Живая память by alisa maslva

книга вторая

книга вторая Посвящается 70-летию снятия блокады Ленинграда

Живая память. Книга вторая: сборник статей и эссе; под ред. Лавровой Г.А., Голубевой Л.П., Савицкой Н.И., Краевой Н.Г. – Гатчина: типография «ЦИТ», 2013. Книга «Живая память» подготовлена курсистами социально-досугового отделения «Университет третьего возраста» Муниципального учреждения «Центр социального обслуживания граждан» Гатчинского муниципального района в рамках реализации благотворительной программы «Место встречи: диалог», инициированной Фондом «Память, ответственность и будущее»; организационный партнер в России — фонд CAF Россия.

Благодарим за участие в подготовке к изданию сборника: • • • • •

Администрацию Гатчинского муниципального района Ленинградской области Германский Фонд «Память, ответственность и будущее» Фонд «Чаритиз Эйд Фаундейшн» (Великобритания), филиал в России МОУ ДПО «Центр информационных технологий» г. Гатчина Центральную городскую библиотеку им. А.И.Куприна

В 2010 году, в год 65-летия Великой Победы, был выпущен сборник воспоминаний жителей Гатчины и Гатчинского муниципального района «Живая память». Книга вызвала неподдельный интерес у жителей города, общественных организаций. Было принято решение об издании второй части книги. Это решение было поддержано Германским фондом «Память, ответственность и будущее» и их российским организационным партнером CAF Россия. В работе над сборником активно помогали ребята из общественной организации «Молодежная инициатива». Свои материалы представили члены поискового отряда «Высота», руководитель Брюквин Э.А. и общества «Мемориал», руководитель Филкова Е.К. Очерк о пережитом в дни блокады представил в эту книгу председатель Общественной организации г. Гатчина «Жители блокадного Ленинграда» Вахтер А.А. Отдельные воспоминания были собраны и записаны со слов ветеранов, узников и репрессированных членами редколлегии сборника. Свою новую работу мы посвящаем 70-летию со дня полного снятия блокады Ленинграда. Всем тем, кто с оружием в руках защищал нашу страну. Всем тем, кто пострадал от национал-социализма и сталинизма, выстоял в годы лихолетья и сумел достойно прожить свою нелегкую жизнь.

Моя нелегкая жизнь Аунап А.-Е. И. Рассказ этой пожилой женщины из поселка Войсковицы был недолгим. Она все время прерывала его, извиняясь за то, что мало помнит о событиях, связанных с войной. «Я, Анна-Елизавета Ивановна Аунап, 1927 года рождения, овладела за свою долгую и нелегкую жизнь многими профессиями. Поработать мне довелось нянькой, домработницей, прислугой; позже освоила специальность тракториста, слесаря и даже шахтера. Выросла я в многодетной семье, где было шестеро детей. Я была старшей. До войны семья жила в деревне Карстолово Войсковицкой волости. Когда началась война, отца на фронт не взяли по состоянию здоровья. С приходом фашистов, наша семья, как и многие другие семьи из этого поселка, была отправлена на работы сначала в Эстонию в лагерь Клоога, затем в Финляндию. Работали на хозяина. Так как в нашей семье был мужчина (отец), работа всегда была, и мы не бедствовали. В 1944 году семья вернулась в СССР, в Новгородскую область. Жизнь была очень трудной. Работали в колхозе. Часто получали задание работать на лесосплаве. Зимой катали бревна вручную к берегу реки. 9 мая 1945 года отмечали День Победы. Всем по случаю праздника выдали по пол-литра водки. Но мы эту водку продали и купили домой продукты. После войны я решила вернуться в Эстонию, где жилось немного легче. Вышла замуж за эстонца, который служил и был на фронте с 1941 по 1947 год. В Кохтла-Ярве устроилась сначала прислугой, затем домработницей. В конце концов, устроилась работать на шахту. Несколько лет спустя вся моя семья переехала к родителям в деревню. Поступили в колхоз, в 1949 году построили дом. Сейчас я живу в отдельной однокомнатной квартире, которую получила во время работы слесарем на птицефабрике». 6

В память об отце, которого я никогда не видела

Балахонов Андрей Федорович, 1938 г.

Балахонова В.А.

Война забрала у нас всех мужчин, пять человек. Погибли мой отец, Балахонов Андрей Федорович, его брат, два брата мамы – Алексей и Аркадий. Мой дед, Тимофеев Николай Иванович, учитель, был репрессирован и умер в лагере. Посмертно реабилитирован в 1993 году. Алексей и Аркадий погибли совсем молодыми, почти мальчишками. Алексей хотел стать учителем, Аркадий – военным. Не успели. Про деда мама вообще ничего не рассказывала, потому что за каждое лишнее слово о репрессированных в то время можно было поплатиться свободой и даже жизнью. Отец, Балахонов Андрей Федорович, родился в 1907 году в селе Усвяты Витебской губернии (теперь это Псковская область). Рано остался без родителей и рос в детском доме. Тем не менее, сумел получить хорошее образование и стал учителем. После окончания института Андрей Федорович получил назначение на Дальний Восток. Но встреча на педагогической конференции с молодой учительницей Тимофеевой Тамарой Николаевной круто изменила планы. Молодые люди полюбили друг друга и вскоре поженились. В 1934 году, когда открылась Маевская школа, в нее приехали несколько молодых, полных энергии и задора учителей. В их числе молодая семья – историк Балахонов А.Ф., ставший директором школы, и Тимофеева Т.Н., учитель начальных классов. Смотрю на фотографию, датированную 7 сентября 1937 года. На ней счастливая молодая семья: родители и их маленький сынишка (это мой брат Владимир). Они могли бы прожить долгую счастливую жизнь, но война разлучила их навсегда. Тимофеева Т. Н. всю жизнь проработала в Маевской средней школе. Исключением стали военные годы, когда пришлось эвакуироваться, уходя пешком от быстро наступающих немцев. В годы войны Тамара Николаевна преподавала в школах Холмского района Новгородской области. За город Холм шли ожесточенные бои, он переходил не один раз из рук в руки. Но в той местности, куда эвакуировалась мама, немцев не было,

ее контролировали партизаны. Там же, лежа в тифу, в беспамятстве две недели, она 1 января 1942 года родила меня. Мама прожила долгую трудную жизнь, оставила о себе самые светлые воспоминания и благодарную память ее бывших учеников. На пенсию ушла, когда ей было уже за семьдесят лет. У отца, Балахонова А.Ф., был целеустремленный характер, хорошие организаторские способности. Это помогало ему в профессиональном росте. Он мечтал о новой, просторной и светлой школе. Летом 1941 года намечалось заложить новую школу на берегу озера Спастер, в дубовой роще. Война перечеркнула все планы. Хотя у отца была бронь, он в первые же дни войны отправился в военкомат. Это можно считать последним уроком учителя истории: ведь он всегда говорил ученикам о том, что русские люди в трудные для своего отечества дни, не раздумывая, встают на его защиту. В справке Центрального архива Министерства Обороны РФ говорится, что «младший лейтенант Балахонов А.Ф. 7 июля 1941 года мобилизован в распоряжение Калининского областного военкомата». Он воевал в составе 183 кавалерийского полка 62-ой кавалерийской дивизии, входившей в состав Второго кавалерийского корпуса. В военно-исторической литературе об участии кавалерии в Великой Отечественной войне говорится редко. К июню 1941 года в результате реформ в РККА в составе сухопутных войск осталось всего тринадцать кавалерийских дивизий. По настоятельному требованию Жукова Г.К. советское командование летом 1941 года приступило к формированию новых кавалерийских дивизий. Были дополнительно развернуты восемьдесят две кавалерийские дивизии легкого типа, которые стали сводиться в кавалерийские корпуса, подчинявшиеся фронтовому командованию. При ведении наступательных операций они использовались для развития прорыва, окружения крупных группировок противника, нарушения коммуникаций, захвата плацдармов на водных преградах и важных рубежах в тылу преследования. В оборонительных операциях они составляли маневренный резерв фронта и использовались, как правило, для нанесения контрударов. Современные историки считают, что применение кавалерии в годы Великой Отечественной войны было связано с нехваткой мотопехоты. Кроме того, из-за слабой технической базы того времени мотопехота могла действовать только на хорошо проходимой местности. В случае отсутствия дорог или распутицы мобильность мотопехоты резко падала. Эти войска оказывались очень уязвимыми при использовании артиллерии, авиации, танков. 62-я кавалерийская дивизия воевала на Южном направлении в Ростовской области. В ноябре 1941 года войска Красной Армии одержали победу под Ростовом. Историки считают, что большой вклад в нее внесли кавалеристы. В 1942 году немецкое командование сосредоточило крупные силы на Южном направлении. Соединения Красной Армии не выдержали натиска и отступили на восток. В тех страшных кровопролитных боях погиб и командир взвода 183-го кавалерийского полка младший лейтенант Балахонов А.Ф. От него с фронта не пришло ни одного письма. И я его никогда не видела. Светлая память павшим! 8

Памяти отца и брата посвящается * иллюстрации 1-4 на переплете

Бей-Брезгина М.В.

До войны наша большая и дружная семья (родители, три сестры и брат) жила в Сибири в Красноярском крае в поселке Тамалык. Папа, Брезгин Бенедикт Гаврилович, работал заведующим пекарней, брат, Брезгин Степан Венедиктович, – учителем. К началу войны старшей сестре Елене было тринадцать лет, средней Капитолине – девять лет, а мне – три года. Грянула война. Наши мужчины ушли воевать. Папа был стрелком, а брат – командиром взвода Сибирской дивизии, которая воевала близ Воронежа. В боях за город брат погиб и был похоронен 14 июля 1942 года в братской могиле в городе Воронеже. Папа пропал без вести в декабре 1942 года. В нашей семье хранится семейная реликвия – письмо брата от 5 мая 1942 года. В нем брат пишет: «В России люди живут хуже, чем у нас в Сибири. Бедно. Зарплата лейтенанта 600 руб. Продукты стоят: картофель 150 руб. ведро, молоко 270 руб. литр, хлеб 1000 руб.» Зная, что в доме остались одни женщины, брат в письме дает наказ старшей сестре Елене: «Слушайся мать, оберегай ее от тяжелых работ и от всех нужд, а особенно, чтоб она не падала духом. Держитесь друг за друга и за корову, садите как можно больше картофеля. Я скоро приеду домой». Брата мы больше не увидели, а совет его нам пригодился. Мама наша была очень трудолюбивой и мудрой женщиной. Старшие сестры во всем ей помогали. Они и меня нянчили, и помогали матери в огороде и по дому. Мы не голодали, у нас всегда была картошка или блины из крахмала. Молоко, масло, яйца мы видели только по большим праздникам. В обычные дни мы их сдавали в качестве налога. Обуви и одежды у нас практически не было. Все лето мы бегали босиком. Холодной весной и осенью носили самодельные ичиги, зимой – самокатные валенки. Одежда была поношенной, вся в заплатах, но чистая. Мама за этим строго следила и нас приучала к чистоте и порядку. В школе писали между строк на старых книгах или газетах соком свеклы вместо чернил. У нас был достаточно просторный дом, и в нем часто собирались солдатки. Они делились полученными с фронта письмами и новостями, вместе оплакивали свои беды и несчастья, вместе радовались и горевали. Мама очень тяжело перенесла трагические известия с фронта о судьбе мужа и сына. Пролежала в больнице около двух месяцев. Эти два месяца сделали нас, трех девочек, взрослыми и самостоятельными. Домашнее хозяйство требовало большого внимания и тяжелого труда, но оно же спасало нас. Мы помнили заветы старшего брата, и все время были вместе, помогая во всем маме. Мама всю жизнь ждала возвращения отца, который пропал без вести, надеялась, что он вот-вот вернется из плена живой и невредимый. Но чуда не произошло. Мама одна вырастила нас, дала нам всем достойное воспитание и образование. Мамочка! Спасибо тебе за все! 9

Имена из солдатских медальонов Брюквин Э. Н.

Великая Отечественная война страшным огненным смерчем прокатилась по Гатчинской земле. Сотни погибших воинов остались лежать непогребенными на полях сражений, в лесных чащах и болотных топях. За пятнадцать лет поисковых экспедиций на территории Гатчинского муниципального района найдены и захоронены с воинскими и духовными почестями останки 876-ти солдат и офицеров Красной Армии. Особое место в истории района занимает трагедия 41-го стрелкового корпуса, который более месяца сдерживал фашистские дивизии на Лужском рубеже, а получив приказ отходить, оказался в кольце окружения в районе населенных пунктов: Вырица, Чаща, Дивенский, Дружная Горка. Лишь немногим удалось вырваться из вражеского котла. Эта страница войны долгое время оставалась белым пятном в истории: об окруженцах писать было не принято. С 2002 года гатчинские и владимирские поисковики вместе с представителями других регионов ежегодно проводят поисковые экспедиции в этом районе, по крупицам собирают бесценный исторический материал. По результатам поиска в деревне Мины Вырицкого городского поселения создано братское воинское захоронение. В 2004 году был открыт памятник «Журавль со сломанным крылом». На сегодняшний день у памятника захоронены останки 341-го солдата и офицера 41-го стрелкового корпуса, других частей и соединений, попавших в окружение в августе-сентябре 1941 года. Тела двоих военнослужащих по желанию родственников захоронены на малой родине. Установлены имена 21-го погибшиего воина. Мы хотим рассказать о людях, павших в далеком 1941 году, чьи имена удалось вернуть из небытия, найти их родственников. И все это благодаря тому, что были найдены и прочитаны их смертные медальоны. Для справки: «Смертники», или солдатские смертные медальоны нового образца были введены приказом Народного Комиссара Обороны Союза ССР №138 от 15 марта 1941 года. Медальон представлял из себя цилиндрический восьмигранный текстолитовый пенал (капсулу) длиной 50 мм, с вкладышем из бумаги. Вкладыш состоял из двух одинаковых бланков – один экземпляр бланка должен был изыматься похоронной командой, а другой оставаться с останками, но, как правило, эта процедура не соблюдалась. Приказом НКО СССР от 17 октября 1941 года была введена «Красноармейская книжка», как документ, удостоверяющий личность военнослужащего, а в ноябре 1942 года приказом НКО №376 медальоны были сняты со снабжения Красной Армии. 10

Многие солдаты, получившие медальоны в 1941 году, погибли в первые годы войны. А мобилизованные после ноября 1942 года медальонов уже не имели. Поэтому в поисковой практике крайне редки случаи обнаружения останков солдат, погибших в последние годы войны, с сохранившимися медальонами. Часто из-за различных суеверий солдаты в массовом порядке выбрасывали медальоны, но многие военнослужащие, получив его, в меру своей грамотности и аккуратности заполняли необходимые данные. Практика показывает, что медальонами были обеспечены почти все бойцы кадровых частей, призванные в Красную Армию еще до начала войны. Бойцов, призванных по мобилизации в первые недели войны, не всегда успевали снабдить этим предметом солдатского обеспечения. Ополченские подразделения, составлявшие основную часть защитников Красногвардейского рубежа обороны, наспех обученные и брошенные в бой зачастую прямо с походного марша, естественно, их не получали. Вопрос заключается еще и в том, что в первые дни войны практически никто не понимал масштабов катастрофы, никто не предполагал, что немецкие танки менее чем через два месяца после начала войны будут пылить по проселочным дорогам у стен Ленинграда. Пропаганда предвоенных лет убеждала население, что «если завтра война», то она закончится очень быстро, врага «будем бить на его территории» и «малой кровью, могучим ударом». Поэтому неудивительно такое легкомысленное отношение многих, особенно молодых солдат, к мысли о собственной гибели и о том, что будет после смерти. И только старые опытные воины, даже не имея смертного медальона, изготавливали его из подручных средств, заплющивали записки в винтовочные патронные гильзы, часто в нескольких экземплярах, зашивали в одежду, прятали в противогазные сумки, подсумки для патронов, другое снаряжение. Прошедшие ужасы первой мировой войны и видевшие смерть не понаслышке, они стремились к тому, чтобы не остаться неопознанными в случае гибели, а родные или близкие были бы извещены об их судьбе.

АСАДЧИЙ ПЕТР ВИКТОРОВИЧ Первым погибшим в окружении солдатом, при останках которого был найден смертный медальон, стал Петр Викторович Асадчий. Его обнаружили 18 июля 2003 года, в сгнившем и обвалившемся от времени блиндаже владимирские ребята из поискового отряда «Гром», приехавшие на свою вторую «Вахту Памяти» в вырицкие леса. По всей видимости, солдат или умер от ранения или был 11

оставлен из-за невозможности эвакуации. На бедренной кости погибшего сохранились остатки медицинского бинта, скрывавшего пулевое ранение. При предварительном осмотре вкладыша смертного медальона выяснилось, что он в неудовлетворительном состоянии, поэтому решено было не разворачивать его в полевых условиях, а отправить на экспертизу в Фонд поисковых отрядов Ленинградской области, специалистам. Слишком дорога была эта первая бесценная находка. И пока поисковики продолжали свою работу, пришло известие, что медальон успешно прочитан. Как мы уже знаем, погибшим оказался: Асадчий Петр Викторович, красноармеец, уроженец БССР, Полесская область, Октябрьский район, Оземлянский с/с, д. Ратмировичи. Призван РВК Октябрьского района. На запрос в братскую Белоруссию осенью того же года в фонд поисковых отрядов пришел ответ, что в деревне Ратмировичи в настоящее время проживает родная сестра Асадчего Петра Викторовича – Асадчая Октябрина Викторовна. Правда, по состоянию здоровья Октябрина Викторовна не смогла приехать на захоронение. Однако она сообщила, что в Калининграде проживает родной брат погибшего – Асадчий Сергей Викторович, но связь с ним в последнее время прервалась. Сергея Викторовича разыскали и получили от него письмо. В письме он благодарил поисковиков за долгожданную весточку о своем брате. Также он сообщил, что Петр Викторович Асадчий, 1920 года рождения, несмотря на молодость, был образованным человеком и до призыва в РККА успел поработать учителем и даже директором начальной школы Октябрьского района Полесской области. Последнее письмо от брата пришло из города Пушкин, где Петр проходил воинскую службу. Писал, что служит хорошо, постигает премудрости военного дела. Таким образом, мы узнали, что Петр Асадчий служил, скорее всего, в 177-ой стрелковой дивизии под командованием полковника А.Ф. Машошина. Эта дивизия как раз и формировалась в городе Пушкин в июне – июле 1941 года, и затем сразу была отправлена на Лужский рубеж, где стойко отражала атаки фашистов и зарекомендовала себя наиболее боеспособной кадровой дивизией. Из окружения выходила в составе 41-го стрелкового корпуса. И именно по той местности, где были обнаружены останки П.В. Асадчего. На церемонию захоронения 9 мая 2004 года, в деревне Мины, Сергей Викторович не смог приехать по состоянию здоровья. Зато приехал его сын – Асадчий Юрий Сергеевич, племянник погибшего воина, которому в торжественной обстановке и был передан смертный медальон Петра Викторовича Асадчего. Уезжая, Юрий Сергеевич захватил с собой горсть земли со свежей могилы, а на плите братского воинского захоронения в деревне Мины появилась первая фамилия героя, павшего за Родину. 12

КАЛИНИН ИВАН СЕРГЕЕВИЧ Останки Ивана Сергеевича Калинина обнаружили 24 июля 2007 года в районе урочища Косые Мосты на границе Гатчинского и Тосненского районов. Здесь осенью 1941 года с большими потерями прорывались из окружения измученные непрерывными боями и голодом бойцы частей 41 стрелкового корпуса генерал-майора А.Н. Астанина. В то лето удача снова улыбнулась поисковикам из Владимирской области: удалось найти и прочитать сразу четыре солдатских смертных медальона. В одном из них, на довольно неплохо сохранившемся вкладыше, значилось: Калинин Иван Сергеевич, санитар, 1911 года рождения, уроженец РСФСР, Ярославская область, Сусанинский район, Андреевский с/с, дер. Хорзино. Жена, Калинина Александра Федоровна, адрес тот же. Призван РВК Сусанинского района 24 июня 1941 года. Радостное известие пришло весной следующего года – откликнулись внучки погибшего: Елена Константиновна Антонова из города Троицка Московской области и Алевтина Константиновна Хохлова, проживающая в городе Подольске. Они сразу же согласились приехать на захоронение 9 мая 2008 года и побывать на месте гибели деда. А еще привезли с собой правнука и правнучку, чтобы не прерывалась связь поколений. Словно током ударило всех поисковиков, которые принимали участие в той экспедиции, когда Елена Константиновна и Алевтина Константиновна достали привезенную с собой фотографию Ивана Сергеевича. И.С. Калинин был сфотографирован в военной форме с красноармейской звездочкой старого образца на околыше фуражки. Точно такой же, очищенный от болотной грязи и просушенный матерчатый околыш от фуражки с потускневшей от времени рубиновой эмалью красноармейской звездочки, был аккуратно прикреплен к планшету с личными вещами погибшего солдата. Такие планшеты передаются родственникам на вечное хранение… К сожалению, сестры не смогли подробно рассказать про то, каким был Иван Сергеевич, так как бабушка Александра Федоровна, его вдова, умерла еще в 1976 году. Поисковикам осталась еще одна загадка, связанная с гибелью И.С. Калинина. Судя по архивным данным ЦАМО, Иван Сергеевич сражался с врагом в рядах 19-го стрелкового полка 90-ой стрелковой дивизии и числился пропавшим без вести с 28 июля 1941 года. Летом 1941 года дивизия отбивала атаки фашистов на реке Луга в районе Большого Сабска вплоть до 14 августа 1941 года, когда получила приказ отходить к Ленинграду, находясь практически в окружении. В конце августа дивизия, выйдя из окружения и заняв рубеж по реке Суйда, снова была вынуждена наступать на Вырицу, пробиваясь с боями навстречу 41-му стрелковому корпусу. 13

Останки И.С. Калинина нашли в урочище Косые Мосты, где он мог погибнуть не ранее сентября 1941 года. Почему тогда между датой официальной пропажи без вести в части и гибелью Ивана Сергеевича десятки километров и больше месяца календарного времени? Этот вопрос так и остался без ответа…

БУШМИЛОВ МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ 9 октября 2007 года в лесу, в пяти километрах южнее поселка Вырица, поисковики из отряда «Красногвардейск» – Виталий Хяннинен и Виталий Аксенов – нашли останки офицера Красной Армии. Как было установлено позднее – Михаила Петровича Бушилова. Погибший лежал на спине, обутый, обмундированный, в полном боевом снаряжении: поверх шинели – офицерский ремень с двойной портупеей; на ремне – штык-нож; в карманах шинели лежали два магазина к самозарядной винтовке, на голове была надета каска. Среди останков обнаружен осколок артиллерийского снаряда. При анализе результатов эксгумации был сделан вывод: солдат погиб с оружием в руках, при артобстреле, незадолго перед выходом из окружения. Он был похоронен тут своими товарищами, которые забрали у погибшего только оружие. Личные вещи остались в карманах: очки, портмоне, кошелек, портсигар, мешочек с домино и капсула медальона. Медальон оказался заполненным, но края записки были повреждены – читалось только окончание фамилии. Данные жены погибшего читались целиком, и это давало надежду на продолжение поиска. Сопоставив записи на вкладыше медальона с данными из Объединенной базы данных (ОБД) Центрального Архива Министерства Обороны и электронной Книги Памяти Вологодской области удалость установить личность найденного офицера Вот полные данные медальона: техник – интендант первого ранга Михаил Петрович Бушилов, 1900 года рождения, уроженец села Семеновское Грязовецкого района Вологодской области. Жена – Клавдия Ивановна Бушилова, город Вологда, улица Добролюбова, дом 28/1. Также удалось установить последнюю воинскую должность Михаила Петровича, а она оказалась довольно редкой: бухгалтер кассы № 47 131-ой полевой конторы Госбанка и дату гибели: 14 сентября 1941 года. В числе воинских соединений 41-го стрелкового корпуса, попавших в окружение была и 111-ая стрелковая дивизия, сформированная в Вологде. Именно этой дивизии, как позднее выяснилось, и принадлежала указанная полевая контора Госбанка. А дата гибели М.П. Бушилова – 14 сентября – день выхода из окружения, установленная приказом командования корпуса. 14

После прочтения медальона информация была передана вологодским поисковикам, а те в свою очередь задействовали средства массовой информации. 15 января 2008 года нам позвонил Иван Дьяков, командир вологодских поисковиков, и сообщил, что найдены родственники погибшего. Младшая дочь М. П. Бушилова – Светлана Михайловна Сорокина – до сих пор живет в родительском доме, из которого отец в первые дни войны ушел на фронт. Светлана Михайловна пожелала похоронить отца на вологодской земле. После соблюдения всех формальностей, на Межрегиональной конференции руководителей поисковых отрядов представителям вологодских поисковиков были переданы останки, медальон и личные вещи М.П. Бушилова для подготовки церемонии погребения на родной земле. 5 марта 2008 года на воинском мемориале Пошехонского кладбища города Вологды останки М.П. Бушилова были перезахоронены. На церемонии присутствовало более двадцати родственников Михаила Петровича и их друзей, приехавших со всех концов нашей страны. Среди них были его младшая дочь Светлана Михайловна Сорокина, племянница Ольга Васильевна Крылова, внук Михаил Вадимович Бушилов. Они и рассказали делегации гатчинских поисковиков о том, каким был Михаил Петрович. В семье Бушиловых было пять братьев. Все они росли трудолюбивыми, скромными и честными. Старшим был Михаил. Трудовую жизнь он начал в Грязовце счетоводом, потом стал бухгалтером. Воевал в гражданскую войну. Михаил любил театр, участвовал в армейской художественной самодеятельности, а позднее в Грязовецкой театральной труппе УОНО, играл ведущие роли. Перед войной М.П. Бушилов с семьей жил в Вологде и работал ревизором Госбанка. У него было трое детей: дочери Ирина, 1925 года рождения, Светлана, 1941 года рождения, и сын Вадим, 1930 года рождения, впоследствии ставший офицером. Когда началась Великая Отечественная война, Михаилу был уже сорок один год, но как хорошего специалиста его сразу же мобилизовали. В одном из писем к родным Михаил писал: «Как дороги нам, фронтовикам, воспоминания о мирном, довоенном времени! Буду рад получить от вас известие о том, как вы живете. Где находятся братья? Ни о ком ничего не знаю. Я живу хорошо. Работаю в полевой кассе Госбанка. Работа давно знакома, только условия несколько необычные: работать приходится в лесу...» А в середине августа 1941 дивизия попала в окружение. Во время прорыва из вражеского кольца, Михаил Петрович погиб в бою. Из пяти братьев Бушиловых, только двое, Андрей и Иван, пришли с войны. На Михаила пришла похоронка, а Петр и Павел пропали без вести. Также из рассказов родственников мы узнали, что сразу после окончания воины к семье Бушиловых приезжал кто-то из однополчан и рассказывал о его гибели и о том, как они похоронили его в лесу. Ранее родственники Михаила даже приезжали в Вырицу, но места захоронения найти не смогли. Его нашли поисковики лишь через шестьдесят шесть лет. И только тогда еще один солдат, наконец, вернулся, с той далекой войны. Но, несмотря на годы, его родные всегда помнили о нем. Помнили и надеялись найти. 15

МАКСИМОВ ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ Василий Иванович Максимов погиб на правом берегу реки Оредеж, так и не прорвавшись из вражеского окружения к переправе. Его останки были обнаружены 28 июля 2009 года в последние дни очередной экспедиции сводного поискового отряда «Гром» Владимирской области на Гатчинской земле. В смертном медальоне значилось: Максимов Василий Иванович, шофер, 1914 года рождения, уроженец Ленинградской области, Окуловский район, Дерняковский с/с, деревня Хорино. Жена – Максимова, адрес тот же. Призван РВК Окуловского района. Кроме медальона при погибшем находилось нехитрое имущество солдата РККА: бритва, химический карандаш, несколько монет. Так как территория, с которой призывался В.И. Максимов, сейчас входит в состав Новгородской области, то с поиском родственников все оказалось просто. Достаточно было одного телефонного звонка коллегам в Новгородскую областную общественную организацию «Поисковая экспедиция «Долина» памяти Н.И.Орлова», одну из самых сильных поисковых организаций Северо-Запада. Именно здесь в восьмидесятые годы с экспедиций в «Долину Смерти» у Мясного Бора и начиналось поисковое движение в нашей стране. Новгородцы сработали оперативно и уже 13 августа на связь вышли внуки Василия Ивановича – Сергей и Михаил. Они порадовали известием, что жив сын погибшего солдата Максимов Евгений Васильевич и поинтересовались, могут ли они похоронить деда на Родине. Церемонию передачи останков Максимова В.И. назначили на 3 октября 2009 года. В этот день в деревне Мины состоялся торжественно-траурный митинг, посвященный пятилетию открытия памятника «Журавль» на братском воинском захоронении солдат и офицеров 41-го стрелкового корпуса. На сегодняшний день, возможно, это единственный памятник воинам, попавшим в окружение, но не дрогнувшим, не сдавшимся врагу и выполнившим свой долг до конца. Приехавший на церемонию руководитель владимирской «Ассоциации поисковых отрядов «Гром» Михаил Николаевич Бунаев передал сыну погибшего Евгению Васильевичу каску, личные вещи, капсулу и бланк смертного медальона В.И. Максимова. Учащиеся Вырицкой школы выпустили в небо двести двадцать восемь белых шаров, по количеству бойцов, захороненных на тот момент у памятника. В октябре 2009 года красноармеец Василий Иванович Максимов был захоронен на Родине на семейном кладбище рядом с прахом своих и близких. Как говорят в таких случаях поисковики: «Вот и еще один солдат вернулся с войны. Вернулся домой». 16

Вглядитесь в прекрасные лица этих замечательных людей. Они хотели жить и трудиться, любить и растить детей. Но когда пришел суровый час испытаний, они отдали свои жизни за Родину, за мирное небо для нас, их потомков. Поэтому бойцы поисковых отрядов считают своим долгом, пока еще есть надежда, искать непогребенных солдат Великой Отечественной. Чтобы найти родственников и вместо казенного извещения «пропал без вести» вернуть каждому погибшему бойцу доброе имя Защитника Отечества. Чтобы получить возможность вглядеться в их светлые лица. Пусть только на старых, пожелтевших фотоснимках... А лица этих солдат мы, наверное, никогда уже не увидим по той причине, что не удалось отыскать их родных и близких. Эти бойцы погибли на гатчинской земле, и все что мы можем сделать для сохранения памяти о них – с воинскими почестями предать земле их и назвать имена. Имена из солдатских медальонов.

ВОЛЫНСКИЙ ЛАЗАРЬ ГЕНРИХОВИЧ 1913 НИКОЛАЕВ ПЕТР СТЕПАНОВИЧ 1886 ЖДАНОВ АНДРЕЙ АФАНАСЬЕВИЧ МАСЛЯКОВ САВВАТИЙ ЕГОРОВИЧ 1907 МИНАЕВ ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ 1907 ГУТМАН ИЦКО ОШЕРОВИЧ 1919 СУСЛОВ ИВАН АБРАМОВИЧ 1910 ЛОГИНОВ АЛЕКСАНДР УСТИНОВИЧ ИВАНОВ ФЕДОР АЛЕКСАНДРОВИЧ ДРОЗДОВ МИХАИЛ СТЕПАНОВИЧ 1912 КАЛИНИН АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВИЧ 1906 МЕЛЬНИКОВ ЯКОВ СЕМЕНОВИЧ 1913 ПЕТРОВ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ 1918 ПУШКИН МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ 1907 РОЖКОВ ВАСИЛИЙ ИЛЛАРИОНОВИЧ 1922

КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ МЛ. ЛЕЙТЕНАНТ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ СЕРЖАНТ МЛ. НАЧ. СОСТАВ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ КРАСНОАРМЕЕЦ

Соломинка

Васильева Л. И.

Да, я – ребенок… Я – дитя блокады… И про войну мне помнить много не дано. Ком в горле матери не позволял сказать ни слова Не потому, что было все давно… Четыре сердца дорогих потеряны в блокаде: Двоих на саночках на кладбище свезла; Сын старший, защитив диплом, за Ленинград погиб в кошмаре. А средний – за победой шел в семнадцать лет в Берлин. И на руках дитя, ей пятый год. Голодными глазами смотрит в душу. «Соломинка», не давшая самой в аду сгореть – Все, что осталось матери от жизни прошлой. «Соломинке» теперь уж много лет. За жизни дар заплачено сполна. Но вновь боишься, не испытать бы столько ж бед. Не повторилась бы проклятая война. Ведь наша память для погибших – лучшая награда А подвиг их для Родины – неизгладимый след! За миг, что живы мы, благодарить судьбу нам надо. Чтоб сохранила нас для будущих побед!

«В живых я остался один…» по материалам газетных публикаций

Эта история случалась в деревне Симаково Гатчинского района. Немецкий порядок требовал, чтобы в каждой деревне был староста. Односельчане избрали им Боганкова Ивана Ефимовича. Но он не собирался работать на немцев. Он старался помогать выходившим из окружения или военнопленным, бежавшим из лагерей. Все симаковцы, чем могли, помогали ему в этой работе. Учащиеся Дружносельской школы Игорь Алексеев, Семен Журавлев и Дмитрий Боганков уходили далеко в лес, собирали там 18

оружие и боеприпасы. Если они встречали в лесу красноармейцев, то помогали им, приносили еду. Зимним вечером в феврале 1942 года в деревню пришла группа людей в красноармейской форме. Они объявили себя советскими разведчиками-десантниками. «Десантников» встретили доверчиво и приветливо, накормили, снабдили боеприпасами. Вскоре в деревне вновь появились эти люди, но уже в другом обличье – в форме отряда карателей. Многих арестовали. Игоря Алексеева застрелили выстрелом в голову за отказ отвечать на вопросы. Остальных увезли в Дружноселье, затем в поселок Сиверский. 26 февраля Ивана и Дмитрия Боганковых и Семена Журавлева повели на расстрел. Но Дмитрий остался жив. Закрыв голову руками, он ринулся вперед к траншее. Раздался выстрел. Дима рухнул в снег. Каратели сбросили его в траншею. Контрольный выстрел в голову сорвал с него шапку. Когда Дима пришел в себя, по окоченевшим трупам выбрался из траншеи и незаметно ушел. Дома мать и сестра, как могли, обработали и перевязали раненую руку, после чего он ушел искать партизан. Дима долго бродил по лесам и болотам, ослаб, рана стала гноиться. В середине апреля его вновь схватили фашисты и доставили в тюрьму в город Лугу. Здесь он выдал себя за военнопленного. Как бывшего красноармейца его переводили из лагеря в лагерь. Дмитрий настолько обессилел, что его поместили в лагерный лазарет, или «дом смерти», как называли его узники. Но, вопреки всему, он выжил. С весны 1945 года он, боец Красной Армии, громил ненавистного врага. В феврале 1947 года Дмитрий Боганков вернулся в отчий дом, пошел работать на стекольный завод «Дружная горка», которому отдал двадцать шесть лет жизни. Возле своего приусадебного участка Дмитрий Иванович установил валун высотой около двух метров и шириной два метра, весом около двадцати тонн. Валун пришлось тащить тремя тракторами. Этот валун-памятник посвящен погибшим от рук палачей уроженцам деревни Симаково. В том числе, и двум погибшим на фронте братьям Дмитрия Ивановича. Теперь к этому памятнику приходят люди и возлагают цветы. А на месте расстрела отца и его друзей, где захоронены более двух тысяч мирных граждан, погибших в годы войны, установлен мемориал и создается Парк памяти «Строганов Мост». 10 июня 2001 года не стало Дмитрия Ивановича Боганкова. Создать Парк памяти на месте гибели тысяч советских граждан в поселке Строганов Мост и увековечить достоверно известное место рва с телами расстрелянных советских граждан, – задача проекта «Мемориал». Лапшин К. // Гатчинская правда. – 1957. – 22 декабря. Захаров Ю. // Правда. – 1970. – 15 декабря. Словцова И. Мой земляк, мой родной человек. // Гатчинская правда. – 1997. – 15 июля. – с. 2 Савицкая А. Гатчина и Гатчинский район. Гнездо Абвера / А. Савицкая, В. Т. Анисимов // Гатчина-инфо. – 2008. – с. 33 19

Блокадные дни Вахтер А. А., житель блокадного Ленинграда

Вахтер А. А. с родителями

Война застала всю нашу большую семью (мама – Тамара Поликарповна, папа – Арнольд Константинович, братья – Константин и Володя, бабушка – Александра Васильевна, дедушка – Поликарп Андреевич, сестра мамы с мужем и детьми, дядьки по бабушкиной линии с семьями) в большой квартире деревянного дома по Выборгской набережной в Ленинграде. Бабушка не работала, дед работал литейщиком на Кировском заводе. Мама работала на текстильной фабрике «Красный маяк» лаборанткой, а папа на этой же фабрике заведовал радиоузлом. Мама была веселым, компанейским человеком, очень любила петь, играла на гитаре и постоянно участвовала в художественной самодеятельности фабрики. В 1935 году они с папой поженились. Родился Костя, потом я, еще через год Володя. В первые дни войны многие думали, что скоро врага прогонят, и опять наступит мир. Но буквально через три месяца немцы окружили город. 8 сентября началась блокада Ленинграда. Продуктов в городе стало катастрофически не хватать. Ввели карточную систему на хлеб и основные продукты. Мама устроилась работать в больницу санитаркой, а папу как крупного радиоспециалиста направили на военный объект – завод «Радист». Вплоть до февраля месяца папа ходил пешком с Выборгской набережной до своего завода, так как транспорт весь стоял. В конце концов, совсем обессилев от нехватки еды, он пошел в военкомат и, несмотря на бронь, попросился на фронт. С войны мы отца так и не дождались. В документах значится «пропал без вести». В начале 1942 года умерли оба моих брата, дедушка и оба брата бабушки. Сестра мамы с семьей уехала в эвакуацию. Остался я с мамой и бабушкой. Как мы выживали в это трудное время, знают только они. Мама устроила меня в детский сад и тем самым спасла мне жизнь, так 20

как в садике хоть как-то кормили, а на ужин давали с собой немного кашки. Помню такой эпизод: возвращаемся из садика домой, каждый несет в кружечке кашу. Дети есть дети, и даже в такое тяжелое время находили повод пошалить. Так вот, один мальчик расшалился и уронил кружку с кашей на землю, а потом, смеясь и плача, собирал эту кашку вместе с землей. Маму пересадили работать на грузовик, и она некоторое время работала шофером – возила дрова для больницы. Бабушка и мама не гнушались никакой работой, лишь бы заработать какой-нибудь еды для нас. Им приходилось пилить и колоть тяжеленные обледенелые бревна, стирать белье для красноармейцев. Взамен им давали немного хлеба, консервы. В блокадные дни в Ленинграде работали рынки, так называемые «барахолки». Мама с бабушкой многие дорогие вещи продавали или обменивали на продукты. Тем не менее, зачастую в доме кроме 125 блокадных грамм хлеба не было ничего. А как хотелось есть! Если успевали, собирали на помойке выброшенные из столовой картофельные очистки. Из них мы делали котлетки, которые казались очень вкусными. За хлебом выстаивали долгие очереди. Бывало, что его не хватало. Хлеб был черный, влажный, но все-таки такой желанный! Мама рассказывала, что однажды, стоя в очереди, увидела, как из толпы выбежал мальчик лет двенадцати-тринадцати с полубезумными голодными глазами, схватил с весов кусок хлеба и тут же запихал его в рот. Его стали бить, но хлеб он так и не отдал. Помню в небе немецкие самолеты с черными свастиками на крыльях, свист и взрывы бомб. Люди бегут, прячутся в бомбоубежище. Напротив нашего дома на Неве стоял эсминец «Славный». Он постоянно обстреливал из своих орудий немецкие позиции, а потом отходил на триста-четыреста метров в сторону, так как следом начинала стрелять немецкая артиллерия. В наших домах все стекла были выбиты от разрывов снарядов, а некоторые дома были разрушены. Их тут же разбирали на дрова. Помню заснеженную набережную Невы, медленно бредущих людей, везущих на санках умерших, завернутых в простыни, своих родственников. Люди идут, закутанные во что попало, лица и руки – грязные от копоти и сажи. Ни воды, ни электричества в домах не было. За водой ходили на Неву. И вот настал долгожданный день 27 января – день полного снятия блокады Ленинграда. Люди плакали, обнимались. Мама вывела меня на набережную посмотреть салют, а я прятался за нее и говорил: «Там стреляют и сейчас сюда упадут бомбы». После войны я еще долго заикался. Чуть ли не каждый день мы ходили с мамой на Лесной проспект – встречать солдат, возвращавшихся с фронта. И как было грустно и радостно видеть, как вдруг кто-то обнимает своего мужа, брата, сына. В один из дней мы вышли на улицу: по Выборгской набережной вели колонну пленных немцев. Многие худые, изможденные, раненые. Вот здесь и проявилась русская душа. Женщины, недавно пережившие страшный голод, потерю на войне своих близких, плакали. Кто-то подбегал и протягивал пленным кусочки хлеба, картофелины. Войну начинают политики, а простому народу она не нужна, он только страдает. 21

Участник Сталинградской битвы Дайсудов Я. Ш. Мы встречались с ветераном Великой Отечественной войны Дайсудовым Яковом Шлемовичем несколько раз. Этот 92-летний седой красивый человек поразил нас своей энергетикой, своим стремлением подробно поведать нам обо всем, что было с ним в те страшные для страны годы. Но он тогда был молод, горяч, и все эти события навсегда остались с ним, в его памяти, в его жизни. Он говорил с нами не только прозой, но и стихами. Сложно это все связать воедино, но мы попытались. Не судите нас строго, Яков Шлемович, если мы в чем-то оказались не на уровне профессионалов. Но мы, действительно, не профессиональные журналисты. Вот история этого удивительного человека, рассказанная им самим: «Я, Дайсудов Яков Шлемович, родился 1 октября 1921 года в городе Бобруйск, в Белоруссии. Отец мой был сапожником, мама – домохозяйкой. Родители умерли рано, и я вместе с братом попал в детский дом. Любимым увлечением в школьные годы были занятия в театральном кружке при Дворце пионеров. Даже попытался поступить в школу киноактеров, но не вышел из меня профессиональный актер. В 1938 году уехал учиться в Харьковский машиностроительный техникум. В связи с отменой стипендии, вынужден был бросить учебу в техникуме, и переехал в город Могилев. Поступил там на одногодичные курсы преподавателя русского и белорусского языка. После окончания курсов был призван военкоматом и направлен в Ленинградское военное училище артиллерийской инструментальной разведки. 25 июня 1941 года Могилев бомбили. Я помогал эвакуировать наш детский дом в деревню. А в Ленинград добрался только за несколько дней до начала блокады. За сутки до полной блокады училище эвакуировали в Омск. Там, в городе Омске, я стал пулеметчиком. Как командира взвода меня направили в запасной полк в город Уфу. В запасном полку я и еще четверо моих товарищей выбрали местом дальнейшей службы Сталинград. До города добраться было сложно. Помог нам Сталинградский парень Витя Никифоров. Когда подошли к Волге, шел артобстрел. Мы не знали, как форсировать Волгу. На плотах, сделанных своими руками из бревен, мы переплыли мелкие рукава реки, а перед большой водой застряли на берегу.

Когда дошли до большой реки, Дальше двигаться уже не могли. Мы, все пятеро, молча на берегу стояли, 22

Немецкие снаряды воздух содрогали. Стояли так у воды и чуда ждали. Как вдруг моторка к нам плывет…

Нас было пять человек: два командира роты, два командира взвода и один помощник начальника штаба. Всех нас направили в 43-й зенитно-пулеметный полк, с которым я дошел до Кракова. Рассказывать, как мы воевали в Сталинграде? Об этом просто так не расскажешь. Делали все, что нужно, выполняли свой солдатский долг, стояли на смерть, до конца. Об этом много и подробно рассказано другими. Я столкнулся с тем, что при стрельбе из спаренного пулемета, пулемет иногда отказывал, глох. Оказалось, что в комплекте были не те патроны. Бывало все! Но мы победили! …Когда я выбежал из сарая, Картина представилась такая: Весь бугор по горизонту заревом залит, Канонада раздается, ухает, гремит Гул снарядов нарастает… «Хенкеля» вдруг налетели, Мигом бомбы засвистели… Кругом пожары, все горит… Рядом женщина без головы лежит… 2 февраля 1943 года закончился разгром и уничтожение Сталинградской группировки фашистской армии. За боевые заслуги я был награжден четырнадцатью боевыми наградами, в том числе Орденом Отечественной войны П степени. Конец войны застал меня в городе Кракове. Я был отправлен в запас. В Куйбышеве я окончил учительский институт. Преподавал русский язык и математику в ремесленном училище. Потом решил повысить свою квалификацию и поступил в педагогический институт. На пятом курсе переехал в Ленинград, закончил литературный факультет Пединститута им. А. И. Герцена. Затем факультет международных отношений Университета марксизма-ленинизма. Был учителем, завучем школы, лектором-международником. Сейчас принимаю активное участие в общественной жизни, в работе Совета ветеранов, часто встречаюсь с детьми и рассказываю им о войне, мужестве, героизме и стойкости защитников Отечества. 1 февраля 2013 года в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца состоялся прием по случаю 70-летия разгрома Советской Армией немецко-фашистских войск под Сталинградом. В мероприятии приняли участие более трехсот человек – участников Сталинградской битвы и представителей военно-патриотических организаций. Я был единственным представителем от Ленинградской области на этом приеме. Встреча произвела на меня неизгладимое впечатление». 23

«Он землю русскую от недругов сберег» Дубровская Е.Н., житель блокадного Ленинграда Холодным декабрьским днем группа жителей блокадного Ленинграда поехала на экскурсию в Пулковскую обсерваторию. В состав этой группы входило два человека – Владимир Николаевич и Валентина Митрофановна Клеопины. Владимиру Николаевичу было очень тяжело ходить, болели ноги, плохо было с сердцем. Но он очень хотел вновь увидеть места, связанные с его фронтовой юностью. Родился Владимир Николаевич 19 февраля 1926 года. В семье было трое ребятишек. Володя был старшим. Отец семейства работал в милиции и его часто переводили на новое место службы, а с ним постоянно переезжала и семья. Отец ушел на фронт с первых дней войны. Во время прорыва блокады Ленинграда его тяжело ранило. Госпиталь, в котором он проходил лечение, немцы разбомбили, и все, кто там находился, погибли. Когда началась война, Володя учился в седьмом классе. Фронту нужны были рабочие-профессионалы. Юношу послали на Урал учиться в ФЗУ, сначала на токаря, потом на сталевара. Еще не окончив училища, Володя получил повестку о призыве в армию. Попал в пехоту в роту ПТР 51-й Армии Прибалтийского фронта. В Литве в одном из боев его контузило. Бой продолжался, а он вдруг услышал: «Хенде хох!» Думал – все, конец. И вдруг увидел камень под ногами. Схватил камень, крикнул: «Стой, не стреляй!» – и бросил его в сторону немцев. Те решили, что это граната, и бросились на землю. Володя воспользовался ситуацией и побежал по кустам, по высокой траве. Добежал до леса, прыгнул в канаву, пополз. Полз долго, преследователи отстали. От

Владимир Николаевич и Валентина Митрофановна Клеопины

Владимир Николаевич Клеопин (справа), 1958 г.

усталости уснул под кустом, проснулся – ночь. Слышит шум, немецкую речь и опять уснул – такая была усталость. Таким его и застали наши разведчики – спящим. После этого пришлось пройти проверку в СМЕРШе. Спасло то, что у Володи сохранились комсомольский билет и красноармейская книжка. Направили его в танковую батарею в Латвию. Там в бою он был ранен в ногу и попал в госпиталь. Уже после Победы, когда В.Н. Клеопина выписали из госпиталя, он участвовал в освобождении Кенигсберга и зачистке лесов Прибалтики от оставшихся фашистов. Пошел учиться, получил звание лейтенанта. Служил в Германии, в Северо-Кавказском военном округе, в Ростове, Забайкалье. А потом в его жизнь вошла Гатчина. В Гатчине Владимир Николаевич поступил на службу в милицию участковым. В 1973 году, в день Победы, ему присвоили звание майора. На пенсию он вышел в звании полковника. В далеком 1959 году Владимир Николаевич Клеопин познакомился с красавицей Валентиной. Вот уже полвека они живут в мире и согласии. Она – житель блокадного Ленинграда, и ее воспоминания о днях блокады также помещены в этой книге.

Вот такая моя жизнь Дущенкова В.В. Вера Васильевна Дущенкова родилась в Ленинграде 14 ноября 1928 года. Из-за болезни отца семья, в которой росло девять детей, все время жила в деревне Хамировичи Оредежского района Ленинградской области. 25

Вера была четвертым ребенком. До войны окончила четыре класса начальной сельской школы, а потом жизнь круто изменилась. Вера Васильевна вспоминает: «Деревня наша расположена вдоль большой дороги. На расстоянии шестидесяти километров от Новгорода, от Луги и от Любани. Поэтому, когда началась война, по нашей дороге сплошным потоком двигались немецкие войска. Они были и на машинах, и на мотоциклах, и на танках, и пешком. Везли разные орудия, пулеметы и прочее вооружение. С приходом немцев жизнь сильно изменилась. Сначала, когда началось их наступление, мы все спрятались в лесу. Потом дня через два-три осмелели и вышли из леса. Немцы вели себя нагло. Забирали все продукты, скотину, кур, яйца. Не помню, был ли у нас в деревне староста. По-моему, немцы сами везде ходили и отнимали все, что попадалось им на глаза. Нас все время гоняли расчищать дорогу, особенно зимой. Ели мы, что придется. Так мы прожили в оккупации около трех лет. Однажды зимой нас собрали, разрешили взять кое-какие пожитки и повезли на грузовиках в Оредеж. Там посадили в поезд в товарные вагоны. Из вагонов никуда не выпускали. В вагонах было очень холодно. По дороге заболел корью и умер брат. Привезли нас в Латвию, собрали в каком-то пункте. Пришли латыши и разобрали нас по хозяевам. Хозяева относились к нам неплохо. Правда, заставляли много работать, но кормили. Никаких денег за работу не давали. В нашей семье работали все от мала до велика. Жили в латышской деревне и выполняли все работы по хозяйству: смотрели за скотиной, убирали, доили, работали в огороде. Через какое-то время нас отправили в Германию, в город Мюнхен. На окраине города за колючей проволокой был трудовой лагерь. Мы там работали на разборке разрушенных после бомбежки домов. Работали вместе с русскими военнопленными. Я работала на подъемном кране, там собирали паровозы. Кормили нас очень плохо: хлеб с опилками, капуста. Работа изнурительная. Жили в бараках. Один из полицаев в бараке был хороший, никого не обижал. Другой – настоящий зверюга. Освободили нас американцы. Тут же накормили тушенкой. Отправились мы домой своим ходом, где пешком, где поездом. Не помню, какие страны и города проезжали, но добирались долго. Приехали, а тут – чистое поле, ни одной постройки, подходящей под жилье, не осталось. Купили в соседней деревне сарай и стали потихоньку строиться. Сами пилили лес, сами на себе таскали бревна и сами все строили. Зиму прожили в риге. Работали и в поле, и со скотиной, и на лесозаготовках. Босые, голодные. Постепенно обзаводились хозяйством. Муж мой на войну пошел из блокадного Ленинграда. Был танкистом, получил ранение, затем инвалидность. После войны приехал к нам в деревню и забрал меня с собой. Теперь я живу в поселке Пудость. У меня две дочери, шесть внуков и семь правнуков. До восьмидесяти двух лет я продолжала работать санитаркой в Военно-медицинской Академии. Вот такая моя жизнь».

Судьба ветерана войны Ерофеева Л.Е. У каждой семьи есть своя история. Истории эти всегда не простые. Я думаю, что следующим поколениям надо знать историю судьбы своих предков. Эти воспоминания посвящаются Евгению Мартемьяновичу Ерофееву, ветерану Великой Отечественной войны, человеку умному, честному, трудолюбивому и справедливому. Родился Евгений 22 ноября 1924 года в Новосибирской области в деревне Казачий мыс. Его отец – Мартемьян Дмитриевич Ерофеев, мать – Виктория Никодимовна Ядвирших. Мать Евгения – литовка. Она оказалась в числе тех детей, семьи которых в XIX веке были высланы из Литвы в Сибирь. Отец Евгения был фельдшером, принимал участие в войне с Японией. Викторию, будущую мать Евгения, насильно выдали замуж. Но Мартемьян и Виктория, очень любившие друг друга, сбежали под Новосибирск и там поженились. В 1929 году вышла статья Сталина «Головокружение от успехов». Отец Евгения не только сам прочитал эту статью, но и рассказал о ней знакомым крестьянам. В это время в деревне появились работники НКВД. Они должны были разобраться, почему сгорела мельница. И им кто-то доложил о том, что отец Евгения агитирует крестьян, чтобы они не сдавали зерно государству. Отца Евгения арестовали и посадили на пять лет по 58-й статье. Мать с детьми сослали на восточный Урал на лесозаготовки. Правда, вскоре, ее устроили работать на кухню. Отца семейства выпустили через год и сослали в Кемеровскую область на золотые прииски. Семья воссоединилась. Жили они в бараке, где размещались еще десять семей. Евгений закончил десятый класс в 1941 году и поступил в Институт военных инженеров железнодорожного транспорта.

Ерофеев Евгений Мартемьянович

В восемнадцать лет Евгений оставил институт и пошел в армию. Его направили в Мичуринское военно-инженерное училище. После окончания училища в звании младшего лейтенанта он ушел на фронт. Евгений стал командиром взвода 73-го отдельного инженерно-саперного батальона Первого Украинского фронта. В это время наши войска уже освобождали Украину. Они вели ожесточенные то наступательные, то оборонительные бои. Во время одного из наступлений немцев взвод Евгения попал в окружение. Вместе с тремя бойцами Евгению удалось выйти из оцепления. Заночевали в лесу. На следующий день вышли к хутору, немцев там не было. В хуторе их накормили, они отдохнули и пошли дальше искать своих. В лесу приготовили для себя укрытие. Оставались в нем около трех недель. Евгений позже вспоминал, что они так и не поблагодарили эту женщину за то, что она их укрывала и кормила. Когда началось наступление наших войск, бойцы вышли к своим. Взвод Евгения не только занимался минированием, но и ходил в разведку, и в тылу врага минировал разные объекты. В одном из таких рейдов Евгений получил тяжелое ранение в голову. Осколок от снаряда раздробил кости черепа. Лечение проходил в госпитале в городе Винница. После дня Победы Евгений продолжал службу в Крыму. Затем были годы учебы в Военно-педагогическом институте Советской Армии, который Евгений Иванович окончил в 1952 году, затем – работа преподавателем в Суворовском училище города Твери. В этом городе Евгений Иванович проживает по сей день.

Ложка пшена Клеопина В.М.

Валентина Митрофановна Давыдова, 17 лет, Ленинград, 1947 г.

21 июня 1941 года мама отправила нас, четверых детей, на лето к тете в Копорье. 22 июня началась война. Папа ушел на фронт. В июле мы последним эшелоном вернулись в Ленинград. 28

Жили мы на Петроградской стороне, во время бомбежек прятались в бомбоубежище. Я очень хорошо помню, как бомбили Бадаевские склады, где хранился запас продовольствия для ленинградцев. Они сгорели очень быстро. Этот пожар лишил продовольствия всех горожан и послужил причиной жестокого голода в блокадном Ленинграде. В одной из бомбежек пострадала та часть Петроградской стороны, где мы жили. Сгорел кинотеатр «Великан», зоосад. Ночью было светло от огня, как днем. Мы переехали жить к тете Поле на улицу Большая Зеленина. Хлеба получали по 125 грамм. Чтобы не умереть от голода варили студень из столярного клея, ели глицерин, сосали вареные кожаные ремни и ели их. Тем не менее, голод с каждым днем все больше подрывал наше здоровье. Наступила самая тяжелая пора – зима 1942 года. 25 января умерла тетя Поля. Через два дня умер от дистрофии мой братик Шурик. Мама и две мои сестры, Люся четырех лет и восьмилетняя Зина, уже не могли вставать с постели. Мне было тринадцать лет, и все заботы о них легли на мои плечи. Я ходила за хлебом, за водой, дежурила вместе с другими подростками на крыше, где мы тушили зажигательные снаряды. Однажды какой-то мальчишка вырвал у меня хлеб из рук. У меня даже не было сил закричать. Я стояла и горько плакала, так как понимала, что это конец всей нашей семье. Какая-то женщина подошла ко мне, начала меня успокаивать и дала мне кусочек хлеба. Чего стоил в те времена этот дар, может понять только тот, кто пережил то лихое время! Это было спасение для нашей семьи. До сих пор я жалею, что не узнала даже имени этой женщины, чтобы было кого помянуть добрым словом. Эти строки – моя благодарность нашей спасительнице. Есть в моей блокадной жизни и такие эпизоды, которые я вспоминаю со стыдом. Я пошла проведать тетю Милю. Она уже давно не вставала с постели. Я тоже передвигалась с трудом. Но мама понимала, что пока ноги ходят, надо двигаться. Тетя Миля попросила меня сварить ей пшено, которого у нее было всего-то одна чайная ложка. В доме воды не было, я вышла во двор и набрала там снега в кружку. Разожгла бумагой буржуйку и сварила из этой крупы кашу-размазню. Стала кормить из ложечки тетю Милю, а у самой – полон рот слюны. Такой вкусной и ароматной казалась мне эта каша! Тетя Миля долго жевала кашу, а я представляла, как эта разжеванная каша теплым комочком опускается в мой желудок. А в голове крутилась мысль: «Если тетя Миля умрет, эта вкуснятина останется мне!» Весной 1942 года стали выходить на улицу все, кто мог. Сочинили даже стишки: «Весною Андриан (начальник продовольствия в Ленинграде) прибавил хлеба нам, дистрофики все вылезли из ям». В апреле началась организованная уборка города от снега, мусора и трупов. Детей собрали в школу. Подростки стали работать в подсобном хозяйстве в Новой деревне. Ели всякие съедобные травы и корешки. Хорошо помню лепешки из лебеды с сахарином. В сентябре 1942 года нас эвакуировали в Новосибирскую область. В 1944 году, когда сняли блокаду, мы вернулись в Ленинград, а с 1953 года я живу в Гатчине.

Памятный поцелуй

Клеопина В.М.

В августе 1945 года я работала на Монетном Дворе в городе Ленинграде. Мне было семнадцать лет, и я уже три года делала ордена и медали, которыми потом награждали наших бойцов. Однажды на заводе не было света и нас пораньше отпустили домой. Мы с подругой пошли пешком по Невскому проспекту. У Аничкова моста мы обратили внимание на мотоцикл, который ехал впереди большой черной машины. Машина остановилась, из нее вышли А.А. Жданов и еще два человека, один из которых был в военной форме. Мы стояли на мосту и гадали, кто же это такой – в военной форме и говорит по-русски? Этот военный подошел к нам, взял мою косичку, погладил ее, поцеловал меня и мою подругу в щечку и спросил, где мы были в блокаду. Мы ответили, что всю блокаду были в Ленинграде. Затем он поинтересовался, чем мы занимаемся. Я сказала, что мы работаем на Монетном Дворе, и что я поступила учиться в техникум. Незнакомец попрощался с нами, поцеловал руки и уехал. Мы стояли и думали, кто же это такой. Особенно нас поразило то, что он поцеловал нам руки. Потом мне сказали, что это был главнокомандующий войсками союзников в Западной Европе, а впоследствии – президент Эйзенхауэр. Вот так мы с ним и познакомились. В Музее Блокады подтвердили, что Эйзенхауэр действительно приезжал в Ленинград в августе 1945 года.

О военном времени и о себе Кузьмин С. П. Я помню суровые годы войны, Когда на заводы мальчишки пришли. Мужчин всех призвали на фронт воевать, А женщин, мальчишек – мужчин заменять. Мозолистой женской и детской рукой Ковали мы вместе Победу с тобой. Мы в детские игры уже не играли, Мы мины, торпеды на фронт отправляли. 30

Все дети Союза тогда не дремали, А пушки и танки для фронта давали. И в смены ночные ходили, не ныли… Валились мы с ног, на ходу засыпали. И детские песни давно уж не пели. Работали, мерзли и есть мы хотели И, как бы физически мы не страдали, Духовно боролись. Победу мы ждали!

Воспоминания о войне Кунту П.Ф. Я, Кунту Павел Филиппович, родился 27 ноября 1935 года в деревне Карстолово, Черницкого сельсовета Красногвардейского района Ленинградской области. Отец был арестован как враг народа в 1938 году. Перед войной семья наша состояла из шести человек: мать, бабушка и четверо детей. Старшему брату было тринадцать лет. Когда началась война, нашу деревню и станцию Войсковицы обороняли курсанты Петергофского пограничного училища. Хорошо помню их зеленые фуражки. Оборону держали стойко. На шоссе между станцией Войсковицы и деревней Борницы сожгли танковую колонну из семи боевых машин. Помню, что немецкие войска в нашей деревне появились в двадцатых числах августа 1941 года. За домом установили полевую кухню. Картошка у нас была посажена ранняя. Они всю выкопали и съели. Вели немцы себя как настоящие оккупанты, грабители и мародеры. Корову поймали на пастбище и зарезали у полевой кухни. После такого грабежа в семье не осталось никакой еды, начался голод не только в нашей семье, но и во всей деревне. Даже траву вокруг деревни съели всю. Правда, на поле стояли суслоны со сжатой рожью. Немецкие солдаты брали из суслонов необмолоченную рожь и стлали ее под лошадей. Колхозники могли бы тоже воспользоваться этой рожью, но все боялись не только немцев, но и наших. А вдруг немцы отступят и придут наши, отвечать всем придется, куда делась рожь. Немцы установили около деревни две артиллерийские батареи. Одна на месте Дома культуры, другая – около новой зоны птицефабрики. Несколько дней вели обстрел Гатчины. В начале сентября нанесли удар по Кронштадту. Все небо было черное от авиации. Самолеты летели беспрерывно: одни на Кронштадт, другие – обратно Наступила весна, надо сажать огороды. Ни у кого нет посадочного материала, Германские власти разогнали колхозы, а землю разделили между крестьянами. Даже 31

подогнали машину с картошкой на посадку. Привезли и зерно для посадки. Считая себя уже полноправными хозяевами, бесплатно давали лошадей для обработки земли. Но голод продолжался. Осенью после сбора урожая пришлось платить немцам налоги. Правда, налоги были божескими. У кого была корова, сдавали сто двадцать литров молока. Если корова была яловая, то шестьдесят литров. Зиму 1943 года прожили уже легче, а весной засеяли все участки. Осенью 1943 года собрали неплохой урожай. Однако, в начале октября 1943 года, приказали всем собирать вещи. Весь урожай остался в подвалах, кому достался этот урожай, не знаем. За корову заплатили по десяти тысяч оккупационных марок. Но на них нельзя было что-либо купить. В ходу были все-таки советские деньги. К каждому дому подогнали подводу. Погрузились и поехали в Гатчину. Оттуда в товарных вагонах нас доставили в Эстонию в концлагерь Клоога, опутанный колючей проволокой. Не давали ни воды, ни пищи. Людей там умерло много. Через какое-то время нас увезли в Финляндию. Долго держали в карантинных лагерях, а потом финские фермеры разбирали себе работников. У нашего фермера условия жизни и работы были приличными. В воскресенье нас кормили дважды, и мы не работали по воскресеньям. После перемирия с Финляндией приехали офицеры Советской Армии и сказали, что мы свободны и можем возвращаться на Родину. Однако, нашу семью отправили в Калининскую область. В свою деревню Карстолово мы смогли вернуться всей семьей только 14 мая 1957 года. Даже отец наш вернулся с нами. А я нашел свою судьбу в Калининской области. Привез оттуда с собой жену. Хотел стать моряком, но из-за отца в училище не взяли. Выучился на шофера и почти сорок лет отработал шофером в ПОГАТе.

Скитания по лагерям Лаврова А.П. До войны наша семья жила в деревне Илькино Войсковицкой волости Гатчинского района. Папа Петр Александрович, мама Екатерина Михайловна, сестра Мария 1935 года рождения, брат Саша 1937 года рождения и я, Анна, 1938 года рождения. С началом войны папа ушел на фронт. Мы до 1943 года жили на оккупированной немцами территории, где установились их порядки и законы. Напротив нашего дома размещался лагерь с русскими военнопленными. Их нещадно били по любому поводу и без, отвратительно кормили, гоняли на тяжелые работы. Помню, мама пыталась как-то их подкормить. Специально ходила мимо с дырявым ведром, из которого сыпалась соль. Эту соль потом по дороге пленные подбирали. 32

Немцы в нашей деревне своеобразно «развлекались». Устраивали конкурсы со стрельбой по собакам. Убитых собак бросали за колючую проволоку к военнопленным, и наблюдали за их поведением. Издевались над детьми, поливая их холодной водой из шлангов, заставляя при этом плясать. Швыряли под ноги прямо в грязь печенье, конфеты, и хохотали над тем, как мы кидались поднимать эти подачки. Из дома нас выгнали, мы жили в бане. При обстрелах прятались в погребе. Осенью 1943 года нас повезли в Эстонию. Оттуда – пароходом в Финляндию. На пароходе мы не спали всю ночь. Предыдущий рейс с людьми бомбили, и все погибли. В Финляндии нас перевозили из лагеря в лагерь: сначала лагерь Клоога, потом Ханко, карантинный лагерь Отти, лагерь Паарола. Жизнь в лагерях была организована, как в тюрьме. Нас никуда не выпускали, делали различные прививки от болезней. После всех скитаний по лагерям в апреле 1944 года нас вывезли на поселение в общину Хяменлинна. Мама работала на ферме, тетя ухаживала за свиньями. Дети оставались с бабушкой. Нас финны не любили, считали рабами. Помню, как одна из финок отрезала мне косы, не спрашивая разрешения у мамы. Маму настойчиво уговаривали отдать детей в детский дом. На питание нам выдавали талоны. Эти талоны мы отоваривали в магазине. В декабре 1944 года мы вернулись в Россию в деревню Ондриково Брусовского района Калининской области. Там мы прожили до декабря 1945 года. Мама работала и на ферме, и в поле. Дети пасли овец. А вокруг было очень много волков. Помню, что мы даже боялись из-за волков выходить на улицу, когда стемнеет. По этой же причине детей из школы встречали взрослые. Осенью 1945 года отец разыскал нас и привез домой. Я настолько отвыкла от отца, что первое время боялась его и убегала от его объятий. Много лет минуло с тех пор, но ничего нельзя забыть! Иногда малейший повод – и нахлынут горькие воспоминания. Хочется, чтобы нашим потомкам никогда не пришлось вспоминать что- либо подобное...

О семье, подвергшейся политической репрессии * иллюстрации 5-7 на переплете

Ларионова Е.П.

Мы познакомились с интересной судьбой этой женщины при встрече и беседе с малолетними узниками в поселке Войсковицы Гатчинского района. Вот ее рассказ. «Я, Ларионова Елена Павловна, родилась 17 марта 1933 года в деревне Карсталово Гатчинского района. Ничего хорошего о довоенном периоде не помню. Мой отец, Яковлев Петр Иванович, был арестован и расстрелян в 1938 году. Обвинили его в том, 33

что он три железнодорожных состава спустил под откос. Оклеветал его знакомый, фамилию которого я и не хотела запоминать. Ничего подобного отец, конечно, не совершал. 8 октября 2002 года вся наша семья была признана подвергшейся политической репрессии и реабилитирована (см. иллюстрацию 7). Детство мое, выпавшее на суровые военные годы, было нерадостным. Немцы пришли в наш поселок уже в августе 1941 года. Мама с детьми спрятались в погребе на огороде. Стрельба была страшная, стреляли со всех сторон. Занявшие деревню немцы отобрали у жителей и овец, и кур, и коров, и весь провиант. Осенью наступил голод. По ночам мы ходили на поля, собирали мерзлую картошку. Но даже этого немцы не разрешали делать. Если увидят, то по двадцать пять плеток давали. Жительница нашей деревни Белик Валя эти плетки получила сполна, еле выжила. Мама у меня – финка, папа – русский. У нас в огороде мы долгое время прятали советского офицера. Староста деревни Симаков Александр предупредил маму, что если немцы увидят, то всех расстреляют. Офицер просил достать карту местности. Мамин брат дядя Павел нарисовал ему карту, и он от нас ушел. Никто нас не выдал. Офицер был родом из Пушкина. В 1947 году он приезжал к нам, благодарил за помощь и поддержку. А меня даже наградил самодельным орденом, который я бережно храню до сих пор и ношу на груди с бантом (на моей фотографии справа). В 1943 году нас угнали в рабство в местечко Хейнола в Финляндию. В Финляндии я даже пошла в школу. Но местные ребятишки встретили меня недружелюбно, потому что я – русская. Однажды меня необоснованно обвинили в воровстве санок. Учительница Айно Ивановна даже била меня по голове, чтобы я призналась и вернула их. Оказалось, что это ее сестра без разрешения взяла санки для своих нужд и вскоре их вернула. Учительница даже извинилась передо мной, но все равно было больно и обидно. Мама работала дояркой у хозяина. Кормили нас очень плохо, мы все время чувствовали голод. Хозяин по фамилии Юрикайнен был очень жадным. Помню, что хлеб, которым нас кормили, был круглым, с дырочкой посередине. Оказалось, что его вешали через эту дырку на палки. Недели две после выпечки держали, висящим на палке, а потом его приходилось рубить топором. И по маленькому кусочку такого хлеба давали нам, детям. Моя младшая сестра Нина 1938 года рождения опухла от голода, и мы боялись, что она умрет. Мама разыскала своего брата, дядю Павла, и тот позвал нас к себе, к хорошему хозяину в Кескимаа. Этот хозяин даже деньги платил за работу и давал детям по одному литру молока. Это и спасло всю нашу семью. Правда, старый хозяин долго не отпускал нашу маму, но потом она обратилась в полицию с жалобой, и ее отпустили. Освободили нас советские войска 8 декабря 1944 года. Советские офицеры выкупали нас в обмен на немецких военнопленных. Финны снабдили нас хлебом в дорогу. Но привезли нас не домой, а в деревню Корка Дновского района Псковской области. Таким было мое военное детство и отрочество».

«Вспомним тихо Ленинград…»

Малышева (Качалова) Р. В., житель блокадного Ленинграда

Вспомним тихо Ленинград, Время то далекое, Когда под грохот канонад Судьба была нелегкая. Когда сражались, как один, И старики, и дети, А были только смерти. Не сдался гордый Ленинград! Выдержал блокаду! Воспоминания о войне и блокаде навсегда врезались в память, хотя с тех пор прошло более семидесяти лет. Я, Качалова Раиса Васильевна, родилась 19 августа 1934 года в Ленинграде. Жили мы тогда на проспекте Раевского, дом 7, квартира 14. Этот деревянный дом был тогда студенческим общежитием Политехнического института. Мой отец, Качалов Василий Панкратович, 1907 года рождения. Мама, Качалова Мария Степановна, была домохозяйкой. Осень и начало зимы 1941 года было очень тяжелым, холодным и голодным временем. Родителей сутками не было дома. Мама, работая в госпитале, находилась на казарменном положении. Госпиталь относился к танковому полку. Отец по состоянию здоровья не был призван в армию. Но много времени проводил за ремонтом машин, которые были повреждены на фронте. Мне одной приходилось сидеть дома, иногда совсем без еды. Трудно объяснить семилетнему ребенку, почему дома нет еды. Гулять на улице детям одним не разрешалось, это было опасно. По возрасту 1 сентября 1941 года я должна была пойти в первый класс, но ни одна школа в первые месяцы войны не выполняла свои привычные функции. Все они были переоборудованы под госпитали. Самым тяжелым был 1942 год. В какие-то дни совсем перестали выдавать по карточкам хлеб. Мы как-то выживали, потому что мама стирала для военных одежду, и они с ней расплачивались продуктами. В январе 1942 года нашу семью постигло большое горе: пропал без вести отец. Он ушел на работу, но до нее так и не дошел. Мама долго разыскивала его по городу, но все поиски оказались безрезультатными. В марте 1942 года маме выдали справку о его смерти. Пенсию по потере кормильца я никогда не получала, так как в те блокадные дни оформить какую-либо справку было очень сложно. 35

В нашем деревянном доме до войны проживало тридцать семей. За время блокады их осталось только три. Осенью 1942 года дом сломали на дрова, а жильцов разместили по другим адресам. Первоначально нам предложили большую комнату площадью двадцать пять метров. Но мы от нее отказались. Главной проблемой в те дни было наличие печки. А в этой комнате ее не было. Комната площадью четырнадцать квадратных метров на Лесном проспекте в доме №50 нас устраивала, так как в ней была печка. Тепло и еда в то время были самыми главными условиями для выживания. Школа моя находилась на улице Смолячкова, далеко от места проживания. Я ходила туда пешком. Нужно было пройти под железнодорожным мостом. Место было довольно опасное. Встречались случаи воровства карточек, особенно у детей. Проучилась я всего два месяца и заболела. Меня положили в Педиатрический институт, обнаружили затемнение в легких. Долго лечилась, часто из-за болезни пропускала занятия. Пришлось поменять четыре школы. Только после полного снятия блокады я смогла нормально продолжить учебу. В те редкие дни, когда я не находилась в больнице, старалась во всем помогать маме. Моя мама не стремилась уехать из города, понимая, что где-то на стороне ее никто не ждет. В течение всех 900 блокадных дней ленинградцы испытывали невыносимые мучения, проявляя стойкость и героизм. Ленинград выстоял потому, что был городом, в котором жили сильные духом люди. В 1989 году была создана общественная организация «Жителей блокадного Ленинграда», главной целью которой было увековечить память о тех, кто совершил героический подвиг в смертельной схватке с врагом, не уронив своей чести и достоинства. Такая же организация была создана и в Гатчинском районе Ленинградской области. Я принимала самое непосредственное участие в организации и становлении гатчинского филиала «Жителей блокадного Ленинграда». В то время я уже жила в Гатчине. В Гатчинском районе такая организация появилась первой среди всех районов Ленинградской области. В 1994-1995 годах общество занималось созданием «Книги памяти». Во всех отделениях города Ленинграда и районных отделениях области был осуществлен учет погибших и выживших блокадников. В Гатчине «Книга памяти» жителей блокадного Ленинграда хранится в городской библиотеке имени А. И. Куприна. Наша организация, по-прежнему, активно функционирует. Мы стараемся сохранить и передать память о героическом прошлом ленинградцев следующим поколениям. О чем мы думаем в тиши У обелиска в день Победы? О том, чтоб не было войны, Чтоб голубое было небо.

Дети войны Мельникова Н.Г., житель блокадного Ленинграда 8 сентября 1941 года – одна из самых трагических дат в истории Ленинграда. В этот день сомкнулось кольцо немецкого окружения, и началась беспримерная 900-дневная блокада. Я родилась 3 июля 1936 года. Мы жили с папой и мамой на Верейской улице, дом №49, недалеко от Обводного канала. Я хорошо запомнила, как страшно горели Бадаевские склады на противоположном берегу Обводного канала. Люди плакали, может быть, не до конца понимая, что их ждет голод. Ежедневно, днем и ночью, на город сыпались бомбы и велись тяжелые артиллерийские обстрелы. Постоянно по радио стучал метроном или звучала сирена воздушной тревоги. Мы прятались в соседнем бомбоубежище. Там было светло, тепло и не страшно. Наша улица была перегорожена баррикадами, а мы дети по ней лазали. Днем интересно было наблюдать за висящими в небе аэростатами. Даже дети уже хорошо знали, что бомбы бывают зажигательные и фугасные. Зажигательные мы все засыпали песком. Фугасные бомбы падали с пронзительным свистом и обрушивали сразу весь дом целиком. В квартирах стекла на окнах были заклеены полосками бумаги, чтобы не разбились от взрывной волны. На ночь окна плотно занавешивались темными шторами для светомаскировки. Очень скоро в доме не стало ни света, ни тепла, ни воды. Установили в квартирах буржуйки для отопления. Топили их щепками от мебели и бумагой от книг. За водой ходили на Неву. Транспорт остановился и вмерз в снег. Мама и папа добирались до работы пешком. 37

Нина Мельникова, 4-5 лет, Ленинград, 1944 г.

Самую большую беду принес в дом голод. Мы получали маленький кусочек черного мокрого хлеба величиной с детскую ладошку. Все время хотелось есть. Голод, холод, разруха сделали свое дело. Люди стали быстро умирать. В шесть лет я осталась сиротой, совсем больная и голодная. Тетя отвезла меня в больницу. В палате я была одна. Было темно и страшно, я все время плакала. С тех пор я долго боялась оставаться одна, и до сих пор боюсь темноты. Из больницы я попала в детский дом. Осенью 1942 года весь детский дом вывезли из Ленинграда по Дороге жизни. Нас везли сначала на грузовых машинах, потом на барже по Ладожскому озеру. Над нами кружили немецкие бомбардировщики. Но я о них не думала, я боялась потерять галоши с ботиночек и свой чемоданчик с вещами Потом нас долго везли на поезде до Новосибирска, а затем по реке Оби пароходом доплыли до города Камень-на-Оби. Оттуда на подводах нас привезли в село Баево Алтайского края. Здесь войны уже не было. Жили мы в длинном деревянном доме. Кормили нас супом и кашей из тыквы и кукурузы, но есть хотелось всегда. Лучше было летом. Мы наедались зернами пшеницы, кукурузы прямо в поле. Ели шиповник и даже сырые грибы в ущерб собственным животам. Появились у нас и свои радости. Рядом была река Кулунда. Я рано и хорошо научилась плавать и нырять. На берегу реки мы играли во всякие игры. Зимними вечерами, в тепле и уюте, мы много пели, читали вслух. Правду говорят, что мы родом из детства, и детские впечатления самые яркие и сильные. От жизни в блокадном Ленинграде остался постоянный страх, особенно во сне. А из военного детдомовского детства я на всю жизнь сохранила любовь к чтению, пению и плаванию. В детском доме я пошла в первый класс. У нас не было ни книг, ни ручек, ни тетрадей. Писали мы карандашом, к которому ниткой было привязано перышко. Руки были всегда в чернилах. Книга была одна на весь класс. В детском доме я провела три года. В августе 1945 года меня привезли в Ленинград, тетя и дядя взяли меня на воспитание...

Вспоминая пережитое... Михальчишин М.С. Я, Михальчишин Михаил Степанович, родился в январе 1926 года в городе Гатчина. Накануне войны (20 июня 1941 года) пятнадцатилетним подростком поехал в город Львов, где в это время находилась моя мать. И вместе с отступающими нашими войсками под Киевом попал в окружение. Территория эта уже была оккупирована немцами. Уже шло уничтожение и наших военнопленных, и гражданского населения. Меня 38

доставили в Бабий Яр и должны были расстрелять, но один из конвоиров спросил меня: «Ты – поляк?» – и автоматом отодвинул меня в сторону. Я воспользовался суматохой и побежал к ближайшей деревне. Ночь скрывался в этой деревне, но на следующий день меня опять поймали и вместе с военнопленными отправили в лагерь Освенцим, где я пробыл почти до конца войны. Чудом выжил, ведь мне не было еще и шестнадцати лет, когда я попал в лагерь. Вышел я из лагеря в девятнадцать лет. Нахождение в плену считалось в то время преступлением. Поэтому из лагеря меня отправили под конвоем в Таджикистан на урановые рудники, где я пробыл два года. В 1947 году меня призвали в армию, где во время службы я проговорился, что был в плену и на урановых рудниках. Эта информация привела к тому, что меня арестовали. Дали десять лет лагерей. Направили в самый жестокий по своим порядкам лагерь – в Воркуту. С 1951 по 1956 год работал в Воркутинской шахте №29. Каждое утро под конвоем спускались в шахту, работали по 14-16 часов. Многие не выдерживали и погибали от изнурительного труда, болезней, бесчеловечных наказаний за малейшую провинность. Меня спасала молодость и крепкий организм. Воркутинский лагерь отличался не только жестоким порядком, но и активным сопротивлением заключенных. Нередко вспыхивали бунты и даже восстания. Я был свидетелем такого бунта, во время которого всех его участников расстреляли, и тут же за проволокой закопали в лесу. В 1956 году, когда началась реабилитация, я был освобожден. Но ехать мне было некуда. «Врагов народа», как нас называли, часто даже близкие люди не ждали. Я остался еще на десять лет в Воркуте. Судьба была сломана, семью так и не завел, остался одиноким. В Гатчину вернулся уже старым и больным. Тяжко вспоминать о пережитом… 39

Михаил Семенович Михальчишин (справа), май 1941 г.

Судьба жены и дочери партизана

Антонина Николаевна Моисеева и ее мать, Ульяна Алексеевна Моисеева (1896-1985 гг.)

Моисеева А.Н.

Моисеева Антонина Николаевна, родилась 14 марта 1934 года в деревне Даймище Гатчинского райна Ленинградской области. Родители мои: Моисеева Ульяна Алексеевна и Моисеев Николай Павлович. Отец был коммунистом, работал председателем колхоза, «Память декабристов». Город Гатчина в те годы назывался Красногвардейск. В августе 1941 года немцы перерезали Киевское шоссе в районе села Никольское. У стен нашего города развернулось ожесточенное сражение войск Красной Армии и ленинградских ополченцев с озверевшими гитлеровцами, рвавшимися к Ленинграду. А на захваченной врагами территории района начали действовать партизанские отряды. 4-ый Красноармейский партизанский отряд был последним специальным формированием, созданным Красногвардейским горкомом партии. Всего в отряде было тридцать шесть человек, в том числе и мой отец, Николай Павлович Моисеев. Из этого партизанского отряда смалодушничал и сбежал Василий Павлов. Желая выслужиться перед фашистами, спасти свою шкуру, он раскрыл месторасположение партизанской базы и выдал склад, где хранились продукты. Сам Павлов стал работать помощником старосты в деревне Даймище. Он сообщил немцам и фамилии партизан. Немцы сожгли в Даймище два дома партизан: наш дом и дом Николая Володина. Но одновременно с этими домами пожар охватил еще семь близлежащих домов. Всех жителей согнали в центр деревни. Маму немцы забрали в гестапо. Там ее жестоко мучили, пытали, заставляли копать себе могилу, требовали, чтобы она рассказала, где прячутся партизаны. Водили ее в лес и заставляли, чтобы она звала папу, надеясь, что он узнает ее голос и выйдет на него. А я все это время оставалась одна. Не помню, где и как я провела эти дни. 40

Через некоторое время маму отпустили. Потом нас увезли в Литву в Паневежис. Затем отправили в Германию в концлагерь. Но в каком лагере мы были, я не знаю. В лагерь приезжали немцы и выбирали для себя работников. Вскоре мы с мамой оказались в Австрии в городе Зальцбург. Работали в гостинице, жили на чердаке. Зимой в этом помещении было очень холодно, отопления не было. Как мы выжили, я даже не представляю. Город очень часто бомбили, то американцы, то наши войска. Мама очень боялась этих бомбежек, все время прятала меня, прикрывая своим телом. Освобождали нас американцы. Отправили нас в русский фильтрационный лагерь, где проверяли, как мы оказались в Австрии. В Даймище мы вернулись в 1945 году. Папа к нам не вернулся. Жили мы где придется и как получится. Голодали, мама очень часто болела, работать не могла. И я ходила по деревням, собирала милостыню. Но жизнь продолжалась. После окончания семи классов, я поступила в Гатчинское педучилище, потом заочно окончила педагогический институт имени А. И. Герцена. Всю жизнь проработала в одной и той же школе учителем. 41

Ценный груз. Рассказ мамы, Горбачевой Марии Васильевны Тося разбудила меня рано, ночью, утро еще не наступило. Темнота черным платком укутала замерзшую землю. Так не хотелось вылезать из теплой землянки и тащиться в такую стужу на КПП. Все замерзло, заледенело. Ну ничего, днем будет теплее. А если солнышко выглянет, тогда совсем хорошо. Снег заискрится. Сейчас снег серел под ногами, помогая пробираться в темноте. Как там наши девчонки дежурят? Вернее не девчонки, а бойцы Ленинградского фронта, регулировщицы на Ладожском озере. Нас тут много, без нас никак не обойтись. Мы показываем дорогу машинам, не даем им провалиться в проруби от бомб и снарядов. Ведь водителю их совсем не видно, корочкой льда покрылись, снегом припорошило. Попал в прорубь и все – вся машина с грузом, людьми уходит под лед, под воду. Еще страшнее, когда бомбят. Вчера шофер меня в кабину посадил, пожалел, разрешил погреться. Такой сердечный, как наш дядя Толя. Проезжают и молодые ребята разных национальностей. Кого тут только нет, чего только не перевозят. Война всех смешала, все перевернула. Хоть бы поскорее кончилась... Наконец-то мы добрались до КПП. Встретили старшину Василия Михайловича, который отправит нас с попуткой на дежурство. Тосе не повезло, ее пост дальше, но она не унывает. Вот боевая девчонка, мне бы так!

Никифорова К.В.

Ветеран Великой Отечественной войны Мария Васильевна Горбачева, спиной стоит Нина Александровна Садовникова

– Ты что, спишь еще, Снегурка? – толкнула меня в бок Тося и запела: Ой, подруга, моя Что ты не веселая? На морозе побледнела, И стоишь вся квелая. – С тобой будешь квелая. Разбудила, а машины нет и нет. Глухо застучав валенками, напирая на нее, я пропела в ответ: Ой, подруга, моя Отвяжись скорее Вот машина придет, Будет веселее. Уверенно повела плечами. Я работала до войны в избе-читальне, там был патефон. В песне и пляске я никому не уступала. – Вон машина идет, – взмахнул рукой Михалыч, и пошел ей навстречу. Мы нетерпеливо припустились за ним. – Возьмешь их? – спросил старшина, проверяя у водителя документы. Парень устало улыбнулся, посмотрел на Тосю. – Я бы подвез, да лейтенант, – он кивнул наверх, – молодой, строгий, в кабину никого не пускает и сам не идет: груз охраняет. В кузове лежали какие-то ящики, мешки, сидели люди, укрытые брезентом. Тося подошла поближе и обратилась к молодому военному: – Ну что? Он даже не повернулся к ней. Чеканно, с небольшим акцентом, произнес: – Нэ положено, ценный груз. Зацепившись за борт, я влезла на колесо, увидела еще штатского в очках и пожилого ополченца. Худые, бледные. Господи! Кожа да кости, а глаза добрые, измученные только. Неужели и они откажут? – Там девчонки наши, давно уже их сменить надо, – я нечаянно шмыгнула носом, застеснялась, – ночь холодная была. Поправляя очки, штатский слегка поднял голову и сказал: – Возьмем! За груз я отвечаю. – А я должен доставить все по назначению! И Вас, и груз, – рассердился лейтенант, нервно дернул забинтованной рукой и резко закончил, – Никаких попутчиков брать не будем, не положено. Василий Михайлович тем временем, объяснял неопытному лейтенанту: – Вам бы лучше с ними ехать. Они тут каждую трещинку знают. Регулировщицы надежные, не подведут. – Ну, если как проводники, – лейтенант закашлял, замотал головой, – тогда… – Эй, глазастая, давай в кабину, – водитель приоткрыл дверцу. Тося побежала. 43

– А ты, голубоглазая, что стоишь? Я быстро полезла в кузов и оказалась между штатским и лейтенантом. Лейтенант красивый, кожа смуглая, брови густые, ресницы длиннющие. Только уж очень строгий. Ополченец, потеснившись, ласково спросил: – Сколько тебе лет, дочка? – печально вздохнул и продолжил, – совсем детей брать стали. – Что вы, я уже «старуха», мне скоро двадцать, это просто я худенькая. У нас и моложе есть. Бородатый ополченец сильнее стиснул винтовку, лицо его потемнело. – Вон сестре тринадцать, а послали на лесозаготовки. Тятя пишет: «Плохо там, просится домой. Да кого пошлешь? Братья воюют, все на фронте. До войны не каждый мужик согласился бы лес валить, а тут – дети». Объезжая полынью, машина наклонилась на левый борт, меня прижало к штатскому. – А я с дочкой не успел проститься. Шесть лет уже, все понимает, – заерзал штатский, плотнее укрывая меня брезентом – Искусствовед понадобился, срочно вызвали, не дали домой забежать. Записку соседке оставил, может быть передадут. Обещали позаботиться. Мы молчали, боялись спросить про жену. Он продолжил: – Сначала Нюру убило снарядом на улице, потом Петенька косточкой подавился. Скоро месяц будет… Из-под очков медленно скатилась слезинка, оставляя на лице бороздку. – Кольцо обручальное на рыбу поменял, обрадовался: детей покормлю, а Петенька… Голос у мужчины прервался, нижняя губа горестно изогнулась, сдерживая подступающий к горлу комок. – Фашисты за все ответят, – с ненавистью прошептал лейтенант, сжимая кулаки. Захотелось их всех утешить, сказать что-нибудь нужное, важное, но не успела. Рядом загрохотало, меня сильно ударило по голове, контузило. Когда очнулась, поняла, что не могу пошевелиться, даже глаза открыть тяжело. Щеку кололи ресницы лейтенанта, он грузно навалился на меня, придавив своим телом. – Вот гады, весь бок разворотили! И в мотор попали, – послышались голоса водителя и Тоси. Ополченца ранило, они помогли ему спуститься на снег, потом забрались в кузов. – Держись, девочка, держись, – Тося убрала волосы у меня с лица, осторожно ощупала голову. – А ему уже не поможешь, – сказал водитель, закрывая глаза лейтенанту, и оттащил его подальше на ящики. Немного погодя, повернулся к штатскому. Бледный штатский аккуратно разглаживал листы разорванной книги, стонал. – Ты, что, очумел? Вроде не ранен? – недоуменно оглядел его водитель. – Помог бы людям, чем книгу разглядывать. – Он потянул ее за корешок. – Давай, дед. Что ты в нее вцепился? 44

– Не трогай, – протяжно закричал штатский, – какой я тебе дед? Мне еще и тридцати нет. – Ну, извини, разбираться некогда, выбираться надо. Нечего из-за всякой дряни расстраиваться. – Это не дрянь! Это очень редкое издание, ценная вещь, – искусствовед начал, пошатываясь, вставать. – На нее там машину хлеба можно купить, или две. Водитель присвистнул: – Совсем того… Что она золотая, что ли? Вдруг под ногами у него что-то хрустнуло. Штатский взвыл, бросился на колени, весь обмяк. – Варвары, варвары, – заплакал он, сокрушенно качая головой. – Ну, ты рехнулся. Какой я тебе варвар, – парень зло дернул крайний мешок, сел на него. – Ты, Коля, не варвар, а деревня, причем глухая, – отозвалась Тося. – Это же из музея все, разве не понятно? – Не надо! В Эрмитаже бывал, знаю! Разговор не о том. Жизнь надо спасать, а не ценности музейные. Кому они сейчас нужны? Задыхаясь, как в бреду, штатский взволнованно бормотал, складывая части небольшой скульптуры. – Это Роден, подлинник! Уже никто и никогда не сделает такого. Никогда! Я думал: там сберегут. Дочка вырастит, мы победим, она увидит, и другие увидят. А иначе мы хуже зверей. Фашисты – да, фашисты все топчут. Зачем тогда жить, зачем? – Видишь, лежит, – водитель показал на лейтенанта, – тоже никогда не будет, никогда. Все, амба! А могли бы дети быть у него, у голубоглазой. Это как, а? – У меня будут дети, – каждое слово отзывалось, словно осколком снаряда в виски, – будут! – сказала я – И внуки, и правнуки. Помолчи, тебе сейчас лучше помолчать, – Тося прикрыла мне рот кончиками пальцев. – Хватит вам, – обратилась она к мужикам, – помогите-ка вы ее получше устроить. Время есть. Когда еще попутка пройдет. Все равно не уехать, мотор пробит. Ладно, мимо нас не проедут, здесь дорога одна. У войны много дорог: пыльные, степные, вьюжные, морозные. И только Дорога жизни у каждого своя. Как по ней пройти? Легко, прямо, освещая путь другим; спотыкаясь, падая, вставая, но идти, не смотря ни на что. Никто не знает, что нас ждет впереди, каким будет завершение пути. А что дальше? Остается вера и память.

Посвящаю вам, ветераны Паладий Э. С. Посвящаю Вам, ветераны. Посвящаю Вам, павшим и живым. Посвящаю Вам, несгибаемым, стальным. Посвящаю Вам, от войны повзрослевшим. Посвящаю Вам, от войны поседевшим Ветераны, ветераны! Позалечивайте раны и оденьте ордена. Не забудем никогда, как вы ползали в грязи. Как бежали по пыли. Бомбы рвались и снаряды. Уходили вы в отряды. Собирались в лесах. Дрались в поле и горах. Шли в атаку, рвались в бой. Жерла страшной амбразуры Закрывали вы собой. Жгли железом вас каленым. Заливали рот свинцом Взгляда вашего боялись. И расстреливать старались, Повернув к стене лицом. Погибали, выживали. Несгибаемы вставали Повырастали внуки, дети Поднялись города. Пусть всегда им солнце светит, Не заходит никогда! Клянемся мы Вам, ветераны, Клянемся мы Вам, ветераны. Что не забудем никогда Ваши славные дела и слово страшное «война»!

Судьба малолетнего узника войны Пирогова Е.А. Я, Пирогова Евгения Антоновна, родилась 21 марта 1938 года в поселке Непово, Кингисеппского района, Ленинградской области. Мой отец, Кириллов Антон Алексеевич, 1894 года рождения, был арестован 21 апреля 1938 года, когда мне был всего месяц. Нас у матери осталось двое: я и мой десятилетний брат Виктор. С матери взяли подписку о невыезде, то есть, мы находились под домашним арестом. Мама вышла на работу, я воспитывалась у своей крестной, которая заменила мне мать. Я помню, как в нашу местность вошли фашисты. Жители все бежали в лес под кромешным пулеметным огнем. В лесу мы жили в старой риге до самых холодов, затем вернулись в поселок. Дом, где жила наша семья, сгорел. Нас приютила моя крестная. В ее доме к тому времени уже жили десять человек (пять взрослых и пять детей). Жили бедно, но дружно. А в ноябре 1942 года всех согнали на площадь и объявили о высылке в Латвию. Все население пригнали на станцию Котлы, затолкали в товарные вагоны и увезли в Латвию. Жили на станции, прямо в вагонах, а когда станцию сожгли, нас угнали в Добель, где распределили по хуторам. На хуторе Большие Юкши я и мой брат жили с крестной, а маму отправили на другой хутор (название не помню). Мама иногда приходила к нам, чаще по ночам. Крестная работала дояркой у хозяев, иногда приносила нам еду. Чаще же мы, дети, ходили по хуторам и просили милостыню. Мир не без добрых людей, многие нам давали картошку, хлеб, молоко. Помню, как шел бой между нашими и немцами, а мы находились посередине, так что бомбы взрывались в наших окопах, где мы все прятались. Брата и сестру ранило в бок, а меня в ногу. Осколок этот вытащила фельдшер уже после войны. Нога все время болела. Когда закончился бой, все поле было усеяно трупами людей, лошадей, коров. Это было страшное зрелище! Два дня жители всех хуторов закапывали трупы. Рядом продолжали идти бои, кругом все горело, небо было красным от пожаров, везде едкий дым. Зенитки не прекращали стрелять ни на минуту. А через несколько дней по дороге пошли наши танки. Дети бросали солдатам цветы, а они нам – конфеты, пряники, детские игрушки. Еще шли бои, но наши решили возвращаться домой, на Родину. Шли пешком, долго и только посередине дороги, так как по обочинам еще было заминировано. На станции (названия не помню) долго ждали санитарный поезд, который увозил наших раненых. Нас погрузили в этот же состав на открытую платформу и привезли в Лугу. Из Луги мы пешком шли до своей деревни. Это был декабрь 1944 года. Все дома были разграблены. Нас поселили в холодный дом без рам и пола. Есть было нечего, собирали по полям прошлогоднюю замороженную картошку. Из нее делали лепешки, которые сами называли «тошнотики». По сараям собирали сенную труху и пили такой чай. 47

Май 1945 года встретили дома, голодные, босые, но живые! В школу я пошла только в 1946 году, так как обуви не было никакой. Голод продолжался, но летом стало немного легче. Собрали ягоды, грибы, картошку. Дети еще долго играли в войну. Часто пели песню: «Вставай, страна, огромная! Вставай на смертный бой! С фашистской силой темною, с проклятою ордой!» Война отняла у нас детство, но не сломила силу духа, веру и надежду на хорошую жизнь. Мы все выжили, хотя ежедневно и еженощно находились между жизнью и смертью. В 1948 году мы ждали возвращения отца из тюрьмы. Но он так и не вернулся! Оказывается, он был расстрелян. Мы узнали об этом только в 1956 году, когда пришел документ о его реабилитации. Судьба моя сложилась благополучно. Училась, работала. Сейчас на пенсии, пишу стихи. Издала два сборника стихов. С некоторыми из них хочу вас познакомить.

Я помню, как нас угоняли…

Я помню, как нас угоняли, Фашисты в сорок втором, Все плакали и рыдали… В округе стоял крик и стон. А дождь лил осенний, Холодный. Ноябрь был на дворе. И били всех непокорных прикладами по голове. И выстроились колонны от неба до самой земли, Но женщины, как мадонны, Неистовый крест свой несли. Одна из них прокричала: «Полина, давай запевай, где наша не пропадала, Нас гонят в ад, а не в рай!» И женщина громко запела про женскую долю свою. Колонна вдруг онемела, Лишь тихо роняя слезу.

А дети, и те замолчали, Прижались к своим матерям. Но годы войны продолжались… Нас гнали навстречу боям Раздетых разутых, голодных, На станцию всех привели и затолкали в вагоны. Как скот, в мясорубку войны. Охранники били, как звери, Злее овчарок, волков, А кто подходил ближе к двери, Расстреливали, как щенков И эта картина из детства Мне снится. Но почему?! Мы все – возродились из пепла! Мы все – ненавидим войну! 48

Как круто нам с тобою повезло… Как круто нам с тобою повезло, Что с омута мы вышли с головой. И будем жить, пусть всем чертям назло! Мы, дети, обожженные войной! Нас жгли в печах, но мы остались жить. Из ада выползли, как прибой, И выжили за то, чтоб победить! Мы, дети, обожженные войной! Голодные, босые, в холода В землянках жили дружною семьей, И это – не забудем никогда! Мы, дети, обожженные войной! Росли, любили и учились жить,

Всегда гордились Родиной, страной! И в жизни каждым мигом дорожить, Мы, дети обожженные войной! И вот уже с тобою старики, Но молоды и сердцем, и душой. Живем, поем и любим вопреки, Мы, дети, обожженные войной! Нам вслед стреляли яростным огнем, И каждый день для нас был смертный бой! Давай, еще немного поживем, Мы, дети, обожженные войной!

Памяти моего отца посвящаю Половинкина А.А. Я хочу посвятить этот очерк памяти моего отца. Но не только. На меня сильное впечатление произвели два стихотворения военных лет. Авторы их мне неизвестны. Тем более, мне хотелось бы их опубликовать. Детство мое совпало с войной. Военные действия меня лично не коснулись, так как я жила в глубоком тылу. Но я ясно помню рассказы отца, Шуварова Александра Григорьевича, о военных действиях. Он был сапером и всегда был на передовой. Приказом №372 от 26 августа 1945 года Верховного Главнокомандующего Генералиссимуса Советского Союза товарища И.В. Сталина его части и ему лично была объявлена благодарность за боевые действия. 49

Мое поколение, дети войны, воспитывались на фильмах о войне. С каким восторгом и по несколько раз мы смотрели фильмы о Зое Космодемьянской, о молодогвардейцах, распевали военные песни, играли в войну! Уже в зрелом возрасте я побывала в Одесских катакомбах, где увидела, в каких условиях жили и боролись партизаны, услышала много рассказов об их военных действиях. Посетила я и Волгоград (бывший Сталинград), Мамаев курган. Услышала рассказы о битвах в Сталинграде. Посетила зал Воинской славы, где на стенах выбиты золотыми буквами фамилии погибших воинов. А какой на Мамаевом кургане мемориал Родина-мать! Женщина с поднятым мечом, призывающая к защите Отечества. Была и в музее-панораме «Сталинградская битва», где военные действия показаны, как вживую. После Сталинградской битвы в войне наступил коренной перелом. Немцы повсеместно отступали. Повсюду освобождались города, села, деревни. По окончанию войны в родные края стали возвращаться те, кому удалось выжить в этом пекле. Стали публиковаться воспоминания людей, переживших войну. Одно из них мне очень запомнилось. Написала его Мазеина Лидия Дмитриевна из города Братска. Вот выдержки из ее письма: «У меня есть одно стихотворение, и судьба его интересна. Однажды, много лет назад, мне передала его Ольга Константиновна Омельченко. Она была на фронте, и ей это стихотворение подарил в годы войны рядовой солдат, молодой боец. А она подарила его мне в 1975 году, в день 30-летия Великой Победы. Ольги Константиновны уже давно нет в живых. И вот в память обо всех погибших в войну, в память об этой удивительной женщине, я отдаю в печать это стихотворение, эту пронзительную «Балладу о матери» неизвестного автора. Не знаю, может быть, автор уже стал известным и знаменитым. Баллада о матери Три сына, три брата ушли на войну, Три сына, три брата в чужую страну. Прогнали врага – высшей чести верны. Но только два брата вернулись с войны. Омыла слезами их раны старушка И тихо спросила: «А где же Андрюшка? Мой милый, мой славный, мой славный сыночек?» И старший ответил: «Рос в поле кусточек, Он вырван был взрывом на свежей могиле Мы с братом, прощаясь, его посадили». Ни слова в ответ не промолвила мать И стала в дорогу котомку сбирать. «Тебе не под силу! Он труден, тот путь!» – Воскликнули братья. «Дойду как-нибудь». Благодарность Шуварову «Но где же могилу найти?!» Александру Григорьевичу 50

«Я знаю, что нужно на запад идти». В жестокие дни материнской недоли, Что может быть тверже, сильней ее воли? Немало пришлось ей осилить дорог С тех пор, как оставила дом и порог. Был долог и труден, и скорбен тот путь. Решила старушка в лесу отдохнуть. Присела она меж веселых берез На холмик, который травою порос. Потом прилегла, утомившись, старуха. Вдруг слышит, в земле простонал кто-то глухо. Ах, холмик! Ах, кочка! Средь множества кочек. «Ты здесь, мой Андрюшка? Откликнись, сыночек!» «Я здесь!» И она улыбнулась, рыдая. Промолвил Андрюшка: «Спасибо, родная! Я знал, умирая в горячей крови: Нет силы сильней материнской любви! Безмерной любви, чудодейственной силы, Способной и мертвых поднять из могилы». Я, может быть, сказкой закончу балладу, Но так было нужно. Но так было надо Для всех потерявших сынов, матерей. О Матери в этой балладе моей.

Давно отгремели разрывы снарядов, гул самолетов, минные растяжки, а мой отец до последних дней своей жизни помнил те страшные дни. Каждый год в день Победы он поминал своих однополчан, погибших в той войне, и тихо их оплакивал. В этой войне пропали без вести и два его родных брата. Заканчиваю свое повествование тоже стихотворением неизвестного автора. 51

Прошли года, зарубцевались раны, Но острой болью будят по ночам. Спать не дают герою-ветерану, И видит он глаза однополчан. Кровавый бой, бегущие солдаты. Вновь до утра в ушах и свист, и вой, Как будто бы смертельные снаряды Несутся над седою головой. Как ночь длинна! Невыносимо тяжко… Скорей бы утро, солнечный рассвет! Гудит зловеще минная растяжка И длится вечно фронтовой сюжет…

Поклонимся святой памяти жертв фашистского геноцида

Савицкая А.Е.

Геноцид – физическое уничтожение отдельных групп населения, одно из тягчайших преступлений против человечества. В 1941 году группа немецких армий «Север» крупными силами стремительно продвигалась к Ленинграду, уничтожая все на своем пути. К концу сентября 1941 года войска Ленинградского и Северо-Западного фронтов в результате ожесточенных боев измотали, обескровили и, впервые с начала Великой Отечественной войны, остановили фашистские войска у стен Ленинграда. Но город оказался во вражеском кольце. В оккупированной Гатчине и Гатчинском районе с октября 1941 года разместилась разветвленная фашистская сеть: в деревне Лампово – база 18-ой Армии, в поселке Дружноселье – ее штаб и штаб Абвера. В городе и районе было сосредоточено три разведшколы, четырнадцать контрразведгрупп, служба СД, тайная полевая полиция ГФП, полевая жандармерия, военные комендатуры, гестапо, концлагеря, гражданская русская полиция и другие службы этой огромной, хорошо отрегулированной и беспощадной машины подавления. Ее кровавый след тянется к Строганову Мосту. На юго-западе поселка Сиверский в поселке Строганов Мост размещался филиал тайной полевой полиции ГФП-520. Руководил им зондерфюрер Борис Мейснер, уроженец города Пскова, изменник Родины. Отлично зная русский язык, обычаи местного населения, хорошо ориентируясь на местности, он подобрал из бывших военнопленных и местных жителей предателей, желающих служить Рейху. Эта банда, переодевшись в красноармейскую форму, под видом советских бойцов-окруженцев, навещала ближайшие населенные пункты, выведывала планы борьбы с фашистами. Затем уже в виде карательного отряда возвращалась в деревни. Участь людей, попавших на удочку фашистских оборотней, была решена. Так погибли юные герои деревни Симанково: Игорь Журавлев (17 лет), Семен Степанов (16 лет) и староста деревни Симанково Боганков Иван Ефимович, не покорившиеся предателям. Дмитрий Боганков (17 лет) во время расстрела был ранен, сумел выбраться из рва-могилы, выжил. Именно Борис Мейснер участвовал в захвате, а затем и в бесчеловечных пытках и физическом уничтожении разведгруппы советских парашютистов, состоящей, в основном, из девушек 17-18 лет. Их имена увековечены на памятнике в поселке Дружноселье. Он же внедрил в комитет Гатчинского подполья двух провокаторов, лично руководил захватом подпольщиков, вел допросы. Двадцать отважных гатчинских патриотов, руководимые Николаем Васильевичем Разумихиным, были захвачены. По52

сле бесчеловечных пыток их в поселке Сиверский всего за три недели до освобождения города Гатчины. Пытки и расстрелы в парке Строганов Мост начались с первого же дня оккупации поселка Сиверский. Участок земли в три гектара, ограниченный улицами Парковая, Молодежная, Спортивная, Новое шоссе, был изрыт траншеями, ямами, рвами. На месте расстрелов в парке до сих пор стоят немые свидетели тех ужасов – вековые ели и сосны со следами огнестрельных ран на стволах. Сиверские старожилы, бывшие в то время детьми, свидетельствуют: Антонина Волхонская (1929-2010). В годы оккупации ей было двенадцать лет. Она жила с матерью и братом на улице Спортивной. Автору этих строк она рассказывала, что в парке были нарыты траншеи глубиной в человеческий рост для того, чтобы люди укрывались в них при бомбежках. А немцы закапывали в эти траншеи убитых. «Мой брат Саша шестнадцати лет закапывал туда убитых по приказу полиции. В октябре 1943 года нас угнали в Германию, но попала я в Норвегию. Брат убежал с поезда, где-то прятался до прихода наших войск. Потом его судили за пособничество немцам, дали десять лет». В 2006 году гатчинский краевед Андрей Бурлаков беседовал с Сашей Волхонским. Александр всю жизнь нес в своей душе эту тяжелую ношу. Он плакал и говорил: «Я уже больше не мог закапывать».

Антонина Александровна Волхонская с правнучками Юлией и Настей, 2005 г.

Ученики школы №3 беседуют с Михаилом Александровичем Парновым, 2012 г.

Любовь Павловна Попова проживает по улице Спортивной в доме №26. После войны она приехала в поселок Сиверский и им предложили поселиться в доме, в котором при немцах была устроена тюрьма. Комнаты были превращены в камеры, стены забрызганы кровью, на потолке надпись: «Жду расстрела…» В конце улицы Спортивной проходит железная дорога на город Лугу. Вдоль дороги стояли виселицы, а в канаве – трупы погибших. Костякина Зинаида Георгиевна, проживающая по улице Советской в доме №80 подтверждает все сказанное. Непосредственно к парку примыкает улица Молодежная. Здесь еще со времен войны проживает Любовь Николаевна Еремеева. Ее мама из окон на чердаке видела, как расстреливали людей в парке Парнов Михаил Викторович, внук Парнова Гаврилы Романовича, бывшего в то время старостой Строганова Моста, хорошо помнит жительницу поселка Великанову. Она выдала его дедушку немцам, рассказав о том, что он передал партизанам мешок муки. Дедушку забрали в комендатуру, и больше его никто не видел. После войны Великанову осудили на двадцать пять лет. По рассказу Михаила Парнова, отсидев свой срок, она вернулась сюда, но на следующий день умерла. Павел Васильевич Агафонов, 1934 года рождения, проживающий по улице Советская, работал с другими детьми на огороде, расположенном на пустыре со стороны улиц Молодежной и Парковой. Дети пололи грядки. Они видели, как охранник при54

стрелил цыганенка прямо в голову. А у дома по улице Молодежной, где размещалось гестапо, по его словам, весь колодец был завален трупами. Александра Николаевна Харламова, проживающая по улице Советской в доме №55, свидетельствует, что на ее глазах был расстрелян целый цыганский табор, двадцать пять человек. Ей приходилось ходить в Рыбицы. По пути она встречала красивую девушку-цыганку. Однажды, у дороги она увидела только слегка прикопанное тело этой девушки. Из земли торчала ее рука и туфли. Много непрожитых жизней прервалось в парке Строганов Мост. Вот почему архитектор Ю. Кинцурашвили отобразил в монументе «Крест» разорванную стену, как символ творившихся здесь пыток и страданий. А ясные, четкие контуры православного креста в разрыве стены символизируют Веру и Надежду погибших за лучшее будущее. Житель Строгонова Моста, участник Великой Отечественной войны, Мартынов Василий Константинович, бывший директором школы № 45 (ныне №3), почетный гражданин Гатчинского района, имел после войны на углу улиц Молодежной и Парковой огород. Сажая картошку, он неоднократно, уже в мирное время, выкапывал человеческие кости на своем огороде. Он считал: «Это – святое место. И оно должно остаться святым. Нужно, чтобы внуки и правнуки наши помнили, что здесь происходило. Елочки бы здесь посадить, парк памяти создать». Анисимов Владимир Тимофеевич, штурман бомбардировщика, освобождавший поселок Сиверский, бывший председатель Совета ветеранов города Гатчины, в своей книге «Хроника пикирующего бомбардировщика» поместил рассказ о том, как в день освобождения поселка Сиверский он с молодыми друзьями летчиками попал в дом, где размещалось гестапо. На стене висел поясной портрет Гитлера, на стенах, на нарах было множество надписей: «Прощайте!», «Отмстите за нас!», «Завтра нас расстреляют». Владимир Тимофеевич говорил: «Посадите здесь сосны, как в Сосновке посадили их в честь летчиков, защищавших Ленинградское небо. Поэтому и поселок назван Сосновка». Ушли из жизни эти почетные граждане, но их завет не забыт! Деревья – символ жизни на Земле. Создать парк Памяти, передать под вечную охрану деревьев память о тех трагических событиях – долг ныне живущих.

Воспоминания… Стабникова Г.В., житель блокадного Ленинграда Моя, мама, Потапова Зинаида Ивановна, перед войной работала медсестрой в Ленинграде в детской больнице имени Раухфуса. Нас у нее было трое: Ленина – десять лет, мне – четыре года, Ларисе – два года. Жили мы на улице Некрасова в доме №58. С нами жила наша бабушка, Антонова Екатерина Павловна. Отец, Потапов Василий Федорович, работал на военном заводе №103 заместителем директора. Когда началась война, папа и жил на заводе, так как работать приходилось сутками. Дома мы его редко видели. Мама была военнообязанной, ее вызвали в военкомат, чтобы отправить на фронт. Но тогда нас пришлось бы отдать в детдом и вывезти из города. Мама осталась работать в больнице, а все мы оказались в блокадном городе. Я помню не очень многое. Но есть эпизоды, которые запомнились очень хорошо. Например, маме приходилось укладывать нас спать на столе, так как в детскую кроватку залезали крысы, которые покусали Ларисе пальчики, а мне – крылья носа. Кошек уже не было. Их, вероятно, съели. Помню, что в комнате у нас стояла буржуйка, на которой мы подсушивали кусочки хлеба. Старшая сестра Ленина ходила с саночками на завод к папе, он отдавал часть своего пайка нам. Маленькая Лариса, когда ей дали кусочек шоколада, заплакала и попросила взамен кусочек хлеба. Вода в нашей квартире была, так как рядом находился Водоканал и у них были запасы воды. Потом отец с ополчением ушел добровольцем на фронт. Среди добровольцев оказалось много больных, поэтому был организован эшелон с больными и дистрофиками. Эшелон этот отправили в тыл, на восток. Папе поручили руководить этим эшелоном. У отца тоже была дистрофия, а в дороге он получил еще и двустороннее воспаление легких. Их эшелон очень долго добирался до Новосибирска, и там папу положили в больницу. А мы с мамой и старенькой бабушкой остались в блокадном Ленинграде. Мы уже не могли вставать, лежали, ожидая своего часа. На наше счастье появился наш дядя Вася (Антонов Василий Иванович – мамин брат), который воевал на Ленинградском фронте. Он понял, что нас надо срочно вывозить из блокадного города, иначе мы умрем. Дядя достал грузовик, погрузил нас и отправил в эвакуацию по Дороге жизни. Так мама стала дезертиром, но нас спасла. Зима была очень суровая, но мы выезжали уже в первых числах апреля. Как мы доехали, одному Богу известно. Перед нами один грузовик ушел под воду. Потом нас погрузили в теплушки и повезли куда-то. Мы ехали несколько месяцев, так как пропускали сначала эшелоны с раненными бойцами. Навстречу нам шли эшелоны с войсками, с вооружением, а мы ехали в тыл. Всю дорогу нас преследовали и вши, и болезни, и голод, и смерть… 56

Военное детство Сурво А.И. Большой дружной семьей (дедушка, бабушка, папа, мама, брат и я) жили мы до войны в деревне Корписалово Никольского сельсовета. Дедушка был председателем колхоза. Младшая сестра Екатерина родилась уже во время войны – 11 ноября 1941 года. Я, Сурво Айно Ивановна, чуть постарше, родилась 1 декабря 1938 года. А наш брат родился в 1936 году. Отец наш с первого же дня войны ушел добровольцем на фронт. Потом мы получили извещение, что он пропал без вести. Только после войны мы от него узнали о том, что всех нацменов, в том числе и ингерманландцев, отправили в Челябинск на трудовой фронт, а не воевать. Немцы заняли нашу деревню уже в августе 1941 года. У нас был просторный дом, и они разместили в нем медсанчасть. Нас выселили в сарай. Кроме немцев в деревне стояли испанцы. Они относились к нам лучше, чем немцы. Однажды был отдан приказ в двадцать четыре часа приготовиться к отъезду. В октябре 1943 года нас всех посадили в телеги, отвезли в Гатчину. Помню, что с собой разрешили взять только самое необходимое. Кроме одежды, постельного белья, мы прихватили с собой швейную машинку и навяленного соленого мяса от зарезанной телки. В деревне было всего около двадцать пять домов и примерно около ста жителей. Эвакуировали всю деревню. Посадили нас в товарные вагоны и привезли в Эстонию в немецкий лагерь Клоога. Жили мы в бараках на нарах, но не за колючей проволокой. Рядом был лагерь, где за колючей проволокой поместили евреев. Взрослые работали от зари до зари, а дети свободно бегали по территории, даже пытались подкармливать соседей за колючей проволокой, чем могли. 27 октября 1943 года нас посадили на пароход. Разместили нас в трюмах, в которых раньше перевозили уголь. Отправили в Финляндию в лагерь-приемник Ханко, затем 30.10.1943 г. – в карантинный лагерь Лохья. В один из дней нам всем одной и той же иголкой, которую прокаливали на огне, в бедро делали какие-то уколы. В лагере стоял сплошной детский рев. Потом на этих местах у нас образовались долго незаживающие язвы. 20 декабря 1943 года мы прибыли в общину Перине. Жили опять все в бараках. Мама работала дояркой, бабушка смотрела за курами. Дедушка умер еще в 1942 году. На одну доярку приходилось двадцать коров. До дойки вымя коров мыли каким-то средством, от которого у мамы на всю жизнь осталась экзема. За детьми следила очень строгая управительница. Мы не голодали. Брат ловил рыбу, мама приносила снятое молоко, бабушка умудрялась что-то готовить. Брат даже пошел в школу в Финляндии. Одно из ярких впечатлений тех лет – это встреча с советскими офицерами, которые приехали возвращать нас на Родину. Все такие красивые, бравые, в орденах и медалях, сапоги блестят! 57

Наша семья Хембетти 17 декабря 1944 г. через сборный центр №7 в Сало возвратилась в Советский Союз. Корни наши финские, все в семье были финнами, но никогда у нас не было желания остаться в Финляндии или переехать туда жить. Однако, Родина встретила нас не очень приветливо. Отнеслись к нам, как к бывшим военнопленным. Вернулись мы в Россию в Ярославскую область, Мышкинский район, в деревню, находящуюся в двадцати километрах от железной дороги. Мама работала в колхозе, кроме того, еще надомницей (вязала, шила), чтобы прокормить троих детей. Весной собирали старую картошку и готовили из нее лепешки. В 1945 году папа нашел нас. Мы узнали о его судьбе и перенесенных страданиях. С 1945 по 1947 годы мы бедствовали в Ярославской области. Вся родня держалась дружно, вместе. Решили переехать в Эстонию. Там прожили всего год в услужении у той хозяйки, где жили. Работали за кусок хлеба. В Эстонии начались свои проблемы, нас оттуда выселили в Калининскую область, в Красный Холм. Домой мы вернуться не могли, так как наш дом заселили другими людьми. Только в 1956 году бабушка отсудила наш бывший дом, и мы вернулись. Папа и мама были работящими, и все в семье знали свои обязанности. Даже при переездах каждый имел свой рюкзачок с вещами и твердо знал свои обязанности. После войны у нас появилось еще два брата. Несмотря ни на что, я считаю, что прожила счастливую жизнь. Вышла удачно по любви замуж, прожили вместе пятьдесят один год, справили золотую свадьбу, вырастили двух сыновей. Сыновья получили высшее образование. Правда, недавно я потеряла горячо любимого супруга, боль утраты быстро не пройдет. В остальном судьба моя сложилась счастливо и благополучно.

На оккупированной территории Суркова В.В.

Валентина Викторовна Суркова с родителями Висилием Андреевичем и Марфой Андреевной Кузьмиными, 1941 г.

Я, Суркова Валентина Васильевна, родилась 18 декабря 1933 года. Мой отец, Кузьмин Василий Андреевич, работал завхозом в Сиверском ПТУ. Мы получили участок для застройки в поселке Сиверский на Львовской улице. Купили в деревне старый сруб, и начали строить дом. Дом построили. Но наша благополучная жизнь закончилась с началом войны. На фронт папу не взяли по состоянию здоровья. Немцы были все ближе и ближе к поселку. На снимке, сделанном 22 июля 1941 года, сфотографи58

рованы папа – Кузьмин Василий Андреевич, мама – Кузьмина Марфа Андреевна и я. Всего через месяц 22 августа 1941 года немцы заняли поселок Сиверский. Накануне, 21 августа, мы собрали кое-какие вещи и приготовились к эвакуации. Никто не знал, куда эвакуироваться. Мы же решили уехать в лес. Погрузили собранные пожитки в телегу, запрягли хромую лошадку, но до темноты уехать не успели. Постелили постель на полу. Стрельба была такая сильная, что стекла в доме дрожали. Папа открыл все рамы, и мы легли спать с мыслью: если убьют, то всех вместе. Ранним утром 22 августа мы были разбужены пинками сапог немецких солдат. Они выгнали нас из дома. Всех мужчин, в том числе старых и больных, разместили в здании бывшего пионерского лагеря «Адмиралтеец». Днем их выгоняли на работу – мостить дороги. Мне и маме пришлось устраивать себе жилище в дощатом сарае, где обычно были дрова. Соорудили буржуйку, трубу вывели в окно. В таком жилище зимой было очень холодно. Все запасы: картофель, капусту, морковь, огурцы у нас отобрали. Чувство голода никогда нас не покидало. Ели все: смолу с деревьев, грибы, любые травы, листья. Мама ходила за три километра на поля, где собирала мороженый картофель. Из лебеды и мокрицы делали лепешки. А дети собирали все съедобное на помойках. Иногда нам удавалось украсть у немцев с подсобки пищеблока хлеб, чечевицу и др. Чечевицу ели сами, прячась в ближайших кустах, а хлеб несли домой или раздавали его нашим военнопленным, которые работали тут же, через дорогу. Немцы зверствовали. На глазах моей подружки Танечки немцы зверски убили двух ее двоюродных сестричек. Девочки бросились спасать свою мать, которую тащил немец. А он их схватил одну за другой за ноги и ударил головой о печку. Даже во время войны дети остаются детьми. Мы любили играть в подвижные игры, бегать, догонять друг друга. А немцы разбросали на улице Спортивной «игрушки» (лягушки), которые взрывались, когда на них наступали. Никогда не забуду картину распятого на двух соснах парнишку в этом же районе! Ни один раз мы видели, как днем мужчины рыли траншеи, а ночью их расстреливали на этом месте в районе Строганова моста. Наводя свой порядок, немцы открыли учебный класс в одном из зданий. Один ряд парт – первый класс, второй – второй, третий ряд – третий класс. Учитель один на всех. Учили даже закону божьему, а еще чему, я не помню. Как-то я гуляла в папиных сапогах сорок третьего размера, натерла мозоли, они воспалились, температура – за сорок градусов, сильные боли. Даже немцы надо мной сжалились, на какой-то черной машине меня отвезли в Сиверскую больницу. Немцы говорили: «Нужно чик-чик, а то капут». Но в больнице не было наркоза. Оперировать меня не стали, а привезли обратно. Но, видимо, не настал еще мой смертный час. Я думаю, что многие из жителей поселка Сиверский помнят знаменитого фельдшера Гикера Петра Ивановича. Он меня спас. Память о П.И. Гикере жива до сих пор. В музее истории поселка Сиверский хранятся его подлинные вещи. Не хочу помнить этот жуткий говор, похожий на лай собак. Хочу помнить и чтить таких людей, как этот наш знаменитый фельдшер. Хочу, чтобы наш народ был всегда сильным, добрым и милосердным. И пусть у наших детей, внуков и правнуков никогда не будет подобных воспоминаний. 59

Самая счастливая. Послевоенные судьбы Соловьева Л.В., житель блокадного Ленинграда Почти сразу после полного снятия блокады Мария Павловна возвратилась из эвакуации в Ленинград. Это было далеко не просто. Шла война. Проезд строго по пропускам и спецвызовам. Но помог счастливый случай и Божий промысел, в который Мария Павловна всегда верила. После многочисленных бомбежек и артобстрелов Ленинград выглядел не лучшим образом. Тут и там глядели пустыми глазницами полуразрушенные дома, трамваи почти не ходили. Подойдя к своему дому, она увидела развалины и заплакала. Здесь прошли ее лучшие молодые годы, здесь с мужем Николаем Ивановичем она прожила двадцать лет в любви и согласии. Из этого дома Николаша отправил ее в эвакуацию, а сам добровольцем ушел на фронт, хотя по возрасту не подлежал мобилизации. Николай Иванович, потомственный золотильщик соборов, истинный патриот Отечества, считал своим долгом служить ему с оружием в руках. На всякий случай наиболее ценное они разделили на три части: треть оставили в квартире, треть Мария Павловна взяла с собой, а остальное оставили на хранение ее двоюродной сестре Елизавете. Николай Иванович сказал на прощание: «Береги себя, Машенька, все продай, а себя сохрани, вернусь, все наживем». Муж погиб в августе 1942 года, дом разрушен. С маленьким узелком, пешком, вдова отправилась к сестре Елизавете. Расцеловались. Сестра обрадовалась, но почти сразу сказала: «Комната у меня одна, а у меня дочь – невеста, того и гляди замуж выйдет, где тогда с зятем проживать будем? Погости недельку, а потом ищи жилье». На следующий день Мария Павловна пошла в жилотдел, где ей предложили место дворника и выделили крошечную комнатку на первом этаже. К сестре она вернулась окрыленная: «Я такая счастливая! У меня есть собственный угол с мебелью». Мебель: односпальная железная кровать, табуретка, тумбочка и что-то вроде шкафа. Вещи, отданные на хранение, Елизавета не вернула, сказав, что в блокаду все променяла на хлеб. Соседи помогли собрать коекакие вещички, и Мария Павловна перебралась в свой угол. Вскоре ей выдали спецодежду, и она ликовала. Особенно Марию восхищала фуфайка: «Замечательная вещь, легкая и теплая! Пусть кирзовые сапоги тяжеловаты, зато тепло и не промокают, не надо калош! А работа просто замечательная – весь день на свежем воздухе, среди людей!» 60

Раз в неделю она навещала Елизавету. Та жила в огромной коммунальной квартире, где в то время проживала и наша семья. Всем в коммуналке полюбилась приветливая и искренняя Мария Павловна. Улыбчивая, доброжелательная, она словно бы излучала особый свет. Даже, когда увидела свои бриллиантовые серьги в ушах племянницы Екатерины, только улыбнулась и сказала: «Они тебе весьма к лицу, будешь вспоминать прабабушку». Вот и все. Ни попреков, ни сожалений. Однажды, когда Мария Павловна подметала двор, к ней обратилась молоденькая женщина с коляской: «Вы не посмотрите полчасика за ребенком, мне срочно надо отлучиться, а оставить не с кем. Я скоро». Мария Павловна согласилась. Так и пошло. И полчасика, и часик, и часы. Женщина, почти девочка, родственников нет, надо работать, а муж – студент. Мария Павловна, у которой не было своих детей, всей душой привязалась к крошечной Светочке, считала ее своей внучкой, посланной Богом. Время шло. После окончания института папу Светочки направили по распределению на Дальний Восток. Родился второй ребенок. Уезжая, молодая семья взяла с собой и Марию Павловну. Прощаясь с нами, она говорила: «Я – самая счастливая! Бог дал мне дочку, зятя, двух внуков. У меня есть семья, которой я нужна, которая меня любит и которую люблю я! Что еще человеку нужно!?» Ее доброе, полноватое лицо, сияющие голубые глаза светились счастьем. Такою я ее и запомнила.

Мы – дети боевого Ленинграда Лишила детства нас проклятая война, И с наших душ кольцо блокады не сорвать, Мы – дети боевого Ленинграда, И ленинградцами всегда нас будут называть. Тот хлеб, вернее его граммы, Который-то и хлебом трудно называть. Мы – выжившие дети Ленинграда, И ленинградцами всегда нас будут называть. Оркестров медь, Салюты и Парады О мужестве должны напоминать. Мы – дети чудо-града Ленинграда, И ленинградцами всегда нас будут называть. Теперь нас остается слишком мало, Но оптимизм наш не сломать годам. Мы – дети города – героя Ленинграда, И ленинградцами останемся всегда.

Как мы были рабами Тихомирова Л.И. Мы беседуем с Тихомировой Людмилой Ивановной, 25 марта 1926 года рождения, в ее уютном, чистеньком домике в деревне Дубицы Гатчинского района. Просим рассказать о ее судьбе в годы войны. Вот ее рассказ. «Когда началась война, мне было уже пятнадцать лет. Мы жили втроем: мама, брат и я. Отец мой умер, когда мне еще не было двух лет. Немцы появились в деревне в августе 1941 года. Когда наши войска оставили деревню, все жители спрятались в подвалах. Потом слышим какой-то гул, вышли, а это немцы на мотоциклах: такие чистенькие, аккуратненькие, в белых рубашечках, черных мундирах. А наши войска отступали грязные, оборванные, измученные неравными боями. Очень страшно было, когда немцы стали наступать на Гатчину. Стоял сплошной грохот снарядов. С 1941 по 1943 год деревня Дубицы находилась в оккупации. Мы работали на немцев: на железной дороге дробили камни, валили лес. Потом немцы создали подсобное хозяйство, и нам пришлось там работать. Ведь все сгорело в начале войны, начался голод. Ели мороженую капусту, картошку. Когда же стали работать у немцев, то появилась хоть какая-то еда. В обед за работу кормили фасолевым супом, а в конце недели давали буханку хлеба. Был в деревне карательный отряд из эстонцев. От них было больше бед, чем от немцев. Они расстреляли бывшего председателя колхоза Тикко Ивана Ивановича. Те немцы, которые оставались в деревне, вели себя мирно. А нам приходилось ходить по три-четыре человека пешком в Эстонию, чтобы там поменять вещи на продукты. Шли до Эстонии примерно пять суток, никто нас не останавливал в пути и не грабил. В октябре 1943 года всех жителей деревни посадили на телеги, отвезли в Гатчину. Там пересадили в товарные вагоны и привезли в Эстонию, в лагерь Клоога. Жили в сараях, на соломе около недели. Рядом был лагерь евреев за колючей проволокой. Из Эстонии отправили пароходом в Финляндию, сначала в лагерь Ханко, а потом в лагерь Меллиля, примерно в шестидесяти километрах от города Турку. Я помню, что меня очень укачивало, когда плыли пароходом, потому что штормило. Из лагеря Меллиля нас разбирали по хозяевам. И мама, и брат, и я – все работали на хозяина от зари до зари. Но, правда, питались вместе с хозяевами за одним столом. Пробыли мы в Финляндии до 1944 года. Со сборного пункта в Турку 07 декабря 1944 года нас отправили домой. В СССР мы вернулись 12 декабря 1944 года. В 1944-1946 годах жили мы в Любимском районе Ярославской области. Работали в колхозе. Жили на квартире. Нам помогало то, что мы рукодельницы: пряли, вязали, шили. Этим и жили. Связанные шали в магазине обменивали на керосин и хлеб. Ходили за семнадцать километров на рынок, чтобы там за шали купить картошку и другие продукты. Дальше в моей жизни сложилось все более-менее благополучно. Вышла замуж, родила пять дочерей. Совсем недавно умер мой муж, а я дожила до 86 лет». 62

Мои воспоминания о войне

Федорова М.Ф.

Это письмо простой сельской жительницы деревни Маево Псковской области поразило меня своей искренностью, сердечностью и эрудицией, которую проявила автор письма. «С сельским приветом к тебе, Мария Федоровна», – обращается она к адресату, к своей землячке. «Жаль, что жизнь короткая, и маловато в ней радости. А к старости становишься сентиментальным и любишь всплакнуть», – продолжает она. Далее она рассказывает о том, что каждый день, когда идет в магазин за хлебом, ей приходится проходить мимо воинских захоронений. В этом поселке тридцать девять серых бетонных плит. И на каждой плите по тридцать две фамилии. Да еще пять добавочных захоронений, в которых захоронены останки наших солдат, найденные поисковиками в ближайших лесах и болотах. «Когда прохожу мимо этого мемориала, – продолжает она, – всегда почему-то слышится мне хрипловатый голос В. Высоцкого: «…у братских могил нет заплаканных вдов, сюда ходят люди покрепче, на братских могилах, не ставят крестов, но разве от этого легче?» И следом за этим она вспоминает военное время. Постараюсь пересказать ее повествование близко к тексту письма. Стоял тихий, теплый, солнечный июньский день. Мы, ребятня, играли во дворе. Вдруг раздается страшный грохот, и в нашу сторону плывет огромное, черное облако. Мы в панике бросаемся прятаться в кусты. Через несколько дней в деревне появились люди в черном, говорящие на незнакомом языке. Забрали нашу кормилицу корову, застрелили и уволокли нашего поросенка, забрали овец. Нас из дома выгнали. Маме с тремя детьми пришлось пешком добираться до бабушки в другой район. Это путешествие я плохо помню. Детство кончилось. В нашей деревне немцы тогда еще постоянно не стояли. Осень и зиму мы прожили спокойно. Летом в деревню пришли три немца в черной форме железнодорожников. Мы долго не могли разобрать, что им от нас нужно. В конце концов, выяснилось, что они держат кур, и им нужно зерно. По деревне распространился жутковатый слух, что хватают и расстреливают евреев. Появился в нашей деревне и карательный отряд, в котором служил житель нашего района эстонец Егор Парц. По его наводке 16-летнюю девочку и ее старшую сестру, несмотря на то, что они служили в комендатуре, жестоко пытали и замучили. Оказывается, муж старшей сестры был в партизанах, и Парц доложил об этом. После битвы под Сталинградом в нашей мирной деревне с прекрасным названием Уткино появились немцы на постой. Их прибыло так много, что размещались они не только в домах, но и в палатках. Однажды ночью нашу деревню очень сильно бомбили. Я побежала спасаться от разрывов снарядов, и провалилась в картофельную яму. Туда уже попали еще двое: 63

наш пленный солдат и молодой немец. Этот немец дрожал и громко стучал зубами. Наш солдат ругал его: «Замолчи! А то, как давану, то сдохнешь». Немец ненадолго переставал стучать зубами, но потом забывался от страха и начинал снова громко стучать зубами. А русский опять его ругает. Особенно было жутко от мертвенно-бледного света ракет. Кругом все гремело и грохотало, казалось, горели земля и небо. После этого немцы из деревни ушли. Я еле-еле пришла в себя от испуга. Как сейчас, вижу себя сидящей в открытой настежь избе, и ревущей в крик. Утром мы побежали в центр деревни. На поляне рядом с домами лежали три или четыре аккуратных квадрата, накрытых черным брезентом. Вот и шути потом над Малевичем с его черным квадратом! А он, может быть, был и пророком, кто его знает. Работа нашими военными летчиками была проделана с ювелирной точностью. Ни один дом, ни одна надворная постройка не были разрушены. Среди мирных жителей пострадала только одна молодая девушка, которая не успела спрятаться. Большая белокурая прядь ее великолепных волос была врублена осколком в угол амбара на высоте человеческого роста. Через неделю в деревню вновь прибыли немцы. Но уже не холеные, бравые, а оборванные и полуголодные. Они хватали вареную картошку прямо из горшка и ели ее с шелухой. Это был уже 1944 год. Когда деревню освободили, мы возвращались домой с коровой, запряженной в небольшие санки. А на фундаменте сгоревшего дома нас ждал уцелевший и орущий кот. Брат схватил его, и мы все заплакали от радости. Весной нас, подростков, собрал колхозный бригадир и попросил помочь убирать с полей погибших солдат, чтобы не было эпидемии. Впереди шли саперы, а мы с веревками и лопатами шли следом и, как могли, закапывали погибших. Нам было приказано забирать документы и письма у найденных бойцов. Один из погибших солдатиков был еще совсем молодой, голова, стриженная под ноль. Наверное, только что взяли в армию. Как тут не вспомнить Твардовского: «…густо было там народу, наших стриженых ребят». На возвышенности, где были немецкие укрепления, было порядочно трупов немцев, лежавших на брустверах, все черные, как головешки. Деревня, что располагалась на той возвышенности, была стерта с лица земли. А какое у нее было прекрасное название – Блины! Теперь там дикое поле и мусорный лес. Этих впечатлений о войне мне хватает с лихвой. Наверное, поэтому я никогда не смотрю фильмы про войну и не читаю книг на эту тему. Моя подруга Александра Григорьевна рассказала такой эпизод из военной жизни. Они жили в деревне недалеко от железной дороги. Тогда в этой деревне держали скот, птицу, сажали огороды, имели сады. Железнодорожный мост через реку охранял немецкий бронепоезд, и эта поездная бригада кормилась за счет деревни. Однажды ночью в деревню явились вооруженные люди в гражданской одежде. Забрали провиант, какой нашли, теплые вещи и удалились. А днем явился карательный отряд, и всю деревню согнали в кучу. Установили станковые пулеметы, собираясь всех расстрелять за связь с партизанами. Люди приготовились умирать. Но случилось чудо. В деревне появился начальник бронепоезда с тремя автоматчиками. Он вступил в пере64

говоры с карателями и сказал, что население не виновато, что его часть стоит здесь уже год, и никаких неблаговидных поступков со стороны жителей деревни за это время не было. Каратели ушли. Потом выяснилось, что один парнишка сумел выскользнуть из облавы, добежал до бронепоезда, и помощь людям пришла вовремя. Это ли не чудо, остаться в живых для тех, кто был приговорен к расстрелу.

Как пять женщин выживали

Филатова В.С.

Свой рассказ эта женщина начала с того, что их семье пришлось в буквальном смысле слова выживать, начиная с довоенных лет. Борьба за выживание продолжилась в войну. Но и после окончания войны их ждали не менее суровые будни. «Я, Филатова Валентина Сергеевна, 27 июля 1934 года рождения была самой младшей из сестер. Старшая – Евдокия, 1924 года рождения, Евгения – 1929 года, Ольга родилась в 1931 году. Жили мы с мамой в деревне Лакомцево, Псковский район Псковской области. Деревня находилась всего в семнадцати километрах от города. Отца нашего в 1937 году расстреляли за то, что он отказался вступать в колхоз. Даже не буду рассказывать, как нам, пяти женщинам, пришлось после этого. В сельском хозяйстве без мужика тяжело. А в нашей ситуации тем более. Летом 1941 года немцы, занявшие деревню, выгнали нас в лес. Обозом на телегах мы отправились в лес. Сами шли пешком, гнали скот, а в телегах везли кое-какие вещи. По дороге нас стали бомбить. Все разбежались. Потом долго разыскивали одну из сестер. Все говорили, что она погибла, так как лошадь убило, а телегу перевернуло. Но потом оказалось, что сестра жива, она находилась под телегой. В лесу мы провели дня два-три. Но вскоре решили вернуться в деревню, так как стрельба прекратилась. Немцы были чистюлями и очень боялись вшей. Мама, когда видела немцев, заглядывавших в окно, начинала усиленно чесаться, тем самым их отпугивая. Жить в нашей деревне становилось все труднее. Мы стали переезжать с места на место, из деревни в деревню, скитаясь по родственникам. Потом, не помню когда, немцы погнали нас пешком в Латвию. Потом из Риги в трюмах парохода нас перевезли в Германию. В распределительном пункте нас ждали будущие хозяева. Я осталась с мамой, а сестры попали в разные семьи. Мы много и тяжело работали, правда, не голодали. Кормили нас хозяева. Настоящий голод ожидал нас после возвращения на Родину. В Россию нас привезли в 1945 году в товарных вагонах. Вернулись в деревню. Все сгорело, дома не было, осталась одна баня. Мы сначала поселились у родственников. Потом в бане поставили печку, и мы переехали туда. Не хочу даже вспоминать то время. Холод, голод – и больше ничего. Все, что выращивали, отдавали государству, сами голодали. Но как-то все выжили. А я даже пошла в школу, переехав к старшей сестре в Печоры». 65

«Воронок» у подъезда… Фрумкина И.К.

Фрумкина И.К., 11 лет, 1937 г.

Я родилась в 1926 году в городе Витебске. В 1927 году семья переехала в город Ленинград. Родители (мама и отец) имели библиотечное образование. Мама работала заведующей библиотекой на заводе имени Ленина. А отец организовал на базе центральной Профсоюзной школы библиотечный комбинат, где был создан библиотечный Фонд и где готовили библиотекарей различной квалификации. Он был известным профсоюзным деятелем, активным пропагандистом. О нем даже писала Н.К. Крупская. 25 декабря 1937 года отца вместе с его двумя заместителями арестовали по доносу их же сотрудника. Хорошо помню (мне было 10 лет), как ночью вошли три военных с винтовками и приказали отцу, ничего не объясняя, собраться и идти вместе с ними. Выглянув в окно, мы увидели, что у подъезда стоит «воронок», на котором обычно приезжали за арестованными. Какое обвинение предъявили отцу, мы не знали. Папа ничего нам не рассказывал, было не принято в то время распространять такую информацию. Посадили папу в «Кресты», и затем осудили по 58-й статье на десять лет лагерей. Сначала он тайно прислал весточку из лагеря в Соловках, а затем их на барже перевезли в Норильск. Они строили площадку для будущего медно-никелевого комбината. В лютый мороз (до пятидесяти градусов Цельсия), плохо одетые, вручную кирками лопатами, ломом долбили вечную мерзлоту, пилили метровые слои снега. Люди гибли от холода, дистрофии, косила цинга (от недостатка витаминов и плохого питания). Многие не вернулись оттуда. После ареста папы, маму уволили с работы, опечатали две комнаты в нашей трехкомнатной квартире. Нам с мамой оставили одну комнату. Несмотря на высшее университетское образование, маму как «жену врага народа» нигде не брали на работу. Жить было не на что, мы начали голодать. А в сентябре 1938 года маму тоже арестовали, квартиру полностью опечатали. А я осталась одна (в одиннадцать лет) фактически на улице. Мамино сердце как будто бы чувствовало, что ее арестуют. Она заранее предупредила меня, чтобы в этом случае я уезжала к ее сестре, моей тете. Целый год, пока мама была под арестом, я жила у тети. 66

Мама так и не была осуждена. По болезни ее сразу через год отпустили. Выйдя на свободу, мама, несмотря на то, что ее могли снова арестовать, сразу же стала хлопотать об освобождении папы. Она нашла его друзей, знакомого адвоката, привлекла статьи Н.К. Крупской об отце. В 1941 году дело папы пересмотрели, не нашли никакой вины и освободили. Уже началась война, и папа ушел на фронт, а мы с мамой остались в Ленинграде, и на нашу долю еще выпали все страдания блокады. Но это уже другая история…

Мое военное отрочество Хекконен В.А. Я, Хекконен В.А., родился 28 сентября 1928 года. Отец, Хекконен Александр Адамович, был шорником. Мать, Нюконен Екатерина Яковлевна, – домохозяйка. Родился я в деревне Кирилово, а потом мы переехали в поселок Ульяновка Тосненского района Ленинградской области. До войны успел только закончить пять классов. Школа наша размещалась в деревянном доме в поселке Ульяновка. Потом я учился в школе поселке Саблино. Хорошо помню свою первую учительницу – Правдину Александру Васильевну. Она умерла в блокадном Ленинграде. Отец мой не вступил в колхоз, поэтому наша семья, сначала пострадала от Советской власти, а потом уже от немцев. В июне 1941 года сильно горели леса в Тосненском районе. Было жаркое лето, все задымлено. Людей посылали не только тушить пожары, но и копать траншеи, противотанковые рвы, так как началась война. В ночное время были организованы дежурства. Сирена завоет, а дежурные по окнам стучат, будят людей, чтобы прятались по траншеям, не попадали под бомбежку. Выпускали осветительные ракеты, чтобы освещать путь. Помню, однажды мы играли в футбол на заброшенном поле. Вдруг появились немцы и стали стрелять по нам из пулеметов. Нам удалось убежать и спрятаться в траншеях. Немцы постреляли, постреляли и уехали. А мы так и остались ночевать в траншеях. Наши войска отступали, и нам было страшно. Трое раненных бойцов остались в поселке и скрывались в недостроенном доме моего одноклассника Васи. Потом вновь появились немцы, выгнали нас из дома. Мы поселились на окраине поселка Саблино в другом доме, куда нас пустили жить. Отец мой еще с 1936 года был инвалидом. Во время работы он получил травму. Острым предметом ему распороло весь живот, пришлось долго лечиться. С августа 1941 года по март 1942 года в поселке Саблино было повешено немцами девять человек. Часто поселок бомбили. Во время бомбежки убили нашу кормилицу корову. Наступил голод. 67

19 марта 1942 года мы отправились в Эстонию, пять дней шли мы до Эстонии пешком. По дороге везде были патрули, постовые. В Гатчине нас схватили, распределили по разным баракам, ничем не кормили. Отца забрали в комендатуру. В конце концов, дали пропуск, и мы пошли дальше. Детей и кое-какие вещи везли на санках. По дороге я попал под машину. Получил черепно-мозговую травму и перелом ребер. Спас меня мужик, который, к счастью, проезжал мимо нас на санях. Он довез нас до Кингисеппа. Там нас всех помыли, перевязали мои раны. С неделю я пролежал в чужом доме, а потом мы пошли дальше. Часто нас пускали на ночлег незнакомые люди. Одежду, обувь меняли на продукты. Санки уже были не нужны. Так дошли до Нарвы. Один эстонец (Нельман) пустил нас в свой дом жить. Отец ходил по домам и выполнял всякую работу за продукты. В Нарве мы прожили семь месяцев. А потом нас отправили в лагерь Клоога. Там находились в течение трех месяцев. Немцы кормили нас какой-то баландой. Многие умирали от голода. Комендант лагеря гонял на работу плеткой. Выполняли всякую работу: пилили и кололи дрова, копали траншеи, закапывали мертвых. Из Клооги нас повезли в Балтийск в товарных вагонах. Погрузили потом на баржи и повезли в Финляндию на полуостров Ханко. В июне 1943 года перевезли в карантинный лагерь Ойтти. Условия были почти хорошие: сделали нам санобработку, спали мы на бумажных матрасах, на двухярусных кроватях. Кормили три раза в день. На карантине нас продержали около месяца, а потом пришли «покупатели». Мы попали к агроному. Хозяин был человеком богатым, даже деньги нам платил. Мужчины получали по сто марок, женщины – восемьдесят, дети – пятьдесят марок. Выдавал бесплатно молоко, крупы, муку. Работа была всякая: и сено возили, и молотили собранный хлеб. Зимой занимались заготовкой дров. Потом нас собрали в поселке Лахта на сборном пункте и отправили на Родину. В декабре 1944 года была остановка в городе Выборг. Здесь нас ждала военно-полевая кухня, нас накормили кашей с тушенкой. Конечным пунктом нашего путешествия оказалась станция Леонтьево Тверской области, где было торфопредприятие. У отца были золотые руки, мы все стали работать в артели. Отец обучал всякому ремеслу подростков. В артели зарплату долго не платили, приходилось подрабатывать ночами дома. Мы привезли с собой два велосипеда и решили с отцом съездить домой (400 км). Этот путь мы проехали за две недели. В нашем доме жили чужие люди. Переночевали мы у соседей. Поехали обратно, по пути накопали два мешка картошки. Из Твери нас отпустили только в 1945 году. Мы вернулись в поселок Саблино. Мы с отцом работали в Тосненском леспромхозе. А в 1947 году нам снова пришлось уехать в Эстонию. Там работал мамин брат, и он нас позвал. В Эстонии занимались различными видами сельскохозяйственных работ, жили на станции Пукка у мельника. В 1948 году в Эстонии началось раскулачивание. Мы оказались в деревне Фомкино Псковской области. Отец работал в подсобном хозяйстве при больнице, а я на торфопредприятии. В 1951 году меня призвали в армию, долго разбирались, почему я до сих пор не служил. Прослужил я всего четыре года в городе Минске. В 1953 году отец вернулся в родные края. Потом и я последовал за ним. Работал стропальщиком, литейщиком, формовщиком, заливщиком. 68

Филипп Прокофьевич Чуйков, Бронислава Чуйкова (справа) и ее сестра Майя, 1936 г.

Мой папа – не враг народа

Чуйкова Б.Ф.

Я, Чуйкова Бронислава Филипповна, родилась в 1929 году в Вологодской области. Позднее наша семья переехала в город Смоленск. Мой отец, Светлов Филипп Прокопьевич, работал начальником землеустройства областного отдела земельного управления (Западная область). С его участием строилась автотрасса на Минск. Арестовали отца в июне 1937 года. Он был осужден по статье №58-7 и №58-11. Обвиняли отца во вредительстве при строительстве автотрассы. Он был приговорен к расстрелу. Приговор был приведен к исполнению 19 ноября 1937 года. Ему было всего тридцать пять лет! Прощаясь с нами на свидании в суде, он сказал: «Доча! Ты уже большая девочка и должна знать и помнить, что твой отец не враг народа!» 20 марта 1940 года Судебной коллегией по уголовным делам Верховного суда СССР по протесту прокурора СССР дело было пересмотрено. Приговор Спец коллегии Западного областного суда от 25-30 сентября 1937 года отменен. Но отца уже не было, его расстреляли! Постановлением Верховного суда СССР от 3 октября 1960 года судимость была снята из-за отсутствия состава преступления. Отец был реабилитирован. Мама, Светлова Христина Васильевна, 1905 года рождения, была осуждена 9 января 1938 года по статье №58-10 как «член семьи врага народа». Осудили ее на восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Она пробыла там четыре года. В период пребывания мамы в местах лишения свободы я (восемнадцать лет) и моя сестра (пять лет) находились в детском доме. Младший брат, 1937 года рождения, находился вместе с мамой в лагере… За это время мы сменили три детских дома. Мне всю жизнь приходилось скрывать, что папа расстрелян, а мама сидела в лагере. Это обстоятельство отразилось и на моей судьбе. 69

Содержание Аунап А.-Е. И. Моя нелегкая жизнь...............................6 Балахонова В.А. В память об отце, которого я никогда не видела....................7 Бей-Брезгина М.В. Памяти отца и брата посвящается........................9 Брюквин Э. Н. Имена из солдатских медальонов..........................10 Васильева Л. И. Соломинка..............................................18 Вахтер А. А. Блокадные дни...............................20 Дайсудов Я. Ш. Участник Сталинградской битвы.............................22 Дущенкова В. В. Вот такая моя жизнь..........................25 Ерофеева Л. Е. Судьба ветерана войны.................................................27 Клеопина В. М. Ложка пшена..............................................................28 Клеопина В. М. Памятный поцелуй....................................30 Кузьмин С. П. О военном времени и о себе........................30 Кунту П. Ф. Воспоминания о войне..................................................31 Лаврова А. П. Скитания по лагерям.............................32 Ларионова Е. П. О семье, подвергшейся политической репрессии...................33 Малышева (Качалова) Р. В. «Вспомним тихо Ленинград»....................35 Мельникова Н. Г. Дети войны..............................37 Михальчишин М. С. Вспоминая пережитое.................................38 Моисеева А. Н. Судьба жены и дочери партизана.........................40 Никифорова К. В. Ценный груз. Рассказ мамы, Горбачевой Марии Васильевны...42 Паладий Э. С. Посвящаю вам, ветераны.................................46 Пирогова Е. А. Судьба малолетнего узника войны........................47 Половинкина А. А. Памяти моего отца посвящаю...........................50 Савицкая А. Е. Поклонимся святой памяти жертв фашистского геноцида.........52 Стабникова Г. Е. Воспоминания................................56 Сурво А. И. Военное детство.........................57 Суркова В. В. На оккупированной территории...............................58 Соловьева Л. В. Самая счастливая. Послевоенные судьбы..................................60 Тихомирова Л. И. Как мы были рабами....................62 Федорова М. Ф. Мои воспоминания о войне.............................63 Филатова В. С. Как пять женщин выживали...................65 Фрумкина И. К. «Воронок» у подъезда.................66 Хекконен В. А. Мое военное отрочество.........................................................67 Чуйкова Б. В. Мой папа – не враг народа...............................................69 Список иллюстраций: 1. Отец Венедикт Гаврилович Брезгин; 2. Лейтенант Степан Венедиктович

Брезгин; 3. Письмо матери; 4. Мать Анна Кирилловна Брезгина и сын Степан Венедиктович Брезгин, фронтовая фотография; 5, 6. Записи Ларионовой Елены Павловны; 7. Справка о реабилитации Ларионовой Елены Павловны.

Иллюстрации к рассказам М. В. Бей-Брезгиной на стр. 9 и Е. П. Ларионовой на стр. 33. Смотри список иллюстраций на обороте.