Два колеса, мотор и глобус by shaperov

Андрей Шаперов

СОДЕРЖАНИЕ

Вместо предисловия. Как я стал мотоциклистом ............. 3 Обратная сторона Земли ................................................... 7 К полночному солнцу Норвегии ...................................... 27 На экскурсию в Монголию ............................................... 48 Грузинские короткометражки ......................................... 66 Один на крыше ................................................................... 79

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ КАК Я СТАЛ МОТОЦИКЛИСТОМ

Родился я в небольшом посёлке недалеко от Нижнего Новгорода. Во времена моего детства, несколько десятков лет тому назад, автомобиль был непозволительной роскошью. Но без собственного транспортного средства на селе жить было трудно, неудобно. Вот и выручали мотоциклы. На них возили грузы, ездили на рыбалку, за грибами и на дискотеку по субботам. У отца был ИЖ-49 с коляской. Были это 70-е. Мотоцикл плохо заводился, и отец, с беломориной в зубах, постоянно что-то в нем чинил. Я, пятилетний, крутился рядом и зорко наблюдал за всеми манипуляциями с ключами, отвёртками, отбойникам, свечами и прокладками. Пары бензина кружили голову. Отец, долго «пинал» мотоцикл, пока оживший двигатель не извергался, наконец, дикими взрывами в своей утробе. После этого отец опробовал его ездой по сельской улице. Смачные раскаты низкооборотной силовой установки, вкупе с прогоревшим глушителем, мгновенно избавляли дорогу от копошащихся в пыли куриц. Женщины выглядывали из палисадников и огородов с тревогой, а мужчины – с завистью. Улицу на полчаса заволакивало непроглядной сизой дыминой. Мотоцикл использовался в нашей семье в основном для поездок в лес – за грибами, за ягодами, а иногда и просто так. Моим любимым местом был бензобак. Ведь рядом были руль, фара, спидометр и даже передачи отец переключал рычагом на баке, для чего ему каждый раз приходилось отодвигать мою правую ногу. Но иногда, когда взрослых было лишь двое, меня сажали в коляску. У неё был заострённый нос и в ней я представлял себя пилотом истребителя. Когда отец с матерью расстались, – отец перебрался в город, а мотоцикл остался стоять в гараже. Я часто забирался на него, ощущал волнительный запах бензина и масла и мечтал, как я вырасту, починю его и сам буду на нём ездить. Надо сказать, что Иж 3

казался мне огромным железным монстром. Но рядом с Ижом в гараже стоял ещё один объект моих вожделений – дядин мопед Рига-3. Мопед был подарен ему на четырнадцатилетие, но затем кока Витя повзрослел и уехал на заработки на север. И вот, когда мне было лет восемь, дядя приехал в отпуск. У меня в это время шатался зуб, и мы совершили взаимопривлекательный обмен: кока Витя выдернул мой молочный клык, используя суровую нитку, привязанную к гаражной двери, а открытая таким образом гаражная дверь по условию обозначала, что через неё можно выкатить мопед и прокатиться на нём по улице. Мне! Самому! Так я стал мотоциклистом. Кока Витя выжимал сцепление, потому что у меня самого еще не хватало сил, я прибавлял газу, он поворачивал ручку, отпускал сцепление, и я ехал на первой передаче. Дядя бежал рядом и следил за моим вертикальным положением. Отпуск у коки Вити закончился, и он снова уехал на север, а я, довольно скоро, нагло стал считать мопед своим. У этой Риги была одна особенность: через пару километров двигатель нагревался и глох, а заводиться желал только после полнейшего охлаждения. За это время мои приятели успевали несколько раз поменять локацию. Лучшие умы нашей улицы бились над этой загадкой, но тщетно. К тому же, своего мопеда я стеснялся, поскольку у него, с его закрытыми крыльями, был старомодный вид. Мои приятели гоняли на односкоростных «газульках», а ребята постарше – на крутых «Верховинах» и «Карпатах». Но я уже присматривался к «серьёзной технике». Пару раз соседский мужик давал прокатиться мне на «Восходе». «Ты сцепление помедленнее отпускай, не газуй, – солидно наставлял он меня, – это тебе не мопед какой, переборщишь с газом, дык он встанет на козла!» А двоюродный дядя как-то доверил мне свою Яву! Сказать, что Ява меня поразила, это ничего не сказать! Я, тринадцатилетний, смотрел на неё как на недостижимый верх самых смелых своих мечтаний. Запуск двигателя «с полоборота», мягкий шелест его работы, лёгкий шепот амортизаторов на неровностях! Я ехал на Яве по густым зарослям ивняка, а дядя Серёга сидел в засаде с ружьем, подстерегая зайцев, которые по его расчету должны были целыми стаями выпрыгивать из-под колёс мотоцикла. Ни один из зайцев так и не пострадал, зато я покатался на Яве! Наконец, Евгений, парень с соседней улицы сделал мне, уже восьмикласснику, предложение года: поменять отцовское наследство, Иж-49 на его Минск! Иж всё ещё казался мне неприподъемным мастодонтом, а Минск был лёгкий, ярко-красный и даже спортивный – поднятые крылья, труба под сиденьем и всё такое. Неудивительно, что я радостно согласился. Евгений был уже взрослый, с руками и собирался сделать из 4

сорок девятого «Харлей». Ну а я на этом Минске и гонял до самого выпуска из школы, после которого, выпуска, и покинул родной посёлок. Прошло ни много ни мало 25 лет. Временами мне снилось как я на Иже со свежеотникелированными трубами, похожим на Харлей, еду по Сормово и мне и страшно и радостно (страшно, потому что в город я на мотоцикле отроду не ездил). Именно этот мотоцикл грезился мне всё это время. Я понял, как я сглупил, выменяв его на какой-то там Минск. Но мысли о покупке мотоцикла даже близко не закрадывались в мою голову по причине тотальной неудовлетворенности более острых семейных нужд. И вот, спустя четверть века, первичные потребности были, наконец, удовлетворены и меня осенило, что жизнь идёт, и можно всю её провести в мечтах и просмотрах снов. Я поехал в магазин, купил Ямаху YBR-125 и всё лето с удовольствием гонял на ней по деревенским окрестностям, куда снова перебрался из города, вспоминая юношеские тропы. Всё лето ярко-синий «Ёбр» радовал меня своей лёгкостью на подъем, неприхотливостью, экономичностью и надежностью. А зимой, я, вторично поражённый мотоболезнью, снова изучал каталоги. Моя боль от нелепой утраты железного мастодонта – отцовского Ижа-49, так похожего на Харлей, вылилась в покупку ярко-красного красавца Yamaha Mildnight Star950. Этот круизёр «без рюмки литр» оказался почти в два раза тяжелее 350-кубового «исполина» – Ижа. Был он радостно красив, в меру резок и в меру вальяжен. Настоящее назначение такого мотоцикла – это неспешные прогулки погожим выходным днём по хорошей дороге. Но скромные 56 лошадиных сил перекрываются приличной тягой на низах, хорошим подхватом и, при желании, большинство автососедей по светофору мгновенно таяли в зеркалах заднего вида. Выходных перестало мне хватать чтобы накататься, и я стал ездить на нём на работу. Метровый ширины руль часто заставлял меня стоять вместе со всеми в непролазных вечерних и утренних пробках, а вентилятор воздушного охлаждения пытался охладить двигатель на июльской жаре, но одновременно перегревал меня и поэтому поездки на работу на нём сошли на нет. Однажды, я поехал на нём в Москву. Это был мой первый «дальняк» на мотоцикле. Погода выдалась так себе – градусов восемь тепла и дождь. До этого я ездил на мотоцикле только в хорошую тёплую погоду. К тому же у меня не было никакой специальной мотоодежды и очень скоро я начал околевать. Трасса была заполнена колоннами фур, но маневрирование среди них на круизёре оказалось малоприятным занятием. Дорога не радовала ровным асфальтом и расслабленная посадка с вытянутыми вперед ногами, такая удобная на ровном воскресном променаде, обернулась многочасовой проверкой на выносливость 5

спины, так как все прыжки на ямах и ухабах наших дорог передаются на круизёре четко в позвоночный столб. Тем не менее, ехать на мотоцикле далеко мне очень понравилось... Работа моя на тот момент состояла в придумывании бизнес-планов и бюджетов в одной большой и серьёзной компании. Она, работа, давно превратилась для меня в обузу и рутину, но за неё хорошо платили, и я год за годом смотрел из окна своего кабинета на первом этаже на неизменные четыре мусорных бака, стоявшие напротив. Пейзаж очень мало походил на просторы Патагонии, о которых в детстве я читал в книжках про индейцев и мечтал когда-нибудь там оказаться, понимая, конечно, что это останется лишь мечтами. Но однажды неожиданно выяснилось, что за много лет я изрядно надоел своему начальству, а оно до смерти надоело мне... И звёзды сошлись!

ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЗЕМЛИ

У меня есть месяц в ноябре. В Чили в это время весна! Сначала покупаю билеты на самолет, рейс «Эйр Франс» до Сантьяго. И, уже удовлетворенный мыслью, что план начал облекаться в действие, начинаю прорабатывать варианты аренды мотоцикла и маршрут. А заодно пытаюсь разобраться с испанским. Хотя понимаю, что с моим «талантом» к языкам через два месяца свободное владение будет ограничиваться словами «амигос», «буэнос диас» и «пэрдон, ё но абло эспаньол». Прокатные компании в Сантьяго предлагают, в основном, мотоциклы БМВ. Мне достается BMW G650GS, который должен за три недели доставить меня из Сантьяго в самый южный город мира – аргентинский Ушуая. Чтобы увидеть наиболее интересные места, маршрут выбран зигзагообразный. Мне предстоит увидеть два океана, несколько раз пересечь Анды и чилийско-аргентинскую границу, проехать по легендарным трассам – чилийской Карретере Аустрал и аргентинской Руте-40, по степной и горной Патагонии, и в конце путешествия пересечь Огненную землю. 9 de noviembre, sábado. Проведя почти сутки в окружении прекрасных стюардесс Эйр Франс, и в компании команды пятиборцев, летящих на чемпионат мира среди военнослужащих в Бразилию (и непрерывно требующих у них «рэд вайн»), я в Сантьяго. Город Сантьяго, где проживают пять с половиной миллионов чилийцев (треть населения страны), при осмотре с холма Сан-Кристобаль выглядит необъятным мегаполисом. Запертый среди гор, он погружен в смог. Но изнутри город уютен, в нем совсем немного высотных домов. Хотя есть и несколько сверкающих голубым стеклом небоскребов. В том числе, гордость чилийцев, недавно открытый шестидесятиэтажный красавец «Торре Костанера» высотой двести пятьдесят семь метров. 7

Чилийцы крайне доброжелательны к своим гостям, при слове Руссия на лицах неизменные улыбки, но в центре города мои чилийские друзья Екатерина и её парень Франциск с острова Пасхи советуют не вынимать из кармана бумажник. Екатерина является большим специалистом в области чилийской кухни, она ведущая кулинарной передачи на одном из телеканалов и мы идем в правильный ресторан. Главный напиток здесь это, естественно, прекрасное чилийское вино, которым мы запиваем вкуснятину севиче – блюдо, состоящее из маринованных в лимонном соке рыбы и других даров моря – креветок, гребешков, кальмаров и осьминожек. На десерт ещё один знаменитый чилийский напиток – «писко сауэр», состоящий из собственно писко (виноградной водки), лимонного сока, взбитого яичного белка, сахара и льда. Вкусный, бодрящий, но очень коварный коктейль. После ужина мы целуемся с бродячими собаками, которых в Сантьяго огромное множество и фотографируемся с доброжелательными карабинерами у президентского дворца. Напоследок я объявлен Екатериной врагом чилийского народа, поскольку ни разу в своей жизни не видел облетевшие весь мир видеокадры бомбежки этого дворца аэропланами Пиночета. 11 de noviembre, lunes. Купив с утра чилийской и аргентинской валюты, телефон и карты, ближе к вечеру я отъезжал на мотоцикле от гаража прокатной компании. Вслед мне махала рукой простившая меня Екатерина. К незнакомому мне навигатору, «ослепшему» на солнце, трудно привыкать в городской толчее. Рожденный среди ба8

лахнинских лесов, я решил ориентироваться по небесному светилу. После вчерашнего писко сауэра я твердо помнил, что мне нужно на юг, туда, где оно должно находиться в полдень. Но солнышко в Южной Америке, где я оказался вперые, в полдень предательски оказалось на севере, и я заплутал по запутанным развязкам Сантьяго километров на сорок. И вот, наконец, выехав из душного города, малость привыкнув к мотоциклу, разглядев красивые окрестности, горы, виноградники, вздохнув полной грудью, я как ненормальный ору, – «Ёхоооо!!! Андрюхааааааа-а!!! Нам ли быть в печали!!!» Доехав до Курико, повернул на запад, по направлению к побережью. Ехал-ехал вдоль сельских картонно-фанерных домиков и выехал к нему, океану! Залитая солнцем, прекрасная каменистая дорога изгибалась вдоль бескрайней океанской равнины и переваливаясь с холма на холм терялась в мерцающем весеннем мареве. Часто останавливался, выключал двигатель. Уж больно вульгарным казался мне звук тарахтения двигателя-одностволки по сравнению с низким басом прибоя Тихого океана. Дороги в центральной части Чили хороши – ровные и ухоженные. Холмы и поля вокруг. Эйфория от запаха эвкалиптовых рощ. Пробираясь к Вальдивии, на юг, второстепенными дорогами, которые местами больше похожи на скоростные извилистые хайвэи, хочется «притопить», что я временами и делаю. Но увлекаться не стоит, крейсерская скорость 100–120 километров в час. Во-первых, в чужой стране нужно уважать правила дорожного движения. А во-вторых, на моём гусе1 внедорожные зубастые покрышки. 9

Несмотря на то, что от столицы всё дальше, больше признаков развитого туризма. Уже есть где поесть и нормально переночевать. Между тем, всё равно на мой мотоцикл местные смотрят как на межпланетный пепелац, а на меня как на слегка инопланетянина. Везде, где останавливаюсь, обязательно вежливо здороваюсь с местным людом, например, с сидящими у закусочной парнями – «Ола!». В ответ – искренние улыбки и ответное приветствие. Ночевать стараюсь в кабаньях – небольших, часто деревянных и уютных домиках, сдающихся в аренду. Очень удобно разгружать мотоцикл, подогнав его к самому порогу. Испанский язык, как выяснилось, я выучил за месяц очень хорошо. Приблизившись к хозяину кабаньи и широко улыбаясь, я заявлял: «Ун омбре – уна ноче!» (один человек, одна ночь). Получив ключи, разгрузив мотоцикл и приняв душ я, посвежевший, но голодный, снова представал перед лицом администрации и вопросительно произносил: «Комер? Бебер?» (поесть, попить). В случае утвердительного ответа, моими следующими словами были: «Сервеса!», «Карне!», «Пескадо!» (пиво, мясо, рыба). Ну и на последнем этапе общения – «Куанто куэста?» (сколько стоит?) с просьбой написать сумму на бумаге, так как без этого я уже несколько раз пытался вручить честным чилийским работникам сферы бытового обслуживания тридцать тысяч песо вместо тринадцати. В конце, само собой, всем «Мучас грасьяс!» Не доезжая сорок километров до Вальдивии, небо над головой разделилось на две половины. Позади меня солнце, а впереди – дождь. В Вальдивии, по статистике, в три раза больше дождливых дней чем в Лондоне. Доставать дождевик было лень из-за сорока километров. В результате, конечно, промок. Позвонил Кате, попросил найти гостиницу по интернету и написать мне адрес, чтобы ввести в навигатор. Оказалось, это не так просто. Несмотря на «несезон», всё почти занято. Отдельного упоминания заслуживает устройство Вальдийских улиц. Улицу-то навигатор нашел, а вот дом не смог. Личный визуальный поиск поверг меня в удивление. Например, после номера 118 вполне себе идет 142. Вальдийская улица – это отнюдь не линия, но китайский иероглиф с множеством ответвлений и рукавов. В результате хозяева кабаньи выдвинулись навстречу мне на автомобиле и сами нашли меня стоящим под дождем на одном из перекрестков этой улицы (пересекающейся сама с собой). К этому времени я уже сделал несколько восьмерок и петель по этому бродвею и уже собирался звонить Кате с отказом искать дальше дом номер 391 как математическую задачу, не имеющую решения. Зато в кабанье меня ждал камин, вокруг которого я с удовольствием развешиваю мокрую одежду! 10

14 de noviembre, jueves. День в Вальдивии. С утра проливной дождь. Такое ощущение, что климат в Вальдивии уже резко другой. Посерьезнее что ли. Ветрено, прохладно, тучи ходят кругами. Ну что ж, не дома же сидеть теперь. Натянул все дождевые принадлежности и поехал вдоль океана. Океан в такую погоду прекрасен – суров и могуч. Видно, что это океан, а не какое-то там море. Огромные волны где-то устрашающе мощно накатывают на пологий черный песчаный берег, а где-то с грохотом и воем разбиваются о скалы. Симпатичный город-порт Вальдивия, основанный в 1552 году конкистадором Педро де Вальдивия, стоит на целых трех реках, впадающих в океан. Гуляю по красивой набережной, где традиционно расположен рыбный рынок. Рядом отдыхают ленивые морские львы, загорающие на специально построенных для них плотах, и мокрые взъерошенные пеликаны. И те и другие предпочитают не тратить силы на ловлю рыбы себе на пропитание и угощаются рыночными отбросами и подачками туристов. 15 de noviembre, viernes. Выдвигаюсь в сторону Аргентины. Пролетаю 100 км. по автостраде. После Осорно начинаются прекрасные зелёные пастбища с удивлённо смотрящими на меня коровами. Затем дорога идет вдоль красивого озера со столь же красивым названием Puyehue. Рядом – одноименный вулкан, который извергался всего пару лет назад, выбросив столб пепла высотой 10 км. Улицы города Сан-Карлос-де-Барилоче (немногим более 100 км. по прямой) покрыл слой пепла толщиной 10 сантиметров. Тут же причудливо – голые нотофатуговые рощи. Чилийско-аргентинская граница. Пограничники приветливо улыбаются нечасто заезжающему сюда гостю из России. Вся процедура перехода границы занимает не более десяти минут. И, наконец, перевал через Анды. Серпантин упорно ведет вверх. Вдоль дороги массы снега. Внизу уже Аргентина. Дорога вьется вдоль другого ослепительно-изумрудного озера, уже аргентинского, но с таким же красивым названием – Nahuel Huapi. Ох уж эти индейцы! Мотоцикл, весело бася, выписывает виражи, настроение приподнятое. Останавливаюсь в курортном Сан-Карлос-де-Барилоче, уютно расположившемся на берегу озера у подножия величественных заснеженных гор. Горнолыжный сезон закончен, летний ещё по-настоящему не начинался, отели предлагают большие скидки, и за сто долларов я позволяю себе 40-метровый сьют в четырехзвездочном дизайн-отеле. А вечером – купание в бассейне под открытым небом с видом на горное озеро. Прекрасный отдых перед покорением Патагонии! 11

16 de noviembre, sábado. Выезжаю на легендарную Руту-40. Сразу после Барилоче дорога живописно извивается между горами, нависает над голубыми озерами. А потом начинается она – аргентинская Патагония. Дорога пересекает сотни километров блекло-желтых степей. А совсем невдалеке застыли заснеженные пики гор. Ветер норовит сдуть железного коня с дороги вместе с седоком. Мотоциклистов в это время года совсем немного и навьюченному мотоциклу нередко приветственно моргают дальним светом встречные автомобили. Я тоже с удовольствием машу им рукой. 17 de noviembre, domingo. Опять пересекаю границу с Чили. Со стороны чилийских пограничников на этот раз неожиданное коварство. Просят показать багаж. Молодой погранец показывает рукой на большой щит с изображением лимонов и бананов. 12

Опасается, не перевожу ли я в своих кофрах контрабандные фрукты, чтобы не пострадала их чилийская экономика. С неудовольствием я медленно отвязываю сумку, так трудоемко притороченную к багажнику. Показываю рукой – открывай, мол, тогда сам. Открывает, водит рукой, заглядывает, щупает. Этого мало, просит открыть кофры. Наверное, думает что я гринго – американец. Мелкая палка в колеса классовому врагу. В кофрах апельсинов тоже нет. Из продуктов только чай Липтон в промокшей пачке и чудом уцелевшая бутылка пива из Вальдийской пивоварни. Машет рукой, проезжай. Я долго заново привязываю сумку, проезжаю, бубню что-то под нос, вспоминая хунту и Пиночета. На юге Чили в основном уже гравийные дороги. Это горная чилийская Патагония. Пылища от проезжающих навстречу редких машин. Камни, мелкие и крупные, колдобины и ямы. На скорости двадцать километров в час моего гуся трясет как припадочного. Но после 80 км/ч дорога «ровнеет». Я начинаю думать, что стоимость аренды мотоцикла не так уж и высока. Выезжаю на «загадочную», как её именуют в туристических проспектах, дорогу Карретера Аустраль. Общая длина дороги, на которую Пиночет угрохал последние деньги хунты, составляет 1240 км. Дорога соединяет центральную и южную 13

часть Чили, прорезая горную цепь Анд и прихотливо огибая бесчисленные фьорды. Эта дорога идет из ниоткуда и заканчивается ничем. На юге упирается в ледники, на севере её засыпало пеплом при извержении вулкана, с одной стороны зажата Андами, с другой – заливами, к которым на всём протяжении есть только три подъезда. Поэтому попасть на эту дорогу можно или прилетев самолётом, или приплыв на пароме, или заехав с территории Аргентины, как я. Дорога и сейчас находится в состоянии непрерывной реконструкции и ремонтов. Сотню километров тянутся красные флажки. Местами дороги, по сути, нет, есть рыхлая насыпь щебня. Мотоцикл мотает. Ямы с водой и грязью, строительная техника, рабочие семафорят красными и зелеными знаками, пропуская редкий транспорт в ту или другую сторону. А красоты вокруг неописуемые – горы в молочных клочьях облаков, вьющаяся внизу река с белыми барашками порогов, тут и там низвергающиеся со скал водопады. Говорят, это одно из самых живописных мест в мире. Во мне ожесточенно борются два человека – путешественник и фотограф. Фотограф желает останавливаться за каждым поворотом и творить «шедевры». Путешественнику хочется успеть дотемна в деревню под названием Пуйууапи, поесть, посушиться и выпить пива. Локальные победы одерживает то один, то другой. В результате, фотограф, как всегда, чувствует себя проигравшим… Пусть Катерина снова назовет меня врагом чилийского народа, но туризм в Аргентине более развит и, к тому же, всё в два раза дешевле. Это я понял, когда заселялся на закате дня в номер Пуйууапуйской хостерии, фанерную каморку в 9 квадратных ме14

тров и с двухметровым потолком за 60 американских долларов (очень несправедливо, особенно по сравнению с ценой предыдущего дизайнерского сьюта в черырехзвездочном отеле в Аргентине). Хозяйка немка, и все немногочисленные постояльцы почему-то тоже. После второй мировой сюда интенсивно накатывались имиграционные волны из Германии. Выслушав за ужином «шутки» про неправильные границы в районе Калининграда, заметил им, что их вообще-то в 1941-м в Россию никто не звал. 18 de noviembre, lunes. Климат уже изрядно изменился. Днем не больше десяти градусов. А ночью и подавно ближе к нулю. С утра уже не смотрю, дождь – не дождь. Сразу натягиваю на себя дождевик – не будет дождя, так от ветра. Но есть и то и другое… Ветер коварный, порывистый. Но с мотоциклом за это время я уже слился в единый организм и меня так просто не возьмешь. Дождь льет и льет. Встречные автомобилисты чаще обычного приветствуют меня, моргая дальним светом. Может быть так, из своих теплых сухих авто, они хотят поддержать меня, продуваемого, как им кажется, всеми ветрами Тихого и Атлантического океанов и заливаемого нескончаемыми водными струями. Я приветствую их в ответ поднятием руки в уютной водонепроницаемой перчатке, отрывая её на секунду от обогреваемой рукоятки руля. Юг Чили я бы назвал краем горных рек и водопадов. Их тут огромное количество. Потоки воды стремятся из ледников Анд к океану. То и дело останавливаю мотоцикл и заворожено смотрю на этот вечное движение источника всего живого. В этот день рано, уже часов в пять, приехал в точку назначения – город Койайке. Заселился в самые симпатичные за всё время путешествия кабаньи, где хозяином Хуан. Замечательный человек, чилиец Хуан (или Иван, как он отрекомендовался, когда узнал, что я русский), ходит на протезах. Это не мешает ему вместе с женой содержать своё гостиничное хозяйство в образцовом порядке. Территория похожа на объект ландшафтного искусства. Повсюду удивительно красивые растения, произрастающие на прекрасных террасах. Видно внимание к мелочам и ежедневный труд. В небольшом доме хозяина царит необыкновенный уют. В номерах для постояльцев всё сделано разумно и продумано до мелочей. Хуан не экономит на постояльцах и у меня есть нормальный источник тепла на всю ночь – электрический радиатор, вокруг которого я и развешиваю с удовлетворением все свои противодождевые одежды. 19 de noviembre, martes. Продолжение Карретеры Аустраль. Красоты вокруг необыкновенные. Дорога идет вдоль горных рек и озер. Но дорожка та ещё. По-прежнему много раздолбанных и ремонтируемых участков. С утра на заправке подкачал колеса до необходи15

мого уровня, они были слегка недокачаны. Теперь мой гусь режет повороты на асфальте как по рельсам, зато на гравии трясется как в лихорадке. Постоянно шарю руками сзади – не поотваливались ли кофры и сумка. На стоянке разговариваем с мотопутешественником из Калифорнии. У нас один и то же пункт назначения – Ушуая, но он решает ехать через Аргентину. В Чили, говорит, всё «вери икспенсив», однако. Я, – «ес, ес,», – соглашаюсь! Встречаются самые разные путешественники. Обгоняя согнувшихся, напряженно раскачивающихся велосипедистов, уже я ободряюще машу им рукой. Педали крутить в горах, на дороге из камней, это не то, что ручку газа. Встретились два путешественника, идущие пешком и имеющие за спиной что-то типа тачки с поклажей. Ночую в поселке Кохран. Заселяюсь в десятом часу вечера в первый попавшийся постоялый двор. Прямо за моей дверью «спортбар». Там выпившие селяне ожесточенно болеют за 16

проигрывающих своих в матче Чили – Бразилия (отборочный матч чемпионата мира по футболу). С утра, несмотря на крики как следует выспавшись, узнаю, что всё-таки проиграли. 20 de noviembre, ambiente. Снова через Анды в Аргентину, по сильно второстепенной дороге. За двести километров переезда встретилась единственная машина. И та стояла на обочине, водитель менял пробитое колесо, а его спутница фотографировала пасущихся рядом гуанако. После переезда через границу на аргентинскую сторону свернул не на ту дорогу. Вернее сказать, она, проложенная в этой сейсмоактивной местности, постепенно превратилась в то, что когдато было дорогой. На ней, расползшейся вширь из-за многочисленных объездов, заросшей травой, не заметил, как влетел в череду трещин. Одна из них оказалась такой ширины, что перелет через неё едва не закончился кульбитом. Главное впечатление дня – это небо. Просто удивительные небеса над горной аргентинской Патагонией. Облака самых причудливых форм играют всеми оттенками полутонов на глубоком ультрамариновом небе. По обеим сторонам дороги на фоне заснеженных пиков пасутся тучные стада коров и овец. Встречается разнообразная дичь – серые степные лисы, кролики. В небе кружат, выслеживая добычу, 17

огромные пернатые хищники. Как на грех, заснять на видео эту красоту нечем. С утра, споласкивая экшнкамеру от пыли, не заметил отсутствие задней крышки и налил воды из крана прямиком во все разъемы. Теперь она не включается. Пытаюсь высушить её на ходу на шлеме. Забарахлил, видимо от тряски, и навигатор. Ближе к вечеру снова выехал на Руту – 40. Двухполосная лента идеального асфальта протянулась на пять с половиной тысяч километров с севера на юг Аргентины. Здесь есть и прямые до горизонта как стрела участки, есть и плавные длинные виражи. Никаких полицейских и камер. Рай для спорткаров и спортбайков, любителей погонять на максималке. Но нет ни тех, ни других. Ближе к югу дорога совершенно пуста. Проехав двести километров, я встретил пять – шесть машин и двух мотоциклистов. Ну не хотят аргентинцы ехать на свой юг. Справедливости ради, нужно сказать, что по пути в нашу Мурманскую область я наблюдал такую же картину. Вот только дорога туда совсем другая. Сильный боковой ветер. Оно и не мудрено, сказывается близость двух океанов. Забавно, наверное, наблюдать со стороны, как мой мотоцикл никуда не поворачивая, едет, тем не менее, боком, как краб. Ночевка на ранчо «Ла Ангостура». До ближайшего населенного пункта несколько десятков километров, до ближайшего города – несколько сотен. Нет ни сотовой связи, 19

ни интернета. Хозяева – приятные образованные люди, молодая пара около тридцати пяти лет, сознательно выбрали такой образ жизни и живут себе замечательно, выпасая коров и овец, стреляя кроликов в окрестных степях себе на ужин в одном из самых экологически чистых мест на планете, 21 de noviembre, jueves. Проборовшись целый день с ветрами и бездорожьем, мой верный немецкий друг привез меня в город Калафате. Город известен своей близостью к знаменитому леднику Перито Морено и наводнен туристами. Ледник сполз в озеро Арджентино, заняв в нем четыре километра длины, да так и лежит себе уже около тридцати тысяч лет. Высота языка шестьдесят метров. Каждые несколько минут раздается суровый низкий раскат, и глыбы льда обрушиваются в озеро, расплываясь по нему сотнями айсбергов. Ждущие этого момента туристы вскидывают свои камеры и гул ледника перекрывается треском сотен затворов. С периодичностью раз в несколько лет, ледник, наступая на озеро, перекрывает его полностью, деля на две части. И тогда уже вода, постепенно накапливаясь в одной части озера, гигантским давлением разрывает ледник, возвращая его в прежние границы. Говорят – это фантастическое зрелище. Титаническая борьба воды с водой. 23 de noviembre, sábado. Снова очередной переход границы, после которого традиционно меняется климат – заканчивается аргентинское солнце и начинается южночилийский обычный дождь. Очередной питстоп в городе Пуэрто Наталес. Отсюда стартуют в знаменитый на весь мир национальный парк Торрес дель Пайне, куда я на следующий день и отправился. Поехав по короткой грунтовой дороге, уже где-то на границе парка, я был «обрадован» сообщением бригады встречных рабочих на внедорожнике, о том, что эта дорога закрыта из-за случившегося на ней камнепада. «Не поверив», я поехал дальше, однако через несколько километров, уперся в аварийный шлагбаум и дежурившего рядом человека. Объезжая другой дорогой, я заехал в единственный ближайший населенный пункт, поселок на границе Чили и Аргентины и спросил у хозяина магазинчика, где бы заправиться бензином. Он назвал Пуэрто Наталес. Круг замкнулся. На следующий день меня, с моим пятнадцатилитровым бензобаком, ждала та же проблема, поскольку запасной канистры у меня не было, а другая дорога, только до границы парка составляла сто сорок пять километров. Так что на сам парк у меня отводилось километров сорок, тогда как сам парк огромен. Пешие трекинги рекомендуются от пяти дней. И этим парком, однозначно, стоит проникнуться в одном из таких 20

трекингов. Но даже эта короткая прогулка на мотоцикле впечатляет. Голубые башни Торрес, возвышаются безмолвными важными громадами. Озера насыщены растворенными в них голубыми минералами горных пород и, гипнотизируя завороженных путешественников, не дают отвести от себя глаз. Вокруг бегает, прыгает и летает множество всяческой живности. А ветер местами такой, что Рута-40 с её ветродуями кажется просто приятным променадом. К этому нужно добавить, что под колесами не асфальт, а гравий, где мелкие камушки выполняют роль шарикоподшипников и стремятся переместить мотоцикл в кювет, иногда прямо через встречку. В одном месте, в ложбинке меж двух озерцов, когда меня начало сдувать с дороги, я снизил скорость, думая что это поможет. В результате просто остановился, и уже у стоячего, у меня чуть не уронило ветром мотоцикл на обочину. 21

26 de noviembre, martes. Как же хорошо, наверное, путешествовать на мотоцикле гденибудь в Калифорнии летом. Надел джинсы, майку и дыши ветром свободы. Я же на юге Чили каждое утро, потея, навьючиваю на себя весь имеющийся комплект одежды – все имеющиеся подкладки к куртке и штанам, виндстоп-свитер, дождевые боты, несмотря на то, есть дождь или нет, не от дождя, так от ветра, дождевые куртку, штаны, перчатки. Климат уже суров. Срезаю путь после Пуэрто-Наталеса и еду полторы сотни километров по совсем уж второстепенной дороге. Во все концы вокруг меня мрачноватая суровая степь. Гусь выбивает дробь по гравийной дороге, то извивающейся, то устремленной стрелой по пологим желтым холмам. На одном из пересечений таких дорог, вдруг, откуда ни возьмись, встречаюсь с полицейскими на машине, мигающей красной гирляндой на крыше. Они, традиционно улыбаясь, интересуются, откуда я, и куда. Потом 22

объясняют дальнейшую дорогу (я показываю, что у меня навигатор), долго о чем-то предупреждают меня, на испанском, конечно, делая волнообразные движения руками, показывают на номер телефона на своей машине, мол звони, чувак если что. Я, конечно, мало что понимаю, говорю, что, к сожалению, «ё но абло эспаньол, мучо грасьяс!» Уже потом только мне понятно, о чем они переживали за меня. Узкая дорога изобилует закрытыми изломами на вершинах холмов, не видно, не едет ли кто навстречу. При этом все привыкли, что никто не едет. Видимо, по этой причине у полицейских и включена постоянно гирлянда на крыше. У меня гирлянды нет, и на одном из таких изломов я чуть не повстречался с встречным джипом. Наконец я у Магелланова пролива. Пролив как пролив, ничем не примечателен. Километра четыре воды. По берегам желтые голые степи, ветер. Двадцать минут на пароме с десятком автомобилей, и я на Огненной земле! Никакого огня не видно, даже индейских костров, из-за которых Магеллан и назвал эту землю огненной. Пока только такая же однообразная степь. Много труб и каких-то станций, то ли газонасосных, то ли нефтеперекачивающих. В невзрачном сером городке Серро Сомбреро, где я оказался к вечеру, единственная гостиница полностью кем-то занята. Останавливаюсь в хостеле, в номере два на два с половиной метра, складываю одежду на полу, в углу, за неимением вешалки и ужинаю с суровыми нефтяниками, которые здесь живут на вахте. На следующий день мне предстоит очередное пересечение Чилийско-Аргентинской границы, разделяющей Огненную землю на две части. Выясняется, что весь мой график путешествия, привязанный к дате вылета в Россию, мог пойти насмарку и до Ушуаи я мог и не доехать. В Аргентине массовая забастовка силовиков, требующих повышения зарплаты и последние пять дней граница была закрыта на замок. Я приехал как раз к открытию. На следующий день граница была всё-таки благополучно пройдена (пускали несколько раз в день по часу). А забастовки полицейских в дальнейшем продолжились и имели плохие последствия. Во многих городах, почувствовав безнаказанность, активизировался криминал. Прошли массовые погромы магазинов и торговых центров, владельцам которых пришлось пытаться спасать их от мародеров самостоятельно. В десятки раз выросло число грабежей и квартирных краж. В результате последующих массовых столкновений погибли девять человек и сотни были ранены. 27 de noviembre, ambiente. Непростой день, крайний рывок к Ушуая. Дорога от Серро Сомбреро выходит к Атлантическому океану. Сильнейший боковой ветер. Я ору себе в шлем как можно веселее: «Владимирский централ, ветер северный, этапом из 23

Твери, зла немерено...». Но веселья мало. Мой гусь, передвигаясь боком, как краб, из последних сил цепляется покрышками за асфальт. Несколько раз меня уносило на встречную полосу, откуда я с большим трудом возвращался обратно. Вечером в кафе, в Ушуая, аргентинский гид, сопровождающий французскую группу на микроавтобусе, сказал, что отдельные порывы ветра достигали 130 км/ч. В этот день, ближе к вечеру, полицейские перекрыли дорогу от Рио Гранде на Ушуаю. Странно было видеть в такой ветер почти спокойную гладь воды Атлантического океана – ветер дует с запада, то есть от берега. Зато у горизонта в океане надута гора из восставшей от ветра воды. За сто километров от Ушуаи начинаются горы. Внешне очень напоминают Альпы. Повалил мокрый снег, температура плюс три. В Ушуаю въезжал, работая перчаткой в качестве дворника для лобового стекла, роль которого, соответственно, выполнял визор шлема. Да и сам Ушуая напомнил мне какой-то альпийский городок, не считая того, что это порт. У причалов громоздятся пассажирские и военные суда. По холмам разбросаны небольшие дома. На первый взгляд, весьма легко сколоченные для места, отделённого от Антарктиды всего лишь несколькими сотнями километров. Не поленившись, я измерил толщину стены у своего хостела, который выглядел типовой постройкой в городе. Получилось сантиметров двенадцать, включая штукатурку поверх кирпича и гипсокартон внутри. А вот символ Ушуаи – пингвинов, мне увидеть так и не довелось. Несколько часов, в надежде это сделать, я ехал через горы по раскисшей от 24

снега грунтовой дороге в эстансию Хамертон, где они обитают, согласно туристическим проспектам. Но оказывается далее ещё нужно плыть на катере, который отплывал только в шестнадцать тридцать, то есть через четыре часа. Столько ждать я не мог. Но лишние сто километров не пропали даром, и фотограф, на этот раз одержавший безоговорочный верх над путешественником, с удовольствием поснимал согнутые ветром деревья в местечке, кормящем многих ушуайских фотохудожников. Ещё пара дней у меня ушла на переезд в обратном направлении в чилийский ПунтаАренас, где мне предстояло вернуть мотоцикл и откуда у меня был авиарейс в Сантьяго. Памятуя о возможных забастовках пограничников, я с некоторой опаской ночевал в маленьком хостеле перед самой границей на Аргентинской стороне (пройти границу в этот день я не успевал), так как задержка в Аргентине могла мне дорого стоить – недешевые билеты на два обратных рейса со стыковкой в Сантьяго были куплены задолго до поездки. Но и в этот раз мне повезло, и таможня дала своё добро. На обратном пути погода была более благосклонной и обошлось без экстремальных ветров. Тем не менее, выработанную за несколько дней привычную правостороннюю стойку (как я в шутку определил движение мотоцикла с наклоном вправо, на боковой западный ветер) пришлось поменять на левостороннюю. Да ещё пылища от встречных грузовиков и внедорожников теперь была вся моя. 25

30 de noviembre, sábado. Гуляя по набережной Пунта-Аренаса, я подошел к кромке воды Магелланова пролива и далеко, что было сил, закинул в него монетку в десять песо. Я хотел бы сюда когда-нибудь вернуться, в эту удивительную страну свирепых ветров, могучих гор и сурового океана, про которую ее славные добрые жители могут, так же как и мы, сказать «широка страна моя родная». Только их ширь другая – тысячи километров от антарктических широт Ушуаи до жарких пустынь севера, где тоже обязательно стоит побывать! Декабрь, 2013 г.

Сленговое название мотоциклов BMW серии GS. 26

К ПОЛНОЧНОМУ СОЛНЦУ НОРВЕГИИ

Двадцать пятого июня, когда зори гуляют под ручку с закатами даже в наших средних широтах (а ведь я мог бы быть поэтом), я выкатил из гаража навьюченного поклажей своего нового друга – Хонду «Трансальп», чтобы, постепенно продвигаясь на север, к полярному кругу, увидеть его – полночное солнце крайнего севера Норвегии. Что за лето... Температура около десяти градусов, вот-вот пойдёт дождь. На мотоцикле более сорока килограммов багажа, включая палатку, спальник, газовые баллоны, запас макарон и каши, но всё это почти не ощущается на ходу, мотоцикл мне всё больше нравится. От Нижнего Новгорода до границы с Финляндией более тысячи трёхсот километров. Своих красот мы не замечаем, но монотонность российских дорог была разбавлена небольшими приключениями. Заехал в Рыбинск, в воинскую часть 41686 – арсенал вооружения, где дослуживал оставшиеся три месяца до приказа после добровольного отчисления из военного училища в далёком девяностом. Стою у КПП, ничего не узнаю, потом начинаю припоминать – вот здесь справа за забором автопарк, там казарма. Снимаю несколько кадров айфоном на память. Задним ходом сдает проехавшая уже было машина. «По какой причине вы ведете съемку на закрытом объекте?» Из окна на меня щурится бдительный капитан». По причине моей здесь службы в девяностом году, – отвечаю, – и не отпускающей светлой ностальгии по многонациональному коллективу из закавказских республик, а так же мышечной памяти и фантомных болях в руках и ногах из-за ежедневных разгрузок вагонов с боеприпасами». «Вы находитесь в тридцатиметровой близости от стратегического объекта, вас могут арестовать с вашим айфоном!». Да, действительно, стоит, такой, шпион прямо посреди площади перед проходной, замаскировался в лимонном дождевике, который видно на дороге за пять километров в сильный туман. Но через 27

пять минут, когда уже собирался уезжать, и правда – пришёл наряд и чуть не арестовал меня. Другой серьёзный мужчина задал мне массу вопросов на проверку краткосрочной принадлежности к альма-матер – в каком году служили, фамилия командира части, какие фамилии ещё помните (помню поэтическую фамилию старшины – Пастернак), были ли уголовные дела, кого посадили?! Видимо он особист, судя по вопросам и стилю разговора это ему близкая тема. Нет, говорю, только чуть-чуть не посадили, но чуть-чуть не считается, и со всеми дембелями мы расстались почти друзьями, выбитые зубы не в счет. Фотография моего паспорта на память капитаном Шаповаловым и счастливого пути на прощанье. К вечеру я был на Рыбинском море, в городке с названием, которое пахнет сыром – Пошехонье. Вот уж не думал, что когда-нибудь здесь побываю. Глядя на эту точку в атласе дорог, мне представлялось что-то вроде ивановского Плёса с его левитановскими волжскими далями с высоких берегов, набережными, ресторанами и туристами с теплоходов. Увы, но Пошехонье оказалось совсем маленьким тихим посёлком. Центральная площадь с церковкой на берегу и тут же Лениным, стоящим к ней спиной. Подростки с пивом на каждом углу. В местной гостинице – номер на третьем этаже, душ на первом и добрые, совсем не дежурно приветливые, как бывает в больших городах, люди. Следующее утро встретило меня убитыми второстепенными дорогами из заплат, а потом и панорамой из ощетинившихся труб с бурыми клубами дыма на горизонте. Это Череповец. Проехал из любопытства через центр городка (впрочем, зря, мой глаз так ни за что и не зацепился). И вот, удалившись километров на сто от этого сурового города металлургов, опять не обошлось без затей. Поговорив на дороге по телефону с бывшим шефом, я обнаружил, что разговор был настолько серьёзен, что делал я это в течение двадцати минут с неработающим двигателем, но зато с включенным зажиганием, дальним светом, противотуманными прожекторами, навигатором и обогревателем ручек в положении максимум. Толкание груженого коня под горку (благо она там была) в целях его завести даже привело с четвертого или пятого раза к положительному результату. Но слышали бы вы, что я произнёс, когда, мокрый насквозь от пота, в дождевике (шел дождь), дыша как после марш-броска в противогазах, но довольный я начал трогаться… Я забыл убрать подножку. А горка-то уже закончилась, и стоял я теперь как-раз в яме. Эвакуаторы и техпомощи, найденные, в интернете обещали лишь вывезти в сервис. Но терять время не хотелось, а такой мелкой коммерческой услуги как «прикурить» на дороге в Череповце оказалось не предусмотрено. На второй час моего голосования, вдруг предо мною предстал ангел на «шестерке»-жигулях, в слесарной робе и с большой ко28

робкой инструмента в багажнике, среди которого оказались провода! К сожалению, не запомнил его имя. Спасибо тебе, ангел! Мне хотелось проехать по восточному берегу Ладожского озера (на карте там значится дорога) и уже где-то в тех краях пересечь границу с Финляндией. В Новой Ладоге мы разговариваем на перекрестке с выпившим, но ещё здравомыслящим пилотом мотоскуттера. – «Как дорога вдоль Ладоги?» – «Отличная новая дорога». – «Как далеко?» – «Ну, километров пять, и дальше на Петрозаводск». – «А мне триста шестьдесят и на Сортавалу…» – «Нее, туда не надо, там камни вот такие, и ямы вот такие!». Тогда – на Шлиссельбург. В Шлиссельбурге ужинаю в прекрасном грузинском ресторане без названия, но с нереально отменным грузинским вином из бочки под игру сборной России с Алжиром по футболу. С утра, с трудом поднявшись из-за плохой игры сборной России, еду на катере осматривать крепость Орешек. Сколько же здесь людей полегло. Сначала Петровские сражения со шведами, потом расстрелы народовольцев, потом оборона от гитлеровцев – если бы не Орешек, то немцы замкнули кольцо окружения вокруг Ленинграда и не было бы «дороги жизни» по Ладоге. Как всегда, меня впечатляют тюрьмы. Да, просидеть в таком бетонном сыром пенале с железной шконкой и замазанным окном двадцать лет как Вера Фигнер, это вам не стратегические ресурсы российской армии разворовывать, а потом отбывать домашний арест в семисотметровых квартирах как некоторые наши современные поэтессы. На следующий день я на погранпереходе Брусничное. В Финляндии всё по-другому. Уютно и чисто. Блистающие порядком живописные озера, отели вокруг них, дачи и тропы здоровья. После некоторого движения по центровой трассе, решил взять туристического быка за рога и свернул на самую мелкую второстепенную трассу, какую смог разглядеть в атласе. Между тем это оказалась лента идеального асфальта, петляющая между озер. Дело уже к ночи, решил разбить лагерь в виду какого-нибудь живописного озера. Не терпелось обновить палатку, газовую горелку и новый фотоштатив. Не тут-то было. Все подъезды к озерам – частная территория. На съездах почтовые ящики и номера финских фазенд, которые, впрочем, мало похожи на виллы из окрестностей Москвы и Санкт-Петербурга – скромные домики, и никаких заборов, шлагбаумов и предупреждений об охране объекта омоном и спецназом. И даже там, где нет номеров и ящиков, 29

через полкилометра езды по грунтовке всё равно упираешься в какой-нибудь прибрежный сарайчик с доброжелательно улыбающимся финном в потрепанной футболке, знаком показывающим тебе, что палатку здесь никак нельзя. Наконец, уже на менее второстепенной дороге найден съезд к живописному озеру с полночным закатом, кувшинками и комарами размером с любимую лошадь Буденного. Только расположился и развязал поклажу, появился вежливый финский парень и сказал, конечно же, что здесь не то чтобы нельзя, но нежелательно. Привязана тут лодка в этой уютной крошечной бухточке (и правда привязана), весла сушатся без присмотра, за ними наблюдают с другого берега из пансионата, а сам он по соседству с девушкой расположился и у них тут собака кусачая гуляет. И даже показал мне как она лает, сделав серьезное лицо, – гав-гав. Хотя, вполне возможно, после двенадцати часов за рулем мотоцикла я просто понял его неправильно, и парень всего лишь пришел представиться. В общем, – «окей, всё окей!», – сказал я ему, быстро поставил палатку, развел примус с кашей и чаем и пригубил «Джек Дэниэлз», чтобы уже ни при каких обстоятельствах на мотоцикл в этот день не садиться. С утра, похлебав ещё кашки и взбодрившись чайком, сняв прекрасный рассвет над озером, решил уже не заморачиваться на придумывание маршрута, а озадачить этим навигатор, вбив конечный пункт Нордкап и задав вариант расчета «короткий». Повсюду демонстрируется явное нежелание финнов жить сообща, группируясь, как у нас, в города, посёлки и прочие садовые товарищества. И мне в них это сильно им30

понирует. Много домов расположено обособлено. К каждому подведена дорога и электричество. А может быть дело в том, что финнов мало, всего шесть миллионов. А земли у них много, и озер много, подумать только – сто девяносто тысяч! На всех хватает! На берегу одного из них я дремлю десяток минут прямо на травке под тягучий разговор финских рыбаков, собирающихся отплывать на лодке. Следующая стоянка случилась на самом севере Ботнического залива. На берегу уютная кемпинговая стоянка. Идеальный порядок, как, впрочем, и везде у финнов. Аккуратные крошечные деревянные домики, место под палатки и кемперы. Ближе к вечеру к соседнему домику подъехала ещё пара мотоциклистов, финны, и у меня появилась компания попариться в настоящей финской сауне на самом берегу моря. Сауна оказалась неотличима от обычной русской бани, с той лишь разницей, что вместо дровяной печи электрическая каменка. А море оказалось совсем несоленое. Впрочем, горячие финские парни залезать в воду не захотели – вода была отнюдь не парное молоко. После бани – ранний отбой, но и подъём получился тоже ранний: проснувшись от бьющего в окно солнца, я посмотрел на часы – три час ночи. Да, я на севере! Перед выездом я посмотрел прогноз погоды и увидел, что лавры отважного мотоодиночки, покорителя крайнего севера у меня отбирает погода – весь север Скандинавии на ближайшие пять дней накрыла зона антициклона. Солнечно и температура до двадцати двух! А ещё вчера было лишь плюс пять и дождь. Мне сказочно везет! Дорога по-прежнему петляет среди зеленых лесов и бирюзовых от отраженного в них неба озер. Вдоль них тянутся скромные, но ухоженные фазенды финнов. Лужайки, лодки, столики, барбекю. Воскресный день, по многочисленным велодорожкам тянутся счастливые от хорошей погоды и благополучной жизни семейные группы на велосипедах, роликовых коньках, на лыжероллерах и просто пешком. Кругом разлито умиротворение и покой. И это крайний север! Но растительность делается всё скромнее, ниже. Появилась тьма гнуса. На ходу шлем мгновенно залепляют расплющенные насекомые. На каждой заправке стоит ведро с пластиковой шваброй. Каждые несколько километров дорожные знаки предупреждают о разгуливающих здесь северных оленях. И не зря. Они и правда разгуливают. Снова ночую в палатке у озера. Странно смотреть на закат, после которого вот-вот должны наступить сумерки, но они не наступают. Всю ночь сплошной закат и он же – рассвет. После границы с Норвегией ландшафт меняется. Та же хилая растительность, но финские болота переменяются норвежскими холмами, а затем и горами. Мотоцикл 31

прорезает редкие дождевые фронта, – то, что не замечаешь за рулем автомобиля (над головой-то крыша) на мотоцикле воспринимается почти как на самолете. Вот впереди над головой показалась темная густая синева, въезжаю в полосу дождя, вода забарабанила по шлему, заливая визор, повеяло ледяным холодком. Но впереди уже виден просвет и голубые небеса, вперед туда! И вот опять над тобой солнце, а дождь позади! Ощущение полета, за это мы и любим путешествия на мотоцикле! Ночёвка в кемпинге по соседству с ребятами из Питера – Тёмой на Фазере, Антоном на Выфере и Димой на восьмисотом гусе1. Парни вместе трудятся и вместе отдыхают. Угощаюсь непревзойденной перловкой с тушенкой, приготовленной их идейным вдохновителем, а так же поваром – Тёмой. С утра крайний рывок на север. Держусь за ребятами несколько километров в сторону Нордкапа. Но скоро фотозависимость берет свое, и я останавливаюсь снимать прибрежные скалы, парни уезжают. Договариваемся встретиться уже на мысу. Дорога к Нордкапу петляет, повторяя изгибы Порсангер-фьорда. Довольно опасная дорога и не очень ровная. Много крутых поворотов, обрывы по краям, ограждения отсутствуют. Мыс находится на острове Магерё. Его с материком соединяет тоннель, проложенный под водой. Три с половиной километра вниз, уклон десять процентов, вокруг мрачный сырой гранит, откуда-то сверху капает вода, воют вентиляторы. Ощущение такое, что спускаешься в преисподнюю. Потом столько же вверх. Особенно непросто здесь приходится велосипедистам, даже бывалым, это нам рассказали польские ребята – велопутешественники за вчерашним ужином. 32

Нордкап! Самая северная точка Европы! Снимаемся у стелы «глобус» на фоне густой синевы северного моря. Где-то там северный полюс! Ухожу далеко в сторону по горе. С опаской смотрю в пропасть с высоты триста метров. Внизу еле различимая пена прибоя. И птицы тоже внизу. Сижу на гранитной скале, смотрю вдаль и думаю о вечности... Шутка. Съев в общепите хот-дог и кофе (за всё четыреста сорок рублей по карте Виза, а что вы хотите, это Норвегия, самая благополучная европейская страна), выезжаю в обратную сторону, предварительно посмотрев в навигатор. До Нордкапа из Нижнего Новгорода пройдено чуть более трёх тысяч километров. До полуночи разъезжаю по окрестным грунтовкам и рыбацким деревням в поисках хороших кадров. А на небе всё то же солнце, то прячущееся, то вновь выныривающее из лилово-серой низкой пелены. Это полярный день! Солнце так и не зайдет за горизонт. И в три часа ночи на сумерки даже нет намёка. Мозг отказывается воспринимать это время как повод поспать, и я бодро пишу эти строчки на кухне того же кемпинга, откуда уезжал утром. Обратный путь будет гораздо длиннее – двигаясь на юго-запад, мне предстоит несколько дней огибать бесчисленные норвежские фьорды и карабкаться по горным серпантинам. Дорога то уходит вверх, то вновь спускается вниз и идет вдоль побережья. Проскакиваю бесчисленные рыбацкие деревушки. Наверху, на северных склонах гор довольно много снега и ландшафт напоминает предгорья Альп примерно в апреле. Дорога не идеально ровная, но без явных ям и хорошо размеченная. Чем же у нас в России хуже климат по сравнению с Норвежским заполярьем, что на него так любят ссылаться отечественные дорожники? Конечным пунктом на этот день наме33

чен город Тромсё, ворота в Арктику, как его называют. Изучив путь, я выяснил, что можно сократить почти сто километров, воспользовавшись двумя паромными переправами, что оказалось очень кстати – время было уже к ночи. И я сажусь в девятом часу вечера на последний паром, заодно получив возможность поплавать, (извините, – походить) по норвежским фьордам. В двенадцатом часу ночи въехав в Тромсё по знаменитому консольному мосту, соединяющем материковую и островную часть города, нахожу в Букинге хороший и недорогой отель почти в центре. На следующий день посещаю пивоварню Mack, самую северную в Европе, ну а уж в музеи я не попал, так как задержался в пивоварне, а все музеи работали до пяти. Погода располагает к прогулкам, – солнечно, соседний Гольфстрим скрашивает горожанам суровую арктическую действительность, и я шатаюсь по городским холмам вместе с толпами других туристов. Настоящая жемчужина Норвегии – Лофотенские острова. Журнал Нешнл Географик ставит их на одно из первых мест в рейтинге самых живописных мест мира. Быть с ними рядом и не заехать – это, конечно, нелепо. Изучив возможные пути из Тромсё, решаю снова воспользоваться паромами. Это, во-первых, снова сокращает путь, а вовторых, позволяет кроме, собственно Лофотен, проехать живописнейшими маршрутами – по островам Сенья и Андой, входящими в состав архипелага Вестеролен. Из Тромсё выезжаю под дождем. Переправившись на первом пароме на Сенью, оказываюсь в царстве Берендея. Дождь закончился, зато остались клочья облаков, красиво укутывающие горы молочным покрывалом. Пахнет водорослями и рыбой. Дорога идёт вдоль прозрачных вод фьорда, обрамлённого покрывалом причудливо рассыпанных камней. Вдалеке – наслаивающиеся друг на друга силуэты горных вершин. За каждым поворотом хочется снова и снова покинуть мотоцикл, но взяться за фотокамеру. Вот только, в три у меня следующий паром и я, после очередной фотосессии, выкручиваю ручку газа, подрывая Трансальп по извилистой дороге острова оставшиеся тридцать километров. Сходу влетаю на паром за уже въехавшими на него автомобилями. На пароме можно поподробнее разглядеть нашего брата- мотоциклиста с открытыми, так сказать, забралами. Удивительно много здесь путешествует умудренных годами мотоотцов – с женами и без. Вот мужчина рядом со мной припарковывает на пароме Сибиэф. Ему лет шестьдесят. Путешествует, как и я, один. Совсем не производит впечатления матерого путешественника – будто встал из-за кабинетного стола, поправил очки, прилизал блестящую маковку, оделся в мотокуртку и отправился на мотоцикле 34

на Лофотены. К чему это всё я? А к тому, что не будем бояться стремительно ускользающего времени! Пока мы в пути, мы живем, сколько бы лет нам ни было! Остров Андой запомнился колоритными рыбацкими деревнями, состоящими из аккуратных деревянных домиков, состязающихся между собой по яркости красок – голубых, желтых, красных. У многих крыши из дёрна, как делали здесь многие века назад, и это не для туристов, просто здесь до сих пор так строят. У домиков в плетёных креслах греются на недолгом летнем солнце отцы – старые рыбаки. В ресторанчике девушка-официантка говорит мне, что русского меню нет, но есть русский кок. Оказалось, что даже два. Андрей и Сергей. Правда, не из России они, а из Латвии. Работают здесь второй месяц. Андрей до этого трудился поваром в Лондоне. В Норвежской глубинке ему пока очень нравится. Предлагали работу в ресторане на Рублёвке за шесть тысяч евро в месяц, но он предпочел работать здесь за три. Притащил 36

сюда друга детства, тоже повара – Сергея, но вот ему здесь что-то не по душе, собирается домой. До этого он работал на юге Норвегии. Говорит там люди лучше, добрее и веселее, а здесь хозяин придирается, что жгли его газ лишних две минуты, пока меняли на плите соусы. Сергей готовит мне мясо кита. На вкус и по виду почти как говядина, но с лёгким привкусом печени. Кстати, выясняю у Андрея, что это был самый крупный из всех видов китов – синий кит. Не из-за кровожадности, но ради поддержания разговора, интересуюсь – не едят ли у китов печень, мозги и другие деликатесы. Нет, говорит, не едят. Хотя, я подозреваю, что не едят только рядовые туристы (им просто не достается). Так же интересуюсь, разделяется ли китовая туша по сортам – на столовый край, лопатку, шею и прочее. Нет, говорит, к ним в ресторан приходит всё мясо совершенно одного сорта – сплошная филейная часть... Конечно-же, всё это неуместный юмор. На самом деле, мне всегда казалось противоестественным что люди, такие мелкие существа, едят таких гигантов как киты. Мне кажется, правильнее было бы наоборот. И ещё... Говорят, у китов бывают голубые глаза… Проводя по двенадцать часов на мотоцикле, к вечеру совсем не устаю. То ли причина в прекрасной эргономике моего «Трансальпа», то ли в круглосуточно не заходящем солнце. В первом часу ночи собираюсь поставить палатку в попавшемся на пути кемпинге. Хозяин запрашивает цену в сто девяносто крон за ночь (больше тысячи рублей по-нашему, чтобы поспать несколько часов в своей же палатке и утром сходить в душ за дополнительные десять крон). Я уже привык к норвежским ценам, но тут даже я, спокойный, разволновался. Ранее я платил в два раза меньше. Довольно сердито говорю хозяину гудбай и через несколько сотен метров, съехав с дороги к берегу, вижу мотобрата, приветственно приглашающего меня располагаться рядом. С мотополицейским Петро из Чехии мы, разместив свои палатки на неказистой лужайке, выпиваем остатки моего виски, разговариваем несколько минут про разные города и страны и загружаемся по своим спальникам, с утра Петру на Нордкап, а мне дальше на юг. Весь следующий день неспешно качусь по живописной дороге Лофотен, развалившись на сумке, притороченной за спиной и вытянув ноги. В этом мне помогает вторая пара подножек, любовно выточенная старым хозяином Хонды Серёгой на фрезерном станке. Порой меня посещает дежавю – виды Лофотен очень смахивают на ландшафты острова Крит. Такая же перламутровая вода фьордов, нагромождения камней, скал и голубое небо. Гольфстрим греет, температура днём градусов двадцать пять. Начинаю 37

поджариваться в своей туристической мотоэкипировке. На песчаном белом пляже раздеваюсь и собираюсь лезть в воду. Не тут-то было, зайдя по-колено, у меня начинает сводить ноги – вода ледяная. Купающихся не видно, лишь ничего не боящиеся дети, барахтающиеся на мелководье впадающей в море речки. К вечеру оказываюсь на самом краю Лофотен – в деревне с лаконичным названием О. Россыпь аккуратных домиков на берегу у подножия высокой горы, крики птиц, штабеля сушеной трески на специально собранных лесах. Брожу допоздна за деревней с фотокамерой по живописному мысу с камнями и скалами, а дальше лишь океан! Следующим днём, выезжая с парома, перемахнувшем меня на материк, я еду пару километров за колоритным бородатым дядькой на «Харлее», соседом по нижней палубе. Его шикарный мотоцикл укомплектован саббуфером из которого изрыгаются басы AC/DC. Мне нравится AC/DC. Я тоже вытянул ноги вперед на Серёгины подножки и так мы ехали вдвоём, два байкера, правда, один на низком байке, блестящем и длинном, а второй на коротком, высоком и грязном. Но зато моя борода к этому времени была уже под стать ему. И люди на нас смотрели и улыбались. Попав снова на материк, только уже гораздо южнее, я оказался среди другого ландшафта. Кто-то называет эти места менее интересными, чем крайний север с его суровой красотой или юг с его великолепными фьордами, но здесь своя особая природа. Густые сосновые и еловые леса, горы, но уже без снега. Дорога идёт вдоль реки, изобилующей порогами и водопадами. По вечерам, перед заходом солнца, разливается сказочный свет. 38

Именно здесь, а не на фьордах я сделал наибольшее количество спусков затвора своей фотокамеры. В этот день был торжественно пересечен полярный круг, а значит, солнце уже будет садиться ночью за горизонт, хотя пока и ненадолго. Вечером, самонадеянно проехав несколько заправок с половиной бака, я, наконец-то, первый раз обсох. До ближайшей бензоколонки оставалось три километра. На мою поднятую руку остановилась первая же машина, и солидный дед довёз меня до неё бесплатно, под мои искренние слова об их чудесном крае, прекрасной погоде и его отличном автомобиле лучшей в мире марки Вольво. Он даже хотел меня везти назад к оставленному мотоциклу, но я сказал «донт уори». Несколько секунд, и я снова в попутной машине и другой водитель на минивэне доставил меня по назначению. При этом, заметьте, я мало похож на симпатичную голосующую девушку! 39

Путь на юг лежит через один из крупных городов Норвегии – Тронхейм. Ещё только въехав в него, почти не осмотревшись, он напомнил мне местами... Амстердам. Та же контрастная архитектура, много черного и белого, так же много воды, прилепленные друг к другу узкие дома на сваях. С удовольствием брожу несколько часов по городу. Заглядываю в величественный Нидаросский собор с его барельефами, прогуливаюсь по «амстердамской» набережной, потом ещё несколько минут просто катаюсь на мотоцикле по центру города – благо он компактен. Город явно достоин того, чтобы задержаться в нём на денек, но не найдя в Букинге приемлемого ночлега, продолжаю движение и снова ночую в одном из кемпингов. Ближе к полуночи, администрации уже не видно, в свободных домиках ключи в дверях, здесь принято доверять гостям. С утра сворачиваю в трубочку тридцать евро, просовываю их в ушко ключа с номером домика и бросаю в ящик у рисепшена. Я уже на юге Норвегии и приближаюсь к самым знаменитым фьордам. Первый на моем пути великолепный Гейранген-фьорд. Пошатавшись у причала среди исполинских океанских лайнеров в посёлке Гейранген, который лежит в окончании фьорда, забираюсь по серпантину на смотровую площадку, откуда открывается захватывающий вид на сам фьорд и на окружающие скалы. Десятипалубные корабли, проходящие внизу по фьорду, среди скал кажутся крошечными щепками. Затем, отправляюсь в 41

место, которое мы с моим японским другом пропустить просто не имели право – дорога на лестнице Троллей. Это узкая полоска не совсем ровного асфальта, нависающая над скалами на головокружительной высоте, с одиннадцатью поворотами на сто восемьдесят градусов. Рядом массивная гора – стена троллей и несколько ревущих водопадов. Съехав по дороге вниз, уже в сумерках снимаю реку, которую образуют эти водопады. И, наконец, как следует даю продышаться моему железному коню вверх по дороге. Ночую здесь же, неподалёку, у небольшой горной речушки, удачно присоединившись со своей палаткой к российско-украинско-белорусской группе ребят на двух автомобилях. С ребятами две девушки и потому на ужин сегодня роскошные макароны по-флотски! Продвигаясь на юг, проезжаю ещё два фьорда – Норд-фьорд и Согне-фьорд с его пасынком, внесенным в перечень всемирного наследия Юнеско – Нерёй-фьордом. Последний имеет минимальную ширину двести пятьдесят метров в окружении отвесных утесов высотой до 1700 м. Рассказывать тут нечего и фотографиями передать это трудно, это нужно видеть! По Нерёй-фьорду можно было пройти на пароме, но, не разобравшись с местом его отправления, просто проезжаю его небольшую часть на мотоцикле по единственной узкой дороге, проходящей вдоль 42

него. Через пять километров дорога упирается в тупик – частное владение, въезд запрещён – ферма, в одном из живописнейших мест, которые можно придумать. Заметьте, ферма, а не дворец какого-нибудь олигарха. По традиции, ночью приезжаю в очередной пункт назначения. И это Берген – жемчужина Норвегии! В центре города масса отелей и все дорогие. Нахожу в Букинге приемлемое спецпредложение, забиваю адрес в навигатор и приезжаю в отель. В отеле люди в дорогих костюмах. У меня тоже дома есть хороший костюм, но в эту ночь после пройденных пяти с половиной тысяч километров на мне же уже довольно грязная мотокуртка и двухнедельная щетина. Возможно по этой причине работница ресепшена, несколько волнуясь, говорит, что мест нет. Сажусь в кресло и при ней бронирую номер в Букинге, показываю пришедшее уведомление на почту. Всё равно мест нет, ошибка говорит. Неужели я настолько непрезентабелен? Обещаю их отелю в сердцах кары небесные (а что вы хотите от голодного уставшего путешественника) и еду двести метров до следующей гостиницы, где меня догоняет секьюрити из первой и говорит, что работница ресепшена в шоке, её даже трясет (показывает, как её трясёт). Просит от меня извинений. Ну уж нет, какой привет, такой ответ. Гостиница, кстати, той же сети, поэтому мест тоже нет и в следующей тоже, хотя Букинг везде выдает «умные предложения». Но бронировать по нему, да ещё заполночь я второй раз не решаюсь, можно остаться без денег и без места – разбирайся потом. Во тьме ночи ко мне подошел старый уже знако43

мец, мототурист из Германии – мы пересекались с ним и с его женой два раза по пути – у отеля в Тромсё и на одном из паромов. Говорит, что живет в отеле неподалеку, а мотоцикл поставлен на платной парковке в полукилометре. На тротуарах, даже у гостиниц, мотоциклы ставить нельзя. Действительно, какая-то дискриминация мототуристов в их городах Норвегии. Точно так же, в Тронхейме я случайно наткнулся на едва ли не единственную крошечную стоянку для мотоциклов в центре города, куда водрузил своего груженого коня рядом с несколькими мотороллерами и уж только тогда отправился погулять. У магазина же, где я хотел купить спиннинг, во время двухминутной стоянки ко мне подошла секьюрити в форме и сказала, что мотоциклам тут нельзя. Наконец, нахожу приличный отель в трех километрах от центра города и со стоянкой, где мне рады. Город Берген знаменит своей открыточной Ганзейской набережной с нарядными деревянными средневековыми домами и рыбным рынком напротив. Толпы туристов изводят миллионы гигабайт памяти своих зеркалок и айфонов, делая снимки этих приклеенных друг к другу домиков. Вот японская туристка принесла в комплекте со своей отечественной фотокамерой штатив, размерам которого позавидовал бы любой телеоператор из Останкино, чтобы снять себя на фоне заката. Колонны немцев, американцев и французов перетекают из одной сувенирной лавки в другую, выбирая шкуры норвежских диких животных, оленьи рога, вязанные норвежские шапки с завязками и пластиковые фигурки троллей в разнообразных обличьях и жизненных ситуациях. На рыбном рынке любопытные китайцы с опаской заглядывают в пасть неделю как мертвого морского черта. Ну а у нас везде свои люди. На рынке, заслышав родную речь, разговариваю с Павлом. Он работает за прилавком, зарабатывает продажей туристам свежей и уже зажареной рыбки и других даров щедрого норвежского моря по ценам несколько выше рыночных. Готовит он и для меня. Небольшой кусок лосося, зажаренный и сдобренный листьями салата и лимоном – сто пятьдесят норвежских крон. Плюс бутылка пива за пятьдесят. Красиво жить не запретишь! Жую лосося, смотрю, как Паша развлекается, с пафосом разговаривая с азиатами, назвавшимися американскими туристами, копирует их стиль общения. «Американцы» уходят, ничего не купив. «Такие же американцы как я северокореец», – ворчит Паша. Всем жарко, в Бергене который день держится несвойственная для этих мест погода – двадцать восемь градусов в тени. Нахожу бар, облюбованный местными и снова пью непомерно удорожённое государственными акцизами норвежское пиво в окружении колоритных бергенских хиппи – пенсионеров. Вечером приезжаю на цент44

ральную базарную площадь из моего нецентрального отеля на мотоцикле. Ставлю своего загрязнённого «Трансальпа» в один ряд с блистающими монстрами бергенских рокеров. Тут же подошел владелец одного из них, укомплектованного самым широким баллоном, весь в коже, с нашивкой местного байкклуба, суровый сорокалетний парень, сильно похожий на Кинчева, только слегка недотюнингованного. Посмотрел на московский номер, удовлетворительно кивнул и мы с ним поговорили несколько минут о том – о сём. Завтра путь уже на восток, в сторону дома и меня это радует. Утром качусь из Бергена по красивой дороге над Хардангер–фьордом через сосновые рощи в сторону Осло. На пути несколько грандиозных водопадов. Вблизи них раздувает ветром марево из мельчайших брызг, и туристы снимают их издалека. Я, естественно, лезу вплотную и после каждого кадра чищу передний фильтр объектива, но это мало помогает и через секунду, не дожидаясь щелчка затвора, он опять становится мокрый. Наконец панорама последнего фьорда на моём пути остаётся в зеркале заднего вида. Дорога поднимается на тысячу метров в горы, где до сих пор лежит пятнами снег, хотя нахожусь я уже на широте Санкт-Петербурга. Начинается регион Телемарк с его горами, сосновыми лесами, горными речушками, ручьями и озерами. Вдыхаю запах сена, парного молока и навоза, проезжая вдоль небольших ферм. Останавливаюсь ночевать в одиннадцатом часу вечера в оной из них, неприметно расположившейся на холме в еловом лесу, едва разглядев в сумерках маленькую табличку с указателем на дороге, сообщавшую, что там ждут постояльцев. В маленьком деревянном домике уютно и тепло. 45

Интерьер составляет старенькая, но опрятная деревенская мебель, масса всяких милых ковриков на полу и на стенах, занавесочек, крючочков, светильников, старых чеканок, фотографий и камин! У камина стопка свежих дров и спички. Владелец фермы доверяет своим гостям! Растопляю камин и сплю сладким сном праведника. Утром знакомлюсь поближе с хозяевами. Они не профессиональные фермеры, держат лишь нескольких коров и овец. Улоф – менеджер по связям с общественностью в организации, которая объединяет несколько церковных приходов. Его жена работает там же секретарём. Живут постоянно здесь на холме в лесу в небольшом доме. Построили здесь же ещё пару домиков для туристов. Дарю им деревянную хохломскую ложку и прихватки в виде матрешек для дальнейшего украшения их интерьеров. Веселая извилистая дорога до Осло петляет меж горами и долинами. В Осло гуляю часа три по центру города, захожу в главный кафедральный собор весьма своеобразной внешности, иду по центральной пешеходной улице и, без особого сожаления о скоротечном знакомстве с этой европейской столицей, оправляюсь дальше. На пути к Стокгольму местность напоминает уже нашу среднюю полосу, и я стараюсь не заснуть на крейсерских ста двадцати от привычного глазу пейзажа. Стокгольм встречает дождём. Я вообще-то не очень люблю города, мне по нраву больше сельская местность, но Стокгольм притягивает своей холодной сдержанной красотой. Можно бы было побыть здесь дня три. Но, переев за три недели икры в виде норвежских фьордов, мне уже всё больше хотелось простых русских щей, читай в родную балахнинскую низменность. И на следу46

ющий день я сажусь на паром Стокгольм – Таллин. Через пару дней я уже в привычной, но слегка подзабытой за двадцать четыре дня обстановке – убитые дороги, не очень культурные водители, облезлые провинциальные гостиницы и другие реалии нашей полуевропейской – полуазиатской, но своей, любимой – Родины. Ну а я добился этой поездкой того чего хотел. Мне снова хочется поработать, да и вообще, сделать что-нибудь общественно-полезное. Чем я, конечно же, сразу и займусь, как только закончу этот рассказ. Но, во время сна на какойнибудь планёрке, потянувшая прохлада из кондиционера навеет мне грёзы о свежем ветре Норвежского моря и я тут же смотаюсь из офиса чтобы прокатиться на своём мотоцикле хотя бы вдоль Горьковского водохранилища. Крабовые палочки в «Спаре» теперь уже всегда будут вызывать у меня лишь улыбку, но не желание их съесть. А вкусный Балахнинский хлеб по смешной цене в ближайшей булочной – наоборот. Ну, а увидев полную луну над соседским домом, когда не спится, я буду всегда вспоминать о нём – полночном Солнце северной Норвегии! Июль, 2014 г. Сленговые названия мотоциклов Yamaha серии Fazer, Honda серии VFR и BMW серии GS. 1

НА ЭКСКУРСИЮ В МОНГОЛИЮ

Двадцать шестого мая мой, под завязку нагруженный разнообразной поклажей мотоцикл, покинул уютный гараж, расположенный в пределах Балахнинской низменности и взял курс на восток. Поездкой на мотоцикле в Монголию уже никого не удивишь, многие мото-, авто- и другие путешественники считают своим долгом посетить эту загадочную и пустынную страну. Поэтому, не буду в своём рассказе приводить подробные географические и исторические данные, а поделюсь, в основном, своими впечатлениями и мыслями, которые посетили меня за промелькнувшие три с половиной недели этой поездки. Итак, началось. В зеркале заднего вида уплывает табличка с наименованием родной Нижегородской области. Моя попа как всегда отчаянно протестует после первых трёхсот километров пути, но потом привыкает и, видимо смягчившись, успокаивается. Образцово-хозяйствующий Татарстан с заботливо засеянными полями. Фуры, фуры, фуры. Бесконечные обгоны. Нигде, кроме нашей страны, нет столько фур. «Почему нельзя уже поставить на место наши вольготно-монопольные российские железные дороги, – раздраженно думаю я, ещё не успев подобреть от начавшегося «отпуска», – чтобы они сделали человеческими тарифы на свои грузоперевозки, чтобы нескончаемые автопоезда перестали уродовать асфальт и коптить вонючей чернотой?». Но даже им не перебить запах цветущей черёмухи, разлитый по пологим склонам Уральских гор. С ним резко контрастирует не придуманный суровый нрав челябинских людей, причем не только мужиков. Дорога живёт своей жизнью. Столовые в придорожных мотелях работают круглосуточно – кормят дальнобоев. Усталые женщины в них – повара, раздатчицы с прокуренными голосами – грубовато, но четко обслуживают пахнущих солярой едоков. При входе в магазин автозапчастей навстречу мне в дверях – 48

грудь в грудь – вываливается продавец, тридцатилетний детина и собирается запирать дверь. У нас происходит характерный диалог: – Вы закрываетесь уже? – А чё ты хотел? – Посмотреть надо кое-что. – Ну и всё тогда! Через три дня приятный баритон моего Трансальпа раздавался в центре ЗападноСибирской равнины. Какая же она огромная – наша страна. То, что на большой обзорной карте мира на стене моей комнаты измеряется считанными сантиметрами, на дороге оборачивается днями пути. Неужели эти парни из столь далёкой Монголии в те давние времена могли просто лишь на конях прибрать к рукам все эти огромные пространства? В городке Ишим в Тюменской области собираюсь переночевать в единственном городском отеле. Но перед этим, конечно, проделываю обзорную экскурсию по городу на мотоцикле. Небольшой городок симпатичен в лучах заходящего солнца, но вечерняя молодёжь из шестёрок и девяток смотрит на меня подозрительно-исподлобья. У гостиницы меня встречает троица в стельку пьяных местных авторитетных жителей. Главный из них – с его слов, майор местной ФСБ. После вопросов кто и откуда, впрочем, вполне мирных, майор по-хозяйски даёт своё добро на мою поездку в Монголию (к нему на родину, он говорит) и подмигивает узким глазом с намёком на трёхсотлетнее его, майора, владычество над всей Россией в форме ига. Характерно выглядящий крепкий, но пьяный милицейский мужчина безуспешно тычет в смартфон пальцами, делая несколько попыток записать номер моего телефона, – когда я размещусь, они придут ко мне в гости и мы все вместе, естественно, всю ночь будем выпивать водку, а ранним утром они организуют мне охрану и эскорт непосредственно до монгольской границы. Они всё принесут с собой – мне в город нельзя, так как меня обязательно побьют местные парни. Проканителившись с ними несколько минут, я говорю, что передумал ночевать в Ишиме и мне позарез нужно двигать ближе к Улан-Батору. Провести вечер в такой замечательной компании мне никак не хотелось. С трудом отвязываюсь от навязчивых ребят и качусь в потемках семьдесят километров до первого попавшегося придорожного мотеля. Примерно в Новосибирской области люди перестали удивляться, что я еду на мотоцикле в Монголию. Продавец рыбы у придорожного кафе говорит, что когда-то давно служил там в армии. Спрашивает, зачем я туда еду – по делам или просто так, на экскур49

сию. Ну да, улыбаюсь, вроде как на экскурсию – счетчик пройденного пути показывал около трёх тысяч километров, до Улан-Батора оставалось примерно столько же. «Холодно там», – сказал он. Потом немного подумал и добавил,- «И жарко…». В Красноярском крае меня настиг циклон. Или я его настиг. Поливаемый целый день ливнем и окатываемый грязью от проносящихся навстречу мазов и сканий, я подъезжал ближе к вечеру пообедать к отличному новому мотелю, который располагал сушилкой! Мотели в тех краях уже не так часто встречаются, отопления, естественно, нигде нет – лето. А тут – сушилка! Что ещё нужно мокрому и грязному человеку? Но покушав горячей еды и чая, человек взбодрился и даже возгордился, что вообще-то – грех. Решил он проехать ещё пару сотен километров, чтобы назавтра быть поближе к Байкалу. И был, конечно, наказан. Километров через сто дождь усилился, человек окончательно промок и замёрз, и стало темно. Ночевать пришлось в жутком, сыром, полугнилом бараке, предлагавшемся как мотель депрессивными его работницами. Я ругал себя за то, что по собственной воле отказался от сушилки. Выпросил всё же электрический радиатор, чтобы посушить одежду. Но когда пришел из туалета, который располагался всего в ста пятидесяти метрах от моего президентского полулюкса, застал в комнате полыхающую розетку, а также уже и часть трухлявой деревянной стены. Огонь я как-то смог потушить своей мокрой курткой, но электричество в бараке безвозвратно пропало. С утра, не выспавшийся на проваленной кровати, занимавшей большую часть комнаты, с нестиранным бельём (принявшим, видимо, до меня десяток предыдущих отдыхающих), я натягивал на себя мокрую одежду и опять вспоминал уютный новый мотель с хорошей едой и сушилкой. Бери хорошее, если тебе предлагает это Дорога, сделал я для себя вывод! Весь следующий день я соревновался в скорости движения на юго-восток со свинцовыми грозовыми тучами Прибайкалья. Догнав одну, я проезжал под ней, приняв её содержимое на грудь и в сапоги, и пытался от неё уехать, но догонял следующую. Если сбавлял скорость или останавливался, то первая догоняла меня и снова повторно окатывала ливнем. Знакомство с Ольхоном и Листвянкой я решил отложить для отдельного путешествия и от Иркутска повернул сразу на Улан-Удэ. Южная оконечность Байкала в виде исполинского бобрового хвоста с высоты горы напомнила мне один из больших норвежских северных фьордов. Сходство придают оголённые пологие берега. Байкал в этом году сильно обмелел. Местные говорят, что виноваты энергетики (на Ангаре расположен каскад ГЭС). Перестала ловиться рыба, из колодцев ушла вода, серьёзно нарушена 50

вся экосистема, все произносят «экологическая катастрофа». Энергетики возражают – они снабжают электричеством двести тысяч человек, дают в дома свет и тепло, круглосуточно несут вахту на своём посту, да и вообще бабло надо зарабатывать, а чо… Южный берег Байкала оказался совсем не похожим на южный берег Крыма. После посёлка Слюдянка робкие признаки развитого туризма быстро сошли на нет. Дорога идёт сквозь тайгу. Сверху – низкое серо-синее небо, отливающее всей гаммой полутонов. Справа, за болотистым лиственничным лесом – каёмка гор в синеватой дымке, слева – Кругобайкальская железная дорога, выныривающая то тут-то там из-за деревьев. А за ней – его величество Байкал, суровый, мрачно-синий, с седыми гребнями волн, похозяйски заполнивший гигантскую котловину между гор своей преобладающей долей в мировых запасах пресных вод, несмотря даже на шутки с ним энергетиков. 51

Дорога по Бурятии запомнилась вкуснейшей едой в, казалось бы, самых простейших придорожных кафешках. Великолепны бурятские позы (не путать с позами из Камасутры). Это фарш, смешанный с внутренним жиром, уложенный в тесто. Буряты знают толк в мясе и просто не способны готовить его плохо! Что буряты, что монголы – это крайне неторопливые люди, поэтому прохождение границы, несмотря на малое количество автомашин и хорошую традицию пропускать мотоциклистов без очереди, заняло пару часов. До Улан-Батора идёт неплохая асфальтовая дорога сквозь невысокие бледно-желтые горы с пасущимися на их склонах стадами овец. Сам город-богатырь солидным продолговатым батоном расположился в обширной долине. После свободной от трафика междугородной трассы, попадаешь в пыльную толкотню восточного города. Неторопливость и степенность монголов не распространяется на их стиль вождения. Они очень любят сигналить, не очень-то чувствуют себя обязанными соблюдать какие-либо правила (так же как и пешеходы, которые переходят восьмиполосный центральный проспект когда захотят и где захотят), и даже любят эмоционально поговорить друг с другом из форточек автомашин совсем как итальянцы. Так что, с самого начала у меня было предчувствие, что я должен пострадать от монгольских водителей. И оно меня не обмануло. Зайдя в городской автобус, я по привычке прислонился плечом к поручню и начал отсчитывать кондуктору пачку купюр, чтобы заплатить за билет (им не мешало бы провести деноминацию). От остановки автобус тронулся так, будто сзади в него въехал тепловоз, и я повалился на сидящего позади меня пассажира. Мне бы вовремя всё сразу понять и сесть – и было куда, но я подумал – случайность и продолжал стоять, разбираясь в засаленной пачке незнакомых монгольских ассигнаций. Очередной смачный рывок водителя-асса на повороте отбросил меня как мешок картошки на железный угол соседнего сиденья, и рёбра моей спины затрещали на весь автобус. Особенности монгольского городского общественного транспорта отдавались в ней ещё очень долго по возвращении домой. Я искренне полюбил монгольский язык, но мой словарный запас ограничился двумя словами – «сайнбайну» (здравствуйте) и «баярла» (спасибо). К тому же, их я тоже выучил не сразу, поэтому, вместо «здравствуйте» чаще всего говорил «спасибо», и наоборот, когда нужно было кого-нибудь поблагодарить, говорил «здравствуйте». Монгольский народ сильно удивлялся. Позднее, пришлось сделать небольшой подвиг и выучить ещё длинное словосочетание «хана байна вэ?» (где находится?) и дополнительные слова «гуанз» (столовая) и «бензин колонк» (заправка). Всё остальное я изображал руками. 52

Главной целью моего однодневного пребывания в столице Монголии было найти хорошую карту, поскольку мой GPS-приёмник на её территории отображал лишь четыре вещи – север, юг, восток и запад. На вопросы о книжном магазине администраторы в гостинице, официантки в кафе, милиционеры на улице старательно, много и убедительно говорили, но после просьбы всё-таки показать его на схеме города, лишь сосредоточенно водили по ней пальцем и улыбались. Но всё-таки я её раздобыл, карту – большую, подробную и главное с обозначением заправок. Вечером я рассматривал этот метровый коричнево-зелёный лист бумаги и слегка побаивался. С одной стороны, с завтрашнего дня я еду на запад, в сторону дома! С другой – начинался самый сложный участок пути. Как там придётся мне, одному, в безлюдных горах, в степях, тысяча восемьсот километров не пойми каких дорог, думал я. Ещё дома из интернета я почерпнул, что в Монголию лучше не соваться на тяжелых мотоциклах, что там есть непростые перевалы, броды, и в дождь сильно развозит глинистые дороги. Забегая вперёд, скажу, что всё это оказалось правдой, но «не так страшен черт, как его малюют». С утра я выехал из города и, приготовившись к немедленным испытаниям, поехал по дороге, идущей на запад. Но испытания всё не начинались, я не спеша катился по приличной асфальтированной дороге и обозревал экзотические для балахнинского глаза окрестности с грязно-желтыми холмами, стадами и пастухами, гоняющими их – то на лошадях, а то на китайских малокубатурных мотоциклах. Так продолжалось километров триста. Потом всё чаще дорога стала шутливо, ни с того ни с сего, вдруг из54

гибаться углублениями миллиметров по триста, и на скорости сто километров в час мой «Трансальп» смачно бился центральной подножкой об асфальт, окончательно выгнув её в обратную сторону. И вот, асфальт закончился и пошло-поехало. Дорога расходится веером – раздваивается, растраивается, разделяется на пять, десять направлений, каждый выбирает свою дорогу. Они расходятся на несколько сот метров, а может и на километр. Потом сходятся, а может и нет. Крайне выручало знание сторон света моим навигатором, но в один прекрасный момент «моя» дорога вдруг вывела меня к реке метров тридцать шириной, моста не было. Речку бодро переезжали грузовики и джипы по одному им известному фарватеру, течение захлёстывало их бамперы. На мелководье купались дети, на берегу толкались несколько монгольских мужчин. На мой взволнованный вопрос, – «А где же мост? Это же федеральная дорога!», – они пояснили мне, что «федеральная дорога» осталась на шестьдесят километров севернее, и я могу, в принципе, доехать до неё по тропинке вдоль реки, но тропинка «не очень хорошая» и, опять же, неизвестно, сколько ручьёв, впадающих в эту реку, мне нужно будет переехать. Мужчины настоятельно рекомендовали мне перебраться на другой берег именно здесь. Ну, понятно, подумал я, футбола у них нет, выборы прошли, какие ещё тут развлечения кроме как посмотреть на русского туриста, завалившегося на мотоцикле в воду вместе со всем своим барахлом. В этот момент я с грустью подумал о своём любимом, но отнюдь не водонепроницаемом фотоаппарате, который вместе с объективом тянет на половину стоимости мотоцикла. Никакие броды я никогда не брал, но перед 55

местными было неудобно – оставлять их без зрелища. Да и перед собой тоже было неудобно и, недолго думая, я перемахнул на другой берег, это оказалось не так уж и трудно. Потом мне ещё несколько раз пришлось переезжать ручьи и речки поменьше и это стало мне даже нравиться. Ближе к вечеру, я начал выбирать место для ночевки. Не хотелось ставить палатку совсем на виду. Монголы вполне дружелюбны, но очень любопытны. К тому же мотоциклы они любят не меньше лошадей. Почти каждая остановка на заправке или у магазина сопровождается скоплением вокруг мотоциклиста заинтересованных лиц. Известные вопросы про «кубики», «жрёт» и «прёт». Полные печали взгляды, о том, как хорошо было бы им на таком гонять по пастбищам за овцами и коровами. Особенно любят они рассматривать карту, водя по ней пальцем, а найдя на ней своё поселение, восторженно улыбаются и обмениваются радостными восклицаниями. Подходящего места всё не находилось, вокруг только хорошо просматриваемые с дороги холмы, сплошь густо удобренные перемещавшимся здесь скотом. Наконец, я свернул с большой дороги на дорогу поменьше, потом ещё раз и ещё. Поставил палатку с другой стороны холма. Километра за три, на соседнем холме виднелась пара юрт и пасущееся стадо овец. Вокруг палатки – дырки сусликовых нор. Через некоторое время суслики осмелели и всю ночь шуршали в полуметре от моих ушей. В спальник я забрался в полной мотоэкипировке, но из палатки с утра выполз скукоженный, дрожащий и окоченевший. На черном сиденье мотоцикла в лучах восходящего солнца красиво серебрился иней. Это резко-континентальный климат, детка, сказал я охрипшим голосом неизвестно кому. Как только рассвело, с соседнего холма немедленно приехали два монгола на гремящем грузовичке и стали рассматривать мотоцикл. Особо содержательного разговора ввиду крайне раннего часа не получилось и, многозначительно покивав головами, они уехали, а я, стуча зубами, быстро принялся варить кипяток для чая. Второй день дорога, поименованная мною как «эта грёбаная гребёнка», вытрясала мою душу. Три раза в день я дико и нецензурно орал в степь, выплёскивая накопившееся. Местами, можно было разогнаться до семидесяти – восьмидесяти километров в час и тогда гребёнка «пропадала», но это редко. Чаще дорога имела большое количество резких поворотов и ям, поэтому средняя скорость составляла не больше тридцати – сорока километров в час. К вечеру моя спина ныла и стонала. Но монголов можно понять. Они стараются как могут – от некоторых городков покрупнее бывает 56

несколько десятков километров неплохого асфальта, а от столицы – даже сотен. Но где же взять столько денег на строительство дорог, когда в такой обширной стране проживает всего три миллиона налогоплательщиков, половина из которых заняты в сельском хозяйстве? Я ориентировался по карте, по сторонам света и по горам, которые должны были быть то ближе, то дальше от меня – вершины более трёх тысяч метров высотой. Но торчащие макушки по бокам дороги никак не могли возвышаться надо мной на такую приличную высоту. И вот, включив в навигаторе высотомер, я обнаружил, что сам нахожусь уже более чем на двухкилометровой высоте. Я вдруг сразу устал и тяжелее задышал – условный рефлекс горнолыжника. Но близким моим помощником по-прежнему был компас. Главное направление – на запад, но рукава дороги извиваются поворотами – запад, юго-запад, северо-запад, опять юго-запад. В какой-то момент, мне показалось, что слишком много уже юго-запада. Сверяюсь с попавшимся навстречу местным водителем – так и есть – опять уехал не туда. «Моя» дорога ушла на несколько десятков километров южнее. Она, миновав пару деревень, снова выйдет на большак, но произойдет это только через пару сотен километров. Здесь мне пригодилась запасная пятилитровая канистра с бензином. А пока мой не самый лёгкий мотоцикл на почти дорожной резине всё чаще заезжает в участки так нелюбимого им песка и, размахивая то передом то задом, просится лечь. Начала встречаться глина. А тут и дождь зарядил. К вечеру, когда впереди замаячила полоска большой дороги, я уже по пояс в грязи, со скоростью 57

пять километров в час, передвигался в позе снегохода, где роль лыж по бокам выполняли мои сапоги. Но, не доезжая до неё пару сотен метров, от нетерпения завалил-таки мотоцикл в грязь. Проехав по основной трассе несколько километров, увидел юрту с надписью «гуанз». Добродушная монгольская тётушка развела печь, стоящую посреди юрты, бросила на дно большого казана лапши, нарезанного тонкими полосками мяса, и через пятнадцать минут ужин был готов. Пришли три монгола, родственники хозяйки, тоже сели за стол, стали пить чай, а потом открыли бутылку водки. Я оказался в числе приглашённых. Моя мокрая одежда висела вокруг печки, по крыше юрты глухо шлёпал дождь, а мы с монголами громко смеялись над моими и их шутками, причем шутили в основном жестами, но прекрасно при этом понимали друг друга после нескольких кругов единственной рюмки вокруг стола. Я попросился переночевать, и моя просьба была удовлетворена. Настоящая монгольская юрта, жёсткий топчан, горячая печка рядом с ним, – я засыпал сном праведника. А снаружи – холодная степь и дождь. Позавтракав настоящим монгольским «цаем» – с молоком, жиром и солью, запивая им свежайшие ароматные лепёшки, я снова в пути. Погода каждый день примерно одинакова – с утра холод, ветер и тучи, к середине дня – солнце и жарко, к вечеру – тучи и дождь. Встретил парня на Урале с коляской – из Германии, лежит под коляской что-то чинит. Предложил помощь, нет, говорит – мелочь. Спрашиваю маршрут. Маршрут не хитрый, не больше – не меньше чем через Берингов пролив на Аляску и дальше в Нью58

Йорк. Спрашиваю, как ты пролив собираешься пересекать. Говорит, спонсоры (производят какие-то аксессуары мотоциклетные) перевезут на боте. От неожиданности, спросить, как он собирается ехать до Берингова пролива я не догадался. Как известно, до Якутска есть дорога. От Якутска до Магадана тоже есть дорога, но такая, что небо с овчинку покажется. А вот про дорогу от Магадана до Берингова пролива (между которыми больше двух тысяч километров по прямой) я никогда не слышал. Основной вид транспорта там, насколько мне известно – это вертолёты. Может они со спонсорами думают, что бездорожье на Чукотке такое же как в Монголии? То есть, какая-нибудь дорога да всё же найдется. Дал мне визитку, где маршрут нарисован. Безумству храбрых поём мы песню! Слева давно уже маячили вершины монгольского Алтая. И от Ховда дорога вклинилась в горы. Я пробирался перевалами и долинами, каменистыми грунтовками, переезжал ручьи и речушки, останавливался снимать пастухов и чумазых детей, пришедших за водой к ручью от стоящих невдалеке юрт. Здесь уже гораздо больше туристов, заезжающих со стороны нашего Алтая и монгольские дети здороваются с ними «Хай!». Монголия заканчивалась. Надо сказать, что за всё время этих жёстких «покатушек» у меня не произошло ни одной поломки. Но на одной из заправок произошёл такой эпизод. От связки ключей отвалился бронзовый брелок в виде головы лошади, купленный в аргентинской Патагонии и исчез в недрах передней вилки. Как только я завёл дви59

гатель, в первый раз за всю историю мотоцикла загорелась сигнальная лампочка «проверь двигатель». Я пробовал глушить двигатель, снова заводить – горит. Аккуратно доехал до мотеля, и, о чудо, рассмотрел таки брелок в гуще металла, тросов и проводов (до двигателя, который «нужно проверить», ему, впрочем, было далековато). Вытащил его на свет с помощью пинцета. Прицепил к связке ключей. Когда я завёл двигатель, лампочка не горела. Мотоцикл не хотел расставаться со своим талисманом! Позднее эта история имела своё продолжение. На границе в Ташанте полно мотоциклистов – немецкая группа, французская и даже троица австралийцев, прибывших на корабле через Владивосток. Помогаю заполнить анкету немцу. Его группа озабоченно интересуется у меня – по каким дорогам я ехал – мэйн или не мэйн? Были ли водные преграды? По всяким ехал – и мэйн и не мэйн. Да там такие мэйн, что вам мало не покажется после ваших автобанов. Австралийцы, прущие уже со стороны Монголии на лёгких подготовленных «Кавасаки» неузнаваемой модели, с недоверием рассматривают мой покрытый грязью почти городской мотоцикл и укоризненно тычут пальцами в почти шоссейную резину. А я гордо отвечаю им «но проблем!». Монголия закончилась! Но впереди меня ждала одна из самых живописных дорог в мире – Чуйский тракт! 61

Швейцарские Альпы, ау, где вы? Вы в тени Чуйского тракта. Вот где по-настоящему красиво! Алтай встретил меня ясной тёплой погодой. Я не спеша катился по отличной дороге вдоль красавицы – Чуи, задрав ноги на передние подножки, любовался горными красотами, подставлял лицо солнцу и радовался, что снова дома, что снова асфальт, что вокруг все наши и можно говорить по-русски, а не размахивать руками. Первые четыре сотни километров от Ташанты в сторону Бийска свободны от засилья туристической инфраструктуры и прекрасны первозданной природой и спокойствием. Ночую в посёлке Онгудай на реке Урсул на кордоне у молодых супругов Ирины и Алексея. Выпариваю монгольскую пыль в бане на горе и смываю её в ледяной воде Урсула под горой. Ближе к Горно-Алтайску – уже череда турбаз и гостиниц, расположенных по берегу Катуни. Только тут я начал понимать, что сегодня пятница – первый день длинных 62

выходных по случаю Дня независимости. Дорога забита трудящимися. Проезжаю посёлок со знакомым с детства названием Манжерок и сворачиваю в сторону Телецкого озера. В посёлок Артыбаш на озеро приезжаю только во второй половине дня, всё жильё, конечно, уже занято, с трудом нахожу комнату в неказистой турбазе на вытекающей из озера Бие. У озера общаюсь с группой местных байкеров. Здесь случилось две вещи. Во-первых, снова отвалился брелок, и я его больше не нашёл. Во-вторых, прямо при моём «Трансальпе», не подумавши, я предлагаю ребятам из Барнаула его купить. Вот тут и началось. Для начала, у меня на две половины переломился ключ от заднего кофра. Теперь, каждый раз чтобы его закрыть, открыть или пристегнуть к багажнику, мне приходилось проделывать сложные манипуляции с веревкой и скотчем. Перестали гореть 63

противотуманки. Захрипел сигнал. Перестал нормально работать датчик указателя топлива. Вдруг, я заметил, что у меня криво смотрит руль, а мотоцикл рулится плохо. Я успокаивал «Трансальп» как мог – похлопывал его по баку, обещал новый брелок лучше прежнего, говорил, что никогда ни на кого его не променяю – ни на какие Ямахи, БМВ и прочие Кэтээмы. Но под Омском я пробил заднее колесо и едва удержал мотоцикл на срезанном, да ещё и мокром асфальте. Поменял камеру, но в новой сделал монтировкой три дырки. Проезжавший Паша-«Немец» из Омского клуба «Сибирские Волки» отвёз колесо в шиномонтаж (ещё раз спасибо, Паша!). Там всё заклеили, но гвоздь из покрышки вытащить забыли, на следующий день он проковырял новую дырку ровно посередине заплаты и всё повторилось. Опять бесконечная гонка с фурами. В Челябинске плюс тридцать восемь в тени. Народ на дороге одуревший. На уральских затяжных подъёмах и спусках сплошные ремонты и срезанный асфальт, густо политый расплавленным битумом. На очередном длинномерном МАЗе вижу прикрепленную сзади табличку: «Ненавижу дачников». «А тебя-то как все любят!», – недобро мелькает в моих расплавленных мозгах. Но через несколько километров сам чуть не пострадал от этих кудесников лопат и грабель. Одному из них на встречной полосе, внезапно надоело стоять в пробке с фурами и его Ока, сначала вроде бы аккуратно, высунула нос мне навстречу. Моё направление только-что начали пускать, и я ехал один, все грузовики, естественно, отстали. На моей куртке – лимонные вставки, в моей фаре – дальний свет, скорость – около ста. Человека это не 64

останавливает и он разворачивается перед моим носом. Очень приятное занятие – тормозить на мотоцикле «в пол» на политой битумом дороге, и я останавливаюсь с заглохшим двигателем в нескольких сантиметрах от его задней двери с помидорной рассадой. Не удивлюсь, если найду в Ютюбе запись нашего милого с садоводом разговора, сделанную из какой-нибудь соседней Скании. Затем был образцово-хозяйствующий Татарстан с заботливо засеянными полями... Впрочем, об этом я уже писал в начале рассказа. А дома я смотрел на большую двухсотлитровую бочку, в которую собирается дождевая вода с крыши и удивлялся, что мой мотоцикл за три недели выпил три таких – в неделю по бочке! А ещё через неделю по почте пришла открытка с квадратным штемпелем «Монгол Шуудан», проставленным в деревне с красивым названием Арвайхээр. Монгольская почта неспешна. Как неспешны теперь и люди, живущие в этой, когда-то великой стране путешественников и завоевателей. Но, на стене моей комнаты отныне, как предостережение, висит деревянное изображение человека с узкими степными глазами и жидкими отвислыми усами, сделанными из конского волоса, прищурившегося лукавым взглядом майора из сибирского городка Ишим, – «Не расслабляйтесь!». Июнь, 2015 г.

ГРУЗИНСКИЕ КОРОТКОМЕТРАЖКИ

ГРАНИЦА Прорезав с севера на юг полторы тысячи километров восточно-европейской равнины, мы, с моей верной Хондой оказались на Северном Кавказе. По дороге, в калмыцкой степи, ей, кстати, стукнуло ровно пятьдесят тысяч. По такому случаю я свернул с дороги, остановился и сказал несколько теплых слов моему верному другу. Потом поцеловал её в теплый бензобак, полюбовался на красивый внедорожный протектор новых шин, установленных в Волгограде, мы сделали памятное фото и не спеша покатились дальше. В Северной Осетии на обочине дороги мы знакомимся с Вадимом. Пожираем на багажнике его «гуся» осетинские колбасу, хлеб и помидоры и решаем временно сгруппироваться. У Вадима внешность небольшого доброго голубоглазого «убийцы». Вадим общителен. При каждой возможности он заговаривает с дальнобойщиками, полицейскими, таможенниками, гастарбайтерами, и просто местными жителями. Злые люди после общения с Вадимом делаются добрыми, а добрые – ещё добрее. На автозаправке, километрах в тридцати от границы, встречаем возвращающихся несолоно хлебавши американских байкеров, границу они пройти не смогли. У них испуганные напряженные лица, они сыплют словами «хелл», «импосибл» – на границе многокилометровая очередь, следствие случившегося недавно на грузинской стороне оползня, завалившего полкилометра Военно-Грузинской дороги. Вадим ухмыляется, – американцы, что с них взять. Пропускной пункт работает до шести вечера, время уже пятый час, мы спешим. На посту ГИБДД старлей в белой рубашке равнодушен к Вадиму, но указывает палкой на 66

обочину мне. Страж дороги укоризненно излагает новейшую историю нашего с Вадимом передвижения на протяжении последних двадцати километров в фотографиях. И уже на своём айфоне. На двух из них запечатлен я на мотоцикле рядом с фурами. В одном с ними направлении, но по другую сторону двойной сплошной линии. Муторное разбирательство закончилось – угадайте чем. Подсказка – водительское удостоверение не пострадало. Дальше больше. Подъезжаем к трёхкилометровой в два ряда очереди автомобилей. На обочине нервно-шевелящиеся группки напряженных людей. До закрытия погранперехода час. Обочина непроходима, сильно пересеченная местность начинается непосредственно от правых колес фур. Но мы жаждем воспользоваться Венской Конвенцией в отношении мотоциклистов и попасть к пограничным будкам без очереди. Междурядье слишком узко для наших боковых ящиков. Остаётся встречка. Идём договариваться с ГИБДД. Вадим в очередной раз проявляет личное обаяние, и, отворачиваясь от нас, один из полицейских снисходительно машет рукой. Мы благодарно киваем, просачиваемся между бетонными блоками и весело тарахтим по встречной полосе. Но через километр, за поворотом, раздаётся дикий свист нескольких милицейских свистков, и боковым зрением я вижу надутые от напряжения щеки их обладателей – ещё одна мобильная группа белорубашечников – и их вытаращенные глаза от увиденной беспрецедентной «наглости». Мы спрыгиваем с мотоциклов и, широко улыбаясь, шагаем к полицейским, сейчас всё объяснится – ведь нам разрешили! И тут-то выясняется, 67

что «сын за отца не в ответе». «Это вам там разрешили, а это – здесь, документы сюда!». Очередная десятиминутная комедия положений заканчивается – опять угадайте чем (подсказка – водительские права снова остались при нас). Нашим проездом в сторону шлагбаума, но уже кое-как по обочине и в междурядье. За километр до границы обочина снова перекрыта стоящими фурами, междурядье опять узко и третий наряд ГИБДД. Капитан сам! предлагает нам пересечь разделительную, нажав ногой на трос между бетонными блоками. Но мы уже никому не верим, и я иду до границы пешком в поисках следующего поста, чтобы заранее договориться со всеми заинтересованными лицами. Встречаю лишь чернорубашечника-таможенника. На вопрос, не будет ли он против, если мы проследуем мимо него по встречной полосе, ведь нам разрешил капитан ГИБДД, – он недобро цедит сквозь зубы: «ну если ГИБДД вас сопроводит…». Я жду, когда он куда-нибудь уйдёт. Рискуем и пролетаем по встречке ещё километр. Границу проходим в последней партии запущенных за шлагбаум счастливцев в 18.20. Автомобилисты, которые перед нами протягивали документы в окошко пограничной будки, приехали на погранпереход в пять утра. СТЕПАНЦМИНДА Проехав несколько километров, мы оказались в приграничном селе Степанцминда. На окраине села лоб в лоб к нам без видимых причин выезжает черный Гелендваген, и мы соскакиваем на обочину… В Гелендвагене несколько зверски улыбающихся лиц в черных банданах, заросших по глаза черными же бородами. Вадим с самого начала настроен ночевать на свежем воздухе, а у меня в этот раз нет ни палатки, ни спальника. Хитрый дед, дежуривший на обочине, тащит нас в свой «отель» в ста метрах от дороги, – кособокий одноэтажный дом, под ногами солома вперемешку с навозом. Не знаю как Вадим, но я люблю запах фермы, и даже навоза, но не до такой степени. По дороге дед рассказывает нам, что он – бывший управделами всех кавказских санаториев и знает толк в сервисе. Управделами без стука открывает дверь одного из номеров «отеля». В комнатёнке стоит полутороспальная кровать и раскладной диван, на котором сидит пара худых грустных интуристов. На кровати гуру турсервиса предлагает переночевать нам с Вадимом. Парни глазами загнанных благородных оленей смотрят на нас и ждут, что мы решим, но с владельцем «отеля» не спорят. Мы разворачиваемся, и Вадим шутит, что соседи не того пола. Тогда управделами проворно 68

ведёт нас в «ресторан», где сидят и уныло ковыряют что-то вилками две девушки – то ли корейские, то ли казахские. Дед с выражением лица Мефистофеля, говорит, что у них номера тоже с подселением, но в данном случае подселение нужно согласовать с девушками. Видимо девушки, немного понимали по-русски, потому что их узкие восточные глаза от слов деда быстро приобрели дикую округлую форму. Едем с Вадимом несколько километров далее и присматриваем место для палатки. На обочине, слева от нас, в сторону границы стоит многокилометровая очередь фур. Справа – холмистое поле, за ним в ущелье река. Я замечаю тропинку, уходящую к реке, и быстро сворачиваю на неё. Вадим проскакивает дальше и вынужден разворачиваться. Приехав за мной на поляну, Вадим рассказывает, что развернувшись, он снова повстречался с черным Гелендвагеном. Мерседес повторил свой маневр и Вадиму пришлось притереться плечом к стоящей фуре, чтобы его пропустить. Вадим говорит, что в следующий раз он позвонит куда следует. Я разочарован. Я думал Вадим скажет, что в следующий раз он поделит всех улыбающихся обитателей передних и задних сидений Гелендвагена вместе с их банданами на отдельные фрагменты. Выпив коньяка, появившегося в моей фляжке в фирменном магазине города Пятигорска, мы обсудили с Вадимом ряд философских проблем, трезво сделали несколько нестандартных выводов и стали укладываться в палатке. Мы были на высоте около двух тысяч метров и к ночи стало угрожающе холодать. Договорились подняться часов в восемь утра. Вадим быстро захрапел в своём спальнике, а я, набросав часть вещей из 69

своего багажа под себя, а другую часть сверху, тем не менее быстро стал околевать от холода. Уснуть, как мне показалось, я так и не смог. Вадим же рассказывал, что это он долго не мог из-за меня уснуть, потому что я, якобы, мгновенно отрубился, но всю ночь что-то бормотал, вскрикивал и взвывал. Возможно, во сне я сражался с террористами в банданах из Гелендвагена. Тем не менее, не дожидаясь звонка будильника, я решил вставать, потому что дубак окончательно доконал меня и я боялся за свои внутренности. Я рассчитывал, что уже часов шесть утра. Но вылезши из палатки на мороз, я оказался в непролазной темени. Телефон показывал три ночи. Задрав голову вверх, я открыл рот – столько звёзд я не видел никогда! Полюбовавшись звёздами две-три секунды, я принялся за скоростные отжимания, приседания, гимнастику и бег на месте. Этому занятию я страстно предавался не меньше полутора часов. Потом постепенно стало светать, появились очертания ландшафта, и я стал готовить фотоаппарат и штатив для съёмок шедевров. В шесть утра было снято уже не менее ста «шедевров», и я, не вытерпев, стал будить Вадима. ТБИЛИСИ В Тбилиси мы с Вадимом в первую очередь отыскали памятник Мимино. После фотографирования с памятником, наши дорожки разошлись. Вадим поехал своим путём, а я разыскал Старый город и поселился на два дня в полуподвале хостела «Lux» у армянки Камиллы, не забыв сторговать у неё пятнадцать лари из пятидесяти запрошенных за каждый день пребывания. Позднее, делая приборку в «люксе» во время моего отъезда, пока я прогревал мотоцикл, Камилла выудила из мусорного ведра пустую бутылку «Киндзмараулли» с приклеенным ценником в тридцать лари. С досадой она зашвырнула её на ближайший пустырь и закричала мне, что за бешеные деньги я пил порошок, а лучше бы попросил её, и она принесла мне порядочного вина, которое собственноручно делает один её знакомый монах. Я возразил Камилле, что мой желудок не терпит никаких порошков, а тут – хоть бы хны, и при первых признаках такового порошка, я бы тут же отнёс его назад в винный бутик по соседству, в котором и купил его на сэкономленные в её «люксе» деньги. Гуляя по Тбилиси, я оказался на городском рынке. Сбоку ко мне подошел не совсем трезвый человек и с вызовом спросил сколько сейчас время. Часов я не ношу и следующим вопросом ждал просьбу закурить. Здесь я тоже ничем не мог помочь своему собеседнику, потому что к тому же и не курю. Человек был средних лет, худой, высокий 70

и разбитной. Его явно не интересовало время и даже сигареты, но страстно хотелось общения. И вот мой новый знакомый, его зовут Руланд, ведёт меня в гости, – здесь же в старом городе у него дом. Подойдя к дому, Руланд первым делом показал мне границы его владений. Граница была очерчена в прямом смысле этого слова – на стене дома проведена черная жирная вертикальная черта. Всё что по эту сторону – моё, сказал Руланд. Потом внимательно на меня посмотрел – понял ли я, и, не заметив должного эффекта, ещё раз повторил. Одна из стен дома выпадала из общего ансамбля. Тоже в прямом смысле, – стену прорезала глубокая трещина и она почти висела над тротуаром. В доме у Руланда гостили его дядя и тётка, приехавшие из Харькова. Ещё где-то в обширных закоулках дома притаились племянница и сын. Тётушка Руланда сварила нам отличный кофе. Основной своей задачей в присутствии гостя, она видела усмирение племянника, который периодически переходил на крик. Дядя смиренно сидел на диване и ухмылялся в усы. Первым делом, Руланд стал потрясать бумагой с гербовой больничной печатью, удостоверяющей, что он является трезвенником и, лишь только сегодня позволил себе немного выпить. Вторым делом, он почему-то сказал, что знать не хочет своего сына. Потом он принёс и свалил около стола несколько пар разнообразной поношенной обуви, как женской, так и мужской, и сообщил, что вся она сделана им. Я рассматривал поочередно мужские и женские туфли, кеды и мокасины и хвалил искусство Руланда, он настаивал, чтобы я как можно сильнее скручивал каждый экземпляр, а обувь как по волшебству принимала свой первоначальный вид. Далее Руланд увлек меня в соседнюю комнату, где стояло обширное старое кресло и пыльный компьютер. Оперативно подружившись в «Одноклассниках», мы завели речь о барьерах, чинимых нашими чиновниками против дружеского общения между народами. И действительно, мы можем приезжать в Грузию безо всяких виз, а вот грузины к нам – только по визам, которые не так-то просто получить, – требуется приглашение из России. Руланд попросил меня прислать ему таковое приглашение и по возможности обеспечить в России женой. При этом он испытующе смотрел на меня – ему уже много раз обещали, но пока никто не прислал и не обеспечил. Руланд, если ты читаешь эти строки, и у тебя не отпала в этом необходимость, дай знать, – насчет жены не обещаю, но приглашу тебя обязательно! Из соседней комнаты был вызван знакомиться семнадцатилетний парень – сын Руланда, сын-гигант не в пример худосочному папе. Руланд опять испытующе посмотрел на меня. Сын снисходительно дал себя обнять отцу. Для этого ему пришлось наклониться и присесть. Наконец появилась и девочка-красавица, племянница Руланда. Таким образом, я был представлен всему их армянскому семейству. 71

Мы пили крепкий тётушкин кофе, а Руланд торговал мне свой дом. Он говорил, что дом нужно ремонтировать, но у него нет денег. Дом, и правда, был очень большой и очень старый. Мы вышли на улицу ещё раз посмотреть на черную вертикальную полосу, подтверждающую большие размеры дома, а Руланд всё говорил про Россию, с которой он связывал свои надежды. Он обнимал меня, в его глазах блестели слёзы… УПЛИСЦИХЕ На левом берегу Куры, в двенадцати километрах от Гори расположен музей под открытым небом – античный город Уплисцихе. Первые люди поселились здесь три с половиной тысячи лет назад, а в четвертом веке до нашей эры город уже являлся крупным религиозным и административным центром. Сопроводив через центр Гори, родного города Иосифа Сталина, навигатор вывел меня на окраину, а потом повёл и за город. Всевидящий с высоты десятка спутников умный прибор повернул меня на пыльную дорожку, поднимающуюся в гору, и я приехал на… кладбище. Я оказался на центральной площади огромного городского погоста. Голос «Алисы», минуту назад бодро сообщавший об очередном левом повороте, теперь жаловался, что я ушел с маршрута. Бестолково поплутав по кладбищенским дорожкам, я спросил сидящего на скамейке рядом с одной из могилок пожилого грузина про Уплисцихе. Он, к моему удивлению, ответил, что я на правильном пути – вот за той могилкой нужно повернуть налево и кладбищенская аллея выведет меня на полевую дорогу, которая и приведет меня неминуемо в Уплисцихе. Имея некоторый опыт, я насторожился, услышав про «полевую дорогу». Я показал на свой мотоцикл и спросил, проеду ли я на нём по этой самой дороге. Он внимательно посмотрел на мою красивую новую заднюю покрышку, покрутил ус и уверенно пообещал, что проеду. Дорога шла по склону горы. Где-то далеко внизу, в долине текла Кура. Сначала это была обычная полевая дорога, трудность составляли лишь рассыпанные по ней камни, да делающиеся всё глубже колеи, прорезанные тут и там руслами ручьёв, которые бушевали здесь, очевидно, во время дождей. Надо же, подумал я, ведь как-то здесь проезжают и туристические автобусы. Еще через километр, я подумал, что, наверное, эти затерянные руины посещают только на внедорожниках. Один из них стоял на дороге во встречном направлении, водитель почему-то вытирал пот со лба, хотя было ветрено и прохладно. Склон горы один за другим стали пересекать несколько глубоких оврагов, скорее даже 72

ущелий, дорога ныряла в них по диагонали с угрожающим уклоном и внизу, покрываясь потом, я на месиве из оставленных дождями борозд, щелей и булыжников разворачивал груженый мотоцикл на сто восемьдесят градусов и брал такой же крутизны подъем. Я не мастер эндуро-рейдов, но я проехал несколько тысяч километров разбитых грунтовок и грейдера в Южной Америке и Монголии. Сейчас же мне показалось, что я круто влип. Из боржомского ущелья в мою сторону несло свинцовую мглу. Если пойдет дождь, эти овраги и склоны зальет водой и мне из них не выбраться, крутилось в моей голове. На одном из косогоров показалось некое строение, похожее на ферму. Навстречу моему хрипящему мотоциклу выбежала красивая бодрая собака размером со среднего теленка (я определил волкодава) и справа от меня повелительным басом несколько раз гавкнула. Я с натянутым дружелюбием посвистел, и она пару раз даже вильнула хвостом. Но из ворот уже бежал второй такой же гигант. Теперь уже вдвоём они неслись по обе стороны моего мотоцикла, и о вилянии хвостами не было и речи, они надрывались лаем как при травле медведя и пугающе сближались со мной, челюсти брызгали слюной на уровне моего бедра. От вида этих стремительных злобных телят я и сам, наверное, стал похож на затравленного зверя. Я жал на немецкий гудок, звук которого отпугнул бы и мамонта, но они только больше от этого распалялись. Когда я увидел несущегося наперерез мотоциклу третьего волкодава, я понял, что дело – дрянь. Кто с этим сталкивался, тот знает – одна собака полает и отстанет, две распалённые, друг друга подзуживающие собаки уже могут и покусать, три же – это уже стая, и неприятности точно 73

не избежать. Я крутанул ручку газа и с одной мыслью – удержаться на мотоцикле, полетел над камнями по идущей на подъем дороге. Как прошло бы моё знакомство с этими милыми созданиями в случае падения, думать не хотелось. Ещё через несколько оврагов показалась другая ферма. И снова лай собак. На этот раз они были помельче и тут же осажены криком вышедшего навстречу хозяина. А дорога закончилась. По-русски хозяин не говорил, но кое-как я понял, что руины уже где-то близко и до них можно доехать. Я понял два слова – «вниз» и «круто». К ним спускалась с горы еле заметная тропа. Когда я увидел эту тропинку, моим единственным желанием было развернуться и попробовать проехать эти одиннадцать километров в обратном направлении, пока не пошел дождь. Но я вспомнил про волкодавов и понял, что путь назад мне заказан, второй раз они свою удачу не упустят. 74

Тропа привела меня к задней калитке музея. Оставшиеся двести метров проходили по продырявленной коровьими копытами болотистой низине. Удивлённые моему появлению с неожиданного направления, охранники музея рассказали мне, что если бы пошел дождь, то низина была бы затоплена. А по другую сторону реки к музею шла отличная асфальтовая дорога! Но хлопоты в этот день ещё не закончились. Выехав из Уплисцихе, я остановился на обочине дороги надеть куртку – смеркалось и стало холодно. До Мцхеты оставалось шестьдесят километров. Вдруг я услышал писк – на краю асфальта виднелся маленький серый комок. До того маленький, что я не сразу определил в нем котенка. По-видимому, у него только-только открылись глаза. Он беспомощно крутил головой, тыкался носом в асфальт и непрерывно жалобно пищал. В полуметре от него проносились колеса машин. Поняв, что у меня сегодня ещё одна проблема, я осмотрелся и увидел чуть поодаль картонную коробку, в которой его видимо и вышвырнули из одной из проезжавших машин. Вдруг писк в моих ушах разделился на несколько других. Перевернув коробку, я увидел под ней ещё троих таких же серых пищавших созданий. Я не знал что делать – на мотоцикле везти их было не реально. Я стал голосовать. Третья или четвертая машина остановилась и из неё выглянуло свирепое, заросшее черной щетиной по самые глаза, лицо «абрека». Я объяснил ситуацию и неожиданно «абрек» сказал: «Давай отвэзу их, там дом бальшой эсть. Переэдут их тут, или щакалы сэдят». Я был очень доволен, пожелал джигиту здоровья и долгих лет, сказал, что мы с ним сделали хорошее доброе дело. И вдруг лицо его после этих слов просветлело, мы крепко пожали друг другу руки и разъехались в разные стороны. Но и теперь история не была закончена. Через километр в мою беспокойную голову пришла мысль, – а что если в траве остались другие спрятавшиеся котята? Ведь не расслышал же я за писком одного котенка писк ещё троих. Я развернул мотоцикл и помчался назад. Остановившись на том же месте, заглушил двигатель, снял шлем и прислушался. И, конечно же, услышал жалобное мяуканье. С горы из травы к моим ногам скатился еще один пушистый комок и доверчиво стал жаться к ногам. Этот был гораздо крупнее и сильнее своих собратьев и, видимо, смог выбраться из-под коробки и спрятаться подальше. Я сунул его за пазуху и поехал к деревне. На пригорке показалась ферма. Из-за забора на звук мотоцикла выглянула девочка лет тринадцати, потом ещё одна. Они свободно говорили по-русски (мама русская, пояснили они). Я рассказал им историю чудесного спасения, и они с радостью забрали котенка с обещанием усыновить его. Шестьдесят километров до Мцхеты пришлось ехать по петляющей сельской дороге в полной темноте. 75

ВАРДЗИЯ На юге Грузии, в скале полукилометровой высоты высоко над Курой высечен монастырь Вардзия. Восемьсот лет назад монахами монастыря посредством лишь ручного инструмента были построены в скале четыре сотни пещерных келий и церковь. В монастыре и сегодня живут и молятся шесть монахов. Поселившись у грузина Важи на другом берегу Куры, я видел их, с раннего утра до позднего вечера занимающихся хозяйственными делами. По соседству с Важей у них располагался участок земли с посадками. На сорокаградусном солнцепёке они в черных рясах без устали орудовали мотыгами на грядках, возили воду для полива, укрывали и подвязывали верёвками большой стог сена. Прямо в рясе один из них быстро взобрался на абрикосовое дерево и стал его трясти. Плоды с глухими ударами сыпались вниз, двое других собирали их в пластиковые вёдра. Рядом с огородом стоял дощатый просвечивающий щелями сарай, в котором был бассейн, наполненный минеральной водой. Это было место отдыха монахов. Вечером я пришел перекусить в Важино кафе, раскинувшееся пластиковыми столиками и парой беседок на берегу гудящей Куры. В одной из беседок, перекрывая шум реки, колыхалась с гулом и вскриками армянская компания примерно в средней стадии развития процесса. Увидев меня, одинокого, они сейчас же замахали руками, зазывая к своему столу. Поскольку дело было, видимо, неизбежно, я направился к их беседке. Здесь возник пронзительный крик Важи. То ли Важа посчитал недостойным культуры горцев приглашение к столу гостя маханием рук и криками, то ли ему не хотелось терять меня как заказчика ужина. Дело едва не закончилось потасовкой, но в итоге всё обошлось. За длинным столом сидело человек восемь армянских мужчин в возрасте тридцати – тридцати пяти лет, и двое приглашенных туристов – юная девушка Аня и её парень Серый из Львова. На столе были шашлык, зелень, русская водка и большой арбуз. Ход процесса задавал Гега. Род зянятий Геги с его слов – выпекание лаваша и розлив мацони. Между тем, рядом с беседкой стоял свежий белый БМВ-745 Геги с личным водителем. У нас в России я никогда не видел пекарей на семьсот сорок пятых БМВ, не исключая директоров хлебо-булочных холдингов. А может быть Гега никакой не пекарь, а глава шайки гангстеров, армянской мафии? Он держал речь. Разговор шёл об армяно-российской дружбе и недопустимости вражды между нашими народами, поскольку у Геги есть российское гражданство и заказчики в Ростове. В качестве свидетеля и гаранта нашей дружбы призывался украинец Серый. Совсем молодой парень, Серый готовно улыбался и на 76

все предложения отвечал согласием. Его Аня второй час сидела в отдалении на скамейке с Ашотом. Увлечённые разговором, они сидели склонившись друг к другу. Лицо Ани было покрыто румянцем и выражало радость общения, лицо Ашота было покрыто густой черной бородой и выражало брутальность и мужественность. Я заказал у Важи кувшин вина, но он быстро закончился. Тосты же поднимались внезапно, шли один за другим и мне, дабы не поднимать пустой бокал, приходилось наливать в него что под руку подвернётся. Подворачивались водка и чача. Ужин проходил в весёлой дружественной атмосфере, Гега и компания могли бы легко переиграть в КВН «Новых армян». Но в конце вечера Гега уже вполне серьёзным тоном рекомендовал Серому забирать Аню и отправляться с ней в свою палатку. Он, тщательно выбирая цензурные слова, тезисно довёл до него кавказские понятия, по которым девушка не должна сидеть где-то и с кем-то, а должна находиться непосредственно рядом со своим парнем. Серый и здесь не стал спорить. После отъезда БМВ, я был увлечен Важей в другую беседку, где он принимал своих грузинских гостей. В беседке находились несколько мужчин среднего возраста. Подняв полный бокал вина, я произнёс длинный дружественный тост. Грузины вежливо слушали меня, одобрительно кивая головами, при этом несколько раз заметив: «только вот эта политика!…» 77

Здесь уместен вопрос, какими же увидел я грузин в Грузии и как относятся они к нам, русским после известных событий? Выскажу своё впечатление. Я увидел культурных, интеллигентных и бескорыстных людей. Их мужчины похожи на массивных, гордых, слегка ленивых тигров, своенравных, иногда раздраженно рычащих, но воспитанных тигров. Они неторопливо, с чувством собственного достоинства, но, тем не менее, всегда без раздумий помогут русскому, сделают всё что могут! Но в разговорах с ними я улавливал сквозившую недосказанность, как будто прошедшие события не произносились вслух, но подразумевались как неизбежное прошлое. По-другому и не может быть – в две тысячи восьмом году с нашей помощью они лишились четверти территории, которую считают своей. И лишь одна старая женщина, когда я покупал у неё овощи в придорожной палатке, прямо спросила – «зачем вы в нас стреляли?» Я не знаю зачем. Хорошо бы, чтобы никто ни в кого никогда не стрелял. Но бывают ситуации, когда у правителей, к сожалению, не бывает другого выхода. Либо сделать то, что он должен, либо сказать – я пацифист и ухожу, а стреляет пусть кто-то другой. Ведь если ты взялся кого-то защищать, то нужно идти до конца… С утра я вылез на солнце из своего домика, меня мотало из стороны в сторону (я вспомнил, что в Черногории некоторые виды чачи называют «четвероножка»). На скамейке под навесом уже отдыхал Важа. «Комаржопа», – поприветствовал я его, – язык отказывался выговаривать твёрдые согласные. «Комаржопа», – согласился Важа. С самого утра было нестерпимо жарко. В кафе у Важи играла негромкая музыка, несколько туристов в прохладе беседок пили свой утренний кофе. Вереницы людей в шортах и панамах, обвешанные фотокамерами, на другом берегу Куры поднимались к монастырю. И лишь монахи в чёрных рясах на палящем солнце делали свою ежедневную работу… Август, 2016 г.

ОДИН НА КРЫШЕ

Когда-то очень давно, в социалистическом детстве, Средняя Азия представлялась мне в виде невиданных минаретов, белоснежных куполов, а под ними – сидящих на палящем солнце хитрых толстых баев в расписных ватных халатах. Ещё из одной книги, я узнал, что Ташкент – город хлебный. Больше про республики Средней Азии мне мало что было известно. В моей сельской школе к этим скудным знаниям добавились сведения о героическом сборе хлопка в социалистическом Таджикистане и девочке Мамлакат, которая первая придумала собирать его двумя руками вместо одной. После этого она, и так опережавшая всех взрослых, стала собирать его в пять-шесть раз больше нормы, и Сталин наградил её за это в Кремле орденом Ленина. Легендарный фильм «Белое солнце пустыни» сообщал, что таможня даёт добро, а советские фотографы ездили в Узбекистан в поисках экзотики, так как в Намибию и Кабо-Верде ещё не пускали. И, наконец, в новейшую историю все узбеки и таджики для многих наших соотечественников вошли исключительно в виде затырканных строителей и дворников, тайно или явно ненавидящих нас, россиян, как угнетателей и «работорговцев». Я подозревал, что это не так, и, конечно, не ошибся. Когда я стал ездить на мотоцикле, то узнал о знаменитой дороге Памирский тракт, той что на Памире, «крыше мира», и которую должен проехать каждый уважающий себя байкер. И хотя никакой я, к слову, не «байкер», но ездил на мотоциклах по дорогам с такими красивыми названиями как «Рута-40», «Чуйский тракт» и «Каретера Аустраль». Памирского тракта в этом списке не было и вот снова недолгие сборы, и я ошалело брожу по дому с проверенным временем списком вещей на четырёх страницах, собирая их в три мотоциклетных ящика и одну сумку. Верная Хонда уже нетерпеливо бьёт копытом со свежим маслом в своих внутренностях, новыми цепью, звёздами, и прочая-прочая, до79

бросовестно установленными мастером своего дела Григорием. Недолгий прогрев двигателя на июньской жаре и в путь. Вот он – пьянящий восторг от лежащей перед тобой дороги в десяток тысяч километров и другой жизни длинною в месяц! Из Нижнего Новгорода до Самары я выбрал путь «дворами», наискосок минуя все нудные трассы типа М-7, и первый день прошёл в неге и созерцании. Я расслабленно катился по неплохой, свободной от трафика дороге – холмами, полями и перелесками, через маленькие городишки и деревни нашего среднего Поволжья. За Самарой эта лафа закончилась, и на оживлённой трассе М-32 пришлось вспоминать свой немногочисленный перечень правил, личный рецепт безаварийного мотодальнобоя, который составился в моей голове за время собственных поездок. И, пока до Памира далеко, пользуясь случаем, расскажу о них. Речь не о технических моментах, и не о ПДД, которые стараюсь соблюдать, а скорее о психологических и организационных правилах. По сути, они довольно просты и банальны, но часто мы забываем о них. Делюсь ими, ведь они могут кого-то и выручить. Итак: 1. Не нервничать, ни на кого не обижаться, принимать поведение других на дороге с пониманием; 2. Не ехать в темное время суток без крайней необходимости, а в темное время и дождь – без крайней необходимости в квадрате; 3. Обязательно дальний свет днём и жёлтая жилетка. С ней вы станете заметной фигурой даже на трассе М-7 «Волга»; 4. Между рядами – только в пробках; 5. Не ездить в мертвых зонах у других участников движения; 6. Обгонять наверняка; 7. Чувствовать безопасную скорость; 8. Иметь исправный мотоцикл, рабочий клаксон; 9. Отдыхать при первой необходимости; 10. Не отвлекаться без надобности, например, на слепой китайский навигатор как у меня. Надёжная езда – это наше всё, особенно, когда у тебя впереди несколько тысяч километров на двух колёсах по дорогам СНГ. Мне, лично, труднее всего даются первый пункт и последний. 80

Ну а теперь по делу. Знаменитый писатель Илья Ильф сказал как-то, что у писателя нет памяти, имея в виду что нужно делать ежедневные заметки, иначе потом всё забудешь, – все умные слова, залетающие тебе в голову. Ну так это – у больших писателей. У меня же эти самые слова целыми предложениями улетучиваются из головы не то что на следующий день, а после очередного переключения передач. Поэтому я внял совету прозаика и записывал все умные мысли немедля в свой телефон, иногда даже специально останавливался для этого. Ниже и приведены все эти записи, почти в неизменном виде. Неплохая дорога пересекает Казахстан с северо-запада на юго-восток, от Уральска до Шымкента – машин мало, дорога ровная, ремонты лишь местами, да скучно... Степь да степь кругом. Чем дальше на юг, тем меньше в степи травы и больше песка. Уже очень жарко. Казахская заграница была отмечена общением с полицейским патрулём. Хотя, этих прощелыг с большой дороги назвать полицейскими не поворачивается язык. Они сфотографировали через экран радара меня, обогнавшего их «Приору» в одном из аулов, обозначенных белой табличкой. Ближайшие строения были далеко за бетонным ограждением трассы и табличку я пропустил. Мне было показано множество картинок моей спины с подписями от 82 км/ч до 110 км/ч. Я был застигнут врасплох, так как не удосужился изучить казахские правила и размеры штрафов. В милицейском автомобиле «злой» казах за рулём, слева от меня неспешно составлял протокол, рассказывая, что «им самим ничего не надо» и как в этом же ауле мне предстоит заплатить на главпочтамте десятки тысяч тенге. Его обещания путались – начал он с тридцати тысяч, а потом дошел до пятидесяти. Называемые суммы меня действительно насторожили, кто их знает, казахов, может у них европейские размеры штрафов за скорость (что, кстати, подтвердилось). «Добрый» казах, сидящий на заднем диване, с азартом делал мне знаки рукой. Хотя, знак был лишь один – отчаянно развёрнутая пятерня руки. «Братан,непрерывно говорил он, потрясая растопыренной пухлой ладонью,- не обижайся, братан…». Сначала пятерня означала сумму в российских тысячах рублей, но после моих «братских» увещеваний опустилась до казахских тысяч. «Братан, давай, братан, без обид, братан, удачи, братан», – слышал я из машины отъезжающего патруля от «доброго». Но после «решения вопроса» они меня уже не интересовали, и я демонстративно-презрительно отвернулся, пользуясь вынужденной остановкой для поглощения горячей воды из двухлитровой бутыли. Угораздило меня оказаться в Узбекистане в середине июня на мотоцикле. Набегающие потоки воздуха на ходу напоминают работу паронагнетателя в парилке общест81

венной бани. Голова к вечеру похожа на чугунок пшённой каши, вынутой из хорошего узбекского тандыра. Пограничники Узбекистана отрабатывают свой хлеб по полной. Впрочем, никуда при этом не торопясь, но с полной проверкой всего провозимого багажа. Примерно три транспортных средства за час. А, поскольку, нас таких счастливцев, оказался на границе с десяток, то процедура заняла не больше трёх часов. Выехав из пограничной зоны, казалось бы, можно радостно расправить крылья, но через полкилометра вас так же радостно встречают на полицейском посту и предлагают «пройти». Ведь нужно зарегистрироваться. Не спеша проходит процедура записи ваших данных в специальный толстый журнал. Попутно – заботливые вопросы о причине красноты ваших глаз, ведь в сорокачетырёхградусном тепле (и это в тени!) они, помещённые в шлем-интеграл, должны излучать блаженство и негу. А краснеют они в основном от пива, причем не менее двух бутылок. И, видимо, эту гипотезу придётся проверить, проехав в соответствующее учреждение. Впрочем, вопрос можно решить намного быстрее... Решив каким-то образом «вопрос» с этими мордоворотами, через пару десятков километров вы подъезжаете к следующему посту и всё начинается с начала. Есть ещё одна проблема. В государстве практически нет 92-го бензина. И даже тот 92-й, который редко можно встретить, производится из газового конденсата и как к нему отнесётся приличная техника – большой вопрос. Большинство автомобилей переоборудовано под газ (но в умелых руках узбекских водителей они ездят как на гоночном бензине с октановым числом не менее 100). В общем, мотоцикл в Ташкенте при82

шлось запарковать во дворе хостела и дальнейшее знакомство как с городом, так и с государством, продолжалось посредством такси и скоростных электропоездов. Если Нью-Йорк – город желтого дьявола, а Рио-де-Жанейро классик назвал городом, где все поголовно ходят в белых штанах, то Ташкент – это нечто среднее между ними. Ташкент – это город белого Шевроле. Произошло так благодаря мудрости руководства страны по трём причинам, а именно: Шевроле здесь есть, потому что их здесь делают; белые они потому что очень жарко, а укомплектование автомобиля кондиционером мало кому по карману; других машин нет, потому что ввозная пошлина близка к ста процентам. Вот так и вышло, что город расцвечен в основном белыми Матизами, Спарками и Нексиями. А редкие белоснежные Каптивы выглядят на их фоне роскошными лимузинами. Кстати, узбекские автомобили совсем даже не плохие – выглядят современно и ездят хорошо, особенно симпатичен мне задорный, весёлый Спарк. Справедливости ради, нужно добавить, что иногда встречаются и другие автомобили – черные и большие (японские, немецкие, и даже английские). На них мучаются сами мудрейшие. Ташкент – город по-настоящему столичный, с красивыми зданиями, широкими проспектами, зелёный и чистый. Очень недорогой. В городе таксисты редко просят больше пятнадцати тысяч сом (для перевода в рубли делим на 140). Поесть в отличном ресторане в центре города будет стоить вам около сорока тысяч (триста рублей). Черешня на рынке – двенадцать тысяч, помидоры – пять тысяч. Индивидуальная экскурсия в Национальном музее стоит три тысячи сом (чуть более двадцати рублей), а сам билет – 83

четыре тысячи. Представляю, каково в Москве узбекам пересчитывать московские цены на свои миллионы сомов. При этом, официальный курс и черный отличаются более чем в два раза – признак нездоровой экономики (поэтому банковской картой рассчитываться не стоит, получится в два раза дороже). Несмотря на это, люди с гигантским уважением относятся к своим президентам, особенно к первому президенту Узбекистана Исламу Каримову, бессменно управлявшему страной более 25 лет. Даже в бытовых разговорах многие люди называют его исключительно по имени-отчеству. Люди добрые и приветливые. Наверное, это потому, что редко кто бывал дальше родного Узбекистана – не по карману. К тому же, узбекские дипломы не котируются в России (как, впрочем, и наоборот), поэтому интеллигенция трудится на родине (список вузов и НИИ вызывает уважение). Ну а в Москве, Подмосковье и прочем замкадье трудятся ребята из глубинки и у них отношение к России уже несколько другое. В Бухару и Самарканд ходят скоростные поезда Афросиаб. За окном проносятся поля помидоров, огороды с окостеневшей от жары землёй, проплывают очертания гор в далёкой дымке. В поезде весёлый узбекский дедушка напротив всю дорогу надувал щёки, делал свирепые глаза, поднимал указательный палец вверх и страшным голосом вопрошал у маленького внука: «дэньги эээсть???». Внук отвечал: «эсть, эсть!!!» и смеялся от восторга, пока не заснул. Когда он через два часа проснулся, первое, что прямо перед собой увидели его с трудом разомкнувшиеся, заспанные глаза были выпученные 84

зрачки, надутые щёки и указательный палец неугомонного деда, и, не дожидаясь, вопроса он немедленно согласился: «эсть, эсть, эсть!!!» В провинции, в Самарканде и Бухаре я наконец-то увидел то, что грезилось мне в детстве – и высокие минареты, и величественные купола над стенами, украшенными нарядной восточной мозаикой, а под ними пёструю восточную толпу. И это, в отличие от столичного Ташкента – настоящий мусульманский восток, и в вечерних городских чайханах удивительно видеть компании веселых мужчин, с бутылками Кока-колы и чаем на столах. Через неделю я снова с удовольствием оседлал свой мотоцикл, покидая раскалённый Ташкент. Пройдя в очередной раз все прелести узбекской таможни, я оказался в таджикском городке Бустон. Сначала, конечно, нужно заправиться. Но банковскую карту на заправке не принимают и объясняют, как проехать на городской рынок, чтобы завладеть таджикской валютой. На базаре первый же сидящий у входа дедушка на вопрос где поменять деньги, отвечает, что конечно же у него. Вокруг мотоцикла и нас с дедушкой постепенно собираются таджикские мужчины. Деловая часть встречи постепенно переходит в культурную. Дедушка пристально щурится: «Стихи великого таджикского поэта Омара Хайяма знаешь? Можешь что-нибудь прочитать на память?» Я с удовольствием декламирую: «Сияли людям зори – и до нас! Текли дугою звезды – и до нас! В комочке праха сером, под ногою, Ты раздавил сиявший юный глаз...» Дедушка растроган, окружающие мужчины улыбаются, читаю им ещё и «нашего всего» Пушкина, вслед мне поднимаются руки, желают счастливого пути... На выезде из города, на перекрестке, я услышал настойчивый свист – свистели откуда-то сбоку, как выяснилось из патрульной машины, припаркованной на другой стороне перекрёстка, причем, не прибегая к табельному свистку. Мелкий демон с двумя лычками на погонах предлагает мне пересесть в его карету. Происходит следующий монолог демона: «Пакупал ты валют на рынок, я снимал... Вездэ камер, запись на телефон у меня... поедем отдэление, закроют тэбя, статья есть... признайся, брат, решаем на месте... меня тоже жена, дети, давай пабратски». ...Я посидел некоторое время молча, обдумывая, а потом потянулся за телефоном и стал перебирать кнопки. «Что, брат, ищэш 85

статья?», – демон строго посмотрел на меня. «Не... номер смотрю... Сейчас позвоню, проконсультируюсь». Демон был молодой и глупый. Я стал металлическим голосом перечислять телефоны, которые у меня, якобы, записаны для «консультации» – консул, посольство, комитет госбезопасности, служба собственной безопасности. На последнем пункте мытарь повернулся и стал смотреть на меня. Я тоже, не моргая, вперился ему в глаза. Так мы сидели некоторое время. Затем что-то дрогнуло в мелком бесе, он медленно отвёл взгляд, а его рука так же медленно протянула мне документы. Попрощался он вполне бодро и по-деловому, так как будто бы полагаемый штраф был даже вполне уплачен. Были это, наверное, специализированные, пригранично кормящиеся по отработанной схеме мытари, так как далее, вплоть до Душанбе никто более не беспокоил, а на всех пунктах даже показывали проезжать мимо шлагбаумов. Минуя большой Худжанд и срезав при этом сотню километров, я не спеша тарахтел вдоль одетого в бетон полноводного канала, объезжая ухабы и ямы пыльной сельской дороги. Тут и там вблизи многочисленных аулов плескались шумные ватаги пацанов – каникулы. А я, истекая потом, с завистью смотрел на них, и, наконец, не выдержав соблазна, остановился рядом с одной из компаний под раскидистой ивой, и присоединился к ребятне. Вода была тёплой и мутной, мощное течение понесло меня назад в Узбекистан. Я сопротивлялся, в Узбекистан мне не хотелось, в Таджикистане как-то легче дышалось, люди больше улыбались, не было столько оборотней в погонах, но зато было сколько хочешь бензина. Поэтому я, напрягши все свои плавники и ласты, причалил к берегу, отдышавшись, пообщался немного с пацанами и потарахтел дальше в сторону Душанбе. Дикая жара и ухабы деревенской дороги сделали своё дело: пластиковое крепление китайского кофра немного расплавилось, отстыковавшись от ракеты-носителя он с жутким грохотом приземлился на асфальт и, попрыгав за мной некоторое время, замер в придорожной канаве. На дороге при этом образовался шлейф из трусов, носков, туалетных принадлежностей и нескольких банок консервов. На глазах заинтересованно наблюдавшей из автобусной остановки публики, я озадаченно соображал, как со сломанными креплениями мне вернуть всё это на место, проехав затем Памирские горы и вернуться обратно через несколько часовых поясов домой. Второй кофр показывал признаки скорого следования примеру первого и так же обещал в самое ближайшее время освободиться как от мотоцикла, так и от поклажи. А ведь они благополучно прошли Монголию! Кофры притянуты к раме, рамкам и друг к другу резиновыми жгутами, а дорогу вдруг обступили горы, и она стала стремительно набирать высоту. По пути к Душан87

бе, через несколько перевалов нужно пересечь три хребта – Туркестанский, Зеравшанский и Гиссарский. Это уже серьезные горы с пятнами снега наверху в июле. Безлесные, мрачные. Дорога хреновая и страшная, фуры заворачивают на серпантине аж со встречной обочины. Жара быстро сошла «на нет» и обернулась бодрящим холодком, а в многочисленных тоннелях темень и леденящий сквозняк и вовсе нагоняли жути на одинокого мотоциклиста. «Здесь вам не равнина, здесь климат иной», – пел хриплым голосом классик. Иными становятся здесь и водители. Способствует этому, что ли, какой-то особый, мертвенно-серый ландшафт остроконечных гор, отсутствие хотя бы каких-то красок кроме бледно-голубого холодного неба, но отчаянная удаль местных мужчин, оказавшихся за рулём не знает границ. Усилен сей эффект повсеместным и круглосуточным употреблением насвая (в Таджикистане его называют «нос») – прекрасное тонизирующее средство для вождения, особенно если в его состав – специально для требовательных гурманов – добавлен верблюжий кизяк и куриный помёт. В одном из аулов, снизив скорость, я привстал на подножках, чтобы пошевелить затёкшими ногами, да проветрить в штанинах и так, стоя, ехал, пока не закончилась деревня. Едва опустившись на сиденье, я почувствовал ощутимый шлепок в многострадальный левый кофр – это пронеслась, вихляясь на убитых амортизаторах и задев мой мотоцикл, обгоняющая меня видавшая виды японка. Удар был не такой, чтобы сразу повалиться, но приятного, согласитесь, мало. Отойдя от некоторого замешательства, я сделал вывод, что пилот родстера учинил это умышленно – дорога была достаточной ширины для обгона, тем более для обгона мотоцикла. Скорее всего ему не понравился «рисующийся» байкер, ехавший стоя. И вот, я решил догнать его, чтобы зачем-то записать на камеру номер машины. Я добавил газу и стал, не спеша, приближаться. Сквозь заднее стекло я рассмотрел, что в машине он один, что, надо признаться, добавило мне уверенности. Наверное, увидел в зеркало и он меня и, возможно, тоже ускорился, было уже не разобрать. Так или иначе, приблизившись на нужное расстояние и сделав задуманное – нажав кнопку камеры, я стал уже отпускать его, как вдруг за очередным поворотом въехал в плотную стену пыли. Подумав сперва, что, как осьминог, спасающийся от погони выпускает облако чернил, так и мой визави поднял облако пыли, наехав на обочину, я кое-как вслепую притормозил и остановился. И вот, пыль медленно рассеялась, а на дороге постепенно обозначилась лежащая на крыше и парящая растёкшимся антифризом японка с ещё крутящимися задними колёсами. Впереди и позади меня уже остановилось несколько автомобилей и люди бежали к перевернувшейся машине. Водительская дверь её вдруг открылась и из неё вывалился водитель. Затем он поднялся и 88

своими ногами, полусогнувшись, держась за туловище, дошёл до обочины, сел на землю и так сидел, бессмысленно оглядывая окружавших его людей. Убедившись, что человек не останется без помощи, я поехал своей дорогой – кто знает, как это внезапное собрание местных водил могло отнести к данной ситуации мою скромную персону. Оставшиеся пятьдесят километров горной дроги до Душанбе пришлось ехать уже в темноте. Таджикистан постепенно превращается в туристическую страну и мой душанбинский хостел плотно заселён разношерстной публикой. Вот группа бельгийских велосипедистов – занята ежедневным обследованием окружающих горных систем. Вот Эдик из Благовещенска, ему двадцать два года – на пути к своей мечте, Антарктиде, он ищет пока что работу официантом в Душанбе чтобы заработать немного денег; человек из Афганистана – имеет некие проблемы с властьпридержащими на родине и теперь здесь, в соседнем Таджикистане в поисках лучшей участи; германские девушки – просто путешествуют на различных видах транспорта; продавец препаратов для здоровья из Уфы – вторую неделю организует в Душанбе некую структуру по сбыту своих снадобий; наконец, американец, которого я сначала недооценил – небольшой, смуглый, рыхлый, с круглым животиком, похожий на индийского коммивояжёра. Американец круглосуточно улыбался и непрерывно что-то говорил среди вежливо внимающих ему немецких девушек. Но через пару дней, уже на Памирском тракте, когда на одном из участков дорогу завалило камнепадом и водители, сбившись в кучку коротали время, я увидел его всё такого же веселого, окруженного со своим велосипедом многочисленными слушателями. Случилось это едва ли не в двухстах километрах от Душанбе, которые он проехал на груженом велосипеде по раздолбанной горной дороге с раннего утра за один присест! На осмотр столицы Таджикистана Душанбе у меня был отведен один день. Душанбинец и уже московский студент Гулджон (Джонни), который устраивал мне регистрацию и разрешение на въезд в горный Бадахшан, указал в письме номер дома, в котором располагался их офис – пятьдесят пять вместо пятидесяти, и я минут сорок бестолково кружил вокруг шестиметрового забора, окружавшего стройку, за которым он согласно гуглкарте должен находиться. Главная площадь города с хилыми тенями от молодых деревьев, в июле подобна раскалённой сковородке. От памятника Исмаилу Сомони мне, фотографирующему его снизу, сверху машет охраняющий его полицейский, целый майор, требуя подойти. Предполагая очередные претензии, иду к представителю власти по ступеням наверх. А майор встречает меня радушной улыбкой, советует лучшее место для съемки, фотографирует меня на фоне памятника и на фоне душанбинских далей, 89

затем рассказывает всю свою биографию, особенно тепло вспоминая службу в рядах советской армии в Уфе и в заключение приглашает в его офис, расположенный прямо у ног Сомони, чтобы совместно разделаться с арбузом. Через полчаса другой полицейский, сержант, видимо никогда не бывавший в воинских частях СССР в силу своего возраста, начинает «разговор» за то, что я не в положенном месте пересек полукилометровый фонтан напротив президентского дворца (поперечная бетонная перемычка чаши фонтана истоптана сотнями ног, проходящих по ней людей). У меня в кармане нет даже паспорта – я оставил его Джонни, но я лезу на рожон, разговариваю без какого-либо пиетета, хотя и без явной грубости, показываю водительские права, да и то из своих рук, чем сержант особенно недоволен. На обещания отвести меня в отделение, где со мной будут разговаривать «по-другому», охотно соглашаюсь пойти куда угодно. И мы даже идём, но у первого же перекрестка сержант неожиданно желает мне счастливого пути и с обиженным лицом возвращается на свой боевой пост без «заработка». С утра, дождавшись Джонни в своём хостеле и завладев необходимыми документами для дальнейшего передвижения по Таджикистану я, наконец, выехал на оперативный простор, а именно уже на тот самый Памирский тракт, ради которого по большей части, собственно и проделал весь этот неблизкий путь из срединной России. Каменистая дорога – вверх, вниз, вправо, влево, петляет от одного кишлака к другому. Высота пока около тысячи метров, несколько перевалов по полторы – две тысячи. Жара. В путешествии нужно прислушиваться к своему организму чтобы он не подвёл – какие у 90

него там нужды, что он желал бы на завтрак либо обед. Чаще всего на обед мой организм требовал исключительно арбуз. Такой обед в придорожных арбузных развалах стоил мне около трёх сомони – цена маленькой бутылки воды в Душанбе. За туалет платить тоже нет необходимости: во-первых, какой туалет может быть в таджикских горах, а во-вторых, после целиком в одиночку съеденного арбуза, в туалете не было необходимости – весь арбуз целиком выходил через кожные покровы в виде потоков пота. Съесть в одиночку целиком арбуз и ни разу не пописать! Такое может быть только в Средней Азии! Да и покупать его не всегда была необходимость. Арбузом там и тут угощают полицейские на блокпостах. Вот на очередном из них, маленький весёлый капитан лет сорока пяти утягивает меня за рукав в свой командный пункт, предлагает арбуз, шашлык, рассказывает, конечно же, про два незабываемых года, проведенных в молодости в России. Его более молодые подчинённые с явным непониманием отводят глаза от разбитного начальника – к чему всё это избыточное гостеприимство? На одном из участков завал из камней, скопилось несколько десятков машин, ждём, когда расчистят. Вижу вышеупомянутого вечнопозитивного американца на велосипеде и здесь же забугорно-забубённого вида мотоциклиста с черными кистями пыльных дредов на голове, растянувшегося на коврике рядом со своей младшей Тенерой1. Знакомимся – Мауро из Италии, физик, едет из Турина через Грузию, Азербайджан и Памир в Монголию и далее – через Россию обратно. На пару дней Мауро стал моим напарником, а я, к тому же, ещё и его переводчиком. Мне было полезно два дня подряд 91

поупражняться в английском, обсудив с ним сложнейшие вопросы европейской науки и политики. Для Мауро же, который жаловался на маленький бюджет, наше знакомство тоже оказалось вполне полезным – как с европейца, все лица, предоставляющие товары и услуги, стремились получить с него по-полной, со мной же такой номер не проходил и Мауро существенно экономил на постоях в кемпингах, завтраках и ужинах. После моих переговоров, Мауро удивлялся и радовался низким ценам: матрас в хостеле – пятнадцать сомони (меньше двух долларов), ужин – десять сомони (один доллар), завтрак тоже десять. Неудивительно, что итальянец в дальнейшем не хотел со мной расставаться. Дорога идёт вдоль реки Пяндж. Могучая река неукротимо несёт свои серые воды, с низким гулом перетекая полноводными перекатами. На другом берегу мрачные скалы Афганистана, маленькие тёмные коробки домов в кишлаках, больше похожие на брошенные доты, людей не видно. На той стороне реки своя дорога, и когда она появляется из-за скал, изредка на ней видны фигурки людей, скота или ползущие автомобили. Временами река сужается и две дороги разделяет пара сотен метров. Тогда можно помахать рукой проезжающему афганцу на китайском малокубатурнике, а он помашет в ответ. Весь западный Памирский тракт (его часть до Хорога) для мотоциклиста, если он не новичок, по сути является многосоткилометровой набережной и особого труда для передвижения не представляет, по крайней мере летом. Другое дело для тяжелых фур и грузовиков. Узкая каменистая дорога изобилует закрытыми поворотами, нависающими над дорогой глыбами скал, размывами стекающей через дорогу воды. Вот передо мной тяжелогруженый автопоезд балансирует на части из ряда своих колёс. Другая часть висит над промоиной, заканчивающейся обрывом в полуметре от правых покрышек. Слева от фуры поднимается вертикальная скала, крыша кабины едва не цепляет нависающую над ней глыбу. Усложняет манёвры водителю то, что дорога в этом месте делает приличный изгиб, который нужно учитывать при контроле за габаритами... Мда... Удачи вам, ребята, памирские шофёры! Ну а мотоциклисты наслаждаются жизнью. Заслышав рокот мотора, местные жители оборачиваются и улыбаются. Все без исключения дети и половина взрослых машут руками. А также, и третья часть коров и даже некоторые ослы (эти машут хвостами). Пацаны протягивают руки для дружеского хлопка прямо на ходу, здесь это традиция. За второй день тракта было пройдено двести пятьдесят километров. В этот день мы разминулись с Мауро и за сотню километров до Хорога я ночевал у Бека, так зовут владельца одного из приютов. Мой ровесник, конечно же он служил в России – в Сиби92

ри. Бек – коренной памирец. Грустно рассказывает, что работы здесь нет, бывал он на заработках в Петербурге, работал вместе с другими таджиками на заводе, несколько месяцев без выходных. Зарплата тридцать тысяч рублей, а у русских за ту же работу, с выходными – сорок. У Бека стандартный памирский «отель» – пять матрасов на полу в комнате в ряд. Душ нет, но можно помыться во дворе из шланга, ледяная вода подаётся из Пянджа насосом. Уборная через дорогу, ночью нужно ходить с фонариком. В эту ночь у меня начались неприятности. Что случилось с моим организмом не очень понятно – начало горной болезни, ледяной душ из Пянджа, или, может быть, плохо прожаренный кусок мяса в Бековой столовой, а может быть всего понемногу и сразу. Всю ночь организм трясло, из него текло, с этого дня организм существенно утратил способность сосредоточиться, нормально мыслить и что-либо продуктивно делать. К тому же, от Хорога трасса стала круто забирать вверх и, наконец, поднялась до высот четырёх километров и более. Это не преминуло обострить ситуацию с организмом в ещё более худшую сторону. Наверное, у опытных альпинистов эти проблемы с дыханием и движением начинаются с гораздо больших высот, у меня же, обитателя равнины, это выразилось в полном раздрае в моем организме и мотохозяйстве. Ночной сон с этого дня стал подобен кошмару, и утренние пробуждения были тоже совсем не добрыми. Все вещи уже были перемешаны, я не знал что где лежит и ничего не мог найти. Тем не менее приходилось продолжать своё движение, а к середине дня я как-то даже и разгуливался, но свёртки туалетной бумаги наготове в карманах стали моими первейшими аксессуарами вплоть до родного поволжья. В Хороге снова встречаемся с Мауро. Выяснилось, что накануне он прилично разложился на песке, при съезде с асфальтированного моста. Теперь части передка его мотоцикла – обломки пластикового полуобтекателя, приборной панели, фары – полностью занимают один из боковых ящиков. Но сам цел и невредим и это главное, а мотоцикл вполне едет. От Хорога начинается так называемая восточная часть Памирского тракта. Дорога неуклонно набирает высоту, чтобы через несколько сотен километров привести нас на высоту более четырех тысяч метров, в самый высокогорный населённый пункт бывшего СССР – Мургаб. Пяндж остался позади нас и по правую руку теперь за несколькими рядами колючей проволоки уже не Афганистан, а Китай. Постепенно мы оказались на практически плоском плато, высота которого при этом лишь на полкилометра ниже верхушки Монблана, а множество торчащих остроконечных белых макушек вдалеке 94

являлись как минимум шеститысячниками. От жары, так мучившей внизу, не осталось и следа, температура едва ли намного выше нуля. Километров за сто до Мургаба мы с Мауро решаем не испытывать удачу, погружаясь в сумерки и останавливаемся в подвернувшемся гест-хаусе. К нам присоединяется поляк Дариус, двигающийся на «Вэ-cтроме»2 в обратном направлении. Итальянец и поляк весело общаются, болтают о чемто своём, европейском, пьют чай, а я валяюсь на кровати и всё время тревожно сплю. Надо привести в порядок вещи, давно нужно подтянуть цепь, ничего этого я делать не в состоянии, «горняшка», на которую я оказался слаб, доканывает меня, меня мутит и мотает, обрывки туалетной бумаги лежат наготове во всех карманах. Следующий день преподнёс ухудшение погоды. Перед Мургабом зарядил дождь. Чтобы облачиться в противодождевые принадлежности на такой высоте, задыхаясь и потея, нужно каких-то минут сорок. Но дождевые перчатки, в своём перевёрнутом вверх дном багаже, я найти так и не смог. Зато, в этот раз я обзаведён армейским комплектом химзащиты на ноги – высокоэффективным и недорогим средством сохранить ноги сухими при любой погоде, спасибо родным вооружённым силам. Вот только пластиковые клипсы данного брутального аксессуара, мягко говоря, не блещут эргономичностью, что вызывало дополнительную потоотдачу и повышенное потребление и без того дефицитного кислорода. Кроме того, эти зелёные армейские сапоги на мне вызывали определённую настороженность у некоторых пограничников на блокпостах – горный Бадахшан не самое спокойное и безопасное место на земле. 95

А вот итальянец Мауро, как выяснилось, приехал на Памир в пижонистых, тонкой кожи перчатках и, к сожалению, без обогрева рукояток руля. Поэтому, дальше в этот день он ехать отказался и отправился искать в Мургабе гестхаус, за сим мы с ним и распрощались. Я же, бегло осмотрев накрытый серой пеленой хмурый город (хотя городом этот населенный пункт можно назвать едва ли, скорее средней величины посёлок), отправился дальше один. Перед Ак-Байталом повалил снег. Сам перевал Ак-Байтал не славится особой сложностью в плане рельефа, дорога лишь на несколько сот метров приподнимается над уровнем плато, но мне он дался нелегко. Снег залеплял визор, скорость упала, невозможно было с ходу брать короткие тычки после поворотов, которые там есть, к тому же мотоцикл на такой высоте потерял мощность и после очередного поворота даже на первой передаче с трудом набирал обороты и норовил заглохнуть. Один раз и заглох, покатился назад и на мокрой смеси глины и гравия только через несколько метров подчинился переднему тормозу. Символичная картина – мой «Трансальп» с горделиво выведенными на борту координатами высочайшего перевала Col de la Bonette в Альпах и обозначением высоты этого перевала (2802 м.), теперь смирно стоял вдали от благополучно-уютных идиллических французских серпантинов, у знака с обозначением другого перевала – памирского Ак-Байтала высотой 4620 м. К вечеру я был в очередном «отеле» у озера Каракол в одноименном поселке. До Оша оставалось двести восемьдесят километров какого-никакого асфальта, сущая ерунда. 96

В гестхаусе немцы. По очереди ходим в баню – каменную коробку с печкой, каменным же полом и фанерным стулом посередине. В бане почти тепло, периодически там пропадает свет и оттуда кричит очередной мыльщик, тогда хозяин-памирец идёт в сарай возиться с аккумулятором. В предбаннике света нет в принципе и, кое-как помывшись, я на ощупь сгребаю свою одежду. Немцы едут со своими велосипедами на внедорожниках с водителями. Местами они пересаживаются на велосипеды и удовлетворяют свою тягу к здоровой физкультуре на свежем воздухе и приключениям. Через десяток – другой километров езды, их ждёт пикник, заведомо устроенный внимательными гидами-водителями. Такие туры стоят около полутора тысяч евро на брата. За ужином немцы морщась пьют пиво «Шахтёрское наше». Пиво наше, а не ихнее, поэтому и морщатся. Но совсем не пить пиво немцы не могут, поэтому терпят, но пьют. После ужина они заняты – собирают свои велосипеды. Хозяйка ходит с грудным ребёнком на руках, попутно обслуживая гостей. Здесь с мужем у них семейный бизнес, приезжают летом из киргизского Оша. С утра, «собрав последний кисель», с трудом собираю себя и мотоцикл. Измученный неудачным антрекотом в бековой столовой в комплекте с горной болезнью, вяло машу рукой бодро гогочущим отъезжающим немцам. Натягиваю на себя необходимые слои одежды, дождевик, мучаюсь с неудобными застежками ОЗК, задыхаюсь, потею холодным потом. Провожаю взглядом удаляющееся озеро, на берег которого так и не заехал. Вперёди ещё один перевал с таджикско-киргизской границей на верху. На перевале дорога – смесь красной глины с гравием, приличные колеи, хорошо, что кончился дождь. На таджикской стороне специалист транспортной инспекции «удивляется», что мною до сих пор не оплачен некий транспортный налог в восемьдесят сомони, но, специально из уважения ко мне, готов сделать гигантское одолжение, не отправив меня для оплаты обратно в Мургаб (двести километров через два перевала), а выписав квитанцию на месте. Понимая, чего стоят эти бумажки, я зло рассказываю, какие платежи уже успел сделать за последние пять дней: «экологический сбор» в десять долларов на границе при въезде (такая же писулька, выданная вальяжным мордоворотом в его каптёрке), таджикская регистрация в ОВИРЕ за двадцать долларов, разрешение на въезд в ГБАО там же за двадцать пять. Но для отстаивания «законных прав» у меня в этот день была явно не та физическая форма и деньги перекочевывают в карман мытаря. Всё? Не тут-то было. За дверью другого железного ящика пограничник, обученный проставлять штампы в загранпаспорта, долго раздумывает над моим разрешением на въезд в горный Бадахшан и наконец очень строго объявляет, что у меня серьёзнейшие 97

проблемы: дата срока действия исправлена, а в перечне населенных пунктов для посещения нет Мургаба. Мургаба в списке действительно не оказалось, видимо его я должен был преодолеть по воздуху, а цифра в дате слегка растеклась от влаги в кармане. Моё самообладание неприятным образом стало улетучиваться и, сильно повысив ослабленный инфекцией голос, я стал рассказывать, что мне уже реально всё по барабану, пусть делают что хотят, но всё-таки придется видимо по-настоящему позвонить в несколько независимых вышестоящих учреждений. «Вот почему, вы, русские, всегда сразу орете», – был ответ, но паспорт оказался нехотя проштампован. Выйдя на улицу, прежде чем завести мотоцикл, я достал блокнот и без присущего чувства юмора записал следующее: «Все полицейские, таможенники, пограничники, и в Узбекистане, и в Таджикистане, делятся на тех, которые принимают тебя как близкого друга, доброго гостя, угощают арбузом, искренне рады с тобой поговорить, или просто добросовестно выполняют свою работу. И на тех, которые пытаются найти то чего нет и не видеть то что есть, обмануть, развести, показать свою власть, отыгрываясь за собственную никчемность. Но знайте – вы не власть, а шайтаны, жалкие шакалы, позорящие свою страну и свой народ, наносящие им огромный вред, отталкивая людей, тури98

стов, которые привозят в вашу страну свои заработанные деньги, необходимые вашей экономике. Весь мир живёт за счёт туризма, а вы, тупые ублюдки, болваны, неимоверно вредите своей стране. Враги народа!» Кыргызская часть Памирского тракта после таджикского воспринимается примерно так же, как Чуйский тракт после выезда из Монголии – прекрасный асфальт горной дороги, идиллические виды с многочисленных смотровых площадок. Советую проходить тракт именно со стороны Душанбе. Так ваше путешествие по нему закончится на более позитивной ноте. Мой тракт закончился именно так – в кыргызском городе Ош, где я остановился у узбека Харитона. Пару дней я прохлаждался на коврах Харитоновой беседки, потягивая горячий напиток из имбиря с солью и содой, приготовленный его женой, избавляясь от одолевших бацилл. Прекрасный дом с садом почти в самом центре Оша, хороший человек Харитон, мастер на все руки. Работал и он в нашей Москве – водителем автобуса. Но более по душе ему заниматься обустройством своего дома, доставшегося от отца и деда, что он и делает, отдав деловую часть вопросов функционирования гест-хауса более приспособленной для этого жене. Чего стоит только поразивший меня пол гостиной, сделанный им из отполированных ореховых чурок, залитых смолой и покрытых лаком! Такой пол я увидел впервые, да и Харитон тоже – ведь он придумал его сам. Горная местность от Оша до Бишкека являет собой непрерывный парадиз. Дорога – прекрасная лента ровного асфальта с потрясающими видами. Голубая гладь Нарын-

ского водохранилища внизу, форель в придорожном кафе. После одного из перевалов на пологих травянистых склонах гор во множестве появились юрты летних стойбищ. Рядом с одной из них, уже почти в сумерках, я остановился купить кумыса. За юртой дети, самому старшему из которых едва ли больше восьми лет, деловито взялись обдирать на ужин сурка. Делали ребята это очень умело, и, пока я бегал за фотокамерой, процесс был уже завершен. Кумыс был налит в мою бутылку половником из большого деревянного чана. Во вкусе настоящего кумыса присутствует масса оттенков. Это запахи лошади, травы, пота лошадиного, а скорее и человеческого, женских рук. Я попросился переночевать и, конечно же, меня с радостью пустили, даже выделили отдельную небольшую юрту, где обычно ночевали дети. Хозяева – муж Максак, жена Джазгуль, бабушка Гуля, с ними шестеро детей – двое своих и четверо детей сестры, работающей в Москве, «сосланных» в горы на лето. Живут они в юрте постоянно, – летом в горах, а зимой в долине, хотя имеют в городе квартиру. Сажают гостя на почетное место, чай с молоком, весело шутим. Записываю в блокнот, чтобы потом не забыть, имена членов семьи, а мальчик рассмотрел это через моё плечо и сразу же доложил отцу. Русский в школах учат всё ещё хорошо! Расспрашиваю их про житьё – бытьё, а они меня – про Россию. Улыбаясь, просят, в случае чего, не бросать их. Надеюсь, не соврал, обещая, что не бросим. Вот только в две тысячи десятом году в Оше, когда киргизы и узбеки принялись резать друг друга – кого же из них Россия должна была не бросать?... Максак, Джазгуль – совершенно бесхитростные люди, Божьи люди. Полтора литра кумыса у них – восемь кыргызских сумм, в пять раз дешевле такой же бутылки воды в магазине, ночлег – пять сумм. При этом у них есть денежные траты, и немаленькие. Солнечные батареи, например – сорок тысяч сумм! Оставил им нетронутый запас консервов и почти все оставшиеся киргизские деньги, – граница уже близко, а до дома оставалась какая-то неделя ходу по казахской степи и поволжским перелескам. Такие разные страны, очень разные люди... Что нас всех объединяет – русских, казахов, узбеков, киргизов, таджиков, новозеландцев и жителей острова Кука? То, что все мы люди. Объединяет искра Божья, способность любить или хотя бы понимать друг друга. Как бы трудно это не было. Да будет так. Июль, 2017 г. 1 2

Мотоцикл Yamaha XT660 Tenere. Мотоцикл Suzuki V-Strom. 100

Такие разные страны, очень разные люди... Что нас всех объединяет – русских, казахов, узбеков, киргизов, таджиков, новозеландцев и жителей острова Кука? То, что все мы люди. Объединяет искра Божья, способность любить или хотя бы понимать друг друга. Как бы трудно это не было. Да будет так.

«Спасибо за прекрасное описание путешествия. Такие люди как Вы вдохновляют многих на новые поездки» «Благодаря вам и вашим рассказам, не имеющие возможность путешествовать могут проникнуться духом тех мест, дополненных хорошими снимками» «Прочитав, я понял, что не знаю об этом мире практически ничего…»