ЯХХО №2

ЯХХО №2

альманах

ЯХХО основан 11 апреля 1997 года, Ташкент

№2 опубликован 27 декабря 2011 года (правлен 30 декабря 2011 года и 19 января 2012 года) Графика обложки и на стр. 6, 21, 35, 52, 63, 119, 133 — Дайвы Ашихман Иллюстрация на стр. 8 — Алекс Фукс Фотографии на стр. 10—20 — из архива Елены Алексеевой Фотографии на стр. 37, 39 — из архива студии «302-бис» Фотографии на стр. 41 — Елены Васильевой, из архива Владислава Граковского Фотографии на стр. 66—110 — Николая Орлова, Алекса Федечко-Мацкевича, Александра Коновалова, Натальи Шарымовой, Сергея Бабенко, Ольги Урванцевой, из архивов журнала «FUZZ», «FeeLee Records» и Елены Клепиковой Редакторы Игорь Гузиков, Оксана Кириченко, Ольга Динерштейн Корректор Оксана Кириченко Макет и верстка Игорь Гузиков (исп. гарнитура PT Serif © ООО ПараТайп, 2009) Адрес редакции 2free.ru — email info@2free.ru Отдельное спасибо Елене Клепиковой, Владиславу Граковскому, Вике Осадченко и Тимуру Сабирходжаеву за помощь в подготовке номера Мнение редакции может не совпадать с точкой зрения авторов. При перепечатке ссылка на ЯХХО или авторов обязательна. © Алекс Фукс, Елена Алексеева, Антон Павлинов, Алексей Вдовин, Элена Вейрд, проза. © Вика Осадченко, Юлия Ермолова, Виктор Станилевский, Nick Cave, поэзия. © Элена Вейрд, перевод на русский язык. © Елена Васильева, Николай Орлов, Алекс Федечко-Мацкевич, Александр Коновалов, Наталья Шарымова, Сергей Бабенко, Ольга Урванцева, фотографии. © Дайва Ашихман, Алекс Фукс, Nick Cave, иллюстрации. © ЯХХО, 2011

2

ЯХХО №2

Содержание Предисловие // Ольга Динерштейн ...........................................................5 Чаули // Алекс Фукс ....................................................................................8 Город, люди и старый дом // Елена Алексеева .......................................11 Юлия Ермолова // Cтихи ..........................................................................22 К ночи комната больше стыла… .................................................22 Все-таки иногда есть выбор… .....................................................23 Колыбельная ...................................................................................24 В воду вошла… ...............................................................................25 Колыбельная для Елизаветы .........................................................26 Сейчас у него слезятся глаза… .....................................................27 Я живу в небольшом помещении… ................................................28 … .....................................................................................................29 Она просит её взять на руки… .....................................................32 Небольшой пустырь… ...................................................................33 Золотистый воздух… ....................................................................34 О спектакле «Ничего» // Антон Павлинов ...............................................36 Все цветы этой ночью // Алексей Вдовин ...............................................43 Виктор Станилевский // Стихи ................................................................53 Любовь принимает образ кита… .................................................53 Симеон ............................................................................................54 Креститель....................................................................................56 Мне часто снится дрожание райских кущ… ................................57 Я сплю рядом с Марией… ..............................................................59 Воскрешение ...................................................................................60 Беседа..............................................................................................62 The Perfect Day // Элена Вейрд .................................................................64 Nick Cave «The King Ink» // перевод Элены Вейрд ................................113 Жаркие мольбы ............................................................................113 Реки печали...................................................................................115 О, я люблю тебя очень и даже слишком .....................................117 3

ЯХХО №2

Вика Осадченко // Cтихи ........................................................................120 Стесняешься имени, путаешь возраст…...................................120 Списанные ....................................................................................121 Склонны их оживлять… ..............................................................122 Будут верно служить до последнего часа… ...............................123 Вот идёшь, поёшь… .....................................................................124 Взаимоисключающие вещи… ......................................................125 Смерть наверное чем-то похожа… ...........................................126 Город на дне долины… .................................................................127 Голландское ..................................................................................128 Записки об Анне Ахматовой .......................................................129 А ты беги быстрее, не тяни… ....................................................130 На белом свете, на свету… .........................................................131 Ты окунаешь руки в свет… ..........................................................132 «REDRUM» и интервью с Еленой Клепиковой // Игорь Гузиков ..........134

4

ЯХХО №2

Ольга Динерштейн

Предисловие // Ольга Динерштейн

И с чего вдруг главред решил, что каждый номер надо предварять предисловием? В публикуемых вещах все больше самостоятельной ценности, за них все меньше хочется извиняться и объяснять контекст. Впрочем, рискну предположить, что альманах желает быть домом, а не отелем, точнее, таково тайное намерение главреда. А предисловие и есть способ рассказать, чем ковчег отличается от рейсового кораблика. Он всякий раз сохраняет что-то от вод забвения. И в той же мере, в какой каждый обитатель его страниц наделён причиной и смыслом, он, объединивший их всех, не обделён своими. Не относитесь к нему просто как площадке для размещения текстов и картинок — это умаляет. Вровень же было бы так: «лепестки, тени, воспоминания за чаем, несказанные слова…» — гуманизм, одним словом. Я хочу сказать, что альманах вполне себе человечен, хрупок и уязвим, потому что любит преходящее — этих людей, это время… В принципе, этой информации вполне достаточно, но… помимо читателей у нас ещё есть авторы — люди, на чьи вещи редакция имеет виды. И для них речь идёт не об абстрактном прошлом, но об очень личном. И понятно, что отношение к собственному прошлому не может быть однозначным и не быть пристрастным. Из попыток поставить себя на место то автора, то редактора возникло такое двунаправленное рассуждение: авторам хотелось сообщить о том, что диалектика никуда не делась с тех пор, как её курс благополучно отменили. Настоящее становится прошлым, когда его хочется забыть. Но это отрицание не вечно — рано или поздно приходит время отрицать отрицание. И в этот момент в прошлом обнаруживаются ключи и истоки, ставшие вдруг нелишними. Так что об отрицании можно прямо сейчас сказать: «и это тоже пройдёт», — и не оказаться слишком уж неправым. Что же до редакторов, то в момент, когда начинается их превращение в коллекционеров, служителей вечности и прочих таксидермистов, надо делать дыхательные упражнения, умеряющие желание облагодетельствовать какого-нибудь автора. Наше дело, всетаки, — ахимса. Ну, это когда стараются живых оставлять в живых, как бы сильно их ни любили. Ташкент, 2011 год 5

Если перевести эти иероглифы, здесь написано: «Царь Жверей» (внизу), (и далее вокруг) «Это лев. Когда я рисую… но может быть я все же придумаю, что написать в этом альбоме, а если нет, то попробую изьясниться так, как требуют условия игры…»

— это мой старый шифр и когда-то я на нём умела быстро писать, правда, иногда не знала, о чём собственно писать…

— Дайва Ашихман, (Вильжюив, Франция, 2011 год)

Кадры из фильма Сида Янышева «Чаули» (1993 год)

Чаули — бель эпок нашего «ташкентского там» …и его декаданс, финал, видимый отсюда. Смотрящему извне связи двух сторон не понять. Поэтому фильм очень герметичен, замкнут сам на себя…

— Денис Вальков, (Москва, 2011 год)

ЯХХО №2

Алекс Фукс

Чаули // Алекс Фукс

Этого места не было на картах города, а нынче нет и в реальности. Но я была там. Виною всему Доска Почёта, которой теперь тоже нет, как нет и той узкой улочки с пыльными художниками и душными дувалами обжорных рядов. Судьба или стечение обстоятельств? Не знаю. Не помню, чтоб назначала свидание юному Демону, поймавшему меня за руку. С ним я и стояла перед Доской, когда та же неведомая сила привела к нам проводницу в то волшебное, таинственное, порочное место сырой, угрюмой романтики тех, кто именует себя детьми Цветов и Любви. Дом был полон тихих шорохов, пыли, запаха масляных красок. В нем находились утомлённые эльфы и падшие ангелы с запавшими от бессонницы глазами. Усталый рыцарь, над 8

ЯХХО №2

шкафом, глядел в даль, а смерть трогала его за плечо, торопя и предупреждая, что отдых в пути удлиняет дорогу к цели. Первого эльфа я встретила, блуждая среди вековых дубов, и, восхитившись им, загадала, что однажды буду ему другом. Этот эльф и был хозяйкой старого дома — обители солнечно-пыльных лучей и заикающегося проигрывателя. На ступенях этого замка я целовалась с малознакомым менестрелем, посвятившим меня в красоту Иероглифа Людей из Ниоткуда. В замке же я нашла кумира, чей образ несу до сих пор, чьи глаза смотрят на меня ежедневно с портрета на рабочем столе. В них, смеющихся, отражаются: древний диван, стоящий на стопках книг, тусклое зеркало шифоньера, тёмная закопчённая кухня, вёдра воды, перевёрнутая крыша автобуса на палой листве. Входя в заполненный жухлыми травами и листьями переулок, я замечала рыжую кошку, спешащую покинуть его, едва мы вступали в чертоги тайного места. Индеец с планеты Б612 объяснял это тем, что мы выталкиваем своей массой бедное животное, занимая его место в пространстве. Однажды, придя, как обычно, в пристанище отчаявшихся и гонимых, я обнаружила его разрушенным. Непристойно жестокое солнце освещало картины на стенах: туманного распятого, женщину с ухом-бабочкой, нежное лицо мадонны. Не защищённые ветхой крышей, они медленно умирали выгорая. Пол был устлан обломками штукатурки. Тогда, чувствуя отчаяние и последние судороги предсмертной агонии ветхого, древнего как динозавры замка, я поняла, что детство прошло, подарив мне воспоминания не только о сладком. Ташкент, 2010 год

9

ЯХХО №2

Елена Алексеева

Город, люди и старый дом // Елена Алексеева

Город Старый дом неразрывно связан с Городом, по крайней мере, в моей судьбе. Этот Город имеет особое значение для многих людей, кто живёт сейчас в России, да и по всему миру. Хотя бы потому, что это город детства. Не знаю, как в других союзных республиках, а в Узбекистане с дореволюционных времён и до последнего времени, кроме узбеков, проживало много русских, корейцев, татар, евреев, таджиков, армян… Ташкент отличался особой структурой многонациональности. В 1984 году население большей частью было русскоязычное. Узбекский язык преподавали в школе, но реально его знали только те, кто жил в махалля, традиционных узбекских районах, которые свободно и безболезненно вливались в общее пространство Города. В 90-ых начался великий исход, который продолжался в первом десятилетии нового века. Покинули Узбекистан все, у кого была возможность кудато уехать. Наверное, подобное переселение — неизбежность развала одной страны, так же, как многонациональность — результат объединения разных народов в одно государство. Судьбы уехавших людей во многом определены тем социальным положением, которые они занимали и в Ташкенте. В Городе, с дореволюционных времен одноэтажные дома росли как грибы, спонтанно, весь центр был усеян ими, в них жила большая часть моих одноклассников. Постепенно весь этот сектор расселили. Наши дома сносили в последнюю очередь. Рядом строился музей Амира Тимура, в антураж которого не вписывались нереспектабельные жилые объекты. В затерянном мире, зажатом между автостанцией Коммунистическая, парком Дома офицеров и небольшой подстанцией, жили два частных дома и три общих двора — «три», «пять» и «тринадцать». Тупик назывался Чаули, название которому дала маленькая речка Чулья. В конце 70-ых, изрядно обмелевшая, она была спрятана в 11

ЯХХО №2

подземные трубы. Дворы «три» и «пять» до революции были большим домом состоятельной еврейской семьи. «Тринадцатый» двор — продукт советской эпохи, когда народу прибывало, жить было негде, и люди сами налаживали пристройки. Мы были похожи на аппендикс, маленький тупик в самом центре Города. На параллельной улице шумел местный «Бродвей», где колорит пловно-шашлычных кафешек сочетался с художественными выставками-продажами, и где почти каждый день проходили импровизированные концерты местных музыкантов. В молодости моя бабушка, родом из Болашовской области, зачемто поехала в такую даль, как Средняя Азия, так там и осталась. Встретила гарного хлопца, вышла за него замуж, родила четверых детей, из которых до зрелого возраста дожила только моя мать. В тупике Чаули моя семья прожила большую часть жизни, сначала бабушка с дедом, потом мать с отцом, затем я. Родители отделились, переехав в соседний дом. Так дома родителей и бабули с дедом оказались вне общих дворов, на равном расстоянии от «третьего» и 12

ЯХХО №2

«пятого». В домах не было воды и элементарных удобств, все располагалось во дворах. Идти за водой приходилось к соседям, мыться в тазиках. Для умывания предназначался позеленевший от времени медный умывальник. Уютнее всего были устроены частные дома — много комнат, просторные террасы с отдельными кухнями, обилие фруктовых деревьев и обязательный летний душ. Дома эти тоже строились до революции, во дворе одного из них был фонтан с маленьким негритенком, которого кто-то умудрился украсть в 90-ые. Мой дом состоял из двух комнат и кухни, видимо, когда-то объединённой с соседями общими дверьми, потом заколоченными фанерой. Дом с высокими, причудливо оформленными потолками и огромными окнами. Из прошлой жизни остались — старая медная люстра, добротные оконные рамы и надёжные газовые печи до потолка. Казалось, всё сделано на века и должно прослужить людям очень долго. Отличительной особенностью моего дома была зелёная прозрачная ручка в бронзовых держателях входной двери. Моя самостоятельная жизнь началась с того момента, когда бабушка, всю жизнь мечтавшая жить комфортно, наконец-таки добилась отдельной однокомнатной квартиры неподалёку. В четырёхэтажном доме, построенном интернациональными строительными бригадами после землетрясения 1966 года, когда весь Советский Союз отстроил Ташкент заново. Бабуля уехала, но не прижилась, как старое дерево, выкопанное с корнями. Она стала болеть, постоянно собиралась обратно в старый дом, и вскоре умерла. Мать переехала к бабушке сразу, чтобы за ней ухаживать, да так и осталась в её квартире. Так Чаули стал моим домом, а впоследствии местом тусовок и репетиций, записей музыкальных альбомов по крайней мере трёх музыкальных групп из славного Города. История довольно печальная, потому что мой дом, благодаря большому количеству народа, чаще безбашенного, превратился в Воландовский 302-бис. Особенно больно было видеть, как он разрушался и умирал после моего переезда в многоэтажку. Тем более, что я сбежала из Чаули раньше всех соседей, и мне удалось побывать на развалинах, забрать домового из печки. Постоять на соломенных циновках, которыми была выстлана крыша; посмотреть на небо, закрытое теперь уже деревьями; полюбоваться разрисованными стенами, по-новому освещёнными солнцем и уходящим временем.

13

ЯХХО №2

Люди Вроде всегда была осторожна в общении, не впускала в дом незнакомых людей, хотя они обычно приходили вместе с моими хорошими знакомыми, которым я доверяла, и потом происходило нечто, наводившее на размышления. Один показательный случай произошёл с человеком, которого я сама привела в дом. Мы с друзьями какое-то время регулярно посещали развалины бывшей филармонии, театра имени Свердлова, по поводу которого ходила следующая история: он был построен богатым купцом для своей дочери, мечтавшей быть воздушной гимнасткой, а она разбилась в день своего дебюта. Цирк был продан, а после революции стал театром и концертным залом, сейчас из него сделали фондовую биржу. Про погибшую дочь купца — байка, конечно; правда в том, что предпринимателя Георгия Цинцадзе, на деньги которого был построен цирк, расстреляли сразу после революции, спутав с однофамильцем, белым офицером.

14

ЯХХО №2

Акустика в бывшем театре-филармонии была замечательная, даже в разрушенном здании. Купол просто сказка — высокий, прочный и опасный, на него-то мы и любили забираться. Так вот, спускаясь както с этого купола, я увидела, как мимо развалин проходит юноша с длинными волосами, заплетёнными в косу, и в свободной одежде. Надо сказать, что хиппи в Ташкенте встречались крайне редко, а я чувствовала себя причастной к этому движению. Юноша поднял два пальца в приветствии, и я обрадованно рванула ему навстречу. Так как была с распущенными волосами, в мужском пиджаке и брюках, то у него вытянулось лицо, когда он разглядел во мне женщину. Это обстоятельство не помешало нам познакомиться, и довольно долго он у меня по-дружески вписывался, жил то есть. Даже бисерную фенечку сплёл. Звали этого романтика — Добрыня. Видимо, на первых порах, намотавшись по просторам необъятной родины неприкаянно, он всего на свете боялся. В первые дни гостевания, выйдя из дома, уже на автостанции, он встретил милицию и — нет, чтобы спокойно мимо пройти, — рванул в сторону моего дома; там его и всех, кто под руку попался, задержали. Хотя никто не курил анашу, не пил спиртного и публично не занимался любовью, народ отправили в КВД и уже оттуда всех вытаскивали родители. Так мой дом попал в чёрные списки милиции как разбойничий притон и публичный дом. Однажды мой знакомый привёл с собой молодую парочку. Они остались, и в ту же ночь я проснулась от отблесков пламени в проёме маленькой комнаты, в которой спала. Оказалось, что бабулин диван, что стоял рядом с печкой, загорелся и пылал уже основательно. В результате нам кое-как удалось вытащить диван на улицу, где он благополучно догорел. Самое интересное в этой истории то, что было неясно, от чего он загорелся. На спинку дивана возле печки были брошены: чапан — традиционный узбекский халат из прессованной ваты — и синтетический плащ, т.е. те вещи, которые не горят, а долго тлеют. Вполне адекватный юноша и девушка, умеющая входить в доверие, закинули в моё отсутствие, через окно дома, реально сумасшедшую даму. Можно представить то удивление и страх, что я испытала, когда вернулась. Дама спокойно расхаживала по дому, перестукиваясь по углам с кем-то, кого только она одна видела. Пришлось звонить всем подряд, собирая одежду и деньги для неё. Одежду она взяла, а от 15

ЯХХО №2

денег отказалась и ушла в неизвестном направлении, по-моему, не очень далеко. У меня была злая соседка, как раз с «5-ого» двора, куда приходилось ходить за водой. Очень мне «добра» желала, прямо при ребёнке не стеснялась в выражениях, хоть и не старая была. Однажды её благоверный попросил сделать музыку потише, я из чувства протеста отказалась. Семейка в отместку организовала совместное заявление от соседей в милицию, содержащее обвинение в нарушении общественного порядка. Милиция появилась поздно вечером, я открыла им дверь, но в дом не пригласила. Тогда меня отшвырнули в сторону и спокойно вошли. Пришлось залезть на шкаф и оттуда пропеть из Гребенщикова: «…ты можешь жить любя, но если ты не мент — возьмут и тебя…». Что было расценено как оскорбление при исполнении, участковый вызвал наряд, меня и троих гостей забрали в местное РОВД. Вначале происходящее казалось забавным, страшно стало потом, когда продержали несколько дней, камера совершенно абстрактно выглядела и пахла мочой. Хоть я и была там 16

ЯХХО №2

одна, на третий день у меня началась клаустрофобия, и картинку написала после выхода полную ощущений камеры. Было ещё одно обстоятельство — я была в тот момент налысо обрита и села в машину не переодеваясь, в шортах и рубашке. Проходя, милиционеры шарахались в стороны, а на допросе говорили: «Мы вам верим, но вы так одеты»… Допрашивали насчёт звукозаписывающей аппаратуры, на которую у меня не было документов, а человек, её купивший, отсутствовал на тот момент в городе. Отпустили домой при странных обстоятельствах, должны были отправить в КВД, но обнаружились какие-то проблемы с бензином, отсутствующем в служебной машине, камеру нужно было освобождать, и какой-то милиционер выпустил меня, сказав, чтобы принесла справку из местного КВД. Как раз минут за пять до этого я встала на колени и помолилась от отчаяния. Через пару дней приехал владелец аппаратуры, одновременно началась заваруха с ГКЧП, под шумок мои друзья вывезли из РОВД легальный аппарат и гитары, на которые у музыкантов обычно не бывает документов. Есть ещё одна хипповая история: та же девушка, с помощью которой мне закинули в окно даму из психушки, привела ко мне парочку «неохиппи» на временное жительство. Не знаю, что это за люди, — видимо, просто халявщики. Мне нужно было срочно уехать из города, и друзья всем миром собрали им деньги на поезд. Просто пошли на Бродвей и спели песни под гитару, кто может. Один из ярких примеров любимого слова «солидарность». Подобных историй довольно много, но более страшны последние нескольких месяцев жизни дома. Его в эти месяцы грабили с пугающей регулярностью, хоть пачку чая, но утаскивали. И было неясно, кто это делает и зачем, потому что все происходило в моё отсутствие. Если реально посмотреть на причину ограблений, то более правильно их связать с причастностью к «чёрным» спискам милиции, вероятно, это была проверка на наличие наркотиков и ворованных вещей. Однако первую гитару украли до того, как дом «засветился», и это скорее случайность, окна в тот день не зашторивались. Редкое издание Кафки стащили, видимо, в моем присутствии. В тот день меня не было всего полчаса и дверь не была взломана. Получается, что книгу украл кто-то из моих гостей, даже боюсь подумать, кто.

17

ЯХХО №2

Старый дом Разрушение дома началось с отвалившегося кирпича под крышей, дырку от которого стало заливать дождями и она расширялась. Надо было её сразу заделать, да как-то не обращала внимания, пока дыра не стала больше и стена не начала потихоньку обваливаться. Так как я видела дом без крыши наполовину снесённым, то увиденное соединилось с ощущением собственной небрежности, и потом мне часто снилось, что крышу в доме я приладила на место, но не закрепила, и в любой момент может начаться течь. Важно все, что с домом связано, потому что все детство прошло в нем, важно даже то, что происходило в соседнем, бабулином доме. И немаловажна непосредственная близость электроподстанции, а также лицевых улиц Города. Как сказал один человек, Чаули был похож на зону в фильме Тарковского «Сталкер».

18

ЯХХО №2

Благодаря тому, что я буквально бежала из дома из-за ограблений и отчасти из-за нежелания жить рядом с соседкой в новой многоэтажке, осталось чувство вины и осознание того, что не отблагодарила дом как следует. Поэтому возникла необходимость наладить отношения с ним в собственном сознании и разобраться с тем, к чему во всей этой истории я сильно привязана. Ведь в моей памяти дом продолжает свою жизнь, может быть, ожидая хозяина. Хорошая мысль поселить возле дома воображаемое животное, сначала подумала о собаке, но собака не может от дома далеко отлучаться и её надо кормить, что напоминает электронную игрушку «тамагочи». Потом решила, что это будет коршун или сокол. Птицы более свободны и могут прилетать на зов помощи или при приближении опасности. Хорошо бы не забывать мысленно благодарить птицу, хотя это похоже на снятие с себя ответственности. От того, что я могу предпринять хотя бы виртуальную попытку защитить дом, становится легче. Есть ещё один выход — помириться с собой, той, которой была в период жизни в доме: абсолютно не думающей о последствиях своих и чужих поступков, без будущего и прошлого девушкой, озлобленной от привычки сдерживаться. Слишком в себе, не знающей, куда себя деть и чем по-настоящему заняться. Часто предлагая приют и ключи от дома незнакомым людям, тем, кто только делал вид, что нуждается в помощи. В то же время понимаю, что я единственный человек, которому дороги эти стены. По крайней мере, чувствовала на расстоянии все, что за ними происходит. Боль пренебрежительного отношения к дому моих «добрых» знакомых и временных «друзей». До сих пор не могу простить себя за то, что часто молчала, когда надо было кричать, и соглашалась приютить, вместо того, чтобы решительно отказать. Это плохо — не прощать, и тяжело мириться с мыслью о непрощении, тем более что это ты сам, а не кто-то другой, о ком можно забыть хотя бы на время. Хорошо то, что сейчас я могу писать о доме уже спокойно, в нем прошёл полный жизненный цикл, от замкнутости до открытости, от моего рождения до смерти дома. Москва, 2005—2011 гг.

19

ЯХХО №2

Юлия Ермолова // Cтихи

К ночи комната больше стыла…

*** К ночи комната больше стыла. Я вставала и снова ложилась, брала ещё одно одеяло и когда удавалось — дремала… А в дрёме письмо и дети… Как будто бы он ответил… И я пробуждалась в поту, брала кружку, разжигала плиту и ставила чайник… И вспоминала, что снились стихи… Спички и спичечные коробки пахли сыреющей серой… Здесь не крайний — за-крайний Север. Все ночи пронзительно дуло, дом снежной заметая мукóй… И проявлялось лицо, резче скулы, по которым не пройдёшься рукой… Ташкент, 2003 год

22

ЯХХО №2

Все-таки иногда есть выбор…

*** …все-таки иногда есть выбор: переболеть гриппом, представить себя бесскелетной океанской рыбой, перейти на верлибр — и перестать быть поэтом. Ташкент, 2004 год

23

ЯХХО №2

Колыбельная 1. Небо бледное предрассветно. Свежесть холодного ветра… Наспанным пахнет постель… Нагое тело младенца… Кровью пропитано полотенце, таз с горячей водой. Колыбель. И усталость гонит ко сну. Я смогу, постараюсь… усну…

2. Промывают, сдвигают ноги… Нет конца у серой дороги, где камешки острей у обочины, наверное, точно такие, как в почке, печени… Опускается медленно вечер… И «я» моё тихо дремлет. Все когда-то опустят в землю, кроме зерна золотистого злака — слова, что знает бумага, оставленной пылкой речи… Опускается медленно вечер, оседает серая пыль, бледнеют, пропадают столбы… Спи. Ташкент, 2004 год

24

ЯХХО №2

В воду вошла…

*** …в воду вошла… потонули шлёпки — сама — нет — подхватила шлюпка — за борт перекинула… выжимаю юбку, рубашку… на дне рыбёшки… бормочу ему: «я не буду больше… нет, правда, — больше не буду…» красное солнце идёт на убыль… по волнам раскачивается посудка. Ришон ле-Цион, Израиль, 2006 год

25

ЯХХО №2

Колыбельная для Елизаветы Мне не зашить на нём одежду — хоть в зубах узелок, а в руках иголка… оборванный, полуголый… нас ветер держит и снова гонит. Солнце — лимоном в давнишнем чае съедает сахар… нас закачало, мы рассекаем экватор, что над кроваткой… наша общая колыбель… я пою для Неё и Тебе одной… бывшего моря дно с нескелетами рыб и крабов… песком припорошенный ключик — от всего того нашего скарба — колючки… срезанный волос в листе бумаги, сложенном вдвое. Воет в моих недрах бьётся, клокочет степной особенный ветер… трогает колокольчик над Лизаветой. Ришон ле-Цион, Израиль, 2006 год

26

ЯХХО №2

Сейчас у него слезятся глаза…

*** сейчас у него слезятся глаза и трясутся руки сутулый маленький он доверчиво и с надеждой заглядывает в лица своих собеседников и смотрит не отрываясь внимательно ловит каждое слово а в соседней комнате на верхней полке в пузатой папке лежит фотографий кипа где он – молодой и задорный с белозубой улыбкой в офицерской форме расправленный крепкий смуглый где-то в Берлине или в Потсдаме перед широкой дорогой в пространстве открытом пускает коляску похожую на корыто с круглолицей девочкой – моей мамой Ришон ле-Цион, Израиль, 2010 год

27

ЯХХО №2

Я живу в небольшом помещении…

*** я живу в небольшом помещении в древнеримском стиле белые стены из камня маленькое окошко с арочкой полукруглой фрукты на полдник на полночь чай с сыром сыро уютно внутреннее общение непрестанное внутреннее общение – одним из главных самых… полнота соединяющая с покоем и голуби ночью на подоконник мирно усаживаясь по возвращении вздыхают человеческими голосами Ришон ле-Цион, Израиль, 2010 год

28

ЯХХО №2 …

*** 1. пластичное тело в унисон с поздней бесшумной ночью расправляешь постель плечи не чувствуешь позвоночник перемещаешься плавно и настолько внутри всё полно покойно вечно

2. хлопОк снова хлопОк вздрагиваешь салют? перестрелка? грома раскаты? внутри так клокочет мелко в скорлупке клетке тело застыло камнем

3. куда? туда куда не стреляют где нет тревоги и где нет смерти а где нет смерти? … мы все тут смертны

29

ЯХХО №2

4. ложишься в постель поглубже зарываешься в одеяло уж как оно выручало согревало в такие холода согревало что ему ракеты раскаты выстраиваешь баррикады мягкие тёмные тёплые баррикады над головой подтыкаешь к телу будто такое укроет от пули

5. пули поле поля овраги ледяная вода ключицы босые ноги вся одежда простынка и почему-то стыдно как от чужой постели мимо проходит стадо дикое стадо то ли в пятнах родимых или же в комьях грязи запёкшиеся слёзы хроническая простуда ключицы босые ноги мне не сдвинуться с этого места мучительно неотвратимо чувствовать крестик 30

ЯХХО №2

6. лежишь в постели своей подхваченная волной крестик в груди одеяло над головой ждёшь услышать «не бойся идём домой»

7. я – трусиха вряд ли сама шелохнусь тут мы точно не дома? мама боюсь боюсь Ришон ле-Цион, Израиль, 2010 год

31

ЯХХО №2

Она просит её взять на руки…

*** она просит её взять на руки она приносит тряпичных кукол она любит тряпичные куклы и вообще тряпочки ткани разные тюли простынки изучает их подолгу руками а потом смотрит в окно где сквозь дымку песчанную дымку можно увидеть дома что дотягиваются будто до неба а с неба до неба ветер метёт песок и язык прилипает к нёбу босые ноги немного на мраморе гладком стынут смотришь и понимаешь – это пустыня и живём мы в пустыне и весь современный город на огромном пространстве пустыни Ришон ле-Цион, Израиль, 2011 год

32

ЯХХО №2 Небольшой пустырь…

***

небольшой пустырь вечер хижина с плоской крышей ветер едва колышет бельё на верёвках Он сидит согнувшись немного уставший и видит как робко идут к Нему женщины прижимая детей запах горящих поленьев мальчишка оторвавшись от мамы уткнулся в Его колени и другой в тёплые руки в объятья навстречу и третий прижался рядышком сыпет песок отлетают камушки гулко хрустят подошвы каждый из них хотел с Ним остаться подольше остаться с Ним навсегда – я знаю – ведь года — что вода… а все — Его дети и женщины эти живущие двадцать веков назад и те, что сейчас здесь стоят (и не стоят) прикрыв от слёз припухшие веки ия и Люба уснувшая прямо так на каменных плитках в церкви Ришон ле-Цион, Израиль, 2011 год

33

ЯХХО №2

Золотистый воздух…

*** золотистый воздух равнины и скалы зелень пробивающаяся сквозь камни синее озеро серебристые рыбки песни счастливых людей уходящие в небо простой деревенский праздник где много фруктов и хлеба воды ставшей вином и где так хорошо потому что Он — рядом где так тепло от Его улыбки сквозь прозрачную водную гладь виднеются камни и у берега зелень и камни и дышится так легко в Галилейской Кане Ришон ле-Цион, Израиль, 2011 год

34

ЯХХО №2

Антон Павлинов

О спектакле «Ничего» // Антон Павлинов

(Ташкент, 1989 год) …Ещё ты просил рассказать о «Ничего», видимо, вспомнив, что спектакль этот мне изначально не нравился; более того, из всего, что сделала студия «302-бис» в тот славный период, когда нам всем хотелось что-то делать, это действо я вообще не держал за театр и поносил всячески, прилюдно и кулуарно — за бутылкой. Это сейчас, по прошествии немалых лет (а десять для нас уже и много), я понимаю, что если где и была настоящая магия, так это на «Ничего», а все остальное — так, любительщина, не лишённая, конечно, известной алхимической подоплёки, но оттого не становившаяся настоящим Театром. Ты пишешь, что «спектакль в «Дарде» был самым эпохальным», но ведь ты не видел спектакля в костёле (а по правде — я помню и «Дард», и спектакль в том страшном ДК возле ТашМИ, и Дом Знаний). Вот, задумался с чего начать. Начну, пожалуй, с картинки. Славный летний вечер. Сумерки. Уже прохладно. В Ташкенте идёт международный театральный фестиваль (кажется, под продюсерством Вайля). Отсмотрев дневную программу и не ожидающие ничего плохого, зрители едут на трёх автобусах к развалинам (тогда ещё — развалинам) старого польского костёла. Зрителей — сотни две — две с половиной, автобусы битком. Они проезжают мост и высаживаются на маленьком пятачке возле реки. К реке ведёт тропинка, упирающаяся в трубу, перекинутую над бурлящим потоком (последний эпитет я прибавил для красоты, но в темноте, дамам на каблуках и мужчинам в костюмах, поверь мне, было нелегко решиться пройти над водой — я, честно говоря, до сих пор удивляюсь, что обошлось без несчастного случая). На берегу, по обеим сторонам трубы стояли две фигуры в непонятных одеждах, лица скрыты капюшонами, в руках — коптящие факелы (на самом деле на голое тело были надеты обыкновенные куртки, вывернутые наизнанку, — но смотрелось устрашающе).

36

Студия «302-бис» — Польский костёл, Ташкент, 1989 (?) год

ЯХХО №2

В верхнем, круглом окне костёла (до него было ещё метров триста) стоял некто, освещая окрестности ещё одним факелом, а вдоль петляющей тропинки, вокруг маленьких костерков сидели унылые фигуры в грязно-белых одеяниях (просто кусок материи с дыркой для головы). Зрители подходили к костёлу — и тут обнаруживалось, что заходить внутрь им придётся через единственный проход, по обвалившейся лестнице, в конце которой под аркой входа их ждёт уж совершенно неприятное и страшное — несколько тел, невидимых в полной темноте, да ещё уложенных так, что не наступить на них хотя бы один раз не было никакой возможности. Взвизгивания, вскрики, чьё-то «я по живым людям не пойду». «Они не живые», — чей-то спокойный ответ. Наконец, все внутри — грязный земляной пол, россыпи строительного мусора, голые зубчатые стены в три этажа, купол звёзд над головой. Садятся прямо на этот самый пол, около стен, так что образуется своеобразная площадка, в центре которой появляется Некто — чёрные волосы, общая небритость, рубище. В руке — обломок рельса, по которому он оглушительно колотит железным прутом. Я отвлекусь, чтобы возразить тебе — в «Дарде» тоже был проход зрителей в кромешной тьме по шаткой служебной лестнице, тоже были тела под ногами, но не было этого звёздного неба и этой тишины, которая воцарилась после того, как Юрик прочитал свой монолог. Монолог этот («Люди, звери, орлы и куропатки» — я уже не помню ни слова) был единственным текстом в спектакле. Последующий час слышен был только шелест босых ног по пыльной земле и случайные звуки дудочек и разных звенелок (спрятавшиеся в нишах поддерживали звуковой фон). Сам спектакль рождался очень долго, из этюдов на репетициях, и представлял серию пластических зарисовок на разные темы, большей частью — любви и смерти, единым было одно: каждый этюд завершался смертью одного из персонажей. «Умершие» актёры оставались на площадке, так что к концу спектакля перед ошеломлёнными зрителями в самых немыслимых позах лежали полтора десятка человек. И все. Никаких аплодисментов. Все расходятся по домам.

38

Польский костёл, Ташкент, 1991 год

Студия «302-бис». Яна Михо-Мишо, Александр Кудрявцев, Денис Фролов, Владислав Граковский, Людмила, Олег Родовильский, Ирина Михо-Мишо, Нина Амирханова, Баходыр Закиров, Юрий Петросов — Польский костёл, Ташкент, 1990 (?) год

ЯХХО №2

Кстати, о «Дарде»: если в том спектакле что и было интересного, кроме живой виолончели (Миша Соловей), — так это неожиданная гроза, отдалённо бушевавшая, пока шёл спектакль, да лужа крови (настоящей), в которой лежали актёры, увиденной только когда зажгли свет. Было и несколько попыток обмороков среди зрителей (духота), судорожный шёпот: «выведите меня» — бесполезно, двери заперты. От этой самой духоты и пошла носом кровь у Янки, а она уже «умерла» и уйти, даже пошевелиться было нельзя — словом, «подвиг актёра». Уже потом, на фестивальном обсуждении кем-то было сказано, не без намёка на Гротовского: «У вас страшный режиссёр, он пойдёт по трупам», но ВГ1 был только доволен (возможно, и сходством фамилий тоже). Короче — с точки зрения действия, логики, пластики, игры — это был абсолютно «никакой» спектакль. С точки зрения энергетики, магии — это был прорыв, который, как мне кажется, тогда никто так толком и не ощутил. Хотя — цитирую присутствовавшего на действе Бориса Юхананова (он тогда был в большом топе): «До спектакля студии «302-бис» я соглашался с тем, что театр как искусство умирает». Иногда я жалею, что ни у кого из нас не было нормального видео (снять бы, оставить…), но сейчас, вспомнив все как следует, я чувствую: только память способна воспроизвести это непередаваемое ощущение прикосновения к великому таинству — Театру. Спасибо тебе за то, что дал мне повод вспомнить и возможность зафиксировать это.

1

Владислав Граковский

40

Алексей Вдовин и Владислав Граковский — Екатеринбург, сентябрь 2010 года

Алексей Вдовин и Владислав Граковский — Екатеринбург, сентябрь 2010 года

ЯХХО №2

Совершенно изящная и легкая, наполненная жизнью во всех ее проявлениях, лиричная и грустная проза Алексея Вдовина. «Все цветы этой ночью» (так и хочется поправить его «якобыопечатку» — мол, «Все цветА этой ночью») все так же волнующе веют на читателя тем ветром, который един для всех жителей нашей безумной планеты, и тот вкус чая с лимоном, или хлеба с маслом, который перекатывается со страницы на страницу все так же ощущаем — сигаретный дым становится таким осязаемым, а главный герой метаромана (или метарассказа?) таким одиноким, что невольная улыбка глядит на тебя из зеркала, а ноги уже несут тебя неизвестно куда, но ведь там — хорошо? Дыхание перехватывает от того, что невозможно впитать в свои легкие весь воздух Мира, который уложен в несколько сотен фраз, перемежаемых точками и запятыми, поставленными Алексеем на простой бумаге.

— Владислав Граковский, (Ташкент, 1997 год)

42

ЯХХО №2

Алексей Вдовин

Все цветы этой ночью // Алексей Вдовин

I На губах — солома твоих волос. Они, как закруглённые концы гитарных струн, торчащие из лохматого грифа, блестят в раннем утреннем солнце, которого ещё нет, но отражение его в окнах соседнего дома уже слепит глаза, разрывая тонкие занавески. Я слушаю твоё дыхание, как музыкант слушает остаток воздуха, затихающего, уходящего в самые недра инструмента, в бесконечность, прижавшись к нему щекой. Так я галлюцинирую, закрыв глаза, пока ты долго и проникновенно целуешь Андрея, сидящего напротив. Мы приехали с ним несколько дней назад и вписались на эту превосходную квартиру, — где пьют по ночам, а спят днём, где ни на минуту не умолкает Моррисон, которому уже все равно, где соседи боятся лишний раз побеспокоить всегда безупречно вежливую хозяйку, — и ещё не знали, что встретим там тебя. Вчера Андрей проснулся первым часа в три и вышел на кухню за спичками. Ты уже была там, потому что твой поезд приехал час назад, а ключи от квартиры хозяйка оставила тебе в прошлый твой приезд. Вы сидели на кухне, курили, пили кофе, когда я встал и сонным голосом потребовал ответа на бессмысленный вопрос: «А что у нас на завтрак?» Ты рассмеялась, как всегда громко и неудержимо, и я узнал твой смех. «Ну, здравствуй, родной», — сказала ты, увидев меня в дверях, и, приподнявшись со стула, поцеловала в щеку. Осознав пустоту холодильника, я ушёл умываться и приводить себя в порядок. Это длилось довольно долго, настолько, что вы с Андреем успели спуститься вниз, в магазин, купить там молока, хлеба и заварить чай. Мы завтракали и вспоминали общих друзей — Пита, не появлявшегося дома уже третий год, Лёлика, который окончательно 43

ЯХХО №2

спился и утопил свою собаку в ванной, Нарка, попавшего под КАМАЗ прошлым летом, потом перешли на зиму, вспомнили дачу, которую я тогда сторожил неизвестно от кого, снег, холодную печку, на которую вечно не хватало угля. Ты сидела в углу, похожая на Лиса из «Маленького принца», распустив медно-рыжие волосы и время от времени медленно помешивая ложкой в стакане, поднимая на поверхность чаинки вчерашней заварки. Потом проснулась хозяйка и дом вновь ожил — по телефону знакомые и незнакомые голоса передавали приветы, приглашали в гости, обещали зайти сами, утреннее оцепенение прошло, на смену пришло осознание нового свежего дня и предчувствие новой и свежей ночи. Мы, втроём, отправились в город, купили в «Смоленском» вина с длинным кавказским названием, поговорили с каким-то ленинградцем про похождения БГ в Штатах, возле «Праги» ты поиздевалась над кришнаитами, а Андрей убеждал тебя в существовании Бога. Мы вернулись часов в восемь, накрыли стол, стали пить, подходили знакомые и незнакомые люди, к ночи собралась большая компания, кто-то пел «смурным» голосом свои песни о паскудной жизни и цветах на зелёном поле, а я смотрел на тебя и упивался своей любовью. Постепенно все разошлись, остались только мы втроём — ты с Андреем сидишь на кресле и целуешь его, а я развалился напротив, на плетёной качалке с балкона, и галлюцинирую, закрыв глаза. Уже поздно, скоро догорит последний огарок и я пойду за спичками. Я буду долго и бесполезно искать их в кухонном хламе, потом вернусь, пожелаю вам спокойной ночи и уйду в нашу с Андреем комнату. Я расстелю покрывало на мягком, пушистом ковре, положу подушку. Я буду долго ворочаться, но так и не усну до вашего прихода, а вы, войдя в комнату тихо, стараясь не разбудить меня, разденетесь и ляжете на кровать. Потом вы уже забудете обо мне, и старые пружины будут неприятно скрипеть в ответ на каждое ваше движение, и ты будешь приглушённо стонать, и я буду грызть зубами подушку и сжимать вспотевшее колено. Когда за окном будет уже светать, вы уснёте, и я, дождавшись полной тишины, встану, посмотрю на вас, усталых и счастливых, и пойду на балкон.

44

ЯХХО №2

Спички сразу найдутся, и радость первой утренней сигареты, выкуренной с балкона десятого этажа, заставит меня забыть ночную злость. Я буду смотреть вниз, на извечную суету трамвайной остановки, и думать о тебе, о своей любви и о том, что сегодня приезжает отец хозяйки квартиры и трасса, которая ещё не видна в рассветном тумане, ждёт нас, чтобы открыть новые, невиданные доселе города.

II Знак он заметил издалека. Маленькое жёлтое пятнышко выпрыгнуло из-за горизонта и прочно утвердилось между накатанной, блестящей свежим покрытием трассой и зелёной стеной снегозаградительной посадки. Белые, неестественно прямые стволы берёз сливались, уходя в перспективу, и терялись сплошной массой зелени. Дорога была пуста из конца в конец. Скэт остановился, снял маленький потрёпанный рюкзак, достал папиросы, спички, закурил и только потом осмотрелся. Метрах в двухстах позади остался указатель километража, где пыльным белым цветом было обозначено расстояние, которое он успел пройти за сегодня. Скэт устало сплюнул, из кармашка рюкзака вынул помятую общую тетрадь и ручку, и опустился на землю, скрестив ноги, и приготовился сделать очередную запись в дневнике. Как-то странно получалось, что ни уютная кухня, где дымит горячий кофе, где тепло и сухо, где приятно пахнет свежим хлебом, ни эти люди, сидящие напротив, и это вино (пошла четвёртая бутылка) и хриплый вой Моррисона — не придавали ему достаточной уверенности в том, что вот сейчас он откроет свою тетрадь и запишет, запишет что-нибудь путевое, такое, что останется в памяти — запишет, да так, что зимой, открыв эту тетрадь, он сразу все вспомнит и будет радостно улыбаться тому, что у него есть что вспомнить. И лишь снова выходя на трассу, он ловил себя на мысли, что необходимо зафиксировать все, пока не слилось в одну невообразимую кашу из лиц, прозвищ и разноцветных обоев. Он отвёл глаза от первой строчки и посмотрел вперёд. Вот он — ограничитель скорости. Шестьдесят километров в час. И не более.

45

ЯХХО №2

Усталые ремонтники дорожной службы, круглый год латающие трассу, накладывающие асфальт слой за слоем, свернули здесь свои громоздкие приспособления и отбыли дальше, оставив, как след своего пребывания здесь, этот знак. А может быть там, за холмом, бросается на задремавшего за рулём дальнобоя неглубокий, но опасный овраг, или ожидается крутой поворот, подъем, спуск или вообще бог знает что? Скэт отложил тетрадь в сторону, стрельнул окурком на дорогу и поднялся. Докуренная до гильзы папироса легла почти в центре нагретой полосы асфальта, и теперь тонкая струйка дыма поднималась ровно, еле колеблясь, вверх, вместе с летними испарениями влажного июля. Скэт подошёл к знаку. Огромные вблизи, неровные чёрные цифры, ядовитое сочетание жёлтого с красным и поверх этого нацарапанное: «12.01.89. Пит. Москва. 22.30. Нон-стоп». Эти простые, пугающие неожиданной понятностью каракули на некоторое время совершенно лишили Скэта способности воспринимать окружающее. Будучи верным своей природе, он попытался зрительно представить себе этого Пита из Москвы, но видел только худые, посиневшие на крутом уральском морозе пальцы, рваными движениями водившие перочинным ножом по заледеневшей жести. Не было никакого смысла в том, что Скэт стал судорожно вспоминать всех своих московских знакомых — он и сам прекрасно понимал это. Огромная московская Система с её Арбатом, Гоголями, Пентагоном, Пушкой не смогла бы уместиться в памяти одного человека. Но даже если бы и возник смутный портрет какого-нибудь Пита, с которым он был знаком недолго, один вечер на прокуренном флэту, то не было никакой гарантии, что этот Пит — тот самый человек, который в январе этого года безнадёжно завис на трассе, без всякой надежды уехать, без всякой надежды найти крышу над головой в холодном безлюдье Урала. Наверное, он отчаянно матерился, проклиная все на свете, в том числе и необходимость ехать, вытекающую из невозможности остаться, как это, впрочем, бывает всегда, проклиная трассу за её 46

ЯХХО №2

постоянные обломы, проклиная холод, последний кусок хлеба в рюкзаке. Или наоборот, с необходимой долей смирения принимая случившееся как данность, как безвозвратный факт, от которого никуда не уедешь, принимал, уповая на то, что ничего не происходит противного воле Бога. Может быть, он вспоминал хмурое челябинское небо в шесть часов утра, ещё не задымлённое, последний поцелуй в тёмном и сыром коридоре — кто знает, когда ещё смогут они встретиться? — и первый КАМАЗ, который пропахивал бугры снега на обочине, приветливо мигая подфарником в ещё не рассеявшейся полутьме. А может, он думал о горячем чае в Уфимской чайхане, маленьких хлебных палочках, густо залитых мёдом, звенящих аккордах Гилмора — как узнать об этом? Скэт поднял рюкзак, уложил в него свою тетрадь. Он стоял на том же месте, где полгода назад, поняв, что ему уже не уехать этой ночью, что до ближайшей стоянки дальнобоев не меньше полусотни километров, что единственным выходом и, возможно, спасением его будет долгая и изнуряющая дорога, стоял Пит и тупым перочинным ножом царапал на ограничителе скорости эти слова. Он выбрался, конечно выбрался, — произнёс Скэт вслух и, поправив рюкзак на спине, обошёл знак и двинулся по обочине вперёд, туда, куда шёл в заснеженном январе его предшественник.

III От метро они шли быстро, словно кто-то уже ждал их, перед дорогой остановились, пропустили мчавшийся из аэропорта автобус — и она спросила: — Куда мы так бежим?

— Не знаю, — он посмотрел на неё виновато, хотя в этом «мы» не было обвинения, была чистая риторика, не обязывающая к ответу риторика. Они перешли дорогу не торопясь, правильно дождавшись зелёного света, ступая по белым, недавно подкрашенным полосам пеше47

ЯХХО №2

ходного перехода. Внешне спокойные, они подошли к огромному кресту университетского общежития и остановились там, на бетонной площадке перед входом.

— Сядем? — предложил он.

— Подожди, — она отпустила его руку, прошла вперёд, к низкой ограде, посмотрела на спокойную воду пруда. Из раскрытых окон, откуда-то сверху, слышался ритмический звук ударных — остальную музыку глушила высота и холодные стены. Он подошёл к ней.

— А помнишь, как я сидел на этой скамейке и ждал тебя?

— Ты ждал не меня, — она счастливо засмеялась, — тебе было абсолютно все равно, кто тебя сюда впишет.

— Нет, так должно было быть, — он облокотился на ограду, запрокинув голову назад, глядя на нависающую громаду здания. — Я мог бы уехать в Сокольники, мог остаться на Арбате… Я мог бы вообще тем летом не ехать в Москву. Она помнила тот вечер, помнила ведро яблок, купленных в Ясной Поляне — он встал со скамейки, приподнял с головы невообразимо грязную бесформенную шляпу и предложил помощь. Она даже не поняла, что у него просто нет пропуска и бесхитростно спросила, когда они садились в лифт: «Вам на какой?» Через час она вышла на балкон, как делала каждый раз перед сном — посмотреть на ночной город, огни в многоэтажках, тяжёлые чёрные облака над ними, — и вдруг услышала странные здесь, тягучие звуки флейты. Он сидел на лестничной площадке между этажами, уже расстелив на полу тонкое одеяло, положив рюкзак вместо подушки. Она села рядом, не говоря ни слова, только смотрела на длинные пальцы, перебиравшие клапаны, на отрешённое лицо. «Что это?» — спросила она, когда он закончил играть. «Ничего. Просто так — мелодия», — ответил он, ещё не освободясь от неё до конца. «Ты хочешь здесь спать?» — спросила она. «Да, я всегда так делаю», — ответил он. «Пошли ко мне. У меня там есть ещё одна кровать. Правда, она без матраса», — ей почему-то сразу захотелось поверить ему.

48

ЯХХО №2

— Я бы тоже могла не поехать в Москву, — сказала она почти беззаботно, когда они вошли в здание. В маленькой нише за столиком вахтёра — нудного старика, не поднимавшего ногу с педали вертушки, — сидели двое парней и азартно играли в шахматы. Проходя мимо них, они невольно замедлили шаг, но их никто не остановил. Ячейки для писем были почти пусты, только белели несколько конвертов и одиноко пылился журнал «Англия» с огромной бабочкой на глянцевой обложке. Они подошли к лифту.

— Куда? — спросила она.

— Сначала найдём Мишу, — ответил он. Они говорили долго, только около трёх часов ночи она вспомнила, что с утра ей надо ехать в библиотеку, и он не стал спорить, так же спокойно, не повернувшись, не убрав руки из-под головы, пожелал ей спокойной ночи — это даже немного задело её. Вечером, вернувшись, она застала у себя в комнате ещё одного волосатого, но более ухоженного гостя. Она не обиделась на бесцеремонность, достала из сумки купленные в библиотечной столовой бутерброды, молоко и села ужинать вместе с ними. Волосатый оказался помощником коменданта и представился Мишей. На следующий день он пригласил их обоих — ей страшно понравилось, что он приглашает их вдвоём, вот так просто, вдвоём — к себе в гости в такую же комнату этажом выше. Днём они купили в маленьком магазинчике, рядом с общежитием, бутылку вина. Миша достал из холодильника палку колбасы — «Родители прислали», — сказал он, как будто оправдываясь. Они сидели до полуночи, за стеной кто-то пел под гитару Гребенщикова, несколько раз о бетонный карниз подъезда разбивалась выброшенная сверху бутылка — она слушала тихие спокойные голоса и улыбалась открытой и счастливой улыбкой — никогда ещё не было ей так хорошо. Мишина дверь была закрыта, а коридор, общий с двумя соседними комнатами, был по-нежилому запущен.

49

ЯХХО №2

— Наверное, переехал, — сказал он неуверенно, — надо спросить у кого-нибудь.

— Я пока постою здесь, — сказала она, открывая дверь на балкон. Внизу, на другом берегу пруда, мужчина в спортивном костюме старательно протирал свою машину. Она перегнулась через перила и нашла своё окно. За год занавески успели сменить, на подоконнике стояла пустая бутылка из-под кефира, больше ничего не было видно. Она посмотрела на небо и отвлечённо подумала о том, что будет дождь, а зонта у них нет, придётся промокнуть.

— Никто не знает его, — сказал он, вернувшись, — правда, я нашёл только двух человек, но они…

— Пойдём на крышу, — перебила она.

— Пойдём, — он, как всегда, не стал спорить. Однажды ночью, когда казалось, что им уже все известно друг о друге, как брату и сестре, выросшим вместе, когда казалось, что начало этой ночи лежит за пределами человеческой памяти, а конца никогда не будет, они вдруг решили подняться на крышу. Они прошли тихо, запылёнными пролётами, поднялись по сваренной на скорую руку пожарной лестнице — наверху было холодно, но она не думала об этом. Облака неслись стремительно — фантастический полет над спящими домами, пустыми освещёнными проспектами, — ей казалось, что они летят вместе с ними. Они стояли вот так, в движении неба, долго, а когда спустились вниз, то уже знали, что не смогут оставить друг друга после всего этого. Лифт, хороший, скоростной, с зеркалами в полстены, поднял их до последнего этажа. На знакомой обшарпанной двери висел замок и вырванный из тетради листок с торопливой надписью от руки: «Ключ у коменданта». Она зачем-то толкнула дверь, подошла к маленькому, грязному окошку.

— Пойдём, — он потянул её за руку.

— Сейчас, — она не решилась повернуться к нему лицом, — ты спускайся, я сейчас. Я догоню тебя.

50

ЯХХО №2

Она подождала, пока он, осторожно ступая по остаткам строительного мусора, вышел в коридор, сел в лифт. Потом рукавом кофты оттёрла пыль с окошка, посмотрела вниз. Проспект был запружен машинами. Люди возвращались с работы, и никому, кажется, не было дела до того, что скоро будет дождь и что эти проклятые облака бегут так быстро. Ленинград, 1989 год — Ташкент, 1991 год

51

ЯХХО №2

Виктор Станилевский // Стихи

Любовь принимает образ кита…

*** Любовь принимает образ кита, На котором в море плывёт черепаха. Черепаху мутит и качает от страха. Она вспоминает других китов, Проверяет лапой китовую спину. Кит топит мордою льдину, Земля чуть потрескивает у берегов. На черепаху давит, панцирь болит, У неё перехватывает дыханье. Из живота кита Иона грозится карами и грехами. Кит ему говорит: не хами. Иона стучит в кита сбитыми кулаками, но замолкает, Проглоченный с потрохами, в потрохах плывущей любви. Черепаха вздыхает: «Здесь ничего хорошего», — делает шаг вперёд. Иону болтает. Земля лежит на спине, маленькая, как горошина. Сегодня с ней ничего не произойдёт. Москва, 2009 год

53

ЯХХО №2

Симеон Вот вам плоть моя, а вот вам моя кровь. Ладно, Пришло и моё время хлебать баланду — Благодатный нынче месяц Нисан! Выйду в сад, там уже зацвели Плеяды. Нет, не надо со мной, Симеон, не надо. Я сам. Ставит чашу на стол, кладёт лепёшки кусок, Переходит комнату наискосок. Симеон поднимает чашу, там вместо вина — вода, Учитель из двери кивает: так будет не всегда, Но не дай тебе надкусить моего плода. У него за спиною ночь, глубокая как волна, Сизая как кукушка, ласковая как зверь. Дверь скрипит, а после — полная тишина. Симеон понимает, что он одинок теперь, Он глядит в себя, как после кошмарного сна. Включается время. Другие начинают шевелиться, вставать, Хозяйка молча собирает посуду. Слева пятеро, справа их тоже пять. Нет только Учителя и Иуды — Подлизывается опять, хочет быстрого чуда, А нам потом за него отвечать. Хозяйка хочет взять чашу из Симеоновых рук, Ему страшно, и зол на себя за этот испуг — Там за дверью падают небеса, Симеон боится выйти туда сам. Но выходит, сжимая чашу и длинный нож, Сжимая так, что синеют фаланги аж. Шепчет: ты же мне ошибиться не дашь, Ты же знаешь, где прячется ложь? Если его убьют, я буду совсем ни на что не гож.

54

ЯХХО №2

Первое, что он помнит, — стремительный взмах ножа, Краткое эхо, звук, рассекающий плоть. Учитель молвит: не надо больше, руки его дрожат, Нет, Симеон, не надо, ты же так пропадёшь. Зубы шатаются, рёбра болят, больно дышать нутру, Бродяги да воры теснятся: давай, брат, поближе к костру. Палец, наверное, сломан, видишь вон, как распух? Ты ведь не с этим, который… Страшно кричит петух. Москва, 2009 год

55

ЯХХО №2

Креститель Мой двоюродный брат любит шутить: как там твоя голова? Может, тебе помочь понести? Я смеюсь, мне нравятся его слова — у моего брата тонкий юмор и отличный стиль. Ты бы реже занимался спасеньем — от этого руки стираются в кровь и на ушах вырастает нимб. Он кладёт ладони на колени, смешно морщит лоб и отвечает: Ты представляешь меня другим? Выпрямляется, надувает щёки и вещает: думал ли ты, что будешь общаться с иудейским царём? Произносит глубокий звук «ом». Звук вибрирует, как волна, я с трудом держусь на плаву — он хохочет, от смеха валится на траву, я трясу головой, как после долгого сна. Мы знаем судьбу, это порою скучно, особенно когда она думает, что вьётся сама. Всё-таки мы особенные, если до сих пор не сошли с ума. Брат перестаёт смеяться, задыхаясь, держится за бока — Не пойти ли нам окунуться, тут недалеко есть река. Его голос внезапно звучит чистой трубой: Ты иди вперёд, а я приду за тобой. Прохожу два шага, падаю на колени: Господи, благослови! Он целует мне руку — Брат, нет благословения выше нашей любви. Москва, 2009 год

56

ЯХХО №2 Мне часто снится дрожание райских кущ…

*** — Правда, какой он?

— Он? Страшен в гневе и, кажется, всемогущ. Мне часто снится дрожание райских кущ, Где Он, яростен и печален, пожимает плечами, отпуская меня на волю, И я падаю вниз, бессилен, беспомощен и доволен. Саднят разбитые губы, ладони, колени, Я кричу ему в небо: «Эй, я же не худшее из твоих творений!» А я ведь точно не хуже многих, брат. Даже вон крылья ещё за спиной висят. Сидят на песчаном холме, курят, сплёвывая вниз, Пустыня внизу темна, как кошачий глаз. Иисус гладит рукою воздух, зажимает его в горсти, Говорит: брат, у нас с тобой одни цели, но разные пути. Того, что ты предлагаешь, боюсь, мне не вынести. Крылатый вскакивает, трясёт головой, как спросонья, Дурак, говорит, жизнь будет утекать сквозь твои ладони, Мелким, серебряным ручейком бежать, А ты, дурак, не попробуешь их закрыть, Сжать, железные гвозди дробя, Против воли пославшего тебя. Будет именно так, и гибель твоя — не разова. Людям не нужен спаситель, им надо доказывать, Что ты в силах всё время висеть на кресте! Ты будешь вновь умирать за них, а они будут праздновать, А ты будешь висеть в пустоте, Нужный им только тем, что продолжаешь за них умирать. Им нужно шоу, на остальное им наплевать. Посмотри на свои ладони, мой сводный брат, Я отдам тебе землю, не все богатства, а лишь песок, Мелкий, тёплый, в крупу растёртый живой песок, Воду, морскую воду и треск цикад, Мытые пылью камешки вдоль дорог.

57

ЯХХО №2

Я — улыбнулся — помру тут с тобою, болтать устал. Ты понимаешь, что вся твоя вера, всё несравненное счастье мира Не стоят даже идеи креста для любого отдельно взятого Христа? Шутка. Ты их, конечно, спасёшь, Раз уж тебе пристала такая блажь, Но смерть на кресте — скучно, в ней нет никакой красоты, Символ — всего лишь символ, даже если он — не ты. Сорок дней без жратвы и воды в пустыне, а ты всё шутишь — Таким макаром ты меня в гроб загонишь. Спасибо, что предостерёг, я буду иметь это в виду. Ещё полсигареты, и я пойду. Москва, 2009 год

58

ЯХХО №2

Я сплю рядом с Марией…

*** Я сплю рядом с Марией — всего через три стены, Мне страшны её сны, её горе, но я смотрю — Её руки на одеяле медленны и холодны, Ощущение, будто меня через люк опустили в трюм: Я сквозь днище телом чувствую чёрное тело волны. И когда люк начинает уже закрываться, Я шепчу куда-то в районе сердца: Как мне бояться Того, Кого я люблю? Как мне Его не бояться? Вот я вишу перед Тобой на свету, И ниже ребра что-то острое: тук-тук-тук. Мария накидывает мне на плечи плащ — Боится, что я замёрзну или простыну. Всё забываю Тебе сказать, прости, но Из-за Тебя у меня никогда не будет сына. Москва, 2009 год

59

ЯХХО №2

Воскрешение Гавриил встревожен и зол, Гавриил молчит. Он тогда вопрошает: ну, кто там? Гавриил молча кидает ему ключи, мол, это уже не моя забота, Плюёт, недовольно ворчит и быстро скрывается за поворотом. В ворота снова кто-то негромко стучит. Она стоит за воротами, держит в руках на весу Что-то тёмное, завёрнутое в светлую простыню. Он говорит: здравствуй, я не ждал тебя в этом часу, Я думал, всё будет совсем иначе, И увидев, что руки её немного трясутся Заходи, дай это мне, я сам понесу. Что у тебя там? Наш мальчик. Странно, думает он, у Бога бывает стыд? Это твой сын, он убит, это ты убил его. Только не надо строить невинный вид. Тут — Она смотрит по сторонам — не для кого. Тут — он смотрит по сторонам — действительно не для кого. Он опускает тело на землю, злится, отирает с ладони кровь. Его злоба плещется медленно, как песок, Наш сынок — он поднимает бровь — я горжусь им, Он молодец, он смог. В глазах его тает холодная синь. Ты всё-таки хочешь его воскресить? Мария — злоба рушится как стена, Всё-таки, ты у меня не одна. Она бьёт его кулаком изо всех сил, Злоба гасит удар, как ил, Мария стихает в его объятьях. Он меня так попросил. За людей. Это всё, что я мог им дать. Я...

— Сделай так, чтобы он забыл о муках и о кресте!

— Ну и что? Это же помнят те, за кого он, мучаясь и скорбя…

— Мне не нужно было...

— И за тебя!

60

ЯХХО №2

— Это сын твой! Что ж ты не взял кого-то?.. Из-за поворота вылетает с мечом Гавриил, трубя. Ну-ка, дунь-ка в дудку ещё, малец, Что разлёгся, эй! С тобой говорит отец! Убирает ткань, кладёт руку на пыльный живот, говорит: пора! На мгновенье в нём змеем шевелится страх: А вдруг он не оживёт? Мария ему говорит: отойди, целует отверстия ран, Злоба высыхает и рушится, как кора. Ему кажется, что-то начинает стучать в груди. Москва, 2010 год

61

ЯХХО №2

Беседа Плотник сидит за столом с Марией и говорит: Мария, у тебя такой разрез глаз… Они молчат. В этих паузах, как живые, проходят минуты. Часы предсказывают третий час Дня Весеннего солнцеворота. Мария, говорит Плотник, у тебя будет кто-то Лучше меня. Мария снимает кольца с трёх пальцев из десяти. Он берёт её руку и начинает вести По светлым узорам стола. Ты бы не стригла так коротко ногти, Мария, — И голос его сереет на воздухе, как зола. Другою рукою она начинает класть стружку на стружку — палочку к завитку. Я многое видел, Мария, на своём веку. Мне виделся сын мой — ловитель и свинопас. Как ты, один в один, за исключением глаз — Глаза как будто мои, Мария. Горка щепок хрупка и тяжела. Я знаю, Плотник, я сама его тебе родила. Ладонь накрывает сухую мужскую, тяжкую от труда. Хочешь, я для тебя станцую, как в небе течёт вода? Мария движется плавно, поддерживая руками живот, Парадное блюдо падает самой громкой из нот. Она говорит виновато: ну вот, Отодвигает от края стола другую посуду. Глядя в сторону, Плотник шепчет: Мария, Как нам избежать этого чуда? Она целует его в запястье короткой руки: Плотник, мы не хозяева нашей тоски. Над ними в небе гроза подаёт неподвижный глас. Мария, у тебя такой разрез глаз… Москва, 2010 год 62

ЯХХО №2

Элена Вейрд

The Perfect Day // Элена Вейрд

Реальная история

У Лу Рида есть замечательная песня «Идеальный день» («Perfect Day»)…

— Ник Кейв , из лекции в Вене, 1998 год

Есть ли жизнь после смерти? В чем состоит Свобода? Есть ли Свобода от мира, от быта, от суеты? Где сейчас те, кто был рядом с нами? Можно ли передавать мысли на расстоянии? Способны ли мы чувствовать другого человека так, словно он рядом? Мистика всегда занимала меня, но без фанатизма. Труды Елены Блаватской, Даниила Андреева, Ричарда Баха и Хорхе Луиса Борхеса — наши настольные книги в студенчестве. Поиски Бога, свободы, выражение себя — все это занимало нас гораздо больше, чем формулы, расчёты, денежные знаки и шмотки. Наверное, именно поэтому случилось так, что на меня свалился Ник Кейв — один из самых загадочных и мистических персонажей в роке. Произошло это тоже несколько мистически. Я не переводчик, я журналист, и в определённых кругах меня знали. И случилось так, что именно мои знакомые делали в России концерты интересных рокгрупп, а я про них периодически писала в прессе. Благодаря этим знакомым я познакомилась со многими замечательными артистами, в том числе и с Бликсой Баргельдом («Einsturzende Neubauten»). Этот совершенно потрясающий человек привозил дважды свой коллектив из Берлина в Москву, и звуки «саморазрушающихся новостроек» (так переводится название коллектива), состоявшие из плавленного пластика, бьющегося железа, режущего стекла и дикого воя, долго сотрясали стены ДК им. Горбунова на радость пришедшим. И все 64

ЯХХО №2

тогда спрашивали у Баргельда, когда же в Москву приедет Ник Кейв, а тот гордо ответствовал, что никогда, так как Кейв стоит очень-очень дорого, но сам он, Бликса, с удовольствием подрабатывает в группе у Кейва на гитаре, что абсолютно необходимо для существования. Такова предыстория, которая случилась ровно за полгода до описываемых ниже событий. Летом вдруг оказалось, что едет-таки к нам Ник Кейв, а ещё за пару дней до его прилёта срочно выяснилось, что в переводчики ему нужно выделить лицо женского пола, а не мужского, так как с Кейвом вообще трудно сладить, а дамам это хоть как-то удаётся. Вот, собственно, тогда мне и позвонили, поскольку других близлежащих переводчиков просто не было, а я к тому времени уже напрактиковалась с американскими агентствами по усыновлению, которым периодически помогала с делами. Вызвали меня в головной офис компании и сказали: «Поедешь вечером встречать Кейва в аэропорт. Никому из журналистов ничего говорить нельзя, он запретил. Никто больше его не встречает. Ни в коем случае нельзя говорить ему, что ты журналист, он их терпеть не может. Если все будет «ok» и ты с ним не поругаешься там же, в аэропорту, то, может, и сработаешься». С такими вот напутствиями вместе с представителем компании меня посадили в белый лимузин и отправили в Шереметьево.

День первый Не успели мы выйти из машины и услышать весть о приземлении самолёта, как высокая страусиная фигура черноволосого голубоглазого «мэна» с длинными ногами выскочила самой первой из «зелёного коридора» — никто и ничего даже не понял вначале. Он внимательно оглядел всех по очереди (было нас, правда, немного, человека 2-3), а затем за Кейвом стала постепенно вырисоваваться его армия — появился роад-менеджер, гитарист, ударник, пианист, басист, скрипач… Не было только Бликсы Баргельда, который где-то задерживался. А я, как вы помните, с Баргельдом уже была знакома, и очень хотелось повидать его снова. Поэтому на Кейва я особенно и не смотрела, просто поздоровалась, когда меня представили, и продолжала выглядывать героя «новостроек». Меня попросили перевести, чтобы Кейв и его менеджер пока проходили в машину.

65

Ник Кейв

Бликса Баргельд

ЯХХО №2

Проводив гостей в лимузин, я было отправилась назад, в аэропорт, но меня вернули внутрь того же самого лимузина, где я оказалась прямо напротив … Кейва, и велели сидеть тихо. Рядом сел Мик Харви, гитарист «The Bad Seeds» и, как я потом узнала, легендарный человек. Весьма симпатичный и приятный (в отличие от Кейва, который вовсе не выглядел как человек, настроенный на радостное общение — тогда я ещё не знала, что в альбоме «Murder Ballads» он «укокошил» 82 персонажа), Харви удачно завёл разговор о погоде (как те бабушки в лондонской подземке, которые не дадут скучать в дороге), и мне стало намного легче. Так вот, едем мы, значится, в машине. Белой такой, длинной. Внутри — далеко от идеала. Музыкант первым делом полез в бар — полугрязные стаканы стоят вверх дном, шампанским не пахнет. За окном ночь, примерно час. Попробовал смотреть в окошко — не видно ни зги. При этом сидит он ведь к шофёру спиной, а значит, и к дороге тоже. Я сижу напротив, со мной рядом Мик Харви, рядом с Ником — менеджер Кейва. Дорога в темноте петляет, что Кейва, конечно, настораживает. Ну ещё бы — прилетел в незнакомый русский город в первый раз, тут его мало того что никто не встречает (поклонники, цветы и т.п.), так ещё и единственный представитель с русской стороны как воды в рот набрал. Ну, решил он меня рассмотреть тогда получше. Достаёт откуда-то из-под сидения небольшой такой чёрненький портфельчик кожаный (кстати, это его единственный багаж был), начинает там копаться. Долго так копается, что-то ищет. Потом достаёт видавшие виды очёчки, формы как у меня сейчас (классические рок-н-ролльные квадратные), перевязанные то ли лейкопластырем белым, то ли липкой лентой посредине. Пытается эти очки на нос напялить, но не удаётся, так как из них вываливается стекло. Ник ловит стекло на лету и вправляет обратно в оправу. Наконец, очки водружены, глаза вооружены и уставились на меня. Ух и взгляд же это был, скажу я вам. Этот взгляд смотрел вам не просто в лицо, а прямо внутрь, вглубь, и, казалось, сразу знал про вас все. Мнето особо скрывать было нечего, поэтому взгляд сей вполне достойно выдержала и даже улыбнулась своему подопечному приветливо (может быть, даже слегка покровительственно). Ну, в общем-то, для меня это вполне нормальное поведение, ведь ко мне приехали в гости, а я радушно принимаю и показываю свой любимый город.

67

ЯХХО №2

Ничего в этом особенного и нового для меня нет, потому что гости сюда приезжают часто, а Москву я очень люблю. Кейва мой взгляд то ли удивил, то ли не понравился, но он вдруг почему-то стал разворачиваться и в конце концов оказался на своём сидении стоящим на коленках, лицом уперевшись в затылок водителю, а башкой — в крышу лимузина. Залез, так сказать, на сидение, чтобы видеть дорогу хотя бы впереди, там огоньки мелькали. И тут у менеджера вдруг зазвонил телефон. Поговорив секунду, менеджер что-то очень быстро сказал, обращаясь ко мне. Так как это случилось очень резко и неожиданно, я, наблюдавшая с интересом за действиями высокого страусиного господина по имени Ник Кейв, не сразу и поняла, что обратились ко мне. Но повторение просьбы в таком же темпе не дало никакого результата — я не понимала, что мне говорят! Дело в том, что всю жизнь вокруг меня были американцы, а тут приехали люди с британским произношением — и вот тебе на! Честно говоря, соглашаясь на работу с Кейвом, я первым делом сообщила своим приятелям, что не пойму я этого певца, потому что наслушалась его интервью по CD и уже сделала все свои выводы. Но мне предложили попробовать, и вот уже результат! Видно, выражение моего лица было настолько интересным, что Кейв, внимательно следивший за происходящим, чётко и внятно сказал: «STOP The Car!». Этого было достаточно. Мы остановились, стали разбираться и рыться в багажнике. Оказалось, что Баргельд, который припоздал, потому что не мог раскопать свой чемодан в ворохе багажа, поднял в порту настоящую истерику. Пока не догадались позвонить в машину к Кейву. Чемодан, естественно, валялся у нас. Именно это и послужило остановкой машины. Все успокоились и поехали дальше. Давать интервью на радио «Максимум» к Александру Ф. Скляру. Было уже хорошо за полночь, когда наш белый лимузин подрулил к радио «Максимум», располагавшемуся прямо в центре Москвы, а именно на Тверской улице. Красиво горели освещённые старинные здания, памятник Пушкину высвечивался в темноте, было жутко душевно и волшебно как-то. Все по очереди выползли из машины и пошли к лифту. Кейв при этом «забыл» закрыть за собой дверцу лимузина, а водитель уже тронулся и дверью этой открытой «шибанул» машину, стоявшую рядом (ох, и высказал потом мне 68

ЯХХО №2

водитель все, что думает!). Миновав охрану, мы обрели провожатого, вернее, провожатую — девушку по имени Инна, которая сразу решила взять коня под уздцы и грудью оттеснила Кейва и Харви в лифт, после чего нажала кнопку «ПУСК» и была такова. Кое-кто остался на площадке, в том числе и я, и попали мы наверх, когда музыканты «The Bad Seeds» сидели в студии «Учитесь плавать» напротив Александра Ф. Скляра и принимали угощение в виде «russian fucking vodka». Девушка Инна сбегала в Елисеевский за огурцами (о чем много лет спустя с гордостью рассказывала в одной из публикаций, а она была журналисткой), а я присела на кушетку и стала внимательно следить за происходящим. Шёл прямой эфир, Нику Кейву задавались вопросы, на которые тот отвечал, привлекая попутно Мика Харви для поддержки. Я тут наконец-то разглядела его получше и поразилась, какая колоссальная разница между этим человеком в прямом эфире и тем черно-белым, который был на обложке моего любимого альбома «The Boatman’s Call». Глядя на Кейва на альбоме, я думала, что это старый, мрачный и очень печальный человек, довольно несимпатичного вида, несчастный. Здесь я видела счастливого, довольного собой и всем, что вокруг, чертовски привлекательного парня, постоянно выкидывающего шутки и поглядывающего синющим взглядом из-под чёрных густых бровей. Невероятная разница была очевидной. Кейва до этого на других фотографиях я особенно не наблюдала, да и вообще нельзя сказать, чтобы я была его фанаткой. Возвращаясь к интервью на «Максимум», я скажу, что это был эфир как эфир, ничего особенного, вот только Скляр держался как-то слишком напряжённо — таким я его ещё никогда не видела. Чувствовалось, что беседа даётся ему крайне непросто, потому что мистер Кейв ставил его всё время в такое положение, из которого вывернуться было сложновато. Ответы, хоть и были односложными и на простом английском, ничего в себе не несли. Для нас, привыкших к душевности, во всяком случае, духовности рок-музыкантов, это было как-то странно. Неглубоко, что ли. И я все никак не могла понять — да, ну Ник Кейв, и что? Ничего особенного. Язвит себе да прикалывается, особенно после водочки с огурчиками.

69

Обложка альбома «The Boatman's Call» — 1997 год

Ник Кейв

ЯХХО №2

На пути в отель (дело было около двух ночи), расположенный тут же, на Тверской, ближе к Белорусской, Кейв чуть ли не пел и всё время улыбался. Все музыканты к моменту прибытия главы бенда в гостиницу уже были на месте и поселены подобающим образом. В том числе и Бликса Баргельд, обретший наконец-то свой чемодан и успокоившийся, по словам менеджемента. Часа в три ночи можно было отправляться спать, и меня отпустили, с тем, чтобы в 10 утра я уже была на месте. Нас ждало интервью для одного из телеканалов, а также большая пресс-конференция для журналистов, которую, к счастью для меня, согласился вести Артём Троицкий.

День второй Продрав глаза ото сна и примчавшись на такси в лобби пятизвёздочного отеля минут на 20 заранее, я решила испить чашечку кофе в местном баре и набраться смелости для дальнейшей жизнедеятельности в качестве истолкователя чужих непонятных слов. Не успела я пробраться в маленький уютный ресторанчик на первом этаже, как первым, с кем я столкнулась там нос к носу, оказался сам мой подопечный, то бишь Ник Кейв. Тот тоже выглядел не самым лучшим и свежим образом, с несколько опухшими глазами, но в брюках и пиджаке. Наверное, я была единственным человеком, которого он из всех присутствующих знал в лицо, к тому же кто-то вчера в аэропорту меня ему представил как «его переводчика», поэтому Кейв тут же подошёл ко мне и поздоровался. Это было здорово, тем более, что намёков на звёздную болезнь у него никаких не наблюдалось, зато присутствовала здоровая тяга к получению новых знаний. Усевшись за маленький столик, мы стали пить кофе и, так сказать, общаться, вернее, общаться стал Кейв, который оказался довольно интересным собеседником. Выспрашивая, кто я и чем занимаюсь, что люблю, что не люблю, он попутно завёл разговор о Библии и сообщил свой любимый отрывок (к Коринфянам, 13-я глава). Эта глава была посвящена любви, однако Кейв указал не на знаменитые фразы Апостола Павла о том, что представляет собой настоящая Любовь, а на самый последний абзац, в котором черным по белому было сказано: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое». Мы сошлись на том, что нужно 71

ЯХХО №2

читать Библию каждый день и что это хорошо влияет на душевное спокойствие, и тут за нами спустились. Итак, тур «The Bad Seeds» 1998 года, в который впервые за все годы их существования была включена Россия, завершался в Питере и Москве. Питер был последним городом, в котором проходили концерты в поддержку альбома «The Best of Nick Cave and The Bad Seeds». Но мы пока все ещё в Москве, в июле 1998 года, в довольно тёплой и хорошей погоде, с солнышком, без ветра, с Ником Кейвом и его бригадой в «Шератон Отеле» в центре Москвы, о котором Кейв выражается как об отстойной американской пафосной забегаловке, которые он терпеть не может. В эту минуту Кейв сидит напротив двух девчушек из ТВ-передачи про рокеров, которые берут у него интервью, и старательно выговаривают задушевные вопросы про жизнь и про любовь, я эти вопросы не менее старательно ему перевожу, а он, знаете ли, как-то уж очень старательно и задушевно на них отвечает. Вокруг нашего столика на втором этаже отеля роится тёплая и абсолютно невероятная атмосфера тепла, любви и необыкновенного счастья, написанного у него в глазах. «У меня совершенно точно есть чувство юмора, и мои близкие друзья считают меня весёлым человеком, — рассказывает он, — но очень часто окружающие не понимают мой юмор и им не кажется смешным то, что я считаю смешным. Мне кажется, что мой юмор очень близок к русскому чувству юмора, он такой же мрачный, чёрный, как у Достоевского». «Вам нравится любить?» «Нравится ли мне любить? Конечно, и я сейчас влюблён… (отворачивается и дарит нам довольную улыбку победителя), но я далеко не всегда бываю влюблён». Доверительное, спокойное, улыбчивое настроение Кейва передаётся всем, идёт разговор о философских взглядах на жизнь, о церкви, о вере, о смерти… Это интервью станет одним из самых лучших бесед с Ником Кейвом, которые я видела, оно и сейчас хранится у меня дома на плёнке. Оно великолепно снято — оператору отдельное гранд мерси, потому что он поймал в лице Кейва всё то, что должен был увидеть зритель. Добрый, открытый, талантливый и глубокий человек — вот каким он нам явился. Вчерашний день был не в счёт — куда подевались язвительность и насмешки, звучавшие в передаче у Скляра? Откровенно — мне понравилось. Было очень легко его понимать, ему переводить. Абсолютно легко.

72

Ник Кейв, Мик Харви и Александр Ф. Скляр — радио «Максимум», Москва, 1998 год

ЯХХО №2

Время для беседы закончилось, и мы перешли в большой зал, где уже собралось более 100 журналистов, ожидающих прессконференции. Для такого большого события, как приезд Ника Кейва в Москву, народу было более, чем достаточно, и вёл прессконференцию Артём Троицкий, который попутно и переводил журналистам то, что говорил Кейв. Вопросы были и хорошие, и смешные, но стенограммы у меня, к сожалению, не осталось. Часть ответов также вошло в передачу для ТВ, которую делали те самые девочки, где Кейв рассказывает про начавшийся роман с Пи Джей Харви, например: «Это было неожиданно для нас обоих. Нам нужно было снимать клип. И мы были просто друзья. Мы не планировали никаких действий заранее, никаких не было у нас репетиций. Мы просто решили одеться одинаково и импровизировать перед камерой. И вот тогда-то все началось, то, что вы видите в клипе. После этого мы стали больше, чем друзья, и это мой самый любимый клип». Закончив пресс-конференцию, Кейв вышел. По-моему, кто-то из менеджемента «The Bad Seeds» обратился ко мне с вопросом, не знаю ли я, где можно приобрести расчёску для Кейва, потому что свою он потерял. Возможно, об этом меня спросил сам Кейв, я просто не помню. Возможно, даже ещё утром за кофе. Но совершенно точно, что через полчаса после конференции мы ехали в машине по направлению к галерее «Актёр», выбирать Кейву расчёску. Выбирать он её при этом должен был сам. Машина нас везла на этот раз уже другая. Не белый лимузин, а чёрный мерседес. Автомобиль был пафосный, подкатили к Тверской мы с шиком. Кейв стремительно вышел из машины, и его длинная худая фигура в обтягивающей белой майке и чёрных узких штанах нарисовалась рядом с переходом на Пушкинской (тем самым, где позже прогремел взрыв, унёсший десятки жизней). При этом Кейв дверь свою не закрыл, и никто её за ним не закрыл, и водитель не заметил, что дверь машины не закрыта, и куда-то тронулся перепарковаться, и смял, бедный, дверь казённого мерседеса маленько, но не серьёзно, к счастью. Но мы этого уже не видели, потому что шли на второй этаж в какой-то шикарный бутик под знаменитой маркой. В бутике в основном продавались принадлежности для мужского туалета — одеколоны, щётки для волос, галстуки, запонки и т.п. Покрутившись около витрины с одеколонами, мы заметили стойку с щётками для волос, и Кейв сразу же ткнул пальцем в то, что ему было надо — круглую небольшого 74

ЯХХО №2

размера щётку из натуральной щетины. Посмотрев на его жёсткую чёрную шевелюру, я согласилась с тем, что это правильный выбор. Пока продавщица нам подарок упаковывала (а «Фили» решили сделать Кейву этот подарок и заплатили за щётку какую-то немыслимую сумму), под руку нам попались пробники одеколонов, которые почему-то были установлены в специальную подставку прямо перед прилавком. Разбираясь с этим странным устройством, я нечаянно нажала на один из пробников, и, о ужас, оказалось, что колпачок повёрнут прямо в другую сторону от меня, и брызги полетели совсем не туда, куда их предполагалось пустить, то есть не на мою руку, а на штаны к Кейву. Какой кошмар. Я посмотрела на хозяина штанов, и мне было жутко неудобно перед ним. Но тот не обиделся, не расстроился, не поругался, а довольно засмеялся, словно оценил мою нечаянную шутку, и мне стало полегче. Вернувшись в отель, мы обнаружили в лобби всю труппу, которая уже поджидала нас, чтобы двигаться на саундчек. Ехать нужно было недалеко, в ДК им. Горбунова, и около входа в «Шератон» стоял служебный автобус, что-то вроде «пазика». Группа, включая саундпродюсера, роадменеджера и прочих служителей сцены, влезла внутрь. Отдельной машины для солиста не оказалось, и он тоже отправился внутрь, сразу на задние сидения, где уселся вместе со скрипачом Уорреном Эллисом. Зато наконец-то я углядела долгожданного Бликсу Баргельда, который восседал в гордом одиночестве надутого индюка на переднем сидении в своей знаменитой чёрной шляпе и пялился в окно. Долго скучать ему не пришлось, потому что рядом появилась я и приветливо поздоровалась. Естественно, что Баргельд меня и не вспомнил (разговор в его прошлый приезд между нами получился коротким), зато нам уже было о чем поговорить, вспомнить февральские концерты «Einsturzende Neubauten» в Москве и пообщаться на разные темы. Кроме того, мне показалось, что Бликса в обществе Кейва чувствует себя как-то недооценённым, что ли. В прошлой беседе он говорил, что в своей группе реализуется по-настоящему, а в «The Bad Seeds» просто «зарабатывает деньги». Мне захотелось подбодрить его, поддержать, потому что мне и вправду он очень нравился, он был превосходным и интересным собеседником и было здорово с ним общаться. Он жаловался, что в прошлый раз ему не показали никаких достопримечательностей в Москве, а он так мечтал посмотреть московское метро, 75

ЯХХО №2

о котором ему «столько рассказывали»! Я подумала, что это легко вполне исправить — ведь я могла показать ему и метро, и Москву, почему бы и нет, в свободное от концертов время. В конце концов это я ему и предложила, и он, как я видела, обрадовался и даже начал немного улыбаться. Мы договорились, что встретимся на следующее утро в 11 часов в отеле и поедем в Пушкинский музей на метро, посмотрим картины и немного погуляем по московским улочкам. В самый разгар нашей беседы я краем глаза углядела некое движение, происходившее внутри автобуса, и вскоре рядом с нами появилась знакомая долговязая фигура, направлявшаяся в сторону водителя. Кейв, который никогда не ходит нормально, а то ли танцует, то ли подпрыгивает, в общем, походка у него такая (видимо, из-за длинных ног, лично мне всегда хочется называть её «страусиной»), встал во весь свой рост прямо перед нами, спиной, и начал оглядывать окрестности. Возможно, ему стало скучно на своём заднем сидении, или ему просто было интересно, а мы как раз проезжали Поклонную гору, и я сказала Баргельду, что место это отстроили совсем недавно и что тут очень классно гулять ночью, потому что фонтаны светятся красным, и такое ощущение, будто они подкрашены кровью. По правде сказать, я сама никогда ночью не была на Поклонной горе и читала об этом в газетах или слышала от знакомых, но мне хотелось посмотреть на это действо своими глазами тоже. В тот момент, когда я рассказывала про фонтаны, Кейв развернулся на все сто и сообщил: «Отлично! Вот сюда мы и пойдём сегодня ночью. Обязательно». Приехав в «Горбушку», мы вывалились из автобуса и направились к гримёрке. Но что за запах стоял вокруг! Пахло странно. Не совсем чтобы очень плохо, в «Горбушке» ещё и не такое бывает, но на Кейва это вдруг произвело самое отрицательное впечатление. Он вытащил какое-то полотенце и заткнул себе нос. «Тут совершенно точно потравили крыс!» — заявил он. Думаю, он был недалёк от истины. Трупиков свежепотравленных крысенышей, правда, не наблюдалось, но пахло отравой, может быть, тараканьей. Те, кто бывал в закулисье «Горубушки», меня понимают. По-моему, там всегда так пахнет. Но на то мы и в совке, и зал у нас демократичный, рок-н-ролльный. Буржуи, конечно, к такому не привыкли, но тем ценнее для них экспириенс. Это точно.

76

Ник Кейв на пресс-конференции — Москва, 1998 год

ЯХХО №2

Зато Бликса был как рыба в воде и совершенно спокойно уселся в уголке, вытащил огроменный том Овидия на немецком языке и углубился в его изучение. Он смотрелся гениально в своём костюме, при галстуке, в шляпе и с толстой книжкой в руках. На фоне всех остальных Бликса явно хотел выделиться, это было ясно, противопоставить себя. В городе при этом было довольно жарко, и другие были в маечках с короткими рукавами, включая Кейва. А вот Баргельд — в костюме. Потел, бедный, но пиджака не снимал. Мы ещё поговорили на тему нашего завтрашнего похода по музеям, и на этот раз пианист «The Bad Seeds», Конвэй Саввадж с интересом к нам прислушивался и грустно сообщил, что и ему бы в музеи тоже нужно, да и другим было бы интересно тоже. Я сказала, что всех обязательно поведём в музеи, но в этот момент Бликса тихонечко, чтобы никто нас не слышал, сообщил, что в музеи он предпочитает ходить не всей группой. Намёк был понят. Бликсу нужно было вести одного. Такой вот уж специфический господин. Саундчека как такового, кстати, в то день не случилось. Все посмотрели сцену, установили инструменты, немного прогулялись по залу и сели ехать обратно. Их должны были отвезти на обед в гостиницу. Кейв расхаживал по гримёрке с какой-то вешалкой в руках, на которой болтался его костюм. Костюм был на редкость измятым, и я спросила, собирается ли он в нем выступать, и если да, то почему он в таком вот виде. Получив удовольствие от моего вопроса, Кейв похохотал и сообщил, что костюм обязательно погладит, когда вернётся в номер. Решив разбавить ситуацию шуткой, он добавил: «Хоть что-то мы сможем сделать вместе, не правда ли?», — и подмигнул. Я особо на это не среагировала и не ответила, просто отошла от него, но первое, что он сделал, когда вернулся в отель, это сдал свой костюм на глажку и отправился отдыхать в номер. Что касается их вечернего выступления, то этот концерт позже был назван одним из самых лучших рок-концертов в Москве, а по энергетике он превзошёл бывший сразу после него августовский концерт «Rolling Stones» (по признанию журналов), но даже не это главное. На сцене Кейв был абсолютно другим. Куда подевались некая нарочитая самоуверенность, прыгающие движения, немногословность? Но помимо него (о как же всем нам тогда повезло!), на сцене были «The Bad Seeds», одна из самых величайших групп в роке, музыканты, каждый из которых представляет уникальную творческую 78

ЯХХО №2

личность, и все они живут в разных городах. «The Bad Seeds» — явление поистине уникальное, существующее только во время записей и концертов, они даже не репетируют, и понимают друг друга с полуслова. Гитарист Мик Харви живёт в Австралии, Баргельд в Берлине, скрипач Уоррен Эллис во Франции, пианист Конвей Саввадж в Ирландии, если я не ошибаюсь, Мартин Кассей, басист, из Австралии, перкуссионист Джим Склавунос — коренной бруклинец (США), а ударник Томас Уайдлер — англичанин до мозга костей. Сам Кейв по происхождению австралиец, но живёт в Лондоне с 19 лет, пройдя сквоты, грязную работу, панк, наркотики и прочие прелести буржуазной культуры. Вот этот вот золотой состав и предстал перед нами в тот вечер. При этом программа, которую они исполняли, называлась «The Best», и в неё входили все хиты, исполненные за последние 10 лет. То есть там были и «Henry Lee», и «Do You Love Me», и «Where the Wild Roses Grow», и «Are You the One?», и «Papa Won’t Leave You, Henry». И если в альбомных вариантах эти песни сводят людей с ума, заставляют кричать от восторга и фанатеть от любви, то на живом концерте все это усиливалось раз в сто. Ураган пронёсся над Москвой в тот вечер, хотя крыши домов остались целыми, а погода по-прежнему сухой и тёплой, и, возможно, толком обыватели и не заметили, что что-то случилось. Но то, что «что-то случилось», было однозначным. И этим «что-то» был сам Кейв. «Умца, умца, трамца-ца», — стучало у меня в голове, когда после концерта я поднималась в гримёрку «The Bad Seeds» «на свой рабочий пост». Показывая свою черно-оранжевую карточку, на которой было написано «Nick Cave and The Bad Seeds — ВЕЗДЕ», я миновала посты охраны, ряды секьюрити, гвардии милиционеров с полным ощущением того, что у меня на голове надета шапка-невидимка и что я здесь случайно. Мистерия, в которую меня вдруг занесло, вдруг встала передо мной всей своей мощью; я поняла, что творится нечто сверхъестественно-важное, некий волшебный процесс, который словно увенчивал все то, что происходило в моей жизни до этого. Какие-то кусочки отдельных обрывков, встреч, знакомств и связей, непонятные мне до тех пор, таинственным образом выстроились в логическую и гармоническую картину, привели туда, где я и находилась, стали понятными и завершёнными в тот момент. Крутая лестница, ведущая в закулисье «Горбушки», показалась мне 79

ЯХХО №2

бесконечной, как тот путь, который ведёт человека к неким открытиям, и я все шла и шла, находясь вне Пространства и Времени, не ощущая притяжения Земли, словно в невесомости или в забытьи. Глобальность происходящего была очевидной, оставалось понять, что со всем этим дальше делать. Пока задача была ясна — следовать туда, куда я должна была идти, и действовать по обстоятельствам. Взмыленный (а другого слова я не могу для него подобрать, потому что в тот момент он и вправду был похож на породистого рысака) Кейв носился по гримёрке, все остальные сидели или курили, убогие стулья были завалены цветами, пустые бутылки заполняли столы. Обстановка была нервозной — но я не стала вдаваться в обстоятельства этого. Несколькими минутами позже мы погрузились в автобус (снова всем составом) и тронулись с места. «На ужин», — как было сказано мне. Я обратила внимание на то, что все подаренные Кейву в тот вечер цветы остались лежать в гримёрке, он к ним даже не притронулся. Нужно было видеть, с каким вдохновением, упоением и любовью ему несли цветы в тот вечер, весь вечер, и то, что их было ТАК много, могло означать только одно — его ждали, ждали, ждали очень долго. Сколько концертов я смотрела в «Горубушке», никогда не видела, чтобы кому-то подарили столько цветов. Да и вообще практически не дарят на рок-концертах цветы, не принято. Но удивило меня другое — то, что Кейв эти цветы бросил вянуть, словно не имел к ним никакого отношения. То есть они ему совершенно очевидно были не нужны. Нервозность, присутствовавшая после концерта, продолжала сохраняться. Я списывала атмосферу на то, что музыканты выложились, и, само собой разумеется, требуется некое время, чтобы восстановиться. Кейв производил теперь самое неблагоприятное впечатление — куда подевались его манеры, обходительность, спокойствие и чувство юмора? Он был нервным, язвительным и капризничал. Не помню уже толком, почему, но в автобусе у нас явно произошёл конфликт, связанный с всё теми же красными фонтанами — кажется, он начал обсуждать программу вечера, и я спросила, идёт ли он смотреть фонтаны, на что он, чуть ли не презрительно посмотрев в мою сторону, отрицательно пожал плечами и заявил, что ему это совершенно неинтересно. Беседа явно не клеилась, хотя я и не

80

ЯХХО №2

старалась её особенно поддержать, — я все ещё находилась под впечатлением от концерта и мне было о чем поразмышлять. Подъехав к набережной Москва-реки, мы переправились через мост и оказались неподалёку от новомодной гостиницы «БалчугКемпински», через реку от знаменитой гостиницы «Россия». Там располагалось несколько модных клубов, в том числе и знаменитое заведение «4 комнаты», которое и вправду состояло из четырёх больших залов в подвальчике — один отводился под концерты, а в других трёх поглощали пищу. Нас провели в самую дальнюю и просторную комнату, напоминавшую хоромы бояр из фильма «Иван Васильевич меняет профессию», и в самом центре уже ждал шикарный длинный стол, украшенный как невеста на выданье, — яствами и кушаньями, блюдами с осетрами и, конечно же, водкой. Все на глазах прямо подобрели, уселись за стол, я рядом с Кейвом, неподалёку Уоррен Эллис, напротив меня Бликса и напротив Кейва Джим Склавунос, и принялись решать проблему совмещения осетров и вегетарианства, которым в то время страдал Бликса Баргельд. Верьте или не верьте, но сидели мы за столиком не очень долго. Кейв вообще не очень любит есть, а тут он к осетрам и не притронулся. Вместо этого он налил водочки всем, кто сидел вокруг, и накатил. Тут в нашей самой дальней, «четвёртой» комнате заиграла музыка из «The Boatman's Call», и мы заговорили об этом альбоме (хотя Кейв попросил тут же музыку выключить). «Это название, — сообщила я, — напоминает мне того лодочника, который перевозит души людей через Стикс». Баргельду, Склавуносу и самому Кейву это моё заявление показалось если не смешным, то очень важным, и они удивлённо воззрились на меня. «Да, я как-то не думал об этом», — задумчиво произнёс Кейв. — «Но, знаешь, похоже!» Через минут пять он, прихватив с собой Уоррена Эллиса, куда-то вышел. Мы продолжили философскую беседу уже с герром Баргельдом, который очень удачно сидел напротив. Однако не успели мы развить следующую интересную тему, как обратно вернулся Кейв и настороженно поинтересовался, кто «все эти люди в соседнем зале». Мне пришлось выйти и оглядеться. К немалому изумлению, я обнаружила в соседней комнате клуба всех своих знакомых продюсеров, музыкантов и журналистов, которых я вообще могла себе представить. Те, кого я не видела много лет подряд, тоже были тут. Почему-то вдруг мне это напомнило какой-то странный сон, когда ты 81

ЯХХО №2

попадаешь в туманные помещения и встречаешься с давно умершими людьми. Я вернулась. «Это журналисты», — сказала Кейву я. Тот принялся что-то клевать у себя с тарелки, а после повернулся ко мне после непродолжительного молчания и вопросил: «Так что у нас с Красными Фонтанами?» К чему-чему, а вот к такому повороту событий я была не готова. Поперхнувшись осетриной косточкой, я посмотрела в голубые глаза этого человека, который меняет свои решения каждые десять минут. Собственно, я и сама обожаю производить нечто подобное с другими людьми, но вот чтобы такое производили со мной… Было видно, что он не шутил. При этом, конечно же, главным тут был он, и уж если он решил, что надо ехать на Поклонную гору, то не оставалось ничего другого, как повиноваться. Так как в нашей комнате никого из менеджемента «Филей» в этот момент не было, мы отчалили, никому толком ничего не сказав. Все присутствующие настолько были поглощены беседой и выпивкой с едой, что мы умудрились пройти сквозь все «4 комнаты» практически не узнанными, хотя все эти самые журналисты собрались на данное after party именно для того, чтобы увидеть Ника Кейва. Единственным нашим провожатым оказался глазастый фотограф (один из моих самых любимых) Коля Орлов, который почему-то собрался следовать за нами и даже начал настраивать фотоаппарат. Но Кейв совершенно по-хозяйски с Коляном расправился, указав на дорогу обратно.

День третий Мы полезли на мост, который вёл по дороге в Кремль. Часы на курантах пробили полночь. Поскольку полночь принято считать временем наступления нового дня, я позволю себе назвать эту зарисовку днём третьим. Итак, мост, который пересекал Москву-реку от гостиницы «Балчуг-Кемпински» и соединял её с храмом Василия Блаженного, оказался на нашем пути, и мы решили его пересечь. При этом, кстати, я забыла отметить, что в кармане у меня было довольно мало русских денег, а у Кейва были только иностранные, и предстояло их разменять, чтобы поехать на Поклонную гору на такси. Надо было идти через Красную площадь, и мы вот пошли.

82

Ник Кейв на концерте — Москва, 1998 год

ЯХХО №2

Рассказывая в очередной раз про историю создания Москвы, я предложила подойти поближе к красной кирпичной стене Кремля, и мой спутник немедленно принялся её ощупывать. Ему все было интересно: и дотронуться до кремлёвской стены, и потусить по ночной Москве со своей переводчицей, и сбежать от своего директора — он от всего получал удивительный кайф. Жизнерадостный был со мной рядом человек, скажу я вам. Тёплый, светлый и необыкновенно весёлый. Ник Кейв. Верите ли вы мне? Никто мне не верил. Все видели тёмного и мрачного Кейва. А тут был, вероятно, не Кейв. Как замечательно идут рассказы про доброго дядю Ника Кейва на ночь! В снежную, зимнюю пору, в завьюженой Москве особенно ясно вспоминается лето 1998 года, тёплое, яркое, солнечное лето, когда мы, в маечках и туфельках на босу ногу шагали по кремлёвской мостовой, пытаясь разыскать обменный пункт, который почему-то был уже к тому времени закрыт. Полночь пробило, и даже ГУМ не хотел выдавать нам рубли. Делать было нечего, а впереди светилось «МЕТРО». Тут, вспомнив, как Бликса Баргельд хотел попасть в московское метро, я почему-то отважилась предложить спуститься в подземку Кейву. «Э-э, а может, того, посмотрим самое красивое в мире метро?» — таким образом и прозвучало моё «предложение». Оно было немедленно принято, и мы направились вниз на «Охотный ряд». Не было тогда ещё нашего сегодняшнего там центра, был только небольшой сумрачный вход прямо под гостиницей «Москва», куда мы и пробрались, купили проходки и пошли вниз. Эскалатор там небольшой — уже скоро мы оказались на станции, которая и в самом деле была красивой. Ехать нам было всего одну остановку, до перехода на «Библиотеке им. Ленина» на голубую ветку — метро «Александровский сад», откуда и можно было следовать напрямую до станции, ведущей на Поклонную гору. Правда, от неё надо было пёхом топать ещё минут пятнадцать до тех самых красных фонтанов, но этого я уже Кейву не сказала. Тогда ведь не было станции «Парк Победы», как сейчас, когда можно приехать и сразу выйти к Поклонной горе. Нет, была ближайшей тогда станция «Кутузовская». Те, кто живёт в Москве и знаком с голубой веткой, поймут сразу, что она из себя представляет. А то, что выполнена сия ветка в виде некой страшенной практически надземной «подземки», никакой эстетической красоты, а уж тем более «наслаждения» людям не приносящей. Грязная, замызганная надземная ветка без всякой 84

ЯХХО №2

лепнины и украшений, со стареющими вагонами, где жёлтые лампочки светят еле-еле, а огромные оббитые дерматином тяжёлые вагоны ухают и грузно плетут весь состав. Именно на такую ветку и перешли мы с Кейвом, причём с «Библиотеки» я повела его по длинному переходу, который был ещё страшнее голубой ветки раз в двести. В переход надо было попадать в центре станции — там есть лестница (ах, сколько раз потом я пожалела, что не повела его там, где изображён мозаичный портрет Ленина!), и на этой лестнице Кейва вдруг узнали — в первый раз. Некий молодой человек (совсем молодой, лет восемнадцать) замызганной внешности ботаника в очках вдруг уставился на героя группы «The Bad Seeds» и нечленораздельно произнёс что-то вроде «sorry». Мы, оглядев ботаника, двинулись дальше. Тот, не успокоившись, догнал нас (благо переход был длинным) и, конечно же, попробовал ещё раз вопросить, на этот раз более понятно: «Sorry… you… you… look like…hmmm…hmmm… nick… nick cave…???». Кейв, внимательно посмотрев на мальчика, тут же его зычно спросил: «Nick Сave??? Who is that?!». Единственным, что он не сказал, но слышалось между строк, было следующее: «What the f..k is this???». Мальчик оказался на удивление живучим. Он не испугался грозного кейвовского вида, не отбежал в сторонку и не сделал вид, что ничего не произошло. Он продолжал упорно плестись за нами. Можно подумать, что он оказался в состоянии лёгкого шока, потому что, ну представьте себе: в первом часу ночи в Москве вы идёте по узкому длинному серому переходу с «Библиотеки» на «Александровский сад», как всегда, тащитесь, так сказать, домой, и тут прямо перед вами вырастает Ник Кейв (двухметрового роста, худой, черноволосый), чьими огромными портретами обклеен весь город, и не узнать его практически невозможно… В общем, мальчик, поняв, что я при Кейве, переключился на меня и принялся допытываться, где и когда проходит концерт. Мы все вместе дошли до «Александровского сада», и пока я объясняла, как добраться до «Горбушки» и где купить билеты на завтрашний концерт, Кейв скрылся за одной из белых колон станции. Через несколько минут раздался пронзительный звук милицейского свистка и сердитые окрики. Забежав за колонну, я обнаружила нашего героя в обществе напыщенного толстенького московского милиционера, отчитывавшего Ника Кейва за курение на станции. Да-да, пока я общалась с ботаником, Кейв совершенно 85

ЯХХО №2

спокойно вытащил из кармана свои сигареты и закурил. Прямо в метро. Поскольку милиционер кричал на Кейва по-русски, конечно, тот ни слова не понял, но тон был вполне красноречивым. Кейв выплюнул сигарету на пол и пнул окурок в яму, где ходят поезда. Не знаю, почему, но за все это безобразие с нами вообще ничего не сделали. И даже не спросили прописку. От нас просто тут же отвалили все, включая ботаника в очках. Подошёл поезд. Как раз из тех, о которых я писала выше. Мы сели внутрь, благо людей было немного. Оглядевшись, Кейв попрыгал на кожаных подушках сидений вагона, снова достал очки, надел и принялся внимательно всё осматривать. Это было очень забавно, и я спросила, насколько плохое у него зрение. Он сказал, что не знает, и тогда мы решили провести эксперимент — я дала ему свои очки, а он мне — свои. Оказалось, что зрение у нас практически одинаковое, минус три. Закончив выяснять особенности зрения, Кейв сообщил, что притомился, и растянулся во всю длину нашего сидения. Ему было не очень удобно, и через пару секунд он снова вскочил, так что, похоже, вокруг никто ничего не заметил. Тут мы и приехали. На улице была непроглядная темень. На Кутузовском проспекте, правда, горели фонарики, и красиво светилась Триумфальная арка, и мигал огоньком одинокий ночной ларёк возле метро. Туда-то мы и зашли, надо было угостить Кейва русским пивом. Из всех была только третья «Балтика», и пришлось эту гадость купить, но то ли скромность не позволила поругать продукт, то ли и в самом деле он хотел пить, но «Балтика» Кейву понравилась. И вот мы двинулись в путь по направлению к Красным фонтанам. Идти, как я уже говорила, нужно было минут 15, и, чтобы скоротать время, мы затеяли разговор. Кейв спрашивал о детях, сколько их у меня, и рассказывал про своих. Тогда я впервые узнала, что у него не один сын, как везде писали, а двое, причём от разных женщин, и разница в возрасте мальчиков составляет всего 10 дней. Мать официального сына Кейва — Вивьен Карнейро — была бразильянкой, я это прекрасно помнила из публикаций, и Кейв сказал, что её имя переводится как sheep, то есть овца. «Ну а ты, значится, волк?» — не мигнув глазом, вопросила я. Это было настолько очевидным после 86

ЯХХО №2

всех тех статей, которые я про него прочла, — что он самый настоящий волк, — но сам Кейв с этим вдруг почему-то не согласился. «Нет, ну какой же я — волк?» — удивился он задумчиво и как-то ласково на меня посмотрел. Во взгляде его и в самом деле не было ничего волчьего, пришлось брать слова обратно. Говорили много о религии и вере. Я рассказала про наши красивые церкви, и он сказал, что туда надо будет обязательно на службу зайти. «Для этого надо идти к семи утра», — сообщила я. Он немедленно согласился — ну, в семь так в семь, не проблема. Чем ближе мы приближались к Поклонной горе, тем темнее становилось вокруг. Самым странным было то, что впереди не было видно никаких красных отсветов, хотя обычно фонтаны светятся издалека. Поскольку мы уже почти подошли, а фонтаны так и не засветились, я поняла, что где-то произошла осечка — то ли иллюминация в тот день перегорела, то ли некая сверхъестественная сила отменила ежевечернее кровавое шоу, а, скорее всего, после часа ночи их просто-напросто отключили (чего я, по правде говоря, меньше всего ожидала). Мы обречённо постояли около пустых бассейнов и решили ловить такси до отеля. Там можно было разменять деньги и расплатиться за машину. Так мы и сделали, причём Кейв умудрился всучить мне денег за пиво и метро. В семь Кейв уже передумал встречаться — «все равно ведь в церковь и в 11 можно зайти?». Так что договорились встретиться мы в 11 утра в холле на следующий день. И хотя я помнила в тот момент, что уже договорилась в это же время в этом же холле встретиться с герром Баргельдом, чтобы поводить его по Москве (персонально), отказать Нику Кейву у меня просто не хватило духа. Мы разошлись по домам. Времени было около двух — значит, у меня оставалось около 8 часов на то, чтобы найти достойного сопровождающего по Москве для Бликсы Баргельда. Кандидатур, знавших английский язык, было много, но тех, кому я могла себе позволить позвонить в это время — всего одна, и ею была американка Санни Боско (Sunny Bosco), проживавшая в Москве последние несколько лет. С Санни мы вместе ездили несколько лет подряд на «Учитесь плавать» в Эстонию (фестиваль «FeeLee Records»), и это была самая замечательная рок-нролльная американка, которую я знала, последовательница Джоанны Стингрей, бросившая США ради жизни в России.

87

Бликса Баргельд, Ник Кейв и я в «Территории» — Москва, 1998 год

Санни Боско

Наталья Шарымова — Москва, 1998 год

Бликса Баргельд в шляпе

Ник Кейв — Москва, 1998 год

ЯХХО №2

Так вот, в 6 утра 17 июля 1998 года в маленькой квартирке Санни на «Водном стадионе» прозвучал звонок. Объяснив ситуацию, я попросила её сводить Бликсу Баргельда в Пушкинский музей, попутно показав ему наше метро. И не говорите мне, что я нехорошо поступила, так как договорилась с Баргельдом! Меня все-таки закрепили за Кейвом, он был главным, плюс ко всему по музеям водить их организаторы не обещали, это все я виновата, мне и расхлёбывать культурную программу по заявкам трудящихся. В 11 утра мы с Санни встретились в холле «Шератон отеля», где жили «The Bad Seeds», и обсуждали планы. Баргельд, правда, ещё спал, и, кажется, после моего вчерашнего исчезновения из клуба «4 комнаты» вместе с Кейвом, не надеялся на то, что кто-то куда-то его поведёт. Мы его разбудили и порекомендовали спускаться вниз побыстрее; Кейв, кстати, был внизу в назначенное время без всякого напоминания. Машина, которую мне удалось выбить у организаторов для перемещения Кейва по Москве, была уже не «Линкольн» и даже не «Мерс» — это была «Ауди» красного цвета. Познакомив Санни со свежемытым Бликсой («я только что из душа»), мы погрузились в машину и поехали в центр. Так как Кейв и Бликса попросились гулять отдельно — Баргельду предстояло исполнить свою мечту и наконец-то осмотреть московское метро. Тогда я не знала, как Баргельд относится к американкам. Много позже я услышала, как он разглагольствует на тему своей нелюбви к Америке, что, впрочем, не помешало ему в конце концов жениться на жительнице Калифорнии китайского происхождения. Докинув Баргельда, так сказать, до метро, мы поехали по Тверской вниз… По дороге мы заехали в потрясающую маленькую церковь около Тверской, недалеко от Дома композиторов, где Ник купил себе иконку Николая Чудотворца и поставил пару огромных и толстых свечей перед иконой Христа. Но не успели мы доехать до Кремля, как этот красавчик выскакивает из авто и мчится по Александровскому саду на своих двоих очень-очень быстро. Я — за ним. Оббегаем внутренности храмов за пару минут, задерживаемся ненадолго перед бессмертными иконами Андрея Рублева, делаем какую-то огромную тучу снимков малюсенькой камерой, которая висит на ремне кейвовских брюк (Кейв на фоне Царь-колокола, Кейв рядом с пушкой, просто Кейв, просто Кремль и т.д) … ёлы-палы, куда же мы так торопились-то?

89

ЯХХО №2

Ага. У нас было всего два часа, потому как в час дня нас уже ждали в клубе «Территория» на автограф-сессию! Конечно. Вот почему мы стремительно ограничились фасадами и, произнеся себе в нос: «Куплю себе в следующий раз шапку Мономаха», — Кейв покинул Кремль и был таков. На этот раз Александровский сад порадовал нас не только охренительным количеством геев, но и будкой с сосисками. Кейв рискнул себе русский хот-дог купить и тут же его проглотил в один момент. На обратном пути мы заскочили в клуб «ПИРР» к Наташе Шарымовой, которая предложила нам пива и усадила нас на веранде наслаждаться солнечной чудесной погодой. Наташу, знаменитую даму-продюсера из Нью-Йорка, я знаю со времён группы «Комитет Охраны Тепла», с которой мы обе были очень дружны, и клуб её располагался прямо напротив ТАСС, и нам было по дороге. Мы зашли в тенистый московский дворик, сели на верандочке, и нам принесли по бокальчику хорошего пивка (мне тёмного, ему светлого). Наташа села с нами, и Кейв принялся мило щебетать на темы выращивания цветочков в своём саду и прочих предметов домашнего приусадебного хозяйства. Скажу вам честно, это было очень круто — наблюдать такой вот альянс: Наташа Шарымова и Ник Кейв, сидят, говорят о цветочках. Олди, привет. Наташу мы пригласили на второй концерт Кейва, который должен был состояться этим же вечером, а она потом долго вспоминала ещё, как Ник Кейв сидел у неё в ресторанчике и пил пиво. Посидев минут тридцать, мы раскланялись и засели в наш автомобиль. Вдохновлённый и сияющий Кейв углядел сквозь окошко продавцов с букетиками и высунулся за одним. Букетик перекочевал к нам, и гордо показав на цветочки (это были васильки), Кейв сказал, что выращивает точно такие же в своём саду. После цветочки он мне передал, видимо, продолжая мысленную беседу с Шарымовой. Они были хорошенькие и поехали с нами дальше. Не успев доехать до «Территории» (а располагалась она в самом начале Тверской, ближе к метро «Охотный ряд»), мы попали в пробку. Движение было практически остановлено, на часах тикало 13.30 — значит, нас ждали как минимум уже полчаса. Мы плюнули, бросили машину возле «Макдональдса» и рванули пешком. Идти надо было 90

ЯХХО №2

немного, и повернув в ту подворотню, где размещался клуб, мы стремительно приближались к цели. Но то, что предстало моим глазам, когда мы сделали резкий поворот, меня фактически потрясло. На нас бежали люди. Их было ОЧЕНЬ много. Учитывая то, что подворотня была маленькая, а с нами из охраны только букетик голубеньких василёчков, я подумала, что нас ща сметут. Но Кейв есть Кейв. Этот человек умеет останавливать других одним взглядом. Нас никто не раздавил. Все замерли буквально в паре метров и образовали почтительный проход. Продвигаясь к подвалу, где была сама «Территория», мы встретили Бликсу Баргельда с Санни, и выглядели те довольными и счастливыми. Солнце палило нещадно, и мы поспешили вовнутрь. Там нам отвели пару столиков, принесли пива, дали в зубы фломастеры и пустили толпу. Баргельд вертел в руках все время какую-то фотку и растерянно улыбался. Когда мы уселись все вместе, он нам фотку показал и радостно сказал: «А вот я вчера вечером зажёг!» На фотке был сам Бликса, который стоял на капоте какой-то машины, было плохо видно. Судя по радостному выражению глаз лидера группы «Einsturzende Neubauten», он был очень доволен собой, и я успокоилась. Да, так вот, принесли нам пиво. Увидев мой бокал, Кейв засмеялся и почему-то спросил: «Ты же вроде как вчера была непьющая?» Это было очень забавно, потому что вчера я и в самом деле была непьющая, когда они с Баргельдом пытались напоить меня водкой в клубе «4 комнаты». Автографы раздавать оказалось прикольно. На нас валились люди, они были повсюду, все какие-то весёлые, радостные, шумные, по телекам вокруг нас орала музыка (кажется, клипы «The Bad Seeds»), Кейв и Баргельд веселились от души, паясничали, позировали, расписывались, обнимались, целовались и тому подобное. Я периодически уступала своё место каким-то юношам и девушкам, подсаживавшимся к Кейву под бок и делавщим фото на память (естественно, фотографом для них была я). В один из моментов Кейв вытащил свою камеру и заорал: «А ведь и мне надо все это сфотографировать!» — и начал их тоже снимать. Нацелил фотик и на меня (словно пушку): «И тебя мне тоже надо сфотить на память!»

91

Ник Кейв в «Территории»

Ник Кейв и я

Ася Датнова, Ник Кейв и Яна Таран в «Территории» — Москва, 1998 год

ЯХХО №2

Отфоткавшись и отдышавшись, мы выползли на свежий воздух. В сопровождении камер, вспышек и замечательных людей мы поехали на обед в клуб «Место встречи», совсем неподалёку. Недавно я шла по Тверской и видела на тогда ещё не снесённой гостинице «Интурист» огромную световую рекламу этого самого клуба — «У нас обедал Ник Кейв!» Приехали мы в «Место встречи» примерно через полчаса отбытия из «Территории». Это такой подвальчик, в котором никого не было, но был накрыт стол, а неподалёку толпились какие-то молодые парни и девушки. Официант подбежал ко мне, и, пока Кейв мыл руки, виновато пряча глаза, сообщил, что некие средства массовой информации хотят пообщаться с Кейвом. Я, кстати, совсем забыла рассказать про то, как Кейв относится к средствам массовой информации. Он их воспринимает как животных из обезьяннего питомника, чаще всего, и, говоря о том или ином журналисте, который взял у него интервью, даёт чёткий и полный анализ личности. Перед пресс-конференцией ведь было ещё несколько интервью у него «эксклюзивных» («Комсомолка», «МК», кто-то ещё), в общем, я потом наслушалась о тех, кто их брал, всякого, и хорошего, и плохого. А тут, понимаете ли, такой чудный день, Кремль, цветочки, пиво, поклонники, в общем, как-то он расслабился и забыл, с кем имеет дело. «Средствами массовой информации» оказалась милая девушка Вика из жёлтой газетёнки «МК», которая очень стеснительно мялась у порога и выглядела крайне молоденькой и неопытной журналисткой. Так что я сама лично попросила Кейва с ней пообщаться, я же не знала, с кем имею дело! Подсаживая её к Нику, я, честно говоря, сама хотела отдохнуть от его ужасной и великой энергии, к тому же ведь с нами был Бликса Баргельд! Пока Кейв давал интервью, мы с Бликсой похлёбывали супчик и обсуждали его вчерашнюю выходку. Оказалось, что все было вовсе не так солнечно и чудесно, как мне это показалось вначале — Баргельд был в самых расстроенных чувствах, потому что… …Потому что вчера во время ужина, как оказалось, дорогой наш Бликса, уже начавший налегать на водочку, когда мы обсуждали «The Boatman's Call», так и не переставал её пить до того момента, когда в соседнем зале, наполненном прессой и друзьями рок-общественности, объявили торжественный выход Ника Кейва. Вы же помните, 93

ЯХХО №2

что ни одна живая душа не знала и не ведала, что Ника Кейва к тому моменту уже давно не было в зале и куда он делся, тоже никто особенно не понял (разве что Уоррен Эллис был в курсе, пожалуй, который всех и успокоил). Тогда все набросились на Бликсу, который, почувствовав себя неожиданно героем вечеринки, решил и вести себя соответственно. В один из таких моментов он вышёл на улицу покурить и, увидев толпу последовавших за ним, вскочил с размаху на чёрный «Мерседес», припаркованный около набережной Москва-реки, и поплясал на капоте гопака, чем всех не на шутку развеселил. Плясал он минуты две, потому как на третью явился хозяин машины, оказавшийся настоящим московским бандитом, достал из кармана чёрный револьвер и пообещал немедленно Бликсу пристрелить, ежели тот не вытащит да положит за ущерб $5000. Сошлись в результате на одной тысячи, которую (да, да, не удивляйтесь) Баргельду пришлось заплатить из своего собственного кармана, и никакие ухищрения и доводы не помогли (представляю, что это значило для немца!!!). Разборка заняла оставшуюся часть приятного вечера, основательно подпортив всем настроение, и вот почему все «The Bad Seeds» были в своих гостиничных номерах относительно рано в тот вечер, когда мы с Кейвом вернулись с прогулки к Поклонной горе… Так вот, сидим мы, значится, в «Месте встречи», и Баргельд жалуется на жизнь. «Тыщу, — говорит, — баксов отняли ни за что ни про что. А ведь я даже царапинки им не сделал. Даже крышу не продавил. Просто поплясал на тачке и усе. Ну что за быдло у вас тут в Москве, а? Весь кайф испоганили. Я тут, понимаешь ли, с Овидием в руках, а они с ятаганом». Ну и всё в таком духе. А когда Баргельд жалуется, им зачаруешься. У него это очень клёво получается. Кейв в это время что-то плетёт девушке из «МК». Прислушиваюсь. «Я, — рассказывает Ник, — сегодня встал в 6 утра, вы не поверите. Специально, чтобы не пропустить службу в православной церкви. Такое ведь раз в жизни бывает». И всё такое в таком же духе. Та пообщалась с ним минут 15-20, встала, раскланялась и ушла. Потом она такое понаписала в своей газете, откуда что взяла? Сейчас я уже не помню, что там она выдумала, но что-то очень неправдоподобное. А мы едим дальше. Поели и поехали в гостиницу. Оттуда в «Горбушку» на второй 94

ЯХХО №2

концерт. Там Кейв снова нос полотенцем затыкал при входе, потому что воняло крысиной отравой, я уже писала раньше. Пришла на концерт и Наташа Шарымова, я её провела в гримёрку. Она там умудрилась фоток наделать с голым Кейвом по пояс, пока тот переодевался, а это было запрещено строжайше, снимать в гримёрке! Концерт был ещё круче, чем первый. Народ с ума сходил. Битком было. Цветов раз в десять больше, чем вчера. После концерта все цветы он мне всучил и говорит — вот, говорит, тебе их жалко, и тащи сама домой (я же ему высказала-то вчера про то, что нельзя подарки поклонников бросать). Я под этой ношей чуть не упала, но потащила. Не могу я цветы бросать. Ну, выползаем мы, значит, после концерта к машинам. А там поклонники стоят. Кейв велел мне идти в машину, сам выскочил с полотенцем на голове, прыгнул в машину, с ним прыгнул Уоррен, за ними собиралась прыгнуть я, но меня тут вдруг оттеснил роад-менеджер Кейва и сам прыгнул, захлопнул дверцу перед моим носом, и они уехали. Я осталась с другими «бэд сидсами» и цветами стоять около автобуса, который позже ехал в отельчик. Тут поклонники почему-то ко мне начали подходить, просить передать Кейву подарочки там всякие, цветочки, записочки… я всё собирала в кулёчек, хотя я и не знала, увижу ли я ещё Кейва или нет, потому что они тем же вечером должны были в Питер ехать. Тут дали команду садиться в автобус, и мы поехали… …Итак, Кейв с менеджером и Уорреном Эллисом (скрипачом и его лучшим другом) уехали в направлении отеля. А мы с другими музыкантами и бандой техников отправились туда же на автобусе. Так вот, едем мы по Москве. Денёк такой же солнечный, красивый, как вчера. И тут у роад-менеджера «The Bad Seeds» (а у них два менеджера всего, первый с Кейвом уехал) звонит телефон. И он, поговорив секунду, вдруг трубочку мне передаёт. Говорит — вас к телефону зовёт Райнер Джейсон (а это как раз тот, первый менеджер). Ну, я беру трубочку, а он как давай извиняться. «Вы, — говорит, — Элена, уж простите меня за то, что я вас в машину не впустил. Меня, — говорит, — Ник сейчас так отчитал за это. Вы там вообще в порядке? Едете в отель? Ну и славненько». Но этим дело не кончилось. Зашли мы в холл гостиницы, так называемое лобби. Расположились на креслицах мы с представителями организаторов гастролей. У меня в руках куча цветов, такие 95

ЯХХО №2

все замечательные, пахнущие, свежие! Сижу, размышляю, как мне сейчас со всем этим добром домой на метро добираться. А музыкантам скоро на вокзал ехать, в Питер, у них на следующий день там концерт намечался, последний в мировом туре в поддержку альбома «The Best». Сидим, обсуждаем, что надо до вокзала их проводить — и по домам. И тут на рецепции раздаётся звонок, и девушка-секретарь меня вдруг спрашивает: «Не вы ли Элена? Могли бы вы нам перевести, что мистер Кейв требует?» Я беру трубку, а там Уоррен Эллис на проводе и говорит, что они никак не могут открыть мини-бар с Кейвом и им нужен ключ. Я перевожу это девушке, а она тут говорит: «А вас мистер Кейв просил подняться в номер». «Ну, конечно же, с открытием мини-бара без русских переводчиков не справятся», — ворчу я, но в то же время понимаю, что вот он, хороший шанс передать Кейву всякие там подарочки от поклонников, которые они мне после концерта для него вручили. Беру я эти самые цветочки, кулёчки, письма, оставляю все цветы свои внизу и бегом наверх. Стучусь в указанный номер, там большой красивый такой люкс, а в люксе Кейв и Уоррен уже бар открыли и пивко попивают. Уоррен сразу отчалил к себе собираться, а я спрашиваю: «Звали, мистер Кейв?» Он: «Проходи, проходи». Я зашла, присела на диванчик, отдала ему все эти пакетики, он их распечатывает, читает, рассматривает. Любит он своих поклонников! Спрашивает меня: «А ты, что, в Питер не едешь с нами?» Я отвечаю: «Нет, конечно, там будет другой переводчик для вас, посмотрите самый красивый в мире город». А он так посмотрел печально (как такса, которая хочет вкусняшку выпросить) и говорит: «А вот если мы решим, что нам других переводчиков не нужно и тебя туда попросим поехать, поедешь?» Слушайте, такого поворота я не ожидала. У меня, честно говоря, совсем не было никакого желания и времени куда-то, через два часа, ехать, не взяв с собой ни зубную пасту, ни «переодёвные» вещи, ни даже денег толком. При этом моя семья меня ждала дома, и у нас в гостях была моя родная сестра, которая как раз из Питера только что приехала и была со мной вечером на концерте предыдущем! Ну что ты будешь делать? И, самое главное, куда девать все эти цветы?

96

Ник Кейв на концерте — Москва, 1998 год

Ник Кейв и Бликса Баргельд на концерте — Москва, 1998 год

ЯХХО №2

А Питер я очень люблю. Это загадочный и мистический город, с ним связано множество воспоминаний для меня, и, конечно, я не могла отказаться! Тем более что сам Кейв приглашает, так сказать, на работу. Взяв на себя ответственность за моё дальнейшее пребывание в составе его группы, Ник Кейв отправился к своему менеджеру утрясать детали, а я оказалась таким образом в роли гостя «The Bad Seeds». Приехав на вокзал к поезду «Москва — Санкт-Петербург», мы поселились в СВ, каждому было выделено персональное купе. Цветы все, пока мы шли, у меня отобрал Уоррен Эллис (взялся мне помочь их тащить) и отдал на вокзале Кейву, а тот уже развесил их у себя в купе на стенках, получилась такая цветочная комната у него. На вокзале особо не было провожающих, только три девчушки бегали вокруг вагона, и Кейв с ними беседовал очень обстоятельно, минут 10, не скрывался и не прятался, как это обычно делают наши рок-звезды. По всему было видно, что он обожает своих поклонников, где бы они ни жили и кем бы они ни были. Отношения с поклонниками у него просто замечательные, чего нельзя сказать о его отношениях с прессой. А с нами в поезде ехала и пресса, но в других вагонах. И вот когда поезд тронулся и все поехали, я вдруг поняла, что просто УЖАСНО устала. Я пошла в своё купе и уснула, предупредив предварительно Кейва о том, что я в купе и если что-то будет надо, пускай постучат.

День четвертый Разбудил меня солнечный свет в окно и голоса за дверью. Проснувшись окончательно, я приоткрыла купе и обнаружила в коридоре Кейва, который, увидев меня, тут же заорал: «А где это ты была всю ночь?!» Вопрос, конечно, был очень странным для меня. «Спала», — естественно, ответила я. «А зубной пасты у тебя, случайно, нет?» — спросил снова Кейв, и тут я заметила, что он держит в руках щётку и тусуется под моей дверью потому, что ждёт очереди в туалет… «Зубной пасты нет у меня, — спросонья я отвечаю. — Но, ежели ты её найдёшь, то и мне дай, и вообще я за тобой теперь в очереди».

98

ЯХХО №2

Выползла я в коридор, пристроилась в очередь за Кейвом. А тут навстречу идёт проводница. Она такая маленькая, толстенькая и уже в возрасте — ну, типичная русская проводница поезда Москва— Ленинград. И тут Кейва понесло. «Дайте мне, — говорит он через меня ей, — чаю с молоком, плллиииизззз». А она такая махонькая, метр с кепкой, а у него, сами понимаете, под два метра рост. И она смотрит так растерянно, улыбается, и понять не может, кто этот иностранец и чего требует. Я перевела, а она и отвечает: «Что вы, мил человек, у нас в поездах отродясь молока не было, а также сливок, сухих сливок и прочей подобной нечисти». А не пьёт Ник Кейв чаю без сливок или молока! Тут он (видно, чтобы лучше видеть её глаза честные) приседает на корточки и оказывается как раз наравне с её головой. И ещё раз проникновенно заглядывает в её глаза и трагическим голосом спрашивает: «А если я на колени сейчас вот встану — найдёте?» — и бух — на колени. Мы так немного его не поняли, она вообще отшатнулась как от ненормального и удрала. До самого Петербурга мы её не видели. Приведя себя в порядок, мы начали готовиться к выходу. И тут оказалось, что я пропустила все самое интересное, пока мирно посапывала в своём купишке. Оказывается, всю ночь в вагонересторане шло братание «The Bad Seeds» и прессы и прочих хороших людей, и Кейв в отличнейшем расположении духа и в замечательной компании пил водку, пел песни, кричал зычным голосом «где мой переводчик» и прочее. Потом в одном из интервью Кейв скажет, что «эта ночь была самой незабываемой в его жизни!» Наврал, как всегда, конечно же, но все равно — жалко, что и меня не было там. Все наши были очень довольны и все поголовно выглядели помятыми и невыспавшимися — один Кейв был после ночи в поезде почему-то не в духе, и как только мы приехали на Московский вокзал в Питере и вышли на платформу, прямо на глазах солнце скрылось за серыми тучами и начался страшный дождь. Тут, конечно же, стоит отметить, что погода и Кейв имеют какието свои отношения. Через несколько лет Ник напишет и опубликует целый «дневник погоды», который он постоянно ведёт на протяжении долгого времени. Можно сказать, что то ли погода зависит от его настроения, то ли погода как-то влияет на Кейва, но, сколько я потом 99

ЯХХО №2

наблюдала окружающий мир в разных странах и городах в тот момент, когда там бывал Ник Кейв, — всегда его настроение совпадало с погодой вокруг. Таким образом, настроение у Кейва сделалось самым мрачным, угрюмым и неприветливым. Меня он просто перестал замечать, сконцентрировавшись на новом городе и людях, а люди рядом с ним стояли такие: рослые, широкоплечие и бритоголовые. Это была охрана, выделенная питерскими организаторами концертов для нашей «звезды». Осмотрев костюмированных секьюрити, Кейв тут же попросил убрать их подальше, но никто его не послушал. Так они и ходили за ним, а это его раздражало ещё больше. Очень уж Кейв свободолюбивый. На этот раз в центре внимания встречающих был не только Кейв, но и Бликса Баргельд. В культурной столице нашей родины Баргельда очень ценили, и специально для него выделили очень интересную машинку — старенькую «Чайку» с прекрасной девушкой за рулём, в то время как Кейва пригласили в обычную иномарку, да ещё с охранниками, да ещё и с переводчиком-парнем, местным опять-таки журналистом Сергеем Полотовским. То есть я как бы оказалась непонятно в какой роли — все вроде у Кейва тут укомплектовано, что мне в данном случае делать, мне не совсем было понятно. Тем не менее, приехали мы в замечательный отель «Невский Палас» на Невском проспекте, мне арендовали отдельный одноместный номер «как гостю The Bad Seeds» (своими ушами это слышала, когда администратор группы покупал мне номер). В номере было классно — это пять звёзд, с видом на Питер, на крыши, на небо, так красиво, так величественно и просто замечательно там было после Москвы. Встретились мы с Кейвом за завтраком в ресторане отеля через полчаса. Тут собралась уже вся группа в полном составе, включая техников сцены, и был совершенно прекрасный завтрак в виде шведского стола, где было выложено все, что можно только себе представить. Горы великолепных продуктов, приготовленных лучшими поварами, высились на столах, и что-то такое смешное я себе набрала в тарелку, лучше не вспоминать, взбитые сливки, что ли. В общем, сели мы на мягкие диванчики, налили себе молока в кофе и стали беседовать. Предстояла пресс-конференция у Кейва и Харви, потом — автограф-сессия в питерском магазинчике, потом — 100

ЯХХО №2

небольшой отдых, потом — саундчек и, наконец, сам концерт и афтепати. Вот такая у нас должна была быть программка. Прессконференцию, сказала Кейву я, будет переводить здесь Сергей Полотовский, он прекрасно справится, вы не возражаете? Кейв не возражал, и я облегчённо воздохнула — не хотелось мне переводить пресс-конференцию, если честно. Тут нам снова встретилась певица Ирина Шароватова из питерской группы «Колибри», которая ещё в Москве подходила к Кейву с одним и тем же вопросом — «Смогу ли я исполнить партию Кайли Миноуг в песне «Where The Wild Roses Grow»?» Впервые вопрос сей был задан Кейву после пресс-конференции в Москве, куда Ира приехала сразу из Праги, откуда её вызвали. Как рассказывала сама Ира, вопрос о её исполнении данной партии и участии в концерте был решён много заранее через администратора группы The Bad Seeds, о чем свидетельствовало согласованное письмо или некий факс, но, как выяснилось, сам Кейв вообще не был в курсе данных переговоров и, конечно же, учтиво отвечал Ире, что «партию исполняет Бликса Баргельд и что никак невозможно его в данном случае заменить, даже на такую красивую девушку, как Ира». Тем не менее, Кейв, чтобы не отказывать просто так, просил Иру принести её фонограммы, и посему Ира не пропадала, а появлялась каждый раз то с дисками, то с фотографиями, — она брала нас под руки, отводила в стороночку, показывала фотографии и говорила — «Вот, видите, это я на сцене! А хотите, я вам спою здесь эту партию, и вы сами все услышите?» Каждый раз Кейв всё честно смотрел, хвалил её (Ира почти не знала английского, и ей приходилось разговаривать через меня), говорил, что подумает, чтобы она приходила завтра, а когда отходил в сторону, удивлялся и спрашивал меня: «Ну чего им всем от меня ещё надо???» Так вот, в Питере эта история повторилась снова, и снова для Ирины безуспешно, то есть когда Ира поняла, что и в Питере ей не выйти с Кейвом на сцену (как мы помним, это был последний концерт в туре «The Bad Seeds»), по-моему, её хватил страшный удар. На этом месте Кейв отправился отвечать на вопросы журналистов, а я осталась её успокаивать. Пресс-конференция в Питере, куда я успела на окончание, была довольно вялой, после меня попросили помочь Мику Харви отвечать на вопросы какого-то издания, а за соседним столиком сидел Кейв и 101

ЯХХО №2

тоже давал интервью (уже через Полотовского). Кейв был в чёрных очках, мрачный, и я даже не решалась к нему подойти. Через несколько минут нас пригласили в музыкальный магазин на встречу с поклонниками, и мы вышли на улицу. Если бы можно было описать тот дождь, который случился в тот день в Петербурге, я бы сказала, что такого я больше не видела никогда — ни до, ни после. Он не просто лил — он стоял какой-то стеной, серой, промозглой стеной. Это так разительно отличалось от московской жары, что всем стало не по себе. Мне ничего не оставалось, как спросить у виновника всего этого безобразия, нет ли у него лишнего свитера, и оказалось, что у того была единственная кофта; зато откликнулся Мик Харви, вынесший мне свой свитер и сказавший, что я могу носить его столько, сколько угодно. Свитер был мне большеватым, но впору — ярко-красного цвета, он пролежал потом в моём шкафу не один год и вернулся к хозяину примерно лет через пять, когда я передала его для Мика через общих знакомых. Обрядившись в красный свитер поверх чёрной майки, я сама себе стала напоминать Константина Кинчева из песни «Красное на чёрном». Вид был для Питера самый что ни на есть подходящий, и я отправилась в свой номер, чтобы привести немного волосы в порядок — надо же было нормально выглядеть перед людьми! Однако я не совсем учла, что Кейв — это не мы, Кейв отличается безупречной и точнейшей пунктуальностью, и терпеть не может опаздывать. Так что, зная, что машина уже готова и надо выезжать, все-таки задержалась, хотя была уверена, что меня подождут. Спустившись в холл, я обнаружила, что ошибалась: все уехали без меня. Я с задумчивым видом поднялась обратно и занялась созерцанием питерских крыш. Придя к выводу, что внизу все-таки интереснее, я спустилась и обнаружила Мика Харви, который, узрев меня в своём красном свитере, удивился и спросил, а почему же я не с Кейвом. Ответствовав, что туда взяли другого переводчика, я спросила, как ему нравится в Питере, на что Харви ответил, что не успел пока особо осмотреться и вообще-то планировал прогуляться поблизости. Я всегда рада пройтись по Невскому и сообщила, что мне вот как раз нечем заняться и я с радостью составлю ему компанию, если, конечно, он не против.

102

Бликса Баргельд

Ник Кейв — Санкт-Петербург, 1998 год

Ник Кейв — Санкт-Петербург, 1998 год

ЯХХО №2

Не успели мы договорить, как сзади вырисовался Кейв, который уже вернулся и смотрел на меня с самым ужасающим видом, который только можно себе представить. Почему-то не испугавшись, а, более того, обидевшись, я поинтересовалась у Кейва, ничего ли страшного не случилось в моё отсутствие в магазине во время автограф-сессии, и спросила, почему они меня не подождали. Кейв сказал, что вообще не понял, где я, и что времени совсем не было, но там не было ничего особенного и поэтому я могу не волноваться. Я в ответ спросила, не будет ли он против того, если я немного пройдусь с Миком Харви по Невскому и не понадоблюсь ли я ему в ближайшие полчаса. Кейв посмотрел на меня как на врага народа, сказал, что мы можем идти на все четыре стороны, и ушёл гордо в свой номер. Взяв по зонтику, мы с Харви вышли на Невский и побрели под дождём, рассуждая на странном русско-австрало-английском о поэзии, музыке, океане, снеге, бродячих собаках, уличных музыкантах, пастырях и на прочие, прочие, прочие темы… Мик Харви оказался удивительным собеседником. Мы превосходно пообщались и вернулись в гостиницу. Харви по дороге мне сказал, что Кейв старается произвести на меня впечатление — «He is charming you». Ну, я так поняла, что он предупредил меня затем, чтобы я не слишком обольщалась таким к себе отношением. «Кейв обожает всех очаровывать и любуется собой всегда», — так было потом сказано в той телепередаче, которая снималась в тот момент с нами рядом, но я как-то плохо поддавалась на эти чары, тем не менее, — за что и была наказана. Зайдя в холл отеля, мы с Харви увидели Кейва, который дожидался нас. Тут он с довольно милой улыбкой позвал на чашку кофе и за этим занятием обрушил на меня все своё мерзкое настроение. Надо сказать, что прямо рядом с нами за соседним столиком оказался Бликса Баргельд, который посматривал в нашу сторону из-под очков и широкополой шляпы, и, казалось, хитро поблёскивал загадочной улыбкой. Кейв завершил начатое тем, что встал из-за стола и ушёл, не заплатив за свой и мой кофе (а это, на минуточку, пять звёзд и кофе там стоит прилично!). Безусловно, счёт могли бы просто записать на его счёт, но я решила заплатить сама, при этом с собой у меня было не много, и пришлось занимать целых 10 рублей у Бликсы. Баргельд 104

ЯХХО №2

десятку мне выдал и похихикал надо мной, конечно же, а мне было, если честно, не очень по себе. Я вообще не люблю, когда меня ругают, а когда это делает сам Кейв, да ещё ни за что ни про что, степень воздействия удесятеряется. В общем, я расстроилась и пошла в холл. Там сидел московский организатор, тоже в довольно расстроенном состоянии, потому что его никуда никто не поселил. Зато он рассказал последние новости про съёмочную группу с ТВ-6, которая приехала из Москвы в Питер доснимать эксклюзивный фильм про визит Ника Кейва и «The Bad Seeds» в Россию: группа в полном составе куда-то пропала и никто не может её найти. Ещё парень рассказал про то, что Баргельд доволен как никто другой своей машиной и своим гидомпереводчиком, что его уже свозили в музеи разные и показали совершенно шикарные места, а вот Кейв так никуда не захотел пока выезжать. Так мы протянули время до саундчека, съездили в БКЗ «Октябрьский», посмотрели зал, там подошло время концерта, я честно вписала в списки на проход бомжеватого дяденьку с вокзала, встречавшего Кейва и оравшего дурным голосом, что он его фанат, и которого сказал записать мне Кейв… Все было как всегда — огромные толпы людей перед входом, кучи знакомых лиц, но все это как-то уже было мне не в радость, потому что Кейв ходил мрачнее тучи, со мной вообще не общался, на всех орал и был в дурном расположении духа, которое я лично списывала на то, что человек не спал уже вторые сутки и невесть на чем держался. Конечно, и у меня испортилось настроение, и перед концертом мы отсиживались за кулисами «Октябрьского» вместе с Ирой Шароватовой («Колибри») и Джимом Склавуносом (перкуссионистом группы «The Bad Seeds», высоченным американцем, который работал в своей время с Лидией Ланч). Джим очень проникся проблемой Иры, притащил из гримёрки красное вино высшего качества и принялся нас отпаивать. Концерт в итоге я смотрела откуда-то издалека, можно сказать, практически не смотрела, — не хотелось его смотреть. Все было каким-то неинтересным, уже виденным, уже приевшимся за эти дни. После концерта мы с Ириной вышли пораньше и, чтобы не мешаться с толпой, присели в машину Бликсы Баргельда, которая стояла поблизости (напомню, это была красивая старая «Чайка»).

105

ЯХХО №2

Внезапно толпа заколыхалась и пришла в движение — в её центре нарисовалась высокая мрачная фигура Кейва, которая стремительно ринулась к красной машине и в считанные секунды скрылась внутри. Машина отъехала, мы с Бликсой и ещё парой человек поехали за ней. По дороге мы свернули и поехали в известное питерское кафе, где должна была быть вечеринка (after party), и когда мы прибыли на место, оказалось, что туда приехали все, кроме Кейва, который попросил отвезти его в отель и оставить одного. Кейв, сказали нам, никого не желает видеть. …Клуб был чудесен. Тут бродил «Африка» — Сергей Бугаев, пришли остальные «Колибри», сидели другие хорошие люди. Стол, который оккупировали «The Bad Seeds», вернее, некоторые из них, а точнее Бликса, Харви и переводчики, был достаточно большим, чтобы вместить человек пятнадцать. За этим столом сидели какие-то люди с мировым именем, продюсеры из Лондона, окопавшиеся в Питере и прекрасно себя тут ощущающие, и атмосфера случилась соответствующей. Я присела тут же, за столиком, прислушиваясь к умным беседам окружавших меня людей. Происходило дело в самом центре Питера — с одной стороны высился Исаакиевский собор, с другой шёл Невский проспект, и меня так и тянуло на улицу прочь из душного помещения, погулять по любимым улочкам и насладиться общением с Городом и самой Невой. Но было уже очень поздно, а людей вокруг, которых можно было бы взять в сотоварищи по прогулке, я не видела. Харви был очень занят разговором с Флудом, британским продюсером, с которым они не виделись довольно давно и обсуждали проблемы звукозаписи; Баргельд был уже очень пьян и практически невменяем; Уоррен и Кассей сидели в сторонке за столиком, Склавунос беседовал с «Колибри», Сергей Бугаев «Африка» (мальчик Бананан из «АССЫ») бродил и все искал Ника Кейва… тут я тоже вспомнила про Кейва и подумала, что, будь он здесь, он бы совершенно точно согласился бы прогуляться до Исаакиевского, который ночью смотрится особенно величаво. Но Кейва здесь не было.

106

ЯХХО №2

День пятый Какое-то время спустя все стали расходиться по номерам. Мне ничего не оставалось, как поехать в отель, пожелать всем спокойной ночи и отправиться к себе. На душе было довольно скверно. Куда подевался Ник Кейв? Почему он не хочет никого видеть? Что стряслось? Почему он не явился на ужин? Мне надо было выяснить, что случилось. Я, в конце концов, стала за него волноваться. По моим расчётам, он уже давно должен был отдохнуть, выспаться, прийти в себя, а значит, мог бы и пообщаться со всеми. Тем более, завтра утром «The Bad Seeds» улетали из Питера, последний концерт, почему вдруг он себя так повёл? Может, он решил, что я его избегаю? В общем, я чувствовала, что надо вытащить Кейва на прогулку по ночному Питеру, а заодно всё ему объяснить. Надо было действовать. Первым делом я стала звонить Кейву по телефону, потому что знала, в каком номере он живёт. В трубке раздавались короткие гудки, затем снова короткие гудки, затем ещё раз, и ещё, то есть трубка то ли была положена неправильно, то ли снята специально, то ли там что-то произошло. Заметьте, что было примерно половина второго ночи — хорошенькое я выбрала время для расследования! И, главное, не к кому было больше обратиться за помощью — в этом отеле жили только музыканты, все остальные, включая их техников, монтажёров и организаторов, остановились в другой гостинице на окраине, и телефона туда я не знала. С Артуром Конан Дойлем и Эдгаром По мы были дружны с детства, посему, конечно же, я на цыпочках по коридорчику пробралась тайком на другой этаж и тихонечко подошла к той двери, на которой был написан кейвовский номер. Я ожидала увидеть рядом с этой дверью тех самых квадратных секьюрити и большую табличку с надписью «НИК КЕЙВ», или, на худой конец, искарябанные стены со словами «WE LOVE YOU NICK!» в лучших традициях ленинградских фэнов, или же самих фэнов, дежурящих и ждущих, но там была дверь как дверь, обычная, коричневая дверь. Я подумала, что ошиблась номером, и тут из-за двери донеслись какието шипящие звуки. Нет, вы только не подумайте, что Кейв превратился в василиска! То, что я приняла за шипение, оказалось каким-то нечленораздельным очень быстрым говором, при этом хозяином голоса явно был Ник Кейв, который, видимо, с кем-то и вправду общался по 107

ЯХХО №2

телефону. Подслушивать я не стала, а ушла в холл и ещё раз набрала номер комнаты оттуда. На этот раз номер оказался свободным, и Кейв очень быстро схватил трубку. Я представилась, и он даже не удивился. Я, извинившись много-много раз за столь поздний звонок, поспешила добавить, что мы только что вернулись из клуба, где все его ждали и не дождались, и спросила, не спит ли он. Конечно же, он ответил, что не только не спит, но что вообще не спал, не ел, не пил, всеми брошен, забыт, ужасно голоден и мечтает о том, чтобы хоть что-нибудь перекусить. Тут появилась хорошая возможность вытащить его на беседу, и я уточнила, какие у него планы. Кейв попросил зайти и помочь с заказом еды. Спустившись на его этаж, я увидела, что дверь уже приоткрыта, и зашла. Там моему взору предстал точно такой же, как у меня, стандартный одноместный номер, заваленный разбросанными бумажками, и встрёпанный человек гигантского роста, метавшийся посреди них с телефонной трубкой в руках. Он снова шипел в трубку нечленораздельные звуки, я явно разобрала много раз повторенное слово «she» и поняла, почему мне послышалось шипение. Обернувшись на стук, он посмотрел на меня. Его лицо было искажено до неузнаваемости, на нем были боль, отчаяние, и он стремительно кинул трубку на рычаг. От изумления я даже забыла поздороваться. Видя, что на меня сейчас будет совершено покушение в очередном приступе ненависти к человечеству, я вспомнила, что лучший способ защиты — это нападение, и сразу же и в лоб ему выпалила: «А кто это — SHE?!» Это было настолько для него неожиданным, что он как-то отступил назад, присел на кресло и с утомлённым видом поднял свою руку, вытянул вперёд и показал на меня указательным пальцем. «YOU!» — сообщил он мне. Представьте себе — ночь, чужой город, никого рядом, какой-то незнакомый мне огромный мужик грозно тычет в меня пальцем и страшным голосом произносит — «ТЫ!» Незнакомый — потому что в этот момент он был абсолютно неузнаваем. Это был, так сказать, даже не Ник Кейв, а его какая-то внутренняя сущность, вырвавшаяся наружу, другое существо, владеющее его телом, недружественный и очень пугающий вид которого наводил на мысль о том, что надо бежать. В общем, я так и сделала, развернулась и собралась было 108

ЯХХО №2

отчалить к себе, но он вдруг переменился, сменил гнев на милость и сообщил, что, в принципе, даже рад меня видеть, что ему приятно хорошее общение, которого я его лишила и в поезде во время переезда, и во время пресс-конференции, и во время автограф-сессии, свалив все на других переводчиков и сбежав с Миком Харви гулять по Питеру, бросив беднягу Кейва на произвол судьбы («в то время как даже Баргельда возили по всем музеям!») — в общем, примерно так выглядела картина. Кейв сказал, что я вообще единственный человек тут, которому он может доверять, потому что он уже устал дико от всей этой хаотичной организации, от тупых отелей, от непонятных каких-то автомобилей, которые его возят, от охранников, приставленных к нему непонятно зачем, и сообщил, что «вот увидишь, в аэропорт они нас повезут на машине для укладки асфальта!» Из номера Кейв отказался выходить, тем более на улицу и в такой дождь. Я помогла ему заказать из ресторана фрукты, напитки и еще какие-то блюда. Расположившись прямо на кровати, Кейв разложил все это и принялся уплетать за обе щеки — было видно, что человек и впрямь довольно голоден. Это довольно интересный момент, скажу я вам — сидеть вот так вот в гостях у Ника Кейва. При этом понимаешь, что ты никогда больше его, скорее всего, не увидишь, тем более так близко, и осознаешь, что да, вот он, лидер «The Bad Seeds», с мировой славой, тут, рядом, а в то же время на счастливую звезду не похож, а похож на нервного, издерганного, уставшего человека, да просят меня его поклонники, на куклу, лишенную Духа, сидящую напротив в каком-то полузабытьи. Очнувшись от дум, Кейв снова обратил внимание на меня, встал, достал со стола какую-то черно-белую карточку, на которой была изображена улыбающаяся девушка в джинсах где-то на природе, со вздохом посмотрел на неё и протянул мне. «Это Сюзи, и я её очень люблю», — неторопливо произнёс он и внимательно посмотрел на меня. Затем достал ворох бумажек, исписанных мелким почерком и измалеванных картинками: «А это — мои письма к ней, но я никогда, никогда ей их не покажу». Как я сейчас понимаю, именно тогда в его голове и зародился план той Лекции, которую он прочтет в Вене через пару месяцев, потому что именно в тот вечер Кейв рассказал мне все то, что позже вылилось в его выступление под названием «The Secret Life of the Love Song».

109

Ник Кейв прощается с Ириной Шароватовой («Колибри») — Санкт-Петербург, 1998 год

ЯХХО №2

Правда, мой философский английский не позволил понимать произносимый в мою сторону текст очень глубоко, но смысл в общем и целом был ясен. И еще точно удалось мне запомнить то, что ему, Кейву, нельзя верить, а Богу — можно и нужно. Собственно, на этом и можно закончить мой рассказ про Ника Кейва, поскольку с утра группа в полном составе вылетала в Лондон. К двенадцати мы собрались в лобби отеля и, пока все ждали Кейва, фотографировались на память. Помню, на диванчике восседал скрипач Уоррен Эллис, тогда ещё без бороды и без усов, довольно молодой человек несимпатичной внешности, весь увешанный какими-то цепочками с образками, и показывал мне серебряную иконку Богородицы, висевшую у него на шее, рассказывая, что её подарил ему Ник. Тогда я ещё уточнила у него: «Какой, — говорю, — Ник-то?» А он величественно и несколько торжественно: «Ник Кейв!» Скоро и Кейв появился в лобби, свежий и выспавшийся, уже весёлый и отдохнувший, и, хотя дождь так и не прекратился, отправился на 20 минут посмотреть Исаакиевский собор и Дом-музей Достоевского. Через час около входа в отель его поджидала толпа журналистов, которые приехали проводить «The Bad Seeds» в путь. Тут было сделано довольно много снимков Кейва на Невском, и погода потихонечку начала налаживаться. Выглянуло солнышко, прекратился дождь. Кейв по очереди попрощался со всеми, обнял наконец-таки Ирину Шароватову, с которой так и не спел дуэтом, забрал диски с песенками «Колибри» с собой и пошёл в свой автобус. Да-да, всю группу посадили в один маленький автобус, по рангу примерно как асфальтоукладочная машина, так что прав в своих предположениях был Ник Кейв. Я в аэропорт с ними не собиралась, поэтому постояла на Невском и посмотрела в последний раз, как он сверкнул в мою сторону своими тёмными очками и умчался. Через пару часов погода в городе стала такой, какую я всегда привыкла тут видеть, выглянуло солнышко и залило своим светом весь Невский проспект.

111

ЯХХО №2

Послесловие Осенью 1998 года Ник Кейв прочитал в Вене (Австрия) свою знаменитую лекцию «The Secret Life of the Love Song». Эта лекция была очень похожа на то, о чем мы говорили с Кейвом в последний день, а посему я взялась за её расшифровку. Так как словарь был под рукой, многое стало понятно, и именно эта лекция стала моим первым письменным переводом творчества Ника Кейва. Процесс вникания в смысл его стихов был очень занятным, а слова на русском появлялись сами собой. Это нужно было куда-то девать, переводов становилось все больше, и я отправила их в библиотеку Максима Мошкова, который с радостью вывесил все мои переводы в сеть. Поняв, что они имеют право на жизнь, я стала прорабатывать идею выпуска русского издания кейвовских текстов. Весной 1999 года мы договорились и встретились с Ником в Польше, на фестивале во Вроцлаве, где я идею ему и озвучила. Она ему понравилась, добро было получено, и я уехала в Москву продолжать дело. Там мы познакомились с Ильёй Кормильцевым, автором текстов группы «Наутилус Помпилиус», который к тому времени уже получил грант и выпустил на русском первый роман Ника Кейва «И узре ослица ангела Божиа». Мы объявили конкурс на переводы текстов Кейва, так как я на себя брать все переводы не собиралась из эстетических соображений и выбрала только те, что мне лично пришлись по душе. Таким образом двухтомник произведений Ника Кейва «The King Ink» вышел на русском языке в издательстве «Ультра.Культура» в 2004—2006 годах. Сборник переведён на более 30 языков мира, и Кейв презентовал русское издание в 2004 году на пресс-конференции в Москве. По мнению Ника Кейва, оформление «Короля Чернило» является одним из самых лучших среди всех его книг. И, скажу откровенно, — эти пять дней с Ником Кейвом полностью изменили всю мою жизнь. Москва, 1998—2011 гг.

112

ЯХХО №2

перевод Элены Вейрд

Nick Cave «The King Ink» // перевод Элены Вейрд

Жаркие мольбы Для меня здесь сущий ад Дьявол прячется в постели Бесы сквозь бутыль глядят Черти снова одолели Попробуй хоть раз еще надень эту дрянь И встретимся на небе, родная (Только дай мне чуточку выпить заранее) Мое сердце лежит на льду Но охвачено как языками пламени Жаркими мольбами

113

Черновик «Sad Waters» («Реки печали») и рисунки Ника Кейва — 1984 год

ЯХХО №2

Реки печали Внизу у дороги я увидел Мери Волосы из золота, губы - вишни спелые Мы спускались к реке, туда, где плакали ивы Креслом для влюбленных обнаженный корень был Из разодранной земли воскресший Но ивовыми путами связан крепче О, Мери, обольстительница сердца (И понять, что правильно, я не в силах) Вечный заложник в твоем детском мире И свое оловянное сердце я положил В темницу её груди Она плыла впереди Потряхивая кудрями К коленам платье спуская Воды превращая в вино Ивы превращая в венки Мери смеялась вдали Спугнув сазана Своей призрачной тенью, которую она несла Сквозь эти реки печали и сквозь меня

115

Черновик «I miss you more than words can tell» Ника Кейва

ЯХХО №2

О, я люблю тебя очень и даже слишком О, я люблю тебя очень и даже слишком Медленноречивая боль наползает безногим червём душит, словно слизень подошвой Будто крошечная божья коровка Свет крадет в моем саду и дыхание восхода Нежный стебель, завязь, семя Пчелка, гномик, эльфы: Смерть

117

Читайте!

Ник Кейв «Король Чернило» Nick Cave «The King Ink»

Том I

Том II

ЯХХО №2

Вика Осадченко // Cтихи

Стесняешься имени, путаешь возраст…

*** Стесняешься имени, путаешь возраст. От нас остаётся не пепел, а воздух — заполненный ветром и листьями воздух, которому имя иметь не пристало. И катится день, как большая повозка, и ты улыбнёшься на небо устало. Плутаешь, петляешь чужими местами. Никем не открытый летающий остров плывёт над домами, плывёт над мостами…

120

ЯХХО №2

Списанные Все сочтены — молча движутся вдоль стены. Вечный маршрут от прихожей до проходной. Мало ли что стихи и цветные сны. Мой Крысолов однажды придёт за мной. Это другие могут дышать легко, это для них льётся на мир рекой белого солнца горячее молоко, не становясь ни мукою, ни строкой. Это они безмятежно вступают в ад, не онемев от ужаса и тоски — в танец зарплат и трат, в карусель утрат, хрупкого тела яростные тиски. Им, первородным, правила и права. Нам — отторжение, как себя ни трави: мы с Крысоловом носим внутри слова, словно игла бродит всю жизнь в крови.

121

ЯХХО №2

Склонны их оживлять…

*** Склонны их оживлять горькой силой своей любви. Повторять, повторять, пока губы тоской не сводит. Только мы, неуместные, мы — вымирающий вид — так умеем ценить эти строчки, эти глупенькие мелодии. Как фарфоровые балеринки, бестолковые ангелки, протанцовывают вдоль детства, разбиваются, вечно помнятся. Как иголка проигрывателя выскальзывает из руки — и находит ту самую песню без посторонней помощи.

122

ЯХХО №2

Будут верно служить до последнего часа…

*** Будут верно служить до последнего часа, охранять твою жизнь до последнего часа, и за то, чтоб всему у тебя получаться, отвечать перед строгим небесным начальством, и ты будешь спокоен в руках их и счастлив, до последнего часа беде непричастен — а потом в твою дверь постучатся. И тогда твои светлые ангелы отлетят под блаженное пенье. Уводим из любимого дома, ты споткнёшься на первой ступени. И обрушится ужас снаружи и воздух исчезнет. Что с того, что ты жил так, как мог, и старался быть честным? Что с того, что вину признавать ты учился с рожденья? Впереди только холод, решётки и стены, блаженное пенье, и недвижно лежит, сберегая тебя и калеча, тяжесть божьей ладони на хрупких плечах человечьих.

123

ЯХХО №2

Вот идёшь, поёшь…

*** Вот идёшь, поёшь, притворяясь весенней птичкой. А оттуда, сверху, ты кажешься просто точкой, замыкающей улицу-строчку типографской меткой — чёрной, мелкой. Все затылки при взгляде с неба выглядят одинаково. Запрокинь хоть голову, окуни лицо в это синее. Упади поперёк асфальта восклицательным знаком, вопросительным.

124

ЯХХО №2

Взаимоисключающие вещи…

*** Взаимоисключающие вещи — как, скажем, человечья жизнь и вечность, в которой человеку места нет; как хлеб испечь и вдруг строку расслышать, да так и не понять, что будет выше. И что, в конце концов, нужнее мне.

125

ЯХХО №2

Смерть наверное чем-то похожа…

*** смерть наверное чем-то похожа на приём в пионеры родные радуются демонстрируют тебя встречным знакомым знакомые наставляют учись теперь на отлично а ты стоишь лопоухий маленький и напуганный совершенно не представляя как теперь жить дальше

126

ЯХХО №2

Город на дне долины…

*** Город на дне долины, как в голубом лягане. Видишь — все дело в глине, что у нас под ногами. Вросшее в сердцевину прошлое — неотделимо, будущее — не пугает. Центр из сплюснутых зданий с низкими куполами — словно дворцы хрустальные, вставшие на карачки. Но хриплый бетон окраин тянется вверх стволами. Корни уходят в глину — в то, что здесь было раньше. Дальше, за синей кромкой, глина дышит холмами. Овцы идут по склонам с глиняными домами. Здесь это чувство глубже. Глина умеет слушать и всегда понимает. Вот они, здесь, под стопою — тысячи пыльных хроник. Каждый из нас записан в глиняные таблицы. Вас из неё построят, нас в неё похоронят. Незачем торопиться.

127

ЯХХО №2

Голландское ты мельница меня перетираешь белесыми своими вечерами меня шлифует ветром и прибоем и сквозняки сочатся из пробоин ты сладкая вода из моря горстью прекраснейшая Смерть из церкви в Делфте ты тридцать дней со мной играла в гости самозабвенно как играют дети дожди твои дома смешные крыши кого взамен меня ты возвращаешь пусть самолёт поднимется повыше чтоб разглядеть сумела на прощанье

128

ЯХХО №2

Записки об Анне Ахматовой Теперь игла смертельней, чем стрела. В две тысячи немыслимых годах — под видом книги на краю стола — посылка из кошмарного Тогда срабатывает от тепла руки — и взрыв тебя разносит на куски. За все слова, что сказаны тобой, за приступы бессмысленной тоски когда-нибудь ты платишь головой, не жалуясь, что ставки высоки. И если стих не стоит головы, что толку оставлять тебя в живых?

129

ЯХХО №2

А ты беги быстрее, не тяни…

*** А ты беги быстрее, не тяни. Твой город в куцей ёлочной тени — условные зелёные аллеи уже уводят в прошлое, назад, ломая и меняя на глазах, все беспардоннее и все быстрее. Ташкент, где родилась ты и жила, — больших деревьев мёртвые тела. Кривой — по кольцевой — петлёй трамвая от истуканов бронзовых — к краям, где плещется на донце жизнь твоя, которую допить всё забывают.

130

ЯХХО №2

На белом свете, на свету…

*** На белом свете, на свету. Забиться в щель, постель, нутро. Пока все листья не сметут, пока судьбу не доплетут. Пока здесь так светло. Весну удержишь на весу — но столько дней в календаре, и каждый позовёт на суд и всё узнает по лицу, и не спастись в норе. Тебе готов и стол, и дом, и нужно брать пример. А ты тоскуешь о другом: в горячем небе голубом быть точкой без примет.

131

ЯХХО №2

Ты окунаешь руки в свет…

*** Ты окунаешь руки в свет. Ты лепишь мир из янтаря. Луч преломляется в стекле и где-то люди говорят, и гул огромных городов, и ветка, сжатая в руке… Свет значит то же, что любовь, на самом первом языке.

132

ЯХХО №2

Игорь Гузиков

«REDRUM» и интервью с Еленой Клепиковой // Игорь Гузиков

(Самиздат, Ташкент, 1991 год)

(

…Проблески воскрешения замаячили в городе … где-то в самом начале 90-х. Тогда журнал («REDRUM») бесстрашно опубликовал в своем первом выпуске список из двадцати групп, «играющих рок на территории города Ташкента»…

— Александр Кушнир

Когда Елена Клепикова вручила мне «РЭДРАМы» — лёгкое электричество проскочило по телу, словно в руки попали древние свитки первых христиан. Особенно номер первый, ещё совсем не двухстороняя печать, то есть страницы распечатаны на одной стороне листа и потом вручную проклеены между собой. Архи-качество шрифтов и фотографий. При этом всё это нисколько не умаляет их внутренней ценности и только придаёт очарование некой винтажности. Честно говоря, не верилось до последнего, что когда-нибудь эти журналы, о которых я так много слышал, представится возможность увидеть живыми в бумажном исполнении.

— Лен, как у тебя возникла идея создания «РЭДРАМов»?

— Надо было как-то самовыражаться! К тому же случайно меня занесло в контркультурную тусовку на фестивале «Рок Азия» в Барнауле с Сергеем Гурьевым во главе. Там я насмотрелась на представителей самиздатовской прессы со всего Советского Союза, гремели вовсю журналы «Урлайт» (г. Москва), «ДВР» (Дальневосточный рок, г. Владивосток), «Кукиш» (г. Сактывкар), шла постоянная какая-то работа, общение у людей, все это было так интересно, так захватывающе. А я ездила на фестиваль от нашей газеты «Комсомолец Узбекистана», куда писала большую статью про выступающие там группы в рубрику «Рокодром». И вот на этом фестивале, где были все рокбратья по перу высшего класса, начиная от Андрея Бурлаки из Питера до Артемия Троицкого из Москвы, меня постоянно 134

ЯХХО №2

спрашивали, как обстоит дело с ташкентским роком, что у нас происходит, какие группы играют и что? У нас тогда в Ташкенте сложилась уже некая подпольная организация, возглавляемая театральной студией «302 бис», где жили люди свободолюбивые, ищущие себя, своё место в этом мире, и выражавшие всё это через музыку, стихи, пьесы, картины, фотографии… Я тоже была вхожа в эту среду, и вот мне показалось, что именно о них и нужно начать писать и рассказывать там, этим людям. Поэтому, первым делом, когда я вернулась, то принялась описывать для истории то, что у нас происходило в тот момент.

— Верно ли, что смысл названия «РЭДРАМ» («REDRUM») следует читать как «воскрешение»?

— Redrum — это слово «murder» (убийство) наоборот, пришло оно из фильма «Сияние» с Джеком Николсоном в главной роли. Этот фильм мы засматривали в то время по многу раз, так же как и «Сердце Ангела» с Микки Рурком и «Стену» Pink Floyd. Речь в фильме шла о мальчике, который говорил со своим пальцем, а палец, в свою очередь, говорил с ним, и написал ему как-то на стене пророчество вот с этим как раз словом — REDRUM. Мальчик его много раз повторял, а затем убийство все-таки случилось. Я назвала этим словом журнал исключительно потому, что мне импонировала его история, плюс, конечно, его можно было интерпретировать как убийство наоборот, то есть как воскрешение. Что, согласимся, тоже интересно.

— Какими средствами это всё мастерилось тогда?

— Подручными! В 1990 году были уже ЭВМ, такие большие, с перфокартами, у меня мама работала в «Энергосетьпроекте» одним из ведущих программистов, вот на базе этой организации мы как раз и сделали наш журнал. Распечатывали, склеивали вручную, пропускали через то ли ксерокс, то ли ещё какую-то штуку… Не помню уже точно. Самая заморочка большая была с переводом картинок в электронный вид, это я помню хорошо, это было очень трудно сделать и мы долго добивались качественного изображения. Первый «РЭДРАМ» был сделан на скорую руку, мы сидели и рисовали обложку с моей подружкой из Москвы, журналисткой Татьяной Арефьевой, она как раз ко мне прилетала в гости.

135

Кушнир А., Гурьев С. «Золотое подполье. Полная иллюстрированная энциклопедия рок-самиздата 1967-1994». Нижний Новгород: Деком. 1994

ЯХХО №2

А вот над вторым мы уже поработали серьёзно! Там Стас Милов делал обложку и предоставил иллюстрации бесподобные совершенно, а я придумала, как все оформлять, как располагать картинки, кое-что тоже сама подрисовывала и, в общем-то, второй номер мне нравится гораздо больше с точки зрения графики и стиля. Что касается содержимого, то на что-то более серьёзное и глобальное у меня, как мне кажется, просто не хватало времени или, быть может, мозгов :) Этим занимались более продвинутые мужчины из нашего круга, устраивая ночные посиделки, выпивая и покуривая, создавая «Рабочую полночь».

— Как Ташкент встретил «РЭДРАМы»?

— Я сделала 10 или 15 экземпляров и все отправила по городам СССР собратьям по разуму. Это было сделано не для Ташкента, так что Ташкент их и не видел. В сущности, кому он в Ташкенте был нужен-то? Там и так все всё друг про друга знали. Буквально пару штук я оставила для своих, тех, про кого писалось или кто со мной их вместе делал, так, на память. Мы особо серьёзно к этому не относились, это был фан такой.

— Как «РЭДРАМы» попали в энциклопедию самиздата «Золотое подполье» и кто из двух авторов написал эту странную и неоднозначную рецензию?

— Есть такой замечательный украинский рок-деятель — Александр Кушнир, экспортировавшийся в Россию и тут прижившийся. Он был при Сергее Гурьеве типа администратора в журнале «Урлайт», затем «Контркультура», а после стал таким независимым экспертом, сделал даже потом какое-то агентство по пиару групп. Идея выпустить эту энциклопедию закралась к нему в светлую голову, вот он туда всех и собрал, а поскольку мы с Еленой Ким (журнал «ШабаШ») входили в состав его знакомых и сделали эти жалкие попытки самиздатовских опытов, он нас и вписал в историю, поскольку, кроме нас, просто никого больше не было из такого смачного и хлебного города, как Ташкент. Ему это надо было для полноты картины, он с фотографом Сергеем Бабенко отловил нас на каком-то из московских сейшенов тут и зафоткал. А потом мы уже себя там увидели и прочитали, что он думает о нас на самом деле. Это и для нас был сюрпрайз!

137

ЯХХО №2

— Были ли какие-нибудь значимые для тебя отзывы о журналах?

— Во-первых, все стали сразу почему-то пытаться расшифровать название, и прижилась в итоге такая транскрипция — «Красный Барабан» («RED DRUM» типа). Эти контркультурщики, озабоченные революциями и подпольными движениями, не проникли в наш тонкий мистический флёр, навеянный чимганскими инопланетянами и западными фильмами ужасов, и не поняли суть. Во-вторых, «РЭДРАМ» сам по себе не был событием — это заурядный реферат на тему, и никакого особенного значения лично я ему не придаю, собственно, и не ожидаю, что придаст кто-то ещё. Тем не менее для меня он на какое-то время стал некой визитной карточкой, и сегодня я даже горжусь тем, что у меня была такая буйная юность. Два номера журнала «РЭДРАМ» в полном объёме и достойном качестве теперь доступны для свободного скачивания и просмотра в интернете. Москва, 2011 год

138

Читайте!

REDRUM №1

REDRUM №2

Ташкент, весна 1991 года

Ташкент, осень 1991 года

объём 20 страниц тираж 15 экземпляров

объём 30 страниц тираж 20 экземпляров

смотреть с экрана на issuu.com

смотреть с экрана на issuu.com

скачать в pdf (15 МБ)

скачать в pdf (19 МБ)