Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно. Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...
Рэт Джеймс Уайт
Спермосочащаяся Кто хочет немного "Спермосочащейся" Рэта Джеймса Уайта?… Может кто-то не хочет? Каждый год на Всемирной Конвенции Ужасов самым ожидаемым событием является конкурс по шокирующей литературе, где авторы встают перед всеми и рассказывают одни из самых шокирующих, тошнотворных историй, которые кто-либо когда-либо слышал. Истории Рэта Джеймса Уайта одни из лучших. Сейчас мы впервые представляем его рассказы - без цензуры. Здесь вы прочтете четыре истории предыдущих лет, а также его запись для ВКУ 2008 года. Но это еще не все! У нас есть бонусная история, которая является “одной из самых гротескных и ужасных историй убийства/изнасилования/мести, которые я когда-либо писал.”
Содержание: Патологическое ожирение (перевод: avvakum) Исподний пудинг (перевод: Роман Коточигов) Ожившие (перевод: Роман Коточигов) Личиночный фельчинг (перевод: Роман Коточигов) Самый дешевый жиголо (перевод: Павел Павлов) Сделай ему больно (перевод: неизвестный) Спермосочащаяся - оглядываясь назад Когда в 2002 году я впервые посетил конкурс по шокирующей литературе Всемирной Конвенции Ужасов в Чикаго, я мало имел представления о том, что меня там ожидает. Годом ранее я пробился в финалисты первого и последнего онлайн-конкурс по экстремальной литературе, ныне уже не существующего интернет-журнала “Дeлириум”. Но это даже близко не подготовило меня к тому
зрелищу, что предстало передо мной на том же состязании Всемирной Конвенции Ужасов. Я ожидал увидеть тесную комнатушку, в которой от силы будет человек двенадцать. А в итоге я попал в огромную аудиторию, в которую умудрилась забиться практически половина посетителей конвента. Список конкурсантов едва уместился на двух страницах, в прежние года победителями становились такие гиганты жанра, как Брайан Кин, Марк МакЛафлин и Эдвард Ли. Я уже приготовился вылететь оттуда, как пробка, но, к счастью, никто из них в тот год на мероприятие не явился. Я уселся на заднем ряду и слушал истории других конкурсантов, проникаясь всей той болью и мерзостью, что они источали бурным потоком, при этом продолжал править своё собственное сочинение, внося в него всё больше и больше сокращений, до тех пор, пока на руках у меня не осталось коротенькое, но крайне тошнотворное произведение. Я понял, что готов к своему незабываемому дебюту. В процессе перекройки и сокращения моего произведения я даже не подозревал, что даю начало новому стилю изложения, которому в скором времени суждено стать фирменным стилем соревнований по шокирующей литературе. Ранее, тем же днём я получил весьма ценный совет от предыдущего короля шока Брайана Кина, который намекнул мне на то, что именно хотят услышать судьи. Я понял, что должен поймать их интерес с первой же строчки, а сам рассказ особо долго не затягивать, перейти к потрохам и выделениям следовало как можно скорее. Так что я не стал переживать и вырезал из рассказа практически всё что не вызывало отвращения. Я выстроил свой рассказ по схеме анекдота, сначала короткое общее вступление, а далее сразу шла кульминация, при этом в произведении всё должно было вызывать отвращение в той или иной форме. Циничная шутка в начале рассказа позволяла мне моментально завладеть вниманием аудитории. После они целиком втянулись в повествование, и бурный смех, что не угасал до самой концовки, служил этому отличным доказательством. Перед выступлением я несколько раз покидал аудиторию, чтобы порепетировать, ибо нервничал так, как никогда в жизни (а ведь как-то раз я читал на сцене стихи в чём мать родила!). Как только я сделал последнюю правку, объявили моё имя, я поднялся на сцену и начал свою речь. - Мэри была 500-фунтовой женщиной-змеёй, и даже после смерти её гигантские ноги были закинуты за шею… Зал просто взорвался от смеха, я сделал паузу, подождал, пока смех утихнет, а после не мешкая приступил к описанию гниющих объёмов женщины, наблюдая, как публика то сгибается от смеха, то морщится от отвращения. Я детально описал тот сюрприз, что ожидал владельца похоронного бюро, когда прекрасная белокурая модель выскользнула из влагалища той жирной коровы, прежде чем перейти к кульминации.
- Говорят, что внутри каждой толстой женщины есть худая, страстно желающая выбраться и каким-то образом эта только что сбежала. От смеха толпы задрожали стены. Я понял, что попал в десятку. Тем вечером было много отличных историй. Адам Пеппер зачитал замечательный рассказ о внутриутробном младенце, что пытался помешать матери сделать аборт, под названием "Суперэмбрион". Брэн Зильнерд прочёл очаровательно-тошнотворное творение о мужчине, что обожал высасывать гной из прыщей, я был уверен, что если уж я не выиграю, то он-то победит сто процентов. Кроме них там была ещё парочка неплохих историй, все остальные были либо дурацкими, либо просто плохими. Многие из вас в курсе, чем тогда всё дело закончилось и какому количеству яростных споров было положено начало. Адам не выиграл, Брэнт не выиграл, я же занял второе место! Первое в череде множества вторых мест на соревнованиях по шокирующей литературе. Победительница прочла эзотерический стишок, а после бросила в зал цыплёнка. Ни я, ни кто-либо другой даже не рассматривали её как возможную победительницу. Но кто мы такие, чтобы судить, она победила честно и справедливо. Это было так же странно, как и все её выступления. В последующие годы я ещё трижды занимал второе место, а затем занял четвёртое после того, как меня оштрафовали за то, что не уложился в отведённое время и даже не дали дочитать кульминацию рассказа. Это было какое-то издевательство, иначе и не назовёшь. Но вот что я заметил, тот стиль изложения, что я изобрёл тем далёким вечером в Чикаго, начал преобладать среди произведений участников конвентов. На следующий год в Канзас-Cити я опять занял второе место, а Каллен Бан занял первое, прочитав рассказ, по стилистике неотличимый от того, что я представлял годом ранее, и это была его четвёртая победа, и это стало рекордом. Я даже был слегка польщён тем, что он выбрал мой стиль для состязания. В то время подходов к выступлению на конкурсе было множество, включая причудливые перформансы, полноценные рассказы, стихи и душещипательные откровения. Кален же просто взял мои наработки и переделал их под себя, добавив голоса и звуковые эффекты. Это и правда была отличная идея, и она продолжала развиваться дальше год за годом. В 2007 году я заметил нечто ещё более впечатляющее: почти каждое выступление того года, за исключением пары ветеранов нашего движения, звучало в точности, как моё произведение в Чикаго в 2002 году, что по атмосфере, что по характеру, что по тональности, что по подаче. Думаю, участие в состязании того года принесло мне больше всего удовольствия, мой стиль прижился и процветал, я, сам того не подозревая, дал толчок чему-то новому. В состязании 2007 года основная борьба шла между мастодонтами гротеска и комедии Каленом Бадом, Марком МакЛафленом, Джеффом Стрэндом и мной, в очередной раз занявшим второе место.
В 2008 году Кален Бад не участвовал, предпочтя место в жюри конкурса, очаровательная Рэн Грэйвз, так же в прошлом победительница, была ведущей мероприятия. Джэфф Стрэнд и Кален удивили всех своей тошнотворной совместной работой, и, скорее всего, отхватили бы первое место, если бы их не дисквалифицировали, ведь судьям запрещено участвовать в конкурсе. Остаток вечера был преисполнен различными вариациями и переработками стиля Калена, или же моего, или чего-то среднего между ними. В каждой истории присутствовали сцены анилингуса или кунилингуса с какой-нибудь старой, жирной, мёртвой или больной женщиной, доказывая всё же, что иногда подражание не является самой искренней формой лести. Победительница, милейшая и чрезвычайно талантливейшая Уитни Ликин, отличилась, пожалуй, наибольшей оригинальностью, представив рассказ о женщине, застрявшей в клинике для похудения, вынужденной питаться исключительно конфетами, вымоченными в сперме. Моя история о жиголо в лепрозории в очередной раз заняла второе место, и больше в тошнотворных состязаниях я не участвовал. В память о прошлом я решил, что было бы неплохо объединить все мои произведения для общемировой конвенции ужасов за пять лет в один небольшой сборник, ну и в дополнение я включил в него один из самых моих гротескных и леденящих кровь рассказов, написанный в стиле убийство/изнасилования/месть “Сделай ему больно”, который впервые был опубликован в интернет-журнале “Брутальные истории”. Уверен, кроме как здесь, ни в одной другой книге вы его не найдёте, так что наслаждайтесь. В виду того, что большинство этих историй приходилось значительно сокращать, дабы уложиться в отведённые конкурсом пять минут, в этой книге вы впервые сможете прочитать их в том виде, в котором они были задуманы изначально. Ну и, конечно, вы заметите, что их объединяет схожая тошнотворная тематика, включающая в себя элементы вылизывая ануса, а также больных и грязных женских гениталий. Эта повторяемость не была умышленной, так как я даже не замечал её до того момента, пока не решил собрать все эти рассказы под одной обложкой. Мне кажется, причина в том, что для меня понятие отвратительности напрямую ассоциируется с гноем, экскрементами и различными заболеваниями, а ещё мною движет страх того, что моя собственная одержимость прекрасным полом, возможно, рано или поздно приведёт меня самого к неприемлемым проявлениям похоти и прочим грязным извращениям. Хотя, говоря по правде, я не могу представить себя одержимым какой-либо дамой настолько сильно, что буду высасывать её душу из задницы дохлой собаки. Ну, как бы то ни было, надеюсь, мой посыл вы поняли, а ежели ещё нет, то уверен, что скоро поймёте, ведь далее вас ждут самые больные, самые жестокие и самые отвратительные истории, что когда-либо видели свет.
Приятного вам чтения.
" Патологическое ожирение " Второе место на Шок-Конкурсе в Чикаго, 2002 г.
Мэри была 500-фунтовой «женщиной-змеёй», и даже после смерти ее гигантские ноги были закинуты за шею. Они напоминали две сваи — распухшие бревна, испещрённые сеткой варикозных вен. Даже в смерти на её лице, смятом и искажённом, оставалось выражение напряжения от неудобной позы. Её кожа была теперь отвисшей, дряблой, почти соскользнувшей с неё от образовавшихся в результате разложения некротических жидкостей, которые усилили провисание волн вздымавшегося жира, ниспадавшего с её подбородка последовательными, возрастающими в поперечнике, рядами. Её набрякшие от жидкости груди и живот при этом многослойными каскадами плоти опускались на своём пути до похожего на пещеру отверстия, зияющего между громадными бёдрами. Её влагалище было вывернуто наизнанку, как будто в матке разорвалась граната. Половые губы покраснели, распухли, и напоминали зад бабуина, они блестели от маслянистой заразы, устойчивым потоком неприятной влаги сочившейся из сырой непристойной дыры. Это напоминало рану, нанесённую инфицированным топором, и больше походило на знак мужской ярости, чем вожделения. Когда я опустился на колени между её ляжками и с одобрением облизал свои губы, из сифилитичной манды пахнуло гангренозной вонью. — Изумительно. Я погрузил палец в эту пенящуюся пасть, помешивая сливочный суп, состоявший, как я догадывался, из спермы дюжины мужчин, смешанной с гноем от развивавшейся дрожжевой инфекции, и окрашенных в розовое менструальных выделений. Облизал пальцы дочиста и поморщился от вкуса — который мало чем отличался от испорченной икры — и был готов сожрать изуродованную щель толстухи. Взболтав там предварительно, я присосался к раздутым половым губам. Моё лицо покрылось коктейлем из гниющих жидкостей, я жадно глотал то, что ее убило. — Как аппетитно. Я дрожал, окуная свои вкусовые рецепторы в смерть и болезнь. Я достал нож и воткнул тупое лезвие ей в пизду. Отрезав выбранный кусок, который истекал гноем из кровоточащей болячки и был похож на поджаренную свиную шкварку, я вгрызся в него и почувствовал, как составляющие его пузырьки и частички лопаются у меня во рту, брызжут через язык и, приливной волной попадая в желудок, смешиваются с желчью. Закатив глаза, я вздрогнул от восторга.
— Изумительно, — повторил я, вне себя от восхищения. В этот момент тело толстухи содрогнулось. — Эта толстая сука всё ещё жива? Вопрос выглядел нелепым, но был не более нелеп, чем мои собственные некрофильно-людоедские предпочтения. Суеверное чувство вины заставило меня подумать о том, что, видимо, мои посмертные извращения каким-то образом пробудили в ней желание и, тем самым, заодно пробудили от смерти. Я отскочил, когда по трупу прошла волна. Её колоссальный, студенистый живот при этом был похож на мешок, полный кошек, изo всех сил рвущихся к свободе, когда их тащат к реке. Невероятно, её ляжки раздвинулись ещё шире, и газы от разложения, словно отрыжка, вырвались из зловонной, полусъеденной манды удушливым облаком, заткнув мне рот и заставляя кашлять, но, что любопытно, добавив при этом твёрдости моей эрекции. Затем меж её бёдер раздался ещё один сильный рыгающий звук, и с последовавшим за этим липко-влажным чавканьем её пизда извергла на пол к моим ногам вполне взрослую женщину, обладавшую пропорциями порноактрисы. У неё были безупречные груди, похожие на дыньки, талия двенадцатилетней, аккуратная, плавно покачнувшаяся, приподнятая попка, светлые волосы до пояса, чисто выбритая киска и большие голубые глаза, как у ирландского сеттера. В потоке гноя и слизи она выскользнула из этого уродливого пузыря разлагающегося жира, сопровождаемая при этом ярдом волокнистого влажного последа. Говорят, что внутри каждой толстой женщины есть худая, страстно желающая выбраться, и каким-то образом эта только что сбежала, — понял я. Я уставился, разинув рот от изумления, на свернувшуюся калачиком на полу большеглазую Барби, плескавшуюся в отвратительном бассейне из гнили и мерзости, и густом красном рагу из дымящейся крови и последа… Эрекция со страшной силой растянула мои трусы. Теперь у меня был выбор: я мог трахнуть любую из этих сучек — или толстую мёртвую тушу, или стройную живую куклу Барби. Гробовщик не должен вернуться раньше утра, не ожидалось и плакальщиц, воющих по проститутке, умершей, захлебнувшись спермой носорога во время онлайн-выступления перед жадными глазами любителей зоосекса. И, конечно, уж точно никто не знал о Мисс Голая Америка, заключённой внутри неё. Я с усилием перевёл свои глаза, жадно смотревшие на идеально сложенную Венеру, только что освободившуюся из чресел распухшего трупа, на мёртвую тварь, до сих пор находившуюся на каталке с широко раздвинутыми ляжками. Мне
потребовалась всего секунда, чтобы решить — и я повернулся спиной к безмозглой новорожденной фотомодели, чтобы завершить свою трапезу. перевод: avvakum
" Исподний пудинг " Второе место на Шок-Конкурсе в Канзас-Сити, 2003 г.
Джеймс был влюблён в девяностопятилетнюю героиновую шлюху, что обслуживала мужчин в его семье в течение пяти поколений. Она была почти скелет, с хрупких костей которого мешковато свисала морщинистая и покрытая пятнами плоть. Будучи практически лысой, ей всё-таки, удалось сохранить несколько седых фолликулов, что цепко цеплялись к её морщинистому скальпу, сплошь покрытому печёночными пятнами. Её рот напоминал пустой кратер ввиду полного отсутствия зубов и ссохшихся на челюстях дёсен. Её увядшие груди напоминали два пустых пузыря, свисающих с груди аж до самого пупочного пирсинга, словно мячики в гетрах. Её древние бёдра были скоплением варикознорасширенных вен, из-за чего иссохшая кожа над ними напоминала гусиную. Её половые губы свисали меж дряблых ляжек, словно высушенные волосатые занавески из вяленого мяса со сморщенным куском плоти посередине. Её зад представлял из себя один лишь копчик, что был окутан полупрозрачной кожей с просвечивающимися венами. Вся та красота, которой при жизни она обладала, была выжата из неё до последней капли за те все годы, что она провела на спине и на коленях. Но даже не смотря на разрушительные последствия времени, Джеймс по-прежнему обожал каждый сантиметр ее тела. Когда он был ещё подростком, раздираемым изнутри буйством гормонов пубертатного периода, он тайком проникал в спальню своего отца, и, пока его старик потел и стонал промеж её уже тогда тронутых временем женских бёдер, Джеймс нюхал её нижнее бельё, попутно наблюдая за их постельными выкрутасами. Разглядывать кружевные, шёлковые аксессуары, которыми женщина прикрывала свои интимные места, ему строжайше запрещалось. Ощущение близости чего-то весьма загадочного и опасного заводило его просто невероятно. От задних частей этих шёлковых изделий исходил мускусный аромат, смешанный со следами и запахами страсти его отца, которые не на шутку разжигали его подростковые фантазии. Он представлял себя членом шведской семьи со своим отцом и проституткой, участвующим в странных сексуальных играх, что развёртывались перед ним. Временами отец замечал его, ползающего у кровати с трусами шлюхи, одетыми на лицо, скалясь, словно измазанная в говне обезьяна. Иногда он его прогонял, но чаще всего просто улыбался и более не обращал на него внимание.
Как только Джеймс зашёл в период полового созревания, его влечение женским нижним бельём развилось в полноценную одержимость. Он мог украсть трусики и мастурбировать на них, одновременно слушая, как его отец долбит старую шлюху в задницу своим мелким членом на другом конце спальни. Его страсть к женскому нижнему белью с годами даже не думала утихать. И вот Джеймс отпраздновал своё тридцатилетие. Уже более десяти лет минуло с тех пор, как он в последний раз видел женщину, заразившую его отца сифилисом и гонореей, которые он в свою очередь передал своей ничего не подозревающий жене. Как-то однажды вечером, переключая каналы по кабельному телевидению, он наткнулся на её изображения в эфире теленовостей, где сообщалось то ли об убийстве какого-то полицейского, то ли о какой-то другой ерунде в этом роде. Джеймс с трудом разбирал бессвязное бормотание журналистки, так как его взгляд был прикован к проституткам, что стояли за спиной корреспондента. Клиенты продолжали как ни в чём не бывало останавливаться и садить к себе в машины проституток, не обращая внимания ни на камеры телеканалов, ни на полицейских, ни на машины скорой помощи, ни даже на фургоны “труповозок”. Их одержимость, какой бы она ни была, была намного сильнее страха ареста или же страха попасть на национальное телевидениe. Джеймсу было очень хорошо знакомо это чувство, он частенько пользовался услугами проституток и держал в холодильнике приличный запас пенициллина на тот случай, когда презерватив только мешал получать удовольствие и приходилось “пороться” без него. Посреди полуголых шлюх, сидящих на “крэке”, и спермоглоток, сидящих на героине, стояла та, что была долгое время грязным секретом его семьи, нынче уже настолько старая, что стоять на углу ей приходилось, опираясь на ходунки. Её мини-юбка была настолько короткой, что были видны её стринги, утопающие при движении в её отвисших половых губах и морщинистых ягодицах. Её блондинистый парик сполз набок с черепа, обнажая обширные проплешины между редкими и мятыми седыми прядями. Её глаза были абсолютно пусты и безучастны к происходящему. Она на автомате показывала свои обвисшие груди проезжающем мимо машинам, при этом поправляя вывалившуюся вставную челюсть. Джеймс схватил пальто и пулей вылетел из дома. Он должен был заполучить её, ну или, на худой конец, её трусики; по мнению врачей, Джеймс страдал “мезофелией”, он был одержим женским нижнем бельём, и чем более драным и грязным оно было, тем лучше. Капли от кала, мочи и менструации только приветствовались, он покупал поношенное бельё в интернете, воровал из прачечных и даже из домов друзей и соседей. То, что его могли поймать за руку и даже более того, нисколько его не заботило, он не мог представить себе жизни без того, чтобы не погрузить своё лицо во влажные складки поношенных женских
трусов, пропитанных менструальной кровью, а после обмотать их вокруг члена и всласть подрочить до кровавых ссадин на члене. Отыскать старую шлюху проблем не составляло, он сам частенько наведывался на тот угол. Джеймс припарковался через улицу, набираясь храбрости приблизиться к ней, в то время как другие клиенты проезжали мимо, смеясь и плюясь в её сторону. Время от времени какой-нибудь обезумевший чудак и правда останавливался рядом с ней, очевидно, любители уценённого товара. Джеймс садился таким на хвост, пока они везли её в какую-нибудь тёмную аллею, где дружно насиловали и унижали её по цене дешевле, чем бутылка пива. Джеймс следил за ней всю ночь, наблюдая, как клиенты трахают её в зад, что кишел заболеваниями, оплачивая это мелочью или же просто всяким хламом, что завалялся у них в карманах. Ни одна оплата не считалась слишком маленькой. В её возрасте, вероятно, она была и сама рада, что хоть кто-то пожелал её поиметь, это уже само по себе было большой привилегией. Он смотрел, как она отсосала бомжу в парке за сигарету, после чего шла пошатываясь обратно, куря “Мальборо” аж до самого фильтра, в то время как его сперма текла с уголков её рта до самого подбородка. Он видел, как двенадцать студентов из колледжа по очереди спустили в литровую бутылку пива “Old English” и после ржали, как сумасшедшие, пока она не выпила её всю до самого дна. Насколько Джеймс мог видеть, за этот подвиг она заработала пять долларов. Её ночь закончилась фестивалем “Букаке”, когда восемь или девять рабочих мексиканцев со стройки, что велась неподалёку, подрочили прямо на неё. Её лицо настолько было покрыто комковатой гущей спермы, что напоминало белую маску. Когда он подъехал к ней на машине, сперма капала с её носа, подбородка, щёк, надувалась пузырями между её губ при каждом вдохе и даже капала с ресниц. Но как бы то ни было, он всё ещё её любил, несмотря на то, что её старческий лик был покрыт чуть ли не пинтой спермоизвержений. Он любил её даже с пузырями спермы у рта, когда она, узнав его, начала ему улыбаться своей беззубой улыбкой, пока он вёл её к своей машине. - А ты в курсе, что я знавала твоего отца? - Да, да, я знаю. - Я, бывало, видела, как ты нюхаешь моё бельё, пока твой папочка порол меня в жопу. - Да, да, это были хорошие времена. Он отвёз девяностолетнюю шлюху в кишащий тараканами клоповник, который она называла своим домом, насквозь провонявший дерьмом и запахом сожжённого метамфетамина.
Она тут же вырубилась на голом матрасе, что лежал посреди её однокомнатной квартиры, в то время как Джеймс направился к куче грязной одежды, наваленной в другом конце комнаты. Он опустился на колени и начал её разгребать в поисках нижнего белья. Он вытаскивал шёлковые, атласные, хлопковые трусики из груды смердящей одежды и с восторгом прижимал их к своему лицу. Он долго и с трепетом водил языком по мягким складкам ткани, содрогаясь от горького, терпкого, сырного героинового вкуса женских выделений, с хрустом поедая засохшие белые полосы с промежности её нижнего белья. Он закрывал глаза и жадно вдыхал опьяняющие феромоны, исходящие от влажных пятен в районе талии, сексуальный запашок заветренных каловых масс, что смазанными комочками присыхали к задней части трусиков, пытаясь при этом представить себе, как её прекрасная вагина неспешно истекает желтоватыми каплями от молочницы и венерических болезней, пропитывая её шёлковое бельё между ног, в то время как диарея пропитывает их сзади, истекая из её раздолбанного, повидавшего жизнь ануса. Когда он достал очередную пару трусов из груды нижнего белья с присохшей к ним супервпитывающей прокладкой, настолько пропитанной кровью, как будто её к огнестрельному ранению прикладывали, то начал вылизывать кровавую мякоть из ватного наполнителя, словно это была последняя пища на земле, при этом представляя себе, как погружает свой язык промеж её иссохших, покрытых старческими пятнами и воспалёнными нарывами ягодиц прямиком в её расшатанный анус. Он поглядел через плечо, казалось, что она перестала дышать, затем он закрыл свои глаза и вспомнил, какой сексапильной она была, будучи на шестом десятке. Ничего на свете он не желал настолько сильно, как вылизать задний проход этой старой шлюхи. Джеймс стащил с неё мини-юбку вместе с трусиками, старуха даже и не пошевелилась, она либо пребывала в глубоком наркотическом небытие, либо и правда отошла в мир иной. Но Джеймс был слишком возбуждён чтобы проверить её пульс, он опустился на колени и, улыбаясь во весь рот от счастья, направил свой язык промеж её ягодиц. Это было райское наслаждение, в дополнение к вкусу лубриканта и комковатой жидкости испражнений, он представлял себе вкус своих предков, влагу и семя нескольких поколений его рода, что кончали в её изъеденную болезнями прямую кишку. Исследуя её морщинистый анус кончиком языка, он мог чувствовать влажный вкус сифилитического члена дедушки, напоминающий прокисший крем-суп, вкус мясистых бородавок прадедушки, гангренозный вкус сифилитических язв и шанкров двоюродного дедушки, которые, словно сочащиеся гноем пулевые
отверстия, покрывали весь его член по всей длине и воняли, как сама смерть в сточной канаве. Гонорея отца белым пенистым налётом покрывала её задний проход, словно вязкая творожная масса, на вкус похожая на протухший домашний сыр, и Джеймс с жадностью проглотил её целиком и полностью. Её раскуроченный анус принадлежал ему по праву рождения, и этой семейной традиции были десятки лет. Но даже будучи в бреду романтического блаженства, Джеймс задним умом понимал, что он, возможно, выбрал не самый подходящий зад для вылизывания. Он пристально посмотрел на её бледные ягодицы, усеянные гнойными прыщами, пролежни шлюхи сочились гноем и прочими заразными жидкостными выделениями, что прилипали к волосам на старой заднице и блестели в лучах света, словно капли росы. Герпетические нарывы ярко-красным цветом обрамляли её раздолбанный анус, который уже с лёгкостью вмещал в себя банку с содовой и был скопищем раздутых от крови и пропитанных калом геморроидальных шишек, свисающих из её жопы, словно виноградные гроздья. Желудок Джеймса вывернулся наизнанку, его рвало прямиком в её анальное отверстие и рвотные массы всасываясь в её задний проход словно потоки воды при смыве унитаза. Затем её анус ненадолго сжался, после чего изверг всё обратно. Дряблые ягодицы старухи разошлись и выпустили из себя мощную струю из смеси жёлтой рвоты и коричневых каловых масс, что проливным дождём обрушились прямиком ему на лицо, словно оползень. Теперь он буквально был по уши в дерьме. После того, как он очистил насколько это было возможно своё лицо парой обдроченных чулок старой шлюхи и ещё нескольких приступов рвоты, он наконец набрался смелости попробовать ещё раз. Как только он приблизился к этому рассаднику инфекции, он неуверенно вытащил язык и погрузил его ей в анус. Джеймс зажал нос и стал проталкивать язык всё глубже и глубже в тёплую, скользкую мягкость её иссохшей задницы. И в этот момент он понял истинную суть любви... Есть говно и называть его конфетами. перевод: Роман Коточигов
" Ожившие " Четвертое место на Шок-Конкурсе в Нью Йоркe, 2005 г.
“…Умножая, умножу скорбь твою беременности твоей. В болезни будешь рождать детей своих...”
Бытие, глава третья, стих шестнадцатый. Джонни был людоедом, ненасытным к человеческой плоти, и так уж случилось, что ему выпало работать в абортарии. Каждую ночь он прогрызал себе путь сквозь оболочку красных пакетов с медицинским мусором, питаясь их содержимым и обгладывая мясо с искорёженных внутриутробных зародышей. Кровавый гамбургер высасывался из пакетов при помощи вакуума, что так же использовалось для извлечения нежелательных паразитов из их матерей. Их крошечные бесформенные тела были похожи на куски теста, смешанного с клюквой, или же на взбитые в миксере вишни, или прокрученный в мясорубке арбуз. Он пожирал их горстями, чавкая и причмокивая в жажде всосать в себя всю нерождённую плоть до самой последней капли, стекавшей по его бороде кровавыми слюнями, словно жирный ребёнок на состязании по поеданию пирогов. Время от времени он делал подпольные aбороты местным героиновым шлюхам, используя для этого крючок из проволоки и пару щипцов, чтобы извлечь зародышей по частям из пораженных болезнями влагалищ их матерей, на сроках восемь и девять месяцев беременности в период, когда их животы уже были чересчур большие даже для извращенцев, что любили трахать беременных потаскух. Зародыши выходили по кускам, словно красные зефиринки, тающие в пламени костра. Иногда он даже не мог утерпеть, пока их матери хотя бы отвернутся и закидывал кусочки себе в рот. Была бы его воля, он бы высасывал плодовые остатки прямо из их сифилитических дырок и съедал их прямо на их же глазах. Это было просто неземное удовольствие. Но как бы то ни было, большинство ночей ему приходилось довольствоваться отходами из пакетов. Жесткое мясо и вязкий желтоватый жир по вкусу напоминали телятину или сырого кальмара, он, причмокивая, всасывал в себя пуповины из темно-алой мясной мякоти последов и амниотических оболочек, словно переваренные макароны. С хрустом жевал черепа, что трескали у него во рту, словно перезрелые фрукты, и с наслаждением высасывал из них желеобразное серое вещество. Он был не против личинок, что копошились в каше из мяса и крови, ведь, по сути дела, он был таким же паразитом. Он пожирал их с не меньшим рвением, нежели конечности и органы, плавающие в кровавом месиве. Но сегодня... Сегодня там было что-то ещё, что-то шевелилось. Он мог слышать, как что-то с чавканьем прогрызало себе путь со дна пакета с отходами в то время, как он проедал себе дорогу с обратной стороны. Что-то там было живым. Джонни начал сгребать в сторону крохотные части тел, пока не нашёл тo, в котором обжигающим огнём ещё горела искра жизни. Это было меньше половины тела, туловище и голова, и оно всё ещё жило. Оно зарычало и заскрежетало зубами на Джонни, когда он в изумлении на него уставился и начал готовиться
отправить хныкающие создание себе в рот, и тут Джонни заметил, что весь пакет пришёл в движение. Руки, ноги, голова, внутренние органы - все наполнились жизнью. Он даже почувствовал, как полупереваренные останки начали ползать и кусаться внутри него, он чувствовал крошечные зубы, ногти, руки, пальцы и даже те части, которые он не смог бы описать словами, все они царапались и прогрызали себе обратный путь наверх в его пищеводе в борьбе за свободу. Они уже вовсю копошились у него в глотке. Он начал выблёвывать обратно всю свернувшуюся кровь и частично переваренное мясо снова и снова в попытках от них избавиться. Но он съел их слишком много, фунты и фунты мёртвых эмбрионов, которые, к его ужасу, сейчас неожиданно ожили. Ожили внутри него. И сказал Господь: - В болезни будешь рождать детей. - Грёбанные дети... Внизу его живота началось чрезвычайное волнение, он согнулся пополам в тошнотворной агонии, разрывающей его брюхо, словно бритвами. Каловые массы, кишащие живыми зародышами, с брызгами выплёскивались из его заднего прохода и стекали по ногам. Он наблюдал, как беспалая рука, прилипшая к плечам, шее и голове какого-то монголоидного ребёнка с синдромом Дауна, плыла к нему, как в то время беззубое лицо широко улыбалось посреди лужи экскрементов - Ну уж дважды из-за одного ребёнка я не обосрусь. Он раздавил тварь ботинком, наслаждаясь тем, как звонко хлопнула его недоразвитая черепушка, при этом облепив его ногу, как воздушный шарик, наполненный желе. Он всё-таки обосрался последний раз в жизни, пока остатки его воскресшего обеда вылезали из прямой кишки, вытаскивая за собой весь кишечно-желудочный тракт. И как было предсказано в ветхом завете два тысячелетия назад... …Джонни бился в агонии боли, рожая детей. перевод: Роман Коточигов
" Личиночный фельчинг " Второе место на Шок-Конкурсе в Торонто, Канада 2007 г.
Самое неприятное в сосании задницы мёртвой собаки - это личинки. А ещё волосы, а ещё тот факт, что они не принимают ванну и не пользуются туалетной бумагой. А также то, что спустя некоторое время после смерти они раздуваются и начинают течь, особенно при такой жаре.
Уверен, сейчас вы недоумеваете, на кой хер кому-то сосать собачий зад, к тому же мёртвый. Ведь это явно негигиенично, особенно когда продукты разложения вытекают наружу, воняют, как общественный туалет, да и на вкус точно такие же. Только представьте себе, каково это - вылизывать личинок из общественного унитаза, и тогда вы поймёте, через что пришлось пройти мне. Ну, вы бы меня поняли, если бы душа вашей мёртвой жены была бы заточена в гниющем трупе датского дога, и единственным способом освободить её дух было бы высасывать его из жопы собаки. Ну хорошо, я не уверен на все сто, что это правда. Так мне сказала жрица Вуду, но она могла и наебать. Дело в том, что моя жена при жизни очень любила, когда ей вылизывали анус и теперь, когда она мертва, всё стало ещё хуже. Чувак, она была просто ненасытной. Ты спросишь, как её угораздило застрять в теле мёртвой собаки? Ааа, это длинная история, связанная с жрицей Вуду, у которой был пунктик групповой секс с немецкими догами. Хотя это тут ни при чём, она была ещё и бисексуалкой, которая пыталась соблазнить и мою жену, и домашнего питомца. Я был вне себя от бешенства и хорошенько надрал ей задницу. Мой пёс в итоге сдох, a моя жена в итоге оказалась заперта в теле моей собаки, я даже не хочу это обсуждать. Это всё ещё больная тема для меня. Дело в том, что сексуальной ненасытности сейчас, когда она стала дохлым страшилищем, в ней не меньше, нежели, когда она была 67-килограммовой нимфоманкой со склонностью к мазохизму. Я, должен признаться, и вправду скучаю... по моей собаке. Таким образом мне пришлось припасть губами к морщинистому заду Квинни, в то время как из него ручьём текли жидкие экскременты, с громким звуком выделялись гнилостные газы, а кучи личинок кишмя кишели на моём языке и на моих губах, прям как в фильме “Ночь живых мертвецов”, только с домашними питомцами. Присохшие к волоскам куски говна, словно фекальные “дрэды”, окружали её волосатые бёдра, гнойные пролежни и герпесные нарывы обезобразили её зад, причём последние были от проститутки, которую я снял, и которая не особо распространялась о своей сексуальной истории. Изнутри её прямая кишка настолько кишела острицами, что её анус напоминал горшочек с переваренным рисом; я открыл это, когда пытался пихнуть яйца в её кровоточащий анус, раскурочивая её кишечник, я ведь тоже имею право на веселье, ведь так? Её потребности на этом не заканчиваются, струйки крови сочились из разрывов мембраны её кишечника там, где я начал прорывать отверстия сквозь её тело, разрывая его так, чтобы прямая кишка и вагина смешивались в одну большую рваную дыру, кишащую ворохом червей, и эту дыру я сейчас вылизываю, как кремовые розочки с торта. Квинни не издала ни звука, когда я погрузил свой язык глубоко в её кровоточащий, кишащий личинками анус. На секунду я оторвался, чтобы глотнуть
воздуха, после чего я опять погрузил его в разбухшую плоть, разодранную моей эрекцией. Это звучит странно, я понимаю, но это дерьмо меня реально заводит, я не трахал ни одной сучки с тех пор, как моя жена застряла в этом собачьем трупе, поэтому и был возбуждён до предела. Я ёрзал и вертелся, в то время, как куча червей ползала по моему члену, по моей сморщенной мошонке прямиком во влажную глубину моего грязного, неподмытого ануса. Их неистовое шевеление по моим обосранным геморроидальным узлам провоцировало импульсы прямо в спинной мозг, от чего я испытал самый сильный оргазм в своей жизни. Я извлёк свой истощённый орган из нижней части моей возлюбленной и замер в благоговейном ужасе, уставившись на море личинкообразных паразитов, что плавали в моей сперме, в то время как она вытекала из её развороченного ануса густой, кремообразной массой, что извивалась и изгибалась, стекая и капая из заднего отверстия на пол. Насколько же сильно я её люблю? Я взял хвост Квинни и попытался очистить им её анус, всё ещё покрытый порциями мужского сока и кишащий беспокойной колонией извивающихся остриц. Как далеко я готов зайти ради любви? - вопрошал я себя. Затем без единой задней мысли я погрузил своё лицо в её задницу и ввинтил свой язык в липкую гнойную дыру, а после с громким и влажным звуком СЛУУУУУУРП! я всосал в себя сперму, кровь, червей и всё остальное, до блеска вычистив её анус. Я слишком сильно её любил, мёртвая или живая, она всё равно оставалась лучшим другом человека. перевод: Роман Коточигов
" Самый дешевый жиголо " Второе место на Шок-Конкурсе в Солт Лэйк Сити 2008 г.
Антуан был сорокакилограммовым анорексичным мазохистом и самым дешёвым проститутом в лепрозории (поселение прокаженных - прим. пер.). А потому и самым востребованным, очко Антуана было растянуто так широко, что любой из длинного списка его клиентов мог без труда засунуть туда бейсбольный мяч, проталкивая его своим корявым раздутым от болячек и инфекций членом. Один проктолог - мужчина с крайне сомнительной репутацией, но фанатично преданный своей работе попытался удалить Антуану хирургическим путём геморрой, используя при этом всего два инструмента: кёрн для вырезания сердцевины у яблок и обычный филейный нож, тем самым расширил его анус ещё больше, оставив на его месте раздолбанную зияющую дырень, сырую и розовую, как полуобгрызенный зрелый грейпфрут.
Но был и плюс - этот постоянно действующей на нервы зуд от постоянно выпадающей прямой кишки остался у Антуана лишь в воспоминаниях. Теперь он мог принимать в своё очко два хера одновременно даже не хрюкнув, двойное проникновение не считалось в лепрозории чем-то вроде маленького
подвига. В общем, сейчас секс с Антуаном больше походил на ковыряние зубочисткой в тарелке с соусом чили. Тем не менее, даже вялый, хоть и устойчивый поток экскрементов и спермы, похожий на речку расплавленного шоколадного зефира, текущего из его самым вандальским способом раскуроченного отверстия, ни в коей мере не умолял достоинств очаровательного Антуана. - Прыгай сюда малыш, дай-ка дедуля тебя хорошенько выебет. Антуан закатил глаза и лёг в кровать к семидесятилетнему старику. Его клиент, Майки, был одним из самых старых ёбарей в колонии за десятилетия развивающейся проказы, к семидесяти шести годам у него была практически полностью разрушенная вся периферическая нервная система. Заражённые придатки, годами гниющие от гангрены, буквально отваливались у него во время секса. К счастью, подобные мелочи Антуана уже давно не смущали. Майки закинулся двумя таблетками “виагры”, сунул под язык таблетку валидола и принялся надрачивать свой деформированный хер. Раздалось влажное хлюпанье, когда под его ладонью стали открываться язвы и лопаться прыщи. Гной вперемешку с кровью потёк между его пальцами, но Майки упорно продолжал дрочить, упорно пытаясь воскресить полупарализованной рукой своего мёртвого приятеля. Наконец вялый орган, похожий на какого-то раненого морского угря-мутанта, начал набухать и удлиняться в руке старика. - Твоя очередь, молодуха! Давай сосни у дедули хуйца! Хорошенько сосни, покажи, как сильно ты его любишь! Шелущащийся кусками мёртвой кожи хер древнего, как гoвно мамонта, клиента Антуана гнил от запущенного сифилиса и был покрыт пятнами заражённой плоти, на которых, словно глубокие пулевые отверстия, цвели кровоточащие язвы и истекали гноем содранные прыщи. И всё это воняло, как пролежавшие с прошлогодней пасхи яйца. Сифилис сожрал и нос старика, зелёные сопли выплёскивались из двух рваных кратеров, оставшихся на его лице, и стекали Майки прямо в рот. Похожие на грозди спелой клюквы, волдыри герпeса пузырились у него на веках, такие же гроздья усыпали весь его задний проход и мошонку. Первое напоминало внутренности граната, второе - раздувшегося до гигантских размеров морского ежа. Рот старика был так набит язвами и болячками, что он с трудом мог говорить, а его язык был похож на грубо опалённую свиную шкуру. Несколько зубов, чудом оставшихся в гнилом провале пасти, почернели и раскрошились от многолетнего курения “крэка” и любви к батончикам “Твинкис”. Его дыхание смердело так, будто он прополоскал рот внутренностями дохлого скунса, неделю назад сбитого на дороге. Чувство у Антуана было такое, будто его готовился трахнуть кто-то из романа Брайана Кина или фильма Джорджа Ромeро. Майки был похож на зомби-пенсионера, который когда-то давным-давно опоздал на собственные похороны и с тех пор скитался по
земле с гниющем стояком в руке, в попытке отыскать кого-то, кто наконец сжалится над ним и сожжёт его труп в крематории. Но так уж сложилось, что этот дряхлый полутруп-извращенец был в лепрозории мэром, а вдобавок ещё и самым почтенным прихожанином местной церкви. Антуан как-то раз отсосал у гнойного ископаемого прямо в исповедальной кабинке, быстро прополоскав рот святой водой и, заикаясь, потом прочитав “Отче наш” и “Аве Мария”. Когда-то Майки весил двести восемьдесят килограммов, но с тех пор давно отощал, и сейчас складки дряблой морщинистой кожи болтались на нём, как длинные мятые простыни, превратив его руки в крылья гигантской летучей мыши, а туловище - в колыхающуюся бесформенную груду плоти. Чтобы добраться до члена старика, Антуану пришлось приподнять одну такую складку, свисающую у него с живота аж до середины бедра, и занырнуть под неё с головой, словно под одеяло. Кожа тут же облепила голову Антуана, как будто он погрузил её в чан с расплавленной карамелью телесного цвета. Антуан начал судорожно хватать ртом воздух, пытаясь не задохнуться, выделяющие пот сальные железы и жар от тела создали внутри душную сауну, забив его нос вонью и влагой. Он забился, как рыба на льду, пытаясь отвернуть складку в сторону, и захрипел, предчувствуя накатывающуюся волну острой клаустрофобии. Наконец, ему удалось закатать её вверх, выставляя деформированный орган старика на свет Божий, и Антуан со свистом набрал в лёгкие воздух, как утопающий, чудом вынырнувший из-под воды. Он взял в рот член старого прокажённого и поехал вперёд по нему губами, чувствуя, как кровавыми шариками лопаются у него под языком волдыри герпеса. Орган старика расчехлялся, кожа начала сползать с него, как использованный презерватив, пока не собралась гармошкой возле мошонки. Когда губы Антуана поехали назад, кожа протянулась следом, лопнула, отрываясь от члена, и скользнула в горло Антуана, как сырая устрица. У Антуана было только три варианта: проглотить, выплюнуть или блевануть. Зловонная подзалупная перхоть, неделями копившаяся под крайней плотью старикана, на расклад уже не влияла, вопрос выбора сейчас буквально стоял ребром. Антуан проглотил комок сморщенной плоти, пытаясь уверить себя, что это некий заморский деликатес, за который богатеи отстёгивают тысячи долларов, вроде русской икры или щупалец осьминога. Комок и вправду был скользкий и липкий, как мёртвая каракатица. Он продолжал сосать раздувшийся хер старика, который теперь был полностью гол и сверкал всеми оттенками красного, блестящий от крови и слюны. Губы и язык Антуана подпрыгивали на пузырях герпеса, язвах проказы, как колёса автомобиля на кочках, когда он задвинул разлагающийся орган себе в горло, проталкивая его мимо миндалин с непринуждённостью опытного шпагоглотателя.
Старый ёбарь теперь сидел на кровати, сгорбившись над ним, шипя и хрипя, словно собирался словить инсульт и, пуская слюни на макушку Антуана, пытался самостоятельно внедриться в него ещё глубже. Губы старика давно сгнили напрочь, поэтому удерживать слюни во рту он не мог, как и не мог убрать со своего лица вечно идиотскую ухмылку. Две рваные дырки на месте его носа при каждом выдохе выплёскивали по чайной ложке соплей, и они смачно шлёпались на голову Антуана и стекали ему на лицо, пока он пытался возбудить полностью отмершие нервные окончания на члене старикана и довести его до оргазма. Проказа раздула орган глыбами опухолей, трансформировав его в нечто похожее на гигантский кабачок, и ощущения у Антуана были такие, будто сейчас его горло долбит средневековый таран, наспех сделанный из сучковатого корявого бревна. Он изо всех сил попытался сконцентрироваться на работе, когда левый глаз Майки выпал из глазницы и скатился у Антуана со лба. Геотермический прокажённый, наконец, разразился бурным оргазмом, выстрелив липкими горячими струями спермы, густыми и мутными, как прокисший йогурт, кишащими всеми известными человечеству венерическими заболеваниями и микроскопическими паразитами. И вместе с потоком спермы в горло Антуана влетела оторвавшееся, как гнилая шляпка от гриба, раздутая деформированная головка Майки, закупорив жиголо трахею и перекрыв его дыхательные пути. Майки не растерялся, увидев, что лицо Антуана начало синеть, он спрыгнул с кровати, обхватил сзади жиголо руками, сцепив ладони у него под грудиной, и резко надавил на диафрагму, пытаясь провести приём Хэлмича. Антуан почти потерял сознание, когда несколько быстрых толчков выбили головку члена у него изо рта, и она, как пробка из-под шампанского, вылетела у Антуана изо рта вместе с брызгами слюны, гноя, крови и спермы и приземлилась в дальнем углу комнаты. Старик прошаркал в угол и подобрал свою залупу с пола. Она так прогнила, заражённая герпесом, сифилисом и гангреной, что была чёрно-фиолетового цвета и воняла, как обосранный памперс. Майки бросил её на двадцатидолларовую банкноту, лежащую рядом со всё ещё хватающим ртом Антуаном. - Вот те чаевые, - хмыкнул старик, пытаясь как-то поднять себе настроение. Антуан гневно зыркнул глазами в сторону подарка и показал Майки язык. Язык выпал изо рта и упал на покрывало. перевод: Павел Павлов
" Сделай ему больно " Более десяти лет я мечтал наказать этого ублюдка. Теперь я знал, что у него есть жена, ребенок, хорошая работа, дом, машина и собака. Его счастье жгло мою утробу, словно соляная кислота, капающая на кровоточащую язву. От этого мне хотелось кричать.
Я хотел причинить ему столько боли, что он будет проклинать миг своего рождения и день, когда зародилась вселенная. Я хотел увидеть, как все радости жизни умирают у него на глазах; как вены вздуются на его шее, когда он выплеснет в небытие свой истерзанный дух вместе с душераздирающим воплем. Я хотел впитать в себя его страдания и наполниться его агонией. Множество ночей подряд я мастурбировал, фантазируя, как его измученная плоть раскрывается под натиском моего лезвия, как багровые раздувшиеся кишки вываливаются наружу из раны, словно это гнездо угрей, а его кровь брызжет на мои ноги и просачивается между моими пальцами из десятка рваных ран. Я бурно кончаю, когда представляю, как трахаю его прелестную женушку у него на глазах… Затем я вытираю остатки спермы со своего пупка, воображая, что это была последняя капля крови его угасающей жизни. Я представлял себе все это в мельчайших подробностях, доводя свою плоть до исступления. Я грезил, как похищаю его, сажаю на цепь в моем подвале, для замедления пульса делаю ему укол морфия, чтобы он не истек кровью раньше времени, но в тоже время оставался в сознании, пока не погибнет от «тысячи порезов». Прижигая каждое отверстие, каждую рваную рану, разрывая и бросая ошметки плоти в печь… Я грезил как поддерживаю жизнь в нем часами, проламывая его тело и расчленяю на мелкие куски. Но что потом? В конечном счете он все равно сдохнет, а мои душевные муки будут продолжаться… То, что он сделал со мной, не поддается возмещению. Он не просто украл мою девушку, мою первую любовь, использовав ее и выкинув словно презерватив, после того как он наполнил его спермой до краев и подтер им свою задницу. Он отобрал мою способность любить и доверять людям. Он превратил меня в монстра, для которого чувства теперь не значат ничего. Он похитил у меня всю прелесть и красоту жизни. И теперь мне нужно найти способ заставить его страдать так же, как страдал я, опустить подонка на самое дно. В интернете я рыскал по запрещенным, колдовским и некро- сайтам. Я не сомневался, что найду то, что мне нужно. Сейчас существует масштабный рынок всех видов извращений на любой вкус. И на одном сайте, в контент которого входило групповое изнасилование трупов жирными волосатыми мужиками, я обнаружил именно то, что мне нужно… Поразительно, что можно найти в интернете в наши дни. Сперва я выебал его жену у него на глазах, дав ему сполна насладиться ее криками, когда я засовывал 1,5 литровую бутылку ей в задницу… Потом я сломал донышко бутылки бейсбольной битой и сунул ей во влагалище, проворачивая и смазывая ее пизду битым стеклом словно лубрикантом. Зазубренные осколки
торчали из ее геморроидальных тканей, кровь стекала по бедрам. Как только она перестала кричать, я запихнул туда же бейсбольную биту, как следует шлифую проход и вминая стекла еще более глубоко и вызвав новый залп криков. Наверняка с ее влагалищем до этого никогда не проделывали ничего подобного. Получилось неординарно и творчески. Пол кричал, просил, сыпал проклятиями и угрожал, в то время как я зажег факел и трахал его невероятно красивую, рыжеволосую, с глазами как у лани жену. Я едва слышал его жалкую болтовню изза ее пронзительных воплей. — Aаааа! Боже нет, нет! Нееееет! Не надо! Пожалуйста остановись!!! Ах, как бедняжка должно быть страдала. Визжа, она прокусила собственные губы, в то время как я жарил ее лобок и внешние половые губы, превращая в жаренный бекон. В первую очередь я должен был сжечь и отрезать их, чтобы проникнуть еще более глубоко. Тогда я взял небольшой острый нож и орудуя им, срезал всю обгорелую плоть, как можно больше расширяя проход, чтобы я смог протолкнуть туда факел, и превращая ее влагалище в рваную, кровавая дыру, которая теперь походила на вывернутый наизнанку недоеденный грейпфрут. Ее живот стал светиться красным изнутри, когда факел заскользил вглубь, и из брюха раздавался булькающий звук одновременно со смердящим запахом горелой свинины. Ее крики выплескивались из переполненных легких вместе с кровью. Они были настолько громкими, что я вынужден был заткнуть ей рот кляпом, потому что вопли заглушали крики Пола. А именно его крики я и хотел слышать. Пол познакомился со своей будущей женой в колледже. В течение всего времени ухаживания за своей невестой он регулярно насаживал Кристину на свой член. Его густая сперма стекала в пищевод Кристины уже через несколько часов после того, как он отодрал в задницу крохотным членом свою новую пассию. Я знал. Я наблюдал за ними. Иногда мне казалось, что он знает, что я слежу за ними, и устраивает это шоу персонально для меня. Он догадывался, что я все еще люблю Кристину. И даже после сцены, когда она глотала его вымазанный в дерьме член, я все еще хотел вернуть ее. Он продолжал встречаться с Кристиной в течение нескольких месяцев, даже после женитьбы на своей рыжеволосой тупой пизде, пока, наконец, Кристи не нашла в себе силы променять эту трагичную любовную связь на бутылку “Джек Дэниэлс” и выстрел из дробовика. Дуло ружья все еще было у нее во рту, когда мозги стекали по стене. Осколки черепа и серого вещества забрызгали любовные письма, которые она посвящала Полу, но никогда не находила смелости отправить. Он даже не пришел на ее похороны. Я знаю. Я был там.
И вот теперь этот бессердечный ублюдок рыдает из-за женщины, ради которой он убил мою Кристину. Выеби эту суку! Она заслужила смерть! Я просунул факел еще глубже, пока не почувствовал запах тлеющего кишечника. В детстве я любил потроха, но никогда не мог вынести этот мерзкий запах. Крики сучки сопровождались фонтанами кипящей черной крови. Но главная отрадой для меня были стоны отчаяния Пола. Мой член стоял как скала. Это было слишком здорово, чтобы быть правдой. Но я уже успел все как следует испытать на его дочери, так что был уверен, что это сработает. Его дочь все еще висела там, с содранной кожей и почти обезглавленная, но тем не менее все еще живая. Кости торчали сквозь блестящее красное мясо и вязкий желтый жир, где я пилил мышечную ткань. Ее плоть с содранной кожей провисла в тех местах, где я отделил ее от костей. Она всхлипнула, глаза сохраняли намек на понимание и интеллект, и продолжала извиваться в конвульсиях от такой чудовищной боли, которую ни один человек на земле никогда испытывал когда-либо раньше. Полумертвая чирлидерша чувствовала все, что я делал, когда я вводил член в ее тело — представляющее собой теперь не более чем мягкий мешок окровавленной целлюлозы, разрывов, перетасованных органов и дряблой кожи. Я даже не уверен, какое именно отверстие я насиловал. Ничего не осталось там, где должно было быть раньше. Ее глаза смотрели на меня несколько сентиментально из отверстия в ее горле, и я вытянул наружу ее язык из глазницы. Лицо становится абсолютно гибким, как только вы удалите череп. Я сделал тщательный разрез начиная от линии челюсти и до макушки, и стянул с черепа кожу и мышечные ткани, прежде чем засунул мой член в то, что как мне казалось было ее ртом. Кровь сделала бескостное отверстие настолько влажным, что по ощущениям оно напоминало женскую киску. Я ускорил темп, все жестче и глубже продалбливаясь в куски мяса, и крики Пола привели меня к оргазму. Даже с перерезанным горлом, юная чирлидерша все еще сохраняла рвотный рефлекс, и она сблеванула, когда я пропихнул мой пульсирующий орган, минуя гортань, прямо в разорванный пищевод. Я чувствовал, как потоки желчной рвоты орошают мой член, и прибавил к этой массе свою сперму. Ее бесхребетное тело валялось в расширяющейся луже крови, рвоты и спермы, и я был поражен, что ее сердце все еще продолжает биться, а легкие вдыхают и выдыхают. Она была еще жива. И я сохраню ее такой в течение длительного времени. Она никогда не умрет. “Зомби зелье” сработало. Тетродотоксин — это очень мощный наркотик, который добывают из иглобрюхой рыбы, смешанный с листьями опиума и десятками других растений,
большинство из которых растут только в горах на острове Гаити. Это способ уже много десятков лет практиковали колдуны вуду, чтобы сделать зомби, и теперь он стал доступен через интернет, наряду с точной формулой ингредиентов. Если бы у вас возникло сильное желание, то вы смогли бы найти формулу препарата практически на каждом некро-сайте. Множество уродов, которые рыскают по сети в поисках реальных мучений, некрофилии и т. п. заплатили бы огромные деньги за сеанс с женщиной, которая будет продолжать стонать и визжать, как они вводят член в ее свежеосвежеванный труп; женщина, которая будет по-прежнему кричать и умолять сохранить ей жизнь, в то время как вы будете трахать ее в череп, ночь за ночью. Вы могли бы задушить ее собственными кишками, отрезать ей сиськи, вырезать матку, и затем спросить, что она по этому поводу думает. Глаза Пола смотрели измученно, его душа плакала от отчаяния, когда он лицезрел ошметки своей любимой жены и дочери, и гадал, какую участь я уготовил для него. Не сомневаюсь, он думал, что это теперь не имеет особого значения, ведь его семья была уничтожена. Само собой, он в корне заблуждался, и не только потому что он был тупым эгоистичным мудаком. Он не мог даже представить масштабы боли, которую я заставлю его испытать и как долго это будет длиться. Боль в сердце — наблюдать, как его жена горит заживо и истекает кровью, а его дочь буквально разбирается на части ни в какой степени не сравнится с теми мучения, которыми я собирался подвергнуть его персонально. Его взгляд, полный безнадежной агонии, был точно таким же, как у меня в тот день, когда Кристина ушла от меня ради этого гандона. Она была первой и единственной девушкой, которую я когда-либо любил. То, что я испытывал к ней, не передать словами, это превосходило жизнь… и смерть. Я ненавидел все в этом мире, до того дня пока я не встретил ее, но однажды мир для меня вновь стал некрополем, когда она сказала, что бросает меня ради моего лучшего друга. Я не винил ее. Она стала жертвой обмана, и теперь, после смерти она поняла, что совершила ошибку. Но я буду ненавидеть Пола вечно. Минуло много лет с тех пор как я сделал первый разрез. Пол по-прежнему кричит каждый раз. Уже на так как раньше, но все же. Каждый раз, когда я развлекаюсь с его женой и дочерью, я вижу, что его дух все еще не до конца сломлен. Он до сих пор уверен, что в конце концов умрет. Он думает, что я тоже умру. Он пока не в курсе, что я тоже выпил зелье. Он понятия не имеет, как давно прикован в моем подвале. Мне сейчас 186 лет, и моя ненависть не ослабевает. Я все еще думаю о Кристине. Я представляю ее улыбку, слышу ее смех, и чувствую ее поцелуи на моих губах. Я вижу, как она лежат в гробу с заполненным глиной затылком, чтобы залатать дыру в пробитом черепе. Таксидермист сделал большую работу. Но я все равно знаю, что случилось с ее несчастным телом и душой.
Я до сих пор помню тот день, когда я ворвался в загородный дом Пола и направил дробовик ему в лицо, тот самый дробовик, которым Кристи убила себя. Он был так удивлен, так напуган, и так раскаивался. Я помню, как он умолял сохранить им жизнь, когда я загнал его вместе с семьей в мой фургон и отвез в маленький дом в пустыне Невада, прямо у подножия горы Чарльстаун. Страх в его глазах, когда я заставил их спуститься в подвал и приковать друг друга, и я помню, как он пытался торговаться со мной. Как он совершил большую ошибку, сказав, что Кристина никогда не любила меня, как она рассказывала ему о моих жалких попытках заняться с ней любовью и они вместе смеялись над моим физическим недостатком. Как он пытался забрать свои слова назад, когда я сорвал одежду с его довольно молоденькой дочери и показал, насколько мощный у меня стояк. Мои самые теплые воспоминания — это конечно его боль. Пышный тенор криков, как я его срезал кожу с его сморщенного члена, заполнил и смазал с обеих сторон презерватив финалгоном (обезболивающее - прим. пер.), надел на его обрубок, а затем заставил жену как следует выебать его своей хлюпающей пиздой. Они оба выли. Но я запретил им останавливаться, пока они не пришли к мысли, что лучше будет повиноваться, нежели ставить под угрозу жизнь своего единственного ребенка… Кровь текла из их переплетенных бедер мощным потоком, когда они жестко насиловали друг другу.
Я помню, какая сочная тоска сочилась из его глаз в тот день, когда я прибил его мошонку к полу, а затем разрезал ее, чтобы удалить яички. Я связал их вмести и повесил на шнурок ему на шею, где они болтались в течение нескольких дней, пока он не стал настолько голоден, что съел их. Я помню, как последние остатки надежды покидают его глаза, когда я заливал серную кислоту в его задний проход, и загонял деревянные шипы под ногти. Его сфинктер сжался, как я запихнул туда огромный фаллоимитатор, разрывая внутренние органы. Даже удивительно, но его бескожий член встал на мгновение, перед тем как я поднес к нему горелку и превратил в почерневший пенек. Я смотрю на Пола сейчас, на эту гнойную масса, на обугленное, измельченное, в синяках и побоям мясо, едва узнавая в этой куче человека, и смеюсь. Он думал, что никогда больше не увидит меня снова после того как он рассмеялся мне в лицо, когда я застал его и Кристи в школьной душевой. Он думал, что я уползу и спрячу свою голову в песок. Но я нашел способ сделать ему настолько больно, сколь больно мне было в тот злосчастный день. Я планирую жить вечно, как его мучитель и палач. Я рыскаю по телу Пола, чтобы найти последний сантиметр целой плоти и сжать его плоскогубцами, пока он не издаст небольшой стон. Он считает, что уже нет ничего более кошмарного,
что я могу с ним сотворить. Он, конечно, ошибается. Я иду в комнату и возвращаюсь с зеркалом. Мой дружок твердеет, когда его полный животного ужаса крик заполняет пространство. Никто и никогда не может быть полностью застрахован от возмездия. И пока есть возможность причинить ему еще больше страданий, я никогда не перестану делать ему больно. перевод: неизвестен