стихи
ДО ПЕРВОЙ МЕТЕЛИ Брожу по лесам моей родины, живой и голодный, как черт. Худая река из болотины в другое болото течет. Хрипит под ногами кандальная тропа в непроглядной воде. Камыш, как свеча поминальная, винтовка цевьем на локте. Пока переходами этими ступаешь прошедшему вслед по рубленой кем-то отметине, тревоги о будущем нет. Нет времени, червы не козыри, и скипетр брошен под трон: до первой метели с морозами – последний привал и патрон.
ХУДОЖНИК Между топорами и стрелами, дамами и их кавалерами, зимними ночами и летними что-то получилось не так. Жил да был художник и пьяница, жил и рисовал свою странницу, кто она такая – неведомо, просто остальное пустяк, с чистыми глазами и светлыми, будто золотыми монетами, (если вы забыли о вечности, вечность обойдется без вас). Дом четыре, улица Нежности, два звонка, как знак неизбежности: – Дам за эту деньги хорошие. – … Лучше завтра. В этот же час. Снял с мольберта, выключил тусклую лампу и пошел за закускою, вот когда она, хоть и струсила, медленно открыла окно. … С той поры, без имени-отчества, бьется о свое одиночество, в запертые ставни таращится. А художник? Умер. Давно.
ВОТ Я Отверженным – дорога и печаль; им снится юг под небом серебристым, а здесь – ни окончаний, ни начал, и ветер с якорей срывает пристань. Стремительные осень и весна касаются друг друга в скудном мае: лишь вылепит гнездо свое оса, как вдруг зима от края и до края. Наверное, ты тоже не ждала от ветреного мая безрассудства? Когда зима закончилась, когда? Но воздух молчалив и в небе пусто. Потерянное сердце из груди ищи, надейся, мучайся до смерти… Вот я, не перепутаешь, – один из самых бессердечных на планете.
ВОКЗАЛОМ ВСЕ ЗАКОНЧИТСЯ... Вокзалом все закончится с топленым молоком. Отечество, как отчество, не вычеркнуть потом. Ни лешему, ни пахарю, с лучиною в груди, вовек свою епархию на карте не найти. С косынками черемухи, с погостами в крестах, где каждой ночью всполохи и мед на небесах; где кроме пьянства, вроде бы, не водится грехов у увальней юродивых, окрестных мужиков. Без золота и платины, без нефти под землей, с каликами на паперти, со снегом и золой, колодезная, честная, из глины и бревна, глухая и безвестная родная сторона!
БЫВАЛО ТАК... Бывало так: ни радости, ни горя; дорога – то лежнёвка, то большак; над головою небо голубое, а под ногами рытвины и шлак. Да ты и сам шагал по той дороге, и что тебе я нового скажу! Мои слова о вечности и Боге, о мудрости, подобны камышу: качаются, шумят весь день без толку, а главного не скажут никому, всю ночь, надвинув на глаза ермолку, я их шепчу себе лишь одному и еле слышу сам – такая пытка, которую уже не повторить, как будто плачет на ветру калитка: – Хотела пить, хотела пить, хотела пить.
НУ ВОТ И ОСЕНЬ, ГОСПОДА! Ну вот и осень, господа! Сплошь изначально безнадежна, кружит, неискренна и ложна, и быстротечна, как всегда. Признаться, сердцем против я ее бесцельных хороводов, ее мучительнейших родов на ложе колющем жнивья. – Послушай, отрок, потому всемудрый зрит иную участь, что хоть красна ее текучесть, а провожают по уму!
НИ ГРОША Ни гроша в кармане, полночь, время «ч», дождь волынку тянет, виснет на плече: – Никого не слушай, никому не верь, будет только хуже, хуже, чем теперь. Утро не настанет, не ударит гром, улица пустая в городе пустом. Жив еще, и ладно, или не привык? Хоть иди обратно, все равно тупик. Так что бесполезно, это на века, кроме слез небесных, больше ни глотка… С неба лунный камень покатился вниз, дождь косой и пьяный на плече повис.
ДВЕ КАРТЫ Две карты – земли и неба – и ручка, в которой шарик, и яблоко и сентябрь на желтом столе. Еще был когда-то компас и порох в железной банке; еще был когда-то август и жизни – сто лет.
МНЕ СЕГОДНЯ ОТКРЫЛСЯ ВСЕЛЕНСКИЙ ПОКОЙ... Мне сегодня открылся вселенский покой: на мгновение снег перестал опадать, и застыл на весу над замерзшей рекой; звук хотя бы живой – ничего не слыхать. Нет и птицы на небе февральском, из труб ленты серого дыма недвижно торчат, все внезапно почило – дыхание, труд – на излете встал маятник, звезды молчат. Это длилось мгновение, словно испуг, и мгновением позже явилась вдали пролетевшая птица, и солнечный круг вновь направился вдоль беспокойной земли.
ТЕПЕРЬ МНЕ БОЛЬШЕ НРАВИТСЯ ЗАКАТ... Теперь мне больше нравится закат и сырость вслед за ним в недавно душном сгущенном воздухе; вечерний сад и с черным хлебом чай за ужином. Когда, оставшийся неполный час до полночи, озерной пахнет тиной с пустого берега, дождем от астр и медом из тарелки глиняной. К подножию свечи горячий воск спускается, застыв на середине, и запад краснолиц и безголос, все кошки и деревья - синие.
ОНИ ПОМНОЖЕНЫ НА НОЛЬ... Они помножены на ноль, какую маску ни надень, их прячет бронзовый король — вчерашний день. Подобен кругу путь времен, языческий солнцеворот, не переставить их имен наоборот. Они бессмертны, как яйцо: зима и лето, зной и лед, весны плаксивое лицо, осенний мед. Истерлись краски, нет вождя, не хочет пить мятежный дух настой из снега и дождя, слепней и мух. Нет хуже слова «навсегда», оно как в градуснике ртуть. Соврать, хотя бы иногда? Нельзя ничуть. Наври мне, что зима прошла и май над городом висит, что день последнего гроша нам не грозит!
ЗИМА И Я Зима и я, кому еще не спится. Законы, порождающие тьму. Покоя! Солнце за гору садится. Здесь зоркий взгляд его до будущей денницы уже не нужен больше никому. Над окнами, под цинковою крышей, с карнизов на высоких этажах, закатное тепло с подкладкой рыжей, как птица поднимается все выше, взлетев и когти цепкие разжав. Ничто меня, а я совсем не хрупок, так не тревожит как ушедший день: наброшенный на плечи полушубок, табачный дым от двух последних трубок, в сугробах фиолетовых сирень. Среди недель, наскучивших и едких, в колючих ноговицах января, и ты, и я – мы падаем, как ветки, нас утром будит чей-то выстрел меткий и в окнах прибавляется заря.
ВСЮ НОЧЬ СИДЕТЬ БЫ ДО УТРА... Всю ночь сидеть бы до утра, корпеть, найдя обузу. Я терпелив, но ты мудра, о, Муза. Бери и ставь на свой алтарь упрямца на колени: согни, веревки вей, ошпарь, как веник. И ничего чтоб не просил, ему на той Голгофе довольно перьев и чернил. И кофе.
РАДОСТЬ, ЧИСТАЯ, КАК СНЕГ Все равно меня ты любишь... Все исчезнет и к весне снег растает, ты же будешь, радость, чистая, как снег. Все равно тебе я нужен, словно парус кораблю, чтобы ждать меня на ужин, чтобы знать, что не простужен, и за то, что я люблю.