“Международный литературный клуб ИнтерЛит” 14 сентября 2013 г.

(повесть) Уважаемые Читатели. Уже полгода с нами нет молодой, знаменитой и очень талантливой писательницы Жанны Челси. Она покончила жизнь самоубийством, выбросившись с крыши небоскреба, где происходила презентация ее новой книги «Две недели на Гавайях». Презентацию эту в прямом эфире показывал 6-й канал и канал «Culture». Жанна пригласила всех своих друзей, и презентация, организованная ее подругой Гелией Смит, была похожа на настоящее театральное представление. Однако, в самый разгар праздника Жанна подошла к краю крыши и выбросила себя... Вертолет, который снимал праздник с воздуха, запечатлел последний полет в жизни Жанны Челси, вся жизнь которой была похожа на полет очень красивой и талантливой птицы. Спустя полгода, оправившись от траура, Гелия Смит, верная подруга Жанны Челси нашла в компьютере Жанны эти записи, эту маленькую книжку, своеобразный дневник писательницы. Хотела ли Жанна публиковать эти воспоминания-дневники, или нет, мы теперь уже никогда не узнаем, но зато уже известно, что «Две недели на Гавайях» не была последней книгой писательницы... С разрешения мисс Гелии, которая является единственной наследницей этих записей (об этом свидетельствует посвящение в начале), мы на страницах нашего журнала публикуем последнее творение рано ушедшей от нас писательницы. Вставки-отрывки из произведений писательницы сделаны самой писательницей. Не всегда они находятся в гармонии с контекстом повествования. Но мы решили не опускать и не добавлять ничего. Чарльз Парсонс. Гелия, любимая! Эту запись я делаю сегодня, утром страшного дня ПРЕЗЕНТАЦИИ моей книги. Когда я закончу эти записи, которые я начала писать на следующий день после того,

как закончила «Гавайи», я еще не знаю, но сегодня мне пришла мысль посвятить эти записи-воспоминания тебе. Ты лучшее, что было в моей жизни. Это я поняла сегодня. Я люблю тебя, твоя Жанна.

*** Полет длился каких-нибудь 5-6 секунд. От удара огромного грузовика легкий фордик буквально вылетел с трассы в сторону и ударился в стену. А секунду спустя раздался взрыв. Души Гарри и Аннет, взявшись за руки, вознеслись на небо, и уже сверху увидели, как очень скоро на место катастрофы приехали полицейские машины, и еще где-то рядом с ними появился вертолет. Жанна Челси, «Две недели на Гавайях».

1 Доброе утро... Вчера я закончила новую книгу (она называется “Две недели на Гавайях”), и отнесла ее своему издателю Чарли Парсонсу. И еще вчера наконец-то был первый настоящий весенний день… Небо очистилось, засветило солнце, задул легкий сухой ветерок, и в воздухе запахло весной. Наверное, в нас это заложено - радоваться приходу весны. Ведь всегда считаешь каждый зимний день и отсчитываешь время, оставшееся до наступления марта… Вчера все почувствовали, что наступила весна! И, как всегда весной, – то сердце вдруг забьется, то резко поменяется настроение (причем без особой причины), бездумно играя по всей клавиатуре душевных оттенков: от самого грустного до самого радостного; сама же ты весной что-то ищешь, куда-то идешь, сама не зная куда, или мечтаешь полететь куда-то далеко, сорваться с высокой скалы и парить, и какое-то сумасшествие вокруг, и ты лишь догадываешься: причина - ВЕСНА… Может, именно она виновата в том, что я сегодня решила начать вести дневник? А, может, то, что я закончила книгу? Не знаю…

2 Меня зовут Жанна, а не Jane, то есть на французский манер. Меня так назвал мой папа, который в 60-х годах жил в Париже, и у него там была любовница Жанна Вольюи, с которой мой папа делал сексуальную революцию. После окончательной победы революции, мой папа вернулся в Штаты, полностью отошел от молодежного движения, стал критиковать хиппи и рок-музыку и сделался обычным американцем и женился на обычной американке – моей матери. Итак, меня зовут Жанна Челси. Я писательница и никакого отношения не имею к футбольному клубу “Челси”. Я родилась в 1974 году, и рано потеряла родителей. Они погибли в автокатастрофе в 1978 году, на highway # 95, когда ездили из Норфолка в Вашингтон, и их машину сбил огромный грузовик, и машина буквально вылетела с трассы в сторону и врезалась в стену. Я тогда проводила лето у бабушки. Бабушка мне и рассказывала, что, когда погибли мама и папа, я перестала говорить, и это продолжалось 2 года, пока я не пошла в подготовительную группу детского сада для детей с какими-нибудь нарушениями речи и вот там-то и начала снова говорить. Как раз это случилось к тому времени, когда я должна была пойти в школу. Я не люблю Жорж Санд, но мое детство было похоже на ее детство, ибо проходило оно в деревне. Не то, чтобы я все время жила в деревне, просто большую часть года я проводила там, у бабушки. В школу я ходила в городе, и бабушка приезжала ко мне в город, чтоб присмотреть за мной, и потом на каникулах мы уезжали в деревню. Сразу же в

этом захолустье я оказывалась в центре внимания (приехала из города!), и это меня тяготило, и я хотела, чтоб меня оставили в покое. Уже тогда мне было интереснее играть с мальчиками, чем с девочками. Подсознательно я чувствовала в мальчиках нечто более надежное, чем в плаксивых девочках, готовых расплакаться по любому поводу и даже без повода, а, поскольку смерть родителей (особенно мамы) воспитали во мне совсем другие качества, то мальчики своей волей (странно звучит это слово по отношению к 12-14летним мальчишкам) и силой, которую я инстиктивно чувствовала, казались привлекательнее. Помню одно лето в деревне (я уже ходила в школу, и после окончания учебного года бабушка поспешила вывезти меня из города, чтоб я развеялась). Помню, что я большую половину времени проводила дома, читая книги (конечно, Вальтер Скотт, Дюма, Стивенсон, Жюль Верн), лежа на железной кровати с пружинами и время от времени смотрела в окно (из окна был виден старый дуб, засохший наполовину, которому, как говорила бабушка, было 300 лет). Иногда в мое окно стучались деревенские девочки и звали меня поиграть в свои девичьи игры (они мне надоели, и я еще тогда понимала, что их интересую не я сама, а то обстоятельство, что приехала я из города), но я отказывалась, оставалась дома и читала, читала, читала... Что искала я в книгах? Конечно, убежище от действительности, в которой все было грубо, и в которой была смерть моих родителей. Книги были моим спасением, и бабушка, не понимая этого, гнала меня поиграть с моими сверстницами, от которых, однако, я уже (и я это чувствовала) ушла слишком далеко, благодаря книгам. Я до сих пор помню писклявые голоса деревенских девочек под моим окном: -Жанночка, давай поиграем. Жанночка, покажи нам свои платья. Жанночка, расскажи про город… Но однажды в окно мое постучались мальчики, и попросили выйти во двор.

-Там, далеко в поле мы нашли старую разрушенную мельницу, и хотим пойти посмотреть на нее. Пойдешь? Я поняла, что это проверка моей храбрости и ответила согласием. Одна из девочек (которая почему-то считала себя моей ближайшей подругой), шепнула мне, что с мальчиками так далеко ходить нельзя и что детям вообще запрещается ходить к старой мельнице, потому что там много змей. Я рассмеялась, сказала, что все это чушь и сообщила мальчикам, что это не старая мельница, а развалины Старого Замка, который лишь потом стал мельницей, и что в книге, которую я сейчас читаю, есть описания подобных замков, что там под развалинами должны находиться сундуки с золотом и бриллиантами (сказывалось влияние Вальтера Скотта и Стивенсона)… Мальчики сказали, что раз я знаю, как выглядят старые замки, то, значит, точно должна пойти с ними в качестве эксперта. Я сказала, что было бы глупостью ходить в такую экспедицию теперь (я уже знала это волшебное слово: экспедиция!), что если мы хотим добраться до золота, то должны отправиться туда рано утром, чтоб взрослые (войско старого шерифа) не остановили нас. Мы договорились, что мальчики придут за мной на рассвете, в 6 часов (ни у кого из них не было часов, и я отдала самому старшему из них свои), и мы пойдем к Старому Замку. До самой поздней ночи девочка, которая считала себя моей ближайшей подругой, убеждала меня не ходить с мальчиками так далеко (а почему и зачем, я тогда не понимала; вот и говори теперь о том, что городские созревают раньше!), и я поняла, что если я что-то не придумаю, она нас всех сдаст войску старого шерифа (то есть взрослым; старым же шерифом была моя бабушка). Я достала из чемоданчика курточку, подарила своей подружке и взяла с нее слово, что она о нашем походе ничего не расскажет взрослым (в последствии это стало традицией: в каждый свой приезд в деревню я одаривала шмотками местных девиц, которые были от этого на седьмом небе от счастья; бабушка же каждый раз ругалась, говоря, что мне самой скоро нечего будет одеть). До самого утра я не смогла заснуть: мысль о Старом Замке не давала покоя, и я уже была полностью готова к походу, когда ровно в шесть часов деревенские мальчики постучались в мое окно. Взяв свой маленький рюкзачок, я, стараясь не разбудить

бабушку, вышла во двор. Оглядев меня с ног до головы, самый старший из мальчишек одобрил то обстоятельство, что я надела брюки, потому что в них будет легче лазить по стенам, и я подумала, что очень счастлива этой оценкой (тогда никто из девочек в деревне, не говоря уже о более взрослых, не одевал брюк). Мы отправились в путь, и вскоре оказалось, что путь будет нелегким и небезопасным (так пишут, кажется, в приключенческих книжках). Сначала нас чуть было не засек оруженосец короля (пастух, перегоняющий на далекие луга коров), и нам пришлось идти по дну оврага, где была грязь, доходящая до колена. Потом нас чуть было не увидели привозимые из далеких стран рабы (пассажиры рейсового автобуса). Очень скоро я устала, и мои верные мальчики по очереди несли мой рюкзак. Я смеюсь. Наверное, это было смешное зрелище: 13-летняя девочка в белой панамке, идущая впереди небольшого отряда деревенских мальчиков, одетых как оборванцы. Наверное, я была в чем-то похожа на Жанну д’Арк на пути к Орлеану, но я тогда еще не читала ничего об этой знаменитой моей тезке (зачем я все это пишу?). На старой мельнице (которая никогда не была Старым Замком, но это не имело значения), мы пробыли до самой ночи, осматривая каждую щель, переворачивая все камни. Мы очень проголодались, но я сказала ,что нужно переночевать здесь и утром возобновить поиски, если мы хотим что-то найти. Мальчики не были против, и мы зажгли костер (чтоб, как я сказала, хищники не напали на нас), и легли спать. Я разделила ночь на равные интервалы и назначила часовых, которые каждые 2 часа должны были сменять друг друга, и думая о том, откуда бы завтра раздобыть еду, заснула… А потом нас нашли. Оказалось, нас искали долго, в деревне поднялся настоящий переполох, особенно безумствовала моя бабушка, и когда дело дошло до полиции, девочка, которая считала себя моей ближайшей подругой и которой так понравилась моя курточка, рассказала, что я повела мальчиков к старой мельнице (всегда найдется Иуда, который покажет, где находится Гефсиманский сад). Бабушка говорила, что я не способна на такое (как она ошибалась!), что, наверное, меня противные мальчики затащили туда силой, во всяком случае после долгих препирательств вся деревня отправилась искать нас на старой мельнице. Когда меня разбудили, первое что я сказала, это: -Бабуль, мы не нашли золото, наверное, проклятые мавры разграбили Замок до нас. В ответ бабушка в первый и последний раз за всю жизнь дала мне пощечину, и я расплакалась. После похода к со старой мельницей все мальчики деревни поголовно влюбились в меня и втайне друг от друга писали мне любовные письма. Письма мне доставляла та самая девочка, которая считала себя моей верной подругой и которая пыталась загладить вину после своего предательства. Помню, как я читала письма, потом брала красную ручку, исправляла грамматические и орфографические ошибки и отправляла письма обратно воздыхателю. Нечто стервозное во всем этом было, конечно, но тем самым я давала понять деревенским оборванцам, что они не чета мне, что судьбой мне уготовлен принц, странствующий на своем белом коне (дура! Но что делать? Мне было 13 лет!), и обязательно приедет за мной, и мы отправимся в его замок… Потом я уже стабильно на каждые каникулы вместе с бабушкой приезжала в деревню. Все эти годы у меня слились в один… Из этих лет я помню только самую малость: например то, что с каждым годом дуб, который был виден из моего окна, все больше засыхал, и мне бывало каждый год грустно замечать это. Помню также, как я собирала вокруг себя детей по всей деревне и читала им книжки. Помню еще одного деревенского парня (настоящий ковбой!), который жил в доме напротив, и влюбился в меня, и громко по всей деревне включал ужасную музыку, от которой я впадала в истерику, а он думал, что доставляет мне величайшее удовольствие (это уже когда мне было лет 15-16, и я начинала понимать толк в музыке)… И все. Больше ничего не помню. Это были несколько странные годы, прожитые в абсолютном одиночестве (12-16 лет). Я росла, не изучая окружающий меня мир, а в большей степени изучая себя, то есть, говоря точнее, я росла не вширь, а вглубь (глупость получилась какая-то и галиматья)… В процессе углубления в самое себя мне помогали книги, которые были одновременно и

спасением (после того, как я потеряла маму и папу) и в то же время гибелью (поскольку вскоре я и вовсе потеряла связь с внешним миром). И вот однажды я открыла глаза и увидела мою первую любовь, и это было, когда мне было 16 лет… Но это уже случилось в городе, и эти 6 месяцев - совсем другой период в моей жизни.

*** Бабушка пила чай из большой кружки. Пила, шумно выдыхая воздух и постанывая от удовольствия. Видимо, чай доставлял ей неимоверное удовольствие. И это длилось долго, бесконечно долго, и ее внучка, которая всегда, неизменно подавала бабушке чай, подумала: «В следующий раз чай ей нужно налить в маленькую чашку». Жанна Челси, «Однажды в детстве».

3 Странно: то, что я пишу, становится не просто дневником, а уже воспоминаниями! И неужели, получается книга? Но ведь ее никто не прочтет! Зачем я пишу все это? Хосе Химес, мексиканский писатель, лауреат нобелевской премии, однажды сказал мне: -Дочка, всегда, когда человек берет перо и белый лист бумаги, значит, ему нужно в чем-то разобраться: или в самом себе или в его окружающем мире. Поверь, это так. Я ничего не ответила тогда, потому что еще ничего не знала об этом. И вот теперьто я его понимаю, понимаю, что он имел ввиду. Ведь я тоже хочу теперь разобраться в том что происходит во мне, и, может, инстинктивно, что-то ищу в прошлом?..

4 Итак, продолжаю оглядываться в свое прошлое… Зачем вспоминать? Ведь воспоминания способны убить! Так однажды сказал Хосе Химес. Думаю, что нужно переписать те строчки, которые я написала вчера перед сном; они мне очень понравились: “И вот однажды я открыла глаза и увидела мою первую любовь, и это было, когда мне было 16 лет… Но это уже случилось в городе, и эти 6 месяцев - совсем другой период в моей жизни”. Это действительно была моя первая любовь (может, все же назвать влюбленность? Нет! Пожалуй, пусть будет ЛЮБОВЬ). Его звали Айки. Он был смугловат, у него был большой с горбинкой нос, похожий на нос какого-нибудь Марка Красса, или того же Юлия Цезаря, и он однажды появился в моей жизни, и натворил там бог знает что! Я возвращалась со школы домой (школу я ненавидела и ходила туда только ради бабушки, которая говорила, что поклялась памятью моих родителей, что я окончу школу), и Айки вдруг предстал перед моим подъездом, преградив мне путь, и произнес: -Давай немного погуляем. Я проверял: твоей бабушки нет дома, так что она не будет волноваться, если ты немного опоздаешь домой… У Айки были удивительные глаза; они смотрели прямо мне в глаза, и проникали внутрь, наполняя душу теплом (бархатные глазки, как я потом окрестила их)… Я все это домыслила, конечно, потом, но именно его глаза были виноваты в том, что я не пошла домой, а пошла с ним. Мне вдруг показалось (я это почувствовала, а не осознала!), что я могу пойти за ним, куда угодно, и мы отправились в ближайший парк и сели на скамейку. Он сказал, что давно ходит за мной, что давно хочет познакомиться со мной, что, по его мнению, я не такая, как остальные девушки (это сразу меня и подкупило: наконец-то ктото понял, что я не такая, как все!), и что он в меня влюблен, и хочет быть со мной… Потом пошел дождь, и мы промокли до нитки, но не пошли домой, а остались в парке, на скамейке и целовались. Айки удивительно хорошо целовался, я же целовалась в первые в жизни и училась у него.

Когда я вернулась домой, бабушки еще не было дома. Я одела свой розовый халатик (зачем я все это помню, да еще и пишу здесь?), и легла, думая о том, что я наконец-то счастлива! Наконец-то пришел конец моему одиночеству, наконец-то нашелся тот, который любит меня такой, какая я есть, и которому можно все рассказать, который все поймет… Вскоре позвонила бабушка и сказала, что из-за ливня она застряла у подруги (я тогда не понимала, как это у 76-летней старушки могут быть подружки!), что уже собирается домой и спросила, поела ли я?

-Да, конечно, бабуль,- ответила я, хотя это и было ложью: поесть я как раз-таки и забыла (дура! дура!!! Не надо было так влюбляться сразу же!). С Айки мы стали встречаться каждый день. Он меня провожал в школу, и после школы мы гуляли вместе, прежде чем пойти по домам, а потом висели на телефонах, потому что нам все время хотелось говорить и говорить друг с другом. При благоприятных условиях (отсутствие дома моей бабушки или его родителей, особенно его противной сестры), мы ходили домой друг к другу, и играли в мужа и жену (между нами не было секса). Я готовила ему поесть, он что-то чинил дома (удивленный возглас бабушки: “Ты починила выключатель? Ах, ты должна была родиться мальчиком!”, но я тогда еще не была готова к тому, чтоб рассказать бабушке об Айки). Потом, как это водится у 16-летних подростков, мы решили пожениться. Мы были очень разумными, и вполне разумно (мне сейчас это смешно) решили сначала поступить в Университет, получить высшее образование, потом уже пожениться. Он найдет работу, и мы поженимся, сказал Айки, и я думала тогда: какой серьезный! Практичный! Серьезно относится к жизни, несмотря на то, что ему всего лишь столько, сколько мне (16 лет!). Я соглашалась со всем, что он говорил и принималась пополнять пробелы в образовании Айки (он за всю свою жизнь прочитал только одну книгу, и это был “Затерянный Мир” Конана Дойла. Я, кстати, видела эту книгу, всю потрепанную. На внутренней стороне обложки карандашом мой Айки написал: “Моя самая любимая книга. Обещаю всегда ее перечитывать!”. Видимо, он слишком часто перечитывал эту книгу, потому что ничего другого он так и к окончанию высшей школы не прочел. Я читала ему вслух, причем и прозу и поэзию (ему в некоторой степени понравился Хемингуэй, за сухой, точный язык и еще Хосе Химес. Господи, кто бы мог подумать, что когда-нибудь я стану писательницей и буду гулять с самим Хосе Химесом, лауреатом Нобелевской премии, классиком североамериканской литературы!). Из поэзии моему Айки не понравился никто, и я так и не могла втолковать ему, почему люди пишут стихи, и чем отличается, скажем, Альфред де Мюссе от Поля Элюара. Но я была счастлива, я любила и была любима, и думала, как же мне повезло уже в первый раз (Айки был моей первой любовью, и я тогда не сомневалась, что последней!). И я никогда не забуду наши бесконечные прогулки-путешествия по городу, парки, скамейки, музеи, театры, булочные, кафе, “нашу” чайную… Пусть Айки мало читает, думала я, но ведь человек ценен не тем, сколько книг он прочел и знает разницу между Марлен Дитрих и Анной Маньяни, или нет, но зато он ТАКОЙ человек, верный, надежный, на которого можно положиться и который – самое главное – меня любит (о любви я знала только то, что было написано в книгах, которые я читала). Это была безумная-безумная любовь, и, как всегда, когда ты чувствуешь себя особенно счастливой, случается беда, которая все ломает, уничтожает, истребляет, сжигает все вокруг и от любви не остается ничего кроме горечи – выжженной солнцем травы (неплохо написала, а!). Было бы нечестно говорить о том, что учился только Айки (литературе и т.д.), училась я сама, вернее, очень много работала над собой, с тем, чтоб быть достойной Айки. У него была богатая семья, от него так и разило всем очень чистеньким, утонченным, великосветским, и я понимала, что я не такая, как они: дикарка, выросшая в деревне, у меня родители были простыми служащими; кто бы мог подумать, что это еще важно в конце ХХ века, уже в эпоху Глобализации! (смеюсь). Конечно, я чувствовала в себе некоторое превосходство в смысле литературы и образования, но я вскоре поняла, что образование, начитанность может ничего и не значить. От Айки так и несло этаким

особым блеском. Он учился в особой школе, у него была особая жестикуляция, манера говорить, манера одеваться (с некоторой небрежностью, но в то же время, особой изысканностью), и я стала всему этому учиться. Я сама стала себя лепить, я почувствовала себя сырой глиной, легко поддающейся пальцам скульптора; я была Пигмалион и Галатея одновременно. Подобные изменения (а у меня очень хорошо все получалось – я ведь хорошая ученица!) не могли пройти незамеченными для моей всевидящей бабушки. И она всем стала говорить, что ее внучка становится совсем другой, что она уже не та прежняя дикарка, какой была раньше, и однажды кто-то из нашего двора сообщил моей бабушке истинную причину моего изменения: что я уже полмесяца дружу с сыном такой-то (с особой важностью называется фамилия матери моего Айки), что поэтому ваша Жанна и изменилась, потому что ей хочется соответствовать семье молодого Айки… Короче, это настолько взбесило мою бабушку, что она взяла трубку телефона и позвонила матери Айки (они жили в соседнем дворе). Я опять повторю свои четыре строчки: “Это была безумная-безумная любовь, и, как всегда, когда ты чувствуешь себя особенно счастливой, случается беда, которая все ломает, уничтожает, истребляет сжигает все вокруг и от любви не остается ничего кроме горечи – выжженной солнцем травы…” Мне хочется умереть, когда я вспоминаю разговор своей бабушки с матерью Айки (я стояла рядом, оцепенев от ужаса, смутно чувствуя, что рушится мое счастье, не в силах ни убежать, ни оборвать провод телефона, ни закричать)! Особенно обидными были ее слова: -Моя внучка никогда не будет похожей на такую распутницу, как вы! Моя дочь не была такой и внучка тоже не будет такой!- И я понимала, что бабушка имеет ввиду то обстоятельство, что мама Айки вышла замуж во второй раз! Так все и кончилось, и я умерла, ибо это была настоящая смерть, и пусть кто-либо скажет, что не такой бывает смерть. Я потеряла свою любовь, потеряла навсегда, и дело было не в том, что моя бабушка, которая всю жизнь хотела мне добра, но всю жизнь делала мне больно, запретила мне встречаться с Айки (я бы, понятно, ее не послушалась и встречалась тайно). Дело было в том, что о разговоре моей бабушки и матери Айки (“с особой важностью произносится в уме ее фамилия”) узнал сам Айки, мой Айки, и тогда не только все кончилось, но и началось нечто совсем другое, и это было похоже на надругательство над трупом уже умершего человека (трупом была я): Айки решил мстить мне. Первое, что он сделал, это однажды, когда я возвращалась домой из школы (уже одна, без него!), он подошел ко мне и в присутствии своих друзей дал мне пощечину; я упала на асфальт и потом с трудом (голова кружилась) поднялась на ноги под хохот 6-7 подонков, дружков Айки, и я пошла домой, думая о том, как объяснить бабушке, почему у меня правая щека вся красная (Айки был левшой). Потом Айки поступил еще подлее. Он распустил слух у себя во дворе, в своей школе, а также в моей школе, что я переспала с ним, что я умею делать всякие такие вещи в постели и т.д. Это означало, что я уже не могла вернуться домой без того, чтоб меня не сопровождала целая орава мальчиков из младших классов, которые кричали мне вслед всякие грязные слова… Это продолжалось целый год, и тогда я хотела покончить жизнь самоубийством, рисовала в своих тетрадках повешенных, зарезанных и т.д., и не сделала этого только потому, что пожалела бабушку (которая убила мою любовь). Это было страшное время, похожее на сплошной кромешный, нескончаемый ад, и я никому не могла ничего рассказать, ни у кого попросить о помощи; я это должна была нести в себе и терпеть (в последствии это мне очень помогло в жизни; выжив тогда, в то страшное время, я уже научилась выживать всегда, несмотря ни на что!). (Грустная история получилась, но это все правда!) *** Мозарт сидел за письменным столом. Он писал. Против его воли, вещь, которую он начал пару дней назад, разрасталась, набухала, может, расползалась... Но его тянуло к этой вещи, и он во что бы то ни стало хотел закончить ее. К тому же обещанные 100 дукатов сулили очень многое. Таких денег давно не было, даже после «Флейты».

Теперь Мозарт сидел за письменным столом, писал совсем другую музыку и чувствовал ужасный холод в ногах... Голова пылала, спина, плечи были в тепле (накинутое на плечи, сложенное вдвое одеяло), а вот ноги замерзали. Посмотрел на камин – огонь погас. Вернее, дрова сгорели, а спуститься вниз было лень, да и нельзя было: это был завтрашний паек. Израсходуешь завтрашние дрова, Констанция устроит скандал: -Вольфи, детям холодно, а ты все истратил на себя! Главное, что руки не замерзали. Правой он держал перо и быстро-быстро, словно боясь не поспеть за мыслью, записывал ноты, а пальцами левой руки, что-то выстукивал, что–то быстрое, замысловатое: Там-парарАм-там-там-там. ТампарарАм-там-там-там... Потом в горле стало першить, чихнул два-три раза, потом глаза стали слезиться, и от света свечки, делалось больно... И он вдруг подумал: «Меня отравили, отравили, отравили!..» Жанна Челси, «Внушенный Мозарт».

5 Пошла покурила на балконе. Уже три часа ночи. Закрываю компьютер и иду спать. Наверное, немного поплачу в постели. Думаю, иногда полезно немного поплакать. Нужно или напиться или поплакать (и то и другое облегчает). Но нужно уже заканчивать эту историю, а кончилась она банально. Однажды ко мне подошел парень (я с ним не была знакома, но знала, что он живет в том же дворе, что и Айки; он был на 4 года старше меня), и сказал, что хочет, чтоб я была его девушкой. Может, назло Айки, может еще из-за чего, но я согласилась, и в тот же вечер потеряла девственность в подвале дома, где жил мой молодой человек (я не знаю, как назвать его, ибо уже успела, вернее, постаралась позабыть его имя, хотя и прожила с ним, полтора года. Уже совсем открыто я жила с ним после смерти бабушки). Что еще? Да! У меня нет высшего образования… Однажды Хосе Химес в одном из своих писем написал мне: “Высшее образование – нужно тем, кто больше ни на что не способен; а у тебя есть талант, и талант не маленький. Нужно писать, и таким образом учиться. Вот твоя учеба …И еще жить. Это тоже учеба”.

6 Живя с этим моим молодым человеком, я чувствовала себя все равно что мертвой. И во всем мире у меня не было ни одного близкого человека (бабушка к тому времени уже умерла, и я жила с этим молодым человеком в доме моих родителей); ни одного близкого человека, с кем бы можно было поделиться, что-то рассказать, чтоб не умереть. И я действительно была мертвой – мертвее мертвого. И я поняла, что если так будет продолжаться, я сойду с ума… Но что-то меня спасло, не знаю что. Наверное, вдруг появившееся смутное желание писать? Я стала писать короткие рассказы…

7 Сегодня погода испортилась: льет дождь. Что-то грустное есть в этом дожде, который идет и идет, не переставая, и сводит с ума своей монотонностью. Вообще, не хотелось вставать с постели (проснулась я очень поздно, потому что ночью засиделась за компьютером). Может быть, я вчера переборщила с воспоминаниями, и поэтому я сегодня чувствую себя пустой, вернее, опустошенной. Нельзя быть такой неосторожной! Воспоминания – это такой Джин, которого очень опасно выпускать из бутылки; воспоминания, вдруг нахлынувшие на тебя огромной волной, могут потопить тебя, проглотить тебя, и тебе не будет хватать воздуха, и ты задохнешься. Наверное, на стене, над письменном столом нужно повесить записку:

ОСТОРОЖНО: ВОСПОМИНАНИЯ, ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ: УБЬЕТ!! Нужно опасаться воспоминаний, уверена я, но в то же самое время думаю: чем же тогда человек будет жить? Что человек без своего прошлого, без своих воспоминаний? Животное не больше! (Получилось совсем по-гамлетовски!). Ведь воспоминания не только убивают (конечно, чаще всего это так!); воспоминания еще и могут помочь выжить. И сколько раз, благодаря некоторым воспоминаниям (в которые я влюблена!), мне удавалось выжить! *** -Ты меня любишь?

-Да, очень...

-И я тебя люблю.

-Спасибо. Мне нравится, когда ты так говоришь.

-Жалко, что мы не можем пожениться.

-Да. Нас не зарегистрируют.

-Жалко. Я б хотела с тобой пожениться.

-Я б тоже хотела. Но нам и так хорошо.

-Да. Нам хорошо. Нам очень хорошо. И мы удивительная пара: брюнетка и блондинка.

-Мне нравится смотреть на нас в зеркало.

-Мне тоже. Давай снимем зеркало с двери гардероба и повесим над изголовьем кровати.

-Давай. Ты сумасшедшая, и я тебя люблю.

-А я ОБОЖАЮ тебя! И ты тоже сумасшедшая! Жанна Челси, «Однополая любовь».

8 На улице Всех Святых есть бистро, которая называется “Одеон”. Я не знаю, зачем я туда заходила, в тот самый день, 7 лет назад, почему так мало там осталась, но когда выходила, в дверях я столкнулась с Гелией. Это было похоже на гром среди ясного неба. Я была поражена. Такой пугающей красоты я еще не видела никогда в жизни. Чтоб суметь ее описать, нужно вспомнить актрису Монику Белуччи. В чем-то она на нее похожа, вернее, тот же типаж, как говорят в кино. Когда она входила в “Одеон”, она курила длинную сигарету; она была очень высокой, худой, у нее была очень гордая походка. На ней было длинное полупрозрачное черное платье, волосы были стянуты сзади в хвостик. Она была одна… Ее красота настолько меня поразила, я была настолько обескуражена, что я сделала круг по площади перед “Одеоном”, потом опять зашла в бистро, не совсем сознавая, что я делаю. Я сразу же увидела ее: она сидела за тем же столиком, что и я несколько минут назад. Я заметила на столике свою зажигалку и обрадовалась тому, что у меня есть благовидный предлог, чтоб вернуться. Я не отдавала себе отчета в том, что со мной происходит, и я подошла к ней: -Я забыла зажигалку… Вот она… И она посмотрела на меня, и у меня мурашки пробежали по спине. У нее был незабываемый взгляд; он проник в меня и согрел все внутри, вернее, обжег (странно: теперь я понимаю, что меня в первую очередь поражают глаза людей; так было с Айки, так было с Гелией)…

-Я так и думала, что вы вернетесь,- сказала она почему-то.- Возьмите свою зажигалку. А потом я спросила: -Что вы пьете?

-“Маргариту”.

-Никогда не пробовала.

-Попробуйте.- Она протянула мне свой бокал.- Садитесь и пейте.

Я села и сделала глоток; коктейль обжег так же, как и ее взгляд.

-Мне нравится,- сказала я.

-Закажите себе, и выпьем вместе. Я подозвала официанта и заказала коктейль. Когда он ушел, Гелия сказала: -У вас красивые длинные пальцы.

-Спасибо.

-Можно их потрогать?

-Да…- ответила я. Она взяла мои пальцы, и я почувствовала, что меня как будто током ударило.

-У вас красивые пальцы,- снова сказала она.

-Очень приятный коктейль,- сказала я, чтоб скрыть волнение, охватившее меня. Мы помолчали. Официант принес мой коктейль, и мне вдруг очень захотелось опьянеть. А Гелия все смотрела на меня своими большущими глазами, и я таяла. В ее взгляде было нечто трагическое и пугающее; пугала ее красота… Я не знала, что со мной происходит, но меня ее взгляд волновал; такое со мной было впервые… Впервые в жизни я почувствовала влечение к женщине.

-Чем вы занимаетесь?- спросила она меня.

-Я писательница.

-Как ваше имя?

-Жанна Челси.

-Я – Гелия.

-Вы очень красивая, Гелия…

-Спасибо. Вы тоже, Жанна. У вас какая-то особая красота…О чем вы пишете?

-О любви…

-Любовь - это космос. Ее нельзя написать.

-Согласна. Я совсем немного… Какие-то частицы…

-Да… Каждый имеет право описывать ее, но всегда получаются частицы… Между тем любовь - это космос…

-Вы любите говорить о любви, Гелия?

-Да. О ней всегда хорошо поговорить. Всегда приятно и полезно.

-А если разговоры о любви причиняют боль?

-А боль разве останавливает нас в том, чтоб мы не думали о любви? Даже если это больно, мы все равно думаем о ней…

-Вы правы… О любви думаешь всегда. Вы любите говорить про секс?

-Только с девушками.

-Вы лесбиянка?

-Да… Хоть это и отвратительное слово. -Согласна.

-Вы любите говорить про секс, Жанна?- в свою очередь спросила она.

-Да, очень.

-У вас мало секса?

-Нет…- Мы опять помолчали. Я уже допивала свой коктейль.- В моих рассказах, которые я пишу и которые еще никто не читал, очень много секса, но я не пишу эротических рассказов. Там все про жизнь больше…

-Можно прочесть ваши рассказы?

-Да. Мы можем поехать ко мне домой,- сказала я.

-Вы живете одна?- спросила Гелия.

-Нет. У меня молодой человек.

-Тогда давайте поедем ко мне. Так будет удобней. Если рассказы будут хорошие, мы позвоним моему бывшему мужу; у него есть знакомый издатель.

-Почему вы развелись, Гелия?- спросила я неожиданно.

-Я поняла, что я люблю только женщин. И я устала от мужчин…Знаете, Жанна, мне нравится, что вы всегда вопросы задаете в лоб. Наверное, это присуще писателям: они считают себя вправе задавать любые вопросы.

-Извините, Гелия, за мою бестактность…

-Все нормально, Жанна,- сказала она.- Я уже сказала, что это мне нравится…

-А знаете, Гелия, мне тоже до смерти надоели мужчины, тем более, что мне на них не особо-то и везло…

-Давайте встретимся здесь же в “Одеоне” через 2 часа,- сказала она.

-Идет. Мысли в моей голове путались. Я плохо помню, как я доехала до своего дома, как взяла папку с рукописями, потом сидела в прихожей и ждала, когда пройдут эти 2 часа, чтоб опять помчаться обратно в “Одеон”. Помню только, что когда я вновь оказалась в “Одеоне”, за тем же самым столиком, Гелии еще не было. Я очень испугалась (а вдруг она сбежала, вдруг она больше никогда не вернется!), но потом увидела, как она своей изумительной походкой входит в бистро.

-Я опоздала?

-Нет, совсем нет…

-Тогда поедем. Нас ждет такси… И мы поехали, и я лишь смутно догадывалась тогда, что в моей жизни происходит что-то очень важное… (Пойду, покурю на балконе…) Я не помню тогдашней квартиры Гелии. Только диван, журнальный столик, высокий торшер. Гелия сварила кофе, мы сели рядом на диване, и я начала читать. Очень трудно читать свои вещи вслух, очень трудно читать, когда волнуешься, но я прочла все короткие рассказы, которые потом вошли в сборник “One More Cup Of Coffee For The Road”. Гелия слушала внимательно, выкурила за то время, что я читала, 3 сигареты, потом сказала фразу, которую впоследствии я так много раз буду слышать от Чарли Парсонса: “Это нужно публиковать немедленно…”

-Вам действительно понравилось?- спросила я. Гелия была первым на Земле человеком, который слышал мои рассказы, и вообще о том, что я пишу.

-Да,- ответила она.- Ничего такого я никогда раньше не читала, а я читала немало, можете мне поверить.

-Спасибо. Сколько вам лет, Гелия? Она улыбнулась: -Опять ваши прямые вопросы, Жанна… 24, а вам?

-23.

-Вы действительно пишете очень хорошие вещи… Нужно позвонить моему мужу… Как же звали его друга, издателя?… Ах да! Чарли Парсонс!

-Великий Чарли?! Может, не стоит?- рассмеялась я.

-Почему же не стоит? Если рассказы хорошие, их нужно публиковать… Помню, что ее разговор с бывшим мужем длился всего что-то около 3 минут. Потом, повесив трубку, она сказала: - Вот адрес. Мы поедем к Чарли Парсонсу и отдадим ему рассказы. Просто нужно будет все набрать на компьютере, иначе Чарли не станет читать. Ваш почерк ужасен, Жанна. Я перепечатаю, оставьте папку у меня.

-Я бы не хотела утруждать вас…

-Пустяки. А теперь давайте поговорим о сексе. Ваши рассказы навевают мысли о сексе, хотя он в них и в прямом смысле отсутствует. Впоследствии мы с Гелией очень часто говорили о сексе. Это было приятно, это возбуждало, это было своего рода игрой перед тем, как начать любить друг друга. С того дня мы стали встречаться каждый день. Я приезжала к ней, мы немножко занимались “литературой” (так это называла Гелия – вводила в комп мои рассказы), потом занимались любовью. Уже скоро я сказала моему молодому человеку, что он мне больше не нужен, чтоб он больше не смел приходить в мой дом, что я полюбила удивительную женщину.

-Ты мне изменила, Жанна?

-Конечно,- весело ответила я.

-Знаешь, если б ты изменила мне с мужчиной, я бы понял, но чтоб с женщиной! Идиотизм! Я даже видеть тебя не хочу после этого!

-Вот и отлично! Убирайся вон!.. Пьяница… Я продала квартиру своих родителей, тоже самое сделала и Гелия, и мы вместе купили очень хорошую, огромную двухэтажную квартиру на последнем этаже пятиэтажного дома на улице Канзас-стрит. Я чувствовала себя счастливой… Никогда ни до, ни после я не чувствовала себя такой счастливой, наполненной радостью. Это была сплошная “Ода Радости”. Это был золотой век… Золото стало поблескивать, когда в свет вышла моя первая книга…

9 Пошла погуляла по городу, промокла до нитки, но зато чувствую себя теперь прекрасно: ведь дождь может спасти! О чем я написала выше? Ах, да! О первой книге! Моя первая книга, сборник коротких рассказов, называлась “One More Cup Of Coffee For The Road”; заглавие книги было взято из песни Боба Дилана, которую потом пел Роберт Плант из Led Zeppelin. Чарли Парсонс - человек очень осторожный , и сначала моя первая книга вышла ничтожным тиражом, но все равно я была счастлива. Впервые за столько лет по-настоящему счастлива! Чарли Парсонс был явно обескуражен, потому что книга разошлась в первый же день. Он позвонил мне и сказал: -Дочурка! (ненавижу, когда он меня так называет!). Книги уже нет! Все купили, растащили за считанные часы. Срочно нужно готовить новый тираж! Да ты, пожалуй, золотое дно! Клондайк!- Но я бросила трубку! Я была слишком счастлива, чтоб слушать излияния Великого Чарли. А на следующий день случилось настоящее чудо. Почтальон вместе с газетами, в которых были уже первые рецензии, принес письмо, отправленное из Мехико (это было видно по конверту). Я сначала ничего не поняла, раскрыла конверт и начала вслух для Гелии читать короткое письмо: “Дочка! Кто-нибудь тебе уже говорил, что ты чертовски талантлива? Буду счастлив, если первым буду я. Я остановился на несколько часов в Нью-Йорке (по пути из Парижа домой), и из книжного киоска купил твою книжку. В течение всего перелета из Нью-Йорка в Мехико я читал твои рассказы, конечно же, попивая все время кофе и удивляясь каждой новой странице. Ты молодчина. Думаю, у меня появился новый, очень близкий и дорогой друг. У тебя большой талант, помни об этом. Буду ждать твоих новых шедевров. С уважением. Коллега по писательскому цеху, Хосе Химес”. Это была победа! Уже первая книга была победой. Как мы танцевали, пели, просто скакали по квартире вместе с Гелией! Это была настоящая радость. А вечером мы организовали маленький ужин, пригласив также Огромного Чарли Парсонса. Я показала ему письмо, и у него челюсть перекосило от удивления.

-Знаешь, не всякий уже именитый писатель может похвастаться тем, что у него есть такое письмо от Нобелевского лауреата! Вот так я и подружилась с Хосе Химесом. *** Измена-измена-измена-измена... Наверное, самое отвратительное, что может случиться в твоей жизни,- это предательство. Но всегда ли измена есть предательство? И что страшнее, предательство или измена? И вообще: как определить то или иное? Если предательство может произойти между друзьями, партнерами по работе и т.д., то измена, наверное, происходит только между любящими друг друга людьми. Вот этим она и страшнее. Измена убивает, уничтожает только любовь... Ту, самую единственную, неповторимую... Измена всегда смертоносна. Потому что всегда думаешь: если изменил (изменила), то, значит, уже не любит? И, если это даже не так, яд все равно уже начинает отравлять душу. Жанна Челси, «Ночное одиночество».

10

Я видела кошмарный сон. Отвратительный и страшный, будто я оказалась свидетелем автокатастрофы. От удара огромного грузовика легкий фордик буквально вылетел с трассы в сторону и ударился в стену. Полет длился каких-нибудь 5-6 секунд. А секунду спустя раздался взрыв. Я видела, как потом, очень скоро на место катастрофы приехали полицейские машины, и через некоторое время появился вертолет. Он кружил над местом автокатастрофы, и казалось, что-то высматривал или искал. Я проснулась в ужасном настроении, не хотела вставать с постели, но надо было зачем-то ехать к Чарли Парсонсу. А когда вернулась, я увидела Гелию с какой-то девчонкой в постели. Это была измена. Это было предательство. И я попросила ее уйти. Уйти вообще из моей жизни. Как она плакала, умоляла… Я попросила ее уйти…

11 Пошла на балкон, покурила, выпила свой натуральный сок, подумала, а не выпить ли чего-нибудь покрепче, но раздумала. Теперь, опять сижу за компом, пишу эти дневники. Я все еще не знаю, почему я решила писать это. Ведь я, как писатель, давнымдавно стала понимать, что пишешь для того, чтоб тебя потом читали. А эти записки никогда нельзя будет кому-либо давать читать… Но дать кому-то почитать все равно хочется. Может, Чарли? Нет! Он захочет сразу же опубликовать. А это уже будет слишком. И без того меня обвиняют в том, что у меня слишком откровенные книги. И поэтому меня с удовольствием читают не только женщины, но и мужчины. Может быть, больше мужчины. Но это не только из-за секса в моих книгах. Думаю, что ценность моих книг не только в этом (надеюсь, во всяком случае). Ведь меня хвалит не только он (кстати, у него безошибочный вкус). Меня хвалят и писатели мужского пола, а это редкость, когда писатели, особенно мужчины, признают за равного себе женщину-писательницу, и это очень приятно.

12 Помню, что сказал в прошлом году на 4-м съезде писателей Северной Америки, проходившей в Нью-Йорке, великий мексиканский писатель Хосе Химес (он был худой, сгорбленный, седой старик, тяжело дышащий из-за астмы): -Дочка, ты - настоящий писатель, может быть, лучше многих здесь собравшихся писак. В тебе есть то, что нету у других: ты любишь жизнь, и все остальные по сравнению с тобой просто мертвы… Не меняйся никогда. Останься такой, какая ты есть. Очень хорошие слова, и для молодой писательницы такие слова старого маститого писателя очень важны. В последний день съезда Хосе Химес умер. В зал заседаний с опозданием вошел председатель съезда (известный литературный критик, работающий в журнале “Life”) и сообщил о смерти Хосе Химеса. Я не смогла остаться в зале, и, рыдая, ушла в отель вместе с канадским писателем, пишущим на французском языке Джо Массена, который меня утешал. У меня есть несколько писем Хосе Хемеса, написанные им по случаю выхода в свет очередной моей книги. Я время от времени перечитываю эти письма, и очень горжусь тем, что они у меня есть, и написаны они мне… На 4-м съезде писателей Северной Америки в волосах у меня все время был бант (разных оттенков, разной величины, разных фасонов), и меня окрестили “Девушка с бантом”. Так и писали в репортажах о съезде газеты (я читала только канадские и американские)…

13 Чем мне заняться? О чем писать? На 4 съезде писателей Северной Америки в Нью-Йорке я много беседовала с Хосе Химесом. Мы уже считались большими друзьями, но встретились впервые. Мы много гуляли вместе, мы были почти неразлучны. Не знаю, что его во мне привлекало. Наверное, все-таки молодость. Он относился ко мне с большой нежностью, как к своей дочке (он мне рассказывал, что у него не было дочери). Мы часто ехали с ним в машине по Нью-

Йорку (он говорил, что Нью-Йорк – непропорциональный город), но чаще гуляли пешком. Он шел, взяв меня под руку, опираясь на нее (ему было трудно ходить, но он предпочитал идти пешком, а не ехать в машине), и называл меня “дочка”, и мне это нравилось. Каждый раз мне это напоминало хемингуэевского полковника и графиню Ренату из “За рекой в тени деревьев”, и я знала, что Хосе Химес был знаком и даже дружен с Хемингуэем. О чем только мы ни говорили с Хосе Химесом! Во время наших долгих прогулок, он мне и сказал: -Дочка, ты - настоящий писатель, может быть, лучше многих здесь собравшихся писак. В тебе есть то, что нету у других: ты любишь жизнь, и все остальные по сравнению с тобой просто мертвы… Не меняйся никогда. В этом останься такой, какая ты есть… И потом: -С миром что-то творится. Но я не знаю что. Старые писатели умирают, потому что они стары, а молодые уже умерли, не успев родиться. Теперь нужны такие писатели, как ты. Влюбленные в жизнь. И тогда я сказала: -В жизнь влюбляешься, потому что слишком часто приходилось умирать… Он вздохнул: -Ты права, дочка.

14 -Дочка, тебе не холодно?

-Нет, мистер Химес…

-Смешно, что ты называешь меня “мистер”. Уж во всяком случае, можно “сеньор”.

-Хорошо.

-Но, пожалуй, не стоит.

-Как же мне к вам обращаться?

-Не знаю, дочка. Пожалуй, никак. Я уже так стар, что можно никак не обращаться. К тому же я скоро умру, так что все равно всякие формы обращения теряют свой смысл.

-Не надо говорить о смерти.

-Ты права. О ней вообще не стоит говорит. Это самое глупое, что можно сочинить. Смерть - вообще есть некий абсурд, который, однако, неизбежен, к великому нашему сожалению. В то же время смерть – это гарантия некоего порядка. Представь, что бы было, если б люди не умирали.

-Кошмар!

-Да, действительно кошмар. Просто вся штука в том, что смерть очень часто бывает несправедливой, жестокой. Я в своем возрасте ничего не имею против того, чтоб умереть (хотя и все равно не хочется умирать; умирать не хочется никогда!); но когда умирает молодой человек, или его убивают – это бессмысленно и жестоко… И еще когда умирает ребенок…

-Смотрите, вороны сели на дерево!

-Ты права, дочка, смерть не стоит того, чтоб о ней столько говорили…

-Да…

15 -Вы давно пишете?

-Знаешь ли, мой биограф (как его звали-то? Забыл!), подсчитал, сколько лет я пишу, взяв за точку отсчета мой первый опубликованный рассказ. Но это не совсем верно. Когда я опубликовал свой первый рассказ, я уже 5 лет, как писал, только никто моих рассказов не публиковал. Они были слишком смелы для того времени…

-Вам не холодно? Вы как-то съежились.

-Нет. А ты, наверное, уже замерзла?

-Нет. Совсем нет!

-Мы немножко еще погуляем и вернемся в отель, согласна?

-Да…

-Я ж понимаю, что тебе скучно столько времени проводить с таким глубоким стариком, как я, пусть я даже трижды Нобелевский лауреат и представляю некий интерес… Молодым со стариками всегда скучно. Им кажется, будто старики многое уже не понимают. Но это не правда! Мы, старики, все понимаем, просто очень многое нам уже кажется не таким важным.

-Что вы! Мне очень интересно с вами!

-Ну, что ты говоришь, дочка. Тебе ведь больше по душе болтать с этим канадским молодым писателем, правда? Ты краснеешь, дочка. И это хорошо. Ты молода… Я ничего не ответила...

16 -А знаешь, Жанна… На самом-то деле в жизни я по-настоящему любил только один раз.

-Не может быть!!!

-Это так… Всю жизнь я любил только одну женщину. Всех последующих я просто сочинил… Сочинил в чисто литературном смысле этого слова. Не смотри на меня так и не пугайся. Я влюблялся в них, спал с ними, скажу больше: женился на них (ты знаешь, что я 3 раза разводился и 3 раза женился вновь?), но все они были как-то сочинены… Это все равно, что сочинить диалог. А любил я по-настоящему только одну женщину.

-Расскажете?

-Нет. Тебе станет скучно. Только запомни одну вещь: человек может любить только одну женщину. По-настоящему. Он может быть дон Жуаном, каких свет не видывал, влюбляться каждый день и каждый день в разных женщин, но любить он будет всю свою жизнь только одну единственную женщину.

-А женщина? Она может любить только одного человека?

-Нет. Женщине присущи более широкие взгляды на жизнь. Полигамия в ней просто заложена на уровне генов.

-Что вы такое говорите, Хосе Химес? Дело обстоит как раз-таки наоборот! Все, что вы сказали о женщине, верно для мужчины, и наоборот.

-Правда? Может быть… Наверное, я что-то путаю. Я ведь старый, мне простительно.

-А секс?

-Что секс, дочка?

-Чтo вы думаете о сексе?

-О нем я ничего говорить не буду. Потому что бессовестно задавать такой вопрос маленькой девочке такому старому человеку, как я…

-Вы сердитесь на меня?

-Нет. Я смеюсь над тобой. Съезд писателей продолжается уже 6-й день, и ты явно изголодалась по сексу. Это видно по тебе, “девушка с бантом”...

-Может быть… Я как-то очень хорошо вижу нас обоих на улицах Нью-Йорка. Молодая симпатичная девушка с огромным бантом в волосах, идущая под руку со скрюченным маленьким стариком… А потом Хосе Химес умер… И я опять осталась одна, если не считать Чарли Парсонса.

17 Час назад мне позвонил Чарли Парсонс. Он сказал, что моя книга «Две недели на Гавайях» – абсолютнейший шедевр, что ее нужно немедленно печатать, так что у меня очень хорошее настроение теперь. Книга моя называется, как я уже писала “Две недели на Гавайях”, и по-моему, это – самое хорошее, что я создала. Думаю, мой старик, ангелхранитель Хосе Химес был бы мной доволен. В этой книге, я выложилась вся и очень горжусь ею. Это - уже самая настоящая взрослая книга, и она, я так считаю, мне удалась

(никто ведь не прочитает эти записи, так что можно допустить себе некоторую нескромность). Книга очень часто может возникнуть из ничего (знаю, что ничего просто так не бывает, но все же!). Бальзак, мой друг, был прав: сочинять – абсолютно бессознательный процесс. Ты пишешь, и очень часто не понимаешь, что пишешь, и даже удивляешься сама себе (“откуда я все это знаю?”), а работа начинается уже потом, когда исправляешь, меняешь абзацы и все такое. Я не знаю, откуда берутся мои книги. Просто вдруг появляются в голове, и я сажусь за свой комп и пишу, и постепенно втягиваюсь в работу, и так появляется книга. Почти всегда (кроме последней книги, которую уже прочел Чарли) мне писалось легко, как бы само собой, сходу… Но вот с этой последней книгой было не так. Она рождалась на свет долго и трудно. Иногда я доходила до истерики, так эта моя книга выматывала меня, и тогда я посылала компьютер к черту и ходила гулять, или просто сидела в кафе и смотрела на прохожих, а потом возвращалась домой, снова садилась к моему ПК и тогда все уже получалось. Я боролась с этой книгой (а она со мной) совсем, как хемингуэевский старик со своей Большой Рыбой, и все-таки мне удалось вытащить ее на свою лодку и положить на стол всесильному издателю Чарли Парсонсу... Несмотря на то, что эта книга далась с большим трудом, она по сюжету – самая простая из всех моих книг: молодая супружеская пара свой летний отпуск проводит на Гавайских островах. Но случилось так, что они за эти 14 дней отпуска переживают больше, чем за всю свою жизнь успели пережить до этой поездки на Гавайи. В общем, не знаю. Чарли Парсонс считает ее шедевром, и мне это нравится (чего уж там скрывать!). Я считаю, что писать книги – самая моя большая радость и счастье. Я пишу с 23-х летнего возраста (уже 7 лет!), и это всегда было моей радостью и счастьем. Сначала я писала на бумаге своей любимой авторучкой (первый подарок Чарли Парсонса, теперь этой авторучкой я только пишу автографы и пожелания на своих книгах), потом после выхода в свет второй книги, купила своего этого друга - Pentium, и он стал для меня незаменимым помощником: на нем так хорошо и удобно работается! Я знаю, что нужно для успешной работы. Самая малость: натуральный сок утром, который пьется, как только проснулась, стоя на балконе уже в рабочей одежде, потом чашка крепкого черного кофе с сигаретой уже у компа, когда читаешь и правишь написанное вчера. И, пожалуй, больше ничего.

18 Для того, чтоб хорошо писать нужно чтоб тебя не побеспокоил телефонный звонок Великого Чарли, у которого есть идиотская привычка звонить посередине работы и спрашивать: “Дочурка, когда ты сдашь роман? Читатели ждут!”. Хотя на самом деле я понимаю, что роман-то в большей степени ждет он сам!. Иногда бывает так, что я сначала (это бывает чаще в кафе) составляю план будущей книги, и потом уже пишу саму книгу (но так бывает очень редко). Почти всегда я не знаю, что случится с моими героями в следующей главе. Просто сажусь за комп и пишу, и герои делают то, что должны или хотят сделать, и мне самой бывает интересно, что они вытворят в следующей главе, поэтому иногда пишешь, не останавливаясь 6-7 часов подряд. Тогда чтоб успокоиться после такой напряженной работы приходится принять горячую ванну (особый ритуал, который длится где-то час; я лежу почти в горячей воде, закрыв глаза и стараясь ни о чем не думать). Я никогда (ни после душа, ни после ванны) не вытираюсь полотенцем или не надеваю халат, а жду, пока капельки воды сами высохнут на мне; хожу по квартире и высыхаю, или же просто стою в ванной и опять жду. Вот это – вся моя литературная жизнь. Конечно, все намного сложнее, но все рассказать словами невозможно…

19 За окном весна в самом разгаре. Солнце уже начало припекать с самого утра, и сегодня дождя не предвидится, разве что погода испортится к вечеру. Пью свой натуральный сок, курю, тупо смотрю на монитор. На следующей неделе моя книга начнет

выходить в толстом журнале, издаваемом самим Чарли Парсонсом, а потом роман выйдет отдельным изданием. Так сказал Чарли. И мне сегодня опять придется поехать к Чарли Парсонсу. Он сказал, что нужно обговорить некоторые детали. Сейчас я приму душ, оденусь и поеду. Правда, у меня есть еще что-то около получаса времени.

20 Чарли Парсонс – отличный мужик, свой парень, и я его люблю. Сколько раз я плакала у него на груди, рассказывая свои горести! Сколько раз он меня откачивал, приводил в чувство, когда я, напившись или нанюхавшись в каком-нибудь баре, звонила ему и выдыхала: -SOS, Чарли, приезжай, мне плохо… Чарли Парсонс - большой, толстый, широкий, бородатый, длинноволосый, всегда тяжело дышащий, вечно окутанный облаком сигаретного дыма джентльмен… Когда он обнимает меня, я сама себе кажусь маленькой девочкой-дюймовочкой, которую этот великан легко может поднять одной рукой; Чарли, этот великан, однако, всегда обнимает очень осторожно, и я даже и не задумываюсь о том, что могу быть раздавленной этим медведем. В отличие от внешности у Чарли очень тонкая и ранимая душа. Я могу поклясться, что когда я рассказывала Чарли очередную свою любовную историю (подобные истории часто случались в моей жизни в период после разрыва с Гелией), он плакал, как маленький ребенок, не забывая , конечно, при этом наливать и себе и мне солидные порции неразбавленного виски. У Чарли только один недостаток: он называет меня “дочурка”. Сейчас на мне простая белая сорочка, галстук, короткая клетчатая юбочка, похожая на шотландский кильт, но другого оттенка, красные чулки, и я без трусиков; в волосах моих большой алый бант. Я сижу в большом низком кресле в необъятном кабинете Чарли Парсонса, и у меня юбка слетела кверху, и мне смешно, потому что Чарли глаз не может оторвать от моих ножек. Великий Чарли Парсонс, восседающий в огромном (специально для него изготовленном!) кресле, дымит сигаретой; чувствуется, что он собирается начать тяжелый для него разговор и что он заранее знает, что ему откажут… Разговора он еще не начинал. Спросил только, как у меня дела, и все. Наконец, я не выдерживаю: -Ну не тяни, Чарли, скажи, зачем звал, мне нужно работать.

-Ты начала новую вещь? Ведь и недели не прошло с тех пор, как ты закончила “Гавайи…”.

-Нет. Я не начинала новую вещь. Тем не менее, я жду, чтоб ты сказал, что случилось.

-Видишь ли, дочурка… Прости, я знаю, что ты не выносишь, когда я называю тебя «дочурка». Обещаю никогда больше не называть тебя “дочурка”…

-И что я должна сделать взамен? Чарли вздыхает и произносит: -Согласиться на презентацию книги… Я взрываюсь, и лицо Чарли становится похожим на лицо святого мученика.

-Ну, пожалуйста, Жанна… Когда выходила моя предпоследняя книга, Чарли уговорил меня сделать презентацию. Это солидно, говорил он, теперь все так делают; пригласим несколько звезд, ты почитаешь несколько отрывков из книги, и все закончится шампанским. Я согласилась тогда и… пожалела, и дала себе слово никогда больше не участвовать в подобных шоу. И вот теперь Чарли предлагает мне то же самое. Нет, нет, и еще раз нет!

-Ты же знаешь, я дала себе слово.

-Да, знаю,- вздохнул Чарли,- но это нужно сделать, понимаешь?

-Нет, не понимаю.

-А если я предложу тебе организовать все, как тебе захочется?

-Покорно благодарю! Я писательница, а не организатор шоу.

-Пожалуйста, Жанна. Все будет так, как ты хочешь, только ты соглашайся. Книгу надо презентовать. Это лишние полмиллиона долларов прибыли, понимаешь?

-Хватит высасывать из меня соки!- крикнула я.- Хватит зарабатывать на мне деньги… Я хлопаю дверью и выхожу из кабинета. Я знаю, что этот хлопок дверью Чарли оценил, как согласие, и сержусь на саму себя. В отвратительном настроении я возвращаюсь домой. ПРЕЗЕНТАЦИЯ,ПРЕЗЕНТАЦИЯ, ПРЕЗЕНТАЦИЯ… Это слово не выходит у меня из головы. Из дома уже я звоню Чарли и говорю ему, что согласна устроить презентацию моей новой книги, но что выход книги отдельным изданием нужно отсрочить на месяц. Он соглашается. И я свободно вздыхаю... *** Наша встреча была уготовлена Судьбой, что бы ты ни говорила. Да ты и сама это знаешь. Мы просто – два корабля, потерпевших крушение, которых волна прибила к одному и тому же берегу. Мы посмотрели друг другу в глаза, и поняли, что давно – всю свою жизнь, мы искали только друг друга... И вот нашли. Ведь нашли же! И заколдовали друг друга... Ты заколдовала меня, и с тех пор сердце мое наполнилось Любовью, такой, какой никогда еще не было... Послушай! Послушай! Встреча наша была уготовлена Судьбой! Ведь именно Она так сделала, что мы оказались ТАМ в тот день, в тот час, в ту минуту! И ты посмотрела на меня, и все во мне перевернулось, и мысль, пронзившая сердце: ТЫ! Мы узнали друг друга, как будто 200 лет были знакомы...Послушай! Послушай! Мы просто посмотрели друг другу в глаза и узнали, и сказали: « ТЫ»... Жанна Челси, «Встреча».

21 Help! Мои предчувствия меня никогда не обманывают. Недаром же я начала писать эти отрывки. Чувствовала, что что-то должно произойти важное! Итак: вчера я случайно на улице встретила Гелию… Я ее не видела 5 лет! Она была прежней и очень изменившейся. Внешне - вся та же: небесно-красива-ослепительна-блетяща; но внутренне Гелия изменилась, и это было сразу видно – об этом говорили ее глаза, какие-то потухшие, неживые, и я даже подумала: может, кто-то у нее умер? Да: глаза стали другими, еще более грустными, в них появилась еще большая трагичность… Я поспешила отогнать от себя мрачные мысли.

-Привет, Гелия!

-Привет, Жанна… Как ты поживаешь? Мы пошли в ближайшее кафе (убогое место в центре города) и заказали по чашке кофе, но разговор у нас явно не клеился. Я, как обычно, курила, разглядывала прохожих, и в голове обрывками пролетали эпизоды моей странной дружбы с Гелией, моей странной любви к Гелии, которая продолжалась полтора года… Смотря в ее глаза, пытаясь словно проникнуть в тайные глубины ее души, я вдруг почувствовала то волнение, которое испытала 7 лет назад, неожиданно столкнувшись с ней в дверях модного тогда бистро, которое называлось “Одеон”. К чему себя обманывать? Это была любовь с первого взгляда… И вот теперь я почувствовала то же самое волнение, как и 7 лет назад. И из кафе мы вышли вместе… Мы дошли до конца улицы, потом она вдруг остановилась, и я поняла, что мы должны попрощаться.

-Я скучала по тебе, Жанна,- сказала она и почему-то пожала мою руку…

22 Сегодня я проснулась рано. Не знаю даже почему. Обычно я валяюсь в постели до полудня. А сегодня вот встала рано. Я налила себе в высокий бокал натурального сока, закурила, пошла в кабинет и села за компьютер. Мысли мои были заняты исключительно Гелией. Я до сих пор чувствовала ее рукопожатие, моя рука словно горела… Просидев так перед компьютером что-то около часа (тупо смотря в монитор, ничего не соображая, не

различая слов, своих же собственных слов), я в каком-то странном изнеможении взяла трубку и стала набирать номер телефона («Если надумаешь, позвони мне. Вот мой телефон. Я буду ждать»). И сердце бешено заколотилось, когда в трубке я услышала спокойный, низкий тембр голоса Гелии, сказавшего мне: “Алло? Я вас слушаю…” Мы поговорили немного, потом она пригласила меня к себе домой, и я, не задумываясь, согласилась. Я поехала к ней домой, и по дороге думала о том, что я, наверное, схожу с ума... Квартира у Гелии была более чем скромной, но я даже вначале не обратила на это внимания. Я ничего не видела, кроме Гелии; я готова была проглотить ее взглядом. У нее были, как и вчера, уставшие глаза, но я видела, что она рада моему приходу. Она приготовила мне кофе, и мы пошли пить кофе в ее единственную комнату. Я не могла наглядеться на нее: она была очень красива, и я поняла, что она оделась именно так для меня. Я чувствовала в груди сладостное томление, сердце мое то и дело начинало быстро биться, и совсем уже заколотилось, когда она прикоснулась ко мне…

-У тебя все еще удивительная кожа,- сказала она, поглаживая меня по щеке, и я затрепетала.

-Да… да, Гелия… Мое тело всегда нравилось Гелии, и теперь я поняла, что все еще схожу с ума по телу Гелии. Мы были красивой парочкой, еще тогда, 7 лет назад, и нам нравилось смотреть на самих себя в зеркало, и мы понимали, насколько мы красивы. И (о господи!), теперь все это всплыло с новой силой… Сказав, что у меня удивительная кожа, Гелия поцеловала меня в глаза, в щеку, в губы, в подбородок и в шею, и я захотела тогда лишь одного: захотела, чтоб она хорошенько оттрахала меня… О, эти объятия, прижимания, поцелуи… Мы словно сошли с ума… Я словно сходила с ума, и все поплыло, перевернулось, затрепетало, и стало раскачиваться и попрежнему томиться какой-то невыносимой тоской и желанием… Я вернулась домой в пять часов вечера. Я была удовлетворена, я была счастлива, мне было легко на душе, я чувствовала легкую опустошенность, но опустошенность опять-таки счастливую; все во мне теперь поет, как и пел весь этот весенний день… Заканчиваю сегодня писать… Сейчас уже 2:35 ночи, и у меня слипаются глаза… Я настолько сегодня была возбуждена, на меня так подействовал секс с Гелией, что я два раза занималась мастурбацией, и теперь я чувствую себя полностью удовлетворенной… Я не знаю, что будет со мной дальше. Может быть счастье, может быть, трагедия… И я боюсь. Может быть, поэтому и пишу, что не знаю?

23 Доброе утро, мир! И опять весна. Весна, весна! Что ты делаешь со мной, весна? Утром все кажется по-иному, совсем-совсем по-иному, хотя и сумасшествие все еще продолжается. Проснулась в 10:30, сначала долго лежала в постели, потом приняла душ, позавтракала и вот теперь опять пишу эти отрывки (я уже успела созвониться с Гелией и договориться о встрече; я умру, если сегодня ее не увижу!). Сейчас я собираюсь пойти погулять по городу: мне нужно пройтись, развеяться: весна не дает покоя… Уже дома. Смотрю на часы и понимаю, что прогуляла я что-то около 3-х с половиной часа (я еще и зашла в бистро и поела - проголодалась страшно). Уже скоро придет ко мне Гелия. Я не могу ждать. Сердце замирает в сладостном ожидании… Пошла на балкон покурить (хотя я могу курить и перед компом, но захотелось развеяться), и увидела пару, занимающуюся любовью на балконе противоположного дома. Они очень часто занимаются любовью на балконе, и этот балкон виден только с моего балкона, и я часто смотрю на них. Но я не знала, видят ли они меня. И вот случилась странная вещь: они помахали мне рукой, и мы стали разговаривать. Оказалось, что они в курсе того, что я за ними наблюдаю, и им это нравится.

-Вы Жанна Челси, правильно?- спросила девушка.

Я ответила утвердительно, и парень спросил, не хочу ли я к ним присоединиться, и я ответила, что мне нужно беречь силы для вечера. Они рассмеялись и снова стали заниматься любовью. Я немного поглядела на них, и вот опять вернулась к компу. То, что я увидела пару, занимающуюся любовью на балконе, очень возбудило меня, и я теперь еле удерживаюсь, чтоб не дать волю рукам. На мне лишь моя рабочая одежда: белоснежная простыня с дыркой в центре для головы. На ней вышита Эйфелева башня, протыкающая небо над Парижем. Она очень удобна. Дает ощущение абсолютной свободы (а что нужно еще писателю, кроме ощущения свободы?); удобна эта одежда (я называю ее “моей рабочей одеждой”) еще и тем, что без помех и очень быстро можно добраться до самой себя... Я так оделась для Гелии… Господи! Звонок в дверь...

24 Сейчас 9 часов вечера, и Гелия только что ушла от меня. Она потрясающе выглядела: на ней был бордовый костюм: элегантный пиджак с длинным стоячим воротником, заканчивающимся ниже грудей пуговицами, мини-юбочка, телесного цвета чулки и сапожки. Под пиджаком ничего не было, не было ничего и под юбкой, кроме чулков. Я это поняла, как только увидела ее, открыв дверь. От нее пахло “Шанелью”. Мы поцеловались в прихожей и пошли в комнату.

-Ты работала?- спросила она, указывая на меня.

-Ты знаешь о “моей рабочей одежде”?

-Конечно, - улыбнулась Гелия.- О ней знает весь Нью-Йорк.

-Я убью этого Чарли! Это он все разболтал!

-Так ты писала?- снова спросила Гелия, теперь уже показывая на включенный комп.

-Нет... И потом было сумасшествие, сумасшествие, сумасшествие… Я не помню, сколько это продолжалось, я не помню, сколько раз мы кончали, помню только, что когда я очнулась (наверное, я спала?), увидела Гелию, сидевшую в кресле рядом с моим диваном, курящую свои длинные сигареты (те же, что курила Гелия до нашего разрыва), и читающую мой новый роман в журнале.

-Как ты?- спросила я ее.

-Прекрасно. Давай выпьем кофе, и я уйду. Ты все так же хорошо готовишь кофе? Ты дашь мне прочесть роман?

25 -Гелия…

-Да?

-А как ты жила все эти годы без меня?

-Никак.

-Прости?

-Ты не поняла? Никак не жила… Просто существовала.

-Расскажи.

-Зачем? Тебе разве это интересно? Важно, что мы теперь вместе… как и прежде…

-Гелия, мне интересно. Честно! Ведь как я жила без тебя, ты знаешь, а я о тебе ничего не знаю.

-Да что там рассказывать? Ходила на работу, возвращалась домой. Ложилась спать.

-У тебя был кто-то?

-Почти нет. Так, два раза – случайные связи.

-Женщины?

-Да…

-Тебе понравилось?

-Нет. Мне нравилось только с тобой.

-Спасибо…

-Знаешь, Жанна, я счастлива, что мы вместе!

-Я тоже, Гелия. Но я чего-то боюсь.

-Я тоже. Но человек всегда боится. Потому что всегда что-то случается потом, и он боится, что счастье уйдет. Но пускай… Я согласна… Главное, что мы счастливы теперь.

-Да...

26 Уже пишу в постели (о мой самый верный друг: Pentium IV!). На улице уже ночь, огни автомобилей; несмотря на ясное небо, не видно звезд из-за “огней большого города”. На балконе от свежего воздуха мне почему-то немного взгрустнулось, и как-то больно сжалось сердце. Ах, сердце, сердце, сердце!! Я думаю: что я буду делать? Я, наверное, сойду с ума. Нужно спросить Чарли: что делать? Потому что я не знаю. Мне с Гелией слишком хорошо (а это опасно!). Но почему я тревожусь? Может быть, подсознательно жду нового предательства от нее? Ведь в том, что мы разошлись тогда, была виновата ее измена... Ах, Гелечка, Гелечка! Я прямо с ума с тобой сойду! Любовь моя, жизнь моя!

27 Гелия перебралась в мой дом, и теперь мы живем вместе, как когда-то давно. Никто пока еще об этом не знает, даже Чарли. Я чувствую себя счастливой, такой счастливой, как никогда раньше, и хочется воспарить на небеса от этого счастья, когда-то утерянного и вновь обретенного. И я знаю, что Гелия тоже счастлива. Она за то время, что мы снова встретились, заметно помолодела, уже не выглядит грустной, и нам обеим кажется, что вернулись прежние времена, и что мы все так же молоды... Мы почти что не выходим вместе из дому, чтоб не привлекать внимания папарацци, которые тут же на весь литературный мир (и не только литературный), раструбят о том, что Жанна Челси, известная писательница - лесбиянка и что живет с подругой в своем доме... Нам вполне хватает моего дома, где мы можем быть вместе. А соседям я говорю, что ко мне приехала моя подруга погостить... По утрам я пишу (вот эти дневниковые записи), Гелия лежит рядом со мной на диване, и потом читает написанное и делает разные замечания. Потом мы выходим в город, каждая по своим делам, делаем разные покупки, потом возвращаемся домой, занимаемся любовью, смотрим телевизор, вообще делаем то, что ничего не делаем... И мы счастливы... Как писатель, я знаю, что счастья долго не бывает, что ее кто-то грубо оборвет, но я стараюсь не думать об этом. А может, повезет на этот раз?- думаю я.- Может быть, на этот раз проскочим? Всегда ведь надеешься, что счастье никогда не кончится...

28 -Чарли, ты помнишь Гелию?

-Да-да, весьма приятно вновь встретиться,- галантно пробасил Чарли, и даже сделал вид, что хочет оторвать свой огромный зад с кресла.- Проходите, девочки. Чтонибудь выпьете? Мы попросили кофе, и, когда секретарша принесла кофе, я поняла, что ее рабочий день каждое утро начинается бурным сексом со своим Большим шефом. Почему я это подумала, не знаю. Мы сели на диван перед журнальным столиком. Мы были одеты очень красиво, и сами были очень красивые. У нас у обеих были короткие юбочки, а когда садишься на низкий диван Чарли, невозможно чтоб юбка не задралась.

-Мы насчет презентации, Чарли,- сказала я, закуривая сигарету и кладя ногу на ногу.

-Очень интересно...

-Да, Чарли. У Гелии несколько мыслей по этому поводу. Она предлагает презентацию провести на крыше небоскреба.

-Почему?

-Ну, помнишь, «Битлз» давали концерт на крыше дома, вот и презентация будет на крыше.

-Хорошая идея,- сказал Чарли.- А как же с деталями? Детали, видимо, для Чарли имели важное значение, потому что он все же встал изза стола и присоединился к нам .Он сел между нами на диване и своими похотливыми глазками стал разглядывать то мои ноги, то ноги Гелии. Гелия углубилась в детали организации презентации, Чарли время от времени задавал какие-то незначительные вопросы и, наконец, не выдержав, положил свое лапище на бедро Гелии. Я заметила, как Гелия вздрогнула, но не отодвинула руку Чарли, и то, что я увидела, как Гелия вздрогнула, очень возбудило меня... В конце концов, мы договорились провести презентацию 1 июня на крыше 134этажного небоскреба, в одном из этажей которого и находится издательство Чарли. Поглаживая колено и бедро Гелии, Великий Чарли согласился с тем, что будут приглашены только наши самые близкие друзья (актеры, музыканты, писатели), что он устроит так, что презентацию будут показывать в прямом эфире по 6-му каналу и каналу «Culture», что мы все будем одеты по-гавайски (то есть почти в ничего), что Чарли будет изображать морского бога Посейдона с трезубцем, что наши друзья (актеры, музыканты, писатели), будут выступать, и их выступления будут прерываться представлениями разных сценок из моей книги, которые я же и буду читать («Жанна отлично читает вслух!»). А потом вечер закончится большим фейерверком, который будет виден издалека («эту часть, конечно, лучше снимать с вертолета!»)... Короче говоря, целое театрализованное шоу! Чарли Парсонс вздохнул и крепче сжал бедро Гелии: -Девочки, все это будет очень дорого... Гелия отодвинула руку Чарли от своего бедра и сказала: -Но ведь это принесет лишний миллион! Вам не нужен лишний миллион? Чарли против лишнего миллиона ничего не имел против, зная, что предложение Гелии – беспроигрышный вариант, потому что роман уже напечатан в журнале, и что уже теперь считается литературным событием года.

-Хорошо, по рукам, девочки, но основную часть по организации этого шоу вы берете на себя, а деньги я дам, в конце концов, интересно, что из этого всего получится,сказал он и снова положил ладонь на бедро Гелии.- А теперь давайте пропустим по стаканчику в знак того, что мы заключили сделку.

-Но запомни одну вещь, Чарли,- сказала я.- Я против этой презентации. Не хочу этого и не устроила бы для своей книги такой шумихи, если б не ты. Я делаю это через силу. То время, которое я потрачу на подготовку презентации, я могла бы потратить на новую книгу.

-Я возмещу, дочурка,- пробасил Чарли, положив другую руку мне на колено. Я подумала, что с Чарли хватит в этот день женских ножек, сделала знак Гелии, и мы встали.

-Пока. Мы будем держать тебя в курсе дел,- сказали мы.

-Хорошо девочки. Мы будем работать вместе...

29 Уже до презентации осталось ровно 2 недели, то есть полмесяца, и мы уже вовсю готовимся к нему. В этом отношении Гелия оказалась незаменимым помощником (что бы я без нее делала?!). Ей приходится обзванивать всех наших друзей, ехать и договариваться с работниками музыкальных студий, обсуждать мелкие детали с пиротехниками. И в это время я остаюсь дома и дрожу от страха, как бельчонок в дупле старого дуба, предчувствуя приближение кошмара под названием «ПРЕЗЕНТАЦИЯ». Кроме всего прочего мы решили, что Гелия сама будет конферансье шоу. Я предложила ей написать текст ведущего, но она отказалась: -Я все сделаю сама, Жанна. Не беспокойся. Ты отдыхай!

Сегодня утром, когда я проснулась, Гелии уже не было дома (о моя неутомимая Гелечка!). Я выпила свой сок, потом поела булочку с кофе, выкурила сигарету и поняла, что мне нечем заняться... Хоть бы Гелия была рядом! Но мне грех жаловаться: ведь она работает для меня, она готовит презентацию моей книги... Я вздохнула, оделась и вышла погулять. Весна уже попахивает летом, чувствуется дыхание лета, а, значит, можно одеться совсем легко. Легко было и на душе, но как-то пустынно. И я знала, почему это так: ведь я уже три месяца ничего не пишу, не сочиняю, только эти дневниковые записи. И это мучает и сердит и не дает покоя. Я чувствую себя уверенно, я чувствую, что живу только тогда, когда пишу, или что-нибудь делаю для будущей книги: составляю план, рисую карандашом на бумаге разные портреты будущих героев, какими я себе их представляю... Но уже три месяца я ничего этого не делала, и поэтому я чувствую себя пустой... Я погуляла по улицам города, всматривалась в лица прохожих, но их лица ничего не выражали, кроме равнодушия. Я зашла в кафе. Мое любимое. Называется оно «Декаданс», и бармен – мой старый приятель, снабжающий меня иногда марихуаной, когда я чувствую, что мне действительно это необходимо. Его зовут Френк, и он обожает Францию, и копит деньги, чтоб поехать в Париж, чтоб по-настоящему заняться живописью; я видела его картины, и они меня всегда потрясают. Я села у стойки.

-Привет, Жанна! Орлеан еще наш?

-Да, Франсуа, Орлеан наш, но до коронации короля еще надо будет потерпеть немного.

-А когда тебя сожгут?

-Ты знаешь о презентации?

-Весь Нью-Йорк в курсе!

-Я не могла не согласиться, Френки: Чарли зажал меня в тиски.

-Знаю и это. После презентации уже выйдет книга, а до того – ни-ни.

-Все правильно. А ты читал роман в журнале?

-Да.

-И что ты скажешь?

-Это лучшее, что ты сделала за все время, что пишешь.

-Спасибо, Френк, ты милый.

-Знаю. А хочешь посмотреть, какие картины я написал, после прочтения твоего романа?

-Спрашиваешь! Конечно, хочу!

-Тогда посиди тут минут 15, и я освобожусь.

-Ок, Френки. Я посижу за столиком. Пусть принесут мне текиллу.

-Хорошо. Мне принесли текиллу, а Френк включил для меня Майлса Девиса, которого я очень люблю. Я курила, смотрела на посетителей кафе, и вдруг подумала, что Френка тоже можно позвать на презентацию. И там будут его картины к моему роману и мои портреты: у Френка, помнится, шесть моих портретов «ню». А потом я подумала, что очень хочу, чтоб моя книга была иллюстрирована именно картинами Френка. Я тутже позвонила Чарли и сказала, что или книга моя выйдет с иллюстрациями Френка, или я запрещу ее выпускать, ведь авторские права принадлежат мне.

-Дочурка, ты знаешь, сколько я на этом потеряю? Ведь придется в типографии все набирать снова!

-Чарли это мое последнее слово. Не забывай, что я устраиваю презентацию, в которой не вижу никакого смысла.

-Ок, Жанна, черт с тобой. Когда приехать фотографу, чтоб сфотографировать картины?

-Я позвоню, и вы договоритесь с Френком.

-Жанна, скажи честно, а ты эти картины уже видела?

-Нет, но скоро собираюсь увидеть.

-Ты сумасшедшая, Жанна...

-Ты сумасшедшая Жанна,- сказал Френк, когда я уже в такси рассказала ему о том, что я придумала.

-Ну и пусть, Френк. Зато ты заработаешь много денег и сможешь уехать в Париж и наконец-то заняться настоящей живописью.

-Жанна, я не знаю, как тебя отблагодарить!

-Ты уже сделал это, Френки: написал картины для моего романа...

-Которые ты еще не видела.

-Да, но зато я видела мои портреты, а этого достаточно, чтоб я считала тебя великим художником. Кстати, можно эти мои «ню» повесить на презентации?

-Конечно, Жанна. Там ведь изображена ты.

-Ок. Френк. Так мы едем к тебе в мастерскую?

-Да.

-А у тебя есть травка?

-Я как раз взял с собой.

30 -Френки.

-Да?

-Ты пробовал когда-нибудь летать?

-Да. Каждый раз, когда курю травку.

-Ты возбуждаешься, когда рисуешь голую натуру?

-Нет, Жанна. Это же работа.

-А я, когда описываю сцену любви, всегда возбуждаюсь…

-Ты много мастурбируешь?

-Да. Сейчас, правда, когда я снова с Гелией, поменьше.

-Хочешь сейчас?

-Чего?

-Хочешь займемся любовью?

-Да… Но я потерплю… Дождусь Гелии.

-Хорошо, Жанна. Давай просто полежим. После травки, когда лежишь и смотришь в потолок, кажется, что она вертится… И так можно летать...

-Давай полежим, Френк… Давай полетаем... Ты видел, как летает машина?

-Никогда.

-Я тоже не видела, но мне рассказывали... Потом уже, когда все было позади: От удара огромного грузовика легкий фордик буквально вылетел с трассы в сторону и ударился в стену. Полет длился каких-нибудь 5-6 секунд. А секунду спустя раздался взрыв. Очень скоро на место катастрофы приехали полицейские машины, а потом появился и вертолет.

-Не надо это рассказывать, Жанна.

-Хорошо, мой Франсуа...

31 Потом в такси, уже по пути домой, я позвонила Чарли и сказала, что завтра утром Френк свободен, и что фотограф может поехать к нему в мастерскую и снять картины по моему роману.

32 Завтра презентация... Боже мой, боже мой, боже мой!!!!!!!! Завтра презентация. Гелия говорит (мой Френк с тех пор, как Чарли дал добро на то, чтоб роман иллюстрировать его картинами, усиленно стал помогать Гелии в деле организации шоу, за что я ему очень благодарна), и так, Гелия говорит, что все готово, и я верю ей, и сама знаю, что все готово: наши платья, платья наших гостей, музыканты готовы, готовы пиротехники, готовы 6-й канал и канал «Cultur», все и все готовы, но по-моему, не готова

только я. Чего я боюсь и почему мне страшно? НЕ ЗНАЮ! Но я чего-то боюсь... Вся моя интуиция кричит мне, что мне не надо идти на эту презентацию, но как я могу? Ведь это моя презентация. Это - презентация МОЕЙ книги. Значит, не идти туда я не могу... Уже ночь... Но я не смогу заснуть... Пойду, погуляю...

33 Раннее, раннее утро! Скоро начнет светать... Я так и не ложилась. Всю ночь! Только вздремнула полчасика за письменным столом и проснулась от ужасного сна... Гелия еще спит, и мне через час нужно будет ее будить. Бедная моя Гелечка, совсем замучилась с моей презентацией... Даю себе слово: НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ УСТРАИВАТЬ ПРЕЗЕНТАЦИЙ ПО МОИМ КНИГАМ!!!! Уже осталось 40 минут, и я разбужу Гелию. Я решила подарить эти записи ей. Я написала в начале первой главки: «Гелия, любимая! Эту запись я делаю сегодня, утром страшного дня ПРЕЗЕНТАЦИИ моей книги. Когда я закончу эти записи, которые я начала писать на следующий день после того, как закончила «Гавайи», я еще не знаю, но сегодня мне пришла мысль посвятить эти записи-воспоминания тебе. Ты лучшее, что было в моей жизни. Это я поняла сегодня. Я люблю тебя, твоя Жанна». Думаю, ей понравится. Да! какой я сон видела! Ужасный, кошмарный... Я видела презентацию... Мы с Гелией столько обсуждали эту презентацию, что я увидела во сне все действо, будто эта самая презентация на самом деле уже была (ах, если б это было так!). Просто сон заканчивался ужасно... Когда представление книги уже закончилось, и гости стали просто ходить по крыше, рассматривать картины Френка, пить коктейли, танцевать, я вспомнила, что забыла фотоаппарат внизу, в кабинете Чарли и пошла за ним, чтоб сфотографировать гостей (я хотела всех снять на свой собственный, чтоб потом не клянчить у других фотографии). Гелии нигде не было, и я по лифту спустилась на 114 этаж, на котором находится издательство Чарли Парсонса. Во сне я помнила, что фотоаппарат оставила именно в кабинете Чарли, а не в огромной комнате, где все, по очереди (дамы, потом мужчины) переодевались. Выйдя из лифта, я направилась к кабинету, и мне показалось, что я слышу какие-то голоса. Я была немного пьяна (во сне!) и не разобрала, знакомые мне голоса это были или нет. Когда я открыла дверь кабинета Чарли, я увидела Гелию, которая трахалась с Френки. (господи, что за чушь!). Они меня не заметили. Я закрыла дверь, опять на лифте поднялась на крышу, подошла к краю и полетела... Тут я и проснулась... Теперь я думаю, а как я поступлю, если действительно сегодня, во время презентации, застану Гелию, занимающуюся сексом с Френки... Смеюсь себе под носом: поступлю точно также, потому что это будет уже второй раз, что она предает меня... Ладно... Это у меня нервы сдают, потому что уже через 5 минут я разбужу мою Гелечку, и начнется! Гелия, милая! Я желаю нам с тобой удачи сегодня. Пусть все будет хорошо... Вот вернемся с этой презентации (когда?), и займемся ТАКИМ сексом!!! Доброе утро... *** Птица посмотрела далеко-далеко, туда, где село солнце, и птица попрощалась с солнцем, подумала, что если не думать о том, сколько придется лететь, то перелет пройдет быстро, и ничего не заметишь; просто будешь смотреть, что происходит внизу и лететь дальше, пока не долетишь. А еще нужно думать, что обязательно долетишь. Если этого не будет, если ты так не будешь думать, то не будет удачи. Птица улыбнулась и подумала, что нужно поймать удачу и не дать ей улететь. С этой мыслью она раскрыла крылья, вдохнула пару раз и сорвалась с кручи вниз... Жанна Челси, «Полет Птицы».

30 января, 2005 год.

«Я только неудачник...» Поль Гоген *** Самолеты взлетали и приземлялись через каждые 30-40 минут, несмотря на дождь, который шел уже вторые сутки. Была осень. Аэропорт жил своей особой неповторимой жизнью, и попеременно на память приходили то роман «Аэропорт» Артура Хейли, то фильм «Крепкий орешек 2» с Брюсом Уиллисом. У Марка всегда так было в аэропортах: то Хейли посетит мысли, то Брюс… Аэропорт был переполнен. Мальчики Тамары (одному 3 года, другому 5 лет) бегали на перегонки, ловко маневрируя между многочисленными провожающими, отлетающими и их чемоданами, а Марк и Тамара сидели на скамейке и смотрели на них. Марк не мог бы сказать, обрадовался ли он тому, что Тамара пришла его провожать или нет, и он злился от того, что не знал, что сказать. И вот они так сидели на скамейке, молчали и смотрели на мальчиков. Наконец Марк сказал: -Через 5 минут мне нужно будет уже уходить…

-Тогда давай прощаться?- сказала Тамара.

-Давай.

-Ты не хочешь уезжать?

-Хочу. Если не быть с тобой, то лучше уехать в Париж.

-Пожалуй, ты прав, Марк. Тебе лучше уехать.

-Береги себя,- сказал Марк и вдруг почувствовал, как ком подкатил к горлу, и ему захотелось сказать Тамаре все. Все,что было на душе. Сказать, смотря в удивительные, черные глаза Тамары. Сказать, зная, что больше никогда он не увидит ее.- Послушай, береги себя, слышишь? И мальчиков береги. И… и Мишу своего береги. Он очень хороший твой Миша, и действительно он талантливее, чем я, но у него ничего не получится… К большому моему сожалению. Он так до конца останется неудачником, каким и был всегда. Я войду в историю живописи, а он нет, хотя и он талантливее, чем я. Он настоящий гений. Но он просто неудачник… Береги себя и его…

-Ты хороший, Марк,- сказала Тамара.- Храни тебя Бог. Только я предпочитаю остаться с неудачником Мишей, чем уехать с тобой. Может быть, это искупление за грех?..

-Да… Мы грешны… Мы согрешили… Но ведь у нас не было секса!

-Но мог ведь быть!

-Да,- вздохнул Марк.

-Вот видишь.. Так что это правильно, что ты уезжаешь.

-Прости меня. Прощай.

-Ты поцелуешь мальчиков?

-Да, конечно. Когда Марк исчез за дверями, за которыми, уже не разрешали заходить провожающим, Тамара подозвала сыновей и, выйдя из здания аэропорта, поймала на ходу такси и уехала в город. Дождь все шел и шел, и всем было понятно, что он так и будет идти до самой зимы, до снега.

1 Когда он вышел из дома, он волновался... “Все уходят. Почему-то все уходят. И так ты остаешься один. Видимо жизнь такая: все должны уйти. Если не уходишь ты, то уходят другие… Которых ты любишь, и поэтому ты остаешься один. Вот и Рома уехал в Польшу, последний, с кем можно было бы поговорить, но, как говорится, Бог закрывает одну дверь и открывает другую. И поэтому я

сейчас иду на встречу с Марком, который приехал, вернулся… Интересно, что бы это могло означать? Может быть, очень многое…”- думал он, переходя очередную улицу. Воскресенье было каким-то странным, таким оно получилось с самого утра. Что-то такое чувствовалось в груди, ощущение, что что-то обязательно случится. И вот позвонил Марк… Сказал – вернулся! Они сидели в кафе на площади Франции и пили пиво. Был август, было очень жарко, и холодное пиво лишь вначале охлаждало тело и душу, но потом все равно становилось опять жарко, и их, казалось, уже ничто не могло спасти: ни само пиво, ни мороженое, которое им принесла молоденькая официантка в фартуке и очень короткой юбке. Они смотрели друг на друга, и каждый из них старался подметить в чертах другого появляющиеся признаки «старости», понимая, что те же самые признаки есть у самого себя. И еще было странно встретиться вот так снова, спустя 17 лет. Им действительно показалось, что они постарели, и что эти 17 лет не прошли даром ни для кого из них. Они оба уже начали седеть, а один из них так вовсе успел потерять 70% волосяного покрытия на своем черепе и обзавестись очками; у обоих глаза как-то потускнели, словно покрылись пленкой времени, у обоих были мешки под глазами и морщины на лбу... Им уже исполнилось 34 года… Они были друзья когда-то. Оба художника. Одного звали Марк, другого – Миша.

17 лет слишком долгий срок, и поэтому им не суждено было (во всяком случае пока) рассказывать обо всем, что произошло за это время, что они не виделись… Да и необходимости в этом, казалось, не было; каждый нес в себе груз и тяжесть последних двух десятилетий, и поэтому разговор у них был такой, какой бывает тогда, когда расставшиеся вчера вечером друзья встречаются на следующее утро снова. Только один раз Марк спросил у Миши: -Сколько у тебя детей? Тот ответил: -Два сына. И все. Миша просто знал, что его друг так и не женился… Итак, было лето, и было жарко уже с утра. Кафе, где они сидели, называлось “Маэстро”, но только этим и отличалось оно от многочисленных кафе города с обязательными зонтами “Coca-cola” над столиками и некрасивыми (несмотря на миниюбки) официантками.

-Ты надолго приехал?- спросил Миша своего друга.

-Думаю, навсегда,- ответил Марк и улыбнулся. Миша покачал головой, не понимая. Ведь Марк, как знал Миша, за рубежом стал известным художником, и его желание вернуться на родину Мише было абсолютно непонятно.

-Мне просто захотелось вернуться,- сказал Марк.

-А мне хочется уехать отсюда!- назло ему сказал Миша. Марк уехал, когда ему было 17 лет. Отца у него не было, а мать как раз в то время вышла замуж и уехала во Францию, забрав впоследствии Марка и свою мать – бабушку Мари. Сначала друзья каждую неделю писали друг другу письма, а потом переписка их угасла. Когда Марк уехал, было лето 1991года. Но вот прошло 17 лет, и он позвонил Мише в этот летний, воскресный день рано утром и сказал, что приехал. Когда Миша направлялся в сторону кафе, где они любили сидеть раньше – желторотые первокурсники, воображающие себя гениями – он волновался. Ведь когда-то они были очень близки, почти неразлучны.

-А здесь все не так, как раньше,- заметил Марк.

-Дорогой мой,- вспыхнул Миша,- ты хоть в курсе, что здесь произошло за последние 17 лет?

-Да, в курсе. И знаю, что вам было очень тяжело.

-А теперь наш город стал похож на европейскую столицу?- съязвил Миша.

-Да нет. Люди просто изменились.

-Знаешь,- сказал Миша, несколько рассердившись,- по-моему, у тебя некоторые иллюзии по поводу нашей Родины.

-Может быть,- спокойно сказал Марк,- во всяком случае, некоторое время я хочу пожить именно на Родине.

-Ну, ну… Допив по второму разу свое пиво, они встали. Поскольку день был воскресный, то есть Мише не надо было ходить на работу, он пригласил вечером своего друга к себе домой, на ужин.

-Чем-то ведь тебе надо заняться,- сказал он.- В городе никого из наших нет, все уехали, кто куда. Приходи, познакомишься с женой и мальчиками.

-Ладно,- сказал Марк. Миша вернулся домой, погрузил свои картины в свой старый “FIAT” и поехал на “Вернисаж”, то есть опять на площадь Франции, к памятнику Мастеру. Летом приезжает много туристов, и поэтому у Миши была надежда продать несколько картин с изображением Горы, а также несколько городских пейзажей. На вернисаже Миша простоял почти весь день и, конечно, ничего не продал. Вернулся домой злой, уставший, голодный.

-Ничего не продал?- спросила его жена.

-Как всегда…

-Может, у тебя нет таланта?

-За всю свою жизнь Ван Гог продал только одну картину. А я уже три,- пробурчал он и пошел на кухню обедать.- Кстати, сегодня вечером у нас гость.

-Очень рада!- сказала жена тоном, дающим ясно понять, что она вовсе не рада. Миша работал дизайнером (на компьютере, которым он овладел еще в 1998-м году), и это позволяло ему и его семье не голодать. Но это было лишь для заработка, ибо в действительности Миша был художник. Специалисты говорили, что он художник хороший. Но никто не собирался покупать его картины. Только однажды на Вернисаже три картины Миши купили туристы (это было три года назад). И с тех пор ничего…

2 Когда Марк пришел вечером к 8-ми часам, он принес с собой настоящий “французский” коньяк. Марк и Миша сели в застекленной веранде, который служил одновременно и кабинетом, и мастерской Миши. Жена Миши, Тамара, сходившая до того в супермаркет напротив дома, накрыла “сладкий стол”. Персики, абрикосы, виноград, арбуз, конфеты, шоколадное пирожное-рулет, заварила кофе. Конечно ж, Миша включил на компьютере музыку, которую они любили слушать когда-то. Уже было не так жарко, как днем. Дул ветер, разметая уличную пыль и разбрасывая по сторонам мусор. Откуда-то доносились звуки джаз концерта, который часто бывает под открытым небом летом. Из окна “мастерской” Миши открывался великолепный вид на Гору.

-Как же я по всему этому соскучился!- сказал Марк, снимая очки и протирая стекла салфеткой.- Как же давно у меня всего этого не было!

-Да, Марк, дорогой,- сказал Миша.- Ты изрядно соскучился. Но – берегись! – в тебе это говорит ностальгия.

-Что ты имеешь в виду?

-Тебе все это скоро надоест. Понимаешь ли, мон ами, ты соскучился по Горе, по тополям, по улицам нашего города, который мы с тобой исходили вдоль и поперек, по настоящим фруктам, по кофе, который “ставят” так хорошо только здесь, по нашей кухне с обилием мяса, по ветру длинными летними вечерами, по “философским” беседам до утра…

-Да, это правда,- улыбнулся Марк. Миша продолжал: -То есть, проще говоря, ты соскучился по детству. Поживешь тут месяц, так больно сожмется сердце, так обидно станет! Люди ведь изменились, как ты сказал утром…

-Неужели все так плохо? Миша рассмеялся: -Знаешь, странно как-то… когда говорят, что у нас все плохо, я начинаю доказывать, что за последние годы стало хорошо, что много достижений, новшеств, что поднялась экономика; а когда говорят, что у нас все хорошо, я не могу согласиться, потому что, живя здесь, я вижу все пробелы, все недостатки… Теперь рассмеялся Марк: -Что же ты от меня хочешь? Послушай, Мишель, не бывает без недостатков. С учетом того, что и как было в 91-96 годах. Ведь так?

-Так. Пожалуй, ты прав.

-Вот видишь… Во Франции говорят, что здесь дела идут неплохо, что все хорошо, а я всего лишь (и ты прав) соскучился по Горе, по тополям, по улицам нашего города, который мы с тобой исходили вдоль и поперек, по настоящим фруктам, по кофе, который “ставят” так хорошо только здесь, по нашей кухне с обилием мяса, по ветру длинными летними вечерами, по “философским” беседам до утра…

-И, тем не менее, помяни мое слово: сам же спустя месяц-другой сбежишь, не выдержав здешней жизни. Ведь ты уже вкусил ту жизнь… Миша и Марк чокнулись и выпили. Когда стемнело, бутылка коньяка была уже пуста, и они были уже по-настоящему пьяны...

-У меня есть бутылка нашего коньяка. Хочешь?

-Нет, Миша. Хватит. Очень жарко. Вернулась Тамара, отвозившая детей на карусели. Пока она укладывала детей спать, Миша сварил еще кофе. Кухня примыкала к веранде-мастерской, так что беседа двух художников, не прерывалась.

-Так ты продал всего три картины?- спросил Марк.

-Да, дорогой. Здесь ничто не продается. Вернее, тут все по-другому. Во-первых, здесь нет того человека, которого вы называете “импресарио”, или как там у вас… ну, который бы занимался вашими делами.

-Ну и?

-А ничего. Ты можешь писать, сколько тебе влезет, но никто не будет об этом знать.

-Ты член Союза художников? Кажется, так называлась эта организация…

-Я был им, но сдал членский билет и вышел из Союза.

-Почему?

-Поссорился, как всегда. У меня по-прежнему неуживчивый характер, если ты помнишь. Со старостью он стал еще больше неуживчивым.

-Какого черта “старость”? Нам всего 34 года!

-И ты не чувствуешь себя стариком?

-Нет. Миша возразил: -А я чувствую себя 70-летним.

-Чепуха. Просто нужно тебя познакомить с некоторыми лицами на западе, которые покупают картины, и еще сделать сайт по твоим же картинам, вот и все. Я много картин продал с помощью интернета. Люди заходят на сайт, смотрят картины, потом у них возникает желание что-то приобрести. А что туристы?

-Ничего. Они покупают только изображение Горы. Все три картины, которые я продал, изображали именно Гору. Марк рассмеялся.

-Ты покажешь мне свои картины?

-Конечно. Кстати, пять картин моих висят в разных кафе. Туда заходит много людей, но еще никто (я спрашивал у официантов) не заинтересовался моими картинами. Марк рассматривал картины Миши при свете лампы, когда на веранде появилась Тамара.

-Вот, наконец-то, я и освободилась,- сказала она и села на диванчик под окном. У нее был уставший вид, и Марк понял, что мальчики со своими каруселями ее окончательно доконали. “Должно быть, труднее всего ей приходится с Мишей,- подумал он.- Взрослый ребенок… Но как же хороши его картины, черт побери!”. И он выразил эту последнюю мысль вслух: -Как же хороши картины вашего мужа, Тамара! Это настоящие шедевры!

-Я знаю, Марк,- улыбнулась жена Миши.- Но их никто не покупает.

-Скоро их будут покупать, не беспокойтесь. Я сделаю все от себя зависящее, чтоб их покупали во Франции.

-Марк уже известный во Франции художник с большими связями,- объяснил Миша жене.

-Очень хорошо,- улыбнулась Тамара другу своего мужа.- Значит, действительно что-то можно будет продать. Тамаре было 28 лет, и она была красавица. “Везет же некоторым с женами,”заметил Марк в уме и удивлялся, как Миша при своей нерасторопности и робости смог жениться на такой красавице.- Мальчики же, как копия, похожи на Мишу. Поразительно даже…”

-Это лишь часть картин,- объяснил Миша своему другу.- остальное пылится в гараже.

-Обидно,- согласился Марк.- Все это, знаешь ли, тянет на большую персональную выставку.

-Спасибо на добром слове, друг.- Миша передал Марку большую папку.- А это, так сказать, графика: карандаш, уголь, перо. Марк открыл папку и стал смотреть рисунки. На большей части графических работ Миши была изображена Тамара. “Да, она любила его,- подумал Марк, рассматривая рисунки,- так может смотреть только женщина, которая любит. Но почему же такую же любовь я не вижу в ее глазах теперь? Может быть, это – усталость? Они оба выглядят очень уставшими. И все же она красавица…”. Когда Марк собрался уходить, было уже три часа ночи, и Миша уговорил его остаться.

-Куда ты пойдешь, такой пьяный и так поздно? Оставайся.

-А что нельзя вызвать такси?

-Можно. Но зачем? Оставайся. Ты, вообще-то, где остановился? Марк улыбнулся: -У очень дальних родственников отчима.

-Зачем тебе дальние родственники отчима? Оставайся. Поживем вместе, пока ты что-то придумаешь. Марк вопросительно посмотрел на Тамару. Та улыбнулась: -Конечно, оставайтесь, Марк. Не уйдете же вы ночью! Неудобно даже… Я вам постелю здесь же, в кабинете Миши. Диван этот можно открыть…

3 Когда рассвело, он увидел, что все небо в белых маленьких барашках. Их было так много, что нельзя было сосчитать. Но потом, когда солнце взошло, барашки “пошли” на север, и небо стало чистым, безоблачным… Когда утром следующего дня Миша встал, чтоб уйти на работу, все в доме еще спали: Тамара с мальчиками в спальне, а Марк в кабинете. Миша почувствовал себя счастливым. Он как-то ясно осознал, до какой степени все эти 17 лет ему не хватало Марка. Разговоров с ним, споров, его поддержки… Он выпил чай и пошел на работу. Работал он в небольшой фирме, которая делала этикетки, открытки – как поздравительные, так и пригласительные, рекламные буклеты, оформляла компакт-диски и все прочее такое. Миша считался ведущим дизайнером, да и по возрасту он был старше всех остальных в фирме, за исключением самого шефа, который был старше Миши на 10 лет. На работе у Миши был мощный компьютер с большим, широким монитором, удобным для работы с Photoshop и Corel. На столе рядом с монитором были фотографии

Тамары, мальчиков и большая красная чашка NESCAFE – благо кофе здесь было бесплатное, и это все, казалось, о чем можно было мечтать, если б не сильное желание сбежать куда-нибудь, в какую-нибудь деревню и писать картины… Отец Миши тоже был художником (одна его картина висит даже в Картинной галерее). Звали отца Юрий, и он обожал Лермонтова, почему и дал своему сыну имя Михаил. Отец был несказанно рад, когда Михаил Юрьевич объявил, что собирается жениться на девушке по имени Тамара – в этом тоже было нечто очень лермонтовское. Вообще Лермонтов, так или иначе, всегда присутствовал в их доме и наряду с Азнавуром, Хемингуэем и Челентано считался неким талисманом семьи, кем-то родным и очень близким. Миша был уже 6 лет женат (старшему сыну было 5 лет, младшему – 3 годика), и он очень любил жену, хотя и догадывался, что она его считает неудачником. Конечно, она была довольна уже тем, что Миша зарабатывает хоть какие-то деньги, но ей хотелось, чтоб картины, на которые Миша тратил все свое свободное время, тоже приносили какойто доход. Она понимала и знала, что ее Миша очень талантлив и действительно пишет изумительные картины. А Миша в свою очередь знал, что Тамаре трудно. Она ведет хозяйство, воспитывает детей, а он ничем не помогает ей. Но поменять уже ничего не было возможно. Так уже пошло по жизни. Теперь у Миши было отличное настроение. И он подумал, что сегодня его будет тянуть домой, и в отличии от других дней, он не останется на работе допоздна. Слова Марка о странице в интернете, о персональной выставке окрыляли, вдохновляли, и он почувствовал в себе большое желание писать. “Эта неделя пролетит быстро,- подумал он,а в воскресенье вырвемся за город, и я вместе с Марком буду рисовать!”. Он закончил делать этикетку для бутылок минеральной воды, и едва пробило 6 часов, Миша собрался уходить домой. Сослуживцы были удивлены этим фактом и стали подшучивать над ним: -Миша, идешь налево?

-У тебя появилась любовница? Ребята, у Миши любовница! По дороге домой он купил 5 бутылок пива и думал о том, как уговорить Марка переехать жить к нему, во всяком случае, пока тот не снимет, или не купит квартиру. Интересно, сможет ли Марк купить квартиру? Наверняка, да. Миша на работе посмотрел сайт Марка в интернете, и понял, что действительно, Марк очень известен. Он узнал, что у Марка были выставки во Франции, США, Австралии и Японии, что его картины много покупают, что издают книги с репродукциями его картин; его приглашают на всякие светские тусовки и радио- телепередачи. И какого черта ему здесь понадобилось?!подумал Миша. Вот чудак! Казалось бы, живи да радуйся. Так нет, потянуло его на Родину. Действительно – чудак. Или дурак?

-Что это ты так рано?- съязвила жена, принимая у мужа целлофановый пакет с бутылками пива.- Неужели из-за Марка ты вернулся домой так рано? Значит, я должна быть ему благодарна?

-Перестань.- Миша даже поцеловал Тамару.- Кстати, где он?

-Он весь день просидел дома, болтал со мной, рассказывал о Париже, тамошних девушках, еще раз посмотрел все твои картины, даже попросил показать те, что в гараже, а сейчас пошел гулять с детьми.

-Добрый человек! Ты его накормила? Тамара взяла “под козырек” и отрапортовала: -Разрешите доложить: утром кофе после обильного завтрака, потом обильный ленч с кофе, потом еще один сеанс кофе с фруктами и твоим коньяком, который он попросил открыть.

-Вольно, сержант!

-А долго он проживет с нами?- спросила вдруг Тамара и, недождавшись ответа, пошла на кухню, разогревать обед.- Кстати, он купил себе номер для своего мобильного, и ты можешь позвонить ему и спросить, хочет ли он пообедать с тобой.

-Я же не знаю номера,- отозвался Миша из ванной, где он уже мыл руки.

-Я записала,- сказала Тамара.- Вон там, в коридоре, на тумбочке.

Когда обедали, Марк и Миша много шутили, вспоминали детство, товарищей, учителей. И потом Марк сказал, что вечером приглашает всех в какой-нибудь барресторан на ужин, и что детей тоже можно будет взять, и еще: поскольку он согласился переехать жить к Мише и Тамаре, пока сам не купит квартиру, то он считает обязанным принимать материальное участие в бюджете семьи. Миша и Тамара не согласились, но Марк заявил, что иначе он уедет жить к родственникам, или наймет квартиру, и Мише пришлось уступить. После обеда, конечно же, пили кофе.

-Я снова смотрел твои картины,- сказал Марк.

-Да, Тамара мне сказала.

-Ты чертовски талантлив. Ты талантливее, чем я.

-Да брось ты,- рассмеялся Миша, но ему все равно было приятно слышать похвалу.

4 Когда утром следующего дня Миша встал, чтоб уйти на работу, голова от похмелья трещала так, что, казалось, нельзя вынести. Миша, не позавтракав, поехал на работу, купив минеральной воды, и уже на работе выпил две таблетки какого-то лекарства (спасибо Анне, секретарше шефа, у которой всегда можно было попросить таблетку от головной боли). Делая заливку (уже в цвете) этикеток минеральной воды, то есть работу автоматическую, Миша стал вспоминать подробности вчерашнего вечера, и сам удивлялся тому, что может что-то припомнить: спирт должен был убить все клеточки мозга, отвечающие за память. По совету Миши, вчера вечером пошли в бар “Калипсо”, (один из дней рождений шефа Миши справляли именно в этом баре), и Марк всех угощал. Сначала все много ели и пили, потом взрослые только пили, и ели только дети, а потом, когда уже мальчики Миши заснули на одном из диванчиков бара “Калипсо”, решено было пойти домой. Старшего мальчика взял на руки Марк, младшего Миша, и так они пошли через площадь Республики – двое мужчин с детьми и Тамара между ними. Дети так и не проснулись до самого дома, а Миша и Марк всю дорогу читали стихи и делали комплименты “царице Тамаре”. Дома, конечно же, уложив детей, выпили еще по чашке кофе и рюмочке коньяка, которая и вырубила всех троих до самого утра. Заснули прямо на веранде, где пили кофе, и когда Миша утром проснулся, увидел свою жену на одном конце дивана, Марка – на другом (сам же он заснул сидя за кухонным столом, положив голову на руки). Теперь, на работе, борясь с головной болью, Миша подумал, что с последней рюмкой коньяка явно вышел перебор. “Однако, время от времени нужно себе позволить и напиться до безобразия – для профилактики,”- выразил Миша мысль, вполне правильную, как ему показалось, если позабыть страшную головную боль. На работе все сидели в одной большой комнате, и только у шефа был отдельный кабинет. Шеф к Мише обращался по имени и отчеству, и это служило поводом для бесконечных шуток сослуживцев. То и дело со всех сторон раздавалось: -Михаил Юрьевич, Михаил Юрьевич!- И все хихикали тогда. Шеф, большой грузный человек, с толстыми черными бровями вышел из своего кабинета и подошел к Мише.

-Вы плохо выглядите, Михаил Юрьевич… Вам нездоровится?

-Голова болит просто,- ответил Миша и почему-то смущенно улыбнулся. Потом еще поработал немножко, и, наконец, решившись, сoбравшись с духом, зашел к шефу: -Простите, можно я сегодня пораньше уйду домой?

-Да, конечно, Михаил Юрьевич. Нет проблем.

-Мне действительно нездоровится…

-Я уже сказал, Михаил Юрьевич. Идите домой отдохните, как следует. Еще немного засмущавшись, Миша вышел из кабинета и, выключив компьютер, поехал домой.

Дома Миша нашел записку, вложенную в домашние тапочки (Тамара всегда так делала, чтоб Миша сразу нашел записку): “Привет. Мы пошли по магазинам - Марк, мальчики и я). Миша как-то с облегчением вздохнул, радуясь, видимо, возможности остаться наедине с собой. Выпил таблетку “кофетина”, включил музыку и лег на диван. Голова вскоре перестала болеть (“Что бы я делал без кофетина!”), и Миша провалился в сон. Както сразу и глубоко. Он не мог потом вспомнить, видел ли он в тот день сон или нет, (обычно помнил), но когда проснулся, Тамара и мальчики были уже дома.

-Ты проснулся?- съязвила жена.- А мы-то думали, это произойдет в следующем столетии! Миша посмотрел на часы и подумал, что очень проголодался.

-Я голоден…- сказал он.

-Здравствуйте! Ты увидел, который час?

-И что?- Мише даже показалось, что голова снова начинает болеть.

-Ничего особенного. Просто мы уже пообедали. Мы очень проголодались, и не могли уже ждать. Несколько раз я пыталась разбудить тебя, но ты спал беспробудным сном.

-Где Марк?

-Пошел к каким-то знакомым. Обещал вернуться к десяти часам.

-Ладно. Ты дашь мне поесть что-нибудь?

-Сделай, пожалуйста, яичницу сам и поешь. Ты ведь любишь сам готовить яичницу?

-Да…

-Вот и отлично. Сегодня я обещала маме зайти к ней с мальчиками вечером. Я пойду.

-Хорошо.

-Люблю, когда ты такой покладистый.

-Спасибо. Так, когда вернется Марк?

-К десяти часам. Ты не расслышал? Кстати, Миша, можно тебе один вопрос?

-Да.

-Когда он от нас уедет?

-Не знаю. Тебя что-то беспокоит? Ведь всего лишь прошло 2-3 дня, как он живет у нас.

-Не знаю… Знаешь, мы купили много вещей. Марк помогал выбирать. Я тебе покажу.

-А кто платил?

-Ну…- Тамара замялась,- немного я, немного Марк. Он интересный собеседник. И мы купили тебе жилет с огромным количеством карманов. О таком ты ведь давно мечтал?

-Да.

-Вот и отлично.

-Ты сегодня часто говоришь “вот и отлично”,- заметил Миша.

-Не придирайся к словам, пожалуйста.

-Хорошо.

-Ну, так я пойду? Мальчики во дворе уже. Пойду, а то потом их невозможно будет собрать…

-Ладно. Так мне поесть яичницы?

-Да. Там есть еще помидоры, огурцы, сыр… Все, что хочешь… Когда Тамара ушла, одиночество как-то сразу навалилось на Мишу. Он даже перестал чувствовать голод, и отказался от мысли приготовить яичницу. Он решил выйти погулять, как это обычно делал, когда чувствовал себя очень одиноким. Такое бывало с ним часто, в последнее время особенно часто. Причем чувство одиночества могло посетить его в самые непредсказуемые минуты, когда, скажем, Тамара или дети были дома, или в компании друзей (теперь друзей-то и не осталось)…

Когда Миша вышел на улицу, был еще вечер. Он гулял по улицам города и думал о том, что жена так и не показала жилет, который с Марком купила для него, для Миши. Странно все-таки, что Марк решил купить что-то и вообще “помогать бюджету семьи”. Вообще Марк чудак и добрая душа. Наверное, он таким образом хочет благодарить за гостеприимство. Так что тебе, Михаил Юрьевич, придется проглотить этот жилет и помалкивать, чтоб не обидеть друга. “Все же, какое это счастье, что Марк приехал!”- думал Миша и гулял по городу…

5 Когда он проснулся, все еще спали,. Было еще очень рано. Солнце только-только оторвалось от вершин холмов, окружающих Озеро, и ветер, который всю ночь дул на берег, теперь уже переменился, и подул от берега. Озеро было таким, каким помнил его Миша: большое, манящее, пугающее, успокаивающее, величественное, единственное, темно-синее, потом фиолетовое, потом зеленоватое, и, когда солнце уже окончательно взойдет, даже красное у самого берега. Миша сидел на берегу и делал рисунки - противоположный берег, чайки на берегу. Ему вдруг захотелось все передать это в цвете. Он установил этюдник, и быстро растер краски. Счастье-то, какое! - думал Михаил Юрьевич и писал картину – вид на Озеро ранним утром. Жилет, который купили ему жена и Марк, оказался очень удобным, и теперь, рисуя картину, Мише приятно было думать о нем, ставшим чем-то очень родным. Он то и дело запускал руку в один из карманов жилета, чтоб пощупать гладкий, круглый камень, который он подобрал вчера вечером, когда все вместе гуляли по берегу. Поехать на неделю на Озеро предложил Марк. Миша решил было отклонить предложение, но увидев ставшее вдруг счастливым лицо Тамары, согласился. В конце концов, почему бы нет?- подумал он. Ведь последние пять лет он с семьей никуда не выезжал из города. Миша взял недельный отпуск с за свой счет, а Марк телефонным звонком забронировал коттедж, который оказался у самой воды. Приехали вчера днем. Первым делом, конечно, прежде чем распаковать вещи, все вместе искупались в Озере. Домик, который они наняли, имел 3 спальни, большую кухню и застекленную веранду, соединенную с кухней окнами. Вид из окон веранды открывался изумительный. Было впечатление, что находишься на борту какого-то корабля, так близко дом находился от воды. И что самое удивительно, не чувствовалась сырость, которая, конечно, должна была быть. Теперь Миша рисовал Озеро и думал о том, что счастлив окончательно. Во всяком случае, думал он, он постарается насколько возможно, отдохнуть за эту неделю отпуска, и – самое главное,- писать. Он писал противоположный берег, когда из домика с шумом выбежали мальчики и подбежав к Мише, сообщили, что пойдут к главному корпусу пансионата, где есть спортивная площадка, и там поиграют немного.

-Хорошо,- сказал Миша сыновьям.- Будьте осторожны и не опоздайте к завтраку.А старшему сыну велел следить за младшим, чтоб тот не упал и не расшиб себе лоб. Миша подумал еще, что Тамара и Марк, наверное, еще долго будут спать, и ему никто не помешает докончить картину. Во всяком случае, довести ее до того, чтоб он сумел продолжить ее уже в городе, в мастерской. Когда Миша рисовал, он чувствовал, как противоположный берег то приближается, то вновь удаляется, и он даже попробовал перенестись вместе с этюдником туда, где виднелись редкие деревья на лысых холмах. Ему это удалось, к его большому удивлению, и он понял, что, рисуя картину, можно не только приблизить противоположный берег, но и самому перенестись дуда. И это возможно, только когда творишь. Картина получалась вполне сносная. Конечно, насколько это шедевр, будет видно потом, но пока что картина Мише нравилась. Была какая-то легкость внутри, и поэтому

сама картина тоже получалась легкой, даже невесомой, и Миша писал картину, улыбался, наверное, той мысли, что может с легкостью приблизить противоположный берег, чтобы посмотреть, что там под тем большим деревом, или самому перенестись туда. И он постарался полностью забыть о себе, когда писал эту картину. Он вдруг подумал, что если хочешь написать настоящую вещь, нужно абсолютно забыть о себе, и тогда только получится что-то стоящее. Нужно просто не врать и написать настоящую воду, настоящий холм, настоящее дерево, и тогда можешь считать, что не зря проживаешь свою жизнь. Получилось по-хемингуэевски, подумал он. Что ж, неплохо. Неплохо иметь такого товарища по оружию, как Папа Хем. Марк и Тамара вышли из коттеджа вместе. Было уже около 11-ти. Миша уже заканчивал работу.

-А наш художник давно уже работает!- сказал Марк.

-Ты давно проснулся, дорогой?- спросила Тамара.

-Да… А вы что-то долго спали…

-Не занудничайте, Михаил Юрьевич,- пошутил Марк. Мише же почему-то показалось, что ни Марк, ни Тамара не смотрят в его сторону, словно боятся встретиться с ним взглядом. Но он подумал, что ему это показалось.

-Мальчики пошли к пансионату поиграть на спортивной площадке,- сообщил Миша.

-Хорошо, дорогой. Мы сейчас займемся завтраком, и позовем их,- отозвалась Тамара.

-Но сначала искупаемся!- предложил Марк.- Ведь нужно же проснуться!

-Отличная мысль!- Тамара начала снимать халат.- Искупаемся, Миша?

-Нет.

-Ну, почему? Давай поплаваем немножко.

-Не хочу.

-Ты все-таки зануда! Не разговариваю с тобой! Марк подошел к Мише, положил руку на его плечо и посмотрел на картину: -Удивительно хорошо!

-Правда? Тебе действительно нравится?

-Да. Клянусь. Я бы так ни за что не сумел. Не хватило б таланта.

-Брось ты! А вообще – спасибо большое.

-Не за что. Ты действительно не хочешь поплавать перед завтраком?

-Нет, Марк, не хочу.

-Ладно. Марк и Тамара стали плавать, а Миша, сидя на берегу, смотрел на них. Он подумал, что они оба очень красивые в воде. И… какие-то счастливые. На них было так приятно смотреть! И Миша взял чистый лист бумаги, закрепил его на этюднике и стал рисовать плавающих. Это будут мои “Купальщики”, подумал он. Когда потом завтракали, Миша сказал, что пойдет с мальчиками в лес.

-Может нам удастся набрать грибов,- сказал он.- Говорят, здесь позавчера шел дождь.

-Ура! Пойдем по грибы!- сказал старший сын Миши; младший захлопал в ладоши, хотя и пока не знал, что это означает “пойти по грибы”.

-Никогда не разбирался в грибах,- заметил Марк.

-А Миша знает,- сказала Тамара.- Он вообще в таких вещах разбирается. Никогда не было еще так, чтоб кто-то отравился. Миша постучал по деревяшке. Завтракали у самой воды, разостлав большое одеяло. Чай решили приготовить на маленьком костре.

-Красота-то какая!- сказал Марк, указывая на яхту, плывущую на восток. Ветер раздул белые паруса, и на палубе был виден человек, стоящий у штурвала.

-Да, красиво,- согласился Миша.- Хорошо бы написать такую картину. Белый, одинокий парус.

Марк рассмеялся: -Вы опять за свое, Михаил Юрьевич! Сюжет-то не нов!

-Причем тут сюжет?- возразил Миша, хоть и улыбнулся шутке и вспомнил стихотворение: “Белеет парус одинокий…”. Когда закончили завтракать, мальчикам почему-то расхотелось идти с Мишей в лес собирать грибы, и они побежали опять в соседний пансионат поиграть. У Миши упало настроение, и Марк заметил это: -Не грусти, друг. Вот мы пойдем втроем в лес без детей и наберем много грибов.

-Нет,- ответил Миша.- Пойдите вы - ты и Тамара. А я останусь здесь, помою посуду, пока мальчики вернутся, и мы чем-нибудь займемся.

-Но мы не разбираемся в грибах,- возразила Тамара, смотря на озеро и далекие холмы. Мише опять почему-то показалось, что она не хочет смотреть в его сторону.

-Ничего,- сказал Миша.- Не обязательно собирать грибы. Вон там – за тем мысом есть облепиховое дерево. Наберите немного облепихи, вечером попьем чай – это очень полезно.

-Ты прямо всезнайка какой-то,- пробормотал Марк. Когда Тамара и Марк ушли, Миша разложил на прибрежном песке кастрюли, сковородку, тазики и стал мыть. Прибрежный песок отлично все смывал, лучше любой жидкости для мытья посуды. Мише всегда нравилось мыть посуду. Это его успокаивало. А вообще, почему-то было грустно. Радость от утреннего творчества улетучилась, а ведь только этим и можно было утешиться – утренним творчеством, подумал он. И еще он подумал, что он неудачник. Он часто думал об этом, когда чувствовал себя одиноким. Думал о том, что ничего не добился в этой жизни. Ничего не достиг самостоятельно. Самостоятельно он научился только писать картины, но кому нужны картины? Их никто не покупает. И работать он стал в рекламном агентстве дизайнером только потому, что брат его жены приходился приятелем шефа Миши. Вот такие дела. И кому интересно, что ты в этой жизни что-то знаешь, а другие нет. Кому это надо? Он еще раз подумал о том, что он неудачник. Ведь ни одна его мечта не осуществилась…. Да, Парижа ты еще не видел, как впрочем, не видел ничего, кроме своего родного города. Сколько времени ты не выезжал никуда из страны? 34? А сколько тебе лет? 34? Ты неудачник, Михаил Юрьевич! Миша помыл посуду, потом лег на спину и стал смотреть на небо. Облака были похожи на паруса яхт (опять паруса!) и плыли стройной флотилией на юг. А я хочу на север, подумал Михаил Юрьевич. Но я никогда не уеду, и я это знаю. Я же не смогу бросить семью и уехать. И, значит, останусь вечным неудачником. А уехать ему на самом деле хотелось... Как это пел Азнавур? Liberte, liberte… Вот именно! И он заснул, лежа на берегу, и почему-то ему снилось, как он медленно, но верно приближается к солнцу, и свет слепит глаза, но ему, Мише даже не становится тепло, не то, что жарко, и он все приближается и приближается к солнцу, а потом яркая вспышка ослепила его… И он почувствовал себя очень свободным и как-то понял, что умер, что это самая настоящая смерть, но он не только не почувствовал боли, но еще и ощутил себя очень счастливым. И он подумал: значит, для того, чтоб ОСВОБОДИТЬСЯ, нужно умереть? Неужели только смерть делает нас абсолютно свободными? Свободными от чего? Жалко, что при жизни у тебя не былo такой свободы… Как бы можно было жить тогда! Когда он проснулся, он почувствовал, что почти не может открыть глаза. Однако, пересилив боль, Миша все же открыл глаза. И увидел у себя над головой Марка, Тамару и мальчиков.

-Что-то случилось?- спросил он. Тамара закрыла лицо платком и зарыдала. Миша повторил: -Что случилось? Мы не дома? А Озеро? Ответить решил Марк:

-Послушай, Миша… Ты, короче говоря, шесть дней провел в бессознательном состоянии. Ты перегорел на солнце на берегу Озера, тебя срочно отправили в больницу. Тут, в больнице мы и находимся. И вот ты очнулся. У тебя был шок…

6 Когда он проснулся утром, почувствовал нечто очень странное. Как будто что-то оборвалось внутри, и теперь дышится свободно и легко. Было странное чувство обретенной свободы. Но откуда? Вроде вчера вечером ничего такого еще не было. А вот сегодня утром, когда проснулся… Вчера вечером… Вчера вечером выходили гулять. Впятером. Пошли на концерт под отрытым небом. Арии из великих опер. Исполняли хорошо. И звук был хороший. Потом поднялся ветер, и он, Миша, увидел, как Марк снял свой пиджак и набросил на плечи Тамаре. Миша заметил, что Марк при этом чуть-чуть обнял Тамару. Но теперь утром Миша не мог сказать, точно ли он помнит это, или нет. Одно было ясно: сегодня утром он проснулся с каким-то странным чувством свободы. Очень часто бывает так, что ощущение свободы может прийти, когда решаешь отказаться от всего. Когда готов отдать все, лишь бы тебя оставили в покое. Когда тебе все равно, ты начинаешь чувствовать себя свободным. То есть получается, ты обретаешь свободу, или хотя бы чувство свободы тогда, когда не чувствуешь ответственность? И он заскулил про себя, подобно собаке: «Вот Тамара уйдет к Марку, и я стану свободным. Я стану настоящим художником...» Миша захлопнул дверь и пошел на работу. Он чувствовал СВОБОДУ, хотя и признался себе, что не хотел бы прийти к “свободе” путем равнодушия. А вообще – пропади все пропадом… Уеду, брошу все и уеду! Хоть к черту! Но уеду… В конце концов имею право и я быть свободным. (Имею право и я быть равнодушным?). Просто я устал. Очень-очень устал. А потом он подумал, что давно ничего не писал. Давно – это с тех пор, как вернулись с Озера. Может быть это кризис?.. может быть кризис жанра, что ли... Тем не менее, на данном этапе не пишется. Ну, совсем не пишется! Невольно задумаешься: а может выдохся? Но нет! Чувствуешь ведь, что нет! Просто нужно взять в руки кисть и начать писать. Начать с чего-нибудь очень простого, а там уже, глядишь, и пойдет, картина сама собой напишется, и потом даже удивишься: неужели это я написал! И он вздохнул, подумав об этом. Он снова и снова возвращался мыслями ко вчерашнему вечеру: нет, он ясно видел, как Марк, набрасывая на плечи Тамары пиджак, обнял ее. “Ну, и черт с ними, пускай делают что хотят. А я устал! Устал от всего”. И неожиданно для себя он вспомнил Маддалену. И все то, что было, вернее, все то, что не было, но могло быть… Да. Именно не было, хотя и могло быть. Сейчас, наверное, он бы не вспомнил, как познакомился с Маддаленой. Но знакомство произошло и вскоре переросло в дружбу, а потом и в нечто большее. Это когда уже точно знаешь, что должно произойти, и что все неминуемо к этому и идет. И это понимают оба: и он и она. Были смс, были звонки, были даже встречи после работы, и даже однажды поцелуй в темном парке, рядом с бронзовой статуей… И вот однажды она позвонила ему и сказала: -Я сегодня жду тебя у себя дома. Я буду совершенно одна. И он вспомнил, как забилось сердце, как похолодели пальцы, как закружилась голова… И он позвонил уже домой, сказал что опоздает к обеду. И уже все в уме прокрутил, все возможные варианты этого свидания. Даже (это для него было верхом изобретательности), решил по дороге к ее дому купить мандарины… но все равно почемуто медлил… А когда получил от Маддалены смс, подтверждающий, что его действительно ждут (“ну, где же ты, дорогой? Я соскучилась, я очень хочу, чтоб ты приехал!”), он написал ответный смс: “Послушай, Мадо… Ты действительно думаешь, что нам это нужно делать?” Она ответила: “Ты о чем?”

И он написал: “но ведь я не смогу быть для тебя тем, что ты хочешь… и ты будешь страдать от этого, и я…” В ответ она написала только одно слово: “Козел!” И он понял, что все закончилось… Теперь он помнил, какое облегчение он испытал! Хотя и было обидно до слез. И хотелось и не хотелось. Вернее, не хотелось осложнений. И ему очень хотелось сказать жене: Я НЕ ИЗМЕНИЛ ТЕБЕ! Но знал, что нельзя будет это сказать, не сказав обо всем остальном… О поцелуе вечером у Бронзового Памятника. И вот теперь он почему-то подумал (подумал именно теперь по дороге на работу), что что-то рождается у Тамары и Марка. Или у них что-то родилось уже давно? И он был слеп, что не замечал? Ну, и плевать! Пускай делают, что хотят. Мне плевать. Я абсолютно свободный человек… потому что мне все равно… Если они так хотят, то пускай делают все, что угодно… И он подумал, что он человек, начисто лишенный ревности… Как это было у Ларошфуко? “в ревности 99% самолюбия и только 1% любви”. Чтоб я ревновал к Марку? Чушь! Он же мой друг! И еще он подумал, что устал настолько, что и ревновать не в силах. Пускай делают, что хотят… Что же тебе хочется? И он ответил самому себе: покоя, только покоя. Чтоб оставили в покое. В тот день он вернулся домой к ночи. Тамара и дети уже спали. Марк спал на веранде, как обычно. Михаил Юрьевич подумал, что надо было заночевать на работе… И еще он подумал, что потерял вкус к жизни. Но об этом он решил подумать уже завтра…

7 Когда они ужинали, Марк и Миша поспорили о живописи. Вернее, они скорее всего спорили не о живописи, а просто спорили друг с другом. Это был принципиальный спор двух художников. В конечном итоге Марк и Миша поссорились, и Марк даже назвал своего друга неудачником, а тот его – зарвавшимся пингвином. Оба накричали друг на друга, но Тамаре удалось как-то утихомирить их, и они уже молча стали приканчивать приготовленный Тамарой ужин. Марк уже 3 месяца как жил на квартире Миши и Тамары, и как-то его присуствие в доме для супругов стало вполне привычным. Со временем Марк и Тамара все больше и больше сближались, все больше понимали друг друга (и Миша это замечал), а он, Миша, все больше чувствовал себя отстраненным. Да он и сам отстранялся, не предполагая, однако, что причину своего этого поведения нужно искать в некоторой склонности к мазохизму – чем хуже, тем лучше. Но Мише это не беспокоило. Что действительно его беспокоило, так это то, что за все то время, что Марк прилетел из Парижа, за эти 3 месяца, он написал всего одну картину; ту, на которой озеро. Когда они поужинали, Марк сообщил, что собирается пораньше лечь спать. Мальчики уже давно спали, и Миша и Тамара пожелали Марку спокойной ночи (Марк не ответил), и отправились в спальную. Михаил Юрьевич смотрел, как раздевается жена.

-Что ты на меня так смотришь?- спросила она.

-Просто смотрю... А что?

-Да ничего. Просто я уже забыла, когда ты в последний раз смотрел, как я раздеваюсь. Раньше ты любил смотреть.

-Зато теперь есть кому смотреть на тебя, не так ли?

-Ты о чем?

-Неважно. И почему-то Миша решил, что у Тамары и Марка действительно было что-то. Хотя в следующую минуту он был уверен совсем в обратном: «Нет, этого не может быть!»

В ту ночь он решил не возвращаться больше домой и ночевать на работе. Он какнибудь объяснит ситуацию шефу и попросит разрешения оставаться на ночь в офисе. А может и придумает что-то… Во всяком случае он не хотел возвращаться домой. На ночь. Он понимал, что это неправильно, что это еще одна провокация с его стороны (оставить Тамару и Марка одних), и что это грех, но ничего не мог с собой поделать. Он решил после рабочего дня приходить, обедать, потом под каким-нибудь благовидным предлогом опять возвращаться в офис. А зачем еще идти домой вообще? Может, он и вообще не придет…

8 Когда он выходил из здания офиса погулять, вахтер окликнул его и спросил, вернется он опять и останется ли на ночь. Он ответил, что вернется, что у него важный проект, который нужно окончить в срок. Уже наступала осень. Не календарная, а настоящая. Деревья пожелтели, часто шел дождь, и день становился все короче. Больше всего на свете он любил лето и весну. Хоть и красок осенью в природе бессомнения было больше, и он, как художник, не мог не оценить это, но все же – лето и весну он любил больше. Именно за то, что весной и летом всегда было больше вдохновения и больше хотелось писать... А осенью… осенью он постепенно умирал вместе с природой, и было тяжело видеть и ощущать это постепенное, медленное умирание. Он вышел погулять по городу. В последнее время (с тех пор, как решил не возвращаться домой), он выходил в город погулять каждый день, вернее, вечер, и возвращался в офис, в свой кабинет с наступлением темноты (правда, он понимал, что скоро будет темнеть совсем скоро). Он гулял по улицам города и убеждал себя в том, что ощущает чувство свободы. “Захочу, зайду в кафе, захочу, зайду в магазин какой-то, захочу, пойду в гости... Но ведь тебе никто не запрещал делать все это и раньше… Ведь Тамара ни в чем не виновата. И она никогда не ограничивала твою “свободу”. Да, это правда… никогда не ограничивала. И она всегда с уважением относилась к тому, что ты художник, что тебе нужно рисовать, и что для этого тебе необходимо ощущать в себе ту самую внутреннюю свободу”. Миша подумал, что все это так, конечно, и что было бы большим грехом обвинять Тамару в чем-либо. И все же теперь, гуляя по улицам города, где он прожил всю свою 34-летнюю жизнь (и проживет всю оставшуюся жизнь тоже), Миша думал о том, что, хоть Тамара и никак не ограничивала его свободу, но он все же чувствовал себя не свободным… Значит, свобода действительно заключается в том, что ты не чувствуешь ответственности за кого-то? Не отвечаешь за чью-нибудь жизнь? Вообще-то получается какая-то чепуха, подумал Михаил Юрьевич. И кому нужна такая свобода? Когда он вернулся в офис, пошел дождь. Он купил 4 бутылки пива и решил угостить вахтера. Ведь именно благодаря вахтеру Михаил Юрьевич мог оставаться на ночь в своем кабинете. И, как знал Миша, вахтер этот еще никому не выдал его тайны: Михаил Юрьевич, 34 лет отроду, муж, отец 2 сыновей ночует в кабинете!

9 Когда Михаил Юрьевич открыл дверь своей квартиры и вошел, Тамара готовила обед, а Марк сидел в столовой с мальчиками и читал какую-то детскую книгу. Он поздоровался с другом и вошел. Миша уже 2 дня как не бывал дома вообще. Хоть он и ночевал на работе, но он обычно приходил домой повидать мальчиков, а вот в эти последние 2 дня он вообще не приходил.

-Папа, дядя Марк, читает нам книгу. Сегодня Мама купила.

-Очень хорошо… Через полчаса Тамара всех позвала к столу. За столом говорили только сыновья Михаила Юрьевича и Тамары. Взрослые молчали. Марк всем своим видом показывал, что не забыл «зарвавшегося пингвина», а Миша изображал полное безразличие.

Мальчики, быстро расправившись с макаронами и котлеткой, убежали играть в столовую, а потом Марк объявил, что возвращается в Париж. Что у него там срочные дела, что уже куплен билет, и что он не хочет, чтоб его провожали в аэропорт. Михаил Юрьевич выразил сожаление, и больше ничего не сказал. Может быть он даже в глубине души надеялся (он допускал эту мысль), что Тамара возьмет детей и улетит с Марком… И вот тогда будет свобода! Потом вдруг испугался мысли, что больше не увидит мальчиков. И подумал, что он плохой отец. Да, плохой. Ведь он любил своих сыновей (действительно любил), но как-то отстраненно. Издалека. Никогда не бывал в курсе каждодневных проблем, и лишь иногда замечал в себе непонятное чувство ревности от того, что мальчики близки с мамой, а с ним - нет. Что ж, сам и виноват, подумал Михаил Юрьевич.

-Мы придем тебя провожать,- сказала Тамара.

-Ты что, не слышала?- сказал Миша.- Он не хочет, чтоб его провожали…- Когда ты уезжаешь, Марк?

-3 ноября.

-Ясно. Я же тебе говорил, ты больше нескольких месяцев не выдержишь… Марк ничего не ответил на это. *** -Дождь еще идет, Миша?

-Да, Мадо, еще идет. Он так и будет идти до самой зимы, до снега.- Михаил Юрьевич подумал о том, что, несмотря на дождь, самолет Марка все равно улетит. И еще он думал о том, что, не знает: Тамара с сыновьями улетит с Марком, или просто она уехала в аэропорт проводить его. «И поэтому ты приехал к Мадо и переспал с ней? О того, что не знал?» Он лежал рядом с обнаженной Маддаленой, бедром чувствовал ее бедро и курил.

-Как твоя работа, Мадо?

-Нормально, все в норме. Ты чем-то удручен? Тебя что-то беспокоит?

-Нет,- ответил он.

-Тебе понравилось со мной?

-Да… А тебе со мной?

-Да, конечно. Я давно мечтала об этом. Ты отличный любовник. Супер! И Миша подумал о том, что если Тамара и мальчики улетят с Марком в Париж, он тут же, не задумываясь, купит билет и уедет в Москву. «Может там кто-то купит мои картины… Может быть… А как же Мадо?».

-Миша.

-Да?

-Тебе нравится лежать рядом со мной?

-Да… Миша чувствовал себя как-то странно. В голове как-то не помещалось: изменил Тамаре, и он даже и не чувствовал, что ИЗМЕНИЛ. Ему действительно очень понравилось с Мадо, но он также знал, что его отношения с ней не будут продолжаться долго. Ведь даже после секса с Мадо, Михаил Юрьевич не знал, зачем оно, все это ему нужно. «Тогда ты сволочь»,- подумал он, и настроение его от этой мысли упало.

-Я пойду, Мадо… И несмотря на ее уговоры, он оделся и вышел в дождь. Странные и смешанные чувства он пережил, когда вошел в дом и увидел Тамару, колдующую над плитой в кухне, и мальчиков, резвящихся в комнате.

-Марк не улетел?- спросил он из прихожей.

-Улетел, Миша, улетел... А ты почему так поздно? Помой руки, сейчас будем ужинать…

2 января 09 года, Ереван