СТИЛЬ НА ТРЕХ НОЖКАХ Дорогой ли Никита Сергеевич? ДМИТРИЙ ГУТОВ | Фото АЛЕКСЕЯ КНЯЗЕВА
Однажды в гостях я едва не стал свидетелем чудовищного варварства. На моих глазах могли уничтожить редчайший памятник культуры. А дело было так. Жена моего приятеля, обнаружив, что в доме кончились салфетки, вспомнила, что видела несколько — у мужа на столе в особой папочке. И ничтоже сумняшеся положила их под тарелки к ужину. Едва различимый характерный орнамент начала 1960-х годов был замечен на салфетках за мгновение до того, как к ним протянулись жадные руки гостей. Разразился скандал. Хозяин дома, всегда казавшийся мне человеком усталым и равнодушным, переменился на глазах. Он кричал, что предпочел бы, чтобы гости вытирались сусальным золотом, но только не этим уникальным и уже не восстановимым образцом из его собрания раритетов хрущевской эпохи. Салфетки были бережно уложены обратно в пластик, завернуты в бумагу от дневного света и спрятаны в стол рядом с набором цветных треугольных пластмассовых пепельниц (70 коп. за пять штук в 1962 году). В виде компенсации гостям предложили стряхивать пепел в совершенно аналогичный образец, удачно купленный в Лондонском музее дизайна (42 доллара за штуку в 1997 году). Вещи советских 60-х годов стали предметом собирательства и объектом ностальгии. А ведь казалось бы, все сделали эти предметы, чтобы ускользнуть от рук собирателей. Они и тиражные, то есть цены им не знали, и по материалам дешевые, и по конструкции непрочные. Для традиционного коллекционирования непонятные, непривлекательные. Но есть у них черта, которая в глазах знатоков ценнее всего прочего, — удивительная чистота стиля. Что же это был за стиль? И что от него осталось коллекционерам?
Транзисторный для физиков
приемник: источник лирики
Салфетка имени XX съезда КПСС
Приобретая сегодня простую треугольную пластмассовую пепельницу дизайна 1962 года, коллекционер становится обладателем ма-ленького, но революционного предмета. В ней столько новизны, столько презрения к ру-тинному мещанскому быту, столько радужных надежд, столько юношеского обаяния! Эта пепельница отменяет своим появлением на свет целый мир. Рядом с ней неуместны бронзовое литье, сияние хрусталя, пол, покрытый рыжей мастикой, лилово-красные ковровые дорожки, золотистый плюш. Все это сталинское великолепие при сравнении с голубой хрущевской пластмассой превращается в образцы вопиющей безвкусицы. 1956 год явился переломным в жизни партии, страны, международного коммунистического движения и, между прочим, советского дизайна. Название повести Ильи Эренбурга «Оттепель» (1954) становится метафорой пробуждающейся эпохи. В 1957 году страна запускает первый искусственный спутник, в 1959-м объявляет, что социализм победил в СССР не только полностью, но и окончательно, а в 1961-м вступает в период развернутого строительства коммунизма. По расчетам кремлевских астрологов, коммунизм должен был наступить через 20 лет. Что может быть благотворней для развития прикладного искусства, чем замысел тотального обновления жизни? На рубеже 60-х новый стиль врывается как река, прорвавшая плотину. В одно мгновение. Сметая на пути все. Меняя до неузнаваемости наши города и наши квартиры.
ботиться о сохранении хотя бы единственного образца. Купить дом и устроить в его крошечных, но отдельных квартирах мемориал той героической эпохи. Но, боюсь, не получится. Поколение людей, которое собиралось жить при коммунизме, только при нем и собиралось жить. Дома не стоило возводить надолго. Архитектурные журналы получали письма, читатель гневно вопрошал редакцию: если его дом рассчитан на 25 лет, то что, он еще 5 лет будет портить пейзаж коммунизма?! Пятиэтажки лепились как чуть усовершенствованные брезентовые палатки геологов-романтиков. Путь к светлому будущему следовало пройти как можно быстрее и налегке. «Хрущоба» — дом разового пользования, а именно в таких предметах сконцентрировался смысл эпохи, ее нежелание себя увековечивать, ее жертвенный пафос. Отсюда неустроенный, походный быт положительных героев в кинофильмах тех лет. Все, что могло помешать движению вперед, следовало выбросить как балласт. Начиная с классической сталинской мебели, которая в новом доме просто не пролезала в дверь. Один мой дальний знакомый ухитрился, правда, выставив окно, втащить в пятиэтажку концертный рояль. Когда пришло время перебираться на новую квартиру, рояль фигурировал уже как недвижимость и непременное условие обмена.
Дом, в котором мы не будем жить
Какая-нибудь ерунда, типа почтовой марки 1961 года, посвященной свежепринятой Программе КПСС, ценой 2 копейки, сумеет пережить XXI век. Но можно с большой долей уверенности сказать, что ни одна из пятиэтажек, известных под названием «хрущоб», не протянет так долго. Подлинный любитель 1960-х должен был бы в первую очередь поза-
Табуретка на трех ножках — символ эпохи
остались там, в коммунальном прошлом, на по-мойке истории, где культ личности. Нет, не от бедности и тесноты мы отказываемся от этого наследия! Само представление о красоте теперь изменилось. Ничего лишнего. А квартиры, превращенные в склад посуды и мебели, давно ждут самой суровой ревизии. Но где же тогда спать, куда усадить гостей? Все дело в том, объясняют дизайнеры-романтики, что мебель в квартире — особенная, современная. Одна и та же вещь служит по-разному. Вот кресло, оно занимает мало места, но вам захотелось спать — и его легко раздвинуть и превратить в кровать. Или другой случай: вам надо дачать уроки. Вы подходите к книжному шкафу, откидываете крышку — и письменный столик готов. А тут зашли гости. За письменный стол их уже не усадишь. Тогда вы открываете буфет, выдвигаете складную крышку, привинчиваете пару ножек — и теперь за столом поместятся все. Бессмысленно было упрямиться. Ведь потолок высотой в 2 метра 50 сантиметров ликвидирует старую люстру как класс. Повесить некуда, хотя и выбросить жалко. И вновь приходит архитектор, чтобы объяснить. Хрустальная люстра — анахронизм. Она вносит диссонанс в современный интерьер. На смену громоздкой старой люстре приходит новая, на короткой штанге, пучок бра ракетно-космической формы. Новые Трясущийся на ножке торшер заменил хрустальную люстру
За каждый сантиметр!
Это была эпоха с идеалами. Правда, в идеальных квартирах никто не жил. Идеальные квартиры показывали на ВДНХ, и люди приходили на них смотреть и восхищаться новыми художественными принципами организации жилого интерьера. Дизайнеры и архитекторы устраивали сеансы массового гипноза. Людям объясняли, как неправильно они жили и как следует жить правильно. Ничего устойчивого, раз и навсегда данного, тяжелого, неподвижного быть не может. Все течет, все изменяется. Стены и мебель допускаются, но в минимальном количестве, поскольку от них невозможно избавиться до конца. Кровати и столы могут прятаться в стенные шкафы. Встроенные стеллажи и раздвижные перегородки сливают одно пространство с другим. Вот квартира в пятиэтажном доме, говорили архитекторы. Как просторно в этих крошечных комнатах! И где же те громоздкие вещи, среди которых люди жили всего несколько лет назад? Куда делись большой стол и кровать, лампа под абажуром, комод — все эти признаки дурного и несовременного вкуса? От них нет и следа. Они
Стаканы-зебры светильники своими изгибами напоминают летающие тарелки. Это уже не дом, это космический корабль, последнее слово науки и искусства. Вы несетесь в нем к неизведанным мирам. Рядом ни одного тяжелого предмета, все легкое, пластмассовое, плавающее, как в невесомости.
Пластмассу — в быт Старые уродливые мраморные настольные лампы, «грибы» и «китайские домики», абажуры не только антиэстетичны, но и неэкономичны в эксплуатации, противоречат элементарным требованиям медицины — портят зрение, собирают пыль. Выпуск старомодных и аляповато-пошлых тканых абажуров прекращен с 1 января 1961 года. На месте ткани — эффектная и современная поливинилхлоридная све-тотехническая пленка. Из нее делаются элегантные светильники. И какие же замечательно новые обои в этом доме, как хорошо подходят они к интерьеру! Их можно свободно комбинировать и обрывать. Они окончательно дематериализуют стену, и без того забывшую о тепло- и звукоизоляции. Здесь на помощь приходят и новые материалы — пластмассы, линолеумы, не боящиеся холода, утюга, ножа, чернил. Все с них смывается, никаких следов не остается, каждый день они как заново рожденные, без воспоминаний. И форму эти химически созданные материалы принимают любую, самую невероятную, самую неправильную. Наследие модерна, тогда только что открытого, в них доведено до нового качества, очищено от декадентской избыточности. Оно скрещено с русским конструктивизмом, но лишенным пугающей прямоты своих линий. Стиль-дитя сохранил черты родителей, но в целом получился очень органичным и своеобразным. Его эстетическая идея такова: глупо проводить пять прямых линий там, где можно провести три, но не надо при этом пользоваться линейкой.
короткий век, пронестись по небосклону ракетой «Восток-1» и раствориться в эфире. Это характеризует не только сущую эфемерность вроде салфетки, но весь быт рубежа 1950—1960-х, который сознательно создавался как недолговечный. Для начала 1960-х «современность» — слово универсальное. Синоним эстетически прекрасного, противоположность мещанской безвкусице и пошлости. Оно описывает все лучшее, что есть на свете, — от только что пробившейся зеленой травы до искусственного спутника Земли. Современность противостоит косному быту. Но быт штука консервативная. С трудом поддающаяся изменениям, к новациям не склонная. Именно поэтому он заедает. Некоторые его элементы, а точнее сказать, все основные детали, сформировались в неолитическую эпоху. Нет задачи сложнее, чем усовершенствовать форму табуретки, обновить линии стола. Сильно надо любить будущее и верить в него, чтобы всю силу творческой фантазии направить даже не на улучшение, а на принципиальную трансформацию косной повседневности. Так вот. Если сегодня вам удалось приобрести кресло-чашу или стул немыслимого профиля, спроектированные 35 лет назад, вы становитесь обладателем не просто оригинальной вещи, но неслыханной идеи, кратко формулируемой следующим образом: «5000 лет мы сидели неправильно». Маркс не мог бы выдвинуть более суровой и радикальной критики человечества. Не потому ли создание производства гнуто-выклеенных деталей из шпона, определивших
Что же нам осталось от этого стиля?
Коллекции вещей 60-х годов подтверждают давнюю хитрость всех антикваров мира. Вещь сама по себе мало кому интересна. Интересна вещь с историей. На ампирной мебели можно пить, есть и спать, и сносу ей нет. Но для нашего коллек-ционера предметом страсти становятся вещи, созданные не для хранения, не для вечности, а именно для того, чтобы исчезнуть. И как можно скорее. Прослужить честно свой
Часы для безвременья
Настольная лампа, желтая, как подводная лодка изящные линии мебельного дизайна 60-х, называлось тогда «важнейшим достижением нашего времени»? Появилось определение «техническая эстетика», крепло содружество художника и технолога. Прежде чем реформировать длину ножки письменного стола, внимательнейшим образом изучали человеческое тело. Однако на выходе получались пещи, которыми пользоваться, как потом выяснилось, не так уж и удобно. То есть совсем неудобно. Трехногие табуретки качаются, к полках трескаются стекла, кресло-кровать сбрасывает вас ночью на пол. Почему? А вот почему. Новые формы быта ищут исходя из того, что быта вообще-то быть не должно. При проецировании этой идеи па реальную жизнь появляются очень забавные предметы — результат компромисса с не преодоленными до конца потребностями человека отдыхать, спать, есть, работать. Правда, параллельно идут и поиски радикального решения этих проблем: отмена еды с помощью специальных таблеток, сна — с помощью химических препаратов. Считается, что часы должны покалывать время. Их, кажется, именно для этого изобрели. Но человек 60-х годов воспринимает время как стихию враждебную. Он стирает его следы с пластмассовых поверхностей, борется за то, чтобы сжать течение дней, приблизить коммунистическое будущее. Вот будильник «Слава», выпущенный 2-м часовым заводом в 1964 году. Он хороню гармонирует с тогдашней мебелью и обоями, но сколько времени на этих часах? По-
жалуй, сразу и не сообразишь. Конечно, на них ист цифр — именно так понимали тогда современность. Вместо традиционных 1, 2 и 3 — некие условные знаки, причем трех разных видов. Вместо цифры 6 стоят две черточки, вместо 3 и 9 — по одной черточке, а остальные цифры заменены изящными радиусами, сливающимися со столь же изящной минутой стрелкой. Минутная стрелка и стрелка звонка одинаковы по рисунку. Обозначения минут идут не по привычному кругу, а по трапеции, и минутная стрелка в углах к ним не приближается, указывая лишь приблизительное направление. Подлинный шедевр 60-х. По-настоящему стильный предмет. Гордость хорошей коллекции. Часы, созданные с единственной целью — не показывать, который час. Искусство, победившее реальность в одном из наиболее фундаментальных ее проявлений, задушило время в самом его логове, в будильнике. В начале 60-х в ранг эстетической категории возводится дешевизна. По-настоящему стильная, современная вещь не может быть дорогой, потому что богатство порабощает, к нему привязываешься, такую вещь уже не выкинешь, не поменяешь без труда на более современную. С ней застрянешь в пути, не доберешься до будущего, утонешь в мещанском болоте. Дешевая вещь проста и изящна, дорогая — аляповата и безвкусна. «Чтобы ляпнуть много золота на блюдо или чашку, — пишет в журнале „Декоративное искусство" поэт Константин Симонов, — много думать не надо, надо иметь только много золота». И денежная реформа 1961 года психо-
логически тоже опиралась на сильное желание сделать все в десять раз дешевле. Для коллекционера это качество лучших, характернейших образцов эпохи является ловушкой. Такие вещи, которые изготовлены из дешевых материалов, на конвейере, целой серией, у которых как будто бы нет автора, трудно измерить в деньгах. Ими пользуются до полного износа или выбрасывают, как давно вышедшие из моды, ненужные, недорогие, и... они становятся редчайшими. Сегодня достать качественный образец дизайна начала 60-х в хорошем состоянии труднее, чем серебро эпохи модерн или ампирную мебель. Хрестоматийные образцы западного дизайна тех лет уже хранятся в художественных музеях. А в магазинах при этих музеях продаются их современные реплики. Впрочем, для тех, кто превыше всего ценит свойственные 60-м дизайнерские формы, подлинность (этот фетиш антиквара) не всегда имеет значение. В лавках, торгующих дорогим старьем, настоящие предметы 60-х большая редкость. Они туда не вписываются. Непонятно, как их оце-нивать. Для самых же больших любителей существуют специализированные магазины, лучший из которых я видел в Мюнхене. С безупречным по качеству и разнообразным по составу набором домашней утвари, с ценой, значительно превышающей цену реплик. При этом в море безымянных, но от этого не менее интересных вещей 60-х можно найти и автор-ские экземпляры, и их репродукции. Авторские экземпляры известны знатокам, потому что в 60-х входили в международные дизайнерские каталоги, получали дизайнерские премии (вроде итальянского «Золотого циркуля»). Но пока стиль 60-х не вошел полностью в антикварные каталоги, стоит заняться его коллекционированием. В России остаются считан-ные годы до того, как этот стиль войдет во всеобщую моду. А сейчас эти вещи доступны, и цену им мало кто знает. Для того чтобы безошибочно опознать в груде хлама вещи тех лет, не надо быть специалистом-ис т ори к ом. На до л и ш ь од н а ж д ы
Треугольная пластмассовая пепельница для сигарет «Друг» отменила тяжелые хрустальные емкости для «Герцеговины Флор»
почувствовать пафос построения нового мира, отметившийся на всем, от мала до велика — от стеклянной архитектуры до пластмассовых пепельниц, от рисунка обоев до телевизионной башни, от обложки гибкой грампластинки до катера на подводных крыльях, от дизайна пуговицы до журнального столика. В отличие от вещей рубежа веков, вещи «хрущевского» стиля всегда ностальгичны. Никто не может забыть стиль раннего детства. Когда наши мамы были молодыми.
Советы коллекционера Как всегда, наибольшей чувствительностью к моде обладает художественная богема. Так, в свое время она стала собирать предметы «сталинского» стиля, и за считанные годы цены на эти предметы выросли в сотни раз (см. июльский «Домовой» за 1997 г. — прим. ред.). Коллекции «хрущевского» стиля только составляются. Тем интереснее поучаствовать в гонке за отечественными и западными образцами. На Западе чаще всего покупаются не сами вещи, давно истлевшие и развалившиеся, но их реплики. А среди реплик особенно ценятся те, в которых в точности воспроизведена технология изготовления. Цены на подлинные вещи и реплики практически совпадают. Значительно они отличаются только в том случае, когда на продажу выставлена не просто подлинная вещь, но дизайнерский прототип. Или вещь, принадлежавшая историческому персонажу. Первая электробритва Braun, разработанная в Ульме. Или Olivetti — первая пишущая машинка в новом стиле. Или, скажем, джинсы Леннона и автомобиль Пресли. Но будем скромнее. Можно не покупать, а искать вещи. Пока можно. Вещь, которая не нужна, пе-реходит сначала на кухню, а потом на чердак. Много замечательных раритетов нашего «пластмассового» века обнаруживается на антресолях, которые давно не подвергались ревизии. Рекомендую темные комнаты, где годами не переклеивались обои. Так — под обещание сделать ремонт — я собрал неплохую коллекцию обоев. Клеились они плохо, снимаются легко, а под ни¬ ми можно еще вдобавок найти газеты 60-х годов. Поспешите, городские жители стали бурно менять технику. У вас последний шанс предложить им по-менять пылесос «Ракета» на пылесос Rowenta. A то будете потом покупать «Ракету» на Sotheby's. Меня спрашивают сейчас: а сколько стоит ваша коллекция? Изначально моя коллекция стоила копейки — буквально. Потом мне случалось покупать вещи за несколько долларов. Потом я обнаружил дорогие магазины дизайнерских реплик. Теперь цены часто зашкаливают за мои скромные возможности. Спросите меня, за сколько продал бы я Свою коллекцию? И вот что я вам отвечу. Конечно, я никогда ее не продам. Но если бы продавал, я бы заломил такую цену, чтобы человек дорожил этой покупкой до конца дней своих.