Иванов-Разумник «Испытание огнём» by radicaltheoryandpractice

Иванов-Разумник

Испытание огнём антивоенный манифест

РАДИКАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

УДК 93 ББК 66.1

Иванов-Разумник Испытание огнём. М.: Радикальная теория и практика, 2015. — 104 c. ISBN 978-5-9905393-5-9 Сто лет назад, в разгар войны, поразившей человечество невиданным до того масштабом и жестокостью и ставшей первой в череде «мировых колониальных войн», был написан антимилитаристский манифест «Испытание огнем». Имена упоминаемых исторических деятелей и события зачастую уже забыты, но между строк манифеста 1915 года всё яснее проступают картины сегодняшнего дня: панпатриотизм, национальные интересы и всё то же мещанское сознание… Много ли изменилось за последние сто лет или и сейчас справедливо утверждение Иванова-Разумника: «Миром правит купец, и он должен создать мировые колониальные империи. Происходит „столкновение интересов“ — и начинается кровавая кутерьма.»?

Книга выпущена под лицензией Creative Commons (CC BY-NC-ND 4.0) «Attribution — NonCommercial — NoDerivatives» «Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений» Издательство «Радикальная теория и практика» Москва, 2015

Содержание Предисловие • 5 Испытание огнём • 21 Вместо эпилога • 95

Предисловие. Испытание временем

У литературных произведений, как и у их авторов, бывают свои юбилеи. В этом году исполняется сто лет антивоенному памфлету Иванова-Разумника «Испытание огнём». Имя этого публициста, литературного критика, исследователя общественной мысли в России известно, прежде всего, в связи с его ролью в литературном объединении «Скифы» и Вольной философской ассоциации (Вольфиле). Разумник Васильевич Иванов родился 12 (24 по новому стилю) декабря 1878 г. в Тифлисе в семье мелкого чиновника, неимущего дворянина В. А. Иванова. Через несколько лет семья Ивановых перебралась в Петербург, где Василий Александрович получил место кассира на железной дороге, тогда как его жена давала уроки музыки. По окончании 1-й Петербургской гимназии (1897) Разумник Иванов поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета. Он специализировался у профессора О. Д. Хвольсона, автора трудов по электричеству, магнетизму, известному своим «Курсом физики». С 1900 г. он начал также посещать лекции на историко-филологическом факультете и семинар «Систематика социальных явлений разных порядков» у профессора А. С. Лаппо-Данилевского. Во время демонстрации студентов и оппозиционной интеллигенции на площади Казанского собора 1 марта 1901 г. Разумник Иванов был избит казаками, причём нагайкой ему серьёзно повредили глаз, и впервые в жизни 6

угодил под арест. В результате последовало временное исключение из университета и высылка из столицы. Однако ни арест, ни наказание не охладили его вольнодумства. После восстановления в университете и введения правил «временной организации студентов» его избрали старостой курса. Одновременно с этим он вошёл в состав подпольного Организационного студенческого комитета, готовившего очередные антиправительственные акции. Накануне новой демонстрации, 1 марта 1902 г. он был снова арестован и выслан на три года из столицы, выбрав поначалу местом ссылки Крым. Спустя годы он вспоминал: «Проведя год в симферопольской ссылке, подучил разрешение переехать в глухую деревню Владимирской губернии, в имение родителей моей невесты, ставшей в начале 1903 г. моей женой. Там я вплотную принялся за книгу, которая вышла в конце 1906 г. в двух томах под заглавием „История русской общественной мысли“. Это определило мою дальнейшую писательскую судьбу. Если бы не ссылка 1902 г., я, вероятно, не имел бы времени для такой обширной работы, продолжал бы интересоваться литературой, но вряд ли сошёл бы со своего „физического пути“, был бы оставлен профессором Хвольсоном при университете, сам стал бы в конце концов почтенным профессором такой политически безобидной науки, как физика, избежал бы, надо полагать, позднейших тюрем и ссылок. Впоследствии О. Д. Хвольсон, изредка встречаясь со мной, всегда упрекал за то, что я изменил царице наук физике для такой глупости, как литература. Но как быть! Не сам я выбрал этот путь, мою судьбу решило „сердечное попечение“ правительства и длительная ссылка». В Петербург он вернулся в разгар Первой русской революции с новым имиджем, имея несколько печатных работ в солидных журналах («Русской мысли», «Вопросах жизни», «Русском богатстве») и новым литератур7

ным именем — Иванов-Разумник (так он подписывал свои статьи) … Одни современники (В. В. Розанов, З. Н. Гиппиус) писали о нём с нескрываемой злостью, называя «тёмной личностью». Другие (А. М. Ремизов, С. А. Есенин) — с неизменной симпатией. Третьи, как Андрей Белый, на всю жизнь становились его друзьями и корреспондентами, хотя, бывало, и спорили с ним до бесконечности (М. М. Пришвин). «Критические выступления Иванова-Разумника заставляли о себе говорить, — вспоминал критик и литературовед Эрих Голлербах, — его считали продолжателем Михайловского, но едва ли кто догадывался о всей значительности этого молчаливого и скромного человека, сумевшего сочетать народнические симпатии с признанием символизма. В лирической музыке Царского Села голос Разумника, серьёзный и сдержанный, без всяких интонаций, прозвучал как призыв от „эмоций“ к „интеллекту“. Белинский, Герцен, Салтыков-Щедрин и… Блок, Андрей Белый — такова странная комбинация его симпатий, замешанных на подлинной культурности и большом душевном благородстве». А ведущий теоретик эсеров Виктор Чернов на закате дней отозвался о нём так: «С Ивановым-Разумником можно было соглашаться или не соглашаться. Пишущему эти строки часто приходилось спорить с ним и даже бороться, в 1917 г., против некоторых его крайних увлечений. Но я не встречал человека, знавшего его и следившего за его работой, кто не признавал бы его светлого ума, его литературной одарённости и, главное, его глубокой безответной преданности тем идеалам свободы и человечности, защите которых он посвятил свою жизнь». Таким он был для «посвящённых». А для непосвящённых — активным борцом с марксизмом, «субъективным идеалистом, идеологом мелкой буржуазии», как он был 8

охарактеризован в первом издании Большой советской энциклопедии в 1933 г. Кем же он был на самом деле? На формирование мировоззрения Иванова-Разумника наложила отпечаток смена исторических эпох: рационалистически ориентированного XIX столетия и смыслотворческого процесса века XX. Интерес к социально-политическим вопросам современности сочетался у него с тяготением к модернизму, символизму и другим формам духовного переосмысления действительности. Ещё в гимназическом «нравственно-философском этюде», озаглавленном «Моё мировоззрение» (1895–1896), он разделил людей, согласно целям жизни, на «людей-скотов» и «людей-человеков». Десять лет спустя эта дихотомия стала основанием для углублённого исследования отечественного самосознания в книге «История русской общественной мысли», выдержавшей при его жизни пять изданий. Основу «философии истории» русской мысли составил, по Иванову-Разумнику, конфликт интеллигенции и мещанства, активного «творчества новых форм и идеалов» и «узости формы, плоскости содержания и безличности духа». Это столкновение разворачивалось вокруг проблемы «индивидуализма» или, другими словами, признания личности в качестве самоцели социального развития — «ариадниной нити» русской общественной мысли. «Этический и социологический индивидуализм» — так определил Иванов-Разумник мировоззренческую сущность народнической идеологии, причисляя себя к числу её сторонников, приверженцев «русского социализма» (выражение Герцена), цель которого — «физическое и умственное, общественное и личное» освобождение человека. Особо резкое неприятие вызывали у него мировоззренческие стереотипы российского марксизма. 9

Позже эта критическая линия получила развитие в статье «Марксистская критика» (1909), в которой он полемизировал с такими представителями русского марксизма, как Г. В. Плеханов и А. В. Луначарский. Если «История русской общественной мысли» представляла собой описание борьбы интеллигенции и мещанства на материале отечественной литературы преимущественно XIX столетия, то книга «Что такое махаевщина?» (1908) воспроизводила данную коллизию на новейших идеологических примерах: уничижительной критике подвергались и квазианархистская, и догматическо-марксистская трактовка вопроса об интеллигенции, а во втором издании (1910) — вдобавок и авторы сборника «Вехи», названные автором «кающимися разночинцами». Общественно-политические взгляды Иванова-Разумника в первое десятилетие XX века вполне укладывались в рамки народнической идеологии (он объявлял себя последователем «заветов» А. И. Герцена, П. Л. Лаврова, Н. Г. Чернышевского и Н. К. Михайловского). Вместе с тем его философские и эстетические взгляды отличались своеобразием и неповторимостью. Философия «имманентного субъективизма», представленная работой «О смысле жизни» (1908), настаивала на бессмысленности какой бы то ни было объективной (общественной или трансцендентной) целесообразности бытия и предлагала личности выбор «полноты всех человеческих деяний» в качестве программы социального и духовного обновления. В конце этого десятилетия Иванов-Разумник выступил также на поприще литературного критического анализа, исповедуя принцип «философской критики», главная задача которой — смыслотворческий диалог с произведением и его автором. В ряде статей, направленных против признанных литературных авторитетов — Д. С. Мереж10

ковского, В. В. Розанова, — Иванов-Разумник отстаивал «примат жизни» над мертворождённой схемой. Эстетическая близость критика к модернистской литературе позволила ему вступить в интенсивные творческие контакты с ведущими представителями символизма — Александром Блоком и Андреем Белым, названными им впоследствии «вершинами» русской литературы. Он активно участвовал в организации и развитии символистского издательства «Сирин». С другой стороны, вокруг левонароднического журнала «Заветы» (1912–1914), в котором он возглавил литературный отдел, начали группироваться лучшие литературные силы «серебряного века». В журнале публиковались А. М. Горький, Л. Н. Андреев, И. А. Бунин, И. С. Шмелёв. Журнал также открыл двери многим молодым ярким писателям: здесь печатались Б. К. Зайцев, Е. И. Замятин, А. М. Ремизов, М. М. Пришвин, А. Н. Толстой. Поэтическое творчество было представлено А. А. Ахматовой, А. А. Блоком, Н. С. Гумилёвым, Н. А. Клюевым, С. М. Городецким, Фёдором Сологубом, Игорем Северянином. В «Заветах» появилась первая журнальная публикация романа В. Ропшина (Б. В. Савинкова) «То, чего не было». Появление на страницах журнала некоторых из этих авторов было личной заслугой Иванова-Разумника. В июле 1914 г. «Заветы» подверглись закрытию по распоряжению верховного главнокомандующего, как вспоминал один из главных организаторов издательской деятельности эсеров С. П. Постников, «без объяснения причин и без всякого повода». Но особый повод и не требовался: легальный левонароднический журнал был закрыт за оппозиционную направленность в связи с вступлением России в мировую войну (одновременно подверглись постоянному или временному закрытию и другие оппозиционные издания, в том числе народно-социалистиче11

ское «Русское Богатство», социал-демократическая «Наша Заря» и даже на время кадетская «Речь»). Позиция самого Иванова-Разумника в отношении войны была предопределена с первых её дней и даже чуть ранее. В письме от 18 июля 1914 г., т. е. за день до официального начала войны, адресованного редактору «Русских ведомостей», двоюродному брату М. Пришвина И. Н. Игнатову, он сокрушался: «Я вышлю вам на днях нечто, подходящее даже „для законов военного времени“. Ах, если бы хоть где-нибудь можно было напечатать теперь, во время политического угара, статью, переносящую вопрос на социальную почву! Да и не грубо марксистскую, а только подлинно социалистическую! В Петербурге нельзя — чрезвычайная охрана… В Петербурге — гнусные времена. На три четверти все манифестации — хулиганские, а что ещё хуже, так это заражение рабочей среды националистическим духом. Мыльными пузырями разлетелись все успехи рабочей организации; впереди — новый громадный труд». Вместе с двумя другими бывшими редакторами журнала «Заветы» — журналистом и эсером С. Д. Мстиславским и старым народником А. И. Иванчиным-Писаревым, также занимавшими сугубо интернационалистскую позицию, Иванов-Разумник осенью 1914 г. участвовал в составлении антивоенного сборника «Дневники». Но прямо во время печатания, как вспоминал Мстиславский, весь тираж сборника оказался конфискован полицией. Видный эсер Н. В. Святицкий так охарактеризовал позицию Иванова-Разумника: «Что касается народнической интеллигенции в Петрограде, то она в начале войны была почти сплошь заражена патриотизмом и шовинизмом. Один только Р. В. Иванов-Разумник резко выступил в эти дни против войны, но его голос звучал в пустыне. Основным тоном, определившим настроение народни12

чества, была речь Керенского, произнесённая им в торжественном заседании Государственной Думы, когда она голосовала за военные кредиты». Свой антивоенный памфлет «Испытание огнём» Иванов-Разумник отпечатал на гектографе и начал распространять среди знакомых. С рефератом статьи он выступил в салоне поэта Фёдора Сологуба. «Из возражавших ему, — вспоминал С. П. Постников, — я помню Г. Чулкова и П. Н. Милюкова. Последний выступил с защитой английского империализма как более приемлемого для России, чем угрожающий немецкий империализм». Тогда же Иванов-Разумник и его литературные друзья начали вынашивать проект издания нового литературно-политического альманаха. «Сборник этот, — было сказано потом в предисловии, — <…> страница за страницей складывался ещё с весны 1916 г., в пасмурные, безвременные дни, в дни покорно согнутых спин, богомольно отбиваемых земных поклонов. Но уже тогда содержание этого сборника выявлялось перед нами, как глубоко „непримиримое“ — не по внешней форме своей, а по сущности, по духу, эту сущность проникающему». К началу 1917 г. редакционный портфель альманаха, получившего название «Скифы» (включая и текст статьи «Испытание огнём»), был уже фактически составлен. Однако грянувшая Февральская революция отсрочила его выход. Лишь в августе 1917 г., уже после смерти Иванчина-Писарева, первый выпуск сборника «Скифы» увидел свет. На титульном листе была размещена следующая информация о составителях: «Редактируют А. И. Иванчин-Писарев (†), Р. В. Иванов-Разумник, С. Д. Мстиславский (обложка и марки работы К. С. Петрова-Водкина). Книгоиздательство „Скифы“». Во вступительной статье, подписанной «Скифы», её соавторы Иванов-Разумник и Мстиславский сформули13

ровали программу группы. Во главу угла литературные «скифы» возводили «вечную революционность», противопоставляя её «духу Компромисса». Они объявляли «смертную борьбу» «всесветному Мещанину», погубившему «мировое христианство плоской моралью» и губящего «теперь мировой социализм» и революцию «в мелком реформаторстве», «искусство — в эстетстве, науку — в схоластике, жизнь — в прозябании». Но поскольку «прибой» восстания сменился «обывательским отливом», и к тому же продолжалась мировая бойня, — редакторы альманаха заявляли, что снова чувствуют «себя скифами, затерявшимися в чуждой нам толпе». В то же время Иванов-Ра зумник вынужден был отступить от присущей ему ранее дихотомии. Помимо дихотомии Мещанин — Скиф, он вводил новое понятие — «Эллин». Под «эллинами» понимались носители подлинной культуры (литературные друзья Иванова-Разумника, авторы сборника М. М. Пришвин, А. М. Ремизов, Е. И. Замятин), не отрицающие революцию как таковую, но не готовые к перманентной революции. «В подлинном „эллине“ всегда есть святое безумие «скифа», и в стремительном «скифе» есть светлый и ясный ум «эллина». Мещанин же — рядится в одежды Эллина, чтобы бороться со Скифом, но презирает обоих», — так теперь решал вопрос дихотомии интеллигенции и мещанства Иванов-Разумник. А вспоминая о дне вчерашнем, соавторы предисловия сами себе ставили диагноз: «Скифами при дворе Византийца чувствовали себя мы — тесный кружок родных по духу людей — в годы войны, выжегшей огнём испытаний даже те малые и слабые ростки Нового, Живого, на чём отдыхал глаз в довоенные годы. <…> И тогда угрюмо на нас смотрели ближние и дальние. И тогда гневно обличали нас измождённые монахи „Истины“ и с подозрительностью особой следили за нашей походкой в тол14

пе соглядатаи „государственных людей“ старого строя: „Разве скиф не всегда готов на мятеж?“» Во время революции творческие искания у Иванова-Разумника сменяются проповедью «духовного максимализма», который в условиях России 1917 г. оформляется как «скифство». Авторами первого и второго (декабрь 1917 г.) сборников «Скифы» выступил круг литературных друзей Иванова-Разумника со времён «Сирина» и «Заветов». К ним добавились автор «Апофеоза беспочвенности», философ Лев Шестов, поэт-символист и теоретик искусства, основатель течения иннормизма, анархист Константин Эрберг и литературный критик, ученик Шестова и участник толстовских коммун Евгений Лундберг, в свою очередь оказавший большое влияние на литературное становление Бориса Пастернака. «Скифство» стало ответом левой интеллигенции на запросы времени, призывом к ускоренному продвижению от политической и социальной стадий революции — к духовной революции. Русская революция была воспринята Ивановым-Разумником как освобождение личности: как удар, нанесённый мировому мещанству, и одновременно — как Голгофа, на которую должна взойти Россия для свершения своей духовной миссии. В первый год революции современники хорошо запомнили Иванова-Разумника в качестве редактора литературного отдела центрального органа партии эсеров «Дело Народа», а затем приложения «Литература и революция» к этой газете. При расколе партии он оказался вместе с левыми эсерами, возглавив теперь литотдел в альтернативном, левоэсеровском центральном органе «Знамя Труда» и в журнале «Наш путь», куда он привлёк широкий круг авторов — от Андрея Белого и Александра Блока до Сергея Есенина. Все они приняли революцию, как долгожданную и очистительную стихию. Сам 15

Иванов-Разумник о сотрудничестве с левыми эсерами говорил в таких выражениях: «Наша „скифская“ группа соединилась не на политической платформе… Правда вот в чём: левые эсеры были тогда единственной политической партией, понявшей всё глубокое значение культуры вне всякой политики, предоставившей нам экстерриториальность в своих органах (весь «нижний этаж» газеты, весь литературный отдел журнала был в нашем полном распоряжении)». После столкновения левых эсеров с коммунистами- большевиками и разгрома их партийных органов, одним из итогов которых стал арест чекистами, но без серьёзных последствий, Иванова-Разумника в феврале 1919 г., «скифская» группа сформировала Петроградскую Вольную философскую ассоциацию (называемую за глаза «Скифской академией»). Главным инициатором создания Вольфилы, её организатором и фактическим руководителем («товарищем председателя», т. е. заместителем председателя Совета — Андрея Белого) был Иванов-Разумник. Цель нового объединения заключалась в осмыслении происходящей революции и продолжении творческих исканий, находясь в мировоззренческой оппозиции к победившему политическому режиму. Открытие Вольфилы произошло осенью 1919 г., причём первым прозвучавшим выступлением стал очень «скифский» доклад Блока «Крушение гуманизма». В условиях возраставшего административного и идеологического давления «Скифская академия» сумела собрать вокруг себя лучшие интеллектуальные силы России. Опыту работы уникальной ассоциации посвящены сразу несколько вышедших за последнее время работ В. Г. Белоуса и Е. В. Ивановой. В 1924 г. Вольфила подверглась удушению, не сумев пройти обязательную перерегистрацию общественных организаций. Из-за закрытия связанных с левыми народ16

никами издательств не были опубликованы подготовленные к печати новые книги Иванова-Разумника «Россия и Европа» и «Антроподицея» (другое название — «Оправдание человека»). Не вышли и сборники его статей «Заветное. О культурной традиции» и «Скифское. О духовном максимализме». Критик достойно ответил цензуре: его последняя оригинально-критическая статья «Взгляд и Нечто: Отрывок (К столетию „Горе от ума“)» в сборнике статей «Современная литература» (1925) была подписана говорящим псевдонимом «Ипполит Удушьев». В последующий период ему было позволено заниматься лишь историко-литературными исследованиями. Ему удалось ещё издать первую часть монографии «М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество» (1930), интересный сборник «Неизданный Щедрин» (1931). Под его редакцией, после архивной сверки, вышли несколько литературных мемуаров по XIX веку. Он готовил к изданию собрания сочинений Салтыкова-Щедрина и Блока. Но эту скрупулёзную работу прервал арест в феврале 1933 г. по обвинению в идейном руководстве «Народническим центром». В дальнейшем Иванову-Разумнику пришлось пережить ссылку в Саратов, разлуку с семьёй после освобождения из-за невозможности получить прописку по прежнему адресу под Ленинградом, новый арест в 1937 г. и многомесячное заключение. (Вся эта «одиссея» была подробно запечатлена им в воспоминаниях «Тюрьмы и ссылки», увидевших свет посмертно в США в 1953 г. и переизданных после сверки и с подробными комментариями в России в 2000 г.) Последний период жизни он провёл в изгнании, куда попал через оккупацию и интернирование в лагерь для перемещённых лиц в немецкий город Кониц (ныне польский город Хойницы). Некоторое время он жил у родственника в Литве, а затем отступал вместе с беженцами 17

вглубь Германии. На это его подвигло простое нежелание опять встретиться с чекистами на старости лет. Тем паче, что последними прижизненными публикациями Иванова-Разумника стала серия очерков «Писательские судьбы» в берлинской газете «Новое слово» в 1942 г. Он правдиво рассказал о многих трагедиях в сталинском СССР, о загубленных и «приспособившихся» писателях. Впоследствии это обстоятельство и голословное обвинение Иванова-Разумника в «коллаборационизме» стало причиной продолжавшегося многолетнего цензурного «вето» на его творчество в СССР. Хотя на самом деле, выплеснув наболевшее на страницы реально коллаборационистской газеты за недоступностью для него другой печати, — он прервал с ней какое-либо сотрудничество. Что ж, бывают ситуации, когда во имя высшей правды-истины приходится жертвовать правдой-справедливостью и личной репутацией. Возвращаясь к тексту «Испытание огнём», следует подчеркнуть, что это произведение стало своего рода прологом к дальнейшим «скифским» текстам. Иванов-Разумник сумел построить оригинальную историософскую модель военного конфликта, выход из которого виделся ему в духовном преображении мира и в первую очередь России. Ряд положений в статье следует признать по-настоящему пророческими. Например, слова о том, что «мировые войны ещё только начинаются». Вполне реальным пророчеством, как выяснилось спустя 20 лет, оказались мысли о японском империализме, образно именуемым в соответствии с существовавшей тогда традицией в статье «монгольским». За два десятилетия до захвата сначала северо-восточной территории Китая и создания марионеточного государства Маньчжоу-го, а затем вторжения в другие районы Поднебесной и Монголии, за четверть века до Пёрл-Харбора Иванов-Разумник писал: «В не18

сомненном соединении с возрождённым Китаем монгольский империализм в далёком или близком будущем создаст объединённое государство, не уступающее по размерам России, а числом населения значительно превосходящее. Индокитай, голландские колонии — обречены рано или поздно на поглощение монгольским империализмом, а в неизбежной борьбе за Филиппины и за Великий океан империализм этот, несомненно, столкнётся с пятой мировой силой — Америкой». Конечно, как и в случае с «монгольским империализмом», не все постулаты Иванова-Разумника нужно мерить сегодняшним мерилом. Понятие «национал-социализм» звучит в его статье тоже слишком обобщённо. Но то, что он предвидел одну из главных мировых угроз за пять лет до образования Национал-социалистической немецкой рабочей партии и за двадцать с лишним лет до возникновения нацистского Третьего Рейха, — говорит о многом. На мой взгляд, это побуждает заново перечитать и другие его тексты, обратить свежий взгляд и на другие его пророчества. Ярослав Леонтьев, доктор исторических наук, ведущий специалист Центра документальных публикаций РГАСПИ

Испытание огнём

… теперь взгляни же И пойми, хоть на миг, Кто в Берлине и Париже Торжество своё воздвиг. Ф. Сологуб

I «Мир сошёл с ума!..» Эту ходячую пошлость мещанской мудрости вы, вероятно, десятки, сотни раз слышали и читали — с тех пор как началась «мировая война». Почему «мир» сошёл с ума только теперь, когда начал эту войну, а не тогда, когда исподволь, десятилетиями упорно готовился к ней — я не знаю. Почему начать истреблять друг друга штыками, «чемоданами »1 и удушливыми газами — значит сойти с ума, а заготовлять их впрок — значит пребывать в твёрдом уме и здравой памяти, это, каюсь, мне непонятно. И почему истреблять ближнего своего огнём и мечом — значит стать безумным, а позволять этому ближнему мирно гибнуть от голода, болезней и от нашей сытости — значит быть разумным, боюсь, что этого я не пойму никогда. Одно из двух: либо «мир» и не думал теперь сходить с ума, а твёрдо и разумно, по своему пониманию, идёт к давно намеченным целям, либо уже давно он «пошёл с ума» (как выражался некий анекдотический немец) и лишь теперь окончательно «сошёл»… Либо он был безумен всегда, либо он вполне разумен и теперь. 1 Снаряды (жарг.).

Будьте спокойны: ни с чего мир не сошёл, ни в какой новый путь он не пошёл. Он только пожинает плоды того посева, который сам же он упорно и настойчиво производил в течение десятилетий. Пышным цветом расцветала мещанская культура и теперь дала плод. И если справедливы слова «по плодам их познаёте их», то и по этому кровавому плоду легко познать всю сущность того мирного «мира», о безумии которого заговорили теперь испуганные его слуги. Но вольно же было им быть слепыми! Тот, кто хотел видеть, знал уже давно, что в мире «торжество своё воздвиг» вечный дух Мещанства, с которым всегда боролись поколения «лучших людей». Это ещё Герцен видел — и предвидел, что даже далёкое «торжество социализма» не будет окончательной победой над духовным мещанством человечества. Яд этот разлит в его крови глубже всех социальных и политических тканей: социалисты 1914 г. доказали это своим поведением urbi et orbi 2… Теперь даже и тот, кто не хотел видеть и верить, принуждён силой вещей воочию узреть и уверовать. Уже первые дни войны показали, до какой степени глубоко проникнуты этим ядом люди разных полюсов, от болотных низин и до горных вершин: от болотных низин, в которых ползает «жёлтая пресса», и до горных вершин, в которых парят ученейшие и просвещеннейшие мужи. Произошло трогательное единение, братский союз — неба вверху и болота внизу. На этом братском единении следует немного остановиться: оно лучше всего опровергает злостную клевету о безумии мира. Безумие — это рознь, вражда, братоубийство, но какое же безумие в братском единении? А единение это с самого начала было поистине трогательным. Вот несколько примеров. 2 Городу и миру (лат.).

Нововременский профессор, г-н Пиленко,3 плакался, что немцы «оскверняют минами» Северное море, создавал циничнейший проект всемирного военно-полевого суда и грозился, что «никто не прольёт слёз над развалинами Германии». Ему радостно вторил бывший редактор журнала «Былое», П. Щеголев,4 в радикальной газете «День»: немцы — заявлял он — внутренне некультурны, и именно за это «всемирная катастрофа меча и огня ввергнет немецкий народ во мрак запустения и замирающей культуры». И ничего, ему не было стыдно. Доктор Дубровин 5 требует «беспощадной расправы» с внутренним врагом: жид и шпион — синонимы, надо их вешать сотнями. Член религиозно-философского общества, Д. Философов6, доводит до всеобщего сведения в газете «Речь», что он не возражает против «самой беспощадной расправы» со шпионами. Спору нет, всяческие 3 Пиленко Александр Александрович (1873–1948) —профессор Петербургского университета, Александровского лицея и Высших женских курсов. Участвовал в организации деятельности «Союза 17 октября» — праволиберальной политической партии крупных землевладельцев, предпринимательских кругов и чиновников России, существовавшей в 1905–1917 гг. Также был ведущим журналистом либеральной газеты «Новое время». 4 Щёголев Павел Елисеевич (1877–1931) — историк литературы и общественного движения, пушкинист. 1906–1907 гг. совместно с В. Я. Богучарским и В. Л. Бурцевым издавал историко-революционный журнал «Былое». В 1909 г. Щёголев был привлечён к суду за публикации в журнале антиправительственных материалов и приговорён к трём годам тюремного заключения в Петропавловской крепости. 5 Дубровин Александр Иванович (1855–1918) — российский общественный деятель, врач, консерватор и монархист. В 1905 основал и возглавил массовую православно-монархическую организацию «Союз русского народа», был редактором газеты «Русское знамя». Организатор антисемитского «Дела Бейлиса» и ряда погромов. 6 Филосо́фов Дмитрий Владимирович (1872–1940) — русский публицист, художественный и литературный критик, религиозно-общественный и политический деятель. В политическом плане близкий соратник Б. В. Савинкова по борьбе с большевиками.

шпионы — явление омерзительное, но не более, чем одобрение членом религиозного христианского общества «самой беспощадной расправы» с кем бы то ни было. Бесконечные легионы версификаторов выливают ушаты неблаговонного остроумия и такой же злобы на Германию. Германия — «подруга Сатаны», «позор земли», немцы — «собаки», «поношение людей», «злое племя наглых дикарей». Так пишут в болотных низинах. Но вот автор книги «Горные вершины», большой наш поэт Бальмонт: «Сатанинские собаки испускают резкий вой» — это он написал про германцев. Не отстаёт от него Минский7, для которого германцы — «бестии» и «сверхдикари». Не менее решительны в своих выражениях Фёдор Сологуб и другие наши известные поэты, за очень и очень немногими исключениями. Единение духа и мысли — полное, братское. Меньшиков 8 из «Нового Времени», основываясь на научных исследованиях Тэйлора, сообщает читателям, что «германская раса значительно низшего типа, чем кельто-славянская», и что типичный тевтонский череп «звероподобен и приближается к черепу гориллы». Горилле же место, конечно, в клетке. Неудивительно поэтому, что член Государственного Совета и гофмейстер Двора Его Императорского Величества, граф А. А. Бобринский9, 7 Минский Николай Максимович, настоящая фамилия Виле́нкин (1855–1937) — русский поэт и писатель-мистик, адвокат, поэт. 8 Меньшиков Михаил Осипович (1859–1918) — консервативный публицист и общественный деятель, один из идеологов русского националистического движения. Имел расистские взгляды, утверждал, что Россия «внедрила в себя инородческие элементы в гораздо большем количестве, чем дозволяет структура государства». Стал инициатором создания Всероссийского национального союза в 1908 г., который собрал вместе умеренно-правых политиков, придерживающихся националистических убеждений. 9 Бобринский Алексей Александрович (1852–1927) — крупный землевладелец, в 1906–1912 гг. председатель Постоянного совета объединённого дворянства. Депутат III Думы от Киевской губернии, товарищ председателя фракции правых. В 1912 г. назначен чле-

высказывает публично — на чрезвычайном собрании cidevant 10 санкт-петербургского дворянства — свои пламенные надежды, что «на царственного изверга, затеявшего всю эту кровавую кутерьму, будет надета смирительная рубашка, и сам он посажен будет в железную клетку, напоказ и в назидание миру» («День», 2 августа 1914 г.). Cidevant санкт-петербургские дворяне «бурей аплодисментов подтвердили, что вполне разделяют чувства оратора». Но вот радикальный беллетрист и публицист, г-н Тан-Богораз11, у которого, по собственному признанию, от восторга губы трубочкой, заявляет, что «писатели — это сверхчувственные инструменты, играющие человечеству мелодию грядущего», а потому он идёт дальше Меньшикова и гр. Бобринского. Для него немец хуже гориллы и Вильгельм хуже Атиллы. «С кем состязается прусский Вильгельм? С Геростратом, с Бонапартом, с Александром Македонским? Нет, он метит выше, он состязается — с дьяволом…» («Бирж. Вед.», 2 декабря 1914 г.) И ничего, ему тоже, по-видимому, не особенно стыдно, этому сверхчувственному инструменту, играющему мелодию грядущего… Тот же Меньшиков в том же «Новом Времени» изо дня в день писал свои необъятно-болотистые статьи под общим заглавием «Должны победить!». В толстом марксистском журнале заглавие статьи — «Да будет победа!». Воззвание объединённых русских социалистов, марксистов ном Государственного совета, с 1915 г. председатель группы правых этого органа. 10 Ранее (фр.). 11 Богораз Владимир Германович (1865–1936) — революционер, писатель, выдающийся этнограф, лингвист, северовед. С 1885 г. примкнул к народовольческой группе. В 1905 — один из организаторов Крестьянского союза. В 1906 принимал участие в организации «Трудовой группы» (1906–1917). Группа стремилась бороться за интересы всего трудящегося народа, объединяя главным образом три общественных класса: крестьянство, рабочий пролетариат и трудовую интеллигенцию.

и народников тоже «энергично требует войны до победы» («Речь», 7 октября 1915 г.). Под воззванием этим накопим имена Плеханова, Авксентьева, Дейча, Бунакова.12 Это ли не единение! Пусть поводы и цели разные, но могут же соединяться в общем военном кличе Плеханов и Меньшиков! Газета «Речь», закрытая в первые же дни войны, приносит, не медля нимало, вторую патриотическую присягу, обещая верой и правдой, не за страх, а за совесть, служить делу единения для борьбы с внешним врагом. Трудовик Керенский на так называемом «историческом» заседании Думы 26 июля 1914 г. призывает русскую демократию «вместе со всеми другими силами дать решительный отпор нападающему врагу»… Как было не радоваться такому единомыслию российских граждан — от чёрной сотни через либералов до социалистов! Подлинно: такого единения ещё не бывало! И такое объединение — удел не одного лишь русского общества. В Германии происходило совершенно то же самое: социал-демократы голосуют за одно с аграриями, немецкие учёные и профессора требуют войны до полной и окон 12 Авксентьев Николай Дмитриевич (1878–1943) — публицист, политический деятель, доктор философии. Член Партии социалистов-революционеров, в течение многих лет член ЦК. Во время революции 1905–1907 гг. возглавлял фракцию эсеров в Петербургском совете рабочих депутатов. В 1917 г. председатель исполкома Всероссийского совета крестьянских депутатов, министр внутренних дел Временного правительства, лидер наиболее правого крыла партии эсеров.

Дейч Лев Григорьевич (1855–1941) — революционер-народник, затем один из основателей марксистской организации «Освобождение труда» в 1883 г. и лидеров меньшевизма. После революции отошёл от политической деятельности, участвовал в работе Общества бывших политкаторжан.

Фондаминский Илья Исидорович, псевдоним Бунаков (1880– 1942) — социалист-революционер, в течение многих лет член ЦК. С начала Первой мировой войны Фондаминский стоял на оборонческих позициях, вместе с Н. Авксентьевым редактировал журнал «Призыв», который выступал против пораженцев.

чательной победы, до уничтожения дикой России и вырождающейся Франции. Во Франции антимилитарист Эрве 13 пламенно проповедует крестовый поход на дикарей современной культуры — германцев, а объединённые социалисты братаются с клерикалами, Жюль Гед 14 вступает в министерство национальной обороны. В Бельгии социалист Вандервельде 15 занимается вербовкой волонтёров для армии. В Англии, в Италии, в Австрии — всюду одно и то же, а если и есть исключения, то ведь «в семье не без урода»… Всюду братское слияние болотных низин с горными вершинами. Вот когда исполнилось слово древней герметической мудрости: «Небо вверху — небо внизу… Всё, что вверху, то и внизу»… Так слились «небо» и «болото», так слились — не разберёшь, где начинается одно и где кончается другое. Братское единение, горение, порыв, общее дело… И нам говорят, что мир сошёл с ума! Наоборот, мир прозрел, выздоровел от нездоровой партийной розни, нашёл общее дело, общую почву, общее слово! Мир сошёл с ума! Да полноте — он здоров здоровёхонек, и не только не сошёл с ума, но ещё очень и очень себе на уме…

13 Гюстав Эрве (1871–1944) — французский политический деятель. Преподаватель истории, в дальнейшем журналист. В начале XX в. примкнул к социалистическому движению, один из лидеров левого крыла Французской социалистической партии. 14 Жюль Гед (1845–1922) — французский политик-социалист. Был одним из вождей Второго Интернационала, а с 1905 г. — одним из лидеров французской Объединённой социалистической партии. 15 Эмиль Вандервельде (1866–1938) — бельгийский социалист. В рядах международного социализма Вандервельде, как почти вся бельгийская социалистическая партия, занимал место на правом фланге. Не раз содействовал заключению союза между социалистической и радикальной партиями. В 1914 г. Вандервельде вошёл в бельгийское правительство.

II Мир твёрдо и «разумно» идёт к достижению давно намеченных целей; только цели эти сталкивающиеся, почему и нельзя достичь их без «кровавой кутерьмы». Столкнулись пять из шести существующих de facto 1 и in spe 2 великих мировых государств, столкнулись на пути осуществления своих националистических и торговых идеалов. Чтобы понять это наглядно, надо бросить взгляд на глобус и вспомнить, свести к одному, что писали и пишут «идеологи» различных мировых государств о задачах и конечных целях своих стран. Это небезынтересная страничка из полуфантастического исторического романа XX века. «Миром правит купец», — сказал Герцен более полувека тому назад. Купец создаёт колонии, соединяет их в одно целое нитью железных дорог и пароходных путей, стремится к увеличению и «округлению» своих владений, рождает новые империи, разрушает старые. На путях к этому созиданию столкнулись мировые государства и решают войной свой спор. Конечные цели английского государства-купца грандиозны: дело идёт о создании громадной колониальной 1 Фактически, на деле (лат.). 2 В надежде (лат.).

империи, для которой Индийский океан был бы внутренним морем. Империя эта должна быть связным целым, и железный путь должен соединить три главных центра империи —знаменитые «три К» английского империализма: Капштат 3 — Каир — Калькутту4. Этот железный путь в 20 000 вёрст должен навсегда закрепить за Англией всю восточную половину Африки, от Капской земли 5 до Египта, и далее все земли от Палестины, Аравии, южной Персии до Индии. Если прибавить, что с юго-востока эту колониальную империю замыкает Австралия, то перед нами, действительно, гигантская колония вокруг Индийского океана с общей поверхностью до 30 миллионов квадратных километров и с населением до 350 миллионов человек. Медленно и твёрдо, в течение десятилетий, сперва бессознательно, а потом и сознательно идёт Англия к этой конечной цели своего империализма. Для осуществления этой цели к началу XX века оставалось немногое: оставалось пробиться через германскую Восточную Африку и добиться «протектората» над Сирией и Аравией до устья Евфрата. Война 1914 г. дала возможность Англии приступить к одновременному решению обеих задач — германской и турецкой. Французский «республиканский империализм» не менее упорно работает вот уже много десятилетий над созданием подобной же колонии-государства: это государство восточно-атлантическое. Мечта французского империализма — «союз латинских государств», обращённых в единую Атлантиду, от Рейна на Адриатику и далее на Триполи, Конго, Анголу; эта новая Атлантида, с Италией, Испанией и Португалией вместе, имела бы до 200 миллионов населения на 20 миллионах квадратных километров. Но если бы 3 Современное название — Кейптаун. 4 С 2001 г. — Колката. 5 Английская колония в Южной Африке с центром в Капштате.

даже «латинский союз» остался мечтой, всё же восточно-атлантическая колония уже теперь во власти французского империализма: уже теперь французские Алжир, Марокко, Тимбукту и Гвинея по площади превышают Европу и составляют одно связное целое — колониальную Западную Африку. От Гавра до Гвинеи — вот те «две Г» (или по-французски la ligne 6 «G-H», Guinée — Hâvre), которые строит французский империализм; с тех пор как Франция отказалась от намерения соединить свои восточные африканские колонии с западной, отказались от линии «D-E-F-G-H» (Джибути-Египет-Фашода-Гвинея-Гавр) — линии, пересекающей будущий английский путь Капштат-Каир. После крушения известной попытки полковника Маршана (1898 г.), после улаживания известного «Фашодского инцидента»7, английский и французский империализмы легко могли разграничить свои «сферы влияния» (то есть «сферы захвата») и соединиться против общего врага. Русский империализм строит не менее широкие планы, чем два его западные собрата. Отрезанный Англией от Индийского океана, перебрасывая свои стремления с «ближнего» Востока на «дальний» и обратно, русский империализм в славянофильских мечтах своих доходит до объединения всех славянских земель и пытается создать колоссальную империю, не меньшую империи Индийского океана. От Данцига до Одера, то есть от «объ 6 Линия (фр.). 7 Инцидент произошёл в городе Фашода, захват которого был стратегически важен и Франции, и Англии. Первыми до города, преодолев половину Африки, добрались французы под предводительством полковника Маршана, однако их было всего 8 человек, потому прибывшие вслед англичане спокойно заняли город, подняв свои флаги. Правительство Франции решило, что развитие конфликта может привести к войне. Через какое-то время французская экспедиция отбыла на родину. Подробнее: http://militera. lib.ru/h/churchill_w2/16.html

единённой Польши», он стремится «на Лабу, Мораву, на дальнюю Саву, на Тиссу, на Дриссу, на Драву, Молдаву, на шумный и синий Дунай», то есть захватывает Балканский полуостров, захватывает всю Малую Азию и удовлетворяется достигнутыми границами в Азии до берегов Великого океана, уже связав «два В» — крайние точки своего распространения: Варшаву и Владивосток. Русский империализм пробовал было наложить руку на Маньчжурию и Корею, но обжёгся на Японии, в лице которой на историческую сцену выходит четвёртое мировое государство, на наших глазах зарождающееся. В несомненном соединении с возрождённым Китаем монгольский империализм в далёком или близком будущем создаст объединённое государство, не уступающее по размерам России, а числом населения значительно превосходящее. Индокитай, голландские колонии — обречены рано или поздно на поглощение монгольским империализмом, а в неизбежной борьбе за Филиппины и за Великий океан империализм этот, несомненно, столкнётся с пятой мировой силой — Америкой. Так разделяется почти поровну между пятью мировыми государствами весь «мир» — с его 1,5 миллионами квадратных километров земли и 1,5 миллиардом населения… После устроения в ХVII и ХVIII веке своих междуевропейских дел, после Вестфальского мира, после войны за испанское наследство — европейские государства начали ощупью попытки создания государств мировых. Ясно и осознанно шёл к этой цели Наполеон в своей борьбе с Англией; с него начинается новая фаза мирового империализма. В это время ещё спали монголы, ширилась Россия, рождалась доктрина Монро 8 и начинали сталки 8 Доктрина Монро — декларация принципов внешней политики США («Америка для американцев»), в которой президентом Джеймсом Монро была провозглашена концепция невмешательства

ваться в политическом море те волны, которые должны будут в конце концов создать якобы устойчивое равновесие сил пяти мировых государств… Всё это прекрасно, но где в этом списке самая могущественная промышленная страна, Германия? Где же, действительно, место германца «под солнцем», как любят выражаться германцы? И что же судил им в мире unser lieber alter Gott9, как выражаются они со слегка снисходительной фамильярностью, будто похлопывая по плечу… Неужели же могла произойти невероятнейшая ошибка, неужели же unser lieber alter Gott не уготовил «места под солнцем» германскому государству, как государству мировому? Германский империализм пришёл zu spät : 10 в этом, как известно, его трагедия и в этом причина переживаемой ныне мировой войны. Германский купец пришёл слишком поздно, задержанный длительным процессом внутреннего устроения страны. За последнее полустолетие он завоевал дешёвыми и плохими товарами почти весь мир; остроумцы говорят, что в сильные телескопы даже на новорождённом месяце можно разобрать клеймо «made in Germany»… (Луну, как известно со времени Гоголя, делают в Гамбурге, «и прескверно делают».) Германец проник всюду, но всюду только враждебным клином вошёл он в чужие «сферы влияния». Вклинился в самом конце XIX века в Западную и Восточную Африку — и тем самым стал поперёк пути создания французской новой Атлантиды и английской империи Индийского океана. Попытался вклиниться на Дальнем Востоке — и встретил непримиримого США во внутренние дела европейских стран и, соответственно, невмешательства европейских держав во внутренние дела стран Западного полушария. 9 Наш старый любимый бог (нем.). 10 Слишком поздно (нем.)

врага в растущем м онгольском и мпериализме. Попробовал выйти к Персидскому заливу через Австрию, Балканы и Малую Азию — и попал в тёски между встречным движением друг к другу России и Англии. Во всём этом завязка мировой войны 1914 г. Знаменитым английским «трём К» германский империализм решил противопоставить не менее знаменитые «три Б», связывая железным путём Берлин — Бизантиум 11 — Багдад или Берлин — Багдад — Басру. Этот путь, перерезающий английскую нить между Каиром и Калькуттой и запирающий на Босфоре дальнейшее так называемое «историческое движение» России, достаточно объясняет ближайшие причины мировой войны наших дней. Кто окончательно победит — «три К» или «три Б»? От этого зависит судьба германского империализма. Если он был бы наголову разбит в своей борьбе со всеми мировыми государствами, то в XX веке роль германского государства свелась бы к местному значению: отрезанное славянами и латинцами от Средиземного моря, лишённое англичанами своих африканских колоний, оно должно было бы ограничиться союзом прибалтийских стран и было бы примером великой нации, не имевшей сил создать мировое государство. Естественно, что подобный исход кажется германцам настолько же невероятным, насколько противникам их представляется невероятным крушение их империалистических планов и ожиданий. Ибо, если бы полная победа оказалась на стороне германского империализма, то он создал бы новое мировое государство, соединив в одно связное целое Германию с Бельгией и Голландией и всеми их колониями, скандинавские государства, Австро-Венгрию, Балканы, Турцию, Персию, Аравию, Египет… В общей сложности эта 11 Византий (лат. Byzantium).

колониальная империя имела бы тоже около 30 миллионов квадратных километров поверхности и свыше 300 миллионов населения. Есть, стало быть, за что вести мировую войну! Ей решается вопрос — быть или не быть Германии государством мировым, быть или не быть империи Индийского океана, быть или не быть новой Атлантиде, быть или не быть на Средиземном море России. Неудивительно, что на Германию ополчились все: осуществление её планов — полное крушение планов всех остальных четырёх из пяти, мировых держав. И не в безумии, а в твёрдом уме и здравой памяти оба враждующих стана, стремясь «подсознательно» к мировой цели, засыпают друг друга «чемоданами», взрывают минами, душат газами: миром правит купец, и он должен создать мировые колониальные империи. Происходит «столкновение интересов» — и начинается кровавая кутерьма.

III Вот откровенный смысл того, что происходит на наших глазах. Менее, чем кто бы то ни было, склонён я мерить мировые явления кургузым марксистским аршинником; более, чем кто бы то ни было, готов признать я сложное зерно — религиозное, этическое, социальное, — которое таится за грубой политической и экономической скорлупой и даст в будущем плоды, совершенно неожиданные для провозвестников империализма. Но это не мешает мне видеть в мировой войне наших дней ту неприкрашенную, слишком явную сторону её, которую со всех сторон старательно прикрывают разными знаменем — либеральными, славянофильскими, социалистическими. Как это делают — об этом речь впереди; почему имеют возможность делать это — вот на что интереснее ответить сначала. Действительно, что заставило демократию в 1914 г. пойти по дороге созидания мировых колониальных империй? Какую силу вызвал правящий миром купец, чтобы направлять это движение, чтобы заставлять народы служить ему? Сознание экономической выгоды? Да оно гроша медного не стоит при сравнении с сознанием верной гибели в борьбе за эту выгоду. Нет, тут действует иная сила, неизмеримо более могущественная, которая ещё не скоро, вероятно, уступит своё место зарождающейся противоположной силе. Сила эта, как известно, национализм, 36

национальное чувство; могущество его так велико доселе, что об него вдребезги разбился в первые же минуты мировой катастрофы 1914 г. социалистический «интернационал», когда-то обещавший всунуть палки в колесо войны… Но палки оказались соломинками перед внезапно вспыхнувшими чувствами «национального подъёма» во всех странах, задетых этим колесом, а чувства эти настолько по-прежнему сильны, что «ни лишения, ни мучения, ни даже самая смерть» не преодолевают их. Здесь апологеты войны торжествуют свою победу: раз есть «нечто», могущее из европейского мещанина сделать существо, побеждающее смерть, сделать трагического героя из осла (по слову Ницше), то стало быть «нечто» это — война — есть великое положительное явление истории! При этом аргументе мне всегда вспоминается, что на свете есть много десятков миллионов потребителей гашиша и что самые бездарные люди, употребляя гашиш, становятся временно интересными людьми, одарёнными блестящей фантазией. Но вскоре после приёма наступает вялость, угнетённость, сон. Что будет после гашиша национализма? Пророком быть нетрудно: von der Humanität über Nationalität zur Bestialität 1 — это знали до войны сами немцы, более других опьянённые теперь гашишем национализма. Но дело пока не в этом. К чему бы ни вёл в будущем национализм, он теперь с небывалой силой вызван среди демократии к жизни как главный духовный двигатель первой мировой войны. И при этом доводы национальные приводят мирового купца как раз туда, куда этого требуют его цели колониальные; то есть, другими словами, мировой купец в свои колониальные задачи остроумно подставляет «национальные» величины. Что здесь является основ 1 От гуманности через национальность к зверству (нем.).

ной функцией и что производной, это всегда тщательно затушёвано убедительными рассуждениями и патетическими доводами об «исторической задаче» мирового государства, об «органическом» росте его, о национальных целях. Так, «национальная и историческая задача России» — объединение славянства, овладение ключами к Чёрному морю, колонизация страны от Каспия до Гималаев, твёрдая граница с Китаем. Когда всё это будет выполнено, мы и придём географически именно к той мировой колониальной империи, о которой речь шла выше… Поучительно следить, с каким усердием либеральные политики и публицисты сознательно и бессознательно мостят пути для шествия государства-купца. Когда это делают откровенные купеческие идеологи, это мало интересно. Когда, например, профессор Мигулин 2 без обиняков заявляет, что владение Босфором и Дарданеллами не решит «восточного вопроса», что российской государственности нужно ещё и Эгейское море, то тут удивляться не приходится. Разве только тому, почему профессор конфузится и останавливается, не доезжая до Суэцкого канала? Интереснее выслушать либерального публициста, например г-на Дживелегова 3, который в заботах о несомненно угнетённой национальности, армянах, проектирует создание «единой Армении», от Кавказского хребта по всему южному берегу Чёрного моря и до Киликии включительно… Таким образом, он подводит националистический фундамент под колониальное распространение России вплоть до Палестины; а что при объединении армянского народа раздробится единство народа турецкого и совершится, таким 2 Мигулин Пётр Петрович (1870—?), русский экономист, идеологкрупной торгово-промышленной буржуазии и либеральных помещиков, октябрист. 3 Дживелегов Алексей Карпович (1875–1952) — историк и журналист. В 1905 г. вступил в партию кадетов. В качестве публициста постоянно выступал в печати по вопросам политической арменистики.

образом, другая национальная несправедливость, это либеральный публицист проглатывает, не поперхнувшись. И вот, суммируя все национальные идеалы, от освобождённой Польши до объединённой Армении, мы и получаем как раз то колоссальное мировое государство, «Россию будущего», о котором речь была выше. Начинается эта речь с либерального принципа: освобождение, объединение и самоопределение национальностей, а кончается созданием колониальной империи, в которую насильственно включается ряд национальностей, покорённых и разделённых. Будут объединены армяне, будут разделены турки. Будут воссоединены с Германией прибалтийские немцы, но плохо тогда придётся латышам и эстам! Италия соединит Трентино, Триест и Далмацию, хотя земли эти населяет славянское большинство. Франция мечтает не только об Эльзасе и Лотарингии, но и о границе по Рейну: ничего, что в прирейнских провинциях население коренное немецкое! Германия мечтает о границе по линии Кале — Верден: что за беда, что живут там коренные французы! Это не мешает воюющим странам, каждой в отдельности и всем в совокупности, провозглашать, что войну они ведут только оборонительную и больше всего на свете уважают самоопределение национальностей… Всё это азбука, но некоторые до сих пор не хотят её уразуметь. И лучшим свидетельством такого или искреннего «неразумия» или неразумия себе на уме, является то объяснение целей настоящей войны, которое набило уже оскомину и творцами которого были преимущественно национал-либералы всех мастей и национальностей. Бив себя в перси 4, они готовы были клятвенно заверять всех, что загоревшаяся в 1914 г. война — последняя война, самая-самая последняя, «война против войны», против милитаризма; 4 Грудь (устар.).

укажу для примера на статьи профессора Кузьмина-Караваева в «Дне» и «Вестнике Европы», он только один из многих наивных людей. Сколько социалистов примкнуло к этим либеральным утешениям! «Настоящая война пусть будет последней войной, пусть после неё наступит вечный мир», — гласит призывающее к войне воззвание центрального комитета французской социалистической партии. На свете оказалось вдруг, в разгаре небывалого взаимного истребления, неимоверное количество милых, наивных людей. Они убеждали и заверяли, что милитаризм и война отойдут в вечность после войны, когда заводы Круппа будут взорваны, место их сравнено с землёй и посеяны будут на нём всё лишь «незабудки, васильки, васильки да незабудки»… Они, впрочем, благоразумно умалчивали о том, будут ли срыты до основания также и заводы Армстронга, Крезо или Тульские оружейные и как там будет обстоять дело насчёт незабудок и анютиных глазок? Они упорно, в прозе и в стихах, воспевали «последнюю войну», стараясь в этом найти её смысл, её оправдание. Незачем наивничать или фарисействовать. Не «последняя» это война, а наоборот, первая мировая колониальная война, первая в ряду мировых войн, которые сулит нам XX век. Мировые войны ещё только начинаются; прелюдией к ним была эпоха Наполеона, когда великие социальные результаты французской революции умело «ампошировал» 5 французский мещанин, начавший тотчас же четвертьвековую борьбу с Англией за мировое господство. Теперь такую же борьбу — и быть может, не менее длительную, быть может, распадающуюся на целый ряд войн — ведёт с той же Англией и на ту же ставку германский купец. Если он будет даже окончательно побеждён, тогда наступит пора столкновений интере 5 Положить в карман, присвоить (от фр. «empocher» — карман).

сов остальных пяти мировых купцов. Не могут не столкнуться между собой Россия и Англия, ибо «историческое движение» первой метит дальше Эгейского моря и южнее Малой Азии, — поговорите об этом с г-дами Мигулиным и Дживелеговым. А уж одно предстоящее «разграничение сфер влияния» в Палестине чего стоит! И как ещё будут делить шкуру этого медведя… Не могут не столкнуться далее монгольский купец с американским из-за владения над Великим океаном; борьба из-за Филиппин может начаться, по-видимому, и до возрождения Китая. А когда возрождение это совершится, тогда решена участь французского Индокитая, тогда приблизится час столкновения монголов с Россией, столкновения, давно предвиденного русскими мыслителями, ещё до Владимира Соловьёва. Мировые войны только начинаются, и прекратятся они не с разрушением заводов Круппа и расширением заводов Армстронга, а только с крушением того «национализма», который чёрной волной прокатился по всей Европе в 1914 г. Вы скажете, что он не исчезнет никогда; пусть так, но это значит, что никогда не исчезнут и внешние войны, а потому перестаньте повторять ходячую пошлость о «последней войне»: это либо наивность, либо фарисейство. Ясно во всяком случае одно: «национализм» — вот до сих пор главный духовный, внутренний возбудитель внешней, международной войны, и об этом «primo motоre» 6 надо говорить прежде всего, обсуждая (хваля или осуждая) войну. Пусть в основе лежат интересы колониальные, экономические, но даже в борьбе за них народами до сих пор двигают мотивы национальные и националистические. Вне оценки экономизма мы никогда не поймём внешнего смысла войны; вне оценки национализма мы никогда не поймём внутреннего её смысла и значения. 6 Перводвигатель (итал., il Primo Motore — первопричина).

IV Три основных потока льются на колесо национализма и приводят его в движение, передаваемое с возрастающей силой колесу войны. Три эти потока чувств и мыслей я бы назвал — «этический», «философский» и «социальный». Есть и другие потоки, более мелкие, но все они сливаются в трёх основных. Весьма мало этичная сама по себе идея «реванша» слилась, например, во Франции с этической мотивацией войны: «справедливость» требует-де возвращения Эльзаса и Лотарингии в лоно французской национальности одновременно с освобождением всего мира от германского милитаризма. Идея объединения Россией всех славян принимает «мессианскую» окраску в освещении нашего неославянофильства; нечего и говорить, насколько убеждены в мессианстве своём «пангерманцы», да и не они одни из воюющих стран. А в «мотивации социальной» соединены все доводы в пользу оправдания современной войны с социально-экономической точки зрения. В общем же эти три потока, действительно, захватывают с собой всё, что национализм может дать для мощного движения колеса войны, для оправдания её, для возвеличения её. И три эти потока имеют каждый своих «идеологов» не за страх, а за совесть. В нашей российской современности самыми неутомимыми водолеями этических мотивов являются многоликие наши либера42

лы, философско-религиозное возвеличение национализма и воспевание войны взяли на себя наши мистики, неославянофилы, а социально-экономическими доводами действуют, главным образом, социалисты, как призывающие победу, так и желающие поражения. Конечно, доводы и мотивы эти не составляют монополии одной из этих трёх групп: и либералы пользуются мотивами экономическими, и мессианцы взывают к справедливости; но ведь и комический актёр может пойти на трагическое амплуа. Разберём же все группы доводов; человеку, не захваченному ни одним из трёх потоков национализма, это сделать удобнее, чем тому, кто уносится этими потоками. Об этических мотивах национализма, о справедливости более всего беспокоятся либералы всех стран и всех степеней, либералы, а также и все, что правее их, вплоть до чёрного цвета: чем правее, тем больше о справедливости беспокоятся и о честности высокой говорят. Именно здесь произошло быстрее всего слияние горных ключей и болотных вод, именно отсюда слушали воюющие страны первые вопли о «зверствах» противной стороны и о том, что война эта есть война за справедливость, война за освобождение от прусской (говорили в Петербурге и Париже), за освобождение от русской (говорили в Берлине и Вене) реакции. Вот «этическая мотивация» войны как войны против «зверств», «некультурности», как войны освободительной, войны за самоопределение национальностей. Мне почему-то часто припоминается при этих доводах некий гражданин, поместивший в какой-то газете, через полгода после начала войны, «письмо в редакцию» со следующим воззванием этико-гастрономического характера: «Граждане, не кушайте икры!» Дело в том, что гражданин этот, человек богатый, зашёл как-то в гастрономический магазин и увидал, что 43

«граждане» бойко раскупают икру: по случаю войны икра была дешёвая… Он возмутился: «Как! — в окопах холодно, Бельгия разорена, фунт икры есть эквивалент пуда сухарей и трёх пар тёплых чулок… Граждане, не кушайте икры! Вспомните о братьях наших, холодающих и голодающих!» И он не стал кушать икры, охотно этому верю. Но вот маленький вопрос: а не кушал ли он икры до войны? Праздный вопрос… Конечно, кушал! Но отчего же не вспоминал он тогда о своих «братьях»? Или тогда не было голодных и раздетых? Не кажется ли вам, что «этическая мотивация» очень неожиданна в устах всесветного мещанина наших дней? Он привык к своему спокойному существованию, он был доволен всем на свете, а если и либеральничал, то мечты его не шли дальше «ответственного министерства» в Германии или России, дальше программы радикалов во Франции, дальше лозунга «Lе clericalisme— voilà l’ennemi! » 1, дальше мечты о сокращении вооружений. «Зверства» социального строя никогда его особенно не волновали, ибо мало задевали его. И вдруг — война! Он читает о разгроме городов, о гибели многих тысяч своих собратьев, об ужасах, о зверствах войны. Он возмущён. Он вопит в Берлине о «зверствах русских», в Москве — о «зверствах прусских», он взывает к справедливости, нагло попранной, он сам готов идти в бой за неё, он желает навсегда сокрушить главу милитаризма (вражеского, не своего), а больше всего, если он не немец, громит он германскую культуру, опустившуюся до зверств. Граждане, не ешьте этой икры! Он так шумит, так оглушает, что мало кто догадывается спросить: а не кушал ли и ты, добродетельный либеральный мещанин, этой икры? Вопрос бестактный, ибо, несомненно, «кушал»… 1 Клерикализм — вот враг (фр.).

Все они в своё время «кушали», и во внутренней, и во внешней политике; стоит ли это доказывать? Вспомните хотя бы о тех приёмах, какими вводили «европейскую культуру» в колониальные страны все европейские государства-купцы. О колонизаторских подвигах германцев в Того и Камеруне, о подвигах бельгийцев в Конго написаны тома достоверных свидетельств; какими приёмами Англия поддерживает своё господство в Индостане, это достаточно известно. «Культурными» европейскими государствами ежегодно и из года в год совершается вряд ли меньше колонизаторских «зверств», чем их совершилось за всю мировую войну. А во внутренних делах — каждое государство имеет свою Ирландию, а потому и принцип «самоопределения национальностей» звучит так мало убедительно в устах людей, охотно «кушавших икру» до войны. А как они икрой этой питались в области «социального распределения» — кому это неизвестно? В одной немецкой хрестоматии я видел когда-то трогательную картинку: крокодил пожирает телёнка, а сам горько плачет; кушает по необходимости, а плачет крокодиловыми слезами из сочувствия… Все они в своё время «кушали» и по сей день продолжают. Пусть теперь они говорят высокими словами об этических целях войны, об «освобождении» (читай: «захват»), о «самоопределении» (читай: «присоединение») — это не меняет истинного положения дела: каждый, кто хочет, может услышать истинный смысл слов. Прочтите замечательное воззвание «интеллигентной Германии — цивилизованному миру», подписанное именами Вундта, Гауптмана, Оствальда, Геккеля, Виндельбанда, Гарнака, Листа, Брентано, Лампрехта 2 и ещё десятками не ме 2 В. Вундт — немецкий физиолог и психолог; Г. Гауптман — немецкий драматург; К. Оствальд — балтийский немец, физико-химик и философ-идеалист, лауреат Нобелевской премии по химии 1909 г.;

нее знаменитых писателей, философов, учёных: этот оправдательный документ хуже всякого обвинительного. «Мы нарушили нейтралитет Бельгии, но нарушили его не преступно», — не достаточно ли одной этой бессмертной фразы из воззвания, чтобы раз и навсегда потерять охоту разбирать все аргументы этих учёных людей о целях войны, о её оправдании? Когда в ответ на это воззвание, оправдывающее войну тем, что Германия ведёт её за спасение мировой культуры против союза дикарей, торгашей и вырожденцев, когда в ответ на это философ Бергсон 3 (да и не один он) заявляет, что война «тройственного согласия» против германцев, есть «борьба цивилизаций с варварством», и когда Пётр Струве 4 с очаровательной наивностью предлагает нам признать, что такое понимание настоящей войны «есть культурно-философская истина, которую и мы и наши враги должны в полном объёме восчувствовать» (!), то я, по совести, не могу восчувствовать ничего, кроме сожаления о бесплодно растрачиваемых неудачных словесных снарядах. Ибо поистине — профессор Брентано и профессор Струве друг друга стоят, и с моей стороны было бы явной несправедливостью поверить одному больше, чем Э. Геккель — немецкий естествоиспытатель и философ; В. Виндельбанд — немецкий философ-идеалист, глава баденской школы неокантианства; А. фон Гарнак — лютеранский теолог либерального направления, церковный историк; Г. фон Лист — австрийский поэт и оккультист; Ф. Брентано — австрийский философ и психолог; К. Лампрехт — немецкий историк. 3 Анри Бергсон (1859–1941) — один из наиболее значимых философов XX века, представитель интуитивизма и философии жизни. 4 Стру́ве Пётр Бернгардович (1870–1944) — русский общественный и политический деятель, экономист, публицист, историк, философ. В молодости прошёл путь от либерала и конституциониста до социал-демократа, в дальнейшем идейные искания ведут Струве от марксизма к философскому идеализму и либеральному консерватизму. На момент Первой мировой войны является членом ЦК партии кадетов, хотя фактически отошёл от дел партии в 1908 г.

другому. Бергсон и Виндельбанд — крупнейшие философы, но, когда оба они палят друг в друга во славу цивилизации, взаимно обвиняя друг друга в «варварстве», я не могу восчувствовать убедительности таких доказательств. Есть ещё одна черта в «этической мотивации» войны, вызывающая чувства крайне мало лестные для господ, аргументирующих от справедливости. За примерами не далеко ходить, их сотни под руками. Вот московское воззвание «от русских писателей, художников и артистов», скверно и напыщенно написанное в ответ на воззвание германских учёных и писателей. Русские писатели и художники молят Бога: «Пусть впишутся в Книгу Судеб злодеяния (Германии) неизгладимыми письменами! И да внушат они нам только одно страстное желание: вырвать из варварских рук оружие, навсегда лишить Германию той грубой мощи, на достижение которой устремила она все свои помыслы» («Русские Ведомости», 28 сентября 1914 г.). Под этим воззванием видишь подписи многих ординарных и неординарных академиков, художников, писателей во главе с Максимом Горьким. Почему испытываешь неловкое чувство за подписавшихся? Потому ли, что германские писатели и учёные молят Господа буквально о том же, только по адресу России? Тут есть и другая причина. Капля крови змея Фафнира на губах Зигфрида дала ему возможность слышать не слова карлика Миме 5, а его мысли; есть лёгкая возможность узнать: совпадают ли слова и мысли каждого, призывающего к войне. Критерий этот — не призывы, а поступки, не слова, а дела. Не капля крови дракона войны, а готовность отдать свою 5 Сюжет мифа о Зигфриде — герое германского эпоса. Зигфрид побеждает змея Фафнира, кровь которого попадает на язык героя. Это даёт ему возможность понимать язык птиц, а также мысли карлика Миме, задумавшего убить Зигфрида.

кровь — вот единственное доказательство искренности людей, призывающих «вырвать из варварских рук оружие», «освободить народы от ига милитаризма». Что ж, вырывайте, освобождайте, но, главное, делайте это сами. Добровольцами пошли на войну и погибли германский социал-демократ Франк 6, русский социалист-революционер Слётов, либерал Колюбакин, ученик Петра Струве Рыкачев; каковы бы ни были их побуждения, но поступки их достойны глубокого уважения: слова с делами у них не разошлись. Пусть они погибли за мираж, но за свои убеждения они отдали свою кровь. Что отдали, кроме чернил в подписях к воззванию, воинственные либералы и радикалы, призывающие «вырвать оружие» у врагов, «освободить народы»? В одной из своих военных статей (в «Биржевых Ведомостях») Пётр Струве делился с нами, читателями, своими профессорскими впечатлениями: когда он видит с кафедры сотни устремлённых на него студенческих глаз, он думает: почему эти юноши теперь здесь? Почему они не в школах прапорщиков, не на войне? Их место — в рядах войск! И ничего, все спокойно прочли это циничнейшее воззвание профессора. Но я позволю себе поинтересоваться: каков, однако, «призывной возраст» самого Петра Струве? Посылая других на смерть, почему не идёт на войну он сам? Ну, конечно, жизнь профессора для родины важнее и полезнее смерти десятков юношей, которых он посылает на смерть, — это обычное возражение, я жду его и теперь. Жду, но оспаривать не буду: оно возбуждает во мне слишком малолестные чувства для выдвигающих его. 6 Людвиг Франк (1874–1914). Будучи евреем и несмотря на то, что со времён его военной службы в пехоте прошло уже 20 лет, в августе 1914 года добровольно ушёл на фронт. Стал первым депутатом Рейхстага, погибшим на войне.

«Этическая мотивация» заключается, таким образом, явлениями с этичностью ничего общего не имеющими. И эти явления вездесущи — от болотных низин и до горных вершин. Когда сотрудник того же П. Струве, г-н Изгоев, убеждает читателей, что «интеллигенция призвана на офицерские посты, её задачи — организаторские», когда он убеждает молодёжь «не составлять ни социальных, ни политических программ (это лёгкое и пустое дело), не сочинять ни новых вер, ни новых религий», когда он сообщает, что есть явная преемственность «между знаменитым хождением в народ семидесятников и теми манифестациями с портретом Государя и гимном, которыми русское студенчество встретило привлечение его в этом году к налогу крови», когда мы слышим всё это, то знаем ex ungue leonem 7, как к этому неприличному вздору отнестись. Но когда Максим Горький подписывает московское воззвание, когда Леонид Андреев на тысячи ладов, в десятках статей, возбуждает и призывает к войне вместо того, чтобы самому идти на неё, когда совершенно так же поступают и «горные вершины» нашего неославянофильства вроде Вячеслава Иванова 8 и присных его, когда все они во всех воюющих странах взывают к «освобождению», когда они, сидя дома, оправдывают и освящают войну «этической мотивацией», то нельзя закрывать глаза на всю недостойность их доводов. Ибо «этическая мотивация» сильна лишь тогда, когда сопровождает слова свои — делами.

7 Льва узнают по когтям (лат.). 8 Ива́нов Вячеслав Иванович (1866–1949) — русский поэт-символист, философ, переводчик, драматург, литературный критик, идеолог «дионисийства».

V Философско-религиозное оправдание войны, «мессианское» утверждение национализма гораздо интереснее либерально-этических доводов. Конечно, для признания и принятия этой войны, как несущей миру победу германской стихии («Deutschtum»), по мнению Оствальда, или, по мнению наших славянофилов, несущей миру благовестие славянства, — нужна вера. Есть она — сразу все мировые вопросы решены; нет её — ну, на нет и суда нет, но всё же доводы «мессианские» и в этом случае подлежат рассмотрению. Они интересны во всяком случае, как попытка подвести под войну, под национализм философскую и религиозную основу; они подходят к самой сущности вопроса, оценивая столкновение народов не с точки зрения либеральной «справедливости» (фальшивой по существу), а с высоты последних вопросов — о Боге, о человечестве, о конечных судьбах мира, о смысле истории… Спорить с ними по существу, конечно, не приходится. Что можно возразить Оствальду, уверенному, что Deutschtum предопределением судьбы покорит мир, или С. Булгакову, уверенному, что Запад кончился и что теперь Россия призвана пасти народы? Что возразить? Ровно ничего. Разве только сшибить лбами эти две веры, которые одна о другую разбиваются вдребезги. Спорить с ними — не приходится, послушать их — следует. 50

Вот С. Булгаков 1, безнадёжно застрявший в моховом болоте, староколенный, хороший человек, пытается снова от Исаии хватить и раздуть воинственный пыл своих собратьев. «О родина, земля святая!.. мученической кровью неповинных сынов твоих смываются грехи нашей государственности и общественности, покупается историческая амнистия, и прощающий голос говорит: иди и впредь не греши. Иди, избранная, на светлый праздник правды и свободы, с жезлом в руках и с крестом в сердце, иди, счастливая, уже тем, что для тебя крест и меч — одно»… Это поучительно, хотя и неубедительно. «Светлый праздник правды и свободы» — это битва у Мазурских озёр 2: каждый понимает «праздник» по-своему. «Праздник примирения, прощения, единения», о котором С. Булгаков говорит там же, — это слияние горных вод с болотной тиной: одному утешительно, другому омерзительно. Вновь вспыхнула в московском староколенном человеке мечта «о православном Белом Даре», о «мистическом источнике земной власти»; верит он, что наступает конец европейской цивилизации, что отныне «на Россию возложена страшная ответственность за духовные судьбы человечества». И вот — «смиренная и могучая грядёшь ты, Русь, на подвиг ратный, покорная велениям Провидения, ведомая Царём твоим» («Родине»). Разве тут можно спорить? Такова вера человека — и оставьте его в покое! А верующих этих — достаточно, староколенными людьми Москва полна. Прочтите искренние, но не всегда умные излияния С. Булгакова, 1 Булгаков Сергей Николаевич (1871–1944) — русский философ, богослов, православный священник. В юности увлекается марксизмом. Под влиянием философии Канта Булгаков возвращается к идеализму, ему близка философия Владимира Соловьёва. 2 Во время Первой мировой войны в районе Мазурских озёр (Пруссия) в 1914–1915 гг. происходили кровопролитные бои между русскими и германскими войсками.

азвязные статьи г-на Эрна 3, умные и всегда «себе на уме» р статьи Вяч. Иванова, затем несколько иного оттенка косноязычные статьи Бердяева, наивные статьи М. Гершензона 4— нет, не иссякла ещё Москва славянофилами, есть ещё порох в пороховницах! Но спорить с ними, спорить с верующими — какая наивность! Спорить не надо, но надо оценить и взвесить те доводы, которыми сами они хотят воспеть, в тиши кабинетов, хвалу войне. Национализм в их освещении принимает религиозную окраску; современная война есть для них борьба феноменализма европейской культуры с трансцендентизмом русского духа, и мессианская задача России — подчинить мир «закону Отчему», некоей онтологической Правде. Пусть так. Пусть другие из их же стана возражают, что-де «грех и не время теперь говорить о Западе, погрязшем в феноменализме, ибо жертвенная готовность воюющих ныне народов — акт высочайшего религиозного идеализма» (г-да Эрн и Гершензон в «Биржевых Ведомостях» 23 мая и 28 июня 1915 г.), пусть эти мнения единомышленников снова сталкиваются лбами, — не в этом дело. Интереснее узнать, от них другое: как совмещают они религиозный идеализм с теми орудиями, которыми он проводится в жизнь? Как перебрасывают они мост от онтологической Правды — к пулемёту, от религиозного трансцедентизма — к ручным бомбам? Как возможно это для христианина, православного и верующего? Вопрос этот их нисколько не смущает. Они отвечают многими словами о «жертвенной (не своей!) крови», о «жертвенном порыве», о «жертвенном себяотдании в кротком послушании», о «великой тайне жертвы»… 3 Эрн Владимир Францевич (1882–1917) — религиозный философ, публицист. 4 Гершензон Михаил Осипович (1869–1925) — российский литературовед, философ, публицист и переводчик.

Ах, если бы они отвечали делами, не словами! Легко приносить в жертву кровь брата своего — этому ещё Каин пример показал. Это раз. А два: ведь на войне приходится не только кровь отдавать, но и кровь проливать, и опять, как Каин, кровь брата своего, хотя бы и иноплеменного. Но и эту кровь оправдать нетрудно: путь указал Вл. Соловьёв 5 своим оправданием «смысла войны», своим признанием, что «крест и меч — одно». Цитируя эти последние слова своего учителя, наши неославянофилы всегда делают вид, точно забыли, что слова эти посвящены учителем восхвалению… германского милитаризма и императора Вильгельма! Слова эти были восторженным ответом учителя нынешних славянофилов на поистине канибальскую известную речь Вильгельма II (тогда — «Зигфрида», ныне — «антихриста») к войскам, посылавшимся на «усмирение» Китая, на покорение возрождающегося монгольства. Теперь острие этих же слов славянофилы наши направляют против германцев, на которых ополчаются в союзе с теми же монголами… Права народная мудрость: слово, что дышло, куда повернёшь, туда и вышло. Но позволим и это нашим мессианцам. Пусть в 1900 г. они восторженно присоединяются к «германскому началу», чтобы проливать монгольскую кровь; пусть в 1915 г. они столь же восторженно призывают нас в союзе с монголами проливать германскую кровь. Позволим им даже оправдывать это пролитие крови каждый раз одними и теми же доводами, дозволим им утверждать, что «крест и меч — одно», что вера их — мистическая, что ей кровь «жертвенно освящается». Позволим им, наконец, у тверждать 5 Соловьёв Владимир Сергеевич (1853–1900) — русский религиозный мыслитель, поэт, публицист, литературный критик. Стоял у истоков русского «духовного возрождения» начала XX века. Оказал влияние на религиозную философию Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, П. А. Флоренского, а также на творчество поэтов-символистов — А. Белого, А. Блока и др.

национализм «мессианскими» доводами — это тем более безопасно, что «мессианство» германское и славянское при этом, как мы видели, сталкиваются лбами. Но скажем им в то же время, что если кроме этих мессианских доводов у них нет других, менее хрупких, в пользу обоснования национализма, то всё здание их — воздушный замок, построенный только на вере. А вера их для кого же обязательна? Война для мессианцев есть ценность сверхрациональная, ценность религиозная (так пишет М. Гершензон), ибо ведётся за религиозные и сверхрациональные ценности. Какие? За ценности исторические и ценности национальные (отвечает Н. Бердяев), которые также сверхрациональны и религиозны. Так нагромождаются друг на друга несколько этажей сверхрационального, так оправдывается война. А доводами от разума не спорят, конечно, со сверхразумным. Да к тому же и сверхразумное не есть синоним положительной ценности. Всяческий атавизм в корне своём сверхрационален, но, если бы вспышку современной национальной вражды объяснить неосознанными атавистическими движениями души, это не понравилось бы мессианцам. Ценность войны, ценность национальности… Мессианцы думают, что можно только либо верить, либо не верить в эти высшие исторические и «религиозные» ценности, что третьего пути между мессианством и позитивизмом нет. Это крупная ошибка. Кроме веры в высшие ценности и сверх веры или неверия в них, лежит область именно оценки их; вера касается «бытия», но оценка начинается только от отношения человека к этому «бытию» (или событию). Можно верить в Бога, можно не верить в него, но можно ещё и совершенно снять неразрешимый «спор о вере» и заменить его вопросом о приятии или неприятии Бога — пусть «существующего». Пусть существует 54

и сверхрациональная ценность войны — о факте её существования мне спорить просто-напросто неинтересно, ибо такой спор в области веры бесплоден; но я эту ценность не приемлю, если даже она и существует, не спорю о сверхчеловеческом факте, но даю ему свою человеческую оценку. Так в вопросе о «бытии» возможно не отрицание, а неприятие. То же в вопросе и о «событии» — хотя бы о будущем событии осуществления мессианских идеалов кого бы то ни было, профессора Оствальда или профессора Булгакова, всё равно. Пусть идеалы эти осуществимы, пусть даже они осуществятся — я не приемлю ни того, ни другого, оба они мне одинаково чужды, одинаково враждебны, ибо идеал мой другой, вненациональный, вненационалистический, а социальный, давно уже выраженный словами «благо народа», ибо ценность для меня опять-таки иная, и ценность эта — индивидуальная «человеческая личность». Я хорошо знаю возражение, которое наши «трансцендентисты» считают очень убедительным. Послушайте Н. Бердяева: «Последовательно проведённая точка зрения блага людей ведёт к отрицанию смысла истории и исторических ценностей, так как ценности исторические предполагают жертву людским благом и людскими поколениями во имя того, что выше блага и счастья людей. Ценность национальности в истории, как и всякую ценность приходится утверждать жертвенно (опять!) поверх блага людей, и она сталкивается с исключительным утверждением блага народа как высшего критерия. Достоинство нации ставится выше благополучия людей…» («Война и кризис интеллигентского сознания»). Возражение это поставлено твёрдо и правильно, с ним надо всецело согласиться… перевернув его наизнанку. Нам угрожают «приведением к абсурду», приведением к отрицанию смысла истории и исторических ценностей. Угроза 55

тщетная: совершенно верно, — можно ответить мессианцам — вне нас лежащего «смысла истории» нет никакого; «смысл» этот, говоря словами Канта, есть не объективный принцип творчества истории, а лишь субъективный принцип естественной целесообразности. Ценности исторические — говорят нам — предполагают жертву людским благом и людскими поколениями, вот именно потому мы и не приемлем эти исторические ценности и боремся с ними. Ценность «национальности» — слышим мы — сталкивается враждебно с ценностью «блага народа». Ещё раз — совершенно верно: историческая ценность национальности и социальная ценность «блага народа» взаимно враждебны и непримиримы, каждый должен сделать свой выбор, принять одну и отвергнуть другую. Мессианцы без колебаний выбирают ценность историческую, мы — социальную. Но раз сделав выбор, надо принять и все выводы. Мессианское возвеличение национальности и войны, как ценностей и орудий трансцендентных и религиозных, основано на вере в объективный смысл исторического процесса; отсюда вывод — требование жертвы людьми во имя этой веры, во имя этих высших ценностей. Наше признание высшими ценностями человеческой личности и блага народного, ценности индивидуальной и социальной, требует, в конечном выводе, отказа от трансцендентного смысла истории (если он и есть, то нами он не приемлется), приводит к признанию за историческим процессом лишь субъективного смысла. Эти два мировоззрения в корне различны, противоположны; ясное дело, что вопрос о национальности и вопрос о войне решается резко различным образом в каждом из этих двух течений мысли. К первому из них примыкают все мессианцы и вообще «трансцендентисты», ко второму — близки или должны быть близки те, которые ис56

ходят от ценности так или иначе понимаемого «блага народа». Такими были до сих пор социалисты (хотя они, в большинстве своём, крайне «позитивно» и наивно-материалистично отстаивали свою «классовую» точку зрения). Так было. Война, как известно, разрушила старые ценности, родила новые: былые глашатаи «классовости» стали «националистами», былые глашатаи международного братства стали призывать к войне. Социалисты воюющих стран (исключений немного!) изменили былому своему мировоззрению и стали усердно двигать колесо национализма и войны, оправдывая их с точки зрения социальной и экономической. Это третий ряд доводов, поддерживающих национализм.

VI Идеи побеждают не числом своих последователей; идеи побеждаются не числом своих изменников. Всеобщее «либеральное» торжество по поводу крушения и гибели «интернационального социализма» не является поэтому осиновым колом в его могилу. Но всё же самый факт измены массы социалистов своей былой вере остаётся фактом; он показывает только, как мало было среди социалистов (даже среди знаменитейших из них) подлинных носителей идеи, проникнутых ей до дна души, и как много среди них было случайных «попутчиков». Самые невероятные факты посыпались, как из рога изобилия, с первых же дней войны. Ограничусь лишь крупными «именами». В начале войны социалисты всех воюющих стран голосуют за военные кредиты: лишь очень немногие «воздерживаются от голосования», несколько человек (из сотен) вотируют против, в числе последних, к стыду социалистов главных стран, два представителя Сербии, страны, первой подвергнувшейся нападению. Социал-демократ Давид 1 доказывает в «Vorwärts » 2, что социалисты рейхстага должны были, вопреки всем преж 1 Давид Эдуард (1863–1930) — немецкий экономист, доктор наук, правый социал-демократ, соратник Э. Бернштейна, один из первых ревизионистов марксизма. 2 Вперёд (нем.).

ним постановлениям, голосовать за военные кредиты, ибо «прежние постановления» были приняты в мирное время, а значит и не обязательны для времени военного. И это говорится не в злую шутку, а серьёзно, торжественно… Редакция «Vorwärts», со своей стороны, «старается оправдать» тех, кто голосовал против кредитов: голосовавшие были-де уверены, что всё равно останутся в ничтожном меньшинстве… Ну, а если бы они не были в этом уверены? И это не анекдот, что социалистической газете надо «оправдывать» тех немногих, которые остались верны прежней своей вере, остались верны социализму… Социал-демократ Зюдекум 3 в начале войны был послан эмиссаром в нейтральные страны, чтобы склонить социалистов нейтральных стран в пользу Германии, которая-де ведёт исключительно оборонительную войну… Доводы и аргументы его были таковы, что социалисты нейтральных стран отказывались верить возможности их в устах социалиста. Германский социал-демократ Парвус 4, сколотивший во время войны состояние на хлебных военных поставках, был также эмиссаром в разных странах и усиленно вёл подобную же пропаганду. Социал-демократический депутат рейхстага от Денау заявил, что Германия должна присоединить к своим владениям Бельгию, Голландию и их колонии. «Vorwärts» протестует против подобных взглядов. Это утешительно для того, кто читал и помнит статьи той же газеты от начала

3 Зюдекум Альберт (1871–1944) — один из лидеров правого крыла Германской социал-демократии, ревизионист. 4 Па́рвус Александр Львович, настоящее имя Израиль Лазаревич Ге́льфанд (1867–1924) — деятель российского и австро-германского социал-демократического движения, теоретик марксизма, один из разработчиков теории «перманентной революции», публицист, доктор философии. Его имя стало нарицательным в качестве «купца революции» и политического авантюриста.

августа 1914 г. с восторженным описанием подвигов германских и австро-венгерских войск. Социал-демократ Гейне 5 подводит итоги совершившемуся в душах германских социалистов перевороту. Революция не нужна; мало того — социальная революция вредна, ибо понижает обороноспособность страны от внешних врагов. Поэтому социалисты «должны признать империю, как базу политической деятельности», должны действовать, не боясь впасть в противоречие с принципами, должны расстаться с революционными фразами. Социализм должен быть в Германии не революционным и интернациональным, а лишь прогрессивно-демократическим на национальной основе. Всё это очень определённо и, конечно, относится не к одной Германии, а к социализму всего мира; это откровенная проповедь необходимости замены былого интернационального социализма — «социализмом националистическим». Такое contradictio in adjecto 6 ясно показывает, что «социалисты» типа Г ейне и его единомышленников были социалистами лишь по недоразумению, а теперь и впредь с социализмом ничего общего не имеют и иметь не будут. Так отделились и ещё отделятся от социализма все «попутчики», все примкнувшие к нему по недоразумению. Их, конечно, очень много, быть может, большинство. И хотя среди самих же германских социалистов есть группа людей, резко отмежевавшихся от мнений и поступков Зюдекума, Давида, Парвуса, Гейне и иных, но группа эта была ничтожна в первые дни войны, когда маски были сброшены, когда каждый показал своё лицо. Что же остаётся в таком случае от международного социализма? Боюсь, 5 Гейне Вольфганг (1861–1944) — один из крупнейших адвокатов Германии, отличался большой юридической эрудицией и выдающимися ораторскими способностями. 6 Явное противоречие (лат.).

что очень мало; впрочем, вернее, не боюсь, а радуюсь, ибо никогда не верил в победу силой одного лишь количества. Если от германской демократии перейти к демократии других стран, то всюду картина будет одна и та же. Вандервельде вербует волонтёров в бельгийскую армию, заявляя, что обороняющаяся сторона «не нуждается в оправдании перед лицом интернационала», что сопротивление нашествию есть не только право, но и обязанность социалиста. Гед, Самба и другие социалисты на этом же основании принимают участие во французских министерствах «национальной обороны». Анархист кн. П. А. Кропоткин выражает негодование против тех «близоруких» людей, которые до войны боролись во Франции против трехлетнего срока военной службы. Бывший антимилитарист Эрве ныне выражается крепко и сильно: «Je m’en fiche du socialisme… c’est in defence nationale qu’il faut …»7 Он лишь последовательнее и смелее других: он говорит то, что они думают. Социал-демократ Плеханов, в начале второго года войны, «заклинает всем святым» думских депутатов голосовать за военные кредиты. «Голосование против, — пишет и подчёркивает он, — было бы изменой по отношению к народу» («Речь», 14 сентября,1915 г.). Гед и Самба телеграфно заклинают тех же депутатов «отложить оппозиционную деятельность впредь до окончания войны». Соединённая группа народников и марксистов обращается ко всему народу русскому с воззванием — бороться до последних сил с «хищническим предприятием» германцев; воззвание это появилось тоже во второй год войны и подписано именами Плеханова, Дейча, Авксентьева, Бунакова и целого ряда других народников и марксистов. Они не находят мужества выражаться стилем Эрве, н аоборот, 7 Наплевать мне на социализм… нужна лишь национальная оборона… (фр.).

считают своё поведение тесно связанным со своей предыдущей деятельностью. Это же заявляет и Плеханов в своей отдельно изданной брошюре «О войне», в которой жестоко достаётся «германским товарищам» за их не марксистское поведение. Чем отличается от них поведение самого Плеханова и соединённой группы народников и марксистов, столь же воинственно настроенных? Чем бы ни отличалось, но не ясно ли уже и теперь, что их новый «националистический социализм» в корне различен с их же былым социализмом интернациональным? Настолько различен, что называть его одним и тем же именем — значит совершать грубую логическую ошибку. Доводы национал-социалистов вращаются около одного основного пункта: поражение России Германией было бы в тоже время и поражением русского народа в борьбе за свободу, ибо, во‑первых, победители-германцы истощили бы Россию неслыханно громадной контрибуцией, во‑вторых, отторгнули бы от России значительную территорию и, в‑третьих, задавили бы экономическую жизнь России выгодным для Германии торговым договором. Всё это очень правдоподобно… В сослагательном наклонении. А в изъявительном — каждый из этих трёх доводов нуждается в таких подпорках, какие не могут построить национал-социалисты. Громадная контрибуция? Спору нет — громадная контрибуция тяжко ляжет на плечи народа, но докажите, что она ляжет тяжелее, чем тот громадный «налог крови», который вы всячески призываете к народной уплате. Отторжение территории? Бесспорно, отторжение от России значительной территории нанесёт ущерб пресловутым «национальным идеалам» и «единству» России, но докажите, что благо народное потерпит ущерб от этого ущерба, а если и потерпит, то более того, чем терпит во время войны миллионами смертей. Тяжёлый торговый договор? 62

Конечно, торговый договор, навязанный России победительницей Германией, будет очень выгоден германским аграриям и промышленникам, очень невыгоден германскому трудовому народу, но докажите, что он будет невыгоден русскому трудовому народу (а не русскому купцу), докажите, что хоть самый невыгодный пункт этого возможного договора стоит цены крови хоть одного русского крестьянина и рабочего. Задача, боюсь, непосильная для воинствующих социалистов. И тем более доводы их становятся шаткими, что на каждый из этих «антипораженческих» доводов российские социалисты-«пораженцы» выдвигают доводы как раз противоположные, доказывая, что «благо народное» тесно связано именно с поражением России, что только отсюда придёт политическая свобода, которая залечит все экономические раны. Мало того, по их мнению, есть возможность утверждать, что победа России приведёт в экономическом отношении к установлению победительницей крайнего протекционистского промышленного тарифа при минимальных ставках на зерно; Россия будет отгорожена китайской стеной от дешёвой германской индустрии, но в стене этой широко будут раскрыты ворота для усиленного отлива из России хлеба. И то и другое одинаково выгодно промышленнику и одинаково невыгодно трудовому народу. Победа Германии, наоборот, сломит эту стену, но закроет ворота, ввиду интереса германских промышленников и аграриев, причём германские трудящиеся классы будут лишены дешёвого хлеба, который в большом количестве останется в России «для внутреннего употребления», но тогда русский народ, кроме излишка хлеба, получит ещё и продукты дешёвой германской индустрии. Победа и в том, и в другом случае будет на руку только купцу и аграрию; трудовой же народ — и в этом экономический парадокс мировой вой63

ны — получит выгодный для себя торговый договор только в случае поражения своей страны. Как бы ни относиться к этим доводам, от них нельзя отмахнуться национал-социалистам, доводы которых отличаются большим пафосом и малой убедительностью. Но я готов этим патетически настроенным людям сделать всяческие уступки, готов не сталкивать их лицом к лицу с серьёзными социально-экономическими возражениями. Пусть они будут правы во всём, пусть все три их главных довода непогрешимы, непреложны, пусть будут они столь же истинными, сколь и патетическими. Мне интересно тут другое. Ведь все эти патетические люди кроме того — социалисты. Они борются за благо народов, они заботятся о будущей судьбе бельгийского рабочего и «французской бедноты». Так это и должно быть: мы знаем, что для демократа «несть эллин и иудей», что социалист никогда не мог бы отстаивать меры, выгодной для его народа и тяжёлой для трудящихся классов народа соседнего. Как же быть, однако, с воззваниями российских социалистов, «энергично требующих войны до победы»? Как быть с призывным кличем «Должны победить!» или «Да будет победа!» — кличем, раздавшимся со страниц марксистских журналов? Ведь если будет победа союзников, то на Германию обрушатся все те беды, которых счастливо избегнут русский крестьянин, бельгийский рабочий и французская беднота! И пусть бы ещё страдала юнкерская Пруссия и капиталистическая Германия, но ведь пострадают за всех и за все трудовые классы Германии! Неслыханно громадная контрибуция тяжко ляжет на плечи восточнопрусского крестьянина и вестфальского рабочего, значительная территория будет отторгнута от побеждённых: исчезнет с географических карт чуть ли не вся Австрия, тяжёлый торговый договор раздавит побеждённую страну… 64

Как мирятся воинствующие социалисты с этими, ими же вызванными, призраками? Ведь то, что страшно для русского народа, не менее страшно и для германского. Быть может, воинствующие социалисты желают не полной победы, а лишь победы до известной черты? Но какими же силами остановят они духа войны, которого так настойчиво вызывают? Быть может, они считают, что в войне виновата Германия, а потому пусть и платит она за разбитую посуду? Но ведь виноват хозяин, а платить и платиться будет работник — где же тут справедливость? Быть может, они полагают, что своя рубашка к телу ближе и что о германском трудовом народе пусть заботятся германские «товарищи»? Для интернационального социалиста это звучит дико, но национал-социалисты, быть может, ils ont changé tout ҫa ?8 Как бы там ни было, мы можем теперь отнестись к доводам всех воинствующих социалистов всех стран с одинаковым доверием. Их оправдания национализма и войны были бы убедительны, если бы взаимно не погашали друг друга. Но влияние на массы они оказали, усердно двигая колесо войны рядом с доводами либерально-этическими и религиозно-мессианскими. Сознательно и бессознательно идут все они к одной цели — к созданию мировых колониальных империй. Кто бы ни победил в великой мировой войне, победитель в ней будет только один — купец страны, одержавшей верх. Побеждённым же может оказаться трудовой народ страны победительницы. Неужели же из этого парадокса мировой войны нет выхода? Неужели будущее так безнадёжно? Неужели осуществится фантастический колониальный роман XX века? Неужели человечество стоит перед рядом небывалых мировых купеческих войн? Всё это будет неизбежно до тех 8 Изменили ли они всё это (фр.).

пор, пока демократия не сумеет обуздать того духа, которому она теперь покорилась. Опасение — не во внешнем, а во внутреннем мире каждой страны; изменения во внутреннем политическом и социальном строе Европы могут сделать — и сделают! — невозможными эти кровавые и фантастические колониальные романы, эти мировые купеческие войны, эти противоречия народных интересов разных стран. Будет ли это? Будет или нет, но будущее творим мы, живущие в настоящем. И путь творчества нашего построен давно мировым ходом истории; надо лишь твёрдо идти по начертанной дороге, помня о нами же намеченной конечной цели, надо лишь преодолеть те испытания, которые дух национализма ставит на пути. Тягчайшее испытание — испытание огнём, и мы теперь его пережили, переживаем и долго ещё будем переживать.

VII Испытание огнём войны испепелило почти «до корня» былой интернациональный социализм на его пути к будущему «братству народов». Что же, отказаться от будущего братства? Отказаться от настоящего пути? Отказаться от прошлого социализма? И вообще — вечно новый вопрос — что делать? Братство народов и раздавленная Бельгия. Брать ли в руки ружьё, сложить ли руки в бездействии? Вопросы, подлинно, испепеляющие. И лишь тяжёлой, трудной внутренней работой можно преодолеть и искушения духа национализма, и глумления духа апатии и отчаяния. Мессианцам и всем принимающим объективный смысл истории — дорога прямая и лёгкая: с Богом они за панибрата, все планы и замыслы его им как на ладони видны, досконально известны. Но трудно принимать тот субъективный смысл истории, который так попирается на наших же глазах. Трудно и необходимо. Раз сделав выбор, повторю ещё раз, надо принять и выводы. И если мы высшими ценностями избрали ценность индивидуальную — человеческую личность, и ценность социальную — благо народа, то ценности исторические, ценность национальности мы тем самым подчинили высшему критерию. Выбор сделан, и мы должны быть последовательными. Мировоззрение, во главу угла ставящее социальную ценность блага народа, мы называем социализмом. Идя 67

дальше, можно дать более строго очерченное определение, но не в нём теперь дело, а в тех задачах, тех целях, которые ставил и ставит себе социализм и социалистическая демократия. Все политические группы орудуют с понятием этой социальной ценности, каждая из политических партий заявляет, что борется только за «благо народа», но именно ближайшие задачи и цели этих партий вскрывают подлинную их сущность. Задачи социализма требовали коренного изменения социального и политического строя европейской жизни: «правые» социалисты надеялись на эволюционный процесс этого изменения, «левые» — предполагали, что процесс этот возможен, только как революционный. Но так или иначе, «социализация Европы» есть процесс внутренний, и таким всегда понимал его международный социализм: противоречия в этом не было. Освобождение трудового народа, освобождение страны от внутренних социальных и политических пут — вот первая задача международной демократии в борьбе за ценность социальную. Борьбе этой сопутствовала борьба за ценность индивидуальную, за человеческую личность, за освобождение её из пут всяческой догмы — хотя бы от окостеневшей догмы марксизма или народничества, если они не шли вперёд, а топтались на месте, становились «ортодоксальными». Всяческая ортодоксия — Маркса или Михайловского 1 всё равно — мёртвое тело; всё живое, всё молодое всегда шло вперёд в поисках новых путей в борьбе за духовную свободу личности человеческой. В этих словах — вся история русской и мировой интеллигенции всех классов и сословий, здесь — вторая задача социализма, идущего к новому будущему. Конечно, и в рядах демократии ор 1 Михайловский Николай Константинович (1842–1904) — русский публицист, социолог, литературный критик, литературовед, переводчик; теоретик народничества.

тодоксальных мещан было всегда больше, чем духовно свободных людей, но ведь, скажу ещё раз, не количеством своих последователей побеждают идеи… И не количеством пышных слов определяется внутренняя ценность идеи — она выявляется лишь в минуты испытаний, когда от слов надо перейти к делу. И вот настала для демократии минута испытания огнём войны, первой мировой колониальной войны. Ни одна из воюющих сторон не скрывает, что за звонкими словами об «освобождении», «оборонительной войне», «самоопределении национальностей» таится деловой колониально-купеческий смысл. По характерному выражению некоего купца в Times, «капитаны промышленности являются в ведении этой войны не менее важным фактором, чем сам генеральный штаб»; купеческая война и ведётся капитанами промышленности. Конечно, слово «купеческий» имеет здесь ограниченный своей эпохой смысл, ведь и новгородские войны ХIII–ХV веков были войнами «купеческими» и даже «колониальными» (ибо тогда роль «колоний» играли «пятины новгородские»). Был купец, но не было современного гигантского развития машины, фабрики мирового «капитализма», и нынешняя колониальная война, оставаясь «купеческой», имеет столько же много общего с прежними купеческими войнами, сколько шестнадцатидюймовая пушка — с «пищалью» XV в. Цель одна, а сущность бесконечно различна. «Натуральные» колонии новгородцев так же похожи на мировые колонии современного государства-купца, как пищаль на шестнадцатидюймовое орудие. Так или иначе, государства эти столкнулись в «кровавой кутерьме»; для демократии настало время испытания огнём. Она его не выдержала — это всё мы видели воочию. Исчезли социалисты (говорю о большинстве), на месте их во всех странах появились «оборонцы» и «по69

раженцы». Одно это — признак довольно трагический, ибо и «оборончество», и «пораженчество» (хотелось бы, чтобы нелепые слова эти скорее исчезли из нашего обихода), ибо, повторяю, оба эти течения одинаково ничем не связаны с демократией, с её основными ценностями, с её сутью. «Оборонцем» может быть анархист Кропоткин, «пораженцем» — черносотенное «Русское Знамя», и наоборот, ибо оба эти отношения к войне суть лишь вопросы текущей практической политики, а не сущности социалистического мировоззрения. Социалист, как и всякий другой, может в области практической политики считать выгодным для трудового народа или победу, или поражение своей страны, но прежде, чем рассуждать о вопросе политической выгоды, ему не мешало бы помнить, что вопрос о путях достижения этой «выгоды» подчинён его высшей ценности… Иначе он становится похож на того средневекового монаха, который «благо» своей паствы добывал огнём и мечом святейшей инквизиции, не спрашивая ни того, насколько это желательно его пастве, ни того, насколько это похоже на исповедуемое им христианство… «Оборончество» и «пораженчество» не больше похожи на социализм, чем инквизиция на христианство. Ибо всякая внешняя купеческая война между «культурными» государствами, чем бы она ни кончилась — поражением или победой его страны, — для социалиста чужда и враждебна, ибо она не его война, ибо она есть борьба не за его высшие ценности. Тем более это относится к европейской войне этих годов, к первой мировой колониальной войне, стремящейся к достижению таких «ценностей», которые могут быть только враждебны демократии. Для неё это война посторонняя, и при пожаре её демократу не надо было ни брать в руки ружьё, ни складывать руки в бездействии — он должен был только продолжать своё дело. 70

Но именно это испытание оказалось самым трудным, и в огне войны социализм дал трещину сразу с трёх сторон. Через одну из них испарились из социализма все «попутчики», все национал-социалисты, для которых мировая война не была «посторонней», ибо их государство принимало в ней участие… «Мы прежде немцы, а потом социалисты», — формулировал один из них своё отношение к войне; этим он ясно показал, что он прежде немец и потом немец, а социалистом считал себя лишь по недоразумению. И таких «товарищей» война родила видимо-невидимо — известно, что война родит героев. И стали эти герои посылать народ на войну, в небольшом числе и сами пошли, проповедовали оборону и освобождение, воспевали в социалистических газетах подвиги члена немецкого союза деревообделочников, всаживающего штык в живот «товарища» из французского союза металлистов… Другие, менее прямолинейные, шли на войну и призывали к войне (оборонительной, конечно!) по другой причине. Это война для социалиста не «посторонняя», — говорили они, — ибо на ней умирает сотнями тысяч тот же народ, во имя блага которого работает демократия. Но если смерть за что-либо кажется мне нелепой, то я лишь от отчаяния могу сложить свою голову рядом с близким мне человеком, раз не могу ему помочь. Эта психология отчаяния понятна, почтенна, но ведь это тоже отказ от былой веры, хотя и по другой причине: раз ничем нельзя ни другому, ни себе помочь — остаётся только умереть. Те, у кого вера в будущее сохранилась, не пойдут этой дорогой. А что касается сотен тысяч смертей сынов народа, почему-де и война эта нам «не посторонняя», то это довод не из сильных: кто же из наших демократов не считал «посторонней» для себя и для народа Японской войны 1904–1905 гг., на которой народ 71

умирал если не сотнями, то десятками тысяч? Очевидно, дело тут не в том, что народ умирает, а в том, за что он умирает… Это и есть боевой довод третьих, выбитых из колеи социализма войной. Они не признают перемены своей веры, они утверждают, что, взывая к войне (оборонительной, всюду оборонительной!), не изменили они былой вере, а лишь с новой силой служат ей, служат свободе, служат правде, служат угнетённому народу. Мировая эта война есть война «на покорение» ряда народностей, и демократ, стоящий за «самоопределение национальностей», не может не принять участия в деятельной защите покоряемых. Так говорили бельгийские, французские и русские «социалисты» по поводу Бельгии и Сербии, так говорили германские и австрийские «социалисты» по поводу Галиции и Восточной Пруссии… И не только «говорили»: лучшие из них «делали» — записывались добровольцами в армии, шли умирать и умирали, шли стрелять друг в друга и стреляли во имя братства народов… Другие, оставшиеся дома, организовывали «национальную оборону» и тоже боролись словесно за «высшие идеалы социализма». Нельзя считать эту войну «посторонней», — вопияли они, — ибо нельзя не откликнуться действием на то, что происходит вокруг. Оглянитесь: всюду расстрелы женщин и детей, всюду топчется право, la force prime le droit 2, всюду гибель слабых и зверское «торжество победителей»… Германские социалисты всё это выдвигали против своих восточных врагов, французские и бельгийские — против германских… Но нам совсем нет нужды разбирать, кто тут прав, кто виноват: пусть будут оба правы — это будет ближе к истине. Зато следует с особенной силой подчеркнуть, что в то же самое время оба не правы, опи 2 Сила награждает право (фр.).

раясь в своих доводах на социализм. Ибо, повторяю, для человека, высшими ценностями которого являются ценность индивидуальная и социальная, человеческая личность и благо народа, для этого человека мировая война 1914 г. есть дело постороннее; он должен быть готов отдать себя, но отдать за другое…

VIII Что делать? Что надо было делать? Надо было не мешаться не в своё дело. И надо было делать своё дело. Только и всего. Итак, надо было предоставить маленькую Сербию алчной Австрии? Не помочь при виде наглого насилия, при виде разбойного нападения? Демократия дала себя запугать этими «жалкими словами», ибо поистине всё это лишь слова, слова, слова. Трудно поверить, чтобы человек, стоящий на благе личности и народа, т. е. в широком смысле этого слова народник, не задался бы хотя мимоходом мыслью: а что было бы, если Австрия действительно поглотила бы Сербию? Проглотила бы без сопротивления, не подавившись, так-таки целиком, присоединила бы к себе, как новую провинцию? Тогда Австрия не могла бы не превратиться в империю «триалистическую», и сербы, соединённые с хорватами, словаками, боснийцами, далматинцами, образовали бы громадную «великосербскую провинцию», где трудовому народу жилось бы, быть может, нисколько не хуже, чем в «великосербской империи», за которую в войне этих годов разгромлен, уничтожен, вырезан сербский народ. Те два сербские социалиста, которые нашли в себе смелость под вой и свист «националистов» голосовать против военных кредитов, когда война уже повисла над их страной, понимали интересы 74

сербского народа лучше сотен «национал-социалистов», зовущих в бой за свободу Сербии… Есть ходячее марксистское возражение против такой постановки вопроса. «Победа Австрии, окончательно подчинив австрийской эксплуатации Сербию, замедлила бы экономическое развитие этой последней» (Г. Плеханов). Подставьте вместо Австрии Англию, вместо Сербии — Трансвааль 1, и вы увидите, что возражение это не всегда оправдывается исторической действительностью. А главное, на каких весах взвесите вы, когда больше «замедлилось бы экономическое развитие» Сербии: когда она целиком была бы присоединена к Австрии или когда сербский народ истёк бы кровью так, как он истёк в 1915 г.? Не мешало бы подумать сторонникам такого кровопускания, — а значит и худшим врагам сербского народа — для чего воз орехов беззубой белке? Но пусть этот «социологический закон» о замедлении экономического развития промышленно отсталой страны при её одолении и покорении промышленно-мощным государством, пусть этот мифический «закон» всегда и вполне справедлив. Однако и в этом случае для меня загадка: каким образом наши «социалисты» ухитряются применять этот «закон» одновременно и к Сербии, и к Бельгии? И как могут они доказать, что для бельгийского рудокопа правительство короля Альберта «выгоднее» сената вольного города Гамбурга? (Я здесь всё ещё говорю о «выгоде» — о «праве» и «справедливости» речь впереди.) Впрочем, загадка эта довольно просто и… откровенно разрешается «практическими политиками» социализма. Мне лично пришлось слышать из уст одного народника-марксиста и статистико-публициста следующее оправдание 1 Южно-Африканская Республика — независимое бурское государство, существовавшее в Южной Африке во второй половине XIX века и завоёванное Великобританией в 1899–1902 гг.

военно-патриотической деятельности Вандервельде: он учитывал настроение рабочих масс, что-де и должен всегда делать практический политик… Это откровенное признание рядового социалиста нехотя оспаривает марксистский вождь, Г. Плеханов: германские социал-демократы голосовали за войну, чтобы не потерять на следующих выборах миллиона два голосов, и «конечно, это было совершенно оппортунистическое решение». Боже, до чего это мягко сказано! Оппортунизм — велик ли грех! Ведь ещё Бебель сказал: «Все мы оппортунисты». И поэтому, когда французские социалисты тоже «безусловно голосуют за военный кредит», то Г. Плеханов находит ещё более мягкие слова для обсуждения, но не осуждения такого поступка. Конечно, они обязаны были голосовать за военный кредит, но… «голосуя за него, они могли и обязаны были громко высказать некоторые неоспоримые истины, горькие для французской буржуазной дипломатии, но полезные с точки зрения развития самосознания в международном пролетариате…» (Г. Плеханов, «О войне», стр. 19). И только. Голосуй за войну, но лишь выскажи при этом некоторые неоспоримые истины… До таких невероятных пределов можно дойти, пытаясь оправдать неоправдываемое. Не удивляйтесь: это называется «оппортунизм». Я бы, впрочем, назвал это несколько иначе… но не в названии дело, а в том, что соображения «практической политики» объясняют нам поведение большинства вождей международного социализма. И довольно: после такого признания «вожди» эти нам нимало не интересны. Ибо подлинный идейный вождь не боится остаться в меньшинстве, не боится остаться в полном одиночестве. Он погибает, но его идеи побеждают. А эти многочисленные «вожди» побеждают в злободневной борьбе, но идеи их гибнут, ибо «победа» достаётся вождям ценой идеи. Кто хочет, пусть идёт за ними. 76

Народ захотел, — отвечают нам, — народ захотел, и вожди сами пошли за народом… Именем народа говорить легко, ибо народ всё ещё безмолвствует. Когда его ставят лицом к лицу с уже совершившимся фактом войны, он принимает её, он старается осмыслить её как борьбу за «родину», как «мирское дело», как наваленную на мирские плечи тяготу: Постоим-де мы, братцы за родину, За мирскую Микулову пахоту, За белицу-весну с зорькой-свеченькой Над мощами полесий затепленной. Всё это так, но скажите откровенно: какой был бы ответ сербского или бельгийского народа, если бы был мыслим в один миг произведённый «референдум», даже в ответ на грубые ультиматумы Австрии и Германии 1914 г.? Так ли вы уверены, даже принимая во внимание опьянение гашишем национализма, что народ тоже бы «голосовал за войну»? Я уверен в противном, какие бы страны ни подставлять вместо Сербии и Бельгии. Но на этой моей уверенности я ничего не строю, зачем же вы возводите на своей разные фантастические здания? Но если бы даже вы были правы, если бы мнения всего народа были на вашей стороне, то всё же интересы его я понимал бы, не подчиняясь большинству. И потому докажите сначала, что «выгода» сербского народа требовала уничтожения его войной, а не присоединения Сербии к Австрии, что в интересах бельгийского народа было предпочтение правительства короля Альберта правительству императора германского или президента французской республики, что благо германского народа требовало гибели миллионов этого народа, а не покорения его (даже!) «дикой Россией» или хотя бы полного поглощения его и разделения между «варварской Россией, вырождающейся Францией и торгашеской Англией»… А пока вы будете это доказы77

вать, позвольте напомнить вам одну сказочку из сборника Л. Толстого: Была война. бежали люди от врагов. Пришёл мужик на луг за лошадью и говорит: — Иди скорей за мной, а то враги тебя заберут. А лошадь спрашивает: — А что они со мной делать будут? Мужик говорит: — Заставят тебя работать на них, бить станут, коли не захочешь. — А ты со мной разве иначе поступаешь? Так что же мне их бояться? Конец сказки мы хорошо знаем: мужик берёт кнут и ведёт лошадь, куда ему желательно. Так было, так есть, так ещё долго будет. Но почему мне это «сущее» признавать за «должное» — не знаю. Но зато я знаю, какие возражения выставляются против этой высшей ценности блага народного: она отрицает ценности исторические, она «не государственная» точка зрения… Как! Допустить, чтобы Россия завладела всей Галицией и западной Польшей! Но ведь Австрия должна бороться за свою «целость», ведь Россия должна, во имя задач государственных, бороться за своё преобладание на Балканах, за овладение проливами. Да, государственность… Какое дело народу до того, в чьих руках Дарданеллы, чем вредил народу этот «ключ» в руках турок, и если мировой купец, русский и германский одновременно, пожелал присвоить себе этот ключ, то почему тащить его из огня должен народ — об этом не спрашивайте. Ибо вся эта «государственная» точка зрения покоится на «постулате» единства национальных интересов. «Постулат» этот трогательно применяется только в те минуты, когда националисты нуждаются в «народе». Было бы много убедительнее, если бы волк просил помощи журавля не тогда, когда на него, волка, пришла беда, когда он «ко78

стью чуть не подавился», а до этого прискорбного случая. А то сплошь и рядом случается, что лишь только журавль «с трудностью большою» поможет волку, как тот немедленно поступает по примеру волка из крыловской басни. Эго не мешает в новые трудные минуты снова трогательно вызвать о помощи, взывать о «единстве национальных интересов». Либералы всех стран крепко сидят верхом на этой непрочной палочке, но какое дело до неё демократии? И неужели надо ещё в сотый и тысячный раз напоминать хотя бы о знаменитой формуле: национальное богатство есть нищета народа? Пусть овладение проливами есть историческая ценность, «благо нации», но оно есть «бедствие народа»: моря крови он за них проливает. И здесь, как всегда, социальная ценность должна для нас победить историческую. Социалист, рассуждающий о военных «национальных и государственных задачах», — это, по существу социализма, белая ворона, но этих странных птиц, выкрашенных в белое, развелось с начала войны видимо-невидимо.

IX Доводы от «права», от «справедливости» с негодованием устраняют точку зрения «выгоды». Пусть «выгодно» было бельгийцам покориться германскому нашествию и «предать» Францию, но эта «выгода» — тридцать сребреников цена ей. Пусть «выгодно» было сербам отойти под власть Австрии, но «благородный маленький народ гордо встал на защиту своей независимости»… И вот самые чуткие, искренние, непосредственные из былых социалистов записываются в добровольцы, идут умирать за освобождение Бельгии, за свободу Сербии, за Францию, за Германию, за Россию. Доходит до того, что социалисты-добровольцы с пылом и взвинченным самоотвержением едут освобождать Македонию… от болгар! («Русские Ведомости», 1915 г., № 253). Поистине, это было бы смешно, если бы не было трагично. Но уже по этому «освобождению Македонии от болгар» можно видеть, что здесь дело уже не в том, кого и от кого освобождать, а в самом пафосе освобождения. Однако отчего бы не задаться вопросом: почему эти же социалисты не шли с оружием в руках освобождать Македонию от сербов и от греков? Я напомню ещё и другое. За пятнадцать лет до мировой войны совершилось «международное преступление» не меньшее, чем покорение Сербии Австрией и Бельгии — Германией. Это было покорение джингоистской Англией 80

«свободного народа буров», покорение Трансвааля, вызвавшее против Англии взрыв «мирового возмущения». Негодовала и социалистическая пресса всех стран. Но вот что характерно. В бурские ряды вступило не малое число волонтёров, представителей разных стран; тут были французы, русские, германцы, представители всех мировых купеческих империализмов, враждебных английскому; был там, например, русский фютюр-октябрист 2, а тогда либеральный купец, г-н Гучков 3. Но назовите мне хотя бы одного социалиста, который не ограничился бы тогда словесным возмущением и моральным негодованием, а взял в руки ружьё и пошёл сражаться за свободу покоряемого народа. Назовите хоть одного! Не назовёте — такого не было. А ведь газеты были полны сообщениями о «зверствах англичан» и о «геройской защите благородным маленьким народом свой независимости»… Что же? Или Трансвааль был слишком далеко? Но разве чувство оскорблённой справедливости обратно пропорционально квадрату расстояний?.. Почему же «либералы» пошли защищать буров и бороться с ненавистным английским империализмом, а социалисты сидели смирно и не образовывали добровольческих дружин? Разве дело справедливости не есть уже этим самым дело социализма? Или за пятнадцать лет социалисты сделали такой громадный шаг вперёд в благородной отзывчивости на всякую несправедливость и потому идут теперь десятками в дружины для освобождения Бельгии, Польши, Сербии и Македонии?.. Однако ещё за три года до мировой 2 Будущий (от нем. Futur). 3 Гучков Александр Иванович (1862–1936) — политический деятель, лидер партии «Союз 17 октября». Председатель III Государственной думы (1910–1911), военный и морской министр в первом составе Временного правительства. В 1899 г. в качестве добровольца отправился в Трасвааль, где участвовал в войне на стороне буров, был ранен и попал в плен.

ойны никто из них не пошёл убивать и умирать за ту же в Македонию, разорванную и растерзанную. Тут величайшее внутреннее заблуждение, освящаемое хорошими побуждениями и словами. Заблуждение в том, что первую мировую — колониальную войну, войну империалистическую, государственную — социалисты сочли войной народной. Общий «национальный подъём» заразил их, они сочли его подъёмом народным, связанным с благом народным. Прежде они понимали, что как ни бесцеремонна английская империалистическая политика, всё же главная тяжесть её падёт не на бурский народ, а на бурское правительство, что народу может быть не хуже, если не лучше, «под владычеством Англии». Наркоз национализма мешает это понять применительно к Австрии и Сербии, Германии и Бельгии. Способствуют этому и те возмущающие душу формы, какие с первых же дней приняла мировая война. Но как это ни трудно, а надо разглядеть, даже через эти дикие формы, что лозунги «освобождения» народного не имеют смысла в процессе борьбы мировых империй, столкнувшихся в дележе земного шара. Но убитые женщины и дети, расстрелянные мирные жители, разграбленные города, попранная справедливость — как не стать на их защиту? Да, нельзя не стать, но каким путём? Ведь все воюющие страны стали ареной этих ужасов: Бельгия, Сербия, Франция, Германия, Австрия, Россия… Как не понять, что Калиш, Лувéн, Белград, Мемель 4— всё это одинаковые свидетели человеческого озверения, спутника разнузданности того мига, в который «всё позволено»… Взять ружьё в руки для «защиты» народа от этого освещения — значит от дождя броситься в воду. Под влиянием внезапно нахлынувшего непосред 4 С 1924 — Клайпеда.

ственного чувства можно решиться на самый неожиданный шаг, но тогда не надо пытаться обосновывать его доводами «от разума»: попытка напрасная. Независимость Сербии, свобода Бельгии… Неужели «социалисты-патриоты» ещё не понимают, что государственная независимость маленьких стран есть лишь временный буфер между столкновением мировых империализмов? Неужели социализм хоть когда-нибудь серьёзно прилагал нормы этики к пресловутому «международному праву»? Знаменитый профессор этого права, Лист, заявляет, что Германия нарушила нейтралитет Бельгии… в состоянии необходимой обороны! Совершенно то же самое заявляет французский профессор… по поводу нарушения нейтралитета Греции! И они вполне правы, ибо нормы международного права не этические, а всего лишь юридические, которые подлежат изменениям при каждом «новом накоплении фактов»… Пусть накопляют факты, пусть изменяют нормы — демократии до этого нет никакого дела; с нарушением же этих норм у неё есть только один путь борьбы — путь борьбы за коренное изменение внутренних порядков европейской жизни. Другими словами, это и значит: надо делать своё дело. Государственная свобода и независимость Сербии или Бельгии есть вопрос «равновесия мировых империализмов»; народная свобода в каждой из них есть вопрос соотношения внутренних сил страны. И только борьбой за направление этих внутренних сил можно достичь крушения мировых империализмов и сделать невозможными всевопиющие нарушения не только «норм международного права», но и высших человеческих прав. Борьба за народную свободу — дело социализма; борьба за государственное расширение — дело империализма. В войнах и восстаниях народных социализм принимал участие, войны государственные он всегда считал 83

уждыми себе. Признание мировой империалистической ч войны войной народной — главная ошибка всех современных социалистов, воинственно теперь настроенных. Они ссылаются на Гарибальди, на освобождение Италии и забывают девиз революционной итальянской демократии после 1848 г.: «Italia farà da se 5!» — резкий протест против всякого стороннего государственного вмешательства в дело народное. Они указывают на борьбу за освобождение Польши, но забывают, что и «освобождение» может быть двоякое: государственное и народное. Государственный идеал «Польши от моря и до моря», идеал империалистический, должен быть вполне чужд каждому социалисту, в том числе и польскому; освобождение польского народа от векового «обрусения» и «опрусения» должно быть близко сердцу каждого социалиста, прежде же всего русского и германского. «Свободная Польша», «Свободная Сербия»; от чего свободная? Политически свободная Польша может отвести очень узкие рамки внутренней свободе польского народа; в политически несуществующей Чехии возможна большая свобода народная; неужели эту азбуку социализму надо вновь переучивать? Последняя цитадель национал-социалистов — апелляция к «праву национальной самообороны». Но это снова сказка про белого бычка, ибо снова должны они ответить на прежний вопрос: во имя какой высшей ценности прибегают они к этому «праву»? Во имя ценности исторической? Но социализм подчиняет её ценностям высшим. Во имя «справедливости»? Да, во имя «справедливости», во имя «права личности»… В виде иллюстрации и доказательства они любят приводить слова Михайловского о том, что если бы (смысл слов) черносотенные погромщики, пусть «люди деревни», ворвались 5 Италия справится сама (итал.).

к нему в кабинет, разбили бюст Белинского, сожгли книги, то он не покорился бы людям деревни, стал бы словами и действиями защищаться от дикого произвола… (Собр. соч. т III C. 692) Слова совершенно верные, ибо не надо даже быть и социалистом, не надо даже самому подвергаться черносотенному насилию, чтобы словами и действиями бороться с таким насилием — будь то во время кишинёвской резни или во время московского погрома в мае 1915 г 6. Я не слышал, впрочем, чтобы русские социалисты организовали добровольческие дружины для борьбы с московскими хулиганами-громилами или чтобы социалисты французские поступили бы так же, когда парижские хулиганы громили магазины «Магги» в 1914 г 7. Но не в этом дело, а в том, что, отождествляя военные действия с черносотенным погромом, национал-социалисты сами роют себе яму. Они столь усердно на все лады изъясняют слова Михайловского, что готовы, кажется, доказывать, что в 1905 г., во время разгрома помещичьих усадеб, Михайловский обязательно исхлопотал бы у губернатора сотню казаков для защиты своего дома, шкафов с книгами и бюста Белинского… Эти усердные комментаторы не понимают, однако, главного. Пусть война есть погром, но ведь «погром» этот —двусторонний… Такие бывают в городах Индии, когда толпы вооружённых мусульман идут громить индусские кварталы, а толпы вооружённых индусов идут громить кварталы мусульманские. Русский погром был в Восточной Пруссии, Галиции и Венгрии, германский погром — в Бельгии, Польше и Сербии: социалисту как 6 Немецкий погром 26–29 мая 1915 г. в Москве. Число активных погромщиков в пик волнений достигало 100–120 тысяч человек. Общее число жертв погрома точно никто не знает: известно, что за все дни погрома было убито 8 и серьёзно ранено 40 иностранных граждан. 7 Сеть магазинов «Магги» принадлежала немцам.

будто бы нет особого основания отдавать предпочтение одному из этих «двусторонних процессов»? Со всех концов мы приходим к одной точке: к твёрдому признанию, что для демократии мировая колониальная война есть война посторонняя, чуждая, чужая. Помогать раненым, пленным, страдающим и недугующим от войны социалист может и должен точно так же, как помогает он голодающим в тяжёлые голодные годы; помогать самой войне — не его дело, его дело — борьба с ней всеми силами, хотя бы силами одного против всех. И здесь пример, приведённый Михайловским, как нельзя более кстати. Если в дом мой врывается тот духовный погром, который прокатился, как смерч, по всему мировому социализму, врывается, «сжигает книги», «разбивает бюсты Белинского» и требует, чтобы я покорился этому духовному насилию во имя «национализма», «единения», «Burgfriede » 8 или чего вам угодно, то я не покорюсь этому погрому духовных ценностей: я буду драться, если у меня, разумеется, не будут связаны руки (Михайловский). Руки, конечно, связаны: правом слова во время войны пользуются лишь «социалисты-патриоты». Но тем более всеми силами необходимо бороться против их воинственных призывов, так радостно подхваченных со всех сторон. Пусть эта борьба «против всех» противоречит всем здравым принципам «практической политики», пусть она бессильна теперь зерно горчичное сдвинуть с места — с тем большей смелостью должны мы высказать именно теперь нашу правду. Ибо «практическая политика» минется, а правда — останется.

8 Единение классов (нем.).

X Правда останется — старая правда, признающая высшей ценностью личность человеческую, признающая высшим благом благо народное. Скоро ли правда эта победит — что нам до того? Лишь бы не погасла в нас воля к борьбе за эту правду. Воля к борьбе — это значит, что правда наша не совпадает с правдой «толстовства», правдой пассивной, безборной и безбурной. Когда на царство Ивана Дурака пошёл войной тараканский царь и стал дома жечь и скотину бить, то дураковцы только горько плакали, не противились и сидели сложа руки, этим и победили царя тараканского. Сидеть сложа руки — не дело демократии; наоборот, дел у неё всегда полны руки, и особенно когда вспыхивают первые зарницы войны. И первое дело её не разжигать национальные страсти, не призывать к оружию против внешнего врага, а делать своё внутреннее дело и помнить, что, быть может, даже полное разделение страны между соседними тараканскими царями для народа лучше (и «справедливее» и «выгоднее») той «кровавой кутерьмы», в которой народ погибает. Тем более справедливо это, что покорить даже большое государство можно, покорить даже маленький народ — нельзя. Целый век бились германские «гакатисты» и российские ташкентцы — удалось ли им покорить польский народ? Им удалось толь87

ко сделать его упорнее в отстаивании своего быта, своего языка, своей культуры. А Финляндия, Italia irredenta 1, Индия, арабы — разве все эти разнородные примеры мало убедительны? Попробовали бы «союзные державы» наложить свою руку на германский народ после хотя бы полного расчленения Германии! Попробовали бы германцы наложить свою руку на русский или английский народ после хотя бы полного покорения Англии и России! Неужели не ясно, что это столь же возможно, как прыжок на луну! «Тараканская» культура всюду приблизительно одинакова; она гордо именуется «европейской культурой». Африканское племя людоедов ньям-ньям можно «европеизировать» — «офранцузить», «огерманить» или «обангличанить», но «огерманить» французов, «обангличанить» немцев, «обрусить» венгерцев — дикое предприятие, дикое, ибо невозможное. Быт, язык, культура народная — вот в чём вечная сила национализма, и сила благая, пока не делается она тараном против другой соседней силы. И я, ни минуты не колеблясь, заявляю себя в этом смысле самым убеждённым «националистом», не имеющим, однако, ничего общего с воинственными «национал-социалистами» и «социалистами-патриотами» наших дней. Искусство — высшее проявление и закрепление быта, языка и культуры — всегда национально; интернациональные Вагнер, Толстой, Гёте — нелепость, невозможность. Они делаются «интернациональными» и мировыми, оставаясь при этом глубоко «национальными» и народными; не народный, не национальный, а только лишь «интернациональный» художник был бы никому ненужным воплощённым двуногим воляпюком. Я не поклонник духовного и культурного «эсперанто»: демократия объединит человечество в далёком будущем, не раз 1 Италия неосвобождённая (итал.).

рушая того, что разрушить никому не под силу — народа, его быта, его культуры. И поэтому вдвойне бессмысленна защита социализмом этой неразрушимой сущности — пулемётами, бомбами: он защищает то, что несокрушимо, и губит при этом то, что должно быть для него дороже всего. Ещё раз скажу: уровень «европейской культуры», как уровень воды в сообщающихся морях, всюду приблизительно одинаков; одно это могло бы заставить социалиста не взывать к оружию против внешнего врага, а упорно пытаться поднять «уровень» этот в своей стране совсем другими мерами… Взять в руки ружьё в борьбе за национализм, бросать ручные гранаты, поливать людей из пулемёта — это значит низвести себя до степени «дикаря высшей культуры», это значит стать тем же людоедом племени ньям-ньям, только в высоко «цивилизованной» форме. Сущность же одна. Ибо социалист, — пусть профессор и «просвещеннейший человек» — поливающий своих «врагов» из пулемёта во славу своей «национальности», стоит на той же ступени нравственного развития, что и африканский людоед, пожирающий врага во славу своего племени. Есть наивные люди, которые до сих пор ещё видят в войне «турнир», благородное состязание двух равносильных бойцов. Эти люди приходят, например, в ужас от германских «удушающих газов»: не то ужасно, что газы эти косят людей сотнями (мины, фугасы и пулемёты им не уступят), а то, что нарушена «этика войны» (!), что один вооружён лучше другого. Один из этих мило-наивных людей спрашивал с огорчением: «Есть ли между ними (германцами, поливающими врагов удушливыми газами) такие, что прежде, чем приложить руки к этому делу, пускают себе пулю в лоб? И как после таких дел они с окончанием войны вернутся в свои семьи и поднимут к себе младенца своими проклятыми руками?» (М. Гершензон, «Турнир 89

и война»). О, святая простота! Ей всё ещё кажется, что поливающий врагов не газами, а из пулемёта, имеет руки «чище снега альпийских вершин» и что ему впоследствии разрешается невозбранно «поднимать к себе младенца»!.. Социалисты всех стран тоже отдали обильную дань этому духовному мещанству, расценивающему по прейскуранту право крови, разграфляющему военные убийства на «этичные» и «неэтичные»… Только потому и могли они призывать к оружию, к борьбе во имя национализма, скрытого под многими звучными словами. Они не поняли, что дело это для них чуждое и чужое, что у них есть своё дело, что если они и не могут пока остановить колесо войны, то тем меньше причин усердно лить на него воду, что любителей этого занятия найдётся и без них более чем достаточно, что государство «fara da se», что, наконец, впереди национального вопроса для социализма стоит вопрос общеправовой. Так «национал-социалисты» и «cоциал-патриоты» ушли от социализма; они ушли — социализм остался. Les socialistes sont morts, vive le socialisme 2 — можно было бы с новым правом повторить старую поговорку. И надо только одного желать: чтобы это возрождение, это очищение социализма от «попутчиков» (пусть даже знаменитейших «вождей» социализма) было освобождением его от пут того мещанства, которое вот уже полвека аккуратно и умеренно заплетало социализм в свои сети — сети догмы, «ортодоксальности», мёртвого застоя. У социал-демократов создалась догма «марксизма», в которой сводилась к мёртвому трафарету живая ткань творчества Маркса; у народников появились свои ортодоксы, которые так и застыли на той точке, до которой дошёл Михайловский. Война смахнула все догмы, смешала в одно былых врагов; 2 Социалисты мертвы, да здравствует социализм! (фр.)

не по старым граням будет заново строиться демократия, а по новым, из опыта жизни добытым результатам. В одну сторону, «одесную», отойдут — и уже отошли — все, марксисты и народники безразлично, которые покорились духу национализма; этим они определили дальнейшую свою судьбу: «Приидите, благословенные, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира»… Ибо они подлинно духовные наследники старого мира, как бы там они себя ни называли, социалистами, анархистами, революционерами или чем угодно. В другую сторону, «ошую», отойдут те, которые сами предназначили себя «в огонь вечный» — в огонь вечных исканий и новых достижений. Ибо они, подлинно, духовные предтечи нового мира, достигнуть которого никому из них не удастся. Быть может, ещё многие времена пройдут, прежде чем основы старого мира будут расшатаны; худшими врагами искателей будут впоследствии социалисты-мещане, победоносные наследники старого мира. Герцен гениально предвидел, что когда-нибудь социализм-победитель неизбежно выродится в мещанство и что тогда «снова вырвется из титанической груди меньшинства крик отрицания и снова начнётся смертная борьба»… Герцен не предвидел только, что случится это задолго до «победы» социализма, что случится это в момент его постыдного внутреннего поражения… Если «поражение» это будет длительным, если демократия не сумеет найти во внутренних своих силах противоядия против того дурмана, которому она поддалась, то ничто не сможет помешать кровавому осуществлению фантастического колониального романа XX века, ничто не сможет помешать ряду мировых колониальных войн, первую из которых мы переживаем. Старый мир осуществит в здравом уме и твёрдой памяти построение пяти-шести мировых империй, владычиц всего земно91

го шара, прольёт для этого реки и моря крови, принесёт в жертву десятки, сотни миллионов жизней. Только силы демократии могут остановить эту чудовищную гекатомбу грядущего, только возрождённый социализм, в борьбе за новый мир отрёкшийся от мира старого, может подкосить в корне эти кошмары будущего. Сколько для этого надо сил? Удастся ли когда-нибудь эта победа над старым миром? Не наше дело ставить эти вопросы, их решит только жизнь. Наше дело одно: по мере сил способствовать тому далёкому, во что мы верим, не спрашивая себя о том, когда работа наша принесёт плоды, ибо не дано нам знать ни дня, ни часа. Может быть, мировая безумная война отодвинула этот «час» на десятилетия, быть может — приблизила его на столетия. Ибо «уроки войны» могут быть безмерно неожиданными для демократии; властители дум большинства во время войны могут оказаться в роли поверженных кумиров на другой же день после войны. Но для победы, для открытия «нового мира» не надо возлагать свои упования на «большинство», не надо бояться временного одиночества; не надо думать, что к новому миру прийти можно со старыми понятиями, мыслями, чувствами. Надо отказаться от былого оппортунизма, которым можно оправдать всё, что угодно; почему социалист должен быть менее честен в своём поведении, чем толстовец, отказывающийся, например, от воинской повинности? Когда социализм забудет о «практической политике», тогда сделается он внутренне сильным, независимым, чающим мира нового. Для этого нужны ему не миллионы голосов на выборах, а лишь один голос внутреннего сознания: сознания своей внутренней свободы от пут старого мира. Свобода эта подверглась испытанию огнём и испытания не выдержала: расплавилась, растаяла в огне мягким воском. 92

Испытание огнём не страшно будет для людей нового сознания только тогда, когда они перестанут предавать свои «высшие ценности», перестанут предавать народ, когда поймут, что мещанскую самоценность действий надо заменить самоценностью личности человеческой. Политику, право, мораль — всё надо переоценивать так, как переоценивали их творцы великих этических и социальных систем. Переоценка давно сделана — вопрос в жизненном применении её. Пусть старый мир «торжество своё воздвиг», пусть он «сходит с ума», пусть в его безумии чувствуется система — люди нового сознания должны идти своим путём к новому миру, хотя бы не сорок лет, а сорок десятилетий суждено было им блуждать в песках пустыни на пути к земле обетованной, на пути к свободному будущему мира, народа, человека. 1914–1915 гг.

Вместо эпилога

Сто лет назад в статье «Испытание огнём» Иванов-Разумник предрёк: «Не „последняя“ это война, а наоборот, первая мировая колониальная война, первая в ряду мировых войн, которые сулит нам XX век». Увы, он оказался прав. Подумаем и мы над его заветами применительно уже не к ХХ, а к продолжающимся отголоскам «века-волкодава» (выражение-образ Осипа Мандельштама) в новом тысячелетии. «Миром правит купец, и он должен создать мировые колониальные империи. Происходит „столкновение интересов“ — и начинается кровавая кутерьма». Разве этот тезис не подходит к раскрытию сути, того, что сейчас происходит в Украине и вокруг Украины, какими бы «этическими» и «философскими» лозунгами не прикрывалась та и другая сторона? «„Справедливость“ требует-де возвращения Эльзаса и Лотарингии в лоно французской национальности одновременно с освобождением всего мира от германского милитаризма». Поставьте на место Эльзаса и Лотарингии Донецк и Луганск, возвращающиеся в лоно «русского мира», а вместо «германского милитаризма» — «укро-фашизм», и, кажется, всё встанет на свои места. Но и весь пафос «освободительной» войны за «единую и неделимую» Украину, после накрывания «градами» и миномётами больниц и пассажирских автобусов, гибелью детей и матерей выглядит циничным оправданием хладнокровных убийц, совершающих военные пре96

ступления против гражданского населения. А обыватель тем временем «вопит в Берлине (читай в Киеве) о „зверствах русских“, в Москве — о «зверствах прусских»» (читай «правосеков»)». Что-нибудь изменилось за прошедшие сто лет?! Иванов-Разумник не боялся выступить в позе еретика. Вот что он, например, пишет о трагедии сербского народа: «И потому докажите сначала, что „выгода“ сербского народа требовала уничтожения его войной, а не присоединения Сербии к Австрии…». Или в другом месте: «… когда она целиком была бы присоединена к Австрии или когда сербский народ истёк бы кровью так, как он истёк в 1915 году? Не мешало бы подумать сторонникам такого кровопускания, — а значит и худшим врагам сербского народа — для чего воз орехов беззубой белке?» Вот и мы зададимся нелицеприятным вопросом: докажите, что выгода населения Крыма «требовала уничтожения его войной», а не присоединения к России. Это для тех, кто зациклился на «аннексии» и не желает увидеть элементарного: без «вежливых» людей и «нелегитимного» референдума сейчас информационные ленты могли быть полны упоминанием о севастопольском и симферопольском «котлах» вдобавок к дебальцевскому и иловайскому. И дело вовсе не в «крымнашизме», а в тех горе и страдании, которые могли уподобить Крым «Новороссии». «И как могут они доказать, что для бельгийского рудокопа правительство короля Альберта „выгоднее“ сената вольного города Гамбурга?» — снова ставит вопрос Иванов-Разумник. А для донбасского шахтёра, спросим мы, кто «выгоднее»: Ахметов, Коломойский, Тарута или угольные олигархи России? Риторический, согласитесь, вопрос. Дальше напрашиваются очередные «несвоевременные мысли». О том, как российские либералы выступа97

ли против действий федералов в отношении мирного населения в Чечне, разрушенного в результате варварских обстрелов Грозного, что было не оправданно бесчеловечным и прикрывалось пафосной целью сохранения целостности России. Но вот мы наблюдаем зеркальную картину в Украине. Те же обстрелы «спальных» районов, школ и больниц, те же заклинания о целостности Украины, та же самая АТО и посыпание пеплом в прямом и переносном смысле сепаратистов. И где же, спрашивается, последовательность и праведный гнев либералов? Куда более честный взгляд имеет на ситуацию политзаключенный антифашист Алексей Гаскаров, оторванный, в отличие от них, от регулярного доступа к СМИ. Вот что он пишет: «Виртуальные, навязанные пропагандистами с обеих сторон ценности и смыслы стали причинами реальной войны. Невозможно, находясь в здравом уме, считать состоятельными доводы о том, что русскоязычному населению Украины что-то угрожало, а мужики, взявшие в руки оружие в Славянске, Краматорске и других городах, являются террористами. Реальные люди, жившие все время в мире, заменены образами „фашистов“ и „колорадов“. Разобщенность большинства, которое очевидно не хочет никакой войны, вывело на первый план откровенных маргиналов, не связанных никакими социальными обязательствами, и их примитивные схемы пропаганды. Сложившаяся ситуация является серьезным вызовом для всех сторонников демократических перемен, но сейчас высшим приоритетом должна стать необходимость остановить войну». Автор «Испытания огнём» перечисляет тех, кто добровольцами пошли на Первую мировую войну и на ней погибли: германского социал-демократа Франка, социалиста-революционера Слётова, либерала Колюбакина… 98

Сюда же можно добавить погибшего в 1915 г. сына оппонента Иванова-Разумника по обсуждению реферата «Испытание огнём», лидера кадетов П. Н. Милюкова, Сергея. Или, например, итальянцев: революционного синдикалиста Филиппо Корридони, погибшего добровольцем на фронте, социалиста Батисти, депутата в австрийском парламенте, взятого в плен и повешенного австрийцами, республиканца и сторонника социальной революции Видала, последователя Мадзини, раненного в бою, оправившегося и вернувшегося обратно на фронт, а потом заболевшего и умершего в походном лазарете… О таких, как они, добровольцах, левый народник Иванов-Разумник пишет: «Каковы бы ни были их побуждения, но поступки их достойны глубокого уважения: слова с делами у них не разошлись. Пусть они погибли за мираж, но за свои убеждения они отдали свою кровь. Что отдали, кроме чернил в подписях к воззванию, воинственные либералы и радикалы, призывающие „вырвать оружие“ у врагов, «освободить народы»?» Вот и сейчас ничего, кроме омерзения не может вызвать телепропаганда войны и шоу на крови, где витийствуют демагоги из «Единой России» и клоуны из ЛДПР. О таких, как они, болтунах последние слова Иванова-Разумника. Нет, конечно, и в рядах разного рода «Интербригад» под Луганском и Донецком есть немало добровольцев, от нацболов до участников «Антифа», есть среди них и погибшие. Равно как и среди добровольцев-бойцов АТО не одни лишь нацисты, порой можно встретить и причисляющих себя к левым и антифашистам. Я бы назвал это казусом Хемингуэя, убеждённого антифашиста, сначала сражавшегося с фашистами в Испании, а затем заявлявшего о намерении защищать финнов от советско-империалистической агрессии. 99

В то же время и в рядах ополченцев «Новороссии» не редко можно встретить ультраправых националистов. Что ж, «наркоз национализма», о котором писал Иванов-Разумник, по-прежнему, делает своё грязное дело. В этом смысле война в Донбассе выгодна и официальному Киеву, и Кремлю. В первом случае она сплачивает вокруг лозунга «Слава Украине!», во втором мобилизует «Антимайдан» в Москве. Впрочем, давайте попытаемся понять логику тех, кого критиковал автор «Испытания огнём». П. А. Кропоткин, скажем, считал, что победа кайзеровской Германии принесёт всему миру развитие военщины, усилит самодержавие в Европе и на многие годы отодвинет приход социальной революции. «При данных условиях всякий, кто чувствует в себе силы что-нибудь делать, и кому дорого то, что было лучшего в европейской цивилизации, и то, за что боролся рабочий Интернационал, может делать только одно — помогать Европе раздавить врага самых дорогих нам заветов: немецкий милитаризм и немецкий империализм», — такую ставил задачу учитель анархистов. Однако на этот вопрос у Иванова-Разумника имелся свой собственный ответ: «Ибо всякая внешняя купеческая война между „культурными“ государствами, чем бы она ни кончилась — поражением или победой его страны, — для социалиста чужда и враждебна, ибо она не его война, ибо она есть борьба не за его высшие ценности. Тем более это относится к европейской войне этих годов, к первой мировой колониальной войне, стремящейся к достижению таких «ценностей», которые могут быть только враждебны демократии. Для неё это война посторонняя, и при пожаре её демократу не надо было ни брать в руки ружьё, ни складывать руки в бездействии — он должен был только продолжать своё дело». 100

Кто прав в этом споре — Кропоткин с Плехановым, которого цитировал сам Иванов-Разумник, или автор «Испытания огнём», — судить всё же не нам, а читателю. Но, как не согласиться с негодующим «скифом» в его восклицании про обзывалки «оборончество» и «пораженчество»: «… хотелось бы, чтобы нелепые слова эти скорее исчезли из нашего обихода». То же самое остаётся добавить про столь же нелепые слова: «ватники», «колорады», «укропы», «майданутые». Глядишь, так и старика Кропоткина сегодня обозвали бы «ватой»… Осталось ответить на последний извечный вопрос: что делать? У Иванова-Разумника есть очень чёткий ответ: «Помогать раненым, пленным, страдающим и недугующим от войны социалист может и должен точно так же, как помогает он голодающим в тяжёлые голодные годы; помогать самой войне — не его дело, его дело — борьба с ней всеми силами, хотя бы силами одного против всех». Не так ли поступил в наши дни помогавший раненым на киевском Майдане и застреленный «неизвестным» снайпером анархист из Керчи Сергей Кемский, имя которого теперь в списке «Небесной сотни»? И, не так ли пытался бороться с ещё только надвигавшейся войной другой крымский анархист Александр Кольченко, силами одного против всех? Вот они-то, пожалуй, исполнили главный завет Иванова-Разумника: «Что надо было делать? — Надо было не мешаться не в своё дело. И надо было делать своё дело». Ярослав Леонтьев

101

«Радикальная теория и практика» зародилась в 2010 году как неформальная сеть волонтёров, коллективно переводивших книги в свободное от работы время, и в начале 2014 года преобразовалась в издательский кооператив, в котором отношения строятся горизонтально, а решения принимаются консенсусом. Выпуская книги об истории освободительных движений, социальных и экологических инициативах, альтернативных экономических моделях и политических заключённых, мы стараемся вдохновить активистов на новые свершения и подтолкнуть наше общество к социальным преобразованиям. Мы открыты для новых участников, сотрудничества с авторами и другими коллективами и готовы рассмотреть предложения по переводу и изданию подходящих по тематике книг. Все вопросы и предложения можно отправить на нашу почту rtp@riseup.net rtpbooks.info

Корректор Соня Любимова Вёрстка Саша Книжник Обложка Булат Кузнецов Гарнитура PT Serif Формат 70х100/32 Тираж 500 экз.