АНЖЕЛЛА ПОДОЛЬСКАЯ «ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ» Том 1 (Проза: Повесть, рассказы; Берлин, 2016 г.)

Анжелла ПОДОЛЬСКАЯ

I

ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ ПРОЗА

Берлин 2016

/1

Анжелла Подольская

ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Оформление и форматирование Иосифа Малкиэля

ISBN

978-3-926652-97-3

Druckerei CONRAD GmbH Breitenbachstrasse, 34 – 36, 13509 Berlin

/2

ОТ АВТОРА Родилась. Училась. Закончила. Вышла. Родила. Эмигрировала. Живу… Не имеет значения, в какой точке земного шара я загружаю свой компьютер. Рада тому, что у меня есть мир героев моих стихотворений и прозы… Их маски – моя защита. Сохраняя верность этому миру, я нахожу в нём убежище. По-моему, это не мало… Я благодарна Леониду Бердичевскому, – мужу, поэту, переводчику, художнику, прочитавшему книгу в рукописи и сделавшему ряд полезных замечаний. Двухтомник «Черновик чувств» и «Рисунки на песке» результат многолетнего труда. В книгу «Черновик чувств» вошли: – Повесть «Сёстры»; – Рассказы разных лет, помещённые без хронологии их написания. В книгу «Рисунки на песке» вошли: – Очерки о жизни «По лезвию памяти»; – Рассказы о Киеве «Киевское Лукоморье»; – Лирические миниатюры «По ту сторону дождя»; – Из дневника «Без хронологии»; – Поэзия «Луна в руке».

/3

ПРЕДИСЛОВИЕ К двухтомнику А. Подольской «Черновик чувств» и «Рисунки на песке»

Д

ругой пласт жизни. Другие стены. Климат. Другое окружение. Но не только… Другие интересы, самочувствие, дыхание… Всем этим награждает эмиграция, создавая те экстремальные условия, которые способствуют раскрытию новых возможностей. Вечными остаются только память и язык. Это неоспоримо. С рождения до последнего вздоха. Ни вытравить, ни искоренить, ни успокоить... В последней волне эмиграции в Германии появились литераторы русского зарубежья. К ним относится и автор этого двухтомника, который, обладая достаточной эрудицией, знанием литературных памятников мировой прозы и поэзии, а также большим жизненным опытом, делится с читателем своей версией восприятия окружающего мира. К тому же, прекрасно владея инструментом под названием «русский язык», предъявляет свой стиль, узнаваемый, ясный, легко воспринимаемый. В этих книгах представлены произведения поэзии и прозы. Автор обращается к редкому в современной литературе жанру лирической миниатюры. В предельно сжатой форме сюжета повествует о глубоких чувствах, взаимоотношениях. Её философские размышления о действующих лицах, состоянии тех или иных событий, – точны. Она мастерски, двумя-тремя штрихами, вводит читателя в канву повествования. В стихах обнаруживается точное владение ритмом и строфикой, приёмами рифмовки, метафорой и, что важно, умение в краткой форме распорядиться сюжетом. Повесть «Сёстры» ярко построена на противопоставлении характеров сестёр-близнецов, на их сложных взаимоотношениях. При этом, ощутима атмосфера времени, сопровождавшая героев. /4

/

ПРЕДИСЛОВИЕ

На страницах двухтомника читатель встретится и с мемуарной прозой. «По лезвию памяти» – очерки о канувшей в Лету эпохе. Автор рассказывает не только о своей семье, близких, о встречах и расставаниях, но и о ситуации, в которую были вписаны жизненные коллизии, переданные с ностальгической нежностью. При чтении создаётся впечатление причастности к описываемым событиям. В этом кратком предисловии не стоит останавливаться на деталях и лишать читателя возможности собственных размышлений. Думается, эти книги найдут отклик в среде читающей аудитории.

Л. Бердичевский

/5

/6

«Кто найдёт любовь – тот поймает ветер в свои паруса»

С¨СТРЫ Повесть

/7

БЛИЗНЕЦЫ

К

огда в сорок шестом в семье родились близнецы, их отец, Михаил Осипович, расстроился: «Тяжёлое, послевоенное время… Как «поднимать» детей?» Шарлотта Максовна, его жена, – Лётик, как ласково её он называл, напротив, была рада. Хотя бы потому, что благополучно родила, так как беременность её протекала тяжело. Рождение дочерей и её вначале немного испугало: «Справится ли с двумя?» Но, первоначальный страх быстро прошёл, на смену ему пришла любовь к одинаковым личикам. Она поняла, что уход за двумя дочерьми не очень отличается от ухода за одной. Нужно лишь рационально использовать каждую минуту. На письменном столе аккуратными стопочками возвышались горки из пелёнок и подгузников, выкроенных из старых простыней, которые убывая в течение дня, к вечеру восстанавливали высоту. Девочки были сыты, ухожены, редко капризничали. «Вырастим, – уверяла Шарлотта Максовна. После прошедшей войны, всё казалось несложным, будущее обнадёживало. А ведь первые полтора года, находясь со старшей дочерью в эвакуации, она ничего не знала о Мише, мобилизованном в первый же день войны. – Слава Богу! Вся семья – цела. Все – здоровы, вернулись домой, в чудом уцелевшую квартиру с сентиментальным абажуром и милыми, сохранившимися, безделушками. Что ещё нужно для счастья?» – приободряла она мужа. Их тринадцатилетняя дочь Римма не разделяла оптимизма матери. Из-за рождения сестёр испытывала досаду – в доме стало невыносимо находиться. Стоило одной заплакать, как ей вторила другая. Письменный стол – собственность Риммы, был отдан им. Мама, прежде красивая и подтянутая, после родов располневшая, не всегда опрятная, целыми днями, сюсюкая, занималась только ими и напоминала наседку: «И, вообще, как родителям не стыдно заниматься глупостями в их возрасте? Обоим под сорок – а они детей рожают» – негодова/8

Повесть / СЁСТРЫ

ла Римма. Она перестала приглашать подруг, и в школе никто не догадывался, что в их семье – прибавление. Испытывая ревность, она отказывала родителям в помощи по дому, ссылаясь на занятость в школе. И они не проявляли настойчивости, понимая, что она обделена прежним вниманием. От Михаила Осиповича помощи было немного. Он работал хирургом в одной из городских клиник, ночами часто дежурил на скорой помощи. Таким образом, все семейные тяготы достались Шарлотте Максовне, маленькой черноглазой женщине, с налётом изящества и аристократизма. Жили они в бельэтаже по улице Стрелецкой, в двух больших комнатах с лепными потолками и изразцовой печью. Когда-то эта коммунальная квартира принадлежала известному киевскому адвокату – отцу Шарлотты Максовны, который, не без боли в душе, согласился на брак единственной дочери с бедным студентом-медиком, подрабатывавшим в их доме дворником. Но, что поделаешь? Любовь... Всё это было давно. Теперь, целыми днями, Шарлотта Максовна бегала из комнат на кухню, расположенную в глубине квартиры, подальше от бывших господских комнат и ближе к чёрному ходу, который вёл в некогда прелестный зелёный двор, отгороженный каменной стеной от Софийского Собора. Покормив и умыв малышек, она вывозила соломенную коляску во двор, превратившийся в скопление мусора, где оставляла дочерей под единственным, сохранившимся деревцем. Стирая пелёнки или готовя обед в обществе соседок, она наблюдала из окна за дочерьми, которые спали, вдыхая мусорный аромат. Ничто не могло потревожить их сон: ни жужжание мух, ни грохот кастрюль, ни крики, доносившиеся из окон многоквартирного дома, построенного в середине девятнадцатого века. Одной из многочисленных соседок была Мария Васильевна, восьмидесятилетняя дама, с неизменными буклями жиденьких волос, сквозь которые просвечивал розовый череп. До революции – владелица такой же квартиры этажом выше, переселённая в одну из комнат бельэтажа. Проведя войну в оккупации, она сохранила для Шарлотты Максовны, которую знала с рождения, почти всю мебель и довоенные вещи.

– Лёточка, детка! – говорит она, когда они остаются одни на кухне. – Кто бы мог подумать, что вы так легко приспособитесь /9

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

к этой власти… Разумеется, ваш Миша… Это – его власть. Не обижайтесь, но он ведь не нашего круга, – намекает она на происхождение Михаила Осиповича. Услышав приближающиеся шаги кого-то из соседей, она сменила тему. – А вы знаете, дорогая! Ведь я танцевала на балу в Собрании с самим императором, в бытность его наследником. Такой милый был юноша и так плачевно закончил... Как я устала от жизни... Бог позабыл обо мне. Да, о чём это я? Ах, да… ума не приложу. Что посоветуете приготовить моим деткам? Знаете ли, они для меня – всё. Детками она зовёт своих многочисленных кошек, которых никогда не выпускает из комнаты после случая, когда одну из них, то ли случайно, то ли нарочно, кто-то из соседей придавил в тёмном коридоре.

– Васылявна! – обращается к ней, появившаяся на кухне Феня, послевоенная соседка, никаким генетическим наследием не обременённая. – Слухайтэ сюды. Пустить вжэ кошек у кухню. Вид мышей зовсим спасу нэма, увесь стил мэни прогрызлы. Не удостоив Феню взглядом, Мария Васильевна поправляет мизинцем прядь волос и подносит ко рту чашечку с неизменным ячменным, за неимением настоящего, кофе. При этом, обнажая, в извиняющейся улыбке, бескровные дёсна. Отвернувшись, она выходит из кухни.

– О, времена! О, нравы! – доносится из коридора её бормотание.

– Од буржуйка нэдовбыта, – шипит вслед ей Феня и, тут же, обрушивается на Шарлотту Максовну, – вы бачылы, бачылы? Брэзгуе од мэнэ. Ничого-ничого. Вона цэ запамъятае, то нэ я вже буду. Тилькы одний мэни до усёго е дило. А вы ничого нэ кажэтэ, ваше дило – сторона. Шарлотта Максовна, сохраняя со всеми добрососедские отношения, успокаивает её: – Феня, ну зачем же так? Она старый, больной человек. Одинокий. Не нужно волноваться. Я куплю мышеловку, поставлю на кухне. Всё будет хорошо, увидите. Вот, попробуйте лучше мои блинчики с яблоками.

– Контррэволюция вона, од хто, – не унимается Феня. – А вы йих пиддэржуетэ, та й вы також, – набрасывается она на Панну Вениаминовну, ещё одну из многочисленных соседок, переступившую порог кухни: /10

Повесть / СЁСТРЫ

– Феня! Что же вы вечно скандалите? И как вам не надоест, ей Богу? Уж лучше занялись бы своим любимым делом, – пытается прервать Феню Панна Вениаминовна.

– Якым це дилом?

– Разве не вы целыми днями просиживаете у входа в парадное, осматривая и обсуждая прохожих?

– Ото так! Ну, ты глянь! Тилькы вас забулася запытаты. Я вжэ свое видробыла. Нэ то, шо вы. Жодного дня в жытти не робылы, а мэнэ надумалы вчиты. То я вас навчу, побачитэ. И на яки цэ гроши купляетэ з базару усэ? Га? Панна, как называют её соседи, ретируется под Фениным натиском и, пожав плечами, убегает в комнату, порога которой никто из соседей не переступал. Болезненно чистоплотная, всегда с тряпочкой в руках, она нервничает, если нарушается стерильная чистота её пола и половичков. И муж Панны Вениаминовны – заведующий овощной базой, и единственный их сын Боренька очень страдают от этой её приверженности чистоте.

– Чыстоплюйка! – сплёвывает Феня, жаря мойву, от которой в кухне угар. Запахивая полы своего бумазейного халата, который, как назло, расползается на её необъятной груди, она сосредоточенно переворачивает на сковороде рыбу. Щеки её пылают больше от возмущения, чем от горящей плиты.

– Лёта! Що вы там мэни казалы за млынци? Давайтэ вжэ! Я йих из чаем зйим. А Мыхалыч сёдня поздно прыйдэ? А то щось нога дуже болыть. Можэ вин мени чымсь змажэ?

– Я ему скажу. Обязательно. Мне пора кормить детей, – извиняется Шарлотта Максовна и убегает во двор. Светлана и Марьяна, как назвали близнецов, были хорошенькими, краснощёкими. «Кровь с молоком», как говорят в народе. Только мать могла их различить, в отличие от мужа, который дочерей путал. Привязавшись к малышкам, он не переставал восклицать: – Лётик! Ну, ты только посмотри на эти пуным1. Он умилялся от каждой детской гримаски, от любого звука, издаваемого ими. Хохотал, когда они, цепко хватая его палец, пытались засунуть его себе в рот. Всё время прощупывал им животики: «Не болят ли?» После декретного отпуска Шарлотта Максовна на работу не /11

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

вышла – детей решили в ясли не отдавать. Как многие дети, они болели разными детскими болезнями, заболевала одна – вслед заболевала другая. Близнецы подрастали, окружённые заботой родителей и при полном равнодушии старшей сестры. Правда, иногда она проявляла к ним некий интерес, и если в комнате никого не было – дёргала за нос или легонько щипала их. Вбегавшей на плач детей матери, Римма говорила: – Ну, что ты суетишься? Подумаешь, поплачут и перестанут. Когда им было около полутора лет, Римма снова попыталась проделать подобное, но её остановил совсем уже недетский взгляд Светы и сильный шлепок, которым та наградила старшую сестру. С тех пор Римма лишь подразнивала, копируя их «птичий» язык. Говорить девочки начали довольно поздно а, когда заговорили, оказалось, что они картавят, называя друг друга – «Квэт» и «Магьян». Они обладали похожими привычками – засыпая, сосали палец, издавая причмокивающий звук, другой рукой накручивали локон волос. При полном внешнем сходстве, рано проявились различия их характеров. В играх лидировала Света. Она была неизменной учительницей, врачом, или царевной. Марьяне доставались роли провинившейся школьницы, пациентки, или служанки. Особенно Света любила брать у сестры кровь на анализ, играя в «больницу». Стёклышком она резала Марьяне палец, и на робкие возражения сестры, что это больно, отвечала: «Надо взапгавду, не понагошку». «Квэт, почему ты всегда цагевна?» – однажды робко спросила Марьяна и тут же получила отпор: «Я стагше на целых двадцать минут. Ты должна меня слушаться». Эти двадцать минут разницы в их рождении возносили Светлану на недосягаемую высоту. Марьяна обожала сестру, уступая в спорах. Кроткая и нежная, в ответ она только вздыхала. Была доброй и незлобивой, такая – «вся девочка». Очень смешливая, она заходилась в хохоте от щекотки, стоило Свете лишь наставить пальцы в её сторону. Света относилась к сестре снисходительно, разрешая себя любить. Чуть ли не с пелёнок, она стала ревновать её к похвалам взрослых. Светино самолюбие бунтовало, если кто-либо, погладив Марьяну по щеке, говорил: «Чудо! Чудо, какая хорошенькая». Взрослые не понимали, что Свете, хоть и маленькой, но женщине, /12

Повесть / СЁСТРЫ

было неприятно, если в её присутствии проявляли больше внимание к другой, даже, если другая – её собственная копия. Как-то, на день рождения, когда им исполнилось пять лет, Марьяне подарили красивую куклу с закрывающимися глазами, а Свете – большую плюшевую собаку. Кукла понравилась Свете больше, и она изо всей силы ударила сестру по ноге. День рождения был испорчен. Отшлёпанная Света стояла в углу, но выглядела скорее обиженной, чем виноватой. Родители предложили ей извиниться перед сестрой взамен на свободу, но Света, сжав губы, отвернулась к стене. А рыдающая Марьяна, которой было жаль сестру больше, чем себя, говорила маме и папе, что ей совсем не больно, что Света просто пошутила. Шарлотту Максовну одолевали сомнения: «И откуда в Свете эта жестокость? Я же стараюсь привить доброту, чуткость. Откуда такая хитрость? Вспомнить, хотя бы, случаи пропажи конфет…» С малых лет у Светы был удивительный нюх на шоколадные конфеты, подаренные благодарными пациентами Михаилу Осиповичу. Света умудрялась отыскать припрятанную коробку, незаметно вскрыть и стащить конфету, другую. Часто это сходило с рук, но иногда, когда кража обнаруживалась, Света пыталась подставить вместо себя сестру. Интуитивно чувствуя, что Марьяна не способна на подобное, родители всё же отчитывали обеих. Марьяна, лицо которой мгновенно заливал румянец, тихо оправдывалась: – Это не я. Света ликовала: – Как же! Не она… Смотри, как покраснела… Ластясь к родителям, она всегда ожидала что-либо получить взамен: – Папусинька, я так тебя люблю! Так люблю! Ты даже представить себе не можешь, – с придыханием шептала она и «крутила» отцом, как хотела. Никакой отец не устоял бы перед подобными признаниями: – Может быть, это не она? Не они? – сомневался он. На что Римма возражала: – Папа, как ты наивен! Неужели не видишь, она – маленькая лгунья? А возможно, что и обе... Марьянка, правда, тихоня, но, как известно, в тихом омуте... – и Римма многозначительно замолкала. Впрочем, детство сестёр протекало спокойно. Мама учила /13

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

их музыке, часто водила в оперный театр на балет, прививая любовь к прекрасному. Летом они посещали зоопарк – любили кататься на пони. За год до школы с ними стал заниматься логопед. Родителей беспокоило произношение дочерей. Годичное упорство было вознаграждено, и они сносно стали произносить букву «р». Им было неполных семь лет, когда они пошли в школу. В коричневых, плиссированных, из кашемира, формах, в белых кружевных передниках, с капроновыми белыми бантами в мелкий матовый горошек, сёстры стояли в ряду первоклассниц во дворе школы, слушая приветствие Нины Дмитриевны – своей первой учительницы. Потом их ввели в «Храм науки» – школу №13, в пятидесяти метрах от площади Богдана Хмельницкого. В первый школьный день, во время большой перемены, первоклассницы разыгрались: бегали, кричали и не услышали звонка. Когда появилась Нина Дмитриевна, разгорячённые, со съехавшими на бок бантами, они столпились перед ней.

– Девочки! Нехорошо. Вы – школьницы, и не должны забывать об этом. Кто из вас бегал и шумел? Повисла тишина, которую прерывало только лёгкое сопение.

– Повторяю. Кто бегал? Шаг вперёд. Из толпы выступила Марьяна: – Я… – покраснев, она опустила глаза. – Извините, пожалуйста. Внимательно оглядев учениц, Нина Дмитриевна улыбнулась: – Одна? И наделала столько шуму? Ты, которая из близнецов?

– Марьяна.

– Хорошо. За смелость и, главное, за честность ставлю тебе первую пятёрку. Думаю, это послужит примером для всех! – обратилась она к остальным. Растолкав одноклассниц, вперёд выскочила Света: – Нина Дмитриевна! Нина Дмитриевна! Я тоже бегала. И шумела больше всех. Честное слово, – выжидающе посмотрела она в глаза учительнице.

– Встань в строй, – сказала Нина Дмитриевна. – Пойдёмте в класс, девочки... /14

Повесть / СЁСТРЫ

Из школы Света возвращалась раздосадованной: «Этой выскочке всегда везёт. Если бы не она…» С сестрой она едва разговаривала. Первый школьный день для Светы был испорчен навсегда.

1

Пуным (идиш) - лицо.

«ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ ЧУДЕСНЫЕ...»

Н

е знавшие прежде детского коллектива, сёстры привыкли к школе быстро, учились легко. Света с первых дней стала лидером класса. Вокруг неё сгруппировалась большая часть девочек. Правда калейдоскоп Светиных взаимоотношений часто принимал круговой оборот. Сегодня она дружила с одними, через несколько дней появлялись новые «близкие» подружки, с которыми она секретничала, убегая от вчерашних. Марьяна сходилась с девочками труднее. Была мечтательна. На уроках, слушая объяснения учительницы, наблюдала за солнцем, лениво выползающим из-за угрюмой тучи. Из задумчивости её часто выводит голос Нины Дмитриевны: – К доске. Я к тебе обращаюсь, Марьяна. Опять витаешь в облаках? Ответив, она возвращается к парте, и снова устремляет взгляд в окно, завидуя птицам и их свободе: «Как хорошо, что моё место у окна». К середине учебного года Марьяна подружилась с девочкой Стёпой, прозвище которой было сокращением её фамилии. Эта дружба длилась много лет. С приходом весны, на большой перемене ученицы выбегают во внутренний школьный дворик, который, наполняясь детским гулом, напоминает пчелиный улей. За тридцать минут они растрачивают энергию, с трудом сдерживаемую во время уроков. Облюбовав дерево у забора, Марьяна со Стёпой сооружают под ним «секрет» из разноцветных осколков стекла и камешков. Света, играя в «скакалку» /15

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

или в «классы», зорко следит за ними, ревнуя сестру к этой дружбе. Наблюдая за подругами, видит, как сидя на корточках, те вдыхают аромат первых проклюнувшихся цветков и о чём-то шепчутся. Звонок дежурного напоминает о следующем уроке и, столкнувшись у входа с Марьяной и Стёпой, Света смеётся: – Божьи одуванчики! Нанюхались? Чем пахли цветочки? Дешёвым повидлом? Ха-ха-ха. Ой, не могу! А после уроков подруги обнаруживают «секрет» разрушенным.

– Это – Светка. Я знаю. Почему ты всё прощаешь? Почему она всеми командует? – возмущается Стёпа. Марьяна вздыхает: – Но мы же не уверены… А если это сделал кто-то другой?

– Мямля ты, Марьянка! Но, я всё равно тебя люблю. Их разговор обрывает Света: – Ты идёшь? И долго мне ещё ждать? Отвечай потом за тебя... Покорно следуя за сестрой, Марьяна выслушивает нравоучения Светы: – И что ты только нашла в этой дуре? Марьяна твердит, что Стёпа не дура, робко отстаивая своё право на дружбу с «кем она хочет».

– Ладно, как хочешь. Тогда не рассчитывай на мою… Ясно? Света по-прежнему – «главная». Часто, когда ей было лень выучить очередной урок, она прибегала к помощи сестры: – Если меня вызовут, выйдешь к доске вместо меня. И не спорь, вот ещё. А я за это вместо тебя вымою посуду. Когда-нибудь… Марьяна, нехотя, соглашалась... Обман проходил незамеченным – учительница не понимала значения улыбок на лицах учениц. Сестёр мало кто различал: обе темноволосые, полненькие, только Света – излишне шустрая, бойкая, а Марьяна – задумчивая и немного медлительная. Промелькнувший первый учебный год закончился получением сёстрами похвальных грамот за «успешную учёбу и примерное поведение». Лето девочки провели в пионерском лагере «Берёзка», в пригороде Киева, названным так из-за берёзовой рощи, в которой он был расположен. На протяжении многих лет «Берёзка» становилась их летним домом. /16

Повесть / СЁСТРЫ

Света обожала эту лагерную суету с запланированными мероприятиями, пионерскими играми и линейками, начинающимися песней: «Взвейтесь кострами синие ночи… Мы пионеры – дети рабочих…» Марьяна тосковала, в душе чувствуя себя чужой на этом «пионерском празднике жизни». Детское чутьё подсказывало, что в песне поётся не о ней. Единственной отдушиной бывали вечера, когда приезжала передвижка с новым фильмом и, закутавшись в одеяла, вся детвора мчалась в «Зелёный театр», где можно было отключиться от дневной беготни, с замиранием сердца следя за событиями на экране. Марьяна считала дни до воскресенья, когда их навещала мама. Прямо с утра, она выбегала за лагерные ворота, высматривая среди высоких берёз маму. Увидев её вдалеке, бежала навстречу и забирала у неё сумку: – Ой, тяжёлая! Я понесу. Мамочка, пожалуйста, забери меня домой. Мне плохо без тебя.

– Миленький мой! – Посмотри, какая ты у меня хорошая, отзывчивая. Не расстраивай же меня. Почему тебе не взять пример со Светы. – Шарлотта Максовна открывала сумку. – Ты только взгляни, что я вам привезла. Клубника, печенье, конфеты… Видишь? И почему вы такие разные? Вопрос был риторическим. На самом деле, Шарлотта Максовна не догадывалась, сколь разными были дочери. Начало второго класса ознаменовалось событиями, некоторые из которых были трагичны. Вначале умерла одна из одноклассниц, мало заметная и часто отсутствовавшая из-за болезни. Второклассницы, совсем ещё дети, были глубоко подавлены, когда их повели прощаться с девочкой. Они не могли в полной мере осознать, что означает «смерть»? И хотя в школе, и дома, они слышали рассказы о минувшей войне, о миллионах погибших, но это было давно, и происходило не с ними. Вскоре, поздней осенью, погибли два мальчика, подорвавшись на уцелевшем после войны снаряде на территории Исторического музея, который был недалеко от школы. И это событие внесло неестественную тишину, дети ходили с унылыми лицами, скорее, не желая расстраивать учителей, нежели до конца осмыслив случившееся. /17

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Но ещё одно событие в начале третьей четверти было совсем из другого ряда, и взволновало их сердца значительно больше – школа меняла свой статус. Из «женской» превращалась в школу с совместным обучением. Половину учениц перевели в бывшую «мужскую» школу, их места в классах заняли мальчики из «мужской». Это вызвало обоюдный жгучий интерес и настороженность. Первое время, смущаясь, мальчики и девочки присматривались друг к другу. Но длилось это совсем недолго – процесс взаимного привыкания быстро закончился. Мальчишки стали задирать девчонок, дёргая их за косички, подсматривали в раздевалке до и после уроков физкультуры, цепляли им на спину бумажки с обидными надписями. И девчонки не оставались в долгу, умудряясь написать мелом чтото смешное на их спинах. Когда носитель надписи выходил на перемену, коридор взрывался хохотом. В общем, девочки были даже более изобретательными и не давали соученикам спуску. Нередко доходило до рукопашной. Однажды зимой, подкараулив девочек, вышедших после уроков, мальчики повалили их в снег и забросали снежками. Началась потасовка, но силы были не равные. Мужская половина была больше – девочкам пришлось отступить. Под улюлюканье все бросились врассыпную. Света с Марьяной бежали по Рыльскому переулку к Стрелецкой. Неслись, обгоняя машины, изпод ног разлетался снег. Вслед неслось: «До-го-ню». Добежав до дома, обнаружили, что преследователи давно отстали. У Светы был синяк под глазом, Марьяна – прихрамывала. Дома, где тишину нарушал лишь бой старинных часов, висевших у окна в столовой, Света разбушевалась. Яростно разбросав свои вещи, она плакала и кричала, что завтра же этих «идиотов» поубивает. Пытаясь успокоить, Марьяна гладила Свету по голове, но та отшвыривала её руку: – Размазня! Ты всегда преданно заглядываешь всем в глазки! И, как всегда, тебе повезло! У тебя же нет синяка на лице. Как я завтра пойду в школу?

– У меня нога болит, – оправдывалась Марьяна.

– Подумаешь, нога! Большое дело, – успокоилась Света и приступила к холодному обеду, оставленному Шарлоттой Максовной.

– Надо разогреть, – остановила её Марьяна. – Живот заболит. – Собрав разбросанные сестрой вещи, она пошла на кухню. /18

Повесть / СЁСТРЫ

– Хо-рро-шая девочка, – почти без злобы буркнула ей вслед Света. Пообедав и вымыв посуду, Марьяна села за приготовление уроков. Она делала всё спокойно, без суеты, её тетради были опрятны, в них пестрели пятёрки, что часто вызывало раздражение Светы. Ведь ей самой снижали оценки за неряшливо выполненное задание. Вот и сейчас, быстро разделавшись с уроками, она засобиралась: – Ты ещё долго? Всё копаешься? Скоро стемнеет. Идёшь со мной на санках?

– Светочка, у меня нога болит. Может, не пойдём?

– Притвора! Тоже мне, «принцесса на горошине». Нога у неё, вдруг, болит! – хлопнув дверью, Света умчалась. На следующий день, войдя в класс, Света подлетела к вчерашним обидчикам. Одного толкнула так, что, отлетев к доске, он упал и разбил ухо об её угол. Другого – ударила по голове портфелем и рассекла ему губу. Третьему отдавила ногу, зловеще прошептав: – Сопляки! Вы мой синяк долго будете отрабатывать… Попробуйте только ещё нас тронуть… Увидите... В классе воцарилась тишина, а Света, как ни в чём не бывало, прошла к своей парте. В этот момент прозвенел звонок, в класс вошла Нина Дмитриевна: – Что здесь происходит? Я к вам обращаюсь! – Она повернулась к мальчикам, у которых сочилась кровь.

– Это случайно, – пробормотал один из них. Другой, потупившись, молчал.

– Случайно? Ну-ка, быстро в медпункт. Я с вами потом разберусь. Всему классу – четвёрка по поведению. И завтра, передайте родителям: прошу прийти в школу. Вместе с вами. Повторяю, завтра. В шесть. Это происшествие серьёзных последствий не имело… Разбирательства, очные ставки, но мальчишки повели себя «по-мужски», настаивая, что драки не было. Хотя, между собой договорились устроить Светке «тёмную». Несколько дней в классе ощущалась напряжённость в ожидании продолжения конфликта. Но ничего не произошло, а «героическая» слава о Свете разлетелась по школе – она стала лидером и среди мальчишек. /19

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

С пятого класса среди школьников стал проявляться любовный интерес. Кто-то кому-то нравился, кто-то был «безнадежно» влюблён. По классу разлетались записочки с предложениями дружбы и «вечной» любви. Теперь Света уже не возвращалась из школы с сестрой – её провожали мальчики, то один, то другой. Придавая лицу загадочное выражение, она сообщала сестре: – Мы целовались. И вообще...

– Целовались? – ошеломлённо спрашивала Марьяна.

– Что особенного? У каждой женщины должен быть любимый мужчина, чтобы дарить подарки и всё такое... В общем, ты понимаешь... Экономя на школьных завтраках, Света стала краситься, покупая помаду, пудру, тушь. Когда это было замечено, разразился скандал. Как-то математичка, замечательный педагог, говорившая с еврейским акцентом, зайдя в класс, «повела» носом: – «Мишками» пахнет! – подразумевая, витавший в классе запах пота. Заметив Свету с подкрашенными ресницами и губами, она прокричала: – Ви что это себе надумали?! Красить губи, глаза? Что это ви себе позволяете, спрашивается? Я сичас буду вас позорить! Вызвали родителей. Свету долго и упорно стыдили, что впрочем, ни к чему не привело – она стала краситься в школьном туалете после уроков. Но вся школа ещё долго «рыдала» от хохота, вспоминая про «мишки» и «губи». В отличие от сестры, Марьяна не была столь влюбчива. Ей вообще не нравились сверстники. Они казались скучными, неразвитыми. В седьмом классе, превратившись в симпатичную четырнадцатилетнюю девушку, она впервые влюбилась. «Предметом» обожания оказался преподаватель географии. Когда он приходил на урок, высокий, полный, лысоватый, то вначале в класс вплывали его живот и длинная указка. Был он строг, его все боялись. Любовь Марьяны к географии перенеслась и на учителя. Она никому не рассказывала о своём увлечении. Каждое утро тщательно приводила себя в порядок и, мысленно, была уже в школе в ожидании любимого предмета. После уроков, спрятавшись за газетным киоском, поджидала учителя и шла за ним на некотором расстоянии. /20

Повесть / СЁСТРЫ

На Большой Житомирской он садился в троллейбус и уезжал в сторону Сенного Рынка. Так продолжалось несколько месяцев. Большое и светлое чувство растаяло, когда однажды в столовой она увидела, как он ел, поправляя языком вставную челюсть. Сёстры взрослели, но дружбы между ними не было. У каждой был свой круг общения, свои интересы. Марьяна часто задумывалась, почему у них со Светой не складываются такие отношения, как со Стёпой? Марьяна любила сестру, прощая и забывая обиды. Она не могла объяснить, но интуиция подсказывала: что-то в их отношениях с сестрой не так. Родители не вникали в тонкости взаимоотношений дочерей, у них и времени не было. Они полагали: «Накормлены, одеты, хорошо учатся – вот и замечательно». Шарлотта Максовна, работая в Архитектурном институте, домой возвращалась поздно вечером, поручая дочерям несложную домашнюю работу. Отца девочки видели и того реже. Много и трудно работая, он возвращался домой, когда они уже спали. Римма уже не жила с ними. После окончания института вышла замуж за однокурсника и уехала с мужем работать в другой город. Сёстры были предоставлены самим себе. Единственно, когда семья собиралась вместе, если Михаил Осипович не дежурил, были воскресные завтраки с неизменной картошечкой в «мундире» и селёдочкой под луком. Марьяна любила читать, любила кино. Сидя в тёмном зале, представляла себя на месте героинь в роскошных нарядах. То она – леди Гамильтон, то – Карла Доннар из «Большого вальса». И именно её, Марьяну, пылко обнимает Лоуренс Оливье или другой знаменитый актёр. Страдая вместе с любимыми персонажами книг или кинофильмов, она проливала слёзы над их судьбами. Класса с восьмого одноклассницы просто ошалели от гормонального взрыва. Мальчишки, оставаясь ещё детьми, вели себя намного спокойнее. А девчонок только и волновало, кто и как посмотрел, что сказал, а может быть, и прикоснулся. Марьяна после своей первой влюблённости долго не испытывала иных увлечений. В девятом классе ей понравился мальчик из десятого. Он не замечал её, при встречах в коридорах школы смотрел, как бы, сквозь. Во время экскурсии на теплоходе для /21

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

старшеклассников, он обратил на неё внимание и всё время старался рассмешить, рассказывая разные истории. Рассмешить – рассмешил, но его потные подмышки убили и эту влюблённость. В выпускных классах, когда учёбе следовало уделять намного больше внимания, Света совсем перестала заниматься. Её не «хватало» и на уроки, и на многочисленных поклонников. Однако, прибегать к Марьяниной помощи, в плане подмены, теперь уже было рискованно. И часто, всё та же математичка, обращаясь к Свете, говорила: – Опьять? Что ви там всё время бубните со мной в рефрен? Ви, наконец, нашли производная? Нет? Так я и думала. Ви совсем не Эйнштайн. И, даже, не Лобачевский. Садитесь, милочка! В выпускных классах появилось новое понятие: «пасовать». Небольшими группками ученики сбегают с уроков в «Софию» или на «Владку», как ласково, по-домашнему, называют между собой Софийский Собор и Владимирскую Горку. Расположенные рядом со школой, они вошли в их жизнь, навсегда оставшись любимыми. Здесь прошло детство, вспыхивали и заканчивались первые влюблённости. Вчерашние девочки превратились в девушек, мальчики – в юношей. …Окна распахнуты в почти летний двор, и ветерок, гуляя, разносит любовные послания, переполненные истомой. Уже жарко, хочется быть несерьёзными, быстрее распрощаться со школой, стать взрослыми, независимыми. Впереди – последние в жизни школьные экзамены, выпускные… … Май. Каштаны в цвету... Распустившаяся сирень… … Июнь… Аромат душистых лип... Мальчики и девочки… Уклоняясь от опеки родных, ошалевали от предвкушения свободы… … Незабываемый выпускной вечер... «Школьные годы чудесные…» – разносилось из радиорубки по всей школе... Со всеми радостями, огорчениями они приблизились к завершению. Впереди – неизвестная, прекрасная жизнь...

/22

Повесть / СЁСТРЫ

ЗДРАВСТВУЙ, РАЗОЧАРОВАНИЕ

Е

сли бы не сестра, возможно, не узнала бы Марьяна, что такое разочарование. Эта болезнь посерьёзнее многих, способная разрушить и, даже, уничтожить. И вовсе не потому, что с раннего детства Светлана была неискренна, любовь её – показной, часто лживой. К этому Марьяна привыкла. А потому, что любимый предал, оказался слабым, непредсказуемым, мечущимся между нею и сестрой. Оказывается, в жизни случается всякое, даже то, что, порой, не может случиться. Разумных доводов для объяснения у Марьяны не было. Вообще, для тех, кто чувствует, жизнь – трагедия. Для мыслящих – комедия. Произошедшее с Марьяной было похоже на трагикомедию. Как научиться мудрости, чтобы относиться к реальности, как к комедии? Осознать, что её чувства были напрасными, его – придуманными? Неужели в том, что не смогла удержать любимого, есть и её вина? Ведь только двое знают об истинной причине расставания, остальное – бутафория. Как быть с гордостью? Разве не из-за этой гордости не стала бороться за свою любовь, просто отошла в сторону, дав сестре «зелёный свет»? Как с этим жить? Встречаться с ним по утрам на кухне? Видеть, как он носит чашки с горячим кофе в её со Светланой бывшую комнату? Постоянно слышать их смех, возможно, относящийся к ней, Марьяне, выселенной в гостиную? Всё время прислушиваться к шорохам, пытаясь через две стенки уловить любовную возню, и в своём воображении дорисовывать всё остальное? Ловить себя на том, что хочется причинить им боль, и тут же, испугавшись страшной мысли, гнать её прочь. Казалось, останавливается дыхание, невозможно вдохнуть полной грудью. Боль не отпускала. Марьяна всё время нашёптывала: «Пройдёт. Станет легче. Нужно немного перетерпеть». Она где-то читала, что сказанное вслух отложится в подсознании, которое со временем станет управлять сознанием. Увы… Пока изжить в себе эту тяжесть не получалось. Хотелось спрятаться, убежать, исчезнуть. Ещё совсем недавно полученная Михаилом Осиповичем /23

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

большая трёхкомнатная квартира казалась огромной – убогому быту коммунальной квартиры пришёл конец. Теперь в ней негде было укрыться ни от семейной жизни сестры, ни от сочувственно вздыхающих родителей: «Ходил парень к Марьяне, а женился на Свете». Если бы всё было так однозначно... Родительский дом, превратившийся вновь в коммуналку, отторгал её. Есть Времена удивительно сжатые во времени, но насыщенные событиями, безмерные по ощущениям. Сколько же вместил в себя этот год? Любовь, ужас, горечь. Сама. Всё сама. Собственными руками отдала любовь, никому ничего не доказывая. Теперь, словно крадётся во тьме, и никто ей ничего не должен. Марьяна, вдруг, начинала смеяться и столь же внезапно замолкала, как будто смех застревал в горле: «Как же происходит падение человеческого качества? А было ли оно?» Ах, как начиналась прошлогодняя, волшебная осень! Абстрактная, кленово-жёлтая пора, одевшая деревья в янтарь. Тот листопад, разбросавший золото листьев на тротуарах. У памяти хороший вкус, она сохраняет лучшее из прошлого. Без конца тревожа память, Марьяна вспоминала, как впервые увидела его в метро. В тот поздний вечер она возвращалась домой после лекций. С нею редко заговаривали в транспорте, несмотря на то, что была хороша собой – её фигура вызывала зависть у женщин и фантазии у мужчин. Вероятно, было в её облике нечто недоступное, чтобы подойти просто так. Тот раз был исключением. У него были длинные вьющиеся волосы, хотя ей не нравилось это в мужчинах. Глубоко посаженные глаза смотрели с восхищением, и её сердце, выскакивая из груди, застучавшее быстро-быстро, способно было бежать впереди неё. В тот день, с самого утра, она ощущала какой-то необъяснимый подъём, словно предчувствуя – должно произойти что-то хорошее. И потому, не удивилась этой встрече. После не было дня, чтобы они не созванивались. Вначале встречи были редкими. Марьяна училась на вечернем отделении в Политехническом. Днём – работала чертёжницей в проектном институте. Леонид, новый знакомый, – помощник мастера цеха на заводе, вечерами учился в Пищевом на заочном. /24

Повесть / СЁСТРЫ

С каждым днём увеличивалось их взаимное притяжение. Он встречал её после лекций и провожал домой. Простаивая у тёплой батареи в подъезде, они больше молчали, согревали дыханием озябшие пальцы друг друга, боясь решиться на нечто большее. Они совпадали синхронно в жестах, в тембре, в единой интонации, в движении неуловимых биотоков. Казалось – знают друг друга давным-давно. Всё больше обнаруживалось родство душ, духовная близость приобретала такую силу, что могло показаться – другая и не нужна. Влюблённые, а они были влюблены, старались проводить свободное время вместе. Леонид учил её кататься на коньках, которые прежде вызывали в ней страх. Марьяна прививала ему любовь к искусству, чтению, впрочем, безуспешно. Он предпочитал спорт. Она – страстная любительница кино, театра, не пропускавшая до встречи с ним ни одной премьеры, не могла уговорить Леонида составить ей компанию. Он отнекивался: «Вот познакомлю тебя с мамой, такой же сумасшедшей киноманкой, и будете ходить вместе». Спустя полгода после знакомства привёл Марьяну в свой дом. Отца он не помнил, тот оставил семью, когда сыну было около трёх лет. Его мама, которая не вышла больше замуж, оказалась привлекательной, ещё совсем молодой женщиной. Для сына была не только матерью, но и подружкой. За вкусным обедом они много разговаривали, Марьяна совсем не ощущала возрастного барьера. Перед уходом на ночное дежурство (его мама работала медсестрой в одной из клиник города), она вызвала сына на кухню: – Чудная девочка, настоящая. Не упусти её. И не наделай глупостей. Ты меня понял?

– Ни за что, мамочка. Это серьёзно, поверь. Оставшись впервые наедине, они оба ощутили какое-то смятение, закончившееся бурными объятиями. До боли сжимая её руки, он что-то хрипло шептал. Его страсть испугала Марьяну: – Тебе нужна женщина? – у неё округлились глаза. Она впервые видела его таким возбуждённым и с силой вырвала руку.

– А тебе? Тебе «это» не нужно? Раскрасневшаяся, с растрёпанными волосами, она растерянно смотрела на него. /25

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Я – мужчина. Понимаешь? – в его взгляде было что-то звериное, чего прежде не замечала.

– Лёнечка, если ты... Неужели «это» играет такую важную роль? Ты знаешь, я где-то читала, что предвкушение любви лучше самой любви, ну в смысле вот… этого, низменного, – она обняла его за плечи. – Я очень тебя люблю. Но... Но не готова... Пока... Вот так, как-то походя... – она брезгливо повела плечом. – Я боюсь. Уже справившись с собой, он с сожалением смотрел на неё.

– Скажи что-нибудь. Хоть слово. Не молчи, – попросила она.

– Что ты хочешь услышать?

– Что ты любишь меня. Скажи, что любишь.

– Хорошо, лю-блю…

– Нет. Ну, правда. Не издевайся.

– Марьяша, ты безнадёжно наивна. Словно икона, к которой нельзя прикасаться. Страсть это и есть любовь. Она в крови, будоражит. Страсть совсем не низменна. Кто внушил тебе такую глупость? Ты же – современная девушка.

– Кто? Я? Нет. Наверное, я – «тургеневская» женщина и плохо вписываюсь в современные рамки.

– Так только замужество способно тебя раскрепостить?

– Возможно... Он рассмеялся: – А выглядишь современно.

– Я маскируюсь, понимаешь? На самом деле, я – старорежимная девочка, из прошлого века.

– В чём же дело? Давай распишемся. Повисла пауза, они внимательно посмотрели друг на друга, словно виделись впервые.

– Что ты молчишь? Ответь.

– Разве я об этом? Я... Я думала, что... Что это как-то иначе обсуждают...

– Давай, иначе. Возьму вина и приду к твоим. Скажу, что мы женимся. Идёт?

– Не знаю. Может быть. Посмотрим... Долго утаивая Леонида от домашних, Марьяна решилась рассказать о нём маме.

– Работает на заводе?! Кем?! – взметнулись брови у Шар/26

Повесть / СЁСТРЫ

лотты Максовны. – Ты уверена? Это именно то, что тебе нужно?

– Мама, ну как ты можешь? – обиделась Марьяна. – Ведь ты совсем не знаешь этого человека.

– А ты пригласи его в дом, не скрывай его от нас. Почему не познакомишь, если он для тебя так важен? Право, так нельзя... Света, обладавшая удивительной способностью слышать то, что не предназначено для её ушей, на следующее утро сказала, как бы, невзначай: – И долго намерена ото всех его прятать? Я вас видела. Хорошенький. Передай, что приглашаю его на моё двадцатилетие. На своё – пригласи сама. Не переживай, не отобью. Шучу, он не в моём вкусе, ты же знаешь, вьющиеся волосы и всё такое... – рассмеялась она. Ко дню рождения Марьяна готовилась, как никогда прежде. Убрала квартиру. «Выбегала» в магазинах всевозможные деликатесы и помогала маме в приготовлении праздничного стола. При этом, срочно что-то довязывала, за что Света с насмешкой вышучивала её: – Ты знаешь, Мэри! – в последнее время она обращалась к сестре именно так. – Женщине не обязательно уметь вязать. А если и умеет, лучше этого не обнаруживать. Учти. Женщины делятся на две категории: тех, которые – шьют, вяжут и прочее, прочее… Есть и другие... Обычно, любят тех, которые не шьют и не вяжут. Так сложилось. Запомни это, детка! Марьяна знала, что сестре для ощущения собственного превосходства непременно необходимо кого-то вышучивать, кому-то подпортить настроение. И она, Марьяна, – самый удобный объект. Переспорить Свету было трудно. Но Марьяне нравилось носить вещи, сделанные собственными руками. С тех пор, как начала работать, старалась не обременять родителей денежными тратами, ведь мама была уже на пенсии. Впрочем, это не мешало Светлане постоянно клянчить «мани-мани», как она говорила, на очередную покупку. Когда мама противилась: «Но ты же недавно купила новую кофточку?», Светиному возмущению не было предела: «Ну и что? Разве ты не видишь, она совсем не подходит к этой юбке. Ты меня поражаешь. И все уже видели меня в этом. Не могу же я снова её надеть». «Откуда в тебе эти барские замашки?» – удивлялась /27

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Шарлотта Максовна и получала исчерпывающий ответ: «От тебя. От кого же ещё. Забыла, из какой семьи происходишь?» И Шарлотта Максовна, поджав губы, выдавала Светлане деньги на очередную кофточку или платье. Марьяна не вмешивалась, хотя понимала, как это развращает сестру. При этом, прошло полгода, как Света бросила работу: «От работы лаборанткой кожа на руках трескается». Институт тоже оставила, завалив две сессии подряд: «Что? Корпеть над конспектами? Чтобы вся молодость прошла? Ещё чего. Пять лет отсиживать себе задницу ради высшего образования? И потом получать за это две копейки? Нет уж, извините. Я жить хочу. Сейчас. А не потом, когда-нибудь. Лучше удачно выйти замуж. А что в этом крамольного? Брак по расчёту тоже может быть счастливым, если расчёт правильный». Шарлотта Максовна, чуть ли, не в обморок падала от подобных откровений дочери. Её возражения, что высшее образование – фундамент будущей жизни, что это престижно, в конце концов, что в их семье все были адвокатами, врачами и т. д., Света обрывала со смехом: «Не смеши. Какой сейчас век за окном? Твои взгляды безнадёжно устарели, мамуля». Михаил Осипович, души не чаявший в Свете, не сопротивлялся и говорил жене: «Лётик, а может быть, девочка, и впрямь, права?» Долгожданный день двадцатилетия сестёр собрал друзей и родственников. Отсутствовал лишь Леонид, и Шарлотта Максовна не преминула заметить: – Однако, он не пунктуален. Не деликатно как-то... Всё-таки, впервые приглашён в дом... С ответом Марьяну опередила Света: – А чего вы ожидали? Заводской мальчик… Ничего… Перевоспитаем. Немного обтесать и всё будет О’k. Марьяна, глядя на часы, выбегала несколько раз на лестничную площадку. Но так случилось, что встретила гостя Света. Слегка коснувшись её губ, Леонид вручил ей цветы, шепнув: – Поздравляю, дорогая! Ты сегодня потрясающе красива. Прости, опоздал. Причина уважительная, потом объясню. Когда из кухни вышла Марьяна, улыбка сошла с его лица. Он недоумённо переводил взгляд с одной сестры на другую: – Знал, что – близнецы. Но, чтобы та-ко-е сходство! Подойдя к Марьяне, поцеловал ей руку: /28

Повесть / СЁСТРЫ

– Поздравляю, Светлана!

– Ты не узнал меня? – улыбнулась Марьяна. От совершённой оплошности он растерялся, но на помощь ему пришла Света, сведя всё к шутке: – Ну, поцелуйтесь, наконец! Не виноват же он, в самом деле, что мы с тобой так похожи, сестрёнка. А подарок и цветы пополам. Не возражаете? Всё, к столу! За вами штрафной тост, – скомандовала она. Тостов, музыки и смеха было предостаточно. Танцевали, пели, играли в «шарады». Заводилой, как всегда, была Света. На фоне её блистательного умения себя преподнести, Марьяна выглядела второстепенным персонажем. На какое-то мгновение ей даже стало неловко от собственного наряда, «самоделки», как говорила Света. Он показался нелепым по сравнению с настоящей «фирмой» сестры. Марьяна интуитивно почувствовала, что сестра сегодня «выступает» ради одного человека, Лёни. Ей стало стыдно от промелькнувшей мысли, будто она, Марьяна, столкнулась в гостях с бывшим мужем, увлечённым другой. Когда гости разошлись, Света прокомментировала: – Было «клёво», правда. Я рада за тебя. Но хочу предостеречь… Не слишком обольщайся – мужчины переменчивы и сотканы из противоречий. И не думай, что ты – единственная. Запомни, навязываемая забота раздражает. Женщина должна держать мужчину в постоянном напряжении, то подпускать к себе, то отталкивать... И так всегда. Всю жизнь.

– Ты судишь по собственному опыту? – Марьяна улыбнулась.

– Вот, именно. Ты же знаешь, я обычно влюблена в нескольких. И мне хорошо. С ними или без них. Впрочем, поступай, как хочешь. Осведомлён, значит – предупреждён.

– Я подумаю. На досуге, – с иронией сказала Марьяна. Если бы она тогда только знала... Леонид стал бывать у них. Вначале и родители, и Света вели себя сдержанно. Постепенно сдержанность уступила место более свободному общению. Михаил Осипович, вызывая Леонида на откровенность, интересовался его жизненными перспективами и находил их неплохими. Шарлотту Максовну интересовала его родословная: – Мальчик совсем не интеллигентен, из простой семьи. Со/29

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

всем из простой. Кто отец, неизвестно. А интеллект... Ну, не знаю, не знаю, – сокрушалась она. Светлану, в отличие от матери, интеллект Леонида не интересовал. И поскольку с детства ей было интересно всё, подсмотренное с чёрного хода, она подглядывала за сестрой. Потом перестала деликатничать и оставлять влюблённых наедине. Она врывалась в комнату, в которой они сидели, прижавшись друг к другу. И Марьяна, быстро отодвинувшись, вскакивала и бежала на кухню готовить чай. Светлана, гримасничая и мило морща носик, распахивала окно и говорила, как бы, только себе: – Однако, «амбрэ», – давая этим понять, что в комнате застоявшийся запах. И, словно призывая его в сообщники, добавляла, – проветрим, ладно?

– А ты – та ещё штучка! Тебе не откажешь в умении подбирать слова. Подумать только, как такие словечки рождаются в такой милой головке? – хохотал Леонид.

– Я рада, что тебе нравится мой эвфемизм, – смеялась Света.

– Что это? – удивлялся он.

– Ой, не бери в голову! Как-нибудь расскажу. Лучше радуйся жизни.

– А ты умеешь радоваться? Чувствовать?

– О, мои эмоции очень хаотичны, но всегда под контролем. Когда я хочу чувствовать, то могу... Ты даже не представляешь, как… Когда Марьяна возвращалась в комнату с дымящимся чаем, то заставала их за оживлённой беседой, не замечающих, что у неё расстроенное лицо, покрасневшие глаза. Она старалась не обращать внимания на многозначительные взгляды, которыми они обменивались. Однажды она услышала, как Света сказала ему: «Ты меня плохо знаешь. Я – настоящая стерва». И его ответ: «А мне нравятся стервы. Очень». Когда им случалось бывать где-то втроём, Марьяна всё чаще чувствовала себя третьим лишним. Они бесконечно о чём-то спорили, смеялись, а она просто присутствовала при этом. Время, нетерпеливо стремящееся вперёд, день ото дня высвечивало меняющуюся реальность. Ощущение былой душевной близости уходило, как песок сквозь пальцы. В их отношениях зародилось что-то неладное, вначале Марьяна ста/30

Повесть / СЁСТРЫ

ралась не обращать на это внимание. Леонид стал всё реже встречать её после института, ссылаясь на занятость. Отменял заранее условленные встречи. Стал меньше бывать у них, а потом совсем перестал. Как-то из окна автобуса Марьяна увидела его со Светой. Они шли по улице, радостные, взявшись за руки. Это ошеломило Марьяну, но она никому не сказала об этом. То, что прежде казалось незыблемым, становилось вчерашним. Ей было страшно, каждую ночь снился один и тот же сон, состоявший из злых духов, которые кружили над ней. Марьяна скрывала боль от родителей, донимавших вопросами: «Куда пропал Леонид?» Скрывала боль и от сестры, которая в этот период не «доставала» её и даже, щадила. Потом был его телефонный звонок: «Приезжай. Нужно поговорить». Марьяна почувствовала – последний. И помчалась. Едва переступив порог его дома, не дав опомниться, обняла: – Любимый! Если хочешь, пусть «это» будет…

– Не надо, – поморщился он и отвёл её руки. – Не надо. Ты же знаешь, как я отношусь к тебе. Ты не заслуживаешь лжи, измены. Прости. Но, так сложилось.

– Что сложилось? Устал от моей любви?

– Не то. Не то. Ну да, устал. С тобой я пытался стать лучше, чем есть на самом деле. А это не так. Я не такой, понимаешь? Я «ломал» себя. А мне нравится быть самим собой. Собой. Ты – сильная, со всем справишься.

– Сильная? Ошибаешься. Я очень слабая. Настолько, что мне ничего не остаётся, как быть сильной. Так что же? Расстаёмся?

– Так надо. Я так решил. Ну… ты же всё понимаешь? И узнаешь скоро... Потом… – Он отвёл глаза, избегая её взгляда. В комнате повисла гнетущая тишина. Её волосы рассыпались по лицу, и на какое-то мгновение она ослепла, почувствовала пустоту в желудке: «Ну вот, теперь всё определилось, встало на свои места».

– Ты решил? А ведь мы уже расстались. И давно. Разве, ты не заметил? Это из-за Светы. Молчи! Я знаю, что ты знаешь, что я – знаю… Прилагая неимоверные усилия, она пыталась сохранить спокойствие хотя бы на лице, что плохо ей удавалось. Пряча предательские слёзы, хотела достойно выйти из этого тупика и поскорее сбежать: /31

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Ну что же, любимый! Видимо, всё к этому шло… Моё время прошло, я не стану навязываться тебе, хоть и люблю так, что задыхаюсь… Хочу, чтобы ты был счастлив, несмотря ни на что. А мне... Мне – наплевать. Понимаешь, мне наплевать, в каком качестве быть рядом с тобой. Я... Я не стану вам мешать. Никогда... В эти минуты он почти ненавидел её за это великодушие. Лучше бы она кричала, дралась... А она ненавидела себя за то, что несколько минут назад предложила ему себя, ненавидела за ту унизительную мольбу, сорвавшуюся с её уст. «Как же?» – кричала душа. Ведь она знала его губы, нежно прикасавшиеся к её волосам. Знала руки, обнимавшие, такие близкие, родные, от маленьких вмятин до бугорков. Знала глаза, говорившие о любви. Знала его сердце, раскрывавшееся ей навстречу, согревавшее своим теплом и заставлявшее замирать от счастья. Дорогой, единственный человек. Лучший из всех. Он сломал её жизнь.

Я НЕ ПОНРАВЛЮСЬ ВАМ

Обстановка

в доме была напряжённой. Шарлотта Максовна, глотая сердечные капли, плакала: – Ну, в кого ты такая, скажи? Откуда столько жестокости? Как ты могла? С собственной сестрой? Верх… Верх цинизма. Девочка моя, одумайся, прошу тебя. Ещё не поздно всё исправить, – умоляла она дочь.

– Поздно, мамочка. Поздно, – отмахивалась Светлана.

– Но почему? – не успокаивалась мать. – Объясни, почему из всех людей мужского пола ты выбрала именно его?

– Почему?! Я люблю его, ясно? И довольно об этом. Мы поженимся. Я так хочу.

– Любишь? Разве ты умеешь любить? Не понимаешь, в жизни кроме глагола «хочу» существует ещё и «должна».

– Ха-ха! – от смеха у Светы выступили слёзы. – Что за бред? Что ты меня воспитываешь? Знаешь, мне как-то «фиолетово», в смысле, никак. Я устала от нравоучений. Устала, слышишь? Оставь меня в покое. /32

Повесть / СЁСТРЫ

– Как ты представляешь себе замужество? Брак это не только любовь, но и обязательства. Как будешь вести домашнее хозяйство? Ты же классическая белоручка.

– А зачем? У меня всегда будут для этого другие люди. Ты, например. Шарлотта Максовна сокрушалась: – Мы с папой виноваты. Мы. На двадцать лет опоздали с твоим воспитанием. Не стану больше учить тебя... Ты ведь лучше знаешь, что и как… Но, жизнь научит… Поверь. Когда-нибудь пожалеешь, что так поступила с сестрой. Вспомнишь наш разговор… Но будет поздно... Что касается этого мерзавца… Если он смог так низко поступить с Марьяной… Так же сможет поступить и с тобой. Запомни это, дочь!

– Ошибаешься, милая мамочка! Бросать – моя привилегия. Не пугай. Попытки Шарлотты Максовны поговорить с Марьяной, выяснить, что же произошло, также ни к чему не привели. Не проронив ни слезинки, Марьяна односложно отвечала: – Так сложилось. Это – жизнь. Не волнуйся, мама. Всё будет хорошо, вот увидишь. Обещаю. Но, её напускное спокойствие не могло обмануть мать: «Боже мой! Боже мой! Что будет с девочкой? Как подло… бесчеловечно…» В поисках выхода из этого тупика Шарлотта Максовна упрекала мужа: – Ты, как всегда, в стороне…

– А что я могу? Что? – однако, он вовсе не был сторонним наблюдателем и по-своему переживал. Ведь он любил своих девочек, каждая была дорога его сердцу, и он искал оправдание, пытаясь понять Свету: – Зачем тебе это? Неужели так сильно его любишь? Ну, скажи, разве у тебя много сестёр?

– Вы надоели мне, – кричала «любимая» дочь. – Надоели. На самом деле она не была так уж влюблена. Вначале её раздражала сложившаяся ситуация. «Даже у неё, Светы, не было такого «красавчика», какой достался этой «курице»». Как всегда, перевесило непреодолимое желание завладеть понравившейся «игрушкой», отобрать у сестры. Света не строила никаких планов, просто хотела немного поиграть, но… заигралась. /33

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Для замужества появилась веская причина, о которой никто не догадывался – беременность. Материнство не интересовало её, но решиться на аборт побоялась. Запаниковала… Выход оставался один. Замужество. Подготовка к свадьбе была сумбурной. После регистрации брака состоялся обычный домашний ужин для близких. Узнав о беременности дочери, которую уже не могла скрыть свободная одежда, родители перестали сопротивляться. Это вначале им показалось что, насладившись ролью «царевны», она остынет, откажется от своего замысла. Реальность оказалась иной. Было решено – молодые поселятся у них, так как Света совсем не общалась с матерью Леонида, которая не одобрила выбор сына. К тому же, Света не собиралась уступать сестре хорошую трёхкомнатную квартиру, улучшенного типа. «Ведь родители не вечны», – иногда в своих мыслях Света достигала верха цинизма. Марьяна изо всех сил создавала видимость хорошего настроения. Она всё время что-то напевала, обычно немногословная, болтала без умолку. При прозвучавшем «горько» с силой сжала бокал, внутри неё всё похолодело. Появившиеся на стекле трещины обнажили всю безнадёжность состояния души, которая стремительно полетела куда-то вниз… Драма её ни для кого не была тайной – показным весельем никого нельзя обмануть. Ведь всё, что не искренно – фальшиво. Марьяна пыталась справиться с волнением, не расслабляться. «Кто дал ей право выставлять боль на всеобщее обозрение?» – Лишь ночью, уткнувшись в подушку, она тихо плакала, скуля по-собачьи, чтобы не дай, Бог, никто не услышал её рыданий. Обращая мольбу к небу, просила дать силы остаться гордой. И всё время шептала: «И именем моим её однажды назовёшь…» Душевные страдания дочери были очевидны. Сердце Шарлотты Максовны разрывалось от жалости и сострадания. Не простив Леониду предательства, никогда в будущем она не взглянула в его сторону, не ответила ни на одно его приветствие. Поселившись в доме жены, Леонид вначале мучительно страдал, особенно, сталкиваясь с Марьяной. Двусмысленность /34

Повесть / СЁСТРЫ

создавшегося положения была очевидна. Лишний раз боялся попадаться и на глаза родителям, норовя поскорей скрыться в своей комнате. В силу этих причин, он был «тише воды, ниже травы». Был податлив, и Света «лепила» из него, словно из теста, всё что вздумается. Он был лишён даже собственного мнения. В подобных случаях говорят: «входит со своим мнением – выходит с мнением жены». В общем, они жили жизнью, к которой привыкла Света: ходили по магазинам, интересовавшими её, бродили по улицам, которые любила она. Во всём ощущался её диктат. Она злилась, если он хотел повидаться с матерью: «ведь та не пришла, даже, на свадьбу». Света противилась и его встречам с друзьями. Выслушивая бесконечные упрёки, он считал их издержками беременности. Это не могло не вызывать в нём внутреннего протеста, однако, до поры тщательно скрываемого. Все обслуживали «молодую» жену: «Светочка ждёт ребёнка». И Светочка не желала поступиться ни своими привычками, ни комфортом. Ей и в голову не приходило, что нужно встать пораньше, приготовить завтрак мужу, проводить на работу. «Возьми себе там что-нибудь» или «Придумай сам, что поесть, жутко хочется спать», – слова, которые он обычно слышал и к которым, со временем, привык. И он «придумывал». Наскоро проглотив яичницу или выпив кофе, убегал на работу, пока кто-либо не появлялся на кухне. Обедал на заводе. По выходным, желая изменить мнение тёщи и тестя, подавал Свете кофе в постель. Любопытно, но Свету абсолютно устраивал подобный расклад их семейной жизни. Единственным её удовольствием оставалась покупка вещей. Она «ловила» кайф, примеряя новые «шмотки». Казалось, что она просто сходит с ума, покупая, меняя, перепродавая наряды. Теперь деньги на обновки вытягивала не только из родителей, но и из мужа. Свои комплексы и мнимые изъяны, касающиеся внешности, она восполняла бесконечной сменой «декораций». Вообще, она была равнодушна ко всему, ничто не волновало кроме её самой. Даже, предстоящее рождение ребёнка. Нетрудно догадаться, что взаимоотношения между сёстрами не улучшились. При всей внешней сдержанности со стороны Марьяны, порой, они достигали накала. Шаткий «дом», /35

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

покоящийся на фундаменте, изъеденном антагонизмом, вотвот готов был опрокинуться. Дом – не стены, дом – это люди. Умён, добр или глуп – дома человек «гол» и прост. Предсказуем для близких, словно под рентгеном. Дом тёплый, счастливый способен отогреть, спасти – это тыл, где легко расслабиться, укрыться от внешнего, наносного. Как ни странно, но дома человек и легко уязвим. Тот же дом способен измучить, стать свидетелем страданий. Их «дом» ещё стоял, но уже сильно раскачивался, готовый в любой момент рассыпаться, как карточный домик. Если бы кто-либо сказал Светлане, что она совершила предательство по отношению к сестре, она бы возмутилась. «Предала? Я не люблю сестру? Какая нелепость», – возможно, она любила сестру, но любовью собственнической, деспотичной, властной, не терпящей возражений. Будучи рабой собственного характера, была не способна на какие либо компромиссы. «Я отняла у неё любимого?! Вздор! Каждый выбирает по себе…», – чувство вины было неведомо ей.

– Солнце моё! – говорила она Марьяне. – Да не зацикливайся на нём. Подумаешь, делов куча! Просто мы с тобой проверили его на «вшивость», понимаешь? Ну, скажи, зачем тебе мужчина, готовый сбежать к другой женщине? Тебе это надо? Ты совершенно не приспособлена к отношениям с мужским полом. А так, приобрела некий опыт. И хорошо, что это произошло благодаря мне. Я-то справлюсь с ситуацией. У меня – не забалует… Если хочешь знать – я тебя спасла, дурёха! И скажу по секрету, жалеть-то особо не о чем. Я имею в виду его мужские достоинства. Как мужик, он – не очень-то. Надеюсь, ты понимаешь? Да, пойми, наконец. Чего бы женщина не искала в мужчине, она никогда этого не найдёт. Ну, посмотри только на мой живот. Фи… какая гадость! Совсем испоганил фигуру. Зачем это всё? Пелёнки, какашки? И не дуйся! Всё будет О’k. И с ошеломляющей откровенностью рассказывала об интимной стороне личной жизни, совершенно шокируя тем сестру.

– Замолчи! Я не могу больше слушать, – взрывалась Марьяна. – Как ты можешь? Твой цинизм зашкаливает. Ты же говоришь о муже, о ребёнке. Это – святое! Понимаешь? Есть же, наконец, какие-то вещи, о которых нельзя так грязно судить, о которых, даже, /36

Повесть / СЁСТРЫ

ты не можешь не задумываться? И не понимать этого?! Да ты сама-то себя слышишь? К чему твоё притворство, лицемерие?

– Что?! Это я – лицемерка? Я, а не вы все вокруг? Замечательно! Нет, дорогая сестричка! Это вы все, и ты, и предки – лицемеры и лжецы. Всегда думаете – одно, говорите – противоположное. Даже себе боитесь признаться в собственных мыслях, не говоря уже о грехах. Так кто же притворяется? Я хоть называю вещи своими именами. В полном замешательстве Марьяна отступала, не видя смысла в подобных спорах. Рождение дочери ничего не изменило в жизни Светланы. Девочку, белолицую и черноглазую, с длинными чёрными волосами, похожую на японку, назвали Алиной. Когда Марьяна увидела племянницу, сердце её словно растопилось. Взяв на руки этот живой комочек, впервые за прошедшие месяцы, она ощутила покой. Её глаза наполнились слезами: – Алюшенька! Как я тебя люблю.

– Ой, ой! Какие нежности. Насмотришься ещё, мне кормить надо.

– Конечно, конечно. Мы хотим кушать. Да, любумочка? – прошептала Марьяна. Племянница что-то незримо изменила в ней. Как будто некто передвинул какие-то стрелки, сместил акценты. Она принялась вовсю помогать. «Ведь это не для Светы, для – Алюши». Чтобы освободить вечера, перевелась на заочное отделение. С работы мчалась домой, точно к собственному ребёнку. Светлана воспринимала это, как должное, но не преминула напомнить: – Не забывайся. Алина, всё-таки, моя дочь. Но какое это имело значение? Ради малышки Марьяна была готова мягче реагировать на Леонида, и тому показалось, что она настроилась на другой спектр их отношений. Его неловкость понемногу стала исчезать. Как-то она спросила, вполне благожелательно: – Ты счастлив? Правда, невозможно не быть счастливым, держа на руках это чудо?

– А, что? У меня есть всё. Или, почти, всё, – ответил он. Немного успокоилась и Шарлотта Максовна. «Слава Богу! Девочка, кажется, «оттаяла». /37

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Обычно, приходя с работы, Марьяна выходила с племянницей на улицу. Возвратившись с прогулки, купала её и приносила Свете для кормления. Потом стирала пелёнки, скопившиеся за день, а утром, до работы, успевала их погладить. Видела, что сестра – плохая мать. Света не любила гулять с дочерью на улице, днём выставляя коляску на балкон, где часто бывал сквозняк. «Подумаешь, такой же свежий воздух, ничуть не хуже. Тащиться вниз с коляской? Ещё чего? Однажды натаскалась. Вниз на лифте, а обратно на девятый пёрла на себе – лифт, как всегда, не «фунциклировал». Нет уж, увольте», – говорила она. Кроме того, пока дочь спала, Света и сама любила поспать, или просто поваляться на диване с очередным романом. Она могла, не покормив ребёнка, выскочить, всего на полчасика, в универмаг и застрять там, в очереди, за дефицитными сапогами на полдня. Вернувшись с обновкой и застав посиневшую от крика дочь, мать в полуобморочном состоянии, Света, как ни в чём не бывало, интересовалась: – Шо трапылось? И чего разорались? Мамочка пришла. Сейчас, сейчас покормлю своё сокровище, – и тут же, натянув на ноги обновку, продолжала крутиться перед зеркалом и орущей дочерью. – Глупое создание! Твоя мамуля подсуетилась и т-такие сапожки отхватила. А ты орёшь. Замолчи сейчас же. Видишь, какая у тебя мамочка, вся из себя? Не выдерживая, хватаясь за сердце, Шарлотта Максовна уходила к себе. «Что за мать? Ну что за мать?» – расстраивалась она.

– Ну, иди, иди к мамочке, голодненький Масик! – взяв на руки дочь, Света искала книгу. Девочка чмокала, собрав губы в комочек, искала материнскую грудь и, не найдя, обиженно кривила личико в гримасе плача.

– Да покормишь ты ребёнка, в конце концов? – кричала Шарлотта Максовна из своей комнаты. – Тебя нужно лишить материнства, ты – не мать, ты хуже любой мачехи. Господи! Не могу наблюдать всё это. Изо дня в день одно и то же. У Светланы был свой метод воспитания, и ничто не могло его изменить. Как-то, придя с работы, Марьяна спросила: – Что случилось? Почему Алюша охрипла?

– Это что ещё за допрос, а? Ты, кажется, вообразила себя её /38

Повесть / СЁСТРЫ

матерью? Для начала – роди, потом будешь командовать и вопросы задавать.

– Хорошо, я непременно последую твоему совету. Но, всё же, что произошло?

– Да она же не подходила к ней целый день. И меня не подпускала. Вот Алина и прокричала весь день. Наверное, болел животик. Нужно было просто взять её на руки, согреть своим теплом. Так эта «солдафонша» подходила к ней строго по часам. Это невыносимо. Я буду убегать из дому. Видите ли, пусть скажет спасибо, что она её вообще кормит. Ну, как? Как вам это нравится? – не могла успокоиться Шарлотта Максовна. По ночам плач ребёнка тоже не мог поднять Свету с постели. «Покорми её, и она уснёт», – просил Леонид. «Пусть покричит. Она должна усвоить – ночь существует для сна», – отвечала «мамаша» и поворачивалась на другой бок. И Леонид вставал, давал дочери немного воды и, успокоившись, ребёнок засыпал. Иногда, в дверь скреблась Марьяна, забирала у него девочку и уносила к себе. «Поспи. Тебе же рано на работу», – говорила ему. Как будто ей не нужно было идти на работу. Тот, кто плохо знал Марьяну, мог бы подумать, что это жертва с её стороны. На самом деле, обиды как-то незаметно трансформировались во всепрощение. Она любила. Только любовь становилась другой, приобретая иное качество. Марьяна прекрасно отдавала себе отчёт в том, что не только любовь к малышке заставляет её так поступать. Что, подсознательно, она многое делает ради него. В её жизни наступил новый, почти счастливый период. Дело даже не в том, что, успевая за день проделать многое, работая, заглядывая в учебники, у неё хватало времени и любви на всех. Просто, каждый свой день она проживала, как праздник. Физическая усталость радовала. Во всяком случае, она была утешительней тех мыслей, которые всё же, с упорством компасной стрелки, возвращали к прошлому. Она часто думала, что если у неё когда-нибудь будут дети, то вряд ли она сможет любить их больше, чем Алюшу. И только сестра оставалась равнодушной к бескорыстной помощи сестры, воспринимая её преданность надоедливой и навязчивой. Перед Новым Годом умер Михаил Осипович. Это был удар для всей семьи. Прошедший войну, познавший тяготы после/39

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

военной жизни, до последнего дня он не мыслил себя без работы. В принципе, и жена, и дочери, как говорят, «были за ним, как за каменной стеной». Последнее время, чувствуя себя плохо, не соглашался оставить работу. Несмотря на постоянные просьбы жены: «Миша, сколько ты будешь бегать? Подумай о себе. Загляни в паспорт», – продолжал «бегать». – «Пока бегу – живу. Главное, здоровье. Остальное купим. Не дрейфь, Лётик! Пробьёмся!» – шутил он. Не пробился.

ОПРОКИНУТЫЙ ДОМ

Ш

ли годы, сменяя календари. Здоровье Шарлотты Максовны было надломлено, она болела, резко постарела. Не оставляла боль от потери мужа. В мыслях она часто обращалась к прошлому, вспоминая молодость, их встречу, любовь. Вспоминала и родителей, согласившихся на её брак с бедным студентом. Думала о том, что ни разу в жизни не пожалела, что вышла замуж за Михаила Осиповича, не разочаровалась в нём. Всё чаще её посещала мысль, что жизнь движется к эпилогу. Несмотря на занятость, Марьяна пыталась оторвать маму от грустных мыслей, пробудить в ней интерес к жизни. Закончив несколько лет назад институт, она руководила проектной группой в своём институте, много работала, но о маме не забывала. Заставляла её больше двигаться, приносила разные интересные статьи, толстые журналы, часто прибегая к хитрости: «Мамочка, у меня совершенно нет времени. Пожалуйста, прочти это, а после вкратце расскажешь самое существенное. Мне просто стыдно, все мои коллеги в курсе последних литературных новинок, а я – нет». Это срабатывало, вносило какое-то оживление в жизнь Шарлотты Максовны. /40

Повесть / СЁСТРЫ

Произошли изменения и в семье Светы – у неё родилась ещё одна дочь, Юля. Жизнь всё же заставила её заняться семьёй, домашним хозяйством, хотя получалось у неё это плохо. Рассчитывать на помощь матери и сестры, освобождавших её прежде от всех обязанностей, теперь она не могла. На помощь мужа – также. Но, оставаясь верной себе, не умела думать о ком-либо другом. В шкале её приоритетов на первом месте всегда была она, потом следовали руки, ноги и лишь затем, где-то там, на последнем, – дети. Муж? Мать? Сестра? Они, вообще, в расчёт не принимались. Взаимоотношения с мужем ухудшались день ото дня, ежедневно всё больше обостряясь. Леонид уже не был податливым мужем, готовым выполнить любую прихоть жены. У него «прорезался» голос. Его раздражали Светины амбиции, злила бесконтрольная трата денег, её бесхозяйственность. Выйдя из-под контроля, он часто возвращался к мысли, что совершил ошибку, женившись не на той из сестёр. С женой у него не было ни общих интересов, ни тем для общения, кроме денежных. Принося зарплату, которой всегда не хватало до следующей получки, он требовал отчёта. И Свете приходилось юлить, изворачиваться, скрывая приобретение обновок. Он взрывался, перестал отдавать премиальные. Институт давно бросил, стал выпивать. Вернее, не то чтобы валялся в подворотнях, но с работы часто возвращался навеселе. В редкие дни, когда был трезвым, между супругами вспыхивала очередная ссора. Поводом могла послужить любая мелочь: то прошёл в обуви по вымытому полу, то бросил на пол свои носки, то отказался от пригоревшего супа. Семью нисколько не укрепило и рождение второй дочери, скорее наоборот. При этом, Света была не из тех, кто скрывает семейные неурядицы. Всё у неё было «навынос», и потому все, включая детей, были свидетелями скандалов. Шарлотта Максовна пыталась образумить дочь: – Тебе нужен психиатр. Ты до сих пор не поняла, что климат в семье зависит от женщины. Можно попытаться ещё что-то исправить. Иначе потеряешь мужа, даже такого никчемного. Марьяна, оставаясь сторонним наблюдателем, никогда не вмешивалась в семейные отношения сестры. Это было табу, даже когда Шарлотта Максовна просила: «Да поговори же с ней, объясни. Понимаю, это бесполезно, но всё-таки». Марьяна не испытывала удовлетворение от того, что семейная жизнь /41

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

сестры катилась под откос, лишь – сожаление. Пропасть между нею и сестрой была почти непреодолимой. Света находилась в состоянии постоянного бешенства: «Мать придумала себе болезни. А сестра думает только о себе, о своей работе. Ей плевать на семью, детей». Света нисколько не завидовала карьерному росту сестры. Бесило отсутствие прежней, бескорыстной помощи. Теперь Марьяна готовила только для себя с матерью, племянницам покупала фрукты и кое-что из одежды. Постоянную помощь Марьяна отменила. Причина была более, чем веской. Однажды, после рождения Юли, Марьяна была разбужена среди ночи. В Свете клокотала ярость: «Дрыхнешь? Что происходит, чёрт возьми?! Почему не подходишь к ребёнку? Оглохла? Не слышишь, как она орёт? Ты не понимаешь, что я вожусь с ней целыми днями, пока ты прохлаждаешься на работе? Хотя бы ночью можно меня подменить? Этот идиот, ссылаясь на «сверхурочные», ночует у мамочки, и ты туда же? Сговорились меня угробить?» Видимо, это была та самая грань, которая поставила Марьяну перед выбором. Она мгновенно поняла, что если сейчас не даст сестре достойный отпор, то будет «проглочена» ею окончательно. И Марьяна напомнила Свете, чьи это дети, захлопнув перед нею дверь своей комнаты. Потрясённая, потерявшая на несколько минут дар речи, Светлана обрушила на сестру поток брани, в завершение прокричав, чтобы впредь та не смела приближаться к детям. Угроза, впрочем, оказалась ложной. Как и прежде, оставаясь самой подходящей мишенью для сестры, теперь Марьяна реагировала на её выпады хладнокровно. Выработалась некая защитная реакция организма, своего рода – иммунитет. Часто, когда возвратившись с работы, готовила ужин, Света появлялась на кухне, затевая «дружескую» беседу: – Мэри, когда ты выйдешь замуж? Пора, наконец, завести себе хоть какого-нибудь мужчинку. Я, всё же, твоя сестра. Между прочим, старшая. Все твои подружки, известные красотки, и те давно замужем. А ты? Или некого заарканить? Не стесняйся, помогу советом.

– Тебе хочется очередной дискуссии? Изволь. Кстати, ты – последняя, к кому я обратилась бы за советом. А что касается, /42

Повесть / СЁСТРЫ

моих подруг… Да, почти все вышли замуж. Но среди них нет ни одной, которая сделала бы это кому-то назло.

– На что ты намекаешь? Нет, говори прямо.

– Я не намекаю, говорю открыто.

– Так я назло тебе вышла за этого придурка?

– Хорошего же ты мнения о собственном муже… – пядь за пядью отвоёвывала Марьяна право на собственное пространство.

– Ах, тебе всё ещё нужен мой муж?! Я правильно поняла? Нет проблем, бери. Как-нибудь переживу. Знаешь ли, детка, секс очень полезен для здоровья. Кроме шуток, Мэри! Вы же нравитесь друг другу. Вижу, не слепая. Старая любовь, да? Так сойдись с ним. Переспи. Убей свою страсть. Я разрешаю, – с сардонической усмешкой продолжала Света, пытаясь пробить брешь в хладнокровии сестры. С сожалением глядя на Свету, Марьяна не переставала удивляться её цинизму: – Мне жаль тебя, поверь. Провоцируешь, интригуешь… Несёшь немыслимый бред. Мне кажется, тебе надо душу лечить. Не думала об этом? Ты, словно вампир, которому необходима чужая энергия для подпитки. Неужели получаешь от этого удовольствие? Только не учла, что унижаешь этим себя. – Спокойствие давалось Марьяне с трудом, в противовес словам, которые падали, точно удары молота. – Кто ты, сестра? Порой трудно тебя так называть. Ты почему-то присвоила себе право бесцеремонно обращаться с людьми, постоянно их высмеивая. Даже тех, к чьей помощи постоянно прибегаешь. И оставь, пожалуйста, свой жаргон, прибереги для близких тебе по духу. Хотя, я не вижу рядом с тобою уже почти никого.

– Боже праведный! Как проникновенно! Какой пафос! – отступает Света, чувствуя в сестре равную себе силу. – Ну, прости, прости, что задела твои девственные чувства. Ты так добродетельна… До тошноты. Ох, уж эти мне кислые, старые девы. Вот что, дорогуша! Не оттачивай на мне своё красноречие. И подумай всё же о том, что я тебе сказала. Секс, это то, ради чего стоит жить. Для чего ещё нужны мужчины? Подобные эскапады временно прекратились, когда однажды, недооценив выпившего, спящего мужа, Света затеяла подобную беседу. Услышав обрывки разговора, он выскочил на /43

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

кухню и, схватив Свету за волосы, втащил в комнату. Крики, звуки пощёчин, разнеслись по всей квартире: – Гад! Сволочь! Ты посмел поднять на меня руку? Из-за неё? – кричала Света сквозь слёзы. В тот день она больше не вышла из комнаты, не желая, чтобы мать и сестра увидели её горящее лицо и опухшие глаза. «Семейная жизнь? Да, не удалась. Кто же знал, что заводской мальчик окажется таким ничтожеством?» – В душе Света испытывала злорадство. Ведь никто в семье не догадывался, что у неё был любовник, от которого и родилась младшая дочь. Правда, он исчез, как только узнал о беременности. Да и нужен-то был лишь для отместки мужу, к которому давно не питала ничего, кроме враждебности пополам с отвращением. Просыпаясь утром, с ненавистью думала: «Мужа следует любить? Такого?! Невозможно. Грязный неудачник. И угораздило же так вляпаться. Пусть теперь и содержит чужого ребёнка. Презираю. Кретино». Куда-то улетучилась даже былая чувственность. Скандалили они всё больше мрачно, глубоко, всерьёз. Безобразные потасовки входили в привычку. Иногда, после очередной ссоры он убегал к маме. «Да, катись ты…» – неслось ему вслед. Но проходили дни и, пересилив себя, ненавидя за унижение, Света, разыгрывая нежность, караулила мужа на улице, моля о прощении… Он возвращался. Но, ненадолго. Спустя несколько дней, самое большее – недель, всё повторялось. Они совсем не проживали общую, внутреннюю жизнь, их отношения деградировали настолько, что на смену видимому благополучию, пришли абсолютное равнодушие, постоянное раздражение и, в итоге, ненависть с обеих сторон.

– И отчего мы не поженились? – спрашивал он Марьяну. Вопрос был риторическим, своего рода ритуалом, превратившимся в дежурную шутку, очень болезненную для неё в первые годы семейной жизни сестры. Домой он возвращался к ночи, почти всегда подшофе. Сталкиваясь в коридоре с тёщей, паясничая и икая, дышал перегаром ей в лицо: – Дорогая, Шар-ло-тта Мак-сов-на! А поделитесь-ка с «любимым» зятем, как это вы умудрились произвести на свет таких разных девочек? Ну? Не увиливайте, колитесь – отрыгивал он. /44

Повесть / СЁСТРЫ

Вопрос повисал в воздухе и, брезгливо отшатнувшись, Шарлотта Максовна, скрывалась у себя.

– Презираете? – кричал он у двери её комнаты. – Ну и хрен с вами! Всё и так ясно. Природа сэкономила на Светкиных мозгах. Видать, смазочки не хватило… Выбегающая на крики Света, волокла его в комнату, начинался очередной скандал: – Ты, наконец, прекратишь пить? Не можешь – убирайся к мамочке. Надоел до потери пульса… Что тебя не устраивает?

– А лицо твоё надоело. Б-р-р… И уйду. К Марьянке уйду… Доиграешься. И не ищи потом по подворотням. Во время этих ссор Алина пряталась у Марьяны или у бабушки, а испуганная Юля, совсем ещё маленькая, кричала и плакала.

– Довёл ребёнка, сволочь?! Вон! Слышишь, вон! И чтобы ноги твоей здесь больше не было! И он снова уходил… И снова возвращался… Калейдоскоп… С годами он располнел, облысел. Стал неопрятен. Ему было плевать на свою одежду, он ходил, в чём попало. Мог несколько лет, не снимая, носить один и тот же лоснящийся пиджак, не знавший химчистки. Когда, под натиском приятелей, покупал новый – хвастал обновкой: – Ну, как матерьяльчик? Супер?! Когда узнавал, что кто-то приобрёл похожий, но несколько дешевле, расстраивался. Впрочем, даже в новом пиджаке рядом с женой, по-прежнему носившей «фирму», Леонид выглядел неухоженным и поношенным. В редкие вечера, когда бывал не слишком пьян, он пытался сблизиться с Марьяной. Вспоминая прошлое, жалел себя. Как-то поздним вечером, когда все спали, он тихо постучал к ней в дверь: – Разболелось горло. Напои меня чаем… Ты по-особому завариваешь, аромат необыкновенный.

– А, что твоя жена? Спит? Ну, пойдём. Напою… Они вышли на кухню, она заварила чай с мятой и ромашкой, добавив гречишный мёд.

– Слушай, Марьянка! Когда мы с тобой, вот так, вдвоём, такое счастье. Я часто вспоминаю старые времена. Нет, серьёзно. Я се/45

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

годня трезв. Кажется, жизнь бы отдал, чтобы вернуть прошлое, не расставаться. Я не шучу. Давай попробуем начать всё с начала… Марьяна рассмеялась: – Дружочек! Ты всё же пьян. Прекрати нести чушь. Выпей чаю и ступай спать.

– Не гони. Знаю, сам всё в жизни разрушил. Противно. Ненавижу себя, её. Люблю только тебя. Никогда не переставал. Веришь? Просто тогда затмение нашло, потом рассеялось… Но было уже поздно. А в последнее время… Не могу я так больше. Просто, не хочется жить. Ты сжала сердце так крепко – я его больше не чувствую. Что сделать, чтоб ты простила?

– Послушай, я давно простила. Успокойся. Продолжая говорить, он верил своим словам. Ему казалось, что он убедителен, что ему удастся её вернуть. Годы, проведённые под одной крышей, сделали своё дело. Он всё больше ощущал потребность в ней, скучал. Жизнь сыграла с ним злую шутку – Марьяна стала ему необходима.

– Ну, скажи, что хоть немного ещё любишь. Не верю, что ты больше ничего не испытываешь ко мне. Помнишь, как сказала тогда? Пусть «это» будет…

– Глупо упрекать тебя в неделикатности, – перебила Марьяна. – Ты не знаешь значения этого слова. Любовь? Ты забыл и её смысл… Господи! Ну, взгляни на себя! В кого ты превратился? Неужели, ты – тот человек, из-за которого я провела столько бессонных ночей? Нет, тот был другим. Я любила в тебе того, кем ты не стал. Не смог, не захотел стать. Теперь ты решил окончательно превратить жизнь в фарс? Жаль… Только без меня. Я в этом не участвую. Марьяна смотрела сквозь него и, казалось, хотела разглядеть кого-то другого, которого знала прежде. Она слушала голос, любимый ею в прошлом, но оставлявший абсолютно равнодушной сейчас – И ещё… Ты, кажется, забыл, что давно женат?

– А мне плевать. Я её ненавижу… Рано или поздно всё равно уйду. Вот только, девчонки…

– Не забывайся, она всё-таки мне сестра. И запомни! Войти в реку дважды, возможно только… не выходя из неё.

– Как это?

– Вряд ли поймёшь. /46

Повесть / СЁСТРЫ

Он заглядывал в её глаза, потел, и под мышками у него расплывались круги. Смесь пота и одеколона вызвали чувство страдающей, острой гадливости, и она испугалась, стараясь как-то подавить его: «Как невыносимо зрелище мужской слабости, в чём бы она ни проявлялась». Прислушиваясь к себе, отчётливо осознала, что разлюбила свою давнюю «мелодраму». «Как же это происходит? Любишь, сходишь с ума, кажется, что всё кончено, что жизнь достигла края. И вдруг… Заглядывая внутрь, пытаешься отыскать частицу прежней себя и не находишь… И становится неважным, что тебя предавали, обманывали… Удивляешься самой себе. Смеёшься. Зачем? На что растрачено столько сил, души? Неужели это происходило именно с тобой? Как же сильно можно любить, как бесследно это проходит… Что же это за болезнь – любовь? Когда тебя лихорадит, а здравый смысл молчит? И ты летишь, летишь куда-то, что называется, с губительным восторгом…»

– Марьян! – его голос возвратил к действительности. – Какой я был дурак. Всё помню. И как познакомились в метро. Простаивали в парадном… А мама до сих пор о тебе спрашивает… Согрей меня, как когда-то, помнишь? Мне холодно, очень холодно, – он потянулся к ней.

– Холодно? Я свяжу тебе свитер. Только держись от меня подальше.

– Прежде ты не была такой холодной, чужой. Что с тобой случилось?

– Дружочек, когда-то со мной случился «ты». Помнишь? Он не мог понять, что именно в ней изменилось? Непоправимо. На какие-то мгновения в её облике проступала та девушка, бросавшаяся к нему в объятия почти десять лет назад. Девушка, которую, он когда-то любил, которая любила его…

– Какая у тебя недобрая память. Всё можно исправить...

– Ступай спать! – вздохнув, она встала. Но он, преградив путь, обнял и прижался всем телом.

– Ты что? В своём уме? – отпрянула она. И в этот момент на пороге кухни появилась Света.

– Воркуете, голубки? Так и липнете друг к другу? Я вижу, сестричка, ты вняла моему совету. Не теряешься.

– Как всегда, ошибаешься. И видишь то, чего не может быть /47

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

по определению. Я крепким чаем и душевным разговором лечила твоего мужа. А ты иногда приглядывай за ним. Не помешает. Он у тебя такой неоднозначный… Ну, пойду. Оставлю вас наедине с вашей радостью, – улыбнулась Марьяна и вышла.

– Ну, и как долго это будет продолжаться? – повернулась Света к мужу.

– А завсегда, Светик! Придётся тебе смириться. Чувствую, как во мне просыпается здоровый такой оптимизьм. Не всё ещё потеряно, детка! Не всё. Что-то ещё поправимо. Надежда умирает последней… Помнишь? «Надежда – мой компас земной…» – напевая, он ушёл в комнату.

ОСЕННИЙ БЛЮЗ

П

оздняя осень. Канун зимы. Медленно осыпались листья, подвластные неумолимому течению времени. Жёлтые, потускневшие, всё ещё напоминавшие о недавней золотой поре, они кружили, пытаясь освободиться от влекущего их безнадёжного круговорота. Поздно вечером, когда дом, наконец, затих, Марьяна попыталась отвлечься от размышлений, перелистывая любимые строки стихов. Строчки, сливаясь, прыгали, а предательские мысли незаметно завладевали вниманием. Отдавшись им, она отслеживала свою жизнь, как кадры киноплёнки, то стремительные, то однообразные. Трудно иногда понять какие-то «тонкие» вещи, существующие в душе, в самых дальних её уголках. Непонятную, вдруг, радость от самого сознания, что живёшь, дышишь. Овладевавшую разумом грусть, оттого, что многое уже позади. Или что-то манящее в неизвестность. Порой, непонятно откуда появлявшееся желание пройтись по ночным улицам, бесцельно, не спеша. Набросив тёплую шаль, она вышла в лоджию, пытаясь подольше удержать в себе аромат уходящей осени. Взрывая мелодию ночи, тишину нарушали проносившиеся по мосту Гидро/48

Повесть / СЁСТРЫ

парка электрички метро. Этот резкий, свистящий звук вырывал всё живое из нирваны. Было заполночь, но город не спал. В природе всё сходится, вращаясь кругами. Возвращается и уходит заново. По прошествии лет прежние проблемы кажутся ничтожными, второстепенными. Когда-то Марьяна думала, что никогда не сумеет простить предательства. Но принадлежа к касте прощающих, постаралась убить в себе обиды. Почти. Не хотелось с ними жить. Даже мама часто корила: «Ты абсолютно ничего не понимаешь в жизни. Есть вещи, которые можно забыть. Есть вещи, которые нужно забыть. Но, есть вещи, которые нельзя забывать. Ты – слишком мягкотела. Как можно?! Общаешься с этим человеком, как ни в чём, ни бывало? Даже я за все годы не сказала ему ни слова». Годы просыпаться от собственного немого крика. От пустоты, инерции... Без него. Без его рук… Её любовь, страдание, боль. Сколько раз она думала об этом. Изучала, словно через увеличительное стекло, его лицо, разрез глаз, изгиб губ. Как такое могло произойти? Но ответ всё время где-то прятался. Сколько можно вспоминать? Глубоко внутри всё ещё саднит то, что никогда не изжить до конца. В её душе продолжал жить образ невыразимо близкий, даже родной. Но пока она наделяла этот образ разными эпитетами, он всё больше становился расплывчатым, исчезал. И уж совсем не был похож на своего реального прототипа. «Как он смотрит теперь на неё? Чуть ли не на коленях молит о любви. Почему, когда всё ушло? Абсолютно. Смешно и грустно. Так. Нужно успокоиться. Взять себя в руки. Подумать о чём-то другом, – сказала она вслух, пытаясь развернуть мысли в другом направлении. Вербализируя и проговаривая свою жизненную ситуацию, интуитивно хотела оставить в прошлом всё плохое. – Кажется, я окончательно «выздоровела». Похоже, время былых чувств безвозвратно миновало. Я окончательно усвоила, что моя душа не проходной двор. И это – свобода. Это не означает, что моя жертвенность уступила место эгоцентризму. Нет. Мне совсем не нужно ни о чём забывать. Нужно просто жить». Марьяна любила свою работу – та приносила удовлетворение. Небольшая проектная группа, которой она руководила, одной из первых в их институте освоила и стала использовать /49

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

при проектировании вычислительную технику. Пожалуй, в последние годы работа стала её главным хобби. В свои почти тридцать лет, Марьяна была красива. Даже в юности не была так хороша. Она принадлежала к редкому типу женщин, которым идёт гладкая прическа. Волосы, собранные в тугой узел, оттягивали голову назад, придавая фигуре величественную осанку. Она стала спокойной, уверенной в себе, знающей, что рассчитывать всегда, во всём, может только на себя. Даже походка изменилась. Из воздушной, торопливой, стала твёрдой, деловой, но не утратившей женственности. Марьяна нравилась мужчинам, многие пытались за ней ухаживать. Но она была максималисткой: «Всё, либо – ничего». К тому же, не изжитый в душе страх не давал полностью расслабиться, принимать жизнь такой, какова она есть. Если ей нравился мужчина, она нервничала, отходила в сторону, демонстрируя равнодушие. Были и те, которые звали замуж. Она улыбнулась, вспомнив одного из них. Они ходили на концерты, выставки, в Дом кино на премьеры. Просочившийся слух о его параллельных с кем-то отношениях, заставил мгновенно отреагировать, и она оборвала начинавшийся роман. Предпринимаемые им попытки что-либо исправить, остались тщетными. И как всякий мужчина, чувствуя себя уязвлённым, он перестал её замечать. Где-то, в глубине души, точило сожаление – тот мужчина нравился ей. Но она уже не была той девочкой, которую можно было легко приручить. Это было почти невозможно. Читая немой вопрос в глазах матери, желавшей, чтобы дочь вышла замуж, Марьяна говорила: «Он – не мой человек». Она, по-прежнему, шила и вязала для себя, но уже более профессионально, чем прежде. Могла из ничего сотворить нечто. Купить что-либо приличное в магазинах было трудно, прилавки пустовали. Перелицовывая, добавляя новые детали, она вдыхала в устаревшую вещь новую жизнь. Немного фантазии, плюс усилия, и та обретала новую «изюминку». Марьянин вкус проявлялся удивительнейшим образом – в своих изделиях она применяла сочетание тонов в «контраст», что свойственно натурам неординарным. Тогда, как сочетание в «цвет» применяют обычно многие. Класс её мастерства вырос настолько, что когда она приходила на работу, надев новую вещь, мало /50

Повесть / СЁСТРЫ

кто верил, что обновка сделана собственноручно. Доходило до того, что коллеги, тут же, прямо на ней, выворачивая изделие наизнанку, пытались отыскать хоть какой-либо изъян. Не обнаружив, говорили: «фирма». Это было верхом похвалы. При всей занятости, она не изменяла чтению, выкраивая время для любимой поэзии, порой, за счёт сна. Никогда не заучивала стихи специально, самые любимые после нескольких прочтений запоминались. Когда на работе, по праздникам, случались посиделки, её обычно просили: «Почитай». Коллеги утверждали, что читает она необыкновенно. Друзей у Марьяны осталось немного, круг их сужался. Даже Стёпа, любимая, школьная подруга уже давно присылала письма из Цинциннати и звала к себе. Но об отъезде Марьяна не думала. Марьяна не приглашала к себе гостей – обстановка в доме не располагала. Даже дни рождения не отмечала дома после того, далёкого, десятилетней давности. Со Светланой сохранялся статус «кво». Пожалуй, Марьяна осталась единственной, кто уже не реагировал на характер сестры, ведь Света соединяла в себе несоединимое. С прежними приятелями могла быть и великодушной, порой, даже, щедрой. Но потом на смену радушию приходили мелочность, злоба, зависть. Даже дочери тянулись к Марьяне, особенно Алина, которая старалась больше находиться в комнате тёти, не отвечая на зов матери. Света, ревнуя к сестре, могла ударить дочь по лицу. Она всегда искала виновных и кричала Марьяне: «Ты специально строишь из себя добренькую тётушку. Пытаешься внушить девчонке, что я – плохая мать. Все твои любезности фальшивы. Я знаю, уверена, в душе ты желаешь нам всяких пакостей». Марьяна призывала сестру к благоразумию, хотя, понимала – достучаться до её сознания почти невозможно: «Такими действиями ты совсем оттолкнёшь от себя дочь. Попытайся смирить свой характер. Сделай усилие над собой. Поверь, это принесёт тебе не только облегчение, но и каплю уважения к самой себе. Ты ведь любишь детей, но больше – свою любовь к ним». Алине же Марьяна внушала: «Девочка, моя! Она – твоя мама. Ты должна вести себя, как взрослая. Понимаешь?» Стало зябко. Вернувшись в комнату, Марьяна включила те/51

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

левизор. Демонстрировали какой-то бесконечный сериал. Ей не нравился ни примитивный сюжет, ни игра актеров. Она долго не могла заснуть. Мысли кружили, обгоняя друг друга, как листья за окном: «Приближается тридцатилетие. Своего рода, рубеж. Для женщины – особенный». Ночь была беспокойной, снились какие-то кошмары, но утром она ничего не смогла вспомнить. Уступив просьбам мамы и Светы, Марьяна согласилась отметить тридцатилетие вместе с сестрой. Как и десять лет назад, всё подготовила ко дню рождения. Приглашены были только самые близкие родственники. Всё было обычно, и тосты, и пожелания. Целый вечер Марьяна изображала веселье, пытаясь снять скованность, витавшую в воздухе. Вечер близился к завершению, когда Леонид, будучи уже изрядно пьян, взял на себя роль тамады. Произнося длинный, невнятный монолог за своих «любимых» девочек, договорился до того, что этот день считает концом своей супружеской жизни. Рухнув перед Марьяной на колени, обливаясь слезами, просил простить его и выйти за него замуж. В комнате повисла гнетущая тишина. Когда его выводили из комнаты, вырываясь и плача, он кричал: «Марьянка, Марьянка! Горько! Горько!» Родственники, все годы не подававшие виду, что хорошо осведомлены обо всём, что происходило в этом доме, перекрикивали один другого, стараясь успокоить рыдавшую Свету. Только Шарлотта Максовна сидела с окаменевшим лицом.

– Мамочка, только не волнуйся, – шепнула ей Марьяна. – Всё наладится, вот увидишь. Я пройдусь немного. Хочется воздуха. Свежего. И чего-то ещё… Легко шла она по опустевшим аллеям парка, ощущая необъяснимое чувство, такое новое, такое сильное. Тихонько рассмеялась. Она вспомнила детство, Южный Буг, на берегу которого они снимали дачу, зависшую над водой стрекозу. «Как она тогда хотела поскорее повзрослеть. Глупая…» Под ногами шуршали, съёжившиеся в пожухлые трубочки, листья. Земля дышала сыростью – приближалась зима. Холодный ветер, швыряя капли дождя, переходил в мокрый снег, и ранние сумерки, поглотив день, погрузили город в темноту. В /52

Повесть / СЁСТРЫ

свете зажжённых фонарей плясали последние листья в прощальном, осеннем блюзе… Стало холодно. Марьянин взгляд скользил по силуэтам шапок деревьев, терявших последнюю листву. Сквозь чёткий рельеф голых ветвей, обозначенный на звёздном небе, она хотела прочесть своё будущее.

МАГИЯ ЧИСЕЛ ИЛИ ЗАКОН «ПАРНЫХ СЛУЧАЕВ»

В

исокосный год близился к концу. Хотелось, чтобы он поскорее закончился, ведь по астрологическим меркам он всегда непрост. И декабрь делал своё дело. Ещё вчера кружили последние листья в своём завораживающем танце, хлестал дождь, тяжёлый, зябко пронизывающий. А сегодня зима уже шагала по сугробам, выбелив улицы. Кутаясь в пальто и шарф, Марьяна стояла на остановке в ожидании автобуса. Переполненные, они проходили, не останавливаясь. Народу собралось много, был час «пик», и сесть в автобус, да ещё с тяжёлой сумкой было невозможно. «Если и сейчас не попаду, возьму такси», – решила она. Мысль – материальна, не успела подумать – возле неё притормозили «Жигули».

– Подвезти? – открыл дверь водитель. Кивнув, она села на переднее сиденье и только потом сообразила, что машина – частная. Впервые изменив своему правилу, воспользовалась услугой незнакомого мужчины. Но было уже поздно, они отъехали. Она внимательно посмотрела на него.

– Не волнуйтесь. Не маньяк. Куда едем? – на мгновение их глаза встретились.

– Следите за дорогой, пожалуйста, – и она назвала адрес.

– Дефицит? – кивнул он в сторону её сумки, из которой выглядывали палка сырокопчёной колбасы и растопыренные куриные лапы. – Часто приходится носить тяжести?

– Паёк, – односложно ответила она.

– Ну, это понятно. Почему же вас муж не встретил? /53

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Вы всегда любопытны со своими клиентами? – вопросом на вопрос ответила Марьяна и украдкой взглянула на его правую руку, уверенно державшую руль.

– Не женат. Вернее, был, – перехватил он её взгляд.

– При чём тут?… – Марьяна покраснела. Особенность, сохранившаяся с детства, некстати дала о себе знать. Попыталась удивиться, но вышло это неуклюже.

– Вы – не замужем, – констатировал он.

– Ну и ну. Вы удивительно проницательны. Она рассердилась и отвернулась к окну.

– В ваших словах звучит сарказм, но я вовсе не хотел обидеть. Просто, рад.

– Спасибо.

– Спасибо, «да»? Или спасибо, «нет»?

– Послушайте! Это, наконец, переходит все границы. Если… Если вы сейчас же не прекратите, я выйду из машины…

– Молчу, молчу. Только не нервничайте. У него был приятный голос. Спокойный, доброжелательный взгляд. И улыбка. Слегка ироничная. Не сдержавшись, он спросил ещё о чём-то, но почему-то ей стало трудно придавать мыслям словесную форму. Остаток пути они ехали молча.

– Остановите здесь. Приехали, – наконец, сказала она. – Сколько я должна?

– Вы имеете дело с джентльменом, мадам, – он был предупредительно вежлив.

– Не выдумывайте, – попыталась расплатиться, но он отвёл её руку: – Я не меняю своих решений. Позвольте мне до конца доиграть роль воспитанного человека и помочь донести сию ношу, – он вышел вслед за нею из машины. Подойдя к парадному, Марьяна протянула руку за сумкой: – Если вы решите проводить меня до квартиры, я решу, что вы – маньяк. Он улыбнулся в ответ на её изучающий взгляд. Если бы не эта улыбка, она, скорее всего, тут же ушла бы. Но было в его взгляде что-то мягкое, доверчивое, скрытое за самоуверенностью. И что-то ещё…

– Я позвоню… – полуутвердительно спросил он.

– Вы меня «клеите»? /54

Повесть / СЁСТРЫ

– Мне больше нравится «кадрю».

– Не вижу разницы. Почему нет? Запоминайте номер, – продиктовав, кивнула: «Привет».

– Как вас зовут?– вдогонку крикнул он. Не обернувшись, ответила. Эхо вернуло: «Марьяна».

– Однако, – усмехнулся он. – Довольно редкое имя. Из прошлого. «У жизни все же своеобразное чувство юмора. Снова знакомство в транспорте. Правда, не в общественном», – подумала она, поднимаясь в лифте. Её лихорадило. За ужином, уткнувшись в тарелку, вспоминала его глаза. Не замечая, вздыхала. «Мадам, уже падают листья…», – из маминой комнаты долетали звуки романса Вертинского. – «Да. Падают листья, – размышляла Марьяна. – Глупо как-то. Да и не позвонит он. – Она не почувствовала, как в воздухе неуловимо что-то изменилось, вторглось в её подсознание и уже руководило ею. – Наверное, я сошла с ума», – стучало в висках. Оглянулась. Преодолевая расстояние шириною в Днепр, в окна вплывали подсвеченные прожекторами золотые купола Киево-Печерской Лавры. Обыкновенное утро, пасмурное, холодное. Не для них.

–Ты смотришь отстранённо… – приподнявшись на локте, Саша пытался поймать её ускользающий взгляд. – Как будто, сквозь. Разочарована? Такая женщина, как ты … – он запнулся.

– Продолжай, – попросила Марьяна.

– Ты меня чувствуешь? Почему-то, кажется, что знаю тебя даже лучше, чем близких людей.

– Как?

– Просто, мы давным-давно знакомы, хотя встретились только позавчера.

– Мы были знакомы прежде?!

– Не понимаешь? Встреча произошла... Когда-то… Такое ощущение…

– Откуда ты возник нынче?

– Из снегопада. Увидев тебя, что-то толкнуло в грудь. Не знаю, что…

– По-моему, мы оба сумасшедшие… – она откинулась на подушку и закрыла глаза. Её била дрожь от воспоминаний уходящей ночи… С её поцелуями на грани обморока… /55

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Тебе холодно?

– Да. Дай мне руки. Она снова погрузилась в нирвану. Незнакомое, неизведанное ею прежде чувство.

– Не понимаю… Это всё не со мной? – прошептала она, открыв глаза.

– Знаешь… – он пристально смотрел на неё. – В какой-то момент становится предельно ясно. Вот человек, с которым хочешь быть рядом. И всё. Я люблю тебя, как ни банально это звучит. Скажи что-нибудь.

– Что ты хочешь услышать? Думаю, нами правит случай. Говорят, человек своими усилиями способен изменить жизнь… Не верю. Я фаталистка… Толчок, посылаемый судьбой, и мгновенная перемена участи… Однажды в моей жизни так было. Похоже… Но без близости… Потом последовали разочарование, боль. Я… Я не знаю… Чтобы на второй день после знакомства оказаться в постели с чужим мужчиной?! Это сон? Бред?

– Чужим? Роднее всех родных. Неужели, не поняла? Расскажи мне всё.

– Зачем? – удивилась она. – Уверен, что хочешь знать? Заманчивая перспектива, копаться в прошлом… Не хочу. Ни малейшего желания обнажать душу, реанимировать прошлое. Лишь для того, чтобы показаться значительней? Загадочней? Я давно оставила прошлое позади. Поменяла кожу. Понимаешь? Обняв, он зарылся лицом в её волосы. Вдыхая запах тела, целовал глаза. И она почувствовала, как снова тает в руках этого большого, сильного мужчины. В эту минуту было абсолютно всё равно, где она, что будет с нею завтра? «Нет, что угодно, только не возвращаться сейчас домой. Хочется немного безумия!» Взаимные откровения. Минуты любви, нежности. Сквозь дрёму она вспомнила, как вчера, в субботу утром, он позвонил. Встретились у метро «Крещатик». Обратившись на «ты», предложил: – Я «погуляю» тебя по городу… Она поймала себя на мысли, что ей нравится, как он держит её за руку, что обращение на «ты» не кажется фамильярным. Пошли к Филармонии, спустились на Подол. От набережной сильно дуло и, поднявшись фуникулёром на Владимирскую Горку, долго бродили по безлюдным, тополиным аллеям. Под /56

Повесть / СЁСТРЫ

ногами хрустел снег, взбиваемый ветром в метель. С Горки пошли в сторону Владимирской, миновали любимый с детства Софийский Собор. Она совсем потеряла счёт времени. Сколько шли? Час? Десять? Он заставил её ни о чём не думать... На ощупь, почти заблудившись в метели, они шли, не оглядываясь по сторонам. Нечто вело их за собой. Промёрзли и когда, петляя, оказались на Чеховском переулке, он сказал: – Знаешь, вот мой дом... Буду рад, если ты заглянешь ко мне на чашечку кофе. Она вздрогнула от его пристального взгляда.

– Если только на кофе... – ответила, чувствуя себя полной идиоткой. Они смотрели друг на друга – объяснения были излишни. Обо всём сказали глаза. Она шевельнулась, и он тотчас открыл глаза: – Что, любимая?

– Не знаю... Всё так быстро… Странно…

– Всё прекрасно! Услышав доносящуюся откуда-то мелодию, Марьяна спросила: – Ты любишь блюз?

– Больше рок-н-ролл, – рассмеялся он.

– Почему смеёшься?

– Знаешь, что означает рок-н-ролл на американском сленге? Любовные забавы.

– А я люблю блюз. Тебе придётся его полюбить…

– Так точно, Мэм! – он отдал ей честь.

– Что же теперь?– она села.

– Теперь? Думаю, завтра мы перевезём ко мне твои вещи. Правда, я ещё нахожусь в стадии развода. В свободном полёте, так сказать. Но, ведь это всё временно. Потом познакомлю тебя с сыном, Юрой. А через год мы уедем. В Америку. Дома Марьяна появилась только поздним вечером в воскресенье.

– Как отдохнула? – встретила мама. – Ты должна почаще устраивать себе подобные вылазки на природу. Представляю, как там сейчас хорошо.

– Мамочка! Кажется, я выхожу замуж. Шарлотта Максовна грузно опустилась на стул и растерянно взглянула на дочь: /57

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Кто он? Откуда появился? Так ты не была у приятелей на даче? Ты никогда ничего не рассказываешь. Почему улыбаешься? Из тебя всё надо вытягивать клещами. Я волнуюсь. Ведь я люблю тебя.

– Всё замечательно, мамочка!

– Что замечательно?

– Всё! Потом. Потом. Я устала. Приму душ. Завтра рано на работу. Не сердись. Я сама ещё ничего не понимаю. Ничегошеньки.

АНАТОМИЯ ЛЮБВИ

Ж

изнь, как рояль. Клавиша – белая… Клавиша – чёрная… У Марьяны, как у многих, были разные периоды. Но страстным натурам дана возможность возрождаться – они рискуют начать всё заново. Вообще, жизнь – игра, своеобразное кокетство, попытка казаться лучше. Мужчина… Женщина… Когда отношения между ними лишь зарождаются, неизбежны всевозможные «хитринки», безобидная неправда. Лишь прожив годы, расслабившись, люди становятся самими собой. У Марьяны с Сашей не было этого резерва времени. За плечами – большой отрезок жизни, который был одним большим компромиссом. Его прошлый семейный опыт, отсутствие такового у неё – составило симбиоз единого рецепта взаимоотношений, который подходил только им. Это была не безрассудная страсть, которая обычно посещает в молодости. Но – страсть, не сжигающая, не иссушающая. Любовь зрелых людей, страстная, пылкая, но с известной долей прагматизма. Марьяна ждала, но боялась новой любви. Было в этом нечто мистическое, почти нереальное, похожее на какое-то тайное наслаждение, когда в уме, заранее, уже всё пережил. Когда, вопреки опасениям, иллюзии сбываются. /58

Повесть / СЁСТРЫ

– Я люблю тебя, – она вдыхает его запах, запах мужчины.

– Это я люблю тебя.

– Уверен?

– На все сто. Ты вкусно пахнешь… Горьким шоколадом. И ещё свежескошенной травой. Твой запах сводит меня с ума. Как я тебя тогда вычислил?

– Как это? – смеётся она.

– До гениальности просто – на остановке, помнишь? Было снежно… Безумно красиво… Вдруг, ты. В ярко-рыжем берете и шарфе. Я среагировал, как на светофор. Вот и всё. Иди ко мне…

– Издеваешься? Как на светофор? – она изобразила гнев, но её тело и сердце отозвались на его ласку, как душа на прекрасную музыку: – Хочу остаться в этом мгновении. Как тихо…

– Счастье всегда тихое, – они замерли в объятиях друг друга, прислушиваясь к собственному дыханию.

– Мужчина! И много ли было у вас подобного счастья?

– Не помню. А слышала ли ты о легенде, что каждый когда-то был разделён на две части. Что всю жизнь мы ищем свою половинку. Я нашёл, совсем неважно, что было прежде. Улыбнись. Твоя улыбка – выстрел в сердце. Я сделаю всё, чтоб ты мною гордилась, дорогая!

– Ты не выдумал меня?

– Выдумал. И ты воплотилась.

– Сашенька! Последнее время я, словно в чудесном сне – не хочется просыпаться. Мне страшно, что всё это может исчезнуть.

– Глупыш. Ты со мной, и нечего бояться.

– Знаешь. В детстве, к празднику, папа покупал нам надувные шарики, и огорчался, что свои я отпускала в небо. А я помню то необъяснимое чувство свободы, когда шарики взмывали вверх. И сейчас чувствую так же. Мне о многом хотелось бы сказать, но не могу. Трудно. Ты возвратил мне саму себя. Ей хотелось слиться с ним навек. Чтобы каждая частичка одного проникла в другого. Но, переживаемые ею чувства, тем не менее, не мешали наблюдать за собой, как бы со стороны. С каким-то любопытством исследовать собственное тело. Она хотела бы быть сдержанней, но, столь долго копившиеся в ней тепло и нежность рвались наружу, захлёстывая обоих. Она не /59

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

подозревала, что близость с мужчиной может давать ни с чем не сравнимое наслаждение. Только страх… Проклятый, неизжитый ею, страх не оставлял…

– Марьяша! – он затрагивает тему, которую она всячески избегает. – Почему ты меня не приглашаешь к себе?

– Есть причины. Надо немного подождать.

– Хорошо. Сколько?

– Не знаю. Немного.

– Чего ты боишься? Не доверяешь мне?

– Доверяю. Тут – другое… После той, давней истории… Когда-нибудь я расскажу... Не торопи... Десять лет назад я чуть не умерла. Была на краю бездны. Что удержало меня тогда? Не знаю… Наверное, родители. Боязнь причинить им ещё большую боль. Прошли годы, прежде чем я очнулась от того летаргического сна. Устала притворяться, что я не я. С тобой – словно летаю. Я – твоё эхо.

– Ты выйдешь за меня?

– Да. Позже… Сейчас хочу ребёнка от любимого мужчины.

– Ты не уверена во мне? Или в себе?

– Уверена. Но не хочу связывать тебя сентиментальными узами. Пойми, для меня это уже не так важно. Ты – мой «дом». Независимо от того, есть ли в паспорте штамп. Когда женщина любит, она хочет от любимого ребёнка. Это так понятно. И любимый тоже становится для неё ребёнком, которого хочется оберегать, вкусно кормить, удивляя день ото дня. К тому же, ты ещё не свободен. В свободном полёте? Так ты это называешь? В общем, есть время лучше проверить друг друга.

– Допустим. Но мы говорили, что ты переедешь ко мне. Когда?

– Сашенька! Ну, не могу пока оставить маму. По крайней мере, сейчас. Она должна привыкнуть к этой мысли. А переезд… Главное, что мы – вместе. Видимся почти ежедневно. Я ещё надоем тебе, – смеётся она. Поцелуем он остановил её смех. Взяв за подбородок, заглянул в глаза: – В общем, так. Я не намерен более ждать, и желаю быть представленным твоей маме. В ближайшую субботу – я у тебя. Возражения не принимаются. Understand?

– Ты настаиваешь… – она сдаётся. – В субботу, так в субботу. О Саше она сказала только матери: /60

Повесть / СЁСТРЫ

– Возможно, сегодня к нам заглянет мой друг.

– Да? – заволновалась Шарлотта Максовна, уже несколько дней хворавшая. Она попыталась встать с постели.

– Мама, нет, – остановила её Марьяна. – Когда он придёт, ты ненадолго встанешь. У тебя – криз. Лежи, я измерю давление.

– Но я хочу помочь что-нибудь приготовить.

– В этом нет необходимости. Справлюсь сама. Света, увидев сестру рано утром на кухне, удивилась: – Что это ты с утра пирожки затеяла?

– Так, ничего. Суббота…

– Всё темнишь? Не будь жлобихой, рассказывай. Нас решила побаловать или ещё кого? – не отстаёт Света, которой невозможно отказать в проницательности.

– Алина ещё спит? – уклоняется от ответа Марьяна.

– Дрыхнет.

– Когда проснётся, скажи ей, если хочет, может сходить со мной на рынок. Я обещала ей кое-что купить.

– Отвянь, скажи сама. – Света смакует кофе. – Так кто придёт? Марьяна, ожидая, когда Светино любопытство иссякнет, заканчивает лепить пирожки с капустой.

– Слушай, – переключается Света на другую тему. – Я тут юбку прикупила. Оказалась мала. Не хочешь?

– Зачем покупала, если мала?

– Я что, примеряла? Совсем не сечёшь? По знакомству же, «фирмовая». И классная такая. Возьмёшь?

– Света! Ты знаешь, я не покупаю вещи по спекулятивным ценам.

– Ну и дура. Твои самоделки уже всем осточертели.

– Интересно кому? Я же не заставляю тебя носить мои вещи, – улыбается Марьяна.

– Нет, вы посмотрите только на неё! Ру-ко-во-дитель группы! – с издёвкой растягивает слова Света. – Смотреть тошно, как одеваешься. Могу себе представить этого…

– Кого именно? Договаривай…

– Ну, этого… Который запал на тебя. С аналогичным одноклеточным знакома уже десять лет. К сожалению. Так кавалер придёт, угадала?

– Возможно. Так что, приготовься. Сможешь его обаять. – От смеха у Марьяны выступают слёзы. /61

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Не усекла… К чему ты это? А… Да иди к чёрту. Услышав звук захлопнувшейся входной двери, Света выбегает за мужем на площадку: – Куда тебя черти понесли? Опять за пивом намылился? – кричит она ему вдогонку. До Марьяны доносится: – Пасть закрой. И не шипи.

– Давай! Дуй в магазин за продуктами! Достал уже… Марьяна прикрывает дверь кухни. Происходящее на лестничной клетке диссонирует с её собственными ощущениями: «Так. Пирожки подготовлены, спеку днём. Овощи отварила. Мясо запеку позже. Ага… Тесто для ватрушек ещё раз перемесить. Кажется, всё». Перед выходом на рынок она заглядывает к племяннице: – Алинка! Если хочешь со мной, живо одевайся. Оказавшись под прицелом четырёх, изучающих глаз, Саша остался невозмутим. Он с интересом разглядывает хозяев. Слова, которые он произнёс пятью минутами ранее, были коротки, и теперь Шарлотта Максовна и Светлана переваривали их смысл.

– Боже! Какая пламенная, проникновенная, речь. Я чуть не прослезилась. Так вы тот самый Александр? А я буду Вас звать Алексом. Идёт? – обворожительно улыбается Света.

– Алекс? Почему нет? Так меня ещё не называли. Мне нравится. Как ты думаешь, дорогая? Обнимая Марьяну за плечи, шепнул: «Спрячь эмоции. Они мешают».

– А мы не встречались прежде? Мне очень знакомо ваше лицо, – не отступает Света.

– Вряд ли. Хотя… Моё лицо всегда кому-то кого-то напоминает.

– О! Какой у вас парфюм? Мой любимый. Вижу, у нас и вкусы совпадают.

– Замечательно. Это уже кое-что.

– Света! – не выдерживает Марьяна. – Чёрт побери! Саша впервые у нас в доме. Я надеялась, что ты не будешь вести себя подобным образом. Это – чересчур.

– Чересчур? – вскидывает Света брови так, как только она умеет это делать. С первой минуты, увидев Александра, она не /62

Повесть / СЁСТРЫ

может отделаться от чувства дискомфорта. Приятная наружность, умное, интеллигентное лицо, очки в роговой оправе. И этот, твидовый пиджак, явно не из магазина, респектабельный, богемный, богатый. А её «чмо»? С утра, как слинял за пивом, так и не появился. Муженёк не выдерживает никакого сравнения. Нет, право, вот это уже несправедливо и таки «чересчур».

– Не ломай комедию. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – отрывает Марьяна сестру от невесёлых размышлений.

– Да какая уж тут комедия? После месяца знакомства, и сразу в загс? Если хочешь знать моё мнение, нюх тебе изменил. Я тебя совершенно не понимаю.

– Это и не требуется. Я никогда не рассчитывала на твоё понимание.

– Ну и прекрасно. Поступай, как знаешь. Ты – взрослая девочка. Только смотри, чтобы потом не пожалела, что не послушала сестру, – она «сделала» лицо, и к яркому румянцу добавился мазок печали. Нервно закурив, Света вышла в лоджию. Не проронив до сих пор ни слова, Шарлотта Максовна нарушила молчание: – Девочка моя! А, может быть, Света права? Всё как-то скоропалительно… – она обернулась к Саше. – Ведь мы ничего не знаем о вас. Были женаты. У вас взрослый сын. Разводитесь. Вы так говорите. А если с женой у вас всё наладится? Вы подумали о Марьяне?

– Мама! Какая чепуха. Что ты говоришь?

– Шарлотта Максовна! Милая! – Саша сел в кресло, взяв её за руку. – Вы напрасно тревожитесь. Я – хороший. Хотя, понимаю, вы – мать... Знаете, каков мой главный принцип? Никогда не отказываться от того, чего хочешь. Иначе, когда-нибудь можно пожалеть об этом. Жить полной жизнью. Каждый день. Простите великодушно, но вы немолоды. При этом обладаете жизненным опытом. Неужели интуиция не подсказывает, что я люблю вашу дочь. Ну, посмотрите на меня повнимательнее. Я – правильный мужчина. Надёжный. Открытое, честное лицо. Разве, такой обманет? – в его голосе прозвучало столько иронии, что обе, и мать, и дочь, расхохотались. Услышав лишь последнюю фразу, Света, вернувшись в комнату, добавила: /63

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Именно такой и обманет. Не боишься, что его уведут, сестрёнка? – взглядом она сверлила гостя. На сердце у неё было сыро, мерзко, как за окном. Гнев пожирал её изнутри. Шарлотта Максовна попыталась сгладить Светин выпад: – Они всё время пикируются… Но в глубине души любят друг друга.

– Мама, подожди! – резко обрывает её Света. – Всё-таки, хотелось бы знать о вас несколько больше, прежде чем мы… Чем мама даст своё согласие… И… Вы не можете не считаться с тем, что я – старшая сестра.

– Действительно?!– улыбнулся Саша.

– Ничего смешного. Если хотите, на целых двадцать минут. Саша расхохотался. Его смех был столь искренним и заразительным, что Света растерялась.

– Не сердитесь, Светлана! Вообще, с женщинами я предпочитаю не спорить. С вами – готов. Однако, если необходимы подробности моей биографии, извольте. Ну, надеюсь, что детство и юношеские годы вас мало интересуют. Итак, что мы имеем сейчас. До сорока осталось несколько лет. Женился на последнем курсе института. Моя бывшая жена – мудрая женщина. Ради сына у нас вполне приемлемые отношения. Если позволите, не буду вдаваться в причины наших разногласий. Мы почти три года – врозь. Развод, я имею в виду саму процедуру, дело хлопотное. В ближайшее время это станет юридическим фактом. Сын заканчивает школу. Думаю, с медалью. После этого, он с матерью уедет в Америку. Ну, вот. Собственно, что же ещё? Да, я кандидат наук. Электронщик. Место работы – Институт Кибернетики. В настоящий момент занимаюсь разработкой CD ROM-ов. Что это? Это только красиво звучит. На самом деле всё прозаично. Шарлотта Максовна! Повторяю для тех, кто ещё не понял. Это всё – детали. Лирика. Главное – я люблю вашу дочь и хочу, чтобы мы были вместе. Отступать я не намерен.

– Мамочка! – прервала его Марьяна. – Я хотела, ну чтобы – всё по-человечески. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Но, мы с Сашей, хотим тебе сказать, что приняли решение жить вместе.

– Ну, если вы так решили… Хочу, чтобы ты была счастлива, моя девочка! Чтобы вы оба были счастливы. Я не возражаю.

– Спасибо. – Саша поцеловал ей руку и обернулся к накрытому столу. – А я проголодался. За разговором всё остыло. Пред/64

Повесть / СЁСТРЫ

лагаю всё же выпить. За нас. Ну вот. Даже шампанское устало от ожидания, пузырьки улетучились…

– Подожди, я разогрею мясо, – взяв блюдо, Марьяна вышла на кухню, и Света с двумя бокалами подошла к нему: – Вы знаете, Алекс! Особи мужского пола обладают двойственностью души. Мужской и женской. Что, впрочем, пытаются тщательно скрыть. Они же все неврастеники и психопаты. Что скажете? – она с вызовом посмотрела на него.

– Тут совсем не нужно долго размышлять! Скажу, что вам, видимо, не очень повезло с особями мужского пола… И ещё, Светлана, танго «втроём» нам не грозит.

– Очень умный, да? Череп не жмёт?

– Не жмёт, – рассмеялся Саша.

– Ну, что? Тебя уже обаяли? – спросила Марьяна, вернувшись с разогретым мясом.

– Что ты! У нас разговор о другом. Правда, Светочка? – взяв со стола бокалы, он подошёл к Марьяне: – Дорогая, за нас! После десерта Марьяна ушла на кухню мыть посуду. Саша мирно беседовал с будущей тёщей, и Света больше не делала попыток дискутировать. Когда всё было прибрано, Марьяна обняла мать: – Мамочка, появлюсь завтра к вечеру.

– Как тебе это нравится? – обращаясь, то ли к себе, то ли к матери, разбушевалась Света, когда за сестрой захлопнулась дверь. – Надо же. Фантастика какая-то. До чего дошла – никому ни словечка. Оборзела, партизанка. А он? Ну, просто отвратительный, весь из себя слащавый. Типичный сахарин. И наглый, к тому же.

– Мне так не показалось. По-моему, очень интересный мужчина, и любит Марьяну, – сказала Шарлотта Максовна.

– Лю-бит, – передразнила Света. – Как же. Держи карман шире. А ты тоже хороша. Быстренько согласилась. Не стала даже его родословную выяснять. С чего бы это? Тебя что, уже не волнует происхождение?

– Ты, вижу, как всегда, не рада за сестру.

– А с чего мне радоваться? Она радовалась за меня? – прокричала Света и осеклась под взглядом матери: /65

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Да, всё, как всегда. Что касается его родословной… Однажды, много лет назад, мы с папой интересовались родословной твоего мужа. Помнишь? Впрочем, тогда он был другим. При всей моей антипатии к нему, должна признать: ты сделала его таким, каков он теперь. На что похожа твоя семейная жизнь? Мыльный пузырь…

– Не твоё дело. Слышишь? Не смей касаться моей семьи. Хотя, о чём это я? Марьяночка ведь всегда была в любимицах. А я, так… Между прочим…

– Ты несёшь чушь! Ты – моя дочь. И мне горько, что у тебя так сложилась жизнь.

– Не волновайся! Я уж как-нибудь разберусь. Горько ей… – Света налила себе шампанское и залпом выпила.

– Что ты делаешь? Прекрати пить! Ты уж и так хороша. Пить шампанское в одиночку – то же самое, что танцевать со стулом. Иди, кажется, твой муж вернулся и опять не может попасть в квартиру.

– People! Есть кто дома? – кричал из-за двери Леонид. – Замок сменили, сволочи? – он никак не мог вставить ключ в замочную скважину.

– Допился, друг сердечный?! Поздравляю! Ну, проходи. – Света впустила его в дом. – Где ж тебя носило-то? Тут вон, какие события, а тебя и не было… Ладно, пошли на кухню. Повеселимся. Глядя на жену осоловевшими глазами, он пытался снять туфли и никак не мог: – Завтра. Счас – спать.

– Как прикажете. Хоть бы ты упился уже окончательно.

– Фурия! Чо ты о себе воображаешь?

– Ошибаешься. Я– гарпия. Господи! Как же вы все мне осточертели. В воскресенье, около двенадцати, Леонид проснулся от шума. Выйдя на кухню, увидел разъярённую жену, которая складывала в большую коробку кухонные принадлежности сестры.

– Шо трапылось? Чо за кино?– спросил он.

– Очень интересное кино. Ты вчера всё пропустил. Давай, ешь. Потом расскажу. А то аппетит потеряешь. Сев за стол, он приступил к остаткам от вчерашнего стола. Свету мутило от вида, как грязно он ест: /66

Повесть / СЁСТРЫ

– Тьфу! Что ты куски заглатываешь? Куда торопишься? Не отнимут.

– Чо случилось, спрашиваю?

– Чо? Да, ничо! Так, мелочь! Твоя-то! Замуж выходит. Не дождалась, пока мы с тобой разбежимся. Нашла себе… Вумника одного, электронщика… Правда, не чета тебе, собутыльников не ищет. Ну, как новость? Нравится? Мгновенно протрезвев, Леонид поперхнулся: – Чо ты несёшь, дура? Какое «замуж»? Где сестра? Чо её вещи складываешь?

– Ты ещё не понял? Включи мозги! Впрочем, о чём я? Какие мозги? Замуж она выходит. Да, уж не за тебя, извини! Ушла. Вчерась кавалер её был. С ним и ушла. Ой, смотри! Расстроился! Сознание не потеряй! Потрясённый, Леонид прекратил есть. Червь, много лет точивший изнутри, казалось, достиг голосовых связок. Осипнув, прохрипел: – Где дети? Дети где, спрашиваю?

– Гуляют. На часы посмотри! Дети ему нужны, придурку.

– Зачем же ты за придурка-то вышла? С сестрой «козни» строила?

– Вышла б я за тебя. Как же! Если б не залетела тогда, – пожав плечами, она отвернулась от него. Всё ещё осипшим голосом он сказал: – Права была мама. Давно нужно было сбежать от тебя подальше. Какая ты жена? Мать? Ушёл бы хоть сегодня... Девчонок бы забрал... Ему захотелось оказаться где-то далеко. Не сам ли он всё это выстроил? Не в состоянии анализировать канувшее прошлое, он не мог заглянуть и в непредсказуемое будущее.

/67

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

«НА ЧАШЕ ВЕСОВ ВСЯ ГАММА ЧУВСТВ...»

П

о небу гулял молодой Месяц, и так и норовил, яркий и сильный, проникнуть в комнату сквозь неплотные шторы. Ночной свет мягко стелился по комнате, играя на подушках и лицах. Из кухни каждые полчаса, нарушая тишину, подавала голос кукушка. Марьяна не спала, прислушиваясь к дыханию любимых мужчин. За день она так уставала, что, казалось бы, коснувшись постели, должна моментально провалиться в сон. Но он бежал от неё. Мысли, схожие с пыткой страхом за самых близких, обгоняли друг друга. Безумный год. Несчастный год. Счастливый. Всё смешалось. Переплелось. Любовь. Сын. Мамин уход. Внезапный, во сне. Ушла, никого не обременив. Говорят, так уходят безгрешные люди. Конечно, болела, страдая от тромбофлебита, болей в сердце. Но, до последнего дня сохранившая ум и трезвость мышления. Марьяне не давало покоя гипертрофированное ощущение вины перед мамой. Что-то осталось недосказанным, недовыполненным. То, чего никогда не исправить. Она корила себя, что последний год уделяла маме недостаточно внимания изза своей, с осложнениями протекавшей, беременности. Что мама была, большей частью, предоставлена себе, что её жизнь со Светланой походила на бурлящий вулкан. Корила себя за мамины переживания за неё, Марьяну, по определению официальной медицины, поздно родящей. Возможно, и за доставленную, непосильную, радость от рождения внука. Упрекала себя и в том, что стала косвенной причиной ухода от сестры Леонида, покинувшего дом сразу после Марьяны. Так сложилось. Без вины – виновата. Видимо, эти переживания легли грузом на мамино сердце, и оно не выдержало. Мысленно Марьяна просила прощения у мамы и за то, в чём даже себе боялась признаться – горе не смогло заглушить ни с чем несравнимую радость от появления в жизни главного человека, сына. /68

Повесть / СЁСТРЫ

Перед глазами разворачивалась белая плоскость родильной, где она видела себя, как бы со стороны, обессиленную, не имевшую сил на крик, с пересохшими губами, умолявшую врача спасти её ребёнка, который в самый последний момент «повернулся», и она услышала шёпот акушерки: «поперечное». «Что это?! Господи, помоги! Зачем они стащили с неё эту измятую, взмокшую рубашку? И она пред ними, как первозданная». «Кесарево. Готовьте кесарево», – слова, долетевшие до сознания, словно из тумана. И стена. Глухая, холодная. Которая в какой-то миг, вдруг, распахнулась, и даже наркоз не смог заглушить плач сына. Эта картина являлась ей почти каждую ночь. Чтобы отогнать видение, она поднимается и подходит к детской кроватке: «Родной. Любимый». Ребёнок, словно почувствовав её близость, перестал посапывать, его дыхание едва ощущалось. Она прикоснулась ладонью к его сердцу, и оно гулко ответило: «тук-тук». Пальцем дотронулась до его губ, и сквозь сон, причмокнув, он попытался ухватить его и пососать.

– Что я делаю? – прошептала она и стала подкачивать кроватку. Чувство безмерной нежности захлёстывало. Теперь она знала – счастье существует. Сын занял главное место в её сердце. Марьяна не сравнивала мужа со своей первой любовью. Она никогда, и ни с кем не сравнивала его. Он был особенным. Надёжным, большим. «Ты – точно слон в посудной лавке», – смеялась она, цитируя кого-то из классиков. От его обаяния становилось «тесно» уже через несколько минут общения с ним. Как удивительно он умел рассказывать. И она умела слушать. И тоже рассказывать. Никогда прежде не знавшая за собой такой особенности, с ним могла говорить обо всём. Он стал единственным, с кем смогла быть откровенной до конца. Он будто «развязал» её язык. Казалось, не хватит вечности, чтобы рассказать друг другу обо всём. Марьяна не сожалела, что у них не было классической свадьбы. Когда выходила замуж (процедура Сашиного развода затянулась), была, как говорится, на «сносях». Поздравить молодожёнов собрались только близкие – был обычный, субботний обед, совпавший с праздником Пасхи.

– Не спала? – наклонился над ней Саша, заснувшей на коврике у кроватки сына. /69

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Чуть-чуть. Знаешь, он проспал почти всю ночь. Я даже не кормила.

– Приляг. Я всё сделаю, отдохни. Вечером на английский.

– Саш! Не хочу на английский. И в Америку не хочу.

– Надо, детка! Надо. Только вдумайся: «гражданин мира». Как тебе? Выбирай: перспектива или… – жестом он указал на окно.

– Саш! Ты не задумывался, что главное путешествие происходит в душе, и совершенно неважно, где находишься на самом деле. Не хочу выбирать. Не умею. Я – «совок». Хочу, чтобы «это» исчезло. Испарилось. Понимаешь?

– Понимаю. Метания, искания... Это не рассосётся. Никогда.

– Ну, вот. Ты снова давишь... Мне хочется больше быть с Женькой, с тобой, а ты: «английский, английский». Ты же видишь – я стараюсь.

– Лю-би-ма-я! Меньше текста. Спать. Покормишь, и вперёд. Марьяна была в декретном отпуске. От множества дел уставала. Времени панически не хватало, а стрелки часов превращались в хлыст. Она разрывалась между уходом за сыном, домом, английскими курсами и желанием добиться во всём совершенства. Как бы ни была занята, сын, муж, в этом списке были впереди. Может быть, сын чуть-чуть потеснил отца. Самую малость. Кощунством было так думать, но даже тут Шарлотта Максовна помогла ей, своим уходом высвободив время, которое иногда приходилось уделять маме. Марьяна отчётливо помнила один из последних разговоров с матерью. Шарлотта Максовна нервничала: «Девочка моя! Ты очень осунулась. У тебя такой измученный вид. А ещё и ко мне прибегаешь. Не нужно. Нет острой необходимости. Позвони лишний раз – поболтаем. У тебя ведь столько забот. – И тут же, безо всякого перехода, сокрушалась о Свете. – Видишь, что творится? Сама, сама разрушила свою жизнь. Он даже не звонит. И не пишет. Там, что же, нет почты? Тайга? Льды? – Шарлотта Максовна имела в виду Леонида, уехавшего работать на Север. – Я понимаю, во всём виновата только она. Но здесь же остались дети. Сердце рвётся на части. Она же – моя дочь. Несостоявшаяся жизнь. Загубленная... Из-за его отъезда она и на твою свадьбу не пришла. Ты прости её. За всё прости». – «Мамочка, она в любом случае не пришла бы. Но, я не держу зла… И потом… Никакой свадьбы же не было». – «Знаю, /70

Повесть / СЁСТРЫ

дорогая. Но, всё-таки, будь с ней помягче. Знаешь, – вдруг перешла на шёпот Шарлотта Максовна. – Я недавно услышала её разговор с кем-то по телефону. Она думала, что я сплю. Я не подслушивала, понимаешь? Случайно. Юлинька наша… Оказывается, не его дочь! Я была так потрясена, что ни о чём не стала её расспрашивать. Был бы очередной скандал».

– «О!? – губы Марьяны вытянулись в овал. – Боже, милостивый! Столько лет скрывала?» – «Хорошо, что скрывала. Да если бы он узнал, убил бы, наверное. Или раньше сбежал бы. Ужас. Но, никому ни слова. Ни ей, ни Саше. Вида не подавай, что знаешь. Оказывается, он уехал не один. С женщиной… Что ж, вполне ожидаемое событие. – Шарлотта Максовна вытерла набежавшие слёзы. – А как Саша? Он хороший муж?» – «Хороший, мама. Очень хороший». – «Бог услышал мои молитвы, послав его тебе». – «Бог? Банальная автобусная остановка». – «Дорогая! – Шарлотта Максовна замялась… – Я давно хотела сказать… Ваше знакомство… Как-то не совсем интеллигентно… Ладно, ладно, молчу. А что его родные? Как они с тобой? Скажи, они по пятницам зажигают свечи? Серьёзно? Ну, не знаю… У нас не было принято. Кстати… Я вспомнила, – рассмеялась Шарлотта Максовна. – Во время свадебного обеда Сашина тётя доставала кусочки хлеба из-под стола и украдкой клала в рот. Пасха же была… Вот тебе и религиозные… Как такое возможно? Сашин сын бывает у вас? Вы ладите?» – «Мама! Юра корректный молодой человек, но закрыт для общения. Для него, я – жена его отца. Это вполне справедливо. Хотя, он знает – не я являюсь причиной развода с его матерью. Безусловно, сложно. Нужно время, чтобы всё устоялось». – «Устаканилось, да? Вот и Алюшка успокаивает: «Не волнуйся, бабуля. Всё устаканется…» Это о матери-то с отцом… Как же… Ничего не устаканется. А Юра действительно такой талантливый? Или Саша преувеличивает, как все родители?» – «Нисколько. Даже, преуменьшает. Мальчик побеждал на всех олимпиадах. Не зря же золотую медаль получил. Впрочем, это уже не имеет значения. Он не будет здесь поступать. Они скоро уезжают. Недавно из Москвы вернулись после последнего интервью. Получили визы… Представляешь? Лена, Сашина «первая»… Настаивает, чтобы мы потом к ним, в Лос-Анжелес, приехали. Как тебе это? Нет уж… Если и решусь, то только к Стёпе, в Цинциннатти… Хотя бы одна /71

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

родная душа будет». – «Марьяшенька, а что же с моими документами? Саша занимается ими?» – «Конечно. Ещё несколько справок, и будем подавать. Знаешь, так страшно. Успокаиваю себя тем, что всё это длится год, полтора. Возможно, за это время я привыкну к мысли об отъезде». – «Не волнуйся, дорогая! Всё у тебя будет хорошо. Вот увидишь. Я Бога прошу», – и Шарлотта Максовна трижды постучала себя по лбу… Света очень болезненно пережила окончательный разрыв с мужем. Хотя, никакой любви с её стороны никогда не было, но сам факт, что не она, а он ушёл, бросил, не давал покоя. И теперь она готова была привести в дом любого подвернувшегося мужчину. Нет, не любого… Чтобы был не хуже, чем у сестрички. Ещё задолго до маминого ухода, узнав о Сашином плане по поводу Америки, она ничуть не расстроилась от возможного отъезда сестры: «Баба з возу…» Правда, напрягло желание матери уехать с сестрой: «Ах, вот как! Ну, что ж. Поезжай. Там вас всех только не хватало. А что? Ты всегда любила её больше, чем меня. Вот папа… Он меня любил. И понимал. И учтите: никаких отступных за квартиру не получите. Да у меня и денег-то нет». Когда Шарлотта Максовна объяснила, что Марьяна ни на что не претендует, Света успокоилась. Но ненадолго... Поразмыслив, испугалась: «Как же она останется одна с детьми? Квартира, квартирой… А мамина пенсия? Жить-то на что?» И с большим рвением стала возражать, запугивая мать неизбежными трудностями, связанными с отъездом: «О чём ты только думаешь? Хотя бы иногда включай мозги. Тут и лекарства, и врачи… А там? С твоим здоровьем, и за океан? Совсем сдурела на старости лет». На мамины возражения, что, возможно, и она, Света, вместе с девочками потом к ним приедет, срывалась на крик: «Я? К ней? К ней приеду? Только, когда у меня на ладони волосы вырастут. Когда говорю, что ты мне – мачеха, то права не на девяносто девять, а на все двести процентов. Ну и катитесь!» Мамин уход Света расценила, как предательство. Он вызвал в ней лишь гнев: «Нашла время, мамуличка! Оставила без всяких средств. Всё сделала для того, чтобы побольней меня ударить». Оставшись без всякой поддержки, Света растерялась: ни профессии, ни работы у неё не было. От мужа – ни весточки. Она даже не знала, как обратиться в суд, чтобы подать заявле/72

Повесть / СЁСТРЫ

ние на алименты. В итоге – впала в транс: «Все бросили. Забыли. Предали». Чтобы ни о чём не думать, стала пить. Жизнь начинала казаться не такой гнусной: «А муженёк-то был не такой уж дурак. Знал толк в вине. Знал, как забыться, скотина. И подумать только, чего натворила когда-то, отбив у сестрички этого идиота? Вот бы посмотреть на них сейчас: сидели бы себе вдвоём голубки и ловили свой кайф. Так нет же… Курица эта, безмозглая, отхватила себе кого надо. И кандидат. И машина у него. И статейки там всякие кропает. А мнит о себе… Смотрит свысока, пи-сса-тель… Сестричка-то не дура. Скоро тридцать три, а она – раз, и родила. А всё сюсюкала: «Алюшка, Алюшка». Как была выскочкой, так ею и осталась. Хорошо ещё, что хоть из квартиры убралась... Святая наша!» Целыми днями Света спала, совсем забросив дочерей, которые свободное от школы время проводили либо на улице, либо у Марьяны. Когда все имеющиеся в доме деньги иссякли, Света прибегла к продаже вещей. Но вскоре и продавать было нечего. Пришлось искать работу. Выбор был не велик, и после некоторых усилий, она устроилась приёмщицей в химчистку, куда многие годы сдавала вещи. Вначале она даже ощутила некое подобие гордости: впервые зарабатывала деньги. Вечерами бродила по пустой квартире, на неё накатывала тоска, заканчивающаяся рыданиями: «За что? Сговорились, сволочи. Хотят свести её с ума. И сестричка. И муженёк. И собственные деточки – всё к тётке сбежать норовят. С братиком поиграть. Не дождётесь... Не свести меня с ума… Не надейтесь. Выживу». Её восприятие действительности превращалось в абсурд, она не хотела принимать такую реальность. Когда дочерей не бывало рядом, она страдала, обвиняя их в страшной измене. Когда были дома – не хватало терпения слышать их беспечный смех: «Голова от вас раскалывается. Ступайте на улицу!» Всё вызывало в ней раздражение, угнетало. То единственное, к чему всю свою жизнь она ощущала вкус, обновки, были теперь недоступны. Ничто не приносило покоя и радости. Пожалуй, одно, одно единственное, могло бы сейчас доставить удовлетворение: «Чтобы сестричка никуда не уехала… Или, чтобы её вумник ушёл к другой. Или…» О! Как приятно было предаваться этим мечтам… Как отрадно было бы узнать о подобном /73

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

реванше. Эти мысли согревали, приносили некоторое облегчение совсем расшатавшейся нервной системе, возвращали к привычному, душевному состоянию, когда она чувствовала, поднимающуюся изнутри холодную, восхитительную ярость.

ПОД ЗНАКОМ СЫНА

М

атеринство, всепоглощающее и подчинившее, – вне времени. Вечное. Самое главное в жизни происходило здесь, сейчас. Сын, тяжело пришедший в мир, доставивший физические страдания по мере взросления в утробе, своим рождением уничтожил все негативные воспоминания, превратив жизнь в счастье. Марьяна отчётливо помнила, как сквозь наркоз услышала его плач. «Здравствуй, мама! – прокричал он тогда. – Я пришёл». Сын родился без патологий. Плотненький, упругий. Голос подавал, когда хотел есть. Был спокойным, обстоятельным. Прежде, чем приступить к еде, без «лишних» слов, он внимательно смотрел в глаза Марьяне, словно убеждаясь, что она не обманет. Поглощение пищи – таинство, и должно было происходить между ним и матерью «тет-а-тет». Сердито хрюкая и оглядываясь, он выплёвывал грудь, если чувствовал, что за его спиной кто-то стоит, отец или двоюродные сёстры. Вдоволь насытившись, откидывался на бок и засыпал с улыбкой на лице до следующего кормления.

– Родненький! Самый красивый мальчик на земле. – Марьяна не могла оторвать глаз от сына. В ней проснулась невиданная материнская страсть, какая-то невероятная нежность. – Ну не спи. Взгляни на маму, солнышко! Она обожала его, придумывая ему всевозможные ласкательные эпитеты: «любимусярский, мамусярский, мамульчиневский»... Конечно, она очень уставала. Но это была желанная усталость. Ни на чью помощь рассчитывать она не могла. Мамы /74

Повесть / СЁСТРЫ

не стало, Сашины родители – больные, преклонного возраста, люди. Муж? Его она оберегала, словом, – «крутилась». Но такова уж была природа этой женщины. По сути, будучи максималисткой, ни в чём не терпела какой-либо незавершённости. Зайдя к ним в дом, невозможно было догадаться, что здесь грудной ребёнок: в квартире отсутствовал специфический устоявшийся запах смеси кисло - молочного грудного молока с парами вывариваемых пелёнок. И только голос, подаваемый ребёнком, напоминал о его присутствии. В любую погоду Марьяна гуляла с сыном. Пока Женя спал в сквере, занималась английским или вязала очередные пинетки. По пути домой заходила в магазин. Лифт в доме отсутствовал – приходилось поднимать коляску на третий этаж. Ломило спину, болели ноги, но ничто не отменяло прогулки на свежем воздухе. По выходным это было Сашиной обязанностью. Оставаясь дома, она делала то, что откладывалось на конец недели. Саша ворчал, что она опять не отдохнула, объясняя, что усталость накапливается и организму необходимо расслабиться. А она отшучивалась. Была рада, что хотя бы в выходные может накормить мужа вкусным обедом, что их небольшая квартира ухожена. После обеда, перед очередным кормлением, она будила Женю, включала тихую музыку и играла с ним. Рассказывала ему сказки, была уверена – он их понимает. Потом принималась за гимнастику: – Любумочка, еду нужно заработать. Так, расслабься, – она поглаживала его лёгкими движениями. – Не болит у нас животик? Не болит. Ну… Ручки вверх, ножки к себе. Приятно, правда, заинька? Ах, ты моя умница! Всё, оказывается, понимаешь. Ты сообразительный мальчик. Так… Теперь, на бочок. Вот. Не бойся, глупенький. Мама сделает тебе массаж. Какая у нас бархатная спинка, какие розовые пяточки. Солнышко, – она без конца целовала и нежила его. Женя кряхтел, улыбался. Саша, наблюдая за подобными сценами, скептически замечал: – Марьяш! Ты разбалуешь его. Он, всё-таки, будущий мужчина.

– Ну и что? – возражала она. – Нежность никому не вредит. Какой строгий папа! Да, ласточка? Вот зададим ему сейчас трёпку. – Взяв сына на руки, она приближалась к мужу и, /75

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

прильнув к нему, щекотала. Саша отбивался, все втроём они валились на диван, который сотрясался от их возни и смеха. Света звонила редко, по-прежнему упрекая сестру: – Где же твоя пресловутая преданность? Забыла о племянницах, тётушка? Возражения Марьяны, что девочки у неё бывают часто, не принимались. Света никому не прощала свою неудавшуюся жизнь и искала любую зацепку для ссоры: – Твой ребёнок – твоя личная проблема. Пусть папаша почаще подменяет тебя. Это, кажется, и его ребёнок? Я не путаю? Не убудет от него. Подумаешь, одной «гениальной» статейкой меньше… Мир не пострадает, уверяю тебя. Тридцатидвухлетний иммунитет выработал у Марьяны терпимость, помогая сдерживаться, не нагрубить. Иногда, по ответам жены догадываясь о предмете разговора, Саша говорил: – Какая же она очаровательная гадина.

– Саша! Не надо. Всё-таки сестра.

– Но, ка-ка-я! – смеялся он. Даже Римма, давно жившая в другом городе, и та звонила чаще. Поздравив Марьяну с рождением сына, прислала подарок. Света полугодовалого племянника не видела. И особым желанием не горела. Заканчивался 1979 год. Декретный отпуск прошёл. О возвращении на работу нельзя было и мечтать. А маячивший впереди отъезд, о котором Марьяна старалась не думать, заставил принять решение – она уволилась. После подачи документов в ОВИР, и Саше в его институте предложили подать заявление по «собственному» желанию. Оба оказались безработными. И тут грянул «гром» – в полученном письме, сообщалось, что им не следует ожидать вызова на интервью в посольство США до особого решения «компетентных» органов. Как и сотни других, они оказались в группе, именуемой новым словом русского словаря: «отказники». Несмотря на охватившую их растерянность, Саша был счастлив – старший сын с бывшей женой успели выехать. Только они покинули Родину, как та «заботливо» захлопнула дверь перед другими потенциальными отъезжающими. Марьяна восприняла новость даже с некоторым облегче/76

Повесть / СЁСТРЫ

нием – никуда не придётся уезжать. Но волновалась за мужа, который прекрасно понимая, что впереди ожидают тяжёлые испытания, не собирался перед ними отступать: – Пойми, в любой момент всё может измениться. И мы должны быть к этому готовы. Никаких пауз в английском. Возможно, я чего-то и не понимаю… Например, что нельзя у женщины отнимать её заблуждения, что она должна сама пережить их. Но я не оставлю тебя наедине с твоими заблуждениями, дорогая! Несмотря на «перекрытый» кислород, не позволю нашей жизни превратиться в сказку об утерянном времени. Как сказал великий вождь, мы пойдём другим путём. Вот такой я не любитель всё упрощать. И он напел знакомую мелодию группы «Наутилус Помпилиус»: – Gud bei Amerika, а-а-а... Потом, усмехнувшись, добавил: – Нет, любимая! Не верю. Мы ещё услышим: «Welcome to Amerika». Обещаю.

«М¨РТВЫЙ СЕЗОН»

Восьмидесятые годы… Впоследствии их

назовут «эпохой застоя». Они входили в мёртвую петлю: исчезали очередные продукты, а те, которые ещё оставались, приходилось добывать с боем. Рыночные цены стали заоблачными, мало кому доступными. Доллар, который можно было увидеть лишь по телевизору, стоил менее рубля (?) Смехотворное, опасное время, когда владение долларами и любой другой валютой грозило большими осложнениями жизни тех, кто хотел их иметь, несмотря ни на что. Многие «отказники», преодолевая усталость и тревогу от длящейся неизвестности, зарабатывая рубли, приобретали эту вожделенную «зелень». Будучи «мозговым центром» небольшой группы «друзей» по несчастью, Саша руководил ими. Всё делалось разумно, заранее просчитывалось на многие ходы вперёд. При этом соблюдалась осторожность и строгая конспирация. /77

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Марьяна, человек абсолютно советский и законопослушный, старательно делала вид, что не замечает этой деятельности мужа в создании базы их будущего «там». Она боялась. За сына, за мужа. Хотелось стать почти незаметной, вплоть до того, чтобы слиться с фоном. Саша, прагматичный романтик, не возражал против уловок жены и лишь посмеивался. Благодаря его усилиям материальные трудности почти не коснулись семьи. Оставшись около двух лет назад без работы, не растерялся, устроившись в ближайшее почтовое отделение. Любая работа стала роскошью. Энергичный, спортивный, быстро справлялся с доставкой почты. По вечерам – «бомбил». Он продолжал работать над своими научными статьями – не покидала уверенность, что они когда-нибудь пригодятся, «выстрелят». Секунды, минуты превращаясь в часы, дни, отдалялись, становились прошлым. Подрастал сын. Он уже довольно сносно говорил, однажды заявив, что будет «элеклёнциком», как папа. Развивая в ребёнке азарт, логическое мышление, Саша научил Женю игре в шахматы, в которую тот стал играть прежде, чем хорошо заговорил. Домашнее воспитание имело и плюсы, и минусы. Женя рос развитым, очень самостоятельным. Но лишённый детского коллектива, был эдаким маленьким «профессором». Умный вид придавали ему и очки, которые он носил, унаследовав близорукость отца. Всё было шатко, никакой уверенности в завтрашнем дне. Сколько мог длиться этот вакуум неизвестности, в котором они оказались? Если раньше сама мысль об отъезде пугала, приводя Марьяну в смятение, то по прошествии лет ей хотелось определённости. «Пусть бы хоть как-то, но решилось. Или – или…» Когда Женя подрос, она сделала попытку вернуться на прежнее место работы. Но, при всём добром к ней отношении, обойти отдел кадров было невозможно. Попытка осталась тщетной. Ей же хотелось хоть какой-нибудь деятельности. Через знакомых она стала доставать студенческие контрольные, курсовые, и даже дипломные работы. К курсовым и дипломным привлекла мужа. Они разделили свои функции: он отвечал за теоретический материал, она – за чертежи. Эта побочная работа стала приносить ощутимые плоды. В результате, Саша занялся репетиторством и, как правило, подготовленные им абитуриенты «штурмовали» лучшие ВУЗ-ы страны /78

Повесть / СЁСТРЫ

и успешно поступали. Вскоре слава о нём разлетелась по городу, и пробиться к нему в ученики было невозможно. Он оставил почту. Но нужно было официально где-то работать, и он устроился сантехником ЖЭК-а в новом микрорайоне. Правда, работу за него делал другой сантехник, за что Саша платил ему полтора оклада. Марьяна, отождествлявшая погоню за долларами с неким торгашеством, считала, что муж растрачивает интеллект и не одобряла его – слишком дорогой могла бы оказаться плата. Время как будто застыло... Месяцы, годы, наполненные ожиданием. Единственное, что разряжало нервозную обстановку – взросление сына. Нежный и смешной. Упрямый. Скорее не упрямый – упорный. Марьяну любил безгранично и говорил, что когда вырастет, обязательно «поженится» на ней. Посторонние, становясь свидетелями проявления его любви к матери, говорили: «какая-то патологическая любовь…» К первому классу Женей были освоены все азы знаний. Отъезд не «светил». За прошедшие годы Света видела племянника не более двух-трёх раз при случайной встрече с сестрой где-то на улице или в магазине. Во время очень редких телефонных разговоров интересовалась: – Вырос, наверное? – и как всегда старалась задеть сестру. – Ну, а твой-то? Съездил в Америку? Всё пыжится? Видно, мало ему по башке дали. И где же он теперь-то, знаменитый наш кибернетик? В глубокой заднице? Там ему самое место. Пусть сидит, не высовывается. Да… И пусть скажет спасибо, что ему досталась такая «квочка», как ты. У меня бы он поплясал, – злорадствовала она. Нервы были на пределе, и, несмотря на невероятные усилия, Марьяна срывалась: – Света, задумайся, наконец, о душе. Хоть каплю благодарности ты же не можешь не чувствовать к Саше за то, что подготовленная им Алинка поступила в Политехнический? Рассказывать сестре, что всё у них не так плохо, как той хотелось, не стала. Свете это не понравилось бы, и она придумала б какую-нибудь новую издёвку. /79

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Света же была убеждена, что это сестра втайне торжествует по поводу её семилетнего развода с мужем, у которого в новом браке родилась ещё одна дочь. Последние годы он исправно выплачивал алименты для Юли. Ирония судьбы, не правда ли? Помощь старшей дочери прекратилась сразу, как только той исполнилось восемнадцать, «чужому» ребёнку – платил… Никаких сожалений о нём Света не испытывала. За свои «бесцельно» потраченные годы ненавидела и проклинала. Правда, время и её чему-то научило. Она поступила в коммунальный техникум, на заочное отделение. По-прежнему работая в химчистке, мечтала стать заведующей, что было невозможно осуществить без диплома. В личной жизни у неё ничего кардинального не изменилось. «Друг сердца», как она его называла, был моложе её, к тому же женатый. Собственно, на роль мужа, по её мнению, он по любому не «тянул». «Инженер, сто пятьдесят «рэ», спасибочки. Кому это надо? Но в качестве любовника – вполне»… К тому же создавалась видимость наличия мужчины. Она изменилась и внешне – располнела, стала платиновой блондинкой. Перестала следить за фигурой. Поглощая сладкое, «заедала» свою не состоявшуюся жизнь, заглушая горечь, застрявшую где-то внутри. Она перестала часами просиживать у зеркала, которое возвращало ей какую-то постаревшую «бабу». Друзья перевелись. Вообще, люди всегда беспощадны к брошенным. В поисках новых знакомств, ходила в парк, в театры на премьеры, не подозревая, что друзья приобретаются в юности, а не специально. Не понимала, что дружба нуждается в подпитке, желательно обоюдной. И в отношениях с дочерьми не было полного взаимопонимания. Она, по-прежнему, ревновала их к сестре. И совсем не желала признать Сашину заслугу в поступлении дочери в институт. Всякий раз, когда приходила Алина, Марьяна не переставала восхищаться: – Моя красавица. Вот смотрю на тебя и понимаю, какая же я старая кляча.

– Старая? – возмущалась Алина. – Ты взгляни в зеркало. Посмотри, посмотри. Видишь эту женщину? Красивая, счастливая, уверенная в себе. /80

Повесть / СЁСТРЫ

– Алюш, не преувеличивай! Счастливая – да, возможно. Оттого, что вы все у меня есть. Насчёт уверенности, нет, дорогая… Ты же видишь, что творится? И не выпускают, и жить не дают. Саша извёлся. Работает на износ. Боюсь, если дело дойдёт до выезда, он уже не сможет там реализовать себя, как специалист. Его профессия принадлежит к области науки очень мобильной, меняющейся даже не по дням – по часам. Да, он читает периодику. Пишет статьи. Некоторые даже переправил на Запад, и их там напечатали. Купил за бешеные деньги компьютер. И, что? Сетей, о которых он читает в английской литературе, у нас нет. Всё не то, понимаешь? Необходимо живое общение с новейшими достижениями в вычислительной технике. Он этого лишён. Мозги усыхают… Я ему этого, конечно, не говорю, наоборот – поддерживаю.

– Мозги? У дяди Саши? Да ты что? У него гениальные мозги. Ты плохо его знаешь, хоть и его жена. И, потом… Я слышала в институте разные разговоры… Вот-вот что-то начнёт меняться. Тра-та-та… Понимаешь?

– Слушай, девочка! Держись подальше от этого...

– Что ты всего боишься? Сейчас наступают совсем другие времена, ветры перемен. Всякие разные, понимаешь?

– Алинка, прошу! Подумай о себе, о Юле. О матери, в конце концов.

– О матери? Это ещё зачем? Что ей сделается?

– Послушай, я устала тебе повторять. Она – твоя мать. Ты обязана относиться к ней с уважением. Даже, если иногда она не совсем права.

– Если бы иногда… Вот закончу институт и всё равно к тебе приеду. Ты согласна?

– Посмотрим… Ты же знаешь, как я тебя люблю?

– Больше, чем Жеку? – хитро улыбнулась Алина.

– Одинаково, глупенькая. Все вы – мои, любимые… Задумываясь о жизни, о том, для чего пришла в этот мир, Марьяна часто думала о сестре. Как невыносимо больно, когда тебя предают… Ещё страшнее собственное предательство. Ей казалось, что и она предала Свету, не спасла сестру от неё самой, пустила всё на самотёк. Нужно переломить ситуацию. Ведь они же – родные люди. Что там какие-то прошлые оби/81

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ды? Забыть. Всё забыть. «А не отбросить ли всю эту затею с отъездом? Возможно, всё – самообман, мираж? Жизнь прекрасна… Но, почему-то всегда где-то, далеко-далеко, где нас нет. Заблуждение. Иллюзия», – возникало зачастую щемящее чувство. Но потом вспоминала слова мужа, его доводы, что не следует оглядываться назад. Уверяла себя, что он умнее, знает, как лучше. Что у него лучше развит инстинкт самосохранения, заставляющий идти вперёд. Только вперёд. И ещё… Марьяна со страхом думала о том, что снова беременна…

WELCOME TO AMERIKA

П

редсказание Алины о ветре перемен, кажется, начинало сбываться. Время от времени «сарафанное» радио приносило слухи, что кого-то «выпустили». Забрезжила надежда. Человек всегда привязан к месту, где родился, привязан к воспоминаниям. Даже – к запахам. Ему трудно расстаться с этим. Но чинимые препятствия лишь подстёгивают его в стремлении к их преодолению, усиливают желание увидеть, узнать нечто новое. По большому счёту годы «отказничества» сыграли в жизни многих положительную роль, превратив их в настоящих бойцов. Узнав о беременности жены, Саша испытал испуг, который быстро сменился радостью: – Любимая... Думать не смей… Никакого аборта.

– Ты забыл, как было тогда? Разве мы можем сейчас себе это позволить? Я боюсь. Мне же в конце года – тридцать восемь.

– Ничего, детка! Будем рожать. Всё будет хорошо. Он привлёк её к себе, покрывая поцелуями.

– Саша, ну что ты делаешь? Прекрати, – смеясь, отбивалась Марьяна. – Женька вот-вот придёт. Он любил эту женщину. Более семи лет они были вместе, но ни разу он не испытал разочарование. Чувствуя к ней сексуаль/82

Повесть / СЁСТРЫ

ное влечение, он ощущал и постоянную потребность оберегать её. Для него она сочетала в себе черты любовницы, матери и ребёнка.

– Прости. Я тебя очень люблю. Ты знаешь об этом?

– Знаю, дорогой. Ты не должен извиняться за свой порыв. Это я люблю тебя. С тобой я узнала, что такое – счастье. Но, Женька… Он уже поднимается по лестнице.

– Меня пугает твоя интуиция. Ты ясновидящая?

– При чём тут интуиция? Посмотри на часы, – и они услышали звук, вставляемого в замочную скважину, ключа. Юра, Сашин сын, завоёвывал Америку. Закончив университет, он был принят на работу в престижную компьютерную фирму. Все эти годы, несмотря на «железный занавес», его связь с отцом не прерывалась. Саше удавалось переправлять сыну научные статьи, написанные на английском. Некоторые из них, благодаря Юриным усилиям, были опубликованы в США и расценивались специалистами, как очень серьёзные работы по данной тематике. Юра не прекращал торопить отца: «Ну и что, что вас не вызывают? Больше инициативы, бойцовских качеств. Промедление – очень плохо. Тут, сейчас, для тебя – «зелёный» свет. О’k?» А Марьяна нервничала. Она уже любила своего, ещё не родившегося, младенца. Но её страхи выходили наружу, заполняя ум. Правда, нынешняя беременность протекала спокойно, без токсикоза, без осложнений, за что она благодарила вынашиваемого ею ребёнка. Она постоянно с ним разговаривала, пела ему детские песенки, приучала к хорошей музыке: – Спи, спи, малыш, – поглаживала свой живот, убаюкивая его.

– Мамочка, кто у нас родится? – спрашивал её Женя. – Я хочу братика.

– Не знаю, дорогой. Кто бы ни родился – наш будет. Женя был уже «просвещён» и не задавал маме неудобных вопросов, типа, как братик оказался у неё в животе. Только спрашивал: – А он нас слышит?

– Думаю, да.

– Приходи скорей, я тебя очень жду, – кричал Женя, обращаясь к будущему брату. Волновалась она и потому, что опасалась, как бы её положе/83

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ние не навредило отъезду: «Вдруг, они получат разрешение, и придёт вызов на собеседование?»

– Думаю, если всё это быстро завертится, тебе нужно будет ехать одному. Чтобы мы не были тормозом, – настаивала Марьяна.

– Забудь! Без вас не поеду. «Зелёный» свет, о котором твердит Юрка… Думаю, он немного преувеличивает, сгущает краски, потому, что хочет нас побыстрее отсюда выдернуть. Не волнуйся. Сейчас, главное – ты, маленький. Всё будет «Хокей». Помнишь, в последнем письме он написал, что американцы, прежде всего, деловые люди. В своей основной массе, они доброжелательны. Хотя, им абсолютно наплевать, что с тобой происходит за порогом фирмы. Это – твои проблемы. Вот на фирме… Если у тебя имеются «мозги», то будет и соответствующий уровень. Понимаешь? А наши «мозги» ещё при нас. Эти люди делают деньги. Они вкладывают в тебя доллар, а хотят получить два. Как минимум. Если этого не происходит… Ну, что ж, извините… К этому сложно привыкнуть, но необходимо. Иначе, сожрут... И не поперхнутся. В чисто психологическом плане, мы – другие. Они всегда улыбаются. Никогда не узнаешь, что у них на душе, ни малейшего намёка на какую-нибудь личную проблему. Знаешь, Юрка стал совсем американцем. И тон его писем несколько покровительственный. Делает успешную карьеру и учит отца, паршивец. Думаю, мы можем на него рассчитывать. Я уже переправил ему наши резюме. Так что всё очень серьёзно. Да, я хотел тебе сказать. Впредь, дома говорим только по-английски. С Женькой тоже. За каждое произнесённое русское слово – штраф.

– В каком виде? – иронично поинтересовалась Марьяна – В самом разнообразном. Придумаем. Например – лишением сладкого. Или, можно выйти на лестничную клетку и прокукарекать.

– А во время родов кричать по-русски тоже запрещается?

– Дорогая. Как у всякого правила, и у этого будет исключение. Так что, будем во всю «спикать». Как-то Саша сказал, что по приезде в Америку, первое время они будут жить у Юры. Отвечая на недоумённый взгляд жены, напомнил, что Лена, первая жена, живёт в Лос-Анжелесе, а Юра – в пригороде Нью-Йорка. /84

Повесть / СЁСТРЫ

– Это Юркино предложение. Поживём от силы с полгода. Он всё равно там почти не бывает, прилетает только на week-end. За полгода подберём и купим дом.

– Дом? Мне кажется у тебя комплекс «Наполеона». Где мы возьмём деньги?

– Солнце, моё! Не вникай. Тебе вредно. Уже жалею, что сказал. Верь мне на слово.

– Саша! Думаю, Юра будет не в восторге, что мы с Женей и маленьким будем жить у него. Я чувствую это по тону его писем. Да, конечно, он передаёт приветы, и всё такое… Только от них веет холодом. Думаю, мы будем ему в тягость. Лучше рассчитывать всё же на свои силы. Ты не согласен?

– Марьяш! Повторяю, это его идея. И это – мой вопрос. Послушай! Мы тут строим разные планы… Тьфу-тьфу-тьфу… Чтобы не получилось, как в известном анекдоте: «Моня, выйди с фаэтона…» Марьяна не говорила ему о своих чувствах. Но, что-то в Юриных письмах настораживало, было ей неприятно. Каждой своей фразой он как будто пытался произвести впечатление стопроцентного американца. Она это чувствовала, и иногда ей даже был не понятен ход его мыслей. Со всех его фотографий смотрел интересный молодой мужчина, гладко выбритый, тщательно одетый, как говорят – «белый воротничок». Он улыбался, но глаза оставались холодными. Взгляд – высокомерен. Это так бросалось в глаза, что вызывало в ней некую досаду. На всех фотографиях он был снят на фоне либо новой машины, либо полупустого интерьера гостиной, в которой кроме кожаного дивана, телевизора и краешка встроенной кухни ничего не было.

– Почему у него так мало мебели? – интересовалась Марьяна.

– Знаешь, он никогда не страдал «вещизмом». К счастью, не приобрёл этой привычки и там. К тому же, его работа связана с разъездами, и он редко бывает у себя.

– Зачем же ему квартира?

– Ну, это некое вложение, дорогая.

– Саша, согласись. Как-то странно. Ни шкафа, ни посуды. Не понимаю.

– Американский стиль. Там есть гардеробная. Два туалета, две ванны. Ты невнимательно читаешь его письма.

– А знаешь? Мне кажется, Юрины письма не предназначены /85

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

для этого. Или он специально так пишет, чтобы меня задеть?

– Марьяш! Ну, и сказанула. Ты несправедлива. И придираешься. Но… Беременным женщинам всё прощается. Ты просто нервничаешь. «Какая же я гадость, – подумала Марьяна. – Мальчик всё подготавливает к приезду отца, а я… Вот именно, отца. Саша не замечает, что между строк в письмах читается неприязнь к ней, которая с годами не прошла. Есть в его словах, касающихся её и Жени, что-то насмешливое, поддразнивающее. Странно, что Саша не замечает этого». Она тяжело вздохнула: «издержки распавшихся браков». Света не знала о беременности сестры. И, когда однажды вечером Марьяна позвонила в свою бывшую квартиру, Света, открыв дверь, была ошеломлена: – Ты что, накладку нацепила? Или?

– Или… Впустишь? – спросила Марьяна. Отступив, Света пропустила её внутрь. Они молчали. Марьяна медленно обошла квартиру, задержавшись в маминой комнате.

– Я ездила к маме. Ты давно у неё была? – спросила она, пройдя на кухню.

– Послушай, сестричка! Я, к твоему сведению, работаю. Если ты свободная, то тебе и «флаг в руки».

– Света, что с тобой?

– А что?

– Я спрашиваю, что с тобой? Я просто, спросила. Поговорить пришла. Не хочу так уезжать.

– А вы чего, уже вызов получили? Или так, заранее «намылились?» – встрепенулась Света.

– Ещё нет. Но обязательно получим. Не волнуйся.

– Мне-то чего волноваться? Это ваши проблемы. Только знай, Алинку к тебе ни за что не отпущу. Напела она мне тут как-то… А ты чего? Совсем сдурела? Что это такое? – показывая на Марьянин живот, спросила Света. – Сороковник на носу… Ну и ну. Дела… – она закурила. – Будешь? – протянула пачку сестре.

– Света, я поговорить пришла. Давай, без эмоций. Всё с чистого листа… Я ведь ничего плохого тебе не сделала. Никогда. Вспомни. Ну, а что было когда-то… В сердце – ни зла… ни /86

Повесть / СЁСТРЫ

обид… Поверь. Ты – сестра. Это – святое. В память о родителях нам следует примириться. Согласна?

– А я с тобой и не ссорилась. И у меня обиды на тебя никакой. За то, что ты когда-то в дом привела этого идиота, я тебя тоже давно простила.

– Простила?! Меня?

– Как видишь, – с вызовом ответила Света. – Что? Не нравится? В это время хлопнула входная дверь – пришла Алина.

– Марьяночка! Ты здесь?

– Ах, ты ж, Боже ж, мой! Марьяночка! Сюси – пуси… Какие нежности… Меня сейчас вырвет от вас. Да идите, вы обе… – выбежав в коридор, она схватила с вешалки пальто и выскочила из квартиры.

– Бессмыслица какая-то. – Марьяна растерянно развела руками. – Я сделала всё, что смогла. О своей попытке к примирению с сестрой мужу она ничего не сказала. Он упрекал бы её. И был бы совершенно прав. И вновь, как много лет назад, открылся ящик «Пандоры» и оттуда посыпались события... Незадолго до своего тридцативосьмилетия, Марьяна без всяких осложнений родила дочь. Назвали её Шарлоттой. А через три месяца они, наконец-то, получили долгожданный вызов. Когда Лотточке исполнилось семь месяцев, она совершила с родителями и братом своё первое в жизни путешествие, в Москву, на интервью в посольстве США. Разрешение на выезд было получено. За несколько дней до отъезда Марьяна поехала проститься со своим детством. Она долго стояла перед старым домом с чугунной оградой по улице Стрелецкой, перед большими окнами в бельэтаже. И пыталась, проникнув взором за занавески, угадать, кто обитает теперь здесь. Вспоминала маму с папой, Римму, соседей. Прощалась с прошлой жизнью. Никогда уже не бежать вдоль улицы взявшимся за руки двум близняшкам. Никогда. Это навсегда останется с ней. Она задержала дыхание, прислушиваясь к себе. Накануне отъезда поехала проститься с родителями, просила у них прощение за совершённые и не совершённые ошибки. /87

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Просила прощение за Свету. Всё-таки, близнецы – одно целое. Город провожал их тридцатиградусной жарой. Поднявшись по трапу самолёта с девятимесячной дочерью на руках, Марьяна пропустила Сашу с Женей в салон.

– Что, – тревожно спросил муж.

– Я сейчас. Она оглянулась в сторону аэровокзала... Сняв с дочери верхнюю ярко-красную кофточку, она стала размахивать ею у себя над головой. Алина с Юлей, провожавшие их, по красным взмахам должны были догадаться, что это она, Марьяна. Они не могли видеть друг друга, но между нею и племянницами существовал виртуально зримый коридор. Минут через сорок лайнер стал выруливать на взлётную полосу. Набирая скорость, разбежался и, оторвавшись от земли, взмыл вверх, рассекая воздух и унося их в новую жизнь.

/88

Повесть / СЁСТРЫ

ЭПИЛОГ

С

вета бродила по пустой квартире, не находя себе места. В груди застрял какой-то ком, который никак не могла сглотнуть. У неё кружилась голова, пол плыл под ногами. Было плохо. Сейчас ей не нужно было притворяться, играть какую-то роль. Она могла быть самой собой. «Почему так щемит? Сердце?», – вдруг догадалась она. Накапала корвалол, выпила – легче не стало. Что-то с нею происходило, её передёргивало, как будто кто-то сглазил. Какой-то сложный сгусток чувств застал её врасплох. Открытие, которое она неожиданно сделала, ошеломило и испугало одновременно: «Она лишила себя сестры?» Встав на табурет, полезла на антресоль. На пол полетели старые газеты, какие-то папки. Наконец нашла то, что искала – старый, запылившийся фотоальбом. Усевшись с ним на полу, в коридоре, она открыла его. С фотографий на неё смотрели две девочки, похожие, как две капли воды. Сквозь слёзы Света не могла понять, кто из них она. Вот они сидят на плечах у папы, в пальтишках с пелеринками и в смешных клетчатых капюшонах. А вот – близняшки на трёхколёсных велосипедах весело мчатся наперегонки навстречу папе, в его распахнутые руки. «Кто из них Марьяна? Кто – она, Света? Фантастика. Но различала же их как-то мама…» Неосознанно, но Света судила саму себя. Листая альбом, она увидела пожелтевшее фото, на котором они были сфотографированы вместе с родителями и Риммой. У одной из близняшек были выколоты глаза. «Марьянка», – поняла Света и вспомнила, как была наказана тогда родителями за содеянное. Она разрыдалась. То ли от обиды за прошлое наказание, то ли... По жестокому закону жизни, часто понимаешь, что потерял, только тогда, когда потерял. Когда уже ничего нельзя вернуть. Как замечаешь воздух, когда уже нечем дышать. «Сантименты, сантименты», – Света щипала себя, била по щекам. И не могла остановить слёзы. Они текли, слепили глаза. Ладонью пыталась удержать прыгающие губы. Это были слёзы очищения, её собственные слёзы, её – неспособной плакать. Сквоз/89

няком приподняло портьеру – показалось, что в дверях стоит мама, с укором глядя на неё. Света вспомнила, как однажды, стоя в дверях, мама сказала: «Когда-нибудь наступит день, ты раскаешься. Но будет слишком поздно». Ничто не связывало больше Свету с сестрой, кроме общего на двоих дня рождения. Хотелось бежать… Нет – скрыться. От себя самой. Она поднялась, вышла на лоджию. Руки её взметнулись, обняв пространство, где могла бы стоять Марьяна. Безумный ужас одиночества овладел Светой. Ей показалось, что она стоит на перроне, а мимо проносится поезд. Окна мелькают, мелькают… Как её жизнь… Подняв голову, она посмотрела на небо. Где-то там, за облаками, – сестра, с которой, может быть, они никогда не увидятся: «Не может быть… Не хочу… Невозможно. Небо объединит... Восстановит разорванную нить, соединившую при рождении», – молилась Света. Ещё подумала о том, какой же страшный путь она проделала, чтобы, наконец, добраться до собственного сердца…

/90

РАССКАЗЫ

/91

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

СВОЙ КОД

В

жизни всегда слишком многое «нельзя»… Слишком мало «можно»… Но в книгах завораживает возможность вольного обращения с абстрактными образами. Как и в джазе – новые яркие темы, вмещённые в формы, не так давно ставшие классическими. Не люблю эклектики. И каменные лица. Когда внутри всё кипит, а лица – маски. Я – натуральная, всё – от природы. И возмущение, и смех… Жизнь – череда разочарований, дверей, которые не открывались, поиск себя. Необходимые качества? Наверное, мужество и нормальное человеческое честолюбие. Ведь недаром говорят: «То, что нас не убивает, делает сильнее!» Открытый или закрытый я человек? Скорее – закрытый. От обывательских расшифровок. Часто видимость внешнего благополучия обратно пропорциональна внутренней тревоге. Многое мне хотелось бы вынести за скобки своей жизни... Да… Ещё я люблю «Любовь». Разве не она вызывает дождь, превращая воду в тучу, а тучу в воду, чтобы досыта напоить землю?

/92

БАБМАНЬ

Р

аздвинув шторы в комнате внука, она подошла к его постели и сбросила с Лёвки одеяло: – Солнышко, проснись! Взгляни на часы! Не притворяйся. Давай, давай, поднимайся. А я тебе котлетки поджарю. С хрустящей корочкой, как ты любишь.

– Врёшь – беззлобно, сквозь сон, сказал Лёва.

– Вру, – согласилась бабушка. – Забыл, что врач советовал?

– Ещё чего! Сам пусть худеет.

– Я думала, ты уже взрослый мальчик.

– Меньше думай, Бабмань! Вредно для здоровья. Иногда, правда, мозгами пошевелить не лишнее. Но не в этом случае, – зевая и потягиваясь, сказал Лёва. – Нет, серьёзно. Чего ты там сварганила?

– Творожок сварганила, – перешла бабушка на Лёвин жаргон. – Он у меня получается, как живой, ты же знаешь. В нём много кальция, он необходим твоему растущему организму.

– Концентрированная польза? – с издёвкой спросил Лёва. – Гадость, та ещё.

– Ну, не умничай. Вставай. Родители рассвирепеют, если и сегодня в институт не пойдёшь.

– Не пойду. Надоело. На рынок поеду. Птичий.

– Что ты там забыл, дуралей? Попугая?

– Ладно, Ба. На самом интересном месте сон оборвала. Мечту... Давай, шевели копытами. Мне нужно одеться.

– Ой! Я тебя голышом, что ли, не видела? Этими самыми рученьками и мыла, и пеленала. С самого рождения. Мирронька училась. Должна же я была дать дочери образование? А твой папаша? На Фиму надеяться нечего. /93

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Бабманя безнадёжно махнула рукой и вышла из комнаты внука: «Ну, не любит она Фиму. Пусть расстреляют за это. А за что, спрашивается, его любить? За длинный нос? – Почему-то, точная копия такого же носа у внука её вполне устраивала и нисколько не раздражала. Скорее, наоборот. – Да, мальчик полноват. Совершенно прав доктор, Лёвке непременно нужно похудеть. Подумаешь! Так не пойдёт он сегодня в институт. Ну и что? Нормальный, здоровый сон семнадцатилетнего мальчишки, до ночи сидящего в Интернете. Мечту ему, видите ли, оборвала… На интересном месте… Знает она эту мечту, Зоську, из одиннадцатой… Которая его бросила, теперь простаивает в парадном с Жоркой, Лёвкиным другом. Друг называется. Таких друзей, она бы… – Бабманя перекрестилась, хотя была чистых кровей еврейкой. – Какая разница? Бог – един для всех. Только каждый идёт к нему своей дорогой».

– Разве это жизнь? – вздохнула она.

– А что же, по-твоему? – спросил появившийся на кухне Лёва.

– Дай ухо, я тебе скажу.

– Ну?

– По-моему, это… – она прошептала что-то Лёве на ухо.

– Прикинь… – рассмеялся Лёва. – Это и есть жизнь. Сечёшь? Ну, где обещанные котлеты?

– Не дури! Ешь творог. Котлеты будут к обеду.

– Ба! Отвянь, наконец, со своими витаминами. Будут котлеты, тогда и поговорим. – Хлопнув дверью, он ушёл. «У мальчика – душевная травма, – расстроилась Бабманя. – Такой Лёвчик! Такое ясное солнышко! А эта Зоська?! Корчит из себя английскую королеву. Ничего. При встрече она плюнет в её нахальную рожу. Пожалуй, не стоит. Лучше плюнет на её новые, на шпильках, сапоги. А слюна-то у неё ядовитая. – Бабманя тихо засмеялась, и в глазах её вспыхнул блеск. Она вспомнила как, разозлившись однажды на Фиму, плюнула в ею же приготовленный зелёный борщ, который подала «любимому» зятю. – И Фима, смешно вспоминать – отравился. С ума соскочить можно. – Взяв щётку для пыли, она зашла в комнату внука и, в который раз, восхитилась. – Ну, ты глянь! Учиться не хочет, а в комнате чистота. – Открыла шкаф, в котором /94

Рассказы / БАБМАНЬ

царил идеальный порядок. Футболка к футболочке. Майка к маечке. А вещи… Все на отдельных плечиках. – Аккуратист! – От удовольствия она сплюнула и произнесла крепкое словцо. Подойдя к магнитофону, провела пальцем. – Ну, ни пылинки. Повезёт же кому-нибудь. Ох, и дура эта Зоська. Счастья своего не понимает. Да, ситуёвина... – Даже бывая наедине с собой, она использовала Лёвкины словечки. Нажала на «PLAY», и по комнате поплыл «Караван». – Как его там? Эли, Эли… А.. забыла... В общем, Дюк. Лёвка его обожает. Ещё он обожает мясо. И свою Зосю». – Бабманя закрыла глаза, расслабилась и, преодолев вместе с «Караваном» пустыню, достигла оазиса. Вспомнив про обещанные котлеты, помчалась на кухню крутить мясо. Часа через два хлопнула входная дверь, и Лёва позвал: – Бабмань, иди сюда.

– Кто это? – удивилась она, увидев в коробке из-под обуви маленького щенка. – Почему ты вдруг решил купить собаку?

– Знаешь, Ба! Это единственный способ быть любимым. За деньги.

– Он не вырастет в овчарку?

– Что ты! Это карликовый пинчер. Бесстрашный маленький воин с сердцем льва. Это девочка – Зося. Познакомься.

– Сучка? Ещё одна?

– Не обижай собачку.

– Лёва! Зачем ты её так назвал? Нет... Если тебе так легче… Слушай сюда. Ты думай о «сегодня». Забудь о «вчера». Этой польке от тебя нужен был только секс, а ты ещё ребёнок.

– Ба, я в шоке. Ну, ты и продвинутая! Откуда только нахваталась таких словечек? И определись. То я у тебя взрослый мальчик, то ребёнок. Скажу по секрету, я уже не ребёнок. Запомни.

– Ладно, Неребёнок. Неси-ка свою Зосю на кухню. В последний раз говорю. Хорошо, что ты больше не будешь таскать розы этой дуре из одиннадцатой.

– Это ещё почему?

– Ты опрыскивал их Мирриными французскими духами.

– Да. Чтобы цветы лучше пахли.

– Ну и дурак. Если бы мать заметила, досталось бы и тебе, и мне. И откуда ты у нас такой? А… Что я спрашиваю? Кого ещё /95

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

мог сотворить Фима? Имя придумал: Лео, Леонард. Злится, когда я тебя Лёвчиком зову.

– Ба! Тебя что-то не устраивает?

– Меня всё устраивает. Интересно! Где ты будешь выгуливать Зосю? На Крещатике?

– Ба, какая разница? И до Владки рукой подать...

– Ладно, бикицер. Мой руки, и к столу. И этой дай, Зоське. От удовольствия жмуря глаза, Лёва поглощал котлету за котлетой.

– Бабмань! Ты настоящий друг, веришь?

– Верю, не подлизывайся. И особо не увлекайся. Ты не один, родителям оставь. Ну, а суп, как всегда, «в пролёте»? – она отодвинула от него миску с котлетами.

– Дай ещё.

– Хватит, я сказала. Достаточно. Ты сыт.

– Хорошо. Ой, как хорошо. В эти минуты Лёва ощущал абсолютное блаженство. Ему казалось, что Зося уплывает от него всё дальше и дальше. Что он её не любит. Почти не любит. Он благодарно улыбался: – Бабмань. Расскажи-ка мне! Как у тебя было, ну, «это самое», с дедом? Давай, колись! Он был у тебя единственным мужчиной?

– Фи-и! Циник! О чём ты спрашиваешь старую женщину?

– Ты, старая?! Не смеши. И не скромничай. А знаешь? Если бы кто-то додумался провести конкурс «Мисс Бабушка», первое место было бы за тобой. Не сомневайся.

– Ну, да. Ну, да. Ты мне зубы не «заговаривай». Лучше ответь, как долго будет длиться твой душевный кризис? Часами лежишь на диване, уставившись в потолок, и слушаешь музыку. Ты, что же? Хочешь увлечь Зоську своим крутым задом? Джаз, это конечно «клёво». Как его там, твоего любимца? Эли?…

– Ба, ты даёшь! Эллингтон. Никак запомнить не можешь.

– Ну, пусть Эллингтон. Это тебе мозгами пошевелить не лишнее. Строишь из себя обиженного, брошенного. Оскорблённая невинность. Умом брать надо. Делом. А Эллингтон никуда не денется. И мне он нравится, но это не мешает жарить для тебя котлеты. Зоська его, видите ли, предала.

– Ба, давай без фанатизма. Почему ты не любишь женщин? /96

Рассказы / БАБМАНЬ

– Это кто женщина? Зоська, что ли? Ой, держите меня. Я зараз впаду. Миленький мой, я хочу, чтобы ты стал самым умным, сильным. С комплексом полноценности. Посмотри на себя. На кого ты похож? «Кефирчик» какой-то.

– Что?! – лицо у Лёвы вытянулось. – Это ты про меня?

– А про кого же ещё? Не про Жорку твоего. Пусть о нём беспокоится его бабушка.

– У него нет бабушки, ты же знаешь.

– Правильно. Пользуйся тем, что у тебя она есть. Маме не до тебя. О Фиме я вообще молчу. Слушай, чему учу. Завтра же пойдёшь в институт. Без разговоров, понял? Ты должен сделать себя сам. Больше некому. Вот тогда и получишь свой градус удовольствия. А не заняться ли тебе верховой ездой? У тебя всё время должны раздуваться ноздри, как у беговой лошади. Бери пример со своей собачки. Пусть и у тебя будет сердце, как у льва. Она взяла щенка на руки. Бесстрашная Зоська зевнула, открыв маленькую пасть, недовольно заворчала, пытаясь высвободиться из цепких рук Бабмани.

– Посмотри, какая привереда! К хозяину тянется. Ну, иди. Иди к Лёве, – отдала Бабманя щенка внуку. Зоська потянулась и, обдав Лёву запахом шерсти и котлет, лизнула его в щеку.

/97

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

БЭРИ

Б

эри – чистопородный, английский спаниель. Принесли его в дом зимой, когда ему было три месяца. Он был красивого коричневого окраса, с жёлтыми ушками и лапками. Кормили из бутылочки, в картонной коробке соорудили постель, выстланную распоротой старой дублёнкой. Бэри рос быстро, Очень скоро в нём трудно было узнать тот пушистый комочек, каким он появился в этом доме. Его большой привязанностью стала хозяйка. Когда она была дома, другие члены семьи его не интересовали. Он ни на минуту не выпускал её из поля зрения, повсюду следуя за нею. Когда она командовала: «Причёсываться», – он вскакивал на стульчик, закатывал глаза и от удовольствия быстро-быстро мотал хвостом. Она расчёсывала его мягкую шерсть, нежила, ласкала. Вторым в иерархии привязанностей был хозяин, который иногда называл спаниеля Лаврентием. Когда он возвращался с работы, Бэри радостно его встречал, запрыгивая ему на грудь. Каждый вечер хозяин выгуливал пса в парке, за темподромом, больше напоминавшем заброшенный лес. Самый младший в семье – сын. Он ещё школьник. Бэри и его любил, но иногда прятался под креслом, потому что мальчик вытворял с ним нечто невообразимое. Бэри терпел, понимая, что перед ним ребёнок. Когда мальчик «доставал» сильно, Бэри мог прикусить ему руку, но слегка, не больно. В отсутствии хозяйки, Бэри не отходил от хозяина. Но стоило псу учуять её приближение, хотя она ещё только парковала машину, как он кидался к входной двери. Хозяин смеялся и беззлобно говорил ему: «Пре-д-д-а-тель! Ты – Берия, Лаврентий. Бэри стал отзываться на все три имени. Однажды, хозяин вывел пса на вечернюю прогулку. Ког/98

Рассказы / БЭРИ

да они пришли в парк, он снял поводок, и Бэри «пустился» в свободное «плавание». Он носился, гоняя зайцев, но догнать их не удавалось. Издали доносился его визг. Хозяин шёл по тропинке, изредка покрикивая: «Бэри, Лаврентий». По тропинке навстречу шла пара, ведя на поводке огромного пса бойцовской породы. Когда они поравнялись с хозяином, из зарослей вылетел Бэри и молниеносно набросился на «противника». Очевидно, ему показалось, что его хозяину угрожает опасность. Между собаками завязалась ожесточённая схватка. Бэри прокусил питбуль-терьеру губу, тот – Бэрину лапу. С трудом удалось оттащить их друг от друга. Домой Бэри вернулся, хромая и оставляя на земле кровавые следы. Взгляд у него был виноватый, но он был горд, доказав хозяину свою преданность. Осенью, во время каникул, хозяйка вместе с сыном и Бэри поехала на несколько дней на Ostsee. Было прохладно, они дышали морским воздухом, ездили в лес. Хозяйка снимала поводок, и Бэри носился по лесу, чувствуя невероятную свободу. В один из вечеров он не вернулся на её зов. Несколько часов пробегав по лесу в его поисках, они вернулись в гостиницу, срок пребывания в которой заканчивался утром следующего дня. В слезах выехали домой, по дороге заехав в злополучный лес. Бэри нигде не было. В голову лезли страшные мысли: загрыз дикий кабан, провалился в глубокую яму, забрали лихие люди. Возвращение домой без Бэри было на грани трагедии – он стал для всех членом семьи. Надежды на то, что когда-нибудь его увидят – почти не осталось. Только хозяин не уставал повторять: «Такие, как Лаврентий, не пропадают. Найдётся». Через неделю позвонили из гостиницы на побережье, где они останавливались. Сообщение было коротким: «Возле домика сидит спаниель, не хочет ни есть, ни пить. Никого к себе не подпускает». Хозяйка сразу же выехала за ним. Когда Бэри увидел её, радость его была безграничной. Он сбил её с ног, всю облизал, виляя от возбуждения хвостом. Где он был целую неделю, что приключилось с ним, неизвестно. Возвращение Бэри домой было похоже на: «Возвращение блудного сына». /99

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ЧАС БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ

И

з распахнутых дверей соседнего балкона доносился аромат кофе и звук приглушённой музыки. Сквозь прозрачные занавески то сливаясь с полумраком комнаты, то принимая всё более отчётливые очертания, в медленном танце двигались фигуры. Через какое-то время, показавшееся ему бесконечным, занавески раздвинулись – на балкон вышел мужчина. Огонёк его сигареты то и дело вспыхивал, освещая лицо. Покурив, он послал окурок и плевок в ночь на голову запоздалому прохожему. Впрочем, улица уже была пуста. Время приближалось к полуночи, и звёздное небо, глазами Большой Медведицы, глядело на землю. Прошло несколько минут, и к мужчине присоединилась женщина. Даже темнота не могла скрыть их объятий и недвусмысленности поз. Они наскоро творили «любовь». Человека, наблюдавшего за происходящим в просвет штор, прошиб пот, кровь ударила в голову. По тихому смеху и тембру голоса, он узнал женщину из квартиры напротив: «Как она смеет? Какая гадость! Кто дал ей право выставлять напоказ интимные подробности жизни?» Человек за шторой задыхался, но не отрывал глаз от балкона. Его тошнило, к горлу подступила слюна, но он боялся сглотнуть. Не впервые, простаивая по вечерам у окна, он наблюдал за ней, за её раздевающимся силуэтом. Обзор из его окон, расположенных под углом к соседским, был ограничен. И то, чего он не мог разглядеть, дополняло воображение. Много раз он обещал себе покончить со своим отшельничеством и, вместо вежливого кивка, которым обменивался с ней при встрече – заговорить. Но всякий раз, словно боясь нарушить обет молчания, проходил мимо. Что-то останав/100

Рассказы / ЧАС БОЛЬШОЙ МЕДВЕДИЦЫ

ливало его от сближения с этой женщиной, притягивающей и отталкивающей одновременно. Одно он знал наверняка – она завладела его сознанием, нашёптывающим ему: «Сойдись. Убей свою страсть». Чем же она зацепила его? Своей раскрепощённостью? Или порочностью? Он чувствовал, что теряет голову от этой женщины, высокой, худой, одевавшейся во всё чёрное, с зелёными, во всё лицо, русалочьими глазами. Часто, когда в её окнах гас свет, он набирал номер её телефона, который сумел раздобыть. Наблюдал за вспыхивающим окном, слушал её «Алло, алло», а затем долгие, бесконечные гудки. При редких встречах она держалась отстранённо, делая вид, что ни о чём не догадывается. На самом деле она, конечно же, прекрасно понимала, что с ним творится, но отводила глаза под его тяжёлым, немигающим взглядом. Его бил озноб. Она отравила его надеждой ожидания. Покушалась на его чувства. Притаившись за шторой, чувствуя себя отвергнутым, он шептал: «Лгунья. Гнусная лгунья. Дрянь». Он не мог больше этого вынести: «Должен это остановить. А может быть начать сейчас? Сегодня же всё исправить?» Схватив трубку, набрал её номер. Услышав звонок в столь поздний час, женщина отпрянула от мужчины, державшего её в объятиях. Ей стало холодно и жутко, и человек за шторой увидел, как, приостановившись в дверном проёме на короткое мгновение, она оглянулась на его окна. В темноте блеснули её глаза, взгляд проник за штору, где стонущий, словно раненый зверь, он расслышал её голос: «Он». Ещё долго до него доносился телефонный звонок, но на том конце провода никто не снял трубку. Мужчина не испытывал ни угрызений совести, ни раскаяния. Ему не в чем было себя упрекнуть. Эта женщина была навязчивой идеей, на грани одержимости. А он? Совсем не милый. Не сентиментальный. Не нежный. Просто, одинокий. Но, как ни парадоксально, ему было страшно прервать своё одиночество. На следующее утро он долго стоял у входной двери, прислушиваясь к тишине в квартире напротив. Не дождавшись её появления, поехал на работу. В течение дня много раз набирал её номер, не мог работать, сосредоточиться. Ему хотелось заглянуть в её огромные, зелёные, глаза. Сказать: «Прости». Да /101

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

и сам он готов был ей всё простить, даже то, чего не было. Вечером вновь устроился за шторой, но в квартире напротив было тихо и темно. Так было на другой день, на третий... Только в конце рабочей недели, вернувшись домой, он увидел, как в раскрытые двери квартиры напротив вносят мебель и вещи. Войдя к себе, бросился к окну и раздвинул шторы. На двери балкона отсутствовали знакомые занавески, в комнате, залитой электрическим светом, сновали чужие лица. Он высунулся из окна и, запрокинув голову, взглянул на звёздное небо, откуда усмехаясь, скалила зубы Большая Медведица...

/102

CE LA VIE

У

ставившись в пустоту, Галина сидела у стола, на котором стояли тарелки с остатками остывшего ужина. Не хотелось двигаться. Так бы сидеть и сидеть. Она плеснула в рюмку остаток бренди, выпила и, подцепив ножом кусочек буженины, отправила в рот. «Смеяться? Плакать? – сверлила мысль сквозь навалившийся алкоголь. – Что это? Фарс? Гримасы эмиграции? Почему собственно эмиграции? Разве дома, в Ленинграде, с нею не могло произойти подобное? Могло». Дома, особенно, последние годы, она жила по принципу: «Когда закачается земля под ногами – спаси меня, моя работа». Здесь – спасительной работы не было. Только несколько приятельниц, в большинстве – такие же одиночки, как она. «Да… мужики! Мать их! – ругнулась Галя. – Что же у них в голове? Одна извилина? Да и та, прямая?» На бывшем муже, оставшемся в Ленинграде и сошедшимся с другой женщиной, она уже давно поставила точку. Вспоминая прожитую с ним жизнь, находила в ней не так много светлых минут. Кто виноват? Возможно, что и она. Ведь климат в семье – от женщины. Всё надеялась: одумается, вернётся. Всё-таки, за спиной – двадцать пять лет совместной жизни. Пять лет назад, придя с работы, не пошла на ту злополучную вечеринку. А мужа – «умыла», приодела и заставила пойти. Там он и познакомился с такой же русской женщиной, как и она, Галя. И через месяц переехал к ней. Мужа, еврея, почему-то всегда тянуло к русским бабам. Галя не понимала, кто она-то теперь: русская ли, еврейка /103

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ли? И фамилия у неё от мужа осталась, похожа на немецкую. И прожила она всю жизнь в его семье. И, несмотря на славянскую внешность, что-то выдавало в ней принадлежность к еврейству… Тогда всё навалилось сразу. Муж ушёл к другой, а единственная дочь, гостившая в Германии со своим мужем, не вернулась. «Сдались». Старое, забытое, слово, ставшее актуальным в последние годы. Это был тяжёлый удар. Думала, с ума сойдёт, но выжила. Два года в разлуке с дочерью – как тяжёлый сон. Три года назад приехала к ней. С трудом удалось преодолеть много формальностей. И, вдруг, зятю, инженеру по автоматике, предложили работу в Америке. Что же у них в Америке нет своих специалистов? Как же теперь выживать? Приятельницы уговаривали: «Галка! Ведь ты не старая, симпатичная. Нужно жизнь устраивать, познакомиться с кем-нибудь». Она долго не решалась. Как это – познакомиться? Не привыкла. Со студенческой скамьи, как замуж вышла, других мужчин для неё не существовало. И некогда ей было: работа, дом, ребёнок. Она не жаловалась, любила «повыпендриваться», какая, мол, хозяйка! Всегда в доме было чисто, уютно, всё нашито, вкусно приготовлено. А теперь оказывается – выплюнута жизнью. На носу – шестьдесят. И решилась. Переступила. Пошла знакомиться. С виду – мужчина, как мужчина. Чуть постарше, то ли вдовец, то ли разводной, не разобрала. Правда, не в её вкусе. Но, приятельницы тут же одёрнули: «О каком вкусе говоришь? Выбирать, дорогая, не приходится. Забудь. И планочку, планочку-то, пониже опусти. Поняла?» Да, она поняла. Переломила себя. Несколько раз они встретились в городе. Бродили по улицам, заходили в магазины. В первый же день она всё о себе рассказала. Он – тоже, но скупо. Упомянул, что живёт в общежитии, один. Промелькнула мысль: «Ищет женщину с квартирой. А, почему бы и нет? Такова жизнь. – Неделю назад пригласил в кафе, заказав кофе со сливками. – Жмот! – подумала она. – Хоть бы, пирожное какое-нибудь, для разнообразия. Ну почему жмот? Может быть, очень экономный. Все мы здесь находимся в одинаковом положении. С чего бы ему меня пирожными кормить?» /104

Рассказы / CE LA VIE

За то, что в кафе пригласил, чувствовала себя в долгу. Пригласила на ужин. Сначала думала: небольшой, скромный ужин. Потом... Ну, не умела она скромно принимать гостей, и выложилась по полному. Не гастрономия... Всё – домашнее, с любовью приготовленное. К ужину всё было готово. Галя надела свою любимую блузу. Хотелось быть красивой. Не только для него. И для себя... Настроение было приподнятое. Показалось, что она дома, в Ленинграде. Вот сейчас сойдутся друзья, родичи. К ней любили ходить… Звонок прозвучал ровно в семь. «Пунктуальный» – отметила про себя. Пройдя в комнату и осмотревшись, похвалил её за хороший вкус. Ни цветов, ни коробки конфет в его руках не было, только маленький чемоданчик. Ей почему-то расхотелось занимать его разговором, кормить. Но с другой стороны – столько всего наготовлено, не пропадать же. «Расслабься», – мысленно приказала себе и пригласила его к столу. Да, поесть он любил. Умёл бы всё, если бы она позволила. Вначале, она наблюдала, как, не поднимая глаз от тарелки, он опустошал блюдо за блюдом. Десерт не подала. «Перебьётся, – решила. – Лучше я завтра девчонок позову». Наконец, насытившись, он спросил: – Галиночка, вы не обидитесь? У нас вторую неделю душ не функционирует. Я как человек интеллигентный, чистоплотный, привык еженедельно...

– Ах, вот в чём дело?! – расхохотавшись, прервала она его. – Понимаю. Вы пришли отужинать, а заодно и душ принять? Вот к чему чемоданчик-то? Что у вас там? Смена белья? Так вы не стесняйтесь, валяйте...

– Ну, зачем так, Галочка? Я же по-простому, по-дружески…

– Да уж, видно по-другому не привыкли. Проще и представить себе трудно. Идите в ванную, – гаркнула она. Бросив испуганный взгляд в её сторону и схватив чемоданчик, он выскочил в коридор и скрылся в ванной. До неё доносились его пофыркивания, похрюкивания. Он, даже, что-то напевал. Она следила за часовой стрелкой, которая, отмеряя минуту за минутой, приближалась к его часовому пребыванию в ванной. И только хотела насильно выдворить его оттуда, как /105

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

он, сияющий и потирающий от удовольствия руки, возник на пороге: – Сейчас бы чайку горяченького!

– Где ваш чемоданчик? – тихо спросила Галя.

– Не понял?

– Чемодан ваш где?

– В ванной. Где ж ему быть?

– Так возьмите его и ступайте. Ещё не понимая, что «банный» вечер завершён, он смотрел на неё. «Одноклеточное» – промелькнуло в голове. Она прошла в ванную. Вынесла чемоданчик и подтолкнула гостя к выходу.

– Обиделись? Я понял. Но я же... Я думал… по-дружески… Можно мне ещё позвонить?

– Валяйте! Когда помыться надумаете – звоните. Не стесняйтесь, – и она захлопнула за ним дверь. Окинув себя в зеркале недобрым взглядом, произнесла: – Балда ты, Галина Николаевна. Разоделась, словно дура… Прошла в комнату, села у стола. Долго допивала бренди. В висках отстукивало: «Ce la vie!»...

/106

ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

«Наслаждение от любви длится мгновение. Разочарование – всю жизнь»

С

егодня – выходной. Как она ненавидит выходные. Да и будни тоже, вот уже в течение многих лет превратившиеся в такие же невыносимые выходные. В комнате было необычно светло, к чему она ещё не привыкла. Сражаясь, долгие годы со старым дубом, заслонявшем окно от солнца, а её, как казалось, – от жизни, она требовала от городских властей, чтоб его спилили. Наконец, победа была одержана. Дуба не стало – учли её былые заслуги перед Театром.

Не хотелось вставать, шевелиться. Она лежала, думая ни о чём, обо всём, то проваливаясь в ничто, то возвращаясь в настоящее или прошлое. О будущем старалась не думать. Его уже не было. Почти. Она следила за облаками, теперь свободно проплывавшими в её окне, которые, быстро размываясь и сливаясь с синевой, исчезали за оконной рамой. Она знала, что любовь обязательно когда-нибудь заканчивается. Если чувства всё же остаются – это больше, чем любовь. Сколько раз, играя на сцене, она могла выплеснуть собственные страдания, исповедаться, облегчить душу. В жизни – оказалась не готовой к этому. Теперь дни и месяцы неслись, как в калейдоскопе. А повседневная скука, буквально хватая за горло, разрасталась до таких размеров, что вызывала ужас. Прошлое не отпускало. Закрыв глаза, она представила себе ночное небо. Когда-то у кого-то прочла – древние считали небо символом единства, заключавшемся /107

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

в том, что если люди смотрят на звёзды, в этот миг они вместе, как бы далеки ни были друг от друга. Она искала. Искала его во Времени. Искала в Пространстве. И не находила. Много лет надеялась на перемену, на какой-либо намёк или знак с его стороны, которые не случились. Питавшая её мечта о том, что в один прекрасный день она заставит его за всё заплатить – не сбылась. Интуиция подвела. Все эти годы жила в собственном внутреннем мире, в который никому не было доступа. Разве можно кому-либо рассказать об Аде, существующем внутри неё. Когда-то она не догадывалась, что любить Гения – тяжкий труд. А театральный роман с замужеством за Гением – жестокий роман. Даже в собственной спальне она никогда не могла расслабиться, стараясь блистать не только на сцене. Актриса. Чтобы играть, ей был необходим либо эмоциональный подъём, либо эмоциональное падение. Она получила второе. Теперь у неё остались лишь воспоминания, которыми она возрождала былые отношения. Но эти воспоминания ожесточали ещё сильнее. Сложный сгусток чувств. За долгую жизнь она научилась любить, ненавидеть, боготворить, презирать. Но не прощать. Даже теперь, когда он ушёл из жизни. Обычно, женщина чувствует, когда не по своей воле уходит из жизни мужчины. Она – не предчувствовала. Сплетая паутину своей необходимости, наивно полагала, что это является её главной тайной, в то время как это было её главной иллюзией. Когда между ними образовалась страшная пустота, и он спросил: «Чего ты желаешь взамен?» – она, не стала вымаливать любви, лишь ответила: «Глоток свежего воздуха». Расходились трагически, и не остались друзьями. Его объяснения и оправдания убивали своей прозой и элементарной пошлостью. Если бы знать тогда, что всё это ровным счётом ничего не значит в жизни. Единственное, что оставалось, — стиснуть зубы и продолжать играть благополучие, которого уже давно не было ни в её душе, ни в семье. Смирить гордыню – то, что было необходимо с её стороны. Перестрадать. Перетерпеть. Дождаться, когда всё вернётся на круги своя. Не смогла. Тот, последний спектакль, который он поставил для неё, и в котором она сыграла почти саму себя, стал сценарием всей дальнейшей жизни. Трагический образ, созданный ею на сце/108

Рассказы / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

не, непостижимым образом спроецировался на собственную жизнь. Муж оставил её ради новой Музы… Вместе с ним постепенно из жизни ушёл Театр. Возможно, сам того не желая, он невольно предугадал будущее. Жизнь капризна. Претворив его замысел, допустила массу совпадений. Но чтобы с такой долей вероятности?! Всё остановилось. Она получила полный штиль, но не научилась жить без него. Теперь доигрывала свой собственный спектакль – жизнь. Написать мемуары?! Ну, нет... Она не торгует воспоминаниями. Они останутся с ней. К тому же, более откровенной, чем когда-то на сцене, никогда не была. Душевный стриптиз не для неё. Только в искусстве для неё не существовало табу. Вдруг заметила, что пошёл снег. Первый в этом году. Она встала, взгляд упал на зеркало. Содрогнулась. Зеркало не лгало, – его впору завесить: «Вот и вся квинтэссенция старости, какое-то растительное существование. Надоело. Всё надоело». Она подошла к окну, за которым стояла белая пелена. Падая, снег приносил красоту, тут же на глазах превращавшуюся в слякоть. Из окна она видела служебный вход в театр, где некогда служила. Кто теперь помнит о ней? Или о нём, великом режиссёре, обозначившем новый пласт в искусстве? Превратившем Театр в жизнь, а жизнь – в Театр? Поколение, которое помнило, почти ушло. И она всё больше и больше ощущала себя человеком из абсолютно исчезнувшей эпохи. Стоя у окна, где только падающий снег мешал обзору, вдруг почувствовала, что ей остро чего-то не хватало... И тут горло свело судорогой. Дуб… Её дуб… С которым почти сроднилась… С которым воевала… Которого винила во всех своих бедах… Его не было: «Кому впредь она поведает свои мысли? С кем будет сводить счёты? – Как не хватает старого дуба, всей душой ненавидимого ранее. Столь желанная победа над ним обернулась поражением. Её поражением. – Зачем? Зачем?» – прошептала она. От обнажённости вопроса она словно задохнулась. Пред нею была лишь сгустившаяся пустота. По лицу потекли слёзы. Сердце не болело, как будто его не было. Вынули... Почувствовала, что и её уже почти нет. Пуста. Вернувшись к постели, легла и отвернулась к стене… /109

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ЦИТИРУЯ ДИАЛОГИ

П

ривет. Привет.

– Прости. Мне нужна твоя помощь.

– Что случилось?

– У меня осталось ещё много любви.

– Чем я могу помочь?

– Возьми её обратно. Пусть, не всю. Хоть немного.

– Мне не надо. Предложи кому-нибудь другому.

– Но, она – твоя.

– Слушай! Твоё время прошло.

– Но я не прошла…

– Я устал размазывать белую кашу по белой тарелке… Давай...

– Привет.

– Привет? Мы же только что поговорили…

– Подожди… Не злись… Я сейчас скажу тебе банальность, но она тем и хороша, что всегда верна.

– Ну? Ты не можешь покороче… У меня нет времени на разговоры.

– Сейчас… Не гони… Понимаешь, есть женщины, которые сразу рождаются жёнами. Это заложено на уровне генов. Я – из их числа.

– Ну и прекрасно. Будь ею.

– Но, я хочу быть только твоею женой.

– Иллюзия...

– По поводу иллюзий… Они иногда сбываются. Ассоциации понятны…

– Удивила…

– Я хочу, чтобы каждый день был похож на вчерашний.

/110

Рассказы / ЦИТИРУЯ ДИАЛОГИ

Неужели, это – так много? Уходи. Но возвращайся.

– До свидания…

– Опять? Ты?!

– Ты же сам сказал: «до свидания».

– «До свидания», не «до связи»… Ты пьяна?

– Пошёл вон со своими нравоучениями. Пью, потому что мне плохо. Давай попробуем ещё раз…

– Ну, уж, нет. У меня свой набор глупостей, чтобы рассмешить Бога. Я занят. Нужно готовиться к полёту.

– В таком случае, желаю тебе нелётной погоды. Чтобы рейс отменили. Или, чтобы ты заболел. Как, повод, чтобы нуждаться во мне. Ты ещё маленький мальчик. Не понимаешь, что наступает время, когда хочется отдавать…

– Не утруждайся. Больше не отвечу. Пока.

– Мама, здравствуй. У меня всё O’k. Как ты?

– Что это, вдруг? Кажется, тебе есть за кого волноваться. Кого слушать.

– Ма… Не начинай…

– Я никогда не могу найти оправдание твоим поступкам. И прекрати посылать мне «эсэмески». Осмелюсь спросить… Когда, наконец, увижу твоё лицо?

– Нет настроения.

–Что, снова разбежались? Выдержать тебя может только глухонемой. И слепой, в придачу.

– Как ты можешь? Ты же моя мама. Я его люблю. Ты не понимаешь.

– Я не понимаю? Мне памятник нужно поставить. При жизни. Как компенсацию за такую дочь.

– Мама, с памятником ещё успеем. Не торопи события. Ладно, будь…

/111

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ДЕЖАВЮ

Ж

енщина сидела в маленьком ресторанчике на набережной. Сидя за тем самым столиком у окна и потягивая коктейль, смотрела на волны, набегающие на пустынный пляж. «Как прекрасно море осенью, – думала она. – Но всё же грустно. Будто какая-то частица жизни ушла вместе с летом». Как несчастье сменяет счастье. Всё заканчивается. Хотя, кажется, что только начинается. Облака, словно сумасшедшие, когтями разметались по небу, чайки с криком носились над водой. Женщина смотрела вдаль, туда, где небо погружалось в море. От долгого созерцания у неё устали глаза, стало зябко, точно чья-то рука провела пальцами по спине: «Забыть... А на губах усталость от иронии над собой... Отчего дрожит лицо? Вероятно, от спазмов души...» Поток людей на набережной был невелик и не мешал наблюдать за плещущейся в море луной. Средина осени. Отражаясь в море, луна меняла очертания, то принимая форму эллипса, то вытягиваясь в прямую линию, лежащую на гребне волны. Сделав очередной глоток, женщина посмотрела на входную дверь. Она убеждала себя в том, что он обязательно появится. Неужели она не заслуживает хотя бы имитации любви? Внутреннее напряжение мешало наслаждаться тихой музыкой, оторванностью от всего вокруг. Замирая, она прислушивалась к себе, восстанавливая ход событий. В такой же вечер около года назад, так же сидела за этим столиком, когда неожиданно он появился в её

/112

Рассказы / ДЕЖАВЮ

жизни, перевернув в ней всё. Влюбилась. Банально, незамысловато. После его исчезновения, мир опрокинулся, превратившись в бессонницу. Она выбрала выжидательную позицию, не пытаясь разыскать его. Гордость? Может быть. События должны развиваться без чьей-либо помощи. Просто ждала. По закону жанра стал моросить дождь, по стеклу заструилась вода. Сквозь мокрое стекло, рассмеявшись женщине в лицо, луна исчезла за тучей.

– Вы позволите? Возле столика стоял мужчина. Она оглянулась – свободных мест в зале не было, взглядом она выразила согласие.

– Извините, что нарушил ваше уединение, я изрядно промок и, признаться, страшно голоден. Вы составите мне компанию? Она молчала, разглядывая его в упор. Седина, капельки дождя на висках, лицо моложавое. Под её пристальным взглядом мужчина заёрзал и выжидающе взглянул: – Простите?! – провёл ладонью по коротко стриженым волосам, поймав себя на желании улыбнуться. Глаза напротив «отливали» такой сталью, что, склонив голову, он скрыл закипающий на губах смех. Достав сигареты и, предложив ей, щёлкнул зажигалкой. Они закурили. Тонкие ноздри его римского, с горбинкой носа, зашевелились.

– Вы ничего не нарушили, – прервала она молчание, откинувшись на спинку стула. – Я знала, что вы придёте. Снова дождь… Как тогда… Вы любите дождь? – В её глазах читался вызов. Внутренне насторожившись, мужчина отвёл глаза: – Тогда?! – в вопросе не было насмешки. – Вы чем-то расстроены, необходимо расслабиться. Мне, кстати, тоже. Жестом подозвал официанта: – Водка. Икра. Мясо. На двоих. И всё остальное, на ваше усмотрение. Люблю ли я дождь? – он обернулся к ней. – Я поклонник всего функционального. Дождь функционален. Думаю, что бессмысленно любить или не любить то, что не зависит от тебя, то, что ты не в силах изменить. Она хотела изобразить удивление, но желание поразить чьё-либо воображение пропало: /113

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Я об этом не задумывалась. Мужчина кивнул.

– Здесь вкусно кормят? Вы тут частый гость?

– Вы удивительно проницательны, – съязвила она. – Тут хорошая кухня и, обычно, спокойно. Сегодня, правда, шумно. Дождь…

– Странная конструкция, женщины… – произнёс мужчина, глядя перед собой. – А вы – язвочка. В хорошем смысле. Ну, да ладно. Попробую угадать... У вас есть друг… Вы ожидали его… Он не появился… В изумлении она вскинула брови: – Забавно! У меня есть – я. Он рассмеялся: – Вы не так просты, как показались на первый взгляд. Простите великодушно, за то, что вторгаюсь в интимную зону.

– Ну, что вы! Не стесняйтесь… Всё предсказуемо... Ещё одна «Live Story». Сейчас вы расскажете мне о своей нелёгкой жизни, о неверности жены, которая не понимает вас, или… что у вас ещё имеется про запас? А я, может быть, даже сделаю вид, что верю. Впрочем, какая разница… – иронично сказала она. Он понял, что сейчас она поднимется и уйдёт: – Но, у меня нет жены. В самом деле, нет. А знаете! Давайте загадаем желание. У вас есть желание? Она расхохоталась, вдруг ощутив спокойствие. Чувство освобождения разлилось по телу: – У меня нет желаний. Остались одни инстинкты. Пытаться утешиться словами? Глупо… Любить. Все остальное – противоестественно. Ночь… Море… Всё нереально. Если бы мы были… Да кем угодно, только не нами… Однако, мне пора… Пытаясь её удержать, он вскочил, преграждая путь: – Не уходите, прошу вас! Ну что же вы? Надеюсь, мы ещё увидимся? – в его глазах было замешательство. Он навис над нею, его лицо оказалось так близко от неё что, почувствовав его дыхание, она отклонилась и сделала шаг в сторону. Она смотрела... Смотрела сквозь...

– Возможно… Хотя… Зачем повторять то, что уже было? Едва скользнув по нему взглядом и кивнув на прощание, пошла к выходу, спиной чувствуя, что он смотрит ей вслед. /114

ДЕТСКОЕ

К

огда-то, совсем в другой жизни, когда ты был мальчиком с длинными непослушными волосами – ты был моим братом. И дразнил меня: «Веснушкой». Оттого, что жаркое, рыжее солнце разбросало сотни пятнышек на моём лице. Дразнил, но я знала, что между нами – тайна. Тогда весь мир был понятен – как на ладони, и всё казалось возможным. Стоило только захотеть. И мы хотели. Тогда… Тогда ты прикоснулся ко мне и сказал, что любишь меня. Я ответила, что тоже. Потом кто-то, то ли твоя мама, то ли моя, позвал: «Дети, дети! Обедать». И мы, взявшись за руки, помчались к дому. Сколько же лет прошло с той поры, когда мы были детьми? И детьми ли? Сколько нам было тогда? Двенадцать? Тринадцать? Не помню… Сейчас, на большом семейном торжестве, твоей свадьбе, я смотрю на женщину, которая стоит рядом с тобой, и у меня перехватывает дыхание. Ты осторожно поддерживаешь её под руку. Преодолевая себя, я подхожу к вам.

– Здравствуй! – говорю я и вопросительно смотрю на женщину.

– Познакомьтесь, – отвечаешь ты, опустив глаза. – Моя жена. Сестра. Двоюродная. В моих глазах – вопрос, требующий ответа. Ты не замечаешь или делаешь вид, что не понимаешь моего требовательного взгляда. /115

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

В то неповторимое лето, у меня тоже перехватывало дыхание всякий раз, когда я видела тебя. Тогда мы впервые ощутили, что уже не дети. Мы не могли, как прежде, безмятежно играть, прикасаясь друг к другу. Не могли, растопырив пальцы, с зажмуренными глазами искать друг друга в пространстве. Даже, когда ты произносил моё имя, оно звучало уже как-то по-другому. Именно тогда ты и придумал ту, только нашу, игру: чертить пальцем на спине друг у друга, отгадывая слово. Сначала это были города, потом – имена... Потом ты сказал, что мой сарафан и твоя рубашка мешают отгадке… Мы сбросили их… И тогда, под твоими пальцами на моей спине я прочла: «Я тебя люблю». Моё лицо пылало, а ты, прекратив чертить, прижался ко мне. С того дня в моём сердце поселилась тревога пополам с гордостью. При встрече, кончиками пальцев ты касался моего лица, точно хотел стереть невидимые слёзы. Потом опять чертил, чертил, на моей спине… Я боялась дышать, а сквозь твои губы прорывался жаркий воздух, обжигая меня. Как-то, как бы невзначай, я спросила маму, могут ли пожениться двоюродные брат и сестра. Мама испугалась: «Что ты, глупенькая! Ведь у них могут родиться уроды». Я так не хотела плакать… Но моя подушка была мокрой от слёз. А тебе я ничего не сказала, ведь я любила тебя. Ночами я перестала спать из-за тоски по тебе, и мне виделись наши не родившиеся дети-уроды… В ужасе я кричала, и мама сказала, что прекратит наши встречи, что ты плохо на меня влияешь… Я не в силах была жить без тебя. А ты? Нас разлучили. Не то чтобы мама поверила слухам, нет. Но с какой-то поспешной бестактностью она чернила тебя в моих глазах, безотчётно застигнутая врасплох инстинктом родительской ревности. Прежде времени меня увезли и стали запирать в доме, по которому я целыми днями металась вихрем. Что стало с тобой – не знала. Мама объясняла это трудным возрастом, переходным. А я… Так и осталась в одиночестве своих /116

Рассказы / ДЕТСКОЕ

идеалов. Твои прикосновения остались со мной до сих пор. Бывает, я ищу их в темноте. Сейчас ты стоишь возле своей жены. Не смотришь на меня… Только на неё… Я знаю, что больше не увижу тебя. Не захочу… Потому что не видеть тебя столько лет было пыткой. Увидеть – наказанием. И никогда впредь ты не напишешь на моей спине: «Я тебя люблю»…

/117

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ДОЧКИ-МАТЕРИ

А

лиса опустилась на стул, картинно положив ногу на ногу, и закурила сигарету. Её лицо светилось торжеством. Такой Юля видела её впервые.

– Ну, рассказывай, рассказывай! – тормошила она подругу. Алиса была слишком возбуждена, чтобы рассказать всё по порядку, и Юля из восклицаний подруги с трудом сложила картину происшедшего: – Он сам позвонил? Спрятав улыбку, Алиса сжала кулак: – Вот он у меня где. И она тоже. Я докажу, что она ничего не смыслит ни в своей жизни, ни в жизни собственной дочери. Юля догадалась: подруга говорит о своей матери, отношения с которой настолько разладились, что всякий раз Алиса искала причину для позднего возвращения домой. По мнению матери Алисы, Бог не наградил дочь ни умом, ни талантом, ни привлекательной внешностью. Она упрекала дочь в отсутствии прилежания, и в этом была почти права – та не радовала успехами и болталась без дела, с трудом закончив школу. Мать ссорилась с Алисой и из-за её пристрастия к курению, из-за её вульгарности: «Слишком рано девчонка стала играть во взрослые игры». И самое главное – дочь стала мешать её личной жизни, раздражала тем, что, взрослея, всё дальше отдаляла свою мать от юности. Она совсем не знала, что делать с дочерью, возомнившей себя взрослой женщиной, соперницей, и не могла избавиться от ощущения абсурдности происходящего.

/118

Рассказы / ДОЧКИ-МАТЕРИ

– В общем, мы с ним были вместе, – усмехнулась Алиса.

– И?!

– Ты не ослышалась.

– Не может быть, – изумлённо сказала Юля. – Ты, мать, даёшь! Такой Мэн! Ты хоть любишь его?

– Да какая там любовь. Так… Просто…

– Но хоть что-то ты к нему чувствовала?

– Любопытства ради… Впрочем, не знаю...

– Отчего ты тогда так взбудоражена? Посмотри на себя – сияешь, как начищенный самовар. Съешь лимон.

– А у тебя лицо кислое, как уксус. В глазах нет поиска. Скучно. Ты не понимаешь – я в предвкушении… Кайфую… Что она сделает, когда узнает? Не соображает, что юношеские поступки в её возрасте просто смешны. Время ушло. Это какие-то цирковые номера. Не более.

– А если не узнает? Если он ей не скажет?

– Ну... Я не стану кричать об этом на всех перекрёстках. Главное, что я знаю об этом.

– Слушай, Алиска! Зачем тебе это?

– Не понимаешь? Чем больше запретов, тем больше удовольствие.

– Значит удовольствие, всё же, было? Послушай, мой совет: сделай вид, что ничего не произошло. Притворись.

– Ещё чего? Ты забыла, что она обо мне говорит? Я ничего не забываю. А если и забываю, то делаю это специально.

– Как тебе удаётся?

– Очень просто. У женщины всегда должен быть неожиданный манёвр. Про запас. Юля смотрела на подругу с обожанием, восхищаясь её большими, неподвижно-тёмными глазами, тяжёлый взгляд которых не согласовывался с детскими, припухлыми губами. Душа компании, способная очаровать и девчонок, и мальчишек.

– Алиска! Ты такая смелая. До ужаса. Тебе что, совсем не жалко матери?

– При чём тут жалость?

– Она ведь твоя мать.

– Юль! Не разочаровывай меня. Ты принадлежишь к людям, которые знают, как надо. Но их не хватает на поступки. Что /119

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

особенного? Двое взрослых людей оказались в одной постели, если им этого захотелось. И не надо грузить ситуацию. Всё прекрасно. Не более того. У меня принцип: «Не люби никого, и будешь нравиться всем. Посылай к чёрту весь мир, и тобою будут восхищаться». Любовь – это фантазия. Люди придумывают её. Чем фантазия богаче, тем сильнее разочарование. А я не хочу… Разочарований… Хотя… В глубине души Алиса чувствовала непонятное раздражение к самой себе, сознавая, что сделала это не только в отместку матери. Чем-то он её зацепил. Было глупо так чувствовать, и признаться в этом она боялась даже себе. Все её принципы, оказывается, ничего не стоили.

– Ну, я пошла, подруга, – поднялась Алиса. – А то, маман взбесится…

– Пришла?! – мельком взглянула на часы мать. Не ответив, Алиса прошла в свою комнату.

– Что происходит? Я к тебе обращаюсь.

– А что происходит? Ты спрашиваешь? Или констатируешь?

– Слушай, девочка. Не юродствуй, и не провоцируй меня.

– А то, что? Ударишь? Две женщины пристально посмотрели друг на друга. Мать – почти растерянно. Дочь – с вызовом. Несчастье, стоявшее между ними, было столь ощутимо, что казалось, его можно было потрогать руками. Всматриваясь в дочь, мать пыталась угадать правду: «Было? Не было?» Да, вероятно, она из тех женщин, у которых инстинкт материнства присутствует лишь в незначительной степени. Став девушкой, дочь превратилась в главный её недостаток наряду с неухоженной квартирой и со средним возрастом. Возможно, она любила дочь по-своему, без особой нежности и жалости. И не сознавая, завидовала ей. Было в Алисе что-то недоступное. Свобода, что ли? Раскованность… Неотразимые для мужчин качества.

– Что происходит? – вновь спросила она и, не выдержав взгляда дочери, отвела глаза. – Зачем ты флиртуешь с ним? Ты знаешь, я люблю его.

– Пора избавляться от подобной чепухи, мамочка. /120

Рассказы / ДОЧКИ-МАТЕРИ

– Это почему?! Послушай, неужели ты так меня ненавидишь?

– Ненависть – та же любовь. Только осквернённая. Ты забыла язык любви. Материнской… Выстроила стену между нами, тебе её и разрушать…

– Не понимаю…Не понимаю… За что ты со мной так?! С тобой страшно иметь дело, ты цинична.

– Отнюдь. Я очень похожа на тебя. Но из другого поколения. Мы – сильнее.

– Неужели, ты – моя дочь? Не верю. Оставь его. Слышишь? Оставь его в покое.

– Боюсь, твоя просьба запоздала, – на какое-то мгновение в Алисе проклюнулась жалость, но она тут же отогнала её прочь. – Чего ты всполошилась? Не обманывай себя. Тебе нужен вовсе не он, а планетарий на его погонах.

– Что у тебя с ним?

– У меня с ним «всё».

– Несносная дрянь. Ты мне не дочь, – разрыдавшись, мать с кулаками набросилась на Алису.

– Давай-давай! Что и требовалось доказать. Разъярённая мать убивает заблудшую дочь. Да ты просто Иван Грозный в юбке. Заметь, какой-то, весьма посредственный, представитель ансамбля «пенсии и пьянства» тебе дороже. А ему, знаешь ли, безразлично: ты ли, твоя ли дочь… И запомни. Это ты мне не мать. Это я отказываюсь от тебя. – Схватив рюкзак, Алиса выскочила из квартиры.

– Ему не безразлично. Не безразлично, – неслось ей вслед из-за закрытой двери. Алису трясло: «Ненавижу. Ненавижу, мамочка! Ешь на здоровье! Такую вырастила. Не невинную романтическую героиню… Свою собственную копию…» В этот момент Алиса до конца не осознавала, что чувствует на самом деле. Взаимная ненависть достигла такого накала, что могла превратиться в любовь. Стоя на обочине с поднятой рукой, она сигналила проносившимся машинам. Куда? Что будет завтра? Внутренний голос нашёптывал: – Беги, Алиса. Беги. Не оглядывайся. Не надо.

/121

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ДВОЕ

Ж

енщина думала, что остаётся хозяйкой в доме. На самом деле эту роль уже давным-давно делила с ней собака, помесь болонки и дворняги, найденная на помойке.

– Ах ты, глупое Сучество! Ну, иди. Иди скорее к мамочке, моя девочка. – Шуша – хорошая, хорошая, – приговаривала она, гладя собаку, подставившую своё брюхо хозяйской ласке. С тех пор прошло много лет, и Шуша с отвращением вспоминала далёкое время, когда в поисках какой-нибудь еды разгрызала множество мусорных пакетов, выброшенных глупыми людьми. Годы, проведённые в богатом доме, сделали её гурманкой – она отъелась, растолстела. Шуша, до кончиков когтей, была предана хозяину, который нашёл и принёс её в дом. Когда он ещё жил с ними, она так и норовила, гуляя с ним на улице, сунуть нос в мусорный ящик. Но он быстро отучил её от этого, строго внушая – она не какая-то там дворняга, а самая настоящая болонка из приличного дома. Хозяина она обожала, ни на шаг не отходила от него, преданно заглядывая ему в глаза. Стоило ему уйти, она тут же усаживалась у входной двери в ожидании его возвращения. Ничто не могло сдвинуть её с места. Иногда так проходил час, другой, и его приближение она чувствовала задолго, возбуждённо выражая своё нетерпение и поднеся в зубах к входной двери его домашнюю обувь. Выгуливать себя доверяла только ему и, когда по необходимости, это делала хозяйка, чувствовавшая, что собака просто терпит её, Шуша неохотно подчинялась, но всё время рвалась домой, к нему. Когда они с хозяйкой остались вдвоём, Шуша тяжело

/122

Рассказы / ДВОЕ

переживала отсутствие хозяина. Она так и не простила его предательства, а его взаимоотношения с хозяйкой не волновали Шушу. Потом, много позднее, она поняла, что он специально принёс её, уже предвидя свой скорый уход из этого большого дома ради другой женщины. Шушины переживания были столь велики, что она отказалась от пищи, похудела – не могла примириться с его уходом, везде чуя его запах. С трудом выносила хозяйку, её визгливый, раздражающий голос. А уж когда та кричала... Особенно, в день ухода хозяина... Но шло время, постепенно Шуша отучила хозяйку от крика. Если прежние нотки всё же проскальзывали, собака, вяло мотнув хвостом, уходила прочь и укладывалась в углу под батареей, всем своим видом выражая равнодушие и презрение к хозяйским крикам, напоминающим Шуше о гнусном прошлом: «Аристократка? Да? Ты, я вижу, иначе не привыкла? Забыла, где тебя нашли?» Когда хозяйкин голос немного теплел, тон становился более просительным, Шуша выходила из укрытия, но не подходила к ней, ещё долго помня обиду. Со временем, они притерпелись друг к другу и, даже, поладили. Так и жили вдвоём. Хозяйка разговаривала с собакой, советуясь с нею, делилась наболевшим. Часто заходила соседка, приносила продукты по заранее выданному хозяйкой списку. Задерживалась, если предлагалось какое-либо угощение, в тысячный раз выслушивая одну и ту же историю о тех заоблачных годах, когда хозяйка, молодой специалист, не спрятавшись за спину состоятельных родителей, поехала на периферию и честно отработала положенное время. Эту историю, в разных вариациях, к которой всякий раз добавлялись новые подробности, соседка знала наизусть. Сдерживая зевоту, она мучительно пыталась изображать заинтересованность, которая на деле была только в одном, и Шуша давно это просекла – в страхе потерять побочный заработок. Шуша сочувствовала соседке: «Ну, сколько раз можно выслушивать этот бред?» Даже ей, Шуше, часто снилась эта история и она могла бы повторить всё слово в слово, если бы... Если бы могла говорить. Иногда у них появлялся хозяйкин двоюродный племянник с женой, в надежде когда-нибудь получить значительное тёткино наследство. Наивный! Всё, на что он мог рассчитывать, были /123

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

красочные пластмассовые стаканчики из-под давным-давно съеденного йогурта, привезённого мужем из Германии. Тётка всякий раз при прощании дарила их «любимому» племяннику. Во время визита, выдав гостям по половинке голубца, приготовленных соседкой, тётка осведомлялась: «Вкусненько поели и не обожрались? Правда?» И в данном случае, Шуша была с нею вполне солидарна: «Нечего тут всяких нахлебников прикармливать!» Вообще, Шуша жалела хозяйку: «Как же она постарела, опустилась. Чего стоят только круглые толстые резинки, поддерживающие вечно свисающие чулки, оставляющие на старом рыхлом теле следы в виде багровых рубцов, которые перед сном та расчёсывала до крови?» Вслушиваясь в её бормотание, в постоянные «если бы», Шуша догадывалась, что хозяйка продолжает нескончаемый диалог с мужем, ещё с кем-то, кого Шуша не знала. И это было действительно так. Укладывая своё расплывшееся тело на подушки, кряхтя, та шептала: «Одиночество. Огромное. Чёрное. Все, кого любила, предали. Умерли, оставили, ушли. Как посмели оставить меня одну на земле? Почему не убедили родить, не сумев доказать, что ребёнок важнее карьеры, комфорта, собственного покоя? Это не только моя вина. Что с того, что я умею отличить «мейсен» от «севра» или «копенгагена»? Семнадцатый век от девятнадцатого? – Её взгляд скользил по развешанным подлинникам и мерцающему антиквариату. – При всём желании, всё это – не «проесть». Кому оставить? Ну не Шуше же, в самом деле? А почему не ей? Из всех, только она одна оказалась преданной, верной. А это должно быть вознаграждено». Засыпая, женщина начинала жутко храпеть. Не привыкнув к её храпу, Шуша уходила спать на кухню, но расстояние в четыре комнаты всё равно не спасало. Когда на следующее утро, сокрушаясь о бессонной ночи, хозяйка причитала: «Ну, ни на минуту не сомкнула глаз», не выспавшаяся Шуша обрушивалась на неё с таким лаем, что соседи сверху начинали барабанить по трубам. Это приводило хозяйку в ярость: «Ну что, мерзавка? Доигралась? Антисемитка! Ты что же, хочешь, чтобы нас вышвырнули отсюда? Сейчас же замолчи. У меня от тебя голова раскалывается». – «Ой, можно подумать, у неё есть голова», – отгавкивалась Шуша, и замолкала. /124

Рассказы / ДВОЕ

Несмотря на эти мелкие неприятности, по сути, они были счастливы. Счастливы от сознания необходимости друг в друге. Совместная жизнь была размеренной и однообразной. Нехитрое ведение дома, вечерние сериалы, которые Шуша обожала также, как и хозяйка, неизменные вечерние прогулки. Только в редких случаях Шушу выгуливала соседка. В основном, как ни плохо она себя чувствовала, как ни тяжело ей было ходить, хозяйка гуляла с собакой сама, даже зимой. «Гулять, Шуша, гулять» – говорила женщина, и Шуша усаживалась у входной двери. Она наблюдала, как хозяйка с трудом натягивает сапоги, как тяжела старая каракулевая шуба. Одевшись и ярко накрасив губы, хозяйка набрасывала Шуше ошейник с поводком и, закрыв обе двери, «родную» и вторую, стальную, вела собаку к лифту. На улице, смешно подбрасывая задние лапы и чуть заваливаясь влево женственным крупом, Шуша семенила рядом с хозяйкой, радостно повиливая длинным хвостом... Гордо, с презрением смотрела она на попадавшихся по пути бездомных собак. При встрече с хозяйскими псами она, вскинув голову и следя угловым зрением за произведённым ею впечатлением, проходила мимо. Но постаревшая Шуша уже давно не интересовала псов, и они не только не рвались с поводков, но даже не тявкали в её сторону. Уже давно никто из них не предлагал ей лапу и сердце. При встрече с псами бойцовских пород, Шуша останавливалась, с тоской глядя им вслед. Из раскрытой пасти капала слюна, и она сопротивлялась тянущему поводку. Когда же «предмет» страсти исчезал из виду, понурив голову, она послушно следовала за хозяйкой. Состарившиеся женщина и собака, ходили по опустевшим улицам, кружили по близлежащим переулкам, думая о своём, о сокровенном, что, в сущности, было одним и тем же: «Куда мы живём? Куда? Только бы она не «ушла» первой... Только бы не остаться совсем одной». Но ещё Шуша думала о сахарной косточке, оставшейся дома.

/125

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

«В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ¨ЛОЧКА…»

Е

два войдя в квартиру, он понял, что в доме – гость. Из гостиной доносился оживлённый разговор, к голосам родителей примешивался ещё чей-то, смутно знакомый.

– Боб, ты? – окликнул голос матери.

– Да, мам.

– Как хорошо. А мы тебя заждались. Иди к нам. Только не забудь, пожалуйста, надеть комнатные туфли. Переступив порог, он попытался спрятать глупую улыбку, вопросительно посмотрев на гостью.

– Боренька, помнишь Ирочку? Нет? Тогда познакомься. Ира работала с нами, вернее в папином отделе. И мы были с ней дружны. А это – Борис, наш сын. Единственная радость и гордость. Впрочем, все родители похожи. И вы – не исключение. Боренька, представляешь? У Ирочки – трое детей. Трое! Такая редкость в наше время. Оторопевший, он стоял в дверях, переводя взгляд с родителей на Ирину, которая также казалось смущена. Они «познакомились».

– Чай. Сейчас будем пить чай, – ворковала Римма Марковна. – Ян, будь любезен, поставь чайник. У нас и вкусненькое к чаю кое-что есть. Солнышко, как прошёл день? – обратилась она к сыну. – Устал? Когда же, наконец, подумаешь о себе? Из-за работы не можешь устроить личную жизнь. Ирочка, понимаете? Весь отдел – на нём. Никто не работает. Мало того, и по ночам он пропадает на работе. А если случается чудо и он – дома, то они и тут «достают», всё время трезвонят. Что за программисты, которые без него не в состоянии справиться ни с одной аварийной ситуацией? Какие-то постоянные

/126

Рассказы / «В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЁЛОЧКА…»

«АВЕND-ы», и он вынужден вызывать такси, мчаться среди ночи... Знаю, дорогой! Сейчас скажешь, что я преувеличиваю. Но поверьте, Ира. Только преуменьшаю.

– Мам, явный перебор. И другие работают, я – ведущий, на мне ответственности больше, – не очень уверенно попытался возразить Борис.

– Ты думаешь, я сплю, не слышу, как по телефону руководишь этими, так называемыми «специалистами», «спасаешь» систему? А если этого недостаточно, то летишь туда сам? Нет, мой мальчик! Оседлали и ножки свесили. А ты везёшь… Интересно, что они станут делать, если уедешь?

– Транспорт в «горловине» остановится, – рассмеялся он.

– Вот-вот. И чтоб вы не сомневались – остановится. Ну, ладно, хватит об этом. Вот уедешь, тогда посмотрим. Вот и папа. Прошу к чаю. За чаем с овсяным печеньем говорили о разном, но разговор всё время возвращался к Борису. Римма Марковна не могла не говорить о горячо любимом сыне.

– Вы знаете, Ирочка! Боренька у нас поздний ребёнок, и мы многое вложили в него. Он ведь очень способный, во всём опережал сверстников. В два года уже читал. Когда ему было три, и приходили гости, мы надевали ему костюмчик с матросским воротничком, ставили на табурет, и он пел. И как пел… Вот, послушайте...

– Мама, прошу, не нужно, – уже всерьёз запротестовал Борис.

– Отстань! Что ты заладил: «не нужно, не нужно». Мне лучше знать. Ведь Ирочке интересно, правда? Римма Марковна включила магнитофон, и со старой бобины «Маяка» донёсся слабый, детский голос: «В лесу родилась ёлочка. В лесу она росла. Зимой и летом стройная, Зелёная была…»

Римма Марковна торжествующе улыбалась. В её глазах блестели слезы. Вскоре гостья собралась уходить. /127

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Спасибо, что навестили! Что не забываете стариков. Звоните. И всем от нас привет. Боренька проводит вас. И, пожалуйста, не задерживайся, – велела сыну Римма Марковна. Наконец, за ними захлопнулась дверь. Вызвали лифт. Молча, вышли на улицу.

– Зачем пришла? – нарушил молчание Борис.

– Твоя мать болела. Мне захотелось её навестить.

– Могла бы позвонить. Вовсе не обязательно приходить, – упорствовал он.

– Но ты пропал, не звонишь. Тебе стал безразличен собственный сын? – усмехнулась она.

– Ира, прошу, не начинай. Я страшно занят, ты же слышала?

– Ну, да. Всё держится только на тебе. Ты незаменимый, да? Просто противно слушать.

–Зачем ты пришла? – взорвался он. – Не смей в подобном тоне говорить о моей матери.

– Я и не собиралась трогать твою мать. Но все время слушать о твоей гениальности… Уж извини. Уши «вянут». Ха-ха-ха! «В лесу родилась ёлочка…» А я-то недоумевала, отчего Игорь всё время напевает эту песенку. Оказывается, гены...

– Ира, это становится невыносимым. Или оставь подобный тон, или…

– Или что? Может быть, совершишь, наконец, какой-нибудь неординарный поступок? Да ты предсказуем, друг мой, на все «сто». Они не заметили, как подошли к автобусной остановке.

– Так когда позвонишь? – спросила она.

– Позвоню. Но подумай! Игорь уже большой, многое понимает. Тебе нужны неприятности?

– Это мои проблемы, ясно?

– Ну, хорошо, не кричи, – устало произнёс он. – Я позвоню. Что дальше?

– Встретимся, поговорим. Ведь есть о чём, ты согласен? Игорь так вырос. И все больше похож на тебя. Ты доволен? На прошлой неделе я притащила его фотографии на работу, так наши бабы сказали, что он – копия Якова Наумовича. Ха-ха-ха!

– Что? – ужаснулся Борис. – Да ты с ума сошла! Проговорилась?

– Никому я ничего не говорила. Просто, Игорь очень похож /128

Рассказы / «В ЛЕСУ РОДИЛАСЬ ЁЛОЧКА…»

на тебя, а ты – на своего папочку. Хорошо ещё, что не связали Игоря с тобой. Впрочем, я всё свела к шутке. Бабы похохмили и забыли.

– А если не забыли? И это дойдёт до родителей? – не унимался Борис.

– Ну, и что? Подумаешь! Хотя бы раз в жизни мог твой отец заинтересоваться другой женщиной? – хохотала Ира.

– Ты что, законченная идиотка? Не вмешивай моих родителей. Подумай лучше о своем муже.

– Серьёзно? Хорошо, подумаю, – зловеще прошептала Ира. – Только смотри, не пожалей об этом. Борис покрылся испариной. В этот момент он ненавидел её. Ненавидел собственного сына. Наконец, подошёл автобус. Ирина обернулась: – Ну, давай! Так, когда позвонишь?

– Завтра, – покорно ответил он. Она уехала. А он всё стоял, не в силах сдвинуться с места. Потом побрёл домой. Как ему всё опротивело. Родители донимают с женитьбой – хотят внуков. Их можно понять. Интересно, что бы они сказали, узнав об Игоре? А недавно мать, напрямую спросила, все ли у него в порядке с «этим». Может быть, он не женится, потому что «чего-то» не может. Он заверил, что с «этим» у него всё в порядке, пообещал всерьёз задуматься о личной жизни. Может, предъявить им Игоря, чтобы отстали? Ах, да, Игорь... Мысли вернулись к Ире. Игорю – три. А началось все в августе 86-го... Шестидесятилетие отца отмечали в ресторане. Был приглашён весь его отдел. Там они и познакомились. Собственно, она даже не понравилась ему. Всё – просто. Стояла невыносимая жара. Незадолго до этого закончилась его последняя романтическая связь. Хотелось отвлечься... Они танцевали... Ну, а дальше… Всё покатилось, как снежный ком – стали встречаться. Она проявляла инициативу, находила разные способы для встреч. Как ей это удавалось? Ведь у неё – муж, две дочери. Впрочем, его это не касалось... Нет, он не хочет сказать, что совсем не хотел этого... Но месяца через три и эта связь стала тяготить, надоело… И он оборвал отношения... Спустя год она позвонила. Настояла на встрече и предъя/129

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

вила фотографию трёхмесячного младенца: «Вот – возьми на память. Это – твой сын». Он не поверил, рассмеялся ей в лицо: «К чему эта комедия? Чего добивается?» – «Ты что? – сказала она. – У тебя же четыре глаза. Ты слеп? Не думай, что мне сильно хотелось оставить память о тебе. Когда узнала, что беременна, было поздно что-либо предпринимать. Тебе не звонила, чтоб не травмировать твою впечатлительную душу. Сюрприз хотела сделать. Не видишь, он – вылитый ты? Может, хочешь анализ на ДНК? Я не против». Шок!… Тогда, три года назад, он действительно испытал настоящий шок, который со временем ослабел, почти исчез, но не рассосался совсем. Как мина замедленного действия. Все эти три года она терзает, звонит, требует встреч с нею, с ребёнком... И он приходит, мучительно следя за часовой стрелкой, ожидая любого предлога, чтобы поскорей улизнуть. Игорь – славный малыш, но он, Борис, ничего не чувствует к нему. Но сегодня... Этот визит в дом... Угрозы... Мурашки опять пробежали по телу... Борис вошёл в квартиру, и родители тут же устремились к нему: – Почему так долго? Мы начали волноваться. Ну, скажи, о чём ты думаешь? Тебе – почти тридцать два. В твоём возрасте уже имеют семью, детей. Ну, посмотри… Вот у Ирочки – целых трое. Две девочки и чудный мальчик. Дружная семья, всегда вместе и... Что такое?! Что ты себе позволяешь?! Более не в силах сдерживаться и выносить очередной монолог матери, он сорвался на крик и хлопнул дверью. Рухнул на диван, закрыл глаза: «Нервы – на пределе. Устал… Что дальше? Так продолжаться не может. Уехать? Все едут... Вот и друзья... Кто-то уехал, кто-то собирается. Да, что-то надо делать. К чему тянуть? Да, завтра же, он ещё раз серьёзно поговорит с родителями. Ехать. Нужно ехать. Господи! Может быть, хотя бы там, она его не достанет…», – уже засыпая, подумал он.

/130

ЕВРОПА, МАДАМ!

Н

очной Город – словно ночная исповедь, с только ему одному присущей коллекцией сюжетов. С его восхитительным, романтическим и кровожадным Временем. Здесь, сейчас, на этих ночных улицах, в этом непонятном коктейле, вихри Времени взбивали её жизнь. Иногда становилось страшно, будто она попала в джунгли, с их дикими запахами, неожиданностями и цветущими орхидеями. Не хватало воздуха, и она дышала, дышала, хватая его, точно из кислородной подушки. Удивительно, но она, почему-то, всегда была уверена, что однажды всё-таки попадёт в этот Город. Давным-давно миновали дни, когда она полагалась на удачу: «А, вдруг?» Теперь же убеждала себя: «Каждый строит свой собственный кризис, но не каждый находит иллюзию выхода из него. Ты хотела свободы? Ну, что же… Ты – свободна. И – заработать миллион. И – умереть в канаве». Её тошнило от прежней, никчёмной жизни, от постоянного чувства затерянности, тоски. Хотелось устроить себе праздник, лучше, если надолго. Не её вина, что наступившее Время было Временем, когда все нравственные понятия смещены, а стыд становится уделом дураков. Долой стыд! Это когда-то, в какой-то другой жизни, то ли в шутку, то ли всерьёз, её прозвали Тряпочкой Михайловной. Оттого, что любой тряпке она могла придать блеск, из ничего – соорудить нечто. Сейчас у неё другие цели, другие рубежи. Она – здесь. Это – её Город. Её – Клондайк. Она использует выпавший шанс, не отступится, пока не нащупает свою золотую жилу. Даже, если за это придётся заплатить жизнью. Жизнь! Кто способен объяснить, что есть рок, случай, /131

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

судьба? Кто в состоянии осознать, сопоставить, или понять, отчего женщина, во имя любви, способна на подвиг, который недоступен мужчине? Довольно! Прошедшее – прочь! Она вступала в Неизведанное. И мчавшаяся навстречу стая машин лишь подстёгивала её нетерпение – красивая женщина не имеет права быть бедной. Она вступала в новую для себя игру, игру в «женщину-загадку». Из-за полураскрытой двери фешенебельного ресторана доносилась музыка. Там было тепло и сытно. Кружилась голова, не хватало дыхания. Поколебавшись лишь мгновение, «надев» на лицо маску загадочности, она сбросила лёгкое, не по сезону, пальто на руки портье. Почувствовав как, спрятанные в глубине эмоции неудержимо рвутся наружу, она из последних сил улыбнулась и сделала шаг вперёд. Просто, шаг.

/132

СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ ФАНТАЗИЯ

ПАСТЕЛЬ «Ей или ему, кроме Господа этого не знал ещё никто, так хотелось наружу. Хотелось поскорей увидеть тех, чьи голоса уже стали различимы. Это – мама. Это – папа. Сестра… Мама… Какая ты?»

Мама была очень красива. В длинной юбке

и бархатной блузе с маленьким бантиком у горловины, она напоминала женщин прошлого столетия. Её не портили едва намечавшиеся усики над верхней губой, а большая родинка под нижней – придавала особый шарм. Она всегда была улыбчива, доброжелательна с посторонними, почти не умела сердиться. Даже когда Софи не слушалась, капризничая и топая ногами, мама старалась сохранять спокойствие и приводила в пример шестилетней дочери своё, ещё не родившееся дитя: – Твой брат, а я уверена, у тебя скоро будет брат, никогда не станет себя так вести. Почему не хочешь быть хорошей девочкой? Софи, внешне – копия отца, но обладавшая своенравным характером, смотрела исподлобья и уже ненавидела будущего брата: – Он противный, гадкий. Я никогда его не полюблю. Никогда. Мама расстраивалась… Принадлежа к категории людей, которые отметают неприятности, обращалась к мужу: – Тебе следует поговорить с ней, подготовить. Чтобы рождение брата не стало для неё неожиданностью. Неизвестно, как она воспримет это. Но в любом случае – не смеет так говорить. /133

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Возьми это на себя. Хотя бы что-то ты должен сделать. И, может быть, наконец, ты займёшься чем-то жизненно-необходимым? – филологическое образование мужа она воспринимала, как личное оскорбление. – А нам нельзя волноваться. Правда, маленький? – обращала она взор вовнутрь, поглаживая себя по животу. Дитя отвечало, толкая ножкой в диафрагму. – Видишь, видишь? Он всё слышит и прекрасно понимает. Я всегда разговариваю с ним, и он мне отвечает.

– Ты пугаешь меня, – терялся муж. – Что касается Софи… Сейчас дети раньше развиваются. Софи чувствует – что-то происходит, потому и ведёт себя так. Это – ревность. Обыкновенная ревность. Я поговорю. Обещаю. Сегодня очень холодно, как у ведьмы за пазухой. Никуда не выходи, дорогая! Побереги себя. А мама и не собиралась. Она хочет поскорей остаться одной, заняться любимой йогой, и в своей привычной позе «лотоса» – «медитировать», вдыхая «прану» и приобщаясь к мировому духу. Дитя, на самом деле было женского пола, плескалось в материнских водах. Ей было тепло и уютно, но очень хотелось увидеть тех, кого воспринимала пока по голосам. Смущало только то, что мама с нетерпением ожидала рождения сына, а никак не дочери. Не хотелось огорчать её, но что-либо изменить была не в силах. Сестра? Возможно, Софи и полюбит будущую сестрёнку… Дитя надеялось, жаждало любви. Отец? Он вызывал в ней некоторую настороженность. Двигаясь медленно, говорил очень громко, значительно. Дитя не могло видеть, как при этом отец картинно встряхивал гривой волнистых волос. А когда его огромная ладонь прикасалась к животу матери, в котором Дитя пока обитало, вздрогнув, съёживалось. Из всех органов чувств в нём больше всего был развит слух. Помимо голосов, ещё улавливало и посторонние звуки. По скрипу двери догадывалось, в какую комнату вошла мама. По внезапно раздавшемуся треску, что сестра сломала игрушку. А по лёгкому дуновению листвы, что мама вышла на прогулку. Дитя знало и улицы по особому гулу пространства, по завихрениям ветра. Все эти шумы были приятными или не очень, любимыми или нет. Иногда, от предвкушения своего рождения ему хотелось запеть. И пело, как поёт человек, не размыкая губ. Особо остро Дитя чувствовало настроение матери. Когда у той случа/134

Рассказы / СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

лась меланхолия, то и ему становилось непереносимо грустно, в крошечном, не развившемся горлышке скапливались слёзы. Впрочем, пока жизнь протекала безмятежно. Там, внутри, плавая в прозрачных материнских водах, Дитя видело своё прозрачное будущее до определённого момента: «Ой, какая хорошенькая девочка! Просто чудо!» Картинки возникали одна за другой, светились, двигались, дышали. Но потом их сменяло нечто неразличимое. Может быть, потому, что от движения ножки вода мутнела. Дитя ещё не знало, не могло знать, что жизнь не бывает безоблачной, какой рисовалась сейчас. Что как только оно вдохнёт воздух, всё нынешнее знание будет забыто. Что с первым глотком воздуха оно впервые прокричит и заплачет. Ведь иногда и слёзы приносят радость. Только их не должно быть очень много… И ВОТ Я РОДИЛАСЬ…

О

на появилась на свет в солнечный, летний полдень. Легко разродившись, мама чувствовала себя обманутой и не смогла скрыть ни разочарования, ни эмоций: «Девочка?! Почему? Не может быть! А как же «Мишель»? Mon ami! Дорогой мой, не родившийся мальчик!» Новорождённая, принятая грубыми, но уверенными движениями акушерки, только едва вскрикнула, когда её отсоединили от матери, обрезав и обработав пуповину. Казалось, плачем она не хотела ещё больше огорчить маму. Терпеливо перенесла и первое в своей жизни омовение, и осмотр дежурного доктора. «Ты посмотри, какая красота, – сказал он акушерке. – И даже волосики длинные. Просто, маленькая женщина. Наверное, роженицу мучили изжоги». Пока тельце новорождённой обрабатывали зелёнкой и детской присыпкой, доктор подошёл к роженице, лежащей на жёсткой каталке с холодной грелкой на животе: «Ну, как вы себя чувствуете? У вас всё хорошо. И девочка ваша замечательная. Сейчас отойдёт детское место, и через полчаса вас отвезут в палату». Тем временем новорождённую уже запеленали и унесли в детскую комнату, где она заснула. Её крошечный ротик кри/135

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

вился, губки причмокивали. Во сне она снова увидела разноцветные картинки. Странное дело, но всё то знание, которое было дано ей свыше, никуда не исчезло с её рождением. Что это? Аномалия? Эксперимент? Какой-то сбой в раз и навсегда установленной кем-то программе, управляющей Вселенной? Или специальный расчёт? Но только сейчас, во сне, у девочки появилась уверенность, что это знание поможет ей избежать нечто плохое, может быть даже поможет скорректировать судьбу близких. Проснувшись, она вслушивалась в шорохи, издаваемые другими новорожденными, удивляясь, если кто-то из них плакал: «Зачем? Им же выпало счастье – родиться». Внутренним взором она пыталась проникнуть сквозь стену, две, туда, где была сейчас мама. Девочке было жаль маму, знала, что огорчила её. Ещё и потому, что маме грозила опасность. От страшной мысли маленькое сердечко новорожденной затрепетало, сжалось. Откуда-то прорывалось эхо… Гудело, наступало зловещими наплывами, вскрикивая где-то в глубине: «А-а-а»… Душа девочки рвалась к маме. Но на кормление её принесли только на следующий день. Всматриваясь в черты дочери, мама дала ей грудь: «Хорошенькая… Очень… Кто ты? Зачем поступила так со мной?» От маминых мыслей молоко стало горчить, но дочь не выпустила материнскую грудь и сквозь внутренние, не пролившиеся, слёзы продолжала сосать. Через полчаса её отняли у матери и унесли. А ещё через полчаса всё её тельце покрыла сыпь, поднялась температура. Осмотр врача ничего не прояснил, и он велел сутки подержать её на воде. На следующий день, когда сыпь исчезла и температура спала, девочку снова принесли на кормление. Молоко матери было по-прежнему горьким… Потом снова сыпь, высокая температура. «Аллергия. Несовместимость с материнским молоком, – констатировал врач. – Редко, но такое случается». Больше девочку к матери не носили, поили водичкой и сцеженным чужим молоком. И уже перед самой выпиской врач предложил два варианта. Либо найти «молочную» мать, либо искусственное вскармливание. Из больницы их забирал папа. В его больших, показавшимися ей огромными, руках дочь впервые после своего рождения почувствовала себя любимой: /136

Рассказы / СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

– Моя, девочка! Моя, хорошая. Вот мы и дома. Видишь, какую мы приготовили тебе кроватку? А игрушки выбирала для тебя твоя сестра. И ты, Софи, – обратился он к старшей дочери – люби сестрёнку. И всегда защищай её.

– А как её зовут? – склонилась над кроваткой Софи.

– Мы ещё не решили. Спроси лучше маму.

– Мама! Как мы её назовём?

– Не знаю. Думала будет сын, хотела дать ему имя «Мишель».

– Пусть будет «Мишель». Имя подойдёт и для девочки, – предложил отец.

– Нет. Не хочу. Назови иначе. Всё равно, как.

– Ладно. Если не возражаешь, назовём её в честь моей матери. Эрнестиной.

– Я же сказала, мне – всё равно. Поступай, как знаешь. Так новорожденная стала Эрни, Эрнестиной. Как не раздражаться на такую мать? Но маленькая Эрни её любила, хотя та почти не приближалась к ней. Боялась она своего ребёнка или это было нечто другое, мама не могла объяснить даже себе. Эрни всё время тихонько лежала, ожидая, когда же мама к ней подойдёт. Но мама, используя любой предлог, избегала её. Всё своё время она тратила на ту же йогу. Кроме того, после родов у неё открылся «талант» к живописи. Она накупила красок и «писала». То, что изображалось на бумаге – сплошное цветовое пятно – было понятно только ей одной. «Примитивизм, – объясняла она. – Я так вижу». Эрни понимала – маму тревожит мысль, что она ничего не чувствует к своей младшей дочери, что до сих пор не может разобраться в своих ощущениях, что преодолеть себя пока не в состоянии. Поэтому и прячется за красками. Новорожденная была спокойным ребёнком, своим существованием не доставляя окружающим беспокойство. Большей частью ею занималась няня. Хотя папа и Софи, когда были дома, от неё не отходили. Сестра, проявляя к Эрни интерес, пыталась взять её на руки. Но няня не разрешала: – Ещё уронишь. Она не кукла. С ней надо обходиться осторожно. Просто посиди рядом, расскажи ей что-нибудь. Можешь спеть. И Софи, своенравная Софи, пела сестре колыбельную. /137

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Как-то Софи заболела и заразила Эрни. Болезнь была пустяковая, но для грудных детей – опасная. Мама, равнодушная к Эрни, всё же отчитала старшую дочь: – Ты же чувствовала, что нездорова? Зачем целовала девочку? Мама не называла Эрни по имени, звала её «девочкой». Между тем, Эрни была счастлива, что заболела, надеясь, что болезнь заставит маму приласкать её. Ночью она никак не могла заснуть и с отвращением почувствовала, что выздоравливает. Ей так невыносимо хотелось к маме. Не за утешением. Просто – прижаться, только бы прижаться. На неё накатывал страх, реальный страх, что мама не успеет полюбить её. Но она гнала прочь этот кошмар, потому что знала – успеет. И полюбить. И понять. А пока была вот такая действительность, в которой маленькая Эрни черпала уверенность и покой. ЙОГА

Ж

изнь. Единственная, полная событий. Жизнь, которую предстояло прожить. Она приоткрылась Эрни разноцветными картинками ещё тогда, в утробе матери. Теперь их нужно было собрать воедино, пронумеровать, переходя от одного эпизода к другому. Эрни не задавалась вопросом, почему мама с нею холодна. Знала, ещё не наступило время… А пока ей было достаточно, почти достаточно, отцовской и сестринской любви. Отец с удивлением наблюдал, что у младшей дочери вполне осмысленный взгляд, которым она следит за его передвижениями по комнате. Что когда берёт её на руки – дочь улыбается: «Как такое возможно? Ведь она ещё слишком мала…» И Софи получала удовольствие, играя с сестрой. Конечно, Эрни ещё не могла быть достойным партнёром в игре, но была благодарным зрителем. И Софи заметила, что когда рассказывала сестре сказки, Эрни внимательно слушала, не отвлекаясь на висевшие над нею игрушки. В конце сказки, когда всё заканчивалось, как в сказках – хорошо, Эрни смеялась, ёрзая, высвобождала руки и ноги из пелёнок, чтобы в полной мере проявить свой восторг.

– Ты знаешь, – говорил отец, – Эрни не такая, как все дети. Я /138

Рассказы / СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

прекрасно помню Софи в этом возрасте. Эрни – другая, какая-то особенная. У меня впечатление, что она уже всё понимает, только произнести не может. Не развиты нужные мышцы, а то бы заговорила.

– Дорогой! Ты не заболел? – усмехалась мать.

– Ты – права. Сто раз права. Кто спорит? Но говорю тебе, Эрни – удивительный ребёнок. Не плачет. Даже, когда болела – ни слезы.

– Ну и что тут особенного? У девочки просто снижен болевой порог.

– Не знаю. Не знаю. Ты не понимаешь, потому что мало общаешься с ней. Видишь, даже Софи стала другой. Более спокойной, уравновешенной.

– Софи взрослеет. Вот и всё, – упорствовала мать. – Ты романтик, тебе кажется, что твоя дочь – особенная. Я, как тебе известно, реалист. И, пожалуйста, – она подняла руку в останавливающем жесте. – Не начинай снова. Ой! – вскрикнула мама. – Я уже опаздываю на йогу. Преподаватель не начнёт, пока вся группа не будет в сборе. Эрни не спала, из детской слышала этот диалог. Она улыбнулась. Она-то знала куда больше своих родителей. Поможет ли ей это знание хорошо ориентироваться в окружающем мире? Она вслушивалась. Усилием воли, пытаясь пробиться к маминому воображению, хотела передать ей частицу этого знания. Она напрягалась, краснела. От напряжения – уснула. Видимо, что-то мама всё же почувствовала – перед йогой зашла в комнату Эрни. Пристально всматривалась в дочь: «Вот она, девочка, с бровями, такими же, как и у неё самой. С таким же овалом лица, рисунком губ. Почему же всё вышло иначе, не так, как хотелось?» И не то, чтобы мама её не любила. Любила, конечно… Хотя, что-то удерживало её от проявления своих чувств. Перед младшей дочерью она ощущала какую-то непонятную скованность. Если бы дочь была приёмной, эту робость можно было бы понять. Но дочь была родной, и объяснить это мама ничем не могла… Ведь не виновата же она, что родилась девочкой? Но какой-то уж слишком осмысленной для своих нескольких месяцев… Разглядывая Эрни, мама не заметила, как дочь открыла глаза, растерялась, словно дочь, подглядывая, застала её врасплох. /139

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Странно всё это было. Какая-то непонятная реальность. Впрочем, Эрни не подглядывала за мамой. Просто засыпала и просыпалась сразу, вдруг, безо всяких прелюдий или остаточных явлений. Принадлежа не только настоящему, но и ушедшему времени, она до мельчайших подробностей прекрасно помнила всё то, что происходило с нею ещё до рождения. И ей казалась совершенно естественной вся эта последующая цепь событий. И на мамину холодность не обижалась, разве что гдето внутри шевелилась смешливая досада. То ли Эрни пока было неподвластно в должной мере влиять на маму, то ли мама принимала какие-то непонятные видения за отголоски ночных снов. Пожалуй, будь она повнимательней, должна была бы задуматься о частоте посещающих её видений. Отгоняя их от себя, скользила прочь, объясняя это послеродовым неврозом. Почти каждую ночь – один и тот же, с небольшими вариациями, сон. Будто входит она в детскую, останавливается на пороге, не выпуская из руки дверную ручку. Свет луны отражается в блестящем паркете. Она неподвижно стоит, прикрывая спиной гладко выкрашенную дверь. Потом всё же отрывается от неё, подходит к окну, кладёт локти на широкий прохладный подоконник, смотрит, как блуждают за стеклом не падающие снежинки. Тот же дом напротив. Те же тополя, раздавшиеся вширь, похорошевшие от старости. Что ей за дело до всего этого? Потом перед взором возникает какая-то мозаика, и она вдруг понимает, что смотрит в своё будущее. Пугается и, оторвавшись от окна, бежит к двери, мельком глянув на спящую дочь, которая, однако, не спит, провожая её взглядом. Просыпаясь среди ночи в холодном поту, мама чувствует учащённое сердцебиение и непонятную тревогу. В один из дней, за завтраком, она объявляет мужу о своём решении: – Дорогой! Последнее время у меня что-то с нервами. Ничего серьёзного, не волнуйся. Но мне необходимо как-то успокоиться. Я тебе говорила… Вся группа… Вместе с преподавателем едет в Тибет. Думаю, и мне следует присоединиться. Знаешь, занятия йогой в настоящем монастыре дадут положительный результат. Успокоюсь… Выброшу дурные мысли из головы… /140

Рассказы / СЕМЕЙНЫЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

– Тибет? Ты считаешь, это своевременным? Как же Эрни?

– Но я же не оставляю девочку одну. Она спокойная. И с няней повезло. Вечерами ты дома…

– Знаешь, я не в восторге от твоей идеи. И мне не нравится, что ты упорно называешь дочь «девочкой». У неё есть имя. Впрочем, поступай, как знаешь.

– Не сердись, дорогой! Думаю, месяц отдыха мне необходим. Эрни не могла слышать разговор родителей. Но слышала. В тот день она проспала до самого вечера, и няня никак не могла её разбудить для кормления. К ночи у неё поднялась высокая температура. Приехавший по вызову врач, ничего не обнаружил и порекомендовал больницу: «Ребёнок грудной. Это опасно. Возможно, снова аллергия, которая была зарегистрирована при рождении. У кого вы приобретаете грудное молоко? Думаю, следует сменить «молочную» мамочку. – Он ещё раз осмотрел Эрни. – Странно. Температура спала. Ничего не понимаю. Если снова повысится – немедленно в больницу. Иначе можете потерять ребёнка». Доктор уехал, а Эрни спокойно проспала до утра. Следующие несколько дней прошли относительно спокойно. Но ровно через неделю, накануне отъезда мамы, у Эрни снова поднялась температура. Только теперь она кричала. Безостановочно. Папа не спускал её с рук, но она не умолкала ни на минуту. Крик был столь пронзителен, что казалось, она не умоляла, а требовала. При этом глаза её были сухи.

– Что делать? Что делать? – бегала по квартире мама. – Что же это такое? Перед самым отъездом… Как назло… Они уедут без меня. Может быть, действительно лучше в больницу?

– Да, в больницу. Но ты никуда не поедешь. Я запрещаю.

– Запрещаешь? Вероятно, ты шутишь?

– Отнюдь… Ты нужна сейчас Эрни. Вспомни – она твоя дочь. Дочь… И я давно хотел тебе сказать… Впрочем, сейчас не время… Возьми её, – и папа положил Эрни на руки маме. В больнице, куда их с мамой привезли, Эрни уже не кричала. Она сорвала не окрепшие связки, и крик её превратился в хрип. Она вся содрогалась и только к середине следующего дня немного успокоилась. Нормализовалась и температура. Всё же в больнице их продержали ещё несколько дней. Эрни полностью обследовали, но не обнаружили никакой патоло/141

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

гии. Между процедурами, обессиленная, она всё больше спала, продолжая изредка вздрагивать. Её губы растягивались в слабой улыбке, издавая звук, в котором проскальзывало: «мама». Перед выпиской врач сказал: – Довольно странный случай. Редкий. Ребёнок практически здоров. Такое состояние может наблюдаться либо при тяжелейшей аллергии, либо во время сильного стресса.

– Стресс? У трёхмесячного ребёнка? – удивилась мама.

– Да. Такое возможно, и напрасно мы думаем, что дети ничего не понимают. Они очень восприимчивы к окружающему их миру. Нужно очень бережно к ним относиться, взвешивая каждое своё слово.

– Вы уверены? – растерянно глядя на дочь, говорила мама. – Что же с тобой, девочка? Неужели, доктор прав, и ты уже всё понимаешь? – Она прижала Эрни к себе… – Я же люблю тебя, глупенькая… Когда они возвратились домой, мама сказала мужу: – Знаешь, меня всё больше удивляет наша дочь… У меня такое чувство, что она пыталась нас о чём-то предупредить…

– Я даже знаю о чём, – ответил он. – Она сохранила тебе жизнь. В Тибете сошёл ледник… Несколько человек из группы погибли. Мне очень жаль, дорогая!

/142

ЖЕНЩИНА… И ЖЕНЩИНА

Д

ве молодые светловолосые женщины, очень похожие друг на друга, молча шли по аллее парка. Издали могло показаться – сёстры. Та, что моложе – на полшага впереди. Другая, прикоснувшись к плечу спутницы, попросила: – Присядем? Я немного устала.

– Что? – резко отдёрнув руку, с издёвкой усмехнулась первая. – Зачем же ты пытаешься ухватить молодость за хвост? К чему эти шпильки, которые тебе не по возрасту? Ты всё время хочешь производить впечатление на окружающих. Не понимаешь, что им нет дела до тебя.

– С тобой невозможно разговаривать. Ты выводишь меня из себя, забывая, что я – твоя мать, – взрывается женщина. – Всё время дерзишь и лжёшь.

– То же самое могу сказать и о тебе. Ты тоже лжёшь. И заметь, постоянно. Мне до тебя далеко, – парирует дочь.

– Я запрещаю тебе! Слышишь? Запрещаю говорить со мной в подобном тоне! Повторяю, я – твоя мать.

– Вспомнила…

– Прекрати хамить, – взлетают брови у матери. – Ты лжёшь мне, отцу, даже когда в этом нет ни малейшего смысла. Думаешь, он не догадывается о твоём романе?

– А о твоём?

– Не смей, слышишь! Я отца не обманываю, – запрокинув голову, женщина делает глубокий вдох. – Я просто не люблю его. Давно. И он об этом знает. Дочь зло усмехается. Ей хочется крикнуть что-то очень обидное. Она знает, что потом пожалеет о сказанных словах, но удержаться уже не может: /143

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Всякий раз, ты твердишь, что уходишь и… в результате – остаёшься. Ты вообще способна на что-либо решиться?

– Не могу. Он не отпустит меня.

– А «там»?

– Там? Тоже не отпустят.

– И что же?

– И – ничего!

– Так и будешь продолжать «параллельные спектакли»?

– Да. Дочь с отвращением смотрит на мать: – Скажи, почему нельзя любить всю жизнь одного?

– Не получается...

– А я буду. Буду любить одного! – вскочив, кричит дочь. – Всю жизнь. Поняла? – Она не обращает внимания на прохожих, которые, удивлённо оглядываясь, спешат поскорее пройти мимо.

– Дорогая, ты забыла, что ещё – школьница. И у тебя впереди – выпускные экзамены. К тому же, он почти вдвое старше тебя. Вдвое!!

– Ну и что? Всё равно, лишь бы подальше от вас с отцом. И вы не сможете помешать мне. Не надейся.

– Ты начиталась романов. Когда-то, я тоже мечтала любить одного.

– Мечтала? Ты? Смешно. Не понимаю, как можно так жить? Зачем ты родила меня, если не любила отца?

– Семнадцать лет назад мне казалось, что люблю. Повзрослеешь, поймёшь.

– Я? Тебя? Никогда. Ты… ты…

– Ну, что? Что я? Тот, другой, необходим мне, как воздух. Прости, что расстраиваю тебя… Возможно, когда-нибудь всё и разрешится. Может быть, в другой жизни…

– Ты это серьёзно?! Впечатляет! Мне кажется, ты серьёзно больна…

– Наверное, – грустно улыбается мать. В её голосе звучит обречённость. – Девочка моя, ты ещё не знаешь, что любовь – болезнь, от которой нет лекарств. Непредсказуемая... Порой, с печальным исходом…

/144

«И НЕ ДАНО ПРЕДУГАДАТЬ...»

К

ак раскалённая лава ворвалось это в жизнь. «Где ты, Бог? Где? – кричала она, кружа по комнате. Боль душила её. Как раненый зверь металась из угла в угол. – Как могло такое произойти? Слепота… И не догадывалась... Как долго это длилось? Когда началось? – Вопросы в воспалённом мозгу обгоняли друг друга. – Два человека, самые дорогие и близкие, предали, уничтожили. – Она бросилась к аптечке. – Что выпить, чтобы не думать, забыться? Как жить теперь с этой мыслью?» Расхохоталась бессмысленно и дико. Смех сопровождался конвульсиями, рыданиями. Затихнув, поплелась в ванную. Под ледяным душем зашлось сердце. С закрытыми глазами стояла под струями воды, желая одного – замёрзнуть навсегда. Инстинкт самосохранения заставил докрасна растереться полотенцем. На кухне нашла бутылку с недопитым спиртным – недавно отмечали день его рождения, тридцать седьмой. Какой безоблачной представлялась тогда жизнь. Выпила залпом: «О-о-ох!» – выдохнула, ловя воздух. В спальне настежь распахнула окна. Вместе с морозцем, в комнату ворвался тепловозный гудок – они жили неподалёку от вокзала. Легла, вглядываясь в темноту. По телу разлилось тепло, но голова осталась ясной – водка не «взяла» её. Долго глядя в ночь, незаметно забылась тяжёлым сном. Проснулась поздно. И тяжесть снова камнем навалилась на сердце – вспомнилось вчерашнее. У зеркала застыла – на неё глядело измученное, за ночь постаревшее, лицо. Глаза запали, тёмные тени пролегли под /145

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ними: «В таком виде, на работу не пойдёшь, – впрочем, и не могла она сейчас никого видеть. Позвонив, оформила отгулы. – Ну вот, свободна до конца недели. Только зачем теперь свобода?» Пригубила обжигающий кофе, и болезненная гримаса исказила лицо. Они сошлись десять лет назад. Когда он, молодой инженер, появился в их институте, женское племя встрепенулось, заволновалось. Точно сошли все с ума. Только она, одна из немногих, осталась равнодушной. Его и за мужика-то не принимала – ребёнок, двадцати пяти лет. Ей тогда тридцать пять было. Он был умён. А она всегда шутила, что мужчине позволено быть чуть красивее обезьяны, но он должен быть умным. Первое время думала – совпадения. Куда бы ни шла, встречала его. Сотрудники подшучивали, что у неё появилась тень. Действительно, он стал её тенью. А вскоре – любимым, постепенно заполнив её жизнь. С мужем она давно разошлась, жила с дочерью Леной, Ёлочкой. С Ёлкой он подружился. Через полгода переехал к ним. Был настойчив в отношении женитьбы, которую она отвергала: «Вдруг влюбишься в другую». Хотел ребёнка, она возражала: «Что ты? Да и Ёлке – четырнадцать, почти барышня. Ещё несколько лет, замуж выскочит, родит. Представляешь, она с ребёночком и я? Засмеют.... И родители твои меня не видели. И не желают... Хищница, я для них... Нет, и не начинай об этом…» Он не отступал. Устав сопротивляться, в глубине души желавшая этого, через год вышла замуж, назло всем. Десять лет пролетели, как безумный и счастливый день: «Неужели никогда не ощутит больше прикосновения его рук, теплоты его тела? Всё это передала в наследство дочери, Ёле? – Бессильные слёзы катились, катились… – Родные мои, что вы со мной сделали? Почему? За что?» Она вспомнила вчерашнее лицо дочери, её глаза... Лицо чужой женщины. Он, стоя позади, с каким-то опрокинутым лицом, всё твердил: «Прости нас. Прости»... Потом они ушли. Теперь стало понятным, почему он перешёл в другой институт, избегал близости, ссылаясь на недомогания. «Когда же это началось, когда? И не всё ли равно?» /146

Рассказы / «И НЕ ДАНО ПРЕДУГАДАТЬ...»

Несколько дней спустя, осунувшаяся, внешне спокойная, она появилась на работе. Никто не должен был догадаться о буре в её душе. С головой ушла в работу. Никто ни о чём не спрашивал. Или щадили, или не знали. Хотя, маловероятно – слухи быстро распространяются. На работе задерживалась допоздна, дома – погружалась в пугающую тишину. Постепенно привыкла к состоянию какой-то невесомости. Однажды, он позвонил, просил о формальностях, связанных с разводом – они ждали ребёнка. Она молчала, словно онемев. «Ты согласна?» – «Я вам не враг», – еле выдохнула в ответ. Дочь не позвонила ни разу. Промелькнули, как в забытьи, месяцы. Боль – плохой советчик. Время – не лечит. Она стала бояться людей, толпы. Избегала и бывших друзей. Вдруг, страшное известие вырвало её из оцепенения – при родах умерла Лена. Ребёнка тоже не спасли. В памяти остался только крик над распахнутой могилой дочери... Центром притяжения жизни стал этот клочок земли. Она поставила памятник, посадила цветы и всё скребла, скребла могильный камень, до блеска начищая его. Каждый выходной проводила на кладбище. Не плакала, всё говорила, говорила: «Ёлочка! Не волнуйся. Я скоро приду. Будем вместе. Прости, прости за то, что в дом его привела. На тебя совсем не сержусь, моя девочка!» В один из дней, она услышала: «Что ты, право? Всё чистишь, чистишь... Успокойся, родная! Как-то будет... Надо жить». Беспомощно оглянувшись, никого не увидела. Тень да опавший лист… Растерявшись, присела на землю: «Да что же это со мной, Господи?! Мистика... Голос, его голос... А где он сам? Во мне? Я всё ещё люблю?! Несмотря ни на что?!» Но только пар поднимался от земли и, превращаясь в серую дымку, медленно тянулся над деревьями.

/147

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

И РАЗ… И ДВА… И ТРИ… И ЧЕТЫРЕ…

Д

евочка играла на фортепиано. Играла со счётом, выдерживая «четвертушки», «половинки» и «целые». Ольга Мстиславовна, Оленька, так все её называли, сидела рядом, закрыв глаза, предаваясь воспоминаниям. Со стороны могло показаться – спит, если бы она не отбивала ногой нужный такт: «И раз… И два… И три… И четыре…» Но стоило ученице совершить малейшую оплошность, как Оленька тут же вскидывалась, поправляя её. Добросовестная девочка. Всегда с подготовленным домашним заданием, она уже не требовала особого контроля. С правильной осанкой, спинка ровная, играет этюд Черни, мягкими движениями подушечек пальцев извлекая из клавиш глубокие звуки. Оленька довольна ею, чего не скажешь об ученице. Той хочется поскорее на улицу, к подружкам, но мама заставляет заниматься музыкой. Оленька, с поредевшими седыми волосами, стянутыми в тугой узел на затылке, с гордо-открытыми висками, кажется девочке старой: «Почему все зовут её Оленькой? – думает она. – Ведь она какая-то допотопная». Урок заканчивается, звучит обычное: «Умница! Какая ты умница! И красавица при этом!» Появляется мама, и снова, знакомое: «Оленька! Спасибо, огромное. Пожалуйста, чай, кофе?» Оленька не перестаёт восхищаться шикарной квартирой «новых буржуа», «удивительно» заваренным чаем, особым печеньем – не из обычного супермаркета, а из центральной кондитерской. Она говорит маме: «Какой у вас вкус, дорогая! А какая квартира! Как у нас, в далёкой юности». Из прихожей Оленька заглядывает к своей ученице: «До свидания, детка! До встречи!»

/148

Рассказы / И РАЗ… И ДВА… И ТРИ… И ЧЕТЫРЕ…

В комнате девочки ещё долго ощущается запах, оставленный учительницей – аромат бестелесного тела, чистой старости, который можно было бы принять за запах старинных духов. Ольга Мстиславовна не любила обращения к себе по имени-отчеству. Всегда просила: «Зовите просто, по имени». Выйдя на улицу, вдохнув морозный воздух, она подняла воротник пальто, поправила белую шаль-паутинку, натянув её до подбородка: «Недоставало простудиться». Направилась в сторону метро – ехать нужно было на другой конец города, где её ожидал очередной ученик, совсем не похожий на предыдущую девочку. Он не хочет держать спину ровной, у фортепиано сидит развалившись. Пальцы его растопырены, ногти не острижены, что мешает полному извлечению звука. Всякий раз ей приходится бороться с ним, добиваясь нужной осанки, порой стричь ему ногти. «Урок? Ну, тут и конь не валялся!» С ним не посидишь с закрытыми глазами, не предашься воспоминаниям. Правда, мальчик воспитан. Извиняется за неподготовленный урок, всегда придумывая очередную причину. И очень нервничает, когда она, Оленька, вместо положенного часа просиживает с ним два, а то и более. Однажды он попытался подарить ей свои часы. «Я хочу сделать вам подарок, – сказал он. – У вас ведь нет часов». Но она разгадала его маленькую хитрость, часы не взяла, припугнув: «Голубчик! Мы будем заниматься и дольше, если ты самостоятельно не станешь готовиться к уроку». У Оленьки – свой язык. От каждого слова веет истёртой стариной. Сейчас говорят совсем на другом, который ей, конечно, знаком. Ходит же она в магазины, к врачу… Но в общении она предпочитает пользоваться тем, старым, не забытым. И в этот раз мальчик не обманул её опасений, не делая никакой разницы между диезом и бемолем. Этюд сыграл быстро, без счёта, не выдерживая верно «половинные», не реагируя на «легато». А уж сольфеджио? Тут и говорить бессмысленно. То у него болит горло – в школе сорвал голосовые связки, то бесконечно бегает в туалет, ссылаясь на боли в животе. То ещё /149

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

что-нибудь. Урок, как всегда, затягивается. И Оленька сидит с мальчиком вдвое дольше положенного времени и, вопреки его желанию, добиваясь мало-мальски сносного результата. Наконец, отпускает его, хотя урок не приносит должного удовлетворения. Зайдя по дороге в магазин, едет домой. Выйдя из автобуса, осторожно ступает по выпавшему снегу, коварно покрывшему лёд. Это в начале зимы, когда первый мороз «возьмёт» лужи, стоит только тронуть их ногой, как лёд мягко прогибается. Сейчас, в разгар зимы, следует быть осторожной. А то – перелом, в лучшем случае, руки или ноги. Наконец, она – дома. Сняв сапоги, которые следовало бы выбросить, включает свет. Низкий абажур высвечивает белую скатерть, оставляя углы комнаты в сером полумраке, который таит за ширмой кровать, над ней икону. Оленька включает запись с классикой. Удивительно, с какой ловкостью она передвигается в сумеречной тесноте своей квартирки. Мельком глянув в висящее зеркало, констатирует: «некрасива». Но теперь уже не стыдится этого. В семьдесят с хвостиком у неё вполне благопристойный вид. Это в молодости она пыталась подкраситься, волосы взбить, что, впрочем, не помогало. Осознав тщетность этих усилий, прекратила… Из-за некрасивости, ещё тогда, и в тридцать, и в сорок, пыталась себя состарить, одеваясь в неяркое, не броское. Да, она была лишена молодости, в том смысле, что не было ни одного романа. В наступившей старости, такой естественной, без особых тягот, она обосновалась прочно, надолго… Потому что старость её началась ещё с молодости. Хотя… Несмотря на возраст, оставалось в ней что-то от юности: взмах руки, порывистая походка, в которой угадывалась почти девичья горячность… Такая вот законсервированная девушка… Многие годы в её внешности ничего не менялось. Так она выглядела и в пятьдесят, и в шестьдесят… Не случилось в её жизни женского счастья. Но не было и потрясений, невосполнимых потерь с горькими рубцами на сердце. У неё много приятельниц. А дружбе она преданна. Не ревновала подруг к их семейной жизни, к детям, внукам, воспринимая интересы друзей, как свои личные. Со вре/150

Рассказы / И РАЗ… И ДВА… И ТРИ… И ЧЕТЫРЕ…

менем, некоторые подруги стали одинокими… Когда случались эти потери, Оленька скрашивала их одиночество. Приготовив ужин, она приносит в комнату тарелки, столовые приборы. Пусть нет гостей, даже для себя сервирует стол под цветастым абажуром – старинным платком, накинутым поверх каркаса, с углами, свисающими почти до стола. Поужинав, садится в любимое кресло. Телевизора у неё нет. Не покупает принципиально. «Что за нелепость – телевидение? Она – консерватор. Другое дело – радио, пластинки…» Лишь недавно, когда проигрыватель невозможно было отремонтировать, приобрела магнитофон. И теперь пластинки, за ненадобностью, лежали в большой коробке. Но она не могла с ними расстаться, часто любовно перебирая и вспоминая прошлое. «Неудачница? Разбитая жизнь? – Оленька так не считает. Проработав много лет в музыкальной школе, теперь, вместо «заслуженного» отдыха, ходит из квартиры в квартиру, от ученика к ученику. Не может без этого. – Почему же «непутёвая», как много лет твердили подруги? А ведь некоторые из них изза семьи оставили музыку. А она осталась верна ей. Вот так-то… Да, старая дева… Зато, сколько друзей, любимых учеников. И каких! Многие сделали блистательную карьеру, закончив консерваторию. Некоторые стали лауреатами всевозможных конкурсов. И среди родителей учеников у неё масса друзей. Если бы она не отдавалась так преподавательской деятельности, было ли такое возможно? Вряд ли…» Кассета давно закончилась, и Оленька под лёгкий гул магнитофона дремлет в кресле. В мягком свете её аскетическое лицо даже можно назвать красивым. Из дрёмы вырывает поздний телефонный звонок: – Оленька! Ольга Мстиславовна! Алло. Алло. Это... Спросонья не разобрать, чей голос. Оказывается, очередная родительница отменяет завтрашний урок – заболело любимое «чадо».

– Ничего, ничего. Вы нисколько меня не обеспокоили. Поправляйтесь. Когда ей станет легче, пусть обязательно повторит гаммы и «Сувенир Элизы». Обязательно… – кричит в трубку Оленька, но на том конце уже звучит: «пи-пи-пи». /151

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

«Какая жалость, – вздыхает Оленька. – Не страшно, повторят всё на следующем уроке». Выключив магнитофон, уходит за ширму. Готовясь ко сну, думает о том, как завтра снова выйдет на улицу, поразится светлому накалу дня. «Господи! Как хороша жизнь!» Ей неведомы страхи, нет комплексов… Почти нет… Она думает о филармонии, куда пойдёт в субботу, о том наслаждении, которое непременно получит, слушая любимую музыку. Через несколько минут засыпает, и на её лице блуждает безмятежная улыбка…

/152

КАПЛЯ ЛЮБВИ

Ж

енщины. Молодые, и не очень. Красивые, обыкновенные. Счастливые и несчастные. Они всегда будут нуждаться в его помощи, искать у него утешения. Эти Мани, Зины, Ольги. Берты и Регины. Чего ждут они все от него? «Доктор Левин – гинеколог от Бога. Как он делает аборты! У него не руки – чистое золото». Им не понять, что и он, порой, нуждается в словах утешения. Что с каждым днём ему всё трудней и трудней без суетности скрывать своё бессилие перед толпой, этим живым потоком. Его руки знают все впадины и закоулки женских тел, но за долгие годы он так и не смог постичь извилины женской души. Самое страшное – его перестало мучить любопытство перед каждой отдельной судьбой. Сплошная женская масса. Любовь. Это из-за неё Зоя идёт по коридору в халате с завязочками сзади. Это из-за неё ноги ватные. Не в состоянии вымолвить ни слова, она еле поспевает за медсестрой, идущей впереди.

– Стой здесь. Тебя вызовут, – указала медсестра на очередь из женщин в таких же халатах. Некоторые из них бледны, серьёзны, молчаливы. Другие – чрезмерно разговорчивы в попытке задвинуть свой страх куда-то поглубже. Одна, две – смеются, только смех их лихорадочен. Им не «впервой»: – Не дрейфить, девчонки! Подумаешь, двадцать минут, и свобода. Зою тошнит. Она то и дело бегает в туалет. Там она сталкивается с немолодой беременной женщиной. /153

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Какой у тебя срок? На аборт? В первый раз? С ума сошла. А если не сможешь после родить? А я – «на сохранении». И дома – трое. Как можно убить своего ребёнка? Через два часа санитарка приводит Зою в палату и укладывает в постель. Сквозь забытьё до неё долетают слова: «Сама ещё ребёнок. Доигралась девочка, стыд потеряла. Где только родители были?» Зою сотрясает дрожь. Дрожь от только что пережитого, от боли, от осуждающих взглядов. Только одна молодая женщина подходит, гладит по плечу: – Глотни, у тебя пересохли губы. Только немного, много пока нельзя. Несколько капель. Зоя не может избавиться от отчаянных мыслей, долетающих сквозь дрожь до сознания: «Почему так мало капель? Так мало любви? Её выдают порциями, не заботясь о том, чтоб досталось каждому?» Через несколько часов разрешают встать, умыться. Она долго стоит над умывальником, с удивлением разглядывая своё отражение в зеркале.

– Ну, расскажи, девонька! Как тебя угораздило? – интересуется одна из сопалатниц. – А я вот, люблю «это дело», за что и страдаю. Хоть бы скорей выписали. Да, конечно, первое время «ни-ни». Ну, а потом – оторвусь. – Говорившая похожа на контрабас. Зоя с отвращением отворачивается к стенке. Она верила, что её любовь возвышенная, совсем особенная. Оказалась детской глупостью… Внутренне содрогаясь, она вспомнила об истерике матери и растерянности отца, когда они узнали… В разговор вступает ещё одна из сопалатниц: – Вы знаете? Наш доктор Левин – просто «душка». Когда он смотрит, я – в раю. Руки – громадные, а нежные… Еле сдерживаюсь, чтобы… Ну, вы меня понимаете… Вот от него с удовольствием бы родила… А от своего недоумка не стану.

– Дуры вы, дуры…– в беседу вмешивается женщина лет сорока. – Нужны мы ему все, как прыщ на одном месте. Он нас по сто штук в день обихаживает… Конвейер… Молодая женщина, которая дала пригубить Зое немного /154

Рассказы / КАПЛЯ ЛЮБВИ

воды – красива, изысканна. Она какая-то «чужая» в этой палате, словно драгоценный камень, случайно оказавшийся среди бижутерии. Зоя закрывает глаза. Все эти женщины будто из другого мира, куда она попала случайно, по недоразумению. Так ей кажется.

– Мама, мамочка! – шепчет она, – я больше не буду. – Ей кажется, что она шепчет, но слова расслышали все.

– Вот и я говорила, что не буду, – смеётся кто-то. – А уж в третий раз здесь. Да идите все к чертям со своей любовью! Десять минут удовольствия, а теперь расплачивайся… И особого удовольствия, я лично, в этом не нахожу… В палату зашла медсестра: – Ну-ка! Подставляйте попы. Запахло уколами, спиртом. После медсестры в палату входит посетитель. Вообще-то, посещения запрещены, но ему почему-то разрешили. Он подходит к кровати молодой, красивой женщины: – Это я, дорогая! – касается её руки. – Прости меня. Зоя любуется ими: «Вот это любовь». Тем неожиданней становится реакция женщины: – Уходи. Пожалуйста.

– Прости, прости, – ещё раз повторяет он. Кладёт свёрток на тумбочку и выходит. Зоя слышит, как под одеялом рыдает эта женщина, и на несколько мгновений забывает о собственном горе. Кто-то из сопалатниц успокаивает «красивую»: – Ну, не доносила. Ну, выкидыш. Ничего, забеременеешь ещё. Наконец, женщина успокоилась, из-под одеяла показалось её прекрасное лицо. Она открывает свёрток, оставленный мужчиной: – Угощайтесь, пожалуйста. Кто-то подносит угощение и Зое: – Держи. Не расстраивайся. До свадьбы заживёт. Ещё смеяться будешь, вспоминая. На следующий день, сразу после завтрака, обход. Доктор Левин корректен. Он прекрасно осведомлён об обо/155

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

жании некоторых пациенток. Следует оставаться бесстрастным. Он ощупывает животы. Голос его приглушён, но отчётливо доносится сказанное некоторым из них: «Посмотрю на кресле». Через час у смотрового кабинета выстраивается очередь. Он тщательно вымывает кисти рук: «Эта уже не так напряжена, как вчера. Страх улетучился, осталась небольшая боль».

– Следующая, – коротко бросает он. Когда Зоя оказывается на кресле, она с надеждой всматривается в его лицо: – Доктор, у меня будут ещё дети? На щеках её ямочки, розовый кончик языка между губами. В глазах – мольба. Он что-то ответил, что-то обнадёживающее. Как мог сказать, что никто пока не знает, что уготовила ей судьба? Зоя возвращается в палату. На душе почему-то тяжело. Как назло, льёт дождь, небо затянуто тучами. Она стоит у окна, напоминая взъерошенного воробышка: «Почему, почему так мало любви? Почему так часто нужно выпрашивать её, отстаивать своё право любить?» Зоя ещё не подозревает, что искусство любить – откровение, посылаемое не каждому.

/156

КНИЖНИК

С

тарый, с полуобвалившимися ступенями, дом. Из стен торчит арматура. Дом пропах пылью, сыростью, старой мебелью. Собственно, трудно назвать мебелью то, что находилось в комнате: шкаф с отвалившейся дверцей, поддерживаемой табуретом, кровать позапрошлого века с металлической сеткой и набалдашниками, застеленная потёртым пледом, знавшем лучшие времена. Единственное, что заслуживало внимания – деревянные, вдоль стен, стеллажи, полки которых прогнулись под тяжестью книг. И старинная крутящаяся этажерка на письменном столе. Здесь невозможно встретить случайную книгу. Все они собирались в течение долгих лет, можно сказать, всей жизни – свидетели юности, зрелости, старости хозяина квартиры. Дом обречён на снос, многие жильцы выехали, только старый коллекционер, да ещё несколько таких же старожилов не соглашались расстаться с ветхим жильём. Для одних переезд стал бы подобен пожару, других пугала неизвестность – боязнь перемен. Книжник был обособлен от мира, его не интересовали внешние его проявления – то, что происходит вне дома. Он жил в собственном мире книг, герои которых живее тех, за окнами. В комнате темно, но он безошибочно угадал наступление утра. У него застыли ноги, озябли лицо и руки, которые лизала Люся, единственное живое существо, в чьей преданности он не сомневался. Отопление отключили, старенький радиатор не спасал. Скоро грозились отключить газ, электричество, воду… Тогда придётся /157

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

что-то решать… Старик не отчаивался, убеждая себя не обращать внимание на грядущие неприятности.

– Знаешь в чём цель несчастья? – спросил он Люсю. – Привести человека к Богу. Несчастье, беда, приближают нас к нему. Зло приходит, чтоб мы пробудились. Сейчас следует побыстрее встать, размять ноги, сделать завтрак себе и тебе. Пойдём, пойдём. Он набросил халат и подошёл к окну. По стёклам маленькими струйками вода стекала на подоконник. Открывшийся ему вид всё более угнетал. Небольшой сквер, который прежде радовал взор, сменили свечи высоток, тускло проступающих в предрассветном тумане. Отойдя от окна, по узкому проходу, пролегающему между стопками книг на полу, вслед за Люсей, он двинулся на кухню. Что может быть прекрасней грациозной кошачьей поступи в контрасте с движущейся следом согбенной тенью мужчины. Шарканье ног, запах старости, впрочем, полной достоинства, уверенности в правомерности собственного существования, в закономерности утра, начинавшегося с мельканья кошачьих лап, с рожденья солнечного диска и обещания долгой зимы. Взмах его руки, неспешное шествие в глубине руин дома, проступали в полумраке, точно изображение на старой фреске. Он налил молока в блюдце: – Пей, – сказал Люсе. Разговаривал с кошкой, чтобы не забыть звучание своего голоса. Среди коллекционеров он слыл легендой. Роясь в книжных развалах барахолки, отшвыривая современные издания с именами - брендами, отыскивал старинные книги. Как при промывке земли, выискивая точно крупицу золотой россыпи. Взяв в руки найденную, улыбался, предвкушая очередную встречу то ли со старым знакомым – героем повествования, то ли с очередными мемуарами, которые знал почти наизусть. Тем не менее, всегда находил какую-либо новую деталь, которую не замечал прежде. Уголки его губ приподнимались, морщинки у глаз разглаживались, прекращало ныть сердце. Слово лечило его. Он не был религиозен, однако в последние годы, изучая Каббалу, хотел понять, что же стоит за текстами древнего алфави/158

Рассказы / КНИЖНИК

та, что означает цифровое значение букв. Любил изъясняться не простым обыденным языком, а иносказаниями, трактовками, всегда кого-то цитируя, раскладывая слова на звуки, выворачивая их наизнанку, докапываясь до первобытного и божественного их содержания. Старик любил свою квартиру, знал на ощупь каждую её впадинку, каждый бугорок. Сколько помнил себя – всегда жил здесь. Когда-то – с родителями, позже с женой, которая давным-давно ушла, не выдержав его предпочтений к свалкам и барахолкам. Наверное, он действительно был невыносим в быту. Сидя за столом и сосредоточенно жуя, вдруг вскакивал, подходил к книжной полке, безошибочно вытаскивая нужную книгу. Листая, согревал её ладонями, озябшую, прекрасную, бесконечно близкую, наслаждаясь ею, как женщиной… Он считал себя только книжником. Но, в последнее время им овладела новая страсть, внимание могла привлечь какая-нибудь статуэтка, старинная ваза… Уговаривал себя, что это – измена Книге. Но извечна отрешённость коллекционера – постигать мир и самого себя сквозь дымку прекрасного. Любовно склеивая разбитые края старинных блюд или нежно-голубых ваз, будто хирург, он бережно пальпировал внутренности изменённых временем предметов. Когда ему удавалось хоть немного приблизить их к первозданному виду, блаженно улыбался, говорил с ожившими предметами на каком-то особом языке. В разных углах его разрушенной квартиры вспыхивали светильники, бронзовые лампы, восстановленные им. Это была только его дорога. Под сладкой тяжестью знаний он шёл по ней, пытаясь вспомнить, что же предшествовало её началу. И не мог вспомнить ничего, кроме насыщенной запахами и шорохами тишины с едва доносящимися издалека звуками на дороге, длиною в жизнь…

/159

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

КУПЕ НА ТРОИХ

П

оезд медленно тащил своё старое, уставшее тело от станции к станции. На каждой из них подолгу простаивал, ни одну не обходя вниманием. Расстояние между ними он покрывал быстрее, чем отдыхал на них. Всё в нём дребезжало, отваливалось, сквозило запустением. Давно уже не был скорым. Одним словом – пассажирский. Лёжа с закрытыми глазами, женщина вслушивалась в бормотание колёс: «гу-тту, гу-тту». Сон не приходил. На душе скверно. «И зачем только поехала в командировку? Инерция? Как говорится в старой пословице: «любят ни за что, а уж не любят – за всё». То ли открылось другое зрение, или прежде была слепа?» В последнее время что-то безотчётно раздражало в нём. То, за что раньше любила, сейчас вызывало даже злость. Затянувшиеся, мучительно-сложные отношения, поначалу безмятежной гармонии и тревожного ожидания, теперь тяготили. Вот и сейчас, мощный, трубный храп старика с нижней полки, которого в последний момент подселила проводница, не вызывал такой иронии, как лёгкое, посвистывающее сопение «предмета» страсти. Она поёжилась, вспомнив многозначительный взгляд проводницы, её ухмылку. «Какая разница? Ведь я никогда её больше не увижу, – подумалось в тот момент. – Важнее то, что сама о себе думаю. О себе, о нём». Вспоминая последнее время, скептически думала о мужчине с верхней полки. О флюидах, витавших в воздухе, о запретном и тайном, а потому ещё более притягательном. Прежде представлялось, что «это» непременно должно произойти в поезде, несущемся на бешеной скорости. Что она спит. Вдруг, что-то нарушает сон и,

/160

Рассказы / КУПЕ НА ТРОИХ

открыв глаза, видит его, стоящего перед ней на коленях, целующего руки. Мысленно давно преодолев эту опасную грань, инстинктивно избегала близости с мужем, который оставался родным человеком, но... Многолетний брак, превратившийся в привычку, интимная сторона которого устраивала обоих. Без особой страсти, но и без разочарований. Вероятно, это и называется стабильной семьёй, когда двое спокойно сосуществуют в одном пространстве, когда уже не кружится голова друг от друга. Она любила мужа, но давно не была в него влюблена… Отказываясь от близости, придумывала отговорки. Головная боль, запрет врача, или ещё что-то. Когда муж, всё же, настаивал на своих правах, она, закрыв глаза, думала о человеке с верхней полки. «Что же так притягивало её в нём? Искус новизны? Или жизнь, по-своему благополучная, но пресная и монотонная, стала благоприятной почвой для новой влюблённости? Всё придумала. Наделила теми чертами, которые хотела бы видеть в нём. Но этот, другой, был иным, даже отдалённо не напоминая придуманного героя. Ведь до этой поездки уже чувствовала – не следует ехать, поездка не в силах исправить что-то, надломившееся в душе. Но какая-то тайная мысль, сидящая в подсознании подталкивала: «А всё же, чем это может закончиться?»» После трёхдневной командировки они возвращались домой. Тщательно спланировав поездку «вдвоём», он не учёл, что дни будут загружены работой, и возвращаясь в гостиницу, не удастся остаться наедине – у каждого не одноместный номер. В день отъезда, он помчался на вокзал и обменял билеты на эту развалюху. «Я всё устроил... У нас – купе», – шепнул, вернувшись на работу. Перед отходом поезда звонили домой. Подойдя к вагону, она удивилась, что номер у него восьмой, а не третий, как он упомянул в разговоре с женой. «Вам места мало? – удивилась проводница, что у них четыре билета. – Вагон-то пустой». – «Какое вам дело? Считайте, что у нас – СВ. Впрочем, разве возможен СВ в подобной развалине? Составу давно пора на переплавку, а вам – на пенсию», – взорвался он, о чём пожалел спустя несколько минут, когда на пороге купе возникла проводница с этим, посторонним, пассажиром. «У меня рас/161

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

поряжение начальника поезда, – словно в воздух произнесла она. – Пассажиров мало, нужно всех разместить вместе. Вот, ваше место, – указала она пассажиру на нижнюю полку. – А этот умник на верхней переспит, молодой ещё». Выскочив вслед за проводницей, он кричал о произволе, что так этого не оставит, что будет жаловаться... Вздрагивая от доносившегося крика, женщина сидела, вжавшись в угол у окна. Вернувшись в купе, он беспомощно развёл руками. «Чего шумишь? – вдруг, заговорил пассажир. – Я сейчас спать лягу. Мешать – не буду. Зря шумишь». Улёгся на голую полку и захрапел. Повисла пауза… «Ты не дуешься?» – спросил мужчина. – «Нет. Зачем ты так кричал?» – «Но, эта стерва не имела права, – придвинувшись к ней, он зарылся лицом в её ладони. – Я так ждал, когда мы, наконец, останемся одни». – «Понимаю, но мы не одни». – «Не обращай внимания! Старый мужик. Храпит. Слышишь?» Притянув её к себе, стал целовать. Она наблюдала за происходящим, как будто со стороны. Прислушивалась к себе, к раздававшемуся храпу, и глухое, неприязненное, чувство шевелилось где-то глубоко в ней. Губы были холодны, безответны. Она оттолкнула руки, пытавшиеся её раздеть. «Но, почему? Мы так долго желали этого». – «Желали?» – усмехнулась в ответ. – «Объяснись... Не понимаю...», – он вспыхнул, почувствовав иронию. – «Ну, хорошо. Почему в разговоре с женой ты упомянул, что приезжаешь в третьем вагоне? У нас, кажется, восьмой?» – «А... ты об этом… Видишь ли... Она, вероятно, будет встречать. И было бы странно, появись мы вместе. Ты не находишь?» – «Однако, странно... Ты говорил, что давно не любите, ничто не связывает вас, что надоело сохранять видимость семьи, и ты готов кричать о нашей любви. Не поручусь, что ей неведомы наши отношения. А на работе, вряд ли, кто-то думает, что у нас лишь – прелюдия. Поехать вдвоём ты рискнул и специально всё устроил. Чего же испугался? Я, женщина, не боюсь. А ты?» – «Ты несправедлива. Ну, пойми, – прервал он. – К чему поднимать шум, заранее всё усложнив? Крик, плач? Когда мы решим всё окончательно... – он снова попытался обнять её. – Дорогая, я так больше не могу. Я хочу тебя. Сейчас. Здесь. Пойдём, я найду пустое купе», – бормотал он, потянув /162

Рассказы / КУПЕ НА ТРОИХ

за руку. – «Погоди, – отстранилась она. – Ты был так вежлив с проводницей, что пустое купе может нам дорого обойтись. Ненужные выяснения, и до работы докатиться может». – «Ты полагаешь? Да, возможно, ты права... С пустым купе лучше повременить, – не уловил он очередную иронию. – Ну, взгляни, мужик крепко спит»... – «Дорогой мой! Оставь. Я не на эротическом театре. Отложим до лучших времён». – «Что же делать? Так удачно всё складывалось, и вдруг…» – «Что делать? Спать, конечно... Да и ночь уже. Давай укладываться»… Прошло не менее часа, пока ей удалось отправить его на верхнюю полку. Он целовал её руки, строил планы, что непременно снимет квартиру по приезде, где они смогут видеться. «И, почему эта мысль, не пришла в голову раньше?», – сокрушался он. Теперь он спал, его посапывание раздавалось в унисон громкому храпу незнакомца. «Что же довлело над нею последние месяцы? – спрашивала себя, так и не уснув. – Болезнь какая-то? Опиум? Пиковый возраст, когда сознание женщины иррационально? Бытующая мысль, что интим с мужчиной только укрепляет брак? Какая глупость! Нет. Кто угодно, только не она. И, что особенно необходимо, верно выбранный тон в общении. Никаких квартир. Впредь никаких командировок «вдвоём»». Волна облегчения разлилась по телу... Не заметила, как рассвело. Пассажирский, как ни странно, набирая обороты, пытался наверстать упущенное время. Встав, она бесшумно оделась. Взяв вещи, выскользнула из купе и тихо прикрыла за собою дверь. Понимая, что он будет её искать, прошла в конец состава. «Я просила меня не встречать. Выйду на ближайшей станции. Оттуда пригородные через каждые полчаса. Скорей бы домой».

/163

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ЛЮБИ МЕНЯ ИЛИ УЙДИ

М

ного лет назад, когда они познакомились, у Марины был восьмилетний Арик. Полина знала историю подруги в общих чертах. Банально: влюбилась, «предмет страсти» исчез, осталась с ребёнком. В жизни Марины никто больше не появился – она никого не впускала в неё. Ни мужчин, ни женщин. Полина была первой, кому было сделано исключение. Когда Арик был совсем маленьким, Марина оставляла его в яслях, на пятидневке, а затем и в детском саду. Была экскурсоводом – приходилось выезжать в другие города, за это больше платили. Когда сын пошёл в школу, стала водить экскурсии по городу. Однажды, забрав сына из школы, зашла с ним в магазин и не обнаружила Арика там, где оставила. С ней случилась истерика, стала кричать, рыдать, покупатели и продавцы бросились, кто утешать, кто – искать мальчика. Нашла его Полина в соседнем сквере, на качелях. Так началась дружба двух женщин, несмотря на разницу в возрасте. Полина была моложе на десять лет. Переводчица в небольшом издательстве. Красива, имела поклонников. Характер её был лёгким, спокойным, и когда романы заканчивались, бывшие возлюбленные переходили в разряд друзей. Марина не одобряла бурную жизнь подруги, но с интересом смаковала подробности. Иногда Полина забирала Арика из школы, оставалась с ним, если подруга была занята. Играла с ним в мальчишеские игры, не заставляла делать уроки, не

/164

Рассказы / ЛЮБИ МЕНЯ ИЛИ УЙДИ

была строга, как мать. У них сложились дружеские отношения. Хотя, с его стороны, не только… Он ощущал неясную тягу дотронуться до её губ, смотреть в глаза цвета неба... С матерью Арик ещё долго оставался ребёнком. С Полиной был другим. Заботился, опекал, проявляя мужские качества. «Дружочек, ты – мой паж. С тобой мне нечего бояться», – шутила она. Полина привязалась к сыну подруги, как к родному. Сама не стремилась ни к замужеству, ни к материнству. Ни она, ни Марина, не замечали, что Арик влюблён. Он болезненно реагировал на появление у Полины очередного возлюбленного, замыкался в себе, ощущая фальшь и бессмысленность слов, которыми мать объясняла отсутствие подруги. Когда та возвращалась, он долго не разговаривал с нею, был раздражителен. Порой, его агрессию сопровождала лёгкая температура, которую Марина приписывала какой-то болезни. Затаскала по врачам, которые советовали общее укрепление организма. По ночам, наедине с собой, Арик предавался мечтам, в которых присутствовала Полина. «Какое неудобство – детство. Хочу быть взрослым, устал быть нелюбимым», – он не переставал выдумывать и идеализировать Полину. После седьмого класса Арик стал выше ростом, возмужал, и Марина стала обращаться к нему полным именем – Арсен, подчёркивая, что он уже взрослый. Точно оправдывая ожидания матери, превратился в молодого, привлекательного юношу. Стал обращаться к матери тоже по имени. Как-то заболел. Сквозь высокую температуру бредил Полиной, она снилась ему.

– Марина, пусть она придёт, вылечит меня… Не надо. Не трогай меня. Я сказал, пусть придёт Полина, – отталкивал он мать.

– Это я, мой мальчик! Тебе совсем плохо? Будто сквозь пелену он увидел склонившуюся над ним Полину, и у него сильно застучало сердце: – Я хотел, чтоб ты пришла. Дай мне руки. У тебя руки целительницы.

– Целительницы? /165

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Да. И моей самой любимой. Не пугайся, я не сумасшедший, – он не отрывал от неё взгляда.

– Тебе рано судить об этом.

– Не рано. Я уже не ребёнок. У тебя утомлённый вид.

– Возможно. Но это не обязательно отмечать вслух.

– Всё равно, ты – лучшая.

– Издеваешься?

– У тебя очень красивые руки.

– Разве что, руки, – рассмеялась Полина смущённо, оглядываясь на подругу, стоявшую у окна.

– Я люблю тебя, – сказал Арик, не замечавший присутствия матери.

– Хороший мальчик. Я тоже тебя люблю.

– Ты не понимаешь? Я люблю тебя, а ты меня мучаешь. Я не могу без тебя дышать. Её брови взметнулись: – Что ты хочешь сказать?

– Я сказал. Ты не ослышалась.

– Дорогой, мой! Ты немного болен. Не стоит быть смешным. Вот поправишься, всё встанет на свои места… Он сжал её руку, и она растерялась от пронзительности его взгляда, ощутив, почти физическое его прикосновение: – Ты удивляешь меня.

– Ты совсем не догадывалась? Совсем? Тебя волнуют предрассудки? Разница в возрасте, дружба с мамой? Какое это имеет отношение к нам? Ты в каждой моей клеточке. Я весь состою из тебя. Отравлен тобой. Давно. Ещё тогда, когда был совсем ребёнком.

– Послушай, дружочек! Ты, ты… что-то не то говоришь.

– Не называй меня больше так. Я – мужчина. Он видел, что она занервничала, хочет поскорей прекратить этот разговор. Не понимал, что затылком Полина ощущала пронзительный взгляд подруги, хранившей молчание. А глаза мальчика смотрели Полине в душу. В них были доверие и надежда. Она положила руку ему на лоб: – Ты очень горячий. Бредишь. Надо отдохнуть. Не надейся. Я не стану с тобой спать. /166

Рассказы / ЛЮБИ МЕНЯ ИЛИ УЙДИ

– А мне пока и не надо. Подожду.

– Ты – ребёнок, который бредит и не знает, что говорит.

– Я сказал тебе, что давно не ребёнок. Ты просто привыкла ко мне, как к дождю за окном... Он задремал, а Полина была настолько растеряна, что не сознавала, как вести себя дальше. Она понимала, что не сможет уйти молча, просто так… Понимала – предстоит объяснение с подругой, стоит лишь оглянуться и встретиться с ней взглядом…

/167

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

МАРАФОН

П

оследняя и единственная, казалось всякий раз, когда в жизни появлялась новая женщина. Некоторые – исчезали сразу, немногие – задерживались, но ненадолго. Вначале – кайф, потом – истерики. От счастья, может быть, от его невозможности… Невозможности, в принципе. Не может быть полного счастья. Всё быстротечно. Не говоря уже о самой жизни. Он не помнил, как, наспех одеваясь, уходили эти женщины. Поцелуй, короткое «до завтра», зная, что его не будет. Терпкая печаль, испытываемая обоими. Ею – из-за необходимости уйти. Им – в ожидании захлопнувшейся двери. Как итог – воспоминания, не оберегающие от мучительных сновидений. Откровения. Страхи, как последняя строка в стихе, боязнь не написать что-то новое. Холодное безмолвие. У него был собственный, изобретённый им реестр, в котором женщины подразделялись на типы. Некоторые были похожи на подростков, с маленькой грудью, крошечным задом. Порой, ироничные, беспощадные. В их глазах поблёскивал металл. В одежде преобладал мальчишеский стиль. Такие – стареющие «травести». Самым главным для них было – с кем провести ночь. Неважно как. Важно то, чтобы поведать потом о своей победе над «одноклеточным» мужчиной. Они уходили спокойно, или создавали видимость спокойствия. Встречались женщины-дети, капризные, требовательные. Никогда не предугадаешь, чего от них ожи-

/168

Рассказы / МАРАФОН

дать. Легко переходили от слёз к смеху, способные детскими пальчиками разорвать сердце, смести на своём пути всё. Непостижимые «НЛО». Он выпроваживал их и выдёргивал из розетки телефонный шнур, чтобы не слышать угроз или мольбы. Задёргивал шторы, чтобы не видеть, как застывают они у телефона-автомата, или горестно бродят вокруг его дома… Были очень «продвинутые». В сексе. Но глупые, как индюшки, заучив слова, заполонившие словарь: концепция, авангард, абстракционизм… Однако, не имевшие понятия об истинном их значении. Любимой темой, к которой они возвращались многократно, была: «реинкарнация». Некий экскурс в «прошлые» жизни: «Как хорошо было быть ромашкой, пахнувшей степью». Они задавали вопросы, не ожидая ответа. Рассуждали об ауре, чакрах… От «продвинутых» дамочек хотелось избавиться поскорей, ещё до начала всего. Бывали женщины из далёкого прошлого, их тип скорей бы подошёл к минувшим столетиям. Чёлка, как у «Марины». Одержимые поэзией, в руках – обязательный томик стихов. В глазах – тревожная бездна, балансирование на грани... Любовь они раскладывали на ямбы, хореи, воспринимая её, как поэзию, но никак не прозу: «Ведь у нас роман? Роман, да?» Как можно не оправдать ожиданий таких женщин? Раскачиваясь всем телом, они читали стихи, переписанные в блокнот. Плакали на его груди оттого, что приближается рассвет, таинственный час, когда случаются стихи. Не пишутся, а случаются, как неизбежное… Поджав узкие ступни и кутаясь в его рубашку, сидя на кухне, мурлычут вполголоса странные песни, чуждые русскому уху. Лишь после полных жара и тоски минут любви, умиротворённые, сворачивались клубочком. Где начинались их желания? Где заканчивались амбиции? Чего хотели они на самом деле? После женщин такого типа он чувствовал себя опустошённым совершенно. Однажды встретилась мечта, почти кумир. Появилась внезапно, как всё прекрасное. При ближайшем рассмотрении оказалась обычной. Она также тосковала от неизбежного приближения рассвета, как предчувствия конца. Глаза её были сухи /169

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

от невыплаканных слёз. Подняв ворот пальто и обдав волной духов, исчезла внезапно, как и появилась… Когда же в его жизни появится единственная, с той же группой крови, что и у него? Пусть в ней соединятся черты всех типов из его реестра, или не отыщется ни одной... Последняя и единственная будет вскидываться по ночам, услышав его слабый вздох. А он не будет дожидаться её ухода, наоборот, сделает всё, чтобы она осталась. Прошлые желания, окажутся ненужными, незначительными. Он не станет опасаться разочарования. Нет, не в себе. Только бы она не разочаровалась в нём. Пусть поэзия правит в ночи. А утро – время для прозы. Не все любят поэзию. Он не любит. Пусть не останется времени для одиночества, размышлений. Тогда, возможно, придёт время сжечь проклятый реестр.

/170

МНОГОТОЧИЕ

«Память – единственное, что мы можем разделить на двоих… Какое счастье, что она возвращает нам прошлое не для того, чтобы переделать его, а лишь затем, чтобы осмыслить, оплакать и понять. Мы в ответе за всё – за каждый поступок и за каждое слово…»

П

Н. Мандельштам

оздний звонок не оторвал ни от сна, ни от других дел. Лишь от скучного чтения с сиюминутным сюжетом, о котором, закрыв последнюю страницу, больше не вспомнишь.

– Алло, – сняв трубку, произнесла немолодая женщина.

– Здравствуйте! Это – я. Голос, который она узнала бы из тысячи, не заставил её вздрогнуть, не свёл судорогой горло.

– Плохо слышно. Попробуйте перезвонить ещё раз, – сказала она стандартную фразу на двух языках и положила трубку. Всё-таки ей требовалась минутная передышка, чтобы справиться с небольшим замешательством. Она не слышала этот голос много лет и думала, что, возможно, не услышит его никогда. Хотя, нет. Она вообще не думала об этом. Это таилось глубоко, на самом дне души. Чувствовала, что второй звонок прозвучит, и «валять дурочку» не к лицу. Звонок не заставил ждать: – Добрый вечер. Хотя у нас уже глубокая ночь, – он назвал имя.

– Кто? Ах, да…

– Не узнали? /171

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Узнала… Впрочем, ваш голос несколько изменился. Появился новый тембр.

– А вот ваш – тот же. Не меняется.

– Иллюзия. В жизни меняется всё. Вкусы, пристрастия, привязанности… Предпочтения, наконец. Всё.

– Но что-то, всё же, остаётся неизменным.

– Серьёзно? Что же? Удивите меня… Словесный поединок, нескончаемый спор о чём-то далёком, известном только им, соединил два континента. Слова, слова… Вместо точек – многоточия. Короткие паузы, сменяющиеся долгим молчанием, но не бестелесным, а со своей энергетикой и концентрацией. Молчанием, соединившем пространство между ними. Он не видел её лица, но представил, будто касается нежной кожи, скользя губами по длинной белой шее, наверное, уже морщинистой. Про себя, вновь проговаривал слова, которые никогда и никому больше не говорил. «Почему именно эта женщина, гораздо старше его, старше других женщин, которые были до и после неё, притягивает всю жизнь? Что есть любовь? Что? Чувство, которое нельзя заслужить, получить в благодарность? Возникающее из ниоткуда? Из воздуха? Химия, как теперь утверждают? – он прислушивался к своему внутреннему голосу, пытаясь безуспешно отыскать в душе крупицы разочарования, но ощущал лишь необъяснимое притяжение, совпадая с нею в едином тоне чувств. – Пора избавляться от ненужных эмоций. Как это сделать? Она осталась в сердце. Эта любовь через край, любовь любой ценой, с кровью в словах, со своим приговором». Оба слушали тишину, в которой читались невысказанные мысли. Понимали друг друга без слов.

– Я позвонил, просто… Хотел услышать голос, – прервал он молчание.

– Понимаю.

– Как вы? Что – вы?

– Как? Что интересного в старости?

– Вам идёт старость.

– Вы сами не понимаете, что говорите. Старость никому не может идти! /172

Рассказы / МНОГОТОЧИЕ

– А вам идёт! Она рассмеялась своим волнующим, грудным смехом. «Мальчик вырос. Наверняка, уже седой», – подумала она и вспомнила, как много лет назад, покидая бывшую Родину, он сказал: «Каждый вечер – в одиннадцать». И каждый вечер, закрывая глаза, она чувствовала, что их соединяет мысленный диалог. Она попыталась угадать его настроение. «Что в голосе моём тебе?» – хотела спросить. Их отношения, сложные, обречённые изначально. Нечто неизъяснимое, когда из тысячи рук узнаёшь только одни. Отношения – на грани падения в пропасть. От болезненной ясности – абсолютно безысходные.

– Вы закрыли глаза? – вдруг спросил он. Она улыбнулась мысли, как по прошествии десятилетий, они по-прежнему думают в унисон. Её душа отделилась от тела и устремилась в ночь, навстречу его душе. Вглядываясь в темноту, хотела получше рассмотреть его. Хотя… Кто знал его лучше её? И наоборот.

– Я часто думаю о том острове. Вокруг вода. Помнишь? – спросил он.

– У вас по-прежнему проблема с единственными и множественными числами.

– Да, по-прежнему. Это плохо?

– Это издержки… И всё же он возник. Этот проклятый комок в горле. Так всегда. В самую неподходящую минуту.

– Я всё помню, – продолжал он.

– И я… Не получается забыть...

– Зная вас, уверен, что эта реплика далась вам с трудом, – с лёгкой иронией сказал он.

– Нисколько. В моём возрасте я могу позволить себе быть откровенной.

– Я? Я не знаю, почему так поступил когда-то…

– Достаточно того, что я знаю. Хотя, жалеть о том, чего когда-либо не сделал, глупо…

– Почему?

– Это очевидно. Жизнь... У неё нет сослагательного накло/173

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

нения. Она, как глина. Мы лепим её сами, – задумчиво произнесла она.

– Но ведь многое зависело от обстоятельств… Не получилось… Как мог, все эти годы, существовать без тебя? Как могу?.. Не знаю... И всё-таки, счастлив.

– Чем же?

– Тем, что был остров. И озеро. Где бы ни был, ты всегда со мной. Мы «проросли» друг в друге. Ты не находишь? Даже не видя, я чувствую твоё присутствие. Так тяжело с этим жить. Существование. Но, всё же, счастлив. Потому что это было. Есть.

– Было. Очень давно… – она хотела напомнить, что это было его решение. Но, зачем? Никогда не навязывала свою любовь. Никогда. – Ну, всего… Желаю вам… – и положила трубку. Сколько ещё будет полётов навстречу друг к другу? Во сне? Наяву? Сколько словесных диалогов ожидает их? Ответ знал лишь ветер, кочующий между ними, в пространстве.

/174

МОНОЛОГ

В

сё, как всегда. Слишком много случайностей, которые составили большую закономерность. Она была верна себе. Обстоятельства также. Её душа не могла вынести подобного однообразия. Бессмысленная пустота всё больше опутывала. Разговоры ни о чём… Отдающий фальшью смех… Моментами обидно до слёз. Хотелось затопать ногами, закричать, разреветься. И разревелась. Ослепла от слёз. Спрятала глаза за тёмными стёклами. Может никто не заметит? Слезы скатывались по щекам. Когда, распахнув дверь, всё же решилась сказать тем, другим, что так не может дальше продолжаться, что, несмотря на их отношение к ней, она любит и дорожит всеми, то наткнулась на их недоумённо-холодные, осуждающие взгляды. Они словно увидели её впервые, сочтя такие эмоции чрезмерными. Сомнений не осталось. Если у неё не хватит решимости разорвать этот узел, она задохнётся. Нет, нет. Взять себя в руки. Сохранять спокойствие, хотя бы видимое. Говорить тихим голосом. Не орать. Да – максималистка. Для многих неуютна. Для кого-то – просто идиотка. Она вполне заслужила иметь недоброжелателей. Но, они-то! Они! Отказываются принять хоть чью-либо любовь?! Ну, что ж… Им потом будет стыдно… За что? За то, что не сумели понять. Не захотели. Оттолкнули. Она пыталась… Им нужно было сделать лишь небольшое усилие над собой, шаг навстре/175

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

чу. А они? Подумали, что она – ненормальный псих? Ну, нет… Просто она оставалась самой собой, не склонной к притворству. Для неё всегда существовали два цвета: чёрный, белый. Конечно, хорошо, когда зелёная трава, небо – синее-синее. Но для неё только – чёрное, белое. Можно сколько угодно тосковать по Раю. Его нет. Только настигающее забытьё создаёт иллюзию того, что он существует. А душа мечется, ускользая от искушений и пробудившихся желаний. О! Если бы хоть на минуту мы могли забыть о слабости, о дурных привычках. Если бы не позволяли себе невероятную роскошь и беспечность – расслабляться. Если бы у нас хватило сил заглянуть вовнутрь себя, то ужаснулись бы тому, как наги и уязвимы пред Адом, который внутри каждого из нас, а не вовне… Тогда… Тогда, возможно, все вместе смогли бы воспарить, но так, чтобы не снесло «крышу». Монолог она произнесла молча, не приоткрыв узенькой щели рта, не решившись на большее. Стояла, смотрела на тех, других, смотрела сквозь них… Потом резко отвернулась и помчалась прочь. На улице вскочила в первый трамвай, и уже не скрываясь, сняла очки. Плакать в трамвае, не «комильфо». Лучше в мерседесе. Но где его взять? За окнами трамвая падали снежинки. Её пронзило воспоминание о том, как маленькой девочкой она увидела впервые в жизни снег, валивший хлопьями за окном. Ей так захотелось снега… Взяв ножницы, стала нарезать мелкими кусочками всё, что попадалось под руки белого цвета: бумагу, покрывало на кровати, накидку на подушку… Вспомнила осуждающий взгляд мамы, которая, войдя в комнату, не сказала ни слова, только смотрела, смотрела… Этот недоумённо-холодный взгляд... А она, дочь, ликовала: «Красиво! Правда, мама? Какие снежинки! Точно, как за окном».

/176

МУРЧЕЛЛА

Н

а излёте зимы, когда последние снежинки, срываясь, покрывали студёную землю, было холодно, зябко, а вся природа – словно реквием льду и слякоти. Метели отступили, лужи за ночь ещё подёргивались ледяной корочкой, но к полудню таяли. В воздухе запахло весной. По ночам во дворе волновались кошки, бездомные бродили вокруг дома, не могли угомониться. Старый, четырнадцатиэтажный дом, словно флагман, плыл среди других, на старинной площади, в центре которой взлетал в небо золотой «Ангел», расправив крылья. В доме жил мужчина. Не молодой, как и дом. Ночами мучила бессонница, головные боли. Он курил, пил коньяк, считая его лучшим лекарством. К нему приходили, сменяя друг друга, женщины. Сколько их было? Какая разница? После развода с женой, он не хотел связывать себя новыми отношениями: «Брак – увольте». Ему нравилась жизнь, когда никому ничего не должен, он не намерен что-либо в ней менять. Той ночью не мог заснуть. Кончились сигареты, а тут ещё – кошачьи завывания. Вернувшись утром из магазина, увидел сидящую у двери рыже-чёрную кошку с белыми пятнами на мордочке.

– Привет! Чего расселась? Это ты не давала спать? – спросил он. Она ощетинилась, заворчала.

– Есть хочешь, Мурчелла? Или тебе больше нравится Муралея? Кошка фыркнула, отзываться ли на придуманное имя? Но вошла вслед за ним в квартиру. Прошлась по /177

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

комнате, выгибая спину, недовольно мяукнула, потом, прыгнула на подоконник, и прищурила глаза. Она была не старой, но ворчливой. А кому понравится, если кто-то ворчит? Потому и обходили её стороной. Но мужчина тоже был ворчлив и распознал в ней родственную душу. После того, как накормил, не прогнал.

– Сколько тебе лет? – взял её на руки, погладил. В ответ она что-то промурлыкала.

– Понял. Дамам не задают подобные вопросы? М-м… Ладно. А сколько кошки живут? По-моему, лет двадцать. Хорошо, оставайся. Спать будешь вон там. Живи. И смотри, оберегай дом от посторонних. Муралея осталась. Запомнила его слова. Ей не потребовалось много времени, чтобы освоиться. Казалось, она здесь родилась. Мужчина привязался к ней. Он искренне полюбил эту пятнистую «даму» с зелёными глазами с её взбалмошностью и эгоизмом. Ему нравилось, как она по-хозяйски расхаживает по квартире, требовательно мяукая и удостаивая его своим зелёным взглядом. Она обожала хозяина – он был похож на неё. Мужчина, который привык заботиться лишь о себе, стал заботиться о кошке. Впрочем, особого ухода не требовалось. Она оказалась чистоплотной, в квартире не ощущался кошачий запах. Он возобновил поездки на рыбалку, которую любил, но забросил. Так что рыбы для Муралеи было вдоволь. Лишь в одном он ограничивал её свободу – не выпускал из дома, что первое время вызывало её яростное сопротивление… Она рвалась на улицу – к котам. Подмешивая в пищу таблетки, притупляющие зов плоти, приговаривал: – Мура, мне не нужен приплод. Поняла? Казалось, она понимает. После таблеток становилась заторможенной, как вялая муха после зимней спячки. И он, жалея её и не спуская с рук, шёл с ней улицу. Однажды в порыве великодушия, решил побаловать. Пик её повышенной сексуальности миновал, и он взял Муралею с собой на рыбалку. Но, как ни был бдителен, не уследил. Вроде бы, всё время была на виду, в поле зрения, но… Вскоре очередная из подруг мужчины заметила, что кошка беременна. Кляня Муралею, себя, он /178

Рассказы / МУРЧЕЛЛА

метался, не зная, что предпринять. А она, чувствуя вину, старалась не попадаться на глаза. Справедливости ради, нужно сказать, что у него ни разу не возникла мысль избавиться от неё. Мужественно пережив этот период, он дождался родов, которые приняла его подруга. Она и раздала знакомым родившихся котят. Жизнь возвратилась в привычное русло, но теперь Муралея чувствовала себя намного уверенней. Странное дело – мужчина многое ей позволял. Даже то, чего никогда не позволил бы ни одной из подруг. Муралея любила, выкатив глаза, бегать по квартире наперегонки с собственной тенью. Любила повисеть на люстре, когда пол качается «туда – сюда». Или неожиданно прыгнуть в погоне за несуществующей добычей. Постепенно, оберегая дом от посторонних, она выжила почти всех женщин, в повадках которых было что-то кошачье. Чувствуя себя полновластной хозяйкой, не желала с этим мириться. Лишь одна женщина продолжала приходить, приобретя необъяснимую власть над мужчиной. Она была по-особому грациозна, и Муралея сразу распознала в ней достойную, опасную соперницу. Когда женщина появлялась, Муралея, не дожидаясь обычного «брысь», шипя и гордо подняв голову, выходила из комнаты. Из тёмного коридора она зорко следила за происходящим.

– Послушай, – говорила женщина. – У меня на неё аллергия. Это безумное животное не доведёт тебя до добра. Она должна знать своё место.

– Она никому ничего не должна. Кошки – «сами по себе», – отвечал мужчина. – А тебе стоит сходить к аллергологу.

– Сумасшедший. Бывает любовь к женщине, к ребёнку. А тут – к кошке… А знаешь? Я ей, даже где-то, благодарна. Если б не она, тут по-прежнему толпилась бы куча баб. Проходной двор. Интересно, почему так происходит? Сначала люди любят друг друга, спустя какое-то время всё улетучивается, чувства остывают, появляется другая женщина или, как в твоём случае, кошка. Не нужно быть гением, чтобы понять, в чём проблема? Проблема в тебе. Ты бежишь от возможности стать счастливым. Каждый раз тебе необходима очередная драма. Твой привычный жанр. Если драмы нет – ты её создаёшь. То ты спишь с бывшей женой. Потом, вообще, неизвестно с кем. Вдруг, заводишь Муралею. Ведь ты не мальчик. Детей не завёл. Отчего? /179

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Лениво смакуя коньяк, мужчина улыбнулся: – Как-то, много лет назад, один знакомый сказал моей мамаше, что все мы служим удобрением для наших будущих «киндеров». Смешно, не правда ли? Меня лично, подобная перспектива не прельщала. Что побуждает людей обзаводиться детьми? Неужели только инстинкт продолжения рода? Зачем нужен второй «я»? Для чего? Что он сможет дать нового? Не желая задавать себе этот вопрос, всё-таки часто возвращался к нему. Хотя понимал, что останусь с ним наедине, пока он не растворится в бесконечных буднях, которые ставят более серьёзные проблемы, чем та, которую я проблемой не считаю. В сущности, ведь дурацкий вопрос, правда? Ну, кто может ответить? Только Господь Бог. И всё. Так к чему зря суетиться? Посмотри! Как правило, всегда всё начинается с влюблённости, восторгов. Каждый требует взаимности. Начинается театр, игра. Иногда – бездарная, мерзкая. Потом – свадьба, дети… А спустя время приходят инерция, взаимные претензии… Кто-то терпит. Из-за детей. Или, из-за статуса. А кто-то рвёт сразу и остаётся честным перед самим собой. Так в чём моя проблема? Женщина задумалась, потом усмехнулась: – Не пора ли остановиться? Ты похож на человека, пытающегося убедить себя в том, во что сам не верит. Опасаешься, что твой размеренный быт может быть сметён волной чьего-либо жизнелюбия? Залегаешь на «дно», «пылишь». Когда «пыль» оседает, ты поднимаешь её заново. Убежать от себя? Не получится. И зачем я люблю тебя?! Муралея, где ты там? Поди-ка сюда. Что-то давно тебя не было. Женщина ушла, но в комнате остался её неповторимый запах. Затосковав, мужчина посмотрел в глаза появившейся Муралеи: – Она вернётся. Останется. Придётся смириться. Подойдя к роялю, перебирая клавиши, напел: – Хочешь, умру за тебя? Не потому, что смел… А потому… Муралея приласкалась к нему, интуитивно чувствуя, что он нуждается в утешении. Мяукая и раскачиваясь в такт музыке, понимала, что в их жизни наступил переломный момент, чтото неуловимо меняется…

/180

МУРАЛЕЯ И БАРСЕЛОНА

О

чередные роды у Муралеи-Мурчеллы приняла женщина, оставшаяся навсегда в доме. Очевидно, у кошек совсем отсутствует инстинкт материнства. Разродившись, Мурчелла кормила котят несколько дней, а потом забыла, что она мать. Если бы не присутствие женщины, неизвестно какая судьба ожидала бы котят. Их раздали знакомым. Всех, кроме одного. Этот, непонятно каким образом, в ночь своего рождения оказался на груди спящего мужчины. Котёнок мурлыкал, прижимаясь к нему, словно искал защиты.

– Этого оставь, – попросил мужчина. – Смотри, как нежится.

– Это – соперница мамаше. Возникнут сложности.

– Оставь, – односложно повторил мужчина. К оставленному котёнку Мурчелла проявила полное равнодушие, и Маша, так назвали котёнка, взрослела без материнской любви и ласки. Она была прелестна, хоть и хищница. Вероятно, её отец был диким котом, с которым согрешила Мурчелла-Муралея во время очередной вылазки мужчины на рыбалку. Внешне, Маша совсем не походила на мать. Коричнево-рыжеватая, пушистая, с царственной осанкой. С характерным от рождения покачиванием бёдрами... Словом, красотка… Когда сидела, её светлые лапки, сдвинутые вместе, образовывали нежный цветок-розочку. Когда кидалась на пол, разбросав на ковре своё роскошное тело, создавалось впечатление, что во всей своей неге, раскинулся барс. «Барселона», – так стала звать её женщина. /181

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

С первых же дней, Маша чувствовала себя на вторых ролях. Ведь Мурчелла зорко следила, сколько знаков внимания доставалось обеим от хозяев. И стоило мужчине или женщине больше приласкать Машу, сказать ей лишнее ласковое слово, как она моментально получала пощёчину по своей очаровательной мордочке. Мурчелла била лапой, со всего размаха, наотмашь. Она – в этом доме хозяйка, вне конкуренции. И не собиралась уступать другой своё место, даже, если это – дочь. Когда на кухне ставили в двух отдельных мисках еду, Маша никогда не входила туда первой. Ждала, пока Мурчелла не насытится вдоволь. Случалось, что мать оставляла дочь без еды, если еда была вкусной, а иногда просто из вредности.

– Я тебя предупреждала. Говорила, будет война. Но тебе наплевать на чужие чувства. Ты не понимаешь, что они не мать и дочь. Они – соперницы. Их страшно оставлять одних. Я им не сторож. Забыл, что они вытворяют, оставшись без присмотра? – упрекала мужчину женщина. Вернувшись накануне, они застали страшную картину. Всё было разбросано, перевёрнуто, люстра разбита, на хозяйской кровати следы удовлетворения кошачьей, физиологической потребности. Словно нашествие дикой орды.

– Мура, что ты натворила? Сто раз предупреждал: «не сметь!» – кричал мужчина. Мурчелла не любила признавать вину. «Ты снова не в духе? Я тут ни при чём. Откуда такие нелепые мысли?» – развалившись на диване в любимой позе, всем видом демонстрируя презрение. Потом, спрыгнула и, гордо развернувшись, ушла в другую комнату. Маша, в отличие от матери, чувствовала вину. Сидела в углу, виновато опустив мордочку. Потом убежала, спрятавшись в ванной под батареей. Попытавшись их примирить, женщина выложила в миски их любимое лакомство, курицу-гриль: – Мура, Муралея! Машенька, Барселона! Где вы, мои красса-вицы, крас-с-авицы? Запах курицы разнёсся по дому, щекоча ноздри. Но Муралея «выдерживала» характер, Маша не смела опередить её. Через какое-то время ленивой походкой из своего укрытия появилась мать. Не торопясь, вошла на кухню. Присутствие хозя/182

Рассказы / МУРАЛЕЯ И БАРСЕЛОНА

ев помешало ей расправиться и с Машиной порцией. «Ничего. Та ещё заплатит и за это. Всему своё время. Подумаешь, красавица. Выскочка, взявшаяся неизвестно откуда», – мурлыкала Муралея. Наконец, насытившись, вышла из кухни и улеглась тут же, при входе, карауля Машу. С опаской обойдя мать, Маша прошла к своей миске. После еды уселась напротив Муралеи. Молчаливый поединок длился долго. Скрестились взгляды – непримиримо зелёный и карий. Предстояла долгая война в борьбе за любовь хозяев. Муралея с каждым днём старела, Маша – расцветала. «Достаточно. Пора осадить мамашу – та заигралась. Молодость, сила… Вот, что необходимо ей противопоставить. А, там, кто – кого», – созревал план в голове Маши.

/183

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

НЕСЧАСТЛИВАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА

«Любовь – это величайший эксперимент в жизни. Те, кто живёт, не экспериментируя с энергией любви, никогда не узнают, что такое жизнь. Они останутся только на поверхности, не входя в её глубину»

Ошо (Чандра Мохан Раджниш, индийский философ)

В

ремя – запутанная, как лабиринт, категория. По протяжённости – молниеносная, равная мгновению. Либо застывшая, как застоявшаяся вода, в которой ничего не происходит – в ней отсутствует жизнь. По своим ощущениям – безжалостно поглощающая настоящее. Либо – мудрая, сохраняющая память, но избавляющая от иллюзий. Воспоминания – тот же лабиринт. Их некому доверить, в них переплетено прошлое с настоящим. Время этой женщины остановилось. Давно. Проходя сквозь него, она не пыталась соединить разорванную нить времён, словно умерла сама жизнь. Как ни цинично звучит, но качество женщин определяется уровнем мужчин, которые их любили. Женщины разные. Бывает женщина – актриса, женщина – музыкант. Но случается женщина – женщина. Именно такая, преклонного возраста, сидела за старинным бюро в дальней комнате квартиры, погружённой в полумрак. Только лицо, бледное, с горящими, совсем молодыми глазами, слабо освещала свеча. Ни отсутствие яркого света, ни глубоко прорезавшие лицо морщины не могли скрыть следов её красоты. Одета была так, точно ожидала к званому ужину гостей. Вышедшее из моды

/184

Рассказы / НЕСЧАСТЛИВАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА

длинное, расшитое жемчугом и бисером, шифоновое платье. Туфли, сохранившиеся, не современные. Красивый, слоновой кости, гребень в тщательно уложенных, пепельных волосах. Тонкие запястья, сигарета в мундштуке, завершали её портрет. Рукой она придерживала крышку шкатулки. Обычно, в таких хранят драгоценности. В этой были письма, которые могли бы стать сенсацией, вздумай она их опубликовать. Тем более, сейчас, спустя полвека. Письма Гения к ней в пору их любви. Среди них были и те, которые она писала себе от его имени. И те, которые писала ему, не отправленные. Когда-то Город трепал их имена. Его, признанным Гением при жизни. И её – ставшую известной благодаря роману, но забытое, когда отношения закончились. Женщина знала, что великая любовь стоит той жертвы, которую принесла. «Я освобождаю себя от твоего покровительства, от всяких обязательств», – написала она тогда. Теперь готова была освободиться и от себя. Перебирала письма, ощупывая взглядом каждое слово, любую запятую, таившие особый смысл. Чувствовала исходящую от писем энергетику, словно они написаны недавно. Застывая, превращалась на мгновение в зомби, как будто прочитанное порабощало волю, ум, рефлексы. Кружилась голова, в глазах плыл туман, но она не переставала поражаться тому, какую силу таят эти строки, тогда как их автор давно умер. Впрочем, для неё он оставался живым. Перебирая письма, заново переосмысливала жизнь. Прочитав, сжигала, не желая, чтобы они стали достоянием посторонних. * * * Помню, как увидел тебя впервые. Сидел в баре и смотрел на тебя, танцующую. Меня потрясли твои руки, их пластика. Они жили отдельно от тебя, своей собственной жизнью. Захотелось написать твой портрет. Не удержался и, заскрипев карандашом по салфетке, тут же сделал набросок… Милая! Ты – само совершенство. Какую чушь собачью несу! Камин, почти потух – отправляюсь спать… Дорогая! Один мудрец сказал: «Золото проверяется огнём. /185

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Женщина – золотом, А мужчина – женщиной». Полагаю, я – настоящий мужчина… Ты – вдохновенье. Обнимаю, дорогая! Дыханием хочу согреть твои ладони… Всё пишу и пишу тебя. По памяти. Гадкая осень. Слезящееся дождём окно. Скучно и холодно. Замерзаю, кутаюсь в плед. Если б ты увидела меня – пожалела бы своего гения… Обожаю, когда ты играешь, хотя, в сущности, музыку не люблю. Твоё волшебное очарование удивляет меня всё больше… Зима назойливо трётся шершавым боком, подволакивая мёрзлую ногу, сопливит и кутается в кашемир. Солнечные очки неактуальны. Актуальны плед, камин, тяжёлые шторы, грог. Зябнут руки. Не могу писать. Мчусь к тебе. Что захватить? Запах зимы?… Удивительно хорошо вдвоём. Не пишется. Но, надо... Тебе не нужно спасать меня. Жизнь многомерна – у неё нет коротких путей… Ты сказала, что я – твой любимый деспот, укравший возможность быть счастливой. Ошибаешься, дорогая! Я – твоё «всё»… Каждый раз открываю тебя заново. И снова пишу. Хочу со всем миром поделиться красотой, которая принадлежит только мне… Сегодня подумал, отчего не оформить наши отношения? Как ты полагаешь?… Ты, словно, девочка покраснела от обиды. Не выношу работать, спиной ощущая посторонний взгляд. Даже твой… Вспоминаю, как мы мчались в авто. Город звал в свою бесконечность. В окно врывались ароматы грядущего лета… Мы слушали скрип проносящихся мимо фонарей и стоны асфальта… Помнишь, после дождя кормили друг друга клубникой? До сих пор ощущаю твои клубнично-влажные губы… /186

Рассказы / НЕСЧАСТЛИВАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА

Природа – чудо… Раннее утро… Ты сонная шептала непристойности, потом окончательно проснулась, смеясь… Посылаю тебе очередную живопись. Возможно, когда-нибудь откроешь галерею великого Сумасшедшего… Ничего не могу с собою поделать. Чтобы не наговорить гадостей, уехал. Поверь, это не повод для ревности… Мне необходимо время и уединенье… Ура – конец зиме! Но такое впечатление, что это начало. Холодно. Сижу у камина и наблюдаю потрескиванье поленьев, охваченных огнём. Пью глинтвейн. Не пишется… Кажется, весна всё же наступила. Вчера на глаза попалась газета. Эти гнусные писаки утверждают, что я повторяюсь. Мерзавцы! Будь они прокляты! Что они понимают в модернизме, в новой манере письма? Я – на грани срыва… Пишут, что ты – моя жертва. Ты думаешь так же? Посмотрим, что они «запоют», когда увидят мою новую работу?… Я вовсе не пропал… Ты же знаешь, как мне необходима свобода. Абсолютная… Ну что? Успех ошеломляющий?! Потрясающе! Браво! Я – Гений! И полон надежд. Гордишься мною, моя девочка?… Дорогая! Это не интуиция, а твои нестабильные мысли. Согласись, тебе присущи повышенная возбудимость в ожидании непременной катастрофы, и какое-то гипертрофированное чувство собственности. Я – свободен, запомни это… Всё так удачно складывается. Признание здесь. Заманчивый контракт в Америке. Тебя не зову. В последнее время ты относишься ко мне, словно к старой вещи, с которой не в состоянии расстаться. Рождество – без меня. Да, совсем забыл – приобрёл для тебя апартаменты. Уверен, с твоим изумительным вкусом придашь им блеск… Куда-то исчезли искренность, непосредственность. Мы отдалились, спали – спина к спине. Почему точкой отсчёта стала поездка в Америку? По возвращении всё было не так, как пре/187

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

жде. Ты не поняла, что мне необходимы новые ощущения. Они питают меня… Какая неблагодарная роль. Неужели, ворвавшись в твою жизнь, сделал тебя несчастной?… Ну, что ж… Ты – слишком непримирима, дорогая! Твоя внешность находится в диссонансе с твоей категоричностью. Не люблю, когда на меня давят… Ты это знаешь. Думаю, нам необходим тайм-аут. Даже, убеждён в этом… * * * Ничего не изменилось, жизнь полна механических движений, но рассечённая на «До» и «После»… Всё, как прежде… Улочки, уютные кафе, где мы укрывались от ветра с мокрым снегом, приносимым с Атлантики. Только – без тебя… Помнишь ли ты? Неслучайно, таким ослепительным был последний закат. До черноты. И мерцание свечи, привечавшей усталого путника. Хрупкое равновесие уюта. Живу по привычке. Машинально. Где ты? Что – ты? Мой пыл гаснет, словно спичка на ветру. Ловлю себя на мысли, что умру без тебя… Испытываю отвращение к себе, ко всему… Все, что хотела бы сказать, доверяю бумаге… Приснись… Я – твоя тень, буду любить тебя всегда… С любовью. И без… Кричу, но ты не слышишь… Умри, любовь!… Ты, наконец, счастлив? Я не спрашиваю, счастлив ли с ней? Просто, счастлив ли? Захлёбываюсь от боли и смеха над собой… Твой запах повсюду. Ужасаюсь, насколько ощущаю твоё присутствие... Картины написаны моими слезами. За каждой женской фигурой угадываюсь я. Зачем?… Помнишь шорох песка под ногами? Я тогда подумала – вот оно, счастье. Стоило поверить, как всё растаяло. Когда? Не заметила… /188

Рассказы / НЕСЧАСТЛИВАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА

Боюсь открыть окно – ворвётся свежий воздух, мне он не нужен. Не волнуйся, любимый! Я справлюсь… У тебя – снова другая. Другие... Понимаю… Это питает, вдохновляет… Анализировать? Не могу абстрагироваться, взглянув на всё со стороны. Лучше страдать… Ты говорил, что влюблённые получают чувственное наслаждение даже от тишины. Ненавижу тишину… Даже теперь, когда закончилась твоя любовь, этот удивительный обман, я помню… Как восхитительно любить безнадёжно. Жить, дыша тобою… Умирать и воскресать заново… Быть может, единственный раз в жизни я смогла так сойти с ума… Наконец-то дождь… Вымокший город… И ты… Где-то… Жизнь, не замечая меня, неумолимо продолжается. Кажется – это сон… Всё унёс ветер... Ты не знаешь меня… Хочу, чтоб мир замер, чтобы дождь перестал, а ветер, удивившись, окаменел, оставив деревья в покое… Исчезнуть без следа… * * * Женщина подносила к свече письмо за письмом. Когда шкатулка опустела, на подносе выросла горка пепла, оставшаяся от любви. Она вывела на нём своё и его имена. Задув свечу, встала и включила яркий свет, высветивший убогий достаток вокруг. Большая, с высокими сводами квартира, давно не знавшая ремонта, была почти пуста. Только на стенах – прикрытые тканью силуэты картин, которые охранял старый чёрный рояль, дремавший в углу. Подошла к зеркалу. Её не испугала собственная бледность. Научилась не бояться, может быть самую малость, как тогда, когда его не стало. Кто сказал, что Время лечит? Нет, Время – анестезиолог. Помогает лишь притупить боль. Очищает болезненно-горькой /189

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

правдой; но всё же лучшей, чем ложь. Он давно «ушёл», но был везде. Сотни раз твердивший, что свободен от жизни и смерти абсолютной свободой, не признававший условностей и границ. Ради этой призрачной свободы, доставляя другому бесконечное счастье или боль. Он, игравший со Временем, хранившем знание о Вечности. Вечности, растворившейся в Гении.

– Я готова. Осталось немного, – она продолжала разговаривать с ним. – Потерпи, дорогой! Ты не узнаешь меня, состарилась… Нет, это не возрастное, психическое. Тебя нет? Тебя?! Просто вышел в соседнюю комнату… Вот позову, и вернёшься… Она шла по пустым комнатам, сбрасывая покрывала с пронизанных любовью картин, оставляя на полотнах след пепла – его личный знак. Примеряя на себя, рассматривала героинь, изображённых на картинах, воскрешая в памяти, в какой период была написана та или иная. За каждой из них стояло нечто далёкое, интимное. Прошли годы, забыто её имя, но на всех картинах жила Любовь…

– Помнишь стук дождя по крыше? – снова обратилась к нему. – И мы, босоногие, под дождём? А потом – шерстяной плед, аромат морского воздуха… Ночью спала спокойно. Ей снилось, что он, улыбаясь, протягивает к ней руку. Когда лучи солнца зажгли новый день, на её лице играла улыбка…

P.S. Хозяин близлежащей булочной, обеспокоенный тем, что уже несколько дней не видел старую даму, много лет покупавшую у него круассаны к утреннему кофе, послал осведомиться о ней к консьержу. Тот, не менее встревоженный, обратился в полицию. Вскрыв квартиру, обнаружили, что хозяйка – мертва. На стенах висели бесценные шедевры, принадлежащие кисти Мастера – национального Гения. Эта история наделала много шума, всколыхнула общество. Из глубины Времени вернулось имя женщины, изображённой на многих из найденных полотен, умершей в бедности и одиночестве. У её ног когда-то был этот Город. Картины были своеобразным дневником долгой любви и отчуждения. На по/190

Рассказы / НЕСЧАСТЛИВАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА

следних уже было заметно, что иллюзия счастья развеялась. Картины, которые женщина завещала своему церковному приходу, были оценены в сотни миллионов. Однако, умерли священники, на чьё имя было составлено завещание. Возникли дальние родственники, получившие сорок процентов от продажной стоимости картин. Остальное – досталось Городу. Женщина, ради любви, способна на подвиг, на который никогда, ни при каких обстоятельствах, не способен мужчина. Поставленная перед выбором между богатством и воспоминаниями, испытывая крайнюю нужду, она поступила вопреки логике. Не продав ни единой картины, выбрала Любовь.

/191

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

НИОТКУДА С ЛЮБОВЬЮ

Б

ессонные ночи измотали. Короткие мгновения, когда всё же удавалось провалиться в тяжёлое забытьё, сил не восстанавливали. Не забытьё, скорее забвение, сквозь которое слышались голоса. Они были неразличимы, куда-то звали... Словно у грудного ребёнка, его день поменялся со временем, выделенным природой для сна. Но даже днём он мог уснуть на чуть-чуть. Только коньяк и крепкий кофе как-то держали наплаву. Новый роман не поддавался завершению, мучил, явь чередовалась с вымыслом… Приговорив себя к отшельничеству, жил в глуши, на даче, оставив семью в городе. В принципе, никогда не нуждаясь в семье, женился поздно, потому что, так было принято. Его интересовал только алфавит, с помощью которого научился выстраивать виртуальный мир, придавая своим героям вполне реальные черты тех, которые когда-то встречались на его пути. Помнил он далеко не всех мужчин и женщин, особенно тех, которых бросал. Бросал? Нет, он просто вычёркивал их из памяти. Они становились ненужным, отработанным материалом. Пожалуй, они не могли пожаловаться на него. Ведь он давал им вторую жизнь, превращая в персонажей своих текстов. Его мозг так много и лихорадочно работал, что иногда создавалось впечатление – «закипает». В такие минуты некоторые из его героев переставали повиноваться, выходили из-под контроля, у них появлялась

/192

Рассказы / НИОТКУДА С ЛЮБОВЬЮ

особенность раздваиваться. Иногда он сам не понимал, кто перед ним, персонаж или реальный человек? Очнувшись от очередного, минутного сна, не мог вспомнить лицо той, которая только что «приходила»… Что за странный монолог? Его он запомнил, быстро набросав на листе блокнота, который всегда был под рукой: «Встретив тебя, потерялась. Ты не понял, я – женщина только для одного мужчины. Жаль, ты не захотел быть любимым. Я – воздух. Трава. Ты мною дышишь. По мне ходишь. Я спрашивала себя, куда девается любовь? Человек уходит, но любовь с собой не забирает. Не нужна. Куда она девается? Мне стыдно, что продолжаю любить... Жду. Слышишь, жду тебя «сюда». Не сейчас, пусть это будет когда-нибудь… Хорошо, что не можешь вспомнить моё лицо… Мне даже не больно от этого… Я – суммарная женщина… Я – все твои женщины. Достучаться до тебя с небес легче, чем было при жизни. Я – свободна. В отличие, от тебя». Его лоб покрыла испарина. Сквозь пелену прорывалось лицо, которое он не мог разглядеть за искажёнными чертами. «Зачем ему это? Что делать с этими записями? Вставить в роман? Но тогда придётся выстраивать какую-то новую линию… Придумывать что-то заново. А ему необходимо заканчивать, чтобы не нарушить обязательств». Он не мог отделаться от ощущения, что когда-то уже слышал слова этого монолога. Где каждое кричало, молило… Была в них какая-то детская незащищённость. «Неужели когда-то он обидел ребёнка? – ему виделись только руки, которые ктото протягивал к нему. Чувствуя себя опустошённым, долго и мучительно пытаясь вспомнить, успокаивал себя. – Вспомню. Со временем». Но вместо лица всплывал то ли аромат лесного ореха, то ли дыхание горького миндаля. Он произносил разные имена – в ответ всплывало всё то же лицо с искажёнными чертами, отзывавшееся на каждое из них. Поражаясь своему упорству, он звал, почти кричал, ту, которая нарушила давно устоявшийся ритм жизни. Эхо уносило имя, имена, и возвращалось, как бумеранг, тихим шёпотом… /193

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

НОЧЬ, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО

Н

а вечерние поезда, прямые и проходящие, билетов не было. Ближайший – только ранним утром. К камере хранения – очередь. Оставив вещи, Марина вышла на привокзальную площадь. На улице зябко, но провести вечер в зале ожидания – тоскливая перспектива. Чтобы убить время, бесцельно бродила по вечерней Москве. Последние дни осени. Может быть, завтра выпадет снег. А сегодня листья уже не золотились. Ближе к вечеру дождь всё-таки пошёл. Сначала – незаметный, мелкими каплями, как в замедленном кино. Потом усилился. Обняв за плечи, пригладил растрёпанные волосы, тонкой струйкой стекая за воротник. Она повернула обратно. Привокзальные фонари расплылись бесформенными кляксами, а здание вокзала напоминало огромный троллейбус, в котором горел мутный свет. В зале ожидания стало оживлённей, она долго искала место среди не обременённых интеллектом лиц. Усталые люди, обречённые коротать время в колышущейся железнодорожной массе. Вот, девушка с бесконечными пакетами, пьяный мужик, теряющий человеческий облик, баба с потухшим взором и громадным мешком. До чего же однообразно... Постепенно приближалась полночь, на табло весело перемигивались цифры. До поезда оставалась длинная ночь. Заметили бы они друг друга, встретившись в другом месте? Например, в спешащей толпе, когда лица смешиваются в движущейся мозаике? Скорее всего, прошли бы мимо.

/194

Рассказы / НОЧЬ, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО

Дмитрию, поторопившемуся сдать номер в гостинице, также не достался билет на вечерний поезд. В комнатах отдыха свободных мест не было – пришлось остаться в зале ожидания. Оказавшись здесь, случайно увидев друг друга, они не торопились отвести глаз. Вернее, она ощутила его взгляд, внимательный, изучающий, проникающий. Он сидел и смотрел, как будто пытался её вспомнить. Она, осмелев, улыбнулась. Не было сказано ни одного слова. Лишь глаза, понимающие и угадывающие. Казалось, никакой силе не удастся разъединить этот бессловесный диалог. Вялая ночь, набирая силу, смежила глаза. Марина задремала. Вдруг, кто-то, обнял её. Она даже не успела испугаться и подумать. Но узнала эти сильные, ласковые руки. Первая встреча губ среди похрапывающих людей. В оставшийся остаток ночи, они не заснули, почти не разговаривая, продолжали целоваться. От прикосновения тел вздрагивали, как от удара молнии, но не могли оторваться друг от друга. Ночь не бесконечна. Наступило утро. Марине показалось, что все смотрят только на них Его поезд был в пять. Её – через час. Оставшееся время так и просидели, держась за руки, словно боялись потерять друг друга. Нить, вдруг, соединившая души, должна была оборваться. Расставание, режущее по живому. От целого останется половина… В поезде было тесно, душно. Незнакомым людям из купе, не было до неё никакого дела, как и ей до них. Вокруг продолжалась жизнь, поглощалась еда, допивался остывший чай, и посреди всей этой суеты сидела она, окаменевшая. Ещё несколько часов, она вернётся в свой город, окунётся в его обыденность. Не хотелось покидать вагон. Ехать бы далеко, часами наблюдая за меняющимся пейзажем. Подъезжая к дому, подумала, что вчерашняя встреча – сон, который невозможно объяснить. Знала, что никогда они не встретятся, хотя и обещали. Всё было похоже на чудо. Мимолётное, призрачное, длящееся мгновение…

/195

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

НОВОЛУНИЕ

С

воим рождением девочка подтвердила примету: всё следует начинать в новолуние, что и произошло в престижном роддоме города в присутствии родителей. Едва появившись на свет и увидев представший пред нею мир, она ужаснулась, захотела вернуться обратно, где тепло и не страшно. Ей не позволили. Назвали Кармой. Так решила мать, увлекавшаяся индийской философией. В полтора месяца родители наняли няню и перевели новорождённую дочь на искусственное вскармливание – мама вернулась на работу. Она была вирусологом и не могла существовать без своих бактерий. Родителям было не до дочери – они никогда не выставляли напоказ чувств к ней. Между собой не ладили, редко бывая вместе. Так что рождение Кары, как стали звать девочку, можно было считать случайностью. Дочь не помнила тёплых рук матери. Когда подросла, воображение рисовало ей, как бы играл с ней отец, от чего сердце её замирало бы от восторга. Когда ей исполнилось три года, отец совсем исчез из её жизни. Мать вышла замуж вторично за коллегу, с которым колесили по стране в поисках редких эпидемий. В жизни Кары она появлялась редко, наездами, оставляя деньги и «ценные» указания, как воспитывать дочь. Жила девочка с няней, которая заменила ей родителей. Она водила Кару в детский сад, впоследствии – в школу. Летом выезжала с ней на съёмную дачу. Ночами, ещё маленькой, Кара подолгу лежала с открытыми глазами, слушая разные шорохи, и сердце её сжималось. Она вставала с постели, подходила к кровати, на которой спала няня, прислушиваясь, дышит ли

/196

Рассказы / НОВОЛУНИЕ

та? Мама и папа давно перестали ей сниться, в душе поселился недетский страх. Росла необычной. С раннего детства была в ней взрослость, всезнание. Это отличало от других детей. Их отпугивало непонятное имя, они сторонились её. Кара никому не навязывала дружбу. Любила уединение – ей так казалось. В глубине души завидовала: у других детей было всё, о чём она втайне мечтала – мама, папа, друзья. У неё – только няня, собственное отражение в зеркале, и мысли. Разные. Кара не считала особенностью свою способность предугадывать, не задумываясь, что это означало. Думала – так чувствуют все. Моментами ощущала, как внутри что-то шевелится, начинает ныть живот. Прислушиваясь к себе, ждала, когда утихнет боль. Как следствие, ей приоткрывалось нечто. Впервые это произошло, когда няня повела её в парк, а она, заупрямившись, не хотела сесть на деревянную лошадку: – Не хочу. Не буду. Живот болит. Через несколько минут качели сломались, катавшиеся дети сильно пострадали, поранившись.

– Ах, золотко! Как будто знала, – обрадовалась няня. В другой раз, когда произошло что-то похожее, няня насторожилась: – Знала?

– Да.

– Откуда?

– Не знаю, – пожала плечами девочка. «С ребёнком неладно», – заволновалась няня и повела её к врачу. Та с недоверием выслушала, но обследование назначила. Анализы были в норме, врач диагностировала: – Она у вас чересчур чувствительна. Ненадолго приехала мама, которая тоже отмахнулась от няни: – Россказни. Не занимайтесь глупостями. Как такое возможно?! Приезды мамы сопровождались замечаниями: «Почему вы разрешаете ребёнку читать взрослые книги? Она слишком мала. Я оставляю достаточно денег для приобретения того, что соответствует её возрасту. И не закармливайте её – она похожа на слонёнка». /197

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Перед школой, няня коротко остригла Кару – не могла ухаживать за её длинными волосами. Рассматривая себя в зеркале, Кара сожалела о копне волос, цвета рыжего янтаря, и показывала своему отражению язык: «Ур-родина». Девочка из зазеркалья в ответ улыбалась: – Помнишь сказку о гадком утёнке? Кара поверила, станет красавицей. К школе она была подготовлена. Прочла не только все имеющиеся в доме детские книжки, но и литературу по гинекологии – единственное наследие отца, книги по вирусологии, психологии. Всё, что нашла в книжном шкафу. Конечно, многого не понимала, в голове был сумбур, но откуда появляются дети, знала. Одноклассники относились к ней, как к «белой вороне». Во время перемены, она предупреждала кого-либо из лихорадочно зубривших: – Не бойся, не вызовут. Они прозвали её колдуньей, недоумевая, откуда она может знать, кого вызовут, или какую отметку кто получит? Обидевшись, перестала предупреждать, отвечая на их вопросы снисходительной, загадочной улыбкой. Страдая от презрения, которое читалось в их глазах, возненавидела. Училась легко, любила литературу, рисование. К рисованию у неё проявилась особая склонность. Всё, что рисовала, было связано с одной темой: безбрежное море и множество «Летучих Голландцев». Вопросы учителя: «Почему всегда рисует одно и то же?», оставались без ответа. Но Кара знала, кораблики – люди, затерявшиеся в море. Они кружат-кружат, и никак не могут найти свой путь. Учитель посоветовал способности к рисованию развивать, и Кара стала посещать художественную студию. Она была закрытым человеком, лишь с няней, изредка, могла чем-то поделиться.

– Господи!– сокрушалась та. – Что с ней будет, когда меня не станет?

– Не плачь! Ты не умрёшь, – говорила девочка. – Во всяком случае, не раньше меня. Рано повзрослев, Кара пыталась разобраться в причинах родительского разлада. Из обрывочных воспоминаний няни, пришла к выводу, что с одной стороны из-за жёсткого харак/198

Рассказы / НОВОЛУНИЕ

тера матери, с другой – из-за беззаботного нрава отца. Будучи врачом-гинекологом, он был обожаем своими пациентками, проявлял к ним нежность, порой, трудно скрываемую. В отличие от жены, был балагуром. Любил шумные компании и, вообще, был «мужчина». Родители представляли собой разительный контраст, что и привело к окончательному разрыву. С юности Кара поняла – в мире нет случайностей. Многое может оставаться непонятным, неподдающимся объяснению. Но однажды обязательно разъяснится. Бывает, ломаешь над чем-то голову, пытаясь вспомнить, и не можешь. Проходит время, позабыл об этом, но, вдруг, осеняет догадка – ответ всплывает сам собой из подсознания. С ней происходило это не раз. Задавая себе вопрос: «В чём тайна существования?», искала ответ в Книге. Не в любовных романах и детективах, а в описаниях жизни известных людей, особенно в их переписке. Завела дневник, записывая понравившиеся высказывания. Туда же заносила и сны, которые не успевали забыться. Делала это сразу после пробуждения. Один из снов повторялся. Будто парит она птицей, испытывая чувство радости и освобождения. Неожиданно сон обрывался, и она просыпалась в холодном поту. Похожее чувство испытала как-то, стоя у края балкона, во время неожиданного приезда матери. Голос матери, фальцетом отдающей приказы няне, был невыносим, резал слух. Кара, неосознанно почувствовала желание прыгнуть, ощутить жуть падения. Наверное, так и сделала бы, но руки... Казалось, они приросли к металлу. Увидев голубя, понёсшегося вниз, с сожалением смотрела на удалявшуюся точку. Когда голос матери стих, Кара отняла руки от перил и отошла. Эта мгновенная смена жизни и смерти потрясла её воображение, отложившись гдето в уголках памяти. Возможно, что повторяющийся сон был продолжением того случая. «Если один и тот же сон снится, что это означает?» Но не хватало фантазии, чтобы расшифровать его, хотя была уверенность – это ключ к чему-то важному. К семнадцати годам Кара превратилась в стройную, красивую девушку. Закончив школу, поступила в художественное училище, встретившее раскалённым августом, запахом мелков, угля, красок и разбавителей. /199

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Училище стало продолжением школы. Мало, что изменилось. На занятиях, «ставили» правильно руку, учили работать с живой натурой. Она по-прежнему предпочитала морские пейзажи и почти не замечала рядом сидящих студентов. Здесь, даже, больше чем в школе, преобладала зависть к таланту. Если педагоги выделяли кого-либо из студентов, остальные начинали дружить против него. Каре это было неприятно, она держалась особняком. Её считали гордячкой. Вечность для Кары началась одним осенним днём. Она была на этюдах, выбирая для них места не многолюдные. Не любила, когда любопытствующие, стоя за спиной, следят за её творческим поиском.

– Ты искажаешь натуру, – услышала однажды позади. Оглянувшись, увидела длинноволосого, высокого, неопрятно одетого парня. «Пришёл», – промелькнуло в голове.

– Ты разбираешься в живописи? В таком случае, должен понимать, что у художника может быть своё виденье.

– Не думал, что ты – художница.

– У тебя есть знакомые художники?

– Нет.

– Как же судишь об этом?

– Ты чересчур агрессивна. Кара отложила кисть и повернулась к собеседнику: – Ладно, давай поговорим. Я знала, что ты сегодня придёшь. Его растерянность была понятна. Как реагировать на прозвучавшие слова, не знал.

– Я – Карма.

– Что за дурацкое имя? – его брови поползли наверх. – Знаешь значение этого слова?

– Конечно. Фантазия моей маман.

– Ты не любишь её?

– Любить за то, что дала мне жизнь? Вполне могла бы обойтись.

– Ты странная.

– А ты мешаешь. Если тебя не пугает моя странность, как ты изволил сказать, увидимся в другой раз. – Кара отвернулась к этюднику. Появилась она через неделю. /200

Рассказы / НОВОЛУНИЕ

– Почему ты не приходила? Я искал тебя, – новый знакомый опять стоял за спиной.

– Тебе интересна живопись или я?

– Ты, конечно. Расскажи о себе.

– А, ерунда.

– Пусть. Я люблю ерунду. Несколькими штрихами Кара обрисовала свою жизнь, потом без всякого перехода, спросила: – Зачем ты это употребляешь? Жить надоело? У него округлились глаза. В них был страх: – Ты о чём?

– Зачем глотаешь эту гадость? Он занервничал, воспалённые глаза «забегали»: – Откуда узнала?

– Успокойся, я никому не скажу… Послушай, дай угадаю твоё имя… Глеб? Феликс? Нет. Кирилл… Однозначно, ты – Кирилл. Он уже ничему не удивлялся. Потом, рассмеялся: – Ты меня разводишь. Наверное, мы встречались, но я был под «кайфом», и не помню.

– Тебе удобней так думать? Ладно. Но, прошу… Прекрати это. И, если хочешь общаться, приведи себя в порядок. Хорошо? Кара оказалась единственной девушкой, которая, зная о нём правду, не оттолкнула. У них оказалось много общего. Он в детстве был лишён родительской любви, правда не до такой степени, как Кара. У них часто совпадали вкусы, взгляды на некоторые вещи. Он принимал её такой, какой она была: умной, необщительной, насмешливой. Они оба понимали, как обидно ловить на себе неприязненные взгляды окружающих. Захотели оберегать друг друга, дать другому то, чего он был лишён. Ему нравилось подолгу наблюдать, как она работает, закусывая губу, склоняется над этюдником. Как удивлённо всматривается в его глаза и, даже, как сердится на него. В свою очередь, и Кара приняла его. «Да, неумытый, нечёсаный, дёрганный. Но, добрый. Искренний».

– Мне с тобой интересно. Ты понимаешь меня лучше других. Да что я несу? Другие, вообще, не понимают меня. От таких слов Кирилл смущался: – Мне приятно, что ты мне доверяешь. Ты намного умнее. /201

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Не спорю, – усмехалась Кара.

– Я… Я только хочу тебе сказать… Но, не обижайся, договорились? Ты очень закрыта. Никого не впускаешь в свой внутренний мир. Вот, у меня есть друзья. Да, они в чём-то похожи на меня, такие же неудачники. Но, они есть. У тебя – никого. Кроме няни, меня. Нельзя презирать всех только за то, что тебя кто-то предал. Даже, если это – родители… Кара взрывалась: – Замолчи. Ты ничего не понимаешь. Глупости.

– Нет, не глупости. Это – правда.

– Правда у каждого своя. Запомни. И не смей учить меня. Несмотря на яростный отпор, его слова всё же достигали её сознания и, казалось, пробудили от спячки. Она почувствовала в нём родственную душу. Они нравились друг другу. Скучали, если какое-то время не виделись. Кирилл только не понимал, каким образом ей удаётся предугадывать события, но уже не пугался этого. В галерее училища всё было готово к открытию выставки студенческих работ, на которую она пригласила Кирилла. Он не сразу узнал Кару, настолько одухотворённым было её лицо.

– Пойдём. Сейчас начнётся, – она взяла его за руку. – Какой ты сегодня красивый! Перед посетителями выступали преподаватели, рассказывая о «школе», в манере которой работают студенты. Потом все разбрелись по галерее. Кара подвела его к своим работам. Он не понимал живописи, но одна из работ привлекла его внимание. Было в ней что-то завораживающее, магическое. Море, накренившиеся корабли в потоке вздымающихся волн, точно в паутине.

– Я написала её на первом курсе.

– Почему так много кораблей?

– Это – аллегория. Люди, пытающиеся отыскать свою дорогу.

– Из паутины можно вырваться?

– Можно. Если захотеть.

– Ты хочешь продать свои работы?

– Эту, никогда. Она любимая. Если хочешь, можем поехать ко мне. Встретившей их няне, Кара сказала: /202

Рассказы / НОВОЛУНИЕ

– Иди отдыхай. Оставь нас. Обнявшись, они радовались, что никому не надо ничего объяснять, что приближается ночь. Потом забылись... В какой-то момент она заметила его исколотые руки, испытав ужас: – Что это? Ты же обещал.

– Не буду больше. Клянусь. Ради нас, не буду. Забудь.

– Мы справимся, слышишь? Я помогу тебе, – сквозь слёзы прошептала она. – Я тебя люблю. Заснули под утро. Проснувшись, вместо Кирилла обнаружила записку: «Кара + Кира = Любовь». Рассмеялась – впервые была счастлива. Без него день тянулся скучно. На этюды не пошла, валялась с книгой на диване, ожидая звонка. Ближе к вечеру ощутила недомогание, что-то внутри шевельнулось, разболелся живот. В тот же миг, как в тумане, увидела лежащего на полу Кирилла, рядом валялся шприц.

– Нет. Только не это. Всё будет хорошо. Отгоняя видение, помчалась к нему. Звонила, стучала. Никто не вышел. И не выйдет. Она уже увидела это слово: «Передоз». Удивительно, но осталась спокойной. Вернувшись домой, отказалась от ужина и заперлась в комнате. Надела вчерашнее платье, подобрала аксессуары. В девушке из зазеркалья был минимум броской красоты, максимум загадочности. В глазах читался вызов: «Докажи, что сможешь». Смутное воспоминание промелькнуло в голове. Где-то она уже это видела. Когда приезжала мама. Событийная перекличка нашла своё отражение в наступающем новолунии. Кара вышла на балкон и, не раздумывая, шагнула в сгустившуюся пустоту. Молодой Месяц, заигрывая со звёздами, плыл по небу. В лунном свете она падала парящей птицей. Не было страшно, знала, что сейчас встретится с Кириллом. Ещё думала о своём имени… И о том, что ответ пришёл… Она разгадала сон из детства.

/203

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

О НЕЛЮБВИ

П

рирода создала женщину для продолжения рода. Но не всякая женщина для этого пригодна. Даже, если она уже стала матерью… Эмма… Имя – гордое, непонятное, внутри которого заключён вызов… Время выбелило её волосы, однако выразительные глаза светились энергией, которой могла бы позавидовать совсем молодая женщина. Её губы постоянно реагировали на смену мыслей, эмоций, обнажая сложную гамму чувств. В характере преобладало равнодушие к окружающим, в том числе к собственному сыну. Возможно, это происходило из-за того, что у неё был мужской характер, которому свойственна независимость? А, может быть, сердце всё ещё бередила обида на бросившего её мужчину после очень давнего диалога: «Роди мне сына». – «Не сейчас. Сделаю карьеру, тогда рожу хоть футбольную команду». – «Я не люблю футбол и не намерен ждать пика твоей карьеры». – «Но ведь это нормально, если женщина хочет состояться, как личность? Впереди у нас много времени. Разве, не так? Поживём для себя. Или ты предпочитаешь, чтобы я стояла у плиты, возилась с пелёнками, превратившись в старую развалину? Зато ты будешь всегда оставаться в форме? Думал, со мной будет легко? Нет. Я хочу, чтобы ты видел во мне женщину, не только мать твоих детей. Ревновал, бесновался, сгорал от страсти. Чтобы ещё долго мы ходили по тонкой грани…» Эмма отчётливо помнила тот день. День, когда он ушёл был в сентябре. Словно замкнулся какой-то круг, завершив цикл их

/204

Рассказы / О НЕЛЮБВИ

отношений. Больше она никогда не видела этого человека, который так и не узнал, что у него всё же родился сын. Она помнила, потому что так хотело её сознание. Если сознание хочет оградить от тягостного воспоминания, то выбрасывает его из памяти. Она не желала избавиться от этой тяжести, несла её сквозь жизнь, переложив вину отца на сына. Теперь на её лице была паутина морщин, но в душе была рана. Не зарубцевалась, словно Эмма пребывала под наркозом воспоминаний. Тут – судьба. Преследующее по жизни женское одиночество, стало наказанием, возможно, – проклятием. С рождением сына карьера её приостановилась, денег было мало. Единственным способом устроить жизнь оставалось замужество. Из былых отношений она вышла с подмоченной репутацией, даже не «разведёнки», а матери-одиночки. Вскоре вышла замуж за младшего лейтенанта, несколько лет колесила по стране с ним, и с «довеском», в лице подрастающего сына. Женой лейтенанта пробыла недолго, кочевую жизнь ненавидела. Брак, завершившийся разрывом, принёс некий «плюс». Теперь в паспорте красовался штамп о разводе. Внешность Эммы была далека от классической красоты, говорили, что она «на любителя». Вскоре любитель отыскался. Второй муж – инженер-строитель, чувством юмора не блистал, но с ним она попала на «стройку века», куда он был направлен. Строительство была грандиозным, Эмма это оценила. Пригодилось и её «незаконченное» высшее, она нашла приличную работу. Эмма была «остра на язык», довольно образованна, могла поддержать любую беседу. Благодаря её уму и напористости, скоро о ней с мужем заговорили, как об интересной паре. Ближайшей подругой стала жена главного инженера, посвятившая Эмму в закулисные особенности здешней жизни. Подруга и стала тем мостиком, по которому Эмма легко прошла в верхушку элитного общества стройки. На праздновании очередной победы в соревновании с аналогичными объектами, подруга познакомила Эмму с начальником строительства, с которым у той были отношения. Он был достаточно известен, за его плечами уже были большие стройки, которые он «поднимал». Каждое новое назначение было важнее предыдущего. Он всё выше поднимался по карьерной лестнице. /205

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Знакомство было банальным, он заговорил о погоде, о трудностях управления большой стройкой. Эмма с насмешкой ответила, что с тех пор, как попала сюда, приходилось многократно обсуждать эту проблему. И что она предпочитает интеллектуальные беседы, а не разговоры о погоде. Не сталкиваясь прежде с такой насмешливой прямолинейностью, собеседник был обескуражен. Привык, что любое сказанное им слово воспринимается, как некая мудрость. Его заинтересовала новая знакомая с пронизывающим взглядом и отсутствием какого-либо трепета перед регалиями. В беседе с Эммой он казался невинным младенцем. Раньше на его пути встречались слабые женщины, и его потянуло к сильной. Он понимал, что женщины заводят с ним романы отчасти потому, что он – вершина здешней власти, и в глубине души это его оскорбляло. Пренебрежение, с которым отнеслась к нему Эмма, привело его в сильное возбуждение. Ей же было плевать на общественное мнение – одним взглядом она могла вогнать его в краску. Словом, это была именно та женщина, о которой он всегда мечтал. Эмма относилась к нему, как к равному. При встречах хлопала по плечу, не стеснялась в выражениях. Всем поведением демонстрировала явное равнодушие. Даже последовавшее вскоре его признание в любви вызвало её насмешку. На самом деле, с первой встречи, она сделала ставку на этого человека. Эмма знала, что она – «на любителя». Зная, что её украшают мокрые волосы, всегда старалась, чтобы они выглядели именно так. На встречах она появлялась последней, останавливалась в пятне падающего из окна света, отводила рукой влажную прядь с лица, отбрасывая волосы за спину. Знала, что в такие минуты – хороша. Она слыла образцом супружеской верности, поэтому долго играла в недоступность. Но любовницей этого человека всё же стала, опасаясь, что длительная холодность способна остудить чувства. Кроме того, ей льстила страсть, которую сумела в нём пробудить. Первое время муж предпочитал закрывать на всё глаза, просил Эмму проявлять осмотрительность, не афишировать роман, завися по службе от её любовника. И она старалась сохранять приличия, и ради мужа, и ради любовника. С подругой рассорилась – та не простила Эмме предательства. Через год скептически настроенный супруг перестал вос/206

Рассказы / О НЕЛЮБВИ

принимать связь жены, как мимолётную интрижку. Понял, что у неё далеко идущие планы. Она совершенно забросила и его, и сына. На предложение о разводе, отреагировала равнодушно. Ничто не связывало её с мужем – свою роль в её жизни он уже сыграл. Они разъехались. Теперь она ждала такого же шага и от «друга сердца», как именовала любовника. Однако, он не торопился принимать какие-то скоропалительные решения. Ему было комфортно в сложившейся ситуации, не задумывался о будущем. Об этом задумалась его жена. Пригрозила, что всё предаст огласке, и тогда его карьера пойдёт на спад. Потом она встретилась с Эммой, и довольно просто объяснила той «кто есть кто». Всё было высказано с безупречной вежливостью, и от этого звучало ещё более оскорбительным для Эммы. Она была взбешена и потребовала от любовника решительных действий. Но, то ли было упущено время, то ли страсть утихла. Полной неожиданностью стал его отъезд с семьёй по месту нового назначения, о котором он позаботился заранее. Это произвело на Эмму эффект извержения вулкана. Она была слишком цинична для того, чтобы заниматься самообманом. Понимала, что это бегство. Гордость была настолько уязвлена, что сама мысль продолжать бороться за него, казалась кощунственной. Она уговорила себя, что он – типичный мужчина, с одной хромосомой, который привык плыть по течению, а не идти против него. Снова ранний сентябрь, но пропитанный терпкой пылью, приносимой ветром со стройки. Эмма оказалась в тупике, в который сама себя загнала. Приняв решение уехать, вместе с сыном вернулась в свой город, который стал совсем чужим. Вспоминая «друга сердца», вспоминала и отца своего сына. Не простив ни того, ни другого, возненавидела мужскую половину человечества. Эта нелюбовь распространялась и на сына, главной виной которого было то, что он – мужчина.

/207

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ОТКРОВЕНИЕ

З

а стеной плакал ребёнок, но она не могла заставить себя подойти к нему. Ненавидела этот маленький живой комочек. Появление его в доме вскрыло, как созревший нарыв, её внешне благополучную жизнь. В маленьком существе сосредоточилась вся, столь долго копившаяся, ненависть к мужу, чьи шаги раздавались за стеной в унисон детскому плачу. Она набросила на голову подушку: «Доигрался, мерзавец! Наконец-то, хоть одна женщина оказалась умнее… Проучила... Оставила ребёнка, а самой след простыл»... – сверлила мысль. Женщина расхохоталась. В эти минуты не было даже злости. Над чем она смеётся? Впору посмеяться над собой... Много лет вела счёт обидам: «Когда-нибудь настанет время их предъявить, – знала, что «месть – блюдо, которое подают холодным». – И она отомстит, когда-нибудь, потом». Сохраняла видимость семьи, которой уже давно не было. Общая крыша и некое экономическое пространство. Из «кожи лезла», сохраняя эту видимость для посторонних. Более всего пугало общественное мнение. Казалось, пусть плохой, но всё же брак. Появление младенца у супругов, имевших взрослых детей и внуков, когда обоим за пятьдесят, сводило к нулю многолетние усилия. Она была на грани отчаяния. Впервые не знала, что предпринять. И весьма слабым утешением самолюбию служила мысль, что муж наказан. Она услышала, как приоткрылась дверь, и он остановился на пороге, прислушиваясь к её дыханию. Показалось, что он плачет.

/208

Рассказы / ОТКРОВЕНИЕ

Она пошевелилась, и тогда он заговорил. Рассказывал больше, чем она хотела бы услышать, больше, чем могла вынести: – Сделай же что-нибудь, пожалуйста, – попросил он. – Я не могу. Ничего не могу. Ребёнок не виноват. Она села, сунув так и не согревшиеся ноги в шлёпанцы. На улице шёл снег. Она сидела, молча глядя на мужа: «Когда? Когда же я забыла, что такое радость?» – в тысячный раз спрашивала себя. А он так и стоял в дверях, не решаясь что-либо добавить к сказанному. Набросив халат, прошла в соседнюю комнату. На кушетке лежал, перевернувшийся лицом вниз, ребёнок. Он устал от непрерывного плача и, только тихонько всхлипывая, сучил ножками. По её лицу пробежала судорога удивления и отвращения, как будто увиденное притягивало и одновременно отталкивало. Наклонившись, перевернула его на спину: – Кто ты, маленький? – тихо спросила. Развернув одеяло, провела рукой по детскому тельцу. Какие бархатные ножки. Этот, давно забытый, кисловато-парной запах. Почувствовала, как волна острой жалости переполнила её. Это был момент истины. Прижав к себе ребёнка, подошла к окну. Снег падал и падал, на глазах исчезая, едва коснувшись асфальта. Как и её растаявшая жизнь, ставшая уже историей.

/209

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ПОРА ВЕРОЯТНОСТИ

О

сенний, серый день тянулся долго и закончился большими лужами. Опавшая листва уже не шуршала под ногами и представляла месиво, мало напоминавшее золотую осень. Вечер пятницы, в прежние времена ожидаемый, пугал. Впереди – шестьдесят часов до понедельника, которые нужно как-то прожить, чем-то заполнить. После визита к врачу она долго бродила по улицам, продрогла. Вернувшись домой, всё ещё неподвижно сидела в прихожей, прислонившись к мужскому пальто на вешалке. Давно купленное ею пальто, создавало иллюзию присутствия мужчины в доме. Понюхала его – оно пахло ширпотребом. Прошло не менее часа, она заставила себя подняться, снять плащ, сапоги, с задравшейся кожей на каблучках от долгого хождения по лужам. Проступивший в сумерках царивший в комнате порядок, резко дистанцировался от хаоса в душе. Не зажигая свет, села к столу и закурила. «Девственница, в её-то возрасте… По крайней мере, это неприлично». Слёз не было. Что-то окаменело внутри. Хотелось иметь дом. Не просто квартиру, дом – место во времени. Иногда возникало ощущение, что она находится в конце длинного этапа, навязанного самой себе, который мучительно тяготил, точно сношенная обувь на исхоженных дорогах. «Эксперимент, Анюта? – спросила когда-то давно приятельница. – Над нами или над собой?» Что она ответила? В сущности, ничего особенного. «Надо держать форму, а содержание подтянется», – усмехнулась тогда.

/210

Рассказы / ПОРА ВЕРОЯТНОСТИ

И сейчас хотела хихикнуть, только в горле что-то булькнуло. «Расслабиться!» – мысленно приказала себе. Глубоко затянувшись сигаретой, погрузилась в прошлое, переосмысливая и просеивая, словно песок времени. Она никогда не была воплощением успеха. Никогда. Впрочем, думала, что у неё хватит сил и упорства переиграть судьбу. На протяжении многих лет чувствовала, что стоит в большой очереди за жизнью. Мужчины, редко встречавшиеся на пути, не годились ни на роль мужа, ни для любой роли. Ей мало нужно было от мужчин. Но её «мало» для них было «много». Отпугивало их. К обычным интрижкам она была не расположена, демонстрируя недоступность. Когда многие подруги успели выйти замуж, даже, развестись, всё ещё была одна. Время сгущалось, уносилось прочь. Пора вероятности, что она, наконец, встретит своего единственного, то ли подтверждая, то ли наоборот, опровергая теорию относительности, неудержимо стремилось к нулю. В юности она относилась к себе настороженно, ждала, когда «гадкий утёнок» превратится в «прекрасного лебедя». «Лебедь» не случился. Получилась обыкновенная, среднестатистическая женщина, которую одолевали комплексы. То ей казалось, что подбородок слишком тяжёл, чрезмерно волевой и не соответствует характеру. То – полные ноги, напоминающие ножки рояля. То – тонкие волосы, не способные «держать» причёску. Личная жизнь не складывалась, смыслом стала работа, в которой она черпала вдохновение. «Строишь коммунизм? – подтрунивали в отделе над её дотошностью. – Отдохни. Глаза потухшие. Ты ведь ещё молода». В какой-то момент она подумала, что они правы. Нужно было что-то делать, ломать в себе стереотипы. Начала с того, что заставила себя пользоваться туалетом в конце коридора у лестничной площадки. Там толпились курившие мужчины из их отдела. Первые разы дались с трудом. Прибегая к маленькой хитрости, она разыгрывала целый спектакль. Преодолевая себя, пунцовая от стыда, заходила в туалет, оставив приоткрытой дверь. Вымыв руки и не закрыв кран, забегала в кабинку. Затем, снова к умывальнику. Выйдя в кори/211

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

дор, демонстративно встряхивала мокрыми руками. Открытие, что никто из мужчин не обращает никакого внимания – ошеломило. Много лет она бегала по надобности на другой этаж, где также были мужчины, но чужие. Вторым шагом было изменение собственного облика. Долго и придирчиво рассматривая себя в зеркале, решила, что должна отличаться от остальных. Так появилась её знаменитая чёлка, с которой не расставалась, как бы не менялась мода. К тридцати освоила правила игры с противоположным полом. На работе присоединялась к курящим. Во время перекуров дискутировала о браке, как об отжившем явлении. «Мужчины, до тридцати пяти, пока гормоны «кипят», женятся охотно. С возрастом, уровень тестостерона падает, и они не так безоглядно идут под венец. Именно в этот период следует отлавливать самцов. На западе давно пришли к выводу – союз между мужчиной и женщиной может и должен оставаться абсолютно свободным от каких бы то ни было обязательств. Нет необходимости иметь мужа, чтобы завести ребёнка. Нужно только правильно выбрать мужчину на роль биологического отца. Мужики, в сущности, одинаковы, достаточно примитивны. И продвинутые, модные, мальчики, и прагматичные, состоявшиеся, убелённые сединами, мужчины. Зачем им мозг? У них всего одна извилина, да и та – прямая. Им вполне достаточно спинного, остальное – роскошь», – настаивала она. Высказываемые заёмные мысли, услышанные или вычитанные, закрепили за ней прозвище «феминистки». Всё больше погружаясь в образ, она уже не знала, где её собственные мысли, где – заимствованные. «Мужчина – существо прилагательное, которого необходимо принимать, как таблетку. Вот и всё. Нравится кому-то или нет», – говоря это, смеялась. Она эпатировала общество. И это находило как ярых противников, так и сочувствующих. День ото дня менялся и внешний облик. К «фирменной» чёлке прибавился новый стиль в одежде – раскрепощённый, яркий. Даже приятельницы не догадывались, каких усилий ей стоило бороться с собственными фобиями. Иногда казалось, что падает вниз головой с десятого этажа. Но дух борьбы разыгрался в ней не на шутку, и за этой /212

Рассказы / ПОРА ВЕРОЯТНОСТИ

игрой в свободную, независимую женщину, она не заметила, как постепенно из Ани-Анюты превратилась в Анну Григорьевну с паутинкой в уголках глаз, тщательно скрывая это под слоем крема. Рассказывала подругам о событиях личной жизни, о вымышленных романах, обрываемых ею, как только теряла интерес к партнёру. Она перестала задерживаться допоздна на работе. А всё куда-то бежала, мчалась. Всем казалось, что её жизнь насыщена встречами, расставаниями, вечеринками. Как-то попала на настоящую вечеринку по случаю новоселья коллеги. Пела, танцевала, много выпила. Ею руководило почти мистическое состояние. «Сейчас или никогда», – звучало в сознании. Ноги заплетались, голова кружилась, но как ни странно, она контролировала себя и отчётливо помнила всё. И объятия, и слова признания, а затем первую в жизни близость с мужчиной, почти незнакомым, наспех. Это событие не оставило следа в её сердце, но послужило толчком к новому витку – показалось, что беременна. Новость никого не удивила – многие видели разгоревшийся и тут же погасший роман. Ожидая рождения ребёнка, была почти счастлива, если бы не токсикоз. Она действительно неважно себя чувствовала и отправилась к врачу... Сейчас, сидя в тёмной комнате, прикуривая очередную сигарету, поёжилась, вспоминая пытливый взгляд осмотревшего её врача. «Почему вы решили, что беременны? У вас была близость с мужчиной?» – «Конечно... Кроме того, симптомы... Я хочу ребёнка. Больше всего в жизни…» – «У симптомов возможна другая причина. Более того, вы – девственница... Допускаю – близость была, но не полная. Вы понимаете? Ложная беременность – достаточно редкий случай, но случается. Желание иметь ребёнка настолько велико, что женщина искренне начинает в это верить. Организм подыгрывает ей. Иногда у женщины даже растёт живот, чего в вашем случае, к счастью, нет. Происходят и физиологические изменения, наблюдаемые у вас. Но процесс этот мнимый, психологический. К сожалению, наш организм иногда преподносит подобные сюрпризы. Поверьте – это элемент самовнушения. Вам необходимо отдохнуть, всё осмыслить. Если не сумеете справиться с ситуацией /213

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

самостоятельно, мы поможем, направим вас к психоневрологу…» – с сожалением вынес вердикт врач. Она не помнила, как вышла из кабинета, потом на улицу. Осознала себя позже. Бродила по лужам... Время близилось к ночи, дым её сигареты, смешиваясь с дыханием, превращался в некую иную субстанцию. «Что она скажет друзьям, коллегам? Что всё рассосалось? Существовало только в воображении? Так устала... Возможно, завтра, если будет дождь, потеплей одеться и совершить трамвайную прогулку по городу? Ехать долго, далеко. Никуда... Ни за чем...»

/214

ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

М

альчик стоял перед витриной большого универсального магазина, разглядывая манекены. Собственно, не разглядывал. Он был знаком с ними, всё про них знал. Для него они были одушевлёнными, в отличие от «манекенов», пробегавших за спиной, спешивших по своим делам. Он приходил сюда почти каждый день, подолгу разговаривая с ними. Дал им имена, знал их привычки и пристрастия. Хотелось стать одним из них, как они, с лёгкой долей презрения и отстранённости, взирать на то, что происходило по другую сторону витрины. Одним словом – они были его друзьями, и он поверял им свои тайны. Сегодня он молча стоял, согревая своим теплом стекло и тоскуя о непонятном. Он вглядывался в лицо Фрэда, а Фрэд был его кумиром, и мальчик не мог понять, отчего напряжение свело тому скулы. Даже ослепительная улыбка Фрэда казалась искусственной. Мальчику очень хотелось походить на Фрэда, и он подражал ему. Всегда элегантный и подтянутый, в песочных брюках и клетчатом пиджаке, с шарфом, переброшенным небрежно через плечо, но только на первый взгляд, в мягкой фетровой шляпе и с неизменной сигарой, зажатой в уголке губ, Фрэд являл собой дружелюбие и отчуждённость одновременно. Отчуждённость выдавали глаза, остававшиеся холодными и грустными. Мальчику казалось, что причиной тому был Роберт, которому также трудно было отказать в элегантности, хотя он предпочитал спортивный стиль. Роберт пытался оттеснить Фрэда от нарядной красотки, которую мальчик прозвал /215

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

«Крысоткой». Нет, она, безусловно, была хороша. Но было в её лице нечто хищное. Глаза, чуть на выкате, чёрные, пронзительные, пугающие, как у ведьмы. Мальчик боялся встретиться с ней взглядом. Ему казалось, что улыбкой она раздавит, затем – проглотит. Он только скашивал глаза, чтобы ещё раз убедиться, что она желает быть центром Вселенной. Ей необходимо поклонение всех, а не одного. Вообще-то, мальчик не понимал, отчего Фрэд, такой интеллигентный, тонко чувствующий, мальчик был абсолютно убеждён в этом, так увлечён «Крысоткой»? Такой вызывающей, вульгарной, отдающейся абсолютно всем? Почему он так равнодушен к Люси, которая бежала сзади? Люси была любимицей мальчика. Вся – светлая, распахнутая навстречу ветру, с развевающимися пепельными волосами и зелёными, как трава, глазами. Но сегодня мальчик был шокирован – Люси забыла одеться. Может, она сделала это нарочно? Она не бежала вслед за Фрэдом, а сидела в кресле. Обнажённая!? На ней были только чёрные, солнцезащитные, очки, хотя на улице моросил дождь, и пробегавшие за спиной мальчика «манекены» кутались в плащи. Во рту Люси держала орхидею. Что это, вызов? Она решила показать Фрэду, какова на самом деле? Фрэд действительно немного развернулся, оглядываясь на неё. И хотя продолжал улыбаться, глаза по-прежнему оставались холодными, в них явно проступала насмешка. Зачем? Зачем она унизила себя? Даже Роберт с сожалением смотрел на Люси. Ему хотелось сказать слова утешения. Но что он мог сделать? Ведь его сердце, о чём мальчик не догадывался, было из пластмассы… Мальчик чуть не плакал. Люси, которой он грезил во сне, о прелестях которой только смутно догадывался, выставила себя напоказ ему, мальчику, Фрэду, всей улице, во всей своей наготе. И пробегавшие за спиной мальчика «манекены» бросали в её адрес что-то двусмысленное. Рассердившись, мальчик пошёл домой. Дома к нему приставали, заставляя выпить перед сном стакан молока, которое он ненавидел из-за покрывавшей его пенки. Всю ночь, промаявшись, он никак не мог соединить Пространство и Время. Где-то звенели кастрюли, и кто-то говорил ему: «Бай-бай». /216

Рассказы / ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ

Утром, перед школой, он побежал к магазину. Ещё издали что-то больно ударило в грудь – витрина была пуста. Только в углу стояла искусственная пальма, не отбрасывавшая тени. Рядом с ней на полу валялись чёрные очки и увядшая орхидея, принадлежавшие Люси. Мальчик догадался, что ночью здесь разыгралась драма, о которой он никогда не узнает. Ему было больно и горько – друзья, которых успел полюбить, исчезли. Других – не было. Ему не с кем было поговорить, поделиться сокровенным. А за спиной, как и прежде, сновали «манекены», равнодушные друг к другу, равнодушные к чужой боли…

/217

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ПОСТСКРИПТУМ

Н

еприлично быть несостоявшимся… Несчастным, ненужным, опустошённым… Всё время находиться в тупике, постоянно испытывая грусть… Неприлично… Поэтому – всегда подтянута, с приветливым, хотя и измученным лицом. Припудрены морщинки… Тени под глазами… И складки у подбородка… Она ходит по городу больная, температурит, бредит. Бредит кем-то, кто был в прежней жизни. На главпочтамте заказывает разговор. Удивительно, но ждать приходится недолго. Услышав голос, хрипит в трубку: – Я больна. Только ты способен меня вылечить. Видимо, тот, на другом конце провода, решил, что один из них сошёл с ума. Из вежливости молчит. Она стала рассказывать ему о нём: – Я просто хотела услышать твой голос.

– Просто услышать?

– Да. Он слушал, не перебивая. Был немолод. Пресыщен. Болен. Одинок. Потом, всё же, сказал: – Ты хочешь, чтобы я подержал тебя за руку?

– Да, – прохрипела снова. Он заговорил: – Помню наше расставание. Твои глаза смотрели в душу. А я физически не мог вынести этот взгляд…В нём сквозило доверие, и… такое недоверие. Потом ты злилась, язвила… В последний раз, до пяти утра, мы молчали и пили вино, сидя у камина… Когда он погас… я поехал в аэропорт… Да, я любил, но мне хотелось поменьше чувств.

/218

Рассказы / ПОСТСКРИПТУМ

Вскоре понял – ты навсегда завладела сердцем. Понимаю. Звучит пошло, даже бездарно. И это угнетает меня. С тех пор всегда чувствовал раздражение, если кто-то при мне произносил слово «любовь». Любовь делает человека незащищённым… Тщательность его речи чередовалась с паузами, будто он собирался с силами, чтобы произнести следующее предложение. Было очевидно – слова давались ему с трудом: – Ты почувствовала, что мне очень плохо? Потому и позвонила? Все это довольно странно… Даже сейчас помню линию твоих волос, родинку на шее... Знаешь, двойственность моей натуры стала главной причиной ночных кошмаров. Только молитва может успокоить меня перед образом ночи… И ещё я понял, как хорошо быть не совсем чужим, не вполне своим. Быть просто сторонним наблюдателем… Прошлое существует в памяти. Будущее – в мечтах. Жить приходится настоящим. Вернуться в прошлое невозможно. Иногда несостоявшиеся мечты заставляют думать, что всё могло сложиться иначе. Страшно, когда вся жизнь – воспоминания, либо – мечты. Хотя, у меня не осталось даже мечты… Хочется, чтобы, наконец, все оставили меня в покое. Чутьчуть солнца. Возможно, немного горького шоколада… Настоящего кофе… Он горек и сладок, точно глоток случайной свободы, обретённой совсем ненадолго… Свободы, даже, от себя… Я слышу, где-то шумит город, уже такой далёкий… В мою дверь всё чаще стучится это проклятое прошлое… Садится рядом, тенью скользит вдоль стен… Прошу, любимая! Не открывай ему дверь. Гони прочь. Думай о настоящем. Только о нём.

/219

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ПРОСТИ

С

ветало. Белизна утра, вплывающая медленно в комнату и по-хозяйски располагающаяся повсюду, высветила спящего мужчину. Сон его был неспокоен, похоже, чтото мучило. Он лежал с поджатыми ногами на краю постели. Рука тянулась к воображаемому женскому телу, в волосах которого играли блики солнца. Когда совсем рассвело, проснулся и, не открывая глаз, лежал неподвижно, всё ещё чувствуя влекущий запах волос, тепло и нежность женского тела – плоть, в которой пытался утонуть. Вздрогнув, открыл глаза и потянулся к пачке сигарет, валявшейся у кровати. Повернулся на спину, закурил и встретился взглядом с Еленой, смотревшей с портрета с её грустной улыбкой.

– Сколько так будет продолжаться? – проговорил мужчина. – Ты была здесь, приходишь каждую ночь. Это не сон, реальность. «Сон... сон, – в улыбке кривились губы на портрете. – Реальность... реальность», – опровергали глаза.

– Молчишь? Ответь что-нибудь. Боишься солнечного света? – он встал, задёрнув шторы, и снова повернулся к женщине на портрете. В наступившем полумраке, её лицо едва проступало из рамы.

– Ну что? Я жду. Тебе меня не обмануть. Ты приходила, я чувствовал твоё присутствие. Всем телом. Ты никогда не была прежде такой свободной, раскованной. Такой чувственной... Хочешь сказать, что я схожу с ума? Это расплата?!

/220

Рассказы / ПРОСТИ

Ему показалось, что взгляд её стал настороженным, осуждающим. В глазах застыла боль.

– Иди ко мне. Видишь? Темно. Или способна на это только ночью? Я не выдержу больше. Ну, не бойся, иди же. Женщина продолжала смотреть на него, но в её взгляде появилось то, от чего по его телу разлилась захлестнувшая горячая волна. Он бросился на постель, содрогаясь, царапая подушку. Измотавшись, повернулся к портрету: – Лена, ты пугаешь меня. Если не объяснишься, я приведу женщину. Тогда ты не посмеешь... Что? Что ты сказала? – растерялся он, уловив прошелестевшее в воздухе «никогда». – Никогда? Ты это всерьёз? Ты не сможешь помешать мне. Разве наш брак был счастливым? А ведь мы любили когда-то... Только между нами всегда была какая-то недоговорённость, недосказанность. Ты предпочитала молчать. А потом, вдруг, совсем ушла... От себя… От всех… Он поднялся с постели, пересел в кресло, откинувшись назад. Его взгляд был прикован к женщине на портрете: – Наказываешь за прошлое? Хочешь обречь меня на безумие? Ничего не скажешь? Как хочешь... Мне пора... Но если передумаешь – останусь… Поднявшись, раздвинул шторы. Ворвавшийся в комнату свет ослепил женщину на портрете. Её улыбка была всё той же, только взгляд стал другим, сосредоточенным. Он подошёл к портрету, провёл рукой по её лицу. Она не уклонилась от ласки, но глаза стали влажными от слёз. Так ему показалось.

– Прости, дорогая. Прости. Я не знаю, как быть дальше... – стараясь не смотреть ей в глаза, снял портрет со стены, вышел в прихожую, положил его на антресоль. Затем вошёл в ванную и встал под ледяной душ.

/221

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ПУТЕШЕСТВИЕ НА КРАЙ НОЧИ

Б

ог знает, что творится с погодой... Не переставая, льёт дождь. На дворе – одна и та же картина: серая пелена тумана, свисающие свинцовые тучи. Всё стылое, промозглое, словно глубокой осенью. Даже дом продрог. Только в одном углу, где много книг, можно было согреться теплом, отдаваемым героями, живущими на их страницах. Лишь здесь почти не ощущается холод, иногда просто охватывает жар, если представить, как герой той или иной книги осмелится выйти из тени, рискнув пройтись по страницам рядом стоящих изданий. К каким неожиданным историям может это привести, какие опасности подстерегают его в этом рискованном путешествии? Возможно, родился бы новый, ненаписанный, роман, претендующий стать бестселлером? Укрывшись в углу, хозяин дома сидел с сигаретой в руках. Его давно не осеняли интересные идеи. Изо всех сил он пытался отыскать новые сюжетные линии, выстраивая жизнь героев в новых условиях. Будучи своим собственным оппонентом, желал отодвинуть диалог с самим собой, предполагая, что он будет напряжённым и долгим. Подкравшаяся темнота не помогала противостоянию, мозг продолжал искать. Это умственное напряжение требовало уединения, но было почти бесполезным. Что-то не складывалось, не умещалось в голове. Внутренний голос шептал: «Оставь героям их жизнь. К чему эти конструкции? Графомания?»

/222

Рассказы / ПУТЕШЕСТВИЕ НА КРАЙ НОЧИ

Головная боль была предвестником того, что второе «я» уже здесь.

– Где ты? – вгляделся он в полумрак. – Молчишь? Тебе жаль героя? Догадываешься о том, что я собираюсь сделать с его судьбой?

– Если и жаль, – прошелестело в темноте, – ты же всё равно уничтожишь его жизнь. Человек, укрывшийся в углу, расхохотался: – Уничтожу... Ты начинаешь понимать меня. Эти ничтожные персонажи не стоят того, чтобы церемониться с ними. Второе «я» молчало, в полумраке растворились безысходность и страх. Потом прошелестело: – Ты изобрёл способ заимствовать чужих героев? Не в состоянии создать собственных – крадёшь чужих? Почему ты уверен, что вправе играть судьбами, уничтожая их жизнь? Они могут взамен взять твою.

– Чушь… Отказаться от задуманного? Ради чего? Я выдохся. Бездействие – духовная гибель для писателя.

– Это опасно, – настаивало второе «я». – Я тревожусь за тебя. На твоих полках ещё много книг с золотым тиснением. Возмездие неотвратимо.

– Опасно? Ну что ж, это ещё больше мобилизует к действию. Очередная жертва будет самой интересной, самой изысканной в моей коллекции. Помолчи. Головная боль стала невыносима. Надеюсь, сон принесёт некоторое облегчение. Потом договорим. Дом окутала сгустившаяся, звенящая тишина. Его глаза закрылись, не от желания спать или усталости, а от пустоты, которая кажется, поселилась здесь навсегда, где полумрак превращается во тьму. От изредка вспыхивающей сигареты, слегка заметные очертания предметов в комнате стали казаться живыми, приобретая облик героев, с которыми он обращался столь бесцеремонно. Они молчали, были холодны, неподвижны. Его стало засасывать безумие этой пустоты. Казалось, время остановилось и застыло в безмолвии. Он спал. Снился новый роман, который непременно станет событием в литературной жизни. Он даст заимствованному герою новую жизнь, за что тот будет благодарен. /223

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Дым непогашенной сигареты струйкой поднимался вверх. Удалясь от неё, принимал разные, незадачливые формы тучек, живущих своей жизнью. Поднявшись, дым растворялся в воздухе, не оставляя следа. Всё просто, пока дым стремился вверх. Но стоило лишь струйке немного отклониться в сторону, она начала крутить свои загадочные узоры. Маленькая капля пепла упала на ковёр, дым стелился по полу, превращаясь в облако огня с чёткими очертаниями.

/224

РОМАНС ДОЖДЯ

«Любовь – стихия, которая живёт у тебя внутри и рано или поздно вырвется наружу, как ветер. И, если он дует не в твою сторону, то обижаться на него так же глупо, как обижаться на дождь» Лу Андреас Саломэ

К

ресло стоит у окна. Обычно, сажусь в него, когда идёт дождь. Люблю дождь. Он созвучен тому, что чувствую. Не тот, который обрушивается с силой ветра. И не лёгкий, летний, слепой – сквозь лучи солнца. Люблю дождь монотонный, затяжной, тонкими струйками стекающий по стеклу, проникающий в сердце. Закрывая глаза, вслушиваюсь в мелодику дождя. Словно радио «Ретро». Забытая музыка, из «Вчера», обретающая иной смысл. В кадре, выхваченном из Вселенной – двое. Шёпот, переходящий в стон, стон узнавания, прикосновения, близости. Праздник любви, только он, ничего более...

Любовь – вещество, дарящее счастье? Трагедию? Чего больше? Стоит ли первое второго? Как ты себе «это» представлял? Сколь долго могло длиться? Год, два… десять? Можно ли, обмануть молодость? Увы… Природу не удалось обмануть никому. Разве что, Фаусту, продавшему душу. Душа... В неё нельзя вторгаться, неизвестно, что за ней… Но как хочется иногда к ней прикоснуться... Слушая дождь, всякий раз пытаясь понять, опом/225

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ниться, продираясь сквозь дебри к прошлому. Открывая внутренние двери к себе, отыскивая в глубине подсознания «Да» и «Нет». Зачем «это» было? Жажда неизведанного? Что привнесло в жизнь? «Это» – болезнь, которая сильнее любви. «Не вычёркивай меня из своей жизни», – слова из «Вчера», но отчётливо различимые и сегодня, будто кто-то снова произносит их. И невозможный взгляд – в этом абсолютном настоящем. Не гоню наваждение, а вновь и вновь погружаюсь в мир, существующий в сознании. Дождь, этот дождь, обволакивает... Завернуться бы в него. Медленными шажками, вспоминая, уйти в прошлое. Питать память… Она настолько самодостаточна, что ни вычеркнуть, ни привнести в неё что-либо не удастся... Забыть? Простить? Себе? Я – часть абсурда, созданного мною. Где-то бьёт о стену щеколда, возвращая в «Сегодня». Дождь стихает. Сквозь тучи проглядывает солнце, не вызывающее ассоциаций. Некоторое время всё ещё неподвижно сижу в кресле. Нечто неосознанное поднимается изнутри. Причуда? Или хочу сделать назло себе, передвигая кресло в другой конец комнаты? Не пытаюсь разобраться с этим, вдруг, вспыхнувшим импульсом. В следующий дождь – пройтись босиком по лужам, разглядывая в них своё дрожащее отражение. Какие мысли навеет он? Или слова, которые останутся словами, не перейдя в жизнь, неспособные что-либо изменить? Каким будет новый виток, некий новый потенциал, приходящий из ниоткуда?

/226

РУССКИЕ НА МЕРИНГПЛАТЦ

Н

а самом деле, в начале, старый человек не вызвал никакого интереса у того, который был помоложе. Молодой, проходя через площадь, а площадь была особенной, пешеходной, сгруппировавшейся вокруг золотого Ангела, стремящегося к небесам, так вот, Молодой уже почти прошёл мимо, как проходят мимо старых деревьев, тоскующих о далёкой молодости. Что-то заставило его остановиться. Наверное, доброжелательная и умная улыбка, с которой смотрел на него Старик, – так смотрят на давнего знакомого: – Молодой человек! Вы понимаете по-русски? Угадал? Не подскажете, который час? У Молодого вопросительно приподнялись брови, и Старик понимающе хмыкнул: – Да, да. Знаю, – кивнул он в сторону больших, висящих на площади, часов. – Должен ведь я как-то завязать беседу. Спросить, какая нынче погода? Глупо, это и так очевидно. Есть другие варианты. К примеру, можно сослаться, что барахлит сердечко и попросить валидол. Я, знаете ли, суеверен. Боюсь сглазить. Извините! Кажется, я не вовремя остановил вас. Торопитесь? Все спешат. Куда? Зачем? Простите, ещё раз, великодушно.

– Не страшно. Несколько минут у меня есть, – ответил Молодой и сел рядом.

– Не сердитесь? Точно? – поинтересовался Старик. Понимаете, это моё постоянное место. Каждый день, после четырёх, выныриваю из своего подъезда и прихожу к Ангелу. Сижу и терпеливо жду, может быть, кто-нибудь из прохожих присядет рядом. /227

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

У Молодого затеплилась в сердце то ли симпатия, то ли жалость к Старику: – Разве все проходят мимо? Старик хитро прищурился: – Почему? Иногда присаживаются. Но часто, не те.

– Что значит, не те?

– Не те, и всё. Иногда, молодые мамочки с колясками или старушки, щебечущие не по-нашему. В ответ, я лишь развожу руками или улыбаюсь, как идиот. Ведь только улыбка и слёзы не требуют перевода. Вы согласны? Дефицит общения, это такая гадость, скажу я вам. Моя жена оставила меня. Хотя мы договаривались уйти вместе. Надеюсь, понимаете, о чём я? Уверен, до нашей с нею встречи немного времени. Так, что толку, грустить? Придёт время, встретимся. Мой сын… Большой мальчик… Каждый день звонит: «Папа, как дела? Тебе что-нибудь нужно?» Что мне нужно? Чтобы у него всё было O’k, как он говорит. У него семья, и работа, работа… Я стараюсь не обременять его. Старик ненадолго замолчал, жуя свои иссохшие губы.

– У меня были и приятели. Было с кем поговорить. И они ушли… Завести новых? Зачем. Уйду – грустно станет им… Не стоит кому-то причинять боль. – Старик улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. – Всё-таки очень хочется жить и чтото делать. Я всегда готов что-нибудь делать, планирую каждый свой день. Первая половина дня, так сказать, приготовление «хлеба насущного». Вторая – отдых, чтение. Это – святое. В газетах, правда, много мусора, но иногда встречаются интереснейшие статьи. И, потом, – у меня есть это место. Взгляните только на Ангела. Я живу вон в том доме, в череде других, по кругу, обрамляющему площадь. Так, этот Ангел каждое утро влетает в моё окно. Зовёт. И днём я прихожу сюда, поближе к нему. Подле него как-то спокойнее на душе. Вам не понять. Вы ещё слишком молоды. Вам не более пятидесяти? Верно? Вас не коробит моя откровенность? Знаете, сегодня какой-то особенный день. Не скрою, я рад, что познакомился с вами, вы – удивительный собеседник. Удивлены? А меня удивляет ваше удивление. Вы умеете слушать. А, это – талант. О! – вдруг вскрикнул Старик, бросив взгляд в сторону висящих часов. – /228

Рассказы / РУССКИЕ НА МЕРИНГПЛАТЦ

Пора. Извините, что утомил вас подробностями своей жизни. У меня по плану ходьба. Врачи твердят: «Движение – жизнь». Вот обойду семь раз вокруг площади, я люблю нечётные числа, и с чистой совестью – домой, к телевизору. Великое изобретение, скажу вам. Включаешь, и комната заполняется голосами, смехом. Не скучно, меньше ощущаешь одиночество. И вот, что странно – под орущий телевизор мне лучше спится. Но стоит ему замолчать, сна как не бывало. И хожу, хожу по квартире, встречая рассвет. Жду встречи с Ангелом. Он один поддерживает во мне оптимизм. Ну, побегу. Вам, дорогой, удачи! Не торопитесь жить. Не надо. Жизнь сама догонит. Но, пока ещё – всё хорошо. Молодой проводил взглядом Старика, пока его бейсболка не скрылась за домами. Какое-то время он ещё сидел на скамье и, возможно, впервые задумался о смысле жизни. О том, как всё шатко в этом мире, о бессилии человека что-либо изменить, повернуть вспять. О том, что следует дорожить каждым мгновением, пока дышишь. Взглянув на парившего Ангела, он поспешил к входу в метро, приютившегося под его крыльями.

/229

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ЗАПАХ ЦВЕТА

К

рышка, долго закрывавшая шкатулку, приоткрылась, и вовнутрь хлынул свет. Нитки встрепенулись, заволновались, затрясли своими катушечными головками, распушили свои ворсинки, отыскивая конец нити. Они ревниво оглядывали друг друга. «Выбери меня, выбери меня», – думала каждая из них. Каждая мечтала быть выбранной, втянутой в игольное ушко и, наконец, выполнить своё основное предназначение – следовать за иглой, никогда не расставаясь с ней, как не расстаётся винтик с гайкой. Спокойными, но только на первый взгляд, оставались «белые» и «чёрные». Всё-таки, они были востребованы более, чем подруги, хотя те и относились к ним с презрением, как к простушкам.

– Подумаешь, «белые»! – фыркнули «цветные». – На что они годны? Что с них возьмёшь? Разве что, пойдут на подшивку простыней. Никакой фантазии. Сплошная проза. Или «чёрные»? Фи, как мрачно!

– Мрачно? – возмутились «чёрные». – Что вы понимаете, дурёхи цветные? Чёрное – всегда элегантно. Во все времена. При всех стилях. Чёрный – цвет любимых глаз, цвет волшебной ночи. Хотела бы я взглянуть на красные глаза. Ха-ха-ха...

– Ха-ха-ха, – покатились от хохота остальные нитки. Зардевшаяся от гнева «красная» вскричала: – А восход солнца? А багряное зарево? А цвет крови, наконец? Что, съела, «сажа»? А вы, вертихвостки серо-буро-малиновые? В моём лице вас оскорбляют, а вы смеётесь? Какие же у вас куриные мозги. И правиль-

/230

Рассказы / ЗАПАХ ЦВЕТА

но, что вы тут сто лет проваляетесь, и никто не заинтересуется вами. Так и молодость пройдёт. Станете дряхлыми, вялыми, рыхлыми – не быть вам выбранными.

– Простите? – робко отозвалась «голубая», шёлковая. – А вас выберут? Красная рассмеялась: – Да, выберут, не сомневайся! Я – не каких-то там голубых кровей. И хоть не жажду подобного соседства, но многие предпочитают чёрное оттенить красным. Во всяком случае, красной нитью я пройду везде.

– А я – цвета незабудки, – не унималась «голубая». – А моя подруга, «зелёная», – цвета молодой травы.

– Ну, и что? – ответила «красная». – Век твой недолог, незабудка. Да, и травка пожелтеет, и станет вон, как та, – кивнула она в сторону тусклых, жёлтых, ниток. «Жёлтая» вздрогнула и, обращаясь ни к кому конкретно, так, ко всем, сказала: – Только что, или мне послышалось, кто-то утверждал, что восход солнца красного цвета? Смешно, абсурд. Самомнение – плохой советчик. Все знают, восход солнца – золотистый. И нет среди нас, способной изобразить солнечный луч. Так-то. «Красная» хотела возразить, но пожилая катушка серых, суровых ниток прикрыла ей рот. Она всё время стояла в стороне и молча наблюдала за сварой своих товарок. Тем временем, кто-то, вынимая катушки из шкатулки, одну за другой, снова бросал их обратно.

– Не то, не то, – произнёс чей-то голос. Крышка захлопнулась, и нитки вновь погрузились в темноту.

– Ну, вот и всё, милые, – сказала «серая», суровая. – А теперь, спать... спать... спать...

/231

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

СЦЕНКИ ИЗ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

З

амирая, Софья Петровна вжимает голову в подушку. Как ни старается, из-за стенки, где проживает бывший супруг, доносятся недвусмысленные звуки и прерывистое дыхание двоих. Происходящее вызывает стыд, отвращение, воображение дорисовывает непристойные сцены. То, что происходит за стенкой, по-видимому, нравится действующим лицам, длится довольно долго. Как она презирает его. Даже больше, чем ту женщину – «новую» жену. Софья Петровна ворочается в постели, не может уснуть, утром, как результат – чёрные круги под глазами. Она не признаёт косметики, в отличие от той, напоминающей разрисованную, самодовольную, мартышку, на лице которой красуются румяна, тени, и которую всегда сопровождает смешанный запах коктейля из пота с духами. Гадливое чувство, поселившееся в сердце Софьи Петровны, неуёмно ещё и потому, что изменить что-либо она не в силах. «Зови меня Марго», – чувствуя себя в доме полноправной хозяйкой, объявила «новая» при первой встрече. Ни тени смущения, деликатности. Наоборот. В шёлковом, шуршащем, халате, стянутым брошью на груди, каждое утро «священнодействует» Марго у плиты: варит борщ с галушками, тушит мясо или жарит рыбу, забрасывая кусочки пищи в рот. Густой, адский, запах борща, натёртые чесноком, до зеркальности, корочки чёрного хлеба, томящееся мясо, потрескивающая на сковороде рыба, доводят Софью Петровну до головокружения. Чешутся глаза, нос. Её тошнит. Особенно,

/232

Рассказы / СЦЕНКИ ИЗ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

от того, что муж подходит к Марго, и не стесняясь, щиплет. Густо покраснев от негодования, брезгливо поджав губы, Софья Петровна скрывается в комнате, не дождавшись закипающего чайника. Её бегство сопровождается смешком Марго. Бывший супруг, Семён Петрович, интеллигентный человек, – так прежде думала о нём Софья Петровна, не в состоянии разменять небольшую двухкомнатную квартиру, чтобы разрешить жилищный вопрос. Вот и приходится ютиться втроём. Софья Петровна даже рада этому. Муж постоянно на глазах, несмотря на психологические неудобства, она не теряет надежду, что у него откроются глаза и он поймёт, что натворил, кого привёл в дом. Тем более, что официально он остаётся её, Софьи Петровны, супругом. Прожив вместе много лет, он ценил уют и комфорт, поддерживаемый ею в доме, хотя, сейчас соглашается с беспорядком, царящем в его жилище. Но это ничто по сравнению с хаосом, который рано или поздно, уверена Софья Петровна, проснётся в его душе. Всё это временно, в пику ей. Показное, демонстрируемое им веселье, не может ввести её в заблуждение. Банальная интрижка. Романтизированная пошлость. Глупец… Большой, нашкодивший ребёнок… Марго моложе Софьи Петровны, хотя и переступила пенсионный рубеж. Красива, но какой-то базарной красотой. Вся её суть, по мнению Софьи Петровны, написана на отштукатуренном лице, лишённом намёка на интеллект. А одежда? Сплошные кружева, рюши, тесный бюстгальтер, выталкивающий грудь на свободу… Одежда, достойная хозяйки. А голос? Противно-игривый, зазывающий мужчин в сети. Семён Петрович, поджарый и моложавый, вдруг, в какой-то момент, ощутил, что жизнь пресна и неумолимо движется к эпилогу. А он ничего не ощутил в ней. Стерильная чистота в доме, завтрак с неизменной овсянкой, умильно-постное лицо жены. Женился не то чтоб без любви, но «в здравом уме и твёрдой памяти», не испытывая страстного влечения, заранее оценив плюсы и минусы брака. Семья получилась удачной, среднестатистической. Общие интересы способствовали ду/233

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ховному сближению. В физиологическом плане также не возникало проблем, возможно потому, что «интим» был редким, по расписанию, так лучше для здоровья, решили оба в начале совместной жизни. Работа с приличной зарплатой позволяла нормально существовать. В их отношениях никогда не было ревности, потому что не было страсти. Он был воспитан: подавал жене пальто, пропускал вперёд у двери. Не объяснялся в любви, не писал нежных писем, дарил цветы дважды в год, на день рождения и к восьмому марта. Их недолгие, вечерние беседы скорее напоминали деловые: что приобрести для дома, нуждается ли квартира в косметическом ремонте, и так далее... Может быть, именно это устойчивое равновесие приелось, вызывая в нём раздражение? Захотелось чего-то иного, яркого, пронзительного, пусть даже, как мимолётная боль… Сложившуюся ситуацию оживлённо смакуют соседи: «У мужчин в таком возрасте это случается. Но чтоб в дом привести? Как вам нравится? Это слишком!» Кто-то, сочувствуя Софье Петровне, жалея её, негодует: «Какой стыд. Непременно нужно разъехаться». Кто-то откровенно потешается: «Не каждый день случается подобное». Софья Петровна избегает встреч с людьми. Прислушивается к шагам и голосам в парадном, прежде чем выйти. Столкновений не избежать и, втягивая голову в воротник пальто, она спешит мимо. Недели складываются в месяцы. Ничего не происходит. Софья Петровна не ест, плохо спит. Похудела – никого не волнует, как она питается. По ночам – кошмары, от которых она приходит в ужас. Терзают мысли о полном одиночестве, ожидающем впереди. Она не в состоянии так существовать. Трудно дышать. Жизнь – удивительна... Оказывается, человек способен ко всему приспособиться… Софья Петровна, постепенно привыкая, склоняется к примирению с Марго: «Ну что же, в самом деле? К чему угрозы? Междометия?»

– Софа! – призывает Марго по утрам, когда Семён Петрович отправляется на работу. – Кофэ будешь? Фатит вже дуться. У тебя до всего предвзяточное отношение. /234

Рассказы / СЦЕНКИ ИЗ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ

Софью Петровну передёргивает от подобных «перлов» соперницы, но она соглашается посидеть с Марго. И теперь утро начинается с того самого, позабытого аромата... За кофе Марго распекает Софью Петровну за то, что та не следит за собой: – Ты безхалатно к себе относишься, плохо кушаешь. Мужик не собака, на кости не кинется. Всё время занимаешься какими-то потусторонними делами. Сходи, шестимесячную сделай. Помады купи. Это алиментарно. Ещё говоришь, что ты – аэлита. Прикупи чего-нибудь новенькое, весёленькое. А то ты какая-то серая, русопятая мыша… Марго развлекает законную жену «дешёвыми» анекдотами про «стриптизьм», разными историями из жизни привокзального ресторана, где служила буфетчицей. С Софьей Петровной она вполне дружелюбна: – Чего нам делить, скажи? Но с некоторым превосходством демонстрирует пышные бедра и грудь. Превосходство румянца над бледностью, плоти над бесплотностью. Иногда она делает передышку от своей болтовни, и в голове у Софьи Петровны мелькает: «Эпистоляр поник». Раз в месяц Марго сообщает Софье Петровне: – На собрание йду. Партийное. Взносы снесу. Секретарка у нас дюже вредная. От того, что у ней «заячий привкус». День ото дня Софья Петровна оттаивает и даже оправдывает Марго: «Ну что с неё взять? Вокзальное воспитание. А язык? Ужас». Постепенно и с мужем начинает разговаривать, убеждая себя, что мужчины устроены иначе, что они полигамны. Утренние кофейные посиделки мирно перетекают в ужины на троих. Попытки Софьи Петровны что-то самостоятельно приготовить, заканчиваются катастрофой – овощи подгорают, жидкость выплескивается из кастрюли, заливая плиту.

– Не вмеешь, не лезь. Теперь чрез тебя плиту мыть. Чему только тебя мать вчила? – выдворяет Марго Софью Петровну из кухни. Глава семейства, придя с работы, с порога втягивает носом запахи, доносящиеся из кухни, и радостно потирает руки. Куриные котлетки, отбивные... Бульон с домашней лапшичеч/235

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

кой… Печёная картошечка… И десерт: клубничка со взбитыми сливками… Какой мужчина устоит? После многолетнего аскетизма – праздник желудка. Да, Маргоша знает, чем удержать мужчину. Он ест с жадностью и наслаждением. Сидящие напротив женщины с удовольствием наблюдают за каждым куском, исчезающим у него во рту.

– Семён, «репэтэ»? – спрашивает Софья Петровна.

– Кушай, кушай, Сёмушка! – поддакивает Марго. Он сыт, но рука непроизвольно тянется к горке блинчиков, горячих, промасленных. Перед сном – вечерний променад. Втроём. И Семён Петрович заботливо поддерживает своих дам под руки. Соседи, провожая их взглядом, не знают, что и подумать. Мнения, как всегда, расходятся. Одни твердят: «Тьфу… Позорище. Как можно?» Другие более снисходительны: «А может, и ничего? Лучше, чем одной». Возвратившись с прогулки, расходятся по своим комнатам, пожелав друг другу сладких снов. Софья Петровна, сидя на кровати, прислушиваясь к шорохам за стенкой, гонит прочь дурные мысли. В глубине души она не смирилась со своей участью: «Но надо над собой работать. А там, что Бог даст…»

/236

ЗИМА. ЯНВАРЬ. ШИЗОФРЕНИЯ

Т

ысячу раз она убивала его во сне. Убивала в преддверии сна. Убивала весь день в своём воображении. Чтобы ни делала, неотступно присутствовала мысль: «Что почувствует, когда его не станет?» В проёме окна чернел январский вечер, вызывая в памяти другой. Тогда была тоже зима. Канун Рождества. Да, да. Так оно всё и было. Она стояла на площади под снежными хлопьями. Кто-то коснулся плеча. Оглянулась – он. Ощущение, как от удара током. Похоже на обморок. «Видишь, вся седая?» – стряхнул снег с ресниц и волос. Глаза его смеялись. В её, прочёл: «Позови». Позвал. Медленно светлело утро. День Рождества.

– Тебе, наверное, пора? – спросил, не обременяя разговором. С помятым растерянностью лицом ушла, успокаивая себя: «Обычные «двадцать четыре часа из жизни женщины». Чего ожидала? Что под окнами остановится карета из тыквы? Нет. Бал не предвиделся». Вечером следующего дня снова пришла на площадь, протискиваясь сквозь веселящуюся у ёлки толпу. Кто-то тронул за плечо. Первая мысль: «Бежать». Остановил: «Что с тобой? На тебе лица нет». Хотела ответить, что всё в порядке, но неожиданно расплакалась. Ведь редко плакала. Вообще, не умела. А тут, слёзы слепили глаза, вздрагивали губы уродливо. /237

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Утром проснулась в его постели. Сказал, что можно приходить. Иногда. И о том, что превыше всего ценит независимость: «Ни одна женщина не заставит расстаться со свободой». Ушла. Хотела, чтоб догнал, схватил за руку. Прижал. Не догнал. Не прижал. Захотела умереть. Чтобы быть рядом, вышла за его отца, став неверной женой. То чувствуя переполняющее счастье, то мучаясь раскаянием. Он? Ему было всё равно. Брал её со скуки. Она отдавала себя. Потом…Потом сказал: «Ещё раз изменишь отцу – убью». От этих слов потемнело в глазах. Захотелось развернуться и по собственным следам убежать туда, в прежнюю жизнь. Вспомнить время, когда его не было. Не смогла. Казалось, был всегда. В голове. В сердце. В крови. Периоды хандры, отчаяния, проходили, снова хотела быть рядом. Каждую ночь просила у Бога смерти. Бог не услышал… А потом – страшная мысль: «Не в состоянии дышать с ним одним воздухом... Не в состоянии ночью ложиться в постель. Не в состоянии…». Муж в командировке. Сын, вдребезги пьяный, забыл о своей угрозе. Ночь любви. Когда протрезвел, как отрезал: «Убью». Следующей ночью снова – любовь. Безумная. Утром: «Убирайся». В проёме окна чернел январский вечер. Опустошённость от эмоций. Всё настойчивей в висках: «Избавиться от его навязчивого запаха. Убить... Убить…» Голова раскалывается. Вотвот – лопнет. Стылая зябкость в спине: «Убить. Как? Одно движение руки… Газ?» День, зимний, яркий, обжигает… Мороз щиплет веки, подбородок: «Бежать… Куда? Да, мало ли?»

/238

СОСЕДИ

Л

яля – маленькая, но не настолько, чтобы не чувствовать себя женщиной. Пробудившийся в ней интерес сосредоточен в конце длинного коридора. Это – Гарик. Он – взрослый, ученик четвёртого класса. И её, «первоклашку», иначе как «козой», не называет. Мама Гарика – врач. Тайком от неё, он таскает из книжного шкафа медицинские книги, показывая картинки Ляле. На картинках – та-ко-е, что у Ляли «горят» щёки, ей жарко и стыдно: голые дяди и тёти в разных позах, с разрезанными животами. У дядей внизу что-то болтается, а у тёть внутри живота – маленькие детки. От смущения Ляля хихикает.

– Смешно? – интересуется хитро Гарик. – И ты такая будешь.

– Никогда. Дурак, несчастный. И книжки твои гадкие, – выдыхает Ляля, убегая в свою комнату.

– Будешь. Будешь, коза! – несётся ей вслед. До самого вечера, боясь столкнуться с Гариком, Ляля не выходит в коридор. Когда остаётся в комнате одна, подбегая к зеркалу, разглядывает свой маленький живот и плоские груди: «Ерунда. Она никогда не станет похожей на тех тёть, из книжки». Вечером, хочешь - не хочешь, но нужно выйти. На цыпочках, чтобы Гарик не расслышал её шагов, проскользнула в туалет, но когда выходит оттуда – сталки/239

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

вается с его злорадной усмешкой. Показав ему язык, скрывается в своей комнате. Ни Ляле, ни Гарику невдомёк – соседи, посмеиваясь, давно наблюдают за ними. Заметили, как Ляля без дела слоняется по длинному коридору, как Гарик, проходя мимо её комнаты, нарочно громко шаркает ногами. Но отчего тогда, столкнувшись в школьном коридоре, они отворачиваются друг от друга? Может быть, первая влюблённость? Кто знает…

/240

СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

Е

сли бы… Самое отвратительное сочетание слов… Несовершённое действие… А ведь прошлое невозможно изменить… Это только кажется, что жизнь – абсолютная категория, словно алфавит: стоит лишь выбрать буквы, расставив их в нужной последовательности. О, если б она была мужчиной, а Оскар, её муж, – женщиной, возможно, всё могло в их семье сложиться иначе? Спрашивается, о чём думал Господь, вкладывая женскую душу в мужское тело, и наоборот? Что теперь рассуждать? Надо «донашивать»… Бессонными ночами ей грезился след детской ступни на мокром песке. Вот если бы у неё был сын, её первенец, которого дал, и тут же отобрал Господь… Если бы Ося не был тогда, как всегда, в командировке… Если бы она, дура молодая, не дожидаясь сильных схваток, сразу вызвала «скорую»… Сколько ещё «если бы», опережая друг друга, теснились в её голове, желая быть высказанными? Значит, так было нужно… Кому? Глаза Бэллы потускнели от выплаканных слёз, которых не осталось. Больше никогда в жизни, ни по какому поводу, не проронила ни слезинки. А если улыбалась, – то улыбка была кривой, сардонической. Зачем Господь так наказал её? Она искала ответы в Библии, и если находила – не соглашалась с ними. Это случилось давно, совсем в другой жизни, отделённой от нынешней, жирной чертой. Воспоминания будоражили душу, особенно под утро, когда бессонница... Навсегда лишившись покоя, мысленно разговаривая с сыном, просила у него прощения, скучала по нему… /241

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Трёх дочерей, которых впоследствии она благополучно произвела на свет, любила вполсилы, каждую сравнивая с первенцем. Обретая мудрость души и седину в волосах, взрослела с ними, отражаясь в них, как в зеркале. «Бэлла, Бэлла донна, Бэлла дорогая…», – напевал муж, перебирая свои почтовые марки, любуясь ими и раскладывая по кляссерам. Бэлла упрекала мужа, что свою коллекцию он любит больше, чем детей. Ничто не могло омрачить его весёлого нрава. Даже в неприятностях он отыскивал что-то хорошее. «Жизнерадостный идиот», – думала, порой, Бэлла. Большая семья была скреплена её постоянным усердием, как неким веществом. Семья, полностью поглотившая её существование, не оставила выбора состояться в чём-либо ещё. Она никогда не бывала спокойной, постоянно маясь душой. Поводов было предостаточно. Дочери, зятья хотели пожить «для себя», словно сговорившись, не хотели рожать. Когда она заводила разговор на эту тему, отмахивались: «Ах, перестань, мама! Кому это нужно в наше время?». Что значит «кому нужно»? Она хотела внука. Не внучку – только внука. Казалось – он заменит сына, непременно будет похожим на него. Муж, которого она призывала в союзники, отвечал всегда что-то невпопад, типа: «Не вмешивайся в их жизнь, дорогая! Теперь молодёжь несколько иная. Всё наладится. У них свои головы». Конечно, какая-нибудь приобретённая им марка радовала его больше перспективы стать дедушкой. «Филателист недоделанный!», – свирепела она. В доме царил явно выраженный матриархат, вернее, в лице Бэллы властвовал диктат, вызывавший бури, проносившиеся, как стихийные бедствия. В сущности, и Лила, и Соня, и Диана, которая была на выданье, были достойными дочерьми своей матери. Теперь не обойтись повышением голоса, испепеляющим взглядом или шлепком. Бэлле всё чаще приходилось напоминать им о том, кто в доме хозяин. Впрочем, бури затихали столь же внезапно, как и разгорались, все спешили к большому обеденному столу, как к корыту, стремясь ухватить кусок послаще. Бэлла напряжённо прислушивалась к тишине ночи, которую наполняли посторонние звуки… Дом спал, похрапывая, /242

Рассказы / СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

постанывая… За стенкой, в духоте и тесноте спален, поскрипывали брачные ложа дочерей. Бэлла не теряла надежду... Старшие, Лила и Соня, были смуглыми, с курчавыми волосами – в мать. Своего Карла, Лила держала на «коротком поводке». А вот Давид, Сонин муж… Как говорил о себе Эйнштейн: «Не прочь был брякнуть яйцами налево». Младшая, Диана, отличалась от сестёр не только внешне. Блондинка, с большими, серыми глазами, тонкая в кости, она нарушала алгоритм, по которому были скроены мать и сёстры. Будто была чуждой породы. Её трудно было представить без книги, в отличие от родных, считавших, что книжку следует иметь одну – сберегательную. Даже Бэлла робела перед младшей дочерью. Напрягая память, пыталась вспомнить, с кем лежала в послеродовой палате. Может быть, подменили ребёнка? Как ни странно, но в её душе именно к Диане теплились более нежные чувства, чем к старшим дочерям. Она не старалась поскорее выдать дочь замуж, предоставив той самой решать, потому что интуитивно чувствовала – Диана выйдет за того, кого выберет сама. Никто из обитателей большого дома, кроме Бэллы, не заметил, как в начале весны округлились Дианины бёдра, просветлело лицо, а порывистая походка сменилась плавной. Бэлла обратила внимание и на то, что Давид перестал исчезать по вечерам. Теперь, проводя дома всё свободное время, был нежен и предупредителен с женой. Только наблюдательная Бэлла заметила те короткие, обжигающие взгляды, точно удары молнии, которыми обменивались зять с младшей дочерью… Испытав ужас, Бэлла была в смятении: «В её семье?» Но в глубине души вынесла вердикт: «Ну, что ж… Если б Соня, эта корова, не раскачивалась так долго… Если б вняла советам матери…» Бэлла не понимала, что за тайна швыряет мужчину и женщину в объятия друг друга? Словно в электрической цепи происходит замыкание, и ток, пробив иной путь, устремляется в неведомое. Из чего соткана ткань любви? Ни в её жизни, ни в жизни старших дочерей, никогда подобного не было. Бэлла хранила молчание. Ждала. Шли дни, недели. Одуряющее лето сменили осенние дожди. Скоро ни для кого уже не было секретом, что в доме ожидается пополнение. /243

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Перед Новым годом Диана родила сына, и Бэлла получила долгожданного внука. Никто, кроме неё, Дианы и Давида, не знал, кто отец ребёнка. Все обожали младенца, возились с ним, а старшие дочери хотели усыновить сына сестры. Оскар? Конечно, это событие и для него было из разряда приятных, но всё же не смогло затмить радости по поводу приобретённой уникальной марки – «ошибки цвета».

/244

«СРЕДЬ ШУМНОГО БАЛА…»

Н

аташа с Андреасом были самой красивой из танцующих пар. Стройная, высокая Наташа, с распахнутыми, слегка на выкате, серыми глазами, с изогнутыми дугами бровями, с гладко зачёсанными, собранными в длинный узел, волосами. В её искрящейся молодости радостное возбуждение ребёнка сочеталось с застенчивым желанием казаться женщиной. В заключительном танце тура они скользили легко, свободно. Впереди – решение жюри. Ежегодный студенческий бал и связанный с ним конкурс, близились к завершению. Они надеялись стать лучшими. Танец был сродни полёту, в котором они стали единым целым. Завершающий аккорд прозвучал, они эффектно замерли под аплодисменты взорвавшегося зала. Их тут же окружили сокурсники: – Вы – потрясающие, так подходите друг другу. Бросайте медицину. Грызть науку с такими данными? Возбуждённые своими чувствами больше, чем ожиданием решения жюри, они улыбались со значением, понятным только им, и уже готовы были открыться всем: «Даже, если и не займут первое место – произошло главное. Они нашли друг друга». Прозвучавший гонг призвал к тишине. От волнения Наташа не разобрала слов председателя жюри, видела лишь артикуляцию его губ, как в немом кино. Когда их вызвали на помост и вручили дипломы, поняла – они призёры. Их с Андреасом ожидает круиз. «Столько счастья, и сразу. Так не бывает», – подумала Наташа. Постепенно толпа схлынула, все устремились в соседний небольшой зал, где был фуршет. /245

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Бежим, – потянул за руку Андреас. – Жутко хочется есть.

– Пока не хочу. Успеем. Посмотри на столпотворение. Как комичны люди, не умеющие сдерживать свои желания.

– Что особенного? – возразил Андреас. – Они проголодались. Я побежал. Попробую туда прорваться. Жди здесь. Он исчез в толпе, пытавшейся прорваться в соседний зал. С охапкой цветов Наташа подошла к окну. Она всё ещё не могла прийти в себя от возбуждения, думая о том, что они так и не успели сказать друг другу «главные» слова, готовые сорваться с губ… Хотя… И так всё понятно. Флюиды любви уже «витали» в воздухе. Появившийся с двумя тарелками Андреас еле избежал столкновения с жаждущими поесть.

– О, сколько всего! Где нам сесть? – она оглянулась, но все кресла были заняты.

– Не страшно, – ответил он. – Стоя, больше войдёт. Натали, подержи тарелку с десертом. Наташины брови удивлённо приподнялись: – Для меня ты не взял?

– Ты же сказала, что пока не хочешь. Там всего – полно. Сходи, а то всё разметут.

– Нет. Пожалуй, потом… Андреас ел с аппетитом, и Наташа наблюдала, с каким проворством он расправляется с едой. Почувствовав, что у неё «потекли» слюнки, незаметно сглотнула. «Да, кажется, в мечтах несколько поторопилась... Волшебная сказка превратилась в анекдот», – подумала она. Покончив с закусками, Андреас приступил к десерту. Поймав её ироничный взгляд, он кончиком мизинца подвинул в её сторону ломтик дыни: – Съешь кусочек. Наташа рассмеялась: – Спасибо. Не голодна. Взяв цветы, кивнула в сторону оставшейся половины: – Твои. Привет. Отвернувшись от растерянного Андреаса, направилась к выходу.

/246

СТАРОСТЬ – НЕ ЛУЧШИЙ СЕЗОН

Т

елефон звонил, не умолкая, глухими ударами отдаваясь в затылке. «Он, мой ненормальный, – с нежностью подумала она. – Когда мы, наконец, встретимся? – Она сняла трубку. Увы, звонили с кафедры, напоминая о завтрашнем заседании. – Почему же он не звонит?» Телефонные звонки, раздающиеся полгода в её квартире, поначалу раздражавшие, стали частью жизни. Боялась признаться себе – главной частью. Снова легла, положив на лоб мокрое полотенце.

Когда-то прочитала о том, что мужчина и женщина рождаются, чтобы держать друг друга в объятиях. Что человека составляют любовь, отцовство, работа, остальное не важно. С каким ироничным презрением относилась она тогда к подобным высказываниям. У неё была работа, любимая. Более четверти века, не задумываясь ни о чём другом, теперь мучительно переживала, переоценивая свою жизнь и желая любви, необходимой человеку: «В мои годы? Ведь шестьдесят с хвостиком. Ну, отбросим хвостик. Просто шестьдесят. И он не молод. Почти семьдесят. К тому же, еврей. Впрочем, сейчас это уже не важно. Что привнёс мой рафинированный аристократизм? А какие удивительные стихи он посвящает мне? Поэт! Самый настоящий. Его культура чувствуется в каждом слове. Старик? Глупости. У него молодая душа. И голос... Голос, совсем молодой. Когда же он решится на встречу? Неужели, влюблена? Телефонный роман? Возможно ли?» Будучи доцентом университета, она почти тридцать лет преподавала скандинавскую филологию. Иногда, даже, у неё самой создавалось впечатление – запоздала /247

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

родиться. Было в ней многое от позапрошлого века. Одевалась несовременно, причёску носила, какую давно никто не носил. Студенты уважали, но не любили её. Впрочем, как и коллеги. Друзей не было. Только книги, книги... Волшебный, удивительный мир, из которого она черпала смысл жизни. Жила замкнуто. Но не считала себя одинокой. Так много любимых авторов заполняли её стеллажи, и досуг. «Сухарик, – говорили о ней в университете. – Не от мира сего». – Этот шлейф тянулся десятилетиями. Она действительно была строга в общении, «держала» дистанцию, которую иногда была бы рада разрушить, но какое-то внутреннее чувство, то ли самосохранения, то ли гордости, удерживало. Была эрудитом в высоком понимании этого значения. Ведь образование и образованность не одно и то же, как думают некоторые. А поэзию она знала и любила так, как теперь никто не знает. Всё в ней напоминало вкус, цвет, запах давно ушедшего времени. Снова прислушалась. Телефон молчал: «Как он странен, однако. Какая разница, стар или уродлив? Чушь». – Во время последнего телефонного разговора она сказала, что уровень интеллектуальных отношений, сложившийся между ними, низводит к нулю все условности и предрассудки. А его опасения, что личная встреча может их разрушить, что исчезнет очарование – беспочвенны: «Как же хочется отдать тепло, столь долго копившееся. Бедняга. Столько лет влюблён и не решался заявить о себе... Он просто обокрал обоих. И меня, и себя»... Ожидая звонка, вспоминала прожитую жизнь. Лет в пятьдесят, когда позволила себе чуть-чуть остановиться в науке, перевести дыхание, поняла, что замуж нужно выходить в студенчестве. Потом настоящие мужчины уже разобраны, и замужество становится делом случая. Правда она никогда не страдала комплексом замужества и материнства. Вот только теперь, эти последние полгода: «Звонок? Нет, опять показалось». Известный режиссёр с мировым именем, человек ошеломляющего очарования, на которого трудно походить, задумавшись, сидел у стола: «Грешен, грешен, – корил себя. – Придумал историю, смутил покой пожилой, благородной дамы. Что /248

Рассказы / СТАРОСТЬ - НЕ ЛУЧШИЙ СЕЗОН

за шалости, право. Это тебе, голубчик, не театр», – куда, придя однажды на репетицию, повесив клетчатый пиджак на спинку стула, с полчаса режиссировал, затем отлучился на минутку. Актёры, думая что «главный» в театре, где-то поблизости, продолжали репетировать, не подозревая, что самолёт уже нёс его в другой город, в другой театр репетировать спектакль. Это был его приём, стиль его работы. Он утверждал, что висящий на стуле пиджак стимулирует актёров к лучшей самоотдаче. Или, например, книги. Бесценные книги, многие из которых он попросту бесцеремонно уносил из библиотек, утверждая, что спасает их. Условия, в которых они хранились, подобны убийству, и просто вынуждали его к подобным действиям. Он делал это открыто, ничуть не скрываясь. Никому и в голову не приходило, что он их попросту крал. Сейчас он был удручён совершенно. Эта, его последняя шалость, перешла всякие границы дозволенного: «Это – жизнь. В неё нельзя так грубо и цинично вторгаться, хотя великий Шекспир считал саму жизнь театром. Сволочь! Какая же я всё-таки сволочь, – подавленный, он не знал, что же теперь предпринять. – Ну что? Чего добился? Открыться? Нет. Ни в коем случае. Будет ещё хуже. Нужно что-то придумать. Непременно что-то придумать, прекратив звонки, обнадёживающие пожилую даму». Сочинил розыгрыш доцентши, о которой рассказал кто-то в кругу друзей. И его понесло, он не мог остановиться. История о старом, уродливом еврее, без памяти влюблённом в неё более тридцати лет, изжила себя, приобрела обратный эффект. Он и подумать не мог, что дама влюбится. На прошлой неделе умоляла о встрече. Прикрываясь собственным уродством, он предложил, что проедет мимо её дома в машине с зашторенными окнами и помашет книгой. В условленное время так и сделал. Когда увидел её, провожавшую тревожным взглядом каждую машину, сердце его дрогнуло. И он сказал себе: «Всё. Нужно заканчивать этот кошмар». Вечерние и ночные телефонные беседы стали необходимыми и для него. Они бодрили, питали, и без того, изощрённую фантазию. В эти разговоры он вкладывал весь свой талант. Оты/249

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

скивая стихи мало известных поэтов, писавших о любви, выдавал их за свои, объясняясь ей в многолетних чувствах. В столь долгой любви. Он не мог, да и не хотел оставаться на уровне придуманного им образа, и поднимался до своего собственного, интеллектуального уровня. Позвонив вечером того же дня, когда проехал мимо её дома, услышал, что его рука столь же тонка и интеллигентна, как и душа. Отчётливо осознав, что история достигла апогея, принял окончательное решение. В голове вызревала совершенно новая пьеса, автором и одним из героев которой был он сам. Пьеса, которая была им придумана, поставлена, сыграна, и в которой нужно было придумать лишь достойный финал: «Какой же? Какой? Да, вот же он… Находится на поверхности… Ну, конечно… Найден! Именно так! Как удачно, что придуманный им герой – старый еврей. Земля Обетованная, куда тот непременно отправится с семьёй дочери. Теперь можно позвонить, проститься. Нет, не сегодня. Возможно, завтра... Но, главное, кто же сыграет нас в будущем спектакле: «Старость – не лучший сезон!»»

/250

ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ

Л

ето обрушилось внезапно. Казалось, это не май, скорее – август, когда от зноя лоснятся лица, и даже кондиционеры бессильны. Для полного впечатления не хватало дынь, арбузов и сумерек, поглощающих длинный день. Жара не отпускала и ночью. Хотелось раздеться, снять с себя «кожу». Вглядываясь в темноту, Вадим не спал. Ночь – время раздумий и сомнений. Он прикоснулся рукой к жаркому, влажному телу жены.

– Что? – вскинулась она, отодвинувшись.

– Ничего. Прости. Закрыв глаза, отвернулся к окну: «Уснуть. Заставить себя. Легко сказать. Жара… При чём тут жара? После сегодняшней новости… Лгать? Улыбаясь, притворяться, что всё в порядке? Не в его характере… А что в его характере? Разрубить этот узел без промедления? Или дождаться удобного момента, как советует та женщина?» – Вадим не знал, правильно ли поступил, согласившись встретиться с ней. Иногда, лучше – неведение. Но неожиданный звонок, настойчивость собеседницы, доводы, что встреча в его интересах – перевесили. Нельзя сказать, что известие ошеломило Вадима. Последнее время чувствовал: что-то происходит… Что-то не так… Замечал, как манипулируя словами, жена скрывала пустоту и непонимание, возникшее между ними, которые оплели, словно паутина. Утром, выпив кофе, уклонился от привычного поцелуя и, сославшись на занятость, поспешно ушёл. Всё-таки, невыносимо смотреть в глаза женщине, зная, что она изменяет... Его преимуществом перед женой было знание… /251

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Вечером Ника встретила, сидя в кресле: – Устал? Ужин в микроволновке. Сняв очки, он сжал её руку: – У меня ощущение, что в последнее время я раздражаю тебя. Неужели лучшие годы исчезли из твоей памяти? Она высвободила руку. На лице не дрогнул ни один мускул. Губы улыбнулись, но взгляд остался спокойно-холодным: – Не придумывай... Чепуха какая-то. Вздор. Просто, устала. У тебя, кстати, тоже вид не ахти. Ешь и иди отдыхать.

– А ты? – он задержался на пороге комнаты.

– Немного посижу. Завтра – статью сдавать. Долго ворочаясь в постели, Вадим подумал, что необходимо вновь повидать ту женщину – ему неприятна была мысль, что пообещал молчать. Как она тогда сказала? «Не делай резких телодвижений. Наблюдай. Жди. Страсть уступит место привычке. И тогда… Всё предсказуемо». Покоробило, что она сразу перешла с ним на «ты», как со старым знакомым.

– Пришёл? Знала, что позвонишь. И правильно, общаться придётся. Мы не познакомились в прошлый раз. Ты – Вадим, знаю. Я – Алла. У него вспыхнуло лицо: это имя было ему неприятно. Так звали первую, школьную, любовь: та девочка предпочла другого мальчика. В новой знакомой всё раздражало: манера поведения, откровенная необразованность, которую выдавала речь. Была вызывающе красива, но не в его вкусе. Намного моложе Вероники, но проигрывала той в утончённости и интеллигентности. Но больше всего раздражало то, что Алла принесла ему дурную весть: – Собственно, я попросил о встрече… Хотел предупредить, что не стану бездействовать, делая вид, что ничего не знаю. У вашего мужа с моей женой роман? Или, просто, постель?

– А какая разница?

– Большая. Ежели – роман, это не пройдёт. Чем он её зацепил? Умом? Мужественностью? Что-то же должно быть. В глазах Аллы читалась жалость: – Он – мужик. Понимаешь? Му-жик. Вадим смешался: /252

Рассказы / ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ

– Я не стану создавать видимость, что ничего не происходит. Хочу увидеть глаза жены, когда спрошу об этом... Глаза человека, с которым прожил пятнадцать лет.

– Да, делай, как знаешь, – усмехнулась Алла. – Глупо. Ничего она не скажет. Будет врать.

– Почему?

– Потому, что ещё не решила, разбежаться с тобой или… И, главное, он не определился…

– Кто?

– Олежек, муж мой. Ведь и я, когда узнала, что у него – баба, прям вся, изрыдалась. Хотела сразу этому козлу «отворот-поворот». Потом поняла. Нет, нельзя. Выждать надо. Хитрее быть. Я понять пыталась, чего в ней такого, чего нет у меня. И моложе я, и покрасивше, как видишь? А он запал на неё. Только думаю, временно это. Не дурак же он, в самом деле? Зачем ему сороковка?

– Послушайте, Алла! Выбирайте выражения.

– Ты чего? За жену обиделся?

– Не обиделся, вульгарщины не выношу. Во всех её проявлениях. Ни развязной манеры общения, как у вас, и прочее… Вы эпатируете даже одеждой… Ярко, но крикливо. Существуют же какие-то критерии, мода, наконец.

– Мода? – расхохоталась Алла. – Хрень это. Своеобразная ярмарка тщеславия.

– «Ярмарку тщеславия» читали?

– А ты думал, что я такая «овца»? Что вместо мозгов яркие тряпки?

– Ну… – прокашлялся Вадим.

– Говори. Не стесняйся. Просто я не напяливаю на себя личину приличия: «вот я какая – вся из себя, интеллигентка». Я – простая баба. Естественная. Мужикам это нравится больше, чем всякий там «гламур». Поверь. Ты, конечно, привык к другому. Но ведь вкус может и измениться… Вот – я. Прежде, суши терпеть не могла. С непривычки. А теперь… Вполне, даже. Слушай, а тебе сколько лет?

– Допустим, тридцать девять.

– Так ты моложе её?

– Какое это имеет значение?

– В общем, никакого… Но, естественней бы было, чтоб ты от /253

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

неё бегал… Ладно, не сердись. Угости мороженым. Я знаю одно кафе, где оно вкусное-превкусное. Угостишь?

– Да, сколько угодно. Поглощая мороженое, запивая кофе «гляссе», Алла вдруг сказала: – Хочешь, заключим сделку? За несколько месяцев я из тебя классного мужика сделаю. «Твоя» ахнет. Станешь другим. Идёт? Будешь дарить бабам наслаждение. Экстаз, понимаешь? Ты не возражай! Просто запоминай! Скажи, когда в последний раз был в тренажёрном зале? Ещё до гражданской войны? А «мой», три раза в неделю, как часы. У него и тело другое, не каша, как у тебя, – Алла потрогала предплечье Вадима.

– Что вы себе позволяете? – отдёрнув руку, Вадим вскочил. – Допивайте «гляссе» и…

– Да-а, – протянула Алла. – Кавалер из тебя... Если и в постели такой же, то я не удивляюсь…

– Послушайте, мадам! Вы мне порядком... – очертив рукой в воздухе овал, в который попадала Алла, он тихо сказал. – Знаете ли, и я не удивлён, что ваш муж предпочитает более изысканный десерт. И не утруждайтесь более, – бросив на стол деньги, он направился к выходу.

– Да, подожди! Чего взъерепенился? – побежала за ним Алла. – Не права была. Прости. Жара. Толпы снующих людей… Рассекая эту живую массу, Вадим врезался в неё, как бур. Хотелось побыть среди посторонних людей. Когда не надо заполнять молчание ничего не значащими словами, о которых забываешь, произнеся их. В ушах продолжали звучать слова Аллы. «Возможно, она права?» Может быть, действительно, попробовать? – Он вспомнил горьковато-терпкий запах, исходивший от неё, и у него защекотало в ноздре. – Ох, уж эти женщины! На какие только ухищрения не идут, чтобы подчинить себе мужчину. Специально используют духи, действующие как дурман. Думают, побрызгали, и мужчина – готов». Веронику клонило ко сну. Отгоняя его, прикуривала сигарету за сигаретой. Комната покачивалась в дыму, во всем теле странная слабость, но мозг чётко фиксировал происходящее: «Как /254

Рассказы / ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ

это случилось? В сущности, какая разница? Чужая квартира… Торопливый секс, из-за растущего раздражения не приносящий прежнего удовлетворения. Дома надо быть не позднее одиннадцати… Что-то придумывать… Изворачиваться… Устала… Странно. Муж называет её Никой. Олег – Верой. Возможно, в ней действительно две разные женщины?» Вспомнила, как впервые оказалась здесь. Тогда, сидя перед ней на коленях, он снимал с неё туфли. Взгляд – снизу вверх. Потом – пропасть… Безумие к безумию… Плоть к плоти… Когда объятия – отчаянны, нагота – бесстыдна. Их голоса звучали не прощальным блюзом, а подстёгивали этот бешеный танец – самый вечный на земле, обжигающие волны которого поднимались из самых глубин, вздымаясь как цунами. Они рождались и умирали в одно мгновение, каждое, как последнее. Она совсем не хотела впускать эти чувства в свою жизнь, так не похожие на размеренные отношения с мужем. Они ворвались… Сокрушили…. Теперь, отвернувшись, он спит… «Одеться? Уйти? Насовсем? Банальная интрижка? Не у неё одной так… Разве от этого легче? Как могла? А дома – оставаться хранительницей семейного очага… Улыбаться, когда порой хочется взорваться… Вновь ссылаться на недописанную статью, головную боль… Испытывать ненависть к выходным… И ждать звонка… И вновь – чужая квартира… Так, по кругу, до головокружения… А Олег? Он возвращается не к ней…»

– Алуся, я – дома. – Олег бросил ключи на комод, внимательно оглядев себя в зеркале: «Слегка помятое лицо, но в остальном – порядок». Прошёл в гостиную, поднявшись по резной лестнице двухэтажной квартиры, заглянул в спальную комнату. Не обнаружив жены, вернулся вниз. Стол сервирован на одного, ужин прикрыт красивой салфеткой. «Где её носит? – произнёс вслух, не зажигая свет, опустился в удобное кресло. – Карусель, какая-то. – В принципе, он любил подобное состояние. Когда есть динамика в отношениях с быстро сменяющимися картинами, когда не «застаивается» тестостерон. Когда испытываешь удовлетворение от хорошо развивающегося бизнеса. – Наверное, пора уже разрешить Алке «завести» ребёнка. А то шляется последнее время неизвестно где». Раньше он считал появление ребёнка непозволительной /255

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

роскошью. Память хранила воспоминания о почти нищете, о безуспешных поисках работы по специальности… Кем только не работал… Правда, не грабил и не убивал. Хотя, встречались на его пути типы, вполне заслуживающие этого… Он отчётливо помнил момент, когда начался медленный, но верный путь наверх. Тогда и встретил будущую жену, красивую провинциалку, приехавшую покорять столицу. Она по-прежнему притягивала его, как женщина. Но больше он ценил в жене хозяйственность, заботливость, терпимость. Он услышал звук открываемой входной двери и, когда Алла вошла в гостиную, включил настольную лампу: – Привет! От неожиданности она вздрогнула: – Напугал, дурак. Ужинал? Чего не спишь?

– Не ужинал. Не сплю. Волновался за тебя. Где была?

– На фитнесе. Беру пример с тебя…

– Где?

– Есть такое слово: «фит-нес».

– С какого перепугу? Почему не знаю?

– Говорила. Забыл?

– А-а – протянул он. – Интересненько. Вообще-то, здорово. Молодца. Слушай, я тут подумал, – поднявшись, он обнял её. – Не сделать ли нам ребёночка, детка? Алла включила яркий свет и иронично поинтересовалась: – Чо, вдруг? Созрел?

– Почему «вдруг»?

– Ты же не хотел… Сопротивлялся… Говорил – не время…

– Так, то раньше.

– А чо изменилось?

– Ну, многое… Знаешь, хочется, чтобы эта большая квартира заполнилась детским топотом… Зачем откладывать? Займёмся…

– Может, раньше душ примешь? От тебя чужой бабой несёт, её духами. Олег принюхался: – Серьёзно? Прокол, прости… Он был убеждён: хороший «левак» только укрепляет семейную жизнь. Зайдя после душа в спальню, увидел свернувшуюся калачиком, спящую жену. /256

Рассказы / ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ

Вадим не мог дозвониться Нике… Мобильный отвечал: «вне доступа». Потом какой-то шорох, похожий на затаённый вздох: «Ну, что же… Рано или поздно что-то меняется в жизни. Исчезло главное в отношениях...» Прежде ночью, прижимаясь к спине жены, он обретал ощущение покоя, уверенности. Утром, сидя на кухне, улыбались друг другу, пили кофе. Позади остались безумные, бессонные ночи… Теперь, между ними – тень, как холодная полоса тумана: «Неужели, всё настолько серьёзно?» Из-за работы, ставшей главным приоритетом в жизни, он не заметил, когда это началось. Компьютерный бизнес требовал неимоверных усилий. Возможно, Нике чего-то недоставало… Квартиры, машины, увлечённости собственной работой… Оказалось мало и дозированной любви. Вадим вспомнил об Алле. Почти три месяца, как она вручила ему абонемент, заставляя несколько раз в неделю трудиться над собственным телом. Сама не отставала. Он улыбнулся: «А, она – «ничего». Не глупа, как показалось вначале. Главное, оказалась права – он пощупал свои окрепшие мускулы. – Хотя, вначале все эти усилия давались с большим трудом». Не дождавшись прихода жены, ушёл спать в кабинет.

– Ты любишь меня? – Веронике показалось, что прошла вечность, прежде чем он ответил: – Я не не люблю тебя, скажем так.

– Забавно, как лихо ты закрутил. Но отсутствие нелюбви не означает любовь…

– Вера! – напрягся Олег.– Зачем усложнять? Нам замечательно вместе. Кажется, этого достаточно?

– А твоя жена?

– При чём моя жена?

– Вы спите?

– Позволь не отвечать на этот идиотский вопрос. Я не из тех, кто с любовницами обсуждает жену. Кстати, я ничего не обещал. Это твои фантазии. Расслабься, получай удовольствие.

– Хорошо, я не стану впредь задавать неудобные вопросы. Поцелуй меня.

– Ну, как там «твоя благоверная»? /257

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Не надо, Алла. У меня, всё же, сохранилось уважение к ней. Не стану «полоскать» её в своих комплексах и обидах.

– Ладно, – согласилась она. – Не буду больше. Ты делаешь успехи. Видишь, обещала, что займусь тобой, и вот… Так не хочется идти домой, – застегнув рюкзак, Алла повернулась к Вадиму. – А надо.

– Почему надо? Зачем себя насиловать? – вслед за Аллой Вадим вышел на улицу из «Центра Здоровья». Отбросив условности, он тоже перешёл на «ты» и находил это вполне удобным. – Зайдём куда-нибудь. Чего-нибудь выпьем, поужинаем.

– Молодой человек! Что это, никак на свидание приглашаете?

– Называй, как хочешь.

– Ты чо, всерьёз? А я всё гадала, когда он о своей фифе хоть на минуточку позабудет, одним глазком заметит, что перед ним не чучело какое-то, а красивая и молодая, заметь, молодая женщина.

– Заметил. Идём?

– Вадимушка! Я бы с радостью. Только посмотри, мы чо, вот так, с рюкзаками в ресторан попрёмся? Видок у нас ещё тот... Давай, завтра?

– Ловлю на слове. Завтра, так завтра. Я подвезу, как всегда? – он открыл машину.

– Ладненько, только останови за два квартала. Встретились у метро минута в минуту.

– Хотел купить цветы… Замотался... Прости…

– И я хотела...

– Мне? Они расхохотались, ловя недоумённые взгляды прохожих.

– Вадим! Я подумала, зачем в ресторан? Прихватила кое-что с собой.

– Ты в парке на скамейке предлагаешь устроиться? «Завтрак на траве»? Или «Пикник на обочине»?

– Зачем на обочине? У меня подружка… Она к матери в деревню уехала… – произнеся это, Алла стала пунцовой.

– Где живёт наша подружка? – Вадим словно не заметил её смущения.

– Автобусом надо… /258

Рассказы / ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ

– Машины туда ходят?

– Ходят.

– Пойдём на стоянку. Будешь вперёд смотрящей. Их взаимоузнавание скользило медленно, словно они боялись что-то упустить. Чтоб потом из обрывочности впечатлений соткать нечто, о чём можно вспоминать в невесомой призрачности ночи. Взрослые люди, они понимали, что сблизила их общая беда, что они вплотную приблизились к отношениям, которые сами же взрастили. Боль к боли… Так близко друг к другу…. Горьки поцелуи… У них никогда не будет лишних слов. Бессмысленных жестов. Всё случилось... Когда вся Вселенная умещается в одной единственной секунде, а освобождённый огонь уничтожает Время и Пространство.

– Хочу быть с тобой, – сняв с него очки, Алла целовала его глаза.

– А он? Это не месть ему?

– Знаешь… Сначала мечтала отомстить. Потом… Когда узнала тебя… Ты – другой. Тонкий. Интеллигентный. Он – самогон, ты – коньяк. Я перестала ложиться с ним в постель. Ты – единственный.

– Помнится, не так давно ты предложила мне сделку, чтоб я смог обаять свою жену?

– После стольких трудов? Кто ж тебя ей отдаст? Не надейся. Дождь… Повод ненадолго, на чуть-чуть, задержаться в чужой квартире. Хотя, эти минуты ничего не решают.

– Ну, всё… Возьми такси. Мне на фирму, – раздражённо бросил Олег. – Захлопни дверь. Пока – Он ненавидел агонию чувств, предпочёл бы при этом не присутствовать. Стоя у окна, Вероника видит его у машины. Он не оглядывается. По окну стекают капли, у неё в висках стучит кровь, выбивая рваный ритм отыгравшего блюза: «В последний раз. В последний раз…» Память рук, глаз, губ, невысказанных слов грузом лежит на душе. Снова – пропасть. Закрывая глаза, делает глубокий вдох. Собственно, сама жизнь начинается вдохом, криком, когда человек сообщает о своем приходе в этот мир. Вероника тоже кричит. Безмолвное: «Всё!» /259

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Не помнила, сколько бродила под дождём. Было за полночь, когда вернулась домой. Заглянула в кабинет, там теперь постоянно спит Вадим, по-детски подложив ладонь под щёку. На его сон не влияли ни шум дождя, ни ветер. Она подошла, присев на корточки, коснулась пальцами его губ. Он мгновенно открыл глаза, будто не спал: – Что? Эта его особенность, умение мгновенно засыпать и просыпаться, всегда удивляли её, но сейчас она испугалась: – Ты метался во сне.

– Ты вся мокрая ... – он посмотрел ей в глаза.

– Дождь... Я выходила на балкон…

– Да, чёрт с ним... С дождём… – уронив голову на подушку, мгновенно заснул.

– Так должно было случиться. Я говорила. Помнишь? Разбежались голубки. И Олежек, теперь прямёхонько домой. Названивает мне на работу. Соскучился, видите ли. И всё пытает, в какой фитнес хожу. Встречать хочет.

– Ты уверена, что расстались? – переспросил Вадим.

– Уверена, – Алла поцеловала Вадима долгим поцелуем, не дав ему возможности возразить.

– А знаешь, мне жаль Нику. Она неприкаянной стала, – после молчания сказал Вадим.

– Мне не жаль. Нечего было на чужих мужиков запрыгивать.

– Алла! Что за жаргон?

– А как это называется? Ладно. Мне всё равно. Если бы не это, мы бы не встретились.

– Останешься со мной? – тихо спросил Вадим.

– Только позови. От него, по любому, ухожу. Решила окончательно. Ребёночка этот козёл завести хочет. Фигу.

– Аллочка! Опять? Некоторые думают, что запретная любовь длится вечно. Ничего подобного. Ещё «древние» говорили, что нет в мире любви, которая не закончилась бы… Всему – своё время! Всему… Вероника очнулась, как от забытья. Сердце колотилось, во рту пересохло. И кожа горела, как после ожога: «Обожжённая нелюбовью. Горькое послевкусие». – Взглянула на часы. На /260

Рассказы / ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ

смену удивлению пришла тревога. Набрала мобильный мужа: – Вадим… Где ты… Впитывая тишину, ждала, когда он заговорит.

– Не волнуйся. Скоро буду. Приеду за вещами.

– Почему? – спросила Вероника искажённым до неузнаваемости голосом. В трубке раздались гудки. Олег сжал кулаки. Волна ненависти пробежала по телу, сведя судорогой мышцы: – Ты меня бросаешь? Ты – меня? – повернулся к Алле спиной, испугавшись, что может сорваться, и тогда произойдёт непоправимое. – Отбить бы твоему хлюпику почки, чтоб кровью мочился.

– Только посмей! Забыл? Ты первый с его женой кувыркался…

– Заткнись! Забирай свои шмотки и вали от греха...

– Не переживай! Твоего ничего не возьму. Испытывая отчаяние, Вероника осознала, что ничего не исправить. Хотела подняться со стула, но ощутила, будто проваливается в пугающее безмолвие. Будто кто-то невидимый выключил звук, всё погрузилось в вакуум. Пришла в себя от того, что Вадим хлестал её по лицу: – Ника! Ты надумала в обморок падать? Ничто не стоит человеческой жизни.

– Вадим! Не нужно слов утешения…

– Почему? Мы не чужие люди.

– Ни забыть, ни простить ты не сможешь?

– Не смогу. Хоть, ты и считаешь меня тряпкой. Я изменился. Ты не заметила? В какой-то момент мы перешли «Рубикон». Вот такая, не очень приличная история. Почему, Ника?

– Действительность стала безвкусной, как трава. Если бы ты только внёс остроту в отношения… Прости… Прости… Что я говорю? – она опустилась на колени, заглядывая ему в глаза.

– Встань, немедленно! – Вадим с удивлением смотрел на жену. – Как ты можешь? Это не могло закончиться иначе…

– Не гони меня! Унижай, только не гони…

– Ника, встань! Разве можно любить женщину, которая ползает у твоих ног? Да, что же это такое? – он попытался поднять /261

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

её, но она повисла неподъёмной ношей. – Как знаешь… Это зрелище невыносимо. Быстро пройдя в спальню, достал сумку, укладывая вещи первой необходимости.

– Вадим, не делай этого! – Ника вбежала вслед за ним и заслонила собою шкаф.

– Отойди!

– Вадим, я ошиблась. Ошиблась. Давай поговорим.

– Ника, отойди. Я уйду без вещей.

– Вадим, умоляю! Ради прошлой жизни… Хочешь, я рожу тебе ребёнка?

– Мне? Конечно, тебе он не нужен… Ты никогда не хотела детей.

– Вадим, я не смогу без тебя. Не смогу одна.

– Придумаешь что-нибудь. Ты мастер придумывать.

– Я не пущу тебя. Слышишь, не пущу!

– Ника, опомнись! Сядь. Посмотри на меня внимательно. Я не вернусь. Никогда. У меня – другая женщина.

– Другая?

– Да. И ты её знаешь. Это жена твоего любовника… Давай соблюдать достоинство…

– Достоинство? Так ты всё это время? С нею? Мерзавец! Этого просто не может быть. На телятинку потянуло? На каком же языке ты с нею изъясняешься при её-то интеллекте? Она же не знает, кто такой Брокгауз?

– Ты очень жестока, Ника. Оказывается, я совсем не знал тебя. Наша с тобой история обнажила, что знание Брокгауза не самое главное в жизни.

– Это спорно.

– Это бесспорно. Она стояла, сжав кулаки: – Ты такая же сволочь, как он. Я никогда не дам тебе развод. Так и знай. Не дам вам спокойно жить, дышать…

– Почему? Ты же всё разрушила. Заставила меня оглянуться, понять, что на свете существуют иные женщины. Толкнула меня в объятия другой. И я безмерно за это благодарен. Наш брак исчерпал себя. Поддерживать иллюзию, что он существует? Уволь. Воцарилась тишина. Она не могла обвинить его в предательстве, потому что предала сама: /262

Рассказы / ТАНЦУЮЩИЕ В ТЕМНОТЕ

– Стало быть, квиты, Вадим?

– Ника! Хорошо, что у нас нет детей, что мы никого не сделаем несчастными. Квартира останется тебе. Дачу продадим. Ну, вот, пожалуй, всё. – Он бросил на кровать ключи и, не оглядываясь, вышел из квартиры. Много лет назад, в начале супружеской жизни, Вероника думала, что если когда-нибудь муж уйдёт от неё, она перестанет дышать. Ляжет и умрёт. Он ушёл, а она жива. Сердце бьётся спокойно. Она точно окаменела. Как заполнить пустоту, которая остаётся, если уходит человек, чтобы не вернуться? Чем заполнить? Набросив шаль, вышла из дома. Физически, не могла оставаться в одиночестве. Зашла в небольшой ресторанчик, заказала коньяк. Нужно было напиться, чтобы заглушить боль в груди. От выпитого кружилась голова, слегка подташнивало. Сидящий за соседним столиком мужчина придвинулся к ней, что-то зашептал, попытавшись обнять. С неизвестно откуда взявшейся силой, она оттолкнула его, выскочила на улицу. Не заметила, как оказалась на каком-то мосту. Перегнувшись через перила, заглянула в пропасть, которая манила тяжёлой водой: «Что я делаю? Идиотка». Опустившись на землю, прижалась спиной к решётке, и на какое-то время отключилась или задремала. Очнулась от прикосновения чего-то тёплого, мокрого. Открыв глаза, увидела лизавшего её руку пса. Погладила его влажную шерсть. От неожиданной ласки пёс поднял голову и посмотрел ей в глаза.

– Кто ты? Потерялся? Или и тебя бросили? – она взяла в ладони его морду, прижала к груди. – Пойдёшь со мной? Здесь мне нечего тебе дать. – Поднявшись с земли, грустно улыбнулась. – Я домой. Идёшь? – Собака послушно последовала следом. «Какая невыносимая лёгкость бытия… – прошептала она, посмотрев на проступившие на небе звёзды. – Ничья, Вадим? Отчего так дрожит лицо? Столько ненужных слов? Что это было? Просто, игра? Или жестокие, бессмысленные танцы в темноте?»

/263

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ТЕЛЕГРАММА

В

сё было похоже на анекдот, либо на чью-либо злую шутку, если бы не было правдой. Встряхивая головой, Ира пыталась заставить себя «проснуться». Увы... Это был не сон. Телеграмма, которую ей вручили час назад – реальность. Набирая номер Сергея, в который раз выслушивала вежливое предложение автоответчика: «оставить сообщение». Швыряла трубку, рискуя разбить телефон. Впадала в оцепенение, бессмысленно оглядывая комнату, в которой уже не пахло жильём и уютом, а многочисленные коробки с вещами подчёркивали временность происходящего. Впечатление усиливалось, лежавшим посреди комнаты с алчно распахнутой пастью, как у крокодила, громадным, чёрным чемоданом. Телеграмма изменила всё. Перечитала телеграмму, смысл которой не доходил до сердца. «Предали?! Вышвырнули?!» Жизнь теряла прежний смысл. Пустота. Снова набрала Сергея. Услышав его голос, с трудом сдержала слёзы: – Ты получил телеграмму?

– Не понял…

– Понятно. Сэкономили, сволочи... Ладно. Приезжай. Разберёмся.

– Что сэкономили?

– Приезжай. Это была ваша идея. Вернее – Милкина. Не тяни, приезжай. Стала набирать Иерусалим. Прорваться – невозможно. Набрала междугородку, сделав срочный заказ. Отмеряя шагами комнату, прислушивалась к шагам в парадном: « Где же он, Господи?» Наконец в дверь позвонили. Войдя, Сергей вздрогнул:

/264

Рассказы / ТЕЛЕГРАММА

на Ирином лице столько отчаяния, точно она неизлечимо больна. Оно, как будто, вывернуто наизнанку, словно перелицовано.

– Приехал?! Только не свались в обморок. Я заказала разговор. Пусть сами обо всём скажут. Хочу услышать его голос. Прочитав телеграмму, Сергей ощутил странный холод в желудке.

– Замечательно? – спросила Ира с издёвкой.

– Не кричи... – поморщился он. – Набрать не получается?

– Попробуй сам. Её настроение менялось. От плача переходила к неприглядным подробностям своей семейной жизни. Разъярённая, походила на фурию. С растёкшейся под припухшими глазами тушью была жалкой и агрессивной одновременно.

– Всё равно туда поеду и убью его. А её... Не знаю, что я с ней сделаю, – кричала она. «Как Лёнька мог на ней жениться?» – промелькнуло в голове у Сергея. Но потом с изумлением понял, что телеграмма в одночасье превратила её в одинокую, несчастную женщину. И весь этот бранный поток лишь способ разобраться с жизненной ситуацией. О себе он не думал. Отупел, монотонно проговаривая какие-то слова утешения, убеждая не столько её, но и себя: – Ещё ничего точно не известно. Возможно, это какая-то ошибка, так бывает… Сейчас поговорим с ними, всё прояснится…

– Прояснится? – закричала она. – Как бы не так. Это Милка придумала. То, что Лёнька должен ехать первым. Проложить дорогу, как гениальный компьютерщик. То, что мы должны «вывезти вас на себе», чтоб дружба не распалась. Задумала: разводы, женитьбы... Бегала, оформляла… Откуда энергия бралась? Всё взяла на себя, «бедняжка»... Я-то, дура... Не поняла. Не почувствовала. Что же теперь? Скажи... Длинный звонок оборвал её монолог, она схватила трубку: – Алло! Да, да, заказывала. Алло, алло! Лёня! Кто это? Мне нужен Лёня. Алло, алло! Сообразив, что с ней говорят на иврите, отдала трубку Сергею. Сказав на английском не более десяти слов, он положил трубку, откинулся в кресле и закрыл глаза. /265

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Что они сказали?

– Ничего. Это посторонние люди. Живут в этой квартире около месяца. О Лёне с Милой им неизвестно.

– То есть, как?

– Откуда я знаю? – взорвался Сергей. – И, вообще, я устал...

– Устал? – разрыдалась она. – До тебя дошёл смысл телеграммы? Что делать со всем этим? – она повела рукой в сторону коробок и чемоданов. – Что делать с днями, ночами? Надо ехать к Милкиной матери. Она не может не знать, где её дочь.

– Ну, поедем. Ну, узнаем, – перебил он. – Дальше-то, что? Ехать туда, убивать их?

– Ты отступаешься? Как же Мила? Она твоя жена.

– Ира! – перебил он. – Я сейчас плохо соображаю. Помню только, в Милиных глазах всегда была пропасть. Пугающая даль, в которой я боялся заблудиться. Говорят, женщина раскрывается после тридцати. Мне кажется, этот рубеж моя бывшая жена преодолела. Помочь ей в этом удалось не мне... Хаха... Ха-ха-ха...

– Слушай! – Ира была в бешенстве. – Что ты несёшь? Какая даль? Это она от тебя рванула в даль. Ты собираешься что-то делать? У Сергея разболелась голова. Кровь в висках пульсировала так сильно, казалось: вот-вот лопнет, расколется. Глядя на Иру, снова расхохотался злым, жестоким смехом: – Я тебе не скорая помощь. Да, да! – на его глазах выступили слёзы, смех перешёл в надрывный кашель. Немного успокоившись, сказал: – Прости. Я немного не в себе... – он покрутил пальцем у виска. – А знаешь! По-видимому, их отношения начались ещё здесь. А мы с тобой ничего не заподозрили. Не хотели замечать. Нас интересовала «солнечная сторона улицы». В «тёмные переулки» мы предпочитали не заглядывать. Но путь обычно пролегает и через них. Ты всегда упрекала меня, что я слишком много философствую. Рискну ещё разок, напоследок. Видишь ли, как бы это объяснить? В большей мере даже себе. Случившееся – либо наказание за прошлое, либо щедрый подарок. Мне приятнее думать, что второе. Милочка! Она нынче жена друга. Да и я теперь женат на другой женщине, Ирине… Мне /266

Рассказы / ТЕЛЕГРАММА

бы с этим разобраться. И существует ли истина, одна на всех? Да! Создавшуюся ситуацию они использовали на все «сто». Я бы даже сказал – артистично. Где телеграмма? – он поискал её глазами. – Вот... Взгляни… Лаконично, предельно ясно: «К нам можете не приезжать. И поздравьте – у нас родился сын».

/267

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

«ТЫ СНИМИ, СНИМИ МЕНЯ, ФОТОГРАФ…»

Д

евушка стояла у входа в фотоателье, разглядывая выставленные в витрине фотографии. По её щеке скатилась слеза: «Какие красавицы… А она? «Серая мышка». Веснушки… Выцветшие брови… Отчаянно некрасива…» Женщины на фотографиях в витрине прекрасны, одна красивее другой. Брюнетки, блондинки. Приветливые, с ослепительными улыбками, строгие или надменные, с вьющимися короткими волосами или гладко зачёсанными, собранными на затылке. Женщины были не просто красивы. В них было нечто притягательное, какая-то особая уверенность в себе. Создавалось впечатление – это живопись, позирующие написаны умелой рукой художника. Девушка глубоко вздохнула, спрятав где-то в районе диафрагмы печаль, уже почти отошла в сторону. Звук мужского голоса заставил оглянуться: – Кто расстроил мою девочку? – В проёме распахнутой двери стоял пожилой мужчина, высокий, худой, с большими залысинами и тонкими усиками. – Они? – кивнул он в сторону витрины. – Красотки, правда? Это не повод проливать слёзы. Пойдёмте, пойдёмте, дорогая, – взяв её за руку, мягко потянул за собой. Девушке не нравились мужчины с усиками, но нехотя подчинилась. Внутри – приглушённый свет, тихая расслабляющая музыка. Никакого современного дизайна. На окнах – потёртые бархатные шторы, разросшийся в углу фикус.

/268

Рассказы / «ТЫ СНИМИ, СНИМИ МЕНЯ, ФОТОГРАФ...»

И – лица, лица, лица. Женские. На стенах. Ни одного мужского.

– Смелей, смелей. – Подбадривая девушку, мужчина говорил с ней, как с давней знакомой. – Что так сильно огорчило вас? Уговорили себя, что некрасивы? По глазам вижу – угадал. Но это не так. Хотите, сделаем ваш портрет, и вы поймёте, какая на самом деле. Соглашайтесь.

– Хорошо, – ответила она. – Только ничего не получится.

– У меня? – он расхохотался. – Сообщите своё имя, прелестное дитя.

– Лиза.

– Ах, Елизавета. Прелестно. Однако, какое совпадение. Вы когда-нибудь видели Мону Лизу? Бывали в Париже? Что я спрашиваю? Не бывали. Не видели. Слишком молоды. Но, возможно, на репродукциях? Так вот, дорогая моя! Есть такой музей в Париже – Лувр. Там обитали французские короли. Ах, знаете. И то, что там – самая известная в мире галерея, тоже знаете? В ней находится портрет женщины – Моны Лизы. Не красавица, поверьте. Но почему-то сотни лет приковывает к себе взгляды миллионов людей. Почему? Загадка. Тайна. Терра Инкогнито… В каждой женщине, моя девочка, заключена тайна. Ну что, попробуем? Кстати, я – Вениамин Юрьевич, просто – дядя Веня. Все мои девочки зовут меня так. Если убедил, прошу вот сюда, – указал на стул у старого конторского стола. – Сейчас оформим заказ. Совсем недорого, если учесть качество. Пока дядя Веня выписывал квитанцию, Лиза рассматривала его самого, предметы на столе, где в красивых рамках были женские фотографии. «Иконостас» – промелькнуло у неё в голове. Его голос оторвал от размышлений, пригласив пройти в соседнюю, более затемнённую, комнату. Усадив её в старое резное кресло, отошёл на несколько шагов и обернулся. Под его жёстким, придирчивым взглядом она заёрзала. Стало неуютно.

– Не нужно волноваться. Сейчас, сейчас. Терпение, – он был не только знатоком женской красоты, но и психологом женской души. Рассматривая модель, проникал глубоко, пытаясь приоткрыть внутренние заслоны, за которыми пряталась её женская сущность. – Так, – сказал он себе. – Распустим волосы. /269

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Такую красоту упрятали в дурацкий «пирожок». Попробуем перебросить через плечо. Лучше через правое. – Он развернул кресло вместе с Лизой в пол-оборота от себя. – Посмотрите на меня, нет, не разворачивайтесь. Не меняйте положения тела, из-за плеча. Хорошо. Очень хорошо. Скажите, вам нравится какой-нибудь молодой человек? Может быть, влюблены? Возможно, какой-нибудь киноартист? Все девушки собирают фотографии любимых актёров. Не собираете? Любите читать… Замечательно. В таком случае, ваш любимый герой? Ах, Андрей Болконский… Вы всё более удивляете меня. Сейчас время других героев. Он крутил Лизину голову в разные стороны, меняя наклон лица, удлиняя линию шеи. Менял угол разворота её тела. Движения его рук были чёткими, как у скульптора, точно он хотел отсечь лишнее, подправить самого Создателя. Он отстранялся, отходил, оценивая результаты своих усилий. Возвращался, подправлял, снова отходил.

– Девочка моя! Запомните это положение. Старайтесь не двигаться. Сейчас я проверю свет. От вспыхнувших софитов Лиза зажмурилась, только на мгновение. Дядя Веня уменьшил яркость и направил луч слегка в сторону. Подойдя к треноге, проверил готовность фотообъектива. При этом, не переставая говорить с Лизой: – Если ко мне обращается какой-нибудь случайный посетитель с просьбой сфотографировать его на паспорт, я отвечаю, что никогда этим не занимаюсь. Но могу попробовать. И он уходит. Кто-то недоумённо пожимает плечами, кто-то крутит пальцем у виска. Но я никогда не считал себя фотографом в чистом виде. Конечно, работа с плёнкой, реактивы. Всё присутствует. Но, это – второстепенное. Главное – вдохновение. Понимаете о чём я? Так. Ещё раз проверим перспективу. Чутьчуть разверну фотоаппарат. Хорошо. Теперь, главное, Лиза Лизавета. Взгляд, дорогая! Ваш. Особенный. Представьте, что перед вами Болконский. Понимаю, трудно. Необходимо включить воображение. Помогите мне. Иначе, все усилия тщетны. – Он был возбуждён. Им овладела эйфория. Это происходило с ним всякий раз, когда он приближался к пику творческого процесса. – Смотреть сюда, – он прикоснулся пальцем к левой /270

Рассказы / «ТЫ СНИМИ, СНИМИ МЕНЯ, ФОТОГРАФ...»

брови. – Расслабьтесь. И взгляд. Не годится. Так не смотрят на мужчину, которого любят. Вот. Уже лучше. Лучше. Держите это выражение. Замрите. Лиза замерла от сладкого ужаса и нетерпения, заговаривая своё колотившееся сердце.

– Держим, держим взгляд. Снимаю, – выдохнул, наконец, дядя Веня, сняв крышку объектива.

/271

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

С

о времени замужества матери Дэн жил один. Не желая с нею общаться, он ушёл из дома, сняв отдельную квартиру. Его мать, ухоженная сорокавосьмилетняя женщина, высокая и слегка полноватая, сохранила свежесть и цветущий вид. Она всегда следила за собой, любила красиво одеваться. Её одежду дополняли украшения, привлекающие внимание окружающих, раскачивающиеся и позванивающие при ходьбе. Вслед ей оборачивались мужчины, порой, значительно моложе её. Пытаясь объясниться с сыном, она умоляла о встрече, но получала неизменный отказ. Он считал, что она предала его. Изменила. Дэн любил мать, гордился её красотой и то, что она предпочла ему чужого мужчину, оттолкнуло: «Разве после нелепой гибели отца, попавшего под машину, им было плохо вдвоём? Будь проклят тот день, если когда-нибудь он вздумает общаться с нею». Это была, своего рода, любовь-ненависть. В раннем детстве отец пытался его воспитывать, часто доводя до слёз. Отец понимал, что единственного ребёнка, не знавшего ни в чём отказа, легко разбаловать. Мать же всегда возражала против подобных методов воспитания: «Если ребёнок – единственный, почему к нему нельзя относиться, как к единственному?» Когда Дэн был маленьким, он жил в мире собственных иллюзий, придумывая себе друзей. Придумал и брата, который, якобы, жил за стеной. Отец высмеивал его, называя маленьким лгунишкой. Мать оправдывала: «Он – фантазёр. Это – игра такая». Повзрослев, Дэн осознал, что никакого брата у него на самом деле нет,

/272

Рассказы / ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

как нет и Деда Мороза, хотя, втайне он ещё долго лелеял свои детские комплексы. Дэн всегда хотел заслужить уважение отца, а мать… Она была его самой большой привязанностью. Разрыв с нею ожесточил его. Что-то в нём надломилось. Драматизируя произошедшее, Дэн поставил с ног на голову свои моральные принципы. Тем самым, мстил матери за то, что когда-то осмеливался быть счастливым. Закончив университет, он работал в небольшой фирме. Конструирование и алгоритмизация больших систем, которыми он с воодушевлением занимался, были несколько отодвинуты. Дэном овладела навязчивая идея: «Очень удобно, если подчинённые – молоденькие девушки, к тому же влюблённые в тебя. Они и трудятся лучше, и даже берут на себя часть твоей работы». Такие размышления всё чаще посещали его. Правда, иногда, из-под «маски», которую он надевал на себя, проступало его настоящее лицо. Но это продолжалось лишь мгновение. Затем взгляд его становился жёстким, безжалостным, циничным. Ему было всего двадцать четыре, но он уже не выглядел типичным отличником, производя впечатление молодого, но рано состарившегося профессора. Длинные, светло русые волосы, сквозь которые проглядывала наметившаяся лысина, большие очки в коричневой оправе, свитер, некогда связанный матерью, старые джинсы. Ему было наплевать, как он выглядит, во что одет. Тем не менее, пользовался успехом у женщин. Их притягивала одухотворённость его лица, которую не могла скрыть, надеваемая им, «маска». Казалось, что жизнь приобрела более глубокий смысл, он решил забыть, что происходило с ним раньше. Смыслом существования стали знакомства с девушками, молодыми замужними дамами, которых он бросал после первой встречи. Проходило время, он не мог вспомнить ни их лиц, ни имён. Другие стороны жизни стали ему безразличны, в том числе и работа. В сущности, он был очень одинок. У него не было даже приятеля, с которым можно было бы поболтать или выпить пару бокалов вина. Отдушину он находил, гуляя по пустынным улицам ночного города – ему нравилось отсутствие людей. Про/273

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ходя мимо нарядных витрин, он не ощущал желания обновить гардероб. Зато в свете горящих, тускло-жёлтых фонарей любовался снежными шапками, одевшими верхушки деревьев, или жёсткой графикой ветвей зарождающейся весны. Прекрасно осознавая своё одиночество, понимал – по-настоящему никого кроме матери он не интересует. Что он – песчинка в этом городе, который если и не презирает его, то полностью к нему равнодушен. Дэн запрещал себе думать о матери, это было «табу», хотя иногда в мыслях всё равно возвращался к ней. Зима. Ночь. Холодно. Промёрзнув, он зашёл в бар. Заказал водки, сел, разглядывая посетителей. Компания молодых людей за угловым столиком мешала ему расслабиться. Прислушиваясь к их шумной беседе, догадался – выпускники консерватории. Внимание привлекла одна из девушек, он гипнотизировал её взглядом. Она что-то сказала приятелям, все рассмеялись, оглянувшись в его сторону. Затем девушка поднялась и подошла: – Не хотите присоединиться к нам?

– Почему бы нет? С удовольствием, – изумился тому, как быстро им была достигнута поставленная перед собою цель. В завершение вечера, вернее поздней ночи, пошёл её провожать. Всё было белым-бело. Снег серебрился, но небо было удивительно звёздным.

– Красиво! Ты не находишь? – он, почему-то, перешёл с нею на «ты» и, вдруг, сам не понимая зачем, стал рассказывать о себе. О матери, о том, как презирает её. Ника (так её звали), долго молчала, потом остановилась, заглянув в его глаза: – Зачем ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле? Нельзя быть эгоистом, ненавидеть мир за то, что тебе, якобы, изменили. Это никакая не измена. Ты должен понять мать. Она – женщина. А ты…Ты жесток. Но, это пройдёт… Когда-нибудь ты поймёшь…

– Ты думаешь, я каждому встречному рассказываю об этом?

– Не думаю. Рада, что мне доверился. Ты закрытый человек, но хочешь, чтобы тебя понимали… Так не бывает.

– Если откроюсь, мне плюнут в душу. Никто не сможет меня понять.

– Я же понимаю… /274

Рассказы / ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

– Мы в чём-то похожи... Вообще, этот разговор не имеет смысла.

– Неправда. Ты не знаешь меня, я – тебя. С посторонними всегда легче быть откровенным. И потом… Ничто не мешает нам узнать друг друга лучше.

– Глупости. Провожу тебя до метро. Спать хочу. У Дэна не было знакомых музыкантов, это был другой, непонятный ему мир. Он не любил классическую музыку. То, что Ника – пианистка, удивило: «Ну и чудно. Мне-то, что? – он продолжал существовать в прежнем ритме, но часто вспоминал её. – Зачем? Так и влюбиться недолго. Забыть? Разыскать?» Эти два противоположных чувства долго боролись в нём, прошло несколько месяцев прежде, чем он предпочёл второе. Консерватория в городе была одна, и он решил, что проще всего прийти на выпускной концерт. На сцену выходили пианисты, которых сменяли скрипачи. Звучавшая серьёзная музыка вызывала в нём тоску, он ничего в ней не смыслил. Это длилось довольно долго, прежде чем объявили: «Бетховен. Соната номер семнадцать. Исполняет…». Дэн увидел её, почувствовал, как от возбуждения дрожат пальцы, как будто ему предстояло исполнять Бетховена… Когда она взяла первые аккорды – успокоился. Сколько это продолжалось? Трудно сказать… Аплодисменты, которыми наградил её зал, вернули его к реальности… Он нервничал, не стал слушать остальных выступавших. Спустился в холл. Вспомнил, как проводил её тогда, зимой, до метро: «Как она отреагирует на его появление теперь?» Прошло не менее часа, прежде, чем он увидел Нику. Улыбаясь, она поддерживала под руку седовласого мужчину. Дэн стоял в стороне, ожидая, пока толпа рассеется. Когда он подошёл, она не удивилась: – Где-то здесь родители, – она поискала их взглядом. – Подожди на улице. Скажу, чтобы не волновались. Он сообразил, что пришёл без цветов, поморщился: «А, ерунда, это всё». Выйдя вслед за ним, Ника взяла его за руку: – Думала, опять исчезнешь. Пойдём ко мне? /275

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Конец июня, но было прохладно. Моросил дождь, и Ника прижалась к нему: – Нам в метро. Тут, недалеко. Это был довоенный дом. Квартира большая, почти без мебели. Половину гостиной занимал рояль. Дэн вышел на кухню: – Наверное… Мне не следует здесь оставаться…

– Кофе? Чай? У меня пустой холодильник. Если опять исчезнешь, больше не возвращайся. Потом… Потом они потеряли счёт времени. Эта ночь… Ничего лучше у него до сих пор не было. Он прикасался губами к её тонким, длинным пальцам. Чувствовал, как она вздрагивает от его ласки, как его душа наполняется нежностью и теплом. Он забыл о своей ненависти к женщинам, не хотел думать о том, что наступит «Завтра». Сумасбродное, необъяснимое «Нечто». Он искал нужные слова: – Ты – замечательная, – сжал её руку, смутившись. Она поднесла к губам его ладонь, прикоснулась губами, потом нежно провела по ней пальцем: – Линии жизни – лабиринт, все события в нём.

– Из него можно выбраться? – он вглядывался в линии своей судьбы.

– Конечно. Это же твой собственный лабиринт.

– Кто тот седой, с которым ты спустилась после концерта?

– Мой Мастер. Учитель. А что для тебя счастье, Дэн? – неожиданно спросила Ника.

– Быть с тобой.

– И всё?

– Разве этого не достаточно?

– Не знаю, – задумалась она. – Мне бы хотелось сольной карьеры. Мастер говорит, что я смогу.

– Ну, если Мастер говорит…

– Да, он. Не иронизируй. Ты совсем не знаешь его. Я хочу играть, объездить мир. Понимаешь? И, вдруг, ты… Так не во время… Но, мы справимся. Правда? – Она прижалась к нему. От её прикосновения он ощутил острую нежность, не понимая, что с ним творится. Не верил, что способен полюбить... Друг. Возлюбленная. В глубине души ему казалось, что он вот-вот проснётся, и всё вернётся в прежние, серые будни, в /276

Рассказы / ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

которых нет места искренним чувствам, желаниям. Ему хотелось быть рядом с Никой: «Я целую твой голос», – говорил он по телефону, когда расставались. Он всегда чувствовал, что она сделает в следующее мгновение, она умела предугадывать его желания. Осмысленные дни, наполненные чудом, сменяли друг друга. Круговорот. Они бродили по местам, где он прежде бывал один, и она полюбила ночной город, узнала, что в ночи он совсем иной. Она вводила его в свой мир, рассказывая множество историй, о которых он и не подозревал. Она видела красоту во всем, старалась вернуть и ему эти забытые чувства.

– Ты многое во мне изменила, – признавался Дэн. – Ты – мой архангел-хранитель. Вдруг, улетишь. Если исчезнешь, буду думать, что раньше всё делал правильно. – В то же время, он не понимал, почему не может радоваться полноте жизни вместе с нею.

– Ты слишком напряжён, – грустно улыбалась Ника. – Ничего. Будем вместе работать над твоим настроением. Спустя месяц после выпускного концерта Ника получила место концертмейстера, а Дэн, собрав вещи, переехал к ней. То, что так долго может находиться рядом с одной женщиной (целый месяц?!), было откровением. Что способен отдаваться подобным чувствам. Никогда прежде ни с кем не говорил он так, как в эту пору своей жизни. Но, всё же… В глубине души у него оставалось нечто сокровенное. То, чем не мог поделиться даже с нею. Он боялся обнаружить те безумные мысли, которые продолжали бродить в голове. Стараясь отгадать причину его мимолётного отчуждения, Ника тревожилась, задавала неудобные вопросы: – Что? Ты не заболел?

– Я вполне здоров. Но, во мне – два человека. Оба – правы. И виноваты. Многое зависит от обстоятельств. Прошу, никогда не заглядывай в бездну. Особенно, чужую.

– Нет, – возражала она. – Обстоятельства зависят от нас. Как захочешь, так и будет. Кто-то сказал: «Хочешь быть счастливым – будь». Он поражался тому, с какой уверенностью она это произносила. Иногда, он чувствовал себя рядом с нею маленьким ре/277

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

бёнком, который только начинает познавать жизнь. Он всегда понимал, когда Ника не одобряет его. Это была особая форма удивления с поднятыми бровями и сложенными, в тонкую линию, губами. Но он знал, теперь, когда у него была Ника – она поддержит его во всем. Ника подталкивала его к кардинальному изменению жизни. И перемены необходимо было начать с внешнего вида: с парикмахерской, с нормальной одежды. Он подчинился. Но… был несколько рассержен, Ника выбросила старую: «Она стеснялась его, прежнего?» Разглядывая себя в зеркале, коротко стриженного, выбритого, он иронизировал вслух, ощущая некий диссонанс между изменённой внешностью и своим внутренним миром: – Это же не я. Ты не находишь? Ника вздыхала: – Зря ты. Так намного лучше. Диссонанс добавляли и её друзья, общение с которыми тяготило его. Речь всегда шла о музыке, он чувствовал себя лишним. Столкнувшись взглядом с кем-нибудь из её приятелей, он опускал голову и улыбался. Улыбка была сложной, двусмысленной… Он внушал себе, что, в принципе, все они ему безразличны. Но на самом деле его сверлила мысль, что Никины друзья считают его виновным в том, что она не может заняться сольной карьерой. Он был переполнен жалости к себе, задумываясь: «Почему Ника с ним, если рядом с нею другие мужчины, которые выше его по статусу? Какой же он глупец! Какой глупец!» По натуре, человек с мятущейся душой, Дэн начал сомневаться в искренности её чувств. Ревновал, со страхом ожидая, что она оставит его. Эти мысли подрывали веру в неё. Шли месяцы… Они становились ближе – это пугало, он боялся привязаться к ней окончательно. И потом… Было всё же лёгкое пресыщение. Изменение внешнего облика явно не пошло ему на пользу. Иногда, лёжа в постели, чувствуя её лёгкое дыхание, спрашивал себя: «А нужно ли ему всё это?» Во время отсутствия Ники (много репетируя с певцами, она выезжала с ними и в другие города), тоскуя, Дэн вернулся к прежним привычкам. Заводя интрижки, постепенно окунался /278

Рассказы / ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

в прошлую жизнь. В постели с женщинами, находил их объятия ничуть не хуже Никиных. Возвращаясь из поездок, Ника заставала его в непонятной депрессии, подавленным. А он просто устал от постоянного притворства, лжи, её нежелания видеть его таким, каким он был на самом деле. Он не мог объяснить почему, но его отношение к ней неуловимо менялось. Всё раздражало, начиная от собственной внешности до Никиной удовлетворённости собой. Он возненавидел её друзей, не мог выносить их присутствия. Видел, какими глазами смотрят на неё мужчины, которым, по его мнению, она уделяла слишком много внимания. Ему стало казаться, что она специально слишком ярко одевается, вызывающе красится, чтобы понравиться кому-либо из них. Стал непереносим запах её духов. И, наконец, ему осточертела та «здоровая» пища, которую она ему навязывала. Злила её успешность, яркая, динамичная жизнь. Разонравилось быть «при ней», какой бы талантливой она ни была. Тяготила эта жизнь. Её жизнь. От вспышек его раздражения, необъяснимой злобы, Ника плакала, чувствуя свою беспомощность. Её близкая подруга возмущалась, внушая Нике, что никто не смеет так обращаться с ней.

– Но, я его люблю. Боюсь потерять, – возражала Ника.

– А он?

– Он никогда не говорил, что любит.

– Но, ты… Ты сказала ему?

– Пока, нет. Сама ещё не уверена… Дэн всё реже приходил ночевать, находя забвение в объятиях случайных женщин. Вопросы, типа: «где ты был?» злили. Мечтая о времени, когда ни перед кем не должен был отчитываться, вновь захотел свободы. Без неё. Его не волновало, что она узнает об изменах. Овладевшее им чувство окончательного отчуждения, привело к решению – уйти. Не объяснившись, не оставив записки и, не сказав главные слова, которые она хотела услышать, он ушёл во время одной из её поездок. Вернувшись, она не обнаружила даже его личных вещей, кроме тех, сложенных аккуратной стопкой, которые сама когда-то ему купила. Сверху лежали ключи от квартиры… В опустевших комнатах стояла звенящая тишина. Ника не /279

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

разыскивала его, ни разу не позвонила. Хотя, её звонок был бы тщетным – он сменил номер мобильного. Прошло несколько лет. Побывав в разных городах, странах, Дэн узнал дружбу, предательство. Когда-то вычеркнув из жизни тех, кого любил, ничего не забыл. Правда, с Никой всё обстояло намного сложнее. Где-то внутри постоянно жила уверенность, что стоит ему захотеть – вернёт её. Писал ей... Писал, взвешивая каждое слово… Впрочем, не отправив ни единого письма. Что он мог сказать? Чем оправдаться? Пытался отыскать в настоящем что-то похожее на давно утерянное, но не видел подле себя ни одного преданного лица. Вспоминая о прошлом, понимал, что только оно и было настоящим в жизни. Внушил себе, что пять лет назад был совсем другим человеком, что, наконец-то, понимает – главное осталось позади. Его непреодолимо потянуло в прежнюю жизнь, в свой город. Ночной город очень изменился, собственно, как и он. Время от времени набирал Никин номер. Никто не отвечал: «Возможно, она сменила его? Почему ни разу не попыталась его разыскать? Значит, не настолько был ей нужен. У неё ведь был выбор, хотя бы, попытаться вернуть его». Испытывал что-то похожее на досаду, оттого что Ника так легко его отпустила. Морозный воздух был свеж. Снежинки, кружась, опускались на его бритую голову. Небо сияло звёздами, на душе становилось спокойно. Если бы жизнь можно было остановить, как киноленту, он затормозил бы её на том месте, когда… Потому что потом, ничего лучше Ники уже не было. Он вернёт её. Обязательно. Всё будет хорошо. На следующий день он долго звонил в Никину квартиру, но никто не отозвался. Из квартиры напротив вышел сосед: – Что вы! – удивился он. – Она давно здесь не живёт. И квартира принадлежит другим людям. А я вас помню. Всё смотрю: «Вы? Не вы?»

– Простите! Вы не знаете, где я могу её найти? Меня долго не было... Здравствуйте! – выдохнул Дэн.

– Конечно, конечно. У меня сохранился её новый адрес, это /280

Рассказы / ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

где-то за городом. Первое время я пересылал ей почту. Через несколько минут он протянул Дэну листок с адресом и журнал с Никиной фотографией на обложке: – Вот, возьмите. Тут о ней большая статья. Она теперь известная пианистка.

– Спасибо! – Дэн развернулся и помчался вниз. Его лихорадило – он был в шаге от того, чтобы ещё раз изменить свою жизнь. Стоя перед дверьми красивого дома, не решался нажать на звонок. До него доносились звуки музыки. Ему стало по-настоящему страшно: «Нужно было сначала позвонить. Зачем он пришёл? Может быть, уйти?» Дверь открылась. На пороге стояла Ника. Она, конечно же, знала, что когда-нибудь он окажется здесь: – Ты?! Ноги не держали, он пошатывался.

– Ты в порядке, Дэн?

– Вполне. Они смотрели в глаза друг другу, и она «прочла» всю его жизнь. Ни единым жестом не обнаружила своих чувств. Что она испытывала к нему? Любовь? Ненависть? Может быть презрение? Он не мог разгадать. Только сейчас осознал, как бесконечно истомился по ней: – Здравствуй, Ника. Ты потрясающе выглядишь… Совсем не изменилась… Впрочем, нет… Стала лучше… Я видел твои афиши… Ты добилась своего… Прости… Какой глупостью была моя жизнь… Ты не пригласишь меня войти? Ника, по-прежнему, опиралась на дверь. Она молчала: «Любит ли она этого человека? Пожалуй, нет. Больше, нет». Осознание этого охватило её душу какой-то апатией. Она услышала звук подъехавшей машины: – Тебе пора, Дэн... Обернувшись на звук шагов, он увидел высокого мужчину, в спортивной форме и с лыжами в руках, идущего рядом с мальчиком. Мужчина кивнул и вопросительно взглянул на Нику.

– Мой старый знакомый, дорогой! Как покатались?

– Замечательно. Напрасно ты не присоединилась. Почему не приглашаешь гостя в дом? /281

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Он уже уходит…

– Мама! Было так хорошо.

– Дэниэл! Поздоровайся и иди в дом. Мальчик оглянулся на гостя, и Дэн вздрогнул: «Глаза, овал лица… волосы… Длинные и светлые… Так это…?!»

– Сколько лет твоему сыну? – тихо спросил.

– Скоро пять. Тебе лучше поторопиться. Через несколько минут последний автобус в город. До свидания, Дэн. Нет, прощай. Он понял этот её взгляд. Не мог обмануться. Это – конец. Дэн пожалел, что отпустил такси. Закутавшись в длинный шарф, побрёл по сугробам в сторону остановки и увидел отъезжающий автобус. Пошел дальше, мимо леса, до окружной. Добравшись до неё, долго стоял с поднятой рукой. Мимо, с включёнными фарами, проносились машины. Наконец, одна притормозила. Сев в машину, Дэн назвал адрес матери.

/282

ТРИ ПОЛУГРАЦИИ И ОДНА

Н

аталия Ильинична вторую неделю болела, но ни одна из подруг не пришла её проведать. Один раз позвонила Ляля. Муся, Софочка не позвонили. Они были в ссоре с Наталишей, и принципиально не желали сделать первый шаг к примирению. Наталиша «метала» громы и молнии: «Эти мерзавки решили выступить против неё единым фронтом? Каково?» После злополучного обеда у Муси, Наталиша была настроена против подруг воинственно. «Слава Богу, ей не придётся пить Мусин отвратительный кофе и слушать мерзкие разговоры своих подружек», – успокаивала себя. Ещё с далёкой молодости пожилые дамы, называли друг друга уменьшительными именами. Так, Людмила Николаевна была Лялей, Софья Михайловна – Софочкой, Мария Иосифовна – Мусей и Наталия Ильинична – Наталишей. Много лет они работали вместе, теперь были на пенсии. Одна лишь Муся, когда-то была замужем, и этот факт поднимал её, как бы, на ступеньку выше подруг, так и оставшихся в старых девах. Ссора случилась из-за сущего пустяка. Месяц назад подруги собрались у Муси. Надо сказать – она была замечательной кулинаркой и, пожалуй, из всех четверых – настоящей хозяйкой. Особым успехом пользовался её чёрный кекс, рецепт которого она не разглашала. Муся делала упор, что надо долго и пышно взбивать белки, рассказывала об ингредиентах, последовательности их ввода в тесто, но умалчивала об изюминке – засахаренном варенье. И на сей раз, Муся была на высоте. Казалось, целая жизнь почти позади, но она любила чем-то удивлять. /283

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Хотя бы одно из блюд должно было быть новым. И всё это, не считая маслин, языка, который таял во рту. Надо отдать должное – Муся никогда не скупилась.

– Очередной выпендрёж, – сказала Наталиша своим, чуть скрипучим, голосом, в котором явно ощущался твёрдый стерженёк. Как всегда, еда была вкусной, изысканной. Подруги, в полном смысле слова, «обожрались». Перешли к кофе с рокфором, когда у Софочки разболелся живот, и она помчалась в туалет, если при её комплекции можно употребить слово «помчалась». Муся, оправдываясь, разволновалась, уверяя, что всё – свежайшее, вчера – купленное. Никто и не сомневался, а Наталиша вынесла вердикт: – Ничего удивительного, нечего столько жрать. За Софкой не угонишься. Только хочешь взять кусочек языка, как она уже отправила в свой рот последний. Муся, у тебя в доме имеются весы? В следующий раз нужно непременно каждой взвеситься. До и после обжираловки. Уверена, самая большая прибавка будет у Софки. А, вообще-то, я давно собиралась тебе сказать… Ты, разумеется, хозяйка... Ничего не скажешь. Правда, кофе – дерьмо. Сколько раз тебе говорила – не бери «Рабусту». «Арабику» покупай. Несколько дороже, но совсем другой аромат. И ещё… Сколько лет ты намерена кормить нас своей фирменной приправой – одними и теми же историями? Я твою жизнь наизусть знаю. Могу написать роман и получить Нобелевскую премию. Сколько раз, будь любезна, мы слушали историю о несчастных, замордованных цыплятах, которых резали к твоему свадебному столу? По меньшей мере – тысячу… Хотя бы раз в жизни не мешало бы задуматься, что такие подробности во время еды… Бр-р-р… Это не комильфо…

– Причём тут «комильфо»? – Муся никак не могла взять в толк, в чём, собственно, её вина? – Наталиша, ты же сама настояла на сегодняшней встрече… Упрекала, что я давно не принимала…

– Ну и что с того, что настояла? Почему никогда нельзя просто посидеть, тихо, мирно, поговорить о музыке, например? Почему нужно выслушивать вечные воспоминания о твоих, царство им небесное, многочисленных родственниках? Ну, скажи, сколько можно? «Тубочка, Миронька, Любочка»… И так далее, и тому подобное… А чего только стоит твоя присказка: «на долгие годы»… Слова - паразиты… Пора от них избавляться. Послушай, ты же /284

Рассказы / ТРИ ПОЛУГРАЦИИ И ОДНА

грамотная тётка, столько лет проработала в техотделе, среди интеллигентных людей… Но «местечко» так и прёт наружу, дорогая! У меня от твоих разговоров нарушается пищеварение.

– Девчонки! Пищеварение нарушается у Наталиши, а Софочка из туалета не вылезает, – вставила слово Ляля со своей, как всегда, честной и удовлетворённой улыбкой.

– Ну, знаешь, Ляля! – брови у Наталиши взметнулись на лоб. – Ты не очень-то отличаешься от Муси. Назойливость твоих экскурсов в прошлое… О том, как была неотразима и неприступна в молодости … Сомнительно это всё. Когда-то в тебя влюбился сосед по старой квартире… Потом участковый врач… «Ну, мужчина! Ну, тополь! Ну, кипарис!» – так, кажется, ты о нём отзывалась? А в завершение – какой-то вор, который по закону жанра, прежде, чем влюбиться – стащил твою зарплату из сумочки… Ну, не идиотизм? Чем не сюжет для кино? «Оскар» обеспечен. Как будто мы не проработали рядом почти тридцать лет? Я же знаю вас, как облупленных… Софка тоже рассказывала… Тому – «от ворот поворот», этому… А сама, вероятно, по сей день – девственница…

– Ты сегодня распоясалась без меры, – в дверях появилась Софа. – Что ты строишь из себя аристократку? Чем отличаешься от нас, хотела бы я знать?

– Браво, девочки! Не прошло и часа, как Софочка, наконец-то, освободила туалет. Позволь и мне воспользоваться! – И Наталиша еле-еле разминулась с Софой в дверном проёме.

– Язва! Однозначно. И в молодости такой же была. Маскировалась. А сейчас, так, вообще, старческий маразм… Не зря в Институте её не любили. Всех доставала. – Уголки Софиных губ обиженно опустились, образуя складочки. Глаза наполнились слезами. Она не могла успокоиться. Спустя минуту вернувшаяся Наталиша налила в бокал вина и села в кресло. Вино у Муси было не крепкое, но в голову ударило. Все подруги были полными, и только она, Наталья Ильинична, не раздалась вширь, сохранив сухопарую, как в молодости, фигуру. О чём не преминула заметить: – Никто не возражает, что я заняла кресло? Впрочем, ни одна из вас не втиснется… Особенно Софочка. Муся, Софа и Ляля молча наблюдали за подругой: «Что ещё сегодня выкинет?» /285

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Наталиша не заставила себя ждать: – Знаешь, Софочка! – ласково начала она. – Не дуйся, улыбнись. Тебе идёт улыбка. Почему такая кислая сегодня? У тебя цель – испортить всем настроение? Вообще, я думаю – тебе пора сесть на диету. Хотя бы, немного ограничивать себя. Ты жутко разъелась – настоящая слониха. Вся в перетяжечках, ямочках, точно раскормленный младенец. У тебя, наверное, пятьдесят шестой размер? Или пятьдесят восьмой? Под тобой паркет «ходит», мебель дребезжит…

– Что она ко мне прицепилась? – взвизгнула Софа. – Вы видите, видите? – повернулась она к Мусе и Ляле. – Почему вы молчите, не скажете, что на самом деле думаете о ней? Почему она всю жизнь «тянет» одеяло на себя, по какому праву всех оттесняет на задний план? Никакой деликатности, сочувствия… Её мнение – истина в последней инстанции? Разве это справедливо?

– Я не молчала, сказала, что думаю. Ты была в туалете, – попыталась оправдаться Ляля.

– Да всё я слышала, сказала она. Вы просто её боитесь, как много лет назад. Можно подумать, премию очередную не выпишет. Так мы уже давно не в КБ.

– Ах, Боже, мой! – Наталиша расхохоталась так, что завитые локоны расплелись, а нижний протез чуть не выскочил изо рта. – Молодец, Софочка! Молодец. Уважаю. Дуры вы, бабы. Как есть – дуры. Нет, ну право же. За сорок лет ничего не изменилось. Помните ходивший по Институту анекдот о вас троих: «Три полуграции. Сначала, они – вышивали. Потом, все трое заболели радикулитом. Теперь – они вяжут». Ну, что смотрите на меня? Разве не так было? Накупили вязальных машин – и вперёд. Весь институт от смеха давился, когда вы щеголяли в одинаковых меланжевых юбках. Хоть бы одна из вас придумала что-нибудь индивидуальное, своё. Нет, как под копирку. Зачем было так стараться? Только Муське и удалось мужа найти. Правда, ненадолго… Так наша Мусенька и сейчас хоть куда, хоть полновата. А вы, двое, – она устремила свой инквизиторский взгляд к Ляле и Софочке. – Что за грязно-русый, неопрятный оттенок волос? Неужели нельзя приобрести нормальную краску? Не на базаре – в магазине. «Дешева рыбка – погана юшка», – процитировала Наталиша известную пословицу. /286

Рассказы / ТРИ ПОЛУГРАЦИИ И ОДНА

Тут уже Софочка не выдержала, слетела, что называется, с «катушек»: – Нет. Вы только посмотрите на этого арбитра. Дорогуша, вот скажи! И краска для волос у тебя самая-самая. И одежда… Глаза под цвет курточки. И косметика… Штукатурки на лице столько, что на ремонт хватило бы. Тоже мне, девочка. Со спины… Стоит тебе только оглянуться, как иллюзия рассеивается. Знаешь, подруга! Кости ещё никого не прельщали… Ходишь – звенишь. Вот-вот рассыплешься. И я напомню известную пословицу: «Доки товстый схуднэ, тонкый – здохнэ». Замолчи и не смей учить меня, как жить. Ты, кажется, периодически посещаешь психолога? Так тебе не психолог нужен – психиатр. Наталиша, не ожидавшая подобного выпада, «и от кого?», от Софочки, побагровела: – Подумать только. Пришла к Муське в хорошем, приподнятом настроении. Теперь непременно подскочит давление. И всё из-за вас, идиоток. Я напомню… Да, да, напомню. Забыли, кто, я? Кто, вы? Я никогда не зависела от ваших решений. Забыли, голубушки? Напомнить о времени, когда многие хотели «ходить» у меня в друзьях? Так только с вами, гусынями, угораздило подружиться… Муся, до конца не осознавшая всего того, что услышала от Наталиши, раздумывала, сказать что-то, или промолчать? Основной удар выпал Софочке, нужно было бы её защитить, но с другой стороны – хозяйке дома не пристало конфликтовать с гостьей… Даже, если эта гостья уже осточертела со своими нравоучениями. Следует сделать небольшое отступление, немного объяснив суть взаимоотношений между дамами, шлейф которых тянулся из прошлого. Ещё тогда их отношения вполне определились. Много лет назад, Наталиша – зам. Зав. «КБ». Одновременно – председатель Месткома Института. В те годы от неё зависело очень многое. Остальные подруги были профоргами в своих отделах. Если бы сейчас кто-нибудь сказал им, что это они жаждали дружбы Наталиши, они бы рассмеялись. Собственно, на ниве Месткома и завязалась дружба. Три членши, поддерживая Наталишу, голосовали всегда «правильно», не оспаривая её решений. Тем более, что эти решения всегда были согласованы с руководством. /287

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Когда началась эта дружба, каждая из них претендовала на особо доверительные отношения с ней. И Наталиша не обманула ожиданий: и премии, и надбавки к зарплате, и льготные путёвки, полученные в обход, по настоящему нуждавшихся, членов профсоюза. Самое интересное состояло в том, что апофеозом этих отношений были подношения со стороны подруг, причём каждая пыталась перещеголять двух других. Принимая очередной подарок, Наталиша не оставалась в долгу: то направление в ведомственный профилакторий, то талоны в продуктовый распределитель, не говоря о глобальной материальной помощи за счёт профсоюза. Таков был расклад в прежние времена. Наталиша дружила, но всё же соблюдала некую дистанцию – положение обязывало. И свой покровительственный тон не утратила до сих пор… Её лицо дрожало от возмущения, когда вспоминала прошлое. Не требовалось кривить душой – ностальгировала по прежним временам: «Подружки… Показали своё истинное лицо… Когда им что-то нужно было, рассыпались мелким бисером… Одной – венгерскую жилую комнату помоги достать. Другой – холодильник «ЗИЛ». Третьей – плиту газовую «Маша». Видите ли, на своей она уже не может готовить. Забыли… Всё забыли, подружки. Чего без неё стоили? Спрашивается, сколько мужчин гостило в молодости в Лялиной постели? А жениться – никто не женился. Муся – тоже хороша… Мужа любила… Как же… Это не мешало ей наставлять ему рога. Он и сбежал через несколько лет. Ну а Софа? Корова – коровой… Ни одной премьеры не пропускает… Театралка… Несёт себя всю жизнь как «хлеб-соль»… Да что о них говорить?» Мысленно, с чувством презрения, расправившись с этими неблагодарными, Наталиша еле скрывала от себя собственную досаду. Много раз она подходила к телефону, проверяя, есть ли зуммер, хорошо ли лежит трубка? Телефон был исправен, но упорно безмолвствовал.

/288

ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА С ЖЕНСКОГО НА МУЖСКОЙ

П

омнишь нашу встречу? – спросила женщина. Слова донеслись до его ушей, словно издалека.

– Какую? – спросил, нехотя выйдя из задумчивости. Женщина отстранилась и пожалела о вопросе: – Ты холоден, как будто тебя здесь нет. Ведь прекрасно понимаешь, о чём я? Первую, конечно. Просто, больше не любишь…

– Так уж случилось, что лю-блю, – растягивая слова, возразил он. – Совершенно не понимаю твоей логики… Женщину не волновала логика. Её волновали чувства. Хотела вновь убедиться, что любима: – Почему ты никогда не ответишь прямо? Уходишь в философские отступления… Было бы честнее сказать, что разлюбил…

– Неправда. Я не ухожу от ответа. К чему? Если люблю тебя…

– Но как? Как ты любишь? Даже не помнишь нашу первую встречу. Если бы я интересовала тебя, как прежде…

– Послушай! Ты неверно формулируешь вопрос, ожидая, что я сам должен догадаться о его сути, – мужчине всё трудней удавалось сохранять спокойствие. В душе зрело раздражение: «Во истину! Женская логика абсолютно непредсказуема». Однако, женщина была непреклонна: – Последнее время ты отгородился, точно стеной, сквозь неё невозможно к тебе пробиться. Ты прикрываешься мифическими проблемами, говоришь, что я мешаю тебе думать. Обо мне ты подумал? Кроме чувств у меня ничего нет. Нет альтернативы. /289

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Что вы за существа, женщины? – взрывается мужчина. – Другая биологическая субстанция. Забиваете голову всякими глупостями, только бы рассуждать о любви. Вас невозможно понять.

– Зачем понимать? Нас любить надо.

– Ты действительно часто мешаешь думать, добраться до каких-то глубинных мыслей…

– А ты… Ты – надутый индюк. Для меня мир перестаёт существовать. Потому что, мир – это ты. Неизменно. Навсегда. Ты – прагматик по жизни. Я – романтик. Ты не в состоянии фантазировать, мечтать о любви, в первую очередь о ней. Бежишь от этого слова, от моей попытки повернуть твоё внимание в эту сторону. Пусть мы часто ругаемся… Не понимая друг друга, расходимся в разные стороны. Навеки … Но, если, всё же, нам хочется иногда сойтись в середине? Жестикулируя, она продолжала что-то говорить, и краем сознания мужчина уловил что-то книжное, банальное, гдето прочитанное. Более всего дороживший внутренней свободой, он почувствовал себя опутанным лишними, ненужными словами, похожими на дешёвую подделку. И, наконец, понял. Женщины, компенсируя превосходство мужчины, стремятся к подавлению его личности, стараются подмять под себя. У мужчины ощущение превосходства – на грани инстинкта, женщина подавляет его вполне осознанно, приглашая играть по своим правилам. Нужен ли ему тот мир, который она называет своим? Совпадают ли их образы мира? Для неё, слова – фантики, жонглирует ими с удивительной лёгкостью. Какой-то мудрец сказал, что в женщине интересно не то, что она говорит, а то, что скрывает. Женщина – загадка для мужчины. Как всё-таки это безнадёжно глупо. Но почему-то хочется дотронуться до неё рукой: «Чёрт бы побрал эти тупые конечности. И как пронзительна мысль: «Не следует воевать с собой. Желаниям следует потакать»».

/290

У ОЗЕРА

В

почтовом ящике лежало письмо без обратного адреса. Внутри – небольшой лист бумаги с единственной фразой: «Я должен тебя увидеть…» Адрес, дата следующего дня. «Какая-то чушь», – подумала женщина и хотела опустить письмо в урну. Передумала, положив в карман плаща. Вспомнила о нём вечером. Адрес нашла в Интернете: довольно далеко от центра, в районе, где не бывала: «Ерунда. Чей-то розыгрыш?» Рано проснувшись, ощутила тревогу: «Ах, да… Письмо… Выбросить? Нет. Нельзя. Иначе, замучит неизвестность. Можно рискнуть, поехать, воспользовавшись давно забытым чувством свободы от обязанностей». Интуиция молчала, не подсказав, что это – важно. Просто какое-то томительно-тревожное чувство. Возможно, это и была интуиция? Дорога заняла немногим более часа. Метро, трамвай, минут пять пешком по переулку. Дойдя до угла, остановилась – перехватило дыхание. Взору открылось озеро, раскинувшееся среди домов. Ноги стали ватными – не могла сдвинуться с места. Всё поняла мгновенно. Тогда, много лет назад, в её жизни тоже было озеро. Над ним, на самом верхнем этаже дома – прибежище любви, «Ласточкино гнездо», как шутили они. Первый порыв, который она ощутила – бежать: «Кто сказал, что прошлое нельзя вернуть? Отнюдь… Иногда /291

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

оно возвращается, преследует… «Но разве человеками пишутся законы человеческие?»» Прошло несколько минут. Она прошла немного вперёд, остановилась перед домом, номер которого указан в письме. Отошла назад, почти до кромки озера, обвела взглядом окна дома. Сентябрьское солнце согревало спину… Но она почувствовала – кожа на лице леденеет. Промедление было невыносимо. Вернувшись к дому, вошла в парадное, поднялась на нужный этаж. Позвонить не успела – дверь открылась. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Напряжение постепенно спало, как будто расстались вчера, а не более двадцати лет назад. Он шагнул навстречу и, прижавшись друг к другу, они оцепенело молчали. Потом, отстранившись, она вошла вовнутрь: – Закройте дверь. Вы выглядите уставшим.

– Долгий перелёт, – усмехнулся он. Войдя в комнату, остановилась у окна: – Там было значительно выше.

– Да. «Ласточкино гнездо». Хотел воссоздать атмосферу того дома, его запах... Получилось не вполне...

– Чья это квартира?

– Снял.

– Когда обратно?

– Ночью.

– Мизансцена из прошлого? – кивнула на сервированный стол. – Те же фрукты, вино… Для чего всё это? Хотелось бы понять…

– Вино такое же терпкое и сладкое, как тогда… За что ты сейчас ненавидишь меня?

– Разве я могу? Давно всё закончилось… Зачем же сейчас? Столько лет… Должна быть причина…

– Она существует, не сомневайся. Хотя бы, чем-то жить следующие… год… два… десять…

– О, Господи! – произнесла она. – Когда-то я была уверена в собственной неотразимости, но это не помешало вам меня оставить… Теперь, когда – взрослый внук, седина вовсю… Не понимаю… Как видите, я уже не Венера… Возможно, ухожен/292

Рассказы / У ОЗЕРА

ная и подтянутая в свои, неважно сколько, годы... Морщинки отретушированы, припудрены, но куда девать синеву под глазами? Как быть с рубцами здесь? – рукой она коснулась сердца. – Мне не стыдно… Я разучилась любить… Да и время желаний прошло…

– Это только кажется, что прошло… Помнишь? Каждый вечер закрываем глаза, и снова – вместе…

– Смешно. Эти фантазии уже не для меня… Зачем тревожить прошлое? Неужели редких телефонных разговоров не достаточно? Не следовало пересекать океан…

– Когда мы расстались…

– Когда ты ушёл, – перебила она.

– Теперь у тебя проблема с единственными и множественными числами. Я никогда не уходил… Ты – единственная, без расчёта, эгоизма. Ты всегда была в моих мыслях, не позволяя страхам завладеть душой, оберегала … Следила за мной из зазеркалья… Приносила удачу, была талисманом. Тогда… Я хотел детей. Ты же знаешь.

– Что же вы и их оставили? И её? Вы – одиночка. Вам никто не нужен.

– Неправда. Ты. Сейчас, мне особенно необходимо твоё понимание. Она грустно улыбнулась: «Кто поможет ей справиться с зимой её осени, с весной её зимы? Ренессанс бессилен своим печальным знанием… Предчувствием подмигивающего конца». За размышлениями она прослушала то, о чём он говорил. Уловила конец фразы: «…куплю квартиру».

– Что?

– Да. Ты не ослышалась. Я хочу купить тебе квартиру. Или дом…

– Ты заработал на Уолл-Стрит миллионы?

– Да… Несколько, – рассмеялся он. – Ты согласна?

– Нет.

– Почему?

– Нет. Хватит об этом. Она подошла к кровати, сбросив туфли, легла: – Если хотите, можете лечь рядом. Не раздеваясь. Не станем же мы смешить Бога? Вы ведь не надеялись на интим? /293

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Я хотел встречи. Мне необходимо было увидеть тебя в последний… Впрочем, давай всё же выпьем. Я привёз вино. Он наполнил бокалы, поднёс к кровати.

– Не откажусь, – она сделала несколько глотков. – Идиллическая картинка… Почти, пастораль. Двое немолодых людей… Хотя, вы, ещё вполне… Прилягте. Или вы не отвечаете за себя?

– Не стану отвечать на твои колкости. Ты имеешь на них право. Склонившись, он прикоснулся ладонью к её лицу. Его пальцы скользили от глаз к губам, подбородку. Дальше – шея, открытая когда-то для ласк… Пальцы коснулись её, сжали. Много лет назад вид её шеи вызывал желание, которое возникло вновь. Он резко отдёрнул руку и отошёл к окну. Через несколько минут, задёрнув шторы, вернулся к кровати: – Любовь просит темноты. – Лёг рядом, не делая попыток к ней прикоснуться. Она приподнялась на локте, всматриваясь в него: – Дорогой, мой мальчик! Наши тропы исхожены. Ведущая в Рай, заросла. Взяв за запястье, он положил её ладонь на своё лицо: – Никогда не прощу себе. В никуда ушли годы, десятилетия. Жил наполовину… Замёрз. Никто не смог тебя заменить. И боль не исчезла… – он резко встал, наполнил бокал, выпил. – Не сомневайся, я всегда принадлежал только тебе. Когда звонил, нужно было лишь услышать твой голос. Сейчас – увидеть твоё лицо… Скажи что-нибудь…

– Что ты хочешь услышать? Зачем повторяться? Когда-то мы сошли с ума. Ты… Я… Взахлёб… Без фальши… По-настоящему. Любовь, не искажённая бытом, без штампа в паспорте. Под небом. Вольная, тайная. Потом ты очнулся. Задумался о перспективах… Сейчас, по прошествии лет, понимаю – ты был прав. Не кори себя… Давай помолчим. Помнишь, как хорошо было молчать вдвоём? Она не заметила, как уснула. Очнулась, когда поздние сумерки пробивались сквозь шторы. Было тихо и пусто. Ей стало страшно, что она одна в чужой квартире. Подбежала к входной двери: «не заперто». На столе – не тронутый ужин. Бутылка из под вина – пуста. Под ней – записка: «Ты права, дорогая! Не /294

Рассказы / У ОЗЕРА

стоило пересекать океан. Всё безвозвратно. И жизнь… Уходя, захлопни дверь». Схватив записку, бросилась к двери. Бежала к трамваю, точно за нею гнались. Было заполночь, когда добралась домой. Не ответив на вопросы домашних: «Где была?», прошла к себе. Легла, не раздеваясь. Мысленно снова перечитывала оставленную им записку: «Безвозвратно… Безвозвратно… И жизнь… И жизнь… О, Господи! – страшная догадка ошеломила её. – Он приезжал проститься, болен. Нет. Не хочу, – гнала от себя эту жуткую мысль. – Это был сон. Всего лишь сон. Плод воспалённого сознания. Пусть всё останется, как прежде. Пусть, он не приезжал. Не было «сегодня». Не было. Хотя бы так… Хотя бы так…»

/295

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

УРАВНЕНИЕ СО ВСЕМИ ИЗВЕСТНЫМИ

Т

аня прислушалась к шагам мужа. Он ходил по балкону, курил. Сознавала, что любовь стала тяготить и раздражать его. Спрашивала себя: «Почему?» Внутренний голос отвечал: «Ты знаешь». Да, она знала... Любовь к восемнадцатилетнему мальчику – безумие. Ещё большее безумие – замужество. Она научила его целоваться, научила искусству любви. Вскоре поняла – из её мести его отцу возникло нечто новое, без чего стало трудно жить. Вопреки логике, выстроила отношения там, где они не могли возникнуть, и сейчас терпели крах, несмотря на все усилия. Оба будто пробудились от сна, в котором были счастливы. Различие в том, что он желал пробуждения, она – нет. Ещё недавно она трепала его рыжие волосы. Говорила: «Мы никому-никому не откроем только нам известный секрет любви. Мы успели всё, кроме одного – надоесть друг другу. Помнишь, как всё началось?» «Как лавина, – смеялся в ответ. – Настигла, поглотила. Я люблю тебя, Танюша»... Теперь не говорил таких слов. Постепенно перестал впускать её в свой внутренний мир. Она чувствовала – их брак не спасёт ни прошлая, сексуальная гармония, ни горячо любимый сын, сладко посапывающий в соседней комнате. С каждой минутой Рыжий, как называла она мужа, отдалялся всё дальше... Она просто хотела быть счастливой, но события с математической точностью отнимали такую возможность. Как проявляющаяся на негативе фотография, всплывало в памяти прошлое, которое невозможно было отме-

/296

Рассказы / УРАВНЕНИЕ СО ВСЕМИ ИЗВЕСТНЫМИ

нить – оно всегда будет стоять между ними. Тень его отца, с которым у неё был продолжительный роман. Их связь оборвалась – она поставила любовника перед выбором – он отказался оставить семью. Оттого ли, что не любил достаточно сильно или просто не терпел ультиматумов. Был сильно уязвлён своей отставкой, которая пробудила в нём угасшее чувство. Но было поздно – Таня стала женой его сына. Ситуация стала настолько невыносимой, что Таня настояла на эмиграции. Рыжий, первой женщиной которого она стала, ради любви был готов на всё. На разрыв с родителями, на эмиграцию, до конца не сознавая, что она означает на самом деле. Чувство одной группы крови слабело с каждым днём. Он тосковал по родительскому дому. По сути, был совсем ребёнком, двадцати трёхлетним, но ребёнком. Она, перешагнувшая тридцатилетний рубеж, испытывала к нему и материнские чувства. Шутка, что у неё двое детей, ранее забавлявшая, сейчас его злила. Теперь она обдумывала каждое своё слово. Ведь никогда не знаешь заранее, какую цепочку событий оно может выстроить, куда может привести... Слово – первично… Оборвав внутренний монолог, вышла на балкон: – О чём молчишь, Рыжий?

– Не называй меня Рыжим. Сколько раз просил, – раздражённо сказал он.

– Раньше тебе нравилось. Я лишь хотела… Ладно, не буду. Пусть так. Скажи... Что мне сделать, чтобы тебе было хорошо? Чтобы успокоился? Исчезнуть? Давай поживём врозь. На расстоянии поймёшь, нужны ли мы с Димкой тебе? – она намеренно упомянула о сыне, зная о любви Гены к нему.

– Бессмысленный разговор, Таня. Сейчас, когда мне надо ехать в аэропорт? Намеренно затеяла? Знаешь, это невозможно. Мы не можем снять ещё одну квартиру. Что я смогу понять? Что нового открыть для себя?

– Послушай, – сдерживая слёзы, перебила Таня. – Я ничего не затеяла. Ты толкаешь меня в разные стороны, и это, как паутина. Я так больше не могу, пойми. Нам следует пожить отдельно, хотя бы на время её приезда – она же ненавидит меня. Я прекрасно знаю, что ты скажешь – я сделала несчастной /297

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

твою мать, отобрав мужа, а затем сына. Согласна, у неё есть основания. Но ты? Съедаешь себя, меня… Понимаю, у нас не ординарный брак. Но, если бы он был таковым – от скуки можно было бы умереть. И потом... Я же обо всём тебе рассказала. Не скрыла. Я перечеркнула прошлое. Если бы речь шла не о твоём отце, тебе было бы легче? Таня придвинулась, пытаясь его обнять. Уклонившись, он сказал: – Прошу! Дай мне побыть одному. Скоро выезжать.

– Я не нужна тебе? Совсем? – не дожидаясь ответа, вернулась в комнату, оставив его наедине с внезапно надвинувшейся ночью. Только несколько минут назад ещё было светло. Здесь, в Иерусалиме, ночь наступает мгновенно. Увидев, что в спальне погас свет, он прошёл на кухню, сварил крепкий кофе: «Этой ночью ему не уснуть, и смысла нет – скоро выезжать. Кофе и сигарета – вот всё, что сейчас нужно». Он не мог представить, что через несколько часов встретится с матерью, которую не видел несколько лет. Которую обожал. Разрыв с нею ещё несколько месяцев назад казался вечным. Выйдя на балкон, прислушался. Из-за пустыря, раскинувшегося за дорогой, огибавшей их дом, доносилось монотонное пение – молитва. Бет-Лэхем, Как на этой земле всё близко, рядом... Противостояние народов, корнями уходящее в неоднозначное прошлое. Как соединить несоединимое? Возможно ли? Если в собственной семье вряд ли удастся найти компромисс, примирив отца с матерью, мать с женой, жену и отца. Где его место в этом распадающемся квадрате? Поёжился, вспомнив события пятилетней давности, когда объявил родителям о намерении жениться. Отец побелел, только желваки задёргались. Не сказав ни слова, заперся в своей комнате. Мама... Страшно вспомнить. Рыдая, колотила дверь мужа: «Негодяй, мерзавец! Подложил мальчику свою девку. Бог не простит. Никогда…» Кричала ему, своему любимому сыну: «Ненавижу, так же, как и твоего отца. Убирайся! Вон из моей жизни!» Его реакцией стал резкий скачок адреналина – голос стал резким, визгливым. Не помнил, что кричал матери в ответ, а когда ошеломлённые от сказанных друг другу /298

Рассказы / УРАВНЕНИЕ СО ВСЕМИ ИЗВЕСТНЫМИ

страшных слов остановились, поняли – достигли черты… Двое, безумно любящие друг друга, мать и сын, преступили порог дозволенного... В то время он совсем не сознавал, каким ударом для матери, ещё красивой сорокалетней женщины, стал его роман... В памяти всплыло время, когда он замечал, что отношения между родителями сильно изменились. Они стали жить в разных комнатах. Иногда эти периоды сменялись согласием, потом он понял, согласие это было показным, под нажимом матери, которая скрывала от сына семейный разлад. Исчезновения отца объясняла командировками. Во время «очередной» командировки случайно встретил отца в кафе. Тот был не один, несколько смутившись, представил сыну спутницу. Это была Таня. От её насмешливого взгляда он покраснел, как краснеют только рыжеволосые. Через несколько дней Таня позвонила с просьбой о встрече, и он сразу узнал её хрипловатый, грудной, голос. Она хотела объясниться по поводу отношений с его отцом, но неожиданно встреча приняла другую окраску. Об отце было сказано всего несколько слов, исчезла неловкость, отпала разница в возрасте. Остались двое, он и она. События развивались стремительно, как в калейдоскопе. Разрыв с родителями, рождение сына. Затем – брак, эмиграция. Первые дни на этой земле подобны шоку – казались ирреальными. Как во сне – стоит проснуться, и всё встанет на свои места. Постепенно втягиваясь в здешнюю жизнь, не переставал жить с ощущением временности происходящего. Постоянное копание в себе. Разладившиеся взаимоотношения с Таней, сложные, мучительные, запутанные, в которых он винил больше себя, только усиливали это ощущение. Он любил её, но в душе возникло нечто, что оскорбляло и мучило. Он ревновал её к прошлому. Если бы тогда был другой мужчина, не отец, всё было бы проще. Последнее время радость приносили редкие минуты общения с сыном, маленьким Рыжиком, скопировавшим его со стопроцентной точностью. Работа, в том числе, «чёрная», сводили к минимуму эти минуты. Постоянная не/299

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

хватка денег, экономия во всём, лишали рассудка. Счета, счета… Абсолютно за всё. Удивляло их отсутствие за воздух… Легенда о «Рае в шалаше» потерпела крах. И не только от навалившихся трудностей. Он осознавал своё предвзятое отношение к Тане, но ничего не мог поделать, лелея в душе любовь-ненависть. Оттого, что она оставалась по-прежнему нежной, любящей, ненавидел себя ещё больше. Его мучили противоречия. Её голос, прежде манящий – раздражал, хотелось бежать: «Расстаться? Но как жить без неё?» Всё казалось ошибкой – любовь, приезд в эту страну. Он с нетерпением ожидал, но в то же время боялся встречи с матерью, которая ехала в гости. Несколько месяцев назад, когда она позвонила, и он услышал родной голос, у него как будто остановилось сердце. Как соединить разорванные нити? Что впереди? Допив кофе, он вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь. Иерусалимская ночь была холодной и ясной. До рассвета оставалось ещё несколько часов. Он сел в машину и взглянул на небо, усыпанное тысячами звёзд, где про всех всё написано… Прошлое, настоящее, будущее. Нужно лишь уметь это прочесть. Завёл машину и медленно двинулся в аэропорт.

/300

В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ, В НЕКОТОРОМ ГОСУДАРСТВЕ…

Н

аблюдая за игравшей «в классы» внучкой, Бася с сожалением констатировала: «Ничего еврейского. Надо же… Оба сына «взяли» русских, еврейки им не интересны». Не то, чтоб она была против… Нет… Но при общении с невестками чувствовала себя человеком второго, а то и третьего сорта.

– Подойди ко мне, – окликнула внучку. – Из носа течёт. Высморкайся.

– Не хочу. Отстань, – отмахивается та.

– Что за ребёнок! Всё – назло. «Не хочу, не буду». Иди сюда, говорю.

– Не мешай играть, – продолжает прыгать внучка. Бася встаёт со скамьи, тяжело передвигая больные ноги.

– Дай нос. Что ты втягиваешь сопли? Фу… Гадость. Ну, давай. Вот… Ещё раз. Умница. Видишь, так лучше? Дай поцелую.

– Лу-чше, лу-чше, – передразнивает девочка и вырывается. – Иди сядь, ты старенькая, можешь умереть. Бася обиделась: «Старенькая. Вот ещё. Семьдесят. А в душе – тридцать. Видела бы она меня молодой… Если бы не ноги… Доказала бы и невесточкам… И внукам…» Двор ещё пуст. Будний день. Взрослые работают. Детвора учится. Скоро все сойдутся, начнутся «казаки-разбойники», «жмурки», перекличка соседей, музыка. Сейчас ничто не мешает Басе предаваться размышлениям: «Конечно, семьдесят – не пятьдесят, даже не шестьдесят. Что дальше? Рай? На иное категорически не согласна. Там тепло. Райские птички. Ни евреев, ни русских, ни узбеков… Все – равны. Те, которые не греш/301

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ники. Рай… Интересно, где он находится. И Ад? Ой, брр… Не хочу об этом». Взглянув на часы, Бася поднимается и направляется к внучке: – Пойдём. Пора обедать и спать.

– Не буду. Не буду. Мама разрешила не спать.

– Мама командует у себя дома. Раз сегодня тебя привела, будешь делать то, что я велю.

– Не пойду, сказала, – девочка отбежала на другой конец двора. – Догони, догони. Бася сдерживает слёзы: «Чистое наказание». Она не любит привлекать к себе внимание, но вынуждена прокричать на весь двор: – Подойди сюда сейчас же.

– Не-а, – мотая головой, внучка выжидающе смотрит на Басю.

– Хорошо, оставайся. Я ухожу. По городу ходят цыгане и крадут маленьких детей. Знаешь, что они с ними делают? Оставайся, увидишь. Угловым зрением следя за внучкой, направляется к парадному. На лице девочки – растерянность. Она срывается с места и бежит за Басей.

– Бабуля! Что цыгане делают с маленькими детьми? – она с недоверием относится к Басиным историям, но любопытство будоражит воображение.

– Пойдём, моя хорошая! Расскажу, – берёт её за руку, и они поднимаются в квартиру. – Сейчас буду тебя кормить. Ты любишь куриные котлетки?

– Сначала расскажи про цыган, – не унимается девочка. Бася не рада, что упомянула цыган. Приносит из кухни миску и кувшин с водой: – Вымоем руки. Мы же с тобой аккуратные девочки.

– Девочки! Ха-ха-ха, – заливается внучка.

– Ну, вот видишь, я рассмешила тебя. Хочешь, расскажу тебе сказку-быль. Ты будешь есть, я – рассказывать.

– Давай, – снисходительно соглашается девочка, надкусывая котлету.

– Ну вот, – начинает Бася. – В некотором царстве… /302

Рассказы / В НЕКОТОРОМ ЦАРСТВЕ, В НЕКОТОРОМ ГОСУДАРСТВЕ…

– В некотором государстве, – подхватывает внучка…

– Мы так не договаривались. Ты ешь, я рассказываю. Так вот, много, много лет назад там родился мальчик. Его маму звали Марией.

– Как мою? – Перебила внучка.

– Как твою. Не отвлекайся. Мальчика назвали Иисусом. Очень хороший мальчик, послушный, умный.

– Как звали его папу?

– Ты снова перебиваешь. Мне трудно рассказывать. Его папу звали… Неважно. Суть не в этом. Мальчик рос, хорошо учился. Многое знал. Однажды он поспорил со своими учителями. Его наказали… Не знаю, был ли виноват мальчик? Он был евреем и…

– Еврей? – выплюнула котлету внучка. – Маленький… Жадный, хитрый, как его мама и папа? Все евреи плохие. Бася оцепенела, несколько мгновений не могла произнести ни слова: – Кто внушил тебе такую гнусную ложь? Разве не знаешь, что твой папа еврей? И я? Ты наполовинку еврейка.

– Ты врёшь, – расплакалась девочка. – Не еврейка я. И папа не еврей.

– Что здесь происходит?! – на пороге комнаты стояла невестка. Из-за спора с внучкой Бася не расслышала, что ктото из соседей открыл дверь жене сына. – Что всё это значит, мама? Сколько раз я просила не рассказывать всякую ерунду? К чему эти религиозные бредни? Иисус никогда не был евреем… Смешно говорить об этом… Расскажите об этом папе Карло. И Буратино, заодно.

– Бредни? Кем же он был, по-твоему? – тихо спросила Бася.

– Не знаю, – смешалась невестка. – Кем бы ни был, но только не евреем.

– Я прекрасно осознаю, что не являюсь авторитетом для тебя. Но ты же ходишь в Церковь. В Крещение, за святой водой. Или в Пасху, освятить куличи. Спроси у батюшки, кем был Иисус. Библию открой. Евангелие. Там всё написано.

– Евангелия? Чушь несусветная. Зачем мне эти глупости? Нас не этому учили в школе. Так, собирайся, – скомандовала она дочери. – Мы уходим. /303

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Когда за ними захлопнулась дверь, Бася заплакала. Сжимая и разжимая кулаки, безмолвно разговаривала с кем-то, подняв глаза к потолку.

– Ты слышишь меня? Слышишь? – Прижав руки к груди, ждала знака от Того, Кто был над всеми. Её монолог был требовательным, умоляющим, точно от ответа зависела жизнь. И дождалась… Да, услышала… Тот, Кто над всеми, поведал о смехотворности школьных учений… О зыбкости всего, что вокруг… О любви… О вере… О надежде, которая никогда не умирает.

/304

ВИРТУАЛЬНЫЙ РОМАН

Р

абочая неделя выдалась трудной, длинной. Так бывает, когда в эксплуатацию сдаётся очередная версия математического обеспечения большой «ON-LINE» системы, в разработке которой завязаны многие разработчики. Что-то не стыковалось, вылетало на «защиту», «падало». Лишь ближе к полуночи субботы всё заработало. Вернувшись домой, Вера вошла в «Skype». Не найдя ожидаемого сообщения, прошла в ванную. Наскоро приняв душ и разогрев еду, вернулась к компьютеру. Просматривая почту, доедала вчерашнюю еду. Периодически погружаясь в свои мысли, думала о том, что попытки найти друга в сети, в сущности, самообман. Каждая девочка мечтает о принце. Взрослея, становясь мудрее – о мужчине. Критериев, которыми он должен обладать, не так много, но они важны. Умён, не стар, разбирался немного в искусстве. И главное – честен в отношениях. Она – тридцатитрёхлетняя (впору распинать), разведённая, обременённая шестилетней дочерью, тоже соблазнилась этой авантюрой – поисками женского счастья в Интернете. Романы, мимолётные, бессмысленные, не затрагивающие душу были не для неё. Во всяком случае, раньше, когда после мучительного развода тоска навалилась кошмарным сном. Бывший муж как-то сказал, что она – замечательная, талантливая, умная. Но, не мудрая. Брак распался. Она, полностью погрузившись в работу и пребывая в книжном тумане, долго «оттаивала». Казалось – счастлива. Теперь, стала задумываться о дальнейшей жизни, желая завести, если /305

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

не «роман», то хотя бы «повесть». Анонимность происходящего давала некоторую свободу. Контактов в «Skype», предлагавших «счастье», было предостаточно. Себя представила вполне объективно: «Шатенка. Глаза – цвета баклажана. Тридцать три, по зодиаку – Близнец. Обеспечена, маленькая дочь. Хотелось бы встретить мужчину, до сорока пяти, готового к серьёзным отношениям». «Игра» началась, но она не могла прийти к согласию с собой. Как поведёт себя, если дело дойдёт до конкретных действий? Привлечь мужчину не сложно в любом возрасте. Заинтересовать – способны единицы. Она осознавала, что во всемирной сети девяносто девять процентов «соискателей» – ловцы женщин. От таких мужчин у неё сводило скулы. Хотелось попасть в оставшийся один процент. Пристрастившись к анонимному общению, заполняя досуг, уже не представляла себя без этих, ни к чему не обязывающих, бесед. Интернетный «вирус» овладел ею. Встречались довольно интересные собеседники, с которыми легко и просто. Зная, что вероятность встречи с ними ничтожна, могла позволить себе расслабиться, рассказывая о прошлой жизни, о неудачах в настоящем. Жила не сутью, а формой происходящего, испытывая некий кураж ей не свойственный. Обычный, ничего не значащий интернетный трёп, например, как сегодня: «Привет. – Добрый вечер. – Добрый вечер? Скорее, доброй ночи. – Ах, да. Простите. Я только пришла с работы. – Не понял, сударыня? Что это за работа, после полуночи? Я не помешал? – Работа, как работа. Не то, о чём вы подумали. И вы не помешали... – Сердитесь? Вам плохо? – Почему же? Иногда что-то меняется к лучшему, – врала она. – А вы хотели бы встретиться? – Возможно. Не уверена. До связи». После таких бесед, размышляла: «Каков он, этот таинственный собеседник?» Впрочем, сегодня, вглядываясь в монитор, ждала того, который третью неделю не выходил на связь. Три месяца отчаянной переписки, и – молчание. Успела узнать о нём многое и, в то же время, очень мало. Вспомнила, как началось это общение: «Здравствуйте. Кто вы?» – спросил он тогда. Ей не показал/306

Рассказы / ВИРТУАЛЬНЫЙ РОМАН

ся странным этот вопрос. Но ответ удивил, когда она поинтересовалась, кто ему нужен: «Кто нужен? Разве я знаю? Наугад набрал «контакт». Извините, что побеспокоил». После этих слов отключился. «Ничего себе, – подумала она. – Хорошенькое начало». Несколько дней не могла выбросить это из головы. А потом он вновь вышел на связь: «Это снова я. Привет». Тонка грань, почти невидима, между «Да» и «Нет». Между «Не знаю» и «Согласна». Трудно не переступить её. И в виртуальных отношениях существуют табу. А тем временем их отношения переросли за рамки простого общения. В каждом слове – нежность. По полночи говорили, не могли расстаться: «…Когда успокоится эхо моего сердечного ритма, возможно, решусь не прятаться за анонимность … – говорила она. – Всё зависит от того, насколько хорошо мы узнаем друг друга. От того, смогу ли полностью довериться тебе…» Вера не подозревала, что ей доступен такой стиль, что может писать о чувствах столь откровенно. Происходило что-то странное – открытие новых вкусов. Возник какой-то химический контакт. Только подумает – он произносит, и наоборот. Ей хотелось длить эти мгновения. Роман? Почти. У неё, бесконечно сомневающегося человека, где-то глубоко мелькала мысль, словно включался некий цензор: «Вероятно, я совершенно сошла с ума… Влюбиться в голос?! – камерой она не пользовалась принципиально. – Так не бывает. Возможно, мой собеседник знаком с тонкостями женской души не понаслышке, здорово играя на этом? Может быть, бросить всю эту затею, пока не поздно?» Вспомнила, как во время последнего разговора он сказал: «…Неужели, не видишь, что у нас не всё нормально?! Мне не дружба нужна. Другое… Ты не умеешь строить отношения, ты – математическая женщина, просчитывающая каждый ход. Твой ум слишком прагматичен. Отсутствует компромисс между душевным и физическим. Вот если бы ты была гуманитарием…» Она не готова была прервать вербальные отношения, находя веские причины и откладывая личную встречу. Хотя, уже /307

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

и не могла не общаться с ним. Чувствовала его сексуальность на расстоянии, восхищалась умением выражать мысли и чувства. Восхищалась и даже желала. Не физически. Мешало отсутствие тактильных ощущений кожи, запаха: «Может быть, он прав? Она уже не женщина? Перестала ею быть? Отвыкла? С головой ушла в математически идеальные отношения программных текстов? Способна лишь на высокий «штиль» в словах, когда не видишь глаз собеседника? Кто способен насытиться подобными отношениями, не устав от них?» За этими размышлениями, не заметила, что ночь близится к концу. В этот момент он вышел на связь. Она не отозвалась, удалив его из «контактов». Подумала: «Пусть эти позывные растают во всемирной сети». Стало холодно. Раздувая занавески на окнах, ветер врывался в комнату свежим воскресным утром. Выключив компьютер, она ушла в спальню.

/308

ВОЗВРАЩЕНИЕ

П

осле девятнадцатилетнего перерыва Тамара ехала домой. С волнением, даже страхом, ожидала встречи с матерью, с которой не виделась все годы: «Какая она теперь? Наверное, совсем старенькая?» Только четыре года назад, после многочисленных писем к матери, получила от неё ответ. Тамара писала, переводы денежные отсылала. Но домой не приезжала. Что-то, сидящее глубоко внутри, не пускало. Возможно, не скоро собралась бы в дорогу – только суеверней стала. В голову лезли разные мысли. О том, что неправильно жила, и мать была права, не желая её знать. Ещё сны, что мать умерла. И до того они стали донимать, что решилась. Сердце защемило, когда подумала о том, как выйдет в родных Ежах, где поезд полминуты стоит. Пройдёт по своей улице, щеколду на калитке отбросит, войдёт во двор. Вот он – двор. Слева дом, ничем не примечательный, не отличающийся от соседских. Справа – пристройка с летней кухней. За ней курятник, хлев, с присущими им запахами, от которых у неё сводило в горле, куда заходила, зажав нос рукой, когда мать заставляла. Справа – сарайчик. Чего там только не было. Вёдра старые да дырявые, лопаты, вилы, тряпьё всякое, которое мать каждый год перебирала, чтоб выбросить, но не выбрасывала, хранила – авось пригодится. Словом, хозяйство, как во всяком селе, хотя их станция именовалась посёлком городского типа. В детстве она любила запереться в том сарайчике и играть... То в «школу», то в «царицу», представляя, что сарай – это дворец, а она – хозяйка. Прозвали её в посёлке: «Царица Тамара». «Нет, не станет теперь в сарай заглядывать. Пусть останется в /309

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

памяти таким, как в тот вечер, когда с Мишкой обнимались и целовались. Как любила его тогда... Зачем уехала? Чего хотела? Оторваться от курятника?.. В столице жить?» Мать слышать не хотела об этом: «На кого хозяйство оставишь? Уедешь? В подоле принесёшь? Не возвращайся тогда. Так и знай!» «Уехала. В подоле не принесла. Мать тогда специально из дома ушла, чтоб не проститься. Денег было в обрез, только те, что сама заработала. Ехала в «никуда». В институт не поступила, но домой не вернулась. Кем только за эти годы не работала, с кем не жила? Только она знает... Сколько раз, проплакав ночь, хотела всё бросить, вернуться. Гордость не пускала, когда представляла насмешливые, сочувствующие взгляды, которыми встретят в родном посёлке. Только она знала, как из смазливой «Царицы Тамары» превратилась в красивую, благополучную Тамару Петровну. Только Бог детей не дал. Наказал? За что? И не бесплодная. У врачей сто раз была. И мужей проверяла, законных. Но... не родила. У Мишки, мать написала – близнецы. Ох, Мишенька, любовь первая. Как целовались... Как ей хотелось чего-то большего... Да он не позволил: «Вот поженимся, тогда...» Потом была ему благодарна, дура. Может, это был тот, единственный случай, когда любовь проросла бы в ней, закрепилась намертво и вылилась бы в их с Мишкой ребёночке? И думать не хотела, что останется в посёлке навсегда, где единственное развлечение – танцы раз в неделю или кинофильм пятилетней давности, если передвижка не сломается. Уехала... Институт недавно закончила. Заочный. Как грела-то её эта бумажка. А чего, спрашивается? Как работала последние годы бухгалтером, так и работает. Зато сама всегда красивая, нарядная. Мужчины, как прежде, подолгу смотрят вслед. Выйдя в очередной раз замуж, решила – в последний. Муж хороший, домовитый, её любит. За то, что детей нет, не корит. Жизнь спокойная, размеренная. Живут – для себя». Не верилось, что за плечами бурные годы, которые вспоминались иногда с улыбкой, иногда с сожалением. Молодость прошла, не принеся того, о чём мечталось, приближается сорокалетие – рубеж, о котором не хочется думать. Ощущая привкус горечи, успокаивала себя: «Сорок пять – баба ягодка опять». /310

Рассказы / ВОЗВРАЩЕНИЕ

Проводница разбудила в полшестого: «Стоим две минуты». «Смотри... полторы минуты добавили», – отметила про себя Тамара. Когда к Ежам подъехали, над посёлком занимался рассвет, высветивший новое здание вокзала. Пройдя сквозь него, остановилась на привокзальной площади, не узнала её. Всё было новым: постройки, автобусная остановка, кафе. Тамара пожалела, что не предупредила о приезде. Сумки с подарками для тех, кого помнила и любила, были тяжёлыми. Дорогу нашла безошибочно. Ноги сами несли, как будто все годы ходили здесь. Подойдя к дому, остановилась. От волнения взмокла. Вздохнув поглубже, открыла калитку. Двор был пуст. Но мать не спала – возилась в летней кухне.

– Вам кого? – спросила. И сразу же, – Томка? Ты, что ль? Буднично как-то спросила, вроде её неделю не было. И Тамара сразу почувствовала себя Томкой, уехавшей двадцать лет назад против воли матери из дома. Мать почти не изменилась, только суше стала и ростом пониже. Так и стояла Тамара на пороге летней кухни с сумками в руках, пока мать не позвала в дом: – Чего ж? Входи! Туфли скинь – полы уж вымыла. Войдя в дом, мать подвела её к шкафу.

– Глядь! Деньги твои не трогала, забери. Пенсии хватает. А что присылала, так за то спасибо, – протянула она Тамаре аккуратную пачку, перевязанную тесёмкой, под которой белела бумажка с проставленной суммой. – Забери, забери. А мужа-то чего не привезла? Перед соседями стыдно... Ладно, проголодалась? – потеплел голос матери. – Молока поешь-ка с хлебом, я картошки наварю, в погреб слажу: огурчики у меня там, сало. К вечеру котлеты наверчу, вареники, соседей позову, пусть поглядят: «Царица Тамара» пожаловала.

– Мама! Я вам гостинцы привезла, – робко сказала Тамара, развернув длинную, тёмно-синюю, кофту, большой, серый, пуховый платок. За ними из сумки появился набор эмалированных, в цветочках, кастрюль с мисками.

– Подарки? Зачем подарки? Ты приехала, – ответила мать, но её руки помимо воли поглаживали югославскую шерсть добротной кофты, перебирали посуду с белыми ромашками. «А ведь мы не поцеловались», – подумала Тамара. Наклонилась, обняв мать. Та съёжилась, отвернулась. Тамара поняла, что мать стыдится своих слёз. /311

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Вечером сошлось полпосёлка. В большой комнате стоял гул, словно в пчелином улье. Все обнимали, разглядывали, трогали Тамару, как бы проверяя, настоящая ли... Она одаривала гостей, возбуждённая от счастья. Горько было, что так долго лишала себя этой радости. Вскоре Мишка появился с семейством. Хоть ожидала его прихода, но в первый момент воздуха ей не хватило, задохнулась: Мишкин сынок – точная копиия отца двадцатилетней давности. Рядом – сестра-близнец. И Мишка с женой.

– Какая вы стали, Тамара Петровна!? – то ли с одобрением, то ль с осуждением сказал он. – Эх, к-ха, жизнь... А я вот, значит... Да, вот – супружница моя... Детки... А вы, Тамара Петровна, с мужем приехали?

– Одна. Миша, её Миша, – седой, сильно располневший мужчина, с которым нужно было знакомиться заново. Никогда не узнала бы в нём того, прежнего. Жена – не местная, никакого интереса не вызвала: «Никакая. Пирожок без ничего». А близнецы – красивые. Сама Юность. Девочка разглядывала Тамару с восхищением. Слух о том, что та была невестой отца, обострял любопытство. В глазах парня читался совсем не детский интерес, скорее мужской. Взгляд обжёг, и она, почему-то смутившись, отвернулась. Отвечая на вопросы, Тамара рассказывала о жизни, не уставая повторять одно и то же, опуская ненужные подробности.

– Томка! Ты диплом-то покажи, – потребовала мать.

– Сами покажите, мама, – отмахнулась Тамара, и увидела, как мать демонстрирует диплом соседям. До неё долетали слова матери, в которых звучала гордость за неё, Тамару, хоть и запоздалая: – Смотри-ка, выучилась всё ж... Дочка с зятем в гости зовут. Хотят, чтоб я с ними жила. Может, и поеду поглядеть. На Москву-то. Не, не навсегда – хозяйство не брошу... Так, поглядеть и обратно… «Господи! – вздрогнула Тамара. – Какое счастье, что есть мама». Чувство защищённости, покоя, переполняло... На следующий день, прибираясь после вчерашних посиделок, они всё говорили и говорили. Мать, когда-то немногословная, не умолкала. «Стареет», – думала Тамара. Вдруг мать сказала: – А, поди, ты права была, когда уехала-то. А то была б, как я или Мария. А так в «люди вышла». Мишка-то пьёт. Не буйный, нет. А /312

Рассказы / ВОЗВРАЩЕНИЕ

так. Как напьётся, спать завалится, дня на два. Потом – день тверёзый, и сызнова. А твой пьёт-то? Нет? И то хорошо. Интересный мужчина, – разглядывая фотографию, говорила она. – А деток чего ж не завели? Мне бы внуков… Ну, молчу, молчу, – остановилась она, увидев наполнившиеся слезами глаза дочери. Вечером Тамара пошла к Марии, двоюродной сестре, сговорившись накануне. Хотелось побыть вдвоём, без вчерашнего шума. Было о чём вспомнить, рассказать друг другу. Засиделись допоздна – «чаи гоняли». Наплакались вдоволь и насмеялись до слёз.

– Мне и первого «замужа» хватило, – говорила Мария. – Так вот и живу. Писем от Митеньки из армии жду, то работа, то по хозяйству, сама знаешь, как оно в селе. С матерью твоей совсем сроднилась. А знаешь, Том! Она ведь твои письма мне по сто раз перечитывала. Я их все наизусть помню. Любит она тебя. Как приду к ней, только о тебе и разговор. А что не писала столько, так то ж характер... Оставайся ночевать, – попросила она, когда Тамара собралась уходить.

– Так мать не предупредила. Побежала. До завтрева. Шла домой лёгкая от сознания вновь обретённого дома, родичей. На улицах посёлка было безлюдно. Когда до дома оставалось шагов сто, перед ней неожиданно возник Мишкин сын. Без слов, схватив и облапив, впился губами в её рот. Руки его шарили по её телу, от него исходил какой-то звериный запах, запах молодого жеребца. Она ослабела под его поцелуями, не было у неё сил оттолкнуть его, освободиться. Когда до последнего мгновения, последнего и сокровенного, оставался лишь миг, отпихнув его, побежала.

– Стой! – неслось ей вслед. – Всё равно не отпущу. Достану, так и знай. Вбежав в дом, спрятав лицо и глаза от матери, проскользнула в свою комнату. Дрожащими руками сняла почти сорванную одежду. Её била дрожь. Лёжа в темноте, чувствовала на губах его солоноватое дыхание, и делалось ей жарко. В беспамятстве ощущала то, чего не произошло, но могло случиться. Его руки по-прежнему шарили по ней, проникая в самые укромные места. И в мыслях она отдавалась ещё и ещё, не сознавая, было то наяву или только в воображении. Она села в постели, вспотевшая, /313

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

размякшая: «Вот ведь и не думала... Нет, думала... Где-то зацепило… Как глазами накануне встретилась, всё промеж нами ясно стало. Сам взгляд выткал нить, соединившую. Бежать! Бежать от этого, жгучего, жуткого, и потому ещё более желанного…» Рано утром, после бессонной ночи, выйдя к матери и глядя в сторону, сказала: – Мама! Мне домой надо.

– Как так?! Стряслось чего?

– Да, так. Ехать надо. Сегодня. Сейчас. А то и стрястись может... Мишкин малец, подстерёг вчера...

– Господи! Ты чего ж, чума, удумала? Парня совращать? Господи! – запричитала мать.

– Мама, не кричите. Не я это... Он... У меня и в мыслях не было...

– Езжай. Только, как же? Поезд-то вечером. Ладно, электричкой до узловой, а там уж доберёшься. А то, как бы тебе мальчонку, взаправду, с собой не увезти. Господи, горе-то какое! Наскоро собрав вещи, они побежали на станцию.

– Ну, и чего ж людям-то скажу? – изводила её мать. – Стыдно-то как. Скажут: «Опять сбежала».

– Придумайте что-нибудь. Скажите – заболела.

– Тьфу! Господь с тобой! Скажешь тоже, заболела.

– Мама, адрес никому-никому... Я писать теперь буду без «обратного». И Марии передайте. Он ведь чумной, не отступится. Обняв мать и разрыдавшись, Тамара вошла в подошедшую электричку.

– Что ж это? Он же мне в сыновья... – всхлипывала Тамара.

– С Богом! – перекрестила мать. Потом, когда ехала в электричке, затем в поезде, снова и снова прокручивала в памяти вчерашнюю сцену. «Забуду», – лгала себе. Но тут же накатывала волна: «Было... Было предвкушение счастья. Если бы... если бы...» Тамару охватило спокойное отчаяние. В голове родилась какая-то новая формула – люди, пробывшие вместе лишь несколько сокровенных минут, когда стирается разница лет, – одного возраста. Ведь возраст – не количество прожитых лет, а количество оставшихся мгновений.

/314

ЯРИДА

К

онец марта. По израильским понятиям – конец зимы. Плюс пятнадцать. Последние капли последнего дождя. Насытившись влажностью знойных месяцев, с наступлением следующей зимы дождь вновь с силой обрушит потоки на эту землю. Сегодня вечером «заходит» Песах1. Ерев хаг2. Сегодня – двадцать шестое. Странно... Ведь и приехала двадцать шестого. Ну вот. Сегодня, ещё до наступления праздника, «Ани ярадти ми Исраэл» – я покидаю его, буквально – спускаюсь. Потому что алия – репатриация, и оле – репатриант, происходят от глагола лаалот – восхождение к Израилю, как к вершине мира. Ярида, происходящее от ларедет – спуск с этой вершины. Сегодня уезжаю – так сложилось.

Предваряя вопросы типа «Отчего предаю Израиль?», отвечаю: «Кто ты, требующий ответа? Вообразил, что стану оправдываться? Я себя предала, когда оторвалась от своих корней, от дома, от любимой работы. Израиль не предаю. Был чужим. Останется. Вероятно под каким-то гипнозом решилась на приезд сюда. Восток. Абсолютный и враждебный. С присущим ему менталитетом, как бы ни пытался «играть» в Запад. И я не нужна Израилю. Ни я, ни мои мозги... Служить удобрением для будущих поколений? Увольте! Всё, на что здесь могу рассчитывать – никайон3. Эту черту не преодолеть. Хабибим!4 Надеюсь, поймёте иронию – я не считаю вас дорогими. Много чести. Мыть, скрести – приучена лишь за собою. /315

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Год и четыре месяца – день в день. За этот маленький, но безумно долгий, отрезок времени я вторично поднимусь на борт самолёта. Как душа это выдержит? Приехали втроём, уезжаем вдвоём. Маму оставляю здесь. Навсегда. В этой земле. Прости, мама! Ну, ты знаешь – за все. За то, что ехать сюда не хотела, но, ради меня поехала. За то, что спасти тебя не смогла. И ещё за многое... Все – вдруг. Внезапно. Даже осознать не успела, когда с сильными болями привезла тебя на амбулансе в больницу «Вольфсон», на границе Тель-Авива и Бат-Яма. Четыре часа, стонущую, тебя продержали в приёмном отделении. Не могли решить: принимать, не принимать? А я – рядом, не в силах помочь. Видя, как приходят на «своих двух» местные «больные», как их тут же направляют в соответствующие отделения, я взрываюсь, кричу, плачу. И получаю вполне вразумительный, враждебный ответ: «Твоя мама не умирает. Тебе что-то не нравится? Лех ле Руссиа»5. Всё это комментируется словами, что у них есть более тяжёлые больные… Мама умерла на следующий день. Как забыть? Простить? Как любить тебя, Израиль? Никогда… Уезжаю не только из-за этого. Слишком многое не приемлю в тебе, Израиль! Ты – загадка! Отчего так любишь алию? В целом, как явление? Но конкретного оле лишаешь своей любви? Парадокс. То, что каждый русский, т.е. еврей из России – потенциальный вор, проститутка, мафиози – твои дети впитывают с молоком матерей либо усваивают это из прессы, вещающей об этом взахлёб. Зачем же, Израиль, так не любишь нас? Зачем, используя возможное и невозможное, призывал к себе? Бессмысленно... Мы – не стадо. Во всяком случае, я не из их числа и способна от тебя освободиться. Жизнь мудрее, распорядилась иначе. К счастью, половина семьи не здесь, не на «Земле Обетованной». Мы умны задним числом. Близкие? Или репатриация? Я выбираю – первое. И плюю на то, что кто-то обо мне подумает. /316

Рассказы / ЯРИДА

Провожает сестра с семейством. Просили, на день отложить отъезд, чтобы праздник вместе отметить. Задыхаюсь от окружающей действительности, от всего, что окружает. Песах отметят без меня, когда буду в воздухе. Хаг самеах6. Праздники люблю из детства. К ним привыкла. Что может сравниться с Новым Годом, запахом хвои, потрескиванием снега под ногами? Песах – без меня. Борт самолета. Смеющиеся немцы-туристы, возвращающиеся домой. На душе – пустыня... Киев… Лод… Берлин... Путешественница. Взлетаем. Дружные аплодисменты вознаграждают пилотов. Немцы поют: «Аллилуйя». Отчего у меня так ноет сердце, горло сводит судорогой? В иллюминаторе уплывает земля, к которой ещё недавно стремилась. Ну, прощай! Кого, чего мне жаль? Зачем совершаем ошибки? Чтобы лучше познать жизнь?»

Песах (иврит) - еврейская Пасха. Ерев хаг(иврит) - канун Пасхи.

3 Никайон (иврит) - уборка чужой квартиры.

4 Хабибим (арабский) - «дорогие».

5 Лех ле Руссиа (иврит) - «отправляйтесь в Россию».

6 Хаг самеах (иврит) - весёлого праздника.

1

2

/317

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ЯВРЕЙ

С

аша не знал маму. Она умерла во время родов. Воспитывала его Сирофима – мамина сестра. Саша называл тётю – Симой. Она любила племянника, жалела. Бывало, и сердилась на него, когда он не слушался, капризничал. Сердилась, когда отказывался от приёма лекарств, болея. А ей на работу надо. На стульчике, возле кровати, оставляла два блюдца с таблетками. Не понимавшему ещё в часовых стрелках, объясняла ему, что когда большая будет вот тут, а малая здесь, он должен выпить таблетки из первого блюдца, когда стрелки доберутся вот сюда – из второго, а потом она уже вернётся с работы.

– Не шали, – просила. – Не забудь, если проголодаешься – под моей подушкой закутана в одеяле кастрюлька. Там мясо и пюре. И пей чай из банки. Оставляла книжки с картинками, выходя из квартиры, говорила: – К окну не подходи, дует. И не бойся. Поиграешь, поспишь, и я скоро приду. Он не боялся. Наоборот. Ему было уютно. Он даже любил болеть, особенно, когда на улице зима, снег, а он в постели, ему тепло. В детский сад идти не нужно. Не любил этого. Не было у него там друзей, а взрослые – противные, «то» нельзя, «это». За другими детьми всегда приходили папы и мамы, за ним – Сима. Дети расспрашивали: – Почему за тобой приходит мама? У тебя нет папы? Саша обижался, не отвечал. Хотя, папа у него был, но Саша его почти не знал. Однажды, когда Саша тяжело болел, пришёл какой-то дядя и на кухне пил с Симой и её подругой чай. После его ухода Сима сказала подруге:

/318

Рассказы / ЯВРЕЙ

– Какой жлоб! Сыну ничего не принёс. Я позвонила, сказала, что Сашка болен. Зашёл проведать…Так… Походя… Ему не жаль внимания, если оно ничего не стоит. Говорила я Аллочке, не выходи за него… Просила – не оставляй ребёнка, вытрави... Не послушала меня. Полгода не прошло, как он другую завёл. И оправдание придумал: «Против физиологии не попрёшь, – стал просить, – Сима, возьми мальчишку к себе. Зачем ему с мачехой жить?» Кто бы ему Сашку отдал? Хорошо, что мама не дожила. Она бы не вынесла. У неё больное сердце было. У Аллы тоже. Нельзя было ей рожать. Саша лежал в комнате с температурой, всё слышал из-за неплотно прикрытой двери. Жалел, что не удалось увидеть папу. Но всё понял, ведь Сима говорила, что папы у него нет: «Вот завтра спросит: «Зачем врала?»» Он часто разглядывал висевшие на стене фотографии в одинаковых рамочках. Две тёти – мама и бабушка. Бабушка, пожалуй, нравилась ему больше, она смотрела на него с улыбкой. А мама Алла – хмурая, с длинноватым носом, похожая на Симу. Саша подходил к зеркалу, сравнивая свой нос с маминым. «Какая она была, мама?» – думал он, тоскуя. С Симой мыслями о маме не делился, а о папе спросить забыл. Вниманием тётки обделён не был. У него было много игр, книг, которые Сима читала ему. У Саши была хорошая память, в четыре года сам научился читать.

– Вундеркиндик, – восторгалась Сима. – Вот стукнет шесть – пойдёшь в школу.

– Что это, школа? – спрашивал он.

– А это, как садик, только спать днём не нужно, а ещё там ставят отметки.

– Не хочу в школу, не хочу. И в сад не пойду больше. Я тебя дома ждать буду.

– Не выдумывай, – взвизгивала Сима. – Не будешь меня слушаться, в интернат сдам. Саша надувался и в кармане скручивал Симе фигу: «Вот тебе». Заодно и её подруге, когда та поддерживала Симу: – Сдай его, сдай. Может, хоть тогда замуж выйдешь.

– А... всё равно! – отмахивалась Сима. – Теперь порядочные женщины никому не нужны. Ну, скажи, кого интересует лич/319

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ность? Главное, чтобы ноги от плеч, и родители богатенькие были. У нас – ни того, ни другого. Будем мы с Сашкой век коротать. Да, племяш? – и начинала его обнимать, целовать. – Ты мой единственный, маленький мужчина. И нам никто не нужен. Никто, никто, правда? Саша ничего не понимал в Симином монологе, вырываясь из объятий. Однажды, Сима повела его на балет в оперный театр.

– «Жизель» – мой любимый, – объявила она ему. Саше в театре не понравилось. Темно, ничего не видно, он крутился, разглядывая всё вокруг.

– Сиди спокойно, – шепнула Сима. – Тебе что, совсем не интересно? Слышишь, какая дивная музыка?

– Сима, а эти тёти на сцене порядочные? – громко спросил Саша. – У них же ноги от плеч растут. Сима с негодованием прошептала: – Тихо. Замолчи сейчас же. После спектакля, когда они вышли из театра, сказала Саше: – Эх, ты! Я хотела тебе подарок сделать. Такой балет… Ты... бездушный... Весь в отца. Тогда Саша вспомнил и закричал: – А ты врунья, врунья. Есть у меня папа. Я его люблю. Он лучше тебя. Отведи меня к папе. Сима оторопела, прижав Сашу к себе: – Прости меня, прости. Пойдём в кафе. Она завела его в кафе-кондитерскую. В кошельке оставалась пятёрка до зарплаты: «Дотяну. Гулять, так гулять», – подумала она. Хотелось загладить вину, доставив ему удовольствие.

– Что хочешь, пирожное или мороженое?

– Ещё не определился.

– Ну, определись. Я подожду. Саша выбрал всё. Три вида пирожных, мороженое и молочный коктейль.

– Какие вкусные, никогда таких не ел. Всё отбивные да котлеты... Мы придём сюда ещё? – спросил он.

– Придём. Я думаю, что раз в неделю, нет, раз в месяц, мы можем себе это позволить, – пообещала Сима. /320

Рассказы / ЯВРЕЙ

Сима купила ему «Конструктор». Сначала ему было интересно. Он собирал разные машины, мосты, но потом надоело, и он вернулся к книгам.

– Ты – будущий мужчина. – Сима попыталась вернуть ему интерес к «Конструктору». – Ты должен развивать в себе технические способности. Хочешь стать инженером, когда вырастешь?

– Не-а, – ответил Саша. – Я кардиналом хочу. Ришелье.

– Что? – изумилась она. – Ты сумасшедший. Обычно, каждое лето Симе удавалось вывозить Сашу на природу. Один раз по путёвке была с ним в Евпатории. Когда ему исполнилось шесть с половиной лет, Сима решила, что этой осенью он пойдёт в школу. Летнего отпуска у неё не было – она недавно сменила работу. Решила обратиться к Сашиному отцу. Когда тот пришёл, Саша его рассмотрел.

– Чо, пацан, растёшь? Молодца! – похвалил отец. Саша прислушивался к разговору Симы с отцом: – Я никогда, ни о чём не просила. У меня отпуск в декабре, ребёнка перед школой обязательно оздоровить нужно. Отправь его к своим, в село, – попросила она.

– Сто раз тебе говорил, посёлок, – обиженно заметил он.

– Какая разница? Там – речка, Южный Буг. Дом у них свой, сад. Раз в жизни внука повидать могут? – не отступала она.

– Ладно. Созвонюсь со стариками, – согласился он.

– Только не тяни, август – «на носу», – напомнила Сима. Через неделю дядя-папа пришёл опять.

– Они согласны. Уболтал. Повезёшь? Я не смогу, – сообщил он.

– И я не смогу. Ничего, он уже взрослый. Посажу его в электричку. Только, пусть встретят на вокзале. Спустя несколько дней Саша ехал в Винницу. Он был горд собой. От внимания попутчиков, которым поручила его Сима, отказался. Не маленький. Едет к дедушке и бабушке. Там речка и огород – вот здорово. Немного волновался – узнают ли его дедушка с бабушкой? Ещё скучал за Симой, прежде не расставался с нею. Ничего, это ненадолго, всего три недели. Он с интересом смотрел в окно и не заметил, как уснул. Очнулся, когда кто-то тряс его за плечо. Перед ним стоял маленький, полненький, розовощёкий старичок. /321

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

– Ну, то ты – Сашко? А я – дид Марьян. Пишлы? Нам ще на автобус поспеть надо. Направились к автобусной остановке. В автобусе было много людей, жарко. Сашу разморило, он хотел спать.

– Нэ спы, – сказал дед Марьян. – Скоро вжэ Брацлав, нам сходыть. Они вышли из автобуса на площади, где церковь и базарные лотки. Пошли вниз по немощённой улице, по обеим сторонам которой стояли дома, утопающие в садах. Было очень красиво, и воздух напоён ароматом яблок.

– Марьян, перепрошую! Шо, новый дачник? – окликнул кто-то деда.

– Та ни, це онук, – отмахнулся дед. – А от, мы и вдома. Заходь, хлопець, – и он распахнул перед Сашей калитку в большой красивый двор.

– Миля, Миля! – позвал дед. Из-за дома вышла женщина с крашеными волосами на бигудях, тоже какая-то розовая, но помоложе деда Марьяна. Дед Марьян подтолкнул к ней Сашу: – То – баба Миля. Поздоровкайся.

– Здравствуйте, – робко сказал Саша.

– Так. Прыихав? Ну, якой ты, дай подывлюся? Ой, худющый! Яблука хочешь? Вона, в миске антонувка, дуже пахуча... У цёму роци вродила, а в тому нэ було. Вона через рик на другый яблука дае. Зрозумив? Саша понял, но яблоко взять постеснялся, хоть хотелось. Баба Миля завела его за дом, где была пристройка.

– Спаты будешь тута, из намы. У доме дачники, пид ногамы у ных не крутыся. В город пиды, паречки нарвы. А то, с дедом йды, скупайся. Уныз по вулици – ричка. В это время во двор вошли какие-то люди. «Дачники», – догадался Саша.

– О, Марьян Васильевич, день добрый! Не виделись с утреца. Водичка сегодня, доложу вам, отменная. А как клевало-то, ночью? Успешно? Миличка Миколаевна, у вас осталась рыбка? Продадите к обеду?

– А чого ж не продать? Зосталась ишо, – подтвердила она.

– А это кто? – указывая на Сашу, спросил кто-то. /322

Рассказы / ЯВРЕЙ

– Онук прыихав, – ответил дед Марьян.

– Так у вас и внук есть? А в прошлом году внучка с невесткой отдыхали.

– Та це ж од тои, од яврейки, – сообщила баба Миля.

– А... – как-то жалостливо протянул один из дачников. Саша покраснел и, выскочив за калитку, бросился вниз по улице. На берегу было много людей, и на него никто не обратил внимания. «Вот будет тут сидеть и не пойдёт к этой злой бабе Миле. А то, в воду прыгнет, утонет. Назло ей – будет тогда знать. Сима ей все волосы повыдёргивает. Так ей и надо», – увидев подходившего к нему деда Марьяна, Саша хотел вскочить и убежать, но не успел. Дед Марьян, схватив его за руку, усадил рядом на камень.

– Ну чого убёг? Рассерчал? Нэ трэба. Баба Миля тилькы з выду строгая. Може, скупнёшься? Чы домой пидэм? С дороги ж прытомывся, та й голодный навжэ? Саша согласно кивнул. Едва вошли во двор, баба Миля накинулась: – Ты шо цэ? Я т-те побегаю! Одвечай потом за нёго. Ты дывыся – ураз до тётки видправлю! Ну-ка, рукы мый та пид навес обидать сидай. Из казанка она разлила дышащий паром, словно живой, ярко-бордовый борщ с кусками мяса: – Йиж, йиж. Та хлиб чосноком потры! Не вмеешь? Вона як, дывыся! Укусно? Ото ж! Чым тебе тая Сима тилькы кормыть, шо ты такый худющый, га?

– Ну, чого? Чого до парня прывъязалася? – огрызнулся дед Марьян.

– А тэбэ не спытала, старый! И усё отым очкатым явреям треба знаты. Хто, да шо, да звидкыля. Ото, не пуш-шу йих на следушый рик, нэхай у другых сымають. А то, усё йим – тута. И рыбки йим продай, з города усё брать дозволяю. Не пуш-шу бильше.

– Шо ты до тых явреев прычипылася? Шо воны тоби зробылы? Ты йиж, йиж. – подмигнул дед Марьян Саше. – Слухай но! Виддыхнёшь трошкы, а як солнцэ зайдэ, то на рыбалку зи мною, згода? День был тёплый. Чистый. После обеда баба Миля постелила /323

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

Саше постель и велела немного отдохнуть. Саша опасался, что проспит рыбалку, но дед Марьян разбудил его, как и обещал: – Айда?

– Айда, – согласился Саша.

– Ты, того, – сказал дед Марьян, – вденься добрэ, бо на речке в ночи холодае. Взяв удочки, банку с червячками и немного яблок – пошли к реке. Справа от пляжа, где Саша побывал днём, был лодочный причал. Там у деда Марьяна была лодка. Он долго грёб и остановил лодку посреди реки, сбросив грузило. «Южный Буг – большой, широкий, не речка, – большая река», – подумал Саша. Ему было интересно, как клюёт, и он радовался каждой пойманной рыбке. Потом заскучал, у него начали слипаться глаза.

– Ты, давай! Лягай. – сказал дед Марьян. – Тилькы телогрейку кынь на ногы. Спы, спы. Разбудил его дед, когда светало, и лодка уже стояла у берега.

– Бачыш, скилькы мы из тобою наловылы? Ото – карасики, а це з вусамы – то сом. А ци – мелочёвка, плотва. Ну, пишлы. А то твоя баба Миля нас заругае. А як поспыш, поснидаем, то в лис сходымо – орехов наберём, лещины. Ты любыш лещину?

– Дед Марьян, а что это, яврей? – спросил Саша. Удивлённо посмотрев на Сашу, дед сказал: – Ну, то нация така.

– А что это, нация?

– Ну, дывыся! Я од, к примеру – поляк. А баба Миля – украинка. А маты твоя яврейкой була.

– Яврей, это плохо? – тихо переспросил Саша.

– Ни, нэ дуже. Чому пагано? Алэ й не дуже добрэ. А ты запамьятав, так? Не серчай. Баба Миля, вона на язык гострая. А так – то не. Не росстроюйся: ты ж не зовсим яврей. Ты – ще трошечки поляк, трошечки украинэць. Так що, усё – гаразд. Саша вздохнул: – Дед Марьян, а сколько мне ночей ещё тут спать, как я домой поеду?

– Заскучав вже?! Быстро. Ну, пишлы до дому… Когда они вошли во двор, в доме и пристройке было тихо. Только в огороде пел сверчок. Проснувшись около полудня, Саша записал на листочке: /324

Рассказы / ЯВРЕЙ

«Один», – день в деревне. «Ничего особенного. А дед Марьян хороший. Лучше, чем папа». Выйдя во двор, прошмыгнул мимо бабы Мили.

– Стий! Куды? – окликнула она.

– На речку, – глядя исподлобья, ответил Саша.

– Добрэ. Скупныся, и шоб одразу назад. Подбежав к реке, Саша сразу прыгнул в воду.

– Ох... Хорошо.

– Мальчик, мальчик! Что ты разбрызгался? Где твоя мама? Не заплывай, там глубоко, – сказала какая-то тётя. Немного в стороне, в воде резвились мальчишки, его не позвали. «Ну и не надо. Зато он с дедом Марьяном за орехами в лес пойдет», – думал Саша. В лесу было душно. Они набрали много лещины и шиповника. А шиповник был колюч, и Саша исцарапал руки.

– То не страшно, – говорил ему дед Марьян. – Вин дуже пользительный. Заварымо тоби кружку. За-пах... И косточкы твои уси разправляться. Дуже сыльным будэш та велыким. Вечером снова отправились на рыбалку. В эту ночь Саша уже не спал. Дед доверил ему удочку, и Саша не отрывал от неё глаз. Дед Марьян учил: – Трымай йии нижно, одном пальцем, нэ надавлюй. Говорили шёпотом: «Шоб рыбка не спугалася». Под утро ведро опять было полным. Каждый день баба Миля жарила или тушила рыбу, которую Саша полюбил. Он стал отличать вкус одной от другой, но больше всего нравились сладкие, хрустящие карасики, которых он сам ловил. Три недели незаметно пролетели, и к концу отдыха Саша перестал считать дни. За это время он и дед Марьян привязались друг к другу. Уезжать уже совсем не хотелось, но дома ждали Сима и школа.

– Прыйидеш на той рик, чы не? Чы, може, баба Миля тоби не вгодыла? – донимала она, прощаясь.

– Приеду, – буркнул он.

– Ото й добре. Та нехай твоя Сима прыйизжае. Кажи, баба Миля прыглашала. Когда дед Марьян посадил его в электричку, то крепко обнял: – Ото тута яблучков на дорогу та пырожкы из вышнямы – /325

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

баба Миля напэкла. Ты нэ думай, вона до тэбэ дуже по-доброму. Тилькы з выду строгая. Прыйидеш?

– Приеду. И вы, дедушка, приезжайте. Я буду скучать за вами.

– Прыйиду, сынок, прыйиду. Он поцеловал Сашу и вышел из вагона. Когда электричка тронулась, дед Марьян замахал рукой, и Саша ещё долго видел его широкополый брыль.

– Сашка! Ох, и вырос! И загорел как! – расцеловала его Сима, когда он вышел из вагона. – Я костюм тебе для школы купила, вдруг мал будет? Дома, у окна стоял новый письменный стол, на нём школьные принадлежности. Саша не подошёл к нему. Не стал примерять и школьный костюм. Он стоял у фотографии матери, пристально вглядываясь в её лицо.

– Сашка, мой руки! Сейчас обедать будем, – крикнула из кухни Сима.

– Она яврейка? – тихо спросил он.

– Что? – не расслышала Сима.

– Она яврейка, яврейка? – громко повторил он вопрос. Сима остановилась на пороге, ошеломлённая вопросом.

– Она яврейка. Ты тоже яврейка. И ты хотела, чтобы она меня отравила, – закричал он.

– Что ты несёшь? – побледнела Сима.

– Я всё слышал. Ты… Ты говорила, чтоб она меня вытравила. И я не буду носить очки. Поняла? Никогда. Я не настоящий яврей. Я ещё немного поляк, немного украинец. Поняла? Он заплакал. Сима обняла его и тоже заплакала: – Сашенька, родной! Прости. Ну, что ты такое говоришь? Твоя мама была хорошая, очень хорошая. И тебя любила. А я... Я не знала тогда, что ты такой у нас вырастешь.

– Какой? – сквозь слёзы, всхлипывал Саша.

– Вот такой… Замечательный, умный мальчик. Будущий кардинал Ришелье.

/326

ЖИЗНЕННЫЙ ЦЕНЗ

Н

а мониторе появился номер рейса, приближая минуту, когда она останется одна. Номер рейса, перемещаясь, занял первую строчку монитора. Наверное, самолёт уже выруливает на взлётную полосу и оторвётся от земли – остаются лишь мгновения... До боли в глазах всматривалась в светящийся зелёный экран. Строчка исчезла. Выйдя из здания аэропорта, направилась к рейсовому автобусу. Время обрело какие-то размытые формы. Его было много и не осталось совсем: «Она не поедет домой. Что ей делать в пустой квартире? Лучше к морю». Рассеянно следя за пробегающим в окне пейзажем, очнулась, когда автобус выскочил на Аялон1. Вскоре въехал по громадным виадукам на последний этаж Таханы Мерказит2, одной из самых больших в мире автобусных станций. Зачем маленькой стране громадная автобусная станция? Комплекс маленького человека? Спустившись в подвальный этаж, пересела на рейсовый автобус до Бат-Яма. «Только бы дождаться звонка от детей. Только б дождаться. Остальное – потом...»

Вышла у моря. Осень. Купальный сезон позади. Людей мало. Тишина. Ленивый всплеск волн. Она намеренно свела к минимуму прощание с детьми. Боялась сорваться, расплакаться. Нужно было дать им возможность спокойно улететь. «Впрочем, какое тут спокойствие? Эти два года... Слава Богу, их сердца не ожесточились... Хотелось вернуть им надежду. Не стоит думать о том, что они почувствуют, узнав о случившемся. Это будет потом… Уверена – сын поймёт… Не осудит… Толь/327

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

ко бы дождаться звонка... Кто виноват, что невестка не еврейка? Почему любимый внук, по здешним законам, русский, чужой в этой стране? Они надеялась, что обретут себя на «Земле Обетованной». Не случилось… Не хватило пресловутого савланута?3 Не желала, чтобы её дети съели предназначенный им «кусок дерьма», прежде, чем встанут на ноги. Вечная, пресловутая, «графа». Продолжала бы жена сына мыть парадные со своим музыкальным образованием? Но внук остался бы здесь чужим навсегда. Правда, если бы невестка... Если бы, что? Почему девочка должна отречься от веры отцов? Абсурд... Океан абсурда…» Удивительно пахнет море! Ласковое, нежное солнце. Ещё совсем недавно оно было таким беспощадным. «Но теперь – осень. Последняя... Нет, нет, всё правильно. Она обязана была настоять, и настояла, чтобы дети воспользовались шансом изменить что-либо в своей жизни. Было бы эгоизмом тормозить их из-за её возраста, из-за того, что посольство Канады отказало ей в визе. Всё правильно. Что это? Захотелось есть? Неужели в состоянии сейчас есть? Дети в воздухе... Для неё всё заканчивается... Проза жизни... – решительно поднявшись со скамьи, пересекла набережную, направившись к ближайшему кафе. За два года, не попробовала питы, полой лепёшки, внутрь которой закладывается определённый вид мяса с овощами. С питой в руке вернулась на скамью. – Вкусно. Так на чём же остановилась? Да... Вся жизнь посвящена сыну. Господи! Ни о чём не жалеет. Главное – сын. Умный, хороший мальчик. Как трудно было убедить его в необходимости отъезда. Убедить, что потом, когда появится возможность, он обязательно возьмёт её к себе. Врач -анестезиолог не сумевший пробиться даже на курсы для подтверждения своего диплома. Перебиваться от заработка к заработку... Если бы не её собственное пособие и парадные, которые ожесточённо мыла невестка – им нечего было бы есть. Нет... Всё правильно... А пока... Как же с этим справиться? – Солнце, клонившееся к горизонту, плескалось в прохладной воде. Почти Рай. – Как же она сентиментальна. До глупости. Возраст. А душа? Рост печали – великолепное средство для роста души... Но зачем эта музыка?! Отключите музыку! Не было сил слушать эту восточную музыку, – высыпавшая на набереж/328

Рассказы / ЖИЗНЕННЫЙ ЦЕНЗ

ную толпа, гул, смех заглушили успокаивающий плеск волн. Стемнело. – Сколько она просидела тут, предаваясь мыслям? Потеряла счёт времени… – Встав, оглянулась на море, – Прощай! Я... Я тороплюсь…» Не оглядываясь, направилась к автобусной остановке. Прождав минут десять, вспомнила, что сейчас Шиши Шабат4. Наступила суббота, автобусы не ходят. А до её Хашмонаим5 – минут двадцать. Насколько позволял возраст, быстро пошла пешком. На улицах людно. Из проносившихся машин доносилась музыка. Подумав о том, как несхожи здешние города, вспомнила шутку: «Иерусалим молится, Хайфа работает, Тель-Авив, частью которого был и Бат-Ям гуляет». Войдя в квартиру, остро ощутила одиночество. Разбросанные вещи напоминали о недавних сборах. Переходя из комнаты в комнату, взглядом вбирала каждую мелочь, стараясь запомнить... Ни разу не присев, ходила по квартире, пока ночью не раздался долгожданный звонок. Сняв трубку, услышала родной голос: – Мамочка, долетели… Всё нормально... Ты у меня умница. Действуй по составленному плану. Не расслабляйся. Прежде всего, пересдай квартиру, сними комнату. Старайся быть «на людях». Ты меня слышишь?

– Слышу, родной мой! Не волнуйся. Всё будет хорошо. Ты прости меня... За всё…

– О чём ты? Ты прости... При первой же возможности... Я всё сделаю... Ты будешь с нами. Веришь?

– Верю, дорогой! Я люблю тебя. Прости... Всё, всё… Обнимаю… Я – с вами. Навсегда… Положила трубку. «Кажется, всё. Более нечего ожидать. Что ждёт её «там»? Всё? Ничто? Сердце измотало. Она больше не может. Не хочет. Нельзя тянуть... Иначе, не хватит мужества… – вышла на балкон. Ночь накрыла крыши. С изумлением она подумала, что в такую минуту, способна ещё о чём-то думать... – Нельзя. Промедление... Но как? Как это сделать? Шаг, всего шаг... – Не сдерживаясь, заплакала.– Господи! Прости... Прости, что в такую минуту обращаюсь /329

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

к тебе. Помоги переступить через это... – Она молилась, хотя ни единого слова молитвы не знала. Слёзы очищения не помогали. И чувство тихой радости не возникало. Содрогаясь от ужаса, представила своё тело, падение которого возмутит ночь. Встав на скамеечку, попыталась перебросить его через перила. Но руки, проклятые руки, отказывались повиноваться разуму. Вцепившись в перила, они не разжимались. Наклонившись, кусала руки, кусала до крови. Они словно окаменели. – Она не может?! Не хочет?! Не в состоянии расстаться с этой никчёмной жизнью?! – В какой-то момент сознание обожгла мысль. – Что же она делает? Что творит? Хочет навсегда оставить в сердце сына неизбывную боль, чувство вины? Безумие…» Измотанная, опустошённая борьбой с собой, опустилась на каменный пол балкона и взглянула на звёздное небо… Очнулась, когда ранние лучи солнца коснулись лица. Взгляд остановился на руках. В синяках и кровоподтёках, руки сильно болели. «Так она жива? – еле сдерживая рыдания, поднялась и вышла на улицу. Ранняя суббота. Тихо и безлюдно. А небо... Небо было таким синим, каким может быть только в странах Средиземноморья. – Радоваться… Каждой минуте. Радоваться, что настало утро. Что оно есть. Лучшие часы жизни – утренние. Ждать… Нужно ждать…» Она плакала и улыбалась. Состояние какой-то детской уверенности, что впереди будет только хорошее, входило в душу. Она шла к морю. Шла слушать море…

Аялон (иврит) - название шоссе. Таханы Мерказит (ивр.) - автобусная станция.

3 Савланут (иврит) - терпение.

4 Шиши Шабат (иврит) - вечер пятницы.

5 Хашмонаим (иврит) - название улицы.

1

2

/330

ЦВЕТЫ БЕЗ ВИЗИТКИ

М

ужчина в одиночестве сидел во главе сервированного на пять персон стола. Его семья. Не уставая, мысленно напоминал жене, сыну, дочери, что абсолютно всем они обязаны только ему: «Заблуждаетесь, если думаете, что в мире можно достичь чего-либо самому, благодаря лишь способностям. Чушь! Только удача! Выигрышный билет! Божий промысел, если хотите! И не самую последнюю роль играет родительский кошелёк. Поэтому, требую…» Он прервал внутренний монолог, прислушался, не поднимая глаз от еды. Вилки и ножи молчали. Не слышен звон бокалов. Даже в день юбилея все забыли о нём. Может быть, назло, не пришли? Он давно уже понял, что воюет не с реалиями – фантомами. Для детей он, как бы, не существовал. Вспомнилось время, когда жена оставила его, не простив гибели младшего сына. Не примирившись с двумя пристрастиями мужа – с большим концерном, созданным им, и страстью к коллекционированию. Пристрастия, из-за которых по её мнению, превратившись в символ, он перестал быть человеком. Прежде сыновья и дочь, хотя бы раз в месяц приезжали на семейный обед, который сам он, зачастую игнорировал, считая это пустой тратой времени. Ведь мог потратить его с гораздо большей пользой, приобретя, например, антикварную чашку с блюдцем середины XYII века или, скажем, именные канделябры герцога и герцогини де Гиз. Даже теперь его страсть к собирательству не утихала, но от дел он давно отошёл. Ни разу не переступил порога офиса с тех пор, как передал старшему сыну управление концерном. Но не для того, чтобы уступить тому дорогу /331

Анжелла Подольская / ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ

в бизнесе – контрольный пакет акций он оставил за собой, а с единственной целью: целиком отдаться всепоглощающей страсти – коллекционированию. Правда, в глубине души был немного уязвлён. Сын ни разу не прибегнул к помощи отца, к его совету. Это задевало самолюбие, но концерн существовал вполне успешно – его «школа» для сына не прошла даром. Продолжал есть, переходя от блюда к блюду. Один. Приходящего слугу отпустил, избегая свидетелей одиночества. Не поднимая глаз, упорно не смотрел в сторону последнего прибора. Это место младшего сына, когда-то сильно нуждавшегося в финансовой помощи. Он отказал. Мальчик обиделся. Уехал на какие-то острова, потом там что-то случилось, домой он вернулся в цинковом гробу. Да! Это не оставило его равнодушным. Но он заставил себя забыть... Вычеркнуть из памяти: «Этого не было... Никогда...» Если кто-то не желал подчиняться его правилам игры? В чём же его вина? Теперь он всегда один. Сегодня, вчера, позавчера... Одиночество, которое он именовал уединением, не тяготило его. Неприятной была лишь мысль, что его правила соблюдает лишь он. Резко встав, прошёл в кабинет. На письменном столе красного дерева лежала книга XYII века. Осторожно перевернул несколько страниц. Нежно поглаживая фолиант, улыбнулся, вспоминая, как долго охотился за ней. Его взгляд любовно перемещался от предмета к предмету, за каждым из них долгая история, кропотливая работа, иногда хитрость, борьба, чтобы эти раритеты, наконец, заняли подобающее им место в его коллекции. Лишь один предмет в кабинете был из сегодняшнего времени – компьютер. Подошёл, просмотрел почту: «Ничего особенного. Письмо из издательства по поводу мемуаров. Ещё одно – от старого друга, если у такого человека, как он, мог быть друг. А вот и от детей. Так они не забыли!? «Поздравляю, отец», – лаконично извещало послание сына. «Я люблю тебя, папа», – писала дочь. Всё-таки дочь была его маленькой слабостью. С нею он был мягче, нежели с остальными. Могла бы, и заехать в такой день. Но, спасибо и на этом». Он прошёл в спальню, переоделся, вышел на улицу. Любил /332

Рассказы / ЦВЕТЫ БЕЗ ВИЗИТКИ

пройтись по бульвару, зайти в бар, выпить рюмку-другую. В душе совсем не чувствовал себя стариком, был элегантен, сзади его вполне можно было принять за молодого человека с седеющей шевелюрой. Побродив, вернулся домой. Консьерж передал оставленный кем-то букет белых лилий. Визитки не было, он решил, что букет прислала бывшая жена: «Ах, нет... Кажется, она умерла несколько лет назад, – вспомнил он. – Кто же? Кто прислал цветы?» Поднялся в квартиру, оставив цветы на кухне. Миновав столовую, стараясь, как и прежде, не замечать нетронутые столовые приборы, прошёл в гостиную. Здесь висели любимые картины, он ненадолго задержался перед ними. Затем, достав из жилетного кармана маленький ключик, открыл одну из витрин. Взяв в руки чашку тончайшего фарфора, в который раз восхитился: «Какая работа». И хотя ничуть не сокрушался, что эти вещи радуют только его, было бы приятно продемонстрировать детям свои новые приобретения. Поймал себя на мысли, что не заметил, сколько времени простоял вот так, с чашкой в руке. Он как будто уплыл куда-то... В комнате уже стало темно. Что-то теснило грудь, в ушах раздался звон, он задыхался. Рванув ворот рубашки, проснулся от дребезжания будильника: «Так всё это приснилось?» Он рассмеялся легко, спокойно. Бросив взгляд на календарь, вспомнил – сегодня ему семьдесят пять. Приняв душ, тщательно одевшись, приступил к любимому утреннему ритуалу – просмотру коллекции. В кабинете, подойдя к компьютеру, поинтересовался почтой. Письмо из издательства по поводу мемуаров. От друга, с которым давно не виделся. Письма от детей. «Поздравляю, отец», – писал сын. – «Я люблю тебя, папа» – от дочери. Ему стало не по себе. Что-то тревожное шевельнулось в памяти. Только что, во сне было то же самое... В горле пересохло. Пройдя на кухню, чтобы выпить воды, увидел белые лилии, разбросанные на полу... Он ничего не понимал... Не понимал... Последнее о чём, падая, успел подумать: «Кто? Кто же всё-таки прислал цветы?»

/333

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора 3 Предисловие к двухтомнику А. Подольской «Черновик чувств» и «Рисунки на песке» 4 ПРОЗА СЁСТРЫ Повесть Близнецы «Школьные годы чудесные…» Здравствуй, разочарование Я не понравлюсь Вам Опрокинутый дом Осенний блюз Магия чисел или закон «Парных случаев» Анатомия любви «На чаше весов вся гамма чувств…» Под знаком «Сына» «Мёртвый» сезон Welkome to Amerika Эпилог

8 15 23 32 40 48 53 58 68 74 77 82 89

РАССКАЗЫ Свой код 92 Бабмань 93 Бэри 98 Час Большой Медведицы 100 Ce la vie 103 Черновик чувств 107 Цитируя диалоги 110 Дежавю 112 Детское 115

/334

Дочки-матери Двое «В лесу родилась ёлочка…» Европа, мадам ! Семейный портрет в интерьере. Фантазия. Пастель И вот я родилась Йога Женщина… И женщина… «И не дано предугадать…» И раз… И два… И три… И четыре... Капля любви Книжник Купе на троих Люби меня или уйди Марафон Многоточие Монолог Мурчелла Муралея и Барселона Несчастливая счастливая женщина Ниоткуда с любовью Ночь, которой не было Новолуние О нелюбви Откровение Пора вероятности Групповой портрет в интерьере Постскриптум Прости Путешествие на край ночи Романс дождя Русские на Мерингплатц Запах цвета Сценки из семейной жизни Зима. Январь. Шизофрения Соседи Сослагательное наклонение «Средь шумного бала…» Старость – не лучший сезон Танцующие в темноте Телеграмма «Ты сними, сними меня, фотограф» Точка невозврата Три полуграции и одна

118 122 126 131 133 135 138 143 145 148 153 157 160 164 168 171 175 177 181 184 192 194 196 204 208 210 215 218 220 222 225 227 230 232 237 239 241 245 247 251 264 268 272 283

/335

Трудности перевода с женского на мужской У озера Уравнение со всеми известными «В некотором царстве. В некотором государстве» Виртуальный роман Возвращение Ярида Яврей Жизненный ценз Цветы без визитки

/336

289 291 296 301 305 309 315 318 327 331