Стивен Кинг Аяна (перевод Игоря Полякова) Я не думал, что когда-нибудь расскажу эту историю. Моя жена просила меня не рассказывать; она сказала, что никто не поверит в это, и я только буду смущать себя. Конечно, она подразумевала, что это смутит её. -А что Ральф и Труди? – спрашивал я её. – Они были здесь. Они тоже видели это. -Труди скажет ему, чтобы держал язык за зубами, - сказала Рут, - и твоего брата не надо будет сильно уговаривать. Возможно, это правда. Ральф был в то время суперинтендантом Нью-Хемпширской Школы 43 Административного Округа, и для бюрократов из Департамента образования маленького штата последним, что бы они хотели, было попадание в новостные ленты, в те места в конце часа, зарезервированные для УФО над Фениксом и для койотов, которые умеют считать до десяти. Кроме того, чудесная история не так хороша без волшебника, а Аяна ушла. Но сейчас моя жена умерла, – сердечный приступ при перелете в Колорадо, чтобы помочь нашему первому внуку, и умерла мгновенно (во всяком случае, так сказали служащие авиакомпании, но им нельзя даже доверить багаж в наши дни). Мой брат Ральф тоже умер – удар настиг его во время игры в гольф на турнире ветеранов – и Труди рехнулась. Мой отец давно умер; если бы он был еще жив, то ему было бы сто лет. Я последний, кто жив, поэтому я расскажу эту историю. Она невероятна, Рут права, и это ничего не значит в любом случае – чудес не бывает, исключая тех счастливых сумасшедших, которые видят их повсюду. Но она интересна. И правдива. Мы все видели это. Мой отец умирал от рака поджелудочной железы. Я думаю, вы можете много рассказать о людях, слушая, как они говорят о подобного рода ситуациях (и тот факт, что я описываю рак, как «такого рода ситуацию», возможно, скажет вам что-то о рассказчике, который провел жизнь, обучая английскому языку мальчиков и девочек, которые имеют проблемы со здоровьем не более чем прыщи и спортивные повреждения). -Он почти закончил свой путь, - сказал Ральф. -Он наполнен этим, - сказала моя невестка Труди. Вначале я подумал, что она сказала « он дозрел», что задело меня, как раздражающая рифма. Я знаю, это не могло быть правдой, не от неё, но я хотел, чтобы это было правдой. -Он в нокауте, - сказала Рут. Я не сказал « и может он не встанет», но я подумал так. Потому что он страдал. Это было 25 лет назад – 1982 – и страдание было все еще общепризнанной частью конечной стадии рака. Я помню, что читал десять или двенадцать лет спустя, что большинство больных раком уходили тихо только потому, что они были слишком слабы, чтобы кричать. Это вернуло меня к воспоминаниям об отцовской больничной палате так сильно, что я бросился в ванную и склонился к унитазу, уверенный, что меня стошнит. Но мой отец действительно умер четыре года спустя в 1986. Ему помогали жить, и не рак поджелудочной железы убил его, в конце концов. Он поперхнулся насмерть куском жаренного мяса. Дон «Док» Гентри и его жена Бернардетта – мои мать и отец - уединились в пригороде Форд Сити, не далеко от Питсбурга. После смерти жены, Док хотел переехать во Флориду, но решил, что не может себе позволить этого, и остался в Пенсильвании. Когда был диагностирован рак, он отправился на короткое время в госпиталь, где он объяснял вновь и вновь, что его кличка пришла из тех лет, когда он был ветеринаром.
После того, как он объяснил это всем, кому было не все равно, они отправили его домой умирать, и каждый член семьи, которые остались – Ральф, Труди, Рут и я – приехали в Форд Сити присмотреть за ним. Я помню его дальнюю спальню очень хорошо. На стене изображение Христа, страдающего за маленьких детей, приходящих к нему. На полу лоскутный коврик, сделанный руками моей матери: оттенки тошнотворно зеленого, не лучшая из её работ. Рядом с кроватью стойка для капельницы с приклеенным пропуском Питсбургских Пиратов на ней. Каждый день я приближался к этой комнате с растущим страхом и каждый день часы, проведенные там, растягивались. Я вспоминал Дока, сидящего на крыльце в кресле-качалке, когда мы росли в Дерби, Коннектикут, - пиво в одной руке, сигарета в другой, рукава ослепительно белой футболки всегда закатаны дважды, чтобы открыть плавную кривизну его бицепсов и татуировку в виде розы чуть выше его левого локтя. Он был из того поколения, которое не чувствовало странность в ношении темноголубых нелинялых джинсов - и которое называло джинсы «рабочие штаны из грубой ткани». Он расчесывал волосы, как Элвис, и имел слегка опасный вид, похожий на матроса после двух рюмок, находящегося на берегу в увольнении, что обязательно плохо кончится. Он был высокий мужчина с кошачьей походкой. И я вспоминаю летнюю уличную танцплощадку в Дерби, где он и моя мама остановили шоу, бешено танцуя под «Рокет 88» Эйка Тернера и Королей Ритма. Ральфу 16 лет, я думаю, мне – 11. Мы смотрели на наших родителей с открытыми ртами, и впервые я понял, что они делают ночью, делают это без одежды и никогда не думают о нас. В 80 лет, вернувшись из госпиталя, мой когда-то опасно грациозный отец стал как еще один скелет в пижаме (его пижама имела логотип Пиратов). Его глаза скрылись под дикими и кустистыми бровями. Он постоянно потел, не смотря на два фена, и запах от его влажной кожи напоминал мне о старых обоях в пустом доме. Дурное дыхание с запахом разложения. Ральф и я были далеко не богаты, но когда мы сложили немного наших денег вместе с оставленными собственными сбережениями Дока, то мы имели достаточно, чтобы нанять на часть времени частную медсестру и домохозяйку, которая приходила пять дней в неделю. Они работали хорошо, держа старика в чистоте и меняя одежду, но к тому дню, когда моя невестка сказала мне, что Док дозрел (я все-таки предпочитаю думать, что это было то, что она сказала), Битва Запахов почти закончилась. Дерьмо старого израненного профессионала преобладало над присыпкой Джонсон бэби, и, я думаю, рефери должен остановить бой. Док был уже не в состоянии добраться до туалета (который он неизменно называл «нужник»), так что на него надевали пеленки и памперсы. Он вполне достаточно осознавал, чтобы понимать и стыдиться этого. Иногда слезы скатывались из углов глаз, и наполовину сформированные крики отчаянья, отвратительного веселья выходили из горла так, что однажды послало «Хей, хорошо выглядишь» в этот мир. Боль поселилась в нем, сначала в области средней части живота и затем распространилась во все стороны так, что он жаловался, что даже его веки и кончики пальцев болят. Обезболивающие лекарства прекратили свое действие. Сестра могла бы увеличить дозу, но это могло убить его, и она отказалась. Я хотел дать ему это, даже если это убьет его. И я мог это сделать, при поддержке Рут, но моя жена не поддержала меня. -Она узнает, - сказала Рут, имея в виду медсестру, - и потом у тебя будут проблемы. -Он мой отец! -Это не остановит её. Рут всегда была человеком, который считает, что стакан наполовину пуст. Она такой не выросла, она такой родилась.
-Она доложит об этом. Ты можешь попасть в тюрьму. Поэтому я не убил его. Никто из нас не убил его. Мы просто ждали. Мы читали ему, не зная, как много он понимал. Мы переодевали его и держали медицинскую карту на стене, обновляя её. Дни были очень жаркие, и мы периодически изменяли расположение двух вентиляторов, надеясь создать перекрестную тягу ветра. Мы наблюдали за играми Пиратов по маленькому цветному телевизору, на котором трава выглядела фиолетовой, и мы рассказывали ему, что Пираты в этом году выглядят замечательно. Мы разговаривали друг с другом над его все более заостряющимся профилем. Мы наблюдали за его страданием и ждали, когда он умрет. И однажды пока он спал и громко храпел, я оторвался от Лучших Американских Поэтов 20 века и увидел высокую, плотную черную женщину и черную девочку в темных очках, стоящих в дверях спальни. Эта девочка – я помню её, как если бы это было этим утром. Я думаю, она могла быть семи лет, хотя страшно маленькая для своего возраста. Действительно, крошечная. Она была одета в розовое платье, которое заканчивалось над её шишковатыми коленями. На таких же шишковатых голенях на клейкой повязке нарисованы персонажи из мультфильмов Ворнер Бразерс; я помню ковбоя Сэма Йоземита с его длинной красной бородой и пистолетами в обеих руках. Темные очки выглядели как утешительный приз на распродажах. Они были достаточно большие и соскальзывали вниз на кончик курносого детского носа, открывая неподвижные глаза с оболочкой из бело-голубой пленки с тяжелыми веками. Волосы, как копна. Поверх одной руки висела розовая пластиковая детская сумочка, разделенная сбоку. На ногах грязные теннисные туфли. Её кожа в действительности не везде черная, а мыльно серая. Она стояла на ногах, но в других отношениях выглядела такой же больной, как мой отец. Женщину я помню менее отчетливо, потому что только ребенок привлек мое внимание. Женщине могло быть сорок или шестьдесят лет. Коротко-остриженная афро и спокойный вид. Потом, я не вспомнил ничего – ни цвет её платья, если она была одета в платье. Я думаю, что да, но это могли быть и широкие брюки. -Кто вы? – спросил я. Прозвучало глупо, как если бы меня разбудили, а не оторвали от чтения – хотя это сходно. Труди появилась из-за них и спросила то же самое. Её голос звучал бодро. И из-за неё Рут сказала голосом о-ради-Бога: -Дверь должно быть открылась, так как её не закрыли на защелку. Они должно быть прошли прямо. Ральф, стоящий рядом с Труди, оглянулся через плечо. -Сейчас она закрыта. Должно быть они закрыли её за собой. Это замечание было в их пользу. -Вы не можете зайти сюда, - сказала Труди женщине, - мы заняты. Здесь больной. Я не знаю, что вы хотите, но вы должны уйти. -Вы не можете прогуливаться в этом месте, вы знаете, - добавил Ральф. Эти трое теснились вместе в дверном проеме комнаты. Рут похлопала женщину по плечу, и не очень вежливо. -Если не хотите, чтобы мы вызвали полицию, вы должны уйти. Вы хотите, чтобы мы сделали это? Женщина не обратила внимания. Она подтолкнула маленькую девочку вперед и сказала: -Прямо. Четыре шага. Здесь капельница, осторожно, не споткнись. Позволь мне слышать твой счет. Маленькая девочка считала похоже на это: -Один, два, фри, четыре.
Она наступила на металлическую подставку капельницы на третий шаг, даже не взглянув вниз – уверенно не посмотрев никуда через темные линзы её слишком больших распродажных очков. Не взглянув молочными глазами. Она прошла достаточно близко от меня, так что подол её платья задел мое предплечье, как мысли. Она пахла грязью и потом и – как Док – болезнью. На обеих руках были темные метки, не струпья, а язвы. -Останови её! – сказал мой брат мне, но я не остановил. Все произошло очень быстро. Маленькая девочка нагнулась к небритой ложбине щеки моего отца и поцеловала её. Длинным поцелуем, а не коротким. Чмокающим поцелуем. Её маленькая пластиковая сумочка легко качнулась в сторону его головы, и, когда она сделала это, мой отец открыл глаза. Позднее, Труди и Рут сказали, что это удар сумочкой разбудил его. Ральф был менее уверен, и я не поверил в это совсем. Этот удар был бесшумен, даже малейшее прикосновение. И в этой сумочке ничего не было, за исключением, может быть, бумажных салфеток Клинекс. -Кто ты, малышка? – спросил отец его раздражающим зафиксированным на смерти голосом. -Аяна, - сказала ребенок. -Я – Док. Он посмотрел на неё из темных впадин, где он сейчас жил, но с большим пониманием, чем за те две недели, что мы были в Форд Сити. Он достиг той точки, где нет даже девятой подачи. Труди оттолкнула женщину и начала отталкивать меня, намереваясь схватить ребенка, которая внезапно пролезла к умирающему взору Дока. Я схватил её за запястье и остановил. -Подожди. -Что значит подожди? Они вторглись на нашу территорию! -Я больна, я должна идти, - сказала маленькая девочка. Затем она поцеловала его снова и отступила назад. В этот раз она пошла через подставку для капельницы, почти перевернув её и себя. Труди схватила капельницу, я – девочку. С ней ничего не случилось, только кожа натянулась на костях. Её очки упали на мои колени, и на момент её молочные глаза заглянули в мои. -У вас будет все хорошо, - сказала Аяна, и прикоснулась к моему рту маленькой ладошкой. Она обожгла меня, как угольки, но я не отшатнулся. – У вас будет все хорошо. -Аяна, пойдем, - сказала женщина, - мы должны оставить этих людей. Два шага. Позволь мне услышать твой счет. -Один, два, - сказала Аяна, водрузив очки на место и подтолкнув их на носу, где они не останутся надолго. Женщина взяла её за руку. -У вас, люди, сегодня благословенный день, - сказала она, и посмотрела на меня. – Я извиняюсь перед вами, но мечты ребенка завершились. Они вышли через гостиную, женщина держала девочку за руку. Ральф тащился за ними, как овчарка, я думаю, чтобы удостовериться, что никто из них ничего не украдет. Рут и Труди склонились над Доком, глаза которого были все еще открыты. -Кто был этот ребенок? – спросил он. -Не знаю, папа, - сказала Труди, - не беспокойся об этом. -Я хочу вернуть её, - сказал он, - я хочу еще поцелуй. Рут повернулась ко мне, поджав губы. Это было противное выражение, которое она усовершенствовала за многие годы. -Она опрокинула его капельницу на полпути… у него кровь течет… и ты как раз сидел здесь.
-Я верну обратно, - сказал я, и казалось, кто-то еще говорит. Внутри меня был человек, стоящий в стороне, молчаливый и ошеломленный. Я все еще мог чувствовать теплое давление её ладошки на губах. -О, не беспокойся! Я уже сделала. Ральф вернулся. -Они ушли, - сказал он, - вниз по улице по направлению к автобусной остановке. Он повернулся к моей жене. -Ты действительно хочешь чтобы я позвонил в полицию, Рут? -Нет. Мы просто потратим весь день, заполняя формы и отвечая на вопросы. – Она помолчала. – Мы можем даже свидетельствовать в суде. -Свидетельствовать что? – спросил Ральф. -Я не знаю что, как я должна знать что? Принес бы кто-нибудь из вас скотч, чтобы мы могли закрепить иглу? Скотч на кухонной стойке, я думаю. -Я хочу еще поцелуй, - сказал мой отец. -Я пойду, - сказал я, но сначала я пошел к передней двери – которую Ральф закрыл и запер на замок– и выглянул. Маленькая автобусная остановка из зеленого пластика вниз на квартал, но никто не стоял у столба или под пластиковой крышей остановки. И тротуар пуст. Аяна и женщина – или мать или опекунша – ушли. Все, что у меня осталось – прикосновение ребенка к губам, пока теплое, но начинающее увядать. Сейчас подходит мистическая часть. Я не собираюсь урезать её – я собираюсь рассказать эту историю, я попытаюсь рассказать правдиво – но я не собираюсь задерживаться. Мистические истории всегда удовлетворяют, но редко интересны, потому что они все похожи. Мы остановились в одном из мотелей на главной дороге Форд Сити, Рамада Инн с тонкими стенами. Ральф раздражал мою жену, называя отель Раммит Инн. -Если ты постоянно говоришь так, то ты, в конце концов, забудешь и скажешь это незнакомцу, - сказала моя жена, - и тогда ты покраснеешь от стыда. Стены были настолько тонкие, что для нас было возможно слышать Ральфа и Труди, которые спорили в соседней комнате о том, как долго они могут позволить себе оставаться. -Он мой отец, - говорил Ральф, на что Труди отвечала: -Попытайся это рассказать компании Коннектикут Свет и Энергия, когда придет счет. Или уполномоченному штата, когда твои дни по болезни завершатся. Было начало восьмого горячего августовского вечера. Скоро Ральф должен будет уйти к отцу, где медсестра дежурила до восьми вечера. Я нашел Пиратов по телевизору и увеличил громкость, чтобы заглушить депрессивные и предсказательные аргументы из соседней комнаты. Рут складывала одежду и говорила мне в очередной раз, что если я в следующий раз куплю на распродаже дешевое нижнее белье, она разведется со мной. Или бросит меня. Позвонил телефон. Это была сестра Хлоя. (Так она называла себя, когда говорила «выпейте немного больше этого супа за сестру Хлою). Не теряя время на любезности, она сказала: -Я думаю, вам следует приехать прямо сейчас. Не только Ральф на ночное дежурство. Все вы. -Он умирает? – спросил я. Рут перестала складывать вещи и подошла. Она положила руку на мое плечо. Мы ожидали этого – в действительности, надеялись на это – но это было здесь, и это было слишком абсурдно, чтобы причинить боль. Док учил меня, как использовать Боло-Боунчер, когда я ребенком не старше, чем сегодняшняя маленькая слепая незваная гостья. Он поймал меня курящим под виноградным деревом и сказал мне – не сердито, а дружелюбно – что это глупая привычка, и я сделаю лучше, если не
позволю ей захватить меня. Мысль, что он не может быть живой, когда придет завтрашняя газета? Абсурд. -Я не думаю, - сказала сестра Хлоя, - кажется, ему лучше. Она помолчала. -Я никогда ничего подобного в жизни не видела. Ему было лучше. Когда мы приехали пятнадцать минут спустя, он сидел на диване в гостиной и смотрел игру Пиратов на большом домашнем телевизоре – не технологическое чудо, но, по крайней мере, стойкие цвета. Он потягивал белковый коктейль через соломинку. У него был даже румянец. Его щеки казались пухлее, возможно, потому что он был свежевыбрит. Он стал самим собой. Вот что я подумал затем: это впечатление только сильнее росло с течением времени. И еще одна вещь, с которой мы все согласились – даже моя сомневающаяся Томасина, на которой я женат: желтый запах, который висел вокруг него, как эфир, с тех пор, как доктора отправили его умирать домой, исчез. Он поприветствовал нас всех по имени, и рассказал, что Вилли Старгелл как раз достиг базы, пробежав Бакос. Ральф и я посмотрели друг на друга, как бы подтверждая, что мы действительно здесь. Труди села на кушетку рядом с Доком, только это было больше падение. Рут ушла в кухню и взяла себе пиво. Чудо само по себе. -Я был бы не против бутылочки пива, Рути-дочка, - сказал мой отец и затем – возможно, неверно истолковав мое бездействие и изумленное лицо с выражением неодобрения: -Мне значительно лучше. Вряд ли кишки болят вообще. -Вам пиво нельзя, - сказала сестра Хлоя. Она сидела на стуле через комнату и не демонстрировала ни одного признака собирания своих вещей, что обычно начиналось за двадцать минут до окончания её дежурства. Её раздражающая сделай-это-для-мамочки власть, казалось, стала уменьшаться. -Когда это началось? – спросил я, сам не уверенный в том, что имел в виду, потому что изменения к лучшему казались такими общими. Но если я не имел в виду специфические вещи, то я предполагал исчезновение запаха. -Ему стало лучше, когда мы ушли днем, - сказала Труди, - но я просто не поверила этому. -Большевики, - сказала Рут. Это было похоже на ругательство, единственное которое она могла себе позволить. Труди не обратила внимания. -Это была та маленькая девочка, - сказала она. -Большевики! – Рут кричала. -Какая маленькая девочка? – спросил мой отец. Между подачами была реклама. В телевизоре парень без волос, с большими зубами и безумными глазами рассказывал нам, что ковры Джейкерс настолько дешевле, что они отдают их почти даром. И, Господи Боже, никаких финансовых начислений на отложенные сделки. Прежде чем любой из нас мог бы ответить Рут, Док спросил сестру Хлою, можно ли ему полбанки пива. Она отказала ему. Но власть сестры Хлои в этом маленьком доме почти кончилась, и в течение следующих четырех лет - прежде чем ломоть наполовину пережеванного мяса остановил его дыхание навсегда – мой отец выпил очень много пива. И радовался каждой банке, я надеюсь. Пиво – это чудо само по себе. Той ночью мы лежали без сна на наших твердых Раммит Инн кроватях и слушали дребезжание кондиционера, и Рут сказала мне держать язык за зубами об этой слепой девочке, которую она назвала не Аяной, а «магическим негритянским ребенком», говоря таким неприятным тоном сарказма, что было очень непохоже на неё.
-Кроме того, - сказала она, - это вряд ли продолжится. Иногда дневная лампа вспыхивает перед тем, как сгореть навсегда. Я уверена, что с людьми бывает также. Может быть, но с Доком Гентри случилось чудо. В конце недели он гулял на заднем дворе со мной или Ральфом, поддерживающим его. После этого мы все разъехались по домам. Мне позвонила сестра Хлоя в первую ночь возвращения. -Мы не поедем, независимо от того, как сильно он болен, - сказала Рут полуистерично, - скажи ей это. Но сестра Хлоя только хотела сказать, что случайно видела Дока, выходящего из ветеринарной клиники Форд Сити, куда он приходил, чтобы проконсультировать молодого ветеринара по поводу хромой лошади. У него была трость, но он не использовал её. Сестра Хлоя сказала, что она никогда не видела человека «в его годах», который выглядел бы лучше. -Яркие глаза и хвост трубой, - сказала она, - я все еще не верю в это. Месяц спустя он гулял (без трости) вокруг квартала, а зимой он плавал каждый день в местном бассейне. Он выглядел, как мужчина 65 лет. Все так говорили. Я разговаривал о моем отце со всей медицинской командой о начале его выздоровления. Я сделал это, потому что случившееся с ним напомнило мне о так называемых чудесных пьесах, которых было много в средневековых городах Европы. Я сказал себе, что если я изменю имя отца (или назову его Мистер Г.), то можно сделать интересную статью для некоторых журналов. Это могло бы быть правдой – вроде как – но я никогда не написал эту статью. Стэн Слоан, семейный доктор Дока, первый поднял красный флаг. Он отправил Дока в Онкологический Институт Питсбургского Университета и, таким образом, мог переложить ответственность за последствия неправильного диагноза на Доктора Ретифа и Доктора Замачовски, которые были онкологами моего отца. Они в свою очередь перевалили вину на радиологов за небрежные снимки. Ретиф сказал, что заведующий радиологией настолько некомпетентен, что не может отличить поджелудочную железу от печени. Он просил не цитировать его, но после 25 лет, я полагаю, срок давности по этому делу истек. Доктор Замачовски сказал, что это простой случай органического порока развития. -Я никак не был доволен исходным диагнозом, - признался он. Я разговаривал с Ретифом по телефону, с Замачовски персонально. Он был одет в белый халат и красную футболку с надписью Я БЫ ЛУЧШЕ ИГРАЛ В ГОЛЬФ. -Я всегда думал, что это синдром Ван Хиппеля-Ландау (редкое аутосомнодоминантное генетическое заболевание – прим. переводчика). -Это не убило бы его? – спросил я. Замачовски улыбнулся мистической улыбкой, которую доктора приберегают для тупых водопроводчиков, домохозяек и преподавателей английского языка. Затем он сказал, что опаздывает на встречу. Когда я рассказал заведующему радиологией, он развел руки. -Здесь мы отвечаем за снимки, а не за их описание, - сказал он, - через 10 лет мы будем использовать оборудование, которое будет безошибочно интерпретировать каждый случай, но сейчас это невозможно. Между тем, почему бы не радоваться, что ваш папа жив? Наслаждайтесь этим. Я сделал все от себя зависящее на этот счет. И в течение моего короткого расследования, которое я, конечно, называл исследованием, я узнал интересную вещь: медицинским определением чуда является ошибочный диагноз. 1983 был седьмым годом, когда у меня не было лекций. У меня был контракт с научным издательством на книгу, называемой «Обучение Необучаемых: Стратегии для
творческого письма», но, как и статья о моей чудесной пьесе, книга никогда не была написана. В июле, когда Рут и я планировали кэмпинговое путешествие, моя моча внезапно стала розовой. После этого появилась боль, вначале глубоко в левой ягодице, затем стала сильнее, когда переместилась в пах. К тому времени я начал мочится действительно кровью – это было, я думаю, четыре дня после первых приступов боли и когда я еще играл в эту замечательную игру, которую в мире знают, как Может Быть Это Пройдет Само – боль переместилась из серьезной в область мучительной. -Я уверена, что это не рак, - сказала Рут, что прозвучало так, словно она была уверена, что это рак. Выражение её глаз было даже более тревожным. Она бы отрицала это на смертном одре – её практичность была её гордостью – но я уверен, это пришло в её голову как раз потому, что рак, оставивший моего отца, кормился на мне. Это был не рак. Маленькие камни в почках. Мое чудо называлось экстракорпоральная ударно-волновая литотрипсия, которая – вместе с диуретическими таблетками – растворила их. Я сказал моему доктору, что я никогда не чувствовал такой боли в жизни. -Я думаю, что никогда и не испытаете снова, даже если вы будите страдать сердечными болезнями, - сказал он, - женщины, у которых были камни, сравнивали боль с болью при родах. Трудных родах. У меня была еще значительная боль, но вполне допустимая, чтобы читать журнал, ожидая очередного визита к доктору, и я полагал это значительным улучшением. Кто-то сел рядом со мной и сказал: -Пошли сейчас, пора. Я поднял глаза. Это не женщина, которая вошла в комнату моего отца; это был мужчина в совершенно обычном коричневом деловом костюме. Однако я знал, почему он здесь. У меня даже не возникло никаких вопросов. Я также почувствовал уверенность, что если я не пойду с ним, никакая литотрипсия в мире не поможет мне. Мы вышли. Администратора не было за столом, поэтому я не должен объяснять мое внезапное исчезновение. В любом случая, я не знаю, что бы я сказал. Что мой пах внезапно перестал гореть? Это – абсурдно, так же, как и неправда. Мужчина в деловом костюме выглядел похожим на тридцать пять лет: бывший морпех, может быть, которому не удалось расстаться с щетинистой стрижкой элитного подразделения морской пехоты. Он молчал. Мы пересекли медицинский центр, где практиковал мой доктор, затем спустились на квартал к больнице Рощи Исцеления. Я шел слегка наклонившись из-за боли, которая не сильно мешала, но все-таки жгла. Мы подошли к педиатрическому отделению и пробирались вниз по коридору с Диснеевскими изображениями на стенах и выплывающими словами «Это маленький мир» из их голов. Бывший морпех шел порывисто, с поднятой головой, как если бы он был здесь своим. Я нет, и я знал это. Я никогда не чувствовал себя так далеко от дома и от жизни, которую я понимал. Если бы я всплыл к потолку, как детский полиэфирный ПОПРАВЛЯЙСЯ СКОРЕЕ шарик, я бы не удивился. У центрального медсестринского поста бывший морпех схватил меня за руку, заставив остановится, пока двое – медбрат и медсестра – не занялись делом. Затем мы пересекли другой коридор, где лысая девочка сидела в кресле-каталке, глядя на нас голодными глазами. Она протянула руку. -Нет, - сказал бывший морпех, и просто повел меня дальше. Но не раньше, чем я заглянул в эти яркие умирающие глаза. Он привел нас в комнату, где мальчик около трех лет играл с кубиками в прозрачной пластиковой палатке, которая покрывала колоколом его кровать. Мальчик пристально посмотрел на нас с живым интересом. Он выглядел здоровее, чем девочка в
кресле-каталке – у него была копна рыжих локонов – но его кожа была цвета свинца, и когда бывший морпех подтолкнул меня вперед и встал спиной в позицию похожую на парадную стойку, я почувствовал, что, в действительности, ребенок очень болен. Когда я открыл молнию палатки, не обратив внимания на надпись на стене СТЕРИЛЬНО, я подумал, что оставшееся ему время измеряется днями, а не неделями. Я потянулся к нему, отметив запах болезни, как у моего отца. Запах был значительно легче, но по сути такой же. Ребенок поднял свои руки безоговорочно. Когда я поцеловал его в уголок рта, он поцеловал меня в ответ с таким пылом, что подсказало, что к нему никто долго не прикасался. По крайней мере, никто, кто бы не причинял ему боль. Никто не вошел, чтобы спросить, что мы делаем, или угрожал вызвать полицию, как Рут в тот день в комнате моего отца. Я закрыл палатку. В дверном проеме я обернулся и увидел его сидящим в чистой пластиковой палатке с кубиком в руках. Он уронил его и помахал мне – детский семафор, пальцы открылись и закрылись дважды. Я помахал в ответ. Он уже выглядел лучше. Еще раз бывший морпех схватил мою руку у медицинского поста, но в этот раз мы увидели медбрата, человека с неодобрительной улыбкой, как у главы моего английского отделения, поднявшего её до уровня искусства. Он спросил, что мы делаем здесь. -Извините, товарищ, ошиблись этажом, - сказал бывший морпех. На больничной лестнице несколько минут спустя он сказал: -Вы сможете найти путь обратно? -Конечно, - сказал я, - но я должен встретиться с моим доктором. -Да, полагаю, что должны. -Я увижу вас снова? -Да, - сказал он и пошел по направлению к парковке. Он не обернулся. Он пришел снова в 1987, пока Рут была на рынке, а я подстригал траву, надеясь не свалиться из-за боли в затылке, которая еще не стала мигренью, но я знал, что станет. Со времени маленького мальчика в больнице Роща Исцеления, я был подвержен этим болям. Но едва ли это был мальчик, о ком я думал, лежа в темноте с мокрой тряпкой на глазах. Я думал о маленькой девочке. В этот раз мы пошли посетить женщину в Сант-Джудес. Когда я поцеловал её, она положила мою руку на левую грудь. Она была только одна: доктора уже удалили другую. -Я люблю вас, мистер, - сказала она, плача. Я не знал, что сказать. Бывший морпех стоял в дверном проеме, ноги врозь, руки за спиной. Парадная стойка. Прошли годы прежде чем он пришел снова: в середине декабря 1997. В последний раз. К тому времени моей проблемой стал артрит, и он по-прежнему со мной. Щетина, стоящая на морпеховской голове стала почти седой, и глубокие морщины сделали его немного похожим на манекен фокусника с разрезами вниз от углов губ. Он отвез меня на трассу I-95 на северном выезде из города, где произошла авария. Крытый фургон столкнулся с Фордом Эскорт. Эскорт стал грудой хлама. Спасатели пристегивали водителя, среднего возраста мужчину, ремнями к носилкам. Копы разговаривали с одетым в униформу водителем фургона, который находился в шоке, но не пострадал. Спасатели захлопнули двери скорой помощи и бывший морпех сказал: -Сейчас. Бегом. Я побежал к задней двери скорой помощи. Бывший морпех вышел вперед, указывая: -О!О! Это один из медицинских браслетов? Спасатели повернулись к нему; один из них и один из копов, который говорил с водителем фургона, подошли туда, куда морпех показывал. Я открыл заднюю дверцу скорой и подобрался к голове водителя Эскорта. Одновременно я вытащил карманные
часы моего отца, которые я носил с тех пор, как он подарил мне их в день свадьбы. Изысканная золотая цепочка была прикреплена к одной из петель моего ремня. Не было времени миндальничать; я сорвал её, освободив часы. Мужчина на носилках посмотрел на меня из мрака, из-за сломанной шеи на затылке распухла сияющая покрытая кожей шишка. -Я не могу пошевелить этими чертовыми пальцами на ногах, - сказал он. Я поцеловал его в угол рта (мое специальное место, я полагаю) и пополз обратно, когда один из спасателей схватил меня. -Какого черта ты здесь делаешь? – спросил он. Я показал на часы, которые сейчас лежали рядом с носилками. -Это было в траве. Я подумал, что они ему нужны. К тому времени когда водитель Форда сможет сказать кому-нибудь, что это не его часы и инициалы, выгравированные на внутренней стороне крышки, ничего не значат для него, мы уйдем. -Вы получили его медицинский браслет? Спасатель выглядел возмущенным. -Это всего лишь кусок хрома, - сказал он, - он потерялся здесь. Затем, достаточно неохотно: -Спасибо. Вы могли бы оставить их себе. Это правда. Я любил эти часы. Но… в момент побуждения. Это все, что у меня было. -У тебя кровь на тыльной стороне руки, - сказал бывший морпех, когда мы ехал обратно к моему дому. Мы ехали в его машине - трудноописуемый Шевролет Седан. На заднем сидении лежал поводок и медаль Святого Кристофера на серебренной цепочке свисала с зеркала заднего вида. -Ты должен вымыть её, когда придешь домой. Я сказал, что сделаю. -Ты не увидишь меня больше, - сказал он. Я подумал о том, что сказала черная женщина об Аяне. Я не думал об этом годы. -Мои мечты закончились? – спросил я. Он посмотрел на меня озадачено, затем пожал плечами. -Это ваша работа, - сказал он, - я уверен, что ничего не знаю о ваших мечтах. Я задал ему еще три вопроса перед тем, как он высадил меня в последний раз и исчез из моей жизни. Я не ожидал, что он ответит, но он ответил. -Эти люди, которых я целовал – они идут к другим людям? Поцеловать их и сделав это уйти? -Некоторые делают, - сказал он, - это как работа. Другие не могут. – Он пожал плечами. – Или не хотят. – Он снова пожал плечами. – Что одно и тоже. -Вы знаете маленькую девочку по имени Аяна? Хотя, я полагаю, она сейчас большая девочка. -Она умерла. Мое сердце провалилось, но не далеко. Я полагаю, я знал это. Я подумал снова о маленькой девочке в кресле-каталке. -Она поцеловала моего отца, - сказал я, - она только прикоснулась ко мне. Так почему же я? -Потому что вы, - сказал он, и въехал на мою подъездную дорогу. – Мы приехали. Мысль пришла ко мне. Она показалась мне хорошей, Бог знает почему. -Приезжайте на Рождество, - сказал я, - приезжайте на рождественский обед. У нас много всего. Я скажу Рут, что вы мой кузен из Нью-Мехико.
Я сказал так, потому что я никогда не рассказывал Рут о бывшем морпехе. Знания о моем отце вполне достаточно для неё. Слишком много, действительно. Бывший морпех улыбнулся. Может, это было не впервые, когда я увидел его улыбку, но это было единственный раз, который я запомнил. -Спасибо. Пожалуй, я это пропущу, товарищ. Хотя я благодарен вам. Я не праздную Рождество. Я атеист. Я полагаю, все так и было – за исключением поцелуя Труди. Помните, я рассказывал, что она сошла с ума? Альцгеймер. Ральф сделал хорошие вложения, оставив её зажиточной, и дети позаботились, чтобы она отправилась в лучшее место, когда она не могла больше жить дома. Рут и я ездили вместе навестить её, пока Рут не получила инфаркт на подлете к аэропорту Денвера. Я ездил повидаться с Труди сам ненадолго после этого, потому что я был одинок, печален и хотел каких-нибудь контактов со старыми днями. Но видеть Труди такой, какой она стала, глядящей в окно вместо меня, жующей свою нижнюю губу, в то время как чистая слюна пузырилась в углах рта, что только заставляло меня чувствовать себя хуже. Похоже на возвращение в родной город, чтобы увидеть дом, в котором ты вырос, и обнаружить пустырь. Я поцеловал её в угол рта перед тем, как уйти, но конечно ничего не случилось. Чуда не произойдет без волшебника, а мои мистические дни остались позади. Кроме поздней ночи, когда я не могу спать. Я могу спуститься вниз и смотреть любые фильмы, какие захочу. Даже порно. У меня спутниковая тарелка, вы знаете, и кое-что называемое Глобальные Фильмы. Я мог бы даже посмотреть игры Пиратов, если бы я захотел заказать бейсбольный спортивный канал. Но я живу на постоянные доходы, и пока я удобно себя чувствую, я должен следить за расходами по своему усмотрению. Я могу прочитать о Пиратах в Интернете. Все эти фильмы вполне достаточное чудо для меня.