Матрос Петр Кошка-Голохвастов

К. Голохвастов.

Матрос 30-го черноморского экипажа Петр Кошка и другие доблестные защитники Севастополя.

С.-Петербург, 1895.

© OCR, подготовка текстовой версии - Игорь Андреев-Попович, Екатеринбург, фотограф (http://andreevigor.livejournal.com) © Web-публикация - военно-исторический проект "Адъютант!" (http://adjudant.ru)

Оглавление Оглавление.....................................................................................................................................2 .........................................................................................................................................................3 Обложка издания 1895 года..........................................................................................................3 I. Причина Севастопольской войны.............................................................................................4 II. Сиротка Даша............................................................................................................................6 III. Дальнейшие события.............................................................................................................10 IV. Смерть Адмирала Корнилова...............................................................................................13 V. Кошка соперничает с пластунами.........................................................................................15 VI. Тревога....................................................................................................................................20 VII. Игнатий Шевченко...............................................................................................................22 VIII. Иеромонах Аника................................................................................................................27 IX. Заключение.............................................................................................................................30

2

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Обложка издания 1895 года.

3

I. Причина Севастопольской войны. «Не посрамим земли Русския – ляжем ту, костьми, мертвые бо стыда не имут!» Так говорил знаменитый Великий князь Святослав, обращаясь к своей малочисленной дружине, во время своего «сидения» в Доростоке (Силистрия), будучи окруженным греческим войском, предводимым императором Цимисхием. И эта небольшая горсть, воодушевленная словами своего знаменитого полководца и своим мужеством, стойко выдержала осаду многотысячной греческой армии и флота с его губительным греческим огнем, чем и привела своих врагов в изумление, так что сам император, заключив со Святославом мир, лично поспешил выразить ему свое уважение.

[4] То было с лишком тысячу лет назад. Прошли века, много перемен произошло на Руси, появилась цивилизация с ее железными дорогами телефонами во всех местах, начиная со столицы и кончая деревней, завелись школы. Потомки славян давно уже сбросили с себя прежнюю национальную одежду, но сердце русского осталось прежним и одинаково бьется как прежде под тяжелой кольчугой Святослава-воина, так и теперь под фраком или «спинжаком». Никогда не изменится славянская натура, как ею не верти, по-прежнему она останется преданной вере отцов своих, царям и своей матушке – родной земле, что и доказывают последние войны нынешнего столетия: Кавказ, Севастополь, Плевна, Балканы и иные! Вот о таких героях я и поведу речь в целом ряде рассказов. Рассказывал я про Архипа Осипова, теперь пришла очередь вспомнить и про известного матроса Кошку, а с ним и о других удальцах, оказавших наряду с львиной храбростью редкие примеры истинно христианской любви к ближнему и великодушия. [5] Французским императором в то время (1853 г.) был племянник Наполеона I, известного своим нашествием на Русь в 1812 году, Наполеон III-й. Успехи русского оружия в Азии возбудили во Французах и их союзниках зависть, в особенности в англичанах, которые начали сильно опасаться за свои Азиатские владения, почти смежные с нашими. Как французы, так и англичане, желая отвлечь наши силы от Азии, начали подстрекать турецкого султана, чтобы он начал против русских неприятельские действия, общая ему за это свою помощь. Турки уже не раз до того времени испытывали над собою силу русского оружия, и еще недавно, в 1829 году султан, подписавший мир «на вечные времена», внимая подстрекательствам союзников, после некоторого колебания начал постепенно нарушать прежние с нами договоры. Возобновились обычные действия турок: притеснения православных в их владениях на Балканском полуострове и в Иерусалиме. Государь Император Николай Павлович, желая справедливо и миролюбиво уладить это дело, послал в Константинополь адмирала князя Меньшикова для [6] окончания с султаном всех этих недоразумений, причем посол предъявил ему следующие наши вполне законные требования: 1) Чтобы православное вероисповедание на всем Востоке пользовалось ненарушимой защитой султана, как было издревле.

2) По обещанию султана возобновить купол на храме Гроба Господня в Иерусалиме и сохранить православным все права со всеми прочими христианскими исповеданиями.

3) Разрешить постройку православного храма в Иерусалиме и приюта для бедных и больных богомольцев. Все эти требования были настолько скромны, что султан был готов 4

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

исполнить их, но так как французам и англичанам непременно хотелось войны, то они, чтобы принудить к этому султана, послали на турецкие воды две свои эскадры. Тогда Николай Павлович, видя, что требования его не исполняются, повелел Высочайшим манифестом своим войскам занять для вразумления турок Молдавию и Валахию, но только с тем, чтобы не начинать пока военных действий. Но эта мера ни к чему не привела. Под влиянием домогательств союзников [7], султан собрал верховный совет (по-ихнему Диван), в котором участвовало 280 советников и правителей, и после оживленных споров шериф торжественно провозгласил: «Да сделает Аллах меч султана острым!» На это император Николай ответил Высочайшим Манифестом своему верноподданному народу, заключительные слова которого я здесь привожу: «Россия вызвана на брань, ей остается, возложив упования на Бога, прибегнуть к силе оружия. Мы твердо убеждены, что наши верноподданные соединять с нами теплые мольбы ко Всевышнему: да благословит десница Его оружие, нами поднятое за святое дело, находившее всегда ревностных поборников в наших благочестивых предках. На Тя, Господи уповахом, да не постыдимся во веки!» Но до обнародования этого Манифеста начались уже военные действия на Балканском полуострове. Дело началось с того, что 15 октября огромное скопище турок напало на наш пограничный пост св. Николая, охраняемый четырьмя сотнями гарнизона, из которых 300 погибли, а остальные, видя, [8] что им не устоять против многочисленной вражеской силы, сожгли свои запасы и кинулись на пробой сквозь турецкие толпы. После этого неравного боя остались в живых только 24 человека, наполовину израненных. Остальные со своими женами и детьми полегли на месте. В числе перерезанных был и священнослужитель Серафим, павший в полном облачении с крестом в руках. До этого кровавого события в Европе думали, что все как-нибудь обойдется, и не совсем верили в неизбежность войны, да и союзники опомнятся от своего безумного намерения помогать притеснителям христиан, но русская кровь была пролита, и вся Россия вздрогнула от негодования. Война началась. Первым начал работу наш славный Черноморский флот. После целого ряда блестящих дел эскадра Нахимова уничтожила турецкий флот под Синопом, в сухопутные наши войска громили турок за Дунаем и в Малой Азии. До 1854 года война шла только с одними турками, которым уже приходилось довольно не сладко, но вмешались французы и англичане. [9] Наполеон III рассудил, что его знаменитый дядя, Наполеон I-й Бонапарт, вступая в пределы России с одной только стороны, т. е. с западной границы, поступил неправильно! Последствия этой неправильности были таковы, что всю его разноязычную армию выгнали из Москвы и по морозу проводили его по-свойски. Одним словом, великий полководец сделал крупную ошибку, и его менее знаменитый племянник решил исправить ее, а вместе с тем, отомстить и за двенадцатый год! Вот почему союзники порешили напасть на Россию сразу со всех сторон. Для этого довольно многочисленная часть союзного флота направилась в Балтийское море под крепости Кронштадт и Свеаборг. По Свеаборгу неприятель открыл такую канонаду. что ядра и бомбы сыпались в крепость дождем, и произошел даже такой невероятно редкий случай: одно неприятельское ядро попало в канал нашего орудия и засело в нем. Но бомбардирование это было неудачным: флот отступил и направился к Аландским островам. Там только удалось взорвать им укрепленные казармы, после чего 5

адмирал Непир, командующий этим флотом, объявил своим соотечественникам, [10] что непременно будет завтракать в Кронштадте и обедать в Петербурге. Но самохвальство так и осталось самохвальством. Простояв понапрасну некоторое время около нашей твердыни, флот направился прибрежьями Финского залива, громя из своих орудий видневшиеся у берегов деревни. Впрочем, Непиру не удалось воспользоваться трофеем этой победы, и он принужден был удалиться восвояси. Другая небольшая союзная флотилия направилась в Белое море прямо к Соловецкому монастырю. Подойдя к обители, командир флотилии потребовал от монахов покорности и немеленой сдачи. Но не испугались врага святые отцы и, ответив: «не быти по сему» и надеясь на Божью помощь, приготовились к защите. Всей боевой силы в монастыре было немного: маленький гарнизон, чуть ли не из одной роты – сами монашествующие, и артиллерии, состоящей из четырех малогодных к употреблению старинных пушек. Средств для защиты было очень мало, но Господь защитил хранимую им обитель, и неприятель после неудачной бомбардировки [11], потерпев поражение, принужден был удалиться. Но еще большая неудача постигла третью союзную флотилию в далекой Сибири. Подступив под Петропавловскую крепость, флотилия попробовала бомбардировать ее, но отступила с большим уроном, захватив с собою в плен матроса Удалова. Но и этот единственный пленник не захотел пережить своего позора и на пути в Лондон, осенив себя крестным знаменьем, бросился через борт в море! Итак, походы союзников на наши прибрежные границы окончились полнейшей неудачей, но зато на Крым двинулась огромная неприятельская сила. То был огромный флот, состоящий из 400 военных судов, влекущий за собою барки и плоты, переполненные сухопутными войсками. Вся эта армия в количестве 70,000 с громадной артиллерией двигалась по направлению к г. Евпатории. Далеко впереди, верст на 14 вширь и вглубь, двигался бесконечный лес мачт, шелестя на тихом южном воздухе своими флагами и вымпелами. Затем выровнялся он в длинную линию немного пониже Евпатории, против селения Кантуган, [12] дыхнул клубами белого дыма и паров, и через минуту воздух застонал от гула огромных морских орудий, и первые ядра с визгом и воем полетели на наш берег. То неприятель обстреливал берег, чтобы удобнее высадить свои войска. Перекрестился русский богатырь и невольно произнес последние слова Манифеста: «На Тя, Господи, уповахом, да не постыдимся во веки!»

II. Сиротка Даша. Еще одна такая победа – и у моей королевы не будет армии! Так воскликнул герцог Кембриджский, племянник английской королевы, обозревая поле сражения на реке Альме. Верхом на своем боевом коне этот известны полководец со злобою на сердце окидывал взглядом необозримые поля у реки Альмы, усеянные словно яркими цветами трупами англичан в красных мундирах. [13] Союзники победили! Но во что вскочила им эта победа? Наша пехота, малочисленная в сравнении с союзными войсками, и далеко уступающая им своим вооружением, шаг за шагом отстаивала каждую пядь своей родной земли.

6

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Не будем говорить о подробностях этого дела, так как цель этой книжки совсем иная, но только упомянем, что альминское дело стоило нам более 5,000 человек, выбывших из строя, убитыми и ранеными, а союзникам обошлась потеря в 4,000 человек. Сравнительно малую потерю неприятеля можно объяснить тем, что их с артиллерией было вдвое больше, чем нас, следовательно, нашим войскам (приходилось нашему солдату бороться одному против двоих) надо было бы потерять 8,000 или им две с половиной, а потери наши почти одинаковы. Много отличились в этой битые полки: Тарутинский, Бородинский, Владимирский и Казанский, Минский и Московский, действовавшие своим фронтом с таким мужеством, выше какого и ожидать было невозможно. Много способствовали своим примером и их храбрые начальники. Так, например, у генерала Горчакова 2-го, [14] бывшего всегда впереди, было убито подряд две лошади, и у самого его шинель была вся прострелена. Много было убито наших полковников, капитанов, а также офицеров, дравшихся в рядах со своими солдатами как львы. Много пострадала и наша артиллерия, у которой перебита была вся прислуга и лошади, и солдаты на себе вывозили орудия. В самом начале этого знаменитого сражения рано утром из Севастополя двигалась небольшая лошаденка, по бокам которой висели две корзины, из которых выглядывали: бочонок, горлышки бутылок и еще какие-то свертки. На этой же лошадке верхом ехал довольно красивый мальчик в белой фуражке, в матросском бушлатике, надетом, очевидно, с чужого плеча, так как он был широк для него, и в штанах из толстого солдатского сукна, вправленных в высокие голенища сапог. Вдали слышен был грохот начинающегося боя, и на горизонте подымались клубы не то облаков, не то дыма. По дороге его нагоняли конные и пешие войска, спешившие на Альму к месту побоища. Держась края дороги, [15] мальчик будто не замечал их, задумчиво устремив свои голубые, светящиеся добротою и далеко не детским умом глаза в морскую даль, в которой виднелся темный лес мачт вражеского флота.

- Гляди, ребята! – острили пехотинцы, глядя на ехавшего матросика, - морская кавалерия в Арьергарде! Мальчик не отвечал ничего и только с добродушным любопытством оглядывал загорелые лица усачей пехотинцев. То шли мимо его герои Олтеницы и Четаки, смуглые от южного солнца с подобранными за пояс шинелями и с касками на головах. И шли они, подымая ногами целые тучи пыли, батальон за батальоном, шелестя в воздухе своими простреленными в прежних боях знаменами и жолнерными значками. Ехали впереди их, покачиваясь слегка на своих седлах, командиры, давно уже покинувшие вои семейства, среди которых им было так хорошо.

- Здравия желаем, Ваше превосходительство» - слышится где-то далеко позади, и этот возглас, сопровождаемый грохотом барабанов и звуками музыки, становится все ближе и ближе. [16] - Здорово, молодцы! – послышался позади мальчика чей-то мощный возглас. Снова раздалось громкое «здравие желаем». Татарская лошаденка под матросиком испугалась и, шарахнувшись в сторону, чуть не угодила в канаву со своим всадником. Мальчик поспешил соскочить на землю и отвести ее в сторону. И было вовремя: мимо его пронесся вскачь седой генерал в сопровождении многочисленной свиты. Он узнал его. То был главнокомандующий князь Меньшиков. Вот и место битвы. Мальчик невольно остановился и загляделся на невиданное им до сей поры зрелище. Вдали на огромном пространстве, переполненном дымом, грохотали орудия, и трещала ружейная перестрелка. Казалось, что это был огромный котел, на котором все кипело. Лицо мальчика побледнело, и сердце его забилось под серым матросским бушлатом. Он видел среди дыма массы людей, конных и пеших, устремлявшихся с 7

бешеной отвагой друг на друга. Соседние высоты тоже дымились, изрыгая из своих орудий кучи ядер. [17] - О, Боже, - прошептал он, - сколько страданий. Вдруг слышит он, что-то с шумом пронеслось над его головою и угодило прямо в ствол какого-то дерева, переломило его верхушку и затем плюхнулось в траву.

- Бомба, братцы, бомба! – слышались голоса, и несколько идущих людей бросились в стороны.

- Бомба! – подумал мальчуган, соскочив с лошади. Но не успел он схватиться за уздцы, как раздался оглушительный взрыв, и он услышал, как мимо его ушей прожужжало несколько осколков, не причинив ему, между прочим, никакого вреда.

- Тут опасно, - подумал он, удерживая испугавшуюся лошадь. – Надо бы подальше куда-нибудь. Взяв лошадь за уздечку, он повел ее назад.

- Ох, братцы, - послышался чей-то стонущий голос.

- Ишь ведь, зацепила-таки, - бормотали солдаты, проходя мимо. В другом месте снова послышался стон. Видно зацепило не одного, а двоих, а может и больше. [18] - Братцы! – заговорил вдруг мальчик, очутившись около раненного. – Отнесите их вон туда. Ради Бога прошу вас! В голосе его и в прекрасных глазах было столько мольбы, что несколько человек поспешили поднять раненых и отнести под куст, где мальчик с лихорадочной торопливостью привязывал уже свою коняку.

- Что ты хочешь делать с ними? – спросил один из солдат, помогая поудобнее положить раненого.

- Идите с Богом, я уж как-нибудь сама… Сам управлюсь, - поправился вдруг мальчик, заметно смутившись. Солдаты не заметили этой легкой ошибки и. взвалив на плечи ружья, пошли догонять свою роту. Снять с лошади корзину, вынуть из нее бочонок и небрежно бросить на траву, затем вынуть свертки было делом одной минуты. Один из раненых все еще стонал, а другой уже лишился чувств.

- Не умер ли он? – подумал матросик, заметив. что затылок последнего был в крови. Надо было непременно привести его в чувство. Быстро сняв свой бушлат и засучив выше локтя рукава, мальчик [19] вынул из корзины кувшин с водой и чашку. Откупорив пробку кувшина, налил в нее воды и начал быстро промывать рану. К радости мальчика осколок содрал только кожу с волосами, не повредив черепа, и поэтому рана не была опасна, и явилась надежда, что солдат будет жив. Обложив голову его корпией и умело перевязав ее бинтами, этот молодой фельдшер, поспешно нацедив в стакан спирту. влил несколько капель ему в рот.

- Жив! Ну хорошо… Теперь перейдем к другому… Где у тебя задело? – обратился он ко второму раненому.

- Ох! Вот тут, - стонал он, указывая на правый бок, - Страсть как садануло… Дыхнуть даже трудно…

- Сейчас… Повернись – вот так. Нужно было снять мундир. Но как же его снять, если человек шевельнуться не может. Вопрос разрешился, впрочем, скоро и, не долго думая, мальчуган взял в руки нож, не жалея казенного мундира, распорол его там, где было необходимо, и разрезал белье.

8

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

- Ишь, как течет, и [20] не остановить… - бормотал мальчик, причем его красивое, с женским профилем лицо сделалось озабоченным. – Потерпи, земляк, я сейчас промою, а потом корпию туда воткну. Опять началась работа. Нежные белые руки деятельно и торопливо обмывали рану, причем ворот сорочки у мальчика расстегнулся, чего тот не заметил, но зато получивший облегчение раненый заметил белую девичью грудь.

- Ох, матушка! – заговорил солдат после сделанной ему перевязки, - спасибо тебе… Это Ангела послал Господь на утеху нашу.

- Ты можешь встать теперь? – спросил «мальчик», со смущенным видом застегивая ворот рубашки.

- Трудно, но попробую.

- Ты выпей немного водки… Бодрее будешь. У тебя немного кожу содрало с мясом и крови порядочно вышло… Дойдешь до лазарета, там доктор все как рукой сымет. Говоря это, мальчик или, как читатель догадался, девушка, налив чарку, поднесла ее к своему пациенту. Солдат, выпив, почувствовал себя бодрее и, хотя с трудом поднялся на ноги. [21] - Спасибо тебе, благодарю…- говорил он, глядя на свою избавительницу со слезами на глазах, - не ты бы, я, может быть, и кровью истек… Скажи мне, за кого Бога молить, чье имя поминать?

- Коли пойдешь и увидишь, что несут раненых, посылай прямо сюда, - проговорила девушка, избегая прямого ответа. Но солдат неотступно просил сказать ему свое имя.

- Дарья, - сказала она наконец, - Но только, ради Бога, не говори никому, что я не мужчина…

- Исполню твою волю. Никому не скажу. Но пока жив буду, не забуду в молитвах моих… И солдат, опираясь на ружье, с легким стоном поплелся к перевязочному пункту. Дарья, приняв меры, чтобы не узнали ее пола, снова наклонилась над раненым с перевязанной головой. Затем, успокоив его, она снова обратила внимание на все более и более усиливающееся побоище. Она глядела на то, как вдали куча всадников в красных мундирах (английская кавалерия) врезалась в колонну [22] серых пехотинцев. И как пехотное каре, задымившись от сильных залпов, отразила от себя этот натиск. Ее это не интересовало. Она видела только одно, что масса раненых, которых или несли на носилках, или они сами кое-как брели, двигалась все стороною, помимо избранного ею перевязочного пункта.

- Не на пути я встала! – подумала она сокрушенно. – Мне следовало взять левее… Но как же этого я оставлю? Вот видит она: двое солдат с касками, сдвинутыми со лба на затылок, тащат на ружьях раненого.

- Сюда! Сюда! – крикнула Дарья, махая своей белой фуражкой. Солдаты не слышали и продолжали свой путь. Дарья побежала к ним.

- Вон туда несите, туда, - кричала она, еле переводя дух от быстрого бега.

- Нешто там дохтур? – осведомился один из несших.

- Да, да, там… несите скорее! Солдаты последовали за нею, и опять началась у Дарьи работа. Вскоре и все заприметили у того кустика клячонку худую, а около мальчика в белой фуражке, разложившего [23] вокруг себя свою нехитрую аптечку, и поползло, да заковыляло туда со всех сторон изувеченное, да порубленное вражескими саблями наше воинство. С засученными по локоть рукавами, с разгоревшимися от хлопот и жары красивым лицом хлопотал проворный мальчишка, суетясь среди более и более прибывавших 9

страдальцев. Без устали перевязывал он горячие раны, нацеживал из бочонка чарку вина и подносил к запекшимся губам раненого. Изумленно глядели на него суровые усачи гренадеры, и каждый, глядя на колыхавшуюся под его рубашкой высокую грудь и откидывающуюся по временам от усталости прекрасную головку, угадывал в нем что-то женское.

- А то Господь Ангела послал с престола своего нам на утешение, - говорили они. Но кто была эта, принявшая на себя такой, по-видимому, непосильный труд, и перед подвигом которой могло бы преклониться все человечество? В Севастополе, в так называемой Сухой Балке, в ветхой небольшой лачужке жила эта девочка, известная каждому городскому жителю под именем сиротки Даши. [24] С малых лет лишилась она отца, черноморского моряка, и матери, после которых лачужка эта досталась ей по наследству. Росла и хорошела Даша под попечением жен матросских, а, выросши, она брала на себя посильную работу на офицеров и на «дядюшек», как она называла старых сослуживцев своего покойного отца. Кто знает, может быть, и весь век прожила бы Даша в своем уединенном домике за вечным своим шитьем, да штопаньем, может быть и замуж бы вышла за какого-нибудь матроса, и никто бы не знал о существовании Дарьи Александровой. До той поры жила она под общими попечениями довольно счастливо и ни за что не променяла бы своей лачуги даже на палаты белокаменные, но вот пронеслась весть о приближении врагов, и словно со дна моря вырос целый лес мачт союзного флота! И узнав, что ее «дядюшки», т. е. весь гарнизон и морские команды получили приказ выступать на защиту Севастополя, Даша почувствовала, что и в ней забилось отцовское наследие – богатырское сердце Черноморца. [25] Захотелось и ей послужить святому делу, но… На что может быть пригодна она, полуразвившаяся девушка? Ведь не из пушек же ей палить и на врага со штыком идти? И видно внушил ей Господь мысль великую. Не долго думая, бросила она избенку отцовскую, продала всю свою рухлядь, а на вырученные деньги купила старую клячу, да бочонок спирта, нащипала корпии, сколько могла и наполнила ею две корзины. В аптеке накупила разных примочек, мазей, пластырей и других необходимых лекарств, достала у дядюшек старый матросский бушлат, белую фуражку и прочее платье и, переодевшись, двинулась туда, где лилась уже кровь православных в защиту Русской земли! Кончилась битва. Усталая Дарьюшка, отправив последнего раненого, еле держась на ногах от усталости, но зато довольная успехом своего дела, собрала свой «лазарет» в корзины и двинулась далее, вслед за отступающими войсками к Качским высотам и на другой день снова возобновила свою деятельность. Вскоре узнала про Дарьюшку вся армия! Много потом еще присоединилось [26] к ней других женщин и девушек, и с помощью их еще усерднее заработала Дарьюшка. Узнал о ней в далеком Питере и Сам Государь и прислал ей медаль золотую, а Сама Царица пожаловала ей золотой крест с надписью: «Севастополь», все старослужащие поднесли ей икону Спасителя как знак, во имя кого послужила она своим братьям. Итак, читатель, надеюсь не посетуете на меня за то, что я познакомил вас с первой сестрой милосердия.

III. Дальнейшие события.

10

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Не наше дело судить, почему мы проиграли сражение при реке Альме, но эта дорого стоящая победа дала возможность укрепиться на наших берегах. В 7 часов вечера по Севастополю пронеслась смутная весть об отступлении нашей армии, а в 9 часов вечера прискакал курьер к адмиралу Корнилову с печальной вестью, что сражение проиграно, и войска наши отступают. Тогда адмирал Корнилов собрал [27] на совещание других адмиралов и капитанов кораблей и произнес им следующую речь: - Армия наша дралась храбро, но потерпела поражение; неприятель идет на Севастополь: флот его может сжечь наши корабли. Предлагаю всему нашему флоту выйти в море, напасть на неприятельский флот и стараться разбить его, а при неудаче схватиться на абордаж, т. е. сцепиться с самыми сильными неприятельскими кораблями и взорваться на воздух! Этим мы спасем армию и Севастополь! Но тут встал герой Синопа адмирал Нахимов, который в своей речи выразил невозможность борьбы 14-ти кораблей с флотом в десять раз сильнейшим. После Нахимова говорил капитан Зорин, выразивший необходимость затопить корабли на фарватере, но Корнилов не разделял этого мнения. Об этом совещании было доложено главнокомандующему Меньшикову, который, согласившись с последним мнением, пригласил Корнилова привести его в исполнение, т. е. преградить вход в рейд затопленными кораблями. Тяжело было выслушать такое вызванное крайней необходимостью приказание [28] его светлости, жаль ему было этих кораблей, с которыми он молодецки еще недавно рыскал по волнам Черного моря, громя турецкий флот! Жаль ему было расставаться с этими грозными деревянными богатырями, обреченными к славной гибели, среди которых был и славный герой Синопа корабль «Три Святителя». Жаль ему было настолько их, что он решился отвечать Главнокомандующему, что он, вице-адмирал и генерал-адъютант, не может привести в исполнение эту меру, считая оную самоубийством.

- Ну так отправляйтесь в Николаев, а я поручу это Станюковичу, - ответил князь (А. П. Хрущев. Записки об обороне Севастополя). Корнилов остался и исполнил волю его светлости. К рассвету 11-го сентября вход в бухту был загражден пятью затопленными кораблями и двумя фрегатами. Деятельно начали готовиться севастопольцы к защите. По указаниям храброго и искусного инженера Эдуарда Ивановича Тотлебена принялись в особенности укреплять южную сторону Севастополя. День и ночь кипела работа, в которой принимали деятельное участие [19] женщины и даже дети, таскавшие в подолах своих рубашонок землю. Матросы волоком тащили снятые с потопленных кораблей орудия и утверждали их на батареях, саперы прорезывали в насыпях амбразуры. Так рос грозный Севастополь не по дням, а по часам, подобно мощному богатырю, готовый до последнего издыхания отстаивать себя от иноземной вражеской силы! О, если бы встал из земли старый витязь Святослав и взглянул на потомков своих славных дружинников. Он увидал бы, что и тысяча лет не изменила славянской удали! За это время, пока укреплялась южная сторона Севастополя, французы и англичане хозяйничали по всему побережью Черного моря. Будем говорить короче. На другой день после того, когда наши суда были потоплены, французы с удивлением увидели, что бывшие накануне в рейде суда вдруг исчезли, и вход через него, по-видимому, оставался свободным. Но это им так казалось, потому что поверх воды выглядывали концы мачт затопленных судов. Тогда только поняли изумленные враги, что тут, [30] по-видимому, творится что-то не совсем ладное. Теперь французский главнокомандующий, предполагавший атаковать сперва северную сторону, изменил свой план и, дав отдохнуть войскам на Бельбеке, направил их через Мекензиев лес и Черную речку к южной стороне, которая в то время была еще 11

совсем не укреплена. Французы заняли собою Федюхины горы, остановившись там на бивуаках, а англичане заняли Балаклаву. Но как они ее заняли? Вот как. Под самой Балаклавой английский авангард был встречен ружейным огнем и гранатами. Англичане торопливо выстроились в боевой порядок, и в то же время 20 судов (Сведения эти, как и многие другие, заимствованы из «Истории обороны Севастополя ген. Хрущева», из «Бесед о Севастопольской обороне А. Погосского» и других) их вытянулись перед Балаклавой, и с моря, и с суши открылась канонада по городу. Вся эта многотысячная армия громила хижины и развалины и, заметив, что никто уже больше оттуда не стреляет, доблестные Джон-Були с громким криком «ура» бросились в штыки, беспрепятственно [31] вошли в город и восстановили в нем свое победоносное знамя! Победа полная! Ура! Но, однако, где же неприятель? Пошли победителя искать «неприятеля». Нашли и почесали свои затылки… Балаклавским гарнизоном оказался (заметьте, против нескольких тысяч армии и флота!) 60 человек изнуренных ранами и болезнями греков, 30 человек отставных солдат и 4 полупудовых мортирки – вот и вся сила, которую победила Британская армия!

- Неужели вы думали остановить собою целую армию, - накинулся английский начальник на командующего гарнизоном капитана Стамати.

- Мы думали и только думаем об исполнении своего долга! – ответил капитан. О таких «победах» даже и в Лондон сообщать, казалось, было бы совестно, но телеграмма помчалась туда и возбудила восторг тамошней публики. Наконец, в Севастополь для подкрепления начали прибывать полки: Московский, Бородинский, сотня казаков и одна батарея. Прибыл и казачий, наказной атаман Хомутов с отрядом из 17 дивизий, [32] а за ним пришли еще невиданные в Севастополе странные пехотинцы, одетые в рваные черкески, в папахах, с мрачными загорелыми усатыми лицами и с накинутыми на плечи лохматыми бурками. Ни у кого из них не было на ногах сапог, а их заменяли кожаные лапти (постолы), прикрепленные к ногам сыромятными ремнями. Пошли эти диковинные люди своей легкой, неслышной поступью в город и выстроились на площади. Подъехав к ним, генерал поздоровался и крикнул: - Полы завернуть!

- Авже ни як нэможно Ваше Парвасходытэлство! – ответил их предводитель, седой как лунь старик.

- Это почему?

- Бо богацько е таких, що зовсим без штанив… Дюже не пригоже будэ! – проговорил старшина, косясь на смотревшую на его «вийско» публику, среди которой преобладали дамы. Генерал улыбнулся, махнул рукою и поехал дальше. Он знал, что это за войско и рассудил, что и взыскивать было нечего. То были знаменитые пластуны или, как [33] их иначе называли, ползуны. Люди, не имеющие понятия, что такое страх, и со злобы кусающие ружье свое, если оно дает промах. Люди-змеи, неслышно подкрадывающиеся среди невозмутимой тишины, когда всякий шорох должен быть слышен, к врагам и ворующие часовых с их постов. Люди неулыбающиеся и суровые, мало разговорчивые и читающие вместо молитвы какие-то заклинания, которые, по их мнению, избавляют их от пуль. Это черноморские пешие казаки, изумлявшие иностранцев своей холодной храбростью и не произносившие ни одного стона, как бы ни была сильна полученная ими рана. В конце сентября Севастополь был укреплен, на нем было уже 340 орудий и 32 полевых, 24,000 человек гарнизона. Начальство над бастионами приняли по отделам: генерал Асланович, адмиралы: Новосильский, Истомин и Панфилов. Сам Корнилов был 12

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

повсюду и ободрял солдат. Однажды, обратившись к Московскому полку, он весело сказал им: - Помните, московцы, на вас смотрят Царь и Россия. Работайте так, чтобы Москве было любо принять вас как настоящих московцев! [34] - До смерти постоим, Ваше Превосходительство! – ответил полк. И все блестяще сдержали свое слово.

IV. Смерть Адмирала Корнилова. Союзники раскинули свой лагерь на расстоянии около трех верст от наших укреплений; французы заняли местность от Сарданакиной балки, а англичане – от этой балки до склона высоты к Инкерману. К ночи на 5-е октября французские батареи были вооружены 73-я большими пушками. Но вот занялась заря достопамятного 5-го октября. Сначала наши перекидывались выстрелами с неприятелем, чтобы помешать их осадным работам возводимым с замечательной быстротой. А в седьмом часу утра вдруг загремели их орудия, и началась страшная канонада. Тучей неслись ядра и разрывные бомбы с неприятельских укреплений в наши бруствера, разрушая их поминутно. В воздухе был, как говорится, чистый ад. Рев громадных орудий смешивался [35 ]и с треском перекатной ружейной пальбы, с бешенным визгом и воем летящих и лопающихся снарядов. Неприятель «жарил» вовсю, но вот приблизился еще их флот и начал громить в наши укрепления из 1,500 орудий! Можно себе представить, что это было такое! Нужно было удивляться, как не было истреблено все и вся от этого буквального дождя пудовых ядер и гранат. Земля тряслась, будто впереди случилось извержение вулкана, а от страшного гула и грохота люди положительно не слышали друг друга. Но матросы и солдаты твердо выносили все это и, мрачные с опаленными лицами, молча наводили свои орудия, стреляли, опять заряжали. Вот шальная граната угодила в бруствер и разметала в стороны обшивку, брызнули камни, а затем разорвалась и она сама. Не то с пением, не то с жужжанием полетели во все стороны чугунные осколки, задевая по пути по удалым головушкам. С легким стоном падают один за другим моряки и солдаты, а на их места становятся другие и с суровым спокойствием на лицах принимаются исполнять свое дело. [36] А над головами их с ревом, свистом и гиком летят новые тучи чугуна и свинца, заслоняя собою Божий свет.

- Ишь, ведь как разнесло их сегодня, - ворчит матрос, прислоняясь спиною к брустверу и закуривая трубочку.

- К бомбической! – еле слышится голос офицера среди шума канонады.

- Есть! – слышится ответ, и огромное орудие с ревом пускает из себя снаряд. Вот, на самом опасном месте, где больше всего пирует смерть, среди дыма, поднятого пушечными залпами, появляется характерная фигура в генеральских эполетах, со сдвинутой на затылок фуражкой и с подзорной трубою в руке. Все эти гранаты и целый рой кружащих осколков существуют будто не для него. С невозмутимым спокойствием на своем лице напрасно старается он проникнуть взглядом покрытое впереди дымом пространство и досадует.

- Ничего не видно-с, - говорит он, собственно ни к кому не обращаясь. Глядя на него, веселее становятся лица моряков. С большим рвением принимаются они за свое дело.

- Павел Степаныч тут, Павел Степаныч тут…- слышится говор между ними. [37] 13

А Павел Степаныч Нахимов появляется повсюду. Не торопясь, он обходит бастион за бастионом, ободряя людей своими шутливыми замечаниями, и при виде его забывают матросы все опасности на свете. Но вот появляется еще один герой. Молодой, красивый, с симпатичным лицом генерал верхом на коне, окруженный своим штабом, мчится он среди свиста и воя пуль и ядер. Не склоняется его гордая голова перед свистящими мимо его осколками, а только громко и весело ободряет сражающихся.

- Корнилов! Корнилов! – слышатся восторженные голоса моряков, провожавших его глазами. Вот он уже на пятом бастионе. Поздоровался с солдатами, вставшими в ружье, и вдруг видит он приближающегося к нему Павла Степановича, которого Корнилов едва узнал, потому что лицо храброго адмирала все в крови. Нахимов ранен! Все это видят, но никто не смеет напомнить ему о ране, он этого не любит. Не решается заметить этого ему и Корнилов, но все-таки слегка напоминает, что лицо его запачкано. [38] - Это ничего-с… - спокойно отвечает Нахимов. Потом можно будет умыться. Вот более четырех часов длится эта канонада. Вдруг среди общего гула выстрелов раздался еще более страшный грохот, и над одной из французских батарей взвился столб огня и дыма, бросая из себя обломки балок и куски человеческих тел. По всей нашей линии пронеслось громкое «ура». Это был взрыв французского порохового погреба. Орудия в этом месте замолчали, и когда дым рассеялся, все увидали вместо батарей только груду развалин. Осмотрев укрепления, Корнилов помчался к кн. Меньшикову с рапортом о состоянии укреплений и затем стал распоряжаться снабжением батарей боевыми припасами. Сделав необходимые распоряжения, Корнилов поехал на Малахов курган. Надо заметить, что Малахов курган считался самым опасным пунктом во всей оборонительной линии Севастополя, и все внимание неприятеля сосредотачивалось на нем, а потому обстреливали его больше всех. Многие офицеры старались удержать [39] мужественного адмирала от этого намерения, зная, насколько он был дорог для Севастополя и России.

- Поберегите себя, Ваше Превосходительство, - говорили ему окружающие, - мы все ручаемся за усердие защитников этого бастиона.

- Знаю, что и без меня всякий исполнит свой долг, - ответил Корнилов, - но я сам чувствую душевную потребность взглянуть на наших героев в минуты их подвигов! С этими словами он поскакал на Малахов курган. Там был чистейший ад. Сосредоточенные со всех неприятельских батарей орудия изрыгали из себя целые тучи чугуна и свинца, неся повсюду смерть. Раненых и убитых едва успевали выносить. Адмирал слез с коня и пошел пешком по бастиону, ободряя на каждом шагу молодцовморяков, как вдруг ядро упало прямо ему в ногу и раздробило ее. Корнилов упал, подбежавшая свита и офицеры бросились подымать его. Опомнившись от удара, адмирал сказал совершенно спокойным голосом: - Ну, друзья, предоставляю вам отстаивать Севастополь и не отдавать его! [40] После этих слов он лишился чувств. Мрачно, сняв шапки, провожали с полными глазами слез храбрые моряки своего доблестного начальника. Его снесли в морской госпиталь. Там он прострадал два часа и пред своей кончиной обратился со следующими памятными всякому, кто слышал, словами: - Скажите всем, как приятно умирать с чистой совестью. Благослови Господи Россию и Государя, спаси Севастополь и флот!

14

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

и с этими словами герой скончался. Но тут случилось замечательное совпадение. Только что испустил дух Корнилов, как вдруг, подобно погребальному салюту грянул страшный залп из всех орудий неприятельского флота; зарокотало бомбардирование еще более страшное, какого не было еще никогда! Казалось, враги хотели непременно засыпать многострадальный город, как Везувий своей лавой Помпею, так и они, Севастополь грудами чугуна и свинца. Страшный оглушительный гул носился в воздухе в целом вихре чугуна. То там, то сям разражались взрывы пороховых ящиков, и пространство наполнялось едким пороховым дымом, [41] в котором повсеместно, подобно молнии, врезались огненные струи выстрелов. Не лучше было и самому городу. Его обстреливали с моря калеными ядрами, и дома начали загораться во всех местах. То были тяжелые и ужасные минуты, но в сердцах защитников не было робости. Страшно бедствовал в особенности 3-й бастион. В нем два раза люди были буквально уничтожены все до одного, его орудия умолкали на время, потому что и стрелять из них было некому, но приходили другие, и снова начиналась пальба. Тут уж офицеры и солдаты без всяких чинов работали на бруствере с одинаковым усердием. Вдруг при непрерывном гуле канонады раздался позади защитников страшный грохот. То был взрыв порохового погреба, и когда дым рассеялся, перед их глазами предстала ужасающая картина: вся передняя часть бастиона опрокинулась в ров вместе с орудиями и разбитыми в щепки станками, в обломках лежали обгорелые и обезображенные трупы. С неприятельской стороны сквозь общий гул доносились торжествующие крики. Но на минуту ошеломленные, оставшиеся в живых [42] защитники бросились к двум орудиям и ответили им гранатами. Вот лежит среди трупов молодой мичман и кричит ослабевающим голосом: - Держись молодцы! Затем он падает навзничь, а над ним наклоняется седой капитан с остатком оторванной руки и, осеняя молодого человека крестным знамением, говорит ему: - Отдаю тебя Богу, Царю и Отечеству. Затем, увидев людей, несущих снаряды, приподнялся и гаркнул мощным голосом: - Снарядов сюда! То были отец и сын, неустрашимые моряки. Еще раз грохнули две пушки, то был последний огненный вздох 3-го бастиона.

V. Кошка соперничает с пластунами. Адская канонада все еще продолжается. Ожидали штурма, именно на разрушенном 3-м бастионе, который, по выражению матросов, все еще продолжал «огрызаться», [43] хотя он был положительно разбит весь и из 22 оружий осталось всего только 2 и пять человек прислуги! Нужно было прислать туда подкрепление. С корабля «Ягудиил» отрядили 75 человек на помощь бедствующим. Но из этих семидесяти пяти человек пришло к месту только 25 человек, а остальные полегли на дороге, шедши под огнем… По всей оборонительной линии стояли наши батальоны под ружьем в ожидании штурма, вдали тоже виднелись штурмовые колонны в ожидании сигнала. Вдруг на Малаховом кургане раздался страшный взрыв, так что земля задрожала. В эту же самую минуту подобный же взрыв раздался и в английской батарее.

15

К шести часам вечера весь союзный флот вдруг снялся с якорей и начал выходить из боевой линии, буксируя за собою свои разбитые суда. Наши береговые батареи провожали их меткими выстрелами. Наконец, грохот канонады начал постепенно утихать, а к вечеру почти все смолкло, только одна английская батарея, подобно обозлившейся собачонке, продолжала тявкать своими пушками до [44] самой темноты, посылая свои снаряды все в тот же многострадальный 3-й бастион. Наконец наступила ночь, и водворилась тишина. Так кончилось это знаменитое бомбардирование в день 5-го октября. Весть об этом бомбардировании нашей твердыни облетела всю Россию. Дрогнуло русское сердце, и все помыслы обратились к Севастополю. Со всех концов Руси православной посылались к месту действия множество пожертвований деньгами, вещами и перевязочными средствами. Великая Княгиня Екатерина Павловна учредила первую Крестовоздвиженскую Общину Сестер Милосердия и, благословив их, послала в Севастополь. Государь Император послал туда детей своих, Великого Князя Михаила Николаевича и Николая Николаевича, причем писал к князю Горчакову следующее: «Полагаю, что долг чести требует, чтобы ты Моих рекрут немедля отправил в Крым к Меньшикову с тем, чтобы они там оставались при нем до минования опасности или до изгнания неприятеля; потом же, чтобы воротились к тебе. Ежели опасность есть, то не Моим детям удаляться от нее, а собой [45] подавать пример другим. Итак, с Богом, вели им отправиться туда. Прощай, обнимаю тебя душевно, да хранит тебя Господь. Обними Моих рекрут, благослови их путь и всем нашим поклонись». В другом письме к князю Меньшикову от 14-го октября. «… Сыновьям Моим Николаю и Михаилу дозволил Я ехать к тебе: пусть присутствие их при тебе докажет войскам степень Моей доверенности. Пусть дети учатся делить опасности ваши и примером своим служить одобрением Храбрым нашим сухопутным и морским молодцам, которым Я вверяю. Обнимаю от души; да хранит тебя и всех вас Милосердный Бог. Сегодня отслужили панихиду по почтенному герою Корнилову и горько плакали. Царство ему Небесное!» (Из собственноручных писем Императора Николая Павловича к Севастопольцам). После 5-го октября неприятель снова продолжал сильное бомбардирование, надеясь устрашить этим гарнизон и ворваться через засыпанные рвы и разрушенные стенки в город. Но все их старания были напрасны, [46] защитники стойко выдерживали осаду, а разрушенные насыпи и бастионы в одну ночь вырастали снова, готовые принять к себе врага во всякую минуту. Тогда французы и англичане, видя безуспешность своих усилий, повели правильную осаду и начали свои подступы против 3-го и 4-го бастионов и Малахова кургана, не прекращая, между тем, своей неумолкаемой канонады. Потянулись бесконечные дни томительной осады среди вечного неумолкаемого гула канонады, вырывающей каждый день у нас из строя до 200 человек. Осада длилась целых триста сорок девять дней! И в продолжении этого длинного периода времени этой достопамятной войны было столько частных подвигов бесшабашной, молодецкой удали, что сами неприятели, изумленные этим, бросали ружья и рукоплескали с криками «браво»! После 10-го октября прибыла суворовским маршем 12-я пехотная дивизия, за ней 12 эскадронов конницы, 56 орудия и 12 сотен казаков; за ними двигались еще драгунская дивизия и три конные батареи. Тогда, чтобы отвлечь усилия неприятеля от Севастополя, Меньшиков решился атаковать английскую позицию и направил [47] новоприбывшие войска прямо с похода на Балаклаву.

16

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Произошло знаменитое Балаклавское сражение, окончившееся полной победой наших войск, причем в наши руки попалось небольшое количество пленных, лошадей, немало оружия, одно знамя, 11 орудий, 60 патронных ящиков и всякого турецкого скарба. Балаклавская победа оживила дух наших войск, которые с большим рвением принялись возобновлять разрушенные укрепления.

23 октября изволили прибыть Великие Князья Николай и Михаил Николаевичи. Войска приняли Царских детей восторженно.

- Драться будем, ребята! – сказали они, объезжая войска под сильным дождем.

- Рады стараться! Ура! Готовы в огонь и в воду! – слышались повсюду крики.

- Государь Император кланяется вам, ребята!

- Будем драться насмерть! Ура! Полетели на воздух шапки, и каждый воин, ободренный ласковым Государевым словом, чувствовал сильный восторг. Это совершилось перед самым Инкерманским сражением, почти накануне. [48] 24-го октября началось знаменитое Инкерманское дело, хотя для нас и неудачное, но зато полки столько выказали геройской отваги, что привели в немалое смущение союзников. В такой маленькой книжке всего не рассказать, а пришлось бы исписывать целые тома, чтобы описать мало-мальски подробно, но не утерплю, чтобы не упомянуть следующего эпизода. В пылу битвы рядовой Охотского полка (имя неизвестно) выносит на себе убитого французского офицера. Когда к нему обратились с вопросом, к чему он притащил убитого, солдат ответил: - Это храбрый офицер! Он на моих глазах уложил троих наших и моего капрального. Я не спускал с него глаз и, все-таки добравшись, всадил ему в бок штык. В ту минуту, как он падал, он осенил себя крестным знамением. Вижу я, что это не бусурман, а христолюбивый воин, и потому нужно похоронить его с нашими. поступок и ответ настоящего православного витязя. А вот вам тоже подвиг, но только особого рода. Кончился бой. Истомленные войска двигаются к Севастополю [49] отдельными группами, а некоторые, уже сильно усталые и изнемогшие, садятся при дороге. Откуда ни возьмись, появляется старуха, идет она, изгибаясь под вязанкой дров, с большущим горшком и сковородкой под мышкой. Живо усевшись между солдатами, она развела огонь, разогрела сковородку и, смазав ее постным маслом, проворно начала печь оладьи! Быстро исчезают оладьи в желудках проголодавшихся воинов, а старуха печет все новые и приговаривает: - Кушайте, отцы мои, кушайте, детки Царские! Бедные крохоточки вернут вам силы богатырские… Кушайте, родные, дар Божий во здравие! Велик ли сам по себе оладушек, но тот, кто был в деле, сам поймет, что дорог он сам по себе, но и дороже каждому чистое материнское сочувствие. И никто не посмел предложить ей плату, от которой она, наверное бы, отказалась. После Инкерманского сражения на бастионах потекла прежняя жизнь, пополам со смертью. Часто повторяющиеся штурмы и сражения никому уже не угрожали, все свелось только на мелкую перестрелку [50] и беспрестанным ночным нападениям охотников. Теперь обратимся к нашему герою, о котором не было сказано еще ни одного слова. Вот траншея (глубокий ров, по которому ходят на бастионы), тянувшаяся из города среди бастионов. По бокам ее темнеют тесные землянки. Подымемся на самый бастион, площадка которого вся перерезана траверсами (насыпями). На насыпях лежат пушки и целые пирамиды чугунных ядер. Вот землянка, вырытая в длину человека. Это «квартира» офицера, начальника бастиона.

17

На свежего человека бастион производит довольно жуткое впечатление. Поминутно проносятся над головою пули, шлепаются тут же на землю. Вот и солдатские землянки с нарами человек на пять. Землянка эта так низка, что нужно входить туда согнувшись. Первое что там попадается на глаза, так это икона с теплящимися под нею восковыми свечами. В землянке совсем было бы темно, если бы не свет от свечей. На нарах сидят три матроса и играют в карты. Двое из них уже пожилые, [51] с большими усами и бакенбардами, третий выглядит совсем молодым, с маленькими усиками и плутоватым выражением скуластого лица.

- Ну, подставляй нос, - говорит молодой, держа с угрожающим видом в руке целую колоду крат.

- Который раз уже! – говорят черные бакенбарды, защищая ладонью свой орган обоняния. – Ишь, везет ему, словно жиду!

- Не жалей носа! – трунит молодой, - все равно завтра его оторвет с башкой, пожалуй. Делать нечего, партнер покоряется своей участи, и молодой мерно начинает отсчитывать удары по носу. Не успел он отсчитать до пяти, как в блиндаж (землянку) вбежал матрос.

- Знаете что, братцы? – заговорил он, садясь на нары. – Давеча ползуны аглицкого енерала в город повели!

- В город? – спросили играющие, бросая карты.

- Енерал, как есть! – сообщал новоприбывший. – И мундер на ем красный, все как есть, и усы бриты…

- Может быть и барабанщик, - усмехнулся молодой, не выпуская из рук карт.

- Чево барабанщик! Знаю я ихнее [52] войско… Все у них, как следует. Шапка большая, мундир красный с вышивкой и без штанов!

- Оно известно, - заговорил бакенбардист, потирая свой покрасневший от ударов нос, - ползуны – народ аховый. Для него все трын-трава.

- Нашим не ухитриться так, - сказал другой, поглядывая на молодого матроса.

- Мы и сами любому ползуну нос утрем! – ответил тот.

- Ну, полно, не похваляйся! Хотя ты и Кошка, но тебе не в жизнь не проползти так ловко, как ползуны. Вон знаю я одного, седой такой, Даниленкой его зовут. Супротив его и другие ползуны ничего не стоят!

- Поглядим! – молвил Кошка, вставая. – Похваляться не буду. а то скажу, что денег у нас на выпивку больше нет.

- У меня есть ассигнация, - сказал Семенов, тот самый, которому Кошка бил нос, Хватит.

- Мало! Приходится занять.

- У кого занять? Не в город же идти, когда туда не пущают!

- У англичанина займу! – сказал Кошка и, встав, вышел из землянки на чистый воздух. [53] Вечерело. На площадке бастиона среди валяющихся черепков от бомб и гранат и изломанных лафетов толпился народ. Все идет своим порядком: пули по-прежнему посвистывают, да частенько раздается голос сигналиста: - Лохматка! (Бомба, которая при полете дает от себя целый сноп искр) И, не дожидаясь, чтобы матросы прилегли, докрикивает: - Не наша! Армейская! Бомба пролетает над головами людей и теряется где-то вдали за бастионом. На площадке появляется какая-то баба, неся завернутые в тряпицу горшки.

- А где, родимые, Сидоров Степан Петров? – спрашивает она матросов.

- А ты, матка, обед, небось, принесла? – спрашивает один из них.

- Обед, батюшка, обед… Опоздала я маленько, да…

18

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Опоздала и есть! Вон он лежит, покрытый шинелью, не до обеда ему теперь. Смотрит баба, и чашки да горшки из рук выронила. Лежит ее Сидоров с разбитым черепом, устремив стеклянный [54] взгляд к небу, а рядом лежат еще пятеро и ждут, когда придут за ними и понесут на место вечного упокоения.

- Ох, мой родимый, на кого ты нас покинул, сиротинушек! – взвыла матроска. наклоняясь над трупом и не замечая, как шлепнули около нее две пули.

- Полно выть-то, Настасья Егоровна! – услышала она над собою голос, и кто-то коснулся ее плеча. Подняв голову, увидела она перед собою Кошку с трубкой в зубах.

- Тут нам всем удел такой, и не на свадьбу мы пришли сюда, - продолжал молодой матрос. – Пойдем-ка, я тебя провожу. Настасья покорно стала и последовала за ним.

- Уж такое все на меня горе пошло теперича, - продолжала она, - давеча домишко наш бонбой разворотило, а теперь и мужа убило… Дай хоша проститься с ним.

- Оно известно, надо…- буркнул матрос, глядя куда-то в сторону.

- К бомбической! – слышится голос офицера.

- Есть! – отвечает комендор у орудия.

- Катай! [55] И ахнула 33-пудовая тетушка страшным ревом, изрыгнула из себя клуб дыма, и летит из ее открытой пасти с шипением и гудением тяжелая бомба в гости к французу или к англичанину.

- Кашу несут! Ужинать! – слышится голос боцмана. Двое матросов несут на плечах ушат с кашей или со щами и солдатики, благословясь, пристраиваются к кашке.

- Маркела!! – кричит сигнальщик. – Берегись!! Матросы бросаются в блиндаж, кто успеет, а то и так ложатся, мол, Господь пронесет. Вот летит с гулом большая чугунная птица, шлепается по середине площадки и начинает вертеться как бешеная, испуская из себя дым и искры. Какой-то матросик подбегает к ней и плещет на нее водой из ведра.

- Успокоилась, сердечная! – объявляет он, швыряя потухшую гранату ногою в сторону. Матросы снова принимаются за кашу, весело балагуря между собой.

- Иди, а не то убьет, - говорит Кошка своей спутнице, направляя ее в траншею. – А ребят твоих жалко, но что ж делать, никто как Бог… [56] Он возвращается назад, вынимает из обшлага ложку и направляется к ушату с кашей. Среди ужинающих идут оживленные споры о пойманном пластунами английском генерале. Кока принимает участие в споре. Ему досадно на пластунов и хочется попробовать самому.

- Пушка!! – кричит сигналист и затем прибавляет, - армейская!!

- Вали капральством! – кричит командир, которому надоели беспрерывно посылаемые союзниками ядра. Люди бросаются к мортире и пихают в нее сразу штук 30 гранат.

- Есть! – кричит комендор.

- Пали! – слышится команда. Ухает мортира, и из нее вылетает, словно из гнезда, рой чугунных птиц. Вечер.

- Смена! – слышится команда. – На саперные работы! И засуетились люди.

- Кошка! Где Кошка! – кричит кто-то.

- На промысел ушел! И в самом деле, Кошка куда-то исчез. [57] 19

VI. Тревога. Темная южная ночь. Величественная, грозная ночь, какой после этого знаменитого Севастопольского «сидения» никто не видывал и не может иметь понятия. Воздух пронизывают конгревовы ракеты, которые летят с шипением, оставляя за собою огненную ленту. Взад и вперед летят бомбы, а среди их «жеребцы», т. е. лохматки, испуская из себя искры, похожие на лошадиную гриву. Вот темная полоса неприятельского редута вдруг сразу освещается огненным венцом ружейных выстрелов. Где-то слышится отдаленное «ура», смешанное с общим гулом ружейных и пушечных выстрелов. Это наши разудалые охотники, сделав вылазку, тревожат покой неприятеля. Редко кто спит в такую ночь, разве некоторые сильно утомленные забираются в блиндаж, чтобы хоть на малое время укрепить свои силы сном. [58] Но и тут, под толстой земляной крышей блиндажа часто появляется ненасытная смерть за своими жертвами: какая-нибудь неожиданная гостья-бомба, пробив крышу, ввалится туда, разрывается на сотни осколков, и спавшие так и остаются спать сном вечным, непробудным. Всюду: на бастионах, во рву, в амбразурах, словно в муравейнике копошатся люди. Это рабочие команды, поправляющие нанесенные за день повреждения неприятельскими орудиями.

- Бомба! – слышится обычный голос сигнальщика; все бросаются на землю.

- Померла! – слышится тот же голос. Это значит, что трубка погасла. При громе непрерывных выстрелов снова принимаются люди за прерванную работу.

- Бомба! Берегись! Но уже поздно. С шумом взрывается какая-нибудь лохматка, затем слышится предсмертный стон десятка человек.

- Носилки сюда! Слово «носилки» произносится таким привычным холодным тоном, что так и кажется, что нужно будет нести землю или камни, но не куски окровавленного человеческого мяса. И так тянется эта тревожная жизнь изо дня в день, неделями [59] и целыми бесконечными месяцами. Люди привыкли уже к этому, относятся ко всем этим ужасам совершенно спокойно, зная, что и с ними с минуты на минуту может случиться то же, что и сотнями других. Не слаще было и союзникам. Положение их войск, живших в палатках под проливными дождями и среди непролазной грязи, было бедственным, они сильно нуждались в дровах, которых не хватало не только для бивуачных огней, но и для варки пищи. Число больных увеличивалось с каждым днем. Французы хоть сколько-нибудь заботились о постройке бараков, но у англичан было еще хуже. У них больные и раненые часто валялись без всякого присмотра, не имея лекарств и даже пищи. Все предметы для необходимых потребностей, привозимые из Англии, сваливались в Балаклаве в общую кучу, и никто не знал, что там находилось. Английской конницы почти не существовало, так как она сильно пострадала от наших под Балаклавой и Инкерманом. Что касается до турок, то их положение было еще хуже, чем остальных [60] союзников. О них положительно никто не заботился. Продовольствие и их одежда были хуже всех, и хотя французы и помогали им насколько возможно, но зато англичане поступали с ними так, как привыкли поступать испокон веку со всеми народами. стоящими ниже их в культурном отношении. Они просто употребляли турок вместо вьючных животных, нисколько не заботясь об их пропитании.

20

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Турки (войска которых находились при обеих армиях) кое-как терпели, и многие из них, будучи не в состоянии выносить гнет просвещенных мореплавателей, простонапросто перебегали на нашу сторону. Таких перебежчиков много появлялось и кроме турок. Появлялись у нас и англичане, сардинцы (прибывшие впоследствии) и даже французы. Впоследствии, т. е. к весне 1854 г., дела их заметно улучшились. У союзников были понастроены деревянные бараки, и даже по всему занимаемому ими прибрежью провели железную дорогу. Но, несмотря на все вышеупомянутые недостатки, неприятельская армия превышала нашу во многом, как своей многочисленностью, так и исправным вооружением. У них были хорошие дальнобойные [61] ружья, между тем как пули наших гладкоствольных штуцеров часто не достигали своего назначения. В описываемую мною ночь вылазок не было, и только обе враждующие стороны изредка перекидывались между собою орудийными выстрелами. Далеко впереди наших бастионов, почти перед самым носом неприятеля, в наскоро вырытом ложементе залегло несколько человек в лохматых папахах, закутанные в бурки. Это были пластуны. Темень страшная. Небо заволокло тучами, и накрапывает мелкий дождь. Молча лежат они, устремив далеко вперед свои зоркие кошачьи глаза. Воздух изредка пронизывают светящиеся гранаты, освещая собою подобно молнии окрестность. Далеко впереди еле чернеется английский бастион. Вот кто-то из лежащих тихо крякнул и заскрежетал зубами. Остальные чуть шевельнулись.

- Що там таке? – раздается чуть слышный шепот.

- А бо-ж не бачишь, що Охраменко вбило! – слышится тихий ответ. И правда: шальная пуля угодила удалого казака Охрименко в спину, и то, [62] издав только невольный, чуть слышный для постороннего уха вздох, отдал Богу душу. Тихо приблизились две темные фигуры с носилками, положили на них покойника и затем исчезли во мраке подобно приведениям. Опять тихо в ложементе, молча лежат пластуны, неподвижно глядя в темную даль, и, несмотря на темноту, видят все, что делается там впереди.

- Диду! Чуешь? – слышится шепот.

- Чую, - отвечает седой усатый пластун, вынимая из ножен кинжал. Там кругом гремят выстрелы, а кругом их, кажется, все тихо, и ничто не шелохнется. Но старый «дид» давно уже слышит привычным ухом легкий шорох ползущего человека. Подобно тигру, тихо подбирающемуся к намеченной им жертве, так и старый пластун, взяв обнаженный кинжал в зубы и сверкая в темноте глазами, трогается с места и как змея, не издавая ни малейшего шороха, скользит к предполагаемому врагу. Еще минута, и он могучей рукою притискивает к земле какую-то темную фигуру. Фигура старается увернуться и, получив, [63] наконец, возможность говорить, гневно шепчет: - Чертов хохол! Пусти, дьявол!

- Кто ты такой? – шепчет «дид», выпуская свою жертву.

- Свой… Отзыв «мушкет».

- Добре… Дед, спрятав кинжал в ножны, ползет на свое место. Фигура, отыскав уроненную блинообразную шапку и надев ее на затылок, ползет дальше. Вот он миновал пластунский «секрет», приближается к стенке английского бастиона. Перелезть ров – дело одной минуты. Остановившись, он внимательно оглядывает окружавшую его местность. Над самой его головой торчит, выглядывая через амбразуру, большая пушка. Не мешало бы заклепать ее. думает человек, но, пожалуй, наделаешь шуму. Не стоит. Бастион отдыхает. Люди, по-видимому, спят, забравшись в свои блиндажи. Остаются только часовые.

21

Пролезая через амбразуру, увидал человек и часового, который, обняв свое ружье и плотно закутавшись в плащ, дремал, прислонившись к стенке. Далее [64] были видны сидящие у огня и лежавшие люди. Но они были далеко от этого места. Подкравшийся был не кто иной, как Кошка. Вынув из ножен длинный нож, матрос неслышно проскользнул к часовому, размахнулся – и тот с легким стоном упал на землю. Удар был верный, в самое сердце.

- Ружье пригодится, - подумал матрос, кидая его через бруствер. – Но ведь этого мало. Быстрым движением обшарив карманы убитого, он к величайшему своему удовольствию нашел в них кошелек с деньгами, а у борта мундира часы. Какие это были часы – золотые или серебряные, справляться было некогда; нужно было пользоваться временем. И видит своими рысьими глазами матрос прислоненные к стенке ружья, вот барабан лежит, и тут еще чья0то сабля.

- В городе за нее любой офицер даст хорошие деньги, - сообразил матрос, присваивая саблю, - Теперь что ж? Кажется, и разжиться больше нечем. Эх! Он попятился, было, назад, но тут [65] нога его зацепила за барабан, который издал легкий звук. Вдруг у Кошки блеснула неожиданная мысль: - Ишь дрыхнут окаянные! – подумал он, - дай-ка я их разбужу. На барабане лежал и широкий плечевой ремень, в гайке которого были воткнуты барабанные палки. Кошка приблизился к амбразуре, чтобы удобнее было улизнуть, сел на корточки и, наклонив барабан между ног, размахнулся палками – и грянула тревога! Рокот барабана, положим, скоро умолк, потому что Кошка бросил его и кубарем полетел в ров, разбудив спящих. Отыскав брошенное ружье и взяв под мышку саблю, удалой матрос бросился бежать напрямик к своему бастиону, совсем не обращая внимания на сыпавшиеся вслед за ним пули. Вдруг дорогу преградило ему несколько представших фигур.

- Який такий бисова дытына? – слышит он сердитый вопрос.

- Ослеп что ли? – отвечает Кошка. – Это я! У хранцуза был, денег у них взял взаймы без отдачи, да еще ружьецом да сабелькой меня соблаговолили! [66] Взбешенные убийством часового и тревогой, англичане жарят целыми залпами. рассчитывая, что хоть какая-нибудь из тысячи пущенных пуль угодит в русского смельчака. Но пластуны и сам виновник этой кутерьмы Кошка совершенно не обращают на это внимания.

- Гарный хлопец! – восхищается пластун, ударяя по плечу матроса. – Добрый бы бул с тебя казак! Переведя дух, Кошка направляется к своему бастиону.

VII. Игнатий Шевченко.

- С Новым Годом! С новым счастьем! Так поздравляли друг друга офицеры, солдаты и матросы с наступившим новым 1854-м годом. Подобное поздравление как-то плохо вяжется, когда к Севастополю тянутся целые вереницы носилок с ранеными прямо в госпитали и перевязочные пункты, где суетился знаменитый старичок, доктор Пирогов, который при взгляде на каждого приносимого 22

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

отрывисто [67] назначал: «На стол! На койку! В Инженерный! К Гущину!» Это значило, что на столах совершались спешные операции отрезания и отпиливания рук и ног, на койках шли перевязки, в Инженерном и Николаевском госпиталях лежали еще терпящие время, и у Гущина, все равно, что могила, потому что в этот дом отсылались только самые безнадежные, и немногие выходили оттуда. С Новым годом!.. Но прежде, чем рассказать, как был встречен Новый год, мы вернемся немного назад. Кошка благополучно вернулся со своей экскурсии, не потеряв ни одного своего трофея и возбудив удивление своих приятелей. На другой день, сидя в блиндаже со своими приятелями, он рассказывал не столько о своем подвиге, сколько о возмутительной беспечности англичан.

- Расположились, словно у себя дома! – говорил он, закусывая огурцом после выпитого стакана водки. - Полез туда, часовой спит, а дальше еще сидят другие, лопочут друг с дружкой, а вокруг себя ничего не видят! Между тем, англичане, обозленные постоянными ночными посещениями русских, [68] оставлявших после себя разрушительные следы, совершили тоже особого рода подвиг. В следующую ночь тоже была вылазка охотников, а на другой день началась обычная перестрелка. Солдаты и матросы залегли у стенки и предались своему обычному занятию: держа наготове заряженные штуцера, они держали друг с другом пари, кто первый попадет в чью-нибудь высунувшуюся из неприятельской стенки башку.

- Братцы! Глянь-ка, что они делают, леший их подери! – крикнул кто-то из них, указывая на противоположную сторону.

- Прекратить пальбу! – послышался голос командира. Солдаты, перестав стрелять, со злобой глядели на следующую представшую перед ними картину. В прошлую ночь, во время бывшей вылазки один из солдат Охотского полка утонул в колодце. Англичане вытащили его оттуда и, вместо того, чтобы похоронить его, выставили его труп на своей стенке на поругание: пусть, мол, сами русские расстреляют это бездыханное тело! [69] - Скоты! – ворчит офицер, - лучшего не могут придумать! Труп силуэтом выделялся над бастионом, белея над ним своей изодранной рубахой и развевающимися по ветру волосами.

- Это, наверное, из Охотского полка, - говорили солдаты.

- Охотцы и ходили тогда.

- Что же, братцы, так и будем сидеть и глядеть на них? – спросил более нетерпеливый.

- Можно и палить будет, пожалуй, только надо забирать налево, аль направо, чтобы его не задеть.

- Невзначай заденешь. Пуля ведь дура!

- Лохматка! – кричит сигнальщик. Но никто не обращает никакого внимания на этот возглас. Взоры всех устремлены на несчастного охотца.

- Надо снять его, братцы!

- Надо, известно.

- Не подойти, пожалуй, - говорит матрос. – Ишь, окаянные, словно горохом сыпят!

- И пущай сыпят! – отвечает Кошка, - нам на это наплевать. а снять надо.

- Не отдавать же его на поругание нехристям! [70] - Нешто они нехристи? – вступается какой-то егерь. – Хресты у них тоже есть, сам видел.

23

- Ишь, что сказал! Коли они хрещеные, то зачем они за турку вступаются? – кричит матрос. Егерь сердито умолкает и, зарядив ружье, прицеливается в какую-то пробегавшую фигуру английского смельчака. Выстрел, фигура как-то странно подпрыгнула на месте и затем кубарем скатилась вниз.

- Аккурат арцы! – смеется Кошка.

- Это ему за Охотца! – говорит солдат, снова заряжая штуцер.

- Однако, ребята, его надо снять! – воскликнул офицер. – Долго ли ему висеть там?

- Сымем, ваше благородие! – слышится дружный ответ.

- Не всем же сразу, – говорит офицер, становясь против открытой амбразуры, не обращая внимания на летевший на него целый рой пуль. – Надо двоим или троим…

- Жеребец. Берегись! – кричит сигнальщик. Какой-то матрос быстро бросается на офицера и, без всякой церемонии [71] оттолкнув его, валит на землю и прикрывает его своим туловищем. Раздается треск, в воздухе со свистом пронеслись осколки.

- Вставайте, ваше благородие, - говорит матрос, подымаясь.

- Спасибо, - отвечает офицер и, встав, тщательно стряхивает с себя приставшую грязь. Жеребец наделал делов: своротил часть стенки и поранил осколками немало людей.

- Носилки сюда!

- Жарь в них капральством! – кричит офицер.

- Есть! Проходит день, и начинаются сумерки. Фигура Охотца все еще выделяется на неприятельской стенке, мозоля глаза солдатам. Командир бастиона сидит в блиндаже, прихлебывая мутный чай, который ему приготовил денщик. Против него, согнувшись под низким потолком, стоит Кошка.

- Вас сколько пойдет? – обращается к нему командир.

- Я дин, ваше благородие.

- Да ведь тебя зря убьют, а если [72] даже и не убьют, то как же ты притащишь за собою тело?

- Можно и одному, ваше благородие.

- Ну, как знаешь, иди с Богом. Матрос повернулся по форме и, ударившись маковкой в потолок, вышел из блиндажа. Уже смеркалось совсем, когда матрос, очутившись между своими и неприятельскими батареями, ползком двигался по размягченной дождем почве. Вот уже перед ним дымящаяся от выстрелов батарея. На самой стенке, наклонив голову, смотрит на него мертвыми глазами труп солдата, выставленного на всеобщее поругание. В воздухе развеваются остатки его одежды, из-под которой просвечивает желтое тело. Неподалеку люди в синих плащах возятся около орудия, собираясь послать в русских заряд. Тут же расположились стрелки. Вокруг трупа было пусто, потому что никто, видно, не решался подходить к нему. Вдруг среди них слышится крик изумления и ужаса. На стенке внезапно появляется фигура матроса, и не успели все опомниться, как он, взвалив труп своего земляка [73] на плечи, спрыгивает вниз и быстро удаляется.

- Годдем! – кричат опомнившиеся англичане и посылают вслед за удальцом целый залп. Но Кошка прямо и открыто идет вперед, широко шагая и пригибаясь под тяжестью своей ноши. Но вот он останавливается, спускает труп на землю и. взяв найденные им по пути английские носилки, принимается в виду двух враждебных позиций за дело: прорезав в 24

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

носилках дырья и просунув в них руки мертвеца, затем, взвалив все это на спину, он шагает дальше.

- Молодец, Кошка, молодец! – кричат ему товарищи, протягивая свои ружья, чтобы помочь ему подняться на свою батарею. Матрос, весь запыхавшись, кладет мертвеца на землю и садится на лафет пушки.

- Ты не ранен? – спрашивают его окружающие матросы и солдаты.

- Нет! – отвечает он, - а вот ему, сердечному, пожалуй, порядком попало. Осмотрели труп и нашли на спине его шесть пуль. Кошка остался совсем невредим.

- По крайней мере, его похоронят [74] вместе со своими, - говорили солдаты, когда Охотца отправили на носилках на место вечного покоя. Но этот вечер не кончился для англичан одним сюрпризом: с ними еще случился новый неожиданный казус. Победные лавры Петра Кошки не давали спать какому-то донскому казаку, имя которого, к сожалению, осталось для нас неизвестным.

- Вот, подумаешь, диковина! – говорил он своим землякам станичникам, - мертвого с бастиона унес. Вот живьем взять гличана, это дело другое!

- А ты бы попробовал! – подзадоривали его казаки.

- За этим дело не станет. Ну, братцы, кто со мною за компанию? Одному ведь не стащить, барахтаться будет. Компания быстро составилась и. спустя немного времени, пятеро удальцов, пользуясь темнотою, направились к неприятельскому редуту. Стоит на стенке английский часовой, напрасно вглядываясь вперед в темное пространство. Вот он, повернувшись, идет медленным шагом вдоль стенки и вдруг чувствует – что-то острое кольнуло ему в затылок, и не успел оглянуться, как кто-то потянул его [75] вниз. И летит бедняга со своей батареи, крича благим матом, вниз, прямо на руки казакам.

- Тащите его! – кричит один из них, отцепляя застрявшую в английском мундире загнутую крючком пику. Разбуженные и встревоженные криком англичане выбегают на стенку и подымают пальбу по бегущим впереди казакам, но те благополучно достигают с пленным своего бастиона! Итак, наступил день Нового года. Погода была ненастная, становившаяся из дня в день все хуже и хуже, мороз дошел до 10 градусов. Союзники, не смотря на страдания в непривычном для них климате, все еще не давали покоя Севастополю и. осыпая его бастионы своими снарядами, подходили к ним со своими подкопами все ближе и ближе. В этот день они напали на залегших перед 4-м бастионом в ложементах наших стрелков и после короткой схватки выбили их оттуда. И вот решено было отомстить им. По распоряжению начальника третьего отдела оборонительной линии адмирала Панфилова отряд в 250 человек охотцев, волынцев и 45го флотского экипажа с 30 человеками рабочих собрался [76] на третьем бастионе под начальством лейтенанта Бирюлева.

- Ну, молодцы, - говорил лейтенант, обходя ряды солдат и матросов, - ложементы, отбитые от нас неприятелем, надо вернуть назад, да, кстати, отплатить за наших, что полегли там.

- Отобьем, ваше благородие! рады стараться! – дружно отвечают молодцы. Это была ночь на 19 января. Настала ночь, и пошел снег при холодном ветре. В такую непогодь вряд ли можно ожидать чьего-нибудь нападения, а потому на французских бастионах все спокойно, и люди греются, забравшись в свои блиндажи. В три часа ночи наш отряд незаметно, среди темноты приближался к ним.

25

Закутанный в свой плащ ходит взад и вперед сильно продрогший французский часовой, стараясь отогреться на ходу. Ему очень хочется спать, и он с нетерпением ждет смены. Вдруг сквозь дремоту слышит он шаги приближающихся людей.

- Кто идет? – крикнул он, думая, что это идут свои. [77] Ответа нет.

- Кто идет? – повторил он, прислушиваясь. шаги утихли, и опять настала тишина, прорезываемая далекими выстрелами прочих позиций. Кто-то кашлянул в темноте.

- Кто идет? – опять повторяет часовой, - отвечайте, или я буду стрелять! Опять молчание.

- Еще раз, кто идет? – возвысил голос часовой и взял ружье на изготовку.

- Русские! – раздался громкий голос, и вслед затем пронеслось громкое «ура». И не успел податься назад часовой, как увидел пред собою взбирающуюся на стенку толпу людей, и он первый пал на своем посту, пронзенный штыками. Выбежавшие второпях французы не были в состоянии удержать врезавшихся в их ложементы русских и, оставив на месте восемнадцать тел, побежали в свои траншеи.

- За мной! – крикнул Бирюлев и бросился первый вперед. Все бросились за ним, и вскоре [78] в траншеях началась ночная рукопашная схватка. Французы, подкрепляемые своими, бились отчаянно. За лейтенантом шаг за шагом следовал матрос Игнатий Шевченко (30-го фл. экип.) и отражал своим штыком удары, направленные на своего командира. Вдруг на Бирюлева, очутившегося как-то в стороне, бросаются несколько французов, и напрасно отбивается от них лейтенант своей саблей, ибо ожесточенные враги напирают на него все более и более. Его люди, занятые рукопашной работой, не видят своего командира, видят только Шевченко, который, заметив устремленные на своего командира вражеские штыки, быстро побежал к нему и заслонил его своею грудью. Приняв предназначенные своему лейтенанту удары на себя, лихой матрос, пронзенный штыками, пал жертвой своего долга и великодушия. Подоспевшие Кошка и еще несколько с ним человек успели выручить Бирюлева от грозившей ему опасности. Подкрепленные новыми силами, французы оттеснили таки наших, но они, [79] подбодряемые Бирюлевым, снова с криком «ура» устремлялись на неприятельские траншеи. Пять раз ходили они на эти траншеи, производя там смерть и разрушение, и, наконец, отступили, захватив с собою семерых неприятельских нижних чинов и двух офицеров пленными. Отряд медленно отступает, по временам отстреливаясь. Многие солдаты несут захваченные в бою ружья, патроны и сабли. За ними следуют захваченные французы, окруженные конвоем.

- Ваше благородие! – кричит, нагоняя Бирюлева, унтер-офицер, - там что-то неладно.

- Где? – останавливает лейтенант.

- На траншее, ваше благородие. Кто-то из наших остался там и очень ругается; выручить бы?

- Понятно выручить! – соглашается Бирюлев, и затем раздается его громкая команда: - Кругом! На руку! Бегом марш!

26

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Снова раздается зычное «ура», и отряд летит опять на эту злосчастную траншею! Опять заработали наши штыки, после [80] порядочной передряги успели выручить застрявшего.

- Братцы, - кричит вырученный. уцепившись за какого-то французика, - тащите и этого! Чего он связался со мною и ругался? Потащили и француза, и затем отряд после шестого нападения вернулся домой. Доблесть Игнатия Шевченко была объявлена в приказах по войскам, и по Высочайшему повелению семейство его было обеспечено пенсией.

VIII. Иеромонах Аника. В особенности не нравился французам камчатский люнет. Он вредил им больше всех и постоянно был им словно бельмо на глазу. Несколько раз нападали они на него, пробуя взять штурмом, но попытки эти были напрасны, несмотря на их храбрость. [81] Наконец 6-го марта они решились попробовать еще счастья. После сильной канонады три колонны зуавов, одетых в синие турецкого покроя куртки и в красных фесках, устремились на этот люнет. Нужно сказать при этом, что французские войска явились достойными соперниками нашим. Их стойкость и храбрость в бою были образцовыми. Но в особенности выделялись между ними алжирские войска, называемые зуавами, то были отчаянные головорезы. Вот почему нашим трудно было противостоять дружному натиску этого отборного войска, но три роты волынцев под командою полковника Свещевского приняли их штыками так хорошо, что зуавы принуждены были отступить. Оправившись немного, зуавы кинулись на наши ложементы, но там давно ждал их батальон Якутского полка и две роты Томского полка под командой полковника Бялого. Отряд этот в сравнении с многочисленностью зуавов был очень невелик, но наши солдаты считать врагов совсем не умеют. Дружно ощетинившись штыками, бросились батальон и две [82] роты томцев, и завязалась жаркая рукопашная. Как ни мужественны были зуавы, но, не будучи в состоянии выдержать этот штыковой натиск, бросились бежать в свои траншеи обратно. Батальон двинулся за ними, и тут пришлось ему схватиться с 10-м войском. Завязалась опять страшная кровопролитная рукопашная драка, но неприятель, словно не убывал, хотя якутцы и томцы таяли подобно снегу от солнца. Немалое время бились они, но, наконец, устали их руки могучие, и потому по данному сигналу они в полном порядке пошли в свои ложементы, не забыв захватить с собою пленных: офицера и девять человек солдат. Итак, последняя попытка французов взять «Камчатку» была напрасна и стоила им больших потерь. На другой день, после этого славного дела, т. е. 7-го марта, Севастополь понес страшную потерю: на Малаховом кургане, там, где был смертельно ранен адмирал Корнилов, погиб другой доблестный и неустрашимый адмирал Истомин. Возвращаясь из камчатского люнета на [83] свой Малахов курган, он был убит неприятельским ядром. Во время похорон адмирал Нахимов, бессменно несший в числе других адмиралов и генералов гроб своего боевого друга и собрата, заглянул в склеп, куда хотели поставить гроб рядом с Корниловым, и сказал: - Есть еще место для одного, хотя бы и поперек склепа.

27

Нахимов как будто предчувствовал, что и ему придется лечь тут же, на этом свободном месте. А французы с большим упорством подвигались вперед своими насыпями и были уже на расстоянии 40 саженей от наших ложементов. Нужно было, во что было ни стало, помешать им, и вот занявший место Истомина другой герой, генерал Хрулев, решился вытеснить их оттуда. Решено было сделать ночную вылазку с 10-го на 11-е марта. В 9 часов вечера к месту назначения начали прибывать назначенные для вылазки войска: девять батальонов Камчатского, Днепровского, Волынского и Угличского полков и батальон моряков [84] под командой полковников Голева и Радомского. Ночь была светлая и лунная, хотя погода была довольно бурная. Войска, благословясь, тихо, почти без всякого шума двинулись вперед, выпустив перед собою стрелковую цепь. В это время, чтобы отвлечь внимание неприятеля, по распоряжению адмирала Панфилова должны были произойти еще две вылазки: одна – под командою Бирюлева, а другая – капитана Будищева. Молча шли люди Хрулева вперед ротными колоннами. Сначала ярко светившая луна зашла вдруг за тучу, и вся окрестность погрузилась в темноту. Вдруг, совершенно неожиданно с противоположной стороны раздался залп, и затем крики: «Vive l’Impereur!» (Да здравствует Император) и «vive la France!» (Да здравствует Франция). Оказалось, что французы предупредили нас. Смущенные неожиданностью, стрелки быстро отступили, дав неприятелю занять наши ложементы. Хрулев остановился и, глядя на огненную линию неприятельских выстрелов, быстро сообразил число его и направление. [85] - Четыре батальона в атаку! – скомандовал он. Зарокотали наши барабаны и четыре батальона камчатцев и днепровцев двинулись вперед. Их встретили целые залпы штуцеров и сильный огонь из орудий, но они без выстрела, сомкнув ряды, шли дальше. Быстро, с громким «ура» бросились они на свои, занятые врагом ложементы и принялись выковыривать штыками французов. Выбив их из ложементов, они, как говорится, на их плечах ворвались в траншею. Там, в глубокой ночной темноте началась страшная кровопролитная рукопашная. Только и было слышно звяканье штыков и сабель, хриплые восклицания сражающихся и вопли раненых и умирающих. То была страшная бойня, когда люди в ожесточении бросают оружие и начинают душить друг друга руками, пуская в дело даже зубы. Вся эта ужасная картина боя освещалась по временам вспыхивающими кое-где огоньками ружейных и пистолетных выстрелов. Но французы все-таки успели податься назад и снова начали обдавать наши батальоны [86] страшными залпами. К ним в это время подходило сильное подкрепление. Тогда полковник Голев, призвав еще один батальон камчатцев, снова напер на неприятеля и вытеснил их за вторую линию траншей. В это время моряки быстро разрушали оставшиеся за нами их подступы. В траншеях завязалась новая и еще более свирепая рукопашная свалка. Выстрелы смолкли уже совсем, и только слышно было лязганье штыков, хрясканье черепов, разбиваемых прикладами, и стоны и проклятия. Вышедшая из-за туч луна осветила страшную картину этого побоища. Французы, на которых сыпались удары прикладов, заваленные каменьями и турами, стойко держались, ожидая себе подкрепления. В это время к французам бежали свежие войска, и те, ободренные, притиснутые, было, к своим стенкам, ожесточенно бросились на Русских. К нашим же подходили угличане и волынцы, и началась новая резня.

28

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

Длится бой, а французов стало прибывать все больше и больше. Не стало, [87] видно, у нас больше силушки, и полки начали отступать. Враги заранее торжествуют свою победу. С громкими криками налетают их целые колонны на наши расстроенные ряды. Их уж стало так много, что наших, кажется, малая горсть. Наши уже отступают повсеместно. И вдруг в самом разгаре этого отступления раздается громкий голос, поющий тропарь: «Спаси, Господи, люди Твоя». И видят все, как прямо в ряды отступающих идет монах в епитрахили и с высоко поднятым крестом в руке.

- Гляди, батюшка! – загудели солдаты, - Отец Аника! За ним, братцы. За Честный Крест идем! А отец Аника (т. е. иеромонах Иоанникий Савинов) все идет вперед, прямо на неприятеля, подняв высоко сверкающий при лунном свете золоченый крест. За ним густою толпою следуют ободренные солдаты, к которым при виде священного изображения Спасителя, распятого на нем, снова вернулась бодрость и прежняя могучая всесокрушающая сила!

- Победы Благоверному Государю Нашему Александру Николаевичу… – громко [88] раздается голос иеромонаха и вдруг прерывается, потому что какой-то француз бросился на него и взмахом своего штыка разодрал его епитрахиль, но подоспевший юнкер Нагребецкий ударом приклада положил его на месте. Снова грянуло «ура», но такое страшное, какое может только кричать разъяренное оскорблением святыни православное войско. Предводимые Аникой солдаты буквально понесли французов на штыках. Неприятель положительно бросился бежать, оставляя свои укрепления за нами. Вот наши прорвались за вторую неприятельскую линию, нанося повсюду истребление и смерть. Но далее нас уже готовилась встретить многочисленная неприятельская армия, могущая задавить своей численностью эту малую горсть храбрецов. Предвидя угрожающую опасность, Хрулев велел трубить отступление.

- Слышите, ребята, отступление трубят! – кричали своим солдаты и офицеры.

- Врет француз. Это он надувает нашими сигналами!

- Степан Александрович (Хрулев) приказал нам ломить.

- Ломи, ребята, ура! [89] И ломят разгулявшиеся солдаты, совсем не разбирая, какая супротив их еще свежая сила идет. Напрасно посылает Хрулев своих ординарцев одного за другим, чтобы остановить сражающихся, но это уже делается невозможным; ожесточенные герои, знай себе, ломят! При Степане Александровиче не остается уже ни одного ординарца. Все разосланы, и никто из них не вернулся. Наверное, и они, увлеченные, тоже приняли участие в этом бою. Делать нечего, пришлось ехать самому. В это время подоспели французские дивизии, предводительствуемые Мейраном и Брюне, и открыли по нашим батальонам сильнейший огонь. Выдвинувшиеся вперед небольшие группы ожесточенно дерущихся солдат могли быть истреблены поголовно без всякой пользы. Навстречу Хрулеву шел раненный Иоанникий Савинов, держа в руке перебитый крест.

- Остановите их, о. Иоанникий! – обратился к нему генерал, - они только вас теперь послушают. Изнемогающий от ран о. Аника [90] по возможности скорее пошел к месту сражения. После долгих горячих убеждений насилу удалось уговорить солдат прекратить бой. Нехотя повиновались увлеченные герои и, забрав своих раненых, двинулись назад. А навстречу им бежали все новые и новые охотники подраться.

- Куда вас нелегкая?

29

- Пустите, братцы, там «уру» шумят! Их едва можно было удержать и вернуть обратно. Так окончилась эта вылазка, стоившая нам недешево: выбыло из строя 46 офицеров и 1,596 нижних чинов! Немало было истреблено и французов. К отступающему отряду присоединились с двух сторон отряды Будищева и Бирюлева. Они тоже поработали хорошо и вернулись не с пустыми руками. Будищев направил свой отряд на оконечность правого фланга английской траншеи. Бывшие под его командой греки опрокинули собою два полка и, ворвавшись в траншею, заклепали там несколько мортир, и в то же время Бирюлев [91] оттеснил англичан из траншей на Зеленой горе. Кроме забранного оружия ими были взяты в плен: командир полка Колли, инженерный капитан Монтегю и 12 рядовых.

IX. Заключение. Этим я заканчиваю краткую картину первого периода Севастопольской обороны, познакомив читателя с героями этой войны. Неустрашимость защитников не знала пределов. Приходилось не ободрять их и поощрять, а даже наоборот, удерживать их от излишней храбрости и явного пренебрежения к смерти. По этому поводу адмирал Нахимов, сам не знавший страха, отдал следующий достопамятный приказ: «Чтобы при открытии огня с неприятельских батарей не было лишних людей на открытых местах и при орудиях. [92] Любопытство, свойственное отваге, одушевляющее доблестный гарнизон Севастополя, в особенности не должно быть допускаемо частными начальниками. Надеюсь, что дистанционные начальники обратят на это полное внимание и разделят офицеров и солдат на очереди, приказав свободным находиться под блиндажами и в закрытых местах. При этом прошу внушить, что жизнь каждого из них принадлежит отечеству, и что не удальство, а только истинная храбрость приносит пользу ему, и честь каждого отличить храбрость в своих поступках от удальства». Между тем, сам издавший этот приказ обладал именно такими качествами, от каких он предостерегал. Постоянно находясь в самых опасных местах, он спокойно осматривал сквозь зрительную трубу неприятельские позиции, не обращая внимания на сыпавшиеся вокруг него пули и пушечные снаряды. Так Бог хранил его до 28-го июля. В этот печальный для севастопольцев день Павел Степанович Нахимов объезжал оборонительную линию. Отправляясь с 3-го бастиона на Малахов курган (Корнилов бастион), осыпаемый [93] ядрами и пулями, адмирал, улыбаясь, сказал своему адъютанту: - Тут как будто и дышать веселее-с! Он стоял на бастионе и рассматривал в трубу неприятельские работы. Пули жужжали вокруг него и попадали даже в мешок, на который он оперся.

- Хорошо целят, мошенники, очень хорошо-с! – похвалил он французов. Это было накануне его именин. К нему подошел начальник Малахова кургана капитан 1-го ранга Керн и начал уговаривать его сойти с банкета, так как адмиралу угрожала опасность. В эту минуту свистнула бомба и уложила сразу трех человек. Нахимов оглянулся и вдруг упал: пуля ударила ему в висок. Через два дня в 11 часов утра герой скончался. И прозвали защитники этот Малахов курган проклятым местом, так как на нем погибли три доблестные адмирала: Корнилов, Истомин и Нахимов!

30

Голохвастов К. Матрос Петр Кошка

http://adjudant.ru

А как смотрел Нахимов ан прочих радетелей солдатских, показывает следующий случай. Раз он стоял во время сильной перестрелки на самом [94] опасном пункте. Один из севастопольцев решился заметить ему: - Что будет тогда, если Севастополь вас утратит?

- Не то вы говорите-с! – ответил адмирал, нахмурившись, - убьют-с меня, убьют-с вас, - это ничего-с. А вот как израсходуют Тотлебена или князя Васильчикова – не сдобровать-с и Севастополю-с!

6-го декабря 1854 года Государь Император Всемилостивейшее повелеть соизволил: мужественным войскам, защищающим Севастополь, зачесть за год службы каждый месяц по всем правам и преимуществам. И никакая награда не могла поощрить усердия людей, как поощрила их эта щедрая Высочайшая милость. Но и тут не обошлось без комического случая. Явился один герой, считающийся по формуляру 11 лет на службе. Но этот старый служака оказался на вид чересчур юным, несмотря на его украшенную Георгиевским крестом грудь!

- Тебя как зовут? – спросили его по окончании войны.

- Николка! – бойко ответил кавалер. [95] - Сколько же тебе лет от роду?

- Десять лет и девять месяцев! Оказалось, что этому прослужившему 11 лет на бастионах, еще не хватало до рождения трех месяцев, по Высочайшему указу.

- Вот чем отличился этот мальчик. На батарее 5-го бастиона комендору Тимофею Пищенко прислуживал десятилетний сын его – Николка. В день второго бомбардирования комендор был убит, и Николка, похоронив отца, остался на батарее. На редуте Шварца он увидел как-то девять небольших мортир. Выпросив позволение выстрелить из мортиры, он выполнил это очень удачно и ловко, что ему и дозволило поступить на мортирную батарею старого матроса. Когда матрос был убит, Николка заменил его и справлялся, как нельзя лучше, даром не выпускал ни одного снаряда. Он был награжден медалью, а потом, по общему приговору, Георгиевским крестом. Упомянутая в начале этого рассказа первая сестра милосердия Дарья Александровна устроила в своей убогой хижине лазарет, в котором постоянно лежат офицеры и матросы. Матрос Петр Кошка [96] произведен в унтер-офицеры и ему пожалован Георгиевский крест. Итак, в этом коротком рассказе, как блестящий метеор, промелькнули мимо нас истинные и бестрепетные герои, начиная от начальников и кончая (не будем говорить о матросах и солдатах) теми, которые по существу своему могут быть таковыми: это женщины и малые дети. Но пока довольно. Война в этой книжке еще не кончилась, и мы встретимся с ними во второй.

31