Гуревич А. В. Пушкин и Сибирь

Коменданта при Нерченских (рудникам Управляющему Петровским заводом господину) Гиттенфервалтеру Малахину

Генерал-майора и кавалер^ Лепарсмого февраля 13 дня 1832 г.

№ 122

Пе-провский завод.

По случаю умножившихся в Петровском заводе торгую­ щих разными товарами купцов, а равно временно приезжа­ ющих, я прошу Вашего благородия, обовязать местных имеющих свои лавки, чтобы они от сего числа государствен­ ным преступникам и их женам, равно служителям сих по­ следних не делали никакого кредита, а все товары продава­ ли бы на наличные деньги. Если же допустятся кто из куп­ цов или других лиц дать что-либо кому в долг, не представ­ ляли бы себе никакого права на иск за свои долги, а так же заносить куда-либо в неуплате жалоб. При чем прошу не оставить и приезжих купцов о том же предварять. Гене|ршимайор ЛЕПАРСКИЙ.9

При частом общении с декабристами, через свои торго­ вые лавки, небольшая часть сибирского купечества из это­ го круга поняла, что она может здесь получить не только барыши, но и просвещение. Общаясь с графскими, княжескими фамилиями остав­ шихся в России родственников декабристов, оказывая им большие и малые услуги в доставке нелегальным путем пи­ сем, посылок при своих торговых поездках в Москву и Пе­ тербург, они увидели, что можно получить от декабристов для себя и членов своих семей большую помощь и в овла­ дении высотами тогдашней культуры. И с этого времени к необычайной петрозаводской «академии» потянулись в 30-х годах отдельные представители кяхтинского, иркутского и селенгинского купечества — Боткин, Игумнов, Лушников, Баснин и др., приезжали знакомиться с декабристами. Боль­ шая же часть реакционного купечества смотрела на дека­ бристов, как на государственных преступников, пытавшихся поднять руку на «помазанника божия». И поэтому, чураясь, и чуждаясь их, они оставались пребывать в невежестве. Вместе с кругом высшего реакционного чиновничества, наезжавшего сюда за длинным рублем, продолжали попрежнему занимать­ ся только торговлей.

39

— У нас пока в Сибири два предмета —

(писал в эти годы иркутский поэт Матвей Александров) Мозольный труд и деловой расчет. Воем нужен хлеб да звонкая монета. Так любознание кому на ум отридет? К|упец сидит, как филин, на прилавке, Его жена чаек с кумою пьет, Чиновный класс хлопочет о прибавке И прочного гнезда себе не вьет: Сегодня здесь, а завтра за Уралом. Кто нажился, тот едет гене,ралом, Кто не сумел, тот с посохом идет.10

Сын иркутского купца, ученик декабриста, позже изве­ стный друг Некрасова и Салтыкова-Щедрина доктор Н. А. Белоголовый так характеризует результаты происшедшего общения декабристов с наиболее передовым местным чинов­ ничеством и купечеством для культурного роста нарождав­ шейся тогда молодой сибирской общественности: «Каждый из них (декабристов) в отдельности п все вместе взятые — они были такими живыми образцами куль­ туры, что естественным образом поднимали значение и до­ стоинства ее в глазах всякого, кто с ними приходил в со­ прикосновение, и особенно в тех, в ком бродило смутное со­ знание чего-то лучшего в жизни, чем то животное прозяба­ ние и самоопошливание, какими отличалась жизнь тогдаш­ него провинциального захолустья. И нет сомнения, что весьма многие из иркутских чиновников и купцов, только в силу этого непосредственного обаяния просвещения, по­ чувствовали большую потребность в духовных наслажде­ ниях жизни, стали больше читать и особенно стали заботить­ ся о том, чтобы дать своим детям по возможности совершен­ ное образование»11. Под непосредственным воздействием декабристов начи­ нала развиваться и укрепляться культурная жизнь и в Ир­ кутске, и в Кяхте, в Селенгинске и в Нерчинске. Вот несколько свидетельств современников о культур­ ных интересах отдельных читательских групп Восточной Си­ бири. «...В этой дикой и холодной стране удивляются стихам Пушкина и читают Гомера... Ты, может быть, скажешь, что это приезжие чиновники. Нет, тамошние старожилы, купцы и даже мещане»1?.

40

«Кяхта, по своему богатству, умна, образованна, много читает, много выписывает книг, журналов, любит вместе с прейскурантами и политику... Делает приговоры знамени­ тым людям, литераторам и пр.»13. В 30—40 годах Кяхта задавала тон всей экономической и культурной жизни края. Миллионные барыши чаеторговцев помогли кяхтинскому купечеству выстроить огромный гости­ ный двор, а позже эти миллионщики начали овладевать и культурными богатствами дворянства. Интеллигенция — учителя, врачи, представители высшего чиновничьего сословия, находившиеся на службе правитель­ ства и купечества Кяхты и Троицко-Савска, уделяли вни­ мание и делу поднятия своего культурного уровня. Возник вопрос об издании своего журнала и газеты, хотя бы на первое время рукописных. Мы расскажем об этом словами очевидца Ивана Кирил­ лова, автора рассказа «Поездка в Кяхту в 1834 г.», поме­ щенного в сборнике «Прозаические сочинения иркутской гимназии» за 1836 год. «Некоторые из чиновников, — пишет автор упомянутого рассказа, — за удовольствие считают посвящать свои досуги занятиям литературы. Из числа таковых должно упомянуть о штабс-лекаре кяхтинской таможни А. И. Орлове, как о че­ ловеке чувства эстетического и основательного познания в^ искусствах, науках и языках, и инспекторе монголо-русской школы Б. П. Паршине, неутомимо занимающемся отечествен­ ной изящной словесностью и отличающемся в своих сочине­ ниях живым слогом и простотою рассказа. Оба сии чиновника в таком отдаленном от русских столиц азиатском уголке трудятся теперь над составлением журнала под названием «Кяхтинский литературный цветник» и газеты «Кяхтинская стрекоза». Выбор статей в журнале сем, по мне­ нию знатоков-литераторов, совершенно оправдывает прилич­ ное наименование его*. Главная цель сих изданий будет со­ стоять в изображении местности кяхтинской в литератур­ ном, статистическом, топографическом и этнографическом от­ ношениях. Три тетради сего журнала в стихах и прозе и не­ сколько нумеров газеты уже приготовлены были к изданию в нашу бытность. Открывается теперь на оные подписка, ко­ торая так счастливо началась, что в первый же день, когда объявлено было приглашение к оной, собрано до 600 руб­ лей»14. Рядом с Орловым и Паршиным все время незримо при­ сутствовали здесь и декабристы, очевидно, и как литератур41

■1ые сотрудники, и как консультанты начинающих инициаторов-издателей рукописных газеты и журнала. Сохранились указания декабристов, что «Стрекоза» писа­ лась в 60 экземплярах, что они расценивали ее, как «пер­ вую попытку обсуждать явления сибирской жизни». «Кяхтинский литературный цветник» и особенно кяхтичская «Стрекоза» предназначались и для читателей-кяхтинцев и узников петрозаводской «академии» и одновременно с этим для круга подписчиков-сибиряков из других городов, которые были в этот период времени тесно связаны взаим-' ными экономическими интересами, через осуществлявшуюся в Кяхте миллионную торговлю чаем. «Знатокичлитераторы», по выражению иркутского гимна­ зиста Кириллова, — Орлов и Паршин, находясь в тесной дружбе с декабристами, конечно, учились и учили читателей своего журнала и газеты на первоклассных образцах русской литературы — на произведениях Пушкина. Здесь, как мы знаем из воспоминаний И. И. Попова, в ру­ ках которого был один из номеров «Стрекозы», издававшей­ ся и после многолетнего заточения декабристов все тем же Орловым, читателю сообщалось о жизни и деятельности де­ кабристов на поселении, в частности, в Селенгинске. «В Кяхте мне случайно попал номер рукописной газеты, издававшейся в 40-х гг. чиновником Орловым... В орловской газете сообщалось, что Н. А. Бестужев, вместе со своим уче­ ником бурятом Цымбиловым — сделал подзорную трубу».15. Инициаторы кяхтинской рукописной литературы Орлов и Паршин не могли, конечно, не откликнуться на страницах своего журнала и газеты на дуэль и смерть Пушкина в тяж­ кую годину гибели поэта. Они могли дать своему подписчи­ ку даже точную информацию о последних часах жизни поэта, получив ее от невольных жителей Петровского завода. Д е­ кабристы не только прочли вскоре после смерти Пушкина официальный отчет Жуковского, адресованный в форме пись­ ма к отцу поэта С. Л. Пушкину, напечатанный в V т. «Со­ временника», но путем «контрабандных сношений»11 уже в 1837 г. получили списки рукописей врачей Даля и Спасского, очевидцев предсмертных дней поэта, воспоминания которых, как известно, ходили по рукам, не будучи опубликованными в печати до 60-х годов XIX столетия. «У нас, с течением времени, — указывает И. И. Пущин, _ силою самих обстоятельств, устроились более смелые контрабанд­ ные сношения с Европейской Россией - тй-когда доходили до нас не одни газетные известия». (Курсив (наш — А Г) 42

поэта и хооошо понимала всю огромную общественную зна­ чимость Пушкина, как писателя, как славного выразителя дум и чаяний народных. о Несколько позже, на страницах кяхтинской литератур­ ной газеты «Стрекоза», В. Давыдов мог рассказать об этом* и всем подписчикам отсюда же, из Красноярска. Он в пору своего заточения в петровском каземате, судя по сохранив­ шимся материалам, был очень тесно связан с газетой «Стре­ коза». В неразрывной связи с ней вспоминает Н. А. Бестужев едкие эпиграммы Давыдова на Николая I, подлинного убий­ цу Пушкина. Близкий круг читателей и почитателей Пушкина, высо­ ко ценивший его труд, был не только в Восточной Сибирч но и в Западной. Об одной из таких читательских групп — тобольской,, концентрировавшейся вокруг известного историка Сибири — П. Словцова, рассказал приятель Пушкина Соломирский еще в 1835 году самому поэту в пространном, восторженном пись­ ме своем. На дружеской беседе у Соломирского были историк Си­ бири Словцов, поклонник старины — местный богатый чинов­ ник, учитель русского языка и еще два (не раскрытых нам •автором письма) участника литературного спора. Уже здесь раздавались различные читательские голоса, представлявшие собою те неоолыние читательские группы Тобольска, кото­ рые по-разному воспринимали творчество своего гениального современника. «...Словтдов сказал: (что) сочинения Пушкина должно читать для роскоши ума, везде, где я встречаю произведения его пера, я их пробегаю с жадностью!» — Полагая, что тако­ вой отзыв человека подобного Словцову для тебя (будет) приятнее и занимательнее мнения наших полусловесников, я поставил (себе) приятною обязанностью сообщить тебе оное, Прение продолжалось; Словцов согласился, что род твоих сочинений мог бы быть возвышеннее, но, говорил он, гении своевольны! Наконец, так как общее мнение было на твоей стороне, я, чтоб совершенно победить сопротивника, предло­ жил тост за твое здоровье, с тем, чтоб всякой (по*желал) сказал какое-нибудь желание; очередь пала на младшего,, это был учитель русского языка: он, _ пишет далее В. д ' Соломирский, — пожелал тебе всеобщей любви... Словцов пожелал богачу-антагонисту, чтобы его дети с тобою сравнялись! Один из гостей — чтоб ты вечно писал; другой долгой жизни. Словцов заметил, что долгая жизнь ве­ 44

ликим умам несвойственна, им надо желать благодарного потомства. Наконец классик пожелал, чтоб все тебя уважа­ ли, но по справедливости ценили твои сочиненья! И так мы все пили за здоровье гения -— писателя, даже я, давно пьюгций одну воду. Это письмо как . доказательство того, что и в глубине России, на границах Европы с Азией, не токмо есть просве­ щение, но и того, что степень сего просвещения довольно зна­ чительна, чтобы люди могли и умели ценить таланты, дол­ жно быть для тебя и для всякого русского занимательно»17. Автор этого письма в эти годы был тесно связан с кяхтинцами, селенгинцами и иркутянами, а через них и с узни­ ками Петровского завода. И о тобольской читательской груп­ пе мог не ррз передать им все свои впечатления, тем более что имя «сибирского Карамзина» П. Словцова было очень популярно тогда во всей Сибири, где он бывал не раз с целью сбора материалов по вопросам истории и школьной жизни Сибири. Приведенные нами выше фактические материалы помо­ гают нам по-настоящему понять смысл и содержание слов И. Н Пущина, что «и в Сибири даже, кого могла, ова (смерть Пушкина) поразила, как потеря общественная». (Курсив наш. — А. Г.). Он и его друзья хорошо знали настроения читателей своей обширной библиотеки и одновременно ^с этим «Кяхтинского литературного цветника», кяхтинской «Стрекозы» и других рукописных газет и журналов и даже тех читателей, которые жили далеко за пределами Восточной Сибири*. По­ этому Пущин и мог так уверенно писать об откликах в ка­ торжной. в массе своей неграмотной Сибири на смерть люби­ мого поэта, великого создателя русского литературного язы­ ка, русской литературы. Он располагал большим нужным материалом для обобщения, говоря здесь не только о петро­ заводском окружении, а обо всей передовой части читателей Сибири. Лишенные царем и его жандармами права переступать порог своей проклятой тюрьмы, они все же оказались и там в. центре умственных, общественных интересов Сибири и знали о них куда лучше, чем те, которые охраняли их от соприкос­ новения с населением, оберегая последнее от «вредного и тлетворного» влияния декабристов. Николай I желчно, пол­ ный гнева и возмущения, говорил, обращаясь к генерал-губернатору Восточной Сибири Броневскому «Они (декабри­ сты) успевают входить в связь с начальством, их близко дер45

жать невозможно!»18; но они и в отдалении, замкнутые в* петрозаводском каземате, были все так же целеустремлены вперед, не порывали своих связей с окружающим миром. ..Одновременно с глубоким пониманием общественной роли Пушкина, его ведущего места в литературной жизни страны, был в это время в Сибири и такой круг читателей, который продолжал клеветать на Пушкина, стремясь проти­ вопоставить свои ложные утверждения тем, которые закреп­ лялись здесь все полнее и значительнее, благодаря прямому воздействию славных друзей Пушкина — декабристов*. Как известно, подлинные убийцы Пушкина были навсегда пригвождены к позорному столбу гневными, огненными сти­ хами М. Ю. Лермонтова — «На смерть поэта». В Сибири эту священную задачу защиты Пушкина от его литературных врагов, высших чиновных вельмож и примы­ кавших к ним купцов-реакционеров, чуждавшихся декабри­ стов, продолжил В. К. Кюхельбекер — ближайший друг по­ гибшего поэта.

24 мая 1837 года, через три с половиной месяца после смерти Пушкина, как с живым, продолжает с ним беседу Кюхельбекер, рассказывая ему, что Образ твой моим мечтаньям В ночах бессонных предстоит...

что сознание давит тяжелая скорбь утраты, Там мыслю над твоей могилой...

С негодованием рассказывает он Пушкину о сонме его врагов, которые кругом продолжают сеять «желтую клевету», не умолкая и «в час святой печали», боясь физически не суще­ ствующего поэта, его посмертной моральной силы, его вели­ чия духа: Смолк нщрох благозвучных к|рыл Твоих волшебных песнопений, На небо отлетел твой Гений, — А визги желтой Клеветы Глупцов, которые марали, Как был ты жив, твои черты, И ныне в час святой печали,

Бездушные не замолчали!*9

Кюхельбекер познал подлинную поэтическую мощь Пуш­ кина. Он по справедливости уверен, что Пушкин никогда не померкнет во мгле веков. Из всех литературных современни­ ков, по силе таланта, он ставит его рядом с Державиным,.

46

клеймя позором клеветников и завистников затравленного поэта. И поведав Пушкину всю глубину своей печали и гнева по адресу неунимавшихся злопыхателей, Кюхельбекер так заканчивает в этот день — 24 мая 1837 года свою беседу с другом-поэтом: Гордясь! Ей-богу, стыд и срам Их подлая любовь! Пусть жалят! Тот пуст и гнил, кого все хвалят; За зависть дорого я дам. Гордись! Никто тебе (не равен, Никто из сверстников певцов;— Не смеркнешь ты во мгле веков...20

Через борьбу с литературой реакционного^ дворянства завоевывал Пушкин место в сердцах читателей, его совре­ менников, и в далекой, холодной, кандальной Сибири, на еевостоке и западе*. Вслед за декабристами дело популяриза­ ции творчества Пушкина продолжали в Сибири и новые по­ коления борцов с самодержавием. Они ослабляли реакцион­ ные силы, которые пытались здесь отгородить Пушкина от нараставшего передового читателя, извратить его творческий облик. *

*

*

Небольшой круг поэтов Сибири пушкинской поры сразу откликнулся своими стихами на смерть любимого поэта. До нас дошли, сохранившиеся в архиве ИРЛИ в бума­ гах Евгения Лукича Милькеева, взволнованные строки, по­ священные памяти убитого Пушкина, которого талантливый сибиряк называет «истинным певцом, родным певцом вели­ кого народа». Евгений Лукич Милькеев — канцелярский писец то­ больского приказа, поэт-самоучка. Этот поэт-неудачник, трагически покончивший с собой, выразил свое скорбное на­ строение в связи с гибелью гениального мастера художест­ венного слова в стихотворении, озаглавленном «К портрету Пушкина»: В болезненных чертах, *стр1здань*ем зашгеймвйных, Сверкает пламень дум летучих, вдохновенных И, трогательно полн высокой грусти, взор Льет, кажется, судьбе таинственный укор.

47

Как звук, умолкнувший нечаянно и странно, Как пламен^ алтаря, потухнувший .нежданно/ Певец наш истинный, мгновенно ты угас И скрылся в мир другой, неведомый для нас, Ты был .родным певцом великого народа, И голос твой шумел, как русская погода, Был горд и величав, как ваши небеса, И в радугах сверкал и лился, как роса; И снегу белого был чище, холоднее, Был громче, звонче льду и стали был острее.21

Не остался равнодушным к памяти гениального поэта и П. П. Ершов, навсегда сохранивший в своем сердце великую признательность к Пушкину, как к заботливому учителю и другу молодого поколения литераторов, много сделавшему и для творческого роста самого автора известного «Конькагорбунка». В шестом томе «Современника», средства от издания ко­ торого пошли для оказания помощи семье А. С. Пушкина, сре­ ди других стихов, посвященных неувядаемой памяти гения • русской литературы, были опубликованы под заглавием «Кто он?» и стихи П. П. Ершова, присланные им из То­ больска. Он силен—как буря Алтая. Он мягок—как влага речная, Он тверд—как гранит вековой, Он вьётся ручьем серебристым, Он брызжет—фонтаном огнистым. Он гибок—как трость молодая, Он крепок—как сталь вороная, Он звучен—-как яростный гром, Он лёгок—как ветер пустыни. Он тяжек—как меч славянина. Он быстр—как налёт казака. В нем гений полночной державы, О, где вы, наперстники славы? Гремите... Вам внемлют века!

В, литературном наследстве сибирского поэта начала 40-х годов, морского офицера Александрова, в комедии «Та­ ежный карнавал», мы находим несколько скупо оброненных; но характерных замечаний о Пушкине и Лермонтове. Один из героев «Таежного карнавала» — Зетыч, — управ­ ляющий енисейскими приисками, из чиновников «Изысканный натуралист, политик, По всем частям писатель, даже критик, Чорт знает что., но с.ущий декабрист» 22 48

(по определению горного исправника — второго действующе­ го лица названной комедии), характеризуя литературу пер­ вых лет после гибели великанов русской поэзии — Пушкина и Лермонтова, мрачно заявляет: В словесности — французская болтливость, В хозяйственных журналах — пустяки: Трактаты о цашх, модели, сошники; Поэзия давиым давно скончалась, Ни Пушкина, ни Лермонтова нет; Одна отрада нам осталась — В листах (почтеннейших газет. 2з

В 1846 году сибирский поэт — инженер Штукенберг, выступая со своей книгой стихов «Сибирские мотивы», от­ крывает ее прологом, в котором отмечает поэтическое без­ молвие^ этих скорбных л ет,. связанных с гибелью великанов русской поэзии — Пушкина и Лермонтова. Он не называет полузапрещенных имен, не анализирует и подлинных причин, породивших убийства гениев русской поэзии, но и в этой под­ цензурной форме читатель его времени явственно понимал, о ком идет речь, к кому направлены скорбные строки поэта. За лирой лира умолкает И гибнет за певцом певец, И жребий тайный ужасает... Ужели жертвам не конец? Мы безотрадно остаемся Добычей хладной суеты, И, может, долго не дождемся Напева с горной высоты! Кто ж усладит во дни печали, И в лучший мир нас увлечет, И сердца тайные скрижали Кто-, вдохновецный, нам прочтет! Кто, не язвя — насмешкой злобно, Наш вечный ропот усмирит, И Ж'рице девственной подобно Огонь небесный сохранит? Все говорят, что удалилась, Что нет поэзии у нас; И все прекрасное затмилось, И животворный луч угас!

Так оценивает творчество Пушкина читатель Восточной Сибири начала 40-х годов, сопоставляя его с общим спадом поэтической культуры в эпоху, наступившую сразу после смер­ ти Пушкина и Лермонтова. Оценка сибирского поэта Алек­ сандрова словами Зетыча; Поэзия давным давно скончалась. Ни Пушкина, ни Лермонтова нет, — 4. А. Гуревич.

49

целиком совпадает о аналогичными выводами современников Пушкина, высказанными в те годы в центральной прессе. Так писал об этом позже Н. А. Некрасов: — Тогда все глухо и мертво В литературе нашей было: Скончался Пушкин; без него Любовь к ней в публике остыла... В бореньи пошлых мелочей Она погрязнув поглупела^.. До общества, до жизни ей Как будто не было и дела. В то врэмя, как в 'родном краю Открыто зло торжествовало. Ему лишь «баюш'ки-баю» Литератора раслевала.24

Только теперь, когда под руководством коммунистиче­ ской партии и нашего любимого гениального вождя товарища Сталина Сибирь кандальная стала социалистической трудящиеся массы Сибири, в прошлом неграмотные, задав­ ленные нищетой, каторжным трудом, знают, кто является подлинными убийцами славного певца великого народа. И вместе со всей нашей зам ечательной Родиной чествуют они па­ мять величайшего национального русского поэта, поэта на­ родов Советской страны.

III. Сибирские темы в творческих замыслах Пушкина

Черной лентой вплетается в биографию героев гениаль­ ного поэта и прозаика Александра Сергеевича Пушкина ка­ торжная Сибирь. Уверены ль мы в бедной жизни нашей? Нас каждый день сжала ожидает, Тюрьма, Сибирь, клобук, иль кандалы. А там — в глуши голодна смерть иль петля.1

Перед одной мыслью об этом трепещет Афанасий Ми­ хайлович Пушкин, герой трагедии «Борис Годунов», вы­ сказывая свое мнение о царе Борисе один на один, с гла­ зу на глаз, Шуйскому. С тревогой читает отец Гринева, героя «Капитанской дочки», письмо об ожидаемом исполнении решения, вынесен­ ного в отношении его сына Екатериной II — «сослать в отдаленный край Сибири на вечное поселение»2. ...С бр-егов пустынных Енисея Семейства Искры, Кочубея Поспешно призваны Петром. Он с ними слезы проливает. Он их. лаская, осыпает И новой честью и добром.

...«Симеон Палей, Хвастовский полковник, славный на­ ездник. За своевольные набеги сослан был в Енисейск* по жалобам Мазепы. Когда сей последний оказался изменни­ ком, то и Палей, как закоренелый враг его, был возвращен из ссылки и находился в Полтавском сражении», — так в> примечании к своей поэме «Полтава» пишет Пушкин о ени­ сейском ссыльном петровских времен.

4*

51

Мазепы враг, наездник пылкий, Старик Палей из мрака ссылки В Украину едет в царский стан.

Но что представляет собою теперь этот последний, воз­ вращенный из Енисейска по воле царя? Он раздавлен тяжестью отбытой ссылки: Уж на коня не вскочит он, Одрях в изгнанье сиротея. И казаки на клич Палеч Не налетят со всех сторон!3

Талантливый историк Пушкин не раз писал в своих исследованиях и примечаниях к историческим трудам и за­ мечательным поэмам о печальной участи многих людей, вол­ новавших его творческое воображение, опальная дорога кото­ рых вела в разные места тогдашней сибирской глуши. Пушкин пытливо прослеживает всю историю жестоко подавленного Пугачевского восстания и уже в первой главе своей знаменитой «Истории Пугачева», отмечая следы «усмирения» яицких казаков, пишет: «Зачинщики бунта на­ казаны были кнутом; около ста сорока человек сослано в Сибирь»...* Из вдумчиво прослеженной поэтом своей родословной он прекрасно знал, какое значение в биографии его прадеда по матери — Ганнибала — «Арапа Петра Великого» имела страшная для пушкинского времени далекая Сибирь. «Почетная» ссылка Ганнибала, личного врага Бирона, могла бы кончиться роковым образом для него, если бы он самовольно не возвратился в Петербург. Но этим не кон­ чились годы ссылки прадеда поэта. «Аннибал удалился в свои поместья, — пишет Пушкин, — где и жил во все время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири». До са­ мой кончины своей он не мог без трепета слышать звон ко­ локольчика». Пушкин — художник слова и Пушкин — историк бе­ рется за перо критика. Набрасывает картины истории рус­ ской литературы. Перед взорами встает во весь рост автор замечательной книги «Путешествие из Петербурга в Мо­ скву», открывшей подлинное лицо кошмарного положения крестьян при Екатерине II. В биографической заметке о Радищеве Пушкин пишет: «Сенат осудил его на смерть. (См. Полное собрание законов). Государыня смягчила приговор. * Курсив «наш. —- А. Г.

52 #

Преступника лишили чинов и дворянства и в оковах сосла­ ли в Сибирь*. В Илимске Радищев предался мирным литературным занятиям. Здесь написал он большую часть своих сочине­ ний, многие из них относятся к статистике Сибири, к ки­ тайской торговле и пр.»4. Темы — «В поисках материала для образа Ермака» и «Интерес Пушкина к Дальнему Востоку» свидетельствуют о том, как постепенно шел к раскрытию Сибири и здесь А. С. Пушкин. Великий поэт, который по праву гордился тем, что во­ след Радищеву восславил он свободу, и сам не раз, как и герои его произведений, с ужасом ощущал на себе холодное дыхание кандальной Сибири. Существовавшее у Пушкина первоначальное понятие «Сибири хладная пустыня» сменяется радищевским стремле­ нием познать ее во всех отношениях. Пушкин и здесь ста­ новится также верным продолжателем дела А. Н. Радищева. С годами Сибирь стала познаваться Пушкиным не только как место каторги и ссылки, но и как страна, которая пред­ ставляет большой интерес для поэта и романиста, историка и этнографа.

1. В ПОИСКАХ МАТЕРИАЛА ДЛЯ ОБРАЗА

ЕРМАКА

«История народа принадлежит поэту», — говорил в од- . ном из своих писем А. С. Пушкин, перечисляя имена пред­ ков, много сделавших для своей родины, честно послуживших своей отчизне в различные периоды ее истории. Это чувство ответственности за создание исторических образов жило и у передовых современников Пушкина и вол­ новало их в различных местах Сибири. И когда они задумывались над историческими художест­ венным воплощением образа Ермака, то у них возникало ис­ креннее желание, чтобы именно пушкинский гении отобразил яркие черты характера русского война, умеющего преодоле­ вать любые трудности, любые преграды, стоящие на пути, выходить всюду победителем. Этот характер с особенной си­ лой сказался "и в те исторические времена, когда дейст­ виями Ермака и его сподвижников совершалось такое боль­ шое прогрессивное событие, как приобщение закабаленных Кучумом сибирских народов к России. * Курсив наш. — А. Г.

53

21 декабря 1823 года в Троицко-Савске писатель Алек­ сей Мартое*, сын знаменитого ваятеля, автора скульптуры «Минин и Пожарский» (которая и теперь высится на Крас­ ной площади в Москве), восхищаясь в доме троицко-савского купца Черепанова портретом Ермака, «самым прекрас­ ным из всех доселе в России и Сибири виденных», записал в свой путевой дневник: — «Человек великий! Ты забыт... но, может быть, з в у ч ­ н а я л и р а П у ш к и н а (разрядка наша. — А. Г.) воскресит твои подвиги, может быть, творец Минина передаст отечест-

А. С. Пушкин (с портрета Л. Ф. Соколова).

ву изображение твое, исполин доблести, и тогда никто не дерзнет упрекнуть потомков в непризнательности герою Си­ бири»1. Так, в троицко-савской крепости уверенно говорили уже в 20-е годы XIX столетия о силе и мощи пушкинского гения. Цитированные выше мысли А. Мартос* опубликовал в 54

1827 году в своей книге «Письма о Восточной Сибири», не­ сомненно, в надежде на то, что они дойдут и до самого Пуш­ кина: О, есди бы кисть гибкого Брюлова На место грубого- *>езца, Была в тиунах сибирского певца, —

восклицал Д. П. Давыдов, принимаясь за свои «Думы о по­ корении Сибири»2. Или большой мастер скульптуры, или замечательный ху­ дожник кисти, или гениальный поэт должны запечатлеть в сво­ их творениях Ермака и самый момент завоевания Сибири, — гак казалось и очеркисту А. Мартосу, и поэту Д. Давыдову, м их близким друзьям — современникам Пушкина. Гениальный русский художник В. И. Суриков исполнил эги заветные мечты сибиряков: он создал непревзойденную картину «Ермак»*. Творческие интересы Пушкина совпадали с желаниями его современников. Но они еще не знали тогда, на­ сколько глубоко и сильно волновал уже и самого Пушкина образ Ер'мака, как он расценивал поэтические опыты этого рода его предшественников и как стремился он накопить нуж­ ный фактический материал — исторический и устно-поэти­ ческий, чтобы глубоко, правдиво, художественно раскрыть волновавший его думы образ. В те годы, когда А. Мартос писал свое мысленное обра­ щение к Пушкину, он не знал и не мог, конечно, знать, что уже за три года до этого сам поэт говорил о Ермаке и Кучуме так же, как о первой и важной теме, которую он мог бы рас­ крыть, будучи в Сибири. В конце 1824 — начале 1825 года Пушкин набрасывает «воображаемый разговор с Александром 1», который закан­ чивает следующими словами: — «..„Но тут бы Пушкин разгорячился и наговорил мне много лишнего, я бы рассердился и сослал его в Сибирь, где бы он написал поэму Е р м а к или К о ч у м, разными раз­ мерами с рифмами» (курсив Пушкина. — А. Г.)3. Угроза ссылки в Сибирь не раз нависала над Пушки­ ным. Гениальный певец сам п е р е ж и л годы изгнания. Они про­ ходили на юге России и в селе Михайловском. Только заступни­ чество Энгельгардта (бывшего директор# царскосельского лицея) и поэта Жуковского перед Александром 1 спасло Пушкина от Сибири. Однажды, во время прогулки в царскосельском саду, Александр I подозвал Энгельгардта, и между ними произошел такой разговор,: 55

Александр: — Энгельгардт, Пушкина надо выслать в Сибирь, он наводнил всю Россию возмутительными стихами. Вся молодежь наизусть их читает.

— Воля вашего величества, — ответил Энгельгардт, — но вы мне простите, если я позволю себе сказать слово за бывшего моего воспитанника. В нем развивается необы­ кновенный талант, который требует пощады. Пушкин теперь уже краса современной нашей литературы, а впереди еще больше на него надежды. Ссылка может губительно подей­ ствовать на пылкий нрав молодого человека. И Пушкин думал о том, что рано или поздно он может очутиться «по милости» разгневанного самодержца в Сиби­ ри, как некогда туда был брошен Радищев за свою знамени­ тую книгу, направленную против самодержавия, крепостного права. И он, создающий свои произведения «вослед Ради­ щеву*», отбирал в своем сознании ту тему, над которой должен был бы работать, находясь в изгнании в сибирской глуши. В 1821 году вышла «Дума о Ермаке» Рылеева. Но, оче­ видно, А. Мартоса она не удовлетворяла во всем своем объеме, как не удовлетворяли и творческие опыты многих других его современников. Будучи много лет в Красноярске, а затем совершив путешествие по обширным местам Восточ­ ной Сибири, Мартос знал о большом цикле народных ле­ генд, посвященных Ермаку, которые не были известны мно­ гим тогдашним писателям, бравшимся за создание образа Ермака, повторявшим друг друга в сюжетной схеме. О су­ ществовании какого-то иного цикла народных сказаний о Ермаке интуитивно догадывался и Пушкин. Уже читая Киршу Данилова, Пушкин, несомненно, встре­ чал здесь былину о завоевателях Сибири, где совершенно поиному, по сравнению с другими книжными источниками, из­ вестными тогда писателю, была раскрыта и сама причина ги­ бели Ермака. По тексту этой былины, его поглотил не Ир­ тыш, а могучий Енисей. . Поохал Ермак 'Тимофеевич Со своими казаками в ту сторону Оибкрвдую И будет он у тех татар котовских; Стал о,н их наибольше Под власть государеву гюшряти. Дани, выходы без опущения выбирати. И год, другой тому времени доиэойдучи. Те татары взбунтовалися. На Ермака Тимофеева натгущалися На той большой Енисее реке; 55

Втапоры у Ермака были казаки разосланы. По разным дальним странам. А при нем только было казаков на дву коломенках. И билися, дралися с татарами время немалое; И для помощи своих товарищев Он, Ермак. похотел перескочити На др»угую свою коломенку. И ступил на переходию обманчивую, Право-ю ногою поскользнулся он — И та переходня с конца верхнего Подымалася и на его опущалася, Раошибила ему буйну голову И бросила его в тое Енисею, быстру рему. Тут Ермаку такова смерть случилась.4

Это уже был новый фольклорный мотив о Ермаке, кото­ рый не использовали ни историк Карамзин, ни поэт Рылеев. Если последние опирались на западносибирские легенды о Ермаке, то здесь, в сборнике Кирши Данилова — одна из ран­ них записей русской легенды о Ермаке Тимофеевиче, быто­ вавшая в Восточной Сибири. И Пушкина, очевидно, привле­ кала эта народная трактовка образа, которая еще ждала сво­ его нового автора. Вынашивая свои замыслы о Ермаке, Пушкин пристально следит за решением этой поэтической задачи и своими со­ братьями по перу. Он обращается к Н. И. Гнедичу 23 фев­ раля 1825 года из села Михайловского со следующими сло­ вами: «Я жду от Вас эпической поэмы. Тень Святослава ски­ тается не воспетая, писали Вы мне когда-то. А ^Владимир? А Мстислав? А Донской? А Ермак? А Пожарский? История народа принадлежит поэту». К этому времени Карамзин уже поведал читателю изве­ стные ему легенды о Ермаке, опубликовав Р1Х в IV томе «Истории государства Российского»; Рылеев написал свою «Думу о Ермаке», ставшую позже одной из популярнейших народных песен. Пушкин, конечно, хорошо знал оба эти книжных источника. Карамзина он многократно читал и рабо­ тал усиленно над одним из его томов, создавая свою трагедию «Борис Годунов». Среди других своих произведений Рылеев прислал Пушкину своего «Ермака», питая недежду, что он понравится взыскательному художнику. _ «Знаю, что ты не жалуешь мои Думы, несмотря на то я просил Пущина и их переслать тебе. Чувствую сам, что некоторые так слабы, что не следовало бы их и печатать в полном собрании. Но зато убежден душевно, что Ермак, Матё

57

веев, Волынский, Годунов и им подобное хороши и могут быть полезны не для одних детей». Но, очевидно, рылеевская трактовка образа Ермака все же не вполне удовлетворила Пушкина. До нас, к сожале­ нию, не дошла книга Рылеева с пометками Пушкина. Мы не знаем его замечаний, касающихся этой Думы. Не затронул их в своем ответном письме и сам Рылеев, как это сделал он в отношении «Воинаровского», о чем известно нам из его письма к Пушкину от 12 мая 1825 года. Был хорошо знаком А. С. Пушкину и «Ермак» И. И. Дмитриева, написанный им в 1794 году. Еще в 1817 г. Пуш­ кин иронически указывал на него и его полупоэму-полуоду «Ьрмак» в своем известном послании В. Л. Пушкину: Возьми пример с того поэта, С того, к о т о р о г о рука

Нарисовала Ермака

В снегах незнаемого света И плен могучего Мегмета...5

А в 1823 юду в письме к П. А. Вяземскому Пушкин " - ГГ ' ИТаВ «Ермака» Дмитриева, дал о нем резко отри-’ цательныи отзыв: ^ «Ермак» — такая дрянь, что мочи нет...»6 ато трагедию о Ермаке Хомякова Пушкин поиветствовал и многократно вспоминал в своих произведениях и письмах. Мысли поэта все чаще и чаще обращались к Сибири. Александр I не сослал Пушкина в Сибирь, ходатайства Ж у­ ковского и Энгельгардта спасли его тогда от сибирской ссылки. Он остался вне сибирских рудников и в годы раз грома движения декабристов, но муза Пушкина все время чувствовала холод цепей, которые повседневно выковывали ему своей несносной опекой и шеф жандармов Бенкендорф и . школай I — личный цензор Пушкина. В круг своих повер женных друзей стремилась мысль поэта. Одновременно с этим все полнее и многограннее вырисовывалась перед его взорами и вся Сибирь. Мысль Пушкина уводил к сибирским далям и Федор Матюшкин, который в письмах и в жарких беседах расска­ зывал своим лицейским друзьям о виденном и слышанном в Сибири. Под неизгладимым впечатлением, полученным от наблю­ дений над фактами из жизни в Западной и, особенно, в Во­ сточной Сибири, Ф. Матюшкин даже в личных альбомах рисо­ 58

вал на память друзьям карту сибирских мест, Колымы. Она являлась воспоминанием об экспедиции, совершенной им на Север с известным исследователем Врангелем. Традиционные альбомные стихи отступали здесь на задний план. И памятуя о своем полярном друге, Пушкин посвящает ему в одну из лицейских годовщин известную строфу: Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей?..7

Вместе с этими думами о путешествиях Матюшкина, о жизни в каторжных норах 120 друзей, товарищей, не угаса­ ла и мечта его поэтической юности — желание создать образ Ермака; наоборот, она все больше и больше крепнет у Пуш­ кина с годами. Поэт упорно искал нужные материалы, чтобы как можно полнее ощутить плоть и кровь своего героя, бие­ ние пульса эпохи, в которой он жил и действовал. Пушкин сравнивает известные ему исторические факты о Ермаке с художественным воплощением их в образах, про­ веряет на них свой, медленно формировавшийся у него, об­ раз славного казака — завоевателя Сибири и ждет нужных фольклорных записей из Сибири, которые помогли^ бы рас­ ширить его познания о Ермаке и способствовали бы завер­ шению задуманного художественного образа. Г. И. Спасский, через свой журнал «Сибирский вестник» знакомил читателей, в том числе и Пушкина, с сибирскими летописями, строгановской, черепановской и есиповской, по­ вествовавшими о походах Ермака, о новых страницах исто­ рии царства сибирского8. Здесь Пушкин мог познакомиться и с одним из гравиро­ ванных портретов Ермака того времени, подлинность которо­ го оспаривали тогда же в одном из этих журналов знатоки вопроса. К услугам вдумчивого читателя была представлена^ и карта похода Ермака в Сибирь. Его на страницах «Сиоирского вестника» считали «хотя низким по происхождению, но великим по подвигу своему человеком»9. Так Пушкин-читатель из номера в номер мог знако­ миться с новыми фактами, деталями из жизни приковавшего к себе внимание народного героя, пополняя эти знания и по другим книжным источникам, которые зафиксированы иссле59

дователями в его библиотеке, насчитывавшей немалое коли­ чество трудов по вопросам сибиреведения. Пушкин останавливает внимание как свое, так и своих читателей на радищевских строках, посвященных Ермаку в его сказке «Бова», когда пишет свою статью о Радищеве, позже запрещенную цензурой. «.. Вздохну ш том я месте, Где Ермак с своей дружиной, Садясь в лодки, устремлялся В ту страну ужасну, хладну, В ту страну, где я средь бедствий, Но на ло.не жаркой дружбы, Был блажен, и где оставил Души нежной половину...»

Перед нами один из ранних поэтических опытов, в кото­ ром воспевались Ермак и его дружина. «О, Ермак, душа вели­ ка, петь дела твои!» — восклицал Радищев. Он думал со­ здать повесть о Ермаке. Из этого не завершенного автором произведения сохранилась лишь одна глава, опубликованная в 1811 году в посмертном собрании его сочинений. В библиотеке Пушкина были стихи Панкратия Сумаро­ кова10, невольного жителя Тобольска, издателя первого в Си­ бири и второго во всей российской провинции журнала, на­ званного им «Иртыш, превращающийся в Ипокрену». Стихи П. Сумарокова, как и его журнал, были вне конкретной си­ бирской тематики*. Но достаточно было Пушкину мысленно перенестись в Сибирь, как он сразу же нашел новую, ло­ кальную тему для своего творчества. Обращаясь к сибирской теме, Пушкин не мог представить себя вне конкретных исто­ рических условий Сибири, связанных, в частности, с именами Ермака и Кучума. И было обидно, что П. Сумароков и близкие к нему поэ­ ты увлекались лишь формой стихосложения и ненужными версификациями, отдавая им все свое время и внимание, в то время как вокруг них развертывалась современная им си­ бирская жизнь, требовавшая своего пристального изучения. И тот же древний город Тобольск, где начал свое сущест­ вование журнал «Иртыш, превращающийся в Ипокрену», был очень богат историческими событиями. Об этом свиде­ тельствуют биографические данные одного из пушкинских современников, талантливого этнографа Пассек, уроженца Тобольска. «Ермак был первым героем моих мечтаний, — вспо­ минает о своем детстве В. В. Пассек. — О нем знает в То­ 60

больске каждый ребенок, и об его жизни и смерти рассказы­ вают так ясно, так подробно, как будто вместе с ним пере­ шли Урал, вместе жили и видели его гибель... Как это вол­ новало душу мою в раннем детстве!»11 Что эти легенды должны были жить активною жизнью повсеместно в Сибири, признавал и Рылеев, автор поэмы о Войнаровском и «Думы о Ермаке»; недаром он полагал, что один из героев его поэмы — историк Миллер уделял им, в пе­ риод своего пребывания в далекой Якутии, большое и дол­ жное внимание, расспрашивая до мелочей о Ьрмаке его казаков-сподвижников. «... В часы суровой непогоды Любил 'рассказы стариков Про Ермака и казаков, Про их отважные походы По царству хладов и снегов». 2

На страницах современного Пушкину первого сибирского альманаха, который создала красноярская группа поэтов и прозаиков в 1828'году, поэт И. М. Петров свидетельствует о той же любви к Ермаку в слове и в песне народной: «... И песнь удалых раздается. Они поют про Ермака: Его сибирские походы — Предмет любимый казака».13

В поисках дополнительных материалов о Ермаке Пушкин шлет в Сибирь к своему другу Соломирскому письмо с просьбой собрать о нем народные рассказы и предания. К сожалению, до нас не дошла эта просьба в точных опреде­ лениях самого Пушкина, мы знаем о ней лишь по ответу на пушкинское письмо Соломирского: — «Ты просил меня, писать тебе о Ермаке, предмет ко­ нечно любопытный, но помышляя о поездке для розысков следов сего воителя, я досель сижу дома»...14 Но одно ясно, что, такое письмо было написано Пушки­ ным в 1835 году, через 11 лет после первых, известных нам теперь, зафиксированных мыслей поэта о Ермаке, убеди­ тельно свидетельствующих о неустанном интересе поэта к легендарному образу. Пушкин недавно вернулся из пуга­ чевских мест и лично убедился, как много хранит народ ле­ генд и былей о любимых им исторических личностях и как важно собирать эти материалы в местах, непосредственно связанных с описываемыми историческиим личностями и фак­ тами. Лишь гибель поэта помешала осуществлению этих 61

творческих замыслов, связанных с художественным воплоще­ нием Ермака. Чтобы по-настоящему оценить, как глубоко понимал поэт историческое значение Ермака и его боевых соратников, как дорожил он их славою, как высоко ценил духовные си­ лы^ ермаковцев и всех землепроходцев, которые несли с со­ бой и утверждали русскую культуру далеко на Востоке, — надо еще и еще раз перечитать мысль Пушкина об этом, вы­ сказанную им в статье, посвященной Камчатке.

- «Завоевание Сибири постепенно совершалось Уже все от Лены до Анадыри реки, впадающие в Ледовитое море были открыты казаками, и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже по­ корены смелыми сподвижниками Ермака. Вызвались смель­ чаки, сквозь неимоверные препятствия и опасности устрем­ лявшиеся посреди враждебных диких племен, приводили их под высокую царскую руку, налагали на их ясак и бесст­ рашно селились между с ими в своих жалких острожках»15 Как видим, Пушкин наиболее яркими эпитетами подчер кивает облик — образ русских казаков. Он называет их сме­ лыми, смельчаками и бесстрашными людьми, которые сквозь неимоверные препятствия идут к намеченной цели во имя ин­ тересов русского государства, во имя интересов Родины. Эта пушкинская оценка деятельности русских в Сибири совпадает с оценкой, данной ей Радищевым. Последний, изу­ чая глубоко волновавшие его факты о смелых русских земле­ проходцах, о Ермаке и его сподвижниках, в своем «Сокра­ щенном повествовании о приобретении Сибири» восторженно писал: «Твердость предприятия, неутомимость в исполнении — суть качества, отличающие народ российский. О, народ к величию и славе рожденный! Если они обращены к тебе бу­ дут на снискание всего того, что соделать может блаженство общественное!» С этим радищевским, пушкинским отношением к образу Ермака мы встречаемся и у В. Г. Белинского: ...«И уж, конечно, скорее можно предполагать человеч­ ность, благородство и возвышенность в покорителе Сибири, чем во многих из знатных тунеядцев старого времени, бога­ тых только спесью, невежеством и низостью». Царский цензор не мог простить Белинскому такого сравнения и вымарал это место из статьи великого русско­ го критика. Но, как ни старалась царская цензура, она, кс~ 62

нечно, не могла помешать народу выразить свое уважение к Ермаку. С древнейших времен в народной памяти этот обраа сохранился как героический образ. Он дорог и людям социа­ листической Сибири. И там, где некогда «на диком бреге Иртыша сидел Ер­ мак, объятый думой», создаются новые очаги промышленности и культуры. И там, где озабоченный исходом битвы Ермак был по­ глощен, согласно одной из древних сибирских легенд, в реке Енисее, — на берегах его создается обновленная творческая жизнь. И жителям Иртыша и Енисея, как и всей Сибири, доро­ го, что среди всех других творческих замыслов великого рус­ ского поэта не последнее место занимал и образ легендарно­ го Ермака Тимофеевича.

2. ИНТЕРЕС ПУШКИНА К ДАЛЬНЕМУ ВОСТОКУ «Под словом «Сибирь», — писал Кондратий Федорович Рылеев в своих примечаниях к «Думе о Ермаке», — разу­ меется ныне неизмеримое пространство от хребта Уральско­ го до берегов Восточного океана». В таких границах представлялась Сибирь в пушкинское время, так воспринимал ее и сам А. С. Пушкин, подчеркивая при этом, что Сибирь составная часть всего обширного рус­ ского государства, что это единая русская земля, могучая и сильная в общей борьбе за свою государственную целост­ ность и независимость, против которой не устоят никогда, никакие вражеские полчища. «...Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?..»16

От пермских до дальневосточных границ включительно обнимал взгляд поэта обширное пространство сибирское. Не раз в битвах за Русь вписывали свою славу повсюду сиби­ ряки, о чем историки еще пушкинских и допушкинских дней многократно отмечали на своих страницах. 'Этот историческим опыт, хорошо известный Пушкину, обобщил он здесь в ци63

тируемой строфе в своих пламенных патриотических стихах 1831 года, названных им «Клеветникам России». Общеизвестен интерес А. С. Пушкина к Кавказу, к Бли­ жнему Востоку. Он глубоко отразился в творчестве гениаль­ ного поэта и через его бессмертные произведения вошел в сознание читателей. Однако частью читателей не всегда учитывается живой интерес поэта к нашему Дальнему Востоку. Между тем, как об этом свидетельствует и сам Пушкин и многие мемуари­ сты — его современники, до последних дней своей жизни поэт работал над первоисточниками, которые раскрывали перед ним различные стороны Дальнего Востока, его историю, экономику, этнографическое своеобразие. Дальний Восток вошел в ткань биографии поэта, с ним был связан он своими творческими замыслами, которые, к нашей великой боли, ока­ зались оборванными рукой презренного убийцы. История русскрй культуры на Востоке волновала по­ этическое воображение Пушкина. Интересуясь Дальним Во­ стоком, Пушкин продолжал углублять свои познания истории своего народа. За последние годы своей жизни он вплотную подошел к многообразным сибирским темам, неутомимо соби­ рая материал для новых будущих своих произведений, вы­ нашивая большие художественные образы, складывавшиеся уже в его творческом сознании, но оказавшиеся неожиданно оборванными в момент завершения первого этапа работы над ними. Не могли не волновать сибиряков и факты, связанные с биографией Пушкина, когда так неоднократно перекрещи­ вались они с Сибирью, с Дальним Востоком. Известный сибиревед Н. М. Ядринцев в одном из своих писем Потанину пи­ сал об этом так: — «Недавно вычитал из биографии Пушкина, что Пуш­ кин просился в Китайскую миссию. Автор биографии думает, что для развития Пушкина это, конечно, ничего бы не принес­ ло. Но мне пришли другие мысли в голову. Наши поэты, как Пушкин и Лермонтов, изъездили Крым и Кавказ, природа ко­ торых дала им повод много раз вдохновляться... Но ни один русский поэт не посетил настоящего Востока, Дальнего Во­ стока хочу я сказать... Почему бы тут не вдохновиться само­ му Пушкину? История Востока, его будущее — разве не возвышенная тема и для размышления?»17 Принято думать, что Забайкалье, Дальний Восток все больше и ярче с годами приковывали к себе пытливое вни­ 64

мание Пушкина в связи с местом ссылки его близких друзей-декабристов. Это, конечно, немаловажный факт, и он, несомненно, имел свое большое значение. Знаменателен в этом отношении разговор А. С. Пушки­ на с сибиряком П. П. Ершовым — автором вечно живой сказки «Конек-горбунок». ...«Раз я сказал (Пушкину), что предпочитаю свою ро­ дину (для жительства). Он и говорит: — «Да, вам и нельзя не любить Сибири, во-первых, — это ваша родина, во-вторых — это страна умных людей». Мне показалось, что он смеется. Потом уж понял, что ®н о декабристах напоминает»18. Но этими постоянными думами о декабристах далеко не исчерпывался интерес поэта к Дальнему Востоку, а лишь еще больше усиливался, обостряйся, окрашивался в яркие эмоциональные тона. Начало же к этому было положено задолго до того мо­ мента, когда его друзья-декабристы стали невольными жителями малоизвестного тогда в кругу центральных обжи­ тых областей — Забайкалья. Пушкиным давно владела мысль посетить сибирские края, отразить в своем творчестве поэтический образ Ерма­ ка, увидеть далекий, не раз манивший его к себе Китай. В лице Пушкина находит своего внимательного читателя, журнал сибиреведа Гр. Спасского «Сибирский вестник» (поз­ же переименованный в «Азиатский вестник»). Почти полный комплект его с 1818 года по 1824 год сохранился в библио­ теке Пушкина. Он так и просил в свое время брата прислать ему «Сибирский вестник» «весь». Здесь Пушкин встретил опи­ сания старинных русских путешествий в Китай сибирского казака Ив. Петлина и известия о китайском богдыхане ЦзяЦзине и о китайском министре и военачальнике Сун, и мно­ гие другие статьи о жизни и деятельности в Сибири, Забай­ калье, на Дальнем Востоке. Все больше и больше, настойчивее появляется у Пушкина желание посетить Сибирь, Китай, после чего^ он смог бы воспеть в своих произведениях жизнь китайского народа, познать мир древнекитайской культуры, еще больше сблизить обе великих страны. Пушкину хотелось увидеть своими глазами то, о чем так красочно, увлекательно рассказывали ему его друзья, будь то 5. А. Гуревич.

65

остроумный собеседник Ф. Ф. Вигель или монах, известный синолог, бывший ректор иркутской и тобольской V духовных семинарий —■Иакинф Бичурин. Первый доехал до Кяхты, до Маймачина и о своем пребывании там с живостью посвятил свыше 150 страниц среди своих воспоминаний о Сибири; вто­ рой, в качестве начальника пекинской православной духов­ ной миссии прожил в Китае 14 лет, оставив свои книги, ста­ тьи, рукописи, интереснейшие материалы о Сибири и Китае. С удовлетворением была принята статья Иакинфа Бичури­ на о Байкале в альманахе «Северные цветы» за 1832 год, в фор­ мировании которого принимал самое живейшее участие А. С. Пушкин. Он с большой признательностью говорит о Иакинфе Бичурине в примечании к 1 части своей истории Пугачева, предоставившем ему отрывок из еще не изданной им книги, как об авторе, «коего глубокие познания и добросове­ стные труды разлили столь яркий свет на сношения наши с Востоком». И вот, 7 января >1830 года Пушкин шлет шефу жандар­ мов Бенкендорфу просьбу о «позволении посетить Китай с посольством, которое туда отправляется». Через 10 дней Бенкендорф прислал следующий ответ на письмо Пушкина: «Его величество император не удостоил согласиться на его просьбу о дозволении отправиться за границу, полагая, что это очень расстроит его денежные дела и в то же время отвлечет его от занятий. Что же касается желания Пушкина сопровождать наше посольство в Китай, то оно теперь не может быть исполнено, так как все чиновники в него уже назначены и не могут быть переменены без уведомления о том пекинского двора». Давняя мечта Пушкина отправиться в дальние путешест­ вия, вырваться из цепких лап Николая Палкина оказалась под различными предлогами смятой, раздавленной, растоп­ танной.

— «Пушкин просился за границу, его не пустили. Он со­ бирался даже с бар. Шиллингом в Сибирь на границу Китая. Не знаю, — продолжает мемуарист, — почему не сбылось это намерение, но следы его остались в стихотворении: «Поедем, я готов». Среди целого ряда других причин, которыми руководст­ вовались в это время Николай I и Бенкендорф, боясь отпу­ стить за пределы своего внимания Пушкина, была одна из 66

главнейших — наличие сосланных в Сибирь декабристов, об­ щение с которыми, несомненно, могло произойти у Пушкина, поехал ли бы он через сибирский путь в Китай или был бы только в пограничных с китайской землей пунктах. Не мог и Пушкин снова повторить самовольную отлучку, какую он совершил в 1827 году, получая отказ за отказом на свою просьбу поехать в Грузию, а фактически для встречи с декаб­ ристами, пребывавшими в ссылке на Кавказе рядовыми сол­ датами. На этот раз она окончилась бы для него суровым на­ казанием, явившись прямым политическим вызовом Ни­ колаю. ! ' ! : Спустя пять месяцев после отказа на свое прошение Пуш­ кин, посещая имение Гончаровых «Полотняный завод» около Калуги, снова тянется к той литературе, которая открывает ему новые и новые стороны приковавшего его внимание даль­ него китайского государства. Будучи в Калуге, Пушкин, как об этом свидетельствует список книг, которыми он пользо­ вался, прочел книги: «Описание Китайской империи», часть первая, «Описание Китайской империи», часть вторая, книгу «О градах китайских». В начале XX века один из исследователей-пушкиноведов по этому поводу замечает, что «поло­ жительно знаменательная черта, очевидно, Пушкин 70 лет назад проникновенно интересовался и волновался теми вопро­ сами, которыми интересуемся и волнуемся мы, грешные, толь­ ко теперь. Как известно, почти одновременно с мечтой о ж е­ нитьбе, Пушкин лелеял мечту о путешествии в Китай. И собы­ тия, увы, показали, что осуществление второго мечтания на счет первого послужило бы к вящей славе нашего любезного отечества»*. ...20 января 1837 года Пушкин завершил большую рабо­ ту детального изучения «Описания земли Камчатки» С. П. Крашенинникова. Только смерть поэта оборвала его незавер­ шенные замыслы, посвященные Камчатке. Абзац за абзацем, параграф за параграфом конспектирует Пушкин фундамен­ тальный труд Крашенинникова, участника экспедиции, орга­ низованной Академией наук с 1733 г. по 1741 г. Он пытливо прослеживает всю йс.торию завоевания казаками Камчатки, штудирует их маршрут от Лены-реки до Усть-Янь, изучает внутренние взаимоотношения казаков между собой, их повсе­ дневные административные дела. Он отбирает для себя все типическое, характерное, чтобы позже вернуться к этому об­ стоятельным образом в своих набросках, планах будущем статьи о Камчатке и в самой статье, в которой он собирается рассказать читателю со страниц «Современника» все свои 67

размышления о Камчатке, о смелых завоевателях, о камча­ далах — жителях Камчатки.

— «Камчатская землица (или Камчатский нос) начинает­ ся у Пустой реки и Анапкоя в 59° широты — там с гор видно море по обеим сторонам. Сей узкий перешеек соединяет Кам­ чатку с матерой землею. Здесь грань присуду Камчатских острогов, выше начинается Заносье (Анадырский присуд). Камчатка отделяется от Америки Восточным океаном; от Охотского берега — Пенжинским морем (на 1.000 верст). Соседи Камчатки — Америка, Курильские острова и Китай. Камчатка земля гористая...»19 Так начинаются первые абзацы конспекта о Камчатке... Позже, когда конспектирование книг закончено, Пушкин на­ брасывает план будущей статьи своей. Пушкин с карандашом в руках прочел и первый том «Описания», заключающий в се­ бе материал географический, и второй — о камчатских наро­ дах и «О покорении Камчатки», о бывших в разное время бунтах, изменах и о состоянии тамошних российских острогов. В своем «Плане и наброске начала статьи о Камчатке» Пушкин пишет следующее: —• «Сибирь уже была покорена. Приказчики услыхали о Камчатке. Описание Камчатки. Жители оной. Федот Кочевщик, Атласов, завоеватель Камчатки»20. По аналогии с работой над историей Пугачева мы можем предположить, что и здесь мысль Пушкина шла двумя путя­ ми, что и здесь Пушкин-историк и Пушкин-художник должны были обязательно встретиться. В бумагах Александ­ ра Сергеевича сохранились его работы над Камчаткой р ис­ торическом плане, но уже здесь, в конспектировании перво­ источников чувствуется Пушкин-художник, котопый позже использует сухие факты для нового художественного произ­ ведения, для новой повести, которая, как «Капитанская доч­ ка», выросла из большого историографического труда о Пуга­ чеве21. Отдельными краткими выразительными эпитетами, от­ ступлениями намечалась канва будущей повести из камчат­ ских былей, о людях ее, где во главе казаков был завоеватель Камчатки — камчатский Ермак Атласов. Это пушкинское определение, данное поэтом храброму, смелому завоевателю Камчатки Атласову, должно было, повидимому, развер­ нуться, наполниться славными боевыми делами. Раскрыва­ лась перед взорами Пушкина и жизнь предшественника Ат68

Как непрестанно стремился Пушкин побывать на Д аль­ нем Востоке, в Забайкалье, говорит и тот факт, что он, буду­ чи заперт в Болдине, пишет Гончаровой: — «Передо мной теперь географическая карта: я смотрю как бы дать крюку и приехать к вам через Кяхту или Ар­ хангельск». В эти дни пристального изучения Пушкиным научных тру­ дов, посвященных Дальнему Востоку, один из интересных русских путешественников и исследователей, сын кунгурского городского головы Т. И. Хлебникова — Кирилл Хлебни­ ков шлет Пушкину письмо следующего содержания: — «Милостивый государь Александр Сергеевич. Один из здешних литераторов, будучи у меня в квартире, прочитал писанное мной для себя введение в историческое обозрение российских владений в Америке и, не знаю почему одобрив его, советовал напечатать в Вашем или другом журнале, принимая на себя труд передать мою рукопись. Не привыкши к посредничеству, я решился представить Вам, милостивый государь, эту записку и если Вы удостоите ее прочесть и най­ дете достойною поместить в Вашем журнале, тогда предо­ ставляю ее в Ваше полное распоряжение с покорнейшею просьбою поправить не исправный слог человека, не готовив­ шегося быть писателем и почти полудикаря. Если бы случи­ лось, что некоторые мысли мои будут противны Вашим, тогда их можно уничтожить; но буде Вам угодно будет на что либо пояснения, тогда по первой повестке за особенную честь себе поставлю явиться к Вам, или куда назначите, для ответа. Извините меня, милостивый государь, что осмелился бес­ покоить Вас вызовом моим с представлением ничтожного маранья. Мое дело было и есть удивляться Вашим образцо­ вым произведениям, с которыми ознакомился, проживая в новом свете, и которые обязали меня быть к Вам всегда с полным уважением и преданностию милостивый ш^ударь

покорнейшим слугой Кирил Хл-ебникоа*. Января 7 дал 1837 щда».23*

Пушкин уже не смог установить деловой, творческой дружбы со своим новым корреспондентом, который вслед за Г. Спасским, Бантыш-Каменским, Иакинфом Бичуриным был бы чрезвычайно дорог и нужен Пушкину. Сообщая о себе и своих дарованиях в уничижительных тонах, К. Хлебников, конечно, не мог и при этом умалить своего места, занятого им на протяжении долгих лет 70

изучения русской Америки. Пушкин, как и первый читатель хлебниковской рукописи — сибирский литератор, порекомендо­ вавший ему обязательно поместить свой труд на страницах пушкинского журнала, вполне оценил бы достоинство его трудов, которые печатались ранее во многих журналах цент­ ра. Письмо это характерно и в том отношении, что даже пе­ редовой читатель типа К. Хлебникова больше знал Пушки­ на, как художника слова, нежели Пушкина — ученого, ис­ следователя. . О судьбе Пушкина думал не раз в Сибири его ближай­ ший лицейский друг И. И. Пущин. Его удручала так рано прерванная жизнь любимого друга, полная творческих за­ мыслов. Пущину казалось, что^ может быть, он совершил большое преступление против^поэта, не раскрыв ему всех секретов нараставшего политического движения и, может быть, здесь, в Сибири, поэт дожил бы до глубокой старости. Хотя тут же, оглядываясь на свой пройденный тяжелый путь тюрьмы и ссылки, декабрист И. И. Пущин с горечью замечает: «Положительно, сибирская жизнь, та, на которую впо­ следствии мы были обречены в течение тридцати лет, если бы и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможность достичь того развития, которое, к несча­ стью и в другой сфере жизни, несвоевременно было прервано. Характеристическая черта гения Пушкина—разнообразие. Не было почти явления в природе, события в общественной жизни, которые бы прошли мимо его, не вызвав дивных^ и неподражаемых звуков его лиры, и поэтому простор и свобо­ да, для всякого человека бесценные, для него были сверх того могущественнейшими вдохновителями. В нашем же тес­ ном и душном заточении, — продолжает Пущин, — природу можно было видеть только через железные решетки, а о^ жиз­ ни людей разве только слышать. Пушкин при всей своей вос­ приимчивости никак не нашел бы там материалов, которыми ®н пользовался на поприще общественной жизни. Может быть, и самый резкий перелом в существовании, который далеко не все могут выдержать, пагубно отозвался бы на его своеобраз­ ном, чтобы не сказать, кап^зном существе». Проблема русской культуры на Дальнем Востоке, инте­ ресовавшая А. С. Пушкина, несомненно, в лице великого поэ­ та нашла бы своего автора, который запечатлел бы для нас все то, что волновало его в 20—30 гг. XIX столетия по мате­ риалам Дальнего Востока.

71

Преждевременная смерть помешала великому поэту осуществить эти свои творческие замыслы. Замечательная своеобразная страница из творческой би­ ографии поэта, характеризующая неустанный интерес А. С. Пушкина к Сибири, к Дальнему Востоку, обязывает наших современных деятелей литературы и, в первую очередь, жи­ вущих и работающих здесь, еще плодотворнее и глубже за­ няться делом познания, изучения истории своего края, худо­ жественным воплощением судеб русской культуры на Восто­ ке. Помогать росту, формированию сознания новых людей Сталинской эпохи, повседневно создающих новые культур­ ные ценности на благо всего советского народа.

IV. Великий друг и учитель поэтов и прозаиков Сибири

1. ПУШКИН И ТОБОЛЬСКИЙ ПОЭТ П. П. ЕРШОВ Общеизвестны внимание и заботы Пушкина о молодых авторах. Н. Г. Чернышевский, отметив эту благородную чер­ ту великого русского поэта — учителя и друга молодых пи­ сателей, напомнив об отношении Пушкина к Гоголю, даль­ ше пишет, что «Многие также знают, с каким радушием ста­ рался он о литературных успехах барона Розена* г-жи Д у­ ровой, какими похвалами встретил сказку г. Ершова «Конекгорбунок», которую внимательно пересмотрел и первые четы­ ре стиха которой (по словам г. Смирдина) ^принадлежат Пушкину»1. Навсегда сохранил Петр Павлович Ершов эту пушкин­ скую теплоту к себе, его внимательное, отеческое отношение к сказке «Конек-горбунок», к первому литературному выступ­ лению сибиряка. Разве можно было забыть, что именно Пушкин сказал: — «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить»,— когда познакомился со сказкой юного сибиряка, возлагая тем самым свои большие надежды на обнаруженный профес­ сором Плетневым талант молодого поэта — сказочника Ершова. А сколько радостных волнений возбудили в юноше Ершо­ ве мысли Пушкина, чтобы «Конька-горбунка» дать массово­ му читателю, делать нужные к тексту иллюстрации, чтобы был «Конек-горбунок» в числе настольных книг русского читателя.

— «Пушкин заявил о намерении содействовать Ершо­ ву в издании этой сказки с картинками и выпустить ее в 73

ными почестями и принять на своих страницах такой превос­ ходный поэтический опыт, как «Конек-горбунок» г. Ершова, юного сибиряка, который еще довершает свое образованнее здешнем университете. Читатели сами оценят его достоинст­ ва — удивительную легкость и ловкость стиха, точность и си­ лу языка, любезную простоту, веселость и обилие удачных картин, между которыми заранее поименуем одну, — описа­ ние конного рынка, картину, достойную стоять наряду с луч­ шими местами русской легкой поэзии». Когда критика подвергла отрицательной оценке «Конька-горбунка», Петр Павлович Ершов снова и снова вспоми­ нал Пушкина, радушно протянувшего ему свою дружескую руку, и противопоставлял резким замечаниям журнальной критики точку зрения Пушкина и Жуковского на его сказ­ ку, высказанную ему ими при первом появлении ее в печа­ ти и чтении в рукописи. «Подумаешь, столичные люди: одних бранят за нравоуче­ ния, называя их копиями из детских прописей, а меня бранят за то, что нельзя вывести сентенции для детей, которым на­ значают мою сказку. Подумаешь, куда просты были Пушкин и Жуковский, видевшие в «Коньке» нечто поболее побасенки для детей». Пушкин, который высоко ценил думы народные, устное поэтическое творчество, который в своих сказках писал, что ...Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок...4

понял сразу подлинный смысл новой ершовской сказки. Чи­ татель с восторгом потянулся к ней. И только тогда поняла и николаевская цензура, что заложено в этой народной сказке, и запретила выпускать ее полностью, так, как она вылилась из-под пера автора, заставив его заменить целые строфы многоточиями. В кругу своих знакомых П. П. Ершов с радостью вспо­ минал о тех коротких встречах, которые были у него с Алек­ сандром Сергеевичем Пушкиным. Беседы с ним навсегда вре­ зались в чуткую душу Ершова, и он не раз позже вспоминал содержание этих бесед, которые выпали на его счастье в дни общения с великим поэтом. Были у него и пушкинские по­ метки, но в минуты отчаяния, когда Ершов оказался одино­ ким после окончания университета в окружении тобольских чиновников, он уничтожил их, о чем без боли не мог вспоми­ нать, когда говорил об этом. ...«Я, — рассказывал Ершов сибирскому художнику М. С. Знаменскому, — когда приехал сюда, в страшной хандре был 75

и много сжег. Теперь жалко: напомнило бы, по крайней мере , молодость... Были у меня и заметки, писанные Пушкиным и другими.

— Вы были знакомы с Пушкиным? — спросил у него тот же художник. _ Да, я бывал у него, если вытащат к нему»5.

В. К. Кюхельбекер.

Там, где протекала педагогическая деятельность П. П. Ершова, отбывали свои годы изгнания лицейские друзья Пушкина: В. К. Кюхельбекер, И. И. Пущин и другие декаб­ ристы, разбросанные на поселение в Западной Сибири, как и в Восточной ее части.

7)

Находясь среди них, Ершов как бы снова находился с Пушкиным, беседовал с ним, с огромной радостью проводя все свободное время в этой замечательной пушкинской среде, в этой дорогой его сердцу пушкинской аудитории. Он по просьбе Пущина шлет в пушкинский «Современ­ ник» стихи Пушкина, которые не были и не могли быть опуб­ ликованы при жизни поэта, — «Мой первый друг, мой друг бесценный» и «Взгляни когда-нибудь...» Но, боясь жандармских наветов за общение с «государст­ венными преступниками» и наказания, которое могли полу­ чить и декабристы в результате жандармской слежки, если бы они узнали подлинную фамилию адресата, переславшего в печать стихи Пушкина, Ершов сопровождает вновь найден» ные им пушкинские строки следующими замечаниями: — «Посылаю стихи Пушкина в том виде, в каком они мне доставлены. Касательно их подлинности нет ни малейшего сомнения. Мне прислал их задушевный приятель Пушкина, лицейский его товарищ... об имени его — до случая...» С марта месяца 1846 года до конца дней Ершов был неотлучно в обществе ослепшего В. К. Кюхельбекера. Он читал ему художественную литературу, не оставляя его в одиночестве. В ответ на это В. К. Кюхельбекер рассказывал ему не раз об общем их любимом друге, о годах лицейской дружбы с Пушкиным, читал ему стихи своих последних из­ гнаннических лет в Тобольске', когда Кюхельбекер завидовал и смерти Пушкина, и смерти Дельвига, и многих других, кото­ рых недосчитывался он, вспоминая о традиционном празднике .лицеистов. «Работы сельские приходят уж к концу, Везде роскошные златые скирды хле^а; Уж стал туманен свод померкнувшего неба,

И пал туман и на чело песцу... Да! Не далек тот день, который был когда-то Им, нашим Пушкиным, так задушевно . пет! Но Пушкин уж давно подземной тьмой

одет,

И сколько и еще друзей пожато, Склонявших жадный слух при звоне полных чаш К напеву дивному стихов медоточивых! Но ныне мирный сон товарищей счастливых В нас зависть пробуждает»...6

С каждым годом редел круг близких друзей Ершова: умер Кюхельбекер, уехал, после 30-летнего срока к -эрги и 77

ссылки, Пущин. Все тяжелее складывалась личная и твор­ ческая жизнь П. П. Ершова. Еще в 1846 году его снова радостно приветствовал П. Плет­ нев, когда он опять получил из Сибири новый цикл ершовских стихов. Теперь Плетнев уже был издателем журнала «Современник», и он с готовностью предоставил поэту стра­ ницы журнала, о чем и спешит сообщить в Тобольск своемудавнему другу: «Располагайте мною и журналом моим, как собственно­ стью... ваши стихотворения прелестны». Выразив искреннюю радость тому, что Ершов не утратил свою поэтическую силу, что она попрежнему радует, волнует читателя, Плетнев обе­ щает опубликовать весь присланный цикл ершовских стихов в очередных номерах журнала. Но окружающая действительность настолько была тяже­ лой, что выпрыгнуть из рамок, созданных николаевской эпо­ хой, не всегда хватало нужных сил у П. П. Ершова. В моло­ дости, окрыленный пушкинской музой, он наблюдал, какое благотворное действие оказывала кругом пушкинская поэзия в борьбе за все живое, прогрессивное. Ершов сам искренно желал стать Пушкиным Сибири (как называет его известный сибирский путешественник Г. Н. Потанин), «глаголом жечь сердца людей». «Он строил грандиозные планы своей будущей деятельно­ сти, которая должна пробудить спящую Сибирь и осыпать ее духовными и материальными благами. Это чудо он надеялся совершить исключительно путем своей литературной деятель­ ности. На глазах у него происходили чудеса, которые совер­ шало слово Пушкина над русским обществом. Почему же и ему, с таким блеском выступившему со своим «Коньком-горбунком», не сделаться Пушкиным Сибири, почему не достичь таких же результатов, сбчиняя поэмы о сибирском Пушкаре, татарской принцессе «Сузге»? Этою необузданною мечта­ тельностью Ёршов резко выделялся из среды других сибир­ ских писателей»7. Позднее понял Ершов, какою непреодолимою стеною ста­ ла перед ним действительность тогдашней сибирской жизни, но все же и в этих тяжелых условиях Ершов продолжает сво­ ей поэтической и педагогической работой служить русской культуре до конца своей жизни. Он оставил интересное литературное наследство: лирические стихи, песни, поэму о Сузге и ряд других произведений. Все это было создано поэтом под прямым* воздействием пушкинского гения. Ершов — талант78

ливый представитель замечательной поэтической плеяды пуш­ кинской поры. И теперь, отмечая творческую дружбу Пушкина с поэтом-сибиряком, отрадно подчеркнуть, какое большое значение имела личная моральная поддержка, оказанная Пушкиным ему, безвестному тогда для литературы и читателей челове­ ку. Пушкин укрепил авторитет молодого автора и тот фольк­ лорный первоисточник, к которому обратился тогда П. П. Ер. шов, делая первые шаги на литературном поприще. Пушкинское отношение к ершовской сказке, глубокая на­ родная любовь к образу «Конька-горбунка» определили инте­ рес к ней и многих наших современных исследователей, со­ ветских писателей. «Все я думал, что включено в этот любимый народом об­ раз, — обращаясь к съезду колхозников-животноводов, гово­ рил Демьян Бедный, — «Конек-горбунок» все делает, что его ни заставят. Товарищи, я истолковываю этот образ так — народ в «Коньке-горбунке» олицетворяет свою собственную работу, подневольную работу, согбенную работу, олицетворяя свой трудовой горб. Вся работа старая была горбата, люди были горбаты. Народный горб все делал. ...Вы все уже не горбатые, а распрямленные люди — и распрямленные, с гордо и смело поднятой головой идете пе­ ред всем миром». Широкий читатель в массе своей знает П. П. Ершова только как автора знаменитой сказки «Конек-горбунок». Он выразит большое желание изучить лучше и глубже все лите­ ратурное наследство поэта, когда, знакомясь с творческой био­ графией его, еще и еще раз узнает, как много был обязан Ершов в своем творческом развитии Пушкину. При чтении произведений Ершова перед взором читателя встанет мир поэ­ зии, овеянной пушкинским гением.

2. ПУШКИН И ИРКУТСКИЙ БЕЛЛЕТРИСТ И. Т. КАЛАШНИКОВ С именем Ивана Тимофеевича Калашникова открываются первые страницы художественной прозы на сибирском мате­ риале. Это прекрасно сознавал и сам Калашников. В полеми­ ке со своими литературными критиками он подчеркивал свое первенство. «Я первый написал сибирский роман. Кому я мог подражать кроме формы?» Иван Тимофеевич был старше своего величайшего лите­ ратурного современника А. С. Пушкина лишь на два года. Он 79

N

родился в 1797 году в семье иркутского уголовных дел стряп­ чего Тимофея Петровича Калашникова. В Иркутске он полу­ чил среднее образование. Окончил гимназию, впервые начав­ шую функционировать в егп школьные годы. В 1815 году ди­ ректором народных училищ Иркутской губернии был назна­ чен П. Словцов, писатель-историк, «сибирский Карамзин». Он был и одним из любимых наставников И. Т. Калашникова. Последний всегда питал к своему учителю глубокую дружбу. По окончании гимназии он поступил служить в иркутскую ка­ зенную экспедицию. Двадцати пяти лет уехал из Иркутска, получив назначение советником тобольского губернского правления. Через год перевелся в Петербург, навсегда расстав­ шись с любимой им Сибирью. В столице, поднимаясь по иерар­ хической лестнице, дослужился в 1859 году до чина тайного советника и вышел в отставку. Калашников полюбил литературу в стенах иркутской гимназии. В отроческие годы он начал писать стихи, подражая Державину. Его первую патриотическую оду на изгнание французов из России в 1812 году «Торжество России» тепло приняли земляки-иркутяне. Появление ее было большой ра­ достью для отца будущего писателя: «Чудеса! Иван Тимофее­ вич начал 9 февраля писать оду на изгнание врага из России..^. О, дар небесный, божественный ум! Я в восхищении. Но дай же бог ему, милому моему, благонравие!»1 — так писал в 1813 году Тимофей Петрович Калашников в своих записках «Жизнь незнаменитого Т. П. Калашникова, простым слогом описанная». На родине же он начал заниматься и литературным тру­ дом. Позже, в Петербурге, молодой автор совмещал долж­ ность чиновника с должностью учителя русской словесности в кадетском корпусе. Но, очевидно, жизнь петербургской нико­ лаевской столицы сильно тяготила его, хотя сам он остался носителем «благонамеренной» идеологии верноподданного чиновника и в своих произведениях не смог подняться выше ее, но самой разработкой краеведческой темы внес новое в русскую художественную литературу. Не имея возможности покинуть столичный город и очутиться опять в Сибири, он давал полную волю своим мечтам, брался за перо и писал об известном ему сибирском прошлом. В своем стихотворении «Когда усталый день последний луч погасит» Иван Тимофеевич выразил те чувства, которые вызвал в нем большой город и, идеализируемая им, родная Сибирь. «...Смотрю я на си и гранитные громады, Двю/рцы, чертоги, вертограды...

80

родился в 1797 году в семье иркутского уголовных дел стряп­ чего Тимофея Петровича Калашникова. В Иркутске он полу­ чил среднее образование. Окончил гимназию, впервые начав­ шую функционировать в его школьные годы. В 1815 году ди­ ректором народных училищ Иркутской губернии был назна­ чен П. Словцов, писатель-историк, «сибирский Карамзин». Он был и одним из любимых наставников И. Т. Калашникова. Последний всегда питал к своему учителю глубокую дружбу. По окончании гимназии он поступил служить в иркутскую ка­ зенную экспедицию. Двадцати пяти лет уехал из Иркутска, получив назначение советником тобольского губернского правления. Через год перевелся в Петербург, навсегда расстав­ шись с любимой им Сибирью. В столице, поднимаясь по иерар­ хической лестнице, дослужился в 1859 году до чина тайного советника и вышел в отставку. Калашников полюбил литературу в стенах иркутской гимназии. В отроческие годы он начал писать стихи, подражая Державину. Его первую патриотическую оду на изгнание французов из России в 1812 году «Торжество России» тепло приняли земляки-иркутяне. Появление ее было большой ра­ достью для отца будущего писателя: «Чудеса! Иван Тимофее­ вич начал 9 февраля писать оду на изгнание врага из России... О, дар небесный, божественный ум! Я в восхищении. Но дай же бог ему, милому моему, благонравие!»1 — так писал в 1813 году Тимофей Петрович Калашников в своих записках «Жизнь незнаменитого Т. П. Калашникова, простым слогом описанная». На родине же он начал заниматься и литературным тру­ дом. Позже, в Петербурге, молодой автор совмещал долж­ ность чиновника с должностью учителя русской словесности в кадетском корпусе. Но, очевидно, жизнь петербургской нико­ лаевской столицы сильно тяготила его, хотя сам он остался носителем «благонамеренной» идеологии верноподданного чиновника и в своих произведениях не смог подняться выше ее, но самой разработкой краеведческой темы внес новое в русскую художественную литературу. Не имея возможности покинуть столичный город и очутиться опять в Сибири, он давал полную волю своим мечтам, брался за перо и писал об известном ему сибирском прошлом. В своем стихотворении «Когда усталый день последний луч погасит» Иван Тимофеевич выразил те чувства, которые вызвал в нем большой город я, идеализируемая им, родная Сибирь. «... Смот.рио я на си и гранитные громады, Дворцы, чертоги, вертограды...

80

Но нет! Не говорят они с душой моей, Не льют ,на сердце мне» отрады И чужды для меня; я чужд для них!.. Душа моя летит в прэделы мест родных Где все — и ветров завыванье. И шум лесов, и горлицы взываиье, И цвет знакомый облаков, И темно средь пустынь катящейся воды, И горы дремлющих под тяжестью вэков, Все возвращает ей давно минувши годы, Все дышит жизнью, везде язык без слов! Везде минувшего я слышу призыванья!..

«Сибирь — моя родина, где я провел лучшие, или, по крайней мере, первые годы моей жизни; туда любит отлетать моя мечта в часы раздумья, — писал И. Т. Калашников в 1834 году в предисловии к своей повести «Изгнанники». «...Таким образом, — пишет Калашников в том же пре­ дисловии, — носясь мечтою в пределах Сибири, я должен был, по необходимости, писать ландшафты тамошней природы и изображать тамошние нравы и обычаи: отсюда и родилось мое намерение: романы мои предать печати, дабы познакомить с Сибирью моих соотечественников или, по крайней мере, тех из них, которые не имеют ни охоты, ни времени заниматься сочинениями другого рода». Эти первые литературные опыты получили высокую оцен­ ку со стороны Александра Сергеевича Пушкина. Романы И. Т. Калашникова «Дочь купца Жолобова» (1831 года), и «Камчадалка» (1833 г.) давали Пушкину но­ вый богатый географический, этнографический и исторический материал, значительно расширяли представления Пушкина о Сибири, знакомили его с краем, куда были сосланы участни­ ки восстания 14 декабря 1825 года. Обилие интересных фактов о Сибири, сообщавшихся Ка­ лашниковым, признавали все рецензенты его первого романа из сибирской жизни. На это указывал и Виссарион Белинский в своей рецензии на третье издание «Дочери купца Жолобо ва», отрицая художественное достоинство романа, но призна­ вая за ним большое познавательное значение.

— «Нисколько не должно удивляться, что «Дочь купца Жояобова», будучи весьма посредственным романом, напечатана теперь третьим изданием. В романе г. Калашникова две сто­ роны: одна чисто романтическая и очень плохая; другая опи­ сательная, касающаяся до страны сколько близкой нам, инте­ ресной, столько и малоизвестной — Сибири, или лучше ска­ зать, интереснейшей части Сибири — Иркутской губернии* б. А. Гуревич.

81

Эта — вторая сторона романа г. Калашникова местами очень не без интереса, а поэтому некоторые страницы «Дочери куп­ ца Жолобова» читаются с удовольствием. ...Гораздо лучше бы поступил г. Калашников, если бы, вместо плохого романа, составил бы что-нибудь вроде запи­ сок о Сибири... Смеем уверить г. Калашникова, что его книга имела бы больший успех... г. Калашников, как видно из его романа, хо­ рошо знает Сибирь и любит ее. Описания его часто бывают увлекательны и живы, знак, что он мог бы написать хорошую книгу в том роде, о котором мы говорим». Эту же мысль Белинский высказал, рецензируя повесть Калашникова «Автомат». «Автомат» г. Калашникова, вероятно, понравится некото­ рым. Требования читателей так же различны, как и сами чи. татели, а между читателями есть множество таких, для кото­ рых каждая капля слез чувствительного и великодушного си­ бирского чиновника покажется глубже и беспредельнее океа­ на, потому что в этой капле «погружалась целая вечность не­ описанного блаженства». Другие, может быть, пожалеют, за­ чем автор, увлекаемый сценами любви, которые он изобра­ жает по-своему, весьма интересно, зачем он не посвятил боль­ ше труда изображению Сибири и нравов ее жителей. Мы со­ гласны, что тогда его повесть была бы еще интереснее». Еще задолго до написания своих романов и повестей Иван Тимофеевич Калашников выказывал свои действительно обширные познания о Сибири в ряде краеведческих статейг опубликованных им на страницах казанского журнала. Так, например, он пишет статью «Краткое описание Киренского уезда Иркутской губернии», где дает читателю гео­ графическое, статистическое и экономическое описание уезда. Или — «Описание тельминской суконной фабрики». Здесь автором даны исторические сведения о фабрике, описание сор­ тов сукна, выделывавшихся на фабрике; подробное описание стекольного завода, имевшегося при тельминской фабрике. Его интересуют наблюдения над явлениями природы в го­ роде Иркутске, и им посвящает он специальный очерк, под за­ главием: «Мысли во время грома, бывшего в Иркутске 27 июня 1816 г.»2. Мысли В. Г. Белинского о том, что И. Т. Калашников мог бы дать интересные познавательные записки о Сибири, глубоко справедливы. Именно эту сторону в его творчестве и оценивал высоко А. С. Пушкин.

82

В своем романе «Дочь купца Жолобова» Калашников познакомил своего вдумчивого читателя А. С. Пушкина с Иркутском и Иркутской губернией XVIII столетия; с торговцами и предпринимателями, с беглыми каторжниками, е пиратством на Байкале, с особенностями самого Байкала, легендами «Священного моря», с байкальской природой, с бурятским народом и его обычаями, с шаманскими заклина­ ниями; с судопроизводством в Сибири до Сперанского; с бы­ том и культурой различных классов старой Сибири, с истори­ ей освоения края и многим другим. Второй роман Калашникова «Камчадалка», по мысли его автора, тесно примыкает к первому роману. Роман «Камчадалка», если «не по происшествию», то по местности своей, есть некоторым образом продолжение перво­ го (ром ана): здесь и там, — указывал в главе «От сочините­ ля» Калашников, — действие происходит в Сибири, и таким образом, оба сии романа знакомят читателя с сибирской при­ родой и туземными обитателями». По слову тогдашнего сибирского поэта Матвея Алексан­ дрова: «Калашников и Щукин натощак коснулись струн си­ бирского бояна»3... и зто первое раскрытие сибирской действи­ тельности в художественных образах было дорого читателю и он с интересом тянулся к краеведческим романам, на мате­ риалах далекой, тогда для многих не известной Сибири. В библиотеке Александра Сергеевича Пушкина, кроме двух указанных выше романов Калашникова, была и повесть его «Изгнанники» о купце Шалоурове, который «в 1762 г. от­ правился из устья реки Колымы для отыскания пути в Во­ сточный океан». Автор повести снова давал читателю позна­ вательный материал о новых местах Сибири. Книга открыва­ лась словами: «И сию повесть мою, как и два прежних мои романа, издаю я с целью: знакомить моих читателей с Си­ бирью». И. Т. Калашников пришел в литературу тогда, когда ве­ ликий поэт Пушкин совершал свой медленный переход от стиха к прозе, когда постепенно наступала, предсказываемая поэтом, пора в его литературной деятельности. «... Быть может, волею небес Я тюрестану быть поэтом, В м^ня вселится новый бес, И, Фебовы презрев угрозы, Унижусь до смиоеиной прозы; Тогда роман на старый лад б*

83

Эта — вторая сторона романа г. Калашникова местами очень не без интереса, а поэтому некоторые страницы «Дочери куп­ ца Жолобова» читаются с удовольствием. ...Гораздо лучше бы поступил г. Калашников, если бы, вместо плохого романа, составил бы что-нибудь вроде запи­ сок о Сибири... Смеем уверить г. Калашникова, что его книга имела бы больший успех... г. Калашников, как видно из его романа, хо­ рошо знает Сибирь и любит ее. Описания его часто бывают увлекательны и живы, — знак, что он мог бы написать хоро­ шую книгу в том роде, о котором мы говорим». Эту же мысль Белинский высказал, рецензируя повесть Калашникова «Автомат». «Автомат» г. Калашникова, вероятно, понравится некото­ рым. Требования читателей так же различны, как и сами чи­ татели, а между читателями есть множество таких, для кото­ рых каждая капля слез чувствительного и великодушного си­ бирского чиновника покажется глубже и беспредельнее океа­ на, потому что в этой капле «погружалась целая вечность не­ описанного блаженства». Другие, может быть, пожалеют, за­ чем автор, увлекаемый сценами любви, которые он изобра­ жает по-своему, весьма интересно, зачем он не посвятил боль­ ше труда изображению Сибири и нравов ее жителей. Мы со­ гласны, что тогда его повесть была бы еще интереснее». Еще задолго до написания своих романов и повестей Иван Тимофеевич Калашников выказывал свои действительно обширные познания о Сибири в ряде краеведческих статейу опубликованных им на страницах казанского журнала. Так, например, он пишет статью «Краткое описание Киренского уезда Иркутской губернии», где дает читателю гео­ графическое, статистическое и экономическое описание уезда. Или — «Описание тельминской суконной фабрики». Здесь автором даны исторические сведения о фабрике, описание сор­ тов сукна, выделывавшихся на фабрике; подробное описание стекольного завода, имевшегося при тельминской фабрике. Его интересуют наблюдения над явлениями природы в го­ роде Иркутске, и им посвящает он специальный очерк, под за­ главием: «Мысли во время грома, бывшего в Иркутске 27 июня 1816 г.»2. Мысли В. Г. Белинского о том, что И. Т. Калашников мог бы дать интересные познавательные записки о Сибири, глубоко справедливы. Именно эту сторону в его творчестве и оценивал высоко А. С. Пушкин.

82

В своем романе «Дочь купца Жолобова» Калашников познакомил своего вдумчивого читателя А. С. Пушкина с Иркутском и Иркутской губернией XVIII столетия; с торговцами и предпринимателями, с беглыми каторжниками, е пиратством на Байкале, с особенностями самого Байкала, легендами «Священного моря», с байкальской природой, с бурятским народом и его обычаями, с шаманскими заклина­ ниями; с судопроизводством в Сибири до Сперанского; с бы­ том и культурой различных классов старой Сибири, с истори­ ей освоения края и многим другим. Второй роман Калашникова «Камчадалка», по мысли его автора, тесно примыкает к первому роману. Роман «Камчадалка», если «не по происшествию», то по местности своей, есть некоторым образом продолжение перво­ го (ром ана): здесь и там, — указывал в главе «От сочините­ ля» Калашников, — действие происходит в Сибири, и таким образом, оба сии романа знакомят читателя с сибирской при­ родой и туземными обитателями». По слову тогдашнего сибирского поэта Матвея Алексан­ дрова: «Калашников и Щукин натощак коснулись струн си­ бирского бояна»3... и зто первое раскрытие сибирской действи­ тельности в художественных образах было дорого читателю и он с интересом тянулся к краеведческим романам, на мате­ риалах далекой, тогда для многих не известной Сибири. В библиотеке Александра Сергеевича Пушкина, кроме двух указанных выше романов Калашникова, была и повесть его «Изгнанники» о купце Шалоурове, который «в 1762 г. от­ правился из устья реки Колымы для отыскания пути в Во­ сточный океан». Автор повести снова давал читателю позна­ вательный материал о новых местах Сибири. Книга открыва­ лась словами: «И сию повесть мою, как и два прежних мои романа, издаю я с целью: знакомить моих читателей с Си­ бирью». И. Т. Калашников пришел в литературу тогда, когда ве­ ликий поэт Пушкин совершал свой медленный переход от стиха к прозе, когда постепенно наступала, предсказываемая поэтом, пора в его литературной деятельности. «... Быть может, волею небес Я .перестану быть поэтом, В мрня вселится новый бес, И, Фебовы презрев угрозы, Унижусь до смиренной прозы; Тогда роман на старый лад 83

Займет веселый мсй закат. Н,е муки тайные злодейства Я грозно ,в нем изображу, Но просто вам перескажу Пре/данья руоашго семейства, Любзи пленительные сны, Да нравы вашей старины». «...Лета к суровой прозе клонят* Лета шальную рифщу шнят...»

И в эти годы особенно было дорого Пушкину каждое но­ вое прозаическое сочинение, ему, пристально следившему за путями развития русской прозы. Пушкин наблюдал за творческим ростом Калашникова, интересовался, как воспринимает произведения сибиряка сто­ личный читатель. «Сколько я мог заметить, — пишет Пушкин Калашнико­ ву, — часть публики, которая судит о книгах не по объявле­ ниям газет, а по собственному впечатлению, полюбила Вас и с полным радушием приняла обе Ваши пьесы (Романы — «Дочь купца Жолобова» и «Камчадалка». — А. Г.). После этого не тревожьтесь мнением Полевого». Творчество Калашникова являлось предметом обсужде­ ния в пушкинском кругу, в частности, оно занимало свое особое место в беседах Пушкина и Крылова. В одном из своих писем к А. С. Пушкину Калашников спрашивал его мнение о своем романе «Камчадалка». Пушкин в ответном письме знакомит Калашникова с мнением Ив. Кры­ лова о «Дочери купца Жолобова», полностью присоединяясь к высказанной великим баснописцем высокой оценке этого романа: «Вы спрашиваете моего мнения о Камчадалке. От­ кровенность под моим" пером может показаться Вам простою учтивоАию. Я хочу лучше повторить Вам мнение Крылова, великого знатока и беспристрастного ценителя истинного та­ ланта. Прочитав Дочь Жолобова, он мне сказал: «ни одного из русских романов я не читывал с большим удовольствием». И затем, касаясь уже «Камчадалки», сообщает автору свое мнение о ней: «Камчадалка» верно не ниже вашего первого произведения»4. Интересно отметить, что восприятие Пушкиным и Кры­ ловым рохманов Калашникова во многом перекликается с оценкой их В. К. Кюхельбекером. Последний в «Дневнике по­ селенца» оставил нам следующие замечания о «Дочери купца Жолобова» и «Камчадалке». «Акша, 1841 3 мая.

84

...Прочел я романы де Санглена «Клятва на гробе», Зуб­ кова «Астролог Карабахский», чей-то «Ужасный брак», да пе­ речел «Дочь купца Жолобова». Лучший из всех — последний, прочие — более или менее вздор.

7 мая. ...В «Камчадалке» слишком пересолено: ужасам конца нет. По все же этот роман не без достоинств. Мы, изгнан­ ники, вдобавок, должны благодарить Калашникова, что он добром помянул наших несчастных предшественников Зуду и Ивашкина*. При чтении этого романа несколько раз мелькала в уме моем мысль, что может быть через 50, через 100 лет точно так помянет какой-нибудь даровитый романист о Кю­ хельбекерах, особенно о Михаиле»5. Насколько были популярны произведения И. Т. Калаш­ никова, достаточно свидетельствует факт переиздания романа «Дочь купца Жолобова» через полгода со дня его выхода. Затем через несколько лет появилось новое издание. Пользо­ вались успехом и его «Камчадалка» и «Изгнанники». Это чуткое отношение прославленного гениального поэта к Калашникову ободряло Ивана Тимофеевича, укрепляло со­ знание в правильности выбора своего литературного пути, в подходе к разрабатываемой теме, возбуждало желание к но­ вой творческой работе. В ответ на нападки критиков, рецен­ зентов о бессилии его художественного дарования, Иван Ти­ мофеевич Калашников взволнованно противопоставлял им высокую оценку своих произведений Пушкиным и Крыловым. «Самым сильным опровержением означенных замечаний служат похвалы и одобрения от людей, которые не имели ни малейшей причины мне льстить и которых доброе слово не может быть ни для кого не важно. Например: «всякий раз я почти с благоговением внимаю, когда патриарх нашей словес­ ности, муж по уму, и по характеру, и по самой наружности, подобный мудрецам древности (я не смею именовать его) с величайшей добротой и мудростью, или старается одобритель­ ной хвалой поощрить к новому труду, или умными наставле­ ниями желает направить перо мое к благой цели. Краткие ми­ нуты, проведенные с ним, будут всегда для меня драгоценны. Мне сообщен одним из пеовых наших литераторов отзыв, сде­ ланный сим почтенным мужем о первом моем романе «Дочь купца Жолобова», о котором он сказал, что ни одного рус­ ского романа не читал он с большим удовольствием». * Зуда и Ивашкин — лицд, выведанные в повести «Камчадал ка», русские среди камчадалов.

8)

Годом раньше до этого выступления в печати И. Т. Ка­ лашникова он с глубокой признательностью писал в своем письме от 28 марта 1833 г. к Пушкину: «Милостивый государь Александр Сергеевич! За все те приятные минуты в жизни, какими я наслаж­ дался, читая Ваши превосходные творения, делающие честь делу и нашей литературе, не имея возможности заплатить тем же, я решаюсь поднести слабые труды мои и покорнейше просить Вас, принять их, по крайней мере, за знак глубокого моего уважения к Вам, которое навсегда сохранится в моей душе»6. Как в дни пушкинских юбилеев, так и сегодня, изучая гигантское литературное наследие А. С. Пушкина, мы долж­ ны подчеркнуть, что при изучении литературной традиции в Сибири не следует проходить мимо того знаменательного факта, что Пушкин горячо поддерживал стремление Калаш­ никова создать художественную прозу на сибирском краевед­ ческом материале.

3. КРАСНОЯРСКИЕ и з а б а й к а л ь с к и е п о э т ы — СОВРЕМЕННИКИ ПУШКИНА Великое счастье выпало на долю тобольского поэта Ер­ шова и иркутского романиста Калашникова, когда они, со­ здавая свои произведения, могли пользоваться непосредствен­ ным пушкинским вниманием, ощущать на себе его отеческую заботу. В значительном большинстве своем первые поэты и прозаики Сибири, за отдаленностью расстояния и в силу цело­ го ряда других причин, были лишены возможности личного общения с Пушкиным, но всецело были обязаны пушкинско­ му гению в своем поэтическом развитии, росли и развивались непосредственно под лучами пушкинской поэзии.

— «Чем более думали мы о Пушкине, — писал великий критик В. Г. Белинский, — тем глубже прозревали в живую связь его с прошедшим и настоящим русской литературы и убеждались, что писать о Пушкине — значит писать о целой русской литературе: ибо как прежние писатели русские объяс­ няют Пушкина, так Пушкин объясняет последовавших за ним писателей»1. Немногочисленные тогдашние литераторы и в стихах, и' в очерках, и в мемуарах своих о литературной жизни в Си­ бири рассказали нам о том, чему и как учились они у Пушкина, как стремились овладеть пушкинским литератур­ ным наследством и в годы своего ученичества и в годы своей 85

возмужалости, какие его произведения особенно поразили их творческое воображение, увлекли за собой, как они не раз сетовали на то, что не обладают и в малой доле мастерством Александра Сергеевича Пушкина при попытках своих изобра­ зить все окружающие их картины величавой сибирской при­ роды. Окрыленный надеждой встретиться с Пушкиным, едет из Иркутска в Петербург молодой беллетрист Николай Вино­ градский, ставший позже известным в литературе Сибири иод псевдонимом _ «За Ангарский сибиряк». Тепло встретили известные писатели молодого автора. Был устроен специальный литературный вечер в честь при- бывшего из далекой Сибири гостя. «Памятником этого вечера сохранился у отца, — расска­ зывал позже с его слов В. Н. Виноградский, — лист бумаги, на котором присутствующие написали на память сибиряку по нескольку строк; тут есть и строки Карамзина, и Полевого, и много других». Пушкина, к сожалению, не было здесь в этот вечер, но все литературные разговоры были теснейшим обра­ зом связаны с его творчеством и навсегда глубоко запали в душу молодого литератора. Как семьянин он радуется тому, что его малыш заучивает наизусть стихи великого Пушкина, как автор он создает в Иркутске рукописный «Домашний со­ беседник» под прямым воздействием творчества Пушкина и поэтов пушкинской поры.

— «Когда я начал учиться, не помню, знаю только, что ^ще в самом детстве, — вспоминает сын Виноградского, — я знал массу стихов Пушкина, любимого писателя отца. Еще до поступления в гимназию я знал наизусть почти всего Ев­ гения Онегина,, Полтаву, графа Нулина, сказки»2. Вспоминая о рукописном журнале, организатором кото­ рого был его отец, В. Н. Виноградский пишет: — «Тетрадь рукописного журнала «Домашний собеседник» служит примером/как приятно могли проводить время, с ка­ ким увлечением следили за развивающейся литературой пуш­ кинского периода»3. Этот же неугасимый интерес к современной им литерату­ ре жил и в авторском коллективе «Енисейского альманаха на 1828-й год», где постоянно «читали журналы, новые книги, рассуждали о политике, о литературе». Автор воспоминаний поэт А. Кузьмин по цензурным условиям не раскрывает нам подробностей этих литературных бесед красноярцев, которые протекали тогда, когда в Сибири были уже на каторге и в ссыл­ ке ближайшие друзья А. С, Пушкина декабристы. Но из сти87

•пгоя 130Мещенных на страницах «Енисейского альманаха на ■1628-и год», мы знаем, как дарили они друг другу стихи ли­ цеиста, однокурсника Пушкина, томича Илличевского, как пе• чатньш ответом великому поэту на его запретные стихи «По­ слание в Сибирь» явились стихи А. Кузьмина, обращенные очевидно и к декабристам и к Пушкину, сто крат подтверж­ дая правоту поэта, что «придет желанная пора, любовь и дружество... дойдут сквозь мрачные затворы» но что уже и теперь ’ «Здесь в Сибири и изгнанник Встретит добрые сердца!..»4*

Свое отношение к литературным современникам красно­ ярцы раскрыли во многих своих произведениях. Изучая их творческую лабораторию, мы ясно видим, как корнями свои­ ми уходят они к освоению всего литературного опыта веду­ щих поэтов 20 30-х годов XIX века и, в первую очередь А. С. Пушкина. ‘ ’ Воспевая в своих стихах и прозе поражавшие их вообра­ жение величественные явления восточной и северной природы и ири, красноярские литераторы хорошо осознали, как много нужно-им повседневно учиться у великих мастеров художест­ венного слова, чтобы в должной степени суметь запечатлеть в совершенных, художественных образах сибирские картины, увлечь своих читателей за собою, передать им свою горячую любовь к жителям Сибири, к горам, степям, озерам и рекам си­ бирским. В центре России Сибирь часто представляли лишь пустынным местом каторги и ссылки. С думой о пушкинском гении описывает читателю красо­ ты Байкала автор писем о путешествии в Кяхту из Красно­ ярска, ощущая бедность своего поэтического словаря, слабость своих творческих возможностей при зарисовке такого чудес­ ного явления природы, как величавое озеро-море Байкал ...«Рубиновая поверхность восточного хребта предваряла уже о скором появлении солнца; но когда первый луч его блеснул через высоты и распростерся мгновенно по гладкой поверхности Байкала, тогда — тогда, любезный друг, запыла­ ли все предметы, меня окружающие, небо, горы и вода! Еже­ ли бы я был живописец, или т в о й л ю б и м ы й П у ш к и н , то может быть имел бы силы сообщить понятие о том явле~ нии, которое мгновенно озарило меня, о парчевых наметах, покрывающих горы, а бериловых кристаллах льдин, разбро­ санных колоссальными штуфами по трещинам озера; о том ра­ дужном перламутре, который покрывал всю поверхность Бай83

кала; но я не в состоянии в сем случае совершенно удовлет­ ворить тебя». (Курсив наш. — А. Г.)5. Через восемь лет, в 1836 году, с таким же настроением будет писать юный автор из сборника «Прозаические сочине­ ния иркутских гимназистов» — Е. Миллер при работе над те­ мой о родимых местах, дорогих сердцу, через любовь к кото­ рым вырастает и крепнет святое чувство любви к Родине.

— «Природа! почто не дала ты мне кисти Рафаэля, или не одарила меня талантом стать наряду с автором Бландуэского ключа и ж и в о п и с у ю щ и м творцом «Бахчиса­ р а й с к о г о ф о н т а н а»? Я бы представил тысячи красот, которыми иркутские жители наслаждаются, в бытность их при водах кристалловидной Ушаковки, я бы представил тысячи ландшафтов, окружающих сию единственную и несравненную в краях сибирских речку». (Курсив наш. — А. Г.)6. Каждое произведение Пушкина, каждая его поэма, каж ­ дое новое стихотворение не только прочитывались поэтами Сибири, но сразу же становились программными, действенны­ ми в их личной художественной практике. Сибирские поэты, вдохновляясь поэтическими образами великого песнопевца, поставляли себе за честь писать, сле­ дуя Пушкину, повторять его сюжетную линию, его поэтиче­ ские обороты, воспринимая их и как читатели и как ревност­ ные ученики его. Каждое пушкинское слово было поэтическим откровением для поэтов-сибиряков. Оно окрыляло их, вселяло в них надежду найти свое место в общей семье русских поэ­ тов пушкинской поры*. На многочисленных примерах из творческой лаборатории красноярских поэтов Петрова и Кузьмина, ачинца Давыдова, забайкальцев Бальдауфа и Таскина раскрывается эта повсе­ дневная литературная учеба у Пушкина. «Руслан и Людмила», «Кавказский пленник», «Братья разбойники», «Бахчисарайский фонтан» для всех сибирских поэтов, современников Пушкина, всегда были отправными, ве­ дущими произведениями, образы и язык которых слышали они и в степях Хакассии, и в горах Забайкалья, и на берегах ве­ личавой Лены-реки. Они следовали за ними при каждом стремлении авторов изобразить окружавшую их сибирскую действительность. Пушкин помог находить его современникам поэтам-си бирякам красоты, своеобразие Сибири, научил кх всматри­ ваться в быт сибирских народов, перелагать охватившие их чувства в поэтические образы; задумываться над многими во­ просами бытия, которое несло с собой самодержавие; 89

окончательно решить для себя, могут ли они жить вне литературы или литература есть их истинное, основное призвание. Позже так же по Пушкину будет поверять своя впечатления от общения с людьми в бывшей Енисейской гу­ бернии гениальный русский художник-красноярец В. И. Су­ риков. С восхищением он говорил о Пушкине: «Как он рус­ ский народ знал!» При создании для картины «Боярыня Мо­ розова» портрета священника в толпе прототипом для этого портрета послужил художнику дьячок Варсонофий из села Бузимо, отвозивший Васю Сурикова в школу, которого в памяти своей В. И. Суриков сопоставлял с монахами из «Сцены в корчме» трагедии «Борис Годунов» Пушкина7. И я б желал, чтоб мать моя Меня родила в чаще леса Или под юртой остяка Или в расселине утеса. О, сколько 5 едких угрызений. Тяжелых снов, разуверений Тогда б я в жизни не узнал...8

Так писал в своей черновой рукописи к поэме «Цыганы» Пушкин, предварив возможность использования в поэзии на­ блюдения над жизнью и бытом народов Сибири. То, что Пуш­ кину в свое время не удалось сделать самому, то пытались посильно осуществить сибирские поэты — его современники. Читая стихотворение «Ночь» И. Петрова, мы явственно можем ощутить пушкинскую первооснову в разработке темы: Ночь! Приди и очаруй Одр мой оном, тосюу забвеньем, Успокой меня виденьем. Отдых сладкий мне даруй! Пусть увижу милый взор, Пусть услышу милой речи...

Последние строки поэта заимствованы из пушкинского «К Морфею». Пускай увижу милый взор, Пускай у<слышу голос милый...

Этим же стихотворением навеяна и вся тема петров­ ской пьесы «Ночь»9. На берегу Енисея Петров вспоминает пушкинское виде­ ние — «деву на скале в одежде белой над волнами, когда, бушуя в бурной мгле, играло море с берегами», и, стремясь перенестись в мир пушкинских поэтических грез, И. Петров со­ здает свое стихотворение «Дева», пытаясь раскрыть ту же те* 90

му, но вне моря — на берегу бурной сибирской реки, в часы затишья. Я видел деву. После бури Шумел, плескался Енисей, А радуга в полях лазури Вставала в красоте своей. Раскинув локоны златые На алебастровом челе И перси обнажив живые, Сидела дева еа скале. Над вдохновенною главою Из роз и лилий был венок. И звуки с лиры под рукою Свевал душистый ветерок. Я млел, вздыхал... но в отдаленье Под бурной неба полосой Сливалось девы песнопенье. С свирепо-воющей прозой.10

Старая каторжная Сибирь давала огромное количество сюжетов из жрзни вольного люда, беглых каторжников, варнаков. Но сибирские поэты не разрабатывали этих сюже­ тов, считая их недостойными высокой поэзии. Но стоило Пуш­ кину издать «Братьев-разбойников», как сибирские поэты сразу же почувствовали в себе желание рассказать в своих поэмах о вольных людях в сибирской дремучей тайге, у многоводных стремительных горных рек, под нависшими гро­ мадинами скал, там, где Чернеет (в сумраке ночном Поросший лесом к р я ж Донинский, Л уш на небе голубом, К/ак мяч какой-то исполинский. Обычным катится путем... Все спит, все тихо на долине, Где скромно плещется Борея; Лишь ветерок, несясь в вершине, Шумит, меж листьями скользя . . . 11

Среди этой забайкальской природы встречаются герои за­ байкальского поэта А. Н. Таскина «Нерчинские беглецы», с которыми знакомит нас поэт у таежного костра за поздней бе­ седой о пережитом на Волге и Тюмени, о причинах, заставив­ ших их взяться за разбой, о побеге с каторги, объединившем их здесь под покровом темной ночи. И читая их исповедь, мы одновременно с этим читаем как бы продолжение (поэ­ мы), новые главы «Братьев-разбойников» Пушкина, написан­ ные на сибирском материале его вдумчивыми учениками-современниками, поэтами Сибири. В благоприятной литературной среде, состоявшей из дру91

зей А. С. Пушкина — декабристов, известного синолога Иакинфа Бичурина^и В, Д. Соломирского начинал оформляться и замечательный поэтический талант Дмитрия Павловича Давы ­ дова, уроженца гор. Ачинска (из семьи, родственной знамени­ тому патриоту партизану 1812 года Денису Давыдову, близ­ кому другу А. С. Пушкина). Д. П. Давыдов учительствовал в роицко-Савске (Кяхта) с 1831 по 1838 годы, где в это вре­ мя выходили рукописные альманах и литературная газета, создававшиеся, как мы уже говорили выше, кяхтинскими ли­ тературными силами при активной поддержке узников пет­ ровского каземата. В упорном стремлении овладеть поэтическим мастерством он проводит все свое свободное от занятий время над пооизведениями Пушкина и под их непосредственным воздействием создает интересные циклы своих стихов о Сибири и сибирской истории. Изучая, по примеру Пушкина, устную народную поэ­ зию, в частности фольклор каторги и ссылки, он создает свою чудесную песню «Славное море, священный Байкал», которая уже много десятилетий как стала одной из любимейших пе­ сен русского народа, неотъемлемой частью русского песенно­ го народного творчества. Огромное^ количество подражаний вызвал у поэтов Сиби­ ри «Кавказский пленник». Появились «Киргизский пленник»,. «Сетование киргиз-кайсацкого пленника» и много других по­ добных им. Мотивы «Кавказского пленника» звучат и в от­ дельных стихотворениях на исторические темы Сибири. Так, например, И. Петров под прямым воздействием «Кавказского пленника» воссоздает по Пушкину отдельные эпизоды, в «Картине из времен завоевания Сибири». У Петрова: Уж потемнело, луч вари Поме»рк за дальнею гооою; В утесах скрылись дикари, Умолк призывный голос к бою. Глядит задумчиво луща На дикий берег Енисея, Увы, пустынная страна, Пробил твой час: во мгле чернея. Как привиденья, вдоль реки Отаборились калами. ..12

У Пушкина: Глухая ночь. Река ревет: Могучий ток его «несет Вдоль беретов уединенных, 92

Где на курганах возвышенных, Склонясь на копья, казаки Глядят на темный бег реки — И мимо их, ©о мгле чернея, Плывет оружие злодея...,13

В результате длительной работы над пушкинскими тек* стами и обращения к фольклору, Иван Петров сумел создать песню «Заветное кольцо», которая вошла в фонд устной на­ родной поэзии*. Вдохновенные пушкинские песни, посвященные могучему Кавказу, явились для А. К. Кузьмина, одного из талантливых авторов «Енисейского альманаха на 1828-й год», непревзой­ денными образцами. Учась на них, Кузьмин попытался нари­ совать поэтическую картину любимой им южной Сибири — Абакана, Минусинска (где протекала и жизнь самого поэта), Саянских хребтов—«диких гор, что средь лета в снеговой ко­ роне». Поэт пишет о душистых нескончаемых лугах, о щедро разбросанных соленых озерах, о быте и нравах народов, на­ селяющих эти благодатные места. И поэт, охватив взором весь величавый пейзаж, востор­ женно восклицает: Я видел светлый Абакан С ело лелучими волнами. Какая из сибирских стран Обильна столько красотами?*4

Вслед за Пушкиным, воспевающим черкешенку младую, Кузьмин воспевает прелестную Ульчи — одну из дочерей х а* касского народа. Их дочь — прелестная Ульчи: В сорочке алей из каньчи, На шее блещет ожерелье — Ряды мельчайших черных кос Скрывают свежие ланиты; Где отыскать таких волос, Чтоб были густы, глянцовиты. Как волос мягкий и большой У сибирячки кочевой?*5

Песни народов Сибири — бурятские, тунгусские, хакасские, татарские, по типу пушкинских песен, создают и красноярец Петров, и забайкалец Бальдауф, и многие другие их совре­ менники-поэты сибиряки. Учась у Пушкина, слагает песню минусинских татар (ха­ касов) красноярский поэт Ив. Петров. Пушкин научил его внимательно всматриваться в хакасскую степь и увидеть там евои краски, свои детали. Дымная юрта, кабарга, улусный 93

староста — башлык, хунзуга — цветы полевые на долинах Козан-Дых. И национальный хакасский инструмент — джита ган, и дочь хакасского народа Ульчи-младая. Хороша Ульчи младая Без нарядо-в дорогих, Как хуизугы полевая На долинах Козан-Дых.

Весь этот местный колорит Ив. Петров включил в свою песню минусинских татар, подражая в этом Пушкину, как ав­ тору татарской и черкесской песен. Повседневные наблюдения над бытом хакасов, над жизнью хакасских степей были, благодаря Пушкину, поэтиче­ ски осмыслены и переданы читателю. Вслед за Пушкиным идет и забайкальский поэт Бальдауф; когда слагает свою тунгусскую песню. Он также обязатель­ но вносит в нее местный колорит во всем его своеобразии. Если отдельные мотивы «Бахчисарайского фонтана» Пуш­ кина слышатся в стихах Таскина «Ночь на берегу Онон-Борзи», то «Цыганы» Пушкина для Федора Бальдауфа послужи­ ли основой в построении его поэмы «Аван и Гайро». От «Рус­ лана и Людмилы» берет он посещение Аваном шамана, эпи­ лог поэмы уводит нас к расставанию кавказского пленника с черкешенкой, всадник, мчащийся стрелой по берегу реки Борзи, восходит к казаку из пушкинской «Полтавы»16. Сюжет и композиция поэмы подсказаны Пушкиным. Фак­ ты, которые наблюдал Бальдауф в Забайкалье до пушкинских «Цыган», не находили в Сибири своего поэтического воплоще­ ния. Появление «Цыган» вдохновило забайкальского поэта взяться за перо и написать свое произведение «Аван и Гай­ ро», раскрыть полнее свою поэтическую идивидуальность. Хотя старый эвенк Диввай в своих приветствиях Авану напо­ минает старого цыгана, а речи Гайро — голос Земфиры, сло­ ва Авана — мысли Алеко, тем не менее пред нами пред­ стают и вечные скалы, будто слитые с небесами, и горные хребты Забайкалья, и эвенки, и буряты с деталями их на­ ционального быта — будет ли это картина внутренней жизни юрты или за ее пологом, в скотоводческой степи, например, когда героиня гонит табун лошадей и на скаку укрючит (ар­ канит) одну из них16. В повседневном трудовом общении выковывалась дружба русских людей с народами Сибири. Многие из дочерей тузем­ ных народов стали верными подругами русских людей — си­ биряков, и поэты пушкинской поры выступили с показом поло­ жительных образов девушек, из семьи сибирских народов, в 94

своих стихах и поэмах, навеянных им пушкинским гением. Благородные чувства воспитывали они в своих читателях к своим героиням, а через них к народам Сибири, которым по­ вседневно царское правительство своей национальной полити­ кой несло нищету и вымирание. Идеализируя в целом жизнь народов Сибири, говоря о них устами Гайро: В самом невежестве своем, Природы дети, вы счастливы, Вы не х/итры, .не прихотливы. — Вся ваща жизнь счастливый сон... —

поэты н’е могли раскрыть причин тяжелой жизни народов, обреченных на уничтожение, указать им выход из этого кош­ марного положения. Сибирские поэты в своих отдельных сатирических про­ изведениях осмеивали жестокие порядки царской Сибири, стремились, под влиянием пушкинской политической лирики и общения с декабристами, разобраться в окружающей дейст­ вительности. Стихи эти в большинстве своем не попадали в печать, ходили в списках; многие из них еще и до сих пор, к сожалению, не обнаружены, хотя о них и сохранились упоми­ нания в мемуарах современников. «Приятное явление в нашей словесности! В прошед­ шем году кто-то прислал нам флору с берегов Ахтубы; те­ перь из степей Енисея дарят нас цветами поэзии — и пода­ рок енисейский лучше волжского! Утешительно думать, что образованные сыны России по всем странам ее разносят дары просвещения! Приятно слышать, как на гордые песни муз столичных откликаются тихие звуки из< отдаленных краев на­ шего любезного отечества». Эту радость, эту высокую похвалу произведениям «Енисейского альманаха на 1828-й год» рецензент «Московского вестника» смог выразить потому, что авторы альманаха упорно учились своему мастерству на произведениях Пушки­ на, Жуковского, Батюшкова и их талантливых современни­ ков. В отдельных стихах уже звучал и их собственный поэти­ ческий голос; в них заявляли они о себе, как самобытные да­ ровитые поэты, которых знал тогдашний читатель и ожидал новых и новых оригинальных произведений от поэтов Забай­ калья, из города Красноярска на Енисее, как всегда любил обозначать место написания своих стихов, например, И. М. Петров. Это отметил, подчеркнул еще в 1828 году на страни­ цах журнала «Сын Отечества» автор критической статьи об Енисейском альманахе: 95

— «Хотя большая часть стихотворений, в нем (альмана­ хе) помещенных, носит отпечаток слишком усердного подра­ жания поэзии Жуковского и Пушкина, но долг справедливо­ сти требует заметить, что волшебная арфа и фантазия г. Пет­ рова отличаются точностью выражений и удачными оборота­ ми, «Минусинский край» г. Кузьмина замечателен по важ ­ ности предмета, а «Кольцо» г. Козлова можно перечесть не­ сколько раз, любуясь оригинальностью вымысла и просто­ сердечным рассказом». Чтобы обрести свой поэтический голос, поэтам Сибири часто хотелось побывать в столице, пожить рядом с Пушки­ ным, быть в среде его поэтической плеяды, учиться у ней. Эту необходимость общения с литературной средой мы находим в стихах и письмах самих поэтов — Бальдауфа и Пет­ рова. Последний, рассказав в письме-обращении к гр. Хво­ стову о своей любви к литературе, которая проснулась в нем после чтения «образцовых творений русских писателей», пи­ сал о том, что, живя в Красноярске, он поэзии «посвятил все остающееся по службе досужное время» и что он полон же­ ланий и дальше творчески расти. Но заключает он свою просьбу о покровительстве и переводе в столицу твердо сло­ жившимся убеждением, «чтобы иметь совершенный успех и быть полезным гражданином общества, должно быть в сто­ лице — иначе сего достигнуть невозможно». Об этом же пишет в П е тер б у р г и поэт инженер Бальдауф своему высшему начальству, многократно испрашивая право перемещения по службе ради дальнейшего своего литератур­ ного развития17. И когда Бальдауф, наконец, получил право выехать из Даурии в Петербург, он в пути умирает, так и не успев проявить себя полностью, ка^ поэт, и занять подоба­ ющее место в литературе. А сколько еще разбуженных пушкинским гением литера­ турных дарований погибло безвестными в старой каторжной Сибири, мечтавших, как Бальдауф, Ершов, Петров, Кузь­ мин, Давыдов, Александров, посвятить себя служению своему великому народу! Они оказались раздавленными жандарм­ ским сапогом николаевской эпохи. Только общение с пушкинской музой, с его поэтическими друзьями окрашивало их жизнь в яркие тона, наполняло смыслом их повседневное существование.

V. Минуя школьные программы

Личные рассказы лицвиских друзей Пушкина — томича Илличевского и североведа Федора Матюшкина в двадцатые годы XIX века пробуждали глубокий интерес у их собесед­ ников в Томске и Иркутске к ранним поэтическим произве­ дениям великого поэта. Среди них мы должны отметить, в первую очередь, будущего декабриста — земляка Илличевско­ го — Гавриила Батенькова и назначенного в ту пору генералгубернатором Восточной Сибири Сперанского. В своем дневнике путешественника Матюшкин сообщает о литературном разговоре, содержание которого было посвя­ щено лицею, Пушкину, «Руслану и Людмиле». Его вел с ним в Иркутске Сперанский весной 1820 года1. Можно предположить, что эти беседы о своем любимом поэте проводил Матюшкин и в других местах Сибири, где приходилось ему бывать, как участнику известного путеше­ ствия по северным берегам Сибири и Ледовитому морю. Экс­ педиция совершалась с 1820 по 1824 годы под начальством флота лейтенанта Ф. П. Врангеля. Через несколько лет другой флотский офицер — поэт Матвей Александров, друг пигятеля-декабоиста БестужеваМа.рлинсхого, вел в том же Иркутске в кругу своих знако­ мых разговор о Пушкине, о русской литературе, интересовал­ ся книжными запросами иркутян. «...Двенадцатого мая 1827 года сухопутный корабль мой перерезал Ангару у Триумфальных ворот Иркутска и, по ука­ занию местной полиции, положил якорь на торговой площа­ ди». Так записал в путевой журнал о приезде'в Иркутск пе­ тербургский морской офицер, поэт Александров. «...Гоад пышный на Неве, и невские Хариты, И Пушкин, и Дидло, Моцарт и Вальтер-Скотт* И книги, и цветы, тт юные ланиты, И дачи, и сады, и гвардия, и флот...2 7. А. Гурэвич.

97

все это навсегда оставил Матвей Александров, сменив их. очевидно, не но собственной воле, на долгие годы раздумья и тоски в Сибири, всем своим творчеством позже связав се­ бя накрепко с нею. Человек большой культуры, он в первые же дни пребы­ вания в Иркутске спрашивает хозяина своей квартиры: — «Где у вас продаются книги?» И на этот простои, казалось бы, вопрос вместо ответа получает недоуменный вопрос: — «Книги, сударь, каких вам книг надобно?

— Разные книги, — продолжает беседу пораженный Алек­ сандров^ — как в Москве, в Петербурге и в других больших городах России. _НеХ) сударь, — продолжает собеседник, здесь этаким товаром не занимаются. Неподходящая статья. Кто будет покупать здесь книги, кому и на что они?..»2 Однажды Александров получил приглашение в дом адми­ рала Ангарского флота, которого рекомендовали поэту, как человека «немножко из числа мечтателей», человека, кото­ рый «даже имеет глупость заучивать наизусть стихи Жуков­ ского и Пушкина». Конечно, таких «глупцов» насчитывалось в культурно-отсталом Иркутске единицы, В те дни чиновничья и духовная знать губернского города, а за ней нарождавшая­ ся торговая буржуазия — полуграмотные сибирские торгов­ цы _ старательно заучивали стихи других поэтов, а наме­ чавшаяся тяга к творчеству Пушкина считалась невежеством, по меньшей мере — глупостью. В том же 51827 году, у того же поклонника музы Пушки­ на _ адмирала Ангарского флота, Александров встретил на вечере «интересных собеседников», среди них его особенно по­ разил профессор монгольского языка иркутской семинарии (он же лектор русской словесности), оживленно под­ держивал разговор о русской литературе, вместе с двигая, с нашей точки зрения, ошибочные утверждения о невозможности перевода произведении русских классиков с русского языка на монгольский-. Если знакомились с творчеством Пушкина читателя чи­ новники-дворяне, если отдельные передовые педагоги считали своим долго» знакомить с ним гимназистов - детей сановных чиновников, высшего духовного сословия, именитого купечества то дети представителей «низших» сословии всячес ограж дали сь от Пушкина. Т а к , например, к иркутским бурса­ к а м в начале 40-х годов «Пушкин не только не допускался - ^ вспоминает иркутский писатель М. В. Загоскин о школьны., к о т о р ы

98

й

годах своих, — но против него даже нас предупреждали. Наш ректор прямо высказывал какую-то фанатическую нена­ висть к «этому развратному вольнодумцу», особенно за его «глупую луну на этом глупом небосклоне» и т. п. стихи5. Но за стенами бурсы начиналась другая жизнь даже и в Иркутске сороковых годов, «где пахло уж другим духом». Там в чиновничьем и, отчасти, купеческом быту пушкинские стихи активно вытесняли такие популярные тогда песни, как «Стонет сизый голубочек», «Среди долины ровные», «Гусар, на саблю опираясь» и т. п. Заучивая наизусть «Черную шаль», «Талисман» и другие стихи Пушкина, бурсаки парал­ лельно с этим, через иркутских гимназистов, прочитывали и другие произведения Пушкина6. В эти годы из-за дороговизны книг многие заводили альбомы, куда уже не допускались ни Державин, ни Хемницер, а царили Жуковский и Пушкин. «Мода на альбомы про­ никла и в бурсу. И вот между нами, — вспоминает М. В. З а ­ госкин, — стали появляться «любители» новых писателей, разумеется, под секретом. Почти у каждого из нас, где-нибудь под подушкой, хранился или песенник, или альбом с запрет­ ными стихами Жуковского и Пушкина: у иных были целые томы подобных альбомов»7. Естественно, отсталые заправилы бурсы не могли про­ стить (да еще кому!) сынам незнатного чиновничьего рода и аршинников забвение своих любимых поэтов, они не могли равнодушно слышать имена Пушкина, Жуковского. И хотя Пушкин звучной песней входил в сознание бурсаков, но его творениями приходилось наслаждаться тайно, скрываясь от полицейских глаз держиморд бурсы, вследствие чего «школь­ ная жизнь распадалась надвое: к классам, — констатирует М. В. Загоскин, — мы зубрили эрии, эпихоремы, сориты и оды Ломоносова, или же логику с мудреными рогатыми силло­ гизмами, а после уроков зачитывались «Братьями разбойни­ ками», «Цыганами» и распевали, кто «Под вечер осени нена­ стной», кто «Черную шаль»*, «Буря мглою небо кроет» и т. п.8. Почему бурсаки предпочитали поэзию Пушкина поэзии Ломоносова, Державина, — ответ нам дает на этот вопрос тот же М. В. Загоскин. «Понимать Пушкина, как следует, мы еще не могли, но нас пленили прелесть его стиха, богатство образов и беско­ нечное разнообразие содержания». В школьные годы Загоскина, как он сам неоднократно подчеркивает, в чиновничьем кругу его родных и знакомых 7*

«Пушкин уже вытеснил всех старых стихотворцев и с ним со­ перничал только Жуковский со своими балладами. Не толь­ ко молодежь, но и пожилые мужчины и женщины целыми вечерами пели, иногда под звуки гитары, «Зимнюю дорогу», «Кубок заздравный», «Русалку»...9 В среде тогдашних читателей по-разному оценивали отдельные произведения Пушкина. Тут были и страстные аль­ бомные читатели Пушкина и те из них, которые ненавидели поэта, определяя его поэзию словами «развратный вольноду­ мец». Так, например, по свидетельству современника Пушки­ на В. Вагина в статье «Сороковые годы в Иркутске», такой человек, как Бобановский, которого относили к разряду литературно-образованных людей, был враждебно настроен к пушкинской музе, не находил достоинства в отдельных пуш­ кинских стихах, например, в «Андре Шенье». Если поэмы Пушкина и упомянутые выше его песни поль­ зовались широкой популярностью, то «повести Пушкина не были в ходу, им предпочитали «Юрия Милославского», ро­ маны Лажечникова и Вальтер-Скотта. До окончания кур­ са, — указывает Загоскин, — мне довелось где-то прочесть повесть «Пиковую даму» и только»10. Если М. В. Загоскин тайно, различными путями знако­ мился с творчеством Пушкина в 40-е годы, то почти теми же путями с произведениями Светской литературы знакомился через него будущий сибирский писатель С. С. Шашков, его ученик в 50-е годы в иркутской духовной семинарии. Если иркутским гимназистам 30-х годов XIX века разрешалось вос­ торгаться «златыми страницами» Карамзина, то даже и в этом, не говоря уже о Жуковском, а тем более о Пушкине, семина­ ристам под строжайшей угрозой было отказано. «Я кому-то из товарищей, — вспоминает Шашков, — дал читать «Письма русского путешественника» Карамзина. Петр (инспектор) отобрал их, потребовал утром меня и дал мне жестокий нагоняй: «Что читаешь? Что ты путешественником что ли готовишься быть, бестолковый? Читал бы «Христиан­ ское чтение» — там язык-то языком, а мысли-то мыслями». Книга полетела в топившуюся печку, а на меня Петр крикнул: «Пошел вон, бестолковый!»11 ...«Учебные заведения в Сибиои играли второстепенную роль по своему влиянию. Жизнь и развитие общества шли независимо от влияния учебных учреждений, — свидетельст­ вует известный общественный деятель Сибири, публицист Н. М. Ядринцев,—котопьте стояли в сибирской жизни как-то в стороне и это будет совершенно понятно, если мы примем во 1С0

внимание качество и ученое достоинство прежних сибирских гимназий»12. «Но в то время, когда казенная наука ровно не давала нам ничего, продолжает Н. М. Ядринцев, — в нас пробу-в дилась страсть к чтению и любознательности. У моего отца была большая библиотека с журналами и лучшими произве­ дениями литературы, с Пушкиным, Лермонтовым, Ж уков­ ским, Державиным и т. д.; читая сам, понемногу я сделал ее гимназическим достоянием»13. Тот же автор рассказывает, что он, читая критические статьи, «напал на безымянные статьи Белинского», о которых ни. слова в классе не говорил учитель словесности, как ни­ когда не передавал об его существовании...» Подлинным учителем, раскрывшим глубокое значение пушкинского творчества для сибиряков как современников Пушкина, так и людей шестидесятых-семидесятых годов XIX столетия и последующих поколений, явился гениаль­ ный русскии критик Белинский со своими классическими одиннадцатью статьями о Пушкине, которые «дают нам ве­ ликолепный образец... синтетического — и историко-литера­ турного и критического — подхода к литературным явлени­ ям... Огромное значение статьи Белинского сохраняют и по сию пору. И посейчас они являются самой полной, широкой и, в основном, правильной оценкой Пушкина из всех, какими мы 'располагаем»14. Медленно, но упорно отвоевывали передовые просвещен­ ные люди Сибири Пушкина и Белинского у царских чиновни­ ков, у отсталых консервативных учителей, у реакционеровмракобесов, которых было немало по городам Восточной и Западной Сибири. И самое отрадное состоит в том, что эта борьба за Пушкина и Белинского увенчалась полным успе­ хом и в недрах каторги и ссылки. И мы можем проследить, как на произведениях Пушкина и Белинского вырастает в Сибири поколение будущих писателей, общественных деяте­ лей, педагогов новой формации. Но чтобы добиться этого, притти к нужным конечным результатам, нужно было иметь таких убежденных в своей правоте людей, которые могли бы увлечь молодых читателей и повести их за собой. И такие люди нашлись, и через них с каждым годом приобщался к сочинениям Белинского и Пуш­ кина все больший и больший круг юных сибиряков, воспи­ тывавшихся в духе высоких патриотических стремлений В. Г. Белинского. Такие люди нашлись в Томске и в Омске, и в Ялуторовске, и в Иркутске, и в других городах Восточной и Западной Сибири.

101

Среди этих людей с особой теплотой рисуют современни­ ки образ молодого, входившего тогда еще только в литера­ туру писателя Николая Щукина, сына директора иркутской гимназии, который явился одним из пламенных пропаганди­ стов Белинского, популяризатором его имени, его произве­ дений. Он «принес вести об обновлении университетской науки и литературы. В первый раз с жадностью и восторгом мы узнали, —^рассказывает И. М. Ядринцев, — великие имена Вис­ сариона Белинского, Грановского, Пушкина, Лермонтова; их гражданская скорбь, их ранняя гибель получила для нас но­ вый смысл»15. И как ни пытались замолчать Белинского, вычеркнуть его из школьной программы, организовать для него офици­ альные преграды, Белинский, минуя их, пришел в школу к учащимся. «Он проник к нам помимо рекомендаций наших учителей словесности. А чего, чего эти учителя ни передава­ ли нам на досуге из своих личных воспоминаний в сороковых годах. Рассказывали, в каких треуголках ходили, некоторые Пушкина в гороховом пальто видели в Летнем саду, а о Бе­ линском — хоть бы слово»16. Николай Щукин раскрывал юным томичам и подлинный смысл письма Белинского к Гоголю. «Проливал новый свет на Гоголя, трогал живые темы» — так в условиях царской цензуры зашифрованно писал об этом Н. М. Ядринцев. «Он (Щукин) первый привез в наш город литературные новости и развивал кругом любовь к литературе, философствовал, учил, составлял литературные беседы и вечеоа»17. Рядом с писателем-шестидесятником Н. С. Щукиным на произведениях Белинского учили понимать подлинного Пушкина и передовые педагоги Сибири, к числу которых относился Н. Ф. Костылецкий — омский учитель будущего знаменитого русского путешественника и исследователя Си­ бири Г. Н. Потанина. Николай Федорович Костылецкий, будучи преподавате­ лем словесности в омском кадетском корпусе, весь свой курс литературы построил на критических статьях В. Г. Белин­ ского. Он вынужден был скрывать имя великого критика от учащихся, боясь вмешательства в педагогический процесс со стороны тупой, реакционной царской администрации. Вот как вспомин.ает об этом ученик Костылецкого — Г. Н. Потанин: — «Генерал Клюпфель, приезжавший в Омск ревизовать4 кадетский корпус, сделав хороший отзыв о постановке учеб­ ного дела в корпусе вообще, заметил, что один только пре102

подаватель русской словесности освещает русскую действи­ тельность нежелательным светом. Я и, вероятно, многие другие мои товарищи не поняли этого, но я это хорошо за­ помнил. В чем дело, я понял не ранее, как десять лет спу­ стя, когда я очутился в Петербурге, когда начали выходить томики собрания сочинений Белинского и когда я начал про­ читывать один том за другим. Тут я увидел, что листочки о Пушкине, Лермонтове, Гоголе, которые давал нам Костылецкий и по которым мы готовились к экзамену, были напи­ саны им по статьям Белинского, помещавшимся в «Отече­ ственных записках». Статьи печатались без подписи, но Костылецкий знал, кто их автор, и однако во все время препо­ давания ни разу не назвал нам его имени, хотя понимал зна­ чение его проповеди для России»18. Примерно, в это же время, подобно Щукину и Костылецкому, выступил в Иркутске М. П. Шестунов. Будучи контор­ ским служащим, он все свои приобретенные на протяжении долгой службы средства хранил для приобретения библио­ теки. И когда он приобрел нужное количество экземпляров книг, то в 1858 году устроил первую частную библиотеку в Иркутске. В помещении этой библиотеки был организован не­ большой читальный зал, где велись литературные беседы. Не­ посредственно литературными беседами руководил, как сооощают мемуаристы, Буташевич-Петрашевский. Петрашевский посещал эту библиотеку и своими горя­ чими речами влиял на собравшуюся там молодежь. И если Белинский являлся самым дорогим автором для петрашев­ цев, то, несомненно, ему было уделено не последнее место и в этих литературных беседах в стенах иркутской шестуновской библиотеки. Из истории библиотеки Шестунова мы знаем, что она «очень скоро сделалась местом, куда сходились почитать и «отвести душу» все, кто требовал от жизни большего, чем карты, пьянство и разгул. Людей, нуждавшихся в печатном слове и в обмене мыслями, в то время в Иркутске набира­ лось, если не очень много, то во всяком случае достаточно для составления порядочного по численности и сплоченного по убеждению кружка. В конечном итоге библиотека при та­ кой ее «крамольной деятельности» была закрыта, а когда Шестунов попытался ее снова возобновить и повторился ха­ рактер литературных бесед в его библиотеке, она была снова и окончательно закрыта, а ее владелец выслан в ссылку в Приленский край19.

103

Известный общественный деятель в Сибири 60—70-х го ДОВ XIX века - публицист С. С. Шашков в своей автоби™' п тТаК рассказывает °б общественном значении библио теки Шестунова в период своей юности: °иолио„ открывшейся тогда публичной библиотеке собирался интеллигентный кружок, в котором обсуждались всякие об щественные вопросы и будировали против местного на чаль ства, которое злилось на библиотеку и назь ва™ ее я к о С ' ским клубом, был подписчиком и нередко читая в библио теке газеты, подслушивал интересные для рые вели в соседней комнате члены кружка)»20.

1 ^ 11озже Шашков сам стал членом этого кружка Злеср формировались его литературные, общественные интересы Через тридцать лет Шашков напишет статью «Эпохи Бе минского». где в_ысоко оцмтт место и зна,1е„ ; ькБ^ ™ ; ао Ее-

я

Развитии русской литературы, в поднятии общественного са мосознания русского народа. г е н н о г о са. Так через устное слово, горячую беседу по т и «Лп, прежних своих «литературных пятниц» и через печать (га зету «Амур») Буташевич-Петрашевский, Спешнев Львов б, лили общественное сознание. Не последнее место’ здеа быпо

стГ-Тьям°БеттинТРИ0ТИЧеСКИМ’ Революционно-демократическим * а р <М„ ^ 0Г0, 3 чеРез них и творчеству А. С. Пушкина и революционный демократ Н Г Чернышевский писал из вилюйской тюрьмы своему сыну, что он"ради дпуих присланных ему книг получил и книгу А. Н. Пыпина — «Ьелинскии, его жизнь и переписка». С. С. Шашков в назван ной нами статье «Эпоха Белинского» (хотя по ц®нзурныч ‘ Н\ М° Г назвать име™ автора «Очерков гоголевско­ го периода») весьма сочувственно напоминает о нем читате­ лю Л1ашков выражает радость, что знамя Белинского быпо подхвачено Чернышевским и высоко держалось Добролюбо«В то время, как прежние друзья Белинского изменилиего принцип, молодая русская критика сохраняла его тради Ции и начала в половине 50-х годов свою деятельность из! вестным историческим очерком его деятельности. Через той года стали выходить его сочинения, разошедшиеся в громад ном количестве экземпляров и преемник его Добролюбов приветствует их появление». Немалое значение среди широкой популяризации идей Белинского имели и организация подписки на журнал «Со и распространение его среди читательских круж­ ков, осооенно тех номеров журнала, где были опубликованы 104

сделавшие эпоху в литературе статьи Н. Г. Чернышевского, объединенные им заглавием «Очерки гоголевского периода». Дороги были и последующие номера «Современника», где неутомимо продолжалось дело, которому посвятил всю свою жизнь В. Г. Белинский. В своих очерках Н. Г. Чернышевский, не называя фами­ лии великого критика, говоря о нем, по цензурным условиям, лишь как об авторе статей о Пушкине, раскрывал читателям замечательный духо/виый облик Виссариона Григорьевича Белинского. О роли и значении «Современника» в распространении пытливыми читателями идей Белинского, его статей о Пуш­ кине, например, в Томске, свидетельствует Лемке, биограф Н. М. Ядринцева. Он сообщает, что еще юношей из библио­ теки, своего отца Н. М. «наделял книгами не только своих ближайших друзей Наумова и Поникировского, но и многих других. Журналы «Современник» и «Отечественные записки» всегда были в ходу и их читали до дыр. Белинского знали лучше, чем учитель словесности». И это было характерно не только для Томска. Из обзор­ ной статьи Н. Г. Чернышевского — «Сведения о числе под­ писчиков на «Современник» по губерниям и годам» мы зна­ ем, что «Современник»-пользовался большим вниманием чи' тателей и Енисейской и Иркутской губерний. Н. Г. Чернышевский сопоставил данные Сибири с дан­ ными всей России и пришел к следующему выводу: «Сравнительно с числом населения, довольно много под­ писчиков и в Сибири. Например, в Енисейской губернии, имеющей почти столько же жителей, как и Олонецкая, под­ писчиков 38, вчетверо более; Иркутская, населенная вчетве­ ро менее Казанской, выписывает почти столько же экземпля­ ров (59), как и Казанская .(69), хотя Казань — университет­ ский город. В городе Иркутске, на 25.000 жителей, получает­ ся более экземпляров (37), нежели, например, во всей Вят­ ской губернии, имеющей 2 миллиона населения»21. Так, через лучших людей России, славных борцов с са­ модержавием, через подпольную революционную литературу, бесцензурную демократическую печать, через выросшую под влиянием политкаторги и ссылки местную интеллигенцию, через чтение журнала «Современник», трудов Белинского, Чернышевского приходил к сибирским читателям Пушкин и становился их неизменным учителем и другом вместе со своими гениальными критиками.

105

VI. Пушкинские юбилейные дни в царской Сибири

В царской Сибири прошло три юбилейных даты, связан­ ных с великим поэтом А. С. Пушкиным.

1881 год — год открытия памятника в Москве гениаль­ ному мастеру художественного слова. Правительственная Сибирь «развернула подготовку» к сбору средств на памят­ ник поэту. «В 1871 году иркутским генерал-губернатором, за № 175 от ! июля, было предписано нижнеудинскому уездному поли­ цейскому управлению «произвести в уезде сбор /,енег на па­ мятник поэту Пушкину». Нижнеудинское уездное полицей­ ское управление, несмотря на двукратное напоминание ир­ кутского генерал-губернатора, все время молчало и только через пять лет, в 1876 г., наконец, откликнулось и, предста­ вив генерал-губернатору собранные на памятник поэту Пуш­ кину деньги в сумме четырех рублей семидесяти копеек, до­ несло, что «эти деньги удалось собрать только в одной Брат­ ской волости да и то благодаря лишь полицейским мерам воздействия»1. Точь-в-точь, как писал в записной книжке один из ге* роев великого русского сатирика Салтыкова-Щедрина: «Немецкий припец в свое место проезжал — 3000 руб., губернатор звал на чашку чая — 6000 рублей, в участок на патриотизм — 5000; на памятник Пушкину — 15 к...»

1887 год. Исполнилось пятьдесят лет со дня гибели вели­ кого поэта. На страницах газеты «Восточное обозрение» появилось извещение о панихиде по Пушкину. И это все, что могла сказать пресса в связи с памятью пушкинского гения. Больше ни строчки!

26 мая 1899 года — столетний юбилей со дня рождения Александра Сергеевича.

106

<5...В п о л ь з у голодающих Сибири и Евро­ п е й с к о й Р о с с и и в городском театре 30 мая 1899 года будет дан концерт...» Таким объявлением открывала свою юбилейную страни­ цу, посвященную Пушкину, иркутская газета «Восточное обозрение» 26 мая *1899 года. «Задавленным нищетой, каторжным трудом, неграмотным и темным массам было тогда не до поэзии и литературы. Культура была монопольным достоянием дворянства и бур­ жуазии. Называя Пушкина национальным поэтом, они сами себя отождествляли с нацией, но к этой «нации» капитали­ стов и помещиков с глубокой враждой относились миллионы трудящихся»2. В Иркутск прибывали все новые и новые семьи голодаю­ щих безработных, а в это время «Восточное обозрение» в пе­ редовой статье, захлебываясь, писала о «всенародном» торже­ стве: — «Сегодняшний день — день всероссийского торжества, полная победа духа над материальной силой; сегодня писа­ тельский гений, объединяя вокруг своего памятника различ­ ные партии, разные сословия, Россию, служил \гю и неслужи­ лую, вознесся на такую высоту, на какую в России еще не поднимался ни один гений. В лице Пушкина чествуется не полководец, не государственный муж> а писательский гений — «дар божий», который есть превыше всего и перед которым сегодня склонилась государственная, общественная и н а­ р о д н а я Р о с с и я». А в третьей колонке, после передовой юбилейной стра­ ницы, в небольшой заметке «Пушкин и народ», пришлось, хотя и не полным голосом, сказать горькую истину, которую автор статьи называет только «крупным пробелом», что — «...Завещание великого поэта и доныне не исполнено не толь­ ко среди тунгусов и др. инородцев, но даже среди родствен­ ных поэту великоруссов»3. Заправилы сибирских городов — гласные городской ду­ мы — сибирские капиталисты, богатеи глубокомысленно ду­ мали над тем, как организовать пушкинские торжества. Газета «Сибирская жизнь» рассказывает: — «При обсуждении вопроса, какая сумма должна быть ассигнована на пушкинские празднества, один из гласных предложил назначить 100 рублей. Громкие голоса некоторых полупочтенных думцев требовали уменьшения ассигновки до 50 рублей.

107

ству образ Пушкина, редакция заканчивает его следующими двумя абзацами: «...Кроме того, заслуга А. С. перед современниками и потомством состоит еще в том, что своими чарующими про­ изведениями он возбуждает чувство любви к природе и че­ ловеку, к родине и ее славе, к просвещению и р е л и г и и . При этом есть глубокие основания почтить память великого поэта и духовному ведомству, потому что А. С. был одним из лучших выразителей тех величайших гуманных и, п р и с л у ч а е х р и с т и а н с к и х з а в е т о в , представителями и глашатаями которых призвано быть и православное духо­ венство. Что это так, достаточно указать хотя бы на его сти­ хотворение «Великопостная молитва»... ...Таковы в общем заслуги А. С. Пушкина для Рос­ сии. В заключение остается сказать, что угас он безвременно убитый на дуэли бароном Дантесом, а поводом к ней послу­ жили ядовитые сплетни, распущенные насчет его жены его врагами. Умер он 28 января 1837 года». Так церковь и правительство стремились всеми способа­ ми скрыть подлинный образ автора антирелигиозной поэмы «Гаврилиады», перелицовывая его на православный лад, за­ малчивая истинные причины безвременной гибели великого поэга. Они сообщали своим читателям официально-либераль­ ную легенду о смерти Пушкина.

6 июня 1899 года автор, скрывшийся под псевдонимом «Невидимка»- приоткрыл завесу подлинной организации пушкинского юбилея. Цензурные рамки не позволяли, оче­ видно, автору сказать все. Но и сказанное является смелой характеристикой того, что называла официальная Россия «национальным праздником». «Каких-нибудь тридцать лет назад назвать Пушкина гениальным было бы, по меньшей мере, большой неосторож­ ностью. А шестьдесят лет назад это было бы преступле­ нием, подлежавшим известной каре. Да что там тридцать да пятьдесят лет!.. Год, два тому назад ни один из жрецов мун­ дирной науки, изливающихся сейчас в потоках красноречия по случаю пушкинского юбилея, не посмел бы заикнуться о Пушкине, как о народном певце, гражданине и государст­ венном муже. Нужна была указка, чтобы разверзлись уста и преклонились колена. И стоило лишь этой указке мельк­ нуть перед нашими глазами, как расцвели дифирамбы один пышнее другого»9.

В эти юбилейные дни нельзя было говорить и писать о подлинном Пушкине. «Послание в Сибирь» Пушкина замал чивалось, так как оно и в 1899 году звучало не менее рево­ люционно, чем в 1827 году, обращенное к друзьям поэта декабристам. Нельзя было говорить и об «Ответе декабри­ стов», где гневные слова о царях были долгие годы зашиф­ рованы многоточиями, например, при издании этого текста в /ппс Г,> На СТ^' ж УРнала «Русский архив» в 188] г. и в 1905 г. в книге «Собрание стихотворений декабристов» * Царское правительство хорошо помнило об этом Когда от минусинского общества попечения о начальном образова­ нии пришел запрос к губернатору, чтобы последний разрешил: 1 у «25, 26, 27 мая 1899 года провести народные чтения с туманными картинами, с целью ознакомления народа с би­ ографией и произведениями поэта», — то губернатор, боясь, чтобы к лекциям о Пушкине для народа не были допущены, паче чаяния, местными управителями «политики», которые были в немалом количестве в Минусинске, прислал гуда копию постановления комитета министров, снимая тем самым с себя ответственность в случае нарушения кем-либо из вопрошавших буквы и духа этого постановления. Гусернатор послал в Минусинск копию постановления комитета^ министров в связи с ходатайством тверского зем­ ского соорания относительно устройства народных чтений вне губернских городов, а в нем было грозное предупреждение властям, что разрешать народное чтение в уездных городах и селениях можно лишь с тем, «чтобы таковые чтения произ­ водились под непосредственным наблюдением и ответственно­ стью ближайших представителей духовного и учебного ве­ домства и чтобы нравственная и политическая благонадеж­ ность лиц, занимающихся устройством народных чтений, бы­ ла надлежащим образом удостоверена»10. ...1912 год. Прошло семьдесят пять лет со дня смерти А. С. Пушкина. ^Отдельные сибирские газеты посвятили статьи этой пуш­ кинской дате. Содержание их в официальных страницах на­ поминало 1899 год. Здесь снова малгчя.тти о поллинном все­ народном поэте Пушкине, не раскрывали истинных причин дуэли и смерти Пушкина. И хотя в ссылку в Сибирь, отправ­ ляли все новые и новые партии борцов с самодержавием, царское ппавительство было бессильно остановить движение истории вперед.

8. А. Гуревич.

ИЗ

Поднималось революционное движение рабочих под ру­ ководством большевистской партии в связи с расстрелом ленских рабочих. Все возрастало значение революционных стихов и песен в общей борьбе с самодержавием, с режимом царской Рос­ сии. Вспоминалось все чаще «Послание в Сибирь» Пушкина и ответ ему декабристов. ...1913 год. В далекое Заполярье, в Курейку направлен в ссылку верный друг и соратник В. И. Ленина великий Сталин. Свершилась Октябрьская революция, подготовленная гениями Ленина и Сталина. Навсегда сметен режим царизма, осуществлены мечты поколений «Из искры разгорелось пламя». Ленинская «Искра» начертала на своих странидах этот эпиграф из послания декабристов Пушкину. Она вдохновляла на борьбу рабочих, крестьян и интеллиген­ цию, подняла их на великие, славные дела во имя народа*, во имя Родины.

VII. „К нему не зарастет народная трона"

В царской Сибири с каждым годом, начиная с декабри стов, последующих представителей политической каторги и ссылки и кончая большевиками, прокладывалась великая на­ родная тропа к Пушкину, делался максимум усилий чтооы как можно скорее осуществилось его гениальное пред’ видение, выраженное им в «Памятнике». Еще Н. Г. Чернышевский отмечал, что Сибирь получала «из России постоянный прилив самого энергического и часто самого развитого населения»1. Об этом же говорил позже многократно и А М Гооь кий: ‘ р — «Сибири пора выходить на широкую дорогу. Крепост­ ного права вы не знали, от царя жили далеко, страна про­ сторная и богатая, политическая ссылка вам не мало дала. Ну-тко, сибиряки, двигайте вперед!»2 В этом движении вперед большое значение имело и освое­ ние богатейшего пушкинского литературного наследства, ко­ торое царские власти стремились скрыть от народа. В юби­ лейные пушкинские даты пытались придать творчеству Пуш­ кина благопристойный, верноподданнический вид. Политические ссыльные помогали понять пытливым сиби­ рякам подлинный облик поэта, срывая все и всяческие маски с устроителей официальных торжеств, воздавая поэту свое чествование в революционном подполье. Они рассказывали правду о делах и жизни поэта, о его ссылках, травле, цензуровании, вскрывали подлинные причины гибели Пушкина. Перед слушателями вставал автор «Послания в Сибирь», Арион декабризма! Самодержавие и его верные слуги стре­ мились замолчать Пушкина — друга декабристов — д аж а-е— 8

*

1'5

100&-ДЦЦЕ Такова, например, книга А. И. Дмитриева-Мамо нова «Декабристы в Западной Сибири» — исторический очерк по официальным документам. Вы не найдете здесь ни строчки о Пушкине ни в биографии Одоевского, ни в биогра­ фиях лицейских друзей поэта — Пущина, Кюхельбекера, словно этих исторических фактов никогда и не было и Пуш­ кин в их биографиях не занимал никакого места, не имел для них никакого значения3. Повсеместно, где были декабристы на поселении, в беседах с сибиряками утверждали они по­ стоянно интерес к Пушкину и его творчеству. Многие из близких друзей Пушкина, такие, как, напри­ мер, поэт В. Раевский и другие, связали свою личную жизнь с крестьянками-сибирячками, стремились поднять их интел­ лектуальный уровень до своего, и в этом стремлении подъема культурного развития близких первенствующее место зани­ мали беседы о великом друге' декабристов и ^его непревзой­ денных творениях. Вместе с декабристами-офицерами в Сибирь были бро­ шены на каторгу и в ссылку солдаты-декабристы. Они, к ве­ ликому сожалению, не оставили нам своих записок, мемуа­ ров, безвестной осталась их переписка. Солдаты-декабристы и их командиры при выходе на поселение сливались с си­ биряками и вносили в песенный репертуар местных жителей стихи-песни Пушкина, а также рылеевские и бестужевские пе. сенки, стилизованные под устную народную поэзию, сохра­ нившиеся и до сих пор в памяти народной, как, например, песня-издевка, песня-эпиграмма «Царь ты наш русский», ко­ торую любил напевать и А. С. Пушкин4. Через своих офицеров солдаты, нижние чины хорошо знали свободолюбивые стихи Пушкина, как об этом свиде­ тельствуют Якушкин и другие.

I «Все его ненапечатанные сочинения, — писал декабрист Якушкин, —• «Деревня», «Кинжал», четырехстишье «К Арак­ чееву», «Послание к Петру Чаадаеву» и много других были не только всем известны, но в то время не было сколько-ни­ будь грамотного прапорщика, который не знал бы их наизусть. Вообще Пушкин был отголосок своего поколения. Со все­ ми его недостатками и со всеми добродетелями. И вот, мо­ жет быть, почему он был поэт истинно народный, каких не бывало прежде в России»5. Родной брат Ивана Ивановича Пущина _ Пущин Ми­ хаил Иванович, по делу 14 декабря 1825 года из капитанов разжалованный в рядовые (о встрече с которым позже на Кавказе в своих записках об Арзруме с радостью поделился 116

Недавно я прочитала сказку Пушкина «О рыбаке и рыбке». Мне сразу вспомнилась сказка старика-ненца, оиа похожа на эту что в книге нациеата, и как она пришла в Хатангу, я не знаю» (1 аз. «Большевик Заполярья», № 33 (930) от 1 0 февраля 1 9 3 7 г *

-стр. 5).

? ^ытован™ пушкинских сказок среди эвенков см: в работе Воскобойникова — «Эвенкийская народная сказка > об «Опыт работы школ Крайнего Севера» Выпуск -второй ЛМ 1950 год, стр. 111—122 ' ’

М

К стр. 128. Здесь же важно отметить, что теме «Пушкин в литературах тпародов СССР» посвящены специальные исследования. Вот что,, например, сообщается в хроникальном отчете' о докладе на эту тему проф. П. Н. Беркова: гг хГ т?В докладе «Пушкин в литературах народов СССР» проф. Берков -рассказал о .глубоко любовном отношении наоодов и о с р к жизни и творчеству А. С. Пушкина. Подлинно широкоосвоение пушкинского наследия народами СССР началось лишь в советское время. Если при жизни Пушкина его произведения встре­ чались в переводах лишь на 3 языках Российской империи а» к сто­ летию со дня его рождения — на 17 языках, то в советское вре­ мя произведения Пушкина переведены на 76 языков, из них 67 языков народов СССР. Творения Пушкина стали достоянием всех народов нашей великой Родины». Н. С. Празднование 150-летия со дня рождения А. С. Пушки­ на в Ленинградском университете. Доклады й сообщения филоло­ гического института. Выпуск 2. Л. 1950 г., хроника, стр. 164. К стр. 128. Пушкиниана Сибири чрезвычайно обширна. Достаточно ука­ зать на то, что только по одному Красноярскому краю в 1937 году по трем газетам города Красноярска — «Красноярский рабочий»*, «Красноярский комсомолец», «Сталинские внучата» — свыше 400 статей, очерков, хроникальных заметок и т. п. Указанные материалы, как и все другие сделанные публикации в пределах Восточной и Западной Сибири учтены нами и обобщены в подготовленной к печати отдельной работе — «Пушкиниана Си­ бири» (1828—1951 гг.). ‘ ' * К стр. 129. О мировом значении А. С. Пушкина см., например, Алексеев М. П. Пушкин на Западе. В кн. Пушкин. 'Временник пушкинской комис­ сии. Кн. 3. М.—Л. Изд. Акад. наук СССР. 1937 г., стр. 104— 151. Его же. «Пушкин в мировой литературе». — В кн. Сто лет со дня смерти А С. Пушкина. Труды пушкинской сессии Акад. наук СССР. 1837 — 1937. ^ М.—Л. Изд-во Акад. наук СССР. 1938, стр. 175—202. Благой Д. Д. «Мировое значение Пушкина», изд. Академии педагогических наук РСФСР. М. 1949 г. Симонов К, «Мировое значение Пушкина». Газ. «Правда», 8 июня 1949 г.„ № 159, стр. 2.