АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
NEW YORK 2012
А.СВИРИДОВА
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ Редактор – Наталья Панушкина Корректор – Марина Дайнеко Набор – Ирина Соловьева Дизайн, компьютерная верстка и обложка – Борис Будиянский Фотография на обложке – Antonina W.Bouis Технический директор – Лев Свиридов
Другие книги: “Свиток”, 1999. Проза. “Вдох рыбы на горе”, 2000. Проза. “Мои метаморфозы”, 2001. Поэзия. “Человек нашего круга”, 2010. Проза.
© Все права принадлежат автору.
Мне выпало счастье быть русским поэтом. Мне выпала честь прикасаться к победам. Мне выпало горе родиться в двадцатом, В проклятом году и в столетье проклятом. Мне выпало все. И при этом я выпал, Как пьяный из фуры, в походе великом. Как валенок мерзлый, валяюсь в кювете. Добро на Руси ничего не имети. Давид Самойлов
С
троки Давида Самойлова – не эпиграф. Это скрипичный ключ на нотном стане; ключ к понимаю того, как следует «исполнять» тексты, собранные под одной обложкой. Они – продукт времени, но время утекло, а текст остался. И он потерян для времени нынешнего. Во вто рой половине семидесятых минувшего века, один из лучших поэтов России уехал в Прибалтику, в Пярну, и писал там. Наша общая под руга – критик Ира Шилова, мир ее памяти, приехала от Самойловых, привезла новые стихи. Мы курили в ее кухне на Доватора, неподалеку от Новодевичьего, глотали черный чай, читали в дыму с листа, и диви лись точности образа: «Мне выпало все. И при этом я выпал». Состояние «выпадения» из «проклятого» времени и места, каким был СССР, казалось единственно возможным способом существова ния для человека, намеренного сохранить к себе минимум уважения. «Выпавшие» – мы объединялись в странные, но на самом деле тради ционные для России кружки, где под «зеленым абажуром» продол жали жить – писать, читать, думать и дышать с той мерой свободы, которая возможна для «кювета». Я прописывала окружающий мир в сценариях и заявках, предлагала их студиям. От меня шарахались. Сегодня – вне контекста той реальности, вне крестовины простран ства-времени, трудно понять, как звучали эти тексты в том «там и тогда». Они «выпали» в кювет, открытый Давидом Самойловым, как Новая Земля.
Невинный текст «Как птицу учили летать» гулял по студиям с 1988 года. Его постигла забавная участь: редактор-антисемит одной студии предложил пошире развернуть тему того, что евреям откры ли границу, а они – мерзавцы – не едут, но я отказалась. Просемитски настроенный редактор другой студии, куда текст ушел по рекоменда ции Майи Туровской, поставил на вид, что я осуждаю бедного еврея, покинувшего СССР, что делает текст антисемитским, а потому – не приемлемым для производства. Текст «выпал, как пьяный из фуры», и нынче не понять, что помешало ему стать фильмом о несостояв шейся любви. «Нет мира под оливами» – заявка на сценарий – также касалась темы эмиграции, но на новом, более драматичном витке. В начале де вяностых на улицы вышло общество «Память» – чернорубашечники с золотым колоколом на груди. Я прислушивалась к тому, что они го ворили. Возможностей было много: в центре Москвы в Манеже бы ла развернута выставка по итогам конкурса на проект нового Храма Христа Спасителя. От золотых колоколов блестело в глазах. Агрессив ных молодых «патриотов» обходили, а я предложила историю с их уча стием. Она отталкивала, пугала, и так же – выпала в кювет. Остальные тексты написаны в кювете, куда выпала я, оказав шись в эмиграции. Так что по сути, это рассказы Мерзлого Валенка. Нью-Йорк, 2011
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
В
небольшой комнате с маленьким ковром на стене, большим трехстворчатым окном в зеленую гущу, и любовно развешенными пожелтевшими фото, стояли сумерки. Дождь за окном бил крупной шрапнелью по широким листьям, и брызги летели на подоконник, на освещенный настольной лампой ворох эскизов на краю стола, и акварельная краска жалобно расплывалась. Васса – длинноногая женщина за тридцать – надевала на ма ленького сына пижаму, а он понуро болтался в ее руках. Зазвонил телефон, сын проворно вырвался, схватил трубку и звонко крик нул: – Але! Прислушался, удивленно протянул: – Да, я. Шесть будет. А ты кто? – и поплотнее прижал трубку к уху. Выслушал ответ и недо уменно спросил Вассу: – Мам, он говорит, что он тоже Осик, только из Америки. – Зачем ребенка обманываешь? – забрала у сына трубку Васса. – Когда? Уже в этот? Хорошо, я постараюсь. Нет, ничего не надо, спа сибо. Нет, нормально. И я тебя. Она положила трубку, вернулась к сыну и принялась застегивать пуговки на пижаме сына. – Он не Осик, а Лесик, – сказала Васса. – Мама его так называла, когда он... – Америка – это где? – перебил сын. – Я тебе сто раз показывала, – Васса подошла к книжной полке и вытащила сложенную вчетверо карту. Развернула и разложила на полу. – Вот она. – Ого-го! – сын встал на четвереньки перед картой мира. – Это далеко? – Далеко. Дяденька один ее случайно открыл. Его звали Амери го. Поплыл отсюда, – ткнула она пальцем в Португалию, – в Индию, а ветер ему в парус подул и снес корабль в другую сторону. Моряки, как увидели землю, так стали кричать «Индия, Индия!». Потом ра зобрались, назвали в честь него Америкой, но те, кто там жил, так и остались индейцами. Представляешь, глупость какая?
8 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Сын открыл дверцу тумбочки, полной игрушек, вынул жестяную коробку из-под печенья, высыпал на карту мира пластмассовых ин дейцев – на лошадях и пеших, с перьями и без, и расставил их на карте Америки. – Так? – спросил он, довольный собой. – Примерно, – кивнула Васса, думая о своем. – Давай спать, а? – подняла она сына и положила в кровать. – Ма-ам, и чего? – он перешел на таинственный шепот. – Все эти индейцы в Америке говорят по-русски? – Не все, – усмехнулась Васса и прилегла на диване. – Только не которые. – Сама тут спи, – спрыгнул с кровати сын и перебежал к ней. – Да ты просто дождя боишься, – пристыдила она его. – Ничего я не боюсь, – проворчал сын, втискиваясь между нею и стеной, у которой стоял диван. – Ты обещала сказку! – Ладно, – обняла его Васса. – В дремучем-дремучем лесу жилбыл... например, медведь... – Не хочу про медведя, надоело про например-медведя... – Тогда сам рассказывай... – Жили-были мама и Осик, – мечтательно начал сын. – Нет, не так! В некотором царстве, в некотором государстве жил-был маль чик Осик, и была у него мама. Не простая, а золотая... – Нет, это Осик был не простой, а золотой... – Ладно, – великодушно согласился сын. – И чего с ним было дальше?.. – Нарисовал однажды Осик картинку, – подхватила Васса, – ... и понес ее на худсовет. – А что на ней было? – с интересом спросил сын. – Снег. – Тогда ладно. – Худсовет посмотрел-посмотрел, и сказал, что такую картинку людям показывать нельзя... – Почему это? – Потому что народу не видно, когда белый снег нарисован на белой бумаге. – Вот дураки! – встрепенулся заспанный сын. Вскочил, пробежал к настольной лампе, схватил чистый листок бумаги и топнул босой ногой: – Я же показывал, как смотреть-то! Он поставил его вертикально, как рентгеновский снимок, напро тив лампочки, и на листке стал виден густой снегопад. – Как ты это сделал? – вырвала у него листок изумленная Васса. – Тут же ничего не было! – Булавкой попрокалывал, – устало зевнул Осик. – Что ж вы за люди? Объясняешь-объясняешь, а вы все свое: «белый снег на белой бумаге»...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 9
– Осик, ты гений... – Ага, – согласился Осик и зевнул поглубже. – А гений – это кто?.. – Это такой медведь, который может рисовать белый снег на белой бумаге булавкой, – бормотала Васса. – Так, чтоб всем дуракам было видно... Сын закрыл глаза, засопел у Вассы на руках. Она положила его в кровать, взяла белый лист и снова посмотрела на просвет. На листе шел снег. За окном шумел дождь. Краска на эскизах с медведем рас плывалась на столе у окна... Утром в другом городе в другой – пустой и сумрачной – питер ской квартире орал во всю мочь телевизор. Молодой Михаил Горба чев неловко сидел на краешке старинного кресла в Кремле. Перево дчик склонялся к его уху. Пожилые евреи – муж и жена под семьдесят – сидели за большим старинным столом перед экраном. – Ой, ты посмотри, Додик, он даже сидеть на кресле не знает, – презрительно поджала губу маленькая аккуратно причесанная Соня. – Ничего, научится. Всклокоченный Додик отмахнулся от жены. – Главное, что он открыл границы, – мечтательно подняла глаза к серому высокому потолку миловидная блондинка – Ванда. Додик с Соней впились в экран с еще большим вниманием. В аэропорту Ленинграда приземлился самолет. Стройный боро дач под сорок – Алексей – вышел из брюха рыбины-самолета на трап и втянул влажный воздух. Посмотрел на светящиеся в белесом тума не буквы – «Пулково», – и слезы навернулись на глаза. Васса в Москве свесилась из открытого окна вниз, в густые за росли летних кустов, и позвала: – Осик! Горбачев за ее спиной на черно-белом экране беззвучно шевелил губами, словно аквариумная рыба. Стекло большого окна были раз рисовано парусником под алыми парусами. На веревочке, протянутой под потолком комнаты, заваленной игрушками, сохли на прищепках эскизы, из которых складывался мультфильм про медвежонка на луне. – Эттеншен, плиз... – рявкнули динамики аэропорта Пулково, и Додик, Соня и Ванда вскочили со своих мест в зале ожидания. – Самолет авиакомпании «Эйер Фрэнс», выполняющий рейс по маршруту Париж – Ленинград, произвел посадку в аэропорту «Пул ково»... Алексей в Питере брезгливо следил за руками таможенников, пе ребирающими его багаж.
10 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Васса в Москве спустилась во двор, поймала сына и отвела к кус там, обрамляющим детскую площадку. Алексей в Пулково поцеловал стареньких родителей: Додика и Соню, обнял Ванду и пятилетнюю девочку. – Вон ты какая, оказывается! – потрепал он ее по щеке. Потупился, глядя, как Соня смеется и плачет одновременно. По том вытянул шею, привстал на цыпочки, и спросил: – А где Вася? – Мы ей не позвонили, – всплеснул руками отец. – Папа, я же просил, – устало укорил Алексей. Ванда поджала и без того тонкие губы. Соня принялась судорож но рыться в сумочке. – Я его тоже много чего прошу, а толку? – сказала она, достала носовой платок и шумно высморкалась. Васса в Москве поставила кастрюлю на огонек плиты и, свесив шись в летнее окно, крикнула: – Осик, обедать! Сын в песочнице строил лабиринт. В аэропорту «Пулково» шли на выход иностранцы, и все говори ли по-русски. – Сынок, спроси у руководительницы, как ее предупредить, что тебя не будет, – молитвенно прижав руки к груди, попросила Соня. – Чтоб никаких неприятностей не было на нашу голову. – Не волнуйся, мама, мы все уже обсудили в самолете. Она сама ленинградка. – Ничего себе, – хмыкнул папа, посмелее оглядывая туристов. – Интересно, НЕ русские тут есть? – Весь самолет – эмигранты? – уточнила Соня. – Русских, думаю, как раз нет, – улыбнулся Леша. – Неу жели все евреи? – шепотом спросила Соня. – Русским эмигрировать некуда: родина у нас тут, – топнула Ван да по плитке пола. ...В Москве у Вассы сбегал на плите борщ. В дверь влетел сын. – Я описался. Но это же ничего, ма? Васса в потертых джинсах и элегантной кожанке толкнула дверь с тяжелой медной ручкой и табличкой «Редакция». Вошла в просто рный холл, стены которого были увешаны картинами. Кто-то при ветственно взмахнул рукой, кто-то обнял на бегу. – Стелла у себя? – спросила она секретаршу, кивнув на дверь. – Угу, – букнула та. – Номер в типографию ушел?
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 11
– Еще нет. Васса кивнула, без стука толкнула дверь, прошла в кабинет и жес том факира разложила перед Стеллой слайды в рамочках – один к одному. – Как тебя попросить так, чтобы ты поставила это немедленно в номер? – вкрадчивым голосом спросила она. – Никак, – ответила басом немолодая тучная брюнетка, бегло взглянув на кадрик. – Понятно, – протянула Васса и склонилась пониже – к лицу Стеллы. – А сколько бы это стоило, если за деньги?.. – Смотря кому, – невозмутимо парировала та. – Зурабчику, например... – У тебя столько нет, – Стелла откинулась на стуле, присмотре лась к слайдам и, багровея, перешла на крик: – Что им всем надо? Чего им ТАМ не хватает?! Уехали – скатертью дорожка, так нет же – лезут и лезут! – выпалила она. – Это мне не хватает... – сказала Васса, – ...их. Представляешь? Это первая его выставка в России, и нет такого, чего я не сделаю, чтобы он увидел себя в твоем журнале. Он мечтал об этом еще студентом. Называй цифры, я возьму взаймы у Зураба... – Жизни не хватит расплатиться, – процедила Стелла. – Отосплю, – небрежно отмахнулась Васса. – Какие еще варианты в запасе? – побелев, прищурилась Стелла. – Еще... – мечтательно запрокинула голову в потолок Васса. – По лью бензином и подожгу – и твою редакцию, и его мастерскую. Най му кого-нибудь. За его же деньги... Представляешь, сколько будет же лающих? Еще... – Васса угрожающе приблизилась, – ...могу полизать тебе ботинок. Показывай, какой – левый, правый. Встану сейчас пе ред тобой на колени и полижу... – Все, – прихлопнула ладонью слайды Стелла и откинулась назад в кресле. – Хватит ерничать. Я поставлю, но ты... – она помедлила, обдумывая, что потребовать взамен. – Едешь немедленно в Подмос ковье и пишешь мне всю выставку! – Да хоть две, – Васса распрямилась и повеселела. – Я сейчас позвоню, чтоб не разбирали. И помечу тебе того мер завца, который выступил против Зурабчика. – Всех пометь. Но мне – в этот номер. – А где ж твои принципы, а? – прищурилась Стелла. – Не за себя прошу, – развела руками Васса. – А текст к этому... – Стелла пропустила ругательство, – ...есть? – Давно. Тебе Виталий полгода назад приносил... – Думаешь, я храню? – прокричала Стелла. – Я – храню, – жестом факира вытащила из внутреннего кармана кожанки листок Васса.
12 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Да когда ж это конч итс я?! И художн ик – дерьмо, и уех ал уже, так нет – опять все здесь!.. Что ж евр еев всегда так тянет в отпуск концлагерь свой нав ест ить, а?.. Айсб ерги-вайсб ерги-ра биновичи!.. Пыльный состав «Москва-Ленинград» прилип к питерскому перрону. Васса спрыгнула с подножки с легким рюкзаком на плече. К ней бросилась Ванда с неискренней светской улыбкой. – Леша сейчас будет, Васечка. Он побежал вам звонить. Объяви ли, что поезд задерживается, он решил... Представьте, он не поверил, что я узнаю вас. Очень приятно, я столько слышала... Мужчины во обще не понимают, как мы... Леша, лавируя между тележками носильщиков, бежал к ним. Васса протянула руку к его плечу, а он нырнул под ее руку, сгреб Васс у в охапку, прижался к ней и блаженно закрыл глаза. ...Им было по семнадцать в том давнем объятьи. Он целовал ее и, приложив ухо к ее животу, шептал: – Ты нарожаешь мне рыжих! Таких же рыжих, как ты!.. – И ты... – смущенно вторила она. – Я не рыжий. – Значит, они будут мои. – Нет, мои. – Почему это? – Потому что моими могут быть только те, которых нарожаешь мне ты. Ванда на заплев анн ом Лен инг радс ком перроне растерянно смотрела на них. Леш а, након ец, отор валс я и заглянул Васс е в лицо. – Ты не меняешься. Вы познакомились? – обернулся он к Ванде. Васса кивнула, а Ванда зарделась. – Куда мы едем? – спросил он Вассу. – Куда прикажешь. Ты гость – диктуй, – ответила Васса. – Я не сойду с этого места, покуда ты не скажешь, куда мы... – Тут недалеко... – начала Ванда. – На сколько у тебя турпутевка? – усмехнулась Васса, не посмот рев в сторону Ванды. – На неделю. – Значит, неделю мы постоим на перроне. – Ты все такая же, – зажмурился от восхищения Леша. – Ну, гово ри уже, – жалобно попросил он. – К маме, куда ж еще? – Васса пожала плечом. – Я сама теперь ма ма и понимаю, как она хочет видеть тебя.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 13
– Ты умница, – с благодарностью сказал Леша и обернулся к Ван де: – Ну что же, к маме так к маме. Ванда поджала губу и последовала за ними, цокая каблуками. Где-то на окраине города они вошли в мрачный подъезд и приня лись подниматься по грязной винтовой лестнице все выше и выше. – Это чья квартира? – задыхаясь, спросила Васса. – Ванда сняла у приятеля на неделю. Мама не хочет в гостинице – там готовить негде, папа – денег жалеет, а я объяснить не могу, что отель оплачен еще в Париже. Они уверены, что мы так экономим, – Леша развел руками. – Я знаю сто способов потратить эти деньги, но кто меня спра шивает? – подала голос Ванда. Соня принялась суетиться у стола в мрачной квартире с телеви зором. – Наконец-то, явился. Тебе тут звонили. – Кто? – Откуда ж я знаю, если они по-русски не разговаривают? – Мама, это могла быть Кэдди, – укоризненно сказал Леша. – Могла б уже выучиться хотя бы «здрасьте» сказать, – поджала губу Соня. – Ой, Васенька! Как ты выросла, девочка. Кушать будете? – спросила она у всех, и все одинаково отказались. – Додик, хоть ты поешь, – обернулась она к мужу. – Тебе нельзя натощак... – Ой, Соня, да не хочу я ничего! – отмахнулся он. – Лесик вообще не ест и не спит, теперь еще этот, – пожаловалась Вассе Соня. – А ты не меняешься. – Не скажите, Софья Марковна, – протянула Васса. – Это вот вы... – Правда-правда, – поддержал Додик. – Все такая же, – повертел он ее за плечи. – Работаешь, учишься? – И то, и другое. Все расскажу, – улыбнулась Васса. – А ты ложись тогда, – скомандовала она Леше и подтолкнула его к дивану. – Ты бу дешь лежать, а я – рассказывать. – Ладно, – кивнул он и послушно лег, не сняв башмаки. – А про что? – Глаза закрывай. И я расскажу тебе... например, про медведя. – Не буду я закрывать – я хочу тебя видеть, – возразил Леша. – И про медведя не хочу. Расскажи про себя, про Оську. – Расскажу, но мама хочет, чтобы ты прилег, – сказала Васса. – Вот и ляг на пару минут. И вы садитесь, Софья Марковна, – позвала она маму Леши. Та послушно опустилась на стул. Посмотрела на сына, лежащего в ботинках на диване. – Это ты в Америке так выучился валяться, как гоим, не разуваясь?
14 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Да, мама, все Техасские ковбои... – Ой, лежи уже! – отмахнулась Соня. Достала из кармана кофточ ки пестрые цветные снимки с младенецем и протянула Вассе. – Это наш Шмулик, Ишмаэль, – с гордостью сказала она. – Большо-ой! – протянула Васса. – А ты Оськины привезла? – нетерпеливо перебил Леша. – Ну как ты думаешь? – Васса достала из рюкзака блокнот, рас крыла. Там было черно-белое фото сына. Протянула Леше, но Соня перехватила фото на лету. – Чудесный мальчик. А кто отец? – строго нахмурила она брови, и Леша порывисто сел на диване. – Ешь! – принялась запихивать курицу в рот дочери Ванда. – Бабушка старалась, а никто не хочет: ни папа, ни дедушка, ни тетя Вася. – Мы учились с ним, – сказала Васса, легким толчком уложив Ле шу в прежнее положение. – Встретились за городом в компании, ос тались вместе. Больше я его не видела. – И он не знает? – с ужасом спросила Соня. – А зачем ему? – пожала плечом Васса. – У него своя жизнь: жена, маленький сын... – Такое может быть только с тобой, – выдохнул Леша. – Как назвала? – подал голос Додик. – Ося, – крикнул Леша. – Я же писал! – Почему Ося? – удивилась мама. – Имя было задолго до ребенка. Если девочка – в честь бабушки, если мальчик – в честь деда. – Вы так любили вашего дедушку? – Я его никогда не видела, но меня воспитали в любви... Его рас стреляли... – Кто? Где? – спросила испуганно Соня. – В Транснистрии в гетто, мама, – с укором сказал Леша. – Я тебе сто раз говорил. – Он был?.. – перебила сына Соня. – Да, – кивнула Васса. – Значит, вы – тоже?.. – Соня перешла на шепот. – Представь себе, – сказал Леша с вызовом. – Нужно замуж, – твердо закончила Соня. – Перестань, – одернул маму Леша, не сводя с Вассы глаз. – Почему я должна перестать? Ты устроил свою жизнь, и всем ее надо устраивать. Я и Ванде говорю: выходи, пока молодая, пока Яна маленькая. – Папа, а кто это? – дернула Лешу за рукав Яна, со снимком Иш маэля в руке. – Как тебе не стыдно? – вырвала Ванда снимок из рук дочери. –
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 15
Сколько тебя можно учить, что это Ишмаэль, твой братик! – Ванда замахнулась на дочь. Леша откинулся на диване и закрыл глаза. Додик толкнул створ ку окна, закурил. Соня бросилась выносить грязную посуду. Большой компанией они вошли в магазин «Березка» на Невском. – Ну, что нам тут нужно? – спросил Леша. – Шубу мне, папа! – выкрикнула маленькая Яна. – Мама сказала: шубу! Ванда улыбнулась, подтверждая. – Шубу – так шубу, – согласился Леша. – Где у вас шубы? – обра тился он к продавцу. – Детские, – подсказала Ванда. – А-а... Я думал, вам, – улыбнулся он Ванде. – Пожалуй, вы единственный, кто тут думает обо мне, – кокетли во улыбнулась Ванда. – Детские тут, пожалуйста, – подвел он Ванду к вешалке с шуб ками. Васса у окна смотрела на Невский, где фарцовщики торговали сигаретами. Ванда вертела Яну, примеряя на нее шубу «на вырост». – Наша, – рассмотрела она этикетку. – Смотри-ка, могут, когда хотят! – Мамочка, а тебе что? – бросился к родителям Леша. – Мне ничего не надо, – педалируя каждое слово, сказала мама. – Как? Ты же только что сказала: чайник! – недоуменно спросил отец. – Какой? – оглядел прилавки Леша. – Обыкновенный, заварной, – сказал отец. – Представь, в Одессе это дефицит. – Пожалуйста, чайник, – крикнул Леша. – С цветами или в горошек? – спросил продавец. – И почем они? – нахмурилась мама. – Какая разница? Оба! – скомандовал продавцу Леша. – Завер ните... – Не шуми так, на нас смотрят, – отец кивнул на милиционера у двери. – Пусть смотрит, – с вызовом сказал Леша, демонстративно лис тая пачку долларов. – Папа, ты хочешь тут что-нибудь? – А что мне тут хотеть? Взяли чайник – и хорошо, чтоб она меня уже не пилила, что чайника в доме нету... – Не знаю. Может, сигарет американских? – Еще чего! Папиросы покурит, – встала между мужем и сыном Соня. Она прижала к груди чайники и пошла к выходу. Ванда при жимала шубу. Яна запихивала в рот пачку жвачки.
16 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– А тебе что, Васенька? – обернулся к Вассе Леша. – Ничего, – сдерживая неприязнь ко всему происходящему, ска зала она. – Ванду спроси. – Ей мы уже Яне шубу купили, – отмахнулся Леша. – Я не сойду с этого места, пока ты не выберешь что-нибудь себе. – Тогда носки, – быстро согласилась Васса. – Вот эти, – указала она на пестрые шерстяные носки с ярким орнаментом. – Детские? Оське? – обрадовался Леша. – Носки, девушка! Закар патские? Продавец кивнул, завернул. Леша заплатил, взял носки, сунул Вассе в руку. Они вышли на Невский. – Это Ишмаэлю, – сказала Васса, вернула ему носки, и Леша спо ткнулся. Они шли по Невскому: Додик, Соня, Ванда с Яной и Васса с Ле шей позади всех. Васса замешкалась у газетного ларька, протянула руку к журналу «Искусство», открыла. Во весь разворот был портрет Леши. – Лесик! – крикнула Васса так, что Невский обернулся. Алексей прыжком вернулся к ней. Ванда глянула ему вслед с пло хо сдерживаемой неприязнью. – Автограф дай, а? – Васса повернула к его лицу журнал. Алексей уставился в свой портрет, напечатанный повыше слай дов с его работами. – Весь тираж, – сказал лотошнику Алексей. – Я могу заплатить долларами? – Конечно! А это – вы? Алексей порозовел, отсчитывая доллары. – Ну и што там такое, шоб так кричать надо было? – протянула руку к журналу Соня. Васса раскрыла журнал на той странице, где был Лешин портрет. – Ой, – сказала Соня и едва не выронила чайники. Додик подхватил чайники одной рукой, другой – Соню и зардел ся, глядя на портрет сына. – Хорош, – одобрительно сказал он. – Еще бы он тебе не хорош был! – оправилась Соня от потрясе ния. – Они еще пожалеют, что такого парня упустили! – и она погро зила Невскому проспекту. За окном было темно. Спали спина к спине в большой комнате на большой кровати Додик и Соня. Спала Ванда, обняв Яну в ком нате поменьше. Алексей с Вассой сидели за столом в кухне. Горела газовая горелка. – Эмиграция – это панацея? – спросила Васса, ставя чайник.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 17
– Нет, это очень страшно, – ответил Леша. – Переворот всего ор ганизма. На биохимическом уровне. Поэтому, если у тебя есть ма лейшая возможность жить тут – живи. Тяни, сколько сможешь. Ра ботать дают? – По чуть-чуть, но есть надежда. – Сейчас я бы сам хотел быть с вами... – Что тебе мешает? – Кэдди ждет ребенка, а по тамошним законам, пока ему не ис полнится... – Второго? – Васса опустилась на табурет. – Да. Понимаешь, когда вы меня проводили, я полетел... А там меня прямиком повезли в синагогу – я с самолета попал на собст венную свадьбу. Я спросил Кэдди, зачем она это сделала, а она сказа ла, что если бы отец узнал, что это фиктив, он бы умер. Они детьми познакомились в концлагере, их родители ушли в газовую камеру, а детей немцы оставили до утра. Ночью вошли войска, их освободи ли, и они так и пошли, как стояли – взявшись за руки. Поклялись нарожать кучу детей, чтобы раздать им имена тех – ушедших. У них родился мальчик, потом Кэдди, а потом что-то случилось, и мать не могла больше иметь детей. Они все вложили в этих детей, дали им самое лучшее образование, а сын женился на черной. Отец проклял его. Вся надежда была на Кэдди. У нее могла быть любая – самая пре красная – партия, а тут – я. Мало того, что старший привел негритян ку, так еще младшая нашла бедного еврея из Одессы. Это был удар, но примиряло то, что я хотя бы еврей!.. Васса слушала, подперев ладонью щеку. – Я переодевался в машине. Ты представляешь себе, что это – влезть в смокинг в автомобиле, на ходу?! – Нет, – сдерживая усмешку, сказала Васса. – Они сняли нам прекрасную квартиру, – жаловался Леша. – Но я уехал. Ты помнишь, куда ты писала? Это было в сотнях миль от Нью-Йорка! – Ты в этом месте заплачь. Леша осекся. – ...Бронзовое ателье одного миллионера, – продолжил он. – Я лил бронзу и жил в ателье. Хозяин позволял нам отливать свое, но я отлил больше, чем можно, и нужно было либо заплатить, либо вер нуть бронзу. Я был в отчаянии: денег нет, и все мои вещи должны уйти в переплавку. Кэдди предложила мне помощь. Это был кредит! Я собирался продать скульптуры и вернуть ей деньги, но для этого нужно было переехать в Нью-Йорк. Я переехал. Бронзу скупили на первой же выставке. У меня появилось имя, я получил заказ. И Кэдди пришла ко мне... Он помолчал.
18 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Когда родился Ишмаэль, я уже мог делать все, что угодно: я по дарил им еврейского сына и внука. Он похож на деда, старики в нем души не чают... – Понятно. Теперь Кэдди ждет второго, – с неподдельной печа лью сказала Васса. – Это не может быть понятно, мне самому ничего не понятно! – Могу объяснить: тебе нужна была прописка в Питере – ты по пользовал Ванду. Понадобилась Америка – и ты бросил Ванду. Будет нужно что-то еще – и ты оставишь Кэдди. – Нет, не так, ты не все знаешь, – перебил Леша. – Ванда хотела сама... Она знала, что я ищу фиктив, и сама предложила. Они за счет меня получили квартиру. – А ребенок? – Она хотела этого! – Охотно верю, – усмехнулась Васса. – Но чтоб ты ее оставил с ребенком – эта женщина не могла хотеть... – Да что ж ты обвиняешь меня? Если кто и виноват, то только го сударство. Эта прописка – уродство вашей страны!.. – Нашей, – перебила Васса. – И я не обвиняю, а недоумеваю... – Да если бы я мог жить и работать без прописки, я бы жил. Если бы мог прописаться, не вступая в брак – не было бы никакой Ванды и ее дочери!.. – Твоей, – снова поправила Васса. – И если бы я мог выехать в Штаты без Кэдди – я бы выехал! С тобой! – выпалил Леша отчаянно. – А кто оплатил бы бронзу? Васса поднялась, прошла к окну, уставилась в белесую даль. За ок ном открывался вид на залив. Жидкие деревца подрагивали на ветру. ...Ей было семнадцать у другого окна. Васса сидела посреди пус той комнаты на полу. За спиной у нее плыла по стене бригантина под алыми парусами. За окном шумел дождь, и рыжая штора металась на ветру. – Ну ты, Ассоль, – заглянула в окно промокшая до нитки подру га. – Помоги залезть... Васса не пошевелилась. – Мы тут рядом на кукурузе, и мне чего-то показалось, что тебе плохо, – Ляля договорила это уже в комнате, так как ловко влезла в окно. Васса не откликалась. Ляля обошла ее, зажгла в кухне свет, согре ла чайник. – Давно сидишь? – поставила она чашку чая на уголок стола. – Убери, – сквозь зубы сказала Васса. – Чего это? – не поняла Ляля.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 19
– Там стоял гроб... – Та-ак, – протянула Ляля и опустилась рядом с Вассой на пол. – Они ж ее выписали здоровую! – Ага, – проскулила Васса. – И мы сидели, Баба читала, спросила: «Знаешь, в каком году он написал «Алые паруса»?.. Я не знала. Баба сказала: в семнадцатом... И я пошла спать, а она разбудила: «Я уми раю»... – Жуть, – сказала Ляля. – Тем более – пей, – поднесла она Вассе чашку. – И вставай. Нечего тебе тут больше делать. Утром Васса задумчиво совала в портфель книги. – Трусы-носки возьми, – укоризненно сказала Ляля и протянула Вассе полотенце, мыло и зубную щетку. – Как в космос: только необ ходимое. – Это и беру, – достала из письменного стола маленький пакет Васса. – Я сдохну от любопытства. Что это? – Монетки, – разжала кулак Васса. – Тут же одни копейки! – Мы с Бабой собирали. Она говорит, что это еще мама собирала. Девочкой, до войны. С сестрой. – Зачем? – Откуда я знаю? – взмолилась Васса. – Посмотри, какие там го ды! Бабушка привела меня однажды туда, где они жили до войны. Там подоконник прогорел, и под деревяшкой были копеечки. Девоч ки в щель их совали, как в копилку. Все, что осталось от огромной семьи, – Васса тряхнула монетами, застегнула портфель. Ляля закрыла окно, задернула штору, увидела на подоконнике листок кактуса в стакане воды. – Так и не пересадила? – ужаснулась Ляля. – Ему же песок нужен. Что ж теперь будет? – Урод, – пожала плечом Васса. – Бабушка рассказывала, как од нажды в Коктебеле Волошин на гору пошел луну писать, а желтую краску забыл. Писал, чем было. Так появилась розовая луна... – И при чем тут кактус? – Ляля смотрела на нее с легким ужасом. – Волошин сказал: «Художнику всегда должно чего-то не хва тать». А у него, – Васса коснулась кактуса. – Было много того, чего должно быть мало. Сломается теперь... – Ладно, поехали. Мать когда возвращается? – Откуда я знаю? Их покачивало в мягких креслах автобуса. Васса приникала к оконному стеклу и смотрела, как мелькали заборы, фонари, огоро ды. Белье, развешенное на веревках, плескалось на ветру за каждой изгородью.
20 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– От автовокзала до общаги – рукой подать, – рассказывала Ляля. – Тридцатый трамвай ходит. Бандитский район, говорят, но мне все равно в Одессе нравится. Увидишь Пушкинскую – это полный отпад! Слушай, а эту справку, что тебе дали – ее никуда нельзя? Перевестись в какой-нибудь институт? – Я думаю, в Одессе до экзаменов все места проданы. – А по русскому тебе за что трояк влепили? – Я сказала, что в алфавите двадцать шесть букв, а потом поняла, что это в английском. – Не может быть, чтоб ты не знала русского алфавита! – Очень даже может: я простые вещи плохо усваиваю. Помнишь, Зверь мне пятерку по математике только в десятом и поставил, ко гда бином Ньютона пошел? А таблицу умножения – только то, что в рифму и помнила... – Да! – вспомнила Ляля. – Шестью шесть – тридцать шесть, ше стью восемь – сорок восемь... За окном темнело, и сумерки лепились бабочкой к подсвеченно му окну автобуса. Девочки жались плечом друг к другу. Ляля подре мывала. К ночи они добр ались до Одессы и до общаги. – Фу! – выдохнула Ляля, входя в комнату общежития. – Зовут ее Вася, жить будет здесь. Половину солдатской койки делить с ней буду я. Шухера не было, что я с кукурузы смылась? – Кому ты нужна? – небрежно махнула рукой одна девица. – Зачем половину, когда есть целая койка? – сказала другая. – Жрать охота, – протянула Ляля, опускаясь на кровать. – Держи, – бросила Ляле на подушку яблоки третья. – Пацаны сад обобрали. – Черт, кислятина! – впилась зубами в яблоко Ляля. – Подруге дай, – сказала соседка. – А то она, похоже, сама не возьмет. – Держи, подруга, – бросила Вассе яблоко Ляля. У Вассы в глазах стояли слезы. – Ты чего? – спросила Ляля. – Да так, кисло, – потупилась Васса, надкусывая яблоко. Утром Васса стояла под дверью кабинета. Оттуда вынырнула Ляля. – Все о-кей! Тебя зачислят. Завуч неровно на меня дышит – раз, экзамены твои годятся – два. Нужно только пройти медкомиссию, но это – семечки. Ляля повлекла Вассу сумрачным коридором, втащила в аудито рию, усадила за стол и протянула листок бумаги. Васса повертела ка рандаш, покосилась на Лялю и написала: «Как называется этот тех никум?»
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 21
«Ж/Д» – ответила Ляля. – Железнодорожный. Васса быстрым росчерком нарисовала мордочку паровоза с ок руглившимися от недоумения глазами и облачко пара над трубой, выписавшее вопросительный знак... На перемене Васса сидела на табуретке в санчасти. Закрыв ладо нью один глаз, уныло и неверно называла буквы на дальней таблице на стене. – Нам придется расстаться, – категорично сказала врач. – Вам во обще следует лечиться. – Идиотка! – била себя кулаком по колену Ляля. – Как я могла те бя отпустить? Черт! Надо было пойти вместо тебя... – Не судьба, значит, – равнодушно пожала плечом Васса. В сумерках они подошли к общаге. – Студбилеты показывайте, – загородила дорогу вахтерша. – В комнате они у нас, – схватила Вассу за руку Ляля и пошла на пролом. – Не надо... – пыталась отнять руку Васса. – Чего не надо? – цыкнула на Вассу Ляля и толкнула плечом дверь комнаты. – Ну, кто настучал? Стояла могильная тишина. – Суки поганые, – сказала Ляля. – Ложись, – скомандовала она Вассе, но открылась дверь и в луче света выросла вахтерша... Васса с портфелем шла в ночи по серебристым трамвайным рельсам. – Подожди, она сейчас ляжет, и влезем в окно, – скулила сзади Ляля. – Знаешь, как меня учил один классный мужик: нельзя давать по вод дерьму делать тебе замечания, – сказала Васса. – Вахтерша права на самом деле... Громыхнул трамвай, и они побежали к остановке. Ехали молча, и Васса привычно смотрела в окно. – Морвокзал! – выкрикнул кондуктор. – Выходим! – вскочила Ляля. – Морвокзал – это класс: новенький, чистый, а главное – круглосуточно. На нас же не написано, что у нас нет билета? Васса кивнула и спрыгнула с подножки. В здании Морского вокзала было светло, просторно. Из дверей ресторана неслась музыка. Ляля процокала каблуками на середину зала ожидания, и тут же, словно из-под земли, возник элегантный молодой человек, подхватил Лялю под локоть.
22 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Отвали, – коротко сказала ему Ляля, но он не отвалил. Васса с портфелем плелась сзади. – Иди сюда, горе мое! – обернулась к ней Ляля. Молодой человек оглянулся тоже и... отвалил. Ляля по широкой лестнице сошла в подземелье, в просторный туалет. – Все, тут можно жить, – сказала Ляля твердо. – Горячая вода, – повертела она кран. – Сушилка, – она нажала кнопку рукосушителя. – Разувайся, – скомандовала Ляля и ловко сняла колготки. Быстро простирнула их в умывальнике, высушила под струей теплого возду ха, помыла ноги, оделась и принялась смывать грим. Васса неуверенно проследовала ее примеру: стащила носки, за драв штанину узких брюк, и вяло принялась стирать их. Послышал ся шум голосов, и в туалет влетела стайка всклокоченных девиц, раз горяченных вином. – Что ж ты снимаешь снятого? – вцепилась одна в другую. – Пу таньё поганое! – А ты сама, блядь, кто!? – наманикюренным ногтем прошлась другая по лицу обидчицы, и они сцепились, как кошки. Две другие то ли помогали бить, то ли растаскивали дерущихся. Еще две деловито закурили в сторонке. – Сигареткой не угостишь? – неуверенно шагнула к ним Ляля. – Новенькие? – придирчиво оглядела Лялю одна. – Держи. Ляля неопределенно пожала плечом, неловко затянулась, прику ривая, закашлялась, и протянула раскуренную сигарету Вассе. Васса курила и сушила носок. – Эти грузины с тобой? – спросила одна из курящих подругу. – Обижаешь! Я с «грызунами» и за стольник не пойду! – презри тельно сказала та. Дерущиеся неожиданно затихли. Поверженная склонилась над умывальником – смывать кровь, а победительница заплакала над другим умывальником. Васса докурила, натянула носок и принялась сушить второй, ко гда в туалет ввалилась уборщица с милиционером. – Вот они – красоточки! – вышагивала впереди милиционера ба ба со шваброй. – Я убираться, а они тута по полу раскатались. А ты что? Вот не стирали у меня еще! – замахнулась она на Вассу, но та увернулась и продолжала вертеть носок под струей воздуха. – А ну, пошли отсюда, – сально усмехнувшись, сказал лейтенант. – Все, все пошли! Он подтолкнул одну девицу, шлепнул по заду другую, выключил воду третьей – с разбитым лицом. – А ты чего, – отдельного приглашения ждешь? – подошел он к Вассе.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 23
– Можно не «тыкать», – тихо сказала Васса, продолжая сушить. – Постирушку она тут устроила! – сорвалась баба со шваброй. – А ну пошла отсюдова, босота поганая! – Она не с нами, начальник, – ловко щелкнула по окурку и броси ла его в дальнюю пепельницу одна из девиц. – Пошли, я сказал, – неожиданно резко дернул Вассу за рукав «на чальник». Она качнулась с носком в руке, но устояла, вцепившись в лацкан его шинели. – Без рук, – сказала Васса внятно ему в лицо. – Я тебе щас дам «без рук»! – попробовал отодрать руку Вассы милиционер. Зазвенела, упав на кафель, пуговица. – А это уже статья, – осклабился лейтенант. – За оскорбление мундира. Подними, блядь. Васса мотнула головой – не подниму, и отпустила лацкан. – Держи, милок! – подобострастно наклонилась к его ногам убор щица. – А ну, пошли, пошли отсюда!.. – прикрикнула на девиц. В райотделе милиции горел свет. В углу, отгороженном деревян ным барьер ом, спали вповалку пьяные. Девочек затолкали туда же. Васса плелась последней с носком в руке. – Обуйся, несчастье мое, – сказала Ляля. – На занятия бы утром успеть... – Я скажу, что вы не с нами, – пообещала одна девица. – А мы от техникума далеко? – Васса опустилась на пол и приня лась натягивать влажный носок. Натянула, обулась, подобрала с полу какой-то камешек и быстро нацарапала на стене лежачего пьяницу. – Ух ты! – восхищенно сказала одна из девиц. – А меня можешь? – Нечем, – развела руками Васса. Девица быстро достала из кармана губную помаду. Васса коротко глянула на нее и неторпливо выписала одной линией ее чистый про филь на стене. – Ой, мамочки! – воскликнула девица и осеклась, поперхнувшись слезами. – А мы на Пушкинской, представляешь? – блаженно протянула Ляля. – Самая красивая улица в мире! Тут такие платаны... – Жаль, не разглядела, – сказала Васса. – Эй, ты, выходи! – открыл загородку «оскорбленный мундир». Васса зашнуровала туфель, встала. – Пустите меня с ней, – рванулась Ляля. – И до тебя дойдет, – ухмыльнулся лейтенант и захлопнул об Ля лю дверцу загородки. – Васечка, ты только его не трогай! – крикнула Ляля, и девицы захохотали. – Да она чемпион по гребле, – с тоской проскулила Ляля. – Бай дара-одиночка.
24 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– А я думала, художник, – протянула девица, разглядывая стер шуюся о стену помаду. – Вот, красавица, – презрительно представил Вассу склоненному над бумагами полковнику лейтенант. Полковник поднял голову... – Заяц! – закричал он и выбежал из-за стола. Сгреб Вассу в объятья, ощупал, осмотрел. – Ну, красавица! Кости на месте, а мясо – нарастет, как мой ко мандующий говорил. Полищук, с меня причитается, – обернулся он к парализованному лейтенанту. – Мать, понимаешь, тебя ищет, об звонилась нам. Я ей слово дал, что найду, и вот – нашел! Васса болталась в руках полковника. Лейтенант стоял мертвый. – Ты где ее взял? На морвокзале? Ну и хорошо. Живая, – полков ник блаженно обнял Вассу. – Полищук, в машину ее и ко мне домой, быстро, – скомандовал он. – Дрыхни давай, а завтра с утра все до ложишь, – весело сказал он Вассе. – Что стоишь, как засватанный? – прикрикнул полковник на Полищука. – И пуговки, смотри, опять нет! Лейтенанту свело скулы. На прямых ногах он шагнул к двери. Васса последовала за ним. Они вышли на улицу. – Садитесь, – сдавленно сказал лейтенант и распахнул перед ней дверцу кабины «воронка». – Подругу приведите, – ровным голосом велела Васса. Жена полковника Таня куталась в китайский халат и поила Вассу чаем. – Матери я уже позвонила. Утром она с тобой говорить будет. – А что ей надо? – глянула исподлобья Васса. – Ну, как минимум, знать, что ты – жива. Кто ж так делает, а? Уе хала – и ни словца, ни записочки! Что ж к нам сразу не пришла? Мы с твоей матерью как в тридцать первом сели за одну парту, так до войны и просидели... – Я помню. – Ну? Нельзя быть такой эгоисткой. Ты должна радоваться, что мать на старости лет не одна. – А с кем? – недоуменно спросила Васса. – Вот те раз! Ты не знаешь, что она вышла замуж? Да-а... – раз очарованно протянула Таня. – А я у тебя узнать хотела... Мать гово рит – приличный мужик, с ней работает. Ты его, что, даже не видела? – Тогда видела, – уткнулась в пустую чашку Васса. – Ладно, ложись, – сменила тему Таня. – Я тебе на Сережкином диванчике постелила. – А где Ежка?
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 25
– В армии. Обалдуй такой же, как ты: в институт не пошел, теперь на Китайской границе комаров кормит... Ты что, действительно не смогла ответить, сколько букв в алфавите? Васса кивнула. – А то, что ты им на всех олимпиадах призы приносила, не в счет?! – возмутилась Таня. – Продажные твари. Всюду взятки... Ранним утром Таня в ночной рубахе растолкала Вассу: – Иди, сва ри Папичу кашу. – Какую? – Васса с трудом продрала глаза. – Гречневую, он другую не ест, – сказала Таня. Васса варила и пробовала кашу. – Ну где бы ты проснулась, кабы не ко мне привезли? Не подума ла? – весело спросил Папич, усаживаясь за стол. – Готово? – Вроде, да. Воду слить? – Какую воду? – вскочил Папич. – Ты чего, даже гречневую кашу варить не умеешь? – заглянул он в кастрюльку. – Бабушка всегда готовила, – сказала Васса и поперхнулась сле зами. – Ладно, поживешь у нас – мать всему тебя научит, – сказал он, сливая воду. Васса скрылась в ванной. Вышла, когда захлопнулась входная дверь. – Ну, Заяц, ты даешь! – хохотнула Таня. – Сварила кашу, а воду слила? Ничего, Папич прав: научим. Возвращаться к матери ты не хочешь, как я понимаю. Болтаться я тебе не дам. Поживешь у нас, работу приищем, хоть и трудно в Одессе с пропиской. Но отец на все согласился – это главное. А ты не кисни! В Германии во всех богатых домах детей отдавали на год в прислуги, чтоб они всему научились. Васса сидела с Лялей на набережной неподалеку от памятника Дюку де Ришелье. – Ну и сваришь кашу! – взорвалась Ляля. – Что такого? В Одессе же! – Что немцу хорошо, то русскому – смерть, – сказала Васса. – И что – из-за этой каши вернуться? Будешь варить все то же самое, только для мамаши и ее муженька! Да еще и Одессы не уви дишь... Папич в синей милицейской форме вышел на Пересыпи из гази ка с синей мигалкой и толкнул калитку в воротах частного дома. Во шел во двор, увешанный бельем, и постучал в окно на первом этаже. Выглянула румяная женщина в кудряшках, накрученных на бигуди. – Саню позови, – мрачно скомандовал Папич. Огромный толстый мужчина в трусах и майке вышел к нему. – Чего стряслось, что ты в такую рань? – подал он руку Папичу.
26 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Папич руки не подал. – Васька у тебя была? – строго спросил он. – Была, – отвел глаза в сторону Саня. – Что ж не позвонил? – Монетки не было, – буркнул Саня. - Мне от тебя ничего не надо, – медленно сказал Папич. – Как они с тебя алиментов никогда не требовали, так и я с тебя ничего не хочу. Но... прописать ты мне ее можешь? На законных основаниях – как дочь к отцу. Остальное я решу – и работу приищем, и учиться пойдет... – Ну ты чего? – возмутился Саня, зардевшись. – Меня Анюта на улице подобрала... А я ей детей сюда водить буду? Не дай Бог, что со мной, они потом на ее площадь претендовать будут? Папич молчал. – Она вообще непонятно чего пришла... Аня что-то сготовила, так она даже есть не стала. Салатик с зеленым лучком... Чего прихо дила – не знаю. Я ей десяточку дал... – Значит, не пропишешь? – сверкнул глазами Папич. Саня потупился. – Ты все так же – на Сахарном заводе? Саня кивнул. – Я тебе это не забуду, – зловеще сказал Папич и пошел со двора. Аня стояла у окна и испуганно следила за ними. ...Двадцать лет спустя Васса с Лешей сидели в ленинградской кух не. Васса позванивала ложкой о край чашки, а Леша смотрел на нее. – Не молчи, рассказывай! Я же ничего не знаю. Как Таня, у кото рой ты жила? Колоритная особа. Она закончила свою диссертацию? – Умерла. У нее сын был... – ...с каким-то смешным именем. Подожди, я вспомню... Ежик, да? – Нет, имя было нормальное: Сережа. Это я его называла – Еж. Он стал артиллеристом, как отец... – Отец же милиционер... – Это потом, а в войну – в артиллерии. – И где Еж? – В земле. Женился, девочка родила, Таня успела их всех увидеть и проводить – он служил на Китайской границе. То ли несчастный случай, то ли провокация, но нашли их мертвыми: кто-то задвинул печную вьюшку на крыше, и они угорели. Таня слегла, отец спился. Носил за ней горшки, пока она не умерла... Юная Васса понуро брела по площади автовокзала. Читала на звания городов над лобовыми стеклами автобусов. «Одесса – Кахов ка» – нашла, наконец, она.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 27
– До Каховки без денег не возьмете? Я в Каховке отдам, – выда вила она. – Ревизор уйдет – подходи. Договоримся, – усмехнулся водитель, откровенно окинув Вассу оценивающим взглядом. Васса потупилась, отошла, уперлась в стенд объявлений. «Допол нительный набор» – вчиталась она. – Ну ты, без денег! Иди сюда! – окликнул ее водитель. Васса обернулась, отрицательно махнула рукой и списала адрес училища. Глянула на часы, запрыгнула в трамвай и поехала на другой конец города. В просторной учительской с высокимим окнами сидела пышно телая медсестра в белом халате. – Здравствуйте. С кем я могу поговорить о зачислении? – спроси ла Васса неуверенно. – У вас тут дополнительный набор... – На какую специальность? – тоном начальника осведомилась медсестра. – Резьба по дереву, – сказала Васса. В дверь вошел тонкий стройный юноша лет двадцати пяти. – Юрий Александрович, к тебе, – кивнула на Вассу медсестра. – У нас второй курс, – обернулся к Вассе Юрий. – У вас после восьми классов, а у меня десять, – она достала из сумочки аттестат об окончании школы. – Извините, – ретировался Юрий. – Я могу предложить вам две недели на то, чтобы сдать зачет по специальности. Для начала... – он достал из портфеля тонкую книжку. – Для начала, скажите, это резьба по дереву? – разжала кулак Вас са и показала Юрию деревянную печатку-экслибрис с корабликом под алым парусом. – О, смотри-ка! Она уже режет! – сказала восхищенно медсестра. – На занятия можете прийти завтра... – Понятно, – Васса спрятала печатку. Другая женщина, которая все это время наблюдала за ней, не ожиданно встала из-за стола. – Вася, – по-свойски окликнула она ее. – Утром лучше не опаз дывать: у нас завтрак в восемь. Не бог весть что, но умереть с голоду не дадут. – Я похожа на умирающую? – насупилась Васса. – Мы все умирающие на самом деле, – рассмеялась тетка. – Похо жи или не похожи. Буфетчица ворует, но что-то все равно остается... А я эстетику у вас преподавать буду. Екатерина Васильевна меня зо вут. Ты одесситка? – Нет, – ответила Васса. – Вот я и подумала... Подожд и минутку, я сумку захвачу...
28 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Они вместе вышли и пошли по солнечной зеленой улице. – Тут недалеко, на Пушкинской, можно пешком... Тетя Фира очень славная женщина, – сказала Екатерина. – Старенькая, чис тенькая. Я давненько ее не видала, но она согласится, я уверена. Тут рядом. И от училища недалеко – тебе удобно, и ей подспорье. У нас общежития нет, – все обещают пос троить, но пятнадцать руб лей квартирных – дают. На эти деньги в Одессе можно только угол снять. Они вошли в большой двор с палисадниками под каждым ок ном. – Тетя Фира, я вам девочку привела! – крикнула Екатерина и толк нула калиточку. – Хорошая девочка, смотрите! Домашняя такая... – Заходи, Катюша, – сказала миниатюрная старушка и пригласи ла их в узкую, как пенал, комнатку со столиком у окна, маленьким холодильником и шкафом. – Тут вот можем раскладушку поставить. Если устраивает – почему же нет? – А вы где спите? – окинула Васса комнатку. – За шкафом, на диванчике. Вещей у тебя много? – Один портфель. – Ну и замечательно, – подвела итог Екатерина. – Завтрак не про спи! – весело погрозила она. В темноте было слышно, как старенькая Фира ворочалась на ди ванчике. – Так хотела купить новый, – мечтательно сказала она. – Но день ги, что папочка оставил на книжке, растаяли: одна девальвация, дру гая, после войны – третья, и пшик остался. А своих денег у меня ни когда не было... – Вы не работали? – спросила Васса со своей раскладушки. – Как не работала? Всю жизнь посудомойкой в ресторане «Крас ный». Тут на Пушкинской... – Где? Я про эту Пушкинскую столько слыхала... – Ты уже на Пушкинской, дурочка! А в «Красном» босяк такой был – Сашка Куприн. Пьяный бил посуду, а я платила... Обещал стать великим и вернуть... – Стал, – сказала Васса. – ...а сам сбежал во Францию и умер, – продолжила Фира. – Нет, он вернулся, – потверже возразила Васса. – Раз долги не отдал – значит, умер, – отрезала старушка. Утром Васса притащила ведро воды от колонки, что стояла по среди двора, умылась под аллюминиевым рукомойником, приби тым к стене в палисаднике, не обращая внимания на соседей, кото рые бесцеремонно разглядывали ее с балконов. Подхватила легкий
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 29
портфель и вышла. Прочла прибитую над аркой табличку – «Пуш кинская», залюбовалась платаном и поспешно свернула за угол. Учи лище было видно издали – белое здание, похожее на средневековую башню. Васса вприпрыжку понеслась по тротуару, обгоняя красный трамвай. У раскрытого окна столовой на первом этаже торговала с лотка румяная женщина. Из окна ей подавали кур, она раскладывала их на лотке. Покупатели переминались с ноги на ногу неподалеку. Чуть в стороне на другом лотке лежали творог и молоко в пакетах. Васса по смотрела на продавщицу, заглянула в распахнутое окно, взяла пакет молока с лотка, надкусила уголок, выпила и поставила пустой пакет на лоток. – Эй, а деньги? – визгливо крикнула ей вслед продавщица. – Это была моя порция. Учусь я тут, – указала на открытое окно Васса. Торговка процедила ругательство и оттащила лоток подальше от окна. Васса заглянула в дверь учительской, пробежала взглядом по ли цам. Юрия не было, и она присела на широком подоконнике – ждать. Вскоре Юрий появился в конце коридора. За руку он вел мальчика лет пяти. – Здравствуйте, – спрыгнула с подоконника Васса. – Здравствуйте, – чинно ответил мальчик. – Я сейчас, – смущенно ответил Юрий Александрович и скрылся в учительской. Вернулся через минуту с журналом под мышкой. – Пойдем, – сказал он озабоченно. Они сделали шаг, и на них с разбегу налетела молодая красивая женщина. – Где он? – выпалила она, хватая Юрия за лацкан пиджака. Васса отступила, прижалась к подоконнику. – Ты не имеешь права, – сказала женщина, задыхаясь от бега. – Не имеешь права калечить ему жизнь. Ты не хочешь – не надо, но отпус ти! Хочешь, я встану перед тобой на колени? – взмолилась она. – Пожалуйста, не кричи, – сказал Юрий. – Дома поговорим. – У меня нет дома, понимаешь ты это или нет?! – завизжала она, срываясь. – Я оплатила ремонт, сдала ключи, вернула им граждан ство, что еще? Ты подписал разрешение! – она принялась рыться в сумочке. – Я не отдам его, – тихо и твердо сказал Юрий. – Да я вообще родила его не от тебя, понятно? – Это не имеет никакого значения, – ответил Юрий. – Папа, – выглянул из учительской сын. – Мишенька, – вкрадчиво сказала женщина. – Иди ко мне, сынок.
30 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Бабуля соскучилась, дедушка плачет, игрушки плачут: где наш Ми ша? Пойдем... – А папа? – насупившись, спросил Миша. – А папа придет после работы. Мы будем ждать папу... – Да, – согласился мальчик. – Ты придешь, па? – Обязательно, – кивнул Юрий и закусил губу. Женщина покрепче стиснула ладонь сына, распрямилась и по шла к лестнице. – Помаши папе, – сказала она. Миша обернулся и покорно помахал. Юрий сглотнул комок в горле. – Наша новая ученица, – глухо сказал Юрий, входя в класс. – Зо вут ее Васса. Без особого интереса обернулись несколько голов. Васса увидела Лешу – он оторвался от липовой доски, в которой прорывал барель еф. – Вот свободный стол. Садись, – сказал Юрий и выдвинул из-под стола стул. – Алексей, дай, пожалуйста Вассе пару пластинок шпона. – Какого? – деловито уточнил Леша. – Красного дерева, – сказал Юрий. Васса села. Леша подал два тонких листа дерева. – Смотри, – сказал Юрий. – Берешь скальпель. Вот так затачива ешь и аккуратно, не торопясь, под линеечку режешь тонкими лом тиками вдоль волокон весь лист. Потом второй – поперек волокон. Старайся почувствовать сопротивление материала. И не торопись. Проводи раз за разом, не прилагая особых усилий. Главное – нау читься попадать в ту же ложбинку. Закончишь – позовешь. Он положил скальпель и вышел. Васса склонилась над шпоном, рассмотрела волокна и сразу по пробовала поперек. Алексей исподволь наблюдал за ней. Скальпель в руках Вассы не шел по прямой. – Ты всегда так – поперек? – спросил он. Васса молчала. – Возьми хотя бы линейку, – Леша протянул ей линейку. – Спасибо, – сказала Васса, не поднимая головы, и линейку не взя ла. Попыталась провести скальпелем по уже наметившейся борозде. Дерево сопротивлялось. Она вдавила скальпель поглубже, дернула и он сорвался. Васса скульнула и закусила палец. – Порезалась? – обернулся Алексей. – Марик! – крикнул он. – Бинт и зеленку. Маленький толстый Марик рванул к аптечке на стене. – Потерпи, – заботливо сказал Алексей. – Это нормально. Смот ри: у меня живого места на руках нет, – показал он Вассе тыльную
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 31
сторону руки: все пальцы были в шрамах. – Зачем ты сразу пошла поперек? Васса молчала, а Алексей бинтовал ей палец. – А где Юрий Александрович? – спросил Леша 20 лет спустя в ле нинградской кухне. – Ты ничего про него не знаешь? – В Канаде. Уехал вскоре после тебя к сыну. – Невероятно! Вот молодчина, – обрадовано воскликнул Леша. – А Сашка? – В земле. Перекололся наркотиками. – Да, он еще в те годы баловался, – горестно покачал головой Леша. – Он был самым талантливым среди нас. Надо было уехать, – твердо закончил он. – А если остался – смерть? – откинулась Васса на спинку стула. – Ну что ему тут было делать – талантливому? Что бы я делал? Писал плакаты «Победа коммунизма неизбежна»? – А что такое ты делаешь там, чего нельзя было здесь? – Все! Там у меня персональные выставки. Много смешанных. В хорошей компании. На последней был с Неизвестным. И представь, его соседство мне чести не делало. Понимаю: здесь я бы и не смел мечтать о таком, а там... Он не самый большой скульптор... – Знаешь, как отвечал Вознесенский таким, как ты? «Когда пижо ны и паиньки кричат, что ты слаб в гульбе, я чувствую, как памятник ворочается в тебе. Я голову обнажу и вежливо им скажу: конечно, вы – свежевыбриты и вкус вам не изменял, но были ли вы убиты за Родину наповал?» – Не понял, – нахмурился Леша. – Неизвестный погиб на войне. В начале шестидесятых получил награду. Посмертно. – Я не знал. – Он сам не знал – прочел в газете. Баба какая-то черешню ему принесла в кульке из этой газеты. Тебе такую не принесут... – Ты расс уждаешь прямо как мама: «вы не знали войны – вот и беситесь с жиру». Я знаю! – вскочил он. – Знаю, почему я не мог с тоб ой! Ты всегда мне была, как мама! Большая, как море. Я бо ялся в теб е утонуть. Что можно с мамой? Я могу на тебя только молиться... – Тихо, – поймала его за руку Васса. – Все спят. И молиться лучше на что-нибудь повыше... – Да-да, – неуверенно согласился Леша и опустился на стул. – А про Славика Головина ты ничего не знаешь? Помнишь, он учил меня лепить череп? Он хотел жениться на иностранке, уехать... – Все сбылось: женился, уехал. – И где он теперь?
32 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Уже развелся, вернулся. – Невероятно. И что ж он теперь делает? – Работает. – И ему дают выставляться? – спросил Леша. – Когда ему есть что, – пожала плечом Васса. ...Они юные сидели за рабочими столами в мастерской. – Работы с выставки привезли! – вбежал длинноволосый Сашка Богосов. Все вскочили. Мальчишки выбежали – втащили ящики. Леша, орудуя стамеской, вскрыл один, другой. Доски с мозаичными рабо тами, барельефами, черно-белой резьбой вылетали из ящика под Ле шиной нетерпеливой рукой. – Держи, твоя... – протянул он работу Марику. – А вот моя! – выхватил доску Сашка. – А это твоя? – вскинул он на Вассу глаза. – Нет, у меня был портрет. – Грина! – хмыкнул Сашка. – Сизова у нас девушка романтич ная... – Чего, нету? – не поверил Марик. – Странно, – нахмурился Леша. – Юрий Александрович, Васиной работы нет. – Не может быть, – Юрий обследовал дно ящиков. – Украли, зна чит, Васечка. Не печалься. На самом деле, это высшая награда – когда работу воруют с выставки. Васса медленно шла по Художественному салону. И вдруг... Со стены на нее смотрели большие глаза Александра Грина. – Можно поближе? – попросила Васса. – А так не видно? – небрежно глянула на нее продавец. – Мне бы хотелось имя автора... Продавец подала портрет. На обороте стоял автограф – «Голо вин». – Спасибо, – сказала Васса и вышла. Дошла до телефона-автомата и набрала номер. – Алло, Союз художников? Вас беспокоят из редакции газеты «Комсомольская искра». Нам нужен телефон и адрес Вячеслава Голо вина, – соврала она. Лестница заканчивалась застекленной дырой в потолке, и свет падал вертикально вниз, как канат, опущеный внутри винтовой ле стницы. Васса остановилась под крышей, перевела дыхание и нажала кнопку звонка. Дверь открыл рослый бородач.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 33
– Портрет Грина в Худсалоне на Дерибасовской ваш? – спросила Васса. – Мой, – кивнул бородач. – Мой, чтоб вы знали, – сказала с нажимом Васса. – Ну и что ты хочешь? Чтобы я вернул? – не смутился бородач. – Нет, у меня все равно его не примут. Худсалон только у членов Союза берет. Мне деньги нужны. – Следи, – одобрительно усмехнулся он. – Как продастся – заходи, поделимся. – Делиться не будем, – перебила Васса. – Мне нужно семьдесят рублей и сейчас, иначе... У меня знакомый начальник ментовки. – Ты меня не пугай, ладно? Я простой: могу и с лестницы спус тить... – Уже спустил, – усмехнулась Васса. – Когда картинку повесил под своим именем. – Тебе сколько? Семнадцать? Да я в твои годы... – начал он. – В этом месте следует заплакать, – подняла палец Васса. – Хорошо, – осекся Головин. – Денег у меня нет. – Но телефон-то есть? Дайте я позвоню, и остальное вы моему другу расскажете, ладно? – Какая тварь! – с долей восхищения сказал он. – Сколько ты хо чешь? Семьдесят? Васса кивнула. – Что за цифра? Васса промолчала, закусив губу. – Заходи, – Головин помрачнел, распахнул дверь. – Садись и жди. Он озадаченно посмотрел на Вассу, сорвал с вешалки куртку и вышел, так укоризненно качнув головой, будто не он украл, а у него украли. Васса оглядела солнечную комнату. Подошла к станку, прикры тому тряпкой. Хотела заглянуть – что там, на холсте, но покосилась на дверь и не рискнула. Она села за стол, заставленный невзрачной едой, взяла черствый кусок черного хлеба и с трудом разломила его на две половинки. Стукнула сизое яйцо, сваренное вкрутую, очисти ла его, обмакнула в пыльную горстку соли. Надрезала луковицу. Она ела все это без удовольствия и кривилась от горечи лука. Хлопнула входная дверь. В комнату вошел Головин. – Ты что сделала, дура? – крикнул он визгливым голосом, ощупы вая рукой пустоту там, где была еда. – Не последнее, небось, – вытерла губы Васса и смела яичные скорлупки на ладонь. Головин рванулся к станку, сорвал тряпку. Под ней открылся недо писанный натюрморт, в центре которого красовались луковица и яйцо.
34 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Не малый голландец, – глянув на картину, определила Васса. – Деньги, – протянула она ладонь. – Подавись! – крикнул Головин и сунул ей в руку деньги. На автовокзале Васса только глянула на очередь в кассу и реши тельно прошла к автобусу «Одесса-Каховка». Протянула водителю купюру через окно, и он кивнул. Указал, где подберет ее, и она по слушно отошла на обочину. В сумерках вошла в родительский дом. В кухне положила, разгла див, жалкую стопочку купюр на столе, придавила сахарницей и ушла в свою комнату, прилегла. Рабудил ее грохот входной двери – в кори дор, шатаясь, ввалился пьяный отчим. Долго возился с замком, за пирая дверь изнутри, а когда обернулся, расплылся в пьяной улыбке. – Ты приехала, детка!.. Вот мама обрадуется! Васса всмотрелась в его пьяную улыбку, в щеку, измазанную губ ной помадой, вцепилась в его есенинский чуб и вытерла помаду на его щеке о стену коридора. – Ты что? – опешил отчим, потирая ушибленную щеку. – А ты что пьешь так? – А как еще с твоей мамочкой жить? А выпьешь – и все кошки серые!.. – Так не живи, уходи лучше! – крикнула она, распахивая дверь, которую тот только что запер. Отчим по-хозяйски саданул дверь плечом, и та захлопнулась. – Кому лучше? – трезво спросил он. – Ты вот ушла, уехала, и ко му лучше? Тебе? Может быть. А ей – не лучше. Я бы в жизни с ней не остался, кабы не увидел, как она с кладбища пошла одна... Тебе не понять, что это, когда с кладбища уйти не с кем, – он назидательно погрозил пальцем. Утром ворвалась с криком мать: – Что ты сделала с его лицом? Куда он теперь с таким синяком? – До свадьбы заживет, – отмахнулась Васса. – А ты почему не на работе? – Отпустили меня. За сапогами. В обувном на Суворовской вы бросили... – Я деньги привезла, ты видела? – Вот на них и купила. Где ты их взяла, еще вопрос! – Заработала. Это бабушке на ограду было, – выдавила Васса с от чаянием. – Могила пропадет!.. – Да бабушке уже ничего не надо, – отмахнулась мать. – А у меня ноги болят: всю войну лед в сапогах не таял. Что ты смотришь на ме ня?! – завизжала она. В дверь позвонили. На пороге стояла Ляля. – Ты откуда? У тебя же сессия.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 35
– Уже завалила, и завуч отчислил, – скривила Ляля губу. – Имел право, – двусмысленно усмехнулась она. – Сегодня в тридцатке вечер встречи выпускников, сходим?.. Запыхавшись, они вбежали в школу, над дверью которой висел транспарант «Привет выпускникам!» Играла музыка, все рассажива лись перед сценой. Васса поднялась на невысокий подиум. – Я хочу подарить вам, моей школе, вот это, – зардевшись, раз вернула она лицом к залу, где сидели учителя и ученики, доску с мо заикой красного дерева. – Что там? Подними повыше, а то задним не видно! – скомандо вал директор из первого ряда. – Бригантина. Под алыми парусами, – смущенно пояснила Вас са. – Символ мечты, и вообще... – смешалась она. – Вы, наверное, не помните, а, может, не знаете, что «Алые паруса» Александр Грин на писал в семнадцатом году. Все бредили революцией и размахивали красными флагами, а он писал о любви... Ее не слушали. Васса замолчала, сошла с подиума и подала доску директору под жидкие аплодисменты зала. – А что ж ты о себе ничего не сказала? Где ты, что... – Я в Одессе, в художественном училище, – развела руками Васса. – Занимаюсь резьбой по дереву. Это моя работа... – ПэТэУ, что ли? – презрительно протянул директор, обернув шись к Вассе. – А столько планов было!.. Васса хрустнула пальцами и промолчала. На сцену поднялся следующий выпускник, а Васса пошла к выхо ду. Ляля рванулась за ней. ...В Питере за окном стояла слепая белая ночь. – А где твоя Ляля? – спросил Алексей. – Не знаю. Вышла замуж, чтобы остаться в Одессе. Маляр-альф рейщик Колюня, он был в команде, которая реставрировала Ворон цовский дворец. – Когда дворец горел? – Как говорят, он его и поджег. Им выдавали сусальное золото на реставрацию, он его воровал, а чтоб замести следы... – Не может быть! – Леша в ужасе отшатнулся. – Отчего же? Мама Мины была инспектором пробирного надзо ра. Она сама им золото выдавала и говорила, что все они уголовники. Убытки списали на пожар, а Ляля первой вышла на Дерибасовскую в перламутровых сапогах и дубленке... – В Одессе – дубленка? – переспросил Леша. – Там теперь такая зима?..
36 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– А других вопросов у тебя нет? – усмехнулась Васса. – Его посадили? – поправился Леша. – Нет, дело замяли: доказательств не было. Но Ляля-то знала, и могла жить с человеком, который поджег дворец. Потом они разо шлись, и его, по слухам, убили. – Мне всегда странно было – что у тебя с ней общего? – Ничего, кроме моей жизни: она просто влезла в окно, когда я не открывала дверь. В какой-то библейский ливень приехала на попутке из колхоза, где они были на картошке, сказала: «Мне показалось, что тебе плохо». Подняла меня с полу и увезла. – А я где был? В армии? – До тебя еще было четыре часа езды на автобусе, – она улыбну лась. – Мы еще не познакомились... – Какие страсти у вас тут... – А у вас? Я слышала, Марик... – Да, я похоронил его в Бостоне, – кивнул Леша. – Мина ушла от него, и он заболел. Какое-то нервное расстройство. – А что Мина? Нашла другого и вышла замуж? – Да. – За какого-нибудь американца? – За всех сразу... ...Маленькая изящная Мина стояла на балконе и держала в ру ках круглый комок. Свесилась вниз с третьего этажа, оглядела пустой двор и – разжала руки. Серый комок полетел вниз, а Мина с визгом бросилась в комнату, оттуда – на лестницу, и так – вереща – во двор. На балкон выбежала такая же изящная женщина – мама Мины. Све силась вниз. Мина внизу выскочила из подъезда, побежала к серому клубку, который сбросила с балкона. В этот момент во двор въехала машина... – Стойте! – заорала Мина, руками упираясь в капот. – Куда, лять, под колеса?.. – водитель в ужасе затормозил и про кричал в окно: – Мать твою! – Я здесь! – игриво помахала водителю с балкона мать Мины. Мина склонилась к клубочку, подняла его. – Бедненький мой! – причитая, вернулась она в комнату. Разжала руки, и стал виден большой покрытый пухом птенец. – Жив? – спросила мама. – Как тебе не стыдно?! – сказала Мина. – У него может быть со трясение мозга, – и Мина озабоченно потрогала голову птенца. Птенец изловчился и клюнул ее. – Капа! – укоризненно сказала птенцу Мина. – Чтобы было сотрясение, нужен мозг, – сказала мама.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 37
Мина оглядела квартиру и решительно принялась снимать кни ги с полочки... В сумерках юные Васса, Леша и Марик сидели на диване. Мама накрывала стол к чаю, а Мина сидела на полу у небольшой стопки книг и методично ставила наверх Капу и сталкивала вниз. Осмелев ший Капа – голый крупный птенец с непомерно большим клювом – переминался с ноги на ногу на стопке книг. – Капа, ну не бойся же, Капа, – приговаривала Мина, утешая птенца. Птенец трусливо сжимался. Клочковатый пегий пух жалко лип к его бокам. – Твой Капа похож на плохо ощипаную курицу... – начал Марик. – Как тебе не стыдно?! Он был совсем голый, а теперь во-он сколько пуха! – сказала Васса. – Да, но эти клочья похожи на те, что остались, а не на те, которые появились, – настаивал Марик. – Он действительно оброс, – согласилась Васса. – Я принесла его совсем голым... – У него башка, как у рахитичных младенцев Рафаэля, – сказал Леша. – Ну, Капа! – строго призвала Мина птенца подтянуться и попы талась подтолкнуть. Птенец присел и... нагадил на прекрасную суперобложку. – Капочка, ну как не стыдно? – сказала Мина и снова подтолкнула птенца к краю стопки. Капа неуклюже боком свалился с книг и обиженно проковылял к ножке фортепиано. Прижался к ней, словно ища у нее защиты. – И это все, что он может? – разочарованно протянул Марик. – Орел – тоже мне! – Ничего, он научится! – порывисто бросилась к птенцу Васса. Схватила его в руки и прижала к груди. Капа хотел ее клюнуть, но передумал. Мина вышла в кухню, где возилась у плиты мама. – Дай какую-нибудь тряпку, – попросила Мина. – Чистую. Книгу вытереть. – Какую книгу? – Ну, Капа нагадил... – Как это он ухитрился? Взлетел? – Ну, дай же скорее! – сказала Мина и сорвала у мамы с плеча по лотенце. – Отец тебя убьет, – сказала мама, войдя следом в комнату. – Ничего не видно, – беспечно сказала Мина. Быстро поставила книгу на место и взяла с полки две других. Стопка на полу выросла. Неуклюжую голую птицу Мина отобрала у Вассы и снова водрузила на книги. – Ну, давай, Капа!
38 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Капа переступил с ноги на ногу и снова нагадил... – Да что ж такое?! – с досадой спихнула птицу Мина и принялась вытирать обложку. – А что ты от него хочешь? – спросила мама. – Я учу его летать, а он!.. – Мина дотерла книгу и поставила ее на место. – У Капы просто медвежья болезнь, – сказала мама. – Прими это к сведению и можешь использовать в качестве аргумента в объясне нии с отцом. Мина достала следующую книгу. – Ну, Капа, не бойся, – снова поставила она птицу на стопку. Капа посмотрел вниз, отс тупил назад, качнулся, чуть не упал и – спрыгнул. Спрыгнул неожиданно для самого себя, гордо расправив голые, как у летучей мыши, даже не крылья, а перепонки. – Ну, видела? – торжествующе крикнула Мина, захлопала в ладо ши и запрыгала, смертельно напугав Капу. Тот попытался забиться под диван, но голова с большим клювом не пролазила. Васса бросилась к нему и снова спрятала его в ладонях, причитая что-то нечленораздельное. Капа нахохлился и сунул голову под крыло. – Ну мамочка, ты же видела! – визжала Мина в кухне. – По крыль ям же видно, что это настоящий орел! У него размах крыльев пять метров, представляешь? Ты видела?! Видела, как он поднял крылья? Вот так! – и Мина старательно подняла плечи, втянула в них голову и пошевелила лопатками. – Подожди, он еще вырастет и тогда ты увидишь! – Не увижу, – грустно сказала мама. – Потому что он сожрет ме ня, когда вырастет и размах крыльев у него будет пять метров. – Ну почему обязательно сожрет, мамочка? – Анекдот есть: в зоопарке экскурсовод говорит: «Орел-стервят ник, кушает всякий стерва. Девушка, поберегись!» – сказала мама, играя восточный акцент. – Какая же ты у меня прелесть, – обняла маму Мина. – А пока дашь ему что-нибудь? Что ты ему купила? – Прометееву печень, – достала из холодильника мисочку с акку ратно нарезанными кусочками печени мама. Мина вернулась в комнату. Капа сидел перед стопкой и скреб большой когтистой лапой по нижней книге. Клювом он бил в торец верхней. – Ой, смотрите, – он просится летать! – воскликнула Мина. По ставила мисочку, поправила книги, подхватила ощипанный комок и усадила на самый верх стопки. Капа пошевелил голыми крыльями, переступил с ноги на ногу и нагадил.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 39
Леша с Вассой шли по Французскому бульвару. – Что ж она делает, эта Мина!? – скулила Васса. – Она совершенно не чувствует другое существо! Бедный Марик... – А чего такого? Учит Капу летать, – возразил Леша. – Господи, и ты такой же? Как вы не понимаете, что он сам поле тит, когда придет время? Он – птица! Он не нырнет в воду и не пой дет плавать, инстинкт поднимет его в небо, и он взлетит... – Не скажи! Даже родители не ждут, когда птенец сам полетит, а выталкивают его из гнезда. – Да родители знают, когда выталкивать! – взмолилась Васса. – Раньше времени они не станут. А Мина знает половину: вытолкнуть. Капу нельзя насиловать: он сирота, упал, ударился... я же не знаю, сколько он там пролежал после грозы, пока я не пришла... Может, ко ты его еще напугали. Он обрастет перьями и сам распрямит крылья... – Не распрямит, – уверенно сказал Леша. – Почему это? – возмутилась Васса. – Он испорчен комфортом. Теперь он годится только для зоопар ка. Будет прогуливаться, как индюшка... – Нет! Хватит того, что в море исчезла рыба и наши чайки роют ся в мусорниках на Ланжероне. Так теперь еще будет орел, которого разучат летать? Нет! Не дорисовывай мне этого Босха. Я сама кактус в воду поставила... – Какой кактус? – Который в песке должен быть! В безводной пустыне. А Капа должен полететь, должен стать хищником. И если надо, то сожрать, в конце концов, и Мину, и ее маму... – Что ты говоришь? Сожрать руку, которая его выкормила? – Да, если так подскажет инстинкт. Ну хотя бы клюнуть, – примири тельно предложила Васса. – Капочка обязательно должен стать орлом... – Хорошо, полетит, – согласился семнадцатилетний Леша и об нял Вассу. Она ткнулась в его плечо. На следующий день она стояла первой у окошка кассы зоопарка. – Скидка для студентов есть? – протянула она деньги и студбилет. Деловито направилась к вольеру с пернатыми. Приникла к сет ке, за которой порхали и пели птицы немыслимых цветов. Смотри тель в неказистом халате насыпал еду в кормушки и птицы вились вокруг него. – Извините, – неуверенно окликнула его Васса. – Можно спро сить? Смотритель обернулся. Ласковый дед в очках с толстыми лин зами. – Слушаю вас, – аккуратно отмахнулся он от махонькой птички.
40 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– У меня знакомая подобрала птенчика... – неуверенно начала Васса. – Ай-яй-яй! – горестно покачал он головой. – Напрасно. – Как же? – воскликнула Васса. – Его бы съели коты. – Мы все едим друг друга, – развел руками Дед. – Нас тоже съедят. – Кто? – растерялась Васса. – Черви. А червей съедят птицы, – улыбнулся Дед. – Или рыбы. А рыбу и птицу съедим мы... – Что ж – не надо было спасать? – Васса и вцепилась в сетку, от делявшую вольер. – Чем она его кормит? – Дед отряхнул корм с ладони себе под ноги. – Крошки давала... – ...а он не ел, – продолжил Дед. – Ловила мух, потом нашла червя. – Съел? – заинтересованно спросил Дед. Васса кивнула. – Понос был? – деловито поправил он очки. Васса снова кивнула. – Выжил? – недоверчиво спросил старик. – Сколько дней? – Уже три недели. – Невероятно! Чем сейчас кормит? – Печенку с Привоза... Куриную... – Кормить не реже, чем раз в час, с перерывом на ночь, – строго сказал Дед. – Лучше смесь из крутого куриного яйца, творога и про тёртого мясного фарша. Желательно, чтобы в его рацион входило живое – мягкие гусеницы, черви... Поить из пипетки... – Мы делали... – И непременно обогревать. Перья распустились? – спросил Дед. – Чуть-чуть... – Грелочку приспособить – градусов двадцать шесть, как в Одессе летом. Если нет грелки – налить в бутылку горячей воды и обернуть полотенцем. Жаль, что вы сразу не пришли. – А что тогда?.. – Велел бы немедленно отнести обратно, – ответил Дед. – В то же место, где взяли, иначе родители его не найдут. – А если они умерли? – воскликнула Васса и слезы блеснули в глазах. – Я сидела с ним три дня и три ночи, и никто за ним не пришел. – Тогда вправду беда, – согласился Дед. – Случается, когда гнездо разрушено ветром, хищником... – Была гроза, – выкрикнула Васса. – Случается, что гибнет мать или даже оба. Тогда взять на себя заботу – единственный способ сохранить птенцу жизнь. Но имейте в
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 41
виду, когда он превратится в молодую птицу, выпускать его на свобо ду нельзя: такой выкормыш обречён на скорую смерть. – Но летать он будет? – отступила от сетки Васса. – А что за птица? – Орел, – ответила издали Васса. – Ай-яй-яй! – горестно покачал головой Дед. – Летать – полетит, но убивать не сможет... ...За питерским окном было светло. Белая ночь плавно превра щалась в белый день. Сорокалетний седеющий Леша мерил кухню шагами. – Дело даже не в том, что ты меня бросил, а в том, как... Ты по летел на неделю, если помнишь, куда-то в Казахстан – с Головиным ставить памятник немцам Поволжья. Мне велел ждать и готовиться к отъеду в Хайфу, потому что она на берегу моря, как Одесса. И я ждала... Через пару лет ты и вправду пришел – попрощаться перед Америкой. А я верить уже никому не могла после этого. «Синдром проэксплуатированного доверия» называется. Не слыхал? Леша молчал, уперев лоб в оконное стекло. – Странно: я как-то прожила жизнь и никого не попользовала, а ты идешь, оставляя за собой толпу глубоко несчастных людей, – ска зала Васса ровным голосом без укора. – Ты уверен, что ты настолько талантлив, чтобы позволить себе бесчеловечность? – А при чем здесь талант? – оторвал лоб от стекла Леша. – Кто живет для дальних – не заботится о ближних. С Леонар до никто не спросит, помог ли он матери по хозяйству, когда писал Тайную вечерю. Каждый имеет право делать то, что он хочет, если не причиняет боли другим... – А если причиняет? – быстро спросил Леша. – Тогда нужно подумать, кто эти – другие, – спокойно ответила Васса. – Водитель автобуса, который везет тебя Одесса-Кишинев, или мама. А ты причиняешь боль только самым близким, любящим тебя настолько, что не попрекнут. Это и есть изуверство. – Ты не права, – возразил Леша. – Я люблю вас всех. Да, представь себе, я так растянул свою жалкую душонку, что вы все там умещае тесь. И живете... В тесноте и обиде, – печально закончил он. – Не боишься, что однажды за все придется платить? У меня пе дагог пацаном остался в войну дома за хозяина, нашкодил много чего и всегда боялся, что батя придет с войны и навешает. А батя не пришел. Но он все равно боялся пустых дорог: вот появится батя на горизонте и... – Боюсь иногда, – кивнул Леша. – Тогда ладно, – выдохнула Васса. – Значит, не все потеряно. Вы шел бы ты тогда из строя...
42 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Леша наморщил лоб, пытаясь понять, о чем она. – Неу жели не помнишь, как мы стояли?.. ...Они столи вдоль стены просторного зала училища в одинако вых рабочих комбинезонах. За длинным столом, покрытым красной скатертью, сидели взрослые с правительственными наградами на пиджаках. – Ребята, – сказал Юрий Александр ович. – Сегодня к вам пришли наши выпускники – передовые рабочие. Знатный каменщик Гребен щиков, лучший маляр СМУ номер четырнадцать Любовь Маслова, мозаичисты домостроительного комбината. И пришли они к вам в этот торжественный день вашего выпуска, чтобы принять вашу при сягу на верность рабочему классу. Текст присяги зачитает Гребенщи ков Павел Васильевич. Юрий Александрович протянул мужчине со звездой Героя Труда листок. Герой покраснел, встал и навис над столом. Васса неожиданно сделала шаг вперед. – Извините пожал уйс та, – тихо сказ ала она. – Но перед тем, как вы начнете, я бы хотела сказ ать, что я... Я не буд у дав ать при сягу на верность раб очему класс у. Потому что я не буд у раб очим классом. Я бы хотела выйти из строя. И ты, Леша, тоже выйди... И ты, Марик... – Почему? – тихо спросил Леша. – Потому что ты не будешь рабочим классом. Мы поедем... Ты поедешь поступать в институт. Ты в ПТУ специально пошел, чтобы попасть в процент рабочего класса... Васса вышла из строя и встала перед Лешей. Студенты и рабочие одинаково смотрели на нее, не понимая, что происходит. – Что же в этом плохого? Я буду работать. Так же, как все... – Не так же, – упорствовала Васса. – Ты будешь работать лучше всех, но не рабочим классом. Потому – клясться не надо... Ты же пре дашь... Предавай, но не клянись в верности. Юрий следил за ней и не вмешивался. Молчали рабочие за столом с красной скатертью. Васса встрети лась взглядом с Юрием и молитвенно прижала руки к груди. – Я не хочу врать, Юрий Александрович. Можно, я не буду? Я так благодарна вам, что вы меня взяли, но не могу... Выйди, Леша! Он стоял, не шелохнувшись, в строю и старался не смотреть в ее сторону. Васса развернулась и выскочила в коридор. Юрий выбежал за ней. – Вася, – окликнул он. – Возьми, – сунул он ей в руку деньги. – C первой получки вернешь.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 43
Васса шла, не видя дороги, по солнечной улице. Из каждого пе реулка синим глазом подсматривало за ней море. Неожиданно Вас са наткнулась на очередь. Продавщица черпала совком на лотке клюкву. – Килограмм, – сказала Васса, когда подошел ее черед. Продавщица ссыпала клюкв у в газетный кулек и подала Вассе. Васса сунула нос в кулек, взяла ягоду губами, неуверенно огляделась, прошла по улице пару шагов в одну сторону, в другую. Задумалась и направилась к трамвайной остановке. Трамвай подошел, Васса вско чила на подножку. Уселась у окна и положила в рот пригоршню ягод. Вдруг глаза ее медленно округлились и, давясь клюквой, она броси лась к дверям. Трамвай остановился. Васса выпрыгнула. Побежала в поисках укромного уголка, но всюду были люди! Она плутала в про ходных дворах, задевая белье на веревках и распугивая кошек. Нако нец, уперлась в стену старых сараев в глубине двора и разрыдалась, уперев лоб в серые доски. Плечи ее дрожали, клюква сыпалась. Васса прижимала кулек покрепче к груди, и красные пятна проступали на газете... Дождь стеной стоял над Одессой. Щетки смывали его со стек ла старенького «Запорожца», но дорогу все равно не было видно. Марик щурился, всматриваясь в мокрый сумрачный город, а Леша мрачно поглядывал то на Марика, то на часы. Машина замерла во дворе у Мины. Марик взбежал по лестнице. – Минка, Васька не приходила? – Нет, а что? Опять поссорились? – протараторила она. – Лешка сказал, что ей ночевать негде из-за этого выпуска, а тут еще дождь... – А она не одесситка? – округлила глаза Мина. – Да ты чего? – возмутился Марик. – Если бы она была одесситка, она бы тебе Капу ни в жисть не отдала! – Я думала, ей родители не позволили... – Ну да! Она с ним первую неделю так и жила на мебельной фаб рике... – Почему на фабрике? – Мы же его там подобрали, когда на практике были... Он там вы валился из гнезда. Она с ним во дворе сидела, пока лето – ждала, что за ним мама придет... – Прилетит, – поправила Мина. – А, может, она и сейчас на фаб рике? – Ну ты чего? Капа же пристроен!.. – Васса не у вас случайно? – стоял Алексей в дверях у полковника милиции.
44 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Да мы ее уж с месяц не видали, – сказал Папич. – Мать, Зайка когда у нас была? – крикнул он в глубину квартиры. – А что стряслось? Заходи – рассказывай... – Таня вышла, завора чиваясь в халат. – Спасибо... ничего особенного... – Тебе сколько? – строго спросил Папич. – Восемнадцать... – Жениться надо, чтоб под дождем не бегать! – На морвокзале поищи, – посоветовала Таня. – На морвокзале? – потрясенно переспросил Алексей. – А что такого?! – присоединился к Тане муж. – Ее ко мне первый раз с морвокзала привезли. С облавы... Там, кроме блядей портовых, еще и нормальные люди ходят... Пассажиры, знаешь, с разных кораб лей. Так что глаза-то не выпучивай так уж. Леша шел по просторному залу морского вокзала. Из раскрытых дверей ресторана неслась музыка. Группка девушек с ярко подведен ными глазами курила, стоя у двери. Алексей приблизился, всматри ваясь попристальнее в лица... – Чего потерял, красавец? – крикнула одна. – Или только ищешь? – подхватила другая. Леша шарахнулся, потом вернулся... – Не робей! Сколько у тебя? – Чего? – не понял Леша. – Да мы в любой валюте берем... – Я человека ищу, – Леша залился краской. – Понятно, – сказала девица. – Зовут как? – Васса. – Не-е-е, такой нет... – Спасиб о! – сказал Леш а и опр омет ью бросился бежать с морв окз ала. Марик высадил Лешу подле его дома. Леша стащил с себя мокрую одежду, развесил на стульях. Зажег свет, и тут же мокрая Васса с прижатым к груди размокшим кульком неуверенно постучала в светящееся окно. Леша распахнул форточку. – Васенька! – воскликнул он. – Заходи! – Ты клялся? – тихо спросила Васса. Леша махнул рукой и побежал на улицу. Обнял Вассу и силой по тащил в дом. – Ты где была? Я тебя искал, – заговаривал он ее. – Ты клялся? – настойчиво повторила Васса. – Тебе надо просохнуть, ты простудишься! Что это у тебя? – за глянул в кулек Леша, вводя Вассу в комнату.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 45
– Клюкв а, – сказала Васса и заплакала. – А почему такое горе – клюква? – попытался отобрать у Вассы кулек Леша. Васса не отпускала. Он усадил ее на диван, обнял. – Бабушка всегда варила кисель из клюквы, когда я болела. Мы с ней ходили на рынок, за ручку, и покупали по чуть-чуть... Стакан... Мы были бедные, я всегда хотела еще, думала, что вырасту и куп лю... Гору клюквы... И вот купила – впервые в жизни... Сама!.. Мно го!.. А вышла из очереди – и не понимаю, куда мне ее нес ти, чтобы бабушка сварила кисель. Понимаешь? Я потыкалась, потом поняла, что я – в Одессе, а в Одессе бабушки нет, села в трамвай – ехать на автовокзал, чтобы туда – домой... Проехала остановку и поняла, что бабушки нет вообще, нигде, понимаешь? Нет города на земле, в ко тором есть моя бабушка! Я так боялась сказать себе, что бабушки нет, что я забыла, что ее нет! Я уехала, чтобы жить в Одессе и знать, что бабушки нет потому, что я – в Одессе, понимаешь? Я никому никогда не сказала, что бабушки нет. А сегодня... Мне некуда идти с этой клюквой, понимаешь? Соня стояла, прислонясь к двери. Дослушала, вытерла слезы кра ем передника и решительно шагнула к ним. – Ну почему же нек уда? – возразила Соня. – Дай мне, только осторожно, а то посыпется. Молодчина, что пришла. Я сейчас... – Соня обернула передником размокший кулек и пошла из ком наты. – Мам, куда ты? – Варить кисель, – сказала Соня. – Куда ж еще, сынок? Васса плакала, всхлипывая на Лешином плече. Он поцеловал ее, утешая. Раз, другой и отшатнулся. – Да ты горишь! ...Васса в охристом платье до земли, продранном на бедре так, что сквозь щели проглядывало тело, стояла босая на паркетном полу Художественного салона на Дерибасовской. Черно-белый огромный Александр Грин с впалыми от худобы щеками смотрел на нее со сте ны с великим состраданием. На улице шелестел дождь, и ничего не было видно за заплаканным стеклом. За огромным столом, покрытым красной скатертью, сидели пе ред ней художник Головин, продавщица Худсалона, проститутки морвокзала, менты из «воронка», продавщица клюквы и воровкабуфетчица из училища. Васса сосредоточенно раскладывала на красной скатерти оран жевые листья тополей и кленов, пока стол не покрылся осенними ли стьям и, как парковая дорожка. – Нет-нет, это никуда не годится! – воскликнула продавщица худсалона.
46 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Взяла листок, повертела его и передала Головину. Он тоже повер тел его, разглядывая с обеих сторон, и передал милиционеру. Все за галдели, как воронье, и принялись смахивать листья на пол... Оранжевые листья плавно кружились и падали. Васса заплакала. Кто-то коснулся ее век, промокнул слезы. Она открыла глаза. Над ней сидел Леша. – Худсовет не принял мои эскизы, – сказала Васса печально. – Какой худсовет, Васенька? – Я принесла им эскизы осенних листьев, а они не утвердили... Но они не знают, кто я! – прикрыла глаза Васса. – А кто ты? – склонился к ее лицу Леша. – Я – Осень, они не могут меня запретить... Соня сидела подле Вассы, когда та открыла глаза. – Васенька, хочешь попить? – Соня поднесла ей граненый стакан с киселем. – Я знаю, зачем ты заболела: чтобы по-честному пить клю кву, правда? Ну, признавайся... Соня приподняла голову Вассы, ловко взбила подушку, посадила Вассу и поднесла ей стакан с клюквенным киселем. Васса пригубила и просветлела. – А где я? – оторвалась она от стакана. – У нас, на Привозе. Как же ты так вымокла, детка, а? Так нельзя! И маме не знаем, как сообщить. Она, наверное, волнуется... Вошел Леша, опустился на пол подле кровати, заглянул Вассе в лицо, погладил ее по голове, и она прижалась к его руке. Соня пом рачнела, забрала пустой стакан и вышла из комнаты. – Как же ты напугала нас, – поцеловал он ее. Васса отодвинулась: – Заразишься... – Не-ет, – Леша целовал и целовал Вассу. Потом обхватил ее за талию, прижался ухом к ее животу. Послу шал. – Ты нарожаешь мне рыжих, – тихо сказал он. – Таких же рыжих, как ты... – И как ты, – откликнулась Васса. – Я не рыжий. – Значит, они будут мои... Рыжие, как листья... – Нет, мои. – Почему? – спросила Васса. – Потому что моими могут быть только те, которых нарожаешь мне ты. Соня вошла с кружкой клюкв енного киселя. – Ты почему на полу? Тоже простудиться хочешь? – строго при крикнула она на Лешу. – Ну-ка поднимайся! Есть будете? – Нет, мамочка, – Алексей неохотно встал с пола.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 47
– Прям не знаю, что с вами делать! Наготовила, а никто ничего не ест... – она вышла, продолжая ворчать. – Знаешь, мне приснилось... – задумчиво сказала Васса. – Будто я – Осень и пришла на худсовет, а они мои эскизы не утвердили. Пред ставляешь? – Мы уедем, – сказал Леша. – Мама нашла родственников. И ни каких худсоветов... Будешь себе рисовать, что хочешь... – Осень нельзя запретить, – продолжала Васса. – Она все равно придет и все засыплет рыжими листьями. – Ты – человек, – строго начал Леша, но взглянул на жалкую Вас су, и неожиданно закончил: – Капа ты моя... Двадцать лет спустя они брели рассветным Питером по пустын ной набережной Мойки. Он нес ее рюкзак. – Такое дурацкое ощущение, что я тебя после занятий до тети Фиры провожаю, – усмехнулся он. – Пришли, – остановилась Васса на неказистом крыльце. – А что здесь? – Гостиничка Союза художников. Васса вошла в сумрачный подъезд. – Какие мы придурки! – потрясенно сказал Леша. – У меня же но мер в Интуристе, а мы всю ночь просидели в кухне! – Зато – у всех на глазах, – возразила Васса. – Да они все знают, что я люблю только тебя! – выкрикнул Леша. – Даже Кэдди... – Пойду вздремну маленько, – махнула рукой Васса. Обняла его за шею, прижалась щекой к щеке, и они замерли, слу шая друг друга. Васса отстранилась первой и медленно принялась подниматься по грязной лестнице. Ванда одевала заспанную Яну. – Не хочу в садик! – канючила Яна. – Я хочу с папой!.. – Нет папы, не видишь что-ли? – заорала Ванда. – Он уехал назад в Америку? – испуганно спросила Яна, открыв пошире глаза. – Да лучше б он оттуда уже и не приезжал! Ванда волоком протащила Яну мимо деда и бабки, которые с ка менными спинами сидели перед экраном телевизора так, словно и не ложились. Горбачев на экране уверенно сидел в кремлевском кресле. Ванда захлопнула за собой старую тяжелую дверь. – Ну, Соня, посмотри, что я тебе говорил? – тут же радостно вос кликнул Додик. – Я сказал, что научится! Недели не прошло!
48 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– А шо ты так радуешься, будто ты его сидеть учил? – Соня гляну ла на экран и добавила: – Выключай уже, опаздываем! – Куда? Музей открыт до вечера! – Главное – видеть очередь, Лесик сказал, – возразила Соня. – А то ты очередей не видала! – всплеснул руками Додик. – Ему оно, может, и главное, а я в Одессе еще насмотрюсь! Хлопнула дверь, и они разом замолчали. Вошел Леша. Обвел комнату пустым туманным взглядом, словно не понимая, куда он попал. – Где ты был? – вскочила Соня. – Тебе Кэдди звонила, сказала «здрасьте». Ты, небось, наказал ей... А Ванда с ума сошла. – Хорошо, – кивнул Леша. – Я должен закрыть глаза... – Что хорошо? Какие глаза? А выставка? – Мама, – погромче сказал Леша. – Ты слышишь меня, или толь ко себя? – Вот хорошо сказал! – одобрительно цокнул языком отец. – Что теб е «хор ош о»? – разв ерн улась к отц у мать, а Леша прош мыгнул в сос едн юю комн ат у, где упал на кров ать, не раз дев аясь. Соня толкнула дверь. – Ты мне никогда не говорил, что она еврейка, – с пафосом ска зала она. Леша молчал, лежа лицом к стене. – Оставь его, – попытался оттащить Соню Додик. – А никто его и не трогает! Только не надо делать из меня вино ватую! – Никто из тебя ничего не делает, – сказал Додик, и потащил ее из комнаты. – Дай поспать. У него выставка! – Что ты мне голову морочишь? Какая выставка? Он что, своих картинок не видел? Еще насмотрится в Америке. А делать из меня виноватую не надо! Леша сел на кровати, откинулся спиной к стене. – Что ты от меня хочешь, мама?! – запрокинул он повыше подбо родок, чтобы слезы не вытекли из глаз. – Ты хотела, чтобы я уехал? Я уехал. Ты говорила, что приедешь, и не приехала. Ты не хотела шиксу в дом – ты ее не имеешь. Теперь я могу поспать? – Извини, – погрозила пальцем мама. – Я не знала, что Ривка ни куда не захочет. И ты мне никогда не сказал, что Васса твоя еврейка! Что за имя идиотское – Васса? – Я помню, мама, что сестра тебе дороже сына. А имя – что? Ее в честь бабушки Баси назвали. У меня имя лучше, да? – А ты хотел, чтоб тебе в паспорт написали Лесик и шоб ты уже никогда своего Суриковского не увидел? А если б не Ривка, нас бы всех не было. Если б она нас не выкупила у румына...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 49
– Мама, я сто раз это слышал. Я рад, что она вык упила, что румын – продал, что у вас все хорошо. А мне что со всем этим де лать?! – Что делать?! – повторила мама. – Все, что хочешь! Ты не в Балте в январе сорок третьего. Кто ж знал, что ты такой способный, чтоб даже в Америке стать несчастным?! Жена – красавица, сын – краса вец, кругом Америка, шо тебе надо? – Я не люблю их, мама. Они мне чужие, ты можешь это понять?! Я живу не свою жизнь. Ты понимаешь, что у меня чужие дети, мама?! Эта Яна, ваш Шмулик... – Что значит «чужие»? – напряглась мама. – Значит – не мои, мама! Я их не ощущаю своими... – Но они твои, да? Ощущать – это глупости. Я тоже, когда ногу отсижу, ее не ощущаю, а потом ничего – надо расходиться, – мама похлопала себя по ноге. – Мама, ты любила папу когда-нибудь? – закричал Леша. – А меня кто-нибудь спрашивал? Наши родители договорились, и все. – Да мы о таких глупос тях даже и не думали, – строго сказ ал папа. – Нас как осв об одили, так мы и пошли... А что нес час тный? Не нравится теб е Америка – встав ай и уходи. Полицаев на воротах нет. Сдавай билет и оставайся. – Что-о?! – развернулась и зловеще пошла на отца мать. – Что значит «сдавай билет»? Хорошо, сдавай, – обернулась она к Леше. – Но запомни: матери у тебя больше нет! На ступенях Русского Музея толпился народ. Щит при входе кри чал о выставке художников-эмигрантов. Ванда то и дело входила и выходила через служебный вход, давая понять, что она – хозяйка. Леша и похожие на него иностранцы прохаживались вдоль очере ди, снимая людей. Кто-то с микрофоном брал интервью у стоящих в очереди. – Что вас сюда привело? Как вы узнали о выставке? Леша заметил кого-то в толпе, метнулся к крылечку, где на ступе нях сидела Васса с сумкой. Достал из сумки журнал. – Не поверишь: прилетела галерейщица из Рима! Васса видела, как он раскрыл журнал. – Надо же, такой солидный журнал и так оперативно успел – к открытию! – восхищалась галерейщица на ломанном русском. Леша вернулся к сумке за следующим номером. Ванда вышла из служебной двери, встала за спиной сидящей Вассы. – Ты бы спросил, сколько это стоило, – деловито сказала Ванда. – Взятки там такие, что даже я не взошла, со всеми твоими посылками.
50 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Леша застыл с журналом в руках. В это время распахнулись две ри Музея, впуская новую партию посетителей. – Пойдете? – позвала их Ванда. – Я на людей посмотрю, – сказал он. – Да и я успею, – уклонилась Васса. – Воля ваша, – и Ванда скрылась за дверью. – Это правда? – глухо спросил Леша. – О взятках? – уточнила Васса. – Правда. – Я тебя прошу, – мертвым голосом начал Леша. – Скажи, сколько... – Лешечка, взятки берут с бездарей, которые хотят быть напеча таны, а журналу это, например, чести не делает. Взятка идет в качест ве материальной компенсации за нанесенный моральный ущерб. А за тебя мне спасибо сказали... – Вы бы сошли со ступенек, – обратился к ним милиционер. – Это автор, – резко откликнулась Васса. – Участник выставки, между прочим. – Тем более не годится, – кивнул милиционер и потеснил Вассу, освобождая дорогу тем, кто шел на выход. – Может, товарищ там – за кордоном – забыл, какие у нас тут правила... Стайка молодых ребят миновала их. – Да, если б мы уехали – тоже сейчас бы здесь выставлялись, – до летела фраза. В аэропорту Пулково шли на посадку пассажиры. Звучала рус ская речь и мелькали в руках пограничников паспорта. – Ты должна приехать, – бормотал Леша. – При первой же возможности, – кивнула Васса. – Папочка! – орала пятилетняя Яна, цепляясь за Лешину штани ну. Леша обнял Вассу. Та поверх его плеча смотрела на Лешиных ма му, папу, Ванду и плачущую дочь. – Ты не понимаешь, – пробормотал он. – Мама разрешила мне на тебе жениться... – Я рада, – сказала Васса с иронией. Леша разомкнул руки. Васса отошла от него. По-родственному обняла Додика, Соню, кивнула Ванде, друзьям Леши, и пошла к выходу, чтоб не видеть, как повисла на Леше Ванда, как безу тешно плакала Яна. Не видеть, как он обнимал их, прижимая к себе покрепче – так, чтоб они не видели, как он смотрит ей вслед. Друг Леши перехватил его взгляд и рванулся за ней. – Вася! – крикнул он. – Запишите мой телефон, – сказал первое, что пришло в голову. – Зачем?
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 51
– Будете в Ленинграде – позвоните... – Не буду, – отрезала Васса. Она стояла в тамбуре поезда. Слева и справа курили мужики. Редкий лес мелькал зеброй перед глазами. Утром в Москве она вышла на перрон, увидела бегущих деда с бабой, увлекаемых маленьким сыном. – Мама! – кричал Осик. – Чего привезла? – Себя, – сказала Васса. – И я себя привез. – Господи, где ты был раньше? – подхватила его на руки Васса и всмотрелась в его лицо. – Когда? – Когда тебя не было. – Я-то всегда был, мама, – рассудительно сказал сын. – Это вот ты уезжала! Васса поставила сына на землю и поцеловала стариков. – Пойдем пописаем, – склонился к уху внука дед. – Не хочу! – Ну как это? Посмотри, штаны уже намочил!... – Но это же ничего, ма? Васса подхватила сына и силой повела к дальним кустам, на ходу отстегивая бретели коротких штанишек. Дома Васса замерла на пороге: посреди комнаты на полу была расстелена большая карта мира так, что пройти было нельзя. Осик ступил на карту, поставив ноги на сушу и решительно собрал бумаж ные корабли на голубом поле мирового океана. – Что это ты делал? – спросила она. – Америку открывал, – устало вздохнул сын. – Как? – не поняла она. – Очень просто: вырезаю из бумаги кораблик, – и он вернул ко раблик на карту. – Ставлю в Испании, дую ему в парус через соло минку – делаю ветер – и гоню его в Америку. Осик лег на пол, подул, и кораблик медленно двинулся по карте в сторону другого полушария. – Ну и как? – потрясенно спросила Васса. – Открыл, – важно сказал Осик. – Два раза – Северную, два раза – Южную. Он встал с пола и с унынием в голосе задумчиво сказал: – Что бы еще такое открыть? Ты не думай, это очень сложно, чтобы на рифы не налететь... Но Вера Иванова посоветовала рифов не бояться, а на оборот: если попадутся на пути какие еще не открытые острова, не разбиваться об них, а открывать и давать им свое имя.
52 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Молодец Вера Иванова. Завтра так и сделаешь, а пока – давай разуваться-раздеваться и спать... В сумерках шелестел за окном дождь. Васса сидела в кругу на стольной лампы в ворохе эскизов. На рисунках был медвежонок и желтая луна. Медвежонок надкусывал ее, как блин... Черпал лапой, словно из бочки меда... – Мама, ложись уже! – проскулил Осик. – Не могу, у меня завтра худсовет... – Баба сказала, чтобы я тебя спать клал. А про что худсовет? – Про медвежонка. Как он попал на Луну... Придумай, что он там может делать?.. – Не хочу про медвежонка! Надоело про медвежонков! – взвыл Осик. – Нарисуй мне лучше сказку про... про... про... Про Белую ло шадь!.. Он откинулся на подушку, посмотрел в потолок... – Как в некотором царстве-в некотором государстве жила-была белая-белая лошадь... И гуляла она, гуляла по белому свету и по зе леному лугу, щипала-щипала траву и цветочки... белые большие ро машки с желтеньким посредине... Он смотрел в белый потолок, глаза его слипались, но он не мог оторваться от Белой Лошади. – И чего с ней было дальше? – поторопила Васса. Осик закрыл глаза и оттуда – из полусна, закончил: – ... а потом устала быть лошадью и... распустилась сама, как белый-белый цве ток. Васса встала из круга лампы, прошла к сыну, прикрыла его пле дом, вернулась к рисункам, посмотрела на Медвежонка на Луне, и за крыла лицо руками. 1988 г.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 53
НЕТ МИРА ПОД ОЛИВАМИ
Р
ослый голубоглазый крепыш Ванечка пришел из армии весной. Провинциальный маленький украинский город, описанный Гоголем от реки до проселка, стоял в подвенечном наряде: цвели сады. Ва нечка спал в выбеленной комнате приземистого дома, распахнув на стежь окно, и вдыхал аромат цветущей яблони. Снилось ему, как он сам, пятилетний, копал игрушечной лопатой яму под окном, сажал тонкий прутик деревца. Мешала во сне незнакомая рука: она крепко держала прутик у него перед глазами, и Ванечка силился разглядеть, кто это – отец, мать или брат, но запрокинуть голову во сне не мог. Он просыпался от напряжения, плохо понимая, где он, и снова пря тался в сон – хотел разглядеть лицо, что было повыше руки, но выше открывалось только небо. Ванечка нырял поглубже в сон, но видел только себя – подросшего, у ствола потолще. Слышал мамин голос, – как она учила белить ствол известью. – Мам, это моя яблоня? – кивнул он в сторону окна, когда проспался. – Какая-такая твоя? – не поняла мать. – Тут все наше, а как пом рем – твое. – Которую я сам посадил. – Та сгнила давно, сынок. Выкорчевали уже, – отмахнулась мать. Ванечка почувствовал, как что-то екнуло внутри, и обрадовался: в армии кожа задубела так, что, казалось, в нее можно вбивать гвоз ди. «Отживел», – вспомнил он слово нянечки в госпитале, где лежал после ранения. Отец, мать и брат первую неделю ходили на цыпочках, пока Ва нечка отсыпался. Потом отец, наконец, спросил, когда ж он собира ется искать работу. Мать резко поднялась из-за стола. – Молись, дурень, – крикнула отцу. – И радуйся, что сын живой и в доме. А работа – сама его найдет. – Ага, юбкой его еще накрой, – поддел отец. Ванечка промолчал, медленно вымазывая хлебным мякишем та релку.
54 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Однажды Ванечка встал ни свет ни заря, послонялся по двору, подтянулся на ветке старой груши, порылся в сарае, нашел топор, брусок и принялся точить тупое лезвие. Отец поглядывал, как умело ходили руки сына. Потом Ванечка вышел на дорогу – к телефону-ав томату, позвонил куда-то, и вызвал ассенизаторов. И пока те откачи вали содержимое выгребной ямы, ушел на базар. Выбрал там доски попрочней, сложил в стопку, пошел платить, и увидел издали, как мо лодой священник коснулся его стопки. – Эй, – крикнул Иван. – Это я отобрал. – Извините, – отступил батюшка. За спиной священника выросли парни в спортивных костюмах. Один покручивал на указательном пальце ключи от автомобиля, другой – небольшие нунчаки. – Че там? – спросил один, но поп жестом попросил не вмеши ваться. – Тебе на что, отец? – вернулся к ним Иван. – На храм, – сказал поп. – Люди вот денег дали на ремонт, – кив нул он на бугая с нунчаками. – Надо леса поднять в купол... – Тогда бери, – махнул рукой Иван. – Мне такие длинные ни к чему. Эй, – окликнул он продавца. – Подбери мне такую же трехдюй мовку, но можно короче, – и он показал длину доски – повыше себя. Мужик с нунчаками самодовольно хмыкнул, полагая, что Иван его испугался. Дома Иван парой ударов сокрушил старый скворечник уборной и неловко принялся ставить новый. – Чего ж не сказал? Пособить могу, – подошел отец. – Мог бы – сделал бы без меня, – обронил Иван. – Ишь ты, – отец покраснел от обиды. – Не барин, поди... – Не барин, – согласился Иван. – Насиделся только над дыркой без стен. – Где? – изумленно спросил отец. – В азиатчине, – отмахнулся Иван. Отец кликнул соседа, и мужики сообща поставили и уборную, и душевую. Иван втащил наверх большую железную бочку, отрегули ровал блестящий никелированный душ, и первым помылся, не до жидаясь, пока согреется под солнцем вода. Мать вынесла полотенце. – И не замерз? – не поверила она своим глазам. – Помылись бы, – ответил Иван. – Стыдобища же, когда наших по запаху везде узнаешь... – Где – везде? – не поняла мать. – В Сербии, к примеру, – ответил он. – Польшу как в НАТО взяли, так французы с ума сошли, когда их майки увидели: у всех белые, а у хохлов и поляков – серые.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 55
– А ты что там делал? – вскинул брови отец. – Горючку подвозил. Иван примерил старые джинсы, натянул футболку с иностран ными словами, кроссовки, прилег в этом наряде и снова заснул. К вечеру встал, отряхнулся, посмотрел на себя в засиженное мухами зеркало в дверце шифоньера и спросил брата: – И куда народ теперь ходит по вечерам? – Все туда же – в «Бригантину», – сказал брат. В сумерках Иван прошел по центральной улице, где не ездили машины, а только прогуливался народ, и свернул у старого театра в скверик – к бару. Стоило ему ступить на лестницу, ведущую в вин ный погреб, как навстречу выкатился клубок тел. В центре клубка была девушка. Она бросалась на крепких парней, а те готовы были ее убить, но мешали друг другу. Вышибала подталкивал всех к выходу. Иван коротким приемом разбросал парней, вытащил девушку, кото рая попыталась ударить его – освободителя, и скрутил ее тоже. – Ну-ка цыц, – прикрикнул Иван на нее, пока парни недоуменно разглядывали его. – Стоять-бояться, – коротко крикнул он парням, когда один попытался двинуться в его сторону. – Не Ванька ли? – спросил кто-то. – Ванька-Ванька, – обернулся к нему Иван, и дебоширы обмякли. – С приездом. – И тебя, – откликнулся Иван. – Совсем ополоумели: девок бить... Он ослабил захват, которым держал девушку. – Пошли провожу, чтоб не убили. – Я сама, кого хочешь, убью, – огрызнулась та. – Это вряд ли, – скучно возразил Иван. – За что тебя? – За жидовскую морду, не видишь? – с вызовом ответила она, и пошла чуть впереди, а Иван – следом. – Плохо различаю, – виновато признался Иван. – Ты откуда свалился? – обернулась она. – С Луны, – Иван ткнул пальцем в небо. – А они чего хотят? – Чтоб мы ехали в свой Израиль... – она остановилась. – Пришли. – Зовут тебя как, Морда? – спросил Иван. – Любовь, – неожиданно рассмеялась она. – Врешь, – улыбнулся он. – Ты чего? Люба. Не слыхал? – А-а, Люба... Слыхал, но не думал, что это Любовь. В свете фонаря он разглядел седую прядь в темных волосах де вушки. – Крашеная? – спросил он. – Или как у меня? – и он ткнул в белый клок волос повыше виска.
56 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– У тебя откуда? – прищурилась она в свете фонаря. – Убивали меня как-то, – повертел он неопределенно рукой. – И, в общем, убили. Я потом из-под трупов вылез, – сказал он. – Где? – не поняла она. – В регионе, как это называют по радио. – И меня убивали, – неожиданно сказала Люба. – А тебя за что? – изумился Иван. – За жидовскую морду, – снова с вызовом повторила она. – Я думал, такое только в войну было, – растерянно сказал Иван. – А война никуда не делась, – усмехнулась Люба. – Ну да! Шестьдесят лет победы отметили, – возразил Иван. – Над фашистами – назидательно подняла палец Любовь. – А ме ня – свои. – Понял, – он протянул ей руку. – Иван. Она вложила свою маленькую ладонь в его огромную ручищу, и больше Ивана никто не видел: он пропал. Домой приходил помыться-переодеться, и где они пропадали, никто не знал. Но город был маленький, и настал день, когда в орто доксальной еврейской семье разгорелся скандал. Отец Любови кри чал, что его дочь не будет женой гоя, мать – пыталась мирить, а брат Леня подвел итог: – Если мы не уедем, эта сучка приведет нам анти семита. Люба дослушала всех до конца и сообщила, что... ждет ребенка. Отец вывалил на пол белье из комода, вытащил ее паспорт из ящика, сказал: – Через мой труп, – и спрятал паспорт в карман. В приземистом доме Ивана в густом саду стоял тот же крик. – Вот только жидовки нам не хватало! – кричал брат Ивана. Отец взмахнул в воздухе ремнем и велел матери найти и спрятать паспорт. – Она ждет ребенка, ты что? – потрясенно спросил отца Иван, ухватив за запястье так, что ремень выпал. – Ты аккуратней, батя, ладно? – жалобно попросил он. – Я ж убить могу. У меня моторная реакция быстрее мысли работает – сестричка предупредила. Ремень дохлой змеей вился в пегой пыли. – Какая сестричка? – сипл о спросил отец. – Брат у тебя... Иван поднял змею, отряхнул, поискал, куда положить-повесить, и неожиданно ловко двумя руками закинул отцу за шею. – Гос-пи-таль-ная, – по слогам сказал он, подтянув ремнем голову отца вплотную к своему лицу. Отпустил, и отец поежился. Стащил с шеи ремень и отмахнулся от матери, когда та вошла с зеленым свиде тельством о рождении Ивана. – А паспорт где ж я найду? – пожала плечами мать.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 57
Иван и Любовь поселились отдельно. Люба перевелась на заоч ное и сидела с книгами дома или в библиотеке, а Иван рыскал в по исках работы. – Пойду тренером в спортивную школу, – сказал он, и отправил ся в старый храм на окраине, где была спортивная школа. Увы – шко лы там больше не было. – Не слыхал, что ли? – спросил сторож. – Вернули нам церкву-то! Это был первый случай, когда Иван с Любой не могли дого вориться: Иван досадовал, что погубили прекрасный спортивный зал, а Любовь объясняла ему, что погубили храм те, кто сделал там когда-то спортзал. Лето кончилось. Пожелтели и облетели деревья. Задули ветра, мелкой семечкой просыпался первый дожь. Беремен ной Любе было зябко в чужой халупе и она попросилась назад – в дом. – Иди, конечно, – согласился Иван. – Если они тебя пустят. – Не меня, а нас, – поправила Ивана Любовь. Но пошла в дом одна: Иван ждал в садике неподалеку. Отец про стил дочь, принял, но зятя терпел, сцепив зубы. Иван в недоумении изучал быт недружелюбной семьи, где ходи ли в синагогу, молились на непонятном языке, ели вместо хлеба мацу, похожую на плотный картон, и каждую минуту давали Ивану почув ствовать, что он чужак. Они были «избранными», как объяснял отец Любови, а он – нет. – Но ты не виноват, что Бог так решил, – гладила Ивана по голо ве Любовь. Он кивал, прислушиваясь к шевелению человека у нее в животе. – А он как будет – тоже избранный или нет?.. Но когда по поводу какого-то пустяка – не в тот цветочный гор шок погасил окурок! – Иван в очередной раз услышал в спину ши пенье Любиного брата в ермолке и пейсах, что «эти русские свиньи всегда», – понял, что пора уходить. – Убью я его ненароком, – взмолился Иван, и они снова ушли. На дальней окраине, где делал круг звенящий трамвай, сняли комнату, и там родился сын. Водитель трамвая пришел к Любиной маме в кондитерский, где она стояла за кассой, и сказал, что видел дочку с ребеночком на остановке. Мама бросилась на окраину. Стоял дождливый ноябрь. В нищем домике все было сырым. Мама схвати ла младенца, и все снова вернулись в дом. Иван устроился в «Бригантину» грузчиком – таскал ящики с ви ном и пивом. Он был на работе, когда сыну сделали «обрезание». Следом сломались родители Ивана. Мать пришла к нему на рабо ту, прослезилась и жалобно попросила показать малютку. Иван с ко
58 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
ляской гулял по парку, а мать горестно причитала, что вот ведь – уже головку держит, а все еще не крещеный. – Поздно, скажи, – смеялась Любовь. – Уже обрезали. Но ты утешь ее – скажи, что Христос тоже обрезанный. Иван не понял, почему кричала мать и матерился отец, услышав эту новость. – Чего орать-то, когда Христос тоже обрезанный? – старательно повторил Иван слова жены. – Ой, Божечки! – закричала мать, закрыв ая лицо руками. – Пресвятая Богородица, помил уй нас! – и поб ежала бить поклоны к иконе. – А ты спроси, спроси ее, какой она национальности, – подтолк нул мать к иконе поближе Иван. Он разрывался между двух семей, двух домов, двух культур, и не знал, как сообщить тем и другим, что они не просто похожи, а одина ковы, как отраженные в зеркале. Один-единственный компромисс, который удалось найти, было Имя. Любина семья дала мальчику имя деда, расстрелянного в гетто – Михаил, и семья Ивана хотела того же: назвать в честь деда, не пришедшего с войны... Михаилом. Только в доме у Любы мальчика звали Мойша. – Монечка! – причитала теща. Мать Ивана расцвела и помолодела: ходила с подругами-бого молками на расчистку того самого храма, где был спортзал. И однаж ды попросила Ивана помочь – нужно было забраться на колокольню и проверить прочность железных балок. Храму возвращали старые колокола, которые чудом сохранились в городском парке под сценой летнего театра. Иван влез и обомлел: гигантская панорама открылась его взору. Город, река и поля на другом берегу реки – все открылось маленьким, игрушечным, беззащитным. Иван прошелся по балке, и мать зажмурила глаза внизу. А уж ко гда он повис, проверяя балки на прочность, упала лицом вниз – так страшно было смотреть на сына. Старухи истово крестились внизу и благодарили Ивана, когда он спустился с колокольни. В доме Любы Ивану показали визы.Семья уезжала. Любовь смотрела в пол. – Хорошо, – покладисто сказал Иван. – Катитесь, но Мишку я вам не отдам. – Что я говорил? – завопил брат Леня. – Я предупрежд ал, когда ты на этого гоя ребенка записывала! Люба молчала. – Ну, скажи ему, что этот ребенок не от него! – тряханул он Любу за грудки, и получил удар сбоку.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 59
– Скотина! – плевал кровью Ленечка, отползая в сторону ванны. – Не смей! – висла на кулаках Ивана Любовь. – А ты, тварь, кто? – стукнул в дверь ванной Иван. – Жид парха тый!.. – крикнул он с интонацией своего брата. Любовь прошлась ногтями по его лицу, едва не оставив его без глаз. Иван зажмурился. Она била его, а перед закрытыми его глазами ожила сцена знакомства: как бросалась она на парней, а они готовы были убить ее. Он спас ее тогда... – Леня, выйди, они поубивают друг друга! – кричала мать. Отец пытался удержать Любу, но у него не получалось. И никто не видел, что Иван стоял неподвижно, позволяя ей бить его. Спас Мишка-Монечка: он заверещал в дальней комнате. Только тогда Иван скрутил Любовь, как в первый вечер, и силой вбросил в комнату к орущему сыну. Обернулся к тестю, скомандовал: – Стоятьбояться! – и прошел на выход. Выскочил из подъезда, послушал крик сына за окном, зажал уши, и ушел. Он кружил по ночному городу, не видя машин, пока не добр ел до своего бара. Спустился в винный погребок, набрался, и побрел в храм. Спотыкаясь на выбитых щербатых ступенях, освещенных лу ной сквозь дыры в куполе, забрался на колокольню. Принялся раска чиваться на перекладине для колокола. Ему хотелось жить и любить свою Любовь и своего сына, мать, брата и отца. Но не получалось. Иван помедлил и... разжал руки. Он рухнул в темн оте, но строительн ые лес а были подняты так выс око, что Иван не пог иб, а только ушибся и потерял соз нание. Пришел в себя на расс вете. Отк рыл глаз а, и с удивлени ем обнаружил, что на него смотр ел и глаз а из-под купола храма. Лица у них не было, но когда Иван заж мур ился, пыт аясь понять, на каком он свете, то ясн о увидел себя маленького, тонк ую яб лоньк у, рук у, что держала ее, и пон ял, что это были глаз а Того, Кто держал деревце. Из-под ободранной штукатурки спортзала смотрел на Ивана Бог. Нашел Ивана в храме тот самый батюшка, которому Иван усту пил тес. Батюшка снес Ивана вниз с высоких лесов. Осмотрел, об работал раны, усадил, прислонив к стене, напоил чаем из термоса, выслушал историю падения, и уверенно сказал: – Бог спас. – Ты как знаешь? – спросил Иван. – Ты мне на базаре доски для этих лесов уступил. Промыслитель но это было: Господь знал, соломки подстелил... Он предложил Ивану остаться при храме: и грех отмолить, и лишние руки нужны были. – Окрести меня, – попросил Иван.
60 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Отец Марк согласился. Натаскал ведрами воды со двора, надел подрясник, полистал книгу, и запер дверь. Огромный голый в кро воподтеках Иван сидел в большом чане – старинной крестильной купели, а отец Марк лил на него воду из кружки и заговаривал боли молитвами. Иван поселился в маленькой, отгороженной от храма комнатке, и пропал для одной и другой семьи. Читал библию, задавал отцу Мар ку вопросы, слушал ответы. Однажды в храм приехали на мотоцик ле милиционеры. Иван слышал через тонкую фанеру стены, как они требовали, чтоб отец Марк признался, что исповедует бандитов, что на их деньги поднимает храм. – Разные люди ко мне приходят, – соглашался Марк. – Имен не знаю, не спрашивал. Исповедовать – обязанность моя. Грехи отмали вали – я помогал, крестить просили – крестил, пожертвования сде лали – взял. – Убитых отпеваешь... – Было, – согласился отец Марк. – Где закопали? – Не знаю – По какому адресу отпевал? – Сюда гроб привезли, – пожал он плечом. – И что ж тут?.. – окинул недоверчивым взглядом стройку мили ционер. – Как положено – в правом приделе отпел, в левом – окрестил. – И не знал, что бандиты? – Знал, что солдаты и офицеры, – сказал отец Марк. – С боевыми наградами на подушечках. Всякий истинно верующий в храме перед Господом предстоит, а не передо мной... Я – что? – почтальон, а по слание – ваше... – Ты голову не морочь! Нам докладывать должен... – Тайну исповеди нарушить – грех. Знаю, что за это будет. – А что мы с тобой сделаем, знаешь? – Только то, на что Божья воля... – Да я тебя в этой помойке урою, и следов не найдут, понял? – вы крикнул неожиданно милиционер. – Ты сказал, – кивнул отец Марк. – А уроют тебя – я отслужу. – Блядь, сам из таких же, – сказал один милиционер другому, усажи ваясь в коляску мотоцикла. Другой завел мотор, тот выстрелил корот кой автоматной очередью – трах-та-ра-рах, и скрылся в облаке пыли. Отец Марк обошел церковь, подобрал с полу щепочку и ею по скоблил штукатурку в известном ему месте. Из-под толстого слоя бе
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 61
лой краски проступил глаз. Зрачок смотрел ясно и строго на Марка. Он поскоблил побольше, открывая второй глаз и, чуть отстранив шись, перекрестился глазам навстречу. – Прости, Господи неразумных чад твоих, яко есть велик и чело веколюбец... Ибо не ведают, что творят... Зажег свечу в стеклянной баночке, и вернулся к столу в заалтар ную часть храма. Там стоял маленький компьютер. Отец Марк вклю чил его, посмотрел почту на нескольких языках, и быстро отстучал ответ на английском. – Они правда бандиты? – вышел из схрона Иван. – Не мне судить, – уклонился Марк. – Знаю, что на храм жертву ют, и детдомам. Оттуда много призывников ушло, и никто не вер нулся... – А ты чего, не знал, что правительству дешевле, когда сироты? Гробы родителям отдавать не надо, – начал Иван. – Служил, знаю, – кивнул Марк так проникновенно, что Иван осекся. На субботник однажд ы пришли в храм крепкие ребята в черных рубахах с золотым колоколом на груди. Принялись помогать: выне сли мусор, укрепили леса. А закончив работу, провели на ступенях храма митинг, где простыми понятными словами говорили о гибели России, и ее возрождении, о попранных иноверцами святынях рос сийских, и Иван ушел за ними, когда митинг закончился. На квартире у Лидера Иван впервые слушал, что большевики бы ли евреями, что в семнадцатом году была не революция, а победа ев рейского заговора, и они погубили Россию. И сегодня страну добивали прихлебатели мирового сионизма. Было много не очень понятных слов, но главное – Ивану хотелось остаться с этими крепкими работящими парнями, вместе строить храм, поднимать Россию. Его записали в ка кой-то список, и объяснили, что вступительный взнос в организацию «Память» – два адреса евреев. Иван кивнул, обещал подумать. Второй новичок решительно написал на клочке бумаги несколько слов. – Вот как надо, – наставительно сказал Лидер и показал листок Ивану. На листке был адрес Любови. У Ивана дрогнули руки. Ему дали в подарок много брошюр. В одной – с картинками – бы ло подробно описано, как замерять череп человека, чтобы опреде лить, еврей он или нет. Иван спрятал книжку в карман, и решительно пошел по знакомому адресу. Постучал в окно и крикнул, что хочет написать разрешение сыну на выезд. Его впустили. Мама Любови плакала и благодарила его, кланя ясь по-русски в пояс, папа жал руку и просил прощения. Брат Любы
62 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Ленечка, одев кипу, и набросив белое полотенце на шею, прочел над ним молитву на непонятном языке. Как самый большой подарок, те ща вынесла спящего Мишку и дала поцеловать. Единственный чело век, который не приблизился к нему, была Любовь. – Только чтоб вас тут в двадцать четыре часа, – проговорил Иван, и поперхнулся. – Может, возьмешь что на память, а? – спросил в спину тесть. – Сантиметр дай, – неожиданно согласился Иван. Дома он обмерял свою голову перед зеркалом, и сверял по книжке, правильно ли посчитал. Мать с отцом подглядывали в щелку двери. – Шапку, поди, на зиму купить хочет, – сказал отец. Иван работал в храме. Старухи-соседки завидовали его матери и молились за здоровье Ивана – такой он был добр ый и услужливый парень. Потом снова пришли парни из общества «Память». Похло пали по плечу, как своего, пожурили, что не дает адресов. Пожурили и второго новобранца: плохой дал адресок – жиды выехали, и воспи тывать было некого. Иван слушал парней в черных рубахах, и получалась странная картина: если выгнать из России всех евреев – жизнь наладится. Ров но то же самое орал брат Любы: что едет в Израиль гнать арабов с земель Иудеи. – Это наша земля, там лежат наши праотцы! И когда уйдет по следний араб – Израиль воспрянет! – бормотал он. Спокойно было только с отцом Марком. Переставала болеть ушибленная голова, Библия становилась понятнее, а жития святых доводили до слез. – Не понимаю я, как может быть столько крови, если Бог есть. – Не надо сваливать на Бога то, что делают люди, – отвечал Марк. – Ну если уже две тыщи лет от рождества Христова прошло, зна чит две тыщи лет люди должны любить ближнего, а они? Я вот не вижу и не чувствую никакой любви вокруг. Почему, скажи мне, твой Бог позволяет, чтоб сын его заповедь в мир принес, и ничего не дела ет, чтоб она работала? Наше командование точно так же... – Любовь не надо искать вокруг, – перебил отец Марк. – Посмот ри вовнутрь себя, спроси себя: «А люблю ли я всех?» – Ну всех не всех, но кой-кого... – А придет Христос, спросит, почему ты не любишь того и друго го... Что ты ему скажешь? – А ты? – набычился Иван. – Я ему скажу так: Господи, ты дал мне свободу? Вот я и распоря жаюсь своей свободой! И ты меня не насилуй. После второго прише
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 63
ствия Ты поступай, как хочешь, а сейчас – я использую свою свобо ду, как хочу. Господь дал нам свободу, понимаешь?! Можешь любить, можешь не любить. Но после второго пришествия он уже спросит: а почему ты не поступал так, как я заповедал? Ты с себя начни, прям с сегодняшнего дня... Начни делать добро, а не спрашивать, почему кто-то чего-то НЕ. Вот когда я сам начну праведно жить, и стану де лать доброе людям, тогда мы все и начнем жить по правде. Представ ляешь? – Нет, – твердо сказал Иван. – И я не представляю. Но давай начнем! Будем поступать честно, не будем говорить гадости. Мы, может, завтра-послезавтра не дос тигнем святости, но станем лучше. Однажды отец Марк пришел и сказал, что готовится поездка па ломников к Гробу Господню. И ему кажется, что Ивану следует ехать – обретет он веру в паломничестве. – Далеко? – спросил Иван. – В Израиль. Я тебе много тут задолжал, на билет хватит. – Вот-те нате! – подивился Иван. – Евреи и антисемиты – на один самолет? – На все воля Божья, – отец Марк улыбнулся и развел руки. Он сам хлопотал, оформляя бумаги Ивана. Получил для него новый загранпаспорт и сам проводил на собе седование с консулом Израиля. – Надо же, как хорошо он говорит по-русски! – подивился Иван, выйдя. – А как же? – рассмеялся отец Марк. – Они там все наши! – Не понимаю, – мотнул головой Иван. – Жили в одной стране, ходили в одну школу, а потом – бац – и оказались гражд анами раз ных стран... – Ну ты ж не будешь делать вид, что ты не знаешь, какой у нас антисемитизм, – начал отец Марк. – А разве не жиды Россию погубили? – неуверенно спросил Иван. – Они нам Бога дали, жиды, – тяжело вздохнул отец Марк. – Мы их по гроб благодарить должны... Он поднялся с табурета, подошел к лику, просвечивающему сквозь штукатурку, и коснулся его губами. Была весна, когда Иван в числе первых паломников поднялся на борт самолета, уносившего его в Израиль. Отец Марк остался дома, и Ивану некого было спросить, почему он – русский человек – летит к Гробу Господа своего в тот самый Иерусалим, куда так рвалась се мья Любови. Вопрос повис, и Ивану хотелось найти ответ самому. Он долетел до земли обетованной, вышел из самолета, забрался в ав
64 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
тобус, который их встречал, и растерялся, когда их привезли в мона стырскую гостиницу подле маленького храма – точно такого, как в его провинциальном городе. И знакомые большие глаза смотрели на него со всех стен и икон... Была Пасха. Толпы паломников тянулись к храму, и Иван зате рялся в пестрой толпе. В маленьком храме, освещенном свечами, все прикладывались к лику Христа. Подошла очередь Ивана. Он скло нился к старой иконе, всмотрелся в лицо Сына Божьего, и увидел ев рея. Был бы сантиметр – он бы замерял череп... Ивана поторопили, подтолкнули сзади паломники. Голова забо лела, какие-то слова собратьев по «Памяти» зазвучали в ушах, и Иван не смог поцеловать того, кто был одной крови с большевиками. Он помедлил подле иконы, и отошел. Это заметили. Свои же – русские, православные. Они вышвырнули его пожитки из чистенькой ком наты при монастыре. Иван потоптался на подворье с легким рюкза ком, и вышел. Побрел по узкой улочке, куда глаза глядят. Он не мог знать, что накануне израильский патрульный, проверяя документы у арабов на базаре, сорвал с плеча автомат и в упор расстрелял шесть арабов с камнями в руках. Не знал он и слова «интифада», которое гремело над Палестиной. Иван брел узкими улочками по незнакомому городу. Вышел на окраину. Подле него притормозил маленький автобус, высыпали арабы, и камни градом полетели в Ивана. Он отступил, закрывая ли цо, прижался к стене. – Ай эм рашин, – крикнул Иван. – Рашин! Ему показалось, что эти парни понимают иностранный язык. Арабы не поняли. Камень попал в висок, и Иван медленно осел, це пляясь за стену. Страшная весть облетела газеты. Русские паломники не особен но горевали: они видели, как этот поганец не стал целовать лик Хри ста. Власти Иерусалима были подавлены. На высшем уровне решал ся вопрос финансирования доставки тела. Любовь увидела на экране телевизора лицо Ивана, услышала репортаж, и решительно собралась... Поехала в мэрию, предъявила старое свидетельство о браке, и сказала, что берет похороны на себя. Черная от горя мать Ивана летела в Иерусалим. Пьяный брат Ивана, провожая ее, кричал на весь аэропорт: – Эти жиды его и убили!.. – и топал ногами от негодования. – Арабы, – угрюмо поправлял его отец. – Всех, сук, давить! Погубили Россию, а теперь братана грохну ли!..
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 65
Любовь металась по кладбищам: Ивана отказывались хоронить. Православные не хотели отпевать, евреи – не хотели это даже обсуж дать. Наконец, нашла, кому дать взятку. Мать Ивана в черном платке брела за гробом между плит с ма гендовидами, опираясь на руку Любови. Маленький Мойша в кипе семенил за ними, держась за руки деда и бабы. И не было мира под оливами. – Сказали тебе, тварь, хоронить его за оградой? – тряс Любу за грудки в ночи брат Леня. – А ты что сделала? Меня выгнали с работы! Кто твоего полужидка кормить будет, а? Он плюнул сестре под ноги, развернулся, сел в машину, с ревом отъехал от ее дома. И даже не пришел на похороны, когда увидел в полицейской хронике репортаж: неизвестно кто убил молодую вдову на могиле мужа... – С целью ограбления – не проходит, – монотонно говорил поли цейский. – В сумке была большая сумма денег, прекрасные серьги в ушах, кольцо... – Сучка, – сказал на хибру парень в черной рубахе, сидящий перед телевизором. – Въехала по купленному свидетельству о рождении. Знаешь, сколько сегодня на Украине стоит справка, что ты еврей? Ты сячи! Кто-нибудь вообще мог представить, что эти хохлы поганые будут за деньги покупать себе справки, что они евреи?.. Вопрос утонул в хохоте. – Израиль – для евреев! – выкрикнул кто-то на хибру, и нестрой ный хор коротко ответил ему что-то похожее на «хайль». А на экране телевизора сменилась картинка. 1990
66 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
ПЯТНО НА ФОНЕ
О
на купила эту оранжевую нейлоновую куртку в южном пор товом городе у курсанта мореходки, пришедшего из загранки. Япон скую, легкую, яркую, заметную в московской толпе середины семи десятых. Таких красок унылая Москва не знала. Студентка журфака, на занятия она вбегала последней – вместе со звонком, сбрасывала на ходу куртку, хватала номерок, уносилась по лестнице, и только гар деробщицы знали, сколько поклонников напрасно дожидались ее у двери. А уж когда она в этой куртке появилась в тайге на Дальнем Востоке, совсем стало невмоготу: ни один человек не помнил ее име ни. Бригадиры звонили друг другу и кричали в трубку сорванными голосами: – Ты там присмотри, к тебе эта, в оранжевой куртке... Ага, из Москвы... Проследи, чтоб не дай Бог чего там не... Московский фотокорр, прибывший в командировку, увидел ее, едва укрепив треногу. Приник к камере, и не успел навести резкость, как яркое цветовое пятно на фоне развороченного пейзажа полос нуло по глазам. Он не сразу разглядел, что это девочка. Что‑то яркое разрушило атмосферу первозданной тайги и потребовало изменить композицию. Он переставил треногу, чтобы пятно не размывало кадр. «Понаехали», – процедил он про себя и усмехнулся: трудно было при думать более нелепое слово для БАМа. Строителей согнали со всей страны в Москву, а потом прямиком из Кремлевского Дворца съездов, где их напутствовал Брежнев, проводили на Ярославский вокзал. Пока поезд тащился через всю страну, корреспонденты проле тали над ним, и кто на самом деле первым ступил на новую просеку в тайге – строитель или журналист – история умалчивала. Каждый день фотокорр выходил из гостиницы, навьюченный аппаратурой. Выбирал новый объект – палаточный городок у реки, мост через реку, Штаб комсомола, столовую, санчасть, и ждал, когда солнце по интереснее осветит неказистые сооружения. Нацеливал объектив, наводил резкость, и... всюду видел оранжевое пятно. Куда бы он ни добрался – на отсыпку полотна в десятке километров от Тынды, или на укладку первых шпал в полусотне, на первую стенку кирпично го дома в центре столицы БАМа, на расчищенную от леса площадку
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 67
аэродрома, – оранжевая курточка уже мелькала там. С кем-то болта ла, смеялась, приветственно махала шоферам проезжающих грузо виков. Стоило приземлиться первым вертолетам, как кто-то достал мяч, и пока он добирался туда на попутке, она уже играла в волейбол с экипажем и звала всех по имени. Он почувствовал себя задетым, когда услышал, как она азартно предлагала пари седому путейцу, склонившись над его «синькой» и, уверяла, что одноколейка не вый дет к мосту, а ляжет рядом. – Я была у мостовиков, когда они заводили нули, и видела, где у них на кальке мост. Утешало, что фотокамеры у нее не было – только блокнот. Через неделю плотного, как сгущеное молоко тумана яркое пятно апель синовой куртки неожиданно порадовало глаз в унылом монохроме тайги, где мутное небо клочьями лежало на горбатых сопках цвета солдатской гимнастерки. Кто их представил, он не запомнил. Куртка тут же повернулась к нему спиной, и его задела её небрежность. Где она ночевала – в чьей палатке, в каком вагончике, он не знал. Они встречались в рабочей столовой в обеденный перерыв, и он раздра женно дергался: классовое чувство должно было подсказать ей, что из всех собеседников ей следовало выбрать его, но она топталась с шоферюгами в промасленных куртках, шепталась с каменщицами в заляпанных робах, и распевала в обнимку с какой-то маляршей но вую песню с листа. Её «хождение в народ» раздражало, но цветовое пятно манило по законам класической компоновки кадра. Вскоре в маленькой гостинице в центре Тынды, где он жил, освободился но мер. Фотокорр готов был заключить пари, что оранжевая курточка переедет сюда, но не нашел, с кем. В сумерках он сидел на лавочке у двери большого барака, разделенного жидкими стенами на номера, и почесывал за ухом беспородного пса, который вышел к строителям из тайги. Оранжевая курточка появилась в темноте – выпрыгнула из ГАЗика, взмахнула рукой в свете фар, и фотокорр услышал ласковое: – Конечно, Васечка! Когда приедешь, тогда и спасибо. Он дал ей войти и потом поднялся, отодвинув ногой пса, кото рый ринулся за ним следом. – Соседи? – произнес в спину. – Да, – порывисто обернулась она. – Я не уверен, что вы запомнили мое имя. Антон. – Анна, – доверчиво откликнулась она. Вахтерша приняла ее паспорт, спрятала в сейф, а взамен выдала ключ. – Откуда будете? – пошел он за курточкой по коридору. – Москва. – Опять соседи, – усмехнулся он. – Моя дверь напротив. Заходите, чайку попьем, – услышала вахтер.
68 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Вода шумела у нее в номере и вахтер поглядывала на часы – вол новалась, что бочка на крыше вытечет до дна и среди ночи придется вызывать водовоза – заливать, чтобы этим приезжим утром тек на голову душ, как они привыкли в своей Москве. Конечно, она пошла к нему на чай, с досадой отметила вахтер. Фотограф был видный муж чина, но девочке годился в отцы. Антон ловко нарезал в номере большим охотничьим ножом су хую венгерскую колбасу, и подкладывал ломтик за ломтиком на суха рики настоящего «Бородинского» хлеба. Расспрашивал, и она расска зывала, что приехала на лето, слоняется по трассе, и ждет отправки в десант, как многие, кому хочется быть первопроходцами. – Первопроходцами вряд ли получится, – сказал он. – Тут трасса с тридцать седьмого... – С двадцать первого, – поправила она. – Антанта проложила ви зирку. Я далеко по ней прошла. Смешная такая веревочка – от ко лышка к колышку... – Ишь, какие у вас подробности, – поморщился он. – Откуда? – Слонялась по разным кабинетам в МПС, – сказала она. – Карты изучала, прежде чем лететь. Они все на французском, представляете? – Неужели? – подивился Антон. – Хорошо бы снять... – А вы что здесь ищете... с тридцать седьмого? – подколола она. – Мне до тридцать седьмого дела нет, – зябко передернул он пле чом. – Мне первополосный сюжет семьдесят четвертого нужен. Я под него командировку выбил. Люблю летом сбегать из Москвы на природу. – Природа здесь невеселая, – сказала девочка. – И небо такое низкое, что давит на плечи. Жутко от него устаю. Как старая Ка риатида, – усмехнулась она. – Ладно, пойду, а то глаза не смотрят... Спасибо за чай. Она поднялась, пожелала доброй ночи, и ушла к себе. Он воро чался, слушая, как где-то звенела расстроенная гитара и пели, пере вирая слова Окуджавы: «Заезжий музыкант целуется с трубою, пас сажи по утрам... А я тебя люблю»... – Оранжевая курточка ушла? – спросил он утром у дежурной. – Ни свет-ни заря, – хвастливо ответила та. Он слонялся по стройке в надежде увидеть оранжевое пятно, но она словно провалилась сквозь землю. Кроме огромных японских «Магирусов» ничего оранжевого в окрестностях Тынды не встрети лось. Не было ее и вечером в гостинице. Потому едва не бросился к ней, увидев утром в столовой. – Доброе утро, – небрежно сказал он, совладав с собой. Она кивну ла. Так равнодушно, словно не он скормил ей четверть палки венгер
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 69
ского «салями» накануне. Вечером, когда солнце село за лысую сопку, он откинулся на лавочке подле гостиницы и, не зная, чем бы себя за нять, принялся учить приблудного пса. Подманил его ломтиком кол басы, обошел с ним барак, похлопывая себя по ляжке: – Рядом! К ноге. Пес охотно выполнил. – Лапу, – сказал он и пес услужливо подал. – Сидеть... Лежать... Антон гадал, что бы еще скомандовать, но пес знал все, на что Антону хватило фантазии. Даже брошенную палку принес в зубах и положил к его ногам. – Хороший хозяин у тебя был, – задумчиво потрепал он пса за ухом и ловко выдрал из шерсти у него несколько репейников. – Куда же он делся, а? Фары газика высветили крылечко барака-гостиницы, пес метнул ся под скамейку. Оранжевая курточка полоснула цветом по мраку. – До завтра! – крикнула Анна водителю и едва не налетела на Ан тона, которого не заметила в темноте. – Добрый вечер, – сказал он. – Не устали? – Устала, – выдохнула она, обходя его. Взяла ключ у вахтерши и пошла к себе. Антон вошел в свой но мер, налил два стаканы воды. Открыл дверь в коридор и прислушал ся к шуму воды в номере напротив. А когда душ отзвенел, коротко стукнул в её дверь. – Минутку, – ответила она, и вскоре открыла. «Мокрая курица» – отметил он, глянув на ее влажные волосы. – Не хотите ли?... – Чаю? – улыбнулась она. – Конечно, хочу. С вами или без? – спро сила она так, словно речь шла о сахаре. Он смешался. – Я с удовольствием принесу вам стакан сюда, – бодро соврал он. – Сомневаюсь, – ответила она. – Дайте пару минут. Он оглядел свой номер, что-то переложил с места на место, осмо трел себя в зеркале. Курчавые темные волосы, тронутые сединой ле жали жесткой стружкой и их легче было поправить ножницами, чем расческой. Она вошла без стука, опустилась на стул и сама потянула к себе стакан с золотистым чаем. Он что-то спрашивал, она отвечала – как подружилась с вертолетчиками, потому что помогла выиграть им соревнования по волейболу, и теперь летает. Зависть кольнула где-то под ребром: он ногами наматывал десятки километров, таская с сопки на сопку штатив, а она рубила винтом по воздуху тысячи... – И ни души кругом, – ошеломленно сказала Анна. – Идем низко – над самыми верхушками, и никого. Только брошенные лагеря, да кресты кое-где на сопках. Зато я нашла ответ на сводивший меня с ума вопрос: почему никто не бежал из лагерей? Когда читала «Архи пелаг» – мозги вспухали: зэков всегда было больше, чем вохры. Они
70 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
могли охрану расконвоировать! А сейчас поняла, что бежать некуда: зимой – лед, летом – болото... Антон невольно втянул голову в плечи и стрельнул глазом в сто рону тонкой стены. Она заметила это, осеклась. – А вы природу снимаете, – с насмешкой закончила она. – А вы хотите, чтобы я лагеря снимал? – парировал он негромко. – Мне семью кормить. – Кипяточку не добавите? – пододвинула она стакан, в котором осталась заварка. – С удовольствием, – поднялся он. – Семья-то большая? – спросила она в спину. Он поставил кипятильник, и только потом ответил: – Не очень – жена да дочь. Такая же, как вы. – Что делает? – Балерина. – У-ужас, – протянула Анна. – Почему? – удивился Антон. – Это же ни поесть, ни родить... – Да, – расплылся он в невольной улыбке, которая всегда трогала его губы, стоило заговорить о дочери. – Поесть она горазда. А родить – еще родит, пока даже замуж не собирается. Вы не поможете мне? – сменил тему Антон. – Мне нужно яркое цветовое пятно... Хотел по просить вас постоять в кадре в вашей курточке. – Меня много снимали, – усмехнулась она. – Но роль пятна никто не предлагал. – Это термин, – он потянулся к камере. – Смотрите: если картин ка не в фокусе, то что ни поставь, читается, как набор расплывчатых пятен. Любой человек. Пятно важно не само по себе, важен контраст по отношению к фону. Цветовые пятна вступают в отношения... – Можно поподробнее? – иронично усмехнулась она и откину лась на хлипком гостиничном стуле. – Смысл контраста – конлифкт, – запнувшись, сказал он. – Когда одно пятно яркое, а другое – тусклое, нарушение равновесия создает напряженность... – Всё, как у людей, – протянула она. – Нет, – возразил он. – В жизни побеждает сильнейший, а в жи вописи маленькое пятно иногда притягивает больше внимания, чем целое полотно. Оно звучит пронзительно, как короткий крик... – Цвет имеет значение? – с интересом спросила она – Конечно, – кивнул Антон. – Светлое пятно выделяется больше, чем темное. Свет сильнее мрака... – Это приятно, – заключила она. – И где вы хотите, чтобы я вам постояла?..
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 71
– На фоне этой облезшей гостиницы, например. Она заиграет... Можно и там, – он указал в черное окно. – На фоне кирпичного дома. – Я там сама клала кирпичи, – сказала Анна. – Прекрасно! Покажете мне свой кусок стены. Утром она встала на фоне своей стены из белого силикатно го кирпича, и затертое пегими облаками солнце рифмовалось с ее оранжевой курткой, придавая улице ощущение праздничной прина ряженности. Анна легко переходила с одного дощатого тротуара на другой, а он снимал и снимал, и пейзаж менялся, озаряясь от одного яркого пятна. Посреди дороги среди колдобин в огромной луже па цаны в резиновых сапогах пускали бумажные кораблики. – Можешь с ними поговорить? – подтолкнул ее Антон, не заме тив, как перешел на «ты». – Только в камеру не смотри... – Конечно, но откуда они взялись? Она засунула руку в карман оранжевой курточки, достала при горшню семечек, и крикнула: – Эй, кто-нибудь семечек хочет? – Давай, – откликнулся один. Отер руку о штанину и протянул ладонь. Она насыпала семечек, присела, и спросила у другого: – Что это вы делаете? Антон не слышал слов – он отступал всё дальше, ожидая, когда откроется сопка, и на буром фоне крикнет на обочине раздолбанной грузовиками дороги оранжевое пятно. По узкой просеке они поднялись на сопку, перевалили её и вышли в жидкую тайгу. Шли быстро – Антон показал, как переступать с кочки на кочку, – и когда миновали еще одну сопку, обернулись и оба по няли, что не знают, за какой из них скрылась серая невзрачная Тында. Анна не поспевала за Антоном и вскоре принялась поскуливать: – Топтыгин, сядь на пенёк, съешь пирожок! – Выйдем к реке, там и отдохнем, – не поддавался на ее скулеж Антон. – Она тут уже, я на карте видел... Просека вскоре пошла под горку, и они вышли к узкой речушке. Антон осторожно сошел с просеки, старательно запоминая, где она. Ощупывал ботинком с широким рантом грунт под ногой и только тогда кивал Анне – ступай, дескать. Выбрал пятачок чуть поодаль от просеки – между рекой и стеной жидкого леса. Потоптался на нем, подивился, какой прочной была земля, разбросал ногой прошлогод нюю листву и показал Анне черный след старого костровища. – Вот теперь садись, – кивнул он на широкий пенек. – Болваны – сразу видно, что зимой дерево валили: по сугробу пилу завели, а там под снегом видишь, какой пень остался?.. Антон сбросил рюкзак, бережно поставил на пне кофр с каме рой и объективами, и медленно потянулся, расправляя плечи. Анна
72 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
увидела, как хорошо он сложен. Антон достал из-за ботинка боль шой складной нож и ловко обстрогал одну ветку, другую... Ковырнул землю ножом и воткнул две палки с рогаткой вверху. На них уложил третью, на которую повесил маленький жестяной котелок. – Можешь теперь сучья собирать, шишки – что посуше. Разведем костерок и сварим чаю... – А ты куда? – испуганно спросила Анна. – К реке спущусь – за водой, – не скрывая радости от того, что ей не хотелось оставаться без него, весело сказал Антон. – Я с тобой! – вскочила Анна с пня. – Трусиха, – протянул Антон и обнял ее за плечи. – Ага... а вдруг медведь какой выйдет? – Прежде, чем выйдет, он еще сучьями потрещит – успеешь убе жать. – Нетушки, я лучше с тобой... Они осторожно сошли к реке вытоптанной тропинкой. Антон пошел вдоль берега, выбирая местечко, где зачерпнуть воду так, что бы не промочить ноги. Анна принялась разглядывать деревья. – Смотри! – испуганно вскрикнула она. – Что там? – откликнулся Антон и в два прыжка встал рядом с ней. – Во-он, – перешла она на шёпот. – Белые лягушки! – Тьфу, напугала, – отмахнулся Антон. Вернулся к реке, набрал воды в большую фляжку. Обнял Анну и подталкивая впереди себя повел в гору – к костру. Налил в котелок воды, развел костер, нало мав сухих веток с деревьев вокруг, и, наконец, опустился на землю, подстелив куртку. Анна опустилась рядом, но он толкнул ее: – Нечего на земле сидеть... С вечной мерзлотой шутки плохи. – А ты почему? – поднялась Анна. – Мне не рожать, – ответил Антон. Лег, вытянулся, распрямив тело, полежал минуту и вскочил. Засыпал в котелок с водой чай, сгреб с ветки ели несколько зеленых иголок и посыпал ими сверху кипя щую воду. Достал камеру и пошел снова к реке. – Ты куда?– проскулила Анна. – Лягушек щелкну... Вернулся невеселый, озадаченный. Упаковал камеру, опустился на землю, плеснул чаю в маленькую крышку от фляги и подал Анне. – В Казахстане упражнялись с управляемыми облаками на взры вах, и это вполне могут быть они, – беспомощно огляделся он. – При чем тут Казахстан? – наморщила лоб она. – Когда взрывают атомную бомбу... Грибок видела на картин ке, когда про Хиросиму кричат? Наши грибок двигать научились: поднимался в Джезказгане, а дождем выпадал в верховьях Лены и Енисея...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 73
– Откуда знаешь? – всмотрелась в Антона Анна. – Дружбан у меня эти взрывы снимал. – Давай позвоним ему... – На тот свет, – перебил Антон. – Помер после восьмой пересадки спинного мозга. Смотри, вон еще одна, – ткнул он веточкой в сторо ну белой лягушки. – Плесни мне, – протянула крышку фляжки Анна. – Не боишься? – серьезно спросил Антон. – Тут уровень радиа ции может быть выше Семипалатинского... – Боюсь, а чаю все равно хочется. Они успели выйти из тайги по последнему лучу заходящего солн ца. До гостиницы добрели затемно. Анна еле отрывала ступни от земли от усталости. Они прошли коридором до своих дверей. Антон строго велел ей сбросить оранжевую курточку в коридоре – прямо на пол. Без приглашения вошел в её номер, оглядел такой же, как у него, стол, стул, мутное окно, и сбросил брюки. – Снимай быстро всё, – строго сказал он. Тут все забито клеща ми. Видела, сколько кривых-косых ходят по Благовещенску? Это эн цефалит. Она молчала. Он открыл кофр, достал бутылочку, отвинтил крышку и комнату залил аромат керосина. – И чего теперь – полить и поджечь? – Балда... Клещ забирается под кожу, а когда запечет – главное не оторвать, потому что голова его там так и останется. Его нужно заставить выползти назад, – сказал он скучным голосом. – Одно спа сение керосин – клещ его не выносит. Раздевайся, – поторопил он. Анна медленно сбросила одежонку. Он подошел к ней голенькой, и принялся пристально оглядывать ее тело, как доктор. Приподнял одну руку, другую. – Они любят забираться, где тонкая шкура, – тронул он под мышки. – Щекотно, – дернулась и засмеялась она. – Потерпишь, – Антон опустился на колени и нежно тронул пах. – Чисто, – сказал он и попросил: – Глянь, нет ли у меня в волосах кле щей. Они сыплются тут с кустов, просто ужас. Она склонилась над его головой. А он прижался горячим лбом к ее животу... Вахтерша утром не ответила на его приветствие. Стрельнула гла зом исподлобья с такой ненавистью, что он вздрогнул. Вспомнил, что не подумал про слышимость в бараке. Анну, напротив, она обняла. – Слышь, дочка, – сказала по-родственному. – Вася приехал ни свет-ни заря, да я сказала, чтоб не будил...
74 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Спасибо, Никитична, – ласково ответила Анна. «Дочка» – гулким эхо отозвалось в нем слово, и он невольно оки нул Анну другим взглядом. – Она постарше тебя, – почему-то пришлось к слову в столовой. – И потоньше. – Небось, колбасу кружочками ты ей не нарезаешь. – Ещё как нарезаю! Она ее страшно любит. Они вышли на трассу вместе. Добрались по гравию туда, где ур чали моторы, позванивало железо и шла укладка шпал. По новым рельсам подползала все ближе к Тынде дрезина, груженая неизвест но чем, груз подхватывали машины и развозили по расхлябанной дороге. – Новых строителей привезли. Солдатики, – определил Антон. Те разгружали вагон, сбрасывая на насыпь белые толстые мешки. – Как ты опознаешь? – Бритенькие малолетки, что ж тут? Вот если бритые головы раз ного возраста, тогда беда. – Почему? – Зэки. Я слышал, что на реке досрочники стали табором. Смо три, не суйся, – никто не спасет. Она кивнула, а в сумерках, когда солнце село и лужи подернулись тонким льдом, спросила, зябко кутаясь в оранжевую курточку: – До срочники – это кто? – Заключенные из лагерей, отпущенные досрочно, но без паспор тов – чтобы не сбежали. – А где тут милиция, Никитична? – спросила Анна вечером в го стинице. – Вдруг понадобится... – Да вон она – милиция – в ресторане сидит, – махнула та на дверь и гневно посмотрела на Антона. В маленькой комнате на четыре стола, где был буфет – стойка с выпивкой, и засохшими бутербродами, – сидел худощавый паренек в синей форменной рубашке милицонера. – Добрый вечер, – сказала Анна. – Я из Москвы, корреспондент... – Да кто ж вас не знает? – бодро выпалил милиционер и указал на соседний стул. – Надо же – бываете без курточки! Присаживайтесь. – Говорят, на реке табором стоят какие-то досрочники... – начала она. – Есть такое дело, – кивнул он. – А можно с ними познакомиться? – Э-э... – неуверенно протянул паренек. – Вы чего хотите? – Посмотреть на них, поговорить. – Посмотреть – можем попробовать, а поговорить, боюсь, не
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 75
получится, – он смерил ее взглядом гробовщика: рост, ширину плеч. – Я посажу вас в «воронок», мы вас запрем, там решетки на дежные. И прокатим – в окошко посмотрите на них. Зэков, что ль, не видали? – Зачем «воронок»? – вытаращила она глаза. – А потому что один я тут, – он похлопал по пистолету на боку. – Шофер не в счет – он за рулем, и если они на нас пойдут – мы вас не отобьём. Они люди мирные, стирают пока шмутки в реке, моются, рыбу ловят... Руками, представляете? Но увидев женщину, кто знает, на что способны? – Понятно, – грустно сказала она. – А вам за себя не страшно? – Не-ет! – беспечно отмахнулся он. – Мне они ничего сделать не могут. Я им не враг, я работу приискиваю на трассе. Никто на зону возвращаться не хочет. А страшно – это там, где я был, – у него глаза побелели, словно в них изнутри плеснули молока. – Где это? – Остров Шикотан, тут неподалеку, подле Владика. Туда со всей страны бабы на путину приезжают за длинным рублем... Она не знала, что значит «путина», но не стала перебивать. – Вот когда они напьются и стеной на тебя идут, тогда жуть, – он замолчал и замер, словно на фотографии. Анна поняла, что зэков не увидит. И никогда не поедет на Ши котан. Антон выглядел увереннее день ото дня. Анна лепилась к нему всё теснее. Сначала от страха, а дальше – ощутила, что с ним надеж но: он умел и костер развести под дождем, и вести машину, когда у шофера Васи поднялась температура, и посох срубить, когда долго взбирались на сопку. Он заботился о ней и по-отечески ворчал: – Не пей сырую воду, не лезь, промочишь ноги, простудишься, а тут... Иногда замолкал посреди фразы, потому что ловил себя на том, что следующим будет крик «Галка». Вздрагивал среди ночи, пугаясь, что назовет ее именем дочери, когда укутывал ее, подтыкая тощее одеяло со всех сторон. Его страхи были ей неизвестны: он не путался у нее в памяти ни с кем. Отличался от мальчиков-ухажеров, а потому смущение, что она сошлась с мужчиной вдвое старше, отступило. Да и выглядел он прекрасно для своих сорока с небольшим: стройный, подтянутый. К ним привыкли на трассе, а многим казалось, что они так – вместе – и приехали. – Вы от какой газеты? – спрашивали работяги. – Мы от издательства, – отвечал Антон за двоих. Все сопки и отрезки трассы, где была отсыпана щебенка или уло жены звенья будущей железки, он обснял, оттенив для контраста
76 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
оранжевым пятном. Командировка подошла к концу, ночи станови лись длинней и холодней, она прижималась к нему всё теснее и жар че, а звонкого первополосного события не было. По утру они стали расходиться в разные стороны – закидывать сеть пошире, но Анна набредала только на какой-то сентиментальный молодняк, где чита ли стихи, бренчали под гитару песни про несчастную любовь и доро гу, которая уведет от неё. Август начался проливным дождем. Антон вернулся в гостиницу раньше обычного – сушить утюгом вещи, а Анны не было. Не вернулась она и к ночи. Он растерянно помялся перед стойкой вахтерши, но та старательно смотрела в газету. Озира ясь, увидел в буфете голубое пятно рубахи милиционера. – Слышь, командир, я вот что спросить хотел... – начал он неуве ренно. – У нас тут в гостинице девушка живет... И не пришла ноче вать. – А вы, папаша, кто ей будете? – двусмысленно усмехнулся тот. – Коллега, – заикаясь, ответил Антон. – Мало ли... Тайга, всетаки... – Зовут как? – Меня? Антон... – Её! На кой ты мне?.. – Анна Андреева. – А-а! – протянул милиционер. – Оранжевая курточка у нее та кая?.. Он вышел в коридор, жестом велел вахтерше подвинуть ему те лефон поближе. Постучал по рычагу, и крикнул: – Смольный на про воде! Оранжевую курточку никто не видал? Семёнов это. Ага... Он выждал минуту-другую и обернулся к Антону. – Ушла с вертолетчиками на Тахтамыгду. Не скоро выберется – там взлетную полосу развезло. А вы молодец, гражданин, что озабо тились, – и он пожал руку Антону. Антон захлопнул дверь своего номера с такой силой, что дрогну ла хлипкая стена. – Кто вы ей будете?! – передразнил он милиционера, и принялся мерять шагами комнату – от окна до двери и обратно. Наконец сел, сбросил башмаки и лег поверх одеяла одетый. Анна появилась через неделю. Повзрослевшая, осунувшаяся. Скользнула мимо него пустым взглядом. – Прости, мне нужно побыть одной. Он слушал звон струй в душевой, но стучать не рискнул. Потом согрел чаю, но когда вышел в коридор со стаканом, столкнулся с Ни китичной. Та несла полный чайник. Через две суток Анна сама стук нула ему в дверь, вошла, как ни в чем не бывало и улыбнулась, увидев нарезанную ломтиками колбасу.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 77
– Где ты ее берешь? – села она за стол и положила перед ним два серых камешка. – Это с насыпи тридцать седьмого. Мы нашли ветку старого БАМа. – А позвонить нельзя было? – вырвалось у Антона. – ... ее разобрали на Сталинградскую рокаду, представляешь? Всю дорогу. Повывезли рельсины и вязали из них противотанковые ежи. Решишь снять – я вертолетчиков попрошу, чтоб взяли тебя на Тах тамыгду. – Что ты мне про Сталинградскую рокаду?.. Ты где болталась не делю? – сдерживая бешенство, спросил Антон и брезгливо сдвинул камешки к краю стола. – Тахтамыгда – в переводе с эвенкийского – «стой, стреляю», – сказала Анна, забирая камни. – Там лагеря до сих пор. Его так слитно и пишут – «стойстреляю»... – Понятно, – совладал с собой Антон. – А сцены ревности для семьи прибереги, – подняла на него по темневшие глаза она. – Вдруг пригодится?.. Антон стушевался, встал, и принялся ополаскивать стакан под рукомойником. – Значит, не поедешь, – сказала ему в спину Анна. – Жаль. Редкий объект пропадет: могила Нади Курочкиной. Сейчас решают – пере носить, или плюнуть и засыпать новым щебнем. – Кто такая? – безо всякого интереса спросил Антон. – Дочь начальника БАМлага. Ее зэки заебли насмерть. Отец вы строил весь лагерь вдоль железки и сам прошел на дрезине... с по мощником. Расстрелял лично каждого второго. Помощник переза ряжал. – Я бы каждого первого грохнул! – крикнул Антон и стакан вы скользнул из рук, упал и разлетелся на мелкие осколки. – Нелюди по ганые... Анна вышла. Вернулась с совком и тощим веником. – Понимаю твой отцовский гнев, – сказала она, сметая осколки. – Всё так, кабы не начальник БАМлага он был... Она вышла в коридор, бережно неся осколки к мусорнику. – Дети за родителей не отвечают!.. – крикнул ей вслед Антон. – Правда? – обернулась Анна. – А дети врагов народа за кого по лагерям отвечали? – громко через весь коридор спросила она. Ссы пала осколки в бочку для мусора, отряхнула веник, поставила в угол, прошла мимо Антона и скрылась за дверью своего номера. В столовой Антон нашел ее в теплом углу – за самым близким к печи столом. Анна сидела, склонившись над ворохом бумаг, и пере писывала с разрозненных листочков в тетрадь текст. Повар вынес ей чайник и поставил на уголке стола.
78 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Смотри не ошпарься. Я заварил. – Спасибо, Володечка, – коснулась она его руки и повар зарделся. – Как ты их всех по именам можешь помнить? – Как ты – по цвету, – прищурилась Анна. – Оставь меня, ладно? Только вечером она вошла к нему в номер. – Я нашла героя. История замечательная и мужик прекрасный, – она протянула Антону листочки. Он пробежал глазами страницу. – И куда ты с этим пойдешь? – взмахнул он листочками у нее пред носом. – Кто это тебе напечатает? – Да пусть не печатают, – вырвала она листки, исписанные школь ным почерком. – Меня интересует история, и она тут есть. Потому что тут такая концентрация несчастных судеб, что... – она поискала сравнение. – Вся эта дорога провалится в черную жижу. Нет ни одно го человека, который бы приехал строить светлое будущее. Они все сбежали от... себя, понимаешь? У каждого какая-то жуть. У Антона метнулся взгляд, словно она поймала его за руку. – Если видеть человека, а не цветовое пятно, – съязвила она. – ...то все откроется очень печально: то несчастная любовь, то конфликт с родителями, какая-то московская тоска и пошлятина. Один парень занятный, но он не заговорит... – А что у него? – с трудом выдавил Антон. – Какую-то вину искупать приехал. То ли отца, то ли деда. Из Белоруссиии. Что-то они не то в войну сделали, – она усмехнулась. – Вкалывает за троих, а выговорить, что дед полицаем служил – не может. – Ишь, как ты лихо: полицаем сходу... А вдруг нет? – А какая еще вина может быть, если ты ее тридцать лет после войны все искупить не можешь? В советской истории на самом деле никаких загадок: назови место и время, скажи, сколько героям лет, и я тебе расскажу, что там было, что сталось... – Не понял, – поморщился Антон. – Что непонятного? Петроград, октябрь семнадцатого, СашаМаша, им по семнадцать. Какие есть варианты? Он красный, она – белая, он – на штурм, она в эмиграцию... Он задумчиво расчистил уголок стола, достал палку салями из авоськи за окном и принялся медленно резать токими ломтиками острым охотничьим ножом. – Ишь, как у тебя все просто... – А что не простого, Антошенька? Белоруссия, сорок первый, вина. Да нет вопроса, какая! Тында, семьдесят четвертый, ей – за двадцать, ему за сорок. Столичные корреспонденты в командировке. Какие ва рианты? Любовь-не любовь, а вариантов два: он разводится и женится на ней, либо не разводится, и не женится. Остальное – детали.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 79
Антон затаился. – Что меня, например, сюда приказом прислали – жизнь рабоче го класса изучать, а ты – фотограф с именем, – за длинным рублем прикатил... – Ошибаешься, – нож дрогнул в его руке. – Я в тайгу ухожу, чтобы кремлевские парады не снимать. – Извини, – потерлась она щекой о его плечо. – Всё равно от хоро шей жизни ни один нормальный человек сюда не попрется. Что-то не так в твоей Москве. А парторг – сосланный, как я, – она мечтатель но улыбнулась. – Снимешь мне его? Антон раздраженно передернул плечом. – Ну не снимай, – она сгребла нарезанную ломтиками салями и пригоршней запустила в рот. – Хватит жрать, растолстеешь, – воскликнул он. Она медленно прожевала колбасу, вытерла губы тыльной сторо ной ладони и сказала с расстановкой: – Я не балерина, мне можно. Краска медленно залила его лицо. Они лежали на сдвинутых впритык кроватях. – Он светится, понимаешь? И она светится. Никаких цветовых пя тен – только свет. Если их в темноте поставить – они могли бы осве щать площадь, как два фонаря... У него какая-то жена, взрослые дети, он кто-то был в каком-то горкоме. Влюбился. Жена доносы писала: мой муж подлец, верните мужа в семью. Но он развелся. Его выгнали отовсюду... – Конечно: за аморалку, – сказал Антон. – ...но из Партии не успели, а потому быстренько сослали сюда парторгом. – И сколько у них разница? – выдавил Антон. – Как у нас, – откликнулась Анна. – Она родила, и он с детенышем бегает, как полоумный. Первый счастливый человек на трассе. – А где ты его нашла? – Все на том же доме. Она каменщицей работает. Учила меня угол заводить. Я же дурю их всех – говорю, что на работу приехала, а не могу выбрать, какая лучше. А он с коляской носится с объекта на объект. Смешнючий счастливый мужик. Ладно, прости, меня завтра рано увозят, – сказала она, поворачиваясь спиной. – Опять Вася? – задето спросил он. Она не ответила – только фыркнула, а там засопела, заснула, а он все смотрел в дощатый потолок. Он не слышал, как она ушла утром и не поверил, что сон смо рил его вечером раньше, чем она вернулась. За завтраком в рабочей столовой она взяла свою тарелку с густой манной кашей из общего
80 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
котла, и отправилась за стол к своему герою – счастливому парторгу – выпытывать, нет ли чего интересного в дальних десантах, где руби ли лес и прокладывали просеку. – В десант? Подожди, поставят там вагончик потеплее – я тебя от правлю, – кивал Парторг, покачивая ногой коляску, что стояла подле столика. – Пока там палатка и лед лежит, тебе там нечего делать. – Почему это? – не поняла она. – Парни же ушли... – Тебе еще рожать, нечего спать на льду, – ласково пояснил он. – Как нары срубят, – поедешь. Есть у меня одна бригада, которой могу тебя доверить. Антон подсел к ним. – А мне не подскажешь какой-нибудь материал, начальник? А то возвращаться пора, а я с пустыми руками... – Тут все материал, – обвел рукой столовую парторг. – Любого возьми – заслушаешься. К парторгу подошел повар в белой робе. – Товарищ Ветров, а фрукты какие-нибудь к свадьбе завезут? – тихонько спросил он. – Хоть консервированные... – Даже не сомневайся! – похлопал его по плечу Ветров. – Потому что хорошо бы какую вишенку на пирог... – Свадьба? – не поверил своим ушам Антон. – Что ж вы молчите? Тебе разве не интересно? – обернулся к Анне Антон. Она посмотрела на него долгим взглядом и неожиданно горько сказала: – А что мне за дело до чужих свадеб? – Правильный подход, – кивнул Анне Ветров. Медленно поднял ся и ушел с поваром. – Пошли в сельсовет, узнаем, когда тут что, – решительно сказал Антон. Анна допила чай. Они прошли дощатым тротуаром, проложен ным поверх широкой трубы, к деревянному срубу. Антон толкнул дверь. – Тут выдают свидетельства о браке? – строго спросил он у мило видной женщины. – Ой, вы решили расписаться? – просияла та. – Да при чем тут я? – осадил ее Антон. – Я слышал свадьба строи телей будет. – Обязательно будет, – снова улыбнулась женщина. – Но никто пока заявлений не подавал, – она развела руками. – Они явно что-то скрывают, – уверенно сказал Антон, когда они вышли. Анна кивнула, и пошла в другую сторону. Солнце стояло в зените, когда она стукнула в окно вагончика Ве трова. – Открыто! – крикнула изнутри Настя – его жена.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 81
– Я не выдам, – сказала Анна, входя. – Свадьба будет? – Дверь закрой, а то выдует, – потише откликнулась из глубины вагончика Настя. Она кормила сына. В вагончике было тепло, уютно. Сохли на веревочке под потолком разноцветные пеленки. Анна села к столу, расстегнула куртку. Настя прижала палец к губам, призывая молчать. Стало слышно, как сопел и причмокивал малец, да с трас сы доносились клаксоны магирусов. Вскоре сын затих, задремал под грудью у Насти, да и сама Настя прикрыла глаза. – А кто женится? – щепотом спросила Анна. – Володя Мучицын. – Командир отряда имени 17-го съезда? – воскликнула Анна. – Он же на всех экранах был, когда Брежневу рапортовал... – Ну и что? – в вагончик вошел Ветров. – Свадьба – это личное дело. – У него не может быть ничего личного, когда он публичная фи гура, – отрезала Анна. – Может, представьте себе, – жестко осадил Ветров, переходя на «вы». Даже у Брежнева может быть много чего личного, – сказал он Анне. Анна быстро прошла гостиничным коридором, без стука вошла к Антону. Пес зарычал на нее, приподняв морду. – Мучицын женится, – выпалила Анна. – Ничего себе, – вскочил Антон – Это на обложку!.. Ветров нисколько не удивился, когда Антон вырос у него в две рях. – Даже не мечтайте, – остановил его жестом Ветров. – Корреспон дентов не будет. Это пожелание новобрачных. – А свадьба в столовой? – Да, но туда вас не пустят. – Да вы не можете меня не пустить! – взорвался Антон. – Это единственная столовая на весь поселок. – Очень даже можем: она после ужина закроется. На спецобслу живание, – с ехидцей прищурился Ветров. – Посмотрим, – зловеще сказал Антон. – Я тут, понимаешь, кома ров кормлю, а вы первую комсомольскую свадьбу блокируете... – Ага, – согласно кивнул Ветров. – Что вам, залётным, материал, то людям – жизнь. ...Нарядный народ стекался к столовой. Анну пропустили: она пришла под руку с Ветровым. После того, как отгремело первое «горько», открыли дверь и народ повалил на крыльцо курить, во рвался Антон. – У меня украли объективы! – крикнул он Ветрову.
82 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Ничего, найдем, – спокойно ответил Ветров. – У нас тут ничего не пропадает. – Горько, горько! – скандировала столовая и рослый мордатый Володя Мучицын обнимал свою любимую. Им вручали подарки. – Ключ от вагончика! Ваш личный дом – подарок МПС. Мебель с большой земли! – У-у-у! – встречала одобрительным гулом каждый подарок сто ловая. Антон, набычившись, сидел в стороне у двери. Наконец, кто-то достал фотоаппарат. Все стали сбиваться в кучу вокруг молодых, и сниматься на память. Антон тяжело поднялся, подошел к пареньку с камерой и сказал: – Иди к ним, я щёлкну... Он встал на стул, прицелился, покомандовал, кому куда передви нуться – по росту и по цвету, снял несколько кадров, спрыгнул и вер нул камеру владельцу. Утром у вагончика Ветрова они сошлись, словно дуэлянты – в одно время. Ветров повернул ключ, пригласил Антона в вагончик парткома, открыл сейф. Антон заглянул в сейф и процедил ругатель ство: там рядком стояли его объективы. – А что ругаться-то? – спросил Ветров. – Замужем наша невеста. – Это аморалка, – потрясенно осел Антон. – Ага, – глубоко кивнул Ветров. – С точки зрения парткома. А так-то – любовь. Там у нее на Большой Земле семья, дочка. С отцом гулять пойдет, а в ларьке – фотка с мамой. Они с Володькой давно знакомы. Он на БАМ от того и уехал, чтоб семью не ломать, а она, вишь, села, прилетела... Я им, знаешь, что подарил? Билет на Москву, – мечтательно протянул Ветров. – Полетит разводиться... Мрачный Антон бережно укладывал объективы в кожаный кофр. – А ты, коль так припекло, камеру мне дай, – прищурился Ветров. – Я тебя с оранжевой курточкой сниму, а фотку – хоть на обложку «Огонька» лепи. Читателю наплевать, кто там женился – ты, я или Володька. Антон поджидал Анну на крылечке столовой. Большой кофр стоял рядом. – Ты знала? – прищурился Антон. – Что твой Ветров... – К сожалению, не мой, – поправила она. – Ветров украл? Ай-да молодец! Настоящий мужик, не смотря что парторг. – А что она замужем, он тебе сказал? – Нет, – откликнулась Анна. – Я думала, Мучицын женат. У Антона от обиды задрожали губы. Он взвалил кофр на пле чо, сделал два шага, остановился и, запинаясь, спросил: – Ты мне мо жешь постоять на укладке? Шпалы до нас дошли...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 83
– Нет, – ответила Анна. Антон молчал. – Что, небось никогда не слышал, чтобы пятна разговаривали че ловеческим голосом? – спросила она. Антон побрел в сторону путеукладчика, где на фоне влажных изумрудных сопок ревели моторы оранжевых «Магирусов». Лебед ка подъемного крана подхватывала с железнодорожной платформы секцию просмоленных до черна шпал, на которой блестели стальные рельсы, укладывала перед собой и по ней продвигалась вперед по насыпи все ближе к поселку. Антон остановился на подступах, рас ставил треногу в рыжей колее, закрепил камеру, глянул и не понял: в кадре все выглядело черно-белым. Серое небо сливалось с серыми сопками на горизонте. Оранжевый «Магирус» взревел, из выхлопной трубы вырвался клок черного дыма и закрыл его, закрасил в пепель ный цвет. Анна лежала поверх серого сиротского одеяла и что-то писала. Антон в ночи ходил кругами вокруг барака, дожидаясь, пока у нее в окне не погас свет. Потом быстро прошел коридором, коротко стук нул. Послушал, как она прошлепала босиком по деревянным поло вицам, и глухо сказал, когда она приоткрыла дверь: – Я понимаю, что мне повезло, и я могу все бросить, развестись, и начать новую жизнь. А куда моя старая жена?.. Моя дочь никогда... – Прости, мне холодно, – сказала Анна и закрыла дверь. Пят ки простучали назад – к кровати. Он постоял, уперевшись в дверь взмокшим лбом, и пошел назад – на улицу. Тихонько свистнул и пес выглянул из под скамьи. – Пошли, Кабыздох, – сказал он ему. В номере достал из-за окна палку салями, нарезал, скормил псу добрый кусок колбасы, постелил махровое полотенце на пол подле кровати, лег и долго гладил пса по кудлатой шерсти. Они вместе сдали ключи вахтерше. Никитична придирчиво оглядела его номер, пересчитала простыни, наволочки, подушки. Коснулась полотенца, увидела на нем собачью шерсть, и с глубоким укором посмотрела на Антона. – И никто тебя не научил, что нельзя так с собакой?.. – Что? – не понял упрека тот. – ...взять на ночь, согреть, прикормить, а на утро – выкинуть. Со бака – не человек, она не поймет... Анну Никитична обняла и даже всплакнула у нее на плече. Анна погладила ту по волосам, подивилась, какие они шелковистые.
84 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Чем вы их моете? – Снегом зимой, и дождевой водой летом, – хлюпая носом, ска зала вахтерша. – Эту ж бочку на крышу только для вас, москвичей, впендюрили... Они летели из Тынды одним маленьким самолетом, который дважды в неделю уходил на Большую Землю – в Благовещенск на Амуре. Анну знали все – экипаж, пассажиры, и обнимали на проща ние, когда самолетик сел. Дальше был «ТУ», который с пересадками в Новосибирске и Красноярске летал в Москву. – Ты в гостиницу? – спросила она Антона. – Да, – кивнул он, и она увидела, что глаза его пожухли, как у пса в Тынде. – Сейчас отмоешься в горячей ванне, – с завистью протянула она. – Ты тоже можешь... – вскинулся он и глаза засветились надеж дой. – Не сейчас, – уклончиво сказала она. – Мне в редакцию. – А потом? – Я найду тебя, – сказала она, и увидела, что он не поверил. – На ливай ванну, – потверже скомандовала она, и в глазах его снова мель кнул цвет. В гостинице в центре Благовещенска, он вымылся и заварил чай. Налил ванну и вода простыла. Спустил холодную воду и снова налил горячей. Вода едва не перетекла через край, когда он почувствовал, что засыпает. Она не пришла и не позвонила. Заночевала в редак ционном общежитии – большой трехкомнатной квартире, где жили еще двое корреспондентов. Пила из горлышка дешевый портвейн, плакала, хлюпала носом, что-то писала. Никто ее не трогал: благо вещенские привыкли к московским барышням, с которыми вечно случалась на трассе какая-нибудь последняя любовь. Он понуро прошел на посадку. Долетел до столицы. Отлежался дома в ванне, натянул джинсы и ушел – засел в мастерской: прояв лял, закреплял пленки. Сушил, развесив на веревочке под потолком и рассматривал, щурясь цветные кадрики. Все сияло и переливалось – не зря потратил деньги на «кодак». Ночью при свете красной лампы отпечатал несколько снимков на плотной фотобумаге. Утром в комиссионном на Арбате купил складной японский зонтик, который редакторша просила привезти с трассы, и поехал в издтельство. Она поцеловала его, принимая зонт. Села, поправила очки и склонилась над снимками. Он едва успел пролистать свежий польский журнал, как она сложила фотографии в стопочку и ногтем сдвинула на край стола.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 85
– Если найдешь хоть одну без оранжевой курточки – позвони, – сказала она, брезгливо поджав губу. Он вышел в растерянности. Почти бегом вернулся в мастерскую. В недоумении разложил фотографии на полу. Лаокооном, путаясь в длинных, закрученных змеями пленках, проглядел кадрик за кадри ком. Всюду – на сопке, под деревом, у реки, на стене недостроенного дома и на новеньких шпалах, на закате и на рассвете, стояла Анна. Длинноногая худышка с большими глазами и доверчивой улыбкой, обращенной к нему, и куталась в низкий воротник оранжевой кур точки... На утро Москва пожелтела, словно на светофоре переключили свет – зелень исчезла. К полудню поднялся ветер, а среди ночи дождь застучал крупными каплями по жести подоконника. Он слушал ба рабанный бой капель в ночи и думал, что на трассе развезло дорогу... «Да там уже снег, если тут дождь», – подсказал опыт. Он проснулся, глянул в окно и обмер: большой оранжевый кле новый лист распластался на стекле широкопалой пятерней, словно приветствуя его. Антон испуганно втянул голову в плечи и воровато оглядел комнату – не видит ли кто, что ему машут с улицы. Постучал по стеклу в надежде, что лист отвалится. – Кыш, – скомандовал ему, словно птице. Но лист не шелохнулся. Антон выглянул в коридор. Ни жены, ни дочери дома не было. Торопливо боком он выскользнул из квартиры. Шел по голубым лужам, в которых отражалось небо, по оран жевым листьям, и мало удивился, когда ноги привели на телеграф. Телефонистка выслушала его в недоумении. – Вы не знаете ни одного номера? – У вас все получится, – гипнотизировал ее Антон. – Вызовите просто Тынду... А там – кто ответит, у того и спросите партком. Он один... Она удивилась больше Антона, когда ее соединили. – Тында, шестая кабина, – крикнула она. – Ветров, ты? – прокричал Антон и голос его дрогнул. – Москва беспокоит. Ты у меня объективы украл, помнишь? Я вот чего... Эта... в оранжевой курточке, вам адрес случайно не оставляла? Или жене твоей. Ну, мало ли... Да знаю, что из Москвы. У вас что сейчас? Снег? Я так и думал... Ночь? Ох, извини, старик... Ну, будь... Антон повертел трубку в руке, не очень понимая, куда ее девать, но опамятовался и положил на рычаг. Втянул голову в плечи, засунул руки поглубже в карманы куртки и побрел к Манежу.
86 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Дошел до старого корпуса МГУ, воровато огляделся, и поднялся по старинным ступеням. – Куда? – загородил ему дорогу вахтер. – Бог его знает, – сказал Антон и подышал на озябшие пальцы. – А куда мне нужно, если я ищу студентку? – Какой курс? – строго спросил вахтер. – Не знаю... – Лет сколько? – Двадцать два, – выпалил Антон, радуясь, что знал ответ. – Дочка? – потеплел вахтер, и Антон отшатнулся. – Нет, – мотнул он головой и почувствовал, как краснеет. – Не дочка, – сказал он, круто развернулся и пошел к выходу. Широким шагом он прошел пол-Москвы, не видя города перед собой, вошел в дом, задыхаясь и кашляя, разделся, лег, крикнул: – Ты дома? Градусник дай! Никто не откликнулся. Среди ночи, когда он босой вышел в кух ню и принялся жадно пить воду из носика чайника, в дверь заглянула нарядная дочь. – Живой? – весело спросила она. И тут же укорила: – Что ж ты делаешь? Ты нас всех заразишь. Чашку возьми... Он допил, поставил чайник на плиту и строго спросил: – Ты куда вырядилась в такое время? – Ты что, папуль? Я вернулась. У меня спектакль только в один надцать закончился... – Оставь его, – оттащила дочку жена. – Ты что не видишь, что он еще не вернулся? У него там утро, когда у нас полночь. Есть будешь? Антон мотнул головой и закашлялся. Двадцать пять лет спустя, когда двадцатый век кончился, чего никто не ожидал, на окраине Манхеттена у подножия зеленой горы над Гудзоном, седой Антон вошел в небольшое здание, где оказывали помощь эмигрантам. Стройный, подтянутый, с погасшими мутноголубыми глазами, заглянул в кабинет и игриво поздоровался с на чальницей. – Антуан, – радостно подалась она навстречу. – Заходите. Чем могу помочь? Секретарша с интересом обернулась на кокетливый голос на чальницы и закусила кончик карандаша. – Я решил переехать в Сиэтл, но не знаю, как перевести туда пен сию... – Что значит «я»? Один, без жены? – Да куда ж я без жены! – протянул он с интонацией «рад бы в рай, да грехи не пускают».
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 87
– А жене вашей нравится Сиэтл? – Она это решать будет, когда передет, – отмахнулся Антон не брежно. – Я сейчас уточню. Наша новая сотрудница все узнает... Антон повернул голову в сторону секретарши, небрежно кивнул. – Ну-ка поздоровайся со мной, как следует, – строго сказала та с хрипотцой в голосе, выдающей волнение. – Ты? – выдавил он, и бросился к ней. Обхватил ее голову двумя руками, прижал к груди и, словно слепой, ощупал волосы, лоб. На клонился, поцеловал её в обе щеки, и стремительно вышел. – Вы знакомы? – растерянно спросила начальница. Была весна, снег таял и отмытый ручейками асфальт чернел бле стящими пятнами меж грязно-белых сугробов. Анна вышла, набро сив красную куртку. – Светофорчик ты мой, – попробовал пошутить он, но губы дро жали. – Пятно, – кивнула она, прислонясь спиной к кирпичной стене. – Должно помочь тебе ощутить глубину пространства... – Ты поправилась, – оглядел он ее. – После родов. Зато ты все такой же. Ты давно тут? – Да, выиграл в лотерею грин-карту... – И что ты тут делаешь? – Ничего. Языка нет, я учил немецкий, а по-английски могу толь ко уйти, – снова постарался пошутить он. – Перегонял машины, ак теров приезжих возил – Галкиных друзей, натурщиком в Академии художеств сидел. Представляешь? – До деталей, – кивнула она. – Как тебе удается быть в такой пре красной форме? – Одно хорошее горе, – сказал он. – И всё. Она вскинула на него глаза в вопросе, а он открыл рот, хотел ска зать, но закашлялся, и почувствовал, что не может выговорить... Что Галка... Забежала на день рождения между репетицией и спектаклем, по здравила мать, поклевала ягоды, сказала «Папуль, я должна...» Он кивнул. Они с женой спустились, машина ждала, симпатич ный парень... Пока поднялись назад в квартиру, позвонил сосед – он видел, как ее грузили в скорую помощь в двух кварталах от дома. Они врезались в... Антон добежал до угла, но никого уже не... Только красное пятно. Его оттащили, когда он принялся руками сгребать кровь с ас фальта...
88 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Похороны плохо помнил – ему подсыпали что-то... А потом началось: когда шел дождь и красный глаз светофора от ражался в мокром асфальте, он видел кровь, и терял сознание. – Уезжай, – сказала жена. – Куда хочешь. Первую зиму он просидел на даче, и не очень понял, что надо, когда она привезла кофр. – Что ты хочешь, чтобы я снял? – Меня, – сказала жена. – И себя. На паспорт. – Мы выиграли эту дурацкую лотерею, – повторил Антон и при пал к Анне. Обнял ее, уткнулся носом куда-то в шею. – Господи, какая же это была любовь! 1975-2005
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 89
ЗАКОН ПЛАНЕТ –
В
ы давно в Америке? – спрашивали ее. Она поднимала на вопрошающего большие серо-голубые глаза, делала их нарочито невинными и, выдержав паузу, отвечала: – Я не уверена, что даже сейчас я здесь. Всякий собеседник терялся. – А где же? – как правило, уточнял он недоуменно. – Самой интересно, – с легкой иронией искренне делилась она. – Мысленно – в Москве, где осталась моя жизнь, душой – в Европе, где болтается мой ребенок, а телом, – она с нескрываемым неудоволь ствием роняла взгляд на ту часть себя, что открывалась ее взгляду, – ...здесь. Но тело – что? – труп, как называла его мадам Блаватская, – и она щипала пальцами одной руки свою другую руку, демонстрируя, что труп не способен чувствовать. Не было собеседника, который бы не пожалел, что задал ей этот традиционный в Нью-Йорке вопрос. А уж получив такой ответ, вся кий норовил свернуть разговор и отойди подальше. Рослая седеющая женщина за сорок, о ней толком никто ничего не знал. Небрежно, но чисто одетая в стиле Вудстока шестидесятых, она выглядела хранителем традиций рок-фестивалей – в голубых, до белизны застиранных джинсах, в старых белых сникерсах и белой, небрежно расстегнутой, рубахе на выпуск. Ее встречали по утрам в парке с любовно вычесанной беспородной собакой с такими причуд ливыми черными пятнами вокруг глаз, словно пес вышел в темных очках. По субботам она появлялась на фермерском рынке, в Инвуде. Принюхивалась к овощам, подбрасывала их, словно взвешивая, на ладони, отбирала самые колючие огурцы, придирчиво выпытывала у фермера Вермонта, когда, наконец, появятся яблоки нового урожая, словно в его власти было ускорить созревание, и дольше обычного болтала на ломанном английском с тощим в татуировках продавцом меда. Обсуждала, какого цветения какой сбор, отличала липовый мед от гречишного, хотя представить, что она когда-либо видела пасеку, было трудно. Ни по речи, ни по манере держаться, нельзя было опре делить, чем она занималась в былой жизни и что делает в нынешней.
90 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
С несвойственной эмигрантам сдержанностью, она не касалась того, что оставила за океаном, в России или Украине, откуда она была ро дом. – Вы давно в Америке? – Не уверена, что даже сейчас я здесь... С друзьями, оправдывая свое невнимание, она роняла магиче ские три букв ы: «Эн-Эр-Эйч», и те с пониманием усмехались, припо миная рассказ о том, что сие значит. ...Лет десять назад ее сын-тинейджер был принят в дорогую при ватную хай-скул на полный пансион. Ей следовало доплатить сущий пустяк – символическую сумму в тысячу-полторы. Мальчик, крас нея, объяснил, что таких денег в семье нет, и ее пригласили на бесе ду в старинный каменный дом. Она медленно взошла на ухоженный холм, куда вела всего одна дорога, и отметила, что белки на обочине не пугались ее, а, напротив, с любопытством разглядывали, как чу жака. – Мы хотели обсудить, как вам удобнее оплатить предстоящий семестр, – пояснила секретарь, расплывась в профессиональной улыбке. Не смущаясь, женщина объяснила, что зарабатывает уборкой квартир, что ей платят наличными, и если администрация согласна, сын будет приносить 20-30 долларов еженедельно. Из них к концу года сложится искомая сумма. Секретарь едва справилась с бровями, чтобы они не поднялись в изумлении. Год обучения здесь стоил 25 тысяч, не включая учебники. Она откровенно разглядывала нервные руки женщины, подвиж ные, словно у музыканта, пальцы и чувствовала, как внутри подни мается раздраженный протест. «Она смеется над нами, – сложилась четкая мысль. – С такими руками – мыть полы? Хорошо бы попро сить адрес – прийти посмотреть. А лучше – нанять ее», – возник вто рой вариант. – В Америке не принято спрашивать, и вы можете не отвечать, но мне интересно, за сколько вы это делаете? – Семь долларов в час. – Невероятно! – дала волю бровям секретарь. – Я меньше десяти никогда не платила... – Это американские цены. – А у вас какие? – не поняла секретарь. – Вы разве не в Америке? – У нас – эмигрантские. – Вы работаете на русских? – уточнила она. Женщина кивнула с гримасой легкого сожаления. То ли по пово ду того, что работает на «своих», то ли по поводу того, что вообще работает. Секретарь вгляделась в эту мамашу, в ее горделивую по
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 91
садку головы, и почувствовала, что не сможет выговорить в это лицо в серебристом окладе седины, что готова нанять ее. Она примерила подобающую этому лицу плату и, несколько раз подняв планку, вы шла на цифру с двумя нулями в конце. «Да она просто издевается над нами с этим кешем в конверте» – подвела она итог наблюдениям. – А почему вы не хотите выписать чек? – спросила она с плохо прикрытой язвительностью. – У меня нет счета в банке, – спокойно приняла язвительность женщина. – А как же вам переводят зарплату? – недоверчиво протянула сек ретарь. – У меня нет зарплаты. Вы, наверное, не поняли: я нелегал, вот и мою полы за кеш, – с легкой улыбкой уточнила детали женщина. – Так что если вы донесете на меня... За дверью прозвенел звонок. Женщина поднялась, сказала, что обещала сыну встретиться на перемене. Толкнула дверь в момент, ко гда мальчик потянул ее на себя с другой стороны. – Все? – встревоженно спросил он. – Да, – кивнула она. – Ты будешь приносить кеш. – И они разрешили? – не поверил он. – А куда им деваться? Тебя что-то смущает? – испытующе загля нула она ему в лицо. – Нет, – соврал мальчик. – Можем покупать «мани-ордер», если хочешь, но это глупость – тратить доллар, на который тебе же можно купить мороженое... У тебя что сейчас? – Астрономия, – ответил мальчик. – Давай провожу. – Не надо, – скривился он, но она сделала вид, что не слышит. Они прошли долгим коридором, свернули, он толкнул дверь, загля нул и, желая похвастаться, поманил ее: – Смотри, тут такой ма-алень кий планетарий... Она вошла. Недоуменно оглядела пустую белую коробку боль шой комнаты. – Где? – Когда гаснет свет, тут все загорается, – обвел он рукой белый куб кабинета. – Там проектор... – мальчик обернулся, запнулся и бы стро по-английски поздоровался. Она обернулась тоже. – У нас гость? – услышала она теплый мужской голос. – Милости прошу. Сказочный старик с белой бородой, красивой белой шевелюрой, в белом халате доктора, казалось, сошел с белой стены. Он подвинул
92 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
стул к рабочему столу, снял коробку на столе, под которой оказался проекционный аппарат, включил его. Загорелась маленькая лампоч ка внутри аппарата. – Присаживайтесь. Здесь вам будет удобно. Переведи, – тихонько тронул он плечо мальчика. – Спасибо, я поняла, – сказала она и опустилась на стул. – Простите, – прижал он руку к сердцу. – Тогда зови всех, – под бодрил он мальчика. Мальчик выглянул в коридор, а старик переложил стопку бумаг на столе, что-то поискал в карманах халата, нашел, а она старательно вгляделась в белую стену перед собой. – Вы не торопитесь? – склонился к ней Астроном. – Не хотите что-нибудь выпить? – Спасибо, с удовольствием, – порывисто обернулась она. Астроном достал из ящика стола пластиковый стакан и бутыль зельтерской. Налил, галантно подал ей, она кивнула, пригубила. Он налил себе тоже и слегка приподнял стакан вверх, словно тостуя ее. Она склонила голову в церемонном благодарном поклоне, словно приняла приглашение на тур вальса, и они рассмеялись, как заговор щики. – У вас такой милый акцент, как у моей бабушки. Вы откуда? – Раша, – ответила она, сделав легкую гримасу, которая могла оз начать «простите за неприличное слово». В класс заглянули ученики, и Астороном жестом велел им вхо дить, не отводя от нее теплых глаз. – И давно вы в Америке? Женщина близоруко прищурилась, нашла глазами сына, и пома нила его. – Переведи, что я и сейчас... – Опять? – с осуждением нахмурился мальчик, но Астроном кос нулся его плеча, подбадривая, – дескать, сделай, как просят. – Even now she is not really here, – сказал мальчик. – Очень хорошо понимаю вас, – проникновенно кивнул Астро ном. – Вы первый, – недоверчиво взглянула в его лицо женщина. – Охотно верю, – кивнул он, словно принимая награду. – Все здесь? – спросил он класс. – Тогда закрывайте дверь и начинаем ра ботать. Он погасил свет. В темноте медленно занялся рассвет по пери метру комнаты. Потолок окрасился в голубое с белым, и из голу бого молока взошло на левой стене солнце. Поплыло по потолку поверх детских голов оранжевое и круглое, пос тояло немного по центру, и село в голубое на правой стене. Потолок медленно окра сился в густо-чернильный бархатный цвет, и на темном небе зами
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 93
гали звезды. Мягкий голос Астронома звучал, старательно называя каждую по имени. Светлый курсор-указка останавливался под ле каждой звезды, описывал грозди созвездий. Класс зачарованно молчал, и женщина почувс твовала, как пол под ногами качнулся, словно палуба, и она оказалась затерянной в океане на верхней па лубе надежного океанского лайнера. Голос Бога звучал, передвигая созвездия по солнечной эклиптике. Месяц за месяцем сменяли друг друга на круглом небе, возникшем на месте квадратного потолка, и зимнее солнцес тояние мало отличалось от летнего. Астроном кашлянул, остановил кружение звезд и заговорил о со лярных мифах, представленных во всех культурах. Попросил детей запомнить, что небо – одно на всех, а потому убивать друг друга за то, что все по-разному празднуют приход весны, по меньшей мере нелепо. Увы – именно это обстоятельство лежало в основе религиоз ных войн, как пояснил Астроном. – Одни – видели звезду, которая двигалась по небу и останови лась над яслями, в которых спал младенец, другие – нет. Но что зна чит «видеть звезду»? Это видеть свет. А законы физики таковы, что если сегодня не станет какой-либо звезды, мы еще четыре года не узнаем об этом... Потому что свет от нее все еще будет идти, – закон чил Астроном. Когда на потолке минул год, снова случился рассвет. Солнце взошло и сад итьс я не стало: Аст роном включил свет. Прошел к черной доске и, пос тук ив ая мелом, начертил график: жирную бел ую точк у слев а и вправ о от нее – гориз онт альную прям ую. – Солнечная система устроена просто. Это солнце, – он постучал мелком по левой точке. – На разном расстоянии от него вращаются планеты. Разной величины, массы, с разным периодом обращения вокруг солнца. Планетами единой – солнечной – системы делает их гравитация. Все, кто находится в зоне притяжения солнца, – это пла неты солнечной системы. Есть планеты поменьше – такие, что грави тируют вокруг больших планет. Как, например, спутник нашей Зем ли – Луна. Она вращается вокруг Земли, а вместе с ней уже – вокруг Солнца. Он нанес на горизонтальную прямую семь жирных точек-планет и каждой добавил фрагмент орбиты – вертикальной черточкой пе речеркнув горизонтальный луч. – И они все круглые? – нетерпеливо спросил девичий голос. – Прекрасный вопрос, – радостно откликнулся Астроном. – Нет, не все. Только основные планеты. Есть много... – и он нарисовал в уголке доски кривоватую картофелину. – ...кривых, как картошка, спутников, которым не хватает массы и гравитации на то, чтобы принять совершенную форму шара. Мы займемся основными. Итак,
94 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Земля, на которой мы с вами сейчас находимся, Венера, где мы, мо жет быть, были... Марс, к которому сейчас летят наши корабли... Астроном принялся надписывать точки на белом луче, протяну том от Солнца. Имя планеты вверху, и внизу – количество дней, за которые она обходит солнце по кругу. – У всех планет солнечной системы разные орбиты и скорость движения. Кто скажет, за какой период Земля описывает полный круг? – Год, – раздался знакомый девичий голос. – Совершенно верно! Триста шестьдесят пять дней... – А этот график, – это и есть «парад планет», когда они вот так выстраиваются – друг за другом? – спросил мальчик. – Нет, – Астроном дописал последние цифры, повернулся к клас су и сказал таинственным шепотом: – Вот теперь – самое главное. То, что вы видите – это условное изображение солнечной системы на плоскости. На самом деле планеты не выстраиваются друг за другом никогда. Они находятся в постоянном движении. Это закон планет. Остановка – это смерть. Но у каждой – своя орбита. Объемная мо дель их орбит наиболее полно представлена в действующей модели атома Нильса Бора, которую вы, наверняка, знаете... Видели? – оклик нул он класс. – Да-а, – нестройно отозвались несколько голосов. – Еще одно свидетельство гармоничного устройства мира: что вверху – то и внизу – самое большое и самое малое в одной солнечной системе живет по одному закону. Вы должны понять принцип, а такто планеты, конечно, не здесь, – Астроном приподнялся на цыпочки, адресуясь кому-то дальнему. – Это закон и его следует запомнить... И подле каждой точки-планеты Астроном вывел три большие буквы – NRH. – Not really here, – громко расшифровал он их, постукивая мел ком. – Вам хорошо видно? – обратился он к гостье. – Да, спасибо, – еле слышно ответила она. – Это, на самом деле, главное, что следует иметь в виду, когда рас суждаете о планетах, – он прошелся по каждой точке еще раз, назы вая каждую по имени. – Земля – не здесь, Венера – не здесь! Марс – не здесь. Можно подойти и с обратной стороны, – обернулся он к клас су. – Если что-то находися в некоем определенном «здесь», – значит это не Планета... Она стояла на коленях над грязной ванной и терла ее щеткой. Худощавая благообразная старуха стояла над ней и указывала тростью в угол, где оставалась еще грязь. – Здесь, здесь и здесь еще... Женщина кивала, макала мочалку в белую пасту моющего сред ства в банке и снова терла. В сумерках она вышла из многоэтажного
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 95
дома на окраине Нью-Йорка, запрокинула голову вверх, и с трудом – среди фонарей и неоновой рекламы – нашла в светлом небе первую звезду. – Как ты это выдерживаешь? – спросил сын, когда она утром по гладила утюгом двадцатидолларовую купюру, уложила в конверт и подала ему. – Легко, – сказала она, поплевав на утюг. – Я не включаюсь. Ста руха права: я стою над ванной и не вижу... Ни ванны, ни грязи, ни ее самое... Ай эм нот риали хиа... Сын кивнул с усмешкой. – Это-то и приводит всех в ярость. Сын спрятал конверт с купюрой во внутренний карман тужурки и выскочил за дверь. Год спустя она пришла к той же секретарше. – Сын побоялся нести такой большой чек, – сказала женщина и положила конверт перед секретарем. Та извлекла из конверта чек, за глянула в него и подняла глаза на женщину. – Пятьсот? – недоуменно переспросила она – Для нас – это состояние. – Понимаю, – соврала секретарь. Женщина переминалась у двери и не уходила. – Я хотела узнать, – смущенно сказала она. – В какой аудитории астрономия. Есть ли сегодня преподаватель... Я не знаю его имени, такой с бородой... – О-о, – протянула секретарь. – Мистер Такман... Сожалею, но он умер. Милейший был человек. Вы его знали? Женщина отшатнулась, и щека ее дернулась. – Я однажды была на его лекции... – неопределенно повела она в воздухе чуткой рукой и вышла, не простившись. Она шла по школьной лестнице, вцепившись в поручень так, словно под ногой качался корабль. В скверике подле школы опусти лась на скамью под огромным деревом, посаженным до того, как Ко лумб открыл этот континент, промокнула глаза краем белой рубахи навыпуск, откинулась на спинку скамьи и запрокинула вверх лицо. Сквозь густую зелень старого раскидистого создания проглядывало голубое. «Нет, – возразила она секретарю. – Это не про него. Он просто... not really here»... 2007
96 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
СЫНОВЬЯ ИОВА «Жизнь моя дуновение... Завтра поищешь меня, а меня нет» Книга Иова, глава 7.
С
I.
олнечным ранним утром 25 мая 1979 года в Нью-Йорке вышел из дома на улицу шестилетний мальчик Итан. Впервые в жизни от правился один на остановку школьного автобуса, что была в двух кварталах от дома. И не пришел – ни к началу занятий в класс, ни домой после уроков. И вообще больше его никто никогда не видел. К вечеру на поиски Итана вышел весь старый район Сохо. Молодые родители Джулия и Стан ходили с соседями по дворам, звали «Итан, Итан», но никто не откликнулся и Итан к ним не вы шел. Всю ночь Стан – он был фотограф – печатал портреты сына, а утром они с Джулией оклеили все столбы, заборы и стены фото графиями сияющего Итана и подписали: «Пропал». Пониже фото, Джулия добавила: «Блондин с голубыми глазами, в черной кепке, голубой вельветовой курточке, в голубых брюках и голубых сни керсах с полосками, с голубым тряпичным рюкзаком с маленьким слоником»... Соседи делали ксерокопии и еще через день центр Манхеттена, оклеенный этими листовками, походил на раненного, перевязанного рваным бинтом. Итана искали, прочесывая каждый сантиметр про странства, но даже собака не взяла его след. Он словно провалился сквозь землю. О нем говорили по радио и телевизору. Его портрет впервые в истории Америки напечатали на пакетах молока, чтобы весь штат Нью-Йорк знал, как выглядит пропавший ребенок. За ним последовали другие штаты. Наконец, Президент Ро нальд Рейган встал перед камерой и по всем телеканалам прямо ска зал, что это беда и позор, когда страна не знает, куда деваются ее дети. Так шестилетний Итан Патц стал самым знаменитым пропавшим ребенком Америки, а его исчезновение – национальной трагедией.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 97
II. Теплым майским полднем 1989 года в центре Москвы, в переулке на задворках Лубянки, подле старого католического собора сидела, откинувшись на скамейке женщина лет тридцати пяти, и, подставляя солнцу лицо, загорала. Из-под приспущенных ресниц она смотрела на глазок камеры, спрятанный под стрехой крыши одного из кор пусов Лубянки, и словно подразнивая лейтенанта, который мог раз глядывать ее, улыбалась краешком губ. Дверь собора открылась. Тол каясь, высыпали на улицу нарядные дети и переулок огласил детский смех. Они расселись по машинам с дипломатическими номерами и уехали, и только мальчик лет семи направился к ней. Русый, с серыми глазами, в синей кепке-бейсболке, сиреневой куртке, серых вельвето вых джинсах и серых сникерсах. – Ну, что сегодня было, Оська? – порывисто поднялась женщина и поцеловала сына. – Жвачку давали, – похлопал себя по карману Осик, чавкая жвач кой, и помахал в воздухе яркой оберткой. – Выменяю у Сереги на две «базуки»... – Прям так давали – полными карманами? – недоверчиво поко силась она, подхватила сумку, и направилась к метро. – Ага, – кивнул он. – Папский нунций привез кучу. – Нунций – это кто? – Папин друг из Рима, ты чего, мам, не знаешь? – Меня в католический собор не водили. За такое недавно во обще сажали... – А щас? – испуганно посмотрел на нее сын. – Щас, – передразнила она. -...жвачку дают, как видишь. Но при сматривают за нами, – она ткнула пальцем в другую камеру, направ ленную на них, в переулок, на дверь собора. – Это сам Папа нам жвачку передал. Из самого Ватикана. И кон феты... – Господи, помилуй, – взмолилась она. – Христос бы от ужаса сам на крест влез, если б видел, как вас жвачкой заманывают. А в честь чего подарки? – День И-о-ва, – с трудом выговорил Осик с полным ртом. – Это кто ещё? – Страдалец, – с удовольствием протянул Осик новое слово, не переставая жевать. – У него куча всего была, а черт к Богу пришел, сказал, что так нечестно, что Бог ему все дает, а другим – ничего, ну, и Бог сказал – можешь все забрать, чего там у него хорошего есть... – Черт – к Богу? – недоверчиво переспросила она.
98 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Ага, – глубоко кивнул Осик. – Или сатана... Только самого, го ворит, не трожь. И черт у этого... Иова всех поубивал – сначала всех зверей, а потом и детей. – Кошмар! Это вам такие ужасы с утра пораньше? Ничего себе – воскресная школа! – Ну день же Иова сегодня, – рассудительно сказал Осик. – И ни какого ужаса, мамочка. Потому что Бог потом черту еще и болезни разрешил на него напустить, а Иов страдал, но все равно про Бога ничего плохого не сказал. И Бог ему за это все обратно дал. Даже больше, чем было, – Осик похлопал себя по полному карману. – Чего – обратно дал? – хмуро переспросила Васса. – Всего! И богатства, и зверей, и детей. – Как лесоруб в Красной Шапочке: разрубил волку пузо и вышли дети оттуда?.. – Нет, новых дал, – беспечно отмахнулся мальчик с полным ртом жвачки. – Ровно сколько было – семь сынков и три дочки. Они вошли на станцию метро. – Под ноги смотри, – строго сказала мама, ступая на эскалатор. – Я не бог, и не Иов – мне нужен этот мальчик, а не какой другой... Они покачивались в вагоне метро. – Мам, а почему Наталья Николаевна говорит, что человек про изошел от обезьяны? – шептал ей на ухо сын. – Нунций сказал, что от Бога. – Противоречия нет, – твердо ответила она. – Некоторые люди от Бога, а некоторые – от обезьяны. Присмотрись получше, и сам увидишь, кто у вас в классе от кого. Сын сосредоточенно жевал. – От Бога – я, – наконец, сказал он, ткнув себя пальцем в грудь. – И Серега из первого подъезда, а Димон вообще от черта. У него даже рожки видны вот тут, – и он коснулся головы.
III. Поздней весной 1993 года московская художница Васса Сизова прилетела с десятилетним сыном Иосифом в Америку. Ее графи ческие работы отобрали для выставки в Музее искусств Дюк Уни верситета в Каролине, и пригласили принять участие в семинаре, посвященном проблемам советского андеграунда. Май они гостили в американской провинции, а лето решили провести в Нью-Йорке. Прожаренный солнцем остров Манхеттен, распластанный на воде, как камбала, утыкался носом в океан. Дышать было трудно: казалось, что вдыхаешь капли воды, как в простуду над кастрюлей, полной от
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 99
варной картошки. Друг юности встретил их в аэропорту, промчал по натянутым в небе мостам, довез к другим друзьям, и первые дней десять дорогими гостями они переходили из дома в дом, разнося по дарки и ночуя там, где застала ночь. Ждали, пока ответит на звонок внучка московской приятельницы-коллекционера, у которой пусто вала квартира в Гринвич-Виледж. Наконец, все концы соединились, и юная пропахшая марихуаной девица проводила их в старинный дом красного кирпича, открыла двери, показала, как включать газ-светтелефон-стиральную машину, вручила ключи и оставила одних. За окном тихонько бренчала гитара да изредка квакали клаксоны авто мобилей. Осик придирчиво осмотрел запоры на окнах, бесстрашно щел кнул потайными замками, открыл окно, поднырнул под раму и вы шел на маленький ржавый балкон пожарной лестницы, похожий на капитанский мостик. Встал, как капитан корабля, и оглядел с высо ты четвертого этажа узкую тенистую улочку с булыжной мостовой. Густые кроны старых платанов тянули ветви к окнам мансард, вы ходившим на красные черепичные крыши. Птицы прятались в гуще. Он глянул вниз и растерянно обернулся: «Мам, смотри, там мальчи ки целуются»... Васса свесилась вниз из окна и сквозь прутья балкона увидела пестрядь кабачков, столики на тротуаре, полуголую публику и маль чиков. «Твою мать! – подумала она, но вслух, как можно более небрежно сказала: – Да, бывает. Залезай назад». Она знала, что ребенку следует немедленно дать любой ответ, так как именно молчание родителей вызывает пристальное внимание к предмету. Они оказались в квартале «гей-тауна», как она узнала на следую щий день. Обитатели района развешивали полосатые флаги цвета радуги над дверями своих домов и бизнесов – готовились отмечать какой-то свой праздник. Васса со словарем изучила листовки на сте нах химчистки, парикмахерской и кафе, и узнала, что четверть века назад в этом районе кто-то избил каких-то мальчиков за то, что они целовались. Это вызвало волну протестов, и город впервые пошел колонной в защиту сексуальных меньшинств. В бледных ксерокопи ях газет той поры в первом ряду она опознала только Джуди Гарланд и юную Лайзу Минелли. «Ничего себе, – подумала Васса, но когда сын уснул, набрала Мо скву и сказала соседке в трубку иначе: «Блядь, такая прекрасная квар тира, а надо сваливать». И поделилась опасениями, что жить в этом районе опасно – вся кий норовит мальчишку погладить по голове, угостить жвачкой,
100 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
конфетой, сделать комплимент – «Какой прелестный мальчик», за звать в свой кабачок, магазинчик. – И конфеты такие, знаешь, в красивых обертках, в вазочках всю ду стоят. Ну, конечно, пробовала. Вкусные. Да я их не бось, – с доса дой протянула Васса. – Я себя боюсь: прибью кого-нибудь ненароком и сяду, а пацан сиротой вырастет. В открытое окно с улицы доносилась музыка, смех и пулеметные очереди выхлопных труб мотоциклов. Еще пару дней спустя, выйдя с сыном из очередного магазина, где ему позволили погладить красавицу-кошку и поговорить с попугаем, Васса обнаружила, что взмокла от напряжения. Она дошла до скве рика на перекрестке трех улиц, опустилась на скамью и глухо сказала: «Значит, так, сынок, смотри, какая история. Тебе одиннадцать лет, ты взрослый парень. Нам в школе говорили, что Ленин в этом возрасте уже Маркса читал, а я тебе скажу, что тебя... – она запнулась, помедли ла, и твердо продолжила: – Никому не позволяй себя гладить по голо ве, и ни у кого ничего не бери – ни жвачек, ни конфет. Потому что... Тебя покупают. Тут насиловать грубо никто никого не будет: заманят лаской – и хана. Я тебя не спасу, и никто тебя не спасет». Сын выслушал, не мигая, хоть и не очень понял, о чем она. Конфеты лежали везде бесплатно – в банке, на почте, в кафе. – Но все ж берут, – попробовал возразить он. – А ты – не трогай. Жил как-то без них и еще проживешь. С тетками, которые тоже целовались на каждом углу, было про ще: никто из них к мальчику не приближался. Напротив – его оби дели: среди бела дня Васса с Осиком вышли из метро в ливень, и не глядя нырнули в дверь первого попавшегося кафе – переждать. Вы брали свободный столик и не успели сесть, как к ним вышла широ коплечая бабища с биллиардным кием наперевес, – в другой комнате слышались удары шаров. – Мужчинам нельзя, – строго сказала она, держа кий, как копье. Васса равнодушно кивнула и направилась к стойке бара – попро сить воды. – Мужчинам запрещено, – построже повторила барменша, кив нув на сына. – Это он мужчина? – уточнила Васса. – Йес, мэм, – ответила та. – Если вы не покинете помещение, я приглашу... – она с угрозой произнесла непонятное слово. – Пошли, мам, – Осик взял ее за руку и потащил к выходу. «Мы-то выйдем, но вы сейчас сами наживете себе врага на ров ном месте», – хотела она сказать барменше, но вместо этого кивнула сыну: «Пошли».
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 101
Толкнула дверь и только тут разглядела, что она была оклеена портретами Навратиловой – с ракеткой и без – и канадской певицы Кей-ди, в высоком кресле в мужском костюме с намыленной щекой. Полуголая модель Синди Кроуфорд, склонялась над ней с бритвой в позе услужливого брадобрея. – Суки, – процедила Васса, ступая под дождь, который все лил. Еще через неделю весь район вышел на парад. Ряженые мужики в платьях и театральных париках синего и зе леного цвета, с подложной грудью, изображали веселье: танцевали, кокетничали с другими мужиками, затянутыми в блестящую кожу с цепями на поясе и груди, позировали перед всеми желающими снять их. Сын затравленно втянул голову в плечи и стыдливо потупил глаза в тротуар. – Да не стесняйся – смотри, – подбодрила его Васса. – Они для того и вырядились, чтоб привлечь внимание. Изучай уродов. Лету не было конца. Они ездили в Бруклин на океан, загорали на пляже в Лонг Айленде, гуляли до полуночи по Бликер Стрит, слу шали концерты под открытым небом, встречались со старыми дру зьями, которые уехали десятилетия назад. Многие видели мальчика впервые, и каждый норовил подарить ему игрушку. Заваленный по дарками, Осик чувствовал себя богачом. Город походил на парк, пол ный диковинных аттракционов. К концу сентября жара спала. Стало легче дышать, и они принялись паковать подарки, старательно пере бирая, что кому – бабе, деду, соседу Сереге. Неожиданно на экране телевизора возникла Москва, заставленная танками. Танки стреляли, Дом правительства на Красной Пресне горел. – Ты ж не повезешь меня туда, где стреляют? – сдавленно спросил Осик. Васса молчала. «Танков испугался? – хотела она спросить с насмешкой. – Там будней бояться надо», – но голоса в горле не было. – Хорошо, можешь ехать, – продолжил Осик. – А я думал, как буду убегать от тебя в аэропорту, а сейчас понял, что никак. Потому что я вообще туда не поеду. У Вассы закружилась голова, и сизый сигаретный дымок коль цами поплыл перед глазами. «Так, наверное, умирают», – спокойно отметила она. Васса не просто верила в загробную жизнь, а знала наверняка, что после смерти очнется, как после сна, и пойдет по какой-то дру гой земле под другим небом. Нынче всё было именно так: она стояла под небом Нью-Йорка на земле Америки, а старая привычная жизнь оборвалась и отлетела, как пуговица с пальто.
102 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
«Нет, это не смерть, – осадила она себя. – Шок наверное». Времени на поиск определения не было – сын, которому она при думала необыкновенные каникулы, стоял перед ней с круглыми от страха глазами. – Танков испугался, – проговорила она пересохшими губами. – Так стреляют же! Дом вон горит!.. – Погасят, – сказала она и подумала: «Что я говорю?» Она точно знала, что следует говорить любую чушь, только не молчать. «Голос дрожит, – отметила она. – Плевать. Ребенок слышит не слова, а тепло.» – А что ты будешь делать дальше, подумал? – спросила она по строже. – Да, – откликнулся Осик посмелее. – Я позвоню в девять-одинодин. – Что это за номер? – Бесплатный такой, для срочного, кому чего. Пожар когда, или скорая помощь. По телевизору сто раз показывали... – Понятно, – Васса поднялась, налила себе в высокий стакан воды, села за стол перед телефоном, раскрыла записную книжку и принялась звонить по всем номерам. – Мы решили задержаться, перезвони, когда услышишь, – корот ко роняла она в трубку бесцветным голосом без интонаций. Осик сел спиной к ней и уставился в зарево пожара на экране телевизора. Уже стемнело, когда Васса поняла, что ни один человек ей не перезвонил. Это напомнило старую игру. ...В послевоенном детстве без игрушек в нищем украинском го родке, где каждый сам строгал себе то рогатку, то саблю, прятки оста вались любимой игрой. Пацаны вываливали во двор, становились кружком, проговаривали незабвенное «На златом крыльце сидели...» или считались – на кого десять нападет. Десятого разворачивали ли цом к стене в тени развесистой шелковицы, а когда тот, сосчитав своё «три-четыре-пять, я иду искать» – поворачивал голову, двор был пуст. Всё оставалось на своих местах – шелковица, пыльная улица с булыжной мостовой, что открывалась в створке ворот, но было дру гим. Потому что со двора уходила жизнь: все исчезали. Их следовало найти, поймать за руку и вернуть во двор. В Нью-Йорке искать канувших не имело смысла. Все исчезли, это нужно было принять, и выйти самой, как она вышла однажды из опустевшего двора, когда птицы разорались над головой так, что Васса приоткрыла глаза. Орел восседал на разлапистой ветке шел ковицы. Маленькие птицы кричали, вились вокруг него и, с разгона толкали, били орла в плечо, а он сидел каменным истуканом, брез
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 103
гливо отвернув вбок голову с крючковатым клювом. Васса тряханула ветку шелковицы, орел шумнул крыльями, взлетел над пустым дво ром, и она разглядела в его когтистой лапе схваченное мертвой хват кой гнездо, полное птенцов. Первым откликнулся на ее звонок сын хозяйки квартиры. Ска зал, что приедет забрать ключи. Последнюю ночь в Гринвич Виледж Осик спал, а она паковала подарки, и дивилась, как они в одночасье утратили смысл. Задремала под утро на узком диване, не раздеваясь. Решила, что позвонит знакомой старухе – соседке по двору на Украи не. Старуха жила одна, и Васса решила, что ее можно обременить на какое-то время. Седой подтянутый бородач пришел за ключами ранним утром. Был нелюбезен, смотрел с подозрением на нее, чемодан, придирчиво оглядывая квартиру – не исчезло ли что. С брезгливым укором уточ нил, навсегда ли они решили остаться. Васса неопределенно пожала плечом и поняла, что он начисто забыл, как его самого вывезли сюда ребенком, и мать слонялась с ним по съемным углам. С усилием она улыбнулась ему на прощанье. С большим чемоданом медленно пошла к метро. Осик нес рюк зачок, туго набитый его одежками и игрушками. Васса не чувствовала под ногой тротуара, но ступала размеренно, не подавая вида, что ставит ногу на вату. Полая, как воздушный шар голова, кружилась, норовила взлететь, и большого труда стоило совладать с желанием поставить чемодан и канатоходцем раскинуть руки, дабы удержать равновесие. «Так выглядят самоубийцы, когда их откачиваешь, а они не по нимают, на каком они свете, – сказала ей соседка по новой квартире. – Помню, делала искусственное дыхание одному – рот-в-рот, и аж расплакалась от радости, когда он задышал. А он открыл глаза, и за кричал от ужаса, поняв, что живой». Она жила напротив старухи, у которой они поселились. Старуха сразу предупредила, что Васса может у нее пожить ме сяц, а вот ребенка больше недели нельзя. – Есть закон, по которому бедным дают квартиры за небольшую плату, но только одиноким. – И к вам не могут приехать друзья? – не поверила Васса. – Могут, но не надолго. Вы оставайтесь – проверяльщики ночью не ходят. А ребенок – очень заметно. Я могу потерять льготное жильё. – Понятно, – убито сказала Васса и ушла в отведенную им ком нату. – Ты можешь пожить у Сашкиной мамы? Пока я что-нибудь придумаю... – жалобно спросила она. – Да, – кивнул сын и улыбнулся, вспомнив кудрявого пуделя, с которым играл, когда они были в гостях у родителей старого друга.
104 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Симочка, – глухо сказала в трубку Васса. – Я могу к вам прие хать? Нет, не уехали, расскажу... Через пару часов, я думаю. Васса оглядела слепыми глазами четыре угла чужой комнаты, до стала из чемодана сменку белья – трусы, носки, футболки – и упако вала маленький рюкзачок. – Тут все – полотенце, зубная щетка. Не теряй и вещи свои в чу жом доме не разбрасывай. Это надолго теперь – жизнь в рюкзаке. Кепку не снимай – там ветер с океана... Она продолжала говорить в поезде, который тащился из Верх него Манхеттена в Бруклин. Наказывала рано ложиться, рано вста вать, не пялиться со стариками в русские программы по телевизору, а смотреть американские и впитывать язык. Потом они долго шли от метро, долго сидели за столом на кухне у Симы и ели макароны по-флотски. Потом он играл с Чарликом и слушал, как она отсчиты вала деньги – за ночлег и еду на месяц вперед. Видел, как Сима пере глядывалась с мужем. Потом стемнело, и Сима с Тимой проводили ее до метро. Осик одной рукой держал Вассу за руку, а другой – вел Чарлика на поводке. Прощаясь, Васса прижала его голову к груди, поцеловала в макушку, села в поезд, а он шел назад со стариками, сглатывал слезы, и не знал, куда девать свободную руку. Его уложили на диване в проходной комнате и, засыпая, он слушал, как радовалась Сима, что у нее теперь есть деньги на билет в Израиль... В вагоне под перестук колес Васса закрывала глаза и видела по слевоенный двор, где кричали птицы, и не хотелось никого искать за кустами и сараями. Вспоминала, как вышла из игры. Сейчас нужно было сделать то же самое... Она уперлась лбом в прохладу стекла, словно пыталась выдавить его, оттолкнулась от сиденья двумя руками и поднялась. Вышла на нужной станции и пошла в темноте к дому, где горел свет в окне ста рухи. Поклонилась ей и отметила, что та даже не спросила, где Осик. Набрала в кухне из-под крана стакан воды – больше ничего не могла проглотить, закрыла дверь отведенной ей комнаты и опустилась на продавленный матрас. Смотрела в темень и не могла поверить в пре ображение: все, что радовало вчера – Нью-Йорк, продутый ветрами Манхеттен, – оборачивалось стеной, о которую она билась бабочкой о стекло, и не могла продраться к пониманию того, как теперь жить... Оставшись без сына, Васса силилась объяснить себе, что она тут де лает – в чужой, пропахшей нафталином комнате, когда в Москве есть уютная своя с ковром над диваном, и не могла. Соседка нашла Вассе работу – убирать квартиры и присматри вать за пожилой женщиной. Сил мотаться к сыну в Бруклин каждый день не было. Оставался телефон – утром и перед сном – послушать
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 105
его голос и угадать, что там происходит в Бруклине, в чужой семье. Выходные они проводили вместе. Осик погрустнел, но не жаловался, хотя заглядывал в лицо все требовательнее – дескать, когда уже по селимся вместе? Теплая сухая осень быстро стала мокрой и ветреной. Васса по звонила знакомым американцам, которым в разное время помогала в Москве, спросила, нет ли у кого теплой одежды для мальчика. Толь ко богатый режиссер главной телекомпании вынес ей старую потер тую куртку-пуховку, шапку и шарф своего выросшего сына. «Спасибо, – сказала Васса, а про себя отметила: «Урод», штопая подранную на рукавах куртку. Дальше полил дождь, сын промочил ноги и простудился. Сима позвонила, сказала, что он кашляет. Васса отменила работу, приехала в Бруклин, посмотрела на сына, и твердой рукой подвинула к себе телефонный аппарат. – Какой там номер, ты говорил, когда решил тут остаться? – Девять-один-один, – еле слышно выговорил простуженный Осик. Васса набрала. На бедном английском спросила, как вызвать вра ча на дом. Строгий мужской голос ответил, что вызвать врача нельзя, но можно самим пойти в госпиталь. – Но у него жар! – выдавила пострясенно Васса. – Вызовите такси. Вы где находитесь? – спросил голос. – Сима, где я нахожусь? – крикнула Васса и Сима назвала адрес. – Это пара кварталов от госпиталя, – сказал мужчина. – Идите, вас примут, – твердо добавил он. Глубокой ночью она медленно шла по черному широкому про спекту. Сильный упругий ветер с океана толчками бил в грудь. Сын, закутанный шарфом, кашлял, оглашая ночь лаем, а она твердила себе: «Запоминай». Имена приятелей, что кружили вокруг неё в хороводе на вернисажах в пору ее успеха, проходили перед глазами, словно ти тры на черном экране ночного неба. «Всех – всю телефонную книжку – выбросить», – наказывала себе Васса. У нее всегда останавливалось сердце, когда Осик кашлял, но в Москве были друзья-врачи, и среди ночи можно было вызвать «скорую», доехать до больницы, где либо главврач, либо завотделением был свой, а тут... В госпитале горел свет. В приемном отделении пациентов не было.Толстая черная регистраторша в белом халате потребовала документы. Васса ответила «нет»: ни страховки, ни документов, ни денег. Есть кашель и нужна помощь. Черная медлила. Васса мрачно смотрела на нее сквозь толстое стекло и чувствовала, что готова со крушить и стекло, и стойку перед носом этой безучастной тетки, но поможет ли это сыну? Она даже отступила подальше, чтоб не распла
106 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
вить ненароком стекло. Господь миловал: открылась боковая дверь, из нее вышла изящная белая женщина. Взглянула на Вассу и стреми тельно пошла наперерез ее горячечному взгляду, направленному, как ствол орудия на черную. – Что у вас? – Он кашляет, – выдавила Васса и поперхнулась. Женщина кивнула, взяла Осика за руку и повела за собой. Васса последовала за ним, как тень. К рассвету ему сделали рентген, нашли пневмонию, дали при горшню антибиотиков, рецепт, велели неделю пить таблетки, и если не полегчает, приходить снова. Утром они вернулись к Симе. Васса ухаживала за Осиком, засыпая на полу подле его дивана в проходной комнате. А когда через пару недель Осик перестал кашлять, за окном повалил снег. Выходить в зиму после пневмонии было не правильно, но старуха в Манхеттене уехала на Новый год в Вермонт, и Васса ре шила нарушить запрет – увезти Осика и побыть с ним наедине, как в Москве. Он спал день и ночь, повеселел, а Васса не отходила от пли ты и все варила что-то любимое. Осик болтал, делясь впечатлениями обо всем, что успел увидеть. А хозяйка неожиданно вернулась рань ше времени, и возмутилась, что ребенок в квартире. Васса жалобно просила прощения, умоляла дать ему поправиться. – Он не может тут находиться, – отрезала старуха. – И вообще в Америке запрещено детям появляться на улице в течение дня. – Почему? – не поняла Васса. – Ребенок должен быть в школе. Если увидят, что он не в школе, его задержит полиция, вас лишат родительских прав, а ему найдут фостер-фэмели, – закончила она по-английски, и потребовала вер нуть ключи. Васса поняла без перевода. Рука дрожала, когда она подала ключи. В кухне она набрала номер приятеля, у которого была дочь – ро весница Осика. – Саня, можно Осик у тебя посидит, а я пробегусь? Саня жил неподалеку. Васса привела сына, а сама пошла по школам. Школы в Верхнем Манхеттене были жуткие. Ор стоял на весь квартал. Смуглые подростки из Пуэрто-Рико и Доминиканы забра сывали мяч в кольцо под общее улюлюканье, а свободные от игры курили марихуану. Охрана школы – пара теток в униформе – не вме шивалась. Васса смотрела на них, вцепившись в прутья ограды, от деляющей спортивную площадку от тротуара, и чувствовала себя в зоопарке, куда возила Осика по выходным разглядывать детенышей в вольере молодняка. Впустить сына в вольер она не могла.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 107
Вспомнила, как летом подвела его в парке к группе мальчишек, гонявших мяч, и спросила, возьмут ли в игру. Кто-то кивнул, бросил ему мяч, и Осик радостно вступил в круг. Час спустя, когда Васса при шла за ним, все дети были на месте, не было только сына. – Эй, никто не видел, куда пошел мальчик в синей футболке? – Белый? – спросил парнишка. – Белый – что? – не поняла она. Белого на сыне были только носки. – Мальчик белый? – поточнее переспросил подросток с мячом. – Да, – радостно – от понимания вопроса – кивнула она. – Вон там, – кивнул паренек в дальний угол парка, где были качели. Так она узнала, что подростки в Верхнем Манхеттене различают друг друга по цвету. Васса прошла два десятка кварталов по Бродвею вверх и вниз, и не нашла ни одного двора, в котором могла бы оставить сына со спокойной душой. – А в какую школу твои дети ходят? – спросила она Саню, вер нувшись. – Почем я знаю? Наташка ее отдавала. Лизка, где твоя школа? Вихрастая Лизка выглянула из ванны, где вместе с Осиком кор мила белого кролика. – На двадцать первой, а что? – Осика надо в школу, – кивнула на сына Васса. – Ой, давайте к нам, – обрадовалась Лизка. – Прям завтра при езжайте! Сговорились, что на большой переменке Васса будет ждать Лиз ку на крылечке школы. Саня заказал пиццу, заварил черного, как деготь, чаю. Они пили и вспоминали Москву, а вперемешку с вос поминаниями Васса слушала жуткие рассказы про государственные школы – полные классы, марихуану, грабежи и волчьи законы для бедных, когда в школу ходят только там, где живут. – Богатые ходят, куда хотят. Их ещё и на автобусах собирают по всему городу. Утром увозят, а к вечеру – назад по домам, – с про летарской ненавистью от зависти цедил Саня, затягиваясь дешевым табаком. – Да-а, – протянула Васса. – А прочли бы мы в газете «Правда» об этом – решили бы, что пропаганда. Дети в ванной играли с кроликом, и Васса впервые за долгое время слышала, как счастливо смеялся сын. Засиделись допоздна, а когда спохватились – бросились бежать. От Сани до старухи было рукой подать. Добежали быстро, но свет в окне не горел, а ключей от квартиры не было. – Может, она легла и телевизор смотрит? – жалобно протянул Осик.
108 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Они поднялись на лифте, постучали. Осик приложил ухо к двери. За дверью была тишина. – И куда теперь? – растерянно заглянул он в лицо Вассы. – К Симе?.. – Тебе к ним хочется, как копать, – невесело пошутила Васса. Осик кивнул. Они спустились вниз, присели в подъезде у радиа тора. – А что случилось? Ты так любил Чарлика... – Я его и сейчас люблю, – живо откликнулся он и медленно по краснел. – Что? – вцепилась в него Васса. – Тебя обижали?.. – Нет-нет, – возразил Осик. – Но Тима заставлял чистить бо тинки... – А что плохого? – не поняла Васса. – Свои, мама! – Понятно, – сникла она. – Тогда пошли. – Куда? – испуганно спросил Осик. – Тут рядом, – решительно толкнула она дверь в ночь. Они вышли в темень, освещенную желтоватыми фонарями. Она укутала его нос шарфом. Через пару кварталов под мостом Джорджа Вашингтона светилась коробка здания автовокзала. Васса толкнула дверь, увидела подремывавших бездомных на скамейках и сонного кассира в билетной кассе. – К Симе в Бруклин пока приедем, уже вставать, а Лизка велела быть в школе утром... Осик испуганно озирался. – Пошли поищем туалет, – решительно сказала Васса. – Мне не надо, – быстро сказал он. – А когда будет надо – лучше знать, где это, – твердо сказала она. Повертела головой, нашла указатель, потом дверь, заглянула и реши тельно втащила сына в свой – женский. Там не было ни души. – Мой руки и вздремнем на лавочке. Сын молчал. – Послушай, – Васса взяла его за подбородок. – Если ты сейчас сделаешь из этого трагедию – это станет трагедией. На всю жизнь. Отнесись к этому, как к приключению. Ну? Мы же не будем всю жизнь бездомными. Если что-то нельзя изменить, то всегда можно изменить свое отношение к происходящему. Осик шмыгнул мокрым носом. – Та-ак, – протянула Васса. – На самом деле сидеть тут нам нет нужды. Мы можем прям сейчас на метро доехать в аэропорт. Хо чешь? И завтра ты будешь спать в своей кровати в Москве. Осик испуганно отшатнулся от нее, и пошел к умывальнику. По мыл руки, высушил, вышел следом за Вассой. Она оглядела простор
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 109
ный серый куб автовокзала, выбрала кресла в непродуваемом углу, села, расстегнула на сыне куртку, обняла его, прижав к плечу, и тихо скомандовала: – Спим. Сумрачным январским утром они топтались на крыльце школы в Нижнем Манхеттене. Осик кутался в заштопанный голубой пу ховик и дышал в шарф. Васса прятала лицо в поднятый воротник тощего пальтеца. Мимо пробегали румяные дети с пестрыми рюк заками. Наконец, Васса не выдержала – толкнула дверь и спросила черную за столом на входе, можно ли погреться внутри. – У нас назначена встреча... Та кивнула, оглядев незнакомцев. Васса поставила Осика подле радиатора, а сама принялась читать на стенах расписание занятий. Увидела уроки английского для эмигрантов. – Это бесплатно? – уточнила она у черной. – Йес, мэм, – ответила та, улыбнувшись. – Вася, – пискнула за спиной всклокоченная Лизка. – Пошли. Она прощебетала что-то по-английски толстухе, обняла Осика и они побежали вперед, а Васса следом медленно пошла по ступеням вверх. – А где у вас прогулочный двор? – спросила она Лизку. – Зачем вам? – удивилась та. – Чтоб на ваше зверье посмотреть на переменке, – мрачно сказа ла Васса. – Я вчера по Бродвею прошлась... – У нас спортплощадка на крыше, – протянула Лизка. – Туда не пустят... Лизка велела ей ждать в коридоре, а сама увлекла Осика за собой по коридору. Васса затравленно огляделась. Коридор был не боль шим и не маленьким, гул голосов доносился из приоткрытых две рей. Она принялась изучать детские рисунки на стенах, в которых, как в мультфильме, разрезанном на кадрики, рисовались каникулы – кто где был. На веревочке висела большая книга. Васса раскрыла ее. Внутри были чистые страницы, а рядом – указание, в каком кабинете получить такую, чтобы заполнить ее своими рисунками о каникулах. У другой стены поблескивал питьевой фонтанчик. Васса склонилась, жадно напилась. Заглянула в туалет, придирчиво оглядев стены и пол. Мата на стенах не было, равно как и луж на полу. Коснулась рукой радиатора и ее обдало жаром. Неприязненно изучила мелкое сито металической решетки на окне, но утешилась тем, что это для того, чтобы дети из окон не вывалились. Вернулась в коридор, подошла поближе к двери, за которой скрылись Лизка с Осиком. За мутным стеклом расплывались пятна фигур. Из соседней двери выглянула, а потом вышла маленькая женщина, похожая на подростка, смерила Вассу испытующим взглядом, ушла и через секунду вернулась.
110 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Вы ждете кого-то? – спросила она строго. – Йес, – кивнула Васса. – Мой сын там, – кивнула она на дверь. -А-а! – протянула женщина понимающе и вернулась в свой ка бинет. Вскоре появились Лиза с Осиком. – Все нормально, – сказала Лиза. – Директор с ним поговорила, послушала его английский и согласна. Нужно принести документы, и его возьмут, но в пятый потому что он не знает языка... Зазвенел звонок. Васса поблагодарила Лизку, и та побежала в класс. – Никакого пятого, – сквозь зубы сказала Осику Васса. Сын промолчал. Они вышли на лестницу. Горохом вниз по сту пеням катились мимо них озябшие на крыше румяные школьники. Белые, слегка разбавленные латиноамериканцами. В кафушке рядом со школой они сели, и Васса выслушала, какие нужны документы. Осик подглядывал в листок, где Лизкиной рукой было записано, что следует принести: любой конверт делового пись ма, на котором есть ее имя и адрес, по которому они живут. Любой счет, выписанный на ее имя на этот адрес. Васса напряженно слушала. – Со всеми бумагами нужно идти уже не к этой тетке, которая «принципал», а к ее заму. Мисс Джулия, – заглянул в шпаргалку Осик. – Давай тогда сразу вернемся, пока мы рядом, – сказала Васса. – Я хочу посмотреть на эту замшу и уточнить кое-что. Осик кивнул, они вернулись, черная на входе узнала их, впустила, и они снова пошли вверх по лестнице. Тихо было в коридоре, только шипел паром один из радиаторов. Осик искал дверь. Наконец оста новился. Васса заглянула. В глубине светлой комнаты за столом сиде ла та самая строгая женщина-подросток. – Что? – вскинула она глаза. – Заходите. Васса вошла, сделала глубокий вдох ныряльщика, прыгающего со скалы, и проговорила: – Я никто. У меня нет никаких докумен тов и никакого адреса. Есть просроченный паспорт страны, откуда я приехала, но даже этой страны уже нет. У женщины взлетели брови. – СССР, – по буквам произнесла Васса. – Она исчезла. Но мне нужно, чтобы он пошел в школу, – кивнула она в сторону коридора. Маленькая женщина вкрадчиво, как кошка, выскользнула из-за стола, заглянула ей в лицо, вышла в коридор, шагнула к Осику и об няла его за плечи. – Скажи маме, что она не может говорить о себе, что она – никто. Потому что она – мама. Глаза маленькой строгой женщины наполнились слезами. Она
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 111
испытующе смотрела на Вассу, ожидая, когда та услышит перевод. Дождалась, когда у Вассы увлажнились глаза, и подтолкнула Осика: – Заходи. В кабинете она предложила им сесть, спросила, когда приехали. – Скажи ей, что все, кто приехал в эту страну, были такие же, как вы: у них все осталось там. Нужно немного потерпеть – и все будет, – уверенно сказала она. – Какие у вас есть бумаги? Васса подала просроченный паспорт, показала просроченную визу. – И приглашение из Университета... – Это приглашение – главное сейчас, – сказала мисс Джулия. – Вы пойдете... И она принялась рисовать на листке, где находится нужный офис. – Там покажете приглашение в Университет. Он неподалеку от нашей школы. Скажете, что нужна именно эта школа, так как утром ты будешь приводить сына сюда, а сама идти на работу в здание на следующем квартале. Понятно? – Но я не пойду в этот Университет, – призналась Васса. – ОК, – кивнула Джулия. – Но говорить этого не надо, – и она вы разительно посмотрела ей в глаза. – Невероятно, – сказала Васса, когда они вышли. – У нее такие глаза, которых в Америке не бывает. – Какие? – не понял сын. – Там, – Васса кивнула в снег, но он понял, что речь шла о Москве. – Ни у кого нет жизни, но у каждого есть судьба. А тут есть жизнь, – протянула она так, словно безнадежнее жизни ничего не было. – И ни у кого нет судьбы, а потому – глаз. Они пришли к старухе, разделись в прихожей и выставили мо крые башмаки за дверь на затертый коврик. Старуха даже не спроси ла, где они провели ночь. – Он приляжет, а потом мы уйдем, – сказала она старухе так, что та не рискнула спорить. А Осику строго скомандовала: – Быстро под душ, и спать. Он помылся, забрался под одеяло, спросил: «Я поиграю?» – и протянул руку к игрушке «гейм-бой». Васса кивнула, думая о своем. Потом подняла глаза и спросила: – Помнишь, я показывала тебе Ти циана у Фрика? – Да, – кивнул он. – ...как там прописан мех? Слой за слоем. Я не знаю, как он писал эти слои – ждал, когда высохнет один, и потом накладывал второй или как-то иначе, – важно, что этот мех на воротнике дышит, пони маешь?
112 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Сын снова кивнул, кося глазом на экран игрушки, где рисован ные футболисты гоняли мяч. – Так – слоями – накладывает отпечаток на радужку судьба. И первый слой – на дне – иногда принадлежит не тебе, а достается по наследству. Помнишь, баба всегда говорила, что у меня в глазах вся скорбь еврейского народа? Он кивнул и нажал кнопочку, отбивая на экране мяч. – Скорбь – это что? – Печаль такая вековая, видовая, родовая – не твоя личная. Тут у всех глаза однослойные, а у этой твоей... – Мисс Джулии, – подсказал сын. – ...настоящие, тициановские. На другой день они стояли в другом офисе перед другой строгой женщиной, которая изучила бумаги и подписала разрешение посту пить в маленькую школу с прогулочным двориком на крыше. От туда помчались к Джулии, и та снова обняла его за плечи, защищая, словно курица крылом от ветра. Втроем они отправились в кабинет к «принципал», где Васса повторяла, что он не может идти в пятый класс, так как уже окончил пять классов в Москве. Что он должен быть с ровесниками, погодками. – Но он не знает языка, – возражала «принципал». – Язык – пустяки, выучит, – говорила Васса. – А если пойдет в пя тый, то это травма на всю жизнь: над ним будут смеяться – взрослый среди малышни. – А без языка – смеяться не будут, вы думаете? – щурилась прин ципал. – Язык – это поправимо, а рост – нет. Будет торчать в строю... Джулия не вмешивалась, только стреляла взглядом в ее упорную спину. Сошлись на том, что «Джозеф», как именовали они Осика, пойдет в шестой, но если через две-три недели не сдаст контроль ную, его переведут в пятый. Они вышли, и Джулия сказала ему, что после уроков он может оставаться в школе – есть группа продленного дня. Там еще раз по кормят, помогут сделать домашнее задание, и отпустят на урок языка. – Вы тоже можете приходить, – предложила она Вассе. – Спасибо, если успею, – уклонилась от прямого ответа Васса. – Он может быть в школе до шести. – Это прекрасно, – откликнулась Васса и посмотрела в глаза Джу лии. Джулия взгляда не отвела. Рыжие, словно спелый крыжовник глаза прятали на дне карий слой, словно сквозь зелень куста прогля дывала земля, на которой тот рос. Васса спохватилась, что неприлич но долго смотрела но Джулия терпеливо снесла ее взгляд.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 113
– А если я не успею к шести? – спросила Васса. – Охранник дождется вас, – уверенно ответила Джулия. – Спасибо, – голос у Вассы дрогнул. – Не выпускайте его одного, он ничего не знает в этой стране, в этом городе. Осик покраснел – стыдно было видеть, как мать жалобно про сила. – Я так боюсь за него! – выпалила она. – Я понимаю, – кивнула Джулия коротко и глубоко. – Я обе щаю. Васса впилась в ее глаза, высматривая, можно ли довериться обе щанию, и отступила. – Как я выучу английский за две недели? – испуганно спросил Осик, когда они вышли. – Дельфины выучивают, а ты человек. Смотри телевизор, – кате горично заключила она. Первые дни Васса отвозила его утром в школу и слонялась по городу, пока шли занятия. Встречала после звонка, и они забегали в дешевый китайский ресторан, где добрый китаец на три доллара клал им в одну тарелку двойную порцию риса, заметив, как они де лили еду. При выходе стояла вазочка с конфетами. Осик взял одну, Васса – другую. На улице она отдала ему свою. – И ни одной больше, – погрозила Васса. – Это неприлично. Потом он стал ездить вместе с Лизкой. Через три недели Иосиф сдал контрольную, а там, где язык был не главным, вырвался в отличники. – Представляешь, у них в шестом проходят те дроби, которые мы еще в пятом проходили! – радостно показал он тетрадку с красной буквой А, что по-американски означало «пять». – Очень хорошо представляю, – кивнула Васса. – Если ты бу дешь трудиться... Просто: каждое утро встанешь-умоешьсяоденешься-выйдешь и сделаешь что-то полезное, – через десять лет ты будешь... Он даже остановился, так напряженно звучал ее голос. – ...on the top, – неожиданно закончила она на английском. Летом был выпускной бал: шестой класс прощался с началь ной школой. Переходили в другую, которая – слава небесам! – была в том же здании этажом выше. Васса снимала сына ста реньким фотоаппаратом. Нарядный он шел во главе колонны с красивой девочкой. Ему вручили диплом, и Джулия обняла его прямо на сцене. Васса улучила минуту и попросила их отойти в сторонку – обняться еще раз – на память. Они стояли плечом к
114 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
плечу и были одного роста – разрумяненный радостный мальчик и маленькая женщина с глубокими насыщенными глазами цвета крыжовника, которая обнимала его жестом защиты, но не по кровительства.
IV. Десять лет спустя Иосиф с отличием окончил городской универ ситет Нью-Йорка, подал заявление на стипендию для аспирантов, и получил ее – одну из самых престижных. Всего тридцать выпускни ков в стране удостаивались ее ежегодно. – В процентном отношении это один на десять миллионов, – оза даченно подсчитал он – молодой математик. Утром об этом говорило радио. В дом и университет звонили из главной газеты города и страны «Нью-Йорк Таймс» и уточняли дета ли для публикации. Журналисты отказывались верить, что этот рус ский стипендиат десять лет назад жил в Москве и не знал ни одного английского слова. Иосиф был простужен. Лежал на диване в большой светлой ком нате, стены которой были увешаны картинами мамы и ее друзейхудожников. Обнимал собаку, кутался в клетчатый плед и пил горя чий чай с лимоном. Васса подала ему телефонную трубку – очередной журналист хотел задать несколько вопросов. Сама вышла в кухню, но и там слышала, что речь шла о том, как они начинали жить в Нью-Йорке. Сын басом принялся рассказы вать, как был принят в университет, проскочив фазу школы. – Извини, – выросла она в дверях с кухонным полотенцем в руке. – Скажи ему, что ты сейчас продолжишь... Сын сказал в трубку что-то вежливое и недоуменно обернулся к ней. – Ты роешь себе самую глубокую яму: ты стыдишься своего про шлого, – потрясенно сказала Васса. – Опускаешь подробности. – Какие? – раздраженно поморщился сын. – Что был нелегалом, бездомным, нищим... Если ты сейчас не расскажешь, как было, ты будешь потом всю жизнь вздрагивать, на тыкаясь на тех, кто был свидетелем твоего старта. Один раз скажи правду – и ты свободен. Стыдиться нечего – у тебя есть судьба, кото рой у них тут... Голос ее сорвался от гнева и стыда. Иосиф видел, какого труда ей стоило сдержаться, чтоб не разразиться бранью. – Сорри, – мрачно сказал он в трубку. – Это моя мать. Говорит, чтобы я сказал, что мы остались в Америке неожиданно. Без доку ментов – виза истекла... – голос его потух и он с трудом подбирал
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 115
слова. – Потом СССР исчез, паспорт был не действителен. Скитались по знакомым. Иногда вообще негде было ночевать. Где? Катались в автобусе всю ночь, в метро. Ночевали под мостом... Нет, не на земле. Мост Джорджа Вашингтона – там автовокзал... Ему хотелось положить трубку и никогда больше не отвечать ни на один звонок. – А потом Господь послал тебе армию Ангелов-спасителей. И у каждого из них было лицо и имя! – с укором выкрикнула она. – Йес, – сказал он в трубку. – Это она. Говорит, что потом Бог по слал мне Ангела-Спасителя. Ну? – мрачно обернулся он к ней. – Что ещё? – И первая была Джулия, не помню фамилию. – И первая была Джулия, – повторил он, и голос его потеплел. – Завуч школы, куда мы пришли. Да, документов не было, но мама решила, что я должен учиться, раз мы остались. Дочь друга училась там, она показала школу, маме понравилось. Маленькая такая, с про гулочным двором на крыше. Мама боялась меня отставлять, боялась отпускать одного... Джулия Патц, – сказал он и замолчал. Послушал собеседника. – Хорошо, конечно, – положил он трубку и недоуменно сказал Вассе: – Чего-то мужик аж заорал, когда я сказал про Джулию. Пошел ей звонить. Говорит, они соседи и он дружил с ее сыном... Телефон зазвонил снова. – Да, спасибо, – радостно откликнулся Иосиф. – Записываю, – и записал номер Джулии. – Сейчас приедет корреспондент снять нас на фоне моста, – обернулся он к Вассе. – А Джулия сказала, что пре красно помнит меня. Фотограф приехал, щелкнул их несколько раз на фоне того са мого моста, под которым они ночевали. Вечером она кружила подле газетного киоска, ожидая свежие издания. Газеты словно состяза лись – у кого фотография будет лучше. Сосед Джулии сделал самый крупный снимок. Иосиф был удручён: в заголовок вынесли, что он был бездомным. Он ушел в свою комнату, откуда открывался вид на мост, и закрыл дверь. Васса с негнущейся спиной сидела над той же газетой. «Уже тогда – в свои одиннадцать лет – он выглядел настоящим джентльменом», – сказала Джулия Патц», – прочла Васса. Перевер нула страницу газеты и с удивлением увидела большим шрифтом набранную ту же фамилию – «Патц». Под фотографией мужчины с короткой седой бородой было написано, что сегодня семья Патц одержала победу: 25 лет спустя после того, как их ребенок вышел из дома и бесследно исчез, суд по требованию родителей – Джулии и Стана Патц – признал ребенка погибшим, а не пропавшим. Репор тер из зала суда писал, что для полиции было очевидно, что ребенок
116 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
убит. И рассуждал, каково было отцу долгие годы прислушиваться в темноте к шорохам, и думать, что если шестилетний сын исчез тут – подле дома – может, он жив и кто-то держит его взаперти? И он смотрит откуда-то на окна своего дома и гадает, как ему вырваться и вернуться домой?! «Игрушки Итана десять лет лежали в том же по рядке, как он оставил их, когда ушел утром в школу», – писала газета. И что с того, что агенты ФБР были уверены, что выследил его и убил педофил Рамос – ухажер няни Итана? Что с того, что этот Рамос си дел в тюрьме? Тело ведь никогда не нашли. Может, Рамос специаль но дурачил всех, лишь бы изредка выходить из тюрьмы и кататься с агентами на реку то к одному мосту, то к другому, чтоб показать, где он бросил тело мальчика в воду? Водолазы все равно не выловили ни лоскута... Васса почувствовала, что ее бьёт озноб. – Что значит – «признали погибшим»? – гневно выкрикнула она, толкнув дверь сына. – А если его украли, и он где-то живет и даже не помнит своего имени? Иосиф в ужасе поднял на нее глаза. – Ты о чём? – Страницу переверни! – крикнула она, тыча пальцем в газету. ...Отец Итана Стан Патц вошел в подъезд своего дома в Сохо. – Видели, что о вас пишут вечерние газеты? – взмахнул газетой дормен. – Нет, – устало отозвался Стан. – Мне все равно. – А напрасно, – протянул он газету Стану. – Покажите Джулии. Мальчик – ее ученик – назвал ее Ангелом-спасителем... С газетой в руке Стан вошел в квартиру и окликнул Джулию: – Ты видела? – Ангел-спаситель! – фыркнула она. – Тоже мне, придумал. Я де лала то, что сделал бы любой на моем месте. – Ты его помнишь? – Ну конечно. Он первым бросился помогать, когда я начала со бирать книжки для школьной библиотеки. Говорил, что у него дома в Москве книги стояли от пола до потолка... Васса с той же газетой в руках стояла в задумчивости в своем доме. – Ужас, – сказала она. – Мы выдали ее! Она же явно нарушила за кон, когда взяла тебя в школу. Мы должны её предупредить. Утром с букетом цветов Иосиф взбежал по знакомой школьной лестнице.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 117
Васса медленно поднималась следом. Джулия сидела в своем ка бинете за столом, сбросив туфли и ковыряла в пластиковой тарелоч ке зеленый салат. Увидев их, отставила тарелку, вытерла салфеткой рот, и босиком вышла в коридор. Привстала на цыпочки, чтобы до стать до шеи Иосифа, и повисла, обнимая его. Васса смотрела на них и давилась слезами. – Привет, – подала ей руку Джулия. Васса склонилась к ней, маленькой, и обняла ее. – Прости, – сказала Васса. – Я не подумала сразу... У тебя не будет проблем? – Каких? – вскинула Джулия бездонные глаза. – Ну, там же написано, что ты нарушила... Джулия распрямила спину стойкого оловянного солдатика и с легким пафосом перебила: – Я готова все это повторить, окей? Они втроем рассмеялись. «Я рад, что наше имя отныне будет ассоциироваться не только со страшной трагедией, но еще и с большой радостью», – процитирова ла на другой день городская газета слова господина Патца.
V. Теплым майским утром 2012 года Иосиф защелкнул ошейник, взял пса на поводок, вышел из квартиры и пружинисто сбежал по ступненям. На улице они с псом побежали трусцой в сторону парка. Васса поставила чайник, достала курицу из холодильника и принялась крошить ее в собачью миску. Включила маленький теле визор, что стоял в кухне. На экране мелькнули улочки Сохо, старая листовка с портретом маленького мальчика и бодрый голос дикто ра произнес: «В 1979 году шестилетний Итан Патц пропал в НьюЙорке. Сегодня полиция начала поиск в подвале соседнего дома, где была мастерская плотника. Источник, пожелавший остаться не известным, сообщил, что обученная собака дала понять, что чует человеческий запах»... В кадре стучали отбойные молотки – рабочие взламывали пол подвала. – Представитель полицейского управления Нью-Йорка Пол Бра уни сообщил: «Мы ищем останки, одежду или другие следы присут ствия Итана». Васса замерла, зажав рот ладонью. – Полиция опросила соседей, и один из них вспомнил, что плот ник накануне дал Итану конфету...
118 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Васса зажмурилась, пол качнулся, как палуба корабля, и сильное течение властно снесло ее в Москву, в переулок за Лубянкой, к като лическому собору, в тот день памяти какого-то Иова, у которого Бог позволил сатане отобрать детей. Она ясно увидела сияющего сына с оберткой в руке... «Господи, какой ужас! – хотела крикнуть она. – Неужели тебе вправду все равно, какой сын у Иова – тот или другой?.. Лишь бы какой-нибудь мальчик ходил по земле?! А о матери Ты по думал?!» Крик застрял в горле. А на экране телевизора уже другой диктор бодро рассказывал о погоде на фоне сияющей всеми цветами Таймс Сквер. Май 2012
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 119
ДИЧЬ «Следует учиться спрашивать себя о себе самом». Сократ
С
тояло время штормов – «сезон дождей», – как называли это аборигены. Шторма зарождались далеко в океане, а упругие сочные дожди добегали до острова Манх эттен. Наспех забрызгивали стены домов, а случалось, надолго повисали плотной водяной шторой, за навешивая остров от океана. Седая рослая Васса тянула шею у открытого окна, подслепова то вглядывалась в заоконный мрак, трогала губами влажный соле ный ветер и пыталась угадать, когда распогодится на сей раз. Ей было слышно в ночи, как огромным зверем неподалеку, урча ворочался океан. Рваный штормовой ветер с хулиганским свистом несся с бе регов Гудзона к верхнему Манх эттену. Океан втискивался в каменное ущелье, в устье реки, напирал против течения, задирая подол пре сной волне. Та пенилась белыми гребешками и что есть силы вытал кивала назад солоноватую неродную волну. Тонкое деревце на углу 176-ой и Авеню Рай то покорно склоняло ветки под порывами ветра, то вскидывало в трагической позе ан тичного отчаяния. Небо обрушилось на остров сразу – без вводных предложений капель – стройным рядом дождевых струй. Старый пятиэтажный дом светлого кирпича скрылся под водой, словно Ат лантида. Без малого сотню лет он крепко стоял на вершине горы и служил маяком кораблям на реке, и вот – сгинул. Огромный мост имени Вашингтона, натянутый тетивой меж серо-зеленых заплесне велых скал, исчез, заштрихованный сеткой ливня, истаял в заокон ном пейзаже. Васса слушала барабанную дробь капель по подокон нику. Вскоре контур моста проявился, словно штриховки коснулся ластик. Сильный порыв ветра взошел на гору, подхватил мусор с асфальта и с размаху швырнул его в зажатое между домами небо. Захлопали, пролетая целлофановые пакеты, сырые простыни «НьюЙорк Таймс», покатились со звоном алюминиевые банки «колы».
120 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Белый пес с черными пятнами вокруг блестящих глаз, похожими на карнавальную маску, прижался к ногам Вассы и мелко задрожал. – Ничего страшного, это дождь, – наставительно сказала она ему и, словно в подтвержение своих слов, открыла окно пошире. Шум ливня ворвался в комнату, пес шарахнулся, забился под старинный письменный стол, заваленный бумагой. – Хорошо-хорошо, закрою, – усмехнулась Васса и опустила стекло. Пес с опаской выглянул из-под стола, а она потушила свет, раз двинула шторы, вставила дождь в раму окна и залюбовалась. Небольшая квартира была заставлена грунтованными холстами. Скелет этюдника в углу прикрывало льняное полотенце. Васса потя нулась к карандашу, неуверенно повертела его и отложила: величие потопа было не передать. Нашарила на столе спички, зажгла свечу, уткнулась в корешки книг плотно набитого книжного шкафа. Из влекла фолиант в потертом переплете. Открыла, коротко глянула, и поставила на место. – И назвал Бог свет днем, а тьму назвал ночью, – сказала она псу и задула свечу. Легла, и распухшее – «на погоду» – колено коротко хрустнуло в темноте. Пес приподнял черно-белое ухо, прислушался и запрыгнул на кровать. Васса обняла его, прижала колено к жаркой собачьей спине, прикрыла глаза и перебрала про себя слова: «Вначале сотворил Бог небо и землю. Земля была пуста и хаотична, и тьма над бездною... Надо посмотреть, на какой день Бог сотворил Собаку». Утром сияло солнце. Васса спросонок глянула в окно. Мост се ребряным шитьем по блес тящему шелку был натянут в оконной раме. «Завтра же купл ю фотоаппарат и начну снимать его, – пообеща ла себе Васса. – В дождь, в снег, днем, ночью»... Пес проворно спрыгнул с кровати, подобрал с полу мячик, зави лял хвостом, завертелся у нее под ногами, мешая пройти в ванную. Она отодвинула его, плеснула себе в лицо пригоршню воды, наспех утерлась, не открывая глаз. Натянула свитер поверх пижамы, щелк нула наощупь замком ошейника, беря пса на поводок. Звякнула клю чами, и пес нетерпеливо тявкнул, бросив мячик. – Ждать! – осадила пса Васса и прищурилась в поисках очков. – Идем уже, идем!.. Пригладила стриженые волосы, набросила вышедшую из моды куртку и вышла. Пол лифта дрогнул под ногой, и кабина, урча, по ползла вниз. Солнце отражалось в окнах домов, и Васса жмурилась от сол нечных зайчиков. Улица была выметена ветром так, словно при
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 121
лежная хозяйка щеткой прошлась по трот уару. Даже Гудзон после дождя казался чище. Пес растерянно принюхивался: ливень смыл все следы, и ему пришлось первым расписаться на чистом асфаль те. Он привычно потянул Васс у за угол, туда, где прятался за домом старый парк на вершине горы. За углом открылась ограда парка, за оградой – скала. Пес ощерился, встал на задние лапы, шерсть на хол ке поднялась дыбом: в небольшой пещере в скале прятался взъеро шенный черный бездомный. Он тявкнул, завидев пса, и пес ответил заливис тым лаем. Бездомный залаял громче, вскочил, и принялся приматом тряс ти ограду. Васса натянула поводок, оттаскивая пса. Так – на задних лапах – проволокла его мимо лающего бездомного. В пещере неожиданно зазвонил телефон. Васса не поверила, обер нулась. Бездомный подмигнул ей, прижимая телефонную трубку к уху. Пес задрал лапу и пометил ржавый велосипед, прикованный цепью к ограде парка. – Доброе утро, Бэсси, – приветствовала Вассу по-русски смуглая пожилая дама с огромным, похожим на мамонта рыжим псом. – Доброе, – мрачно откликнулась Васса. – Да что вы на него реагируете? – кивнула дама на пещеру с без домным. – «Ай вонт хим дэд», как говорит хозяйка Сафи, – сказала Васса по слогам. – Ну что вы, – укоризненно покачала головой дама. – Все должны жить... – Вовсе не все, – отрезала Васса. – А я думала, что это пес расист. – Он интернационалист, – с сарказмом ответила Васса. – Готов загрызть обкуренную тварь любого цвета! Да, мальчик? – она потре пала пса по холке. – Не знаете, что его так возбуждает в этом отребье? – Адреналин, – не задумываясь, ответила дама с мамонтом. – Мы же для них собаки, а адреналин – провокация на агрессию. Собака чует в нем вызов и принимает его. «Чтоб я уже все это видела по телевизору!» – брезгливо обер нулась на пещеру Васса и вспомнила, как страстно произносил эту фразу в середине семидесятых в Москве ее однокурсник Джелуль – худенький французско-алжирский мальчик. Он страдал от холода и отсутствия привычной еды. Однажды попросил папу прислать ба нанов в заснеженную Москву. Васса пошла с ним на почту и увидела, как на его глазах почтовые служащие в штатском вскрыли посылку и принялись медленно нарезать бананы тонкими кружочками. – Мы обязаны досмотреть, нет ли внутри секретных вложений, – пояснил один. – Теперь – берите.
122 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Теперь... Можете взять их себе, – на хорошем русском выпалил Джелуль, изведенный обидой и запахом бананов. Он вышел на улицу, поднял воротник тощего демисезонно го пальтеца, спустился по обледеневшим ступенькам и взмолился в мерзлое небо чуть повыше облупленной двери почтамта: – Чтоб я уже все это видел по телевизору!.. Вскоре уехал, получив диплом, а она повторяла его фразу лет два дцать – до своего отъезда. Желать видеть по телевизору Нью-Йорк было опасно: ненаро ком могло сбыться, а терять вместе с бездомным Америку, Манх эт тен, пеструю Таймс-Сквер, которые она по телевизору уже смотрела, не хотелось. «Кабы-сдох» – потверже пожелала бездомному Васса и с тоской спросила себя: «А где же милость к падшим?» Увы – только «Кабысдох» открывалось у нее на той глубине, где, согласно мифу о русской душе, должна была покоиться милость. Васса с отвращением оглядела склон горы, сбегавший к Гудзону, загаженный картонными коробками, обломками мебели, матрасами и шалашами проституток и наркоманов. «Кабы-сдохли», – проник новенно пожелала она им всем и едва успела собрать лицо в любез ную улыбку в ответ на «Хай, Бэсси!» встречного собачника. Собаки обнюхались, повиляли хвостами и разошлись, довольные встречей. Впереди Вассы вдоль по улице Рай двигалась полоумная старуха и расставляла на влажном газоне белые бумажные тарелки. Сыпала в каждую пригоршню сухой еды из мешка – для кошек – и не ви дела, как ветер переворачивал тарелки за ее спиной, оставляя цвет ной корм пестрой россыпью на влажной земле. Сытые крысы вы носились из нор, сноровисто подбирали кошачий корм и уносились обратно. Пес натягивал поводок, пытаясь ухватить корм ли, крысу ли, – неизвестно, и Васса коротко покрикивала «Ноу!», размеренным шагом двигаясь ко входу в парк. В утреннем парке было чисто и пусто. Влажная трава отливала всеми оттенками зеленого – от сине-изумрудного до желто-салатно го и, опоенная ливнем, торчала щеткой, как шерсть на спине у ее пса, чуявшего издали недруга-питбуля. Старые толстые платаны, тополя и клены хороводом обступали лужайку в центре парка, по которой ветер гонял непонятные большие шары зелени, похожие на степную колючку «перекати-поле». Васса поправила очки в тонкой оправе, присмотрелась, но не по няла происхождения шаров. Шар подкатился ближе, и пес, как безум ный, рванулся, натянув поводок до задыхания, с разбегу запрыгнул вовнутрь шара, как пассажир – в вагон отходящего поезда.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 123
– Что это такое? – спросила Васса сухого китайца, чей пес тоже бросился в зеленый шар. – Верхушки деревьев, – пояснил тот. – Ночью обломало ветром. Всем телом пес ввинчивался в сочную гущу шара, словно пытался протереть боками каждый листочек досуха. Отпрыгивал, задирал ла пу, метил шар изнутри и снаружи. Пружинистыми прыжками несся к следующему и там повторял ритуал: отирался о листву поверженной кроны, словно пытаясь окраситься в зеленый, отступал и снова зади рал лапу. Он переходил от одного шара к другому, а Васса терпеливо ждала, когда он закончит обход, с наслаждением подставляя заспан ную щеку мягкому касанию влажного ветра. Он казался знакомым, но кроме давних объятий на взморье, ничто не приходило на память. Сравнение выходило неточным: в объятьях присутствовало тело, а ветер обнимал бесплотно. Васса стерла в памяти тело... Свое, чужое... Ощущение стало ближе: дыхание, губы... Возник лошонок, на тонких подрагивающих ногах. Она кормила его с ладони в каком-то поле. Пес тявкнул, возвращая ее в реальность, и она потянула его прочь из парка. Васса разулась в прихожей, прошла в комнату, открыла окно, и свет нового дня ослепил зеркало на стене. Мост над Гудзоном бле стел, словно только что сделанный. «Надо немедленно купить камеру», – напомнила она себе. Она любила картинку моста, так как мост – это было первое, что они с сыном увидели, когда прилетели в Нью-Йорк десяток лет назад. Пря миком из аэропорта они поехали к ее старой любимой подруге Рив ке. Старой и потому, что ей стукнуло девяносто, и потому, что Васса знала ее четверть века. Ривка выкатала коляску с сыном в первую зи му его жизни, усадив Вассу в доме, чтобы не застудила грудь. «Ваш Йоселе очень необычный мальчик, – всякий раз говорила Ривка, возвращаясь с прогулки. – Он может подолгу смотреть на ка кую-то заснеженную веточку. И так внимательно, что я боюсь тро нуть коляску – жду, когда он досмотрит. Что он там видит – понятия не имею. Я пробовала смотреть вместе с ним. Ничего особенного: веточка как веточка, а он – смотрит. Очень необычный мальчик». Осику исполнился год, когда Ривка, сидевшая много лет в отказе, получила разрешение на выезд. Десять лет спустя они трогательно встретились – Ривка и Осик – и весь вечер сидели, взявшись за руки. А когда сумерки опустились на остров и мост вспыхнул сотней елоч ных лампочек, Васса вывела сына на улицу. – Смотри, – сказала она. – Я привезла тебя, чтобы ты эту красоту увидел своими глазами. Осик присмотрелся. К мосту, к веренице машин, и ответил: – Хо рошо, я тебе его куплю, если он тебе так нравится. – Я не для того показываю, – растерялась Васса.
124 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Но ты ж говоришь, что тебе нравится? – перебил сын. – Ты мне всегда покупала то, что нравится... – Не всегда, – обняла его Васса. – Ты канючил «Купи троллейбус!» года в три... – И как ты выкрутилась? – Спросила, куда мы его поставим, если у нас маленькая квартира. – А я? – Сказал: «Он будет стоять во дворе, возле нашего подъезда». – Правильно, – одобрил самого себя десятилетний Иосиф. – А я сказала: «Считай, что он твой и уже стоит во дворе.» И по казала тебе троллейбусы подле депо. – И я согласился? – не поверил Иосиф. – Ты вышел из троллейбуса и печально сказал: «Во дворе-то во дворе, но далековато от подъезда»... – А мост этот быстро окупится: посчитай, сколько проходит ма шин в минуту. – Математик, – горестно покачала головой Васса. – Я хотела, чтоб ты красотой любовался. Васса покрошила кусок курицы псу в тарелку и занялась приго товлением кофе. В дверь позвонили. Пес залился лаем, она втолкнула его в комнату и после этого выглянула в коридор. Огромный черный детина с металической решеткой в руках стоял перед ней. – Хеллоу! Вы заказывали гардз-решетки. – Эти тюремные? Ноу. – У вас ребенок, мэ-эм! Чтоб не выпал... – Ребенок вырос, сэр, спасибо, – она попыталась закрыть дверь. – Распишитесь, что вы отказались, – подал он ей бумагу. – Имя – печатными буквами. Как могут женщину звать Бэзил? Васса молча расписалась, закрыла дверь, глянула на часы и, то ропливо сбросив одежд у, забралась под душ. Подставила лицо под струю воды. ...Мерзкий голос напористой воспитательницы детского сада пробился сквозь звон струй. – Не могут девочку звать Вася! Ты же девочка, да? – выпытывала она. – Девочка... – Ну, так как же тебя зовут, девочка?.. Родители втолковывали воспитателям, учителям, что есть такое женское имя – Васса. Ничто не помогало: ни Василиса Прекрасная, ни авторитет Максима Горького – имя вызывало недоумение. – Васька! – окликали мальчишки, высовывая языки, как делали всегда, когда дразнили, а она недоумевала. Когда уж она спросила
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 125
«Почему я Вася?» – она не помнила. Бабушка принялась объяснять, что живут они в Таврии, на Украине, где нынче кругом украинцы, а до войны жили еще евреи. У евреев были большие дружные семьи, а у украинцев – поменьше, и у евреев – все было, а у украинцев тоже было, но им казалось, что у евреев – больше. И когда немцы пришли, украинцы побежали и убили и самого еврея, и детей его, а скотину себе забрали... Вася ждала, когда будет про нее, а бабушка уходила все дальше – за убитыми и убийцами. Но вернулась. Погладила Васю по золотым волосам и сказала, что украинцы те живы, а потому... Лучше, чтоб была она Вася. Они же могут и помнить, что была в их семье Бася – бабушка, которую они расстреляли и собственноручно спихнули в яму за городом. – А почему нельзя Бася? – жалобно попросила Вася. – Войны уже нет... – Война прошла, а соседи остались. Убьют, – ласково, сказала ба бушка. С этого «Вася-девочка» и «убьют» началась жизнь. И сколько она ни пыталась выбрать, какое имя себе оставить, столько застывала у развилки двух дорог: по одной можно было бежать русской Вассой хоть за горизонт, а по другой – бочком, крадучись и озираясь, пройти по колдобинам Басей. Недобитой хохлами и фрицами, выбравшейся со дна вонючей балки за городом... И если Васей можно было бежать на все четыре стороны, то Басей, потыкавшись, можно было только вернуться к Яме, когда закончился расс трел, хохлы перепились, утоптав трупы ногами, а фрицы – уехали, присыпав тела белой в ночи хлорной изв ес тью. И ходить там вдоль балочки, искать свое платье, пок уда хлорка глаз а не вые ст, и плакать не от страха и жалос ти к себ е, а только от хлорки... К первому классу добавился вопрос о фамилии. Мама объяснила, что, если спросят в школе, – всегда надо отве чать то, что в «метрике». Дурацкое слово, которое к метру не имело отношения. Коричневая бумажка с надписью «Свидетельство о рож дении», которую мама и бабушка всегда называли «метрика», когда обвиняли друг друга, что это ты ее куда-то сунула, нет, – ты!.. В метрике стояло папино «Сизова». Но Вася понимала, что ес ли б не война, не хохлы и не балка с хлоркой, была бы она Штейн. И жила бы в красивом каменном доме, где теперь Дворец культуры профсоюзов, а не в коммуналке. В графе «национальность» стояло «русская», а если бы фрицы не пришли и хохлы не выгнали бы Басю из Дворца культуры, то было бы «еврейка»...
126 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– И за одно это – лагерь и смерть? – недоверчиво переспрашивала повзрослевшая Вася. – Лагерь и смерть не синонимы, – назидательно поднимала вверх палец бабушка. – Например, всех евреев Транснистрии убили без ла геря: немцы дали команду согнать, румыны согнали... В амбар... Всех, или не всех... От румынов можно было откупиться... За кило сахара могли отпустить. А когда румыны уснули, хохлы амбар и сожгли. А мы с твоей мамой – выжили. В лагере, в немецком... Но не повторяй это при маме... – Почему? – Она меня убьет... – За что?! – у Васи глаза вылезали на лоб. – За то, что я тебе сказала. Витязем на распутье – без коня и камня – застывала Вася. В ка кую сторону ни пойди – всюду было «убьют». Фрицы, мама, соседи – не важно. Важно, что жизни не было. В Америке «Вассу» перевели, как «Бэзил». Она удивилась, но воз ражать не стала: страшное имя «Бася» догнало ее, но здесь за это не убивали. Васса приняла душ, подсушила волосы. Стоя перед зеркалом, не брежно вбила крем в морщины под глазами и старательно умастила снадобьем больное колено. Запеленала его и застыла в задумчивости перед шкафом: прикладывала к колену штанины джинсов и видела, что нога не пролезет. Нашла, наконец, широкие брюки и втиснула больную ногу. В черных брюках и сером длинном свитере Васса вы глядела стройной и подтянутой. Пес обходил ее со всех сторон, кам нем ложился под ноги. – Ждать, – сказала она псу, перебрала побрякушки в вазочке на подзеркальнике, выбрала широкое кольцо с крупными иероглифа ми, прочла нараспев: – Ом-мани-пэмэ-хум, – и поправила кольцо на пальце. Фраза откликнулась в памяти долгим пением. Между нею и зеркалом возник призрачный ряд бритоголовых тибетских монахов, одинаково запеленатых в свекольные тряпочки. – Ом-мани-пэмэ-хум, – тянули они. – Ом-мани... Они стояли в маленьком Бэтери-Парке на самом краешке остро ва Манх эттен – там, где Гудзон впадает в океан, откуда открывается вид на Эллис Айленд с величественной «Леди Либерти», и вдохно венно выводили свою молитву. Парк был заставлен лотками с пест рыми тряпочками и украшениями из Тибета. «День Тибета» – пару сил на ветру транспарант. Праздношатающиеся ньюйоркцы ходили
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 127
по кругу, недоуменно перебирая незнакомые вещи, а тибетцы через переводчиков терпеливо отвечали на вопросы – что это да для чего... Васса шла с сыном-подростком и не очень уверенно поясняла ему, что есть что. И вот уже сын вертел в руках медный узорчатый коло кольчик. Васса взяла круглую палочку с прилавка и неуверенно пока зала, как надо палочкой вести по краю юбочки колокола. Сын обра дованно повторил ее жест, извлекая негромкий, но интенсивный звук нарастающего гула. Народ оборачивался. Нью-йоркцы с недоумени ем, тибетцы – с почтением. Звук нарастал, кто-то зажимал уши... Иосиф остановился, звук оборвался, и переводчик тибетцев за хлопал в ладоши. Смущенно потупившись, Иосиф поставил коло кольчик на место. Тибетец написал на бумажке другую цену – вдвое меньше, – протянул ему, быстро сказал что-то переводчику. – Он ваш, – перевел тот. И достал коробочку, куда бережно уложил колокольчик. Иосиф растерянно поглядывал то на тибетца, то на Вассу – готова ли она платить? Васса кивнула. Тибетец достал колокольчик, опустил юбочкой вниз, ухватил за самый хвостик ручки, выполненной в форме луковки и, стукнув ле гонько палочкой по нижнему краю, извлек совершенно другой звук – резкий, отрывистый, словно вскрик. Быстро проговорил что-то и переводчик обратился к Иосифу. – Лама просил передать вам, что этот звук не менее важен, чем Звук Жизни, который вы извлекли. Вы могли забыть... этот Звук – Прерывания Нити, – и он склонил голову в полупоклоне. – Какой? – не понял Иосиф. – Когда душа, покинув тело, не может оторваться от него по при чине привязанности... Следует помочь ей... Переводчик обернулся к тибетцу, тот кивнул и снова легонько стукнув палочкой по колокольчику, извлек короткий звук лезвия: – Дзинь... – Так мы отсекаем нить, отпуская душу, – пояснил переводчик. Тибетец согласно кивнул, бережно завернул колокол в тряпочку, закрыл коробочку и с полупоклоном подал Иосифу. Васса заплатила, а сын недоуменно разглядывал коробочку. – А откуда ты знаешь?.. – начал сын. – Была однажды в дацане... – уклончиво ответила Васса. – Что это? – Храм такой буддистский на Байкале... – А что ты там делала? – Рисовала, как всегда... – А я где был? – попытался припомнить Иосиф. – На облаке плавал, – усмехнулась Васса и ткнула пальцем в небо. – Свесив ножки. Смотрел, как я тебя у Будды выпрашивала...
128 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Да ну тебя, – смущенно отмахнулся сын и пошел к другому тен ту. Там за небольшим столом группа монахов выкладывала мандалу. – Стой и смотри, – быстро сказала Васса сыну, подтолкнув его вплотную к столу. – Ты такое не видел и неизвестно, когда увидишь... На большом листе ватмана был вычерчен круг, разделенный на четыре части. Монахи, бормоча молитву, сыпали и выдували из бу мажных кульков тонкие струйки цветного песка, повторяя контур рисунка и наращивая слой за слоем, цвет за цветом. – Что это? – шепотом спросил сын. – Называется мандала, но на самом деле – молитва. Из слов и песка. – А ты куда? – насупился сын, видя, что она не собиралась оста ваться у стола с мандалой. – Я пробегусь, – неопределенно повела она рукой. – И приду. Монахи в центре парка запели чуть громче, повторяя «Ом ма ни». Она задержалась у столика, где в плетеной корзине горкой ле жали тусклые металлические украшения. Васса склонилась и приня лась перебирать серьги и кольца без особого интереса к их внешнему виду: она подбрасывала вещицу на ладони, словно на вес. Но явно не вес интересовал ее. Монах у стола посмотрел на ее жест, подошел к ней с переводчиком, что-то тихо сказал ему, и тот перевел: – Это очень старые вещи... – Спасибо, я вижу, – чуть поклонилась она монаху. – А откуда они? – Тех мест уже нет, – монах помедлил. – Из монастырей, разру шенных китайскими военными. Она подбросила на ладони разомкнутое кольцо с иероглифами. – Тут есть различия между мужским и женским? – Небольшое: женские – чуть поу же, но текст один и тот же... – А что здесь написано? – Ом-мани-пэмэ-хум... – протяжно пропел монашек. – Как это переводится? Монашек не сразу поверил, что она не знает такой простой вещи. – Красота – в цветке, – ответил он, а брови все еще поднимались в вопросе. – И все? – настал ее черед удивляться. – Уже – в цветке! – восторженнее сказал он, приглашая ее про никнуться пониманием величия текста. – Вот цветок, – сжал он ку лак. – Еще только бутон... – он немного развернулся к переводчику, чтобы тому было удобнее поспевать за ним. – Он еще не раскрылся, но красота – вся! – уже заключена внутри цветка! Все дерево, все рас тение – все целиком и сразу – заточено внутри этого бутона... – он стиснул кулак. – А цветку только предстоит раскрыться, – он медлен
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 129
но разжал кулак, развел лепестками пальцы, – ...распуститься, – он разгладил пальцы-лепестки пальцами другой руки, – ...напоить мир своим ароматом, облететь по осени, – и он выразительным жестом «оборвал» пальцы-лепестки, – ...и семенем, оставшимся на месте цветка, упасть в землю, чтобы дать взойти по весне новому ростку, из которого поднимется дерево, на котором будут эти же цветы... Монашек закончил и закрылся, как цветок. Васса ошеломленно смотрела на него. – Дай мне пошире кольцо, чтоб на этот палец, – Васа протяну ла ему свою большую руку художника. Монах охотно бросился по могать ей, подавая широкие кольца. Она примеряла одно за другим, прислушиваясь к своим ощущениям. Монах терпеливо ждал. Нако нец, у нее все сошлось. – Какой стороной следует носить текст? – поинтересовалась она, и он с радостью показал, где верх, где низ букв. – Спасибо, – она повертела перед собой растопыренную ладонь, изучая, как смотрится кольцо. – Но оно мужское? – Да, – кивнул монах. – Но у нас в Тибете это мужское-женское не так важно, как у вас тут... – Почему? – склонила голову набок Васса. – Душа в своем странствии в полях материи должна и может во плотиться и в одном теле, и в другом, – развел он руки. – Тебе оно нравится? Значит, – твое, – он сложил ладони ракушкой и улыбнулся, кланяясь ей. – А что-нибудь женское есть на мою руку? – упорствовала Васса. – Да пожалуйста! Сколько угодно, – нырнул он на дно плетеной корзины. – Смотри – похоже, из того же монастыря... На ладони у монаха лежало второе кольцо, увеличенное ровно настолько, чтобы служить браслетом. Он помог ей надеть браслет, развернув текст на запястье букв ами в нужную сторону, и снова на распев прочитал: – Ом-мани-пэмэ-хум... – Ом-мани... – неуверенно повторила Васса. Он кивнул. Они улыбнулись друг другу, как заговорщики, и пе реводчик промолчал. Васса заплатила и зеркально повторила жест монаха: прижала ладони рыбкой к груди, прощаясь. Сын у стола с мандалой увлеченно следил за тем, как разраста лась песочная картинка. Мандала переливалась всеми цветами раду ги и завораживала красотой. – Смотри! – шепотом сказал он, подзывая ее поближе. – А как вы все это будете закреплять?! – выкрикнул американец из толпы соглядатаев. – Никак, – откликнулся переводчик. – А как же оно держаться будет?
130 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Никак, – повторил переводчик. – Так оно ж рассыплется! – недоуменно сказал американец. – Конечно, – радостно кивнул переводчик, полагая, что прозор ливец проник в таинство происходящего. – А зачем же тогда они это делают? – растерялся вопрошающий. – Чтобы рассыпать, – пояснил переводчик. Наступила гнетущая тишина. Человек двадцать праздных аме риканцев стояли плотным кругом вокруг небольшого стола с ман далой. – Дурь какая-то, – растерянно сказал один. – Если б у меня были такие руки!.. Ты им скажи, что пусть идут узоры на тортах делать – миллионерами станут! – Да они не для денег это делают, – не выдержала и рассмеялась Васса. – Я тоже не понимаю! – дернул ее сын за рукав. Она кивком пригласила его отойти от стола. Отвела к кустам, где никого не было, и тихо сказала: – Это молитва... Такой опыт сотворения мира. Никто не знает, как Бог сотворил мир, но это вполне могло быть так. Мы что знаем наверняка? Что есть круглые орбиты планет и четыре стороны света. Потому вполне можно нарисовать кружок и вписать в него крест... И сотворить такой понарошковый мир из песка... – А если подует ветер? – с напряжением в голосе спросил сын. – Именно так и будет, – кивнула Васса. – Подует ветер и... нас не станет... – Да ну тебя! – махнул он на нее рукой и вернулся к столу. Васса положила руки ему на плечи, словно он собирался бежать, а она – удерживать, и встретилась взглядом с одним из творцов ман далы. Невысокого роста, обугленный под нездешним солнцем кре пыш без возраста, он явно был лидером. Бритый, как все монахи, в бордовом одеянии. Несуетный, он перебирал песчинки и выписы вал самые тонкие штрихи, просыпая песок из конуса своего кулечка. Виртуозно ставил последние точки: на крыше домиков по четырем сторонам света, по центру мандалы, и от каждого его цветового пят на весь пестрый круг сотворенного на столе мира начинал играть и переливаться свежим бликом. Васса обошла стол по кругу, зашла с тыла и поманила перево дчика. – Эти художники – монахи? – Ламы, – кивнул переводчик. – Скажи во-он тому, что я прошу его благословить меня... – На что? – строго уточнил переводчик. – Должно быть какое-то благое дело. – На жизнь, – беспечно пожала она плечом. – Чем не дело?
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 131
– В Тибете благословляют не так, как у вас: если ты выше по рож дению, то он не может тебя благословить... – Ты ему покажи меня, а уж он сам определит, кто там выше, лад но? – улыбнулась Васса, подбадривая переводчика. – Я тоже худож ник, – добавила она. Тот оглядел ее – рослую, немолодую, уверенную в себе женщину, прошел к столу с мандалой, пошептал на ухо ламе, и тот покосился, куда указал переводчик. Васса встретилась с ламой взглядом. Маслины его глаз блеснули. Лама кивнул. Она улыбнулась. Переводчик вернулся. – Придется подожд ать здесь, – указал он на перевернутый пласт массовый ящик. – Я должен все приготовить... Он оглядел пятачок под тентом. Прибрал небрежно сваленную одежду, бутылки с водой, остатки еды. Придал пятачку опрятный вид и подал знак ламе. Тот закончил укладывать уголок мандалы, вы сыпал песок, отер руки и отошел от стола. Склонился к горке одеж ды, порылся в кармане цветастой куртки, извлек маленькую книжи цу, полистал махрившиеся по краям странички... Глянул в текст, на Вассу, снова в текст. Окинул ее вглядом портняжки, словно примерял текст к ней. Размер не совпадал. Он закрыл книжку, сел на пластмас совый стульчик, склонил лицо в ладони и ушел. Васса видела перед собой крепкую склоненную фигуру, но ясно ощущала, что внутри этого клубочка никого нет. Стало тихо, долетали только крики чаек от пирса. Голоса людей отошли, растворились, и стал различим даже плеск волны. Переводчик постелил на пыльную траву пеструю тря почку. – Вам придется стать тут на колени, – напряженно сказал он. Васса кивнула и опустилась на колени. – Ты что делаешь?! – испуганно бросился к ней сын. – Попросила монаха благословить меня. – На тебя люди смотрят! – Что мне за дело до них? Я их никогда не увижу, – отмахнулась Васса. Сын потупился и стыдливо отошел от нее. Лама тем временем вернулся в тело. Открыл глаза, и Васса уви дела, что на нее смотрит большой человек. Крепкий, как скала. Он медленно поднялся с маленького складного стула, встал над ней, и она почувствовала себя мышью под горой. Забытое чувство защи щенности медленно заполнило ее благостью. – Ближе, – скомандовал переводчик. Она чуть подвинулась к ламе, который каменно стоял, расставив ноги. Боковым зрением успела увидеть, как подле них останавлива лись люди, но в следующий момент закрыла глаза, не очень понимая, по чьей воле – его или своей. Возникло тихое гортанное пение на не
132 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
известном ей языке. Звуки падали крупными каплями теплого дождя на ее пересохшую макушку, пропитывая ее, как дождь – землю. Ме лодия нарастала, словно гуд тибетского колокольчика, поднималась над макушкой и таяла где-то в небе. Макушку пригревало светлое тепло. Пение стихло так же неожиданно, как началось. Вернулись крики чаек, а следом – человеческие голоса. Коснулся ли лама ее макушки рукой или ей показалось, было не узнать. – Можно вставать, – сказал переводчик. Васса медленно поднялась и посмотрела на ламу. Он испытующе смотрел ей в глаза. Васса видела ламу так ясно, словно кто-то навел резкость. Словно глаза оттаяли от мороза, которым были схвачены изнутри. Лама ждал. Васса окинула взглядом зеленый Бэтери-Парк, пест рый тент, траву, снова вернулась к ламе. Не сговариваясь, они одина ково сложили ладони ракушкой и поклонились друг другу. Васса бла годарно улыбнулась: у нее возникло ощущение, что ничто не поздно, что она – прощена неизвестно за что. – Я могу заплатить? – спросила она, и лама терпеливо дождался перевода. – Мы за это денег не берем, – улыбнулся лама. – Но и делаем это не всем... Размеренным шагом он вернулся к столу, мандале, песку, снова взял в руки кулечек и принялся достраивать и без того прекрасный мир. – Лама просил вам сказать, что он прочитал над вами самую древнюю молитву, – добавил переводчик. – Ее читают очень редко, потому что ее сила не имеет обратного хода. Он убрал большую чер ную тучу, которая висела над вами очень низко... Живите спокойно. Теперь с вами ничего не случится. Васса кивнула и посмотрела на ламу, на сына. Они одинаково склонялись к столу с мандалой, едва не касаясь друг друга. – Ну как? – напряженно спросил сын, когда она подошла. – Здорово! – блаженно потянула спину Васса. – Но странно: он сказал, что какая-то черная туча стояла у меня над головой, а я ее со всем не чувствовала... – И где она теперь? – еще более напрягся сын. – Он отвел ее... куда-то, – неопределенно повела рукой в воздухе Васса и покосилась на черный квадрат тени, который медленно под ползал к ней по земле. – Что это? – брезгливо, словно из лужи, вышла она из квадрата. – Тень от Близнецов, – кивнул сын на Волд-Трейд-Центр. – Аж сюда достает? – не поверила Васса.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 133
– Ну конечно, мама, – они же огромные, – снисходительно улыб нулся сын. Лама, не отрываясь от мандалы, поднял глаза на ее голос. «Это – мой», – указала она глазами на сына. «Вижу», – кивнул тот. Тени вытягивались все длинней. Солнце опускалось в Гудзон, лотошники неспешно собирали товар. К столу с мандалой подошел старший, что-то сказал, и монахи дружно добавили звук в бормо тание. Взлетело проникновенное: «Ом-мани-пэмэ-хум», и на глазах немногих оставшихся четыре монаха встали по четырем углам ват мана, на котором была мандала, и на известном им слове дружно оторвали углы бумаги от поверхности стола. – О-а-х! – вырвался общий вскрик сожаления и ужаса у зрителей. Цветной песок сбежал от краев ватмана к середине и уничтожил искусно выложенный тончайший узор. – О-у-м! – откликнулись эхом монахи. Медленно, торжественно, держа ватман с бесформенной горст кой разноцветного песка, пошли к воде. Народ расступался перед ними. Монахи дошли до воды. Продолжая петь, неторопливо высы пали горку цветного песка в воду. Ветер сносил песок, и тот ложился длинной струйкой поверх волны, окрашивая ее во все цвета радуги. Лицо Иосифа исказила гримаса боли. – Зачем они?.. – воскликнул он и Васса увидела, что он готов сига нуть в воду – спасать тонущий цветной песок. – Они намолили песок, пока трогали его... Как намагнитили. А теперь благословили этим песком воду – и реку, и океан. Каждая пес чинка – кусочек молитвы. Так что не горюй – ничто не пропало. Ну и еще, конечно, они показали американцам, как разрушается мир: р-раз – и все... – Ом-мани-пэмэ-хум... Васса повернула барабанчик кольца на пальце и оперлась о пору чень эскалатора метро. Черный полуголый нищий тянул к ней руку с бумажным стаканчиком, выпрашивая подаяния. – Сорри, – брезгливо обогнула его Васса и не подала ни гроша. «В Техасе уже убили бы, – говорил ее поклонник-американец. – Любого, кто посмел бы требовать у меня на улице денег». «В Нью-Йорке нищий убьет, если посчитает, что ты подал мало», – предостерегала его Васса. Поезд тронулся, и тут же из соседнего вагона перешла к ним вереница юродивых. Первым выступал чистый, подтянутый агита тор, который зычно кричал, что второе пришествие Христа состо ится вот-вот – не исключено, что на следующей станции, а потому
134 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
все должны раскаяться в грехах и немедленно пожертвовать ему на храм. Следом за ним тенью ступал оборванец в коросте и в каждую паузу страстной проповеди с тихим яростным упорством вставлял: «Христос – родом из Пуэрто-Рико!..» «Зверинец», – привычно отметила Васса и прикрыла глаза. Из-под ресниц смотрела, как инстинктивно поджимали ноги, стараясь не ка саться друг друга, индусы-пакистанцы, евреи-арабы, и как они же ста ли жаться друг к другу, когда в Гарлеме ввалилась стайка черных под ростков в одинаково приспущенных – по тюремной моде – штанах. Васса вышла из-под земли в центре Манх эттена. Посмотрела на часы и прислонилась к стене – принялась разгля дывать прохожих. Наткнулась на тощего неопрятного араба – тор говца жареным арахисом, и что-то в нем ей не понравилось. Пере вела глаза на разносчика газет, прилепившегося на другой стороне улицы, и его вид тоже вызвал досаду. Принялась быстрее листать лица прохожих, чтобы найти, на что положить глаз, но раздражение только росло. Васса глубоко вздохнула и попробовала определить, что раздражает. Торговец арахисом был таким немытым, что трудно было представить, как можно брать еду из его рук. Но он стоял, гордо выпятив грудь. «Интересно, кем он себя ощущает? Шах иранский-падишах Ара вийский». Разносчик газет в грязном фартуке, как у мясников, так бодро орал и размахивал газетой, словно это он забил гол, что вынесли се годня на первую полосу. «Непостижимо, – подивилась Васса. – Про Аустерлиц не слыхали, а все – наполеоны». На середине перекрестка добавился румяный коротышка – регу лировщик. Он надсадно свистел и покрикивал на водителей так похозяйски, словно давал им право не повернуть, а жить. – Привет, Бася, – выросла перед Вассой ухоженная молодая жен щина со скатанным рулоном бумаг под мышкой и красивой папкой. – Вы давно? – Нет, Женечка, – несколько растерянно сказала Васса. – Минут пять как... – Посидим? Тут есть кафешка... – Спасибо, но меня тошнит от этих... – Васса не смогла подобрать слово. – А я их не вижу. Вам надо чаще выходить на улицу. Держите, – Женя подала папку. – Тут некоторые эскизы в двух экземплярах. – Спасибо, – буркнула Васса и кивнула в сторону регулировщика. – Сейчас же починят светофор, и он снова будет тем же ничтожест вом!..
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 135
Она с тоской отвернулась, но с другой стороны улицы народ по валил на зеленый свет. – Неу жели папочку даже не откроете? – прищурилась Женя. – Не здесь, – уклонилась Васса. – Ну посмотрите на них! Эта ма лолетка, которая изображает взрослую... Эта старуха, которая выря дилась в тинэйджера, этот пидор, который виляет бедрами, как ба рышня! – Все, как всегда, – обвела взглядом перекресток Женя. – Я хотела, чтоб вы глянули там в двух местах цветопередачу... Тут из-за угла на мотоцикле выкатила бабища, затянутая в кожу, в бутсах и шлеме, и мотоцикл с ревом фыркнул выхлопной трубой. – Не могу! – простонала Васса. – Ну посмотрите же: черный изо бражает, что он белый... А эти няньки? Я бы собаку им не доверила! – с отвращением кивнула она на цветных нянек, что вели белых детей. Те и другие одинаково что-то жевали. – Как родители не пожалели ребеночка? – Работают они, родители, – рассудительно сказала Женя. – А я в свое время работу бросила, – так хотела, чтобы у меня был мой ребенок. Если уж берешься сотворить нечто по образу своему и подобию, то надо идти до конца, – с внутренней убежденностью сказала Васса. – Что есть конец в подобном деле? – иронично усмехнулась Женя. – Известно, что: посмотреть и увидеть, что это хорошо есть, – не сколько удивилась вопросу Васса. – А-а-а! – протянула та. – Ну и как? Удалось?.. – Мне нравится. Во всяком случае, я чиста перед Богом: сделала, что могла. До полугода не давала его на руки никому... – Даже отцу? – недоверчиво прищурилась Женя. – Да я беременная развелась, – махнула рукой Васса. – Ничего себе. Гулял?.. – Хуже: вступил в Партию, скрыл, а на семейном обеде теткастарболка строго спросила «Ты уплатил взносы?» Дома пол-ночи кричал: «Что изменилось? Посмотри, у меня те же глаза, руки». По том схватил бритву, влез на подоконник, сказал, что вскроет вены и спрыгнет, если я уйду... ...Васса ясно увидела свою московскую квартиру, услышала соб ственный голос, которым ровно повторяла, словно диктор вокзала – о прибытии поезда: – Это дублированное самоубийство, ты должен понимать... Худенький, длинноволосый, в очечках – под Леннона – мужмальчик стоял на подоконнике с опасной бритвой в руке. Васса сиде ла на стуле посреди комнаты. – Ты или бритву брось, или с подоконника слезь. У нас второй
136 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
этаж, ты только ноги переломаешь. Оно тебе надо? Тебе же не это на до, правда? Тебе я нужна, а я вот она – сижу, а ты стоишь, как дурак в окне... Хочешь, чтоб соседи милицию вызвали? Те, что пишут, что наши окна – самые грязные на Песчаной? Муж спрыгнул, упал перед ней на колени, заплакал, обхватив ее руками. Она медленно, осторожно вынула у него бритву из руки, по ложила под стул, и наступила сверху. Он прижался к ее груди и... от шатнулся. – У тебя сердце стучит совершенно ровно! – закричал он, в ужасе заглядывая ей в лицо. – Я чуть не умер, а ты?! – Какие страсти! – удивилась Женя. – И вы ушли? – Конечно, но не сразу, – усмехнулась Васса. – Смотрите – ни од ного человека, который был бы собой, – окинула она еще раз пере кресток. – Что ж вам не так? – Неестественность, – помедлив, ответила Васса. – Думаю, беда в том, что я живу с собакой, а собака – ничего не изображает. – А вы сами-то? – неожиданно поддела ее Женя. – Ничего не изо бражаете? – У меня весь актерский талант брошен на то, чтобы скрыть боль, а колено ломит так, что не знаю, как спущусь в метро, – честно ответила Васса. – А если не скрывать, то что – будете кричать от боли? – прищу рилась Женя. – Не думаю, – задумчиво сказала Васса. – Ладно, пойду. Они обнялись и Васса, прихрамывая, пошла по лестнице вниз в метро. «Кричать от боли?» Васса вспомнила, как в десятом классе ей удаляли аппендицит и анестезия кончилась раньше, чем наложили швы. Васса не только не кричала, а сама велела врачу шить так – без лишнего укола. «Я потер плю» – неуверенно сказала она, и врач кивнул. С самого начала операции она смотрела в зеркальный отража тель на потолке, и лопаясь от любопытства, следила, как простыня, которой ее накрыли, набухала кровью по краю дыры, внутри ко торой ее разрезали. Надрез она не почувствовала – только холодок скальпеля, а потом – собственную горячую кровь, которая потекла по бедру. А когда хирург Ортон Вячеславович, которого фельдшери ца-мама звала любовно «Тоша», запустил руку в открытую полость живота, подхватил пережатый с двух сторон зажимами крошечный аппендикс, вынул и поднес ей к носу посмотреть эту гадость, она по трясенно выпалила: «Я все чувствую!»
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 137
– Ну конечно, ты же живая, – ответил Тоша из-под марлевой мас ки. – Главное. ты боли не чувствуешь, так? – Так, – потрясенно подтвердила она, осознав, что дейс твитель но не чувс твует боли, а вот прохладу его пальцев внутри живота – да. Новое ощущение настолько подивило ее, что она вспоминала этот холодок годы спустя, когда от самого Тоши на глади Днепра ос тался клочок легкого, а остальное смололи винты корабля на под водных крыльях, на огромной скорости врезавшегося в тумане в его рыбацкую лодчонку. Поезд метро прогрохотал вдоль перрона и замер перед ней. Васса села в уголке, вытянула поудобнее ноги и прикрыла глаза. Вспомнила, что ойкнуть от боли – было. Скулила даже, пока ехала в такси среди ночи к дантисту, но кричать – не кричала. Васса постаралась вспом нить зубную боль всю целиком, но вместо боли возникла пышная блондинка. Копна волос отбрасывала шар тени на потолок. Она на правила свет на Васину руку, прижатую к щеке, на кольцо с брилли антами, потом – на карточку. – Студентка? Иногородняя? – спросила она, дирижируя круглым зеркальцем на стальной лапке: – Я за него тебе сделаю прописку и комнату в коммуналке, – звякнула она зеркальцем о кольцо. – Не-ет, – превозмогая боль, помотала головой Вася. – Это един ственное, что осталось от бабушки... – На Садовом кольце у Трех вокзалов, – невозмутимо продолжи ла дантист. – Их ограбили в революцию, – проскулила Васса. – Она кольца обычно клала в коробочки в ящик туалетного столика, а это – уро нила, и оно закатилось. Врач укоризненно качнула белой копной, залитой лаком. – Рот открывай, – устало сказала она и неохотно перевела пучок света с бриллиантов на зуб. Повозилась с ним и перевела свет прямо в лицо: – Запомни, у тебя смещен болевой порог. Там надкостница расплавилась. Другой бы уже не стену лез, а ты терпишь. Это опасно, – строго сказала она. – Терпеть? – не поверила Васса. – Ну конечно. Нам боль дана, чтоб сигналить, что где-то беда. А ты... по запаху жареного мяса узнаешь, что у тебя жопа сгорела. «Роды!» – припомнила Васса еще один случай боли. Вот где дейст вительно стоял крик! Но не ее. Кричали другие. Некрасиво, каприз но, требовательно. К ним бросались на помощь усталые няньки, мед сестры. Васса брезгливо косила глазом в сторону орущих, опасаясь, что и с ней такое может произойти, но когда всерьез потянуло внизу
138 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
живота, она только поманила рукой дежурного врача и с неподдель ной угрозой тихо сказала: – Если вы работаете только с теми, кто орет, то я сейчас так крик ну, что у вас тут стены порушатся. – Не надо, – быстро положила ей палец на губы врач. Откину ла простыню, развела Вассе коленки и тихо скомандовала: – Быстро встали и пошли. Но осторожно... Узкий сумрачный коридор в полтора шага отделял предродовую от залитой светом родилки. – Чуть быстрей можно? У вас там уже голова видна, – поторопи ла врач. Васса умела терпеть боль и не впускать в нее посторонних. «Хо рошо, что колено прихватило ровно, когда поставила сына на ноги, – благодарно отметила она. – Но до колена наверняка была какая-то другая боль»... Васса пыталась пробиться через как ую-то ватную стену, но кроме мигрени ничто не приходило на память. Она вспомнила, как бросались к шприцам врачи, нас таив али на нов окаинов ой блокаде всякий раз, когда она флегматично указыв ала: «Вот тут побалив ае т». – Зачем? – выпытывала она. – Чтоб человек не потерял сознание от боли!.. – Вы лечите, а не обезболивайте, – усмехалась Васса. – Я, может, живу, не приходя в сознание... Кто научил ее терпеть боль, Васса не имела понятия. Почему, умирая от боли, следовало изображать, что тебе не больно – тоже. «Наверное, потому что не девять баллов», – вспомнила она деда подруги – старого капитана, который, умирая, рисовал график боли по девятибальной шкале штормов. – Сегодня ночью был приступ, – говорил он. – Тяжело, но стер пел: баллов семь... «Не родилась же я такой. Не может быть, чтобы я не плакала от боли!» – поднялся внутри протест. И открылась бездна. В белой пуховой шапочке с пушистыми шариками на конце бе лых тесемок стояла она маленьким истуканом в тяжелом зимнем пальто на вате у ограды детского сада. А папа, расставив трофейную треногу фотоаппарата, снимал ее на фоне заснеженного дерева. На прощание. Она не знала этого наверняка, но все, что происходило, ей не нравилось: ни то, что нянечка подняла ее среди дневного сна, одела, вывела, поставила в снег и велела не шевелиться. Ни то, что папа, невесть откуда взявшийся в детском саду, укрепил штатив, и
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 139
жалобно просил улыбнуться. Вася хмурила брови и не улыбалась. Было больно неизвестно где. Так и осталась она на стареньком фото собранным, настороженным хомяком. И не напрасно. Папа вечером поцеловал: «Ложись, Васяня, завтра рано в садик.» Вася поверила ему, легла, а утром увидела, что папиного пальто нет на вешалке, и сморщила нос. Потому что покалывало в носу, в горле, в глазах. Не так, чтобы больно, но как песок попал или мыло... И слезы потекли, и она ждала, когда песок вымоется из глаз. Но он не вымывался. И все, что от папы осталось в квартире, она видела через слой воды: бинокль на полке, страшный ремень на гвозде, которым папа пугал, а мама – била, – все было мокрым в ее глазах. Вася стала бояться спать: мало ли что еще случится, пока она спит? – Поспи, – угов арив ала мама, покачив ая кров атк у. Такая кра сив ая, что на нее было больно смотреть, как на солнце. Она нетер пелив о переминалась с ноги на ногу, норовя поскорее улизнуть из дома, посматрив ала на нов енькие часы «Заря» и люб ов алась их блеском. Бабушка стояла в дверях, загораживая маме дорогу. Мама нерв ничала, но возвращалась к детской кроватке, где за белой веревочной сеткой пойманной рыбкой сидела на матрасике Вася. – Закрывай глазки, поспишь немножечко, а я тебя подожду, – быстро-быстро лживо-ласково лепетала она. – Ты отдохнешь, и мы вместе пойдем гулять. Так же звучал голос Лисы в кукольном театре, когда та уговари вала Колобка сесть ей на носок и еще раз пропеть песенку о том, как он от всех ушел. «Съест», – обреченно знала Вася, но все же скулила: – А ты не уй дешь? – Нет, моя ясочка! – вдохновенно врала мама. – Видишь, глаз ки совсем слипаются? Поспи, и мы вместе... Ну, закрывай, закрывай глазки... Уже и без «ясочки» хотелось спать, а тут еще эта «ясочка»... Вася терла кулаком глаза, ресницы спутывались и мама через них уже не так слепила. А дальше – не открывая глаз, Вася рыдала среди ночи, рвала сетку кроватки и билась лбом бабушке в колени: – Где моя мама? Зачем она меня обманула?! Сказала «поспи», а сама?! – Скоро придет, – повторяла бабушка ровным ласковым голосом. – Вот ты сейчас глазки закроешь – и время быстрей пробежит. От кроешь, а мама уже тут. «Значит, не всегда я могла терпеть боль», – отметила Васса, и ста рый тяжелый занавес запрета на слово «боль» медленно раздвинул ся. Открылся старый южный город с низкими домами, жаркое лето, сладковатый запах цветущей акации и каштанов, жужжание шме
140 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
лей, горячий серый булыжник горбатой Говардовской, сбегавшей к Днепру, бой барабана, нестройное шарканье десятков сандалий: пе страя колонна пионерского лагеря сходила к реке. Родители семени ли рядом по тротуару. Маленькая веснушчатая Вася видела, как бабушке трудно поспе вать за ними, и норовила выйти из строя, но ее подталкивали сзади, и улизнуть из этой шеренги можно было только упав на землю. По том земля кончилась, кончилась улица, началась вода. Она хлюпала под дощатым причалом, проглядывала в щели меж досок, и белый красивый двухпалубный катер глухо бил бортом в хлипкий причал. Духовой оркестр ухал что-то похожее на Первомайский и похо ронный марш одновременно, кто-то на палубе неумело дудел в горн, по трапу, наклонив до полу, втаскивали на борт красное знамя пио нерской дружины с желтыми кистями. Вася поднялась следом. Быстро пробежала к носу катера, которым он утыкался в причал, чтобы быть ближе к бабушке. А та на причале стояла у самого борта и негромко, чтобы не кричать, как все вокруг, повторяла: – Васяня, береги панамку! Не снимай, чтобы не напекло, а то будет солнечный удар, помнишь? Когда тошнит и голова болит. Береги! Иначе лето пропало... Катер вздрогнул, в животе у него зау рчало, горячая железная палуба мелко задрожала под тонкой подметкой сандаликов. Вася в великой печали увидела, как медленно отчалил причал, бабушкино коричневое платье в желтый цветочек, которое она сшила себе на швейной машинке, и нащупала панамку, как единственное доказа тельство того, что у нее кто-то есть. Город уменьшился, стал зеленым шаром на горе, и заболело гдето в животе по самой середине. Так, что Вася втянула живот до спи ны, чтоб он уже прилип и ничего не болело. Катер качало, и ее тош нило, хоть она не снимала панамки. В воскресенье ко всем детям приехали, а к ней – никто. Мама, как всегда, обманула, а бабушка... Вася понимала, что она старенькая, и ехать ей тяжело, а папа вообще женился, но было так обидно и боль но, что слезы сбивались комками в горле. Их надо было глотать, чтоб не лезли из глаз. Было страшно, что если откроешь рот, то вытошнит круглыми сбившимися в кисельный комок слезами. Вася держала ру ками живот, словно он мог отвалиться, и ей поверили, разрешили остаться, когда все дети с родителями ушли на речку. Она осталась одна в палате, одна во всем лагере, одна на всем белом свете, и это выдержать не было сил... Вася слонялась между кроватями, где на круглых никелирован ных спинках были намотаны цветные ленты – девочки так сушили их, чтоб ленты были глажеными. Смотрела на них, потом потрогала, а потом сняла. Одну, другую... И принялась связывать их – одну с дру
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 141
гой – разного цвета, разной ширины... Затягивала узлы зубами, и сле зы лезли из глаз – мешали видеть узел. И когда ленты кончились во всей палате, Вася вытащила последние из своих косичек. Косы рас плелись, щекотно потекли по спине, как слезы. Вася сделала петлю, просунула в нее голову, встала на подоконник в окне второго этажа и привязала пеструю веревку к ветке, что тянулась к окну. Оглянулась на дверь, сняла петлю, спрыгнула, побежала, заткнула дверь на шваб ру. Вернулась, снова надела петлю. Снова сняла, спрыгнула – вынула швабру. Забралась на подоконник, зажмурилась – и прыгнула, слов но в воду. Чтоб не чувствовать уже ничего – ни обиды, ни боли... Слезы высохли, дыхание в горле остановилось: ни сглотнуть, ни закричать она не могла – узелок на веревке мешал петле затянуться. Вася повисла шишкой на елке, ровным столбиком, боясь шелохнуть ся, и слушала, как потрескивают узелки на лентах, затягиваясь по крепче. Хлопнул выстрелом сухой щелчок – ветка сломалась, и Вася рух нула на колючий гравий, на мусор. Замерзшими среди лета пальцами принялась стаскивать с себя петлю, сдирая кожу на шее... «Скорей, скорей, пока никто не вернулся с речки... – И только одна мысль ужа сом стучала в виски: что она скажет про ленты? – Собака, скажу.. со бака пришла, а я хотела ей поводок»... Дома зимой она нашла веревку покрепче и облупленную трубу в маленькой ванной комнате. Бабушка была в госпитале на дежур стве, мамы, как всегда, не было. Откуда она взялась, чтобы вынуть ее из петли, неизвестно, только на рассвете «скорая» отвезла Васю в больницу. – Ты почему это делаешь? – спросила тихо врачиха. Вася молчала, подрагивая от холода. Косила взглядом в сторону мамы. – Вы идите, – посмотрела на маму врач. – Мы сами тут... Мама встала с диванчика, потянулась обнять Васю, но та оттолк нула ее. – Зачем ты это делаешь? – повернула вопрос другой стороной врачиха. – Чтоб больно не было, – пожала плечом Вася, недоумевая, что не ясно. – Можешь показать, где? – Везде, – Вася ощупала себя руками. – Когда врут... В это время мама прошла под окном. Вася увидела ее через стек ло, и вода из горла поднялась, встала в глазах такой толщей, что через нее вообще ничего нельзя было разглядеть. Что-то в тумане грохну лось, врач крикнула, кто-то вбежал, ей что-то вкололи, покатили на скрипучих колесиках, и она поняла, что это она упала. Все закачалось, поплыло, стало медленным и не интересным, как
142 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
одноцветный потолок над головой. И мама, и ее вечное «Сейчас при ду», и Олег из седьмого «А», что крикнул на переменке: «Приходи завтра во Дворец – я танцую с лучшей девочкой нашего ансамбля!» «А я?» – пыталась спросить Вася, но не могла: горла не было. Рот был залеплен резиновой, как галоша, воронкой, в которую по трубке с шипением шел воздух. Вася провалилась, а когда открыла глаза, трубку убрали. Она встала, выглянула в коридор. Там слонялись вдоль крашенных сероголубых стен медленные с пустыми глазами дети. А самая хорошая девочка Марийка вообще не ходила. Она лежала в Васиной палате в углу с черными кругами вокруг зеленых, как крыжовник, глаз и тихо повторяла верный рецепт. – Если болит голова, надо найти, где похороны, прийти к выносу тела, постелить на пороге платок. Большой, шерстяной... Чтоб каж дый, кто идет за гробом, на платок наступил. Потом взять его, отрях нуть, но не стирать... Голову повязать и носить, не снимая. А мне не помогло, бо не успело: сняли его с меня, – грустно заканчивала она. Вася бродила по коридору, заглядывала в палаты, – искала когонибудь, чтоб поиграть в шашки, что были рассыпаны по полу в игро вой. Нашла худенького бледного мальчика. И увидела, что он мухлю ет, тихонько локтем продвигая черную шашку в дамки. – Она стояла тут, – двинула она шашку на прежнюю клетку. – Нет, – глядя в упор белесыми глаз ами, бесс тыдно соврал мальчик. – Как ты можешь?! – возмутилась Вася окрепшим голосом и без слез. Потянула шашку на прежнее место, но он оторвал ее руку, схва тил шашку, сунул в рот и... проглотил. Вася в ужасе бросилась бежать. В манипуляционной, где делали уколы, медсестра что-то вязала. – Скорее, идите! Он там... – крикнула она. – Кто? – вяло поинтересовалась та. – Мальчик!.. Проглотил шашку... – Опять?! – в усталой ярости вскинула брови медсестра и пошла в игровую. Вася виновато боком вдоль стены двинулась в свою палату. –...Надо найти, где похороны у кого, – повторяла Марийка. Остальные дети тихонько пели, раскачиваясь в своих кроватях, кто – за решеткой, кто нет. Играть было не с кем. Вася заткнула уши и потрясенно додумала: «Умереть, но отстаивать свое вранье!». Она была уверена, что проглотив шашку, мальчик непременно умрет, и почувствовала себя виноватой. Побежала назад в коридор, в каби нет, куда увели мальчика. Толкнула дверь... За ней было черно, только красный фонарь мерцал в глубине. – Сука, – услышала она голос врача в темноте. – Сука поганая. Вася на цыпочках пошла на голос. Мальчик-врун просвечивался пе
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 143
ред ней на большой картинке рентгена. Внутри у него все шевелилось и билось в клетке из белых ребер, и неподвижно стоял только скелет. – Хеллоу! – тряхнул Вассу за плечо обходчик вагонов. – Ар ю окей? Васса в недоумении уставилась на черного обходчика. Он накло нился пониже и повторил ей в лицо по-английски и по-испански: – Приехали, Двести Седьмая Стрит! Конечная, мэээм! Васса кивнула, послушно встала, вышла на пустую платформу на окраине Манх эттена и прислонилась к столбу. «Ничего себе – проехала остановку!..» – потрясенно отметила она. Такого с ней не случалось. Васса ощупала колено. Поискала, в чем отразиться и не нашла. «Как же им удалось меня примирить с тем, что все врут?» – задумалась Васса, и споткнулась о пустое гул кое «все». Ей дела не было до «всех». Папа? Он что-то писал в свое оправдание. Приезжал, с младшим братом знакомил. Его даже было жалко. Мама? Она тоже уехала – учиться в другой город. А бабушка... Бабушка, которая никогда не врала! Сказала вечером обычное: «Ло жись, тебе рано вставать», а сама потом разбудила среди ночи: «Не пугайся, я умираю»... Поезд гуднул, отпугивая редкий народ на платформе, и притор мозил. Васса вошла в вагон, огляделась, но садиться не рискнула – прислонилась к вагонной двери и смотрела, как стены темного зага женного тоннеля норовили расплющить вагон, раздавить в лепешку, но поезд успевал ловко увернуться, выскользнуть и вырваться из мрака к освещенному перрону. «Не сотворял Бог боль, – подвела итог Васса. – Откуда ж она? Со творил человека, поселил в раю, велел яблок не рвать, а тот сорвал, да еще соврал... Бог их выгнал, и сказал, что рожать будешь в боли... Ага, значит, все-таки сотворил Бог боль. Странно». Вася помнила, как однажды спросила бабушку: – Как заставить людей не врать? – Никак, – не задумываясь, ответила бабушка, продолжая вязать носок на длинных колючих спицах. – Можно убить, но заставить не врать нельзя. Не занимайся ты другими людьми. Была ночь. И глубокой ночью Вася записала при свече в альбоме для рисования: «Единственный человек, которого я могу заставить не врать, – это я». И для начала решила додумывать до конца любую мысль, чтобы узнать, как она выглядит – ее правда. В школе в это время проходили Горького и на дом задали сочинение «В жизни все гда есть место подвигу» – по мотивам сказок старухи Изергиль. Вася честно написала все, что думала. Сдала тетрадь, и недоуменно выслу шала приказ: стоя перед классом прочитать вслух текст в присутст вии комсорга школы. В коричневой школьной форме с подшитым
144 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
бабушкой белым кружевным воротничком, стояла Вася у доски и чи тала вслух, написанное в тишине при свече. – Сказка о горящем сердце Данко. Я помню, как мне в руки по пала эта тонкая книжка. На обложке – полуголые люди в лохмотьях, обросшие и явно «древние», куда-то шли. Впереди толпы шел по луобнаженный красивый юноша. В его высоко поднятой руке было зажато сердце, и от него расходились яркие лучи. За спиной людей чернел густой дремучий лес. Гордый Данко вырвал свое сердце, чтоб осветить дорогу. Сказка красивая, но – сказка. Я верю, что были ко гда-то древние люди, и был смелый Данко. Вернее, заставляю себя верить, что есть люди, которые способны вынуть свое сердце из гру ди, чтобы отдать другим, но я не верю в подвиги в наше время. Верю, что во время войны люди совершали подвиги. Но что им оставалось делать? Зою Космодемьянскую все равно бы повесили, так уж лучше умереть красиво и кричать: «Бейте их, палите, жгите». Меня спраши вают: «А ты смогла бы так?» Дурацкий вопрос в мирное время. Не знаю, все зависит от обстоятельств. Возьмем Александра Матросо ва, грудью закрывшего вражеский дзот. Он Герой Советского Союза, посмертно. Я признаю его поступок подвигом в том случае, если он сделал это сознательно. А вдруг это нарушение психики? Целина. Там ребята бросили уютные квартиры и добровольно поехали жить в па латках. Я верю, что они горели, спасая пшеницу от пожара. Но эту пшеницу они вырастили своими руками, и дать ей погибнуть – жал ко. А вот один маленький мальчик спас Англию: увидел, что в плоти не дырочка, из которой течет вода. Он заткнул эту дырочку пальцем и стал звать на помощь. Герой? Подвиг? Смешно... Молодогвардей цы – это подвиг. Летчики Талалихин, Ибарури. Космонавты – тоже подвиг. Но, – Вася подняла глаза на класс. – Хотеть быть героем – это хотеть, чтоб была война, чтоб меня пытали, а я молчала. Я войны не хочу, и молчать не буду. Кстати, на случай войны и подполья... Меня не зовите: я все ваши тайны выдам. Я боюсь боли, во-первых, а вовторых, нет ни одной идеи, за которую я пойду на костер. – Читай до конца! – сквозь зубы процедила учительница. Вася кивнула и дочитала: – Я согласна со старухой Изергиль, что в жизни всегда есть место подвигу. Но для себя сегодня я такого мес та в собственной жизни не нашла. Старуха Изергиль говорит, что люди, которые так считают, или не понимают жизни, или трусы, или лентяи. Я понимаю жизнь в меру своего развития и хочу оставить после себя в жизни тень. Трусом я себя не считаю. Следовательно, я оставляю себе самое безобидное, самое легкое: я лентяйка. Класс молчал. – Предателей надо гнать из комсомола, – выкрикнула учительница. – При чем тут предатели? – пожала плечами Вася. – Галилей ни кого не предал...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 145
– При чем тут Галилей? – стукнула от досады кулаком учитель ница. – Он боялся боли, – пояснила Вася. – Ему только показали пыточ ные инструменты, как он быстро сказал: «Не вертится». Седая Васса, прихрамывая, поднялась по ступеням метро. Огля делась в узкой улочке Сохо и неспешно побрела мимо галерей, с пе стрядью маленьких и больших картинок в высоких окнах. У двери, подле которой высилась огромная бронзовая статуя Кибелы с двена дцатью сосками на груди, как у кормящей суки, Васса остановилась. Отразилась в витрине, взъерошила волосы, словно они растрепались от бега, – и толкнула дверь. – Хай, Бэсс, – крикнула из-за стойки крашеная галерейщица. – Заставляешь себя ждать, – постучала она по циферблату на руке. – Прости, Джинни, – кротко сказала Васса. – Я не в ту сторону уехала. – Бывает, хотя ты, вроде, не пьешь?.. Васса положила папку с бумагами на стойку, развязала тесемки. На цветных копиях картин всюду был ее пес. Свернувшись калачи ком, лежал он на первой картинке и был похож на крупное белое яй цо. В каждой следующей он обнаруживал новую часть тела: лапа за лапой, он словно вылупливался из яйца... – Собака из яйца? Забавно, – перекатила сигарету из одного угла рта в другой Джинни. – И что, по-твоему, я должна делать с этим... – похлопала она по пачке картинок, – ...мусором? – Ап ту ю. Твое дело, – ровным голосом сказала Васса. – Я в лю бом случае признательна тебе, что ты спровоцировала меня на этот цикл. – Ага, – иронично воскликнула Джинни. – Как человека, попро сила тебя поддержать проект, а ты?! – А что я? – удивилась Васса. – Я принесла. – Мне грант на что дали?! «Художник рисует Библию-ю-ю!» – протянула Джинни. – А чем это тебе не Библия? Или твоим педофилам только го лый младенец в яслях подходит? Ты бы ее открыла, там одной пер вой главы на три жизни хватит: сотворение мира! Там Бог сотворил собаку... – Какой Бог у тебя сотворил собаку? – прищурилась Джинни. – Он сотворил небо и землю!.. – И все на земле, – повела в воздухе рукой Васса. – Я не нашла еще, где про собаку конкретно, но в день шестой он сказал: да произ ведет земля душу живую, скотов и гадов, и зверей земных. И в самом конце – человека, чтоб владычествовал над скотом. Тебя, меня, твоих художников, галерею...
146 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Донт-фак-май-брейн, – выпалила Джинни. – Галерею сотвори ла я. – О-кей, главное, что нет ничего не от Бога, – примиряюще за кончила Васса. – А Дьяволу ты ничего не оставляешь? – с иронией протянула Джинни. – Он тоже от Бога, – возразила Васса. – Ты это брось! – погрозила Джинни и, нащупав на груди об разок на цепочке, быс тро приложила его к губам. – Ладно, оставь, – припечатала она пятерней рис унки к столу. – Я покажу, а там по смотрим... – Я тебе еще и эти оставлю, – Васса достала несколько рисунков, где тот же пес был вписан в интерьеры Рубенса, Ван-Эйка и других старых мастеров. – Концепт классный, но пес уж больно убогий, – поморщилась Джинни. – На какой помойке ты его нашла? – В приюте в Гарлеме. А помойка – что? – пожала плечом Васса. – Вся земля – одна большая помойка. Была пуста и хаотична, и... «Тьма над бездною...» – пропела Васса библейскую строку. – Прекрати! – погрозила Джинни и перекрестилась. – ...Но Божий дух витал над помойкою! – весело закончила Вас са. – А это все твоим кураторам годится, да? – обвела она рукой стены галереи, не скрывая презрения. На полотнах разного формата курчой вились круги и кружоч ки всех цветов и размеров. Васса присмотрелась к фамилии автора в уголке. – «Нарцисс», – прочла она название картины. – Автопортрет, зна чит. Боже милостивый, если ты все это видишь, что же ты не стреля ешь? – пробормотала она по-русски. – Зба-зи-бо, – выпалила в ответ Джинни. – Ты уверена, что кружочки висят не вверх ногами? – усмехнулась Васса. – Шейм он ю! – пристыдила ее Джинни. Подошла к картине и принялась водить по кружочкам пальцем, словно по карте мира, в поисках границ континентов. – Наша Душа, странствующая сквозь материальный мир, – это точка священного – Атман, прикрытая нарядным футляром Будхи. Эти двое составляют монаду и углубляются в поля Манаса – Выс шего разума. Во время путешествия эти трое создают союз, кото рый и есть индивидуальность, – Джинни описала пальцем третью окружность, в которую были вписаны две других. – Она отражается во внешнем мире, как в зеркале и, как Нарцисс, оказывается зачаро ванной собственным отражением – Персоной, – забывая, кто она на самом деле...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 147
Васса, откинув голову назад, смотрела на карниз потолка – поверх картин. – Понятно: нарисуй кружок, ничего внутри, это буду я, а потом сотри, – нараспев прочитала она стихи. – Транслейт, плиз! – раздраженно потребовала Джинни. – Кто она на самом деле, – эхом повторила по-английски Васса. – Все эти атман-будхи к Библии отношения не имеют, чтоб ты знала. Это буддизм, а они – атеисты... – Как это?! – недоверчиво, с легким ужасом спросила Джинни. – Будда – не Бог? – Нет, дарлинг. Обыкновенный мужик. Молодой, красивый, бо гатый. Принц. Не хотел быть старым и больным и стал думать, как этого избежать... – Ты меня дуришь! – взвизгнула Джинни. – ...и додумался. Будда в переводе означает «знание», а персону звали Сидхартха. – Я тоже не хочу быть старой, и тоже думаю, и черт знает сколько отдала за этот факин-ботокс, а толку? – она повернулась слегка при пухшей щекой к Вассе. – Ты откуда все это взяла про Будду и знание? – неожиданно строго спросила Джинни. – Лама тибетский объяснил однажды, – Васса поднесла Джинни под нос кольцо с иероглифами, как доказательство того, что встреча лась с ламой. – Но ты ж сама сказала, что нет ничего не от Бога!.. – Грант тебе дали не на Бога, дарлинг, а на Библию, – подняла кверху палец Васса. – Художник рисует Би-бли-ю! – Что ж мне – собаку твою им вешать? – глаз Джинни в растерян ности метался от кружочков на полотне к собаке и обратно. – Ап-ту-ю, – развела Васса руками. В вагоне метро Васса раскрыла блестящий каталог. «Атман – все мирный Дух, Будхи – носитель Атмы, Мировая Душа, – принялась она читать сноски. – Манас – ментальные способности, которые де лают человека разумным и моральным существом. Высшее Эго». Дверь между вагонами хлопнула: вошел знакомый грязный ко ротышка. – Христос – родом из Пуэрто-Рико, – устало выкрикнул он. «Высшее Эго, прости, Господи», – покачала головой Васса, глядя на него. Неожиданно поманила оборванца, как своего пса. Достала кошелек и высыпала ему в ладонь всю мелочь. – Я помолюсь за тебя, – пообещал тот. Солнце еще стояло над Гудзоном, окрашивая воду в розовый цвет, а окна кирпичной пятиэтажки на вершине горы Верхнего Ман
148 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
хэттена уже раскладывали пасьянс: кое-где горел свет. Васса вынула пестрый ворох бумаги из почтового ящика, переполовинила его, ос тавив пачку блестящих журналов на подоконнике в коридоре. От крыла дверь, и пес, повизгивая, бросился ей навстречу, танцуя на зад них лапах. – Ты мой дорогой, – потрепала она его. Пес подпрыгнул повыше, лизнул ее и унесся в глубину квартиры, откуда вернулся с теннисным мячиком в зубах. – Гуд бой, гуд бол, – отняла и подбросила мяч Васса. – Велик Гос подь, сотворивший мяч... Гулять? – и она сняла с крюка в прихожей поводок. Пес волоком вытащил ее из подъезда. Они привычно свернули за угол. Грязный бездомный все так же сидел в пещере и говорил по телефону. Пьяная проститутка, пока чиваясь, зазывала водителя, тормозившего на повороте. Наркоманы набивали сигары отравой на выступе бетонного забора парка. Под ногой хрустнул одноразовый шприц. Пес ступал по целофановым пакетикам из-под наркоты, которы ми был усыпан газон, и то и дело задирал лапу. Васса, прихрамывая, шла следом за ним по дорожке парка. Пыталась вспомнить, как при способилась жить с болью, почему не удавилась, не прыгнула с высо ты или не нырнула на какую-нибудь глубину. «Ныряла!.. Но там оказалась мель Кинбурнской косы». Как приноровилась не только терпеть боль, но еще и изображать, что не больно – стерлось в памяти. «Наверное, когда соврала сама... – допустила она. – Потому и пошла рожать в боли, как обещано». А уж когда сын родился, следовало жить. Ложь – не ложь, боль – не боль, а живи: долгий день от утра до вечера, а потом еще целую ночь – до утра. Только когда ему исполнилось одиннадцать, желание не быть снова одолело ее. ...Она складывала подарки для Москвы. Оставались последние пару дней в Нью-Йорке. – Ты можешь ехать, – тихо сказал сын. – А я долго думал, как бу ду убегать от тебя в аэропорту Кеннеди, а сейчас понял, что никак: я туда вообще не поеду. – И куда ты пойдешь один в чужом городе? – дыхание оборва лось. – Без языка? – Не знаю, – пожал он плечом. – В полицию. Должны же у них тут быть детские дома... Она осталась с ним. Без денег, без документов, без крыши над головой, чувс твовала, что сходит с ума. И словно сомнамбула, вы
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 149
шла в ночи на любимый мост. «Его усыновят», – твердила она про себя. Смотрела вниз и выбирала, что понадежнее: прыгать в воду на середине реки, или на асфальт скорос тного шоссе на берегу. Вода не вызывала доверия: инс тинкт мог вытолкнуть на поверхность. Васса выбрала асфальт: чтобы и грохнуться, и чтоб машина – для вернос ти – сверх у по ней прошла. Неловко было только перед во дителем... «Дублиров анное самоу бийс тв о», – отметила она, вспомнив мужа. А там уж всмотр елась прис тальн ее в шосс е, и картинка оказ алась сов сем знакомой. Доб ав илс я пронзительный кошачий крик, а следом возн икла кошка, котор ая истошно вопила в ноч ном неб е. Она вис ела в лукошке над дор огой, подв ешенная на пров одах. ...Васса с годовалым Иосифом на руках выскочила тогда на ули цу. Заметалась, сунула сына соседке и, роняя комнатные тапки с ног, побежала на крышу своей девятиэтажки. Нашла провод, что тянул ся с крыши к фонарному столбу на улице, поискала чем-бы его по рвать, перерубить, не увидела ничего подходящего, потянулась ру кой... Кошка орала, причиняя нестерпимую боль. Неожиданно к кошачьему крику примешался плач голодного сына: соседка вышла с ним на крыльцо в поисках Вассы. Провод был явно электрическим. «Кошку я спасу, а кто накормит моего ребенка?» Она подивилась, что не мысль «он останется сиротой» остановила ее, а грудь, полная молока. Ненавидя себя, Васса спустилась. Покормила сына, уложила и снова вышла. Кошки в небе не было: ее спустили вниз мужики, за кинув аркан на провод и оборвав его со стороны столба. Свет погас по всей улице, и мужики, матерясь, топтались подле провода в ожи дании аварийки и курили. – Так ты и умрешь, – горестно покачала головой соседка. – Спа сая какую-нибудь паршивую кошку. Сейчас тебя спас твой ребенок, а не будет его – труба. И, знаешь, первая реакция на известие о твоей смерти будет смех. – Почему? – порывисто обернулась к ней Васса. – Настолько это будет нелепо. Никто вообще не поверит пона чалу... Потом, конечно, поплачем, но только потом. Поверь, я за чет верть века в реанимации разного насмотрелась и знаю, что каждый живет, как хочет, но умирает так, как живет... – Хай! Какой породы ваша собака? – окликнул Вассу по-англий ски прохожий с собакой. – Понятия не имею, – пожала плечом Васса. – Это не моя. – А-а! Вы ее выгуливаете? Сколько стоит ваш час? – ему явно хо телось поболтать.
150 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Я за это денег не беру, но и делаю это не всем, – усмехнулась Вас са. – Это моего сына пес. Как она сошла с моста, Васса забыла. Помнила, что от боли сво дило скулы. – Что с этим делать? – сцепив пальцы в замок, спросила знакомо го доктора. – Радоваться, – не задумываясь, ответил тот. – Больно – значит вы живы. – Ну, это как раз поправимо, – усмехнулась Васса многозначи тельно. – А-а... – протянул доктор. – Ну, если вы допускаете такую мысль, то от того и боль: идея деструкции болезненна сама по себе. Развер ните мысль в конструктивное русло, попросите помощи... – врач ткнул пальцем в потолок. – ...и обрящете, – с легкой иронией закончила фразу Васса. – Представьте себе, – подтвердил доктор. – А если попробуете из бавиться от боли таким путем, – родитесь ровно через десять минут. – Но свиньей? – глумливо уточнила Вася. – Хуже: человеком, но уровнем – ниже. В еще более худшем поло жении, чем теперь. И боль будет умножена в десятикратном размере. – За что же это? – возмутилась Васса. – За то, что хотите сбежать, предать сына... Утром Васса сидела перед юристом. Подглядывая в словарь, рас сказывала: – Меня пригласили в Америку на выставку. Я приехала с сыном. Он выбрал остаться. – Национальность? – спросил юрист, услышав имя «Иосиф». – Русская, – сказала Васса. – Но не вполне... И Осик впервые слушал историю своего имени. Как была до вой ны большая еврейская семья, прабабка Бася, имя которой побоялись дать Вассе и перекорежили в угоду полицаям-соседям. А у прабабки Баси был муж Иосиф. – И я дала это имя сыну. Потому что история Иосифа – единст венная сказка со счастливым концом на всю Библию. А по нацио нальности у нас каша, – сказала Васса, и юрист не понял последнего слова. Он предложил ввести пару фиктивных деталей в кейс, чтобы по легче было получить статус беженца. – Сорри, не могу врать, – виновато сказала Вася. – Давно решила не делать этого, и теперь уже поздно начинать. – Ваш адрес? – спросил юрист. – Нет у нас адреса. – Где вы живете? – Нигде. Ночуем у друзей. То у одних, то у других...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 151
– Так нельзя, – укоризненно покачал головой юрист. – Почему? – удивилась Васса. – Бог тоже не живет нигде, но пре бывает во всем... – Хай, Дуда! – приветствовала собаку дама с болонкой. – Хай, – вяло откликнулась Васса. – Как поживаете? – Спасибо, нормально. А как ваш сын? Он заберет собаку? – Конечно... Первая любовь!.. – Да мы все представить себе не можем, как он там – без собаки. Передавайте ему привет . Васса видела перед собой большие блестящие глаза сына. Сту дент-первокурсник, взмокший и возбужденный, он прибежал с за нятий. – Пошли к Ривке. Сейчас меня будут показывать по телевизору! У нас в колледже был митинг, меня снимали... Столетняя Ривка хлопала в ладоши от удовольствия при виде Осика. Они уселись рядком и уставились в экран, взявшись за руки. На экране была зеленая лужайка перед колледжем. Диктор говорил о том, что Штат решил поднять цены на образование, а студенты вы шли на митинг протеста. Диктора неожиданно прервали. На экра не появилась заставка «Подари жизнь». За ней – тесная комната, три женщины – черная, белая и шоколадная – с черно-белыми щенками в руках. – Добрый вечер, – стесняясь камеры, сказала одна. – Мы работ ники приюта для животных. Нам сегодня позвонил человек. Он всю жизнь разводил собак... И сейчас, когда ему перевалило за семьде сят... – Нет, – перебила ее другая. – Сегодня, когда у него в один день ощенились три суки, и каждая принесла по восемь щенков, – он по звонил... – И попросил, – подала решительно голос третья. –... приехать и забрать их. Они перед вами. Если вы не заберете их... – ...их усыпят, – выговорила главное диктор. – Таковы правила санитарных условий приютов для бездомных животных. Для них нет места. – Как?! – в ужасе воскликнул Осик, и всхлипнул. А на экране снова был митинг, и он – лидер студенческого со противления – страстно обращался к властям с просьбой пощадить малоимущих. – Бася, что случилось? – прокричала глухая Ривка. – Почему ре бенок плачет? – Старик сдал собак в приют, а ему жалко! – ответила Васса.
152 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Сколько старику? – заинтересованно осведомилась Ривка. – Семьдесят. – Мальчишка! – небрежно махнула рукой Ривка. – А что же ты плачешь? – Собак жалко, – хлюпая носом, ответил Иосиф. – Скажите пожалуйста, – покачала головой Ривка. – А что за горе с собакой? – Чем реветь, – сказала Васса. – Езжай и забирай... – А можно?.. Мамочка! – обнял ее Осик. На следующий день он сидел с бутылкой молока и поил щенка. Щенок, зажмурившись, блаженно урчал и причмокивал. Осик убрал бутылочку, и щенок полизал его. – Он меня целует! – Конечно. А ты смотри и запоминай, как выглядит безусловная любовь... – Это что? – Ну, даже я тебе ставила условие: будешь слушаться – получишь мороженое, а ему все равно – слушаешься ты его или нет. Он будет тебя любить любого: послушного, непослушного. Будет всегда бе жать тебе навстречу, вилять хвостом и целовать... – Дюдя! – Осик склонился к щенку и поцеловал его. – Почему «Дюдя»? – Откуда я знаю? – пожал Осик плечом. – Я Ривке понес – пока зал, и она окрестила его «Дюдя»... И я подумал, – пусть будет... – Она и тебя Дюдя называла, когда ты был маленьким... – Она и сейчас так говорит. Все любимое у нее – «Дюдя». Она и тебя Дюдя называет... – Надо церковь найти, где за животных молятся. У него теперь есть имя – можешь свечку поставить за здравие. В Москве такая бы ла – Флора и Лавра. – Но у тебя же собаки не было, – вскинул бровь Осик. – Я сама туда ходила. Как-то решила, что если эти двуногие тва ри – люди, то я – не человек. Пьяненький дьячок всегда крестил мне ладонь: «Рисуй себе с Богом». – Хай, давно вас не видел! – приветливо взмахнул рукой рослый парень. – Привет, Стивен, – улыбнулась Васса. – Как ты? – Нормально. Нашел работу. Бонни, поздоровайся с Дудой! – по звал Стивен черную лохматую собачонку с голубыми глазами, кото рая носилась без поводка подле него. – Ты доволен? – ослабила свой поводок Васса. – Главное, что не с восьми, и рядом с домом.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 153
– Да, это всегда приятно, – Васса наступила на пластмассовый стаканчик в траве. – Уроды, все загадили! Разбогатеть бы, чтоб при ватизировать этот парк: забором обнести и ключик давать своим, как этот... на Двадцатых... – Грамм ерс и, – помр ачн ев, подс каз ал Стив ен. – Ишь, как вы, эмигр ант ы, быс тр о пер ен им ает е кап ит ал ис тич ес кие за машк и: чтоб ы все час тн ое – и пляж, и парк! А бедн ым люд ям куд а идт и? – Я не уверена, что это капитализм, – усмехнулась Васса. – Пото му что в идеале я бы еще по углам поставила автоматчиков на выш ках: следить, чтобы никто не сорил, а это уже – наш социалистиче ский концлагерь. Стивен с опаской отошел от нее подальше и оттуда свистнул: – Бонни! Домой. Васса вышла из лифта, сняла башмаки, оставила их в коридоре на коврике. Расстегнула ошейник, пес влетел в квартиру и вприпрыж ку понесся за мячиком. Она повесила поводок в прихожей, вошла в комнату. Оглядела ее, как чужую. Пошла к книжной полке, протянула руку к знакомой книге, но зазвонил телефон. «Надо уточнить, когда Господь сотворил собаку», – наказала она себе и сняла трубку. – Как вы? – спросил сын. – Как Дюденька? – В порядке. Сегодня с утра пораньше обоссал все верхушки де ревьев в парке... – Как это ему удалось? – напряженно уточнил сын. – Гроза была, ветер их пообламывал. – А-а... – протянул сын. – Ты думал, что старушка рехнулась? – с досадой спросила она. – Ну сама послушай, что ты говоришь: «обоссал верхушки»... – Не подумала, извини. Скажи мне, почему ему так важно было обоссать верхушку? Это амбиции? – Да нет, мама! Скажи спасибо, что он еще в них не вывалялся! – Он что-то такое делал...Обтирался о них... – Вот-вот! – обрадовано сказал сын. – Он – охотник, а охотничья собака инстинктивно, завидев дичь, должна вываляться в ее дерьме, чтобы приглушить свой запах. В парке полно белок, он за ними гоня ется, они убегают, а эти ветки пахнут белками... – А валяться зачем? – не поняла она. – Когда он вываляется в их запахе, он думает, что он уже не со бака, а белка... Тогда он может подкрасться к ним поближе и белка подпустит его. – Ты хочешь мне сказать, что даже собака – не собака? – напря женно спросила Васса.
154 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Что значит «даже»? – не понял сын. – Он охотничья собака, ма ма. Поэтому он каждую минуту кто-то другой! Это ты видишь, что он – собака, а он, как только начинает идти крадучись, уже кто-то другой: если он крадется за белкой – он белка, за кошкой – кошка. – Какой ужас! – вырвался у нее вскрик неподдельного отчаяния. – Никто не хочет быть собой! – Что значит «не хочет»? И что значит «собой»? Он охотник, и для него способность перевоплощаться и есть быть СОБОЙ. – Кошмар. Я просто убита. Все что-то изображают, врут... – А ты не врешь? – подтрунивая, спросил сын. – Нет. Правду, только правду, ничего кроме правды, но – не всю правду, – в тон ему иронично ответила она. – Так в чем проблема? – Да никакой проблемы. Выезжала в центр и просто в ужасе от людей. Подумала, что это из-за собаки такое обостренное воспри ятие фальши, потому что появился полюс истинности – Дюдя, а он, оказывается, тоже прикидывается. – Мам, как ты меня учила: чтоб большего горя у нас не было! – Послушай, а когда ты одевал футболочку с лэйбой «ФИЛА», как у всех в классе, что это было?.. – А ты кричала, что я – конформист... – Да. А ты обижался, хотя это не ругательство. – А что? – Особенности личности. Конформизм – это окрашиваться в цвет стаи от страха... – Да, я боялся! И старался смешаться с толпой, потому что хотел и хочу быть живым, как мальчик у Андрэ-Жака... ...Андрэ-Жак – мягкий плюшевый увалень под шестьдесят, улы бался и в четыре руки с женой накрывал на стол. Погасил свет, и Ли хи зажгла свечи. Нью-Йорк за окном сиял огнями, словно новогодняя елка. – У всех налито? – Лихи наполнила бокал Вассы. – Тогда – со сви данием, а Андрэ – с возвращением! – она подняла бокал и потянулась к мужу. – А где он был? – спросил Осик. – В экспедиции в Руанде, – с мягкой улыбкой ответил АндрэЖак, открывая бутылку красного вина. – Там два племени выяс няют отношения. Одни загнали других на высокогорное плато из камня... вулканического происхождения... Там нельзя пробуриться к воде... И пока я добился согласия всех сторон, чтобы пустили вра чей, уже никого не осталось. Я вышел из вертолета с бутылками, а никто водой не интересовался, и первый день мы только перетас кивали трупы...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 155
Андрэ-Жак поставил бутылку. Повертел в руках пробку. Лихи за брала пробку у него из рук и дала ему сигарету. Он повертел ее с тем же недоумением. За столом установилась неловкая тишина. – Но потом мы нашли несколько человек и спустили их вниз, – нашел следующую фразу Андр э-Жак. – И был мальчик... Меня отго варивали, но я взял его. И уже в вертолете, посмотрел на аппаратуре – да! – он был немного жив. Осик в ужасе слушал, невольно склоняясь к дочери хозяев. – И как-то мне удалось его вернуть, – сказал Андрэ-Жак. – Мы долетели до госпиталя, я посидел с ним несколько дней, а когда уле тал, спросил: кем ты хочешь быть, когда вырастешь? И он сказал: «Я хочу быть живым». Андрэ-Жак поперхнулся, и кадык дернулся в расстегнутом воро те рубахи. – Мам, ты где? – озабоченно спросила трубка. – Здесь. Я просто убита. Я так радовалась, что хоть собака остает ся собой, а тебя послушать, так все еще страшней: это охота. А если не охотишься, ты тогда кто? – задумчиво спросила она. – Добыча, наверное, – сказал Иосиф. – Дичь. – Класс! Если это единственный вариант, при котором можно быть собой – я согласна... – Но тогда сожрут тебя... – растерялся сын. – Не сразу, – весело парировала Васса. – Сначала они должны будут прикинуться мною, так?.. Даже интересно, как это будет вы глядеть... – Совсем не интересно, – угрюмо сказал сын. – И вообще, вот из ер дефинишен оф «собой»? – сорвался он на английский. – Человеком, наверное... – Мы уже человеки... – Да мы только выглядим, как человеки, а сами – скот скотом. Не доноски. Надо каждое утро вставать и донашивать себя, как у Рильке: «каждый восполниться должен сам, дорастая, как месяц ущербный до полнолунья». Иначе единственным различием будет дактилоско пия: у нас – палец, у них – лапа. – И тебе не стыдно мне это говорить? – неожиданно резко обор вал ее сын. – А что такого? – недоу менно спросила она, но в трубке были гудки. – Вот из е дефинишен оф «собой»? – передразнила она сына и положила трубку. Пес лег перед ней, выпрастав передние лапы впе ред и смотрел так, словно молился. – Вижу, что ты умираешь с голо ду, – проворчала Васса и прошла в кухню. Открыла банку с собачьей
156 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
едой. Пес встал на задние лапы, потянулся к банке. Васса осадила его, переложила еду в миску. – Дактилоскопия... – медленно повторила она и в ужасе закрыла лицо руками. – Дактилоскопия – это потом, – сдавленно говорил Иосиф. Он сидел, уткнувшись ей в плечо в темной комнате, освещен ной голубоватым светом экрана телевизора. На экране без звука го рел разрушенный Волд-Трейд-Центр. Черный дым пожарища стоял столбом, а Иосиф плакал и говорил, говорил сквозь слезы. – Сначала я старался выпытать у них хоть имя, хоть фамилию... Доктор шел первым и определял, кто живой, а я – следом... Они ле жали, у некоторых даже были открыты глаза. Я спрашивал «как вас зовут?» и видел, что они понимают меня, но их собственное имя уже не имело для них никакого значения! Они умирали у меня на глазах и не называли имен, понимаешь?! Один только заплакал, когда я ска зал: «У вас, наверное, есть внуки. Они захотят узнать, что с вами»... На детей вообще не реагировали! А потом я ушел к тем, другим... – Почему? – Потому что никто не хотел это делать... – Почему пошел? – мертвыми губами спрашивала Васса. – Ты всегда говорила: позвони, скажи, что живой... И я подумал, что есть другие мамы, которые не знают, где их дети... Вспомнил еще Утесова: «Напрасно старушка ждет сына домой...» Меня обря дили в такой чехол, перчатки... Дали тележки... На одной – шайка с водой, на другой – бумаги. Тележки такие, как по телевизору, когда полиция увозит... Они были в одежде, засыпанные пылью... Надо было руку обмыть, вытереть. На тележке была подушечка с крас кой... И чистую руку надо было приложить к краске и снять отпе чатки... Потом оторвать от этого листочка, на котором отпечатки, полоску с номером и одеть этот номерок на руку... Или на ногу... Тем, у кого нет руки... Потом подходили такие здоровые качки, ко торые укладывали человека в мешок, зас тегивали и ставили плом бу. С тем же номером, что у меня на бумажке... И их номер, который они вписывают в бумажку... Тогда получается, что человек номер 576 в мешке номер 90... Дальше отпечатки уходят в компьютер, и можно установить имя... – Ты был там один?.. – Да. А к вечеру пришел дедушка в рясе с бородой. Крест на гру ди... Он крестил каждого мертвого человека... – Как? – изумилась Васса. – Ну так: говорил, что крещается раб божий номер такой-то... И читал тот номер, что я надевал на руку... А потом уже читал поми нальный молебен, где просил Господа принять душу раба за номером Эр пятьсот шестьдесят семь, например...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 157
– Католик? – Не знаю! Я вообще не понимаю, какого бога он о чем просил! Где он вообще, этот Бог?! Там было столько детей!.. – Откуда?! – в ужасе спрашивала Васса. – Не знаю! Детский сад был на первом этаже, наверное... Они бы ли такие малюсенькие на этих огромных тележках!.. Кто-то уже снял с них ботиночки... Мне нужно было опустить в шайку ножку... Там все в этой страшной пыли... Потом положить, вытереть и тогда снять отпечаток пятки... – Почему пятки?! – Потому что у маленьких тут снимают отпечаток пятки. Паль цы – только у взрослых... Самое ужасное то, что у них были лица – их можно опознать, но некому! Такие лица!... А сзади – ничего. Их от бросило волной... Они же маленькие, легкие, летели... Их стукнуло об пол или об стену. Потому лицо осталось, а головы сзади – нет... – Хочешь – уедем? – прижала его к себе Васса. – Сейчас же! Бли жайшим автобусом. В Канаду, в Мексику, куда угодно! – Нет, – отодвинулся от нее Иосиф. Встал, отошел от Вассы подальше, так, словно она могла увезти его силой. – Ты, если хочешь, узжай, а я... Если этому городу суждено погибнуть, я погибну вместе с ним. Где колокольчик? – Какой? – не поняла Васса. – Тот, из Тибета... Васса кивнула на книжную полку. Иосиф достал колокольчик, тихонько провел по краю палочкой, а потом что есть силы ударил, выбивая то резкое «дзинь», которое отрезало нить. Раз, другой... И заплакал. – Если он все знал, что же он?! – прокричал Иосиф из слез. – А еще лама называется!.. Пес поскреб лапой ее колено. – Что тебе? – отвела руки от лица Васса. – Воды? Пес кашлянул в ответ. Она прошла в кухню. Сменила воду в его миске. Подошла к телефону и решительно набрала номер. – Сынок, прости, но мне не нравится вопрос про «дефинишен». Боюсь, что после Волд-Трейд-Центра ты неправильно усвоил, что «я» – это дактилоскопия, и только, – твердо сказала – У тебя наверняка есть свое определение... Ну что это, по-твое му – «я»? – Лужа на полу, если лечь в наполненную до краев ванну... – Согласен, но это – по объему. А еще? – Мои картинки – это я. То, что ты делаешь лучше многих, – то ты и есть.
158 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Ты себя определяешь через продукт. Художникам это свойст венно... – Психология должна что-то знать про это. – Психология – не наука, – отмахнулся сын. – Почему это? – обиделась Васса. – Потому что познать предмет можно только поднявшись над ним, а человек не может подняться над собой. Она фиксирует ве хи: то человечес тву познать себя велит дельфийский оракул, то вся сила – в яйцах, по Фрейду. Что еще откроют – зависит от открыва телей... – Но многие ощущают, что они нечто большее, чем обычное «я». «Ощущают бессмертное», как назвал это один поэт... – Поэт – это не «многие», – возразил сын. – Я почему с Никитой прожила столько лет? – продолжала Васса. – Потому что на вопрос, что такое его иммунология, он ответил: это наука о Я и НЕ-Я. – Он где сейчас? – В Париже. Его наука позволяла мне быть собой на клеточном уровне, понимаешь?! Именно так задумал Бог: чтоб мы были разные. – В этом месте ты совала мне под нос яблоко и огурец и орала, что никто никому не равен никогда. Я запомнил. Хочешь, я позвоню Никите?.. – Да зачем он мне? Мне нужно, чтобы ты услышал. Если альтер натива: умереть, но собой, или жить, но другим, то... Это ли не смерть – стать другим? Вообще, мой «дефинишен» состоит в том, что собой нельзя стать... Можно только вспомнить, кем ты уже был. – Когда? – не понял сын. – Вот с этим не очень ясно. Когда-то. В том «где-то», где ты был до того, как появился в этом сейчас. Тогда откроется, что ты не доделал. За этим ты снова и пришел... – Странно, – протянул сын. – Я лет в семнадцать в первой трудовой книжке в графе «профес сия» написала свое имя и фамилию. Начальница была в бешенстве. «А почему нет, если я хочу быть только собой?» – спросила я. «Это кем?» – орала она. Я, наверное, тогда и решила бежать с Украины. – И, заметь, успешно это сделала, – рассмеялся Иосиф. – Ладно, беги и ты... Смотри под ноги. К ночи Васса снова вывела пса на прогулку. Пес натянул поводок на подступах к пещере, намереваясь пер вым облаять двуногую тварь, которая воняла мочой, пивом и ма рихуаной, но бездомный тихо сидел в пещере и смотрел на луну. Пес фыркнул и молча миновал его. Ветер гулял по улице Рай. Грозовая туча надвигалась на остров со стороны океана. Васса брезгливо ла
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 159
вировала между кучами собачьего дерьма, прислушиваясь к гоготу проституток. «Господи, если они тебе так нужны – имей их, но огради меня от этих уродов», – привычно взмолилась она. Пес высмотрел под деревом белку и, крадучись, пошел к ней. Вас са всматривалась в пса, пытаясь разглядеть, что меняется в его осан ке, когда он, по собственному представлению, уже не пес. «Увы, для этого нужно быть белкой, – с насмешкой осадила она себя. – Или Богом», – кротко предложил второй вариант тихий Голос. «Может, это и есть – собой?» – запнулась Васса. Холод юркнул змейкой между лопаток, и она подивилась бездне страха, которая разверзлась при мысли, что человек – Бог. Хотя бы отчасти. «Что ж так пугает? – растерянно огляделась она. – Богом... Это значит смотреть на этот парк, бездомного, на собаку, на этих белок и крыс, и знать, что Ты сам все это сотворил? Смотреть на этих уб людков и ждать, когда они придут к тебе? Да лучше удавиться! – при вычно закончила она и осеклась. – Нет, Бог удавиться не может. Он – единственный – должен все это дерьмо принять, полюбить, про стить... Что было бы, если бы Бог удавился? Да все тоже самое и было бы. От Бабьего Яра начиная... Господи, бедненький ты мой!» – взвыла она от сострадания к Богу, который из библейского чудища, требо вавшего себе в жертву чужого... – да не чужого, а своего! – ...сына, сам стал ей сыном. «Бедненький!» – заметалась она на стриженой лужайке. Короткая молния чиркнула в небе спичкой. Пес испуганно прижался к ноге. Васса бросилась бежать прочь из парка. Бездомный в пещере привстал, чтоб посмотреть, не гонится ли кто за ней, но на улице Рай было пусто. Кроны деревьев с шелестом гнулись к земле под порывами штормового ветра. Небо лопнуло и с треском разорвалось, словно брезентовый купол шапито. Щетка до ждя вбежала в улицу. Мокрая, оставляя следы на желтом паркете, пронеслась Васса к книжной полке, вытащила Библию. – Сотворил человека... По образу и подобию, – бормотала она, чтобы не забыть, что ищет. Перелистала, не нашла то, что хотела, и с досадой захлопнула книгу. Бросилась к окну. Открыла его в стену до ждя, и пес выбежал прочь из комнаты. Васса подставила ладони под дождь и слушала капли. Гудзон, как дорога, вел к океану и казалось, что стальная пластина реки удержит, если ступить на нее. «Нет уж, Господи, оставайся собой, а я собой. Ты – со своим сы ном, а я – со своим, – едва не прокричала она в окно, и неожиданно
160 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
закончила: – Так, наверное, и родился Сатана, из этого «нет уж, Гос поди»... Васса взъерошила волосы обеими руками, словно расправляя мозги под тонкой скорлупкой черепа. Прошла в кухню, достала из холодильника яблоко, подбросила на ладони, положила на тумбу в изголовье. Потушила верхний свет, зажгла настольную лампу. По вертела яблоко так, чтобы тень от него разрослась... «И не стала есть от него...» – усмехнулась она. Погасила лампу, зажгла свечу. Тень от яблока стала потемнее, по гуще. Взяла карандаш и принялась набрасывать ровными штрихами круги. Она писала круги и вписывала один в другой – меньший кру жочек в больший. Расчерчивала их параллелями и меридианами и получала то глобус, то футбольный мяч, то глобус, беременный фут больным мячом. Снова вернулась к яблоку. На новом листе по самой середине выписала кружок – глобус яблока, и тень от него. Стара тельно вписала в сердцевину яблока зернышко. И оно тоже отброси ло свою тень, в нарушение всех законов. Пес не сводил с нее глаз: шорох карандаша беспокоил его. Васса отложила карандаш, снова полистала Библию. – И был потоп, – прочла она вслух. – И стер всякое существо, что на поверхности земли... Васса взяла ластик и принялась старательно стирать яблоко. Стерла, подула на листок и нечаянно задула свечу. Уставилась в ноч ное окно. Дождь шелестел, словно клянчил, чтоб его впустили. Васса легла, вытянулась, и больное колено хрустнуло в темноте. Нащупала яблоко в изголовьи на тумбочке, надкусила. Пес поднял ухо, прислу шался. Что-то звякнуло, громыхнуло на улице, и он вскочил, встал на задние лапы у окна, поставил передние на подоконник и посмотрел в окно. Земля за окном была пуста и хаотична, и тьма стояла над безд ною. Бог его хрустел яблоком, и до того, как Он сотворит свет, гору с парком и траву для прогулки, было еще жить и жить. Май, 2008
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 161
РУСЬКА
Р
умяная, белолицая, светловолосая, с высокой грудью и округ лыми бедрами, Руська задирис то зазывала прохожих, нахваливая овощи у себя на лотке. Торговать ей было позволено на улице подле магазина. Вовнутрь пускали только в уборную, да зимой погреться. Репутация воровки во втором поколении преследовала ее: мать – некогда директор гастронома у метро «Белорусская» – проходила по громкому делу, и хоть никого не сдала, в торговлю уже не вер нулась. Дочку взяли, но директор магазина «Диета» на Песчаной сам отмерял ей длину, на которой позволено ставить лоток у входа. Руська кивала, соглашалась, мерзла в холод, потела летом в жару и мокла в дождь, хоть и нахваливала свою надежную куртку. Свекровь Маша – она называла ее мамой, – купила эту куртку Игорю на свадьбу. Руськина родная мать ей нитки не подарила и не навидела Руську люто. Когда она проворовалась и сидела в Бутырке, Руська продала все, что было в доме: и хрусталь, и стеклянный комо дик из-под хрусталя, и выкупила ее. Мать вышла и прям в воротах Бутырки обложила ее матюками, а уж как увидела в доме голые сте ны, едва не убила. – Я ж тебя вытащить хотела, – оправдывалась Руська. – Да кто ж тебя, блядюгу, просил? У нас кампашка в камере по добралась – за деньги не купишь! Амнистию ждали на восьмое мар та, а ты!.. Дурища, – и мать плюнула Руське под ноги. Воровать Руська не воровала, но свое с прилавка имела. – Даже если ничего не делать, а просто у весов стоять, как ни кру ти, а чирик все равно налипнет, – и она показывала соседке по ком муналке чистую розовую ладонь, чтобы та удостоверилась, что клеем там не намазано. На налипший чирик она покупала себе чекушку, прихватывала на закуску из ящиков помидор-огурец, иногда апельсинку, и брела в темноте на окраину у Речного Вокзала. Принимала стакашку на грудь – зимой для сугреву, летом – чтоб расслабиться, и засыпала, разметавшись на старом диване. Обычно одна, так как полутораго
162 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
довалый сынок был в садике на пятидневке, а мужа Игоря убили в драке на Калининском. И не поздно, вроде, было. И что он там с кем не поделил, так и не выяснили. Только дали Игорю бутылкой по голове. Не сильно – так, что он сам еще шел по Калининскому, и многие его видели, а чере пушка расколота была. «Бутылка, поди, тоже разбилась, – думала Руська, напиваясь. – А, может и нет». Игорь дошел от «Метелицы» до аптеки на пересечении Калины с Садовым, там еще сам попросил помочь, и только потом рухнул. Как уж они там помогали, Руська не знала. И Игоря самого уже не увиде ла – только куртку и разглядела, когда менты привезли ее в морг на опознание. Куртка такая одна на всю Москву была – Маша ее в Ново российском порту с рук брала у моряков. – Куртку верните, – наказала ментам Руська и дальше смотреть не стала. Куртку вернули. И часы Игоревы, и даже пустой бумажник. Ма ша на похороны прилетела из Новороссийска, побилась о гроб, а про куртку не забыла. – Сыночку оставь. Ей сносу не будет, – сказала Маша, когда Русь ка показала ей куртку. Дескать, все, что осталось. Иногда за Руськой увязывался грузчик. Хороший парень, канди дат каких-то наук. Отсидел за какую-то книжку, которую перепеча тал на машинке, и теперь его никуда не брали. В койке он задумчиво смотрел в потолок, гладил ее и читал стихи, а она прислушивалась, пытаясь угадать, на какой строке он ее завалит, но так ни разу не дож далась – засыпала под его бормотание. А утром, когда он неуверенно предлагал ей заняться делом, она торопилась на работу и уже было не до того. Соседка подглядывала за ними. Он был уверен, что она из КГБ. – Да кому ты на хер сдался? – отмахивалась Руська, но гнала со седку от него. – Пошла отсюда! Та запирала свою дверь и билась об нее изнутри. Так однажды Руська и нашла ее дверь проломленной посредине, а соседку на полу в кровище: прошла насквозь. «Скорая» увезла ее, су нув в белую рубаху с такими длинными рукавами, что они свободно завязывались на спине, и больше Руська ее не видела. Руська принялась обивать пороги: ходила в ЖЭК, в исполком – просила дать ей вторую комнату. «Был бы ваш муж жив, – говорили ей, – квартира была бы ваша, а так»... «Был бы муж... Много чего бы ло б мое», – думала она. Можно было, конечно, выйти замуж за этого придурка, что читал стихи и никогда не ударил, но кто-то его звал в Париж, и он был уверен, что его выпустят.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 163
Однажды раздался звонок. Звонили из райисполкома, просили быть дома – придет человек для подселения. Руська вообще на работу не пошла. Ждала, медленно распаляясь внутри, что вот сейчас снова какую-то сумасшедшую подселят, но пришла тощая длинноногая дев ка, чуть постарше ее, с пацаном в кулечке, малек помладше Женяшки. – Дай хоть подержать, – попросила Руська. – Извини, но до пяти месяцев ребенок должен знать одни руки, – строго отказала девка. – И что ж, отцу тоже нельзя давать? – подколола Руська. – Нет отца, – просто сказала девка. – А был бы? – Не знаю, – равнодушно пожала плечом та. Оглядела Руську, как мебель, прошла по кварире, попросила клю чи и сказала, что сначала тут сделают ремонт, а потом она переедет. – Да уж конечно, разбежались они ремонт делать. Тут сумасшед шая жила, дверь менять надо. – Поменяем, – кивнула девка и уехала на той же машине, что приехала. Ремонт мужики из ЖЭКа делали сами. Удивлялись, что хозяйка ни разу не пришла. Даже обои не выбирала: по телефону сказала – что посветлей, то и клеить, лишь бы чистенько. Так тяп-ляп они и за кончили. Она позвонила, спросила, подсохла ли краска, и появилась. На той же легковушке с красивым немолодым мужиком, который перетаскал десяток тяжелых картонных коробок, коляску и ванноч ку, и уехал. Руська неуверенно толкнула новенькую дверь, заглянула. – Слышь, а мебель когда будешь перевозить? – Нет у меня мебели, – ответила та, натягивая веревочку вдоль окна – как для шторы. Но вместо шторы повесила пеленки. – А где ж ты спать будешь? – Сейчас выйду – купл ю, – пожала та плечом. – Мы тут мебель ный проезжали. Я от мужа ушла, в чем стояла. – Что так? – прищурилась Руська. – Застукала с бабой. Девка ловко перепеленала мальца на составленных одна к одной коробках, уложила в коляску и поперлась одна с ней на лестницу. – Ты чего? – осадила ее Руська. – Ты ребеночка оставь, коляску снеси сперва, а то не дай Бог.... – Спасибо, – сказала соседка и последовала совету: дотащила ко ляску до двери, обернулась на мальца, и стало видно, что она не мо жет от него оторваться. – Ты чего, мамашка? Иди-иди давай, никуда он не денется, я при смотрю.
164 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Соседка и вправду купила кресло-кровать, детскую кроватку, стеллаж для книг, и начала жить. Рано вставала, рано ложилась. Шур шала книгами или бумагой. Столик соорудила из распакованных картонных коробок. Вытащила оттуда гору папок. «Чтоб не обос сал», – кивнула она на младенца. Расставила их на полке, а больше ничего у нее не было. Закатав рукава, соседка вымыла от пола до по толка стены в ванной. Вылизала до перламутрового отлива саму ста рую ванну, повесила веселые полотенца на змеевик с горячей водой и принялась купать младенца в пахучих мыльных пузырях. Малец повизгивал и плавал, как рыбка. – И что ж это, ты его каждый день мыть собираешься? – прищу рилась Руська на третий день. – А как же иначе? – не поняла соседка. – Ты своего как моешь? – Баня раз в неделю, – строго ответила Руська. – Стирка-глажка – чтоб на пятидневку сменки хватило, и все. Соседка – звали ее Анна – работала на киностудии напротив их дома. Немного обжилась, отдышалась, помирилась с мужем, и он по вадился приходить – помогать по хозяйству: где какой гвоздь вбить. Розетки попрятал, чтоб пацан ненароком палец туда не сунул, когда ползать начнет, наладил телефон – чтобы не будил, а мигал лампоч кой, но остаться ему Анна не дала ни разу. С первой зарплаты Анна предложила Руське сделать ремонт за ее счет, купить новый диван, новое на окна... – А ты мне потом постепенно отдашь. Руська подивилась, но согласие дала и спорить не могла, когда Анна встречала ее с работы в день зарплаты и отбирала все деньги. На чекушку выпросить у нее было нельзя, да Руська и сама давно хо тела, но не знала, как бросить это дело. Женёчка Анна рассмотрела очень придирчиво, когда Руська при вела его с пятидневки. Сказала, что у него гланды-аденоиды и вызва лась отвезти к врачу. – Да ты святая, – недоверчиво сказала Руська, получив Женька полеченного и не сопливого. – Ты не преувеличивай, – осадила ее Анна. – У меня корысти мно го в том, чтоб твой пацан здоров был... – Это ж какая корысть тебе с его здоровья? – не поняла Руська. – Чтоб моего не заразил, – глядя прямо в глаза, ответила Анна. – И ты, как пить завяжешь, на киностудию пойдешь. Кассиршей. Чтоб на лотке не простужаться и не перхать тут по квартире... Руська забожилась, что больше в рот не возьмет, и Анна не сов рала: прикупила Руське новенького шмотья, приодела ее и за руку отвела на киностудию. Руську взяли, потому как Анну уважали.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 165
Жизнь пошла совсем другая, будто стрелку кто перевел на желез ке: по другим рельсам, с другим пейзажем за окнами. Пацаны росли вместе, ссорились, но не дрались. Женёк дразнил Мелкого, но Руська быстро отвешивала ему подзатыльник, и он шел мириться. Тырил у Мелкого игрушки, потому что Анне из Америки красоту привозили отъехавшие друзья, но Мелкий не жадничал, не ябедничал, и куражу не было. Да и Анна еще учила того и другого играть вместе и жить в мире. В доме собирались приятели с киностудии, и вскоре один поло жил глаз на Руську. Руська завиляла хвостом, пустилась в роман, а там уж не на шутку влюбилась. Сашка все дольше засиживался на новом диване после работы, пока, наконец, не заночевал. Утром Русь ка толкнула соседскую дверь и в ужасе сказала, что вон под окном... – Машина, видишь? Братан Сашкиной жены приехал... – Ну и чего? – спокойно спросила Анна. – Убивать его, – прошептала Руська. – Не ссы, может не его, а тебя, – утешила Анна. – Хотите, чтоб я с вами вышла? Или ты не мужик? – спросила она Сашку, который трясся в коридоре. Тот метнул в нее бешеный взгляд и вышел, хлоп нув дверью. Анна с Руськой видели в окно, как мужики у машины поговорили – только белый парок отлетал от губ на морозе... Руська хотела замуж за Санька. – Все просто, – сказала Анна. – Делаешь так, так и так, и он твой. Но смотри, чтоб потом не пожалела. Сашка-муж – совсем не то, что любовник. Руська ничего не видела перед собой: хотела мужа. – Чтоб не делить его ни с кем, – повторяла она, как заведенная. Она сделала все, что Анна советовала, и Сашка развелся. Они рас писались, отгуляли и поселились под одной крышей. Тут-то Руська и узнала, что он запойный... Пацаны незаметно подросли, пошли в школу. Первым – Женёк, через год за ним подтянулся Мелкий. А когда Мелкому исполнилось десять, Анна уехала с ним, как всегда, на лето. Только не к Черному морю, как обычно, а в Америку. И к сентябрю не вернулась. – Ключи возьми, – сказала она Руське по телефону. – Пусть Же нёк там спит, чтоб вам с Сашкой не мешать. Книги только мои пусть не уродует. – Да я ему приплачу за каждую, если он хоть до одной дотронет ся! – откликнулась Руська проникновенно. Женёк подрос, девок стал водить, потом женился, собачку за вел, а там и ребеночка родил – дочку Леночку. Носил ее по Аньки ной комнате, как та носила Мелкого. Учился он через пень-колоду в Институте стали и сплавов, лишь бы от армии откосить, а по ночам
166 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
подрабатывал барменом. И так хорошо у него получалось, что к нему управляющий стал посылать новичков: чтоб Женёк их натаскивал, как собак, и учил ремеслу. – Смотри, даже если ничего не делать, – говорил Женёк, – столь ник к вечеру сам налипает, – и показывал чистую ладонь новеньким. Скоро к Женьку очередь выстроилась: с его рекомендацией ра боту давали сходу и в любом кабаке. А потом пришел к нему парень, что первым решил раскинуть сеть кабаков пошире – выйти за коль цевую, за Москву, а там и до дальних городов добраться. – Я на недельку, – говорил Женёк жене и отваливал на месячиш ко. Налаживал где-то бар, натаскивал барменов и возвращался. В Барнаул вообще летел на открытие – учиться теперь все сами ездили к нему в Москву. – Какая погода? – спросил он кого-то в трубку маленького теле фона, стоя на пороге. – Дождь? Блядь, а я плащ на работе оставил. Мам, дай-ка мою старую куртку, – крикнул он с лестницы. И Руська подала ему куртку Игоря, в которой Женёк только с со бакой и выходил в темноте. Привезли его обратно прямиком в Боткинскую: мужики его ка бацкие самолет оплатили. Уверены были, что с их бабками врачи соберут его из кусков. Он в Барнауле въехал на полной скорости в столб. Руську пацаны одели-обули, важно называли Верой Михалной, и под белы руки привезли в больницу. Довели до палаты... Как она голосила, Руська не помнила, но клялась, что Женёк услышал ее, не смотря на все эти трубки, что были в него понатырканы. Глаза при открыл, и руку ей пожал. – Вот так, – сжала она Анькину руку, когда они свиделись. – Сесть, понимаешь, как бы хотел, приподнялся так маленько и упал назад на подушку... Ей только куртку при выходе и отдали. – Компьютер дома оставил, но там какое-то слово знать надо бы ло, а без него не открыть. Маша – мать Игорева, представляешь, на Женькины похороны даже не приехала. Я так разозлилась, что сама к ней полетела в Краснодар. Приехала, а она – растение: ничего не соображает. Я ей фото Женька сую, а она говорит: «Какой красивый мальчик»! Я говорю, мама, внук это твой, понимаешь? Внук родной! Помер он, разбился! А она улыбается: «Красивый»!.. Как хоронили, Руська не рассказывала, а Анна не спрашивала. Она прилетела на годовщину. Женяшкиной Леночке куклу привезла из Америки. В растерянности оглядела свою старую комнату, в кото рой ничего, кроме книг, не было.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 167
– А Сашка где? – спросила, наконец, Анна. – В дурдоме. Спился. Я его дочек сюда прописала, всех на очередь поставила, как про снос домов говорить стали. А они, сучки, хоть бы навестили его когда... Руська вызвала Анну десять лет спустя приехать получить квар тиру. – Пятиэтажки-то все под снос, – с сожалением сказала Руська. – Машину заказывать надо для перевозки мебели, но тебе-то чего? – мебели у тебя нет. – А куда она делась? – спросила Анна. – Женёк выкинул. К рождению Ленки ремонт делал и все повы кидал. А книги я не дала. Эта его шалава, татарва поганая, книг от родясь не видела, все кричала «выкинь», так я ей сказала, что убью, блядь, если тронет. Машина из ЖЭКа пришла утром. Мужики вынесли картонные коробки с книгами. – А мебель, хозяйка? – спросил один у Анны. – Нет ее у меня. Вот креслице возьми, и тумбочку. Анна домывала окно в новой квартире неподалеку от своей пя тиэтажки, когда колотушка ухнула со всего маху и разнесла стену старой хрущевки. Пыль поднялась столбом, кто-то орал что-то кра новщику. Огромный экскаватор вгзрызался в землю там, где вчера стоял первый подъезд, и рыл котлован для нового дома. Черная ды ра, похожая на могилу, становилась все глубже: новый дом заклады вали с подземным гаражом. 2010 г.
168 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
УГОЛЬ
О
на смотрела в зеркало и диву давалась: как можно было не за мечать, что старый кирпичный дом напротив отражается в серебри стом стекле полностью – со всеми ржавыми пожарными лестница ми, деревом у подъезда, толстомордым гидрантом, расписанным в цвета американского флага, и даже прутьями решеток в окнах пер вого этажа. Завороженно разглядывала отраженную улицу, словно живописное полотно, выполненное копиистом, придирчиво сверяя детали. Обернулась к окну и нашла расхожд ение: за окном посвисты вал ветер, а в зеркале было тихо и солнечно. «Что за наказание Господне?» – с тоской вернулась она к пятну на щеке. Оно розовело, приобретая очертания незнакомого континента на кромке левой скулы и шеи. «Вроде, не цветет еще ничего, и ника кого дерьма не ела». Аллергия изводила ее на новом континенте с первой весны. Уз нать, на что, не удалось, так как заниматься ею она могла в Моск ве – в Америке медицинской страховки не было, а Москва вынесла вердикт, что ни на одно из двухсот российских растений аллергии у нее нет. Она возвращалась в Америку, и аллергия снова одолевала ее. И каждую весну она придирчиво всматривалась в острые стрел ки травы, в почки на деревьях в парке, словно пытаясь опознать по только ей известной примете врага, на которого ополчилось ее тело. Но ни одна пробудившаяся свежей зеленью веточка не вызы вала подозрений. Аллергия саднила досадой, так как причинно-следственные мос тки Васса перебрасывала только над узкими реками: «Вроде, не ела еще ничего, только сухарик с чаем, а уже пятно». Что ему нужно было, этому старому телу, она не понимала, более десятка лет находясь у него в услужении. «Я тебе уже 15 лет не пью, и не курю. Ни жареного, ни острого, а ты?» – укоряла она собственную щеку с розовым континентом на скуле. То, что бедное тело долгие годы перемалывало выпивку и та
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 169
бак до того, как она перестала травить его, она отказывалась принять в качестве объяснения. Так и говорила врачу, не скрывая упрека: – Когда я и пила и курила, никакой аллергии не было. Пила говно, ела говно, жила в говне, и все ему было нормально, а тут! Она укоряла тело в том, что у него не было совести. Васса пере везла его – изрядно поношенное – через океан, поселила в Америке, на свежем воздухе на берегу широкой реки, а оно... «И тебе не стыдно? – пыталась приструнить ее московская под руга-врач, которой Васса жаловалась на свои хвори. – Все уже давно померли, с кем ты пила, а ты только на аллергию начала жаловаться! Небось, опять мороженого с миндалем в шоколаде нажралась?» Васса, набычившись, замолкала. Сегодня и вовсе было впору убить это тело, так как даже мороженого она в рот не брала. Васса умылась, смазала континет на щеке мазью волшебника-гомеопата, прошла в кухню и открыла дверцу подвесного шкафчика, где всю нижнюю полку занимали разнокалиберные баночки со снадобья ми. Достала одну, полную черного порошка, аккуратно зачерпнула серебряной ложечкой черную пудру и высыпала в прозрачную стек лянную чашку. Тонкой струйкой из чайника осторожно налила ки пяченой воды, размешала и выпила черную воду. Шумнул лифт, сын открыл дверь своим ключом, и пес радостно бросился ему под ноги. – Ну, здравствуй, – потрепал пса рослый мальчик. – Мне с ним выйти, или вы гуляли? – Конечно, гуляли, не ждать же тебя, – откликнулась Васса с лег ким укором. – А что это черное у тебя на губе? – Уголь, – сказала Васса и облизнула губу. – Опять? – сказал мальчик, сделав гримасу носом, которая долж на была выражать сострадание. – Ну так, – повертела она рукой, что означало «ничего особенного». – А я сейчас работаю с таким мелким... – он поискал русское сло во, не нашел, и сказал: – Карбоном. – Уголь у вас называется карбон? – удивилась она. – Может, при несешь? А то мне люди из Москвы возят, а ты тут сидишь на нем... – Я боюсь, мам, – посерьезнел мальчик. – Я ж не знаю, какой кар бон годится для приема вовнутрь. – Что за ерунда? – возразила она с решительностью неуча. – Уголь – он уголь и есть. – Ага, – иронично согласился мальчик, сбросив куртку. – Надо, чтоб я отравил собственную мать. Спасибо. Карбон – это все, что нас окружает, на самом деле. Все сделано из него. Мы все – карбон-12. Он прошел в свою комнату, заставленную стеллажами вдоль трех
170 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
стен, полными книг с одним словом на корешках – «Химия», уселся за старинный столик и открыл маленький компьютер-книжку. – Что значит – все? – последовала она за сыном. – Ты, я, собачка – все сделано из карбона, – продолжил он с инто нацией сказочника, и снова потрепал пса по холке. – Может, мне собаку съесть, чтобы прошла аллергия? – попробо вала пошутить Васса. – Да, – кивнул сын. – Только сначала ее нужно сжечь. – Сжечь? – переспросила Васса, проверяя, не ослышалась ли. Он гладил собаку, ожидая, когда засветится экран компьютера. – Да, – кивнул он. – То, что останется, когда вода испарится, мож но будет съесть. Этот карбон, что ты пьешь, тоже получен из чего-то, что сгорело. Меня, тебя сжечь – тоже останется только карбон... – Сделаны из праха и станем прахом... Пепел Клааса стучит в мое сердце, – задумчиво сказала она. – Что-что? – не понял он. – Ты не знаешь, вы тут в школе не проходили Тиля Уленшпиге ля... Такой средневековый мальчик. У него отца – Клааса – на костре сожгли по доносу. И мальчик взял пепел, что остался от папы, насы пал в мешочек и носил на груди, чтоб не забыть отомстить за отца. Занятная штука – эта аллергия, – задумчиво протянула она. – И лече ние от нее занятное... Экран компьютера засиял, ожил. Сын достал из кармана похо жий на свисток предмет и воткнул его сбоку в компьютер. – Сейчас посмотрю, что у нас получилось, и пойдем побегаем, – сказал он псу. – Сегодня новый микроскоп выдал такое увеличение, которого мы никогда не видели. – Ты даже не поешь? – Поем позже. Я посмотреть хочу, – глаза его блестели предвку шением новогодней елки. – Ладно, – согласилась она и вернулась в кухню. Пес заметался, выбирая с кем остаться. – Дай ему курочку, там у тебя лежит, – сказала Васса. – Порадуй зверя. Он тебя так ждет всегда!.. – Маменькин сынок, – проворчал сын, шурша пакетиком с су шеной курицей. – Иди сюда. Дай лапу, – слышала она, стоя в кухне у плиты. – Мам, хочешь посмотреть? – неожиданно звонко крикнул сын. – Иди сюда. Это кристаллы, которые я выращиваю.. Она вернулась в его комнату. – Ты знаешь, что бриллианты – это тоже карбон, да? Смотри, что у меня выросло! – всматривался он в экран компьютера. Пес лежал на диване и, вытянув шею, тоже смотрел на экран. На экране был вихрь красивых снежинок разной величины. – Во сколько же раз это увеличено?
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 171
– Тысячи! Миллионы... Это электронный микроскоп. Красиво? – Очень, – согласилась она. – Химия вообще красивая наука. – Смотри, можно еще увеличить, – сын коснулся компьютера, и снежинки на экране придвинулись ближе, ближе, пока не осталась одна. Она разрослась до размеров континета. – Похоже на карту, правда? Такая другая планета, – мечтательно сказал мальчик. – Ничего не другая, – присмотрелась к картинке она. – Сделай крупнее... Похоже на Манх эттен. – Не пугай, – сказал сын, увеличил картинку кристалла, и пес ти хонько зарычал. – Китайцы продали грязный никель. Мерзавцы. Кристаллы кадмия высились небоскребами по поверхности ни келя на экране компьютера. – А что пугаться? Вон парк, – ткнула она наугад пальцем в ниж ний угол экрана. Он вглядывался в сталактиты микронной грязи и отказывался верить, что его обманули – все увеличивал, увеличивал. Причудли вые круглые и четырехугольные сталактиты на поверхности никеля казались башнями. Никель, укрупняясь, тоже менял очертания. – Твари, – сказал он, уперевшись в предельную крупность. Снял очки, навел стеклышко на экран, прищурился, присмотрелся... Увидел причудливый континент. Прямая дорога прорезала его с запада на восток. Вдоль нее проступали очертания городов. Он сно ва одел очки. И – словно самолет пошел на посадку – город у доро ги обрел цвет, крыши домов блеснули кровлей под лучом закатного солнца, стали различимы окна в домах. В одном горел свет... Он при смотрелся и разглядел женщину. Она стояла перед большим зерка лом в деревянной оправе и разглядывала на щеке пятно, по форме напоминавшее континент.
2011 г.
172 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
BIRKENSTOCK
У
меня с математикой плохо, но это сосчитать я могу: к 51 при бавить 8, чтобы узнать, сколько тебе было, когда мы встретились. Я родилась в пятьдесят первом, а ты – за восемь лет до начала века. Тебе исполнилось 59, когда я появилась на свет. Я не знаю, как ты выглядишь в это время, я узнаю тебя на ощупь, по запах у. Твое ли цо, глаза я разгляжу впервые только на фотографии, где мне пять, и мы сидим рядом – снимаемся на память у фотографа на Суво ровской. Он накрывается черной тряпкой, прячет голову за дере вянной треногой так, что фотоаппарат не виден, и кричит из-под тряпки про птичку... Это наверняка дорогое удовольствие, но ты должна всем послать карточку – показать, какая я вымахала. Сестре Наташе в Москву, дру гу Пете в ссылку. Отец, наверняка, тоже просит прислать ему фото. Я лопаюсь от гордости, что мы сидим на одном диванчике и я достаю тебе головой до плеча. И еще потому, что тебя обожает город, а я мо гу тебя отобрать у всех, стоит мне крикнуть: «Баба!» Когда я увижу твои башмаки – не помню. Наверное, в ту зиму, когда мы с тобой врали друг другу так, словно состязались, кто ко го переврет. Ангелы-летописцы, что хранят нашу переписку, должны были отметить, что я достойна тебя. Ты – в кои веки! – выбралась зимой в Москву повидать Наташу. Почему вы потащились из Остан кино гулять в Сокольники, ума не приложу. У Наташи прямо перед домом ворота Ботанического сада, а уж до пруда и усадьбы Шере метьевых совсем два шага. Можно было и там подышать воздухом. Но там делал круг трамвай, что шел в Сокольники. Вы сели и поеха ли. Ты сослепу не разглядела белую лыжню на белом снегу, ступила на нее, поскользнулась, упала, сломала ключицу и загремела в инсти тут Склифосовского. Тебя остригли там, потому что одной рукой ты уже не могла заплетать свою тощую косичку – «мышиный хвост». Со стрижкой было удобнее, но ты не любила ее. Я потом поняла, почему,
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 173
когда нашла твое лагерное фото с номером зэка на кармашке рабо чей тужурки: ты стриженная на нем. ...Ты лежала в Склифе, или, скорее, сидела, – ты не любила «за леживаться», и наверняка, даже с одной рукой ухитрялась помогать соседям по палате, сестрам и нянечкам. Но когда выдавалась минута, ты писала мне длиннющие письма о том, как вы гуляли по Треть яковке. С подробным описанием картин, художников и маленьких, никому не известных тайн из жизни тех и других. Я так и не узна ла, была ты на самом деле в Третьяковке, или письма были фанта зией, но запомнила навсегда, что картина Пименова со счастливой женщиной в открытой машине называется «Москва, май 1937-го». И потом уж, стоя перед этим полотном, недоумевала: как же он мог, если жив остался, не переименовать? Или специально оставил – чтоб знали, что у некоторых тридцать седьмой был счастливым, умытым майским дождем, с сиренью... Я читала твои каракули у Матвеевых на Забалке, и слезы заки пали от досады: ты там, как барыня, разгуливаешь, а мы тут!.. Но правду писать было запрещено, да я бы и сама не написала, если бы разрешили, потому что в свои двенадцать понимала, что ты тут же примчишься, а девать тебя было некуда: наш дом сгорел. ...Данилевские так растопили печь, что наша общая с ними стена прогорела насквозь. Пламя вздыбилось, вышибло потолок, а четыре стены нашей комнаты уцелели. В дырку в крыше было видно небо. Мы спали несколько ночей с мамой под этим небом. Вместе – от хо лода. Потом в дырку пошел дождь, и мама подставила медный таз, в котором ты летом варила вишневое варенье с розовой пенкой, а дальше повалил снег. Пожарники боялись, что балки посыплются, и нас выселили. Маме выделили коечку в общежитии в порту, где жи ли моряки в ожидании навигации. Я приходила к ней и видела, как она хотела, чтобы наш ремонт никогда не кончался. А меня забрали Матвеевы. Как ее зимой сорок первого. Даже буфет показали: сверху – чашки-блюдца, как у людей, а внизу, если крупы раздвинуть – лаз в другую комнату. Оттуда – в сарай, а уж из него – через доски в сте не – прямиком в балку, в овраг. Маму там прятали в войну, а меня – в пожар. Ты отдала ее Пете и Шурочке, гимназическим своим друзьям. Уступила: они сами за ней пришли, когда молодежь стали угонять в Германию. Матвеевы замотали ее в тряпье, под старую бабу, и увели. Она рассказала мне это потом – перед смертью. Я помню, как печатными букв ами дописывала своей рукой в ка ждой поздравительной открытке деду Пете «целую». И возмущалась, что ты не даешь мне листок, а заставляешь мучиться на открытке, умещая большие букв ы на маленьком лоскутке. – Письма перлюстрируются, – говорила ты чудное длинное слово.
174 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– А открытка – потому и открытка, что открытой идет. Пусть смотрят... И первую строку отдавала мне тоже: «Дорогой дедушка Петя»... Они показали мне эти открытки. Петя сказал, что ты единст венная, кто не боялся писать ему в ссылку. Ну и я – с тобой. Когда детской рукой цветными карандашами начало и конец – в середину можно было вместить новости про Шурочку и детей... Я сидела у них на Забалке у маленького окна на уровне тротуара, смотрела на ноги-ноги-ноги за занавеской и писала тебе. Спросила у Пети, зачем построили такой низкий дом, и дед Петя сказал, что дом ставили лет сто тому, и он был высокий, а тротуар поднимался потом – из-за щебня, который сыпали, сыпали... Я слушала шарканье ног по тротуару и сочиняла, как мы гуляем с Иркой – Петиной и Шуриной внучкой. Как ходили в театр, на елку, в парк на каток. Я выходила чи тать афишу на тумбе, что стояла напротив их дома, пузатая, круглая. Старательно списывала с нее где, кто, когда на гастролях – в филар монии, в Доме офицеров, в ДК судостроителей. Я никогда столько не гуляла в своей жизни, сколько наврала тебе в письмах. Потом тротуары расчистили от снега, и крышу заделали к твое му приезду. Штукатурка еще не просохла на потолке с лепниной, ко гда ты сошла с поезда. Стриженная, с рукой на перевязи, которая ни когда уже не двигалась так, как раньше. – Неправильно срослось, а ломать заново было жалко, – сказала ты, словно оправдываясь, что уже не можешь ею легко взмахнуть. А я прижалась к твоему боку – со стороны здоровой руки, чтоб тебе было чем меня погладить, и стыдно стало, что я злилась на твою Третьяковку. – Лучше бы ты по правде в нее ходила, Баба моя... Потом тротуар подсох – наступила весна. Мы собрались к Мат веевым в гости. Тогда ты и попросила меня впервые помочь тебе за стегнуть башмаки... Если мне за 10 перевалило, значит, год был 6263-тий. Башмакам лет 20 исполнилось. Черные, тупорылые, с белым рантом, на толстой подметке, широком невысоком каблуке, с метал лической пряжкой сбоку. Они выглядели как новые. Ты их очень лю била потому, что удобные, по лужам идешь сухой, и каблук устойчи вый – не проваливается в щели между плитками тротуара. Но что-то неприятное в них тоже было: у тебя как-то немного кривилось ли цо, когда я застегивала эту пряжку. Ты любила их, но как хлористый кальций: и пить противно, и надо, потому что на пользу... Только после перелома ты и попросила: – Драгоценная моя, застегни мне туфли. Там такой ремешок с пряжечкой.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 175
Я присела подле тебя на корточки и застегнула. Мы проверили: туго – не туго. Они были совершенно ужасные – эти полуботинки, как ты их называла. С живыми бульдожьими тупыми мордами. Ко гда я доросла до этих туфель, не знаю. Не помню, когда нога стала те самые 37-38, и ты тихонечко предложила: – Померяй, они хорошие. Натуральная кожа, непромокаемые. А то ходишь в этом барахле, еще ревматизм себе наживешь. Нельзя с мокрыми ногами... Безногий сапожник, что ездил мимо нашего крыльца на дощечке на четырех подшипниках, сделал тебе новые набойки. Он тебя очень любил. Все солдаты-инвалиды тебя любили – помнили по военному госпиталю, где ты работала медсестрой. – Да никогда, – с ужасом оттолкнула я башмаки. Мне казалось, что стоит их примерить, как я стану старой. Что-то стыдное было в их надежности. – Они тебе еще послужат верой и правдой. Им сносу нет... Наверное, тогда ты и сказала, что они из Германии. Хотя, нет. Те тя Галя, что удочерила Анечку, которую прятала, когда ее родителей угнали в гетто, первая сказала мне, что ты была в Германии, в лагере, только после твоей смерти. – Никогда, – повторила я. – Никогда не говори «никогда», – глухо сказала ты и спрятала башмаки назад в коробку, погладив их, как живые – чтоб они не оби жались, что я их отталкиваю. Ты была права. Очень вскоре после того, как тебя не стало, наста ла такая осень, когда мне совсем нечего было обуть. Я нашла их, влез ла в них и подивилась, какими удобными оказались они. Крепкими, устойчивыми – после всех «лодочек» на каблуках. Безногого сапожника уже не было на углу, и у кого-то другого я набила косячки на его набойки. Я очень уверенно стояла в них на земле. И мордатые носки, если смотреть сверху, были не такими буль дожьими, как казались. В них была тупая бычья надежность, упорст во какое-то, что-то похожее на «как дам!», если кто подойдет. Я нико го никогда не била ногами. Хотеть – хотела, но ударить – не ударила. Но глядя на этот широкий тупой носок, мысль эта пришла и подари ла бесстрашие на долгие годы бродяжничанья по незнакомым горо дам в неу рочное время. Как долго я в них ходила – не знаю. Знаю, что сменила несколько городов. А потом кто-то скривился: «Что это на тебе?» – и я их сняла. Этот кто-то, наверное, был важен в тот момент. Имени теперь не вспомню. И куда они делись – твои башмаки – не знаю. Кому-то оставила, наверняка.
176 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Сегодня сорок лет моему сиротству, Ба. Я в Нью-Йорке включила компьютер и по интернету вышла на сайт немецкого производителя твоих башмаков. Я узнала их – реме шочек и пряжечку. И купила себе первые настоящие Биркен, так их зовут. Мне их пришлют из Германии. Я не знаю, Ба, как я могла не видеть, как они прекрасны. Это вопрос оптики: я не видела гору на другом берегу реки, пока мне не надели очки. Я не понимала, как ты можешь есть эту гадость – вареный лук и фаршированную рыбу. С сыром я, правда, врала. Но так убедительно, что ты, слава Богу, верила. – Я его терпеть не могу, – плевалась я, только бы он весь тебе дос тался – этот крошечный ломтик голландского сыра. Грамм двести на месяц. Больше ты не могла себе позволить на нашу с тобой пенсию. – Это за свет, за квартиру, за воду, на проезд... И дальше – «разврат»: две пачки «Севера» по четырнадцать ко пеек и ломтик сыра. Я видела, как ты размачивала в чае пересохшие корочки сыра. Не было у тебя любимее лакомства, и денег на него не было. Лет 20 после твоей смерти я дотронуться до него не могла. Потом не то, чтобы выросла, но как-то поняла, что я должна с этим что-то делать, должна приучить себя к тому, что тебя нет. Я купила сыру. Твердого, желтого, со «слезой», ровно твои двести грамм. Села и при нялась им давиться: я заталкивала его в себя и не могла проглотить – душили слезы. Потому что если есть сыр и ем его я – значит, тебя нет. Они самые красивые, эти туфли. И доктор советует, – в них такая стелька, которая снимет мне боль в ступне. Я доходилась до артрита в том «барахле», ты была пра ва. Я стала старая, Ба. Мне сегодня столько, сколько было тебе, когда я родилась. Какие же они красивые, твои башмаки. Я знаю, что ты пришла в них из Германии. Тебе их выдали в лагере, или ты сама их купила, выменяла – уже не узнать. Главное – все так, как ты хотела: я в твоих тупорылых, мордатых, самых надежных полуботинках. И что с того, что мой сын с ужасом спрашивает: «Что это на тебе?» Я их уже не сниму. Осталось дождаться внучки, которой скажу: – Драгоценная моя, застегни бабе пряжечку... Сентябрь, 2010
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 177
ВСТАНЬ И БЕГИ I. 2.1. Когда же Ииисус родился в Вифлееме Иудейском во дни Ирода царя, вот, волхвы с Востока прибыли в Иерусалим и сказали: 2.2. где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели восход Его звезды и пришли поклониться Ему. 2.3. Услышав это, царь Ирод смутился, и весь Иерусалим с ним. 2.9. Они же... пошли. И вот, звезда, восход которой они видели, шла перед ними, доколе не пришла и не стала над местом, где был младенец. 2.10. Увидев звезду, они возрадовались радостью весьма великою. 2.11. И войдя в дом, увидели младенца с Марией, Матерью Его, и павши поклонились Ему; и открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну. 2.12. И получив откровение в сновидении не возвращаться к Ироду, иным путем удалились в страну свою. 2.13. Когда же они удалились – вот, ангел Господень является в сновидении Иосифу и говорит: встань, возьми Младенца и Матерь Его, и беги в Египет, и будь там, доколе не скажу тебе, ибо Ирод вскоре будет искать Младенца, чтобы погубить Его. Евангелие от Матфея
178 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
II. Летом 1938 года посланник СССР в Болгарии Федор Федорович Ильин-Раскольников с супругой отбыл в отпуск в Италию, с согласия заместителя Народного комиссара иностранных дел СССР товари ща Крестинского. Как он потом вспоминал, в один прекрасный день, наплававшись вдосталь, они покинули пляж. В лучах закатного солн ца прогулочный пароходик отвалил от причала Лидо. ...Федор и Муза щурились на солнце, стоя у борта, и прижимались друг к другу. Яркие оранжевые паруса рыбачьих лодок подрагивали на ветру. Лодки качала лазурная волна Венецианской лагуны. Паро ходик взял курс на Венецию и вскоре пришвартовался. Смешавшись с разноязыкой толпой туристов, они вышли на площадь Сан-Марко, огромную и нарядную, как бальный зал. На площади Сан-Марко за няли столик в кафе «Квадри» и попросили кофе. Муза грела пальцы на стенках фарфоровой чашки, а Федор увидел разносчика газет и призывно кликнул его. Мальчишка услужливо подошел к столику, развернул ворох газет. Федор, переменившись в лице, купил почти всю кипу. Мальчишка еще благодарил, а Федор уже читал заголовки с мертвенно-бледным лицом. – Процесс Каменева и Зиновьева, – выдавил Федор. – И еще че тырнадцать моих товарищей... Официант принес еду, и Федор не притронулся к ней. – Они обвиняются в убийстве Кирова, – переводил Ильин. – В подготовке покушения на Сталина... – А доказательства? – тихо спросила Муза. – Они во всем сознались: в убийстве Менжинского, Куйбышева, Горького. Это безумие, – Федор зажмурился, потер виски и снова от крыл глаза. – Уйдем отсюда, – сказала Муза, видя, что на них обращают вни мание. Он посмотрел на нее невидящими глазами. Она встала, подняла мужа из-за столика и повела его под руку, как сомнамбулу, в сторону причала. Федор скрутил газеты в трубку.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 179
– Ты не представляешь себе эти поклепы, которые они возводят на себя!.. И все это здесь, – кивнул Ильин на отступающую от борта Венецию. – Какой страшный контраст! Ни одному слову обвинения я не верю. Все это ложь!.. – Феденька, тише, умоляю тебя! На нас смотрят! Катерок ткнулся в причал Лидо, и Муза повела Ильина подальше от причала, от людей – в сторону песчаной косы, где еще днем Ильин безмятежно плескался в море... – То, что их обвиняют – это полбеды, – брел он по песку и бор мотал, как пьяный. – Беда в том, что они даже не защищаются, они сознаются! Почему? Ты не знаешь ни Каменева, ни Зиновьева! Это самые крупные авторитеты нашей партии. Всю эмиграцию Влади мира Ильича они были его самыми близкими, неразлучными спут никами... – Федюша, мы столько лет в Европе, ты сам в последние годы с ними не общался, – неуверенно сказала Муза. – Ты не допускаешь мысли, что у Сталина есть какие-то основания... – Для чего?! – взмахнул газетами Федор. – Чтобы утверждать, что Пятаков встречался с Троцким?! Летал к нему в Осло?! – Федор почти кричал. – Почему нет?! Ты так кричишь, будто самолет еще не изобрели! – Пусть тогда не указывают даты, понятно? Пока я жив, пока жива ты!.. Они дают те самые дни, в которые мы ехали с Юрой в по езде, а потом вместе обедали у Сурица! Федор размахнулся и зашвырнул газеты в море. Трубка раскрути лась, распласталась на воде, и белая чайка опустилась на стопку газет. - Это все ложь, эти обвинения. Ложь, нужная Сталину для какихто своих, личных целей, – крикнул Федор, и чайка, испуганно взмах нув крыльями, взлетела с газет. – Владимир Ильич всегда говорил, что Сталину не хватает элементарной честности. Мы не вернемся в Москву, – неожиданно закончил он. Из отпуска посланник Ф.Ф.Ильин-Раскольников отбыл по месту службы – в столицу Болгарии Софию. Вскоре последовал приказ На родного комиссара иностранных дел СССР товарища М. Литвинова прибыть в Москву: «Для получения нового назначения в Мексику». Федор решил бежать. Он описал потом в дневнике, как тщательно продумал мелкие детали... Ранним утром в середине июля 1938 года, пробудившись от сна, Федор окинул взглядом свою резиденцию в старинном особняке в центре Софии. Встал, бесшумно, словно призрак, прошел по квар тире. Сын спал в кроватке, раскинув ручки. Федор оделся, выдвинул ящик прикроватной тумбочки, достал пистолет и переложил в кар
180 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
ман светлых брюк, старательно встав спиной к двери. Сын шевель нулся. – Вставай, – сказал Федор жене. – Собирай Федюшу. Пора... Муза испуганно села, протерла глаза, подхватила сына. Федор переложил матрасик и одеяло в коляску, вымостив дно пеленками и одежками. Муза запеленала Федюшу, положила поверх упакованной коляски, и они в четыре руки заполнили бутылочками и пакетами с едой легкую плетеную корзинку. – Возьми какую-нибудь его любимую игрушку, – напомнил Фе дор. Муза еще умывалась, когда Федор одел пиджак, достал из вну треннего кармана второй пистолет. Проверил его, снова встав спи ной к двери. Муза одела легкое платье, положила в коляску маленький цветной барабанчик-бубен, открыла шкаф, покосилась на Федора и потянула оттуда еще одно платье. Федор спрятал пистолет и мотнул головой, запрещая ей брать что-нибудь еще. Обошел комнату, огля дывая вещи. Задержался у письменного стола. Еще раз просмотрел бумаги... Муза прикрыла смятую постель покрывалом. Хрустнула под окном ветка. Федор резко распахнул окно в сад. Согбенная фигу ра прижалась к стене возле самого окна. – Подумай, как поют сегодня птицы! – выдохнул Федор с наи гранным пафосом. Выдвинул коляску к двери, взял Музу за плечи и поставил за коляской. Надел ей на руку корзину. Запустил руку в кар ман, и в тишине щелкнул взводимый курок пистолета. Он обошел коляску и, резко толкнув дверь в коридор, освободил проход жене и первенцу. Слышно было, как кто-то за дверью чуть не свалился на пол от удара. Федор встал спиной к двери. Муза гордо покатила коляску вперед. Федор заглянул за дверь. Содрудник Посольства, ба гровый от досады, стоял там. – Доброе утро, товарищ Яковлев, – невозмутимо сказал ему Фе дор. – Вы уезжаете? – метнул взгляд на корзинку Яковлев. – Да, – сказал Федор. – За город на весь день. – А в Москву? Вас же вызывают! – Об этом я сам проинформирую Наркомат иностранных дел, когда сочту нужным, – высокомерно ответил Федор, прикрывая за собой дверь. Прогулочным шагом Федор с женой дошел до вокзала. Лавируя с коляской в толпе, прошел по перрону и втащил коляску в купе по езда «София – Берлин». Выглянул в коридор. В коридоре не было ни души. Пристальным взглядом оглядел перрон. Утренний перрон был пуст. Поезд медленно тронулся. – Бегство в Египет, – склонился Федор к спящему сыну.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 181
Колеса мерно отстучали положенное, поезд прибыл в Берлин. Перед зданием вокзала в Берлине газетчики сновали по перрону. Муза качала коляску. Федор скупил кипу газет. Раскрыл, пролистал одну, другую. Горько усмехнулся и закрыл. Повернулся к рельсам и, едва дождавшись первого прибывшего поезда, втащил коляску в вагон. – Какие же правильные у меня инстинкты, – сказал Федор, когда поезд тронулся и Берлинский вокзал скрылся из глаз. – Они уволили меня с поста полпреда. Похоже, у них сдают нервы – так поторопи лись раструбить об этом на весь свет, что я узнаю об этом, не доехав до границы. Я вполне мог ехать в Москву через Берлин. Посмотри – даже не соблюдают элементарных приличий – меня не называют «товарищем»... – Что это означает? – спросила Муза. – Только то, что по переезде границы я был бы немедленно аре стован. – Значит, мы теперь не беженцы, а изгнанники, – невесело сказа ла Муза. В сумерках на пригородном полустанке под Парижем Федор с Музой сошли с поезда. Коляски не было – Федор нес сына на руках. Муза несла корзинку. Мелькнули фонари последнего вагона. Федор огляделся, облегченно вздохнул и сказал бодрo: – «Хвоста» не видно. Значит, ушли... На привокзальной площади стоял автомобиль с погашенными фарами. Огонек папиросы мерцал внутри машины... Причудливой ночной дорогой в маленьком автобусе Федор с се мьей въехал в предместье Парижа. Они вышли. Федор постучал в дверь аккуратного домика. Короткий диалог на французском, и по жилая женщина вручила Федору ключ. Они поднялись на второй этаж, оглядели комнату. Федор выложил из корзинки пеленки, одеж ки и понес все в ванную комнату. Открыл воду и тут же закрыл: в дверь звонили. Муза с Федюшей на руках застыла посреди комнаты с круглыми от страха глазами. Федор отвел ее в дальний угол комнаты и усадил. Достал из кармана пиджака, висящего на стуле, пистолет, переложил его в карман брюк и пошел открывать... По ступеням посольства СССР во Франции на рю де Гренель Фе дор поднялся в сопровождении двух сотрудников. У двери кабине та полпреда они сели на стулья, давая Федору возможность войти одному. Федор вошел, и луч рассветного солнца, падавший из окна, резанул по глазам. – Здравствуйте, Яков Захарович, – сказал Федор и, не дожидаясь приглашения, устало опустился на стул.
182 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Гражданин Ильин, – услышал он громкую, чеканную речь. – Я уполномочен заявить, что у советского правительства, кроме само вольного пребывания за границей, никаких политических претензий к вам нет. Я уполномочен предложить вам немедленно ехать в Мо скву и гарантировать, что по приезде вам ничто не угрожает, – четко изложил полпред Суриц и коротко испытующе заглянул Федору в лицо. Протянул ему клочок бумаги, исписанный мелким почерком. Федор пробежал его глазами, кивнул. – Товарищ Суриц, – поднялся Ильин. – Это обвинение, и я его не признаю. Я ехал в Москву через Берлин и случайно узнал из га зет, что смещен с поста... Меня даже не назвали «товарищ»!.. У меня есть основания опасаться за свою жизнь, жизнь своего ребенка, по тому мое пребывание за границей следует считать не самовольным, а вынужденным. Но даже этой претензии достаточно для того, чтобы по возвращении я был расстрелян. Поездка в Москву после постановления, уволившего меня со службы, как преступника, ви новность которого доказана, мне кажется безумием. А в СССР я ни когда не отказывался вернуться, но только после того, как доверие ко мне будет восстановлено, о чем я сегодня же напишу товарищу Сталину. Суриц тем временем чиркнул спичкой и сжег листок в хрусталь ной пепельнице. Высыпал пепел в мусорное ведро под столом, кив нул и указал глазами на дверь. Федор стремительно вышел из его ка бинета. Двое сопровождавших его вскочили со стульев и ринулись в кабинет Сурица. Муза нервно ходила по другой стороне рю де Гренель. Увидев Фе дора, бросилась к нему. Взвизгнули тормоза авто. – Ты? Откуда? А Федюша с кем? – ошеломленно спросил Федор. – Я попросила хозяйку посидеть, я узнала посольскую машину... Ну что, говори?! – Сейчас... – обнял Музу Федор и медленно повел по улице, бла годарно прислоняясь к ее голове. – В царской России для чиновни ков, находящихся на государственной службе, ежегодно требовалось предъявлять «Свидетельство об исповеди». Тогдашний посол в Па риже Марков в этом самом доме вынес священнику три ассигнации и сказал: «Вот, батюшка, те же грехи и те же тридцать рублей...» – Ты говорил с Яковом?! – ошеломленно спросила Муза и Федор кивнул. Они поднимались по узкой лестнице в свою комнату. Сверху нес ся крик Федюши – мальчик бился на руках пожилой женщины, хо зяйки квартиры. Муза коснулась лба сына. – Беги за врачом! – крикнула она Федору.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 183
Федор бросился вниз, перепрыгивая через ступени. Крик сына несся ему в спину. Ильины в черном сидели у свежей могилы. Рядом на скамеечку опустилась молодая девушка. Посланник Суриц топтался поодаль, но не приближался. – Спасибо, девочка, что пришла, – сказала Муза. – Папа, или подойди к нам, или уйди, – обернулась к Сурицу дочь. ...Утром нового дня Федор открыл глаза. Сел в постели, потер лицо, и какая-то пружина жалобно всхлипнула под его грузным те лом. Муза пошевелилась рядом, и он замер, не желая ее будить. Пу стынной улочкой парижского предместья вышел к маленькому база ру, где торговцы раскладывали товар. У одной селянки Федор купил маленький букет цветов, у другой – садовой малины. Подождал, пока она свернет кулек из газеты и переложит ягоды из лукошка. С цвета ми и ягодами вернулся в квартиру, где Муза готовила утренний кофе. Картавая французская речь текла из репродуктора. Федор поцеловал Музу, а она опустила глаза, принимая цветы. – Ты снова не спал сегодня? – тихо спросила Муза. – Напротив, спал. И даже смотрел сны... – А что тебе снилось? – спросила Муза, ставя цветы в вазу. – Ну, это уж я не вспомню... Дай чашечку – я переложу ягоды, – ска зал Федор, увидев, что на газете проступили красноватые пятна. Муза подала Федору чашку. Он пересыпал ягоды из кулька, и маленькая за метка мелькнула у него под рукой. Федор пробежал глазами несколько строк, поднялся из-за стола и, ни слова не говоря, бросился в дверь. Лавируя в улочках и переулках, он вышел на рю де Гренель. Взле тел по ступенькам Посольства СССР во Франции и вошел в коридор – приемную. – Здравствуйте. Я обращался в полпредство с просьбой о продле нии паспорта. Ответа до сих пор нет. Я могу просить товарища пол преда принять меня? Моя фамилия Раскольников... – Ждите, – кивнул сотрудник. Набрал номер телефона и спросил: – Товарищ секретарь, тут некто Раскольников... просит товарища полпреда принять его. Он послушал ответ и изменился в лице. – Понял, – браво ответил он и положил трубку.- В продлении па спорта вам отказано... О каком продлении вообще вы можете вести речь, если вы объявлены вне закона?! – поднялся он во весь рост и зловеще навис над столом. – Я хочу заявить протест, – возразил Федор. – Сейчас, немедлен но! Потому что сегодня из газет я узнал о состоявшейся в Москве
184 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
комедии заочного суда... Принудив уехать из Софии, меня объявили дезертиром. По произволу уволив со службы, объявили, что я от казался вернуться в СССР. Мою лояльность объявили переходом в лагерь врагов народа... – Если вы не покинете помещение, я вызову полицию. Вы не у себя дома, а находитесь на неприкосновенной территории чужого государства, – рявкнул охранник. Федор отшатнулся, как от удара в лицо. Попятился, вышел на улицу и, словно пьяный, побрел, не видя дороги. Он кружил по го роду, желая опамятоваться. Ноги сами вывели к собору Нотр-Дам. Федор медленно пошел вокруг. Химеры скалились с высоты. Над порталом собора он увидел странную фигуру: монаха, который сто ял, держа в руках собственную голову. Федор стремительно вошел в собор. Увидел служителя и, старательно выговаривая французские слова, повлек его к выходу. – Кто этот человек, с головой в руках? – спросил Федор с акцен том. – Святой Денис, – ответил служитель. – Сент Дени, ареопагит в Афинах. Услышал нашего апостола Павла и уверовал, а после кон чины Павла пошел сам с проповедью в наши края. С пресвитером и диаконом. Их в Галлии схватили и обезглавили. – А голова – в руках?! Почему?! – с дрожью в голосе спросил Фе дор. – А это – чудо, – воздел руки к небу служитель. – Тело Сент Дени встало на ноги, взяло свою голову и отнесло на гору, тут неподалеку – Монмартр, слыхали? Гора мученика, месье... Хотите помолиться ему? – Нет-нет, – отшатнулся Федор. Он вернулся домой. Прижал палец к губам, встретив встрево женный взгляд Музы. Сел к столу, склонился над листком бумаги и вывел посреди листа печатными буквами: «Как меня сделали «вра гом народа». Взял в кавычки два последних слова и принялся писать. «Первого апреля тридцать восьмого года я выехал из Софии, о чем в тот же день уведомил наркомат иностранных дел. Пятого апре ля, не доехав до советской границы, я узнал из иностранных газет, что уволен со службы...» – Позвони в «Гавас», – наконец, обернулся он к жене. – И скажи, что я прошу оставить полполосы в любой русской газете!.. – Их всего две, – сказала Муза и вышла из комнаты. Вернулась через пару минут. – Я позвонила, они ждут, – сказала она. – Прекрасно,- кивнул Федор и склонился над листом бумаги. «Это постановление лишний раз бросает свет на сталинскую юстицию, наглядно показывая, как фабрикуются бесчисленные «враги народа» и какие основания достаточны Верховному Суду,
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 185
чтобы приговорить к высшей мере наказания. Над порталом собора Парижской богоматери, – писал Федор, – возвышается статуя Свято го Дениса, который смиренно несет свою голову. Но я предпочитаю жить на хлебе и воде на свободе, чем безвинно томиться и погибнуть в тюрьме, не имея возможности оправдаться в возводимых чудо вищных обвинениях». Редактор русской газеты «Последние новости» Павел Николае вич Милюков вошел в небольшую приемную своего издания. – Ну и жара, – сбросил он светлый пиджак. – Переводчик при шел, Ниночка? Секретарь Нина Берберова кивнула, продолжая печатать. Ми люков вынул из портфеля ворох свежих газет и пошел к себе. Нина оторвалась от машинки, налила чашку чая и поставила перед Милю ковым. Вернулась в приемную. – Пакет из «Гаваса», – вошел посыльный. Нина взяла пакет, отнесла Милюкову. Милюков вскрыл пакет, пробежал глазами послание, вышел, толкнул посыльного, и вернул пакет. Посыльный проворчал ругательство и вышел. – Этот подлец, тварь дрожащая... посмел... – у Милюкова сорвал ся голос. – Кто? – в недоумении спросила Нина. – Раскольников! Балтийская матросня! Сделал карьеру красного дипломата, а теперь, когда ему прищемили хвост, хочет, чтобы я его напечатал?! Вы когда покинули Петербург? – выкрикнул он и, не до жидаясь ответа, продолжил: – В девятнадцатом? Вы помните Таври ческий?.. – Да, – в недоумении, сказала Нина. – Там он был героем – при разгоне Думы! Пятого января восем надцатого года открылось Учредительное собрание. Как оказалось, в последний раз... Наше большинство отказалось признать Совет скую власть, а большевистская фракция, в знак протеста, решила по кинуть зал заседаний. Ленин написал заявление о разрыве с Учре дительным собранием. А огласить его поручил этому... – Милюков презрительно скривил губу. – И уж как он изгалялся, этот Расколь ников! Он занял трибуну и оттуда назвал нас всех... врагами народа! Говорил, что мы отказываемся признать для себя обязательной волю большинства! Какого большинства?! Не были большевики в боль шинстве! Объяснил, что им не по пути с Учредительным собранием, и спустился с трибуны. Публика в Таврическом была вне себя. Ленин в Министерском павильоне давал ему указания, чтоб он присмотрел за матросами... Я не успел вернуться в зал, потому что к ним вышел какой-то грузчик и, давясь от хохота, басом рассказал, что в зале, матрос Железняков подошел заявил Чернову: «Караул устал. Пред
186 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
лагаю закрыть заседание». И, хохоча, изображал, как Чернов дрожа щими руками сложил бумаги и объявил заседание закрытым. А что мы должны были сделать, а?! – закричал он в лицо опешившей Нине. – И чего он хочет от вас, этот Раскольников? – спросила она. – Чтоб я напечатал, как ЕГО сделали врагом народа... Пятьдесят лет спустя в Москве в 1988 году я восстановила эту историю из обрывков дневников Раскольникова, Рейснер, писем их друзей, заметок историков. – Посмотри, – сказал мне тогда главный редактор Госкино СССР. – Что-то происходит в стране, что-то будет меняться, нужны будут новые герои, – и он протянул мне растрепанный старый манускрипт – исписанную дрожащей старческой рукой стопку линованной по желтевшей бумаги. Неизвестная женщина вспоминала, как в годы Гражданской войны на Волге была в плену на корабле английской эскадры. Бе лые согнали сочувствующих большевикам в трюм корабля, где без еды и питья узники задыхались от смрада, сходили с ума и были обречены на гибель. Корабль шел по Волге. Неожиданно среди ночи раздался грохот, люки открылись, и на русском языке мужской голос откуда-то с неба крикнул: – Выходите, вы свобод ны, товарищи! Она поднялась на палубу, завернутая в провонявшуюся рыбой и мочой мешковину, и увидела двух прекрасноликих – Федора ИльинаРаскольникова в парадном морском мундире офицера английского флота и его красавицу-жену Ларису Рейснер. Я удивилась, – почему для предания огласке этой истории при шлось ждать послаблений в стране. Главный редактор пояснил, что революционер, который отбил узников у англичан (!), прошел путь от соратника Ленина до дипломата при Сталине и закончил трагиче ской гибелью в Париже в 1939-ом, предварительно написав откры тое письмо Сталину, в котором назвал вождя убийцей. Я согласилась делать на этом материале кино. Первым делом отправилась в Ленинскую библиотеку – узнать побольше о герое. Архива Ф. Ильина-Раскольникова не существова ло. Мне объяснили, что имя его было вымарано из истории СССР и запрещено. Приказ уничтожить его документы поступил в Отдел ру кописей Ленинской библиотеки, но архивисты не подчинились. Они тайно рассыпали его бумаги по соседним «Делам» – архивам близких соратников – от вождя, Ульянова-Ленина, до первой жены, Ларисы Рейснер. Вторая жила где-то во Франции. Я принялась перебирать папки. Нашла «Открытое письмо»... «...Вы оболгали, обесчестили и расстреляли многолетних со ратников Ленина: Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова и др.,
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 187
невиновность которых вам была хорошо известна. Перед смер тью вы заставили их каяться в преступлениях, которых они не совершали, и мазать себя грязью с ног до головы. А где герои Октябрьской революции? Где Бубнов? Где Крыленко? Где АнтоновОвсеенко? Где Дыбенко? Вы арестовали их, Сталин. Где старая гвардия? Ее нет в живых.Вы расстреляли ее, Сталин. Вы растлили, загадили души ваших соратников. Вы заставили идущих за вами с мукой и отвращением шагать по лужам крови вчерашних това рищей и друзей». – Неужели это было опубликовано?.. – спросила я приятеля. – Да, – уверенно ответил он. – В тридцать девятом в Париже, и у нас – в хрущевскую оттепель. В это трудно было поверить. Зато легко можно было поверить, что за это письмо Сталин убил Раскольникова. Вскоре в центральных газетах вышло знаменитое «Постанов ление» ЦК КПСС о перестройке-ускорении-гласности. С газетой в руках я толкнула тяжелую дубовую дверь Военной коллегии Верхов ного суда СССР на Воровского. За ней в тамбуре стоял охранник в форме близкой к той, что была на мальчиках, стоящих навытяжку в карауле у двери, за которой лежал главный труп страны. – Вы к кому? – спросил он. Я показала газету, словно она могла служить пропуском, и промычала невразумительно, что я сама не знаю, к кому мне. Он оглядел мои белые американские джинсы, белую рубаху навыпуск и растерянно пропустил меня в сумрачный просторный коридорприемную, где за высокой стойкой темного дерева сидел человек постарше, в военной форме с погонами посерьезнее. Стремитель но выйдя из-за своего укрытия, он корпусом загородил мне дорогу. Ему я объяснила, что в 1938 году Военная коллегия верховного суда осудила заочно и приговорила соратника Ленина, дипломата Федо ра Раскольникова, и я хотела бы увидеть это решение суда. Он рас терянно огляделся, словно стены могли ему помочь. Велел ждать. Сам вернулся за стойку и куда-то позвонил. Вышел чин в штатском – коричневом костюме в цвет деревянной стойки. Бесцеремонно, с интересом оглядел меня, как скульптуру в музее. Выслушал вопрос и ссылку на газету, где было написано, что всякий имеет право по лучать и распространять информацию... Взял газету из моих рук, заглянул в строчку, на которую я ссылалась, повертел, вернул и от казал. Я кивнула, принимая отказ, но попросила бумагу – отказ в письменном виде. Он приблизился вплотную и, словно энтомолог, изучающий москитов, с преувеличенным интересом спросил: – И куда вы с ним пойдете?
188 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Не знаю, – пожала я плечом. Снова открыла газету, показала подпись в конце публикации – «Москва, Кремль», и неожиданно за кончила: – Но куда бы я не пришла, вы об этом узнаете первым. Фраза прозвучала зловеще. – Ждите, – сказал он и указал на деревянные скамьи у стены, ко торые я, наконец, разглядела в полумраке приемной. Я не села, а принялась прогуливаться, приближаясь к каждой двери, которая выходила в приемную. Служивый за деревянной стойкой был напряжен так, что погоны на мундире топорщились. Коричневый костюм вернулся с папкой в руке. – Пройдемте, – ровным голосом сказал он и направился к двери в правом дальнем углу. Я последовала за ним. Он открыл дверь своим ключом, и мы оказались в маленькой комнате, где был только стол и два стула по обе стороны стола. Он сел за стол спиной к стене, указал мне на другой стул – напротив, и положил перед собой папку. «Дело» Федора Ильина-Раскольникова. – Вам разрешено посмотреть это, – открыл он одну страницу, по листал, открыл вторую. – И это. Развернул «Дело» ко мне лицом и прижал ладонью остальные страницы, смотреть которые мне было не разрешено. Я склонилась над папкой. Дрожащими руками достала блокнот и принялась пере носить туда номер дела, дату... За низким окном кабинета, которое выходило на улицу имени Воровского на уровне тротуара, шаркали ноги прохожих. Там был белый день, солнце, перестройка, а у меня в глазах было черно от ужаса: я читала доносы друзей и близких Раскольникова, о которых тот никогда не узнал. Рассматривала автографы их на бурой бумаге и не понимала, что его ближайший соратник, балтийский матрос и первый народный комиссар по морским делам, Павел Дыбенко, да вал показания на Федора под пытками, а бурая бумага полвека спустя хранила разводы от его высохшей крови... Зазвонил телефон. Коричневый костюм снял трубку, и я немед ленно перелистала все остальные страницы дела, которые он при держивал рукой. Он нарочито встал спиной ко мне, повернувшись к окну лицом, и принялся жаловаться собеседнику на головную боль. Я поняла, что он хочет, чтобы я успела, как можно больше. И я успе ла. Когда он, наконец, обернулся, я подняла на него глаза и сказала, что у меня есть чудодейственная таблетка, которая немедленно сни мет боль. – Я привезла из Америки... Он недоверчиво прищурился. Я полезла в сумку. Достала и по ложила перед ним белый кружок таблетки. Он медлил. Потом взял графин и вышел. Отсутствовал долго, давая мне время переписать
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 189
все, что хотела. Вернулся, сел, выпил таблетку, откинулся на спинку своего стула у стены и прикрыл глаза. – Он вам родственник? – полуутвердительно спросил он. – Нет, – сказала я. – Просто я сценарист, и сейчас настанет время нового кино, новых героев. Я случайно наткнулась на этого человека и потрясена его биографией... Он приоткрыл глаза. С недоверием посмотрел. – Я изучала архивы... В Ленинке, в отделе рукописей. – Его архив приказано было уничтожить, – сказал Коричневый. – Да, но архивисты рассыпали его по другим делам... – ...и разворовали, – досказал он. – На диссертации. Закончили с этим? – он коснулся папки. – Да, – с сожалением сказала я. – Только я не поняла... – Что? – он сел ровнее, коснулся виска. – Смотри-ка, полегчало. – Я рада, – сказала я и показала ему страницу. – Тут вот дату под чищали несколько раз. В чем смысл – исправлять дату приговора?.. – А как вы определили? – он повернул дело к себе. – На свет посмотрите. Едва не до дыры протерли. – А-а... – протянул он равнодушно. – Не знаю. – Тут сразу постановление Военной коллегии верховного суда. А стенограмма суда где? – Не было никакого суда, – раздосадованно протянул он. – Неу жели не ясно? Я онемела. Мне в голову не приходило, что никакого суда не было. – Спасибо, – искренне сказала я. – Не за что, – снисходительно улыбнулся он. – Вы удовлетворены? – Да, – уверенно ответила я. – Тогда вот тут, – он протянул мне лист бумаги. – В письменном виде, пожалуйста, изложите, что вы – имя-отчество-фамилия, почто вый адрес – были у нас с требованием... Показать вам дело. И что мы выполнили вашу просьбу, и вы удовлетворены. Я старательно написала все, что он просил. Он сложил листок по полам, указал мне на дверь, вышел следом, закрыл дверь на ключ и скрылся с папкой за другой дверью. – До свиданья, – сказала я человеку в форме за деревянной стойкой. Не услышав ответа, толкнула дверь, и охранник загородил мне дорогу по другую сторону двери. – Пропустить! – скомандовал человек за стойкой. Я вышла и ослепла от солнца, и поняла, что не каждого, кто вхо дил сюда, выпустили потом обратно. Меня прошиб озноб. Ночь напролет я смотрела бесконечный сон. В белых джинсах и белой рубахе навыпуск я неслась по Парижу, каким знала его по фильмам. Лязгали первые трамваи. Я лавировала меж редких машин
190 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
и, наконец, увидела Нотр-дам. Святой Денис тянул ко мне руки, слов но желая отдать мне свою голову... – Нет-нет! – отталкивала я его. Взбегала по узкой лестнице, без стука входила в квартиру Федора, окликала его: – Федор Федорович! А он не слышал. Муза проходила мимо, едва не задевая меня кра ем блюдца, и пар от чашечки кофе поднимался к потолку. «Они не видят меня», – отмечала я и гадала, что же такое надле жит сделать, чтобы проявиться на пленке их реальности. Я набрала побольше воздуха в грудь и крикнула, что есть силы в раскрытую дверь: – Не было никакого суда, Федор Федорович! Не было! Прочитав все, что было в Ленинке, я отправилась в Архив лите ратуры и искусства. Там обнаружилась большая подборка бумаг Рас кольникова. Замдиректора ЦГАЛИ Ираида Сиротинская принялась выспрашивать у меня, чем так заинтересовали меня эти герои и что я намерена делать с накопленным материалом. – Сценарий, – сказала я, и спросила, нет ли у них архива Шаламо ва. Я видела его автограф в формуляре Ленинки. – Есть, – напряженно поджала она губы. – Он написал пьесу о Ларисе и Федоре. Это было его последнее сочинение... Я поежилась. – Как он считал – Раскольникова убили или он покончил?.. – Конечно, убили, – с уверенностью перебила Ираида. – Варлам Тихонович в этом не сомневался. А у вас есть сомнения? – прищу рилась она. Я неопределенно повела рукой в воздухе. Сомнения у меня были. Я хорошо представляла себе его потрясение того августовского дня в Париже тридцать девятого, когда 25 августа в отеле в Париже Федор раскрыл газету. …Со всех страниц смотрели на него фотографии: Риббентроп с Молотовым, со Сталиным, на аэродроме. И информация о подписа нии Пакта. Федор схватил карандаш и принялся что-то подчеркивать, об водить кругами. Руки его дрожали, газетная бумага рвалась... Федор вскочил, заметался по номеру, расстегнул и без того свободный ворот рубахи, так как начался приступ удушья. Он распахнул окно, высу нулся по пояс. Увидел, как оно высоко... Пододвинул стул и взобрался на подоконник. Глянул вниз, зажмурился, качнулся и – инстинктивно вцепился в раму... – Федя! – истошно закричала Муза, войдя в номер. Она обхватила его и, продолжая кричать на всех языках «На помощь!» – повисла на его ногах весом своего тела. Бутыль молока упала и белой лужицей растеклась по паркету. В номер вбегали служащие, обитатели отеля...
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 191
– Врача, ради Бога! – кричала Муза по-русски. Кто-то бросился к телефону. Федора стащили на пол. Он метал ся. В красном тумане плыли перед его глазами химеры Нотр-Дам де Пари. Химеры смеялись над ним... Машина въехала в клинику «Святого Луки». Федора подхвати ли санитары, надели смирительную рубаху, завязали рукава и кулем свалили на кровать. – Лара, Ларуся, – шептал Федор. – Сообщи Ленину... – Что он говорит? – спросила медсестра. – Ленин? – Пригласите жену, – сказал врач. Муза вбежала в палату, где дергался на кровати связанный Федор. – Ларуся, сообщи Ленину... – Федюша, Ленина нет, – отпрянула Муза в ужасе. – Он умер! – Лара! – снова позвал Федор. – Лара умерла, – тихо сказала Муза и вытерла слезы. Вошла медсестра со шприцом и сделала укол. Федор дернулся раз, другой и замер. Вдохнул глубоко, с присвистом, выдохнул. Муза склонилась к его лицу. Он лежал с открытыми глазами. – Он сейчас уснет, – сказал врач. – Вам тоже следует отдохнуть. Езжайте домой... – Я не могу его оставить, – испуганно сказала Муза. – Мадам, вы во Франции, – с достоинством и укором ответил врач. Над Парижем занимался рассвет. Первые пешеходы выходили на улицу. Немолодой мужчина трусцой бежал, держа на коротком поводке маленькую собачонку. Пес остановился, потянул бегуна в сторону от дорожки – ближе к стене... Там на асфальте лежало рас пластанное тело в белой больничной рубахе. Бегун остановился и закричал. Из окон больницы высунулись несколько голов... Пес по тянулся к лужице крови, растекшейся подле головы Федора... Сценарий я сделала, и его закрыли. «Сталинистка» – заклеймил меня самый молодой член редакционной коллегии киностудии име ни Горького, упрекая в том, что я пытаюсь «отмыть» Сталина от кро ви Раскольникова. Всем не терпелось найти нового Героя и новые доказательства злодеяний Сталина, а я позволила себе усомниться в том и другом: Федор Раскольников был не так хорош, как хотелось бы, и многое говорило в пользу того, что он выбросился из окна сам. Его близкие вспоминали в мемуарах, что он не раз пытался это сде лать и даже лечился в психиатрической лечебнице. Но стена легенды была прочна, и пробить ее мне было не по силам. Спасибо замдиректора ЦГАЛИ: прощаясь, она предложила мне подумать о сценарии о Шаламове. Я подумала.
192 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
«Чтоб они, суки, знали...» – назвала я сценарий, написанный по мотивам биографии и «Колымских рассказов» Варлама Шаламова. Из фрагментов разрозненных текстов писателя, которого только на чали печатать толстые журналы, я сложила предсмертный монологисповедь о страшном жизненном опыте. Его размышления о двух формах бытия Поэта – в реальной жизни и в творчестве. О двух ви дах Колымы – настоящей, из снега и льда, где еле выжило его бренное тело, и мифологической, величественной, как царство Аида, воспе той им во всю мощь его неотмирного дара и духа. Фильм сняли бы стро – за пару недель. Я долго монтировала его. Наконец, закончила и сдала картину. В кадре были камни – города и дома, где Шаламов родился-учился-сидел-писал-жил. Вологда, Москва, Колыма, поселок Решетниково, а за кадром звучал голос рассказчика – сшитая из ло скутов биография великого страдальца, прозаика и поэта. 18-го августа 1990 года в Останкино собрался худсовет по прие му картины. Когда зажегся свет, все в просмотровом зале плакали. – А что ж такое вялое название? – с легкой иронией спросил неиз вестный мне рослый мужчина в темном костюме. – «Несколько моих жизней». Такого невыразительного названия не может быть, когда вы так... всех ненавидите. – Сценарий назывался «Чтоб они, суки, знали...» – ответила я. – Меня попросили его заменить. Если позволите, я готова вернуться к моему варианту... – Не надо, – помедлив, сказал Начальник. – Вы не будете вносить поправки? – как само собой разумеющееся, уточнил он. Уже прозву чало, что картину закроют. – Конечно, нет. Пусть лежит, как есть, – сказала я. – Вас не будет, меня не будет, а картина – останется. Он посмотрел на меня с холодным интересом, как смотрят рыбы на птиц сквозь толщу воды. Картину положили на «полку». В августе 1990-го, когда все запрещенные ранее фильмы снимали с «полки», это была высшая награда. Как объяснил редактор, о лагерях можно было говорить как о проклятом прошлом, которое кануло, а у меня в фильме рефреном звучала мысль, что «любой растрел тридцать седьмого может быть повторен». Год спустя на рассвете 19 августа 1991 года под окнами, лязгая гусеницами, медленно поползла танковая орденоносная дивизия имени Дзержинского. В стране начался переворот. Борис Ельцин по звал народ на защиту Белого дома. Три дня и три ночи провела я на Красной Пресне и ушла только, когда Иван Силаев сказал в микро фон: – Мы привезли Горбачева. В первую ночь после провала путча мою картину показали по Первому каналу.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 193
Стояла глубокая сумрачная осень 1991-го. Сын помешивал, звеня ложкой, пустой бледно-желтый куриный бульон из кубиков, которые приносила подруга – канадская журналистка, и искал на донышке курицу. Я объясняла, что искать нечего – ее там нет, но следует утешаться тем, что коммунистам хуже, чем нам: они поте ряли больше, чем мы – не только курицу, а власть и иллюзии. Было тревожно. Но – мне позвонили с новой студии – Российского теле видения – и предложили работу корреспондента. В январе 1992-го я вышла на службу. Телепрограмма «Совершенно секретно» возникла по инициати ве руководства нового – Российского – телевидения. Главным редак тором стал Артем Боровик. Директор проекта Екатерина Шахназа рян представила нас на бегу в коридоре под дверью монтажной, где я монтировала первый сюжет. – Я видел ваш фильм о Шаламове и очень рад, что вы согласи лись работать с нами, – сказал Артем. С марта 1992-го по апрель 1993-го я трудилась, выполняя ра боту сценариста, режиссера и специального корреспондента. Веду щим стал Артем. С первого эфира передача прочно заняла верхнюю строчку рейтинга критиков «Независимой газеты», да так и осталась там на весь год. Расхождений у нас с Артемом не было: ни разу он не препятствовал ни одному моему замыслу. Тираж газеты вырос. Мы проработали с Артемом в эфире долгий насыщенный год. Как ока залось потом, один из самых невероятных в истории современной России. Методично и планомерно мы разоблачали агентов КГБ, за сланных во все вновь созданные демократические структуры.
194 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
III. Двадцать третьего марта 1993 года непривычно мрачный мо лодой известный журналист и ведущий самой популярной теле программы Артем Боровик вошел в монтажную, сел перед экра ном и принялся отсматривать новый сюжет. Наши сюжеты стали раздражать определенную категорию граждан. Наконец, с три буны Парламента разразился бранью в наш адрес спикер Руслан Хасбулатов. Его выступление растиражировали газеты, и начались угрозы. Анонимно, по телефону – мне, в глаза в кабинетах началь ства – Артему. – Это нужно сократить вдвое, – сказал Артем, закончив смотреть историю о драматичной судьбе одного из лидеров диссидентского движения – Александра Есенина-Вольпина. – Нет, – едва ли не впервые возразила я, не колеблясь. Договари ваясь о сотрудничестве, я обещала немедленно уйти, когда возник нут непримиримые разногласия. – Я понимаю, что на вас давит ру ководство, а потому предлагаю по-честному дать мне выйти в эфир, как есть, а я обещаю, что этот эфир – последний. Лицо Артема залила краска. Он смотрел в пол. – Хорошо, – помедлив, согласился он, и краска схлынула со щек. – Но вы сразу уезжаете из города. В отпуск. У вас там накопилось дней за пару лет... Надеюсь, вам есть куда? – поднял он глаза. Я ответила, что приглашена на семинары в университеты Аме рики и Канады. – Прекрасно, – обрадовался Артем. – Мы поможем с визой. За граничный паспорт у вас есть? – Да, годен до октября. – Давайте сделаем новый. – Вернусь – поменяю, – беспечно отмахнулась я. – Сыну все равно в сентябре в школу. Мы вышли из монтажной. На подворье студии еще лежал сва лявшийся снег, но черные проплешины асфальта уже блестели в про талинах.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 195
– Поторопитесь, – сказал Артем с нажимом. – Потому что если вы не исчезнете... – он выдержал паузу. – С вами поступят, как с Ка зимирой... Я онемела. Это была свежая рана: Казимиру Прунскене – первого премьер-министра свободной Литвы, огульно обвинили в сотрудни честве с КГБ. Мы обзванивали ее друзей, предлагая им выступить в нашем эфире, но не нашлось ни одного человека, который поднял бы голос в ее защиту. Ни один не произнес, что это – провокация, ложь и подлость того же самого КГБ. – Там, у них, – ткнул пальцем в небо Артем, – уже все готово, и если только, то... Вам не подадут руки ни тут, ни там, а пока... Уезжай те немедленно. У меня стало холодно в желудке. Получить визу одинокой женщине с ребенком было мудрено. Мой товарищ – директор Музея искусств Университета Дюк док тор Майкл Меззатеста – слал факсы в Генеральное консульство США в Москве, где объяснял, что сын не раз встречается в кадре моих фильмов и выезжает, чтобы сниматься дальше в Америке. У моего десятилетнего мальчика паспорта не было, и его фото вклеили в мой на предпоследнюю страницу. «Сроком на 30 дней» – поставил штамп визы клерк Посольства США в Москве. – Возьми какую-нибудь любимую игрушку, – сказала я сыну в ночь перед отлетом. – Ты хочешь сказать, что мы не вернемся? И баба с дедом умрут без нас, и мы их не похороним? – выпалил он на одном дыхании сце нарий нашей последующей жизни. 9 апреля 1993 года мы приземлились в Америке. На погранпун кте рослый молодой пограничник спросил моего сына по-русски: – Мама приехала работать, а ты что будешь делать? – Кушать, – сказал худенький сын. – Я только что из Москвы – охранял там наше посольство и знаю, что у вас нечего есть. Кушай на здоровье, – ответил пограничник и своей властью продлил нам визу до октября. Невероятное лето пролетело быстро. Пора было возвращать ся, но в Москве было неспокойно: толпа штурмовала телестудию в Останкино, где я работала, и в первый же день убили семь человек. – Ты бы задержалась, – мрачно сказала по телефону коллега. – На студию рвались не просто так. Ты в списке... Парламент России требовал отставки Ельцина. Ельцин в ответ приказал ввести в город танки и открыть огонь по Парламенту. Тан ки палили в центре Москвы, Парламент горел. Мы в ужасе разгляды вали Москву на экране маленького телевизора.
196 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Ты же не повезешь меня туда, где стреляют? – спросил сын пе ред сном с такой тоской, словно боялся, что я погружу его спящим в самолет, и проснется он посреди Калининского проспекта. 6 октября 1993 года, когда в один день истекли и виза, и срок год ности моего красивого красного загранпаспорта, мы вошли утром в Генеральное консульство России на Манхэттене. Ни души не было в очереди за визами. Нас впустили нелюбезные невыспавшиеся работ ники консулата. В приемной на огромном экране на стене горело в центре Москвы здание парламента. – Какой контраст – этот черный дым на фоне Пятой Авеню, – сказала я сыну. И подала документы клерку. – У меня истекли виза, паспорт, билет. Я прошу о продлении. Мы боимся лететь. Мне посмотрели в лицо, в паспорт, снова в лицо. Мне оказали честь: меня узнали – я оставляла себя в кадре, когда снимала репор тажи в Кремле. – А вам чего волноваться? – неприязненно спросил клерк, из учив документы.– Самое время вам лететь, когда ваши враги аре стованы, – ткнул в экран молодой вице-консул. – Ничего мы вам не продлим. На экране шли гуськом на выход с поднятыми вверх руками Руц кой, Хасбулатов и прочие члены антиельцинской группировки. – Надеюсь, вы понимаете, что вашим отказом вы толкаете меня на то, чтобы просить убежища в Америке? Я не могу быть нелега лом... – Можете делать что хотите, – с вызовом ответил он. Мы вышли и медленно побрели по городу. – Теперь мы не гости, а невозвращенцы, – сказала я сыну. Через неделю мне сообщили, что я уволена в Москве со студии. – Всех увольняют, – сбивчиво объяснила коллега. – Потом будут заново брать на договорной основе, так что не думай... Еще через месяц в Нью-Йорк прилетел известный юрист и писатель Аркадий Ваксберг. Рассказал, как в центре Москвы в полдень расстреля ли нашего товарища. Перед этим, в качестве предупреждения, убили его сына – подростка. Тот засиделся в гостях у друга, лифт не работал, и он пошел вниз по плохо освещенной лестнице... Где-то на уровне пятого этажа мальчика выбросили из окна, как показала экспертиза. – Мы не вернемся в Москву, – сказала я сыну. Следом случилось чудо: кинорежиссер Стивен Спилберг на чал гигантский проект, в котором нужны были русские кинема
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 197
тографисты. Я начала работать в его команде – снимать доку ментальные интервью. Жизнь приобрела черты реальности – мы сняли квартиру. И тут случилась беда: в Херсоне у мамы обнару жили рак. – Она упала и не встает, – растерянно сказал отчим. – Скажи ей, что я вылетаю, – ответила я и обернулась к сыну. – Ты понимаешь, что я себе не прощу, что не простилась с бабой? В агенстве «Аэрофлота» мне не продали билет. – Ваш паспорт недействителен: тут написано СССР, а такой стра ны нет. В Генеральном консульстве в Нью-Йорке выдать новый паспорт мне отказались, объяснив, что согласно Закону, паспорт следует по лучать по месту постоянного жительства – в Москве. С меня взяли штраф в размере 50 долларов за продление срока действия старого паспорта и объяснили, что продленный паспорт действителен толь ко для въезда в Россию. Для выезда потребуется получить новый. Адвокат, которая вела наше дело, сказала, что американские вла сти дают мне возможность выехать по «паролю» – тонкой бумажке с фотографией, позволяющей отсутствовать не более четырех недель. Слухи о сроках получения новых паспортов в Москве гласили: 2-3 месяца. Помимо этого, в Америке был закон, что ребенок без матери не может находиться больше месяца. – Вы его не увидите, если не вернетесь в 30-дневный срок, – объ яснила мне адвокат. – Вас не впустят в страну, а ребенок будет при нудительно усыновлен согласно американским законам. – Ты веришь, что я вернусь, что бы ни было? – спрашивала я сына. Он кивал, глядя под ноги. – Но я не могу тебе с уверенностью обещать, что это будет через 4 недели. Друзья собрали деньги на билет и на взятки в России. – Всем платите, и говорите спасибо, когда берут, – сказала извест ный славист, подолгу жившая в Москве. – Ваш адвокат должен уведо мить все правозащитные организации, что через границу идет такой гуманитарный кейс. Координатор «Международной Амнистии» по России позвони ла в Министерство иностранных дел России господину Н., который был их «контактом» в межправительственных переговорах по про блемам прав человека. Сообщила ему о моей ситуации и попросила помочь получить паспорт. – Как он на меня орал, – недоуменно сказала она, положив трубку. – Что можно орать, когда человек едет на похороны? – подиви лась я.
198 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Орал, что эти жиды эмигрировали, а в Америке узнали, что они там никому не нужны, и теперь лезут обратно. Я ему объясняла, что ты русская, не эмигрант, а у тебя гринкарта гения, и вообще никуда обратно не лезешь – ты нужна в Америке. Сказала, что работаешь в Голливуде у Спилберга. Это, мне кажется, его заинтересовало: спро сил, можно ли Спилберга пригласить в Москву. С паспортом он по мочь не может, но дал человека. Запиши телефон. Это не служебный контакт, а личный. Надо будет заплатить... Со старым паспортом гражданина сгинувшего СССР я призем лилась в аэропорту «Шереметьево» в Москве осенью 1997 года. Про шла к окошку погранконтроля. Заспанная молодая девушка в уни форме погранвойск бросила взгляд на первую страницу паспорта и проснулась. Бодро нажала кнопку под столиком и прокричала, чтоб вызвали начальника службы. А мне велела отойти в сторонку. – Вы задержаны. – За что? – поинтересовалась я. – За административное правонарушение... Я знала, куда ехала и была готова ко всему, потому спокойно ото шла в сторону. Чеканя солдатский шаг, в серый сумрачный коридор вышла начальник службы в зеленой форме. Не представляясь, по требовала паспорт. Раскрыла, бегло просмотрела и радостно сказала, что я должна заплатить штраф, так как мой паспорт просрочен. – Но он продлен по закону в российском Генеральном консуль стве в Нью-Йорке. Вот штамп – я уже уплатила... – Не знаю я, что вы там кому в Америке платили, – развязно ска зала солдат, как потом оказалось, «старший лейтенант Емец Л.И.», военнослужащая воинской части 9939. – Вот вы здесь нам уплатите и тогда пойдете. – Сколько? – спросила я. – Сто, – ответила старлей. – Платить еще раз не буду, – твердо сказала я. – Значит, не пройдете. Я попросила старлея Емец показать мне Закон, на основании ко торого я задержана и в котором была бы указана сумма штрафа. – Не положено, – криво усмехнулась старлей. Слева и справа от меня другие граждане, покорно и подобо страстно уточняя суммы, платили. Я осталась одна в темном углу, где мне указано было сидеть. Человек пятнадцать невысоких, крепко, по-крестьянски сколоченных девушек в одинаковой зеленой форме погранвойск уселись и, одинаково закинув ногу на ногу, задымили. – А эта чего сидит? – кивнула на меня одна. – Денег жалеет, – пояснила другая. – Закона хочет... – А-а! Тогда пусть сидит!
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 199
Я попросила пригласить старшего по званию, чину или долж ности. Некто заспанный мужского пола появился, заглянул в паспорт и сказал: – Вы должны заплатить... – Сколько? – спросила я . – Сто, – подсказала ему старлей Емец. – Или хотя бы семьдесят три, – помявшись, сказал мужчина, склоняясь к моему уху. – А это что за цифра? – Это минимальный заработок в пятикратном размере, переве денный в доллары по сегодняшнему курсу, – сложил он стройную фразу. – Понятно, – сказала я. – Я готова платить, – я выдержала паузу, наблюдая за блеском радости в глазах курящих девушек в форме, – при условии, что вы мне покажете Закон. – Поверьте мне, что он есть, – вкрадчиво сказал мужчина в фор ме. – И там будет гораздо больше указано... – Я готова заплатить больше, но это мое право знать, какой Закон я нарушила, – сказала я твердо, как юный пионер перед лицом своих старших товарищей – Есенина, Буковского, Ковалева, которые меч тали найти путь бескровного противостояния режиму. Мужчина в мятой форменной рубахе с погонами неизвестных мне войск потоптался и ушел, перемолвившись шепотком со старле ем. Первый час диалога с властями истек. Я сказала старлею в юбке, что ее ждут большие неприятности, так как помимо того, что мое задержание и требование денег незаконно, так еще сейчас где-то по ее вине пропадет мой багаж. Люди, встречающие меня, не дождав шись меня, позвонят в Америку, узнают, что я вылетела, и поднимут переполох. Далее – моего звонка ждут в Министерстве иностранных дел именно на предмет получения нового паспорта. А я непременно доложу им о причине своего опоздания. Старлей ненавидела меня очень сильно. По селектору она вызва ла встречающих, и вскоре у стеклянной стены появилась моя коллега – сотрудник телевидения. Она выслушала мой рассказ через щелку в двери. – Плати немедленно, – твердо сказала подруга. – С ними нельзя спорить. – Нет, – сказала я ей и добавила что-то о том, что дело не в день гах, а в принципах, и передала ей несколько телефонов, по которым придется звонить, если все это затянется. Поскольку не били, бес покоить омбудсмена я не хотела. – Я убедительно прошу пригласить тех, кто может принимать ре шения, – жестко сказала я девушке-пограничнику.
200 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Все на совещании, – с легкой издевкой парировала она. – Тогда действуйте сами. Так не может продолжаться бесконечно. Она отдала короткую команду, и из строя курящих вышла девушка-солдат, которая, согласно протоколу, оказалась прапорщи ком Кряжевой Е.В., и принялась писать бумаги. Я наблюдала, как старлей Емец подавала ей листы, прокладывала копирки, а та, словно единственный грамотный человек отряда, выводила буквы. Документ – «Протокол об административном правонаруше нии» – гласил: «Предъявлен паспорт, срок действия которого за кончен, что является нарушением пересечения границы РФ». Далее – СТАТЬЯ 183-прим Кодекса РСФСР об административных право нарушениях. – Подпишите протокол, – приказала мне прапорщик Кряжева. – Вот здесь, – и указала на строку «подпись нарушителя». – Никогда, – отказала я. Писарь растерянно посмотрела на командира. – Ничего! Так и пиши: «от подписи отказалась» – скомандовала старлей Емец Л.И., и писарь старательно вписала эту строку. – Допишите пожалуйста, почему: «не считает себя нарушителем», – добавила я. И писарь, привыкшая выполнять, что скажут, дописала. Я ей признательна, потому что у меня сохранился документ, из которого видно, что я хорошо училась у героев своих фильмов и за помнила из «Памятки» А. Есенина «Как вести себя на допросах», что никаких протоколов подписывать не следует... В углу, где держали меня, появился маленький человек в штат ском. Глаза его открывались с трудом. – Дежурный консул, – представили его пограничницы. Едва приподняв веки, он наощупь открыл мой паспорт, закрыл, сказал им: «Эл-Бэ-Гэ» – и повернулся, чтобы уйти... Я впервые заговорила громко – так, чтобы было слышно моей коллеге за стеклянной стеной. – А теперь объясните так, чтобы мне было понятно. – Вы объявляетесь «лицом без гражданства». – А если я не согласна, поскольку считаю себя лицом с граждан ством, куда я могу аппелировать, чтобы оспорить ваше мнение? – Куда хотите! – небрежно взмахнул он рукой, но шагу не сде лал. – На основании какого документа вы готовы признать меня гражданином России? – Внутренний паспорт, – сказал он, наблюдая из-под приспущен ных век, как я раскладывала пасьянс из удостоверений Члена союза кинематографистов, пропуска на телевидение, членского билета Ли тературного фонда.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 201
– Паспорт лежит у меня дома – в получасе езды от аэропорта, – сказала я. – Как документ, запрещенный к вывозу. Минут через трид цать его привезут, и что тогда ? – Да! – выкрикнула старлей Емец. – Что тогда делать? – На ваше усмотрение, – буркнул «дежурный консул» и ретиро вался. Друзья привезли мой внутренний паспорт. Старлей протянула мне красный загранпаспорт СССР и копии протоколов. Произнесла зловеще, что на вылет мне идти через них же. В голосе звучала непри крытая угроза. Дальше была Москва. Я позвонила маме, сказала, что скоро буду, следом – набрала номер неизвестного человека. Сказала, что я от Н. по поводу паспорта. Он предложил встретиться немедленно. – Паспорт, фотографии, трудовую книжку иметь с собой, – стро го наказал он. – Называйте удобное вам место, и я вас найду. Я выбрала Дом кино. Поднялась на ступеньки и тут же из ма шины вышел мужчина лет сорока. Кивнул, давая понять, что ждет меня. Я подала прозрачный пакет, в котором были видны паспорт и фотографии. Он открыл трудовую книжку, где ничего, кроме строки «режиссер» с указанием категории, не было. Пролистал паспорт. – Менять мы вам старый на новый не будем, это долго, – сказал он. – Выдадим новый, как выезжающему впервые. Вас устраивает? Я кивнула. Меня устраивало в тот момент все. – Сколько с меня? – спросила я. – Пятьсот. Запишите мой номер. Будете звонить мне на пейджер, я скажу, когда подойти. – Мне 30-го нужно улететь. – Улетите, – уверенно кивнул он. Я склонилась перед ним в поясном поклоне, задрала штанину джинсов и вытащила пачку долларов, припрятанную за резинкой высокого носка. Не скрывая брезгливости, он принял деньги, и укоризненно сказал: – Что ж вы так? У нас уже можно свободно доллары носить... – Не слышала, чтобы отменили статью за хранение валюты. Он с интересом посмотрел на меня и спрятал документы. Я поняла, что осталась с пустыми руками. – А я могу узнать, кто вы? – осмелилась спросить я. – Да меня тут с утра до вечера по телевизору показывают! – по багровел он. – Я тут не живу. Он раскрыл борт пиджака, достал из внутреннего кармана пачку красных удостоверений, где одинаково золотом было выбито: «Де
202 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
путат» – и дальше Моссовета, Верховного совета, чего-то еще. Одно из удостоверений раскрыл и сунул мне в нос так, чтоб я разглядела фото. Я прочла имя, но тут же забыла его. Остался номер пейджера. – Тебе его лицо знакомо? – спросила я у коллеги. – Да, такая типичная рожа. Они там все на одно лицо. Дальше был Курский вокзал – я ехала на Украину. Поезд тронул ся. Хотелось спать, но то и дело состав останавливался, дверь моего дорогого купе без стука взламывалась спецключами снаружи, и в проеме двери вырастала фигура с автоматом. – Предъявить документы! Гражданин чего? Куда следуете? Цель поездки? Через сутки я добралась до города детства. Мама таяла на глазах и через две недели перестала жить. Я предала ее тело земле, прости лась с друзьями и покинула Украину. Нужно было мчаться назад – к сыну. Подавленная потерей, сидела я в Москве у подруги и звонила на бипер неизвестного человека. Он не отвечал и не перезванивал. Минули сутки, вторые. На третьи, когда надежда истаяла, он пере звонил. Бодро сказал, что забыл бипер в машине, а паспорт – сейчас сделают. – Можете подъезжать на Смоленскую... В Москве неожиданно повалил снег. В теплую сентябрьскую метель я выглядела нелепо на ступеньках МИДа в легкомысленном старом джинсовом костюме, который с брезгливым недоумением огибали проходящие мимо служители в одинаковых долгополых плащах. Раздражая охрану, я слонялась в коридоре. Вскоре мой бла годетель вышел и вынес паспорт. Я открыла, проверила. Имя и фото были мои. – А трудовая книжка? – спросила я. – Останется у нас, – развел он руками. Я кивнула, не очень понимая, кому и зачем может понадобиться моя книжка с записью о том, что я режиссер российского телевиде ния. – А вы правда у Спилберга работаете? – наконец спросил он. – Правда. – Можете помочь его пригласить? – он расплылся в улыбке обо жания. – К нам в Москву от имени Моссовета? – Пишите письмо, и я обязательно передам ваше приглашение. В Нью-Йорк я прилетела вечером. В аэропорту задержали: паспорт был не тот, по которому я улета ла. Я все объяснила, меня выслушали и велели подождать, пока меня отыщут в недрах компьютера. Ни страха, ни тревоги не было, так
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 203
как в кармане был телефон адвоката, а в двух шагах меня ждал сын. Я уложилась в положенные законом сроки. Через пятнадцать минут передо мной извинились за задержку и отпустили меня. Мой маль чик узнал меня прежде, чем я разглядела его в толпе. Машина неслась по мостам, связывающим аэропорт с Манхэттеном. Сын прижимал ся ко мне... Спустя неделю я позвонила в Генеральное консульство России. Сказала, что получила в Москве новый паспорт, но в нем нет сведе ний о ребенке. – Я могу сама вписать его имя? – Нет, – строго ответил чеканный голос. – Это делают только ра ботники консульства. Мне назначили день, час, сумму госпошлины, и велели прийти с ребенком. Сын сжимался, оглядывая в коридоре стены Генконсульства, оклеенные разными инструкциями. Подошла наша очередь. Нас пропустили в большую комнату, заставленную рабочими столами. За каждым сидел служащий. – Что у вас? – подняла ко мне голову строгая женщина. – Фото ребенка вклеить, – подала я ей паспорт и фото. – Вот чек на пятьдесят долларов, как мне сказали по телефону. – Так он же у вас тут не вписан, – возмущенно фыркнула она, от крыв паспорт на той странице, где идут сведения о детях. – Ну да, я потому и пришла... – не очень поняла я претензию. – Это вписать называется, женщина, а не вклеить. И стоит сто пятьдесят, – строго и раздраженно попеняла она мне. – Хорошо, – согласилась я кротко. – Я доплачу, но мне нужно, чтобы ребенок был, так как у него нет... В этот момент она открыла паспорт на той странице, где было мое фото. Господь свидетель и сын мой: медленно, как загипнотизирован ная, она поднялась из-за стола и вытянулась по стойке «смирно». Еще двое сотрудников за соседними столами оторвались от бумаг и по следовали ее примеру. Спасибо урокам актерского мастерства: сдержанным плавным жестом руки я велела всем садиться. В тишине она вклеила фото. Рука ее дрожала, когда она вписывала имя сына. Подождала, пока подсохнет, встала, вышла из-за стола. – Пожалуйста, – подала она мне паспорт и дружески потрепала сына по плечу. – Какой замечательный мальчик! Нам такие нужны! – Я могу заплатить? – спросила я, предполагая ответ. – Да ну что вы! – порозовев, отмахнулась она. – Вы бы сказали...
204 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Бежим! – выпалила я, когда мы вышли. Сын кивнул, и мы бросились со всех ног куда подальше от особ няка под российским флагом. Бежали, покуда я не стала задыхаться. Кварталах в десяти от консульства мы перешли на шаг и упали без сил на скамейку возле Центрального парка. – Что это было? – спросил сын. – Откуда я знаю, сынок? Ясно, что я старше их по должности и по чину. Думаю, они там не выше майоров. Тогда я – полковник. У меня же забрали трудовую книжку. Мало ли, что там вписали? – И что теперь делать? – сын был встревожен не на шутку. – Ничего. Просто запомнить, – и досказала, что в случае моей преждевременной кончины и открытых секретных архивов прошу не вступать в полемику ни с кем никогда и не отстаивать мое доброе имя. – Самое большее, что можно сделать – в знак уважения ко мне – это спокойно кивнуть на любой «документ», в котором я хоть ге нерал и сказать: «Если моя мать так поступила, значит, она считала, что так нужно». Дома мы долго изучали паспорт, пытаясь понять, какой тайный знак в нем распознала сотрудник Генконсульства. Не я – мальчик на шел, что на фотографии стоял штамп не ОВИРа, а Министерства иностранных дел России. И буква с цифрой: П-8.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 205
IV. Летом 2000 года первый секретарь постоянного представитель ства России при ООН в Нью-Йорке, офицер СВР (службы внешней разведки), куратор резидентуры России в Америке Сергей Третьяков принимал своего коллегу и друга юности Александра Л., прибывшего для подготовки первого визита В.В.Путина в ООН. Профессионалы, они сели на корме прогулочного парохода, тесно прижавшись пле чом друг к другу, и тихо переговаривались. Яркие белые паруса яхт подрагивали на ветру, их качала волна широкого Гудзона. Пароходик взял курс на Эллис Айленд, где высоко держала факел Леди Либер ти. Манхэттен остался позади, лежа на солнце, как вылезшее из воды и распластавшееся на песке невиданное морское животное. Гремела музыка, позванивал в стаканчиках лед. – Через пару дней подтянутся Муров и Золотов, – говорил Сергею Саша. – Это очень серьезные парни. Евгений Алексеевич Муров – ге нерал. Они с ВэВэ в Питере сошлись, и он его сейчас перетащил в Мо скву, а Золотов – начальник охраны и его спарринг-партнер по дзюдо. – Откуда они? – уточнил Сергей. – Золотов был сталеваром перед тем, как в охрану подался. Будь с ними внимателен, – сказал Саша. – Они обыкновенные уголовники. – Что ты имеешь в виду? – не понял Сергей. – Как-то кто-то упомянул Волошина, и они стали говорить, как Путин завидует ему. Вспомнили, как он хотел его уволить, но не смог, и тогда стали открыто, при мне, перебирать варианты, как его убить. – Ничего себе! – изумился Сергей. – Одна идея была свалить на чеченских террористов, другая – грохнуть в стиле русской мафии... И это все на полном серьезе, – ска зал Саша. – Что ж их остановило? – Получилось, что убийство одного Волошина не решит путин ских проблем. Нужно было убрать и главу Волошинской команды, и еще нескольких олигархов. А дальше пришлось бы убивать журна листов, которые полезут расследовать смерть Волошина...
206 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
– Правильно, – согласился Сергей. – Ну?.. – Вот они и сели составлять список политиков и других авто ритетов, которых им придется убить, чтобы дать Путину неограни ченную власть. А когда они его закончили, то Золотов и сказал, что многовато, мол, получается... – Так и сказал? – Ага. Многовато трупов, сказал. Даже для нас. Представляешь? Это звучит, конечно, дико на фоне Манхэттена, но уж как есть... – Да, контраст, – задумчиво протянул Сергей и взглядом указал на какого-то человека, который обернулся к ним. Саша замолчал. Они поднялись, прошли к стойке бара и заказали пиво. Кораблик качнуло на волне, и крики чаек перекрыли голоса людей. Спустя неделю Сергей вез по Манхэттену гостей – генерала Му рова и полковника Золотова. – Если проголодались, тут неподалеку хорошее место... – Не-ет! – погрозил щуплый жилистый Золотов. – Нам тут не надо. Мы хотим на Брайтон – в «Татьяну». – Туда, куда возили генерала Трубникова, – пояснил Муров. – Нет проблем, – согласился Сергей. На Брайтоне было тепло и ветрено. Они потягивали пиво в ожи дании, пока подадут еду. – Какую подготовку проходят ваши люди? – спросил Сергей. – Мой персонал много лучше американского, – хвастливо ска зал Золотов. – Кеннеди убили, когда он ехал в открытой машине, а эскорт Путина включает семь специально сконструированных авто мобилей, и ни у одного нет открытого верха. И снайперу никогда не узнать, в какой машине президент. – Зачем снайпер, когда Индиру Ганди в восемьдесят четвертом убили свои охранники? – сказал Сергей. – Ага, – согласно кивнул Золотов. – Поэтому в охране Путина только его ближайшие друзья. – А сына Индиры убила барышня с букетом цветов, – продолжал Сергей. – Путин у меня всегда окружен, как минимум, двенадца тью охранниками, когда он выходит к народу. Ни один не смо жет к нему пробиться через меня и моих парней, – горделиво сказал Золотов. – Каждый вооружен девятимиллиметровой «Гюрзой». – И ездим на бронированных джипах, – добавил Муров. – ...оборудованных Калашниковыми, Драгуновскими, РПК, пор тативной «Осой», – перебил Мурова Золотов. – Ракетной установкой? – не поверил Сергей.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 207
– Ага. И много чего еще, – распалялся Золотов. – Так что мы можем уничтожить батальон, если надо. Ну, и кроме того, каждый из нас – ма стер боевых искусств. Способен убить любого одним ударом... Золотов неожиданно взмахнул рукой в воздухе и ударил Сергея в висок. Сергей снопом рухнул на пол. А когда открыл глаза, увидел, что над ним стояли Золотов и Муров. – Ты убил его! – в ярости кричал Муров на весь ресторан. Золотов подхватил Сергея, усадил на стул, плеснул водой в лицо и принялся извиняться... Обслуга ресторана стояла в большой рас терянности. ...Третьяков пробудился ото сна в своей Нью-Йоркской кварти ре. Закашлялся. За окном открывалась желтая полоса осенних дере вьев вдоль берегов сизого Гудзона. Он сел, набрал номер телефона. – Мужики, раньше четверга не встану, – прохрипел он. – Зара жать не хочу... Поднялся, набросил халат, бесшумно, как призрак, прошел в кух ню, поставил чайник и перебрал рассыпанные на столе пачки трав. В глубине квартиры были слышны женские голоса. – Ксюха! – прохрипел он. – Ты почему дома? – Пап, – заглянула в кухню девочка лет семнадцати. – Я же тебе сказала, что выбрала вечернюю группу... – Ты зачем встал? – строго спросила жена. – Что запарить? Иди ложись... – Липу, – сказал Сергей и побрел назад в комнату. Лег. Лена вошла пару минут спустя с чашкой чаю. – Ксеню позови, – неожиданно приказал Сергей. Лена опустила чашку на прикроватную тумбочку, вышла, верну лась с дочерью, напряженно всмотрелась в лицо мужа. Он сидел, от кинувшись к стене. – Девочки, – глухо сказал Сергей. – Быстро оделись, встали и пошли... – Что значит быстро? – вспыхнула Лена. – Мне нужно часа тричетыре... – На что? – Сергей посмотрел на часы. – Вернуть книги в библиотеку, отослать чеки... – Даю сорок минут. Еще пятнадцать – на банк. Снимешь деньги. Лена развернулась и пошла в прихожую. – А мне и получасу хватит, – сдерживая улыбку заговорщика, ска зала Ксения и бросилась в свою комнату. – Мотечкины игрушки не забудь, – крикнул вслед Сергей и за кашлялся. Обнял и погладил огромную белую пушистую кошку.
208 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Он прошел в ванную, шумно прополоскал горло. Вышел, оделся, бросил на стул запасную рубаху и майку, подошел к столу, взял лист бумаги, сел, замер... Оглядел свои книги от пола до потолка, снял с руки дорогие часы. Положил их поверх листа бумаги. Хлопнула вход ная дверь. – Ты? – крикнул он. – Да, – откликнулась Лена. – Ксюха, – позвал Сергей. – Снесешь сумки в машину. – Подожди, – скульнула Лена. – Время пошло, – постучал он по циферблату часов на столе. Лена положила в легкую сумку несколько вещей и застыла перед шкафом, в котором под прозрачным целофаном прятались шубы и меховые куртки. Сергей бесшумно подошел сзади и взял ее за плечи. – Иди и не оборачивайся, – сказал он ей в ухо. Лена вырвалась, обошла квартиру... – Мотечка, – позвала она кошку. – Иди ко мне, моя драгоценная... Кошка царственно вышла к ней. Лена открыла дверцу специаль ной сумки, и Матильда с явным неудовольствием вошла в вовнутрь... Втроем они прошли по коридору к лифту. Лена несла сумку с Ма тильдой. Сергей шел с пустыми руками. Ксения с рюкзаком и спор тивной сумкой замыкала шествие. Они спустились в подземный га раж. Сергей глянул на запястье... – Ты часы забыл?.. – воскликнула Лена. – Нет, оставил, – устало улыбнулся он. – Сколько там? – Ланч-тайм, – сказала Ксения. Они поставили сумки в багажник. Лена с Матильдой села сза ди, Ксения – рядом с отцом. Сергей притормозил у ворот, сказал в микрофон на стене «Третьяков». Лена закусила губу... Ворота не от крывались. Наконец что-то скрипнуло, и ворота медленно поползли вверх. Сергей подал машину вперед, выехал и остановился. Лена на заднем сиденьи зажмурила глаза... Ворота медленно поползли вниз, закрывая гараж. Сергей выжал газ. Медленно разгоняясь, он двигал ся прочь от здания российской миссии ООН в Ривердейле и видел в зеркальце дальнего обзора, как многоэтажный дом медленно скрыл ся за желтеющими деревьями. – Мы никогда не вернемся в Москву, – горько сказала Лена. Семь лет спустя Третьяков сидел на веранде большого дома во Флориде. Шумел океан, кричали чайки. Сергей закончил листать ма кет книги. Его собеседник - писатель Пит Эрли перебирал фотогра фии. – Эту групповую – на Брайтоне – обязательно. Можно подписать этой прекрасной фразой, что стольких убить – это многовато?
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 209
– Даже для нас! – многозначительно поднял палец к верху Сер гей. – Я, пожалуй, напишу эпилог. Если ты не возражаешь. – Прекрасно, – согласился Питер и отложил альбом фотографий. Сергей сидел за письменным столом в своем уютном кабинете. За окном синели сумерки. Белая красавица Матильда лежала рядом с компьютером, накрыв лапой маленькую плюшевую мышь. Сергей положил перед собой лист бумаги и вывел авторучкой с золотым пером: «В Москве упорно распространяются слухи о моем исчезно вении и побеге». Помедлил, зачеркнул слово «побег», и продолжил: «Я хочу ответить на эти слухи. Никто не вербовал меня, никто не понуждал и не уговаривал меня сделать то, что я сделал. Так поче му же я рисковал своей жизнью и жизнью Елены и Ксении? Тому есть две причины, которые я попытался представить в этой книге. Первая – мое растущее отвращение и омерзение к тому, что про изошло и происходит в России. Это ощущение возникло, когда я увидел новую породу бюрократов, которые пришли к власти. Ни я, ни Елена не были наивны и не идеализировали советскую систему, ее аморальность, жестокость, репрессии и неэффективность. И все же, это была наша родина, которую, как родителей, не выбирают. Я пытался служить ей самым лучшим образом и всегда был готов пожертвовать собой, защищая ее национальные интересы. Я был черезвычайно оптимистичен, когда к власти пришел Горбачев и на чал свою знаменитую перестройку и гласность. Я верил, что Горба чев начнет новую эру демократизации Советского Союза. Но вме сто этого Советсткий Союз исчез, и началась гражданская война в разных уголках России и бывших советских республик. Экономика развалилась, люди впали в отчаяние и нищету. С тех пор Россия была многократно изнасилована и ограблена своими лидерами. Я называю этот процесс геноцидом русских людей, осуществленным группой аморальных уголовников. Ельцин, хотя и запомнился на Западе своим страстным моно логом на танке на фоне Белого дома – невменяемый алкоголик, окруживший себя прожорливыми хищниками, обобравшими и обманувшими народ, чтобы стать миллиардерами. Его преемник – Путин – не пьяница, спасибо, но был создан и избран ельцинским кланом... Пятнадцать лет я ждал каких-нибудь позитивных сдвигов в «новой» России. Работая в разведке на высокой должности долгое время, я имел доступ к реальной информации о том, что проис ходит в российской политике. Я видел своими глазами, что за люди руководят страной. Я пришел к заключению, что это аморально – служить им, и я не хочу иметь с ними ничего общего. Мои дру зья часто спрашивали меня, видел ли я когда-нибудь Путина за все годы моей службы в КГБ – СВР. Я объяснял, что, конечно, нет. Не
210 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
только потому, что мы работали в разных регионах мира, но пре жде всего потому, что я был успешным разведчиком и никогда не сидел в Управлении. А он всегда сидел на низких и незначитель ных должностях в провинциальных отделениях КГБ. Я понял, что не имеет значения, какую информацию я перешлю в Центр. Это никак не коснется русских людей и не улучшит их жизнь, но будет использовано абсолютно коррумпированной системой, которая не подала ни одного признака улучшения. Забавно, но я начал думать, что сделать что-то хорошее для своего народа, а не для коррумпи рованных российских бюрократов, я могу, помогая лидерам миро вой демократии – Соединенным Штатам Америки. Вторая причина – это моя дочь. Она заслужила лучшее будущее – в стране, у которой есть будущее. Вот две мои причины. Теперь о том, почему я решил поведать мою историю. Я хотел рассказать моим новым согражданам, почему я нахожусь в этой стране, а также кто я и что я, чтобы читатель смог оценить мой профессионализм, после чего я смогу бить тревогу. После падения Советского Союза, Америка и Россия вступили в то, что должно было стать новой эрой сотрудничества и кооперации. Холодная война осталась позади. Мы должны были стать друзьями. Многие в Америке сегодня верят, что старые времена шпионажа законче ны. Террористическая атака 11 сентября переключила обществен ное внимание американцев от России в сторону международного терроризма, и исламского фанатизма в особенности. Россия неожи данно стала союзником и, как это выглядит сегодня, даже другом США. Я решил заговорить громко, чтобы показать, как наивны эти представления... Ничего не изменилось. Россия сегодня делает все возможное, чтобы подорвать и унизить Америку. Резидентура СВР в США не уменьшилась, а в некоторых отраслях даже более активна, чем во времена холодной войны... Как профессиональный офицер разведки, я изучал историю США постоянно и, наверное, мог бы уже читать лекции в Университете. И все же это было принципи ально другое ощущение и понимание, когда перед сдачей экзамена на гражданство я освежил в памяти Декларацию независимости. Я нашел ее текст очень важным... В своей книге я пытался объяснить причины, побудившие меня отделиться от России. И в Декларации они есть: «Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неот чуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, сво бода и стремление к счастью... В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить но вое правительство, основанное на таких принципах и формах
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 211
организации власти,которые, как ему представляется, наилуч шим образом обеспечат людям безопасность и счастье... Но ког да длинный ряд злоупотреблений и насилий... свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограничен ным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа». Мое желание и моя страсть не намного отличаются от чувств и намерений ранних колонистов. В конце концов я стал верить, что не я предал Россию. Это ее лидеры предали и Россию, и меня. Если бы я вернулся туда, то был бы немедленно арестован, приговорен к смер ти и расстрелян. Я действительно не забочусь о том, что они думают обо мне в России и, особенно, в СВР. Я теперь американец и считаю себя не предателем и не шпионом, а новым патриотом». ...В книжном магазине в Вашингтоне в январе 2008 состоялась презентация книги Питера Эрли «Комрад Джей». На задней обложке книги был красный Российский паспорт С.Третьякова. На фотогра фии стояла круглая печать Министерства иностранных дел России и загадочные буква и цифра: П-8. Сергей раздавал автографы. Российский журналист протянул ему микрофон. – Так светиться – не страшно? – спросил он. – Обратитесь к моим бывшим коллегам, – ответил Сергей. – Они вам расскажут, кто такой товарищ Жан. Тогда у вас многие вопросы отпадут. – Вас не пугает пример с Литвиненко? – Нет. Я не Литвиненко. Если со мной что-то случится, Россию исключат из цивилизованного сообщества. 13 июня 2010 года Сергей Третьяков скончался в собственном доме во Флориде «от естественных причин» – якобы, поперхнулся за обедом. Журналист «Голоса Америки» дозвонился до Елены. – Насколько я понял, – сказал он в эфире, – причиной смерти стал инфаркт. Вдова сказала, что не хочет, чтобы Служба внешней разведки России объявила его кончину своей заслугой. В феврале 2012 хакеры группы Anonymous взломали сер вер американской разведывательно-аналитической компании Strategic Forecasting Inc.(Stratfor) , похитили миллионы докумен тов и писем, которые опубликовали на сайте Wikileaks. Среди файлов обнаружена аудиозапись звонка, сделанного женой Тре тьякова в скорую помощь: «Мой муж лежит на земле и не дышит». А также письмо из переписки двух боссов «Stratfor», в котором
212 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
говорится о сведениях, полученных от источника в ФБР: «Мне из вестны причины его смерти (Третьякова), я говорил с его женой. По некоторым причинам она предпочла версию о сердечном при ступе». В другом письме есть строка: «Детали, окружающие его смерть, и его откровения с журналистом, который вел расследование, засекре чены на ближайшие 25 лет». 2012 г.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 213
ПРИЛОЖЕНИЕ К НОВЕЛЛЕ «ВСТАНЬ И БЕГИ»
ФЕДОР ИЛЬИН-РАСКОЛЬНИКОВ КАК МЕНЯ СДЕЛАЛИ «ВРАГОМ НАРОДА»
17
июля Верховный Суд СССР заочно приговорил ме ня к высшей мере наказания – объявил вне закона. Мне неизвестно, на каких фактах базируется приго вор суда, якобы установившего, что я «дезертиро вал со своего поста, перешел в лагерь врагов народа и отказался вернуться в СССР». Меня никто не допра шивал и никто не требовал у меня объяснений. За являю во всеобщее сведение, что приговор по моему делу вынесен на основании фальшивого обвинения. Я не признаю себя виновным ни по одному из пунктов обвинения. Меня обвиняют в дезертирстве с поста. Этому противоречит хронология фактов. Еще в конце 1936 года, когда я был Полномочным Представителем СССР в Болгарии, Народный Комис сариат Иностранных Дел предложил мне долж ность Полномочного Представителя в Мексике, с которой у нас даже не было дипломатических от ношений. Ввиду явно несерьезного характера этого предложения оно было мною отклонено. После этого, в первой половине 1937 года мне последовательно были предложены Чехословакия и Греция. Удовлетворенный своим пребыванием в Болгарии, я от этих предло жений отказался.
214 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Тогда 15 июля 1937 года я получил телеграмму от На родного Комиссара, который, по требованию пра вительства, приглашал меня немедленно выехать в Москву для переговоров о новом, более ответственном назначении. Это мотивировалось тем, что зани маемый мною пост в Болгарии для меня недоста точен. Мне предлагалось немедленно сообщить дату отъезда и не откладывать его. Ввиду того что первый и второй секретари уже уехали в Москву, я запросил: кому сдать дела? Мне было приказано ожидать воз вращения второго секретаря при приезде замести теля из другого Полномочного Представительства. Вновь назначенный первый секретарь Прасолов прие хал в Софию лишь в январе 1938 года. С этих пор во зобновились настойчивые требования моего немед ленного приезда в Москву: Народный Комиссар писал о моем предполагаемом назначении в Турцию. Я просил разрешения совместить служебную коман дировку в Москву с очередным отпуском и получил разрешение, под условием проведения отпуска в СССР. 1 апреля 1938 года я выехал из Софии в Москву, о чем в тот же день по телеграфу уведомил Народный Ко миссариат Иностранных Дел. Я покидал Софию в полной уверенности, что вернусь туда вручить от зывные грамоты и сделать прощальные визиты. Я не дезертировал с поста, а выехал совершенно открыто не только с официального разрешения, но по прямому вызову начальства. Вся советская коло ния в Болгарии провожала меня на вокзале. Таким образом, предъявленное мне обвинение в дезертир стве, как противоречащее фактам, совершенно отпадает. Через четыре дня, 5 апреля 1938 года, когда я еще не успел доехать до советской границы, в Москве поте ряли терпение и во время моего пребывания в пу ти скандально уволили меня с поста Полномочно го Представителя СССР в Болгарии, о чем я, к своему удивлению, узнал из иностранных газет. При этом не был соблюден минимум приличий: меня даже не назвали товарищем.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 215
Я – человек политически грамотный и понимаю, что это значит, когда кого-либо снимают в по жарном порядке и сообщают об этом по радио на весь мир. После этого мне стало ясно, что по переезде границы я буду немедленно арестован. Мне стало ясно, что я, как многие старые боль шевики, оказался без вины виноватым, а все пред ложения ответственных постов от Мексики до Ан кары были западней, средством заманить меня в Москву. Такими бесчестными способами, недостой ными государства, заманили многих диплома тов. Л.М. Карахану предлагали должность посла в Вашингтоне, а когда он приехал в Москву, то его арестовали и расстреляли. В.А. Антонов-Овсеен ко был вызван из Испании под предлогом его назна чения народным комиссаром юстиции РСФСР: для придания этому назначению большей убедитель ности постановление о нем было распубликовано в «Известиях» и «Правде». Едва ли кто-либо из чита телей газет подозревал, что эти строки напеча таны специально для одного Антонова-Овсеенко. Поездка в Москву после постановления 5 апреля 1938 года, уволившего меня со службы как преступника, виновность которого доказана и не вызывает со мнений, была бы чистым безумием, равносильным самоубийству. Над порталом собора Парижской Богоматери, среди других скульптурных изображений, возвы шается статуя святого Дениса, который смирен но несет в руках собственную голову. Но я предпочи таю жить на хлебе и воде на свободе, чем безвинно томиться и погибнуть в тюрьме, не имея возмож ности оправдаться в возводимых чудовищных об винениях. 10 сентября 1938 года я посетил в Женеве М.М. Лит винова, чтобы узнать причины увольнения и выяс нить мое положение. По вызову посла СССР во Франции Я.З. Сурица 12 октября 1938 года я явился в Полномочное Представительство СССР на рю де Гренель. По поручению советского правительства Я.З. Суриц официально
216 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
заявил мне, что, кроме самовольного пребывания за границей, никаких политических претензий ко мне нет. Он предложил мне ехать в Москву, гаран тируя, что по приезде мне ничего не угрожает. От имени советского правительства он подчеркнул, что во все время моего самовольного пребывания за границей я не совершил никаких не только антисо ветских, но и антипартийных поступков. Это было справедливо: несмотря на неслыханно возму тительное увольнение с поста, я, подавив оскорб ленное самолюбие и чувство незаслуженной обиды, проявлял хладнокровную выдержку и сохранял ло яльность, предоставляя инициативу Москве. Таким образом, предъявленное мне обвинение в «переходе в лагерь врагов народа», как противоречащее фак там, совершенно отпадает. 12 октября 1938 года мне еще не инкриминировалось ни «дезертирство», ни «переход в лагерь врагов народа», а только «само вольное пребывание за границей», хотя уже одно это по советским законам карается смертью. В письме Сталину от 18 октября 1938 года я зая вил, что не признаю себя виновным в этом, един ственном тогда обвинении. Я фактами доказал ему, что мое временное пребывание за границей яв ляется не самовольным, а вынужденным. «Я никогда не отказывался и не отказываюсь вер нуться в СССР», – писал я Сталину. – Таким обра зом, предъявленное мне обвинение в отказе вернуть ся в СССР, как противоречащее фактам, совершенно отпадает. С тех пор никаких новых требований о возвращении мне предъявлено не было. Мое обраще ние в Парижское Полномочное Представительство с просьбой о продлении паспорта осталось без от вета. Сейчас я узнал из газет о состоявшейся 17 июля комедии заочного суда. Принудив уехать из Софии, меня объявили «дезер тиром». По произволу уволив со службы, объявили, что я отказался вернуться в СССР, игнорируя мое до кументальное заявление Сталину, что я никогда не отказывался и не отказываюсь вернуться в СССР. Мою лояльность объявили «переходом в лагерь врагов на
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 217
рода». В ответ на просьбу о продлении паспорта меня объявили вне закона. Это постановление бросает яркий свет на ме тоды сталинской юстиции, на инсценировку пресловутых процессов, наглядно показывая, как фабрикуются бесчисленные «враги народа» и ка кие основания достаточны Верховному суду, чтобы приговорить к высшей мере наказания. Объявление меня вне закона продиктовано слепой яростью на человека, который отказался безропотно сложить голову на плахе и осмелился защищать свою жизнь, свободу и честь. Я протестую против такого изде вательства над правосудием и требую гласного пе ресмотра дела с предоставлением мне возможно сти защищаться. 22 июля 1939 года.
218 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
ФЕДОР ИЛЬИН-РАСКОЛЬНИКОВ ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО СТАЛИНУ
С
Я правду о тебе порасскажу такую, Что хуже всякой лжи...
талин, вы объявили меня «вне закона». Этим актом вы уравняли меня в правах – точнее, в бес правии – со всеми советскими гражд анами, ко торые под вашим владычеством живут вне зако на. Со своей стороны отвечаю полной взаимностью: возвращаю вам входной билет в построенное вами «царство социализма» и порываю с вашим режи мом. Ваш «социализм», при торжестве которого его строителям нашлось место лишь за тюрем ной решеткой, так же далек от истинного социа лизма, как произвол вашей личной диктатуры не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата. Вам не поможет, если награжд енный орденом, уважаемый революционер-народоволец Н.А. Морозов подтвердит, что именно за такой «социализм» он провел пятьдесят лет своей жизни под сводами Шлиссельбургской крепости. Стихийный рост недо вольства рабочих, крестьян, интеллигенции вла стно требовал крутого политического маневра, подобно ленинскому переходу к нэпу в 1921 году. Под на пором советского народа вы «даровали» демокра тическую конституцию. Она была принята всей страной с неподдельным энтузиазмом. Честное проведение в жизнь демократических принципов демократической конституции 1936 го
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 219
да, воплотившей надежд ы и чаяния всего народа, ознаменовало бы новый этап расширения совет ской демократии. Но в вашем понимании всякий политический маневр – синоним надувательства и обмана. Вы культивируете политику без этики, власть без че стности, социализм без любви к человеку. Что сделали вы с конституцией, Сталин? Испу гавшись свободы выборов, как «прыжка в неизвест ность», угрожавшего вашей личной власти, вы растоптали конституцию, как клочок бумаги, выборы превратили в жалкий фарс голосования за одну единственную кандидатуру, а сессии Верховно го Совета наполнили акафистами и овациями в честь самого себя. В промежутках межд у сессиями вы бесшумно уничтожали «зафинтивших» депу татов, насмехаясь над их неприкосновенностью и напоминая, что хозяином земли советской явля ется не Верховный Совет, а вы. Вы сделали все, что бы дискредитировать советскую демократию, как дискредитировали социализм. Вместо того, что бы пойти по линии намеченного конституцией поворота, вы подавляете растущее недовольство насилием и террором. Постепенно заменив дик татуру пролетариата режимом вашей личной диктатуры, вы открыли новый этап, который в истории нашей революции войдет под именем «эпохи террора». Никто в Советском Союзе не чувствует себя в безо пасности. Никто, ложась спать, не знает, удаст ся ли ему избежать ночного ареста, никому нет по щады. Правый и виноватый, герой Октября и враг революции, старый большевик и беспартийный, колхозный крестьянин и полпред, народный комис сар и рабочий, интеллигент и Маршал Советского Союза – все в равной мере подвержены ударам вашего бича, все кружатся в дьявольской кровавой карусели. Как во время извержения вулкана огромные глыбы с треском и грохотом рушатся в жерло кратера, так целые пласты советского общества срываются и падают в пропасть. Вы начали кровавые распра
220 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
вы с бывших троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев, потом перешли к истреблению старых большеви ков, затем уничтожили партийные и беспартий ные кадры, выросшие в гражданской войне, вынесшие на своих плечах строительство первых пятиле ток, и организовали избиение комсомола. Вы при крываетесь лозунгом борьбы «с троцкистско-буха ринскими шпионами». Но власть в ваших руках не со вчерашнего дня. Никто не мог «пробраться» на от ветственный пост без вашего разрешения. Кто на саждал так называемых «врагов народа» на самые ответственные посты государства, партии, ар мии, дипломатии? – Иосиф Сталин. Прочитайте старые протоколы Политбюро: они пестрят назначениями и перемещениями толь ко одних «троцкистско-бухаринских шпионов», «вредителей» и «диверсантов». И под ними красу ется надпись – И. Сталин. Вы притворяетесь доверчивым простофилей, которого годами водили за нос какие-то карна вальные чудовища в масках. – Ищите и обрящете козлов отпущения, – шеп чете вы своим приближенным и нагружаете пой манные, обреченные на заклание жертвы своими собственными грехами. Вы сковали страну жутким страхом террора, даже смельчак не может бросить вам в лицо правду. Волны самокритики «не взирая на лица» почти тельно замирают у подножия вашего пьедестала. Вы непогрешимы, как папа! Вы никогда не ошибае тесь! Но советский народ отлично знает, что за все отвечаете вы, «кузнец всеобщего счастья». С помощью грязных подлогов вы инсценировали судебные процессы, превосходящие вздорностью об винения знакомые вам по семинарским учебникам средневековые процессы ведьм. Вы сами знаете, что Пя таков не летал в Осло, М. Горький умер естественной смертью и Троцкий не сбрасывал поезда под откос. Зная, что все это ложь, вы поощряете своих кле ветников: – Клевещите, клевещите, от клеветы все гда что-нибудь останется.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 221
Как вам известно, я никогда не был троцкистом. Напротив, я идейно боролся со всеми оппозициями в печати и на широких собр аниях. Я и сейчас не со гласен с политической позицией Троцкого, с его про граммой и тактикой. Принципиально расходясь с Троцким, я считаю его честным революционером. Я не верю и никогда не поверю в его сговор с Гитлером и Гес сом. Вы – повар, готовящий острые блюда, для нор мального человеческого желудка они не съедобны. Над гробом Ленина вы принесли торжественную клятву выполнить его завещание и хранить как зеницу ока единство партии. Клятвопреступник, вы нару шили и это завещание Ленина. Вы оболгали, обесчес тили и расстреляли многолетних соратников Ле нина: Каменева, Зиновьев а, Бухарина, Рыкова и др., невиновность которых вам была хорошо известна. Перед смертью вы заставили их каяться в престу плениях, которых они не совершали, и мазать се бя грязью с ног до головы. А где герои Октябрьской рево люции? Где Бубнов? Где Крыленко? Где Антонов-Овсеенко? Где Дыбенко? Вы арестовали их, Сталин. Где старая гвардия? Ее нет в живых. Вы расстреляли ее, Сталин. Вы растлили, загадили души ваших соратни ков. Вы заставили идущих за вами с мукой и от вращением шагать по лужам крови вчерашних товарищей и друзей. В лживой истории партии, написанной под вашим руководством, вы обокра ли мертвых, убитых, опозоренных вами людей и присвоили себе их подвиги и заслуги. Вы уничто жили партию Ленина, а на ее костях построили новую партию «Ленина-Сталина», которая слу жит удачным прикрытием вашего единовластия. Вы создали ее не на базе общей теории и такти ки, как строится всякая партия, а на безыдейной основе личной любви и преданности вам. Знание программы первой партии было объявлено необя зательным для ее членов, но зато обязательна любовь к Сталину, ежедневно подогреваемая печатью. При знание партийной программы заменяется объяс нением любви к Сталину.
222 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
Вы – ренегат, порвавший со вчерашним днем, предавший дело Ленина. Вы торжественно провоз гласили лозунг выдвижения новых кадров. Но сколько этих молодых выдвиженцев уже гниет в ваших ка зематах? Сколько из них вы расстреляли, Сталин? С жестокостью садиста вы избиваете кадры, по лезные, нужные стране. Они кажутся вам опасны ми с точки зрения вашей личной диктатуры. Накануне войны вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обез главили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражд анской войн, во главе с блестящим маршалом Тухачевским. Вы истребили героев гражданской войны, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову военной техни ки и сделали ее непобедимой. В момент величайшей военной опасности вы продолжаете истреблять ру ководителей армии, средний командный состав и младших командиров. Где маршал Блюхер? Где мар шал Егоров? Вы арестовали их, Сталин. Для успокоения взволнованных умов вы обманы ваете страну, что ослабленная арестами и казня ми Красная Армия стала еще сильней. Зная, что закон военной науки требует еди ноначалия в армии, от главнокомандующего до взводного командира, вы воскресили институт военных комиссаров, который возник на заре Крас ной Армии и Красного Флота, когда у нас еще не бы ло своих командиров, а над военными специали стами старой армии нужен был политический контроль. Не доверяя красным командирам, вы вносите в Армию двоевластие и разрушаете воин скую дисциплину. Под нажимом советского народа вы лицемерно вскрываете культ исторических русских героев: Алек сандра Невского и Дмитрия Донского, Суворова и Ку тузова, надеясь, что в будущей войне они помогут вам больше, чем казненные маршалы и генералы. Пользуясь тем, что вы никому не доверяете, настоя щие агенты гестапо и японская разведка с успехом
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 223
ловят рыбу в мутной, взбаламученной вами воде, подбрасывая вам в изобилии подложные докумен ты, порочащие самых лучших, талантливых и честных людей. В созданной Вами гнилой атмосфе ре подозрительности, взаимного недоверия, всеоб щего сыска и всемогущества Наркомвнутрдела, ко торому вы отдали на растерзание Красную Армию и всю страну, любому «перехваченному» документу верят – или притворяются, что верят – как неос поримому доказательству. Подсовывая агентам Ежова фальшивые документы, компрометирую щие честных работников миссии, «внутренняя ли ния» РОВСа в лице капитана Фосса добилась разгро ма нашего полпредства в Болгарии – от шофера М. И. Казакова до военного атташе В. Т. Сухорукова. Вы уничтожаете одно за другим важнейшие за воевание Октября. Под видом борьбы с текучестью ра бочей силы вы отменили свободу труда, закабали ли советских рабочих, прикрепив их к фабрикам и заводам. Вы разрушили хозяйственный орга низм страны, дезорганизовали промышленность и транспорт, подорвали авторитет директора, инженера и мастера, сопровождая бесконечную че харду смещений и назначений арестами и трав лей инженеров, директоров и рабочих как «скры тых, еще не разоблаченных вредителей». Сделав невозможной нормальную работу, вы под видом борьбы с «прогулами» и «опозданиями» трудящихся заставляете их работать бичами и скорпионами жестоких и антипролетарских дек ретов. Ваши бесчеловечные репрессии делают нестер пимой жизнь советских трудящихся, которых за малейшую провинность с волчьим паспортом увольняют с работы и выгоняют с квартиры. Рабо чий класс с самоотверженным героизмом нес тя гость напряженного труда и недоедания, голода, скудной заработной платы, жилищной тесно ты и отсутствия необходимых товаров. Он верил, что вы ведете к социализму, но вы обманули его до верие. Он надеялся, что с победой социализма в на шей стране, когда осуществится мечта светлых
224 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
умов человечества о великом братстве людей, всем будет житься радостно и легко. Вы отняли даже эту надежду: вы объявили – социализм построен до кон ца. И рабочие с недоумением, шепотом спрашива ли друг друга: «Если это социализм, то за что бо ролись, товарищи?». Извращая теорию Ленина об отмирании госу дарства, как извратили всю теорию марксизмаленинизма, вы устами ваших безграмотных до морощенных «теоретиков», занявших вакантные места Бухарина, Каменева и Луначарского, обещае те даже при коммунизме сохранить власть ГПУ. Вы отняли у колхозных крестьян всякий стимул к работе. Под видом борьбы с «разбазариванием кол хозной земли» вы разоряете приусадебные участки, чтобы заставить крестьян работать на колхоз ных полях. Организатор голода, грубостью и жес токостью неразборчивых методов, отличающих вашу тактику, вы сделали все, чтобы дискредити ровать в глазах крестьян ленинскую идею коллекти визации. Лицемерно провозглашая интеллигенцию «солью земли», вы лишили минимума внутренней свобо ды труд писателя, ученого, живописца. Вы зажа ли искусство в тиски, от которых оно задыхает ся, чахнет и вымирает. Неистовство запуганной вами цензуры и понятная робость редакторов, за все отвечающих своей головой, привели к окостене нию и параличу советской литературы. Писатель не может печататься, драматург не может ста вить пьесы на сцене театра, критик не может вы сказать свое личное мнение, не отмеченное казенным штампом. Вы душите советское искусство, требуя от него придворного лизоблюдства, но оно предпочита ет молчать, чтобы не петь вам «осанну». Вы на саждаете псевдоискусство, которое с надоедливым однообразием воспевает вашу пресловутую, на бившую оскомину «гениальность». Бездарные графо маны славословят вас, как полубога, «рожденно
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 225
го от Луны и Солнца», а вы, как восточный деспот, наслаждаетесь фимиамом грубой лести. Вы беспощадно истребляете талантливых, но лично вам неугодных русских писателей. Где Борис Пильняк? Где Сергей Третьяков? Где Александр Аросев? Где Михаил Кольцов? Где Тарасов-Родионов? Где Галина Се ребрякова, виновная в том, что была женой Соколь никова? Вы арестовали их, Сталин. Вслед за Гитлером вы воскресили средневековое сжигание книг. Я видел своими глазами рассылае мые советским библиотекам огромные списки книг, подлежащих немедленному и безусловному уничто жению. Когда я был полпредом в Болгарии, то в 1937 г. в полученном мною списке обреченной огню лите ратуре я нашел мою книгу исторических воспоми наний «Кронштадт и Питер в 1917 году». Против фа милий многих авторов значилось: «Уничтожать все книги, брошюры, портреты». Вы лишили советских ученых, особенно в области гуманитарных наук, минимума свободы науч ной мысли, без которого творческая работа ученого становится невозможной. Самоуверенные невежды интригами, склоками и травлей не дают рабо тать в лабораториях, университетах и инсти тутах. Выдающихся русских ученых с мировым именем – академиков Ипатьев а и Чичибабина, вы на весь мир провозгласили «невозвращенцами», наивно думая их обесславить, но опозорили толь ко себя, доведя до сведения всей страны и мирового об щественного мнения постыдный для вашего режи ма факт, что лучшие ученые бегут из вашего «рая», оставляя вам ваши благодеяния: квартиру, авто мобиль, карточку на обеды в совнаркомовской сто ловой. Вы истребляете талантливых русских ученых. Где лучший конструктор советских аэропланов, Туполев? Вы не пощадили даже его. Вы арестовали Ту полева, Сталин! Нет области, нет уголка, где можно было бы спокойно заниматься любимым делом. Директор театра, замечательный режиссер, выдающийся
226 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
деятель искусства Всеволод Мейерхольд не занимал ся политикой. Но вы арестовали и Мейерхольда, Сталин. Зная, что при нашей бедности кадрами особенно ценен каждый культурный и опытный дипломат, вы заманили в Москву и уничтожили одного за дру гим почти всех советских полпредов. Вы разруши ли дотла весь аппарат Народного комиссариата иностранных дел. Уничтожая везде и всюду золотой фонд нашей страны, ее молодые кадры, вы истре били во цвете лет талантливых и многообещаю щих дипломатов. В грозный час военной опасно сти, когда острие фашизма направлено против Советского Союза, когда борьба за Данциг и война в Китае – лишь подготовка плацдарма для будущей интервенции против СССР, когда главный объект германо-японской агрессии – наша Родина, когда единственная возможность предотвращения вой ны – открытое вступление Союза Советов в Междуна родный блок демократических государств, скорейшее заключение военного и политического союза с Англией и Францией, вы колеблетесь, выжидаете и качаетесь, как маятник, между двумя «осями». Во всех расче тах вашей внешней и внутренней политики вы ис ходите не из любви к Родине, которая вам чужда, а из животного страха потерять личную власть. Ваша беспринципная диктатура, как гнилая ко лода, лежит поперек дороги нашей страны. «Отец народов», вы предали побежденных испанских рево люционеров, бросили их на произвол судьбы и пре доставили заботу о них другим государствам. Ве ликодушное спасение жизни не в ваших принципах. Горе побежденным! Они вам больше не нужны. Европейских рабочих, интеллигентов, ремеслен ников, бегущих от фашистского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув пе ред ними дверь нашей страны, которая на своих огромных просторах может гостеприимно при ютить многие тысячи эмигрантов. Как все советские патриоты, я работал, на многое закрывая глаза. Я слишком долго молчал. Мне
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 227
было трудно рвать последние связи не с вашим обре ченным режимом, а с остатками старой ленин ской партии, в которой я пробыл без малого 30 лет, а вы разгромили ее в три года. Мне было мучительно больно лишаться моей Родины. Чем дальше, тем больше интересы вашей личной диктатуры вступают в непрерывный конфликт и с интересами рабочих, крестьян, интеллигенции, с интересами всей страны, над которой вы измы ваетесь как тиран, дорвавшийся до единоличной власти. Ваша социальная база суживается с ка ждым днем. В судорожных поисках опоры вы лице мерно расточаете комплименты «беспартийным большевикам», создаете одну за другой привиле гированные группы, осыпаете их милостями, кормите подачками, но не в состоянии гаран тировать новым «калифам на час» не только их привилегий, но даже права на жизнь. Ваша безумная вакханалия не может продол жаться долго. Бесконечен список ваших преступле ний. Бесконечен список ваших жертв, нет возмож ности их перечислить. Рано или поздно советский народ посадит вас на скамью подсудимых как пре дателя социализма и революции, главного вреди теля, подлинного врага народа, организатора го лода и судебных подлогов. 17 августа 1939
228 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
ПЕРСОНАЛИИ Федор Федорович Раскольников (настоящая фамилия Ильин, 28 января 1892, Санкт-Петербург – 12 сентября 1939, Ницца, Франция) – советский военный и государственный деятель, дипломат, писатель, журналист. Невозвращенец. В 1963 году посмертно реабилитирован. Лев Борисович Каменев (настоящая фамилия Розенфельд, 6 (18) июля 1883, Москва – 25 августа 1936, Москва) – советский партий ный и государственный деятель, революционер. В 1936 осужден по делу «Троцкистско-зиновьевского центра» и расстрелян. Посмертно реабилитирован в 1988 году. Григорий Евсеевич Зиновьев (настоящая фамилия Радомысль ский, 11 (23) сентября 1883, Елизаветград – 25 августа 1936, Москва) – советский политический и государственный деятель, революцио нер. 16 декабря 1934 года арестован и осужд ен на 10 лет тюрьмы по делу «Московского центра». 24 августа 1936 года приговорен к выс шей мере наказания по делу Антисоветского объединенного троцки стско-зиновьевского центра. Расстрелян 25 августа 1936 в Москве в здании ВКВС. Реабилитирован Пленумом Верховного Суда СССР 13 июля 1988 г. Александр Федорович Керенский (22 апреля (4 мая) 1881, Сим бирск – 11 июня 1970, Нью-Йорк) – видный российский политиче ский и общественный деятель; министр, затем министр-председа тель Временного правительства (1917), дворянин (c 1885), масон. В октябре 1917-го во время штурма покинул Зимний дворец. Умер 11 июня 1970 в своем доме в Нью-Йорке от рака в возрас те 89 лет. Местная Русская православная церковь отказалась от его погребения, сочтя виновником падения России, масоном. Тело пере правлено в Лондон, похоронено на кладбище Putney Vale Cemetery.
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ
– 229
Павел Николаевич Милюков (15 (27) января 1859, Москва – 31 марта 1943, Экс-ле-Бен, Франция) – русский политический деятель, историк и публицист. Лидер Конституционно-демократической пар тии (кадеты). Министр иностранных дел Временного правительства в 1917 году. Варлам Тихонович Шаламов (5 (18) июня 1907, Вологда – 17 ян варя 1982, Москва) – прозаик, поэт. Создатель литературного цикла «Колымские рассказы» о советских лагерях. Ирина Павловна Сиротинская (5 октября 1932, Москва – 11 ян варя 2011, Москва) – российский архивист и литературовед, близкий друг писателя Варлама Шаламова, правопреемник, хранитель и пуб ликатор его наследия. Александр Сергеевич Есенин-Вольпин (12 мая 1924, Ленинград) – математик, философ, поэт, один из лидеров диссидентского дви жения, советский политзаключенный (общий срок пребывания в тюрьмах, ссылке и «психушках» – 14 лет). Артем Генрихович Боровик (13 сентября 1960, Москва – 9 мар та 2000) – известный российский журналист, глава холдинга «Совер шенно секретно». Погиб в результате катастрофы самолета Як-40. Все 9 человек находившиеся на борту, включая 5 членов экипажа и главу компании «Группа “Альянс”» Зию Бажаева, погибли. Аркадий Иосифович Ваксберг (11 ноября 1927, Новосибирск – 8 мая 2011, Москва), адвокат, прозаик, драматург, публицист, киносце нарист. Сергей Адамович Ковалев (2 марта 1930, Середина-Буда, Сум ская область, Украина) – диссидент, правозащитник, политический и общественный деятель. Ученый, биофизик. Первый Уполномочен ный по правам человека в Российской Федерации в правительстве Б.Ельцина в 1994–1995 годах.
230 –
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
«Comrad J». The Untold Secrets of Russia’s Master Spy in America After the End ot the Cold War. Per Earley, G.P.Putnam’s Sons, New York, 2007. Pages 327-337. «Декларация независимости», по изданию: Соединенные Шта ты Америки: Конституция и законодательство. Под ред. О.А.Жидко ва. М.: Прогресс, 1993. Александр Вальтерович Литвиненко (1962–2006), подполковник КГБ РФ, нелегально покинул Россию в 2000 году. В 2001 году получил политическое убежище в Великобритании. В 2006 году отравлен и 23 ноября скончался в одной из лондонских клиник.
ОГЛАВЛЕНИЕ Как птицу учили летать..............................................................7 Нет мира под оливами..............................................................53 Пятно на фоне...........................................................................66 Закон планет...............................................................................89 Сыновья Иова ...........................................................................96 Дичь...........................................................................................119 Руська.........................................................................................161 Уголь..........................................................................................168 Birkenstock.................................................................................172 Встань и беги............................................................................177 Приложение к новелле «Встань и беги»...............................213 Федор Ильин-Раскольников. Как меня сделали «врагом народа»...............................213 Федор Ильин-Раскольников. Открытое письмо Сталину............................................218 Персоналии.......................................................................228
АЛЕКСАНДРА СВИРИДОВА
КАК ПТИЦУ УЧИЛИ ЛЕТАТЬ ТИРАЖ-МАКЕТ Редактор – Наталья Панушкина Корректор – Марина Дайнеко Набор – Ирина Соловьева Дизайн, компьютерная верстка и обложка – Борис Будиянский Фотография на обложке – Antonina W.Bouis Технический директор – Лев Свиридов
© Все права принадлежат автору.
Д