Конкурс

МБУ «Библиотека им.Маяковского»

Литературный конкурс «Помним Победу!»

Произведения участников-победителей

Зеленогорск, 2015

ПРОЗА Ширкин Игорь Аэродром. Прифронтовой городок. Вечер. В окнах ни одного огонька, все соблюдают светомаскировку. На улицах тихо, ни души, только, как тени, проходят военные патрули. В подвале одного из зданий городка расположилась разведка. Несколько человек склонились над картой. Толстый, лысый человек постоянно вытирает платком потевшую лысину и шею, и говорит отрывисто, чеканя каждое слово: — Товарищи офицеры, я этого не пойму, надо быть дураком, чтобы в нескольких километрах от линии фронта организовать полевой аэродром.

— Иван Сергеевич, ну почему дураком, мы полмесяца ищем этот аэродром у них в тылу, с ног сбились, а он у нас под носом. Похоже, они нас обыграли, выиграли время, да и урон нам нанесли немалый, ― ответил Савельев, начальник разведки, человек средних лет с сединой на висках. Человек высокого роста, со значком Ворошиловского стрелка, опираясь на сжатые кулаки, наклонившись вперёд, смотря в глаза толстому лысому человеку, добавил: — Иван Сергеевич предлагаю собрать воедино все наши резервы, и одним Будёновским ударом прорвать оборону противника и, разгромив фашистский аэродром, выйти на оперативный простор.

Не берусь утверждать, но, возможно в то время он выглядел так. Просто, это одна из двух фотографий сохранившихся с того времени.

— У меня нет резерва товарищ военспец – сказал Иван Сергеевич – Вы прекрасно знаете, что мы держимся исключительно на героизме наших солдат. В окопах находятся даже раненные, которые не желают идти в госпиталь, а предпочитают драться и защищать землю Сталина и Ленина, мировых вождей всего пролетариата.

— Так значит, Вы отказываетесь бить фашистов и уничтожить военный аэродром. Прекрасно, прекрасно я сообщу, куда следует.

— Перестаньте спорить, ещё не хватало, чтобы мы здесь перессорились на радость фашистам. Вы согласны со мной товарищ военспец? — спросил Савельев.

— Да, – ответил военспец, ― ещё не хватало. ― Иван Сергеевич, я понимаю, что разведка в данном случае просто необходима. А кого я пошлю? Все мои лучшие разведчики полегли в неравном бою, но мост взорвали, по которому немцы доставляли живую силу и технику. Это им мы обязаны сегодняшним затишьем, молчит вражеская артиллерия, снарядов нет. Переправить не могут. Вот, так. Светлая им память.

— И все-таки разведку провести надо, - произнес пожилой человек, самый старший из всех по званию.

— Да, товарищ военспец вот вы не хотите сходить в разведку? Людей мы Вам подберём … ― сказал пожилой.

— Я в разведку никогда не ходил, да и задача у меня совсем другая, и вообще, я здесь больше нужен.

— Так значит, Вы отказываетесь бить фашистов и уничтожить вражеский аэродром? ― ехидно спросил пожилой.

— Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. В разговор вмешался белобрысый человек, заместитель Савельева: — Есть у меня двое разведчиков, которые через два дня выписываются из лазарета, вот их и пошлём, дадим в придачу толковых парней.

— У нас нет времени на подготовку они должны отправиться завтра. Я правильно говорю, товарищ военспец? – пожилой с ухмылкой посмотрел на человека со значком Ворошиловского стрелка.

— Так точно. В пять часов утра к зданию, где ночью проходило совещание, подъехала легковушка, из неё вышло два солдата, один прихрамывал, у другого была перебинтована голова. Это были те самые разведчики, которые лежали в лазарете. Им объяснили суть предстоящей операции, но когда сказали, что времени отводится всего сутки, они стали возражать. За такое короткое время можно выполнить такую операцию разве что проехав в открытую, не маскируясь на машине.

Молодой лейтенант, который прихрамывал, предложил дерзкий план: а что если действительно переодеться немцами и в наглую проехать к аэродрому, провести разведку и вернуться. Лейтенант знал, что иногда так рисковать можно и это может удачно закончится, но один из них должен обязательно хорошо владеть немецким языком или же внешне должен быть такого вида, чтобы у патрулей или на КП не возникали никакого подозрения, что это не немец. Но где взять такого человека? У них такого человека не было. Второй солдат - с перевязанный головой, высказал предложение: «Товарищ лейтенант, а помните того - с баяном, ну который в палате на баяне лихо играл, ну артист. Николай, кажется. Ну, неужели не помните? Как он лихо анекдоты про фашистов рассказывал и как изображал их, ну вылитый Гитлер. Если на него надеть немецкую форму, так он, сверкая своими очками, разгонит все патрули».

— Он гражданский, а не военный. Мы, военные, должны защищать таких как он.

— Вы правы, лейтенант, к проведению такой операции мы не должны привлекать гражданских лиц, но боюсь, сейчас, у нас нет другого выхода.

По изрядно изъезженной лесной дороге ехала легковая машина с открытым верхом, в которой, развалившись на заднем сидении, сидел офицер «люфт вафе» (ВВС). Впереди на сидении сидел ефрейтор из роты охраны и водитель. Роль ефрейтора-охранника выполнял молодой лейтенант, который прихрамывал. Его товарищ с перевязанной головой упал в обморок, и его отправили обратно в медсанбат, нашли водителя и отвезли его к линии фронта. Водитель, только что закончил курсы, и, похоже, вёл первый раз самостоятельно машину. Он держал баранку, широко расставив локти, и смотрел вперёд взглядом камикадзе, который ведёт свою машину на таран. Николай сидел на заднем сидении и думал: уж больно гладко всё идёт, через километр или два будет аэродром, они, оставив машину в кустах, подойдут, посмотрят и вернутся обратно? Прогулка, а не задание. Только он подумал так, как несколько немецких автоматчиков выскочило из кустов и окружило их. Стоит только потянуться к оружию — изрешетят. Все, подумал лейтенант, это конец. Глупая смерть.

В это время артист, изображавший немецкого офицера, сидевший на заднем сидении и за всю дорогу не проронивший ни слова, зевнул, прикрыв рот рукой, встал, выпрямился во весь рост, вальяжно1 открыл дверцу машины и направился к стоящему поодаль офицеру. Самоубийца, - подумал лейтенант. Если даже идёт сдаваться, всё равно прихлопнут, пусть даже не надеется. Ничего, сейчас я выберу момент, и сам прихлопну его. Но этот артистишка, этот предатель, кукла разнаряженная, пугало огородное - вдруг заговорил на чистом немецком языке. Не зная немецкого, было понятно, что они приветствуют друг друга и расшаркиваются в любезностях. Дальше всё произошло в одно мгновение, каким-то неуловимым движением в руке у Николая, как у фокусника, появился «Вальтер», который он приставил к голове офицера. Лейтенант, было, дёрнулся, но автоматчики были на чеку, сделали шаг вперёд и подняли автоматы. Лейтенант не знал, что происходит, но нутром чувствовал, надо ждать. А происходило вот, что. Приставив пистолет к голове офицера, Николай сказал: «Вы еврей, я вас узнал, вы говорите с акцентом». Потом громко выкрикнул в сторону лейтенанта: — Хельмут, это русские. Умрем, как арийцы. Именно в это время и дёрнулся лейтенант, и все получилось очень правдоподобно, как будто он понял, что ему сказали.

— Я действительно не немец, я итальянец, поэтому у меня акцент ― сказал офицер и вопросительно посмотрел на солдат. Один из них мгновенно отреагировал.

— Всё именно так, господин офицер. Можете не сомневаться. Николай повернул голову к офицеру, и вопросительно вскинул голову, ожидая ответа.

— Мы охраняем секретный объект, так, как русские пошлют свою разведку.

обязательно

— Что Вы из меня дурака делаете, какой секретный объект, - Николай выдержал паузу, как в хорошем спектакле 1

ВАЛЬЯЖНЫЙ, (устар. и ирон.). Полный достоинства и благообразия, приятной важности. В. вид.

– Аэродром ― тихо сказал итальянец.

— Офицер, для кого это секретный объект? Вы что на мне не видите погон офицера военно-воздушных сил рейха. Именно туда я еду. Да, да именно туда, а не в отпуск, в Кельн, где теперь, моя Гретхен выйдет замуж за другого. О, Гретхен, о моя Гретхен! Последние слова Николай произнес на опард,2 как в спектакле. Он был сам актёром, сыном актёра, из актёрской династии, и играть мог очень убедительно. Но сейчас он думал об одном — не переиграть, они должны поверить. Он подошёл к машине и оперевшись на крыло машины, скрестив руки на груди, как принц Датский, потупив взор, стал рассказывать душещипательную историю о своей любви к его девушке Гретхен. История не оставила некого равнодушным, и у некоторых солдат даже стали дергаться губы. Они забыли про сидящих в машине и обступили офицера. Лейтенант только этого и ждал, он незаметно снял «шмайсер»3 с предохранителя, а сумку с гранатами положил себе под ноги. Когда история была закончена, и глаза многих солдат блестели от «попавших пылинок», Николай подошёл к офицеру и спросил: — Как Вы относитесь к Вагнеру?

— С уважением, но мне ближе Россини.

— Что именно Вам нравится у Вагнера?

— «Валькирия», «Лоэнгрин», «Парсифаль».

— Разрешите, я угадаю, что вам нравится у Россини?

— Попробуйте, – улыбнулся итальянец.

— «Севильский цирюльник», «Танкред», «Семирамиды».

— Совершенно верно. Откуда, господин офицер, Вы так хорошо знаете итальянскую музыкальную культуру?

— Муссолини, когда пригласил немцев, для укрепления дружеских связей, учиться в Миланском университете. Мне выпала такая возможность, я изучал историю страны и язык.4 Дальше они перешли на итальянский язык, 2

Произнести слова на опард. Театральный термин. Произнести слова не на театрального партнера, а на публику, в зрительный зал.

3 Немецкий автомат.

4 Когда дядя Коля готовился к поступлению в консерваторию, он в течение года изучал итальянский язык и владел им свободно. Когда его жена училась в медицинском институте, он как бы не напрягаясь, с ней на пару выучил латинский язык

что в свою очередь теперь удивило немецких солдат. Итальянец и Николай обсудили особенности итальянской музыки и её вклад в мировую музыкальную культуру, пытались петь даже партии из итальянских опер. Получалось у них не очень хорошо, у Николая был абсолютный музыкальный слух, но никакого голоса, а у итальянца изумительный голос, но никакого слуха. Единственное, что у них получилось с большим трудом, так это неаполитанские песни.5 А когда Николай заговорил на латыни, то на итальянца повеяло его древней родиной. По ходу разговора, он взял у одного из солдат губную гармошку и виртуозно сыграл несколько популярных немецких песен, что привело солдат в восторг, они даже и не подозревали, что губная гармошка обладает такими возможностями. Далее он стал рассказывать анекдоты, солдаты смеялись от души, кругом царила атмосфера праздника. В ходе их безобидной беседы он узнавал все больше и больше, полезной для наших, разведывательной информации. Вдруг он перехватил взгляд итальянского офицера, пристально смотревшего на лейтенанта, который даже не улыбнулся, когда кругом стоял дикий хохот. Водитель улыбался глупой улыбкой олигофрена,6 до ушей, оглядываясь по сторонам. Николай понимал, что у водителя улыбка даже не страха, а скорее ужаса. Он взглядом идиота смотрел по сторонам, совершенно не понимая, что происходит, и что надо делать. То, что он улыбался, как-то маскировало его и создавало иллюзию, что он понимает говорящих и ему весело. А лейтенант, выдавал себя с головой. И где в это время был его опыт и смекалка? Николай быстрым шагом подошёл к лейтенанту и, нагнувшись, шепнул на ухо: — Я анекдоты рассказывал, смеяться надо было, теперь поздно. Сделай вид, что ты мне что-то шепчешь на ухо. Сейчас я ему скажу, что ты ранен. Подойдя быстро к итальянцу, сказал: — Ефрейтор просит, чтобы мы быстрее ехали. и владел им без словаря. Но когда где, почему, с какой целью он выучил в совершенстве немецкий, я не знаю. Эту тайну, он унёс с собой в могилу. В своё время я этим не поинтересовался, мне это было не интересно.

5 Однажды я спросил дядю Колю, трудно ли ему было выучить Итальянский язык, он сказал «Очень легко, его корни, я чувствую в себе. Основная задача, которую я решал в этом языке, это словарный запас».

6 Олигофрения ― психическое заболевание.

Итальянец вопросительно посмотрел.

— Ну, понимаете, у нас временно врач женщина. Итальянец продолжал смотреть с недоумением.

— У него такая неприятность, он легко ранен осколком туда, на чем сидит. Не будет же он, нашей красавице врачу показывать, как вам сказать……. Итальянец прыснул в кулак.

— Не стоит так офицер, ему сейчас не до смеха. Николай быстро пошёл к машине.

— Да, въездной пароль на аэродром, – но не успел итальянец произнести, как Николай быстро обернулся и, приставив палец к губам, произнёс: «Тсс, за каждым кустом враг. А пароль я знаю, меня предупредили». Он взошел на автомобиль, как на пьедестал, и плюхнулся на заднее сидение, машину тряхануло и лейтенант застонал. Николай многозначительно посмотрел на солдат и на открытую дверцу автомобиля, один из них быстро сообразил, подбежал и захлопнул её. «Форвардс»7 - скомандовал Николай, водитель понял и без перевода. Опять принял позу камикадзе и стал медленно выжимать сцепление, но машину всё равно дернуло, и немецкий ефрейтор буквально заскулил на первом сидении. Водитель с недоумением поглядывал на него, не понимая, что происходит. Итальянец сочувственно покачал головой, машина медленно ехала по дороге. Как только скрылся пост, лейтенант резко повернулся и спросил: «Ты, почему мне не сказал, что знаешь немецкий?

— А ты спросил? Сам всю дорогу едешь, молчишь. Впереди послышался шум мотора, едущей на встречу, машины. Они резко свернули в кусты. По дороге проехал немецкий грузовик. Они быстро замаскировали машину и двинулись дальше пешком вдоль дороги. Метров через триста они наткнулись на заграждение из колючей проволоки. Было 7

Вперёд – нем.

ясно, что это аэродром. Погода была лётная, но гула моторов слышно не было. Лейтенант обратил на это внимание. Оставив водителя за колючей проволокой, они осторожно преодолели заминированную полосу. Здесь лейтенант показал себя ассом, он буквально чувствовал, где находятся мины. Простор аэродрома открылся неожиданно, то, что они увидели, было не совсем то, что они ожидали увидеть. Ровными рядами, с немецкой точностью, на поле стояли муляжи самолётов, покрытые маскировочной сеткой. Сверху некоторые муляжи были покрыты оцинкованным железом, поэтому блестели на солнце как настоящие и с высоты 1,5-2 километров были хорошо заметны. Маскировочная сетка была наброшена небрежно, где винт выглядывал, где часть крыла. Всё это было сделано специально. А вот зенитки вокруг стояли настоящие, которые погубили немало наших самолётов.

— Что скажете, товарищ артист, по этому поводу?

— Ложный аэродром, приманка для нашей авиации — Нет, гораздо хуже, это западня. Надо срочно сообщить в штаб. Давайте разделимся. Я пойду напрямую через лес, а вы обратно по старой дороге на машине. Обратно до болота доехали быстро, на другой стороне их должны были встретить. Метров за сто от того места, где они должны были оставить машину и пешком двинуться к месту перехода через болото, из под капота машины пошёл пар. Водитель сказал: «Сейчас остановлюсь, посмотрю, в чём дело». Машина свернула на обочину. В это время раздался взрыв, передок машины подбросило, машина наехала на противопехотную мину. Когда Николай очнулся, был уже вечер. Шатаясь, он подошёл к водителю, тот был мёртв. До места перехода через болота, оставалось ещё полкилометра, как прошёл их — не помнит. Когда под ногами захлюпала болотная жижа, вдруг понял, что в сумерках свои примут его за фрица и пристрелят. Скинул с себя немецкую форму и пошёл дальше. Через несколько минут об этом пожалел. Тысячи комаров набросились на него напиться крови. Тело было серым от облепивших насекомых. Тогда он вытащил из под ног чёрную глинистую жижу, и стал натирать ей тело. Пока шёл, глина засохла, превратилась в корку, и комары не могли прокусить её. Обладая идеальной памятью, Николай даже в сумерках, без очков, вышел

точно на то место, откуда утром они вошли в болото. Не успел он ступить на сухой берег, как услышал окрик: «Стой, кто идёт!»

— Свои, - отозвался он — Пароль!

— Сталин. Из кустов вышли два бойца с трёхлинейными винтовками. Один сказал другому: — Ну, вот боец Ахмедшин, Вы всё твердили, шайтан черный идёт, шайтан. Не сознательный Вы боец товарищ Ахмедшин, мыслите религиозными понятиями и пережитками капитализма. А это очень даже наш товарищ из разведки возвращается. Кстати, чем это вы таким чёрным измазались, вас так ночью за метр не увидишь, но по болоту вы шли, извините, как слон, мы вас уже за версту услышали. Николаю было не до разговоров, он плохо себя чувствовал, кружилась и болела голова, тошнило. Тихо произнес, оперевшись на «болтуна»: «До штаба мне не дойти, срочно передайте: аэродром ложный, это западня».

— Ахмедшин, ты что, не слышал? Бегом! Через день, не смотря на плохое самочувствие, его допрашивали особисты. Второй разведчик, который пошёл через лес, так и не вернулся. Что произошло с ним, никто не знал. Дня через четыре немцам подошло подкрепление, они прорвали оборону и захватили город, но все их усилия были тщетны, началось наше отступление. Те усилия и потери, которые были понесены, ими не оправдались. Как-то в начале семидесятых я говорил с дядей Колей на эту тему, и он высказал предположение, что вероятнее всего лейтенант подорвался на мине. Немцы не дураки, они понимали, что любая разведгруппа, получив сведения об аэродроме, будет отходить кратчайшим путём через лес. Это направление они, вероятно, и заминировали.

Ножницы

Городок не представлял собой ничего особенного, и видимо в любом другом случае фашисты предпочли бы отступить и не нести потери. Вопрос сдачи городка был принципиальным, он прикрывал путь к городу, через который проходила рокадная дорога, и там находился крупный железнодорожный узел. Немцы дрались упорно. С большим трудом их удалось выбить из городка, но удержать его не сумели, неприятель снова занял город. Тогда налетела наша авиация, Немцы дрались упорно. немцев потеснила сначала к окраине города, потом выдавили из города вообще. Немцы подтянули резерв и несколько танков. Наши войска под натиском превосходящих сил врага, неся потери, были вынуждены отступить. Мы подтянули к городу несколько батарей, начался обстрел. В атаку пошла пехота с артиллерией. Артиллеристы катили руками впереди себя пушки, подавляя вражеские огневые точки впереди себя, продвигаясь, метр за метром, прокладывая дорогу пехоте. Немецкие танки раздавили несколько наших пушек, но в узких улочках они не могли развернуться, были лишены манёвра, имели обзор только впереди себя, поэтому были уязвимы для пехоты. В ход пошли бутылки с зажигательной смесью, связки гранат. Оставшись без танков, немцы отступили. Город горел, от зданий остались только каменные коробки и руины. Гражданское население городка находилось в отчаянном положении. Много жителей городка прятались в подвалах домов и были засыпаны, и для них было сейчас важно откопаться и выйти наружу. Те, кто остался снаружи, были без воды, пищи и их могло убить шальным снарядом, миной, пулей. Передвигаться было опасно, огонь могли открыть и русские и немцы. Оставшиеся в городе фашисты выбирались из него под видом гражданского населения. Были группы, в гражданской одежде, которые отсиживались днём в подвалах и развалинах, а ночью нападали на посты и патрулей. Поэтому было понятно, почему русские обстреливали гражданских, а вот почему это делали фашисты, непонятно. Свои удары, из-за угла наносила «Гитлер юген». Это такие немецкие пионеры, которые всячески вредили нашим войскам,

вплоть до ночных обстрелов из автоматического оружья, поджигали машины, повреждали технику. В этом они видели служение Гитлеру. С обеих сторон, после многодневных боёв, войска очень устали, и наше командование приняло решение поддержать боевой дух войск находящихся в городе. Для этого было решено использовать фронтовую бригаду актёров. Начальник политотдела спал последние дни по 3-4 часа. По последним данным немцы подтягивали к городу тяжёлую артиллерию. Он понимал, что в этой тяжёлой обстановке теперь уж не техника, а боевой дух солдат решит исход сражения. Самое неприятное, Сталину доложили, что город взят и войска ведут бои на подступах к следующему городу. Сталина вводили в заблуждение, фактически ему врали, чтобы не вызвать его недовольство или гнев. Начальник политотдела понимал, что это порочно, но его начальству, да и ему самому хотелось получать ордена и медали. Он подошёл к столу, маленькими глотками отпил крепкого чая, и вызвал дежурного, осведомился, прибыла ли концертная бригада. Получив утвердительный ответ, приказал вызвать к себе бригадира. Минут через сорок в дверь постучали, вошел высокий молодой человек и отчеканил «Николай Ширкин по вашему приказанию прибыл».

— Подойдите к карте, приказал начальник — и продолжил - взгляните на карту, на окраине города нет сплошной оборонительной линии, а только отдельные островки. У нас нет людей, а те, которые есть, в конец измотаны. Немцы яростно сопротивляются, город уже несколько раз переходил из рук в руки. Необходимо поднять боевой дух солдат, я уже знаю, что у вас это хорошо получается. Поэтому вашу бригаду так быстро перебросили с соседнего фронта. Просил ещё и резерв подбросить, не дали, говорят, нет. Так, что будем воевать вместе, — и отечески похлопал по спине юношу.

— Теперь приказываю вам, найти в городе такое место, где бы вы могли проводить свои концерты. Мы будем снимать с передовой по 10-15 человек от каждого подразделения и направлять в то место, где вы будете выступать.

Работать придётся весь световой день. Немцы в ближайшие день- два не сунутся, мы их здорово потрепали, ждут артиллерию. Кстати, прикиньте, где потребуется выставить боевые охранения. Молодой человек уже собирался выйти, как начальник вдруг продолжил: «Да… Мы наслышаны про ваши приключения8, перед отправкой к нам. Чтобы подобного не произошло, подойдите к пом. по хозу., он выдаст вам оружие. Его уже предупредили». Выйдя на улицу, молодой человек, направился в расположение хозяйственной части, там оформив необходимый документ, его отправили к сержанту, ведавшему стрелковым оружием. Сержант, явно после контузии, вдобавок с перевязанной левой рукой, копошился в своём хозяйстве. Взяв документ, он долго по складам читал. Потом ушёл за оружейные ящики и вернулся с очень большим пистолетом. Взяв его в руки, Николай понял, что такого тяжёлого оружия он ещё никогда не держал. Решил подшутить над сержантом и спросил на полном серьёзе: противотанковый? Сержант с удивлением посмотрел на него и сказал: «Сразу видно, городской. Ну, где ты видел, чтобы пистолеты были противотанковые, это только ружья бывают противотанковые. Чему вас только в городе учат».

— Да, а патроны к нему есть?

— Нет.

— А на кой он мне тогда нужен?

— Начальство приказало, вот я и выдал.

— Ну, земляк, давай помоги. Может, подойдут какие.

— С чего ты взял, что я тебе земляк?

— Ты вон как окаеш, сразу видно, с Волги. Я тоже с Волги, так неужели не поможешь.

— Рад бы помочь земляку, но не могу. Сказали, что они выпускались в Германии давно и маленькими партиями, поэтому патроны достать к ним трудно.

8

Он был без оружья, на него напали бендеровцы с целью завладеть документами. Положил их штык- ножом, который выхватил у нападавших. Сколько их было, как это произошло, подробностей не знаю. Мне известен только факт.

— Так, что он музейный что ли, антикварный? Последнее слово особенно резануло сержанта по ушам, значение он его не знал, в их деревне ни кто так не говорил. Он решил повоспитывать земляка и сказал строго, как это делает их замполит: — В обществе, между прочим, материться не прилично. Николай чуть не расхохотался, но продолжил на полном серьёзе: — Извините, товарищ сержант, больше не буду.

— То-то же. Выйдя из подвала разрушенного здания, где размещалась оружейка, Николай отправился по городу искать подходящее место. Пистолет мешал, он ещё, ко всему прочему, не имел кобуры. Положил в карман, но он торчал и оттягивал полу чуть ли не до самой земли. Завязав в тряпку, перебросил через плечо, но это было ещё хуже. Всё, что он перепробовал, было неудобно, но всё-таки он нашёл ему место. Он засунул его под пальто за брючный ремень, так носили пистолеты пираты. Издали, он напоминал даму в интересном положении. Найти подходящее место было не так просто. Небольшой парк, в центре которого находился памятник, а точнее - только постамент, был весь изрыт воронками от снарядов. Часть деревьев сгорела, а часть была сильно посечена осколками, что больше напоминало театральные декорации из щепы. Относительно безопасное место Николай всё-таки нашёл. Там можно было поставить два грузовика борт к борту и сцена готова, можно выступать. Ещё раз, обдумав и взвесив, определив места, где необходимо выставить боевое охранение, он отправился в штаб. Проходя по одной из улиц, он увидел, как братья-славяне доставали из подвала ящики с бутылками. Они их открывали и пробовали, видимо, это было лёгкое столовое вино или пиво. Действовали по украинскому принципу «все яблоки не съем, так хоть покусаю». Явно старались, чтобы «добро» не досталось врагу. Около группы дегустировавших солдат быстрым шагом проходила молодая немка и вела двух детей: мальчика лет четырёх и девочку лет семи.

Один из захмелевших солдат схватил женщину за шиворот и стал требовать, чтобы фройлен выпила с русским солдатом на брудершафт. Немка стала кричать, отбиваться, что стало злить солдата.

— Ах ты, фашистская рожа, выпить со мной брезгуешь? Ну, я сейчас тебе покажу…… Чем все это должно было закончиться, было понятно, медлить было нельзя. Николай подскочил и буквально вырвал немку из рук солдата. Дружки солдата опешили от такой наглости гражданского, и как они думали немца, быстро взяли автоматы на перевес. Он выхвали из-за пояса свой бронебойный. Пальцы у всех были на спусковых крючках. Солдаты были в невыгодном положении незнакомец стоял в плотную к их товарищу и стрелять было нельзя.

— Из какой роты? Кто командир?— строго спросил Николай, нахмурив брови. Солдаты явно удивились, наш - в гражданском, во фронтовом городе, явно переодетый особист. Если его изрешетить всё равно найдут, и тогда военный трибунал по законам военного времени. Что им будет за это, они хорошо понимали. Солдатам надо было что-то делать, как-то выходить из неприятной ситуации. Один из солдат, подошёл, забросив автомат за спину, и указав пальцем на пистолет, спросил, как будто ничего не произошло: — Махнёмся на Вальтер?

— Не буду — А, что так?

— У меня с ним ещё дед в русско-японскую воевал.

— А на все ящики с пивом, которые мы вытащили?

— Нет. Лучше скажи, как пройти к штабу, мне нужна контрразведка. Солдаты забросили автоматы за спину и подтянулись. Не ошиблись, думали они, наш переодетый разведчик, ходил на задание. От немца не отличишь. Они на перебой рассказали, как лучше пройти, а он взял за руку немку и повёл за собой. Она понимала, что русский в штатском только что спас её и детей. Маленький мальчик стал плакать, мать его успокаивала и говорила, что сейчас поедут к бабашке в Обервальд. Бабушка их ждёт и

будет рада увидеть своего внука. Обервальд, - подумал Николай, это не так далеко. Николай понимал, что одной ей, без его помощи не добраться, поэтому свернул к артиллеристам. Он знал, что артиллеристы по разным нуждам бывают в различных городках и очень надеялся, что возможно ездят в Обервальд. Он специально подошёл к офицеру артиллеристу, которого видел в штабе и с которым даже минуты две стоял, курил, разговаривая ни о чём. Он рассчитывал, что он его помнит, и принял за штабного, а стало быть, поможет.

— Лейтенант, Обервальда?

не будет ли в ближайшее время машины в сторону

— Вот прямо сейчас отправляем. Полуторка, на которую указал офицер, наполовину была заполнена солдатами. Не доедет немка, подумал Николай.

— А другой машины не будет?

— Нет Первоначально он думал, что просто посадит немку на машину, и в районе Обервальда её высадят. Ситуация складывалась так, что для безопасности её необходимо было проводить.

— Хорошо, мы едем — сказал он офицеру, и они направились к машине. Подсадив немку и передав ей детей, подошёл к водителю попросил, как можно ближе подъехать к Обервальду, и сунул ему пачку сигарет. Сигареты, это не махорка, за них можно сделать круг много больше. Немке было не важно, куда её везёт этот русский, лишь бы подальше от этого кошмара. Езду не полуторке, в кузове, на ветру удовольствием не назовёшь, дети мерзли, Николой, как мог, укрывал им ноги полой своей шинели. Ссаживая немку с детьми в районе Обервальда, чувствовал себя не очень удобно, оставалось совсем немного, надо бы довезти, но было уже нельзя, солдаты возмущались: и так крюк дали. Успокаивал в себя в душе тем, что уже близко и теперь она доберётся без его помощи. Немка была рада, что русскому оказалось в ту сторону, что и ей. Маленький мальчик смотрел на незнакомого

ему человека из подлобья, не доверяя. Незнакомый ему дядя вытащил из кармана два больших куска сахара завёрнутых в тряпочку, развернул и протянул их малышу. Он отпрянул и спрятал руку за спину, брать не хотел.

— Маленький, а уже фашист — услышал он с грузовика. Наступила пауза. Немка почувствовала, что возникла неудобная ситуация и не знала, что делать. То, что произошло дальше, удивило и испугало немку.

— Бите фрау. Это детям, всё, что у меня есть, — русский говорил на чистейшем немецком языке с берлинским акцентом. Так держаться и говорить мог только немецкий офицер, поэтому она обратилась к нему, как к офицеру.

— Гер офицер большое спасибо Вам. Вы сегодня так много сделали для нас, а у нас даже ничего нет отблагодарить Вас.

— Мне ничего не надо милая фрау. На моём месте любой нормальный человек поступил бы именно так. Мне жаль, что мы встретились в неподходящее время, но я уверен, когда-нибудь наши народы будут добрыми друзьями. Слышать такое от русского было удивительно. Немка кивнула ему головой, улыбнулась, повернулась, и было пошла, но резко повернулась, быстро развязала маленький узелочек, в котором были только детские вещи, и достала самое дорогое, что у неё было — маленькие складные ножницы.

— Возьмите гер офицер, это вам на память. Для женщин того времени такие ножницы, ценная вещь, многие немки шили сами себе и детям, и отдать такое было не просто. К вечеру Николай вернулся в штаб. Два последующих дня давали концерты, даже обедали и ужинали за кулисами. Тяжелую артиллерию разбомбила союзная авиация. Наши солдаты, получив заряд бодрости и оптимизма, так даванули немцев, что те после первой атаки стали откатываться назад, бросая технику. Прошло почти 60 лет после окончания войны, но в нашей семье до сих пор хранят эти ножницы, пользуются ими и с благодарностью вспоминают ту немку, которая их подарила. Видимо доброта придаёт долговечность вещам. Много ножниц было в нашей семье, но они ломались, тупились, выходили из

строя, терялись, а эти исправно трудятся и поныне. Думаю, и наша жизнь продлится, если мы будем добры друг к другу.

P.S. Эту историю, первый раз мне рассказывали дома шёпотом. Видимо боялись, что кто-нибудь услышит и донесёт, куда следует, что была оказана помощь врагам народа.

Пророк Небелунгов Мне известно, что контрразведка обратила внимание на дядю Колю, говорилось о заброске его в Германию и работе там, в качестве тапёра в кинотеатре или аккомпаниатора в ресторане. Была даже мысль из умеющих играть на инструментах разведчиков сделать в одном из ресторанов специальную оркестровую группу. Вечером, они должны были играть в ресторане, а днём заниматься разведывательной работой. Дяде Коле отводилась роль радиста, а также художественного и музыкального руководителя группы. Но серьёзным образом на его репутацию повлияла его недисциплинированность. Хотя его вину так и не удалось доказать, но тень на него пала. Именно об этом эта история. Николая попросили выполнить несложное задание: под видом немецкого офицера встретиться на оккупированной территории с нашим человеком, взять информацию и вернуться обратно. Выступали они в составе целой разведгруппы человек двадцать. В их подгруппе было три человека. Первый наблюдатель, который должен был доложить командованию, насколько профессионально сработал дядя Коля (от этой информации зависела Наверное, в то время, он его дальнейшая карьера разведчика). Второй выглядел так. простой деревенский парень, обладавший большой физической силой и выносливостью, в случаи чего он должен был прикрыть их отход, фактически смертник, но об этом вслух не говорилось. Ну, и сам дядя Коля. Остальные 17 человек, прейдя линию фронта, разбивались на

пятёрки или тройки, и каждая группа выполняла своё задание. В назначенное время все собирались в определённом месте и переходили линию фронта, где их уже ждали. Неприятности начались сразу при переходе линии фронта. В темноте они напоролись на минное поле, где сразу погибло несколько человек. В их подгруппе погиб наблюдатель. Они остались вдвоем. Из общей группы два человека был ранены, но обратно не пошли. Утром их стали преследовать немцы с овчарками. Раненые понимали, что погони им не выдержать, поэтому заняли удобную позицию и остались прикрывать группу. Своими жизнями они заплатили за то, чтобы остальная группа могла оторваться от преследования. В оговоренном месте Николай переоделся в немецкую форму, гладко выбрился и отправился в населённый пункт. Сопровождающий его солдат остался ждать в лесу. Если через несколько часов он не вернётся, то солдат должен был уйти и доложить, что разведчик в назначенное время не вернулся, погиб или схвачен. В одном из дворов на окраине города суетился хозяин, местный полицай. По имени и отчеству его никто не называл, у него было прозвище «кулак». Хозяйство у него было с размахом, тут и коровы, козы, свиньи, куры, кролики. Чего только не было. Жена с детьми с утра до вечера горбатились на этом хозяйстве, а он был всё недоволен и кричал на всю улицу, что они не стараются для Великой Германии. Поскольку рук в хозяйстве не хватало, он договаривался с начальником небольшого лагеря советских военнопленных давать ему солдат, как бесплатную рабочую силу. Немецким солдатам, охранявшим лагерь, он поставлял молоко, яйца, мясо и т.п. Хорошо знал помощника начальника лагеря по хозяйственной части, вместе с ним пили самогонку. Начальник лагеря себе такого не позволял, он с русскими даже есть, за одним столом не мог, он их патологически ненавидел. У начальника лагеря была одна слабость ― фехтование. Сам себя причислял к одной из лучших шпаг Германии. У себя в лагере устраивал фехтовальные турниры с военнопленными, шпаги были настоящие, выигравшему военнопленному обещали свободу. Добровольцы были, а если не было, то наобум вытаскивали из бараков первых попавшихся военнопленных и заставляли фехтовать, но за всё время выигравших не было. У начальника было человек пять немецких офицеров, которых он сам учил

фехтованию, и они его боготворили, он для них был воплощением несгибаемой германской воли и бесстрашия. Они были сотрудниками лагеря и обязательными участниками всех турниров. Во время «турниров» (точнее сказать резни) наряжались Небелунгами, воинами Зигфрида, гладиаторами, спартанцами. Расписывался сценарий, готовились декорации, устраивались удобные места для публики, готовился список приглашённых. Последнее мероприятие было очень важным, надо было пригласить всех нужных людей. Остальная публика были солдаты местного гарнизона, у которых «спектакли» пользовались большим успехом. Они долго обсуждали батальные сцены и постоянные победы немецких офицеров. Это поднимало их боевой дух и вселяло веру в непобедимость немецких офицеров. Кровавые спектакли выполняли ещё и функцию устрашения. С этой целью приглашалось местное население, и переводчики подчёркивали, что русские, имея оружие, не могут защитить себя, поэтому победа Германии над Россией, дело времени. Для большего впечатления, после кровавой бойни они на арену выпускали голодных овчарок, которые добивали раненных военнопленных, копошились в их внутренностях, питались тёплым человеческим мясом. Все, что оставалась, отвозили на свинарник и скармливали свиньям. Осенью свиней кололи и кормили ими военнопленных. В лагере случались побеги, тогда выпускали свору овчарок, они нагоняли несчастных и обратно возвращались сытыми, а на месте, где они настигали сбежавших, оставались обглоданные человеческие кости. Если они наедались не досыта, то бегали по округе и нападали на местное население, и только насытившись, возвращались в лагерь. Эти собаки были гордостью начальника лагеря, настоящие людоеды. По одной из самых крайних улиц оккупированного городка шёл молодой немецкий офицер, брезгливо обходя коровьи лепёшки и закрывая нос белоснежным носовым платком. Сразу было видно ― штабной. В середине улицы он свернул во двор, где жил полицай, снабжавший продуктами немцев. Немецкие солдаты часто заходили к нему, покупали выпивку, самогон или настойки. Немецкие офицеры бывали редко и в основном те, кто занимался снабжением концлагеря. Этого офицера полицай видел впервые. «Уж больно лощёный ― подумал полицай ― и руки, не как у работяги, явно тяжелее ручки ничего не держит, сапоги начищены, нос платком

затыкает ― «крыса конторская», сынок чей-то из начальства, пристроили в штаб, подальше от фронта. Странно, что ему понадобилось у меня». Офицер что-то стал говорить ему на немецком языке, полицай ничего не понимал, но когда тот показал ему на четверть молока стоящую на крыльце и сказал: - Русиш водка, водка. - Полицай понял. ― А господин хороший, самогоночки захотели, изладим.

так мы это мигом

Жестом пригласил немца домой и зашёл за ним сам. У него стояли уже несколько приготовленных бутылок для продажи. Он взял одну и, держа в руке вторую, протянул за деньгами. В это время немец на чисто русском языке произнёс: «А нельзя ли купить у вас свинины по сходной цене». Это был пароль. Он знал, что на этой неделе к нему должен прийти связной, но перед ним был немец до корней волос, рисковать ценными документами он не мог. Наступила пауза. Николай понял, ему не доверяют. ― Дмитрий Степанович, сотрудники из городского горкома партии за линией фронта охарактеризовали Вас, как самого осторожного человека. То, что Вы так осторожны, это правильно. Видимо, мне так хорошо удалось замаскироваться, что Вы не верите. Я за документами из Берлина. ― Действительно замаскировались, что трудно поверить. ― Дмитрий Степанович, Вы не сказали отзыв. ― А, да. Свинины нет, есть свежая телятина. ― Ну, вот совсем другое дело ― сказал Николай. Дмитрий Степанович ― кадровый партийный работник, был оставлен в оккупированном городе для ведения подпольной работы. Работая у немцев полицаем, торговал продуктами питания, благодаря этому имел много знакомых. Получал большое количество информации. Часть получаемых продуктов переправлял партизанам. Дмитрий Степанович быстро вышел во двор за спрятанными документами и так же быстро вернулся, передав Николаю свёрток.

В это время к дому подъехал грузовик и из него стали выпрыгивать солдаты. ― За картошкой из концлагеря приехали. Некстати. Вас здесь видеть не должны, быстро уходите через задний двор. Через калитку заднего двора и огород Николай вышел на соседнюю улицу и упёрся в каменное здание, в котором находилась немецкая столовая. Кулинарные запахи вызывали жгучий голод, последние два дня питался только сухарями. Весь их паёк погиб на минном поле. Муки голода подтолкнули к дерзкому плану. Придя в лес, он оторвал от портянки кусок и повязал товарищу на рукав. Полицаи ходили в гражданской одежде и носили на правом рукаве белую повязку. Объяснил товарищу, что сейчас они сходят в офицерскую столовую поедят и до комендантского часа должны убраться из города, обговорили, как будут вести себя в столовой. Многие офицеры городка обедали в столовой, здесь не было солдат и гражданских, было чисто, и вполне прилично готовили. Все свои. Здесь проводили вечера, отмечали праздники и победы на фронте. Это был своего рода дом офицеров. В самый пик обеденного времени в столовую вошёл офицер арийской внешности и с ним полицейский, вероятно, его охрана. Посмотрев на вешалку заполненную плащами и не найдя, видимо, свободного крючка на ней, он скинул плащ и небрежно бросил его полицаю. Оглядел зал и, найдя взглядом свободное место, проследовал к нему. Полицейский остался стоять у двери, держа в одной руке плащ в другой фуражку офицера. Быстро подбежал официант с меню написанном от руки на немецком языке. Также быстро ему принесли заказанные блюда. Он с удовольствием съел первое, но когда стал резать большой кусок мяса, второго блюда, брезгливо понюхал его и подозвал официанта. Официант подошёл с переводчиком.

— С каких это пор вы кормите немецких офицеров дохлятиной?

— Никак нет-с. Мясо свежайшее, но если Вам не нравится, извольте, мы заменим сию секунду.

— Да замените, а это отдайте собакам, хотя постойте ваши собаки сдохнут от такого деликатеса, накормите этим мою вешалку — и указал в

сторону полицейского стоящего у двери — такой отвратительной пищей надо кормить только русских. Когда официант подошёл к полицейскому, произошла заминка, в одной руке полицейского была фуражка в другой плащ, и тарелку взять не мог. Николай, находясь в образе, отреагировал мгновенно: «Что встал, как истукан, поставь тарелку на пол. Животное, должно есть, как животное». Эти реплики не остались незамеченными офицером, сидящим за соседним столиком. Он повернулся к Николаю и сказал: «Абсолютно с Вами согласен и поддерживаю Вас! Разрешите представиться Отто Краус, начальник лагеря военнопленных. Я вижу, вы из штаба, и ещё не знаете, где развлечься. Вот Вам контрамарка, в ней всё написано, приходите, мы ставим «Пророк Небелунгов». Вам понравится.

— Спасибо, рад принять предложение, обязательно приду. А что за сюжет?

— Это такая сказочная история с фехтованием и батальными сценами. Роль варваров выполняют русские военнопленные, которых в конце спектакля мы закалываем, всех до одного.

— Что, по-настоящему?

— Конечно, как быков на корриде, это же животные.

— Отто, Вы подвергаете себя опасности, сейчас на фронте офицер вашего ранга очень ценен. Среди ваших военнопленных могут оказаться спортсмены умеющие фехтовать, и всё может окончиться трагедией. К тому же, русские могут долго терпеть, потом обрушивают всю свою мощь, и крушат всё до основания.

— Господин офицер, да вы трус, вы не верите в победу Рейха! Это было оскорбление молодого офицера, которого никто не знал. В столовой все замерли и только полицай с белой повязкой на рукаве, продолжал быстро жевать большой кусок мяса, держа его грязными руками.

— Я вызываю Вас на дуэль, вы своей трусостью оскорбили миллионы солдат Германии, которые бесстрашно дерутся и погибают за нашего фюрера.

Последнюю фразу начальник лагеря произнёс в театральной позе и говорил, не глядя в глаза противнику, а как в театре на опард.9 Отто Краус слыл задирой и забиякой, особенно, когда сильно напивался, вызывал когонибудь на дуэль, обычно, кого не знал. Фехтовали, как правило, на учебных фехтовальных шпагах без масок и предохранительных жилетов. Он так безжалостно отхлестывал свою жертву стальным железным прутом, как будто перед ним русский военнопленный. Его фехтовальная техника была так высока, что даже в стельку пьяный, он не получал ни царапины. Необычность данной ситуации была в том, что начальник лагеря был абсолютно трезв, и происходило это ни вечером, когда посетителей не столь много, а в обеденное время в переполненном зале. Многие в зале уже с сожалением и сочувствием смотрели на молодого офицера, они знали, что с ним будет через несколько минут. Были и такие, которые высказывались за то, чтобы остановить дуэль, но подойти и в открытую остановить дуэлянтов не решались, боялись шпаги Отто Крауса. За заступничество за труса и паникёра пришлось бы ответить. Николай не знал всего этого, поэтому чувствовал себя совершенно спокойно, и принимал всё за фарс. Он даже не представлял, в какую историю он попал, и с какими последствиями.

— Внесите шпаги, – демонстративно произнёс Отто Клаус. Один из офицеров, определённо его подчинённый, быстро прошёл на кухню, там хранились запасные учебные фехтовальные шпаги их любимого начальника, для забавы и дебошей.

— Конечно, я не такой боевой офицер, как Вы, и имею только дело с бумагой и пером, но хочу вам предречь, как пророк Небелунгов, что если я выиграю эту схватку, то Германия проиграет войну, если выиграете Вы — Германия победит. Это фразой он отвернул от себя даже сочувствующих ему. Все невольно стали сторонниками начальника лагеря, ибо все хотели победы Германии. Принесли шпаги, Отто сразу принял классическую фехтовальную стойку, зал в знак одобрения и восторга захлопал, молодой офицер только повернулся боком, было видно, что в фехтовании он «лапоть».

9

Говорить на опард — говорить в публику, произносить монолог в зал, как бы временно выключаясь из диалога с театральным партнёром.

— Вы посмотрите – сказал Отто - этот штабной выскочка хочет тягаться со мной. Я стоял на одной фехтовальной дорожке с лучшими шпагами Германии.

— Проучи его Отто! Всыпь ему! — кричали в зале. Вдруг молодой офицер концом шпаги указал на Отто и низким голосом произнес: «Как пророк Небелунгов говорю Вам, одумайтесь, если вы сейчас проиграете — Германия падёт». Не знал Отто, кто перед ним. Николай с шести лет работал в цирке и знал многое из актёрского мастерства и в том числе, как можно словами воздействовать на публику. Слова, произнесённые в низком регистре, звучали, как голос из преисподней и в случае его проигрыша, за неудачи на фронтах, в шутку и серьёз, будут корить его. Это была своеобразная бомба замедленного действия. Сам Отто предложение одуматься принял за трусость, и это ещё больше подхлестнуло к схватке. Отто пошел на пролом, видя, что перед ним дилетант. Главное для него в это время было показать красивое фехтование и понравиться публике. Он использовал театральное фехтование, которое красиво смотрится, но совершенно не применимо в настоящем бою. Отто буквально загонял молодого офицера, а тот уворачивался, как мог. О, майн гот (О мой бог), думал Отто, он даже не может противостоять театральному фехтованию. Он сражается даже хуже, чем военнопленные. Сейчас подгоню его к барной стойке и красиво приколю, а потом отхлещу, как никогда, за каждого солдата Германии, и сорву аплодисменты, ведь он Отто, любимец публики. Он даже представил, как это будет выглядеть со стороны. «Я всегда думал - вспоминал позднее дядя Коля - кого мне напоминает начальник лагеря? В нем было что-то неуловимо знакомое, что я уже знал, где-то встречал, о чём уже слышал и читал. Через какое-то время я понял, что это смесь древнеримского императора Калигулы и Нерона». Когда выскочка был прижат к стойке и Отто был готов нанести решающий укол, его противник закрыл глаза от страха (во всяком случае, ему так показалась) сжался и присел. Как-то так получилась, шпага Отто прошла

под его руку и согнулась о барную стойку, а шпага его противника прошла поверх плеча и ещё бы миллиметр, попала бы ему в горло. Николай открыл глаза и виновато заулыбался, нечаянно мол. В зале стояла тишина.

— Ничего бывает, - сказал Отто - продолжим. Выскочка продолжал махать шпагой, как шашкой, как будто отбивался от назойливых мух. Отто наседал, пренебрегая всякой осторожностью, неуловимое движение и шпага вылетела из рук Отто. Его противник с недоумением смотрел на конец шпаги, морща лоб, соображая, как у него это получилось. Отто быстро поднял выбитую шпагу и продолжил дуэль. В зале никто ничего не мог понять, выскочке повезло второй раз. Только Отто понял всё, перед ним сильный противник, он просто притворяется, играет под дурачка. Сейчас он это проверит, он сменил тактику и перешёл с театрального фехтования на утилитарное10, его противник, тоже сменил тактику. Сомнений не было, передним мастер. Когда начальник лагеря перешёл с театрального фехтования на утилитарное, Николай понял, что его раскусили, он раскрыт и стал действовать. Вся эта чехарда и беготня была нужна, чтобы определить слабые и сильные стороны противника. Несомненно, его противник хорошо держал дистанцию, и в этом было его преимущество, но в техники проведения приёмов он был слабее его, и самое сложное было для него, защищаться в ближнем бою. На приёмах ближнего боя, он попадался сразу. Это было на руку Николаю, потому, что в тесном зале столовой, заставленной столами и стульями, не было возможности развернуться, и он получал преимущество, так, как великолепно владел приёмами ближнего боя. Отто пытался атаковать, но еле уловимым движением Николай вторично выбил шпагу из его рук, а его клинок был приставлен к шее Отто. Смотря на Николая ненавидящим взглядом, он зло и резко отшвырнул рукой клинок Николая от своей шее, побежал, схватил шпагу и наотмашь со всей силы стал пытаться прорубиться через защиту Николая. Было понятно, он хочет сломать свой клинок и этим оправдать поражение. Николай сменил тактику, стал увёртываться и гасить сильные удары. Начальник был в 10

Утилитарное фехтование — боевое фехтование. Приёмы утилитарного фехтования абсолютно не зрелещьны, но очень эффективны, и экономят силы фехтовальщика. Раньше на Руси бились с раннего утра, до позднего вечера. Используя театральное фехтование с его размашистыми приёмами, можно выдохнутся за пол часа.

глупейшем положении, так, как это уже больше напоминало клоунаду в цирке, чем фехтование. Он спотыкался, падал на столы из-за подножек противника, тот увёртывался, а он летел через стул или натыкался на барную стойку. Противник издевался над ним, что приводило его в ярость и бешенство, и как он только бросался на него сразу получал укол прямо в сердце. Зал переживал — Германия проигрывала. Отто пытались подбодрить из зала возгласами, и он снова бросался на противника. Вот который раз он пытался пробиться к ненавистному противнику, уколы и рубящие удары сыпались на него градом, а не уязвимый противник стоял, как скала. Хоть бы один укол или удар, думал Отто, хоть как-то оправдать себя. Теперь уже в зале ни у кого не было сомнения, дуэль начисто проиграна. Николаю надо было как-то остановить озверевшего немца, он в очередной раз ему выбил шпагу, и она упала далеко за его спиной. Начальник лагеря стоял, тяжело дыша, и смотрел на него исподлобья, не желая признавать, что он проиграл и опозорил Германию. Уж лучше бы это было настоящее оружье, легче умереть, чем пережить такой позор. В столовой стоял недовольный ропот. Николай опустил шпагу и спокойно произнёс: — Кто-нибудь есть, кто умеет фехтовать? Сразу встали пять учеников Отто.

— Возьмите шпаги – попросил Николай.

— Теперь я один против вас шестерых. Молодые офицеры, как львы бросились на защиту своего учителя и сразу стали биться не по правилам. В этой тесноте все они не были страшны ему, они больше мешали друг другу. Вот Николай резко уходит в сторону от рубящего удара и стальной клинок боковой гранью разрубает ухо сидящему за столиком офицеру. Ещё одна хитрая уловка и шпага противника со всего маху рубит лысину сидящего унтер офицера. Николай был доволен. Увидев происходящее все сидящие за столами бросились к стенам, что бы им тоже не попало в горячке боя. Для молодых обозлённых офицеров в данной ситуации

не было правил, долга и офицерской совести и чести. Было только одно желание - победа любой ценой. Вот один из нападавших схватил стул и, прикрываясь им, как щитом, пошёл на Николая, тот не растерялся, сдёрнул скатерть со стола и отбил ей шпагу противника, наступил на ногу наступающего, ударил гардой в стул и тот упал на спину, сильно ударившись затылком. Орудуя скатертью, как плащом, он преподнёс им урок, насколько может быть эффективно подобное фехтование. Надо заметить, что он особенно был силён в фехтовании шпага с плащом, хотя хорошо знал и шпагу с кинжалом. Я както раз задал ему вопрос, почему он особенно интересовался этим направлением в фехтовании. Он мне ответил, что даже в обычной жизни достаточно взять палку, и тебя не возьмут несколько человек, но если сбросить с себя пиджак и действовать им как плащом, то ты будешь, для них, недосягаем. Я понял, что его всегда больше интересовало фехтование, которое можно применить не только в боевых действиях, но и в обычной жизни. Всем находящимся в столовой было уже давно ясно, что молодой офицер спокойно стоит один против шестерых и если сейчас можно выиграть у него, то только нечестным путём, что и стало происходить. Один из его противников схватил нож со стола, второй вилку. Дело, явно, должно было, закончиться кровопролитием. Это понимал и Николай, надо было прекращать этот цирк и как-то выкручиваться из ситуации. Он встал к стене, они обступили его со всех сторон. В момент, когда вся свора была готова бросится на него, он взял шпагу подмышку и захлопал в ладоши.

— Браво господа, теперь никто не усомниться, что самые сильные в фехтовании это германские офицеры. Он подошёл приобнял одного из нападавших офицеров и сказал: - Не хочу умолять ваших заслуг, но вам ещё многому надо учиться у него, - и он кивнул в сторону Отто.

— Сейчас, по-моему, самое время выпить за самую сильную в мире германскую школу фехтования. У Вас есть, что выпить? – офицеры

переглянулись. Они не были готовы к такому повороту дела, внутри всё кипело.

— Хорошо, я понял, что нет. Эй ты – он посмотрел в сторону полицая – принеси саквояж из машины. Солдат продолжал стоять, не понимая, что ему говорят.

— Постоянно забываю, что эта русская скотина не знает немецкого языка. Он подошёл, отдал шпагу опешившему Отто и сказал заговорческим тоном ему на ухо: «Организуйте стол, я сейчас, у меня великолепный французский коньяк». Он быстро вышел из столовой, за ним поковылял полицай. Отто приказал сдвинуть два стола и постелить чистую скатерть. Из столовой никто не уходил, все ждали возвращения молодого офицера, было интересно, чем всё это закончится. Отто сидел и ждал молча, а молодые офицеры всё о чем-то спорили. Прошло двадцать минут, но никто не появлялся, ещё через двадцать минут Отто послал двух своих офицеров посмотреть, не нужна ли какая помощь при этом поймал себя на мысли, что не знает, как даже зовут молодого офицера, и к кому приехал. Они вернулись и доложили, что никаких машин по близости нет, и никто не видел, в какую сторону отправился неизвестный молодой офицер. В это время Николай и солдат уже шли по лесу всё дальше, и дальше уходя от города, они спешили к месту встречи групп. Не дождавшись незнакомца, Отто отправился в штаб гарнизона узнать к кому и зачем приехал офицер и где остановился. Там он узнал, что офицеров по его описанию не приезжало. Страшная догадка родилась у Отто, неужели ему пришлось лицом, к лицу встретится с русским разведчиком. Он обратился со своей догадкой в разведку, там очень заинтересовались этим обстоятельством и просили, как можно подробнее описать офицера. По городу поползли слухи, но что самое неприятное - все они сводились к тому, что начальник лагеря со своими подопечными в чистую проиграл одному человеку и вероятно это был русский разведчик.

Отто Краус решил себя реабилитировать и устроить грандиозное представление, где должен был показаться во все своей красе. Но как назло, солдаты, работавшие у полицая, который поставлял продукты в лагерь, невзначай услышали громкий разговор его с сыном, что намедни 11 проверяли весь их участок, искали какого-то полицая, который сопровождал переодетого русского разведчика, который в пух и прах отходил начальника лагеря и всех его учеников. Один солдат подошел под видом, что просит закурить и попытался больше расспросить об этом случае, но тот его отругал на чём свет стоит, хотя закурить дал, но, видимо, разволновался и вместо табака дал пачку табачной пыли. Склерозник, видимо, что с него возьмешь. Новость о поражении начальника, которого считали непобедимым, быстро передавалась в концлагере из барака в барак, лагерь забродил. Вечером на представлении несколько военнопленных сговорившись, разом бросились на лучшего ученика Отто и убили его. Остальные встали сплочённой группой, а не как раньше, каждый сам за себя. Отто понял, сейчас будут потери, и велел выпустить собак, предполагал таким образом разбить группу и потом перебить. Военнопленные не дрогнули и перебили половину собак. Нервы Отто не выдержали, ему стало страшно, он велел автоматчикам открыть огонь. Это была первая непобеждённая группа. Всё это видели многочисленные гости, что усугубляло ситуации. В эту же ночь группа военнопленных совершила побег, пущенные за ними собаки добежали до леса, но дальше не могли взять след, так как лесная тропинка была посыпана табачной пылью. Через две недели бежала ещё большая группа военнопленных, следы вели к речке, где на берегу были хорошо видны следы от лодок. Побег был хорошо спланирован и организован. Отто запил, в пьяном угаре выводил военнопленных из бараков и рубил и колол направо и налево. Слух о его бесчинствах дошёл до штаба армии, куда его вызвали и немного пожурили, пояснив, что международные организации могут быть недовольны и вручили ему награду «железный крест». Приехав из штаба, Отто приостыл, но тут в лагере случилась эпидемия, которая скосила половину военнопленных, а через неделю вторая волна унесла жизни оставшейся половины. В городе болтали, что это не эпидемия, людей просто отравили. Ещё через неделю, лагерь опять был полон до отказа.

11

Совсем недавно, на днях.

За упущения в работе с военнопленными за систематические их побеги Отто всё-таки наказали и послали на фронт, здесь он ещё раз познал горечь поражения в настоящем бою, сбывалось пророчество. Вот на этой победной ноте обычно дома заканчивали этот рассказ. Но здесь скрывалась полуправда и необъективное освещение событий. Однажды, когда дядя Коля был сильно пьян и не контролировал, что говорил, я узнал правду. Во-первых, он не имел права идти в столовую и не то, что есть, даже показываться там. Любая проверка документов и ….. провал. Он вдобавок потащил за собой солдата под видом полицая. В маленьком городе все полицаи знают друг друга в лицо. Любой полицейский патруль обязательно заинтересуется полицейским, которого никто не знает. Во-вторых, при нём были ценнейшие документы, попади которые в руки немецкой разведки, то там бы быстро вычислили от кого они попали, поэтому целая группа наших разведчиков могла быть уничтожена. В-третьих, в этом районе работало несколько разведчиков под видом немецких офицеров, их срочно пришлось отзывать, так, как немцы, в этом районе, усиленно искали молодого офицера. Не надо сбрасывать со счетов и то, что пьяный начальник лагеря из-за уязвлённого самолюбия изрубил и заколол много наших военнопленных, а сколько потом отравлено. Если бы не было этой схватки в столовой, они остались бы живы. Поэтому, заканчивая свой рассказ, я хочу, чтобы мои дети и дети моих детей, прежде чем, что-либо делали, думали - какими будут последствия и цена поступка.

P.S. При переходе линии фронта разведчик, который шёл с ним, погиб. Свидетеля не стало. При допросах в НКВД дядя Коля, конечно, всё отрицал, говорил, что выполнял всё строго по инструкции. Об инциденте в столовой им доподлинно было известно, ведь именно он послужил усиленной работе соответствующих немецких органов по обнаружению русского разведчика. Пытались дознаться, умеет ли он фехтовать — он отрицал. Вероятно, ему

поверили, говорить он умел и очень убедительно, язык у него был подвешен. Видимо, следствием этого было то, что в начале 1945 года с ним говорили о заброске в Германию и о длительной службе на «вражеской территории». Скорее всего, так, наверное, и было бы, и служил бы он еще лет 20-25, но произошёл случай, когда он сломался, как человек, и превратился в пьяницу, но об этом уже будет другой рассказ.

P.S. Однажды, сын задал мне вопрос, откуда дядя Коля так хорошо знает немецкий язык. Я не мог ответить на этот вопрос, а вот где и почему он стал изучать фехтование, я знаю. В юности он увлекался боксом, и когда чему-то научился, по стечению обстоятельств, был втянут в уличную драку. Пришлось применить полученные знания на практике. После чего сделал вывод, что одному, даже владея боксом, трудно устоять против нескольких человек и даже против одного, если у него большой вес, он физически силён и держит удар. После длительных раздумий и познакомившись ещё с различными видами спорта, он остановился на фехтовании. Дядя Коля рассказывал, что у него была трость с небольшим костяным набалдашником под руку, с которой он ходил по вечерам, когда уже немного научился фехтовать. Тросточка в его руках была страшным оружием - достаточно набалдашником ударить по ключице она ломается или по чашечке коленного сустава, когда тебя пытаются пиннуть. Даже если нападают несколько человек, то вывести их из строя дело времени. К нему однажды подошли с палками ребята, которые хотели снять с него пиджак. Они, конечно, не представляли, что драться в строю это искусство. Встретили они его в проходном дворе между сараями, где расстояние от стенки до стенки было полтора метра. Тросточка с набалдашником была с ним, поэтому стычка закончилась ничьей, они разошлись, а дядя Коля сделал для себя вывод, что он не владеет приёмами ближнего боя и в ограниченном пространстве. Именно после этого случая, он стал последовательно изучать и интересоваться приёмами ближнего боя. Фехтованию он учился у Муко, который работал балетмейстером в Большом театре. Он обучил его классической французской школе фехтования. Муко был французом, жил то ли в Марселе, то ли в Леоне. Приехал в Россию, но зачем, не знаю. Дядя Коля занимался фехтованием серьёзно, практически ежедневно по два три часа, иногда и два раза в день.

Не делал себе поблажек и в воскресные дни. Говорил, что фехтование давалось очень легко, в семье в этом знали толк, понимали и приветствовали его увлечение. Это фамильное. Может быть, какие-то вещи были закреплены генетически. Так он видел, с каким трудом некоторым даётся наука держать дистанцию, многие овладевали этим через год. Он свободно держал дистанцию через неделю. Он всегда чувствовал, когда противник будет атаковать и какую защиту надо поставить. Он бы и дальше занимался фехтованием, но вынужден был уйти от Муко. Дело в том, что Муко был голубым, дяде Коле надоели его приставания, и он перестал к нему ходить, но тренировки не прекратил. Практически, сколько я с ним не пробовал фехтовать, за всю жизнь я у него так никогда и не выиграл. Когда он ходил на рыбалку, то часто рыбачил на дамбе, там нередко были группы подвыпившей молодёжи. Я ему как-то сказал: «Там рыбачить опасно, ты для защиты хоть что-нибудь бери….». «Зачем – сказал он – у меня есть удочки». Когда я был студентом, я попросил его на праздник «Нептуна» на озере Яльчик, там находился наш студенческий оздоровительный лагерь, поставить батальную сцену фехтования. Я в этом лагере был старшим в группе «СС» (спасательной службы). В нашу задачу входила помощь утопающим на воде, поиск и подъём утопленников. По сценарию во всех сменах мне приходилось играть роль Ихтиандра, и это порядком всем надоело, кто отдыхал не одну смену. Составленный и утверждённый парткомом института сценарий менять было нельзя, но каждый раз группы участников старались придумать, что-то новое. Так группа русалок, девушки со спортфака, придумывала новый танец с элементами акробатики, так поступала группа нечистой силы, доктора Поганеля и т.д. Наша группа пиратов и душегубчиков-голубчиков тоже решила что-то сделать новенькое, найти изюминку. Дядя Коля приехал за неделю до праздника, каждый день ходил на рыбалку, но четыре часа утром и четыре вечером занимался с нами. Всё было примитивно просто, тупо заучивались приёмы и движения, как в танце и никаких отступлений иначе могли быть травмы. Он понимал, что научить фехтованию за неделю, нельзя. Даже эта, казалось простая вещь, давалась с

трудом. Он занимался одновременно с двумя группами. Первая, меньшая группа, это ребята, с которыми приходилось работать один на один. Вторая, большая группа, когда к тебе подлетали по два, три человека одновременно. Труднее всего пришлось мне, я должен был помнить группы приёмов каждого члена команды. Мы должны были показать бой на алебардах с приёмами копейщиков. Когда начались тренировки, я подумал, что мне не справиться. Я сказал об этом дяде Коле, на что он мне ответил, что если бы я был из семьи сапожников, то он бы мне поверил. Суть сценки сводилась в тому, что пираты знают, что ключ от купанья должен принести Нептуну, Ихтиандр и чтобы купание не состоялось, они ловят его и топят. Они же Беляева не читали, не знали, что Ихтиандра нельзя в воде утопить. Так вот, когда они пытаются его схватить и происходит эта батальная сцена. В конце праздника все дружно звали Ихтиандра, как на Новый год Деда Мороза, приплывал (точнее выныривал) Ихтиандр и приносил ключ от купания. Нечистая сила, которая пыталась испортить праздник, каялась Нептуну, просила у него прощения, он всех прощал начинался праздник переходивший вечером в карнавал. Тренировались мы в лесу, чтобы никто не видел, но иногда поздно вечером выходили на наш пляж расчерчивали его, делали расстановку, до миллиметра выверяли расстояния, тренировались, пока никто не видит. Вёсла имитировали роль алебард и иногда их стук на берегу, все-таки привлекал внимание, в лагере пошёл слушок, что эсесовцы(группа СС спасательной службы) по ночам на берегу дрова рубят. За день до праздника нас буквально огорошили. В дом отдыха на противоположном берегу озера, приезжала отдохнуть на субботу и воскресение партийная элита Марийской АССР. Директор дома отдыха обратился к директору нашего лагеря провести праздник на их пляже. Обычно в таких случаях не отказывают. Мы срочно на Пираты ловят Ихтиандра. лодке переплыли на тот берег, и поняли, что половина того, что мы готовили не пройдёт. Прикинув место, где всё должно было происходить, выходило, как раз у крутого берега, где может спокойно пройти один человек. Было решено поставить туда лодку или две, и вся схватка должна была происходить на качающейся лодке. В этот же вечер дядя

Коля разучил с нами несколько эффектных приёмов с красивым падением в воду. После праздника мы узнали, что больше всего батальная сцена понравилась нашему лагерю, они от нас такого не ожидали. Все подходили, хлопали нас по плечам, говорили какие Вяжут верёвочкой. мы молодцы, мужики из дома отдыха звали нас выпить вместе с ними. Только дядя Коля стоял в стороне, его никто не поздравлял, и даже не сказал спасибо. Я это осознал много позже. Мне ещё известны два случая, когда фехтование было применено дядей Колей в качестве самообороны. Однажды на гастролях местные парни приревновали городского к местным девушкам. Бежали за ним кто с оглоблей, кто со штакетиной от забора. Он по пути успел схватить палку. Забежал в церковь, где колхозники устроили сеновал, залез по лестнице под самый купол, который держали поперечные железные балки. Вот в центре этого перекрестия он и встал. Падать было высоко, хотя и на сено. Не повезло ребятам, не знали, с кем имеют дело. Одно время дядя Коля посещал парусный клуб, который находился на Кабане. Охранник клуба забулдыга и пьяница в очередной раз допился до белой горячки и бросился разгонять веслом чертей, которые отвязывали у него лодки на пирсе. Все бросились в рассыпную, кто-то даже прыгнул в воду, хотя недавно сошёл снег и лед, вода была очень холодной, но никому не хотелось получать веслом по голове. Дядя Коля в это время занимался починкой паруса на пирсе. Когда он увидел, что к нему бежит небритый мужик с веслом в руке, он понял, что он бежит не помогать ему в починке паруса. Защищаться было нечем, на пирсе лежал только тоненький ивовый прутик. Весла таким прутиком не остановить. Он не растерялся и, когда до буяна оставалось метра два три он примели укол стрелой, эффективный прием в фехтовании на рапирах. Попал, куда целился, прямо в ноздрю. Тот аж взвизгнул от боли и упал с пирса. Ледяная купель прогнала всех чертей и зелёных человечков, и на берег он выходил почти трезвый. Кстати, дядя Коля сказал, что потом у него с этим охранником были хорошие отношения, он ему давал покататься на лодке даже тогда, когда он перестал посещать секцию. Кончил он всё же так, как кончают пьющие люди, пьяным упал с пирса, захлебнулся и утонул.

Тебайкин Ким ВИЗовский Отец принёс меня из родильного дома в подвальное помещение, где верхняя часть окон находилась на уровне дороги. Сырое, не тёплое помещение: там проживали они втроём – отец, мама и старший брат, которому в то время было шесть с половиной лет. Мама очень хотела девочку, у неё я был третьим ребёнком – самый старший, Степан, скончался в возрасте шести лет. И, когда отец пришёл забирать меня из роддома, она сказала: - Забирай! Мне нужна была дочка… А отцу нужно было идти на партсобрание, и он не мог это отменить. Пошёл туда с ребёнком. Когда все увидели такую странную картину, спросили: - Кто?

- Парень.

- Сколько весит?

- Тринадцать фунтов.

- Как назвали?

- А вот не назвали пока. (Мама сказала: хоть горшком назовите!). Все сказали: - Сейчас проголосуем! И проголосовали за имя Ким, поскольку в то время всем известная организация ВЛКСМ называлась КИМ – Коммунистический Интернационал Молодёжи. Так и зарегистрировали. С тех пор в незнакомых коллективах меня постоянно спрашивали: - Почему Ким? Кореец, что ли? (Ну, разве я похож на корейца хоть чемто?).

Я стал носить значок КИМ – он выглядел так же, как ВЛКСМ, только без изображения Ленина. Всем показывал – вот откуда моё имя, и вопросов больше не возникало. Мне запомнился один из дней – это был выходной. Папа почему-то был дома, что было очень непривычно. Обыкновенно он был постоянно занят – то учился, то работал, то находился на заседаниях горсовета, куда он был избран в какой-то из созывов. Помню, что я его практически не видел. Так вот, мама нас нарядила в одинаковые рубашки – тогда были модны косоворотки на украинский манер. Наряды дополнились поясами с кистями, и в таком парадном виде мы втроем – я, брат и папа – ушли в парк культуры имени Горького. Добирались на трамвайчике, а потом прогуливались, катались на лодке, постреляли в тире и даже угощались мороженым. Оно тогда называлось пломбир и представляло собой брикет, зажатый среди двух вафельных пластин. Нужно было его съедать быстро, иначе оно стекало по рукам – жалко было потерять хоть каплю! Дома мама нас встречала уже готовым обедом, это был настоящий праздник. В те времена по праздникам – и нередко – устраивались полёты аэропланов – легкомоторных самолетов. Они летали низко над городом, так, что было видно фигуру пилота, который прямо из кабины разбрасывал листовки с различными лозунгами и поздравлениями. Мы с мальчишками собирали эти листовки – кто больше – и хвастались друг перед другом своими трофеями. Забава была интересная – приходилось лазить по заборам, по крышам… Два или три раза на Площадь 1905 года – она находилась в трёх минутах ходьбы от нашего дома – прилетал дирижабль. Для него на площади ставили специальную причальную вышку, поскольку он не мог сесть на землю. Мы тоже прибегали, дивились. Дирижабль был не такой громадный, как, к примеру, цепеллин, но тоже производил впечатление. Из бытовых эпизодов: помню, как копали с отцом землю под картошку – участок выделяли за городом, очевидно, от ВИЗа – там он работал после демобилизации из армии в 20-х годах. Этот же завод выдал родителям и ордер на нашу полуподземную комнату без всяческих удобств. Кстати, службу отец проходил в Средней Азии, где их подразделение работало на строительстве ТуркСиба. У всех было оружие, чтобы в случае

необходимости можно было отразить атаки банд басмачей. И действительно, приходилось отстреливаться и по рации вызывать самолёт, вернее, аэроплан. Лётчик прямо из кабины сбрасывал гранаты на скачущих басмачей, и они с криками убирались за границу, в сторону Афганистана. Мама тоже была с отцом, потому что ждала ребёнка. По её рассказам, за ней охотились местные мужчины, и однажды даже пытались её украсть. Помню день: с какой-то болячкой – возможно, это была корь или коклюш - я лежал в областной больнице. Пришёл дед Фрол – он у нас гостил – и говорит: - Немцы нас бомбят. Началась война. Мне, семилетнему, это показалось не очень значительным событием – никакой бомбёжки у нас на Урале не было, а значит, нас это не касалось. И тут послышался надрывный гул самолёта – уже большого и тяжёлого, не авиетки – мы их называли за тяжёлый полёт бомбовозами.

- А это не немцы? – спросил я деда, глядя на небо.

- Да нет, до нас они пока не долетят. Дома я застал походную обстановку. На полу лежали развернутые газеты, мы их склеивали вместе и красили в тёмный цвет. Это готовилось затемнение для окон, поскольку было дано указание готовиться к возможной бомбёжке – на Урале было много очень важных в стратегическом значении заводов, в частности, Уралмаш и ВИЗ (Верх-Исетский завод по выплавке трансформаторной стали, открытый еще в 1726 году. Эта сталь была лучшей в мире). Каждый вечер по улицам патрулировали специальные бригады и проверяли, нет ли света из окон. Ни один лучик света не должен был пробиваться, город был полностью тёмный. Уличные фонари тоже не горели – царил мрак, будто и не было города.

24 июня отец уже побывал в гарнизонном военкомате – просился на фронт добровольцем. Получил отказ, поскольку в это время он работал в управлении пожарной охраны города, и была высока вероятность пожаров, связанных с бомбёжкой.

Но отец настойчиво писал заявления, приходил в военкомат – и 22 июля, спустя ровно месяц после начала войны, его всё-таки взяли. Мы с мамой его провожали, как мы считали, прямо на войну. Он помахал нам рукой – и больше я его не видел, ни живым, ни мёртвым. Но, как оказалось, его не сразу отправили на фронт. Сначала - в город Чебаркуль, это в Челябинской области, километрах в двухстах от Свердловска. Там шло формирование части и обучение бойцов. Мама даже смогла съездить к нему, повидаться. А первый треугольник, уже с клеймом «Военная цензура», пришёл с железной дороги. Поскольку все письма прочитывались, то текст был очень выдержанным, по-военному сухим. Я к тому времени уже хорошо читал – в этом же, 1941 году, пошёл в школу. Навсегда запомнил слова из письма: «С оружием в руках еду защищать Родину и вас». Ну, и, конечно, были «обнимаю, целую». Это было в декабре – получается, с июля по декабрь он был в Чебаркуле. А в январе пришёл не треугольник, а письмо обычного стандарта. Мама сразу зарыдала. Вскрыли, там фотография лейтенанта в форме с петлицами, как оказалось – отцовского фронтового друга. Он написал: 21 января была битва под Ржевом, где полегла вся дивизия. Во время боя какое-то время отец даже был старшим для оставшейся горстки людей. Дальше лейтенант писал, что тела погибших удалось вынести из-под обстрела и засыпать в окопах небольшим слоем земли. С мамой сделался страшный приступ. Я не понимал в этот момент, чего мы лишились и как дальше будем жить. Понимал зато мой брат, он был старше на шесть с половиной лет – пытался успокоить маму. Прибежали все соседи, пошла в ход валерьянка. Мама кричала: как мы будем жить? Как мне поднять сыновей? Впоследствии я узнал, что 21 января – день смерти Ленина. Возможно, это сражение каким-то образом было связано с этой датой… Еще в этом письме пришёл мандат на имя моего отца с вызовом на дивизионную партийную конференцию. Я тогда впервые услышал это слово и запомнил его. Мандат мама хранила, но потом он где-то затерялся.

Зато сохранился документ из Главного управления, в котором сказано, что лейтенант Тебайкин Михаил Фролович погиб 21 января 1942 года. Этот документ являлся основанием для получения аттестата на денежное содержание малых детей до 18 лет – по 30 рублей на каждого. Так мы остались одни. Но наша история в этой войне продолжалась. Брат в этом же году дважды наложил на себя руки, его спасли, присвоили диагноз «шизофрения» и отправили для излечения на акафуровские дачи (от фамилии Акафуров. Это в десяти километрах от Свердловска), нет никакой связи – ни трамвайной, ни автобусной. Мама еженедельно что могла, собирала и носила его подкармливать, иначе бы он там погиб с голоду. Я её однажды сопровождал и удивлялся, как она быстро передвигается – я едва поспевал за ней, хотя и был уже восьмилетним пацаном. Когда мы увидели брата, он нас не узнал. Долго ел всё принесённое, потом промямлил: «Мама…» Так продолжалось три года, и всё это время мама отрывала от себя и от меня, чтобы носить еду брату. Но, поскольку улучшений не было, мама забрала брата из лечебницы – война ещё продолжалась... Дома брат пошёл на поправку и даже поступил в техникум, окончил его. Потом окончил вечерний институт, хотя диагноз с него не сняли, и он постоянно принимал соответствующие препараты. Как мы жили? Прежде всего, надо было посещать школу и, соответственно, как-то одеваться. Но в школах топили недостаточно, а может, и вовсе не топили. Все сидели за партами в верхней одежде. Приносили с собой чернильницы-непроливашки, и за время уроков чернила замерзали, превращаясь в лёд. Чаще писали карандашами на газетной бумаге, а бывало, и просто на газетах. Но это уже было во втором-третьем классах, в первом както было получше. Естественно, все быстро пообносились. Кто ходил в валенках, кто – в летней обуви, а кто-то привязывал лямками к ногам самодельные подошвы. В ход пошла обувь на деревянной подошве: деревянная колодка, а к ней прибита ткань из солдатского сукна. Ребятам эта обувь нравилась, потому что на деревянных колодках было удобно кататься по тротуару, по льду…

Конечно, всё это быстро обрывалось, зато какой грохот от сотни ног стоял в классах и коридорах! Валенки я научился чинить сам. Сучил варом дратву, вместо иглы использовал свиную щетину, и при помощи шила пришивал, как умел, к прорехам куски старых валенок. Зато эти валенки служили дольше, чем деревянные колодки. Мёрзли, конечно отчаянно – как в школе, так и вне её. Морозы установились за сорок. Ни варежек, ни носков не было. На пятках всегда были кровавые мозоли. Ноги обматывали газетами или какими-нибудь тряпками и заталкивали во что-нибудь. Все завшивели повсеместно. В школе лично директор каждый день проверял у учеников воротничок и волосы. Волосы требовалось стричь наголо, а воротничок – пусть любая тряпочка – должна была быть чистой. У всех в домах клопы. Зато не было тараканов – видимо, для них еды не оставалось. Всё съедалось до крошки, до пылинки. Паёк был очень маленький. Всё было по карточкам. По детской – 400 граммов хлеба, который можно было так назвать с большой натяжкой. Вопервых, из него торчали ости от овса, во-вторых, он был мокрый и тяжёлый. Только формой он напоминал хлеб, а уж что в нём содержалось – никому неведомо. Но всё равно, это была еда! В школе выдавали по маленькому кусочку на завтрак – четвертушка от поперек разрезанного ломтя. А потом попросили нас, детей, пожертвовать этими кусочками для фронта. В течение какого-то времени нам и вовсе перестали выдавать хлеб в школе – сказали, что сделали сухарики и отправили на фронт. А через некоторое время попросили принести из дома вязаные варежки и носки, тоже для отправки на фронт. И, хотя мы и сами ходили полураздетыми, наши мамы как-то исхитрялись что-то мастерить, и мы приносили эти подарки в школу. Всю войну, вплоть до сорок седьмого года, весной и летом подкармливались тем, что давала природа. С цветущей акации съедали цветы, а затем и стручки. Когда поспевала липа, съедали шишечки с семенами. В лесу обрывали и съедали макушки молодых сосёнок, копали саранки… Ели всё, что можно было сжевать и как-то набить животы.

Мы с другом ползали по болотам с риском провалиться в трясину и собирали клюкву в майку. Она была розоватая, потому что до стадии красной спелости созреть не успевала – съедали всю начисто. Так вот, эту недозрелую клюкву ели горстями – зубы скрипели и рты перекашивались от кислятины. Но зато хоть что-то в желудке было. Из-за недоброкачественной пищи я несколько раз получал сильные отравления – откачивала «Скорая помощь». А еще с нами несколько раз случались отравления угарным газом, поскольку для сохранения тепла раньше времени закрывали дверку вентиляции в печи. Тоже «Скорая помощь» спасала. Ещё помню: состояние острого голода было таким, что я бегал вокруг стола, на котором стояла солонка с крупной солью, и больше ничего не было. Я брал кристаллик соли в рот под язык, во рту начиналось жжение, и слёзы катились градом по щекам. Но голод всё равно утолить не удавалось. Естественно, все выживали в основном за счёт картошки, поэтому все земли вокруг города перелопачивались, перепахивались и засаживались картошкой. Мама – первая на нашей улице с названием Октябрьской революции – начала перекапывать территорию, отведённую под газон, под нашим окном. Земля была плотно утрамбована за многие годы – и ногами, и копытами. Но мама упорно её расковыряла и сотки полторы засеяла картошкой. Глядя на неё, соседи тоже начали копать, и вскоре вся улица была распахана. А внутри двора газона не было, но жильцы раскопали всю территорию, оставив узкую тропинку для прохода. Та картошка, что была посажена на улице, мало сохранялась, поскольку прохожие попросту выдёргивали ближайшие к ним кусты и уносили совсем молодые картофелины в карманах. Но всё равно, что-то оставалось. Так что можно смело сказать: картошка вытащила нас из смертельного голода и истощения. В конце войны вещевые посылки стали приходить из Америки. Там была поношенная одежда и какая-нибудь банка консервов. Но, надо отметить, одежда была целая, не чиненая, чистая, стираная, и таких посылок на каждую семью штуки по две досталось. Так было до сорок седьмого года, когда отменили карточки. Тогда впервые можно стало вдоволь поесть хлеба.

К пайке хлеба, о которой я говорил выше, полагался раз в неделю кусочек хозяйственного мыла, размером чуть больше дольки шоколада. Это выдавалось для мытья, поскольку надо было бороться с вшами. Во время мытья в городской бане нужно было одной рукой мылить тело, а другой – держать этот кусочек мыла, иначе он тут же исчезал. Глаза промыл – мыла нет. Плачь не плачь, а кого искать? Любили баню «с прожаркой». На работу или в общежитие могли не пустить, пока одежда не пройдет прожарочную обработку. Эта служба во время войны работала постоянно – отдаёшь на вешалке всю одежду, вплоть до белья, и получаешь её после бани в горячем состоянии. Там, в определённых сушилках, обрабатывалась одежда от насекомых. Особенно приятно было надевать прожаренную одежду в зимнее время и выходить на мороз, наслаждаясь приятным запахом, теплом и чистотой. … Незадолго до войны мы с родителями переселились в квартиру этажом выше, это был уже не полуподвал. Помню высокий потолок, много окон – в нашей квартире их было целых восемь, они были расположены часто, как в деревенской квартире. В сорок втором году к нам подселили семью беженцев из Смоленска – мужчина был работником эвакуированного в Свердловск завода и крупным специалистом в своей отрасли, поэтому его на фронт не взяли. Он ходил на работу на свой завод, как и до войны. Мама выделила им более просторную комнату, отгородив ее «заборкой» - самодельной деревянной перегородкой. А мы втроем ютились в маленькой комнате. Это называлось «уплотнение». Так вот, эта «заборка» была рассадником клопов, и выкурить их было очень сложно. С приездом переселенцев я был освобождён от непосильной работы по заготовке дров и тасканию воды из колонки – это было самое счастливое для меня время. Съехали они в сорок четвертом году, когда Смоленск освободили. За это время они успели обзавестись еще одним ребёнком. Сначала уехала женщина с детьми, а мужчина – спустя какое-то время. Как мы согревались? На зиму было необходимо заготовить десять кубометров дров. Какими-то путями, через различные инстанции, мама добивалась, чтобы нам привозили брёвна. Мы мечтали о сосне, но чаще всего

привозили осину, а ещё хуже – толстую комлевую берёзу. Всё это сваливалось во двор, и мне полагалось эту кучу за лето распилить, переколоть и перетаскать в дровяник (такие сараи-времянки были во всех дворах, у каждой семьи был свой). Работать с дровами было тяжело, мучительно, изнурительно. Мне редко кто помогал, обычно я подолгу шоркал взрослой пилой, прежде чем от бревна отваливался очередной кусок. Затем чурки надо было расколоть топором. Относительно легко поддавались осиновые пни, а также чурки по 10-15 сантиметров диаметром. Но, когда дело доходило до комля, то в ход шли клинья, колуны, тяжёлые колотушки… Особенно тяжело было справиться с пнём, в котором древесина завивалась и запутывалась. Но такая работа была необходимой, и в течение всего летнего периода мне было чем заняться. К зиме дрова в дровянике подсыхали, и дальше нужно было охапками перетаскивать их в квартиру. Топить печь мне не особенно доверяли, к тому времени мне было ещё только десять лет. Сложная задача была – доставлять воду. Колонка далеко, вёдра большие. Поначалу я не мог носить более трети ведра. Однажды мне предложили коромысло. Я наполнил вёдра до половины и понёс. Дело было зимой. При ходьбе вёдра начали раскачиваться, раскачали и меня – маленького, лёгкого. Я упал, вода из вёдер вылилась на меня, мороз моментально сковал мою одежонку и обувь. В слезах я вернулся домой с пустыми вёдрами и злосчастным коромыслом. С тех пор я носил воду, держа вёдра в руках и наполняя их по мере своих детских силёнок, коромыслом не пользовался. Хуже всего приходилось, когда мама затевала стирку, - воды требовалось много. Полоскать бельё после стирки мама и зимой, и летом ходила на городской пруд, расположенный на речке Исеть, в полукилометре от нас. Зимой было ещё ничего, мы волокли санки с мокрым бельём поочерёдно, и мама полоскала бельё в проруби. Это было счастьем – не надо было таскать воду! А летом несли бельё вручную, сколько могли – туда и обратно. Зато вода была тёплая. Война окончилась. После того, как я окончил четвёртый класс, мама старалась меня куда-нибудь пристроить – на казённые харчи – либо в суворовское училище, либо в школу юнг, находящуюся в Одессе. Я служить

не хотел, потому что видел, как тяжело приходится простым солдатам получать тычки от более старших по званию. Но маме было тяжело меня содержать. В конечном итоге, после шестого класса, свою мечту – летать - я хотел осуществить, поступив в спецшколу ВВС. Не прошёл по зрению. Видимо, судьба. Окончил техникум, связанный по специальности с оборонной промышленностью. Переехал в другой город. Наладил свою семью, но все время искал отца. Помог мне найти место его захоронения приятель, который в это время жил в Калининской обрасти, он и прислал мне координаты места, где захоронен отец. Это в шести километрах от Ржева, город Зубцов. У меня появилась возможность поехать туда, когда мне уже было сорок четыре года. В письме было написано: «Похоронен в братской могиле на кладбище «Московская гора». Такое название дали мемориалу, поскольку солдаты гибли, защищая Москву. И вот передо мной три яруса обрамлённых камнем уровней, на каждом обозначен год гибели воинов – 1941, 1942, 1943. Как потом выяснилось, на каждом уровне лежит по десять тысяч солдат и офицеров. За третьим ярусом – небольшая каменная стела, на ней – одиннадцать фамилий героев Советского Союза, погребённых в этой же братской могиле. Других фамилий нигде не значилось. Внизу, у подножия монумента, еще одна небольшая стела, возле неё приспособление для зажигания огня. Сказали, что на 9 Мая здесь горит огонь. Это был мой первый приезд в Зубцов. Я обошел монумент со всех сторон, и за верхней стелой увидел воткнутые в землю разнообразные памятные символы с фотографиями некоторых из тех, кто захоронен в этих братских могилах. Их там было порядка сотни, хаотично разбросанных. Я дал себе слово, что здесь будет и табличка в память о моём отце. Через некоторое время в газете «Книжное обозрение» я увидел обращение детского дома города Зубцова с просьбой помочь в комплектовании их библиотеки хорошими детскими книгами. У меня была хорошая личная библиотека, я скомпоновал посылку и отправил в Зубцов по адресу, указанному в газете. Через некоторое время мне пришло письмо от директора детского дома со словами благодарности.

Но слово, данное мне самим собой на могиле отца, необходимо было сдержать. Я заказал небольшой памятник из нержавеющей стали, фотографию отца на керамической основе с надписью «Тебайкин Михаил Фролович. Политрук сапёров». По моим данным, именно в этом звании служил отец. Приехал повторно в Зубцов, установил памятник, и пошёл встретиться с директором детского дома. Характерно, что все здания в Зубцове были старые, в шрамах от пуль и снарядов военного времени. Пришёл – и оказалось, что в детском доме никого нет, все уехали на какую-то экскурсию, включая и директора. Я поговорил с мужчиной-завхозом, он угостил меня пшённой кашей, очень вкусной. В разговоре он поведал, что в 1943 году участвовал в перезахоронении воинов из временных могил в постоянные братские могилы. Раскапывали лопатами, брали тела за шинели, складывали на телеги, везли на подводах… Я сказал ему, что, возможно, он держал за шинель моего отца – вот ведь как бывает. И еще один момент. Довелось мне побывать в Пицунде через год-другой после открытия пансионата. Шикарные семь корпусов по пятнадцать этажей в каждом, и процентов на восемьдесят отдыхающие – иностранцы, в основном из демократических стран. Однажды мы, вставая с лежаков, уступили свои места немцам, обменялись вежливыми фразами. Я вдруг понял, что, судя по возрасту, этот седовласый немец мог оказаться в одном бою с моим отцом, только стреляли они друг в друга. Но почему-то никакой неприязни у меня не возникло, мы мирно раскланялись и пошли каждый своим путём. Всё-таки время лечит. Время – лечит.

ПОЭЗИЯ Полякова Галина Узникам концлагерей Когда война меняла судьбы круто И каждый раз враг становился злей, Писала жизнь не сказки, не этюды – Слагала сагу из ночей и дней, Наполненных не радостью, а болью За мир, в который вдруг пришла беда И сильною, отчаянной любовью, Спасительной, как в засуху вода. Тогда горели города и люди, Пылала топка адская войны, И дети малые мечтали, как о чуде, О маме рядышком. И виделись им сны, Где места нет ни голоду, ни зверствам, А полосаты – зебра и енот, По улицам страны гуляет детство, Н зная, что такое эшафот. Война! Беда …какое уж тут чудо, Когда, как стадо, согнаны в барак, И страх трясёт сильнее, чем простуда И так безжалостно коварен враг. Здесь нет разрывов бомб и канонады, Но больно жалит острая игла, И в крематориях, как в пекле ада, Горят детей безвинные тела. Концлагеря… Отметины на теле, И раны в душах вряд ли заживут. Но каждый май в садах метут метели – Кружаться в вальсе лепестков салют.

Незнамова Надежда (Худорожкова В.И.) Минута молчания О, метроном! На мгновенье останови Время ! Мы о тех, кто для нас эту землю с берёзами, Это небо со звездами спас, Мы о них говорить будем. Отложите дела, Отложите заботы свои, люди. Ты, о, всесильная женщина – мать ! Что тебе в утешенье сказать? Ты куда красоту, Косы русые дела ? Сорок лет – Ты ни разу свой белый платок не надела. Семерым похоронкам сыновним не веря, Сорок лет ждёшь с войны долгожданного стука в двери. Черноморский матрос, Там, на Малой земле, Ты свинцовым сверлом сколько раз Продырявлен был вместе с тельняшкой. Выжил чудом. Друзей своих предал земле. Век живи – ты родился в счастливой рубашке. Ты, солдатка, не бойся своей седины. Не успев налюбиться, В двадцать лет – вдова одинокая. Вы, ветераны войны – Вместо дома – руины, воронка глубокая. Вы, мальчишки, У Вечного стоя Огня, В лицах тех, кто причастен к нему, поспешите вглядеться Их осталось так мало ! Ведь это они Подарили вам мирное детство В наследство. Мой ребёнок,

Мой маленький друг, Ты поёшь про улыбку, Про солнечный круг. Ты смеешься весеннему солнцу под стать, Держишь за руку маму, От мамы боишься отстать. А в Освенциме дети войны сожжены. Спите, воины. В мирном краю Мирный дождь тихо падает. В память Вашу – Пусть жизнь наша светлая радует ! И только минуту одну помолчим, Минута молчания…

Глыдышев Юрий Тёркин жив Повесть памятной годины, Эту книгу про бойца, Я и начал с середины, И закончил без конца. А.Твардовский

С детства помню эти строчки, Книгу, повесть про бойца. Не поставил автор точку, А без точки нет конца. Значит, жив Василий Теркин, Русской армии солдат. Это ж сколько, палки-елки, Было лет тому назад.

Но всё помнит, без усилий, Вспоминает ту войну, Уж не Васька, дед Василий, Обращаются к нему. «Там всё было, и не просто, Не опишешь и в стихах. Но прожил уж девяносто, На своих, на двух ногах. И под смертью подписаться Я пока не тороплюсь. Смерти поздно мне бояться, А помру, не удивлюсь. Да пошла она, косая, Что о ней нам говорить, Я до праздника, до мая Запланировал дожить. И хочу я в час последний, В праздник славы боевой, Услыхать салют победный, Что раздастся над Москвой». Дед махнул небрежно тростью, Палка это ж, не костыль Матюгнулся, так, без злости, И про ногу, про волдырь. Жив, Василий, Вася Теркин, Не пришел твой, значит, срок. Что нам палки, что нам ёлки, Если ты солдат, браток.