Шухаревские хроники. Алла Боголепова

2014

ШУХАРЕВСКИЕ хроники

АЛЛА БОГОЛЕПОВА СБОРНИК РАССКАЗОВ

ШУХАРЕВСКИЕ ХРОНИКИ. Автор: Алла Боголепова .(rosabranca) Сборник рассказов, основанных на реальных событиях.

Содержание: 1. Глава первая. Натаха и Лопата.

2. Глава вторая. Технический прогресс в Шухаревке. Укоризненное.

3. Глава третья. Плохой Санта.

4. Глава четвертая. Петушинная История.

5. Глава пятая. Малыш на миллион.

6. Глава шестая. Святая святых.

7. Глава седьмая. Мужчина и женщина.

8. Глава восьмая. Прошедшему дню ВДВ посвящается.

9. Глава девятая. Таинственная страсть.

10. Глава десятая. Над законом.

11. Глава одиннадцатая. Рыночные отношения.

12. Глава дополнительная. Про любовь, месть и чебуреки. Записано и опубликовано с разрешения участника событий.

1. Натаха и лопата.

19/12/2010

Посторонним людям о причинах своего развода Натаха говорит интеллигентно: не сошлись, ети его мать, характерами. Я объясню, что это значит на языке деревни Шухарѐвка. Да, пару слов о самой Шухарѐвке. Двадцать дворов где-то между Тамбовом и Воронежем, утопающие то в грязи, то в пыли, то в снегу. Сельсовет, магазин "Росинка" с водкой и стиральным порошком, малокомплектная школа, Пятак. Автолавка с китайским ширпотребом по выходным. Топливный статус последние пятьдесят лет - "В ожидании газификации". Ближайшие менты и пожарные в райцентре, это тридцать километров. Из врачей - вкрай сбухавшийся ветеринарный фельдшер. Работа только у бьющихся в кредитных судорогах фермеров, которых шухаревцы ненавидят и считают "зажравшимися буржуями". Развлечения: телевизор, добрососедские войны, сплетни. И Пятак. Значит, о Натахином разводе. Муж ее Вадя, за которого она пошла во-первых, чтоб все, как у людей, во-вторых, по любви, лет через пять после свадьбы жестоко запил. Не сказать, чтобы это кого-то удивило. Учитывая, что Вадя происходил из семьи потомственных алкашей, удивлял скорее его поздний старт. Нет, ну употреблять он начал, как полагается, лет в тринадцать, однако же с первым серьезным запоем тянул аж до двадцати пяти. Это обстоятельство даже стало причиной серьезной смуты в семье. Наблюдая нетипичное поведение сына, Вадин папа публично усомнился в своем биологическом отцовстве, за что был поколочен сначала женой, а потом и самим Вадей. Однако, в полном соответствии с утверждением веселого ветеринара он врач, он знает! - "природа науку одолевает", Вадя запил, причем без всякой видимой причины. По деревне поползли слухи: мол, Натаха виновата, довела мужика, заела, запилила, замордовала. Ну да, характер у Натахи не сахар, и росту в ней метр девяносто, но душевная организация тонкая, а психика подвижная. Поэтому ее грязные инсинуации соседей крепко обидели.

- Да ты мужик или нет? - взывала она к Ваде. Тот сидел на крыльце, подпертый для устойчивости флягой с самогоном, и безуспешно пытался сфокусировать глаза на разъяренной супруге. - Меня в каждом дворе склоняют, а ты слушаешь? Ты жрешь, как скот воду, а виновата я? Дома чисто, скотина обихожена, ребенок сытый! Чево

они? Больше всего Натаху бесило не Вадино пьянство, а его нежелание защитить репутацию жены. Мир в семье был восстановлен после того, как Вадя, не приходя в сознание, легонько отмудохал мужа особо языкастой сплетницы.

- До весны можешь пить, а потом все, - предупредила Натаха. - Как огород начнется, ты в завязке. Вадик послушно пробухал всю зиму. Натаха зорко следила за тем, чтобы он не замерз, заплутав на единственной деревенской улице, и не отравился, нахлебавшись паленой водки из магазина "Росинка". Последнее Ваде не грозило, он категорически предпочитал самогон, да и денег у него не было ни копейки. Правда, хозяйка "Росинки" отпускала в долг, однако с ней у Натахи состоялся короткий, но значительный разговор в стиле классических вестернов: - Если дашь моему хоть каплю, башку снесу. И платить не буду.

- Договорились. Порошка стирального сколько завесить? Философская позиция Натахи относительно мужниного пьянства вызвала в свете немало споров. Мужики Ваде откровенно завидовали и ставили Натаху в пример своим женам. Те послали к Натахе парламентера Раису – чтобы, значит, выяснить, не стоит ли за наливанием похмельного стакана и добродушным «На, рванина, поправься» какого-нибудь зловещего умысла.

- Скотину он убирает, по чужим дворам не шаландает, а остальное мне об гитару, - отрезала Натаха. – Огород пойдет, сено – тогда и поговорим.

- Ей главное, что он у ней под боком, - доложила Раиса заинтересованным лицам.

- Никакой гордости, - осудили заинтересованные лица и пошли эмансипированно скандалить с мужьями. Однако вернуться к трезвой жизни в назначенный день Вадя не смог. Ополовинил на завтрак бутылку самогона и пошел убирать скотину. Надо заметить, что от чистки коровника, свинарника и загончика с курями он не увиливал никогда, поэтому Натаха, впавшая в аффект при обнаружении полупустой емкости с самогоном, точно знала, где Вадю искать. Что произошло в свинарнике – никто не знает. Одна баба потом утверждала, что шла за хлебом и слышала глухой удар и звук падающего тела, но это явное вранье, потому что кто ходит за хлебом в семь утра? Зато все очень хорошо разглядели Натаху, которая, то и дело оскальзываясь на весенней грязи, неслась по деревне в одной калоше и истошно орала:

- Убиииила! Пробегая мимо дома старшей сестры Катерины, она, говорят, затормозила, поглядела на ее окна, но заходить раздумала и побежала дальше. Через десять минут деревня уже гудела. Выйдя на улицу с целью развесить мокрое белье, Катерина поздоровалась с соседкой и в ответ услышала: - А чо, Катьк, Нотя-то Вадьку топором зарубила? Катерину от такого приветствия прошиб холодный пот. Бросив корыто с бельем, она, в чем была, кинулась к Натахе. Ворвалась в дом и увидела четырехлетнюю племянницу, сидящую на полу перед телевизором с банкой варенья и куском пирога.

- Мать где???

- Мама убила папу лопатой и убежала, - не отрываясь от телевизора, сообщило дитя. – Когда вернется – не знаю. Лет через десять, обреченно подумала Катерина. Как раз на столько загудел Павлуша, по пьяни пырнувший ножом неверную жену. Эх, ПашаПаша, какой был печник… Но Натаха все-таки женщина, у нее ребенок… Ребенка придется забрать, нечего ей тут, когда милиция приедет. Катерина уже начала разуваться и прикидывать, в какую сумку лучше сложить детские вещи, как из холодных сеней раздался жуткий грохот. Она распахнула дверь и увидела нечто, страшно похожее на дерьмодемона из фильма «Догма». Невообразимо грязное существо воняло навозом, а из того места, где у людей голова, текла кровь.

- Катька, - сказало существо человеческим голосом. – ЗдорОво! А моя где?

- Папа вернулся, - прокомментировал ребенок, не повернув головы. Катерина медленно сползла по стене.

- Доча, где мамка? – жалобно спросил дерьмодемон. Мамка в это время сидела дома у Катерины, рыдала и билась лбом о деревянный стол. Нарезав пару кругов вокруг деревни, Натаха все же пришла за утешением к родне. Из утешителей в наличии оказался только Катеринин муж. Был он механизатором, всю ночь вкалывал, пытаясь реанимировать допотопные колхозные трактора, спать лег в пять утра и теперь таращил на свояченицу красные с недосыпу глаза.

- Затмение нашло! – каялась Натаха. – Картошку из погреба выгребать, а он пьяный! Обещал ведь, слово давал – и пьяный! Откуда там лопата-то, не помню. Я его по спине…

- Лопата совковая или штыковая? – уточнил технически подкованный Катеринин муж.

- Штыковая…

- Ну тогда чо ж, амба ему. И Натаха страшно завыла. А тем временем Катерина, придя в себя и убедившись, что Вадя живой, потребовала объяснений.

- Да я это… поддал малость с утреца, - не без смущения признался Вадя. – А сука скользко там, ну я, видать, и упал, да мордой об кормушку. Аж искры из глаз! Прям отрубило. Отправив Вадю смывать навоз, Катерина позвонила домой.

- Папа выгоняет машину, чтобы везти тетю Наташу сдаваться, отрапортовал шестилетний сын Саша. – А тетя Наташа пошла собираться в тюрьму. Катерина вышла во двор и увидела Натаху, бредущую по улице. Подойдя к калитке, Натаха погладила дерево ладонью, тоскливо поглядела на набухающие яблоневые ветки и сказала: - Я как отсижу, забор покрашу.

- Наташ, подожди…

- Дочку в детдом не сдавай, она тебе крестница. Скотину продай. Кота корми. За могилой Вадиной приглядывай, - глухо перечисляла Натаха. И вдруг зарыдала: - Катя, я ведь не хотела! Я его, паразита, любила! Все бы отдала, чтоб он живой был… И тут из глубины двора раздался рев: - БЛЯТЬ, Я ЧО, ЗУБ ВЫБИЛ??? Натаха выпучила глаза.

- Живой Вадя, - заторопилась Катерина, – живой, только ударился немножко… Отпихнув сестру, Натаха кинулась во двор, вцепилась в источающего аромат свинарника, и заголосила: - Вадечка, миленький, прости!!!

мужа,

- Дурдом, - сказала Катерина и пошла домой, развешивать белье. Через год Натаха подала на развод. Но не из-за этой истории, и не изза Вадиного пьянства, и даже не из-за крашеной шалавы из соседней Березовки, с которой Вадя спутался на школьном выпускном, который шухаревцы посещают независимо от возраста. Просто Вадя ее достал. Не сошлись характерами.

2.Технический прогресс в Шухаревке. Укоризненное.

22/12/2011

Эта история для тех, кто почему-то решил, что в Шухаревке нет телефонов, что люди там до сих пор не знают колеса и, подобно древним индейцам, общаются друг с другом посредством дыма сигнальных костров. Все в Шухаревке считали, что жизнь у Маринки Матросовой, как говорится, состоялась. Ну а что, школу закончила без троек и нежелательных детей, выучилась на парикмахера, замуж вышла удачно. Серега ее - один непьющий на всю деревню, а пожалуй что и на весь район. Да еще единственный сын у зажиточных родителей, его семья еще в советские времена на клубнику и огурцы двухэтажный дом отгрохала. Ну и при новой власти тоже не бедствует, скотину водит, цветы опять же продает. Потому и привел Серега молодую Маринку Матросову, в девичестве Шкульдяеву, в отдельный кирпичный коттедж. Шептались, что все это счастье обломилось Маринке совершенно незаслуженно. Но от таких разговоров собственное благополучие казалось ей еще слаще. Одного не хватало - стиральной машины.

- Беленькая, автомат, килограм на шесть загрузки, и чтоб обязательно с центрифугой, - настойчиво мечтала Маринка перед каждым праздником и с ненавистью косилась на древнюю "Малютку". И однажды Серега сказал: - С Борьки купим. Борька - это бык, которого через месяц предстояло сдать на мясо. Вообще-то на Борьку Маринка планировала приодеться - пальто новое купить, ботинки с каблучком и черное газовое платье "на выход", но спорить с мужем не стала. Это было, как бы поделикатнее выразиться, не в традициях семьи. В день икс быка, предварительно разобранного на запчасти, погрузили в ржавую "газЭль". Да, это Вьетнамдеревня, тут животные - мясо, и птицы мясо... да и люди, если подумать, тоже. Проводив мужа в райцентр, Маринка

стала ждать. В полдень Серега должен был вернуться с новенькой стиральной машиной. В два часа дня Маринка забеспокоилась. Бабка Серафима, тащившая старой Матвевне трехлитровую банку молока, уловила ее тревогу аж с матросовский лавки, на которую присела, чтобы перевести дух.

- Ограбили, - обреченно говорила Маринка. - Хоть бы не убили, как Ваську из Березовки. На самом деле Васька, напившись в дымину, вздумал "маленько охолонуть" , и нырнул с обрыва в речку, совершенно упустив из виду два небольших обстоятельства - февраль и минус двадцать. И хотя пять его собутыльников подтвердили, что в свой последний полет Васька отправился вполне добровольно и даже охотно, нашлись люди, которым больше нравилась версия злодейского преступления. И тут к заднему двору подъехала машина. На некоторое время в доме все затихло, а потом хлопнула входная дверь, и Серафима услышала нечто, что порядком ее озадачило. Вместо деловитых распоряжений унести то и передвинуть это, из дома понеслись причитания: - Два года! Два года телка кормили, думала, хоть поживу, как человек, а ты!

- Марин, я халвы купил, убери в холодильник.

- Лучше б ты совесть купил! Обо мне не думаешь - хоть бы о ребенке подумал!

- Завязывай орать, - негромко приказал Серега. - Собирай на стол, я с утра не евши. Серафима поскучнела. Серега Матросов голос не поднимает, но уж скажет как отрежет, это знала вся деревня, а лучше всех Маринка. Скандал вот-вот должен был захлебнуться в кастрюле борща. Однако вместо ожидаемого звона тарелок из окна раздался горестный вопль: Ииизверг!! Всю жизнь мне испоганил! Дело-то серьезное, смекнула Серафима, пристроила банку с молоком под лавку, в тенечек, и поудобнее облокотилась на забор. Подождет Матвевна, тут вон чего.

- Хорош! - рявкнул Серега и хлопнул дверью.

- Говорили мне, не ходи за него, всю жизнь батрачить будешь! прорыдала Маринка. - На кой хрен мне твоя коровенка, я пальто хотеееелааааа!

Какое пальто, изумилась Серафима, Серега же за стиральной машинкой ездил, беленькой, автомат, загрузка на шесть кило. А купил, выходит, и вовсе корову.

- Уйду я от тебя, - всхлипывала Маринка, грохоча сковородками. - Все равно с тобой никакой жизни, одна каторга беспросветная. Серафима подхватила молоко и, забыв про свой знаменитый на всю деревню "ревматочечный артрит", побежала к Маринкиной матери. Вломилась в сени, рухнула на табурет и на одном дыхании сообщила: - Маринка с Серегой расходиться решили, он корову купил, молоко прими, руки не держат. Николавна уронила на пол фарфоровую кружку с портретом Василия Теркина, из которой собиралась пить чай, и уставилась на Серафиму так, словно у той вдруг выросли оленьи рога.

- Чего вылупилась? - разозлилась Серафима. стиральной машинки корову купил.

Серега вместо

- У них же есть, - слабо вякнула Николавна.

- Ну теперь две будет. Орет твоя Маринка как резаная: на кой мне твоя паршивая коровенка, когда я шубу хотела. А Матросовы, они сама знаешь какие. Наладит ее Серега с вещичками. И все твои старания прахом пойдут. Вспоминать о том, сколько сил и нервов было потрачено на операцию по принуждению дочери к счастливому замужеству, Николавна не любила. Маринку и завидного жениха Серегу Матросова она сводила с истинно макиавеллиевским коварством. Интриговала с размахом, не хуже той белобрысой из "Просто Марии", но отвадила дочь от Петьки-дебила, у которого ни кола, ни двора, а только гитара и черные цыганские глазюки. Выходит, все было напрасно? Из-за какой-то коровы? Через пять минут Николавна уже открывала калитку Матросовых. В палисаднике стояла тишина, которая показалась ей жутковатой. Прокравшись на задний двор, она увидела дочь: та, зареванная, сидела на крыльц е и обрезала яблоки на повидло.

- Ну чо, доча, с покупкой? - осторожно спросила Николавна, отметив с облегчением, что морда дочкина цела, фонаря под глазом не наблюдается, и тюков с поспешно упакованными вещами вроде бы тоже не видать.

- С хуюпкой, - уточнила Маринка и с размаху швырнула гнилое яблоко на землю. Ошметки коричневой мякоти разлетелись, как мозги в фильмах Тарантино.

- А Сережа где?

- Дома твой Сережа! Пиво жрет! Обмывает! Вот щас надо аккуратно, подумала Николавна. Щас главное, чтоб Маринка опять не разоралась, а Серега не ответил. А не то будет Николавна как Куба во время Карибского кризиса - кто бы ни победил, ей всяко амба.

- Доча, я твою обиду понимаю, - задушевно начала она. - По уму, конечно, ему надо было с тобой посоветоваться.

- Да он потому и не советовался, что я бы на эту дурь в жизни не согласилась.

- Но ведь ты посмотри: Сережа для семьи старается. Ну разве лучше, если бы он, как Светкин, все пропил и прогулял?

- Да Светка своему сроду больше десятки не давала, он же пьянь подзаборная, - пожала плечами Маринка. - Мам, мне не то обидно, что он молчком деньги потратил. Мне обидно, что ему плевать на мои потребности. Он не видит во мне человека. Женщину не видит! От такого лексикона у Николавны глаза на лоб полезли.

- Ребенок, огород, скотина, пожрать дай, рубашку чистую дай, ожесточенно перечисляла Маринка, кромсая яблоки. - И молчи, пикнуть не смей. А ведь я за этим быком не меньше его ходила! И из этих двадцати тыщ по справедливости половина моя.

- Двадцать тыщ? - окончательно обалдела Николавна. - Да что ж за корова на двадцать тыщ? Дохлая что ли?

- Какая корова? - насторожилась Маринка.

- Серафима слышала... Коровенку Серега привез... Маринка мрачно сказала: - Пень глухой твоя Серафима. Караоке он купил. Караоке! Бандура такая, к телевизору подключается, чтоб песни петь. Микрофон, колонки... Всю жизнь, говорит, мечтал. Увидел - не удержался. От людей стыдно - тридцать лет мужику, а он, считай, целого быка на такую дурь грохнул. Под Николавной зашаталась земля. Она бы с удовольствием грянулась оземь и полежала недели две в глубоком обмороке, но из дома послышался крик проснувшейся внучки. И в этот же момент дом содрогнулся от звука включенных динамиков.

- "Я наливаю... поднимаю свой бока.. кааал, чтоб выпить за твое... твое здоровье", - зазвучал на всю улицу усиленный микрофоном баритон Сереги. Но не вином... вином... эх, козу твою драть, что ж я не попадаю Не вином хочу быть пьян, хочу быть пьян твоей любовью!!"

Маринка бросила нож и стянула с головы косынку. Это была ее любимая песня. Под нее она танцевала свой свадебный танец.

- Марин, это Серега что ли поет? - перекрывая музыку, заорала со своих грядок соседка. - Хорошо поет, душевно!

- Да уж получше вашего Киркорова! - прокричала в ответ Маринка. Соседка привычно скривилась, но Маринке было наплевать: а чо, это ж правда!

3. Плохой Санта.

30/12/2011

Эта новогодняя история началась в августе, когда в Шухаревку из соседней Березовки переехала учительница Маруся: тридцать лет, русые кудри, нежные глаза. Биография простая, как пряник, но далеко не такая сладкая. Педучилище, замужество, двое детей-погодков. Муж из бывших городских спился за пару лет, но Маруся терпела. Тем более, что дубасил он ее только по трезвянке, то есть, с точки зрения односельчан, вроде как за дело. Нажравшись же, валялся в ногах и хрипло клялся в вечной любви. Лет семь Маруся раскачивалась вслед за нехитрым жизненным циклом мужа, словно кобра за дудочкой факира, а потом в один день проснулась и пошла разводиться. С формулировкой «Допек, пьянь». Пьянь протрезвела, подумала олигархической моды последних лет:

и

выдвинула

аргумент

в

духе

- Уйдешь – отберу детей. Нежная Маруся ответила симметрично. Взяла отцовскую берданку, уперла в мужнин лоб и спокойно сообщила: - Попробуй. Мозги по сараю размажу. Через неделю она стала свободной женщиной, а еще через месяц уехала из Березовки вместе с детьми, двумя чемоданами носильных вещей и собакой по имени Полкан. Тетка Ирина, бездетная и злющая, как скорпион, преставилась, когда не ждали, и завещала Марусе избенку на окраине Шухаревки. Репутация на новом месте у Маруси сложилась не очень: развод с применением огнестрельного оружия и длинный язык покойной Тети Скорпиона сделали свое черное дело. Шухаревцы подумали и вынесли вердикт: - Баба видная, но ну еѐ. А Димон пропал сразу. Он вообще был отчаянный. После армии остался на сверхсрочку, как вернулся, купил мотоцикл . Два года мурыжил первую шухаревскую красавицу Милку, а потом уехал в Москву на заработки. Чем он занимался в столице, толком никто не знал – говорили, охранял аэропорт «Шереметьево» от террористов. Каждый два месяца Димон приезжал в Шухаревку, надевал кожаные перчатки с обрезанными пальцами и обнадеживающе ревел мотоциклом под окнами то одной, то другой барышни. А потом вдруг затих и начал активно интересоваться личной жизнью женщины, которую языкатая Милка, не утратившая надежду вернуть Димона в стойло, называла не иначе как

«морщлявая разведенка». Как только выяснилось, что беспечный ездок втрескался в Марусю, шухаревские девы, до сих пор насмерть враждовавшие друг с другом, немедленно сбились в ополчение и заточили дреколье. Столкнувшись у автолавки с неприкрытой враждебностью масс, Маруся пожала плечами. Но когда кто-то среди дня расколотил десять трехлитровых банок, насаженных для просушки на штакетник, у Маруси появились подозрения, что против нее ведется партизанская война. И она пошла к информатору.

- А чо ж, - подтвердил информатор, - ты как думала с молодыми крутить. Таким образом информатор, она же Серафима Колотырева, она же Сима Косая, довела до сведения Маруси, что, по мнению шухаревского общества, тридцатилетняя разведенная женщина с двумя детьми и ее ровесник, но бездетный и девственно холостой - не пара, не пара, не пара.

- Тетя Сима, вы поддатая? – вежливо спросила Маруся. – Какие молодые? Какое крутить? Столь наглое отрицание очевидного включило встроенный в Серафиму коротковолновой передатчик, и к вечеру вся Шухаревка знала, что Маруська, кошка драная, метит в дамки. Собралась, то есть, за Димона замуж. Той же ночью на заборе, который покойная Тетя Скорпион не красила лет тридцать, появилась зеленая надпись: «Манька шалава развиденая мотай откуда приехала». А Маруся, надо сказать, понятия не имела о том, что Димон сражен страстью. Она и самого-то Димона знала постольку-поскольку. Поэтому сильно удивилась, когда он, в наглаженной рубашке и сверкающих армейских ботинках, появился в ее дворе и спросил, не надо ли чем помочь по хозяйству. Однако гнать не стала, и через десять минут Димон, оголившись до пояса, чтобы «не изгваздать камуфло», бодро красил забор. Как на грех, именно в это время Милка с подругами возвращалась из леса – за грибами они ходили. Увидев мужчину своей мечты во вражеском дворе, да еще, боже ты мой, топлесс, она оскорбилась до глубины души. Но обложить коварного изменщика матом в присутствии учительницы значило потерять лицо и выставить себя неграмотной колхозницей. Поэтому Милка презрительно выпятила губу и сказала: - Прям Гербекли Финн!

- Том Сойер, - негромко поправила Маруся. И Димон пообещал себе непременно прочитать «Остров сокровищ». Потом, после свадьбы. Диверсии продолжались. Закрашенная Димоном рекомендация «мотать, откуда приехала», вскоре появилась снова. И тогда он, безошибочно

определив в Милке главу шухаревской антанты, отправил к ней парламентера: мол, давай поговорим, как взрослые люди. На переговоры Милка явилась в новых джинсах и туфельках «на каблучку».

- Девки, вы совсем охренели? – презрев дипломатический протокол, бухнул Димон. – Чего к Марусе привязались? От того, как бывший возлюбленный произнес имя соперницы, Милку передернуло. Все стало понятно и без скандала. Джинсы в обтягон, неразношенные босоножки, малиновая помада, двадцать два Милкиных годочка против Манькиных тридцати – все напрасно. Прощай, Димочка.

- Вы этот детский сад кончайте, добром прошу, - предупредил Димон. – У меня с Марусей серьезно. Сердце Милки истекало кровью, но она, подобно умирающему индейскому вождю, нашла в себе силы выпустить во врага последнюю стрелу: - Да больно ты ей нужен, придурок! К началу зимы Димон начал думать, что Милка, пожалуй, была права. Маруся встречала его ласково, поила чаем, называла Митей. Но ночевал Димон по-прежнему дома.

- Ты к ней батрачить ходишь, - ворчала мать. – Картошку выкопал, огород вспахал, дров нарубил – и спасибо, Митя, иди домой Митя. Вся деревня смеется. К Новому году ситуация накалилась настолько, что Димон всерьез подумывал придти к Марусе с кольцом в коробочке, бухнуться на одно колено и сделать предложение как в кино. Во время очередной московской шабашки он даже походил по ювелирным магазинам, но так и не решил, какое кольцо брать – с камнем, без камня, желтое золото, красное, белое… Потом вспомнил, что дома в шкатулке хранятся семь бабкиных золотых зубов, и решил сделать кольцо на заказ. Эксклюзивно для Маруси. Предновогодняя Шухаревка встретила Димона новостями. У Серафимы взорвались все банки с огурцами, Милка собралась замуж за вдовца из райцентра, а к Марусе приезжал из Березовки бывший муж. Правда, побыл недолго, через полчаса его, пьяного в стельку, забрал наряд милиции. Он защищался, как лев, но два мента, разозленных тем, что пришлось пилить из райцентра ради семейных разборок, заковали льва в наручники и увезли в отделение. Говорят, пока его волокли в машину, он напирал на отцовские права и грозился вернуться, а Маруся стояла у калитки, и вроде бы в руках у нее опять было ружье.

- Проспится, явится, она и примет, - с видом пифии вещала мать. Ей страсть как хотелось, чтобы Маруська, ведьма такая, опять сошлась со своим муженьком и оставила в покое ее Димочку. – Бабе одной в деревне тяжело… Сейчас или никогда, понял Димон. Достал из шкафа новую дубленку, сложил в пакет из московского супермаркета конфеты, бутылку «Абрау Дюрсо», плюшевых зайцев для детей и импортные духи для Маруси, и пошел бриться. По выдвинутой челюсти и насупленным бровям мать поняла, что миссия провалена: приведет Димочка невестку, как пить-дать.

- Ну внуки пойдут, - успокоил ее разнеженный чекушкой отец.

- Да не захочет она ему рожать, у нее своих двое! И тут Димон подумал, что дети – это, пожалуй, единственная струнка в Марусиной душе, за которую он еще не дергал. Картошку копал, землю пахал, дрова колол. Даже окна новые помогал ставить. А надо было с детьми поиграть! Показать Марусе, что из него не только муж, но и отец хоть куда. Вызнав у матери, что Деда Мороза на школьной елке изображал ПетькаПолстакана, Димон запрыгнул в отцовские валенки и помчался на другой конец деревни.

- Время полдвенадцатого! – злобно сообщила Петькина жена Галя. – А он вон, в лоскутья! Буду я тебе бороду искать, как же!

- А если я Петьку вытрезвлю? – коварно предложил Димон. Следующие двадцать минут дети, свекры и двоюродная тетка из Тамбова наблюдали из окна, как глава семьи, методично окунаемый Димоном в сугроб, постепенно приходит в себя. В какой-то момент Петька смерил своего мучителя вполне осмысленным взором и спросил, почти не запинаясь: - А ты, бля, чо тут делаешь? Чо, бля, в рыло хочешь? Димон легко поднял страдальца за шиворот, отряхнул от снега и сдал на руки обрадованной жене. Та в обмен протянула Димону грязный белый мешок , на котором красовалась кривая надпись из блесток: «Подраки». Непонятное слово вышила на уроке труда Петкина восьмилетняя дочь.

- Куранты! – заорали дети.

- Петя, пусть Дима поднимет с нами бокалы, - предложила Галя.

- Оставайся, - смирилась мокрая и замерзшая жертва насильственного вытрезвления.

Прослушав бой кремлевских курантов и опрокинув стопку водки, Димон собрался уходить.

- А горячее? – возмутилась Галя. – Мясо под майонезом! Пюре!

- Ты меня не уважаешь! – подтвердил Петька. На свободу Димон вырвался только в полвторого ночи. Несмотря на уговоры Петьки, ему удалось ограничиться мерзавчиком «Пшеничной» и бокалом сладкой бурды, которую нацедила ему двоюродная тетка из Тамбова. Выпил, лишь бы она отвязалась. Дома он извлек из мешка свалявшуюся белую бороду, красный колпак с помпоном и гигантские рукавицы, похожие на лопаты. Засунул в мешок подарки и полез в шкаф за дубленкой.

- Вася в ней в клуб ушел, - злорадно сказала мать. Не забыть открутить младшенькому братцу башку, подумал Димон. Придется поздравлять любимую женщину в ватнике. Дом любимой женщины тонул во мраке. Сначала Димон подумал, что Маруся ушла праздновать к соседям или, что еще хуже, уехала к родителям в Березовку. Или, что уж совсем паршиво, отмечает с бывшим мужем, потому что детям нужен отец. Но увидел, как в детской мерцает елочная гирлянда, и возрадовался: дома Маруся, иначе нипочем бы не оставила электричество! Просто спит. И дети спят. Нормальному человеку могло бы показаться, что в этой ситуации у Димона есть два выхода: перенести вручение подарков на утро или разбудить людей, просто постучав в дверь. Но Димон всегда отличался тем, что мыслил небанально. Сладкое шампанское, «Пшеничная» и две рюмки самогона, которые он хлопнул вместе с отцом, взорвались в его голове гениальной идеей: тихонько пробраться в дом и положить подарки под елку.

- Они обалдеют! – сказал себе Димон. Ответом ему было слабое ворчание Полкана. По уму-то, конечно, он бы должен был вылезти из конуры и обрехать чужака во весь голос, но Маруся готовила холодец, поэтому на ужин Полкан получил полведра жира и костей. И сейчас у него просто не было сил. Димон прокрался к окну, ведущему в холодные сенцы. Его единственное Маруся не поменяла – денег не хватило. Просунув в щель лезвие перочинного ножа, Димон поддел шпингалеты, лихо, как американский морской котик, подтянулся на руках и оказался в доме. Стараясь не шуметь, подошел к двери в комнату, потянул на себя – и вспомнил, что сам не далее как два месяца назад врезал в эту дверь замок. Маруся говорила, ей так спокойнее.

Присев на старый, оставшийся от Тети Скорпиона сундук, Димон задумался. Попасть к елке он мог только одним способом – вынеся на хрен дверь. Но что-то подсказывало ему, что Маруся вряд ли оценит такой душевный порыв. Еще чего доброго пальнет из своего знаменитого ружья. И вместо свадьбы будут похороны. Димон начал трезветь и мерзнуть. Идея с подарками под елкой вдруг показалась ему совсем дурацкой – каковой, собственно, и была. Он закрыл окно, взвалил на плечо мешок «Подраки» и собрался покинуть дом через дверь. Главное, чтобы никто в доме не услышал, как щелкнет замок. И тут выяснилось, что никакого замка на двери нет. А есть древний засов, который ну никаким образом не закроется снаружи. Димон оказался в западне. Уйти тем же путем, каким пришел – оставить открытым окно. Выйти цивилизованно – дверь нараспашку. Дом на отшибе, если что – помощи не докричишься. Не дай бог вломится какая шваль… Яростно матерясь, Димон вернулся на сундук. Следующие полчаса он потратил с большой пользой. Во-первых, придумал, как объяснит Марусе свое присутствие в ее сенцах: шел по улице, увидел открытое окно и решил покараулить, мало ли чего. Во-вторых, нашел в кладовке топор и положил рядом с собой, опять же, мало ли чего. И в-третьих, напялил колпак, бороду и рукавицы – замерз очень. А потом заснул. Ясным новогодним утром Маруся вышла в сени, чтобы достать из погреба банку варенья. Дети еще спали и не ведали, что через секунду проснутся от двух жутких воплей, прозвучавших почти одновременно. В сенцах Маруся увидела сидящего на сундуке Деда Мороза со свесившейся на грудь головой. Она было подумала, что Дед Мороз мертвый, но из-под клочкастой бороды раздался вдруг могучий храп. Левой рукой Дед держал грязный мешок, а правая, в огромной красной рукавице, сжимала топор. Услышав Марусин крик, Дед Мороз вскочил, уронил топор себе на ногу и взвыл: - Ахтыжбля! С Новым годом, Маруся! Десять минут Димон убеждал Марусю, которая забаррикадировалась в комнатах, не вызывать ментов. Потом, когда идентификация была успешно пройдена, сидел за кухонным столом и вдохновенно врал про случайно открывшееся окно. И, наконец, не выдержав давления в виде поднятых марусиных бровей, раскололся - и про бороду, и про сюрприз, и про то, как открывал окно перочинным ножом.

- Какой же ты, Митя, - то ли восхитилась, то ли огорчилась Маруся. – Ты оладьи-то сметаной полей, чего ж всухомятку. Дети дербанили «подраки», Маруся жарила пышные оладьи. Пахло елкой и новыми Марусиными духами. Во дворе брехал оклемавшийся Полкан.

- Я бы так всю жизнь прожил, - осторожно сообщил Димон. Маруся убрала сковородку с огня, включила детям мультики и, глядя во влюбленные глаза Димона, произнесла речь. Суть ее сводилась к тому, что он, Митя, хороший парень, но про всю жизнь – это ерунда несусветная, и хорошо бы ему, Мите, перестать маяться дурью. А за духи спасибо, и за зайцев плюшевых. И за вырытую картошку. Хорошо год начинается, подумал Димон. Отшили. Первый раз в жизни. Надо бы узнать, почему.

- Марусь, а чем я нехорош? Не пью, не курю, зарабатываю… Через неделю опять в Москву поеду, вернусь – тысяч двадцать привезу…

- Ты, Митя, городской стал, - грустно сказала Маруся. – А с городским я уже нажилась. Вечером первого января Шухаревка доедала праздничные салаты и обсуждала новость: в новогоднюю ночь Димон все-таки добился от Маруси взаимности. Информационную бомбу взорвала Петькина жена Галя. По ее словам выходило, что вечером Димон срубил в лесу елку, нарядился Дедом Морозом и отправился к Марусе. Ну а как он от нее выходил наутро, вся деревня видела. Как все было на самом деле, Димон рассказал только весной, на своей последней холостой пьянке. Маруся к тому времени была на четвертом месяце беременности.

4.Петушиная история.

5/02/2012

Этоутка. Которая за два часа в духовке вполне пропиталась лимоннотимьянным духом и отдала лишний жир кислым яблокам. Есть нам ее дня четыре, потому что очень, сволочь, здоровая. Двадцать лет назад я имела гастрономические виды на столь же могучее пернатое. Это был петух, из которого нам с сестрой поручили сварить лапшу. Когда летние каникулы перевалили за экватор, матерь моя, устав наблюдать опухшее от скуки существо, с утра до ночи тупящее в видак с фильмами "про Ван Дамма", отправила меня в деревню, к тетке. В глушь. Не в Саратов, потому что тетка с семьей обитала в Шухаревке. Я, сказать честно, была рада сменить обстановку. Мне до смерти надоело уныло ошиваться по Поселку Городского Типа в компании худых пыльных котов, источающих крепкий аромат подвала. Друзья... ну окей, люди, которые были вынуждены считать меня другом на том основании, что у нас вроде как общий двор, разъехались по морям и бабушкам. А фильмов "про Ван Дамма" у меня было всего два, и оба я знала до последнего кадра. Шухаревка манила таинственным Корытинским лесом, густой медленной рекой, запахом лошадей и веселыми песнями крепостных и двоюродной сестрой, которая в десять лет унаследовала от загудевшего по малолетке родственника титул "Научу Плохому". Это довольно забавно, но в Шухаревке меня считали "городской". Я жила в блочной пятиэтажке, ходила в музыкальную школу и не умела доить корову, поэтому местные смотрели на меня с жалостью. Ребенком я с удовольствием давала принцессу и на потеху деревенской пацанве истошно визжала при виде червяка. Но четырнадцать лет - это возраст, когда хочется быть своей. В первый же день я вызвалась напоить телка, и этот гад, сверкая влажными очами, сжевал подол моего сарафана. Потом упустила свинью и с дикими воплями носилась за ней по огороду, размахивая хворос тиной и пытаясь вернуть скотину в загон. На речке резвилась на мелкоте и врубилась башкой в тонкие мостки. А после обеда сорок минут просидела в погребе, поскольку не догадалась, что большой ржавый крюк прибит к творилу именно с целью недопущения таких ситуаций. Когда сестра Анька вызволила меня из земляного плена, я, лязгая зубами от холода, спросила:

- Ну что, я теперь деревенская? Своя?

- В доску, - подтвердила Анька. - Паутину с морды сними. Несмотря на мою яркую гастроль, она все же решилась вывести меня в свет. Подобно Мелани Уилкс, открыто принимающей опозоренную Скарлетт, Анька была готова разделить со мной молчаливое презрение общества. К счастью, все прошло как нельзя лучше: новые лосины с люрексом, адский начес и стыренная у тетки губная помада придали мне необходимый в местном бомонде шик. Результатом неожиданной благосклонности жестоких Богов Полового Созревания явились два открытия. Первое: визгливый хохот над тупой шуткой производит на мальчиков эффект мощного афродизиака. Второе: чайная ложка, упавшая на пол, может разбудить полдеревни. Что, собственно, и произошло в три часа утра, когда мы с Анькой, осторожно крадясь в спальню, учуяли аромат пенок с вишневого варенья. Репрессий, впрочем, не последовало. На мое счастье, тетка всегда считала меня несчастным дитем, замордованным роялью, французскими глаголами и прогрессирующей близорукостью. Для нее, не ждущей от детей ничего, кроме здоровья и хорошего аппетита, я была кем-то вроде жалкого недокормыша со скрипочкой и бархатным бантом на шее, который тоскливо взирает на мир из своего благовоспитанного гетто. Утром я проснулась от того, что тетя трясет меня за плечо.

- А? Что? Телка поить? - вскочила я. - Корову подоить? То ли из жалости ко мне, но скорее всего из сочувствия к корове тетя велела спать "сколько возьмется". Единственным поручением на день была лапша.

- Сварим, - пробубнила я и рухнула обратно в подушку.

- Анька знает, где чего, - сказала тетя. - Вам только бульон сварить и лапшу засыпать, я ее вчера еще натерла. Петуха найдете? Запросто, лихо пообещала я и отрубилась. Проснулись мы в полдень. Позавтракали, обсудили Игорька и причины его разрыва с жирной Катькой, смыли с физиономий остатки вчерашнего боевого раскраса - именно в таком порядке, да. И тут Анька говорит: - Ребята на речку собираются. Давай по-быстрому все сделаем, и с ними.

- Нет, тетя велела лапшу сварить.

- Ой, ну чего там варить, это пятнадцать минут. Пошли, ща мухой все сварганим - и купаться.

На самом деле готовить мы умели. Ну не так чтобы прям молоховец, но простенький супчик - легко. Достали кастрюлю, притащили из погреба картошку, лук, морковь для зажарки. На столе нашли уже нарезанную яичную лапшу, которую - и на этом я вынуждена настаивать - никто никогда не сумеет натереть так, как моя тетя.

- Чота мы забыли, - сказала Анька, когда в кастрюле забулькала вода.

- Петуха.

- Блин, - расстроилась Анька. - Этого урода варить часа полтора.

- Ну надо так надо, - и я полезла в холодильник за петухом. Нашла сало, малосольные огурцы, литровую бутыль медицинского спирта с какими-то корками на дне, молоко и сметану. Нашла яйца, крем для лица "Хлорофилловый", три еще влажных шара домашнего масла и миску с творогом. Петуха не нашла. Анька оттолкнула меня от холодильника и со словами "Эх ты, слепошара" нырнула головой внутрь. Через десять минут мы вынуждены были признать: петух исчез.

- Может папаня его в погребе оставил? - предположила Анька. В том, что эта версия несостоятельна, мы убедились сразу же, как только вышли во двор. Петух по кличке Коконя, рыжий, горластый и склочный, как жена Петьки Полстакана, но значительно более мощный, стоял на собачьей будке и покачивал гребнем. Судя по тому, что овчарка Найда трусливо пряталась в будке, Коконя уже дал понять обитателям двора, что пребывает в дурном расположении духа.

- Тааак, - мрачно сказала Анька. - Папаня, значит, петуха не тово.

- Забыл, наверно.

- Да щас, забыл. Нажрался! Тут необходимо сообщить, что Анькин отец и, соответственно, теткин супруг, раза три-четыре в год ударялся в запой. Ненадолго, дней на десять. Но искать его в эту декаду было делом дохлым. Что, разумеется, приводило тетку в бешенство, которое ввиду отсутствия виновника торжества грозило излиться на наши с Анькой головы. А это значит - прощай, ночные прогулки по деревне, здравствуй, огород.

Портить так прекрасно начавшуюся светскую жизнь категорически не хотелось. Лапшу следовало сварить даже ценой жизни петуха. Поэтому я осторожно спросила: - Ань, а ты умеешь ощипывать птицу?

- Конечно.

- И разделать сможешь?

- Ну да. Это минутное дело.

- А ... это... убить его сможешь? - прошептала я. Анька покосилась на Коконю. Он склонил голову набок и уставился на нее как Луи де Фюнес, каким его нарисовали в мультике "Ограбление пофранцузски". С ума сошла? Сама убивай! Минут десять мы орали друг на друга под насмешливым взглядом Кокони. Анька наотрез отказывалась порешить петуха и не купилась даже на обещанные мною золотые горы в виде польских клипсов и кассет с записями группы "Фристайл". Уперлась, как баран.

- Ладно, - сдалась я. - А как вообще их ... ну это...

- Да башку ему оттяпать топором - и все дела. Видимо желая подтолкнуть меня к активным действиям, Анька проворно притащила из дровяного сарая топор и вручила мне. Коконя в это время занимался тем, что курощал собаку Найду, долбая ее клювом всякий раз, когда она высовывала голову из будки.

- Ань, а как рубить-то? Он же не дастся.

- Поймать надо. Я сделала пару шагов в сторону собачьей будки. Петух заметил сверкнувшее на солнце лезвие топора и спрыгнул на землю.

- Засахасадиси спрасаваса, - прошептала Анька. - А я слесеваса.

- Это чего за суахили? - вылупилась я.

- Неса асариси, дусураса. И тут я сообразила, что Анька говорит на нашем тайном детском языке, который получается, если к каждому слогу добавлять букву "с". Очевидно, она не хотела, чтобы петух нас понял.

- Асакружузасай!

- Да хорош дурью маяться! - вскипела я. - Он тебя не слышит!

- Почему это? У кур слепота бывает, а не глухота! Пока мы препирались, Коконя взмыл на забор и издевательски заклокотал. Анька разозлилась и метко сшибла его яблочным огрызком. Следующие двадцать минут мы метались по двору, пытаясь зажать проклятого петуха в кольцо. Он лениво уворачивался, отбегал на пару метров и насмешливо зырил на нас. Мы взмокли. Мы еле дышали. Мы забыли про речку и были готовы свернуть коконину шею голыми руками. Но поймать петуха мы не могли. И тут Аньку посетила идея: - Давай выгоним его на улицу, там он попадет под машину - и все, амба. Пару минут мы обсуждали технические детали, но потом вспомнили, что средняя плотность движения по главной шухаревской улице составляет примерно три автомобиля в день. И тут мы заметили, что утомленный Коконя задремал. Не сговариваясь, мы начали красться к петуху. И когда до него оставалось меньше метра, из-за забора раздался громкий вопль: - Теть Галь, а Сережа выйдет?? Мы с Анькой застыли, но поздно: Коконя открыл глаз. Медленно встал, оценил обстановку - и пошел прямо на меня. Целеустремленно, как римская пехота. От неожиданности я попятилась. Воспользовавшись паникой противника, петух оттеснил нас к крыльцу, издал боевой клич, захлопал крыльями и вонзил клюв прямо мне в руку. Потом Анькин отец сказал, что услышал мой вой с другого конца деревни, где, как выяснилось впоследствии, он и не бухал вовсе, а помогал Валерке Колючему строить баню. Совершив успешное нападение, великий тактик Коконя благоразумно отступил на прежние позиции. Пока Анька потрошила домашнюю аптечку в поисках йода и пластыря, он наблюдал за мной с холодным любопытством Александра Македонского.

- Да не ори ты, как будто он тебе руку откусил, - приговаривала Анька, обрабатывая йодом полуторасантиметровую царапину, впрочем, довольно глубокую. Когда через двадцать минут Анькин отец пришел домой, Коконя уже взял нас в заложники. Мы сидели на перилах, а он вышагивал вдоль крыльца, высоко поднимая когтистые лапы, и кидался на нас всякий раз, когда мы делали излишне резкое на его взгляд движение.

- Это чо за коррида? - изумился Анькин отец и точным пинком отправил Коконю на противоположный конец двора.

- Это мы лапшу варили, - призналась Анька. - Из петуха.

- Лапша, я гляжу, бегает вовсю. Ладно, щас я его оприходую. Мы не стали спрашивать, какого черта он не сделал этого раньше. Как завороженные, мы смотрели на сверкающее лезвие топора. Анькин отец неторопливо подошел к петуху, точным движением схватил его за лапы и приготовился шмякнуть головой о пенек, как вдруг Анька сорвалась с крыльца и заорала: - Папа, не надо! От неожиданности папа выронил и петуха, и топор.

- Лети, Коконя! - завопила я. - Чего стоишь, дурак! Анька замахала руками, надеясь, что глупая птица взмоет в небо, улетит на тропические острова и проживет долгую счастливую жизнь в окружении разноцветных колибри. Но петух не двинулся с места. Он стоял, вцепившись лапами в землю, и смотрел на своего палача печально и смело, как Карл Стюарт на эшафоте. Золотом переливались на солнце его рыжие перья. Коконя не собирался бежать от своей судьбы. Он всегда был королем двора, и умереть хотел, как король, а не как жалкий самец курицы. Анькин отец посмотрел на нас, потом на петуха и топор.

- Девки, вы перегрелись, что ли? Идите на речку, окунитесь.

- Мы уйдем, а ты его убьешь, - догадалась проницательная Анька. Нет уж, фигушки. Мы будем его караулить. Отец покрутил пальцем у виска, выпил квасу и пошел обратно к Колючему, баню достраивать. А мы с Анькой вернулись на крыльцо и просидели до самого прихода тети.

- Лапшу сварили? - спросила она.

- Нет.

- Почему? Спали весь день? А теперь шалындать всю ночь?

- Нет. Тетя посмотрела на нас с подозрением.

- Мы вообще можем никуда со двора не ходить, - сказала Анька. Я согласно закивала.

- Заболели? - встревожилась тетя. - Съели чего не то? И тут нас прорвало. Шмыгая носами и даже не пытаясь сдержать слезы, мы хором прогундосили: - Не убивай Коконю! Он умный, он храбрый, он красивый!

- Он меня в руку клюнул, - зачем-то добавила я. - И вообще, он невкусный. Тетя молча пошла в недавно возведенную кирпичную пристройку и вернулась с ощипанной тушкой петуха. Не нашего Кокони, а какого-то чужого.

- Елки, - прошептала Анька, - как это я забыла про второй холодильник... Вечером, надирая волосы и выщипывая брови рейсфедером, мы услышали, как тетя говорит соседке: - Помаду у меня стащили, красятся, наряжаются, гулять собрались. А ведь дети, как есть дети. Из-за петуха сегодня плакали.

- Ваньке моему прошлый год девятнадцать было, осенью в армию, сказала соседка. - А привезли вчера гусят месячных, второй день от них не отходит. Дети... Через час, накрашенные и начесанные, мы сидели на бревнах у дома глухой бабы Нюры, единственной жительницы Шухаревки, которую не раздражал наш полночный гвалт. После нескольких тупых анекдотов Игорек вдруг предложил: - А пошли к Ваньке Ильину, гусят посмотрим. Они маленькие такие хорошие... желтые, пушистые... Компания на секунду притихла.

- Да городской нашей покажем, она небось и не видела ни разу гусятто, - выкрутился Игорек.

- Да, да, пошли, посмотришь! - облегченно загалдели И мы пошли смотреть гусят. Маленьких, желтых и пушистых.

все.

5.М алыш на миллион.

21/05/2012

Родила Ирина в апреле. Хоть муж и уговаривал дождаться из армии двоюродного брата Санька, который еще до свадьбы был определен в крестные. Когда Денис выступил с этим небанальным предложением, Ирина принюхалась - не позавтракал ли без двух месяцев отец качественным первачом собственного изготовления. Убедившись, что супруг трезв и абсолютно серьезен, Ирина нашла в кладовке школьный учебник по анатомии, раскрыла его на параграфе "Беременность и роды" и молча положила на стол. Увидев схематичное изображение беременной женщины, Денис сначала подавился жареной на сале картошкой, а потом глупо захихикал - в точности как на тех самых уроках анатомии. Впрочем, ни учебник, ни двадцать пять прожитых на белом свете лет не поколебали его уверенности в том, что при желании Ирина могла бы "малость тормознуться с родами".

- Да как я тормознусь, это ж природа, мать твою так! - потеряв терпение, заорала жена. - Я тебе слониха что ли? Денис проворно выстроил на столе мини-баррикаду из чугунной сковородки, трехлитровой банки с "прошлогодними" огурцами и чайника из "свадебного сервиза" и оттуда заискивающе сказал: - Ир, да в каком месте ты слониха-то? Ну вот ни капельки не поправилась! Вообще-то у них в семье не было заведено, чтобы жена кидалась на мужа, как собака. Но Денис, хоть и прохихикал все уроки анатомии, про гормоны знал и очень их опасался.

- Слоны два года носят! - бушевала Ирина. - А человек - девять месяцев. Всего девять, бестолочь!

- Вот когда тебе чо надо, так ты с избы верх сроешь, - обиженно заметил Денис. - А я раз в жизни попросил...

- Раз в жизни? А семь месяцев назад меня кто "попросил"? Пушкин?напомнила Ирина, выразительно похлопав себя по круглому животу.

Механизатор Денис Куравлев не считал себя гением и без всякого стеснения признавал, что в мире существуют вещи, недоступные его пониманию. Ну взять хоть однополые браки - где это видано, чтоб мужик на мужике женился? Ядерный чемоданчик, британская монархия, лысые коты - все это казалось Денису странными вывертами мироздания. Однако величайшую загадку жизни он вот уже несколько месяцев наблюдал в собственном доме: стоило его жене прикоснуться к своему беременному животу, как она, коза оручая, мгновенно начинала светиться тихой нездешней ласковостью. Как будто зародыш по имени Пацан - Пацаном он стал после того, как Ирка чуть не долбанула мужа по голове, услышав это самое "зародыш" - нашел в Иркином теле какой-то секретный рубильник, включающий нежность. Хоть и зародыш еще, а сообразительный, думал Денис. В нашу породу.

- Ну попросил, - ухмыльнулся Денис, - а ты будто не рада. Ирина была рада. Замуж она вышла по любви и браком своим гордилась. Родители сделали красивую свадьбу, помогли купить кирпичный коттедж и не лезли с советами. Муж, конечно, рядом со стеклом прогуливался, но умеренно. Работал, за хозяйством следил и руку на нее не поднимал. Беременность, хоть и незапланированная, случилась после свадьбы, и потому носила ее Ирина легко и гордо. Она очень хотела точно в срок родить здорового малыша, конечно, мальчика. И откладывать роды нипочем бы не стала, даже если б могла.

- Ир, ну ты хоть попробуй, - уговаривал Денис. - Мы с Саньком еще когда договорились!

- Да что тебе сдался этот Санек! Ты его на роды пригласил, что ли? Вместо себя отправишь? Самому страшно? Понятное дело, делегировать полномочия отца Денис никому не собирался. Но при слове "роды" ему действительно становилось страшно - до тошноты и зеленых ланит. Поэтому, будучи настоящим мужиком, он еще в день "Двух полосок" объяснил жене, что рожать - дело сугубо женское, и он, механизатор в третьем поколении, в эту кухню нипочем не полезет.

- Да при чем тут роды! Ты ж сама говорила, что Пацана будем крестить сразу, как вас из больницы отпустят!

- И будем, - набычилась Ирина. - А не успеет твой Санек - оно и к лучшему. Что это за крестный - ни кола, ни двора. Сам еще телок нелизанный. Я лучше Валерку Колючего позову. У него "Приора" и скотины полный двор. И быть бы по Иркиному, но мать-природа, она же судьба-злодейка, все перерешила по-своему. Мало того, что Пацан запросился на свет божий за

три недели до срока, до полусмерти перепугав Дениса и еще полдеревни. Это бы ладно. Но через шесть мучительных часов в родильном отделении районной больницы выяснилось, что Пацан - девочка. И Ирина поняла, что придется пойти на некоторые уступки. Как минимум, отказаться от финансово состоятельного крестного в лице Валерки Колюче го в пользу беспорточного Санька с его дурацким дембелем. Валерка, конечно, обидится, но муж-то всяко дороже. Муж между тем держался молодцом. Услышав в свой адрес сакраментальное "бракодел", он привел аргумент, который заставил замолчать всю Шухаревку: - Она у меня хоть и девчонка, а здоровее ваших задохликов. И кормить Ирка сама будет, у нее молока как у теть Валиной Зорьки, на всю деревню хватит. К счастью, сравнение с выдающимся парнокопытным до Ирины не дошло. Она была поглощена тем, что в цивилизованном мире называют послеродовым психозом, а в Шухаревке - дурью от нечего делать. Из больницы она вернулась под покровом ночи, на улицу почти не выходила и с соседями не разговаривала. Делегацию шухаревцев, пришедшую поглядеть на ребеночка, угрюмо наладила прочь, тем самым дав бабке Симе право говорить, что Куравлева баба родила "неведому зверушку".

- Ну сама подумай, - втолковывала Серафима каждому встречному, чего она малую прячет? Что-то там нечисто, точно тебе говорю. Через неделю весь район знал, что в Шухаревке родился негритенок. Для Серафимы настал звездный час.

- Черный, аж прямо синий, как баклажан, - страстно пуча глаза, вещала она. - Только пяточки белые.

- Это где ж Ирка в Шухаревке негра нашла? - недоверчиво спросила Милка. Она готовилась сыграть свадьбу с зажиточным вдовцом "с района", поэтому ее интерес, помимо всего прочего, носил характер практический: предчувствуя унылое супружество, она хотела "догулять красиво".

- Зачем в Шухаревке? Она в Тамбове на парикмахера училась.

- Теть Сим, да это когда было? - возмутилась Милка. - Это ж она сразу после школы! Сима вздохнула, удивляясь милкиной тупости, подняла палец вверх и таинственно выдохнула: - Телегония. Последовавший за этим разговор поверг Милку в глубокую задумчивость. С одной стороны, может и неплохо, если ее первый ребенок

будет похож на дагестанца Аслана - он был стройный, два раза дарил розы, а через две недели бурного романа признался, что в Махачкале у него жена и двое "сынов". С другой - как объяснишь русопятому вдовцу кавказские очи и орлиный профиль будущего первенца? Даже татарин Равиль, живущий по соседству и обычно не влезающий в дела "неверных", вставил свои пять копеек.

- Чиво скрывать? - самодовольно говорил он, покачивая коляску с трехмесячным сыном - Если нормально, то скрывать не надо. Денис, которому эти разговоры уже встали поперек горла, попробовал контрабандой вынести дочку на улицу и предъявить взбудораженным шухаревцам, но был схвачен в сенцах и жестоко отлуплен пеленкой.

- Сглазят! - вопила Ирина. - Пока не покрестим - никому ребенка не покажу, пусть хоть чего говорят! Как ни странно, свекровь приняла ее сторону. Басни про негритенка ей тоже не нравились. Настолько, что при встрече с Серафимой она еле сдерживалась, чтобы не надеть ей на голову подойник. Но здоровье внучки было дороже. Тем более, что до возвращения из армии Санька оставалось всего две недели. Когда бравый дембель, наконец, вернулся домой, Денис встретил его, как истинного спасителя.

- Релакс, братан, - покровительственно сказал Санек, выслушав страшную историю про ребенка-баклажана. Служба в подмосковной части существенно обогатила Саньков лексикон и придала ему городского шика. Народишко у нас темный, куда деваться. Завтра все будет чики-пуки. "Чики-пуки" в исполнении Санька выглядели следующим образом: накануне крестин он напился до состояния полена, поэтому утром его хватило только на то, чтобы нарядиться в форму с аксельбантом, доползти до дома Куравлевых и обессиленно рухнуть на лавку. Бабушки на кухне остервенело рубили салаты, Ирина наводила красоту, а Денис драил отцовский "москвич", на котором предстояло доставить крестильную делегацию в соседнюю Березовку. Чтобы Санек не скучал в одиночестве, к нему была приставлена будущая его кума, Иринина подруга Лариса.

- Я тебя об одном прошу: лишь бы он не нажрался, - нервно сказала Ирина, сдирая с головы бигуди. Свежеразведенная Лариса скептически поджала губы. Ей, как большинству жительниц Шухаревки, было хорошо известно, что уследить за мужиком, который хочет выпить, миссия практически невыполнимая.

- Вот, возьми ребенка, - поколебавшись, решила Ирина. - При ребенке он не станет. Всем своим вижом выражая глубочайшее сомнение, Лариса взяла младенца, упакованного в нарядную корзинку и скрытого кружевным подзором, и пошла караулить дембеля. Через двадцать минут "москвич" бодро взревел, известив Шухаревку о том, что Куравлевы поехали крестить своего негритенка. В то теплое майское воскресенье жителей окрестных деревень обуял приступ благочестия. Народ, впрочем, стал подтягиваться ближе к концу службы - и явно не с целью приобщиться Святых Тайн. Куравлевы вошли в церковь, подобно королевской семье. Столпившиеся вокруг купели сограждане расступались и вытягивали шеи. Они жаждали зрелища. Подозрительно раскрасневшаяся Лариса откинула подзор, вынула младенца и ахнула.

- Татарчонок! - торжествующе вякнула вездесущая Серафима и хлопнула себя ладонью по лбу. - Да как же я раньше не догадалась.

- Так у вас пацан! - ошалел Санек. - А я думал, девчонка... Ирина, ждущая окончания таинства за оградой церкви, услышала нарастающий гул и кинулась внутрь. За ней, круша кусты сирени, ломанулся Денис. Увидев на руках у Ларисы смуглого ребенка с отчетливо азиатскими глазами, Ирина сдернула с головы шелковую косынку и осела на руки мужу.

- Как звать рабу божию? - оглушительно громко спросил подоспевший священник. В силу возраста был он подслеповат и глух, как тетерев, поэтому возбуждения присутствующих просто не заметил.

- Светланой, батюшка, - пискнула Лариса.

- Фотиной, значит. Санек откашлялся и с дембельской прямотой уточнил: - Тока он не раба, а как бы это... раб. Украли дочку, с ужасом подумал Денис, сгружая отяжелевшее тело жены на сундук, в котором хранились церковные свечи. Украли ее, беленькую, синеглазую, волосики, как цыплячий пух. А вместо нее подсунули вот эту будду. В ответ "будда" широко открыл беззубый рот оглушитеьным ревом.

и разразился

- Всем сидеть тут, - громко приказал Денис. - Я в милицию.

- Зачем? - удивилась Серафима.

- Затем, что нам ребенка подменили, дура старая! - рявкнул Денис, и Серафима спряталась за спины прихожан, бормоча "Подменили, как же!" До милиции, впрочем, Денис и очнувшийся Санек не добежали. Выйдя за церковную ограду, они увидели мчащийся навстречу Валерку Колючего верхом на мотоцикле с люлькой. За спиной у Валерки сидел сосед Равиль, в люльке, прижимая к себе кружевной сверток, рыдала его дочь, десятилетняя Гульшат. Через две минуты Гульшат, поощряемая увесистыми подзатыльниками отца, обменяла надрывающуюся от крика Светлану на такого же зареванного Тимура, и рассказала, что произошло.

- Мне велели с Тимурчиком посидеть, - всхлипывая, каялась она. - Ко мне подружки пришли. И Верка Шелепихина сказала, у вас ребеночек черный, а как вы его покрестите, он станет белый. А нам было охота на черненького посмотреть.

- А вы где были? - обернулась Ирина к несостоявшимся кумовьям. Лариса опустила голову, Санек смущенно сплюнул вбок.

- Отошли буквально на десять минут, - пролепетала Лариса. За эти десять минут ушлая Верка тихонько поменяла младенцев. Тимурчика положила в корзинку "для весу".

- Мы бы их обратно разобрали, - икая от слез, сказала Гульшат. - Но сначала эти вернулись из летней кухни... Лариса пошла бурыми пятнами.

- ... А потом вы уехали... Вернувшийся с огорода Равиль обнаружил плачущую Гульшат с чужим ребенком на руках - поняв, что дело запахло хорошей поркой, малолетние киднепперши разбежались по домам.

- Я к Валерка побежал, мотоцикл просил, - смущенно сказал Равиль. Прости, Денис. Я ее пороть буду как сидорова коза.

- Так раба-то где? - спросил батюшка, выходя на крыльцо церкви. Крестить будем? Денис посмотрел на уничтоженного Санька и покрепче прижал к себе дочь. Нет, не доверит он свою девочку этому обалдую. Да, договаривались. Да, родня. Поколебавшись, Денис протянул младенца Валерке Колючему. Противный он, конечно, мужик. Но зато крестный из него будет хороший. Права была Ирина. Мать - она ведь всегда знает, что для ребенка лучше

6.Святая святых.

Jun. 21st, 2012 at 4:38 PM

Однажды утром женщина по имени Натаха проснулась от страшного воя, несущегося над мирной Шухаревкой: - Сперлиииии! Гадыыыыы! Неделю назад в лесу между Шухаревкой и Березовкой раскинул свои шатры цыганский табор, вследствие чего обе деревни мгновенно заняли круговую оборону. Если у цыган и были какие-то масштабные планы по завладению имуществом местных жителей, то они они отказались от них в тот момент, когда Петька Полстакана, живописно опершись на вилы, сообщил: Ну чо, к самому дохлому залезли. Цыганята оценили Петькины габариты, побросали награбленные огурцы и, сверкая голыми пятками, прыснули в лес. Остался только один.

- А ты чего сидишь, - изумился Петька.

- А я маленький, - вальяжно сказал увесистый отрок и хрустнул Петькиным огурцом. И вперил в Петьку нахальные черные глаза. Петька недобро вылупился в ответ, и неизвестно, сколько продолжался бы этот бессловесный поединок в стиле классического вестерна,если бы в огороде не появилась Петькина жена, до зубов вооруженная мокрой грязной тряпкой.

- Маленький? - зловеще уточнила она. - Это хорошо. Легче закопать, когда станешь мертвенький. А то свиньЯм скормлю. За мной не заржавеет. Перспектива стать кормом для шухаревской живности гордому потомку древних ариев решительно не понравилась. Поэтому он выплюнул остатки огурца в ладонь, аккуратно положил их на землю, порядка ради пробубнил "Огурчика дитю пожалели" и двинул прочь. Цыгане приходили в Шухаревку каждое лето. Откуда они брались и куда потом девались - никто не знал. Но каждый год аборигенам приходилось на вилах объяснять им, что воровать, гадать, порошайничать и торговать всякой дрянью - нехорошо и, как говорят в армии, чревато боком.

- Они что, тупые? - изумлялся Димон. - Вроде прошлый год отмудохали одного... Чо непонятно-то?

- Прошлый год другие были, - объяснила наблюдательная учительница Маруся.

- Да какие другие, вон главный у них тот же самый, Сергеем зовут! За разгадкой обратились к Насте, молодой цыганке, которая цивилизованно покупала у Маруси молоко для своей новорожденной двойни.

- Не в обиду, Настасья, но чож вы все время лезете, где бьют? благодушно поигрывая топором, спросил Димон.

- Все меняется, мой хороший, - улыбнулась Настя. - Жизнь меняется, судьба меняется, человек меняется. Пока Димон пытался осознать, означает ли это, что однажды он, матерый, как говорится, хозяин, изменится и позволит цыганятам ободрать огород, возделанный Марусей, Настя подхватила трехлитровую банку с молоком и сказала: - Мы только не меняемся. Оценить своеобразную красоту этой философии Димону было не под силу да и некогда, поэтому после ухода Насти он на всякий случай проверил, на месте ли Марусино золото - две цепочки, сережки и кольцо с топазом, и пошел точить топор. Он, когда волновался, всегда что-нибудь точил кухонные ножи, пилу, тяпки. Как-то взялся за Марусины мельхиоровые ножи, доставаемые по праздникам. Мельхиор она отобрала, но не ругалась: мало ли кто как стресс снимает. В общем, с июня по август Шухаревка жила в состоянии полной боевой готовности. Входные двери запирались, собаки на ночь спускались с цепи, а юные девицы, вошедшие в опасный возраст романтической впечатлительности, нагружались по хозяйству по самую маковку. Шухаревка еще помнила, как в суровые перестроечные времена вызволяла Катьку Щекочихину, пленившуюся волооким цыганским юношей Андреем и сбежавшую за ним в табор. Катька вызволению из любовного плена ожесточенно сопротивлялась и вернулась к оседлой жизни только после того, как вконец озверевшие от ее страсти цыгане сами привели дуру к родителям и взмолились об избавлении.

- Тебе учиться надо, - убеждал возлюбленный. - Ты хоть школу закончи! Катька в ответ рыдала и грозилась утопиться. На память о первой любви у нее остались кассетный плейер, подаренный Андреем, и погоняло Карменша. Но это другая история.

Итак, в очередной приезд цыган Шухаревка привычно напружинилась. Поэтому горестные вопли своего мужика Натаха восприняла совершенно однозначно: пришли все-таки, ироды. Корову небось свели. Корова, однако, оказалась на месте. Натаха пересчитала по головам свиней, заглянула в курятник, сунулась в дровяной сарай. И, наконец, обнаружила источник воя. Вадя стенал, сидя на корточках в пустом гараже.

- Чо сперли? - обводя глазами полки из наворованных в колхозе листов ДСП, спросила Натаха.

- Да нахуй все нахуй! - содержательно ответил Вадя.

- Машину тоже? - помертвела Натаха.

- Машину я вчера Валерке Колючему дал, он дочку в Тамбов повез! Инструмент весь сперли!

- Какой инструмент?? Вадя вскочил и треснул ладонью по пустому верстаку.

- Ключи разводные, ножовку, отверток с подсветкой, - тоскливо перечислил он. - Дрель! Дрель новую поперли! На кой цыганам дрель? Им и сверлить-то нечего! Натаха хотела было сказать, что дрель стоит денег, и следовательно ее можно загнать на рынке, но потом вспомнила, что не далее как вчера, разыскивая наждачку с целью зашкурить перед покраской облупившуюся оконную раму, зашла в гараж и уронила себе на ногу тяжеленный гаечный ключ. Отматерившись и намазав образовавшийся синяк облепиховой мазью, она хотела было устроить мужу выволочку за вечный бардак в гараже, а потом плюнула и сама навела порядок. Так что "инструмент", оплакиваемый Вадей, мирно лежал в ящике, на который Натаха, женщина во всех отношениях аккуратная, не поленилась налепить бумажку с надписью "Вадины железки".

- И ничего нас не обокрали, - пятясь к двери, смущенно сказала Натаха.

- Я прибралась просто. А то вечно у тебя все в кучу, не гараж, а помойка. Последние ее слова потонули в реве разъяренного Вади: - Прибралась?? И где мне теперь отверток искать?? Как я чего найду в этом бардаке??? Натаха выскочила во двор, мучительно пытаясь найти аргументы в свою защиту. Весь день Вадя с ней не разговаривал, а вечером, собираясь в

гости, Натаха обнаружила, что ее духи "Ирис" почему-то адски воняют ацетоном.

- Да ты всю тумбочку своими пузырьками заставила. Ну я и слил в одну тару, - признался припертый к стенке Вадя. - Делов-то. Одеколон он и есть одеколон. Чего ты орешь, как будто я его выпил. В тот вечер Натаха вырвала из мужа обещание купить новые духи и пузырек жидкости для снятия лака. В обмен она пообещала никогда больше не наводить порядок в гараже. Я это все к чему. У нас в доме тоже есть места, которых никогда не коснется рука Хозяина. Я знаю, что иногда ему очень хочется разобрать гору причиндалов с картинки. Но он понимает, что я могу заразиться стремлением к порядку, и тогда он будет долго искать шнуры от своего компьютера и зарядники для телефонов.

7.Мужчина и женщина 29/07/2012

Генка должен был жениться сразу после дембеля. Ну а как по-другомуто, если Люся Воронова еще в девятом классе Шухаревской малокомплектной решила, что все счастье ее судьбы в нем, Генке Степанищеве по кличке Кудряш. В Березовскую среднюю они дохаживали парой.

- Пойду в десятый, - объявил Генка родителям. - Люся учиться хочет. Ну и я. Родители скривились, но настаивать на борисоглебской "путяге" не стали. Не из-за Люси - она им как раз не нравилась.

- Уж больно широка, - неприязненно сказала Генкина мать. - А все-таки пусть малый еще поучится. Успеет напахаться.

- Учиться не поеду, - сообщила Люся матери после выпускного. - Все равно замуж. Люсина мать Генкой тоже не восторгалась: по ее мнению, парень был дохловат и слюняв. Не мужик, одним словом.

- Так Генке твоему в армию осенью, куда замуж! Пусть отслужит, а ты на бухгалтера пока выучишься.

- Да ты что! - задохнулась Люся. - Пока он воевать будет, я в Борисоглебске буду хвостом крутить?

- Учиться ты будешь!

- На бухгалтера! - оскорбленно сказала Люся. - Ты меня еще в проститутки отдай! Логической связи в этом построении ветеринарша Лидия не уловила. Зато уловила несгибаемую решимость дочери бросить все силы на ожидание Генки из армии. Ждать Люся взялась всерьез. Каждый день встречала почтальоншу вопросом "От моего есть чо?" На всех местных особей мужского пола, включая восьмидесятилетнего деда Евсея и соседского кобеля Полкана, смотрела гордо и печально, как первая христианка на римского императора.

- Люська, ты в клуб нынче пойдешь? - неаккуратно спросила бывшая одноклассница Галюха на третий день после шумных Генкиных проводов.

Люся поставила ведро картошки, расправила плечи и с достоинством ответила: - Это вам, борзым, по клубам блукать. А у меня жених в армии! И тем самым четко обозначила свой статус: невеста, не то что всякие шалавы. Шалавы, впрочем, отнеслись к статусу уважительно. Генка, конечно, дохлятина конская, сколько раз Людка его пластмассовый "дипломат" из школы на себе волокла, пока он сзади ногами по снегу загребал, но какой ни есть - жених. По шухаревским законам с этим следовало считаться. На присягу Люся поехала вместе с Генкиными родителями. Перепуганный, непривычно ушастый Генка вцепился в нее, как в большой, крепко надутый спасательный круг и тоскливо зашептал: - Люся, жди меня... пиши каждый день... мамке я сказал... Не будь Люся опухшей от слез, ее бы изрядно озадачили и неожиданная Генкина страсть, и какие-то его разговоры с матерью. Но она всю дорогу ревела белугой, да еще живот от голода подвело, поэтому Генкина двусмысленность вскрылась только в машине его родителей.

- Люся, - официально поджав губы, сказала Генкина мать, - мы с отцом подумали и решили пойти навстречу желанию сына...

- Геннадия, - веско уточнил отец, не отрывая взгляда от дороги.

- Пока наш мальчик...

- Сын, - уронил родитель.

- Сын. Пока сын служит, ты поживешь у нас. До свадьбы. В люсиной душе стремительно распустились тропические орхидеи вроде тех, которые мечтала вырастить на подоконнике Генкина мать.

- Врать не буду, очень уж вы торопитесь. Но раз у вас все договорено... Эта скорбная ремарка будущей свекрови заставила Люсю мысленно плюнуть прямо в орхидеи и тоном ПростоМарии сказать: - Я Гену люблю и вас уважаю, вы мне как родные. Но в ваш дом я войду только после свадьбы. Увидев, как Генкина мать захлопала накрашенными глазами, Люся подумала: вот тебе, швабра корявая, кушай, не обляпайся. Я Геночку дождусь и в своем доме хозяйка буду. А ты еще за внуками ко мне побегаешь.

Впрочем, у Степанищевых Люся стала бывать часто. Ходила поливать нерезкие мледенческие снимки Геночки слезами - и нагретой за день водой помидорные кусты.

- Свадьба дело дорогое, - закручивая банки с соленьями, пыхтела будущая свекровь. Чем ближе к дембелю, тем лучше Генкины родители относились к Люсе.

- И собака в палке привыкает, - философски говорил Генкин отец. И вот за три месяца до возвращения солдата Люся написала жениху нежное, но деловое письмо: мол, давай, дружочек, определяться с датой бракосочетания. Платье-то не один день шьется. Вот июль, например, чем плохо? Ответа Люся ждала без особого трепета - знала, что Генке все едино, июль или август.

- Ему после армии хоть с поезда да в койку, - гоготал Генкин отец и подмигивал Люсе.

- Да ну тебя, девку смущать! - одергивала его жена и уводила Люсю обсудить насущное: хватит ли на свадьбу своего самогона, и брать ли у Серафимы - она на апельсиновых корках настаивает. А потом, как говорится, прилетело письмо. "Не подумай пожалуста что я тебе не верю или мне кто чего сказал. Только дорогая Люся я еще молодой и ты молодая так что женитса мне рано. Я после армии хочу пагулять пока молодой. Ни обижайся на меня. Давай останимся друзьями". Люся аккуратно пристроила письмо в горку синтетических белых кружев и пошла вешаться.

Мужчина и женщина. Часть вторая. Пошла, значит, Люся вешаться. Чувствовала она себя как-то странно: в голове было пусто и очень хотелось есть. Тут надо заметить, что последние две недели Люся, как подобает всякой порядочной невесте, сидела на диете. Это все Валька, портниха из Березовки: скинь пяток да скинь, а то придется подол коротить, тюля не хватает.

В гробу-то видно не будет, что подол закоротили, вяло подумала Люся, доставая из холодильника шмат домашнего сала, кастрюлю куриной лапши и тарелку жареных карасей. Через три часа ветеринарша Лидия Воронова вошла в дом и остолбенела: Люся сидела на полу и с лицом убийцы-маньяка обгладывала хребет петуха из лапши. РЯдом внушительной батареей стояли пустая пятилитровая кастрюлища, миска с рыбьими скелетами и зверски вспоротая банка тушенки. Больше всего кухня напоминала погреб, в котором Атос и его оруженосец Гримо провели неделю, спасаясь от злобных наемников кардинала. Только битых винных бутылок не хватало.

- Доча, ты чего? - изумилась Лидия.

- Ем вот, - отозвалась Люся и швырнула в кастрюлю петушиные останки. Кости забренчали так зловеще, что Лида решила разрядить ситуацию шуткой: - Может тебе еще блинков нажарить?

- Давай, - энергично закивала Люся. - Сметана есть? Вырвать дочь из истерического жора Лиде удалось только после того, как кончилось сало. Хлеб кончился еще раньше, но Люся, не желая сдаваться, дорубала его прямо так, причем вместе со шкурой.

- Вот значит оно как, - сказала Лида, прочитав письмо. - Ну доча, глядишь, оно и к лучшему. Маленький он еще, сопливый. Ну какой из него муж.

- Два года дома! - взревела Люся. - На танцы ни разу не сходила! Всю молодость на него истратила! Лида хотела сказать, что прощаться с молодостью в неполных девятнадцать довольно глупо. И что у Люси все впереди, в том числе и мужики, уж этого-то добра, господи! Но не успела, потому что Люся села на пол, прислонилась спиной к печке и как-то погасла. И вместо девятнадцатилетней почти уже женщины весом в восемьдесят пять килограммов Лида увидела маленькую пухлощекую Люську, которая ждала и не дождалась папу и уснула однажды вот также у печки, положив голову в бантах на плюшевого кота. Потому что папа Люсин такой же как все мужики гад и сволочь.

- Если ты чего надумала с собой сделать - выну из петли и веревкой этой всю жопу в кровь исполосую, - стараясь, чтобы не дрожал голос, сказала Лида. - Ты у меня месяц сесть не сможешь. Вечером к Вороновым пожаловала бывшая будущая свекровь. Люся посмотрела на нее пустыми глазами и сказала:

- Мне теперь не жить. Но только и сыночку вашему тоже. Помру - и его с собой утащу. Бывшая будущая выскочила за калитку и, размашисто крестясь, громко заверещала: - Ой, бог отвел Геночку! Ну бог отвел, ведь до чего девка страшная! Слова какие говорит, храни нас Господь! Бабка Серафима поняла, что контракта на поставку знаменитого самогона, настоянного на апельсиновых корках, ей не видать, разозлилась и еще до вечерней дойки разнесла по двум деревням страшную новость: Воронова девка грозилась Степанищеву парню голову косой отрезать, если он на ней прямо щас не женится.

- Не хочу, говорит, два месяца ждать, - вещала Серафима. - Завтра, говорит, пусть приезжает и в загс, а то порежу, в лоскутки исполосую. Ложиться спать Лида побоялась. Люся все еще сидела у печки и время от времени горестно шептала: - Ничего не чувствую. Как мертвая. Чувства вернулись примерно к полуночи - причем в полном объеме. Как и следовало ожидать, кубометры сожранной еды подарили Люсе незабываемую ночь. После трех стремительных марш-бросков к туалету она покинула печку и временно переселилась в заросли лопухов, окружающие дощатую будку. Лида прислушивалась к доносящимся из лопухов стенаниям дочери: - Ненавижу его, ненавижу! Что ему всю жизнь так плохо было, как мне сейчас! Стенания внушали надежду. На рассвете Люся, которую всю ночь бросало то в жар, то в озноб, наконец уснула. Вешаться она передумала, ночевка в лопухах пробудила ее боевой дух, и теперь Люся хотела одного: мести.

- Такой, мама, чтоб в Березовке кресты с церкви посыпались, просипела она, прежде чем уснуть. И икнула. Наутро, убравшись у скотины, подоив корову и поставив сыр, Лида присела на крыльце с кружкой растворимого кофе и задремала. Проснулась от деликатного покашливания.

- Лидь Михална, здрасьте! Перед ней стоял Серега Рыжиков, бывший Люськин одноклассник, угрюмый двадцатилетний громила.

- Лидь Михална, я тут с матерью-отцом говорил...

- Кастрировать что ль кого? - устало спросила Лида, имея в виду самый что ни на есть ветеринарный аспект. Громила вздрогнул.

- Не, кастрировать не надо, - кашлянув, пробубнил он. - Я к вам за Люсей. Я жениться хочу.

Мужчина и женщина. Окончание. Впоследствии Серега описывал сцену вымаливания люсиной руки следующим образом: - Люся мне со школы запала. Ну я как узнал, что Кудряш осклизнулся, то сразу и пошел. Будку тока побрил. Кроме неловко выбритой "будки", внезапный жених блистал белой футболкой, заправленной в джинсы, и остроносыми лаковыми ботинками. Ботинки были брата и прилично жали, поэтому Серега, стоя перед Лидией, неловко переступал с ноги на ногу - "чисто кабыздох, нервничал очень". Первые полчаса Лидия никак не могла понять, чего "кабыздох" вообще приперся. Разговоры о женитьбе звучали настолько дико, что у нее даже мелькнула поганенькая мыслишка: а может кто надоумил паршивца поиздеваться над брошенной Люсей-то?

- Домой иди, жених, - устало сказала Лидия. Серега послушно затопал к калитке, по дороге прогудев: - С отцом вернусь. И вернулся. Десант Рыжиковых - сам Серега, мать, отец, бабушка и брат - высадился во дворе ветеринарши через час. Пришли бы и раньше, но Серегиной матери взбрело нанести на ногти боевой раскрас, и семья ждала, пока высохнет лак. На суше Рыжиковых поддерживала боевая группа в составе пятилетней внучки Маринки и собаки Тыры. Мелкая кудлатая Тыра носилась вокруг Лидии и звонко брехала на всю Шухаревку. Люся встретила сватов испуганно. Из-под густого слоя румян проглядывала интересная бледность - последствия не столько Генкиного вероломства, сколько ночи в лопухах. Серега Рыжиков заметил темные круги под Люсиными глазами и мысленно пообещал при случае вырвать Кудряшу весь позвоношник.

- Ну мы-то чо, - пожал плечами глава клана Рыжиковых и бодро выставил на стол бутылку коньяка "Арарат". - Молодые пусть договариваются. А мы пока посидим. Договариваться пошли во двор. Объяснение состоялось в непосредственной близости от курятника, чему и Люся, и в особенности Серега были очень рады: клювачий петух своим ором заполнял мучительные паузы в разговоре. Для начала Люся сочла необходимым уточнить: - Ты совсем умом тронулся?

- Нет.

- Что, правда чтоли хочешь на мне жениться?

- Да.

- Давно? Серега наморщил лоб, произвел в уме какие-то вычисления и ответил: - Давно.

- А чего раньше молчал?

- А чего говорить, если Кудряш. Люся, в общем, поняла простую, как дубина, логику Сереги.

- И это. Побыстрей бы надо. Чего тянуть, - бухнул Рыжиков.

- Да я может не хочу!

- Хочешь, - убежденно сказал Серега. - Просто не понимаешь пока.

- А если мне подумать надо?

- Ну думай, у отца еще две бутылки самогонки, а огород мы вчера прошли. Думать, очевидно, следовало быстро. В голове Люси заскакали самые разные мысли: от почти пошитого свадебного платья до проклятого Кудряша, который должен был через два месяца вернуться в родные пенаты бравым дембелем. Хорошо бы свадьбу подгадать на его встречу - вот ему подарочек, солдатику! Серега угадал эти мысли без труда.

- Ты, Люся, меня послушай, - попросил он, садясь на перевернутое корыто. - Кудряш тьфу, не червяк даже, а червенок. Что между вами было, меня не касается...

- Ничего не было! - возмутилась Люся. - Я невеста была, а не шалава какая-нибудь!

- Я мужик простой. Мне чужого не надо. Была ты чужая, я и не лез. Будешь моя - убью. Люся выпучила глаза.

- За свое убью, - миролюбиво уточнил Рыжиков. И, видимо, решив, что пришло время романтики, добавил: - Я тебя жалеть буду. Мать с отцом нас сразу отселят, дом дедовский, крепкий. Дом этот, ладный, бревенчатый, с резными наличниками и большим огородом, Люся знала.

- Одна хозяйка будешь, - пообещал искуситель. - На свадьбу деньги есть, венчаться в Березовке. Люся слушала и тосковала. Никогда, даже в самых прекрасных мечтах, Генка ей такого не предлагал. Все разговоры о свадьбе заводила она, он только кивал и неумело возил тощими ручонками по Люсиной спине. Но вот сейчас она отдала бы что угодно, чтобы через Синявин мост ее перенесли эти тощие ручонки. В Шухаревке и окрестностях считали, что если жених перенесет невесту с одного берега на другой по Синявину мосту, то жить молодым долго и счастливо.

- Не донесет Генка. А я донесу. Огромный, неповоротливый, с трудом подбирающий слова Серега Рыжиков, очевидно, обладал каким-то врожденным даром читать Люсины мысли.

- Ну куда в чистых портках на грязное корыто! - ворчливо сказала Люся. И Серега понял, что она согласна стать его женой. Свадьбу играли за день до возвращения Кудряша. Вроде так по датам получилось, никуда не денешься, не от нас же расписание в сельсовете зависит. Так Серега сказал. А про то, что отвез начальнице двух кур и бидон меда со своей пасеки - не сказал. Ну, чтоб она день нужный назвала. Не хотел Серега дожидаться возвращения Кудряша. Мало ли как дело обернется.

- Рыжий, а ведь она от тебя гулять будет, - сказал Сереге его лучший друг Витька. - Первая любовь, как говорится, не ржавеет. Или ты думаешь, она тебе благодарная будет, что ты ее, брошенку, взял? Зря. Бабы благодарности не знают. Серега метко подбил лучшему другу глаз, тем самым раз и навсегда обозначив, что жена Рыжикова вне подозрений.

Старшие Степанищевы, хоть и были в курсе подлого поступка своего Геночки, оскорбились стремительностью, с какой устроилась Люсина судьба.

- Да ей все равно за кого, лишь бы замуж, - негодовала любительница орхидей. - Геночка сорвался, так она Рыжикова мальчика тут же окрутила.

- Видать не все равно, раз она твоего глиста дожидаться не стала, нахамила в ответ Серафима. Поставка самогона на апельсиновых корках была восстановлена, причем в существенно большем объеме, поэтому теперь Серафима была всецело на стороне деловых партнеров. А на выходе с почты, где, собственно, и произошел обмен мнениями, маму Гены поджидал "Рыжиков мальчик". Как ни напрягала Серафима свои локаторы, разобрать, чего толкует Серега, ей не удалось. Но факт тот, что после этого разговора Степанищевы рот закрыли и Люсю больше всуе не поминали. Последние дни перед свадьбой Люся прожила как в тумане. Все шло как она мечтала: платье, богатый стол под старыми липами, увесистые обручальные кольца в бархатной коробочке. А учитывая, что ей удалось скинуть до свадьбы не пять, а все двенадцать кило, причем без всяких усилий, на одних только ночных слезах, все шло даже лучше. Счастью мешала крошечная деталь: замуж она выходила не за Кудряша, а за Серегу Рыжикова. Она ждала от Генки письма - пусть ругательного, пусть с оскорблениями. Пусть даже с пожеланием счастья в семейной жизни, хотя ей богу, чем такие пожелания, лучше пусть шалавой обзовет. Но Генка молчал. В день свадьбы, сидя в нарядно украшенной "волге", Люся все смотрела в зеркало заднего вида и смутно надеялась, что Кудряш одумается, сбежит в самоволку, нагонит свадебный кортеж и отобьет ее, Люсю, у наглого узурпатора. Стоит ли говорить, что Дубровского из Геннадия не вышло. Кортеж беспрепятственно проследовал от дома до сельсовета, от сельсовета до церкви, из церкви обратно домой - и единственным существом, попытавшимся его остановить, стала брехливая собака Тыра, кинувшаяся под колеса и спасенная снайперским пинком Рыжикова-старшего. На свадьбе Кудряш все-таки появился. Зашел в сад Рыжиковых, и Люся чуть наземь не грянулась - так заболело в груди.

- А я думаю: что ж никто дембеля не встречает? Так все на свадьбе гуляют! Ну-ка, пустите солдата поздравить молодых! Кудряш шел прямо на Люсю, широко раскинув руки и улыбаясь. Он был какой-то незнакомый, взрослый, уверенный. Не сутулился больше, и уши уже не так торчали...

- Молодец! Такую девку урвал! - весело заговорил Кудряш, обнимая жениха, который вообще-то собрался было разворотить незваному гостю все его дембельское рыло. - Пока я думал, ты взял да урвал! А когда Геночка расцеловал Люсю в щеки и опрокинул "за невесту", туман рассеялся. На второй день своей свадьбы до Люси дошло, что Кудряш правда рад. За нее, потому что плохого ей не желал. А еще больше за себя, потому что вроде как не виноват перед ней. Он не ревнует, не страдает, не чувствует себя оскорбленным. Ему, как говорит Серафима, об гитару. Он рад, что все так удачно сложилось. И вот тут Люся поняла, что такое настоящая боль. Письмо про "останемся друзьями" написал ей не глупый мальчишка с тонкими ручонками, который хочет погулять по девкам. Его написал мужчина, который не любит. И это уже было по-взрослому. Каждый раз, сталкиваясь с Кудряшом на улице, Люся чувствовала, что в грудь ей втыкается что-то острое. Она даже сочинила издевательскую песню "Ржавый напильник любви", которую напевала во время стирки. Кудряш весело здоровался и передавал привет Сереге. Люся кивала и мечтала убить Кудряша. Сначала убить, а потом чтоб он приполз к ней на коленях и сказал, что без нее... Покаянные речи, которые Люся сочиняла для Генки, заставили бы рыдать даже Гитлера. А потом, согласно люсиным представлениям о справедливости и представлениям Александра Сергеевича Пушкина об идеале русской женщины, Генку следовало отвергнуть и тем самым обречь на вечные муки неразделенной любви. Желательно на глазах у Люси. А пока ей страшно хотелось поговорить с Кудряшом о том, что же это между ними было - ведь столько лет. Но не успела: Генка уехал в Борисоглебск, а Люся... Люся забеременела. Роды были тяжелые, девочку еле спасли. У Люси сдавали нервы, и почему-то казалось, что дочку непременно украдут. Серега в панике побежал к врачу, тот его успокоил, пообещал, что у Люси это пройдет. А если нет - то заберем в дурдом, пошутил врач. Серега хотел за такие шутки дать в г лаз, но вспомнил, что этот доктор принимал у Люси роды. И не стал. А чтобы Люся не боялась, он две недели спал на на полу, у двери - охранял, значит. Потом, слава богу, прошло. И как-то все потихоньку равнялось: дом дедов обжили, дочка выправилась. Люся набрала свой прежний вес и даже чуть добавила. Привыкла к тому, что теперь Рыжикова. И совсем редко вспоминала Кудряша. Раза два всего в день. А то и реже. Они встретились через пять лет. И, конечно, именно в тот день, когда Люся полола клубнику: волосы сосулЯми, под ногтями земля, на ногах

рваные резиновые калоши. А Кудряш был красавчик! Чистенький, подтянутый, совсем городской. Рядом с ним Люся смотрелась старше лет на десять.

- Мать, ты смотри, кого я привел! - заорал Серега Рыжиков. Он стал попивать, а выпив, становился болтлив и весел без меры. Люся подняла голову от грядки, прищурилась и увидела на своем крыльце Генку Кудряша. Потом сидели за столом, Генка рассказывал, что устроился хорошо, магазин у него свой, жена... И конечно, наступил момент, когда они остались наедине.

- Мне нада этта, - невнятно сообщил Серега, рухнул на диван и мертво заснул.

- Курят у вас где? - спросил Генка.

- На крыльце. Пойдем, покажу. Сидели на ступеньках, как шесть лет назад. Так странно, думала Люся. Мне двадцать пять только, а кажется, целая жизнь уже прошла. Эта мысль ее так захватила, что она не сразу услышала Генку.

- Я ведь тебя ненавидел, Люська. Что же ты меня не дождалась?

- Так ты же сам сказал "останемся друзьями", - изумилась Люся.

- Да дурак был! Но ты-то мне почему мозги не вправила? Сказала бы тогда: херню не пори. И было бы у нас с тобой...

- Ну теперь у тебя с женой, - осторожно сказала Люся. Она внимательно прислушивалась к себе и пыталась понять, что чувствует.

- Да развелся я. Болтаюсь, как говно в проруби. Бабы какие-то... Мать уже плешь проела. Я ведь тебя не забыл, Люся. Говорили мне, что первая любовь не ржавеет. А я, дурак, не верил. Люся поднялась на ноги, и доски жалобно скрипнули, почуяв ее девяносто килограммов.

- Наврали тебе, Гена. Ржавеет, да еще как. Кудряш смотрел на нее жалобно, как старенькая собака Тыра. И Люся поняла, что вот он, миг ее триумфа. Вот она, месть. И вот она победа. А еще она поняла, что настоящий триумф отвергнутой женщины - это когда никакого триумфа уже не надо. Когда не хочется покаянных речей и ползанья в ногах. А когда хочется только, чтобы этот, который ползает, поскорее ушел.

- Иди домой, Кудряш, - ласково и безразлично сказала Люся. - Мне вставать рано.

8.Прошедшему дню ВДВ посвящается.

4/08/2012

То, что Леха Кочнев попал в десантники, никого в Шухаревке не удивило: парень высокий, лом руками гнет, и башка опять же лысая – у Кочневых в породе все мужики к тридцати уже как коленка. А Леха, стало быть, породу обогнал, на школьном выпускном плешью светил. Да еще у него дядька двоюродный в Тамбовском военкомате не последний человек, пристроил родню в хорошую часть. Как Леха служил – никто не знал да особо и не интересовался. Кочневы – они тихие, себе на уме. Были бы приезжие, тетка Серафима насочиняла бы про них всяких ужасов, как сочинила одному московскому пенсионеру тюремный срок за убитую по пьянке жену: мол, убил, в лесу закопал, а потом сам на Петровку пришел и покаялся. И ему за это вместо десяти лет дали три условно. Но Кочневы в Шухаревке жили лет двести, и нести всякую околесицу про них, известных до самого донышка, даже Серафиме казалось неправильным.

- Как служит? – спрашивали бабку Кочневу.

- Да слава богу, - кивала она, и никто на скупость ее ответа не обижался. Ну такие они, Кочневы, лысые и скрытные. Девушка Леху не ждала. Он, как в армию собрался, вызвал во двор Ленку Васильеву, с которой «ходил» весь одиннадцатый класс, и при ее родителях сказал: - Кончено у нас. Ленка не поняла.

- Позовут замуж – иди, меня не дожидайся, - расшифровал Леха. – И я, если кого встречу, не потеряюсь. Оказалось, что дядька-военкоматчик разъяснительную работу:

провел

среди

потомка

- Знаешь, что должен оставить на гражданке молодой боец?

- Жену и ребенка? – предположил Леха. А чего, в Шухаревке много кто так делал.

- Дурак ты. Ничего! Боец должен оставить на гражданке ни-че-го. Чтоб никто тебя не ждал. Чтоб письма только мать писала. В принципе, Леха был уверен в том, что Ленка его дождется. Ну просто потому, что охотников до Ленкиной рябоватой личности еще поискать.

- Найдет! – горько захохотал дядька. – Эти, которые бойцов ждут, они всегда находят. А ты с собой чего-нибудь вытворишь. Леха выразил обоснованные сомнения в том, что неверность Ленки способна довести его до петли или угона танка с последующим расстрелом сослуживцев. Во-первых, ничего особенного их не связывает, мало ли кто с кем в школьные годы «ходит», что ж теперь, из-за каждой вешаться? А вовторых, как уже было замечено, красотой Ленка не блистала. Не Жанна Фриске, чего уж.

- Ну а что жениться придется после дембеля, это ничего, женюсь, уверенно сказал Леха. – Отец и брательник обещали помочь дом поставить. И Ленка, хоть и страшновата, зато тихая и в руках все горит.

- Это ты на гражданке широкий такой, - назидательным тоном начал дядька. – А там, в части, будешь как телок нелизаный. Блины мамкины вспоминать, и как дрых до десяти. И так тебе, балбесу, будет херово, что любая Ленка королевой покажется. И вот когда придет тебе письмо «Дорогой Вася, прости, но я выхожу замуж», ты сдуру залезешь повыше и оттуда сверзишься. Леха не считал себя тупым, но тут озадачился: с чего это он, будучи Лехой, должен прыгать с высоты из-за письма, адресованного какому-то Васе? Возникла даже мысль отлучить уважаемого гостя от бутыли отцовского самогона, которого и так осталось меньше половины. Устало вздохнув, дядя объяснил, что «Дорогим Васей» люди его профессии называют письма, в которых девушки, оставленные на гражданке в статусе «ждущих», извещают бойцов об изменении своих жизненных планов. Производные от слова «любовь» используются в «Дорогих Васях» обильно, но в прошедшем времени. В времени настоящем –«я пишу это письмо и плачу». И, наконец, в будущем –«никогда тебя не забуду». Самые совестливые добавляют «и никогда себя не прощу».

- А теперь еще мода пошла, - возмущенно поведал дядя. – Одна шалава додумалась: я, мол, и сейчас тебя люблю – на каком-то другом уровне. Я так понимаю, это чтоб про запас его держать, если у нее с тем не склеится. А этот дурак взял да пальнул себе в грудь. И записку оставил: перехожу на другой уровень.

- Помер? – деловито осведомился Леха.

- Да повезло дураку. Он думал, что сердце справа. Слева, пометил себе Леха, сердце слева. Надо запомнить на всякий случай.

- В общем, я это все к чему говорю. Солдата со службы должна ждать только одна женщина – мать.

Вот поэтому Леха Кочнев ушел в армию свободным человеком – и таким же вернулся. Ленка его не встречала, но и замуж не вышла. А потому Леха, на все новое чрезвычайно тугой, решил восстановить отношения.

- Значит, все сначала, - задумчиво сказала Ленка, когда он в двух словах изложил ей план воссоединения. – А ничего, что ты меня бросил?

- Ну я бросил – я и подберу.

- Мне не нужен мужчина, который боится ответственности, - заявила Ленка. И уставилась на Леху с таким презрением, что он подумал: не поехала ли она крышей, бедолага?

- Да она ебнутая, - с солдатской прямотой сообщил Лехе брательник. – В интернет лазит. Сериал какой-то смотрит… Про секс! Отставший от прогресса Леха подумал-подумал да и махнул рукой: ну двинулась девка, что ж поделать. Тем более, что невест в деревне тьма, выбирай не хочу. Выбирать Леха пошел в шухаревский клуб, на танцы. Девы посматривали на него с явным интересом: десант – это вам не какой-нибудь стройбат.

- Леша, а ты с парашютом прыгал? – томно спросила Ирина Садулаева. Леха оценил увесистый бюст юной татарочки и ответил: - Прыгал.

- А из пистолета стрелял?

- Стрелял.

- Прямо в людей? – жарко прошептала Ирина.

- Это нет. Через десять минут к Лехе подошла малолетняя Иринина сестра Айгуль и конфиденциальным тоном сообщила, что его ждут в школьном парке у крайней березы. Леха смахнул пыль с мощных ботинок, потуже подтянул и без того идеальную их шнуровку и пошел навстречу любви. К березе то есть. Ирина ждала его, томно закинув руку за голову и покусывая травинку.

- Звала? – на всякий случай уточнил Леха.

- Звала, - улыбнулась Ирина. – А вот скажи, Лешечка, правду говорят, что десантники умеют такое, что другие мужчины не могут? Леха, который никогда ничего не боялся, запаниковал. Сказать по правде, секса у него до Иринки было мало. Полтора раза, если честно. Нет,

ну так-то было, но чтоб вдвоем – полтора. Один раз с березовской проституткой Кристиной – двадцать пять лет, двое детей, на определенном участке трассы «Дон» известна под погонялом Крыска. И еще полраза с ней же. Пол – потому что в самый ответственный момент Крыска вдруг отпихнула Леху и с воплем «Не ссы на ковер, падла» принялась гоняться за пробравшимся в дом кошаком. Выдворив кота, она вернулась, как говорится, к работе, но у Лехи уже все настроение упало. Так что влажные намеки Ирины Леху смутили. Она явно ждала от него подвига, к которому Леха готов не был. Как сказал бы военкоматный дядя, в силу технических характеристик. С другой стороны, был ли готов к подвигу Александр Матросов? А Гастелло? А старший лейтенант Иванцов, герой части, который в Афганистане подорвал гранатой десять духов и вывел из окружения своих солдат?

- Ну давай, десант, покажи, что ты умеешь, - выбрасывая травинку, приказала Ирина. Леха вспомнил глаза лейтенанта Иванцова, который в день ВДВ самолично рассказывал про тот случай в Афгане, и ринулся на Ирину, как на амбразуру. Ирина с визгом отпрыгнула в кусты ежевики, и Леха, споткнувшись о брошенный кем-то кирпич, со всей дури влетел лбом в ствол березы. Голова загудела пустым жбаном, поэтому яростные вопли Ирины донеслись до него как из космоса: - Больной какой-то! Чего накинулся? Я что ли трахаться с тобой буду?

- А чего, не будешь разве? – изумился Леха, нащупывая мгновенно вспухшую шишку.

- Еще не хватало! Свинья ты, вот кто! Не найдя в действиях томной татарочки даже намека на логику, Леха счел за лучшее спросить прямо: - А чо показать просила? Ирина вылезла из колючих кустов и тоном оскорбленной невинности прошипела: - Да я хотела посмотреть, как ты кирпич об голову расшибешь!

- Чо???

- Ну ты же десантник!

- Да я дурак что ли, черепушкой об кирпичи биться! Я вон об дерево долбанулся, аж до Березовки звон пошел!

Ирина фыркнула, поддернула повыше молнию олимпийки и ушла обратно в клуб. На следующее утро Серафима разнесла по Шухаревке страшную весть: Кочневу, который в десанте служил, в бою все мужские части поотрывало под корень. Обалдевшая бабушка Кочнева устроила клеветнице допрос с пристрастием, и Серафима без колебаний сдала источник информации: - Ирка-татарка сказала, что парень ваш ее страшно разочаровал. Так и сказала: не того она ждала от десантника, элиты наших вооруженных сил. Слово «элита» в двусмысленных замечаниях Ирины действительно звучало, и Серафима его запомнила. Вскоре Леха понял, что женщине с репутацией шлюхи жить значительно легче, чем мужчине, про которого все уверены, что он импотент. Девушки хихикали. Замужние женщины смотрели по-матерински сочувственно и делали намеки, что, пожалуй, взялись бы помочь болящему. Мужики отводили глаза и выражались в том смысле, что, мол, держись, солдат. Сердобольные соседки то и дело шепотом предлагали Лехиной матери секретный адресок «бабки-которая-все-лечит- травки-знает». А жена местного фермера на всю деревню объявила, что сына-выпускника в армию не пустит: - Любые деньги отдам, но откуплю! А то изуродуют, как Кочнева парня, а я внуков понянчить хочу. Засада, понял Леха, надо выбираться. Крыска для этой цели не годилась, кто ей поверит, продажной женщине. Весь район знает, что Крыска за деньги что хошь скажет. И Леха решил наведаться к тридцатилетней разведенке Наташке, не раз намекавшей на то, что, мол, опытная баба любую мужскую хворь может исправить. Но с Наташкой вышло полное поражение. А все потому, что она на Леху смотрела как на обезьяну или, например, африканского слона. Позорное отступление Лехи Наташка прокомментировала так: - Оторвать не оторвало, но не работает. И всхлипнула еще, зараза: двадцать лет, мол, всего! Леха начал погружаться в депрессию. И погрузился бы по самую маковку, если бы однажды к нему не пришла Ленка.

- Ну, выкладывай, - велела она, устроившись на диване. – Да не стесняйся, мы же с тобой не чужие люди. И Леха выложил: и про кирпич, и про березу, и про африканского слона.

- Господи, ну дуры! – изумилась Ленка. – И ты дурак! Потом она долго объясняла, что все проблемы у Лехи в голове, и что решать эти проблемы надо тоже в голове, а не в постели разведенки Наташки. Ленка говорила стройно, но уж больно заумно, так что главное Леха уловил не сразу. Но зато когда уловил… В общем, поженились они с Ленкой на Красную горку, а через три месяца она родила.

- Травки, бабки, - презрительно сказала бабушка Кочнева, качая коляску с правнуком. – Девку ему надо было здоровую и непорченую, и все дела. Вон, и дите заделал, и жена ходит довольная.

- Я, бабаня, довольная, потому что Леша научился признавать наличие проблемы. А это первый шаг к тому, чтобы ее решить, - отозвалась Ленка. Спорить с невесткой бабушка не стала, но когда та ушла в дом, чтобы покормить малого, с чисто десантной решительностью пробурчала: - Выкину я этот интернет. На дальнюю помойку. Вот как найду – сразу выкину.

9. Таинственная страсть.

6/10/2012

Эта история принадлежит

dannallar

С потрохами, я имею в виду. Подарок ибо.

Однажды Ольга Ивановна пришла на работу и сказала: - Кто-то хочет меня убить.

- Вы, Ольга Ивановна, румяная больно, - ответили коллеги. - Водочкой погрелись с утра пораньше? Это прозвучало неуважительно, но Ольга Ивановна не обиделась. Будучи женщиной здравомыслящей, она понимала, что ее заявление звучит дико и даже как-то несерьезно. Но молчать она больше не могла. Тут стоит заметить, что самые уважаемые в Шухаревке люди - это медсестра, ветеринар, школьные учителя и тракторист Сергуня, который дважды в год капризничает что твоя Мария Каллас: а чо, огороды всем пахать надо. Ольга Ивановна была учительницей - химии, биологии, русского языка и истории. Какой-нибудь горожанин, услышав список преподаваемых ею предметов, решил бы, что Ольга Ивановна - Леонардо да Винчи. Но в Березовской малокомплектной школе таких леонардо целая учительская. То есть, шесть человек, включая истопника Тимофеича, по совместительству преподавателя физкультуры, НВП и "по трудам". Именно Тимофеич, деревенское погоняло "Два уха", первым признал за молоденькой выпускницей воронежского педвуза "бабий разум", явление в Шухаревке столь же редкое, сколь уважаемое.

- У ней порядочек будет, - сообщил Два Уха бабке Симе, живо интересующейся решительно всем, от величины "стеройда", который вот-вот врежется в Землю до мастита соседской коровы.

- Орет? - уточнила Сима, имея в виду педагогический метод Ольги Ивановны.

- Орет - но тихо, - со значением подняв вверх кривой указательный палец, сказал Тимофеич. Сам-то он на уроках ревел, как взбесившийся кабан, которого прошлый год ловили в Корытинском лесу специально приехавшие из Тамбова егеря.

Бабка Сима тут же пустила по деревне слух, что "новая учителка андел с крыльями".

- Да ты у ее матери подойник летось заиграла, вот и поешь теперь, - не поверила общественность. Но вскоре умение обращаться с самыми забубенными двоечниками и благоразумный отказ сдать районным ментам забуянившего на рабочем месте Тимофеича убедили шухаревцев в том, что Ольга Ивановна баба умная. Нрава крутого, но понимающая. Самые яркие воспоминания о суровости молодой учительницы сохранил ее муж Федька-скотник, на короткий период своей блистательной женитьбы превратившийся в зоотехника Федора. Будучи пойманным на измене с веселой разведенкой Анькой Кривошеевой, он лишился статуса и жены в пять минут - именно столько времени Ольга Ивановна дала неверному мужу на то, чтобы собрать вещички. Увидев в ее руках увесистый черенок от лопаты, Федор попытался спасти хоть что-то. В частности, кинулся выдирать из розетки подаренный на свадьбу телевизор. В доме матери, где ему надлежало коротать годы изгнания, телевизора не было. В очевидной глупости своего выбора Федор убедился очень скоро. Если быть точной - как раз через пять минут, когда, подталкиваемый в спину черенком, хлюпал босыми ногами по жирной шухаревской грязи, а осенний ветер рвал полы интеллигентного махрового халата, купленного Ольгой Ивановной в райцентре. Трико, дурак, тоскливо думал Федор. Трико, ботинки, олимпийка теплая. А в шкафу еще дубленка-двухлетка и норковая шапка. Новая, солидная, на люди хоть было в чем выйти, а теперь? Вещи, включая солидную шапку, Ольга Ивановна оперативно упаковала и оттащила на крыльцо свекрови. Разжалованный из Федора в Федьки изменщик наблюдал за женой из-за резного буфета и некстати вспоминал, что буфет этот, наследство прабабки-купчихи, выдержал революцию, коллективизацию, две войны и федькиного деда-фронтовика, который дважды в год - в июне и, соответственно, мае - вспоминал пехотную юность и кидался с топором на всю мебель крупнее табуретки. Жертвами дедова топора стали кровати, пара-другая столов, трельяж и кухонный уголок. Но буфет дед взять не смог. Буфет оставался монументальным, как рейстаг, и несокрушимым, как Джомолунгма. Если чего, внутрь залезу, подумал Федька. Лезть, впрочем, никуда не пришлось. Ольга Ивановна оставила два узла с одеждой, пакет с кассетами, на которых красовались наклейки "Сектор газа" Вжывую Воронеж" и гитару без струн. И ушла. Совсем ушла. Ни

словечка не сказала. Всю ночь она яростно драила дом, а наутро пошла в сельсовет и начала оформлять документы на развод. Сказать по правде, для Шухаревки такая реакция на житейское в общем-то дело была крутовата. Поэтому поначалу Ольгу Ивановну пытались урезонить: - Ну ты Аньку что ли не знаешь? Она мертвого подымет, не то что Федьку. А он может и не хотел вовсе, да если она приперлась! С нее и спрос. Ольга Ивановна отмалчивалась до тех пор, пока к ней не заявился Петька Полстакана, состоящий с экс-Федором в дальнем родстве.

- Повинится - примешь? - спросил он. Ольга Ивановна отрицательно помотала головой.

- А как примешь?

- Никак, - ответила учительница.

- Ну значит сопьется, - без тени сомнения постановил Петька.

- А мне-то что? - заколебалась Ольга Ивановна.

- Ты подумай все-таки. Ну бес попутал. Что ж теперь, ломай-круши изза одного раза? В словах Полстакана был смысл. Тот особый шухаревский смысл, к которому взывали пойманные на измене супруги и который измерялся кубометрами дров, килограммами сданного перекупщикам мяса и сотками обработанной земли.

- Трудно бабе одной, - проникновенно напомнил Петька. - Оно, конечно, тебе теперь кланяться неохота. Понимаю. Уважаю. Федька сам придет. Придет - прощу, решила Ольга Ивановна. А Федька, до костей изгрызенный материными упреками, был готов не то что прийти - на коленях приползти и "самолично узелком завязать". Но его опередили. Дело в том, что у Аньки Кривошеевой был в деревне особый статус. Начав свою постыдную деятельность в качестве простой шалавы, она за несколько лет возвысилась до уровня местной куртизанки - что-то вроде

Красотки Уотлинг на шухаревский манер. То есть, без девочек, денег и Ретта Батлера. Бывала бита, таскаема за перманент и даже один раз чуть не заколота вилами. Но вела себя по-людски: вины не отрицала, на жен не огрызалась, а главное - не разоряла семейных гнезд. Натерпевшись от мужа "Сидит, родимый! И слава богу" - и освободившись от брачных уз, она охмуряла мужиков "на поиграться". И ничего больше. В ответ на грозные обвинения потерпевших жен Анька обычно опускала глаза и жалостно тянула: - Тебе хорошо, вон какой мужик под боком. А я пять лет в разводе, тут на Полкана кинешься. Далее следовали клятвы никогда даже не глядеть в сторону соблазненного чужого мужа и обходить поруганный семейный очаг десятой дорогой.

- Болезнь у нее, - шептались дамы. - По женскому. С собой совладать не может. Шухаревские жены скорее впряглись бы в Сергунин трактор, чем признались, что разборки с Анькой-шалавой льстят их самолюбию: в глубине души каждая считала, что совладать с собой Аньке не дают достоинства именно ее мужика. Как ни парадоксально, Анька уважала институт брака и свято придерживалась принципа "Я в чужие сЕмьи не лазию". Свою интрижку с Федором она не считала чем-то особенным: ну было и было. А вот поведение Ольги Ивановны Аньку оскорбило. Нет бы зайти, поговорить по-людски - сразу на развод подала! И когда из дома выставляла, ни словечка Аньке не сказала, как будто и не было ее там, как будто она пустое место! Морду козью состроила, королева английская, и брезгливо так своему скотнику: "Убери из моей постели свою подружку". И в мозгах у Аньки что-то перемкнуло. Я тебе покажу "подружку", решила она. Ты у меня слезами умоешься, швабра коридорная. Мы тебя научим родину любить. В затяжной войне шансов у Аньки было немного: впереди осенний бал, потом конец четверти, контрольные всякие - кому охота портить отношения с учительницей. Но затяжная война в Анькин коварный план и не входила. Она решила действовать красиво и стремительно. "Как Наполеон в Йене", сказала бы учительница истории Ольга Ивановна.

Таинственная страсть. Окончание. Значит, стал Федька собираться к жене.

- Будку брить будешь? - осведомился Полстакана. Федькина мать, которой потомок за два дня наялычил хуже горькой редьки, гонцу с хорошими вестями, конечно, поднесла, и теперь Петька, устроившись за столом, основательно выпивал и хрустел квашеной капустой.

- А надо? - растерялся Федька.

- Зависит. Футбол же. Федька выпучил глаза, силясь найти связь между примирением с женой, бритьем и футболом.

- Ну смотри. Вот ты прособираешься. Дальше минут сорок она будет тебя жучить, - начал загибать пальцы Полстакана. - Потом ты поскулишь маленько - тоже время. Полчаса на это дело, уж мириться так мириться. И пожрать еще надо. Считай, два часа грохнешь. А в восемь наши с Аргентиной играют. Успею, подумал Федька, а нет, так и хрен с ним, с этим делом. Небось не животное, до после матча не подохну. И пошел искать бритву. В общем, собирался долго: Полстакана успел всю чекушку выпить и миску капусты слупить. Зато в дом зашел чистый, бритый - солидный человек, не рвань подзаборная. Зашел - и вышел. Потому что Ольга Ивановна, увидев блудного мужа, подняла глаза от школьных тетрадок и сказала: - Пошел вон.

- Оля! - от неожиданности дав петуха, пискнул Федька. - Договорено же все!

- Это у тебя с твоей проституткой договорено. Уматывай, а то графин об башку расшибу. Графин был тяжелый, толстого стекла, с гладкой пробкой в виде шара. Федька сам его стащил из учительской, когда в школе ремонт делали. Вещь качественная, политбюровская, таким убить как делать нечего.

- Оля, что случилось? - рискуя жизнью, спросил Федор.

- Шалава твоя приходила. У вас, оказывается, любовь!

- Чо? - вылупился Федор. - Какая на хер любовь? Он вспомнил ее жаркий шепот: "Ты меня только согрей немножко, Федечка, я хоть на часок забудусь. Вон твоя жена какая счастливая. Я, может, тоже счастья хочу". На этот нехитрый, давно отработанный репертуар он и купился. Ну и, чего скрывать, было любопытно, что это за Анька такая. А то мужики ее обсуждают, а ему и сказать нечего, стоит вечно, как дурак. А она, выходит, вон чего себе напридумывала! Любовь! Небось, замуж еще собралась. Лох ты, Федя. Лох дремучий.

- Оля, это неправда. Ольга Ивановна щелкнула авторучкой и сказала своим самым учительским голосом: - Это ваши дела. А вот что вы меня на весь район опозорили - это мои дела. Один раз - ладно. Но полгода с любовницей путаться - это уж ты извини.

- Да она просто замуж хочет, вот и озверела! - брякнул Федор.

- Ну так и женись. Все. Увижу еще раз у моего порога, попрошу Тимофеича тебе ноги оторвать.

- Ты, Оля, глубоко пожалеешь, - с пафосом возвестил Федор.

- Ну а как же. Иди, артист больших и малых, заждалась проститутка-то. Тем же вечером, пока шухаревские мужики болели за наших, вездесущая Серафима обошла ключевые дворы и рассказала жуткую историю: Анька с Федькой не просто так спутались, пожениться собирались, да еще дом у учителки хотели оттяпать. Но только Анька-дура раньше времени язык распустила и все свои преступные планы учителке выболтала не иначе от ревности. А Федька, как понял, что дома ему не видать, взбесился страшно и грозится убить.

- Кого? - жадно заинтересовалась общественность.

- Ну сами-то подумайте! - фыркнула Серафима. - Или вовсе тупые? Услыхав от жены этот фильм ужасов, Полстакана схватился за голову.

- Крах тебе, идиотина, - горько сказал он, имея в виду Федора. - Убьет он, как же. Да между двух баб втереться - это ж он до зимы не протянет, удавится. Поразмыслив, общественность пришла к выводу, что история получается глупая: ну на кой Аньке этот дом - у нее свой есть, и этот Федька? Оскорбленная Серафима поклялась, что собственными глазами видела расфуфыренную Аньку на учителкином крыльце и собственными ушами слышала страшные угрозы, которые спустя полчаса после ее визита изрыгал на том же крыльце Федор. И хоть все знали, Серафиминым клятвам цена две копейки в базарный день, некоторый смысл в ее рассказе все же был.

- Ну не век же ей по чужим мужикам отираться, - пожала плечами Люся Рыжикова. - Когда-нибудь надо и своего завести. С того вечера все трое, обманутая жена, неверный муж и коварная разлучница, оказались под пристальным наблюдением деревни. Ольга Ивановна выглядела спокойной. Анькины откровения про совместное счастливое будущее с Федором, конечно, выбили ее из колеи, но ненадолго. Поплакав для порядка, Ольга Ивановна пришла к выводу, что так оно даже и лучше. За Федьку она вышла не столько по любви, сколько из соображений удобства и патриотизма: ей, сироте, не хотелось мужа с многочисленной родней, и скотник, пардон, зоотехник, единственный сын матери-одиночки, казался неплохим вариантом. К тому же он был местный, шухаревский, а стало быть свой. Для Ольги Ивановны, пережившей несчастливую любовь с воронежским "городским", это было важно. Развод не стал для нее трагедией. В конце концов, замужем она побыла, престиж соблюден, а уж дальше можно жить, как нравится. А вот Федор жестоко страдал. Во-первых, конечно, телевизор. Кухня опять же, печка-голландка, одна на всю деревню. Уют и благолепие, не сравнить с материной избой. Во-вторых, обидно! Случилась ситуация. Некрасивая, чего уж. Трудная. И кому поверила Ольга Ивановна? Не родному мужу, а шалаве какой-то. Федор расценивал это как предательство.

- Нет между нами теперь доверия, - сказал он матери. - А без доверия это что за семья?

- Дурак проклятый, - ответила мать. И вскоре Федор понял, что она права. Потому что в третьих - в третьих он отчаянно скучал по Ольге Ивановне. Он вдруг понял, что ему не хватает шелеста проверяемых ученических тетрадей, запаха духов "Гардения", хруста разгрызаемых

леденцов. Привычка жены есть конфеты, сидя с книжкой, теперь вызывала у него прилив нежности и тоски. Федька хотел вернуться к Ольге Ивановне и ломал голову, как бы половчее это сделать. Самый реалистичный план заключался в том, чтобы взять за шкварник Аньку-шалаву и под пытками заставить ее сказать Ольге Ивановне правду: мол, наврала с три короба, ничего Федор не обещал и о жене слова плохого никогда не сказал. А "шалава", заварившая всю эту душераздирающую кашу, как-то вдруг притихла. Со двора выходила редко, за бока себя щипать больше не позволяла и, по меткому выражению Серафимы, лыбилась, как змея. И по воскресеньям стала пропадать.

- Анька опять куда-то намылилась, - поведал жене Полстакана. - Еду, смотрю, стоит на остановке, тамбовского автобуса ждет. Куда, говорю, собралась? А она мне: пошел ты на хер, Полстакана! Поразмыслив, Серафима выдала версию: Анька ездит в Сукмановку.

- За шапками, что ли? - удивилась общественность. Сукмановка славилась хорошими скорняками, у которых можно было купить шапки-боярки по оптовой цене, а потом загнать в райцентре с хорошим приварком.

- Шааапки, - презрительно скривилась Серафима. - Бабка там живет, татарка одна. Заговаривает. Ну и, понятное дело, вся Шухаревка немедленно решила, что Анька, не выдержав одиночества, опустилась на самое что ни на есть дно бабьей подлости. Присуха. Ниже падать некуда.

- Ой, бабы, вы бы свечку поставили, что она на Федьку кинулась, а не на кого из ваших, - заметила практичная Милка. - А то ведь знаете, чем присуха-то кончается. Бабы дружно содрогнулись. Известно, чем: поживет-поживет мужик с ведьмой, а потом вернется. Только больной весь, искорченный, будто ржа его изнутри точит. А жена ходи за ним - не бросишь ведь. Так что Ольгу Ивановну, конечно, жалко, а себя все-таки жальче. Права Милка, уж лучше так. Однако прошел месяц, а Федор к Аньке ни ногой. Схуднул, правда, но это потому что питался одной яичницей. Мать в знак протеста объявила забастовку и за весь месяц ни разу не сготовила Федьке горячего.

- К жене иди, пусть она тебе разносолы делает.

Федор вспомнил, что через три недели Ольга Ивановна перестанет быть его женой, и чуть не взвыл.

- Бабка-то сукмановская, лярва старая, деньги с Аньки тянет, а заговор у нее не выходит! - объявила Серафима. Шухаревка невольно почувствовала к Аньке что-то вроде жалости. А потом Петька Полстакана подрался с Валеркой Колючим, угнал у него свинью и носился по деревне с визжащей животиной в багажнике "жигулей", пока не въехал в огород Серафимы и не застрял во вспаханной под зиму земле. Вытаскивали Петьку всем миром, потом отбивали у Колючего, прятали в погребе, а Валерка с охотничьим ружьем сидел на твориле двое суток и ждал, что Петька вылезет за едой. На фоне этого вестерна история грехопадения Аньки как-то померкла и почти забылась. И тут Ольга Ивановна нашла у себя на крыльце цветы. Эти пластмассовые розы, когда-то красные, а теперь выцветшие до нежнопудрового цвета. Точно такие лежали уже год на могиле ее матери. Будучи женщиной трезвой и не понаслышке знакомой с учебником биологии, Ольга Ивановна не испугалась. Разговоры о бабке, заговорах и присухе до нее, конечно, доходили. Но во-первых, стыдно верить в такую чушь, если у тебя диплом о высшем образовании. А во-вторых, ее-то какое дело, Федьку присушивают - он пусть и беспокоится. Ольга Ивановна выкинула цветы и сделала вид, что ничего не было. Через день она обнаружила на окне своей спальни нарисованный на стекле черный круг с вписанными в него непонятными символами.

- Я бы поняла, если бы пентаграмма, - стараясь не подавать виду, что напугана, сказала исторически подкованная Ольга Ивановна случившейся рядом Серафиме.

- Сама ты вот это вот, - отрезала Серафима. - Это знак тебе!

- Какой знак?

- Что помрешь скоро. Изводит тебя кто-то. Серафима вибрировала от возбуждения: любовь, измена, колдовство, в перспективе, если повезет, похороны - и она, Серафима, в гуще событий!

- Хватит! - разозлилась просвещенная Ольга Ивановна, накапывая себе валокордин. - Если это Анька - ноги выдерну.

- Не она это, - зловеще сказала Серафима, имея в виду, что кладбищенские розы и знак на стекле - дело рук существ куда более могущественных, чем Анька-шалава. Ночью, задвинув тяжелый засов, проверив оконные шпингалеты и подперев входную дверь письменным столом, Ольга Ивановна тревожно прислушивалась к уличным звукам и гадала, кто ее таинственный враг. Анька? Федька, так и не простивший, что она его выперла? Или Катька Рябая, которая на прошлой неделе вломилась в учительскую с воплем "Добром прошу, поставь моей ЧАТЫРИ!" Поскольку знания Катькиной дочери о химии ограничивались ценами на некоторые популярные драгметаллы, Ольга Ивановна, конечно, никакой "чатыри" не поставила - этой и трояка-то много. Теперь, сталкиваясь с учительницей в деревне, Катька фыркала в сторону и говорила гадости про принципиальность. Всю ночь Ольга Ивановна пила заваренный в трехлитровой банке пустырник и вздрагивала при звуках собачьего бреха. А утром, измученная и напуганная, пожаловалась коллегам на зловещего убийцу. Дальше события стали развиваться стремительно и вполне предсказуемо. Выслушав детали покушения, учительский коллектив сменил сарказм на сочувствие. Дамы принялись вспоминать случаи успешного колдовства с подробностями, которые заставили содрогнуться единственного присутствующего мужчину - Тимофеича. Молоденькая преподавательница немецкого языка предложила обратиться в органы. Завуч пенсионного возраста и коммунистических убеждений посоветовала бежать в церковь. А боевой Тимофеич Два Уха - просто отмудохать Федьку и его полоумную бабу. С этой целью он отменил "труды", чем привел в восторг всех четверых семиклассников Березовской малокомплектной, и пошел отлавливать Федора. Ольга Ивановна увязалась за ним - в ней вдруг проснулась кровожадность, к тому же хотелось отомстить за потоптанные кусты редких махровых астр. Взятый за грудки почти бывший муж отрицал сговор с Анькой, а когда услышал про присуху, одновременно испугался, возгордился и впал в ярость: - Я ей башку оторву! - орал он, всовывая ноги в резиновые сапоги. Вот щас прямо пойду и оторву на хер! Увидев в своем дворе небольшую, но до крайности разъяренную толпу, состоящую из Федора, Ольги Ивановны, Тимофеича и заливисто

брешущей собаки Тыры, пристрявшей к инквизиторам по дороге, Анька на всякий случай заперла дверь и приготовила кочергу.

- Выходи, зараза! - воззвал Тимофеич. - А то дверь вынесем!

- Я милицию позову! - огрызнулась в форточку Анька.

- Зови! - адски захохотал Федор. - Нам работы меньше! Я тебя посажу лет на десять!

- Да у нее вся семейка одни зэки! - высунулась из-за забора подоспевшая Серафима. - Мужик-то твой на зоне сколько уже кукует? Хлопнула дверь, и на крыльце появилась Анька: волосы растрепаны, глаза сверкают, косынка съехала на затылок - сущая фурия.

- Кобра! - ахнула Серафима. - Как есть кобра!

- Мужик мой через месяц освободится, - с достоинством сообщила Анька. - А если вы его надумаете отсюда выжить, то хрен у вас чо выйдет! Он тут прописан и жить будет! Инквизиция онемела.

- А ты, - Анька ткнула пальцем в сторону Федора, - рядом с моим мужиком сморчок недоделаный!

- Анька, - сказал ошалевший Тимофеич, - да ведь муж тебя убьет за твои художества. Ты ж весь район подолом собрала.

- Дура была. Ничего, повинилась, он простил, - ухмыльнулась Анька.

- Так ты к нему на свиданки что ли ездишь? - догадался Федор.

- А тебе-то что. Ревнуешь что ли? Тимофеич понял, что что-то идет не так и попытался вырулить на интересующую его тему: - А Ольгу Ивановну зачем травишь?

- Нужна она мне! - презрительно фыркнула Анька. - И шибздик ее тоже. Вопреки здравому смыслу Федор почувствовал себя униженным. Из рокового самца, ради которого женщина готова пойти на страшный грех

колдовства, он превратился в "сморчка недоделанного", брошенного сразу и женой и любовницей.

- А вам, Ольга Ивановна, я так скажу, - подбоченясь, обратилась Анька к молчащей учительнице. - Жалко, конечно, когда муж изменяет. Но только малолеток завлекать - дело подсудное. От неожиданности заткнулась даже собака Тыра.

- Ты, Анька, чего буробишь? - хрипло вякнул Федор.

- Да я своими глазами видела, как Лешка Одиноков по ночам вокруг ее дома шатается. Ольга Ивановна помертвела. Лешка был рослым, с пробивающимися усами, шестнадцатилетним обалдуем, которому она, по просьбе его матери, раз в неделю частным образом вбивала в башку романтическую лирику Пушкина и раннее творчество Есенина. Зажиточные фермеры Одиноковы желали во что бы то ни стало запихнуть единственного сына в институт. С точки зрения Ольги Ивановны и самого Лешки затея была гиблая. Но оба покорно отбывали субботнюю повинность - одна за деньги, другой - чтобы родители не отобрали компьютер. Очевидно, любовная лирика, молоденькая учительница и половое созревание смешались в его пустой голове в адскую пубертатную бомбу, которая рванула, когда замужний предмет его желаний вдруг оказался свободен.

- Учителка аж белая вся стала! - рассказывала вечером Серафима, сидя на кухне Петьки Полстакана.

- А Федька чего?

- Да Федька как всегда: убью да убью, - отмахнулась Серафима. Пошли они к Одиноковым, отцу пожаловались. Ну тот Лешку выдернул и давай трясти. Он и признался. И что окно изгадил, и что астры помял.

- А цветы-то он зачем с кладбища притащил? - озадаченно спросил Полстакана. - Что, в палисаднике нарвать не мог?

- Сказал, завянут быстро. А эти вон, вечные.

- А знак на окне? Серафима смутилась. Этот знак Лешка, взятый за жабры отцом и Тимофеичем, назвал каким-то мудреным словом, да она не запомнила. Лешка

вообще больше мычал, чем говорил. А под конец и вовсе носом захлюпал когда Ольга Ивановна его по голове погладила. Вот так история грязной измены и женского коварства оказалась историей первой любви. Зловещие кладбищенские розы - тайным даром влюбленного, знак смерти - неуклюжим смайликом, а сама Ольга Ивановна прекрасной дамой. И только Федор как был, так и остался "сморчком недоделанным", брошенным и женой, и любовницей. Впрочем, как заметила безжалостная Серафима, и до него охотница найдется. Подберет, глядишь, какая негордая.Хоть и никчемушный, а все мужик.

10. Над законом.

4/02/2013

Картоха был баянистом. А чего, уважаемая профессия, денежная опять же. У кого свадьба или вот проводы в армию - все к Картохе, Нет, магнитофоны-то есть, конечно. Но только куда машине бездушной против живой гармони? Как песни-то без баяна петь? Караоке у соседей одалживать? Да этот караоке - он же всю гульбу убивает: стоят гости и в телевизор, как бараны, пялятся. А под баяниста можно и за столом посидеть, и выпить почеловечески. В общем, срубал Картоха хорошо. Но жене его Ленке, к которой еще в школе за фигуру и общую злобность прилепилось погоняло "Квадратный Человек", было мало. Квадратный Человек была дочка бывшего председателя колхоза, за Картоху пошла, чтобы папу напугать. Но только папа не напугался и сказал: - Вот и живи теперь с баяном. С баяном-то ладно, а вот с Картохой оказалось не сахар. У Квадратного Человека были две мечты: белые сапоги и машина. Картоха обеспечил только сапоги, да и то наполовину - на второй сапог пришлось выпрашивать у папы-председателя.

- Загнивает, - горько сказал папа, увидев, как дочка, цепляясь белоснежными шпильками за комья размокшей глины, форсирует непролазные в связи с весенней распутицей колеи. - Вырастили мещанку на свою голову. А ведь в школу ходила, в пионерии состояла... Два года Квадратный Человек надевала белые сапоги в сентябре и снимала в мае. Поселковые жители гоготали и крутили пальцем у виска, потом забыли. А потом один сапог утонул. Затянуло его в дорожную трясину. Квадратный Человек с чавканьем выдернула из застрявшей в глине обуви конечность и минут десять стояла, поджав ногу, как болотная цапля, плакала и смотрела, как половина жизненной мечты тонет в грязи. Домой она дошла в одном сапоге и с четким убеждением, что во всем виноват Картоха. Потому как ведь утоп именно тот сапог, на который у него, нищеброда, хватило денег.

- Короче, или машина, или я не знаю что, - объявила она Картохе.

- А чего только машина? - саркастически осведомился муж.

- И сапоги новые.

- Я что, деньги печатаю? Квадратного Человека категорически не волновало, где и как Картоха раздобудет денег. Она хотела шикарной жизни - и точка.

А через неделю Картоха разбогател. То есть, по-настоящему. Как сказала соседка Валя, "вплоть до миллиона". Померла его, Картохина, двоюродная бабка,презираемая семьей "москвачка", некогда вышедшая замуж за столичного гинеко лога и с тех пор на малую родину не приезжавшая. С воронежской родней "москвачка" не зналась, поэтому две просторные квартиры в Москве Картоха получил в наследство не иначе как по недосмотру. Пока труженик баяна чесал репу, что же делать с внезапным богатством - а даже он, сроду дальше Тамбова не ездивший, понимал, что квадратные метры в столице все равно что нефтяной фонтан, забивший вдруг в огороде - Квадратный Человек все решила.

- Продать. И машину купить. Через день Картоху поймала соседка Валентина, чей сын вот уже пять лет штурмовал столицу, работая охранником.

- Виталя говорит, не надо продавать! - жарким шепотом передала она.

- Виталя говорит, надо сдавать и на это жить.

- Нет, - отрубила Квадратный Человек. - Сдавать - объебут. А так денежки вот они.

- Боишься незнакомым сдавать - сдай Витале, - тонко намекнула Валентина.

- Да Виталя первый и объебет, - постановила Квадратный Человек. Она уже представила, сколько пар белых сапог можно будет купить "с хатенок" и договорилась с Рамалом, чтоб пригнал откуда-нибудь с Кавказа хороший джип. Рамал, дипломированный стоматолог, торгующий подержанными тачками в свободное от стоматологии время, был изрядно удивлен тем, что тачка нужна непременно с Кавказа. Но спорить с Квадратным Человеком не стал, велел привести мужа, потому что говорить с женщиной об автомобилях считал несерьезным. Через несколько месяцев две кооперативные квартиры, заработанные когда-то тяжелым гинекологическим трудом, были проданы. И Картоха стал обладателем крупной суммы в американской валюте. Очень крупной. Квадратный Человек настаивала на том, чтобы забрать вырученные средствА наличными, но Картоха наотрез отказался "тащить ящик с такими деньжищами на своем горбу", В Москве, куда он приехал на оформление сделки, его пугало вооб ще все, от эскалаторов в метро до шаурмы. В наследстве своем он провел ровно два часа, потом, обливаясь потом, подписал кипу документов, двадцать раз переспросил, точно ли деньги теперь его, и в поезд до Воронежа сел совсем без сил. По случаю сделки

Квадратный Человек взяла ему купейный билет, а сам Картоха взял пять бутылок пива. Все происходящее ему категорически не нравилось. Часть денег сразу же ушла на расширение жилплощади: Квадратный Человек затеяла строить дом "с мансардом". Потом Картоха вытерпел поездку в Воронеж и обстоятельное хождение по магазинам, в которых Квадратный Человек скупала меха и золото: две шубы, кожаная дубленка, кольца, серьги, толстенная золотая цепь "на черный день". Картоха знал, что его роль в этом оголтелом шоппинге абсолютно декоративная. Он нужен тут только для того, чтобы, придя на работу в свой детский сад, Квадратный Человек уела коллег-воспитательниц небрежным "Шуба-то? Да мой чот как с ума сошел. Поехали, грит, в область. А там в салон сразу. Я вообще не хотела, что мне эта шуба. Настоял! Мой-то". И детсадовские дамы, хоть знают Картоху, как облупленного, все равно зачем-то до небес воззавидуют Квадратному Человеку, которая и при шубе, и при муже золотом. И вот пришло время идти к Рамалу. Квадратный Человек увязалась с Картохой - "потолковать по зубам", зубы ей понадобились новые. Понукаемый женой, Картоха брел к стоматологу-автодилеру и тоскливо думал: на кой ляд мне этот джип, у меня и прав-то нет.

- Права, дорогой, это тьфу, - рассмеялся Рамал. - Права я тебе подарю. Бонус. Когда Квадратный Человек, убедившись, что все на мази, отчалила домой, Рамал заговорщицки подмигнул Картохе: - Поехали, дорогой. Картоха думал, что они едут смотреть машину. Но Рамал привез его в деревню под названием Березовка, километров тридцать от поселка. Увидев ладный бревенчатый домик, Картоха, наконец, сообразил, где находитс я. Это была "база". Про "базу" в поселке рассказывали удивительные вещи. Вроде как там собирались воры в законе. Вроде как там был настоящий бассейн, вроде как его прямо во дворе выкопали, а зимой, чтоб не замерз, подогревали специальными титанами. И вроде бы там, на "базе", в изобилии водились проститутки. Бассейна Картоха не увидел, воров в законе тоже. Он, сказать по правде, вообще мало чего видел после того, как поднял глаза на женщину, открывшую дверь. Очень молодая, стройная, с влажными черными глазами. С большой грудью - назвать ЭТО сиськами Картоха отчего-то постеснялся даже в мыслях. Большой грудью Картоху было не удивить, он, может, и на Квадратном Человеке женился только из-за большой груди. Но над этой грудью сияли юные глаза и вились каштановые кудри.

- Опять тут? - недовольно спросил Рамал.

- Ну а куда мне, - улыбнулась красавица.

- Еще кто?

- Ребята. И Крыска.

- Давай-ка, сообрази нам выпить-закусить, - велел Рамал. Взлетели кудри, красавица умчалась. Рамал опустился в кресло, достал сигареты и сообщил: - Мужчина должен иметь место для расслабиться. Без семьи. Без женщин. Картоха подумал, что присутствие Крыски, широко известной в районе проститутки, разбивает последний рамалов постулат вдрызг.

- Девочки не считаются, - пожал плечами Рамал. - Это и есть расслабиться. Как баня. Я в публичном доме, со смесью ужаса и восторга осознал Картоха. Мне тридцать восемь, и я в публичном доме. В борделе!

- Я сюда только друзей приглашаю, - сказал Рамал. - Уважаемых людей. Картоха выпучил глаза: он, баянист, уважаемый человек? С каких это пор?

- И партнеров по бизнесу, - добавил Рамал. - Ты партнер. Уважаемый человек. И друг. Мой дом - твой дом.

- А Крыска? - глупо спросил Картоха, имея в виду ее местный статус.

- Хочешь - бери. Картоха закашлялся и замотал головой.

- Покушать, попариться, бильярд поиграть - все, что хочешь, дорогой. О делах поговорим потом. За дверью мелькнула давешняя красавица, и у Картохи почему-то пересохло в горле.

- А эта? - он мотнул головой в сторону двери.

- Не советую, дорогой, - Рамал зло воткнул окурок в пепельницу. И лицо у него стало такое страшное, что Картоха подумал: вот щас меня тут и грохнут.

- Прости, Рамал, - забормотал он. - Я не знал, что это твоя женщина. Извини.

- Она не моя. Она малолетка. Ей пятнадцать. Картоха, который уже успел представить, как красавица выглядит без ничего, тяжело опустился в кресло.

Над законом. Часть вторая. Первый вечер "на базе" Картоха провел с большой пользой для кругозора. Выяснил, скажем, что бассейна нету. И воров в законе нету тоже. Домик Рамал купил у несостоявшихся у москвичей, пленившихся было красотами Центрального Черноземья, да на другую зиму сбежавших обратно в свою Москву.

- Баня, девочки - ерунда, - отмахнулся Рамал. - Копейки. Вот бильярд да, денег стоил. Но мужчина должен иметь что-то для себя. В Поселке Рамал жил семейно - с женой-дагестанкой и четырьмя детьми, старший из которых был знаком Картохе как грозная звезда школьных дискотек по кличке Артурик Копченый. Количество девочек, жаждущих любви Артурика, равнялось количеству парней, мечтающих отшибить артурикову башку.

- Мужчина, - пожал плечами Рамал. - Пусть погуляет, пока молодой. Картоха заметил, что у Рамала на все два ответа: "мужчина" и "женщина". Артурик угнал асфальтовый каток, не справился с управлением и разнес к свиньям бетонный забор вокруг школы? Мужчина... Квадратный Человек купила шесть пар белых сапог? Женщина... Санитарка Катерина опять пришла на работу с подбитым глазом? А, дорогой, это между мужчиной и женщиной, это жизнь! Попарившись в бане, сели за стол. Рамал церемонно представил своих "ребят": - Шурик и Сурик.

- Чево? - оторопел Картоха.

- Александр и Сурен, - уточнил Рамал. - Работают со мной по автомобильному делу. Вот как раз тебе будут тачку подбирать. Шурик и Сурик кивнули одновременно, как китайские болванчики. Тяпнув водочки, Картоха осмелел и задал, наконец, вопрос, который интересовал его куда больше, чем тачка.

- А вот эта вот ваша малолетка. Она что тут делает? Рамал нахмурился. Шурик и Сурик синхронно вздохнули.

- Да прибилась она тут, - буркнул Рамал. - Живет в Шухаревке, это деревня тут через лес. Отец - пьянь подзаборная.

- А звать как?

- Василием, - с готовностью ответил Сурик. Шурик поддержал его энергичным кивком.

- Наташа, - Рамал устало прикрыл глаза. - Мы ее гнали. Один раз зимой привезли домой, обувь отобрали. В тапочках, слушай, пришла! Ночью! Лесом!

- А чего она хочет? - осторожно спросил Картоха.

- Поесть досыта. Поспать в тишине, - Рамал налил себе водки и залпом выпил. - Слушай, я тебе как другу советую: не лезь ты к ней.

- Я один раз подкатил, да мне Рамал чуть позвоношник не выдрал, простодушно признался Сурик.

- Хватит, слушайте, - разозлился Рамал. - Что она вам всеМ покоя не дает! РЕбенок ведь! У меня дочЕри пятнадцать! И Картоха заткнулся. Выяснять подробности сложных рамаловых отношений с Наташей означало разозлить хозяина "базы". А злить его Картоха не хотел. Он хотел приехать сюда еще раз и опять увидеть Наташу. И он приехал. Собственно, он стал ездить туда всякий раз, когда Рамал звал "расслабиться". Квадратный Человек в этих променадах не видела ничего предосудительного. Ей даже льстило, что муж, которого папапредседатель всю жизнь называл не иначе как "баян безрогий", водит теперь дружбу с деловыми людьми.

- Обдерут они вас, дураков, как липку, - стенала мать Квадратного Человека.

- Кавказ дело тонкое, - политкорректно соглашался папа-председатель. Но Квадратный Человек была спокойна: все "денюшки" лежали на ее счету, так что без санкции жены Картоха не то что в бизнес какой ввязаться ботинок себе купить не мог. Картоха не задумывался над тем, что там себе фантазирует жена. С которых пор он вообще перестал интересоваться ее жизнью. Квадратный Человек функционировала теперь в какой-то параллельной реальности, до которой Картохе не было дела. Все его мысли занимала Наташа.

Он почти не разговаривал с ней и ни разу не оставался наедине. Он даже вряд ли мог объяснить себе, чего, собственно, ему от Наташи надо. Да он и не пытался анализировать - не бабенка ведь из того сериала про страшных американских баб, взрослый мужик. Если бы в юности Картохе довелось бы пережить первую любовь, он бы знал, почему при одной только мысли о Наташе у него краснеют щеки, и в груди что-то давит. Но Картоха такого не пережил. В четырнадцать лет Квадратный Человек решила, что его первой любовью будет она. В тот день эмоциональное развитие Картохи остановилось. Однажды Картоха увидел на руках Наташи свежие ссадины.

- Отец отлупил, - спокойно сказала Наташа. Вечером, когда Шурик и Сурик уединились с вызванной Крыской в бане, Рамал с Картохой сели пить армянский коньяк.

- Слушай, а ты знаешь, что Наташу отец бьет? - небрежно спросил Картоха.

- Моя бы дочь из дому убегала - вообще бы убил, - спокойно ответил Рамал. - Он отец, дорогой. Это дела семейные.

- А чего ж ты ее привечаешь?

- Жалко. Дом у них - развалюха. Зимой холодно. Жрать нечего. На трассу она пойдет - кому лучше? Говорить об этом Рамалу было неприятно, но Картоха закусил удила.

- А тут что ли лучше? Крыска ее всему научит, что сама умеет!

- Слушай меня внимательно: Наташу тут никто пальцем не тронул. Я что, совсем дурак, под статью лезть? Это раз. И два: как вы блять заебали все с этой Наташей! Всю жизнь проживший в Черноземье, по-русски Рамал говорил почти без акцента и крайне редко ругался матом. Услышав родную лексику, Картоха понял, что довел Рамала до ручки.

- Ну а если замуж ее выдать? За твоего Артурика, например.

- Послушай меня, дорогой, - Рамал взял себя в руки и заговорил спокойно. - Жена должна быть сытая. Должна знать, что такое деньги отца. Иначе с деньгами мужа обращаться не сумеет. Моя жена сытая. И у Артурика будет такая. А Наташа голодная. И всегда будет голодная. Это страшное дело - голодная женщина. Картоха грустно подумал, что достаток председательской семьи, в которой выросла его жена, никак не сказался на вечном голоде Квадратного Человека. Наверно и правда есть женщины навечно голодные. Думать о том,

что Наташа хоть в чем-то похожа на жену, было неприятно. И поэтому Картоха стал пить. В полночь, когда трезвый Сурик готовился развозить дорогих гостей по домам, в дверь яростно застучали.

- Я же тебя домой отвез! - с досадой начал Рамал и замолчал. На Наташу было страшно смотреть - не лицо, а один сплошной кровоподтек. Минут десять Картоха наблюдал, как Рамал оказывает избитой Наташе первую помощь, а потом отозвал Сурика в сторону и сказал: - Дай мне твой пистолет и машину.

- У меня нет пистолета, - растерялся Сурик. - Зачем мне пистолет?

- Достать можешь?

- Ну травмат наверно могу, - неуверенно сказал Сурик. - Друг, ты что делать хочешь?

- Папу ее пристрелю, - процедил Картоха. - Как собаку бешеную. Сурик страшно перепугался, позвал на помощь Шурика, и они вдвоем принялись упрашивать Картоху никого не убивать. Выглядели эти Бим и Бом так глупо, что Картоха немедленно перестал чувствовать себя Брюсом Уиллисом - уж скорее мистер Бин в кино про секретно агента. Через час Наташа уже сидела за столом, спрятав лицо под темными очками Сурика. Морщась от боли, она жевала бутерброд с колбасой и косилась в сторону початой бутылки коньяка.

- И не думай, - тихо, но внушительно предостерег Рамал. Наташа отложила недоеденный бутерброд и сказала: - Рамал, возьми меня к себе. Судя по непроницаемым лицам Сурика и Шурика, просьба эта звучала не в первый раз.

- Я уже взрослая, мне через три месяца шестнадцать. Я тебя любить буду. Слушаться буду. Готовить буду. Ну возьми, ты же мусульманин, тебе можно пять жен!

- Четыре, - машинально поправил Картоха. Сказать по правде, он не мог поверить в реальность происходящего.

- Да какой я мусульманин, - отмахнулся Рамал. - Слова одни. Гореть мне в аду. Не возьму я тебя никуда, хватит ерунду пороть. Доедай - и спать. И тут Картоха услышал собственный голос:

- А ко мне пойдешь, если я позову? Наташа сняла очки и посмотрела на Картоху так, словно впервые увидела. Сосуды у нее в глазах полопались, вокруг глаз уже начало чернеть, но все равно никогда раньше она не казалась Картохе такой красивой, как сейчас.

- Возьмешь - пойду, - глядя ему прямо в глаза, без улыбки сказала Наташа.

Картоха. Чем все кончилось. Окончание. О том, что Картоха связался с малолеткой, Квадратному Человеку сообщила Люсяра – тридцать пять лет, два развода, трое детей, сожительство с бывшим милиционером Колькой и умение комфортно существовать в своем более чем сомнительном даже по поселковым меркам социальном статусе. При обычных обстоятельствах Люсяра ни в жизнь не решилась бы заговорить с Квадратным Человеком. Но «миллионщица драная» сама нарвалась – брезгливо отодвинула коробку с только что купленным тортом от Люсяриного сына Вадика и пробурчала дежурную рекомендацию следить за своими щенками. У Люсяры был трудный день, поэтому завелась она с полоборота.

- За мужем своим следи! – огрызнулась она и с типично материнской последовательностью отвесила Вадику подзатыльник. Опять-таки. При обычных обстоятельствах Квадратный Человек не обратила бы внимания на гавканье Люсяры – расстояние между ними на социальной лестнице измерялось парсеками. Но в доносящемся со дна жизни шипении Люсяры Квадратный Человек уловила злорадство и презрение, что в сочетании со словом «муж» звучало более чем настораживающе.

- А тебе что до моего мужа? – рявкнула Квадратный Человек. – За своим следи! Партии в этой опере были расписаны еще современником Петра Ильича Чайковского.

- А ты моего не трогай, мой у меня под боком!

- Ну а как же. Там, под боком, и пьет, как скот воду? Это был удар ниже пояса, но Квадратный Человек и не собиралась длить схватку. Присмотреться к противнику, нокаутировать и уйти под восторженный рев зрителей – вот такой был стиль у Квадратного Человека. Но на этот раз ей не повезло. На этот раз Люсяре было чем ответить.

- Да пусть хоть вкрай сопьется, - спокойно сказала она. – А зато по блядям не ходит. Квадратный Человек покачнулась, но на ногах устояла.

- Не зовут – вот и не ходит, - парировала она. - А жил бы Колька с кем поприличней… Люсяра демонически расхохоталась.

- Ну вот ты и поживешь за меня! Младшую жену-то вместе выбирали? Или тебя теперь не спрашивают? Паранджу-то купила? А то я тебе тряпку дам, у меня есть, как раз на харю твою квадратную. Это был удар из тех, что отбрасывают на канаты и заставляют выплевывать на ковер зубы.

- Нищебродие, - сказала Квадратный Человек. Так боксер, потерявший ориентацию в пространстве, продолжает рефлекторно наносить удары по противнику, который уже поливает шампанским пояс чемпиона. - Сама дура, мужик рвань, дети дебилы.

- Пошла нахуй, - легко ответила Люсяра. За детей, конечно, следовало бы патлы выдрать, но простое бабское сочувствие перевесило материнские чувства, не такие уж, кстати, оскорбленные - Люсяра и сама знала, что отпрыски ее не гении. Квадратный Человек была потрясена. Не тем фактом, что Картоха ей изменяет - это было неприятно, но вполне обыденно. В замкнутом поселковом мирке измены, вторые, третьи и четвертые браки не считались чем-то из ряда вон: надо же людям как-то развлекаться. Устои квадратного существования пошатнуло предположение о Картохином вероотступничестве. Квадратный Человек предполагала, что Рамал попытается наложить лапу на картохины деньги. Но ему, басурману, оказалась нужна картохина душа.

- Муслим проклятый, - бормотала Квадратный Человек, яростно вонзая белые шпильки в крошащийся от времени асфальт. - Вторую жену, как же. Ты у меня кровью умоешься, а не вторую жену! Придя домой, Квадратный Человек накормила детей обедом - да, у Картохи были дети, две штуки, обычные и здоровые настолько, что до сих пор сливались с тканью повествования. Потом постирала, вылизала квартиру, приготовила ужин - и рухнула в кресло. Собственно, усталость Квадратного Человека не была чем-то необычным. Так жили все поселковые женщины: работа, дом, дети, муж. Квадратный Человек, родившаяся и выросшая в Поселке, прекрасно понимала, что деньги ничего не изменят: переехав в дом "с мансардом" и купив стиралку помощнее, она все равно будет мыть, скрести и вылизывать. И даже шесть пар белых сапог в шкафу, пардон, в "гардеробне", не избавят ее вечной, неизбывной усталости. Нанять

домработницу невозможно, немыслимо. Правила жизни в Поселке не предусматривали такой опции: наличие прислуги мгновенно поставило бы Квадратного Человека вне закона. И тогда Квадратный Человек заплакала. Ей стало ужасно жалко себя. Она столько всего делала: замуж вышла, дважды родила, тянула на себе семью, когда Картоха сидел без работы. Стирала-убирала-готовила. Не спала по ночам, мастеря детям новогодние костюмы - чтоб не хуже, чем у людей. И вот чем все кончилось. Картоха захотел молоденькую. Квадратный Человек представила, как муж с этой молоденькой... и вспомнила, что ее, родную жену, Картоха уже давно даже по имени не звал. Пинком отбросив белые сапоги, Квадратный Человек впрыгнула в калоши и помчалась к матери.

- Какую жену? – опешила мать. – Ты чего буробишь?

- Вторуууююю! – проревела полотенце. – Молодууууюююю!

Квадратный Человек

в

кухонное

- А нечего было за гармониста выходить! – с прямотой, достойной председателевой жены, отрезала мать. Но дочку свою она, хоть и осуждала молчаливо за страсть к красивой жизни, все-таки любила. Поэтому собралась и пошла к Вальке-Дристухе, которая имела в Шухаревке родню и, несомненно, являлась автором чудовищной сплетни – кто еще, больше некому. Через полчаса Квадратный Человек получила информацию из вторых рук – «первыми» была двоюрОдная сестра Вальки Серафима, обитавшая в Шухаревке. Информация оказалась жуткая: Картоха пал жертвой преступной страсти к малолетней Наталье Ефремовой, чье будущее Серафима определила одним только словом «трасса».

- Проститутка, - отрывисто сказала мать. – Шалава. Мать померла, отец пьет. Пятнадцать лет ей. Квадратный Человек взвыла.

- Наташка уже раззвонила, что вот-вот распишутся. А познакомил их Рамал, падла проклятущая. Говорила я тебе, не п ускай мужа, добром не кончится.

- Еще что? – прервав рыдания, спросила Квадратный Человек.

- Кольца, Валька говорит, купил. Золотые. Кольца Квадратного Человека добили. Она свое обручальное покупала сама.

- Доча, надо что-то делать, - осторожно сказала мать. – Стыдно ведь.

И тут у Квадратного Человека что-то словно щелкнуло внутри. Она вытерла слезы и пугающе спокойно ответила: - А мне не стыдно. Это не я проститутку к детям тащу.

- Выгонишь?

- Не выгоню. Мать представила, как будет жить с Квадратным Человеком под одной крышей и содрогнулась. Белые сапоги. Дети – не оставишь же их в одном доме с непутевым папашей. Шум, бардак… С другой стороны, родная ж дочь. Внуки.

- Комнату надо прибрать. Детям пока раскладушку, а там посмотрим…

- Что ты, мама, - недобро рассмеялась Квадратный Человек. – Я из своей квартиры только в новый дом перееду.

- Так это когда будет! Там фундамент только!

- А мне спешить некуда. Пусть приводит свою… Тут Квадратный Человек запнулась, потому что посетившая ее мысль казалась дикой даже ей.

- Пусть приводит вторую. Я не против. Я даже очень рада. Запрягу ее, а сама поживу барыней. В черном теле буду держать. Пахать заставлю. Мать, до которой еще не вполне дошел смысл того, что говорит Квадратный Человек, хотела было сказать, что Картоха-то не больно пашет.

- Видела, у Рамала с Гретой какая-то Оля живет? Лет четырнадцать ей что ли. Тихая, в платочке. Ковры выбивает. Грету боится – жуть. По хозяйству все делает, а вякнуть боится. Перед Новым годом они ее притащили откудато из своих краев. Глаза Квадратного Человека сверкали. Дикая идея определенно начала ей нравиться.

- Доча, ты совсем того? – ужаснулась мать.

- Время, мама, теперь такое, - строго сказала Квадратный Человек. – Поговорю с Гретой. Спрошу, как она свою Олю дрессирует. Мать прекрасно знала, что удержать Квадратного Человека от воплощения даже самой идиотской затеи – дело гиблое. Поэтому она смотрела в окно, как дочь шагает в сторону рамалова дома, и думала про ненавистного зятя сакраментальное «Лучше б он пил». Будучи существом чрезвычайно организованным, до дороге к Грете Квадратный Человек мысленно составляла список вопросов. Первым делом узнать, должна ли она, старшая, стало быть, жена, принять ислам. Хорошо

бы, конечно, как-то от этого отбрехаться. За деньги-то, наверно, можно. Потом, деликатно выспросить, как у них, у мусульман, все это устроено: кто где спит, сколько раз и вообще. Ну и главное: гонять младшую, как сидорову козу. Чтоб боялась и уважала. Это уже не в смысле вопроса, а собственно как гонять – Квадратного Человека интересовала метода. Дверь открыла та самая Оля. Квадратный Человек впервые посмотрела на нее с интересом: хорошенькая, худенькая, глазки заплаканные. Это хорошо. Может Грета ей накостыляла? Может, проштрафилась младшенькая-то? Сама Грета, шумная и взмыленная, орудовала на кухне. Не скрывая удивления – раньше они почти не общались – усадила Квадратного Человека за стол, велела Оле сделать чаю.

- У меня к тебе, Грета, такое дело, - начала Квадратный Человек. – Личное дело.

- Иди, Оля, - махнула рукой Грета. – Поиграй с Султанчиком. Султанчику было три, и такого ребенка Квадратный Человек пожелала бы злейшему врагу. Выходит, Оля еще и с детьми сидит.

- А давно Рамал женился?

- Артурчику семнадцать… Значит, восемнадцать лет назад. Нет, на Грета подавилась чаем.

Оле

он

давно

женился?

- Я ведь не из любопытства спрашиваю, - заторопилась Квадратный Человек. – Мне для дела надо.

- Какое блядь дело? – взревела Грета. – Ты откуда решила, что мой муж с Олей…

- Грета, я ведь понимаю, это ваши обычаи…

- Какие блядь обычаи??

- Вторая жена… - пискнула Квадратный Человек.

- Да это сестры моей из Дербента дочка! – заорала Грета. – Учиться в области будет! Ты чего говоришь-то?

- А чего тогда твой Рамал моего вторую жену взять подбивает? – тоже заорала Квадратный Человек. – Проститутку свою ему подсовывает! Глаза Греты сузились и заискрились, как конец подожженного бикфордова шнура.

- Это какую еще «свою проститутку»? – тихо и жутко спросила она. – Мой муж по проституткам ходит??

Каким-то участком мозга Квадратный Человек поняла, что делает чтото не то. Но молчать не могла.

- И сам ходит, и моего водит, - сказала она и выложила все, что удалось узнать про Наташу и оргии в березовском доме Рамала.

- На рыбалку, значит, ездит, - прошипела Грета и тихо, но яростно заругалась на непонятном языке. Меньше всего она сейчас походила на покорную мусульманскую жену. И то сказать, всю жизнь в Центральном Черноземье прожила. Кранты Рамалу, отстраненно подумала Квадратный Человек. Домой она шла в полном опустошении – моральном, умственном и физическом. Она ничего не понимала. Ведь кольца-то куплены, стало быть, и правда вот-вот распишутся. А как распишутся, если развода еще нет? Выходит, жениться Картоха не может, а скорее всего и не хочет, так жить будет. А как? Деньги-то все у нее, у Квадратного Человека. Где на кольца-то взял… У дружков своих новых что ли одолжил… Картоха был дома. Сидел на диване и тупо смотрел в пространство. Квадратный Человек села рядом.

- Я согласна, - сказала она через длинную мучительную паузу. – Приводи. Грета не Грета, будем все вместе жить. Картоху подбросило.

- Слухами земля полнится, - печально улыбнулась Квадратный Человек. - Доложили уже. Обидно от чужих людей узнавать.

- Что узнавать? – отвел глаза Картоха.

- Что у нас теперь все по-другому будет. Две жены…

- Да ты пьяная, что ли? – обалдел Картоха. – Я развестись думал! Развестись по-людски, поняла?

- А откуда вся область про вторую жену знает? Мне вон паранджу уже предлагают!

- Да почем я знаю! Мало ли дураков! – сказал Картоха. Подумал, посмотрел на жену и добавил: - И дур. Через полчаса Квадратный Человек, которой все события дня стали казаться кошмарным сном, набралась смелости и спросила: - Ну и когда разводиться?

- Никогда, - отрезал Картоха.

- Разлюбил? – не без намека на ехидство поинтересовалась Квадратный Человек.

- Ушла, - Картоха тоскливо вздохнул. – Я тебе сам скажу. А то завтра тебе навешают, что я ее убил. И закопал. Не вдаваясь в детали своих коротких отношений с Наташей, Картоха сообщил следующее: да, жениться думал. Нет, до койки не дошло. Кольца купил. Домик в Шухаревке присматривал – все правда. А потом Наташа уехала. Отец сказал, спросила, где ломбард, уехала в район и больше не возвращалась.

- Так в милицию надо! – испугалась Квадратный Человек. – Она ж несовершеннолетняя, вдруг случилось что. Картоха поднял на жену больные глаза и вдруг вспомнил ее в школьной форме. С белым воротничком. С грудью, которая появилась у нее раньше всех, и на которую заглядывались старшеклассники, а он, Картоха, неумело ревновал. Квадратный Человек была рядом с ним двадцать лет. И сейчас она тоже была рядом.

- В милицию, говорю, ходили, сволочи? – рявкнула Квадратный Человек. – Ее ж искать надо!

- Не надо искать, - сказал Картоха. – Ее на трассе видели. Стоит она там. Сапоги у нее такие, до колена…

- Ботфорты, - машинально подсказала Квадратный Человек.

- Юбка короткая. Наверно, кольца продала. Дурак я, Лена. Прости меня. Квадратный Человек хотела улыбнуться, но побоялась заплакать. Поэтому она стиснула челюсти и сквозь зубы проворчала: - Дурак дураком! Обедать будешь? Курица есть. А не хочешь жрать, так и скажи, нечего мне тут.

PS Через год Картоха все-таки развелся с женой. Он несколько раз пытался вытащить Наташу с трассы, стал много пить и в конце концов повесился в лесу неподалеку от Березовки. Поговаривали, что помер Картоха не по своей воле, а убили его Наташины дружки.

11. Рыночные отношения.

19/11/2011

В рамках борьбы с подступающей старостью тридцатилетняя Марина старалась есть меньше пельменей и больше овощей. Раз в неделю она ходила на Коптевский рынок, набивала две сумки низкокалорийными кабачками, полезной свекольной ботвой и прочим силосом – и никакой картошки. Картошку, краковскую колбасу и шоколадные вафли покупал в супермаркете гражданский муж Паша. Почти весь корм Марина приобретала у молоденькой девицы комплекцией и темпераментом напоминающей зажигалку «Зиппо». Когда Марина протягивала крупную купюру, девица орала: «Шамиль, тыщща!» И тогда из недр припаркованного тут же грузовика высовывалась мохнатая лапа с тонкой пачкой сторублевок. На лапе жирно блестел золотой перстеньпечатка. Однажды вместо девушки-«зиппо» Марина обнаружила за прилавком плешивого гнома в грязных остроносых ботинках и белоснежной рубашке, заправленной в лоснящиеся от старости треники. Взвешивая баклажаны, помидоры и лук, он добросовестно сверкал золотым зубом. А отсчитав сдачу, решил, что бизнес закончен, и пора перейти к серьезному разговору.

- Мине зват Шамиль, - объявил он.

- Ну и молодец, - буркнула Марина. Настроение у нее было паршивое: утром под глазами обнаружились новые морщины, а гражданский муж Паша с мерзким гоготом сказал, что лучшее средство для гладкости лица – три литра пива перед сном.

- Постой минутка, пожалуйста, - попросил гном. - Говорить будем. Марина сощурилась и наклонила голову вбок, как Кристиана Локен в третьем «Терминаторе». Когда она делала так в присутствии Паши, тот называл ее «сусличек мой грустный». Но гном об этом не знал. С истинно восточным коварством Шамиль зашел издалека: - Я одинокий. Ты одинокий. Давай жить вместе. Марина даже не удивилась. Все правильно. Двадцатилетние пухлогубые получают торт с кремовыми розочками, а кошелке за тридцать полагается трухлявый дагестанский сухарь.

- Со мной сумка таскать не будешь, - уточнил Шамиль. - Ты красивый, как картина.

- У тебя жена есть, одинокий? – зачем-то спросила Марина.

- Есть, - понурился Шамиль. – Далеко.

В Дербенте, подумала Марина.

- В Подольске, - уточнил Шамиль. – И два брат Махачкале. И мама.

- Ну, передавай привет маме, - сказала Марина, подхватывая пакеты. И тогда Шамиль пустил в ход последнее средство.

- Я тебе работа дам! – сказал он. – Наташа выгоню, тебе дам! В грузовичке что-то загрохотало. Очевидно, Наташа-«зиппо» затаилась в картофельных горах и приготовилась обстрелять Марину молодой свеклой.

- Спасибо, Шамиль. У меня есть работа. И есть мужчина. Шамиль подумал, постучал золотым кольцом о золотой зуб и принял непростое решение: - Ну тогда просто так приходи. Смотреть буду. Красивый женщина видеть всегда радость. Домой Марина шла, покачивая бедрами и вопреки всякой логике ощущая себя Моникой Белуччи. Вечером спросила: - Паш, я красивая?

- А то! – не отрываясь от Warcraft, кивнул Паша. Через несколько дней, собираясь на рынок, Марина зачем-то надела туфли на каблуках и накрасила губы. Шамиль совсем потерял голову, подарил здоровенный пучок кинзы и полаялся с конкурентом, который предложил Марине скидку на капусту. Наутро Марина и Паша спускались в лифте вместе с соседкой и ее флегматичной половиной.

- Ты прям расцвела что-то, - сказала соседка. – За хорошим мужем и свинка господинка! Сама ты свинка, подумала Марина.

- А ведь и правда похорошела, - оживился соседкин муж.

- Обрадовалась, зараза, - разозлилась соседка, которая и Марину-то похвалила только для того, чтобы пнуть собственного супруга. Какого хрена, возмутился Паша. Он совершенно точно знал, что Маринин румянец и существенно полегчавшая походка не имеют к нему никакого отношения. В основном потому, что выходные он проторчал на рыбалке, а по возвращении уничтожил ящик пива и диск с сериалом «Меня зовут Эрл». Последнее расстроило его до такой степени, что он отобрал у Марины ноутбук и принялся судорожно качать «Эрла» через торренты. Как вышло, что вместо «Эрла» скачалось двадцать гигов азиатской порнухи, он и

сам не понял. Надо быть идиотом, чтобы думать, будто хоть какое-то из этих событий способно привести Марину в хорошее настроение. Идиотом Паша не был и потому сразу заподозрил худшее: его женщину окучивает Михаил Прохоров. Всю следующую неделю Марина валялась с простудой, и Пашина ревность поутихла: ни подозрительных звонков, ни корзин с цветами, ни рыдающих под дверью миллионеров. Однако, когда в субботу едва оклемавшаяся Марина собралась на рынок, зеленоглазое чудовище снова простерло над Пашей липкие пупырчатые лапы. Бредя по рыночным рядам и бесцельно щупая толстомордые помидоры, Паша чувствовал себя полным придурком. Какая ревность, если пять лет как один день? Маринка, конечно, девчонка видная, но, слава богу, домашняя, спокойная. Надежная. Верная. Продолжить смысловой ряд Паша не успел. Навстречу Марине кинулся какой-то плюгавый хмырь. А она, вместо того, чтобы врезать ему сумкой по башке и бежать в обратном направлении, заулыбалась в ответ.

- Марина! – возрадовался Шамиль. – Марина, где ты быль?

- Болель, - совершенно автоматически ответила Марина.

- Жаль, не сдохнуль, - тихо буркнула Наташа-«зиппо», швыряя на весы пакет с зеленой фасолью.

- Сегодня что будешь брать? Все бери, все свежий. Кто болель, кушать надо. Когда Марина оплатила покупки, Шамиль нырнул в грузовик и выволок здоровенную золотистую тыкву.

- На. Будешь кушать, Шамиль вспоминать. И добавил тихо, почти без акцента: - Мне в Махачкалу надо. Брат хоронить, мать Подольск забирать. Паша, застывший у лотка с вишней, увидел, как Марина наклоняется, гладит хмыря по щеке и уходит, прижимая тыкву к животу. Он догнал ее уже у выхода, злобно отобрал сумки и всю дорогу до дома молчал. Дома, увидев, как Марина пристраивает тыкву на подоконник, не выдержал: - Это что за фигня?

- Тыква.

- Я про хмыря с рынка!

- Это Шамиль, - спокойно ответила Марина.

- Да я догадался, что его не Василием зовут!

- То есть, тебе имя его не нравится? – мерзким голосом уточнила Марина.

- Не надо делать из меня Гитлера! – возмутился Паша. – Мне все равно, кому морду чистить – Шамилю или Леопольду. Я вообще не понимаю, как ты могла! Это же рынок! Ты бы еще на стройке поклонника завела! Блин, ну я бы понял, если бы это был кто-то… кто-то… ну… Крутой! А когда вот это вот все ради этой капустной кочерыжки! Если бы Марина спросила что «все», он бы не смог ответить. Но она спросила про другое: - Когда ты в последний раз дарил мне цветы, дорогой? Обычно этот вопрос – неважно, каким тоном он задан – за миллисекунды разлагает мужчину на элементарные частицы. Но на этот раз у Паши были магические сверхпрочные доспехи: - На прошлой неделе, дорогая. Вон они, в аквариуме.

- Актиния конская – не цветы! Розы – вот цветы! Когда ты в последний раз говорил мне что-нибудь приятное? Когда ты мной восхищался?

- Вчера я восхищался твоим борщом. Правда, тогда я еще не знал, что он сварен из свеклы от Шамиля! «От Шамиля» прозвучало как «от Шанель».

- И вообще, я не понимаю, при чем тут цветы! Мы пять лет вместе живем! На самом деле Паша, конечно, все понимал – и про цветы, и про комплименты, и про то, что «над отношениями надо работать». И про то, что ему плевать на свое зарождающееся пивное брюхо, а Марина страдает из-за лишнего килограмма на заднице. Поженимся, и все кончится, подумал Паша. Когда ты женился, тебе уже не надо заморачиваться с восхищением, романтикой и прочей мутью. Ты уже все доказал в загсе.

- И он такой, знаете, мускусный, - консультант парфюмерного магазина помахал перед Пашиным носом своей цыплячьей ручкой. – Очень хорошо раскрывается на мощной брутальной личности. Паша прилежно нюхал бумажки. Все казалось ему каким-то женским.

- Пачули, - приподнял бровки консультант. – Очень модное сочетание. Хотя, наверно, вы правы, вам больше подходит классика.

- Ты, конечно, в курсе, что он гей? – захихикала Марина, высовываясь из-за стеллажа. – Еще пять минут, и он бы назначил тебе свидание.

Ну и пусть, подумал Паша. Зато он сказал, что я мощный, брутальный и классический. И ни слова про пивное брюхо.

12. Про любовь, месть и чебуреки. Записано и опубликовано с разрешения участника событий.

2/08/2011

Дело было на турецком курорте. Отель, до отказа забитый руссо туристо – со всеми вытекающими. Жизнь по схеме «пляж – ресторан – анимация – бухалово у бассейна». Муж выпил лишнего, жена пораньше вернулась с лодочной прогулки и застала в номере бабу. Остроты добавил статус гостьи: волоокая девица оказалась проституткой. Моментально оценив ситуацию, Света не стала тратить время на расспросы и возмущенные крики. Тем более, что муж Юрик, до сих пор ни в чем подобном не замеченный, был настолько пьян, что сам не помнил, как оказался в постели с пятидесятидолларовой жрицей коммерческой любви. Стук закрывающейся за проституткой двери сработал как ядерная кнопка: Светлана молниеносно собрала вещи, вызвала такси и умчалась в аэропорт. Дотла выпотрошив семейную кредитку, купила билет в бизнес класс на ближайший рейс и улетела в Москву. Ломануться за ней с целью вымолить прощение Юрик не мог – денег у него осталось на пару пачек сигарет. Поэтому он ежился в отеле, испуганный и омерзительно трезвый. Каждый час звонил в Москву, слушал длинные гудки и с ужасом представлял, как вернется в разоренное семейное гнездо.

- Я перед отъездом ремонт в ванной закончил. Полку повесил – зеркальную. Как она хотела, – уныло повествовал Юрик, сидя у бассейна и сжимая в потной ладони раскаленный мобильник. Те из соотечественников, кто был еще в сознании, сочувственно кивали. – Она там так красиво свои банки-склянки расставила… А теперь, небось, все собрала и уехала… Иллюзий по поводу Светкиного отношения к произошедшему он не питал. Через сутки в отеле не осталось никого, кто не знал бы душераздирающую историю «русского идиота» - так обозвала Юрика неоднозначная пара британцев, бескомпромиссным пьянством доказавшая свое право находиться в русском анклаве. Эти двое уничтожали спиртосодержащие жидкости так сосредоточенно и упорно, словно готовились представлять Британию на чемпионате мира по скоростному разрушению печени. В русские разборки англичане не лезли, но, услышав горестные стенания Юрика, сочли уместным поинтересоваться, ху, собственно, этот пур гай, и чего он хочет. В корявом изложении школьной учительницы английского из Тагила история выглядела как сводка с фронта – скупо и

трагично. Британцы подумали и вывели несложную формулу: Светлана – вери бьютифул вуман, Юрик – абсолютли идиот.

- Они надеются, что при разводе жена отберет у тебя все, включая здоровые органы, - перевела учительница. «Пидарасы, - тоскливо подумал Юрик. – Правильно отец советовал в Абхазию ехать». В отличие от безжалостных британцев, соотечественники демонстрировали настоящую мужскую солидарность. Русские женщины были не так лояльны, как их мужья, однако выражали недоумение по поводу того, что Светлана позволила проститутке уйти с поруганного супружеского ложа, сохранив оба глаза и целые конечности. Поведение Светланы было признано "странным, если не сказать хуже".

- Я бы этой суке малолетней все патлы повырывала, - непедагогично возмущалась тагильская учительница. И перевела для британцев: - Тир ол зе хайр.

- Она проститутка, - пожали плечами британцы. – Она просто делала свою работу. За что ее бить?

- Это коллаборационизм - заклеймил и британцев, и Светлану прокурорский работник из Москвы. Длинное слово и столкновение менталитетов породили бурную полемику, которая продолжалась до позднего вечера. Юрик в дебатах не участвовал, от спиртного отказывался и мучительно колотился мозгом о железную дверь собственной памяти. Вызвал он проститутку по телефону или подцепил на пляже, как попал в номер, что делал, и главное, зачем – все осталось там, за этой чертовой дверью. На третий день после отъезда Светы британцы начали выражать осторожное недоумение по поводу Юрикова бездействия.

- Возможно, жена идиота попала в беду, - втолковывали они тагильской учительнице. – Если бы я исчез на три дня, моя жена уже позвонила бы в полицию.

- Его жена позвонит в полицию, - обалдело перевела учительница. Разочарование от того, что перед ней не романтическая гомосексуальная пара, а обыкновенные собутыльники, заставило ее добавить от себя: - Пьянь и рвань, а туда же, в полицию… Узнав, что какая-то неведомая иностранка собирается заявить на него ментам, Юрик опрокинулся в кому. И не сразу понял, что из телефона вместо привычных длинных гудков несется звонкое «Алло, вас не слышно, перезвоните, пожалуйста».

- Светик, - просипел он, опомнившись. – Ты где, Светик?

- Дома, - абсолютно спокойно ответила жена. – На диване.

- А я? – растерялся Юрик, имея в виду свою дальнейшую судьбу.

- А ты в Турции, - напомнила Светлана. – Вернешься через три дня. И раз уж ты позвонил… придется тебе из аэропорта взять такси. Честно говоря, я не в состоянии вести машину. Воображение Юрика немедленно нарисовало страшную картину: диван содрогается от рыданий жены, по ковру катаются пустые бутылки изпод водки, мелкие таблетки феназепама высыпаются из светиной холодеющей руки. Чувство вины размером с гиппопотама придавило Юрика к шезлонгу.

- Ты меня простишь? – безнадежно спросил он.

- Ммммм, - ответила жена.

- Ты меня ждешь?

- Жду, Юрик, - вздохнула Светлана. – И жду, и даже где-то скучаю. Это туманное «где-то скучаю» превратило Юрика в горного козла, заплутавшего на конопляном поле. Последние три дня он посвятил эйфорическому пьянству и буйным авто-поздравлениям с тем, что жена его, идиота, все-таки любит. Во всяком случае, не бросит.

- Все вам, гадам, с рук сходит, - злобно сказала тагильская учительница, чей муж днем раньше свалился в детский бассейн, сломал руку и теперь усердно компенсировал нанесенный здоровью вред, вливая в себя литры халявного гостиничного бухла.

- Мужичок – не соломки пучок, - философски заметила ее пожилая землячка. – За свое надо держаться. Британцы, которых немедленно ввели в курс дела, засомневались, что «идиот» правильно интерпретировал настроение жены. Им казалось невероятным, чтобы «янг бьютифул вуман» осталась в Юриком после такого вопиющего «дизреспекта».

- У русской бабы душа широкая, не то что у вас, червей островных, снисходительно объяснял Юрик, размахивая стаканом. – Русская баба – она понимает, что человек может оступиться! Она простит!

- Простить-то простит, но пилить будет всю жизнь, - охладил Юрикову национальную гордость бритый наголо парень, который при знакомстве представлялся «Леша, член ЛДПР».

- Ну, попилит, подумаешь, имеет право! Раз сразу не убила, то все! Прощено и забыто! И только пятидесятилетний владелец автосервиса Ашот, успевший уже приватно поужинать тагильскую учительницу, покачал головой: - Лучше бы твоя жена тебе сразу, я извиняюсь, глаз подбила. Покричала, пообижалась, золота себе накупила. И успокоилась. А теперь тебе, я извиняюсь, пиздец. Первые подозрения в том, что Ашот, пожалуй, угадал, посетили Юрика, когда он, похмельный, с растрепанным чемоданом, выгрузился во дворе своего дома. На его обычном парковочном месте вместо глянцевовишневой «шкоды» стоял обгорелый скелет. Трогая пальцами обугленный остов машины, Юрик чувствовал предсмертные корчи плавящихся покрышек не только сердцем, но и желудком. В лифте ему стало плохо, поэтому он спустился на этаж ниже и дисциплинированно поблевал в соседскую ледянку. Утерся висящим тут же ватником, пригладил выгоревшие под турецким солнцем волосы и, сделав глубокий вдох, двинул в родное гнездо.

- С приездом, дорогой, - как ни в чем не бывало сказала жена. Она и правда сидела на диване и, сверкая безупречным маникюром, листала журнал. – Симпатичные бусики. В «бусики» - крашеные ракушки, криво нанизанные на леску – его нарядила тагильская учительница: - Жене в подарок. Она ж ничего купить не успела, а ты с пустыми руками...

- Откуда ты знаешь, может, он уже чего везет, только сам пока не знает, - загоготал партиец. Юрик попытался содрать с шеи ракушки, запутался, покраснел и противным тонким голоском спросил: - Хорошо горела? Светлана взглянула на мужа с интересом. Даже в пылу сражения с бусами Юрик успел заметить тень уважения, мелькнувшую на ее лице.

- Неплохо, - сообщила она. – Быстро.

- А менты? Света улыбнулась.

- Такое дело… дура-баба жидкость для снятия лака пролила, окурок уронила, а машина возьми да вспыхни как спичка… Никто не виноват, глупая случайность. Слава богу, обошлось без жертв. С этим Юрик мог бы поспорить, но не стал.

- Заслужил, - твердо сказал он, чувствуя, как желудок снова сводит судорогой. – Теперь все?

- Практически, - кивнула жена.

- То есть, забыли? – уточнил Юрик.

- Ну я – да, - Светлана испытующе посмотрела на него. – А вот насчет тебя не уверена.

- Свет, да я и не помнил ничего! Я ее вообще на спор вызвал, заторопился Юрик, даже не пытаясь скрыть облегчение. – Мужики говорили, на проститутку, даже самую страшную, у любого встанет…

- Мужики – это те пьяные бугаи из Нижневартовска? Бугаев Юрик не помнил, но на всякий случай кивнул.

- Ну да, а я сказал, нет, я не смогу, я жену люблю…

- И не смог! – захохотала Светлана. – Ты это сам придумал, или тебе мужики подсказали? Отмазка действительно была частью большого плана и плодом коллективного творчества.

- Главное – убеди ее, что ты с этой шлюхой не спал, - втолковывал Борян. Он был родом из Иванова, вследствие чего считал себя экспертом по женской психологии. – Запомни, даже если тебя застукали в койке, отрицай до последнего. Говори: еще никто ничего никуда не засунул!

- Факта проникновения не было, - веско подтвердил прокурорский работник из Москвы. Ашот слушал, потягивал виски, и на лице у него было написано: какие же вы все, я извиняюсь, дебилы. Сейчас, глядя в смеющиеся глаза жены, Юрик понял, то Ашот и тут оказался прав: дебилы и есть.

- Свет, - умоляюще сказал он, - ну что мне сделать, чтобы ты меня простила? Светлана посмотрела на него долгим взглядом и ответила: - Я сама все сделала. Прощаю.

И тут Юрику стало по-настоящему жутко. Он распахнул дверь в маленькую комнату, дико заозирался по сторонам и исторг душераздирающий вопль. Стеллаж, на котором стояли модели кораблей числом сто восемь штук, был пуст.

- Где… Ты… - захрипел он. – Я их собирал с двенадцати лет!

- А следующие двенадцать будешь собирать обратно, - невозмутимо отозвалась жена и выволокла на середину комнаты бельевую корзину, доверху наполненную разноцветными детальками. – Вот твои кораблики, не плачь.

- А почему они коричневые? И розовые? – с ужасом спросил Юрик, хватая фанерную палубу с торчащими бобышками.

- Покрасила, - больше не скрывая торжества, ответила Светик. – Чтоб тебе было интереснее собирать! Времени на это убила – жуть. Еле успела к твоему приезду.

- Что еще? – пискнул Юрик, усевшись на пол и обняв корзину со своей бывшей коллекцией.

- Главное ты уже видел, осталось так, по мелочи. Мелочью оказались два деловых костюма, аккуратно распоротых по швам, четыре пары ботинок, перекрашенных в ядовито-желтый цвет, и охотничье ружье, дуло которого Светлана каким-то образом загнула вертикально вверх.

- Теперь можешь стрелять из-за угла, - сказала Света, удовлетворенно наблюдая, как Юрик, подвывая, ползает по ковру среди обломков своей загубленной жизни. Наутро Юрик выглядел как бездомный клоун, который сражался с бродячими псами за кусок беляша, причем псы победили. Желтые ботинки, зеленые летние штаны, купленные специально для поездки в Турцию (в магазине Юрику казалось, что в этих штанах он вылитый Киану Ривз), белая рубашка с подпалинами от утюга (последний привет от Светланы) и пиджак от костюма, который Юрик усердно сшивал всю ночь. Рукава пиджака почему-то смотрели назад, подкладки не было вовсе – Юрик решил, что летом можно обойтись и без нее.

- Красавец, - прокомментировала Светлана. – В метро ты будешь иметь бешеный успех. Юрик вспомнил, что машины у него больше нет, и застонал сквозь зубы. Позвонить кому-нибудь из приятелей и одолжить костюм значило навечно обречь себя на насмешки и издевательства.

- Попроси у отца, - сжалилась Светлана. – В таком виде в больницу нельзя.

- А зачем мне в больницу? – не понял Юрик. – Я здоров.

- Ну и хорошо. Справку только принеси, - взгляд жены стал таким недобрым, что Юрик понял: придется пройти и через это. – Давай, звони отцу.

- И что я ему скажу?

- Правду. Но он, по крайней мере, не будет ржать над тобой в пивной следующие десять лет. Отец действительно не ржал. Приехал через час, швырнул на диван упакованный в целлофан костюм и уставился на сына.

- Щедро ты его отоварила, - то ли с восхищением, то ли с отвращением сказал он невестке. – Разводиться будете?

- Нет! – в один голос сказали Юрик и Светлана.

- Ну слава богу, а то я уже голову сломал, чего матери говорить. Костюм оказался черный, туфли – лаковые, на подозрительно тонкой подошве.

- Ну что смотришь, - огрызнулся отец. – Я думал, меня в нем похоронят. Юрик с содроганием натянул «гробовое», влез в ботинки и ушел на работу. Вечером, шлепая по квартире черными, как у тролля, ногами («похоронные» ботинки красились даже сквозь носки), Юрик сказал: - Знаешь, Свет, я сегодня обедал в чебуречной у метро. И было вкусно!

- Я рада, что тебе стали доступны простые радости жизни, отозвалась жена, и Юрик с облегчением услышал прежнюю Свету. Он не стал рассказывать ей, что, пожирая дешевый чебурек, услышал, как молодая и на вид вполне симпатичная женщина визгливо отчитывает мужа: - Спрааайт? Он, между прочим, денег стоит! Что, до дома не мог потерпеть? Да не хлопай ты дверью, машина не казенная! Ты где ботинки уделал??? Месяц как купили… И на Юрика вдруг обрушилась иррациональная гордость за свою жену, которая в три дня уничтожила финансовую стабильность семьи лет этак на

пять вперед. Бешеным вихрем промелькнули в голове Настасья Филипповна из литературы, княгиня Ольга из истории и почему-то Джессика Раббит. Юрик подумал, что черт с ней, с машиной. И с корабликами. Главное, жена его простила. И три месяца воздержания, на которые обрекли его Светлана и инкубационный период некоторых малоизученных вирусов – это не так уж долго, если смотреть в контексте всей жизни.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ……..