Kandagar by Oleg Lukinov

В. Лукинов

КАНДАГАР. КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ (взгляд лейтенанта)

Издательство 2017

УДК 000 ББК 000

Лукинов В. Кандагар. Как все начиналось (взгляд лейтенанта). — М. : Издательство, 2017. — 412 с. ISBN ISBN 000-0-00000-000-0 Среди большого количества мемуаров об афганской войне, эта книга стоит особняком, хотя судьба ее автора, среднестатистического лейтенанта, во многом перекликается и с сотнями похожих судеб его сверстников. В ней намеренно нет детальных описаний боев и операций, так называемого «экшена», которым изобилуют многие произведения. Эта книга — о жизни на войне с мастерской передачей всех малозаметных штрихов того времени, вплоть до бытовых мелочей, мгновенно переносящих читателя в атмосферу тех лет. Вместе с автором, его глазами, с периода ввода войск в Афганистан, мы увидим как все начиналось. Столкнемся с воровством и неразберихой, подлостью и предательством, трусостью и геройством. Узнаем, о чем думал, чего больше всего боялся, что больше всего поражало и чем он жил эти два с лишним года. Эта книга — и книга-анализ. Анализ причин неоправданных потерь и первых неудач, ошибок в подготовке подразделений, недостатков экипировки и тылового обеспечения. Как политработник — замполит роты и батальона, автор подробно описывает формы и методы партийно — политической работы с личным составом, работы с местным населением, отмечает морально-психологические особенности советского солдата в сравнении с противником. Книгу делает уникальной и ее документальность.. Кроме размещенных документов, в ней множество уникальных авторских фотографий, словно иллюстрирующих каждое его слово, что делает материал интересным не только широкому кругу читателей, но и военным историкам и специалистам. Несмотря на большой и серьезный материал, книга читается на одном дыхании. УДК 000 ББК 000

ISBN 000-0-00000-000-0

Оглавление

Благодарности . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11 От автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 13

Глава 1. Желторотики . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 17 Глава 2. Через всю страну . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30 Глава 3. Кушка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 37 Глава 4. На Герат! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48 Глава 5. Кандагар . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 54 Глава 6. Обустройство . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66 Я и «небожители» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66 Динозавр . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 69 Боря и дрова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 72 Первые потери . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 74 Быков, крабы и уха «по-кандагарски» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 78 23 февраля . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 83 Наводнение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 85 Глава 7. Мы – бригада! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89 Реинкарнация . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 89 Всерьез и надолго . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 94 Коварная фауна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 97 Комиссары . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100 Машинистка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 106 Автолавка Али-Бабы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 108 5

Мистическая сущность . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 110 Бригадные гусары . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 113 Афганский «Петька» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 114 Мы и «загнивающий Запад» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 118 Самовар А. Македонского . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 124 «Ханум» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 129 Рокировка судьбы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 133 Глава 8. Первый рейд . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 136 Подготовка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 136 «Волчьи» ямы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145 Черный день . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 154 Мы – агитаторы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 159 Разбор «полетов» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164 Глава 9. Первые потери . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 173 Нау Зад . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 173 Кабульские «наполеоны» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 181 Глава 10. Эскалация . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 184 Гильменд . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 184 Офицеры . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 193 Информационная война . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 199 Эскалация . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 207 Я – фаталист . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 216 Глава 11. Ад и рай . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 221 Бригадные прелестницы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 221 Афганский «букет» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 225 Зануда . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 227 «Абсолютное оружие» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 232 Глава 12. Первый отпуск . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 234 Глава 13. Новый год . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 242 6

Глава 14. Боевые будни . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 256 Где вы, военные историки? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 256 «Пы дав-дав» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 263 «Крохоборы» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 267 Бригадная «Гюльчатай» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 276 Камешки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 277 Кандагарские «аномалии» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 280 «Доблестный» тыл . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 284 Курица . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 291 Все дело – в нюансах! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 295 Калатская хроника . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 298 Маленькие радости . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 311 Глава 15. Лашкаргах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 318 Глава 16. Дача . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 333 Глава 17. Кандагар. Открытки на память . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 342 Глава 18. Заменщики . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 349 Глава 19. Замполит батальона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 354 Командир боевой группы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 354 Замполит батальона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 355 Герой Советского Союза . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 366 Глава 20. Тиф . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 371 Глава 21. На родной земле . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 377

Приложение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 381 Об авторе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 411

Посвящается личному составу 1 мсб. Живым и мертвым. С уважением. Чем могу…

Благодарности Особую признательность за помощь в написании книги выражаю своим боевым товарищам: Великаму Ахмадуллину, Игорю Кмицикевичу, Валерию Лужанскому, Сергею Несякину, Калибаю Утепову, Виктору Чемоданову, а также за оформление и подготовку к изданию Ольге Ратниковой и моим сыновьям Олегу и Станиславу.

От автора Солдат умирает дважды. Один раз – на поле боя. Другой – в памяти поколений.

Писал, чтобы помнили. Ничто так не обрастает мифами, как рассказы о войне. Оно и понятно: чисто человеческие слабости. Одни хотят показаться более значимыми, другие – прикрыть свои огрехи, а где-то и преступления. И над всем этим – глобальный государственный интерес: народ обязан гордиться своими военачальниками, своей армией, своим государством. Истинная правда о войне уходит в сторону, подменяется красочной лубочной картинкой, которая для всех и становится абсолютной истиной. А та правда, суровая, противоречивая и, зачастую, нелицеприятная, обречена постоянно вылезать во все новых конфликтах и войнах. Ведь ошибки замолчали, не озвучили, не изучили и не исправили. Поэтому писать мемуары очень сложно, особенно большим начальникам. А ну, как кого-то обидишь или миф какой-нибудь развенчаешь? Куда ни ступи, везде уже – «бронза», на века! Легче всего – простым солдатам, никому ничем не обязанным, ни от кого не зависящим, да еще мелким военным «сошкам»: взводным да ротным. Легко и мне. Моя история – одна из тысяч похожих друг на друга офицерских судеб. И я хочу показать на низовом, лейтенантском уровне, как все начиналось в Афганистане. Потому что так у нас начинается всегда. И всегда перед нами лежат одни и те же грабли, «грабли» 1941-го.

Хозработы в ущерб боевой подготовке, неповоротливое нищенское тыловое обеспечение, разгильдяйство, воровство, пренебрежение людскими жизнями, и на фоне этого, огромным нравственным контрастом, молчаливый героизм солдат и офицеров. Сделаны ли выводы сейчас? Хотелось бы верить. Эта война требует осмысления, но на основе фактов, многочисленных документальных свидетельств участников, а не в угоду постоянно меняющейся политической конъюктуре. Многое уже подзабылось: даты, события, фамилии. Да это и не главное. Главное, что все это было, я так чувствовал, так видел и так поступал. Главное – люди, настроение, дух и приметы того времени, вплоть до мелочей. Пусть генералы напишут о боях и операциях, а я напишу о людях, о жизни на войне. Напишу, как все начиналось. Взгляд снизу, глазами среднестатистического лейтенанта, маленького винтика огромной военной машины великой непобедимой страны. Вот и вся цель моей книги, одной странички этой войны. Не судите строго.

С уважением, автор.

Глава 1

Желторотики

У «родной» общаги. Сентябрь 1980 г.

Вот они, долгожданные лейтенантские погоны! Я еду в трамвае и искоса поглядываю на маленькие золотые звездочки на плечах. Мне кажется, что на меня смотрят все! Вон тетка на переднем сиденье, глядя на меня, по-матерински ласково улыбается… Так смотрят на молоденьких, игривых щенят. Любому, конечно, за версту видать: новоиспеченный «летеха», салабон, «желторотик». Как ни разыгрывай из себя бывалого, тертого вояку – я весь новенький и хрустящий, как только что отпечатанный рубль. Мне кажется, я даже пахну вещевым складом! И все равно, теперь я – ОФИЦЕР! Звучит-то как, а? В этом слове мне всегда чувствовалась принадлежность к огромной всепланетной касте служивых людей. Людей долга, чести, отваги. С белым шарфом на шее и шпагой в руке. А чего вы хотите? Молодость! Кто не был романтиком в 20 лет?

Эпохальное лето 1978 года… Начало начал. Для нас, конечно. После окончания Новосибирского военно-политического училища, меня с Олегом, давним дружком еще с суворовского, распределили в Ленинградский военный округ. Очень неплохой вариант. Запросто мог быть и Забайкальский! Там, где « во глубине сибирских руд» хранили гордое терпенье декабристы. Коротко: ЗабВО. По всеармейской расшифровке: «забудь вернуться обратно». И вот, отгуляв, как песню, положенный отпуск, мы в Питере – за назначением. Ходим по городу, сворачивая себе шеи. Красотища-а! Главное, какой-то непередаваемый шарм остановившейся истории. Вот сейчас, вот всего пару шагов, и из-за поворота выйдет «брат Пушкин». И точно! Из-за поворота выходит… военный патруль. Но мы -то теперь лейтенанты, чего нам шарахаться от патруля? Чай не в самоволке, а как солидные люди, за назначением. Спрашиваем, где штаб округа? Оказывается, перед носом – на Дворцовой площади, в бывшем здании императорского Генштаба. Обедаем в офицерской столовой, на втором этаже, с видом на Зимний. После нашей сибирской лесной глуши, ощущение полной нереальности. И, наконец, свершилось: молча стоим, подпирая стены у кабинета кадровиков. Вот она, нулевая точка офицерской СУДЬБЫ! Время встало. Скорее бы все определилось! И чего там так долго решают? Из кабинета с раскрасневшимся лицом выходит один из наших. Бросаемся к нему: «Ну как, куда?» — На Север! Откровенно завидую. Такая романтика! Это же СЕВЕР! Правда в этой зависти есть и меркантильная сторона: лучше начать с дальнего Севера и закончить ближним Югом, чем наоборот. Вот уже и я перед заветной дверью. Вроде дверь как дверь: деревянная и обшарпанная. Антиквариат. А за ней, оказывается, решается твоя судьба… С замиранием сердца захожу… Куда ляжет фишка? Вот бы тоже на Север! Но мне выпадает совсем мелкая картишка: какой-то учебный центр Бабочино, поселок Каменка, почтовое отделение Чапаево. И вся эта троица где-то под Выборгом. Дружку Олегу то же. Не везет нам в картах. Видать, повезет в другом. Новое место службы приятно удивило: уютный военный городок на берегу красивейшего озера среди обалденной карельской природы. Кругом – леса, озера, болота, поля военного полигона – вожделенное место питерских грибников и охотников. Под боком, для контраста, следы далекой финской войны: обвалившиеся окопы, взорванные ДОТы и исчезающие в чащобах бесконечные ряды огромных валунов «линии Маннергейма». Рай для романтиков! Север сразу поблек. Да и до Питера чуть больше часа на автобусе. Мелочь! Идем с чемоданами по пряно пахнущей хвоей лесной тропинке. Тепло, солнышко, птички. Вдруг из-за деревьев на немыслимой скорости и совершенно бесшумно, как в немом кино, вылетает танк! Плавно покачиваясь на ухабах вдрызг разбитой дороги, он тут же исчезает за поворотом, и сразу же нам по

ушам ударяет могучий рев реактивного двигателя! Мы цепенеем от восторга! Такой смеси мощи и грациозной красоты я не видел никогда. Это был новейший танк Т-80 — первый в мире серийный танк с газотурбинным двигателем. Мест в общаге традиционно не оказалось, и нас поселили в комнатушке полкового клуба с такими же, как мы, «желторотиками»: танкистом и связистом. Во-первых, мы сразу оценили преимущества клубной жизни: на службу ходить не надо – на службе и живешь, контроля никакого — кому этот клуб сдался, кроме субботы и воскресенья? Во-вторых, мы стали ПЕЧКИНЦАМИ. Командиром полка был майор Печкин. Позывной части – «Граф». Забавно звучало, когда тот брал трубку и представлялся: «Граф. Майор Печкин». Долговязый, не графского вида, он ходил по территории и постоянно щелкал семечки. Посему семечки в полку щелкали почти все. По утрам, на построении, над полком так и витал их аппетитный запах, а голуби, целыми эскадрильями, пикировали с крыш. Стоя в строю, прикроешь глаза – и ты уже на колхозном рынке среди крикливых бабок с полными мешками. Но вскоре наша веселая клубная жизнь закончилась. Сгубил, как и всех мужиков, «зеленый змий». В военном городке был «сухой закон». Поэтому в целях экономии, а также для встречи 7 ноября (достойной, естественно), мы решили забацать «Рябиновку». Благо ягоды было кругом – топчись. Связист тут же притащил со своей аккумуляторной пару десятилитровых бутылей, мы – ягоду с сахаром и процесс пошел! И вот в самый ответственный момент, когда «процесс» весело побулькивал в бутылях, начальнику политотдела дивизии полковнику Домашеву вдруг вздумалось осмотреть наш солдатский клуб как главный центр культурно-просветительской работы полка. После «немой сцены» ( онемел, в отличие от НачПО, только замполит полка) нас с треском и полной конфискацией выгнали в общагу. Места там мгновенно нашлись, причем в уютных комнатках на двоих и, главное, в двух шагах от офицерской столовой. О, офицерская столовая! Предмет вожделений и ночных холостяцких грез! Мечта холостяка, кроме наших дам, конечно. А если честно, куда им, этим дамам, до столовой! Если завтрак холостяку был почти гарантирован, а обед – дело святое, то ужин, как мы шутили, приходилось зачастую «обозначать флажками», «отдавать врагу» — ежедневным служебным совещаниям, съедавшим уйму времени, а заодно и наш ужин. Я раньше, по наивности, считал отличительной чертой офицеров лаконизм. Еще с Рима: «Пришел, увидел, победил». И все ясно. В действительности же — все наоборот! Отличительная черта – красноречие, причем с лирическими отступлениями, анекдотами и служебными байками. Ну все, как один, Львы Николаевичи! Сидишь, бывало, обреченно слушаешь поучительную историю какого-нибудь начальника службы и с тоской поглядываешь на часы… Твои вожделенные гуляши, зразы, шницели с каждой минутой скукоживаются, как шагре-

невая кожа. Ну вот, все — офицерская столовая закрылась. Обозначили, значит, «флажками». Иногда начальство великодушно вспоминает, что холостяков надо бы отпустить на ужин. И тогда мы табуном , обгоняя друг друга, несемся в столовую! Маленькие радости жизни… Чтобы вконец не лишиться и этих убогих радостей, я приобрел по случаю пластиковый «походный набор туриста» из 3-х предметов: ножа, ложки и вилки. Вещь оказалась уникальной: загребущая как мини-половник ложка и такая же вилка, только с прорезями. Вид они производили устрашающий и кровожадный. И в те печальные деньки, когда наше начальство окончательно впадало в совещательный маразм, я хватал свой заветный наборчик и «мальчишом – плохишом» нагло заваливал к Олегу-женатику. Там мне на стол молча ставили еще одну алюминиевую солдатскую миску с лапшой, я доставал наборчик — тем и спасался. Позже, прибарахлившись, завел себе плиточку, сковородочку, оброс необходимым хозяйством и набеги к «братцу» Олегу прекратил. Кашеварил у себя в общаге. Там же я получил и свой первый, но далеко не последний печальный опыт общения с армейской прессой. Однажды, очередной раз оставшись без ужина, кашеварю у себя в комнате. На плитке — сковородочка, а на ней аппетитно попахивая луком, жарятся грибы. Запах – божественный! Вдруг в комнату, выпучив глаза, влетает перепуганный замполит батальона: «Срочно прячь сковородку, к тебе корреспондент! О быте лейтенантском пишет!» Мигом сую все под кровать и сажусь в непринужденной позе. Заходит очаровательная девушка – прелесть, прямо с картинки. С такой и о грибах забудешь. Я плечи молодцевато развернул, бравый вид принял и пялюсь. «Здрасьте, говорит, я корреспондент окружной газеты «Ленинское знамя». Пишу о молодых офицерах, как складываются у них первые месяцы службы, лейтенантский быт...». «Да хорошо складываются»,- отвечаю. А под кроватью предательски шкварчат на остывающей плитке грибы. Да и запах, куда его денешь? Девушка, покосившись на кровать, улыбается. «Как у вас аппетитно пахнет…. Грибами… Прямо-таки замечательно. Так романтично…» Я, дурак, возьми и ляпни. «Да вот, говорю, грибов пожарил. Постоянно с ужином пролетаешь, хорошо хоть грибов полный лес…» «Да-да — кивает, да-да…» Ну поговорили, и забылось. А тут идет комбат, злой как черт, в руках окружную газетку держит. « Зайдите, говорит, товарищ лейтенант!» И давай меня песочить. «Это я, вас, товарищ лейтенант, на ужин не пускаю?» — «Да нет, товарищ майор, говорю, вы-то пускаете, когда можете.» А комбат дальше продолжает: «Вы, товарищ лейтенант, грибки жарите на плитке, что строжайше запрещено в офицерском общежитии, стираться вам негде, в город вас не пускают, выходных у вас нет, жену свою не видите…» «Да я еще не женат», говорю… « Ну значит чужую жену не видите…» В общем, влетело мне. И не мне одному. А как положено в армии, сверху донизу. Я же явился, так сказать, «обобщенным героем» ее статьи. С тех пор у меня на кор-

респондентов аллергия. Как увижу, так нехорошие слова говорить хочется. Ученые утверждают, болезнь даже такая есть. Кроме приобретенной подобным образом сомнительной славы, я среди своих сверстников- замполитов особо ничем и не выделялся. А по части хозяйской оборотистости — вообще бездарь. В армии ведь всегда ценилось умение «достать», что в переводе на армейский – «проявить командирскую смекалку». А чем определяется размер этой самой смекалки? Количеством солдат, разумеется. Крепостных душ. Туда послал поработать, сюда послал, глядишь – красивый забор вокруг части нарисовался, КПП покрасили. Начальство приехало, посмотрело, сделало вывод: командир толковый, перспективный, за дело болеет. Самый ходовой неформальный вопрос вновь прибывшему, что солдату, что офицеру – что достать сможешь? А нужно все: краски, доски, лак, фанера, бумага и т.д. Можешь ведро клея ПВА достать? ( жуткий дефицит у политработников той поры). – Мама может. – А мама где живет? – Там-то, там-то. –Вот тебе 3-е суток, лети за клеем! Раньше отпуск солдату положен не был. Давался он единицам за особые заслуги: отличился на учениях, задержал нарушителя. Съездить домой на десять суток считалось величайшей солдатской удачей и ценилось выше наград. А тут, раз — и дома! Да тебе привезут что угодно, хоть статую Свободы из Америки. Только пусти! Правда, есть негласное условие: делай что хочешь, но на итоговой проверке чтоб отстрелялись и отводили как надо! Но невозможно одновременно строить что-то в Питере и стрелять на полигоне в Бабочино. Значит, надо закрыть на что-то глаза. Легче – на стрельбу. Начальство ведь свое, окружное. Но меру надо знать. Умудрится командир там и там успеть – виртуоз, далеко пойдет. А нет — не взыщи, хоть ты трижды стратег, но должности не соответствуешь. Распространенный анекдот того периода. Снимают комполка с должности за провал в боевой подготовке. Передает он дела, а новый назначенец у него совета спрашивает. Тот передает новичку три пакета и говорит: «Туго станет – вскрывай». На первой проверке получил полк двойку. Вскрывает командир первый пакет, а там: «Вали все на бывшего командира». Прошло. Через полгода опять двойка. Во втором пакете: «Ссылайся на молодость, неопытность». Опять прокатило. Вновь работали везде, а как стрелять и водить – двойки. Пришлось комполка вскрывать третий пакет. А там: «Пиши три пакета». Но то у больших начальников, у них хоть люди, связи. А что у «желторотиков» в рюкзаках? Да ничего, только папа с мамой. У нас у одного замполита папа был в Новосибирске на большом заводе начальник. А там умельцы инкрустированный шпоном портрет Ленина делают. Мотанулся парень, отдохнул, и во всех ленкомнатах полка -сплошная красота! Полированный портрет Ильича. Сразу ясно: нужный человек служит. Поэтому оборотистые, с предпринимательской жилкой офицеры были всегда на особом счету. Я же на особом счету не был, так как связями не оброс, оборотистости Бог не дал, ресурсами солдатски-

ми распоряжаться права не имел. Так себе, балласт. Хотя один раз и я мог на чтото сгодиться. Да и тут не случилось. Как-то прибегает посыльный: срочно к замполиту полка. Обреченно иду как на закланье. Опять бойцы что-то натворили или наглядная агитация на стройке пропала. Захожу, докладываю. Замполит же, как-то странно, оценивающе на меня поглядывая ,говорит, что надо-де, в Питер съездить, к генералу, посылочку передать. Посылочка небольшая, так, безделица. Туда-сюда. «Есть», — говорю, — немедленно отправляюсь», и – к дверям. «Между прочим, — добавляет замполит, — генерал – человек влиятельный, и дочка у него симпатичная… Ну ты иди!» Иду, думаю: служебное задание, причем тут генеральская дочка? Встретили меня в Питере как родного. Чаем за семейным столом напоили. Генерал по-отечески про службу расспрашивал. Нормальный мужик! Генералы, оказывается, не всегда страшными бывают. А вот дочка у него, надо сказать, подкачала. Это так, к слову. Возвращаюсь, докладываю. — Ну как, спрашивает замполит, — передал? — Так точно! — И все, что ли? — Все, а что еще передать надо было? – недоумеваю. — Да все, все – как-то задумчиво бормочет тот. И с какой-то досадой тряхнув головой – идите, товарищ лейтенант. Рассказываю о своей странной поездке друзьям. И оказывается, с посылочками к генералу не я один из лейтенантов ездил. У генералов тоже ведь проблемы бывают. Правда, ни у одного из нашего брата глаз на генеральскую дочку так и не загорелся. Несмотря на пролетевшие газетные бури и прогремевшие командирские громы, служба шла обычным чередом: мы продолжали работать без выходных и дуреть от каскада бесчисленных совещаний. Сначала – совещание комбатов у комполка с 18-19, потом комбат с ротными кому надо «хвоста начистит» и лишь потом нам, исполнителям, задачи поставят. Глядь, уже и спать пора. Ну а у солдата, как всегда, времени больше всех – вся ночь впереди! В то время наша часть, как наверно и вся армия страны, занималась не только боевой учебой, но и всевозможными стройками, поэтому вводные типа: «всю ночь кормить, к утру зарезать» сыпались на нас в изобилии. Вводные – вводными, а в 6 утра вставай с петухами, контролируй проведение зарядки, завтрака, умудрись сам перекусить, и будь готов к занятиям. Кстати, конспектик занятия где? Должен быть написан на трех листах. Есть? А почему дата старая? Вчера времени не было? Много разговариваете! И так изо дня в день без выходных. Нагрузка сумасшедшая. Если куцые выходные и случались, то только по принципу: «быстренько-быстренько отдохнем, а потом быстренько-быстренько поработаем ». Но то — в воскресенье, не про нас. Воскресенье – день замполита, день все-

возможных мероприятий. Отдых у нас должен быть в среду. Должен быть… Но в среду обязательно то стрельбы, то вождение, да и стройку никто не отменял. Если же чудом, договорившись с командиром, ты свободен, то кто там помнит, что у тебя законный выходной, что вообще сегодня среда в этой серой круговерти будней? Лучше с утра урыть в Питер или забуриться куда-нибудь в леса, на рыбалку, чтоб не нашли. По городку идешь, как подпольщик, с полной конспирацией: не дай Бог начальство застукает! Как это так? В то время как наша часть взяла повышенные социалистические обязательства… все работают, а он, видите ли, отдыхает, болтается, «параллельные» брюки надел! «Параллельными» назывались обычные брюки на выпуск, с ботинками. Ношение их означало вызов устоям. Одно из двух: либо офицер в законном отпуске, тогда что он, дурак, здесь еще болтается; либо это бездельник, праздношатающийся лентяй, демонстративно плюющий на службу с высокой колокольни. А в сапогах — другое дело, он службист и скромный трудяга! Чуть позже, «заматерев» и обтесав лейтенантские «углы», я сделал вывод: безнаказанно плевать на службу с высокой колокольни можно только в сапогах и галифе. Как говорится: «старый воин – мудрый воин». И вот через месяца два такой жизни, быстро растеряв курсантский жирок, я понял, что жестоко ошибся с профессией. Мое представление о службе офицера, основанное на житейских стереотипах и киношных сказках и близко не соответствуют печальной действительности. Это оказалась не та армия, в которой я хотел служить. Окончив с отличием суворовское и высшее военное училище, я, оказывается, совершил катастрофическую и непоправимую ошибку на целых 25 лет! Это сейчас по истечении контракта – «гуляй Вася», а тогда обратного хода не было, а было 25 лет «крепостного права». Тогда что ни случись, но уйти офицеру на «гражданку» и начать жизнь с чистого листа можно было лишь в качестве клинического идиота или инвалида – задохлика. Для строптивых был и третий вариант: тюрьма за уклонение от службы. Деваться таким бедолагам было некуда, и приходилось обозначать службу. Толку от них было мало, одна морока. Позже я встречал 30-летних лейтенантов, вечных командиров взводов, испробовавших все, чтобы только уйти из армии. Мучались сами, мучили сослуживцев, рушились семьи, но военная прокуратура держала их за горло мертвой хваткой. Причины такой непомерной служебной нагрузки на офицеров лежали на поверхности. Одна из них – слабый, неработающий сержантский состав — главная беда Советской Армии. Именно тот сержантский состав, который во всех армиях мира выполняет основную массу рутинной управленческой работы. Выражаясь современным «рыночным» языком, у нас было полное отсутствие «менеджеров низшего звена». Формально по штату и в строю сержанты якобы есть, но на деле, в большинстве случаев, это те же солдаты с сержантскими погонами, которых ни в грош не ставят их подчиненные.

Почему? Во-первых, потому, что сержанты такие же срочники, зачастую такого же призыва, или даже младше своих подчиненных, и не обладают какими-то серьезными привилегиями. Во-вторых, большинство из них ни по характеру, ни по душевному складу не способны были командовать людьми. Их просто призвали в армию и направили в сержантскую «учебку». Прибыв в часть и попав под прессинг «дедов», более старших по возрасту и служебному опыту солдат, они являли собой пустое место. Поэтому офицерам и приходилось зачастую подменять своих сержантов или подыскивать на эти должности солдат, обладающих авторитетом и командирскими качествами. До боли знакомый пример: посылают на работу сержанта с двумя бойцами и (обязательно, как требует начальство) офицера для контроля. Как бы чего не вышло! И вот печальная картина: два солдата метут, копают или гребут, а сержант с офицером стоят и смотрят. Сержанту работать не положено по Уставу, а уйди офицер – все разбегутся. Кому будет нагоняй за неубранную территорию? Запомните: от неубранной территории, до измены Родине – один шаг! То-то! Вот и стоят офицеры истуканами над каждой ямой. И я стоял, куда деться? Однажды отлучился разок ненадолго, и ничего хорошего из этого не получилось. Как-то послали меня с группой солдат, и, естественно, с сержантом, выкопать показательный окоп на новом стрельбище. Мы должны просто откопать, а другая команда с другим офицером тогда красиво обложит его белым кирпичом, чтоб не осыпался. Место мне указанно строго определенное: ни пяди в сторону! Стали копать. На штык ушли – глядь, камешек показался. Такая ма-а-ленькая серая проплешинка. Кто не знает Карелию, уточняю: там камень на камне, и камнем погоняет. Начали окапывать, а камень все больше и больше! Подоспело время обеда в офицерской столовой. Святое… Я – туда, а бойцам говорю: «Приду, разберемся». Прихожу и вижу…. Мать твою! На месте окопа стоит здоровенный валун, с небольшой дачный домик, а рядом – озеро: такая же ямина уже полная воды! Белых лебедей только не хватает. Где-то за валуном, прячутся испуганные бойцы. Разбираюсь. Те как на духу: решили смекалку солдатскую проявить, виноваты. Попросили экскаватор, тот и цапанул. Кто ж знал, что там такой монстр лежит? Вдруг слышу какое-то рычание за спиной. Оборачиваюсь и холодею: сам заместитель командира дивизии, курирующий стройку! Получаю приказ засунуть этот валун себе… ну, в общем, вставить его на место. И чтоб комар носа не подточил! Но на прежнее место, даже с помощью того же экскаватора, валунище вставать не захотел. И перед самой командирской вышкой, вместо маленького аккуратненького окопчика, уродливой серой бородавкой замаячил здоровенный каменюга. Так я получил свой первый лейтенантский выговор. Правда, устный, как впоследствии узнал. Оказывается, молодых лейтенантов в первый год службы наказывать запрещалось. Во как! Знал бы пораньше, ходил поплевывая. Поэтому, когда уже какое десятилетие власти бубнят испорченной пластинкой о

реформе армии, а солдаты с курсантами, как таджики-дворники, метут, гребут и убирают, я вижу, что никакой реформой и не пахнет. А эти ребята, как это ни горько звучит – пушечное мясо какого-нибудь очередного не дай Бог конфликта. Все это я понял потом в Афгане, когда вылезли наружу большие прорехи в моей подготовке и подготовке наших солдат. Еще одной бедой и почти летальной болезнью нашей армии перед Афганом были хозяйственные работы. Все эти бесконечные стройки «хоз» (читай: «хап») способом, «уборки урожаев», «шефские» помощи, не говоря уже о строительстве дач и работе на предприятиях по бартеру. В каждой части был свой свинарник и, естественно, солдаты-свинари. Можно было 2 года прослужить и автомата не видеть! Да что там свинари! И коров держали. Те, кто по-настоящему переживает за безопасность нашей страны, жизни ее солдат и офицеров, обязаны четко понимать: эта проблема должна разрешиться только радикально! Никаких вообще хозяйственно-строительных работ! Солдат и офицер должны заниматься только боевой подготовкой, своим физическим совершенствованием и несением службы. Эти слова должны быть золотом выбиты на мраморе Георгиевского зала Кремля, вышиты шелком на всех знаменах и штандартах, напечатаны на первых страницах Уставов и наставлений! Наконец, синеть татуировкой на правой руке больших военных начальников, чтоб они, поднимая ложку ко рту, три раза на день, вспоминали эту заповедь, кровью написанную нами в Афгане. Сколько бы мы избежали преступлений, несчастных случаев, гибели людей, если бы законом жесточайше запретили все хозяйственные работы в мирное время с участием военнослужащих. Сейчас, возможно, что-то и меняется, но уж больно накрепко въелась в сознание начальников привычка видеть в солдатах бесплатную рабочую силу. Уму непостижимо, где только тогда не работали наши солдаты и офицеры! А впереди был Афган, где никого не интересовало, что вместо стрельбищ и танкодромов ты усердно ходил на завод или окапывался на картофельных полях. Необученный солдат — это смерть одного. Неподготовленный офицер – гибель сотен. Таким образом, огромный, непосильный воз повседневной никчемной хозяйственной работы свалился на офицеров, стремительно деградирующих в военном отношении. Времени просто не оставалось для духовного и профессионального роста, семьи, отдыха, наконец. Отсюда пьянки, срывы на солдатах, рукоприкладство, опора на «дедов». Чтоб в таких условиях держать подразделение в руках, нужно было обладать недюжинным педагогическим талантом и административным опытом. Ух, и повезло же тем лейтенантам, перед глазами которых с самого начала был пример такого командира! Успешная карьера им была обеспечена. Первый командир…. Об этом особо. Спросите любого офицера, генерала, маршала. Хоть среди ночи их разбудите, и вам они без запинки назовут фамилию, имя, отчество своего первого командира. Потому что первый командир

– это знаковая фигура в офицерской судьбе каждого. Это как первая учительница в школе, это матрица, с которой штампуется линия поведения будущих суворовых и кутузовых. Знали бы об этом сами командиры… Мой первый командир – капитан Илахунов Итахун Рузахунович. Уйгур по национальности, мягкий человек по характеру. Его в роте как бы и нет. Всей ротой командует командир взвода. Дисциплина низкая. Кожей чувствую: не хватает обычной, повседневной командирской требовательности, о чем деликатно, как и положено заместителю по политической части, говорю командиру. Тот лишь снисходительно улыбается. Понятно, «яйцо курицу учит». И вот я потихоньку, сам того не замечая, начинаю подменять командира. Так, совершенно незаметно, у меня на всю жизнь сформировался жестковатый, авторитарного типа стиль руководства, совершенно не подходящий для моей должности воспитателя, но здорово выручивший меня в Афгане. Только один раз я увидел у ротного проявление настоящего командирского характера. Правда, проявление очень своеобразное. Случилось это на учениях, когда после ночного марша, мы, вымотанные до предела, остановились на привал для завтрака. У офицера на привале дел невпроворот: пока расставишь технику, организуешь дозаправку, получишь указания от командования, глядь – а рота уже поела, забыв оставить офицерам. Так мы остались голодными. Ротный ничего не сказал и никого не ругал. Восток – дело тонкое. Просто на обеде, перед самой раздачей, он подошел и пнул открытые призывно термоса с борщом и кашей! Все содержимое, дымясь, вылилось на седой карельский мох. Рота осталась без обеда, зато с усвоенным на всю жизнь законом: первыми кормят офицеров, так как именно от них зависит жизнь солдата в бою. Представляю, как сейчас бы фыркнули «общечеловеки» и возмутились солдатские мамы, мало что понимающие в воспитании настоящих мужчин. Но теперь такой парень, придя из армии, не «захомячит» сам что-нибудь вкусненькое, а всегда поделится лучшим куском. Да и в голову ему иногда залетит мыслишка: а мама-то ела? Во всяком случае, уже вечером нас ждал заботливо сервированный на плащ-палатке ужин: каша на тарелках, хлеб с маслом, дымящийся чай. И как только мы притронулись к еде, тут же загремела о солдатские котелки поварешка раздатчика. Конечно, боевая учеба у нас шла, но все как-то в перерывах между главным делом: строительством стрельбища, танкодрома и собственных новых казарм. На учениях мы отрабатывали только марши и наступление, красиво развертываясь на БМП в боевую линию и лихо спешиваясь для атаки среди карельских камней и кочек. Занятий по обороне в лесу, боям в городе даже не планировалось. Но и эти крохи боевой учебы давали колоссальный драйв! Форсируя красивейшую речку Вуокса, я днищем своего БМП неожиданно сажусь на подводный камень и в атаку все идем мокрые до нитки. Но это – окрыляет. Ты – воин! За твоими плечами огромная мощь великой страны, за которую ты готов отдать

жизнь. Твоя профессия безоговорочно уважается всеми. Девушки с интересом поглядывают в твою сторону. Ты занимаешься настоящим мужским делом, если б, конечно, не эти проклятые стройки! На очередной стройке и произошел со мной случай, надломивший чтото в душе, и ясная, простая, черно-белая картина мироустройства, накрепко усвоенная мной в политучилище, впервые дала трещину. Однажды, строя вышку танкодрома, бойцы наткнулись на двух наших красноармейцев, погибших еще в финскую войну. Те лежали в коричневой торфяной жиже, в шинелях, валенках, с пробивающимися из под касок волосами. Погибших трогать не стали, а сразу доложили начальству по команде. А сверху – раздраженный приказ: «Как откопали, так и закапывайте!» С каким-то неведомым до этого чувством, как можем, хороним. На душе – горький осадок. Подумалось тогда: «Вот и меня, когда-нибудь… Как собаку». Вот так, ребята: « Ничто у нас не забыто, и никто не забыт». Не совру, но среди серого однообразия наших будней нет-нет, а бывало и блеснет редким бриллиантом лейтенантская удача, наряд начальником патруля. Прекрасная возможность расслабиться и отдохнуть душой. Для этого у нас было два классных места. Первое – у моста через милую речушку, впадающую в озеро Красавица. Полный туристический набор: рыбалка, уха, песни под гитару, ночь у костра, сон в уютном вагончике. А задача вообще плевая: чтобы никто из бойцов не «просочился» на ту сторону в деревню за водкой.

2-ой взвод 4 роты АВОКУ 1974 г. Илахунов во 2-ом ряду первый слева

Вторая лейтенантская отдушина – патруль в Выборге. После наших лесов, военный патруль на железнодорожном вокзале города был глотком цивилизации и одновременно отравы «загнивающего Запада». Цивилизацией, конечно, был Выборг – красивейший городок со старинными финскими домами, замком на скале и уютным заливом. А «загнивающим Западом» был поезд «Хельсинки – Москва», каждый день прибывающий на станцию. Это была обоюдная встреча «иностранцев», контакт двух полярных миров, глядящих друг на друга с подозрением и интересом. Мы – «тоталитарный красный режим, источник коммунистической заразы», и они – «звериный оскал империализма, апологеты «общества индивидуализма и потребления». Зрелище этого контакта было фантастическим, хотя для горожан — устало-привычным. Прибытие поезда с нетерпением ждали обе стороны. «Аборигены» — ловкие ребята, фарцовщики с горящими зеленым огнем глазами чтобы прикупить из барахла у финнов, и «инопланетяне»-финны, изнемогшие от жажды дешевого и доступного алкоголя. Поэтому, по прибытию поезда, стометровой участок до ближайшего магазина «Интурист», с водкой и матрешками, напоминал собой встречу «бледнолицых» с «индейцами», где главной валютой были тряпки и «огненная вода». На фарцовщиков я смотрел с презрением. Было обидно за страну. Не фанатеющему от модных шмоток, мне было не понять, как можно унижаться и лебезить из-за какого-то куска материи. Финнов же было просто жалко. То ли от жадности, то ли из-за их «сухого» закона, но пили они по-черному, прямо на улице, с видом изнемогших от жажды пустынных странников, еле-еле доползших до спасительного источника. Наконец нализавшихся «до чертиков» капиталистов еле-еле заволакивали в вагон несчастные проводницы, и состав, благоухая как маленький винокуренный заводик, трогался на Москву. Вскоре узнаем о вьетнамо-китайском конфликте. Китай напал на Вьетнам. Идут бои. СССР осуждает и призывает… Сразу с Олегом и другими офицерами пишем рапорта с просьбой направить нас во Вьетнам для оказания помощи братскому вьетнамскому народу. Чувствую: вот оно, настоящее дело! Это не казарму с бойцами строить. Вскоре вызывают к замполиту полка. Идем с осознанием важности момента. А то! Вот они – настоящие мужчины, офицеры, гордость и надежда страны! Однако «настоящим мужчинам» влетело по первое число. Строго взглянув на нас, замполит сказал: « Значит так, товарищи офицеры! На рапорта – плюнуть и забыть! И запомните: на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся. Надо будет, пошлют и не спросят. Идите, служите!». Но спокойно служить не получилось. Среди замполитов рот стали ходить разговоры, что в кадрах ищут добровольца в морскую пехоту. Все отказались. Дошла очередь и до меня. Вызывают к телефону. Звонит кадровик из вышестоящего штаба: «Товарищ лейтенант, партия оказывает вам высокое доверие

– посылает на службу в морскую пехоту. Как вы к этому относитесь?» Естественно, отрицательно, отвечаю. Если бы бредил морем, то пошел бы в Нахимовское, а не в Суворовское училище. А море на дух не переношу – укачиваюсь. Несмотря на отказ, меня вызывают в вышестоящий штаб. Прибываю, но стою на своем. Тем более, есть хорошая армейская примета: «Чем красивее форма, тем тяжелее служба». А тяжелее своей я себе пока еще и представить не мог. Так я не попал на балтийский флот. Но напутствие получил. Кадровик, зло посмотрев на меня, прошипел: «Ты еще пожалеешь!» Служба шла своим чередом с унылой монотонностью заведенного кемто часового механизма: наряды, учения, работа, короткие мгновения отдыха. Никто из нас и не догадывался о том, что старуха Фортуна повернет скрипучее колесо, и нас занесет в страну, о событиях в которой мы лишь изредка читали на страницах газет. Через четыре месяца я попал в Афганистан. Но не пожалел. Это оказались лучшие годы моей службы в армии. Наконец-то я делал дело, к которому меня готовили, которое у меня получалось, за которое меня уважали и я сам себя уважал. А пока деваться некуда – надо служить. Ломовой лошадью впрягаться в тяжелую скрипучую проблемами армейскую повозку и, набивая шишки, набираясь по-маленьку опыта, тащить ее и тащить. Ведь если не мы, то кто? И потом, куда ни глянь – везде одни ломовые лошади, от взводного до командира полка. Так потихоньку мы и втянулись. А уж после первых крупных учений, от желторотых лейтенантов не осталось и следа. Мы встали на крыло.

Глава 2

Через всю страну

Через несколько месяцев – Афганистан

И вот сонная монотонность гарнизонной жизни внезапно оборвалась. Все, что только недавно всецело занимало умы и языки местных кумушек, было мгновенно забыто. Рейтинг похождений очередного местного Дон Жуана упал безвозвратно. Что-то явственно назревало. Романисты в такой ситуации обычно пишут: «В воздухе запахло грозой». И действительно, в городке ощутимо повеяло каким-то тревожным холодком. Вроде ничего не изменилось, но все чувствовали: что-то будет. На любые попытки самых активных прощупать обстановку, начальство с видом свалившихся с Луны, божилось и пожимало плечами. И это только усиливало подозрения. Вскоре уже каждый знал: идет отбор большого количества офицеров для серьезной командировки. Куда – неизвестно. Одни кивали на Кубу – в истории городка такая командировка уже случалась. Другие, ссылаясь на ав-

торитетные и надежные источники, утверждали, что во Вьетнам: конфликт с китайцами там еще не утих. Я сразу вспомнил замполита полка с его «на службу не напрашивайся…» Ну вот и отлично, рапорт писать не придется. Прибывший для отбора кандидатов генерал тоже бил себя в грудь и клялся «честным генеральским», что ничего не знает. Но ему никто не верил. Самые проницательные давно смекнули, что дело куда серьезней, чем кажется. «Отбор» заработал как отлаженный конвейер: зашел, доложил, вышел. Взмыленные кадровики, не скрывая радости что «их дело сторона», едва успевали подносить личные дела. Доходит очередь и до меня. Захожу, докладываю. За столом генерал с моим личным делом, рядышком, в дистанции «подскока» — наше родное начальство. Генерал быстренько для порядка интересуется службой, здоровьем, семьей, то да се, есть ли взыскания? Я, естественно, «есть» говорю, выговор от комбата за отсутствие агитации на стройке, да и от замкомдива за булыжник. Тут подлетает замполит полка: «Да нет у него ничего, отличный офицер!» И точно, чистую служебную карточку показывает. Вот оно как! А мне только недавно говорили, что я разгильдяй! Все ободряюще пожимают мне руку. «Идите», — говорят, — о решении сообщим. После этого служба идет как в тумане, по инерции. Я и окружающие, как захудалые актеры, лишь убого обозначаем свои роли. Никто никаких планов не строит. Да и что строить в подвешенном состоянии? Женщины в гарнизоне все увереннее говорят об Афганистане как о деле почти решенном. На будущее я понял: они никогда не ошибаются. Напоследок судьба, словно компенсируя предстоящую «дикость», дала мне отличную возможность развеяться, отдохнуть и культурно «вырасти». Меня с группой солдат отправляют в Питер на завод зарабатывать посуду для части. С посудой у нас была катастрофа. Ее просто разбазарили по стройкам и полевым работам. Ежедневные специальные команды лазили по кустам и помойкам в поисках брошенных тарелок, ложек, чайников. Но это дело не спасало. Обедать бойцам уже приходилось в две смены, а ложки нарядом по столовой передавались по строгому учету как патроны. И все равно, этого «оружия солдата» приходилось только по одной на троих. Самые запасливые носили ложки в сапогах за голенищем, что приводило полковых медиков в ужас. Боеготовность части была под угрозой. «Спасали» мы ее в центре Питера, в пятистах метрах от «Спаса на крови», на заводе, где жили и работали. Бойцы штамповали на допотопных, с царских времен, станках алюминиевые миски, ложки, кастрюли, ну а я целыми днями гулял по Ленинграду, окруженный пьянящей культурной аурой этого города. Я облазил все выставки, музеи, концертные залы, театры. Умудрился попасть на премьеру зонг-оперы «Орфей и Эвридика», урвал, простояв бесконечную очередь в Гостином дворе только что выпущенную грампластинку рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты». Не попал только к Райкину.

Вечерами, после смены и по воскресеньям водил солдат в кино, чтоб не взбунтовались, а местных на свой страх и риск отпускал в гражданке домой. Даже побывал в гостях у одного такого бойца в классической ленинградской коммуналке, едва не заблудившись в коридорах. Впечатления – неизгладимые, куда там Эрмитажу! К изучению городских достопримечательностей я подходил по-военному обстоятельно, мысленно ставя у себя в голове «галочку» после посещения очередного объекта культурного наследия. Только на Эрмитаж я отвел себе две недели, но так и не уложился. Приползал еле живой, просадил за месяц две получки, но впечатлений набрался на всю жизнь. Напоследок в Питере со мной произошел интересный случай, убедивший меня в правильности выбранной мной специальности. Работая на заводе, я, как человек общительный, познакомился с вахтершей – пожилой женщиной, как мне в то время казалось с «высоты» своих юных лет. Коренная ленинградка, она была очень интересным собеседником, поражавшим энциклопедическими знаниями и тонким юмором. Позже она стала приносить мне редкие книги из своей библиотеки, которые я запоем прочитывал. Чем-то видимо я ей приглянулся и однажды был удостоен чести приглашения «на чай». В гостях меня ждал сюрприз. Как, впрочем, и других гостей. Сюрпризом для меня стали дочка хозяйки с подругой, а еще большим – два присутствующих там офицера-подводника моего же звания. Ну а для них сюрпризом оказался я. Я был там абсолютно лишний. Словно тот невидимый, кто дергает за ниточки наши судьбы, бросил несколько пауков в банку и теперь с холодным интересом естествоиспытателя наблюдает за результатом. Посудите сами. С одной стороны, морские офицеры – «белая кость» в городе, где все дышит флотом, где веками ковался культ моря и моряка. И с другой стороны, «тупорылая пехота», ограниченная и невежественная, путающая Бебеля с Гегелем, Гегеля с Гоголем, а Гоголя с кобелем. Короче, «сапог» на флотском жаргоне. Симпатии были явно не на моей стороне. Я, видимо, был «праздничным тортом», десертом, который должен быть мгновенно съеден дружной компанией

или, возможно, являлся той печально известной грелкой для героя-Тузи-

ка. Уже читалась в глазах моряков снисходительная ухмылка, а у милых дам – невольная жалость, но тут меня «прорвало». Пошел «кураж», что впоследствии стократно выручало меня в минуты опасности. «Родео» началось. Ставки сделаны. Неожиданно появились красноречие, эрудиция, юмор и артистизм! Я вспоминал то, что давно безнадежно забыл и даже, к своему удивлению, чего знать не знал! Я просто блистал во всех областях нашего разговора. Фурор был полный. Девушки смотрели на меня с удивлением и восхищением. Ребята имели

вид бледный и потерянный. Вечер был безнадежно испорчен из-за неожиданного фиаско: « грелка порвала Тузиков». Тогда-то я по-настоящему и оценил преимущество моего гуманитарного образования. Не зря, значит, я еще курсантом на всю катушку использовал культурный потенциал Новосибирска и его Академгородка. Не зря, значит, почти каждое увольнение тратил на концерты, премьеры, выставки и лекции приезжих искусствоведов Эрмитажа, чуть ли не ночуя в «Доме ученых» Академгородка. Я по крупицам запасал культурный багаж, прекрасно понимая, что впереди меня ждут Богом забытые военные городки. В родной гарнизон возвращаемся перед самым Новым годом, «героями», позвякивая полным грузовиком добытой посуды. Боеготовность части была спасена. А в городке – изменения. Уже многие офицеры знают о своей командировке. Окружающие на них смотрят как-то по-особенному, словно на космонавтов, которым вроде бы все завидуют, но оказаться на их месте никто не спешит. Сообщают о командировке и Олегу, чему я дико завидую. Когда же, наконец, назвали и мою кандидатуру, я всю ночь не спал. В голове роились мысли, адреналин требовал действий, а что делать, я не знал. Командировке я был по-настоящему рад. Наконец-то! Впереди наверняка ожидало серьезное, масштабное, настоящее мужское дело, предстоял какой-то поворот мировой истории! Романтика и интригующая неизвестность щекотали нервы, давая тонус каждой жилочке. Оставшиеся в гарнизоне друзья и знакомые жили для меня, словно за стеклом, в другом измерении. Их служебная суета казалась уже какой-то мышиной возней, а все, происходившее с нами обретало сакральный мистический смысл. Настает 1980 год. Как-то на новогодней вечеринке взводный Толик Жаров пошутил по какому-то поводу, ляпнув невпопад: «Миссия в Кабуле» (так назывался один из фильмов про разведчиков). И попал, оказалось, в точку. В этом же году из Кандагара его направили с «миссией» в Кабул. Позднее мы с ним частенько об этом вспоминали. Вот и не верь после этого Библии, где сказано: «Первым было Слово». Так что «фильтруйте базар», ребята, – каждое слово может всерьез изменить судьбу. Да и в личном плане эта командировка для меня была как нельзя кстати. В дамском обществе городка мой солидный статус потенциального жениха мгновенно обесценился. Превратившись в командированного, я сразу стал неперспективным, которому грош цена в базарный день. По правде сказать, девушки городка меня абсолютно не интересовали. Никакой «клубнички». «Дон Жуаном» я не был, кучи детишек не оставил и, уж что, по современным меркам совсем нереально, — ни одной девушки там не «испортил». Доблесть это, позор или диагноз – до сих пор не знаю. Ну не цепляли они меня, проще говоря! Ни по характеру, ни по внешности, ни по поведению некоторых, наконец. Перед глазами был свежий пример одного такого же «желторотика», которого успешно

женили на особе, очень «тесно» знакомой большинству молодых людей гарнизона. Я, как и он, такой же беззаботной бабочкой восторженно порхал с цветка на цветок, в то время как над моей головой уже был занесен сачок расчетливого и опытного коллекционера. И вот только тогда, когда к одной из моих знакомых внезапно приехала ее тетя, проявившая к моей особе настойчивый и профессиональный интерес бывалой свахи, я понял, что вскоре тоже смогу украсить чью-то коллекцию. Командировка в неизвестность становилась просто подарком судьбы. Наконец, все определилось. Период неизвестности, ко всеобщему облегчению, кончился. Офицерам была поставлена задача: в течение нескольких дней сформировать маршевые роты, принять прибывающий личный состав, доэкипировать, поставить на все виды довольствия, занести в книги формы 1 и быть готовыми к отправке.

За этот же срок рассчитаться

с частью и получить положенные аттестаты. Командиром нашей роты временно назначили старшего лейтенанта Белькевича Владимира, меня – замполитом, взводным – Толю Жарова. И маховик закрутился.

Все службы работали только

на нас. Оперативно, за короткий срок получили все, что нужно. От политотдела дивизии передали походную ротную библиотечку из 70-ти книг в ящике из-под снарядов, шахматы с шашками, и несколько толстых общих тетрадей. Но особо расстарались тыЖаров Анатолий Михайлович. 1979 г.

ловики военторга. Всем убывающим офицерам были предложены шикарые продовольственные наборы за умеренную цену сплошь

из одного дефицита. Особенно вдохновляли на подвиги две палки божественно пахнущей сырокопченой колбасы (невиданное лакомство!). Завершали набор, как и положено по-русски, две бутылки водки на дорожку .Окружающие только облизывались. Между делом, я быстренько побросал свои скудные пожитки вместе с парадной формой в ящик и отправил багажом домой, к матери. Наконец, стал прибывать личный состав, который мы принимали в специально освобожденных для этой цели казармах. Народ приходил разношерстный, проблемный. Это и понятно. Вот если бы вам предложили откомандиро-

вать кого-нибудь из подчиненных, от кого вы бы в первую очередь избавились? Естественно, от разгильдяев, от того, кто кровь пьет и нервы командирские мотает. Забегая вперед, скажу: в большинстве отличными оказались ребята. Многие впоследствии были награждены боевыми наградами. Правда поработать с ними пришлось солидно. Парадокс, но в мирное время такие приносят сплошные неприятности, и командиры их не любят. А в боевой обстановке нужны не «отличники-ботаники», а решительные, дерзкие, рисковые парни, способные проявить инициативу и характер. Вот таких «характерных» бойцов и набралось у нас аккурат на маршевую роту. Только воспитывать успевай! По национальному составу, как везде в советской Армии, больше половины из Средней Азии и Закавказья. Русских, белорусов и украинцев – по пальцам пересчитать, в основном сержанты и многие только после учебки. Ну и как экзотика – пара прибалтов. Напоследок, купив у замполита батальона подержанный спальник, а у Толика Жарова – нож, я окончательно стал готов к предстоящим испытаниям. Укомплектовались, экипировались, и однажды утречком, взвалив на плечи матросовки (чехлы из под матрасов) с имуществом, отправились пешочком по заснеженной дороге в пункт погрузки. Десяток километров до меленького полустанка пролетел незаметно. Зато каково было наше удивление, когда нас встретили не теплушки «а ля Столыпин» с нарами и буржуйкой, а настоящий пассажирский поезд! С занавесочками на окнах и проводницами. Насчет проводниц было сказано не обольщаться. Туалеты будем мыть сами и никакого чая в постель. Да Бог с ним, с чаем! Зато поедем как люди! Быстренько разместились по вагонам, эшелону дали зеленый свет, и мы тронулись. Куда? Там видно будет. С тех пор зеленый свет горел перед нами безостановочно. До самой Кушки. Вскоре всех офицеров собирает у себя на инструктаж начальник эшелона – подполковник строгости неимоверной. Представляет должностных лиц эшелона и объявляет порядок совершения марша ж/д транспортом. «Садюга» — сделали мы вывод после его первых указаний. До той поры путешествие на поезде мне представлялось сугубо по-граждански: лежишь-полеживаешь себе на матрасике, книжечку почитываешь, глядишь в окно, медленно прихлебывая горячий чаек, а любители дуются в карты. Не тут-то было! Это все для пенсионеров и изнеженных барышень, а для воинского подразделения – совершение марша железнодорожным транспортом с задачей: прибыть в назначенный пункт в полной боевой готовности! Посему: проход из вагона в вагон и выход в холодный тамбур для всего личного состава кроме офицеров – запрещен. На каждый вагон – суточный наряд. Влажная уборка и мытье туалетов – дважды в сутки. Подъем и отбой – строго по распорядку. Никто не валяется. Сразу после подъема бойцы сворачивают матра-

сы и укладывают их на верхние полки. С солдатами должны проводиться занятия, всевозможные беседы по планам политработников и другие мероприятия на усмотрение командиров. Обязательно круглосуточное дежурство офицеров по вагону. Контроль возлагается на дежурного по эшелону. Порядок получения горячего питания с походной кухни объявят дополнительно. Азартные игры и употребление спиртных напитков запрещены и будут строжайше караться. Прямо перед глазами сейчас встают удивленные лица читателей: «Да это маразм какой-то, анекдот, армейский садизм! Поначалу так казалось и мне. Но вскоре я убедился, что для тех, кто везет через всю страну эшелон, по третьи полки битком набитый молодыми здоровыми парнями с неуемной энергией, это аксиома! Только поэтому от эшелона никто не отстал, не произошло ни одного несчастного случая, мы хорошо изучили людей и прибыли на место здоровой, сплоченной управляемой командой, а не стадом сонных обленившихся бегемотов. А пока наш поезд продолжает нестись по «зеленому» коридору. В снежном буране мелькают города, станции, полустанки. Видно, что где-то нас очень ждут. Но где? Интрига в нашем положении остается. Мы не знаем куда едем. Все с тревожным любопытством ждут: повернем на Восток или нет? Восток – это Вьетнам, Юг — Афганистан. Не повернули… Тамбур обледенел. За окном потянулись продуваемые ледяными ветрами глухие приволжские степи, где по преданию и замерзал печально известный ямщик. Иду на очередное совещание к начальнику эшелона. Осталось несколько вагонов. В каждом у дверей встречают дневальные. Дергаю очередную дверь – закрыта и в окне никого. Грохочу – хоть бы что! Что делать? Опоздать не имею права, никакие оправдания не принимаются. Бью со всей силы кулаком – стекло в дребезги и я открываю дверь. Тут появляются испуганные дневальные… Я мчусь по вагону, еле успеваю. На обратном пути меня уже ждут. Плачу проводнику 5 рублей за стекло, и вперед! Ерунда, дело житейское. Сутки сменяют другие, похожие как близнецы. Всеми силами стараемся занять личный состав. Спасает походная библиотечка. Читаю сам, выдаю желающим. И книги-то попались отличные, даже из разряда полузапрещенных: Шмелев, Булгаков. Интересно, какие-такие сусеки поскребли готовившие их политработники? Шахматы с шашками затерты до дыр. Делаем большую остановку в Ташкенте. Тепло и солнечно. Выйдя из вагона, с умилением смотрим на пробивающуюся сквозь легкий снежок зеленую травку. Пахнет далекой весной. И вот, наконец, на пятые сутки марша мы прибываем на самую южную точку нашей Родины – легендарную Кушку.

Глава 3

Кушка Кушка встретила нас неожиданно большими сугробами и ощутимым морозцем. Огромный каменный крест на холме над городом, обозначавший крайнюю южную точку Российской империи, стоял в папахе из пушистого снега. Железный меч на его фронтоне, как символ воинской славы и мощи державы, заиндевел от мороза. Стоит ли этот крест сейчас, когда уже от двух империй не осталось и следа? Вряд ли. Но наверняка остались стоять его братья-близнецы на востоке и севере страны. Возможно, нет и другого символа Кушки – «Алеши», памятника советскому солдату. А тогда они, Крест и Солдат, гордо стояли на сопках почти напротив друг друга и было для меня в этом союзе что-то мистически великое.

Кушкинский крест

Выйдя из вагонов и взвалив необъятные тюки на плечи, мы, гигантской сороконожкой, ползем вверх по узким темным улочкам городка к одиноко стоящим на холмах стареньким одноэтажным казармам. Задача: разместиться в них в готовности к получению оружия и боевой техники. Попутно узнаем, что мы вливаемся в состав тахтабазарского 373 мотострелкового полка 5-ой гвардейской дивизии, уже вошедшей в Афган через Кушку. Мороз ощутимо щиплет уши. Вот тебе и самая южная точка страны! Стоило ехать с севера, чтобы отморозить уши на юге? С трудом узнаю заснеженный город. Я уже был здесь три года назад, летом, на курсантской стажировке. Вот уж не думал, что вновь доведется! Древняя армейская поговорка: «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют» устарела: еще как пошлют! Память услужливо подбрасывает подробности расположения местных достопримечательностей, и ко мне обращаются уже как к старожилу. С видом «бывалого вояки», посетившего, несмотря на молодость, и не такие «дыры», с удовольствием даю консультации. Здесь, на стажировке, как оказалось, я получил бесценный опыт выживания в горно-пустынной местности. Судьба словно заранее готовила меня к Афгану. Вспоминаю те курсантские годы… Стажировка. Золотые деньки! …Июль. В раскаленной духовке раздолбанного вагона, валяясь на полках печеными пирожками, в полубреду, едем на Кушку стажироваться замполитами рот. Окна везде открыты настежь, но высунуть голову наружу, за глотком свежего воздуха, дураков нет: легче голову в топку засунуть. За окном – пустыня. В колышущемся мареве медленно проплывают песчаные барханы с редкими кустиками саксаула. Мозги от духоты кажется вот-вот закипят и вылезут на лоб дымящимся омлетом. Под расстегнутыми кителями по животу стекают струйки пота. Во рту сухо и навязчиво хочется пить. Проводник готовит только кипяток, и туда, к титану, снуют со своими чайниками пассажиры. Пробуем и мы, но наш черный чай не спасает. Обращаю внимание на сидящего напротив седобородого старика – «бабая» по- ихнему. Дед колоритный: в полосатом ватном халате, чалме – прямо Ходжа Насреддин! Абсолютно сухой, не замечая жары, он спокойно и невозмутимо смотрит на наши мучения. На боковом сиденье в вечной готовности замерла его жена. Вот он ей что-то говорит, и та суетливо приносит матрас, услужливо раскатывая его на сиденье. Бабай с достоинством садится и совершает намаз, каким-то особым чутьем определяя восток в нашем поезде. Намаз завершен и матрас мгновенно убран. Вновь старик что-то говорит жене: на столе как по волшебству, мигом появляется большой фарфоровый чайник и пачка зеленого чая. Все это молча пододвигается к нам. Зеленый чай мы отродясь не пили, но как можем благодарим старика и мчимся за кипятком. После первой чашки терпкого напитка жажду у нас отбивает напрочь! Похоже на чудо, но это

Кушка. До 1979 года дальше ее не посылали

так. Отсюда урок первый: в жару пить горячий зеленый чай и ничего больше. На Кушке жажда охватывает нас с новой силой. Мы, как зомби, с остановившимся взглядом покачиваясь, еле бредем от продуктовой палатки к палатке, от магазина к магазину и взахлеб пьем, пьем, пьем. Соки, газировки, квас чудовищным коктейлем с каждым шагом громко булькают у нас в животах, шокируя прохожих. Не спасает и приобретенная по дороге пятилитровая пластиковая канистра, доверху залитая очередным напитком. Все выпитое мгновенно струйками пота оказывается на нас, а организм снова капризным младенцем требует: еще, еще, еще! А после попытки испить пивка, каким-то чудом оказавшегосяся в офицерской столовой, мы едва не попадаем в госпиталь: бутылки просто взрываются у нас в руках! Там я понял еще один важный нюанс: главное, — не СКОЛЬКО пить, и даже не ЧТО пить, а КОГДА и КАК. Пить надо утром и вечером, сколько влезет, и тогда вода живительным элексиром быстро рассосется по жилочкам, куда надо. А вот днем, в самое пекло, не пить! Перетерпеть, чуть подсохнув на солнце вяленой воблой. И сразу станет легче, появится ощущение легкости, бодрости, какой-то невесомости. И главное, перестанет лить бесконечный пот, выводя из организма бесценные соли магния, калия, натрия. Бороться в жару надо не с жаждой, а с ее проявлениями. Покусать легонько зубами кончик языка – появится слюна, прополоскать рот водой – пропадет сухость, но только не пить! Если уж совсем невмоготу, можно проглотить глоточек, но это для самых волевых, кто

Будущие бойцы 2 мср: слева – Валерий Лужанский, справа – Николай Решетников. На сопке – «Алеша»

сможет остановиться. А не удержишься – сорвешься в «водяной штопор». Тогда понесет в запой. Глоток, стакан, литры – все ухнет, как в бездонную бочку, лишь многократно усиливая жажду. А итог плачевный: мышечная слабость, сердечная недостаточность, обморок. Вот так вот, в бою за ущелье, в июле 1981 года, и вырубилась часть пацанов из молодого пополнения. Тут в бою каждый человек на счету, а нам пришлось воевать и их отхаживать. В продуваемых всеми ветрами сборно-щитовых казармах холодно и неуютно. Спать ложимся, не раздеваясь. Меня здорово выручает спальник: сплю раздетым и отлично высыпаюсь. Оружие получаем чуть ли не из рук в руки у задубевших от холода синюшных «партизан», клявших все на свете и в тоже время счастливых, что живыми наконец выбрались из этой передряги. Для замены на солдат-срочников этих бедолаг вывозили из Афгана на открытых грузовиках, по заснеженным, с лютыми ветрами, дорогам и перевалам. Мало кто знает, но первыми вошли в Афган через Кушку не строевые части, а кадрированные полки, с наспех отмобилизованным приписным соста-

вом из местного населения, так называемых «партизан». Это разношерстное, разновозрастное, кое-как собранное туркменское войско и стало для афганцев первыми «шурави». Остается догадываться, чего натерпелись и те и другие, пока, наконец, не пришел черед регулярных войск. В костяк кадрированных частей, находящихся уже там, «за речкой», и должны были влиться мы: офицеры и солдаты — срочники с оружием и боевой техникой. Завалившая толпа «партизан» наполнила казарму морозом, грохотом сапогов и всепроникающим запахом костра, немытого тела, залежалого тряпья, прелой кожи, бензина и оружейной смазки. «Душманом пахнет» — в будущем скажем мы про этот полевой «парфюм», лазая по пещерам и деревенским схронам духов. А пока, «инопланетяне», иначе не скажешь, мигом побросали оружие, стремясь побыстрее избавится от любых напоминаний о пережитом кошмаре. Раздаем солдатам боевые патроны. В казарме – сплошной треск от многоголосья снаряжаемых магазинов. Сидим с офицерами в ротной канцелярии. Стук в дверь и заходит боец, протягивая пару железных рожков от автомата. - Не снаряжаются, патроны не лезут! - Ну, давай сюда, разберемся! Отсылаем бойца, быстро снимаем нижнюю крышку…. Мать честная! Между витками пружины для подачи патрон – пара цветастых носков в красочной упаковке! Ай да туркмены, ну и хитры! Что ж не забрали-то? Видать, так мозги отморозили, что и про контрабанду забыли. Нас охватывает азарт. Мигом разбираем второй… Одуреть! Две пачки жвачки! Дикий дефицит в Союзе! Полным ртом жуем небывалую редкость. Отдаем бойцу магазин и одновременно команду: все неисправные магазины срочно сдать на ремонт в ротную канцелярию. Вскоре у нас на столе стопками возвышаются заморские трофеи: пачки жвачки, носков, изящных ногтерезок с перламутровыми цветочками на ручках и брелоков. Да, «партизаны» время в Афгане даром не теряли, а наладили тесный контакт с местным населением. Но наш «живительный источник» быстро иссяк. Зато рота внезапно зажевала жвачку и защелкала ногтерезками. Дошло до бойцов, наконец! А то как дети малые: «Почини, дядя!» Урок мужикам будет: свое оружие надо знать в совершенстве! В голове промелькнуло: « А неплохой педагогический приемчик вышел, и совсем не затратный!» Теперь, получив оружие и боеприпасы, нам оставалось лишь принять БТРы и — вперед! Но не тут-то было! На окраине Кушки, куда хватит глаз, на огромном поле, засыпанные по башни сугробами снега могильными холмиками покоились сотни боевых машин. Унылую картину усиливали торчащие вверх башенные пулеметы похожие на кресты. Это был хлам, свезенный со всей страны под шумок афганской заварухи. Этим всеармейским секондхендом, под видом элитного продукта «от кутюр»,под завязку были забиты проходящие эше-

лоны и окрестные поля. Там в палатках, отмораживая и сбивая в кровь руки, ремонтники доводили технику «до ума». Туда с раннего утра, как на работу, уходили наши командиры с водителями, подготавливая для себя машины. Приходили злые как черти. Цели у сторон были разные. У владельцев «залежалого товара» — любыми путями сбагрить технику нам и быстрее свалить из этой Кушки, а нам – как можно придирчивей машины принять, хотя понимали: все равно надуют. На кону стояли наши жизни, мы уходили в неизвестность: что нас там ждет? И над всем этим беспощадным «дамокловым мечем» висело начальство, жестко давившее на сроки. А какой чудовищный пресс давил на него, нетрудно было догадаться. Поэтому сдатчики не артачились и поступали просто: вместо неработающих механизмов снимали исправные с других машин. Броники собирались как «LEGO». Гигантский муравейник, в который в одночасье превратилась маленькая, сонная, и, казалось, забытая Богом Кушка, буквально кишел от наплыва людей, техники, грузов и приезжего начальства. А в единственном городском крошечном ресторанчике «Интурист» был аншлаг от офицеров, желающих напоследок гульнуть и истратить уже ненужные ТАМ деньги. Хотя слово «аншлаг2 — мягковато сказано, как-то по-граждански театрально. Вернее будет по-военному: «взятие Бастилии». Народ бурлил. Люди приходили, уходили, кого-то уносили. Чтобы так пили: жадно, взахлеб, как перед казнью – я не видел никогда. Куда там нашим выборгским финнам! Не хватало мест, не хватало посуды, не хватало даже обычных стаканов! В ход уже шли маленькие настольные вазочки для цветов. Загнанные, в мыле как скаковые лошади, официантки валились с ног, а копошившиеся в кухонном дыму повара чуть ли не падали в обморок. Но деньги текли бессчетно, рекой, никто не жмотился! Гулять, так гулять! Когда еще придется? Да придется ли? Такую выручку ресторан не собирал, наверное, и за все годы своего существования. Я же, как человек абсолютно равнодушный к спиртному, решаю потратить свои денежки хозяйственно-прозаически: купить белый подшивной материал да тетради с ручками. Как-никак слово, даже письменное – главное оружие замполита. Если с канцелярией все обошлось без проблем, то с белой материей – беда! Да какая там материя, простынки простой не купишь: дефицит! Напоследок обреченно захожу в магазин детских товаров. Взгляд равнодушно падает на полки наборов для новорожденных и …. удача! детские ситцевые пеленки! Радостно набираю штук двадцать. Краем уха слышу от стоящих невдалеке продавщиц одобрительное: «Вот какой заботливый папаша, сам все для детей покупает. А мой, оболтус, где и магазин-то, наверное, не знает!» Иду с добычей к своим, на холмы. Кушка похожа на гигантский водоворот. Туда-сюда снуют машины, офицеры, колонны солдат. Все куда-то спешат. В воздухе словно разлито ощущение какой-то неотвратимо надвигающейся опас-

ности, вселенской заварухи, неведомого нам глобального процесса. А ты всего лишь маленький винтик невидимого глазу мощно работающего исполинского механизма. Но именно это ощущение вызывает у меня не страх и апатию, а наоборот, чувство какого-то жуткого, прямо щенячьего восторга, супертонуса, куража! Я прямо изнывал от нетерпения: Вот бы быстрее все началось, и тогда мы посмотрим, кто кому задницу надерет! Это чувство заставляет максимально выкладываться, с азартным любопытством встречая все новые и новые «закидоны» судьбы. Это же чувство впоследствии не раз выручало меня в Афганистане. А боялся я лишь одного: остаться здесь, киснуть на Кушке и не уехать туда, где настоящее дело, в манящую магнитом неизвестность. И бояться было чего. Все наши «бобочинцы-печкинцы» были уже там, за «бугром»: Олег, взводный Толик, Белькевич и почти вся наша маршевая рота. В политотделе дивизии, кроме распределения по подразделениям, где я попал в 1 батальон, а Олег во 2-ой, все политработники получили памятку «Воину Советской Армии». Один экземпляр у меня хранится до сих пор и приводится в книге. О памятке мало кому известно, а ведь, по существу, это ответ всем нашим злопыхателям, пытающимся до сих пор представить нас оккупантами и завоевателями. В памятке разъяснялись причины ввода войск, наша интернациональная миссия по оказанию помощи дружественному народу ДРА в борьбе против империализма и защите завоеваний апрельской революции. Большую часть занимало разъяснение необходимости бережного отношения к обычаям и традициям народа, уважения национального достоинства. Указывалось на особенности их быта и религии, давалась краткая справка о стране. Памятка призывала всех нас достойно нести высокое звание воина-интернационалиста. Грамотно и профессионально составленная, она и сейчас читается с большим интересом. А тогда, особенно в первое время, в информационном вакууме, памятка стала моим главным руководством к действию, основой воспитательной работы. Я убежденно шел в Афганистан воевать за идею. Эту убежденность подкрепляла увиденная в первые дни кричащая разница в уровне жизни афганцев и народов наших среднеазиатских республик. Наши цели были благородными, но идеи утопическими. Уже после первых серьезных боев я стал понимать, что мы «третьи лишние», «мальчики для битья» в этой внутрисемейной афганской разборке. Уж если два крыла правящей партии НДПА: «Хальк» (народ) и «Парчам» (знамя) ненавидят друг друга как наши большевики – троцкистов, это уже говорило о многом. Нас использовали «в темную» в борьбе друг с другом и за власть над страной. А потом, еще позднее, когда мы прочно увязли в боях, меня стали одолевать сомнения: может никакой соци-

ализм им и не нужен? Наверно до него надо исторически дорасти, как в природе: гусеница никогда не станет бабочкой, не побыв куколкой. Но для меня было бесспорно: если не мы – то американцы. Наступает 20 января 1980 года – день пересечения мной границы СССР. Судьбоносный день! Я это явственно понимаю. Сердце радостно колотится, во рту пересыхает. В меня словно вбухнули целую бочку энергетика. Душа на подъеме: я уже не винтик, не пешка, а фигура в этой начавшейся афганской эпопее.

Зампотех батальона м-р Колесников ставит мне задачу: возглавить колонну из четырех оставшихся батальонных БТР, укомплектовать их ЗИПом и совершить марш к месту расположения нашего полка в Афгане. Как найти полк в чужой стране, говорится по -офицерски лаконично: «Пересечешь перевал, а там город Герат. В Герате повернешь налево, и где-то через километров 30 будет Адраскан, речка, мост, а за мостом слева у речки увидишь полк. Будут афганцы останавливать – ни в коем случае не останавливайся, дуй вперед». Карт или хоть каких-то положенных кроков маршрута я не получаю, и поэтому его указание воспринимаю почти как «иди туда, не зная куда…» Но у меня железная уверенность: полк я найду! Наверняка, такая уверенность была и у зампотеха…

Памятка при вводе войск в ДРА. Ответ на критику об «агрессии» и «оккупации»

Глава 4

На Герат!

Колонна выстроена: машины заправлены, имущество погружено, бойцы на местах. Дело только за ЗИПом: тентами, инструментом, шлемофонами. Путь держу к складу ЗИП – одиноко стоящей на поле здоровенной палатке. Там суета: выдают ЗИП подходящим машинам. Встаю в очередь. Дела на складе идут споро, отлично налаженным конвейером: то, сё, пятое – десятое, расписался – отваливай! Расписался и отвалил. Со мной брезентовые тенты на каждую машину, инструменты и новенькие зимние шлемофоны, приятно пахнущие отлично выделанной овчиной. Предмет гордости каждого армейского водилы и предел мечтаний всех деревенских мотоциклистов. При виде учетной неразберихи на складе, у меня мелькает преступная жлобская мысль: а что если…? Прогоняю одну машину еще раз – и у меня на руках двойной комплект! Морально терзаюсь: как-то не по замполитски. Но побеждает военный. Старый воин – запасливый воин. Шлемофоны впоследствии стащили бойцы, а вот брезентовые тенты нас здорово выручили, став в Кандагаре временным жильем для солдат.

И вот я уже на КПП у пограничного наряда. Измученный ежедневной бесконечной вереницей машин, старший наряда устало требует список личного состава с номерами их военных билетов. Список солдат есть, номеров военников – нет. Время поджимает, близится вечер. На минутку скрывшись в люке, быстренько «от фонаря» пишу номера и отдаю список погранцу. И все! Даже людей не посчитали, хоть пол-Кушки вывози! И вот: шлагбаум поднят, ворота открыты. Открылась неприступная граница СССР! До обидного просто и прозрачно. Где строгий испытывающий взгляд- рентген, где придирчивая проверка всего и вся, где мой, наконец, противный холодок под ложечкой? Словно пересек не границу великой страны, а проходную захудалого заводика, с вечно спящим вахтером! Назад уже уходят бесконечные ряды колючей проволоки с КСП, начинается Афганистан. Оборачиваюсь напоследок… Любой бы оглянулся. Так вот они какие, неприступные рубежи нашей Родины, о которые поломали себе зубы шпионы и диверсанты! На ум сразу приходит знакомый с детства по книгам легендарный пограничник Карацупа со своей собакой. А теперь вот я, я вижу границу с другой стороны, теперь я по другую сторону «железного занавеса!» Это как обратная сторона Луны для миллионов моих соотечественников. Знают, что она есть, но увидеть ее, не став изменником Родины, большинству не дано.А тут тот же воздух, земля, вода. Оказывается, границы существуют по-настоящему только в человеческих отношениях, и начинаешь понимать, насколько условны эти ряды колючей проволоки. Почти сразу за КПП тут и там у дороги маячат стайки бедно одетой афганской ребятни. Они держат в руках какие-то блестящие побрякушки и призывно ими трясут. Не иначе, это уже знакомые нам брелки и ногтерезки. Останавливаюсь из любопытства у одного паренька. И точно! Тот протягивает мне ногтерезку и неожиданно по-русски говорит: «купи». Рассмеявшись, угощаю его пакетиком сахара из сухпая и трогаюсь. Но парню не до сахара. Припустив за машиной и показывая на крупнокалиберный башенный пулемет, кричит вдогонку: «Продай, продай!» Ты смотри, масштабно мыслит пацан! Может ему, как говаривал Бендер, еще и ключи от квартиры, где деньги лежат? Наверняка, наши туркмены поспособствовали. Дорога, петляя, исчезает в горах. Мы – одни, с максимально возможной скоростью идем вперед. Идем ходко. С замыкающей нашу колонну машины докладывают, что все нормально. Быстро темнеет, погода начинает портиться, а дорога все круче и круче забирает вверх, к перевалу. Повалил густой снег. Вспомнились опять бедняги-«партизаны» на открытых машинах. Идти становится тяжело: дорога заснежена и очень скользко. Вдруг другая напасть: на подходе к перевалу ломается замыкающий БТР. Что-то с двигателем. Да-а… Мало, ой мало попили кровушки наши технари у сдатчиков! Вылезаю в пургу из уютного бронированного мирка. Резкий порыв ветра, и я, еле удерживаясь на ногах, несусь вниз

по накатанной до блеска дороге. Секунды – и я уже у последней машины. Надо тормозить, иначе донесет до Кушки! Торможу «пятой точкой» с лету зарываясь в сугроб с головой. Поломка оказалась серьезной. Делать нечего: сдаю назад, цепляем трос и с третьей попытки трогаемся. Скорость колонны резко падает. В голове пугающая мысль: «Только бы еще одна не полетела!» Бронированными черепахами еле-еле проходим перевал. Сразу за перевалом неожиданная радость: наш топливозаправщик! Свои, братцы! Заправились, чуток поболтали. Те предупреждают: в дороге постреливают. Становится тревожно. Еще раз проверяем оружие. Бойцам – команда: не спать!

Вскоре дорога ощутимо идет под уклон. Едем уже с ветерком, несмотря на сцепку. Заметно теплеет. Заснеженные сопки разом исчезают, а вдоль дороги потянулись такие милые русскому сердцу сосны. Из зимы мы как в сказке «12 месяцев» попадаем сразу в осень. Но когда же Герат? Мне он почему-то представляется загадочным восточным городом из сказки «Тысяча и одна ночь». Напряженно всматриваюсь вперед. Но фары по-прежнему выхватывают из темноты все те же куски дороги с редким частоколом сосен. И вдруг, внезапно, перед нами открывается долина, где мерцая редкими огнями, черным ковром лежит какой-то город. Это был Герат. Первый город на чужой земле. На въезде в город – шлагбаум, будка да пара афганских солдат с

«калашами» в непривычной для глаза форме. Те требовательно и властно подают нам знак остановиться. Водитель вопросительно глядит на меня. Сжимаю зубы: «Вперед, по газам!» Бронированным тараном несемся на них. Забегавшие солдаты, тревожно оглядываясь на нас, начинают лихорадочно поднимать шлагбаум. Тот медленно, как бы нехотя, ползет вверх. Еще чуть-чуть! Успели таки, черти! Чиркнув по нему башней, со свистом проносимся мимо. Идем по пустынному городку. Никого! редкие фонари освещают дорогу со все теми же соснами. Где-то на горизонте огненными клиньями безмолвно пролетают стаи пулеметных трасс. Потянулись серые в ночи, невзрачные постройки. Вот и центр. Дорога резко сворачивает влево, постепенно расходясь в разные стороны. Вот те раз! Какую выбрать? Останавливаю колонну. В раздумье прыгаю на бетонку. Под ногами хрустит. В прохладном воздухе пряно пахнет хвоей. Опять поражает непривычная тишина. Город словно вымер. Даже собаки не лают. Только мерно работают двигатели наших боевых машин. Фары равнодушно освещают уходящую в ночную пустоту дорогу, почти черную от следов тысяч прошедших машин. Постой, постой… Так вот же она, родимая! Тогда вперед, по коням! Оказалось, это и была единственная проходящая через всю страну превосходная бетонка, построенная болгарами и частично нашими спецами. Уверенность и лаконизм зампотеха стали понятны. На такой дороге не заблудишься! Встает еще одна машина. Мне что, «объедки» достались? На чем свет матерю кушкинских «умельцев». Что делать, если сдохнет и третья машина, не хочу и думать. Это ж надо, еще и повоевать не пришлось, а уже две машины в хлам! На душе горький осадок от чьего-то предательства. Цепляем на трос и плетемся уже двумя сцепками. Водители и я вымотаны до предела. Ночь тяжелейшего марша без еды и сна. Надо делать привал. Светает. Останавливаемся у стоящих на обочине каких-то наших машин. С души отлегло. Все гуртом безопаснее! Незнакомый офицер угощает меня целой буханкой белого хлеба. Поделив, жадно съедаем до крошки. Тут только я вспоминаю про свой чемодан с остатками продуктового набора, в спешке погруженный на другую машину. Но мне не до чемодана. Выставив охрану из проспавших всю дорогу жирными сурками бойцов десанта, валюсь спать. Позднее, на месте, открыв чемодан, я к своему огорчению не обнаружил вожделенной палки копченой колбасы ни бутылки водки! Наверное, те бойцы и сейчас с ностальгией вспоминают как они шикарно входили в Афган с водочкой и колбаской на закусь. Чуток покемарив, трогаемся вновь, с острым любопытством вглядываясь в окружающую нас заграницу. Рассвело. Солнышко ощутимо, по-весеннему пригревает, и искать полк становится веселей. Дорога пустынна, по сторонам тянется каменистая равнина с чахлой растительностью и редкими сопками.

Местного населения не видно, лишь изредка попадаются понуро бредущие стада овец, охраняемые здоровенными псами. Те какое-то время яростно бегут за нашей колонной, норовя укусить за шину. Но служба, есть служба и они нехотя, с досадой возвращаются к своим баранам. Пару раз нас обгоняют облезлые, диковинного вида автобусы, под завязку набитые людьми. Народ сидит и на крыше, специально огражденной для этого невысокими поручнями. Там гнездятся человек десять бородатых мужиков в охапку с какими-то серыми тюками. «Тюки» жалобно блеют. Да… От такого вида наших гаишников давно бы «кондратий» хватил!

Едем уже долго. Вернее – плетемся. Медленная скорость бесит. Ну и где этот мифический Адраскан с речкой и полком? Указатели все на арабском! Поди разбери, что там на них накручено да наверчено! Вот опять какая-то речка, мост… А слева маячит что-то родное: палатки, машины… Полк? Он, родимый!

Летим туда! Сильно сказано для плетущихся на сцепках машин. Но мы – летим! Передаю машины офицерам батальона, нахожу свою роту, из последних сил залезаю в спальник. Где-то недалеко, колыбельной, звучит длинная пулеметная очередь. Но я ее уже не слышу, сплю.

Глава 5

Кандагар Сплю до обеда. Встаю с чугунной головой и бреду умываться на речку, благо журчит в десяти шагах по камешкам. Ледяная вода бодрит и я, продравши глаза, осматриваюсь: куда попал? Полк, теперь мой полк стоит на берегу мелкой пересохшей речушки в бестолковом, н а первый взгляд ,нагромождении машин и палаток. Идет обычная лагерная жизнь. Дымятся кухни, какие-то бойцы чумазыми муравьями копошатся в машинах, кто-то на речке стирает свои пожитки, а командиры, матерясь, кого-то строят. У машин радостно встречаю единственную знакомую мне душу – Толика, который вводит меня в курс дела. Рота готовит технику к маршу, через несколько дней двинемся дальше. Ротного своего еще не видели, говорят, на Кушке, сдает имущество и рассчитывает «партизан», отдавших, наконец, свой «священный» долг Родине. Через пару деньков знакомлюсь и с ротным, капитаном Чемодановым Виктором Вениаминовичем, довольным, что у него теперь, наконец-то, строевая рота с боевой техникой и полным штатом солдат и офицеров, а не аморфное партизанское войско. Явно не мой Итахун. Высокого роста, энергичный. Команды отдает спокойно, даже буднично без «командирского металла» в голосе, что подкупает. На солдат никогда не кричит, так, пожурит, если что. Первый раз собираемся офицерским составом, пьем чай за знакомство. Даже не серьезно как-то! Эх, сюда бы мою без вести пропавшую бутылочку с колбаской – так бы к месту пришлось! Командир – старожил полка, ветеран «партизанской эпопеи» и нас разбирает любопытство: как там наши «партизаны» «завоевывали» Афганистан? Вначале слушаем с усмешкой, как рыбацкие байки. Во, заливает! Тут космонавты бороздят просторы Вселенной, а у него люди в норах живут! Еще бы сказал, что вместе с Фрунзе басмачей гонял! Но постепенно суровая правда тех дней, начинает до нас доходить. Отчетливо пахнуло 41-м годом. А у меня перед глазами вновь встали сотни разукомплектованных боевых машин под Кушкой, вспомнились задубелые «партизаны» и мой недавний «марш» на Герат, с ощущением чьего-то предательства… Как оказалось, в округе к внезапному развертыванию и масштабному от-

мобилизованию никто готов не был. Из всех военных округов в СССР более застойного болота чем Туркестанский ВО, найти было трудно. Местные политработники испытывали адовы муки в формировании у личного состава столь необходимой бдительности и высокой боевой готовности. В коварство и агрессивные устремления Ирана, а тем более Афганистана, никто не верил, а изучение вооружения и техники вероятного противника вызывало нездоровый смех. Местные военкомы, изредка сдувая пыль с картотек, были твердо уверены, что судный день никогда не настанет. С чего бы? Округ глухой, третьеразрядный: с кем воевать? Все обросли хозяйством, нужными связями. Уважаемые люди – жизнь удалась! Поэтому для многих отмобилизование огромного количества резервистов было таким же абсурдным анекдотом, как «колобок — повесился». Но судный день настал. Час пробил. «Жареный петух» клюнул. И понеслось! Планы в красивых папочках, расчеты, цифры – все оказалось туфтой, макулатурой! Началась полная неразбериха, суетливая беготня, словно в муравейник плеснули кипятка. Большинство

«приписников»

—

«мертвые души». Катастрофическая недостача машин, которые должны были быть поставлены в воинские части от предприятий и колхозов. Водителей и спецов – тоже, их вынуждены искать по всей Туркмении. Собранные «с мира по нитке» машины, пришедшие в часть, оказались сплошным старьем, автомобильным раритетом: ГАЗ-53, ГАЗ-57, без положенных тентов, лавок, не приспособленные для перевозки людей.

Командир 2 мср капитан Чемоданов Виктор Вениаминович

Председатели колхозов всеми правдами и неправдами скрывали новые машины. Прибывший приписной состав, разновозрастные мужики-туркмены, заставил бы схватиться за голову даже самых отчаянных оптимистов! Оказалось, только 10% говорило по-русски, а половина (да быть этого не может!) вообще не служила в армии! Встал вопрос: как их учить, как ими управлять? И вся эта разношерстная, трудноуправляемая толпа из четырехсот туркмен свалилась в батальоны на считанных кадровых офицеров: комбата с начальником штаба и зампо-

техом, трех ротных, командира минбатареи да двух сержантов- срочников! Но очередная «вводная», в сравнении с которой все предыдущие оказались сущей безделицей, уже ожидала офицеров на продскладе НЗ (неприкосновенного запаса). Людей надо было кормить. Вскрыли склады: штабеля ящиков, все банки – в солидольной смазке, как и положено для длительного хранения… Но самой тушенки… в них НЕТ!!! Все банки вылизаны и донышками вверх уложены! Якобы целые… Для офицеров это был шок. Они вдруг ясно осознали, что невольно стали заложниками, «мальчиками для битья» преступной цепочки халатности, коррупции и воровства. Что на их плечи неподъемной глыбой легла неминуемая ответственность за выполнение в срок поставленной задачи. И если не они, то больше некому. Понуро глядя на горы пустых банок и ящиков, офицеры думали только об одном: как прокормить ораву голодных, здоровых мужиков, да еще в мороз? Оставалось только варить баланду из круп. Впереди с роковой неизбежностью замаячил голодный бунт. И когда, казалось бы, его уже было не миновать, спасло Провидение – местное население, многочисленная родня «партизан». Народ, как всегда. Из аулов понесли, повезли, кто на чем, кто чем богат… На дворе стоял декабрь с сильными морозами и пронизывающим ветрами, бесконечно гонявшими по барханам сухие шары верблюжьей колючки. Разместить всех прибывших оказалось негде: палаток не хватало. Выйти из положения было решено, как всегда, подручными средствами: строительством здоровенных «палаток — общаг» — тахтабазарский «хенд-мейд» и «ноу-хау». Выкопали огромные прямоугольные ямы, на мерзлую землю уложили деревянные ящики, на них – матрасы. Сооружения укрыли танковыми тентами, установили печки. Но все оказалось зря: отопить такие громадины было невозможно. И опять «партизаны» спасли себя сами. Объединившись по землячествам, они, разбежавшись по барханам, выкопали себе норы-землянки, где и грелись у костров. Офицерам оставалось только запомнить: где от какого аула какая нора. Надо собрать людей – пробежались по норам и батальон построен! Хотя и офицерам было не лучше: продуваемая насквозь куцая палатка, с железными койками в два яруса и бесполезной печкой, больше походила на ледник. Грелись, рискуя угореть, в кабинах с водителями. Следующую «вводную» встретили уже привычно-устало, с философским спокойствием. Оказалось, большинство «партизан» не только не стреляло — автомата в глаза не видело! Автомат изучили быстро (спасибо великому Калашникову), и даже постреляли по мишеням, а вот положенного боевого слаживания взводов проводить не рискнули, опасаясь потерь. Перестреляют друг друга – кто тогда будет отвечать? Но потихоньку-потихоньку, а невозможное случилось! Офицерам, к их удивлению, все же удалось за три недели превратить толпу «партизан» во что-то

похожее на войско. В Афганистан входили 28 декабря на открытых, без тентов и радиосвязи, машинах. Считанных радиостанций Р-107м едва хватило комбату с ротными. Перед самой отправкой командование решило не рисковать: гранат «партизанам» не выдали – подальше от греха, а заодно запретили, тоже так, на всякий случай, и присоединять магазины к автоматам. Пусть полежат в подсумках. Спокойнее. На гератском перевале колонны попали в ужасную пургу. Больше всего офицеры боялись не довезти, поморозить людей: машины – открытые, мороз, ветер, снег, а бойцы в куцых шинельках… Возможно, так бы и закончилась, не начавшись, афганская эпопея нашего полка. Но Аллах хранил многострадальных «партизан»! Тесно прижавшись друг к другу, смерзшись в бесформенную серую кучу, от которой позже пришлось буквально отрывать по-одиночке, те вновь спаслись, даже не обморозившись! В Адраскане всплыла еще одна проблема. Узнав о специфике поставленной задачи, «партизаны» отказались выходить в боевое охранение: «Не будем стрелять в наших братьев по вере!» Их уговорил только земляк-туркмен – сам командир полка майор Солтанов. И уже вечером, «уговоренные» сдуру обстреляли свою же машину с тыловиками, превратив ее в решето! Поразительно, но все, даже те кто в кузове, остались живы, только лишились голоса: охрипли орать, что свои. Мы всё слушали и удивлялись: неужели это все — правда? Неужели – правда, что вот такое «грозное» войско великой термоядерной державы, голодное, кое-как одетое, на старых раздолбанных колхозных драндулетах, боящееся собственного оружия, и вошло на территорию Афганистана? Стало теперь понятным, почему «партизаны», только-только вступив на родную землю, мигом разбежались, плюнув на свою контрабанду. Думается сейчас: да было бы хоть какое мало-мальское сопротивление, хотя бы духи образца 1981 года, и легло бы это войско, не дойдя даже до гератского перевала… Вскоре вновь прибывших членов КПСС собирает у штабной палатки какой-то капитан, оказавшийся секретарем парткома полка, капитаном Чечелем. Ехать надо в г. Шинданд, где стоит наша 5 мсд для постановки на партучет. Едем как на экскурсию, с шутками и прибаутками залезая в грузовик. Это наша первая вылазка в чужой стране. Настроение приподнятое и боевое. В политотделе дивизии встаем на партучет, заодно получаем краткую информацию о военно-политической обстановке в ДРА. Ясно одно: присутствие здесь нашей 40-й армии – гарантия от иностранного вмешательства и основной стабилизирующий фактор партии НДПА и ее руководителя Бабрака Кармаля. Напоследок, дают напутствие: всем коммунистам быть примером выполнения воинского и интернационального долга. От успешного выполнения

поставленной перед нами задачи напрямую зависит безопасность нашей Родины. Но нам можно этого и не говорить: каждый готов выполнить любую поставленную задачу. Наконец, приказ на марш получен. Выходим рано утром. Идти километров пятьсот. Конечная цель маршрута – новое место дислокации части, город Кандагар. Название звучное, сурово-рычащее, пряно пахнущее Востоком. Город, как узнаем, – крупнейший центр на юге Афганистана, столица одноименной провинции , а заодно и современный международный аэропорт. Строили аэропорт американцы и, естественно, с «дальним» прицелом. Поэтому, как сообщили нам перед маршем, чтобы в Кандагаре, со своими «боингами» не сели американцы, там обязательно должны осесть мы! Задача – стратегическая. На душе – коктейль из тревоги и профессиональной гордости. Надо же, мы выполняем СТРАТЕГИЧЕСКУЮ ЗАДАЧУ: опередить американцев, которые, естественно, спят и видят, как бы разместить свои ракеты под брюхом нашей страны! Идем маршем по отличной бетонке, жадно впитывая впечатления от экзотической страны. Нам все необычно: страна, люди, быт, природа! Я уже влюблен в Афганистан. Впервые вижу горы, и от их суровой красоты меня охватывает эйфория. Голубое, бездонное небо, чистый, хрустальный, сладковатый, даже с каким-то пряным ароматом воздух. Его хочется пить, как воду, большими жадными глотками. Наверное, Афганистан единственное на планете место, где воздух остался в первозданной чистоте. Таким дышали и наслаждались наши предки. Подумалось: а ту ли цену мы платим за свои призрачные удобства?

Из-за небывалой чистоты воздуха теряется перспектива, пространство словно сжимается. Видимость — на сотни километров. Смотришь, вот она, горочка, рукой подать! А едешь час, другой, а она все так и маячит впереди, как морковка перед осликом. Вдоль дороги тянутся аккуратные ряды азиатских сосен. А кругом каменистая пустынная равнина, изъеденная оврагами и мелкими речушками. Иногда дорога петляет вместе с речушками среди небольших горных массивов. На узловых точках дороги, у мостов, – аккуратные домики дорожных служб, выложенные серым тесаным камнем. Деревень по дороге встречается мало, разве что у какой-нибудь реки. Но когда наша колонна бесконечной зеленой змеей вползает в очередную деревушку, сбегаются все. Словно бродячий цирк приехал . Мы с любопытством вглядываемся в незнакомый быт. Сидящие у домов седобородые старцы, щурясь из-под руки, разглядывают проносящиеся машины. А местная ребятня, весело размахивая руками и что-то крича, несется рядом. С брони к ним летят пакетики с сахаром и сухарями от сухпая. Пацаны ловко, на лету, подхватывают добычу и сопровождают нас до конца деревни. На обочинах, то там, то здесь, едва ли не вплотную спинами к проходящей технике – группы сидящих на корточках афганских мужчин. Мне они напоминают наших российских голубей, плотными кучками греющихся зимой на люках теплоцентрали. Удивительно, но здесь на корточках сидят все! Причем где угодно, в самых неожиданных местах! Вот один даже угнездился на придорожном километровом столбике! Каким-то чудом держа равновесие, он, как на насесте, горным орлом, свысока поглядывает на своих соплеменников. Афганцы мне нравятся. Красивый народ! Черноволосые, с правильными европейскими чертами лица и с каким-то внутренним достоинством во взгляде. Встречаются и рыжие. На рыжего пацана его сверстники, «подкалывая», смеясь, показывают пальцем: «инглиси» (т.е. англичанин). Тот тоже смеется в ответ: привык. Да и мы смеемся, глядя на такого «родственничка». Почему-то нас здесь упорно принимают за англичан. Только и подходят с вопросом: «инглиси?» Мы отвечаем: «Русские!» Те, не понимая, таращят глаза. Для них все белолицые – англичане. Только потом узнаем, что мы, оказывается, «шурави» (советские). Везде нас встречают очень хорошо. А может, действительно, все уверены, что мы англичане? Вот на дороге останавливается встречный шикарный «мерседес». Из машины выскакивают по-европейски одетые парни и девушка. Все приветливо машут нам руками, а девушка радостно прыгает, хлопая в ладоши. Наверное, тоже приняли за англичан… Бойцы на броне улыбаются и приветливо машут в ответ. Отвечаю с достоинством и я. В душе – гордость. Мы, воины великой страны, пришли на помощь маленькому народу, мечтающему вылезти из вековой нищеты…

Идем ходко, но машины частенько ломаются. С ними разбирается техническое замыкание. Ломаемся и мы: летит шланг высокого давления, гонит масло. Быстро меняем и — вперед, на Кандагар! Обедаем на ходу. Все очень просто: горяченького хотите? Пожалуйста! Берется баночка сухпая «гречневая каша с бараниной», вскрывается, спрессованное содержимое пару раз протыкается ножичком, и – в моторный отсек, на раскаленный двигатель. Минут через пятнадцать все шкварчит, аппетитно попахивая гречкой пополам с бензином. Чай в фляжке — тоже туда. И вот уже пьешь горячий чаек с сухариком. Милое дело! Самое главное и сложное при длительном марше – не спать самому и не дать заснуть водителю. Бодрящее ощущение новизны пропадает и накатывает усталость. Все чаще вылезаю на броню посидеть на ветерке. Помогает мало. Пейзаж убаюкивает унылым однообразием, словно едешь по кругу в карусели: равнина, горы, речка. Речка, горы, равнина. А перед глазами торчит все та же, набившая оскомину серо-зеленая корма идущей впереди машины. Сонную атмосферу усиливает сладко храпящий за спиной десант. Уже ночь на дворе, а мы до сих пор не на месте. Перед глазами – бесконечная черная пустота дороги. Неожиданно, сосны с обочины выскакивают на дорогу и быстро несутся на нас! Таращу глаза: «Что за черт?!» Глядь, а водила-то спит! Куда ты, мать твою?! Рву руль на себя, и мы еле отворачиваем от оврага.

Бросает в жар. В лицо как кипятком плеснули, вспотели даже пятки, но дрема проходит напрочь! С двойным усердием вглядываемся в ночь. Вот — мост через реку. Слева, на возвышении, в голубых фонарях – красивый ресторан. Вдалеке, чернеет каменной громадой элеватор. Наверное, окраины Кандагара. Город спит. Улицы хорошо освещены. На главной – вполне европейские в 2-3 этажа дома. Мелькают вывески на английском: HONDA, SALEM… Проходим круглую площадь. Вокруг какого-то обелиска стоят старинные пушки. Миновали город. Может, это был не Кандагар? Впереди какой-то затор… Все чаще приходится стоять, сонно глядя на застывшие красные стоповые огни передней машины: на месте ли? Ну вот, наконец, тронулись… После очередной стоянки, через какие-то кусты, камышовые заросли сворачиваем с дороги на поле, уже забитое рядами машин. В свете фар мельтешат фигурки офицеров, расставляя технику. Добрались! Кандагар, братцы! Утро. Стучат по броне: пора вставать! Ласковое солнышко настраивает на позитив. А здесь значительно теплее! Интересно, где это мы? Мы на поле, окруженном сетью полувысохших арыков и поросших камышом канав. Вдалеке, в густых зарослях деревьев, — какие-то дома… Особняком в поле стоят кирпичные трехэтажки с пустыми глазницами окон, кое-где завешанными цветастыми одеялами. Жилые, значит. Гдето усердно лопатит воздух вертолет: цивилизация! Это вам не Адраскан! Хватились, а одной боевой машины

«Голубая» мечеть.

нет! Нет и командира 1 взвода ст.лейтенанта Белькевича с бойцами. Может, стоит где? Обшарили весь парк. Броник как испарился! Встревоженный ротный – к комбату. А мы ломаем голову: ну куда, куда может деться машина с единственной в стране шоссейной дороги? Чертовщина какая-то! Всех поломанных и отставших давно уже приволокло техзамыкание… Может, вперед проскочил? Или…? На душе – неприятный холодок. Что нас ждет? Впервые явственно стало доходить: не на пикник приехали! Бродим мрачнее тучи, машинально выполняя свою работу.

Бойцы группками что-то озабоченно обсуждают. Утро проходит в тревожном ожидании. Наконец радостная весть из штаба: «Нашлась пропажа! Стоят на трассе без бензина в 10 км от пакистанской (???) границы. С вертолета нашли! НШ батальона с канистрами уже к ним мотанулся». Все разом повеселели. Странно, и что наших туда понесло? Это ж надо, тут рядом уже Пакистан! Одуреть! Там ведь и до Индии рукой подать! Во забрались –то!

Центр Кандагара. Арка

К обеду приезжают наши. «Пропавших» встречают как космонавтов. Бойцы радостно облепляют БТР, а мы к Белькевичу: рассказывай, как, что? Но тот только отмахивается, слово не вытянешь! Выудить, что произошло, удалось только у сержанта Лужанского, хотя его рассказ, несмотря на пережитое, больше походил на сценарий к комедиям Гайдая. По его словам, все началось прозаически, с поломки на трассе машины техпомощи ЗИЛ 131. А нашего командира 1 взвода, Володьку Белькевича, оста-

вили ее охранять. Технари вскоре быстренько починились и умчались вперед. А БТР – машина тяжелая, водитель молодой, ночь, куда тут за зилком угнаться? Вот наши и отстали, пропустив съезд с дороги. Ехали, ехали, а дорога все пустая – никого. Ночь, жутко, куда ехать? Решили, что отстали, и кинулись догонять. Гнали, гнали, пока не уперлись в шлакбаум с будкой и афганской охраной. Та без всяких разговоров подняла шлагбаум – проезжай! Проехали чуток, а там

другой шлагбаум. Подняли и этот. И наши покатили дальше. И тут взводный заподозрил неладное. И охрана какая-то другая, и дома побогаче, и вывески на английском… Да это ж …. Пакистан! Срочно назад! Мигом развернулись и на одном духу подлетели обратно к тем же КПП. Что подумали тогда пакистанские и афганские погранцы, одному Аллаху известно, но шлагбаумы также спокойно поднялись и опустились. А наши рванули назад, к своим. Да только гнать долго не пришлось: бензин кончился. Надо что-то делать. Кто-то предложил толкнуть броник под горку. Задача оказалась нелегкой, машина тяжелая, но делать нече-

го: пришлось бойцам попыхтеть. Наконец, кое-как пошла… Все быстренько заскочили на машину и — катом под горку с ветерком! Но… кончилась горка! Такая чепуха наших не остановила. Стали пытаться стрельнуть бензин у проезжавших «капиталистов» А те как сговорились: «Петрол нист!» (бензина нет). Оказалось, в Афганистане почти у всех дизели. И вдруг — удача: наша, родимая, Бог знает каким ветром занесенная в эту дыру «Волга» ГАЗ-24! Остановили. Даже чудом умудрились раскрутить хозяина на бензин. Но… то ли бак у волжанки оказался с загогулиной, то ли что, но слить бензин из него наши так и не смогли. Отпустили восвояси. Попытались еще раз связаться по радио, а вдруг? Но Р-123 не брала: далеко слишком. Вот тут ребята чуток и приуныли. Понятное дело: в чужой стране, умотали черт-те знает куда, по-ихнему ни бум-бум, связи нет — кранты! И тут командир взвода ст. л-т Белькевич принял волевое командирское решение. Сел за рацию и открытым текстом: « Я – офицер Советской армии. Мы стоим в 10 км от пакистанской границы. Кто нас слышит…» И кто-то, наверное, услышал! Через какое-то время низко над машиной с ревом пронесся афганский МИГ-17. Все повыскакивали. Сделав крутой вираж, он вновь зашел на машину! У бойцов внутри похолодело: сейчас долбанет… Но самолет покачал крыльями и унесся.. Это обнадежило. Давно уж рассвело. Вдруг, в небе появилась черная точка. Точка быстро росла и, стрекоча, вскоре превратилась в наш красЗаместитель командира 2 МСВ сержант Валерий Лужанский

нозвездный вертолет. Тот дал кружок и, не гася винтов, сел прямо на дорогу. Из вертолета, придерживая фуражку, выпрыгнул сам командир полка майор Солтанов! Увидев

грозное начальство, взводный «вдарил строевым», целых 50 шагов, как на параде, не жалея сапог. Бетонка трещала! Нога — прямая, носочек – оттянут, отмашка от груди! (надо заметить, бывалый и тертый армейской жизнью взводный, не то что мы – салаги, умел и не стеснялся, когда надо, блеснуть строевой выправкой.) Это был старый, проверенный поколениями, армейский прием, когда облажаешься по полной. Обычно после такого подчеркнутого чинопочитания

Афганские «трехэтажки». Вид от аэропорта

смягчается даже самое задубелое начальственное сердце и «гроза» проходит. Не случилось. Остальные события бойцы с брони наблюдали в жанре «немого кино». Солтанов, багровея, кричал, размахивая руками, а Белькевич, играя желваками, стоял навытяжку, изображая готовность по зову Родины немедля лечь на амбразуру. Вот комполка раздрадженно махнул рукой, заскочил в вертолет и «гроза» улетела. Все стихло. Наши ребята опять остались одни – одинешеньки на пустынном шоссе, маленьким островком Советской Родины, вблизи пакистанской границы. Наконец часа через два пришел броник с бензином. Быстренько заправились и с легким сердцем понеслись назад, в родимый полк. Так доблестные представители нашей 2 роты за короткий срок, без особых последствий, геройски, умудрились посетить еще одну азиатскую страну. Кстати, обладательницу ядерного оружия и верную подручную США.

Глава 6

Обустройство

Я и «небожители» Первое построение полка… Первые указания и первые впечатления. С любопытством разглядываю командование: толковое или бестолковое? От этого зависит наша жизнь. Командир полка, майор Солтанов Аннамурат Солтанович, мне не понравился. С людьми держится как бай, вальяжно и высокомерно. Хотя личность колоритная: низкорослый, полноватый с густыми черными усами — органически вписывается в окружающий пейзаж. Ему не хватает только коня, полосатого ватного халата, маузера и перед вами – вылитый басмач. А одень его по-другому, в чалму и рубаху с жилеткой – настоящий кандагарский дуканщик! Понятно, почему мы так «гладко» вошли в Афганистан. Да местные просто приняли наших туркмен-«партизан» за своих! Там, еще с гражданской, до сих пор живет туркменских басмачей пол-Герата. Начальник штаба – майор Высоцкий Евгений Васильевич. Подтянутый, энергичКомандир 1 мсб майор Антонов Сергей Иванович 1980 г.

ный, деловой. Вроде бы толковый… Замполита полка, майора Лукьяненко Василия Дмитриевича, я уже знаю. Неулубчивый, болезненно-усталый, словно

придавленный вселенскими заботами. Сейчас я его хорошо понимаю. Жили-жили не тужили, горя не знали в сонном «Тахта-Париже», а тут — бац: труба, гроза, запахло жареным! Это мы – романтики, молодые, здоровые, сильные. Для нас

жизнь, какой стороной ни поверни, все розовая! А старый, повидавший виды майор, хорошо представлял, какая заваруха нас ожидает. «Партизанская эпопея» явственно разделила офицеров полка на фаталистов-пофигистов, пессимистов-циников и философов-стоиков. Кем стану я? Жизнь покажет… Как представилась возможность, записываю в блокноте своих коллег по «политическому цеху» — партполитаппарат полка. Парторг полка – к-н Чечель В.И. Пропагандист – ст. л-т Грязных Нач. Клуба – л-т Молочко Зкпч: 1 мсб – к-н Барт Юрий 1 мср – л-т Захаров Слава 2 мср – л-т Лукинов Володя 3 мср – л-т Лашкул Сергей Зкпч: 2 мсб – ст. л-т Синельников Гена 4 мср – ст. л-т Пученков Володя 5 мср – л-т Соболев Олег 6 мср – ст.л-т Григорьев Володя Зкпч: 3мсб – м-р Азаров Василий 7 мср – л-т Затримайлов 8 мср – л-т Осовик Саша 9 мср – л-т Янин Миша Зкпч ТБ – Соколенко Зкпч АДН – м-р Макаров Валера Зкпч: ремрота – л-т Курышев исапр – л-т Блаува Игорь авторота – л-т Федотов Олег р/связи – л-т Некрасов Итак, я в 1-ом мотострелковом батальоне… А вот наше командование: Комбат – м-р Антонов Сергей Иванович НШ – к-н Бартенев Александр Андреевич ЗКПЧ – к-н Барт Юрий Алексеевич Зампотех – м-р Колесников Юрий Иванович.

В центре, в шлемофоне – начальник штаба 1 мсб капитан Бартенев А., рядом – командир 2 мср капитан Чемоданов В.

Батальонное начальство… Что может знать о нем лейтенант, без году неделя в полку, у которого забот полон рот, только разгребать поспевай! Мало что. Тут выспаться бы! Управление батальона для меня почти «небожители»! Их видишь редко… и хорошо! Чаще видишь – себе дороже. Одно из двух: либо получишь какую-нибудь срочную задачу (а «оно» тебе надо?), либо нагоняй, хоть за то, чтоб под ногами не путался. Задача батальонных «небожителей» одна: являть свое присутствие на построении и оглашать «заповеди», по которым нам жить. Иногда, для порядка, извергать «громы и молнии» на головы нерадивых. Для меня важнее рота. Командир роты, к-н Чемоданов – царь, бог и воинский начальник. Главный посредник между «небожителями» и «простыми смертными». Ротный всегда, когда надо, словечко замолвит и от начальственного гнева прикроет. С командирами 1 и 2 взводов мы отлично сдружились еще с Бобочино. Командир 1мсв ст. л-т Белькевич Владимир. Наш «пакистанский турист». Бывалый и, кажется, все повидавший на своем веку офицер. Долго в роте не задержался, разумно рассудив, что взводные геройства не для него, а до ротного можно и не дожить. Ушел на должность ПНШ в управлении батальона. Получил медаль. Позже его сменил л-т Кмицикевич Игорь Ростиславович, ор-

ганически вписавшись в нашу «компашку». Командир 2 мсв л-т Жаров Анатолий Михайлович. Для меня – Толик. Весь Афган был моим надежным другом. Командир 3 мсв л-т Яковенко Геннадий Владимирович – «Герундий». Держался особняком. Отношение к нему ироническое: не «боевой». В роте он вечный запасной, резерв, так сказать. На серьезные дела старались его не брать. Хотя однажды он нам всем спасет жизнь. Но об этом потом. Командир 4-го гранатометно-пулеметного взвода – пр-к Карасев Юрий Григорьевич. Нормальный, компанейский мужик. Кстати, член партии. Старшина роты — сержант-срочник Быков Андрей Юрьевич с педагогическим образованием, надежный, серьезный, ответ-

Командир гранатометно-пулеметного взвода прапорщик Карасев Ю. Г.

ственный. С ним можно «в разведку». Вскоре его сменил прапорщик Земсков Василий Иванович. Надежный, «боевой» старшина. Хозяйственный, в меру «прижимистый», как и положено ротному завхозу. С ними, со своей 2-ой мср я провел самые лучшие, яркие и незабываемые годы своей жизни….

Динозавр Приказано обустраивать лагерь. Чем и занимаемся. Полк стоит лицом к аэродрому. Батальон – на правом фланге рядом с парком машин. Место удачное: арык недалеко и машины под боком, пока там и живем. Передняя линейка традиционно трассируется камешками, которых здесь в избытке. У каждой роты – грибок дневального, дальше должны идти линии палаток, тылы с ПХД и дорога. Окончательную границу с тыла формирует ПЗМ (полковая землеройная машина), выкапывая глубокую траншею, ставшую полку туалетом и одновременно свалкой. А нам-то копать ручками! Много и глубоко. Грунт – «глинобетон»: спрессованная тысячелетиями щебенка в глиняном маринаде. Взять ее можно только взрывчаткой. Есть и другой вариант: солдатская лошадиная сила с киркой, лопа-

той и ломом. Начальство останавливается на втором, проверенном. С палатками мы «закопались» во всех смыслах. Надо: штук шесть ям 3 *3 * 0,5м для десятиместных палаток с метровой ямой в углу для печки. Больше в роте палаток нет, поэтому наша главная стройка – общага «тахтабазарский партизан». Решено, как тогда для «партизан», выкопать большую, метровой глубины яму 5*10м, установить враспор багры с БТРов и все накрыть брезентом. Копаем, матерясь, трое суток, долбя грунт «пустынными дятлами». Только одна «общага» — 50 кубов щебенки! Ломы блестят, как полированные, рукоятки кирок давно разлетелись в щепки. Но вот, наконец, и все: можно «перерезать ленточку». Общага готова! Получилось довольно просторно: грунт выложен на бруствер, а это все же дополнительная высота. Внутри, на брезенте (вот где пригодился мой «левый» кушкинский тент) – рядами солдатские матрасы, места для оружия. Тенты натянуты и присыпаны землей. В центре палатки брезентовая «дверь». Издали, своими горбами, палатка здорово смахивала на зеленого динозавра. Так ее и прозвали. Креативненько получилось! Но был один серьезный недостаток: темно. Даже днем. Керосинок не хватало, поэтому в «динозавре» сутками чадили, как в Отечественную, самодельные коптилки из сплющенных фляжек. Сажа летала в воздухе, медленно оседая с закопченного потолка. После первой такой ночевки бойцы, чумазыми чертями срочно помчались умываться. «Ну-ну. Разбежались….» Воды-то и нет. Дефицит! Только на чай! УмыватьКомандир 2 мсв ст. лейтенант Жаров Анатолий Михайлович 1980 г.

ся — каждому плошка в ладошку. Батальону в сутки нужно полторы тонны воды, и то только для питья! Мутный, полусухой арык

был не в счет, так, лишь сажу смыть да глаза протереть. Единственная на весь полк водовозка усталой пчелкой носилась по подразделениям, но дело было даже не в ней, а в воде. Где ее брать? С этой целью командованием было решено отправить к ближайшей речке, в сторону Кандагара, фильтровальную станцию МАФС и взвод для охраны. Посылают нашего Толика. Через денек еду туда и я, проведать: как да что? Искать наших следовало недалеко от моста, слева от дороги. Позднее нас там ре-

гулярно долбили из гранатометов, а в самом мосту появилась здоровенная дыра от фугаса, которую приходилось постоянно объезжать. Взвод Толика я нашел сразу. Недалеко от моста, опустив черный хобот шланга в мутную воду, тарахтит машина МАФС. Рядом с огромными резиновыми емкостями копошатся операторы, а чуть поодаль, среди огромных валунов, одиноко стоит наша палаточка с сонным часовым у входа, в окружении местного населения. Вокруг палатки, как индейцы у костра, неподвижно сидят седобородые аксакалы, молча и невозмутимо наблюдая за происходящим. Чуть повыше, в «амфитеатре» воробьиными стайками гнездятся чумазые пацаны. Они весело щебечут, показывая пальцем на палатку. Завидев мой подъезжающий БТР, часть из них, сорвавшись с места, слетается к машине с криками «Продай – продай», «купи – купи». Отмахиваясь от них, как от назойливых мух, иду к палатке. Навстречу выходит Толик, не выспавшийся, усталый и злой. «Второй день сидят, аксакалы чертовы», — кивает он на стариков, зло сплевывая, — живем как на вокзале. В туалет сходить — проблема. Все нас изучают… Сначала вездесущие пацаны сбежались, а потом – вот эти. Посылали их по-всякому, матом-перематом, — бесполезно! Наоборот, пацанва слов нахваталась как попугаи, и теперь уже нас посылают, туда же». Заметив, что речь идет о них, ребятня, как по команде, затрясла ногтерезками и прочим нехитрым товаром. «Вчера — правда, — чуть удалось отдохнуть», — продолжает Толик. — Одел бойцов в противогазы — толпа мигом разбежа-

Афганские бачата.

лась! Думал, теперь-то вздохнем свободно. Куда там! Сегодня еще больше привалило». Но я успокаиваю Толика: скоро их отсюда заберут — в полку бурят скважину. Уезжаю под крики пацанов: « С...лись отсюда! С…лись отсюда!» Да-а-а…Всегда восхищался лингвистическими способностями азиатов. Нам до них далеко! Вскоре в полку появилась долгожданная вода: солоноватая и щедро сдобренная хлоркой. Возвратились домой и наши. Наконец мы в полном составе! Оказалось, ненадолго. Еще не успели у Жарова толком остыть моторы машин, как его уже

ждали новые испытания. В батальон пришла вводная: подготовить командира взвода с парой БТР для сопровождения в Кабул машин связи. Кандидатура нашего Белькевича энтузиазма у комбата не вызвала: «турист», в полку не поймут, вдруг его опять куда-нибудь занесет? Оставался только Жаров. Наверное, в батальоне посчитали, что он и так уже хорошо отдохнул на своем «пляже». Готовим Толика в Кабул, как в космос первого космонавта: никто не знает, что его ждет. Не скрывает своей тревоги даже командование батальона. На всякий случай со всех рот собирают еще по 8 снаряженных магазинов на каждого бойца: вдруг затяжной бой? Толик ходит мрачнее тучи: «доверие» начальства его явно не радует. Вот тут-то мы с ним и вспомнили его опрометчивые слова в Бабочино про «миссию в Кабуле». Загадал? Теперь – получи! Но все прошло гладко. Через недельку ребята вернулись, повидав Кабул, дворец Амина и остальные полстраны.

Боря и дрова Городок приобрел жилой вид. Вытянулись ряды палаток, уютно задымили печи. В центре полка для дежурного по части установили палатку УСТ – голую, без теплого подбоя и печки, то ли из бедности, то ли чтоб «служба медом не казалась». Интерьер – спартанский, стиль «минимализм»: убогий стол, табуретка, телефон. Найти дежурного по части в палатке было практически невозможно, обычно там мужественно мерз его помощник, какой-нибудь летеха. Рядом с дежурным по части – палатка караула, а перед ней – зиндан: «полевая тюрьма», яма 2x2м и глубиной метра три. Яма не пустовала, там всегда кто-то сидел, вкушая «прелести» восточной экзотики. Тогда у каждого командира всегда была в запасе пара-тройка кандидатур на вакантное место. Шла притирка бойцов, офицеров, коллективов. Жилищный вопрос в батальоне был решен. Батальонное начальство с ротными – «тахтабазарский костяк», давно уже жило в штабной палатке, разделенной на 2 части: штабную и жилую. Очень удобно: отдавать указания писарям можно не вставая с койки. Остальные офицеры батальона, разместись в большой палатке УСБ с печкой, теплым подбоем и пластиковыми окнами. Дольше всех из парка не могли выгнать водил. Гремели громкие указания, выносились «последние китайские предупреждения», но они по-прежнему обреченно цеплялись за свой «зеленый дом». Их можно было понять. В парке во всю процветало воровство. Тащили друг у друга, что плохо лежит. Каждый батальон охранял свою технику сам, но это не спасало. Мы же: Белькевич, Толик и я, «крестьянами-единоличниками» остались жить на «хуторе» — в маленькой лагерной палатке рядом с бойцами.

Истопником Белькевич поставил солдатика из своего взвода Хасанова Болтабая, по-ротному: Борю. Истопником Боря поначалу оказался неважным. Уже в первую ночь: лежим, спим и потихоньку дубеем. «Боря!» — тишина. Глядь, а наш истопник спит, свернувшись калачиком у остывшей печки. «Болтабай!!!» — тишина. «Боря, мать твою!» Боря тут же суетливо гремит чугунной дверцей, пытаясь растопить буржуйку. И так несколько раз за ночь. Утром, невыспавшиеся и злые, корим Болтабая: «Боря, у тебя — целый день: спи, дай и нам поспать!». Задача у Бори была вроде бы плевая: топи ночью печку, а днем спи спокойно, запася дровишек. Со сном у Бори проблем, разумеется, не было, а вот с дровами – были. Дров не хватало. Старые «партизанские» запасы таяли, а новых, из Шинданда, не подвозили. Для «родной» дивизии мы стали обузой, уж больно далеко забрались! Правильно говорят: С глаз долой – из сердца вон! В Афгане — вообще проблема с дровами. Местные их продают на базаре, как картошку, на вес. Весы – перекладина со здоровенными тарелками, на манер гигантских аптекарских. На одну тарелку – дрова, на другую – «гирю», — булыжник. Плати и забирай, грейся. Позже, когда к следующему году нам завезли уголь, раскалявший печи до малинового цвета, проблема отпала. Управление батальона дровами не заморачивалось. Зампотех наладил отопление салярой. Делалось все просто. Бралась медицинская капельница, к ней крепилась медная трубка, конец которой просовывался в буржуйку. Все сооружение вешалось на палаточную стойку, наливалась солярка, регулировалась капельная подача и все, в печке полыхал «вечный огонь». У нас же за дровами шла настоящая охота. По полку бестелесными тенями шныряли самые пронырливые солдатские «ниндзя» с единственной сержантской задачей: «кровь из носа, а к ночи дрова добыть!» Бывает, урвет солдат чурочку, зазевается чуток, считая кандагарских ворон, глядь, а дровишкам уже «ноги приделали»! Одно и то же бревно могло по нескольку раз переходить из рук в руки. Поэтому у маленького, щуплого, скромного Бори, кроме помощи земляков, шансов не было. Очередной раз, задубев в остывшей палатке, нам пришла в голову гениальная по простоте и оригинальности педагогическая идея: обязать каждого нарушителя дисциплины приносить в офицерскую палатку «дань» — полено. Вскоре в роте каждый знал: «залетел» — готовь полено! И мы зажили «королями». Принимал «дань» Боря. Он уже не слонялся уныло по полку в призрачной надежде стырить хоть полешек, а спал целыми днями, завязывая жирок. Вечером, глядя на солидный штабелек дров у печки, как на своеобразную диаграмму порядка в роте, мы заключали: «да, дисциплина все еще хромает». От скуки Боря сконструировал из подручных материалов какой-то загадочный приборчик с кнопками и проводами. Приколист Белькевич в шутку предположил, что прибор особенный, сделан с тайным умыслом: сигнализировать душманам о каждом нашем шаге… Боря застеснялся и прибор уничтожил. Так ст.л-т Бель-

кевич сам того не ведая, загубил на корню, возможно, потенцильного казахского «Кулибина» Балтабая Хасанова. Потихоньку «диаграмма» у печки стала мельчать. Не зря, значит, оказывается, командирский хлеб жуем! Рост дисциплины, наверное, не радовал, только Борю – штабелек у печки «усох» до убогой кучки. Но вскоре «мучениям» Бори был положен конец, причем самым неожиданным образом. Но об этом чуть позже.

Первые потери Есть вещи, которые не изучают в училищах и даже не упоминают в военных академиях, но с которыми (теперь знаю по опыту), при отмобилизовании и развертывании частей до штата военного времени, обязательно столкнется каждый командир любой армии мира. Это — неоправданные потери личного состава при неосторожном обращении с оружием. Они потому и «неоправданные», что их можно предвидеть и даже профилактически снизить, если знать… Теперь знаю. Знали бы другие, те, кто придет после нас. Нам, в Афгане, тогда повезло: в роте – ни раненых, ни убитых. Зато в полку только за месяц 1 убитый и 19 раненых. И без всяких боев! Чистим оружие у своих палаток. Вдруг — выстрел в первой роте! И тут же видим: падает как подкошенный паренек, идущий по плацу к парку! Суета, офицеры роты – к нему, перетягивают ремнем ногу, несут в санчасть. А командир роты, капитан Волков, в бешенстве тычет в носы бойцам окровавленной портянкой, чтоб дошло. Куда там! Ведь нас собрали для войны. Мы укомплектованы и вооружены по штату военного времени. А это значит: положено по штату механику-водителю танка пистолет – получи. Парню выдают «ТТ», а тот его до этого только в кино и видел! Любой профессионал знает: оружие обязательно требует навыка – отработанных до автоматизма строго определенных движений. Навык вырабатывается на ежедневных длительных тренировках. А тут: расписался, получил – иди! Взял и пошел. Патронов у каждого – полные магазины. Дневальные у грибка стоят с оружием. Хоть и запрещено по Уставу без надобности досылать патрон в патронник, да как не дослать-то? Ночь, шакалы воют, один-одинешенек у грибка – страшно! А тут еще замполит накануне ужасы рассказывал, как где-то наших бойцов духи сонными перерезали. Пришло утро, страх прошел, а патрон-то остался! В стволе, ждет своего часа… И дождался! Случаи ранений идут по нарастающей. В соседнем батальоне сержант чистил пистолет… Бах, ранил товарища. Раскрою тайну для некоторых. Самое страшное и опасное оружие – это

пистолет. Ствол короткий, в неумелых руках крутится и стреляет куда попало, иногда в хозяина, но чаще – в окружающих. Вдруг объявляют: срочное построение полка – ЧП!!! На снарядике от крупнокалиберного пулемета БТР подорвались бойцы. Один убит, двое раненых. Снарядик МДЗ – это боеприпас для КПВТ (крупнокалиберного пулемета Владимирова) калибра 14,5 мм, разрывной. Несмотря на смехотворный калибр, в головку заложена взрывчатка повышенной мощности, со взрывателем мгновенного действия. Ну ладно, с оружием все понятно, а как вот бойцы умудрились подорваться на снарядике? Кувалдой, что ли, по нему лупили? И главное, зачем он им сдался? Ломаем голову: вопрос метафизический, уму людскому неподвластный. Если, конечно, не знать особенности нашего солдата, пацана еще в 18-19 лет! А наш солдат – натура креативная, с дремлющими талантами, пытливым умом естествоиспытателя, с любопытством первооткрывателя изучающая мир. Все, что ни попадет солдату в руки, исследуется с вопросом: что бы такое сделать из этой хреновины? Его стремление к преобразованиям не знает границ! Нашего солдата не устраивает серо-зеленое армейское однообразие, его душа охвачена эстетическим зудом, жаждет красок, блеска, гусарства. Жажда обостряется и принимает характер болезни, особенно к дембелю. Взять, к примеру, дембельский китель – уникальное произведение армейской этнокультуры. Существует в бесконечных модификациях, шокируя гражданский люд. Плетеные канаты аксельбантов, цветастые шевроны, погоны-эполеты, кантики и рюшечки. Как говорится, модельеры « нервно курят в сторонке». А здесь, в нашем случае, красивенький, блестящий, изящный снарядик, он так и просится в руки умельца-креативщика чтобы что-нибудь такое забацать. Вот и забабахнуло! Один пилил головки, двое смотрели — печальный результат известен. Что делать? В части поступили просто. И тоже креативно. Построили личный состав, поставили в центре плаца на ящик злочастный снарядик и весь полк, вереницей, в колонну по-одному, три раза прошел мимо. А комполка Солтанов, показывая на снарядик пальцем, приговаривал почему-то на украинско-матерном: «Ни чипай, бо на..бнэ!» В переводе на русский литературный: взорвется, в общем. Это старый армейский прием, действующий безотказно. Если что-то нужно накрепко вбить в голову подчиненных, увещевания и логика бесполезны, самое лучшее – театрализованное представление с доведением ситуации до абсурда. И пока полк водил хороводы вокруг ящика, я, обуреваемый смутными предчувствиями, ломанулся в роту… И точно! В первом же взводе, в палатке под матрасами, нашел еще две МДЗшки, уже надпиленные! Пацаны! И этим все сказано.

И вот эти наивные, худосочные пацаны, еще толком не наигравшиеся в свои дворовые «войнушки», оказались втянутые в настоящую войну, в тяжелейших климатических условиях, против матерых, опытных афганских мужчин. Сколько потерь можно было бы избежать, будь наши ребята чуть-чуть постарше! А все легло на полудетские плечи. Поэтому я убежден до сих пор: в восемнадцать лет парни физически, а главное психологически еще не готовы к службе в армии. И поводов укрепиться в этом мнении в Афгане было предостаточно! Не случайно во всем мире почему-то именно двадцать один год считается возрастом окончательной социальной зрелости. И ведь верно! Именно в двадцать один в головах у парней (по себе знаю!) словно перещелкивается какой-то загадочный тумблер, начинает работать совсем другой ЧИП. Их уже не поймать на пацанское «слабо?», не заманить блестящей пустышкой, до них начинает доходить обычная формальная логика, а главное, они наконец-таки обретают способность предвидеть последствия своих поступков! В 21 — это уже не угловатые, худосочные мальчишки, для которых каждый килограмм непосильная ноша, а рослые, физически крепкие мужчины. Эта тема вообще заслуживает отдельного разговора, но, забегая вперед, не могу не рассказать один курьезный случай. Правда, нам тогда было не до смеха. Где-то на «заре» нашего «кандагарства» в бригаду прилетел какой-то генерал из Кабула провести наземную инспекцию постов и гарнизонов. Для охраны ему было решено выделить пару взводов нашей роты. Генерал оказался мужик тертый и решил лично проверить «гарантов» своей безопасности. Задача проста: по команде «К бою!» экипажи занимают места в БТРах и дают очередь из КПВТ. На все про все – минута. Выстроили машины в ряд на тыловой дороге. Прибыл генерал со свитой и командованием бригады. Экипажи замерли у машин. Команда! Дружно хлопнули люки. Минута прошла… Тишина. Пошла вторая. Генерал насупился, а начальство нервно заперебирало ногами. Комбат укоризненно глянул на нас. От стыда стали гореть уши. Чертовщина какая-то! Только что все стреляло! Сами проверяли! Третья минута… Какая-то возня в одной из машин… И вдруг неожиданно, рявкнул один из пулеметов так, что все, включая генерала, подпрыгнули! Звякнули по броне стреляные гильзы и — тишина… На этот раз окончательно. «Та-а-к», — грозно протянул генерал. Экипажи – не обучены, оружие не знают, подразделение не боеготово!» – грянул он покруче башенного пулемета. Злорадно посмотрев на нас, потом на командование (командование поежилось, что не предвещало нам ничего хорошего), плюнул, и, не искушая судьбу, уехал на аэродром. А мы же — бегом к машинам! В чем дело? Причина нас шокировала. Оказалось, наводчики просто физически не могли зарядить пулемет! А един-

ственный выстреливший, был, оказывается, заряжен с помощью всего экипажа! Дело в том, что мощную боевую пружину КПВТ можно взвести, лишь резко дернув за ручку специального стального троса, используя не только силу рук, но и вес всего тела. Причем сделать это следовало дважды! Вот веса пацанам и не хватило. Бедняги. обезьянками, беспомощно висели на тросе, извиваясь и дрыгая ногами, пытаясь зарядить пулемет. Нашли «проблему», скажет кто-то. Поставили бы парней покрепче и всего делов! Да в том и проблема: где таких парней взять? Таких же парней надо найти еще и для ручных пулеметов ПКМ. Пулемет – тяжеленный, с коробкой на 100 патрон весит двенадцать килограмм, а с коробкой на 200 – все шестнадцать! А если к этому добавить еще экипировку, гранаты, — попробуй, поноси! Ладно, пулемет, а потаскайте вместе с минометчиками по горам на горбу 82-мм миномет с минами! Вот где силушка-то нужна! После трагического подрыва было наистрожайше приказано: довести еще раз, под роспись, до всего личного состава, меры безопасности при обращении с боеприпасами и взрывчатыми веществами. Для этого, в каждом подразделении имелась специальная « Книга доведения законов, приказов и мер безопасности». « Великая книга!» Не сколько по размерам, а по значению! Почти моя настольная. Существует извечно. Хранится как партбилет, едва ли не на груди. Потому что это хоть какая-то, пусть призрачная, надежда для офицеров «прикрыть свою задницу» от прокурора. На пухлых страницах книги содержались бесконечные перечни приказов, законов, инструктажей, ответственность за нарушения которых, доводилась обязательно до каждого, под роспись, с указанием даты доведения. Ведение книги постоянно проверялось вышестоящим начальством. Ответственными за разъяснительную работу были замполиты. Тетрадь для книги выбиралась потолще, с запасом, и постоянно пополнялась с каждыми новыми приказами, сыпавшимися на нас в изобилии. После полкового «ЧП» в книге появился новый пунктик, но далеко не последний. Это мне сегодня чем-то напоминает современные западные инструкции к бытовой технике, где производители тщетно пытаются предугадать неуемную фантазию потребителей. Но все это бесполезно. И в нашем случае тоже. Обязательно произойдет что-то, не вошедшее еще в бесконечный перечень «Великой книги». Буйство солдатской фантазии, полет креативной мысли, как и само многообразие жизни нам, бюрократам-крючкотворцам, неподвластны.

Быков, крабы и уха «по-кандагарски» Стрелять и метать гранаты выезжаем на стрельбище: где-то в пяти километрах от бригады, слева от дороги на Пакистан. Позже мы переместились вправо, за Госхоз, где поле побольше, а горы подальше. Первое впечатление: стрелять могли бы лучше. Получилось как в старой армейской присказке: «Рота стреляла громко и далеко». Но это дело поправимое. Главное, гранаты метать никто не боится. Гранаты – РГ-42, маленькие зеленые бочоночки образца 1942 года. Несколько штук не взрываются. Наверное, еще с войны где-то на складе вместе с ТТ-шками завалялись. Расстреливаем гранаты в труху – хоть бы пшикнули! Да-а… А я-то раньше думал, что все гранаты взрываются: особенность у них такая. А тут прибережешь для себя одну, а она… — пшик! Печально как-то.

На стрельбище. Занятия проводит командир 2 мсв ст. л-т Жаров А. М.

Ночью опять бужу грибка дневального, предусмотрительно забрав автомат. Это уже становится ритуалом. Говоришь, инструктируешь, — все бестолку! Как об стену горох! На ум приходит печальная судьба Чапаева. Да-а-а… с такой охраной нас всех вырежут, как баранов, палатка за палаткой! Баранья судьба меня не прельщает, поэтому беру себе за правило каждую ночь проверять ча-

Начальник ПХД батальона старшина Новрузов выдает продукты

совых. Как потом убеждался весь Афган, сон на посту – это давняя, любимая и неискоренимая традиция нашей армии. Я просто физически ощущаю, насколько мы профессионально, а главное, психологически не готовы к предстоящим испытаниям. То, что они наступят, лишь вопрос времени: сегодня, завтра, послезавтра? К чему быть готовыми – непонятно, а значит, надо быть готовыми ко всему. Огромная удача, что судьба

еще дает нам такую передышку. Отношение солдат к службе – «пацанское» как в Союзе: офицерам надо – пусть и крутятся. А солдат спит – служба идет. Как донести до них, что это не только мое, но и их дело? Как достучаться, что мы все в одной связке и пуля не выбирает, офицер ты или солдат? И я торчу у бойцов, хожу по палаткам и беседую, беседую, беседую: с часовыми у грибка, при чистке оружия, по дороге в баню. Моя «хуторская» жизнь этому только способствует: свободного времени – не мерено! В большой офицерской палатке вечерами кипит жизнь: гитара, магнитофон, разговоры, бесконечные карты заполночь. Все это проходит мимо меня. В карты я не играю. Принципиально. Тем более, на деньги. Я – в роте, с солдатами. Там все мое свободное время. С солдатами мне интересно, мы почти ровесники. Поэтому общих тем для разговоров хоть отбавляй. Но что бы я ни говорил, логика разговора как-то сама собой сводится к одному: мы – в чужой стране и должны быть готовы ко всему. Однажды, выходя из палатки после очередного разговора «про жизнь», слышу в след: «а наш замполит — мужик что надо!» На что старшина Быков замечает: «Что вы хотите, их этому учат». Для меня это была главная похвала. Так я был в курсе самых разных проблем. Одна из них – со сливочным маслом на завтрак. Вроде бы мелочь, пустяк, но, главное не это, а справедливость! Столовой у нас еще пока не было, все ели кто на чем. Главные запасы: тушенка, хлеб, масло, сахар — хранились в небольшом прицепчике-рефрижераторе под личной охраной начальника ПХД, старшины Новрузова. Масло он выдавал собственноручно, единым куском на всю роту – делите, как хотите. Резал его «на глазок», и «глазок», естественно, в свою пользу, с «прищуром». Оно и понятно, что за начальник ПХД, да без заначки? А вдруг батальонное начальство вздумает чаек попить или на закусь чего-нибудь? Как откажешь? Когда «прищур» батальонного «кормильца» становился уже совсем грабительским, старшина роты Быков, вызывал «тяжелую артиллерию» — меня. Мне было плевать на все доводы пройдохи Новрузова. Положено бойцу по нормам довольствия 40 г сливочного масла в день – вынь да положь! Начальник ПХД ворчал, но, вздыхая, отрезал солидный довесок, к «черной» зависти бойцов других рот. А мы со старшиной, торжествуя, несли добычу к своим. То, что Новрузов решит свои проблемы за счет других подразделений, меня не волновало. У них есть свои замполиты, которым по должности полагается проявлять заботу об улучшении питания личного состава. Хотят – пусть бодаются. Потихоньку, сам того не ожидая, я стал набирать авторитет среди своих солдат и офицеров. Но не только я проводил беседы с личным составом, но и личный состав в лице сержанта Быкова со мной. Как-никак – «коллега». Старшина роты, сержант Андрей Быков – ленинградец с педагогическим образованием, серьезный парень и отличный гитарист. В его исполнении я впервые услышал «Марионетки» неизвестной мне «Машины Вре-

мени». Быков не одобрял мои излишне строгие методы работы, совсем не подходившие к его образу замполита – «инженера человеческих душ». И в наших беседах он, деликатно, как я когда-то Илахуну в Бобочино, говорит об этом мне. Слушаю, улыбаюсь. Интересно поворачивается жизнь! Когда-то я так же говорил своему ротному, убеждая его быть построже. Тот только улыбался. Теперь уже мне, здесь, советуют быть помягче! Но то было в Союзе, где самое худшее – двойка на итоговой проверке. Здесь — цена другая. Да и кто бы спорил, если бы кругом была тишь, гладь да божья благодать? У меня свой аргумент: у нас нет времени на раскачку. Рота – «сырая», смётана на живую нитку. А информация из штаба приходит одна тревожнее другой. Кто знает, когда полыхнет? Чтобы замполитское слово до людей дошло, его нужно хотя бы услышать! А для этого как раз необходим элементарный армейский порядок, в котором важная роль (перебрасываю «мяч» на поле Быкова) принадлежит старшине. Разговор окончен, но каждый остается при своем. Тревожная неопределенность подстегивает, как допинг. Весь свой интеллектуальный багаж, все свои знания и силы я бросаю для выполнения одной задачи: сделать роту боевым управляемым коллективом. Я понимаю, что от этого зависит моя жизнь. Это мой единственный шанс вернуться. И я не один. Наш «хутор» работает в одной упряжке. С Толиком мы сдружились давно, а когда в роту прибыл Игорь Кмицикевич, у нас образовалась дружная сплоченная команда. Во всем поддерживая, помогая друг другу, мы старались сделать из набран-

Старшина 2 мср Быков А. Ю. 1980 г.

ных повсюду «по сусекам» пацанов настоящих бойцов. Служба приносит удовлетворение. Каждый – на своем месте, каждый делает свое дело без всяких указаний. Нам даже ротный не нужен. Во всяком случае, мы стараемся сделать все, чтобы к приходу командира рота была готова. Вот личный состав построен, посчитан, проверен. Остается доложить… Что я и делаю с подчеркнутой субординацией: строевым по камням и кочкам! Чтобы каждый боец видел: встречаем командира роты! А значит: обо всем забудь и слушай! Может, от его указаний напрямую зависит, будет когда-нибудь у тебя дембель или нет.

Желая смягчить этот служебный накал, ротный деловито принимает доклад, буднично отдает указания, подшучивает над бойцами, всем своим видом как бы говоря: «Да ладно, чего уж там, не министр же обороны вышел…» Так начинается каждый наш день. Но дисциплинка-то растет! Эта компашка у нас сохранится до самого конца службы в Афганистане. Помню, как старшина роты, прапорщик Земсков Василий («Вассисуалий») поначалу даже обижался, когда мы дружно прорабатывали его за какие-то огрехи. «Ну что вы все на меня накинулись?» — ныл тот. «А ты что хотел, Василий? У тебя ведь вон – то–то и то-то…» И Василий стал отличным старшиной, боевым прапорщиком.

Беседы с бойцами приносят

мне не только профессиональное удовлетворение, но иногда и реальные «бонусы». Однажды вечером, заглянув по своему обыкновению к солдатам в одну из палаток, неожиданно попадаю на пир. Уха «по-кандагарски» аппетитно булькает на чугунной буржуйке. Рыба – здесь?! Откуда?!

Оказывается,

стремясь

раз-

нообразить скудный солдатский рацион, расторопные бойцы, во главе с рядовым Залудяком, в поисках чего-нибудь съестного быстренько обшарили все окрестности полка. И в какой-то луже, руками, буквально из грязи, умудрились выловить здоровенную рыбину, на манер нашего судака. Удалили по совету ротных туркмен черную ядовитую пленку из брюшка, гонец слетал за крупой и специями на батальонный ПХД, и — ушица Командир 1 мсв л-т Кмицикевич И. Р. 1980 г.

готова! Пробую и я. Давно забытый вкус! Не хватает только 100 грамм. Особенно после набивших оскомину тошнотворных щей и

борщей из банок. Так я впервые попробовал местную рыбу «маринку», сыгравшую в дальнейшем не последнюю роль в моей судьбе. Но на этом гастрономические чудеса не закончились. Вскоре меня ждал потрясающий деликатес! Те же расторопные ребята приволокли целое ведро… крабов!!! Их накопали обычной саперной лопаткой в ближайшем полусухом арыке. Здоровенные, зеленые, крабы пережидали засушливое и холодное время, закопавшись в ил. Я не верил глазам. Крабы, в пустыне? С крабами у меня прочно

ассоциировалось только море, пальмы, белый песочек и красавицы-мулатки. Подошел бы, при убогом воображении, и галечник Черного моря, в арбузных корках и рваных газетах. А тут крабов в пустыне копают лопатой, как картошку у нас в Калининской области! Добычу, нетерпеливо облизываясь, мигом сварили на костерке. И облизнулись: есть-то и нечего! Так, клешенки пососать. Вот тебе и крабы… То ли наши раки! Особенно те, которые «по пять». Вот так, оказывается, и рушатся наши иллюзии. Все говорят «заграничное – отличное!» А как вот распробуешь, оказывается слаще нашего и нет ничего.

Афганский «деликатес»… А есть-то и нечего!

23 февраля Обстановка гнетет своей неизвестностью. Никто не знает, чего ждать и к чему готовиться. Вдруг ночью 22 февраля, чуть ли не в ста метрах от штаба, находят убитым СПНШ полка к-на Кумчака с пулей в голове и с пистолетом в руках. Это первая наша потеря полка в офицерах. Кто в него стрелял, в кого стрелял он – неизвестно. По полку ходят зловещие слухи, и все кажутся реальными. Друзья и сослуживцы капитана в его самоубийство не верят. С чего бы? Не верим и мы. Что он узнал, увидел перед смертью? Кто его убил, диверсанты? Тогда почему не

взято оружие? Обстоятельства его смерти до сих пор остаются для меня загадкой. Тщательно инструктирую часовых. Но теперь мои слова воспринимаются не как «замполитский треп» — обязательное приложение к должности, а как суровая реальность. Хотя меня тревожит уже другая крайность: как бы в кого не пальнули с перепугу! Смерть капитана Кумчака потрясла. Оказывается, она ходит рядом… Олега как раз в этот момент назначают помощником дежурного по полку, и он всю ночь сидит в раскачиваемой ветром палатке, крепко сжимая в руке пистолет, дергаясь на каждый хлопок раздувающегося полога. Позже, при чистке обнаружилось, что у пистолета каким-то невероятным образом оказался сточен боек! Следующий день, 23 февраля, полк, сам того не ожидая, отметил по-боевому, «ударом по врагу». В самый разгар праздника в роту приходит сногсшибательная новость: только что в бою наши разведчики «замочили» духов и захватили «Тойоту» — стоит у штабной палатки с убитыми в кузове! Несемся к штабу. И точно! У палатки – пикап с крупными буквами «TOYOTA» на заднем борту! У машины оживленно толпится народ, с любопытством разглядывая трофей, и с каким-то особым выражением лица — мифических доселе врагов. Смотрю и я. Те вповалку валяются в кузове. Люди как люди, плохо одетые… Для меня они пока еще не враги, а люди, которых убили. В воздухе – странный кисловатый запах крови. Впервые вижу убитых. В душе – какая-то какофония из чувств. В ней все перемешано, как винегрет. Человеческая жалость: они жили, любили, как мы, мечтали. И вот их нет. Зачем? Профессиональный интерес: а машина у них проходимая, идеально для диверсий! И философское: вот она, смерть. Возможно, такая судьба ждет и меня… Спрашиваем друг у друга: « Как, где, откуда?» Нас интересуют подробности. Но ответа нет. Существуют разные версии нашей самой первой стычки с душманами ( враги по фарси, «духи» — по-нашему). Вообще, история всегда обрастает мифами, а военная особенно. Мифы выгодны всем: самим участникам (кто не хочет геройски выглядеть?), окружающим (с мифами жить спокойнее) и начальникам, в них они выглядят мудрыми стратегами и отцами-командирами. С «возрастом» мифы толстеют, с каждым рассказчиком обрастая новыми подробностями и даже участниками. Поди, проверь! Всегда лучше послушать непосредственных очевидцев. Как это было на самом деле? Не знаю. Сам я в этом эпохальном событии не участвовал, поэтому рассказываю байку, которая бытовала у нас в батальоне и осталась в памяти. История банальна. Вроде бы наши разведчики, совсем недалеко от части, вне-

запно напоролись на душманов. Те как раз выруливали на «Тойоте» из-за барханов. Боевая практика показывает: в таких ситуациях важно кто первым испугается и начнет стрелять. Наши испугались первыми, поэтому вернулись с трофеями. Убитых надо было вытащить из машины, переложить на наш грузовик и захоронить в пустыне. Желающих не находится. Бойцы отказываются даже прикасаться к убитым. Все кивают на разведчиков: это их дело, кто пострелял, пусть тот и хоронит. На том и порешили. Машину с острым любопытством изучают офицеры. Как же, первая иномарка! Технари радостно суетятся: что у ней под капотом? Звучат восторженные возгласы. Под капотом оказывается маленький аккуратненький двигатель, несмотря на внушительный «табун» лошадей. Вот он, «загнивающий» Запад! За руль садится сам комполка. Он важно трогается и дает несколько кругов по плацу. Пробует технику и другое полковое начальство. Весь остаток дня только и разговоров о «Тойоте» и героях-разведчиках. Вечером небо вокруг полка окрашивается разноцветьем сигнальных ракет и автоматно-пулеметных трасс охраны аэродрома, что стало достойным завершающим аккордом этого знаменательного дня.

Наводнение Вскоре произошло событие, ставшее в истории нашей бригады почти былинным. Новичкам о нем рассказывали с суровой мужской сдержанностью, как бывалый шкипер о походах и штормах салагам-юнгам. Событие, освободившее, наконец, и нашего «многострадального» Борю от печной барщины. Это — кандагарское наводнение 1980 года. Звучит, конечно, издевательски. Любой скажет: «Какое «наводнение?Всю службу пыль глотали!» и будет прав. Я и сам до сих пор удивляюсь. А началось все с обычного безобидного дождичка, к ночи перешедшего в ливень. А тот – в какое-то светопреставление. Видеть такое в Союзе мне еще не доводилось. Палатка ходила ходуном и тряслась словно по ней стучала целая рота барабанщиков. Не верилось, что от этой жути нас защищает всего лишь тоненькая стеночка захудалого брезента. Представляю, каково под грибком дневальному, если вообще он там есть! Надо бы проверить, да и морально поддержать парня. Пусть видит, как надо относиться к служебному долгу, иначе я просто болтун. Но выходить не хочется. Я все еще раздумываю: вообще, кто меня туда гонит? Считая себя полным идиотом, все же шагаю в черную круговерть. Тут же получаю в лицо солидную порцию водяной шрапнели, еле успевая подхватить фуражку! Выйдя, чуть не матерюсь: кругом вода! Наши палатки как маленькие

тропические островки среди бескрайнего океана! Здесь что, сезон дождей? Вода уже по щиколотку! Я горд собой: все же правильно, что вышел, проявил характер. Будет о чем рассказать утречком. Хотя толку-то, никто не поверит, все спят и десятые сны видят. Кому в голову придет такой бред: наводнение в пустыне? И тут до меня доходит: так ведь нас скоро затопит! В маленьких палатках хоть высокий помост, а в «динозавре-то» — метровая яма! Если уже не затопило… Надо срочно поднимать людей! Несусь к грибку и глазам не верю: дневальный на месте! Темень, ливень, кругом ни души, а он стоит! В мокрой насквозь плащ-палатке, в воде! Ну, герой… Боец радуется мне как родному. Спрашиваю: динозавр проверяли? Понятно… Дежурного сюда, бегом! А сам – к «динозавру»! Черная громада палатки кажется могучим утесом среди бушующего моря. А вода ощутимо прибывает. Она уже плещется у самого края бруствера! Бросаемся с дежурным внутрь. В палатке непривычная тишина. Даже уютно. На полу, в сумраке мерцающих коптилок – ряды безмятежно спящих солдат. Под ногами уже хлюпает вода, поднимая краешки солдатских матрасов как надувные. Постой, да они почти плавают в воде! Надо же, и никто не проснулся! Бежим по рядам, тормоша людей: «Рота, подъем! Тревога! Выходи строиться!» Кто-то, подняв голову, удивленно таращится: строиться, в такую погоду, они что, с дуба рухнули? Поднимаем чуть ли не пинками: «Давай, давай, быстрей на выход! Сейчас все затопит!» Наконец, доходит. Первые, сразу сев в лужу, мгновенно вскакивают. Счет идет на секунды! Времени спасать имущество нет. Все хватают что подвернется: оружие, вещмешки и выбегают на улицу. Снаружи уже доносится крутой мат, угодивших по колено в воду бойцов. Оставшиеся выбираются из палатки уже на карачках, скользя по стекающей внутрь грязной жиже. Наконец, вот и последний. Успели! Какое-то время стоим, и, не обращая внимания на ливень, обреченно глядим, как маленькие струйки воды, становясь все шире, то тут, то там перехлестывают через бруствер. Так, наверное, смотрят на свой тонущий корабль потерпевшие кораблекрушение. И вдруг, разом, вся масса воды обрушивается внутрь! Вот «динозавр» дрогнул, зашатался и рухнул в бурлящий котлован. Будить других уже не приходится. В темноте — крики, мат, суета! Все без команды бросаются к единственному спасению – родным БТРам, в парк, случайно оказавшийся на возвышенности. Утром, как ни в чем не бывало, выглянуло ласковое солнышко и ночные страхи исчезли. Все наперебой смаковали пережитый ужас. Но первую строку рейтинга по праву заняли безвестные сидельцы зиндана, о которых попросту забыли в суматохе. А хватились, на месте тюрьмы — уже озеро. К счастью для начкара, уже простившегося со звездочками на погонах, острожники спаслись, благополучно всплыв вместе с водой.

Жизнь вернулась в привычную колею. Вода сошла, оставив грязное месиво, покосившиеся палатки и горы мусора. Стихия коснулась не всех. В офицерских палатках с кроватями – только ноги замочили. А вот те, кто вынужден был закопаться, получили сполна. Как оказалось, мы расположились в незаметной глазу низине, куда в одночасье и хлынули потоки с окрестных холмов. В городке везде, где можно: на кустах, машинах, антеннах БТР, веревках палаток — сушились портянки, бушлаты, шапки. Бойцы поправляли палатки, вычерпывали воду, копошились в грязи, пытаясь отыскать свои пожитки. Останки нашего «динозавра» представляли печальное зрелище. Вокруг огромной ямы жидкой грязи с торчащими концами багров и брезента молча, как на погосте, стояли бойцы. Где-то там, на дне, покоилось их оружие и имущество. Да кто туда полезет? Взяли багры… И вот уже из глиняного киселя на свет, стали появляться гранатометы, матрасы, подушки. Но нас интересует только оружие. Не найдем, придется опять копать. А оно как в солдатских щах – мясо, попробуй, сыщи в таком болоте! К счастью, все оружие нашлось. Рядом выросла огромная грязная гора осклизлых матрасов и подушек. Все пришло в негодность. Въевшаяся насмерть глина, как камуфляж, окрасила все в стойкий рыжий цвет. Траншея сзади полка быстро наполнилась матрасами и подушками. Полетела туда и парадная форма офицеров, взявших ее с собой по чьему-то идиотскому приказу. ПЗМ-ка тут же выкопала еще одну траншею. Вскоре все барахло закопали, а грязь разгребли. Но где теперь брать имущество? Чтобы получить, надо его вначале списать. Наконец, из полка пришла долгожданная команда. Ротные со старшинами радостно зашуршали бумагами: когда еще такая халява наступит? В роте ведь всегда недостача: бойцы как дети малые – то порвут, то потеряют. А тут еще целое партизанское войско прокатилось «мамаем» с их товарообменом. Какое хозяйство выдержит? Для списания таких потерь одного наводнения явно было маловато. Для этого требовалась могучая фантазия и недюжинный литературный талант! Командиры морщили лбы и чесали затылки, выдумывая все новые козни коварной стихии. Распространенный анекдот-быль того времени: «Порывом ветра унесло: 3 кирки, 4 лопаты и 2 лома. –Три! Хорошо: пиши три». Хотя, действительно, многое так занесло илом, что без миноискателя и не найдешь. Узнаем, что от наводнения пострадало и местное население в пригородах Кандагара, век не видавшего такого природного катаклизма. На построении командование обратилось к нам с призывом проявить интернациональную солидарность и выделить в качестве гуманитарной помощи пострадавшим треть суточного рациона. Все «за», поддерживают и одобряют. Куда деваться? Разъясняем: дело политическое, нам необходимо налаживать дружеские отношения с местным населением, хотя кушать, конечно, хочется. Попутно командованием было решено выделить и личный состав с техникой. Вскоре в окружной газете

«Фрунзевец» появилась большая статья и соответствующая фотография. Радостные наши солдаты и не менее счастливые декхане, улыбаясь в камеру, дружно машут лопатами. А в вышедшем позднее информационном сборнике в/ч пп 69507 была приведена более подробная информация. «При ликвидации последствий наводнения в г. Кандагар и оказании помощи населению было выделено 150 чел. л/с, 7 автомашин для перевозки продовольствия, 2 землеройных машины для восстановления водоотводного канала. В фонд помощи населению было выделено: муки – 550 кг, риса — 150 кг, перловой крупы – 1500 кг, сахара – 200 кг, соли – 100 кг, мясных консервов – 200 кг, сгущенного молока – 17 кг, чая – 10 кг». Когда я оглядываюсь назад, меня не покидает странное ощущение какой-то мистической предопределенности этого наводнения. Мы просто обречены были его пережить! Наводнение разделило нашу историю на «допотопную» полковую и «новейшую» бригадную. Мы получили новое название и номер, Боевое Знамя, новую штабную структуру, новое командование, вооружение и имущество, сменили место расположения. Мы стали другими. Все, что было прежде – смыто кандагарским дождем.

Глава 7

Мы – бригада!

Реинкарнация 1 марта 1980 года мы, сами того не подозревая, проснулись уже не в своем родном 373 полку, а в 70-ой отдельной гвардейской краснознаменной орденов Кутузова, Богдана Хмельницкого мотострелковой бригаде, в списки которой навечно зачислен Герой Советского Союза гв. л-т Рябцев Василий Александрович. Именно тогда, 1 марта, оказывается, было принято решение о формировании на базе нашего полка и 2-го дшб 56-ой ошбр – 70-й мотострелковой бригады. Так ,неожиданно, в одночасье, мы стали наследниками ее славного боевого пути и легендарной истории. Вскоре в 1-й роте нашего батальона, на каждой вечерней поверке, первым именем по списку стало звучать имя героя – л-та Рябцева. А на наши плечи авансом, беспроцентным кредитом, внезапно свалилась чужая слава. Седые от времени ордена на Боевом знамени бригады словно вопрошали: « А вам-то слабо?» Кто знает? Жизнь покажет… В наших же, лейтенантских, а тем более — солдатских «низах», произошедшая «реинкарнация» бригады, прошла буднично и совершенно незаметно, разве что на утренних построениях части стало постепенно появляться новое начальство. Но дальнейшие перемены были качественные: в численности, управлении, вооружении и обеспечении. Командиром бригады был назначен подполковник Шатин Михаил Владимирович. Прежний комполка майор Солтанов с нескрываемой радостью простился с частью и улетел в Союз. Через двадцать лет он сделал головокружительную карьеру, став генерал – полковником, начальником Генерального штаба нового Туркменистана, но в 2001 году был разжалован президентом Ниязовым в рядовые и осужден за коррупцию и торговлю оружием. Вместо замполита полка в бригаду прибыл уже начальник политотдела с соответствующими офицерами и совсем другими полномочиями. Майора Лукьяненко в Союз не отпустили, а оставили его замом. Хотя я всегда по старой солдатской традиции старался быть подальше от начальства и поближе к кухне, мнение о командовании бригады у меня сло-

жилось. Конечно, субъективное. Комбриг, подполковник Шатин, мне понравился: толковый, грамотный, требовательный и справедливый. Полный контраст с Солтановым. Его сразу приняли как командира. От комбрига веяло какой-то надежностью и основательностью. С таким не пропадем! Начальником штаба остался майор Высоцкий. Через несколько месяцев он ушел от нас на должность комполка куда-то под Кабул, где позже стал Героем Советского Союза и стремительно взлетел по карьерной лестнице. Как младший офицер, я редко бывал на бригадных совещаниях, поэтому начтаба запомнился

Комбриг полковник Шатин М. В. и командир разведвзвода л-т Имамбаев А. (фото Имамбаева)

мне только своим «коронным» вступлением перед разносом подчиненных. «Это страна дураков», — начинал Высоцкий и окружающие «дураки» сразу пригибали головы. Вместо него на должность начтаба пришел майор Шехтман Анатолий Михайлович. Но «круче» всех, конечно, был начальник политотдела бригады подполковник Плиев Руслан Султанович. Фигура противоречивая, спорная, но однозначно харизматичная. Его помнят все. Вспоминая, не жалеют черных красок. А я бы так не стал. Я бы обязательно разделил его моральные и профессиональные качества. Хотя бы чисто условно. Невысокого роста, крепкого телосложения, он держался абсолютно независмо, вальяжно и вызывающе высокомерно. С людьми НачПО говорил с полупрезрительной усмешкой, через нижнюю губу, цедя слова. Это был ХОЗЯИН. На мой взгляд, он не считался ни с кем. Даже с комбригом – постольку-поскольку: комбриг все же, пусть себе командует. Остальных замов и начальников он ни во что не ставил. Многие сейчас не понимают разницу между замполитом полка и начальником политотдела бригады. А она — огромная. Если замполит во всем подчиняется командиру и является рядовым коммунистом, то НачПО – абсолютно независим в своей работе и напрямую руководит деятельностью парторганизаций. Его политуказания обязательны для всех членов КПСС, включая комбрига, и проводятся как закон всеми секретарями парторганизаций. В руках НачПО — вся мощь статьи 6 Конституции СССР гласящей: «Партия – руководящая и направляющая сила Советского народа». Обычно, на построении бригады, когда комбриг уже минут десять читал нам нотации, Плиев только-только появлялся, неспешно направляясь к трибуне. Вся бригада следила за этим «явлением НачПО народу» со странным ощущением, что эти минуты до НЕГО были просто мышиной возней. Отношение к Плиеву в бригаде было как к неизбежному злу, с молчаливой неприязнью. Ходили слухи, что они даже пару раз дрались с Шатиным. Оба кряжистые, накачанные, одинакового роста, — неизвестно, кто кому бы навалял! Но — уверен: вся бригада поставила бы на комбрига, из принципа. Нашу же политработничью «братию» Плиев держал в абсолютном страхе. Совещание у НачПО походили на встречу удава Каа с бандерлогами из мультфильма «Маугли». Всем этим Плиев мне здорово напоминал Сталина в миниатюре. Чеченец по национальности, он даже акцентом и неторопливой манерой речи походил на «отца народов». Порой казалось, что наш «шеф» даже сознательно «работает» под него! Как бы то ни было, попадание в образ было стопроцентным. Станиславский бы сказал: «Верю!» Плиеву было достаточно лишь легко проиронизировать, а у виновника такого внимания уже холодело внутри. Все както вжимались в стулья, пригнув головы, стараясь выглядеть как можно меньше и

Комсомольский актив бригады 1981 г. Выступает секретарь комитета ВЛКСМ 1 мсб Тихонов А. В президиуме: начальник политотдела бригады Плиев Р. С. и комбриг Шатин М. В.

незаметней. И самое удивительное, это действительно удавалось, даже у высокого ростом «комсомольца»! Дежурными «мальчиками для битья» у НачПО первое время были пропагандист и начальник клуба. Держались они вместе, как «оба из ларца», вместе и огребали «пряники» от начальства. У ребят вечно что-то не получалось и чего-то не хватало. Больше всех доставалось начальнику клуба. По словам НачПО, тот каким-то образом умудрился «уронить» в гератскую пропасть целую полковую библиотеку! В момент такой очередной «экзекуции» мы поднимали головы, чтобы оценить обстановку и, как это не цинично звучит, попутно насладиться зрелищем. Но это все были «внутрисемейные» политотдельские разборки. Приходил и наш черед. Теперь уже политотдельцы переводили дух: для них «концерт» только начинался. По существу же, многие требования НачПО были справедливы. Наверное, он, как и я, чувствовал витающую в атмосфере всеобщую прохладцу и жестко наводил порядок. Только в отличии от меня, у него не было своего Быкова для философских бесед. А вот Олег, замполит 5 мср, сразу оказался у НачПО в немилости. Это была судьба. «Братцу» не повезло с ротным. Тот оказался большим любителем выпить и не стеснялся в средствах добычи спиртного. Дисциплина падала, а Олег тянул двойную лямку за себя и командира, выпавшего в очередной раз в «осадок».

Замполит 5 МСР л-т Соболев Олег (слева) с командиром роты

Но это положения не спасало. В головах политотдельцев рота Олега уже прочно заняла ячейку «проблемной». Там рассуждали просто: отвечаешь за политико-моральное состояние личного состава — отвечай и за ротного! Командир роты – то же личный состав, вот и воспитывай! А как может «воспитать» молодой летеха своего начальника, старого, бывалого старлея, — никого не волновало. Я же, по мнению Олега, ходил у Плиева в «любимчиках», хотя любимчиков у НачПО не могло быть по определению. Объяснялось все очень просто. Наш 1 мсб, благодаря комбату Антонову, грамотному, выдержанному и умеющему себя поставить с начальством, был лучшим в бригаде. Наша рота, тоже благодаря командиру – лучшей в батальоне. Меня просто надежно прикрывал шлейф этого двойного авторитета. За хорошим командиром – и замполит молодец! Поэтому частенько за одну и ту же провинность, когда на головы несчастных обрушивался тайфун начальственного гнева, я отделывался лишь легким дождичком да бодрящим ветерком. Такова людская психология: места «проблемных» и «непроблемных» рот были уже заняты. А может, мне делалась небольшая поблажка, из-за того, что я, после первого рейда, стал еще бессменно исполнять и обязанности замполита батальона. Кто знает? Хоть для Плиева мы все были никто и звать нас никак, но… У него были качества, прочно цементировавшие его харизму. Это был профессионал, мастер, знавший свое дело в совершенстве. У него многому я научился. Любая полез-

ная инициатива одобрялась и поддерживалась. Все должны были работать, не оглядываясь на «дядю» и не ожидая указаний. Он держал слово, распекал, как правило, за дело. И «своих» в обиду не давал. Как настоящий «хозяин – барин», он, и только он, мог казнить и миловать своих вассалов. Но это касалось только политработы. И, если что, пощады не жди! Тебя растопчут с азиатской изощренностью. Парадоксально, но нам, политработникам, всевластие НачПО было только на руку. Авторитарный, «драконовский» стиль его руководства диктовался обстановкой: бригаду надо было держать в руках, иначе наше войско мигом бы превратилось в «махновщину». Под «броневым колпаком» шефа работалось легко. Волшебное слово «это приказ НачПО» прекращало любые служебные споры с командирами. Но действовало оно только в пункте постоянной дислокации, в повседневной работе по подготовке людей к боевым операциям. Всевластие НачПО, как правило, кончалось только в рейдах, где мы отдыхали душой. Всевозможные проверяющие из Кабула тоже благоразумно отсиживались в бригаде, предпочитая не искушать судьбу. Зато по возвращении, вся эта братия голодными волками набрасывалась на нас… Поэтому партполитработа при Плиеве была поставлена в бригаде на высочайшем уровне. Любое мероприятие, проводимое политотделом или по его указанию, не обсуждалось, было законом, что совместно с другими мерами помогало поддерживать в бригаде крепкий воинский порядок и боеготовность.

Всерьез и надолго Став бригадой, мы изменили свойстатус. Эпоха «динозавров» и лагерных палаток закончилась. Командование пригласило геодезистов, те быстро отыскали подходящую площадку где-то в 400-х метрах в сторону афганских трехэтажек, и началось «великое» переселение. Теперь наш батальон оказался на левом фланге. Роты получили новенькие палатки с белым подбоем и утеплителем. По такой же палатке было выделено на батальонные ленинские комнаты. У замполитов сразу заболела голова: как их оформлять-то без всяких средств? Но тиранить и прессовать политотдел их не стал: ведь не волшебники же! Каптерки переоборудовали из старых тентов, кто как горазд. ПХД батальона стало не узнать. Теперь никто не ел на коленках и снарядных ящиках. Была отдельно оборудована солдатская столовая с рядами высоких «барных» столиков из досок от градовских ящиков, и с укрытием от солнца масксетью. Офицерам батальона поставили специальную палатку. Здесь

было побогаче: настоящие столы и табуретки. ПЗМ традиционно откопала траншею под туалеты и мусорку. Между траншеей и тылами пролегла подъездная дорога. Напротив нас, через плац, разместились: палатка коменданта, бочка-кунг комбрига, палатки офицеров штаба, столовая управления бригады. Позднее, там появилась библиотека и железный ангар-клуб, а штабные обзавелись «элитным» жильем: небольшими сборнощитовыми домиками. В них переехали штаб и соответствующие службы. Для нас это был другой мир, цивилизация: уютные комнаты с деревянными полами и обоями на стенах! Бывая там, я каждый раз ощущал себя дикарем-папуасом в гостях у «белых». На передней линейке установили грибки для наряда и газетницы для ротных стенгазет и номеров «Красной Звезды» и «Фрунзевца». Воображаемые дорожки, линии, а также периметры палаток аккуратно выложили уже привычными камешками. Пыл нашего обустройства на новом месте тормозило только одно: нехватка материалов. Грузы, следовавшие единственной дорогой Герат – Шинданд – Кандагар. традиционно оседали в шиндандской дивизии, несмотря ни на какие наши статусы. Было очевидно: пока дивизия не отстроится, до нас будут доходить только крохи с барского стола. В ход, как всегда, пошла, отработанная еще в Союзе, «армейская смекалка». Предприимчивые головы обратили внимание на оцинкованные телеграфные столбы, бесконечной вереницей идущие вдоль шоссе на Пакистан. Проводов на них не было и столбы, на взгляд смекалистых мужиков, преступным образом простаивали. И работа закипела! Делалось все просто: подъезжал броник, «бодал» столб, тот легко ломался у основания и успешно перекочевывал к новому месту жительства. Вскоре в расположениях, а позже и на тыловой дороге, засветились фонари и сходить ночью в туалет стало совсем не экстремальным делом. Но когда количество железных пеньков вдоль шоссе стало значительно превышать количество столбов, афганцы пожаловались, и электрофикация городка, начавшаяся так успешно, прекратилась. Наперед скажу, нашему дальнейшему обустройству способствовала сама боевая обстановка. Причем чем сильней она накалялась, тем больше стройматериалов у нас появлялось. В первую очередь, это ящики из под снарядов к установкам «Град». Почти трехметровые, крашеные, из идеальной сосновой доски, они шли на все: мебель, обшивки стен и многое другое! Я, например, гдето через год, переустанавливая палатку ленкомнаты, использовал их как столбы каркаса. Палатка натянулась идеально и стала аккуратным домиком без кольев и веревок, о которые ранее всегда норовило споткнуться проверяющее начальство. Замполит 2 мсб Гена Синельников пошел еще дальше. В его ленкомнате, кроме шикарных столов и лавок, градовской вагонкой были обшиты даже стены, отчего она походила на уютный дачный домик. Получив повышение, я туда хо-

дил перенимать передовой опыт. Ну а где-то к началу 1981 года, после того как бывшая наша «мачеха», шиндандская дивизия, насытилась, у нас в бригаде наступил «каменный век». Пошел цемент. В строительном прогрессе это был громадный скачок. Камней в округе — навалом, только строй! И стройка вновь закипела, приятно поражая архитектурными изысками и фантазией армейских зодчих. Появились похожие на крепостные стены каменные заборы, погреба на батальонных ПХД, всякие подсобные помещения, бани и даже минибассейнчики в каптерках! У командира взвода связи батальона ст. л-та Довлетова в каптерке, к всеобщей зависти, был шикарный 1,5*1,5*1м бассейнчик, где он возлежал в пик полуденного зноя. От бассейна веяло прохладой и райской негой. Апофеозом «каменного века» стало возведение монументальной трибуны для командования. Теперь оно взирало на нас свысока, пока мы пылили мимо торжественным маршем. Но верхом обустройства считалось завести небольшую баньку-парилку. Шло даже негласное соревнование среди батальонов: кто круче? Самую лучшую баню посещало командование, что для ее владельцев было знаком особого расположения. В мою пору самой лучшей считалась банька 2 мсб, где мне посчастливилось пару раз попариться в гостях у Олега. До сих пор кажется, что лучшей парилки я не встречал. Любой скажет: парилка в Афгане — это нечто большее, чем в Союзе. Парилка в Афгане, в первую очередь, — это дорогой сердцу маленький кусочек Родины. Попарился – и как дома побывал! А главное, только влажный пар мог насытить живительной влагой высушенное до жил тело и смыть соленую грязную корку. Только парная могла принести измученной русской душе столь необходимое ей отдохновение. Выйдешь, сядешь на лавочку, и далекая замена значительно ближе! Ерунда, как-нибудь дотянем, доживем! Парилка у соседей была построена грамотно, чувствовалась рука мастера. Топка – форсунка от печки, ставилась снаружи и работала в большую трубу парной, обложенную камнем в сетке. Далее труба проходила в моечную, где, уходя вверх через крышу, нагревала еще и бочку с водой. Проблема была больше в холодной воде, т.к. в баке на крыше вода была такой же горячей, как и в моечной. Стены, пол, потолок – все в той же градовской вагонке. Благодать! Позже, уже в Союзе, я получил письмо от НШ батальона Федяшина, который с гордостью писал, что они построили самую лучшую баньку в бригаде и в ней с удовольствием парился даже сам начальник штаба 40-ой армии генерал Тер-Григорьянц! Хоть табличку мраморную вешай! Я его понимаю. С переселением закончилась и наша «хуторская» жизнь. Переносим свои пожитки в офицерскую палатку. На полу – гравий, по центру – деревянные щиты-

трапы. Занимаю место в дальнем углу, у стенки: люблю с краю. Автомат вешаю у изголовья, а чемодан – под кровать, на гравий, о чем вскоре пришлось сильно пожалеть. Бригада продолжала быстро обзаводиться собственным хозяйством. Чувствовалось: обустраиваемся всерьез и надолго. Еще теплившиеся призрачные надежды некоторых, что мы тут всем быстренько-быстренько поможем и – по домам, таяли с каждым днем. Вскоре к банно-прачечному комбинату присоединилась походная пекарня. Хотя речей никто не произносил и ленточек не перерезал, ее появление запомнилось всем. Пекарня скромненько выдала свою первую продукцию: тяжелые, сырые, черные, как головешки, брикеты хлеба, чуть толще папиросной пачки. Сведущие в житейских делах прапорщики, тут же вынесли свой вердикт: дрожжи вместо хлеба пустили на бражку, вот тот и не поднялся. Пожадничали ребята, с кем не бывает… Действительно, первый хлеб у хлебопеков, тут же прозванных «хренопеками», получился по пословице: комом. Совершенно несъедобный, плотный и вязкий, он намертво прилипал к зубам оконной замазкой. Резался только ножом, оставляя на срезе гладкий, маслянистый след. Народ бурчал по углам. Пришлось разъяснять бойцам, что дело — житейское, наладится. Все и так идет, как положено: первый блин — комом. К чести бригадного начальства, тыл быстро подсуетился и, замаливая грешки, выдал вместо «хренохлеба» спасительные сухари. Вскоре дела с хлебом наладились, ситуация разрешилась, и эта история быстренько перешла из трагических в разряд комических.

Коварная фауна После дождей на нас внезапно «свалилась» весна. Словно по команде, декорации сменились. Только вчера нас окружала унылая желто-коричневая равнина, а поутру уже проснулись на цветочной клумбе! Невзрачные кочки, о которые мы постоянно спотыкались по дороге в баню, вдруг превратились в цветущие шары. Кругом запахло элитным парфюмом, а мне захотелось стать поэтом. Оказалось, весна здесь — самое прекрасное время года! Словно для контраста и вселенской гармонии, из-под земли тут же полезла и всякая нечисть. Особенно досаждали фаланги — здоровенные, почти с ладонь, мерзкие, волосатые, желто-зеленые пауки. Поговаривали, что они питаются всякой падалью и на челюстях у них смертоносный трупный яд. Как бы подтверждая это, пауки постоянно шевелили своими саблевидными челюстями, словно дожевывая чьи-то останки. Челюсти действительно внушали опасения. Подсунутый им газетный лист фаланги запросто дырявили, как компостер в трамвае. Щелк, и на листе – две аккуратные дырочки: получите!

В сравнении с ними, наши южнорусские тарантулы – просто миляги! Этакие маленькие плюшевые мишки, которых так и хочется затискать. Фаланг я встречал и раньше, на Кушке. Правда, не живьем, а в форме оригинальных сувениров. Залитые эпоксидной смолой и отполированные в изящный диск умелыми солдатскими руками, они хранились в каждом дембельском чемодане. «Дембельский набор» также включал пепельницу из панциря степной черепахи и несколько цветных фото, сделанных расторопным фотографом. Обязательная – у кушкинского Креста, а другая – с беззубой (это кто знает) коброй на фоне цветущих маков. Поэтому фаланги у местных умельцев были в дефиците, а у нас, под Кандагаром, был их явный перебор. Столько мерзких тварей в одном месте я не встречал. Особенно им полюбилась наша офицерская палатка, где было сухо и тепло. Самое паучье место! Фаланги ползали под ногами, заползали в сапоги, полевые сумки, тумбочки, под подушки, забирались на стены и потолок, норовя свалиться на голову. Давили их с противным хрустом, но подходили новые резервы. Всегда с улыбкой вспоминаю один вечер. Магнитофон молчит, карты заброшены, в офицерской палатке наконец — тишина. Кто-то уже спит, кто-то еще читает. В общем – идиллия. По потолку, по своим делам, мерно перебирая лапками, степенно ползет здоровенная фаланга. Не иначе, их воевода. Зная любимейшую паучью забаву падать нам на голову, решаем стряхнуть гада. Но как? До потолка не достать! Выход находит взводный Витя Павленко. Берет гитару за Весна 1980 г. У цветущей кочки

гриф, залезает на кровать и давай ей тыкать по врагу. Но не тут-то было! Враг оказался опытный и, как оказалось, проворный. Вме-

сто того, чтобы позорно свалиться на пол и быть раздавленным, паучина вдруг быстро-быстро побежал по гитаре, по грифу, прямо на руку Павленко! Витька, истошно заорав, швыряет гитару; та, жалобно звеня, падает прямо на спящего соседа; тот вскакивает, как ужаленный; гитара, дребезжа, летит дальше, а Павленко, не разбирая дороги, по кроватям с офицерами, несется к выходу! Мат, крики, кто-то спросонья хватает автомат, с улицы прибегают курцы – настоящий сумасшедший дом! Чуть погодя, виновато улыбаясь, возвращается Павленко,

растрепанный, но живой. Его обматерили, зловредного паука изловили и садистски раздавили. Однако вскоре, на белоснежном потолке желто-зелеными кляксами, вновь замаячили очередные «диверсанты». Следующий раз я столкнулся с этой нечистью где-то под Нагаханом на поле, имевшем у афганцев, как оказалось, дурную славу. Там, по незнанию, наша рота остановилась на ночевку. Бойцы, как всегда, разожгли костерки из банок с бензином, стали греть сухпай, кипятить чаек. Обычные разговоры, шутки… Вдруг разговоры стали по-немногу стихать, послышался какой-то странный шелест. Все насторожились, вглядываясь в темноту. Внезапно из мрака, на свет, мерно

Весна пришла. Прапорщик Василий Земсков.

шевеля лапками, двинулась серо-зеленая волна этих тварей! Казалось, земля вдруг ожила и зашевелилась! Все ожесточенно бросились их топтать. Бесполезно! Наверное, со стороны это выглядело даже забавно, как пляски индейцев у костра. Но нам было не до смеха. Чтобы не остаться без ужина, пришлось срочно менять позицию. Другой напастью были змеи. Те почему-то облюбовали палатки бойцов, на ночь сползаясь погреться у печки и дурея от солдатских портянок. Истопники, ранее спокойно кемарившие у потухших печек, теперь, вытаращив глаза, всю ночь добросовестно кочегарили, держа наготове саперную лопатку. Зато поутру как боевой трофей с гордостью выносили пару-тройку обезглавленных тварей.

Было даже негласное соревнование: чья палатка круче. Весна закончилась неожиданно, как и началась. Змеи с фалангами исчезли, и все облегченно вздохнули, но, как оказалось, зря: появились термиты, такие белесые муравьи. Те пакостили втихую, когда предпринять что-то было уже поздно. Как-то полез за какой-то мелочью в свой чемодан, что засунул под кровать, на галечник. Давно не открывал, чтоб душу не бередить: чемодан так и благоухал былой бабочинской колбаской! Слюнями истечешь! Открываю, а там… «…! …! …!» В такие минуты всегда жалею, что в совершенстве не владею «вторым русским»: так бы душу облегчило! Это ж надо! Местная фауна, в лице термитов, обгрызла в труху полы шинели, конспекты, справочный материал, а главное, сожрала начисто протоколы партийных собраний роты! Все было погрызено, кроме Боевого Устава: видать, не по зубам. Зато от протоколов собраний, толстой, прошнурованной и пронумерованной тетради, осталась только клеенчатая обложка с веревочкой и печатью «для пакетов»! Что делать? Тетрадь — строгой отчетности, любимое «блюдо» проверяющих политотдела. Придется восстанавливать заново, придумывать, кто что сказал. Это столько ненужной возни! И где теперь достанешь такую тетрадь? Идти на поклон в политотдел? Кто ж там поверит байке про термитов? Эх, не везет же мне с этой афганской фауной! Странно, но через год, в какой-то мере благодаря этой фауне, начальник политотдела решил выдвинуть меня на должность замполита батальона. Во как.

Комиссары Получаем новенькие, в заводской укладке, отдающие лаком и ружейной смазкой автоматы. Одновременно сдаем старые, «партизанские» стволы. В роте – радостное оживление и толчея, словно получили посылки из дома. Беру свой. Красавец! Его приятно взять в руки и даже жалко использовать по назначению: вдруг поцарапается? Хочется просто повесить его на стену, на самый дорогой персидский ковер и любоваться! В душе – гордость за страну и нашу армию. Тот, для кого запах ружейной смазки как французские духи для модниц, меня поймет. Поняли бы меня и афганцы. В стране – культ оружия. Достаточно глянуть на любовно обшитые бисером винтовочные стволы и специальные кожаные чехольчики (!) для прикладов. Просто обожание какое-то! Так только детей любят. А иначе и быть не может. Они постоянно воюют: с чужими, со своими, между собой. Есть даже своеобразный «кодекс чести» пуштуна. Они уважают смерть на поле боя. Если пуштун умирает в бою, но оставляет сына, способного взять в руки оружие, женщины погибшего не оплакивают, говорят, что мужчины для того и рождаются, чтобы погибнуть.

100

«Наш» дух с легендарным «буром»

Предмет национальной гордости и воинской славы афганцев – поголовное истребление сорокатысячного британского экспедиционного корпуса. Для них это Куликовская битва, Бородино и Сталинград. В кабинете любого афганского чиновника висит картина тех сражений. А «площадь с пушками» в центре Кандагара как раз и есть памятник той победе. Афганцы охотно делятся «воспоминаниями». По легенде, спасся только один полковой медик, который и сообщил британцам эту печальную весть. Наверняка, скоро подобные картины напишут и про нас, если уже не написали. Понятно, как еще самоутвердиться народу маленькой нищей страны? Но когда там говорят, что выиграли войну с нами, афганцы лукавят. Мы не воевали с государством Афганистан, не взламывали границу, не воевали с их регулярной армией, а наоборот, были союзниками. Мы просто ввязались в их вяло текущую гражданскую войну, опромет-

101

чиво поддержав «кабульских мечтателей», задумавших провести в феодальной стране социальную революцию, идеалы которой были не только непонятны населению, а даже неизвестны. А ввязавшись и видя, к чему все идет, уже не знали, как выбраться. Традиционно, в Афгане власть сидит в Кабуле и в дела племен не вмешивается: кишка тонка! Сунется, так у каждого мужчины – оружие. Все владеют им в совершенстве, с детства. Особенно пуштуны и белуджи. Оружие дарится новорожденным, передается от отца к сыну, любовно украшается всякими гламурными штучками.

Опробываю трофейный «бур»

В каждом маленьком городишке – оружейная мастерская, и не одна! Там местные «самоделкины» клепают оружие из чего угодно. Гильзы, особенно к «Бурам», тщательно собираются и по-хозяйски снова идут в дело. Их снаряжают на манер охотничьих: вставляются капсуля, порох, самодельные пули и — готово! Вначале, такие патроны составляли половину наших трофеев. Ранения подобной пулей были особенно тяжелые. Это потом, через полгода, когда душманам валом пошло оружие на американские деньги, таких мы больше не встречали.

102

Самое распространенное оружие у населения – английская винтовка «Бур» калибра 7,7 мм, названная так со времен англо-бурской войны. В «девичестве» -Lee Enfield, как я позднее узнал, полазав по справочникам. Отличная винтовка с хорошим боем и тоненькой мушечкой, идеально подходящей для прицельной снайперской стрельбы. Прицел — с насечками до 2000 ярдов (около 1800 м). Удивляло еще наличие откидного бокового прицела до дальности 2,5 км. Мы долго ломали головы: зачем? Попасть на таком расстояниеиможно было только в слона, так как винтовка принимала положение где-то под 30 градусов к горизонту. Наверное, решили мы, это было задумано для ведения залпового огня по плотной массе пехоты. Все «Буры», попадавшие к нам, были в отличном состоянии, хотя и «дедушки» по возрасту. «Вот как надо относиться к своему оружию!» — постоянно приводил я в пример своим бойцам. Но высшим шиком у афганцев считалось иметь «Калашников». Произносится уважительно, с ударением на последнем слоге. Но только не дерьмовую китайскую версию АК-47, а советский оригинал! Вещь дорогая, поговаривали, что под сто тысяч афгани. На мой взгляд, явный перебор. Я, к примеру, на свою лейтенантскую получку чеками, после обмена, мог купить только пару американских джинсов по 1000 афгани. А значит за «Калашников» мне бы пришлось «куковать» в Афгане лет пять! Во всяком случае, появившиеся у духов к середине 1980 года китайские гранатометы, действительно стоили дороже жизни! За утрату гранатомета в бою виновников расстреливали без разговора! Поэтому с гранатометчиком всегда безотлучно находилась для прикрытия пара-тройка душманов, прекрасно сознающих возможные последствия. У нас же добыча такого трофея гарантировала счастливчику «звездочку». На мой взгляд, Афганистан – мировой заповедник оружия. Устаревшее и отслужившее свой век, оно веками сносилось с мировых путей цивилизации в эту тихую заводь. У любого коллекционера затряслись бы руки и загорелись глаза, увидь он свои вожделенные раритеты в отличном боевом состоянии! Там и кремневые ружья с костяными прикладами, кольты и винчестеры «Дикого Запада», наши ППШ и немецкие МР-40 (ошибочно называемые у нас «шмайссерами»), револьверы и пистолеты всех систем и калибров! Многое из этого великолепия нам удалось подержать в руках и даже пострелять! Но проблема, зачастую, была не в оружии, а в патронах к нему. Приезжавшие к нам с проверками штабные из Кабула, первым делом просили найти им патроны нужного калибра. Те давно смекнули: лучше раздобыть безликий трофейный ствол, чем таскать табельный ПМ! Так спокойнее. Я только успевал писать в записной книжке: 7,15; 7,63; 7,65; 8; 9; 11,43 мм О холодном оружии нужно писать только стихами, как Лермонтов. Кин-

103

Нагаханские бачата 1980 г.

жалы, ятаганы, пики, мечи, стилеты, сабли, щиты – мечта любого мужчины! Да что там мечта, только в руках подержать – уже счастье! От одного вида холодной, седой, поцарапанной стали – мороз по коже! И за каждым клинком – вековая тайна, интригующий шлейф романтических и трагических историй его владельцев. Эх, все есть в этой мировой барахолке, да не по нашу честь! В Союз не провезешь и на стенку не повесишь… Если ты только не генерал. Генералам таможня «дает добро». Позднее к нам частенько приезжали «гонцы» из Кабула, за «оброком». Прошлись неводом по батальонам, глядишь, и наберется небольшой музей на генеральский ковер! Вообще, мы, наверное, единственная страна, где власть боится любого оружия в руках населения. Даже перочинного ножичка! Активно культивируется мнение, что мы такие все дикие и необузданные, что перебьем друг друга в одночасье. Нож в кармане? Подозрительно… У всех граждан ножи должны храниться только на кухне! Поэтому любой афганец — в сто раз свободнее и независимее нас. Вот и приходится истинным любителям оружия только облизываться… Получая оружие, каждый офицер батальона должен был выписать себе

104

две единицы: табельный «Макаров» и любимый «Калашников». Получаю и я. А несколько человек из нашей «политбратии» во 2 мсб, чтобы не «париться» и с тем и с другим, поступили «хитро». Выписали себе «два в одном» — АПС (автоматический пистолет Стечкина) в фанерной, желтого лака, кобуре-прикладе. Точно такие же приклады были у пистолета Маузера, в Гражданскую. «Стечкин» — машина мощная, может стрелять очередями, для чего и служит приклад. Пострелял, отстегнул, сунул в приклад и пошел. Кобура крепилась к тоненькому ремешку, вешалась через плечо, «элегантно» свисая на бедро. Еще к АПС полагался кожаный подсумок на два магазина. Выглядели мужики с АПС-ами геройски. Они гордо, как матросы с Авроры, прохаживались парочкой по расположению. С каждым шагом приклады одобрительно похлопывали ребятам по заднему месту, напоминая владельцам об их высоком политическом статусе. Каждый видел: вот они – современные наследники легендарных комиссаров! Для полного сходства не хватало только кожанки, пулеметных лент и гранат на поясе. Чужой пример заразителен. Получают АПС-ы и наши замполиты. Только не я. «Калашников» — моя слабость. Счастливых обладателей «комиссарских» регалий было слышно за версту, по грохоту фанерных прикладов. Но вскоре ребята как-то приуныли. Быть комиссаром оказалось делом хлопотным и непростым! Особенно на совещаниях офицеров, где по команде: «Товарищи офицеры!», все встают. «Трах-бах-бах!» – это встали наши комиссары. «Товарищи офицеры!» — «Бах-бах-трах!» — это они сели. Начальство неодобрительно косилось. Окру-

Оцениваю трофеи

жающие хихикали. К тому же тяжеленная кобура, скользя то вперед, то назад, вела себя крайне неприлично, так и норовя уткнуться в самое незащищенное комиссарское место. Узкий ремешок резал плечо. Не выдержав и недели, наши ребята быстро сдали на склад символы комиссарской власти, получили ПМ-ы и АКМ-ы и стали обычными замполитами. Кстати, после 1-го рейда, я вообще сдал свой пистолет на склад. Куда он нужен, только застрелиться! Чем таскать еще одну тяжеленную железяку, я предпочитал набрать патронов и гранат побольше.

105

Вскоре комбат приносит в офицерскую палатку что-то тяжелое и зеленое. Во, говорит, — бронежилет! Берите кому надо: на батальон три штуки дали. Толпясь, с любопытством рассматриваем новинку родного оборонпрома. Вот это да! Впервые вижу бронежилет! Впечатляет и … разочаровывает: обычный брезентовый балахон, нашпигованный тяжеленными железяками, так и норовящими вывалиться из многочисленных карманов. Здорово напоминает гигантский кошелек с мелочью. Причем весомый! Это ж как надо любить жизнь, чтобы решиться таскать его в нашем пекле? Или, наоборот, не любить? Для себя решил: лучше я буду юрким и проворным тараканом, чем неповоротливым броненосцем! Тем более что, по рассказам, духи целят в голову и ноги, наивно думая, что мы такие же бронированные, как американцы. И потом, ну какой офицер наденет на себя чуть ли не единственный батальонный бронежилет? Сраму не оберешься! Поэтому желающих не нашлось, и, полежав недельку, бесполезная броня опять перекочевала на склад. Так завершилось наше первое, но не последнее перевооружение.

Машинистка Каждое утро, на построении, вся бригада от последнего солдата до комбата замирала в сладостном ожидании… Конечно не появления бригадного начальства, а всего лишь простенького коменданта-толстячка, который каждое утро неторопливо направлялся из своей палатки позади трибуны в офицерскую столовую.

106

Подумаешь, скажет кто, — «событие»! А «событие» шло, вернее дефилировало чуть сзади коменданта. И это «событие» была его машинистка – единственная особа женского пола в бригаде, предмет злобной зависти и горящих зеленью глаз всего личного состава. Развевающееся легкое платьице выше колен, под которым, казалось, ничего не было, она не шла, а парила над бренной афганской землей. Царица Савская, богиня, нимфа! О, эти сладостные мгновения! Казалось, что даже комбриг и тот, на секунду прервав свои указания, косит глазом в ее сторону. Задние ряды бойцов тянули шеи. Машинистка просто купалась во флюидах всеобщего вожделения. В сравнении с ее успехом, все подиумы мира – задворки, кичливый Голливуд с его кинодивами – дешевая забегаловка, а каннская ковровая дорожка – залежалое тряпье! И, наверное, это незабываемое пьянящее чувство своей женской исключительности снится ей всю жизнь в сладких грезах среди серой советской бытовухи. В строю — комментарии особо невыдержанных. Кто-то мастерски пародирует советского спортивного комментатора Озерова: «Вот на поле появляется…. проходит левым флангом… ай-яй-яй: какая неудача! Коменданта же, несмотря на зависть тысяч мужиков, по всей видимости, это не радовало. Хоть он старался выглядеть как владелец гарема – заморский паша, вид у него был человека внезапно выигравшего миллион, но обреченно сознающего, что до дома он его так и не донесет. Такие тяжкие испытания для личного состава бригады длились где-то недельку, а потом капитан-комендант с машинисткой куда-то исчезли. Поговаривают, что их отправили в Союз, за ненадобностью. Трудно сказать, сожаление или облегчение почувствовал каждый из нас после этого известия, но что-то мы потеряли, однозначно. Правда горевать долго не пришлось. Вскоре, на поле у нашего батальона остановился грузовичок. Из кузова выпрыгнули пара солдат и несколько боевых, уверенных в себе женщин средних лет. Они споро стали разгружать палатки. Оказывается, рядом с нами решено разместить полевой госпиталь. Весь персонал – женщины, незамужние и разведенные. «Какое мудрое у нас начальство! – подумалось тогда. — Как перспективно мыслит! Какое знание психологии!» Но не успели наши «дон жуаны» радостно потереть руки, как вдруг палатки также быстро загрузили обратно, и грузовичок с дамами укатил. Узнаем окончательное решение: госпиталь будет размещен у аэропорта. Второй раз подумалось: «Да наше начальство прямо кладезь премудрости! Мыслит еще перспективней!» Так у нас в бригаде появилось столь ценимое на войне женское общество, правда, прибавлявшее головной боли командованию. И хотя потом, с вве-

107

дением льгот и вожделенных чеков, женский пол перестал быть в бригаде редкостью, наша машинистка с ее потрясающим дефиле перед строем, как первая любовь, до сих пор перед глазами.

Автолавка Али-Бабы Подходил к концу уже второй месяц нашей «заграничной» жизни, а у нас ни денег, ни магазина. Традиционно неповоротливый, убогий и не к ночи упомянутый тыл явно не спешил приобщать нас к цивилизации. Внешне мы всё больше начинали походить на какое-то потрепанное махновское войско. Стало заканчиваться все, что прихватили с собой офицеры и было у солдат: бритвенные принадлежности, зубные пасты, подшивочный материал, ручки, тетради, банальные конверты для писем. Даже у меня, «запасливого воина», заканчивались кушкинские припасы, которыми я так предусмотрительно затарился. Положенных солдатам по нормам довольствия сигарет не было. Только один раз тыловики где-то откопали залежалые, покрытые плесенью «Охотничьи». Офицеры изнывали от недостатка курева. Бойцы потихоньку рвали простыни и наволочки на подворотнички. Старшины хватались за голову. Самые предприимчивые из солдат и офицеров в тайне налаживали «бартер» с местным населением. Главной валютой был бензин. Особенно тяготило отсутствие почтовых конвертов. Письма из дома оставались единственной отдушиной в атмосфере тревожной неопределенности и бытовой неустроенности, были душевным бальзамом покоя, тепла и надежного тыла. Некоторые бойцы стали писать «треугольники», как в Великую Отечественную, особым образом сворачивая обычный тетрадный лист. И они доходили! Просто поразительно! Представляю состояние какой-нибудь матери в далекой русской деревеньке, где прошедшая война повыбила почти всех мужиков. Там ведь многим, хорошо помнившим войну, всего-то по 45-50 лет! А тут от сына уже который месяц ни весточки, ходят тревожные слухи про какой-то Афганистан… И вдруг знакомый до дрожи в руках, до комка в горле, «треугольник» из армии! Неужели опять, началось?!! Обратно из Союза летели письма с вложенными внутрь конвертами, стержнями для ручек. Получал такие и я. Почта их не тормозила, армия ведь, святое… А когда братьям Синевым в роту прислали в конверте две пачки сигарет «Прима», все просто обалдели! Но однажды по бригаде ураганом проносится потрясающая новость: к нам приехала АВТОЛАВКА! Невероятно! Бросаю все и несусь к штабу. Ищу глаза-

108

ми: как хоть эта «лавка» выглядит? Наверное, вот эта – зилок-фургон с гостепреимно распахнутыми задними дверями. Оттуда, облокотясь на прилавок, выглядывает улыбающийся продавец, он же водитель. А вокруг фургона, голодными котами уже нарезают круги потенциальные покупатели. Но торга нет: «облизнулись!», а лавка принимает в оплату только чеки! Какие-такие чеки?! Непропитые на Кушке, завалявшиеся рубли еще можно где-то наскрести, а чеки и в глаза не видели! Водитель-продавец снисходительно показывает «образец», замысловатую красную бумажку, похожую на деньги. На ней так и написано: «Чек на получение товаров на сумму один рубль». Таращим глаза: вот-те на!

109

Не солоно хлебавши, понуро возвращаюсь в роту. Но наше командование, как всегда, нашло выход. Наутро в финчасти, с радостью расписавшись в ведомости о получении денежек в счет своей зарплаты, беру «валюту». «Валютой» оказывается обрывок тетрадного листа с надписью: «20 рублей. Начфин. Подпись». Ощущая себя внезапно разбогатевшим разгильдяем-племянником, получившим наследство богатого дядюшки, отправляюсь на «шопинг». Двери лавки гостеприимно распахнулись и «кутеж» начался. Считая себя уже скорее полинезийским дикарем, чем богатым племянником, беру несколько метров белой бязи для подшивки, кучу ручек и стержней, пачку двухкопеечных тетрадей в клеточку и конвертов без марок. Стоит конверт копейку и я покупаю их сразу штук двести – раздать солдатам. Не удержавшись от соблазна, беру пару пачек печенья «Юбилейное», о чем вскоре жалею. Надо было бы три… Печенье в офицерской палатке разлетается мгновенно и мне остается лишь нюхать обертку. Спрашивается: вот за что мы любим жизнь? Да за ее маленькие радости, хотя бы в виде печенья «Юбилейное»! Вскоре у автолавки уже гомонила солидная толпа радостных «племянников». А чеки мы получили лишь где-то в апреле, хотя пересекли границу в январе, а «тахтабазарцы» и раньше. Но увы: задним числом нам их так и не выдали. Видно кто-то очень хорошо прибарахлился за такую уйму народа. А «прибарахлившихся» разными способами ребят, даже не нюхавших Афгана, я встречу совсем скоро, в отпуске, в московской «Березке».

Мистическая сущность Если бы я не написал о вшах – значит, я в Афгане не был. Вошь – сущность мистическая. Никто не знает, откуда она берется и куда исчезает, но стоит случиться войне, и от нее не убережется даже самый фанатичный чистюля. Она словно материализуется из флюидов голода, страха и разрухи. Еженедельная баня, прожарка и смена белья, всякие шампуни – одеколоны лишь уменьшают ее количество. Глобально вошь исчезает только вместе с войной. И все же мистика-мистикой, но в распространении вшей в бригаде я грешу на банно-прачечный комбинат. Ведь в январе и феврале этой напасти почти не было! Парадокс, но именно тогда, когда мы стали регулярно получать чистое белье из прачечной, вши стали донимать всех, без всякой субординации. И это не пустые слова – в белье действительно попадались вши и гниды. Боролись со вшами как могли. Получив из прачечной белье, мы до боли в глазах просматривали все швы, все рубчики, а с появлением электричества еще и дополнительно прожаривали утюгами.

110

Командир 2 МСР к-н Чемоданов, а за ним – водитель«экстремал» ряд. Худяков

Утренний осмотр начинался традиционной процедурой. Зрелище было не для гражданского глаза. Представляю, если бы подобное видео сейчас попало в интернет! Рота строилась в две шеренги. Все бойцы по команде приспускали штаны и оттягивали резинку трусов, выворачивая ее рубчиком наружу. А старшина, со взводными, проходя вдоль шеренги, осматривали вместе с владельцами их «хозяйство». Если обнаруживались приклеившиеся «гниды» — маленькие, в несколько миллиметров, яйца вшей, белье отправляли на прожарку или стирку. Поэтому совершенно не представляю, как в армии могут прижиться женщины. Это с нашим-то тылом! Душевых нет, белье меняют раз в неделю. Просто не хватает фантазии представить наших прекрасных дам в рваных от прелости штанах или выворачивающих на утреннем осмотре изнанку своего

111

нижнего белья! Но настоящим экстремалом в выведении заразы оказался водитель 128 БТРа, рядовой Худяков. Так как у любого «водилы» универсальным средством «от всего» считается бензин, он решил в нем простираться. Эффект превзошел все ожидания! Средство помогло: гадость сгинула. Китель стал как новенький, чуть попахивая таким родным 76-ым! На радостях закурив (что, оказывается, делать не следовало бы), парень вспыхнул свечкой! К счастью для него и для нас, кителек был только накинут – обошлось большим матом, небольшим стрессом и, в сравнении с возможными последствиями, совсем пустяком – испорченным обмундированием.

А вот другому нашему води-

телю, рядовому Шеферу, не повезло. Правда, вши здесь оказались ни при чем. Дело в бензине, который в афганском пекле – вещь коварная, способная совершенно незаметно создавать в закрытых объемах взрывчатую смесь. Шеффер просто закурил в машине.

Рвануло так, что вырвало с

«мясом» рукоятки десантных люков, и это при открытых передних! С ожогами 50% тела, так как был без кителя, Шефер попал в госпиталь, а оттуда в Союз. Но остался жив. Когда мы с ротным примчались в госпиталь, врач нас успокоил: « Все нормально. Парень сходил по-малому, а значит, почки работают, жить будет».

После этого случая ротная

книга «доведения приказов и мер безопасВыпариваю вшей 1980 г.

ности» пополнилась еще одним пунктиком.

В изобилии цепляли вшей мы

и на боевых выходах, ночуя, где попало. Чтобы не завозить этих пронырливых «гостей» в бригаду, был установлен строгий порядок. Ротные колонны шли не в расположение, а направлялись сразу к полевой бане, где нас уже ждали. Там все мылись, переодевались во все чистое, а верхняя одежда тем временем прожаривалась паром в машинах ДДА. Туда же шли и списанные после наводнения, но избежавшие «погребения» матрасы с подушками. К слову, если матрасы брались офицерами так, для комфорта, чтобы броней бока не мять, то без подушек в Афгане не навоюешь. Вроде бы сущая

112

безделица, а без нее – никуда. Сесть на броню в нашем пекле, не обезопасив свое «мягкое место» было все равно что на сковородку. Сколько раз приходилось, матерясь, вскакивать как ужаленный, не заметив, что подушка сдвинулась или провалилась в люк! В тотальной войне со вшами больше всех, как и положено, лютовал НачПО, предлагая жесточайше карать командиров и политработников «завшивевшихся» подразделений. Очевидцы рассказывали анекдотичный случай. Когда на построении бригады Плиев вновь заговорил о строжайшей партийной ответственности вплоть до исключения, комбриг Шатин при всех задрал рубаху и, вывернув наизнанку брючный пояс, сказал: «Да, они и у меня есть, хотя вон, в кунге живу!» Больше вопрос в такой постановке не поднимался, а мы были спасены от партийного террора. У меня же за весь Афган вшей не было. Постельное белье я просматривал, да и спал на нем редко, пропадая на рейдах. А нательное белье носил свое, сам же и стирал. Но однажды все же подцепил взрослую особь, ночуя на куче какого-то тряпья в афганской деревне. По утру чувствую: ползет что-то по груди. Глядь, а под майкой какая-то бледно-желтая бескрылая букашка, похожая на сильно разжиревшую тлю. Вошь! Тут же снял все нижнее белье, благо время было, развел костерок и все прокипятил в цинке из под сигнальных ракет. Больше вшей у меня никогда не было.

Бригадные гусары Однажды по бригаде разносится весть: к нам прибыла десантура! Но объявлять нет нужды: рокот десантных БМДшек слышен за версту. Идем смотреть. Правда поговаривают, что это пока лишь часть экипажей с техникой, а остальной личный состав батальона прибудет позже. Первое появление теперь уже наших десантников в расположении бригады здорово напоминало прибытие на постой, в сонный уездный городок, бравого гусарского полка. Для полноты картины не хватало только барышень в чепчиках с цветами. Десантники, в шапках на затылок, в тельниках, под распахнутыми бушлатами, молодцевато прогарцевали на своих резвых, словно игрушечных БМД-шках, обдав нас копотью и пылью. Весь их вид рубах-гусар словно говорил: «Ну и чего вы здесь кисните и сопли жуете? Да мы тут враз со всеми разберемся!» Отчаянные ребята! В душе шевельнулась профессиональная ревность. Позднее, в боях, выявилась обратная сторона той десантной лихости, так ревностно кольнувшей мое сердце. Вначале десант традиционно предпочитал брать врага «на ура!» лихой фронтальной атакой, пренебрегая маневрам

113

во фланг. Это, на мой взгляд, приносило им на первых порах неоправданные потери в людях. Мы были поосторожней, но не лучше. Всем своим воспитанием и обучением мы были с детства приучены к геройским атакам, с шашками наголо, со штыками наперевес, могучей красноармейской волной, за Родину, Ура! Фильмы, плакаты с комбатом, поднимающим бойцов в атаку, намертво впечатались в память нашего поколения, закрепившись в нас почти генетически. Даже в голову не приходило, что можно зайти во фланг и тогда духи дрогнут и побегут. Это, по моему мнению, было в Афгане главным нашим тактическим минусом. Сделали ли выводы нынешние начальники в подготовке наших бойцов? Кто знает? Но еще в Великую Отечественную немцы дурели от маниакального упорства наших командиров раз за разом брать «в лоб» любую попавшуюся «высоту».

Афганский «Петька» Касаясь политработы, то наш короткий «добоевой» период запомнился мне активной «дружбой» с частями 2-го армейского корпуса ДРА в Кандагаре. Главной целью было разъяснение армии и населению задач, стоящих перед нами в Афганистане. Для этого в каждом батальоне имелась своя группа художественной самодеятельности, готовая по первому свистку собраться на выезд. Не проходило и дня, чтобы кто-то из политработников не «гастролировал» с концертом в одной из афганских частей. Инструктор политотдела по спецпропаганде, майор Ревенков, ел свой хлеб не зря. Везде нас встречали на «ура!». Представляю, что бы было, если к ним приехали девчонки из «Березки!» Оказалось, что преобладание в ротах представителей среднеазиатских республик, так огорчавшее офицеров, стало нашей сильной стороной! Вся самодеятельность сплошь состояла из наших туркмен, узбеков и таджиков, прекрасно знающих свои национальные песни и пляски. Это находило самый живой отклик у их местных соплеменников. А мне было горько сознавать, что мы, славяне, к большому стыду, начисто забыли свои народные корни. Стишок рассказать – пожалуйста, а сплясать «русского» — куда там! Всего-то можем неумело подрыгаться по-дискотечному! Сценарий таких выездов был, как правило, один: встреча, знакомство с частью, концерт самодеятельности, обязательный митинг и чаепитие. Приезжали с ответными концертами в бригаду и гости. Им показывали расположение, угощали. Ездили мы с большим удовольствием: когда еще выпадет такая удача посмотреть город? Бригада проходила Кандагар ночью, чего там углядишь? Город оказался большим, шумным, по-восточному красивым. В центре – много зелени, как правило, сосны. Непонятно, как они выживают в таком пекле?

114

Кандагарские сосны

Хорошо запомнился один из выездов батальонной самодеятельности в кандагарский инженерно-саперный полк. Встречали нас по высшему разряду: почетным караулом! По обе стороны дороги, вытянувшись в струнку, стоял строй рослых афганских солдат в белых парадных ремнях и в таких же накладках на берцы. Но караул сразил нас не этим. «Ну ни фига себе!», — не сговариваясь, воскликнули мы с инструктором. Караул стоял в немецких, еще с 1-й мировой, касках с рогами и с нашими ППШ! Это был бы уникальный кадр и я горько пожалел, что фотоаппарат остался в Союзе.. Накоротке переговариваем с «мушавером» — нашим военным советником, парнем лет тридцати. Тот жалуется на низкую боеспособность, саботаж и предательство афганских офицеров. Перед концертом – традиционное знакомство с офицерами. Те держатся с холодным достоинством. Вот она, белая кость, не то, что мы, рабоче-крестьяне! Все офицеры аккуратно одеты, в отглаженный, с «иголочки», парадной форме, чем-то похожей на английскую. Мне становится стыдно за свой довольно потрепанный вид. Процедура знакомства заключалась в символическом троекратном объятии, едва касаясь щекой друг друга, с приговариванием: «Хубасти, джурасти, хайратости!» Короче: всего хорошего. Про себя я это называю «потереться щечками».

115

Иду, обнимаюсь. А сзади, в полкорпуса, советник нашептывает: «Этот – душман. Этот – брат душмана. Этот – скоро уйдет к душманам…» Куда я попал? Прямо бандитское логово какое-то! Осиное гнездо! Взгляд у того, кто «душман» — ледяная сталь. Наверное, он с удовольствием придушил бы меня где-нибудь в уголке, а не терся тут щечками. Но этикет есть этикет. Гость – святое. А Восток, как известно, дело тонкое, поэтому: хубасти, джурасти, хайратости! Сколько раз в последствии видел: потрётся «хадовец» (афганская контрразведка) щечками с каким-нибудь душманом, мы думаем, во, другана встретил, а тот его потом за бархан, в «расход». Пока продолжается концерт, иду в гости к советнику. Тот заметно рад родной русской душе и возможности хоть на секунду расслабиться. Домик советника – одноэтажный, в одну комнатку, с простой спартанской обстановкой: стол, стул, кровать. «Сплю с автоматом, — говорит он. — Но, ни хрена, живым я им не дамся!», — показывает он на ящик гранат под кроватью. Я ему не завидую. С удовольствием знакомлюсь с его ординарцем: веселым, разбитным, образованным солдатом. Этаким афганским «Петькой». Мы с ним сразу находим «общий язык». Я мигом почувствовал к нему какую-то симпатию, в отличие от

Мой «коллега» — афганский «замполит». Рядом – ротный переводчик Норов

116

чопорных, высокомерных офицеров полка, которые мне были явно не по душе. Особенно тот, «душман». «Петька» быстро научил меня афганскому счету, написав цифры на бумажке. И тут меня ждало поразительное открытие: у них НЕ АРАБСКИЕ цифры! И, естественно, не римские, а какие-то свои, лишь отдаленно похожие на наши. А может, это у нас, европейцев, свои, якобы арабские? Во всяком случае, принцип счета у них десятичный, как у нас. И звучат почти как наши первые пять: Як, ду, се, чор, падж… А главное, читаются и пишутся, в отличие от их письма, тоже как у нас, слева направо.

«Арабские» цифры

Прощаюсь с ординарцем с сожалением: хороший парень! Но вдруг меня пронзает отрезвляющая мысль: «Постой, если в полку половина офицеров – душманы, то почему бы и «Петьке» не быть «засланным казачком?» Я бы к советнику приставил как раз такого, для присмотра. В душе тревожно зазвенел колокольчик: что-то ты расслабился, парень, поди не в гостях! У солдат же, в афганском клубе, обстановка самая радушная. Концерт – в разгаре. Сказываются близкие культуры. Наши «артисты» выделывают такое, что публика просто ревет! Хозяева закружили какой-то круговой танец, вроде хоровода, только с притоптыванием. Очень заводной. С удивлением ловлю себя на мысли, что и я не прочь потопать в такой веселой компашке. Еще разгоряченные после совместных танцев, бойцы идут на чаепитие. Мы с офицерами отдельно, невдалеке. Угощение одинаковое: чай и леденцы. Чай – бесподобный, а вот закуска слабовата: всего пара леденцов. Видать, у них так принято. За весь Афган я ни разу не встречал конфет. Никаких карамелек и шоколада, — одни леденцы. Объяснение нахожу простое: жара, растают. В других местах нас угощали пловом, позже – арбузами. Арбузы у них длинные, как дыни-«торпеды». Дольками их там не режут, а нарезают кусочками в самом арбузе. Но для нас, измученных консервами, это, как говорится, «что в лоб, что по лбу» — все равно райское наслаждение.

117

Афганские «гости» с ответным визитом 1980 г.

Выступаю на митинге со штабным переводчиком из бригады. Парень окончил институт иностранных языков, восточное отделение. Завершаю классическим: «кто к нам с мечом придет – от меча и погибнет!» Я доволен: получилось сильно, ярко, мобилизующе – хоть сейчас на амбразуру! Но, оказалось, получилось излишне сурово, как потом мне скажет инструктор политотдела. На будущее надо учесть: люди сначала воспринимают только эмоции, а уж потом перевод. В бригаду приезжаем довольные, отдохнувшие от повседневной рутины, на зависть «бесталантным» сослуживцам.

Мы и «загнивающий Запад» Наконец, получаем нашу долгожданную «валюту»: чеки Внешпосылторга – хрустящие цветастые бумажки, чуть покрупнее наших рублей. Младшие офицеры получают 250 чеков, старшие – 350. Появился и магазин. С любопытством рассматриваем новые деньги. Больше всего удивляет бумажная мелочь, такие же цветные фантики, только поменьше! Бумажными были копейки, пять, десять и даже двадцать пять! Скромная, грошовая сдача в магазине могла выглядеть пухлой солидной пачкой. Продавцы старались избавиться от мелочи как могли,

118

но она неминуемо к ним возвращалась. Для меня рассчитываться ей было как-то позорно, словно милостыню просил: кладешь бумажку за бумажкой, а все копейки! Зато на каждой, с обратной стороны, — строгая надпись: «чек перепродаже не подлежит». А как раз этим, вскоре мне и предстояло заняться.

119

Денежное довольствие солдат и сержантов было таким же, как в Союзе, от 5 — 18 рублей, только в чеках. Эта же сумма в рублях шла им на книжку. Особо не разгуляешься. Всегда считалось, что солдат итак на всем готовом, что ему еще надо? Бриться не нужно – молод пока, а на зубную щетку с пастой и так с лихвой хватит! Ешь, спи, да выполняй Устав. Поэтому экономили бойцы на всем, как могли. Любой пустяшный поход в магазин сразу же означал огромную дыру в солдатском бюджете. Выдаваемые вещевой службой считанные подворотнички, переворачивались на другую сторону, многократно застирывались, чуть ли не до состояния марли, но их все равно не хватало. Ничего не поделаешь: климат! Утром подворотничек белый, а вечером — черный. Купить же – накладно. А глянешь, не дай Бог, на огромную белую простынь – старшина голову оторвет. Это не в Союзе, где мама с папой переводик пришлют или посылочку с гостинцами. Хотя. вроде бы, что тут особенно и сложного? Даже в Великую Отечественную, посылки на фронт – дело обыденное, не говоря уж про немецкую армию, где у солдат, кроме посылок, был еще и гарантированный отпуск. Чего боялось наше высокое начальство, может — просто в голову не приходило, но посылочки из дома так бы скрасили нашу небогатую простыми человеческими радостями жизнь. С появлением чеков и немного поосмотревшись, мы постепенно начали открывать для себя товары «загнивающего» Запада. И неведомые ранее соблазны стали воровато заползать в души. Первыми были сигареты. Правда, их открыл давно и без денег Его Величество Бартер. В ходу была экзотика: американские сигареты MORE – тоненькие, «дамские», непривычного для глаза коричневого цвета и SALEM – с ментолом, в бело-зеленой пачке. Даже я, никогда не куривший, и то приобрел к отпуску по пачке в подарок. В гарнитур к ним продавались зажигалки, такой же формы и расцветки, что и пачки, только в миниатюре. Куришь SALEM – пожалуйста зажигалочку, маленькую копию пачки. Наш народ, непривычный к таким сервисным изыскам, просто балдел. Самое удивительное, что это были особые, без кремня, пьезозажигалки, у нас в Союзе вещь невидан-

120

ная. Стоили сигареты и зажигалки дороговато, но соблазн был велик. У солдат были в ходу бензиновые китайские — дешевые, грубоватые, но безотказные. Афганские же офицеры, приезжавшие к нам с визитом, наоборот, брали целыми блоками дешевые советские сигареты «ТУ-134». Дефицитная в Союзе жвачка, которую фанаты могли жевать чуть ли не до полного растворения неделями, была кругом и навалом. И тогда, чтобы граждане не наглели и не занимались спекуляцией, таможня ввела лимит: пять килограмм жвачки в одни руки. Меня же, как замполита, совершенно очаровали отличные китайские перьевые авторучки, на которые я сразу перешел. Другим открытием западной цивилизации стали безопасные бритвы «Gillette». Первые испытатели этого чуда неожиданно для себя обнаружили, что лезвия годятся не только для заточки карандашей, как «НЕВА» и «СПУТНИК», но и для бритья! С тех пор наши ежедневные средневековые мучения закончились. В дуканах пачки таких лезвий висели в красочных раскладных картонных блоках, со специальным отверстием для крючка. Повесил на стену, как картину, и брейся себе! Запаса на год хватит! А нет денег на блок – бери пачку. Самые продвинутые в бригаде, «эстеты», перешли сразу на новинку – одноразовые станки «Gillette», бреющие мягко, нежно, почти незаметно. Сейчас они у нас в каждом магазине: однолезвенные, двух, трех… Потом были батники (футболки с погончиками), джинсы, кожаные пиджаки, дубленки, японские часы, магнитофоны – в зависимости от кошелька, пронырства и военной удачи, в смысле трофеев. Подругам и женам покупали «недельки» — набор простеньких, но изящных женских трусиков – 7 штук, как раз на каждый день. Но «писком» моды и самым крутым из недорогих подарков были тогда «секс-недельки», в которых на каждом экземпляре, как наглядное пособие, изображалась сексуальная поза из Кама-Сутры. Каждому дню – своя поза, для разнообразия. Трусы сразу же были признаны «идеологической диверсией», расшатывающей мораль и подрывающей устои. Чтобы сексуальная крамола не пересекла священные рубежи Родины, таможня изымала их пачками. Подозреваю, что жены таможенников, запасясь, чуть ли не пожизненно, идеологически вредными трусами, заодно выучили назубок и непонятную, но чертовски искусительную Кама-Сутру. Сейчас даже не знаю, завидовать или все же сочувствовать их бдительным мужьям? Для дембелей желанной, почти обязательной покупкой был «дипломат» — небольшой аккуратный пластиковый чемоданчик, тоже большой дефицит в Союзе. А наш сержант Лужанский купил себе на дембель красочную футболку с каким-то мужиком и надписью: «Абдель Хамид Хафиз». Тоже редкая вещь у нас.

121

«Мечта» тех дней – скромненькая магнитола

Футболки – пожалуйста, но без всяких надписей и портретов. Кто такой, кем был этот Абдель – неизвестно, зато он гарантированно стал первым и единственным Абделем во всей Украине. Поэтому когда в Ташкент пошел первый поток отпускников, даже совсем небогатых по определению, у местного населения стойко сложилось убеждение, что в Афганистане, как в Греции, «все есть». Каждого вырвавшегося оттуда и одуревшего от счастья «афганца» встречали как носителя несметных сокровищ, только потряси! И назойливый рой местных прохиндеев, с алчно горящими глазами и жаждой западного барахла, провожал бедолаг чуть ли не до трапа самолета. Поэтому соблазнов для неискушенного товарным изобилием нашего ограниченного контингента было много, а денег, как всегда, мало, и испытание барахлом у нас выдерживали не все. Однажды на совещании НачПО Плиев вывел перед офицерами старшего лейтенанта, артиллериста из АДН. Следом вынесли и положили на стол, небольшой чемодан. Все заинтригованно затихли. «Ну что, — с брезгливой гримасой обратился НачПО к артиллеристу, — давай, открывай!» Но тот молчал, не двигаясь и глядя куда-то в пустоту. Плиев с видом фокусника, который вот-вот достанет из цилиндра кролика, приказал ко-

122

му-то: «Открывайте!» Чемодан открыли. По рядам прошелся гул удивления. Чемодан был доверху набит презервативами! Часть из них высыпалась на пол. «Вот, он… продавал патроны! Душманам, нашим врагам! – презрительно показывая пальцем на артиллериста, словно выплевывал каждое слово НачПо, – Что? Не знал, для чего они им нужны?» Вокруг зашумели. «Скажи, а зачем тебе столько? – продолжал Плиев с деланным интересом. – Да ты у нас прямо половой гигант!» Офицер продолжал безучастно молчать. Я глядел на него, как когда-то на выборгских фарцовщиков, со странной смесью презрения и жалости. Я не мог понять: как можно из-за какой-то хрени стать предателем? Не укладывалось в голове такое кричащее несоответствие совершенной подлости и ничтожного вознаграждения за нее! Все те же извечные «тридцать серебренников»… Только вот Иуда — не в древних одеяниях, а в сапогах и портупее. «Вот… Вот чего стоит у него наша жизнь! — продолжал Плиев, пнув носком сапога валявшиеся презервативы. – Наша жизнь для него – гандон! Использовал и выбросил! Уведите!» — приказал он офицерам. Артиллериста увели. Остался горький осадок. Наверное, я что-то не понимаю в жизни. «Честь офицера» — это что, пустые слова? А погоны на плечах, — тоже всего лишь ни к чему не обязывающие тряпочки? Жизнь опять оказалась куда более сложной и многогранной, чем виделась мне в политучилище. Но расстаться с «плакатным» восприятием мира, в котором «все как один…», в «едином порыве…», где доярки все больше надаивают, шахтеры выдают «на гора», а «весь советский народ уверенной поступью идет ко все новым свершениям», я не мог. Вся обстановка в Афганистане, где каждому ежесекундно приходилось делать свой нравственный выбор, словно гигантская лакмусовая бумажка, мгновенно выявляла людей с червоточиной. Это на гражданке можно было прожить всю жизнь с человеком, так и не узнав, каков он. На войне – иначе. Там нет полутонов, там все или белое, или черное. Гада – видно сразу, настоящего парня – тоже. Поэтому, наверное, фронтовая дружба – на всю жизнь. Не оправдывая ни воров, ни предателей, и совсем не к этому случаю, скажу, что, зачастую, само наше жизнеустройство толкало людей на махинации. «Бытие определяет сознание» — мы зазубрили этот постулат материализма еще в училище. Наше же руководство, как махровые идеалисты, поступало прямо наоборот. Поставив людей в обстановку нехватки элементарных вещей, убогого быта, скудного питания, глупо и наивно было бы ожидать от них духовных подвигов монашества и аскетизма. Сколько бы грабежей населения, преступлений, болезней и даже гибели людей можно было бы избежать, будь у нас тыловое обеспечение чуть

123

получше, чуть пооперативнее, чуть почеловечнее! Ух, сколько же яда, сколько же яда, накопилось у меня для нашего закостенелого, самодовольного, в летаргическом сне пребывающего тыла! Но для яда – еще не время. Пока только в водке. Ну как без нее? При таком физическом и нервном напряжении водка была фактически лекарством. Но нашлись «умные» головы и ввели у нас «сухой» закон. Меньше пить не стали, зато платили барыгам по тридцать чеков за бутылку, которая в Союзе стоила всего-то 3 рубля 62 копейки! Я же в месяц получал 250 чеков, «чистыми» — 230. Вроде бы сумма солидная по тем временам. Но в Афгане – это всего лишь восемь бутылок водки и даже без закуски! «Проставиться» по награде, помянуть погибших, а если у тебя еще и День рождения на носу, то все, ты – нищий! Месяц палец сосать и в долгах как в шелках! Как быть, это каждый решал сам, и не всегда «законно». Водку пытались провезти все, особенно водилы большегрузов. Это был их бизнес. Шерстили водил на границе по-черному. Но фантазии контрабандистов не было предела. Рассказывали случай, когда бутылки просто утопили в цистерне с бензином. И прошло бы, да прокололись. Когда таможня открыла горловину, там, как осенние листья в пруду, плавали бутылочные этикетки – отклеились! Сейчас думаю, а не специально ли все это было задумано, с сухим законом-то? Или хотели как лучше, а получилось как всегда? В Москве, у магазинов Внешпосылторга темные личности скупали чеки по курсу 1:5 и 30 чеков превращались сразу в 150 рублей – больше месячной получки инженера! А в Афганистане – целая 40-я армия, золотое дно! Такие сумасшедшие объемы всякой контрабандной мелкоте явно было бы не потянуть. А граница вроде бы как на замке, у таможни и мышь не проскочит…

Самовар А. Македонского Раздобыть афгани можно было у советников, получавших местную валюту. Им, наоборот, нужны были чеки, чтобы отовариваться в Союзе. Курс был неизменный, за чек – десять афгани. Обменяв, для пробы, часть чеков на «афони», я с попутной машиной отправился в аэропорт – купить в местном дукане китайскую ручку, хваленый «жилет», а также, из любопытства, посмотреть, как люди живут. Появившийся у нас в бригаде магазинчик пока ассортиментом не блистал: печенье, греческие фруктовые соки в банках, мелкая канцелярия, отечественные сигареты, минералка – «Боржоми» и «Нарзан». И тут же на полках, среди этой рабоче-крестьянской бытовухи, сумас-

124

шедшим, нереальным, аристократическим контрастом – черная икра в стеклянных банках!!! Это был гастрономический шок! Хотелось протереть глаза: может голову напекло? Банки были на любой кошелек, большие и маленькие, с нарисованным осетром на крышках. Маленькие упаковывались по шесть штук в оригинальные картонные коробки – чисто экспортный вариант. Купить свободно черную икру в Союзе было практически невозможно, если ты только не товаровед или большой-большой начальник, а вот попробовать бутербродик могли все. Для этого достаточно было просто сходить в театр, на что – неважно, главное, только досидеть до антракта. Потому что основной целью граждан, кроме истинных театралов, был буфет, где с такой же дефицитной сырокопченой колбасой любая икра продавалась всегда. Бывало, еще звучат финальные аккорды, а задние ряды уже опустели. И тогда удача была на стороне галерки: ей до буфета было значительно ближе. Мы же могли наслаждаться вполне доступным деликатесом без всяких театральных излишеств. В основном же афганский дукан, в сравнении с бригадным магазинчиком, был почти что супермаркет. Поэтому туда зачастили все. До аэропорта доехали за пять минут. Афганский пост нас не тормознул. Аэропорт функционировал: где-то тарахтели вертолеты да свистели наши и афганские МИГи. Иногда, редкими, заморскими птицами, прилетали ярко раскрашенные пузатые «Боинги». Наш серенький, невесть как залетевший сюда винтовой ИЛ-18 казался маленькой невзрачной незабудкой среди цветущих пионов. При взлете «Боинги» эффектно, на форсаже, круто брали вверх, и меня всегда интересовало: а каково там пассажирам? Вскоре, но уже боясь обстрела, делать так стали и наши пилоты. Так я впервые побывал в кандагарском международном аэропорту, удивительном по красоте и функциональности здании – жемчужине архитектуры Афганистана. Построенный американцами в национальном архитектурном стиле, он был продуман до мелочей: толстые, сохраняющие прохладу гранитные стены, сводчатые потолки, рассеивающие свет, и даже разноцветные японские карпы в журчащем фонтанчике внутреннего дворика! Хотелось бы быть патриотом, но возведенный нашими строителями безликий, из стекла и бетона аэропорт Кабула в сравнении с ним выглядел типовой «хрущевкой», где зимой было холодно, а летом все одуревали от духоты. Побродив туристом по пустынным залам с редкими пассажирами, я отправился искать дукан, оказавшийся неподалеку. Мифический дукан, который в моем воображении рисовался шикарным, фешенебельным магазином, оказался обычной забегаловкой, глинобитным сараем с дощатыми дверями.

125

Кандагарский аэропорт 1980 г. Встреча калининских кадетов: Олег Соболев, Юра Сидоров и я

Товары были разложены и развешены повсюду. В глазах рябило от красочных упаковок и этикеток. Я оторопело замер в дверях: где эти бритвы искать? Магазин был настоящим музеем западного ширпотреба. Контраст двух цивилизаций: одной, создавшей эти товары и другой, их продававшей, был настолько громаден, что мне сразу представилась древняя Москва, где в купеческой лавке, среди бочек с грибами, медом и пенькой, вдруг оказались цветные телевизоры и магнитофоны. Неожиданно в магазинчике я с удивлением обнаружил и родные сердцу офицерские сумки, нижнее белье, портупеи, мыло – незамысловатый набор простого товарообмена. Все вокруг благоухало волшебным ароматом наисвежайшего чайного листа. Отборный, крупнолистовой, в больших фанерных ящиках, его продавали в граммах, на вес. Чаем пахло все, даже сдача! В наших магазинах так неистребимо пахнет только залежалой селедкой. Уверен, все побывавшие в Афганистане, в том числе и матерые кофеманы, хронически, неизлечимо и пожизненно заболевают чаем. Оказалось, что до этого я чай не пил. И даже не пробовал! Все, что продавалось и продается у нас под видом чая – обыкновенное сено! Даже покупаемый позднее в «Березке» чай, фирменный, индийский, в оригинальных жестяных банках, и рядом не ле-

126

Один из кандагарских дуканов

жал с тем, развесным, из фанерных ящиков. Дукан мне сразу напомнил обычный наш сельмаг, где наряду с керосином, солью и спичками можно было купить одеколон, рубашку и брюки. Единственное отличие — в ассортименте: винегрете из товаров со всего света, не поддающегося никакой логике. Правда, за таким товаром в наш сельмаг очередь бы занимали за год вперед, из города бы приезжали в набитых битком электричках, а конкурс на вакантное место продавщицы, был бы больше чем, в МГИМО. Широчайшее разнообразие западного товара в сравнении с убогим ассортиментом отечественного, воспринималось мной спокойно, без самокопательных вопросов «почему?», а просто как данность: «умеют же!»

127

Рябь в глазах вскоре прошла. Ничего особенного: обычный ширпотреб. Серьезным товаром здесь и не пахло. Все как у нас: закупаться надо ехать в город, а еще лучше – в Москву. Но с моими деньгами только по сельмагам и ходить, поэтому, купив, что хотел, я вышел из западного «изобилия» в нашу афганскую действительность. Недалеко от дукана – раскрытые двери чайханы. Мелькает сумасшедшая мысль: а дай-ка зайду! Ни разу не был в чайхане, а тут такая экзотика! Гулять — так гулять!

Афганская и пакистанская мелочь. Центральная в верхнем ряду – 5 афгани.

В убогом, с пыльными окнами помещении взгляд сразу притягивает огромный, литров на 150, самовар на прилавке. По виду – раритет! Московские антиквары удавились бы от зависти. Тускло поблескивающий латунными боками, весь в царапинах и вмятинах — казалось, из него пил сам Александр Македонский, основатель Кандагара. Рядом с раритетом скромно выстроилось полсотни вполне современных маленьких чайничков. С моим появлением разговоры мигом стихают. Наконец-то обращаю внимание на десяток посетителей за столиками. Все, молча, глазеют на меня. Я явно не вписываюсь в интерьер. И ничего удивительного! Так бы смотрели и наши бабки в деревне, если бы к ним завалился папуас с копьем и там-тамом.

128

Наверное, я первый посетитель из «шурави», хоть табличку вешай. Меня же, не покидает ощущение, что я здесь уже был! Я почти физически чувствую себя не воином-интернационалистом в 20-м веке, а англичанином-колонизатором викторианской эпохи – так сильна разница культур и цивилизаций! Кажется, с того времени здесь ничего не изменилось! Подавляю зудящее желание потрогать фуражку: не пробковая ли? Меня все изучают… Я — без оружия и чувствую себя полным идиотом. Пистолетик бы не помешал. Уже сотый раз жалею, что зашел. И чего меня так тянет на экзотику? Точно, — англичанин! Но делать нечего, я деловито подхожу к прилавку. «Чан афгани?» (сколько стоит?) – киваю на чайничек. Оказывается, сущие афганские копейки. Мне наливают чайник, дают пиалку и пару знакомых леденцов. В полной тишине сажусь за свободный столик. Незаметно кошу глазом из-под фуражки: как этот чай пьюто? Ага, сначала, значит, пару раз выливают и заливают, чтоб заварился. Делаю так же. Разговоры возобновляются, наверное, меня обсуждают… Пробую чай – обалденный, в жизни такого не пил! Леденцы – так себе, особо не разопьешься, да и рассиживать желания нет. Быстренько все допиваю, догрызаю и ретируюсь из чайханы. Чувствуя спиной чужие взгляды, с облегчением выхожу на солнышко. Жить будем! Будет и урок: везде надо ходить с оружием!

«Ханум» Если в бытовом смысле все как-то устаканилось, то с развлечениями было туговато. Традиционные спортивные праздники, по воскресеньям, надоели как горькая редька. Любителей ходить в бригадную библиотеку, учитывая наш «азиатский» контингент, практически не было. В шашки и шахматы играли считанные фанаты. Бойцы в ротах сносно тренькали на гитарах. Поэтому их берегли и лелеяли, а порвать струну было вселенской трагедией. В батальоне офицеров спасал чей-то магнитофон-кассетник «Электроника», целыми днями крутивший единственную кассету с песнями Ю.Антонова. Меня всегда поражало, насколько все же мудрено устроена человеческая память! Сколько лет уж минуло, а как услышу «Зеркало» и – мгновенно перемещаюсь в свою юность, в Афган, в пыльную офицерскую палатку. Уверен: у каждого обязательно найдется такая заветная кнопочка-рычажок мгновенной телепортации – музыка, запах, какая-нибудь вещица… Еще в бригадном клубе, можно было получить на роту штатный радиоприемник «Интеграл» или баян, что я опрометчиво сделал, и о чем, впоследствии, горько пожалел.

129

Поэтому, основным развлечением офицеров были карты, в которые резались далеко заполночь, просаживая состояния из еще незаработанных чеков. А с появлением госпиталя наши, уже казавшиеся пожизненными, серые, тухлые, пресные будни вновь обрели краски, аромат и перчинку. В госпиталь зачастили «на чай», возвращаясь к утру, с горящими азартом глазами и жаждой подвигов. Но это касалось только матерых «дон жуанов» да группы примкнувших к ним товарищей. А все остальное население бригады изнывало от скуки, за исключением лишь счастливчиков – «артистов», усиленно «друживших» в афганских частях. Спасало кино. «Важнейшее из искусств!» Эта всем известная ленинская фраза вдруг обрела потерянный смысл. Кино крутили ежедневно. Это был наркотик. Еще бежали по экрану финальные титры, а все уже мечтали о новом вечере. Эх, если можно было как-то «перелистнуть» давно прочитанную страницу завтрашнего дня! Начальник клуба стал значимой фигурой, жрецом, шаманом, священнодействующим в своей будке полевого автоклуба. Сгинувшая в гератской пропасти библиотека, все старые, новые и даже будущие грехи – все зачлось и простилось на небесах нашему начклуба, обогнавшему по популярности даже легендарную машинистку. К ежевечернему ритуалу готовились заранее. К штабу подъезжала машина автоклуба ПАК-70, напротив — него вешали экран, тянули кабели и провода. В специально выкопанную яму, чтобы не тарахтел, ставили бензогенератор. А батальонные писари, задолго до начала, выносили для своих офицеров скамейки. Если по каким-то причинам начальство не являлось, что частенько бывало, они с шиком устраивались в первых рядах, на зависть окружающим. Остальные, победнее, и я в том числе, стояли, сидели, где придется. На экране была абсолютно другая жизнь. Однажды, шел какой-то фильм по Шукшину. Я чувствовал себя словно в зазеркалье, сидя под огромным южным небом, в пустыне, на какой-то пыльной кочке. А там, на экране, – заснеженные просторы, сибирская деревня, изба с мужиками. Обязательное застолье с дымящейся картошкой в чугунке, пельмешками в маслице, грибочками, солеными огурцами… И все это смачно, с хрустом, под водочку! Мужики с полными ртами, аппетитно жуя и причмокивая, тыкали вилками в нарезанную дольками селедку. На ней, во весь экран, крупными кольцами, — лучок. Кольца соскальзывали на скатерть, а мужики брали их руками и, хрустя, закусывали… Смотреть было невозможно: рот мгновенно наполнялся тягучей слюной, которую постоянно приходилось с усилием проглатывать, дергая шеей, как гусак. Вокруг тоже все невольно сглатывали, завороженно глядя на экран. А мужики, там уже наливали по второй, издевательски постукивая горлышком бутылки о стаканы…

130

Не фильм, а казнь египетская! Неожиданно, я поймал себя на мысли, что впервые в жизни захотел выпить! Причем водочки, из холодной запотевшей бутылки! А потом по-сибирски закусить. Организм требовал горечи, бунтуя против надоевшей преснятины: борщей в банках, картошки в банках, рыбы в банках и приевшейся до тошноты тушенки! Нестерпимо захотелось чего-то солененького, остренького, ну хоть чего, лишь бы не из банок! Куда там! Обыкновенная луковица, и та чуть ли не одна на батальон, как у Буратино с папой Карло. Фильм, к сожалению, кончился. Народ заметно приуныл. Все, молча, разошлись. И, казалось, каждый тогда думал: увидит ли он еще раз эти снега? А я, с раскисшей душой, продолжал сидеть, задрав голову, на своей кочке, глядя в бездонное афганское небо. Где-то там, среди звезд, в черной бездне – инопланетяне… А здесь, на Земле, под теми же звездами, но почти также далеко – наша Родина. Оказывается, истинный, бередящий душу и сжимающий сердце смысл этого слова, обретается только вдалеке, за границей. Подумалось: куда еще только не заносило нашего брата – везде русские косточки… Однажды по бригаде разнеслась ошеломляющая новость: к нам едут артисты! Артисты – афганские, из самого Кабула, с национальной программой! Это вам, ребята, уже не кино, а крутой этно-экшен! Заинтригованные такой экзотикой, все с нетерпением ждали концерта. И вот этот день настал! К приезду артистов все было готово. К штабу бригады подогнали клубную машину с усилителем, импровизированную сцену-площадку очистили от камней и застелили брезентовым тентом. Для командования, в «партере», установили лавки, остальные разместились, кто как мог. Для батальонного начальства наши писаря, как всегда, притащили заветную скамейку и зорко караулили ее от чужаков. «Зал» уже был полон и с нетерпением ждал начала. На жуткое афганское солнце даже не обращали внимания: зрелище обещало быть незабываемым! И вот из-за клубной машины появились участники ансамбля: серьезного вида мужчины с музыкальными инструментами. Особо колоритными были двое: один — со струнным вроде домры, а другой – с ручным пианино, похожем на половину распиленного аккордеона. Для игры на нем левой кистью надо было двигать меха, а правой – играть. Они чинно расселись на земле в тени машины, а другие участники ансамбля таинственно прятались за ширмой. Интрига нарастала. «Зал» гудел. Наконец, вышел важный, похожий на индийского махараджу, конферансье. Через переводчика он торжественно объявил, что для дорогих советских друзей, афганский народный танец исполнит такая-то ханум. Зал одобрительно загудел, «галерка» вытянула шеи. Заиграла музыка, и на тент босиком, легким воробушком, выпрыгнула изящная девушка в красивом национальном костюме: шароварах под коротким платьем и браслетах на руках и ногах. Выскочив, она как-то неестественно подпрыгнула, словно пытаясь упорхнуть обратно. И вдруг я понял: тент!!! На афганском пекле он за это вре-

131

мя накалился, как сковородка! Но девушка и бровью не повела! Хотя за время танца она управляла ими бесподобно. Ярко накрашенные, брови на ее лице жили какой-то собственной жизнью! Они двигались независимо друг от друга, подчиняясь ритму и движениям танца. Все смотрели, разинув рты. А зампотех бригады даже снимал на какую-то мудреную кинокамеру с тремя объективами. Я вновь горько пожалел, что нет фотоаппарата: такие кадры пропадают! А бедняжка тем временем подбитой птицей порхала по раскаленному тенту, стараясь, как можно дольше продержаться в воздухе, но силы ее таяли. Не выдержав, она что-то сказала своим, но трагизм ситуации, уже, наконец, дошел и до нашей стороны. Начальник клуба как-то засуетился и куда-то исчез. И вот тогда, когда по танцу она должна была изящно замереть с пальчиком у щечки, игриво поводя бровями, на «танцплощадку», громко топая сапожищами, выскочил здоровенный боец с 20-ти литровой канистрой в руках! Тряся ее, как чемпион Формулы 1 бутылку, он стал плескать на тент, где стояла девушка. И танец продолжался уже в «паре». Девушка стремительно летала по «сцене», а ее неуклюжий партнер с канистрой, маньячно метался следом, тщетно пытаясь предугадать, куда в очередной раз ступит ее очаровательная ножка, но всякий раз попадая ей на пятки. Со стороны казалось, что здоровенный мужик, растопырив руки и вытаращив глаза, тщетно пытается поймать курочку, которая, быстро семеня лапками, ловко от него увертывается. У меня же перед глазами всплыла другая картина: фашист-завоеватель в оккупированном украинском селе. Контраст был настолько комичен, что «зал» просто лег от хохота! Хохотали уже все: музыканты, девушка-воробушек и даже бригадное начальство. Не хохотали лишь, по известной причине, начальник клуба, да боец с канистрой, до которого просто «не дошло». Наконец, танец кончился. Публика взревела от восторга! Всех поразило столь неожиданное мужество «воробушка». Казалось, даже сами афганцы опешили от такой восторженной встречи! Потом были другие номера, но на танцы уже никто не отважился. Это был единственный концерт, который я видел в Афганистане за всю службу. Может быть, кто-то к нам и приезжал, но зона ответственности бригады была огромной, наш батальон чаще всего колесил по горам и пустыням, где нас ждали совсем другие «концерты».

132

Рокировка судьбы Очередное совещание в палатке политотдела. Перед нами ставятся задачи: • Разъяснять необходимость ввода войск на территорию ДРА • Воспитывать уважение к обычаям и нравам населения. • Организовывать обмен опытом воинов, побывавших в боях. Каждый случай геройства должен быть достоянием всех. Провести комсомольские собрания: «На вылазки контрреволюции отвечать так, как воины…» • Обеспечить личный пример офицеров и коммунистов в бою – это решает все. • Еще раз под роспись довести до всех случаи отравления угарным газом и антифризом. Употребление 20 грамм антифриза – потеря зрения, 50 – рассудка, 100 грамм – -смерть. Для политвоспитательной работы получаем на руки пропагандистский бюллетень – десять машинописных листов с еле различимым текстом из-за забитой в труху копирки. Оказывается, пока мы варимся в собственном соку, вокруг нас давно уже все воюют! Особенно в провинции Кунар. Во всяком случае, по бюллетеню, который так и называется: «Некоторые примеры героических подвигов и благородных поступков советских воинов, совершенных в ходе выполнения интернационального долга по оказанию помощи ДРА в защите завоеваний апрельской (1978 г) революции». Воюют, в основном, десантники и летчики. Особенно гремит имя вертолетчика майора Гайнутдинова. Мы же пока «копим» силы, а точнее, «пробуем»: командование периодически посылает бригадных разведчиков на точечные задания в зоне ответственности. Разведке, для усиления, выделяют пулеметчиков из подразделений. От нашей роты летает рядовой Залудяк. С интересом расспрашиваю его о подроб-

133

ностях. Слушаю с уважением, теперь он – обстрелянный и бывалый воин, а я хоть офицер, но пока – салага. Кстати, Юрий Залудяк стал первым представленным к боевой награде из нашей роты в Афганистане. Вскоре произошло событие, заставившее меня впервые задуматься о превратностях судьбы, роке, Его Величестве случае на войне. Где-то в середине апреля нашего Залудяка по какой-то причине на вылет не взяли. Может не его очередь была, кто знает? И вертолет с разведчиками разбился. Ошибка пилота: не набрав высоты, заложил крутой вираж, задев лопастями бетонку. Погибли все, кроме штурмана, вылетевшего через стекло и получившего тяжелые увечья. Трагическая, нелепая смерть! Событие потрясло всех. Это были первые серьезные потери в бригаде… У Олега в этом вертолете погиб сержант, отличный парень. Он долго добивался перевода в разведроту. Это был его первый вылет… Сержант погиб, Залудяк спасся – мистическая рокировка Судьбы. Случай это или промысел божий? Зависит ли что-нибудь от нас, или все уже предопределено: кому жить, а кому голову сложить? Живи, знай себе, спокойно, сказано же: «кому повешенному быть, тот не утонет!» Но как узнать заранее, быть ли повешенному или надо обходить любую лужу за версту? Значит лучше — не искушать судьбу, а пустить все на самотек, доверившись естественному ходу вещей, а там – будь что будет! А вдруг это всего лишь случай, и мы по привычке ищем во всем какие-то взаимосвязи? В голове – полный сумбур! Но вскоре простое житейское правило: «на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся» с каждым разом все чаще стало обретать какой-то роковой, мистический смысл! И вновь приходилось лоПулеметчик 2 мср ряд. Юрий Залудяк

134

мать голову: что это, простое совпадение или чуть ли не вселенский закон?

135

Глава 8

Первый рейд

Подготовка Период нашего кандагарского «младенчества» закончился. Мы пообвыклись в стране, присмотрелись к населению, обустроились, вооружились, подготовили людей и довели «до ума» технику. Все притерлись и сработались. Судьба ли, «мудрое» кабульское начальство ли дало нам такую спасительную передышку, уже было не важно. Пришла пора браться за дело. Зачитываемые на совещаниях боевые сводки по 40-й армии не пугали, а лишь раззадоривали: а мы-то когда? И дело было не в интернациональном зуде и излишней воинственности – одолела скука, однообразное и бедное на события течение нашей жизни. Масса мероприятий, с которыми уже явно «перебарщивал» политотдел, поддерживая наш боевой накал, достали. Казалось, еще пару месяцев такой «кислятины» и безделья, и мы «перегорим», сожрав друг друга. Хотелось свободы, простора и дела. Поэтому, получив, наконец, долгожданный приказ готовиться к рейду, все облегченно вздохнули. В глазах солдат появилась непривычная серьезность и озабоченность. Я же всем своим видом старался демонстрировать небрежную уверенность старого вояки, которому подобные рейды – дело плевое. Меня опять охватило знакомое возбуждение, я, как застоявшийся в стойле боевой конь, нетерпеливо бил копытом и грыз удила: наконец-то! Суворовское училище, военное новосибирское, два года службы в Карелии – 8 лет меня готовили к этому дню! Пришло время отдавать долги, а заодно и узнать, чего стою. К своему первому рейду бригада готовилась основательно, как невеста к свадьбе. Больше мы так не готовились никогда. Позже рейды стали обыденностью, привычной, хоть и опасной работой. Все встало на свои места, а многое, казавшееся ранее обязательным, отлетело ненужной шелухой. Особенно в нашей политработе. А пока в политотделе нас загружают «по уши» планом обязательных мероприятий по подготовке к рейду. Озабоченно чешем затылки, еле успевая за-

136

Общее собрание роты

писывать: что, где и к какому сроку. Когда это все успеть? Опять, как всегда, «всю ночь кормить, к утру – зарезать?» Когда успеть провести все эти партийные, комсомольские, общие собрания, совещания, инструктажи, политчасы – в роте, во взводах, с сержантами, солдатами, активом? Ну, явный же перебор, словно впереди не рейд, а Сталинградская битва, где – «ни шагу назад!» А главное, где найти время, как это все «утрясти» со своими командирами и так уже задолбанными разными «вводными», а тут еще мы, как зубная боль! И тоже: «ни шагу назад!», позади – политотдел! Со своими я нахожу нужное понимание. Ротный, скрепя сердце, дает добро, и мы, не фанатея, проводим самое необходимое. В роте – общие собрания: «В рейде — действовать по-фронтовому!» Во взводах – комсомольские: «О личном вкладе…; с сержантами – совещание: «Об ответственности сержантов…» Ну и в который уже раз – занятия по мерам безопасности, с традиционной отметкой в «Великой книге». А 1мср, по установившейся традиции и не без подсказки политотдела, обратилась к личному составу бригады с призывом: «Бить врага, как его били однополчане – фронтовики: смело, умело и дерзко!» На общебригадном митинге призыв был единогласно поддержан. На очередном совещании в политотделе получаем инструктаж по веде-

137

нию спецпропаганды среди населения и борьбе с листовками. Предполагается, что в рейде, мы, совместно с представителями афганской армии, будем вести разъяснительно-агитационную работу в кишлаках. Для этого неплохо бы найти в ротах по солдату-переводчику. Таким у нас оказался рядовой Норов. Особо встает вопрос о почте. Главное – организовать ее бесперебойную доставку в рейд. Это — вопрос политический! Поэтому, с нашей стороны: во-первых, добиться, чтобы в ротах все солдаты написали письма домой, предварительно бойцам разъяснив, что писать можно, а чего – нельзя. А во-вторых, назначить из числа охраны ответственных за сортировку и дальнейшую передачу почты. В бригаде все усиленно готовятся к строевому смотру. Проверяется форма одежды, экипировка, оружие. У каждого взводного – шашка НСП-ОД (наземный сигнальный патрон оранжевого дыма), для обозначения себя и переднего края. У бойцов, кроме положенного, должны быть: ИПП (индивидуальный перевязочный пакет), таблетки пантоцида для обеззараживания воды ( на вкус – чистая хлорка), две записочки с адресом и ФИО в нагрудном кармане и в специальном брючном «пистончике» на случай ранения или гибели. Почему две? А это какая половина бойца останется… За рейд бумажки превращались в труху и писались новые. А потом, когда боевые выходы, сопровождения колонн и засады понеслись бесконечной чередой, на записки и вовсе махнули рукой. Я всегда, по наивности, думал, что, на случай войны, у нас-то обязательно где-то на складах, припасены специальные медальоны, как в начале Отечественной. Куда там! Их даже не предусматривалось! Словно не было тех четырех лет войны, словно и не разыскивают до сих пор поисковики по полям и лесам безвестных солдат, радуясь каждому найденному медальону! Почему? Кто там сидит, наверху? Чем думают? Казалось бы, чего проще, сделать как у немцев! Скопировать, как уже было с их солдатскими котелками! У каждого немецкого солдата, на шее обязательно был алюминиевый овальный жетон с просечкой посередине. Похоронная команда или сослуживцы обламывали половину у убитого и забирали с собой. Вторая часть — оставалась на нем. Найдут человека с целым медальоном, значит, пропавший без вести, а с половинкой – он учтен и место его гибели известно. Кроме того, медальоны удобны: проверять их старшинам одно удовольствие — бойцам только пуговицу расстегнуть! Все организовано, все продумано до мелочей! Вот бы и нам так! Но мы весь Афган с записочками и проходили… В отличие от солдат (так и хочется предположить крамольное: что их учитывать?), у офицеров жетоны были: небольшие, овальные, алюминиевые, с личным номером и надписью « ВС СССР.» Носили их, где придется: на шее, в кармане, ключах, браслетах. Я – в «пистончике» брюк, уповая на целостность своих «половинок» Перед самым выходом всем бойцам было приказано, в целях маскиров-

138

ки, спороть красные погоны, в которых мы ходили, как и положено мотострелкам. Решение правильное: алые погоны видно за версту! И как это мне раньше в голову не приходило? В Союзе об этом даже не задумывались! Ведь действительно, главное назначение военной формы – быть максимально приспособленной для боя. А тут, как на свадьбу собрались! Но тогда возникает резонный вопрос: почему вся пехота Советской армии продолжает ходить в красных погонах? Эта форма для чего: для мира или для войны? А если для войны, значит тоже, как и здесь, придется спарывать? Сотни тысяч красных погон – на помойку? Какой-то абсурд! Одновременно я и многие офицеры спарываем свои офицерские погоны, цепляя звездочки прямо на китель, чтобы не выделяться для снайперов. Наверное, зря: мы все равно выделяемся портупеями, полевыми сумками, радиостанциями. Помощник НачПО по оргпартработе к-н Чечель обвиняет нас в позорной для офицера трусости. Мы, в свою очередь, приводим статистику гибели офицеров из-за бросающихся в глаза отличий в форме. Какой смысл в дурацкой браваде? Мнения разделились, каждый остается при своем. Командование бригады – в стороне, не настаивает и не третирует. Но спор подтверждает: с нашей формой что-то не то. На смотре не было еще одной «вещицы» — обязательных флажков! Представить такое в Союзе было немыслимо! Здесь же, сразу стало понятно: махать флажками – полный идиотизм! Это все равно что напялить на себя желтый балахон кришнаита среди серо-зеленой массы! Не успеешь сказать даже «Харе…», как Кришну будут славить уже другие, более мудрые воины. А там, в Союзе, флажки были у каждого офицера в чехольчике на ремне: белый и красный. Главная их задача: обеспечить визуальное управление подразделениями на марше и поле боя в режиме радиомолчания. Схема команд содержалась в Строевом уставе. Флажки я не любил. Они помехой болтались на ремне, норовя попасть между ног и прищемить «самое дорогое». На учениях флажки, как назло, застревали в самый ответственный момент, когда на глазах начальства надо было соколом выпорхнуть из командирского люка. Единственное, на что флажки годились — это подавать команды на стрельбище, да стучать по каскам нерадивым бойцам, лупившим из калаша куда не глядя. Зато, как красиво смотрелись флажки с генеральской вышки, на высоком полигонном холме, на учениях в Союзе, где среди бескрайнего поля последовательно из батальонных колонн в ротные, затем во взводные синхронно развертывалась железная лавина полка! Да что там полка — дивизии! Зрелище завораживало. Равнодушных не было. Только ради одного этого стоило затевать учения! А командование, как судьи на фигурном катании,

139

строго оценивало синхронность, быстроту и ровность линий. И вот – апогей учений, самый красивый момент: развертывание в боевую линию! Команда – и с командирских машин четким пунктиром заалели флажки: «Внимание!» Через секунды, их дублируют командиры поменьше, и тут, среди зеленого поля, яркими маками разом взмывает море красных флажков! Тут же к красным добавляются белые, флажки раскидываются в стороны – «В боевую линию!» И лавина мгновенно развертывается для атаки! Мощь и непобедимость! Комок в горле! Все понимают: враг обречен! Какие там снайперы, когда дивизия наступает? Закатают в асфальт! Подумать только, сколько кровушки было выпито у офицеров из-за этих самых флажков, сколько выговоров объявлено, сколько бессонных ночей потрачено, сколько командирской смекалки проявлено! Особенно с красной материей, монопольно принадлежавшей политотделам. А начальство на смотрах все фанатело, придирчиво, как на показе мод, прохаживаясь перед строем. Спрос рождал предложение. Возникали даже целые стилистические направления моды на флажки: классика, минимализм, модерн… В каждом полку устанавливалось строгое однообразие: какие и из чего должны быть чехольчики, какие ручечки, крашеные или под лаком, каков цвет. Особо удачливые «дизайнеры» даже могли рассчитывать на успех в карьере… И вот теперь, флажки не нужны! Как ненужным и устаревшим оказалось многое… Готовясь к рейду, часть офицеров, подглядев у летчиков, скрепляет рожки автоматов по два, «валетом», связывая их жгутом или изолентой. Я так не делаю: автомат становится громоздким и тяжелым. С летчиками понятно: они их связывают, чтобы не таскать подсумки, а нам-то зачем? Перезаряжать придется все равно, а в подсумок они не залезут. И главное, есть серьезная опасность погнуть или забить песком отверстия магазина – 100% задержка при стрельбе! За каждым батальоном закреплен свой особист – контрразведчик, «молчи-молчи» по-нашему. У нас – капитан, свойский мужик. Вечерами частенько гостит в офицерской палатке. Болтает с нами о том о сем, «про жизнь», как я с солдатами. Но мы-то понимаем: обстановка сложная, враг не дремлет, на нас надеются. Одним словом, мастер. Кроме общевойскового, бригадного, политотдел проводит и свой смотр готовности политработников к рейду. Мы, как коробейники, раскладываем предметы своих трудов и ждем «высочайшего вердикта» шефа. А раскладывать было чего. Как и на учениях, в Союзе, на каждую боевую машину назначался агитатор из числа наиболее подготовленных солдат. Ему готовилась специальная папочка с агитматериалами для бесед. Предполагалось, что в перерывах между

140

боями он будет «агитировать» своих товарищей, разъясняя политику партии, правительства и т.д. Любимый сюжет для съемки армейских корреспондентов! Почти классика жанра. Так и представляешь: в центре, с газетой в руках, чтобы видно было название, сидит агитатор, а вокруг, любопытной кучкой, сгрудились солдаты, словно им вот-вот зачитают долгожданный приказ на дембель. Под снимком обязательная надпись: «Бойцы командира такого-то изучают материал XXV съезда КПСС» Надуманность этой сцены вызывало улыбку. Даже мне, политработнику, представить такое было невозможно. Но начальство требовало. Будет, не будет, агитировать – это дело десятое, а папочки с материалами вынь, да положь! Кроме агитаторов на каждый взвод назначался редактор «боевого листка». Ему готовился пенальчик из-под выстрела от гранатомета, куда укладывались бланки «боевых листков» с карандашами. Для вывешивания «боевых листков», сколачивались специальные стойки с фанеркой на коле от палатки. Якобы после боя, где-нибудь на привале, воткнут эту стоечку с «боевым листком» и все кинутся его читать. На деле, читал бы его только я (чтобы чушь какую-нибудь не написали) да залетные проверяющие. И если в расположении бригады «боевые листки» имели хоть какой-то смысл, то в рейдах это становилось полным идиотизмом, бестолковой тратой драгоценных минут отдыха. Это стало понятным почти сразу. Поэтому, не «бодаясь» с начальством, мы вскоре молча забросили это дело,

Начальник политотдела бригады подполковник Плиев. Р. С.

и папки агитаторов, пеналы редакторов, стойки боевых листков успешно валялись в машинах до очередного политотдельского смотра. Но главной головной болью каждого ротного замполита была походная ленинская комната. Я долгое время считал , что это – чисто наше, советское, изобретение, так сказать, «агитационный перегиб». Как же я был поражен, когда в «Похождениях бравого солдата Швейка» узнал, что «походным» был даже алтарь у фельдкурата Каца! Вот, оказывается, откуда ноги растут! Просто у капиталистов был боженька, а у нас – Владимир Ильич.

141

Как выглядел походный алтарь, Гашек описания не оставил, а ленкомната у меня в Афгане была в форме фанерного ящика – планшета 1*0,8 м, раскладывавшегося, как книжка. Этакий политработничий «складень». Внутри ( исправляя ошибку Гашека, перечисляю только для истории) на ватманских листах, обязательно строго по перечню, находились: • портреты членов и кандидатов в члены политбюро ЦК КПСС • заветы Ленина и требования партии к ВС СССР • краткие выдержки из материалов последних съездов и пленумов КПСС • выдержки из речей и книг Л.И. Брежнева. • успехи страны на стройках пятилетки • империализм – источник войн. Но это – только на одной стороне «складня»! На другой – «дела роты»: информация об Афганистане, фото отличившихся в боях, список актива и листок «Молния». Самым сложным было умудриться все это впихнуть в ограниченное пространство ничего не упустив. Перечень строго контролировался. Эту нудноту никто никогда не читал. Разве что наша «политработничья братия», обреченная на это самой службой: я, как главный «творец», НачПО с офицерами политотдела на строевом смотре, да проверяющие из Кабула. Для них же ленкомната, что походная, что стационарная, была настоящим подарком судьбы, золотым дном.

Моя походная «Ленинская комната». 1980 г.

142

Глянул – и ты уже не зря жуешь свой политработнический хлеб. Поэтому, как не изгаляйся наш брат-замполит, а все одно, какую-нибудь архиважную цитатку да пропустишь! Вот уже проверяющему — и маслице на хлеб! К примеру, едет человек изучать состояние идеологической работы в бригаде, а в ленкомнатах об этом – ни слова! Крамола и идеологическая слепота! И это в то время, когда в Афганистане бесчинствуют западные разведки, разбрасываются антисоветские листовки! Следом едет другой, по дисциплине… Правда, в ленкомнате есть могучая отмазка: слова самого В.И.Ленина. Но этого уже недостаточно. И скажут: мало того, что в подразделениях бардак, у них даже в ленкомнате о дисциплине нет ничего! Несмотря ни на что, в рейдах наша ленкомната оказалась штукой нужной, полезной и даже незаменимой. Она у нас служила «армейским достарханом» — обеденным столом. Положишь «складень» на камешки, газетками застелишь и – готово: старшина уже сервирует «разносолами»! А нарисовались где-нибудь на горизонте кабульские камикадзе – проверяющие, газетки убрал, ящичек развернул и к борту БТРа прислонил. Наглядная агитация — в действии! А если еще и солдатик любопытный какой-нибудь подойдет, дескать, что это там выставили – вообще бальзам для проверяющих: народ интересуется! Замполиту – зачет! К счастью для нас, проверяющие из Кабула ездить к нам в рейды почему-то не любили, а «пили кровь» исключительно в местах постоянной дислокации, поэтому мечта каждого из нас была одна: скорее в рейд, где свобода, риск, настоящее, без показухи дело. Однажды, когда очередной раз «чесали» Кандагар, я мотанулся в бригаду что-то дополучить и попал как раз «из огня в полымя»: прямо в руки изнывающих от скуки проверяющих! Бедняги извелись, их можно было понять: проверять-то надо, командировка кончается, а все, как назло, в рейде! И вдруг, подарок судьбы: свежая кровь! И пока я получал необходимое, они, вцепившись клещом, ходили следом, пытая: «Как у тебя это, как у тебя то? А походная ленинская комната где?» «Как, где,- отвечаю, — как и положено, в рейде. Желаете посмотреть? Поехали со мной – все покажу! Сами убедитесь». «Не-е-е, мы не можем, — отвечают. — У нас сегодня — борт на Кабул! Недостатки тебе, конечно, устранить надо: документацию подправить, «боевые листочки» обновить. Хоть протоколы партийных собраний роты у тебя посмотреть не успели, да ты и сам знаешь: съезд партии только прошел, в свете его решений… Ну, будь! Успехов!» Первый рейд сразу показал: агитаторы, якобы «проводящие» беседы; «боевые листки», «выпускаемые» между боями; походные ленинские комнаты – все это давно отжило, закостенело, покрылось вековой пылью, еще с гражданской. Тогда не было ни газет, ни радио, а неграмотных солдат надо было как-то

143

Моя «портянка» с личным составом 2 мср к рейду

агитировать за Советскую власть. И это было оправдано, а сейчас-то зачем? Но сказать это напрямую дураков нет: не поймут наверху! Навешают ярлыков, обвинят в политической близорукости, пошлют к диссиденту свору проверяющих, и останется «умник-правдолюб» вечным начальником клуба. А еще «подставишь» своего командира, подпортив карьеру и ему. Кому это надо? Поэтому и после Афганистана, в Союзе, я продолжал носиться с походными ленкомнатами, фанерками для «боевых листков» и папками агитаторов. Смотр завершен, но «шеф» недоволен, назначает новый. Мы понуро разбредаемся, унося свое добро, переделывать, переписывать, перекрашивать. Перед рейдом данные всех солдат заношу в специальную «портянку», оставшуюся еще с Бабочино. Очень удобно: знаешь, кто в какой машине, полные ФИО бойцов, чем вооружены, расположение машин в колонне. Наконец к рейду все готовы: боеприпасы загружены, техника заправлена, сухпай получен, водой запаслись. Ждем приказа.

144

«Волчьи» ямы И вот – свершилось! В ночь с 22 на 23 апреля 1980 года наш батальон получил приказ: во взаимодействии с батальоном афганской армии совершить марш по маршруту г. Кандагар – г.Теринкот, с прочесыванием населенных пунктов и уничтожением банд мятежников. О проблемах Теринкота мы уже знали. Непокорившийся революционный город, как броненосец Потемкин среди душманского моря, был в кольце продовольственной и энергетической блокады. Очередная попытка властей прорваться в город с грузом продовольствия – провалилась. Афганцы разбежались, побросав машины с зерном. Не обошлось и без предательства: многие специально загоняли грузовики в кювет. Все досталось душманам. Позывной батальона — «Коса-42», нашей роты – «Каштан». В роте – двенадцать бронетранспортеров с номерами 120 – 129 и два еще у гранатометно-пулеметного взвода: 141 и 142-ой. Идем в составе главных сил батальона. 1 мср – «Клен» в разведке и ГПЗ, 3 мср — «Желудь» в главных силах и ТПЗ. До всех доведены кодовые слова для скрытого управления: 200-ый – убитый, 300-ый –

145

раненый, БТР – «коробочки», самолеты – «крылышки», вертолеты – «вертушки», минометы – «самовары»», снаряды – «огурцы». Две красные ракеты – сигнал о нападении и просьба о помощи. Афганские подразделения – «друзья». Наша колонна – «ленточка». Проходим окраины Кандагара. Справа тянется красивый, выложенный серым гранитом забор ООН-овского городка, ставшего для бригады своеобразной знаковой точкой маршрута.

«Площадь с пушками». Кандагар 1980 г.

По обочинам – уже привычные стайки смешливой афганской ребятни. Мы для них, – развлечение. Кто-то на костылях – последствия полиомелита. Сразу вспоминается информационная сводка: страна — на 119 месте по здравоохранению. Детвору жалко: босые и плохо одетые. С бортов к ним традиционно летят пакетики сахара. А сидящий на обочине старик, недоуменно крутит в руках нашу банку с консервами из сухпая – кто-то из солдат расщедрился. Но, видать, ужин бойца пропал зря: старик подносит «странную штуковину» к уху и, прислушиваясь, трясет… На узких улочках – непривычные после нашего затворничества, шум и толчея: велосипедисты, лошадиные повозки, торговцы с тележками. А среди них – бесконечно снующие во все стороны «шайтан-машины»: юркие, трехколесные,

146

мотороллеры-«такси» с будкой для пассажиров. Сумасшедший дом! Правил — словно не существует! Потные, матерящиеся, с выпученными глазами, вцепившись в руль, как бедняги провинциалы на дорогах Москвы, наши бойцы еле успевают притормаживать перед шайтан-таксистами. Но те, словно играя, уворачиваются, и уличный слалом продолжается.

3 МСВ на привале у ООН-овского городка. 1980 г.

Мы – как на иголках! БТР – машина высокая, окошки маленькие, бокового обзора нет, а ну, задавишь кого? Скандал! Отвечай потом! Может, у них вообще за это — смертная казнь? Город, наконец, пройден. Переводим дух. Позже узнаем, что правила

147

вроде как и есть, и запомнить легко: чем крупнее машина, тем больше у нее прав! Самый «правильный», в смысле прав, танк, он – на первом месте. Наш БТР – чуть «неправильнее», на втором. Поэтому главное правило: едь, куда надо, народ понапрасну не дави, но и не дергайся! А попадет кто под «танк» — сам виноват: глядеть надо! Хорошие правила, логичные.

На главной улице Кандагара. 2 мср 1980 г.

За городом к нам присоединяются «друзья»: афганский «батальон», от силы полторы роты. Афганцы идут без брони, на открытых грузовиках, в колонне главных сил батальона, между нами и 3 мср. Идем ходко. Командир тыловой походной заставы (ТПЗ) взводный 3 мср Симаков регулярно докладывает о прохождении узловых точек маршрута. Никого на броне нет – идем по-боевому. Начинаются предгорья. С любопытством рассматриваем новые места: это наш первый выход за пределы Кандагара. Хронику 1-го рейда записываю подробно, как дневник: материал необходим для ежедневного политдонесения замполиту батальона. Но в дальнейшем так не делаю, опасаясь, как и многие, «молчи-молчи»: еще пришьют какую-нибудь крамолу! А жаль. Эти скуповатые записки — словно машина времени, прочитал – и уже в Афгане, в далекой юности.

148

24.04. «С вершины горы обстреляны душманами. Настроение у всех боевое. Обстреляли гору из АГС и ПК». Идем серпантинами. Горы плотной стеной подходят к дороге. Где-то там, наверху, засели духи. Пули звонко бьют по броне, не причиняя нам вреда. Даже забавно, словно кто-то снаружи постукивает монтировкой. Но колеса пробивают все. Тоже не беда – идем на автоподкачке. Чтобы не крутить башнями на всякий выстрел, решено развернуть их « елочкой», поочередно вправо-влево – так каждая машина наблюдает и ведет огонь только со своей стороны. Выявился и первый конструктивный недостаток БТРа для горных условий: мы не можем вести ответный огонь из башенных пулеметов, основного оружия машины. Угол подъема оружия – недостаточен. Начинаем огрызаться, лишь когда горы отступают. Но нас выручает зенитная установка ЗСУ-23-4 «Шилка», «вертушки» и «крылышки» утюжат вершины. Интересно, раньше я никогда не видел бомбежки, ну разве что в кино, в черно-белой хронике. А здесь – в цвете! И от этого она кажется какой-то ненастоящей. Бирюзовое небо, зеленовато-коричневые горы… Идиллия! Кажется, сейчас где-то здесь пройдут туристы. Но вот из-за горной гряды выныривает пара наших серо-голубых МИГов. От них отделяются маленькие серебристые точечки и через мгновенье вершины покрываются черными шапками разрывов! По броне упругой волной бьет горячий воздух. Во как мы их! Нервы щекочет азартное возбуждение, я с гордостью ощущаю себя частью великой военной машины. Все, идиллия закончилась, с этой горы больше не стреляют. Записываю в блокноте итоги первого дня. «На отдыхе – разбор недостатков: - слабая бдительность - выглядывают и вылезают из машин без оружия и снаряжения. - водители не проверяют заправку БТР маслом, водой, топливом. - пулеметчики БТР плохо наблюдают. Остановились на ночлег. Взвода получили задачу занять оборону по вершинам сопок, основные силы разместились в лощине. Задачу поставил на занятие обороны по обратным склонам: люди здорово просматриваются на фоне неба. Обеспечил широкую полосу перекрестного огня. Ночью проверил охранение. Несмотря ни на что, сладко дрыхнут ряд. Егенов и Емец. Завтра поговорить со взводным.

149

25.04. Деревня Атенгеш. Обстреляли ГПЗ, 1 роту. Комбат по радио: «Кто без оружия – в того не стрелять!» Докладывают: к двум машинам бегут люди, у некоторых – оружие. Комбат: «Машины и людей – уничтожить!» Весь день ушел на проход перевала Фардж, с крутыми подъемами, спусками и поворотами, в ожидании обстрела. Перед проходом, все пещеры и подозрительные места обработали «крылышки», «вертушки» и охранение из пушек и пулеметов. Не обошлось без курьезов. БТРы в крутые повороты не входят и приходиться сдавать вперед-назад. Руководят командиры машин. При развороте водитель 129 БТР Конюхов, вместо первой передачи, дал задний ход и завис мостом над пропастью. Командир машины мл. с-т Ламбов уцепился за нее, словно мог удержать. По радио: в 3 мсб – 200ый. Убили сержанта и сожгли бензовоз. 26.04 Подъем в 4.00. Тронулись в 5.30. Разведка доложила: на дороге свежие следы легковых машин. «Шилка» не вписалась в поворот и сползла в пропасть. Все люди живы. Они даже сами пытались выехать, но съехали еще ниже. Наши ребята обложили «Шилку» сзади камнями, чтобы не сползала. К утру должны прислать тягач и вытянуть. Пока решали с «Шилкой», старшина Быков, любитель живности, с ребятами поймал какого-то зверька, типа хомячка. Радовались как дети. Нашли дикий лук: неплохо к рациону. Очень сложные дорожные условия. Деревни словно вымерли. Ишаки, собаки, брошенные кочевья, людей – нет. На холмах – выложенные из камня амбразуры, за ними – движение неизвестных. Идем по-боевому, в готовности открыть огонь. Стали попадаться замаскированные «волчьи ямы». Ямы стали неприятным сюрпризом. В БТРах мы чувствовали себя в полной безопасности. Гранатометов и крупнокалиберных пулеметов у духов еще не было, мин не встречалось, а их стрелковое оружие вызывало, скорее, музейный интерес. Первые трофеи рассматриваем, толпясь и вырывая друг у друга, как школьники в музее, где вдруг открыли витрины и дали, наконец, потрогать. Мы словно одномоментно прикоснулись ко всей истории вооружения: какие-то фузеи, кремневые ружья с диковинными прикладами, винчестеры! Не хватало только луков со стрелами. Поэтому остановить нас могли только «волчьи ямы». И духи их делали мастерски! Выбирался грунт, яма накрывалась ветками, циновками, присыпалась песочком. Сверху, для убедительности, прокатывалось колесо с хорошо читаемым протектором. Все, яма готова, жди «гостей»! Место для таких ям выбиралось особенно тщательно, чтобы сработало наверняка. Крутые повороты, съез-

150

ды у мостов, «бутылочные горлышки» — самые «любимые» места. Где же такого не было, устраивался специально подготовленный объезд. Все это мы сразу испытали на собственной шкуре. Стоит, к примеру, на дороге сгоревший танк или машина, а сбоку – объезд. Все, жди яму и снайперов поблизости! Снайперы сидели, как на охоте, ожидая, когда кто-нибудь вылезет цеплять трос. И вылезет обязательно! До сих пор холодеет внутри, как представлю: какой нравственный выбор предстоял экипажу! Словно сам там, внутри, с бойцами, в душной и тесной бронированной коробке. Вот, машина, подняв тучу пыли, с треском ухнула в яму. После секундного оцепенения все переглядываются: кто пойдет? Цеплять трос – почти верная смерть! Водитель? А убьют, кто поведет? Главное, кого пошлет сержант, такой же, в принципе, солдат, как и все? А пошлет, выполнит ли кто-нибудь его приказ? А если откажется, что он, сержант, сможет ему сделать? Да ничего! А значит, идти самому. Вот он – «момент истины», кто чего стоит!

Первые трофеи. Апрель 1980 г.

Так, по рассказам, погиб лейтенант, командир танка, когда его подчиненные, один за другим, идти отказались. Убит пулей в голову. С него не стали снимать шлемофон, так он в нем и лежал на медицинских носилках, у перевязочной. Положение бы спасли дымовые шашки, да кто знал? У нас их не было. И

151

ребята под огнем выходили и цепляли. Смог бы я так? Не знаю. Но должен был: офицерское звание обязывало. Таких геройских парней мы обязательно представляли к награде. Но награды приходили не всем. Обидно. Чем руководствовались там, наверху, в наградных отделах? Маловато геройства или неубедительно написано? Кто их разберет… Награды тогда давали скупо. Раненым – поголовно, а остальным – как повезет. Но вскоре в борьбе с ловушками, в бригаде нашли выход. Один БТР становился сбоку попавшей в яму машины, прикрывая бортом от огня, другой — подходил сзади или становился спереди. Боец, через боковой люк, вылезал наружу, цеплял трос и машину вытягивали. Положение изменилось, когда впереди пустили ИМР (инженерную машину разграждения), бронированную, на базе танка, с огромной клешней-манипулятором и бойцом-оператором за бронестеклом. Саперы каким-то особым чутьем навострились угадывать эти ямы. Вот, вроде бы, обычная дорога, но что-то в ней не так! Какая-то подозрительно правильная, излишне аккуратная! Лучше бросить камешек, проверить, а вдруг? ИМР брала клешней с обочины здоровенный булыган и бросала в подозрительное место. Раздавался треск, летела пыль – яма! Тут же туда шли другие каменюги и — ямы, как не бывало! В этот момент я всегда злорадно представлял состояние духов, в азартном нетерпении ожидавших совсем другой развязки. Всю ночь они, не разгибая спины, долбали кирками горную породу, копая яму на «мамонта», всю ночь ишаками вывозили грунт как можно дальше, для маскировки. И вот, наконец, едва утерев пот, только-только уселись в засаду, как вдруг приползает какая-то зеленая хреновина с клешней, раз – и все труды насмарку! И оставалось духам только в бессилии шмалять из «буров» по бойцу за бронестеклом, да выдумывать свой афганский мат! На привале, из любопытства, идем к ИМР: смотреть бронестекло. Удивительно, никаких повреждений, только еле заметные точечки от пуль! А вскоре и мы научились угадывать душманские засады. Сердце тревожно сжималось, когда подходили к поворотам, объездам, мостам: слишком дорогой ценой достался нам этот опыт. Даже годы спустя, на мирных российских дорогах, я продолжал, по привычке, «дергаться» на все подозрительные места. Встретили пещеру, которая быстро закрылась дверцей. Туда послали «штатный». Видно самое душманское место! На дороге встретили подбитый афганский танк и машины – работа душманов. ИМР закидывает «волчьи ямы» и сбивает в сторону ствол танка – тот был развернут поперек дороги. С развалин обстреляли кран. Ну и достается этому крану! Развалины об-

152

работали танки. Выбежал человек с автоматом. Уничтожен. В первые минуты боя часть БТР роты мгновенно лишилась связи, а заодно и фар перед командирским люком. Оказалось, что при ведении огня с поворотом башни вправо спаренный пулемет разносит фару вдребезги, а потом и срезает антенну. Фары тут же поснимали, а антенны установили на корму. Подошли к деревне Туркменкалай. Опять обстреляли кран, который идет впереди. Бьют из крепости на другом берегу реки. Крепость обстреляли из танков, но огонь продолжается. Охранение попало в «волчью яму». Кругом сады, пшеница, абрикосы, персики, шелковица, уже зеленые. И это – в апреле! Деревня словно вымерла. Ходят куры, ишаки, телята, а кругом – обманчивая тишина. И почему люди в мире не живут? Со стороны деревни ведется снайперский огонь, но засечь откуда – невозможно. Дома все глинобитные, с маленькими окошечками-амбразурами. Каждый дом – крепость. Рота вышла в линию машин на пригорок к садам, откуда деревня хорошо простреливается. Задача: обеспечить спокойную работу ИМР по эвакуации из ям машин охранения. Ямы держат под огнем снайперы. Убит солдат, который пытался прицепить трос. Ранены еще двое. При эвакуации из ямы-ловушки 321-го танка погиб наводчик Завистинавичус Альгирдис. В гранатометном взводе ранен наводчик ряд. Азимов. Снайперов никак не засечь. Бьем наугад по амбразурам и крепости, откуда ведут постоянный огонь. В крепость засадили снаряды танки. Она дымится. В стенах – дыры. Огонь стихает, но голову высунуть нельзя. Загорелся дом, где сидел снайпер. Приказал пулеметчику БТР наблюдать: кто-то обязательно должен выбежать. Точно! Выбежал человек с винтовкой. Врезали из ПКТ. Низко! Сразу же туда бьет «Шилка». Дом разрушен. Ранен боец гранатометного взвода Холманов. До боли вглядываюсь в «мертвую» деревню. Наших держит проклятая крепость на другом берегу. В командирский прибор отчетливо вижу ее в дыму и разрывах. По ней, коротко порыкивая очередями, работает «Шилка». Снаряды разносят в щепки толстые деревянные ворота, от глиняных стен летят куски. « Так им, так!» — сердце поет в восторге от этой мощи и силы. Вдруг из пыльного месива, петляя перебежками от камня к камню, выскакивает душман! Вот опять упал за камень… Кричу наводчику пулемета: «Вот, у ворот, видишь, побежал?» А-а-а, ни черта не видит! Мигом сгоняю бойца с сиденья и сажусь сам. Быстро

153

навожу на знакомое место… Там или не там? И тут из-за камня, неожиданно, как черт из табакерки, выскакивает душман! В волнении, путаю кнопки автоспуска и жму на КПВТ – очередь разрывных МДЗ разносит того в клочки! За моей спиной – радостные возгласы солдат. Я – окрылен, меня распирали гордость, как музыканта при буре оваций. С важностью говорю солдатам: учитесь на чужих ошибках! Прописная истина: при перебежках – обязательно отползать в сторону, иначе снимут, как в тире! К вечеру отходим под огнем и занимаем круговую оборону. Завтра – четвертый день рейда.

Первый рейд – первые раненые. 1980 г.

Черный день 27 апреля 1980 года. Черный день. Первые потери в батальоне. Первый настоящий бой роты. Первый наш раненый. И первый мой бой, в котором я не был. Бой – непонятный, неумелый, комом, как первый блин. Но запомнился он не этим, а неожиданной отвагой солдат, поразившей всех офицеров. Это было

154

открытие! Рухнули все стереотипы! Оказалось, что те «пацаны», которых мы ругали, «воспитывали», даже самые последние разгильдяи, – золото нашей армии! Мы словно прозрели. Это все, что осталось в моей памяти, засело в ней навсегда. Нет хронологии, точных деталей, одни ощущения… Перед нами – все та же деревня. Там, в садах, на окраине, ведет бой 1 рота. Оттуда долетают шальные пули, натужено жужжа на излете. Забавно: мне они напоминают больших и важных шмелей, которых так много по весне в России. Стоим в колонне с «друзьями», ждем приказа. На душе – смесь тревоги и азарта. Спрыгиваю с брони: сидеть невмоготу, надо чем-то заняться. Кто-то говорит, что только что погиб замполит 1 роты Захаров. Не верю абсолютно! «Убит Славка Захаров» — бред какой-то! Да его я только сегодня видел! Нас не могут убить! Из штаба – озабоченный ротный: «Ну-ка, комиссар, давай в машину! Не хватало, чтобы и у меня замполита убили! Значит, это правда… Надо довести до солдат геройскую гибель замполита – вспоминаю я, как учили нас в училище. Быстро беру «боевой листок» и пишу: «Бойцы! В бою геройски погиб замполит 1 мср л-т Захаров. Отомстим врагам за его смерть!» отдаю листок в первую машину с приказом прочесть и передать дальше. Передать не успевают. Приходит наш черед. Разворачиваемся в боевую линию уже под огнем. «Друзья» в пешем порядке, идут с неохотой, пригибаясь и шарахаясь от каждого куста. Приходится спешиться нам, иначе не выполнить задачу. Идем сквозь сады. Противника пока не видно. Недалеко звучат очереди: непонятно, мы стреляем или по нам? А теперь стреляют уже с тыла! Командир матерится: «друзья» не прочесали сад! Ну «друзья», мать их! Сплошная обуза! Сад тянется до самой речушки. За ней, на возвышенности, весь в садах – Туркменкалай. Разбитая крепость еще дымится. Мы – на крутом берегу, за дувалом, под деревьями. Отсюда деревня хорошо просматривается. Откуда-то бьют снайперы. Беру снайперскую винтовку у бойца, стараясь обнаружить откуда, — бесполезно! Я не знаю, какая точно перед ротой задача. Я – зритель. Ротный держит меня при себе, бережет, наверное, чтобы не убили, как Славку: летеха зеленый, замполит… Что он умеет, ура только кричать? Меня не покидает ощущение какой-то нереальности, зазеркалья. Я словно раздвоился и вижу себя со стороны, как бы сверху. Все словно в кино! Мелькают отдельные кадры. Вот, полубегом, бойцы 1 мср несут раненого… Рука его безвольно волочится по земле, а на ноге почему-то нет сапога… В голове – пустота, лишь одна мысль: «Вот оно, оказывается, все как! На войне-то…» Вот я – не я, а актер (довольно правдоподобно играет) берет в руки винтовку… Вот – ротный (ну

155

очень похож!) что-то говорит по рации…, бойцы… Кажется, вот сейчас режиссер возьмет и скажет: «Стоп, снято!» — и все встанут, отряхиваясь, и дымя сигаретами, весело примутся обсуждать снятый дубль… Я поражен всеобщим боевым порывом. Это – как боевой шок! Отвага — до безрассудства! Словно впереди – не какой-то там Туркменкалай, а «позади – Москва!» Случаев трусости – нет, приходится даже сдерживать особо горячие головы, как Быкова – «суперменит» в одиночку. Вдруг наши заклятые «друзья» подозрительно осмелели, словно им пришел страховой полис от Бога. Что-то прокричав, они спускаются к реке и спокойно идут вперед! Кто-то демонстративно повесил на плечо автомат, засунув в ствол цветочек, кто-то присел попить водички, дескать, они здесь не причем. Поразительно, но по ним даже не стреляют!!!

И тут же, следом, третий

взвод, в атаку, перебежками, через реку, мгновенно вскипевшую от пуль! Кому тогда, нахрен, все это надо? Нам, или им, с их революцией? Я их уже ненавижу!

Третий взвод залег. Где взво-

дный Яковенко? Взвод в атаку поднимает Быков. Кто-то из наших ранен, двое переносят его через реку. Прикрываем их, как можем, огнем. Оказывается, ранен замкомвзвод 3 мсв мл. с-т Виктор Власенко, в шею, навылет. В голову целят, сволочи! Его выносят из боя Кенесариев и Адаев. Шея у Власенко перевязана, китель – черный от крови и плотно облеплен мухами. Пытаемся Пулеметчик 3 мсв рядовой Кенесариев Сабит

согнать – не улетают, жадно присосавшись к ткани! Сейчас, когда режиссеры-киношники щедро, для достоверности, заливают «раненых» ведрами бутафорской крови, я не верю.

Мухи, гудящие вездесущие мухи, вот это – достоверно! Власенко держится молодцом, даже улыбается! Может быть – шок? «Как дела, Власенко?» — не найдя, что сказать, бодро спрашиваю я. Так обычно говорят врачи с безнадежно больными. Власенко что-то мычит и, улыбаясь, показывает вверх большой палец. «Ну, тогда все до свадьбы заживет!» — успокаиваю я. Власенко, улыбаясь, показывает уже два пальца! «До второй свадьбы заживет!» — подсказывают солдаты. – «Он женат!»

156

Власенко остался жив. После ранения какие-то придурки, всего на несколько месяцев, прислали его опять к нам, в роту, дослуживать – «добивать». Но мы его сберегли. В рейды не брали, а был он у нас вечным дежурным по роте. Поступает приказ на отход. Отходим в район сосредоточения, занимая круговую оборону. А я до вечера «пережевываю» прошедший бой – не могу успокоиться. Нет Славки Захарова… Раз – и нет! Как, оказывается, все буднично и просто. Жизнь ничего не стоит, ни твоя, ни чужая. Обычно убитых выносят с поля боя к перевязочной, там – на вертолет, а дальше – госпиталь, морг и – на Родину… А мы идем дальше! Нет прощаний, нет похорон, и у нас психологически остается ощущение, что он не убит, а просто ушел куда-то, навсегда. Словно с поезда сошел случайный попутчик, с которым уже успели хорошо сдружиться: ехали, пили чай, играли в карты. Но вот, пора – его станция: ничего не поделаешь, надо прощаться! Настоящее горе будет там, в России… Так ушел от нас и Славка. Кроме него, в 1 мср, погибли рядовые Шуиншалин Угайдулла и Куликаев Михаил. У каждого когда-то был свой первый бой. Но наш – особенный. Он был первым для всех. Не было рядом, как будет потом, бывалых, обстрелянных, опытных, способных поддержать, подсказать, предостеречь… Мы все были новобранцами и опытными должны были стать сами, кому повезет в первом бою… Мысли роятся, в голове – сумбур.

Замкомвзвод 3 мсв с-т Виктор Власенко

Всего день прошел, а я словно стал старше на десять лет! И даже, вроде бы, стал что-то понимать в этой жизни, но вот что? Пишу политдонесение замполиту: что делали, что сделано, наиболее отличившихся, просьбы. Ломаю голову с отличившимися: уж больно большой список! А по совести, так надо бы вообще всю роту. Но пишу: Муха, Лужанский, Иманбаев, Утепов, Осипкин, Шефер. Я под впечатлением от наших бойцов: какие парни! Кто бы знал? Даже разгильдяев словно подменили! Мы с такими мужиками – горы свернем!

157

Но это – не наша заслуга. Сейчас кто-нибудь скажет: идеологические болванчики! Напрасно! С детства, всей историей страны, с первых книжек о пионерах-героях, мы были воспитаны костьми лечь за Родину. Мы гордились своей страной, ее достижениями. Бесплатная медицина, образование, наш Гагарин – у какой еще страны это есть? 9 мая, седые ветераны, дедовская потертая медаль в заветной коробочке, старые фронтовые фотографии – это было частью нас самих. Поэтому самым высоким мерилом каждого нашего шага была Великая Отечественная. Соответствуем ли? Сыновья и внуки ее героев не имели право спасовать или смалодушничать. Этим, наверное, и объясняется скудность наград первого «афганского» года. Не укладывалось в голове, что наши нынешние награды могут быть хоть как-то равноценны тем «дедовским»! Ведь там была война с фашистами, а здесь – так… На деле же, скупые солдатские медали той поры – это ордена!

158

Мы – агитаторы 28 Апреля. Рано утром, на завтраке, пока весь батальон мирно стучал ложками, прямо к штабу подъехала афганская барбухайка. Из нее спокойно стали вылезать … душманы! Что за черт?! Хвататься за оружие было поздно, но, к счастью, и без надобности. Это оказались, «наши» душманы – партийные активисты, преданные сторонники новой власти, хорошо знающие местность. Будут нашими проводниками. С настороженным любопытством рассматриваем новых «друзей». Там, из крепости, по нам стреляли такие же, только со знаком «минус». Очень странно видеть их так близко, а не в прицел. Одеты своеобразно: в чалмах, жилетках, длинных рубахах, просторных штанах и резиновых сандалиях на босу ногу. У всех – пятизарядные английские винтовки, с патронташами на поясе и через плечо. Колоритный народ! Держатся уверенно и спокойно. Всех садим на БТРы и – вперед! Рота – в главных силах. Взвод Белькевича – в БРД (боевом дозоре). Пытаемся по сухим руслам рек выйти к далеким деревням. Здорово помогают активисты, легко выводят к деревне. При подходе, все население бегом устремляется к ближайшим горам: женщины, дети, самых маленьких несут на закорках. Никто не стреляет. Спокойно заезжаем в деревню. Активисты говорят что-то старейшинам, мулле, и вскоре все жители возвращаются. Угощают холодной водой. Все разглядывают нас, а мы – их. Деревня – нищая, почти все – босиком. Наша задача: выяснить, где душманы и склады оружия. Душманов нет, а про склады сказать боятся – убьют. После беседы партийцев все жители вернулись и собрались около машин. Афганский комбат провел беседу, все слушали. Мы пораздавали ребятишкам банки с кашей и сухари. На душе даже потеплело от такой встречи. А то в последнее время только пули да ямы-ловушки. Здесь же — мир: детишки, девушки, старики. Приятно. За весь день ни одного выстрела! Даже пригласили на чай! Но мы вежливо отказались. В этот день был полноценный обед. Нач.ПО провел совещание. Узнаем: по словам активистов в Туркменкалае, из двухсот душман, из-под обломков выползло только 32. Местные власти прислали большую благодарность батальону». 29 Апреля. Подъем в 3.00. Выезд в 5.00. Двигаемся на перевал. Задача: провести рейд по удаленным деревням и помочь в уничтожении душманов. Афганские солдаты распределены по БТРам. При прочесывании афганцы осматривают дома формально, идти боятся. На перевале очень много ям-ловушек. Их успешно засыпают. Снайперы

159

«Активисты» приехали

бьют по тримплексам. У меня – 3 попадания, но все рядом. Пробили шину. Сломался 121 БТР Алила Ахмедова. Он под огнем подцепил трос. А «друзья» уверяли, что на перевале стрельбы не будет! Прочесываем несколько деревень. «Друзья» идти боятся – выпихиваем их из БТРов пинками. После перевала вышли к городу на берегу реки. Такой радушной встречи я еще не видел. Все население вышло навстречу. Кругом национальные афганские флаги – три полосы: черная, красная и зеленая. Все хлопают, машут руками, улыбаются. На центральной улице — не проехать. Так встречали только в 1945 в Европе наших солдат – освободителей! Все подносят нам холодную воду. Наши раздают сухари. Детишки снуют. Даже женщины почему-то без паранжи, хотя немного закрываются. На нас это подействовало смягчающе. Вышли на окраину, встали на отдых. Рота – в охранении. Поставил задачи, проинструктировал. Буду проверять в 4.00. 30 Апреля. За ночь недостатки: отделение Утепова спало. Плохо организована служба у Синёва С.А. По несению службы к 1 мая выпущен «боевой листок». Выспались отлично. В 9.00 выехали в город на митинг тремя машинами. Народу около тысячи. Богатые горожане с оружием, маленькими испанскими малокалиберными писто-

160

Наши «духи»

летами. Под жилетками – патронташи. За время митинга, очень колоритного по форме (вот бы где мой фотоаппарат!) посмотрел жизнь восточного города. Поражает какое-то общее единение, «общинный» дух. Мужчины сидят в чайхане, беседуют, жуют «нас». Это какой-то белый порошок. Держат его в маленьких, круглых жестяных коробочках, как у нас из- под леденцов, только с зеркальцем. Порошком все важно угощают друг друга, как когда-то наши помещики табаком из табакерок. Правда, его не нюхают, а жуют. Предлагают и нашим. Кто-то с опаской пробует, и тут же плюется: гадость! Афганцы только смеются. Смейтесь, смейтесь! Хлебнули бы нашей спиртяги! Мне дали целую горсть анаши –небольшие, пряно пахнущие серо-зеленые лепешки. Незаметно выкинул. Многие ходят с небольшими матерчатыми сумочками, где носят маленьких перепелок (кто побогаче), а ребятишки – просто воробьев. Постоянно достают

161

их оттуда и тискают в руках. Зачем они это делают, не знаю. Может, бойцовые? Под крышами везде висят клеточки с этими птицами. Видел, как заворачивают чалму. Тонкий шелк и метров пять длиной. Ничего сложного, но уж больно ловко у них получается. Чалма наматывается на тюбетейку. Тюбетейки очень красивые, многие расшиты «золотом» и бисером. Женщин почти не видно. Вот уж кому не позавидуешь! У мужчин жизнь кипит, а у женщин она остановилась в четырех стенах. Заметил: афганцы очень любят нюхать цветы: розы, жасмин, акацию. Постоянно их видишь с цветком или веточкой, ходят, понюхивают. После митинга жители станцевали свой национальный танец. Бойцы нашей агитгруппы – тоже. Все сбежались смотреть. Полный успех!

Батальон возвращается назад,

через перевал. Расположились лагерем, у одной из деревень. Жители, как всегда, убежали в горы. Идем с афганцами агитировать. Проехались по деревне, крича в мегафон. Кто-то из местных, видно оставленных для разведки, вышел. Афганские активисты заверили, что ни одного выстрела с нашей стороны не будет, пусть живут спокойно. Обрадованные жители бросились сообщать своим. А мы пошли на речку купаться. Вода прозрачная и холодная. Постирались, наловили рыбки, которой буквально кишит любая лужа. Удивительно, но афганцы ее не ловят и не едят! Вечером попили чай из верблюжьей колючки. Закусили кашей. Узнал: подорвался на мине капитан Чечель. Водитель 121 БТР Алил Ахмедов

1 Мая. «Спал до 7.00 – это редкость. Построились, всех поздравили с праздником. В знак солидарности отдали часть своего пай-

ка афганцам, которые уже два дня не ели. Им что-то не подвозят. Двинулись назад, к перевалу Фардж. Задача: подойти к перевалу, переночевать, с утра – преодолеть Фардж, осмотреть деревни и к 4 мая быть в Кандагаре. На 125 БТР Рогожина сорвало болты кардана, его тянет 124. С места стоянки со спецпропагандистом пошли по деревням: агитировать. Как всегда, женщины и дети убегают в горы. Но мы на медленной скорости подъезжаем, а афганцы заранее кричат в мегафон «Братья и сестры, наши отцы и матери! Почему вы бежите в горы, ведь мы такие же мусуль-

162

мане, как и вы!». Глядишь, из всяких нор, то тут, то там, появляются люди, подходят к нашим афганцам, целуются. Трогает их радушие и гостепреимство, искренняя радость, что «войны не будет». Объехали три деревни. Вечером весь лагерь пускал разноцветные ракеты и кричал «Ура!» Май везде май… А я даже супчиком разжился. Вечером подошли 142 и 143 БТР (сломан). Починили 125». 2 Мая. Подъем в 2.30. Выезд в 3.00 Пошли на перевал Фардж – чертов перевал.

2 мсв на чистке оружия

Сломался 143 БТР, его тянет танк. Через перевал идем все. 125 БТР встал перед перевалом – отказали тормоза. Починили. Перевал преодолели удачно, без выстрелов, к 8.00.

За дни нашего «агитаторства» я все больше и больше начинаю сомневаться в успехе социальной революции в стране. И не из-за низкой агитационной активности новой власти, как думал вначале. Просто не пришло время. Боль-

163

шинство населения ее идеи не понимало и не могло понять. Поражала темнота, тотальная безграмотность, фанатичная, с какой-то детской наивностью, религиозность этих босых, нищих людей с натруженными и заскорузлыми от тяжелой работы руками. Искренние, но тщетные попытки партийных активистов что-то разъяснить людям, вызывали сочувствие. Но слова агитаторов уходили в пустоту. Им не за что было зацепиться. Я сразу представлял на месте активиста с мегафоном, старичка-профессора объясняющего детханам теорию относительности Эйнштейна. Народ в Афганистане безгранично верил только мулле. Для безграмотных людей он был единственным окном в мир, телевидением и радио, главным и непререкаемым арбитром. У меня – атеиста, это не укладывалось в голове. Но в этом вскоре пришлось еще раз убедиться, остановившись в очередной деревне на агитационный митинг. Неожиданно, из толпы вышел седобородый старик, принявшийся деловито ощупывать головы наших солдат. Бойцы удивленно шарахались. Я – к переводчику: что это со стариком? «Рога ищет», — невозмутимо ответил тот, — Мулла сказал, что шурави – все с рогами!» Мы рассмеялись. «Так молодые еще, не выросли!» — отшутился я, вдруг понимая, что афганцы могут и поверить! Мулла же сказал: с рогами! А то, что мы – без рогов, так то – «неправильные шурави», а вот следующие, вот те точно будут с рогами! Ну и какая тут революция?

Разбор «полетов». Наконец, мы – в бригаде. Приковыляли . Зато теперь можно поесть, помыться и, главное, поспать как люди! Захожу в палатку со странным чувством: словно вернулся домой после долгой разлуки. Судя же по слою пыли на кровати – меня не было лет десять. Вешаю автомат у изголовья, стряхиваю пыль и с наслаждением падаю на койку! Красота! «Подруга дней моих суровых…» Как все же мало нужно человеку для счастья! Жив остался – уже счастлив. А жив, здоров, да на любимой коечке – счастлив абсолютно! Оказывается, чтобы начать радоваться любой мелочи, нужно просто снизить запросы! Первым делом, ставим технику, заправляем, чистим оружие, моемся и … пришиваем погоны! Правда нам вскоре их придется опять спарывать, затем вновь пришивать, спарывать… И, когда этот маразм стал вызывать у народа истерический смех, командование спохватилось, и о погонах «забыли». А мне в голову неожиданно пришел идиотский вопрос: если следовать этой логике, зачем тогда солдатам блестящие латунью пряжки? Где глубинный смысл? Мозги – набекрень: пряжки были частью нашей жизни. Еще с «кадетки»

164

Афганские агитаторы

я крепко-накрепко усвоил: «пряжка должна блестеть как у кота яйца!» За недостаточный ее блеск можно запросто было схлопотать наряд вне очереди или лишиться увольнения в город. Каждое утро, на осмотре, обходя строй, старшины рот придирчиво рассматривали пряжки, сверяя их с лишь им известным «кошачьим» эталоном: достаточно ли блестят? И те сияли, пуская по стенам солнечных зайчиков! Для этого каждый из нас имел в кармане «бархотку» — кусок шинельного сукна, натертый пастой ГОИ. Обладатель крохотного ее «обмылка» считался почти куркулем. Для остальных же в военторге продавались специальные тюбики «Осидола», едко пахнущие нашатырем. Каждая наша свободная минутка шла на пряжку, куда там коту! Старшины спуска не давали. Сколько туалетов было отмыто, сколько полов отдраено, и вот теперь, оказывается, ничто не должно выделяться и блестеть! Годы труда – насмарку! Конечно, пряжки никто закрашивать или снимать не стал, но было очевидно: наша форма безнадежно устарела. Современный бой требовал другого: иной системы переноски боеприпасов, удобной, незаметной, одинаковой для всех формы и накладных карманов, чем больше, тем лучше. Разложить и рассовать все, что оказалось нужным в бою, было сложновато. Особенно ИПП, который должен быть постоянно под рукой, и, желательно, не один! Но куда его ни сунь, он тут же вздувал карман уродливым пузырем, стесняя движения.

165

Класть же ИПП во внутренние нагрудные карманы – вообще позориться! Я свой держал в полевой сумке, а та, как обуза, всегда валялась в БТРе. К счастью, так и не сгодился. А куда еще мостить сигналки и дымы? На ремень, где уже и так тяжелым грузом висят гранаты, магазины, фляжка? С каждым шагом, колыхаясь, вся эта гирлянда постоянно сползала вниз, собираясь гармошкой на животе. Кургузый кителек тогда неминуемо вылезал из-под ремня, позорно обнажая интимные детали нашего туалета. Это придавало всем вид босяцкий, жалкий и совсем не боевой. Очевидное неудобство формы стало для меня неожиданностью. Как же так? Ведь всегда говорили, что у нас – все самое-самое! Ну ладно мы, что дают, то и носим, а вот всякие там НИИ, целая академия Тыла, они-то куда смотрели, о чем думали? Словно все успокоились и закостенели в летаргическом самоупоении Великой Победой! Ведь даже у афганцев форма удобнее! А сколько уже было военных конфликтов в мире — спрогнозировали бы, а нет – так хотя бы, разведали, срисовали! Но кому это все надо? Ведь на складах, наверное, еще старой формы – под самую крышу. Носить – не переносить! Но «кипел» я зря. Какое-то колесико на «верху» крутанулось и однажды к нам приехал тыловик-генерал изучать вопрос. Собирали офицеров по батальонно. Дошла очередь и до нас. Генерал внушал доверие: деловой и не по-генеральски демократичный. Всех внимательно выслушивал и записывал. Сразу обнадежил: «там» проблему знают. Поставлена задача в короткие сроки разработать новую полевую форму. Просьба высказываться. Нас прямо-таки распирало от собственной значимости! Наконец-то к нам прислушались! Мы ощущали себя настоящими вершителями моды. Генерал поблагодарил всех за помощь и улетел. Но формы мы так и не дождались. Зато получили сапоги! Экспериментальные, из сверхнового резино-пластика! Отечественная разработка! «Супер-сапоги» оказались шедевром: сверхлегкие, сверхкрепкие и непромокаемые. Подумалось: все же могут наши, когда захотят! В Карелии, где сплошь кругом болота, в очереди за такими сапогами удавилсь бы! Но, как оказалось, в Афгане сапоги не «пошли» — не «дышали»! Ноги в них потели ужасно, покрываясь красной, нестерпимо зудящей сыпью. И эксперимент провалился. Находчивые бойцы, чтобы не пропало «добро», посрезали с них голенища, прорезали дырочки, и «супер-сапоги» превратились в шикарные пляжные «супер-шлепанцы»! Благо «пляж», пустыня Регистан – под боком! Вещь оказалась незаменимой: старались ученые не зря. При первой же возможности все скидывали сапоги и давали ногам «дышать». А водители БТР не снимали их даже в бою! Все опять вернулись к старым и добрым кирзачам. Я же продолжал носить офицерские яловые, из толстой кожи, с подошвой на микропорке. Они не рвались в клочья от колючек, как хромовые, а подошва идеально цеплялась за

166

камни. Поэтому я долго не переходил на наши неудобные и корявые берцы. А уж в том, что носки лучше, меня не убедит никто! Носки в воюющей армии, да с нашим убогим снабжением, если только каждый день их не стирать — чушь собачья. А кому это надо? Да и найдется ли хоть у кого-то на это время по полям, по горам: стирать, сушить? Я уже носил носки: два года, в Суворовском. Постирать их удавалось не всегда, а меняли носки только в бане, раз в неделю. Уже через пару дней, они становились противно липкими, а воняли так, хоть клопов трави! Любимая наша забава тех дней: бросать носки об стену, чей дольше провисит. И ведь прилипали! Высохнув, такие носки стояли колом. А, не дай Бог, разуться где-то в гостях — позора не оберешься! То ли дело портяночки! Вспотела нога – перемотал портянку насухо и – ходи себе! И так, хоть сто раз на дню! Летом, в Афгане лучше всего было носить кроссовки: идеальная обувь! Особенно ценились наши, кимрские, простенькие, но надежные. Не дожидаясь обещанного генералом, которого, как известно, «три года ждут», «форменный» вопрос мы стали решать сами. Смекалистый народ обратил внимание на брезентовые плавжилеты из ЗИПа БТР. Повытаскивали из них наполнитель и — разгрузка готова! Влезало в нее целых 13 магазинов по кругу! Одно неудобно: те, которые со спины – не достать, надо снимать жилет. Но зато – как душу греют! Запасец в бою – не помеха! Гранаты с подсумками все равно таскали на ремне. А вот, когда в ротах появились трофейные китайские швейные машинки, тогда начался настоящий модельный бум! В каждой каптерке с утра до ночи стрекотали ротные «кутюрье», пришивая, ушивая и зашивая. Латались прохудившиеся на штанах коленки и задницы, а уж всякими карманами – хоть увешайся! Только ткни, куда, и через минутку у тебя – карман! С тех пор, моя полевая форма – кроссовки и маскхалат КЗС (комплект защитный сетчатый) с карманами для карты, ИПП и дымов. Идеально для пустыни: сетка хорошо продувается, но если лазить по кустам – живет не долго. И в рейды мы стали ходить, кто во что горазд. В ЦРУ, наверное, ломали головы и пили валидол. Попробуй-ка разберись: там, в Афганистане, одна Советская армия или целая «сборная» из других? Сразу вспоминается дремучий армейский анекдот: США знают о нашей армии все, кроме распорядка дня и формы одежды. Но такая вольница касалась только рейда. В бригаде форма соблюдалась. Офицеры обычно ходили в рубашках без галстука, галифе в сапоги, в фуражке или панаме. Некоторые – в брюках х/б «мабуты» с туфлями. А еще, офицерам выдали диковинку – солнцезащитные очки! Вот, что, оказывается, есть у наших «плюшкиных» в закромах, — только поищи!

167

В крепкой роговой оправе, с хорошими стеклами, надежные, как все отечественное, очкам бы цены не было, если бы не одно «но». Не «смотрелись». В сравнении с западными «суперменскими» из афганских дуканов, мы, в своих очках, казались себе учителями-«ботаниками», архивистами-буквоедами, а не боевыми офицерами, грозой душманских зеленок. Но очки, ни наши, ни «суперменские» так в армии и не прижились. Наверное, не тот менталитет. В очках щеголяли только самые «понтовые». После первых рейдов мы забросили и каски. Как оказалось, правильно. С тем вооружением, какое в то время было у душманов, каски были лишь обузой. Неудобные, тяжелые, плохо сидящие на голове, с бестолковым и грубым креплением, каски на афганском пекле нагревались как сковородки. Носить их, уповая на призрачную защиту, добровольцев не было. После рейда мне прибавлялось забот: замполита батальона, к-на Барта, прямо из рейда отправили в отпуск, а я стал исполнять его обязанности. Нагрузка не радовала: пришлось чаще бывать в политотделе, у «удава Каа». К тому же мое «замполитство» неожиданно затянулось почти на год: Барт в отпуске загулял, в часть не прибыл и больше я его не видел. Подаем своих ребят на награды, а вдруг прокатит? Быкову, Власенко – «за Отвагу». Ахмедову, Адаеву, Кенесариеву, Лужанскому, Осипкину, Шутову – «За Боевые заслуги». Остальных откладываем на потом, хоть бы эти прошли! С наградами на «верху» жмутся. Грустно сознавать, но мы, чиновники всяких калибров и мастей, традиционно недооцениваем наших людей, высокомерно и пренебрежительно к ним относимся, не сознавая даже, каким сокровищем владеем! Откуда все это, из мглы веков, крепостничества, остатки «ига»? Эх, да нашему бы геройству и отваге хоть чуточку заботы и внимания, — горы бы свернули! Правда, умения тоже бы не помешало. Оказалось, в тактике одиночного бойца я был ничуть не лучше своих солдат! Убогие навыки курсанта-первокурсника давно забылись. Анализируя причины наших потерь, я все больше укреплялся в убеждении, что вытягивали мы поначалу только на всеобщем боевом порыве и самоотверженности. В горах воевать не умели вообще. Не помню, чтобы были хоть какие-то занятия с бойцами по тактике боя в горах. И мы учились кровью, на своих ошибках, нарабатывая опыт для следующих поколений «афганцев». Оказалось, что ни в коем случае нельзя идти по лощинам, ущельям, не заняв, предварительно, близлежащих высот. Но учились мы быстро. Все общеармейские «ляпы» тут же доводились на совещаниях офицеров, чтобы мотали на «ус». Так, в каком-то полку, бойцы, чтобы не нести тяжелую радиостанцию в горах, погрузили ее на осла, проявив уже известную мне «смекалку». В теснине батальон попал в засаду, а осел убежал вместе со связью. Положили людей. И не только из-за отсутствия связи – по склонам никто не шел, высот не заняли. Но мотали на «ус» не все. Похожая ситу-

168

Мы с Олегом после работы «кутюрье». Моя форма одежды: КЗС с нашитыми карманами и кроссовки

ация вскоре повторилась и у нас, в 3 мсб и опять с ослом. Там прапорщик, командир противотанкового взвода, с бойцами, чтобы не тащить тяжеленный станковый гранатомет СПГ-9, (зачем он там сдался?), приторочили его к ослу, вместе с боезапасом. При первых же выстрелах осел убежал. А куда бежать испуганному ослу? Конечно, домой, в «душманию», в родную деревню. Прапорщик с бойцами

169

— за ним. Там духи их и положили, всех шестерых. И пришлось бригаде, опять теряя людей, проводить специальную операцию, чтобы отбить погибших. Уверен: большинство людских потерь в Афганистане случались по глупости, беспечности и разгильдяйству. Есть у нашего солдата качество, по человеческим меркам вроде бы положительное, но неприемлемое и даже преступное в боевой обстановке – излишняя доверчивость. А если ему еще и дружески улыбнуться, сказать: «дуст-дуст» (друг-друг), то все, вы с ним братаны и друзья навек! У американцев, к слову, другая крайность, за что мы их и презираем: «ссыкуны». Те от каждого куста шарахаются, сначала стреляют, а потом – разбираются. Не знаю, чем объяснить эту нашу, почти на грани наивности, легковерность: издержками интернационализма, генами или особенностями менталитета? Но это надо всегда знать и учитывать. Как бы там ни было, нам, в первую очередь. Это наша «болевая точка». Это что-то от рыцарского, от «благородно-пацанского»: «лежачего – не бьют», «один на один», «все — по-честному». На войне, где все средства хороши, мы, с нашим понятием чести, обязательно проигрываем наглому, коварному, безжалостному и циничному врагу. Так было и в Афгане. Всю службу, с каждым новым пополнением, приходилось постоянно, испорченной пластинкой, бубнить о бдительности и боевой настороженности, зачитывать сотни подобных приказов из «Великой книги» и все равно продолжать каждую ночь будить спящих часовых. А научили нас все те же афганцы. Как ведь, поначалу, у нас в бригаде стояли посты на дорогах? Идет, к примеру, машина, и вот из-за символического укрытия, с автоматами на пузе, лениво выползают два наших бойца. Весь их вид словно говорит: мы бы вас никогда не тормознули , но что поделаешь – служба… Один вяло помахивает рукой, дескать, стой, а второй, рядом, тупо пялится, засунув руки в карманы. Ну и чего? Трах – бах, — обоих постреляли. Вот еще двое «двухсотых» на Родину. Замполитам — писать родителям, выдумывая геройства. А кому-то и ехать хоронить, смотреть в глаза родителям. Второй вариант: враги дадут по газам, идя на прорыв. Тут одно из двух: или давят обоих, опять «двухсотые», или бойцам махать вслед ручкой – разгильдяи. А у афганцев – не так! Один – сбоку, в укрытии, его сразу и не углядишь, держит машину на мушке; другой вскидывает автомат, целясь в водителя, и истошно орет: «Дриш!» ( Стой!) После этого, трижды топает ногой. Не остановишься – на третий «топ» — стреляет! Ни один не проедет. По себе знаю. Геройство наших бойцов и офицеров стало ярким контрастом в сравнении с деморализованной афганской армией. Ей не было за что воевать. Солдат в армию власти набирали, как рабов кочевники, набегами, хватая всех без разбора. Как-то на привале, разговорившись с афганцами, я традиционно поинтересовал-

170

2 мср в Нагахане. 1980 год

ся у одного, что тот будет делать после службы? «Пойду в душманы, – последовал ответ. «Почему?!!» — поразился я. «Отец – в душманах, брат – в душманах, куда еще идти?» Мне тут же вспомнился наш визит «дружбы» в саперный полк, надменность афганских офицеров, комментарии нашего советника за спиной, и его ящик гранат под койкой… Поэтому предательство «друзей» стало повсеместным. Всегда оказывалось: куда бы мы не шли с «друзьями», — везде нас уже ждали засады или опустевшие базы. Получалось, надежды на афганскую армию у нас не было. И первый рейд это показал. Заверения афганских властей, что наша армия в ДРА будет использоваться только в исключительных случаях, оказалась болтовней. Бригада несла потери, ломалась техника, сжигались сотни тонн драгоценного, с таким риском и кровью доставленного через всю страну топлива, а результат – почти нулевой. Стоявшие перед нами совместные задачи из-за «нерасторопности» «дру-

171

зей» были постоянно под угрозой срыва. Мы же сорвать их не имели права. Вот так, потихоньку, заменяя повсюду небоеспособную афганскую армию, мы и втянулись в настоящую войну, став для населения страны главным врагом. Оставалось дело только за малым: назвать нас «оккупантами», а исламистам — объявить «джихад». И понеслось…

Афганские солдаты в Кандагаре

172

Глава 9

Первые потери

Нау Зад Уверен, у каждого, особенно в пехоте, обязательно найдется пара мест в Афганистане, занозой сидящих в памяти, где горел, подрывался, терял друзей. Короче, самое гиблое, опасное, «засадное» место, а по-нашему: «жопа». Емко, сжато, с бездной экспрессии и смысла. Для меня это слово – лингвистическая «черная дыра», вобравшая в себя всю боль, всю энергетику тех дней и наших судеб. И кто знает, может как раз так и появился запредельный по эмоциональному накалу и смысловой мощи «термоядерный» русский мат? Для ханжей и моралистов уточняю: это – не часть тела, это СОСТОЯНИЕ, а в нашем случае, еще и участок местности. Для многих поколений «кандагарцев» ими стали «Черная площадь» и Нагахан, так сказать, «общебригадная жопа». Как рассказывал один заменщик, по прибытию в роту, на стене в каптерке прочитал предостережение-наказ: «В Нагахан не ходи – «жопа!» «Ну что, спрашиваю, ходил?» -«Ходил…» «Ну и как?» — «Жопа!» И все, и не надо больше слов, каких-то подробностей – тут же перед глазами хроникой понеслась уже своя, личная, выстраданная нагаханская «жопа». Кроме общебригадной, у каждой роты была еще и персональная. И первым в такую «жопу» угодил Толик. Для нашей 2-ой роты образца 1980-81 года, ею стал Нау Зад. Есть такая деревенька в Афганистане. Название говорящее, вызывает ассоциации. У нас – прямые. Оттуда и пошло. Именно там наша рота понесла свои первые потери. А в начале все шло как обычно. Рота шла в колонне, обходя окраины Нау-Зада по высохшему руслу реки. И вдруг, прогремел взрыв! 125 БТР Жарова окутался дымом, дернулся и встал. А в наушниках, сквозь шум и грохот стрельбы – панический крик Толика: «Нас подбили! Есть убитые!» Это был выстрел из гранатомета. И с тех пор наша «спокойная» жизнь кончилась. Навсегда и бесповоротно. С этого дня соотношение сил кардинально изменилось: БТР перестал быть надежной защитой. Выстрел в Нау-Заде стал и тревожным звоночком для всей бригады: у духов появились гранатометы.

173

Но меня тогда, больше чем гранатометный выстрел, поразил спокойный, неторопливый и уверенный голос комбата: «Жаров, двигаться можешь?» Так четко, внятно, размеренно мне когда-то в школе читали диктант. И именно этот неожиданный контраст мгновенно поставил нас на землю, заставив вспомнить, что мы – офицеры! Растерянность исчезла, осталась только холодная решимость. И Толик, уже спокойно: « Сейчас проверю. Могу!» «Тогда выходи из-под обстрела!» Оказалось, граната пробила борт, не задев двигатель. Взрывной волной распахнуло все верхние люки, слегка контузив десант. От огненной струи мгновенно погиб рядовой Сосо Цациашвили, ранен Мамедов, осколками легко посекло спины сидевших рядом. Но машина осталась на ходу. И наши вышли. Не «поймали» в борт еще одной гранаты, не полегли от огня в упор. Их спасло хладнокровие комбата, майора Антонова. А ведь сколько раз раньше, на учениях в Союзе, мне приходилось слушать только истерический мат больших и помельче армейских начальников, выбивавший последние крупицы хладнокровия у подчиненных! Этот командирский урок поведения в бою навсегда врезался мне в память, и я старался следовать ему как мог. С той поры мы и стали ездить сверху на броне, особенно в «зеленке». Гранатометчики, а не снайперы стали нашей главной опасностью.

Пробоина от гранатомета. Брызги оплавленной брони

174

Толика подбили 11-го июня, а уже 23-го мы вновь стояли перед тем же НауЗадом! В командирский прибор рассматриваю обезлюдевшую деревню. Плохой знак: значит, там – духи! Вот уже приданная батальону установка «Град» дает для очистки совести куцый залп по деревне и – вперед, на «чес!» Залп – чисто психологический, больше для нас: пара снарядов ложится перед деревней, три-четыре – по цели, а остальные – черт знает куда, «молока искать». Машины, как всегда, оставляем: не пройдут. Нам теперь топать ножками, надеясь только на себя. Осторожно втягиваемся в село, словно сложенное из замысловатых пазлов домов, улочек, дувалов, садов и арыков. Поди, разберись! Надо знать афганскую деревню, чтоб понять: вести бой тут куда сложнее, чем в городе. Тем более, что на картах деревни, даже крупные, изображены схематично, одним массивом: масштаб не тот. Об аэрофотосъемке можно было и не мечтать. А жаль, сгодилась бы. Удивительно еще, как наши картографы вообще умудрились подготовить хоть какие-то карты по Афганистану! Поэтому каждая деревня для нас была «черным ящиком», неизведанным, бесконечным лабиринтом, где мы бродили наугад, стараясь не потерять зрительной связи с соседями. Потеряешь – и духи, отлично знающие каждый угол, как загонщики на охоте тут же заманят в «огневой мешок». Самое сложное на «чесе» — осматривать дома. Дом афганцев – крепость, причем буквально! Это прямоугольник 20*20м и больше, обнесенный мощной трехметровой глиняной стеной, взять которую под силу лишь танковому снаряду да «Шилке». Вход, как правило, единственный: крепкая дверь или тесаные ворота. Если закрыты и никто их не открывает – приходится взрывать. Все внутренние постройки примыкают к стенам. Жилые – делятся на мужскую и женские половины. Отличить легко: женские – более уютные. Крыши – вровень со стенами

175

и обычно плоские. Туда ведут глиняные ступени вдоль стен. Залезть на крышу – святое, так можно контролировать двор и дома поблизости. И частенько они стоят так плотно, что по крышам можно запросто пройти полдеревни, перепрыгивая через тоннели улочек. В центре каждого двора – колодец с резиновым ведром на веревке. В самом солнечном углу – глиняный помост, где обычно собирается вся семья за едой. Зимой, на солнышке, там особенно уютно. Рядом, под навесами, — все немудреное имущество хозяев: скот, птица, дрова, сено, инвентарь. Есть, где спрятать и спрятаться. Поэтому афганская деревня мне всегда представлялась такой «шкатулкой с сюрпризом»: неизвестно, где и что выскочит. Бегло «чешем» дворы. На тщательНа «чесе». Лето 1980 г.

ный досмотр нет ни времени, ни сил. Кругом ходят куры, телята, под крышами висят клетки с перепелками, вяленое мясо.

А люди – словно испарились! И тут же валяются развороченные взрывом «корыта» градовских снарядов! Ну и стоило тогда шум поднимать? Где эффективность? Даже ни одной убитой курицы! Проходим деревню насквозь: никого! На часах – уже 17:00, а значит все, братцы, войне – конец! Выходим! Вот скажут: ловко устроились мужики, даже воюют по расписанию! На деле, все – чистый расчет, заведенный порядок: мы должны успеть выйти из боя, встать лагерем, выставить охранение, подготовить технику и оружие к следующему дню. В горах темнеет мгновенно, словно кто-то выключает рубильник. И пара светлых часов – наша «страховка»: время работы вертолетов для огневой поддержки и эвакуации раненых. Если ранят позже и, не дай Бог, тяжело, до утра можно и не дожить. У нас же все — отлично: ни одного выстрела! Всегда бы так! Духов нет. Даже странно… Становимся лагерем недалеко от того места, где ранее долбанули Толика. С ротой – приданный танк. Ротный – к комбату, на доклад и получение задачи, а я – за старшего. Тут же ко мне – «ходоки» за разрешением сходить за водой в деревню: присмотрели колодец по близости. Даю «добро» и команду: всем кто за водой, быть через пять минут у меня, с оружием и канистрами! Собирается человек десять, беру еще пять, для охраны. На удачу, коло-

176

дец оказался недалеко, на небольшой площади. Охрану выставляю по крышам. Самое надежное дело: высоко сидишь – далеко глядишь! Дело идет споро, вот – и последняя канистра. Все, снимаемся, уходим! Вдруг, совсем недалеко, вспыхивает короткая перестрелка! Что за черт?! Все вздрагивают, хватаясь за оружие. И тут неожиданно из-за какого-то проулка, к нам выбегает… наш полуголый танкист с автоматом! Бросается ко мне: «Товарищ лейтенант, нас тут обстреляли, двоих ранили!» Марсианину я бы удивился меньше! Откуда?! Хотя… можно и не спрашивать, все и так понятно: пока мы становились лагерем, ребятки решили пошариться по домам – барахлишком разжиться! Но тут не до морали! Где, показывай! Беру троих бойцов, отсылаю остальных, и – за ним! Вскоре натыкаемся на первого раненого, с зажатым в руке ржавым ТТ. Тот заклинил, наверное, на первом выстреле. «Хотя бы оружие чистил, вояка!» — проносится в голове. Парень – без сознания. Забираю пистолет, даю команду уносить. Мы остаемся втроем. Вновь бежим по глиняному лабиринту. Поворот, еще поворот… В душе закипает злость: «Ну, танкисты, мать их! Нашли же на жопу приключений! И на нашу тоже! Это надо же было куда забраться! «Бакшиша», видите ли, им захотелось!» Я чувствую себя еще и виноватым: подвел командира, тот уехал докладывать, что все нормально, а у нас – такая заваруха! «Да где же он, где?» – раздраженно кричу танкисту. «Вот, вот, сейчас за углом!» Вот и угол… Даже не успевая выглянуть, тут же отскакиваем, чуть ли не падая друг на друга: в глаза бьет глиняная крошка от залпа картечью! Надо принимать решение. Какое? Соваться бесполезно, парня не отбить, если он вообще еще жив! Отходим! Улочка – словно бесконечный коридор питерской коммуналки. В стенах – двери, двери, двери… Стреляют уже не сзади, а словно сбоку! Сверху сыпется глиняная крошка. Я понимаю: еще немного и нас отрежут. «Загонщики» хреновы! Обидно, в батальоне никто ничего не знает! Вдруг, вижу, за дверью кто-то стоит! Меня бросает в жар: в проеме, под дверью, чьи-то ноги в галошах! Даю очередь в упор! Галоши исчезают. Ору: «мужики, по дверям!» И мы лупим направо, налево, несясь в клубе глиняной пыли! Вылетаем из деревни, не веря в удачу. Я – к радиостанции. Примчавшийся ротный тут же берет взвод, и — в деревню, в горячке забыв связь. Даже наш танк, словно замаливая грехи, неожиданно рыкнув черной гарью, проехал метров сто, выстрелил куда-то и встал, упершись в дувал. Его «война» кончилась. В деревне защелкали выстрелы. Ощутимо темнеет: пора выходить! Где наши? Ко мне – батальонное начальство: «Передай ротному, пусть срочно выходит!» Как? Связи – нет! Мне дают пропагандистский мегафон. Бегу в деревню вызывать. Показались наши… Кого-то несут… Твою мать!!! Раненый? Убитый? Подбегаю, подхватываю – сержант Шалагин! Кладем сверху на броню. Не успеваю отъехать – несут второго!!! Кононович. В душе закипает бешенство. Танкисты,

177

суки! Сам бы их прибил! Таких парней из-за них кладем! Гоню в штаб батальона, к перевязочной, уже в потемках. В черном небе безразлично и холодно поблескивают звезды. Все, вертолета не будет, остается только надеяться на Бога, черта, судьбу – лишь бы помогло! По дороге щупаю руки то одного, то другого – холодные как лед… Ну вот и все… На какой-то кочке БТР подпрыгивает и вдруг ктото застонал! Живы!!!! При свете фар осторожно снимаем ребят на носилки. Врач щупает артерии. «Этот – все», — указывает на Кононовича. Подходит к Шалагину: «А за этого – поборемся! Срочно в перевязочную!!»

Виктор Кононович

Валерий Шалагин

Еду подавленный назад, в роту. Кононович убит. Шалагин ранен и еще неизвестно, выживет ли? За что? И ради чего? «Сам погибай, а товарища – выручай?» А если товарищ – придурок? И понимаю: все равно бы пошли. Валера Шалагин все же выжил, а Витя Кононович, как оказалось, умер еще в деревне, у Утепова на руках, успев только сказать: «Маме привет передай…» И Утепов передал. Через тридцать два года, с опозданием, но передал. Вымотанный до предела, бросаю на землю бушлат и валюсь спать. Под боком всю ночь ведет по деревне беспокоящий огонь минометная батарея. Но я уже ничего не слышу. Ранним утром идем на прочесывание. Задача одна: во что бы то ни ста-

178

ло найти пропавшего. Это непреложный закон всей 40-й армии: никогда, ни при каких обстоятельствах не оставлять ни раненых, ни убитых. Идем, надеясь только на удачу. Сотни дворов, комнатушек, подвалов, курятников, всяких ям, канав, арыков! Если спрятали или закопали – не найти! На этот раз, я — командир 1-го взвода, по совместительству, вместо Белькевича. Болезни, отпуска, ранения – взводных в роте всегда некомплект. В деревне – ни души. С каждым новым двором надежды найти танкиста тают. Даже при самом халтурном, беглом осмотре до ночи нам не управиться. Очередная дверь в подвал. Какой-то шорох… Что делать? Зайти? А вдруг там – духи? Бросить гранату? На все подвалы гранат не напасешься! Решаю выстрелить в дверь, для острастки: вдруг кто отзовется? Выстрел – за дверью слышатся женские голоса и детский плач! Приказываю выходить. И тут, из подвала, держась друг за дружку, начинают выходить старухи, женщины, девочки-подростки и ребятня: мал-мала-меньше! Маленькие ведут еще меньших за ручки, а совсем малышей – несут на закорках. Глаза закрою, и эта картина наваждением вновь и вновь встает передо мной. И вновь, как тогда, с ужасом я представляю, что не пожалел гранату, а бросил! А потом зашел… и увидел… Как бы я потом жил, с этим вот в душе?! Как бы я спал, если смог бы спать вообще? Я – атеист, но Богу, тогда, наверное, было на это плевать. Он просто меня уберег. Я стоял у входа, ощущая себя последней сволочью, бормоча что-то миролюбивое: «дуст, дуст» (друг, друг), что я еще мог знать по фарси? А они все выходили и выходили, казалось бесконечной вереницей! Сколько же их там, в этом подвале? На душе – мерзко и грязно, не отмоешься. Черт, черт, черт! Пропади все пропадом! Эта война, этот Афган, этот Нау Зад! От бессилья, в бешенстве, пинаю дувал, ворота, попавшую под ноги корзину! Бойцы изумленно таращатся. Иду дальше бездушным автоматом, говорящей машиной, отдавая приказания, осматривая очередные дома. Душа еще не вернулась, летая где-то и вымаливая мне прощение…. Всю жизнь эта картина будет преследовать меня. Всю жизнь я буду размышлять о правильности выбранного мною пути. Я выбрал путь Воина. Почетный путь во все времена. Но — не мой. Я все отчетливее это сознаю. Казалось бы, все есть: здоровье, ум, характер, упорство до упрямства, воля… Но – не Воин: излишне сентиментален! А это – профнепригодность. Мне жалко все живое: птичек, собак, кошек и… людей. А стреляю отлично: за плечами – первенство вузов ВС СССР по стрельбе. На дальних дистанциях, где люди как фигурки в тире, стреляю без проблем: привычно- спокойно. А вблизи, глаза в глаза, не смог бы. Выстрелил бы только в ответ, и тогда меня бы обязательно убили: не Воин. Кто стреляет вторым – умирает первым. Таких «не воинов» в Афгане было много. Чтобы стать Воином, надо пере-

179

ступить черту. Если перешагнешь, оставшись в живых, ты – Воин. Но если тебе это будет сниться каждую ночь – нет. Их, Воинов – единицы, а нас – большинство, обычных, нормальных людей. Такие, после Афганистана, как раз и спивались, кончали с собой, не в силах вынести такой груз. Я сплю спокойно, но стал другим: пугающе-взрывным, когда я боюсь самого себя, и смазливо-сентиментальным, когда я себя презираю. Но это надо рассказывать психиатрам. Хотя – бестолку: не помогут! Наговорят кучу научных слов, да пропишут, для проформы, какие-нибудь таблетки. Вот скажи им, что не могу без слез видеть желтые, старые, перезрелые огурцы! Ну и что, скажут, не смотри! Я и не смотрю, но как увижу – опять в Афгане и слезы на глазах. А, вроде бы, сущая пустяковина! Однажды мы с бойцами обнаружили в скале вход в пещеру. Надо бы проверить… Кого послать? Смотрю на солдат, жалко мне их. Глядят, как воробушки. Уж лучше самому! Прыгаю по-суперменски в пещеру, в падении запуская очередь в потолок. В каменном мешке звук выстрелов резко бьет по ушам, с потолка дождем летит каменная крошка, вековая пыль медленно оседает на пол. Глаза постепенно привыкают к темноте. Пещера пуста. Слава Богу! Вдруг, в дальнем углу, что-то шевельнулось! В два прыжка я уже там, готовый еще секунду и дать очередь! И вдруг вижу среди истлевшего тряпья – нищего, высохшего до костей старика! Глядя на меня ослепшими глазами, жалко улыбаясь, он что-то протягивает мне дрожащей, скрюченной, костлявой рукой… Огурец, желтый, перезревший огурец! Единственное свое богатство… Только не убивай! Гадом, сволочью, мерзким подонком выхожу из пещеры. Вояка хренов! Вновь накатывает нестерпимая наузадская горечь. На вопросы солдат только раздраженно отмахиваюсь: «А пошло все…!» И сейчас, когда я вспоминаю это, после стольких лет, дыхание вновь перехватывает все та же горечь. Господи, ну не могу забыть этот проклятый огурец, этих дрожащих скрюченных рук! Все стоят перед глазами и стоят, черт подери! Не Воин я, не Воин! Из привычного безлюдья деревни, словно привидение, вдруг появляется старуха. Она знаками показывает Толику следовать за ней. Идем знакомыми и незнакомыми улочками. Вот и наш парень… Стоим вокруг и молчим. Лицо и грудь танкиста – в оспинах картечи. Погиб сразу. Хорошо хоть не глумились. Поднимаем, уносим. Чего добились? Потеряли людей на пустом месте! В душе – пустота. Злиться на погибшего уже нет сил. Дурак, сам себя наказал. А вот что его командиры напишут матери? Правду? А нужна ли она ей? Я знаю, что ей напишут: что ее сын геройски погиб при штурме Нау-Зада. Я бы написал так же.

180

Кабульские «наполеоны» Но этим цепь трагических неудач для нашей роты не закончилась. К нам в рейд приехал штабник – майор из Кабула – «наполеонить»: за орденами или карьерой. Именно такое впечатление у нас сразу сложилось. «Мутная» личность, то ли из разведотдела, то ли еще откуда, зато гонора – на десять генералов с «довеском». Таких «кабульских гостей» на моем веку в Афгане было двое. Как правило, для «игры в солдатики» рота поступала в их полное распоряжение. Причем, в «темную». Даже мы, офицеры, как болванчики, не знали: «зачем» и «почему». Делай тупо, что начальство велит. И от этого на душе становилось особенно гадко. Отличались эти «засланцы» особой «кровожадностью», каким-то болезненно-ущербным желанием повластвовать над людьми, их жизнью и смертью. Может адреналина, а может, психиатра им не хватало в кабульских кабинетах, кто знает? Иногда складывалось впечатление, что даже сами «наполеоны» не знали, чего они хотят. Спонтанность и непродуманность их решений всегда приводила к нашим потерям. Поэтому приезд каждого такого «полководца» был для нас «черной меткой»: появился – жди беды! С прибывшим майором мы долго колесим взад-вперед по дорогам и деревням, пока ему почему-то не приглянулся какой-то богатый дом на окраине. И с чего вдруг? Такой же дом-крепость как и все, только значительно крупнее размером: где-то 50*50м в плане. По центру трехметровой стены – традиционная большая дверь, а над ней – башенка-пристройка с окошечком. Но дом приказано проверить. Наши стучаться в дверь: дверь не открывают. Пытаются вскрыть, и вдруг – выстрел! В упор! Уносим смертельно раненого в живот рядового Алланазарова. От нестерпимой боли тот просит, чтобы его добили. А «наполеон», казалось бы, даже обрадовался: есть повод! На штурм! Дверь взорвана, но из узкого коридора вновь звучат выстрелы. Ранен мл. с-т Синёв, выронивший там свой автомат, ранен рядовой Софуанов. Залп «Шилки» — и ворота, башенка-пристройка, все превращается в груду глиняных обломков. «Шилка» тут же дырявит стену в другом месте, открывая нам проход во двор. Во дворе – убитые мужчины. Последние из защитников забаррикадировались в подвале. Достаем чудом оказавшийся в запасе ящик с противотанковыми гранатами РКГ-3. Кто бы думал, что сгодятся? Кумулятивная граната срабатывает мгновенно, от препятствия. Жаров даже не успевает отдернуть из-за угла руку, как взрывная волна, крутанув его как флюгер, припечатывает об стенку! Но двери разносит вдребезги. Толик с бойцами врывается туда. На него в рукопашную бросаются потерявшие рассудок оставшиеся в живых… Вот и все. Кончено. Уныло ждем вертолета за убитым и ранеными. После нас остается разоренный дом, плачущие женщины, их убитые

181

мужчины, до последнего защищавшие свой родной кров. Кому все это надо? Вот такую «победу» мы потерпели, положив людей с обеих сторон ни за что, ни про что! Алланазаров – единственный сын у матери, что я ей напишу? На душе вновь становится гадко и грязно, словно с головой окунули в вонючее, несмываемое дерьмо.

На майора глядим с плохо скрываемой ненавистью: «Наполеон» хренов! Тот старается «держать лицо», делая вид, что так и было задумано.Мы уезжаем, увозя «богатые» трофеи: «Бур», пистолет, да ружье «Байкал», оставив на замену засыпанный обломками автомат Синёва. «Байкал» еще долго будет валяться у меня в чемодане, после того, как ротный расстреляет все патроны, охотясь на уток. На потрескавшемся ореховом прикладе «Байкала» навсегда запеклась кровь его владельцев, всякий раз напоминая мне этот трагический и позорный для нас бой. И нас там не забудут. Через пару месяцев там сожгут из гранатомета БТР нач.штаба Бартенева и это место навсегда станет чьей-то очередной «жопой». Второй «Наполеон» был уже подполковником. Даже страшно представить, если бы приехал генерал. Но генералы приезжали «наполеонить» уже в бригаду. И, главное, шло вроде бы все гладко, мы уже собирались в бригаду, как вдруг штабной углядел какой-то домик высоко в горах, на огромной крутизне! И заело его любопытство: что же это там такое? Чего бы не проверить, тем более что солдатики-то под боком! И нам ставится задача. Дело – гиблое, и к бабке не ходи: без разведки, артиллерии, без поддержки с воздуха, в горах, где нужна

182

специальная подготовка и снаряжение! Мы же – обычная пехота, для нас простой холм – уже гора! Вот тогда-то я впервые и понял, что чувствуют приговоренные к смерти. На душе – полная безнадега. Мы – к ротному: « Командир, это же – «ЖОПА!» Тот только отмахивается: «Да сам знаю! Видно мужику орденок на грудь захотелось!» Идет к комбату, тот – к «наполеону», что-то долго обсуждают в сторонке. Ну а мы обреченно собираемся на собственные похороны, где-то в тайне надеясь: а вдруг? Затариваемся гранатами, патронами под завязку, поглядываем, как сподручнее залезть к месту «погребения». Настроение – хуже некуда. Впервые я не пытаюсь этого скрыть. Бойцы шушукаются, поглядывая на гору. Кратко инструктируем по использованию гранат, чтобы на головы не скатились. Вот, вроде бы, и все: Ну что мужики, пора идти, помолясь… И вдруг, как выстрел – команда: «Отставить!» Кому там, в небесной канцелярии, свечку ставить? Какие такие особые слова нашел наш комбат, какой дипломатический талант проявил, но нас – помиловали!!! А может, невероятное: совесть у подполковника проснулась? Бывает же. Хотя, вряд ли: чисто голый расчет! А ну, положат нас всех? Тут уж не до ордена, карьера может накрыться! Ну а нам же все равно: главное – «похороны» отложены, еще поживем! Садимся по машинам. Родной броник как-то по-особенному сладостно обдал запахом раскаленной брони и бензина. И как этого я раньше не замечал?

183

Глава 10

Эскалация

Гильменд Рейд на Гильменд мне запомнился нестерпимым зноем. Из-под шлемофона непрерывными струйками стекает пот, ест глаза, крупными каплями позорно висит на носу. Китель, хрустя разводами соляных пятен, царапает кожу. В раскаленной духовке машины – бензиновая гарь. Но люки чуть приоткрыты: солнце. Я безуспешно ерзаю по сиденью, пытаясь увернуться. Голова как в тумане. Штаны, сиденье – давно мокрые и, кажется, хлюпает даже в сапогах! Бойцы снулыми рыбами валяются сзади. Вменяемые только мы с водителем. С тех пор ненавижу сауну. Июнь 1980… Целый день уже плетемся по безлюдной пустыне. Все плывет в раскаленном мареве. Идущая впереди машина – словно мираж. В бирюзовом небе — ни облачка, лишь ненавистное солнце. От него не спрячешься. Во фляге – давно ни капли, и я зорко слежу, чтобы бойцы, втихаря, не выпили наш «НЗ». «НЗ» — это трофейная 80 литровая пластиковая бочка с питьевой водой, которую мы, каждые полчаса подливаем в кипящие радиаторы движков. Встанет броня – всем хана. В наушниках – доклады о вставших машинах и кто кого тянет. Тянем и мы. Двигатели натужно воют. Стрелки датчиков температуры воды и масла давно на пределе, и водитель-эстонец Харри Хоог, скрипя зубами, зло на них поглядывает. Надо знать Хоога: взгляд этот, в переводе с эстонского, — трехэтажный мат! Еще бы! Хоог – один из лучших водителей

184

Водитель 127 БТР Харри Хоог

роты, запасливый, прижимистый, у него всегда все есть, когда у других нет. Его машина – картинка, хоть на парад, а тут, не дай Бог, сломается, ему же чинить! Вдруг в песках на маленьком островке ажурной листвы, замаячили какие-то яркие желтые мячики! Постой, так это ж дыни!!! Точь-в-точь – наша «колхозница»! Вот повезло! «Снулых рыб» — как небывало! Боец с вещмешком — уже за бортом! Секунды — и он вновь в машине. Его встречают как Деда Мороза. Все радостно щупают трофеи: пять маленьких, но вполне настоящих дынь! Дыни мигом разрезаны на брызжущие соком кусочки и божественный аромат наполняет салон. Последние сомнения отпали: «Ну, точно, мужики, дыни!» Кто бы думал, растут здесь, как трава! Жадно впиваемся зубами в сочную мякоть и тут же плюемся: горько! Дыни дикие. Добычу разочарованно выбрасываем за борт и я, наконец, разрешаю немного «НЗ»: запить горечь. Это второй по счету наш бригадный рейд. Теперь – на Гильменд, провинцию Афганистана. Недавно прошли Лашкаргу, ее столицу – уютный городок с коттеджным поселком на берегу реки. Поселок строили американцы, для себя, когда занимались ирригацией края. Такой совершенной системы каналов, арыков, мостов я еще не встречал. В арыки, вздымая фонтаны серебряных брызг, с радостным визгом летит ребятня. Глядим с завистью: нам бы так! Кругом ухоженные поля и сады рай земной! Людей много, глядят на нас без опаски.

Но гильмендский оазис исчезает как мираж, мы – опять в пустыне. Задача: проверка отдельных кишлаков у иранской границы, возможных перевалочных баз оружия. Мы с 1 мср – «на коне»: захватили склад с оружием и продовольствием:

185

рисом, чаем в больших фанерных ящиках, французским сахаром в мешках и головках. А соседи, кроме обычных «буров», пистолетов и пулемета, — американские гранаты с газом «CS»! Мужики ходят гордые: как-никак — химическое оружие! Гранаты сдают счастливому особисту. Но для нас это все – чепуха, этим сыт не будешь. Главный трофей – сахар и чай! В пустыне, чай, хлеб и вода – основная еда. И батальонные отцы-командиры поступили мудро: рис сдали в бригаду, а чай с сахаром – «зажилили», распределив по ротам. И мы запировали! На каждую машину свалилось целое богатство: по мешку сахарного песка, по 2-3 головки сахара и около 3-4 кг крупно-листового чая! Всех поражали сахарные головки: конусовидные, в специальной обертке, килограмма на три. Превосходно кололись штык-ножом, как колбаса на дольки, а слаще песка были раза в два! Такие

186

На чаепитии во 2 мсв. Я и сержант Синев

головки я видел только в книжных иллюстрациях о купеческом быте в России. Так началась наша сладкая жизнь. Сахар был повсюду. Все липло к рукам: липли сиденья, шлемофоны, липкой была даже броня! Каждый ужин теперь начинался ритуальным чаепитием. Как сейчас перед глазами. Вечер. Зной спадает и вокруг растекается сладостная прохлада. Ротные колонны замерли, охранение выставлено и у машин уютно загораются огоньки костерков. Бойцы готовят чаек: разжигаются банки с бензином и на них ставится «чайник» — пятилитровое жестяное ведро из-под сухой картошки. Заварки не жалеют. Необычно крупный чайный лист разворачивается чуть ли не в капустный, и божественный аромат не может перебить даже бензиновая отдушка. Особо хозяйственные, разжившись плоскими афганскими сковородками, жарят лепешки. А я иду к ротному за задачей. Эх, все же хорошо быть замполитом! Идешь себе вдоль колонны, а тебя все наперебой зазывают на чай. Красота! Пройдешься по машинам, посидишь то тут, то там, посмакуешь кружечку-другую – вот и поужинал! Пока дойдешь до ротного – обопьешься! А у того – настоящий достархан: дыня и лепешки с изюмом! Ну как тут устоять? А-а-а, плевать, вода дырочку найдет! После дневного ада, чай пился как эликсир. А потом мы с командиром еще долго лежим на броне и, глядя в бездонное южное небо, грустим о доме. Ротный будет вспоминать жену, детишек,

187

смачно рассказывать о службе в Германии: немецком пиве, «куриных гаштетах», фильмах «для взрослых» на ТВ по пятницам, а я – слушать: вспоминать-то еще нечего. И у обоих будут течь слюньки. Где-то в песках воют шакалы, остывшая броня холодит тело, и все, рассказанное ротным, мне кажется каким-то фантастическим зазеркальем, а моя прошлая жизнь – пустынным миражом. Грызет ностальгия, душа, лишившись привычной «брони», тает и я, чтобы окончательно не раскиснуть, иду проверять посты. К действительности возвращаюсь быстро: опять спят, черти!

Я все больше очарован страной. Восток притягивает меня как магнит. И не меня одного. Может оттого, что мы – разные, начиная с календаря? У нас 1980 г., здесь, у них – 1400. Книги, если по-нашему, тут читают с заду наперед, пишут – тоже. А что до тонкостей Востока, то нам – не до тонкостей! У нас натура широкая, бесхитростная: любить – так любить, ненавидеть – так ненавидеть! Врагу мы всегда говорим: «Иду на Вы». На Востоке – не дождешься! И улыбка там ровно ничего не значит. Одеждой афганцев можно только восхищаться: легкая, просторная, ее словно бы нет. Широченные, больше метра в талии, штаны собираются в складки тонкой веревочкой, касаясь тела только на поясе. А под штанами – гуляет легкий ветерок. Штаны дополняет такая же свободная длинная рубаха до колен. Поверх рубахи – жилетка с карманами, где они носят все свое богатство. Через плечо – обязательная легкая накидка. Вещь – уникальная, на

188

все случаи жизни. Пыльная буря – замотался и дыши. Надо искупаться – обвернул вокруг пояса, снял штаны и в воду. Плавать можно даже не уметь: простыня, надувшись сзади огромным пузырем, держит как плавжилет! А искупался, снял, два раза встряхнул на ветерке – сухая! Время пришло помолиться – постелил, помолился, перекинул через плечо и пошел! Зубы афганцы чистят оригинально, пальцами одной руки: большим и указательным. Потрет указательным с одной стороны щеки, большим – с другой, и – готово!

На кандагарских улочках

Самая запретная тема – женщины. Говорить и спрашивать о них не принято – дурной тон. Разглядывать – тоже. А нам – ой, как хотелось! Удавалось же только украдкой! Правда, посматривали так и на нас: из-за дувала, из-под чадры, укромного уголка. Такой взгляд – только у восточных женщин: быстрый, как выстрел! Сверкнет черной молнией из-за краешка платка и вновь перед тобою — напускное равнодушие. Взгляды-выстрелы трудно заметить: их можно чувствовать только кожей. Зато — какие взгляды! Однажды, таращась в дукане на заморские товары, я случайно наступил на паранджу присевшей у прилавка девушки. Заметил уже поздно, когда та безуспешно пыталась встать. Меня бросило в краску. Я

189

неловко отпрыгнул, гремя автоматом, а она встала, стрельнув из-под паранджи смешливыми глазами (хорошенькая-то какая, пронеслось в голове), хихикнула и ушла. Я стоял, глядя ей вслед, полным дурнем. «Солдафон неотесанный! Где французская галантность? Как по фарси – «извините»? Ни черта не знаешь!» Было стыдно, но маленькое приключение грело душу. Греет до сих пор. Вскоре даже под паранджой мы навострились угадывать молодых и хорошеньких. Как? Да по осанке, по неприкрытым одеждой кистям и лодыжкам! А дальше – дело воображения! Вот прошла очередная «Гюльчатай»: какая она? И вот в мозгу уже во всю мощь заработал мужской «процессор»! Секунды — и под паранджой не старуха, и не басмач Абдулла, а прекрасная Шахерезада!

Правда, та, что слева, — хорошенькая?

Всегда мечтал примерить паранджу, заедало любопытство: что видно через сетку? Оказалось, все! Паранджа – не балахон, а изящное, почти невесомое одеяние из тонкой цветной гофрированной ткани всевозможных цветов и оттенков. Особенно красивы нежные, пастельные тона. У головы, на затылке, она собирается резинкой, облегая голову. Сетка на лице крупная, позволяет хорошо видеть, а главное, легко дышать. Через нее, при определенной сноровке, можно даже разглядеть черты лица владелицы!

190

Паранджа – конечно, крайность, но что-то в этом есть — тайна, недосказанность! Мне кажется, этого как раз и не хватает нашим женщинам: загадки, целомудрия, пусть даже напускного, Бог с ним! Теперь уже нет, исчезло то, пьянящее душу, постепенное узнавание, покров за покровом, когда сердце готово взорваться в восторге от самой крошечной победы! А жаль... От нынешней, запредельной открытости, наша главная мужская «сваха» — воображение полностью атрофировалось. Бригада уже который день ищет брод через Гильменд, где должны соединиться наш и 2 мсб, идущие разными берегами. А это – проблема. Гильменд – река неширокая, но с быстрым течением и крутыми глиняными берегами. Нашедшему комбриг, по слухам, гарантировал орден. Брод уже ищут несколько групп, но желающих награды – хоть отбавляй. Вечером узнаем: при поисках злосчастного брода погиб командир 6 мср, капитан Кузнецов. Погиб трагически, нелепо: утонул. БРДМ, на котором пытались переправиться, понесло, машина стала тонуть. Вероятно, водитель забыл закрыть люки на днище. Капитан приказал всем покинуть тонущую машину, первым, во всем вооружении, прыгнул, и все — как канул! Может, судорога схватила, может, сердце, кто знает? Прыгать в воду больше никто не решился, а вскоре БРДМ прибило к берегу, все спаслись, машину вытащили. И брод вскоре нашли, да бригаде было уже не до брода, все стали искать погибшего. Ирония Судьбы: утонуть в пустыне! Так завершился наш гильмендский рейд. Напоследок в Гильменде «искупались» и наши, утопив 123 БТР, ротный баян, а с ним и мою наивную веру в справедливость. И все опять из-за тех же лючков! Водитель, Кабанов Витя, то ли забыл о них, то ли вообще не знал о такой «чепухе», но БТР на переправе стал тихо тонуть. Тут-то Витя и вспомнил про лючки! И пока народ на броне «тупил», соображая, что к чему, «Кабан» уже первым подплывал к берегу! Тут уже, в воду, забыв про оружие, сиганули все. На «Титанике» остались лишь Серега Несякин, да Азамат Ягафаров: лень было лезть в холодную воду. Зато – как настоящие бойцы: с оружием и снаряжением! А в это время из чрева БТР стали всплывать и уноситься течением все нехитрые солдатские пожитки. Сначала всплыли авторучки, набранные в разбитом дукане, потом – «бакшиш»: спрятанные под поликами от офицеров сигареты «Мальборо» и «Кент». Последним, широко развернув меха, всплыл мой баян. Он еще пытался, по рассказам очевидцев, патриотично зацепиться за краешек Родины, но «вражеское» течение победило, и баян обреченно уплыл вслед за другими. «Дезертирство» остального хозяйства предотвратил раздувшийся и застрявший в люке матрас и БТР, булькнув последний раз, лег на грунт. Место «упокоения» выделялось лишь при-

191

вязанным к его башне деревянным ящиком, на котором, посреди реки, как зайцы у деда Мазая, одиноко остались стоять Азамат и Серега. Повеселевший народ с берега уже вовсю подкалывал и язвил: «Что, ночевать собрались?» Пришлось друзьям плыть. Потом к БТРу ныряли, цепляли лебедки, лебедки рвались…. Вытащил его только танк. О печальной судьбе баяна я узнал лишь в бригаде. «Что поделаешь, — философски рассудил я, — снявши голову, по волосам не плачут. Подам на списание. Тут БТРы тонут, а у меня – какой-то баян, курам на смех!» Оказалось-то зря! За баян с меня высчитали по полной: все 90 рублей, до копеечки! Бешеные деньги! В то время авиабилет Москва – Новосибирск стоил 64 рубля. «Как же так? — справедливо негодовал я у «Удава Каа», – это же абсурд!» Но НачПО лишь усмехался: «Идите товарищ ст. л-т! Работайте!» Вот уж не думал, что стану героем анекдота! У нас ходил такой, когда офицер, утаивая «заначку», врал жене, что платит за разбитый самолет. Причем еще и успокаивал: «это что, вон сосед, за подлодку платит!» Женат я в то время не был, а значит, баян пропал зря. Этот абсурд стал понятен мне только в отпуске: мы воевали на «несуществующей» войне! Для страны, официально, войны не было! Просто не было, и все. Помощь, ведь это же, – не война? А значит, не было и соответствующих законов, положений и инструкций. И вскоре к нам, как и в Союзе,

Азамат Ягафаров

приедет куча проверяющих с круглыми глазами: ставить оценки за летний период «обучения!» С тех пор, я зарекся получать что-то в политотделе из ТСП (технические

средства пропаганды). Мы, как и кабульские штабники с оружием, обзавелись трофейными магнитофонами и приемниками. Один еще долго будет служить мне, пока я, показательно, перед строем, не грохну его о камни. Но это другая история.

192

Офицеры Всегда с большой теплотой и ностальгией вспоминаю офицеров нашего батальона. Офицеров того, первого, «кушкинского призыва», с которыми мы начинали. Никогда у меня больше не было такой сплоченной и душевной компании. И быть не могло. И не потому, что позже приходили плохие, а потому, что в батальоне коллектив сложился уникальный. Костяк батальона, управление и ротные, все были из одного полка, давно сработались и сдружились. Ну, а все мы, «низы» одного возраста, звания, многие из одной части, связанные дружбой еще с училищ. Нам не нужно было «притираться», мы уже и так были единой командой. Оказалось, что вовсе не так и важно, где служишь, главное – с кем! Наоборот, частенько служба в «блатных» местах была больше похожа на жизнь в «гадюшнике»: интриги, подставы… Зато в «дыре» — золотые люди! Общие трудности сплачивали: делить нечего, терять тоже. А в Афгане – особенно. Раньше, пацаном, я не понимал ветеранов Отечественной: их трогательные встречи, объятия, слезы… Теперь понимаю. Боевое братство не опишешь, не объяснишь – почувствовать надо. Об офицерах батальона в памяти у меня остались лишь небольшие фрагменты, «зарисовки», в чем-то примитивные и наивные. Итак, батальонное начальство. Всегда

Я, комбат Антонов С. И. и командир 2 мср Чемоданов В. В.

держался от него подальше, здраво рассудив, что целее буду. Потому впечатления о нем почти былинные. Наш комбат – майор Антонов Сергей Иванович. Майора, по слухам, получил досрочно. Заслуженно. Спокойный, рассудительный, немногословный, с едким, хлестким юмором. Как пошутит – так и ругать не надо. Командование бригады его уважало и величало, как правило, в отличие от других, по имени-отчеству. Служить под его началом было легко и надежно. Сразу после Афганистана он и начштаба Бартенев поступили в академию. Начальник штаба 1 мсб – к-н Бартенев Александр Андреевич. Доступ-

193

Ком. 2 мср к-н Чемоданов В. В., нш. 1 мсб к-н Бартенев А. А., ком. 1 мср к-н Волков В. Фото Бартенева.

ный, можно сказать, либеральный. Манией величия не страдал, нас, лейтенантов, понапрасну не гнобил. На мой взгляд, ему явно не хватало солидности. Выглядел он почему-то комично, даже когда сурово отчитывал подчиненных. В роте, среди офицеров, мы его называли «Бартоломео». Боевой. Одним из первых в батальоне получил орден Красной звезды. Зампотех – майор Колесников Юрий Иванович, мой старый «знакомый» по Кушке. Производил впечатление бывалого, в чем-то циничного офицера, тертого жизнью, службой и начальством. Хороший специалист. Постоянно пропадал в парке с техниками рот. Видел его редко. Командир 1 мср – к-н Волков Владимир. Немногословный, суровый, но справедливый командир. Командир 2 мср – к-н Чемоданов Виктор Вениаминович. Для меня – образец командира и человека. К прежней характеристике добавлю: компанейский, доброжелательный, умеющий найти подход к людям, веселый и незлобный. В бою – осторожен, удачлив, обладал бесценным «шестым» чувством. Солдаты его любили. Хотя особо борзые могли и в лоб получить, но без обид, за дело. Командир 3 мср – к-н Цуканов Вячеслав Алексеевич. Веселый, разбит-

194

Николай Кывыржик , ком. взвода АГС ст. л-т Лукин А. Г,. ком. 3 мср к-н Цуканов В.А. и секретарь комитета ВЛКСМ 1 мсб с-т Тихонов А.

ной, «приблатненный», с неугасающей хитрецой во взгляде. Полная противоположность Волкову. Плотный, невысокого роста, он мне напоминал Наполеона. Треуголку ему, барабан под ноги и – Наполеон, хоть в кино снимай! Солдаты носили его на руках. Буквально. Характерная картина: рейд, становимся на ночевку. На ПХД – ужин. «Роги, ко мне!» – командует Цуканов. Мигом, как джины из бутылки, появляются четверо дюжих бойцов. Они аккуратненько снимают ротного с БТР и на руках несут к походной кухне. Кругом хохочут, лицо командира сияет! В этом для меня — весь Цуканов. Но самой колоритной, и оттого любимой фигурой в батальоне был командир минометной батареи, капитан Юрий Шварц. Кличка «Вилли». Кроме немецкой фамилии он обладал и характерной внешностью. Здоровенный, рыжеватый, с огромными ручищами, «Вилли» напоминал немецкого служаку-фельдфебеля. Дело свое любил, и как все немцы, знал в совершенстве. В рейде на любом батальонном привале не упускал случая потренировать личный состав батареи. Зрелище было завораживающим. «Раз!» — и машины с минометами разметаются веером. «Два!» — минометы мигом отцеплены, мины выложены в грунт. «Три!» — машины испарились и минометы готовы к стрельбе! И над всей этой бе-

195

готней несокрушимой громадой стоял Шварц – Бог войны и артиллерии. Солдаты пищали, а наши заскорузлые армейские сердца профессионально млели в восторге от работы отлаженного, как часы, военного механизма. На неукротимого Шварца солдаты батареи жаловались комбату и мне, как исполняющему обязанности замполита. «Тяжело в учении – легко в бою!» — отвечали мы бедолагам. Те понуро уходили. С «братьями»-замполитами: 1 мср Славкой Захаровым и 3 мср Серегой Лашкулом, я тесно сойтись не успел – не играл вечерами в карты и от «скуки» занимался ротой. Поэтому погибший в первом бою Слава Захаров, навсегда остался в памяти веселым, красивым, спортивным парнем, хорошо знающим свое дело. С Лашкулом они были «не разлей вода», дружили семьями, одного года выпуска. И когда Захарова решили отправить в Афганистан, Сергей, чтобы не расставаться, попросился тоже. Так они оказались в одном батальоне. Я же был на годик постарше. Если бы я не написал про командира взвода 1 мср Вовку Костычева, все бы подумали, что в 1 мсб я не служил. Вовка – вояка до мозга костей, фигура легендарная. Астрологам достаточно было бы лишь разок на него глянуть, чтобы хором сказать, что тот родился под знаком Марса, или того круче – на самом Марсе! У Вовки была целая коллекция трофеев: кастетов, ножей, «Неукротимый Вилли» – ком. минометной батареи к-н Шварц Ю.

патронташей, наручников и прочей милой сердцу военной атрибутики. Кличка в бригаде, а, возможно, и за пределами – «лейтенант Колли».

В СССР, «лейтенант Колли» было именем нарицательным, символом зверств американской военщины во Вьетнаме, где подручные этого лейтенанта сожгли деревню Сонгми вместе с ее жителями. Вовка Костычев деревни не жег, но воевал жестко, не считаясь ни с чем. Однажды на «мероприятии», которое, несмотря на присутствие замполита, переросло в банальную пьянку (армейская шутка: пьянка без замполита – просто пьянка, а с замполитом – мероприятие), мы стали свидетелями очень тяжелого разговора. Комроты Волков обвинил Костычева, что тот из-за своих ам-

196

биций понапрасну рискует людьми. Тот парировал, что всего лишь добросовестно выполняет приказ самого же ротного. Вопрос был философский и болезненный не только для офицеров 1 мср. Что правильней для офицера: выполнение приказа любой ценой или все же не любой? Где грань этой цены вообще и особенно здесь, на чужой земле, в Афгане? Фактически, речь шла о цене солдатской жизни, да и собственной тоже. Мнения разошлись, спорили до хрипоты и чуть ли не до мордобоя, но каждый остался при своем. И я подумал тогда, что эту грань, по большему счету, каждый офицер определяет для себя сам, руководствуясь только собственной совестью да личным представлением о воинском долге. Командир 1 взвода 3 мср Витя Павленко кличку «Водяной» получил за любовь к экзотическим водным процедурам. Любимое развлечение: прямо на кровати вылить на себя ведро воды и потом балдеть в рукотворном болотце. Спокойный, добродушный парень. Маленькая слабость – сгущенка. Выпивал по две банки сразу. Окружающих тошнило. У меня тоже была кличка: «Мулла». Правда, среди солдат роты. Узнал случайно, когда Быков зачитывал роте письмо Шалагина из госпиталя. Тот ссылался на какого-то «Муллу», который его выносил из боя. «А кто у нас Мулла?» — наивно поинтересовался тогда я, хотя можно было и не спрашивать: кому еще в роте быть «Муллой»? Большую симпатию у меня вызывал командир 3 мсв 3 мср Толя Симаков. Толковый, рассудительный, надежный, грамотный

«Лейтенант Колли» — ст. л-т. В. Костычев и л-т И. Кмицикевич

офицер, не теряющий самообладания в любой обстановке. Отличный товарищ, с хорошим чувством юмора. Бессменный командир ТПЗ (тыловой походной заставы). Во всех рейдах шел в замыкании колонн. Комбат за тыл был спокоен. Командир взвода АГС батальона л-т Дергилев Валерий Анатольевич. Смелый, решительный офицер, отличившийся в первых боях. Его бойцы были мастерами. Веселый и компанейский. На лейтенантских «посиделках» всегда заказывал у нашего гитариста Саши Гаврина песню «Шарабан мой, американка».

197

Командиры взводов старшие лейтенанты: Жаров А. М., Захаров, Голубев С. П., Костычев В. Н., Щербаков М. Д., Симаков А. И.

Ст. л-т Дергилев В. А. и я у ротной каптерки

198

Информационная война В Афганистане мы, неожиданно для себя, оказались на переднем крае еще одной войны: информационной. В училище она мне казалась обычной «страшилкой» преподавателей, надуманной и далекой. На лекциях, с тоской глядя в окно и считая часы до обеда, я уныло слушал о «свивших себе гнездо» на Западе антисоветских подрывных организациях, их коварных происках и наших задачах по противодействию. А запрещенные «вражьи голоса»: «Голос Америки», «Свобода», «Немецкая волна» — были почти частью нашей жизни. Несмотря на глушилки, их слушало полстраны, особенно «Голос Америки». Запретная информация притягивала магнитом. В ней было что-то наркотическое, как от сплетен. Там можно было узнать «клубничку» о руководстве, скандалах «высшего света», авариях и катастрофах, что властями всячески замалчивалось. По сути, это была тогда еще неведомая нам «желтая пресса», где правда искусно перемешивалась с ложью. В детстве у нас во дворе фанатом «Голоса Америки» был дед Митрий. Каждый свободный вечер, запершись в комнате и прильнув к приемнику, пытаясь что-то разобрать сквозь вой глушилок, он ловил Вашингтон. Этим дед мне напоминал нашего героя-разведчика, принимающего шифровку из «Центра». А потом уже, на кухне, после выпитой «чекушки» ( она же – «четвертинка», 250 гр. бутылка водки), получивший «идейный заряд» дед ругал Брежнева. Это было традицией. По правде, «дорогому Леониду Ильичу» доставалось от деда и без Америки: хватало «чекушки». Уловив эту нехитрую связь «чекушка — Брежнев», я стал воспринимать «голоса» скептически. Ну, «погавкивают» что-то там из-за бугра, а наш «советский караван» все идет себе и идет. Афганистан вернул меня к действительности. Я почувствовал себя разжиревшим цирковым мишкой, внезапно оказавшимся в настоящей тайге. Наивное благодушие исчезло. «Холодная война», о которой писали в газетах, материализовалась, став осязаемой: пачкой антисоветских листовок, принесенных Серегой Лашкулом из очередного «чеса». Те были наколоты на ветках деревьев. Довольно удачный ход: много листовок не надо и заметны хорошо! Небольшие, в четверть листа, на плотной голубоватой бумаге, приятно пахнущей отличной полиграфией, листовки внушали уважение: солидная вещь! Это был «привет» от наших заочных знакомых, «Народно-трудового союза». Вспомнилась, казалось бы, уже давно позабытая лекция о подрывных организациях. НТС – самая реакционная и оголтелая из всех, со штаб-квартирой в Бонне (ФРГ). Там окопались бандеровцы, полицаи, власовцы — все недобитки после Второй мировой.

199

С любопытством рассматриваю «заморский продукт»: вот уж не думал, что доведется увидеть в реальности! Начиналась листовка хитро и замысловато. Дескать, как когда-то в Отечественную наши отцы и деды, так и сейчас народ Афганистана ведет справедливую партизанскую войну с оккупантами их Родины. Для начала – неплохо. То, что война — партизанская, я бы согласился, а вот с «оккупантами» — поспорил. Но дальше шел откровенный «ляп», мгновенно обрекавший весь дорогостоящий тираж на помойку! Стало даже «неудобно» за «коллег». Нас призывали: «Убивайте комиссаров и коммунистов! Переходите на сторону моджахедов!»

Фашистская листовка 1941 г. Листовки разные, а авторы те же

И все: покровы спали, маски сброшены. Пахнуло 41 годом. Я почувствовал себя красноармейцем в разбитом окопе, с последним патроном в винтовке, на усыпанном фашистскими листовками поле. В душе – усмехаюсь: то же мне, «профессионалы!» Даже думать не стали – списали у Геббельса! В стране – 18 млн коммунистов. На что рассчитывали? Сержант, помогавший Сереге собирать листовки, задавался тем же вопросом: дед у него – коммунист, отец – тоже: кого убивать?

200

Листовки, все до одной, сдаем довольному особисту: для отчета. А я до сих пор жалею, что не прикарманил штучку – такой раритет! Опять побоялся: объясняй потом ребятам с рыбьими глазами, с какой-такой целью привез в Союз подрывную антисоветскую литературу? По той же, но более веской причине сейчас редко в каком музее встретишь хоть одну из сотен миллионов фашистских листовок, снегопадом сыпавшихся на головы наших солдат. Следующая встреча с «коллегами», на этот раз из Вашингтона, произошла чисто случайно, на «чесе» Кандагара. Рейд – тихий, на редкость. Кто бы поверил? Задача выполнена, ждем приказа. Валяемся на броне, слушаем приемник, бойцы скинулись на «Фанту». Кругом водоворотом бурлит восточный город. Безнадежно кручу ручку настройки: на всех волнах – сплошная Индия! Надоело до чертиков! Вдруг, что-то родное… и так громко, четко – наши!!! Да нет, не наши… — «Голос Америки!» На секунду окунуло в детство: вспомнился дед с его «чекушкой». А диктор, тем временем, с надрывом: «Сейчас в Кандагаре идут тяжелые бои! Город горит. Сотни убитых, тысячи беженцев!» Таращим глаза: надо же – врут, внаглую! И это – «хваленый» «Голос Америки!» А я не верю в удачу: «Голос Америки» — и так глупо подставиться? Прямо хлеб отнимают! Тут же пользуюсь случаем: «Все слышали? А что я вам говорил: врут америкосы! И всегда врали! Где пожары, где беженцы? А в Союзе простаки всему верят!» И, как оказалось, действительно верят! Через неделю получаю паническое письмо от матери одного солдата. Я для нее – последняя надежда. Та

Один из моих «боеприпасов» в информационной войне

не знает, что и думать: сын не пишет, а по радио сказали, что Кандагар – в развалинах! Каким же я был наивным, самонадеянным, высокомерно потешаясь над «американскими ляпами», «щеки надувал» от важности! А ребята в Вашингтоне работают масштабно: их цель — не мы, воробьи, их цель – вся страна! На письма положено отвечать. Вызвал нерадивого бойца, посадил рядом. Написали письма, отправили. Его матери посоветовал не слушать «голоса»: врут! Но понять ее

201

можно. Где еще узнаешь правду? Гуляют только слухи, один страшнее другого. Реальное положение в Афганистане скрывалось. Глупо и наивно. Получалось, наши – такие же «дубовые» профессионалы, как и в НТС! В газетах той поры – ни слова: цензура. Сплошные народнохозяйственные сводки: мы помогаем там, мы убираем это. Интересно, и как это раньше в Афганистане без нас справлялись? Выходит, что любая власть врет всегда, когда ей выгодно? И получается, ей, власти, выгодно врать всегда? Бедняги редакторы, как могли, маскировали ситуацию. Выходило коряво и смешно. Нам, в Афганистане, особенно забавно было читать окружную газету «Фрунзевец». К примеру, раздел «С полей учений»: «В учебном бою, гранатометчик такой-то поразил танк противника. За успехи в учебе, отважный воин был награжден орденом «Красной звезды». Ну да, конечно, орден – за дырку в мишени! Да в стране металла на ордена не напасешься! Или вот мое, самое любимое: «На марше водитель такой-то увидел лежащий на обочине магнитофон (!). При попытке подобрать, боец «подорвался» на условном фугасе, что зафиксировал на учениях офицер-посредник». Ага! И это – в наше-то время, когда японский магнитофон, даже в московской комиссионке, даже за солидные деньжищи, днем с огнем не сыщешь! Так и видится, как посредник дрожащей рукой (чего не сделаешь ради службы?) кладет свой кровный магнитофон и с надеждой ждет: проедет ли кто? Очередной номер газеты мы ждали, как сборник юмористических рассказов. С приезжавшими корреспондентами лучше было не встречаться: напишут такого – позора не оберешься! В бригаду как-то приехал корреспондент газеты «Правда» Петр Студеникин – круче нету! «Правда» — орган ЦК КПСС, голос страны, истина в последней инстанции! Больше недели по полям и горам возил корреспондента на своем БТРе командир саперной роты Великам Ахмадуллин. Дождались статьи («Правда» №104 от 14.4.1981г.). А в ней Великам и не Великам вовсе, а капитан афганской армии Ахмадулла! «Кликуха» к ротному приклеилась намертво, подкалывали все, кому не лень. Не удержался даже Нач ПО: «Ахмадулла, на построении чтобы был в чалме!» Вот не лежит у меня душа к корреспондентам, и ведь не зря! За всю мою службу единственным порядочным из всех оказался Александр Проханов. Правда, по рассказам солдат, мужик он оказался с хитрецой. А я его понимаю: иначе как информацию добудешь? С прессой особо не откровенничали. Наши тогда стояли в оцеплении Кандагара. Это когда одни окружают, а другие прочесывают. Стоять – скукота! На одной из машин решили замесить лепешки. Быстренько промыли крышу башни, насыпали муки, бутылку – в руки и катают! Видят: мужик какой-то ходит от машины к машине. Европеец, в клетчатом пиджаке. Подходит и к ним, представляется: корреспондент Александр

202

Проханов, пишу книгу о вас. А что делаете? – Лепешки. Угостите? – Конечно. И чай будет? — Обязательно. Записал всех в блокнотик. Я, говорит, подожду, отдохну чуток. – Пожалуйста, вон, в БТРе, — матрас! Про писателя и забыли, пекли лепешки, болтали о своем, а Проханов не спал, слушал. Так родился эпизод «с лепешками» из книги «Сон в Кабуле». Его книги до сих пор бойцы хранят, как память.

Бойцы пекут лепешки

С. Синев, Ю. Краснов, Н. Решетников. Из книги А. Проханова «Сон в Кабуле»

Николай Решетников. Из книги А. Проханова «Рисунки баталиста»

203

Остальных газетчиков, направляемых ко мне из политотдела, я злорадно отсылал к более «достойным». Особо «дотошному» пришлось объяснить свою «любовь» открытым текстом. К тому же меня всегда возмущало распространенное у нас какое-то заискивающе-подобострастное отношение к представителям прессы как к высшей касте. В душе кипел протест и я «вредничал». Но как ни берегся, как ни сторонился, от корреспондентов все же пострадал. Искали и нашли, через много лет, даже в другой стране! Что поделаешь, судьба… Чуть нюхнув «пропагандистского пороха», я уже считал себя почти «матерым» профессионалом. Напрасно: меня ожидало печальное открытие. Оказалось, что в политике я – полный профан, в информационной войне – неуч и вообще: клинически наивен. Вроде бы, политическое училище за плечами, а все дурак дураком! К неутешительному диагнозу еще бы добавил: «розовый» романтик до идиотизма. К самостоятельному мышлению не способен. Единственное предназначение: сидеть в первых рядах и восторженно хлопать в ладоши. Это выяснилось после отпуска, в Ташкенте, на пересылке в Тузели, где ждал попутного борта на Кандагар. Телевизор уже надоел и вдруг — заявление Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева по Афганистану! Оказывается, пока я «отдыхал» в госпитале, там уже все «нормализовалось»! Кругом мир и порядок, счастливый народ строит новую жизнь, а наши войска ему помогают. Ушам не верю! Да, ладно! Да не может быть! Хотя… все же глава партии и государства, да еще по телевизору! Кто так нагло врать-то будет? А интересно, что же там такого произошло-то, пока меня не было, за пару месяцев? Хотя, ясно же сказано «самим», на всю страну: «нормализовалось», «народ поддерживает». Значит — правда! С легким сердцем лечу в бригаду, а бригада – в очередной «жопе!» И все. Мой привычный и понятный мир рухнул. Душа бунтовала: как же так?!! Кому верить?!! Я верил Брежневу почти как себе, я верил всему, что напишет газета «Правда», верил, как и положено верить: не сомневаясь и не задумываясь. И вот все, что я так долго и старательно раскладывал в голове по полочкам, рассыпалось. Иллюзии исчезли. Я стал мужчиной: лишился политической наивности. Романтик умер, родился циник. И циник понял: в политике нет морали, есть только интересы! И интересы эти всегда материальны. «Сладкого пирога» уже на всех не хватает. Нажива – вот пружина мировой политики! Только Западу – захватить чужое, а нам, как богатейшей ресурсами стране, — не отдать свое. Информационная война всегда идет впереди горячей. И в ней, как на войне, нет понятия «ложь», а есть – дезинформация. Ее цель — запутать, породить сомнения, лишить союзников, поссорить, разделить, натравить – пусть бодаются! А потом, «белыми и пушистыми», придти на руины. Так можно выиграть войну, не потеряв ни одного солдата! И на такой войне правил нет.

204

А значит, никогда не было и не будет в природе «добрых дядь», чистосердечно ратующих за абстрактную демократию и «права человека». Эти «дяди» преследуют только свои интересы, напуская тумана и жонглируя высокими словами. «Права человека» для них не цель, а средство, инструмент, как тот блестящий шарик в руках гипнотизера: покачал перед носом у пациента, и делай с ним, что хочешь! Права человека» — это ИХ права и они всегда «правее» чьих либо других! Их интересы всегда поперек наших, потому что это – ИХ национальные интересы. Вот – настоящая реальность! И все: ничего лишнего, ничего сложного. Все – на поверхности. К сожалению, прививку от политической близорукости можно получить только на войне, где нет полутонов и полуправд, а есть простые и вечные категории: враг — друг, жизнь – смерть. Наверное, я много чего не знаю, и вероятно, знать не должен. Но я – на стороне своей Родины! Я – на переднем крае. Меня к этому готовили. Я делаю важную работу. Я вижу отдачу, и в душе – кураж: у меня получается! Шансов

развалить

нашу

армию

изнутри у Запада не было абсолютно, как, впрочем, и у нас – склонить на свою сторону население. Мы и не обольщались: ночная «кукушка» дневную все равно «перекукует». Да и «куковали» мы редко, только там, куда «долетали». «Кукушкой» была машина спецпропаганды,

традиционно

сопрово-

ждавшая нас в рейдах, БРДМ с громкоговорителями по бокам – «матюгальник», по-на-

Карикатура из советских газет. 1980 г.

шему. Кроме редких агитрейдов, главной ее задачей была трансляция специального обращения к населению. Вариантов было всего два, в зависимости от обстановки: миролюбивый №1 «мы пришли с миром» и ультимативный №2 «сдавайтесь, или всех порешим!» Перед очередной деревней машина забиралась на холмик повыше, операторы ставили варианты №1 или №2, и мы шли прочесывать. Однажды дружественный нам кишлак, ни с того ни с сего, вдруг неожиданно кинулся в горы! Что за черт? Оказалось, на «матюгальнике» мужики просто перепутали записи: вместо миролюбивой №1, поставили «всех порешим!» Операторы потом виновато чесали затылки: «Бывает… спецпропаганда – это, понимаешь, дело тонкое!» Но ребятам простилось бы все: они крутили нам музыку. Да какую! Но-

205

винки зарубежной эстрады! В Союзе, куцый концертик западных звезд по ТВ можно было увидеть только раз в году, в Новогоднюю ночь! Для политотдельцев подобная вольность была почти что подвигом! Но однажды мужики вообще замахнулись на памятник при жизни, запустив крамольный и идеологически вредный тяжелый рок группы «Deep Purple»! Все одурели! Для меня, как и для многих, это было открытием. Правда, после такой «борзости» кое-кто и кое-где сделал выводы, и зарубежную эстраду крутить нам перестали. Зато своей – заслушайся! В особом почете была Пугачева. Вот как раз из-за нее-то наш безликий «матюгальник» и обрел, наконец, себе имя.

Так исламисты боролись с нашей пропагандой

Как всегда, рано поутру, забравшись на горушку, «матюгальник» прокукарекал запись №1 и мы пошли. Идем деревней. Тишина. Настроение отличное. С горушки уже крутят Пугачеву: «Вся земля теплом согрета и по ней я бегу босиком…» Красота! Солнце, горы, музыка – как в турбазе на Кавказе! И вдруг — духи, нос к носу! Стрельба, взрывы гранат, а над деревней – задорно Алка: «Я так хочу…» Бух! «чтобы лето не кончалось…» Бах! «чтоб оно за мною мчалось»… Бабах! Вот так у нас появилась «Алка», верная спутница всех наших «чесов».

206

Эскалация Информационная война обеспечивала Западу эскалацию горячей. Под крики о «советской угрозе» в Афганистан потекли бешеные деньги, в основном, американские. «Мстят за Вьетнам» — считали все. Вскоре руками духов с нами воевал почти весь западный мир. И совсем не из солидарности с афганским народом: плевали они на него! Запахло солидной наживой. Италия, ФРГ, Франция, Англия, Иран, Пакистан, Египет, Китай слетелись как мухи на мед: все мечтали «наварить». И в Афган повалило оружие. Из Италии – пластиковые мины, из Египта – зенитные комплексы советского производства, из Китая – АК-47, РПГ-2, ДШК. Вокруг, особенно в Пакистане, развернули сеть тренировочных лагерей, где американские и английские инструкторы обучали «повстанцев» диверсионной войне. Деньги американцы потратили не зря: духи здорово прибавили в подготовке и особенно в вооружении. Но главное, у наших врагов произошел коренной психологический перелом: они перестали бояться военной техники. Все это мы сразу почувствовали на себе. В политотдельской палатке диктуют очередную информационную сводку: • пять советских солдат, попавших в плен – кастрированы душманами. Бежав из плена, лететь в Союз по демобилизации отказались: «У нас свои счеты». Парни 20ти лет впятером уничтожили банду в 49 человек. • в перехваченном караване обнаружены японские бесшумные пистолеты-авторучки. • в Пакистане находится центр по подготовке женщин-диверсантов. 150 девушек, незамужние, мастерски владеют ножами. Цель: уничтожение вражеских офицеров – «война в постели». Записываю и сам не верю: бред какой-то! С японскими ручками-то понятно, но вот с «войной в постели»? У них, что, в Кабуле, крыша поехала? Какие женщины, какая «постель», живешь тут, как тибетский монах! Из всех женщин – Пугачева на обложке! А может, крыша поехала у американцев, считают, что мы, как они, по бабам да борделям ходим? Взрыв рядом с палаткой заставляет всех вздрогнуть. Ошалело выбегаем вместе с НачПО. Ничего страшного: саперы уничтожили взрыватель очередной мины. Сняли прям на выезде из бригады! Подрывы заметно участились. Первым в бригаде подорвался пом. НачПО по оргпартработе к-н Чечель, в апреле, а уже к середине лета началась настоящая минная война. Каких только мин не извлекали наши саперы: хитроумные самоделки, родные китайско-советские, залежалое старье всех времен и народов – «миро-

207

У подорванного БТР. Жаров, ротный и я. Бойцы подвязывают редуктор заднего колеса. На заднем плане – рядовой Давитадзе.

вое ассорти»! Зачастую, мины были маломощные, разрушавшие только ходовую часть. Поэтому в рейдах впереди колонн стали пускать танк-«миноуловитель». Обычный танк с простой задачей: подрываться. Для этой цели танкисты держали в запасе каток и с десяток траков. «Схватив» мину, танкисты, матерясь, меняли траки, натягивали гуску и вперед, за очередной. Опасней всего было поймать мину на БМП, даже маломощную! Особенно левой гусеницей, касавшейся земли как раз под водителем и командиром, — гарантированная смерть обоим. Я всегда с печальным сочувствием провожал взглядом проходившие мимо БМП и БМД: смертники! То ли дело родной БТР! Колеса – за пределами корпуса, а значит, и взрывная волна – в стороне! Рванет: колесо – в клочья, редуктор висит, но все живы-здоровы! Конечно, может разойтись шов на корпусе, контузить экипаж, зато живы! Вышли, покурили, поматерились, привязали тросиком колесный редуктор, чтоб не волочился, и – вперед! Рвануло с другой стороны – опять поматерились, прикрутили, поехали. Ковыляя, но поехали! Колес-то восемь! Бывали случаи, когда броник только за один день «ловил» три мины, но своим ходом добирался до бригады! Правда, с ошалелым экипажем. Чтобы не цеплять мин понапрасну, всем строго приказано ездить след-в-след. Помогло, но ненадолго. Началась какая-то чертовщина: ста-

208

«Итальянка»

ли подрываться машины, вообще не сходившие с колеи, причем любая по счету, даже последняя! Жизнь каждого стала зависеть от банального случая. Ни боевой опыт, ни знания, должность не имели значения: минная «русская рулетка» уравнивала всех. Стали предполагать, что использовались специальные хитроумные «помповые» мины, где каждая проходящая машина как бы «подкачивала» взрыватель до критической точки. Но это все – лишь догадки, а надо было знать наверняка. Наши саперы – инженер бригады майор Чурилин с капитаном Ахмалуллиным – перерыли кучу спецлитературы по минам НАТО, даже материалы Генштаба! Нет ничего, одно старье! И тогда они решились. Плюнули на все инструкции, взяли ножовку по металлу, деревянный молоток, мину и пошли за бригаду – разбирать! И разобрали!! Механизм и принцип действия оказался гениально прост! Между двухплечным рычагом устанавливался резиновый шарик, типа детской пустышки. Надавит колесо – клапан откроется и подаст порцию воздуха. Проедет – закроется. И так до тех пор, пока шарик не лопнет! Так мы и познакомились с «итальянками». А мину офицеры принесли назад как учебное пособие. С первого взгляда даже и не скажешь, что – мина. Песочного цвета, в ребристом пластике, похожая на какой-то цветочный горшок, ее не брал индукционный миноискатель. Вообще с разгаром минной войны, отношение к саперам кардинально

209

изменилось. Саперов зауважали. Брали лучших. А с появлением радиоволнового миноискателя РВМ, в саперы стали отбирать бойцов почти как в консерваторию, с идеальным музыкальным слухом! Вместе с минами головной болью стали гранатометчики: духи гранат не жалели. Иногда по одной машине давали целый залп! На первых порах, бригаду особенно донимал «энтузиаст» — одиночка, облюбовавший себе позицию у моста, где раньше дежурил у МАФСа Толик. И если совсем недавно мы запросто мотались в Кандагар на «дружбу», теперь проскочить в бригаду старались затемно. Попал в ночь – сожгут. В бригаде был строгий приказ: одиночкой, в ночь – никуда! Вскоре «энтузиаст» достал так, что комбриг на полном серьезе обещал добывшему гранатомет «Красную Звезду». Глаза у наших командиров загорелись, заработала военная мысль. Но орден так и не «обмыли»: обстрелы внезапно прекратились. Кто знает, может, подстрелили случайно? Зато в мосту духи заложили фугас, проделавший огромную дыру. То, что духи «жируют», стало заметно по трофеям. К рассказам о «фузеях» и винчестерах новички уже относились как к рыбацким байкам: «улов» пошел серьезный. Но один «трофей» я запомнил на всю жизнь. Как-то в штаб батальона из рейда С трофейными минами

доставили необычные трофеи – коробки с медикаментами. Среди традиционного набора перевязочных средств, кучи неиз-

вестных лекарств и таблеток нас заинтересовали полтора десятка цветастых коробочек с накачанным мужиком на картинке. Внутри – бутылочки, с розовым сиропчиком. На вид — похоже на витамины. Верчу в руках: инструкции – на английском. Переводить бесполезно: терминология специфическая! Может, это – стимуляторы? У нас давно ходили слухи, что у духов есть специальные препараты, позволяющие носиться по горам сутками. К слову, даже без всяких допингов меня всегда поражала фантастическая выносливость и живучесть простых афганцев. Любой врач подтвердит: при одних и тех же ранениях, даже в живот, наши – умирали, те – выживали! Закаленные с детства, умудрившиеся выжить в такой антисанитарии, афганцы, наверное, были обречены жить вечно!

210

Слева направо: л-т Казаков, командир инженерно-саперной роты к-н Ахмадуллин, л-т Погрибицкий

Сгоревший БТР

211

Медикаменты сдаем в медроту, а «витамины» по-хозяйски оставляем себе: здоровье укреплять. С опаской пробуем: да они сладкие, как раз чай пить! На всякий случай, держим паузу. Проходит час, другой — живы! А раз есть са-

Кандагарская «зеленка»

хар – за чаем не дело не станет! И мы незаметно как-то: кружечка за кружечкой, коробочка за коробочкой, все и выпили! Но потом… Сил, вроде бы, и не прибавилось, бегать по горам не захотелось, захотелось…. женщин, до звону в ушах, как захотелось! Пару бесконечно длинных часов, с оттопыренными штанами, не зная, куда глаза девать от стыда, мы обреченно слонялись из угла в угол, холодея от ужаса: « А вдруг, ЭТО — навсегда?» Но Господь помиловал: отлегло. А я сделал вывод: английский надо учить, срочно! До сих пор гадаю, что это было? С появлением у противника гранатометов, все снабжение бригады и аэродрома оказалось под угрозой. Единственная на весь Афганистан дорога с «большой земли» стала основным местом диверсий. Все понимали: перережь эту артерию — и бригада умрет. Поэтому главнейшей нашей задачей стало обеспечение безопасного прохождения колонн, особенно «наливников». Машины с горючим были у духов главным «деликатесом»: попасть легко и горят хорошо! А главное, гарантированная огневая пробка для остальных!

212

Самым опасным для колонн стали город и зеленка: оазис реки Аргандаб, где к дороге вплотную подступали сады и виноградники. На наших картах этот участок местности, среди сплошного желтовато-коричневого фона, традицион-

Ресторан у моста через Аргандаб – одна из наших опорных точек

но окрашен зеленым. Отсюда и пошло: «зеленка». Но это – для генералов. А мы – люди земные, нам по ней ходить. Для нас «зеленка» — это рай и ад одновременно. Рай – потому что вода. А вода – это жизнь: сады, деревни, люди. И как ни жлобски это звучит, единственная возможность вдоволь наесться овощей и фруктов, полностью отсутствовавших в нашем рационе. И частенько это становилось единственным нашим пропитанием. Ад – потому, что самые тяжелые потери мы несли именно там. Несли закономерно. «Зеленка» — это бесконечная череда больших и малых деревень среди виноградников, садов, заливных полей и огородов. Там мы не имели привычного преимущества в тяжелом вооружении, а порой, уступали даже в обычном:

213

боезапаса много не возьмешь, переносных крупнокалиберных пулеметов нет, а у духов – все под рукой. Мы «играли» по чужим правилам, на чужом «поле», с хорошо укрепленными и замаскированными опорными пунктами, засадами, «огневыми мешками», с заранее заготовленным для нас «домашним заданием». Мы же всегда решали «контрольную», сразу набело, без права на ошибку. И каждый знал: случись чего, даже вся мощь великой термоядерной державы с ее трехмиллионной армией, танками, самолетами, ракетами, нам не поможет. Для кого как, а для меня «зеленка» — это виноградники. Причем, не как у нас, в России, уходящие за горизонт бесконечными рядами столбов и проволоки, а запутанные лабиринты глубоких, похожих на окопы полутораметровых траншей. Здорово придумано: лоза – всегда внизу, в прохладе, а гроздь зреет на бруствере, на самом пекле. Вода для полива подается самотеком из арыков. По траншеям можно было плутать часами, даже не догадываясь, что духи – рядом. В центре каждого виноградника – глиняная башня-сарай с множеством маленьких, как бойницы, окошек. Сарай – сушилка для винограда. Для нас же – возможный наблюдательный пункт или огневая точка. Виноградники — отличное место для засад! Сидит себе дух в тенечке, ягодки покушивает, насвай жует- поплевывает. А появись колонна, высунулся, пальнул из гранатомета и – нырк в лабиринт! Ищи-свищи! Машины не пройдут, а пехотой искать – безнадежное дело: нет его там уже! Он эти лабиринты наизусть знает, может, сам и копал. Траншеи выводят к арыкам, те – к домам, а у себя дома он – уже «мирный» декханин. Что с него взять? «Душман нист!» (Душман нет, я – не душман). А задери ему рубаху, на правом плече – синяк от приклада винтовки! Вскоре для нищего афганского населения война станет доходным делом: американцы введут расценки. Каждый пацан будет знать, сколько дадут за убитого солдата, офицера или сожженный БТР. Для более эффективной защиты колонн в «зеленке» мы стали разбавлять наливники БТРами. Помогало мало. Духи продолжали бить по бензовозам и уходили, оставив нас впустую жечь боезапас по «зеленке». Тогда в бригаде сменили тактику. На самых опасных участках часть батальона заранее выставляла опорные пункты-засады, а остальные шли на сопровождение. По прохождении наливников, засады последовательно снимались и присоединялись к колонне. Для меня в этой тактике было две опасности. Первая: не подорваться на мине при занятии позиции, а вторая – не получить гранату вдогонку, при отходе. «Засадных» мест было немного, хочешь не хочешь, а встанешь обязательно, поэтому духи всегда там готовили нам «сюрпризы». Пару раз подорвавшись на одном и том же месте, мы поняли: шаблоны стоят дорого. Так «цапанул» мину и наш комбат. Ему приглянулась горка перед мостом через Аргандаб, напротив ресторана: местность просматривалась идеально. Духи это приметили и на третий

214

раз оставили «подарок». Поэтому, подходя к своей «засаде», я всегда ломал голову: где сегодня ждать «гостинца»? Но тактика сработала. Жечь колонны в «зеленке» стали реже. Основная война перешла в город. Впереди всех ждала «черная площадь» — будущая бригадная «жопа».

Кандагар. Здесь в ноябре 1980 г. попал в засаду артдивизион бригады

Так началась партизанская война, всегда гарантирующая «проигрыш» для современной регулярной армии, связанной международными законами, где противник «ходит белыми», навязывая свои правила и инициативу, а в случае неудач маскируясь под мирное население. Нам же – действовать в ответ, причем – шаблонно, с давно просчитанными противником ходами. Оставалось только одно: отвечать на выстрел – десятью. Вскоре дома и деревни вдоль трассы превратилось в развалины, а обочины – в кладбище сгоревшей техники. Но все еще только начиналось.

215

Я – фаталист Возвращаюсь из рейда. В офицерской палатке – непривычная, скорбная тишина: погиб замполит третьей роты Сергей Лашкул. На его кровати – полоска красной материи да кем-то написанная табличка. Погиб в Кандагаре, недалеко от «Черной площади». Прямое попадание из гранатомета. Ничего не поделаешь: Судьба… Привыкнуть к гибели друзей невозможно. Каждый раз – как обухом по голове. И каждый раз – ощущение какой-то дикой несправедливости. Славка Захаров – в апреле, Серега Лашкул – в октябре, я – следующий? Словно Судьба, как умелый артиллерист, берет в «вилку»: недолет.., перелет… А Судьба ли?

Сергей Лашкул

216

Передо мной вновь и вновь встает все тот же неразрешимый вопрос: что такое Судьба? Слепой, безжалостный Рок, или все же наш человеческий выбор? На войне подобным вопросом задается каждый. Ведь, на первый взгляд, на поверхности – простой ответ: конечно же, рок! Жил, жил, вроде бы человек, а тут взял и погиб: Судьба. Но с другой стороны, мы-то видим лишь результат, как случайность. А все случайности, говорят, закономерны. Мы, как пазлы, собираем из своих поступков полотно судьбы. День за днем. И каждый день перед нами стоит выбор, жизненная развилка. Каждая ведет к своей собственной Судьбе. Пробежавшись в памяти по своему жизненному пути, их легко сможет найти каждый. Сможет увидеть эту роковую, трагическую, или удачную точку поворота. И она не случайна, мы же ее выбрали сами, подсознательно, выбрали то, что нам по душе. В американских фильмах любят показывать забавные механизмы, которые, отработав свое, запускают другие, как домино. В итоге – смешной и неожиданный результат. Мне кажется, наша жизнь и есть постоянное конструирование таких механизмов. Если бы чудом нам удалось заглянуть в «лицевой счет» своей жизни, мы бы поразились, насколько пустяшным мог оказаться тот рычажок, который впоследствии кардинально изменит нашу судьбу.

Место, рядом с которым погиб Сергей. Слева – виноградники

217

Вот я попал в Афганистан: это мой выбор или неумолимый Рок? Получается, что – выбор. Судьба честно давала мне выбирать, как витязю на распутье. Примеров хоть отбавляй. Стал военным – развилка. А генеральская дочка, а балтийский флот? Я же сам переводил стрелки своего жизненного пути! Я неизбежно должен был оказаться в Афганистане: Судьба! Мне кажется, эти развилки как корни. Каждый корешок ведет к более крупному. Глядь, а перед тобой уже исполинский ствол: ничем не свалить – Рок! Это уже не развилка, а конец пути. Ты так долго и упорно добирался до этой станции. Ждал на полустанках, пропуская скорые, плелся товарняком, несся экспрессом на зеленый свет… Все. Вылезай, приехали! Видишь, написано: «Рок». Это твоя станция. Бери чемоданчик и – на выход! Получается, Рок – это спрессованный жизнью человеческий выбор? А как же тогда народное — «кому повешенному быть, тот не утонет»? Если так, то наша судьба давно уже написана, еще до рождения! Вновь запутавшись, я плюнул и стал фаталистом: «делай что должно, и будь, что будет». Сразу полегчало. Я просто решил не вмешиваться в ход вещей, самоустраниться от собственного выбора, раз итог этого выбора не ясен, и, положившись на интуицию, действовать по обстоятельствам. В голове опять всплыло навязчивое: «на службу не напрашивайся…» Получается, Серега Лашкул напросился, еще в Союзе, когда написал рапорт в Афганистан? Повернул какой-то совсем не ему предназначенный рычажок? И в тот роковой день, оказывается, в колонне через Кандагар он тоже не должен был ехать первым! Первым в колонне шел взвод Вити Павленко, а Сергей командовал в то время третьим, вместо Симакова. Но по какой-то неведомой всем причине, на привале он попросился идти в колонне первым! И «стрелка» от Павленко перевелась: прямое попадание в первую машину! Водитель ранен, Сергей убит. Опять все та же рокировка Судьбы! Вот он — Рок! Могу сам себе возразить: есть много примеров, когда с «напросившимися» ничего не случалось. Сам знаю такой. После гибели Захарова на его место попросился Саша Гаврин, его друг с училища. И прибыл к нам, и служил, и жив остался. Случай? Может быть. Но на Бога – надейся, а сам – не плошай. В Афгане я не был абстрактным фаталистом, типа: « ножка на ножку и плевок в потолок» — все равно ничего не изменить! Наоборот, я делал все, чтобы трагический случай не наступил. К примеру, каждую ночь проверял посты. И если он в результате моих усилий не наступит, значит, это – не мой случай! Наступил бы, что ж, тогда судьба, но я сделал все, что мог! Подложить другую «соломинку» от неумолимого Рока я не пытался: просто в голову не приходило. Никаких ритуалов, амулетов у меня не было. У кого-то были: молитвы, крестики, иконки — кто во что верил. Их не афишировали, чтобы не протянули по комсомольской линии как несознательных. Но, мне

218

кажется, ребят бы поняли. Позднее, из суеверий, к нам от летчиков перекочевало слово «крайний». Никто и никогда не называл рейд последним, уж тем более перед отпуском или заменой. Если же кто-то сдуру и ляпнет «последний», его тут же все поспешно поправят: «крайний!». Вдруг ОН услышит? Честно сказать, я даже не задумывался о смерти как о реальности. Никогда! Молод был. А может, не попадал в серьезные переделки. Боялся? Конечно! Но страх был другой, рефлекторный. Так вздрагивают, увидев змею или внезапно вылетевший из-за поворота грузовик. Глубинного, постоянного опасения за свою жизнь я не чувствовал а может быть, не было времени, чтобы пугаться. Наоборот, опасность действовала на меня как допинг: появлялась небывалая сила, какое-то азартное ожесточение и железная уверенность, что справимся. И все же, маленькая фобия была. Больше всего на свете я боялся, что у меня кончатся патроны. Это из тех кошмаров, когда за тобой гонятся, а ноги не бегут. И я старался затариться патронами «под завязку». Они были у меня везде: в полевой сумке, карманах и даже в подсумке вместо масленки! При любой возможности я тут же доснаряжал магазины и душа обретала покой. А чтобы не путать полные магазины и недостреленные, я их клал в подсумок по-разному: одни – патронами вниз, а другие – вверх. Вообще, война – это дело молодых, не способных ценить ни свою жизнь, ни чужую. Даже в госпитале, чуть оклемавшись после тифа, я уже был готов ехать воевать с империализмом хоть к черту на кулички: таков был боевой задор! Жизнь по-настоящему начинаешь ценить только с годами. Когда словно по какой-то идиотской команде: «Строиться на тот свет!» один за другим начинают уходить боевые друзья, родственники и знакомые. И с каждым их уходом, прямо физически, с болью ощущаешь, как от души откалываются целые глыбы окружающего мира! И с каждым их уходом твой мир все уменьшается и уменьшается… Может, бессмертие – вовсе не благо, а тяжкое наказание? Потому что означает жизнь в глухой пустоте, когда порваны одна за другой все ниточки, связывающие нас с миром. У молодых же, этих «ниточек» тоже: раз, два и обчелся! Как можно ценить то, чего не имеешь? Это сейчас я знаю, ЧЕГО лишились пацаны, погибшие в Афганистане: любви, первых шагов сына или дочери, радости от их успехов, улыбок внуков… Они лишились ВСЕГО. Но никто из них не ставил задачу выжить любой ценой. Рецептов нет и не было. Знаю только, чего делать не стоит: думать, что убьют. Потому, что убьют обязательно. Так у нас погиб рядовой Павлюкевич, в августе 80-го. Он очень не хотел идти в рейд, боялся, что убьют. Может, чувствовал что-то? Готов был выполнять любую работу, только бы оставили в бригаде, не брали. Пару раз оставили, но а дальше как не брать? Все ведь под Богом ходим. Вот и взяли. А назад – привезли. Был, по рассказам сержантов, и еще один. Тот не отпрашивал-

219

ся, а просто сбегал. Как рейд – его нет. В конце-концов сержантам надоело, его выловили и взяли. С тем же результатом. Объяснение нахожу простое. В таком состоянии человек погружен в себя, он словно в гипнозе, ничего не видит и не слышит. Тормозной. Таких — видно по глазам: они пустые, взгляд отсутствует. Поразительно, но это заметно даже на фотографиях: все смотрят в объектив, а те куда-то в пустоту, насквозь! А значит, если не повезет – убьют. Но это – не приговор. Со временем, возможно, привыкнет, обстреляется и … станет фаталистом. Глядишь, напишет мемуары… Но в мою такую, казалось бы, стройную «железобетонную» теорию, с универсальным лекарством «не напрашивайся», опять внес полную сумятицу все тот же Его Величество случай. Не понятно только: опровергает это что-то или подтверждает? Незадолго перед гибелью Сергея, 26 июня 1980 года свой бессмертный подвиг совершил сержант 3 мср Виктор Холодов: погиб, закрыв собою офицера. Этим офицером был (кто бы вы думали?) – замполит 3 мср ст. лейтенант Сергей Лашкул! Неужели все же — Рок?

220

Глава 11

Ад и рай

Бригадные прелестницы Наступило настоящее афганское лето, и наша жизнь стала адом. То, что было до этого, оказалось разминкой. Голое, каменистое, без единого кустика поле, на котором стояла бригада, накалялось как сковородка. Не хватало только чертей с лопатами. Ходить и даже думать расплавленными мозгами, давалось с трудом. Есть не хотелось, только пить. Банки тушенки раздувались как бочки, а при попытке вскрыть в потолок бил фонтан расплавленного жира. Все катастрофически худели, становясь поджарыми и жилистыми, как манекенщицы на подиуме. Похожий на колобка заменщик-прапорщик из Союза, с «голодухи» сразу купивший свои первые в жизни американские джинсы, через месяц чуть не плакал. Штаны висели на нем, как на вешалке!

Бригадная «сиеста». Зной. Офицерская палатка.

221

С 12 до 16 часов, жизнь в бригаде замирала. Все, сомнабулами валялись на койках, задирали пологи палаток, но это не спасало: стоял безветренный зной. Спасения не было и ночью. Занимаясь фотографией, я, по неопытности, «сварил» несколько пленок, пытаясь их проявить. Эмульсия просто слезала от «комнатной», как мне казалось, температуры. Найти воду с температурой 20 градусов было невозможно. Все потянулись к спасительным арыкам и сидели в них часами, как лягушки в болоте. На наше счастье, аэродром с бригадой был окружен мощной системой оросительных каналов, отводных арыков и подземных колодцев – кяризов. Каждый арычок и даже канавка поблизости были забита отдыхающим народом.

Я до отпуска…

И после

Появились там и наши женщины. Для работников Госхоза, поля которого были неподалеку, это стало настоящей «засадой». Каждый день этих страдальцев вез на работу автобус, делая чудовищный крен у «лежки» наших прелестниц. Мучения бедолаг стократно усиливали и сами «виновницы». Словно не замечая вытаращенных глаз, разинутых бородатых ртов и готового вот-вот перевернуться автобуса, они, изящно выгнув спинку, подставляли солнцу свои «прелести». Жизнь в Госхозе встала: количество работников удвоилось, а производитель-

222

ность упала, и вскоре автобус стал ходить окружным маршрутом. Мне кажется, те мужики-афганцы из Госхоза, до сих пор еще где-нибудь в чайхане, закатив глаза и сладко причмокивая, рассказывают окружающим о шикарных белых женщинах. Но им, как и нашим рыбакам, никто не верит. Но был и «рай»! Я туда попал по знакомству, а иначе кто меня в «рай» пустит? Вернее, даже не по знакомству, а просто как сопровождающее лицо. Но это – без разницы, главное, я теперь знаю, как он выглядит: я вкушал райские прелести! «Рай» — это цветущие олеандры, изумрудно-зеленая трава, блаженная прохлада, бассейн под раскидистым деревом, гостеприимные хозяева и накрытый стол с водочкой! И все это почти в двух шагах от нашего «ада», справа по дороге на аэродром! Я бы там поставил дорожный указатель: «Рай. 200 метров». В этом земном раю, где я оказался еще при жизни, в уютных коттеджах жили советники. Их и наших «небожителей» — командование батальона — связывала тесная дружба и взаимовыгодные отношения. Как туда записался я – ума не приложу! Пожалели, наверное. Вновь убеждаюсь, как мало надо человеку для счастья! А мы все гоняемся за миражами! Зеленая травка, ледяная водочка – я бегал и всем восторгался, как Шарик в гостях у Барбоса! Позже, дослужившись до «небожителя», в «раю» я стал бывать чаще. Кроме изнуряющего зноя, всех в бригаде донимала вездесущая пыль. Тыловую дорогу, сзади ПХД, машины разбили в труху. Крепкая, как камень, афганская глина

В арыке

превратилась в невесомую, словно пудра, пыль, вздымавшуюся столбом при малейшем дуновении. Местами она была почти что по колено. Идти по ней через дорогу, в туалет, приходилось осторожно, как по минному полю. С каждым шагом по глиняной пудре, пыль тяжело «ухала», словно жалуясь на свою растоптанную судьбу. Даже почти крадущийся по дороге БТР все равно мгновенно поднимал огромную ее тучу. Пыль потом еще долго висела в неподвижном воздухе, хрустела на зубах, оседала на кастрюлях и тарелках ПХД, окрашивая все в унылый серый цвет.

223

«Райские кущи» и их обитатели. В центре — капитан Шварц

А однажды в абсолютном безветрии где-то на горизонте, появилась странная тоненькая коричневая полоска. Увеличиваясь прямо на глазах, она вдруг превратилась в огромную, до неба, стену из песка, пыли и мусора! Мгновенно стемнело. Налетел ураганный ветер. Палатки заходили ходуном и так захлопали пологом, что, казалось, вот-вот взлетят и косяком устремятся на Юг. Дышать стало нечем. Все тараканами попрятались по щелям, где могли. Спотыкаясь, почти на ощупь, мы забились в свою палатку, закрывая глаза и рот полотенцами. Стоявшую в палатке пыль, казалось, можно было раздвигать руками. И вдруг ветер внезапно стих, будто выключили гигантский вентилятор. Стало непривычно тихо. Над нами опять голубело небо, словно ничего и не было! Везде: на подушках, одеялах, тумбочках – лежал толстенный слой пыли, делая нашу палатку похожей на заброшенный склеп из фильма ужасов.

224

В «раю»

Полдня потом бригада трясла одеяла, выбивала матрацы и подушки. Кругом вновь летала неистребимая вездесущая пыль. Так мы познакомились с «афганцем» — ураганным ветром с пыльной бурей, с тех пор регулярно, как по расписанию, посещавшим нас в Афганистане.

Афганский «букет» Вместе с летом пришли и болезни. Особенно донимала желтуха: косила людей десятками. Заболевших отправляли в Союз месяца на два: один – на болезнь, другой – на реабилитацию. У офицеров был выбор: домой или в санаторий. Санаторий выбирали единицы. Пожелтевшие «счастливчики» улетали в Союз, оставляя своих здоровых товарищей тянуть двойную боевую лямку и продолжать искушать судьбу. Кое-кто из солдат в бригаде увидел в этом отличный способ «откосить». Самый надежный, но экстремальный – выпить мочу больного. Была даже определенная такса, в чеках. Хочешь в Союз – пей! Хочешь пить – плати! С желающими выпить разбирались особисты. Но прибегать к столь экстравагантным методам не имело смысла: желтуха и так брала свое. Зависело только от иммунитета.

225

Туалеты открыты и под палящим солнцем все мгновенно превращалось в пыль. Достаточно дунуть «афганцу» или просто проехать БТРу и у вас – полный рот пыли со всем ее населением. Кто привык держать рот на замке, у того — тот же комплект, только в столовой, на ложках и тарелках. На погоны желтуха не смотрела – косила всех. Иногда в ротах оставалось лишь по одному офицеру. Взводами командовали сержанты. А в 1981 году я, старший лейтенант, 23 лет, командовал батальоном по сопровождению наливников через Кандагар и «зеленку»! Выручала только отличная боевая слаженность подразделений, где все работало как часы. Болели целыми подразделениями. Позже у нас так слегла вся верхушка батальона. Причина банальна: заболел официант, накрывавший столы офицерам. Так наши в госпитале по штатному расписанию и лежали: комбат, НШ, ЗНШ, начальник связи… Была еще одна причина – в воде. В рейдах ели и пили, что придется, руки, конечно, никто не мыл. В горячке боя подбежишь к арыку, разгребешь руками плывущие бараньи какашки, хлебнешь водицы и – дальше! Кто там о здоровье думает, когда На «даче». В Афганистане вода — источник не только жизни, но и всякой заразы.

жизнь – копейка! Обычно для обеззараживания воды использовали пантоцид, таблетку на фляжку. Узкий стеклянный пузырек с таблетками был у каждого. Но пить было

противно – одна хлорка! С хлоркой была и вся вода в бригаде. Казалось, сыпали ее без меры, чтобы зараза сдохла наверняка. На поверхности чая хлорка всплывала белой пленкой. Не известно, что больше тогда сажало печень: желтуха или вездесущая хлорка. Спасались верблюжьей колючкой. Ее, как и на Кушке, заваривали в огромных котлах целыми кустами. Отличный антисептик. Вкус – обалденный! Пей, сколько хочешь! Вначале – изумрудно-зеленая, как «Тархун», она потом становилась приятно коричневого цвета. А главное, долго не портилась в жару. В первый отпуск ее засушенный кустик я привез домашним на пробу как деликатес. Но удивить не пришлось: оказалось, колючка вкусна, только что сорванная. К желтухе вскоре попривыкли и уже не считали за болезнь: так, вроде

226

насморка. А все потому, что в «афганском букете» появились еще два «цветочка»: брюшной тиф и малярия. От тифа, кроме обычной гигиены, спасения не было, а от малярии нас стали кормить венгерскими таблетками «Делагил», для профилактики. Изготовленные на основе хины – известного антималярийного средства, таблетки отличались жуткой, неописуемой и ничем не заедаемой горечью. В сравнении с ней, перец «Чили» — медовый пряник! Горечь от них стояла во рту целый день, словно коты нагадили. Если к жаре и пыли мы уже как-то притерпелись, то с «Делагилом» жить стало по-настоящему горько. Заставить бойцов их выпить было труднее, чем проглотить цианистый калий. Бойцы хитрили как могли. Но все было напрасно. Проклятой таблетке достаточно было только коснуться языка, и дневная норма горя уже обеспечена. «Экзекуция» начиналась каждое утро. Рота строилась в две шеренги. Первым, как и положено замполиту, на «амбразуру» шел я. Брал таблетку и демонстративно, как шпагоглотатель в цирке, ее проглатывал, делая вид, что способен еще на десяток. Народ не верил, примеру следовать не спешил, но глядел сочувственно: куда ему деваться, замполит все же, по должности положено. Идем вдоль строя, раздавая таблетки: «Положить в рот! Проглотить! Запить! Показать язык!» Все, как прожорливые птенцы у заботливых родителей, широко раскрывают рты. Придирчиво заглядываем в рот каждого: «Так… Так…. Так…» С каждым «так» рты за нами закрываются. «Стой-стой! Ну-ка, ну-ка… Давай, глотай! Что, самый хитрый?» Через месяц экзекуции до нас стали доходить осторожные слухи, что «Делагил» ужасно токсичен, запрещен во всем мире, что хоть он и защищает от малярии, но гробит печень покруче малярии и желтухи вместе взятых. Неожиданно таблетки отменили и наша жизнь вновь обрела позабытую сладость.

Зануда Июль 1980. У нас – неожиданный «передых»: батальон стоит на охране аэродрома. Роты раскидали по периметру, и нам досталась юго-восточная часть, со стороны госхоза. Взвода мы поставили перед естественной преградой – большим и глубоким арыком, а сами поселились на втором этаже смотровой башни. Рядом разместилась выделенная роте походная кухня – моя головная боль. Полевые кухни, их санитарное состояние были главной «фишкой» НачПО. По Уставу, замполит роты обязан был «проявлять заботу» об улучшении питания личного состава. НачПО понимал это буквально: я обязан был дневать и ночевать на кухне. Требования были жесточайшие. Кухня должна была сиять, опять же, «как у кота». Повар – в белой рубашке и колпаке, а все дорожки и периметр вокруг кухни – выложены побеленными камушками. Место для пищевых отходов и туале-

227

ты должны ежедневно засыпаться землей и хлоркой. Поэтом, при слове «кухня» у меня, вопреки «собаке Павлова», мгновенно пересыхало во рту и пропадал аппетит. Но упрекнуть НачПО было не в чем: в бригаде зверствовала желтуха. Снизить эпидемию можно было только жесточайшими санитарными мерами. И я старался как мог.

Наша кухня на «даче»

Спасала от политотдельских «гроз» — кто бы мог подумать — сатирическая газета! «Целебный бальзам» для любого начальства! Стенд с ней был как раз недалеко от кухни. Выпускал сам, от нечего делать. Рисовать я любил, материала – завались, получалось неплохо. Таких газет больше ни у кого не было. И, наверное, это была единственная стенгазета, вызывавшая интерес у бойцов. Такой нечаянный «прогиб» перед начальством заметно снижал кухонную тиранию.

228

В, остальном, это была даже не служба – санаторий! Живешь, как на даче — природа, рыбалка, «пляж»… Позже охрану аэродрома мы так и прозвали: «дачей». Там отсыпались, отъедались, а в июле 1980 г. еще и слушали приемник с Олимпиадой. В эфире, с утра до ночи – соревнования и песни С. Ротару. Чувствовалось, там, в Союзе — небывалый праздник! США, в отместку за Афганистан, нам, как всегда, нагадили: бойкотировали и провели свою, альтернативную. Но гостей у нас оказалось больше. Вообще это какая-то хроническая болезнь Америки. С тех пор, как существует СССР, они все время что-то запрещают да бойкотируют! Капризные как дети малые: чуть что не по ним – сразу в истерику! На «даче» мы с Толиком установили себе строгий распорядок: рано утром, по холодку, зарядка. Как-никак – Олимпиада, надо соответствовать, а заодно и проверка постов. Любой скажет: прекрасней утра в Афгане нет! Бежишь и наслаждаешься: свежесть, мягкие краски, голубое, пока еще ласковое небо и … спящий часовой у БТРа! Ну вот опять! У колеса, уютно укутавшись одеялом, безмятежно похрапывает солдат. Бери тепленьким! Твою мать! Ну что, что с ним делать? А ведь разбуди его сейчас, он же, преданно глядя тебе в глаза, скажет: «А я не спал! Маму, Родину, таблицу умножения вспомнил: задумался. С кем, дескать, не бывает?» В итоге чувствуешь себя полным идиотом. Для меня это как красная тряпка для быка! Ну, подожди, родной… Аккуратненько, подальше от греха, отставляем в сторону его автоматик и… Быстро накидываем ему на голову одеяло! Неся на фарси какую-то околесицу, попутно пиная, волочим вопящий куль к арыку! Раз, два, три – и бдительный воин, любимец Морфея, летит в воду! Бурю чувств, которую, судя по всему, испытал боец, вряд ли можно себе представить! Подумать только: кто-то накидывает тебе мешок на голову, куда-то волокут, бьют, по фарси говорят… Все, прощай мама! А тут, выныриваешь, а на берегу вместо смерти с косой – родные «отцы-командиры!» «То-о-оварищ старший лейтенант! – не веря своему счастью, орет боец, плывя к берегу. «Подъем, тревога!» — бьем прикладом по броне. Не сразу, но довольно скоренько, из люков показываются заспанные лица. «Отделение, в одну шеренгу, становись! Сержант, проверить личный состав: у всех яйца на месте?» Сержант таращит глаза. «Еще раз спрашиваю, яйца у всех целы?» Бойцы ничего не понимают: какие «яйца», чьи? «А вы спросите у него, — показываю на мокрого часового. – Если бы не мы, вам с такой охраной духи давно бы яйца поотрезали! А потом и нам, с командиром роты! Разбирайтесь, — киваю я сержанту. — А этого, после завтрака, ко мне, на беседу!» «Как это грубо, по-солдафонски!» – скажут изнеженные дамочки. «Форменное издевательство! Садизм! А еще – замполит, член партии!» – возмутится какая-нибудь мамаша.

229

А практика показывает, что в экстремальных условиях жизни и смерти абстрактные призывы к бдительности, совести, долгу и даже доведение конкретных случаев на солдат не действуют! Абсолютно. Все мимо ушей пролетает, сквозняком! Работает только физиология. Причем конкретная, своя. Она и ближе всего к телу. И тогда воображение услужливо рисует «бдительному» бойцу трагическую картину: хохочущих духов, со ржавыми, в зазубринах, кинжалами, пилящих его нежные, беззащитные, горячо любимые гениталии, без которых он и не мужик вовсе. Редко, но попадались индивиды, на которых не действовало даже это! Тут одно из двух: либо нет воображения, либо – гениталий. Поэтому во всех армиях мира, язык военных, мягко сказать, грубоват. Замполит – не исключение. Что делает замполит роты на войне? Только беседы проводит? В атаку поднимает? Это все литературные штампы! Воюет, как и все. Замполит роты в бою – это командир взвода. На войне, взводных – всегда некомплект. По статистике, в Афганистане каждый 15-й погибший – политработник, каждый 4-й – командир. Кроме автомата, основное оружие замполита – слово. Для кого-то это звучит слишком пафосно, для На «даче». Позирую: я в «дозоре».

кого – фальшиво. Замполиты разными бывают. Но если слово замполита не расходится с делом – это оружие.

Основная работа замполита – индивидуальная, с каждым солдатом. Всякие собрания, совещания – это «ковровая бомбардировка». Индивидуальная работа – высокоточное оружие. Я должен был знать как можно больше о каждом солдате. Не из праздного любопытства, а чтобы уберечь пацанов от неверного шага, хотя бы как в случае с недопиленными МДЗ-шками. В Афганистане на офицеров свалилась огромная моральная ответственность за жизни своих солдат. Каждый случай гибели или ранения в роте мы относили на свой счет: значит, где-то не досмотрели, не предвидели, не уберегли. Кто знает, каково это, — поймет. После Нау Зада у меня резко изменился стиль работы. Жесткость характера, так критикуемая моим оппонентом Быковым, дошла до края. Я никого не бил, но на отъявленных разгильдяев смотрел, как на пособ-

230

ников врагов. Я ничего не мог с собой поделать! Перед глазами сразу вставали окровавленные Кононович и Шалагин, их ледяные руки и приговор врача: «Этот – все…» В душе закипала наузадская ненависть и яростное бессилие против такой ужасной несправедливости. Я, наконец, понял вселенскую мудрость «воспитания в коллективе и через коллектив», вызывавшую у меня когда-то в училище внутренний протест. Это тогда, когда из-за проступка одного нас наказывали всех. «Причем тут мы? Это не педагогично! Кто виноват, того пусть и наказывают!» — кипел я в душе. Бой в Нау-заде с беспощадной очевидностью показал: «невинные шалости» одного оплачиваются большой кровью всех. Для таких разгильдяев у меня была особая кара: «индивидуальная беседа». «Свеженькие» нарушители из рук взводных прямиком отправлялись ко мне, на беседу. Самые отпетые — попадали в «жернова». Я доставал специальную тетрадь «Для индивидуальных бесед», в душе просыпалось до этого мирно дремавшее занудство, и «экзекуция» начиналась. Наверное, я был моральным садистом. Но считал себя абсолютно правым, ведь у меня была индульгенция: я спасал жизни. После беседы солдат должен был уйти от меня с твердым убеждением, что только благодаря доброй душе и отеческой заботе его командиров, он еще жив. И я начинал… Уже через десять минут, «жертва» была готова бежать куда угодно, получить в лоб от ротного, любую задачу от старшины, но мое «занудство» продолжалось. «Что я напишу твоей матери?» — вопрошал я. «Она скажет: я отдала сына в армию живым и здоровым, а вы, офицеры – сволочи, его угробили! Почему вы не вдолбили ему в голову, что спать на посту нельзя? Почему вы его не наказывали? Почему, почему, почему? Может, ты мне ответишь, почему?!» Разрешите идти, товарищ старший лейтенант? Я уже все понял! – делала безнадежную попытку «жертва». «Нет, ты не понял!». И я начинал снова. «А что я напишу матерям твоих товарищей, которых из-за тебя вырежут? Может, посоветуешь? Или сейчас напишешь, заранее? Мы ведь с тобой уже беседовали тогда-то и тогда-то (показываю ему запись в тетради). И чего? Что изменилось?» По тоске в глазах вижу, что бойца уже достало. Главное – не передавить. «Подумай. А сейчас распишись, что сегодня с тобой проведена беседа, где тебе еще раз доведено, что спать на посту – преступление!» Боец, не читая, расписывался и убегал. Я удовлетворенно прятал заветную тетрадь. День прошел не зря. Бегать по утрам оказалось очень полезно: здоровье укрепляешь и служба идет! Однажды к свежему аромату трав и сладости горного воздуха добавилось что-то неуловимо знакомое, родное… Пахнуло каким-то яблочным ароматом. Да это же… Бражка!!!! В БТРе оказалась полная браги восьмидесяти литровая гильмендская

231

бочка! Вот куда, оказывается, пошел трофейный сахарок! Ну совсем расслабились мужики, даже не прячут! Бражка, шипя и пенясь, уходила в афганский песок. Бойцы скорбно стояли в сторонке. Мероприятие походило на погребение кого-то очень близкого и дорого. Но бочка бражки – это, конечно, масштабно, с размахом, как исключение. В бригаде же самый распространенный объем – двадцатилитровая канистра. Готовится быстро. Сахар, дрожжи и – в песок, на солнце! Канистра от газов раздувалась как шар. Тут главное не передержать – рванет! Бывало, стоишь в строю. Вдруг, за тылами, в песках, глухой хлопок. Бойцы смеются: «Все, чья-то бражка накрылась!» К несчастью для бойцов, на бражку у меня был особый нюх. Вопреки желанию, какое-то шестое чувство или провидение постоянно выводило меня на солдатские «схроны». Как-то иду за дорогу, в «пески». На ходу расстегиваю ширинку и …. подскользнувшись на чем-то гладком, со всего маха лечу в колючки! Из-под песка, зеленым боком, поблескивает двадцатилитровая канистра! С трудом выворачиваю, раздувшуюся в небольшого зеленого бегемота тяжеленную канистру с брагой. Да-а… Не повезло мужикам! У кого-то день рождения пройдет не с тем размахом. Душой понимаю желание парней расслабиться. Но на войне как на войне: маскировка сплоховала! Волоку трофей в офицерскую палатку, предвкушая одобрительные возгласы. Вот так: пошел по-малому, а вернулся – с большим!

«Абсолютное оружие» Давно, еще в училище, преподаватель по огневой подготовке, хитро щуря глаз, спрашивал нас, курсантов: «Какое самое страшное оружие в мире?» И сам же отвечал: «Самое страшное оружие в мире – советский танк с необученным экипажем! А самое разрушительное – наш «боец-отличник». На наш же дружный хохот лишь ухмылялся снисходительно: «ничего-ничего, вот придете в войска, сами убедитесь: «боец-отличник» — абсолютное оружие! Теперь убежден: по части урона для родимой армии страшнее наших «отличников» не сыскать. Бывалый майор знал что говорил. Как-то возвращаюсь в бригаду. Где был, уже не помню. А бригада – как растревоженный улей! Все снуют, гомонят, что-то собирают. Оказывается, пока я где-то болтался, на аэродроме на воздух взлетел склад боеприпасов! Средь бела дня! Аэродром заволокло черным дымом, несколько часов все гремело, летело, свистело, шипело, завалив окрестные поля железным хламом. С неба падали раскаленные осколки, болванки, неразорвавшиеся снаряды, долетая и до бригады. Страху натерпелись – не передать! Позже, на полях, все находили похожие

232

на пенопласт коричневые куски то ли пороха, то ли тола, отлично горевшие без копоти спокойным синим пламенем. Одного куска с лихвой хватало вскипятить котелок. Хочешь чайку? Дров не надо! Походишь с минутку по полю, и вот уже – заветный «камешек». Халява! Причина взрыва – в часовом. Скучно. Баловался. Стрельнул. Угодил в укладку НУРсов. Загорелось. Взорвалось. Все. Рассказы «очевидцев» изобиловали самыми невероятными подробностями. Но в том, что боец спасся, а склад накрылся, серьезно пострадала пара МИГов и вертолетов, а дежурная смена спаслась, только забившись ужами в какую-то трубу под бетонкой, откуда их еле вытянули, сходились все. Подумать только: сколько раз засылали духи своих диверсантов – лазутчиков, сколько раз подбить пытались наши МИГи и вертушки – все бестолку! Во всей 40-й армии по боевым сводкам за сентябрь потеряно всего две единицы: вертолет и самолет. А тут рядовой Мирзагалиев раз – и готово! Сгорели два МИГ-21СМ, МИГ-21Р, МИ-6, повреждены три самолета, четверо раненых — КПД-то какой! И опять кто о чем, а я вновь про свое: в армию надо призывать с 21 года! Увы, но в 18-19 лет мозг у пацанов еще не «проклюнулся», живут, как беспозвоночные, рефлексами. Ну данность такая! Захотел выпить. Праздник же! Выпил… Антифриз. Да кто ж знал, что он – отрава? (Хоть в «Великой книге» раз сто расписался) – откачали. Захотел покемарить в тенечке. Жарко же! Лег под машину. Да кто ж знал, что она поедет? – Спасли. Захотел в деревню залезть за бакшишом. Залез. Да кто ж знал, что духи яйца отрежут? – Пришили. Захотел от скуки пальнуть. Забавно же! Пальнул — сгорел склад. Получается, тот боец со склада и не виноват вовсе! Мозг просто так у него устроен. Коротнуло то ли от жары, то ли от скуки. А что склад загорится, да кто ж знал? Но это – одна сторона. Есть и другая. Наше повсеместное, привычное, чуть ли не в генах сидящее разгильдяйство – страшнее любого врага! А в век высоких технологий доморощенный российский разгильдяй – оружие массового поражения. И примеры еще будут. Рассуждая глобально, если что нас и погубит, то это мы сами. Я совершенно не боюсь ни США, ни НАТО, я боюсь наших «отличников», засевших повсеместно, вдруг еще чего удумают?

233

Глава 12

Первый отпуск Первый отпуск. Долгожданный, выстраданный, и от этого почти нереальный. Я – живой, в Союзе, на ташкентском военном аэродроме Тузель, прохожу таможню. Таможня только-только организована, посему свои куцые чемоданчики раскладываем прямо на бетоне. Таможенник, походя, мельком, просматривает наше барахло и, зевая, дает «добро». А чего там искать-то? Везти ребятам пока нечего. Чеками Внешпосылторга платить стали всего месяца три, поэтому все их банально пропили. В нашем бригадном магазинчике кроме икры да «Боржоми» особо не разбежишься. Отовариваться считалось лучше в Москве, в «Березке», если есть, конечно, на что. Поэтому подарками везу только большой полиэтиленовый пакет развесного индийского чая из кандагарского дукана да фирменную упаковку черной осетровой икры в стеклянных баночках. Гостинец-то простой, но дефицит – бешеный. Хотя, вру, не только это. Но и, о ужас, — контрабанду, ужасную крамолу, лежащую в небрежно, для вида, надорванном пакетике с галетами. Эта крамола — безобидный с виду брелок, в виде книжечки на цепочке с затейливой арабской надписью на корпусе. Цена ему – грош в базарный день, продают их афганские пацаны на каждом углу. Спрашивается, а где крамола-то? Может, в брелке – тонна афганского героина, о котором, правда, тогда и слыхом не слыхивали? Нет, ребята, крамола, по взглядам таможни, в самой надписи! Надпись – вот угроза коренным устоям СССР! Там ведь что-то из Корана! Что именно написано, таможня не знает, но и дураку понятно, что надпись – идеологически вредная, подрывная, пропагандирующая религию, которая, как сказал классик, «опиум для народа». Отсюда, как ни крути, я – наркокурьер, хоть и в идеологическом смысле. Поэтому таможней брелки решительно изымались, чтобы затем непостижимым образом оказаться на ключах ташкентских таксистов. Таможня пройдена и до меня, наконец, доходит, что я – в ОТПУСКЕ!!! Впереди – золотые деньки! Все блага цивилизации: душ, телевизор, кафе и рестораны! И, главное, неземные деликатесы: жареная картошечка, селедочка, грибочки и томатный сок! Я – «шальной». И, наверное, это заметно: окружающие странно как-то на меня поглядывают. Одурев от свободы и таких перспектив, я ощущаю

234

себя сорвавшейся с цепи дворнягой, которая наконец-то получила возможность все обнюхать и пометить. В Ташкенте меня сразу же окружают разные темные личности. Ходят, канючат: «Что привез? Продай то, продай се». Словно я коробейник какой-то, купец Афанасий, из Индии. Смотрю с презрением. Мы – из разных миров. Что вы знаете о жизни, о ее истинной ценности? Гоняетесь за миражами! Какое там барахло, когда ты не знаешь будешь ли жить завтра? Чего стоит все золото мира, если вдруг кончаются патроны, а каждый из них – твой маленький улетающий шанс на жизнь? Настоящие, главные ценности – что ты жив и здоров да надежные друзья, когда фляжка воды пополам и патроны поровну. А все остальное – муть наносная! Правильно говорят: кому – война, а кому – мать родна. Прилетаю в Москву. Стоит август 1980 года, только что отзвенели летние Олимпийские игры, и олимпийский мишка на шариках, прощально и с сожалением взмыл в темное московское небо. В магазинах поразило обилие заморских продовольственных товаров: финской колбасной нарезки, всевозможных коробочек с соками, пиво в алюминиевых банках – диковинка! Банки такие красивые, что можно и пива не пить! А цены вообще смешные! Очередей нет вообще, Москва непривычно тихая и полупустая без высланных, по разным поводам, за сотый километр многих ее граждан. Понабрав всякой этой снеди, еду на электричке домой, в Калинин (ныне Тверь). Знакомый матерок ностальгически греет

1980

душу: Родина, братцы! На радостях решаю глотнуть пивка. Достаю банку, вижу кольцо… Тут замечаю какой-то предупредительный взгляд соседа напротив, но рву кольцо, как у гранаты в Афгане! Хохочем вместе, когда у меня по лицу струйками стекает вкуснейшее финское пиво, что после Афгана — просто бальзам! Да-а, это вам, ребята, не гранаты, заморское пиво пить уметь надо! И вот уже иду по родному городу. Красота! С неба нудно сыпет мелкая морось. Прохожие, ускоряя шаг, прячут головы в плечи, раскрывают зонты. Лишь я радостно подставляю ей лицо: наконец-то блаженный передых от вечного аф-

235

ганского солнца! Вдруг резким выстрелом бьет по ушам хлопок проезжавшей машины! Миг – и я за бетонным столбом под хохот проходящих пацанов! Эх, салаги! Если бы в Афгане вы так же, как здесь, «варежку» разевали, давно бы в покойниках ходили! По традиции захожу к родителям Олега в Мигалово, передать привет. Те ставят на стол свое «фирменное» — тарелку пельменей (мою афганскую мечту), наливают холодной водочки в хрусталь. Бодро отчитываюсь о нашем с Олегом неплохом житье-бытье. Мне не верят.

Обратная сторона отпускного билета

Дома меня ожидал конфуз. Гражданская одежда висела на мне мешком. Я здорово постройнел. Надо было ехать в Москву одеваться. Я знал от ребят, что в Москве есть сеть магазинов «Березка», торгующих на чеки «Внешпосылторга» любым импортным товаром. А тут к тому же зарядили дожди, и мне пришлось одолжить у товарища его плащ. Комплекции у нас не совпадали, поэтому я выглядел экзотично. В Москве «Березку» искать долго не пришлось. Уже за несколько кварталов до заветного адреса стали попадаться предупредительные молодые люди с вопросом: «Не продадите ли чеки? Дам по хорошему курсу». А один, профессорского вида, гражданин поступил еще проще. Он просто прогуливался взад-вперед недалеко от входа и заунывно, почти как мулла в Афганистане, пропевал:

236

«Куплю чеки, куплю чеки…» И вот я – у дверей. Даже не надо было говорить: «Сим-сим». Стеклянные двери, пещеры Али-Бабы, распахнулись, и я зашел в вожделенную для большинства москвичей «Березку». Магазин бурлил от наплыва желающих прикоснуться к западному изобилию. Причем «желающих», всякого рода зевак, было на порядок больше, чем «способных» это сделать. А почти все «способные», на удивление, были лицами так называемой «кавказской национальности»: упитанные солидные чернявые мужчины и не менее холеные женщины. Прицениваясь, они доставали такие пачуги денег, что мне бы пришлось лет сто коптиться в Афгане, чтобы заработать хоть кроху! Где такие мужики в Афгане скрываются, ума не приложу? Наверное, «штирлицами» работают в Кабуле. Воображение тут же услужливо рисует целую толпу толстых штирлицов, идущих по коридору аминовского дворца. Я же, сухой как жердь, с бронзовым от загара лицом, выгоревшими до белизны волосами и в мешковатом, с чужого плеча плаще, выглядел заправским механизатором, который, успешно закончив уборочную, приехал в Москву затариться. Но по ошибке не туда попал. Прямо персонаж из песни Высоцкого! Продавщица, даже не взглянув на меня, презрительно кривя уголками губ, сказала: «Между прочим, здесь торгуют на валюту!» Немного растерявшись, достаю пачку чеков: «А это пойдет?» Мгновенному превращению холодной львицы в обаятельную кошечку позавидовала бы любая выпускница театрального училища. Меня подводили к разным стеллажам, предлагали фасоны, предупредительно пропускали вперед к бесконечным рядам финских кожаных пиджаков, голландских костюмов, плащей, рубах и ботинок. Глаза разбегались, я был в каком-то сказочном мире, где все, абсолютно все есть! В примерочной я сбросил свое старое барахло в пакет и оделся полностью во все фирменное. «Механизатор» испарился. Из примерочной вышел Клин Иствуд – красавец ковбой, гроза бандитов и покоритель женских сердец. Девушка, проникновенно глядя мне в глаза, попросила: «Молодой человек, пожалуйста, продайте немного чеков!» Вот он — реванш! На мгновение мне стало жаль девчонок. Какое это мучение — изо дня в день находиться среди прекрасных вещей, вдыхать изумительные запахи отлично выделанной кожи, ароматы французской парфюмерии, трогать руками прекрасные платья и ничего, НИЧЕГО не иметь возможности купить! И продолжать обреченно носить серое, невзрачное, убогое или всеми правдами и неправдами перекупленное фарцовочное тряпье! Не иначе как дьявол придумал для этих девчонок такое искушение! Извинившись, я вышел из магазина такой походкой, словно за дверьми меня ждет не набитое москвичами метро, а шикарный лимузин с водителем-негром.

237

Да… вот что, оказывается, одежда с человеком-то делает! Но долго форсить мне не пришлось. Через пару недель отпуска я заболел желтухой. Наверное, тоже из Афгана привез, контрабандой. Провалялся месяц да еще месяц отпуска по болезни – весь мой двухмесячный отпуск и вышел. Положено было получить недогулянные дни, но комендант гарнизона отказал, сказав: поезжай в часть, пусть там тебе его и продлевают. И я махнул рукой! Ну заявлюсь я к своим, где офицеров по пальцам перечесть: «Здравствуйте и до свидания! Я опять – в отпуск!» А потом всю жизнь гадом и захребетником себя считать буду! В госпитале лето как-то незаметно сменилось поздней осенью. На улицах Калинина уже кое-где лежал снежок, а Волга подернулась ледком. Пришлось вновь смотаться в Москву, туда, где «разбиваются женские сердца», в заветную «Березку». На короткое время я вновь оказался в числе особ, «приближенных к императору». Чувство собственной исключительности пьянило и кружило голову, а всем канючившим по углам чеки, хотелось сказать: «Ребята, вы ошиблись адресом: военкомат – в другой стороне!» Домой я вернулся уже в английском полушубке из меха «северного волка», правда, искусственного: на настоящий не хватило «золотого запасу». Вид у меня в нем был брутально-романтический: охотника-первопроходца или героя-полярника первых арктических экспедиций. Печенка побаливала, и я с тоской думал о предстоящих в Афгане «харчах» — сухпае с бараниной и свининой. Выбор невелик: либо голодай, либо мучайся. И тут меня осенило: надо просто не есть жир, выбрасывать! А значит, надо купить себе примус, чтобы варить диетический супчик! В магазине спорттоваров я – «мистер икс». В английском полушубке, с нездешним загаром, я как магнитом, притягиваю восхищенные взгляды девчат за прилавком. Последний вопрос, полностью удовлетворивший мое мужское тщеславие и окончательно сразивший женскую половину: «А этот примус будет работать на высоте 2000 метров?» Примус «Турист» оказался портативной коробочкой из нержавейки, раскладывающейся как книжка. По размерам — свободно залезал в полевую сумку. Примус в Афгане показал себя отлично! С ним я чувствовал себя не голодным бродягой, а вполне цивилизованным туристом. Все на нем готовилось почти мгновенно, без надоедливого бензинового привкуса. Вываливаешь в закипевшую воду банку сухпая, вычерпываешь всплывший жир, и диетический супчик готов! Красота! Примус позволял готовить в любых условиях, хоть на броне! Но главное его достоинство — он не демаскировал. Можно было кашеварить даже ночью, не опасаясь получить от духов «подарочек» к ужину. Не упускаю возможность напоследок пофарсить крутым «прикидом»: когда еще представится слу-

238

На горе – с «Туристом». Дегустирую диетический супчик. Внизу, за спиной – Кандагар

чай, да и представится ли вообще? На прощанье сидим с друзьями в ресторане. Я – франт. На меня обращают внимание. Официант, спрашивая заказ, обращается только ко мне. Это льстит, но голову уже не кружит: ценности изменились. Кругом неиссякаемый праздник жизни: веселье, смех, пьяные девицы и парни. А меня по-тихоньку наполняет какая-то непонятная злоба. Смеются… радуются… И ничего, НИЧЕГО не знают! Там, в Афгане, такие парни гибнут, а эти жизнь прожигают впустую! Умом-то я понимаю: в стране, о войне, — полный вакуум. В газетах и по телевизору – только о прошедшей Олимпиаде, да победные сводки со строек пятилетки. Конечно, народу известно, что ограниченный контингент советских войск в ДРА выполняет очередной интернациональный долг. Недаром США бойкотировали Московскую олимпиаду и провели свою. Но то, что в Афгане началась серьезная заваруха, не знает никто. О приходящих на военный аэродром в Калинине цинковых гробах говорят только шепотом. Ребят хоронят тихо, не указывая на могилах ничего, кроме даты рождения и смерти. Вроде бы жил-жил парнишка, а потом, во цвете лет, взял да и помер. Безутешные родители оставались один на один со своим горем. Многие не хотели верить в гибель сына и требовали вскрытия гроба. Иногда, со скандалом, им это удавалось! И бывали случаи, когда в гробу оказывался совсем другой человек! Перепутали где-то в горячке. Медальонов же

239

Аэропорт «Ариана»

у бойцов не было. Это добивало родителей до конца. Зная, что я тоже в Афгане, вездесущие кумушки считали своим святым долгом сообщать моей матери о каждом «грузе 200». И мать скоро прооперировали: прободная язва. Но об этом я узнал уже после Афганистана. Отпуск пролетел как-то бесцветно, одним серым госпитальным мазком. И вот уже я, словно и не улетал, валяюсь на коечке пересыльного пункта в знакомой Тузели. По ТВ Брежнев объявляет о «нормализации» обстановки в ДРА. Я верю и не верю. А вскоре под крылом «попутки» на Кандагар уже замаячили привычные горы, показался серый квадратик бригады и взлетная полоса аэродрома с серебристыми «МИГами». Под ногами – все та же исчерченная черными полосами аэродромная бетонка, а ноздри вновь наполняет сладостный, ни с чем не сравнимый воздух. Полное ощущение «дежавю»! Я это уже проходил. Теперь – вторая попытка. Со мной — фотоаппарат с кучей пленок, да купленные по великому блату таблетки ЛИВ-52 для печени. А «братцу» Олегу – подарки от родителей. Родной батальон словно вымер. Оказывается, наши давно уже воюют где-то под Лашкаргой и, главное, туда вот-вот летит вертушка с продовольствием! Такая оказия! Еле-еле успеваю схватить автомат, одежду и с отпускным чемоданчиком прыгаю в вертолет. Вот тебе и «нормализовалось!»

240

Радости моих офицеров не было границ. Я чувствовал себя настоящим Дедом Морозом у детей на елке. А водочка и мамины соленые огурчики произвели просто фурор! Еще бы: двое суток мужики кормились только глушенной рыбой да афганской морковкой на полях! Первое время мне было как-то не по себе. Только вот утром завтракал у себя в Калинине, где тишь да гладь, а уже сейчас ужинаю под Лашкаргой, где на окраине, чадит, догорая, афганский танк! Странно, но я все еще дома! В этом материальном перемещении через часовые пояса и расстояния тело уже как бы здесь, а вот душа где-то заплутала. В отпуске я распустился: оброс жирком, стал мягок, изнежен, ленив, как домашний кот. Если не обрету прежнюю энергию, ловкость и наглость, местные «коты» задерут! Но для психологической перестройки нужно время. До сих пор удивляюсь, как меня тогда не подстрелили? Повезло, наверное. Судьба… Только где-то через неделю навыки окончательно восстановились, и я опять стал боевым, обстрелянным офицером.

241

Глава 13

Новый год У нас – праздник: Новый год! 1981. Правда, о нем напоминают лишь поздравительные открытки из Союза: ни снега тебе, ни елки, а наши «деды морозы» и «снеговики» смотрятся почти экзотикой. Да и праздник – чисто «нашенский», у афганцев, оказывается, и год другой, и отмечают в марте. Как и у большинства в бригаде, это мой первый «новый год» на чужбине. Первый – без шампанского, привычного телевизора и обязательного «Оливье». А вот у ротного, как и у всех «тахтабазарцев», — даже второй! Ненароком вспомнился наивный стишок из солдатского «дембельского» альбома: У вас зима, у нас зима Одни и те же даты У вас в руках – бокал вина У нас же – автоматы. «Ух, ты! — сказал бы я сам себе всего год назад. – Новый год за границей, в пустыне! Такая романтика! Будет что рассказать девчонкам!» Прямо представляешь их восторженные «ахи» и круглые глаза — палатка, пустыня, только слышится где-то: «вжик-вжик», «вжик-вжик» — это коварные душманы точат за барханом свои ножи! А еще потом, когда-нибудь, через много-много лет, грея у камина старые раны, рассказывать изнеженным потомкам о боях и походах. И после долгой паузы, задумчиво глядя в огонь, многозначительно добавить: «Да, были времена! Не то, что нынче: не жизнь, а какой-то кефир!» Но теперь-то, как мне казалось, чем-чем, а романтикой я уже наелся, с учетом выслуги, даже с запасом — на три года вперед! Видать, романтика, как лекарство, полезна только в малых дозах. У меня же ее – перебор, давно уже в «печенках»: чего ни съешь, — тут же тебе и «романтика» в правом боку! Романтика, твердо решил я, — это для салаг, а боевому офицеру, которому скоро уже четверть века, не к лицу! Надо вырабатывать солидность, немногословность, невозмутимость и забыть, наконец, про щенячью радость по любому поводу! Праздник не чувствуется, как себя не настраивай. И вовсе не из-за отсутствия снега и елки. Нет главного: всеобщего предвкушения веселья, той радостной, предновогодней суеты с беготней по магазинам за подарками, за традици-

242

онно «выбрасываемым» на прилавки продуктовым «дефицитом». Перед глазами сразу встает усталая, но довольная мама, достающая из сумки, к моему восторгу, солидную «добычу»: банку растворимого кофе, пару банок горбуши и палочку божественного сервелата. А уж удастся урвать баночку красной икры — считай, Новый год удался!

Шарж от друзей с посвящением «под Баратынского» Итак, друг милый, не шутя Сказав «прости» домашней неге, На шибко скачущей телеге Иль закусивши удила От нас, увы! Далеко прочь! Итак, в мундире щегольском Ты стал уже пред ротным строем Меж удальцами удальцом! Ну что ж, воинственный наряд Приличен юношам отважным!

243

Здесь же икра есть любая, а вот того настроения нет. В душе сидит ощущение какой-то неопределенности, словно будущего времени не существует. Есть только прошлое и настоящее. Раньше меня всегда ожидала, казалось бы, бесконечная череда «новых годов», манящих, интригующих, многообещающих... А теперь ждать чего-то хорошего – наивно, заглядывать в будущее – глупо. Остается надеяться и жить одним днем. Сегодня как раз ЭТОТ день – Новый год. Собираемся в ротной каптерке (она же – ротная канцелярия) самодельной палатке из брезентовых тентов на дощатом каркасе.

У родимой каптерки

Для сугубо гражданских, каптерка – это всего лишь место хранения имущества роты, вотчина каптенармуса и старшины. В Афгане же каптерка – тихая гавань командирской души. Сюда не заглядывает начальство и вездесущий политотдел. Сакральное место! Где еще поговорить по душам, отметить, помянуть, обмыть? Здесь решается все. Этакая маленькая «избушка Кутузова» в Филях, накануне Бородино. Ее спартанский уют я вспоминаю с ностальгией. Тебя всегда здесь ждут и всегда нальют, когда чайку, а когда и покрепче. И только здесь могут идти бесконечные разговоры «про жизнь». Для бойцов же, каптерка – это «солдатское Эльдорадо», где у хорошего старшины «все есть», мастерская ремонта и

244

пошива, салон ротных кутюрье. Здесь хранятся личные вещи, скромные «богатства» дембелей и всяческие трофеи, вовремя не реквизированные начальством и бдительным политотделом. Каптерок одинаковых нет. Это как отпечатки пальцев, как линии судьбы на ладонях. Глянешь на каптерку опытным глазом — и с ротой все понятно. Тут тебе и «боевой путь» в истории трофеев, и миниатюрный «музей боевой славы», и даже психологическая характеристика ее владельцев. Каптерка – это маленький «Рим», куда ведут все ротные пути.

Ротная каптерка образца 1982 г. Старшина В. Земсков и новый командир 2 мср А. Федяшин

На застеленном простыней столе – традиционный «афганский набор»: водка, «Фанта», сыр из офицерского пайка, тушенка и разноцветная икра. Но это все – проза! Торт!!! Настоящий, бисквитный, с цветными кремовыми розочками! Причем прямо из Ташкента, самолетом! «Инопланетянин», пришелец из другого

245

мира! Невероятно!!! Среди нашей брутальности он как аристократ во фраке среди мужиков в телогрейках! Чудеса! Наш Дед мороз – взводный Кмицикевич. По какой-то оказии он удачно побывал в Кабуле. Оказалось, наш Игорек-то — парень со связями! И связи эти — ого-го — в посольстве! Оттуда торт и пять (три пишем, две — в уме, для «небожителей») бутылок водки, естественно, «Посольской». За столом – все командование роты. Командир, правда, присел «на минутку». Его ждет другой стол, у комбата. Пьем за прошедший 1980-й. Если подводить итоги, они, в основном, печальные. Хотя то, что живы уже хорошо! Мне наливают «Фанту» — «больной». «Больной» — удачная «отмазка»: не люблю водку. Но третий тост поднимаю, как положено. Святое. Пьем за погибших. В роте за год их четверо: Сосо Цациашвили, Виктор Кононович, Андрей Алланазаров и Антон Павлюкевич. Еще шестеро раненых: Власенко В., Шалагин В., Мамедов Д., Синев С., Софуанов Р., Чолыев О. Но все же это значительно меньше чем у других. Уверен: нам здорово повезло с командиром.

Рота на марше. 1981 год

Мне кажется, на войне, в первую очередь, главное, даже не то, какой ты стратег или тактик, а наличие у тебя «шестого чувства». Того, что помогает предугадывать засады, избегать «жоп», чувствовать мины, интуитивно выбирать решения. Качество бесценное, особенно для офицера. Вырабатывается у каждого с

246

боевым опытом. Но встречались и настоящие «экстрасенсы», поражавшие нелогичными поступками и парадоксальными решениями. И они – срабатывали! Такие «заговоренные» выбирались без потерь из многих передряг, пройдя, всем на зависть, весь Афган даже без царапин! Как это им удавалось, объяснить не могли. Вроде будто бы «левая нога» захотела. Может, таким «экстрасенсом» и был наш ротный? Однажды он всех спас от гибели неожиданным решением: возвращаться назад не по той же дороге, а взять метров триста в сторону. Дорога шла вдоль садов и дувалов какой-то деревушки. И как только поравнялись с ними, нас накрыл залп из десяти гранатометов! По одному на каждую машину! Черные облака разрывов повисли высоко над нами. Перелет! Духи, впопыхах, взяли не тот прицел. Нас терпеливо ждали, надеясь сжечь, расстреляв в упор! Мы потом долго еще допытывались у ротного: «Почему, с чего вдруг?» Тот пожимал плечами. Наверное, все та же «левая нога». Поэтому, всякий раз, поднимая стакан за своего командира, я вспоминаю этот случай. Каждый «афганец» может припомнить что-то подобное. Я же экстрасенсом не был, да и особой интуиции за собой не замечал, но, командуя попеременно каждым взводом, ни разу не попадал в засады, на мины, не терял людей. Был ли у меня был сильный Ангел-хранитель, или Судьба уготовила мне совсем другую участь? Как говорят на Востоке: «Все, что с нами случится, записано в Книге судеб и ветер времени лишь перелистывает ее страницы». Иначе как объяснить, что однажды, мы со вторым взводом даже прошли по сплошь заминированной, как оказалось, нашими же саперами, горной тропе и не подорвались! Мы тогда стояли на «чесе» Кандагара: батальон обеспечивал внешний периметр. Делать ничего не надо, поэтому встали основательно, даже палатку для батальонного штаба поставили. Стоять на периметре – скукота, любой скажет, да и мысли авантюрные сразу в голову лезут. Вот и заинтересовала меня горка неподалеку, вернее, целая горная гряда с небольшой седловиной и нахоженной тропой. Горка не горка: для альпиниста, вообще прыщик, а для меня – горище! Честно сказать, по непонятной причине: может, все та же окаянная «романтика», может, экзотика для равнинного жителя, меня тянуло в горы как магнитом. Я не мог пропустить ни одной горки поблизости, чтобы туда не забраться! Прямо мания какая-то! Конечно, я находил для себя оправдание: а вдруг там дух сидит с пулеметом, раз – и всех покосит! Проверить надо! И как только привал, я лез на горку! Там, стоя на вершине, где, казалось, не ступала нога человека, я окунался в «вечность». Захватывало дух: нетронутый, первозданный, от Адама мир! Чудилось, вот-вот откроется временной портал, и я увижу непобедимую армию самого Македонского! Потом, едва не ломая ноги, я спускался, чтобы вскоре вновь взобраться

247

на очередную высоту. «Опять романтика в заднице играет!» – ругал я себя последними словами. И с каждой новой горкой я, как алкаш «в завязке», обреченно понимал, что пропал. Но здесь было дело серьезней: тропа не просматривалась, никем не прикрывалась и выходила нам в тыл. Проверить надо! Ротный дает «добро» и вот мы с Лужанским и десятком солдат карабкаемся на вершину, намеренно оставив тропу в стороне.

На очередную горку

Наконец седловина. Там тропа делала резкий поворот за стоящую истуканом небольшую скалу и, петляя по серпантину, спускалась вниз. «А истукан-то – отличное место для засады!» — мелькает в голове. Но куда тропа идет дальше? Надо лезть выше. В метрах ста замечаю чуть более пологий подъем, и вот мы, изрядно оборвав колени, на вершине.

248

На вершине. Рядовой Жижа Ю. П. Позади – Кандагар

Ага, вот куда тропиночка-то ведет! Петляя по серпантину, она неожиданно исчезает за огромной скалой и только метров через пятьсот вновь появляется на ровном, как стол, плато. Оборачиваюсь назад. Вид – потрясающий! Ради этого и лез. Внизу, игрушечными машинками застыли наши БТР, у палатки, мурашами, копошатся бойцы, а дальше, куда хватает глаз, — огромные коричневые лабиринты Кандагара. Ну что ж, пора и спускаться. С сожалением бросаю последний взгляд на тропинку, и вдруг — на ней, из-за скалы, появляется человек! Идет осторожно, что несет, не видать: далеко. Срочно отсылаю пяток бойцов к истукану с задачей взять тихо, живым. Огонь – только по моей команде! Прячемся за камнями, чтобы не маячить. Сердце бешено колотится. До «истукана» путнику остается метров двести. Только бы наши успели! И вдруг из-за той же скалы появляются пять духов с тюками и оружием! Ага, значит, первый — это разведка! Эх, наши-то у «истукана» не знают! Только бы не спугнули! Да как передать, связь – только у меня! Посылаю бойца лететь «пулей» сообщить об основной группе. Впрочем, какой там «пулей», лишь бы шею себе не свернул! Тем временем основная группа духов спокойно выходит на серпантин в четырехстах метрах от меня. Еще немного, и можно открывать огонь. Ну же, ну… С тревогой перевожу взгляд на громадину истукана. Вот дозорный поравнялся, исчез… И вдруг — выстрелы! Твою мать!!! Духи остановились, как вкопанные. Секунды — и они ломанулись бегом назад, к скале! Открываем огонь. Поздно! Беглецы скрываются за поворотом!

249

Давно я так не матерился! Вернее, я не матерился так никогда. Если слова имеют материальную силу, то в этот момент где-то на Земле произошло землетрясение или цунами. Особенно авансом досталось бойцам у «истукана». Почему не пропустили? Хотя сам виноват: надо было брать вторую Р-148ую. Да кто ж знал? Вдруг духи вновь появились уже на плато, продолжая нестись с такой же скоростью! С тюками! Олимпийские бегуны перед ними — просто дохлые улитки! Расстояние до спринтеров где-то 700-800 метров – для меткого выстрела из автомата запредельное: мушка полностью закрывает несколько фигур. Эх, сюда бы «Бур»! Ставлю предельную дальность, хорошо целюсь. В училище я был КМС по стрельбе «Бегущий кабан». Но там – оптика, и цель бежит не от меня, а мимо. Выстрел — и пуля поднимает фонтанчик впереди бегущего. Другой – сбоку. Очередь – клубы пыли! Духи же, как заговоренные! Все. Ушли. Повезло супостатам. Судьба…Что ж, сегодня – им, завтра – нам. Чтобы не ломать ноги, назад идем по тропе. Оказалось, ее и «истукана» разделяет глубокая расщелина. Разведку надо было просто пропустить, да посыльный опоздал. Злой, охрипший, вымотанный до предела вваливаюсь в палатку, где пьют чаек саперы. — Какими судьбами? — грохаюсь я на лавку. — Мины на тропе ставили, чтоб духи не прошли. — Да мы только что этой тропой назад вернулись! Вот и нам повезло, даже ждать не пришлось. Только Богу известно, как попотели наши Ангелы-хранители, уводя нас от собственных растяжек. … Скоро загадывать желание. У кого какое, и гадать не надо. Оно у всех одно: побыстрее вернуться домой. Живым. Желательно, целым. Сбудется ли? Вон мы , с Толиком, тоже загадывали, да Судьба прикольнулась! Думали ли мы в Бабочино, за шикарным столом среди прекрасных дам, что уже следующий год встретим черт знает где, в убогой каптерке, в двух шагах от Пакистана? Судьба… Интересно, где доведется встретить следующий, 82-й, с такими вот «закидонами»? Если доведется… Желание загадываю, но будущее свое знать не хочу. Пусть будет, что будет. Вообще, праздник для замполита, как для колхозной лошади свадьба: голова – в цветах, а задница – в мыле. Во-первых, он – вечный «ответственный» на Новый год. Но тут – справедливо: кто на что учился. Во-вторых, надо напридумывать, на свою же голову, чем занять личный состав, а потом еще всю ночь шарахаться по подразделениям, глядеть, чтобы не напились. Хотя бесполезно: напьются! Но укорот нужен. Напьются и «залетят» — неминуемый после праздников «разбор полетов» у НачПО. А в-третьих, организовать и провести обязательный в войсках спортивный праздник первого января. Старая армейская традиция: чтобы всю дурь похмельную выбить. У меня все давно готово. План культурно-массовых мероприятий написан, а спортивный праздник уже придумали за меня. В бригаде – военизированная эстафета. Мне только команды подготовить.

250

Но дойти до посольского торта не удалось: пробило двенадцать и бригаду потрясла радостная канонада. Все, что могло и даже не могло стрелять – стреляло и взрывалось! Казалось, что мы ведем ожесточенный бой со всеми кандагарскими духами и пакистанской армией разом! Небо во всех направлениях резали разноцветные трассы, с шипением впивались в темноту всевозможные ракеты, насвистывали, выплевывая огоньки, сигнальные мины! Зрелище было феерическим! Вот она, легендарная широта русской души! Какой размах! Сознание двоилось: как офицеру – так полный бардак, благодарному зрителю – сплошной восторг! По масштабу с нашим пиротехническим шоу могла соперничать только прошедшая Олимпиада, но куда ей по куражу и азарту! И больше всех, судя по канонаде, «радовалось» боевое охранение аэродрома. Понятно, ребята заждались, а тут – такой повод! Стоять, ведь — скукота, начальства над душей нет, а случись чего, на духов все можно списать, дескать, праздник нам хотели сорвать, гады! Так как восторг гулявших ограничивался лишь боезапасом, вскоре следовало ожидать финальных, а возможно, и фатальных аккордов главного калибра. Казалось, деревушки поблизости испуганно замерли, ожидая у себя «конца света». Но его, как всегда, перенесли. Наконец, когда чуток поутихло и только кое-где на окраинах кто-то запоздало достреливал оставшееся, праздник с небес плавно перешел на твердь. Где-то со стороны штаба раздались автоматные очереди. Что за черт? Стало как-то неуютно. Правда, от нас до штаба — целые ряды палаток, но все ведь знают: пуля — дура. Глупо как-то получить такой «подарочек» от своих, угодив еще и к «веселым» хирургам на Новый год! Вот и загадывай желания: тут бы праздник пережить! Минут пять шла беспорядочная стрельба, но вдруг внезапно смолкла. Напряженно вслушиваемся: неужели патроны кончились? Нет, не кончились – бригаду спасли разведчики! На утро, по слухам, узнаем: два прапорщика, изрядно приняв «на грудь» стали палить из автоматов куда глаза глядят! А хорошо зная, куда они глядят, все вокруг залегли и попрятались. Разведка «суперменов» повязала, набила морды и бросила в зиндан. Праздник логически завершился. По всем приметам, год нас ожидал боевой. Наутро бригадное начальство всем командирам «накрутило хвоста» и сделало оргвыводы: 1. Праздник отмечать надо, и без салюта никак не обойтись. 2. Салют должен быть организован и управляем. 3. Где, не дай Бог, взлетит хоть одна «незаконная» ракета – всем п… ! Словом, это подразделение встретит ночь на плацу. Командование угрозы свои сдержало, и следующий праздник прошел «организованно»: тускло, нудно, без задора и души. Ни одна «левая» ракета не взлетела и грозный «п….» не наступил. Просто вывели в поле разведроту с ра-

251

кетницами, ребята чуток лениво постреляли, «шоу» завершилось, а народ понуро разошелся по палаткам. Правда, радости чуть-чуть добавило все то же сумасшедшее охранение, но уже как-то слабо, без куража. А спортивную эстафету наши все же продули: замешкались на этапе «замена пробитого колеса».

Участники сборов политсостава в Шинданде. 1981 год

Вскоре после Нового года мы всем политсоставом вместе с Нач ПО летим в Шинданд на сборы. Повод серьезный. Впереди знаменательная дата — XXVI съезд КПСС! Внешне страна давно уже живет только этим. В Союзе на улицах – плакаты и транспаранты «Достойно встретим 26 съезд КПСС!», на ТВ, по радио, в газетах – победные сводки, предсъездовские соревнования трудовых коллективов, рапорты о перевыполнении социалистических обязательств. Здесь мы тоже не отстаем. Получена директива Главного политического управления СА и ВМФ Д-050 «О работе по изучению и обсуждению проекта ЦК КПСС к 26 съезду партии». Никакие отговорки не принимаются! Война-войной, но что хочешь делай, а партсобрания, политзанятия, наглядная агитация и прочее, прочее, прочее – должны соответствовать историческому моменту! Поэтому лозунги «Достойно встретим…» — висят; планы «По подготовке…» — написаны; собрания — проведены, стенды-календари «До съезда осталось…» — изготовлены,

252

и отчет уже идет. 2-го января – собрание коммунистов бригады по обсуждению «проекта ЦК КПСС…» Дело ответственное: ожидается большая «шишка» — начальник тыла армии генерал-майор Пивоваров. От нашего батальона выступаю я. Поэто-

7 ноября 1980г. Праздничная демонстрация в Калинине (Твери)

му в политотделе получаю напутствие-инструктаж: от темы плавно перейти к заботе партии о ВС СССР, пристыдив попутно (только в рамках приличий!) тыл бригады. Но главное — довести мысль: все проект изучили и горячо одобряют. Нравственно терзаюсь: как удержаться в «рамках приличий», не обматерив при этом наш «доблестный» тыл? Такой соблазн! Но здравомыслие победило, и в рамках приличий удержался. В Шинданд летим, будто на экскурсию. Интересно, как там поживает наша бывшая «мачеха», 5 мсд? Оказалось, шикарно себе поживает, почти при «коммунизме»: электрификация всей дивизии, кругом – бетон, кунги, сборные

253

Встреча в Шинданде. Выпускники НВВПОУ старшие лейтенанты: Евгений Заврин, Владимир Репринцев, Владимир Лукинов, Олег Соболев

У друзей в Шинданде. Репринцев В., я, Соболев О. и Круплев В.

254

домики и побеленные камешки. У офицеров и солдат – общие столовые-ангары, а не так, как у нас, в батальонах, на ветру да на холоде. Ощущение — как в Союзе побывал, в показном городке! И куда ни глянь — образцовая наглядная агитация: «боевой путь» части, стенды с награжденными. Судя по их количеству, наша бригада почти не воюет. Наверное, у них тут полная «ж…» Мысленно сочувствую мужикам. Выходит, наш Кандагар-то – просто тихая заводь! В дивизии нас с Олегом ожидал приятный сюрприз: друзья-выпускники с училища! И где все скитались до этого? Мистика какая-то: целый выпуск, 400 человек, исчезли, словно растворились! Вот это – армия! Какие масштабы! Судьба, вроде бы, безнадежно разбросала нас по Союзу, а тут в Афганистане, на тебе – встретились! Мы, с Олегом – гости. Вечерком, за бутылочкой, вспоминаем родное училище, друзей и те кривые дорожки, что привели каждого в Афган.

255

Глава 14

Боевые будни

Где вы, военные историки? Так за боевой круговертью и пролетел незаметно год. Призрачная замена стала ощутимо ближе, а когда в штабах начали готовить списки округов на выбор — почти реальной. Служить, где пожелаешь, была одной из весомых льгот для офицеров той поры. Поговаривали даже о первой партии «счастливчиков» уже к маю! Не веря в удачу, мы с Олегом записались в Прикарпатский военный округ: захотелось сала, борща и галушек. Была еще надежда: всех «желтушников» обещали заменить в первую очередь. Новизна тех, уже далеких первых месяцев, давно прошла и приелась. Наступили боевые будни. Каждый день в бригаде кто-то где-то, да воевал. Бригадные рейды стали редкостью, в основном – батальонные, а ротным выходам со счета бы сбились! Счет им, как модно стало позднее, никто не вел, в голову не приходило: мы же не летчики! Это больше для штабных, кабульских, оттуда и пошло: «столько-то операций, больших, малых…» Представляю, если бы в Отечественную кто-то на полном серьезе спросил у бойца, сколько раз тот ходил в атаку? Главной батальонной работой стало сопровождение колонн через город и зеленку, все реже обходившееся без боя. Задачей рот – организация засад на предполагаемых путях прохождения караванов с оружием. По удаленным точкам работали небольшими группами на вертолетах. Позднее, к июню, для проведения ночных засад будут созданы боевые группы на основе усиленного саперами взвода, командирами которых станем и мы с Олегом. Год изменил многое: упростил, убрал ненужное, содрал «показушный» глянец, все поставил на место. Главное, мы стали другими: «заматерели», набрались опыта. Войско образца «январь 80-го» исчезло. По сути, это были уже две разные армии, причем первой бы при встрече не поздоровилось. Казалось, изменилась даже походка! Появился тот небрежный «фронтовой шик», который так отличает «понюхавших пороха» ветеранов от салаг-новобранцев. И не только у нас. Степенное достоинство бывалого вояки появилось даже у бригадных

256

писарей! И это обостренное чувство собственного достоинства, как всегда бывало с фронтовикам в России, многим потом попортит жизнь и службу на Родине. Изменилось и отношение к низовому звену, стало проще и уважительней. Союзные самодуры-крикуны, привыкшие всегда «брать горлом» и «звездой» на погоне, здесь не прижились. Оказалось, в Афгане, в условиях автономных действий малых групп, вечно шпыняемый взводный – главное лицо на войне! А при хроническом некомплекте взводных (ранения, гибель, болезни, отпуска) именно в грош не ставившиеся сержанты брали на себя основной груз боевой работы. И начальство смекнуло: случись чего, положит взводный по глупости и неумению людей, и тогда, какой бы ты ни был хороший и перспективный, должности лишишься в два счета! Поэтому учи, воспитывай и относись уважительно — твоя карьера зависит теперь от него! А для меня наступило золотое время, лучшее в Афганистане, да и за всю службу. Наконец-то я почувствовал себя офицером! Стал командиром и не только в своих глазах. Такое признание окрыляло. Душа запела, глаз загорелся, пошел кураж! Я понял, чего стою! Безликий статист, надсмотрщик-прораб, добытчик ложек-поварешек, теперь навсегда остался в Бабочино! Из «розовощекого» юнца-лейтенанта, которого в Союзе никто не воспринимал всерьез, которого даже было запрещено наказывать, я, неожиданно для себя, превратился в «вершителя» судеб! От моей подготовки, выдержки, здравомыслия, военной удачи, наконец, – стало зависеть все! А главное, жизнь подчиненных. И, что важно, осознали это и сами солдаты! Поняли то, что так оригинально пытался донести до них в Карелии мой ротный Итахун. Бабочинские пацаны, всего год назад пропускавшие мимо ушей все, кроме команды на обед, стали настоящими бойца-

У Адраскана. Пропускаем колонну через мост

ми. Распоряжения офицеров, наконец, обрели для них реальные смысл и вес. А наш батальон стал похож на слаженный оркестр. Комбату достаточно было только поставить задачу и указать время, чтобы все закрутилось! Все привычно, без суеты, делают свое дело. Одни получают боеприпасы, другие – пи-

257

тание и воду, третьи готовят технику и вооружение. Устанавливаются частоты, проверяется связь, авианаводчик уже сидит и пьет чай в штабной палатке! Идут только доклады о готовности. И вот – «премьера»! День «Д» — батальонный выход. Ротные колонны выстроены еще затемно. За 10 минут до выхода окончательная проверка связи и доклады о готовности. Взмах «дирижерской палочки» и махина двинулась! Марш отлажен. Тыловая походная застава только докладывает о прохождении контрольных пунктов маршрута. В указанной точке над нами зависают «вертушки». Началось! В кровь влетает бешеная доза эндорфинов – фантастический коктейль восторга и гордости! Мы сплочены одной задачей, одной опасностью, жизнь – «на острие»! Риск придает ей вкус и перчинку, заставляет вибрировать каждую жилочку! И его должен испытать каждый. Только риск дает тонус на всю жизнь, только он делает человека самодостаточным, способным на большое дело, а из пацана формирует мужчину. Именно тогда понимаешь, что не зря надел погоны. Слово «ОФИЦЕР» обретает величайший смысл и притягательную силу. Именно таким офицером я всегда мечтал стать! Но стали другими и духи! От рейда к рейду это чувствовалось все острее. Особенно в организации засад. Словно всякий раз мы встречались со все новым и новым противником! Фузеи и «волчьи ямы» давно ушли в прошлое. На душман заработала самая новейшая диверсионная наука Запада. Такую тактику не родишь за полгода в пустыне! Против нас был брошен весь совокупный опыт последних войн и конфликтов, все тактические и технические новинки военных институтов. Наших врагов профессионально готовили лучшие военные мира. А нас – нет. Сухие строчки Боевого Устава, короткие, на все случаи жизни – вот и весь багаж! А многое, с чем столкнулись, даже не предусматривалось в Уставах! Тактическая подготовка солдат оставалась примитивной, такой же убогой она была и у меня – «профессионала». Не хватало специфических знаний, словно меня всю жизнь учили фехтовать, а выставили на соревнования по дзюдо. Я остро чувствовал необходимость каких-то новых тактических приемов. Ведь где-то они есть, есть же, ну должны быть – такая война позади! Четыре года бесценного опыта Великой Отечественной! «Перешерстил» бригадную библиотеку, посдувал пыль с книжек — потеря времени! Одни мемуары генералов да маршалов: дивизия – сюда, армия – туда! А на уровне солдата, отделения, взвода, — нет и в помине! Где хоть маленькая книжица практических боевых приемов? Где? Да мы кровью заработали этот опыт! Впустую? Я шел из библиотеки, зло пиная вездесущие камешки. Где вы, важно надувающие щеки военные историки, специалисты, протирающие очередные штаны в военных институтах и академиях? Вы, написавшие горы диссертаций, мертвых, никчемных, конъюнктурных! За два года я не видел ни одного учебного фильма, не читал ни одной методички, кроме баналь-

258

ной и пустой «Памятки по борьбе с мятежниками». А может, это я зря, сгоряча, и мужики все написали, да их труды на полках пылятся? Тогда почему на полках, а не у нас, в войсках? Опять изобретать велосипед? Все это роилось у меня в голове бессмысленными вопросами. Оказалось, не у меня одного.

Вскоре в батальон зашел проверяющий из политодела армии, подполковник: «Как у вас дела с распространением боевого опыта?» Пришлось признать, что не густо. Особенно с опытом, ну а значит и с распространением. «А надо собирать, — говорит, — по крупицам, думать о тех, кто придет после нас». Посоветовал оформить два альбома: один – «Боевой славы», другой – с боевым опытом. Идея понравилась. И как это самому в голову не пришло? Лучше всего мне удался альбом «Боевой славы» — объемный, с историей батальона, с первыми рейдами и героическими подвигами. А вот «опыта» — куцая страничка, как раз эта самая «крупица». Альбомами я гордился, особенно «Боевой славы», но вскоре как раз с ним и случился конфуз.

259

Эскизы к альбому «боевого опыта»

Собираю вновь прибывшее пополнение в ленкомнате. Рассказываю с пафосом о боевом пути бригады, историю нашего батальона. Доходит очередь и до альбома. Гляжу, а вместо того, чтобы проникнуться геройством, народ как-то приуныл. Странно… Наверное я что-то не то делаю. И тут до меня дошло! В альбоме-то – одни погибшие! Награжденных тогда у нас еще не было и основу альбома составляли фотографии и описание подвигов погибших солдат и офицеров. Тоже мне, «психолог» хренов, «вдохновил» называется! Как на кладбище сводил! Вот дескать, глядите, пацаны, у вас есть большой шанс пополнить своей геройской фотографией наш батальонный альбом! Понятно, душа так заскорузла, что и в голову не пришло. Срочно стал фотографировать и размещать представленных к наградам солдат и офицеров. И альбом обрел, наконец, оптимистичный вид. Прошло у нас и второе перевооружение: сменили привычные АКМ на новейшие АК-74, ну прямо как модницы – перчатки! Фанат «калашникова», я ощущал себя счастливым археологом, наконец-то откопавшим заветный артефакт. В руках – новинка со странным дульным тормозом и непривычно прямым магазином. Кажется детской игрушкой, но характеристики – превосходные: малый вес и отдача, скорость пули – почти три

260

Накладная на оружие

звука, а кучность – идеальная, в копеечку! Верх изящества! Образно говоря, если старый 7,62 АКМ – крепкая, крутобедрая и грудастая деревенская баба, которая, как известно, «коня на скаку…», то 5,45 АК-74 – бледная, худосочная, но изящная топ-модель с подиума. Вызывал сомнение только патрон: калибр маловат, меньше чем у мелкашки в тире! Что он может? Ходили слухи, что у пули – смещенный центр тяжести, приводящий к тяжелейшим ранениям: от небольшой преграды пуля начинает кувыркаться. Да кто проверял? Но проверить довелось. Через полгода, во время очередного чеса Кандагара, штаб батальона тогда зажали, и мы сидели в круговой обороне. Вдруг ко мне подбегает боец гранатометного взвода: «Товарищ старший лейтенант, я ранен!» и падает без сознания.

261

Кандагар. Район кирпичного завода. Взвод АГС 1 мсб на позиции

Подхватываю, оттаскиваю в тень. Но видимых следов ранения нет! Снимаю выцветшую, но абсолютно целую рубашку, осматриваю раненого: никаких следов, ни кровиночки, только вот на плече — едва заметная красная точечка, как прыщик! Колю промедол. Боец приходит в себя. «Ну говори, где, что болит?» Отвечает: «Ничего». Ну, понятно, после промедола-то! Просит пить. Даю. Значит, ранен в плечо. Чем? Крови нет, даже перевязка не нужна. Успокаиваю парня: полежи чуток, как пробьемся, сразу – в госпиталь! Через час пробились. А вечером, на совещании у комбрига нас с комбатом поднимают и давай «песочить». «Как вы относитесь к солдатам?! У парня – тяжелейшее ранение в живот, а вы его только через час доставляете в госпиталь!» Оказалось, пуля попала в плечо, скользнув по кости, ушла вниз, пробив печенку, и, отрекошетив от тазовой кости, застряла в селезенке! Мы не верили ушам. Но парень выжил! Хирург показал пулю: наша, родимая, 5,45! Но это все – в будущем. А пока малый вес и размер патрона подкупал завидным количеством. Если в цинке с патронами 7,62 было 660 штук, то в цинке с 5,45 уже 1030, почти в два раза больше! Я тут же смекнул, как затариться. Давно уже поглядывал в салоне БТР на компактный чехольчик для гранат: куда бы приспособить? Оказалось, он отлично крепится на ремень и вмещает уйму патронов – целых десять пачек! Такой запас, как полный погреб хозяйке, внушал уверенность: если что – не пропадем!

262

Кандагар. Район кирпичного завода. Взвод АГС 1 мсб на позиции

Но вскоре я стал жалеть о замене. Главное достоинство АК-74 – патрон с пулей 5,45 стал для меня и его главным недостатком. Впервые я засомневался в оружии, особенно при боях в зеленке. Стреляю, стреляю, а «духи» не падают! Оказалось, пули рикошетят о любое препятствие: веточки, траву, а не крошат все насквозь, как мощный 7,62! Был бы выбор, я бы оставил себе АКМ, он больше всего подходил для Афгана. Да и «духи» с их старыми «калашами» давали по нам более плотный и мощный огонь. А 5,45 АК-74 при всех достоинствах так и остался для меня «пукалкой».

«Пы дав-дав» Как-то само собой у нас сформировался и порядок «чеса». Итак, типичный «чес». Окружаем деревню, оставляем технику, «Алка», если есть, споет свою песенку, и идем. Задача нереальная: найти оружие. Все понимают: искать что-то без наводки – бессмысленно. Проходим к массивной двери очередной «крепости». Стучим. Ждем. Это чтобы хозяин попрятал своих женщин. Здороваемся: «Ассаламалейкум! Талаши хана» (осмотр дома). Хозяин, изо всех сил разыгрывая радушие, приглашает в дом. «Все, начали! Один – у входа, другой – на крышу, остальные – со мной!» Попутно кошу глазом в угол двора: по-

263

рядок! Там, под балахонами, воробьиной стайкой уже сгрудились хозяйские «гульчатай». Здоровенные волкодавы у входа пропускают без звука. Умные. Да и задача у них другая: скот пасти. Осматриваюсь. Перед глазами все тот же традиционный афганский двор с тюками сена, инвентарем, дровами — найди тут! Ходим без особой надежды. Хозяин, суетливо семеня рядом, с готовностью показывает все, на что укажем пальцем: «талаши». Для проформы спрашиваем: «Калашников аст? Бур аст?» «Нист, нист!» — отрицательно трясет головой тот, добавляя для верности: «Душман – хараб!» (плохой). Мы не верим: перебарщивает. Артист!

Кандагар июль 1981 г. На чесе

Главное, залезть повыше! Прапорщик Василий Земсков на чесе в Нагахане

В маленьких каморках-комнатках смотреть особо нечего – сплошной «минимализм»: глиняные полы, жестяная печь-буржуйка. В женской половине — побогаче: в нишах — посуда, на глиняном помосте — полуметровая стопка одеял. Знаком показываю — поднять! Рядом — сундук. Талаши сундук! Хозяин своими руками перебирает женские «сокровища»: одежду, украшения, какие-то кулечки, сладости, пузырек с парфюмерными маслами. Спиртовыми растворами в Афгане не пользуются. К слову, тамошние парфюмерные масла — жуткая вещь! Достаточно капельки, чтобы потом благоухать жасминовой рощей! Меня как-то раз угораздило вляпаться штаниной в лужу из такого пузырька, и я тут же за-

264

пах вульгарной женщиной! Все вокруг косились. Стирал, перестирывал, не помог даже бензин. Запах был неистребим! … Вот вроде бы и все. Как всегда — ничего! На выход! Хозяин на радостях подносит угощение: целую миску чего-то молочного. Самые отважные пробуют. Улыбаясь белыми «усами» показывают большой палец: вкусно! Хозяин доволен: легко отделался. И вот так почти всегда! Кругом одни «друзья», «мирные» декхане, абсолютно лояльные к власти! Кругом только и слышно: «дуст, дуст (друг)». А чуть отъедь — граната в борт! Интересно вырисовывается картина: как «чешем» мы — кругом одни «друзья», а как с «хадом» (афганская контрразведка), так полдеревни — духи! А дело-то всего лишь в «стукаче», информаторе из местных. Тот все время безвылазно сидел у хадовцев в БТРе и не высовывался. А в деревне собирали всех мужчин и вереницей проводили мимо. Стукачу оставалось лишь в нужный момент дернуть сидящего на верху офицера за штанину. Походило на «чистилище»: одни – направо, другие – налево. Подозрительных, хадовцы увозили, и мы понимали: в деревне их больше не увидят. Гражданская война! Самая безжалостная и кровавая, где прокурор – революционное сознание, а судья — автомат. Не дай Бог вновь пережить ее у себя! В таком тесном общении с афганцами мы быстренько нахватались с десяток-полтора слов на «фарси». Лихо жонглируя таким убогим набором, я даже

Проверено, духов нет!

почувствовал себя «свойским парнем»! И однажды, шокировал всех, скопировав попугаем какую-то фразу. Декхане выпучили глаза — свой? Тут же, на радостях, что-то защебетали, но — увы: дальше я только улыбался и хлопал глазами. И каждый раз меня заедал вопрос: где специальный разговорник? Делто! День — на разработку, день — на печать, неделя — на распространение! Год прошел: Где?! Опять все та же история: кому надо думать — не думают, делать — не делают! Теперь с пустяшным разговорником! Ведь должны были все предусмотреть! Перед глазами сразу вставали холеные, в «параллельных» брюках, московские «военные аналитики», всякого рода специалисты ГлавПура (Главное По-

265

литическое Управление), важно идущие на службу. Там они, потея, что-то «думают», «анализируют», а разговорника все нет!!! Единственный переводчик на всю роту — рядовой Норов, да и тот у командира под боком. К тому же, Норов — переводчик с «фарси», а у нас-то, в провинции Кандагар, основной язык — пушту! Но однажды из отпуска Игорь Кмицикевич привез «раритет»: «Русско-пуштунский» разговорник! На радостях, я быстренько переписал в записную книжку все, что могло хоть чуть-чуть сгодиться. Нашлось немного, да и слова оказались мудреные, язык сломаешь! Поэтому запомнилось только одно, и то потому, что забавное: «пы дав-дав!» (бегом!)

Блеснуть познаниями удалось почти сразу. В пуштунской деревне заприметил у дувала, в метрах ста, седобородого старика. Надо бы подозвать, расспросить. А у меня только одно слово: «пы дав-дав!» Вот и скомандовал. И старик побежал, еле-еле семеня ногами! А я стоял и ждал. На душе скребли кошки, и было очень стыдно. Я, сопливый пацан, как сержант молодого, гоняю старика,

266

который не то, что в деды, в прадеды мне годится! Я уже жалел, что не подошел сам. Старик подбежал, судорожно глотая воздух. «Черт, не дай Бог, помрет! Ну, подозвал, и что дальше?» – мысленно корил я себя. «Как ты будешь его расспрашивать, опять что ли — «пы дав-дав?»» Кое-как, жестами, переходя на привычное и почти «освоенный» фарси, удалось кое-что выяснить. Но с тех пор пуштунский язык я «забыл».

«Крохоборы» Самым тяжелым испытанием для нас в Афганистане стало испытание «барахлом». В армии это проявилось особенно остро и болезненно, стало полной неожиданностью. К этому мы готовы не были: ни прививки, ни иммунитета. Кто справился, а кто нет. Годы аскетизма, скромного, непритязательного быта, материальной изоляции от мира, сыграли с нами злую шутку. Алчность, как ржа, стала разъедать армию. Оказалось, деньги – вот вечное оружие! Деньги, только деньги раскрывают ворота неприступных крепостей, разлагают армии, губят карьеры великих полководцев! От такого оружия нет защиты. Случаи грабежей в Афгане стали идти по нарастающей. Не проходило и совещания, где бы нам не доводился очередной «громкий» приказ. С преступниками поступали жестко: на кону был престиж армии и страны. Но первый «расстрельный» приказ я запомнил хорошо из-за звучной фамилией солдата — Комиссаров. Тот из-за денег убил афганца. Потом был случай с пятерыми десантниками, изнасиловавшими девушку, а затем убившими и ограбившими всю ее семью. И другой — с автобусом, досматривая который бойцы «положили глаз» на богатого пассажира. Автобус отпустили, а того ограбили и убили. Пассажиры, почуяв неладное, вернулись, и с убитым на руках пошли по деревням. Преступников нашли и судили. Приговор один: расстрел. Но каждый такой случай вызывал бурю негодования среди населения, сотнями множил ряды повстанцев. Все эти случаи, под роспись, доводились до личного состава. В «Великой книге» уже не хватало страниц. Стремление обогатиться любой ценой приводило порой к настоящим детективным историям в духе Агаты Кристи, с хитроумным планом, хладнокровной подготовкой и коварным исполнением. В бригадной финчасти служили два писарька. Один сидел на солдатских, другой — на офицерских деньгах. Видать, на офицерских – прибыльнее, вот и задумал писарек занять место товарища. Как? Просто: подложил вечерком ему под подушку гранату, Ф-1, для верности растяжку между койками — и все. А тот, на свое счастье, задержался допоздна с бумагами. Подорвался другой солдат,

267

Сгоревшая палатка

палатка сгорела, а «хитроумного» убийцу особисты вычислили в два счета. Пустяшное дело, но поражает коварство и мелочность ничтожной душонки! Вот она, война, во всех проявлениях! Только она будит в человеке все самое неизменное, животное, в потемках души запрятанное, придавленное воспитанием, моралью и законами. Не будь войны, так бы и остался ворюга, насильник и садист уважаемым и добропорядочным гражданином. А тут – война! Иллюзия всемогущества! «Винтовка рождает власть!» Как хочется повластвовать мелкой душонке, ни на что не способной и ничего не значащей! И чем мелочней и грязней душонка, тем большей власти и денег она хочет, тем извращенней ее фантазии. Война – это соблазны, бесконечные, совращающие, ежеминутные! Все, что было недоступно: деньги, женщины – бери! Лови момент! Никто не узнает! Война все спишет. Главное, совесть подальше запрятать! «Ящик Пандоры» открылся, и полезло у кого что. Как удержаться от соблазна, в одночасье получить все не прилагая особых усилий? А устоять, выдержать, сохранить честь, мог только человек самодостаточный, с крепким нравственным стержнем и совестью. Рост имущественных преступлений (а мне есть с чем сравнивать) особенно совпал с первой волной замены. Среди отличных офицеров стали попадаться люди, считавших Афганистан «клондайком» времен «золотой лихорадки». Наслушавшись всяких россказней, они приезжали уже с установкой на наживу. Это называлось «умением жить». Так в 1981 году в бата-

268

льоне был снят с должности и исключен из партии один из командиров рот за торговлю солдатским мылом. А в конце 1982 был отдан под трибунал замполит 3 мср за торговлю оружием в составе преступной группы. К счастью, такого позора я не застал. Я все не мог понять этого стремления к наживе любой ценой, особенно здесь, между жизнью и смертью, где особенно остро чувствуешь призрачность материального бытия. По сути, мы – арендаторы, нам ничего не принадлежит в этой жизни! Все, что мы считаем своим, нами просто взято в аренду, как, к примеру, в пункте проката — холодильник, велосипед или лыжи. И вот кто-то подличает, продает, ворует, бах — человека нет, а вещи остались и найдут другого владельца. Вечен только позор. Исключая голый криминал, проблема «барахла», на мой взгляд, лежала не только в человеческой природе, но и в юридической казуистике всего ОКСВА (ограниченный контингент советских войск в Афганистане): мы воевали, а официально, для страны, войны НЕ БЫЛО. А значит, не было и всех сопутствующих военному положению законов. Особенно это касалось трофеев. Война всегда предполагает трофеи – «захваченные у противника, брошенные им на поле боя , сданные при капитуляции знамена, военная техника и другие материальные ценности». Для этого и существовала трофейная служба как « система специальных частей и подразделений, создаваемая в войсках во время войны для выявления, сбора, охраны, учета и передачи для реализации или отправки имущества и других материальных средств». Это если война. А нет войны – нет и трофеев, нет и трофейной службы! У нас войны «не было». Значит, по логике, не должно быть и мародерства! По УК РСФСР 1961 года «мародерство – воинское преступление, выраженное в похищении на поле сражения вещей, находящихся при убитых и раненых». Тем более в Советской Армии, и конкретно в 40-ой, мародерства просто не могло быть по определению. По пунктам: 1. Это же Советская Армия! 2. Войны не ведет, а выполняет интернациональный долг. 3. Появись официально слово — «мародер», что делать с предыдущими двумя постулатами? Да и соблазн был в большинстве случаев мелкий, бытовой, совсем не опасный, не попадающий под «мародерство», если не переходил ту грань, за которой — преступление и предательство. Умные головы нашли выход: подыскали мудреное слово – «крохоборство». Впервые мы услыхали его от Плиева. Что значат, толком и не поняли. Но, уверен, родилось оно в Кабуле — уж больно замысловато! А главное, под него могло попасть все что угодно, по усмотрению начальства. Для меня, крохобором был Плюшкин у Гоголя: скопидом, сутяга и барахольщик. Поискали в слова-

269

Мероприятия по подготовке к рейду. 4-ый пункт – борьба с «крохоборством»

рях: «Крохоборство — «мелочная скупость». Иными словами, обычное жмотство, к нам — вообще никаким боком! Но, несмотря на это, хоть все и понимали его по-разному, с «крохоборством» сразу стали бороться. Признавай войну или нет, но с трофеями надо было что-то делать. Функции трофейной службы, кроме техники и вооружения, взял на себя политотдел. Сразу очертили рамки. Отныне из «трофеев» солдату официально разрешалось иметь: зажигалку, ногтерезку, авторучку и бритвенные принадлежности, что и так не изымалось. Магнитофоны и приемники во взводах – лишь по моему ходатайству и только с личного разрешения НачПО, что реально тут же гарантировало «десант» политотдела с внезапным шмоном. Кто ж поверит, что эти магнитофоны не вершина «трофейного айсберга?» «Меньше к НачПО ходишь – здоровее будешь», — здраво рассудил я. Бойцы поступали проще: чтобы при шмоне глаз у политотдельцев не «загорелся», с магнитофонов снимали лицевые панели и из сверкающего чуда те превращались в бесформенное барахло. Но если с мелочевкой все было понятно, то как быть с бесхозным или захваченном в караванах имуществом? Стоило понимать так: сдал все в политотдел — молодец, утаил, присвоил — «крохобор!» С «крохоборством» боролись так. По приходу из рейда, батальон вста-

270

вал недалеко от расположения и начинался «шмон». Вся политотдельская рать, усиленная свободными штабными, лазила по машинам: «что там сегодня принес прилив?» Мужики на полном серьезе считали, что мы только-только вернулись из пещеры Али-бабы. Изымались часы, магнитофоны, приемники. Все, что имело какую-то ценность, забиралось «именем» политотдела. Потом реквизированное «непостижимым образом» вдруг появлялось у штабных, но это дело житейское. Поэтому, сдавать в штаб трофеи не имело смысла. Это означало лишь смену владельцев, причем особо ценное «подарками» уйдет нужным людям в Кабул. Охотно сдавалось лишь оружие, да и то не всегда. Чисто командирская хитрость. Когда рейды случались неудачными, припрятанное оружие выдавалось «на-гора». Отчетность росла, командиру — почет. С «холодняком» – дело другое. Его берегли на крайний случай. Однажды к нам приехала итоговая проверка за зимний период «обучения», ну как в Союзе. Войны-то — нет! «Так что, ребята, по полной программе! Как там с политзанятиями? В тетрадочках бойцов все темы записаны? А как техника содержится, в чистоте и порядке? Ну и что, что только из рейда прибыли, на минах подорвались? Ничего не знаем – двойка!» Полный маразм. Но не для тех, кто живет в двух взаимоисключающих реальностях: мира и войны. Это — была первая, и с ней приходилось считаться. Всесильный русский мат душу уже не облегчал. Сохранить здоровье могли только «оптимисты-пофигисты». Труднее всего было объяснить эту «правду жизни» низам. Кабульский держался сурово и непреклонно: «Батальону за технику – двойка! Проверка – дело святое!» Куда ж на святое? Тертое службой батальонное начальство накрыло «поляну». Посидели, выпили, заели икоркой и мужик уже открытым текстом сообщил, что он — ни причем,

1982 г. Командир 2 мсв Александр Рыльщиков с ротным «холодняком»

все понимает, не гад же ползучий. Просто ТАМ, наверху, в Кабуле, кое-кому позарез нужны три единицы холодного оружия, желательно антикварного. «Вы уж постарайтесь, ребята, а так – не обессудьте». Наши постарались, поскребли по «сусекам». В итоге получили за технику твердую «четверку», а кто-то, в Кабуле — «тройку» холодняка. И висят где-то под Мо-

271

сквой, на генеральской даче, наши мечи и ятаганы. В бригаде же, с «холодняком» работали по-крупному, масштабно. Процесс курировал политотдел. Оно и понятно: персоналии для подношений были куда солидней и весомей, чем наша « мелкотня». Поэтому все добытое в бригаде и реквизированное при шмонах оружие, прямиком шло в ремроту, во взвод по ремонту бронетехники. Там работал бригадный кудесник «дядя Лева» — прапорщик Иванов, мужик в летах, мастер «золотые руки», самородок, каких поискать. И ржавые железяки, гнутые, в зазубринах, со сколотыми рукоятками превращались в сияющие полировкой и хромом инкрустированные раритеты масштаба московской Оружейной палаты. Но больше всего разнокалиберные проверяющие любили бывать у десантников. И даже не из-за трофейных «подарков», вещь была куда круче — тельняшка! Символ отваги, лихости и геройства. Ее не добыть в караванах. Одел тельняшку и ты — авторитет. Что еще надо? И вот, глядишь, что не проверяющий, то «десантник»! Порой казалось, что в Кабуле — целая десантная дивизия со штабом в аминовском дворце! С оружием все было понятно: захватил — сдай! Но вот, к примеру, набрал я тетрадей и ручек в разбитом прямым попаданием дукане, среди кирпичей и размочаленных досок, кто я — «крохобор?» Да было бы у нас всего вдоволь, стал бы я возиться? Нищета ведь сплошная! Или вот — другая история, с холодильником. На «крохоборство» ну явно не тянет! Как-то попался к одной из рот в засаду караван с оружием и прочей дребеденью. В караванах соотношение барахла к оружию обычно было три к одному. Духи разбежались. Машины и груз — в решето! И вдруг среди пары его несчастных собратьев — целехонький холодильник! Подарок судьбы! Да кто ж откажется от такого сокровища? Привезли, распаковали и обалдели! Шедевр западной цивилизации! Полочки, дверочки, этикеточки, голубоватый пластик, в него и класть ничего не надо, открой дверцу и наслаждайся! Сытость придет сама! Мудрое батальонное начальство тут же смекнуло: холодильник — не про нас, явно не по чину, с минуты на минуту жди «гостей». Тут же мотанулось к знакомым «летунам», и вот в палатке вместо заграничной «принцессы», скромно материализовалась отечественная «золушка» обшарпанная «Бирюса». Зато с каким «приданным»: канистрой спирта! Не успела еще морозилка выдать и первую испаринку, как в палатку уже залетали штабные «шнурки» с горящими азартом глазами. А тут — облом! Так у нас появился холодильник. Всегда потом благодарно вспоминали комбата, доставая очередную запотевшую бутылочку «Боржоми». Ну а у «летунов» свой резон: переправить трофейное чудо в Союз. И, поговаривали, получалось даже с трофейными японскими мотоциклами! Однажды, когда на бригаду пролился настоящий трофейный «дождь» ( захватили караван с оружием и грузом часов), НачПО, чтобы сохранить «лицо»,

272

объявил, что все часы пойдут на «поощрение отличившихся». Положение с часами было тяжелое, а ведь для офицера они – вещь наиглавнейшая. Вездесущая афганская пыль, как абразивом, съедала механизм, кто-то банально замочил в воде или разбил в горячке боя. Все тогда стремились обзавестись японскими «Сейко» и «Ориент». Пылеводонепроницаемые, ударопрочные, с кварцевым стеклом, они были мечтой каждого офицера! И вовсе не красоты ради, просто наши проигрывали «японцам» в надежности. Счастливые обладатели «японцев» на спор тушили сигарету о стекло, даже бросали в кипяток, и часы ходили! Хотя и моя «Ракета» одна из лучших отечественных моделей, даже превосходившая «японцев» по точности механизма, ни разу меня не подвела, лишь выгорел циферблат, из небесно-голубого до черного. Часы я берег, где их отремонтируешь? И когда узнал, что командованием решено наградить меня часами, я «раскатал губу»: неужели? Вот награждают, жмут руку, раскрываю коробочку… Наши! «Заря!» Несмотря на ужас, внушаемый НачПО нашему брату, вопрос судьбы трофейных часов все же возник. Плиев, усмехаясь в усы, отшутился: «Странно, полный сейф часов был, куда подевались? «Комсомол», ты, часом, не знаешь?» Помощник по комсомолу ошарашено пожимает плечами. «Ну вот, — продолжал Нач ПО, — видите, даже «комсомол» не знает!» «Зарю» я подарил Олегу, тот как раз раздолбал свои. Штабники же, в «японцах», вовсю пускали «солнечных зайчиков». Но самый большой трофей в бригадной истории — это трофей 2 мсб: мешок денег! То ли индийских рупий, то ли иранских риалов, все в банковских упаковках! По слухам, счет шел на десятки миллионов! Других подробностей не знаю. Новость мгновенно облетела бригаду. Трофей сдали в финчасть. Сумму не объявляли, но слово «мешок» будило самые смелые фантазии. Бригадное начальство ходило гордо, словно сорвало «Джек-пот», а ребята со 2 мсб как-то неожиданно разбогатели. Естественно, это дошло до НачПО. Тот, кляня «крохоборов», затеял расследование, но без особых последствий. Дальше история стала напоминать детектив. Интрига росла, судьба мешка волновала всех. Реалисты утверждали, что деньги до Кабула не дойдут. Но мешок, хотя по слухам и похудевший, все же отправили с охраной в Кабул. В самолете, по тем же слухам, мешок непостижимым образом отощал еще, и уже никто не сомневался, что его содержимое окончательно рассосется по этажам аминовского дворца. У кого не было выхода на «трофеи» — торговали бензином. Торговали повсеместно: от солдат канистрами до начальников наливниками. Война все спишет! И списывала: кругом вдоль дорог валялись ржавые остовы сгоревших машин с покореженными, смятыми как пивные банки, цистернами. «Разгромные» приказы по армии сыпались ежедневно, но ситуация не менялась. Как всегда доставалось лишь «мелким сошкам». И все же о водилах бензовозов, носящихся,

273

как пчелки, через весь Афган – разговор особый. Как-то не получается бросить в них «камень». По мне, лучше каждый день ходить в «зеленку», чем разок проехаться на наливнике! Какие там канистры! Открытые всем ветрам, в душном скворечнике кабины, камикадзе по определению, мужики были отличной мишенью для самого захудалого духа! А перед глазами на дороге, вечным напоминанием – черные пятна бетона от сгоревшего топлива и колес: подожди, парень, найдется местечко и для тебя! А мы — за броней, в тесной дружеской компашке, нас так просто не возьмешь! Они же — одни одинешеньки, как голый на площади, среди враждебных гор, где одна надежда: автоматик да крестик, что мама перед армией надела. Народ туда подбирался отчаянный, рисковый, привыкший жить одним днем, и поэтому какой к черту бензин, если через минуту полыхнешь свечой в своем бензовозе! Что касается бойцов, афгани приходили к ним разными путями. Изымались у убитых духов вместе с оружием и документами, опять же — бензин при случае, а однажды наш неугомонный «сорви-голова» Утепов захватил целую душманскую получку! Пойдя по нужде, он случайно напоролся на перевозивших ее душман. Те на мотоциклах ехали по сухому руслу реки — традиционной дороге в Афгане — и наших наверху не заметили. Бойцы духов всех положили, денежный ящик забрали, а пока офицеры не подоспели, чуток деньжат припрятали. Деньги тратились обычно на еду, напитки, а в основном, на водку. На аэродроме Секретарь ВЛКСМ 2 мср Михаил Краснов

покупали спирт у летунов, контрабандную водку у оборотистых прапорщиков, и даже «кишмишевку», афганский самогон, у дукан-

щиков. Какие только фокусы не выделывали бойцы, чтобы добыть спиртное! В роте у нас был боец Миша Краснов — моя «правая рука», секретарь комсомольской организации, но пройдоха, каких поискать! А тут случись день рождения сержанта, замкомвзода, да еще круглая дата! Где взять «афони» на «кишмишевку»? Помогла смекалка и знание физики. Спасибо советской школе! Слили полканистры бензина, добавили воды и к афганцам! Те проверили: бензин. Вода-то,

274

как тяжелая фракция — на дне! Не успели бойцы посчитать афгани, а те же афганцы мчатся к ним! Ну думают, пропал номер! А они еще одну канистру прикупили! Вот сколько, сколько раз себе говорил: «Помни все дни рождения бойцов!» Чтобы поздравить торжественно, а заодно и… проконтролировать. Главная задача замполита – не допустить пьянства подчиненных со всеми сопутствующими этому событию залетами. Характерная запись в блокноте той поры: «У Утепова — замашки дельца. 16-го посылал Демеуова и Иманбаева на аэродром «за подшивкой». Взять под контроль». Но, иногда бывали и исключительные случаи, когда «входили в положение». Так Толик Жаров из отпуска приволок своим сержантам целых 10 бутылок пива! Пиво, правда, успело скиснуть, но все равно выпили. Настоящий командир! С «крохоборством» посильно боролась даже таможня. Правда, понимала она это по-своему. Там могли резонно спросить: «Откуда товар?» Теоретически, я мог перевезти только купленную в военторге какую-то фигню. «Магнитофон откуда?» «Купил». «Где?» «В дукане». «На что?» «На свои, поменял у советников». «Незаконно! Чеки продаже и обмену не подлежат! Незаконно приобретенный товар подлежит конфискации!» И все. С таможней не спорят. Приехал в Афган гол, поезжай и назад гол как сокол. Магнитофон не одну получку стоил! Наслушавшись подобных страхов, наш прапорщик Юра Карасев, чтобы не рисковать своим кровным, идя через Кушку, запрятал магнитофон в запаску БТР. А его словно там и ждали! Таких хитрецов на Кушке — в час по десятку! Вот и лишился Юра магнитофона. Мы же с Толиком, чтобы таможня не покусилась на наши джинсы, их просто постирали — «ношеные». Хотя, как потом оказалось,

Я с «трофеем» Утепова

я мог вывезти из Афгана хоть слона, но об этом позже. Иногда я думаю, а могла проблема с «барахлом» встать не так остро, хотя бы в меньших масштабах? Могла. Созданием трофейной службы в 40-й армии. Отсутствие трофейной службы при огромных потоках неучтенных материальных ценностей не могло не породить коррупцию. Это как раз тот самый случай, когда маленькая системная ошибка приводит к катастрофе. Возможность едино-

275

лично распоряжаться трофеями стала восприниматься большими и маленькими начальниками как «добыча», фарт, справедливое вознаграждение за риск и тяжелые условия службы. «Добыча» распределялась по своим, в виде «подарков», ползучей заразой уходила наверх, поражая верхние эшелоны, приучая к подношениям. Когда ручейки с ней по какой-то причине иссякали, начальство, уже привыкшее к «красивой жизни» и завязанное обязательствами перед вышестоящими, прибегало к вымогательству. Случай с «холодняком» в батальоне был самый невинный. Прибывающие по замене офицеры вольно или невольно встраивались в эту систему. Не говоря уже о традиционных на войне «клопах», присосавшихся к потокам денежных средств, горючего, продовольствия и вещевого имущества. Так зарождалась коррупция, поразившая нашу армию к концу 80-х. А начало ее было в Афганистане.

Бригадная «Гюльчатай» А вскоре произошло событие, на время затмившее даже пресловутый мешок с деньгами. Вновь отличился 2 мсб — уже бесспорный лидер по части сюрпризов. На этот раз мужики из рейда привезли… хорошенькую афганскую девушку! А с ней заодно — и головную боль бригадному начальству. Тогда у деревушки где-то под Кандагаром, к проходящей батальонной колонне со всех ног бросилась молодая афганка, тревожно лопоча что-то на пушту. Даже не зная языка, офицерам стало понятно: если не взять – девчонку убьют. Пара выстрелов из деревни развеяли все сомнения. Пожалели, взяли. А куда девать? Это не мешок с деньгами! В бригаде, Наджиба, так звали девушку, через переводчика поведала всю свою короткую трагичную судьбу. История брала за душу. Каждый, кто ее слышал, представлял себя «товарищем Суховым», спасающим угнетенных женщин Востока от гаремного рабства. В свои 14 Наджиба уже шесть лет была замужем за главарем банды и три года жила в этом селении. И все три года с утра до ночи готовила, стирала, убирала за бандитами. А ночью шла к мужу. А когда муж узнал, что ее отец с братьями воюют на другой стороне, жизни не стало совсем. Решила бежать. Закрыла на ключ сторожившую ее тетку и кинулась к нам, из огня да в полымя. Начальство чесало затылки, поминая комбата 2 мсб Бондарева крепким командирским словом. И решило временно поручить Наджибу нашим женщинам, бригадным официанткам: Оле Стародубцевой и Люде Жигмонд. Те ее приютили в своем спальном вагончике, назвали «Надей», дали ночнушку и платье. И девчонка ожила. Слух о Наджибе разнесся по бригаде, и поутру, вокруг женского вагончика, «мартовскими котами», уже кружили любопытные в надежде

276

хоть глазком увидеть бригадный «трофей». Все озаботились судьбой «бригадной «Гюльчатай». В политотдел стали поступать самые разные предложения от «отправить на учебу в Союз», до авантюрного: «оставить официанткой в бригаде». Начальство выбрало самое разумное – побыстрее избавиться от «трофея». Что и сделали, отправив Наджибу с подарками от бригады и в сопровождении активистов НДПА и ДОМА (Демократическая Организация Молодежи Афганистана) самолетом к родителям. А вскоре в окружной газете появилась большая статья капитана Исмаилова «Возвращение Наджибы» о новой судьбе свободной женщины Востока. Газетная статья с этой историей до сих пор хранится в моем архиве. Но что-то мне подсказывает, что судьба Наджибы вполне могла оказаться сходной с судьбой киношной Гюльчатай.

Окрестности Кандагара. Пуштунское кочевье

Камешки Возвращаемся из рейда. Далее – по списку: 1. «шмон» политотдела. 2. помывка в бане. 3. постановка техники. 4. чистка оружия и… 5. побелка камешков!

277

Именно в такой последовательности. Это — традиция. Иногда мне кажется, что вся эта моя затея с мемуарами родилась именно благодаря им. Потому что камешки – это особый «пунктик» в мозгах нашего армейского начальства. Требует специального исследования. Интригует. Вызывает споры. Маниакальная привязанность командования к камешкам и стремление при любой возможности окантовать ими все, что угодно – интригующая и неразрешимая загадка! Кажется, вот раз не уложи камешки — и все вокруг рухнет! Даже невозможно себе представить тот ужас, если бы они, не дай Бог, вдруг исчезли! Все ломаю голову, может это «изюминка» нашей Советской армии или вообще русской, со времен «царя Гороха»? А может, это явление планетарного масштаба, и в других армиях их тоже выкладывают, белят? Однако, когда я узнал, что даже африканские племена в Намибии их укладывают вокруг жилищ, на камешки пришлось взглянуть с почтением! Вопрос оказался куда глобальнее. Вообще-то, камешки – удобная штука! К примеру, ими можно посадить в «лужу» любого строптивого подчиненного: «Много разговариваете! Вон у вас даже камешки криво выложены!» Ими также можно заняться, когда не знаешь, что делать и с чего начать. А начинать надо с камешек: не прогадаешь! Я заметил поразительную закономерность: приступы «белизма» (так и тянет дописать приставку «де») подозрительно совпадали с прибытием по замене очередного начальника из Союза. Позже мой новый ротный Саша Федяшин, уже будучи НШ батальона, на мой вопрос «Ну как вы там?», ответит в письме: « Все камешки белим». Нутром-то я понимаю: заниматься камешками куда привычней, чем организовывать службу, обучение и подготовку к рейдам. А главное, результат налицо! Но как только командование переставало гнобить нас злосчастными камешками, можно было смело делать вывод: все, начальство влилось в коллектив и вжилось в обстановку. Если же нет, то дело — труба! А может, все же причина в особых эстетических воззрениях, с «младенчества» взращиваемых у нашего брата-офицера? Вот мы в Новосибирском политическом училище зимой только тем и занимались, что делали из обычных сугробов аккуратные «кирпичики», шокируя залетных гражданских. На их вопрос: «Зачем?», кроме как впасть в ступор и промычать неопределенное: «Ну… Красиво…», мы не могли ничего ответить. Нам даже не приходило это в голову, настолько прочно въелась в кровь армейская привычка ровнять все и вся! Ведь подумать: сугробы в Сибири — это естественная часть зимнего ландшафта, как барханы в пустыне. Но в пустынях их почему-то никто не ровняет лопатой! Для меня это стало переворотом сознания, лишь только я глянул на ситуацию со стороны! Наверное, это соответствовало детскому открытию того, что его не «купили в магазине», а «вытащили из маминого животика».

278

В Сибири — сугробы, а вот в Карелии песочек! Там, на учениях, мы проводили чуть ли не «геологические изыскания» в поисках особого, красно-коричневого песка! Только им должны быть посыпаны все дорожки, где может ступить генеральская нога. А вдруг тот пройдет и строго заметит: «Что-то у вас дорожки как-то не аккуратно проложены…» Или того хуже, спросит: « А почему камешками все не оттрассировано?» Привычная глазу афганская картина, вызывающая сейчас даже ностальгию. Раннее утро… По пустынной территории бригады, засунув руки в карманы, то тут, то там, лениво бродят бойцы, изредка попинывая что-то ногами. Ребятам, наверное, делать нечего, баклуши бьют? Как раз наоборот! Они заняты важной работой: возвращают «сбежавших» за ночь индивидуалистов в единый каменный строй.

Март 1982 г. Я и зампотех 1 мсб капитан Роман Фоменко у штабной палатки. За спиной – «легендарные» камешки

Камешки, «кирпичики», песочек — они так накрепко вошли в представление об идеальном армейском порядке, что без них, оказывается, никуда! И логика, вроде бы, железная: если командир обращает внимание даже на такие мелочи, то в остальном-то у него ого-го, комар носа не подточит! Как бы не так! Зато на разводе начальство глянет на этот «барометр» армейского порядка и сра-

279

зу убедится: командир подразделения на месте, за дело болеет, должности соответствует. Но все же я склоняюсь к другому: «камешки и т.д.» — это сытая отрыжка разжиревшей, обленившейся в мирное время армии. А войскам, как спортсменам соревнования, просто необходимы переодически боевые испытания и встряски, потому что в МИРНОЕ ВРЕМЯ АРМИЯ ПЕРЕЖЕВЫВАЕТ САМА СЕБЯ. Формальное и показное тогда выходит на первый план, возводится в абсолют. И этот абсолют формирует приоритет уже в работе командиров и начальников. Этот приоритет шлифуется, оттачивается и, главное, обеспечивает должностной рост! Это ведь не ново… выражение «паркетный генерал» не сейчас родилось. Именно поэтому каждому известны ставшие анекдотами крашеная трава, беленые камешки в пустыне или посыпанные рыжим песочком тропинки в лесу… И вот в Афган, в боевую обстановку приезжают командиры, которым вбили в голову, каленым железом выжгли правило: камешки должны быть побелены! Все бросить! Оружие, техника – вторично! Первым делом белить камешки! И камни белятся. Но через какое-то время командирские мозги становятся на место. И весь этот гламурненький антураж уходит на последний план. Правда, есть риск, что прикатившая из Союза какая-нибудь комиссия с повернутыми мозгами этого не поймет, но на службе это уже не отразится. Зато на карьере обязательно отразится командирское умение управлять подразделениями и количество потерь среди личного состава. Ну а по замене мозги ему вправят обратно. Хотя получалось это не со всеми. Как-то в батальон, уже в Союзе, ко мне прибыл взводный после Афгана. Прямо из госпиталя, с палочкой и орденом. А через неделю подал рапорт обратно. Тогда уже я сказал, как мне замполит когда-то: «На службу не напрашивайся…» И получил ответ, что его в Афгане так не отчитывали за боевые промахи, как смешали с грязью здесь, за не побеленный вовремя бордюр! Понятно, взводный начал службу с Афганистана, не пройдя союзные армейские университеты. Жалко парня: мозги не вправили – карьеры не сделает. Как говорится, люди ломают ноги о кочки, а не о горы. Война частенько ломает людей, но не сломленных войной боевых офицеров, как правило, ломает мирная жизнь.

Кандагарские «аномалии» Если отбросить эмоции и споры, ошибка Афганистан или нет, то с точки зрения военного, он был совершенно необходим. Афган вскрыл все наши «тонкие» места в технике, вооружении, экипировке, подготовке войск, до которых

280

никогда не дошли бы руки у военного руководства. Опосредованная война с Западом заставляла шевелиться. Радиосвязь – не исключение. Мы традиционно технологически отставали от Запада. Взводные портативные Р-148 меня устраивали: небольшие, легкие, с дальностью около 5 км. Их бы только побольше, на каждое отделение! А вот Р-107М «рота-батальон» мне казались «доисторическими». Вес — почти под 20 кг, поди, потаскай по горам! Опять вспоминается «разгромный» приказ по армии после истории с ослом, к которому приторочили Р-107. Осел убежал, батальон лишился связи, понес потери. Но как бы сказал товарищ Сталин: «другой связи у меня для вас нет». На наше абстрактное нытье «вот бы нам…» связисты философски замечали, что самая надежная связь – половая. Кроме уже упомянутой, самой надежной у нас была стационарная УКВ Р-123, стоявшая на каждой бронемашине. Правда, дальность ее была всего 20 км, а в горах и того меньше, поэтому хочешь, чтоб тебя услышали, забирайся повыше. Вот с ней и началась у нас какая-то чертовщина. В войсках о связи говорят так: у связи есть только два стабильных состояния, или она есть или только

Наш «родной дом». Справа – место командира и радиостанция Р-123

281

что была. Мы открыли третье: возникает ниоткуда и пропадает в никуда. При подъезде к элеватору, стоящего у дороги одинокой серой скалой, связь начинала «чудить». Внезапно на батальонной частоте, забивая все наши разговоры, в шлемофоны врывались голоса диспетчеров киевской скорой помощи! Именно киевской, судя по говору и прочим милым подробностям. Это где Киев и где Кандагар? В уме не укладывалось. Длилось все это действо минут десять и тут же мгновенно стихало, лишь только пройдем элеватор. Место у элеватора пользовалось у нас дурной славой. Мост через речку, подъемы, спуски, крутые повороты, виноградники – самое засадное место! Кругом на обочинах, зияя ржавыми ребрами сгоревших кузовов, валялись подбитые машины. Все это волей-неволей заставляло крепко сжимать автомат и с тревогой всматриваться в заросли виноградников. А тут — на тебе! Тетки киевские в ушах орут! Происходящее со связью ставило в тупик даже самые светлые инженерно-командные умы. Что это, душманские «глушилки»? Почему тогда у элеватора, боя нет, идем – молчим, где смысл? Непонятные физические явления отражения радиоволн в стратосфере? Тогда почему только скорой помощи и только киевской, и именно у кандагарского элеватора? Потому что оба на «К»? Романтики предполагали аномалию: «пространственную дыру». Дверь в другое измерение. Только ручку найти, раз — и ты в Киеве! Всех бы устроило. Бойцам — в самоход ходить за водкой. Офицерам — в ресторанчике посидеть, как люди. Фантазии Идем в бригаду. Вот уже — нагаханский поворот, а там и элеватор…

логично перемещались к женскому полу. Но раз за разом, при подходе к элеватору, помехи возобновлялись. Все со временем попривыкли, все развлечение како-

е-то в дороге! О, гляди! Вот и элеватор! Еще с десяток метров и начнется «концерт!» Все в шлемофонах замирают в предвкушении. Всё, началось! В наушниках ясно, громко, без помех врывается звонкий женский голос: «43-й, на Крещатике старушка сломала ногу…» Комбат матерится: «Чтоб она п… старая, шею себе сломала!» А в наушниках продолжается: «Уточняю адрес…»

282

Словно за броней — не ржаво-желтые строчки дувалов с зелеными свечками сосен, а бурлящие жизнью улицы Киева с цветущими каштанами. Тем временем тематика сменяется на разговоры водителей «скорой». Те договариваются о предстоящей рыбалке с соответствующим спиртовым сопровождением. Ктото из офицеров не выдерживает: «И я б не отказался, с такой-то закусью…» «Прекратить болтать в эфире! – ставит для порядка точку комбат». Хотя уже и смысла нет. Дорога, обходя элеватор, поворачивает под горку, и вся киевская какофония исчезает, как пустынный мираж. Концерт окончен, дослушаем на обратном пути. Так связь «чудила» где-то с месяц, но как-то раз, на подходе к заветному месту, нас встретила непривычная тишина. Только легкое потрескивание в наушниках говорило о том, что мы в эфире.

Символ «аномалии» — кандагарский элеватор

Все разом обеднели, словно лишились любимой игрушки. Отняли хоть такую, но живую связь с Родиной. Долго еще, подъезжая к элеватору, в голове мелькала сумасшедшей надеждой мыслишка: «А вдруг?». Не случилось, а жаль… До сих пор для меня это самая главная афганская тайна. Может, действительно, «портал», просто ручку не нашли?

283

«Доблестный» тыл Еще одним «узким» местом, куда нас ткнул носом Афганистан, оказался войсковой тыл. «Оказался», наверное, только для высокого начальства с теплыми кунгами, официантками и столовой военторга, а для нас он таким и был: убогим, закостенелым, бестолковым и неповоротливым! На мой взгляд, наша армия была абсолютно не приспособлена вести длительные и маневренные боевые действия в тяжелых климатических условиях, а тем более в горах. Не приспособлена, но готова. Еще в Карелии, зимой, куцый трехдневный полевой выход становился для нас «курсом выживания». Какая там «боевая задача?» Лишь бы не замерзнуть где-нибудь под елкой или не угореть, греясь в машине! Тонкая палаточка с буржуйкой и издевательским названием «пункт обогрева» могла согреть только себя, и то теоретически. На ночевках и привалах «пункты», по требованию начальства, все равно расставлялись, но желающих в них «погреться» не находилось: дров не напасешься, а поломанные в лесу сырые палки не горели даже с солярой. И у палатки, подпрыгивая и притоптывая, мужественно мерз лишь ее бедолага-«ответственный». Грела только одна мысль: нашим под Москвой в 41-ом было куда тяжелее! Поэтому каждый спасался, как мог. Хуже всех приходилось изнеженным бытом «москвичам»: скрюченным, несчастным, с отмороженными щеками и сосульками под носом. Спасением тогда был только «залетный» танк Т-80 с газотурбинным движком. К нему сбегались все и блаженно млели в потоках горячего воздуха. Достаточно лишь глянуть на историю всех наших войн, чтобы понять: куцое бытовое обеспечение войск – главная традиция русской армии! Вся мобилизационная эпопея тахтабазарского полка наводила на крамольную мысль, что наш тыл только для того и существует, чтобы выжившие и прошедшие естественный отбор супермены были готовы в любой момент выгрызть зубами свои имена на очередном Рейхстаге. Вот с таким тылом, спекулирующим на легенде о неприхотливости русского солдата, и вошли мы в Афганистан. Долго, ой долго копил я этот яд, мстительно предвкушая: вот как выскажу, как выплесну! Время пришло, а яда почти не осталось: растерял по дороге. Пройдусь еще раз по питанию: тема ближе. Как-никак – первая радость в Афгане. Хотя мы, без конфетно-пирожного детства и «бытовых излишеств», прошедшие «естественный отбор» нашего тыла, на многое и не претендовали. Кормили бы хорошо да сытно! Каждый день ведь под смертью ходим, хоть поесть напоследок! А тут консервы, все, абсолютно все — консервы! Целый год, изо дня в день! Они вызывали уже зеленую тоску. Особенно противными были готовые борщи, кислые, ядовито-красные, из стеклянных банок! Поставлялись они в деревянных, набитых стружкой, ящиках. Единственная ценность: ящики от-

284

лично горели, а банки были желанной добычей афганской ребятни на бригадной помойке. И вот нам, вымотанным глиняными лабиринтами Кандагара, с потрескавшимися от жажды губами, в пятидесятиградусную жару, привозят горячий, поблескивающий толстой пленкой жира, наваристый борщ! В рот не лезет! А на второе – липкое пюре из картофельной муки, обычный клейстер, которым в России традиционно клеят обои. Есть его можно было только горячим, остынув, тот еле выскребался из котелка.

Рейд на Калат. Готовимся к ночевке. Подстилка – сухая трава

Но горячее от батальонного ПХД (пункт хозяйственного довольствия) – это почти что праздник. Частенько же роты работали в отрыве, а значит — сухпай, традиционный «Эталон 1», одинаковый что для Бобочино в Карелии, что для пустыни в Афганистане. Это: 250г банка мясных консервов, две банки мясорастительных, сухари, сахар, чай. Дополнительно — сухари пшеничные. Паек отличный, только бы не помешало поменять свиные консервы на говяжьи, да сухарей добавить. Но бывало, не хватало и такого. Тогда выдавали обычную тушенку 525 гр банку на четверых. Съесть ее, естественно, надо было сразу. Но как собрать этих четверых? На машинах по 9-10 человек, во взводах по 25-30 бойцов, ровно не делится! Вот и бегают с этой банкой! Так в Союзе алкаши соображали «на троих». «Четвертым будешь?» — это уже для Афгана.

285

ПХД 1 мсб за работой. Слева, на заднем плане, его начальник – старшина Новрузов

«Кофе» на завтрак. Разливает Миша Краснов

Ну ладно, мяса нет, есть тушенка: соленая, жирная, после Афганистана меня от нее лет пять тошнило. Так еще вместо говяжьей частенько давали свиную! Даже не учитывая вопрос веры (в роте – 70 % мусульмане, а армии тогда на это и внимания не обращали), у свинины есть большой недостаток: сока много, мяса мало. Когда на батальонный ПХД поступала такая, солдаты начинали роптать: воруют! Я тогда брал самых недовольных, при их контроле все закладывалось в котел, но с тем же результатом. После чего начальник ПХД получил от комбата строжайший приказ: говяжью тушенку добыть! Добыл. Секрет старого кухонного волка был прост. Чтобы получить дефицитную говяжью, надо было оставить ящик начскладу «за труды». «Откат» современным языком. А что делать? Скандал поднимать, так не докажешь. А батальон тогда будет до замены начсклада весь Афган свинину жевать! Но кому, кому в голову пришла идея отправлять в Афганистан свиную? Видать, в тылу по светлым головам мор прошел! Все становились худыми и жилистыми. Основная еда, которую принимала душа – сахар, хлеб, чай. Овощей и фруктов – никаких! Почему? Вся Средняя Азия под боком! Далеко, опасно возить? Закупали бы в Индии. За два года — ни помидоринки, ни огурца, даже лук — и тот дефицит! Добыча лука для меня означала «праздник желудка» — салат «по-кандагарски». Делался так. Брались консервы офицерского пайка (опять консервы, мать их!), «Скумбрия в собственном

286

соку», хорошо разминалась ложкой, туда — мелко нарезанный лучок, чуть уксуса и все! Божественно! Среди нашей консервной преснятины – верх наслаждения! Поэтому все, как могли, пытались разнообразить свое меню, особенно солдаты. Пекли лепешки, «чебуреки», даже стряпали пельмени из тушенки! Из гранатового сока делали вино. В рейдах было повеселее. Там рацион скрашивали «случайно павшие в боях» верблюды и бараны, превращающиеся в руках умелых туркмен в отличное жаркое. Иногда выручали трофеи: рис, мука, сахар. Чего было в избытке, так это сушеного винограда и абрикос. Поэтому каждая машина в роте становилась автономной продовольственной единицей, со сковородками, кастрюльками и плошками. И при любой возможности

Компотик из яблок. Нагахан

старалась всеми правдами и неправдами пополнить свой продовольственный запас. А когда из-за непогоды вертушки не подкидывали сухпай, все спасались рыбой. В Афгане – рыбий «рай», царство «маринки». Там каждую лужу, самый захудалый арычок, нагло бороздят целые ее эскадры! Наши, неискушенные таким изобилием рыбацкие сердца, были в прединфарктном состоянии. Бралась «зеленая удочка» — «пукалка» РГ-42, и все! Голодная смерть не грозила! А вот гранату Ф-1 уважали, берегли и на пустяки не тратили. Пиная бригадный тыл, надо быть справедливым: не в нем только дело. Перемены были, до нас не доходили. Оказалось, наш тыл работать умеет, только успехи не афиширует. Однажды, офицерам в батальоны разом выдали… курятину!!! Надо же, тыл заработал? Все оказалось проще: в столовой управления бригады холодильник сломался. Эпохальные же перемены произошли в марте 1981 года, накануне XXVI съезда КПСС: пошло настоящее мясо, причем для всех! Мясо – заморское, то ли из Австралии – кенгуру, то ли из Аргентины – лама, а может, и то и другое. Душистое, аппетитное, в больших картонных коробках, это мясо объединяло одно: оно не жевалось! Поначалу было даже забавно: стоило разжать челюсти, и мясо принимало прежний объем! Но больше всего мучило любопытство: это сколько же оно хранилось в «аргентинах», если привезти его с другого конца света оказалось дешевле?

287

«Дача» — 1981. «Аргентинский привет». Мясо привезли! Наш «кормилец» Новрузов

На «даче». Жуем «заморское». Земсков, Кмицикевич, Жаров

288

Последним, чем удивил и порадовал тыл, стала медицинская металлизированная накидка для эвакуации раненых. Это серебристая пленка 2х2 метра, с одной стороны – матовая, с другой блестящая. Используется разными сторонами в зависимости от задачи: согреть или защитить от перегрева. Пленка тут же разбудила пытливые армейские умы. Ею стали оббивать стены каптерок, делать шторы, я же, как «боец политического фронта», смастерил из нее в ленкомнате фон для портретов членов Политбюро. Смотрелось торжественно, а когда наладили подсветку из трофейных лампочек, — был просто фурор! А в рейдах пленку я использовал как отражающий тент-укрытие от солнца. На дневках, когда все тараканами забиваются в расщелины и под машины, я натягивал ее над какой-нибудь ямкой и отдыхал. И вот как-то раз пришлось пройти рядом с натянутым тентом. Вдруг — словно головешкой в лицо! Ожог! Запахло паленой курицей. Тент стал зеркалом, вогнутым зеркалом с чудовищной температурой, и я чуть не попал в его фокус! Хорошо хоть глаза закрыл! С тех пор тент я больше не натягивал. Поступал как все: бросал бушлатик в тени БТРа и дремал в раскаленном мареве. Но после очередного заползшего под воротник скорпиона, спать, где попало, неделями не раздеваясь, надоело. Почему бы не пожить как люди? И к концу службы мы в роте стали «шиковать»: возить с собой кровати с постельными принадлежностями. Все это «хозяйство» вместе с запасом воды, продуктов и боеприпасов старшина грузил в Зилок. Так не жили даже «небожители»! Вечерком, сами удивляясь такой «наглости», мы расставляли кровати и наслаждались неземным блаженством. Заморское мясо да накидки, больше не припомню никаких тыловых достижений. Та же история и с формой. Пролетел уже год, как мы поработали «кутюрье» у генерала-тыловика, а проблема с ней так и не разрешилась, даже ухудшилась! Дело оказалось не только в устаревшем фасоне, но и в ткани! Хлопчатобумажная ткань, при всех ее достоинствах, не выдерживала, спревала, особенно у водителей. Больше всего страдали брюки. Уже через полгода все солдаты ходили в рваных портках, зияя сквозь прорехи синими трусами. В каптерках вовсю строчили швейные машинки, но латанные-перелатанные разноцветными заплатами штаны, все равно рвались: прелая ткань не держала! Поэтому если невдалеке от БТР встретишь бойца в линялой рубахе, дырявых штанах, «супершлепанцах» на босу ногу и без оружия, знай, это – водила. В сравнении с афганскими солдатами, наши смотрелись толпой нищих дервишей, оборванцев, так это бросалось в глаза! Великая армия великой страны, вроде бы – образец, пришла оказывать помощь, а не способна одеть даже собственных солдат! Что она может? А все потому, что по нормам снабжения, х/б обмундирование солдату было положено на год, а в Афгане едва доживало и до половины! Тепличные союзные нормы для интенсивных боев не подходили. Где-то в марте мы получили новую форму: брюки-мабуты и ботинки-бер-

289

цы. Но в рейдах я предпочитал любимый маскхалат и кроссовки. Идеально для лета: обувь легкая, и ноги не потеют. К тому же, по слухам, при подрыве в кроссовках лишались ступни, а в берцах – всей ноги до колена.

На базар в Кандагар. Справа – «ооновский» городок

Но это все – мелочи. Есть другая сторона. Изучив статистику преступлений и происшествий, нетрудно заметить в каждом материальный след. На мой взгляд, именно недоработки тыла, в большинстве случаев, способствовали воровству и «крохоборству» в ОКСВА. Все это коренилось в нашем скудном материальном обеспечении. Посадив всю армию на голодный овощной и фруктовый паек, тыл, таким образом, выдал всем «моральную индульгенцию» на воровство. И пошла армия кормиться по садам и огородам, восстанавливая против себя население и попутно умножая желтушный и тифозный контингент госпиталей того же «заботливого» тыла. Перед глазами – обычная картина. Везет декханин на ры-

290

нок прицепчик с дынями. Проезжают бойцы на броне и, не останавливаясь, штук пять дынь раз-два и — на борт! Цирковой трюк! Хохочут, а хозяин глядит на это побитой собакой. Что он сделает? Да ничего! А он сделает… Возьмет винтовку и начнет стрелять нас, воров, хотя и не помышлял раньше. И я бы так сделал. Мы неуклонно взращивали себе врагов.

Курица

Подбитый БТР

Иногда я думаю, а могло ли все сложиться иначе, если бы мы действовали в Афгане по-другому, «стерильно-деликатней» что ли? И прихожу к выводу, что нет. Слишком специфические были задачи в чужой, непонятной стране, слишком разные по образованию, воспитанию, национальности и социальному уровню были у нас люди. Война ежесекундно ставила каждого перед нравственным выбором. Многие не понимали далеко идущих последствий своих поступков. Любую нашу оплошность противник мгновенно использовал в информационной войне. А делали мы их немало, не могли не делать. Вот один из случаев. Как-то в одном из рейдов меня неожиданно назначают НАЧАЛЬНИКОМ!

291

Начальником бригадной СППМ. И пусть СППМ – это всего-то «сборный пункт поврежденных машин» с двумя десятками разбитой в хлам техники, но это слово меняло все. Начальник в России ведь всегда больше, чем просто начальник. Кто был им, тот знает! Начальником быть особо приятно: почет, уважение, хозяйство, опять же, какое-никакое, во владении. Есть хозяйство, ты – начальник. Тогда я – начальник самый никудышний, к тому же – временный. Хозяйство — все сломанное и подбитое, одно название, что «начальник»! Но душу греет, растешь прямо на глазах! Взять, к примеру, командира. Тоже начальник, да не тот. Командир – это рубаха парень, прямой, бесхитростный, с шашкой наголо и на лихом коне. Шашкой машет, где попало и по любому поводу, зато всем видно – командир! А «начальник» шашкой не машет, его дела тихие, подколодные. Это – «кардинал Ришелье». «Начальник» — фигура загадочная, весомая фигура! Слово «начальник» вызывает обязательные ассоциации. К примеру «начальник склада». Особенно продовольственного. Вещевого – тоже неплохо. А уж какие ассоциации вызывает словосочетание: «начальник политотдела»! Стойкие, эмоционально окрашенные, с вербальной агрессией! Каждый начальник – это типаж. К примеру, тот же «начальник склада». Прапорщик. В годах. Глаза хитрые. Людише, с их пороками видит насквозь. Знает жизнь без прикрас. Еще при Адаме, в Раю, служил Змеем – искусителем. Знает то, чего не знает даже начальник разведки, но о чем догадывается начальник политотдела. «Начальник гауптвахты» — злодей, гад ползучий, садист. «Начальник оркестра» — миляга, ухоженный, отглаженный, пахнет одеколоном. Зимой – спиртом. За редким исключением – сердцеед. «Начальник разведки»… Звучит-то как, а? «Глаза и уши». В его подчинении – одни герои! Все готовы с ним в разведку. Правая рука другого начальника – «Начальника штаба». Так философствовал я, возлежа на потертом, но вполне еще приличном персидском ковре, попивая чаек в тени афганских сосен. Все же хорошо быть начальником, а быть начальником ХОРОШО – еще лучше! Посты выставлены, оборона организована, лежи себе, чаек попивай, да радио слушай. Трофейная магнитола как раз под рукой. СППМ бригады размещался в очень милом живописном месте – на окраине Сенжерея, у дороги, в сосновой роще. Рядом журчал прохладной негой небольшой арычок. Благодать! В деревне орали ослы, кудахтали куры, в общем, жизнь била ключом. Верная примета: духов нет. Слушаю по «Маяку» знакомую с детства передачу «В гостях у сказки». Слышимость – отличная! «Здравствуй, дружок! Сегодня мы тебе расскажем сказку про «Кота в сапогах…» Душа ностальгически заныла. Афганские сосны, подбитые машины, раскаленное марево над бетонкой – все исчезает. Я – маленький мальчик, у себя дома завороженно слушаю по настенному радио сказку. «Чьи это поля, жнецы?» «Маркиза Карабаса, Ваше величество!» Стоп! А кто это на полях

292

«Чес» Кандагара осень 1981. Я, ротный Федяшин и — «глаза уши» бригады — начальник разведки майор Медведев В. В.

возле деревни подозрительно слоняется? Ба, да это мои новые подчиненные! «Ну-ка давайте этих «гавриков» сюда», — приказываю своим. Приводят двух водил-туркмен с подозрительно раздутыми бушлатами на животах. «Ну что там у вас, беременные, показывайте!» Те нехотя достают по курице, почти уже ощипанной! И когда успели? Так, понятно… Ребятки на досуге пловчиком решили заняться. Строю разношерстную компанию. Вывожу «крохоборов». «Что, с голоду пухнете? Курочки захотелось? Да для этих нищих декхан курица – единственное богатство! Детишек полон дом, все есть хотят! А тут «защитнички» приехали… Вас сюда звали? Теперь в деревне все нас ненавидят! Раньше отсюда не стреляли, да и сейчас в тенечке спокойно полеживаем! А завтра будем нестись мимо как угорелые, ожидая гранату в борт! Да тысячи мулл не восстановят людей против как вы сейчас!» Слова уходят в пустоту. Стараюсь достучаться: «Поставьте себя на их место! В вашу родную деревню,где мама живет, приехали чужаки и, как фашисты, грабят, кур хватают! А мама свою курочку берегла, не ела, все яички копила для сыночка. А тут пришли какие-нибудь америкосы, которых никто не звал, и сожрали курицу! Да любой пацан, если он настоящий мужчина, возьмет автомат и будет их мочить, где только увидит!» Тягостное молчание. Неужели дошло? И вдруг в звенящей тишине, ктото из строя: «Вы нас тут курицей попрекаете, а у самого магнитофон японский.

293

Тоже ведь не купили!» Народ загомонил. Обвинение

серьезное.

Оправды-

ваться не имеет смысла. Приказываю бойцу принести приемник. Беру магнитофон и швыряю его об землю! Как гранатные, разлетаются осколки. Все притихли. Фарцовщики в Союзе за такое «святотатство» меня бы прирезали в подворотне! Даже не знаю, с чем сейчас это можно сравнить? Разбить гитару Элвиса Пресли? Очки Джона Леннона? Порвать партбилет «дорого Леонида Ильича?» Я разбил то, что нельзя было купить за деньги. Я разбил СТАТУС, принадлежность к касте «избранных», у которых «все схвачено»: джинсы, батник, стереомагнитофон на плече – жизнь удалась, все девчонки твои! «Видели? – обращаюсь к притихшему строю. – Всем понятно? А теперь, курицу торжественно похоронить, здесь, перед В прохладной неге

строем!» Виновники смотрят на меня, как на врага. Но нехотя подчиняются. Лопаты звонко ударились в прессованный щебень. «А те-

перь — разойдись!» Все медленно расходятся. Мои бойцы осуждающе глядят на меня. Но мне – плевать, я победил. Возвращаюсь на свой осиротевший коврик. Без приемника сразу стало тоскливо. Поля «маркиза» вновь превратились в унылый галечник, а мне вдруг вспомнился Стенька Разин со своей княжной… Погорячился казак, ой погорячился! Но через какое-то время на месте «погребения» замечаю странное оживление! Все та же компания странно прохаживается невдалеке, как бы невзначай. Та-ак… Ребятки не угомонились, откопать собрались! Вызываю их старшего, по всему видать, заводилу. «Слушай и запоминай. Откопаете курицу – похороните повторно «на бис», но уже в яму «на мамонта», которую будете долбать дятлами целый день!» Тот обреченно уходит к своим. Вскоре, технику и людей разобрали по батальонам и мое «начальство» кончилось. А со временем случилось то, что я и предсказывал. По нашим колоннам с окраины деревни стали постреливать, мы – отвечать, и вскоре, на цветущем месте остались одни развалины.

294

Все дело – в нюансах! К концу года, моих «боевых заслуг» накопилось столько, что хватило как раз на медаль, которую я и получил. «Братец» Олег – тоже. Но это событие почему-то в памяти эмоционально не отразилось. Может, воспринял как должное, может, потому, что получил не перед строем, а в штабе, задним числом, а может, и «перегорел»: отношение к наградам изменилось. Тема наград — изначально больная и извечная. Больная, потому что нигде больше несправедливость так не бросается в глаза, как в незаслуженных наградах, и так их не обесценивает. Наш Ванюша за войну Получил медаль одну А Мария за ***** Две медали и звезду! Эту ядреную фронтовую присказку я впервые услыхал на 9 мая, от нашего деда Митрия, ветерана еще финской, когда его «понесло» от очередной «чекушки». «Вот так-то Володя, — наливал мне стакан дед, — кому — чин, кому — блин, а кому — просто шиш!» Эту циничную и неудобную правду никак не хотела тогда принимать душа курсанта политучилища, привыкшего к лакированной истории. А тема вечная, как человеческая природа: тщеславие, обычное людское тщеславие кормится наградами. К ним безразличны, наверное, только философы, люди самодостаточные, да великие праведники, чей статус и авторитет и так признаваем, без всяких побрякушек. Глянешь на награду со стороны, глазами свалившегося с Луны, — блестяшка, цена ей — копейка, за исключением самых статусных, дорогих. Да и в наградах, к тому же, надо разбираться, какая круче, иначе все теряет смысл. А все потому, что награда — это знак отличия, свидетельство, что ее обладатель — человек особенный, незаурядный, не чета обычным смертным. В душе то каждый понимает, что, несмотря на «заслуги», для Природы мы — как полевая трава, что сгинет с первым снегом, чтобы по весне взошла другая. Вот и все. Кто грустит о «прошлогодней» траве, кто ее помнит? А награда — это иллюзия бессмертия! Хотя кто сейчас помнит героев 1-ой мировой, да уже и Великой Отечественной, кроме их родственников? Когда я столкнулся с этой «кухней» напрямую, в душе что-то сломалось. Ну сходил прапорщик из политотдела пару раз с нами в рейд, и вдруг глядь, а у него уже «Красная звезда» на груди! А у нас такая — одна на весь батальон, у начальника штаба! И я понял: вот она, правда жизни! Ни плохая, ни хорошая, просто такая.

295

Моя первая награда

Писать представления к награждению солдат в роте было поручено мне, за «легкую» руку и «литературный» талант. Оказалось, написать представление так, чтобы оно прошло, совсем непросто! Почему-то ТАМ, наверху, кому-то всегда виднее, заслуживает парень награды или нет. А я ведь вывел людей перед строем, сказал, что представляю к награде и сделал все, что положено! В следующий раз выведу уже других, для справедливости. А тем так и не пришло! Кто я тогда? Болтун, пустобрёх! Бойцов не интересует, что где-то кто-то завернул их наградной. Мне парням в глаза смотреть! И вот ломаешь голову: почему? Где происходит «отсев», в бригаде или в Кабуле? Или у машинистки «рука устала»? Что, жалко пацану железячку повесить, за то, что жизнью на чужой земле рисковал? Может, она именно пацану и нужна! Приедет домой, все глянут и скажут: герой! В институт, на любую работу возьмут, на доске Почета висеть будет, да все девчонки – его! Может, какие-то лимиты есть на медали? А что? У нас – плановая экономика, выделили столько-то медалей, а там геройствуй, хоть тресни! Сержанту Утепову – ротному «сорви-голове» два раза посылали: один раз –«За Отвагу», другой раз – «За Боевые Заслуги», и ничего не пришло! Оказалось, все дело в нюансах! К примеру, напишу: «боец такой-то под огнем противника прицепил трос к подбитому БТР, чем спас товарищей и обе-

296

Награжденные 2 мср слева направо: Алядинов, Караев М., Несякин С., Норов, Ягафаров А., Валиев Ф.

спечил выполнение поставленной задачи». Не пройдет. Десять к одному. Это что – геройство? «Взял и прицепил»? Ну, постреливают где-то, на то и война! Не пройдет! А ты пойди, попробуй, прицепи! Когда пули, как горох по броне, когда дружок твой закадычный, прицепить хотевший, вон, в пыли лежит! Вот это – нюансы! Но они решают все! Написать надо так, чтобы «крючков» в штабах, в наградных отделах, до кишок пробрало! Чтобы они, экономя цветной металл Родине, все же сказали: «Да… а парень-то — герой!» И вот только тогда боец, возможно, получит свою медаль. А может, напраслину я валю на мужиков и не их это вина? Просто героизм на войне становится обыденностью, острота и порог его восприятия снижаются, особенно в наградных отделах. Рутина, ничего не поделаешь. В Афгане я понял: настоящий героизм — он проще и будничней и в этой простоте — особенно трагичен. Именно с этим не может смириться наша натура. Ведь еще с античности «смерть Героя должна быть красивой»! И в донесениях, пересказах, все невольно подкрашивается несуществующими подробностями, обрастает мифами. Скептически относясь к правдивым по существу официальным сводкам, елею подцензуренных мемуаров, я понял: без пафоса нельзя, не пройдет, надо «подкрашивать». Во благо. Сам крутился в

297

этой «кухне», добавляя где-то — чуть-чуть геройства, где надо — остроты, гдето — трагизма. Хочешь, чтобы твои бойцы получили заслуженную награду? Так пиши! А напишешь, как Цезарь: «Пришел, увидел, победил», — сухо, буднично, как финансовый отчет? И что? Да за такое даже медальки не дадут! Ну и что, что «пришел и увидел» и даже «победил?» А где преодоление всего и вся, где образцы военной доблести, которые войдут в века? На чем воспитывать молодежь? И кто бы сейчас помнил о Трое и Одиссее, если бы не Гомер, с его «Илиадой?» Нюансы делают подвиг подвигом.

Награждения в бригаде. Начальник политотдела бригады подполковник Плиев Р. С. вручает сержанту Несякину С. медаль «За отвагу»

Калатская хроника Рейд на Калат, в эту «столицу» провинции Забуль, стоит у меня особняком: почти гуманитарный, для нас – бескровный, для меня – туристический, новые места, люди, события. Там-то я, наконец, застал зиму, снялся со снежной «бабой» и побывал в настоящих горах. И на практике убедился, что значит, оказывается, настоящее военное искусство! Эти дни остались в памяти фрагментарно, отдельными кадрами, так, как

298

и снимал. Получилась хроника. Её и представляю. До Калата добираемся без единого выстрела. В город не заходим, встаем на ночевку. Древняя крепость словно переносит в средневековье, и на мгновение кажется, что у нас не БТРы, а боевые слоны.

У калатской крепости

Город под контролем властей, и главная наша задача – пробиться в отдаленные горные районы, куда не ступала нога правительственных войск. Рейд предстоял тяжелый. Судя по теринкотской глубинке, там нас ожидала такая же картина: народ про революцию и не слыхивал, вековой уклад менять не собирался, верил только старейшинам и мулле, а любую власть воспринимал если не враждебно, то с опаской. Поэтому с нами идет большой агитотряд партийных работников, местных активистов и самых пассионарных кабульских революционеров – студентов из «Батальона Защиты Революции». Выглядят студенты по революционному – современно или наоборот, по современному – революционно: с автоматами и в новомодной «джинсе» — «мечта фарцовщика». В Москве бы отбоя от девчонок не было! Но здесь на них смотрю скептично: чужаки! Для местного населения, они — инопланетяне, а не правоверные. Кто их слушать-то будет? Поэтому для большей доходчивости везем

299

подарки: одежду и обувь от нашего Красного креста. По дороге к нам присоединяется до полуроты афганских «коммандос», горных стрелков-десантников, в добротной, из верблюжьей шерсти, форме. Смотрелись «коммандос» грозно и многообещающе, но в деле их так и не видел — работали по отдельному плану.

Студенты из «Батальона Защиты Революции»

300

Афганский агитотряд

Грозные «командос»

301

На митинге

302

Жаль, ножка маловата

На первый же митинг собираются только старики да дети. Молодежи нет – в душманах: кого угнали, кто сам ушел. А может и боятся, что заберут в армию. Раздаем гуманитарку: одежду и обувь, не модную по союзным меркам, но добротную. Обувь — из чистой кожи, фирмы «Скороход», сносу нет! У меня сапоги такие же. Мужчины с достоинством принимают подарки. А афганская малышня разрывает мне душу. Не могу спокойно смотреть: полуголые, босые, в каком-то рванье, а мы – в бушлатах, ватных штанах и шапках! Наши мамашки, привыкшие кутать детишек в Союзе, упали бы в обморок! Такой нищеты мне видеть еще не приходилось. Для меня они как воробушки-подранки: хочется «крылышко» перевязать, зеленкой помазать. А что мы можем? Раздаем сухари да сахар из своего сухого пайка. Вот и все. Разве всех накормишь, согреешь? С местными активистами уверенно продвигаемся все выше и выше. Проведав, что с нами идет «шурави доктар», врач по-нашему, с деревень сбегается и стар и млад. Вроде бы ни радио, ни телевизора, откуда только узнают? Может, существует какая-то нам неизвестная, веками отлаженная связь? Агитаторам делать нечего. Подарки уже разошлись. Основная работа – у

303

Афганская ребятня. Где они сейчас?

Местные активисты

304

Хоть зеленкой помазать, тоже помощь

нашего медика и перевязочной. Складывалось впечатление, что врача народ видит впервые. Указываю в политдонесении: «Населению горных районов передано имущества: 24 ящика с галошами, ящик детской обуви, 63 пары туфель «Скороход», ящик сандалей, 51 утепленная куртка, других швейных изделий – 72 шт. Оказана посильная медицинская помощь».

Судя по закалке, пациент будет жить вечно

305

Уточняем маршрут. Слева направо: Жаров, я, ротный Чемоданов и командир танковой роты Валерий Потемкин

Все чаще подвергаемся обстрелам: «чем выше в горы, тем больше духов». Рота – в обходящем отряде. С нами – танк с командиром танковой роты Валерием Потемкиным. С бригадой идем параллельным маршрутом. Задача: скрытно выйти к ущелью и обеспечить беспрепятственное прохождение главных сил. Самое сложное для нас – выбор маршрута. И карта не всегда помощник. Идем по дну высохшей реки – глубокому, узкому коридору среди бесчисленных оврагов, холмов и горок. Но это лучшая дорога в Афгане: ровная, утрамбованная в бетон щебенка. И главное — скрытная! По ней мы быстро выходим к указной точке – длинной горной гряде, через которую должна пройти бригада. За ней дорога на перевал. Выезжаем на холмик, осматриваемся. Вот и ущелье: дорога, извиваясь, каким-то чудом протискивается сквозь узкий, скалистый коридор. Лучшего места для засады не найти! До гряды — километра два. Наблюдаю в прицел, все как-никак увеличение. И вдруг, вижу… Или показалось? Духи! По

306

На рекогносцировку

гребню высотки, отлично читаясь на голубом небе, открыто и не таясь, идет человек тридцать! Нас не видят. Еще бы, главные силы-то далеко! Идущий впереди, похоже командир, через равные промежутки указывает рукой — и очередной дух начинает готовить себе позицию. Видать, мужики решили нас встретить по серьезному. Эх, вот бы шандарахнуть по ним, да КПВТ не возьмет, далеко! Стоп, так есть ведь танк! Бегу к танкисту, показываю на гребень – не видит! Тогда сажусь в танк и навожу. У танкиста загораются глаза. Выстрел! Точно в толпу! Второй, третий – фугасные снаряды перепахивают гребень, где только что укладывали свои камешки духи! Докладываем комбату. Подходят основные силы, разворачивают артиллерию. И вот по обеим сторонам ущелья уже молотит «Град». А мы по немыслимой крутизне, на которую только способны БТРы, выходим в тыл засевшим над дорогой духам! Те, даже не отстреливаясь, в панике бегут! А бежать-то некуда – обрыв! Косим из пулеметов. Бой закончен, словно по учебнику. Всегда бы так! Подхожу к обрыву над дорогой. В скале – какой-то лаз. Осторожно заглядываю: пещерка, два на два, довольно уютненькая. Еле протискиваюсь. В стене маленькая амбразурка, прямо на дорогу. Амбразурка только на винтовку, а дорога в 30 метрах – как на ладони, сиди себе постреливай, вовек не найдут! Сразу представляю: дорога, мины, подрыв — кому цеплять этот роковой трос? Стены, пол пещеры – все в зеленых плевках насвая. Да, долгохонько тут нас

307

По дороге на перевал. Машина «друзей»

308

«Сделано с любовью». «Пигмалион» Толик со своим недолговечным творением и благодарными зрителями

ждали! Вот что значит – обходящий отряд! На прощанье бросаю Ф-1, вдруг разнесет? Куда там! Из лаза – только облачко пыли. А на перевале духам тоже не повезло: вмешалась погода. На подходе вдруг повалил такой снег, что мы сутки не могли выбраться. Куда там идти на перевал! Еле нашли пятачок, чтобы развернуться. А на перевале, как оказалось, нас с нетерпением ждали! Дошли слухи, что лазутчика, который сообщил банде наш маршрут, расстреляли за обман. Еще один пострадал из-за капризов погоды. Наконец-то к нам пришла долгожданная зима! В душе зазвенели давно забытые струнки, захотелось праздника. И Толик нашелся: «Я вам бабу слеплю, ахнете! Все – в точности!» Если в познаниях взводного в столь тонких вопросах никто не сомневался, то в его таланте ваятеля скептики были. И напрасно! «Галатею» Толика приняли на «ура», особенно, формы – впечатляли! От паломников с соседних машин не было отбоя. Нашелся, правда, один критик: «Что-то она профилем на нашего Гогитидзе смахивает!» Но его с негодованием прогнали. Не хотелось бы расстраивать «скульптора», но и по мне, наш Гогитидзе

309

точно где-то рядом стоял! А вечером неожиданно полыхнула палатка танкистов, и на фоне кровавых бликов профиль творения Толика вдруг стал напоминать мне зловещего истукана с острова Пасхи. Ночевку покидали, оставив Галатею — Гогитидзе на память афганскому народу. А мы опять окунулись в лето. Зато как приятно спуститься с гор, остановиться на привал и помыться. Хорошо, что все хорошо кончилось!

310

Маленькие радости Мне кажется, на войне каждый просто обречен стать философом – жизнь раскрывается в обнаженной простоте. И в ней нет удачи и неудачи, справедливости и несправедливости, ей вообще нет дела до нас! Когда начинаешь это понимать, то оказывается, жизнь-то просто изобилует маленькими радостями! Они – вокруг! Мы просто привычно их не замечаем, как букашек под ногами. И чем жизнь трудней и опасней, тем этих радостей больше, тем они ценней и заметней. Дождик вдруг прошел – радость, водички вдоволь напился – радость, а зачастую радость — что просто живешь! А самой большой радостью в Афганистане были письма. И у писем есть маленькая особенность: как их не жди, они всегда приходят неожиданно. И эта неожиданность – тоже радость.

Письмо из дома рядовому Гогитидзе. Слева – ротный почтальон ряд. Зайцев, справа – ряд. Мунаев

Письма на войне, а тем более на чужбине – святое. Не случайно говорят: на войне нельзя без пороха, хлеба и писем. И каждый раз письма – это событие. По себе знаю: получишь, забьешься куда-нибудь в уголок и медленно таешь душой… Надо было видеть с какой радостью брали бойцы заскорузлыми, сбитыми

311

Ура! Почта прилетела!

Подаем сигнал вертолету. За камнем – ряд. Демеуов

312

пальцами, дорогие сердцу конверты, как при этом светились их чумазые от афганской пыли лица! С души спадала повседневная скорлупа, и на какое-то мгновение каждый превращался в «маменькиного сынка» или нежного «Ромео». В рейде батальонную почту я обычно распределял сам или с помощником, «раскидывая» письма по буквенным литерам подразделений. В нашей 2 мср был литер «В». И всякий раз я с надеждой глядел на уменьшающуюся стопку писем: а вдруг и мне весточка? Но чаще всего помощников и не требовалось: вокруг уже нетерпеливо топтались «гонцы-добровольцы». Они в секунды рассортировывали письма и, не дождавшись газет, уже вовсю неслись к своим, раздавать! Такая радостная кутерьма всегда умиляла. И почта в бригаде работала, как часы. Меня всегда поражало: в какую бы афганскую дыру нас не заносило, газеты и письма вместе с боеприпасами и сухпаем мы получали всегда. С тем же бортом, если случалось, отправляли свои, и уже через три (три!!!) дня наши родные их читали в Союзе. Если для гражданских, письма при всей их приятности и необходимости – все же дело житейское, то в армии отношение к ним более чем серьезное. Солдатские письма для офицеров – это, в первую очередь, показатель морально-психологического состояния подразделения. Кто этого не понял – службы не видел. Опытный командир обязательно поинтересуется у бойца: как дела, что пишут из дома? И не любопытства ради, а именно потому, что опытный и бывалый. Он-то знает, какую взрывную силу может скрывать в себе безобидный на вид конвертик! Всего лишь листочек бумаги со словами: «Выхожу замуж. Пойми и прости» способен в одночасье поставить на уши всех командиров и начальников от роты до дивизии, лишить сна, нормативной лексики, и, возможно, и должностей и званий! У парня от такой новости «клинит» мозги, вот и стреляется где-нибудь в карауле. Или бежит домой «разбираться». И тогда молись святым угодникам, чтоб он был без оружия! Что делать: «Фам фатум» — роковая женщина! Кинутся тогда политработники опрашивать друзей и сослуживцев, «шерстить» по вещам, кроватям и тумбочкам, пока не найдут злополучное письмо. А виноват кто? Командир с замполитом! Почему не знали? Куда смотрели? У парня – горе, а всем и дела нет! И как углядишь в повседневной текучке! Сто душ перед глазами! Не убережешь. Все потому, что в армии любое известие из дома усиливается многократно, а предательство близких воспринимается в разы трагичней, чем на гражданке. Ведь связь с домом, родными и любимыми – единственное, что дает вчерашним пацанам силы выживать в суровом и жестоком мире. И вдруг эта связь рвется! С души словно кожу содрали! Жди беды! И опять же, «роковой» возраст! Кто знает, будь шекспировский Ромео годика на четыре постарше, конец этой повести возможно был бы другим. Спасение одно – профилактика: прививка здорового цинизма к прекрасному полу. В таких случаях бывалые офицеры гово-

313

рили: «Получил плохое письмо от девушки? Не кисни. Вытри им зад! И начинай читать хорошее письмо от другой девушки!» За работой с письмами строго следил политотдел. Было даже такое постановление ЦК КПСС, обязательное к исполнению. На каждое письмо родителей солдата мы обязаны были дать ответ. В любой момент к нам мог приехать проверяющий с единственным вопросом: как в парторганизациях бригады работают с письмами трудящихся в свете такого-то Постановления? И выводы сделать.

Распределяем почту по подразделениям

За работу с письмами отвечали политработники. Случались и «ляпы», о которых тут же сообщали всем. Однажды в политотделе нам довели как раз такой случай, «как не надо». Случай – результат столь обычного у нас разгильдяйства, головотяпства и глупости. Всем хорошо известно такое поощрение как «Благодарственное письмо» на Родину. Печаталось типографским способом на красочном бланке с крупной надписью «Благодарственное письмо» и соответствующим текстом. Вписывалась фамилия бойца, подпись командира, ставилась печать и – на почту! Памятная вещь. Приятно получить. Можно в рамочку вставить.

314

Казалось бы, ну где здесь ошибиться? Оказалось, в какой-то из частей типографские бланки закончились, и текст решили напечатать на обычной машинке. Начинался он так: «Уважаемые те-то и те-то! Сообщаем вам, что Ваш сын…» И все. Дальше этих слов родители дочитать не могли – окружающие вызывали «скорую». Резонанс с соответствующими выводами, как цунами, прокатился по всем политотделам, добежав и до нас. Отныне и навсегда все письма родителям бойцов мы были обязаны писать только от руки, избегая казенных фраз и оборотов.

Один из распространенных и самых простых вариантов благодарственных писем

315

Так я и делал весь Афган, переписываясь с родителями солдат. Нередко приходилось писать родным погибших солдат и офицеров. Тяжелый крест, не увильнешь… Постоянно пропускать через сердце их боль, все время пытаться найти какие-то слова утешения, ощущая себя в чем-то виноватым… Ведь я жив, жив, а их сын – нет! Однажды в батальон пришло особое письмо, единственное за всю мою службу. Пришло от солдатской матери, у которой погиб сын. Слова ее каждой фразой засели в памяти, словно вбитый в душу раскаленный гвоздь! «Это вы!!! Это вы, офицеры, виноваты, что у меня нет сына! Почему вы его не научили, почему не сберегли?» Были слова и порезче. Ну что тут скажешь? С тех пор мои «наузадские комплексы» еще более обострились. Бывало, что родители погибших просили прислать им что-нибудь в память о сыне, хоть китель, хоть панаму, ну хоть что-нибудь! А что им ответить? Что я могу? Посылки не ходят. Только изредка, с оказией, по большому везению, получалось передать что-то с земляками. Один раз и мне удалось разыскать в Ташкенте сестру умершего от ран Хатамова Рахманкула. Видел ее глаза… Потом целый день ходил, как в тумане. под грузом невысказанных упреков и гнетущим ощущением вины. Офицеры всегда в ответе за гибель своих солдат. Письма всегда приходили разные и в них читались разные люди. Однажды почти одновременно пришли два письма от жен погибшего в августе 1981 года замполита батальона Николая Власова. Перед Афганом он второй раз женился. Побыл он у нас всего месяц и погиб. Два письма, но такие разные! В письме бывшей, полной горя, лишь просьба прислать что-то в память о муже и отце ее детей. В другом же, сугубо деловом, от новой, молодой, лишь вопрос: кому по наследству должна достаться оставшаяся от мужа машина? Захотелось помыть руки. Оказывается, вот она какая, жизнь-то! Иногда именно смерть ставит все на свои места. Но чаще всего приходилось отвечать родителям, обеспокоенным долгим отсутствием весточек от сына. Настоящая эпистолярная барщина! Поначалу отвечал на каждое, сообщая, что сын жив и здоров, чего и им желает. Нерадивый сынок сидел тут же и проворно, после полученной взбучки, строчил письмо домой. Отсылали вместе. Потом взял себе в помощь секретаря комитета ВЛКСМ батальона. Но вскоре все это мне надоело, и я стал поступать проще, по-армейски, дубово, но эффективно. Заводил солдат в ленкомнату, раздавал листки и давал двадцать минут на все про все. Перед этим в кратком вступлении говорил, что они – лентяи, лоботрясы, родителей не любят и не жалеют, а мне, замполиту, приходится за них отдуваться. И меня не волнует, что кто-то уже написал вчера или даже сегодня – напишет еще, потренируется, вспомнит маму с папой. Через двадцать минут письма сдавались батальонному почтальону, а тот – в штаб бригады. И поток писем от родителей иссяк. С особо ленивыми разбирались взво-

316

дные уже без меня. Те «песочили» сержантов и нагоняй тут же доходил до адресата. После чего письма летели на Родину целыми стаями. Правда случались и сержантские «перегибы». Ленивцу давалась пачка конвертов: «Чтоб к вечеру все написал, понял? Не хватало еще, чтобы замполит из-за тебя мозги наружу выворачивал!» Для себя же я взял за правило: где бы ни был, что бы ни делал, каждую среду – письмо домой! Соблюдал неукоснительно. Была еще одна проблема солдатских писем, их содержание, за которое я мог получить реальный нагоняй от НачПО. Дело – политическое! И причина не в какой-то «военной тайне» ( что они знают?), а в обычном пацанском желании покрасоваться перед друзьями и подругами геройскими подробностями, доводивших родных до состояния комы. В полиотделе нам зачитали строчку из письма такого «героя»: «Пишу вам письмо на сапоге убитого друга». Это косвенно подтверждало опасения, что письма люстрируются военной цензурой. Возможно не все, а выборочно. Такие «подозрительные» письма, по словам родных, приходили грубо заклеенными с непонятной пометкой от руки: «Поступило во вскрытом виде». Куда оно поступило, как оно, «вскрылось», кто ставил эти отметки: таинственный дядя цензор или почта для очистки совести? Душа протестовала, было гадко, что кто-то тайно из-под тишка читает твои письма, маскируя все под «случайные» повреждения. Ну написали бы правду! Ведь в Великую Отечественную на солдатские треугольники вполне официально ставилась отметка «проверено военной цензурой» и номер цензора. Нет вопросов: война есть война. А здесь – подло, по-иезуитски изворотливо: «Поступило во вскрытом виде» и все, взятки – гладки! Войны-то официально нет! Во всяком случае, в письмах домой я писал только о личном, избегая любых служебных вопросов. Это мы разъясняли и солдатам, рекомендуя писать о своем здоровье, питании, погоде, друзьях, обо всем, кроме ужасов войны, чтобы понапрасну не изводить родных.

317

Глава 15

Лашкаргах Всякий раз, когда горло зажмет наузадская горечь, я водки не пью, а вспоминаю Лашкаргу, как лекарство. Все же мудро устроен мир, всякие там Инь-Ян: и на каждую горькую пилюлю всегда найдется своя ложечка сахарку. Этой «ложечкой», в противовес Нау-Заду, и стала для меня Лашкаргах или «Лашкаревка», как ее окрестили бойцы, на манер наших Малиновок и Смирновок. Там наша рота провела незабываемые деньки в феврале 1981 года. Расскажи кому – обзавидуются: сами себе хозяева, на «вольных хлебах», с персональной кухней и поваром, с дальней связью Р-145 «Чайка». А задача – вообще плевая: когда «жареный петух» клюнет, эвакуировать из города наших советников. Ешь, спи, да жирок нагуливай. Золотые деньки! В них спрессовалось все лучшее, что было со мной в Афганистане. Именно там я вплотную окунулся в жизнь и быт восточного города, в работу советников, посетил исторические места, побывал на торжественном приеме у губернатора, пожил в настоящем американском коттедже, да много еще чего! А главное, там мне открылись такие черты моего характера, о котором даже не подозревал! И наверное, никогда бы не узнал, не случись Лашкаргах. И все это – за двадцать три дня! Оглядываясь назад, я все больше и больше убеждаюсь: Афган – лучшие мои годы! И потому, что был молод, и потому, что вычеркни их – и ничего стоящего, в сущности, не останется! Так себе, бутафория, серая обыденность: служба – дом, дом – служба. Все как у всех. И что дальше будет, тоже известно: юбилей, часы, награда, речи, памятник, ограда. А тут есть, что вспомнить! События, эмоции — все через край, на три жизни с избытком! Началось все с того, что нам вновь, как и год назад, доверили генерала – инспектировать блокпосты. Генерал был другой, не привередливый, боеготовность не проверял (у нас – отличные рекомендации ) и взял нас, не глядя. Вышли сокращенным составом: 7 БТР, 35 человек, в основном из 2-го и 3 мсв. Игорь со своим взводом остался осваивать премудрости засадной тактики на бригадных сборах. Из офицеров ротный, я, Толик Жаров и командир 3 мсв Гена Яковенко. С нами радийка Р-145 с офицером связи, топливозаправщик, Зилок с продуктами, водой, кухней ПАК-40 и персональным поваром для генерала. Красота! Но удалось дойти только до Гиришка. Там генерала внезапно вызвали

318

в Кабул, а мы покатили назад. На полпути получаем приказ: срочно прибыть в Лашкаргу для защиты и возможной эвакуации наших советников. Ждать дальнейших указаний. Подходим к Лашкарге. Внешне – все спокойно. Городок оказался уютным, компактным и вполне современным: с парком, стадионом и красивой мечетью. Встаем на полевом аэродроме и едем к советникам в коттеджный поселок, знакомиться.

Лашкаргинские «бородачи». Февраль 1981

Встретили нас как родных. Узнаем обстановку. Положение – тяжелое. Власть держится только в городе. Штурма ждут со дня на день. На газонах, крышах коттеджей – мешки с песком огневых точек. Ночью, из-за реки – регулярные обстрелы. Изредка по ней проплывают тела убитых, как назидание. Днем, как правило, тишина, духи боятся авиации. А за день до нас они даже захватили городскую тюрьму! Нашелся предатель – открыл ворота. Узников увели, а тех, кто идти отказался, зарезали. Единственная серьезная преграда для духов – река. На мосту через нее – блок-пост. А все, что за рекой – под их полным контролем. Местные активисты с трудом удерживают лишь отдельные участки госхозов со складами зерна и удобрений. Аграрная реформа в Афганистане провалилась: декхане отказались брать землю, считая собственность на нее дарованной

319

Наслаждаемся комфортом. Жаров и Чемоданов у советников. «Чтоб я так жил!»

Аллахом. Стремясь как-то привлечь народ на свою сторону, власть отправила в провинцию бесплатное зерно и удобрения для посевной. Эти склады и оказались под ударами мятежников. Отправившийся на выручку батальон афганской армии понес серьезные потери. С тех пор осмелевшие духи каждый день угрожают городу штурмом. С нашим приходом весь город облегченно вздохнул, не говоря уже о советниках. Мы быстро организовали их охрану и зажили себе припеваючи, спокойно и размеренно. Раза два за день, по просьбе властей, парой машин с ца-

320

рандоем (афганская милиция) давали кружок по окраинам, для спокойствия. Так сказать, «демонстрация флага». Но больше всего нам с ротным нравилось проезжать мимо одного домика. Колеса «сами заворачивали». Там жила хорошенькая афганка, которая, завидев нас, всегда приветливо, забавно растопырив ладошку, махала рукой. Мы отвечали, молодцевато расправляя плечи и принимая по-гусарски небрежно-воинственный вид. Сердце млело. Даже делая крюк, мы наровили вновь и вновь проехаться мимо нее, на «бис».

За нардами

Как-то в очередной раз, помахав в ответ нашей прелестнице, ротный пошутил: «Надо бы как-то заехать к ней в гости». «Ага, командир, чайку попить!» – поддержал я. Сидевший рядом на броне афганец-переводчик из царандоя, косо глянув на нас, хмуро заметил: «У нее есть муж, а у мужа – «Калашников». «Калашников?» — с деланным испугом переспросили мы. «Да, «Калашников»», — так же хмуро подтвердил тот. «Тогда нет, не поедем!» — мы рассмеялись, а переводчик всю дорогу угрюмо молчал. Тоже мне, шуток не понимает! Восток… И уже потом до меня вдруг дошло: так может, это его жена, и махала она совсем не нам?! А мы тут пыжились индюками! Но все равно, приятно вспомнить. С тех пор мы с командиром стали приветствовать друг друга только таким образом.

321

Наши друзья «опера» перед заменой: Виктор Лобов, Сергей Проскурин и Валерий Штучный

Духи за рекой как-то поутихли, а с ними – и наш воинственный пыл. Целыми днями пропадаем у советников. Ротный играет в нарды, а мы с Толиком купаемся, плаваем на плотике в небольшом заливчике, слушаем музыку. Чем занимаются хозяева, особо не расспрашиваем: не наше дело. Что-то по линии МВД. Особенно сдружились с ребятами нашего возраста, операми из Питера и Новосибирска: Виктором Лобовым, Валерой Штучным и Сергеем Проскуриным. У них я впервые услыхал только зарождавшийся «афганский» фольклор группы «Каскад»: «Раз пошли на «Грязный», «Я – воин-интернационалист». С парнями шатаемся по городскому базару и дуканам. Мужиков ждала скорая замена, и надо было срочно отоваривать «афгани». Глаза разбегались. Действительно, в Афганистане, все есть! Казалось, спроси на базаре атомную бомбу, достанут и ее, сойтись бы в цене! А вот Лив-52, для моей печенки, ни в одной аптеке не нашли. Нет спроса. В коттеджах «бородачей» мы наслаждались «заморским» комфортом: камин, мягкая мебель, душ. Все автоматизировано, на электричестве. Хочешь сполоснуться? Только кнопочку нажми! Но больше всего нас сразила стиральная машина-автомат фирмы «Дженерал Электрик». Вещь в Союзе невиданная! Стирает, выжимает, сушит – чудо цивилизации! Перестирали всю роту, постирались сами. А Толик заодно – и свою расчетную книжку на получение денежного довольствия. Вытащил из кармана только розовую труху! Потом в бригаде, у начфина,

322

Проскурин, Жаров и — обратите внимание — «таинственная рука» под прилавком!

труху в доказательство показывал, долго объяснялся, ему не верили. Кто ж такую машину видел? Но вскоре все приелось. И я валяюсь целыми днями, читая «Дон Кихота», догадался взять в библиотеке. К счастью, вспомнил про музей под открытым небом на окраине Лашкарги – древнюю крепость Македонского. Еще в первых рейдах, увидев развалины, мечтал побывать. А тут — такая удача! Берем за компанию связиста и едем.

«Раз пошли на «Грязный». Лашкаргинский базар, где «все есть»

Гена, как всегда, в «вечном резерве». Нужно сказать, командир 3 мсв, Гена Яковенко, так и не вписался в нашу компашку, держался особняком. Исполнительный, добросовестный, без «вредных» привычек, но и без «куража» — не «боевой». Над ним частенько беззлобно подшучивали, и мне приходилось следить, чтобы это не выходило «за рамки». Поэтому мы его держали в резерве, зная, что Гена – резерв надежный и, как вскоре оказалось, не прогадали. Глиняные стены крепости, слегка оплывшие от тысячелетних дождей,

323

В старой крепости. За нами – колодец

В древнем колодце. Подо мной – еще пять этажей

В галереях колодца. Скорее наверх!

Арка. Вид с крепости

324

впечатляли. Воображение дорисовывало остальное. К действительности возвращали лишь таблички на английском. В центре крепости – древний колодец исполинских размеров, где-то 5 метров в диаметре. Мне он напоминает Пизанскую башню, только вывернутую наизнанку. Сводчатые, с закопченными потолками, галереи вокруг шахты колодца этажами уходят вниз. Где-то там, во мраке, на уровне седьмого этажа, таинственно плещется вода. Не можем удержаться, чтобы не спуститься. Но геройства хватает этажа на три: жутко. Потом меня еще долго будет грызть нереализованное любопытство: а все же, как там, внизу? Выйдя на белый свет, нам становится веселее. С высоты открывается отличный вид на окрестные поля. У подножия, невдалеке – старинная арка. И я ее уже где-то видел! Ну точно, видел! Мистика какая-то! Неужели, действительно, я уже был здесь, в «прошлой» жизни? Все оказалось прозаичней. Арку я действительно видел, много раз, причем при жизни нынешней на 10 афганях! Тут она в реставрационных лесах. И опять не могли не залезть и не написать: «Здесь была была 2-ая мср». «Руссо туристо» — что с нас взять? Здесь была 2-ая мср. Но экскурсия в крепость оказалась единственным ярким пятном в нашей монотонной жизни. Всех обуяла лень. Безделье расслабляло. Нужна была встряска. И однажды ближе к полуночи к нашим операм пришли два афганца — «оттуда», со складов. Просят хоть какой-нибудь помощи. Один из них – на костылях, с горящими ненавистью глазами, говорит, что умрет, но склады не сдаст. Ведь там — почти весь запас отборного зерна для посевной на всю провинцию! Но

Здесь была 2-ая мср

силы защитников тают, а склады с удобрениями уже захвачены. Духи ночами удобрения вывозят и продают. Мы слушаем, поражаясь мужеству калеки. И он не врал: на ночном небе, как в зеркале, отражались лучи фар многочисленных колонн за рекой. Афганцы ушли. Повисло тяжелое молчание. Это был вызов: там калеки воюют, а мы здесь бока отлеживаем! И повод: вот оно – дело! Посовещавшись, решаем: на свой страх и риск выходить за реку в засады. Больше всего риско-

325

вал ротный: должностью, званием, партбилетом. Ведь это – не наша задача! Есть четкий приказ: сидеть и ждать. Ждать того «петуха». С другой стороны, оправдывали мы себя, «оборона должна быть активной!» Так гласит постулат военного искусства. Но было кое-что, поважнее всяких постулатов: XXVI съезд КПСС, до которого оставались считанные дни! И было строжайшее негласное указание всем командирам и штабам: в преддверии и в период съезда – никаких серьезных действий, тем более потерь! Но сидеть без дела было уже невмоготу. Решаем выходить немедленно! Раскладываем карту. «Бородачи» указывают места штабов. Выбираем ближайший. Идем тремя машинами: ротный, Жаров и я. Гена – резерв, на связи. Включаем ТВНы (приборы ночного видения водителя). У ротного на 120м БТРе, не работает. «Горохов, мать твою! А, плевать, идем в открытую, с фарами!» Часовой на мосту, одуревший от такой наглости, суетливо поднимает шлагбаум. Для него мы – самоубийцы. Идем на свет фар. А вот и духи! Три джипа на дамбе. Наверное, в штаб, на совещание. Нас заметили: мигают фарами. Ротный отвечает. Так, перемигиваясь, выходим на дамбу, я – еще на повороте и вижу, как в свете фар остановившейся колонны стоит дух, целясь в головную машину! Тут же в него с БТРа голубой струйкой бьет очередь, и мы все разом открываем огонь! Машины – в решето, часть душман бросается в арык, кто-то — по ровному, как стол, полю: бесполезно! Машины сбиваем в канаву! На все про все – считанные минуты. К себе летим, окрыленные победой. Как мы их, а? «Делай, что должно и будь, что будет!» Весь следующий день хожу под впечатлением. В душе – кураж, гремят полковые барабаны, я готов хоть сейчас – в засаду, чтобы еще раз испытать пьянящую смесь страха, азарта и восторга. Круче любого наркотика! Советники смотрят на нас с уважением. Кто-то просит взять с собой на операцию: надоело безделье. Наступаем 23 февраля. В честь 63-й годовщины славных Вооруженных сил СССР, для советских друзей, губернатор провинции дает торжественный ужин. Неожиданно приглашают и нас с ротным, как представителей этих самых сил. В душе – гордость. Это мы там, в бригаде, мелкие сошки, а здесь, в Лашкарге – «представители!» День тянется особенно нудно. Я чувствую себя Золушкой накануне бала: душа томится в сладостном предвкушении. Это же — прием у САМОГО губернатора, да еще в заграничном ресторане! В голове мелькают картинки из восточных сказок: ковры, кальяны, изысканные явства и прекрасные танцовщицы. Наконец вечером, оставив у входа БТР и бойцов с наказом: «Бдить!», заходим в ресторан. Нас предупредительно приглашают в зал, на 2-й этаж. Блестя начищенными по такому случаю сапогами, поднимаемся по старинной, из красного дерева лестнице. Верчу головой: интересно, какие у них официанточ-

326

ки? Хорошенькие, наверное! Зал – в «английском стиле», смесь Востока и Запада. Выглядит скромнее, чем мечталось, но все же ковры, кальяны, шикарный стол, только вот «официанточки» — сплошь усатые дядьки зрелых лет. Да Бог с ними, главное – стол! С продуктами в роте уже была напряженка. «Генеральские» запасы кончались, а на все запросы ротного командование, который день, кормило нас «завтраками»: «Завтра ждите борт».

На лашкаргинских улочках. Лобов, я и Проскурин

Спасала, как всегда, рыба. А тут – салатики, жареные курочки, фрукты и, конечно, — водочка, запотевшая, как положено! Водка – не наша, и не «кишмишовка», а государственная. В животе радостно заурчало. Среди присутствующих важных особ, мы с командиром смотримся както не к месту. Садимся в дальнем уголке. Впервые вижу наших мушаверов, человек восемь офицеров в форме советников без знаков различия, но по возрасту — не ниже подполковника. Остальные гости – губернские власти.

327

Губернатор произносит речь. Поднимаем бокалы за «непобедимую и легендарную», за «великую Советскую армию, пришедшую в тяжелые минуты на помощь афганскому народу», «за достойных представителей и продолжателей ее неувядаемой славы!» Пьем стоя и с троекратным «Ура!» Потом, уже сидя, за «афгано-советскую дружбу», потом – за «апрельскую революцию»… А у меня в душе дрогнули какие-то неведомые струнки. Я вдруг, впервые, взглянул на нашу армию со стороны, ИХ глазами! И неожиданно понял то, что в Союзе даже не приходило в голову, но то, что прекрасно знают на Востоке и Западе: Советская Армия – мировой бренд! А кое-кто еще и очень хорошо это помнит! И показался тогда ничтожным и пустяшным весь наш армейский бардак, головотяпство, убогость тыла, а осталось то, что только весомо и значимо в мире — наша Победа. И там никого не интересует ее цена, а важен результат: мы не дрогнули, не сломались, а выстояли и победили! А на это способен только Великий народ и настоящие воины. Лучшей рекомендации на Востоке не существует. Официанты – выше всяких похвал: на столе, как по волшебству, появляются новые блюда и бутылки. Пьют все, даже правоверные во главе с губернатором. Удивительно, но те на Востоке, кто хоть чуть-чуть пообщался с нашим братом, все пьют! Или мне так кажется? Не пью только я, незаметно выплескивая водку на ковры, «преступным» образом перевожу продукт. Вскоре «народ разошелся» и нужда в этом отпала. Все разбрелись по кучкам, обсуждая наболевшее. Советники вдрызг переругались, обвиняя друг друга в военной бездарности и выясняя, кто из них круче и ходит под пулями. Афганцы как-то незаметно «рассосались». Обстановка накалялась. Я быстренько дожевывал ресторанные деликатесы. Когда вечер грозил перейти в стадию традиционного мордобоя, «рассосались» и мы с командиром. Привычно объезжаем ночной город. Редкие фонари освещают безлюдье улиц. А за рекой нагло шарят по небу душманские фары. К себе приезжаем гордые за страну, армию, жаждущие подвигов. Рассказываем своим о банкете, о речи губернатора, и тут неожиданно Толик: «А не отметить ли нам праздник «ударом по врагу?» Пусть не радуется, вражина, там, за рекой!» Таращим глаза: отличная идея! Ай да Толик! Вроде бы и на банкете не был, водки не пил! Я – «за». Ротный, на удивление, дает «добро». В азарте тут же раскидываем карту: так, здесь уже были, нашумели, пойдем-ка сюда! Место для засады выбираем в двух километрах от деревни, где к главной дороге примыкает второстепенная. Выходим двумя машинами: Жаров – на своей, 124-ой, а я сзади, на 127ой Хоога, у него ТВН рабочий. Часовой на мосту уже привычно поднимает шлагбаум, мост – позади, начинается страна «Душмания». Мы – невидимки, только мерно тарахтят моторы. Как назло, небо – черное во всех направлениях, ни лучика! Что-то духи затаились: удобрения не возят, на совещания не ездят. Обид-

328

но. Как на рыбалке: ждешь клева, а погода подвела. На точку у развилки, выходим быстро. Встаем, ждем. Вокруг – вязкая чернота южной ночи. Время словно остановилось. Так можно и всю ночь простоять! Боевой задор поутих, становится скучно и зябко. Бойцы давно спят в БТРах, а на нас с Толиком внезапно нападает «трясун» — мелкая непрерывная дрожь. Неужели, — малярия? Не хватало еще словить «афганский букет!» Взводный уходит на свою машину греться, а я остаюсь на броне. Вдруг на черном экране неба, то появляясь, то исчезая, замаячили лучи фар! Едут!!! «Трясун» мгновенно проходит, бросает в жар. Счет идет на секунды! Несусь к БТРу Жарова, стучу: «Толик, вылезай!» Оттуда недовольный голос: «Пошли все на хрен, я заболел!» «Толик, твою мать, духи!» Взводный пробкой вылетает из люка, уже здоровый. Фары душман отчетливо пробиваются сквозь камыши. Бойцы – давно на броне. Даем «по газам», азартно вглядываясь в темноту. И тут происходит неожиданное: взводный вырывается вперед, я отстаю, а духи вклиниваются между нами! Это оказался маленький трактор с пятью вооруженными афганцами в прицепе. Что делать? Дорога – узкая, по бокам – заливные поля, заросли камыша, не обогнать! Идем плотно. Я – словно в партере на первом ряду, трактор – всего в десяти метрах! Стрелять не могу, задену своих. Бойцы вопросительно глядят на меня. Я по радио: «Толик, что делать-то будем?» «А хрен его знает»! Скоро уже пойдут окраины деревни. Сейчас или никогда! И Толик… останавливается. Вот фары трактора освещают корму БТРа, опознавательные знаки, бойцов на броне. Те машут руками: «объезжай!» У духов вытягиваются лица. Водитель, по инерции, послушно принимает в сторону, и тут до них доходит! Трактор валится в кювет, духи летят в камыши, и мы открываем огонь! Секунды — и все кончено. Среди непривычной тишины – только мерное тарахтение лежащего на боку трактора. Фары освещают задавленного водителя и лежащего рядом убитого с «буром». Остальные забились в камыши. Соваться глупо, да и времени нет. У нас – считанные минуты! Может камыши поджечь? Чем? Бензином? Нет времени и подсветим себя. Решаем – ракетами. Но в наличии – только красные, сигнал о помощи. «А, плевать, давай этими!» Ракеты, отрекошетив, уходят в небо. Ну, все, теперь жди духов! Уходим! Кое-как разворачиваемся. Напоследок, бросаем в камыши пару Ф-1 и несемся к себе! Меня прямо распирает от гордости: вот как надо отмечать праздник – лихо, дерзко, под вражьим носом! Возвращаемся победителями. С напускной небрежностью достаем трофей, предвкушаем лавры… А на встречу, бледный, даже в ночи заметно, ротный: «Почему на связи не сидите?» Оказывается, пока мы «героями» летели обратно, забыв про связь, командир уже мысленно попал под трибунал, лишился погон, должности и примерил арестантскую робу. «Да что ты, командир, все нормально, вот оружие захватили». «Плевать на это оружие! Что я должен был подумать?

329

Стрельба. Потом две красные ракеты, взрывы гранат и тишина. Думаю, все, полегли мужики!» Но победителей не судят. Главное, что праздник прошел по традиции, ударом по врагу! Позже ко мне подойдет водитель 127-го Хоог и доложит, что пулей перебит буксировочный трос. Значит, кто-то из духов выжил и даже успел шмальнуть вдогонку из «бура»! Жаль. Трофей мы великодушно подарили операм, для «отчетности». Следующий выход планируем в район складов удобрений, где самая большая активность. Изучаем карту: район – сложный, весь в сети арыков, дамб и заливных полей. Как бы не заплутать! Идем традиционной тройкой: ротный, Жаров, я. На это раз – с ТВНами. Сказалась «воспитательная» работа. Горохов, водила 120-го, выводы сделал. На небе – ни лучика! После наших «ударов по врагу» духи временно затаились: в «душмании» разнеслись слухи о неуловимых «шурави». Знали бы они, с кем воюют! Идем по картам в абсолютной темноте: никаких четких ориентиров. Где-то тут – склады… Или не туда свернули? И вдруг – фары! Прямо перед нами, в низине – трактор, с доверху груженным мешками прицепом! Разворачиваемся в боевую линию, открываем огонь и, лихо слетев с горки, разом вязнем в болоте! Всеми тремя машинами! Как мухи на липучку! «Липучкой» оказалось заливное поле, откуда декхане только-только спустили воду. Садимся плотно, на брюхо. Колеса беспомощно гоняют жидкую глину. До дороги – 50-60 метров. Ну что, братцы, жопа! Надо копать! Уже представляется, как всполошились духи, как достают из схронов оружие, как помчались гонцы по домам и деревням собирать отряды. Пошел обратный отсчет. Или мы сегодня себя откопаем, или закопают нас. Опасность придает силы. Я, как мощная батарейка, искрю при контакте. Нас со мной на машине – всего четверо, четыре малых саперных лопатки и — здоровенная десятитонная махина по брюхо в афганской глине. Лопатки выглядят издевательски. Вот он, последний бой! Кажется, это ощущают все. И мы вгрызаемся в землю! По колено в грязи, на карачках, размазывая грязь по лицам, все остервенело откидывают грунт, который тут же затекает снова. Так я не копал никогда – сжав зубы, лихорадочно, изо всех сил, механической землеройной машиной! «Вот так, вот так, вот так!» — приговаривал я с каждым взмахом саперной лопатки. И откопали!!! С надеждой смотрим на водителя, словно тот вот-вот с улыбкой достанет спрятанный в кармане пропеллер. Колеса медленно закрутились, пережевывая глину. Пошел!!! Метр… Второй… Ну еще, еще! Сел. У других – то же самое. И вновь, схватив лопатки, бросаемся к машине! И вновь, через пару метров, та садится на брюхо. Усталые, падаем рядом. Сил больше нет: «батарейки» сдохли! И все ради каких-то 5-6 метров! А до спасительной тверди с трактором — добрых три десятка! Взгляд останавливается на тракторе. Стоп! Мешки… А что, если…? Уложим мешки. У ротного – машина ближе всех, вытащим ее и — спасены! Сбегаются все. Хватаем пятидесятикилограм-

330

мовые мешки и, заплетаясь ногами в чавкающей жиже, укладываем их перед колесами. Прицеп мгновенно пустеет, а перед БТР вырастает белая мешочная гать, не доходя до дороги всего лишь чуть-чуть! Из последних сил откапываем колеса, пот ест глаза. Водитель скрывается в люке, а мы, тяжело дыша, напряженно ждем. Вот БТР дернулся и стал медленно наползать на мешки. Машина натуженно ползет: метр, другой, еще… Мешки лопаются белыми струйками. Колеса рвут их в клочья, взбивая «белый сахар» удобрений в кофейную пену. «Ну давай, давай, милый! Ну!» В сердце осторожно скребется робкая надежда: неужели вылезет? Но под колеса уходит последний мешок и БТР безнадежно садится. На этот раз, окончательно. За ним – только месиво рваных мешков и на сто лет вперед удобренное афганское поле. А до спасительной дороги всего-то: 7-8 метров! Но сил больше нет. Ноги не держат. Бросаем бесполезные лопатки. Что же делать? Надо, надо что-то делать! С неба, добивая остатки надежды, моросит легкий дождик. На дороге, несбыточной мечтой сиротливо стоит трактор. А что, если зацепиться за него лебедкой? У ротного как раз — рабочая! Цепляем за трактор, трос звонко натягивается и БТР пополз! Ура!!! Спасены! Но трактор, дернувшись, вдруг наклонился и стал сползать с дороги, медленно зарываясь в липкую грязь! И они встретились: полностью ушедший под землю трактор и машина ротного, в двух метрах от дороги! Ну вот и все… От какой все же малости зависит наша жизнь: метры, минуты, секунды! В душе – полное опустошение. Только гулко стучит кровь в висках. Светает… Из-за недалеких дувалов осторожно выглядывают какие-то личности. И вдруг на холме приведением появляется бронетранспортер! Наши!!! 127 БТР Гены Яковенко! Наш ангел-спаситель! Оказывается, Гена — «вечный резерв», «не боевой» — привычно и добросовестно сидел на связи! Но как, как он нас нашел? Мы ведь его с собой никогда никуда не брали! Быстренько, в минуты, с бугорка, Гена вытаскивает все наши машины, и мы мчимся назад: ротный, я, Гена и Жаров в замыкании. Взводные отстают: чтото со 127-м. Выходим к высокой дамбе с мостом через арык. В низине – безлюдная деревня, не к добру. Смотрю на карту и вдруг понимаю: ночью мы не туда свернули! Высовываюсь из люка: ну конечно, вон же, сбоку — дорога! Вдруг по броне, чуть ниже люка звонко бьет автоматная очередь! Падаю вниз, водитель жмет по газам. Началось! Под канонаду, пролетаем мост, и мы уже в безопасности! А машины взводных только-только выходят на дамбу! В эфире Толик: «Гена, твою мать, давай гони!» «Не могу, у меня машина не тянет!» И точно, 127-й еле-еле подползает к мосту. Наши – как мишень в тире! Надо прикрыть огнем. Решаем бить в промежутки между машинами, чтобы не дать духам прицельного огня. За пулеметы садимся сами. Только бы своих не задеть! Вдруг БТР Жарова окутался дымом: взрыв! Подбили? Нет, ползет! Проходят мост, выскочили!

331

Вымотанные до предела, мокрые и по уши в глине, стоим у машины Толика и молча курим. Сил говорить нет. Из рваной шины, шипя, вырывается воздух. Повезло: граната прошла под днищем. А мне подумалось тогда: никому нас не победить. Никому и никогда. Потому, что народ у нас лихой, отчаянный, способный на дерзость – неожиданную, бесшабашную, нелогичную, которую никогда не просчитать холодному и расчетливому западному уму. Возвращаемся в Лашкаргу. Звуки боя дошли и сюда. Советники нас почти похоронили. А высыпавший на улицы народ, молча и с любопытством, глядит на «сумасшедших» шурави.

На аэродроме в Лашкарге. За завтраком

На аэродроме нас ждал сюрприз: долгожданный сухпай, почта и «горячий привет» от начальника штаба батальона Бартенева. Оказалось, наши «художества» дошли до самого Кабула: контрразведка не дремлет! Оттуда в бригаду мгновенно прилетел нагоняй и строжайший приказ: «Прекратить самодеятельность!» Там тут же «вспомнили» про наш сухпай, мигом «нашлась» свободная вертушка, а с ней и посыльный для гарантии – начштаба. Дело политическое: съезд на носу! Бартенев прилетел, а на поле – лишь одинокая радийка, с БТРом охраны. Вскоре мы получили приказ возвращаться, и больше в Лашкарге я не был. Ну а в марте мы проводили в Союз и наших «бородачей».

332

Глава 16

Дача

Среди батальонов бригады попасть на охрану аэродрома считалось большой удачей. Почти официальный «отпуск»: тишина, покой, начальство не дергает, заодно технику и людей в порядок приведешь. А для «дон жуанов», вообще – рай: женщины, карты… — «дача», одним словом. И мы из Лашкарги сразу попадаем с «корабля на бал»: батальон ставят на охрану аэродрома! «Отдых» продолжается! Роте достается самый «лакомый» участок периметра – «зеленка» у въезда в аэропорт. Фортуна явно решила у нас подзадержаться. Размещаемся, по обыкновению, на втором этаже смотровой башни у поворота с кандагарской бетонки. От нее нас отделяет забор из колючей проволоки со стеной из камыша с сетью арыков, а от дороги на аэропорт – кустарник с бордюром из сосен. Пряный запах хвои, божественная прохлада арыков, пение птиц – мы были в раю!

Наша «дача»

333

Как и на прошлой «даче», мы с Толиком традиционно укрепляем здоровье. Утро – пробежка с проверкой постов. Завтрак – «тренировка» жевательных мышц надоевшей «ламой». После завтрака – пляж. «Нудистский». «Нудистов» — двое: я и Жаров. Взводный, в ожидании близкого отпуска, готовится сразить жену и бледнолицых питерцев заграничным загаром, а я – за компанию. Наш пляж – пятачок земли в камышах на минном поле. Оказалось, окрестные камыши буквально нашпигованы растяжками ПОМЗ-2М! Лежишь, а куда ни глянь – кругом зеленые «кукурузины» мин на колышках. Зато — в полной безопасности! Обнаружили случайно. Карты минных полей нам дать «забыли». Но снаружи периметра – все чин по чину: колючая проволока, таблички «мины», флажки.

«Нудист» Жаров. Тряпка – для приличия

На пляже. Голова дырявая!

Далее по распорядку, в полуденное пекло – работа с документами в теньке на лоджии. Конспектируем материалы прошедшего съезда КПСС. Это прямая наша обязанность. Все офицеры роты, кроме Гены – коммунисты. На днях повсеместно прошли партийные собрания: «О задачах коммунистов по изучению, разъяснению и пропаганде решений XXVI съезда КПСС», и материалы съезда, как закон, изучались на всех уровнях. Политучеба в бригаде шла всегда, скидки на рейды и бои не принимались. С солдатами проводились политзанятия

334

два раза в неделю по часу, с обязательным ведением конспектов. Проверяющие комиссии спуска не давали, и конспект считался главным доказательством. Изучал, не изучал, а конспектик — вынь да положь! Поэтому в передышках между рейдами, бойцам приходилось наверстывать упущенное, механически переписывая темы из тетрадей в тетрадь, для отчетности. Абсурдное противоречие нашей боевой действительности с закостенелыми требованиями мирной жизни здесь были особенно кричащими. На прямые вопросы офицеров кому нужен такой формализм, у меня ответа не было. Приказ НачПО – куда деваться? Поэтому «дача» давала нам отличную возможность спокойно и без надрыва залатать все свои прорехи в идейно-теоретическом «багаже».

За конспектом. Л-т Кмицикевич И. Р.

С развлечениями же у нас было бедновато, а женский пол (мы – поборники морали и семейных ценностей) заменяли лишь перешедшие по наследству красочная рекламка с красотками, да фотки каких-то девиц в неглиже на стенах. Спасал от скуки только потрепанный женский роман про Эмму. В нем главная героиня – юная, скромная, наивная Эмма делилась своими девичьими любовными переживаниями и грезами. Роман гарантированно выбивал слезу, но только не у нас. Ротный брал книжку, открывал первую попавшуюся страницу и «концерт» начинался. Мы замирали в предвкушении.

335

Читаем про «Эмму»

С мыслью о «прекрасном»

336

Дача. В дозоре

Командир читал роман таким скарбезным тоном с двусмысленными паузами и сальными намеками, что чистая, целомудренная Эмма тут же превращалась в развратную, матерую куртизанку с мазохистскими наклонностями и неудовлетворенными сексуальными фантазиями. А когда к чтецу с азартом присоединялся Толик, концерт продолжался уже в лицах. Ротный – за Эмму. «Зал» лежал! А служба в Афгане после «Эммы» сразу превращалась для нас в веселое приключение с обязательно счастливым концом. В политдонесении можно было смело писать: «морально-психологическое состояние личного состава – высокое». Золотые «дачные» деньки тянутся с приятной ленцой. Рейды, пустыня, Лашкаргах, — все уже в далеком прошлом и даже не с нами! У нас – отдых «по-французски»: «жор-сон». Все по распорядку: утренний чай, резиновая лама, пора бы и на пляж… и вдруг – взрыв! Что за черт?! Растяжка, где-то у нас, в камышах! Несемся на пляж и … находим афганскую лопату, резиновую галошу и все: «тело» ушло! Наверное, какой-то декханин канавки решил прочистить. Теперь-то вряд ли кто сунется! Но скучать не пришлось. На следующий день опять взрыв! На этот раз, где-то на внешнем периметре, у дороги! Да что же это такое?! Ничего себе, «дача»! Пока обежали, пострадавших, двух бедолаг-водителей, уже увезли в госпиталь, благо что тот неподалеку. Разбираемся. И опять — наш «солдат-отличник!» Итак, дано: пустынная бетонка с колонной машин на обочине. С одной стороны – каменистая равнина: ни кустика, ни деревца, ни живой души. С другой – стена камыша за колючей проволокой с красными флажками. Через каждые десять метров – таблички на трех языках, начиная с русского: «Мины». Вопрос: куда пойдет справлять нужду наш «солдат-отличник»? Ответ правильный: в камыши! Пошли вдвоем. Сели. Один задел растяжку. Обоим посекло, но, говорят, мужчинами остались. Теперь, наверное, рассказывают, как их духи подло ранили, гады. И я бы так говорил. Но любопытство ест до сих пор: чего их туда понесло? Принимаем молодое пополнение. Вроде бы и нужно радоваться, но большинство – узбеки. Народ, как правило, работящий, исполнительный, добросовестный, да вот беда – «языка не знают». Как бы все понимают, но по-русски объяснить не могут. Усмехаемся, известное дело: «под «дураков» косят! Избитая восточная хитрость, сержанты ее раскалывают на «раз-два». А тут и впрямь такие попались! Ставим часовыми у входа в нашу башню. Надо ж как-то учить! Вдруг ночью просыпаемся от крика: «Командира, командира-а!» Вскакиваю как ужаленный: «А? Что? Чего?» Глядь, а это – часовой из молодых в дверях: «Командира, командира, там, там!» — кричит и пальцем на улицу тычет. Смотрю на койку ротного — пустая! Одежда, автомат на месте, а самого нет! Духи выкрали? «Толик, вставай, ротного «похекали!» Хватаем автоматы и в одних трусах за часовым по

337

кустам да по кочкам! Благо, луна светит да звезды южные – с тарелку. А часовой – впереди, дорогу указывает! Оглянется на нас и опять за свое: «Командира, там, там!» Глядим, что-то дорожка в знакомом направлении пошла. И – точно! Прибегаем к сортиру! А там – ротный в характерной позе на нас вытаращился. Часовой уже рядом, довольный: «Командира!» «Мужики, вы что принеслись-то? Съели что-нибудь?». «Командир, мы уже думали, что тебя духи выкрали!» «Так я ж этого… за бумажкой посылал!» И тут уже мы все: «А, мать твою!» Так молодой узбекский воин узнал много новых русских слов. Кстати, хороший боец получился.

Командир и я. На любимой «даче»

Последним, что подняло нашу боеготовность на привычную высоту, стала проверка комбатом организации службы охранения и, как назло, в самое неурочное время, днем, в «сиесту». С проверки ротный вернулся один, непривычно хмурый и озабоченный. Накрутил всем «хвоста», начиная с часового у входа. Вывод комбата был лаконичен: «Бардак!» Это означало: • личный состав расхристан и разболтан • бдительности – никакой • оружие и бойцы валяются, где попало и в непотребном виде. • инженерное оборудование позиций – убогое.

338

Бойцы на охране аэродрома. Стоят: в центре – сержант Несякин С., справа – ряд. Нуржанов М. Сидят: сержанты Ламбов П., Утепов К.

Позиции роты на охране аэродрома

339

«И вообще, не позиции, а «сочинский» пляж! Не хватает только фотографов с пальмами и обезьянами! И личный состав начинает походить на последних». Приказано: недостатки устранить, позиции дооборудовать. Готовность – к утру! Мы приуныли. Сроки были нереальными. «Вот тебе: гусака всю ночь – кормить, к утру – зарезать!» Спрессованную в бетон щебенку можно было взять только тротилом. Тем более позиции нам достались от предшественников и раньше замечаний не вызывали. Комбат явно погорячился. А случилось вот что. В основном при проверке бойцы действовали умело. Нарекания начальства вызывала только форма одежды, вернее, ее отсутствие. Так бы все и сошло, если бы не злополучный тазик с карасями, у «рыбака» Лужанского. Позиции взвода были как раз у самого арыка, а в нем – караси, да какие, чуть на берег не выпрыгивают! Жирные, с ладонь, нагло плавают и «зайчики» золотыми боками пускают. Ну кто тут устоит? Вот бойцы и надергали их быстренько целый тазик. А тут – комбат с ротным, как снег на голову! Дежурная смена автоматы похватала, да все – кто в чем, сплошная «махновщина»! И на самом видном месте, последней каплей – тазик карасей под горячую комбатовскую ногу. Караси разлетелись. Комбат уехал. Сидим, думаем. Что делать? Надо копать! Чем? Все ротные кирки раздолбали еще год назад на «динозаврах». Вот тебе и «дача»: «не все коту масленица, бывает и постный день!» Неожиданно – посыльный от комбата: «Тазик карасей – в штаб батальона!» Вздыхаем с облегчением: это же – перенос сроков! «Масленица» не отменяется! «Так, Норов – к Лужанскому, приказ: добыть таз карасей! Понял? Дуй! Стой, два тазика карасей! У нас ведь – рыбный день!» К вечеру, аппетитно попахивая, на нашем столе стоял здоровенный противень жареной рыбы. А позиции, впоследствии, постепенно дооборудовали. Тазик с карасями оказался в нужном месте. Под самый конец «дачи» едем с Толиком на аэродром провожать в Союз лашкаргинских бородачей. У огромного Ила напротив друг друга выстроились две шеренги: веселых заменщиков, одетых все как один, в джинсу и кожу, и их серьезная озабоченная «смена» — в х/б и панамах. Два времени – «прошлое» и «будущее» неожиданно встретились в кандагарском кастоящем.

340

Наши лашкаргинские друзья перед возвращением в Союз. В центре сидит сержант Осипкин К.

Кандагарский аэропорт. Встреча «прошлого» и «будущего»

341

Глава 17

Кандагар. Открытки на память.

2-ая мср на оцеплении. За арыком – город

К середине 1981 года основной головной болью бригады стал Кандагар и его окрестности. В сентябре нас ожидал еще один бригадный рейд на Терникот, но уже как исключение: в Кандагаре мы завязли окончательно. Странно, но город не вызывал у меня никаких отрицательных эмоций, он и война существовали в каких-то параллельных мирах. Там, где только что взрывалось и горело, через час уже кипела жизнь: катили велосипедисты, носились бачата, кричали торговцы. Кандагар, разумно освобождая место для очередных «разборок» с нами, словно показывал: «Все что здесь творится – не наше дело!» И внезапно опустевшая улица или площадь читались нами, как «приглашение» к бою. «Третий звонок» в театре, сейчас начнется! Зато когда вокруг тебя бурлит людской водоворот, можно расслабиться и перевести дух.

342

Почему-то мне запомнился именно такой город: яркий, шумный, загадочный, с каким-то своим магнетизмом. Память спасительно прячет в самых дальних уголках подсознания под толстый слой информационного мусора и детских обид весь негатив, связанный с Кандагаром. И перед глазами – кандагарские улицы, площадь с пушками, арка, голубая мечеть, словно открытки с юга: «Кандагар. На память.» Какую открытку выберу я?

На улочках Кандагара

И вот, словно сейчас опять вижу, утро, яркое голубое небо, широкий арык на окраине города. Вдоль арыка – наши БТРы оцепления. А мы – на мосту среди любопытной ребятни развлекаем пацанов, пуская в воду осветительные ракеты. И они горят под водой красными, зелеными огнями, бурля белым дымом. Бачата счастливы. Хотя только вчера на этом же мосту у какого-то «тюфяка» — солдата украли автомат. Возможно, те же бачата. Просто сдернули с плеча и убежали! И

343

правильно: сопли не жуй, вояка хренов! «Тюфяк» — товарищу: «А-а, стреляй!» А тот ему свой автомат сует: «На, стреляй!» Вот такой анекдот. Пробую «мороженое» по-афгански, так сказать «эконом-класса», о чем сразу жалею. Самый надежный способ подцепить какую-нибудь заразу. Итак, «мороженое» по-афгански. Только для экстремалов. Берется веселый чумазый паренек с тележкой на велосипедных колесах под холщевым тентом. На тележке – ряды бутылок с радугой разноцветных сиропов-щербетов. Сбоку на телеге – глыба льда и обычная терка. В маленьком ведерке – куча наломанных (подозреваю — с придорожных кустов) веточек-палочек. Платишь пять афгани, и чудо кулинарии вершится прямо на глазах! На терке натирается лед, тромбуется в обычный стакан, туда же втыкается палочка. Вся эта конструкция за эту же палочку вынимается из стакана, поливается цветным щербетом, и «эскимо» готово! Ходишь, сосешь этот лед, а щербет стекает между льдинками сладкими струйками. Вот и все, ребята, дерзайте! Потом рота несколько дней живет на территории 2-го афганского армейского корпуса. Вместе с бойцами питаемся в солдатской столовой. Кормят хорошо, но мало. На первое – суп шурпа из баранины, на второе – четыре дольки картошки с кусочком мяса на чайном блюдечке. На третье – арбуз. Встаем голодные. В саду – зеленые лимоны. Рву и делаю с сахаром – давно забытый вкус! Боевых задач нет, и мы отсыпаемся. Случайно ловлю по радио нашу Зыкину, в Союзе надоевшую до чертиков, и чуть не плачу от умиления. Покупаю хлеб в небольшой лавке. Его тут же при мне готовят. Пекари работают споро. Один замешивает тесто, другой на небольшой кожаной подушке его раскатывает и этой же подушкой ловко отправляет лепешку в тандыр – печку прямо в полу. Через несколько минут, зацепив железным крюком, горячую и румяную лепешку протягивают мне. Всего – десять афгани. Вкуснее хлеба не ел. Съел бы десяток. В Кандагаре исполняется моя заветная мечта: залезть еще на одну таинственную горку. Каждый раз, проезжая город, останавливал взгляд на одинокой скале с вырубленными ступенями и загадочной пещерой на вершине. Оказалось, что это — лестница и грот Шихль-Зина «Сорок шагов». На стенах в небольшом гроте вырезаны в граните арабские письмена. Вот у уличного торговца на улице я покупаю бананы, маленькие, чуть длиннее спичечного коробка, но неожиданно очень сладкие! Наши, в Союзе – просто трава! А тут, в богатом, почти «европейском» для Кандагара магазине, долго торгуюсь с продавцом зажигалок. Решил подарить будущему тестю изящную вещицу в виде средневекового пистолета. БТР с бойцами, как аргумент, у входа. Пару раз порываюсь уходить, возвращаюсь, сбивая цену (спасибо «бородачам» за науку). Расстаемся, довольные друг другом.

344

Лестница и грот Шихль-Зина «Сорок шагов»

В гроте

345

Фруктовая лавка

Я неравнодушен к этому городу. Иногда мне начинает казаться, что город платит мне тем же. Я удивительным образом избегаю засад, подрывов и вообще каких-то серьезных передряг. Конечно, мне это только кажется, но все заварухи почему-то происходят до или после меня. Основные бои в Кандагаре шли на главных маршрутах проникновения банд в город – в южных кварталах и прилегающих деревушках. Это случилось как раз в такой деревушке в апреле 1981 г. В центре деревни – холм-высотка, с нашу девятиэтажку. Посади туда взвод с АГС – вся деревня под контролем! Посылают меня – пробиться и закрепиться. Толик – в отпуске, и я опять командир 2 мсв. Глянуть по карте, так пустяшное дело: к высотке, петляя по деревне, идет дорога, расходясь перед самым холмом в разные стороны. Выбираю самую короткую, что выходит к пересохшему руслу: добраться проще и незаметней. И вот мы уже на окраине, в гранатовом саду. Вдруг из придорожных кустов выбегает человек двадцать афганцев, в панике несясь по ровному, как стол, гравийному руслу! Все – без оружия. Или мне так кажется? Нет, без оружия! Башни развернуты, бойцы вопросительно глядят на меня, ждут команды. Я медлю. До беглецов – сто, двести, триста метров… Стрелять нельзя: у них нет оружия! Тогда почему бегут? Четыреста, пятьсот… Все, убежали. Влетаем в деревню. Нас явно не ждали. Из-под колес, вместе с ошалелыми курами, разбегаются духи. Едва не чиркая бортами по глиняным дувалам, несемся по улице. Вот у забора – «Тойота» с при-

346

Кандагар. На «чесе» с активистами

тороченным ДШК – лихо размазываем по стенке! Сердце бешено колотится: «Ну давай, давай, удача, вывози!» Уже замаячила заветная высотка. Поворот, другой, третий… Бац! С размаха бьюсь головой о стекло! Водитель резко бьет по тормозам! Яма! Здоровенная, аккурат для нас, словно мерку снимали! Влетели бы по башню, и хоронить не надо. «Приехали», мать твою!» Но сказать не успеваю, вновь «бодая» стекло: сзади в корму влетает вторая машина, а в нее – третья! БТР дергается вперед, зависая носом над ямой. И как умело выкопали, гады! Сразу за поворотом. Ни вперед, ни назад! Мы плотно зажаты глиняными стенами. Вылезаю на броню: за высоченными дувалами – лишь верхушки деревьев. В голове калейдоскопом мелькают варианты один другого хуже. Надо попробовать самый простой – попытаться сдать назад. Кричу водителю замыкающей: «Назад сдать можешь?» — «Попробуем!» И машина начинает долбить кормой глиняную стену. Вперед-назад, вперед-назад, но та стоит железобетонно. Эх, разгончик маловат! У нас – считанные минуты. Пока духи уверены, что мы надежно влетели, никуда не денемся, но вскоре соберутся, найдут гранатометчика… И дувал поддается! В стене – здоровенный пролом. БТР сдает назад и разворачивается! В обратном порядке, лупя из всех стволов, пробкой вылетаем из деревни. По нам только винтовочные выстрелы. Успели! И вот — опять в том же саду, я понимаю: нас спасла только внезапность. Открыли бы огонь по беглецам, исход был бы другой. А может, город помог?

347

Кандагар. На кирпичном заводе. Основное место проникновения банд в город

348

Глава 18

Заменщики

Аэропорт Кандагара. Май 1981 г. Заменщики 1 мсб и провожающие

Наступает май 1981 года, а с ним и долгожданная массовая замена офицеров. Разговоры только о ней: кого, когда, куда. Каждый в душе лелеет надежду, что именно он и будет в числе первых. Заменщика ждали как Бога. Ну кто, кроме Бога, мог гарантировать тебе жизнь? А заменщик мог. Только одно его появление у тебя в палатке говорило: «Парень, да ты еще поживешь! Собирай чемоданчик и – туда, где «цветет сирень, в поход идут туристы». Отслуживших свое офицеров и солдат на боевые старались не брать: к чему лишний раз искушать судьбу? Особо крутые, желавшие прокатиться напоследок, почему-то кончали печально. Таких случаев – десятки. «На службу не напрашивайся» - ну как тут не поверишь? Поцелованные судьбой счастливчики ходили, как шальные, не веря в удачу. А их «удача», одуревшая от одного только увиденного, обреченно принимала дела. Я же моментально осиротел. Как-то в одночасье батальон лишился всего командования, почти всех ротных и половины взводных. Я чувствовал себя никому не нужным брошенным

349

щенком, который обреченно тыкается носом в ботинки равнодушных прохожих. Впервые в будущее я смотрю без оптимизма: с кем придеться воевать? Я – в числе считанных старожилов, словно не заменщики, а я прибыл к новому месту службы. Все опять придется начинать сначала. В 1 мср – уже третий по счету замполит, а моя замена, по данным из штаба, переносится на осень. В бригаде зашумели пьянки. «Проставлялись» и прибывавшие и убывавшие, а «водочные бароны» радостно подсчитывали барыши. Гуляем и мы, до ночи распевая песни под гитару батальонного «маэстро» Гаврина. Провожаем основной боевой костяк взводных: Жарова, Костычева, Симакова, Голубева – всех тех, с кем начинал и с кем намертво спаял Афган. Мне же не поется. Я – на празднике и поминках одновременно. Ложимся далеко заполночь.

Перед самолетом в Союз. Комбат м-р Антонов, к-н Шварц («Вилли»), к-н Чемоданов с друзьями-советниками

Утро. С меня грубо срывают одеяло. Над собой вижу блаженную пьяную ухмылку нового взводного — заменщика с 3 мср. Тот, довольно хихикая, тут же бросается к выходу. В ярости хватаю сапог и швыряю вдогонку. «Прямое попадание!» — отмечаю удовлетворенно. «Подожди, в рейде еще встретимся!» — доносится снаружи. «Вали отсюда, урод! Еще пороха не нюхал, а пугать меня вздумал! Пить сначала научись!» Меня прямо трясет от возмущения. Прислали «подаро-

350

чек» от «нашего стола — к вашему»! Из запойных, поди, видать еще и не ложился. Знакомый типаж: из разряда «вечных» взводных, на которых давно уже все махнули рукой, не чая избавиться. А тут – подарок судьбы, Афган! Наверняка так «достал» свое начальство, что оно, не веря в удачу и поставив пудовую свечку Николаю Угоднику, отправило «родимого» выполнять интернациональный долг. Замена, которую все так ждали, принесла оставшимся кучу проблем. Во-первых, надо было как-то умудриться в сжатые сроки передать вновь прибывшим весь накопленный за 1,5 года боевой опыт. Во-вторых, удержать дисциплину в подразделениях. Народ по замене стал приходить разношерстный, как среди солдат, так и среди офицеров. Вспомнился все тот же бабочинский январь 1980 года. Громко заявленного отбора самых «опытных» и «достойных» не было и в помине, а командировка в Афган, зачастую, являлась хорошим способом избавиться от неугодных. И сейчас «невод» кадровиков цеплял всех без разбора. Наряду с отличными офицерами, ставшими основой новых батальонов и прославивших бригаду, все чаще стали встречаться те, для кого Афган стал местом наживы. Так, из заменщиков первой волны в батальоне были осуждены военным трибуналом замполит 3 мср за торговлю оружием в составе преступной группы, взводный – за дебош и причинение тяжких телесных повреждений, а командир 1 мср снят с должности за торговлю солдатским мылом. Такого позора мы еще не знали. … Но заснуть не удается. В палатку вновь вваливается взводный. По виду – даже не пьяный, а какой-то дурной. Глаза его озорно поблескивают, а в каждой руке зажато по Ф-1. «Ну что, суки, проснулись? Всем лежать! – властно командует он, с торжеством потрясывая гранатами. – У меня уже и «усики разогнуты!» И верно, «усики» предохранительной чеки гранат отогнуты, осталось только выдернуть. Вот тебе и «наотмечались»! У мужиков сегодня – самолет, замена под угрозой, причем, так глупо! Ведь полный дурак, бросит, не задумываясь! Все просыпаются. Секундное замешательство проходит. Толик Симаков, взводный с 3 мср начинает уговаривать «своего». «Олег, прекрати куролесить, ведь хорошо посидели, выпили, давай ложись, проспись!» Но того уже понесло. «Я сказал, всем лежать! Кто шевельнется, бросаю!» - орет он, прохаживаясь у коек взводных и размахивая гранатами. Кошу глазом на приподнятый для вентиляции полог палатки: где-то метра полтора, я - в самом углу, если что, успею выскочить. А там, как Бог даст. Продолжаем уговаривать. И тут, улучив момент, Симаков хватает заменщика за руки и вырывает гранаты! Мигом наваливаются остальные и дурак выкинут из палатки. Но перевести дух и обсудить случившееся не удается, в дверь заглядывает знакомая морда: «Что, думаете отняли, да? Да у меня под кроватью – целый ящик!» Изымаем остатки арсенала, но утро безнадежно испорчено.

351

С командиром роты Чемодановым. Последние минуты перед Союзом. Стоят: нш 1 мсб к-н Русяев В. В., ком. 1 мсб к-н Долганов Н.С., я, к-н Чемоданов В. В., к-н Бартенев А. А., пр-к Земсков В. И., ком. 2 мср к-н Федяшин А. И. Сидят: ком. 2 мсв ст. л-т. Рыльщиков А. Е., ком. 3 мсв ст. л-т. Яковенко Г. В.

На аэродроме наскоро делаю фото. Все понимают: исторический момент! Долго еще стоим, с завистью провожая взглядом тающий в небе борт. У ребят – все позади, в наших судьбах – одни многоточия! В батальон возвращаюсь, как с погоста. А там – какая-то тревожная суета! Оказывается, наш «подарочек», добыв недостающие до куража граммы, взял пистолет и давай палить куда попало! Все разбежались. Часть бойцов забаррикадировалась в подвале батальонного ПХД. Да разве дощатая дверь – препятствие? Один из бойцов получил тяжелое ранение. К нашему приезду дебошира скрутили и бросили в зиндан. Завели уголовное дело. Позже, притихший и «осознавший2, тот ходил по офицерам, упрашивая показать на следствии, что он «усики» не разгибал, бросать гранаты не собирался, а просто «пошутил». Так ни дня не провоевавший «герой» отправился под трибунал в Союз. А 3 мср надолго лишилась еще одного командира взвода. Хожу по батальону, как чужой. Придется привыкать к «новой метле» — батальонному начальству.

352

С офицерами минометной батареи. В центре – новый командир к-н Муравлянский С. Д.

Комбат – к-н Долганов Николай Степанович Нач. Штаба – к-н Русяев Владимир Владиславович Замполит – к-н Власов Николай Владимирович Зампотех – к-н Агрофенин Василий Иванович Общее впечатление – нормальные мужики, без придури. Комбат, правда, суховат и строг чересчур. А вот Русяев и Агрофенин сразу вызывают необъяснимую симпатию. С замполитом быстро находим общий язык: спокойный, контактный, «начальство» из себя не строит. К нам приехал из Ленинградского ВОКУ по собственному желанию. Смотрю с сочувствием. Сразу вспоминается судьба Лашкула и негласный закон: «На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Еще один выбрал себе судьбу. Может, пронесет? Как старожил и секретарь парторганизации батальона даю характеристики офицерам. Но для меня главное – рота. И с новым ротным капитаном Федяшиным Александром Ивановичем мне опять повезло: уверенный в себе, деловой, распорядительный, не «крикун», солдаты принимают его сразу. Хотя такого душевного контакта, как с Чемодановым, у меня не будет никогда. Друга Толика Жарова, отчаянного и лихого авантюриста, сменил такой же «гусар» - ст. лейтенант Рыльщиков Александр Евгеньевич. Видать, «гусарство» - традиция 2 мсв! Старожилов – четверо: Игорь, я, Гена Яковенко и старшина Василий. Костяк роты остался, сработаемся! В офицерах я не ошибся. Первое сопровождение через Кандагар и «зеленку» это подтвердило. Правда, Рыльщиков с непривычки прострелил из башенного 7,62 пулемета ПКТ открытый командирский люк, но это было принято с пониманием: вентиляция будет!

353

Глава 19

Замполит батальона

Командир боевой группы Понемногу чувство одиночества проходит, затягивают повседневные дела. Мы с Олегом становимся командирами боевых групп – «старожилы», больше некому. Заменщики еще не «обстрелялись», и мы через день выходим в засады. Нас это не радует: с маячащей «вот-вот» заменой боевой задор пропал. Кому хочется лишний раз искушать судьбу? С июня 1981 года бригада меняет тактику. Цель: полное перекрытие путей доставки оружия и проникновения банд в город. Это обеспечивалось двумя путями: по воздуху – вертолетами (работа по караванам) и по земле – организацией засад боевыми группами. Боевые группы создавались на основе усиленного саперами мотострелкового взвода. Командирами назначались опытные взводные и замполиты рот. Населению объявлялось, что все легальные передвижения людей и транспорта прекращаются с 22 часов до 5 утра. В этот временной отрезок командир группы имел полное право уничтожать любой транспорт без предупреждения. Места засад определялись оперативным отделом бригады. Там перед выходом командиры получали под роспись приказ и конкретную точку на карте. Собирали со всей роты ночные прицелы НСПУ, дополнительно брался автомат с глушителем (ПБС), и группа скрытно выходила в ночь. Самое сложное было - не заплутать в потемках и точно выйти в указанную точку. За три-четыре километра до цели машины, чтоб «не светиться», оставлялись в укрытии под командой прапорщика, а командир с бойцами по НСПУ выходил к месту засады. Там у тропы или дороги саперы ставили «шлагбаум». Это три-четыре противопехотные мины ПМН на доске. В нужный момент досочку за веревочку вытягиваешь на дорогу и… Отличная штука! Но мне так и не пригодилась. По уходе «шлагбаум» обязательно подрывался. На рассвете вызывалась бронегруппа, и все возвращались в бригаду. Бойцы шли отсыпаться, а командир – на доклад в оперотдел. Мне же идти было стыдновато, то ли я плохой «рыбак», то ли попадались не «клевые» места, но все мои выходы были безрезультатны.

354

Успокаивало то, что у других было не лучше. И все же наша рота прославилась! Благодаря группе Игоря Кмицикевича. Бригадные сборы прошли не зря. Для успешной засады одной удачи было маловато. Успех во многом зависел от скрытности. И не только успех, а зачастую и судьба группы. Возможны были встречные засады. Разведка духов работала отлично. Нашумишь - транспорта или каравана не жди! Но, как ни старайся, движки БТРов ночью слышно за версту. Вот и придумали наши прикрепить скрученные между собой шланги от противогазов к выхлопным трубам машин, пусть себе волочатся! И БТРы стали «черной дырой», только камешки под колесами хрустят! Группа на ходу спешилась, машины ушли, а Игорь с бойцами укрылись в водоотводных трубах у дороги. Только спрятались, по дороге идет взвод 3 мср. И вдруг – выстрелы из гранатомета, стрельба! Засада! Колонна на большой скорости выходит из- под огня, а наши, повесив осветительные ракеты, сразу засекают около десятка духов, отходящих по оврагу к пустыне. Стали преследовать, ведя огонь и постоянно подсвечивая ракетами поле боя. Это стало для противника полной неожиданностью. В итоге, в ночном бою были уничтожены пять нападавших, захвачены автоматы, Бур, а главное, гранатомет РПГ-7! Это был первый успешный опыт действий боевых групп в бригаде. Игорь Кмицикевич за этот бой получил свой первый орден – орден Красной Звезды, а мои батальонные альбомы «Боевой славы» и «Опыта» пополнились соответствующими записями.

Замполит батальона С прибывшими офицерами мы быстро сработались, и уже 14 августа батальон в обновленном составе выходит в свой первый рейд. Идем в сторону Пакистана. С нами – до роты «друзей» на грузовиках. Подходим к невысокому горному плато с узким извилистым ущельем и, уходящей вглубь неширокой дорогой. Сообщают, что в этом ущелье у мятежников крупные склады с продовольствием и амуницией, и нам предстоит их взять. Сунувшиеся было по дороге, афганцы были обстреляны. Постреляв для порядка из пулеметов по плато (куда Бог пошлет), лезем наверх. Наша рота – слева, третья – справа. Между нами – каких-то 300-350 метров глубокого провала. Я со своим взводом продвигаюсь по краю и отлично вижу идущие цепью по склону фигурки бойцов. Огня по нам нет, что странно. И вдруг на стороне 3 мср - бешеная стрельба! Дот из крупных камней прямо на краю ущелья! Бьет по 3 мср. Та залегла. Передают: есть убитые. Мы же на своей стороне – вне огня, наблюдатели. Наш огонь не приносит доту никакого вреда. Вдруг сверху из дота высовывается дух и пытается из бура достать кого-то внизу! Глядим, а там, чуть ниже, в тридца-

355

ти метрах, тесно прижавшись к скале, двое наших, лейтенант с солдатом! Настоящая западня: вверх и назад – дот, вниз – ущелье! Тут же даем плотный огонь по доту. Дух пропадает. Продвижение застопорилось, надо как-то выручать и тех двоих. Что делать, не знаем. Бессилие бесит. И все из-за нашей дурости! Сюда бы гранатомет РПГ-7! Почему не взяли? Набрали сдуру одноразовых «Мух» РПГ-18! А те не добьют, хоть локти кусай! Или попробовать? Беру один, поднимаю под сорок пять градусов… Выстрел! Разрыв в стене значительно ниже. Бесполезно! И вдруг из стены с грудой камней выпадает дух! Да там они все, как тараканы, в щелях! Приказываю бойцам не подходить к краю. Уже час жаримся среди раскаленных камней. Вода давно кончилась. Лейтенант с солдатом на краю ущелья держатся из последних сил. Из дота дух с буром безуспешно старается их достать. Надо чтото делать! В цепи 3 мср поблескивает оптика. Снайпер? И вдруг там кто-то бросается к доту и, ведя огонь на ходу, забрасывает его гранатами! Дот взят, «пленники» свободны! Смельчаком оказался командир взвода ст.л-т Киселев. Смеркается, и нам дают приказ отходить. При спуске подошедший к краю ущелья рядовой Хатамов Р. получает тяжелое ранение в живот. И мы, почти в полной темноте, целый час спускаем его вниз на связанных из снятых кителей импровизированных носилках. Выживет ли? Все надеются, ведь «голод» увеличивает шансы при ранении в живот. Но Хатамов Рахманкул умрет в ташкентском госпитале после многочисленных операций. В том же бою погибнут бойцы 3 мср ряд. Филин Ю.И и Гришин С.Г. и (не верю ушам!) замполит батальона к-н Власов! Что ж так нам на замполитов-то не везет? Погиб от пули снайпера. Решил посмотреть в бинокль. Это был его первый бой. Северная «столица», машина, квартира, карьера… Чего его понесло в Афган? Оказалось, все та же «фатум фемина!» Женился на молоденькой, оставив жену с двумя детьми, потом понял, что натворил и, окончательно запутавшись, одним махом «решил» проблему: попросился в Афган… И говорить, что это опять «слепой» рок? Хоронить замполита поедет ст. л-т Киселев, на глазах которого все и случилось. И тоже чуть не погибнет, на этот раз от топора обезумевшего от горя отца Николая. Мне же придется писать письма обеим его женам. Через тридцать лет напишут и мне. Его друг по училищу. После смерти Власова он женился на его первой жене, усыновил детей и вырастил, как родных. Вот так повернулась Судьба. А мне приказывают принять батальон. Отвечаю: «есть!» Чистая формальность, опять исполнять обязанности: у меня замена на носу. После первой неудачи бригадное начальство решило сделать по уму: целый день ущелье утюжит авиация и молотят «Грады». А на утро всех офицеров сажают на «вертушки», и мы летим на разведку. Чего раньше не летали? Увиденное потрясает. Такую систему огня, многоярусную, эшелонированную, с прикры-

356

Новый замполит 1 мсб к-н Власов Н., уходящий – ст.л-т Григорьев В. и замполит 2 мсб ст.л-т Синельников Г. ( Из фотографий Г. Синельникова)

вающими друг друга дотами, я не видел никогда! И куда мы сдуру поперлись? У стен ущелья – наезженные дороги, подъезды к гигантским гротам. А через полтора-два километра оно упирается в изрытую десятками пещерок стену, похожую на гигантские соты. Я быстренько зарисовываю в блокнотик «свой» участок и «свой» дот. Возвращаемся все притихшие и с «опухшей» головой. Как эту махину взять? Сколько людей ее обороняет? Ничего не известно. Поговаривают, что комбриг запрашивал у штаба армии даже вакуумную бомбу, но в Москве отказали. Значит, брать нам. На утро запасаемся только водой и боеприпасами сколько можем унести. У меня – полный вещмешок гранат Ф-1. Берем на этот раз и гранатомет РПГ-7 с запасом гранат. Со своей группой скрытно выхожу к доту, и вдруг по радио: «Отставить!» Случилось невероятное: духи бросили базу! В ущелье уже деловито шныряют афганцы, осматривая доставшееся добро. Нам же спускаться запрещено. Бойцы недовольны. Внизу – сплошные пещеры «Али Бабы», «друзья» даже палец о палец не ударили, а все трофеи – им! Просят отпустить вниз. Разрешаю, все равно ведь все взорвут. Вскоре навьюченные, как духовские караваны, те пыхтят в гору. «Я его сейчас брошу!» - канючит кто-то из бойцов. «Я тебя сейчас сброшу! Тащи, сказал!» - это уже сержант. Бойцы появляются, мокрые от пота. На шее

357

у каждого – добротные натовские берцы, а на плечах – по мешку с леденцами, жизнь подсластить. Целый день «друзья» будут грузить на машины захваченные трофеи. Машин не хватит. Остальное попытаются сжечь или подорвать. Безуспешно. А мы уходим и вовремя. По данным разведки основные силы охраны были на свадьбе у главаря банды. А сейчас, собрав в кулак тысячу штыков, собираются ее отбить. В батальоне все еще в шоке от гибели замполита. Только недавно приехал и вот уже – в цинке, на Родину. Это – третий погибший среди офицеров и первый такого ранга. Все погибшие – замполиты. А через месяц после гибели Власова, 18 сентября 1981 г., в рейде на Теринкот будет смертельно ранен зампотех батальона капитан Агрофенин В.И.

Справа — к-н Агрофенин В. И. В центре — командир 1мсб к-н Долганов Н. С.

Принимаю батальонные дела. Настроение – чернее некуда: домой пишу, что вот-вот приеду, готовьте стол, а ни замены, ни отпуска! Год уже дома не был! Теперь тем более не отпустят, не на кого оставить батальон. Вместе с батальонным «комсомольцем» — секретарем комитета ВЛКСМ Сашей Тихоновым переделываем ленкомнату. Готовим к смотру: натягиваем на каркас, бетонируем полы, обновляем агитацию. Он – архитектор и прораб, я – «дизайнер». С «комсомолом» мне повезло: работа кипит. Еще чуть-чуть, и можно

358

перерезать «ленточку». Успеем! Утром, захожу полюбоваться… «Мать твою!» Новенькие, только вчера законченные планшеты все погрызаны мышами! Обклеенные бумагой фанерные углы – в труху! Понятно, клеили-то мукой! Не везет все же мне с этой фауной, то термиты, то мыши! Быстренько раскладываем планшеты и заклеиваем цветной полосой низ и верх, словно так и задумано. Получается неожиданно стильно. Пока доклеиваю последнюю полоску, Тихонов возится с подсветкой. Подсветка – это наша гордость, «выстрел в зал». как говорят театралы. Под фризом, где на фоне блестящих медицинских накидок висят портреты членов ЦК КПСС, мы установили цветные лампочки, специально добытые на чесах Кандагара. И это был даже не «выстрел» - «бомба!» Подсветка давала торжественный акцент и глубину, тем более, это портреты – особые: цветные и объемные, с кантом. Редкая вещь даже в Союзе! Это все – наследство погибшего замполита Власова, привез с собой из Ленинграда, да повесить не успел. Неожиданно в палатку входит НачПО Плиев с каким-то холеным подполковником из Кабула. Тот с интересом поглядывает на нашу иллюминацию и разложенные планшеты. Представляюсь. Проверяющий жмет руку, расспрашивает о делах, планах по оформлению. В полумраке палатки, подсвеченное разноцветными лампочками Политбюро глядит на нас по-особому строго: «А как у вас, товарищи коммунисты, с личной примерностью? Высоко ли несете знамя пролетарского интернационализма?» Начальство млеет. Надо же, думаю, классический «прогиб!» И захочешь, а так не выйдет. А тут – ненароком, между делом! Ай да фауна! Бонусы, сладко звеня, прямо сыпятся в мою «служебную копилку». «Вот, пожалуйста, без всякой показухи, замполит – на своем боевом посту с солдатами за работой! Идет в ногу с политическими событиями в стране, обновляет наглядную агитацию, держит, так сказать, руку на пульсе… Инициативу разумную проявляет: новшество в оформлении». Проверяющий доволен. В глазах Плиева – торжество. У него сегодня тоже «прогиб». «Вот – готовый замполит батальона, боевой офицер», — показывает на меня НачПО. «Так в чем же проблема? – удивляется подполковник. — Посылайте представление и все». «Да я вообще-то хочу в Союз замениться, - скромненько так напоминаю о себе. – Все, с кем вошел, давно уже дома. Один я остался». «Да брось ты! - понесли они наперебой. – Батальон получишь! Ну месячишко, дватри прослужишь, осень уже не за горами! Там и заменишься». «И все же хотел бы замениться. Без батальона», – наглею я. «Ну ладно, ладно, не будем мешать, – ставит точку в разговоре проверяющий, – Работайте!» И они ушли. Вместе с моей призрачной надеждой на замену. Вот тебе и «прогиб» наоборот. Но разговор получил продолжение. Вскоре меня вызывают в Кабул, в кадры, на собеседование. Лечу со смешанным чувством. В чем-то они правы. Со-

359

Кабул. Дворец Амина. Штаб 40-ой армии в ДРА

глашусь на батальон, не соглашусь, а замена – только осенью, да и в отпуске я не был. Что решить, не знаю. Уже три раза отказывался от батальона. Может, согласиться? На службу ведь не «напрашиваюсь», стоит ли отказываться? В небольшом транспортнике АН-26 на Кабул – человек шесть. В центре на носилках, под плащ-палаткой – очередной «двухсотый». В душе – странное, необъяснимое чувство. Словно ты на пороге какой-то великой тайны: непонятной, недоступной, интригующей. И эта тайна – за «чертой». Вот он уже перешагнул эту черту, ту, через которую обречены перешагнуть мы все. Что за ней? Другая жизнь? Неведомо. Но перед этой чертой все мелко, ничтожно, суетно. Погибла, ушла безвозвратно целая планета умений, опыта, дружб, достижений, планов. Оборвалась ниточка бывших и будущих связей. Сломалась ветка родового дерева. Закончилась История. Все. Эх, посещали бы эти мысли начальство там, на Верху, в Москве! Может быть, тогда бы так не швырялись людьми понапрасну! С любопытством разглядываю Кабул: муравейник! Домики на скалах, как гнезда. Девушки на улицах без паранжи, одеты модно, по-европейски, не чета кандагарским. А вот и легендарный дворец Амина, штаб 40-й армии. На высокое звание «дворца» явно не дотягивает. Простенько и даже убого. Перед глазами еще не растаяли роскошь и величие дворцов Ленинграда и Петергофа. В кадрах, похвалив для приличия мой должностной рост (старший лейтенант и – на майорскую должность!), сказали прямиком: «Ты же понимаешь, мы тебя ставим на батальон, а ты сразу – в Союз! Какой нам резон? Надо хотя бы

360

полгодика прослужить. Больше двух лет мы тебя держать не можем. Слушай, а давай напиши рапорт, что пока существует угроза завоеваниям революции, ты хочешь здесь служить!» «Вы это серьезно? Да здесь война будет вечно! Не надо мне никаких батальонов!» Но кадровики продолжали: «Рассуди, в отпуске ты еще не был, батальон примешь, в октябре – поедешь, а это – минимум два месяца, туда-сюда, тут уже и Новый 82-ой год, а там и – замена! Вот тебе и полгодика!» Чего-чего, а в кадрах уговаривать умели. И я СОГЛАСИЛСЯ. И тут же, гдето там, в потусторонних эфирах, где пишутся наши судьбы, щелкнул какой-то неведомый механизм, и стрелки моей Судьбы перевелись. Я словно слышал их роковой щелчок! И их перевел я, одним своим словом! Вопрос «жить или голову сложить», общий для всех шурави и для меня, казалось бы, окончательно решенный, вновь стал главным! Перед отъездом выпрашиваю в политотделе несколько значков «Гвардия» для своих сержантов. Без радости, с непонятной душевной тревогой и подспудным чувством какого-то обмана, сижу в аэропорту на импровизированной скамейке из вертолетной лопасти. «Ведь надули, на сто процентов надули, но в чем?» – ломаю себе голову. Ответ ждал в бригаде, в родимой каптерке. Там, на табуретке, улыбаясь и попивая чаек, сидел мой запропащий, долгожданный, выстраданный и от этого нереальный заменщик – лейтенант Александр Демаков! Время остановилось. Знали, они все знали!!! Все уже было решено, приказы напечатаны, только нужно на подпись отнести! Если бы я знал! Знакомлюсь с заменщиком. Горя скрыть не могу. Ну что ж, теперь я уже его начальник. Лейтенант из нашего училища, сразу после выпуска. Значит, опыта нет. Придется учить. В Афганистан попросился добровольно. Для меня это «черная метка». Я суеверен. Только что схоронили Власова. И какому идиоту пришла в голову мысль бросать пацанов в бой сразу после училища? Положат людей, погибнут сами. Передаю дела, переношу свои пожитки в палатку «небожителей». Теперь я – на «Олимпе». Радости нет. «Небожители» оказались отличными мужиками. Только с комбатом мы еще

Л-т Демаков А.И. (Фото А. Тарнакина)

361

долго притираемся друг к другу. Меня не устраивает его отношение к офицерам. С людьми разговаривает резко, без надобности грубо и холодно и, как казалось мне, даже с каким-то презрением. Полная противоположность Антонову. Я же считаю, что боевые офицеры не заслуживают такого к себе отношения, что строгость и грубость – разные вещи. Ломаю голову, как бы потактичнее сказать об этом командиру. Ведь по возрасту и званию я – салабон, без году неделя на должности. Опять вспоминаю своего «учителя» Быкова. Разговор получается тяжелым. После этого долго хожу мрачный, хоть НШ Русяев и успокаивает: «Да брось ты переживать, Николай – нормальный мужик, просто у него пока не получается поставить себя на новом месте».

Начальник штаба 1 мсб к-н Русяев В. В.

И действительно, Николай Степанович оказался человеком тонкой души, твердых моральных принципов, почти донкихотских понятий об офицерской чести и долге командира. Таких - редко встретишь. Я лично больше не встречал. Позже его снимут с должности сгоряча, не разобравшись, за серьезные потери по преступной вине одного из офицеров.От предложения начальства

362

восстановиться в должности и написать рапорт о пересмотре дела отказался, посчитав, что командир в ответе за всех подчиненных и никто не снимет с его совести жизни погибших солдат. Был переведен в штаб 40-й армии офицером отдела боевой подготовки. Мы долго с ним переписывались. Таких добрых и участливых писем я не получал ни от одного из своих друзей. Хладнокровие комбата Долганова, его выдержка, умение управлять батальоном, способность беречь людей особенно проявились в боях в Кандагаре. Бой в городе – это почти всегда бой в окружении. Роты разбросаны взводами по дворам и улочкам, запутаны лабиринтами дувалов, часто даже не подозревая, что творится за соседним забором. И успех тогда уже зависит не от тактического гения полководца, а только от грамотных действий самих солдат, сержантов и командиров взводов.

КНП батальона. В очках – врач, за радиостанцией – авианаводчик, на связи комбат Долганов, на переднем плане – я

363

Кандагар сверху. Наша колонна у деревьев

Скоординировать их работу, увидеть всю картину целиком, обеспечить взаимодействие с батальонной артиллерией и авиацией – главная задача комбата. Там получили свое первое боевое крещение наши молодые лейтенанты-выпускники. Многие прошли его достойно. Но не все. В первом же бою по халатности взводного 3 мср сожгут БТР с экипажем. А в городских боях главная забота офицеров – сберечь технику. Замешкаешься, не успеешь ее спрятать по дворам и укрытиям – сожгут сразу! А этот просто бросил БТР на перекрестке и все: пара гранат — в борт, и машина запылала! Экипаж сгорел заживо. Позже с комсомольцем батальона я буду сгребать в вещмешок останки сгоревших бойцов. В руках будут похрустывать только небольшие черные головешки, осыпаясь меж пальцами белесой пылью. А от бойцов этого взвода придет делегация с отказом идти с этим командиром в бой. В том же бою узнал я и цену обычной пачки патронов. Мы тогда с начальником штаба Русяевым пробивались к одной из рот. Шли вдвоем по разным сторонам улицы, прикрывая друг друга. И тут у начштаба кончаются патроны, сгоряча взял один автомат. У меня – получше: полный магазин – в подсумке, начатый в автомате и пачка патронов – в кармане. Бросаю пачку. Но та, перелетев забор, навсегда исчезает в развалинах! «Твою мать!» – матерю я себя последними словами. Наши шансы на жизнь уменьшились вполовину. И это сделал я, своими

364

На чесе Кандагара. НШ 1 мсб к-н Русяев В., ком. минбатр. к-н Муравлянский С., ком. взвода связи ст. л-т Давлетов В. и я

руками! Да все золото мира не стоит одной этой пачки! Остается магазин. Осторожно бросаю его уже понизу, над дорогой. Есть! Но магазин гнется от удара! И тут нас замечают! Пули выбивают песок из дороги. Русяев в какой-то щели умудряется разобрать сломаный и снарядить свой. Теперь уже больше патронов у него, сколько у меня, не знаю. Вот она, моя фобия, чего я всегда боялся! Но нам везет, пробиваемся к своим. Там отсоединяю магазин, а в нем – только один патрон! Назад затариваюсь боезапасом, как нищий сухарями. Возвращаемся на КП батальона, а там – «гроза»: комбат распекает какого-то летеху. Да это же – Тарнакин, из моей родной роты! Парень толковый, что мог натворить? Оказывается, просто решил проявить геройство: пожалев бойцов, лично прицепил трос к застрявшему БТРу. Узнаю себя так же, как когда-то с пещерой: очень тяжело, глядя в глаза, посылать своих солдат на верную смерть. Уж лучше самому. Понимаю и комбата. Ранения и болезни выбивают офицеров надолго. Командовать в ротах почти некому. И это при том, что в батальоне почти четыре сотни солдат и сержантов! А толку? Нет офицеров нет армии. Отсюда и потери. Подхожу к угрюмому лейтенанту. «Ты не обижайся на комбата. Просто он тебя бережет, жалеет. У нас каждый офицер на счету. Когда-то меня так же сберег в первом бою и мой ротный Чемоданов. Видишь, я – живой и уже замполит батальона».

365

Не убедил. Парень обиделся. Ладно, потом дойдет. И дошло. Саша Тарнакин останется жив. А в будущем станет талантливым поэтом, основателем сайта бригады, сплотившим всех кандагарцев в одну семью.

Командир 1 мсв 2 мср л-т Тарнакин А. (фото из архива А.Тарнакина.)

Перейдя в батальон, я еще долго буду скучать по своей прежней должности. В роте служить куда интересней! Там ты всегда в гуще событий, именно там делается настоящее дело, поэтому я при каждом выходе стараюсь попасть в свою роту. В батальоне же основная работа – с офицерами, больше формализма, бумаг, и я кажусь себе лишним.

Герой Советского Союза Есть события, которые по прошествии лет кажутся нам невероятными и даже невозможными. Я бы никогда не поверил в эту историю, случись она с кем-нибудь другим, а не со мной. Хотя подобные истории – не редкость.

366

Началась она с того, что за взятие базы мятежников меня в числе других офицеров представляют к ордену «Красной Звезды». Представления всех прошли, а мой наградной «завернули» с указанием… переписать на «Красное Знамя!» Одуреть! Ломаю голову: чертовщина какая-то! Явный же перебор! Кому это надо? Высоких покровителей у себя не замечал. Были бы – давно б в Союзе чаек попивал, да и в Афгане бы не был! В батальоне переписали, отправили. Опять «завернули»! А вечером, после совещания, в палатку заходит комбат, какой-то восторженно-встревоженный: «Володя, тебя представляют к званию Героя Советского Союза!» Даже после «Красного Знамени», к такому повороту я готов не был. «Да брось ты, Николай Степанович, какой я – Герой?» «Что ты, Володя, ты достоин!» Полный бред! Попахивало какой-то авантюрой, не сулившей мне ничего хорошего. Дело в том, что в бригаде уже был «Герой Советского Союза», так им и не ставший. Причем герой – настоящий, командир танкового взвода лейтенант Марат Шакиров. По рассказам, тогда в первом теринкотском рейде головной танк взводного угодил в «волчью яму», да так, что только пушка торчала. А впереди – душманская крепость и духи лупят со всех стволов. Колонна встала, оказавшись зажатой в узкой теснине, среди крутых холмов и оврагов. Тут бы нашим и «труба», если бы не лихой лейтенант! Предупредил сидящих в яме, сел в танк и по газам, прямо по застрявшему танку! Только искры из-под гусениц! Прошел и давай лупить по духам из всего, что стреляет! Уничтожил гранатометчика, захватил трофеи. А танк из ямы под прикрытием брони быстро вытащили и понеслись вперед, на крепость! Герой! Да мало, что герой, это ж додуматься надо! Комбат Федор Рошуору написал представление к званию Героя Советского Союза, комбриг утвердил. А как узнали, что подписали и в Кабуле, все давай поздравлять: «Проставляйся парень за Героя-то!» Марат – на аэродром, за водкой. А там, как на грех, зам по вооружению бригады, полковник: «Что, чего?» И понеслось: « Как стоите перед старшим по званию?» Ну а взводный, по слухам, возьми и ляпни: «А ты как стоишь перед Героем?» Как бы то ни было, конфликт закончился дракой, победил, как и положено, герой. А к застолью в батальон примчится целая орда политрабочих вместе с НачПО и пострадавшим, комбату влетит за «грубые упущения в воспитании офицерского состава», а Шакиров не станет Героем. Полностью же лишить лейтенанта награды рука не поднимется, и танкист получит «Красное Знамя». Эта история в разных вариациях еще долго ходила по бригаде, вызывая улыбку. Все симпатии были на стороне Шакирова. На следующий день меня вызывают в политотдел. Захожу, докладываю. В комнате, кроме Плиева – какой-то незнакомый подполковник, с интересом меня разглядывает. «Товарищ старший лейтенант, - торжественно объявляет Плиев,- командованием принято решение представить вас к званию Героя Со-

367

ветского Союза!» И тут я сказал, что сказать был обязан. «Товарищ подполковник, ну какой я – Герой? Воюю как все. Если я – Герой, то кто тогда Гагарин? Надо мной вся бригада смеяться будет! Или будет как с тем лейтенантом-танкистом. Я не достоин!» На меня смотрят как на идиота. «Мальчишка! – вспылил Плиев, не ожидавший такого поворота, – Я с таким трудом выбил на бригаду Героя! Ты бы знал, какая там драчка была! Все хотели Героя себе! А я - выбил!!! Идите, товарищ старший лейтенант, служите!» И с этого момента я стал циником. Для меня мгновенно обесценились все награды, свои и чужие. Все, во что я так свято верил, рухнуло. Ну это же абсурд: распределять Героев, как путевки на Юг членам профсоюза! Разве может быть геройство по плану? В мозгу сразу же рисуется отчетный доклад какого-нибудь чиновника: «В текущем году мы освоили двух Героев Советского Союза. Но это, товарищи, не предел!» Как потом оказалось, с целью поднятия морального духа войск, несущих потери и начинающих задумываться: «а на хрена нам это надо?», сверху спустили разнарядку на «Героев» по категориям: командиров полков столько-то, комбатов столько-то и т.д. Кроме того, кандидатуры должны быть членами партии, прослужить в Афгане не менее года и иметь награды. Ну а потом за эту разнарядку стали «бодаться». Кто ж не хочет прославить свою часть? Видно, НачПО Плиев «забодал» всех по «политработникам». И я понял: Герой Советского Союза, за исключением очевидного геройства, - награда политическая, как бы «аванс-назидание». И чем выше награда и уровень чиновников ее определяющих, тем больше в награде политики. А началось это с Хрущева, который открыл эпоху присвоения звания Героя Советского Союза не за конкретные заслуги, а в честь юбилеев. Вроде бы, плюнь и забудь! Так устроен мир. А я не хотел, чтобы он был так устроен! Конечно, глупо. Но я ничего не мог с собой поделать! Мне во всем стала казаться фальшь, как человеку, которому на базаре подсунули фальшивую банкноту. Вот идет Герой. Но он не Герой, а просто хороший парень. Или вон – штабной с «иконостасом». Тоже хороший парень, вернее, удобный. А может, он Знамя полка из огня вынес, командира своей грудью закрыл? Простите меня, Герои! С горечью сейчас поглядываю на потускневшее серебро наград: они обесценились, боевых не осталось. Чтобы как Крест георгиевский, как солдатская «Слава» глянул и понял: воевал, в глаза смерти смотрел! Осталась только одна, настоящая, выше любого ордена – медаль «За отвагу». Только она по «Положению» дается «за личное мужество и отвагу». Остальные – за все что угодно. Стал батальон отличным – получи медаль «За боевые заслуги». А в чем они «боевые»? Раньше в Положении к медали от 1938 года было прямо записано: «… за умелые, инициативные и смелые действия, сопряженные с риском для жизни,

368

содействовавшие успеху боевых действий на фронте». А после войны переписали: «… за отличные успехи в боевой и политической подготовке, освоение новой техники… и за другие заслуги». Слово «другие» превратило ее в значок! А мой дед получил такую за Сталинград! То же можно сказать и про «Красную Звезду». Первым кавалером ее стал командарм Блюхер за ликвидацию в 1929 году вооруженного конфликта на КВЖД. А сейчас освоил новую технику, убрал урожай на целине – получи! Не боевая. Я вышел из политотдела, не видя дороги. Казалось, что с этой минуты я потерял всех своих друзей – настоящих, искренних, что жить теперь придется в «безвоздушном» пространстве, плевком за спиной ожидая насмешливо-презрительное: «Вон, «бумажный Герой» пошел! Политработник, чего с него взять?» Но главное было не это. Ожидало самое страшное – я перестану уважать себя. Как жить с этим уворованным у кого-то геройством, подленько примазываясь к героям настоящим, заплатившим за это звание самой жизнью? Как дальше жить в будущем, обреченно присутствуя «почетным героем» на всяких собраниях, митингах, встречах? Там со мной будут фотографироваться, с искренним уважением пожимать руку, а каждое такое пожатие гробовым гвоздем позора будет вбиваться мне в душу: «Ты – гад, гад, гад!» И так – до последнего срока я буду жить вечным гадом, ежесекундно безуспешно себя успокаивая: «Ну ты ведь не причем! Ну что ж поделать, так вышло: Судьба! Не ты первый, не ты последний!» Все это мгновенно пронеслось у меня перед глазами, пока я брел до своей палатки. В душе теплилась маленькая искорка надежды: может, передумают, «смотрины» ведь не прошел, пронесет? Не пронесло. Через несколько дней меня вызывают в штаб к телефону. Звонит мой «смотрящий» штабист из Кабула. Говорит, что занимается моим представлением и ему нужны данные, чего «геройского» я совершил. Я опешил: «Да начальству виднее. Оно ж представляет». Тогда тот стал задавать конкретные вопросы: «Ну ты во скольких боевых операциях то участвовал? – «Да кто их считает, мы из них не вылезаем. Только Кандагар бригадой чесали раз десять, на Теринкот ходили, на Калат, в Гильменд». – «Ну а в засадах участвовал?» - «Конечно, как все, с десяток наберется». – «Захватывали ли оружие?» «Да как все. В ущелье, когда базу захватили. За этот бой комбат мне на орден и послал». Штабнику этого явно маловато. Не тяну на Героя. «Ну ладно, - недовольно буркнет тот, - иди!» И я пошел, ощущая себя последней грязной шлюхой, вынужденной расписывать свои «прелести» и «умения», чтобы подороже купили… Но на этом дело и затихло. Вопрос о моем «геройстве» больше не поднимался. Может, ангел-хранитель замолвил где-то там словечко, может, от того, что не прошел «смотрины», отказался, а может и оттого, что стал «бесперспективным» — вскоре свалился с тифом и на долгие месяцы исчез из бригады. А «с

369

глаз долой – из сердца вон!» Так я не стал Героем, а заодно не получил и «Красную Звезду», на которую первоначально представлялся, и уж тем более «Красное Знамя». Кстати, много лет спустя ротный Чемоданов, узнав историю моего «геройства», только рассмеется: «И ты тоже?» Оказывается, после не оправдавшего «доверия» героя-танкиста, бригадное начальство искало замену. Кинули клич по батальонам. Наши «небожители» с ротными стали перебирать офицеров: кого? Кандидатура Жарова сразу отпала: комбриг не пропустит. Тот все не мог простить Толику Нау Зад, когда взводный не выскочил из подбитого БТРа и не показал духам «кузькину мать». Предложили «геройство» командиру 1 мср капитану Волкову, но тот отказался, как и я потом. Так 1 мсб и не обрел своего Героя. И все же через год в Союзе неожиданно я получу свою «Красную Звезду!» Возмущенный несправедливостью Долганов, уже не будучи на должности, все же добьется повторного представления меня к ордену. Как ему это удалось, я уже никогда не узнаю. Мой комбат Долганов Николай Степанович умер в 2010 году.

370

Глава 20

Тиф

Ночью просыпаюсь от сильнейшей боли в животе и понимаю, что до туалета не добегу. Не добежал. Потом еще долго буду лежать без сил на песке, глядя в чужое бездонное небо. «Похоже на «брюшняк», — скажет поутру врач, глянув на мой язык и померив температуру. – Надо в госпиталь!» Понуро собираю свои пожитки: «Вот тебе и «съездил» в отпуск! И где подцепил?» Грешу на рыбу: только недавно на чесе ели жареную. Видно, не дожарили. Инфекционное отделение полевого госпиталя у аэропорта – это ряды брезентовых палаток с центральным колом и «буржуйкой» посередине. Полы – дощатый настил по гравию. У каждой кровати – солдатская тумбочка с туалетными принадлежностями. Там же лежат персональная алюминиевая миска, ложка и кружка. «Удобства» — традиционные. Яма, окруженная масксетью – туалет. Бочки с трубой и кранами – умывальник. На завтрак, обед и ужин все, без чинов и званий, выстраиваются в очередь к бачкам с супом, кашей и чаем. «Диета» - на всех одна. Потом – к умывальнику, мыть. Если кто не может, товарищи по палате принесут и помоют. Вот тебе и весь уход. Лежи себе, болей. Утречком, как и положено, врачебный обход. Мы шутим: «Чтоб зафиксировать: жив пациент или нет». Меня ничем не лечат. Живот уже отпустило, и я чувствую себя вполне сносно. Так, легонькая температурка. Допытываюсь у врача: что у меня? Тот пожимает плечами. Ничего определенного, может, тиф, а может – сальмонеллез. Смешанное течение болезни, подождать надо. Стоит середина ноября, и ночью ощутимо холодает. Мы набиваем буржуйку углем под завязку, та раскаляется до малинового цвета, и ночевать вполне сносно. Хотя, как говаривают в России «С одного боку – масленица, а с другого – Ильин день». Зато утречком, когда солнышко пригреет – благодать! Допекают только мыши-полевки в неисчислимом количестве. Забираются даже в тумбочки! И вроде бы дырок нет, все закрыто, а она уже там: мискою гремит! И у меня – развлечение. Быстро открываю дверку и, не глядя, бью вглубь кулаком! Есть! На руке – лепешка из полевки. Иду мыть руки и миску. Итак, через каждые полчаса: трясь, бах - мыть руки. Навещают офицеры батальона, спрашивают: что привезти? Прошу нар-

371

вать гранатов, и уже вечером у меня – полный вещмешок! Кандагарские гранаты – местный «бренд»: самые крупные и сладкие. Уже один очищенный – полная с горой алюминиевая миска! Ем, как суп, ложками, делюсь с соседями и вскоре чувствую себя абсолютно здоровым! Уже хожу по врачам за выпиской, как неожиданно «желтею»! Врач, похоже, даже рад: «Наконец, все понятно – банальная желтуха!» Странно, я ей уже болел, неужели бывают рецидивы? Так из «тифозников» я попал в «желтушники». И это спасет мне жизнь. Дело в том, что больных гепатитом тогда отправляли в Союз, а с «брюшняком», по негласному указанию, — нет, чтобы заразу не везти. Брюшной тиф – болезнь опасная, с большой летальностью даже в лучших клиниках, и в Афгане пациенты, особенно тяжелые, были зачастую обречены. И вот, просвечивая желтизной даже через загар, веселой компашкой сидим в аэропорту: в Союз летим, братцы! Пьем «Боржоми», пуская по кругу. Плевать, зараза к заразе не пристает! Наш самолет – санитарный Ил-18, оборудованный рядами брезентовых лежаков и сидений. В Ташкенте садимся уже под вечер. В дверь с опаской заглядывают пограничники, просят собрать паспорта для отметки. Все шарахаются от нас как от чумных! А таможни нет и в помине, хоть черта лысого вывози! В госпиталь отвозят на грузовиках. Теперь мой почтовый адрес: 340-ой ОВГ г. Ташкента. В приемном отделении, сдавая вещи на хранение, с удивлением узнаем, что их сохранность даже никто и не гарантирует! «Воруют, что ж тут поделать? Идите, товарищи офицеры, по палатам, не скандальте!» Но нас – не один-два, а «критическая масса», полсамолета! Заявляем, что и с места не сдвинемся, пока не будет решен вопрос о хранении! Наконец, когда абсолютно неприступное помещение было найдено, а гарантии даны (главный по хранению в белом халате поклялся, что «зуб дает» и «гадом будет»), все с недоверием разошлись. Наше «желтое царство» - на втором этаже. Палаты забиты койками в два яруса. На койках сидят, валяются, читают наши «желтолицые братья». Шумные компашки в темных углах за койками гремят стаканами. «Лечатся», — улыбается мой сосед. Встречают радушно. Мы – часть госпитального конвейера: одних выписывают, других завозят. Но долго здесь задерживаться я не собирался. Раз у меня – не желтуха, а рецидив, вылечусь в два счета! Опыт есть. Главное в лечении желтухи – диета и обильное питье, особенно раствора глюкозы. Благо графинов его на столах – целые батареи! И я начинаю пить, как запойный. Основной же контингент глюкозе, по стародавней русской традиции, высокомерно предпочитает водочку. Утром на осмотре всех волнует не здоровье, а почти истинно «гамлетовский» вопрос: как дальше жить после болезни – «пить или не пить?» Врач, заученно твердя про загадочные биллерубины и трансоминазы, после вопроса в лоб, «как мужику»,

372

сдается. «Да, можно, если припрет. Но только – водочку! Никакого пива, шампанского и вин!» Эти слова вызывают столь оздоравливающий эффект, что некоторые сразу просят о выписке. У меня же состояние вполне сносное, я «белею» прямо на глазах и твердо решаю, что к новогодним праздникам обязательно выберусь. И вдруг – «сюрприз»: температура 39.5! Ее я даже не чувствую! Меряю снова: 39.5! Таблетки не помогают. Весь день – 39.5. Меня кладут в отдельную палату, колют укол. Температура резко падает, меня бросает в пот и начинает трясти! Да так, что трясется все, каждая жилочка! Одеяло не греет. Хватаюсь за дужки кровати, трясет вместе с ней! Прибегает врач: «Раз трясет, значит – малярия! Срочно на сдачу крови!» Переодеваюсь в сухое и иду. Лаборатория – через улицу в другом корпусе. Сдаю. Через пару часов вновь — 39! И понеслось: укол, трясун, сдавать кровь! Но через два часа – 39! Мучения заканчиваются, когда готов анализ: малярии нет! «Доктор, что у меня?» По растерянным глазам врача понимаю: он не знает! Повеяло какой-то безнадегой. Меня переводят в небольшую палату на четверых. Теперь кроме госпитальных сестричек за мной ухаживают и соседи. И как-то утром просыпаюсь от ужасной боли в животе! Я не могу ни повернуться, ни кашлянуть, живот – словно сплошной синяк. Сестра участливо держит меня за руку. «Брюшной тиф. Никаких сомнений», — с видимым облегчением скажет подошедший военврач, глянув на мой язык, пощупав живот и полистав какие-то бумаги. Так я сорвал очередной «цветочек» «афганского букета» — брюшной тиф. И я куда-то проваливаюсь. Каруселью мелькают чьи-то лица, со мной разговаривают, я отвечаю. Опять сестричка держит за руку. Мне кажется, я ей нравлюсь. Очнувшись, обнаруживаю удивительную перемену в отношении к себе: мне все рады, меня все любят! Какая-то подозрительная симпатия… На мои неуклюжие попытки выяснить причину, уклончиво отвечают, что я – просто хороший парень. Позже я все же выяснил, что в полубреду болтал без умолку с таким красноречием и юмором, что все просто покатывались со смеху, а сестрички задерживались дольше положенного. До сих пор не знаю, что я такого наговорил! Теперь мое лечение – горсть здоровенных таблеток левомицетина три раза в сутки. Еда – несоленая бурда. Суп – не суп, каша – не каша, а что-то протертое, жидкое и склизкое. Воротит от одного только вида. От такой еды и здоровый сдохнет. После небольшого улучшения, меня переводят в другое отделение – одноэтажный барак где-то на территории. Покидаю веселую компашку желтушников и опять возвращаюсь к тифозникам. У нас теперь другие судьбы. На меня смотрят сочувственно: выкарабкаюсь ли? Крепкие ребята из выздоравливающих, укрыв носилки госпитальным халатом, несут к выходу. Спускать по лестнице

373

парням неудобно, моя голова – ниже ног и я вот-вот съеду с носилок. Кто-то пытается развернуть и тут же вздрагивает от окрика старшего: «Куда вы, мать вашу? Головой, головой вперед!» В госпитале – с этим строго: пока живой, ногами вперед не понесут. В моей новой палате нас всего двое. Мне крупно повезло: мой сосед – летчик, из выздоравливающих, и, главное, с личным телевизором! Парень – веселый, разбитной, рассказчик от Бога, да еще к тому же – «ходок» по женской части! А, судя по рассказам, Дон Жуан и Казанова в одном лице. Я благодарный слушатель. На меня сыпятся его похождения, и я целыми днями, засыпая и просыпаясь, совращаю вместе с ним очередную пассию, убегаю от обманутых мужей, лечусь от нехорошей болезни. Но больше всего я люблю смотреть телевизор! Тогда в Ташкенте показывали невиданные еще в Союзе мультфильмы Диснея про Тома и Джерри — смешные, удивительные, мои первые в жизни! Никогда я так не смеялся! Правда, я не мог этого делать чисто физически: любое напряжение живота вызывало жуткую боль. И я не смеялся, а подхихикивал! Слезы катились градом, я безнадежно раздвигал пальцами слипающиеся веки, старясь хоть что-то разглядеть сквозь мутную пелену. Но только гляну, опять! Так, подхихикивая, дело вроде пошло на поправку. И вот как-то раз, наслушавшись рассказов палатного «дон жуана», я увидел эротический сон! И от этого, к моему огромному удивлению, у меня даже где-то что-то шевельнулось! Верная примета: жить буду! Меня часто навещает знакомая сестричка от «желтушников». И чем я ей так приглянулся? «Дон Жуан» хитро подмигивает. А потом я начинаю спать. Сладко-сладко! Меня будут будить, чтобы я что-то поел, я же буду нехотя шевелить ложкой, мечтая грохнуться на подушку, частенько засыпая прямо над тарелкой. Ложка тогда падала, звеня, но я уже не слышал, я спал. Так смех и эротика поставили меня на ноги. Но поставить мало, надо ими как-то ходить! И вот наконец мой долгожданный первый самостоятельный выход в туалет: мокрый от пота, осторожно крадусь по стеночке. Потом собираясь с силами, чтобы вернуться, еще долго буду сидеть в туалете, малодушно повторяя: вот еще чуть-чуть посижу и пойду. Ну вот еще чуть-чуть. Позвать на помощь стыдно: всего каких-то десять метров! Ноги дрожат. Меня кто-то подхватывает и доводит назад до кровати. Но на следующий день я уже молодцом: туда-сюда без помощи. Год назад все загадывал: где встречу Новый 1982? Вот, оказывается, где. «Романтика», сидевшая раньше в печенке, теперь прочно обосновалась в другом месте. Навещает Олег. Его Афган уже позади. Прощу не сообщать матери, что болею. Получилось с обратным эффектом. Через пару дней заходит сестра: «К вам женщина с девушкой!» «Никаких женщин и девушек не жду!» Появляется

374

врач: «Так, к тебе – мать с невестой. Но пока не побреешься, никаких свиданий!» Выполняю все условия. Делаю бодренький вид. Мои женщины мужественно стараются «держать» лицо. Принесли мне ушицу из толстолобика. И у меня вдруг проснулся аппетит! Так вкусно я не ел никогда, но опять заснул над тарелкой. Всю неделю они кормят меня диетическими супчиками, и я начинаю чувствовать, что оживаю! Меня, словно старый телевизор, наконец включили в сеть: загорелись лампочки, загудел трансформатор, замигал экран! Еще поживем, братцы! А сюрпризы продолжаются: в палату неожиданно заходит Саша Демаков! Возвращается в бригаду после желтухи. Спрашивает, что принести? Хватаюсь, как за соломинку: «Саша, если можешь, томатного сока, сдохну от этой преснятины! Только осторожно, не спались!» И вот я, не веря глазам, уже держу в руках целую трехлитровую банку! И как только умудрился пронести? Тогда я еще не знал, что замполит 2мср л-т Демаков Александр Иванович геройски погибнет 21 апреля 1982 года у н.п. Хусрави Суфла, став Героем Советского Союза посмертно. Единственный сын у матери, он погибнет в день ее рождения. Отстреливался до последнего. Там, попав в огневой мешок, ляжет почти весь наш первый взвод. В их числе будет и любимец роты Азамат Ягафаров, а комроты Чемоданов, узнав об этом в Союзе, напишет мне с укором: «Эх вы, не уберегли Азаматку!». В том же бою геройски погибнет и командир 3мсв л-т Владимир Кушнарев, пытавшийся спасти раненого Демакова. В живых останутся только не участвовавшие в бою экипажи БТРов, да чудом спасшиеся сержант Несякин С. и ряд. Валиев Ф. И еще я не знал тогда, что через 4 года журналист В. Светиков, готовя материал о Демакове, отыщет меня даже в Польше! А я его разочарую, рассказав об Александре мало геройского, кроме этой банки сока. Потом, в 1986 году эта статья «Судьбы его мгновенья», сотканная из правды и вымысла, выйдет в книге «Звезды подвига. На земле Афганистана». В ней он переврет фамилию Несякина, а мне припишет какие-то агитационные поездки с Демаковым по кишлакам. И я буду гадать: к чему все это приукрашивание? И почему у нас все Герои должны не пить, не курить и бабушек через дорогу переводить? Неужели без этого их подвиги и не подвиги вовсе? Хотя, что это я? Сам ведь знаю: «во благо»! Сколько лет уж прошло, а вспоминая Демакова вижу перед глазами все ту же его банку томатного сока с полувыцветшей этикеткой. Я тогда, как законченный алкоголик, опасливо косясь глазом на дверь, лез под кровать за своим «сокровищем». И, борясь с искушением тут же выдуть всю банку, дрожащими руками наливал себе половину стакана. Но воли не хватало и, тяжело вздохнув, я доливал до полного. А потом смаковал, с каждым глотком чувствуя прибывающие силы! И до сих пор, покупая свой любимый сок, выпиваю за Сашу Демакова. Хотелось бы за здравие, а приходится за вечную память.

375

Герой Советского Союза Александр Демаков

Гибель Демакова сразу снимала все этические вопросы моего «геройства». Так Саша обрел вечную славу, а меня спас от позора. Мысли опять возвращаются к вечному вопросу, все той же непонятной мистической предопределенности. Погибает ЗКПЧ 1мср Захаров, потом ЗКПЧ 3мср Лашкул, следующим должен быть я – ЗКПЧ 2мср. Но в августе 1981 г гибнет замполит батальона Власов, я ухожу на его место, и заоблачные стрелки переводятся! Гибнет Саша Демаков, став Героем Советского Союза. Мистический круг завершен. А может, все это – лишь мои выдумки, чепуха, суеверия? Напридумывал тут, напустил тумана, а все объясняется просто – Судьба! … Дело идет к выписке. Я уже бодро гуляю по госпитальному двору, греясь на солнышке, как знакомые сестрички приглашают в дежурный кабинет в гости. А там, в мою честь – праздничный стол с селедкой, музыка и танцы! Я растерян и смущен. До сих пор не пойму, чем я заслужил такое внимание? При выписке мне доводят приказ начальника штаба Туркестанского военного округа, что все офицеры, перенесшие брюшной тиф, считаются негодными к службе в ДРА. И это означало мою автоматическую замену!!! На радостях даю телеграмму домой: «Встречайте цветами и селедками!»

376

Глава 21

На родной земле

Март 1982 г. Я и зампотех 1мсб капитан Роман Фоменко. Фото на память

Отгуляв отпуск по болезни, лечу в бригаду за документами и направлением. И вновь – все то же удивительное бирюзовое небо, горы и сладкий пьянящий воздух! Март 1982 года. Это – моя третья весна в Афганистане. В памяти черно-белой хроникой вновь проносятся Кушка, солдатские «динозавры», первый бой, Лашкаргах и Кандагар. Как все начиналось. В батальоне мне искренне рады. Фотографируемся на память. Прощальным взглядом окидываю палатки, лица солдат и офицеров – такой дорогой кусочек моей прежней жизни – словно провожаю на пирсе уходящий «Титаник». Я уже сошел на берег. А вот как сложатся их судьбы? В штабе бригады меня ждал неприятный сюрприз. Прикарпатский военный округ, куда я был записан, где «сало, борщи и галушки», удивительным образом превратился в Среднеазиатский! Опять горы!

377

Новый начальник штаба, бригады подполковник Голунов Владимир Евгеньевич глядит на меня сочувствующе. Привилегия первых офицеров, «где хочу, там и служу», на мне и закончилась. Кадровики бригады разводят руками: «В Кабул посылали без изменений, «разнарядка» из штаба округа, разбирайся там». Не могу скрыть растерянность и разочарование. Начальник штаба меня жалеет: «Зайди перед отъездом, у меня в Алма-Ате, в штабе СаВО, генерал знакомый. Письмо от меня передашь, поможет».

378

Получаю документы, отпускной билет за неиспользованный в 1981 году отпуск и письмо. Рекомендации – превосходные, да такие, что, минуя штаб, сразу – в Рай! А я подумал: крылья за спиной у меня не вырастут, а характеристики придется отрабатывать. К тому же высокие штабы всегда представлялись мне двором короля Людовика: интриги, подставы, «шпионы кардинала». Лучше всего – на «земле»: проще, спокойней и дело знакомое! Письмо беру с твердым решением не передавать. Спасибо, Владимир Евгеньевич, добрая душа, но я как-нибудь сам. Прилетаю в Ташкент, в штаб Туркестанского военного округа. И там кадровики тоже делают круглые глаза: «Что нам из штаба армии прислали, то и есть. Хочешь, лети в Кабул, разбирайся». Понятно: ребята запускают по кругу. Концов не найдешь. На то и рассчитано. «Ну что ж, сказал я сам себе. – Была Южная Азия, теперь будет Средняя. Все севернее. Тенденция положительная. Послужим, не привыкать».

379

Приложение

381

382

Полный текст политического донесения 27 апреля 1980 года (страница 1)

383

Полный текст политического донесения 27 апреля 1980 года (страница 2)

384

Полный текст политического донесения 27 апреля 1980 года (страница 3)

385

Кандагар 1980 г. Я, к-н В. Чемоданов, пр-к Ю. Карасев, пр-к С. Мовчан

Бойцы 2 мсв за утренним чаепитием

386

Выпускники Калининского СВУ: Ю. Сидоров и О. Соболев

Сержанты В. Лужанский и К. Осипкин. 1981 г.

Секретарь комитета ВЛКСМ 1 мсб А. Тихонов. Кандагар 1981 г.

Пленный

387

388

На чесе Кандагара с «друзьями» 1981 г. Ст. л-т А. Рыльщиков, пр-к В.Земсков и я

Командир 4 гпв пр-к А. Парахин и командир 2 мср к-н А. Федяшин

389

2 мср в Нагахане

У подорванной машины. Ст. л-т А. Жаров, л-т И. Кмицикевич и я

390

Нагахан. Слева вверху – пр-к Ю. Карасев, в центре — командир роты к-н В. Чемоданов, справа — л-т И. Кмицикевич. Я сижу

Бойцы 2мср с бачатами в Нагахане 1980 г. Норов, Шалов, Лужанский, Осипкин, Гогитидзе

391

Осел для нас – экзотика!

392

В. Чемоданов и И. Кмицикевич

393

На чесе Кандагара. 1981 г.

Кандагар. Центральная улица

394

Кандагар. Хлебная лавка

Командир 2мср к-н В. Чемоданов

Кандагарское «такси»

395

Охрана аэродрома 1981 г. Утренние процедуры. Командир 2 мср к-н Чемоданов

«Дача» 1981 г. Совещание офицеров 2 мср

396

1981 г. Охрана аэродрома. На смотровой башне

У арыка. Ст. л-т Жаров А.

В тоске по прекрасному полу

397

На базаре Лашкарги. Ст. л-т Жаров

Офицеры 2 мср на стрельбище 1981 г. Я, командир 2 мсв А. Рыльщиков и командир роты А. Федяшин

398

В гостях у «друзей». Очень вкусно пахнет!

Ротная «сиеста»

Кандагар 1981 г. На оцеплении. Ночуем как «люди»

399

Заменщики 1 мсб и их провожающие. Май 1981 г

400

Аэропорт Кандагара. Проводы заменщиков. Присели «на дорожку»

401

Над Кандагаром. Командир 1 мсб к-н Н.Долганов, ком. минбатр. к-н С.Муравлянский, ком. взвода связи ст. л-т В.Давлетов и замполит 1 мсб В. Лукинов. 1981 г

Кандагарский аэродром 1981 г. Замена советников

402

Плиев Р.С. Начальник политотдела 70 омсбр 1980-82 г. Председатель Парламента Республики Ингушетия с 1995-2003 г

Рядовой Молдогалиев

Рядовой Валиев

Высоцкий Е.В. начальник штаба 70 омсбр 1980-81 г. Герой Советского Союза

Рядовой Зайцев

403

2 мср через 30 лет. Встреча в Минске 2012 г. К. Утепов, С.Несякин,В.Лукинов,И.Кмицикевич, В. Чемоданов, В. Лужанский

Барановичи 2012 г. В гостях у командира

404

Минск 2012 г. У Боевого Знамени бригады

Минск 2012 г. На острове «Слез»

Кмицикевич И.Р.

405

Через 30 лет на могиле друга. С мамой и братом Виктора Кононовича

Барановичи 2012 г. В гостях у командира

406

Офицеры и сержанты 2мср 1980 – 83 г. С. Несякин, В. Лукинов, В. Чемоданов, А. Тарнакин, В. Лужанский, К. Утепов. Минск 2012 г

Бойцы 2 мср сегодня. Б. Хасанов, С. Шонкин, К. Утепов, О. Имамбаев

407

Остров «Слез». Минск. «Кандагарский» камень

408

Панно « В память о службе в ДРА»

409

Об авторе Лукинов Владимир Анатольевич родился 10 августа 1957 года в г. Калинин (Тверь). В 1974 году окончил Калининское суворовское училище, в 1978 — Новосибирское высшее военно-политическое

общевойсковое

училище,

с отличием. С января 1980 года по май 1982 г. проходил службу в Демократической Республике Афганистан, в 70-й гвардейской отдельной мотострелковой бригаде (г. Кандагар), на должностях замполита роты и батальона. Награжден орденом «Красной Звезды» и медалью «За Боевые заслуги». В 1989 году с отличием окончил Военно-политическую

академию

им.

Ленина. Служил в Сибирском, Ленинградском,

Туркестанском,

Среднеази-

атском, Московском военных округах и Северной группе войск в Польше. В 1994 году уволен с воинской службы по состоянию здоровья. Подполковник запаса.

411

Владимир Лукинов

Кандагар. Как все начиналось (взгляд лейтенанта) Дизайнер Олег Лукинов Корректор Ольга Ратникова

Подписано в печать. Формат 170x240 Бумага. Гарнитуры Lato, Gilroy. Печать. Тираж 50 экз. Отпечатано в типографии Москва, Россия