеленая ботва». Сквозь густой туман тяжких мыслей к её сознанию пробивалось жужжание, оно становилось все назойливей и назойливей и, в конце концов, прямо рядом с ухом раздался противный хриплый голос: - Чего ты паришься, Гусеница. Ослу понятно, что ты – зеленый червь, создана для пожирательства. Так и наслаждайся жизнью, пока не стала обедом для какой-нибудь крылатой твари с клювом. Вот я — Назойливая Муха, ничем не брезгую, между прочим. Все, что не так лежит – мое. Наглость — мое второе имя, а иначе не проживешь. Надо хватать, рвать и не париться ни о чем. Так что давай, подруга, не паникуй, ешь свою ботву, пока тебя не съели. Ха-ха-ха… Гусеница только и смогла поднять тяжелые веки, чтобы посмотреть на муху и вздохнула еще тяжелее. Муха улетела, но Гусеница этого уже не услышала. Она решила добраться до самого высоко листа и прыгнуть с высоты вниз. Пан или пропал. Либо она научится летать, либо падет смертью храбрых. Полет был не долог, но ощущения невероятно приятные, если бы не жесткая посадка. Она лежала, не подавая никаких признаков жизни, не чувствовала тела и понимала, что допрыгалась. Слезы текли тоненькими ручейками из глаз, превращались в шелковую нить (кстати, ценнейшую нить на Земле). Она тщетно пыталась встать на ноги. Ничего не получалось: тело не послушно билось из стороны в сторону, пока не кончились силы. Скоро она почувствовала, что не может двигаться совсем — мешала какая-то оболочка, сковавшая все её движения. «Наверно, я уже умерла» - подумала гусеница. И, наконец, смиренно доверилась происходящему, обрела покой и отпустила все свои желания…
Сколько прошло времени с тех пор? почувствовала нестерпимый зуд на спине:
В какой-то момент, гусеница
— Боже, я что еще жива? У меня чешется спина… Что-то очень мешает расправить… А-а-а-а-а!!! Что это? Как это? Этого не может быть! Она вскочила на ноги, стала биться о стенки того, в чем находилась. И кокон треснул, дав возможность крыльям вырваться на свободу. Теплое Солнышко приветливо улыбнулось, подсушило крылья своим дыханием и сказало: — Добро пожаловать в мир твоей мечты, прекрасное дитя. Ты очень хотела, надо было лишь научить тебя довериться и отпустить. И с этим ты тоже справилась. Поздравляю тебя, дорогая! Лети!
Рассказы
Рыбки
Ночка выдалась беспокойная. Луна бродила по небу, заглядывая голубым оком в окна, будто искала кого-то. Лана переворачивалась с боку на бок, убегая от собственных снов. В конце концов, она устала мять постель, подняла тяжелое тело, нащупала ногами тапочки на полу, и тихо прикрыв дверь, прошла на кухню. Запах любимого кофе лег теплым шоколадным мазком на унылое серое полотно этой ночи. Чайник слишком громко пыхтел и булькал, колдуя над водой, нож безжалостно вонзался в сыр, ложка предательски брякала размешивая сахар. Все казалось слишком громким и агрессивным, но только до первого глотка горячего бразильского друга. Привычным движением Лана нащупала плед за спиной. Теплый, мягкий и по собачьи преданный, он укутал её, а руки согревал все тот же кофе. Лана смотрела
на луну, мысли ее стремительно плыли, как стайка мелких назойливых рыбок, старающихся ущипнуть кусочек эпителий со ступней. Как не пыталась она отогнать их, все тщетно. "Сегодня твой день рождения, мама… и день твоей смерти, папа… Надо поздравить одного и помянуть другого. Праздник с горчинкой… или нелепые поминки. Поэтому я сейчас далеко, мама. А телефон позволяет многое оставить за кадром". Выдохнув всю эту стайку разом, Лана резко встала и пошла в ванную. Из зеркала на неё глянули уставшие глаза, а складка горечи вокруг рта снова вернула к мыслям. "Тебе — уже и не 35, маме — не долго до восьмидесяти, папы — нет уже 8 лет. Маленькой девочкой я всегда ждала папу. Ждала его милые букеты полевых трав, цветов и ягод, спрятанных под охапкой сена. Ждала конфеты и печенье — гостинец от лесного зайчика, появляющиеся всякий раз из глубоких отцовских карманов. Неповторимую мелодию стука копыт, под аккомпанемент скрипа и бряканья колес, я узнавала задолго до приближения отцовской повозки к дому. Счастливая бежала к воротам, стараясь опередить его, и открыть первой. Эта картинка отпечаталась в памяти, как штамп: "БЫЛО".
«Я тоже люблю полевые цветы, папа. Твои букеты неповторимы. Представляю, как по-мужски небрежно, ты срывал охапки красивых трав,
соединял их не глядя, и так вот, играючи рождалась легкая песня из запахов, красок и скромных, но совершенных форм. Я, так же как и ты, люблю землю, травы, леса и поля…» Лана опустила лицо в ладони, наполненные холодной водой, желая распугать всех рыбок, встряхнула головой и снова взглянула в глаза той, что была в зеркале. Поток воспоминаний подхватил и понес её решительно в бурлящую реку, не оставив шансов для сопротивлений. "Мама, ты тоже ждала папу, только… по-другому. Не помню, чтобы он
дарил тебе цветы, за то хриплые пьяные признания помню. И звучали они больше, как сожаление, в ответ на вечную критику. Он что-то глушил в вине, его нетрезвая любовь сердила тебя еще больше. И вообще, я не помню между вами чувств, тихой радости встреч, нежности в голосе и прикосновений. В доме все было: еда, вода, работа… и печка была… Хорошо помню глубокую складку горечи на лице отца и твой всезнающий тон, прикрывающий какую-то боль, мама. Наверно, были и светлые моменты в вашей длинной семейной жизни. Это же надо почти полвека провести вместе. Но они как-то прошли мимо меня, то ли за их редкостью, то ли за запоздалостью моего появления на свет. Не думаю, что меня с трепетом ждали, если бы мальчик … может это и добавило бы смысла, а четвертая девочка — это не подарок. Но я появилась, и я — не мальчик…" Лана вышла на балкон к луне — хозяйке сегодняшней ночи. В лицо ударила свежая прохлада, а яркий свет луны немного пугал. Лана уже плыла вместе с рыбками, отдавшись на волю потока и не зная куда он ее приведет. «Как жаль… Как жаль…» В тот день папа сразу оправдался передо мной, уже взрослой дочерью, давно живущей своей жизнью: - Дочь, я тут сегодня немного «тяпнул» для смелости, хочу поговорить с тобой. — И, правда, он обычно пребывал в сумрачном молчании, запираясь в нем от всех претензий жизни. Я, знала, что это выход – молчать, быть «Му-Му», чтобы избежать контрольного слова. Вино же развязывало ему язык, складка горечи давала совершенно определенный крен, по которому мы понимали, что папа выпил. А лицо его как будто пыталось отвернуться и не смотреть на постылую реальность.
Удивительно, но таким же становилось его лицо и в трезвом состоянии, когда он играл на баяне. Вдруг, с первыми нотами (которых папа не знал, но это не мешало ему быть великолепным исполнителем) лицо его менялось, как бы оставаясь без хозяина, звуки музыки, сотворяемой его послушными пальцами уносили отца в другую реальность. Но потом и пальцы предательски перестали его слушаться, замученные полиартритом, и баяна не стало – мама его сожгла в бане. Тема беседы оказалась неожиданной и , как мне тогда показалось, бредовой. - Ну что, поговорим? - Для этого совсем не обязательно пить, я и так тебя выслушаю. - Да разговор не простой, доча, поймешь ли ты меня? Вот я и решил, что так будет проще. - Понятно… как всегда… ну да ладно. - Я тут… у меня есть женщина, к которой я мог бы уйти… сил нет больше… Ты уже взрослая… поймешь. Что скажешь? - Что за глупости, папа, ты на седьмом десятке, вы с мамой 40 лет вместе… - Ты не понимаешь, я больше не могу… а вдруг получится… - Папа, ты просто пьян, тебе надо бросать это дело, жизнь станет проще, ну ты же сам прекрасно знаешь, проходили не раз. Не позорь свои седые волосы, папа, просто не пей больше и все будет хорошо. - Ну да… ну да…ну да ладно, доченька, ладно. – Папа растянулся в лучезарной хмельной улыбке, похлопал меня по плечу и вышел из комнаты, напевая что-то под нос, широко шагая и также широко размахивая левой рукой. Всерьез я смогла воспринять этот разговор только через несколько лет, когда утром в день рождения мамы, обнаружили бездыханное тело отца, безнадежно висевшее под крышей сеновала. Прости меня, папа, я люблю тебя! Прости меня мама, с днем рождения!" Небо светлело, луна бледнела. Рыбок больше не было, уплыли. Лана вытерла слезы и пошла искать затерянную телефонную трубку.
Визитка
Часть первая Она устроила генеральную уборку в квартире, выбрасывала ненужные бумаги и, в очередной раз, наткнулась на старую, потертую, помятую визитку, с написанными от руки телефонными номерами: «13-06-20» – небрежным мужским почерком без наклона вправо, и женским, аккуратно выведенные, с правильным наклоном, — «23-49-87 (р.), 65-38-57 (д.)». Это были не просто цифры, это были вибрации, очень дорогие вибрации. Сколько раз она порывалась выбросить эту визитку, но передумывала, и в последний момент аккуратно складывала её в шкатулку с драгоценностями. И каждый раз, глядя на неё, улетала в воспоминания. *** Ноябрь 1996 года. Она уже 8 месяцев живет в новом городе на севере. У неё новая работа, новый коллектив, новый дом (вернее временное пристанище – в семье старшей сестры любезно приютившей её). Все началось 1 апреля, когда они с подругой не договариваясь, приняли решение ехать именно в этот город за счастьем, а потом узнав о намерениях друг друга, купили билет на самолет. И полетели менять свою жизнь в день шуток и смеха. Это был некий вызов судьбе – хотелось посмотреть: кто в итоге посмеется — судьба или они. Эти 8 месяцев прошли для неё в сплошном, бесконечном стрессе, накал напряжения в голове был такой, что она точно знала – до этого с ней ничего подобного никогда не происходило. Засыпала с тревожными мыслями и просыпалась с ними. Нет необходимости долго описывать причины её переживаний, все сводилось, как всегда, к низкой самооценке, отсутствию любви и веры в себя. Так, по прошествии 8 месяцев, у неё впервые стали появляться новые друзья — девчонки-коллеги стали приглашать её на вечеринки, чтобы внедрить её в жизнь
города и помочь адаптироваться. Одной из таких вылазок было приглашение на турбазу, полученное от благодарных клиентов – девушки работали в государственной структуре. Наша героиня помялась для приличия, но отказываться было бессмысленно – скоро можно завыть от одиночества и дурацких мыслей о себе. В этот вечер их было шестеро: трое мужчин и трое девчонок. Уже в машине девушкам стало скучно — мальчики не очень: один – слишком маленького роста, полноват, со смазливыми круглым лицом, черными кудрями и самоуверенными манерами, присущими мужчинам с комплексом наполеона. Второй — высокий, мощный, но какой-то угрюмый и немногословный. Третий – среднего роста, мускулистый, со светлой шевелюрой и открытой голливудской улыбкой. Его и выбрала она. Девушки сразу стали демонстрировать свою отчужденность и неприязнь мужчинам, в то время как, те накрывали на стол. Наша героиня стала помогать, так как очень не любила неловких ситуаций. А именно это и грозило бы всей вечеринке – кинься она вместе с остальными подружками демонстрировать свое «фи» благодарным клиентам, пусть даже это парни, нацелившиеся на что-то другое, чем просто акт благодарности. В общем, она решила поддержать живую беседу с мужчинами и явилась связующим звеном между лагерем разочарованных девиц и недоумевающих парней. В итоге всего этого вечера мускулистый с голливудской улыбкой взял её за руку и потащил из общей комнаты к уединению, сказав при этом, что ему противно такое общество фыркающих надменных особ. Там они познакомились чуть ближе, выяснилось, что он совсем не благодарный клиент, а почти коллега, работающий в параллельной структуре. Узнав чуть больше о ней, он сразу спросил: – А ты не хочешь поменять работу? Нам такие кадры нужны. Этим неожиданным предложением он вызвал её недоумение: — Это что такая шутка? Ты совсем меня не знаешь, ни как человека, ни как профессионала и делаешь мне такое серьезное предложение. А он, с невозмутимой улыбкой в тридцать два зуба, ответил: — Мне достаточно того, что я увидел: ты открыта, коммуникабельна, умеешь держаться раскованно. Я полагаю, что ты дружишь с умом, а что нам ещё нужно? «Знал бы ты, каких нечеловеческих усилий стоит мне моя раскованность. Наверно, я хорошая актриса, тогда в моей открытости можно усомниться», — подумала она, но не выдала своих мыслей.
Все-таки комплимент был очень кстати, её изголодавшееся по поддержке сердце благодарно приняло его. И, конечно же, это сердце не устояло: оно растаяло, как сливочное масло под теплыми лучами солнца. Неудавшаяся вечеринка стала торопливо сворачиваться, в воздухе висело разочарование. Наполеон выпил лишнего, и все время отпускал язвительные фразочки в адрес девушек. Последние же устали от происходящего и мечтали поскорее освободиться от надоевшей компании. Только её сердце наперекор общему брюзжанию билось учащенно. Только её глаза светились плохо скрываемым счастьем и надеждой. Только в её голове вечер удался. Все разбежались по машинам, она ехала рядом с ним и боялась, что стук её сердца бьет набатом на весь салон автомобиля, холод ума не мог остудить разбушевавшегося не на шутку огня. «Ну что такого сверх естественного произошло, что ты так разошлось?» — спрашивал недоумевающий ум у развеселившегося сердца. А оно в ответ только улыбалось самой глупой на свете, но самой счастливой улыбкой. - Зайдешь ко мне, я познакомлю тебя с сестрой? — прервал диалог в её голове Мускулистый. - Я не могу… моя сестра будет волноваться.. она меня ждет… – очнувшись от своих мыслей, ответила она. А сама понимала, что не в силах отказаться от этого предложения, поэтому поспешно добавила: - Я попробую ей позвонить. - Ну, давай пробуй, Заяц, — веселый хохот добавил краски к её итак разрумянившемуся лицу.
Часть вторая
Помните у Барто: «Один щенок был одинок, бродил он неприкаянно. … И так расстроился щенок Что он завыл отчаянно: «Я одино-о-о-о-к, я один-о-о-о-ок, Не нахожу хозяина!» Вот и наша героиня, так замерзала в этом новом для неё, равнодушном городе. А сегодня её переполняла благодарность за неожиданное знакомство, появившееся как раз, когда она была готова завыть. Но в её голове никак не находился ответ на вопрос: чем она – такая маленькая, невзрачная серая мышка, могла привлечь внимание такого интересного во всех отношениях, зрелого мужчины? Какого-то пазла в этих отношениях не хватало. Она взяла трубку телефона из его больших крепких рук, набрала номер своей сестры и заговорила вполголоса, пытаясь на ходу придумать историю: — Привет, это Лана… Я останусь у подруги… Не теряй меня…Я потом все объясню… Просто уже поздно, не хочется мотаться по городу… Пока…
Он хихикал над её неумелым враньем, и явно получал удовольствие от вида её раскрасневшихся щек. А она, как могла, скрывала сильное волнение, смущение и пыталась вычислить: как себя вести? Так хотелось быть честной и искренней, но так страшно было выглядеть смешной и нелепой. В голове Ланы проносились табунами сотни мыслей за минуту: половина из них была о новом знакомом, половина – о том, как она нелепо выглядит. «Этот ужасный свитер… Это невзрачное лицо… хорошо ещё есть чудо возможности макияжа.. И что ж так бог поскупился, наделяя меня красотой? И почему нам в школе, вместо математики, не преподавали тонкости взаимоотношений мужчин и женщин? Почему мама никогда этому не учила? М-мм-м… Как же это все не просто… быть бы мне сейчас чуточку по-опытней… Он слишком хорош для меня: умен, остроумен, судя по всему успешен, а какая у него улыбка …– просто крышеснос какой-то…» Они переступили порог дома, где их встретила миловидная молодая женщина: — Мила, – представилась она – проходи, я — сестра Тимура. В квартире ещё пахло ремонтом. С прихожей открылся вид на большую гостиную с очень красивой, мягкой, удобной мебелью. Из гостиной можно было попасть в небольшой, очень уютный кабинет, где стоял кожаный диван, стол, компьютер и библиотека — множество красивых подарочных, дорогих изданий и мольберт. Дальше — в приватной зоне находилась большая спальня с огромной кроватью, большим зеркалом на стене и внушительной коллекцией музыкальных дисков, а напротив спальни — ванная с прозрачной дверью. Лана знакомилась с убранством квартиры и была очень впечатлена. Для её неискушенного достатком жизненного опыта (ей сейчас — 20 с хвостиком) впечатлений хватало. При всей лаконичности, функциональности и актуальности, что неудивительно для холостяцкого интерьера, в квартире встречались гламурные детали. Тимур с явным удовольствием представлял свое жилище, а Лана боялась показаться дикой провинциалкой, поэтому делала вид, что остается равнодушной к увиденному. Её все больше засасывала энергия этого человека, она чувствовала свое бессилие против него и отсутствие желания сопротивляться, напротив, хотелось полностью раствориться в нем. Ум замечал недостатки, а сердце добродушно прощало, так, будто Тимур давно заслужил её прощение каким-то очень великодушным поступком, о котором ум забыл, а сердце помнит. Сердце вообще Его помнит, чувствует родную душу, давно знало о его скором появлении. И не ошиблось – он появился: он здесь, рядом с ней, она у него дома. «Всё правильно», — говорило сердце. Но ум не отступал:
«Не обожгись. Будь осторожна. Посмотри на себя в зеркало: каковы твои реальные шансы? Ты не справишься с этим. Он сделает тебе больно». - Не мешай, я устала жить в клетке твоих доводов. Тем временем, завязалась беседа: Тимур рассказывал Миле, как он познакомился с Ланой, делал он это так, будто он нашел редкостный вид, и был очень доволен собой и своей находкой. Он говорил, что Лана будет у него работать. На его мобильник позвонили, и спокойный до этого голос, стал холодным и высокомерным, потом он начал повышать тон: «Ты кто такой, чтобы так со мной разговаривать? Ты хоть знаешь с кем ты разговариваешь?» Повесив трубку, Тимур объяснил Миле, что произошло. И стал рассказывать Лане о своих регалиях и высокой должности. А Лана улыбалась, радуясь тому, что есть хоть что-то, что может его спустить с пьедестала в её голове. Ему это очень не понравилось, он стал кипятиться, но на помощь пришла Мила, сказав ему: «Успокойся, Тимур, у девочки абсолютно адекватная реакция, остынь и не пугай её». Она умело перевела беседу в другое русло… … За окном уже брезжил рассвет, когда Лана лежала и никак не могла заснуть. И ждала, и боялась утра — хотелось продлить пребывание под покровительством сильного мужчины, который спит рядом. Но ум настойчиво говорил о безопасности, и сердце уже было готово поддаться его уговорам. Лана вышла на балкон. Холодный ветер заставил её посильнее укутаться в плед. Вернувшись в комнату, она решила уйти сейчас, не дожидаясь пробуждения Тимура, нащупала в полутьме свою одежду на полу, собрала её в охапку и тихо выскользнула в ванную. Уже на улице, натягивая на замерзшие кисти рукава свитера, она поняла, что забыла забрать с туалетного столика свой золотой браслет
Часть третья Как вы думаете, у этой истории было продолжение? Ах да…, конечно, визитка с телефонными номерами… Теперь Лана была не одна, с ней была её неожиданная любовь. Она наполнялась, жила, питалась ею. Не важно, что Тимур не позвонил ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Просто ей нужна была любовь, пусть даже с болью и разочарованием. Какой-то мазохизм? Да, наверное. Через полгода он появился снова в её жизни, просто взял и позвонил на рабочий телефон и, конечно, этот звонок был больше деловым, чем личным. Они обговорили все рабочие моменты, которые его интересовали. Тимур предложил встретиться вечером, а Лана не могла ему отказать — столько вечеров было посвящено этой мечте. Оставшиеся часы рабочего дня тянулись долго, сердце было готово выпрыгнуть, а ум злился на его глупость и безрассудство. «Вот, наконец, 17:00… Можно собираться… Главное, надо суметь напустить на себя спокойное равнодушие, полное понимание происходящего и уверенность в себе…» — снова проносились табуны мыслей в голове Ланы. Она бросила в зеркало контрольный взгляд и ноги понесли её по ступенькам вниз. Казалось, что сейчас крылья порвут пиджак на спине и поднимут её в небо… Но ей хотелось остаться здесь — на земле, чтобы подойти к машине и снова увидеть эту дерзкую улыбку. Последняя ступенька…, дверь отворилась, свежий ветер пригладил волосы.. Блестящий, черный автомобиль с тонированными стеклами… «Новенький» — мелькнуло в голове Ланы. Она сбавила скорость, двигаясь медленно, не спеша, улыбаясь. С пассажирского сиденья сияла, столь желанная ею, обезоруживающая улыбка. — Как дела, Заяц? Хорошо выглядишь. Прыгай в машину. Отвезешь нас домой» — добавил он, обращаясь к водителю. За ужином, Тимур достал из кармана её браслет: — Тут у меня завалялось кое-что твое… А ты — непростая девушка. Обычно женщины специально забывают у меня свои вещи, ты же даже не перезвонила. Лана смотрела на него, улыбаясь, улыбаясь изо всех сил, она хотела спрятать за этой улыбкой свою дуру-любовь. «В конце концов, я опять у него дома, значит,
что-то все-таки зацепило его» — думала она с надеждой, отгоняя неприятные мысли. Тут он снял с полки небольшую коробочку и протянул ей: — Правда, они не очень хорошего качества, — сказал он. — И поэтому ты их даришь мне? – с самоиронией спросила Лана, открывая коробку, в которой лежали женские наручные часы. Тимур смущенно рассмеялся, но только на секунду, похоже он не позволял себе никаких слабостей. — Спасибо, мне приятно — ответила Лана и надела часы. Утром он вез Лану на работу, рискованно проезжая перекрестки на мигающий зеленый, а то и на желтый сигнал светофора, постоянно хохмил при этом, и, конечно, улыбался. Прощаясь, он бросил: — Подожди, — начал что-то искать в кармане, достал первую попавшуюся визитку, нацарапал на ней номер своего мобильного, и протянул Лане со словами: — Не теряйся, Заяц, звони. — Пока, — улыбнулась в ответ Лана. Она летела по ступенькам вверх, крылья за спиной снова пытались прорезаться. «Я ему нравлюсь, все-таки я ему нравлюсь» — любовалась она часами на своей руке. Из дальних уголков сознания слышалось обиженное брюзжание ума: «Да…, клинический случай, я даже не знаю чем тут помочь…» Месяцы спустя, часы стали превращаться из источника радости и надежды, в источник печали и боли. Однажды они полетели в стену, но так и не разбились. «А ты говорил, что они не очень качественные…» — вытирая слезы, еле слышно шептала Лана.
Часть четвертая Воспоминания пролетели в голове Ланы, как кадры из заученного наизусть кинофильма. Очнувшись от них, она снова увидела визитку в своей руке, повертела ее и, подняв руку вверх, демонстративно уронила в корзину с мусором. Визитка стремительно летела вниз, перекручиваясь в воздухе, как бы пытаясь зацепиться и избежать падения. «Хватит! Эпоха боли и слабости исчерпала себя. Я давно уже не та Лана, которую ты знал, Тимур. Теперь я люблю и любима» — с этими словами она продолжила уборку. И на душе у неё, действительно, давно поселились покой и гармония. Из состояния задумчивости, в котором она пребывала, вытирая пыль с книг, Лану вывел удар по голове. Это с верхней полки шкафа неожиданно сорвался фотоальбом, так будто его кто-то преднамеренно скинул. Лана, недоумевая, рассматривала место, откуда только что слетел источник её боли, и растерянно тёрла место ушиба. Затем смахнула с него пыль и вернула на место. Но через несколько минут этот альбом снова ожил и свалился, растопырив свои страницы с документальными воспоминаниями. Лане пришлось сесть и полистать его. Среди великого множества семейных альбомов, сегодня на полке не хватило места одному – тому, в котором были собраны фотографии периода работы Ланы в службе Тимура. Да-да, ведь он снова появился в её жизни, снова покорив её своей улыбкой, сделал ей серьезное предложение… деловое – работать у него. Накануне первого рабочего дня он объявил ей, что их отношения обретают новую форму – форму субординации. И это оказалась чистая правда. Только субординация – и ничего больше. Лана рассматривала фотографию за фотографией: вот её кабинет, стол, заваленный бухгалтерскими документами, а вот корпоративные праздники, подарки, цветы, коллеги, веселье, улыбки… Вот новоселье в её новой квартире, которую купил ей Тимур. В голове Ланы пролетели картинки неодобрительных взглядов и шушуканье коллег тех дней. Вот ещё масса событий, растянутых во времени. Что-то общее было во всех этих кадрах. Ни на одном из них не было Тимура, но вселенская тоска, смотревшая с каждой фотографии глазами Ланы, говорила только о нем. «Странно. У меня нет ни одной твоей улыбки, Тимур… Ну, зачем ты так настойчиво стучишься в мою память сегодня? Столько лет прошло, все давно забыто, у всех — новые пьесы, новые роли…Господи, зачем мне была дарована эта дура-любовь? И почему ты сейчас бередишь мои старые раны? Разве было
недостаточно боли? Наши труппы давно разъехались не только в разные города, но даже в разные страны», — Лана решительно захлопнула альбом, убрала его на место и, шмыгая носом, вышла из комнаты. Весь остаток дня тема Тимура фонила в её голове и это после десяти лет жизни в абсолютно другом мире, в мире, где нет ледяной пустоты и отверженности, в мире, где бьют горячие ключи любви. Вечером она с улыбкой встречала детей из школы, мужа с работы. Фон в голове плохо вписывался в картину семейной идиллии… Перед сном раздался телефонный звонок, это звонила бывшая коллега Ланы по работе, они мило поболтали обо всем: о детях, здоровье, погоде и природе. В завершении разговора собеседница Ланы бросила ей: — Ну, ты про Тимура то знаешь, наверное? — Нет, а что я должна о нем знать? — Как, ты не в курсе? Его больше нет – они с сестрой Милой попали в автомобильную катастрофу – сорвались со скалы в ущелье… На днях будут похороны… Лана положила телефонную трубку, медленно прошла в кабинет, склонилась над корзиной с мусором, чтобы убедиться в том, что она действительно сегодня выбросила визитку Тимура, столь долго бережно хранимую ею зачем-то.