Jack Neihausen Серия рассказов "Вещи, без которых жизнь была бы невозможна", надеюсь вскоре будет небольшой книгой, ведь вы читали "Почтальон", "Кошелёк", "Ключи", “Сервант"... Вот вам ещё одна вещица:
Перочинный ножик. Нож — это самое простое в мире оружие. Он не даёт осечек, и в нём не кончаются патроны Правда, и от своего владельца нож требует некоторых навыков...
В жизни каждого мальчика хорошего или плохого в какой-то момент всегда появлялся перочинный ножик. У хорошего раньше, у плохого он вымаливался долго у родителей, но всё равно появлялся позже. В моей жизни перочинный ножик появился рано, в лет девять-десять. Не потому, что я был паинькой или отличником. Дело в том, что у меня были с детства "золотые руки". Очень рано, лет с шести, я уже умел точить карандаши, причём аккуратно и бритвой, a не точилкой. Лучшим времяпровождением для меня было наблюдать за ремонтом или починкой любой вещи, ну и помогать в силу возможностей в этом. Я очень многое умел: удлинить электрический провод, починить велосипед, растопить печку. Все игры детские из коробок, как например "Конструктор", были интересны, но слишком просты для меня. Я здорово умел вырезать из дерева, мои пистолеты деревянные имели движущиеся детали, даже обойму можно было вынуть! Много помогал папе в переплёте книг дома. Дома он работал секретно, по вечерам, после официальной работы. Запрещённая советской властью частная предприимчивость... Книги ему приносили в основном люди, знавшие его до войны, бывали всякие персонажи с благородными старыми лицами, люди "из бывших" и книги приносили тоже "бывшие". Например, набор журналов Нива начала века или протестантскую библию 18го века, видел я и старинные манускрипты. Бывали и другие книги, которые он мне даже не показывал. Все клиенты приходили оставить книги или получали готовые переплетённые книги, поздно, ночью. Что бы соседи наши по лестничной площадке не видели! А соседом был сапожник, к которому клиенты тоже ночью носили свои кожимитные обноски! Смех и грех! Папа был мастер! Переплетал искусно, мог сделать обложку из кожи, с золотым тиснением. Процесс всего этого огромный, и я был единственным маленьким
помощником, где и научился держать в руках инструменты, ручную дрель, толстые иглы с ниткой, ну и конечно острейшие ножи. Знал, как заварить переплётный клей и умел мазать его тонко, не капая (иногда бывало!) B школе пятёрки у меня были лишь по труду, физкультуре, истории, географии и чистописанию. Папа приветствовал "работу руками". "Хорошие руки, всегда заработают на себя и семью. Хорошая голова конечно тоже неплохо" - его слова. Поэтому - выдача "оружия", ну очень заветно ожидаемого мной, складного ножика, было для меня важное и действительно ценное событие. Теперь все мои кораблики из толстых кусков сосновой коры будет так легко делать! Это вам не кухонным ножом, как всегда, строгать. Да и вообще иметь ножичек в кармане, было таинственно и делало меня взрослее. Конечно, лишь в моих глазах. Мой ножик был не из тех которые я уже видывал у взрослых или других детей повзрослее. Те были со всякими интереснейшими штучками малюсенькими, как ножнички, отвёртка, открывалка для бутылок и консервов и даже с пластмассовой вечной зубочисткой. Мой был без новенького блеска, хромировки, цветного пластика. Не был он трофейным, не был он и советским. Он был старым. Как папа объяснил, один из его клиентов, увидел у нас дома деревянную ручку на двери в столовую и спросил у папы, откуда она такая? Забегу вперёд, ручку дверей я сломал, повиснув на ней. Избежал наказания искупив его своим трудом. Из дубовой круглой палки вырезал почти такую же ручку, отполировал сам и создал даже специальную полировку, которой был обучен, наблюдая за работой пьяницы столяра. Сам вставил на место, хоть и трудно было, завинтил винт в сделанную мной же дырочку и готово. Получилось здорово. Папа ему сказал, что ручку сделал мой сын, который делал бы ручки такие сколько угодно, лишь бы в школу не ходить. Вот этот старый латыш, когда пришёл забирать книги, принёс в подарок для меня ножик. Он бы сам мне его вручил, но ведь все эти денежные трудовые обмены делались поздно, когда я уже спал. Всё это рассказал мне папа, передавая мне ножик. И конечно добавил: - "Таких людей в наши дни мало осталось. Это не ваши паршивцы!" Я вам расшифрую папины слова. Во-первых, его два главных ругательства в дни моего "возмужания” были - "ничтожествo и паршивец". "Это не ваши паршивцы" обращённое ко мне значило - не люди, окружавшие меня на улице и в школе. Не все, но как раз те, кто имел партийные билеты, государственные посты, учителя и всякие из тех, кто не жил в Риге до войны. Мой ножик был старой ручной работы. Небольшой, но тяжёлый, он имел лишь два лезвия, большое и маленькое. Из роскоши открывалось лишь нужная вещь -
четырёхгранное шило. "Щёчки" ножика, его две стороны были сделаны из дерева с простыми железными сквозными заклёпками. Вот и всё. Это был рабочий ножик. Не неженка буржуйская в широких штанах командировочного, который открывали лишь для мелкой работки: кожуру с яблока срезать, пробку из винной бутылки вытащить "со звуком", ну или ножничками отрезать ползущие нитки с семейных трусов. В этот же день я принялся улучшать внешний вид моего маленького дружка. Лезвия зачищены, отполированы и заточены вручную, с обильным поплёвываем слюной на точильный брусок. Деревянные щёчки... Сначала мы их наждачной бумажкой самой меленькой легко зачистим. Не оставив на них никаких прошлых царапин А потом, берём тряпочку и чуть-чуть, именно совсем чуток обмакнув уголок в машинное масло из баночки, начинаем сильно и долго втирать в свеж зачищенное дерево. Один час работы на обе стороны. Потом, уже чистой тряпочкой тереть надо так же не менее часа. И дерево приобретает "глубокий" коричневатый цвет. И на ощупь - гладкое, масляное, но не оставляет никакого следа масла! Показал папе мою работу через пару дней. Он, закурив глубокомысленно ответил: - "Вот теперь ты вернул его в золотое время, откуда он пришёл! Этот ножик сильнее всех их газет!" Поняли? Я сейчас понимаю лучше, что он имел в виду тогда. Тогда же смутно понимал, что говорит он о довоенном хорошем времени, а почему ножик стал сильнее газет? Наверно потому, что я его наточил так, что любую газету разрежет мгновенно! Началась новая интересная жизнь. Инициалы на дереве - пожалуйста! Тросточки, стрелы, палки с узорами - всё могу! И своим любимым ножичком. Парты никогда не резал. В ножички играл, но не очень, слишком тяжёлый был мой ножик. Втыкался в землю неплохо, но, если земля не очень утрамбована, тяжёлая ручка сваливала его на бок. Пользовался в основным большим лезвием, маленькое было для чего-нибудь очень уж точного. Никогда не забывал вытереть его, "полирнуть". Эти привычки аккуратности, оказались на всю жизнь. Маме не раз одалживал ножик на пикниках за городом. Есть что-то особенное в еде, разрезанной на деревянном столе перочинным ножом! Как-то аппетитнее на мой взгляд. Вот тут-то на сцену выходит "мой двор" со всеми типажами и приключениями перочинного ножика. Мой двор в доме номер пятьдесят, по улице Красноармейской, я подробно описал в моей книге, но каким-то образом пропустил вот этот недолгий эпизод в моей жизни как раз связанный с "перочинным ножиком" вошедшим в мою жизнь в тот момент. Наш был типичным рижским двором, с одиноким каштановым деревом, и сделанной в советское время песочницей с грязным песком. Там же поленница дров и деревянный стол с прибитыми к нему двумя скамейками. Когда в послевоенные годы жены военных, жившие в освободившихся от жильцов нескольких квартирах, попытались повесить бельевые верёвки во дворе, эта затея была уничтоженa домовым комитетом. В городе
Рига эта практика среди коренного населения не практиковалась, поскольку каждая квартира имела место на чердаке, под крышей, где прекрасно всё сушилось и зимой, и летом. Домком имел коренных рижан "красного" наклона, но и они всё-таки смогли найти силы переубедить жён вселившихся военных о надобности чистого чердачного воздуха для сушки белья. По словам папы, обсуждавшего победу над не рижанами главным фактором были слова коммуниста, (ничтожества) Бермана, что мол "сопрут ваши шмотки со двора!" Папа добавил: - "А то развесили бы свою рвань кальсонную и портянки на весь двор!" Советскую Армию, где он служил сам во время войны он ставил очень высоко, уважал победу над фашистами, но никак не соглашался с их присутствием после войны в освобождённых странах. "Налог все освобождённые страны должны платить вечно - но флаг их видеть не могу! " Он хотел одного и того же - довоенной Латвии, и всего связанного с той жизнью! Водопроводчик Берман имел все привилегии иметь два имени - паршивец и ничтожество! Папа наградил его этими именами за, как он сказал: - "Еврей коммунист - уже паршивец, а говорящий, что он латыш - тут уже полное ничтожество". Но - хорошо ещё не добавлял "Гори он синим пламенем", а ведь мог! По двору вечно медленно ходила похожая на бабу Ягу дворничиха. Из слов папы: "Она скрывает дома инвалида мужа (чтобы он сгорел!) который хорошо знает как квартиры в нашем доме "освободились" и откуда у них в дерьмовой норе на первом этаже, шикарная венская мебель..." Назад к столу со скамейками. Я никогда жильцов дома за этим столом не видел. На протяжении времени, описанного мною, его главными гостями были два пьяницы, Витя- большой и Витя-маленький. Их сезон в нашем дворе был лишь с весны до первых холодов. Где они жили, спали, что кушали, и откуда были родом - даже я, любознательнейший из любознательных, так и не узнал. Появлялись они во дворе даже и воскресные дни, всегда где-то к одиннадцати часов утра, а лишь начинало темнеть, уходили. То, что я описываю ниже, плод наблюдений долгих и они точные и правдивые. Одета наша парочка "не разлей" всегда в одну и ту же "одежку". Ну, начну по порядку. Витя большой был, я думаю, лет пятидесяти пяти. Не немой, но не говорил ничего более чем - да, нет, угу, хм... Выше среднего роста, с одутловатым лицом цвета свечки и даже кисти рук видные из под его куртки были также распухшие, того же страшного стеаринового цвета. Цвет волос неизвестен, поскольку на голову всегда была натянута видавшая виды кепка восьми клинка, потерявшая цвет. Такие кепочки были у шпаны и ребят вернувшихся из колонии. Курточка, поверьте мне, фасона 30х годов. Этакая
комсомольская реликвия, даже с комсомольским значком на заострённой модели кармашке. Вспоминаете? Приталенная, как бы полу-кофтёнка с широким и манжетами, и поясом. C молнией и всё это узкое внизу и широкое наверху, включая рукава. На груди два кармана заострённые, воротник засаленный и также стильно и некрасиво удлинённый, плечи как бы приподнятые, прошитые, ну и на спине, конечно, двойной заострённый прошив! На его теле эта замызганная вещица выглядела как потерявший воздух парашют, грязный и изношенный. В место хоть маломальских советских брюк, носил он измызганное галифе, заправленное в жутко сношенные солдатские сапоги. Он ни с кем, даже с другом своим не разговаривал, во всяком случае когда сидели они во дворе. Рот был занят курением любой дешёвой сигареты или окурка, ну или быстрым употреблением водки и опять назад в игру "молчанка". Друг его, Витя маленький, был такого же вроде возраста. Во дворе его имя имело много разных вариантов, в зависимости кто его произносил. Был он иссушено худой, но не в пример своему другу, загорелый, живой, весь как на шарнирах! Худые впалые щёки с щетиной, круги под глазами, волосы густые и спутанные начинались прямо почти от бровей. И вечно двигающиеся руки! Курил как прокажённый и разговаривал всё время, даже когда собеседников не было. Не кричал или шумел, ни в коем случае. Сам с собой вёл беседу. Одет был также на все сезоны. Потерявшая форму кепка, со сломанным козырьком. Тут деталь интересная. Когда он шёл к кому-либо на квартиру по просьбе сделать то или другое, он аккуратно "ломал" её на двое и засовывал в свои безразмерные штаны. Вот вам и сломанный уважением к клиентам козырёк. Ватник простроченный, типично деревенский, с клочьями на рукавах, он одевал на какую-то косоворотку что ли или рубашку с оторванным воротником, не знаю. Но была она тёмно-синяя. Над брюками можно было смеяться часами. Худой в талии он нашёл или слямзил где-то брюки на пять размеров больше, чем ему было нужно. Но видимо оценив, что длина нормальная, дырок нет, а материал крепкий - продел ремень и затянул их под свой размер. Так что выглядели они как клоунские штаны, тем более что и туфли были на мой взгляд слишком большие! Пили они только водку, и всегда только чекушки или как называли у нас, "маленькие". Всегда Московскую. Это загадка, до сих пор мучает меня. Ну почему не купить пол литровку, если есть деньги? Нет, они всегда покупали "чекушку ", Витёк (маленький) раскрывал складной стаканчик и мерно поочередно распивали бутылочку каждый раз убирая её под стол. Потом отдохнув и перекурив, Витёк нёсся в угловой магазин за следующей "чекушкой". И так вечно. Ни вина, ни пива, ни суррогатов -
ничего кроме маленькой и сигаретки. Конечно, были пьяницы, я не спорю. Но никогда не было ни пьяной ругани, ни драки. Ни к кому не приставали, никогда ничего не просили у жильцов. И даже здоровался Витёк лишь с теми, кто на него обратит внимание и всегда заискивающе и не громко. Возможно, из-за этих двух типов, никогда к нам во двор не забредали бомжи, и пьяницы не заходили "отдохнуть" в наше "парадное". А в дни, когда каждый подъезд и подворотня были почто "публичным туалетом" — это было огромным достижением. Они как закон ничего не брали, ни у кого. Ведь всегда люди как бы в знак знакомства с неофициальными "стражами" дадут что-либо от души, но получали всегда "Хм..." от Вити-большого и быстрые слова от Витька. "Да что вы, спасибо, нам то взять некуда, у нас всё есть, и сыты также, мы как-то непривычные...". Это относилось и к старому одеялу, бутерброду с колбасой или стакану воды. Все и перестали давать, а если давали, то за работёнку, сделанную Витькой. Это они понимали. Помню однажды шофёр одного начальника из нашего дома, протянул им бутылку вина. И услышал на это "Хм..." И тут же затараторил Витёк: - “Вы извините, мы к вину непривыкшие, болели от него раньше. Вот ежели сигареткой поживиться бы?" А вот о трудовом списке Витька от разных жильцов дома. Как я писал его имя имело много вариантов в губах разных по характеру и социальному положению людей их произносивших... > "Витёк, можешь в мусорник сбегать?" Орала жена капитана из окна, награждая его переполненным дрянью ведром и десятью копейками. > "Викторс, будте короший чьеловек, мой половикс трясите!" Латышка злюка, которая считала, что он должен это сделать, и он делал бесплатно. > "Витенька, у меня весь пол в мерзости какой-то, можешь вытереть?" Бирута, с пятого этажа, и щедрая на руку. > "Витя - сбегай наверх, я забыла у дверей пакет!" Соседка Элла. И давала ему деньги за это. > "Виктор - будьте любезны завтра привезут торф во двор, положите в наш подвал!" Говорил мой папа и давал на "маленькую". На что всегда получал ответ: "Бецалил Лазаревич, вы же, мня знаете. Всё будет как положено!" Вечером дома папа за едой говорил маме: "Этот паршивец Виктор, замечательный парень. Да, пьяница... Ну что поделаешь. Но лучше всех этих сегодняшних "героев труда". Кстати, мама учила секретно Витю: - "Ты это старую латышскую каргу не слушай, а то будешь у неё сам как подстилка!" И всегда давала ему пару копеек. Вот другой уморительный случай. Пол дома наблюдало, как Берман с Витей тащили буфет на второй этаж. Притащили. Не проходит! Витёк прижал верхнюю часть буфета, которую нёс Берман к стене, а нижнюю держит на весу. Берман меряет буфет, двери, буфет, двери... Ругается жутко, проклинает всех и себя также, опять меряет, а соседи все
сдерживая и не сдерживая смех наблюдают. Спустилась и моя мама в халате, посмотреть на шум. Витёк уже от веса ошалел, глаза вылезают из орбит, а Берман всё не знает, что делать. Мама как крикнет - "Бросай ты этот хлам на лестничную площадку! Ты что из-за этого идиота хочешь грыжу нажить?" Бермана это отрезвило, он ударил ногой в часть двери! C мясом отлетела какая-то планка и они "вбили" этот буфет в захламленную квартиру... Вот мы опять у нашего стола во дворе. Я рассказал вам что "большой и маленький" пили, а что же они кушали? Ведь от людей ничего не брали! Так вот, они приносили с собой одно и тоже, каждый день. Всегда одно и то же! Кусочек сала в коричневой замасленной бумаге. Вынимал его из "бескрайних" штанин Витенька, разворачивал бумагу и предоставлял разделку Витебольшому. Вынув из кармашка комсомольской курточки складной ножик, он открывал маленькое лезвие и начинал резать по виду самое дешёвое сало! Мыльнобелое, с серой шкуркой, оно должно было меня отвращать, а мне наоборот, ну так хотелось попробовать кусочек! Почему он никогда не открывал большого лезвия ножа, также загадка на века. Резал он так. Лезвие прижато к салу - жик и ...тук! Жик — это лезвие проходит через мерзкий по виду жир, а тук — это когда оно прорезало также мерзкую шкурку это шмата и ударялось о столешницу. Жиктук, жик-тук, жик-тук. Вот и порезано сало на небольшие кусочки, которые и будут их сегодняшней закуской. И так каждый день. В этот день всё шло по тем же проложенным рельсам. Как и у нас в детских играх так и у Витьков за столом. Как всегда, некоторые из проходивших по двору жильцов увидев нашу "парочку", могли зашипеть беззлобно, лишь по доброте душевной: "Расселись тут, глаза водкой залили". Виктор маленький вдруг подошёл ко мне и спросил - "Мама дома?" Это уже было из ряда вон выходящее. Я сразу понял, что обратился он ко мне лишь по тому, что наверно видел мои частые наблюдения за ними, ну или уважал моих родителей. Нет, ответил я, а что? Он как-то стеснительно прошепелявил, что дружок забыл ножик дома, а он им позарез нужен! Я ощутил подъём радости во всём теле, и даже гордости. "У меня есть, пожалуйста" - и протянул ему на открытой ладони мой нож. Он даже опешил, вытер руки о бесформенные штаны и аккуратно взял его у меня. Мы оба пошли к столу. Витя-большой “привет" мне не сказал. Лишь получив ножик, тихо сказал что-то похожее на "ндаааа" и открыв опять-таки, маленькое лезвие начал совершать свой ежедневный обряд. Закончив, отдал его другу. А тот вытерев опять же о безразмерные штаны закрыл и вручил мне со словами - "Хорош ножик, а сала хочешь?” Конечно, я взял кусочек и сразу же в рот. Не раз я ел сало в деревне и в Риге. Это по виду
мерзопакостное оказалось совсем уже не очень противным. Поблагодарив, я похвалился, что если требуется когда-либо, "намылиться" в винный магазин, то могу, меня продавщица знает. Чем удивил видимо обоих, но выразился в ответ лишь Витёк. "Ты бы держался подальше от этого магазина, слишком много пьяных вокруг!" Вот такое сказал... На минутку сбегаем на угол... Магазин мне был знаком лишь по сдаче бутылок, всё-таки деньги иногда "валялись" на улице. Подбирали мы их, но сдавать в магазин тогда малолетки как я не могли. Мне повезло, что в один из первых заходов сдать тару, у прилавка был мой сосед с этажа ниже, Ача. Лихой яхтсмен и выпивоха. Вот он и сказал, что этот мальчуган с пробором, "надёжный парень". "У него Женечка, берите тару, не обижайте. Он мой крёстный, легко соврал он!" И с тех пор я всегда с полной сеткой мог идти в магазин, даже если очередь тянулась из дверей на улицу. Так как знал, лишь увидит меня Женечка, сразу крикнет зычно - пропустите мальчика, и всё по волшебству свершалось. Её мозолистые пальцы мгновенно прощупывали горлышки всех бутылок выискивая изъяны - и я получал горсткой в руку мелочь. В ответ на моё спасибо, помада раздвигалась в улыбке, блестели золотые зубы, и я уже на улице. За такой удачный бизнес я награждал себя наблюдением за тем, что происходило в находящейся рядом подворотне. Зачем в кино тратить деньги... Вот жена тащит сопротивляющегося мужа на нетрезвых ногах, здесь ждут "третьего" товарища с заветным рубликом. Двое по виду маляров с мычанием трясут друг друга за грязные халаты. Ну всегда прикорнул, полусидя на цементе, опираясь спиной в измызганном плаще к испохабленной стене, какой-нибудь бедолага. Рукой сжимает портфельчик, глаза полузакрыты и из-под него медленно, но, верно, течёт жёлтая лужа... Несмотря на видимую грязь, которая бесспорно была на их вечно одной и той же одежде, Витя маленький, был вроде чистый телом. Не знаю про "большого", но вот этот “маленький”, например не раз мыл у нас дома окна, водой с уксусом. Вытирал до скрипа газетами и никакого сивушного или запаха пота мы не чувствовали. Даже странно, ведь бомжи они того, "амбре" имеют жуткое. Секрет я, по-моему, обнаружил в один из прохладных, помню точно, осенних вечеров. Когда застал Витю "маленького" моющегося из-под крана в подворотне. Во-первых, я слегка ошалел от его худого жёлтого тела, где загорелыми были руки до локтей и шея. Во-вторых, от покрывавших всю кожу синих татуировок. Я не знаю, что там было нарисовано или написано, но знал уже тогда, по урокам папы в банях - что имеют их люди или сидевшие в тюрьмах или матросы. Кто же был Витёк? Не думаю, чтоб он был матросом... Везде в солидных старорежимных домах, в подворотнях бывали краны для шлангов, на мытьё тротуаров и прочие нужды дворников. Витя в наклоне мылся крепко, хоть и без мыла. Наклонившись низко, без
рубахи, засовывал башку свою под кран, фыркал и тёр своими одеревеневшими пальцами расплёскивая воду всё открытое тело. Рубахой обвязал себя вместо пояса, чтобы свои жуткие штаны не залить! Закончив, вытерся рубахой. Потом намочил и её. Потерев рубашонку (без мыла) изо всех сил, интереснейшим образом начал её выжимать. Смотав в жгут, он прижал одной ногой край этого рубашечного жгута к земле, и обеими руками начал закручивать этот жгут так сильно, что все мускулы заходили у него под кожей как змеи! Выкрутив, встряхнул, раскрыл и одел на себя! Наверх напялил телогрейку, подмигнул мне и со словами: "Так надёжнее будет", пошёл назад к столу... Какие там питание и витамины, дома отдыха и солнечные ванны. И никаких у них не было простуд или чиханий! Хотя - кто знает. Что сблизило их? Лагеря? Война? Трагедия? Да всё вместе, я не сомневаюсь. В стране, где всё построено на лжи, удивляться ничему не стоит. Удаче, победе и стремлению к лучшему надо удивляться там. А всё остальное — это обычное явление. Оба Вити исчезли, как и появились, но их пару лет дежурств у нас во дворе, были всё-таки уроками жизни, которая всегда и у всех разная. Ко всему по внешнему виду плохому, надо присмотреться и не спешить с выводами... Вот вам приключения, которые я испытал из-за моего перочинного, складного ножика. Я ведь совершенно не причём. Это он старинный и ручной работы, был мой путеводитель и соблазнитель. Как жаль, я не помню, кому его подарил, когда уезжал. Но уверен, он до сих пор знает, что я его помню. А также навсегда и твёрдо зарубил себе на деревянном, полированном мною боку – “Яша находится в том свободном мире, о котором всегда говорил его папа!” Мой ножик ведь всё слышал, но молчал. Ведь он боялся своего же шила! “Не бросайте фразы сгоряча, есть слова сильнее урагана. Заживают раны от ножа, а от слов не заживают раны”.
Джек Нейхаузен, “Спасибо, Мистер Никсон”. Книга монументальная, 520 цветных страниц журнального размера, около тысячи фотографий! В приложении к книге идёт и видеодиск. Желающие приобрести книгу с моим автографом, милости прошу позвонить по телефону (917) 8060060. aelita@aelitamusic.com