Андрей Мовчан , Алексей Митров. Проклятые экономики. by Premia Prosvetitel

Ольге Мовчан, которая сперва убедила мужа писать, а теперь героически это терпит

Оглавление ПРЕДИСЛОВИЕ О том, чего не хватает в детских книжках по истории, и немного о роли экономиста в современной России ..................................8

БЛАГОДАРНОСТИ..............................................................................15 ГЛАВА 1. ЭВОЛЮЦИЯ О трех причинах сложности преобразований в обществах, а также о том, почему человеческие общества подчиняются дарвиновским законам эволюции намного больше, чем можно было бы подумать ...........................................................................................21

ГЛАВА 2. ПОРТРЕТ КРАХА В ИНТЕРЬЕРЕ О том, как выглядит жизненный цикл общества, что приводит общество к смерти, а также о ресурсе как одной из движущих сил умирания общества...............................................................28

ГЛАВА 3. ИСХОД ИЗ ГОСЭКОНОМИКИ Об одной библейской легенде, сохранившей для нас первые описания краха государственной системы, и о том, почему и тысячи лет назад большое государство было проблемой для общества ..........................................................................................................41

ГЛАВА 4. КРИЗИС МЕНЕДЖМЕНТА О феномене финансовой системы как ресурса в экономике, о катастрофических последствиях экономического дисбаланса, а также немного о сходстве между временами правления императора Тиберия и некоторыми современными государствами .......54

ГЛАВА 5. КОНЕЦ РЫНКА О том, что случается со страной, успешно производящей на экспорт огромный объем товара с низкой добавленной стоимостью, но не задумывающейся о диверсификации ........................68

ГЛАВА 6. КАК ЕВРОПА ЧУТЬ НЕ СТАЛА КИТАЙСКОЙ КОЛОНИЕЙ О том, к чему приводит защита собственного рынка, антиглобализм, полное импортозамещение и отсутствие международной конкуренции.........................................................................78

ГЛАВА 7. ДЕТИ КУКУРУЗЫ О слишком благоприятных условиях, которые способствуют не процветанию, а остановке в развитии и усилению неравенства в обществе ...............................................................................87

ГЛАВА 8. РЕСУРС КУСАЕТ ХОЗЯИНА О термине «люди — новая нефть», удивительном примере человеческого ресурса и о последствиях его использования ....................99

ГЛАВА 9. ЗАКАТИВШЕЕСЯ СОЛНЦЕ ИСПАНИИ О том, как неожиданное богатство ведет к отставанию общества, и как настоящую пользу из него извлекают не имеющие его, а те, кто вынужден с ними конкурировать .....................113

ГЛАВА 10. ЗА АНГЛИЙСКИМ ЗАБОРОМ О жесткой специализации, ведущей к катастрофическому расслоению, и о том, как можно справиться с ее последствиями, не разрушив конкурентных преимуществ................................................123

ГЛАВА 11. БЕЛОЕ ЗОЛОТО, ЧЕРНАЯ КОЖА Об одном конфликте за рынок сбыта, в котором победили плохие производители, о том, почему освобождают рабов, и сколько жизней это стоит .......................................................................133

ГЛАВА 12. ЗРЕЛИЩА — А ПОТОМ ХЛЕБ О щедрости государства и о гражданах, которые требуют щедрости даже тогда, когда ресурсов уже не остается, то есть о «замкнутом круге» популизма ..............................143

ГЛАВА 13. ПТИЧЬЕ НЕМОЛОКО О том, как опасно иметь богатство и не уметь его защищать — и не менее опасно иметь богатство, даже если ты можешь его защитить ...........................................................................158

ГЛАВА 14. ИСТОЩЕНИЕ О том, как важен баланс в использовании возможностей, и как легко разрушить все, если не относиться бережно к тому, что имеешь .......................................................................................166

ГЛАВА 15. НЕФТЕЗАВИСИМОСТЬ. ОБЗОР О «ресурсе ресурсов» в человеческой истории и превратностях его судьбы..........................................................................................175

ГЛАВА 15.1. ПАДЕНИЕ БОЛИВАРА Об удивительной способности некоторых политиков превращать богатые страны в бедные при полной поддержке населения ........................................................................................................181

ГЛАВА 15.2. ПУТЬ АЛИЕВА О роли личности в истории, особенно если эта история — нефтяная ........................................................................................................198

ГЛАВА 15.3. НЕФТЬ ЭМИРОВ И КОНУНГОВ Об изобилии — его преимуществах и недостатках, а также о том, что самые разные общества становятся похожими в условиях изобилия ....................................................................209

ГЛАВА 15.4. НЕФТЬ В СТРАНЕ ТЕКИЛЫ О «проклятом месте», двух погибших империях, вреде национализации и пользе, которую можно извлечь из хорошего соседства ........................................................................................................236

ГЛАВА 15.5. НЕФТЬ И ВОЙНА О том, что бывает, когда в стране есть нефть, но нет институтов, а также немного о том, как Китай умеет дружить .....246

ГЛАВА 15.6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ К НЕФТЯНОЙ ЧАСТИ Несколько выводов на основании историй «нефтяных» стран и даже попытка их классификации ................................................260

ГЛАВА 16. ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ОДНОГО РЕСУРСА О жизни и смерти экономического ресурса на одном поучительном примере .................................................................................269

ГЛАВА 17. МАЛЫЕ ПЛАНЕТЫ ВБЛИЗИ ГИГАНТОВ О «проклятии дружбы», или как внешние условия разрушают экономики стран и обществ ...........................................................285

ГЛАВА 18. РОКОВЫЕ РЕФОРМЫ О том, как опасно «делать что должно, и будь что будет», а также о том, что интересы крупных страт бывают важнее интересов общества в целом ......................................................................308

ГЛАВА 19. ЦВЕТ РЕВОЛЮЦИИ Об одном страхе, породившем стандартные мифы о заговоре «темных сил», но объясняющемся вполне реальными экономическими предпосылками.......................................................................319

ГЛАВА 20. ИНСТИТУТЫ ПРОТИВ «ПРОКЛЯТИЯ» О том, что не все так плохо, как может показаться, а также о редких примерах успешного сопротивления «проклятию» ...325

ГЛАВА 21. НЕСЧАСТЬЕ ПОМОГЛО О том, что в отличие от физики, в экономике из ничего можно сделать очень многое, и о том, как это делается ......................336

ГЛАВА 22. БУМАЖНОЕ «ПРОКЛЯТИЕ» XXI ВЕКА О чудесном товаре, который не тратится, когда его используешь, который можно увеличить в 10 раз без усилий и издержек (только имея лицензию), и о том, как этот чудесный товар создает кризисы и сам же от них спасает .................364

ГЛАВА 23. «ПРОКЛЯТИЯ» СЕГОДНЯШНИЕ И БУДУЩИЕ — ВЗГЛЯД ИЗ ФЕВРАЛЯ 2020 ГОДА О небольшой попытке прогноза будущих экономических «проклятий», сделанной в момент, когда в Ухани уже распространялся новый коронавирус, но никто еще не думал о последствиях этой эпидемии...................................................................374

ГЛАВА 24. ЕСТЬ ВЕЩИ ПОВАЖНЕЕ О невидимых врагах экономики, о том, что стояло за Возрождением и наступлением Нового времени, о том, как экономика показалась не самой важной вещью в жизни общества — и как долго это продолжалось, а также о том, что развитие делает человечество чувствительнее ............................384

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ...................................................................................405 СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ .................................................................420 ОБ АВТОРАХ........................................................................................463

Предисловие Наука о бифштексах Очень давно (по меркам человеческого века) я учился в московской школе. Математика и другие точные науки давались мне легко, но не трогали моей детской души. Русский язык и литература давались тяжело и вызывали искреннюю ненависть («Мовчан вечно пишет как курица лапой, и всегда-то у него свои идеи вместо правильных», — кричала Ирина Николаевна Сучкова, наш учитель русского и одновременно парторг школы). А вот история вызывала у меня неизменный трепет. В отличие от большинства моих сверстников я зачитывался не рассказами Гайдара или сказками Астрид Линдгрен, а книгами о древних цивилизациях. От «Мифов и легенд Древней Греции» Куна и «Глиняных книг» Липина и Белова я уже годам к восьми-девяти перебрался к Светонию и Плутарху, Тациту и Томасу Мелори. Возраст изучения истории совпал у меня, таким образом, с возрастом, проходящим под знаком вечного вопроса «почему?». Почему греки напали на Трою?! В восемь лет версия «из-за женщины» совершенно меня не удовлетворяла. Почему Гильгамеш отправился на борьбу с Хумбабой? Отчего развалился Древний Рим? Что является причиной исламской экспансии и ее успеха? С какой стати средневековая нищая и раздробленная Европа сперва рождает крестовые походы, а потом, едва не погибнув в очередной эпидемии чумы, взлетает к высотам прогресса технического и (через катастрофу начала ХХ века) прогресса гуманитарного? Книги не давали ответа. Детские книги по истории были призваны развлекать; более взрослые книги, как плохой чат бот, на все мои вопросы сообщали, что причиной исторических событий была классовая борьба. Этот ответ устраивал в советское время всех историков, но меня он устроить не мог — в конце 8

концов, какие классы боролись в троянской войне или во время крестовых походов — и, главное, за что? Прозрение наступило примерно в шестом классе. У нас была прекрасная учительница истории — Ольга Ивановна (к стыду своему, фамилию я не помню). На уроке мы говорили о крестовых походах. В учебнике рутинно рассказывалось о церкви, которая подбивала знать на походы. Зачем? Почему именно в это время? Как и что объединяло враждующих феодалов, которые вместе отправлялись на Восток? Почему этого не случалось за сотни лет до того и не случалось потом? После урока я задал все эти вопросы учительнице. Она посмотрела на меня и вдруг сказала: «Это не то, что ты должен отвечать на уроке. Но у крестовых походов была главная причина: система наследования земли оставляла основное наследство старшему сыну феодала. В Европе очень быстро формировался избыток безземельных дворян — они не могли в соответствии с нормами того времени превратиться в зависимых крестьян или стать ремесленниками; они не могли прокормить себя; они были опасны для землевладельцев и земледельцев; они были обучены сражаться и готовы это делать. Это — чистая экономика». «Что такое экономика?» — спросил я. «Это наука о том, что люди делают», — ответила она. Я ощущал себя пророком, получившим откровение. Достаточно быстро я уверил себя в том, что всё, происходящее в мире людей, определяется экономикой (я и сегодня так считаю, но всё же признаю влияние и других факторов, тогда же я в течение нескольких лет был фанатиком экономического бога). Фраза Троцкого: «Везде, где вы слышите спор о политике, ищите спор о бифштексах» — явилась эпиграфом к моим последующим изысканиям. Я, как Гамлет Высоцкого, «зарылся в книги», но уже другие. Из тех скудных источников, что существовали в эпоху развитого социализма, я вытащил для себя множество ответов. Оказалось, что Трою и Малую Азию погубило появление железа; Гильгамеш отправился в Ливанские горы за древесиной кедра, а легенда о нем — это первая хроника создания торгового пути; Древний Рим погубило развитие колоний; в основе успеха исламской экспансии лежал резкий рост безопасности торговых путей. Время шло, и вместе с ним подходила к концу короткая эра экономического эксперимента под названием Советский Союз. 9

Я заканчивал школу, когда колосс на глиняных ногах вовсю трещал по швам и осыпался кусками. С высоких трибун говорили о новых успехах, съезд КПСС транслировался по всем каналам тогдашнего куцего советского телевидения, а общество уже жило нищетой и дефицитом. Инженеров гоняли на овощебазы, отрывая от разработки новой техники, студенты учились меньше, потому что проводили месяцы «на картошке» и в «стройотрядах», провинция ездила в Москву за колбасой (и часто возвращалась без нее). В самой Москве слово «выбросили» означало «завезли на продажу в магазин», «достать» заменило «купить», а банан, туалетную бумагу и кривые сапоги фабрики «Октябрь» объединяло одно — многочасовая, часто со стоянием «в ночь» и записью очередь. Наверное, именно в те годы меня заинтересовала механика экономической катастрофы — как гибнет государство, нация, культура? Что происходит с великими странами и народами? Много лет в качестве «хобби», и в том числе с целью лучше понять механизмы разрушения вчера еще успешных обществ, я изучал исторические «анекдоты» и задавался вопросами — чего не хватает в стандартных исторических книгах, авторы которых так любят отвечать на вопросы «что» и «как», но часто очень поверхностно относятся к вопросам «почему». Я всерьез занялся проблемой так называемого «ресурсного проклятия» — это было мне тем более интересно, что именно в истории России (от Киевской Руси до наших дней) легко найти следы тяжелых последствий «ресурсных периодов». В древнем мире возникающие идеи были достоянием небольшой группы единомышленников, а стратегические решения принимались узким кругом сверхэлит. Еще 100 лет назад ничего лучше печати газет в типографии и перевозки их по стране не существовало. Доминирование религиозных институтов и господство мифологического, «волшебного» миросознания способствовало продвижению крайностей: подавляющее большинство членов общества сверху донизу было невосприимчиво к новым идеям или вдруг — подвержено заражению вирусом новой идеи, столь же «волшебной», как и прежние. Пролиферация новых концепций, если только они не были обернуты в старую мифологическую упаковку, была крайне затруднена как технически, так и психологически. Но мир меняется. Сегодня интернет и социальные сети сделали передачу информации 10

и идей невероятно простой и эффективной, а общественная психология выглядит (по крайней мере, в странах «европейского» менталитета) в значительной степени очищенной от архаичных догм. Подавляющее большинство людей в современном мире заканчивает школы, в развитых странах в их программы входит достаточно предметов, развивающих критическое мышление. В XXI веке катастрофа, вызванная ригидностью общества, — уже не страшная неизбежность, заложенная в природе людей, а непростительная ошибка и вина власти, оказавшейся глухой к предупреждениям, и/или проблема элит, получающих собственные краткосрочные выгоды ценой гибели социума. И конечно, это вина профессиональных специалистов по экономике и социологии, не сумевших донести информацию об угрозах до широких слоев общества так, чтобы общество это услышало. В написании этой книги я вижу свою корыстную цель. Россия дважды в конце XX — начале XXI века и трижды за 100 лет пережила глубочайший общественный и экономический кризис, непосредственно связанный с «влиянием ресурса» и неспособностью общества адекватно реагировать на изменения. Эта «нисходящая спираль» социальных процессов приводит к беспрецедентному оттоку капитала — и финансового, и, что значительно важнее, человеческого. Чем больше страна отстает в развитии от лидеров современного мира, тем меньше в ней остается задействованного таланта, тем менее эффективно используется даже тот интеллектуальный потенциал, что пока активен и остается в стране. Слабая монопродуктовая экономика, централизация экономических отношений с бюджетом как вечным посредником во всех транзакциях разрушают естественные региональные и социальные связи. С большой вероятностью эти процессы ведут к закату некогда значительной русской культуры и существенному сокращению России — территориально и экономически. Глядя на происходящее в России сегодня, я легко (взглядом экономиста и бизнесмена) угадываю за нынешними событиями призрак будущего упадка, разложения социума и распада страны, которая когда-то породила великую литературу и науку, вписала несколько ярких и значимых страниц в мировую историю. Я не хочу, чтобы потомки тех, кто сегодня говорит по-русски и владеет паспортом с двуглавым орлом, уже забывшие русский язык и живущие либо в более успешных странах Востока 11

и Запада, либо в мелких периферийных сатрапиях, бывших когда-то частью самой большой по площади (но далеко не самой счастливой или богатой) страны мира, поставили меня в исторической ретроспективе в один ряд с теми, кто знал о проблеме, но не попытался сделать всё, чтобы предотвратить катастрофу. Я надеюсь, что опыт угаснувших цивилизаций, разрушенных обществ, поверженных империй, спроецированный на реальность современной России и собранный в этой книге, поможет читателям осознать механизмы такого разрушения и принципы его предотвращения. Андрей Мовчан

Экономика как предостережение С самого детства я испытывал огромный интерес к истории и международной политике: всё из-за семейной среды, папа – историк, а мама – экономист. В детстве я учился читать по книжкам про русских царей, Крестовые походы и русско-турецкие войны, а на семейных посиделках, к моему великому неудовольствию, все родственники взахлеб обсуждали какой-то непонятный «Газпром», прогнозы развития российской энергетики и мировой экономический кризис. Выстрелил такой бэкграунд очень неожиданно. Лет в 10, когда я получил доступ к Интернету, на волне вполне естественного мальчишеского интереса к современному российскому оружию я стал читать различные статьи про холодную войну, современную историю и геополитику – оказалось, что изучать хитросплетенные политические интриги, современные международные конфликты и войны до ужаса интересно. Больше всего мне нравилось читать про диктатуры и авторитарные режимы – Северную Корею с ее ракетами, парадами и увешанными медалями генералами, саддамовский Ирак, вторгавшийся в сопредельные страны и затем стремительно терпящий поражение от армий более развитых стран, про нелепого толстого Уго Чавеса в малиновом берете и его абсолютно тогда мне непонятный боливаризм, злобного суданского диктатора Омара аль Башира и Иран с его ядерной программой, бородатыми бойцами КСИР в очках-авиаторах и суровым седовласым 12

национальным лидером в чалме. Почему-то с самого начала интерес у меня вызывали именно наиболее авторитарные режимы и правители. В то же время, стремительная авторитарная трансформация российского режима почему-то долгое время мною не замечалась. В 2012 году, после событий на Болотной и «закручивания гаек», я стал время от времени читать материалы и про Россию. Через два года, когда начался украинский кризис, стало понятно, что российский режим был недооценен мною как объект для исследования очень и очень напрасно. С тех пор я стал активно следить за всеми политическими новостями России и мира, а также изучать историю СССР и новейшей России. Оказалось, что я живу почти в такой же авторитарной стране, как и те, которые я так любил изучать. Эта мысль почему-то не вызывала ни страха, ни негодования – наоборот, возник неподдельный исследовательский интерес к непосредственно окружающей меня социально-политической реальности. Хотя история и политология увлекли меня, я игнорировал экономику, полную скучных цифр (их и на ненавистной алгебре в школе с головой хватало), непонятных слов и каких-то непостижимых уму явлений вроде сальдо торгового баланса и паритета покупательской способности. Так продолжалось до тех пор, пока однажды мне не попалась статья Андрея Мовчана «Коротко о главном: российская экономика в XXI веке», которая захватила меня с головой. Мрачные прогнозы, помноженные на общую тревогу и грозу за окном, произвели сильное впечатление. Оказалось, что экономика, если ее правильно подать и объяснить, является на редкость интересной штукой, причем непосредственно связанной и с историей, и с политологией. Именно тогда я начал понимать, что многие проблемы как России, так и других изучаемых мною авторитарных режимов, связаны не только с социальными и политическими причинами, но и с экономикой – в первую очередь, с таким явлением, как «ресурсное проклятие». Оказалось, что очень часто именно из-за избытка природных ресурсов в разных странах к власти приходят режимы, элиты которых стремятся присвоить себе как можно больше получаемых от распределения и продажи ресурсов средств, а за счет того, что присвоить не получается, поддерживать лояльность 13

подданых, чтобы оставаться у власти как можно дольше. Выяснилось, что именно в таких странах имеют свойство просыпаться имперские амбиции, милитаризм, идеи исключительности, строятся жесткие административные конструкции управления. В итоге такие режимы после истощения ресурса терпели экономический крах и после масштабных потрясений физически погибали – часто вместе со всем государством. Очень редкие страны, которым повезло с ресурсами, могли справиться с этим бременем, построив диверсифицированную экономику. Надеюсь, что эта книга позволит многим людям, которые (как и я в свое время) не придают должного внимания влиянию экономики на социально-политические катаклизмы, изменить свое отношение, увидеть цену такого пренебрежения, заплаченную миллионами людей в разных государствах разных эпох. Возможно, именно благодаря росту этого понимания в среде наших соотечественников экономика России однажды начнет меняться. Алексей Митров

Благодарности Эта книга — результат работы многих людей, занимавшихся и занимающихся феноменом экономических кризисов и, в частности, «ресурсного проклятия». Нам, в сущности, довелось только собрать в нее различные факты и мысли, уже открытые, исследованные, разработанные другими, и добавить немного своих рассуждений. В изучение феномена «ресурсного проклятия» и вообще экономических кризисов и влияния нишевых адаптаций общества на их развитие внесли вклад многие ученые. Старт активному изучению темы был дан в конце 1980-х годов, когда Алан Гельба выпустил свое исследование, показывавшее, что богатые нефтью экономики, прошедшие нефтяные бумы 1970-х годов, росли медленнее, чем развивающиеся страны Юго-Восточной Азии, не имевшие ресурсов. Профессор университета Ланкастера Ричард Аути в 1993 году опубликовал работу Sustaining Development in Mineral Economies: Resource curse thesis, с анализом последствий ценовых шоков на рынках минеральных ресурсов. В 1995 году вышло исследование Джеффри Сакса и Эндрю Уорнера. Данные, приведенные в нем, показывали, что в период между 1971 и 1989 годом экономики стран с высокой экспортной долей добычи минеральных ресурсов росли в среднем медленнее остальных. В конце XX — начале XXI века бурное развитие стран, обладающих значительными запасами нефти и газа, наложилось на период существенных проблем в угольной отрасли и совпало с активным развитием экономик, которые могли предложить миру дешевый трудовой ресурс. Одновременно экономисты могли наблюдать три феномена: ресурсный бум, кризис дезадаптации, вызванный изменением конъюнктуры, и формирование неконвенционального ресурса и его влияние на экономику. Для специалистов это было как для астрономов схождение трех планет в объективе телескопа — не только познавательно, 15

но и захватывающе. Темой занимались (и занимаются) десятки высококлассных специалистов, имена которых легко найти в интернете, а работы стоят изучения — к чему мы и призываем тех читателей, которые захотят покопаться в деталях экономических процессов, стоящих за «проклятием ригидности» и ресурсными искажениями, на уровне более глубоком, чем уровень этой книги, написанной скорее чтобы развлечь, чем чтобы решить научную задачу. Нефтезависимые экономики были темой работы, проделанной в Московском Центре Карнеги (части глобального фонда Карнеги) сотрудниками и контрибьюторами экономической программы под руководством Андрея Мовчана в 2015–2018 годах. В рамках гранта, предоставленного Министерством иностранных дел и по делам Содружества (Великобритания), они активно анализировали состояние нефтезависимых экономик и влияние на уровень их диверсификации различных факторов институционального и частного типа ∗. Значительная часть информации по нефтезависимым экономикам, представленным в этой книге, собрана в рамках той работы, так что авторам книги пришлось лишь проанализировать новые данные (за три прошедших года) и добавить некоторые идеи и мысли. Отдельную и очень большую благодарность за выдающуюся проделанную работу и великолепные результаты хочется выразить Александру Зотину, Владимиру Григорьеву, Вите Спивак, Юлии Ковалевой — членам команды экономической программы Карнеги в те годы и полноправным соавторам упомянутой работы. Александр Зотин много писал для «Коммерсанта» и других изданий — в том числе великолепных статей про развивающиеся экономики. Его статьи об Иране, Венесуэле, Аргентине, Мексике и других странах широко используются нами в книге — отдельное спасибо Александру за его работы, демонстрирующие прекрасное знание и понимание материала, зоркий глаз и «чувство» экономики. Центр Карнеги дал этой книге много больше, чем просто результаты одной программы. Многие из идей, изложенных в книге, рождались и обсуждались в стенах офиса центра на Тверской, на круглых столах, собиравшихся Андреем Мовчаном под эгидой центра и привлекавших лучших специалистов ∗

Сравнительная история нефтезависимых экономик конца XX — начала XXI века. URL: http://carnegie.ru/2017/03/22/ru-pub-68340

к обсуждению важных экономических вопросов, на ежегодных конференциях в школе «Сколково», которые проводил Центр Карнеги. Большое спасибо Дмитрию Тренину за ценнейшие идеи и мысли, точные критические замечания и мудрость; Александру Баунову и Максиму Саморукову — за прекрасную редактуру материалов; Александру Габуеву и Андрею Колесникову — за обсуждения, новые свежие идеи и море информации; Татьяне Барабановой, Светлане Туган-Барановской — за великолепную логистику процесса, помощь в продвижении материалов и просто совместную работу. Спасибо Тому Дево и Эндрю Вайсу, которые тесно сотрудничали с экономической программой и не только помогали с переводами и редактурой, но и соединяли московскую группу с открытым научным миром развитых стран. Отдельная благодарность должна быть выражена Елене Чирковой — профессору ВШЭ, известному и опытному инвестиционному банкиру, которая в свое время проделала большую работу по анализу влияния институтов на феномен ресурсного проклятия. Ее скрупулезность и масштабность анализа невозможно переоценить, и авторы этой книги не только обращаются к ее наработкам и выводам, но и с благодарностью использовали ее грандиозный список литературы по теме. Четыре главы этой книги изначально вышли в виде статей Андрея Мовчана на портале «Сноб» — тогда у нас еще не было планов писать эту книгу. Спасибо «Снобу» за то, что согласился печатать наши материалы. Этой книги бы не было, если бы сотрудники издательства «АСТ» сперва не убедили нас писать книгу (а это было не просто — времени всегда мало), а потом не сделали за нас половину работы, дав себе труд редактировать наши тексты. Спасибо! Отдельное спасибо хочется сказать нашим читателям и зрителям — в ФБ, на страницах сайтов и каналов, в журналах. Ваши вопросы и реплики, комментарии и письма часто давали не только темы, но и интересные и важные факты, мысли и инсайты. Вы — полноправные соавторы этой книги. Было бы несправедливо обойти своей благодарностью политиков, идеологов, чиновников всех времен и народов — тех, кто верит (или притворяется, что верит) в возможность административными методами сделать жизнь лучше, а экономики — здоровее и сильнее. Экономический мир, так же как и биологический, требует от своих участников эффективной адаптации 17

к изменяющимся условиям — и человечество путем многотысячелетних поисков и метаний выработало универсальный механизм такой адаптации: систему, состоящую из комбинации свободного рынка и трех независимых ветвей власти, скрепленную развитым на основе римского права институтом законодательства. Эта система доказала свою высокую эффективность и робастность. Однако и в древности (когда она еще не была изобретена), и сегодня (когда она изобретена, описана, построена во множестве мест и в некоторых даже работает) находилось и находится множество высоколобых мыслителей (а также прирожденных вождей с покатым лбом, но выдающейся нижней челюстью), которые пытаются доказать, что естественную систему адаптации надо ограничить, улучшить, загнать в рамки «командно-административной вертикали» или «социального государства» (в сущности это просто разные названия для одного и того же — мертвой системы, выкачивающей соки из экономики — в первом случае в пользу небольшой элиты, во втором — в пользу разрастающегося слоя бюрократов). Если бы не они, не было бы смысла писать эту книгу, и она бы не появилась. В не меньшей степени эта книга появилась благодаря политикам и экономистам совершенно обратного рода — апологетам идеального либерализма и свободной конкуренции, уверенным, что экономике надо не мешать, и всё у нее получится. О, если бы это было так, мир был бы куда лучше. Однако в реальности большинство экономических «проклятий» развивались и реализовывались по вполне естественным причинам; таких примеров искусственного «проклятия», как Венесуэла, сравнительно немного. Избыточное администрирование, перекосы, протекционизм, этатизм и кумовство, коррупция и прочие грехи «регулируемых экономик», о которых так много и так горячо говорят сторонники идеального либерализма, появляются не потому, что в свободное общество проникли марсиане и поработили его: именно недостатки «дикого» рынка заставляют общество (которое всегда достаточно близоруко и готово променять стратегические преимущества на сиюминутную иллюзию выгоды или даже просто спокойствия) устремиться в объятия «регуляторов». По иронии общественной природы свободный рынок остается свободным, только если его в достаточной мере регулировать: в противном случае он быстро превращается в олигополистический (как внутри одной индустрии, 18

так и в межиндустриальном смысле). Столь любимый идеальными либералами механизм репутации на практике крайне слаб из-за элементарной некомпетентности потребителей. Куда сильнее изначально порочный (потому как совершенно развязывает между собой аспекты потребительской ценности и качества, с одной стороны, и цену — с другой) механизм маркетинга и рекламы — без регулирования качества товаров и услуг рынок легко «впадает» в заблуждения, чреватые серьезным вредом для потребителей и общества в целом. Известный тезис адептов свободного рынка о большей выгоде продолжительного бизнеса (суть его в том, что экономическому агенту выгоднее многократно честно заработать на своем товаре, чем один раз украсть деньги и закрыть бизнес) на практике далеко не всегда верен: не только управляющему активами, который в год зарабатывает 1 % от суммы под управлением, выгоднее один раз украсть все деньги и сбежать на острова Карибского моря, чем 99 лет честно работать; даже девелоперу, который строит дома, достаточно быстро становится выгоднее пустить получаемые кредиты и предоплаты на свои оффшорные счета (или в биткоины), чем честно строить свои объекты, не будучи уверенным в их последующей успешной реализации, и выплачивать проценты банкам (мы в России наблюдали решение этой дилеммы на практике — когда многие управляющие, банкиры и девелоперы бежали из страны, оставляя клиентов, будь то обманутые дольщики или вкладчики, ни с чем). Без жесткого контроля за целевым использованием средств, без независимых оценщиков и администраторов, без внедренных на уровне государства норм защиты клиентов рынок быстро превращается в хаос. Истина, как обычно бывает в человеческом обществе, посередине. Успешно адаптируются и трансформируются только те общества и страны, в которых высокая степень экономической свободы защищена и от «активизма» чиновников, и от доминирования отдельных игроков; где широкие возможности сочетаются с эффективным регулированием, лучше всего — с развитой системой саморегулирования рынков; где минимальная бюрократия уживается с совершенной системой защиты прав конечных потребителей. Разумеется, в реальном мире не было и нет идеальных моделей, описанных в предыдущем абзаце. Мы можем говорить лишь о более или менее близких к ним вариантах. XX и XXI век 19

дают нам повод для оптимизма — всё больше появляется примеров эффективной экономической политики. Их достаточно в традиционно успешных странах Запада — и, несмотря на это, в Европе как раз сегодня есть много поводов для беспокойства в связи с явным уклоном в социализацию экономической политики и бюрократизацию отношений, в то время как еще 30–70 лет назад казалось, что именно Европа будет флагманом развития сбалансированной экономики — период от Эрхарда до Бальцеровича был многообещающим. Их хватает и в США, где наряду с целым рядом экономических проблем, в частности связанных с той же социализицией государства или (и) с «бюджетной спиралью» — ростом бюджетных расходов, в большой части вызванным их ростом на предыдущих этапах, существуют и развиваются крайне эффективные практики. И, конечно, всё больше таких примеров появляется в «третьем мире»: Южная Корея и Тайвань — отличные примеры того, как положительные практики могут преображать страны в короткий период времени, а Индонезия — отличный пример защиты от ресурсного «проклятия» с помощью таких практик. И для полноты картины Турция и Россия — два отличных примера того, как отступление от эффективных методов организации экономического пространства сводит на нет десятилетия прежних усилий. Закончить этот раздел (несмотря на пространные рассуждения выше, мы не забыли, что его название — «Благодарности») мы хотели бы выражением огромной признательности — теперь уже без иронии — тем политикам и общественным деятелям, которые в своей работе искренне и профессионально стремились и стремятся к достижению этого недостижимого идеала.

Глава 1 Эволюция n 20%5 /0(7(- 5 1+.&-.12( /0%.!0 '." -() " .!9%12" 5, 2 *&% . 2.,, /.7%,3 7%+."%7%1*(% .!9%12" /.$7(-?>21? $ 0"(-."1*(, ' *.- , =".+>6(( - ,-.#. !.+<8%, 7%, ,.&-. !;+. !; /.$3, 2< Учебники истории представляют тысячи лет человеческого пути от костра и каменного ножа до айфона и баллистической ракеты в виде увлекательного сказания о сменяющих друг друга царях и героях. Приходят и уходят цари — приходят и уходят царства ∗ — меняются названия, системы, культуры, как будто в бесконечном сериале (если учебник хорош) или как в бесконечном справочнике (если плох). Этот калейдоскоп напоминает эволюцию жизни на Земле, в которой в борьбе за существование виды сменяют друг друга вследствие естественного отбора. Земля изменчива — меняется климат, материки движутся, вырастают горы, мелеют или, ∗

Вот примерно какая картина складывается в голове добросовестного школьника: древние племена (старейшины и вожди без имен), государства Междуречья (Ассархадон, Ашурбанипал), Египет (Рамзес), эллинистический мир (Менелай, Приам), крах медного века, Греция (Перикл), Рим (Цезарь), Китай (Шихуанди) и Индия (Будда), Священная империя франков (Карл), Византия (Михаил Палеолог), Халифат (Мухаммед), Кастилия и Арагон (Фердинанд и Изабелла), Священная Римская империя Германской нации (Оттон), викинги (Харальд), саксы (Артур), норманны (Вильгельм), Русь (Рюрик, Ярослав Мудрый), Орда (Бату-хан), Речь Посполита (Вышневецкий), Испания и Фландрия (Филипп II и Вильгельм Оранский), ацтеки и инки (Монтесума, Пачакути), Англия (Кромвель, Виктория), Российская империя (Петр I, Николай II), Франция Наполеона (Наполеон), США (Вашингтон), Османская империя (Мурад II), Латинская Америка (Боливар), Аргентина (Перон), Бразилия (Жетулиу Варгас), СССР (Ленин, Сталин), гитлеровская Германия (Гитлер), Мексика (Карденас), снова Китай (Мао Цзэдун), ЕС, Россия (Ельцин), Африка (Мандела и Ле Клерк), Азия (Сухарто), снова Россия (Путин).

наоборот, разливаются реки и моря, и эти изменения вызывают расцвет и гибель тех или иных видов животных и растений — ведь их естественная изменчивость чаще всего не успевает за изменениями условий. В человеческой же истории гибель или расцвет того или иного общества вследствие природного катаклизма крайне редки (и чаще всего, как история Атлантиды, придуманы потомками). Даже существенное изменение технологий происходит намного реже, чем смена экономических формаций, границ государств, взлетов и падений отдельных наций. Чаще всего тектонические сдвиги на политической карте Земли не сопровождаются ни изменениями природы, ни технологическими скачками — последние почти всегда являются следствием, а не причиной социальных изменений. Предпосылки общественных катастроф тоньше, но тем и интереснее. Что вызвало взлет и упадок ахейской цивилизации? Почему 3000 лет назад в течение 100 лет погибла богатейшая городская цивилизация Малой Азии? Что привело к закату Древней Греции и поглощению ее Римом? Куда девалась непобедимая Золотая Орда? Почему Китай в XIV веке был мировым лидером, а в XIX веке — нищим придатком Европы? Что выбило почву из-под СССР? Почему Аргентина в течение ХХ века потеряла половину своей доли мирового ВВП? Отчего Венесуэла, которая была одной из богатейших стран Латинской Америки, превратилась в нищую страну-изгоя за то же время, за которое Сингапур из окраины бедной Малайзии превратился в мирового лидера по ВВП на человека? Фактически каждый век на каждом континенте происходили и происходят подобные, требующие ответов процессы. Есть и более фундаментальный вопрос: почему развитие общества, изменения морали и этики идут с такой неровной скоростью? В реальности нет никакого «постоянного ускорения», о котором часто говорят: в истории есть периоды взрывного роста, века прозябания и сотни лет регресса; иногда десятки фундаментальных изменений укладываются в период в десятки лет, иногда они вообще не происходят тысячу лет. Несмотря на быструю пролиферацию новых идей, технологий и инноваций во все времена, мир не усваивает эти новшества равномерно, не сохраняет свою общественную структуру, а история во многом состоит из катастроф одних обществ и взлетов других. Слишком часто народы 22

и их вожди ничего не предпринимают каждый раз, когда государства движутся к краху; чаще всего они активно этому краху способствуют. Казалось бы, люди — не животные или растения, приспособляемость которых зависит целиком от случайных мутаций, — они могут принимать осознанные решения. Почему же прогресс так похож на природную эволюцию? Ответ на этот вопрос не так уж и сложен. Несмотря на то что личности (цари и герои), как и инновации, играют значимую роль в формировании исторической конкретики, роль эта сводится чаще всего к выбору одного из немногих объективно доступных вариантов развития событий. И гораздо реже — к ускорению или замедлению, повышению или понижению эффективности процессов, которые идут в обществе в силу сложившихся исторических условий глобального характера. Военные успехи Франции в середине XIV века можно пытаться объяснить гением братьев Бюро, создавших артиллерию как отдельный род войск. Но производство пушек для армии Карла VII становится возможным благодаря объединенным финансовым и промышленным ресурсам Франции, а такое объединение (отчасти это следствие столетней войны, отчасти — продукт географического положения, отчасти — результат специфики, сформированной столетиями экономической структуры) уж точно не является ни заслугой короля, ни его маршалов артиллерии.

Рождение и развитие общественной формации С точки зрения этих «стратегических» процессов, зависящих не от личностей, а от обстоятельств, и генерируемых не осознанной волей единиц, а бессознательной волей социумов, общества куда более близки к видам живых существ, чем кажется. Каждое общество (государство, блок и пр.) рождается и стабилизируется потому, что его формы (география, общественный строй, социальные особенности, экономический уклад) на момент его рождения и развития более или менее случайно оказываются эффективными — позволяют кормить себя, обеспечивать безопасность и объединять своих членов некими идеями. Среди таких идей исторически наиболее успешными были идеи конкуренции с другими обществами (национализм, корпоративизм, религиозная нетерпимость) и идеи превосходства, нередко 23

развивавшиеся в идеи расширения жизненного пространства (шовинизм, агрессивные формы патриотизма). Со временем развивающееся общество усложняется, углубляя и закрепляя свои преимущества перед конкурентами: общественный строй, социальная структура, экономика и экономическая специализация, идеологическая надстройка всё больше соответствуют условиям существования и параллельно становятся всё более «узкими», специализированными, и всё менее гибкими. Общество обрастает физическими системами — системой власти и силовыми структурами. Общество контролируется элитами и крупными стратами, научившимися получать выгоду от текущего положения вещей и не готовыми к переменам. Формируется «надстройка» в виде принятых идеологией религиозного и социального планов, «славной истории», традиций, наследуемых общественных психотравм, системы образования, передающей идеологемы из поколения в поколение. Иногда устройство общества оказывается «дефектным» — не выдерживает испытания временем, и накапливающиеся проблемы разрушают его изнутри без изменения ключевых условий, в которых это общество родилось. Но это бывает нечасто и, как правило, приводит к (болезненной или нет, быстрой или не очень) адаптации общества и исправлению «недостатков модели». Чаще же наступает момент, когда условия существования общества меняются: климат, соседи, демография, изменения уровня развития технологий делают общественную модель неэффективной. Но общество не может быстро и кардинально измениться — тому мешают как минимум три серьезных фактора. Во-первых, изменения — результат несогласованных, но гармоничных действий множества общественных сил, каждая из которых преследует свои краткосрочные меркантильные цели. Изменения общества не являются результатом гениального провидения мудрецов, узревших требуемые перемены и предлагающих пути адаптации. Недостаточно изменения условий и устаревания общественной модели — нужно еще чтобы цели, преследуемые общественными агентами, дали результирующий вектор усилий, направленный на позитивное изменение. В истории это случается, но не так часто. Вспомните хотя бы Древний Рим: кризис республиканской модели начался во II веке до нашей эры. Крупнейшие общественные агенты еще около 24

100 лет видели свою выгоду в примыкании к одной из двух политических партий и борьбе за ее доминирование — в результате 100 лет в Риме шла гражданская война, которая фактически блокировала любое развитие. Затем, благодаря цепочке случайностей, модель управления изменилась — и Рим пережил второй расцвет, только чтобы погибнуть через 500 лет из-за безнадежного устаревания своей экономической системы. Можно вспомнить и изменения социальные: уже ко второй половине XIX века промышленная революция требовала включения женщины в процесс производства как активного члена трудовых ресурсов, а такое включение было невозможно без существенного изменения объема прав женщин и сглаживания социальных различий между полами. Однако вплоть до начала ХХ века полиция в Англии забирала в участок женщин, появившихся на улице в брюках; до 1964 года женщины в США не могли без согласия мужа открыть счет в банке. Потребовалось более 100 лет, чтобы социум адаптировался к новой потребности. По иронии судьбы это произошло примерно в то время, когда резко растущая роль творческих профессий в экономике потребовала сделать с сексуальными меньшинствами (среди которых множество талантливых специалистов) то же, что было проделано с женщинами, — дать им равные права; но еще в середине 70-х годов ХХ века в той же Англии за гомосексуализм сажали в тюрьму. Во-вторых, даже осознаваемые и желаемые большой частью общества изменения далеко не всегда являются благом для всех страт и всех классов общества, а потому вызывают сопротивление бенефициаров текущего статуса. Изменения также могут предполагать риски, на них некоторые или все общественные агенты не готовы идти, не в последнюю очередь потому, что «привыкли» к статус-кво, и он воспринимается ими как безрисковый. Хуже того — на «кривой полезности» у таких общественных агентов могут легко находиться «локальные максимумы», расположенные совсем в другой стороне по сравнению с направлением на требуемые перемены. Здесь можно вспомнить сопротивление поместных дворян наступлению эры промышленного производства в Европе (а с другой стороны этому процессу мешали луддиты, которые также страдали от новых форм экономики). Можно говорить и о более новых явлениях: почему новоиспеченные 25

олигархи в России начала 90-х годов под руководством вчерашних руководителей КПСС и КГБ предпочли не строить новую эффективную экономику, а разворовывать имевшиеся активы, получать рентный доход и выводить средства за рубеж? Было ли это эффективно с точки зрения страны? Конечно, нет. Было ли это эффективно с точки зрения нескольких сотен семей, получивших такую возможность? Конечно, да. Почему «желтые жилеты» во Франции в 2018 году протестовали против роста налогов на топливо — разве они не хотели бы сделать свои города чище, а зависимость от поставок углеводородов меньше? Наверняка хотели бы, но не за свой счет: их «локальный максимум» — низкие налоги, вне зависимости от экологии. Наконец, в-третьих, если рождение и расцвет общества хорошо видны современникам, то его умирание, как правило, можно увидеть и оценить лишь в исторической перспективе. Для жителя Римской империи начала V века не было очевидно, что Империи пришел конец. (Это, кстати, не было очевидно даже спустя века — в 800 году Римской империи не существует уже 250 лет, но Карл Великий коронуется именно как Римский император и в Риме). Для жителя СССР 1985 года не было очевидно, что коммунистическому эксперименту осталось жить пять лет, так же, как для жителя России 2019 года не очевидно, что попытка реставрации Российской империи обречена на провал и продолжение развала страны. В то время как общество и/или государство умирает, власть, элиты, влиятельные страты и население зачастую этого не замечают. Власти происходящее кажется «временными трудностями» или «кознями врагов». Элиты и состоятельные классы ищут свои выгоды или до конца держатся за теряемые преимущества, конкурируя между собой за сокращающийся кусок пирога. Население же живет вне размышлений о судьбах страны — простые люди решают текущие вопросы и склонны больше верить власти и своим привычкам, чем немногочисленным специалистам, предупреждающим о внутренней опасности.

Трансформация или смерть На первый взгляд, человек разительно отличается от животного способностью к абстрактному мышлению, осознанию себя 26

и реальности, возможностью делать теоретические построения и конструировать новые решения, в том числе в социальном плане. Но на практике конкретное человеческое общество сильно напоминает популяцию животных — например, стаю волков. Разве что из-за способности людей гибко менять свое поведение, события в социальном мире происходят намного быстрее и индивидуальная приспособляемость человека несравнимо выше. Стая волков обладает ограниченным набором поведенческих возможностей, они выработаны тысячелетиями отбора и оптимальны для конкретных условий существования. Когда условия меняются (например, сокращается количество пищи или у волков появляется враг — такой, как человек), волки не могут ни стать травоядными, ни вооружиться ружьями — они на данной территории вымирают. Отдельный человек способен менять тип питания, стиль поведения, вооружиться и даже нанять (лично или совместно, за налоги) вооруженную охрану. Но человеческое общество, идеально приспособленное к существованию в определенном месте и времени, в какой-то момент, сталкиваясь с изменением условий, оказывается не способно измениться так же, как стая волков, — и вынуждено умереть как система, дав дорогу новой общественной формации. Примеры — вся история: Римская империя, пострадавшая от развития колоний (глава 4); Киевская Русь, потерявшая сбыт своего основного товара (глава 5); Орда, чье единство держалось на завоеваниях; Испания в момент, когда иссяк поток золота из Латинской Америки (глава 9); Китай, процветавший благодаря отсутствию конкуренции (глава 6); СССР в момент падения цен на нефть. Катастрофы обществ происходят часто, но не всегда. История знает примеры знаменательных трансформаций, страны, которые победили обстоятельства и, изменившись, не только сохранили свои позиции, но и укрепили их. Это происходило тогда, когда сплоченные в главном, пусть и конкурирующие во второстепенном, элиты и значимые страты общества смогли воспринять необходимость изменений, их реальное направление и создать необходимый консенсус для реформирования. В этом (всегда трудном) процессе им помогало знание истории — успехов и неудач их предшественников.

Глава 2 Портрет краха в интерьере n 2.,, * * ";#+?$(2 &('-%--;) 6(*+ .!9%12" , 72. /0(".$(2 .!9%12". * 1,%02(, 2 *&% . 0%1301% * * .$-.) (' $"(&39(5 1(+ 3,(0 -(? .!9%12" Жизненный цикл обществ, которые чаще всего объединяются внутри определенных границ и потому называются «странами» (хотя границы имеют свойство часто изменяться, а сообщества — сохраняться, и потому такое название условно), отдаленно напоминает жизненный цикл человека или животного ∗. Новое государство (новое общество) рождается чаще всего в муках и первое время достаточно беспомощно и хаотично пробует себя в этом мире. Затем, если пробы были успешны и страна научилась «стоять на ногах», наступает период подростковой экспансии, сопряженный, как правило, с конфликтом со всем окружающим миром. Он заканчивается успехом, если общество находит свою экономико-политическую нишу на нашей Земле и приходит в некоторое равновесие. Со временем страна дряхлеет. Она может породить новые страны, распасться на части, переродиться и дать жизнь новой общности или вообще исчезнуть. Иногда страны доживают до своей «естественной смерти» — этнос, формировавший и поддерживавший идентичность общества, составляющего страну, стареет или изменяется настолько, что сила, стремящаяся к поддержанию обособленности общества, иссякает. Процесс «умирания» может идти веками, и еще веками ∗

Надо заметить, что общественное устройство вообще в достаточной мере фрактально, и законы природы, применимые к индивидууму, часто оказываются подобны тем, что применимы к группам, обществам и союзам государств.

после «смерти» страна и общество будут выглядеть почти как живые — по крайней мере, для современников. Но «естественная смерть» для страны, как и для человека, — вещь крайне редкая. Часто страна не доживает до дряхлости (и даже до зрелости) — в результате короткого катаклизма она исчезает, в большинстве случаев — проглоченная другими. Гибель Помпеи в извержении вулкана и гибель Дакии под ударами римских войск, ведомых Траяном, — события одного рода: пострадавшие если и могли их предвидеть, то точно не могли предотвратить. Эти «несчастные случаи» любимы писателями и драматургами, но они — не предмет данной книги. Большинство же стран умирает в результате «болезни». Как уже сказано выше, общественные процессы в стране становятся патологическими и приводят сперва к потере конкурентных преимуществ, потом — к сокращению человеческого потенциала, наконец — к разрушению системы управления и перерождению ее из прогрессивной в реакционную, сдерживающую развитие. Страна, как больное животное, либо теряет способность эффективно «питаться», то есть производить достаточно продукта, либо становится жертвой хищника. На первый взгляд, однако, в этом описании есть существенное несоответствие логике: действительно, почему общественные процессы вдруг становятся так деструктивны? Почему общество не отбрасывает подобные конструкции, как природа отсеивает негативные мутации? Ответ прост. Это происходит тогда и там, где временно возникающие (рукотворные или случайные) обстоятельства придают патологическим процессам в обществе устойчивость. Когда такие процессы приобретают устойчивость? Когда формируется значительная масса людей, в этих процессах заинтересованных, и обеспечивается хотя бы временное, на период становления, «обезболивание» этих процессов для основной массы населения. Самый простой пример такой ситуации носит название «ресурсное благословение». Однако завершающий его этап называется куда печальнее — «ресурсное проклятие». Представьте себе общество, которое существует в какой-то, на тот момент успешной, модели. Будь то племя кочевых монголов, клан шотландцев, бюрократическая иерархия китайской империи, Дикое Поле, австро-венгерская империя или современный Люксембург — модели могут быть разными, главное, что они прошли проверку временем и работают «там и тогда». В этом 29

обществе сложились экономические отношения: есть устоявшиеся источники общественного богатства, есть пирамида распределения, есть системы сдержек и взаимовыгодного сотрудничества с другими обществами. Cтрана существует и, похоже, будет существовать еще долго, если только не произойдет какого-то макрокатаклизма. Но вдруг обнаруживается (или в результате масштабной работы нескольких поколений получается), что в стране возник совершенно новый источник богатства. Это не обязательно огромная золотая жила или залежи нефти, хотя именно нефть и газ в качестве такого источника наиболее нам интересны, так как именно они последние 50–60 лет работают «ресурсом» в России. Таким источником могут быть земля, полезные ископаемые, население. Это не обязательно физические активы — это может быть контроль над территорией или транспортной артерией, технология, обладание контролем и/или распоряжение некоей общепринятой мифологемой-абстракцией или консенсусным правом. Чтобы такой источник стал «ресурсным благословением/проклятием», он должен обладать пятью важными свойствами: он не должен быть маргинальным, то есть генерируемое им богатство должно быть настолько значительным, чтобы обеспечить кардинальное изменение «экономического расклада», а его прибыльность должна значительно превышать среднюю историческую прибыльность традиционных экономических отраслей; он должен казаться достаточно долгосрочным (от разового приобретения богатства общественная жизнь не поменяется), но не быть вечным; он должен выделять это общество/страну из ряда других (иначе общий рост благосостояния в мире не создаст предпосылок для изменений внутри обретших такой рог изобилия стран); он должен быть «приватизируемым» или хотя бы результат его функционирования, созданное богатство, должно быть потенциально приватизируемо; плоды его существования не должны в обязательном порядке распределяться всем членам общества поровну; в-пятых, источник должен быть конечным и «бесплодным» — он не должен порождать источники «нового 30

поколения», обеспечивая прогресс и преемственность, расширяя базу вовлеченных в его производство и распределение, мотивируя на комплексное развитие страны. В результате появления подобного источника в стране начинается конкурентная борьба за доступ к богатству, которое этот источник генерирует. Почти всегда (о том, почему «почти» — чуть позже) такое общество ждет коренная перестройка внутренней иерархии в пользу сил, способных взять источник под контроль. Эти силы часто имеют мало общего с той элитой, на которой держалось общество ранее, и точно им требуются совершенно другие умения и навыки для управления обществом: если раньше элита должна была обеспечивать создание экономического продукта, то теперь она фокусируется на его распределении и охране от конкурентов. В самом обществе тоже происходят существенные сдвиги: на рынке труда идет значительный переток в сферы, связанные с генерацией богатства от обретенного источника и с его «освоением» — потреблением теми, кто это богатство приватизирует. Зависимость экономики от ресурса оставляет свой след в развитии человеческого капитала. Да и само понятие «развития» в данном конкретном случае следует поставить под вопрос. Профессиональная деятельность в ресурсном секторе, будь то добыча углеводородов или добыча других минералов, не способствует развитию человеческого потенциала и сравнительно не наукоемка. Так называемый эффект обучения в процессе деятельности (learning by doing), который подчеркивает растущую профессионализацию занятых в секторе и повышение производительности, оказывается незначительным, когда речь идет о добыче углеводородов ∗. Капитал устремляется в том же направлении. Увеличившийся экспорт усиливает валюту государства и увеличивает издержки всех видов производства и бизнеса. Остальные отрасли обедняются и редуцируются. Богатство, создаваемое полученным ресурсом, используется для того, чтобы заменить продукт, «потерянный» в других отраслях, на импортный. ∗

Полтерович В., Попов В., Тонис А. Механизмы «ресурсного проклятия» и экономическая политика // Вопросы экономики. — 2007. — Т. 6. — С. 8.

Население страны меняет свои рабочие приоритеты: все либо хотят работать в разработке ресурса, либо в его распределении, либо — в обслуживании первых двух групп. Количество участников процесса разработки ресурса естественным образом ограничено. Рост благосостояния элиты ведет к росту потребности в ее обслуживании, и поэтому какое-то время «ресурсное благословение» обеспечивает активный рост количества рабочих мест в областях, связанных с потреблением. Однако достаточно быстро этот показатель выходит на плато — самое роскошное потребление не требует слишком много рабочей силы. Основное давление трудовые ресурсы начинают оказывать на сектор распределения. Наиболее сильные, умные и наглые стремятся попасть в распределители, а то и заменить их. Элита отвечает усилением своего аппарата насилия — ей требуется больше «защитников», трудовые ресурсы абсорбируются и в эту систему, в которую начинает входить абнормально большое количество чиновников, контролеров и силовиков. Наконец, всё большая доля трудовых ресурсов пополняет ряды «гринмейлеров» — будучи не нужными нигде, они полубессознательно ставят элите ультиматум: «или делись — или будем бунтовать». В другое время у элиты были бы существенные трудности с этими неприкаянными душами, поскольку, чтобы с ними чем-то поделиться, это что-то надо было бы у кого-то изъять. Возможно, ей пришлось бы идти на значительные изменения в общественном устройстве, чтобы убедить их не бунтовать. К счастью, источник «ресурсного благословения» генерирует достаточно средств, чтобы неприкаянные души были «куплены». Элита отвечает созданием массы бессмысленных и неэффективных рабочих мест (аппарат раздувается еще; гипертрофируется армия; все общественные функции становятся местом крайне неэффективных и очень трудозатратных процедур, к тому же добавляется множество ненужных функций) и раздачей натуральных благ (в виде контроля за ценами, системы распределения значимых товаров и услуг и пр.). В результате в большой части низового потребления устанавливается очень низкий стандарт качества и эффективности производства. Параллельно идет разрушение ранее гармоничных трудовых ресурсов, своего рода «развращение» их, отучение от самостоятельности, предпринимательства, живого поиска, стремления обрести профессионализм. 32

Борьба элиты за сохранение контроля над ресурсом выливается в усиление регуляции и сокращение пространства для свободной деятельности. Это приводит к оттоку человеческого капитала. Обычный же капитал, с избытком формируемый имеющимся ресурсом, так же начинает покидать страну — переоцененная валюта делает инвестиции в ней (кроме областей, связанных с ресурсом) невыгодными. Постепенно в стране нарастает внутренняя напряженность — различные группы внутри элиты и вокруг элиты хотят передела ресурса и готовы при удобном случае совершить переворот. Если ресурса недостаточно много и с «покупкой» масс населения есть проблемы, этот переворот может опираться на широкие слои общества и вылиться в более или менее кровавую революцию — при этом результатом будет не оздоровление, а смена элиты. Если ресурса достаточно, то перевороты либо не будут случаться, либо будут «дворцовыми» и население не будет их толком замечать. Но каждый такой переворот будет ослаблять страну, разрушать систему управления, приводить к бегству капиталов и бизнеса. Цены на ресурс и спрос на него не будут постоянными. Волатильность ресурсных доходов будет создавать волатильность государственных финансов: в периоды благоденствия бюджеты будут раздуваться за счет огромных налоговых сборов и национализаций; в периоды сокращения цен правительства не будут иметь возможности так же резко сокращать бюджеты, и нересурсные дефициты будут оставаться огромными. Убежденные в долгосрочности ресурсного бума правительства будут балансировать бюджеты путем выпуска долга. При этом сверхдоходы от ресурсов будут гарантией платежеспособности правительств. Однако, когда бум сменится падением, расходы и долги государства станут проблемой. Зачастую ее решением окажется реструктуризация долга, означающая дальнейший его рост ∗, но и дефолты, и даже жесткие сокращения бюджетов, ведущие к народным волнениям, будут не редки. Неожиданные провалы в цене будут приводить к существенной волатильности в экономической жизни государства, если, конечно, его власти не будут проводить обычно непопулярную ∗

Ross M. The oil curse: how petroleum wealth shapes the development of nations. Princeton University Press. 2012.

политику резервирования доходов от ресурса на случай колебаний его цены. Но и это в итоге не поможет. Рано или поздно эра ресурса подойдет к концу. Либо он просто закончится, либо спрос на него упадет, либо найдутся более дешевые и удачливые поставщики. Случится это неожиданно — никому в стране не захочется верить в конец эпохи ресурса. Авторов таких прогнозов, если они и будут, просто проигнорируют. К рубежу страна подойдет абсолютно не способной вернуться на нормальные экономические рельсы — власть будет искорежена и непродуктивна, трудовые ресурсы — развращены и депрофессионализированы, экономика перекошена, зависима от импорта и не способна произвести сравнимого в денежном выражении с объемом ранее производимого ресурса количества другого востребованного товара. Если размеры страны позволят — в ней начнутся центробежные процессы: каждый регион будет пытаться вылезти из пропасти на плечах соседей и собственным способом, связи порвутся, кое-где возникнут военные конфликты. Если стране повезет с соседством, она может стать сателлитом или даже частью своего успешного соседа. Если не повезет — страна может погрузиться в кровавый хаос, в котором осколки элит будут делить остатки былого богатства, а масса деклассированного населения, приученного к благоденствию за счет подачек элиты, будет драться под знаменами различных популистов, обещающих волшебством вернуть своим сподвижникам дармовой кусок хлеба с маслом.

Ресурс с научной точки зрения Впервые на то, какое влияние оказывает ресурсное богатство на экономику, обратили внимание в послевоенное время, в 1950-е годы. Тогда все познания в области влияния ресурсов на экономику заканчивались тезисом о том, что наличие значительных запасов природных ресурсов создает конкурентное преимущество и экономики таких стран должны расти быстрее, чем в государствах, не обладающих сопоставимыми запасами ресурсов. Однако в конце 1970-х годов на страницах британского еженедельника The Economist вышла статья, в которой отстаивалась новая идея. Журналисты обращали внимание на экономические последствия обнаружения углеводородов в Нидерландах. 34

В 1959 году в стране были открыты значительные запасы газа, экспорт которого резко увеличил стоимость местной валюты. Для экспорта промышленных товаров это оказалось губительным: дорогой гульден сделал промышленную продукцию Нидерландов более дорогой на международном рынке, что привело к ухудшению положения промышленного сектора страны и спаду производства. В связи с тем, что добыча газа — это капиталоемкая и сравнительно не трудоемкая индустрия, добывающий сектор не создавал достаточное количество рабочих мест для предотвращения роста безработицы. В результате безработица в период 1970–1977 годов выросла с 1,1 до 5,1 % и до 17 % к 1984 году 1. Эти два явления — эффект роста реального обменного курса и эффект перетока рабочей силы, способствовавшие упадку промышленности, получили с легкой руки журналистов название «голландской болезни». Это их наблюдение привлекло внимание целого ряда экономистов-исследователей к проблеме экономического развития в условиях ресурсного богатства. В 1988 году Алан Гельба выпускает исследование, где отмечает, что богатые нефтью экономики, прошедшие через экономические бумы 1970-х годов, росли в долгосрочной перспективе медленнее, чем развивающиеся страны Юго-Восточной Азии, не имевшие ресурсов. Через пять лет возникает термин «ресурсное проклятие». Он обязан своим появлением профессору университета Ланкастера, специалисту по экономической географии Ричарду Аути. В 1993 году вышла его работа Sustaining Development in Mineral Economies: Resource curse thesis, где он анализирует последствия ценовых шоков на рынках минеральных ресурсов для экономик развивающихся стран. Автор исследует шесть стран — экспортеров неуглеводородных ресурсов: Чили, Перу (медь), Боливию (олово), Ямайку (боксит), а также Замбию и Папуа-Новую Гвинею (медь). Помимо «голландской болезни», автор на примере этих стран указал на другие риски ресурсного развития. После истощения минеральных ресурсов страны остаются без активов, которые обеспечат замену убывающим ресурсным доходам — никто не заботится о вложении средств, полученных из невозобновляемых источников, в другие индустрии. Даже если страна обладает огромными запасами ресурсов, на которые есть устойчивый спрос, всё равно остается опасность «маргинализации» добычи в случае нахождения более дешевого синтетического 35

заменителя. Волатильность цен на ресурсы приводит к тому, что сектор сам по себе будет переживать постоянные подъемы и спады, а государство, полагающееся на доходы из ресурсного сектора, будет испытывать фискальную нестабильность. В 1995 году вышло обзорное исследование Джеффри Сакса и Эндрю Уорнера, в котором исследователи отошли от разбора конкретных кейсов и анализировали развитие как ресурсных, так и нересурсных экономик мира. Эконометрический анализ показал, что в период между 1971 и 1989 годом экономики стран с высокой экспортной долей добычи минеральных ресурсов росли в среднем медленнее остальных. Таким образом, как на примере отдельных государств — экспортеров ресурсов, так и в межстрановом сравнении, к 1995 году в мире экономистов утвердилось эмпирическое доказательство негативного влияния ресурсной зависимости. Наиболее влиятельная работа, посвященная этой теме, — книга Терри Линн Карл Paradox of Plenty. В книге дается подробный анализ стран — экспортеров нефти. К их числу относятся как страны, в которых отношение доказанных резервов к общему населению сравнительно невелико (Мексика, Алжир, Индонезия, Нигерия, Венесуэла, Иран, Тринидад-и-Тобаго, Эквадор, Оман, Габон, Сирия и Камерун), так и страны с огромными запасами, такие как Саудовская Аравия, Ливия, Кувейт, Катар и ОАЭ. Автор работы выдвигает несколько интересных идей. Во-первых, в странах — экспортерах нефти и газа появляются социальные классы и группы, связанные напрямую с правительством страны и получающие ощутимую ресурсную ренту. Так, наблюдается сращивание интересов политической и экономической элит, сращивание капитала и власти. Эти группы заинтересованы в поддержании и усилении ресурсного вектора развития. Во-вторых, зависимость от нефтегазовых доходов создает особую институциональную структуру государства — государство-рантье, которое занимается распределением ренты. Такое государство полагается на нефтедоллары при формировании бюджетной политики, что увеличивает публичный сектор и ослабляет государственные институты. В результате при появлении проблемы чиновники привыкают путать способность государства профинансировать решение проблемы 36

с искусством управлять государством. Это приводит к дальнейшему ухудшению государственного управления. Тот факт, что большинство богатых ресурсами стран оказались авторитарными государствами, возбудил дискуссию о связи между ресурсным богатством и политическим режимом. Большинство исследований, так или иначе, связали ресурсное богатство с уклоном в сторону авторитаризма и даже с авторитарными тенденциями в демократиях. Усиление авторитарных тенденций в демократиях (самый цитируемый пример — Венесуэла с приходом Уго Чавеса) в целом подтверждается многими исследованиями и считается практически конвенциональным знанием. Но одна работа всё же бросила вызов этому утверждению. Тэд Даннинг, ее автор, считает, что ресурсная зависимость необязательно приводит к усилению авторитарных тенденций. Наоборот, существует демократический эффект ресурсной ренты в странах, которые отвечают двум условиям: первое — экономика страны воспроизводит достаточно высокий уровень неравенства, так что элиты, способные на авторитарный переворот или блокирующие демократизацию, должны считаться с потенциальным политическим запросом на перераспределение; второе — экономика менее зависима от ресурсов, то есть доля ресурсов в ВВП сравнительно невысока. Конечно, в демократическом режиме бедные слои населения склонны голосовать за такую налоговую политику, которая в большей степени способствует перераспределению ренты в их пользу, и, соответственно, элиты менее заинтересованы в поддержании демократии в таком случае, так как она становится для них слишком дорогой. Однако ресурсная рента и возможность ее перераспределения дает элитам возможность «подкупить» широкие слои деклассированного населения и использовать их в рамках демократического голосования в качестве мощной силы поддержки. Последнее часто толкает элиты, контролирующие ресурс, на создание симулякров демократии — «управляемые демократии», «суверенные демократии», в рамках которых власть путем монополизации системы пропаганды на деньги, полученные от ресурса, нейтрализации протестных частей элит и в процессе заигрывания с деклассированным большинством населения — теми самыми «гринмейлерами», добивается нужных ей результатов внешне демократических процедур. 37

Другой аспект — устойчивость авторитаризма в ресурсных экономиках — также в последнее время был несколько переосмыслен. Не только в целом режим, но даже и находящийся у власти авторитарный правитель, при условии контроля ресурсов с его стороны, оказался способен обеспечить пролонгацию своего правления благодаря двум нюансам. В руках политических лидеров в таких странах оказываются значительные средства, которые с успехом используются для финансирования различных государственных программ. Правильное управление рентными доходами (и правильное управление расходами) гарантирует поддержку слоев населения, наиболее зависимых от государства. В экономиках с доминирующим сектором добычи доля такого населения может быть очень большой. В такой системе хорошо работают механизмы кооптации потенциальной оппозиции в существующие сети распределения ренты. Большой государственный сектор — явный признак наличия таких сетей и определенная гарантия пролонгации существующего режима. Второй нюанс заключается в полной бесполезности любой законодательной системы в деле балансирования интересов разных групп и представителей элиты в ресурсном государстве: поскольку дискуссию ведут сами законодатели и обладатели значительных ресурсов, законодательство становится сервильным, и его начинают легко обходить. В этих условиях страны в большинстве своем мигрируют в сторону архаичной формы управления, в которой первое лицо становится своего рода «Великим Судьей», гарантом эффективного разрешения споров внутри элиты. Получая на это мандат, он параллельно получает неограниченные возможности ликвидировать любую угрозу своему правлению. Однако есть и примеры развитых стран, на чье развитие ресурсное богатство не оказало значительного негативного эффекта. Это и Канада, и Австралия, и Норвегия. Нефтяные бумы в Норвегии не приводили ни к «голландской болезни», ни к деформации демократических институтов и институтов государства в целом. При межстрановом анализе оказалось, что именно развитые государственные институты оказались препятствием для потенциальных негативных последствий. Исследователи говорят об определенном пороге институционального развития, преодоление которого позволяет избежать «ресурсного проклятия». 38

Один из предложенных механизмов указывает на различные издержки рентоориентированого поведения при различном уровне развития институтов. При высокой ренте ожидаемые доходы от рентоориентированного поведения увеличиваются. Если институты слабы и не пресекают рентоориентированного поведения (которое выливается в такие формы, как лоббирование, коррупция и нечестная конкуренция), то инвесторы вкладывают средства в дележ ренты, что негативно сказывается на экономическом росте. Наоборот, при сильных институтах риски рентоориентированного поведения превышают ожидаемую выгоду от борьбы за ренту, что заставляет инвесторов вкладывать в нересурсное производство, а это положительно влияет на экономический рост. Особую роль в проявлении эффекта «ресурсного проклятия» играет степень концентрированности ресурса. При высокой концентрированности, как в случае нефти и газа, указанный механизм работает фактически «как часы». В случае, если речь идет о более распределенных ресурсах — древесина, водные ресурсы, рыбная ловля, — механизм может работать не так явно. По этой причине некоторые исследователи, основывавшие анализ не только на углеводородах, но и на распределенных ресурсах, приходили к выводам, что высокая доля ресурсов в экономике страны вполне может способствовать экономическому росту, и институты здесь не играют значимой роли. Этот эффект связан, видимо, с тем, что неспособность концентрировать ресурсный капитал в руках узкой элиты приводит к существенному росту конкуренции за власть и, как следствие, к позитивному естественному отбору как персоналий, так и подходов к управлению государством. Однако даже авторы этого наблюдения обращают внимание на небольшие отличия распределенных ресурсных экономик от концентрированных. Другой подход к теме сформулировали Полин Джонс Луонг и Эрика Уайнтал. По их мнению, существенное влияние ресурсного богатства на экономическое состояние страны оказывает структура собственности в ресурсном секторе. К самым плохим последствиям приводит такая структура, где государство оказывается основным владельцем и при этом оно же в сильной степени ограничивает возможности частным компаниям (дальше совместного предприятия государство не идет). Напротив, при доминировании частной собственности (как в России конца 39

1990-х и начала 2000-х годов) или даже государственной, но с большими правами частного сектора на разработку недр, негативное влияние ресурсного сектора на экономику смягчается. Надо заметить, что выводы эти, как часто бывает у современных экономистов, носят весьма спорный характер — не потому, что в них нет логики (более или менее очевидно, что частный сектор эффективнее государственного), а потому что исследование основано на анализе всего пяти стран постсоветского пространства: России, Азербайджана, Казахстана, Туркменистана и Узбекистана — это слишком малая и слишком зависимая выборка, чтобы делать выводы. Наконец, есть и любопытные частные эффекты «ресурсного благословения». Некоторые исследователи говорят не только про консервацию патриархального строя в рентных экономиках, но и про механизмы, приводящие к развитию патриархальных отношений в ранее менее консервативных обществах при появлении «ресурса». Майкл Росс рисует следующую картину: в статус-кво мы имеем определенный уровень занятости как мужчин, так и женщин, а ресурсный сектор не находится в состоянии бума. Когда же происходит ресурсный бум, начинается переток рабочей силы из промышленности в сектор добычи (а это в основном мужская работа), в то время как женщины теряют работу в страдающем от падения конкурентоспособности промышленном секторе. Соответственно, увеличивается доля женщин, занимающихся домохозяйством, что способствует развитию (восстановлению) патриархальных отношений. Реальный мир, конечно, шире любого исследования, а проявления ресурсных зависимостей значительно более многообразны — как часто бывает в жизни, лучше изучать этот феномен на примерах. Научиться распознавать перспективы в дне сегодняшнем можно, только зная историю и сопоставляя текущие события с аналогами дней минувших. При этом надо оговориться — нет ничего более спорного, чем история, особенно древняя. Поэтому вместо «ученые доказали» воспринимать историческую информацию лучше под лозунгом «сказка ложь, да в ней намек» — даже (и именно) в такой интерпретации история учит лучше всего.

Глава 3 Исход из госэкономики n! .$-.) !(!+%)1*.) +%#%-$%, 1.50 -("8%) $+? - 1 /%0";% ./(1 -(? *0 5 #.13$ 012"%--.) 1(12%,;, ( . 2.,, /.7%,3 ( 2;1?7( +%2 - ' $ !.+<8.% #.13$ 012". !;+. /0.!+%,.) $+? .!9%12" Начать экскурс в историю придется со сказки, которой как минимум 2300 лет. 7000 лет до нашей эры, за две тысячи лет до того, как шумеры в Месопотамии начали строить свои первые города, в Северной Африке, вдоль русла реки Нил, начали возникать первые стационарные поселения. Их жители уже умели разводить скот и примитивно обрабатывать землю. Нил, как и реки Междуречья, в разливы выносил на свои низкие берега огромный объем ила, который является идеальным удобрением. На прибрежной территории отлично росли зерновые. Тростник, покрывавший густыми зарослями берега, был и топливом, и строительным материалом, и материалом для постройки лодок, плетения корзин и создания мебели. В пойме Нила жила масса животных (от крокодилов и бегемотов до различных копытных и птиц), на которых охотились местные жители. К 3100 году до нашей эры (примерно на 800 лет раньше Саргона I в Месопотамии) Нармер (так же прозванный Менес) объединяет все поселения вдоль Нила и становится первым правителем («Фараоном») новой страны — Египта. Независимая Египетская цивилизация пройдет через множество преобразований, взлетов и падений, хаосы и моменты жесткой самоорганизации до VI века до нашей эры, когда войска Александра Македонского придут в Северную Африку. Как минимум трижды 41

в истории Египет будет погружаться в периоды многовекового упадка — страна будет делиться на более или менее крупные части, управляемые местными (а подчас — пришлыми) правителями, а развитие цивилизации, монументальное строительство, создание литературных произведений будут прекращаться. Эти периоды в наше время называются «промежуточными», но тут есть одна неточность: последний, третий такой период закончился вместе с концом египетской истории. Когда эллинские войска вошли на территорию Египта, перед ними лежала не великая цивилизация, а ее жалкие остатки — множество мелких княжеств, враждующих друг с другом. Памятники и крупнейшие города были в запустении, и даже религиозный культ стал практически номинальным: правление на территориях как бы осуществлялось из двух центров — религиозного и светского, на практике же оно видимо не осуществлялось вообще, поскольку распоряжения этих двух центров противоречили друг другу. С V века до нашей эры культура, а затем и этничность Древнего Египта меняются кардинально, и великая цивилизация исчезает навсегда. Последний «промежуточный» период начинается задолго до прихода соратника Александра Македонского — Птолемея к власти в Египте. Примерно в XI веке до нашей эры Египет распадается на два царства. Обычно моментом распада считают переход власти к XXI династии после смерти Рамзеса III, но уже царствование сына Рамзеса II было омрачено целым набором не вполне обычных проблем. Не осталось документальной хроники тех времен, которая сообщила бы сухо и бесстрастно, что происходило и почему страна пришла в упадок после 400 лет процветания, давших миру имена Ахмоса, Хатшепсут, Эхнатона, Тутанхамона и, наконец, Рамзеса II, великого победителя хеттов при Кадише. Начнем с немногих известных нам фактов. Существенную часть информации можно почерпнуть из Papyrus British Museum EA 9999. В этом папирусе, длиной около 41 метра, известном в литературе как The Great Harris Papirus (в честь коллекционера, который купил его в свое время), подробно и очень хвалебно описывается правление Рамзеса III. Но за похвалами скрываются сведения о ситуации: великий победитель народов моря, «последователей Ирсу», ливийцев и эдомитов, Рамзес III впервые за сотни лет крайне серьезно укрепляет Мединет-Хабу — свой административный центр. 42

Подобного рода укрепления не строят просто так вокруг города в центре процветающей империи, — они явно были ответом на существенно возросшую военную опасность. Папирусы того времени сообщают еще о нескольких примечательных особенностях периода. Почти всё царствование Рамзеса III сопровождается плохими урожаями пшеницы — основной зерновой культуры в Египте. Параллельно падают доходы казны — государственным служащим и рабочим на государственных стройках с завидной регулярностью нечем платить. В 1159 году до нашей эры папирус фиксирует первую в мире документированную забастовку — строители мемориального комплекса Сет-Маат (строящейся при жизни фараона его усыпальницы) отказываются работать из-за сокращения рациона питания2. Цены на зерно сильно растут. Удивительное дело. Рамзес III успешно ведет войны на границах, остановил и расселил на окраинах «народы моря». Казалось бы, новых рабов должно быть в избытке. При этом же цены на еду растут, значит, содержать рабов становится дороже — цена на них должна сокращаться, а она тоже растет! Из папирусов времен Рамзеса III мы не узнаем причин катастрофы. Не узнаем мы ее и из учебников. Современные историки ссылаются на целый набор невнятных идей — от нашествия «народов моря» (уподобляя Египет микроскопическим городам — государствам Малой Азии, которые были разрушены в конце медного века) до извержения вулкана Гекла. Между тем вероятный ответ на вопрос лежит у нас под носом, вернее, в каждом книжном магазине и даже прикроватной тумбочке любой западной гостиницы. Обратимся к Библии, к легенде, повествующей о временах, примерно на сто лет предшествующих царствованию Рамзеса III. 37 глава книги Бытия рассказывает легенду о сыновьях Иакова — прародителя еврейского народа (до сих пор, когда еврея просят объяснить, что означает слово «еврей», в ответ, как правило, услышишь — «бен Иаков», «сын Иакова»; евреи объясняют принадлежность к еврейству как принадлежность к семье, исторически восходящей к легендарному патриарху). Среди братьев был один по имени Иосиф, проданный остальными братьями в рабство в Египет. Далее (глава 39) Иосиф оказывается рабом Петепре (Потифара в русском переводе) — приближенного фараона. Пройдя весьма романтические и драматические перипетии (здесь это слово идеально подходит в своем исконном значении — Иосиф ведет себя слишком самоуверенно 43

и из-за этого страдает), Иосиф оказывается сперва в тюрьме, а потом — по счастливому стечению обстоятельств — на личной встрече у фараона. Фараон делится с Иосифом проблемой — ему снятся дурные сны на тему «жизнь переменчива». Придворные мудрецы не могут истолковать его сны — еще бы, попробовал бы кто-то из придворных заикнуться фараону, что в его царствование что-то может быть не так! Иосиф же — человек посторонний, да и терять ему особо нечего (он продан в рабство подростком, а когда он говорит с фараоном, ему 30 лет, то есть он с десяток лет провел в тюрьме), и он прямо говорит фараону: «Наступают семь лет, которые по всей земле египетской будут временем великого изобилия. Но за ними придут семь лет голода, и в те годы забудется былое обилие плодов земли. Голод истощит Египет. И когда его время наступит, прежнее изобилие в стране станет совершенно незаметным — таким жестоким будет этот голод» (Бытие, 41). Фараона приятно удивляет искренность Иосифа, и он спрашивает: «А что же делать?». У Иосифа, который в тюрьме долго думал над основами экономической теории, готов ответ: «Пусть фараон подыщет человека рассудительного и мудрого и поставит его управлять Египтом. И фараону надо позаботиться о том, чтобы по всей стране назначить и других чиновников, дабы все семь лет изобилия собирать пятую часть того, что вырастет на земле египетской. Они должны собрать весь избыток богатого урожая грядущих лет благополучия и, пользуясь властью, данной им фараоном, сделать запасы зерна в городах и хранить его там. Запасы этого зерна в стране потребуются на те семь лет голода, что придет на землю египетскую. Так страна переживет этот голод». Иосиф по форме предлагает фараону создать «резервный фонд» — тот самый, который создавался в свое время в Чили, тот самый, за который ратовал и который создал в России Алексей Кудрин. По форме, но не по сути. Фараон, в естественной логике легенды, ставит Иосифа тем самым человеком — управлять Египтом. Иосиф успешно справляется с обязанностями — он создает громадный («даже считать перестали, ибо было не сосчитать») зерновой фонд. Когда наступает период неурожая, он продает зерно из хранилищ тем, кто в нем нуждается и может за него заплатить. 44

Скотоводы засушливой и гористой Палестины (тогда называвшейся Ханааном) давно уже ведут с Египтом торговлю, покупая пшеницу и продавая скот, ремесленные изделия, добытые металлы, рабов. В период неурожая, естественно, больше всего поднимаются цены на «внешнем» рынке — и голод наступает так же и в Ханаане. Племена кочевников устремляются в Египет с целью «добыть» зерно. В легенде братья Иосифа приходят в Египет купить зерна, но продавец теперь один — государство в лице Иосифа. Иосиф принимает братьев (проведя их через положенные для легенды трудности, вызывающие в них раскаяние), открывается им и предлагает вообще переселяться в Египет, что те с радостью и делают. Конечно, нельзя воспринимать легенду как исторический документ. Однако эта история отлично отражает суть событий, которые происходили в Египте, и (как мы позже увидим) происходили неоднократно. Египет — страна, богатая пшеницей (и спустя тысячелетие Египет будет житницей Древнего Рима). Пшеница — классический ресурс, достающийся дешево благодаря плодородности почвы и дешевому труду. Пшеница отлично экспортируется благодаря тому, что вокруг Египта нет пойм больших рек, а значит, нет высокоурожайных полей. Египет благодаря отличным урожаям может прокормить большое население, а значит, может иметь большую армию, много строителей, чиновников, писцов, содержать много рабов — в общем, быстро и успешно развиваться. Но землей, а значит, и конечным продуктом, владеют землевладельцы типа Петепры, упомянутого в легенде, или храмов, каждый из которых тоже владеет землей. Землевладельцы богатеют, «независимый капитал» угрожает централизованной власти в стране. К тому же, как ни плодороден Египет, но если случается засуха или болезнь пшеницы, или пожары уничтожают посевы, цены на зерно сильно вырастают (и сегодня, спустя три тысячи лет, падение урожая зерновых вызывает такой подъем цены на рынке, что производителям неурожайные годы намного выгоднее урожайных). Землевладельцы еще и придерживают часть зерна в такие годы, что вызывает протесты населения (и все, конечно, недовольны фараоном). А землевладельцы наживаются и в тучные, и в тощие года, и доходы от экспорта идут к ним, в то время как казна страдает. 45

Как только власть фараона достаточно укрепляется, он задумывается о том, как реквизировать избыточные доходы землевладельцев. Самый простой и самый понятный народу способ — изымать излишки, установить «бюджетное правило», по которому большая часть урожая (сверх определенного объема на единицу площади) будет сдаваться в кладовые фараона. И всегда при фараоне найдется такой Иосиф, который объяснит ему и народу, что это делается для народного же блага — чтобы спасти от будущего голода. Чем больше урожай, тем ниже цена на рынке — земледельцы, торговцы, крупные покупатели могли бы сами делать запасы (и, конечно, делали). Теперь, когда излишек отбирается фараоном, цена не падает так сильно, и запасы на черный день не сделаешь. Зато, когда наступает неурожай, из закромов фараона зерно продается на рынок, и это несколько снижает цену на рынке. В итоге казна невероятно обогащается. При этом конечный покупатель страдает постоянно — ведь раньше в периоды хорошего урожая он делал запасы по низкой цене и покупал по этой же низкой цене пшеницу для потребления, а теперь, лишенный запасов, он вынужден всегда покупать пшеницу по цене существенно выше. Землевладельцы-производители не просто теряют часть доходов (в общем, они теряют не критически много) — они теряют мотивацию к развитию производства, ведь все излишки у них всё равно отбирают, а в наиболее выгодные (кризисные) годы казна конкурирует с ними, сбивая цену. Легенда говорит, что сперва дела у фараона идут хорошо. В первый же период голода «Иосиф распорядился открыть хранилища и продавать зерно египтянам, ибо великий голод стоял в земле той. И со всех соседних стран люди шли в Египет покупать зерно у Иосифа, потому что везде был страшный голод» (Бытие, 41). Но общий рост цен на зерно, спровоцированный «контрциклической» политикой «Иосифа», разумеется, привел к массовым банкротствам простых жителей Египта — а в те времена банкроты становились рабами или продавали себя за долги добровольно, и тому есть много свидетельств в папирусах. Вот как об этом пишет Библия (Бытие, 47): «Иосиф собрал все деньги, которые были в Египте и Ханаане, в качестве оплаты за зерно, которое они покупали, и принес их во дворец фараона. 46

Когда деньги народа Египта и Ханаана исчезли, весь Египет пришел к Иосифу и сказал: “Дайте нам пищу. Почему мы должны умереть на ваших глазах? Наши деньги израсходованы”. “Тогда приведите свой скот, — сказал Иосиф. — Я продам вам еду в обмен на ваш скот, так как ваши деньги ушли”. Итак, они отдали свой скот Иосифу, и он дал им еду в обмен на их лошадей, их овец и коз, их скот и ослов. И он прокормил их год в обмен на весь их скот. Когда тот год закончился, они пришли к нему на следующий год и сказали: “Мы не можем скрыть от нашего господина тот факт, что, поскольку наши деньги ушли и наш скот принадлежит вам, нашему господину, ничего не осталось, кроме наших тел и нашей земли. Почему мы должны погибнуть на ваших глазах — и мы, и наша земля? Купи нас и нашу землю в обмен на еду, и мы с нашей землей будем в рабстве у фараона. Дай нам семя, чтобы мы могли жить и не умереть и чтобы земля не опустела”. Иосиф купил всю землю в Египте для фараона. Все египтяне продали свои поля, потому что голод был для них слишком суровым. Земля стала принадлежать фараону, и Иосиф превратил людей в рабов от одного конца Египта до другого». «Иосифы», как видно из легенды и из исторических документов, вели достаточно циничную политику и по отношению к иностранным покупателям. Манипулируя продажей зерна, они заставляли племена кочевников и скотоводов оседать на территории Египта, фактически делая их зависимыми от центральной власти и постепенно превращая в полурабов, полуработников на службе у фараона. В итоге власть действительно укрепляется. Множество рабов и зависимых «инородцев» пополняют армию дешевых работников. Казна полна, и можно финансировать масштабное строительство и военные кампании. Оставшиеся немногие землевладельцы, лишенные излишков, теряют способность бороться за бóльшую автономию и выказывают много больше лояльности фараону. Чиновники фараона, занимающиеся сбором излишков, управляющие продажей казенной пшеницы, ведающие иностранными делами, становятся самостоятельной силой и быстро богатеют (видимо, как от щедрости фараона, так и от взяток и простого грабежа землевладельцев). Но позитивный эффект короток (вернее, в современных масштабах он очень длинен — его хватает едва ли не на сотню 47

лет, но в исторической перспективе он выглядит коротким). Лишенные мотивации получать большие урожаи, зато мотивированные идти на государственную службу, оставшиеся землевладельцы постепенно снижают производство пшеницы, часто банкротятся, их земля уходит в казну и либо вообще перестает обрабатываться, либо обрабатывается плохо — кто же хорошо обрабатывает не свою землю? Ремесленники, не способные себя прокормить в условиях более высоких цен на пшеницу, которые теперь растут не только из-за налога, но и в связи с падением урожаев, становятся рабами и пополняют армию строителей монументальных, но бесполезных сооружений, возводимых по прихоти богатеющей власти. Раздутая казна позволяет всё более бездумно вести агрессивную политику. Войны с соседями, попытки установить контроль над спорными территориями стоят больших средств, вовлекают (отвлекая от труда) всё больше людей, а гипертрофированное значение армии приводит к тому, что она становится мощной экономической силой — в том смысле, что оттягивает на себя ресурсы и обеспечивает обогащение своей верхушки. Зернохранилища, сокровищницы, дворцы фараона и приближенных, реквизированные у банкротов земли и имущество надо усиленно охранять от множества бедняков и рабов — количество охранников тоже заметно растет. Растет и количество чиновников: оно всегда растет, если его не сокращать искусственно, а здесь есть и объективная причина для роста — казна постепенно монополизирует экономику. Формируется крайне опасная для экономики триада: потеря мотивации тех, кто ведет бизнес, вымывание производительных сил в пользу непродуктивных сфер, снижение эффективности труда из-за увеличения доли рабского труда на рынке. Рассказ о том, что происходит дальше, так же нашел свое отражение в Библии — правда, с точки зрения не самих египтян, а кочевников-скотоводов, которые в период триумфального внедрения «кейнсианской» контрциклической модели резервирования ресурса вынуждены были осесть внутри Египта (первая глава «Исхода» говорит даже, где именно — в земле Гошен, в плодородной части долины нижнего течения Нила). Живущие в этой долине вчерашние ханаанцы не занимаются обработкой земли и скотоводством — власти «поставили над ними начальников работ, чтобы изнуряли их тяжкими работами. 48

И они построили фараону Пифом и Раамсес, города для запасов» (Исход, 1) ∗. В разоренной властью стране, конечно, неспокойно, и централизованную власть охватывает обычная для такой власти паранойя — фараон боится своих подданных, боится вчерашних кочевников, которые продолжают жить племенами и могут выступать организованно. Легенда об Исходе говорит о приказе фараона убивать всех новорожденных сыновей кочевников в Гошене. Вряд ли можно воспринимать ее буквально — у нас нет документальных свидетельств таких приказов, зато легенда об избиении неким злым царем всех детей (как правило, из страха, что родится тот, кто его свергнет) являлась популярным мотивом сказок еще до времен Рамзеса III. Но сказка, скорее всего, достаточно точно передает настроение того времени — подозрительность власти, попытки насильственной ассимиляции, растущий уровень репрессий, стремление дискриминировать национальные и культурные группы, не соответствующие мейнстриму, вполне характерны для ресурсной экономики. Между тем экономические отношения в стране уже далеко не те, что в начале контрциклического управления. Как выглядит экономика, лучше всего описывает сама Библия (Исход, 5): «И в тот же день фараон дал повеление приставникам над народом и надзирателям, говоря: не давайте впредь народу соломы для делания кирпича, как вчера и третьего дня, пусть они сами ходят и собирают себе солому, а кирпичей наложите на них то же урочное число, какое они делали вчера и третьего дня, и не убавляйте; они праздны, потому и кричат: “пойдем, принесем жертву Богу нашему”; дать им больше работы, чтоб они работали и не занимались пустыми речами. ∗ В двух этих фразах можно найти два прекрасных свидетельства: во-первых, как у любой разбогатевшей власти, у власти фараона времен гиперцентрализации и «экономики Иосифа» приоритет — масштабные строительные проекты. Строить города для запасов важнее, чем эти запасы создавать. А зачем города, почему не просто склады? А затем, что в стране уже неспокойно и надо запасы охранять с удвоенной бдительностью. А о каком периоде повествует легенда? Похоже, что о царствовании Рамзеса II, отца Рамзеса III — недаром один из городов называют Раамес. В «Исходе», кстати, фараон умирает, и сам исход происходит при его сыне — это вполне соответствует нашей логике — «евреи» уходят при Рамзесе III.

И вышли приставники народа и надзиратели его и сказали народу: так говорит фараон: не даю вам соломы; сами пойдите, берите себе солому, где найдете, а от работы вашей ничего не убавляется. И рассеялся народ по всей земле Египетской собирать жниво вместо соломы. Приставники же понуждали, говоря: выполняйте урочную работу свою каждый день, как и тогда, когда была у вас солома. А надзирателей из сынов Израилевых, которых поставили над ними приставники фараоновы, били, говоря: почему вы вчера и сегодня не изготовляете урочного числа кирпичей, как было до сих пор? И пришли надзиратели сынов Израилевых, и возопили к фараону, говоря: для чего ты так поступаешь с рабами твоими? Соломы не дают рабам твоим, а кирпичи, говорят нам, делайте. И вот, рабов твоих бьют; грех народу твоему. Но он сказал: праздны вы, праздны, поэтому и говорите: “пойдем, принесем жертву Господу”. Пойдите же, работайте; соломы не дадут вам, а положенное число кирпичей давайте. И увидели надзиратели сынов Израилевых беду свою в словах: “не убавляйте числа кирпичей, какое положено на каждый день”». Показательно, какую большую роль играют «приставники и надзиратели» — это же целый класс людей, которые заняты тем, что вообще не нужно в нормальной экономике, где владелец земли или ремесленник смотрит за качеством работы своих работников, а работник стремится сделать больше, чтобы больше получить. Спустя 150–200 лет после начала огосударствления экономики в Египте работают лишь рабы, которым нужны бесконечные приставники и надзиратели, чтобы заставить работать. Как должны были собирать солому производители кирпичей? Кто хоть на секунду задумался о том, что если заставить их собирать солому и делать столько же кирпичей, что и раньше, то качество кирпича неминуемо существенно упадет? Интересна фраза «собирать жниво вместо соломы». Солома (straw в английском варианте Библии) — это срезанные стебли зерновых. Жниво (stubble) — это то, что осталось торчать в земле после того, как стебли срезали. Производителей кирпичей отправили собирать оставшиеся в земле части стеблей. Почему? Кому придет в голову отложить в сторону имеющуюся солому и отправить людей собирать жниво просто ради того, чтобы поиздеваться? Видимо, тому, кто понимает — соломы 50

не хватает на кирпичи. Кирпичей нужно всё больше, а соломы всё меньше — урожаи падают, пирамиды — растут. Не правда ли, все эти ресурсные автократии напоминают друг друга даже спустя тысячелетия? Легенда гласит, что кочевники-рабы пожелали уйти из Египта. Когда фараон отказался их отпускать, на Египет обрушились несчастья (казни египетские); в конечном итоге большая масса рабов уходит через Синай, войско фараона не может их остановить — по легенде, так рождается еврейская нация, а в Египте наступает смутное время. Вряд ли можно утверждать, что легенда об Исходе описывает конкретные события. У нас нет исторических подтверждений существования Моисея — предводителя уходящих кочевников-рабов. Но процессы, описанные в начале книги «Исход», — не выдумка древнего летописца. Они происходили, и происходили многократно; более того, они происходили и за тысячу лет до времени, о котором мы говорим в этой истории. Папирус «Лейден 344», датируемый серединой второго тысячелетия до нашей эры, является (со слов писца) копией литературного произведения, созданного еще лет на 500 раньше, условно называемого «Предостережения Египетского Мудреца». Этот пространный «поучающий документ» (жанр «поучающего письма» в Египте был очень популярным) рассказывает, какие беды случаются в государстве, когда в нем ослабевает центральная власть. Рассказ этот — не теоретический, он — воспоминание о первом периоде междуцарствия, который случился в 2200–2100 годах до нашей эры. Неизвестный автор достаточно детально описывает бедствия того времени: многолетний голод, вызванный как засухой, так и тем, что земля не засевалась, и нашествиями вредителей; эпидемии среди скота и людей, гибель детей от болезней; беспорядки, восстания, столкновения между отделяющимися друг от друга частями государства; нашествия извне и массовые исходы жителей (в основном рабов). Мы позволим себе предположить, что не только «Предостережения…» повлияли на авторов книги «Исход», но и события начала третьего промежуточного периода были сильно схожи с событиями, описанными в «Предостережениях». Почему? Потому что, скорее всего, и предшествующие события были похожи: как и в XI–XII веках, до нашей эры, за более чем тысячу лет до того, централизация власти в Египте во времена 51

«Древнего Царства» привела к «политике Иосифа» в отношении ресурса — той же пшеницы. Рынок был так же уничтожен, население превращено в рабов, солдат и чиновников. Исчезновение рыночной мотивации приводит к сокращению производства и заброшенности земель, а бездарное управление отнятой землей — к потерям из-за засух и саранчи. Скот тоже оказывается государственным, то есть бесхозным, и страдает от эпидемий и нехватки кормов — их и людям-то не хватает. Массы полурабов и рабов, отношение к которым чиновников-надсмотрщиков красочно описано в Библии, в конечном итоге не могут не начать сопротивляться. Восстания прокатываются по всем регионам, причем их поддерживают и оставшиеся немногие земледельцы, и разорившиеся, но еще свободные предприниматели, и даже священники, потому что храмы всё время ведут борьбу за свое влияние, и междуцарствие дает им возможность получить еще больше власти и богатства. Начинается «промежуточный период» — первый за 1000 лет до третьего (о начале которого идет речь в книге «Исход»), но суть у них одна. Армия, способная обогащаться в войнах с кочевыми племенами и грабить собственное население, чиновники, занятые поборами и собственным обогащением, не в состоянии помочь фараону удержать страну под контролем. Раньше страну связывал общий рынок, защита которого единой армией была крайне важна. Теперь связь оборвана и всем, кто на что-то способен, выгодно ее разделение. В каждом более или менее самодостаточном регионе Египта образуются местные элиты, которые реприватизируют землю и перестают платить фараону. Они активно используют священников (храмам они платят и даже очень щедро), чтобы оправдать свои действия. В начале третьего промежуточного периода половина Египта вообще переходит под контроль священников, противостоящих бессильным приказам фараона. После первых двух промежуточных периодов Египет оправляется долго, но оправляется. Новый Египет оба раза начинается как страна, в которой частная экономика превалирует, количество рабов сравнительно невелико, а главной идеей централизации власти является не централизация капитала, а защита производителя от внешней угрозы и внутренних распрей. Но проходит время, власти забывают уроки прошлого — и кризис повторяется. 52

В итоге не климатические изменения, внешние враги или «пятая колонна» приводят к тому, что Египетская империя угасает, в беспорядках и голоде распадается на мелкие царства и в конечном счете без боя сдается грекам. К этому приводит политика национализации, централизации и бюрократизации страны, основанная на использовании ресурса — изначально благословения, но в итоге — проклятия для страны. Пройдут три тысячи лет после Рамзеса III, а на Земле всё еще будут находиться гениальные правители и министры, которые будут стремиться использовать ресурсы их стран ровно таким же способом — чтобы централизовать экономику, обеспечить несменяемость власти, наполнить до краев казну, параллельно убивая бизнес и равнодушно глядя на обнищание граждан, вынужденных идти на непроизводительную государственную службу. На фоне масштабных, но бессмысленных госпроектов экономика таких стран будет сокращаться, а сами они будут уверенно идти к своему «промежуточному периоду» — смутному времени, дезинтеграции и массовому исходу всех, кто хотел бы и мог бы способствовать росту и развитию. Но об этом — в других главах книги.

Глава 4 Кризис менеджмента n 4%-.,%-% 4(- -1.".) 1(12%,; * * 0%1301 " =*.-.,(*%, . * 2 120.4(7%1*(5 /.1+%$12"(?5 =*.-.,(7%1*.#. $(1! + -1 , 2 *&% -%,-.#. . 15.$12"% ,%&$3 "0%,%- ,( /0 "+%-(? (,/%0 2.0 r(!%0(? ( -%*.2.0;,( 1."0%,%--;,( #.13$ 012" ,( Через 50 лет процветания стало невозможно игнорировать последствия нарастающих бюджетных расходов, эмиссии необеспеченных денег, огромных социальных трат и тотального дефицита торгового баланса. Цены на недвижимость постоянно росли. Вести бизнес в метрополии становилось всё менее прибыльно, в то время как избыточная денежная масса, генерировавшаяся как необеспеченной эмиссией, бывшей любимым способом пополнять бюджет, так и бурным ростом кредитования, выплескивалась в менее развитые регионы, где рост экономики был более быстрым. В результате отток капитала из центра стал столь серьезным, что уже для поддержания внутреннего потребления потребовались масштабные кредитные ресурсы, которые и были предоставлены потребителям банками под проценты, существенно превышавшие рост экономики. Стагнация требовала действий, и глава государства велел сенату принять законы, значительно ограничивавшие возможности ухода от местного налогообложения за счет инвестиций за рубежом, и лимитировавшие ставки потребительского и ипотечного кредитования. Сенат, члены которого сами активно инвестировали за пределами метрополии и кредитовали под высокий процент, долго противился, но всё же согласился и принял законы с отсрочкой полного ввода в действие на полтора года. 54

Последствия не заставили себя ждать: отток капитала резко усилился — инвесторы стремились быстро спрятать средства и уйти с рынка с низкими ставками кредитования и роста. Банки стали сворачивать операции в метрополии, пытаясь досрочно закрыть кредиты и не выдавать новых. Выяснилось, что ипотека является пирамидой: заемщики оказались массово не способны вернуть кредиты. На рынок единовременно попало огромное количество недвижимости должников, и цены на недвижимость резко пошли вниз. Банки оказались на грани банкротства — это угрожало глобальным крахом, так как эти же банки в первую очередь финансировали импорт и бизнес за рубежом. Государство отреагировало на ситуацию достаточно быстро: фактически неограниченная эмиссия была направлена в виде беспроцентных кредитов банкам на возмещение проблем ликвидности. Пожар кризиса был потушен за счет существенного роста общего долга. Падение потребления удалось сдержать — на время. Это не США 2008–2013 годов, хотя очень похоже. Это не современная Россия, хотя сходство также есть. Это Древний Рим, 30-е годы I века нашей эры, правление императора Тиберия, в описании Тацита. Как видно, методы управления экономикой за две тысячи лет не изменились — только время сегодня идет значительно быстрее.

Древние секреты «Новой экономики» Изначальным фокусом экономики Рима была шерсть и другие продукты овцеводства — настолько, что латинское слово pecunia означало и деньги, и овцы (по некоторым данным — скот). Но выделиться в ряду других народов и даже просто защититься от агрессии с экономикой, построенной только на продаже шерсти, было бы невозможно. Источником могущества Рима во времена города-государства и ранней республики — той самой, данных о которой почти нет, а историческое предание заменило ее на мифическую «первую империю» от Ромула до Тарквиния Гордого — стали успешные войны, сопровождавшиеся большой добычей, в том числе рабами. Но завоевания хороши только вначале — стратегически они ложатся на экономику тяжелым грузом, требуя администрирования территорий и их защиты, контроля над 55

периферией, унификации систем с метрополией, инвестирования в развитие новых территорий. Не рабы (почему — смотреть ниже) и не тонны золота, драгоценностей и других товаров, вывозимые поначалу из захваченных провинций, сделали Рим Великим Римом, а «услуги», которые Рим экспортировал во все провинции-колонии: прежде всего финансовые технологии и инфраструктура снижения рисков международной торговли. В конце III века до нашей эры Рим всерьез вышел за пределы Апеннинского полуострова и начал формировать Pax Romana — экономическую систему «метрополия — колонии», которая будет работать более 600 лет, правда, первые 250 — хорошо, а потом всё хуже. II век до нашей эры стал в римской истории веком масштабных завоеваний, огромных трофеев, позволявших рывками двигать экономику вперед, — и веком масштабирования экспорта своей системы на новые колонии. Уже к I веку до нашей эры экономика Рима стала в большой степени зависеть от международных финансовых и торговых операций. Именно тогда доходы от этого «экспорта ноу-хау и безопасности» становятся ресурсом в экономическом смысле слова: имея почти нулевую себестоимость и вовлекая в процесс незначительное меньшинство населения, они становятся существенной (а со временем — основной) частью доходов метрополии. Всё начиналось очень оптимистично: Рим можно считать первым государством мира, практически на современном уровне развившим финансовую систему. Банки и ипотека были еще в Греции, но только в Риме банковский (и еще больше — брокерский) сектор был хорошо структурирован и оперировал не с кассой, а с активами и пассивами. Римляне использовали в повседневном бизнесе не только сложные проценты, но и идею дисконтирования и приведенной стоимости. Nomina (торгуемое обязательство) и permutatio (перевод денег «на бумаге», без передачи наличных) придуманы в Риме и создали базу для всей финансовой системы Римской империи. Ритейл и производство в большой степени, а торговля — в очень большой степени опирались на кредит. Договоры включали сложные понятия форс-мажора, а банкиры умели считать риски и оценивать с их учетом активы (в частности, законы ранней империи предусматривали право кредитора индивидуально оценивать риск перевозки товара заемщика). Повсеместно, в особенности в торговле, использовалось страхование. Римская 56

финансовая система переживала кризисы, подобные современным (Цицерон даже описывает «азиатский кризис», похожий на кризис 1998 года, когда из-за потерь в Азии банкротились банки в Риме). Наконец, только в Риме банки научились служить проводниками государственной необеспеченной эмиссии. По мере завоевания финансовая система экспортировалась в провинции (колонии), резко повышая в них бизнес-активность и принося банкам метрополии огромные прибыли. Параллельно шла централизация и унификация систем управления, внедрялись удобные законы. Международная торговля между провинциями и зачастую со свободными государствами держалась на римском праве, которое не только было отлично приспособлено для снижения рисков, но и поддерживалось эффективными нотариальным и судейским институтами Рима. Часто контракты, даже между дальними провинциями, даже без участия римлян, совершались по законам римского права, со ссылкой на Рим как место разрешения споров. Неудивительно, еще и учитывая положение Италии «посередине» Средиземного моря, что города Италии, в частности Остия, становятся торговыми хабами: товары, например, из Испании в Малую Азию, идут через итальянский рынок, продаваясь и покупаясь оптом в портах метрополии. Существенную роль в создании такого рынка играет и римская армия. Еще со II века до нашей эры армия — это совокупность гарнизонов, расположенных большей частью в колониях и находящихся на государственном содержании. Налоги из колоний частично идут на финансирование гарнизонов, а солдаты в свободное от военных операций время заняты строительством дорог: дорожная сеть бесплатна для провинций и строится со стратегической целью обеспечить быстрый доступ к границам от столицы — Рима. Как следствие, дороги расходятся веером от метрополии по колониям, а вдоль них формируются торговые потоки. Если морские перевозки идут через Италию в силу географического положения, то сухопутные — в силу специфики дорожной сети. Отдельно стоит выделить технологии. На поверхности это изобретение бетона и римской арки — составляющих для перехода к многоэтажному строительству и созданию инженерных сооружений. Но на практике римские инженеры создавали множество объектов и машин, существенно изменивших и производительность труда, и качество жизни. Их талант активно применялся 57

в провинциях, от Арля в Галлии до Египта и Малой Азии. Римские водопроводы поставляли воду в города, на поля, приводили в действие водяные мельницы, обеспечивали смыв канализационных стоков, питали фонтаны и т. д. Мы не имеем свидетельств стоимости древнего R&D, но можем предположить, что «экспорт технологий» приносил в Рим существенные средства. Не удивительно, что римская валюта стала «мировой». Уже во времена республики римские деньги (медные ассы, серебряные динарии и сестерции) стали деньгами в полном смысле слова, то есть оторвались от своей себестоимости и стали приниматься как средство платежа. Во времена ранней империи римские деньги использовались вплоть до Индии и Китая, и до III века нашей эры их принимали во всех операциях в колониях по определению. Очень быстро римским бюрократам стало понятно, что на снижении веса денег и ухудшении сплава казна может зарабатывать. Медные деньги уменьшались в размере последовательно со времен республики. Серебряный динарий при Нероне стоил на рынке минимум на 30 % выше себестоимости, и с каждым годом эта диспропорция росла 3. Не обходилось (спасибо nominae и permutatio) без выпуска необеспеченных обязательств, особенно центральной властью, сенатом, императорами и крупными политическими деятелями. Разветвленное государство (император, сенат, правительство, местные правительства), не занимавшее на рынке, а формально жившее на налоговые доходы, выпускало тем не менее столько монеты, сколько требовалось для покрытия дефицита бюджета за счет разницы в цене монеты и металла. Это способствовало монетизации экономики и активизации торговли, но провоцировало постоянное падение эффективности государственных расходов на фоне регулярных преобразований государственных финансов (слияния и разделения различных фондов, изменения системы их наполнения, в основном за счет перераспределения территорий между платящими налоги в фонды императора и в фонды сената). Коррупция и нецелевое использование средств вынуждали власти уменьшать вес и качество монеты всё дальше. Внутри метрополии шли предсказуемые процессы. Первым ударом по экономике стало социальное обеспечение. Борцы за права бедных — братья Гракхи отдали свои жизни за то, чтобы лишить плебеев стимула работать. Благодаря, 58

в частности, их усилиям в Риме раз и навсегда было введено социальное обеспечение неимущих — сперва путем субсидирования цены, а потом и путем раздачи зерна бесплатно. Зерно раздавали всем, кто считал себя нуждающимся (доходило до 15–5 % населения), в разное время — разный объем, но редко когда меньше 4–5 кг в день на человека (что было чуть меньше средней зарплаты)4. Римская демократия настолько зависела от плебеев, что кандидаты в трибуны, консулы или диктаторы, стремясь получить поддержку, только увеличивали раздачи и добавляли денежные подношения. Социальное напряжение, связанное с возможностью покушения на право не работать и получать свою долю «анноны», было настолько велико, что даже отразилось на легенде о Гае Марции Кориолане (одном из главных антигероев римской древности, «поселенном» легендами в V век до нашей эры). Если более ранние (периода завоеваний) «сказания» делали его виновным в присвоении военной добычи (за что он был изгнан, возглавил армию врага и только матерью был убежден не нападать на Рим), то уже в I веке до нашей эры новый «канонический» текст обвиняет его в том, что он выступал против раздачи зерна плебеям. (Последней, как часто бывает в истории, во времена Гая Марция еще не существовало, насколько мы вообще что-то знаем о тех временах — нам до сих пор непонятно, существовала ли вообще первая римская империя и ее императоры, или Рим изначально был республикой, а остальное — легенды.) Для подобных раздач требовалось много пшеницы (до 30 % всех закупок в некоторые годы)5, и государство стало брать налог с сельских хозяйств «натурой». Когда консул Гай Марий провел свои военные реформы, введя постоянную контрактную армию размером не менее 250 000 человек (чем разом включил еще 15 % населения в число государственных служащих, также разом «закрыв» выгодную для развития сельского хозяйства Италии практику награждать ветеранов землей внутри Апеннинского полуострова), натуральный налог оказался как нельзя кстати для снабжения армии 6. Учитывая требуемые объемы, налог был экспоненциально прогрессивным, так что почти весь «избыточный» урожай в метрополии (свыше примерно одной тонны с гектара) стал уходить в казну. Результатом явилась остановка в развитии зернового сельского хозяйства, лишенного стимула к увеличению урожайности. 59

Производство пшеницы стало стагнировать, и Рим, вместо изменения политики, стал импортировать ее из колоний. По злой иронии, именно к концу I века до нашей эры Рим, до того использовавший при сборе с провинций налогов систему откупщиков и собиравший пропорциональный налог с дохода, под давлением провинций переходит к прямому сбору налогов, исчисляемых от объема имущества и подушно. Это создает сильнейшую мотивацию к росту производительности в провинциях, ведь маржинальный налог равен нулю! К середине I века Рим выращивает менее 10 % потребляемого зерна на территории Апеннинского полуострова, а около 90 % от потребляемых 60 млн модий в год по признанию Аурелиуса Виктора поставляет Африка, в том числе 20 млн — Египет 7. Трудное и на 100 лет дестабилизировавшее политическую ситуацию завоевание Сирии было, по сути, вынужденным поиском источника дешевой пшеницы. Когда чуть позже Антоний пытается противостоять Октавиану, он не случайно берет под контроль Египет: без поставок египетской пшеницы Рим обречен на голод и бунт плебеев. Октавиан, который по замыслу Антония не будет рисковать и пойдет на переговоры, тем не менее рискует и выигрывает, но и его стремительный ход ва-банк тоже понятен: у него нет времени. И конечно, Октавиан не может остановиться и допустить в будущем повторения угрозы «пшеничных санкций» — он полностью захватывает Египет и превращает его в провинцию, оставляя Египет «социалистическим» — вся земля в собственности императора, развитие частных банков ограничено, цены регулируются. Создав общество высоких социальных гарантий, Рим уничтожил не только стимул к росту местного сельского хозяйства (вслед за переходом на импорт пшеницы страдает скотоводство из-за дороговизны кормов). Уничтожен был стимул работать у широких масс населения. Перспективы пойти в армию или жить на раздачу зерна были существенно более привлекательны. До I века нашей эры армия в целом оставалась прибыльным для Рима институтом: завоевания приносили новые территории и материальные трофеи в казну, ветераны тратили заработанное в метрополии. Но когда завоевания закончились, армия, созданная Марием, превратилась в основную статью расходов экономически, а политически — в неодолимую силу, способную заменить императора, который бы покусился на ее размер, права и экономические привилегии. Ветераны, которые 60

стали селиться в обширных провинциях (дешевле жить, земли больше, налоги меньше), только укрепляли дисбаланс между метрополией и колониями. Третьей «створкой капкана», погубившего Рим, были высшие классы. Рим притягивал богатых спекулянтов, чиновников, родовую аристократию близостью к власти, стилем жизни и концентрацией финансового и торгового бизнеса — их образ жизни требовал роскоши. Изменения достигли даже сената: ко II веку нашей эры большинство сенаторов родом из провинций. К тому же росла армия чиновников центрального аппарата. Постоянно увеличивался импорт: торговля с Индией и Китаем, с одной стороны, и провинциями с другой, в больших масштабах включала импорт массы «необязательных товаров» — от мрамора из Греции до специй и косметики из Индии. Богачи, платившие самостоятельно, и государство, платившее в виде натуральных и денежных раздач городскому люмпену, создавали спрос на всё. Из-за дороговизны транспортировки (местных товаров всё меньше) и высокого платежеспособного спроса Рим становится сверхдорогим для жизни: цена пшеницы в Египте была в девять раз ниже, чем в Риме, в Палестине — в два с половиной раза, в Турции (Малой Азии) — в три раза, в Испании — в два раза 8. Капитал всё больше уходил в колонии — за более высокой нормой прибыли и просто в места активного роста от стагнирующего «социалистического рая». Вслед за капиталом из Рима постепенно уходил «средний класс», хотя до III века инфляция и в метрополии была невысока, цены на недвижимость в Риме становились слишком велики, и работы не было. С параллельным оттоком плебеев в армию демографическая ситуация метрополии уже в I веке нашей эры была тревожной: стало заметно падение численности населения. В итоге местное производство в метрополии сокращается, доля импорта растет, структура экономики необратимо смещается в сторону дистрибутивной модели, растет экономическое неравенство на фоне увеличения доли государственных служащих и спекулянтов, с одной стороны, и финансируемых безработных, с другой. К I веку нашей эры Рим превратился в центр торговли и потребления, без материального производства. Он пока еще производил административное управление, деньги, культуру 61

и искусство, а колонии производили всё остальное. Но уже при Веспасиане в Риме чувствовался дефицит даже образовательных учреждений: преподаватели уезжали в Грецию и Египет — за более дешевой жизнью и, возможно, лучшей компанией. Дошло до того, что Веспасиан вынужден был выписывать в Рим преподавателей из Афин, Родоса и Александрии и начислять им из государственной казны жалование, которое компенсировало издержки на проживание и давало премию, тем самым пытаясь остановить отток студентов и, соответственно, денег: в Риме учились богатые молодые люди, их траты и налоги были важны для казны. Снижение населения Рима и падение количества рабов привели к сокращению трудовых ресурсов, шедшему параллельно с ростом продолжительности жизни, связанным с сокращением числа войн, улучшением качества жизни и питания, но и банально — с развитием медицины. Одновременный отток капитала и невозможность привлечь иммигрантов как из-за невыгодных экономических условий (всё дорого и налоги высоки), так и из-за рестриктивных законов о гражданстве (в 212 году Каракалла дает римское гражданство всем свободным жителям империи, но мера эта запоздала лет на двести), привели к банальной нехватке рабочих рук для поддержания не только хоть какого-то производства, кроме относительно небольшого объема овцеводства и скотоводства, которое сохранялось в метрополии, но и социальной инфраструктуры Рима. Рим продолжал «производить смыслы», но ситуация стала существенно снижать качество обыденной жизни и увеличивала ее стоимость. В конечном счете, если в I веке население Рима составляло 1,5 млн человек, а римских граждан было более пяти миллионов (тогда гражданами были только свободные жители метрополии — Апеннинского полуострова), то к V веку в Риме осталось до 400 тысяч жителей, а на полуострове, по некоторым данным, до двух миллионов человек 9–12. Как мы видим, дело тут не в готах и не в чуме. Население северных колоний росло за счет миграции из варварских территорий, высокой рождаемости и под конец — движения на юго-запад народов, уходивших под натиском гуннов. Империя становилась всё более пустынной в середине и населенной по краям. Регионы и региональные правительства процветали, их бюджеты сводились с таким профицитом, что 62

серьезной проблемой становилось размещение резервов. В это же время метрополия продолжала жить на налоги с провинций и эмиссию, а ее жители — в кредит, потребляя всё импортное. Изменения привели к появлению проблем уже в I веке. О них пишут Тацит, Катон, Сенека, Цицерон. Рим стал полностью зависим от использования провинциями его нематериальных услуг, в которых провинции-колонии всё менее нуждались. К III веку укрепление колоний и их прямых связей между собой уже существенно снижает роль Рима как торгового хаба и финансового центра. «Неожиданно» обнаруживается, что римские деньги стоят сильно дороже себестоимости — от них стали отказываться сперва изредка и местами, а потом — в большем и большем объеме. Снижение оборота римских монет и nominae существенно ослабило и без того уже слабую экономику Рима. Инфляция, не превышавшая 3 % годовых столетиями, резко идет вверх в конце II века (и антонинова чума имеет к этому лишь косвенное отношение)13. По некоторым данным, цены в метрополии вырастают в пять раз за какие-то 10–15 лет 14. Динарий девальвируется в разы по всей империи, колонии переходят на другие валюты в прямых расчетах. Императоры пытаются ответить на вызовы — в знакомой нам убийственной манере — дальше от рыночной экономики, в пользу экономики перераспределения. Диоклетиан проводит реформу, удваивая бюрократический аппарат для улучшения контроля, устанавливая ограничения на цены, повышая натуральные налоги. Кроме дополнительного роста числа чиновников в центре, приводившего к усугублению дефицита счета торговых операций метрополии, значимым последствием реформ Диоклетиана было массовое банкротство банков, которые, в силу резко возросшего различия между номинальными и реальными ставками, не смогли ни кредитовать по реальным ставкам (изза ценовых ограничений и роста налогов маржи основных бизнесов упали), ни адаптировать свои издержки. В то же время пограничные области империи стали впервые сокращать сельское хозяйство (новые натуральные налоги, вместе со стоимостью транспортировки, были слишком велики для сохранения экспортного бизнеса), и жители стали перебираться в города, образуя «мини-метрополии». Это немедленно привело к росту цен на продовольствие в Риме. В итоге экономика всей империи начала сокращаться на фоне роста инфляции. 63

Дальнейшее управление империей можно назвать «хаотическим». То, что было последним «экспортным товаром» — стабильные и единые законы и гарантии бизнесу, сменяется чехардой разворотов на 180 градусов: каждый новый император, зачастую назначаемый армией, которая по сути своей является экономическим паразитом, но представляет из себя крупнейшую политическую силу, отменяет законы предыдущего. В 330 году метрополия фактически признается безнадежной — столица переносится в Константинополь. Но целостность империи и это спасти не может: Pax Romana уже стал слишком многополярным, чтобы империя могла сохраняться. Призрак империи просуществует еще 130 лет, и учебники отметят дату смерти — 476 год. Но судьба империи была решена на 600 лет раньше — с появлением раздач зерна и реформами Мария. Рим начала первого тысячелетия был, с непременными оговорками, в экономическом и политическом смысле для мира примерно тем же, чем США сегодня, и в некотором смысле — тем же, что Москва для сегодняшней России. Классическая (школьная) история оставляет у учеников ощущение, что великая и прогрессивная (для своего времени) Римская империя пала в конце IV века под ударами орд варваров, в результате чего в Европе наступили «темные века». Это ощущение как нельзя лучше сочетается с современной парадигмой Pax Americana — о необходимости защиты американских ценностей от варваров (в том числе — с помощью оружия, в том числе — по всему миру). «Марксистско/антиамериканская» школьная история учит, что рабовладельческая империя зла так развратила себя богатством и роскошью и так жестоко эксплуатировала всё большее количество рабов, что, изнеженная и морально сгнившая, она не смогла сопротивляться свободолюбивым и прогрессивным германцам, которые, сами того не зная, несли на своих щитах здоровье социальное и политическое. Эта позиция отлично объясняет, почему нынешние империи, погрязшие в роскоши и разврате, должны рухнуть и дать дорогу «истинным ценностям» и «здоровым» обществам, которые сохраняются на периферии развитого мира. Однако ни в «классической», ни в «марксистской» версиях нет банальной экономической правды. Римская империя не была жестокой (по меркам того времени), практически не была рабовладельческой (по сравнению с другими цивилизациями 64

древнего мира и даже США XVIII–XIX веков), умирала она долго (почти 600 лет), и умерла от хронической болезни без помощи «орд» германцев, которые не вызвали смерть, а лишь с некоторым удивлением ее констатировали (известно, что они даже пытались поначалу чеканить римские монеты, не понимая, что Рима больше нет). Диагноз — вызванный классическим «ресурсным проклятием» патологический торговый дисбаланс с присоединившимся избыточным регулированием, налогообложением (повлекшим вымывание среднего класса) и инфляцией на фоне внутреннего падения производства. Мелкие на первый взгляд, тактически выгодные, но стратегически провальные ходы, делавшиеся великими политиками республики, а потом — империи (братьями Гракхами, Марием, Августом, Тиберием, Нероном, Диоклетианом, Константином), построили ресурсозависимое общество с дистрибутивной экономикой — великое, но обреченное на саморазрушение государство, гибель которого, конечно, была трагическим событием в глазах историков, но, очевидно, облегчением для его граждан.

«Гуманное рабство» Рабы, как уже сказано, не были значительным ресурсом в римской экономике, пока оставались рабами. Рабство в Риме кардинально отличалось от греческого и еще разительнее — от американского: оно считалось формой юридического, а не социального состояния человека; соответственно, рабы не формировали особую категорию граждан (низшую касту). Обучение рабов грамоте, ремеслу и бизнесу было тотальным явлением (в США обучение рабов грамоте еще в XIX веке каралось как преступление). Рабство носило открытый характер: рабы массово получали свободу в рамках официальных процедур типа «манумиссии»; по разным исследованиям шансы раба получить свободу до 30 лет составляли от 8 до 50 %, после 30 лет — от 50 до 89 % (цифры зависят от того, исследовался город или сельская местность, а также от видов работ). В США получали свободу лишь 0,04 % рабов в год (шанс на освобождение около 1 %, и это с учетом массовых освобождений некоторыми рабовладельцами)15–17; соглашение между рабом и хозяином об условиях освобождения (как правило, речь шла о качестве работы и сроках или о цене выкупа, которую раб имел право заработать), как 65

и личное имущество и сбережения раба, были в порядке вещей и защищались законодательно. Вольноотпущенники были полноценными гражданами Рима, брак вольноотпущенника и свободного изначально римлянина был частым явлением. В некотором — извращенном для нас, но, как свидетельствуют отдельные источники, понятном для современников — смысле рабство было для неграждан путем к получению римского гражданства (не менее ценного, чем сегодня — американское), а для граждан — способом вырваться из нищеты, получить образование и начальный капитал. Продажи себя в рабство как негражданами, так и гражданами Рима, происходили постоянно и носили массовый характер. Подобные «схемы», равно как и резкий рост стоимости рабов в периоды без масштабных завоеваний, не раз приводили к законодательным инициативам, направленным на ограничение возможности их освобождения; самыми яркими примерами были законы 2 года до нашей эры и 4 года нашей эры. Однако против экономики пойти сложно — объемы отпуска на волю не уменьшались, а количество рабов сокращалось. В итоге именно вольноотпущенники и их дети были экономически значимой социальной стратой, но не рабы. Интересно, что даже самый известный литературный герой, «живший» в I веке нашей эры (Тримальхион из «Сатирикона»), был вольноотпущенником. Наемный труд, напротив, был широко распространен в Риме как минимум со времен поздней республики. Рабы никогда не составляли более 20 % населения Римской империи (при этом в самом городе Риме их было до 40 % — это дает представление о том, сколько рабов реально занималось производством, в том числе сельскохозяйственным, и сколько — сферой услуг)18. Во времена ранней республики их было еще значительно меньше; в середине I века до нашей эры их стало опять в разы меньше — после утверждения бесплатных раздач зерна множество рабов было формально отпущено на свободу, чтобы они могли «квалифицироваться» для получения «анноны»; их стало еще существенно меньше во времена поздней империи (не позднее чем во времена Клавдия и Домициана), когда себестоимость раба бесповоротно стала выше, чем наемного работника. Причиной этого было окончание периода завоеваний и, соответственно, отсутствие поставок новых рабов наряду с, как сказано выше, «временностью» рабства и редким рождением в неволе. 66

Как это ни странно звучит, Рим был менее рабовладельческим государством, чем Оттоманская империя, Европа, Русь X– XII веков и даже США до Гражданской войны. Рим (в отличие от Египта Птолемеев) также был совсем не социалистическим государством — с частной собственностью на землю, низким уровнем регулирования экономики и развитым финансовым сектором. Точнее всего было бы (со всеми соответствующими оговорками) назвать Рим «пострабовладельческим» обществом со всеми элементами первобытного капитализма, кроме, возможно, системы технологического разделения труда в промышленности. Преобразование Рима в финансовый и торговый центр мира, ставшее причиной его гибели, должно послужить уроком всем, кто думает, что инновации и технологии как-то отличаются от нефти в части экономической эффективности: дисбаланс никогда не кончается хорошо, на чем бы он ни был основан.

Глава 5. Конец рынка n 2.,, 72. 1+37 %21? 1. 120 -.), 31/%8-. /0.('".$?9%) - =*1/.02 .#0.,-;) .!:%, 2." 0 1 -('*.) $.! "+%--.) 12.(,.12<>, -. -% ' $3,;" >9%)1? . $("%01(4(* 6(( В XIV–XIII веках до нашей эры Египет превратил периодически повторяющуюся многолетнюю засуху в ресурс и источник своего господства в регионе — и на несколько сотен лет превратился в центр мирового рабовладения. Спустя 1000 лет Древний Рим превращает в ресурс свои технологии управления регионом и переживает все этапы «ресурсного проклятия». А еще через тысячелетие на месте, которое Геродот в свое время отводил диким кочевым племенам скифов и сарматов, вырастает новое государство. Оно станет главным поставщиком рабов и за триста лет пройдет классический ресурсный цикл — от взлета до гибели.

Живой биржевой товар Россия как будто силами провидения обречена демонстрировать миру последствия «ресурсных благословений и проклятий» — будь то конец XI, XIX или XX века, зерно, нефть или что-то другое. Но всё же первое столкновение с «ресурсным проклятием» на территории, много позже ставшей Россией, произошло в IX веке нашей эры. К VIII веку племена славян, проживавшие на территории, унаследованной от антов и скифов, были классическими земледельцами с натуральным хозяйством — как и большинство народностей Европы. Но в VIII–X веках в жизни предков современных русских происходит драматический экономический переворот. На четыре века появляется государство, напоминающее своей экономической моделью современную Россию. 68

Жизненный цикл его заканчивается трагедией — северная часть теряет самостоятельность, южная — перестает существовать. «Проклятие», сперва возвысившее, а затем убившее новое государство, оказалось плодом географического положения. Чуди, вятичам, кривичам и их соседям «повезло» поселиться вокруг оживленного торгового пути, протекающего (в буквальном смысле) от Балтийского моря до Каспийского — на восток и Черного — на юг. Если верить летописям, в IX веке междоусобицы и стремление мелких племен получить больший контроль над торговым путем приводят к приглашению «вежливых вооруженных людей» с Балтии — для восстановления мира и порядка. «Вооруженные люди», звавшиеся «Русь», устанавливают порядок на севере территории и переходят к вертикальной интеграции торговли вдоль этого пути, то есть к захвату и подчинению племен, живущих в окрестностях. Полулегендарный Рюрик утверждает свою единоличную власть в Новгороде в 863 году. К 882 году сплоченная группа варягов из северной столицы получает уже полный контроль над торговым потоком в результате захвата Киева. Главной целью теперь становится контроль над местным производством. В те времена славяне Приднепровья торговали в основном мехами и понемногу продуктами питания и земледелия, типа пеньки. Забегая вперед, после XIII века меха опять станут на некоторое время основным предметом внешней торговли на Руси. Захватчики не могут принести с собой ни новых технологий, ни предпринимательских правил — у них самих традиции грабителей и стихийных торговцев. Единственный их вклад в «бизнес» — это драккар — прототип мирной русской ладьи, но тогда — боевой корабль, ставший торговым (такая «конверсия вооружений»). «Естественные ограничения пропускной способности» торгового пути (сезон навигации) и высокая себестоимость транзита (возят товар на ладьях, они требуют парусов, обслуживания, ремонта, леса на постройку, против течения их гнать вообще невозможно), в сочетании с примитивным и низкомаржинальным (если не считать торговли мехом) собственным производством, заставляют искать новые возможности. Приход варягов и появление сильной «вертикали власти», с центрами, которые получили возможность силой воздействовать «на регионы» — периферийные славянские племена, — создает возможность для экспорта нового товара — рабов. Легко воспроизводимый 69

в то время ресурс, добываемый на бескрайних просторах Руси, был в огромном дефиците на южных рынках — Прикаспии и в Византии. Рабов можно добывать в набегах, что «варяги» делали всё время, можно забирать, присоединяя новые общины, что тоже делали всё время, можно брать в виде дани со своих же граждан «неваряжского» происхождения, наконец, можно перекупать у викингов, жителей Карпат и других государств, у которых нет таких удобных путей доставки. Рабы — уникальный товар двойного назначения. Русь является активным транзитным центром: с севера идут меха, шкуры, пенька, полотно. Киев добавляет к товарам зерно. По Днепру приходит лес, сплавом или уже переработанный… в ладьи — славянские племена строят много кораблей, больше, чем нужно для торговли. Купцы повезут на них товар в Византию, в Колхиду. Кораблям нужны гребцы и грузчики — очень много гребцов и грузчиков. На время рабы, предназначенные на продажу, становятся ими. Корабли уходят в Черное море, доходят до Византии. Товары продадут, но корабли обратно не пойдут — против течения по Днепру плыть неудобно, да и греки корабли скупают «на доску» по цене, во много раз превышающей стоимость кораблей в Киеве. Купцы «с импортом» вернутся по суше, а рабов продадут на месте. В следующий сезон нужно будет не меньше новых рабов посадить на новые корабли, чтобы доставить товар. Горизонт экономического мышления у продавцов короток, они не склонны возиться с рабами и поставляют «сырье»: кроме молодых мужчин — гребцов, продаются в основном подростки и девушки. В Средней Азии и Византии детей-рабов учат и продают по ценам, не сопоставимым с «закупочными» — как воинов-наемников, мастеров, в гаремы. Самый быстрый «процесс переработки» — производство евнухов. Этим занимаются даже в Крыму и на Балканах, цена при этом повышается в четыре раза. Киевская Русь в то же время закупает рабов-специалистов, даже евнухов сама не производит. Сложно переоценить значение нового рынка для Европы, Византии и Персии. Словарь рабовладельческого мира становится «славянским». С тех времен, с X века, одновременно с походами Оттона, пошли английский slave и немецкий sklaven — от общего названия племен «славяне». Какие рабы в основном поставлялись на рынок, косвенно говорит тот факт, что слова child, чадо и челядь (в Киевской Руси — рабы, а также 70

налог, взимаемый «живым товаром») — однокоренные (скорее всего, child происходит от готтского kiltham, общего арийского корня kil для слова «ребенок»; соответственно, «чадо» происходит от него же, а «челядь» — производное). Раб и ребенок — слова родственные. «Отрок» («от рокъ», от ректи (говорить), не имеющий голоса) — это тот же «ятрак», раб-воин, воспитанный в войске с детства (отрок, проданный в рабство). В IX–X веках Киевская Русь расцветает. Сохранились источники, описывающие масштабы экспорта: в Киеве девушка-рабыня стоит пять гривен-кун; в Константинополе — 300 гривен-кун; в Багдаде — 750 (в пересчете с дирхемов)19, 20. Подтвержден вывоз как минимум десятков тысяч рабов в год, а возможно, цифры были и больше 21. Хотя торговля мехами еще имеет большое значение, в тех ценах «рынок рабов» — это эквивалент продаж многих миллионов шкурок куницы. Для сравнения — в СССР в конце ХХ века в год добывалось и производилось всего около 90 тыс. шкурок куницы, а объем всех поставок по Волго-Днепровскому пути в Х веке оценивается некоторыми историками максимум в 500 000 шкурок в год 22–24. Соответственно, большая часть потребляемых Русью товаров — импорт. В раскопках того времени можно найти товары иностранного производства практически всех типов. Образуется «избыточная ликвидность». В IX веке появляется «потребительское кредитование» — ростовщики начинают ссужать деньги уже не только боярам и купцам (те, в связи с эффективностью экспорта, в деньгах нуждаются всё меньше), но и смердам. Потребкредиты активно рекламируются, а между тем за просрочку должник нередко попадает в рабство. Процентные ставки растут, князья периодически вынуждены их ограничивать, летописи неоднократно упоминают о проблемах рынка, а производство падает — есть отрывочные сведения о том, что к концу Х века Киевская Русь ввозит некоторые продукты питания. Вдоль всего Днепра стоят деревни, в которых «смерды» заняты обеспечением торговли — рубят лес, строят корабли, шьют паруса, пакуют провиант. Десятки тысяч земледельцев в период пашни становятся матросами — надо поставлять товар и корабли вниз по Днепру (и Волге) — до точек, где их места займут рабы. Захват рабов требует военных операций, и множество земледельцев пополняет боевые отряды. Аграрный бизнес и развитие ремесел, соответственно, тормозятся — слишком 71

многие заняты торговлей, да и кто станет вкладывать в сельское хозяйство, металлообработку или «товары народного потребления», когда можно вложить в экспорт. К тому же от вывоза рабов коренное население сокращается. Святослав не идет на половцев, не собрав и 8 тысяч войска, «бо обезлюдело». Обезлюдело не только в силу «челядного налога» и бесконечных походов. Коренное население перебирается на северо-восток — на Оку и Волгу. Там, конечно, не черноземная зона, зато подальше от перспективы стать рабом самому или потерять детей. В X–XI веках князья даже вводят специальный налог/сбор — на выкуп взятых в рабство. Некоторые историки считают, что он использовался для выкупа пленных у кочевников. Другие — что это был выкуп за членов своей семьи, чтобы их не могли забрать в рабство и продать. Князья борются за перекрытие других путей поставки рабов (и других товаров) из Северной Европы в Византию — как сегодня идет борьба за маршруты газопроводов. Князь Святослав в 968 году, воспользовавшись смутой у братского болгарского народа (говорят, еще и получив за это оплату от Византии), занимает почти без сопротивления кусок болгарской территории вдоль Дуная (ничего не напоминает?) и рассуждает о переезде в город Переславец на Дунае, где удобнее контролировать «рабы, приходящие от Русь». Операция длится три года и заканчивается в соответствии с византийскими планами — Русь отступает, Болгария присоединяется к Византии, дунайский коридор для провоза товаров — под контролем Константинополя. В том числе рабов «из Венеды» можно вести в обход Руси. Это самое начало заката работорговли и самой Киевской Руси. XI век приносит изменения в мировые рынки. В середине X века отношения между Хазарским Каганатом и Русью накаляются до того, что торговый путь через Волгу и в Персию для Руси закрывается. В течение 50 лет на этой территории будет идти сплошная война, крупнейшие города, служившие базами для торговли, превратятся в развалины. Половцы займут освободившиеся территории, но торговать они будут только теми рабами, которых захватили сами. Борьба с конкурентом становится главным делом князей. В основе патриотической риторики лежит экономический интерес — кто доминирует на рынке торговли с Персией. Половцы медленно выигрывают: у половцев преимущество в оружии, Русь продолжает воевать 72

оружием викингов моделей VIII века; у половцев преимущество в живой силе; у половцев преимущество в «боевом духе» — для них война это часть жизни, а противостоит им получающая несоразмерные жалования дружина, активно занятая торговлей. Русь теряет восточный торговый путь навсегда. Уже это больно бьет по экономике Руси. Князья пытаются ввести сбор дани не рабами и товарами, а серебром (пусть народ сам выкручивается). Несмотря на сохраняющийся западный путь, торговые центры испытывают кризис — в Киеве в 1092 году наступает голод. Нехватка населения особенно остра в свете защиты границ: тюрки имеют преимущество в «живой силе» и прорываются к Днепру, мешая торговле. На рубеже X и XI веков происходит событие, сильнейшим образом ударившее по торговле рабами через Византию. Начинается крещение Руси. Постепенно, условно к концу XI века большая часть населения Руси и близлежащих вассальных территорий была крещена. Но «стремление в Европу» оказалось накладным: византийцы стали «официально» отказываться покупать рабов-христиан! Дело, конечно, не в высоких моральных принципах. В 1096 году начинается Первый крестовый поход. «Принуждение к миру» мусульман в Палестине наносит существенный удар по экономике региона и по Византии как центру торговли. Спрос на рабов, и вообще на товары из Руси, падает, тем более что Крестовые походы временно принесут на этот рынок живой товар с юга. Этот «тренд» больше не развернется: через 108 лет Византия будет разграблена крестоносцами, «рынок» закроется и закончится история торгового пути через Русь. В 1113 году в Киеве наступает кризис — лопается пузырь потребительского кредитования. Владимир Мономах приходит к власти и вводит государственное регулирование процента, но спасти экономику это не может. В этот момент, по данным восточных историков, суммарный объем налогов, собираемых на Руси, примерно в 100 раз ниже, чем в Ираке, при одинаковом населении и схожем уровне цен 25, 26. Это не «режим льготного налогообложения», просто производительность труда намного ниже. Об этом говорит и документированное в летописях падение в несколько раз за XI век «средней заработной платы» на Руси — из чего платить, если экспорт упал, а производительность труда низка? 73

В первой половине XII века экспорт «природного ресурса», в том числе рабов, перестал связывать территории Руси в единое целое. В 1132 году, со смертью Мстислава Великого, Русь центральную власть теряет — регионы «проявляют невиданное стремление к суверенитету». Князья даже ограничивают миграцию населения. Обращение в рабство и захваты рабов продолжаются, но в рамках «перепроизводства» их пытаются применять на внутреннем рынке — создают рабочие и земледельческие поселки из рабов. Производительность труда таких рабов крайне низка, а учить и растить невольников в голову не приходит: русские князья даже рабов-воинов себе в дружины покупают у половцев. Еще сто лет «регионы» проживут в нищете и междоусобицах. На юго-востоке разовьется новая сила — быстро растущая нация, объединенная железными законами и стратегическим планом мирового господства. Невысокие узкоглазые люди будут лучше вооружены, организованы, их кочевая экономика будет более эффективна, чем «экспортная» экономика местных жителей. Они захватят, но главное — заселят большую часть Руси, принесут свои порядки, свой тип торговли, свой фенотип, свою налоговую систему. В русском языке — языке новой, великой страны — от них останется несравнимо больше слов, чем от «варягов», создавших бесславно почившее государство, основанное на «экспорте природного ресурса». И хотя в странах Средней Азии их приход означал разорение и упадок, Русь после нашествия монголо-татар начнет экономически развиваться — это ли не показатель уровня, на котором она находилась к моменту захвата? В итоге монголо-татары сгинут, а новая страна на месте Руси останется и будет расти и крепнуть. Хотя работорговля и в XIV, и в XV веках еще будет существовать, она уже никогда не будет играть в России экономической роли.

МАЛЕНЬКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ Мало что вызывает в России такие острые чувства, как попытка здраво и объективно описывать ее историю (в сущности, даже если описывается и не ЕЕ история, а история древнего варяжского государства на финно-угорских и славянских землях, это вызывает жаркие баталии). Впервые материал этой главы был опубликован в «Снобе» много лет назад. Статья, 74

рассказывающая, в общем, простую историю о том, как временный экономический ресурс сперва развращает, а потом губит государство, вызвала множество вопросов и сомнений. Среди общих и важных комментариев наиболее часто звучала просьба дать источники. В основу статьи легли не законспирированные изыскания и не западные инсинуации. О Киевской Руси и социально-экономических условиях того времени написаны тысячи статей и сотни книг, большинство — российскими авторами. Как это ни странно, подавляющее большинство серьезных работ либо прямо подтверждает, либо косвенно упоминает два факта: (1) Киевская Русь жила торговлей, собственное производство было недостаточно ни для внутреннего потребления, ни для экспорта; (2) при наличии достаточно большого ассортимента товаров именно рабы были «товаром номер один» по обороту и стратегической важности. Чтобы в этом убедиться, достаточно следующих работ, приведенных в списке литературы 27. Очень много вопросов по поводу соотношения рынков рабов и рынка пушнины. В традиции «придворной» российской истории принято считать, что Киевская Русь в основном торговала мехами — видимо, когда-то кто-то решил, что это «благородный товар», приличествующий прародине нынешней великой России, в отличие от рабов. Тем не менее достаточно легко оценить соотношение этих рынков, исходя из доступных нам цифр. А. Мец, в том числе в книге «Мусульманский ренессанс», Й. Херрман достаточно подробно оценивают стоимость рабов в те времена на рынках: на рынке Средней Европы цена молодой рабыни составляла 250–300 гривен кун (в пересчете), в Византии — 300–350, в Багдаде — до 750 гривен кун. По свидетельствам ряда авторов, в частности И.М. Кулишера, в истории русского народного хозяйства экспорт рабов в X веке составлял десятки тысяч человек в год (возможно, сотни тысяч) — по ценам на рынках сбыта это эквивалент нескольким миллионам шкурок куницы, экологически невозможная величина даже по порядку: во всей России сегодня заготавливается только 90 тыс. шкурок куницы в год 28; если бы в X веке шкурок заготавливалось столько же, это был в ценах сбыта эквивалент всего лишь 300 женщин-рабынь. Около 1600 года, в начальный период освоения, Сибирь давала до 200 тыс. собольих шкурок в год (это целая Сибирь, это на 700 лет позже, когда население 75

было на порядок больше, это в период начального разграбления — в 1630–1640 годах уже 130 тыс. шкурок, то есть поголовье быстро пошло на убыль и добыча резко упала). Чтобы совсем быть точными — в СССР времен чудовищного разбазаривания природных богатств добывалось всего 200 тыс. шкурок соболя в год (популяция которого на Европейской части России была несравнимо беднее, чем в Сибири сейчас). Правда, по данным тех же авторов, на Волжском пути сбывалось до 500 000 шкурок различных пушных зверей в год. Это невероятно много, но и это эквивалент 1600–2500 рабынь в зависимости от конечной точки сбыта (то есть порядка 3–4 % объема работорговли). У Киевской Руси с в 50 раз меньшей территорией и в 40 раз меньшим населением, чем у СССР, с отсутствием технологий добычи и заготовки и, главное, отсутствием множества типов пушного зверя — в частности песца и ондатры, — чтобы как-то сравниваться с оборотом от работорговли, добыча пушнины должна была быть хотя бы на уровне 15–20 млн шкурок (в 30 раз больше самых оптимистических оценок). Даже если бы кто-то смог наладить такой промысел, зверя не осталось бы в помине в течение 30–50 лет (вспомним резкое падение добычи соболя в XVII веке), три века (да еще при постоянном расширении земледелия) торговля мехами не продержалась бы. И через 300 лет не восстановилась бы в еще большем объеме — не из чего было бы. Торговля мехами была, конечно, важной частью экономики, составляла она, похоже, 3–4 % ВВП, и пришла в относительный упадок (но совсем не закончилась) просто потому, что внешняя торговля, державшаяся на работорговле, вся пришла в упадок — логистика разрушилась 29. Удивляет читателей соотношение налоговых сборов. Впрочем, удивляет оно и тех авторов, которые о нем пишут. Но соотношение цен легко устанавливается на основании данных «Русской Правды» (см. Карамзина, он подробно описывает цены на основные товары в конце XII века и, например, списки новгородского текста «Русской Правды», отнесенной к началу XI века, — кстати, можно проследить инфляцию) и данных историков о экономике Халифата (например Большаков О.Г. История халифата, М., 1993). О местных ценах и уровнях налогов писали многие арабские историки Средневековья, в частности, ат-Табари (К.Л. Егоров в своей «Киевской Руси» приводит десятки ссылок на такие первоисточники). Большое количество ссылок 76

приводится в работах Б.Н. Заходера. Конечно, можно обратиться и к современности: объем бюджетных доходов в России сегодня — примерно 300 млрд долларов в год, или чуть более 2000 долларов на человека. Объем бюджетных доходов в Израиле — примерно 70 млрд долларов, или около 10 000 долларов на человека. Расхождение в 5 раз, при том что в России есть нефть и газ, а Израиль еще пока не начал масштабную добычу своего газа. Так что разница в 10 раз между бюджетом страны с эффективной экономикой и страны с ресурсной экономикой в стадии упадка не является удивительной.

Глава 6 Как Европа чуть не стала китайской колонией n 2.,, * 7%,3 /0(".$(2 ' 9(2 1.!12"%--.#. 0;-* , -2(#+.! +(',, /.+-.% (,/.02.' ,%9%-(% ( .213212"(% ,%&$3- 0.$-.) *.-*30%-6(( «Ресурсом» мы называем любое преимущество, благодаря которому экономика может получать доход, не пропорциональный вложениям и усилиям. Такой ресурс обычно создает дисбалансы, делающие экономику неспособной пережить сокращение или потерю источника ресурса. Однако бывают случаи, когда ресурс не вызывает дисбаланса, но страна всё равно движется к пропасти. К середине X века Китай был разделен по меньшей мере на десять королевств, власть императоров над которыми была номинальной. Конфликты и торговая конкуренция между центральной властью и королевствами способствовали развитию экономики и технологии. К XI веку династия Сонг номинально консолидировала большую часть Китая, но централизации не произошло. Доля частного бизнеса быстро росла (состоялась даже массированная приватизация государственных производств), налоги были умеренными. Быстро развивалась торговля. Если период десяти королевств был временем активной инновации, то эра династии Сун была периодом развития инфраструктуры рынка. Даже столетняя война с монголами и переход к ним власти в конце XIII века не смогли ухудшить экономическое положение Китая. 78

В 1368 году китайцы свергли монгольское правление, и крестьянин Чжу Юаньчжан положил начало династии Мин. Первые императоры Мин наконец-то централизовали власть на всей ранее лишь условно подконтрольной территории и добавили к ней захваченные соседние страны. К XV веку Китай контролировал пространство от Северо-Восточной Африки до Явы. В Индокитае только Даль Вьет (нынешний Вьетнам) оставался независимым. Параллельно с правительственной инфраструктурой Мин создали иерархию евнухов, восходящую к совету при Императоре. Евнухи были надежным «балансом» для правительства и поначалу пользовались особым доверием. Чтобы повысить управляемость, была проведена широкая национализация, и государство получило монополии на целый ряд отраслей, включая внешнюю торговлю. Во всей империи установились мир и стабильность. В это же время Великий шелковый путь, который связывал Китай с Европой через посредников — арабов, а потом монголов, перестал функционировать: сперва распад монгольской империи, а затем и поход Тимура просто уничтожили его инфраструктуру. Европейцы и китайцы одновременно нуждались в очном торговом контакте по морю: путь по морю теперь был более безопасным и быстрым (150 дней против 300), да и корабли могли везти существенно больше груза на одного сопровождающего, чем верблюды. Встал вопрос, кто будет контролировать морскую торговлю. Более того, уже тогда возник еще более важный вопрос — кто будет метрополией, а кто — колонией. Ответ казался очевидным: Китай к XV веку обогнал Европу в развитии минимум на 200–300 лет. Объем китайского производства железа уже в XI веке перешагивает за 100 000 тонн в год (и это только данные по обложенному налогом производству) — много больше Европы 30. Китайцы использовали каменный уголь для выплавки металла, с VII века внедрили передельный процесс (через чугун). Европейцы перейдут с древесного угля на каменный и на передельный процесс только в XVI веке. Китайские воины в XIV веке вооружены в основном или дамасской, или (меньше) булатной сталью. Европейцы получат аналоги только к XVIII веку, а до того китайский меч будет перерубать европейский с одного удара. Китай является родиной пороха. В Китае с XII века используются пушки, а с XIII века — пушки с разрывными снарядами. 79

В Европе конкурентоспособные пушки появятся только в XV веке, будут они в основном осадными, то есть пригодными для нападения, а не для защиты. Уже в XIII–XIV веках в китайской текстильной промышленности используются станки, работающие от водяного колеса. Они похожи на станки, разработанные Харгривом и Эркрайтом в Англии… в XVIII веке! Китай одевал своих подданных в разы лучше и дешевле, чем Европа. В случае «встречи» китайская добротно одетая армия, защищенная от холода и имеющая возможность замены одежды, имела бы дело с европейскими солдатами, одетыми в единственную грубую рубашку и в лучшем случае кожаные штаны. Китайские офицеры были одеты в шелк — материал, массово производившийся в Китае и бывший редкостью в Европе. Шелк отпугивает вшей — главных переносчиков тифа, окопной лихорадки и целого ряда других болезней. Европейская армия в те времена сильно страдала от подобных инфекций. Китай с III века нашей эры использует бумагу. В Европе бумага появляется только в XI–II веках, но до конца XIV века в Европе будет только одна фабрика по ее производству, в Италии. Между тем бумага — это стратегическое преимущество в войне: это наличие карт, это легкость написания приказов и возможность рассылки множества копий, это, наконец, возможность завернуть, прикрыть, сделать легкую перегородку. Ни папирус, ни пергамент не могут производиться в таких количествах. Да и зачем? В Европе в XVII веке (и вплоть до середины XIX века) от силы 35 % населения (а по некоторым оценкам не более 10 %) могут написать свое имя 31, 32. В Китае к XIV веку грамотны не только средний и высшие классы, но и существенное количество выходцев из низших классов. В случае вторжения Китая в Европу в XIV–XV веках, китайская армия была бы не в пример более координирована, чем европейская (даже если бы удалось создать единую европейскую армию). Китай к XV веку стабильно производит больше продовольствия, чем может потребить. Мелиорация, развитое разделение труда, мультикультурное земледелие, два урожая в год позволяют выращивать устойчивый объем для продажи. В ежедневном потреблении китайских крестьян присутствует уголь, масло, вино, чай, у них есть время на занятие прикладным искусством, которое имеет широкий спрос. Городское население Китая 80

сытно кормится за счет покупаемых продуктов и производит существенно больше ремесленных изделий, чем европейское 33. Китайцы умеют дезинфицировать и консервировать продукты (чему очень помогают пряности), а основной продукт — рис — в консервации не нуждается. Китайская армия даже в Европе могла бы быть хорошо обеспечена пропитанием и защищена от желудочно-кишечных инфекций, чего не скажешь о европейской армии. Европа перешла к мультикультурному земледелию и даже заимствовала у китайцев существенно более эффективный «плавающий» плуг, но — в XVIII веке. А в XIV веке в Британии был Великий Голод (именно с большой буквы), во время которого крестьяне ели собак, кошек и, как утверждают некоторые источники, даже детей. Китайцы имели явное преимущество в живой силе. В 1400 году только в Центральном Китае (без подконтрольного Индокитая) проживало около 85 млн человек, в то время как во всей Европе — около 60 млн 34. (К 1600 году в Китае было более 180 млн человек, в Европе — 85–90 млн. В 1800 году — в Европе 120 млн, в Китае уже 300 млн.)35 Наконец, китайцы легко могли доставить свои войска в Европу. Только в период 1403–1419 годов и только по императорским заказам было произведено более 2868 боевых кораблей и кораблей сопровождения 36. Длина корабля — от 50 до 150 метров (крупнейшие европейские корабли XVIII века были в длину чуть более 50 метров)37. В начале XV века китайский флот совершает успешные морские атаки на Борнео, Яву, Суматру, Шри-Ланку, Бирму. В 1431 году совершен успешный поход вдоль берегов Восточной Африки. Для сравнения, в Непобедимой Армаде у испанцев в конце XVI века было 130 кораблей максимальной длины 40 метров 38. Самый большой известный флот в истории Испании насчитывал менее 250 кораблей 39. По всем параметрам Китай должен был стать мировым гегемоном, в течение одного-двух веков добившись положения еще более прочного, чем США в современном мире. Европу ждала в лучшем случае роль зависимой лояльной колонии, в худшем — та же участь, что постигла цивилизации американских индейцев — инков и ацтеков. Тем не менее пройдет совсем немного времени, и Португалия, а не Китай будет контролировать морской путь и даже выдавит китайцев из Африки и Индии. Через 100 лет европейцы 81

будут господствовать во всех океанах, через 200 — превзойдут Китай в области технологий, а через 300 лет в Европе в разгаре будет то, что потом назовут Great Divergence (Великое расхождение). Китай же будет нищей провинцией, в которой две трети финансового оборота будет приходиться на торговлю опиумом.

Конкуренция как фактор развития Чтобы понять, почему Китай не использовал свои возможности, надо осознать структуру китайской экономики и управления времен династии Мин. Китай к концу XV века состоит из центральной части и множества провинций (включая покоренные Тибет, Манчжурию, Синдзянь, большую часть Индокитая и пр.) — очень похоже на Римскую империю. Но в Римской империи провинции были обложены сравнительно невысокими налогами, что позволило им развиваться быстрее метрополии, а в Поднебесной провинции сознательно обкладываются таким объемом налогов, чтобы ликвидировать всякую возможность их активного развития. Им сохраняют только возможность поддержания существования на стабильном уровне — никакого развития инфраструктуры, никаких инноваций. Уровень налогов и административное регулирование так же исключают конкуренцию между провинциями. В Центральном Китае доходы от провинций создают избыточное богатство, которое не может быть инвестировано в развитие по причине слишком высоких регулятивных барьеров: господствующее конфуцианское учение предполагает стабильность во всем, в том числе в положении индивидуума в обществе. Мотивации к конкуренции внутри страны нет. Жизнь контролируется огромной армией чиновников, которая (естественно) не приветствует инициативу. Поскольку страна управляется «сверху», правила игры часто и непредсказуемо меняются: только за XV век в Китае частная торговля с иностранцами запрещается и разрешается десяток раз, а государственная торговля с иностранцами то признается важной, то вообще отменяется, то регулируется самыми разными способами. Китайцы долго будут успешно использовать технологическое наследие прошлого. Высокая производительность и большое трудоспособное население позволяют бедным не бедствовать, а богатым — получать достаточную прибыль. Внешней 82

угрозы нет. Конкуренции нет в экономике, а с ликвидацией в конце XV века института евнухов ее не станет и в политике. Китай консервирует политическую систему, экономику, науку и образование. Резко сокращается флот, вводится государственная монополия на морскую торговлю, вводится запрет на взаимодействие с иностранцами, особенно европейцами (которых, тогда справедливо, почитают варварами). Государственной политикой становится изоляция от внешнего мира с целью (буквально!) защиты страны от «негативного влияния Запада». Идеологией образования — «учиться у предков». Парадигмами управления — опора на свои силы и стабильность в ущерб развитию. Следствием такого курса станет не только потерянный шанс на обретение мирового господства. В течение 100 лет в Китае умирают институты, которые могли поддерживать инновации. Экономика стагнирует, а затем начинает деградировать. К XVII веку Китай уже не использует упомянутые выше станки, их конструкция забыта. Элита не хочет инвестировать накопленный капитал никуда кроме предметов роскоши и недвижимости. Централизованная административная система не позволяет ответить на снижение производства товаров появлением альтернативных производителей, а в отсутствие внешней угрозы армия незаметно деградирует, не получая ни нового оружия, ни боевого опыта. При этом отсутствие соприкосновения с внешним миром не дает китайцам заметить свое растущее отставание. В стране год за годом крепнет убеждение, что Китай достиг пределов возможного. Позитивные изменения в Японии и Европе игнорируются, нарастает неадекватность в оценке собственных сил. Система, однако, оказалась на редкость прочной. В ней случались кризисы — в основном из-за природных катаклизмов. Так, «маленький ледниковый период» в середине XVII века, когда север страны остался без урожаев на несколько лет, моментально привел лишенную частной инициативы и изолированную от мира страну к параличу — голод лишил казну налогов, армии стало нечем платить. Результатом стала смена династий, приход к власти манчжуров и воцарение Цин. Но голод прошел, и императоры Цин пошли по тому же пути, разве что еще более выраженному. При них появляются очевидные признаки деградации: идет широкая монополизация землевладения, преследуются 83

«интеллектуалы», уничтожаются книги и вводится цензура. В это же время в Китае начинает расти употребление опиума. Опиум использовался в Китае для обезболивания примерно с VII века. Но лишь в веке XVIII из Индии в Китай завезли искусство смешивать опиум с табаком и курить. С захватом Британией Бенгалии — тогда мирового центра производства опиума контроль над торговлей опиумом, достался Ост-Индской Компании (ОИК), которая накопила огромные долги и была близка к разорению. Руководство компании решило любой ценой создать в Китае рынок опиума, чтобы свести торговый баланс с Китаем. Несмотря на запрет на приобретение и употребление опиума, неоднократно выпускавшийся китайскими императорами, ОИК, благодаря сложной схеме, включавшей легальные аукционы в Калькутте, скрытую доставку опиума к берегам Китая на английских судах и распространение через местных дилеров, увеличила потребление опиума в Китае за 100 лет с 1730 года в 75 раз 40. Власти Китая, долго колебавшиеся между жесткими мерами (количество наркоманов росло экспоненциально, в то время как торговый баланс Китая стал к 1820 году отрицательным — всё серебро уходило на опиум) и легализацией ввоза опиума для взимания налогов, выбрали жесткие меры. До этого момента можно было не замечать рецессию в экономике, многовековой застой, потерю инновационности, отставание от быстро прогрессирующего Запада. Но в 1838 году в ответ на уничтожение запасов опиума у дилеров и попытку пресечь поставки англичане ответили военными действиями, и оказалось, что китайская армия ничего не может противопоставить даже небольшому экспедиционному корпусу англичан. Первая, а затем вторая опиумные войны ставят Китай на колени. Отобран Гонконг, опиум де-факто легализован через предоставление англичанам пяти портов для неконтролируемой торговли, выплачены возмещения опиумным торговцам, англичане получают приоритетные права на торговлю и специальные цены на экспортные товары. Параллельно американцы и французы требуют тех же привилегий — и получают: Китай не в состоянии сопротивляться. Власть пошатнулась, и стабильности приходит конец. В середине XIX века восстание на юге Китая приводит к гибели 20 млн человек 41. В результате вскрывается реальная сущность многовекового «равновесия на высоте», как называет это состояние 84

экономист Марк Элвин. За века без развития страна пропускает далеко вперед своих стратегических противников, теряя шансы на защиту. Как только центральная власть отступает под внешними ударами, обнажается полное отсутствие каких-либо систем самоорганизации общества. Рушится вся экономика, кроме опиумной, Китай быстрыми темпами переходит с производства зерна и риса на выращивание мака. Медные деньги, которые еще недавно были универсальным внутренним средством платежа, уступают место мешочкам с опиумом — последние легче, их удобнее носить, и цена на них тверже. Еще вчера «идеальная» конфуцианская бюрократическая система оказывается насквозь гнилой: ни один чиновник не пытается бороться с опиумными посадками, как предписывает декрет императора. Устанавливается такса — размер взятки инспектору, пропорциональный размеру макового поля. Даже губернаторы провинций вводят полулегальный налог на опиум, делая таким образом бюджеты зависимыми от производства наркотика. Опиум фактически занимает место центральной власти в стране, объединяя ее торговыми путями, обеспечивая доход подданным и зарплату чиновникам. Правительство Китая не понимает, что уже не правит страной, и даже организует активные кампании по модернизации под лозунгом «Движение за усиление страны». Эта кампания характеризуется множеством формальных действий, как сейчас сказали бы — «карго», и лишь создает иллюзию развития. В 1894 году военное столкновение с Японией приводит к сокрушительному поражению. Реальность становится явной, и «модернизация» заканчивается. Однако руководство Китая не успокаивается. К 1901 году оно начинает активную кампанию по искоренению производства опиума. Главными союзниками в этой кампании становятся… англичане: внутреннее производство опиума подорвало их бизнес по импорту опиума в Китай из Индии, и они хотят восстановить свои прибыли. После 10 лет неравной борьбы правительство Китая пало жертвой революции. Установленная нерушимым союзом опиумных фермеров, опиумных дилеров и наркоманов «Республика Китай» быстро завершит процесс превращения когда-то великой и передовой, а затем стабильной и спокойной страны в нищую отсталую провинцию — фактически место для разграбления иностранцами. Китай должен будет пережить огромные жертвы, оккупации 85

и гражданские войны, страшные годы культурной революции, чтобы только в конце ХХ века выйти на путь экономического роста. Великий Китай погубило отсутствие конкуренции — внешней и внутренней. Географическое положение вместе с консолидацией вокруг Китая всего региона явились тем ресурсом, который сперва создал условия для исчезновения конкуренции и установления стабильности, а затем сам исчез с появлением у европейцев быстрых кораблей, мощного вооружения и экономических интересов на Востоке. Китай, полностью адаптировавшийся к своему ресурсу, как всегда бывает в истории, оказался полностью не готов к его исчезновению. А вот Европа — нищая, раздробленная, в постоянных войнах, в то же время сформировала идеальную конкурентную среду. Развитие, начинающееся за четыре столетия до Великого Расхождения, — результат бешеной гонки на выживание, в которой участвовали Испания, Англия, Португалия, Италия, Голландия, Германия, Франция и другие страны, понимавшие, что остановка равносильна самоуничтожению. Колонизация Европой Америки и Азии — лишь побочный продукт конкуренции и децентрализации внутри Европы. Колумб получил средства для своей экспедиции лишь с четвертой попытки: ни итальянцы, ни португальцы денег не дали. В Китае у Колумба была бы всего одна попытка — с очевидным результатом. Если взглянуть на современную Россию, очевидно, что техническое наследие СССР вместе с дорогой нефтью позволяют власти верить в ложную «стабильность», бороться с конкуренцией и в политике, и в экономике, держать регионы на голодном пайке, не давая им самостоятельности, и отгораживаться от Запада в страхе «чуждых влияний». Но Россия — даже не средневековый Китай: мы никогда не были в лидерах технологического развития, никогда не могли конкурировать с Европой. К тому же сегодня процессы идут быстрее — мы уже видим деградацию во всех областях жизни страны, а нефть, которую мы экспортируем, всё больше напоминает китайский опиум как по своей экономической роли, так и по воздействию на умы граждан. Если ничего не изменить, не открыть страну для конкуренции внутри и вовне, очень скоро наше отставание от Запада станет критическим — и тогда вряд ли судьба России будет отлична от судьбы Китая XIX века.

Глава 7 Дети кукурузы n 1+(8*., !+ #./0(?2-;5 31+."(?5, *.2.0;% 1/.1.!12"3>2 -% /0.6"%2 -(>, .12 -."*% " 0 '"(2(( ( 31(+%-(> -%0 "%-12" " .!9%12"% Наиболее ранние сведения о населявших Центральную Америку племенах относятся к X тысячелетию до нашей эры. Это были охотники и собиратели, потомки монголоидов, которые заселили Северную Америку еще в XII–XI тысячелетии до нашей эры, проникнув в нее, как полагают многие ученые, по суше в том месте, где сейчас располагается Берингов пролив. Климат и фауна Мезоамерики сильно отличались от «европейских аналогов». Примерно за тысячу лет до прихода человека, в XI тысячелетии до нашей эры, падение гигантского метеорита в Мексике уничтожило большую часть местной фауны, а ледниковый период здесь отступил на 3 тысячи лет позднее, чем в Европе, обусловив замедленное развитие цивилизации. Лишь около VII тысячелетия до нашей эры в Мезоамерике произошли значительные изменения климата. Он стал значительно суше и теплее, и возникли условия для аграрной революции. Но при этом из-за падения метеорита и этих изменений климата в Мезоамерике почти отсутствовали крупные животные: лошадей не было, быки были распространены значительно севернее. Это привело к тому, что вплоть до испанской колонизации в хозяйственной жизни народов Мезоамерики почти полностью отсутствовало скотоводство и применение тягловых животных. Примерно в V тысячелетии до нашей эры (на 5000 лет позднее, чем в Евразии) местные племена стали предпринимать первые попытки развития земледельческого хозяйства, а в IV тысячелетии до нашей эры в Мезоамерике появляется трио важнейших сельскохозяйственных культур региона: кукуруза, 87

фасоль и тыква. Уже через тысячу лет возникают первые земледельческие поселения, где племена индейцев жили родовыми общинами, а само земледелие начинает играть решающую роль в жизни коренного населения Мезоамерики. Наиболее древним видом земледелия у центральноамериканских племен, земли которых были богаты плодородной почвой, было мильповое («мильпа» — участок, очищенный от растительности), по сути своей соответствующее экстенсивному подсечно-огневому земледелию, при котором на выжженном участке леса или сельвы, удобренном золой, оставшейся от сгоревших растений, крайне продуктивно произрастают различные агрокультуры. Вплоть до начала нашей эры происходит постепенное усовершенствование земледельческих практик, а в зарождающихся земледельческих центрах развиваются различные ремесла. Высокая урожайность земли позволяет земледельцам не работать круглый год. Естественным образом земледельцы начинают использовать свое свободное время, а часть населения переходит от земледелия к другим видам деятельности. В крупнейших земледельческих поселениях зародилась монументальная храмовая архитектура (знаменитые мезоамериканские пирамиды), и начала складываться прослойка профессионального жречества, знати и военных. Пространство между крупными центрами развития занимают более мелкие племена, в которых по тем или иным причинам не складываются цивилизационные процессы. Значительное число индейских племен региона оставалось на первобытной стадии развития вплоть до прихода испанцев в XVI веке, занимаясь лишь охотой, рыболовством и собирательством. Первым народом, которому удалось сформировать собственную развитую цивилизацию на месте будущих владений ацтеков, были ольмеки (около 800 год до нашей эры). С наступлением нашей эры на территории долины Мехико и ее окрестностей сложилось изрядное количество довольно развитых по меркам доколумбовой Америки цивилизаций, ставших предшественниками и прообразами государства ацтеков — сапотеки, миштеки, тотонаки, тольтеки, тепанеки и др. На территориях южных штатов современной Мексики с древних времен (предположительно с начала второго тысячелетия до нашей эры) среди гор и джунглей параллельно существовала и развивалась цивилизация майя. Самыми развитыми предшественниками ацтеков, от которых они впоследствии переняли большую часть технологических 88

достижений, была цивилизация Теотиуакана и цивилизация тольтеков. Первой, названной в честь крупнейшего города этой культуры, принадлежит изобретение столь важной для дальнейшего развития городских цивилизаций Мезоамерики системы чинамп — искусственных островов, покрытых плетеными конструкциями из камышей и деревьев, на которых в илистой почве произрастали различные агрокультуры, дающие в некоторых районах до семи урожаев в год 42. Именно эта инновация стала причиной быстрого увеличения производительности сельскохозяйственных угодий индейцев, обитавших в довольно засушливой долине Мехико, но при этом, по сути, лишила их всякой необходимости совершенствовать далее аграрные технологии. С технической точки зрения земледельческие практики оставались крайне примитивными — чинампы и снабжаемые водой при помощи ирригационных систем поля обрабатывались такими примитивными инструментами, как палка-копалка. Благодаря теплому климату такие угодья давали достаточные для обеспечения населения продовольствием урожаи. Климат долины Мехико, обычно позволяющий ее обитателям столь легко добывать себе пропитание, порой играл с ними злую шутку: засухи и неурожаи не были редкостью. Индейцы Мезоамерики боролись с непостоянством природы необычным для европейцев способом: сокращение объемов сельскохозяйственной продукции они встречали сокращением количества ртов — приносили в жертву богам плодородия своих соплеменников и военнопленных. Параллельно с «запаздыванием» по отношению к цивилизациям Евразии цивилизации Мезоамерики отличались существенно более низким уровнем инновационно-технологического потенциала. Самым известным примером является, конечно, отсутствие у них практического применения колеса (в то время как маленькие колесики приделывались к детским игрушкам, а водяное колесо использовалось для зачерпывания воды, большие грузы перемещались волоком). Цивилизация тольтеков, просуществовавшая с IX по XII век нашей эры, стала первой цивилизацией Мезоамерики, которая изобрела металлургию: тольтеки начали изготавливать изделия из меди, бронзы и золота. Однако металлические орудия широкого распространения в Доколумбовой Мезоамерике так и не получили — подавляющее большинство металлических изделий вплоть до самой Конкисты составляли украшения. 89

И цивилизация Теотиуакана, и тольтеки построили экономику своих государств на ирригационном земледелии. Благодаря значительному развитию в городских центрах ремесел и торговли они налаживали прочные торговые связи с соседними, менее развитыми племенами. Но рост населения и выделение всё большего количества граждан в непроизводительные страты, как и в Евразии, способствовали разрушению мирного сотрудничества. Центры достаточно скоро переходили к агрессивной экспансии, целью которой становился сбор дани с более слабых соседей и захват земель. Постоянные военные кампании, заменившие за счет притока дани и трофеев процессы технологического развития, параллельно делали цивилизации менее защищенными от внешнего удара. Конец у обеих цивилизаций был один: вторжение пришлых племен. Великие городские цивилизации гибли под ударами менее развитых, но лучше организованных в военном отношении и сплоченных пришельцев.

Тройственный союз В 1325 году племя ацтеков (также известных как теночки и мешики), пришедшее с севера на земли тольтеков (уже фактически оставленные ими и заселенные такими же, как и ацтеки, вчерашними кочевниками — чичимеками) и обитавшее у берегов соленого озера Тескоко, основало на крупном острове город Теночтитлан, которому в будущем было суждено стать столицей их могущественной империи. Изначально Теночтитлан сам находился в зависимости от своих соседей — племени тепанеков, однако со временем ацтеки, основав Тройственный союз с городами-государствами Тлакопан и Тескоко, в ходе масштабной войны силовым путем разгромили тепанеков, положив начало ацтекской империи. История кочевой жизни и постоянные войны с соседями, в которых рождалась империя, с самого начала накладывали сильнейший отпечаток на общество ацтеков — война и, соответственно, военные всегда играли в его жизни крайне важную роль. Оформившийся около 1434 года Тройственный союз не был империей в полном смысле этого слова: несмотря на господствующее положение Теночтитлана, остальные два города союза всё же сохраняли значительную долю самостоятельности во внутренних вопросах. Кроме входящих в союз городов, в долине 90

Мехико были десятки других городов-государств, у которых было достаточно земледельческих угодий для обеспечения своего населения продовольствием. Все эти города, обладавшие примерно одинаковой военной силой, постоянно боролись за власть над остальными. Поскольку никаких развитых средств ведения войны у народов Мезоамерики не было (основу вооружения всех индейских армий составляли примитивные орудия из дерева, камня и обсидиана), залогом господства над соседями стала грубая военная сила, зависящая, в первую очередь, от воинской организации, мастерства и боевого духа воинов того или иного города-государства или племени и количества солдат. Именно поэтому с образованием мощного объединения Теночтитлана, Тескоко и Тлакопана, сделавшего ставку на развитие военной мощи, в долине Мехико появился новый гегемон, подчинивший себе огромные территории и населяющие их менее организованные индейские племена и в течение почти целого века выкачивавший ресурсы с их земель.

Кровожадные тлатоани Тлатоани (верховным правителем или «Великим Оратором») ацтеков Теночтитлана, при котором начала складываться их могущественная империя, был Итцакоатль (годы правления: 1427– 1440). Итцакоатль значительно изменил систему наследования власти в Теночтитлане: если раньше тлатоани назначали племенные старейшины, то теперь этим занималось своеобразное ацтекское «политбюро», так называемый Совет четырех, в который входили высшие должностные лица Теночтитлана. Каждым следующим тлатоани чаще всего становился более младший родственник действующего вождя, являющийся членом этого совета. После смерти каждого тлатоани в кулуарах «Совета четырех» сразу же начиналась полная интриг кровавая подковерная борьба за власть, победителем из которой, как правило, выходил тот его член, которому удавалось заручиться лояльностью военных элит. Кроме административных реформ, Итцакоатлю принадлежат и некоторые идеологические нововведения: именно при нем стала зарождаться своеобразная «национальная идея» ацтеков об их исключительности и превосходстве над другими племенами, а также возникают первые проявления культа верховных правителей. 91

Итцакоатль, не останавливаясь на разгроме тепанеков, продолжил активную военную экспансию на соседние земли, силой оружия покоряя всё новые и новые племена. Эту экспансию продолжил племянник Итцакоатля — Монтесума I (годы правления: 1440–1469), который до прихода к власти являлся военачальником Теночтитлана. Он предпринимал многочисленные военные походы на соседей, и экспансия ацтеков при нем несколько замедлялась лишь стихийными бедствиями и голодом, вспыхнувшим в землях Тройственного союза. Так или иначе, но при Монтесуме I этот союз получил фактический контроль над всей территорией и всеми племенами, жившими в долине Мехико. Многие плодородные участки покоренных земель Монтесума I распределял между представителями знати (в первую очередь военной). С усилением экспансии значимым элементом экономики ацтеков постепенно стала меновая торговля: по мере разрастания территории Тройственного союза, в котором всё более и более важную роль играли ацтеки, Теночтитлан налаживал прочные торговые связи между покоренными землями, позволяя племенам активно обмениваться продукцией. Главным торговым центром постепенно становился Теночтитлан, на огромных рынках которого можно было найти товары и продукты со всех концов Мезоамерики. Кроме того, торговля помогала обеспечивать всем необходимым разрастающиеся города Тройственного союза, в которых с какого-то момента чисто технически стало не хватать собственных ресурсов для огромного населения. Но мирная торговля всё равно была второстепенным источником ресурсов для ацтеков, а земля очень быстро стала третьестепенным — главным же становилась дань с покоренных племен и военная добыча. Элита ацтеков обогащалась благодаря новым завоеваниям и доступу к распределению получаемой дани, что способствовало резкому росту социального расслоения в ацтекском обществе. Распределяющие огромную по своим совокупным размерам дань чиновники и военные получали всё больше и больше благ и преференций относительно остальных слоев населения. Несмотря на то, что все ацтекские мужчины, способные держать оружие, были военнообязанными, существовала огромная регулярная армия профессиональных воинов, своей свирепостью наводившая ужас на вассалов Тройственного союза и живущая 92

исключительно за счет дани. Своеобразной элитой среди профессиональных военных стали ордена Орла и Ягуара, напоминающие рыцарские ордена средневековой Европы, в которые входили наиболее опытные и уважаемые воины. Для ацтеков война была частью религии: именно в ходе бесконечных завоеваний появлялись военнопленные, в промышленных масштабах приносимые в жертву ненасытным ацтекским богам. В частности поэтому задачей армии было не уничтожение, а пленение противников. С периода правления Монтесумы I в ацтекских хрониках резко возрастает число упоминаний о многочисленных человеческих жертвоприношениях. Считается, что именно он способствовал усилению этой традиции, утверждая, что отсутствие жертвенной крови может навлечь бедствия на воинственную империю (видимо, он оказался под сильным впечатлением от пришедшегося на его правление голода и стихийных бедствий). Сложилась практика так называемых войн цветов, в рамках которых происходили своеобразные турниры между ацтеками и иными индейскими племенами, целью которых был захват пленных для их последующего принесения в жертву богам в относительно мирные периоды. Сын Монтесумы I Ашайякатл (годы правления:1469–1479) положил начало переселению ацтекских земледельцев на покоренные земли из-за нехватки плодородных земель в Теночтитлане — население росло и требовало пропитания, а технологии стояли на месте. Нехватка земледельческого продукта способствовала развитию кровавых практик. Ауицотл (годы правления: 1486–1503) прославился невероятной жестокостью: по некоторым сведениям, однажды по его приказу и при его непосредственном участии единовременно были принесены в жертву двадцать (!) тысяч военнопленных, захваченных в одном из многочисленных военных походов 43. На деле эти цифры, вероятно, были несколько скромнее, но даже по ним можно судить о масштабе массовых жертвоприношений, которые устраивали ацтеки в период заката своей цивилизации. Но, кроме того, Ауицотл запомнился постройкой главного храма Теночтитлана и акведука, необходимого для обеспечения пресной водой огромного населения города. Растущее население также влияло на изменение характера взимаемой с покоренных племен дани: в период 93

правления Ауицотла основной ее частью было продовольствие, необходимое для обеспечения не занятого в земледелии городского населения Тройственного союза, большую часть которого составляли разрастающаяся военная знать, чиновники и жрецы, чьи функции сводились лишь к добыче и распределению дани. Весь период правления Тройственного союза территорию Мексиканской долины сотрясали восстания неацтекских племен. Восстания подавлялись, ацтекская знать отправлялась править непокорными племенами, но центр вызывал всё больше антагонизма и требовал всё больше ресурсов, человеческих и материальных. В 1503 году Ауицотл погиб от несчастного случая, и ему на смену пришел его племянник — Монтесума II, ставший последним правителем Тройственного союза. Свое правление он начал с репрессий, устранив всех крупных чиновников, служивших своему предшественнику, и заменив их своими ближайшими родственниками и приближенными. Жестокостью и религиозным фанатизмом, выражавшимся в массовых человеческих жертвоприношениях, он ничуть не уступал своему дяде и точно также продолжал войны как с соседями, так и с уже покоренными племенами, поднимавшими всё более и более масштабные восстания. В 1516 году Монтесума II совершил фатальную для всей своей империи ошибку: вопреки традициям он решил самолично назначить правителя одного из трех главных городов Тройственного союза — Тескоко, не посоветовавшись с местными элитами. Те, разумеется, пришли в ярость, назначили своего собственного вождя и подняли восстание против ацтеков. Тройственный союз не выдержал такого потрясения и распался. Дальнейшая судьба ацтекской империи известна. В 1519 году в Мезоамерике появились испанские конкистадоры во главе с Кортесом, которые начали военный поход на земли ацтеков. Монтесума II оказался абсолютно беспомощен перед иноземцами. Считается, что разочарованные в правителе подданные предали его самосуду и насмерть забросали камнями. По другой версии, Монтесума II был убит испанцами. Вопреки расхожему мнению отряд конкистадоров, пусть и обладавший огнестрельным оружием, не был основной ударной силой войска Кортеса — ею стали многочисленные индейские племена, которые ненавидели ацтеков и были рады возможности 94

расквитаться с ними за былые поборы, убитых соплеменников и жестокие порядки, наведенные на покоренных землях. В мае 1521 года Кортес со своим войском осадил Теночтитлан и в итоге разрушил его до основания.

Причины упадка Причины того, что три империи мезоамериканских индейцев оказались колоссами на глиняных ногах и погибли в результате появления, на первый взгляд, не опасных внешних противников, как и в случаях многих других цивилизаций, следует искать в экономике. Как и у предшествующих городских цивилизаций долины Мехико, основой экономической жизни как ацтеков, так и покоренных ими народов, было земледелие, практикуемое во всех характерных для древней Мезоамерики формах: существовало подсечно-огневое мильповое земледелие, широко использовалась система плавучих полей-чинамп, ирригационное и террасное земледелие, а также система приусадебных участков (так называемый калмиль), позволяющая многим землевладениям жить на почти полном самообеспечении. Тем не менее земледельческие практики мезоамериканских индейцев в период существования и экспансии Тройственного союза никак не отличались от способов возделывания земли, изобретенных за тысячи лет до его появления, — система чинамп и иные примитивные ирригационные технологии на первых порах позволяли населению обеспечивать себя продовольствием, никак при этом не совершенствуя способы обработки земли и увеличения урожайности. Порой урожаи были столь велики, что более сильные племена отбирали огромные излишки в качестве дани. Так, собственно, поступали ацтеки, поскольку растущее население Тройственного союза с каждым годом становилось всё труднее и труднее прокормить за счет собственных сельскохозяйственных мощностей. Излишки продовольствия позволили значительной части населения перестать заниматься производительным трудом. Постепенно равномерная дифференциация внутри каждого племени и территории привела к образованию неземледельческих центров — городов. А затем к расслоению племенному — формированию системы, в которой центральные города, специализировавшиеся на применении силы к племенам 95

периферии, жили за счет огромной дани, которую они собирали с соседей, одновременно разрастаясь и не давая данникам развиваться и конкурировать с ними. Централизация власти лишила Мезоамерику конкуренции, а обильные урожаи в сочетании с их перераспределением в виде дани создали классическую систему ресурсной экономики, в которой не было места инновациям и развитию — основные силы и ресурсы уходили на борьбу за власть и поддержание статус-кво, а внешних угроз до поры до времени не существовало. Остается добавить, что в отличие, скажем, от Древнего Китая, где инновационная активность существовала, прежде всего, на низовом уровне, в конкуренции хозяйств и территорий, в цивилизациях Мезоамерики избыток рабочей силы исключал потребность в технологическом развитии (примерно то же самое происходило в Древнем Египте), а постоянное изъятие излишков сельскохозяйственной продукции в виде дани и привлечение земледельцев в армию и на стройки в свободное время лишало земледельцев мотивации к интенсификации своего труда — зачем, если дополнительный урожай и дополнительное время всё равно отберут? К прибытию испанцев дань ацтекам платило около 500 покоренных городов и поселений 44. Выражалась эта дань в самых разнообразных формах: от зерна, бобов и прочих продуктов питания до предметов роскоши, тканей, доспехов, оружия и даже экзотических животных. Кроме того, существовала дань службой в виде воинской и трудовой (строительство масштабных инфраструктурных объектов) повинностей. Сложилась своего рода территориальная дифференциация видов дани: например, наиболее близкие к Теночтитлану земли поставляли дань продовольствием, давая пищу огромному городу (к прибытию испанцев население Теночтитлана, по разным оценкам, составляло от 70 до 100 тысяч человек)45, а наиболее отдаленные поставляли те виды продукции, которые не требовали специальных условий хранения. По мнению большинства исследователей, дань взимали раз в 80 дней 46, и отказ от ее выплаты влек за собой самые неприятные последствия для бунтовщиков. Теночтитлан посылал карательные экспедиции, которые жестоко подавляли любые выступления против выплаты повинностей, и отбирали дань силой, да еще и с процентами. Помимо Теночтитлана дань с покоренных земель собирали и два других 96

члена Тройственного союза, города Тескоко и Тлакопан, однако их доля от общей добычи была куда меньше, чем доля Теночтитлана, и до самого падения империи ацтеков она становилась всё меньше и меньше, поскольку наиболее активным разграблением соседей занимался именно Теночтитлан. Доходы от дани в основном шли на содержание государственных институтов (армии, чиновников и жрецов), а также в карман ацтекской элите. Все покоренные землевладения, производящие различную сельскохозяйственную продукцию, также становились собственностью тех или иных государственных структур Тройственного союза (дворца тлатоани, храмов, и т. д.) или же даровались верховным правителем в частное владение особо отличившимся по службе чиновникам и военным (что в Тройственном союзе, как правило, было синонимами). Кстати, сами жрецы и чиновники никаких податей не платили. Простые ацтеки, не причастные к элитарным сословиям, выплачивали государству подати, которые, строго говоря, от дани отличались несильно. До простых жителей империи, в большинстве своем занятых в земледелии, торговле и ремеслах, по всей видимости, полученные в виде дани предметы не доходили, однако известно, что тлатоани бесплатно раздавал продовольствие горожанам (не правда ли, ситуация напоминает древнеримскую? ). За исключением больших городов, где население уже чисто физически не могло прокормиться за счет собственных угодий, ацтекские общинники находились фактически на самообеспечении. Когда же случались голодные годы, государство открывало закрома и раздавало народу продовольствие значительно активнее (вот вам и Древний Египет), а жрецы приносили кровожадным богам в жертву бесчисленных пленников, захваченных в походах. Судя по тому, что Тройственный союз просуществовал почти целый век, такие способы решения кризисных ситуаций казались ацтекам вполне эффективными. Образовывался уже известный замкнутый круг: зависимость от ресурса, которым постепенно для ацтекских элит стала дань, заставляла их завоевывать всё новые и новые земли, чтобы обеспечивать лояльность армии, духовенства и госаппарата, штат и аппетиты которого росли вместе с новыми завоеваниями. Но при этом с новыми завоеваниями увеличивалось и количество потенциально нелояльных подданных, протест которых ацтеки могли усмирять только силой оружия. 97

История ацтеков — очередная в ряду аналогичных. Когда благосостояние государства строится на ренте, получаемой от доступных ресурсов, добыча которых не требует от страны постоянного технологического развития, это ведет к остановке прогресса. Ацтекские элиты, получившие доступ к добыче и распределению дани, очень напоминают по своему поведению элиты ресурсозависимых стран. Ацтекские элиты были убеждены в незыблемости своей власти, и постоянные кризисы, бунты и периодически случавшиеся масштабные неурожаи не заставляли их меняться: регулярные жертвы богам казались надежной альтернативой прогрессу и техническому развитию. Ацтеки превзошли в масштабах военной силы всех своих соседей и только благодаря ей смогли в течение века господствовать над обширными территориями в долине Мехико и за ее пределами. Но когда пришли люди, у которых вместо каменных топоров были мушкеты, их цивилизация не выдержала конкуренции и рухнула.

Глава 8 Ресурс кусает хозяина n 2%0,(-% K+>$( — -." ? -%42<[, 3$("(2%+<-., /0(,%0% 7%+."%7%1*.#. 0%1301 ( . /.1+%$12"(?5 %#. (1/.+<'." -(? Ресурс, сперва делающий общество «незаслуженно» богатым, а затем либо ломающий общественное устройство, как было в Египте, либо становящийся бесполезным, как в Киевской Руси, может быть практически чем угодно. Это может быть что-то неодушевленно-материальное, например земля, полезные ископаемые, торговые пути. Это может быть специфика положения, защищающая от конкуренции, как в Древнем Китае. Это, наконец, могут быть даже люди — те же рабы в Киевской Руси. Чем дальше мы смотрим на случаи «проклятия экономик», тем чаще мы встречаем одушевленный, разумный ресурс — экономики, богатые таким ресурсом, живут по тем же законам, что и изобилующие ресурсом куда менее совершенным. Вот еще один пример одушевленного ресурса, да еще какого — в итоге он не исчерпался, не стал бесполезным, не исчез — он атаковал своего хозяина и фактически уничтожил его. К началу XIV века на территории полуострова Малая Азия обитало множество исповедовавших ислам тюркских племен. Из-за монгольского нашествия могучее государство сельджуков превратилось в выплачивающего дань вассала Монгольской империи, их контроль над Малой Азией значительно ослаб, и тюркские племена, бежавшие от натиска монголов, стали образовывать на территории полуострова соперничающие между собой небольшие государства — эмираты. Одним из таких государств стал Османский эмират, основанный выходцами из огузского племени кайи, которые получили право на свои владения на западе Малой Азии от сельджуков, вассалами которых долгое время являлись. Первые упоминания о турках-османах, 99

получивших свое название в византийских хрониках по имени их правителя Османа I, относятся к 1301 году, когда произошло их первое столкновение с византийцами, окончившееся сокрушительным поражением последних. Эта победа очень сильно подняла авторитет Османа I среди других тюркских эмиров, и он в течение всей оставшейся жизни (умер в 1324 году) с большим успехом присоединял к своим владениям новые земли в Малой Азии, а после его смерти экспансию османов продолжил его сын Орхан (годы правления: 1324–1362). В 1352 году османы проникли на европейский берег Дарданелл и Галлипольский полуостров, начав процесс захвата территорий Византии и Болгарии. В 1362 году столица Османского султаната (амбициозный сын Османа Орхан провозгласил себя уже не эмиром, а султаном) была перенесена в захваченный у византийцев город Адрианополь, расположенный севернее Константинополя. В 1370 году византийский император был вынужден признать себя вассалом османского султана. Преемник Орхана султан Мурад I (годы правления 1362–1389) продолжил экспансию на Балканский полуостров. Именно Мураду принадлежала идея создания нового мощного регулярного войска, ставшего основной ударной силой империи и тем самым ресурсом, который даровал османам столько военных побед и территорий: Мурад создал султанскую гвардию, называемую капыкулу, основу которой составил корпус янычар. Янычары («Новое войско») представляли собой военное подразделение, укомплектованное юношами-рабами, которые в детском возрасте были отобраны из семей христиан, оказавшихся на оккупированных территориях, и воспитаны в семьях мусульман. Такая система набора военнослужащих называлась девширме («набор детей») и была частью обязательных повинностей для проживающих на территории Османской империи христиан. Примерно раз в пять лет набиралось по одному мальчику с каждых сорока христианских дворов, благодаря чему ряды янычар ежегодно пополняло несколько тысяч новых воинов. Кроме того, по такой же системе набирались и многие османские чиновники. Поскольку система девширме позволяла любому принятому на службу мальчику-рабу достичь невероятных карьерных высот (вплоть до должности Великого визиря), многие семьи мечтали отдать своих детей в янычары и даже были готовы платить за это взятки. Новобранцев 100

направляли в мусульманские семьи, где они учились турецкому языку и исламским обычаям, а затем в специальные школы, где они изучали военное дело и иные науки в течение как минимум шести лет под надзором султанских евнухов. Жили янычары в специальных казармах, и очень долгое время им запрещалось иметь семью и детей до выхода на пенсию. Все янычары, согласно закону, были личными рабами султана. Тот, в свою очередь, был обязан выплачивать им жалованье и всячески о них заботиться, и не имел права распустить их по своему желанию, несмотря ни на что. Создатель «Нового войска», видимо, плохо знал историю и не понимал, что именно реформы Мария и создание регулярной армии были причиной гибели Римской республики. Из-за способа комплектации армии, делающего султана заложником своих рабов, в конечном итоге именно янычары превратились в настоящих хозяев Османской империи. Мурад I погиб в ходе вторжения в Сербию, во время знаменитой битвы на Косовом поле. Османы вышли к Дунаю, но стремительный расцвет государства Тамерлана на целых тридцать лет остановил их экспансию. Вновь расширить османские владения удалось только его сыну Мураду II (годы правления: 1421–1444, 1446–1451), который, используя новую армию и янычар как ударную силу, продолжил завоевания своих предшественников: атаковал Грецию и захватил все византийские города на берегах Черного моря. Экспансия стоила дорого, и впервые новая империя встала перед необходимостью спасать свою экономику уже через 25 лет после его прихода к власти. Сын Мурада II Мехмед (которому отец уступил трон), чтобы покрыть расходы по управлению разрастающейся Османской империей, впервые в истории государства осуществил девальвацию национальной валюты — серебряного аспера, на 10 %47. Хотя это принесло значительный доход казне, девальвация резко снизила доход служащих, находящихся на государственном жаловании, которое не изменилось в номинальном объеме. Эта мера Мехмеда II вызвала в 1446 году первый масштабный бунт корпуса янычар, которые жили исключительно за счет казенного жалования. В связи с этим бунтом Мурад II вновь вернулся на османский престол, отстранив допустившего беспорядки сына от власти. Мурад всетаки повысил янычарам жалование, однако никаких выводов из первого прецедента «взбунтовавшегося ресурса» не сделал. 101

После смерти Мурада II его сын Мехмед снова стал полноправным султаном. Чтобы обезопасить себя от возможных посягательств на султанский трон со стороны иных наследников своего отца, он убил единственного брата, заложив жуткую практику братоубийства, которая была официально узаконена к концу его правления и в последующие годы стала нормой жизни османского двора. Мехмед II продолжил экспансию и даже получил прозвище «Фатих» («завоеватель»). Главным его достижением стал окончательный захват Константинополя, ознаменовавший конец Византийской империи. Мехмед готовил осаду долго и кропотливо, и в 1453 году, после длившегося 54 дня штурма, вошел в город, подвергнув его разорению, после чего приказал перенести в Константинополь столицу султаната, переименовав его в Стамбул. Следующим завоеванием Мехмеда II стало повторное и окончательное покорение временно ставшей самостоятельной из-за внутренних распрей турок Сербии (1459), а также Валахии (1462), Боснии (1463), ряда генуэзских и венецианских колоний, части Греции (в том числе Афин), Крыма, а также новых владений на территории Малой Азии (таких как тюркское государство Ак-Коюнлу). Мехмед II активно развивал военный флот, что позволило Османской империи стать сильнейшей морской державой региона Черного моря. Благодаря завоеваниям Мехмеда II Османская империя, получившая, наконец, контроль над важнейшими торговыми путями и значительными территориями, смогла обеспечить своей казне стабильный приток доходов. Важнейшими статьями доходов империи стали дань, взимаемая с покоренных государств, признавших себя вассалами османов, и торговые пошлины. Но управление огромными территориями империи, где жило множество народов, многие из которых не спешили выражать лояльность завоевателям, требовало огромного административного и силового аппарата, существующего исключительно за счет казенного жалования (за исключением провинциальной кавалерии тимариотов, которым было позволено взимать налоги с крестьян, живущих в предоставленных им ленных владениях — тимарах, то есть находиться на фактическом самообеспечении). Роль армии, и в особенности корпуса янычар, вместе с их численностью, возрастала из-за постоянного стремления вести военные кампании по всё увеличивавшейся границе империи для присоединения новых земель, чтобы в итоге увеличивать дань и налоги. Если 102

в период начала завоеваний основной ударной силой османов были приграничные тюркские племена, совершающие набеги на соседние земли, то теперь, за счет всё большего и большего расширения системы девширме, вся армия империи стала регулярной. Содержание огромного числа чиновников и янычар ложилось на казну тяжким бременем, и Мехмеду II, который, помимо прочего, взялся за масштабную перестройку захваченного Константинополя, за время своего правления пришлось шесть раз искусственно обесценивать национальную валюту. Мехмеда сменил его сын, Баязид II (годы правления: 1481– 1512), которому пришлось бороться за трон со своим братом Джемом. Впервые янычары показали, насколько велико их значение: поддержка корпуса янычар помогла Баязиду одержать верх над братом. Его правление трудно было назвать спокойным, поскольку сыновья самого Баязида неоднократно устраивали восстания против отца. В итоге его сын Селим (годы правления 1512–1520), по примеру отца заручившись поддержкой корпуса янычар, сверг его и через некоторое время, по видимости, отравил. Селим запомнился как очень жестокий правитель, и подобно русскому царю Ивану IV, получил прозвище «Явуз» («Грозный»). Он беспощадно расправлялся со своими противниками, проявлял чудовищную жестокость к побежденным врагам, а за всё время своего правления сменил шесть великих визирей, троих из которых казнил. Корпус янычар к концу XVI века окончательно стал важнейшим ресурсом империи, благодаря которому достигались новые завоевания и контроль над уже покоренными землями, снабжающими государство данью. Сами янычары добились для себя множества преференций: с середины XVI века отставным янычарам было позволено отдавать в корпус своих сыновей, и служба начала носить династический характер, а система девширме постепенно уходила в прошлое. Янычары перестали быть исключительно военным формированием и стали выполнять функции полиции и пожарных частей, что делали они из рук вон плохо — в мирное время янычары часто вели себя хуже любых грабителей и дебоширов, а пожары случались в столице империи с завидной регулярностью. Численность янычар стремительно росла: если в 1574 году она составляла 13 500 человек, то в 1609 году она составила уже 37 000 человек, а к 1680 году в корпусе, согласно официальным спискам, числилось 53 222 человека 48. 103

К началу XVII века империя достигла максимального могущества: Порта владела множеством важнейших торговых путей, обладала боеспособной армией, подчинила многие народы и земли и стала центром исламского мира. Казна пополнялась за счет дани, военной добычи и податей, а также таможенных пошлин с иноземных торговцев. С османскими султанами были вынуждены считаться правители всех соседних государств, в том числе и могущественных европейских держав. Казалось бы, Османская империя была сильна и прочна как никогда. Постоянно ведущиеся военные кампании требовали огромных финансовых расходов, которые в течение первых двух веков существования Османской империи удавалось покрывать за счет дани с завоеванных земель. Однако к началу XVII века экспансия османов замедлилась (в дальнейшем долговременные расширения территории ограничились лишь захватом Кипра, Крита, а также Правобережной Украины и Подолья), и бюджет Османской империи находился в состоянии перманентного дефицита. Султаны решали эту проблему уже ставшим традиционным методом: обесценивали национальную валюту, снижая долю серебра в деньгах. Таким образом, получавшие фиксированное жалованье государственные служащие (в том числе и янычары), в реальном выражении за сто лет теряли до половины своих доходов 49. Кроме того, государство увеличивало налоговую нагрузку на подданных, поэтому в обществе зрело недовольство, часто переходящее в восстания и бунты. В 1589 году недовольные обесцениванием денег янычары, поддержанные духовенством в лице шейх-уль-ислама (высшего представителя духовенства), вновь устроили бунт, и напуганный султан Мурад III выдал им для расправы ответственных за выплату жалования чиновников. В дальнейшем султаны, сталкиваясь с бунтами янычар, всегда старались найти «козлов отпущения» из руководителей государственных структур и знати, чтобы избежать свержения — никто из них не решался противостоять «воле янычар». На периферии владений Порты ситуация тоже становилась неспокойной. Из-за затрудненной коммуникации между отдаленными регионами и центром многие губернаторы провинций, населенных покоренными народами, становились своего рода местными царьками, ставящими свои интересы выше государственных и часто игнорирующими распоряжения 104

и «генеральную линию» Стамбула. Кроме того, в провинциях существовали собственные центры силы, состоящие из местных элит и группировок, которые постоянно враждовали между собой, а также различные секты и духовные объединения, претендующие на власть над умами в тех или иных районах империи. В совокупности с тяжелым экономическим положением империи эти факторы нередко приводили к восстаниям, а также к усилению разного рода сепаратистских тенденций. Бунтовали не только инородцы: недовольные турецкие крестьяне, демобилизованные солдаты, дезертиры, духовенство, местные нерегулярные формирования на службе султана и просто обыкновенные бандиты тоже то и дело устраивали восстания на территории Анатолии. Менялась и сама природа султанской власти. Если раньше султаны были в первую очередь харизматичными военными предводителями, ведущими армию правоверных в бой, то теперь они превратились в самовластных чиновников, склонных проводить время в столичных дворцах, в обществе жен и наложниц из гарема, а также многочисленных фаворитов и прихлебателей. В XIV—XV веках будущие султаны несли службу в окраинных гарнизонах, изучали военное дело и обучались гражданскому управлению, но теперь принцы фактически никак не готовились к управлению страной и становились легкой жертвой манипуляций своих приближенных. Влияние матерей, жен и наложниц султанов, а также их многочисленных фаворитов на принцев и султанов усиливалось с каждым годом. Решающей же силой в дворцовых интригах империи стал, разумеется, корпус янычар, которые периодически смещали неугодных им султанов, визирей и чиновников, заменяя их теми, кто устраивал армию, — сохранял ее привилегии, не слишком часто отправлял в дальние походы и исправно платил жалованье. Естественно, янычары доставляли всё больше и больше неудобств каждому новому султану своими бунтами, интригами и непомерными амбициями. Султан Осман II (годы правления: 1618–1622) стал первым правителем Порты, который задумал реформировать армию, заменив строптивых янычар рекрутированными с территории Анатолии мушкетерами, но кончилась эта затея для него очень плохо: янычары, узнав о замысле, подняли бунт, возвели на трон нового султана (которого вскоре тоже сместили), а Османа удавили. Янычары понимали, что любая реформа 105

армии, в рамках которой корпус будет заменен другими военными формированиями, лишит их всех столь ревностно оберегаемых ими привилегий, вытекающих из, как бы парадоксально это ни звучало, их формально рабского положения. Кроме того, янычары фактически не имели никаких навыков кроме знания военного дела, и расформирование корпуса сказалось бы на их материальном положении катастрофически. Поскольку корпус янычар, изначально являвшийся гораздо более передовой армией, нежели европейские, стремительно разлагался, а его методы ведения войны устаревали, с начала XVIII века Османская империя начала нести всё больше и больше военных поражений, теряя территории. Европейские державы, а также Россия, армию которой Петр I перевооружил по европейскому образцу, усиливали свои конкурентные преимущества над архаичной и раздираемой восстаниями и кризисами Турцией. Немаловажную роль в потере Портой своих территорий сыграла и национальная политика османов: огромные поборы, притеснения немусульманского (говоря шире, несуннитского) населения страны, а также жестокое подавление любого недовольства усиливали сепаратистские тенденции на периферии империи. В течение XVIII века Россия под предлогом освобождения «братских» православных народов и защиты южных границ захватывала османские владения в Крыму, Приазовье, Правобережной Украине и на Кавказе, а Австрия вместе с Речью Посполитой начали теснить турок с Балкан. В начале XIX века на османские владения нацелилась и Франция, поскольку Наполеон горел желанием, присоединив ее территории, проникнуть в Индию. Ситуация не могла не пугать османских правителей, и голоса критиков корпуса янычар звучали всё громче. По совету французского перебежчика Александра де Бонневаля, осевшего в Османской империи и написавшего множество трактатов о военном деле, в 1734 году в Стамбуле была открыта артиллерийская академия и проведена реорганизация артиллерии. Но вскоре школу закрыли под давлением духовенства и янычар. Вместе с янычарами духовенство, имевшее (и не бескорыстно) крайне консервативные взгляды на то, как должна развиваться Османская империя, последовательно выступало против каких-либо прогрессивных реформ, особенно в сфере образования и военного дела. Если для янычар статус-кво был залогом сохранения многочисленных привилегий и власти, то 106

для духовенства сопротивление реформам было необходимым условием сохранения роли «властителей над умами». Священнослужители крайне болезненно реагировали на любые прогрессивные веяния в этой сфере, боясь потерять свое монопольное положение. В то же время для реформ как армии, так и государства в целом требовались люди с «нетрадиционным» образованием (под которым в то время уже подразумевалось исключительно европейское), которого духовенство дать никак не могло. В течение всего XVIII века корпус янычар становился всё более и более неуправляемым и неэффективным подразделением. Когда боевые действия не велись, янычары находились на казарменном положении, но не занимались воинской подготовкой (когда их пытались заставить это делать, они немедленно начинали бунтовать), из-за чего сильно падала их дисциплина. Штат янычар невероятно возрос из-за практики продажи свидетельств о принадлежности к корпусу, которые позволяли получать казенное жалованье и не платить налоги. Люди, получавшие фальшивые свидетельства, к армии, естественно, никакого отношения не имели. Султан Селим III, который активно пытался реорганизовать многие сферы жизни Порты по европейскому образцу, видя разложение и моральное устаревание корпуса янычар, как и многие его предшественники, задумался о создании новой армии и с 1794 года начал формировать вооруженные силы «нового порядка». В новые полки рекрутировались, в основном, исповедовавшие ислам крестьяне и анатолийские кочевники, которые получали современную военную подготовку, и к 1806 году численность армии «нового порядка», полки которой были расквартированы в Анатолии, Стамбуле и на Балканах, составляла уже 22 000 солдат и 1500 офицеров. Янычары прозевали формирование «альтернативной армии», но даже их запоздалый протест был успешен — в ходе масштабного восстания, поддержанного духовенством, в 1807 году они добились смещения Селима III и роспуска армии «нового порядка». Однако янычары были ослаблены восстанием. Для подавления мятежа янычар, которое потребовалось, несмотря на роспуск новых войск и смену султана, лояльным войскам пришлось перебить значительное количество янычар, даже произвести масштабный артиллерийский обстрел их казарм, попутно 107

расстреляв и предав огню находящиеся поблизости мирные кварталы. Пришедший к власти султан Махмуд II (годы правления: 1808–1839) был изначально против сохранения янычар как отдельной силы, тем не менее даже ослабленные янычары были изначально ему не по зубам. В первые годы его правления мятежи янычар сотрясали Стамбул с запредельной частотой, а новобранцы, получившие заветное свидетельство о статусе янычара, всё чаще и чаще сразу же дезертировали из казарм. Во взглядах на будущее корпуса среди османских элит наметился явный раскол: наиболее консервативная их часть полагала, что янычары были главной силой, соединяющей земли огромной и полиэтнической империи в единое целое, и что главным преимуществом янычар над армиями «неверных» был их религиозный пыл, а вооружение и военная подготовка являлись вторичными факторами. Другая часть элит, придерживающаяся более прогрессивных взглядов, видела в янычарах лишь ставшее абсолютно неэффективным и неуправляемым формирование, приносящее империи одни проблемы, и желала заменить их на армию, организованную по европейскому образцу. Империя продолжала терять территории. В начале XIX века Россия отобрала у Порты ее владения на Кавказе и Бессарабию, Австрия захватила Далмацию и Иллирию, а несколько греческих островов в Ионическом море стали протекторатами Британии. Кроме того, стали набирать силу национально-освободительные движения исповедовавших православие славянских народов и греков, стремящихся избавиться от ига мусульманосманов. Постепенно и Россия, и европейские державы переставали воспринимать находящуюся в упадке империю как равное им по статусу государство, и каждая из могущественных держав стала пытаться либо обогатиться за счет Порты землями, или же сделать Турцию проводником своих интересов. Стремительная потеря влияния, а также военного преимущества над соседними державами вынуждали Махмуда II ускорять реформы армии, чтобы империя могла дать им достойный отпор и сохраниться хотя бы в рамках существующих границ. В 1826 году он объявил о создании нового воинского подразделения численностью в 7500 человек, которое планировалось укомплектовать за счет янычар — это делалось еще и для того, чтобы реструктурировать строптивый корпус, раскидав его солдат по различным подразделениям, где бывших янычар должны были обучать 108

европейским военным наукам. Справедливо полагая, что янычары вновь взбунтуются, он заблаговременно начал договариваться с духовенством — Махмуд демонстрировал имамам свою приверженность исламу: строил мечети, исправно посещал все молитвы — словом, вел себя как примерный мусульманин. Пользуясь поддержкой религиозных деятелей, он приравнял расформирование корпуса янычар к религиозному долгу, и имамы стали транслировать это убеждение в широкие массы. Естественно, через две недели после объявления реформ армии янычары подняли мятеж, требуя выдачи инициаторов нововведений и возвращения к традиционной армии, но это были уже не те янычары, которые в авангарде турецкой армии завоевывали Порте новые земли. Нетренированные, опытные лишь в бесчинствах и грабежах мирного населения, состоящие по большей части из мнимых солдат, которые даже не появлялись в казармах, они могли напугать, но не победить. Махмуд, ожидая мятежа, тут же укрылся в одной из своих дальних резиденций. Вместе с чиновниками в султанском дворце находилось 13 000 верных ему солдат, которые, услышав зачитанную им фетву (вынесенное исламским духовным лицом на основе исламского права решение по какому-либо вопросу) шейх-ульислама, предписывающую подавить янычарское восстание силой, двинулись исполнять ее. Первым делом были взорваны и сожжены казармы янычар, где те укрылись от верных султану сил. Тех, кто не погиб в пожаре, убивали в рукопашной схватке прямо у ворот. Махмуд твердо решил довести устранение корпуса янычар до конца: были блокированы дороги и порты, всем губернаторам провинций приказали конфисковать снаряжение янычар и выставить их вон из крепостей, заменив местными воинскими подразделениями. Также начались казни янычарских командиров и принудительная высылка рядовых янычар из Стамбула в провинции без права возвращения. Вместе с корпусом было также приказано расформировать силы ополчения, часто поддерживавшие янычар в их мятежах. Бунтующий ресурс Османской империи, обернувшийся против нее самой, был уничтожен окончательно. Казалось бы, теперь можно было спокойно реформировать государство и вновь вернуть Порте ее былое величие. Махмуд II, покончив с янычарами, начал долгожданные реформы армии по европейскому образцу. И хотя в первых столкновениях 109

с Россией и западными державами она понесла поражение, султан не отчаивался. Но духовенство, восприняв поражение новой армии и очередную потерю территорий (Сербии, Молдавии, Валахии и Греции) как неудачную попытку внедрения западных новшеств, поддерживать Махмуда перестало — и реформы остановились. Только его преемник, Абдул-Меджид I (годы правления: 1839–1861), провозгласил политику Танзимата (от османск. «упорядоченье»). В рамках этой политики были проведены реформы образования, законодательства, социально-политической жизни и экономики империи по европейскому образцу. Также была окончательно реформирована армия, комплектуемая теперь с помощью всеобщего призыва мужчинмусульман. Для противостояния сепаратистским настроениям было уравнено в правах мусульманское и немусульманское население империи, а также введено светское образование. Однако на деле эти нововведения, по большей своей части, остались на бумаге, а государство осталось таким же архаичным и отсталым, и власть над умами осталась в руках консервативного духовенства. После устранения янычар именно имамы стали основным препятствием империи на пути к реформам, продолжая настаивать на том, что западные веяния лишь разрушают государство правоверных. Другой важнейшей проблемой Порты стала ее крайне отсталая и закрытая экономика, подорванная бесконечными войнами, восстаниями, коррупцией и просто неэффективным управлением. Лишившись дани и пошлин, потеряв возможности для захвата территорий и трофеев, но не умея избавиться от огромного административного аппарата, который требовал государственного финансирования и активно воровал бюджетные средства, султаны начали прибегать к заимствованию у европейских держав в огромных размерах и на кабальных условиях. Эта практика, характерная для Турции на протяжении всего XIX века, окончательно превратила ее в полуколонию тех стран, у которых делались эти займы. Ослабление Османской империи, как бы странно это ни звучало, вынудило европейские державы искусственно поддерживать ее существование, поскольку каждая из заинтересованных сторон понимала, что если какой-либо из великих держав удастся завладеть Стамбулом и получить власть над проливами Босфор и Дарданеллы, то это приведет к невероятному 110

дисбалансу на политической карте Европы, не сулившему ничего хорошего. Правители Российской империи не разделяли этой точки зрения, и весь XIX век упорно теснили османов с их владений, вследствие чего остальные европейские державы, боясь, что Россия получит проливы, оказывали Турции всяческую поддержку, самым ярким примером которой стала Крымская война (1853–1856). Параллельно европейские державы не останавливались перед разделом периферийных территорий Порты. «Европейский больной», как в середине XIX века стали называть Порту, терял владения со стремительной быстротой: Египет перешел Великобритании (1877), Босния и Герцеговина — Австро-Венгрии (1878), Сербия, Черногория и Румыния получили независимость (1878), а остров Крит отошел независимой Греции (1897). В новом XX веке эта тенденция только усилилась, и до начала Первой мировой войны Турция окончательно лишилась Болгарии (1909) и Ливии (1912). В конце XIX века османские правители, видимо, желая избавиться от постыдного для империи статуса полуколонии, заключили союз с оппозиционной альянсу Франции и Великобритании Германией и поддержали ее в Первой мировой войне. Поражение Четверного союза привело Османскую империю к окончательному распаду и превращению множества ее бывших провинций в колонии и протектораты стран Антанты (Франции отошла Сирия и Ливан, а Британии — Ирак, Палестина и Иордания) или же в новые независимые государства. Пример Османской империи наглядно показывает, как ресурс, благодаря которому фактически сформировалась вся экономика страны, превратился в силу, тормозящую ее развитие и подрывающую государственность как таковую. Янычары, профессионализм и воинские умения которых даровали Порте огромные территории, торговые пути и выплачивающее дань население, на крайне важном этапе становления Османской империи избавили страну от необходимости создавать конкурентную экономику и развиваться. Зачем это было нужно, если военные походы и поборы с покоренных народов и так позволяют обеспечить всё государство необходимыми финансами? С прекращением завоеваний ситуация быстро переменилась, но основные действующие лица турецкого политического поля не могли договориться об изменениях, а ключевой фигурой 111

в принятии стратегических решений слишком долго оставался корпус янычар, переродившийся, как это постоянно случается с контролирующими политику «силовиками», во «внутреннего бандита» и преследовавший только одну цель — охранять свое паразитическое существование. Интересно, что история корпуса янычар в каком-то смысле заложила модель поведения силовых структур Турции на многие годы вперед: именно турецкая армия сыграла решающую роль в Ренессансе Турции при Ататюрке, именно армия впоследствии «решала», как будет выглядеть власть в стране. Как показала попытка военного переворота в Турции в 2016 году, и по сей день каждому новому турецкому правителю, если он желает сохранить свою власть, приходится или заручаться поддержкой армии, или же подчинять ее руководство себе теми или иными (чаще крайне жесткими) способами.

Глава 9 Закатившееся солнце Испании n 2.,, * * -%.&($ --.% !.# 212". "%$%2 * .212 " -(> .!9%12" , ( * * - 12.?93> /.+<'3 (' -%#. ('"+%* >2 -% (,%>9(% %#., 2%, *2. ";-3&$%- 1 -(,( *.-*30(0." 2< Истории «ресурсного проклятия» бывают иногда настолько прямолинейными, что кажется будто их сочинили для учебника, и остается только удивляться, как великие правители и мудрые советники не понимали, что происходит со страной. Здесь можно вспомнить наши первые главы: возможно, они и понимали, но вряд ли могли что-то сделать, тем более что в Средние века ресурсные циклы развивались медленно, и каждый правитель мог более или менее уверенно сказать: «На наш век хватит». Рано или поздно хватать переставало. Вот и Испанская империя, над которой в XVI веке не заходило солнце, стала жертвой собственного величия и самого банального ресурса — золота и серебра.

Восход империи До самого конца XV века Испании как единого государства не существовало. На севере ее будущей территории располагалось несколько романских католических королевств феодального типа. Огромное значение в жизни королевств играли так называемые кортесы — региональные сословно-представительные собрания, в которые входили наиболее влиятельные жители городов. Кортесы оказывали значительное влияние на политику монархов, порой серьезно препятствуя тем или иным их 113

решениям и действиям, но их основной функцией было согласование взимаемых с населения налогов. Через кортесы также направлялись петиции, а в Арагоне и Каталонии были даже разрешены жалобы кортесов на королевскую бюрократию. Королям приходилось утверждать свой будущий бюджет исходя из позиций экономически активного населения, выражаемых кортесами. Видимо, по этой причине испанские короли традиционно вели достаточно скромный образ жизни. Испанские монархи, разумеется, планомерно снижали роль этих органов, но функции согласования налоговой нагрузки за ними сохранялись. Такой «баланс интересов» ограничивал нагрузку на экономику страны и позволял Испании сравнительно быстро развиваться. На юге полуострова располагались многочисленные эмираты (небольшие мусульманские государства, возглавляемые монархом-эмиром) арабов-мусульман, с которыми католики вели ожесточенную борьбу за отнятые ими когда-то земли. Эта борьба, длившаяся многие века, известна как Реконкиста («отвоевывание»), и завершилась она лишь к 1492 году, когда под натиском испанцев пал последний оплот арабов — Гранадский эмират. За двадцать три года до этого на Иберийском полуострове произошло значимое событие: был заключен династический брак между наследниками престолов двух могущественных романских королевств — Изабеллой I Кастильской (королевство Кастилии и Леона) и Фердинандом II Арагонским (королевство Арагон). После смерти отца Фердинанда, короля Хуана II, тот стал правителем обоих королевств, которые слились воедино, и таким образом было положено начало единой Испании. Победа над мусульманами и централизация власти двух крупнейших королевств полуострова способствовали усилению королевской вертикали. Медленно редуцируя самоуправление и роль кортесов в жизни страны, Фердинанд и Изабелла стремились использовать самоорганизацию дворян и их финансовые и военные возможности для решения внешнеполитических задач — ведения многочисленных войн, защиты и распространения католицизма, присоединения новых земель. Многочисленные испанские идальго (потомственные дворяне средней руки, не имевшие в «старой» системе шансов использовать «социальные лифты») получали в войнах возможности 114

для осуществления своих амбиций, и впоследствии именно благодаря этой прослойке испанского общества были захвачены огромные территории в Новом Свете. В 1492 году Христофор Колумб отправился в свое знаменитое путешествие. Он пытался найти альтернативный португальскому путь в Индию, но в ходе своего плавания, открыв ряд островов в Карибском море, попал в Новый Свет. Начался процесс создания новых колоний: сначала были захвачены многочисленные острова Карибского моря, а чуть позже испанцы проникли и на сам американский континент. Открытые испанскими мореплавателями земли в Америке оказались богаты различными ресурсами, самым важным из которых стали драгоценные металлы — в первую очередь, золото и серебро, которые местные жители ценили совсем не так сильно, как европейцы. Благодаря сочетанию хитрости и жестокости испанцам удавалось успешно продвигаться внутрь континента. Они осваивали Новый Свет, а испанская корона активно поощряла переселение в колонии. В колонии отправлялись как маргиналы и преступники, так и жаждущие подвигов и наживы представители дворянства. Для идальго экспедиция в Новый Свет могла стать источником несметных богатств. Они могли заполучить землю на новых континентах, рабов из числа индейцев и ввозимых из Африки негров и, если повезет, прииски благородных металлов. Постепенно во владение испанской короны попали огромные по размеру территории в Северной, Центральной и Южной Америке, которые были несказанно богаты золотом и серебром, ставших главными источниками доходов страны. Сразу же после того, как испанские короли осознали масштаб богатств, которые можно было «добыть» в колониях, во избежание их расхищения и для пресечения любых попыток самоуправства наместников в Америку были отправлены многочисленные королевские чиновники, ведшие тщательный учет добываемых в колониях драгоценных металлов. Испанская корона различными способами «выжимала» драгоценные металлы из своих колоний. Первоначально действовал закон «кинто» (исп. quinto, что означает «пятая часть»), по которому пятая часть любой военной добычи или обнаруженных запасов драгоценных металлов отходила в пользу испанского короля 50. Со временем роль военной добычи, отнимаемой 115

у индейцев, отошла на второй план, и основным источником драгоценных металлов стали рудники, приносившие баснословные доходы короне. Так, например, один только рудник Потоси, расположенный в одноименном боливийском городе, приносил более миллиона песо (серебряных монет) в год, что равнялось 250 тоннам серебра 51. Потекшие в метрополию богатства стимулировали амбиции до того стесненных экономическими обстоятельствами и решениями кортесов властей Испании. Карл I, внук Фердинанда, захотел стать императором Священной Римской империи. Чтобы подкупить немецких герцогов и королей, обладавших правом избрания императора, ему были необходимы средства. Жесткое противостояние по поводу бюджета и сборов с населения с кортесами и в целом испанским обществом, вылившееся даже в восстание комунерос («сообществ»), поднятое рядом кастильских городов во главе с Толедо в 1520 году, закончилось «ничьей». Карл получил свои бюджетные возможности в основном за счет денег из колоний, но роли кортесов в противостоянии не забыл и параллельно стал стремиться ограничить возможности кортесов и максимально милитаризовать страну. Это отвечало как его геополитическим амбициям, так и необходимости «занять» дворян и создать мощный механизм подавления внутренней оппозиции. В 1519 году Карл таки был избран императором Священной Римской империи и собрал под своей властью огромные территории. Ни один из королей в истории Европы не имел столько титулов — только королевских корон у него было 17! Милитаризированная страна не могла не воевать, и Карл вел бесконечные войны — в первую очередь с Францией, являвшейся главным геополитическим соперником Габсбургского дома. Он вел войны против Османской империи, обосновывая их защитой католицизма в Европе, и активно боролся с протестантизмом, набиравшим обороты в его германских владениях ∗. Драгоценные металлы, завозимые из Нового Света, стали источником средств для того, чтобы снабжать всем необходимым ∗

В последующих бесконечных войнах с протестантами, которые будут сотрясать Европу многие годы, испанская корона всегда будет выступать в роли рьяной сторонницы господства католицизма, и это станет одним из основных векторов ее внешней политики наряду с поддержкой других монархий Габсбургского дома и стремлением к мировой гегемонии.

116

постоянно ведущую войны огромную армию и разросшийся бюрократический аппарат, а также обеспечивать непомерно (вернее — пропорционально росту доходов) растущие потребности королевского двора. Независимость финансирования двора и армии от внутренних поступлений лишала кортесы политической силы, и их роль в государстве стремительно сокращалась не только из-за нелюбви императора: общество переставало видеть в них необходимый противовес королевской власти, скорее, наоборот, они уже представлялись тормозом на пути Испании к успеху. Да даже если и противовес, зачем он при таком росте благосостояния, низких податях, военных успехах? Между тем сверхдоходы делали свое дело. Американское серебро резко повысило спрос на товары конечного потребления в метрополии. На протяжении XVI века это даже способствовало активизации существовавших секторов экономики. Благодаря появлению новых рынков сбыта в колониях испанская промышленность и ремесла динамично развивались в начале XVI века. Осваивающие Новый Свет конкистадоры нуждались в продовольствии, оружии, одежде и прочих необходимых для жизни товарах и были готовы щедро платить за них американским золотом и серебром. Главной отраслью промышленности стало производство сукна, поскольку в Испании было очень распространено овцеводство. Кроме того, Испания экспортировала продукты питания (вина, фрукты и оливковое масло), металлы, а также изделия из кожи. Однако абсолютизм, непредсказуемость государственной политики, разобщенность испанских регионов, феодальные отношения тормозили развитие собственного производства. Неожиданно оказалось, что можно закупать все товары в других странах (в том числе в неиспанских владениях императора) и продавать на внутреннем рынке. Единственным реальным стимулом к развитию был доход от сбыта товаров в колониях, на торговлю в которых корона имела монополию. Однако и туда можно было направлять импортные товары, маржа всё равно была очень высока. Качество испанской продукции, разумеется, оставляло желать лучшего — попытка «быстрой индустриализации» в условиях местного протекционизма, так же как спустя 400 лет в Аргентине, привела к отсутствию кадров, технологий, опыта — все компенсировалось растущими доходами. Даже в самое благоприятное для экономики страны время — во вторую половину XVI века, 117

объем импорта значительно превышал объем экспорта, и товары из Англии, Франции и Нидерландов пользовались на внутреннем рынке значительно большим спросом. Закупалась даже, казалось бы, в изобилии имеющаяся в стране шерсть. Период европейской экспансии длился дольше, чем власть первого императора. Борьба Карла с протестантизмом в своих германских владениях закончилась провалом, он отрекся от престола императора, ушел жить в монастырь и поделил свои владения между своим братом Фердинандом, ставшим следующим императором, и сыном Филиппом, получившим испанскую корону и американские колонии, а также Нидерланды, ФраншКонте (ныне регион Франции) и испанские владения в Италии. Король Филипп II (годы правления: 1556–1598) объявил о беспощадной борьбе с Реформацией и продолжил активную военную экспансию предшественников. В 1581 году он, воспользовавшись династическим кризисом в Португалии, посредством Иберийской унии добился включения страны (вместе с огромными колониальными владениями) в состав Испании. Таким образом, Испания стала не только европейским, но и мировым гегемоном. К концу XVI века Габсбургская Испания вела ряд изнурительных и невероятно дорогостоящих войн. Изобилие средств и отсутствие достойных соперников (более сильных, чем индейцы или повстанцы на периферии) быстро привели к полной остановке развития вооружений и военной стратегии. А самовластие короля и щедрость короны к военным чинам вывели на командные высоты в европейской армии самых лояльных, но далеко не самых умных. К тому же европейская Испания теряла тысячи самых предприимчивых, профессиональных, отважных идальго в год — те перебирались в колонии. Борьба Филиппа с протестантизмом вызвала масштабное народное восстание в Нидерландах, которое вылилось в кровопролитную многолетнюю войну. Положение усугублялось тем, что восставшим стала помогать Англия. Попытка монарха в 1588 году остановить Англию окончилась провалом. Огромный, но несовременный и плохо управляемый испанский флот, названный «Непобедимой армадой», был наголову разбит, и Испания начала терять статус «владычицы морей», уступая его Англии и де-факто независимым Нидерландам. Пираты и каперы на службе этих держав начали активно захватывать нагруженные 118

драгоценными металлами испанские галеоны, атаковать испанские порты в Новом Свете, блокировать транспортные пути, что сказывалось на финансовом положении страны не лучшим образом. Борьба с Османской империей и лояльными ей североафриканскими пиратами за Средиземное море тоже давалась испанскому флоту очень тяжело, хотя на этом фронте Испания еще сохраняла инициативу. Неудачей закончилось и вмешательство Филиппа в гражданскую войну во Франции: протестанты-гугеноты в 1594 году одержали верх над испанской армией, изгнав ее из Парижа. В середине XVI века на войну уходило до 80 % бюджета страны 52. Планомерное вливание на рынок огромного количества золота и серебра из колоний оставалось единственным средством поддержания уровня расходов. Однако прогресс не стоял на месте — к середине XVI века в Европе появляются новые технологии добычи серебра из бедных руд и рудники Восточной Европы начинают выдавать на рынки в 7–8 раз больше серебра, чем раньше. Испания к середине XVI века завозит в Европу в 60 раз больше серебра, чем в конце XV века 53–55. Вместе с колониальными драгоценными металлами восточноевропейское серебро создает на рынке Европы (на котором действует бивалютный стандарт) «количественное смягчение» такого масштаба, что цены на основные товары за несколько десятилетий вырастают в 4 раза. Испанская промышленность, казалось бы, начавшая рост в середине века, к концу XVI — началу XVII века впадает в кризис — никому не нужны дорогие и некачественные товары. Производство сукна и других тканей, являющееся основной ее отраслью, фактически сошло на нет, уступив рынок импортной продукции, которая оказалась дешевле испанской. То же самое происходило и в других сферах производства. Сельское хозяйство Испании также находилось в глубочайшем упадке, а высокие таможенные пошлины и состояние войны едва ли не со всем миром убивали торговлю. Пока испанские короли воевали, колонии организовывали свою жизнь, которая требовала всё больше ресурсов, а правители колоний и местная знать становились всё более изощренными в методах обогащения и учились жить в реальности постоянной войны их патронов со всеми теми странами, с которыми им было бы куда выгоднее торговать. 119

К концу XVI века контроль над морскими путями между Новым Светом и Испанией уже не принадлежал короне. Более того, атаки британцев и французов на прибрежные города Южной Америки стали постоянными (они останутся таковыми до XIX века). Испанцы часто теряли галеоны, груженые золотыми и серебряными слитками, но не реже, по-видимому, тонули, атакованные неприятелем, галеоны, до верху заполненные булыжником или свинцовыми чушками. Предприимчивые местные губернаторы сообщали об отправке драгоценного груза пиратам, сам же груз тайно прятали, заменяя его балластом — в итоге золото и серебро оставалось им, а официально числилось «утраченным в море». К середине XVII века начался спад притока драгметаллов в Испанию — помимо морских потерь и жульничества на это влияло оскудение рудников. В последнее десятилетие XVI века наблюдался пик импорта драгоценных металлов — Испания получила серебра на 5,3 млн песо. До 1620 года он еще удерживался на близком уровне, но уже к десятилетию 1651–1660 он упал до 1 млн песо56. Иссякающий внешний источник доходов вызвал спад потребления, и этот спад добил местную промышленность. Постоянно ведущиеся войны и сокращение добычи драгоценных металлов вынуждали испанских королей увеличивать налоги, что вызывало крайнее недовольство населения — уже к началу XVII века начались крупные народные волнения, не утихавшие до самого конца Габсбургской Испании. Кроме того, желая изыскать деньги на продолжение войн, монархи стали прибегать к займам у итальянских и немецких банкиров, постепенно отдавая им на откуп важнейшие сферы экономики. Параллельно короли перешли к прямому грабежу своего населения: в начале XVII века королем Филиппом III (1598–1621) было санкционировано изгнание морисков (принявших христианство мусульман) в Северную Африку, в ходе которого у них было изъято всё имущество и финансы. Естественно, такие акции вызвали резкое сокращение «иностранных инвестиций», отказ многих банкирских домов ссужать деньги и новые волны оттока предприимчивых испанцев в колонии. Все добытые деньги монархи отправляли в основном на финансирование военных кампаний. От бесконечных войн, изгнания морисков и вызванных экономическим кризисом массовой эмиграции в колонии и падения рождаемости страна обезлюдела: для 120

поддержания жизнеспособности и без того дышащей на ладан экономики страны пришлось обращаться к иностранным работникам и специалистам, что тоже обходилось крайне дорого. Система власти в Испании постепенно менялась: монархи Филипп III и Филипп IV (годы правления: 1621–1665) практически отстранились от управления страной. Кортесы уже не оказывали на управления никакого влияния, и у власти де-факто оказались чиновники и фавориты, чьей специализацией были интриги и казнокрадство. Агрессивная политика Испании (как и иных стран, где правили Габсбурги) привела к Тридцатилетней войне (1618–1648), в ходе которой истощенная страна окончательно потеряла статус ведущей европейской державы, уступив его Франции. В 1640 году от Испании отделилась Португалия со всеми ее колониями. В 1648 году по итогам войны Испания признала независимость Голландии, которая стала стремительно набирать политический вес, осваивать колонии и торговые пути, лишая испанцев инициативы. Могущественная империя стремительно теряла территории. До самого конца династии испанских Габсбургов в 1700 году упадок только усиливался. Обезлюдевшая страна с нищим населением и уничтоженной экономикой уже никак не напоминала могучую империю. Сын Филиппа IV, Карл II, страдавший слабоумием и многочисленными дефектами тела, причиной которых стали близкородственные браки в династиях Габсбургов, никак не мог самостоятельно управлять страной, став очередной марионеткой придворной знати. Не оставив наследников, он умер в 1700 году, и династия прервалась. Сразу после его смерти встал вопрос о том, как быть с огромным «Испанским наследством» — территориями и колониями некогда могучей империи. Крупнейшие европейские державы начали яростную войну за право владения многочисленными испанскими территориями, и в ходе этого конфликта, продлившегося 14 лет, в Испании воцарилась династия Бурбонов, плотно связав страну с интересами Франции.

Краткое резюме Пример Испании демонстрирует, что может случиться с обладающей огромным потенциалом страной, когда она получает в распоряжение легко централизуемый властью избыточный 121

денежный ресурс. Независимые от экономики страны и ее основных агентов властители зачастую ставят перед государствами ложные цели — типа усиления военной мощи и достижения максимального влияния на мировую политику с позиции силы, но при этом игнорируют формирующиеся внутренние социальные и экономические проблемы — их так легко до поры до времени заливать деньгами или забивать дубинками. Но военная экспансия и защита «дружественных режимов» не приносит никакой пользы гражданам ни тогда, ни сейчас, а пассионарная доктрина «мирового влияния» быстро превращается в источник обогащения для задействованной в силовом и управленческом аппарате элиты и средство удовлетворения имперских амбиций правителей. В то же время экономика приходит в упадок, поскольку получаемые от ресурса средства вызывают «голландскую болезнь» — свои товары становятся дороже импортных, целые отрасли умирают из-за потери конкурентоспособности. Этому только помогает истощение человеческих ресурсов — они уходят на «геополитику», а раздувающийся контрольно-управленческий аппарат контролирует добычу того самого ресурса (в случае Испании — в колониях). Характерной особенностью ресурсных периодов является очевидный по Испании регресс системы управления — в данном случае от зачатков сбалансированной системы власти времен позднего феодализма к абсолютизму (в других случаях это может быть регресс от ранней демократии к авторитаризму, от развитой демократии к гибридной системе и пр.). Из-за такого регресса Испания сильно отстала от остальных европейских стран, в которых система управления быстро развивалась — достаточно вспомнить распространение Магдебургского права, рост роли Парламента в Англии после гражданской войны, демократические системы правления в Швейцарии и Голландии, образовавшихся в середине XVII века. Ресурс имеет свойство заканчиваться — и экономические проблемы приводят к упадку не только промышленности, торговли и сельского хозяйства, но и к ослаблению армии и государственных институтов, распаду и без того ослабленной системы управления страной и хаосу. Испании ее «ресурсное проклятие» стоило независимости и места в первом ряду Европейских держав — места, которое она не вернула себе и спустя 200 лет.

Глава 10 За английским забором n &%12*.) 1/%6( +(' 6((, "%$39%) * * 2 120.4(7%1*.,3 0 11+.%-(>, ( . 2.,, * * ,.&-. 1/0 "(2<1? 1 %% /.1+%$12"(?,(, -% 0 '038(" *.-*30%-2-;5 /0%(,39%12" Ресурс — это, как правило, «сперва хорошо, а потом плохо» или даже «сразу плохо». Но такой взгляд достаточно примитивен — часто интересным и поучительным вопросом является «для кого хорошо и для кого плохо?». Конечно, чаще всего этот ответ стандартен — «хорошо» для той части элит, которые «приватизируют» ресурс или потоки прибыли от него тем или иным образом; «плохо» — для всей экономики страны. Но бывают ситуации, когда «распределение» меняется — и весь вред ресурса обрушивается на какую-то общественную страту. Если она оказывается достаточно сильной (мы позже увидим это на примере Ирана), то страну ждут потрясения прямо на фоне ресурсного изобилия. Если нет — она становится жертвой ресурса, своим благополучием и часто жизнью оплачивая ресурсное развитие страны. Ярким историческим примером такой расплаты за процветание является Англия XVI–XVII веков, в которой начавшаяся промышленная революция и бурный рост производства шерсти привели к катастрофе мелких крестьянских хозяйств. В XI веке Англия стала более или менее стандартной европейской аграрной страной, в которой, как и в большей части Западной Европы, господствовал феодальный строй, установленный Вильгельмом Завоевателем в 1086 году введением статута распределения земли в рамках классической феодальной формулы: земля принадлежит королю, она передается великим 123

лордам в долгосрочное пользование, они, в свою очередь, передают ее арендаторам. Более 85 % населения Англии не попало в эти три категории населения — они были «прикреплены» к земле и обязаны на ней работать, не имея возможности сменить место жительства или занятий без разрешения пользователя земли 57. Постепенно права на землю, формально оставаясь леном и арендой, стали приобретать всё больше черт собственности — уменьшалось количество причин для отзыва лена и расторжения аренды, возможности передачи земли новым пользователям ограничивались. Чума в XIV веке явилась если не причиной, то триггерной точкой изменений: гибель низшего сословия была такой массовой, что трудовые ресурсы стали повсеместно дефицитными. Их мобильность оказалась так важна, что многие бароны стали готовы нанимать свободных крестьян за «рыночную цену» и получать подати в денежной форме вместо отработки на земле. Законодательство, на которое после подписания Великой хартии вольностей Magna Carta королем Джоном бароны оказывали большое влияние, быстро адаптировало новые практики, способствуя освобождению крестьян. К середине XV века лишь 1 % крестьян в Англии оставался в крепостной зависимости 58, а к началу XVI века крупные юристы, в частности Энтони Фитцхерберт, называли крепостную зависимость «крупнейшим неудобством в системе английского права». Но за свободу всегда приходится чем-то платить. Земля оставалась в руках лордов, свободные крестьяне, за редким исключением, не имели никакой полноценной земельной собственности. Незначительной частью земель владели так называемые freeholders, фригольдеры, «свободные держатели», часто — крестьяне, распоряжавшиеся земельными участками по своему усмотрению. Однако большая часть крестьян находилась в положении субарендаторов земли, бывшей в лене у лордов. Предполагалось, что дворянин-землевладелец обязан заботиться об арендующих его землю крестьянах и следовать устоявшимся обычаям при установлении арендной платы, дабы не изнурять крестьян чрезмерными поборами. Субаренда была долгосрочной, передающейся по наследству, а факт ее был закреплен записью в «судебном свитке», копию которого держал у себя крестьянин как доказательство права на такую аренду. Крестьян с арендованной землей называли «держателями копии свитка» 124

или просто «держателями копии» — copyholders (копигольдеры). Копигольдеры не могли использовать арендованную землю по своему усмотрению, были обязаны испрашивать разрешения феодала-арендодателя на любые связанные с ней операции и действия и при этом платили арендную плату. Практически все пригодные для земледелия пространства в Англии представляли из себя поля большого размера (несколько сотен акров и больше), разделенные на полосы, арендованные одной семьей копигольдеров. В каком-то месте вблизи полей стояли компактные деревни, в которых селились копигольдеры. Обработка земли была крайне трудозатратным занятием, участки земли в аренде — небольшими, но «открытые поля» (термин, которым назывались такие поделенные на полосы зоны земледелия) позволяли высокую степень кооперации и существенно оптимизировали работу земледельцев. Именно поэтому другие формы организации сельского хозяйства практически не существовали. Основным занятием английских крестьян в XVI веке являлось земледелие, но уже активно развивалось и овцеводство — из овечьей шерсти в многочисленных городских мануфактурах уже тогда производилось сукно. В XVI–XVII веках роль производимого в Англии сукна начала заметно возрастать. Из-за массовой колонизации новых земель европейскими державами и развития морских путей сообщения резко возросло значение международной торговли и упала ее себестоимость. Качественное английское сукно, экспортируемое в другие страны, заняло прочные позиции на международном рынке. К концу XVI века перенасыщенная золотом и серебром из колоний Испания теряет своё производство шерсти в пользу импорта — прежде всего из Англии (хотя чаще всего — обходными путями, в связи с враждой двух стран). Спрос на английское сукно начал стремительно расти, сукно становилось выгодным источником прибыли как для производящих его мануфактур, так и для владельцев овец, поставлявших мануфактурам шерсть. XVI век ознаменовался небывалым ростом производства сукна в Англии, а овечья шерсть превратилась в ресурс, дающий огромную прибыль всем, кто был так или иначе связан с циклами ее обработки и продажи. Английские власти стремились поддерживать рост рынка шерсти самыми необычными мерами. В конце XVI века был даже издан закон о том, что все низшие классы общества обязаны носить «в церковь и другие места» шерстяные 125

(именно — шерстяные) шапки. Видимо он был пролоббирован крупными производителями. Бизнес овцеводства в отличие от земледелия был выгоден только при наличии определенного минимального масштаба производства и становился тем выгоднее, чем большее поголовье овец было у скотовода. Овцы требовали больших земельных угодий под пастбища и заготовку корма на зиму, и в выигрыше оказывались владельцы больших пространств свободной земли. Высокая маржа, получаемая владельцами больших стад овец, и растущий рынок шерсти стали привлекать к овцеводству новых участников: дворяне, в чьих владениях превалировало земледелие, стремились перепрофилировать свои открытые поля под нужды овцеводства. Задача перепрофилирования, однако, была не простой: открытые поля, которые можно было бы использовать как пастбища, в основном были давно сданы и арендованы обрабатывавшими землю крестьянами-копигольдерами. Естественным стремлением землевладельцев стало выдавить копигольдеров со своей земли часто «серыми» и даже «черными» методами, поскольку законы всё же защищали интересы мелких арендаторов, не позволяя просто так прогонять их с земли. Чаще всего это делалось через многократное увеличение арендной платы: в какой-то момент она становилась для крестьянина абсолютно неподъемной, и лорд изымал у копигольдера его участок в качестве штрафа за неуплату ренты. Было распространено и насильственное изгнание крестьян с их наделов без поиска нарушений договора с их стороны. Центральные власти поначалу достаточно вяло сопротивлялись процессу — были выпущены даже королевские акты, запрещающие снос построек копигольдеров (естественно, что превращение открытых полей в пастбища сопровождалось сносом земледельческих деревень и включением их в периметр пастбищ) и изъятие земель в долгосрочной аренде без нарушений договора. Но в течение XVI века позиция властей под действием потока прибылей от производства сукна коренным образом поменялась — уже к концу XVI века появляются законы, существенно ограничивающие возможности мелких землевладельцев и арендаторов, в частности акт о строительстве коттеджей, запрещающий любое строительство тем, кто владеет менее чем четырьмя акрами (примерно 1,5 гектара) земли. Положение крестьян усугублялось и тем, что суды, как правило, вставали на сторону 126

дворян (которые чаще всего и были судьями), и отсудить право аренды участка было сложно. Владельцы открытых полей, завершая процесс изъятия земель у арендаторов, приспосабливали их под выгоны для овец и, естественно, выстраивали вокруг участков изгороди или вырывали рвы — «огораживали» территорию (по-английски этот процесс назывался enclosure — ограждение). Огороженные земли сдавались в аренду фермерам, которые разводили на них овец для производства шерсти и платили дворянам ренту, которая была гораздо выгоднее той, что ранее выплачивали крестьяне. Огораживание стремительно вело к тому, что большое число крестьян оставалось без земли. Овцеводство было значительно менее трудозатратным бизнесом, а выручка от продажи шерсти и сукна позволяла закупать продовольствие за границей, тем более что кормить оставшихся без работы крестьян никто не собирался. Уже в первую половину XVI века возникла целая армия таких безземельных крестьян, которые были лишены возможностей для заработка и добычи пропитания законными способами. Вследствие этого в Англии получило распространение массовое бродяжничество. Крестьяне устремлялись в города. Во времена царствования Елизаветы Тюдор (годы правления: 1558–1603) только в Лондоне было не менее 50 тысяч бродяг при 200 тысячах жителей 59. Обнищание крестьян усиливалось и начатой еще королем Генрихом III (годы правления: 1509– 1547) секуляризацией обширных церковных земель, из-за чего лишившиеся монастырского крова монахи и задействованные в работе на церковь крестьяне также пополняли армию бродяг. Нищие бродяги не производили никакой продукции и превращались в маргиналов, живущих за счет попрошайничества и преступной деятельности. Естественно, власть видела в бродягах зло и прямую угрозу «добропорядочным» гражданам и стремилась бороться с ростом преступности и распространением бродягами болезней наиболее понятными всем властям мира средствами — запретами. Издавались многочисленные законы против бродяжничества, которые даже получили название «кровавых». В 1495 году за бродяжничество могли отправить в тюрьму на три дня и три ночи — по средневековым меркам это было довольно мягким наказанием. Но в скором времени работоспособных нищих стали наказывать уже более 127

долгим тюремным заключением, а также телесными увечьями. После первой поимки власти брали с бродяги обещание отправиться туда, откуда он пришел, и начать работать, при повторной поимке отрезали пол-уха, били плетьми или клеймили, а в случае третьей — казнили. Те же бродяги, которые не могли работать физически, в 1530 году получили право собирать милостыню, если им выдавали на то письменное разрешение. Уже в 1536 году, видимо, осознав масштабы бедствия, король выпускает акт, в котором местным властям предписывалось искать работу всем работоспособным нищим и бродягам. Однако поиск работы был возложен исключительно на городские и приходские органы власти, которые сами не до конца понимали, как решить проблему, — у них не было ни достаточного фронта работ, ни средств на их оплату. Идей «национальных проектов» в Англии XVI века не возникало, центральные власти на трудоустройство бродяг средств не выделяли, и акт 1536 года фактически не применялся. Лишь единицы из потерявших землю крестьян могли надеяться на счастье попасть батраками в овцеводческие хозяйства. Единственным выходом для остальных становилась работа в мануфактурах на предельно невыгодных условиях. На протяжении XVI–XVII веков мануфактуры пополнило огромное количество новых рабочих рук, высвободившихся из-за обезземеливания крестьян, и мануфактурное производство получило грандиозный импульс к развитию. Впоследствии именно переход крестьян на работу в мануфактуры послужил одной из причин аграрного переворота в Англии, в более отдаленной перспективе создавшего в ней условия для промышленной революции. В XVI и XVII веке положение широких масс в стране было крайне бедственным. Томас Мор, автор известного произведения «Утопия», так высказывался по поводу происходившего в Англии: «Мужчины и женщины, мужья и жены, сироты и вдовы, объятые отчаянием матери с грудными детьми, все домочадцы, бедные средствами к жизни, но многочисленные… бредут прочь… и нигде не находят приюта… Внезапно выброшенные на улицу, они вынуждены распродавать имущество за бесценок. И когда этими несчастными скитальцами истрачено всё до последней копейки… то… что им остается делать, как не красть? Но тогда их вешают по всей форме закона»60. 128

Кроме того, авторству Мора принадлежит и более известное высказывание, наиболее точно отображающее суть огораживания: «Ваши овцы, обычно такие кроткие, довольные очень немногим, теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неукротимыми, что поедают даже людей, разоряют и опустошают поля, дома и города»61. Выступая с речью в английском парламенте, знаменитый философ Фрэнсис Бэкон аналогично обосновывал наблюдавшееся бродяжничество и рост пауперизма — массового обнищания крестьян. Страдавшие от нищеты крестьяне, вынужденные выживать в крайне неблагоприятных экономических условиях, часто поднимали восстания против властей. Требованием восставших, как правило, было «восстановление старого порядка» и появление «хороших господ», которые вернут арендные отношения и открытые поля. Самым крупным восстанием можно считать бунт Роберта Кета из Норфолка. Хотя Кет и сам был землевладельцем, имевшим огороженные пастбища, он оказался далеко не столь успешен, как владельцы более обширных пастбищ и поголовий овец, и потому, как и крестьяне, был недоволен политикой огораживаний. Восстание началось в июле 1549 года в Эттборо со стихийного сноса ограждений между пастбищами и крестьянскими наделами, быстро охватило соседние поселения. Далее восставшие крестьяне во главе с Кетом двинулись на Норфолк. Под Норфолком к восставшим присоединились тысячи сочувствующих. В конце июля город был занят, и английской короне пришлось послать 12-тысячное войско под предводительством Джона Дадли, состоявшее из иностранных наемников. Восставшие потерпели поражение, а Кет и 300 его ближайших сподвижников были казнены. Настроения обнищавших крестьянских масс ошибочно было бы называть «левыми», хотя они и требовали отказа от более экономически эффективных моделей хозяйствования и апеллировали к традиционному укладу экономических отношений. В отличие от «левых» более поздних эпох, они искали не компенсации за вынужденную безработицу, а права продолжать работать и зарабатывать свой хлеб. Королевская власть, с другой стороны, не занимала чисто «правой» позиции. Она смотрела на возникший кризис неоднозначно. С одной стороны, издавались очень жестокие законы против многочисленных безработных, которых преследовали по всей стране и пытались 129

вынудить трудиться без попытки создания рабочих мест даже в рамках дискриминационных законов (тот же акт о строительстве сильно снижал возможности для возведения жилищ для бедных). С другой стороны, государство, видимо, опасаясь более крупных восстаний крестьян, пыталось ограничивать и масштабы огораживаний. Акты против огораживаний выходили в 1489, 1515 и 1536 годах. Создавались комиссии, специально для работы с проблемами, возникающими от огораживания (1517, 1548 и 1565 годы). Однако усилия английских властей, естественно, наталкивались на упорное сопротивление бенефициаров огораживаний — крупных феодалов. Лобби дворян, заинтересованных в продолжении огораживания, было сплоченным и влиятельным. В итоге преследование бродяг и притеснение крестьянства, с одной стороны, и нападки на систему огораживаний — с другой, порождали массовое недовольство королевской властью как среди низших сословий, так и среди феодальной знати. К середине XVII века в Англии, несмотря на усилия власти, начался кризис перепроизводства шерсти и сукна. Новый Свет понемногу выстраивал свое производство и меньше закупал сукна в Европе. Европа была ослаблена и финансово истощена Тридцатилетней войной — в Германии население сократилось более чем 20 %, по некоторым данным даже на 30–40 %62, 63, Испания, терявшая доходы из колоний и обанкроченная войнами, впала в депрессию, стоимость драгоценных металлов на рынках Европы сильно сократилась вследствие завоза их из Южной Америки и открытия более эффективных способов добычи. Нидерланды и Швейцария, напротив, обрели независимость, и производство шерсти там развивалось, создавая конкуренцию английской шерсти. Англия, несмотря на всё вышеперечисленное, могла бы побороться за продолжение доминирования на рынках шерсти и сукна. Однако, как часто бывает, в ситуацию вмешалась центральная власть — и, как обычно, это вмешательство привело к катастрофе. Под влиянием советников, убеждавших, что Англия теряет огромные прибыли, продавая сукно вместо продажи готовой одежды, парламент издал закон о запрете экспорта сукна и шерсти. Реакция мирового рынка была жесткой — Нидерланды полностью прекратили импорт из Англии, остальные европейские страны существенно его снизили. Закон 130

был отменен через несколько лет, но покупатели уже перестроились: если в 1603 году Англия поставляла в Европу сукно на сумму 1,2 млн фунтов, то к 1640 году всего лишь на 850 тыс. фунтов 64. Получавшие ранее огромные прибыли суконщики и занятые в его производстве рабочие сами стали пополнять армию безработных бродяг. Из-за усугубляющегося кризиса суконной промышленности огораживания так же стали постепенно сходить на нет, поскольку производить шерсть становилось экономически невыгодно. Но запущенные обезземеливанием крестьян в XVI веке центробежные процессы было уже не остановить: обнищание широких масс и противоречия между дворянством и королевской властью в конечном итоге привели к Английской революции, двум гражданским войнам и коренному изменению социально-экономического уклада страны. На базе «класса бродяг» выросло первое промышленное производство, а потеря Англией собственного сельскохозяйственного производства подстегнула ускоренное развитие промышленности и обеспечила Англии место «фабрики Европы» в мировом разделении труда. К XVIII веку английская промышленность, производящая широкий спектр товаров, вплоть до станков и специального оборудования, будет доминировать во всем мире. Это ее положение сохранится и после объявления независимости британских колоний в Северной Америке и будет причиной гражданской войны в США в середине XIX века, но это уже другая история. Процесс огораживания традиционно связывают исключительно с XVI веком, но он наблюдался как в более ранние века, так и вплоть до XIX века, хотя и в гораздо меньших масштабах. В последовавшие после Английской революции века огораживания были направлены в первую очередь на ликвидацию архаичных крестьянских общин, не желавших встраиваться в капиталистическую систему взаимоотношений, и на создание более современных агропредприятий. Огораживания полностью прекратились лишь к середине XIX века.

Краткое резюме Англия XVI–XVII веков являет собою не совсем типичный пример «ресурсного проклятья». Ключевой причиной глубокого кризиса, в котором оказалось английское общество того времени, были неразвитые и архаичные институты собственности 131

и права, которые прошли через жесткий процесс реформирования именно благодаря последствиям «ресурсного проклятья», в том числе в результате Английской революции. Переориентация экономики на производство шерсти и сукна в ущерб другим ее сферам принесла стране немало бедствий. Но если бы не «шерстяной бум» и огораживание, крестьяне, желавшие сохранять статус-кво и продолжать жить фактически натуральным хозяйством под опекой феодалов, никогда не устремились бы в города и не пошли работать на мануфактуры. Если бы не массовое обнищание низших классов, постоянные восстания бывших крестьян, репрессии со стороны власти и ее неуклюжие попытки разрешить проблемы, в Англии не изменились бы основы права, не была бы серьезно ограничена королевская власть, не развилось бы самоуправление, не появились зачатки системы социального обеспечения. Здоровая рыночная экономика, верховенство права, система политических сдержек и противовесов не рождаются в архаичном обществе безболезненно и постепенно. В социуме, склонном к неумеренному консерватизму, перемены являются результатом долгих и мучительных социальных кризисов и потрясений. Англии повезло — «ресурсное проклятие» сработало в конечном итоге во благо стране. Увы, этот пример — скорее исключение из правила.

Глава 11 Белое золото, черная кожа n! .$-., *.-4+(*2% ' 0;-.* 1!;2 , " *.2.0., /.!%$(+( /+.5(% /0.('".$(2%+(, . 2.,, /.7%,3 .1".!.&$ >2 0 !.", ( 1*.+<*. &('-%) =2. 12.(2 До сих пор мы говорили про развитие и упадок стран, которые были внутренне едины и в пользовании своим ресурсом, и в его последующей утрате. Но история знает случаи, когда ресурс разделял страну на части, и даже когда одна часть страны становилась ресурсом для другой. Эти истории тоже заканчивались плохо, чаще всего или распадом, или гражданской войной.

Северо-восток, Юг и Северо-запад: источники экономического развития и смертельные угрозы Сегодня США — бесспорный лидер мировой экономики. Но так было не всегда. 200 лет назад ВВП США был в семь раз меньше ВВП Великобритании — около 5,2 млн долларов 1990 года против более чем 36,5 млн, а промышленность только зарождалась 65–67. Жесткая протекционистская политика со стороны Англии по отношению к США в период до подписания мирного договора 1783 года (США не имели права развивать свою металлургию и металлообработку, напрямую торговать с другими странами и пр., акты Гренвиля и Таншенда ∗ существенно увеличивали ∗

Акт Гренвиля (1764) устанавливал высокие косвенные налоги на товары, ввозимые в США. Акт Таншенда (1767) устанавливал повышение пошлин на импорт различных товаров. — Примеч. ред.

133

стоимость импорта в США) не давала Штатам развиваться, а война за независимость существенно сократила финансовые возможности страны. Перед содружеством штатов в начале XIX века стояла проблема выживания — призрак реколонизации висел над страной. Слабая экономика, малочисленное население, обширные плохо освоенные территории — это всё, что можно было противопоставить амбициям Великобритании, которая долго еще считала США «временно потерянной территорией», Франции, которая после реставрации вполне могла претендовать на территориальное развитие, тем более, что у нее был богатый опыт освоения Америки, и даже Германии. В итоге в США сформировались три крупных региона, каждый из которых имел свое решение задачи быстрого экономического развития, свои ресурсы и свои интересы. На северо-востоке находились «ворота», через которые в США прибывали эмигранты из Европы. Через восток шла морская торговля с Европой. Вокруг портов образовывались города и «логистические хабы», концентрация населения требовала местного производства и позволяла создавать промышленные центры, а торговля требовала развития финансовой инфраструктуры. Северо-Восток специализировался на промышленном производстве, торговле и финансах. При этом собственного рынка для создания конкурентных товаров и услуг ему не хватало, а Европа явно не была потенциальным покупателем. Поэтому главным рынком для Северо-Востока должны были быть остальные части США — это был вопрос жизни и смерти. На юге, за 36-м градусом северной долготы, климат и почвы идеально подходили для выращивания хлопка. Себестоимость хлопка в те времена сильно зависела от размера обрабатываемых площадей, а основным элементом себестоимости был труд. Первый фактор привел к быстрому образованию класса плантаторов (сравнительно небольшой группы владельцев больших земельных участков), но он же фактически остановил приток эмигрантов на юг: выходцы из Европы, имевшие смелость (или необходимость) отправиться «в никуда» через океан, стремились к обладанию собственной землей, а не к тяжелой работе по найму. Постоянно ощущавший нехватку рабочей силы Юг США решал эту проблему за счет роста количества чернокожих рабов, а высокая доля труда в себестоимости хлопка делала использование любого труда, кроме рабского, ощутимо невыгодным. В южных 134

штатах, отрезанных от промышленных районов Европы океаном, граничащих с промышленными, но отсталыми и не способными на инновации северными штатами, не было надежды на значительную механизацию выращивания и обработки хлопка. Рост числа рабов, увеличение нагрузки на одного раба, снижение стоимости их содержания — это было единственное направление «инноваций» на Юге. В результате система рабовладения в США к середине XIX века стала едва ли не самой жестокой за всю историю цивилизации (о положении раба в Древнем Риме американские рабы не могли даже мечтать). Юг производил очень много хлопка, много табака и значительно меньше других товаров — хлопок и табак были существенно более маржинальными. Рабы были классическим ресурсом экономики Юга, которая стала практически монопродуктовой. А основным покупателем хлопка была Европа. Таким образом, поддержание свободного экспорта в Европу и возможность использования выручки для импорта стали вопросом жизни и смерти Юга. Северо-Запад США представлял из себя в начале XVIII века в основном дикие степи, без инфраструктуры, но изобилующие свободными плодородными землями. Выше 36-й параллели растить хлопок было невозможно, а выращивание других культур и ведение животноводства не обладало такой выраженной экономикой масштаба, как хлопководство. Поэтому на северо-западе многочисленные переселенцы из Европы быстро (если опустить подробности про разрешения и запреты на выделение земли, борьбу вокруг цен на землю и закона о гомстедах, сквоттерство и пр.) развивают фермерское сельское хозяйство в борьбе с расстояниями, индейцами, болезнями и природой. Плантаторы Юга не против двинуться на север и увеличить свои земли, но выгода от этого невелика по сравнению с прибылями от производства хлопка, и они легко отступают ввиду сопротивления фермеров. Последние хотят гарантировать себе «безопасность», и в результате появляется «миссурийский компромисс»: США законодательно запрещают рабство выше 36-й параллели, выбивая у плантаторов их основное экономическое преимущество; одновременно фермеры получают дешевую рабочую силу в лице беглых или (значительно реже) освобожденных рабов, мигрировавших на север. Основным потребителем продукции Северо-Запада становится Северо-Восток, от него же Северо-Запад получает всю промышленную продукцию: бедному 135

Северо-Западу недоступны более качественные, но и более дорогие европейские товары. Юг покупает у Северо-Запада, но значительно меньше: климат и аграрная специализация позволяют Югу обеспечивать себя продовольствием в большей степени. Таким образом, Северо-Запад заинтересован в процветании Северо-Востока, для него это вопрос жизни и смерти.

Северо-Восток: экономические предпосылки войны с Югом Итак: Юг ориентирован на товарооборот с Европой, ему нужны качественные европейские товары. Северо-Запад же нуждается в Юге как рынке сбыта своей промышленной продукции — без этого рынка накопленный финансовый капитал Северо-Запада не может функционировать (и есть риск, что он будет утекать в Европу), а население не может себя прокормить. Решение проблемы было предложено апологетом идей протекционизма в экономике, министром финансов Александром Гамильтоном еще до 1800 года: в США были введены значительные импортные тарифы, которые шли в федеральный бюджет. Надо заметить, что в США до 1865 года не было подоходного налога, бюджет формировался исключительно пошлинами, акцизами и тарифами. За счет тарифов европейская продукция стала дороже, и Юг начал покупать продукцию Северо-Востока — просто за счет разницы в ценах. Статус-кво устраивал все части США — поначалу. В теории защитные тарифы (около 10 %) должны были помочь экономике Северо-Востока развиться и стать более конкурентоспособной. На практике они стали для промышленности США классическим ресурсом. Вместо борьбы за качество, которая требовала капиталовложений и таланта, промышленники включились в политическую борьбу за дальнейшее повышение тарифа, пользуясь тем, что население Севера растет быстрее (к середине XIX века на Севере жило в два раза больше людей, чем на Юге), и капитал, который «покупает» голоса, тоже концентрируется на Севере. На фоне общего быстрого роста ВВП США, в основном за счет Юга (доля США в мировом производстве хлопка выросла с 9 % в 1801 году до 66 % в 1860 году и затем до 75 % в 1897)68, промышленность развивалась медленно, качество оставалось низким, зато в 1816 году тарифы поднимаются в среднем до 20 % 136

(максимум — 30 %)69. Параллельно США активно развивают транспортные магистрали (железные дороги, речной транспорт), а на сцену океанских перевозок выходят пароходы. Это приводит к снижению себестоимости транспортировки товаров из Европы, падению доходов северо-восточных транспортных компаний и в совокупности со стагнацией промышленных предприятий Северо-Востока скоро опять ставит их на грань разорения. В 1824 году Конгресс вводит уже 35 % тариф 70, и эта мера не выглядит «неоправданной»: известный экономист М. Билс в своих расчетах показывает, что, если бы такой тариф не был введен, разорилось бы более 50 % только текстильных предприятий Севера 71 (в других отраслях ситуация была еще хуже). Терпение Юга лопается, когда в 1828 году был введен «тариф ужаса» — более 40 %72 (промышленники в этот момент уже не видят никаких других способов существования; о конкуренции качеством или себестоимостью, даже в условиях массового притока дешевой рабочей силы — эмигрантов, они и не помышляют). В 1832 году Южная Каролина отказывается платить тарифы и угрожает выйти из федерации. Конфликт настолько пугает Северо-Восток (тарифы составляют до 85,2 % доходов федерального бюджета73), что принимается решение снизить тарифы до 20 %74. Южная Каролина осталась в составе США, но промышленность Северо-Востока вступила в период затяжного кризиса. Северяне полагают (справедливо), что Юг просто не хочет сотрудничать, не хочет ничем жертвовать «во благо всей страны», чтобы поднять промышленность США. Вот если бы Юг покупал только товары Северо-Востока, всем было бы лучше (остается только догадываться, как деградировала бы промышленность Северо-Востока совсем без конкуренции). Южане полагают, что Север живет за счет Юга и потому не вправе требовать от южан приобретения менее качественных и более дорогих товаров. Впрочем, остается только догадываться, что было бы, если бы тарифы вообще отменили: рабы настолько хорошо играли роль ресурса на Юге, что, скорее всего, конкуренция упала бы так же, как и производительность, и финансовые результаты были бы в итоге теми же. Но на стороне Севера две трети населения и постоянная иммиграция; 90 % промышленного (какого-никакого) потенциала 75; торговые пути в Европу; банковский капитал; система централизованного управления. Не удивительно, что в критический 137

момент спада на Северо-Западе, по правилам идеальной демократии, меньшинство приносится в жертву большинству: в начале 1860 года на выборах побеждает убежденный сторонник высоких тарифов Авраам Линкольн, и к принятию готовится закон Морилла — о повышении среднего тарифа до 37 %76.

Начало войны Часть южных штатов решают действовать. В декабре 1860 года Южная Каролина, за ней Миссисипи, Флорида, Джорджия, Луизиана, Техас и Алабама объявляют об отделении от США. Но маховик протекционизма уже не остановить. В марте 1861 года новая администрация США во главе с президентом Линкольном вводит закон в действие. Южные штаты ведут себя вполне вежливо, они даже пишут подробные объяснения причин выхода и ссылаются на отсутствие запрета на выход в конституции США. Но война уже объявлена Севером: Линкольн не останавливается на этом тарифе (а уже и он уничтожает экономику Юга). Поскольку представители шести штатов покинули Конгресс, через него Север может протолкнуть любое решение. В мае 1861 года принято решение о постепенном повышении тарифа до 47 % в течение трех лет 77. Южные штаты создают конфедерацию, принимают конституцию и предполагают наладить самостоятельную торговлю с Европой. Но центральное правительство не может себе позволить отпустить Юг — это будет означать крах Севера. Линкольн находит юридические основания (со ссылкой на более ранние, чем конституция, соглашения) объявить выход штатов незаконным и делает южанам официальное предложение по «закреплению ресурсов»: южные штаты возвращаются в США, тарифная политика делается компромиссной, а рабство закрепляется законодательно и его отмена в будущем исключается. Южные штаты не соглашаются. Они требуют их признания и заключения мирного договора; но прежде всего им нужно наладить торговлю с Европой, поэтому они конфискуют морские форты на своей территории (они были федеральной собственностью, таким образом Северо-Восток удерживал монополию на торговлю) и готовы компенсировать США их стоимость. Линкольн понимает, что возможность Юга самостоятельно торговать — это конец США. Он видит, что общественное мнение 138

выступает за разделение с южными штатами: 21 марта 1861 года «Нью-Йорк Таймс» выходит с передовицей «На Севере растет понимание того, что южные штаты нужно отпустить». Ему нужны обстоятельства, которые позволят изменить общественное мнение. И он объявляет, что США будут защищать свою федеральную собственность. Объявление запаздывает: четыре из пяти фортов Южной Каролины уже конфискованы, при этом оказал сопротивление только форт Самтер, сдавшийся конфедератам после артиллерийского обстрела. Сам обстрел не повлек за собой ни одной жертвы (а вот на салюте по случаю капитуляции форта погибли двое) — и тем не менее США получили повод для решительных действий. На следующий день Линкольн объявляет взятие Самтера актом агрессии и мятежа, заявляет о начале морской блокады Конфедерации (а что еще требовалось? ) и начинает набор добровольцев в армию. Обострение резко разделило американское общество. Еще четыре штата и индейские земли центральной части США примкнули к Конфедерации. При этом «варварский обстрел федерального гарнизона» благодаря усиленной пропаганде позволил быстро поменять общественное мнение на Севере: жители поверили в агрессию Юга и необходимость защитить страну. С обеих сторон были быстро мобилизованы армии, в армию Севера было принудительно зачислено еще около 300 тысяч новых иммигрантов. Уже в июле войска встретились у ручья Булл-Ран и… северяне терпят сокрушительное поражение: новые иммигранты не могут воевать против добровольцев из штатов, в которых белые среди рабов жили как спартанцы среди илотов, и дисциплина, и качество владения оружием, и готовность рисковать были существенно выше. В Конгрессе возникает паника, опасаются взятия Вашингтона. 25 июля Конгресс принимает резолюцию Криттендена — Джонсона, прямо запрещающую правительству предпринимать любые действия по отмене рабства: все боятся, что оставшиеся штаты, использовавшие труд рабов, выйдут из Союза. Южане, несмотря на существенно превосходящие ресурсы северян, завладели инициативой, и угроза военного поражения Севера стала реальной. К тому же Англия, лишившаяся из-за блокады южан торгового партнера, уже готова была выступить на их стороне. Линкольну и США нужно было найти «оружие возмездия», которое, как через 80 лет ядерная бомба, кардинально изменило бы расклад сил. И к концу 1862 года оно было найдено. 139

Перелом В декабре 1862 года Линкольн подписывает Декларацию об освобождении рабов. Правда, она касается только враждебных штатов (вспомним поправку Криттендена — Джонсона). Но эффект декларации всё равно трудно переоценить. Во-первых, в глазах мирового сообщества война из захватнической сразу становится освободительной. Общественное мнение Европы, до того нейтральное, разворачивается в сторону США; общественное мнение Англии, до того поддерживавшее конфедератов, становится нейтральным; Россия, только что освободившая крестьян, прямо заявляет о солидарности с США. Северяне быстро переводят позицию России в материальную плоскость: в обмен на поддержку России в польском вопросе они просят военной помощи, и русские эскадры приходят в Сан-Франциско и Нью-Йорк с целью «защитить США от возможной агрессии Англии». «Вежливые люди» из России заставляют Англию отказаться от помощи Конфедерации, а Европа начинает помогать США материально. Во-вторых, на самом Юге, где 38 % населения составляли рабы 78, ситуация коренным образом изменилась. Постепенно (еще в середине 1863 года южане продолжали одерживать победы) информация доходила до рабов, и многие рабы если и не поднимали бунты, и не бежали (и того и другого после Декларации было предостаточно), то начинали существенно хуже работать и требовать больше прав. За счет беглецов с Юга пополнялась и армия США, которая в итоге была в три раза больше армии Конфедерации. Отказ Англии от разблокирования Конфедерации привел к тому, что уже в 1863 году южане начали испытывать существенный недостаток боеприпасов и вооружений. Северо-Запад США, после принятия в 1861 году «усеченным Конгрессом» закона о праве каждого фермера на практически бесплатный земельный минимум, естественно поддержал Северо-Восток, в том числе в надежде получить плодородные земли плантаторов Юга. Соответственно, южане стали испытывать проблемы и со снабжением продовольствием. Так или иначе, но к весне 1865 года Конфедерация проиграла войну, которая на 98 % велась на ее территории. Считается, что Линкольн погиб вследствие покушения на него сторонника южан. Возможно, и так, хотя странно, что это 140

произошло в момент, когда война уже была проиграна и его смерть Югу помочь никак не могла. Но мы знаем наверняка, что перед концом войны победители активно обсуждали, что делать с Югом. «Партия разгрома», к которой принадлежал и Уллис Грант (генерал северян и будущий президент США. — Примеч. ред.), считала, что Юг надо поставить на колени, с которых он больше не поднимется (забавно, но сам Грант освободил своих рабов только в 1865 году, после полного запрета рабства в США — на пять лет позже, чем командовавший армией южан генерал Ли). Линкольн выступал за компенсацию плантаторам и создание единого плана по восстановлению Юга. Понятно, что после его смерти победили бескомпромиссные северяне. Юг был разорен; новая администрация, получившая под свой контроль всю страну, в том числе за счет люстрации на Юге и предоставления политических прав неграм, стала знаменита в основном финансовыми скандалами. В итоге только в 1877 году, ввиду угрозы повторения гражданской войны, в результате приватного соглашения между южанами-демократами и северянами-республиканцами был создан план экономической помощи Югу и начался процесс интеграции.

Экономические итоги войны Итогом войны стало обретение Севером надежного внутреннего рынка, но без защитного тарифа, который убивал конкуренцию и вел к деградации: Юг просто не смог бы платить такие цены за товары. Таким образом, Север де-факто не достиг в этой войне поставленных задач. Зато обнищание Юга заставило искать другие пути развития. Пересмотр бюджетной политики и введение налогов на доход позволили совместить наличие рынка сбыта с формированием нормальной конкурентной среды. Тем не менее плата была огромной: США потеряли в войне 600 000 человек 79, а экономика Севера рухнула настолько, что уровень потребления 1860 года восстановился только к 1873 году. Остается вопрос: можно ли было достичь того же эффекта без войны? Но история не знает сослагательного наклонения. Если Север выиграл войну, то Юг проиграл. Потребление на Юге не восстановилось до уровня 1861 года и к 1900 году, урожайность достигла уровней 1861 года еще на 10 лет позже. Еще к 1940 году южные штаты серьезно отставали по ВВП на человека 141

от северных 80. Да и если смотреть на США в целом, война резко затормозила экономику. С 1865 года и до 1904 года средний рост ВВП США не превышал 2 % в год 81. Такова была плата за спасение от власти ресурса. Если бы не эта трагедия, США никогда не двинулись бы по пути развития эффективной экономики и не были бы той страной, которой они являются сейчас. Увы, даже она мало чему научила политиков: в 1930 году в США был принят закон Холи — Смута, вводящий высокий импортный тариф… «для защиты отечественного производителя». Этот тариф явился одной из главных причин Великой депрессии, вызвав резкое падение экспорта и безработицу в размере 25 %. Хорошо, что на второй раз в США урок был выучен: ресурс убивает экономику, а протекционистские тарифы — классический ресурс. Похоже, теперь учить тот же урок собирается Россия. Кстати, причем здесь рабы? Освобождение рабов явилось побочным продуктом борьбы двух регионов за сохранение ресурса. Линкольн, яростный борец за протекционизм на Севере, не был против протекционистской, основанной на ресурсе, политики на Юге; он был поборником незыблемости прав собственности и никогда не выступал за освобождение рабов до 1862 года. В 1858 году он публично протестовал против идеи предоставления неграм прав граждан в северных штатах. В 1860 году он писал Стефенсу: «Для опасений, что республиканская администрация станет вмешиваться в жизнь рабовладельца Юга и его рабов, нет оснований». Он, судя по свидетельствам, был умеренным расистом, считал негров людьми второго сорта и в светских рассуждениях о будущем рабства настаивал на том, что по мере его отмирания (а он понимал, что механизация когданибудь сделает рабство неэффективным) рабов надо будет принудительно высылать из США в Африку. Так что рабам просто повезло. Да и то относительно: схема их освобождения не предполагала наделения землей, большое их количество в итоге оказалось в виде наемных работников у прежних хозяев, в 1877 году они были снова лишены избирательных прав, к 1890 году вероятность для афроамериканца быть убитым обществом «Ку-КлуксКлан» была выше, чем в 1860 году вероятность для него быть убитым хозяином. Законы о сегрегации просуществовали до 50-х годов прошлого века; еще и сегодня проблема интеграции афроамериканского населения США далека от разрешения.

Глава 12 Зрелища — а потом хлеб n 9%$0.12( #.13$ 012" ( . #0 &$ - 5, *.2.0;% 20%!3>2 9%$0.12( $ &% 2.#$ , *.#$ 0%1301." 3&% -% .12 %21?, 2. %12< . K' ,*-32., *03#%[ /./3+(', Если бы законы общества были кинематографичны и мир подчинялся правилам, по которым пишутся сценарии для HBO, то краткая история стандартного цикла экономического «проклятия» должна была бы выглядеть вполне кинематографично: завязка — нахождение ресурса, расцвет, накопление противоречий и ошибок; кульминация — крах, «нижняя точка», когда кажется, что всё потеряно; и наконец — появление новой, более совершенной структуры, хеппи-энд. Беда в том, что история не обязана следовать канонам и радовать зрителей. И потому часто бывает, что накопленные за время ресурсного благоденствия проблемы завязываются в узел, развязать который не удается с исчезновением ресурса: общество десятилетиями (и веками) несет на себе «проклятие» давно исчезнувшей формации. Именно такая судьба постигла Аргентину — популистская протекционистская система управления страной, примитивность структуры экономики и патернализм (как форма правления и как основное ожидание от правящей группы) продолжают держать страну в ресурсном цикле спустя почти 100 лет после окончания классического периода «проклятия». Территория современной Аргентины (исключая Патагонское Плато, которое и сегодня является малонаселенным) с середины XVI века являлась совокупностью испанских колоний — городов, окруженных значительными сельскохозяйственными угодьями. Земли будущей Аргентины были не богаты ни 143

золотом, ни серебром, ни местными жителями, которых в рамках испанской политики «Энкомьенды» можно было бы использовать почти как рабов. В силу больших расстояний и проблем ландшафта дороги на территории (называвшейся тогда Губерния Рио де ла Плата) были слабо развиты, и фактически каждый город был самодостаточен, экономически независим от других и почти изолирован от внешнего рынка. Эта изоляция, заложившая традиции независимости каждой области, сыграла в будущем страны огромную отрицательную роль. Однако по мере того, как население испанских колоний в Южной Америке, производивших золото и серебро, росло, большие пространства, пригодные для ведения сельского хозяйства, стали преимуществом — у медленнее растущего населения Губернии Рио де ла Плата появилась возможность продавать излишки (скот и зерно в первую очередь) соседним испанским колониям. Как часто бывает в истории, на ее ход существенное влияние оказала ошибка, совершенная властями метрополии: в погоне за дополнительными доходами Мадрид запрещал своим колониям в Южном полушарии торговать между собой не через посредничество Испании. Торговая монополия была, очевидно, невыгодна и продавцам, и покупателям, и в Южной Америке расцветает контрабанда, основным маршрутом поставки товаров становится путь «юго-восток — северо-запад»: сельскохозяйственные товары идут на северо-запад, все остальные — обратно. Несмотря на то что объем такой торговли был незначителен по масштабам европейских рынков того времени, он был настолько важен для Губернии, что в течение XVIII века сеть транспортных путей в ней существенно увеличилась, а изолированные ранее города-провинции стали активно взаимодействовать. Параллельно контрабанда (которая, хотя и велась с одобрения и поддержки местных властей, тем не менее была незаконной и преследовалась испанцами) привела к формированию у землевладельцев Губернии и вооруженных отрядов, охранявших поставки, и готовности бороться с испанским протекторатом. Закон о запрете торговли был отменен ввиду очевидной бесполезности, но, как всегда бывает с правительствами, слишком поздно (в 1774 году) и только потому, что потребовалась лояльность испанских колоний в борьбе с расширявшими свою сферу влияния на материке португальцами. Разграничение сфер 144

влияния с Португалией прошло успешно (хотя Бразилия будет периодически вторгаться на испанские территории в дальнейшем), но война с португальскими колониями еще больше укрепила местные вооруженные отряды, а контрабанда теперь сместилась: незаконная торговля велась между Губернией (которая к 1782 году в бессмысленной попытке остановить интеграцию была разделена на восемь провинций, из которых четыре образовывали современную территорию Аргентины) и португальскими территориями. Требовался только повод, чтобы испанские колонии заявили о независимости, и повод появился в начале XIX века: союз Испании и Франции вызвал агрессию англичан против испанских колоний. В 1806 году англичане атаковали Буэнос-Айрес (крупнейший город территорий), но местные жители отбили две атаки и изгнали англичан. Эйфория по поводу победы переросла в требования независимости, а предводитель вооруженных отрядов был даже провозглашен вице-королем. Испанские власти, естественно, прислали в Аргентину своего вице-короля, и местные жители смирились на целых четыре года. В 1810 году он был свергнут; в ближайшие 20 лет отдельные колонии объединялись и разъединялись, вели войны с испанцами и бразильцами, и к 1830 году на карте мира появились несколько новых государств — среди них Аргентинская конфедерация. Появление Аргентины на карте мира произошло в удачное время — незадолго до этого (за 50 лет, но основную их часть заняли наполеоновские войны) провозглашение независимости США оставило Британию без дешевой и удобной сельскохозяйственной базы. С конца XVIII века британцы добивались соглашения о свободной торговле с Южной Америкой, и по окончании наполеоновской эпопеи оно в полной мере реализовалось. Британия позаботилась о том, чтобы производство скота в Аргентине начало быстро расти — заключались форвардные контракты на поставки мяса, кожи и других продуктов скотоводства, британский флот обеспечивал перевозку товара и охрану, британские банки, такие как Baring Brothers, кредитовали Аргентинские правительства. Джон Форбс в 1824 году писал, что Британия построила с Аргентиной отношения метрополии и колонии без единого выстрела. В течение 50 лет, примерно до 1870 года, Аргентина оставалась конфедерацией провинций, в каждой из которых 145

имели хождение местные деньги, каждая строила свои отношения с внешними рынками. За контроль над портами, через которые продукты скотоводства поставлялись в Британию, шла борьба, периодически переходящая в войну. Попытки правительства сформировать значимые доходы бюджета за счет введения таможенных пошлин на экспорт и импорт были малоуспешны, а постоянный рост заимствований под очень высокие проценты вел к быстрой девальвации песо — центральной валюты. Забавно, что почти весь этот период в стране официально была диктатура — Хосе Мануэль Рохас правил конфедерацией единолично; после его изгнания в 1852 году 10 лет в Аргентине шла чехарда правителей и систем правления (а Буэнос-Айрес успел отсоединиться от конфедерации и снова в нее войти), и лишь к 1862 году в стране сформировалась выраженная двухпартийная система (сторонники унитарной структуры и федералисты) и на пару десятилетий стали возможны мирные выборы. И снова перемены в Аргентине пришлись на удачное время. Гражданская война в США на пару десятилетий ослабила Штаты и сделала их плохим торговым партнером. Крымская война существенно изменила отношения Западной Европы и России и сделала Российскую империю менее желательным поставщиком сельскохозяйственной продукции. Важным было так же появление совершенно нового товара — «мороженого мяса». Аргентина вышла из пертурбаций середины века с относительно низкой себестоимостью труда, зато с огромными пространствами, пригодными под ведение сельского хозяйства, и договорами о свободной торговле с крупнейшими странами мира. Как только в стране установился мир и порядок, она стала объектом масштабных иностранных инвестиций. В нее пришли технологии (в том числе значительные территории стали засаживаться люцерной, давая эффективный и дешевый корм скоту), быстро строились железные дороги, рынок труда был таким емким (в отличие от Бразилии в Аргентину почти не завозились рабы), что Аргентина стала привлекать множество иммигрантов из Италии и Испании. К началу ХХ века половина британских внешних инвестиций была сделана в аргентинскую экономику. С 70-х годов XIX века в Аргентине активно развивалось производство зерна. До 1875 года Аргентина ввозила пшеницу для собственных нужд, но уже к 1903 году экспорт зерна составлял 146

почти 3 млн куб м в год (годовой рацион 16 000 000 человек)82. Аргентина быстро диверсифицировала экспорт, правда внутри одной категории — сельскохозяйственных товаров: к концу XIX века страна экспортировала и зерно, и мясо, и кожу, и шерсть, и даже фрукты. Главными бенефициарами экспортного бума были владельцы латифундий. Они фактически представляли власть в стране; в их интересах были максимальная скорость освоения земель и роста экспорта; но они также были кровно заинтересованы в минимизации налогов и пошлин и быстрой инфляции для снижения себестоимости производства экспортного товара. Борьба за власть между сторонниками федерализма и унитариями вынуждала политиков идти на поводу у тех, кто оплачивал их приход к власти, — и страна придерживалась крайне мягкой денежной политики, за счет которой можно было сочетать низкие налоги (и еще более низкую собираемость) с поддержанием спокойствия. Президент Аргентины Доминго Сармьенто, унионист, остается в памяти аргентинцев как «президент-учитель», создатель системы общего среднего образования. В памяти экономистов же он останется как президент, удвоивший и без того огромный внешний долг страны за пару лет 83. Это, однако, ему не помогло, в 1880 году в результате подобия военного переворота к власти в стране пришли федералисты-консерваторы. Они сделали попытку сбалансировать платежный баланс Аргентины искусственными средствами: в стране прошел период высокой инфляции, и была даже предпринята попытка сделать песо конвертируемой валютой; однако конвертируемость продержалась всего 17 месяцев — опять же краткосрочные выгоды латифундистов и потребность бюджета в деньгах при крайне низких возможностях сбора налогов победили. В 1890 году мягкая монетарная политика привела к логичному исходу — Аргентина объявила дефолт по своим обязательствам Barings Brothers; остальные банки быстро покинули страну, внутренняя банковская система обанкротилась; государство осталось без средств на поддержание своих обширных программ (включая программу иммиграции). Кризис принес с собой не только временное падение ВВП, но и существенное очищение государственных финансов (примерно как кризис 1998 года в России) и открыл путь к их стабилизации — благо в это время применение военной силы для взыскания долгов 147

со страны-должника выходило из моды (в 1902 году европейские страны еще будут пытаться осуществлять морскую блокаду объявившей дефолт Венесуэлы, но безрезультатно). После дефолта 1890 года, который почти не повлиял на экспорт, Аргентина восстанавливалась быстрыми темпами. ВВП рос более чем на 7 % в год 84, власти впервые в новейшей истории объявили политику «импортозамещения» — после кризиса 1890 года Аргентине было сложно импортировать в достаточных объемах. В этот короткий период времени в Аргентине количество трудовых ресурсов, занятых в промышленности, превысило 15 %85 и казалось, что страна сможет начать строить диверсифицированную индустриальную экономику. Однако период мира и процветания в Европе и США существенно увеличили спрос на продукты питания, быстрая интенсификация морского транспорта значительно уменьшила издержки на дальние перевозки мяса и зерна, а основной конкурент Аргентины по поставкам зерна в Европу — Российская империя — никак не могла встать на рельсы стабильного ведения хозяйства: то войны, то революции, то торговые споры существенно тормозили экспорт, да и сельское хозяйство в России развивалось плохо. В результате Аргентина к 1907 году была уже третьим в мире поставщиком продуктов питания 86; покупатели (в основном Великобритания и другие западноевропейские страны) не только щедро платили и вкладывали деньги в инфраструктуру страны; они еще и заботились о том, чтобы богатая южноамериканская федерация была надежным рынком сбыта для их товаров — прежде всего промышленных. Иностранные инвестиции не шли в промышленное производство в Аргентине, а внутренние были полностью сфокусированы на расширении земельных угодий, благо возможности такие у Аргентины всё еще были. В первом десятилетии ХХ века подушевой ВВП в Аргентине был одним из самых высоких в мире. В 1910 году он составлял 3822 доллара в ценах 1990 года по паритету покупательной способности87. По этому показателю страна опережала Францию, Германию, Нидерланды, уступая лишь нескольким экономикам, среди которых были США и Великобритания. Население страны фактически удвоилось за счет притока иммигрантов, в пять раз выросла протяженность железных дорог. Наученные опытом 1890 года (прямо как власти России после 1998 года) власти Аргентины, пользуясь денежным дождем, проливавшимся на Аргентину, 148

поддерживали скромные государственные расходы, не превышая уровня в 9 % ВВП (сегодняшним социальным государствам такой уровень давно не под силу, даже экономные страны тратят более 20 % ВВП)88. Аргентинская экономика росла, инфляция была низкой, а власти радовались «стабильности». Несмотря на это (или из-за этого, если учитывать, что это естественный эффект «ресурсного проклятия»), уровень сложности экономики опять начал падать (только-только зарождавшаяся промышленность отступала перед лоббизмом импортеров и просто в силу неконкурентоспособности по сравнению с европейской): к 1914 году 99,3 % аргентинского экспорта составляли продукты аграрного производства и животноводства, древесина и прочие сырьевые товары89. Экспорт на 50,8 % состоял из злаков, на 17 % — из шкур, костей и прочих продуктов переработки сельскохозяйственных животных (говядина составляла около 10 % экспорта) 90. Уверенный экономический рост Аргентины совпал по времени с периодом быстрой демократизации развитых государств мира. Аргентина, считавшая себя частью развитого мира, не осталась в стороне, и в 1912 году в стране был принят закон о всеобщем избирательном праве. Так уж случилось, что решение было принято в год экономического зенита — ВВП на душу населения вырос до 95 % от среднего по самым богатым странам мира 91. Никогда в будущем эта точка не будет достигнута вновь. 1914 год всё изменил. В Европе разразилась война, быстро ставшая мировой. Экспорт стал крайне затруднен из-за боевых действий в Атлантике (Аргентина была нейтральной, но ее торговые суда топили немецкие подводные лодки). Полностью остановились иностранные инвестиции в Аргентину, в момент, когда существенная транспортная инфраструктура и инфраструктура переработки продуктов сельского хозяйства страны нуждались в «длинных деньгах» для поддержания, а огромные инвестиции в расширение производства требовали роста экспорта. В довершение всего в 1914 году открылся Панамский канал, и перевозка грузов из Азии в Европу стала дешевле и удобнее. США, которые значительно усилили свое положение в мировой экономике в результате войны, были совершенно не заинтересованы в развитии конкурента на мировом рынке продуктов сельского хозяйства и могли ставить условия европейским странам. Аргентинская экономика вошла в рецессию. Финансовая система опять резко сократилась, фактически в стране остался 149

один крупный банк — Banco de la Nacion Argentina (Банк аргентинской нации), принадлежащий государству. Резко выросла безработица, и упали доходы населения. Разумеется, население страны восприняло происходящее не как следствие неготовности экономики к кризису спроса на имевшийся сельскохозяйственный ресурс, а как следствие ошибок управлявших страной два десятилетия федералистов и недостаток справедливости в обществе. В 1916 году (спасибо всеобщему избирательному праву) к власти в стране приходит радикальная партия, а президентом становится Иполито Иригойен. Политика президентов радикалистов (Иригойена и затем де Альвеары) была направлена на поддержку расходов бюджета для закрытия очагов недовольства. Banco de la Nacion Argentina фактически выкупал экспоненциально растущие плохие долги с рынка под мнимое обеспечение; производители сельскохозяйственных экспортируемых товаров получали дотации; субсидии стали выплачиваться малоимущим. Усилиями популистской власти страна избежала диверсификации своей экономики и сохранила сельскохозяйственный фокус. Революция в России и ее уход с мирового рынка зерновых помогает Аргентине сохранять объемы продаж. В первой половине 20-х годов состояние мировой экономики сильно улучшается и спрос на аргентинский экспорт снова растет. От рецессии Аргентина переходит к росту (правда, не такому быстрому, как до войны). Властям даже удается ужесточить монетарную политику без сокращения социально-субсидионных программ. Но в 1929 году в мире наступает Великая Депрессия. Спрос резко падает, и в довершение всего крупные страны в попытке защитить остатки внутреннего производства вводят ограничения на импорт, в первую очередь — мяса. Беда не приходит одна — к концу 20-х годов в мире появляются в промышленном производстве морозоустойчивые сорта пшеницы и одним из лидеров экспорта зерновых становится Канада — оттуда дешевле везти зерно. Депрессию Аргентина встречает уже третьим годом рецессии — падение цен на мировом рынке сельскохозяйственных продуктов начинается с 1926 года. И хотя Великая Депрессия не принесла в страну таких существенных проблем, как, например, в США (безработица не поднималась выше 10 %)92, она нанесла существенный удар по доходам домохозяйств, и правительству «вдруг» стало неоткуда брать средства 150

для субсидирования разросшегося госсектора, покрытия плохих долгов и субсидий. Власти не могут ничего ответить на экономические вызовы, и в 1930 году происходит очередной военный переворот. Следующие 13 лет Аргентина будет жить в «гибридной» политической ситуации — выборы вроде бы проходят, но благодаря массовым фальсификациям на них побеждают те, кого лоббирует высшее офицерство. Радикалисты отстранены от власти, но идеи их, в целом, продолжают жить: экономика остается аграрной, государство играет большую роль, проблемы решаются смягчением денежной политики. За период «левого радикализма» Аргентина теряет четверть своей доли в мировом ВВП, а средний ВВП на человека опускается до 75 % от уровня 12 самых богатых стран 93. В 1943 году новый военный переворот приводит к власти Хуана Перона — симпатизирующего нацистам сторонника политики «Третьего Пути» — смеси националистической диктатуры с сильным социальным государством. Пока крупнейшие державы уничтожают экономики друг друга в самой кровавой войне в истории, Хуан Перон постепенно национализирует основную часть промышленности и финансов и объявляет «национальную индустриализацию» — курс на тотальное импортозамещение. Перон утверждал, что его стратегия развития нова для Аргентины (и всего мира) и представляет собой особый путь. На практике в политике властей не было ничего нового: неэффективность государственной экономики компенсировалась «инфляционным налогом», легкий доступ к кредиту держал на плаву неэффективные предприятия, а масштабные субсидии успокаивали население. Неуклюжие попытки проведения «индустриализации» были неэффективны уже потому, что ориентировались на защиту внутреннего рынка, импортозамещение, а не на встраивание в систему международной торговли и экспорт. Аргентинская индустриализация не была постепенной, основанной на изучении и удовлетворении естественного спроса, она не формировала ни кадров, ни капитала, необходимых для постепенного усложнения производимых товаров. Вместо этого индустриализацию проводили «сверху», сразу, без опыта, школы и ноу-хау, начиная производить высокотехнологичные товары, и новые, заведомо неконкурентоспособные отрасли могли существовать 151

только в условиях политики протекционизма, без надежды на экспорт своих товаров. Разумеется, у этой политики нашлись бенефициары, которые лоббировали свои интересы и последовательно добивались всё больших льгот и субсидий. В результате короткие периоды роста ВВП оказывались искусственными, и с каждым новым кризисом страну отбрасывало назад. Централизация денежных потоков в руках государства, уничтожение конкуренции как в экономике, так и политике, популизм не способствовали созданию гражданских институтов и ограничивали возможности смены власти. Правление Перона закончилось с военным переворотом 1955 года; но последующие правители (военные хунты, сменяемые короткими периодами полумарионеточных гражданских правительств) проводили, в общем, тот же экономический курс: протекционизм, концентрация экономики в руках государства, устранение конкуренции, замена возможности широкого развития доходной базы субсидиями и социальными программами, национализм и изоляционизм в политике. В 1976 году, когда к власти в стране пришла хунта генерала Виделы и начались массовые репрессии, ВВП на душу населения в стране составлял уже лишь 60 % от уровня 12 самых развитых стран 94. К концу правления этой хунты, в 1983 году, 30 000 граждан страны были убиты «эскадронами смерти», а развязанная против Великобритании война за Мальвинские острова проиграна 95. ВВП на душу населения опустился до уровня в 50 % от 12 самых развитых стран 96. Новое время не привнесло изменений в экономические циклы Аргентины. В 1989 году на президентских выборах победил кандидат от перонистской партии Карлос Менем (эта забавная особенность многих «застрявших» экономик — все реформы в них почему-то проводятся под старыми флагами и старыми методами). Реформы, начатые им, на короткое время перезапустили экономику: темпы роста в 1991–92 годах превысили 10 %97. Для обуздания гиперинфляции курс песо был жестко привязан к доллару (1:1, мера популярная, но далеко не всегда эффективная), а использование доллара во внутренних платежах и при внешних расчетах было легализовано. Как уже несколько раз до этого, проблемы экономики лечились мягкостью кредитной политики и ростом социальных расходов — источником был растущий дефицит бюджета. После десятилетий изоляции страна начала быстро реинтегрироваться в мировую политику 152

и восстановила отношения с Британией, при активном участии Аргентины был сформирован — MERCOSUR — общий рынок стран Южной Америки. Национальная экономика была открыта для иностранных инвестиций. Стабильность валюты позволила достаточно спокойно пережить мексиканский кризис 1994– 95 годов, а также крах «Азиатских тигров» 1997 года, увлекший за собой в пучину кризиса российские финансы. Но жесткая привязка курса песо к доллару и ограниченные возможности центрального банка сделали экономику уязвимой, а товары страны — неконкурентоспособными, особенно на фоне девальвации бразильского реала в 1999 году. С 1997 года счет текущих операций страны оставался дефицитным (3,0–4,5 % ВВП)98, а дефицит бюджета к концу 2001 года достиг 5.4 %99. Увеличившись с 1991 по 1997-й год вдвое, госдолг достиг 128 млрд долларов к концу 2001 года100. Участившиеся в последние 15 лет локальные долговые кризисы заставили инвесторов всё более и более скептически оценивать риски заемщиков, что заметно ограничило возможности Аргентины по рефинансированию долга и финансированию бюджета. Результатом стала рецессия, сменившая рост, хронический дефицит товаров, увеличение безработицы, забастовки и социальная напряженность, участившиеся отставки в правительстве. К 2001 году страна вышла на порог кризиса. ВВП на человека опустился до 35 % от уровня 12 развитых стран101 — последние продолжали быстро расти, в отличие от Аргентины. Получив в ноябре 2000 года впервые в своей истории кредитный рейтинг «ВВ-», Аргентина быстро потеряла его вместе с доверием инвесторов. В декабре 2001 года МВФ заблокировал предоставление стране очередного транша кредита, а правительство и вслед за ним президент — Фернандо де ла Руа — подали в отставку; исполняющий обязанности президента страны объявил дефолт по суверенному долгу в размере 82,3 млрд долларов 102. Падение экономики в 2002 году достигло 11 %103, песо был девальвирован и упал до 3,86 за доллар 104, размер долга превысил 152 % ВВП105. На выборах в 2003 году победил Нестор Киршнер, обещавший (как многие до него) реформировать экономику. В следующие четыре года он провел реформу госаппарата и ужесточил монетарную политику — прямо как его предшественники 100 лет назад. Реформы и рост цен на энергоносители позволили экономике расти на 8,0–9,0 % в год 106, бюджет и счет текущих 153

операций стали профицитными, размер долга упал до 61 % ВВП107, инфляция — до 8,5 % (против 41 % в конце 2002 года) 108, безработица — до 8,5 %109. Возобновились консультации с держателями долга. Рейтинг страны вырос до уровня «В-» — «В+»110. Обменный курс тем не менее контролировался центральным банком и поддерживался в рамках 2,8–3,2 за доллар вплоть до 2008 года111. Сил на поддержание финансовой дисциплины хватило ненадолго. Сменившая в 2007 году. Нестора на посту президента Кристина Фернандес де Киршнер, хоть и сохранила за собой это звание два периода, не смогла удержать бюджет и счет текущих операций — они вновь ушли в минус, а кредитный рейтинг в конце 2013 года вновь опустился в дефолтную зону. В 2015 году рост ВВП Аргентины составлял всего 1,5 %, причем более 100 % этого роста обеспечивал рост госрасходов 112. В конце 2015 года победу на президентских выборах одержал Маурисио Макри, который публично поставил задачу восстановления экономики и возвращения ее на мировые рынки капитала. Одобрение парламентом Аргентины соглашения с кредиторами и решение Федерального апелляционного суда США позволили Макри начать выплаты держателям просроченного долга, отказавшимся от реструктуризации в 2005 и 2010 году. У рынков короткая память. В апреле 2016 года. Аргентина вернулась на мировой рынок капиталов, размещая 3, 5, 10 и 30-летние облигации на сумму 16,5 млрд долларов, до 90 % из которых планировалось направить на погашение текущей задолженности, а оставшийся объем — на финансирование бюджета 113. Во время размещения бумаг объем книги заявок андеррайтеров по разным оценкам достигал 70 млрд долларов 114 — рынки были перегреты и спрос существенно превышал предложение. Удовлетворяя высокий спрос и собственные потребности, Аргентина в июле разместила еще два выпуска — 12 и 20-летних облигаций — на сумму 2,75 млрд долларов 115. Буквально через полгода после этого в январе 2017 года размещаются еще два выпуска (5 и 10-летних еврооблигаций) на сумму 7 млрд долларов 116. А в апреле, спустя год после триумфального возвращения, с целью увеличения ликвидности и доступности бумаг более широкому кругу инвесторов все выпуски еврооблигаций, размещенные в 2016–17 гг. на общую сумму 26,25 млрд долларов, переоформляются в глобальные117. В конце июня в качестве «вишенки на торте» появляются 100-летние облигации, размещенные на сумму 2,75 млрд 154

долларов по ставке 7,125 %118. Аргентина успевает даже «запрыгнуть в последний вагон улетающего вдаль поезда», разместив в начале января 2018 года еще 3 выпуска глобальных облигаций (на 5, 10 и 30 лет) на сумму 9 млрд долларов 119. Реформы президента Макри, направленные на оздоровление госфинансов, модернизацию производства, наращивание экспорта и рост экономики в целом, были запущены одновременно с либерализацией валютного регулирования и введением свободного курсообразования на валютном рынке. Как и во времена Карлоса Менема, они имели своей целью наверстать упущенное за годы отставания время в деле строительства диверсифицированной открытой экономики. Однако они, естественно, стали причиной роста цен и социальной напряженности в результате падения внутреннего платежеспособного спроса. Правительство Макри пыталось сгладить социальную ситуацию: для наиболее уязвимых слоев населения была введена программа поддержки. Ее предполагалось профинансировать, в том числе, за счет амнистии капитала, начавшейся в августе 2016 года: согласно правилам, заявители, подавшие сведения о находящемся в их собственности движимом имуществе до конца 2016 года, должны были уплатить 10 % от задекларированной стоимости (с начала 2017 года уже 15 %) 120. Объем полученных в результате амнистии средств превысил 90 млрд песо (около 5,7 млрд долларов)121. Вследствие девальвации песо, унификации обменного курса, повышения тарифов на коммунальные услуги, остававшихся на протяжении последних 12 лет дотационными122, инфляция в 2016 года поднялась до 41 % (постепенно замедляясь до 26–27 в конце 2017 — первой половине 2018 года)123. Дефицит бюджета достиг 6 % по итогам 2017 года124 — несмотря на заявления Макри о движении в сторону жесткой финансовой политики. В 2017 году начался временный рост процентных ставок и параллельное глобальное укрепление доллара в сочетании с налоговой реформой в США, стимулирующей репатриацию капиталов. Воспринимая экономики с дефицитом текущего счета и бюджета и выросшим внешним долгом как наиболее уязвимые в этих условиях, международные инвесторы начали в ускоренном режиме покидать их рынки, усиливая давление не только на цены активов, обращающихся на внешних рынках, но и на локальные активы и курсы национальных валют. Нарастив свои международные резервы до 63 млрд долларов 155

к концу января 2018 года125, ЦБ Аргентины в условиях падения песо приступил к ежедневным интервенциям, поддерживая курс на фоне ухудшения внешней конъюнктуры и стремительного оттока капиталов. Одновременно с этим ЦБ трижды поднимал процентную ставку в 2018 года, доведя ее до 40 %126. Внешний долг Аргентины за период правления Маурисио Макри достиг рекордной отметки 127. Правительство страны ссылалось на то, что им досталось тяжелое наследство от президентства Кристины Киршнер. Тем не менее Кристина Киршнер оставила президентский пост, когда внешний долг страны был на 26 % меньше 128. Правда, в отличие от аналогичных ситуаций начала и середины ХХ века, международное сообщество было готово помочь Аргентине. В ответ на просьбу МВФ оперативно одобрил план правительства Аргентины и утвердил предоставление 50 млрд долларов в рамках stand-by-кредита 129. Несмотря на все усилия, курс песо к концу 2018 года потерял около 36 % с начала года 130. Но Макри это не помогло — на выборах осенью 2019 года он проиграл… Кристине Киршнер — тому самому президенту, при котором страна в очередной раз ушла в популистский экономический штопор. Аргентинский цикл начался заново. Я хочу покаяться перед читателями. Мы намеренно изложили историю Аргентины за последние 150 лет так подробно и нудно. Именно такой она и была в реальности — течение этих бесконечных постресурсных циклов, внутри которых попытки стабилизировать бюджет приводили к потере конкурентоспособности экономики и протестам привыкших к высоким уровням субсидий граждан, в результате чего власть менялась и получившие ее популисты смягчали политику за счет бюджета — и это приводило к бюджетному и долговому кризису. Ни разу со времен первых всеобщих выборов Аргентине не удалось до конца пройти кризис перехода к монетаристской экономике, сполна расплатиться за прошлые ошибки и ресурсное изобилие начала ХХ века и выстроить диверсифицированную экономику, способную генерировать достаточный ВВП на душу населения, чтобы обойтись без убивающих финансы страны систем субсидий и зависимости от мировой конъюнктуры. За эти 100 лет доля Аргентины в мировом ВВП сократилась в два раза и продолжает падать. В 1950 году Аргентина всё еще входила в двадцатку стран с наибольшим уровнем ВВП на душу 156

населения. Сегодняшние доходы на душу населения в Аргентине составляют лишь 40 % от среднего уровня по развитым странам 131. Перспектив выхода из этого цикла не видно — в борьбе за власть аргентинские политики привлекают избирателей краткосрочными выгодами, в основном обещая раздачу льгот, субсидий и социальную поддержку. Основная проблема экономики Аргентины — конечно, низкая диверсификация и простая структура экспорта, наследие времен сельскохозяйственного бума. Многочисленные «индустриализации» не дали эффекта. Не правда ли, это похоже на попытку «развития сверху», которая постоянно предпринимается в России? В конце второго десятилетия XXI века свои «аргентинские» ошибки российские власти могут успешно маскировать нефтедолларами; но когда их поток по той или иной причине иссякнет (как закончился сельскохозяйственный бум в Аргентине), мы столкнемся с похожим эффектом.

Глава 13 Птичье немолоко n 2.,, * * ./ 1-. (,%2< !.# 212". ( -% 3,%2< %#. ' 9(9 2< — ( -% ,%-%% ./ 1-. (,%2< !.# 212"., $ &% %1+( 2; ,.&%8< %#. ' 9(2(2< В мире ключевые ресурсы принято называть «золотом»: жидкое золото — нефть, белое золото — хлопок, черное золото — уголь. В романе «Москва 2042» Владимир Войнович, пожалуй, впервые в истории литературы попробовал низвергнуть экономический ресурс с пьедестала — прямо в глубину общественного туалета: в его романе Россия живет за счет экспорта на Запад «вторичного продукта», проще говоря — фекалий. Такую метафору легко можно было бы счесть русофобским выпадом. Однако писатель, сетующий на ресурсную зависимость России, оказался не так уж далек от реальности: фекалии могут быть ресурсом и даже вызывать «ресурсное проклятие». Гуано (от исп. huano, что означает «навоз») — это помет морских птиц, в течение веков скапливающийся толстым слоем на прибрежных скалах. Из-за длительного взаимодействия с содержащими фосфаты каменными породами в некоторых местах (особенно в засушливом климате) птичий помет превращался в крайне эффективное азотисто-фосфорного удобрение, играющее важную роль в сельском хозяйстве. Залежи этого удобрения находятся, в первую очередь, на островах вблизи побережья Чили и Перу, а также в Южной Африке и на островах Карибского бассейна. В то же время в Перу и Боливии существуют залежи другого крайне эффективного удобрения — селитры. Эти удобрения сыграли немаловажную роль в экономическом развитии Перу и Боливии XIX века, превратившись в их основные ресурсы, зависимость от которых привела к затяжным экономическим 158

кризисам в этих странах и даже спровоцировала масштабную войну с соседним Чили. Перу получила независимость от Испании в 1826 году после затяжной освободительной войны. Экономика новоиспеченного независимого государства была подорвана боевыми действиями, и стартовые позиции Перу были крайне плачевными. В стране в то время существовала отсталая аграрная экономика, ориентированная в основном на производство хлопка и сахарного тростника. Добывалось также серебро, доля которого в экспорте достигала более 50 % вплоть до 1866 года 132. Но из-за слабости собственного производства экономика Перу полностью зависела от импортных товаров из США и Европы. В стране на законодательной основе существовало рабство. Проживающие в Перу индейцы кечуа и аймара, как и многие крестьянеметисы, находились в положении крепостных у дворян и прочих землевладельцев. В стране бушевали многочисленные внутренние конфликты, характерные для полуфеодального общества, на фоне которых военные постоянно стремились заполучить абсолютную власть в стране силовым способом. Только в 1845 году, когда президентом страны стал Рамон Кастилья (годы правления: 1845–1851, 1858–1862), начали приниматься меры, направленные на развитие экономики и демократических институтов. Соседняя Боливия получила независимость от Испании в 1825 году, также после затяжной освободительной войны. В целом, вся история страны в XIX веке крайне напоминает перуанскую — истощенная колониальной политикой Испании страна, в которой сохранился феодальный строй и архаичная аграрная экономика, на протяжении всего столетия страдала от бесконечных внутренних конфликтов и экономического кризиса. Точно также ущемлялись в правах индейцы и крестьяне, а наиболее обеспеченными и влиятельными слоями общества оставались богатые помещики-латифундисты и военные. В стране постоянно происходили перевороты, и долгое время редкому боливийскому президенту удавалось просидеть в своем кресле дольше года. Из-за перманентных политических кризисов и отсталой экономики Боливия считалась одним из самых нестабильных и бедных государств Южной Америки. Все статьи экспорта сводились к аграрной продукции, скоту, коре хининового дерева, листьям коки и небольшому количеству 159

серебра, извлекаемого на истощенных многовековой испанской эксплуатацией месторождениях. Во время, когда президентом Перу стал либерально настроенный реформатор Кастилья, на европейских рынках резко выросла роль минеральных удобрений. В результате промышленной революции, в ходе которой в города хлынули огромные потоки крестьян, сельское хозяйство потребовало кардинальной интенсификации и, соответственно, огромного количества минеральных удобрений. Запасы гуано в Перу были огромными. Богатой селитрой была и Боливия. Процесс добычи этих удобрений был крайне прост с технической точки зрения и не требовал особых затрат, а цены на мировых рынках в 30 раз превышали издержки 133. В бюджеты двух соседей рекой потекли «гуановые» деньги. В обеих странах начала развиваться промышленность, появились первые железные дороги, были выплачены все накопившиеся за время предыдущих гражданских войн внешние долги, и в окончательный упадок пришел институт рабства — на фоне новых высокомаржинальных отраслей, не требовавших большой рабочей силы, трудоемкое сельское хозяйство, движимое рабским трудом, оказалось просто невыгодным — было проще «отпустить» рабов и предоставить им право продавать свой труд землевладельцам. Однако использованы гуановые деньги были и на абсолютно типичные для ресурсозависимых экономик цели: усиление армии и в оборонный бюджет в целом (восстания и мятежи в стране всё еще случались очень часто), а также на содержание стремительно разрастающегося государственного и силового аппарата вместе с армией чиновников. Часть денег просто исчезала в карманах высших чиновников. К тому же цепочка создания стоимости из-за неразвитости бизнеса в Перу и Боливии оставляла большую часть прибыли иностранцам. Из-за того, что в Перу еще отсутствовали собственные крупные предприниматели, добытое гуано в основном скупали иностранные торговые компании. В 1842 году всё перуанское гуано было объявлено государственной собственностью, и права на его добычу, вывоз и продажу немедленно получили английские торговые дома. Однако фактически контроль правительства за сферой отсутствовал, и англичане просто покупали сырье по локальным низким ценам, не платили перуанскому правительству 160

никаких налогов и ренты и выдавали ему кредиты и займы под огромные проценты в счет будущих продаж удобрения, да еще и с вычетом выплачиваемых правительством комиссионных. Правительство постепенно накапливало огромные долги перед английскими торговыми домами и банками. На выборах 1851 года Кастилью сменил консерватор и кадровый военный Хосе Эченике (годы правления: 1851– 1855), который восстановил почти умерший институт рабства, поднял налоги, взимаемые с индейцев, почти втрое, начал преследования всех несогласных с его политикой, и фактически присвоил себе деньги, получаемые государством от продажи гуано. Политика Эченике вызвала широчайшее недовольство перуанцев, и в 1854 году экс-президент Кастилья, опиравшийся на крестьян и рабов, организовал против него революцию, окончившуюся его возвращением в президентское кресло на правах «временного президента» (как нетрудно догадаться, остался он в нем надолго). Кастилья окончательно отменил рабство и подушную подать для крестьян, а также церковную десятину, всё еще существовавшую в преимущественно католическом Перу. Кастилья продолжил политику по укреплению государственного капитализма во всех сферах экономики. Этому способствовали и стабильные цены на гуано, экспорт которого в 1854– 1855 годах принес в бюджет до 80 % всех средств 134. Однако большая часть прибыли оставалась в торговой цепи — ее получали торговцы, связанные с английскими банками и занимающиеся распределением и администрированием ресурсной ренты чиновники. Были и другие проблемы: развивалась «голландская болезнь», и перуанская экономика становилась всё более зависимой от импорта. Прибыли от торговли удобрением оседали в карманах нескольких процентов населения и пролиферировали не так сильно — слишком большая доля потребления обеспечивалась импортом. Неравенство росло очень быстрыми темпами. Хотя Кастилья пошел на ряд уступок для крестьян и индейцев, в их рядах зрело недовольство растущим неравенством. В некоторых регионах страны местные власти стали отказываться продавать гуано связанным с иностранным капиталом столичным торговцам из Лимы, поскольку деньги от экспорта удобрения не доходили до их провинций. Правительство в свою очередь решило отдать всю добычу гуано в руки единого 161

концессионера, которым в 1869 году стал французский торговый дом братьев Дрейфусов. Французский концессионер обязался не только покупать гуано напрямую у перуанцев, минуя столичных посредников, но и ежегодно покрывать внешний долг страны. Это создало классическую ситуацию moral hazard — правительство стало больше и больше занимать. В результате само правительство Перу к сроку истечения соглашения концессии (1878) задолжало дому Дрейфусов огромную сумму. Параллельно Перу становилось всё более и более воинственной страной с региональными амбициями, и на армию тратилась значительная часть доходов от экспорта гуано. В 1858– 1860 годах прошла война с Эквадором, а в 1868 году была даже объявлена война Испании, пытавшейся взыскать с Перу старые долги. Был заключен оборонный союз с Боливией, направленный в первую очередь против Чили, власти которого также имели растущие региональные амбиции и претендовали на месторождения селитры на юге Перу и западе Боливии. В обществе постепенно возникло мощное движение против засилья военных в правящей верхушке, получившее название «сивилистов» — сторонников гражданского управления страной. Сивилисты видели в военных причину высокого уровня неравенства и коррупции и надеялись, что гражданская власть сможет справиться с социальными проблемами. Кандидатом в президенты от сивилистов стал Мануэль Прадо, который в 1872 году выиграл выборы. Увы, это было крайне неподходящее время для эксперимента по внедрению гражданской власти. Как раз с этого года истощение запасов гуано стало проявляться в сокращении добычи, а параллельно на рынке появились более выгодные удобрения. Цены на гуано начали падать, и правительство решило попытаться заменить его в роли ключевого экспорта другим удобрением — селитрой. Были национализированы все шахты страны, производившие селитру, однако начавшийся кризис усугублялся на глазах. Власти соседнего Чили между тем не оставили планов завладеть селитряными шахтами в Перу и Боливии. За их амбициями стояли английские торговые компании, которые с национализацией шахт в Перу потеряли большие прибыли. Особенно риск вторжения был актуален для крайне слабой Боливии, за разработку селитряных месторождений которой боролись и перуанские, и чилийские чиновники и компании. 162

В 1878 году чилийские войска, не встретив никакого сопротивления, полностью захватили боливийскую провинцию Атакама, где были сосредоточены месторождения селитры. Поскольку между Боливией и Перу в 1873 году был заключен договор о совместной обороне, после провалившихся переговоров по урегулированию конфликта началось открытое военное столкновение армий Перу и Боливии, с одной стороны, и Чили — с другой. Хотя совокупная численность армий Перу и Боливии была больше, чем у Чили, чилийская армия была лучше вооружена и подготовлена, а многие подразделения армий Боливии и Перу и вовсе были сформированы из необученных военному делу индейцев и крестьян. Кроме того, в Перу продолжался политический кризис, вызванный противостоянием военных и сивилистов, и крестьянские бунты. В мире, во многом благодаря умной английской дипломатии, не сложилось однозначного отношения к войне, и многие страны заняли прочилийскую позицию. За несколько месяцев чилийская армия захватила всё боливийское побережье и вторглась в Перу. Президент страны, Мариано Игнасио Прадо, бежал в Европу, и примерно в эти же дни был свергнут президент Боливии Иларион Даса, который вскоре также бежал в Европу, прихватив значительную часть государственной казны. Располагавшиеся на захваченных территориях селитряные месторождения стали передаваться чилийским и английским предпринимателям. В ходе войны большая часть шахт так или иначе оказалась под контролем английских банков и торговых домов. Те шахты, которые оказались в руках чилийцев, были немедленно использованы для получения средств на закупку вооружений и покрытие огромных военных расходов страны. К 1880 году Боливия, измученная людскими и экономическими потерями, вышла из войны, оставив прибрежные территории чилийцам. В одиночку Перу больше не могла продолжать войну против превосходящих сил противника, пользовавшегося, вдобавок, поддержкой наиболее влиятельных держав. Начались долгие и мучительные переговоры о мире, которые велись при посредничестве США. Поскольку власти Перу оказались крайне несговорчивыми, чилийские эскадры устраивали рейды вдоль побережья страны, высаживая в прибрежных городах и селениях десанты и обстреливая города с моря. Когда чилийские 163

войска стали подходить к Лиме — столице Перу, избранный взамен Прадо президент-военный Пьеролла также сбежал. Город был захвачен чилийской армией, и установилась оккупационная администрация. Хотя официально это означало полное поражение Перу, боевые действия в отдаленных горных районах страны продолжались вплоть в 1883 года. Вместо Пьероллы богатейшие предприниматели Лимы выбрали нового президента из числа сивилистов — Франсиско Кальдерона, который сформировал правительство, готовое идти на уступки чилийцам. Однако Кальдерон попытался сыграть двойную игру и пообещал американцам передать под их протекторат богатые гуано и селитрой прибрежные провинции. Штаты не торопились вмешиваться, и англичане добились его ареста чилийцами. В 1883 году был, наконец, подписан Анконский мирный договор, согласно которому Перу уступало Чили богатые селитрой территории департамента Тарапака, а департаменты Такна и Арика еще 10 лет должны были оставаться под чилийской оккупацией. Перу также обязались возместить все убытки Чили за годы войны. Боливия же, вышедшая из войны еще в 1880 году, потеряла богатые селитрой прибрежные провинции, а также лишилась выхода к морю. Война истощила все три стороны конфликта. Территория Перу была разорена, были уничтожены многие хлопковые и сахарные плантации и потеряны самые богатые месторождения гуано и селитры. Кроме того, страна понесла и огромные человеческие потери — за годы войны в Перу погибло 80 тыс. человек 135. Были разорены и полностью разрушены многие города и селения. Положение страны усугублялось тем, что в период «гуанового рая» экономика страны не развивалась. При этом раскол элит на «военных» и «гражданских» сохранялся. В 1884– 1885 годах в стране разразилась гражданская война, закрепившая за Перу на долгие годы статус очага нестабильности. Примерно такая же участь ждала и Боливию — потеря селитряных месторождений и выхода к морю вместе с бесконечными переворотами и внутренними конфликтами лишили страну надежды на выход из нищеты и отсталости. История Перу и Боливии, которые и сегодня, спустя 140 лет после «войны гуано», остаются на скромных 87 и 122 местах по ВВП на человека в мире136, наглядно демонстрирует, что даже такой ресурс, как птичий помет, может оказаться не только 164

крайне ценным, но и крайне опасным; и что зависимость от его экспорта не только разрушает экономику страны, но и подрывает ее безопасность. Коррумпированность местных элит, занятых личным обогащением и строящих «государственный капитализм», политическая нестабильность и постоянные гражданские конфликты, чрезмерное влияние силовиков на жизнь страны заставляли экономику этих стран оставаться архаичной. Политическая нестабильность и коррупция приводили к естественному желанию инвестировать вовне страны и к выносу в рамках цепочек создания стоимости большей части прибыли за рубеж. Иностранные компании легко пользовались коррупцией внутри страны и страхом перед опорой на внутренние бизнесы и забирали себе контроль за процессами создания добавочной стоимости и над важнейшими сферами экономики. Проникновение иностранных держав в экономику Перу, Боливии и Чили, и многих других стран Южной Америки, помноженное на высокое социальное неравенство, уже к началу XX века вызвало рост и развитие левых идей в странах Латинской Америки, а также резко антизападные настроения. Это противостояние крайностей — от «продажи родины» к ультралевому патриотизму, продолжается в регионе до сих пор, как можно видеть на примере режима недавно свергнутого Эво Моралеса в Боливии или Чавеса в Венесуэле.

Глава 14 Истощение n 2.,, * * " &%- ! + -1 " (1/.+<'." -(( ".',.&-.12%), ( * * +%#*. 0 '038(2< "1%, %1+( -% .2-.1(2<1? !%0%&-. * 2.,3, 72. (,%%8< «Ресурсное проклятие» способно подорвать экономику большой и богатой страны. Тем более страшным может быть ущерб от доминирования того или иного ресурса для маленького государства, где ресурсов гораздо меньше, и исчерпываются они гораздо быстрее. Но нам, сторонним наблюдателям, изучать процессы, идущие в маленьких обществах, в каком-то смысле проще и приятнее: в большой стране или даже империи все процессы смазаны, переплетены между собой и «прячутся» под многочисленными масками, а мощный пропагандистский аппарат, который, как правило, умирает последним, продолжает искажать историю и навязывать свои трактовки событий даже и в фазе необратимого распада; в маленьком же государстве процессы протекают острее, нагляднее и прямолинейнее. Остров Пасхи, называемый его жителями Рапануи, был открыт голландским мореплавателем Якобом Роггвеном в 1722 году в день празднования Пасхи, за что и получил свое название. Перед глазами Роггвена предстал абсолютно голый вулканический остров, населенный небольшим, даже применительно к площади острова, количеством аборигенов. Высадившиеся на острове голландцы были поражены огромными каменными статуями, покрывавшими всю его пустынную территорию: изготовление, доставка с каменоломен и монтаж таких истуканов явно требовал гораздо более высокого уровня технического развития, чем тот, которым располагали встреченные голландцами аборигены. Сразу же стало очевидным, что местные жители явно когда-то были гораздо более развитым народом. 166

В это же время на самом острове не было почти никаких пригодных к пище растений и культур, почти не водилось никаких съедобных животных, а в окружавших его водах водилось, по сравнению с другими тихоокеанскими островами, крайне мало рыбы. Было видно, что к моменту открытия острова европейцами цивилизация Рапануи находилась в состоянии глубочайшего упадка и кризиса. О причинах этого кризиса крайне сложно судить ввиду того, что о доевропейской истории цивилизации Рапануи не сохранилось почти никаких сведений, и все предположения основаны лишь на исследованиях археологов. Феномен гигантских статуй (ставших популярным артефактом во всем мире) и пугающая бедность острова привлекали внимание многих людей с развитой фантазией, которые не ленились придумывать свои (чаще всего ненаучные) версии событий. В числе разработанных, в том числе литературно, и нашедших отражение даже в кинематографии версий — посещение острова инопланетянами, инфекция, самоуничтожение сверхцивилизации, изобретшей смертоносное оружие и допустившей гражданскую войну, извержение вулкана и пр. Как легко догадаться, ни одна из этих версий не проходит минимальной проверки фактами. Реальность видимо была значительно прозаичнее. По мнению исследователей, остров был заселен в середине I и начале II тысячелетия нашей эры, скорее всего, выходцами с островов Полинезии, постепенно продвигавшимися на восток через острова Кука и Питкэрн. В свое время Тур Хейердал практически показал, что на деревянном плоту можно переплыть почти 5000 миль по Тихому океану (правда, он плыл на запад, используя течение Гумбольта, но принципиальной проблемы плыть на таком плоту с парусом на восток тоже не было), что дало ему основание подтвердить теорию полинезийского заселения ∗. Постепенно на острове сформировалось обычное для поздних форм родо-племенного строя с элементами рабовладения ∗

До недавнего времени, в том числе самим Хейердалом, считалось, что среди жителей Рапануи были и потомки южноамериканских индейцев. Он даже придумал красивую легенду о гибели цивилизации Рапануи от войны между выходцами с разных континентов. Однако последние исследования показывают, что происхождение обитателей острова другое, а небольшая примесь южноамериканских генов, видимо, является следствием позднейшего смешения.

167

общество: существовали прослойки жрецов, воинов-знати, общинников и рабов. Рапануйцы делились на кланы, которые, судя по археологическим данным, сосуществовали далеко не мирно, и на острове часто случались междоусобные войны. Основными занятиями рапануйцев были земледелие и рыболовство, а также сбор яиц морских птиц и разведение кур, которые к моменту прибытия голландцев оставались единственным видом домашних животных, худо-бедно разводимых аборигенами. По близлежащим водам аборигены перемещались на вырезанных из дерева каноэ. Рапануйцы практиковали резьбу по камню, о чем свидетельствуют, в частности, знаменитые каменные статуи, называемые аборигенами «моаи», и добились в этом немалых успехов. У рапануйцев существовала и собственная система иероглифической письменности, называемая «кохау ронго». Со временем по неизвестным причинам эта цивилизация лишилась всех необходимых для жизни ресурсов и стремительно деградировала. Версия климатических изменений (действительно, осадки на острове выпадают в довольно маленьких количествах, вулканическая почва скудна и неплодородна, а сильные ветра ухудшают условия земледелия) похоже не находит подтверждения — нет следов коренных изменений климата. По другой версии, которая выглядит более правдоподобной, аборигены острова Пасхи просто-напросто истощили все имеющиеся у них и без того скудные ресурсы, когда население Рапануи слишком разрослось. По мнению археологов, когда первые поселенцы прибыли на остров, на нем присутствовали довольно крупные леса. Леса давали приют многочисленным видам животных, в том числе съедобных, и возможность произрастания плодовых деревьев; защищенная лесами от ветров и постоянно удобряемая в лесной экосистеме почва была плодородной и годной для земледелия. Переселенцы, естественно, стали очищать участки под посевы — так же, как это делали их предки на островах Полинезии; так же, как это делали индейцы Мезоамерики (однако климат острова Пасхи сильно отличается от климата Мезоамерики, и это сыграло с жителями острова злую шутку). Обилие лесов дало им возможность строить большие деревянные дома и создавать деревянный флот — большие лодки, пригодные для далеких морских походов и активного лова рыбы; обилие 168

диких животных и пищи для животных домашних способствовало наличию в избытке мяса и молока. Население острова стало быстро увеличиваться. Экстенсивная политика хозяйствования, как мы сегодня ее назвали бы, привела к образованию устойчивых паттернов поведения у островитян. Сокращение лесных массивов вело к выветриванию почвы и ее высыханию. Для обеспечения питанием растущего населения в условиях падения урожайности требовалось еще больше сельскохозяйственных земель — и вырубки шли еще быстрее, тем более что лес шел на строительство домов (а размер дома, видимо, определял престиж домовладельца), использовался как топливо и для создания лодок — ведь сокращение количества диких животных требовало добычи большего объема рыбы для поддержания белкового баланса. С течением времени почти все леса были вырублены аборигенами, в какой-то момент оставшаяся их часть из-за эрозии почв и просто в силу неспособности к восстановлению исчезла сама. В какой-то момент рапануйцы перестали строить деревянные хижины и дома, переселяясь жить в пещеры — строить стало буквально не из чего, а старые деревянные дома гнили, разрушались от времени и сгорали во время межклановых конфликтов. Из-за исчезновения лесов аборигены перестали создавать лодки-каноэ, что лишило их даже теоретической возможности покинуть пределы острова и крайне затруднило ведение морской охоты и рыбной ловли. Приостановилась охота на дельфинов, употребляемых аборигенами в пищу, и ловля тунца, который водился только в открытом море. Морской промысел сосредоточился на прибрежных водах — буквально нескольких сотнях метров от берега. Обитавшие у самых берегов острова виды рыб, а также ракообразные и моллюски были почти полностью буквально съедены за очень короткий срок. Другой проблемой стало исчезновение пригодных к употреблению в пищу животных. Почти все дикие птицы вымерли вследствие интенсивной охоты аборигенов и от исчезновения лесов; популяция морских птиц резко сократилась из-за массового поедания рапануйцами их яиц. Лесные животные исчезли еще раньше. Единственными распространенными источниками животного мяса, употребляемого аборигенами, стали мясо крыс и кур. 169

В какой-то момент нормой жизни стал каннибализм, о чем свидетельствуют многочисленные человеческие кости, найденные среди прочих пищевых отходов рапануйцев исключительно в последний период до прихода европейцев. Единственным, что поддерживало жизнь кланов аборигенов, оставалось скудное земледелие. Исчерпание ресурсов вызывало острую конкуренцию за их остатки, из-за чего военные столкновения между кланами аборигенов стали крайне частыми. Об этом свидетельствуют найденные археологами многочисленные наконечники обсидиановых копий, разбросанные по всему острову, — опять же в последний период. Из-за войн и голода население острова стремительно сокращалось, а сама цивилизация приходила в упадок — прекратилось строительство каменных статуй, разрушилась классовая иерархия, и произошла массовая милитаризация общества. Деградация культуры сказалась и на изменении религиозных культов: вместо почитания каменных идолов-моаи запертые на опустевшем унылом острове аборигены перешли к культу человека-птицы, который, по видимости, сложился из-за зависти аборигенов к парящим над морем птицам, имевшим возможность улететь с острова куда-нибудь в более благоприятное место. Остров Пасхи превратился в классический «остров невезения», где ничего не растет и не ловится. Но даже после открытия и заселения европейцами острова Пасхи беды рапануйцев не закончились. И без того маленькое население острова резко сократили завезенные европейцами болезни. По злой иронии судьбы в 1860-х годах большая часть туземцев была силой вывезена работорговцами для добычи гуано в Перу — как будто одного ресурсного кризиса было мало и последние аборигены должны были поучаствовать в «ресурсном проклятии» еще и в другой стране. К 1872 году на острове осталось всего 111 аборигенов 137. Разрушившая саму себя цивилизация фактически исчезла окончательно. Остров Науру расположен существенно ближе к Полинезии, чем остров Пасхи, — он находится между Новой Гвинеей и Маршалловыми островами. Науру был заселен примерно тогда же, когда и остров Пасхи. Жители Науру, разделенные на несколько (к концу XIX века — двенадцать) небольших независимых племен, живших первобытно-общинным строем, не создали ни скульптурных памятников, ни письменности. Зато они 170

традиционно сажали, а не вырубали деревья (в основном кокосовые пальмы и панданы), а их рыболовство было рачительным, а не расточительным: аборигены строго делили между собой участки для рыбной ловли, на своих участках они подкармливали рыбу, обогащали ее кислородом, известно, что даже детям запрещалось купаться в зоне лова, чтобы рыба не ушла, в том числе, к соседу. История Науру далеко не столь мрачна, как история острова Пасхи. Но она также является ярким примером быстрого истощения ресурса в ущерб долгосрочному развитию, но только уже в период колонизации острова. История Науру периода колонизации мало отличается от истории других колонизированных островов — он переходил из рук в руки, рассматриваясь как стратегический плацдарм и источник полезных ископаемых. Европейцы впервые попали на этот остров в конце XVIII века, однако почти до конца XIX века остров оставался независимым, а его жители в основном промышляли пиратством. В 1888 году остров был аннексирован Германской империей. Во время Первой мировой войны остров был захвачен австралийцами, и вплоть до Второй мировой войны он находился под совместным управлением Британии, Австралии и Новой Зеландии. В годы Второй мировой войны остров был оккупирован Японской империей. Два из 12 племен, населявших остров, полностью исчезли из-за японской политики геноцида местного населения, а само население сократилось на треть — с примерно 1850 до 1350 человек. После окончания войны остров вновь перешел под управление Австралии, де-юре став подопечной территорией ООН. Но основное событие в истории острова случилось в 1899 году: на острове были обнаружены значительные запасы фосфоритов, из которых производятся крайне эффективные минеральные удобрения. В 1906 году британская компания British Paciﬁc Islands купила у Германии право на разработку и эксплуатацию фосфоритных месторождений, после чего экспорт данного минерала стал основой экономики острова. После Второй мировой войны Британская фосфатная компания возобновила добычу и экспорт фосфоритов. Прошло не так много времени, и общемировой тренд деколонизации докатился и до Науру. В 1967 году под давлением местных властей контроль над экспортом и добычей фосфоритов 171

был передан науруанцам. В 1968 году остров Науру стал и де-юре независимым государством — одним из самых маленьких на планете. Первые тридцать лет в независимом Науру, благодаря экспорту фосфоритов, сохранялся крайне высокий уровень жизни — значительно выше, чем в других странах региона. Ежегодно добыча фосфоритов приносила экономике страны до 100 млн долларов 138. Доход на душу населения в 1975 году был самым высоким в мире — 35 тыс. долларов на человека в год 139. Специальные фонды, в которых аккумулировалась выручка от продаж фосфоритов, выплачивали жителям фиксированную сумму «безусловного дохода», оплачивали электроэнергию, чистую воду и даже авиабилеты. На острове, на котором проживало меньше жителей, чем в большом московском многоквартирном доме, были построены международный аэропорт (и создана авиакомпания), гостиница с более чем 100 номерами, конгресс-центр, шоссе по периметру острова, к каждому дому подведена телефонная связь и создан спутниковый центр связи. Часть денег, разумеется, бесследно пропадала в ходе сомнительных операций и финансовых схем науруанских чиновников — но нельзя сказать, что науруанские власти зря ели свой хлеб: им удалось придумать еще один источник сверхдоходов для острова. В 1989 году Науру подал иск в Международный суд ООН с требованием к государствам, когда-либо разрабатывавшим фосфориты на острове, возместить экологический ущерб. Австралия, Великобритания и Новая Зеландия выплатили Науру по решению суда более 100 млн долларов, а ряд других стран (включая даже Тайвань) просто оказали материальную помощь 140, 141. Предполагалось, что полученные средства пойдут на завоз на остров плодородной почвы и рекультивацию земель. Но в итоге деньги просто «растворились» — по официальной версии власти они были потрачены на «инфраструктуру». Тем временем из-за получаемых сверхдоходов многие науруанцы перестали работать и даже отдавать детей в школы. Они ударились в неумеренное потребление, скупая дорогие машины (в каждой семье их было четыре или пять) и технику, путешествуя по миру, нанимая иностранную прислугу. При этом получаемые доходы граждане страны в большинстве своем ни во что не инвестировали, за исключением заграничной жилой недвижимости. 172

Разработки фосфоритных месторождений проводились к концу 80-х годов на 75 % всей территории острова, для чего власти Науру теперь нещадно вырубали произраставшие там леса 142. На месте вырубленных лесов и выработанных месторождений фосфоритов оставались лишь голые острые скалы, на которых больше ничего не могло произрастать — деньги на рекультивацию ведь «ушли на инфраструктуру». К началу 1990-х годов запасы фосфоритов стали вырабатываться, а мировые цены на них упали, и в Науру начался тяжелейший экономический кризис, усугублявшийся огромными экологическими проблемами — из-за разработки фосфоритных месторождений было уничтожено 90 % всего лесного покрова острова 143. К 2006 году без работы осталось 22,7 % трудоспособного населения 144. Жителей Науру ждал неприятный сюрприз: по официальным данным резервы казны острова в 1990 году должны были содержать восемь миллиардов австралийских долларов. Когда же эти средства потребовались для спасения экономики острова, оказалось, что на счетах казначейства есть всего 30 миллионов 145. Властям острова пришлось срочно искать способы восстановить экономику. Они начали с распродажи всего, включая самолеты авиакомпании. Затем, благо в расцвете был рынок международного налогового планирования, Науру был превращен в оффшорный финансовый центр. Власти страны установили нулевые налоги на зарегистрированные в ней компании, не оперирующие на острове, и никак не контролировали проводимые на острове финансовые операции. Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) причислила Науру к странам, задействованным в финансовых схемах по отмыванию денег, к которым, по отдельным данным, были причастны даже русская и колумбийская мафия. Кроме того, репутацию Науру значительно подмочила практика дипломатической поддержки политики тех или иных стран за деньги. Так, например, Китай в 2002 году заплатил Науру 130 млн долларов за разрыв отношений с Тайванем, но уже через три года сам Тайвань заплатил властям острова за восстановление дипломатических отношений еще большую сумму 146. В 2009 году власти России заплатили Науру 50 млн долларов (якобы «на решение социальных проблем») за признание независимости Абхазии и Южной Осетии 147. 173

Много вопросов со стороны международного сообщества вызывает практика продажи властями Науру гражданства страны иностранцам. Не лучшим образом сказывается на репутации страны наличие в этой стране и центра для содержания беженцев, высылаемых с территории Австралии. По многим сообщениям, беженцы содержатся в этом центре в крайне плохих условиях, и их права постоянно нарушаются администрацией. В то же время центр дает науруанцам работу в условиях продолжающегося кризиса. С помощью австралийских инвесторов в 2006 году удалось частично восстановить добычу фосфоритов, однако их запасы всё равно близки к исчерпанию, а экономика страны диверсифицируется крайне медленно — еще в 2008 году фосфориты составляли 96 % всего экспорта Науру 148. На сегодняшний день власти острова занимаются разработкой «вторичных» запасов фосфоритов, которых должно хватить еще приблизительно на 30 лет. Помимо экспорта удобрений, экономика острова остается на плаву во многом за счет финансовой поддержки Австралии (в обмен на присутствие на острове лагеря для беженцев) и сохраняющихся, пусть и в меньших количествах, оффшорных организаций. Самый страшный кризис, когда ВВП Науру падал до 2000 долларов на человека в год, уже позади — с 2006–2007 годов он (вслед за ценами фосфоритов в основном) подрос до значений, позволяющих не задумываться о том, чем кормить граждан страны 149. Сегодня на Науру проживает около 10 000 человек, а ВВП на душу населения составляет около 8000 долларов — 5 % от пикового значения времен интенсивной добычи фосфоритов 150. С 2012 года ВВП на человека упал почти на 20 % — следствие капризной мировой конъюнктуры 151. Для переформатирования экономики острова сегодня делается явно немногое, и экономика Науру остается в рецессии.

Глава 15 Нефтезависимость. Обзор n K0%1301% 0%1301."[ " 7%+."%7%1*.) (12.0(( ( /0%"0 2-.12?5 %#. 13$<!; Говоря о ресурсах, деформирующих экономику обладающих ими сообществ, нельзя обойти нефть — «ресурс ресурсов» XXI века. Никогда еще в истории человечества ресурс не оказывал такого влияния на весь мир в целом. Доля нефти в общем потреблении энергоресурсов в ХХ веке постоянно росла: если в 1900 году на долю нефти приходилось 3 % мирового энергопотребления, то к 1914 году ее доля выросла до 5 %, в 1939 году — до 17,5 %; она достигла 24 % в 1950 году, 41,5 % — в 1972 году и, наконец, примерно 65 % — в 2000 году 152. Лишь после 2010 года ее доля стала снижаться (в основном за счет роста доли газа, а не зеленых технологий), и к 2018 году, по некоторым данным, нефть дает около 32 % в мировом энергобалансе 153. Прогнозы на XXI век малоутешительны — к 2099 году эксперты прогнозируют рост мирового потребления энергии более чем на 50 %, в то время как мировая добыча нефти сократится более чем в 3 раза, доля нефти в мировом балансе энергии снизится до менее чем 7 %154. Но 200 лет «нефтяного века», из которых прошло чуть более 100, были и обещают оставаться драматичными: взлет эффективности транспорта и промышленности, принципиально новые материалы и, как следствие, невероятные прорывы в технике (от бытовой до тончайшей медицинской), странные на первый взгляд межгосударственные союзы, войны и революции, расцвет левых идей и левацких сообществ, крупнейшие экологические катастрофы, крупнейшие скандалы и судебные процессы, рождение сказочных городов в пустынях — это всё нефть в ХХ веке. 175

Нефть возвысила одни регионы и сделала депрессивными другие; она привела к власти и лишила власти не один десяток диктаторов, религиозных лидеров и партий; из-за нее на карте появилось не одно государство, и перекроились многие границы; благодаря ей в мире появились совершенно удивительные социальные модели, в частности, государства, в которых число мигрантов во много раз превышает число коренных жителей и граждан; она обогатила наш язык множеством новых слов, таких как «петрократия». Наконец, именно из-за нефти и газа экономисты стали изучать феномен «экономического проклятия». Хотя роль нефти в веке XXI представляется не такой революционной, нефть остается основой мировой экономики — даже самые яростные ее противники используют нефть не только, чтобы прибыть на очередное своё выступление, но и прямо в процессе такого выступления: баннеры, которые они вывешивают, трибуны, на которых они выступают, микрофоны, в которые они требуют запрета нефтепродуктов, ручки, которыми они ставят автографы поклонникам, большая часть их одежды — сделаны из нефти, как и почти всё электричество, усиливающее их голос через (сделанные из нефти) динамики. Примерно 3 тысячи лет до нашей эры жители Ближнего Востока начали использовать нефть в качестве топлива, для изготовления оружия (зажигательных снарядов), для наполнения светильников и создания строительного материала (уже тогда они производили битум и асфальт). Нефть собирали с поверхности открытых водоемов, куда она просачивалась под давлением из высоко залегающих слоев в почве. Но лишь в середине XIX века канадский геолог Абрахам Геснер впервые разделил нефть на фракции и получил керосин — это открытие превратило нефть из компонента архаичного оружия (греческого огня) и жидкости, идущей на получение строительных материалов, в наиболее эффективный источник энергии и… в спасение для мировой популяции китов (и, конечно, в причину заката воспетого в таком количестве романтических произведений китобойного промысла). Керосин, заменивший китовый жир в домашних лампах, стал более популярным и удобным источником энергии для освещения жилищ: цена керосина оказалась в 25 раз ниже цены китового жира155. В течение второй половины XIX века нефть становится популярным биржевым товаром. В США от начала добычи нефти (1858 год) до создания нефтяной монополии Рокфеллера 176

прошло всего 19 лет (в 1877 году Standard Oil контролировала 90 % добычи)156. К 1911 году нефть впервые заявила о себе как о крупной политической силе: Верховный суд США принял пакет антимонопольных законов и постановил разделить Standard Oil на 39 независимых компаний, фактически создав новую область права — антимонопольное законодательство. Незадолго до этого нефть уже успела оказать влияние на мировую систему мер и весов. В 1862 году родилась новая единица объема, которой измерялось с тех пор количество нефти — нефтяной «баррель». Баррель нефти равен 42 галлонам (в одном галлоне примерно 4 литра). Нефтяники не любят об этом вспоминать, но происхождение нефтяного барреля недостаточно «благородно» — это всего лишь объем бочки для перевозки селедки (соответствующий указ про стандарт бочек для перевозки сельди в 1492 году подписал король Эдуард IV); для транспортировки нефти срочно требовалась тара, и надо было выбрать тот стандарт, который был под рукой. Ну а 1877 год — год, когда компания Рокфеллера завершила консолидацию индустрии методами, которые через 120 лет будет применять Газпром на территории бывшего СССР, транспортировка нефти стала первой логистически сложной и развитой цепочкой создания стоимости в мире: Россия впервые в мире начала использовать танкеры для доставки нефти из бакинских месторождений в Астрахань, а в США построена первая железнодорожная цистерна для перевозки нефти. Еще через девять лет германские инженеры Карл Бенц и Вильгельм Даймлер создали автомобиль, работавший на бензиновом двигателе — жидкости, которая была побочным продуктом, образовывавшимся при изготовлении керосина, и ранее выбрасывалась. А в 1890 году немецкий же инженер Рудольф Дизель изобрел двигатель, способный работать на еще более вязких побочных продуктах переработки нефти. С этого момента можно было говорить не только о новой эре в индустрии транспорта, но и о новом уровне эффективности нефтедобычи — нефтепродукты почти на 100 % стали использоваться в промышленности. Дальнейший «путь нефти» был таким же полным инноваций и трансформаций мирового значения. Еще в начале ХХ века крупные нефтяные месторождения были открыты на побережье и шельфе Персидского залива. Дальнейшая история региона 177

была тем самым предопределена и категорически изменена по сравнению с предыдущими трендами и тенденциями. В Первой мировой войне стороны особое внимание уделяли борьбе за месторождения нефти, известны планы диверсионных мероприятий на нефтяных месторождениях и перерабатывающих мощностях. В 1924 году именно нефть спровоцировала первый большой коррупционный скандал на высшем уровне в США — так называемый Teapot Dome Scandal. К 30-м годам ХХ века бензин определил массовое использование автотранспорта. Нацистская Германия и Италия полностью зависели от поставок нефти из Румынии. Одной из целей нападения Германии на СССР была попытка получить доступ к советским месторождениям нефти на побережье Каспийского моря — европейской нефти не хватало. Одновременно африканский экспедиционный корпус генерала Роммеля должен был перекрыть Суэцкий канал, через который Великобритания и ее войска снабжались нефтью. 23 августа 1944 года в Румынии произошел переворот, и страна перешла на сторону антигитлеровской коалиции. Поставки нефти в Германию прекратились, германская армия оказалась практически без топлива и без последних шансов на контрнаступление. К 1960 году успешно состоялась первая в истории попытка создать международную организацию, контролирующую производство биржевого товара. В Каире прошел Арабский нефтяной конгресс, участники которого заключили джентльменское соглашение о совместной нефтяной политике, которая должна была увеличить влияние арабских государств в мире, а затем в Багдаде была образована Организация государств — экспортеров нефти (ОПЕК)/OPEC. С тех пор ОПЕК активно влияет на предложение нефти на мировом рынке — действие, запрещенное законами большинства государств (картельный сговор), оказывается возможным на межгосударственном уровне, но только в отношении одного товара. ОПЕК в 1971 году способствовал росту цен на нефть почти на 50 %; а уже в 1973 году ОПЕК благодаря эмбарго и сокращению добычи на 5 % в месяц увеличил цену нефти на мировом рынке в четыре раза 157. В результате в середине 70-х годов США и Западная Европа 178

погрузились в крупный экономический кризис — первый кризис, связанный с ценой на один биржевой товар. Однако способности картеля держать высокие цены на нефть оказались не безграничны. Пережившие длительный кризис, инфляцию и существенную реструктуризацию экономики США сумели найти другие источники нефти: в 1986 году (после роста еще почти в четыре раза с уровней 1973 года) цены на нефть на мировом рынке обвалились. Это первая известная в истории неудача картеля, контролировавшего более 50 % производства биржевого товара 158. В 1969 году произошла первая в мире крупная экологическая катастрофа, и причиной ее стал разлив нефти на нефтедобывающей платформе неподалеку от побережья Калифорнии. В 1989 году авария нефтяного танкера у побережья Аляски превзошла калифорнийскую по масштабу; а уже в 1991 году в процессе войны Ирака за Кувейт около 4 млн баррелей нефти вылилось в Персидский залив 159. Нефть покрыла примерно 1 тыс. кв. км поверхности залива и загрязнила около 600 км побережий 160. Если Советский Союз еще не был нефтяной империей, хотя его экономика уже с 50-х годов зависела от мировых цен на экспортируемую нефть, и их обвал в 1986 году дал старт распаду СССР, то постсоветская Россия быстро стала просто петрократией — и кризис 90-х, и резкий рост нулевых годов XXI века, и стагнация следующего десятилетия объясняются только и единственно колебаниями мировой конъюнктуры нефтяного рынка. Самое громкое политическое дело в России — арест, осуждение и длительное тюремное заключение оппозиционного магната Михаила Ходорковского и ряда его коллег — тоже имело нефтяную подоплеку. Ходорковский был основным владельцем крупнейшей нефтяной компании (ЮКОС), ее фактический захват, банкротство и выкуп активов позволили не только создать крупную государственную нефтяную компанию, но и, по косвенным данным, существенно обогатиться ряду близких к власти бизнесменов и чиновников. Кстати, именно в связи с делом ЮКОСа подан и на начало 2020 года находится в рассмотрении крупнейший иск против России: бывшие акционеры ЮКОСа (не связанные с М. Ходорковским) требуют компенсации убытков в размере 50 млрд долларов. 179

Исследование нефтезависимых экономик можно сделать бесконечным — страны, которые задел 50-летний уже на сегодня взлет цен на углеводороды, исчисляются десятками, и сценариев их проживания «нефтяного цикла» достаточно много. Однако в рамках одной популярной книги нам придется ограничиться наиболее яркими странами, испытавшими углеводородную зависимость в начале XXI века. Несмотря на огромное разнообразие сценариев, у этих стран есть много общего, а различия в конечных результатах связаны с исторически сформированными социальными и общественными системами и особенностями донефтяного прошлого, и — в еще большей степени — с объемом добываемой нефти.

Глава 15.1 Падение боливара n! 3$("(2%+<-.) 1/.1.!-.12( -%*.2.0;5 /.+(2(*." /0%"0 9 2< !.# 2;% 120 -; " !%$-;% /0( /.+-.) /.$$%0&*% - 1%+%-(? Венесуэла обладает крупнейшими в мире доказанными запасами нефти: по данным BP Statistical Review of World Energy, они составляют 46,6 млрд тонн (17,5 % от общемировых запасов)61. Неудивительно, что «проклятие» нефти в самой яркой форме проявилось именно в этой стране. На протяжении XX века Венесуэла пережила несколько нефтяных бумов и спадов и практически каждый раз выходила из нового цикла ослабленной. Начало XXI века выдалось в стране еще более сложным: нефтедоллары наложились на «боливарианский социализм XXI века» и поставили страну на грань гуманитарной катастрофы. Венесуэла — латиноамериканская страна, расположенная на севере Южной Америки. Немногие местные жители доколумбовой эпохи строили свои хижины на сваях на воде, что подвигло давшего свое имя континенту Америго Веспуччи ностальгически назвать территорию «маленькой Венецией» — Венесуэлой. Последователи Колумба (в том числе тот же Америго Веспуччи), высаживавшиеся на берегах будущей Венесуэлы, не встретили серьезного сопротивления (цивилизации Мезоамерики обошли стороной эти земли, а полукочевые племена индейцев были отсталыми и не могли противостоять конкистадорам). Но они так же не встретили серьезных залежей золота и серебра, и тем, кто оставался на этих землях, пришлось сразу сфокусироваться на земледелии. Трудоемкий агробизнес требовал рабочих рук, и в будущую Венесуэлу массово завозили рабов. В результате смешения испанцев, мигрантов из других стран Европы, которых Венесуэла принимала волнами, индейцев и завезенных 181

негров сформировался пестрый этнический состав населения страны. Скорость прироста населения всегда была высока, и даже сегодня она остается значительной — более 2,5 % в год 162, а средний возраст населения — низким; молодое общество всегда было политически активным, и редкое десятилетие в жизни Венесуэлы обходилось без серьезных политических перипетий. Проблемы латиноамериканских колоний Испании (ярко проявившиеся в истории Аргентины) не обошли и Венесуэлу. В начале XIX века северные колонии, так же как и восточные, в результате войны за независимость автономизируются от Испании. Президентом новообразованной «Великой Колумбии», составленной из нескольких провинций, становится легендарный и по сей день крайне почитаемый в Латинской Америке Симон Боливар. В мировой истории немного фигур, чьим именем стараются прикрыть (или оправдать) свои теории и практику буквально все региональные общественные лидеры. Боливар — один из них. В Латинской Америке ассоциация с Боливаром является своего рода «знаком качества» — буквально всё получает прилагательное «боливарианский». После смерти Боливара в 1830 году Великая Колумбия разделяется на четыре части (по зонам, де-факто контролируемым местными лидерами) и появляется государство Венесуэла — точнее, разумеется, «Боливарианская республика Венесуэла». В течение всего XIX века Венесуэлу сотрясали путчи, в случае успеха именовавшиеся революциями. Экономика страны базировалась на сельском хозяйстве, особенных успехов не демонстрировала, на международной арене страна не пользовалась поддержкой, нередкие территориальные споры решались не в ее пользу. К концу века страна подошла с большими долгами и очередной революцией (и трехлетней гражданской войной). Международные кредиторы в 1902 году вынуждены были блокировать морские порты Венесуэлы, чтобы добиться реструктуризации ее долгов и обеспечить будущие выплаты. В 1908 году в стране произошел очередной государственный переворот (к власти пришел Хуан Гомес), который в перспективе должен был стать очередным же диктатором лет на 5–10 в бесконечной череде последователей Боливара и спасителей отечества. Но открытие нефтяных полей Мене-Гранде (Mene Grande) возле залива Маракайбо в 1914 году ознаменовало начало нефтяной истории Венесуэлы. Новый товар 182

быстро вышел на рынки — и правление Гомеса затянулось аж до 1935 года и закончилось только с его смертью. Доля нефти в экспорте Венесуэлы стремительно росла и доросла до 91,2 % в 1935 году 163. Нефтяной сектор привлекал очень много рабочей силы, перетекавшей в первую очередь из сельского хозяйства (крупными статьями экспорта до того были индиго, сахар и кофе), которое впало в рецессию. Национальная валюта (тоже, разумеется, называвшаяся «боливар») стала резко расти в цене, что приводило к потере конкурентоспособности отечественного производства даже на том невысоком уровне, на котором оно существовало. В 1936 году в Венесуэле происходит существенная либерализация режима — на 20 лет позже, чем в «зерновой» Аргентине, но примерно так же, как там. Значимым достижением явилось разрешение деятельности профсоюзов; в будущем именно они заложат своим давлением на власть основу для того, что будет названо «боливарианским социализмом». А пока в стране начинаются масштабные социальные реформы и быстро растут расходы бюджета. В 1943 году (год вообще был неспокойный, в Аргентине — военный переворот, который приведет к власти Перрона; во всей Южной Америке сильны симпатии к фашистским идеям; иностранные корпорации рассматриваются как агенты американского империализма и дойные коровы) правительством для обеспечения потребностей бюджета был введен повышенный налог на доходы международных нефтяных компаний. Это, в свою очередь, резко увеличило зависимость правительства от нефтяного сектора и уменьшило роль налогообложения населения. Отсутствие необходимости отчитываться об использовании этих налоговых доходов (доля налогов, поступающая от населения, быстро стала невелика, и потому дискуссии о бюджете не велись) позволило власти ограничиться самым простым подходом к социальной защите населения — субсидированием. Осознавая зависимость экономики страны от импорта, и вслед за той же Аргентиной (и позже на те же 20 лет) в 1960-х годах правительство инициирует политику импортозамещения (теоретические основы которой заложил аргентинский экономист Рауль Пребиш). Молодая венесуэльская промышленность, естественно, начинает с государственных трансфертов (чем она хуже других экономических агентов, которые уже и так 183

получают масштабные субсидии), и борются «новые промышленники» не за повышение качества продукции и рост производительности труда, а за доступ к финансированию и субсидиям. Несмотря на рост ВВП на уровне 4,6 % в год в период с 1960 по 1974 год, эффективность инвестиций падала, и темпы роста подушевого ВВП снижались 164. К 1973 году базовые планы импортозамещения были серьезно недовыполнены. Доля сельского хозяйства в ненефтяном ВВП была в два раза ниже ожидаемой, промышленный сектор производил лишь две трети от планового объема. Но это было не важно — начался нефтяной бум. Рост цены на нефть в 1973 году вызвал значительный рост правительственных доходов. В 1975 году в распоряжение государства переходило 9,68 доллара с каждого проданного за рубеж барреля нефти, в то время как в 1972 году — лишь 1,65 доллара 165. Золотой дождь вызвал ощущение неограниченных возможностей и неограниченные амбиции. Этот период называли «Саудовской Венесуэлой» (Venezuela Saudita). Не случайно в 1973 году новый президент Карлос Перес предложил и начал воплощать национальный проект «Великой Венесуэлы». Он преобразовал систему государственного финансирования — если прежняя оставляла государству большую роль в регулировании спроса путем финансирования расходов, то новая сделала государство единственным значимым экономическим агентом. План подразумевал не только масштабную экспансию государства на рынке труда — создание рабочих мест и повышение зарплат, но и диверсификацию экспорта путем прямого вмешательства в ненефтяные секторы экономики. План не включал в себя никаких способов стерилизации нефтяных доходов — впрочем, в тот момент идея резервных фондов еще не находила своего воплощения почти нигде в мире (разве что в Норвегии в конце 60-х появился прообраз будущего Pension Fund Global — локальный фонд, вкладывающий избытки бюджетных доходов в местные компании). Последующее в скором времени падение нефтяных цен, очевидно, стало причиной дефицита бюджета, роста государственного долга и отказа от дальнейшей реализации масштабных планов. Начиная с 1979 года и на протяжении следующих 23 лет ненефтяной подушевой ВВП падал на 0,9 % ежегодно (общее падение составило 18,6 %), хотя в это время наблюдался рост 184

трудовых ресурсов, который при прочих равных должен был оказывать положительный эффект на экономику 166. Ненефтяной ВВП на одного работника падал ежегодно на 1,9 %. За весь период падение эффективности труда составило 35,6 %167. Спустя почти 80 лет повторилась ситуация конца XIX века. Высокий внешний долг на фоне падающих цен на нефть привел к «черной пятнице» 18 февраля 1983 года: резко обвалился боливар. Доходы населения, выраженные в долларах, упали более чем в три раза с пика. Государство становилось неспособным финансировать свои социальные программы. К 1989 году Центральный банк лишился всех своих иностранных резервов. Как ни странно это прозвучит, но в воспоминаниях венесуэльцев автором «экономического чуда» начала 70-х были не цены на нефть, а правительство. Карлос Андрес Перес выиграл свой второй президентский срок именно на этих воспоминаниях, и тотчас решил начать реформы финансовой системы — разумеется, с отмены субсидий, в первую очередь — субсидирования цен на топливо. Но население страны привыкло жить в квазисоциалистической парадигме — бедно, зато стабильно; общество привыкло перекладывать ответственность за процветание на власть и от власти ждало решения возникших проблем, а не предложения затянуть пояса. Рост цен на бензин на 100 %168 (с почти нулевого уровня) обернулся беспорядками, получившими название «Каракасо». Вмешательство армии привело к гибели около 300 человек. С этого момента в Венесуэле растет и развивается легенда о «плохой» власти, которая может, но не хочет решить социальные и экономические проблемы страны без какого бы то ни было участия со стороны населения. Эта легенда будет вести людей к бунту в 1992 году и вскоре приведет к власти офицера Чавеса. В последнее десятилетие XX века легенда о «счастье сверху» настолько пропитала дискурс венесуэльского общества, что политики для того, чтобы добиться поддержки, вынуждены были ей потакать, раздавая обещания скорой хорошей жизни. Огромное нефтяное богатство страны (Венесуэла была лидером по разведанным запасам) и постоянные обещания политиков завышали общественные ожидания от экономического развития. Идея реформировать экономику не пользовалась популярностью среди населения и политиков, так как была неизбежно 185

связана с трансформационным спадом и необходимостью перестройки всей системы экономических отношений. На этом фоне возникновение фигуры, которая обвинит весь политический истеблишмент во вранье и попробует произвести смену элит, было предопределено. Такой фигурой стал офицер венесуэльской армии Уго Чавес. В 1992 году он предпринял попытку государственного переворота, но потерпел неудачу и оказался в тюрьме. Однако общественное мнение было на его стороне, и уже через несколько лет он и его сторонники были амнистированы. Пик снижения цен на нефть пришелся на середину 90-х годов. Венесуэльский 1998 год наступает в 1994-м — треть банков банкротятся, инфляция разгоняется и достигает 100 % в 1996 году 169. Именно тогда в городах появляются первые вертикальные трущобы — самозахваченные недостроенные высотки, результат позитивных ожиданий начала 90-х. Подушевой ВВП в Венесуэле в 1998 году составляет 60 % от уровня 1978 года, за чертой бедности живут 66 % населения 170. Политики не могли выполнить своих обещаний, и общество готово было бы поддержать только очевидно протестную фигуру. В 1998 году Чавес победил на выборах президента. Новой экономической программой Венесуэлы стал «боливарианский социализм XXI века» — программа, по сути, мало отличавшаяся от идей Карлоса Переса времен его первого срока, но делавшая акцент на социальной справедливости. Основу программы составили четыре пункта: регулируемые цены на базовые товары (товары по precio justo, «справедливой цене», как правило, в несколько раз ниже рыночной); регулируемый курс национальной валюты — боливара; программы социального субсидирования и помощи; масштабная экспроприация частного бизнеса и земли (всего было экспроприировано более 5 млн гектаров). На первый взгляд, Уго Чавес поставил своей целью максимальное расширение количества реципиентов сверхдоходов от нефтяного бизнеса — благо вскоре после его прихода к власти цены на нефть начинают опять расти. На деле в первую очередь Чавес озаботился сохранением собственной власти и построением ее вертикали. Сразу после выборов Чавес начинает реализовывать план по изменению конституции через конституционное собрание. Пользуясь бойкотом со стороны оппозиционных 186

партий, он добивается упразднения верхней палаты конгресса, передачи центру существенной части полномочий от регионов, права созыва референдумов для себя лично. Армия переходит полностью под контроль президента. За новую конституцию голосуют 79 %, на новых выборах Чавес получает 59,7 % голосов 171. Последней попыткой старой системы побороться за жизнь был путч 2002 года. Он быстро и полностью провалился — общество массово поддержало Чавеса. В 2003 году оппозиция еще требовала объявить референдум за отставку президента (по конституционным нормам, после истечения половины срока президент мог быть отозван), но Чавес, существенно продвинувшийся в реализации программ реформ и поддерживаемый быстрым ростом цены на нефть, уже не боялся конкуренции и легко пошел на плебисцит. В 2004 году по результатам референдума Чавес победил с результатом 59,9 %. В 2006 году он был переизбран с 63 % голосов, а в 2012-м, на своих последних выборах, получил 55 %172. Начав свое правление на волне широкой народной поддержки, Чавес достаточно быстро освоил методику «ресурсной стабилизации власти». Государство взяло под контроль почти весь рынок труда, сопровождая каждый электоральный цикл щедрыми социальными программами и сформировав искусственно заниженные цены на большую группу значимых товаров за счет субсидирования и регулирования — эти меры обеспечили Чавесу постоянную поддержку беднейших слоев общества. С другой стороны, потоки нефтяной ренты пошли через руки многочисленных соратников Чавеса, в первую очередь военных, обеспечив лояльность «новой элиты», заинтересованной в обогащении за счет государственных средств и возможностей по их перераспределению и использованию. В дальнейшем «друзья и соратники» еще расширили свои каналы получения доходов — в частности армия взяла под контроль бизнес по транзиту наркотиков. Когда в скорости (об этом чуть ниже) реэкспорт из Венесуэлы стал масштабным и очень прибыльным, именно «соратники» одной рукой (официальной) вели с ним активную борьбу, а другой (личной) им руководили и получали основные прибыли. Рост нефтяных цен принес новый виток процветания — на сей раз не высшим классам и даже не небольшому среднему 187

классу, а широким слоям более бедного населения и небольшой группе соратников президента. В 1999 году около 42 % домохозяйств страны считались бедными, а 17 % семей относились к экстремально бедной категории 173. На начало 2007 года к первой категории относились уже 28 % семей, а ко второй — 8 %174. В 2006–2007 годах в университеты поступило на 86 % больше студентов, чем в 1999–2000 годах. В старшие классы школ также пришло на 54 % больше учеников 175. Начальное образование (1–9-е классы) получали на 10 % больше детей 176. В школах ввели бесплатное питание, которым пользовались около 4 млн школьников 177. Официальная безработица упала благодаря социальным программам создания рабочих мест. В 1999 году безработица составляла 15,6 %. В 2008 году показатель опустился до 8,2 %178. Но одной нефти на все эти достижения не хватало, да и аппетиты властной верхушки росли безудержно. В начале 2010-х дефицит венесуэльского бюджета был уже выше 10 % ВВП, а инфляция достигала 50 % в год 179 — страна долго и масштабно занимала и печатала деньги в дополнение к нефтяным доходам. В то же время базовые концепции «боливарианского социализма», как оказалось, обладают очень серьезными побочными эффектами. Жесткое трудовое законодательство создало большие сложности с увольнением персонала, введя фактический запрет на увольнение без согласия государственных структур. Это демотивировало бизнес к созданию рабочих мест и вынудило государство постоянно увеличивать количество «государственных» рабочих мест. Товары, которые выходили на рынок по «справедливым ценам», немедленно скупались спекулянтами и перепродавались «по рынку». Большая часть скупленного задешево (и в еще большей степени даже не проданного, а переданного напрямую оптовым спекулянтам, коррумпировавшим чиновников) товара сразу стала уходить в соседнюю Колумбию, а прибыль от перепродажи — оседать за рубежом. Колумбийский город Кукута стал центром контрабандной торговли, а также крупнейшей площадкой валютного обмена — боливаров на доллары. Наживались на контрабанде так называемые болигархи («соратники и друзья») и контролирующие границу (и наркотрафик) армейские генералы. Даже на пике нефтяных цен в 2008 году в Венесуэле был дефицит большинства товаров народного потребления. 188

Экспроприированные земли обрабатывались очень плохо, национализированные компании под чавистским руководством резко снизили производительность. Основная энергокомпания Electricidad de Caracas при Чавесе в 2007-м была национализирована, на электричество установили заниженные цены. В итоге потребление резко подскочило (в Колумбии в расчете на душу населения потребление электричества в три раза ниже). Средняя стоимость киловатт-часа в Венесуэле в 2014 году официально оценивалась в 0,03 доллара, а фактически значительно меньше, так как это пересчет в доллары по официальному, сильно заниженному курсу (в Колумбии стоимость кВт/ч на 2014 год — 0,1 доллара, в Бразилии — 0,16, в Чили — 0,15 доллара)180. Построенное Чавесом на нефтедоллары социальное жилье для бедных Gran Mision Vivienda не оборудовалось электросчетчиками, зато снабжалось массой электроприборов по сниженным ценам precio justo в рамках другой программы Mi Casa Bien Equipada. В итоге для бизнес-потребителей «дешевое» электричество по бросовым ценам оказалось очень дорогим: из-за перебоев многие предприятия и даже частично метро Каракаса вынуждены были ставить дизель-генераторы. Иностранные компании в Венесуэле после сложностей с репатриацией прибыли стали последовательно сокращать свой бизнес. Иски к Венесуэле в International Centre for Settlement of Investment Disputes по всем экспроприациям достигли суммы в 17 млрд долларов 181. 5 марта 2013 года Уго Чавес умер от рака, оставив страну уже в состоянии тяжелого экономического кризиса. Но власть в стране, принадлежавшая болигархам и соратникам Чавеса, не перешла к оппозиции. Преемником Чавеса стал Николас Мадуро, выходец из профсоюзной среды, бывший при Чавесе вице-президентом. При падении цен на нефть вдвое с конца 2014 года все проблемы страны резко обострились. Доходы от экспорта упали с 74 млрд долларов в 2014-м до 37 млрд в 2015 году 182. Импорт сократился, но не столь существенно — с 51 млрд долларов до 39 млрд 183. В самих цифрах ничего страшного нет, похожий по масштабу спад пережили многие нефтедобывающие страны, но уже в 2016-м в Венесуэле дефицит товаров по «справедливым» ценам стал несовместимым с выживанием населения. Страна с импортом более 1200 долларов на душу населения 184 испытывала 189

дефицит базовых товаров, которых достаточно и в более бедных государствах. Для покупки товаров по presio justo небогатым людям приходилось стоять в очередях по несколько часов просто в надежде, что в магазины что-то завезут. Нередко такие очереди перерастали в бунты. По данным МВФ, ВВП в 2014 году упал на 3,9 %, в 2015-м — на 5,7 %, в 2016-м — на 8 %185. Бедность быстро вышла на рекордные уровни, как только цены на нефть упали. В 2015 году уровень бедности достиг 49,9 %, экстремальной бедности — 23,1 % (в 2007 году было 28 и 8 %). В 2014 году инфляция достигла отметки в 63 %, в 2015 году — 275 %186. В 2016 году 36 самолетов ввезли в страну свежие банкноты 187. Венесуэльские боливары стремительно теряли свою реальную рыночную стоимость, но их курс к доллару было оценить не так-то просто. Официальных валютных курсов в Венесуэле боливарианского социализма до 2015 года было три. Фиксированный DIPRO — VEF10/$ (в марте 2016-го он заменил фиксированный курс CENCOEX—$5EF6,3/$), а также аукционный SICAD I, колебавшийся в узком диапазоне VEF11,3–13,5/$, и SICAD II, установленный в размере VEF50/$188. По курсу DIPRO (а ранее CENCOEX) боливары обменивались (в идеале) у государства импортерами продовольствия и медикаментов, которые далее продавали на внутреннем рынке товары по «справедливым ценам». По прежнему курсу SICAD I государство иногда по остаточному принципу проводило аукционы для импортеров других товаров (хотя правила аукционов постоянно менялись — и далеко не всегда доллары получал предложивший наибольшую цену). По курсу SICAD I могли совершать покупки венесуэльские туристы, выезжающие за рубеж, хотя годичная квота на эти трансакции постоянно сокращалась в связи с нехваткой валюты; также была квота на покупки в интернете — 300 долларов год189. С августа 2015 года аукционы SICAD I прекратились из-за нехватки долларов. SICAD II, доступный для большего круга участников, в феврале 2015 года упразднили в пользу другого курса — SIMAD I, — якобы формирующегося рынком. Уже через месяц после появления он составлял VEF170/$190. К 2016 году появился плавающий DICOM. В теории этот курс определяется спросом и предложением и по нему могут покупать доллары бизнес и население (иногда по этому курсу иностранным компаниям в Венесуэле удавалось обменивать боливары на доллары для выплаты дивидендов). В марте 190

2016-го курс DICOM составлял около VEF300/$, в середине января 2017-го — около VEF670/$191. По курсу DICOM обмен был затруднен, забюрократизирован и ограничен квотами. Наконец, существует не признаваемый властью рыночный курс. В начале 2016 года он был около VEF830/$, на начало 2017-го он составлял VEF3500/$192, в конце 2019 года он поднялся до VEF35000/$193. Наличие нескольких курсов и непрозрачность допуска к торгам стали кормушкой для чиновников и «уполномоченных бизнесменов», получивших возможность покупки долларов по низкому курсу и моментальной перепродажи по курсу в разы выше. Деиндустриализация стала особенно очевидна после падения цен на нефть. В 2000 году Венесуэла выпускала 21 тыс. автомобилей в год 194. За 2016 год собрано всего 2,8 тыс. а продано около 3000 — на 30 млн жителей, за 2017 год собрано 1,7 тыс. машин 195. Из страны ушли «Пирелли», «Бриджстоун», «Дженерал Моторз»; «Форд» предельно сократил выпуск и свел к минимуму зарплаты оставшихся рабочих. Выплавка стали в 1980 году составляла около 2 млн тонн в год, к 2006 году она поднялась приблизительно до 5 млн тонн и с тех пор начала резко падать: до 1,5 млн тонн в 2014 году и до примерно 36 тыс. тонн в 2019м. Производство цемента в 2000 году составляло 7,9 млн тонн 196. В 2008 году правительство приняло решение о национализации крупнейших производителей цемента. А в 2019 году индустрия произвела лишь 1,5 млн тонн — 12 % от максимально возможного объема выпуска 197. Положение самой нефтедобывающей индустрии в Венесуэле еще при Чавесе стало кризисным. В 2002 году Чавесу захотелось большего контроля над основным источником государственных доходов — PDVSA. Компания оказала сопротивление президенту, после чего несколько топ-менеджеров PDVSA были уволены. В декабре 2002 года сотрудники компании были среди протестующих против политики Чавеса и требующих его переизбрания. В итоге 19 000 работников были уволены и заменены неквалифицированными, но лояльными. Было создано профильное министерство, которое фактически стало руководить компанией, а сама PDVSA стала крупнейшим донором социальных программ страны. В составе компании был сформирован Фонд социального и экономического развития страны Fondespa. В период с 2003 по 2008 год PDVSA потратила более 2,3 млрд долларов на различные социальные программы 198. Помимо этого, 191

компания выполняла роль «работодателя последней надежды» для сторонников Чавеса. В 2007 году Чавес экспроприировал нефтяные активы Exxon Mobil и Conoco Phillips из-за отказа компаний предоставить PDVSA контрольный пакет акций в дельте Ориноко. Total, Chevron, Statoil и BP согласились с условиями Чавеса и сократили свои доли до миноритарных. Огромные запасы, находящиеся в основном в дельте Ориноко, тяжело извлекать из-за высокой плотности нефти (нефтяные пески). Для освоения ресурсов требовались технологии, доступные, как правило, только крупным международным компаниям. Естественно, что с 2007 года трансфер технологий от западных компаний остановился. Производство нефти в стране упало с 3,2 млн баррелей в день в 2001 году до 2,6 млн в 2015 году199. С начала 2016 года падение приняло катастрофический характер, и к концу 2019 года суточная добыча снизилась до 600 тыс. баррелей в день 200. За счет того, что с течением времени PDVSA всё меньше способна следить за качеством вырабатываемой нефти, а сложности с банковским финансированием из-за множественности курсов боливара и многочисленных ограничений мешают организовать эффективное страхование поставок, венесуэльская нефть в последние годы стала торговаться с огромным дисконтом к WTI, хотя ранее венесуэльская смесь торговалась приблизительно на одном уровне с WTI, а в 2011–2013 годах даже с премией к WTI. С 2015 года в стране продолжается перманентный политический кризис, сопровождающийся постоянными столкновениями и многочисленными жертвами. На фоне периодических популистских по форме и бессмысленных по содержанию акций, проводимых Мадуро (типа захвата магазинов военными и раздачи товаров с 90 % скидкой 201), оппозиция становится всё более популярной. В декабре 2015 года оппозиция получила большинство мест в Национальной Ассамблее, однако противостоять сплоченному институту власти, продолжающему зарабатывать на серых денежных потоках, оппозиция пока не может. В 2019 году Венесуэла живет с инфляцией более 130 000 % годовых 202, тотальным дефицитом товаров и продуктов питания, официальной безработицей выше 30 %203 и падением ВВП на 23 % за год 204. В супермаркетах страны устанавливают сканнеры отпечатков пальцев, чтобы нормировать выдачу товаров населению. Агентство Bloomberg назвало Венесуэлу страной 192

с худшей в мире экономикой. Социальная ситуация не отстает — по данным неправительственных организаций, на фоне высокого уровня тяжких преступлений (второе место по количеству убийств на 100 тысяч жителей в мире — в пять раз выше, чем в России, в десять раз, чем в США) 90 % убийств остаются нерасследованными 205; нехватка еды достигает 30 %, а медикаментов — 60 % спроса 206. Власти Венесуэлы убеждают общество, что проблемы — результат экономической войны, развязанной против свободной и независимой Венесуэлы США с помощью правой оппозиции внутри страны. Власть не собирается отступать, а точнее, уже не может: общество отказывается осознавать необходимость перемен, требуя от правительства сохранения и развития патерналистского характера государства. Сегодня даже на фоне упавших цен на нефть внутренние цены нефтепродуктов приходится активно субсидировать. *** Сегодняшняя ситуация в Венесуэле — логичное завершение левого поворота на фоне неоконченных и некачественных реформ в ресурсном государстве. Прагматики обвиняют в сложившейся ситуации правительство, изначально пошедшее на поводу у популистских настроений (собственно, оно и к власти пришло только благодаря безответственным идеям и обещаниям). Сторонники теории заговоров говорят о Китае, получающем контроль над страной благодаря соглашению с США. Им возражают другие с теорией, что Китай вскоре сдаст Венесуэлу США, поспособствовав смене власти. Результат тем не менее один — неминуемый экономический крах, дефолт по долгам и смена режима с последующими долгими и трудными реформами, которые придется начинать с очень низкого старта, с фактической потерей экономической и политической независимости, в значительно худшей ситуации, чем 20 лет назад. Иногда левый поворот становится осознанным, но ошибочным выбором, основанным на слепой вере в эффективность госрегулирования и возможность централизованно обеспечить социальные потребности населения. Но чаще он является неизбежным результатом ситуации, в которой власть получается или удерживается за счет привлечения на свою сторону широких масс 193

населения, за счет пропаганды привлекательной, но губительной идеологии и раздачи реальных и мнимых подачек. При высоких доходах от продажи минеральных ресурсов такая политика может показаться долгосрочно устойчивой. Но левый поворот быстро становится ловушкой — общество, наученное видеть во всех проблемах внешних виновных, теряет способность к рефлексии, привыкает к иждивенчеству, властно-бюрократическая вертикаль костенеет и охватывает все сферы жизни. Страна уже не готова ни менять экономическую модель, ни позволить это сделать правительству — даже когда неэффективность системы уничтожает доходы от продажи ресурса, даже когда заканчивается сам ресурс. Вплоть до коллапса всей системы ни власть, ни общество не будут предпринимать никаких шагов по изменению идеологии. Здесь, поскольку книга эта пишется в Москве и на русском языке, уместно провести настораживающие параллели с Россией. У России с Венесуэлой, на удивление, много общих черт. Венесуэла за ХХ век пережила 12 военных переворотов и революций. Российская империя — СССР — Россия пережили как минимум семь. Как и СССР, Венесуэла в 60–70-е годы была серьезной силой в мире — сильнейшей экономикой региона. В 1960-е годы — страной с ВВП, практически равным ВВП Западной Германии, одной из пяти богатейших стран мира по ВВП на душу населения, с самой высокой средней зарплатой в Латинской Америке. Как и СССР, Венесуэлой руководили левые правительства, делавшие упор на государственные программы и социальное обеспечение. Как и в СССР, нефть имела решающее значение для экономики Венесуэлы. С начала 1980-х годов (как и в СССР) вслед за падением цен на нефть экономическая ситуация в Венесуэле стремительно ухудшается, растет инфляция, падает ВВП. В 1989 году (чуть раньше, чем в России) в Венесуэле начинаются предписанные МВФ реформы, сходные с гайдаровскими: масштабная приватизация, драматическое падение курса боливара, балансировка бюджета. Отпущенные цены вызывают беспорядки, но реформы продолжаются, правда, половинчато и неэффективно. В 1992 году (за год до России) в Венесуэле происходит неудачная попытка левого военного переворота. Переворот проваливается, а его лидеры (как и в России) через два года выходят на свободу и готовятся к продолжению борьбы. 194

Сходство с Россией очевидно вплоть до неэкономических деталей — например, прихода к власти в 1999 году выходца из силовых структур, будущего бессменного лидера нации, пользующегося поддержкой большинства населения. Но с того же 2001 года начинается серьезное расхождение в методах экономического управления страной. В 2003 году, когда Россия последовательно отказывается от ограничений в сфере инвестиций и движения капитала, а регулирование цен даже не обсуждается, в Венесуэле устанавливают валютный контроль и ограничения на экспорт капитала. Структуры экономики России и Венесуэлы и по сей день довольно схожи: обе страны получают большую часть дохода в бюджет от экспорта нефти, не диверсифицируют экономику, не развивают институты, малое предпринимательство, не формируют реальных инновационных зон в экономике. Однако те элементы «нелиберальности», которые хоть и присутствуют в сегодняшней экономике России, но вслух не признаются и официально считаются недопустимыми (недобросовестная конкуренция, протекционизм, слабая защита прав инвесторов, наличие экономических агентов, стоящих выше закона, и т. д.), в Венесуэле приобрели характер официальной политики. Если Россия регрессировала в феодализм, но активно поддерживает рыночные отношения, то Венесуэла, напротив, устремилась в социализм со всеми его характерными элементами. Причина такого расхождения вряд ли может быть установлена однозначно. Наиболее вероятно, что Венесуэла просто начала с более низкого старта. Там был ниже средний уровень образования, отсутствовал мощный инфраструктурный и оборонный комплекс, который в России кормил большое количество избирателей даже в 90-е годы. У населения Венесуэлы было меньше активов и накоплений — например, венесуэльцам не досталась в наследство высокая обеспеченность населения жильем. Из-за этого в стране произошел коллапс системы легального владения имуществом. Invasores, захватывающие здания, стали противозаконной, но привычной частью жизни, пока правительство и проправительственные силы поступали примерно так же с частным бизнесом. Помимо левого курса, власти Венесуэлы совершили немало разовых, но чувствительных экономических ошибок. Большинство из них напоминает предложения российских левых экономистов, 195

которые, к счастью, пока игнорируются. Яркий пример — перевод 80 % валютных резервов Венесуэлы из долларов в золото в момент наибольшей цены на золото на рынке. Идея «скорого краха доллара» привела к тому, что резервы Венесуэлы сократились на 40 % из-за последующего 40 %-ного падения цены золота207. Ряд действий, предпринятых властями Венесуэлы, настолько напоминает проекты и планы российской власти, что на их плачевных результатах стоит остановиться особо. Как и Россия, Венесуэла проявляет избыточную любовь к лояльным, но бедным странам. В рамках программы Petrocarib Венесуэла много лет снабжала нефтью по сниженным ценам ряд стран Латинской Америки. Итог этой программы печален и для Венесуэлы, и для региона: страны, пользовавшиеся этой программой, сегодня энергетически неконкурентоспособны и не готовы к самостоятельности. Сама же Венесуэла мало того, что теряла существенные суммы на субсидиях, но еще и поставляла достаточно много нефти в долг. Сегодня, пользуясь бедственным положением страны, ее нефтяные заемщики отказываются от оплаты даже по сниженным ценам, предлагая срочный расчет зато с существенным дисконтом. Недавно Венесуэла была вынуждена списать 55 % долга Доминиканской Республике 208, только чтобы получить выплату. Очевидно, Ямайка будет следующим счастливым должником: в 2019 году Ямайка национализировала долю PDVSA в местном нефтяном операторе, а расплату по долгу за венесуэльскую нефть она производит на escrow-счет в исландском банке; деньги сохранятся «до лучших времен» — видимо, до смены власти в Венесуэле. Как и Россия, Венесуэла в какой-то момент обратилась к Китаю как стратегическому партнеру, рассчитывая ослабить влияние США и стимулировать экономический рост. Китай активно включился в сотрудничество, начав кредитовать Венесуэлу под залог нефти с возможностью погашения долга нефтепродуктами. За восемь лет китайцы выдали Венесуэле около 50 млрд долларов (около 15 % ее ВВП)209. С учетом того, что цена на нефть всё же определяется рынком, эти условия были намного мягче, чем предлагаются России, которая строит заведомо убыточные газопроводы в Китай. Но вполне возможно, что соглашения имели и непубличные дополнительные условия. Китай умеет и любит брать на себя риски сотрудничества с failed states и странами-изгоями, но в отличие от СССР делает 196

это очень рационально и жестко. Падение цен на нефть привело к тому, что почти половину поставляемой в Китай нефти Венесуэла отправляет в счет погашения процентов по долгу. Китай, который долго давал деньги Венесуэле, теперь отказывается продолжать программу, «не видя надлежащих результатов», но готов предоставить еще 10 млрд долларов «на новых условиях»210, которые представитель PDVSA назвал в интервью CNBC «уникальными». Есть подозрение, что итогом национализации, которую провел в свое время Чавес, станет переход основных активов Венесуэлы (включая нефтяные запасы) в собственность китайцев, которые, в отличие от американцев, в свое время отобрать эту собственность у себя уже не дадут. Наконец, в Венесуэле, как и в России, стало принято находить причины всех проблем и неудач не внутри, а за пределами страны. Правда, в России эта практика не доведена до венесуэльского совершенства. Давно пройдя знакомые нам обвинения США, Запада и «внутренних врагов» во всех бедах, правительство Венесуэлы даже пробки и низкое качество коммунальных услуг в Каракасе объясняет внешними происками, причем врагов давно умерших. По официальной версии, в проблемах Каракаса виноваты испанцы, специально строившие город не на том месте во второй половине XVI века. России до сих пор удавалось избежать радикального левого поворота, хотя с 2012 года мы видим признаки последовательного и всё более опасного полевения экономической политики. Но настоящая опасность впереди: истощение потока нефтедолларов из-за падения цен на нефть в будущем придется, видимо, на середину 2020-х годов — время, когда технологическое наследие СССР будет полностью амортизировано, и отставание от конкурентоспособных экономик станет критическим. Сохранение рейтинга политическими средствами (например, за счет патриотического подъема) работает лишь короткий период, и высока вероятность резкого полевения как последней надежды на спасение власти.

Глава 15.2 Путь Алиева n 0.+( +(7-.12( " (12.0((, .1.!%--. %1+( =2 (12.0(? — -%42?- ? Нефть в последние 50–70 лет является наиболее явным ресурсом, формирующим классическую экономику «ресурсного проклятия/благословения». Но относительная новизна нефтяного рынка, который приобрел грандиозные размеры всё же лишь к 70-м годам прошлого века, не позволяет нам найти в новейшей истории примеров полностью завершенного ресурсного цикла, построенного на нефти, — цикла, включающего в себя не только бурный рост, экономическую деформацию, политическую трансформацию и рост экономической волатильности, но и период спада, развала экономической и политической системы и коллапс. Условно, можно говорить о прохождении такого цикла Советским Союзом, но это будет не нефтяная история, а история банкротства идеологии, в которой падение цен на нефть только усугубило проблему. Можно записать в жертвы нефтяного «проклятия» Венесуэлу, и это будет правильная классификация. Но всё же Венесуэла является еще и примером провального государственного управления, конечно, ставшего возможным благодаря наличию ресурса, но не являвшегося обязательным следствием его наличия. Тем не менее сегодня мы знаем как минимум несколько кандидатов на прохождение полного нефтяного цикла — не потому, что спрос на нефть в ближайшее время будет сокращаться (скорее всего — нет), а потому, что в этих странах приближается момент исчерпания их нефтегазовых запасов. Одним из наиболее близких нам примеров такой ситуации является Азербайджан. Нефть добывалась на территории современного Азербайджана уже несколько тысяч лет назад. В конце XIX века 198

«Товарищество нефтяного производства братьев Нобель», основанная Ротшильдами Caspian and Black Sea Oil Industry and Trade Society и Royal Dutch/Shell начали промышленную добычу в Баку и на Апшеронском полуострове. Первый бум добычи случился в самом начале ХХ века — к 1905 году добыча нефти выросла до 0,2 мбд (половина мировой добычи в то время)211. После первой русской революции последовал спад добычи, но бакинская нефть была ценным сырьем для промышленности России. Настолько ценным, что была удостоена внимания в одном из романов Бориса Акунина — в нем известный сыщик Эраст Фандорин предотвращает масштабную диверсию на бакинском нефтетранспортном узле, целью которой было ни много ни мало лишить Россию возможности вести Первую мировую войну. После революции 1917 года добыча нефти упала в четыре раза, но с конца 1920-х годов и до начала Второй мировой войны объемы добычи росли — к 1941 году они достигли пика в 0,5 мбд 212. Важной составной частью планов немецкого командования был захват Баку и азербайджанских месторождений нефти, которые наряду с румынскими обеспечили бы Германию топливом для продолжения войны. В годы войны добыча нефти в Азербайджане снизилась (до 0,2 мбд), а в послевоенные годы восстанавливалась крайне медленно (сперва из-за низкого послевоенного спроса, потом из-за появления конкурирующих месторождений в Западной Сибири), достигнув локального пика в 0,4 мбд в конце 1960-х годов213. С тех пор добыча плавно снижалась, достигнув тех же 0,2 мбд к концу 1990-х годов214. В 1969 году руководителем Азербайджанской ССР был назначен молодой (46 лет) генерал КГБ Гейдар Алиев. СССР переживал ранний нефтегазовый бум — только что был открыт Самотлор ∗. Неэффективная экономика социализма, чей проигрыш капиталистическим странам был уже очевиден, вдруг получила возможности для роста и капитализации. Алиев отлично понимал ценность углеводородов для страны и, прежде всего, их значимость в восприятии руководства СССР. Основной фокус ∗ Самотлорское нефтяное месторождение (Самотлор) — крупнейшее в России и седьмое по размеру в мире нефтяное месторождение. Расположено в Ханты-Мансийском автономном округе — Югре, в окрестностях городов Нижневартовска и Мегиона, в районе озера Самотлор. — Примеч. ред.

199

деятельности Алиева на посту руководителя республики был (помимо укрепления собственной власти за счет расстановки «своих» людей, в основном из Нахичевани, что называлось тогда «укреплением законности и дисциплины») на развитии нефтегазового комплекса. В 1970-е годы, несмотря на то что добыча нефти стагнировала, Азербайджан сумел стать лидером по производству нефтепромыслового оборудования в СССР. Азербайджан занимал второе место в мире после США по постройке оборудования для индустрии нефти и газа. Не обошло Азербайджан и активное строительство газо- и нефтепроводов, которое было «стройкой № 1» в СССР все 1970-е годы: появился нефтепровод в Грозный, по которому, однако, нефть шла не из, а в Азербайджан — в Баку был построен нефтеперерабатывающий завод, рассчитанный на существенно большие объемы нефти, чем добывала республика. Успехи в добыче и переработке нефти сделали Алиева полновластным «хозяином» республики, построившим управление ей на базе когорты «своих» людей, с упором на личную преданность. Гиперконцентрация ресурсов на одной индустрии и гиперинтеграция в закрытую экономическую систему СССР привели к тому, что Азербайджан, чья экономика считалась успешной на уровне союзного Политбюро, стал крайне зависимым и от внутреннего советского рынка, и от цен на нефть. К 1980 году в стране функционировало всего около 1000 промышленных предприятий (для республики с населением шесть миллионов человек это очень мало)215. Имидж Азербайджана как «сытой и богатой» республики стал стремительно портиться в 1980-е годы с падением цен на нефть и перепроизводством ее в СССР. В республике, впрочем, как и во всем СССР, обострились экономические проблемы. В 1982 году Алиева вызывает в центр его патрон — Андропов. Алиев входит в Политбюро, но не упускает контроля за республикой. Однако весь СССР меняется — к власти приходит Горбачев и в попытке спасти страну от голода и разрухи объявляет смену политического и экономического курса, без изменения концепции социализма и системы административного устройства СССР. Алиев плохо вписывается в новые реалии, в 1987 году он торжественно и, как всегда в СССР, «по собственному желанию» отправлен на пенсию. К 1990 году Азербайджан подошел, растеряв свой экономический потенциал: нефть стоила дешево, в СССР потребность 200

в нефтегазовом оборудовании упала почти до нуля, объемы нефтепереработки были минимальны. СССР открывал границы, и Азербайджан почувствовал конкуренцию импорта в борьбе за советский рынок. Резкое падение уровня жизни вызвало социальное недовольство, которое (на фоне объявленных «гласности» и «плюрализма») приняло самые разные формы, в том числе экстремально националистическую. Развитие нефтегазового комплекса в АзСССР сопровождалось потерей фокуса на остальных областях экономики. Власти пропустили формирование в Азербайджане широкого слоя вчерашних крестьян, которые оказались вырваны из привычной жизни или были вынуждены мигрировать в города, деклассироваться, оказываться в среде «фабричных» поселений с высоким уровнем преступности и высоким же уровнем социальной самоорганизации. Сочетание наличия такого класса, падения уровня жизни и старых межнациональных проблем, фокусом которых был неоднозначный статус Нагорного Карабаха (почти трети территории страны с превалирующим армянским населением), должно было привести к взрыву, и он случился. В 1980-е годы представители армянского большинства Нагорного Карабаха последовательно пытаются добиться его отделения и присоединения к Армении. Руководство СССР последовательно отвергает эти просьбы, а вокруг Карабаха накаляется ситуация — в Армении отношение к азербайджанцам негативное, начинают ходить слухи о дискриминации и даже насилии. В Карабахе начинаются пока еще бытовые столкновения между представителями двух наций, точечное применение насилия. С 1988 года Нагорный Карабах становится настоящей горячей точкой — гибнут люди, из Армении в Азербайджан потекли беженцы. В Азербайджане параллельно формируется и становится крайне популярным Народный Фронт — националистическая организация, которая начинает борьбу за власть в республике, готовящейся стать страной. Народный Фронт опирается на тех самых вчерашних крестьян и занимает ультранационалистическую, в частности, антиармянскую позицию. В мае 1988 года Москва меняет руководителей АзССР и АрмССР на функционеров, в республиках не работавших и не готовых к тому, чтобы сосредоточить контроль в своих руках. Ситуация только ухудшается — обе республики парализованы 201

митингами и забастовками, в сентябре столкновения в НКАО становятся настолько значимыми, что начинается эвакуация азербайджанцев и армян в районы их компактного проживания. Фактически НКАО и ряд других районов Азербайджана оказываются в состоянии «чрезвычайного положения», хотя реальность больше напоминает положение военное. За 1989– 1991 года более 350 000 армян покидает Азербайджан 216. К концу 1989 года именно НФ контролирует всю политическую повестку, хотя власть номинально находится в руках ставленников Москвы. В январе 1990 года в Баку проходит масштабный армянский погром, вслед за которым армянские вооруженные формирования в НКАО приступают к реальным боевым действиям, а в Баку входят войсковые части советской армии. В результате действий воинских частей в Баку гибнут сотни людей, события этого месяца получат потом название «Черный январь». Два последующих года Азербайджан преследуют неудачи. Падение СССР, формально закрепленное в 1991 году, приводит к потере поддержки из Москвы, советская армия прекращает существование, а оставшиеся на территории НКАО подразделения разоружаются местными армянскими вооруженными формированиями. В НКАО Азербайджан теряет контроль практически над 100 % территории. Неудачи на фронте, тяжелейший экономический кризис и раздробленность самого Народного Фронта, в котором лидеры представляют разные регионы и кланы, приводят к нестабильности политической власти: за два года меняется четыре президента — Аяз Муталибов, Якуб Мамедов, Иса Гамбар и Абульфаз Эльчибей сменяли друг друга. После мятежа в Гяндже в июне 1993 года, Эльчибей фактически передал власть бывшему Первому секретарю ЦК КП Азербайджанской ССР Гейдару Алиеву. В октябре 1993 года Алиев был избран президентом, а в мае 1994 года стабилизировал политическую обстановку в стране, подписав соглашение о прекращении огня с Нагорным Карабахом и Арменией. Возвращение к власти Гейдара Алиева очень напоминало «возвращения» каудильо в странах Латинской Америки, в частности того же Перона — кризис, вызванный «ресурсным голодом», лечился возвратом сильной фигуры из прошлого. Алиев, без сомнения, был талантливым политиком, опытным руководителем и харизматичным лидером, без труда поддерживавшим свой статус лидера Нахичевани и «нахичеванского клана» и способным 202

консолидировать вокруг себя широкую азербайджанскую элиту. Он, естественно, использовал свой опыт и потенциал связей для консолидации власти и немедленно приступил к восстановлению экономики Азербайджана — ровно теми методами, которыми он уже однажды ее строил, то есть через нефть и газ. В том же году, в сентябре, правительство Азербайджана заключило «контракт века» о совместной разработке трех нефтяных месторождений — «Азери», «Чираг» и «Гюнешли» (АЧГ) в азербайджанском секторе Каспийского моря, в 120 км от побережья страны (открыты в 1981–1987 годах). В соглашении о разделе продукции (СРП) сроком до 2024 года участвовали BP, Ramco (Великобритания), Amoco, Unocal, Exxon, McDermott и Pennzoil (США), «Лукойл» (Россия), Statoil (Норвегия), Itochu (Япония), TPAO (Турция), Delta Nimir (Саудовская Аравия), а также Государственная нефтяная компания Азербайджана. Все вместе компании составили консорциум Азербайджанская международная операционная компания — АМОК (часть акционеров в будущем продала свои доли, в настоящий момент основным акционером является BP). Алиеву повезло — несмотря на то что цена на нефть еще была низкой, спрос на нее в мире рос, и Азербайджан хорошо вписывался в нефтяной рынок. Ускоренная разработка оффшорных месторождений консорциумом привела к резкому росту добычи нефти уже в конце 1990-х годов. Первая нефть с месторождения Чираг стала поступать в 1997 году, что позволило довести добычу до 0,3 мбд в 2005 году, когда цены на нефть уже ушли сильно вверх 217. В 2005 году первая нефть стала поступать с месторождения Азери, а в 2008 году — с глубоководного месторождения Гюнешли. В итоге к 2010 году производство нефти и газоконденсата достигло рекордного уровня — 1 мбд, при этом три четверти производства приходились на блок АЧГ218. Одновременно резко выросла добыча природного газа из-за начала разработки месторождения Шах-Дениз в 2006 году, а также в результате подписания СРП с консорциумом международных нефтегазовых компаний (основной акционер — BP). Добыча выросла с 5,2 млрд м3 в 2005 году до 18,2 млрд м3 в 2015 году219. С 2007 года Азербайджан стал нетто-экспортером газа (9,8 млрд м3 потребляются на внутреннем рынке)220. Инвестиции иностранных партнеров, сделанные на фоне роста спроса на нефть, обеспечили Азербайджан новыми способами транспортировки нефти и газа — в обход России 203

и особенно неспокойной Чечни. В рамках СРП были построены нефтепровод Баку-Супса (1999), Баку-Тбилиси-Джейхан (2006) и газопровод Баку-Тбилиси-Эрзерум (2006), а также несколько других нефте- и газопроводов меньшей мощности. Резкий рост добычи нефти и газа совпал по времени с ростом цен на углеводороды. В 1991 году Brent стоил $38,2/ бар., в 2010 году — $86,4/бар.221. В итоге сочетание эффекта низкой базы 1990-х годов и роста добычи и роста цен на углеводороды привело к ошеломительным темпам роста ВВП страны. Если в 1990-х годах среднегодовые темпы роста ВВП были отрицательными, то в 2000-х среднегодовой темп роста составил 14,6 %, причем в отдельные годы темп роста превышал 20 % — 2005 (26,4 %), 2006 (34,5 %), 2007 (25 %) годах222. Подобные темпы роста — редкость для экономической истории, хотя нефтедобывающие страны, в особенности небольшие, иногда показывают подобную динамику. С 1992 по 2014 год ВВП Азербайджана в текущих долларах вырос с 1,2 млрд долларов до 75,3 млрд долларов (рекорд среди бывших республик СССР), а ВВП на душу населения увеличился с 159 долларов в 1992 году до 8 тыс. долларов в 2014 году (из них 2,3 тыс. на душу населения — чистый нефтегазовый экспорт)223. Высокие темпы роста ВВП совпадали с высокими темпами роста экспорта в 2000-х годах. Cреднегодовой темп роста экспорта составил 18,8 %, причем 93 %224экспорта — нефтегазовый (в России, для сравнения, в 2013–2014 годах самых высоких цен на углеводороды он не превышал 70 %). Доля нефтегазового экспорта в ВВП в 2014 году составила 30 %, для сравнения в России — 17 %, в Мексике — 1,3 %225. Зависимость бюджета Азербайджана от нефтегазовых доходов за годы бума резко увеличилась. Если в 2003 году доля трансфертов из Государственного нефтяного фонда в бюджет в 2003–2007 годах в среднем составляла около 10 % ВВП, то в 2010–14 годах превышала 50 % ВВП, а в 2014 году дошла до 58,2 %226. Учитывая другие статьи бюджета, связанные с нефтегазовым сектором, доля прямых нефтегазовых доходов в бюджете на 2014 год была выше 60 % (для сравнения: в России в конце 2000-х — начале 2010-х годов — около 30 %) 227. При этом отношение бюджета к ВВП росло на протяжении всего периода нефтяного бума — с 18 % в 1994 году оно выросло до 46 % в 2015 году228. Успехи страны в 2000-е и в начале 2010-х — в основном успехи АЧГ. В разработку блока консорциум вложил 28,7 млрд долларов, 204

а его доход составил 73,0 млрд долларов 229. Доходы Азербайджана от СРП «АЧГ» тоже велики: с 2001 по 2015 год в его Государственный нефтяной фонд (учрежденный по примеру других ресурсных стран) поступило 124,9 млрд долларов 230. Однако резервы Государственного нефтяного фонда (ГНФ) составили лишь 27 % от поступлений от продажи нефти и газа начиная с 2003 года; остальные 73 % направлялись в бюджет, то есть шли на текущее потребление231. При этом существенное сбережение нефтегазовой ренты осуществлялось только в первые годы работы фонда, начиная с 2009 г. доля трансфертов в бюджет (то есть потребление) стала превышать 90 % расходов фонда (в 2008–88 %)232. Гейдар Алиев умер в 2003 году в возрасте 80 лет. К моменту своей смерти он не только сосредоточил в своих руках всю возможную власть в стране, но и построил стандартный для ресурсных экономик каудилистский культ. Среди самых скромных титулов, которыми награждала Алиева официальная пропаганда, были «общенациональный лидер азербайджанцев всего мира», «политик, смотрящий на десятилетия вперед», «мастер власти», «великий лидер». Клиническая смерть Гейдара Алиева некоторое время скрывалась его окружением, в то время как его сын, Ильхам, спешно назначенный премьером, забирал в свои руки нити власти. В марте 2004 года Ильхам Алиев издал указ о увековечении памяти отца — теперь в Азербайджане многие значимые объекты, организации, улицы и площади носят имя Гейдара Алиева, а на месте памятников Ленину советской эпохи стоят памятники Гейдару Алиеву — в похожих позах. Ильхам Алиев не изменил экономической политики страны: упор на нефтегазовый сектор сочетался с жестким контролем за финансовым рынком — курс национальной валюты оставался управляемым властью. В декабре 2006 года на фоне огромного потока нефтедолларов власти допустили укрепление курса маната с AZN0,92/$ до AZN0,87/$. В следующие несколько лет манат плавно укреплялся к доллару 233. Рост добычи нефти позволил Азербайджану довольно успешно пройти кризис 2009 года — темпы роста в этом году оставались высокими — 9,4 %234. Но уже к 2011 году в Азербайджане стали заметны симптомы «голландской болезни». В июне 2011 года Центробанк Азербайджана зафиксировал курс маната на уровне AZN0,78/$, пытаясь бороться с его переукреплением 235. 205

Но после падения цен на нефть в 2014 году в стране начался резкий отток капитала, совпавший по времени с первыми признаками исчерпания нефтяных месторождений. К 2015 году, по данным оператора АМОК BP, добыча нефти упала до уровня 0,85 мбд 236. В феврале 2015 года правительство провело однократную девальвацию маната, зафиксировав его на уровне AZN1,05/$237. Однако отток капитала продолжался: с пика в 15 млрд долларов в середине 2014 года золотовалютные резервы Центробанка Азербайджана сократились до 5 млрд долларов в декабре 2015 года 238. Тогда же власти пошли на новую девальвацию маната до уровня AZN1,55/$, одновременно отпустив курс 239. В итоге девальвация маната оказалась более существенной, чем у других валют стран СНГ, зависимых от нефтегазового экспорта (казахстанского тенге и рубля). Рост ВВП Азербайджана снизился в 2015 году до 1,1 %, а 2016 был первым годом рецессии за последние 20 лет, ВВП упал на 2,4 %240. Ненефтяной сектор экономики был в этот момент (и остается по сей день) крайне слаб — кроме нефти и газа Азербайджан практически ничего не экспортирует: из 11,4 млрд долларов экспорта в 2015 году на ненефтяной экспорт приходится всего около 1 млрд долларов 241, при этом основные статьи — это сельскохозяйственные товары с низкой добавленной стоимостью: 312 млн долларов — фрукты и овощи, 212 млн долларов — сахар, 153 млн долларов — растительные и животные масла 242. Нефтегазовые доходы, как водится в ресурсных автократиях, были потрачены неэффективно. Национальный стадион в Баку обошелся в 710 млн евро 243. За право принять у себя Гран При Европы Формулы-1 в 2016 году. Баку заплатил около 40 млн долларов, и почти столько же ушло на постройку трассы Baku City Circuit 244. Деньги тратились на многочисленные парки и музеи им. Гейдара Алиева, которые построены почти в каждом крупном населенном пункте, и на памятники родителям Ильхама Алиева. Практически ничего не было сделано для привлечения иностранных инвестиций в ненефтяном секторе — в рейтинге Doing Business 2015 Азербайджан занимал 63 место, уступая своим соседям, бывшим республикам СССР — Армения была на 35 месте, Грузия, резко улучшившая бизнес-климат во время президентства Михаила Саакашвили, — на 24-м 245. В Corruption 206

Perceptions Index от Transparency International Азербайджан (на 126 месте) также уступает соседям по региону — Армении (на 77-м) и Грузии (на 44-м)246. С ростом цены на нефть с 2017 года ВВП Азербайджана так же начал расти, но далеко не теми же темпами, что раньше. Рост ВВП в 2017 году составил 1,1 %, в 2018 году — чуть менее 2 %247. Этот уровень роста ВВП ожидается и в ближайшие годы. Надо заметить, что, несмотря на профицит бюджета и счета текущих операций, небольшой (около 10 млн жителей) Азербайджан, в котором в год на одного жителя добывается более 4,5 тонны нефти (для сравнения в России — 3,8), производит ВВП на душу населения менее 4500 долларов в год — столько же, сколько лишенная ресурсов соседняя Грузия, на 20 % меньше, чем находящийся под санкциями Иран (историческая родина предков азербайджанцев, в котором и сегодня проживает более трех миллионов азербайджанцев), и в два раза меньше Турции, на которую Азербайджан активно равняется (и даже язык азербайджанцев очень близок турецкому)248. Сын Гейдара Алиева продолжает традиции отца: и в части 100%-ной консолидации власти и авторитарного правления страной, и в части 100%-ной ориентации на углеводороды в экономике. «Авторитетный и любящий свою страну руководитель», как называет Ильхама официальная пресса, уже четыре раза побеждал на президентских выборах. При этом не может не быть очевидным, что ресурсный путь развития страны достиг естественного предела, который (те самые 4500 долларов на человека) оказался очень низким даже по меркам ресурсных стран. Азербайджан является крупным поставщиком трудовых мигрантов — более миллиона азербайджанцев проживают за границей, а денежные переводы азербайджанцев «домой» составляют около миллиарда долларов в год 249. Развитие нефтегазового сектора существенно тормозит индустриализацию (в сельском хозяйстве заняты более 30 % трудовых ресурсов 250), зато дает возможности для роста бюрократии — доля занятых в государственном секторе страны так же превышает 30 % трудовых ресурсов 251. Впрочем, настоящее испытание Азербайджан ждет впереди. Контракт на разработку АЧГ с консорциумом заканчивается в 2024 году, а никаких новых крупных месторождений не обнаружено, притом что геологоразведка в стране была достаточно 207

активна во всё время бума. По некоторым прогнозам, уже к 2025 году добыча нефти может упасть почти втрое — до уровня 0,3 мбд, который будет всего на 0,1 мбд выше уровня середины 1990-х годов252. Блок АЧГ будет давать всего 0,2 мбд вместо пика в 2010 году в 0,9 мбд 253. В сценарии быстрого падения добычи нефти поток нефтедолларов в Азербайджан будет истощаться. Поддержать прежний уровень расходов отчасти поможет Государственный нефтяной фонд, объем которого на конец 2019 года составляет более 40 млрд долларов 254. Однако эти резервы небезграничны, особенно учитывая высокую зависимость бюджета от трансфертов из фонда и возросший в последние годы уровень госдолга (с 12 % ВВП в 2010 до 19 % ВВП в 2019)255. Скорее всего, в период 2025– 2030 годов мы сможем стать свидетелями завершения ресурсного цикла и «жесткой» посадки экономики Азербайджана, которая будет сопровождаться кардинальной сменой политического устройства страны.

Глава 15.3 Нефть эмиров и конунгов n! ('.!(+(( — %#. /0%(,39%12" 5 ( -%$.12 2* 5, 2 *&% . 2.,, 72. 1 ,;% 0 '-;% .!9%12" 12 -."?21? /.5.&(,( " 31+."(?5 ('.!(+(? Больше трех тысяч лет отделяет нас от первых задокументированных примеров экономических «проклятий», большая часть которых была связана с дисбалансами, вызванными избытком того или иного экономического ресурса. Однако хотя мы употребляем слово «избыток» по отношению к такому количеству ресурса, которое «перекашивает экономику» и заставляет ее стать уязвимой к будущим шокам, на деле почти всегда доставляемого таким ресурсом богатства всё время как будто не хватает, то ли потому, что при всем его изобилии ресурс оказывается ограничен, то ли потому, что используется он неэффективно. А что будет, если такой ресурс появится действительно в изобилии? Что было бы, если бы Русь продавала в 10 раз больше рабов? Если бы хлопка Южных Штатов хватило на скупку всей английской промышленности? Если бы в лесах острова Пасхи на месте срубленного дерева за ночь вырастало три, как голов у гидры? История знает и такие примеры — в основном современные, чей цикл еще не закончен. Два самых знаменательных примера (и потому, что возникли они в двух странах, противоположных во всем, кроме доступа к ресурсу, и потому, что страны эти при всей своей непохожести используют очень похожие методы работы с ресурсом, и потому, что обе страны играют сегодня большую 209

роль в части демонстрации лучших практик борьбы с «ресурсным проклятием») — это ОАЭ и Норвегия.

Норвегия Норвегия — страна, занимающая северное побережье Скандинавского полуострова, площадью всего 324 тыс. км 2, с населением 5,2 млн человек, среди которых от 94 до 97 % являются норвежцами (прямыми потомками викингов), а остальную часть населения составляют саамы, шведы, финны, поляки и лишь ничтожное количество эмигрантов из других стран 256. Однако в последнее время за год в Норвегию прибывает примерно 40 000 иммигрантов (0,75 % населения страны), среди которых иммигранты из Азии и Африки составляют примерно 40 %257. Только примерно 4 % территории Норвегии пригодно для земледелия 258, и страна вынуждена закупать 50 % потребляемого продовольствия 259. Тем не менее Норвегия в 2018 году произвела 448 млрд долларов ВВП260, удержав четвертое место в мире по подушевому ВВП (92 тыс. долларов)261. При этом в 2013 году ВВП Норвегии был более 522 млрд долларов 262. Всё дело в том, что Норвегия занимает 13-е место в мире по производству нефти (1,77 млн б/д) и поставляет в Европу всё возрастающие объемы газа (более 118 млрд м 3 в год), являясь вторым после России источником углеводородов для Европейского союза, а доля углеводородов в ВВП Норвегии году составляет 23 %263. К концу XIX века Норвегия была периферийной страной, ориентированной на Великобританию как на торгового партнера, специализировавшейся в добыче и экспорте рыбы и морских перевозках (у Норвегии в начале ХХ века был третий по величине морской грузовой флот). Параллельно для внутренних нужд развивалась промышленность — от кораблестроения до производства деревообрабатывающего оборудования, в том числе производства современных агрегатов на паровой тяге. И тем не менее Норвегия была относительно бедной страной: подушевой ВВП в начале ХХ века был на треть меньше, чем в среднем по странам континентальной Европы. Как и многие европейские страны, Норвегия теряла население, эмигрировавшее в США, основные бизнесы постепенно выкупались 210

иностранными компаниями, росла безработица. Остановило безвозвратное превращение Норвегии в бедную провинцию открытие электричества и последующий бум энергоемких технологий. На норвежских водопадах европейские компании построили гидроэлектростанции, рядом с источниками дешевой энергии разместились заводы по производству удобрений, цинка, алюминия. В 1909 году (через четыре года после обретения независимости от Швеции) около 40 % капитала норвежской промышленности принадлежало иностранцам 264. Именно в это время движение за национализацию промышленности, с Либеральной партией во главе, получило широкую поддержку как от националистов, так и от фермеров, видевших в индустриализации угрозу и потому выступавших против иностранных капиталистов. Созданная система законов определяла основу для совместной деятельности с иностранными компаниями и фактически обеспечила Норвегию инженерной и производственной базой еще и в электрогенерации. Более или менее равномерное распределение земли (в Норвегии исторически не было крупных феодов и уже в XIX веке большинство населения владело малыми наделами земли), традиционно большая роль местных советов, активное смешение трудовых ресурсов (крестьяне участвовали в сезонном лове рыбы, жители берега моря — в сезонном сборе урожая и лесозаготовке) обеспечили устойчивость демократического управления страной при одновременном наличии действующей королевской власти и раннее формирование развитой законодательной системы. Слабость феодальных групп и сила самостоятельного крестьянства были историческими основами раннего формирования в Норвегии своего рода общественного договора. Возможно, важную роль в этом сыграло вынужденное обретение Норвегией независимости от Дании еще в конце XVIII века, когда датско-английские войны привели к блокаде проливов, и Норвегия жила вплоть до передачи ее под власть Швеции в 1814 году вполне самостоятельно в течение нескольких десятилетий, не имея, однако, ни своего королевского двора, ни национальной аристократии — страна создавала для себя новую социальную и политическую систему с нуля и вместо наследования пережитков Средних веков могла (и смогла) создать сразу лучшую из существовавших тогда моделей. 211

Уже к середине XIX века в Норвегии формируется первичная база законов, защищающих труд: в 1845 году проявляется закон «О бедности», в 1860-м — закон о здравоохранении, в 1892-м — закон о защите труда. К 1910 году в стране обязательно медицинское страхование работающих (система функционирует уже с 1894 года), в 1919 году устанавливается 8-часовой рабочий день. Большую роль в гладкости реформ и мирном процессе создания социального договора сыграла уже упомянутая выше эмиграция — почти треть населения Норвегии (в основном беднейшие слои) покинула страну в конце XIX — начале ХХ века, сняв социальное напряжение. Так или иначе, но европейский националистический кризис 1910–1930-х годов, завершившийся в половине Европы приходом к власти коммунистических, национал-социалистических или фашистских движений, Норвегия пережила относительно мирно, и завершается он не приходом к власти радикалов, а социальным пактом: в 1936 году вводится пенсионное обеспечение, в 1938-м — страхование от безработицы. После окончания оккупации 1942–1945 годов в Норвегии три лидирующие партии совместно выступают за скорейшее развитие «социального государства» — с 1946 по 1964 год вводится медицинское страхование для всех, создается система кредитования и финансирования под покупку жилья, система выплат на детей и многое другое. К 1970 году Норвегия уже вполне могла считаться «социальным государством» — правда, средств для «социальности» было немного: реальные доходы домохозяйств в Норвегии составляли 30–40 % от уровня Швеции или Дании 265, 266. Первая нефть на норвежском шельфе была найдена в 1969 году, в 1971 году (ровно в год образования Объединенных Арабских Эмиратов) была начата ее добыча. Изначально было законодательно закреплено 50%-ное государственное участие во всех проектах по добыче нефти, с тем, чтобы иностранные компании могли принести в Норвегию технологии и обеспечить логистику. Затем было решено, что парламент может увеличивать и уменьшать эту долю в зависимости от обстоятельств. Государственная нефтяная компания Statoil была создана в 1972 году. С 1985 года госучастие было разделено на две части — безвозмездное участие в капитале и так называемый State’s Direct Financial Interest (SDFI) (в рамках 212

которого государство участвует инвестициями и пропорционально получает доходы). В 2001 году Statoil выкупила часть SDFI и была листингована на бирже, новая компания Petoro стала управлять SDFI. Когда в середине 1970-х нефтяной бум впервые резко увеличил доходы богатых углеводородами стран, Норвегии уже не требовалось формулировать свою экономическую политику — она была полностью сформирована. С 1980-х годов экономическая политика страны управлялась в соответствии с ультрамонетарными принципами так называемой школы Осло. Эти принципы основывались на финансовых мерах регулирования, аккумулировании резервов и государственном доминировании. Основными направлениями экономической политики Норвегии явились: 1. Концентрация активов в государственной собственности. Все природные ресурсы в Норвегии закреплены в государственной собственности. Государство предоставляет временные лицензии на добычу природных ресурсов. Государству же принадлежат крупнейшие доли в ключевых секторах: нефтеи газодобыче через Statoil, гидроэлектроэнергетике через Norsk Hydro, банковской сфере через DNB, телекоммуникациях через Telenor. 31,6 % капитализации публичного рынка Норвегии принадлежит государству, а если включить нелистингованные компании, по некоторым данным, доля ВВП, приходящаяся на государство, составит много более 50 %267, 268. Хотя в целом Норвегия считается страной свободного рынка, доминирование государства не может не сказываться. Норвегия, с индексом экономической свободы в 73,4, в 2019 году проигрывает десять пунктов ОАЭ, шесть пунктов Швеции и целый двадцать один пункт Великобритании, являющейся основным норвежским торговым партнером 269. 2. Создание и поддержание максимально свободных рынков, минимизация барьеров во всех секторах, кроме сельского хозяйства. Сразу после Второй мировой войны Норвегия в лучшем случае могла быть названа полуиндустриальной страной, специализирующейся на рыболовстве, производстве древесины и гидроэлектроэнергии. Все три специализации имели явные 213

натуральные ограничения масштаба, и потому экономический рост мог быть достигнут только при условии быстрой диверсификации экономики. Именно в этот момент в стране шла активная дискуссия между сторонниками программы импортозамещения и сторонниками диверсификации экспорта. В конечном итоге решение было принято в пользу экспортной ориентации в сочетании с максимальным открытием рынка для иностранных компаний и созданием условий для максимально интенсивной конкуренции на внутреннем рынке. В результате Норвегия установила импортные и экспортные пошлины на уровнях значительно более низких не только, чем у стран Центральной и Южной Америки, которые активно защищали свои рынки 100–200%-ми пошлинами, но и у развитых стран Европы. Незадолго до начала активной добычи нефти средние импортные тарифы в Норвегии не превышали 11,7 %, в то время как в Великобритании они были выше 16 %, в США — 17 %, а в Европе в целом — 14 %270. С другой стороны, открытость приходила постепенно. Еще в начале 1950-х годов Норвегия отказалась вступать в Северный союз с Данией и Швецией из-за опасений, что ее развивающаяся промышленность не сможет конкурировать в едином таможенном союзе — всё же пошлины в Норвегии были немного выше, чем в других скандинавских странах. Но уже к 1958 году Норвегия поддерживает создание всеевропейской свободной торговой зоны, а норвежская промышленная федерация присоединяется к федерациям других скандинавских стран. В 1959 году Норвегия становится членом — основателем ЕFTA, в рамках которой все тарифы на несельскохозяйственные товары фактически элиминировались. В результате к 1966 году доля промышленных товаров в экспорте выросла до 31 %, а по сравнению с 1949 годом (когда Норвегия активно снабжала разрушенную Европу всем, чем могла, на пределе производственных возможностей) объем экспорта промышленных товаров вырос в 12 раз 271. К 1970 году 16 % производимых промышленных товаров шло на экспорт. Производство промышленной продукции росло со скоростью почти 6 % в год 272. При этом в донефтяную эпоху в Норвегии не просматривалось никаких признаков импортозамещения. Доля импорта промышленных товаров в общем потреблении выросла к 1966 году до 39 % — с 29 % в 1958 году 273. 214

3. Прогрессивное налогообложение и высокие корпоративные налоги как механизм перераспределения доходов и сокращения неравенства, обеспечения социальности государства. Частный доход облагается в Норвегии несколькими налогами (прямой подоходный налог, дополнительный подоходный налог, социальные сборы с работодателя и с работника), уровень налогообложения достигает 54 %. Корпоративные доходы облагаются налогом по ставке 28 %, но доходы в области нефтегазовой индустрии облагаются дополнительным налогом, повышая общую ставку до 78 %274. Доходы компаний, занятых энергогенерацией, облагаются по совокупной ставке 58 %275. Имущество облагается налогом в размере 1,1 % в год 276. Примерно две трети муниципалитетов Норвегии взимают еще и налог на недвижимость в размере до 0,7 %277. Одним из основных источников дохода бюджета является налог на добавленную стоимость, размер которого для основных групп товаров составляет 25 %, а нижняя граница — 8 %, и только публичные сервисы (финансовый, медицинский, образовательный) и книгоиздательство освобождены или имеют нулевую ставку налога 278. В совокупности с рядом других налогов общий объем налоговых доходов бюджета Норвегии превышает 41 % ВВП — цифра, близкая к максимальной, даже для стран Европейского союза 279. 4. Формирование государственного резервного фонда за счет избыточных доходов от экспорта ресурсов для использования на поддержание социальных функций государства. Государственный глобальный пенсионный фонд был создан в 1990 году, но первые перечисления в него состоялись в 1996-м. Фонд оперирует исходя из очень простого правила: в него поступают все доходы государства от активностей в области добычи, переработки и реализации углеводородов за вычетом текущего (ненефтяного) дефицита национального бюджета. Фонд инвестирует в широкий спектр ценных бумаг за пределами Норвегии, в основном в акции. На середину 2019 года фонд управлял более чем триллионом долларов, фактически владея 1 % глобального рынка акций 280. С 2004 года управление фондом ведется под контролем попечительского совета, который, в частности, занимается вопросами 215

этики инвестирования. Фонд отказывается от инвестирования в акции и долги компаний, которые прямо или косвенно способствуют убийствам, пыткам, ограничению свободы, другим нарушениям прав человека, но и за счет своего размера активно влияет на котировки таких компаний. Как это ни странно, фонд имеет право инвестировать в акции производителей оружия, кроме ядерного. За вычетом расходов на управление фонд показывает исторический доход в размере 3,8 % годовых с 1999 года 281. В последнее время на фонд обрушивается всё больше критики, так как он показывает нетто-результаты ниже, чем глобальные индексы акций. С другой стороны, волатильность результатов фонда также ниже, чем у известных индексов, — в 2018 году, когда по итогам года основные индексы подверглись существенной коррекции, Пенсионный фонд Норвегии потерял лишь незначительные средства. 5. Сохранение и развитие прозрачных публичных институтов, высокий уровень контроля за публичным сектором. Норвегия с точки зрения системы управления мало чем отличается от других североевропейских стран. Лучше всего систему характеризует тот факт, что страна в 2019 году была поставлена на седьмое место в мире в рейтинге противодействия коррупции Transparency International из 180 стран 282. Итог экономической политики неоднозначен: c одной стороны, Норвегия существенно меньше многих нефтедобывающих стран мира зависит от рынка углеводородов; нефть и газ (со всеми косвенными аллокациями) создают ВВП лишь в размере около 40 тыс. долларов в год на человека 283, то есть условная «Норвегия без нефти» производит ВВП на человека больше, чем, скажем, Польша, но всё же меньше, чем соседние страны и страны Центральной Европы. Разумеется, в оценках «ненефтяного ВВП» нельзя учесть влияние созданной на нефтегазовые доходы инфраструктуры, так что сравнение должно быть еще менее в пользу Норвегии. При этом у Норвегии паритет покупательной способности очень высок и отсутствует возможность сослаться на дешевизну внутренних транзакций как объяснение низкого ВВП. Позиция Норвегии в мировом индексе экономической сложности упала с 10-го места в 1964-м на 25-е в 1995 году и до 41-го 216

в 2017 году 284. Для сравнения: Китай в том же году занимал 19-ю строчку, Великобритания — 14-ю 285. Политика welfare state в сочетании с отказом от ценового регулирования и открытыми рынками привела к гипертрофии себестоимости производимой продукции. Индекс реальной стоимости труда (2011 год принят за 100) поднялся с 53 в 1996 году до 123 в 2016 году и продолжает расти 286. Официальные источники утверждают, что потребительские цены в Норвегии в 2019 году примерно на 30 % выше, чем в США287, но многие норвежцы и туристы уверяют, что разница на самом деле много больше. Уверенность в завтрашнем дне в сочетании с долгосрочным субсидированием кредитных ставок (реальные ставки рефинансирования в Норвегии стали отрицательными в 2011 году, в 2016 году реальная ставка составила минус даже 3 %288) привела к опасной ситуации на рынке недвижимости: цены с 2008 года за 10 лет выросли в 2,2 раза, а совокупный долг домохозяйств превысил 215 % их годового дохода 289. Естественной реакцией на такую ситуацию было постепенное увеличение доли ресурсных бизнесов и бизнесов с низкой добавленной стоимостью в ВВП. Наиболее ярко проблема себестоимости выражается в низком уровне прямых иностранных инвестиций в Норвегию (притом что государственные инвестиции в бизнес направляются в основном за пределы страны): если для стран ЕС-15 он с 2008 года не опускался ниже 2 % ВВП, а в среднем превышал 3 %, то в Норвегии он медленно рос с 0,3 до 0,8 % ВВП290. Косвенным признаком деиндустриализации является и доля расходов на R&D в ВВП — в Норвегии она в среднем составляет 1,4 %, тогда как в среднем по странам ОЭСР она превышает 2,2 %. Государство последовательно стремилось стимулировать индустриализацию. Вплоть до примерно 1970-х годов основной целью постулировалось создание крупных компаний, как тогда считалось — для закрытия отставания в производительности производства. Основным инструментом создания были государственные инвестиции, основным предполагаемым конкурентным преимуществом — доступ к дешевой гидроэлектроэнергии или другим ресурсам. В большинстве случаев само государство являлось владельцем компаний. В результате в Норвегии появились моногорода (ensidige industristeder). Они, как правило, были плохо интегрированы в национальные цепочки поставок (особенно там, где владелец являлся многонациональной 217

компанией) и изолированы от промышленных кластеров. Министерство промышленности поощряло крупномасштабные капитальные вложения. Основными факторами развития рассматривались вложения капитала и масштаб производства, а не исследования или технологии. В 1965 году был создан фонд развития (Utviklingsfondet), заявивший своей главной целью создание «рациональной» структуры в каждой отрасли промышленности, сосредоточение внимания на поддержке «национальных чемпионов», таких как Aker. С 1960-х годов растущая доля государственного финансирования производства и научных исследований перетекала к «национальным чемпионам», среди которых стали выдвигаться компании оборонного сектора: от Норвежского центра оборонных исследований (FFI) до принадлежащей государству Kongsberg. Однако уровень рыночной экспертизы норвежских чиновников мало отличался от уровня экспертизы чиновников в других странах, а «гонка финансирований» подстегивалась аппетитами назначенных руководителей крупных государственных компаний без оглядки на конъюнктуру. Политика поддержки крупнейших компаний завершилась в конце 1980-х годов, когда сразу несколько объявленных пару лет назад лидерами компаний (в первую очередь в новой области информационных технологий и электроники, в том числе Norsk Data и Tandberg) обанкротились или существенно снизили свои масштабы под давлением международной конкуренции. Большая промышленность, особенно Norsk Hydro, вынуждена была резко сократить инвестиции, в первую очередь в наукоемкие технологии. Реакцией стало декларирование изменения стратегии с «индустриализации сверху» на так называемую пользовательскую индустриализацию, в рамках которой инвестиции и льготы должны были выдаваться в ответ на обоснованный запрос уже существующих и успешных предприятий, а не в соответствии с теоретическим планом. Было сокращено основное финансирование прикладных промышленных научно-исследовательских институтов. Но такие изменения совпали с началом периода промышленного доминирования нефтегазового сектора, и другие сектора экономики оказались моментально вытеснены на периферию и инвестиций, и R&D-разработок, поскольку запрос нефтегазового сектора намного лучше оплачивался самими компаниями. 218

В 2003 году последовало принятие правительством инновационной программы. Были созданы специальное подразделение для больших программ, научно-исследовательский совет, инновационные центры академических знаний (SFF) и центров компетенции (СФИ). Однако до сегодняшнего дня результаты их деятельности являются крайне скромными. В последнее десятилетие руководство страны проявляет повышенный интерес к созданию кластеров (яркий пример — создающийся онкологический кластер в Осло), однако это скорее дань общемировой моде, чем возможность принципиально изменить структуру экономики. В то же время многие решения типа недавнего решения о частичной регионализации финансирования научных исследований вызывают существенные сомнения в рациональности подхода норвежцев к развитию «новой экономики». Как и в других ресурсозависимых странах, ненефтяной ВВП Норвегии (называемый Mainland GDP, поскольку добыча углеводородов происходит в Норвегии на шельфе) высоко скоррелирован с шельфовым ВВП. Пик роста Mainland GDP в последние годы пришелся на 2012 год (тогда рост составил 4 %), в 2016 году он был равен нулю на фоне падения шельфового ВВП. По оценке Гарвардского университета, норвежский ВВП в ближайшие годы будет расти со средней скоростью 2,53 % — в конце третьего квартиля, уровень Алжира и Грузии. Но и эта оценка может оказаться оптимистической: инвестиции после стагнации 2014 года упали сразу на 4 %, FDI в 2016 году оказался рекордно низким — минус 6,2 % ВВП291. Согласно публичным данным, за 40 лет Норвегия добыла почти половину своих запасов углеводородов. Производство углеводородов Норвегией уже сократилось с пика (2003– 2004 годов) на 15 %292. Поставки норвежского газа сократятся на 40 % к 2025 году 293. Стране в любом случае надо готовиться к периоду, когда она не только перестанет испытывать на себе «ресурсное проклятие», но и будет импортером углеводородов. Statistics Norway оценил дефицит доходов страны к 2030 году при сохранении нынешней структуры экономики в 40 млрд долларов в год — более 10 % сегодняшнего ВВП. На этом фоне основные дискуссии в стране ведутся не о том, как мотивировать диверсификацию экономики и снизить нагрузку на бизнес, а о вреде иммиграции и расширении социальной помощи населению. 219

Хотя в Норвегии анонсируются меры по снижению налогов, одновременно идут дискуссии об увеличении расходов бюджета для поддержания роста экономики, которая в последние годы растет на 1,4–1,9 % в год 294. Очевидно, сочетание этих двух идей невозможно без пересмотра принципов использования своего пенсионного фонда. Недавно, впервые в истории, правительство взяло из фонда больше, чем он заработал. Разумеется, с его текущим размером в 2,5 годового ВВП у страны есть как минимум два-три десятка лет гарантированного благоденствия, даже в случае если (а при активном использовании фонда так, скорее всего, и будет) экономика продолжит свой тренд деиндустриализации и упрощения. Однако потом (если, конечно, страна не пересмотрит свой подход к стимулированию экономической мотивации) велик шанс возврата в состояние, в котором Норвегия была до 1969 года — состояние гордой, но бедной северной страны, основным экспортом которой являются сушеная треска и вязаные свитера.

Объединенные Арабские Эмираты Объединенные Арабские Эмираты — небольшое федеративное государство на побережье Персидского залива, существующее с 1971 года — момента, когда Великобритания передала этой территории права на самоопределение. Государство образовалось в виде союза семи эмиратов из девяти, относившихся когда-то к так называемым государствам Берега затишья, — Бахрейн и Оман, ведшие свою родословную от тех же пиратских государств XVIII века, отказались входить в состав федерации. На территории ОАЭ, где в 1950 году проживало всего 86 тыс. человек, сегодня проживают 9,3 млн, и население растет со скоростью 2,7 % в год 295 — впечатляющий темп для государства с ВВП на душу населения, превышающим 40 тыс. долларов США (24-е место в мире и третье среди стран, в ВВП которых более 10 % занимает добыча нефти)296. Причиной такого высокого положения страны в экономической табели о рангах являются огромные запасы углеводородов — 97,8 млрд баррелей нефти (6,6 % мировых запасов) и 6 млн м 3 (седьмые в мире по величине) природного газа 297. 94 % этого богатства находится на территории одного эмирата — Абу-Даби, 4 % — в Дубае 298. Запасы нефти и газа позволяют ОАЭ удерживать 31-е место по ВВП в мире — на 220

уровне чуть более 400 млрд долларов (0,5 % мирового — при населении всего 0,07 % от мирового)299. ОАЭ являются, пожалуй, самой нетипичной страной, переживающей эффект «ресурсного проклятия». Начать стоит с того, что сама страна родилась уже в момент бурного роста цен на нефть и фактически не переживала периода до нефтяного бума. В 1971 году, когда ОАЭ образовались, их население составляло немногим более 500 тыс. человек, нефтяные промыслы существовали всего около десяти лет, сельское хозяйство составляло менее 1 % ВВП, а основными производимыми товарами (кроме новой для этой территории нефти) были кустарные предметы народного промысла 300. Эта ситуация обусловила формирование экономической стратегии с чистого листа, без необходимости адаптироваться к наследию времен до ресурсной зависимости, зато с возможностью взять со стороны лучшие практики — настолько, насколько они существовали в мире к 70-м годам прошлого века. Второй важной особенностью страны (впрочем, общей для большинства стран так называемого Совета Залива) являлась прочная наследственная власть эмиров в каждом эмирате, власть по своей сути более близкая к родоплеменной форме, чем к позднефеодальной, наблюдаемой в авторитарных ресурсных государствах других регионов. Эта форма власти, основанная на местных традициях и поддерживающая местные традиции, определила лицо дальнейшего развития страны в периоды высоких нефтяных цен. Объединение семи эмиратов вокруг Абу-Даби, которое было насущно необходимо остальным эмиратам (в них запасы нефти были либо крайне скромны, либо равны нулю), также сыграло свою роль: фактически Абу-Даби явился естественным центром-спонсором и взамен получил достаточно большие властные полномочия для проведения централизованной политики. Федеральная структура, оставившая за эмиратами права на собственное законодательство, силовые структуры, стандарты производства и распоряжение большей частью зарабатываемых средств, исключила возможность формирования общих для страны страт, способных испытать систему управления и самих лидеров страны на прочность. За 45 лет существования страны только однажды, в 1987 году, на самом дне стагнации нефтяных цен, в эмирате Шарджа возникло слабое подобие попытки 221

переворота. Остальные эмираты, начиная с Абу-Даби, остались безучастны к заговорщикам, а сам переворот удалось остановить без жертв и даже без адекватного наказания зачинщиков. И эта же федеральная структура, в рамках которой каждый эмират, кроме самого Абу-Даби, чувствовал себя неуютно в положении просителя средств из казны семьи эмиров АбуДаби Нахаян, спровоцировала стремление эмиратов не просто к использованию текущего буквально из-под копыт верблюдов на территории Абу-Даби богатства, но и к развитию собственной экономики, по возможности независимой от цен на нефть. Лидером в этом движении был Дубай — эмират со вторыми по величине запасами нефти и газа, возглавляемый уважаемой не менее, чем Нахаян, семьей Мактум, способный по большому счету и самостоятельно финансировать свой экономический рост, и потому более всего стремящийся к конкуренции со «старшим братом». Было бы странно предполагать, что семья Нахаян останется в стороне от таких тенденций. Абу-Даби с некоторым опозданием бросился в погоню за Дубаем в процессе превращения некогда пустынных песков в современные мегаполисыгосударства. Эмираты географически и исторически оказались изолированными от культурных и религиозных центров региона — в отличие от Саудовской Аравии, они не могли рассчитывать на потоки паломников и доходы от культовых мероприятий; к тому же потомки пиратов-кочевников не были склонны к религиозным сантиментам и не теряли здорового прагматизма, будучи правоверными мусульманами (80 % местного населения — сунниты, на территории ОАЭ соблюдаются основные законы шариата — от запрета игорных заведений до десятилетнего тюремного заключения за попытку обращения мусульманина в другую веру). Маленький размер территории и населения страны, непредсказуемое окружение, нахождение фактически между двумя враждующими полюсами исламского мира — шиитским Ираном (который немедленно после ухода британских войск оккупировал острова в Ормузском проливе, принадлежавшие эмиратам) и суннитской Саудовской Аравией — изначально дали толчок к формированию Эмиратами максимально открытой и связанной с неисламским миром экономической политики. Эта политика была направлена на создание арабской вязи международных интересов на своей территории — интересов, 222

которые крупные развитые страны стали бы защищать «в случае чего». Сложно сказать, было ли такое решение следствием личного выбора шейхов Заеда Нахаяна и Рашида аль-Мактума или вынужденной позицией, в то время как более традиционный выбор в пользу альянса с региональными силами (попытки создать прочные союзы делались и с Египтом, и с Сирией) не принес желаемых результатов. Этот курс на открытость и развитый мир, не вполне внятный до поры, неожиданным образом получил свое развитие в конце 1980-х — начале 1990-х годов, когда Эмираты оказались прифронтовым государством после оккупации Ираком Кувейта. Резкое сокращение только-только начавшего развиваться туризма, отъезд большого количества европейцев в связи с угрозой войны, вывод из банков Эмиратов до 40 % вкладов вогнали только что начавшую опять расти (после стагнации во время Ирано-иракской войны) экономику в рецессию — власти даже вынуждены были пригрозить преследованием торговцам продовольствием, сильно поднявшим цены на продукты. Вопрос стоял о выживании во всех смыслах (нефть по 35 долл./барр. не давала достаточно средств для формирования оборонного бюджета, соответствовавшего угрозе), и Эмираты резко уточнили свою позицию и политику, однозначно и бесповоротно встав «на сторону Запада». Власти, которые до того позволяли себе занимать категорическую позицию по Израилю (в том числе в жесткой форме требовали от СССР запретить эмиграцию евреев в Израиль), вдруг объявили тогдашнего лидера палестинской автономии Ясира Арафата персоной нон грата, депортировали более 500 и арестовали более 400 палестинских активистов. Шейх Заед тогда публично иронизировал, высмеивая попытку Арафата сравнить палестинский вопрос с оккупацией Кувейта. Эмираты, бывшие до того последовательным оппонентом США, кардинально сменили риторику в отношении Штатов, вошли в антииракскую коалицию, в том числе выделив на нее средства, и заняли позицию надежного партнера Запада, дав многочисленные гарантии не только сотрудничества в политической сфере, но и соблюдения экономических интересов развитых стран и корпораций, приверженности британской системе права, курсу на вступление в международные торговые организации, снятие таможенных барьеров и совершенствование инвестиционного законодательства. Активная роль ОАЭ в привлечении в коалицию новых 223

партнеров (в том числе Индии, Пакистана, Бангладеш), деятельная помощь в эвакуации беженцев, обеспечение функционирования торговых и пассажирских путей в момент, когда основные перевозчики устранились («Эмирейтс» была единственной авиакомпанией, продолжавшей рейсы в регионе даже в последние дни войны), двукратное превышение квоты ОПЕК на добычу нефти для поддержки рынка создали для страны имидж, позволивший ей впоследствии занять позицию привилегированного партнера, главного торгового посредника и финансового центра не только региона Залива, но и всей территории от Индокитая и Австралии до Великобритании. Окончательно приняв решение развивать экономики своих маленьких эмиратов и бесповоротно встав на сторону стран «первого мира» в политике, эмиры столкнулись с банальной катастрофической нехваткой своего населения и его неготовностью к включению в быстрый процесс модернизации страны на фоне большого притока денег от экспорта углеводородов и в силу традиционного уклада жизни — своего рода «эффектом Науру». Но в отличие от властей Науру, власти ОАЭ сразу же поставили вопрос об импорте квалифицированной рабочей силы и сняли все барьеры на пути притока рабочей силы неквалифицированной (при этом создав уникальную систему защиты от размывания и вытеснения коренных жителей). Эта система работала уже к концу 1980-х годов, в конце 1990-х годов почти 92 % трудовых ресурсов страны состояло из иностранцев, и в результате на сегодня только 15 % населения страны являются ее гражданами 301 — зато страна получила фундаментальные преимущества как промышленный и сервисный центр, имеющий низкую себестоимость работ с низкой добавленной стоимостью, и высокую эффективность и качество производства и сервисов с высокой добавленной стоимостью. Действительно, в ОАЭ доля стоимости труда в ВВП составляет всего 27 % (в Мексике — 35 %, в США — 55 %) и является одной из самых низких в мире, но при этом качество продукции и уровень ее технологической сложности не подвергаются сомнению 302, 303. Стратегическое видение экономики страны как высокодиверсифицированной было официально и реально присуще руководству Эмиратов практически с самого начала существования страны. Стратегия достижения этой цели также не менялась. Вкратце ее можно описать пятью тезисами. 224

1. Полный контроль над доходами от экспорта ресурсов в сочетании с обеспечением наибольшей эффективности их добычи. Профессиональное управление формирующимися резервами на глобальных рынках и внутри страны. Фактически государство контролирует все минеральные ресурсы, находящиеся на его территории. Разработка углеводородов, переработка и экспорт, добыча и переработка металлов (в первую очередь переработка алюминия) ведутся в рамках соглашений с и под контролем государственных нефтяных компаний эмиратов. Основная добыча производится компаниями, в которых 60 % принадлежит государству — а 40%-ная доля находится в собственности ведущих компаний мира, что обеспечивает получение новейших технологий, эффективное управление и встроенность в мировую систему переработки и продажи углеводородов 304. Государственные компании владеют также от 60 до 100 % в смежных бизнесах — разведке, бурении, транспортировке, переработке разного уровня. При этом компании нефтегазового сектора уплачивают налог на прибыль в размере от 55 до 85 % (в зависимости от типа производства), делая эффективную минимальную долю государства в доходах от добычи углеводородов равной 87,5 %, а в среднем близкой к 92 % 305. Государственный профицит аккумулируется в виде инвестиций в сеть государственных инвестиционных фондов и государственных же компаний и банков. Инвестиционные фонды имеют широкий мандат, инвестируя в 12 различных классов активов по всему миру, приобретая как ликвидные бумаги, так и большие и контролирующие доли в корпорациях. Точных данных по объему управляемых фондами средств нет (их не менее 1,2 трлн долларов на сегодня), но отдельная информация свидетельствует о достаточно успешной инвестиционной деятельности: долгосрочные доходы фондов в среднем составляют 6,5 % годовых в долларах США. 2. Обеспечение высокого уровня жизни граждан (и, соответственно, высокого потребления) за счет дотирования потребления. Основой социальной политики Эмиратов является отказ от основных видов индивидуального и корпоративного 225

налогообложения в сочетании с регулированием цен на большие группы товаров с целью избежать роста цен в связи с ростом доходов населения. В ОАЭ подоходный налог и налог на добавленную стоимость равны нулю, а ставки налога на доходы корпораций составляют от 0 до 55 % в зависимости от размеров дохода, но на практике ненулевые ставки применяются только к иностранным банкам и нефтяным компаниям. В совокупности с небольшими налогами, взимаемыми с рентных платежей, налогами на прибыль банков и нефтяных компаний, плоскими налогами на различные виды бизнеса, меняющимися от эмирата к эмирату, акцизами на алкоголь, табак и другие товары и рядом других сборов, в начале 10-х годов XXI века составляли около 17 % доходов бюджета ОАЭ306, 307. Остальное составляли пошлины за создание бизнеса в стране и право торговли. Отказ от взимания налогов, позволяющий компаниям щедро делить дополнительную прибыль с местными жителями (и намного менее щедро — с трудовыми мигрантами), является лишь частью социального контракта. Второй частью являются масштабные субсидии — прежде всего в области энергии и топлива — и жесткий контроль за ценами. В 2013 году почти 5 % ВВП ОАЭ было потрачено на субсидирование гражданам приобретения энергии и моторного топлива 308. Министерство здравоохранения определяет цены примерно 8 тыс. медикаментов 309; электричество и вода продаются по жестким тарифам; достаточно жестко контролируются цены на большое число потребительских товаров. Такой контроль законодательно закреплен 23 сентября 2008 года. Фактически власти ОАЭ имеют право устанавливать рекомендованные цены, а ретейлеры должны утверждать у специального комитета цены, которые они устанавливают на свои товары, — утверждение может быть отозвано, если комитет сочтет, что обстоятельства изменились. 3. Централизованное массивное инвестирование в развитие неуглеводородного бизнеса. В середине 10-х годов нашего века производство нефти и газа составляло 34 % ВВП Эмиратов, доля ненефтегазовой промышленности (строительства и производства) — менее 20 %310. Компенсация работников промышленности составляет в ОАЭ около 20 % от 226

общего объема выплат, почти 14 % уплачивается работникам торговли и сервиса, и лишь 4 % компенсаций идут в нефте-и газодобывающие компании311. Ежегодный объем прямых иностранных инвестиций превышает 10 млрд долларов, а накопленный инвестированный из-за рубежа капитал к 2019 году превысил 150 миллиардов312. Общее количество «гринфилдс», открываемых в течение года, превышает в 2019 году 445 проектов 313 — среди них атомная электростанция, аэропорты, железные дороги, смелтеры (комбинаты по производству алюминия), нефтеперерабатывающие заводы, метро. Совокупный планируемый объем инвестиций в инфраструктуру в ОАЭ на десять лет с 2020 по 2030 год превышает 300 млрд долларов 314. Только объекты ДубайЭкспо 2020 стоят более 32 млрд дирхамов. В течение 90-х годов в ОАЭ активно развивался фондовый рынок и банковский сектор; к 2020 году активы банковской системы ОАЭ превысили 200 % ВВП, а прибыль составляет около 10 % номинального ВВП — больше чем в США315. В ОАЭ расположены три фондовые биржи, биржа, на которой торгуются биржевые товары и деривативы, и товарная биржа. С 2000 года существует также система, называемая Dubai Financial Market (DFM), — подобие биржи, на которой происходит вторичная торговля широким спектром финансовых инструментов, включая акции и паи фондов — местных и иностранных. Иностранные инвесторы создают примерно 40 % оборотов на местном фондовом рынке316. Оборот только DFM составляет порядка 30 млрд долларов в год. ОАЭ является крупнейшим в мире рынком сукука (исламского долга)317. Транспорт и логистика дают 6,4 % ВВП и используют почти 8 % трудовых ресурсов 318. При этом уже с середины 1990-х годов ОАЭ являются одним из крупнейших мировых транспортнологистических узлов. Две из крупнейших мировых авиакомпаний (№ 3 и № 4 в пересчете на пассажиропоток) принадлежат Эмиратам. Дубай-Интернешнл — крупнейший в мире аэропорт по иностранному пассажиропотоку, шестой — по общему пассажиропотоку и третий — по объему карго-перевозок. Дубай-Интернешнл приносит порядка 27 % ВВП эмирату Дубай. По официальным прогнозам, к 2030 году аэропортовый бизнес в Дубае будет приносить почти 90 млрд долларов добавленной стоимости в год 319. Помимо него в ОАЭ есть еще 227

один крупный аэропорт — в Абу-Даби, и строится третий (Аль Мактум), который должен стать еще более крупным ∗. Авиакомпании Эмиратов являются интересными примерами того, насколько успешными могут быть бизнесы, принадлежащие государству. «Эмирейтс» и «Этиад», вместе владеющие парком из почти 380 воздушных судов, используют разные стратегии («Эмирейтс» делает ставку на широкофюзеляжные суда, независимость от альянсов и развитие аэропортового сервиса, «Этиад» — на приобретение долей других авиакомпаний). Возможно, следствием этого является прибыльность Emirates (почти 500 млн долларов в 2019 году) и убыточность Ethiad с 2016 года (правда, компания собирается стать прибыльной — к 2023 году)320—322. Так или иначе обе компании ведут активную экспансию. Компании постоянно подвергаются критике со стороны европейских и американских перевозчиков в связи с жесткой конкуренцией и дискриминацией иностранных перевозчиков Эмиратами (что не мешает европейским и канадским властям сильно ограничивать операции компаний Эмиратов на своем рынке). Тем не менее основное конкурентное преимущество (помимо эффективного управления) компаний Эмиратов — низкая себестоимость операций вместе с неограниченными инвестиционными возможностями, предоставляемыми акционерами, позволяет им расти двузначными темпами в год. Оказывается, контроль себестоимости в государственной компании в ресурсной экономике вполне возможен — если, конечно, государство может обеспечить не ∗ С Аль-Мактумом вышла заминка, очень характерная для подобного рода циклопических проектов, осуществляемых ресурсными экономиками. Изначально сдача аэропорта с пятью ВПП планировалась на 2010 год; аэропорт должен был стать самым крупным в мире с большим отрывом. В 2010 году, однако, была открыта лишь одна полоса, аэропорт до 2014–2015 годов использовался почти исключительно как карго, и на начало 2020 года он всё еще функционирует на малую долю своей проектной мощности, при этом логистика налажена плохо. Вообще со строительством в ОАЭ «не всё в порядке»: первая десятка девелоперов в ОАЭ принадлежит государству, а остальные, скорее всего, имеют большой (но непрямой) государственный интерес. При этом строящиеся объекты и комплексы имеют значительно более высокую себестоимость, чем могли бы, если бы территории использовались рационально, а проекты не были направлены на создание уникальных объектов. Большинство объектов общественного пользования (начиная с Dubai World) окупаются лишь при количестве посещений, в разы превосходящем реальные цифры на ближайшие годы.

228

только правильную мотивацию и эффективное стратегическое управление, но и достаточную открытость ресурсной страны для притока как дешевой рабочей силы, так и высококвалифицированных специалистов и управленцев из-за рубежа. Помимо авиаперевозок, в ОАЭ развиты перевозки морские — более 15 коммерческих портов включают в себя контейнерные терминалы, нефтяные терминалы, промышленные и рыболовецкие сектора 323. Коммерческий флот ОАЭ состоит из 306 кораблей (192 тысячи тонн водоизмещения)324. Туризм приносит ОАЭ более 4 % ВВП (вместе с бизнеспутешественниками — 8,4 % ВВП, почти как финансовый сектор)325. За год в стране бывает почти 16 млн туристов. ОАЭ занимает 24-е место в мире по эффективности туристического сектора, согласно Travel & Tourism Competitiveness Report 2015326. 4. Прямое и косвенное субсидирование деятельности государственных и частных компаний через государственное финансирование, отказ от взимания или предельное сокращение ставки налогов. Так же, как и население, корпорации в ОАЭ платят близкие к нулю налоги — об эффекте такой системы мы уже говорили, касаясь авиакомпаний. Финансирование деятельности большинства корпораций в стране идет через государственные фонды, стоимость финансирования равна нулю. Банковское финансирование бизнеса (через кредиты) составляет в 2019 году примерно 79 % ВВП, ставка рефинансирования равна 1,5 % при продовольственной инфляции в районе 5–6 %, ставки кредита сильно различаются в зависимости от типа заемщика и других условий, но в среднем составляют от 3 до 6 %, то есть являются едва ли меньшими, чем продовольственная инфляция327, 328. Правда в последние годы ОАЭ преследует общая дефляция (создаваемая падением цен на недвижимость и транспортные расходы), но инфраструктура финансируется льготно. Помимо этого, отдельные отрасли имеют существенные льготы и субсидируются специальными программами. Отличным примером является сельское хозяйство. Земля под ведение сельскохозяйственного бизнеса любому гражданину ОАЭ выделяется бесплатно без ограничений (кроме назначения), подготовка земли (выравнивание, подготовка почвы, бурение на воду и строительство колодцев и пр.) производится за счет 229

государства. На сырье (семена, удобрения, инсектициды и пр.) выплачивается субсидия в размере 50 % стоимости 329. Большой объем технических сервисов (например, установка мелиоративных сооружений) оказывается бесплатно. Наконец, почти на все виды затрат можно получить беспроцентный кредит. Государство гарантирует выкуп 100 % конечного продукта у фермеров по выгодной цене, вне зависимости от конъюнктуры мировых цен. 5. Максимальное снижение барьеров для международной торговли, капитала и трудовых ресурсов, максимальное сокращение предполагаемых рисков ведения бизнеса. В ОАЭ нет экспортных сборов, тарифов и пошлин (кроме сбора в 60 долларов с тонны экспортируемого черного металлолома, сбор введен в 2004 году, но, как оказалось, до 2015 года его никто не собирал)330. Страна входит в так называемую ПАФТА (Pan-Arab Free Trade Area, созданную в 1997 году 18 странами региона), и с 1 января 2005 года не взимает ввозных пошлин с любых товаров, созданных (в широком смысле) на территории членов ПАФТА. Таможенные пошлины на подавляющее большинство товаров из других стран равны нулю или ограничены 15 %, и только за счет 200%-ных пошлин на «нехаляльные» свинину, алкоголь и табак в среднем равны 14,3 % (эмират Шарджа взимает 5%-ные пошлины со всех товаров; правда, это скорее формальность, так как проконтролировать движение товаров внутри Эмиратов невозможно)331. Как ни парадоксально, с учетом огромной доли государства в экономике ОАЭ уже давно имеют очень высокие оценки с точки зрения обеспечения свободы конкуренции. В 2015 году в отчете Мирового экономического форума страна получила существенно более высокие оценки по категориям «плотность локальной конкуренции» и «отсутствие торговых барьеров», чем не только страны-соседи, но и Чили, Мексика, Индонезия и даже Норвегия. Эмираты в 2014 году были поставлены на 16-е место в мире по индексу легкости торговли (enabling trade index)332 и на первое — по доступности и качеству транспортной инфраструктуры. Тот же Мировой экономический форум оценивает таможенные процедуры ОАЭ как шестые по уровню простоты и эффективности в мире из 140 стран 333. Индекс 230

качества логистики Мирового банка ставит ОАЭ на 14-е место в мире 334. Особую роль в развитии бизнеса в ОАЭ играет концепция особых зон. Первые зоны были созданы в конце XX — начале XXI века. В отличие от остальной территории ОАЭ, на которой 51 % компаний должен принадлежать местным гражданам, не менее 25 % сотрудников должны быть местными, земля и недвижимость могут принадлежать только гражданам ОАЭ, — в них (и только в них) разрешено 100 %-ное иностранное владение компаниями335; резиденты зон не уплачивают никаких таможенных пошлин; для них не ограничены валютные операции; существенно упрощены или отменены лицензирование, необходимость следовать локальному законодательству и прочие локальные нормы. Компании-резиденты могут работать только в пределах зоны или за пределами ОАЭ — однако бизнес на остальной территории ОАЭ может вестись и продажи производиться через обычные местные компании, закупки же товаров и сервисов могут вестись по всей территории ОАЭ напрямую. В особых зонах нет цензуры интернета (в отличие от всей остальной территории). Важно, что государство дает предприятиям, становящимся резидентами зоны, гарантии неизменности льгот на 50 лет вперед. На сегодня в ОАЭ примерно 40 особых экономических зон 336, 337, в том числе таких известных, как Dubai Creative Cluster (с Интернет-Сити и Медиа-Сити), Dubai International Financial Center, Dubai Multi Commodities Center с 8 тыс. компаний, в основном торгующих драгоценными камнями, металлами и чаем (Эмираты — крупнейший хаб по торговле золотом в регионе, через который проходит 25 % мирового оборота золота), Dubai Industrial Zone, Khalifa Industrial Zone in Abu Dabi (которая, по уверению властей, будет после 2018 года самой большой индустриальной зоной в мире). Наиболее известной является Jebel Ali Free Zone в 20 км от Дубай-сити, в которой прописаны 6 тыс. компаний из 80 стран, включая компании из Fortune-500. Более двух третей ненефтегазовых товаров и услуг в ОАЭ и около 80 % ненефтегазового экспорта производится в особых зонах.

Далеко до успеха Тем не менее ситуация в ОАЭ далека от идиллической. С точки зрения спектра индустрий, как и доходов бюджета, 231

Объединенные Арабские Эмираты всё еще остаются бесспорно ресурсозависимыми. 33 % экспорта стране приносят углеводороды 338. В 1998 году, когда цены на нефть были существенно ниже, производство углеводородов составляло в ОАЭ 22 % ВВП, в 2000 году оно составляло уже 41 %, в 2013 году — 38,3 %, с 2015 года, после драматического падения цен на нефть к уровням, в реальном выражении сравнимым с уровнями начала XXI века, доля углеводородов в ВВП ОАЭ осталась на уровне 31 % — это лучше, чем 41 %, но всё еще сильно больше, чем во многих других ресурсозависимых странах, даже не претендующих на диверсификацию 339. Как и в случае с другими нефтезависимыми странами, бюджет ОАЭ оказался неадаптивным. Лишь к 2019 году властям удалось создать бездефицитный бюджет, а доходы от нефти всё еще формировали до 75 % общих поступлений в бюджет. В 2020 году, после падения цен на нефть, дефицит бюджета самого богатого эмирата, Абу-Даби, превысит 6 %, в 2021 году — 5 %340, 341. Дефицит балансируется использованием средств суверенных фондов (в сумме в активах Abu Dhabi Investment Authority, Investment Corporation of Dubai, Emirates Investment Authority, Mubadala Investment Company и других суверенных фондов ОАЭ всё еще более 1 трлн долларов 342), изъятием части доходов государственных компаний и выпуском долговых бумаг — благо себестоимость заимствований для ОАЭ очень низка, спасибо многолетней работе по снижению рисков бизнеса и демонстрации последовательности и открытости экономической политики. Другие последствия ресурсного бума еще более серьезны. Избыток углеводородов и активное регулирование цен на энергию и электричество государством привели к непропорциональному росту потребления углеводородов на внутреннем рынке. В 2008 году ОАЭ стали нетто-импортером газа, несмотря на огромное его производство. ОАЭ экспортирует газ в Японию, Северную Америку, Азию, но покупает у Катара. Что произойдет при увеличении доступа Катара к международным рынкам — неясно, но вряд ли ОАЭ смогут позволить себе такое потребление в течение долгого времени. Уже сегодня ОАЭ отменили субсидии на моторное топливо в связи с нехваткой средств в бюджете, переходя пока только к регулированию цен. Эта вынужденная мера наносит удар по привычной схеме 232

спонсирования потребления и неминуемо вызовет сокращение ВВП в среднесрочной перспективе — пока непонятно на сколько. Регулирование цен на большой спектр товаров вызвало к жизни масштабный реэкспорт — Эмираты являются самым большим реэкспортным хабом для продуктов питания в регионе Залива. Реэкспорт (24 % от всего экспорта в 2014 году 343) создает непроизводительные доходы и грозит дефицитом в случае, если ситуация в экономике станет хуже. Но главным индикатором поражения страны в борьбе за диверсификацию от нефти и газа является ситуация с производительностью труда. На протяжении почти 25 последних лет производительность труда (как и общая производительность — total factor productivity) в ОАЭ последовательно, хотя и медленно, сокращалась — примерно на 0,1–0,5 % в год 344. В частности, это было связано с постепенным вовлечением всё большей доли трудовых ресурсов в непроизводительные сектора, в первую очередь — в публичный сектор (бюрократический аппарат в ОАЭ рос быстрыми темпами), строительство, но главным фактором, несомненно, являлись возможности компаний использовать льготы и субсидии в качестве факторов конкуренции с иностранными производителями и не уделять внимания себестоимости. На этом фоне в течение последнего нефтяного бума в ОАЭ внутренний спрос рос темпами, опережающими рост ВВП. Такой рост будет очень серьезной проблемой в момент, когда бюджет ОАЭ начнет усиливать давление на компании с целью получения больших налогов, и они резко снизят как оплату труда, так и потребление, — страна может оказаться в ловушке избыточных производственных мощностей. В самом деле, как минимум неясно, зачем стране, в которой проживают несколько миллионов человек, две огромные авиакомпании, три крупнейших аэропорта, 15 портов и два гиганта — алюминиевых смелтера. Более того, есть серьезные сомнения в способности, например, смелтеров оперировать с прибылью на газе, получаемом по мировым ценам. Что будет с большинством компаний в стране, если правительство будет вынуждено ввести разумные ставки налогов на прибыль и подоходных налогов? Как будет правительство сохранять особые зоны, в которых есть гарантии нулевых налогов, если повышение налогов вне зон, очевидно, вызовет массовый переток в зоны до того оншорных компаний? А если оно будет менять законодательство этих зон, как оно сумеет убедить 233

инвесторов и бизнес ему после этого доверять, как справится с драматическим ростом ставок кредита и оттоком инвестиций? Опыт ОАЭ является в силу многих причин уникальным, но одновременно и показательным. Для начала он опровергает частое для ресурсных экономик заблуждение, что ресурсы страны нуждаются в защите от внешней агрессии экономического и (или) военного характера, и путь к эффективной защите лежит через самоизоляцию, возведение барьеров, усиленное вооружение и идеологический контроль, не позволяющий «врагам» разрушать идентичность страны и подрывать готовность населения к защите ресурсов. ОАЭ сумели эффективно совместить сохранение в своих руках полного контроля за ресурсами страны, причем не только минеральными, но и географическими, и максимальную открытость рынков, культуры и границ, дающую возможность многократно повысить эффективность эксплуатации ресурсов; более того, такая открытость не привела к размыванию местной культуры, обычаев, системы управления и идеологии. Безусловно, дело здесь не только и не столько в безобидности внешних влияний, сколько в продуманном сочетании толерантного отношения к внешнему миру с традиционализмом, принятия иностранных работников, туристов, капитала, обычаев — с одновременной жесткой кластеризацией на граждан и неграждан, создания условий для международного бизнеса — с построением жестких границ, в которых он может вестись. В то же время история экономики ОАЭ — это история успешных государственных компаний, функционирующих максимально эффективно в рамках имеющихся у них возможностей. Сравнение ADNOC с «Газпромом» и «Роснефтью», «Эмирейтс» с «Аэрофлотом», NBAD с ВТБ, Mubadala с ВЭБом показывает вызывающую разницу в эффективности. Можно предположить, что в основе такого успеха лежат низкий уровень коррупции, готовность активно перенимать опыт наиболее успешных конкурентов, в том числе через приглашение успешных международных менеджеров, и реальная, а не формальная постановка компаниям задачи по выходу и занятию лидирующих позиций на международных рынках. Но, безусловно, важную роль в таком успехе играла и играет политика активного субсидирования государственных компаний за счет экспорта минеральных ресурсов, ведущаяся через взимание сниженных или нулевых налогов (прямо с корпорации и косвенно с персонала). Только 234

авиакомпания «Эмирейтс» за один год сокращает свою себестоимость более чем на миллиард долларов за счет неуплаты налога на прибыль и подоходного налога сотрудников на территории ОАЭ, если принимать ставки этих налогов равными среднеевропейским. Это субсидирование ставит долгосрочность успеха под сомнение, создавая эффект замкнутого круга. Чтобы всерьез говорить о диверсификации доходов бюджета, необходимо создавать налоговые потоки от ненефтяных бизнесов. Но замещение доходов от нефти в бюджете ОАЭ будет означать примерно утроение существующих ненефтяных налоговых сборов по объему. Такое увеличение налоговой нагрузки, несомненно, крайне негативно скажется на результатах корпораций («Эмирейтс» потеряла бы более половины прибыли, «Этиад» стала бы убыточной, девелоперы оказались бы перед лицом существенного падения стоимости недвижимости из-за сокращения покупательной способности потребителей и оттока иностранных покупателей — резидентов, привлеченных нулевыми налогами, и примерно 30 %ного роста себестоимости строительства), объемы инвестиций существенно сократятся, и нет никаких гарантий, что основные корпорации останутся не только такими успешными, но и вообще конкурентоспособными на жестком международном рынке. Как видно из этих двух (крайне разных по форме) примеров, даже сверхбогатые ресурсами страны страдают от ресурсной зависимости практически так же, как и страны, обеспеченные ресурсом на более низком уровне. И Норвегия, и ОАЭ в условиях достаточно высоких цен на нефть конца второго десятилетия XXI века поддерживают лишь 1–2%-ный рост ВВП. Обе страны при активных попытках диверсификации экономики не входят в число стран с инновационным фокусом развития, создавая лишь индустрии, полностью основанные на иностранных ноу-хау, технологиях и в большой степени основных средствах. У обеих стран фактически получается эффективнее инвестировать за рубеж, чем в свою собственную экономику. «Сверхобеспеченность» ресурсом дает этим странам большую фору — с момента, когда цена на нефть значительно упадет, обе эти страны смогут поддерживать свой modus vivendi еще в течение минимум пары десятков лет. Однако эта фора является и залогом будущих проблем: она провоцирует опоздание в процессе перестройки экономики на безресурсные рельсы и может оказаться главной причиной будущей экономической катастрофы.

Глава 15.4 Нефть в стране текилы n K/0.*+?2., ,%12%[, $"35 /.#(!8(5 (,/%0(?5, "0%$% - 6(.- +(' 6(( ( /.+<'%, *.2.03> ,.&-. ('"+%7< (' 5.0.8%#. 1.1%$12" Мексика — латиноамериканская страна, расположенная на юге Северной Америки. Территория Мексики была обжита первобытными людьми (выходцами из Восточной Азии, которые в эпоху заселения Америки перешли северным путем в том месте, где сейчас Берингов пролив, на новый континент) уже в 9–11 тысячелетии до нашей эры — о начале заселения до сих пор спорят ученые. Много позднее, одновременно с началом железного века в Евразии, на территории Мексики сформировалась культура Ольмеков — первое централизованное государство Мезоамерики, про которое нам мало что известно: язык ольмеков не расшифрован. Во времена, когда в Евразии образовалась Римская империя франков, на территории Мексики процветала высокоразвитая цивилизация майя, а одновременно с нашествием монголо-татар в Евразии земли Мексики заняли кочевники-ацтеки, создавшие свою империю на базе покоренных племен (как и монголо-татары). В начале XVI века монголо-татарская империя развалилась, и параллельно рухнула империя ацтеков (о причинах краха этой империи мы писали выше), а территория Мексики вошла в состав Испанской империи (о причинах краха которой нами также рассказано в этой книге — вообще империям не везло, и рассказывать об их гибели — дело весьма поучительное). Через 300 лет на фоне истощения Испании и наполеоновских войн в Европе Мексика получила независимость, которая, 236

увы, не пошла ей в прок — в течение всего XIX века страну раздирали междоусобицы, перевороты и революции, власть менялась в среднем раз в полтора-два года. В середине XIX века Мексика потеряла свои северные территории (чуть более половины начальной площади страны) — США последовательно аннексировали земли, на которых сейчас размещено пять с половиной американских штатов. Во второй половине XIX века Мексика чуть было не была захвачена объединенными франко-англо-испанскими силами, и лишь стечение обстоятельств (победа Севера в гражданской войне в США и начало франко-прусской войны) помогли нескольким национально-освободительным армиям мексиканцев в конечном итоге отстоять независимость страны. Страна сохранила свой «двунациональный» состав населения (сегодня в стране чистых потомков европейцев около 10 %, чистых потомков коренных обитателей Мексики около 28 % и 62 % метисов) 345, испанский язык и испанскую религиозность — и сегодня более 82 % населения называют себя католиками 346. Еще ацтеки использовали нефть, просачивавшуюся сквозь грунт, в медицинских целях. Но до последнего десятилетия XIX века в Мексике нефть не играла сколько-нибудь существенной экономической роли. Промышленное производство нефти в Мексике началось вместе с приходом к власти Порфирио Диаса — бывшего героя партизанских отрядов времен войны за независимость против интервентов, диктатора, правившего с 1876 по 1911 год, который изображал из себя демократа. Именно он (а совсем не Владимир Путин) изобрел и манипуляцию голосами на выборах, и увеличение срока президентства с четырех до шести лет, и использование преемника на один промежуточный срок для соблюдения конституционного правила о запрете занятия должности президента два срока подряд, и в конечном итоге — внесение изменений в Конституцию для дальнейшего пребывания у власти. Порфирио Диас считал крайне важным привлечение в страну иностранных инвестиций, и в 1910 году в Мексике уже работали нефтедобывающие компании из США и Европы (El Huasteca, Mexican Eagle, Mexican Petroleum Company и другие). В начале века Мексика добилась впечатляющих успехов в разработке полезных ископаемых, заняв в мире первое место по добыче серебра, второе — меди и пятое — золота. К 1910 году Мексика добывала 110 тыс. баррелей в день только с одного месторождения, 237

которое считалось тогда крупнейшим в мире 347, 348. Но успехи не шли впрок экономике. В период правления Порфирио Диаса (кстати, название периодов жизни страны по фамилии диктатора тоже впервые появилось тогда, и «путинизму» на 100 лет предшествовал «порфириат») в стране сформировалась узкая группа олигархов, лично близкая диктатору и сросшаяся с властью (многие из группы были высшими чиновниками). Члены группы называли себя «учеными» («сьентификос») и утверждали, что «исповедуют особые научные методы управления государством». Так или иначе, за 35 лет правления Диаса, несмотря на обилие «национальных проектов» (создавались железные дороги, фабрики и развивалась добыча полезных ископаемых), уровень жизни населения не вырос, грамотность к 1910 году составляла менее 20 %349, образование и медицина хронически недофинансировались, детская смертность не упала, количество школ практически не выросло (зато резко выросло количество полицейских — особенно так называемых руралес — набранных из армии и уголовников, которые должны были подавлять потенциальные восстания). Экономика страны быстро концентрировалась в руках «сьентификос» и крупных землевладельцев — в начале ХХ века 27 % земли принадлежало крупным хозяйствам, 98 % населения не владели землей, при этом более 66 % населения составляли батраки-пеоны 350. Правление Диаса завершилось так же, как чаще всего завершаются периоды правления бессрочных диктаторов: в 1910 году началась революция (разумеется, под лозунгом «Землю крестьянам»), и через год Диас бежал во Францию. Именно Диасу принадлежит пророческое высказывание: «Бедная Мексика, ты так далеко от Бога и так близко к США!». Пророчества диктаторов надо трактовать, и этот случай — не исключение: в будущем борьба с религией принесет Мексике немало проблем и будет причиной национальной трагедии, а смягчение позиций по отношению к католицизму совпало по времени с волшебным спасением экономики. Близость же к США станет для Мексики ресурсом наряду с нефтью. После гражданской войны и революции (по-мексикански долгой, длившейся семь лет и сопровождавшейся парой американских интервенций) в 1917 году страна национализировала все подземные ресурсы. В начале 1920-х годов Мексика впервые 238

почувствовала влияние нефтяных денег на экономику: в 1921 году они сформировали 25 % доходов бюджета, в 1922 году— 31 %351. Руководители Мексики в 1920–1930 годы в своих действиях недалеко ушли от типичных каудилистских моделей Южной Америки; разве что резкость антиклерикальных законов (приведшая к тому, что в церквях перестали служить, а за деятельность священников полагалось тюремное заключение) отличала Мексику от южных соседей. К слову, эта жесткость повлекла за собой многолетние массовые волнения, в ходе которых «кристерос» — борцы за права верующих — уничтожали производственные предприятия и светские школы и убивали чиновников и солдат (и заодно местных жителей), а религиозный фанатик даже убил президента Мексики. Восстания «кристерос» крайне отрицательно сказались на экономике Мексики, в том числе на добывающей промышленности. Но никакие восстания не могли сравниться по ущербу с национализацией недр. После 1917 года нефтяной бизнес начал постепенно уходить из страны. В 1920-х годах иностранные компании остановили разведку и стали постепенно перебираться, в частности, в Венесуэлу. С пика в 200 млн баррелей в год в 1921-м (второе место в мире после США, четверть мирового производства) добыча к 1937 году упала до 50 млн баррелей в год (шестое место в мире)352. Как всегда бывает с авторитарными режимами, вместо того, чтобы вернуть частную собственность на недра, в 1938 году мексиканский президент Ласаро Карденас национализировал нефтяную отрасль страны. «Лучше уничтожить нефтепромыслы, чем позволить им мешать национальному развитию!» — провозгласил он с балкона президентского дворца. Толпа восприняла это (достаточно бессмысленное) высказывание с таким энтузиазмом, что устроила импровизированный шестичасовой парад. (Каждый год 18 марта это событие отмечается в Мексике как национальный праздник!) В июне того же года была создана национальная нефтяная компания Pemex, консолидировавшая активы иностранных компаний. Государственная компания оставалась неэффективной. В 1950–1960-е годы Мексика стала нетто-импортером нефти из-за роста собственного потребления. Собственная добыча не поднималась выше 90 млн баррелей в год 353. И тут случилось чудо — возможно Бог отблагодарил мексиканские власти 239

за смягчение отношения к религии. В 1971 году было открыто гигантское месторождение «Кантарель». Месторождение оказалось одним из самых крупных в мире: уже в 1980 году уровень добычи составил 0,7 млн б/д, а к 2000 году поднялся до 1 млн б/д 354. В итоге одно сверхкрупное месторождение обеспечило Мексике около 40 % всей добычи нефти в 1980– 90-е годы и до 60 % добычи в середине 2000-х годов 355. Доказанные резервы нефти выросли с 6,3 млрд баррелей в конце 1976 года до 16 млрд в 1977 году и до 40 млрд в 1978 году356. Экспорт нефти с 1975 по 1981 год вырос в 23 раза, производство увеличилось с 0,7 млн б/д в 1974-м до 2,7 в 1982-м, при этом цена нефти выросла с 8,8 долл./барр. в 1973-м до 38,2 долл./барр. в 1981-м 357. Кантарель стали называть «спасителем страны» (el Salvador del Pais). Мексика, с ее недавно открытыми ресурсами, стала стратегически важным поставщиком нефти, не входящим в картель ОПЕК, и решением проблемы с нестабильными нефтедобывающими автократиями Ближнего Востока. Многие американские нефтеперерабатывающие заводы начали ориентироваться на мексиканский сорт Maya, с высокой плотностью и высоким содержанием серы. Интересно, что бум сланцевой нефти в США — легкой и низкосернистой — потребовал от американцев непростой комбинации: между США и Мексикой осуществляется своп нефти (обмен американской нефти на мексиканскую), так как именно американские НПЗ имеют мощности по десульфуризации, при этом не приспособлены для переработки сланцевой нефти. В 1976–1982 годах 86 % нефтяного экспорта направлялось США358. Но самым важным в сотрудничестве двух стран стала программа «Макиладорас» — перевод в Мексику сборочных и вспомогательных производств из США. История макиладорас началась в 1964 году. Тогда официально завершилась так называемая программа «Брасеро», в рамках которой мексиканцам разрешалось работать в США сезонными рабочими на легальной основе. Чтобы не допустить безработицы в соседствующих с США регионах, мексиканские власти приняли программу приграничного развития (Programa de Industrialización Fronteriza, PIF), обнулив таможенные пошлины на импорт оборудования для предприятий и экспорт готовой продукции. В 1971 году программа была расширена на все штаты Мексики. В 1965 году 240

в Мексике было 12 предприятий макиладорас, к 2006 году их было уже 2810359. В 1985-м экспортная выручка макиладорас превысила экспортную выручку от нефти, а к концу века индустрия макиладорас давала 25 % ВВП и обеспечивала 17 % рабочих мест в стране 360. Макиладорас сыграли огромную стабилизирующую роль в экономике Мексики, однако не уберегли страну от типичной «голландской болезни». К 1987 году доля поступлений от нефтяной индустрии в бюджете достигла 40,4 %361. Налоговые доходы бюджета составляли всего 9,9 % ВВП, существенно меньше, чем в среднем в мире362. Проблемы компенсировались высокими, но неэффективными госрасходами. Мексиканский песо в реальном выражении укреплялся к доллару, снижая конкурентоспособность местной продукции. Цены на многие базовые товары, включая продукты нефтепереработки, регулировались государством и были сильно занижены — в период нефтяного бума правительство продолжало держать их на фиксированном уровне, несмотря на высокую инфляцию. Цены на топливо оставались значительно ниже себестоимости, что приводило к избыточному потреблению топлива и к развитию предприятий, прибыльных только за счет топливных субсидий. Государственная монополия на ресурсы продолжала мешать эффективности: Pemex был постоянным источником скандалов — то в нем обнаруживались огромные растраты, то выплаты несуществующим работникам и подрядчикам, то непрозрачные контракты и коррупционные схемы вывода денег через профсоюз. А затем наступило decada perdida — потерянное десятилетие. В 1982 году цены на нефть резко упали, и шок платежного баланса потребовал немедленных действий. В августе 1982 года были национализированы банки (Перон сделал это раньше, но с тем же эффектом). Был объявлен дефолт по внешним долгам. Песо девальвировалось. Среднегодовой уровень инфляции в стране в 1980-е годы составлял 100 %, в 1987 году достиг пика в 159 %363. Безработица выросла до 25 %364. Только к концу 1980-х годов инфляцию удалось стабилизировать. С этого момента развитие Мексики шло по «аргентинскому сценарию». 1 января 1994 года вступило в силу Соглашение о свободной торговле североамериканских стран (NAFTA), подписанное Канадой, Мексикой и США. Доверие к Мексике как экономике 241

существенно возросло. Во время президентской кампании 1994-го президент Карлос Салинас начал традиционно увеличивать госрасходы (дефицит бюджета дошел до 7 % ВВП)365. Казначейство стало эмитировать номинированные в долларах гособлигации (tesobonos), которые выкупались иностранными инвесторами, так как не несли валютного риска. Однако скоро начались проблемы. Кандидат от правящей Институционально-революционной партии был убит в Тихуане в марте 1994 года. Одновременно вспыхнуло восстание индейцев в штате Чьяпас, вызванное тем, что в 1992 году в качестве условия для подписания NAFTA в конституцию Мексики внесли изменения, сделавшие возможным приватизацию общинных земель. Из страны снова начался отток капитала. К декабрю 1994 года валютные резервы истощились. Песо девальвировался на 50 %366. Паника перекинулась и на другие развивающиеся экономики, спровоцировав мировой финансовый кризис — так называемый Tequila crisis. Мексика получила помощь от МВФ и США, однако экономика перешла к росту только к концу 1990-х годов. Кризис 1990-х годов привел к смене структуры власти в стране. ИРП впервые с 1930-х годов потеряла большинство в обеих палатах парламента по результатам выборов 1997 года. В 2000 году ее кандидат впервые проиграл президентские выборы, и партия ушла в оппозицию. На два срока президентами Мексики стали представители оппозиционной партии. Мексика буквально «прошла по краю» — в 2006 году президентом чуть было не стал поддержанный венесуэльским президентом-популистом Уго Чавесом леворадикальный кандидат от Партии революционной демократии (PRD) Мануэль Лопес Обрадор, он проиграл всего 0,54 % голосов. Но смена имен в политике мало дала экономике — попытки провести массовую приватизацию и либерализацию энергетического законодательства и допустить иностранных инвесторов в нефтяную отрасль потерпели неудачу из-за сопротивления в парламенте. Начало 2000-х годов не было для экономики Мексики удачным. Глобальные и американские инвесторы открыли для себя Китай — предприятия начали переводиться в КНР в ущерб мексиканским макиладорас. В 2000–2004 годах закрылось около трети макиладорас, 150 тыс. человек лишились рабочих мест 367. 242

После 2004 года, однако, заработная плата в обрабатывающей промышленности Китая повышалась в среднем на 14 % в год в юанях и почти на 20 % в год в долларах, отражая и рост номинальной заработной платы, и ревальвацию китайской валюты. Средняя заработная плата в мексиканской обрабатывающей промышленности оставалась в долларах довольно постоянной из-за умеренного повышения заработной платы и снижения курса песо. В итоге приблизительно к 2007 году средняя зарплата в Китае стала сопоставима с мексиканской, и после снижения до 11 % импорта в США в 2005-м доля Мексики начала расти, и к 2020 году она составляет уже около 15 %368. Этот рост произошел главным образом за счет экспорта электроники, телекоммуникационной и транспортной техники. Сейчас на Мексику приходится 20 % совокупного американского импорта 369 автомобилей и автомобильных запчастей, она является вторым по значению иностранным поставщиком после Канады. В 2019 году в Мексике 19-ю производителями было произведено 3,75 млн автомашин (7-е место в мире) против менее чем 2 млн в 2000-м (9-е место в мире)370. В результате около трети из более чем 400 млрд долларов в год мексиканского экспорта приходится сейчас на продукцию около трех тысяч предприятий макиладорас, включая крупнейших мировых производителей автомобилей и электроники, что более чем в три раза превышает объем экспортных поступлений от нефти. Основным направлением мексиканского экспорта являются США (73 %), на втором месте — Канада (5,2 %), затем идут Германия и Китай (по 2,1 %)371. Рост цен на нефть в середине 2000-х годов снова повысил зависимость бюджета от нефти — до пика в 38 % от всех бюджетных доходов в 2006 году 372. Однако наличие диверсифицированного экспорта, занятость большой доли населения в высокомаржинальных областях экономики и разумная макроэкономическая политика позволили Мексике достичь макроэкономической стабилизации, низкой инфляции, ничтожного дефицита бюджета, положительного сальдо торгового баланса. Возможно (как ни парадоксально это прозвучит), в 2000-е годы. Мексика не впала в ресурсную зависимость в том числе из-за падения уровня добычи нефти: производство нефти с пика в 3,8 млн б/д в 2004-м 373 снизилось до 2,0 млн б/д в 2018-м (это 243

уровень 1979 года)374. Уровень внутреннего потребления нефти в Мексике вырос с 1,3 млн б/д в 1979-м до 1,96 млн б/д в 2014-м 375, но после 2016-го стал немного снижаться и в 2018 году составлял уже 1,8 млн баррелей в день 376. Дело здесь не в интенсификации или новых более экономичных двигателях — просто Мексика с 2015 года начала сокращать топливные субсидии, и, как всегда бывает в такой ситуации, оказалось, что нефти требуется существенно меньше. Падение добычи нефти объясняется просто — «Спаситель нации» истощается, а госмонополия не имеет ни ресурсов, ни технологий, ни мотивации инвестировать в разведку. В среднем Pemex формировал до 40 % федерального бюджета страны, в то время как инвестиции государства в компанию не превышали 5 % ее выручки 377. Даже после падения цен на нефть в 2015 году доля нефтяных доходов в бюджете страны превышает 19 %378 — плохая собираемость налогов, низкие налоги на прибыль и подоходные налоги (залог существования макиладорес) оставляют Мексику в состоянии ресурсозависимости. В 2013 году было принято решение разрешить привлекать иностранные компании в нефтяную отрасль страны. Правда, проведено всего несколько аукционов по предоставлению прав на разработку нефтяных месторождений. Тем не менее один из аукционов выиграла крупная итальянская энергетическая компания ENI — возможно, в будущем добыча нефти в Мексике сможет опять начать расти. В 2020 году Мексика переживает закат местного нефтяного бума (топливо составляет всего лишь 5 % экспорта, против 37,5 % в 1980 году)379 и находится среди стран «ниже среднего» уровня экономики. C ВВП более 1,2 трлн долларов и населением в 130 млн человек, скоростью роста ВВП около 1–2 %380 в год Мексика сильно напоминала бы Россию, если бы Россия не добывала в 5,5 раза больше нефти на каждого жителя — всё же открытость мексиканской экономики, близость к США и способность создать экспортные предприятия «ненефтяной» индустрии дают серьезный положительный эффект. Тем не менее ресурсная ловушка работает и в Мексике: зависимость бюджета от доходов нефтяной индустрии создает существенные перекосы в управлении; ресурсные доходы усиливают неравенство (индекс Джини в Мексике — 45,9 %, почти 244

как в Китае, 48 % живет за чертой бедности)381 и выталкивают население Мексики в близлежащие США — переводы от трудовых мигрантов в Мексике всего в три раза меньше доходов от экспорта. Медианный доход на душу населения в Мексике в пять раз ниже, чем в другом нефтедобывающем соседе США — Канаде, и в 2,5 раза ниже, чем в бывшей мексиканской метрополии — Испании. Страна в целом не сильно зависит от нефтяных денег, но зависимость бюджета от нефтяных доходов остается высокой. Неспособность государства создать эффективную систему налогообложения, неразвитые экономические институты, высокий уровень преступности и коррупции, неравенство и бедность — последствия ресурсного бума конца прошлого века.

Об авторах Андрей Мовчан Известный экономист, финансист и инвестиционный менеджер. В прошлом — исполнительный директор крупнейшего российского инвестиционного банка «Тройка Диалог» (после 2012 года — Sberbank-CIB), основатель и председатель правления группы «Ренессанс Управление Инвестициями» с активами под управлением более 7 млрд долларов, основатель инвестиционной компании «Третий Рим». Эксперт программы «Экономическая политика» Московского центра Карнеги. Лауреат множества премий и наград, в частности «Лучший управляющий активами» по версии российского Forbes, «Лучший СЕО управляющий компании» по мнению РБК, «Легенда индустрии» по версии SPEAR’S, «Менеджер года» по версии РБК и пр. Автор книги «Россия в эпоху постправды», множества статей и лекций по экономике и финансам. Дважды награжден премией «Прессзвание» за вклад в деловую журналистику. Окончил мехмат МГУ им. Ломоносова, Финансовую академию при Правительстве РФ, University of Chicago Booth Business School.

Алексей Митров Аналитик, области научных интересов включают политологию, экономику, социологию и историю. Изучает особенности формирования, развития и упадка авторитарных и гибридных режимов, циклы жизни ресурсных автократий, социально-политические и военные конфликты современности, а также внешнюю и внутреннюю политику современной России и стран постсоветского пространства. 463