. «Ох уж эТатьяна Булатова
отрывок из романа ‘‘Ох уж эта Люся’’ Как только Жебет отбыл из Одессы по месту службы – в городок Люсиного недетского детства, отступила и изматывающая блокада. Петрова осваивала новое состояние и даже научилась благополучно справляться с утренней тошнотой. После отъезда Павлика Люся с облегчением сдала ключи от комнаты в семейном отсеке и перебралась в гостеприимную двести седьмую. Облеченная властью заботиться о беременной Петровой, Соня взяла под контроль три направления Люсиной жизни: питание, отдых и физкультуру. Все действия Левиной имели научно обоснованный характер, что подкреплялось в первом случае подсчетом калорий, во втором – оптимальным количеством часов сна, в третьем – километражем одесских бульваров, помноженным на кубометры морского воздуха. Вооружившись книгой о вкусной и здоровой пище, преданная слову Левина по утрам варила геркулес. Петрова подозревала, что не Сонино это дело, но что настолько не Сонино, даже не предполагала. О размерах наступившего бедствия Люся догадывалась по доносившимся из общей кухни воплям и угрозам. Но Левина была невозмутима, так как ею двигала благородная идея – накормить мать и дитя в утробе. Сначала молоко с шипением заливало вычищенную накануне плиту. В молочных лужах оседала овсяная пыль, после чего те загустевали и томно коричневели. Завороженная превращением, Соня замирала и приходила в себя, только почуяв запах свежепригоревшей каши. Она бросалась, как солдат на амбразуру, на алюминиевый ковшик, хватала раскаленную ручку рукой и бухала посудину на любую свободную поверхность. Завтрак Петровой был готов. Люся крепилась и мужественно глотала кашу с дымным ароматом, волевым усилием обуздав рвотный рефлекс. Левина ликовала: – Вку-у-усно? – спрашивала она с любопытством. – О-о-очень, – не смущаясь, врала Петрова. – Обед в столовой. Ладненько, обжора? – ласково запрашивала отпуск кухарка. – Разумеется. Если с утренними кулинарными потугами заботливой соседки Люся еще как-то смирилась, то со сном дело обстояло гораздо хуже. Соня постановила спать дважды, а в летнее время – тем более. – Полноценный сон – здоровый ребенок, – декларировала Левина. – Хочешь – не хочешь, а двенадцать часов сна – твоя святая обязанность. Если бы Петрова хоть на минуту в тот момент могла представить ритм своей будущей жизни, она бы ни минуты не пререкалась, а с удовольствием подчинилась нелепому, как ей тогда казалось, Сониному требованию. Дневной сон – куда ни шло: Люся просто валялась на кровати и поедала в неограниченном количестве яблоки, благо был август. А вот вечером… Время отбоя было определено Левиной как
единственно верное – двадцать два ноль-ноль. И ее не смущало, что даже из-за закрытых окон до Петровой доносились смех и голоса студентов, потихоньку возвращавшихся к излету сезона в родной вуз. За то, что происходило на улице, Соня отвечать не могла. Но внутреннее пространство общежития, пограничное двести седьмой комнате, находилось под ее неусыпным наблюдением. – Ба-а-а-иньки, – сюсюкала она с беременной подругой. – Спать. Спать. Спать. – Сонь, я не хочу спать. – Надо. Надо. Надо. – Тогда ты тоже ложись. – Ты же знаешь, я так рано не ложусь. – Я ведь тоже, – пробовала отстоять свое право на выбор Петрова. – Теперь это не имеет никакого значения. Теперь твое время – двадцать два ноль-ноль, – категорично заявляла Левина и, захватив сигареты, выметалась прочь. Люся долго ворочалась, прислушивалась. Она знала, что шаги за дверью – Сонькины. Тудасюда, туда-сюда. Левина, как часовой у кремлевской стены, несла свою нелегкую службу. И стоило только раздаться незапланированному гомону, как Соня бросалась к источнику звуков и расправлялась с ним на месте, издавая такое количество встречного шума, что задремавшая было Петрова вздрагивала. Левина просто распахивала дверь соседней комнаты (комнат) и, подбоченившись, вставала в дверях. Ошеломленные жильцы не сразу догадывались уточнить, какова цель визита, и это было Соне на руку. – Чего шумим? – ехидно спрашивала она не на шутку разошедшихся девиц. – Сонь, – отвечала наиболее смелая, – у нас праздник. – У нас – тоже. – Присоединяйся. – С удовольствием, – отзывалась Левина и обещала привести коменданта тетю Шуру для ознакомления вверенного ей состава с уставом общежития, где, обещала Соня, «черным по белому прописано: отход ко сну – в двадцать два ноль-ноль. В противном случае – вплоть до выселения». Студентки младших курсов еще не утратили уважения к комендантше, а пропахшую табаком Левину почитали как мать родную, а потому затихали довольно быстро, сначала перейдя на шепот, а потом на красноречивое молчание. В тишине Соня каждую одаривала сигаретой и, утвердительно мотнув головой, сообщала: – Петрова беременна. Что делать? И, пожав плечами, удалялась. Люся о содержании разговоров Левиной с соседями по этажу по объективным причинам не догадывалась, благо особо любопытной не была. Но когда Сонька не пустила в двести седьмую после отбоя законных жиличек, терпению Петровой пришел конец.
– Что ты о себе возомнила? – зашипела Люся, распахнув дверь и обнаружив в коридоре препиравшихся девчонок. – Петрова, ты не спишь! – радостно заорали нарушительницы спокойствия и бросились в дверной проем, опасаясь, что первой его займет Левина. – Уснешь тут с вами, – улыбаясь, посетовала Люся. – Одна басит, как пономарь, другие… – Люська, дурочка дорогая! – ласково мурлыкала Женька. – Как хорошо, что ты вернулась. Сейчас отметим. Почирикаем, как в старые добрые времена. – Да я-то уже здесь месяц, если не два. А вы где бродите? Загорелые какие, аж завидно! – Как обычно, – подмигнула хмельная Любаша и зашуршала невиданной красоты заграничным пакетом. – Понятно, – догадливо протянула Петрова. – Своих проводили? – Капитан, капитан… – запели красавицы и, покачиваясь в такт, начали с похабным выражением лица расстегивать свои умопомрачительные кофточки. – Ведь улыбка – это флаг корабля, – азартно подпела Люся. – Капитан, капитан… – красноречиво взяли паузу две соблазнительницы, – под-тя-ни-тесь… – Ну вас, бесстыдницы! – хохотала Петрова и в такт покачивалась на панцирной сетке. – Пет-ро-ва, мы тебя обожаем! Давай выпьем уже. – Наливайте, – засуетилась Люся и стала выставлять на стол разномастные емкости: граненый стакан, бокал с отколотой ручкой и две алюминиевые кружки. – Мне чуть-чуть. – А где наша мама Соня? – полюбопытствовала Женька, обнаружив бесхозный бокал. – Дымит наша мама. Дымит, как паровоз. Петрова обвела глазами хмельные лица подруг и догадалась: – Девчонки, Сонька ж обиделась! – На нас? – Да при чем тут вы? На меня! – А на тебя чего ж обижаться? Ты ж беременная. Люся, как ошпаренная, вырвалась из комнаты и обнаружила абсолютно пустой коридор (что было и понятно – ночь). Запахивая на ходу халат, Петрова подалась в сторону душевой, из которой в этот неурочный час раздавался шум воды. Дернув дверь на себя, Люся пришла к выводу, что заперто изнутри. Постучала. Не дождавшись ответа, постучала еще раз. С третьей попытки Петрова начала колотить в дверь ногами. – Соня… Левина… открой. Сонь, ну открой. Сонька, не дури! Открой, в конце концов!
Левина не отвечала, вода по-прежнему шумела, а Люся то скреблась в дверь, то пинала ногами – и уговаривала, уговаривала, как заведенная. – Петрова, – крикнули Женя с Любой, – тебе помочь? – Девчонки, не открывает, не отзывается! – паниковала Люся. Возмутительницы спокойствия в двести седьмой комнате, зачем-то на цыпочках, перебежками достигли душевой и с необыкновенным усердием стали помогать беременной подруге. – Она что? Над нами издевается? – подняла брови Люба. – Девочки, что-то случилось! – металась Люся. – Чего с ней случилось? – запротестовала Женька. – Что могло случиться с нашим комиссаром? Душевая – это не фронт. Это даже не комитет комсомола. – Все, – выдохнула Люба. – Надоело. Давай дверь ломать. Цель была поставлена. Девочки выдвинулись на исходную позицию, вздохнули воздуха, дабы удар был потяжелее и… И шум воды утих. А из-за двери послышалось немелодичное пение в басовых интонациях. – Тише! – взвизгнула Петрова. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Левина, распаренная и румяная, как матрешка. Увидев соседок, Соня искренне удивилась: – А вы чего? – Левина, ты все-таки сволочь, – процедила Женька. – Ты чего там делала? – Чего это я сволочь?! – возмутилась Соня. – Конечно, сволочь, – поддержала напарницу Люба. – У тебя тут под дверью беременная Люська как белка скачет. Сонечку свою зовет: «Открой, Сонечка! Что с тобой, Сонечка? Выйди, Сонечка…» – Да что случилось-то? – озверела Левина. – Да ничего не случилось, мы так и думали, – с издевкой продолжала Люба. – Просто Петрова кипиш подняла. Видите ли, Соня обиделась. – Да ни на кого я не обиделась, – отбивалась Левина. – Я душ принимала. – Соня! Ка-ко-о-ой душ ночью? Ка-кой ду-у-уш? – наступала Люся. – Горячий. Воды ж с утра не было! А тут такая возможность – никто на пятки не наступает и в дверь не ломится. Да чего вы дергаетесь-то? – Сонь, – всхлипнула Петрова. – Я так тебя люблю… – Люсь, да что с тобой? – заволновалась Левина. – Ты чего плачешь-то?
– Не плачу, не плачу. Уже не плачу. – Ну как же не плачешь-то? Говорила я этим дурам: «Не будите». Не будите! – прикрикнула Соня и замахнулась кулаком на соседок. – Мам Сонь, ты не запирай меня больше… Ладно? Я лучше… – Я сама знаю, что лучше. Пойдем уже, – баском скомандовала Левина и поправила тапку на ноге. – Не слушай ее, Петрова. Гинеколог наш – враг наш, – язвили Женька с Любой. Соня приняла вызов и в ответ пообещала прибить «этих дур, не понимающих, како-о-ое это счастье – материнство»! Не спали до утра. А в обед принесли телеграмму на имя Петровой: «Буду субботу. Павел». – Какой сегодня день недели? – растерянно спросила Люся сонных соседок. – Зачем тебе? – буркнула Левина. – Павел приезжает. – Зачем? – не отрывая головы от подушки, простонала Женя. – Откуда я знаю, зачем? – Муж соскучился по жене, ничего удивительного, – попыталась завершить мучительный разговор Соня. – Удивительного – ничего, – выдавила из себя Женька. – Просто странно: был Жебет и нет Жебета, теперь, получается, опять есть. – Жень, ну что ты несешь?! – обиделась Петрова. – Ну, тогда скажи, что ты соскучилась, – подала голос Люба. – Соскучилась? А, Люсь? – Нет, – призналась Петрова в ответ и уставилась в грязное после ливня окно. – Чего ж тогда? – не унималась Люба. – Да ничего. Спрашиваю, какой сегодня день. – Да какая тебе разница, Петрова? Какой хочешь, такой и будет, – предложила Женька. – Если сегодня суббота, – рассуждала Люся, – то, значит… – Не-а, – протянула Левина. – Не суббота сегодня. Пятница сегодня. – Девочки, – жалостно обратилась к соседкам Петрова, – как же я его встречать буду? – А зачем тебе его встречать? – резонно уточнила Люба. – Ты беременная. Сиди в общаге. Он что, дороги не знает? – Я не про то.
– А про что? – Я же комнату в семейном сдала. – Ну и ладно, – отмахнулась Женька. – Ну как ладно? Куда я его приведу? – Сюда и приведешь, – резюмировала Левина. – Как ты себе это представляешь? Нас здесь и так четверо. – Было четверо, – хихикнула Женька. – Будет пятеро. Мы тебе не помешаем, подруга. – Мне-то вы, естественно, не помешаете. Просто… – Люся, – успокоила ее Люба, – все на самом деле просто. Мы с Женькой найдем где переночевать. – А я? – засомневалась Соня. – А ты, Левина, воткнешь в уши беруши, – предложили наконец-то очнувшиеся ото сна красавицы. – Сами вы себе беруши втыкайте. – Сонь, да они шутят! – успокоила ее Петрова. – Я же не маленькая! – засопротивлялась Левина. – Сама могу догадаться – семейное дело. – Ну, раз ты такая догадливая, – предложила Люба. – Переночуй в красном уголке. – Дура! – расщедрилась в ответ Соня. – Сама ты дура! – не поскупилась Люба и швырнула в соседку подушкой. Подушка была поймана на лету и отправлена по обратному адресу. – С нами пойдешь, – приказала Женька. – Куда-а-а? – Левина выкатила глаза. – На передовую, Сонечка. На передовую. – На-а пози-и-ицию де-э-вушка про-во-жа-а-ала бойца… – запела Люба. – Я не боец, – зашипела Левина. – Ты? Ты не боец. Ты бойца! – декларировала Женька. – Да ладно, девчонки! Оставьте Соньку в покое, – попросила хихикающая Петрова. – В приемном… – балагурила Женька. – В приемном покое оставим бойца. Бойца без конца. – Бойца-молодца, – подхватила Люба. – Не печалься, Левина, мы тебя удочерим и в люди выведем.
– Очень надо, – пыхтела Соня, но в глазах ее уже появились смешливые искорки. – Очень мне надо в ваши люди. У соседей переночую. В тылу. – Спасибо, девочки, – растрогалась Люся. – Па-жа-ласта, – с готовностью замотали головами лохматые соседки. До вечера комната взрывалась хохотом, а потом опустела, и Петровой стало грустно. Она попыталась сосредоточиться на завтрашней встрече с Павликом, но ничего, кроме гулкой пустоты, внутри себя не обнаружила. «Где радость?» – подумала Люся и поправила сползшие на нос очки. «Нету», – ответила сама себе и поморщилась. На вокзал Петрова не пошла, как и в магазин, как и в парикмахерскую. Утром сидела на кровати, тупо уставившись в одну точку – на косточку, валявшуюся на полу. В голове тренькал мотивчик: «Где мой муж? Грозный муж…» Откуда он взялся, Люся не знала, песни такой никогда не слышала. «Грозный муж… Страшный муж… Муж объелся груш», – про себя произнесла Петрова, и мотивчик исчез. Зато раздался стук в дверь. Люся повернула в его сторону голову, но с места не встала. Стук повторился, и Петрова еле слышно произнесла: – Можно. Стоявший за дверью Люсиных слов не слышал, поэтому стучал все настойчивее. – Да войдите же! – крикнула Петрова, и дверь распахнулась. В проеме стояла тетка, облаченная в темно-синюю форму с фуражкой на голове. – Чо-о? Открыть трудно? Битый час тут стучу, как прокаженная, – пробурчала она и потянулась к истрепанной кожаной сумке. – Петрова ты? – Я. – Телеграмму прими. – Какую? – Откуда я знаю какую? «Молнию». И не одну. Может, помер кто? У Люси затряслись руки и перехватило дыхание. – Дава-а-айте, – протянула она, почему-то не двигаясь с места. – Чего тебе давать? Это ты мне давай! – Деньги? – уточнила Петрова. – Зачем деньги? – удивилась почтальонша. – Паспорт давай. – Зачем? – продолжала бессмысленный диалог Люся, почти беззвучно шевеля губами. – Затем, что так положено.
Петрова медленно встала, на ощупь нашла свою сумочку. Перед глазами все плыло, и голова очень кружилась. Протянула. – Ты мне зачем сумку-то суешь? – начала раздражаться почтальонша. – Там паспорт. – Вот паспорт-то и давай. – Сами возьмите. Мне как-то очень плохо. Я ничего не вижу, – прошелестела Люся и медленно опустилась на кровать. Легла. – Эй, девка, ты чего? Вправду, что ль, плохо? Может, позвать кого? – Никого не надо звать. Возьмите паспорт и прочитайте мне, что в телеграммах. – Не положено, девушка, – колебалась почтальонша. – А вы все равно прочитайте. Кто умер? Женщина выставила сумку на стол и распечатала телеграммы: – «Субботу не жди Павел», «Срочно приезжай Павла женщина Мама». Вроде не умер никто. – Хорошо, – медленно выдавила Петрова и закрыла глаза. – Слушай, ты распишись. Так положено. Люся ткнула предложенной ручкой в означенное место и замерла. – Ну, я пойду? – почему-то шепотом спросила почтальонша. – А то смотри, может, соседей позвать? – Не надо. – Ну не надо, так не надо, – прокряхтела письмоносица и выкатилась за дверь. Петрова, не меняя позы, пролежала на кровати до вечера. С незапертой дверью. С пустым желудком и звонкой головой. До того самого момента, пока мимо родной двери не прошла коренная жительница двести седьмой Левина. Соня направлялась в соседский лагерь, временно предоставивший ей убежище в виде подростковой раскладушки. Увидев неподвижную Петрову, Левина уменьшила интенсивность движения и сделала необходимый маневр. Она зашла в комнату и нависла над беременной подругой. – Люсь, ты чего? Не приехал, что ли? Петрова молчала, с силой зажмурив глаза. – Люсь, ну, правда, что случилось-то? Поругались? – С кем? – прохрипела сраженная двумя «молниями». – В смысле? – опешила мама Соня. – С Жебетом. – Он не приехал.
– Почему? – Занят. – Чем? – В телеграмме написано. Соня наконец-то увидела две бумажки. «Субботу не жди Павел», «Срочно приезжай Павла женщина Мама». Левина содрогнулась, но чтобы не подать вида, активно засуетилась. – Люся, – наставительно проговорила она, – это банально. Такое часто бывает. Кстати, особенно часто это происходит в момент, когда женщина, как ты, беременна. Физиологически мужчина так устроен, что… – Соня, – тоскливо попросила Петрова, – по-мол-чи. И отвернулась лицом к стене. – Люсь, не расстраивайся, – Левина готовила новый стратегический поворот. – Хочешь, я поеду и с ним переговорю? Я объясню ему… – Что? – Что это временно. Что есть более важные ценности. Например, семья, ребенок, долг, совесть, наконец. – Соня, – так же тоскливо, но достаточно твердо повторила Петрова, – по-мол-чи. – Хорошо, – согласилась терявшая на глазах энтузиазм Левина. – Я помолчу. Если так надо, то я помолчу. И она действительно молчала почти час, сидя в темноте рядом с Люсиной кроватью. Потом не выдержала и шепотом спросила: – Ты спишь? – Нет. – Может, чаю выпьешь? Или съешь что-нибудь? – Со-о-оня, – застонала Петрова. – Хорошо-хорошо, – с готовностью затараторила Левина. – Не хочешь – не надо. Повисло долгое молчание. Соня стала придремывать на стуле. Голова падала на грудь, от чего Левина просыпалась и старательно прислушивалась к дыханию Петровой. Дыхание было ровным и грустным. Так, во всяком случае, казалось подруге. На самом деле оно было просто ровным, потому что Люся спала крепким глубоким сном, в котором не было места напрасным ожиданиям и неожиданным известиям. Проснулась Петрова не столько от света, бившего в глаза, сколько от зычного храпа утомленной ночным бдением подруги. Левина разражалась басовыми руладами, подобно мотору, набирающему обороты.
– Со-онь… – А? – встрепенулась та и открыла глаза. – Не храпи. – Не буду, – заверила Левина и снова засопела. «Как же, не будешь», – подумала Петрова и рассвирепела: – Левина, не храпи! – Я не храплю – Сонька вынырнула из забытья и заныла: – Да что же это, в конце концов? Человек спит. Отдыхает. Воскресенье. А его наглым образом будят по такому ничтожному поводу. Петровой стало стыдно, и она накрылась подушкой. Хватило Люси, правда, ненадолго. Дышать было неудобно и трудно. Она освободилась и, судорожно хватнув воздуха, сбросила с себя покрывало и с удовольствием потянулась. Левина выполнила обещание: громкая фаза сна сменилась на тихую. Петрова хихикнула и встала. Из коридора доносились звуки встревоженного человеческого улья. Его обитатели хлопали дверями, занимали очередь в уборную, гремели посудой и лениво переругивались. В общежитии началось утро. А к вечеру в двести седьмой комнате состоялся военный совет под руководством генералиссимуса в ситцевом халате и стоптанных тапочках на босу ногу. Левина строевым шагом измеряла периметр комнаты и шумно дышала, ощущая важность момента. – Что будем делать? – обратилась Соня к членам ставки в лице растерянных Женьки и Любы. Младшая по званию Петрова в обсуждении участия не принимала и сосредоточенно грызла яблоко, следя глазами за порывистыми движениями озабоченного генералиссимуса. – А что нужно делать? – вяло реагировали на призыв красавицы. – Нужно принимать меры, – рвалась в бой Левина. – Какие? – Вплоть до развода, – категорично заявила Соня. – Чтобы развестись, нужны основания, – резонно заметила Люба, рассматривая свою смуглую ногу. – Основания есть. – Какие? – отозвалась Женька. – Измена, – строго посмотрела на Петрову Левина. – Измена, – зевнула Люба, – это не основание, а естественные издержки семейной жизни на расстоянии.
– Тем более, – напирала Соня. – Что тем более? – попросила разъяснить Женя. – Измена – тем более. Расстояние – это то, что проверяет чувство, укрепляет его, делает его особенно ценным. Любви нужны трудности! – пафосно заключила Левина. – Да-а-а? – ехидно уточнила Люба. – И кто тебе об этом, Сонечка, сказал? Кто, хочу я знать, ввел тебя, невиннейшее существо, в такое заблуждение? – Я отвечу тебе, Люба, – подыграла Женька. – Не кто, а что ввело нашу неискушенную подругу в столь искреннее заблуждение. – Неужели комитет комсомола, Женечка? – Нет, это не комитет комсомола, и не пионерская организация, и даже не посещаемые вместе с Люськой курсы будущих матерей. – А что же это, Женечка? – кривлялась Люба. – А это, дорогая моя подруга, поздняя девственность и ранняя глупость! – Что-о-о?! – рассвирепела Соня. – Что слышала, – сорвала Женька погоны с генералиссимуса и перевела взгляд на Петрову. Та приканчивала пятое по счету яблоко и видимого интереса к происходящему не проявляла. – Слушай, Петрова, ты что, действительно собралась ехать в свой поселок? – Нет. – Тогда чего тебя Сонька уговаривает? – Я ее не уговариваю. Просто за счастье нужно бороться. – Люся, ответь этой дуре, – с досадой попросила Люба. – Ты счастлива? – Нет. – Тогда зачем тебе ехать? – Я не поеду. – И не поехала? – Представь себе, не поехала.