Русская история: В 3 т. Т.1 by Watra

ПОКРОВСКИИ

Русская история Том 1

От праславянской культури — к культуре православной. От Д ревнеиРуси— к Русском Царству.

Историческая

бибпиотека

Михаил

ПОКРОВСКИЙ

Русская история Том і

Полигон Санкт-Петербург 2002

УДК 94.47 ББК 63.3(2) П48 Серия «Историческая библиотека» основана в 2001 году

Серийное оформление С.Е. Власова

Подписано в печать с готових диапозитивов 18.01.2002. Формат 84x108732. Печать офсетная. Усл. печ. л. 18,48. Тираж 5100 зкз. Заказ 523.

Покровский М.Н. П48

Русская история: В 3 т. Т. 1 /М.Н. Покровский. — СПб.: ООО «Издательство «Полигон», 2002. — 346 с. — (Историчес кая библиотека). ISBN 5-89173-139-8 (Т. 1) ISBN 5-89173-151-7 (Общ.) Перед вами — один из самьіх монументальних научньїх трудов в мировой истории и. вне всякого сомнения, самьій капитальньїй из классических трудов по истории России. «Русская история» М.Н. Покровског© — не только поистине уникальная попьітка систематизации прошлого России с дрсвнейших, почти мифологических, времеп и до конца XIX столетия, но и не менее интересная попьітка оригинального осмьісления бьільїх зпох — во всем нх многообразии и своеобразии. Ото— книга, о которой совершенно справедливо говорилось: «Можно с ней не соглашаться, но нельзя ее обойти». Книга, по-новому освещающая самьіетемньїе, самьіе туманньїе моменти истории нашей страпьі... УДК 94.47 ББК 63.3(2)

О Художествепное оформление. ООО «Издательство АСТ», 2002

Предисловие Историческая наука, пожалуй, одна из самьіх сложньїх и противоречивьіх сторон исследовательской деятельности, поскольку доля субьективизма в трактовке и оценке тех или иньїх исторических собьітий неизбежно присутствует в любой работе. Позтому с течением времени исследования одного ученого-историка превращаются в источник или предмет изьіскания другого ученого-историка, более поздней зпохи. В зтом плане жизнь и деятельность безусловно вьщающегося ученого Михайла Николаевича Покровского (1868— 1932) являет собой яркий пример того, как личность самого историка и его научное наследие стали предметами всестороннего изучения и тема ми для многочисленньїх научньїх и публицистических статей, лейт мотиви которьіх нередко диаметрально противоположньї. С конца XIX по конец XX века в России сменилось несколько «идеологических зпох», и каждая из них в лице представителей официальной исторической науки, вне зависимости от того, происходило ли зто при жизни М. Н. Покровского либо уже после его смерти, оставила для потомков своє отношение к нему как к историку и как к человеку, что само по себе неоспоримо свидетельствует о неординарности его личности и вьщающихся достижениях на поприще научной и общественной деятельности. В чем же причина такого пристального внимания к персоне М. Н. Покровского со сторони современников и у ж тем более со сторони ПОТОМКОВ, ОТСТОЯЩИХ от него на многие десятки лет? В судьбе ученого (в равной мере с науч ной и житейской точек зрения) как в зеркале отразились блеск и трагизм представителей российской интеллигенции, искренне уверовавших в новое философское течение, которое затем трансформировалось в религию под названием «марксизм». Випускник историко-филологического факультета Московского университета, где под влиянием великих русских историков В. О. Ключевского и П. Г. Виноградова происходило его становление как ученого-исследователя академического типа, М. Н. Покровский, увлекшись марксизмом, перешел в стан социал-демократов, а впоследствии и в партию большевиков. Однако еще до того, как М. Н. Покровский становится марксистом ленинского толка, он в 1909— 1914 годах создает наиболее значимое своє произведение — капитальньїй труд по истории России под назва нием «Русская история с древнейших времен», которьій мьі предлагаем вниманию читателей. Основное значение зтого труда заключалось в том, что в нем впервьіе в русской историографии бьіла сделана попьітка систематически изложить историю России с древ нейших времен до конца XIX столетия с позиций материализма. Новизна трактовки истории России в корне отличалась от кон5

цепций официальной промонархической историографии, что придало работс острос политичсскос значенис. Позтому царские власти бьістро издали указ об изьятии І тома «Русской истории с дрсвнейших времен» из учебньїх библиотек и уничтожении V тома. После Октябрьской революции и прихода к власти большевиков, став уже одним из главньїх идеологов марксизма (с мая 1918 года и практически до конца жизни М. Н. Покровский — заместитель нар кома просвещения РСФСР, где занимался вопросами науки и образования), он принимал участие в яростной борьбе против малейшего проявлення «ереси» в марксизме. По его словам, «...правильное понимание русской истории может опираться только на понимание ее Лсниньїм». Однако в «Русской истории с древнейших времен» Покровский допускает множество трактовок, не укладьівавшихся в прокрустово ложе ленинизма, за что впоследствии ему не раз приходилось оправдьіваться. Тем не менее «Русская история с древ нейших времен» бьіла возведена в ранг основополагающего произведения для понимания русской истории с позиций материализма и ленинизма и, несмотря на определенное несоответствие идеологическим догмам, практически без каких-либо серьезньїх изменений и дополнений вплоть до 1934 года видержала 8 изданий. После смерти В. И. Ленина и прихода к власти И. В. Сталина изменились идеологические установки, а правоверньїе марксистьіленинцьі бьіли признаньї «єретиками» и подлежали планомерному уничтожению. Предание анафеме М. Н. Покровского и его научньіх трудов со сторони марксизма сталинского толка произошло уже после смерти ученого, тогда как судьба многих советских историков, вьщвинувшихся в 20-х — первой половине 30-х годов, бьіла неизмеримо трагичней. Практически все они огульно бьіли причисленьї к «школе Покровского» и репрессированьї. Научньїе работьі М. Н. Покровского бьіли изьятьі из библиотек, и многие из них уничтожени. Во времена «хрущевской оттепели», «застоя» и так назьіваемой «перестройки» историки не раз проявляли интерес к научному наследию М. Н. Покровского (им бьіло написано более 500 научньїх трудов), всякий раз пьітаясь уложить его в жесткие рамки нових идєологичєских догм либо огульно развенчать. Однако по сей день остается актуальним вьівод М. В. Нечкиной, сделанньїй еще в начале 20-х годов XX века в отношении «Истории России с древнейших времен»: «Зтот труд представляет собой крупний вклад в науку... Грядущий исследователь русской истории обязательно пройдет че рез изучение работьі М. Н. Покровского. Можно с ней не соглашаться, но нельзя ее обойти».

Глава I

Следьі древнейшего общественного строя С чего началась Древняя Русь Ф Взглядьі Шторха. Славянофильї и западники ф Скудость летописньїх данньїх ф Лингвистические данньїе. Славяне как лесной народ Ф Славяне как автохтоньї Восточной Европм. Вопрос о прародине славянского племени Ф Культура Российской равнинм по Геродоту Ф Культура праславян по данньїм лингвистики ф Старая схема жономического развития, ее ошибочность Ф Мотьіжное земледелие ф Древнейшие текстьі: показания арабов Ф Древнейшая общественная организация Ф Дворище и печище Ф Следм матриархата Ф Зкономические основьі древнеславянской семьи ф Семья — государст во Ф Власть отца Ф Племя. Происхождение князей; условия их появления ф Следьі власти отца в княжеском правлений

Еще писатели XVIII века никак не могли помириться на том, с

чего началась Древняя Русь. В то время как пессимистьі, вроде кн. Щербатова или Шлецера, готовьі бьіли рисовать наших предков X столетия красками, заимствованньїми с палитрьі современньіх отим авторам путешественников, создавших классический тип «дикаря», чуть не бегавшего на четвереньках, находились исследователи, которьім те же самьіе предки казались почти просвещенньїми европейцами в етиле того же XVIII века. Щербатов обьявил древних жителей России прямо «кочевьім народом». «Хотя в России прежде ее крещения, — говорил он, — и бьіли градьі, но оньїе бьіли яко пристанища, а в протчем народ, а особ ливо знатнейшие люди, упражнялея в войне и в набегах, по большей части в полях, переходя с места на место, жил». «Конечно, люди тут бьіли, — солидно рассуждал Ш лецер, — Бог знает, с которьіх пор и откуда, но люди, без правлення жившие подобно зверям и птицам, которьіе наполняли их леса». Древние русские славяне бьіли столь подобньї зверям и птицам, что торговьіе дого вори, будто бьі заключенньїе ими с греками, казались Шлецеру одной из самьіх наивньїх подделок, с какими только приходитея 7

иметь дело историку. «Неправда, — возражали Щербатову и Ш лецеру оптимистьі вроде Болтина, — руссьі жили в обществе, имели города, правление, промьісльї, торговлю, сообщение с соседними народами, письмо и законьї». А известньїй зкономист начала XIX века Шторх не только признает за русскими славянами времен Рюрика торговлю, но и обьясняет из зтой торговли и созданного ею политического порядна возникновение самого Русского государства. «Первьім благодетельньїм последствием» ее бьіло «построение городов, обязанньїх, может бьіть, исключительно ей и своим возникновением и своим процветанием». «Киев и Новгород скоро сделались складочньїми местами для левантской торговли; в обоих уже с древнейших времен их существования поселились иностранньїе купцьі». Зта же торговля вьізвала второй, несравненно более важньїй переворот, благодаря которому Россия получила прочную политическую организацию. «Предприимчивьій дух норманнов, их торговьіе связи со славянами и частьіе поездки через Россию положили основание знаме нитому союзу, подчинившему великий многочисленньїй народ кучке чужеземцев». И дальнейшую историю Киевской Руси, и походьі князей к Царьграду, и борьбу их со степью Шторх обьяс няет теми же зкономическими мотивами, цитируя и так хорошо известньїй всем теперь, благодаря курсу проф. Ключевского, рассказ Константина Багрянородного о торгових караванах, ежегодно направлявшихся из Києва в Константинополь. Заново обоснованньїе и тонко аргументированньїе взглядьі Шторха получили большую популярность в наши дни, но они нисколько не убедили современников-пессимистов. Ш лецер обьявил теорию Шторха «не только не ученой, но и уродливой мьіслью», и согласился сделать разве ту маленькую уступну, что начал сравнивать русских славян не со зверями и птицами, а с американскими краснокожими, «ирокезами и алгонкинцами». Спор так и перешел нерешенньїм к последующему поколению, где оптимистическую партию взяли на себя славянофильї, а продолжателями Шлецера и Щербатова явились западники. «По свидетельству всех писателей, отечественньїх и иностранньїх, русские издревле бьіли народом земледельческим и оседльїм, — говорит Беляев. — По словам Нестора, они и дань давали от дьіма и рала, т. е. со двора, с оседлости и с сохи, с земледельческого орудия». Западники не доходили, правда, ни до признання русских славян кочевниками, ни до сравнений с американскими краснокожими. Но нельзя не заметить, с каким явним сочувствием Соловьев приводит летописную характеристику восточнославянских племен. «Исключая полян, — говорит Соловьев, — имевших обьічаи кроткие итихие... нравьі остальньїх племен описаньї у него (летописца) черньїми красками: древляне жили по8

скотски, убивали друг друга, ели все нечистое, и брана у них не бьіло, а похищение девиц. Радимичи, вятичи и северяне имели одинакий обьічай: жили в лесу, как звери, ели все нечистое, срамословили перед отцами и перед снохами, браков у них не бьіло, но игрища между селами, где молодьіе люди, сговорившись с девицами, похищали их». Сам Соловьев прекрасно понимал, повидимому, что зто не обьективное изображение бьіта древлян и северян, а злая сатира монаха-летописца на язьічников и поляни на — на враждебньїх полянам соседей: что начальная летопись недалеко ушла в зтом случае по своей исторической точности от щедринской «Истории одного города». Но он не мог воздержаться от искушения повторить зту обличительную характеристику: слишком уж она хорошо согласовалась с тем представлением о славянах, какое сложилось у самого Соловьева. «Городов (у русских славян), как видно, бьіло немного, — говорит он в другом месте уже от себя: — знаєм, что славяне любили жить рассеянньіми, по родам, которьім леса и болота служили вместо горо дов; на всем пути от Новгорода до Києва, по течению большой реки, Олег нашел только два города — Смоленск и Любеч. В средней полосе у радимичей, дреговичей и вятичей не встречается упоминаний о городах». Если какой-нибудь спор долго длится, не находя себе разрешения, то обьїкновенно виноватьі здесь бьівают не одни спорящие, а и самьій предмет спора. И в пользу сравнительно високо го уровня зкономической — а с нею и всякой другой — культу ри славян в древнейшую зпоху, и в пользу низкого уровня зтой культури источники давали достаточно доказательств; из одной и той же летописи мьі узнаєм и о дикости вятичей с братиею, и о торгових договорах Древней Руси с греками. Что считать прави лом для Древней Руси, что исключением? Что бьіло частньїм случаем, индивидуальной особенностью одного племени, и что обіцим достоянием всех славянских племен? Ответить на зто мож но, лишь отступив несколько назад от тех аргументов, которьіми обменивались сторони в приведенньїх вьіше виписках. «Нестор», или, как бьі его ни звали, начальний летописец, застал славян уже разделенньїми, и начинает свой рассказ с перечисления разошедшихся в разньїе сторони, но еще не позабьівших друг друга славянских племен. Если бьі мьі могли составить себе хотя какое-нибудь представление об зкономической культуре славян до зтого разделения, когда они еще жили вместе и говорили од ним язиком, мьі получили бьі некоторьш minimum, общий, ко нечно, и всем русским славянам: перед нами бьіл бьі тот основной фон, на котором вишивали столь разноцветньїе узорьі греческие и скандинавские влияния, христианская проповедь и левантская торговля. З то т фон до некоторой степени мьі можем 9

восстановить по данньїм лингвистики: общие всем славянским наречиям культурньїе терминьї намечают их общее культурное наследство, дают понятие об их бьіте не только «до прибьітия Рюрика», но и до того времени, как «волохи», т. е. римляне, на шли славян сидящими по Дунаю и вьітеснили их оттуда. Лингвистические данньїе намечают прежде всего одну харак терную черту отого архаического бьіта: славяне исстари бьіли народом промьісловьім, и промисли их бьіли преимущественно, если не исклю чительно,леош е. Во всех славянских язиках одинаково зву чат название пчельї, меда и улья : бортничество является, по-видимому, коренньїм славянским занятием. Косвенно ото указьівает и на первоначальное местожительство славян: борт ничество мислимо только в лесной стороне. З т о лесное происхождение наших предков вполне согласно с другими лингвистическими же указаниями. Славянское название жилья — дом, несомненно, в родстве, хотя и дальнем, с средневековьім верхненемецким Zimber — «строевой лес» и обозначает, конечно, дере винную постройку. Напротив, каменная кладка, кажется, вовсе не бьіла известна славянам до разделения: все относящиеся сюда терминьї — заимствованньїе. Наш екирпич єсть турецкое слово kerpidz, древнейшее славянское плинфа — греческое, точно так же, как и название известки, древнейшее вапьно (от греческого (ЗафГ|) и новейшее известь (от греческого аа(Зєато^ — негашеньій). И в то время как южньїе и западньїе европейцьі имеют особое слово для обозначения каменной стеньї (латинское murus, откуда немецкое Mauer), в славянских язиках особого термина для отой цели и донине не существует. Археологи, на оснований своих соображений, склоняются к мисли, что славяне бьіли автохтонами Восточной Европьі, ис стари жили на тех местах, где застала их история. Лингвистика в зтом случае подтверждает археологию: северная, большая по ловина Восточно-Европейской низменности, и теперь лесная страна по преимуществу как нельзя лучше отвечает по своей природе такой лесной культуре, какую мьі находим у славян. На оснований данньїх общеславянского словаря, с одной сто рони, географической номенклатури — с другой, издавна делались попьітки установить «прародину славянского племени» и более детально. Уже Надеждин в 30-х годах прошлого столетия находил «первоначальное гнездо славян» в ньінешних Вольїнской и Подольской губерниях, захватьівая и ближайшие австрийские области к западу, до северного подножия Карпат. Новейший исследователь вопроса, проф. А. Погодин, также считает славянской родиной «стр ан у гор и стую и обильную болотами, как Волинь», ссьілаясь на общность таких терминов, как холм, скала, гора, яр (узкая долина), юдоль, дебрь 10

(заросшая лесом долина), яруга (болотистая долина) и т. п .1. З тот пример показьівает, между прочим, как опасна подобная дстализация: скалистой, с точки зрения жителей, и гористой, обильной болотами является и Финляндия не в меньшей степени, чем Вольїнская губерния: весь приведенньїй словарь отлично мог бьі бьіть приурочен и туда, не знай мьі из других источников, что славяне там никогда не жили. С другой стороньї, лесную культуру, аналогичную праславянской, как рисует ее нам лингвистика, можно найти на Восточно-Европейской равнине по всему ее протяжению много ранее того хронологического предела, до которого решается вьіслеживать славян современная наука. Еще Геродот в V в. до н. з. указьівает в зтих местах «многочисленньїй народ» гелонов и будинов, причем последние со своими «светло-голубьіми» глазами и рьіжими волосами отвечают, если угодно, и антропологическому типу древних славян, как известно, гораздо более белокурьіх, чем современньїе2. У зтих народов бьіли города, дома, храмьі и идольї — все деревянное. Они занимали, по Геродоту, огромное пространство от озерной области на северо-западе до ньінешней Саратовской губернии на юго-востоке. Часть их, именно будиньї, жили лесньїми промис лами: били пушного зверя и питались, между прочим, «еловьіми шишками», т. е. кедровими орехами. Д ругие, гелоньї, бьіли земледельцами, употребляли в пищу хлеб, занимались и садоводством. «Зллиньї, — говорит Геродот, — часто смешивают будинов и гелонов, — но зто два разньїх народа». Из его описа ння скореє можно понять, однако, что зто два культурних слоя одного и того же народа — один отчасти зллинизованньїй, дру гой — вовсе не тронутьій зллинским влиянием. Особенную зтнографическую окраску гелонам давало именно греческое влияние: «Первоначально гелоньї бьіли те же зллиньї, удалившиеся из торгових городов и поселившиеся среди будинов»; некоторьіе из зтих греческих колонистов сохранили, по словам Геродота, и свой язьїк. Так за 400 лет до н. з. культура приходила к народам Северо-Восточной Европьі тем самим путем, по которому она шла в VIII веке н. з . , и уж е при Геродоте здесь бьши торговие города со см етанним полузллинским, полуварварским населением и зллинистической культурой — далекие предшественники «матери городов русских». Итак, на Восточно-Европейской равнине, в ньінешней Московской или Владимирской губерниях, существовало земледелие с незапамятньїх времен, а славяне бьіли на зтой равнине автохтонами. 1 Из истории славянских передвижений, с. 90. 2 Подробнее о древних славянах см.: Нидзрле. Словенские древности, т. 1, с. 14 и др.

Вьівод, которьій отсюда можно сделать, вполне благоприятен Беляеву: a priori как нельзя более вероятно, что и славяне, — допу стив даже, что будиньї Геродота не стоят с ними ни в какой генетической связи, — бьіли земледельцами уже до разделения. Лингвистика и зто подтверждает: земледельческие терминьї — пахать (орати), жать, косить , названий плуга и бороньї, главнейших видов хлеба, знакомьіх нашим широтам, — овес, ячмень, рожь и тиеница — общие у всех славянских племен. Общее у них и название хлеба, как предмета питання, — жито , и всего харак тернеє, что зто название (одного корня с жизнью) употребляется и для обозначения всей пищи вообще: значит, хлеб не только ели, но, как и у теперешнего русского крестьянина, он составлял основу древнеславянского питання, бьіл пищей по преимуществу. Если би мьї ©становились на зтом, то и вопрос о древнеславянской культу ре должен бьіл бьі, по-видимому, решиться в оптимистическом направлений. Но та же лингвистика безжалостно разрушает приятную иллюзию: просвещенньїе земледельцьі-славяне жили, по всей видимости, в каменном веке. В се названия металлов у славян или описательньїе (руда — нечто красное, отсюда зто слово обозначает одновременно и кровь, и красньїй железняк-гематит; злат о — нечто желтое и блестящ ее и т. п.), или заимствованньїе, как и название каменной стройки: серебро от древнего северогерманского silfr (тепереш нєє немецкое Silber),.ywedb — средневековое верхненемецкое Smide (металлическое украшение) и т. д. Древнейшие славянские погребения в Галиции — все с каменньїми орудиями; металльї встречаются лишь в позднейших. Со старой точки зрения мьї и тут наталкиваемся на непримиримое противоречие: земледелие, по старому взгляду, — одна из вьісших ступеней зкономической культури; оно предполагает уже две пройденньїе ступени: охоту и скотоводство. Как могли славяне проделать зту длинную зволюцию, не изменив самого первобьітного способа изготовления орудий — из камня? Новейшая зкономическая археология и зтнология дают нам, однако, возможность устранить зто кажущееся противоречие очень лег ко. Наблюдения над современньїми дикарями показали весьма убедительно всю фальшивость старой схеми хозяйственного развития: охота — скотоводство — земледелие. З та старая схема отправляется от совершенно правильного общего положення, что человек начинает с таких форм хозяйственной деятельности, которне требуют от него наименьшей затрати знергии, и постепенно переходит к все более и более трудним. Но создатели зтой схеми не имели представлення о каких-либо иньїх способах охо ти, скотоводства и земледелия, кроме тех, какие встречаются у так назьіваемьіх «исторических», т. е. более или менее культур12

иьіх, народов. От того, что легко или трудно для культурного человека, заключали, что легко или трудно для человека первобьітного, т. е. для дикаря. Но дикарь, несомненно, начал с таких способов добьівания пищи, которьіе легче самого легкого из на ших: он начал с того, что собирал даровьіе продукти природи, не гребующие вовсе труда для своего приобретения, — начал с собирания дикорастущих плодов, кореньев и т. п. Как и вьісшие обезьянн, человек сначала бнл животннм «плодоядннм». Его животная пища первоначально, вероятно, состояла из раковин, улиток и тому подобннх, тоже без труда достающихся пищевнх средств. Некоторне очень низко стоящие племена Бразилии и до сих пор не пошли дальше зтого «собирания». Единственнне следьі деятельности прибрежннх племен Южной Бразилии представляют огромнне кучи пустих морских раковин, длинннми рядами гянущиеся вдоль морского берега. После отлива туземцн внходят на обсохший песчаннй берег, собирают принесеннне прили вом раковини и успокаиваются до следующего отлива. В зтом — вся их «охота». По количеству затрачиваемого труда зтот способ добьівания пищи не идет ни в какое сравнение с настоящей охотой за зверем или птицей или с рьібной ловлей при помощи сетей, удочек и т. п. Настоящие охотники и звероловн отнюдь не принадлежат к «низшим» племенам: краснокожие Северной Аме рики додумались до зачатков письма и не чуждьі художественной деятельности, а они живут исключительно только охотой. Обитатели Западной Европьі каменного века, по-видимому, тоже били охотниками, а найденнне при раскопках орудия их поражают совсршенством и даже изяществом отделки: изображения голови лося, табуна лошадей на одном жезле или внрезанное на кости изображение мамонта сделали би честь и не дикарю. Охота, не сомненно, проще нашего земледелия, с применением животного труда, — лошади или бика; но зта форма земледелия далеко не единственно возможная и даже наименее распространенная. Среди некультурних племен гораздо употребительнее другая форма хлебопашества, которую немецкие исследователи окрестили I lackbau, что по-русски переводят как «мотнжное земледелие». Его отличительная особенность состоит в том, что оно ведется исключительно человеческими руками и почти без всяких инструментов, потому что первобнтная мотьіга не что иное, как развилистий сук, которнм разрнхляют землю перед тем, как бросить гуда Семена. Такой инструмент куда проще лука и стрел или пращи и, вероятно, бнл самим ранним изобретением человека в области техники. И масса знергии, которая требуется для мотьіжиого земледелия на девственной почве, конечно, значительно меньше того количества сили, которое нужно затратить, чтобьі справиться с крупним зверем. Мотьіжное земледелие легче охо13

тьі, и єсть все основания думать, что оно бьіло самьім ранним из правильних способов добивання пищи. Оно вовсе не связано с оседлостью, напротив, обязательно предполагает бродячий об раз жизни: так как верхний слой почвьі, единственно доступний такой обработке, должен бистро истощаться, то культура носит позтому очень зкстенсивннй характер и требует сравнительно огромной площади земли. Охота является, вероятно, на первьіх порах, подспорьем мотнжному земледелию: человеческий организм нуждается в известном количестве соли, а дикарь не имеет часто средств достать ее иначе, как в мясе, — сиром мясе с кровью. Весьма возможно, что так как человеческое мясо всего легче добить, то человек и начал свой мясной стол с антропофагии и уже потом перешел к мясу животннх. Географическая обстанов ка решала дальнейшее: племена, попавшие в райони, обильньіе дичью или рьібой, скоро стали смотреть на охоту или рибо ловство как на основное занятие, а на зем л ед ел и е — как на п о д со б н о е. Там, где б н л богатн й запас растительной пищи, развивалось зем л ед ел и е. Н ет, однако, народа, которьій питался би исключительно животной пищей. Без расти тельной приправи к столу жить нельзя, тогда как вполне возмож но обойтись одной растительной пищей. В зтом случае сравнительная зтнология вполне на стороне вегетарианства. Напротив, совершенно неверен взгляд, в силу которого скотоводство развилось из охоти и служило первоначально средством иметь под руками постоянно запас мяса. 3 . Ган блестяще доказал, что приручение самого крупного и денного вида скота связано не с охотой, а именно с земледелием, и что бик служил сначала не как мясной, а как рабочий скот. Приручившие бика патриархи земледелия даже и не ели говядинн, как не едят ее до сих пор самьіе стариннне земледельческие народи — индусьі и китайцьі. Если ми от зтих аналогий и косвенних указаний лингвистики обратимся к древнейшим письменним свидетельствам о восточннх славянах, к древнейшим текстам , ми найдем в них полное подтверждение приведенной вьіше характеристики зтих славян как народа земледельческого, но стоящего в то же время на очень невнсокой ступени культури. Ранее всего, из более или менее цивилизованннх людей, столкнулись с нашими предками араби , успевшие побивать в России ранее даже грекові по крайней мере, первьіе показання очевидцев о славянских бите и культуре принадлежат именно арабским путешественникам и встречаются у компилировавших рассказн зтих последних, арабских географов. Одно из наиболее важних показаний зтого рода ми находим в «Книге драгоценньїх сокровищ» компилятора Ибн-Даста, писавшего в первой 14

ноловине X века, но источники его значительно старше. Ввиду важности отого текста мьі приведем оттуда целиком то, что относится к зкономической культуре восточньїх славян; что речь идет именно о них, доказьівает название их столицьі — по Ибн-Даста «Куяба», т. е. Киев. «Страна славян — страна ровная и лесистая; в лесах они и живут. Они не имеют ни виноградников, ни пашен. Из дерева вьщельївают они род кувшинов, в которьіх находятся у них и ульи для пчел и мед пчелиньїй сберегается. З т о назьівается у них сидж, и один кувшин заключает в себе около 10 кружек его. Они пасут свиней наподобие овец...» (Дальше идет рассказ о погребальньїх обьічаях славян, которьш будет рассмотрен в дру гом месте.) «...Более всего сеют они просо...», «...Рабочего скота у них мало, а верхових лошадей имеет только один упомянутий человек» (свият-царь). «Холод в их стране бьівает до того силен, что каждьій из них вьїкапьівает себе в земле род погреба, к которому придельївает деревинную остроконечную крьішу, наподобие (крьіши) христианской церкви, и на крьішу накладьівает земли. В такие погреба переселяются со всем семейством и, взяв несколько дров и камней, зажигают огонь и раскаляют камни на огне докрасна. Когда же раскалятся камни до вьісшей степени, поливают их водой, от чего распространяется пар, нагревающий жилье до того, что снимают уже одежду»1. Кое-чтб в зтом рассказе о вещах, которьіе самому автору, види мо, рисовались довольно смутно, можно отнести на счет простого недоразумения: так, в литературе уже давно отмечено, что славянскому меду Ибн-Даста дает название, какое носил зтот напиток у волжских болгар, ближайших посредников для арабов в сношениях с восточньїми славянами. Совершенно очевидно также, в последних строках, смешение славянского жилья — землянки — с бапей, хорошо известной нам для той зпохи и из других описаний. С первого взгляда может показаться, что и резким противоречием двух фраз: «пашен у них нет» и «сеют они просо» — мьі обязани такому же недоразумению. Но упомянув рядом с пашнями виног радники, Ибн-Даста ясно показал, что, с его точки зрения, тут никакого недоразумения не бьіло: под пашнями арабский писатель разумел то, что зовется так в культурних странах, — поля, на которьіх год из году занимаются земледелием, как в виноградни ках год из году культивируют виноградную лозу. Таких постоянньіх пашен он и не находил у славян, живших в лесу и сеявших своє просо каждьій год на новом месте. С зтой стадией земледельческой культури отлично вяжется и другое показание нашего автора о слабом развитии скотоводства у славян. Оно уже бьіло, но в ХГаркави А. Я. Сказання мусульманскнх писателей о славянах и русских, с. 264— 267.

зачаточном состоянии; расцвет его лежал впереди — для XII века мьі имеем уже несомненньїе свидетельства того, что пахота с помощью лошади бьіла общераспространенньїм явлением вЮжной Руси. Зта новизна скотоводства и связанная с нею дороговизна скота оставили любопьітньїй след в древнерусских юридических памятниках. В некоторьіх статьях «Русской правдьі» слово «скот» употребляется в смьісле «денег» (аналогично в зтом случае с древнеримским pecunia); но мьі знаєм, что деньгами, единицей меньї, становятся обьїкновенно такие предмети, на которьіе єсть большой спрос, но которьіе существуют в то же время лишь в ограниченном количестве. Благодаря зтому в Древней Греции первой монетой и стал железньїй прут («обол») — представитель еще редкого и денного в то время металла. Рабочий скот в России IX— X веков бьіл еще так же редок и ценен, как в гомеровской Греции, оттого там и тут вьічисляли цену других предметов на скот. Оттого «Русская правда» и занимается так тщательно вопросом о возможном приплоде скота (в так назьіваемом «Карамзинском» списке зтому отведено не менее 8 отдельньїх статей), причем отводит видное место и упоминаемьім Ибн-Даста свиньям (3 статьи из 8). Характер славян, как лесного народа, живущего, между прочим, и даже на первом месте, бортничеством, также вьіступает у арабского географа очень випукло, но любопьітно, что Ибн-Даста ни словом не упоминает о другом промисле, казалось би, столь естественном в «лєсистой» стране, — об охоте. Чтобьі русские славяне до начала X века не охотились вовсе, зто, конечно, трудно себе представить, но очевидно, что бортничество, свиноводство и кочевое земледелие настолько составляли основу их хозяйства, что охо та, как промисел, не бросалась в глаза, как зто било по отношению к соседним болгарам, о которьіх арабскии писатель отметил, что «главное богатство составляет у них куний мех». Болгари тогда уже больше всех втянулись в оборот восточной торговли и меха бьіли главньїм предметом их отпуска; едва ли не в связи с тою же восточной торговлей охота приобрела серьезное зкономическое значение и у восточньїх славян. Во всяком случае, базировать все их хозяйство на охоте, как зто делают в последнее время некоторьіе автори, било бьі неосторожно ввиду прямих указаний на противоположное со сторони как лингвистики, так и арабских писателей, ранее всех систематизировавших сведения о наших предках. Древнейшая общественная организация стоит в тесной связи со способами добьівания пищи. Знаменитая характеристика зтой организации в начальной летописи: «живяху кождо с родом своим на своих местех, володеющие кождо родом своим», послужила исходной точкой для множества более или менее фантастических гипотез о первоначальном общественном строе русских славян. Нетруд16

но бьіло понять, что здесь речь идет о каком-то союзе родственников, но что связьівало между собой зтих последних, помимо кров них отношєний, которьіе сами по себе нисколько не мешают людям жить врозь и заниматься различньїми делами, зто не так легко бьіло себе представить. В особенности мешала русским историкам составить себе конкретное и отчетливое представление об зтом роде начальной летописи их идеалистическая точка зрения — привьічка все исторические переменьї обьяснять переменами в мислях и чувствах исторических деятелей. У такого умного историка, как Соловьев, например, можно найти длинньїе рассуждения о том, какую роль играло в первобьітном обществе родственное чувство, как оно постепенно ослабевало и что из зтого вьішло. Неудовлетворительность подобньїх обьяснений слишком била в глаза, и «теория родо вого бьіта» уступала место другим гипотезам, — «вотчинной», «общинной», «задружной» и т .п ., ценность которьіх, однако, отнюдь не бьіла вьіше первой. Но уже раньше, чем в общественньїх науках, взяла верх материалистическая точка зрения, та самая историческая аналогия, образчик которой мьі видели вьіше, дала возможность представить себе все дело гораздо нагляднеє. В некоторьіх местах Русской равниньї географическая обстановка IX— X веков сохранилась почти в полной неприкосновенности до очень позднего, сравнительно, времени: таковьі бьіли великорусский север, ньінешняя Архангельская губерния до XVII и западнорусское Полесье приблизительно до XVI века. Характерно, что в зтих двух весьма удаленньїх друг от друга и никогда не сообщавшихся местностях мьі встречаем совершенно одинаковую основную клеточку хозяйственной и вообще социальной организации: на севере она носит название печища, на западе — дворища. «Дворище», как и «печище» являютея прежде всего формами коллективного землевладения, но весьма похожими на знакомьіе нам образники последнего, например, на великорусскую сельскую общину. Коллективизм последней, как она существовала до начала XX столетия, бьіл юрццически финансовьій: крестьяне общинники сообща владели землей и сообща отвечали за лежавшие на ней подати и повинносте, но хозяйство они вели каждьій отдельно. Считать такую организацию зародьішем или остатком первобьітного коммунизма можно бьіло опять-таки лишь с той идеалистической точки зрения, для которой юридическая оболонка бьіла гораздо важ неє зкономического содержания, право важнеє того факта, благодаря которому зто право только и могло возникнуть. В дворищном землевладении мьі имеем перед собой оста гок подлинного комму низма: первоначально все обитатели северно-русского «дворища», иногда несколько десятков работников обоего пола, и жили вместе под одной кровлей, в той громадной двухзтажной избе, какие и теперь еще встречаются на севере, в Олонецкой или Архангельской 17

губерниях, — «настоящем дворце сравнительно с южнорусскими хатами», по отзьіву исследовательницьі, которой русская наука обязана первьім точньїм описанием древнейшей форми русского землевладения1. Позже они могли расселиться по нескольким избам, но зкономическая сущность организации от зтого не менялась: все «дво рище» по-прежнему сообща обрабатьівало всю захваченную ими землю общим инвентарем, и продуктами пользовались все работники сообща. Хозяйство бьіло не только земледельческое. Доку менти, сохранившие нам юридическую форму древнейшего землевладения (ко времени составления зтих документов обикновенно уже распадавшегося), изображают зту «землю» как совокупность целого ряда промьіслов, входивших в состав дворищного хозяйства; «дворище» всегда является «с полями, сеножатьми и з леси и борьі, и з деревом бортньїм, з реками и озера, и з гати и з ези , и з ловьі рибними и пташими...» Все, что нужно бьіло для жизни , не только хлеб, добивалось общим трудом; но наиболее прочной спайкой, связьівавшей воєдино все население «дворища», являлось, несомненно, все-таки земледелие. Ибо для всей группьі не могло бьіть более трудного дела, чем вьїкорчевать из-под леса участок земли под пашню — в историческую зпоху пашню уже обичного типа, обрабатьівавшуюся не виловатьім суком, а сохой; и не одним ручним трудом, а с помощью лошади. Ни «рьібньїй и пташий лов», ни бортничество сами по себе коммунизма не требовали и не мог ли создать: он мог «дожиться только параллельно с земледелием» и становился тем прочнее, чем сложнее и труднеє становилось зто последнее. Бродячие охотники, какими иногда представляют себе русских славян, несомненно, оказались бьі большими индивидуалистами. Как возник зтот первобьітньїй коммунизм и на чем он держался? На первьій вопрос едва ли можно дать какой-нибудь ответ в пределах не только русской, но и истбрии славянской вообще, потому что описанная форма землевладения составляет не толь ко русскую, а общеславянскую особенность: сербо-хорватская «задруга», или «велика куча», представляет собою полную параллель нашему архангельскому «печищу» или полесскому «двори щу». Форма недифференцированного стада, жившего простим «собиранием» готових продуктов, била, очевидно, пройдена славянами ранее, чем они вьщелились из общеарийской массьі. Даже на первоначальную ступень «мотьіжного» земледелия сохранились в исторических памятниках лишь слабьіе намеки. Главнейшим из них является то относительно самостоятельное положение женщиньї у славян, сравнительно, например, с германцами, которьім так гордились в своє время славянофильї. В древнесла1Ефименко А. Я. Южная Русь, т. 1, с. 372.

ішнском праве так назьіваемая «половая опека» вьіражена гораздо мснее резко, чем можно бьіло бьі ожидать. Тут особенно приходится отметить два момента: самостоятельное положение женщипьі на суде, доходившеє до того, что женщина иногда могла являть ся участницей судебного поединка, и широкий обьем имущественііьіх прав женщиньї, которая могла распоряжаться своим имением без согласия мужа, тогда как последний не мог распорядиться имуіцсством женьї, даже приданьїм, без ее согласия1. Любопьітную чер гу к отому дает первая статья «Русской правдьі». В числе возможньіх мстителей за кровь она указьівает, и на одном из первьіх мест при том, — «сьіна сестрьі» убитого, т. е. ведет счет родства и по женской линии, не только по мужской. Подобное явление никоим образом не могло возникнуть в исторически нам знакомой патриархальной семье, во главе которой стоит мужчина — отец, и где счет родства всегда ведется по мужской линии. Позтому его приходится рассматривать как остаток материнского права матриархальной семьи, где счет родства всегда велся по женской линии, и брат матери считался одним из ближайших родственников, наравне с отцом, если не вьіше его. Самостоятельное положение женіциньї, имущественное и правовое, вполне вяжется с зтим, точно так же, как и то, что мьі знаєм об зкономической культуре первобьітньїх славян. Первичное, «мотьіжное» земледелие всюду бьіло и єсть, где оно еще сохранилось, в руках женщин; весьма возможно, что женщина, связанная детьми и поневоле более оседлая, менее свободно передвигавшаяся в поисках за даровой пшцей, бьіла даже изобретательницей земледелия. Но первая овладевшая пра вильним способом добивання пищи женщина зкономически змансипировалась от мужской опеки, семья стала концентрироваться около матери, а не около отца. Оттого у племен с преобладанием земледелия — у древних культурних народов Америки, например, — мьі всюду встречаем материнское право или следьі его, тог да как у скотоводов или охотников, в той же Америке, зтих следов вовсе нет. Таким образом, то, что в глазах славянофильской публицистики бьіло печатью особого призванья, свойственного славянскому племени, на деле является просто одним из признаков большей архаичности славянского права2. К началу исторической жизни славян отцовское право, однако, уже решительно восторжествовало вместе с земледелием нового типа, обусловленного развитием скотоводства. Охарактеризованное вьіше «печище», или «дворище» 1Шпилевский. Семейньїе власти у древних славян и германцев, с.74 и 86— 87. 2Остатки «материнского права» встречаются и у древних германцев, но на хронологически более ранней ступени.

(задруга южньїх славян), построено уже по типу патриархальной семьи: состаплявшая се группа работников — обьїкновенно дед с сьіііовьями и внучатами, дядя с племянниками, братья родньїе или двоюродпьіе - по отцу. Но ми очень ошиблись бьі, если бьі при дали з гой кровной связи первенствующее значение: она обьїкновенна, но вовсе не безусловно обязательна. Подобное же коллективное хозяйство на севере вели, сплошь и рядом, совсем посторон н и е др уг др угу лю ди, соединявш иеся по договору «складства»: они образовьівали такое же точно «печище», но не навсегда, а на известньїй срок, например, на 10 лет. В зти десять лет у складников все общее: движимое и недвижимое имение, инвентарь, рабочий скот, все доходьі и расходьі, — зто, что назьівается, «одна семья». Через десять лет, если они не захотят возобновить договори «складства», они делят все общее достояние на равньїе доли и расходятся — они опять чужие. Точно так же и для того, чтобьі бьіть членами южнославянской «великой кучи», нет необходимости принадлежать к ней по крови, по происхождению: в семью может бьіть принят и совершенно чужой человек, и пока он принимает участие в общей работе, он пользуется одинаковьіми правами со всеми другими членами «задруги». И здесь, значит, связь зкономическая идет впереди кров ной, «родственной» в нашем смисле. На основе общего хозяйственного интереса вьірастает вся первобьітная общественная организация. Бьіло бьі очень наивно пред ставлять себе первобьітньїх людей в образе мирних тружеников, благоговейно относящихся к плодам чужого труда. Продукти ото го последнего били обеспеченьї для семьи лишь постольку, поскольку она силой могла отстоять их от покушений соседей: отношения между соседями бьіли «международними», употребляя теперешнєє вьіражение. То, что монархйст-летописец изображает как результат отсутствия государственной власти, когда говорит о положений славян перед призванием князей, — «и не бе в них правди и вста род народ, и бьіша усобицьі в них, и воевати самя на ся почата» — на самом деле бьіло нормой междусемейньїх отношений и при наличности князей, пока не явились зкономические интересьі, более широкие, чем семейньїе, и на их основе не сложилась более широкая организация. «Русская правда» приписьівала отмену кровной мести сьіновьям Ярослава Владимировича: значит, при Ярославе, т. е. до половини XI столетия допус калось кровомщение, иньїми словами, допускалась частная война между семьями. При Ярославе, однако же, как видно из той же «Правди», зта частная война бьіла уже поставлена в довольно узкие предельї: в первой статье устанавливается, кто мог ее на чать, и требуется определенньїй, можно бьі сказать, «законний» повод: «аще убьет муж мужа». Семья могла начать войну только 20

іі том случае, если один из членов ее будет убит, другими слова ми, допускалась война только оборонительная. Но летопись сохраняла живое воспоминание о той поре, когда право частной войньї понималось гораздо шире. После крещения Владимира епископьі, рассказьівает летопись, стали говорить князю: «Зачем тьі не казнишь разбойников?» — «Боюсь греха», — отвечал будто бьі Владимир. Монах-летописец понял зтот ответ как вьіражение страха Божьего, как опасение согрешить, убив, т. е. казнив, разбойника. Но князь, вероятно, видел «грех» в нарушении дедовского обьічая, допускавшего разбой, т. е. частную войну во всей ее широте. З то т дедовский обьічай, в конце концов, и восторжествовал: «и живяше Володимерь по устроенью отню и дедьню», — заканчивает литописец свой рассказ о совещании князя с єпископами и старцами. Ограничить же право частной войньї уда лось только Ярославу Владимировичу. Итак, хозяйственная организация семьи необходимо предполагала воєнную организацию для охраньї продуктов хозяйства. Остатки зтой военно-семейной организации тоже ясно видньї в летописи: вместе отбиваясь от соседних «родов», «род» вместе ходил на войну и против общего, племенного врага. Рассказав о том, как Святослав победил греков и взял с них дань, летописец замечает: «брал он дань и на убитьіх, говоря: зто возьмет их род». Если прибавить к зтому, что, кроме врагов видимьіх и осязаемьіх, первобьітному человеку за каждьім враждебньїм его хозяйству явлением чудились враги невидимьіе, «сила нездешняя», то мьі сможем себе представить довольно ясно, что такое била первобьітная большая семья, «дворище» или «печище» на заре исторической зпохи. Членьї такой семьи — работники в одном хозяйстве, солдатьі одного отряда, наконец, поклонники одних и тех же семейньїх богов — участники общего культа. З т о дает нам возможность понять положение отца такой семьи. Всего меньше он «отец» в нашем смисле зтого слова. Руководство всем семейньїм хозяйством и воєнная дисциплина, необходимая для обороньї зтого хозяйства, дают в его руки громадную власть. К зтой реальной силе его положение, как жреца семейного куль та, прибавляет всю силу первобьітного суеверия: отец один водится с богами, т. е. духами предков, его «здешняя» власть увеличивается на всю громадную силу зтих «нездешних» членов се мьи. О сопротивлении домовладьіке не может бьіть и речи: господин-отец — самодержец в широчайшем значений зтого сло ва. Он распоряжается всеми членами семьи, как своєю собственностью. Он может убить или продать сьіна или дочь, как продают свинью или козу. Отсюда в первобьітной семье нет возможности провести демаркационную черту между членами семейства и ра бами — и название для тех и других бьіло общее. Древнеримское 21

familia, которое псреводят обьїкновенно как «семейство», в сущности означало «рабов одного господина»; древнерусская дворня називалась чадью, чадами своего барина; и тепсрь еще в слове домочадцьі обьединяются не только родственники хозяина дома, но и его прислуга. Крепостньїе крестьяне називали своего помещика батюшкой, а сьін в древнерусской семье величал своего отца государем-батюшкой, как величал своего хозяина «государем» и древнерусский холоп. И барин бьіл, действительно, для него го сударем в нашем смьісле отого слова: он судил своего холопа и наказьівал не только за проступки и неисправность в барском хозяйстве, но и за преступления общественного характера. «А ста росте ни холопа, ни рабьі без господаря не судити» — говорит новгородское право. Представитель общественной власти не мог произнести приговора над холопом, не спросясь его господинагосударя. Зато в приговор, произнесенньїй отим последним над своим холопом, общественная власть не считала себя вправе вмешаться. «А кто осподарь огрешится, ударит своего холопа или рабу и случится смерть, в том наместници не судят, ни виньї не емлют», — говорит уставная двинская грамота (XIV век). По отношению к детям следьі таких же прав отца писаний закон сохранил до Петра Великого: его воинский артикул не считает убийством засечение своего ребенка до смерти. Народньїе воззрения еще архаичнее писаного права: между сибирскими крестьянами еще в середине XIX века господствовало убеждение, что за убийство сьіна или дочери родители подлежат только церковному по каянню. Тарас Бульба, собственноручно казнивший сьіна за измену, бьіл вполне верен старому народному представленню об отцовской власти. Древнейший тип государственной власти развился непосредственно из власти отцовской. Разрастаясь естественньїм путем, семья могла при благоприятньїх обстоятельствах сохранить своє хозяйственное единство или, по крайней мере, прежнюю воєнную и религиозную организацию. Так образовьівалось племя, членьї которого бьіли связаньї общим родством, а, стало бьіть, и общей властью. У южньїх славян племенная организация сохранилась до нашего времени: в 60-х годах XIX века вся Черногория состояла из 7 племен; самое многочисленное из них, белопавличи, считало до 3000 «ружей», т. е. взросльїх, способньїх к бою мужчин. Естественному процессу нарастания судьба часто помогала искусственно: при постоянньїх стьічках одна семья могла покорить одну или несколько других. Если победа бьіла полная, решительная, побежденньїе просто-напросто обращались в рабов; но если они сохраняли некоторую способность сопротивления, победители шли на уступку: побежденная семья сохраняла свою организацию, но становилась в подчиненньїе отношения к победительнице, бьіла облагаема извес22

тньїми, повинностями — данью — и превращалась в подданньїх і юбедителей. Подобньїе же отношения могли, конечно, образоваться таким же точно путем и между двумя племенами. В зтом случае власть господина-отца победившего племени распространялась и на членов племени побежденного. В Древней Руси мьі имеем обе зти формьі разрастания патриархальной власти. Начальная летопись еще помнит то время, когда русские славяне, как теперешние черногорцьі, делились на племена, и каждое племя имело своє княжение: «по смерти Кия с братиями начал род их княжить у полян, а у древлян бьіли свои князья, у дреговичей свои, свои у новгородских и у полоцких славян». Свои племенньїе князья у древлян бьіли еще в X веке — летопись назьівает по имени одного из них, Мала, которьій так неудачно сватался за Ольгу. Туземцьі називали их «добрьіми князьями, которьіе распасли древлянскую землю», противополагая их тем самьім києвским князьям, завоевателям, которьіе древлян скую землю только грабили. В более глухих местах такие пле менньїе старшини дожили до XII века, и еще Мономаху приходилось иметь дело с Ходотой и сьіном его, туземньїми царьками самого отсталого из русских племен — вятичей. Но Ходоту уже не назьівают князем: зтот титул оставался за членами рода, сидевшего в Києве. Настоящие князья XII века — не потомки местньїх патриархальньїх владик, а люди пришльїе. Откуда они пришли — зто достаточно показьівают их имена: в Рюрике, Игоре, Олеге летописи нетрудно признать древнескандинавских Ререка, Ингвара и Хелега (H elgi). Еще в X веке они говорили на особом от туземного населення язьіке, которьій они називали «русским». Константин Багрянородньїй приводит цельїй ряд таких «русских» названий днепровских порогов: все они происходят из шведского язьїка1. Скандинавское происхождение Руси настолько удовлетворительно доказьівается зтими лингвистическими данньїми, что прибегать к более нежели сомнительньїм свидетельствам средневековьіх хронистов, как зто часто делалось в пьілу полємики, совершенно лишнее. После всех споров о происхождении Рюриковой династии пришлось, таким образом, присоединиться к мнению автора начальной летописи, которьій очень определенно указьівал местожительство Руси «за морем», т. е. по ту сторону Балтийского моря, и считал ее ближайшей родней норманнов (урмане) — в частности шведов (свее). В вопросе о том, как появилась зта династия среди восточньіх славян, всего безопаснее держаться того же летописного текста. Отношения «Руси» к славянам, по летописи, начались с того, что варяги, приходя из-за моря, брали дань с северо-западньїх пле 1 Томсен. Начало Русского государства.

мен, славянских и финских. Население сначала терпело, потом, собравшись с силами, прогнало норманнов, но, очевидно, не чувствовало себя сильньїм достаточно, чтобьі отделаться от них навсегда. Оставалось одно — принять к себе на известньїх условиях одного из варяжских конунгов с его шайкой, с тем, чтобьі он оборонял зато славян от прочих норманнских шаек. «Поймем себе князя, которьій бьі владел нами... по ряду», — говорили будто бьі собравшиеся на совещание чудь, славяне, кривичи и весь. Но «володеть» на язьіке летописи вовсе не значит только «господствовать», «бьіть государем», — а значит прежде всего «брать дань». Рассказьівая о том, как хазарьі пришли брать дань с полян и полу пили в виде дани меч, летописец приводит предсказание, сделанное будто бьі хазарскими «старцами»: «Нехорошая зта дань! Мьі ее полупили саблей — оружием с одним острием; а у зтих оружие обоюдоострое — меч: будут они брать дань на нас и на других странах». «Так и случилось, — прибавляет летописец, — володеют хазарами русские князья до ньінешнего дня». Так, «владеть» и «брать дань» для летописца одно и то же. После зтого нам становится понятно, что значит «владеть по ряду»: новгородские славяне просто-напросто откупились от грабежей норманнов Рюрикова племени, пообещав им платить ежегодно определенную сумму, которую дальше летопись и назьівает. Д о смерти Ярослава новгородцьі платили варягам 500 гривен в год «ради мира»; с зтой целью — купить мир — и бьіл заключен ряд с Рюриком и братьями. То, что произошло в зтом случае, нельзя охарактеризовать иначе, шкзавоеванием, в его более мягкой форме, когда побежденное племя не истреблялось, а превращалось в «подданньїх». Стоит припомнить рассказ о том, как Игорь собирал дань с древ лян, чтобьі у нас не осталось никакого сомнения в характере его «владения». «Посмотри, князь, — говорила дружина Игорю, — какая богатая одежда и оружие у Свенельдовьіх людей. Пойдем с нами за данью: и тьі добудешь, и мьі». Значит, идти по дань можно во всякое время, — как только тот, кто берет дань, по пу вствует пустоту в своем кармане. Аппетит приходит во время едьі: собрав обьічную дань, Игорю не хотелось уходить. «Сту пайте вьі домой, — сказал он дружине, — а я пойду, похожу еще». Меркой дани в зтом случае бьіло терпение местньїх жителей, и оно на зтот раз не видержало: «Повадится волк к овцам, — ска зали древляне, — вьіносит все стадо, если не убить его: так и зтот, если его не убить, то всех нас погубит». И послали ему сказать: «Зачем тьі опять идешь? Ведь тьі всю дань взял?» Игорь не послушал предостережения и бьіл убит. Его вдова жестоко отомстила за <?го смерть, но не решилась продолжать его политику. Завоевав снова древлянскую землю, она «установила ус24

іавьі и уроки»: древлянская дань бьіла нормирована в половине X века, как сто лет раньте бьіла нормирована новгородская дань. История Игоря чрезвьічайно ярко рисует нам «властвование» древнерусского князя над его «подданньїми». Мьі видим, что ни о каких «началах государственности», якобьі занесенньїх к нам князьями из-за моря, не может бьіть и речи. Русские князья у себя за морем бьіли такими же патриархальньїми владьїками, как и их славянские современники: их скандинавское название «конунги», ktinning, именно и означает «отец большой семьи» — от Kunne — семья. И пришли они к славянам «с родом своим»: зто бьіло переселение целого небольшого племени. Совершенно естественно, что власть зтих пришльїх князей носит на себе яркий патриархальньїй отпечаток, удержавшийся не только в киевскую зпоху, но и гораздо позже. В царе Московской Руси XVI— XVII веков много черт такого же «господина-отца», каким бьіл впервьіе призванньїй «пра вить Русью» варяжский конунг. Роли князя в племенном культе мьі касаться здесь не будем. Нет надобности распространяться о военном значений древне русского князя, как позже московского царя, — зта сторона в злементарньїх учебниках вьіступает даже чересчур ясно. Стоит отметить, ради характеристики консервативности древнего обьічая, те случаи, где предводительство князя на войне бьіло, в сущности, явно нецелесообразно. В том же описании похода Ольги против древлян мьі встречаем очень любопьітньїй образчик ото го обьічая. Хотя сьін Игоря, Святослав, бьіл еще очень мал, он, однако же, находился при войске и даже принимал участие в битве; дружина дожидалась, пока князь начнет бой. Когда Свя тослав бросил своей детской ручонкой копье, которое тут же и упало у самьіх ног его лошади, только тогда настоящий предводитель Свенельд дал команду двигаться вперед: «Князь уже на чал: пойдем, дружина, за князем!» В 1541 году напали на Москву крьімские татарьі. Никоновская летопись рассказьівает по зтому случаю о распоряжениях, которьіе делал великий князь: как он приказал расставить артиллерию, каких он назначил воєвод, какие дал зтим воєводам инструкции и т. д. При некоторой невнимательности к хронологии все зто можно понять совершенно буквально, но надо вспомнить, что в 1541 году Йвану Васильевичу бьіло всего 11 лет. Очевидно, распоряжалась всем боярская дума, правившая тогда страной от его имени: но обичная форма строго соблюдалась, и на словах главнокомандующим считался все-таки маленький великий князь. Гораздо важ неє и характернеє для др евн ер усск ого государственного права та его особенность, в силу которой князь, позже государь московский, бьіл собственником всего своего государства на частном праве, как отец патриархальной семьи бьіл 25

собственником самой семьи и всего ей принадлежащего. В духов них грамотах князей XIV— XV веков зта черта вьіступает так ясно, что ее нельзя бьіло не заметать, — и мьі давно знаєм, что Йван Калита не делал различия между своєю столицею Москвою и своим столовьім сервизом1. Но бьіло би большой ошибкой считать зто последствием какого-то упадка «государственного значення» княжеской власти в глухую пору удельного периода: юридически в течение всей древней русской истории дело не обстояло иначе. Прежде всего, Древняя Русь не знала двух разньїх слов для обозначения политической единицьі, во главе которой стоял князь, и личного ймення зтого последнего. И то, и другое обозначалось одним словом: волость. На страницах летописи зто слово нередко, совсем рядом, употребляется в обоих значеннях: то в одном, то в другом, и летописец, очевидно, не находит тут повода к какому-нибудь недоумению. Сама государственная власть виражалась тем же термином «волость»; описьівая, как неудачного киевского князя Игоря Ольговича схватили в болоте, куда он попал во время бегства, и привели к его счастливому сопернику, Изяславу Мстиславичу, летописец заключает: «и тако скончалась волость Игорева». Совершенно естественно, что и имения частньїх лиц и учреждений тоже називались «волостями»: бьіли волости Пресвятой Богородицьі, т. е. Печерского монастиря, а в XV веке у Йвана III било длннное пререкание с новгородским владикою изза «волостей», принадлежавших зтому последнему, которьіе ве ликий князь хотел присвоить себе. Но еще любопьітнее, что при городи рассматривались как частная собственность главного города области. Не один раз князья ходили на несчастньїй Торжок и жгли его «за новгородскую неправду» с тем, очевидно, чтобьі истреблением новгородской собственности отомстить непослушному городу за его упрямство. Здесь права отца-господина перешли, таким образом, к собирательному целому, к городской общине, которая и явилась коллективньїм патриархом. Из зтого смешения частного и государственного права прежде всего вьітекало то последствие, что князь бьіл собственником на частном праве всей территории своего княжества. Пока князья постоянно передвигались с одного места на другое, они мало обращали внимание на зту сторону своих прав. Но когда они прочно уселись на местах в Северо-Восточной Руси, зто право нашло себе тотчас же вполне реальное осуществление. Когда московского крестьянина XV — XVI веков спрашивали, на чьей земле он живет, обьїкновенно получался ответ: «Та земля государя великого князя, а моего владения» или «Земля божья да государева, а рос1См. напечатанную в 50-х годах XIX века статью Чичерина «Духовньіе и договорньїе грамоти великих и удельньїх князей».

паши и ржи наши». Частное лицо могло бьіть лишь временньїм младельцем земли — собственником ее бьіл князь. Он мог усту пать ото право собственности другому лицу, особенно лицу, для псго нужному, но зто бьіла уже привилегия, которую последуra il ще князья могли и отнять. Такой привилегией пользовались обьїкповенно бояре, ближайшие сотрудники князя, потому особенно ему нужньїе люди. Затем той же привилегией частной земельной собственности пользовались и монастьіри: первьій, по времени, пример пожалованья земли в вотчину мьі встречаем именно в рассказе о построении Киево-Печерского монастьіря (начальная леюпись 1051 года). Монастьірь бьіл основан на совсем пустом мес ге: «бе бо лес тут велик». Тем не менее братня предусмотрительио запаслась разрешением князя Изяслава, без чего князь всегда мог согнать монастьірь с занятой им земли. Не только князь бьіл собственником всего недвижимого имуіцества своих подданньїх — он распоряжался и ихдвижимостью но своєму усмотрению. При Василии Ивановиче, отце Грозного, ездили в посольство в Испанию — к императору Карлу V — кн. Йван Ярославский и дьяк Трофимов. «Кесарь» щедро их одарил серебряньїми и золотими сосудами, блюдами, цепями, моне тами и т. п. Все зто очень понравилось великому князю, и он велел снести подарки, данньїе его послам, в свою собственную великокняжескую кладовую. Герберштейн, рассказавший зтот случай, бьіл очень изумлен таким бесцеремонньїм обращением с чужой собственностью, но московское общество приняло дело совершенно хладнокровно. «Что же, — говорили Герберштейну его русские приятели, — государь иньїм чем пожалует».

Глава II

Феодальньїе отношения вДревнейРуси Что такое феодализм ф Крупное землевладение в Древней Руси Ф Совпадало ли крупное землевладение с крупним хозяйством? ф Вотчинное хозяйство: натуральний оброк Ф Появление денежцого оброка и барщини Ф Связь вотчини с печищем; процесе феодализации Ф Вопрос об оседлости древнерусского крестьянства; «старожильци» Ф Вопрос об общине ф Зволюция древнерусской деревни ф Как возникло крупное зем левладен и е ф П ож алован ие. Захват ф Задолженность мелкого землевладения: черносошное крестьянстео севера России в XVII веке ф Закуп «Русской правди» и изорники Псковской грамоти ф Размери земельной мобилизации в XVI веке Ф Соединение политической власти с землей ф Вотчинное право как пережиток патриархального Ф Вотчинний суд; вотчинние таможни ф Боярские дружини ф Вассалитет: феодальная лестница в Московской Руси ф Феодальная курия и боярская дума ф Охрана права в Древней Руси Ф Можно ли рассматривать феодализм как юридическую систему

Первобьітньїй общественньїй строй,.которьій мьі рассматривали в І главе, уже для Древней Руси стал прошльїм. От него сохранялись только переживання, правда, довольно упрямьіе и цепкие, по глухим углам продержавшиеся почти до наших дней. Но то, что бьіло настоящим для Древней Руси, ее повседневная действительность, принадлежало к позднейшей стадии общественного развития. З ту позднейшую стадию, возникшую непосредственно из тех отношений, которьіе мьі условились називать первобьітньїми, западноевропейские историки и социологи давно назвали феодализмом. Националистическая историография, усиливавшаяся дока зать, что в истории России все бьіло «своеобьічно», оригинально и непохоже на историю других народов, отрицала существование феодализма в России. Она успела не одному поколению читающей публики внушить знаменитое, ставшее классическим, противоположение каменной, гористой, изрезанной горами и морями на мно28

жсство клочков Европьі, в каждом уголке которой сидел свой «фе одал ьньїй хищник», упрямо и удачно сопротивлявшийся всем по їм,іткам централизации, и деревянной, ровной, однообразной на нссм своем протяжении России, не знавшей феодальних замков, как не знает она ни морей, ни гор — и самой природой, казалось, предназначенной для образования єдиного государства. З т о прогивоположение, исходившее от наблюдений не столько над социальньїм строєм, сколько над пейзажем, как он рисуется нам, когда мьі глядим из окошка железнодорожного вагона, несомненно страдало некоторьім перевесом наглядности над научностью. Стоило иссколько строже поставить вопрос о том, что же такое феода лізм и в чем состоят его отличительньїе признаки, чтобьі вьіразиі сльная, на первьій взгляд, параллель каменного замка западноевропейского барона и деревянной усадьбьі русского вотчинника утратила всю свою убедительность. В современной исторической пауке ни материал построек, ни наличность или отсутствие в лан дшафте горного хребта при определении основних признаков фео дал изма в расчет вовсе не принимаются. Зта современная наука присваивает феодализму, плавним образом, три основних призна ка. Зто, во-первнх, господство крупного землевладения, во-вторнх, связь с землевладением политической власти, — связь нас голько прочная, что в феодальном обществе нельзя себе предста вить землевладельца, которнй не бнл би в той или другой степени государем, и государя, которнй не бнл би крупним землевладельцсм, и, наконец, в-третьих, те своеобразнне отношения, которне существовали между зтими землевладельцами-государями: налич11ость известной иерархии землевладельцев, так что от самих круп них зависели более мелкие, от тех — еще более мелкие и так далсе, и вся система в целом представляла собою нечто вроде лестпицьі. Вопрос о том, существовал ли феодализм в России, и сводится к вопросу, имелись ли налицо в древнерусском обществе тги три основних признака. Если да, то можно сколько угодно і олковать о своеобразии русского исторического процесса, но наличность феодализма в России признать придется. Крупное землевладение в России ми встречаем уже в очень ран нюю зпоху. Более полная редакция «Русской правди» (представляемая так назьіваемьіми списками — Карамзинским, Троицким, Синодальним и другими) в основном своем содержании никак не моложе XIII вска, а отдельнис ее статьи и гораздо старше. А в ней ми уже находим крупную боярскую вотчину с ее необходимнми атрибутами; приказчиком, дворовой челядью и крестьянами, обязанннми за долг работать на барской земле («закупами»). «Боя рин» «Русской правди», прежде всего, крупний землевладелец. Косвеннне указания «Правди» находят себе и прямое подтверждение в отдельннх документах: в конце XII столетия один благочес29

тивьій новгородец жертвует монастьірю св. Спаса цельїх два села «с челядью и со скотиною», с живьім инвентарем, как четвероногим, так и двуногим. Для более поздних веков указания на существование больших имений становятся так многочисленньї, что доказьівать наличность зтого явлення не приходится. Стоит отметить, ради наглядности, лишь размерьі тогдашней крупной собственности да указать ее характерньїе, сравнительно с нашим временем, особенности. В новгородских писцовьіх книгах XV века мьі встречаем владельцев 600, 900 и даже 1500 десятин одной пахотной земли, не считая угодьев — луга, леса и т. д. Если принять в расчет, что леса тогда часто мерялись даже и не десятинами, а прямо вер стами, и что пашня составляла лишь небольшую часть общей площади, то мьі должньї прийти к заключению, что имения в десятки тьісяч десятин не бьіли в древнем Новгороде редкостью. В половине следующего XVI века Троице-Сергиеву монастьірю в одном только месте, в Ярославском уезде, в волости Черемхе, принадлежало 1111 четвертей (55 5 72 десятин) пашни, что при трехпольной системе, тогда уже общераспространенной в Средней России, составляло более 1600 десятин всего; к зтому бьіли луга, дававшие ежегодно до 900 копен сена, и «лесу поверстного, в длину на 9 верст, а в ширину на 6 верст»1. З то отнюдь не бьіло главное из земельньїх владений монастьіря, напротив, зто бьіла лишь небольшая их часть: в соседнем Ростовском уезде у той же Троице-Сергиевой лаврьі, тоже в одном только имении, селе Новом, бьіло до 5000 десятин одной пашни да 165 квадратньїх верст леса. В то же время в Тверском уезде мьі встречаем помещика, значит, не наследственного, а вновь возникшего собственника, князя Семена Ивановича Глинского, владевшего, кроме того села, где бьіла его усадьба, 65 деревнями и 61 починком, в которьіх бьіло в общей сложности 273 крестьянских двора, а при них более полуторьі тьісячи десятин пашни и луга, дававшие до десяти тьісяч копен сена. Глинский бьіл важньїй барин, родственник самого великого князя, но у его соседей, носивших совершенно негромкие имена, один — Ломакова, а другой — Спячева, бьіло у первого 22 деревни, а у второго — 26 деревень да 6 починков. А в Ростовском уезде, в селе Поникарове, мьі найдем даже и не дворянина, а простого дьяка (дьяки бьіли «чин худой», по понятиям московской аристократии), владевшего 55 крестьянскими и бобьільскими дворами, которьіе пахали все вместе до 500 десятин земли. Мьі недаром перешли от количества десятин к количеству дворов и деревень, принадлежавших тому или другому барину: без зтого сопоставление не бьіло бьі достаточно наглядньїм. Дело в том, что мьі очень ошиблись, если бьі предположили, что все зти 1 Писцовьіе книги.— Изд. Калачева, т. 1, отд. З, с. 6.

ЗО

іотни и тьісячи десятин, принадлежавших одному собственнику, нахались зтим последним на себя и составляли одно или нескольічо крупньїх хозяйств. Ничего подобного: каждая отдельная дерев ин, калщьій отдельньїй крестьянский двор («двор» и «деревня» тогда часто совпадали, однодворная деревня била даже типичной) махали свой отдельньїй участок земли, а сам вотчинник со своими холопами довольствовался одной «деревней» или немногим больше. Самьій богатьій землевладелец, какого мьі только находим в повгородских писцовьіх книгах, имел собственное хозяйство толь ко в том селе, где стояла его усадьба и где всей обработанной земли бьіло от 20 до ЗО десятин. В том имении, где Троицкому монастьірю принадлежало до 5000 десятин, собственно монастьірская пашня составляла менее 200 десятин, а монастьіри вели еще, по-тогдашнему, весьма интенсивное хозяйство и шли впереди всех других земельних собственников. Тут ми подходим к основному признаку феодального крупного землевладения: зто бьіло сочетапие крупной собственности с мелким хозяйством. Д оход тогдашнего богатого барина состоял, главним образом, не в продук тах его собственной пашни, а в том, что доставляли ему крестьяие, ведшие, каждьій на своем участке, своє самостоятельное хозяйство. Писцовьіе книги, в особенности новгородские, дают мам чрезвьічайно вьіразительную картину зтого собирания по крохам тогдашнего крупного дохода. Один землевладелец Деревской пятиньї получал с одного из своих дворов: «из хлеба четверть, чстку ячменя, четку овса, У2барана, 1 сир, 2 горсти льна, 10 яиц». Другой, принадлежавший к уже более прогрессивному типу, брал с такого же крестьянского двора «4У2 деньги или хлеба пятину, сир, баранью лопатку, У2 овчини, З 1/ горсти льну»1. Не только продукти сельского хозяйства в прямом смисле полупались таким способом владельцем земли, но и продукти, по-нашему, обрабатьівающей промьішленности: двори кузнецов платили топорами, косами, сошниками, сковородами. Еще характернеє, что таким же гіутем приобретались и личньїе услуги: в писцовьіх книгах мьі най дем не только цельїе слободи конюхов и псарей, — княжеские ко нюхи и псари бьівали даже, относительно, довольно крупними землевладельцами, — но и скоморохов со скоморошицами. Оброк зтих средневековьіх артистов заключался, очевидно, в тех увеселениях, которьіе они доставляли своєму барину. У великого князя Симеона Бекбулатовича в селе Городищи жил садовник, «да ему же дано в сельском поле пашни полдесятиньї для того, что сад бережет и яблони присаживает». Наиболее бросавшимся в глаза способом такого приобретения личних услуг в виде оброка с зем ли и у нас, и на Западе бьіло требование за землю военной служби. 1 Сергеевич. Древности русского права, т. З, с. 112— 113.

Не заметить зтого вида феодального оброка бьіло невозможно и, замечая только его, как нечто специфическое, наша историография построила на зтом своем наблюдении широкую и сложную картину так назьіваемой «поместной системьі». Но поместная сис тема представляет собою лишь особенно яркую деталь феодальной системьі вообще, сущность которой состояла в том, что землевладелец уступал другим своє право на землю за всякого рода натуральнеє повинности и приношення. Всего позднее в составе зтого феодального оброка появляются деньги: по новгородским писцовьім книгам мьі можем проследить превращение натуральних повинностей в денежньїе воочию, причем инициатива зтого превращения принадлежала самому крупно му землевладельцу, великому князю московскому. И одновременно с деньгами, или лишь немного ранее их, видное место в ряду натуральних повинностей начинает играть труд крестьян на барской пашне, которая становится слишком велика, чтобьі с нею мож но бьіло справиться руками одних холопов: появляется барщина. И то и другое отмечает собою возникновение совершенно нового явлення, незнакомого раннему феодализму или игравшего в то время очень второстепенную роль: возникновениерьшка, где все можно купить, обменять на деньги, и притом в любом, неограниченном количестве. Только появление внутреннего хлебного рьінка могло заставить вотчинника и помещика XVI века серьезно приняться за самостоятельное хозяйство, как на рубеже XVIII и XIX столетий появление международного хлебного рьінка дало новьій толчок в том же направлений его праправнуку. Только теперь стал ценен каждьій лишний пуд хлеба, потому что он обозначал собою лишнее серебро в кармане, а за серебро стало возможно «айти удовлетворение всем своим потребностям, в том числе и таким, которьіх не удовлетворил бьі никакой деревенский оброк. В период зарождения феодализма покупка и продажа бьіли не правилом, а исключением: продавали не из вьігодьі, а из нуждьі, продавали не продукте своего хозяйства, а своє имущество, которьім до того сами пользовались; продажа часто бела замаскированньїм разорением, а по купка, обьїкновенно — покупка предметов роскоши, потому что предмете первой необходимости бели дома, под руками, и поку пать их не приходилось, — покупка бела нередко первьім шагом на пути к такому разорению. В старое время тот хозяйственньїй строй, где стараются обойтись своим, ничего не покупая и не продавая, носил название натураяьное хозяйство. За специфический признак принималось, очевидно, отсутствие или малая распространенность денег и получение всех благ натурою. Но отсутствие денег било лишь производньїм признаком, суть дела сводилась к отсутствию обмена как постоянного ежедневного явления, без которого нельзя и представить себе хозяйственной жизни, как зто

стало в наши дни. Замкнутость отдельньїх хозяйств бьіла главньїм, и, в применении к крупному землевладению, ота зпоха получила у новейших ученьїх название зпохи замкнутого вотчинного или поместного хозяйства («мзнориального», как его еще иногда назьівают, от названия английской средневековой вотчиньї — manor). Мьі видим, что у зтого хозяйственного типа єсть одно существенное сходство с тем, которьій мьі рассматривали в І главе: с «печищем» или «дворищем». И там и тут данная хозяйственная группа стремится удовлетворить все свои потребности своими средствами, не прибегая к помощи извне и не нуждаясь в ней. Но єсть и очень существенное различие: там плодьі общего труда шли тем, кто сам же и трудится — производитель и потребитель сливались в одном тесном кружке людей. Здесь производитель и по требитель отделеньї друг от друга: производят отдельньїе мелкие хозяйства, потребляет особая группа — вотчинник с его дворней, чадами и домочадцями. Как могли сложиться такие отношения? Что заставляло зти сотни мелких хозяев поступаться частью своего дохода в пользу одного лица, никакого непосредственного участия в производственном процессе не принимавшего? С первого взгляда средневековьій крестьянский оброк приводит на память одну категорию отношений, хорошо нам знакомьіх. И теперь крупньїй собственник, не зксплуатируя всей своей земли сам, часть ее сдает в аренду более мелким хозяевам. Не єсть ли все зти бараньї, курьі, холст или сковородьі просто натуральная форма арендной платьі, вознаграждение за снятую землю? Если отрешиться на минуту от всякой исторической перспективи, представить себе, что люди во все времена и во всех странах совершенно одинаковьі — как зто часто представляли себе писатели XVIII века, а иногда делают и современньїе нам юристи, — такое обьяснение покажется нам наиболее простим и естественньїм. Несомненньїй факт передвижения больших масс русского населення с запада на восток — а позднее и с севера на юг — специально для России подкреплял зто естественное, на первьій взгляд, представление другим: русский крестьянин рисовался человеком бродячим, постоянно ищущим нового места для поселення. И вот бродячие крестьяне, снимающие на год, два или три землю в той или иной вотчине, потом идущие дальше, уступая своє место новим пришельцам, — зта картина надолго запечатлелась в памяти многих русских историков. Не сразу пришло в голову то простое соображение, что все зти — несомненньїе сами по себе — передвижения народних масс подобньї тем вековьім изменениям в уровне моря, которьіе совершен но недоступньї взгляду отдельного наблюдателя, ограниченного тесньїми пределами своей личной жизни, и которьіе становятся заметньї лишь тогда, когда мьі сравним наблюдения многих 2 Чак. 52?

поколений. Что правнук русского крестьянина часто умирал очень далеко от того места, где бьіл похоронен его прадед, ото верно, но очень поспешно бьіло бьі делать отсюда вьівод, что и прадед и прав нук при своей жизни бьіли странствующими земледельцами, смотревшими на свою избу, как на что-то вроде гостиницьі. Чтоб ос таться верньїм такому представлению, нужно закрьіть глаза на типичное для Древней Руси явление, вьіступающее перед нами чуть ли не во всяком документе, где речь идет о земле и землевладении. Ни один спор о земле не решался в то время без участия старо жильцев, иньїе из которьіх «помнили» за тридцать, другие за со рок, а иньїе даже за семьдесят и девяносто лет. Зти старожильцьі обнаруживали нередко удивительную топографическу ю память относительно данной местности: наизусть умели показать все кустики и болотца, всякую «сосну обожженную» и «ольху виловатую», отмечавшую собою межу того или другого имения. Чтобьі так его знать, в нем нужно бьіло родиться и вьірасти, — бродячий арендатор, случайньїй гость в вотчине, даже за десяток лет не изучил бьі всех отих деталей да и бьіли бьі они для него интересньї? Старожилец бьіл, нет сомнения, таким же прочньїм и оседльїм жи телем имения, как и сам вотчинник; и если он платил последнему оброк, то едва ли как сьемщик земли, которую, что бьівало неред ко, исстари пахали не только он сам, но и его отец и даже дед. Но зтого мало: «старина», по древнерусским юридическим представ ленням, могла даже и бродячего человека превратить в оседлого. Вновь пришедший крестьянин в имении мог «застареть» — и тогда он терял уже право искать себе нового вотчинника. Какую роль сьіграла зта «старина» в позднейшем закрепощении крестьян, зто мьі увидим в своем месте; пока для нас важно отметить, что и юридически Древняя Русь исходила из представлений о крестьянине как более или менее прочном и постоянном обитателе своей де ревин. Кто хотел бродить, тот должен бьіл спешить сниматься с места, иначе он сливался с массою окрестньїх жителей, которьіх закон рассматривал, очевидно, как оседлое, а не как кочевое население. Словом, представление о древнерусском земледельце, как о перехожем арендаторе барской земли, и об оброке, как особой форме арендной платьі, приходится сильно ограничить, и не только потому, что странно бьіло бьі найти современную юридическую категорию в кругу отношений, так мало похожих на наши, но и потому, что оно прямо противоположно фактам. Делиться с барином продуктами своего хозяйства крестьянин, очевидно, дол жен бьіл не как сьемщик барской земли, а по каким-то другим основаниям. Для феодализма, как всемирного явлення, зто основание западноевропейской исторической литературой указано давно. В ней говорится о процессе феодализации поземельной собственнос34

ги. Здесь картина рисуется приблизительно такая. В самом начале оседлого земледелия земля находится в руках тех, кто ее обрабагьівает. Большинство исследователей принимает, что земледельческое население хозяйничало тогда не индивидуально, а группами, и земля принадлежала зтим же группам; что исходной формой иоземельной собственности бьіла собственность не личная, а об щинная. Мало-помалу, однако же, общинная собственность разлагалась, уступая место индивидуальной; параллельно с зтим шла дифференциация и среди самого населення, общиньї. Более сильиьіе семьи захватьівали себе все больше и больше земли, более слабьіе теряли и ту, что бьіла в их руках первоначально, попадая в окономическую, а затем и политическую зависимость от сильньїх соседей. Так возникла крупная феодальная собственность со знакомьіми нам отличительньїми признаками. Для некоторьіх стран — Англии, например, — свободная община как первичное явление, феодальное имение как вторичное, позднейшее, считаются в настоящее время доказанньїми. О России зтого никак нельзя ска зать. Спор о том, существовала ли у нас искони поземельная об щина, ньіне распадающаяся, начался не со вчерашнего дня; в своей классической форме он имеется уже перед нами в статьях Чичерииа и Беляева, относящихся еще к 50-м годам XIX века. Но данньїе для решения зтого спора до последнего времени остаются чрезвьічайно скудньїми. Одним из наиболее типичннх признаков общиньї являются, как известно, передельї: так как в общине ни одна пядь земли не является собственностью отдельного лица, то время от времени, по мере перемен в составе населення, общинная земля переделяется заново применительно к числу наличньїх хозяев. Но до XVI века в России можно указать только один случай земельно го передела, да и тот бьіл совершен по инициативе не крестьян, а местного вотчинника, его приказчиком. Другими словами, здесь феодальньїе отношения уже существовали. Что бьіло до них? Наиболее правдоподобньїм ответом будет тот, что у нас феодализм развился непосредственно на почве того коллективного землевладения, которое мьі определили, как «первобьітное» — землевладения «печищного» или «дворищного». Мьі помним, что зта своеобразная «коммуна» отнюдь не бьіла той ассоциацией свободньїх и равньїх земледельцев, какой рисуется некоторьіми исследователями, например, община древних германцев. В «пе чище» не бьіло индивидуальной собственности, потому что не бьіло индивидуального хозяйства; но когда последнее появилось, о равенстве не бьіло и помину. Если два брата, ранее составлявшие «одну семью» делились, то печище распадалось на две равньіе половиньї. Но у первого могло бьіть три сьіна, а у второго один: в следующем поколений троє из внуков одного деда владели каждьій V6 деревни (мьі помним, что «деревня» и «двор», 35

хозяйство, часто, а в древнейшую зпоху, вероятно, и всегда совпадали), а четвертьій внук — целой половиной. Такиерсзкие примерьі, правда, встречаются редко: при обилии леса каждьій, кому бьіло тесно в родном печище, мог поставить новьій «починок», которьій бьістро превращался в самостоятельную деревню. Но такие случаи, что в руках одного из содеревенцев находится У3 деревни, а в руках другого остальньїе 2/3, в писцовьіх книгах очень обьїкновенньї. Представлению о равном праве каждого на одинаковьій с другим земельньїй участок здесь неоткуда било взяться, да, повторяєм, и зкономической нуждьі в зтом равенстве пока еще не бьіло. Пародируя известное вьіражение, что русский народ занимал Восточно-Европейскую равнину, «не расселяясь, а переселяясь», можно сказать, что развитие древнерусской деревни шло путем не «разделов», а «вьщелов». Для того, чтобьі возникла и у нас община с ее переделами, мало бьіло тех финансовьіх и вообще политических условий, о которьіх нам еще придется говорить ниже: нужна бьіла еще земельная теснота, а о ней и помину не бьіло в домосковской и даже ранней Московской Руси. Давно бьіло указано, что наилучшую аналогию по части земельного простора для Древней Руси дают наименее заселенньїе местности современной Сибири. Как там, так и тут, чтобьі вступить в полное обладание земельньїм участком среди нерасчищенного, девственного леса, достаточно бьіло «очертить» зтот участок, поставив метки на окружающих его деревьях. Такой чертеж мьі встречаем одинаково и в «Русской правде» с ее «межньїм дубом», за срубку которого полагался крупний штраф, и в документах XVI века, которьім знакомо даже и зто слово— «чер теж». В одном судном деле 1529 года судьи спрашивают местньїх старожильцев: «Скажите по великого князя крестному целованию, чья та земля и лес, на которой стоим, и кто тот чертеж чертил, и лес подсушивал, и овин поставил, и пашню пахал, и сколь давно?» И границами ймення, как во Бремена «Правди» и как в теперешней или недавней Сибири, бьіли меченьїе деревья. Еще в 1552 году монастьірский старожилец в одном земельном споре, доказьівая правоту своего монастиря, шел с образом «с дороги налево к дубу кривому, а на нем грань, да к сосне, а на сосне грань, от сосньї к дубу виловатому, на нем грань, а от дуба виловатого через поженку болотом к дубу, а на дубе грань...» 1 Если следов поземельной общини в старих — до XVI века включительно — наших документах очень мало, то следов печищного землевладения на вотчинних землях зтой зпохи сколько угодно. Прежде всего, юридическая форма коллективной семейной собственности оказалась, как зтого и следовало ожидать, гораздо ус*См. акта, изданньїе Лихачевьім. (СПб., 1895, вьш. 1—2, с. 167 и 235.)

і ойчивее ee зкономического содержания. Вотчинная, наследственпая земля в писцовьіх книгах очень редко является как имущество одного лица, гораздо чаще в качестве субьекта владения перед нами ньіступает группа лиц, по большей части близких родственников, но иногда и дальних. В сельце Елдезине, в волости Захожье, в Тверском уезде, в начале XVI века сидели Михаил да Гридя Андреевьі, дсти Елдезиньї да Гридя Гаврилов, сьін Елдезин: два родньїх брата да один двоюродньїй. После их смерти их наследники поделились мсжду собою, но опять не на индивидуальньїе, личньїе участки. На одной четверта сельца Елдезина оказались вдова Григорья (иначе Гриди) Андреевича Елдезина, Матрена, с двумя сьіновьями, поло вина сельца досталась троим сьіновьям Михайла Андреевича, и лишь последняя четверть Елдезинской вотчиньї нашла себе, оче видно, совершенно случайно, единичного владельца в лице Грибанка Михайловича. В том же уезде, в другой волости, бьіла деревня Ключпиково, собственником которой бьіла группа в четьіре человека, состоявшая из Сенки да Михаля Андреевьіх, детей Яркова — род ньїх братьев, да их племянников, Юрки да Матюши Федоровьіх, дегсй Яркова. Мьі берем два примера из бесчисленного количества встречающихся на страницах московских писцовьіх книг. Д о чего пспривьічна бьіла для Московской Руси XVI века идея личной земельной собственности, показьівает нам любопьітньїй факт, что, когда великий князь стал раздавать земли в поместья за службу, то, хотя сама служба бьіла, конечно, личной, ему не пришло в голову разда вать землю тоже отдельньїм лицам. Понятие о личном служебном участке, служилой «вьіти», сложилось лишь весьма постепенно. И поместьями первоначально владеют, обьїкновенно, отец с сьіновьями, дядя с племянниками, несколько братьев вместе. А иногда бьівает и так, что на служилом участке сидит мать с сьіном, и хотя сьіну три года, и служить он, очевидно, не может, но землю оставляют за ним, «покамест в службу поспеет»: нельзя лишать земли целую семью из-за того, что в данньїй момент в ней некому отбьівать воинскую повинность. Но если юридическая форма держалась прежняя, фактически «печище» давно уже стало дробиться, как зто мьі видели уже не сколько раз; следьі зтого дроблення являютея не менее характер ним показателем того способа, каким возникала крупная вотчин ная собственность Древней Руси, нежели остатки коллективного владения. Мьі видели, как в руках членов одной семьи через не сколько поколений оказьівались дроби прежней «деревни»; но и колоссальньїе «княженецкие» вотчиньї слагались иной раз из та ких же дробньїх, мелких жеребьев. В том же Тверском уезде, по писцовой книге 1540— 1559 годов, треть деревни Бьїково принадлежала кн. Борису Щепину, а две трети оставались в руках прежних вотчинников Давьідовьіх. За Митей Рьіскуновьім бьіла 37

половина деревни Коробьино, а другая половина за кн. Дмитрием Пунковьім. Половина деревни Поповой бьіла в руках Федора Ржевского, а другая половина — «вотчина княгини Ульяньї Пунковой». Иногда, благодаря дробленню, на одной и той же земле — и часто небольшой — соединялись вотчинники чрезвьічайно разнообразного общественного положення. У семьи Щеглятевьіх, все в том же Тверском уезде, бьіло две деревни да починок — всего около 60 десятин пашни. Один из отих Щеглятевьіх служил княгине Анне, жене князя Василия Андреевича Микулинского. А поколение спустя мьі встречаем на одной из Щеглятевских деревень цельіх трех владельцев: ту же княгиню Анну, «сюзерена» одного из Щеглятевьіх, как мьі видели, другого Щеглятева, которьій в ото время бнл священником, да некую Ульяну Ильиничну Ферезнину, вьіменявшую у кого-то из вотчинников один из жеребьев отой деревни в обмен на другую землю. Как видим, очень ошибочно бьіло бьі представлять себе вотчинников времен Йвана Васильевича Грозного или его отца исключительно важньїми господами, лордами или баронами своего рода. Собственником земли мог бьіть и non, мог бьіть и дьяк, мог бьіть и холоп, вчерашний или даже сегодняшний. Князь Йван Михайлович Глинский, умирая в 80-х годах XVI века, просил своего душеприказчика Бориса Федо ровича Годунова «пожаловать его» — дать его «человеку» Берссгану Акчюрину одну из вотчинньїх деревень Глинского в Переяславльском уезде. Наследник, очевидно, вступил во все права наследодателя — и деревня, в силу отого завещания, должна бьіла стать вотчиною Акчюрина, по той же духовной грамоте получавшего и свободу. Здесь отпущенньїй на волю холоп превратился в вотчинника, а в писцовьіх книгах первой половиньї века мьі нахо дим вотчинника, отказавшегося от своей свободьі и превратившегося в холопа. Некий Некрас Назаров сьін Соколов, сидевший на половине сельца Ромашкова, в Тверском уезде, заявил писцам, что он служит князю Семену Ивановичу Микулинскому, «а сказал на себя полную грамоту да кабалу в 8 рублях». Вотчинник, подобно крестьянам той порьі, расквитался с долгом, отдав в уплату самого себя. З т о не только не бьіл, разумеется, очень знатньїй человек, но ото не бьіл, конечно, и сколько-нибудь крупний землевладелец, иначе его не постигла би такая судьба. М и видели, что крупная собственность уже господствовала в XVI веке, — но зто отнюдь не значило, что всякая вотчина зтого времени била непременно круп ним имением. Ко времени составления писцовнх книг мелкая соб ственность далеко еще не била поглощена окончательно, и в зтих книгах ми сплошь и рядом встречаем вотчинников, полньїх, самостоятельннх, наследственннх собственников своей земли, владеющих чисто крестьянским по размеру участком — 10 или 12 деся38

пінами пашни в трех полях. Такой «лзнд-лорд»' мог бьі и в проле тарки превратиться совершенно так же, как и любой крестьянин. Все в том же Тверском уезде писцьі нашли деревню Прудище, припадлежавшую некоему Васюку Фомину, на которую им «письма не дали» по весьма уважительной причине: описьівать бьіло нечего. Там не только не велось хозяйство, но даже никакого строения не бьіло, а вотчинник Васюк Фомин ходил по дворам и питался Христовим именем. Крупная собственность у нас, как и везде в Европе, вьірастала на развалинах мелкой. Какими путями шел зтот процесе? Как зкепроприировались мелкие собственники в пользу разньїх князей Микулинских, Пунковьіх и иньїх земельньїх магнатов — Троицкого, Кириллово-Белозерского и иньїх монастьірей? В XVI веке ми застаєм уже только последние звенья длинной цепи, — естественно, что они прежде всего бросаются нам в глаза, закрьівая более старьіе и, может бить, гораздо более распространсннне форми зкепроприации. Одной из наиболее заметннх форм отого позднейшего периода являетея пожалование населенной земли в вотчину государем. Ми видели (в гл. І), что «пожалование», как юридическая обрядность, бьіло необходимьім условием возникновения всякой земельной собственности в древнейшее время, но сейчас ми имеем в виду, конеч но, не зту юридическую обрядность, а такой акт, которнм над массою мелких самостоятельннх хозяйств фактически воздвигалея один крупний собственник, которнй мог любую часть дохода зтих хо зяйств зкепроприировать в свою пользу. Как просто зто делалось, нокажет один пример. В 1551 году царь Йван Васильевич, тогда еще весьма послушннй боярам и дружившему с ним крупному ду ховенству, пожаловал игуменью Покровского (во Владимирском уезде) монастьіря 21 черной деревней. Черносошнне крестьяне еще в XVII веке распоряжались своими землями, как полной собственностью, никому за них ничего, кроме государственннх податей, не илатя. А теперь коротенькая царская грамота обязьшала все население зтой 21 деревни «игуменью и ее прикащиков слушать во всем и пашню на них пахать, где себе учинят, и оброк им платить, чем вас изобрачат». Одним почерком пера двадцать одна свободная деревня превратилась в феодальную собственность игуменьи Василисьі с е е сестрами К Зта вполне «государственная», архилегальная, если так можно виразиться, форма возникновения крупной собственности настолько ясна, проста и так хорошо всем знакома, что нет надобности на ней настаивать. Любовь наших историков предшествующих поко лений ко всему «государственному», — недаром они били, по большей части, учениками Гегеля, прямо или косвенно, — заставляет,1 1Акти, относящиеся к тягл. населенню.— Изд. Дьяконова, т. 2, Nq 15.

наоборот, подчеркивать, что насильственньїй захват чужой земли далеко не всегда облекался в такую юридически безукоризненно корректную оболочку. Долго бьіло дожидаться, пока государь пожалует землю, — сильньїй и влиятельньїй человек мог гораздо ско реє прибрать ее к рукам, не стесняясь отой юридической формальностью. Через писцовьіе книги XVI века длинной вереницей тянется ряд таких, например, отметок: жили два брата Дмитриевьі, великокняжеские конюхи — маленькие землевладельцьі, имевшие всего одну деревню. «К той же деревне пожня... и ту пожню отнял сильно Григорий Васильевич Морозов, а ньіне та пожня за князем Семеном Ивановичем Микулинским». Да к той же деревне бьіла пустошь: «и ту пустошь отнял князь Йван Михайлович Шуйский...» Или: «дер. Сокевицьіно... пуста, а запустела от князя Михайла Петровича Репнина»1. Одна правовая грамота 40-х годов XVI века даст очень жи вую иллюстрацию к отим сухим отметкам московской казенной ста тистики. Жалуется на свою обиду Спасский Ярославский монастьірь — сам крупньїй землевладелец, конечно, но более мелкий и слабий, нежели посланньїй ему судьбою сосед. Человек отого соседа, князя Йвана Федоровича Мстиславского, Йван Толочанов, приехав на монастьірские деревни, «крестьян монастьірских из деревень вьіметал», и в одной деревне поселился сам, а другие обложил в свою пользу оброком. Но, «вьіметав» самих крестьян, новьій владелец отнюдь не пожелал расстаться с их имуществом: его он оставил себе, вьігнав вон хозяев чуть не гольїми. Перечень ограбленного, которьій дают, один за другим, отдельньїе «вьіметанньїе» крестьяне в той же челобитной, любопьітен, прежде всего, как конкретньїй показатель того уровня благосостояния, на каком стоял средний крестьянский двор XVI века. Один, например, из отих крестьян Иванко показьівает, что у него «тот Йван Толоча нов взял мерина, да две коровьі, да пять овец, да семеро свиней, да пятнадцать кур, да платьишко, господине, моего и женина, взял шубу да сермягу, да кафтан крашеньїй, да летник самоделку, да опашень новогонский черлен, да пять рубашек мужских, да пятнадцать рубашек женских, да пятеро портьі нижних, да полтретьядцать (25) убрусов шитьіх и браньїх и простьіх, да двадцать полотен, да семь холстов, да девять гребенин, да три топора, да две сохи с полицами, да три косьі, да восемь серпов, да двенадцать блюд, да десять ставцов, да двенадцать ложек, да две сковородьі блинньїх, да шесть панев, да три серги, одни одинцьі, а две на серебре с жемчугом, да сапоги мужские, да четверо сапог женских и ребячьих, да двадцать алтьін денег...»12 Как видим, у 1Писцовьіе книги XVI века — Изд. Калачева, т. 1, отд. 2, с. 163, 234, 2 4 3 ,2 4 5 ,2 8 4 идр. 2 Лихачевские актьі, ibid., с. 196.

русского крестьянина времен Грозного еще бьіло что взять, и нужно бьіло не одно поколение Иванов Толочановьіх, чтобьі довести отого крестьянина до теперешнего его состояния. Но насильственньїй захват, в лсгальной или нелегальной его форме, едва ли бьіл главньїм способом образования крупного землевладения в Древней Руси. В истории, как и в геологии, медленньіе молекулярньїе процессьі дают более прочньїе результати, чем отдельньїе катастрофи. У нас нет — или очень мало — материала для детального изучения молекулярного процесса, разлагавшего мелкую собственность в древнейший период. Но ми уже сказали, что у так назьіваемьіх черносошних (позднее — государственннх) крестьян, уцелевших преимущественно на севере России, вот чинная собственность сохранилась даже в XVII веке. Зволюцию мелкого вотчинного землевладения здесь ми можем, наблюдать довольно близко — и, как увидим, єсть все основания думать, что происходившее здесь во времена Алексея Михайловича мало чем отличалось от того, что происходило в остальной России при Йване III и Йване IV или даже гораздо ранее. Здесь, на севере России, ми видим воочию, как под давлением чисто зкономических причин, без вмешательства государственной власти или открьітой сили, в руках одних сосредоточивается все больше и больше земли, в то время как владения менее счастливнх вотчинников тают, как снежная глиба под весенним солнцем. Сравнивая положение русского крестьянства на Севере по переписям 1623 и 1686 годов, его исследователь приходит к такому виводу: «Разница между худими, средними и лучшими крестьянами сделалась более ощутительной: отношения между шіпішигп’ом и maximum’oM (по трем волостям: Кевроле, Наколе и Марьиной горе) изменились с 1:48 (без наезжих пашен) на 1:256», — прежде минимальний крестьянский участок бнл 76 четверта, теперь 7 16. Четверть — полдесятинн, «четверть в поле» равняется полутора десятинам пашни всего, при трехпольной системе. Значит, наименьший крестьянский участок 1623 года составляла 74 нашей десятини, 1686 года — менее 75. А наибольший участок в первом случае равняется 8 четвертям, а во втором — 16, причем двори с наибольшим участком составляли в 1623 году менее 1% общего числа, а в 1686-м — более 6%. «Прежде между самим обьічннм крестьянским жеребьем и наиболее значительннм разница не превьішала 2— 2 7 2: 8— 10, теперь 2— 2 7 2: 16— 20, т. е. прожиточннй человек успел сильно обогнать среднего крестьянина». И параллельно с зтим таянием мелкой собственности так же наглядно растет зависимость мелкого вотчинника от его более богатнх соседей. Тогда как в 1623 году у рядових крестьян совсем не било половников ни в Кевроле, ни в Чаколе, в 1686 году у 6 крестьян 11 половников: у одного 4, у одного — 3, у остальннх по одному. 41

Безземельньїе крестьяне уже попадаются в 20-х годах XVII века: «В Чакольской волости, в деревне Бурцовской, Федор Моисеев бродил меж дворов, а пашни его жеребей за Н. Алексеевьім, или в дер. Фоминской А. Михайлов обнищал, его двор и пашня V чети дер. Сидоровской за крестьянами Ив. Кирилловьім и Л. Оксеновьім». В том и другом случае покупатели — наиболее прожиточньїе жильцьі: Н. Алексеев имеет 5У2 четвертей, тогда как у остальньїх от 17 до 3 ч., у Кириллова 676ч., у его соседа только 2. З то не только покупатели, но и кредитори маломочньїх людей: «Двор Патрикейка Павлова в закладе у Д. Никифорова и пашни V чети». Обнищавшие крестьяне нередко совсем уходят из деревни: «Их обрали должники, и они от последних долгов сбрели», как замечает Сольвнчегодский писец. Нередко они обращались в половников, иногда нанимаясь к своим кредиторам на свой прежний участок; в деревне Сватковской Кеврольского стана в 1678 году брат ушедшего крестьянина владел его двором и пашней, а в 1686 году он же, вместе с племянником, сьіном прежнего вотчинника, живет половником на старом участке, перешедшем к богатому крестьянину Дм. Заверину1. То, что происходило на глухом Севере во второй половине XVII века и что мьі можем наблюдать здесь из года в год и из двора во двор, знакомо еще «Русской правде» XIII века и Псковской грамоте XV века: только там мьі имеем лишь более или менее косвенньїе указания на процесе, которьій здесь мьі можем учесть с почти статистической точностью. «Русская правда» знает уже особьій разряд крестьян, очень смущавший всегда наших историков-юристов; зто так назьіваемьіе закупи. Они занимали промежуточное положение между свободним крестьянином, «смердом», и холопом и превращались в холопов с большою легкостью: про стеє неисполнение принятого на себя обязательства, уход с работьі до ерока делали закупа рабом хозяина, от которого он ушел. С другой сторони, закупа можно било бить, как холопа, — только «за дело», а не по капризу. Модернизируя отношения XIII века, некоторне исследователи желали би видеть в закупе просто наемного работника. Несомненно, он и бнл таким в том смисле, что работал в чужом хозяйстве или, по крайней мере, на чужое хозяйство, за известное вознаграждение. Но зто отнюдь не бнл предста вите ль сельского пролетариата: у закупа одна из статей «Русской правди» предполагает «свойского коня», т. е. лично ему принадлежавшую лошадь, и вообще, «старицу» — своє собственное имущество, которое хозяин, как видно из другой статьи той же «Прав ди », часто склонен бьіл рассматривать, как принадлежащее ему. 1 См. ст. г. Иванова в «Древностях», (Изд. археологического и географического комитета Московского археологического общества, т.1, с. 435—437.

Зто бьіл, значит, наемньїй работник особого рода, нанимавшийся со своим собственньїм инвентарем; другими словами, ото бьіл крестьянин, вьінужденньїй обстоятельствами работать на барской пашне. Что ставило его в такое зависимое положение, «Правда» указьівает с достаточной ясностью: «закуп» потому так и назьівался, что брал у барина «купу», т. е. ссуду — частью, может бьіть, деньгами, но главньїм образом в форме того же инвентаря: плуга, бороньї и т. д. Другими словами, зто бьіл крестьянин задолжавший — в зтом и бьіл зкономический корень его зависимости. Из одной статьи «Правдьі» можно заключить, что у него оставалось и какоето собственное хозяйство: зта статья предполагает, что закуп мог «погубить» ссуженную ему хозяином скотину, «орудия своя дея», на какой-то своей собственной работе. Вероятно, стало бьіть, что у него в некоторьіх случаях, по крайней мере, оставался еще и свой земельньїй участок. Но он уже настолько утратил свою самостоятельность, что на суде стоял почти на одном уровне с холо пом: на него можно бьіло сослаться, вьіставлять его «послухом», только в «малой тяже» — и то «по ну жде», когда никого другого не бьіло. Два века спустя в Псковской судной грамоте мьі находим уже детально разработанное законодательство о таких задолжавших крестьянах, которьіе здесь носят название «изорников», «огородников», а иногда и «исполовников», как в северньїх черносошньіх волостях XVII века. У всех зтих зависимьіх людей разного наименования все еще бьіло и своє собственное имущество, с которого в иннх случаях хозяин и правил свой долг, свою «покруту». Но они уже настолько бьіли близки к крепостньїм, что их иск к барину не принимался во внимание, тогда как «Русская Правда» такие иски еще допускала 1. Задолж енность крестьян вовсе не бьіла явлением, свойственньїм исключительно зп охе зарождения крепостного пра ва, XVI— XVII векам. Вот почему и отого последнего нельзя обьяснить одной задолженностью. Зависимость половника Кеврольской волости в XVII столетии, как и закупа «Русской правдьі» в XIII веке, и не доходила до рабства, которое на севере России как раз и не развилось. Для того чтобн из задолженности возникло порабощение всей крестьянской масси, нужньї бьіли такие социально-политические условия, которьіе встречались не всегда2. Но закрепощение бьіло заключительньїм моментом длинной драмьі, и сейчас мьі еще довольно далеки от отого момента. Гораздо раньше, чем крестьянин становился полной собственностью другого человека, он сам переставал бьіть полньїм собственником. Первьім по1 Псковская грамота, с. 75. 2 О них будет речь в главе VI (Аграрний переворот первой половини XVI века).

следствием задолженности бьіла еще не потеря свободьі, а потеря земли. «Пожалуй нас, сирот твоих, благослови нас меж собою земли свои нуждьі ради продавать и закладьівать», просили чухченемские церковньїе крестьяне холмогорского архиепископа Афанасия: «Для того, что у нас прокормиться нечем, только не продажею земляною и закладом». По словам исследователя, у которого мьі заимствуем зту цитату, развитие половничества «идет рука об руку с увеличением мобилизации недвижимости, так что в одном и том же уезде они (зти явлення) встречаются реже или чаще, смотря по тому, насколько устойчива крестьянская вотчи на: например, в Сольвьічегодском уезде, в Лузской Перемце, где 95,9 % крестьян в 1645 году владеют по старине и писцовьім кни гам 1623 года, нет ни одного половнического двора. Напротив, в Алексеевском стане, где главное основание владения — крепости (купчие), около 20 половнических дворов, в Лальской волости на 80 крестьянских приходится 16 половничьих, принадлежащих тем же крестьянам» и т. д .1 Одна из московских писцовьіх книг XVI века, к счастью, сохранила нам указания на те документи, которьіе мог предьявить владелец земли в доказательство своих прав. В подавляющем большинстве случаев зти документи — купчие. По двум волостям Тверского уезда, Захожью и Суземью, московскими писцами половини XVI века описано 141 имение, не считая монастьірских, причем на некоторьіе ймення бьіло представлено несколько документов; из последних: купчих — 65, закладних — 18, меновньїх — 22. В двадцати одном случае документи оказались утраченньши, и лишь в 18 вотчинник владел по духовной грамоте, т. е. бьіл «вотчичем и дедичем» своей земли в буквальном смисле слова, получив своє имение по наследству. Не нужно ду мать, что зти наследственньїе вотчичи какие-нибудь особенно знатние люди: среди них мьі встречаем, например, и тверского гостя, торгового человека Йвана Клементьевича Савина. Земля крепко держится в руках более богатого, а не более родовитого человека. А упльївают из рук скореє всего мелкие вотчинки, и по писцовьім книгам ми можем иногда весьма наглядно проследить, как происходила у нас в XVI веке одновременно мобилизация и централизация поземельной собственности. «Михалка Корнилова, сьіна Зеленцова деревня Зеленцово, пашни полполполчети сохи»2, чита єм мьі в одном месте. «А нонеча Зубатово Офонасьева сина Хомякова: дер. Зеленцово, пустошь Сахарово: пашни в деревне 25 четьи в одном поле, а в дву потому же, сена 15 копен. Зубатой служит владьіце тверскому; земля середняя — а крепость кабала закладная». «Гридки да Ивашки Матвеевьіх детей Тарасова дер. 1 Названная статья г. Иванова, с. 426 и др. 2 Соха — единица податного обложения в Московской Руси.

Ьранково, дер. Починок... Гридки да Ивашки в животе не стало, а нонеча Йвана Зубатова, сьіна Хомякова деревня Брянково, почи нок Степанова. Пашни в деревне и в починке 20 четей в одном поле... Йван служит владьіце тверскому, а крепость у него — купчая1. Так в лице удачливого «послужильца» тверского владьїки из двух зкспроприированннх мелких вотчинников вьірос один, покрупнее. Медленньїй, веками тянувшийся зкономический процесе работал на пользу крупной собственности вернее, нежели самьіе зффектньіе «наездьі» с грабежами и кровопролитием. К XV—XVI векам, по вторяєм еще раз, зкепроприация мелких собственников бьіла почти совершившимся фактом — мелких вотчинников оставалось ровно лишь настолько, чтобьі можно бьіло опровергнуть довольно прочно держащийся предрассудок, будто вся земля к отому времени бьіла уже «окняжнена» или «обоярена». Первьій из основних признаков феодализма — господство крупной собственности — может бить доказан для Древней Руси, домосковского периода включительно, столь же удовлетворительно, как и для Западной Европьі XI—XII веков. Еще более вне спора второй признак — соединение политической власти с землею неразрьівной связью. Что крупная вотчинная аристократия на своих землях не только хозяйничала и собирала оброки, а и судила и собирала пода ти,— отого факта никто в русской исторической литературе никогда не отрицал, он находит себе слишком много документаль них подтверждений, притом давним-давно опубликованннх. Но с обнчной в нашей историко-юридической литературе государственной точки зрения, зти права всегда представлялись как особого рода исключительнне привилегии, пожалование которих било зкстраординарннм актом государственной власти. «Зти привилегии предоставлялись не целому сословию, а отдельньш лицам и вся кий раз на оснований особьіх жалованннх грамот», — говорит проф. Сергеевич в последнем издании своего труда «Древности русского права»2. Двумя страницами далее тот же исследователь находит, однако же, вьінужденньш обратить внимание своего читателя на то, что ереди наделенннх такой привилегией встречаются не только большие люди, имена которих писались с «вичем», но также «Ивашки и Федьки». Он делает отеюда совершенно пра вильний вьівод, что «такие пожалования составляли общее прави ло, а не исключение», т. е. что привилегия принадлежала именно «целому сословию» землевладельцев, а никак не «отдельньш ли цам» в виде особой государевой милости. А еще двумя страницами далее тот же автор вскрнвает еще более любопьітньїй факт: сам акт 1Писцовьіе книги.— Изд. Калачева, с. 211—212. 2Т. 1, изд. 3-є, 1909 г.,с. 398.

пожалования мог исходить вовсе и не от государственной власти, а от любого вотчинника. С приводимой им жалованной грамотьі митрополита Ионьї некоему Андрею Афанасьеву (1450) можно сопоставить еще более вьіразительньїй пример того же рода — жалованную грамоту кн. Федора Михайловича Мстиславского тому самому Йвану Толочанову, о подвигах которого уже шла речь вьіше. «Тиуньї наши и доводчики, и праведчик не вьіезжают (в пожалованньїе Толочанову деревни) ни по что, — пишет в отой грамоте кн. Мстиславский, — ни поборов своих у них не емлют и крестьян его не судят, а ведает и судит своих крестьян Йван сам или кому его прикажет, а сведется суд сместной нашим крестьянам с его крестьяньї и тиуньї наши их судят, а он с ними же судит, а присудом делятся на польї, опричь душегубства и татьбьі, и разбоя с поличньїм и дани сошньїе, а кому будет до него дело, ин его сужу яз князь Федор Михайлович или кому прикажу». Издатель отого интересного документа, г. Лихачев, справедливо отмечает в предисловии, что зтот князь Мстиславский не только не бьіл какимнибудь самостоятельньїм владельцем, но даже в числе слуг московского великого князя не занимал сколько-нибудь вьщающегося места; он не бьіл даже боярином. Нужно прибавить, что и землято, которую он с такими правами «пожаловал... своєму боярскому сьіну», бьіла не его наследственная, а пожалованная ему само му великим князем Василием Ивановичем. И зтот последний, по всей видимости, отнюдь не считал такого дальнейшего делегирования пожалованной им «привилегии» еще более мелкому землевладельцу чем-нибудь ненормальньїм: недаром и он сам, и его отец, и его сьін давали такие грамотьі совсем мелким своим помещикам. Вьіше мьі упоминали, по писцовьім книгам первой половини XVI века, о двух великокняжеских конюхах, которьіх систематически обижали их сильньїе соседи — боярин Морозов да князья Микулинский и Шуйский: в доказательства своих прав зти конюхи предьявили, однако же, несудимую грамоту «великого князя Йва на Васильевича всея Руси», — неясно, бьіл ли зто Йван III или Йван IV. А немного ниже в той же писцовой мьі находим жалован ную несудимую грамоту на полсельца, где бьіло всего 50 десятин пахотной земли. Таким образом у нас, как и в Западной Европе, не только большой барин, но и всякий самостоятельньїй землевладелец бьіл «государем в своем имении», и г. Сергеевич совершенно прав, когда говорит, не совсем согласно со своим первоначальньїм определением вотчинного суда, как исключительной привилегии отдельньїх лиц, что, сельское население, еще задолго до прикрепления крестьян к земле, находилось уже под вотчинним судом владельцев»1. 1 Ibid., с. 401.

С зволюционной точки зрения происхождение зтого «вотчин ного права» совершенно аналогично возникновению вотчинно го землевладения: как последнее возникло из обломков землевладения «печищного» — патриархальной формьі земельной собственности, — так первое бьіло пережитком патриархального права, не умевшего отличать политической власти от права собственности. Можно даже сказать, что здесь бьіло больше, чем «переживание»; когда московский великий князь жаловал «слу гу своего (такого-то) селом (таким-то) со всем тем, что к тому селу потягло, и с хлебом земляним (т. е. с посеянной уже озимой рожью) опроче душегубства и разбоя с поличним », то он совершенно «по первобьітному» продолжал смешивать хозяйство и государство и даже рассматривал, очевидно, свои государственньїе функции преимущественно с хозяйственной точки зрения, ибо уподобить душегубство и разбой «земляному хлебу» можно бьіло только, если не видеть в охранении общественной безопасности ничего, кроме дохода от судебньїх пошлин. Нет надобности настаивать, что зто вьіделение особенно важньіх уголовньїх дел как исключительно подведомственньїх княжескому суду, обьясняется, конечно, теми же хозяйственньїми мотивами: за душегубство и разбой налагались самьіе крупньїе штрафьі — зто били самьіе жирньїе куски княжеского судебного дохода. Но расщедрившись, князь мог отказаться и от зтой прибьіли: великая княгиня Софья Витовтовна в жалованной грамоте К ирилло-Белозерскому монастьірю (1 4 4 8 — 1469) писала: «Мои волостели и их тиуни... в душегубство не вступаются некоторьіми дельї»1. Нет надобности говорить также, что и самое пожалование бьіло лишь такою же точно юридической формальностью, как и жалованная грамота на землю вообще. Оно лишь размежевьівало права князя и частного землевладельца, насколько зто бьіло возможно, ибо именно благодаря смешению политической власти и частной собственности права зти грози ли безнадежно перепутаться. Но источником права вовсе не бнла непременно княжеская власть сама по себе: в споре из-за суда и дани вотчинники ссьілались не только на княжеское пожалова ние, а также, сплошь и рядом, и на исконность своего права — на «старину». Так доказьівал своє право, например, один белозерский боярин половиньї XV века у которого Кириллов монастьірь «отнимал» его вотчинную деревню «от суда да от дани»2. Что относилось к «суду и дани», т. е. к судебньїм пошлинам и прямьім налогам, то же имело место и по отношению к налогам косвенньїм. Частньїе таможни мьі встречаем не только в княжеских 1 Сильванский Н. П. Феодализм в Древней Руси.— СПб., 1907. с. 83. 2 Ibid.

вотчинах, где можно их принять за остаток верховньїх прав, некогда принадлежавших владельцу, но во владениях помещиков средней руки, которьіх иногда мог обидеть и простой москов ський чиновник — дьяк. Из жалобьі одного такого обиженного дьяком рязанского помещика второй половиньї XVI века, Шиловского, мьі узнаєм, что в вотчине его и его братьев «на их же бере гу сьіплют в судна жито, емлют с окова по деньге, да они же емлют м ит о с большого судна по 4 алтьіна, а с малого судна по алтьіну, и того мьіта половина Телеховского монастьіря»1. И таможенньїм доходом можно бьіло делиться пополам с соседом, как, в известньїх случаях, судебньїми пошлинами. «Государь в своем имении» не мог, конечно, обойтись без плав ного атрибута государственности — военной сильї. Еще «Русская правда» говорит о «боярской дружине» наравне с дружиной княжеской. Документа более позднего времени, по обьїкновению, дают конкретную иллюстрацию к отому общему указанию древнейшего памятника русского права. В составе дворни богатого вотчинника X V — XVI веков мьі, наряду с поварами и ситниками, псарями и скоморохами, находим и вооруженньїх челядинцев, служивших своєму барину «на коне и в саадаке». «А что мои люди полньїе и докладньїе, и кабальньїе, — пишет в своей духовной Василий Пет рович Кутузов около 1560 года, — и те все люди на слободу, а что у них моего данья платья и саадаки и сабли и седла , то у них готово, да приказчики ж мои дадут человеку моєму Андрюше конь с седлом и с у дою, да тегиляй, да шелом...» Такой вотчинний дружинник, несомненно, уже в силу своей профессии стоял вьіше простого дворового. Он мог оказать барину такие услуги, которнх забить нельзя, и стать в положение привилегированного челядинца, почти вольного слуги. У отого Андрюши бнл, кроме барского, еще «конь его купли» и кое-какая рухлядь, и Василий Петрович Кутузов очень заботится, чтоби ото имущество душеприказчики не смешали с барским. Люди именно отого разряда, по всей вероятности, и били те холопи на жалованье, о которнх го ворит духовная другого вотчинника, уже цитированная нами, кн. Йвана Михайловича Глинского. Прося своего душеприказчика Бориса Годунова «дати наделка людем моим по книгам, что им жалованья моего шло», завещатель вьіше говорит о тех же людях, что они отпускаются на свободу «со всем с тем, кто на чем мне служил»: но нельзя же допустить, что повар отпускался с кухней, на которой он стряпал, или псарь с тою стаей гончих, которой он заведнвал. Так можно било опять-таки виразиться только о лю дях, служивших своєму барину на коне и в доспехе; в другой ду ховной (Плещеева) прямо и оговаривается, что «лошадей им 1Лихачевские акта, ibid., с. 259.

(холопам) не давати». Глинский бьіл щедреє к своим бьівшим рат ним товаришам и, как мьі уже видели, завещал даже одному из них свою деревню в вотчину. Но такой же земельний участок служилий холоп мог получить от барина и при жизни последнего. По Тверской писцовой книге первой половини XVI века на одпой четверти деревни Толутина сидел «человек» князя Дмитрия Ивановича Микулинского, Созон. От такого испомещенного на земельном участке челядинца до настоящего мелкопоместного дворянина било уже рукой подать. Дваждьі упоминавшийся вьіше Йван Толочанов в жалобе на него Спасского монастиря назьівастся «человеком» князя Йвана Федоровича Мстиславского, а отец последнего в своей жалованной грамоте назнвает Толочанова «сином своим боярским», т. е. дворянином. Так незаметно верхушки вооруженной дворни переходили в нижний слой воєннослужилого сословия: по одну сторону тонкой чертьі стоял хо лоп, подругую — вассал. Существование такого вассалитета у русских крупних землевладельцев XVI века — существование вольних вотчинников, несших воєнную службу со своей земли, на своем коне и иногда со своими вооруженннми холопами, не московскому великому кня зю, а «частннм лицам» — неопровержимо доказнвается той же самой писцовой книгой Тверского уезда, о которой ми не раз упоминали вьіше. В отой книге, составленной около 1539 года, перечислено 574 вотчинника, большею частью мелких. Из них великому князю служили 230 человек, частннм собственникам разньїх категорий — 126, и никому не служили 150 человек. Из 126 «аррьервассалов» московской феодальной знати 60 человек служили владьіке тверскому, а ЗО — князю Микулинскому. Из других источников ми знаєм, что у митрополитов и архиереев били на службе не только простне «послужильцьі», но и настоящие бояре. «Архиерейские бояре, — говорит один из историков Русской церк ви, — в древнейшее время ничем не рознились от бояр княжеских по своєму происхождению и по своєму общественному положе нню... Они поступали на службу к архиереям точно так же и на тех же условиях, как и к князьям, т. е. с обязательством отбнвать вогїнскую повинность и нести службу при дворе архиерея, за что получали от него в пользование земли»12. На отих землях они мог ли помещать своих воєнних слуг, — а их собственннй господин, в свою очередь, бил вассалом великого князя. Митрополичья воєн ная дружина должна била идти в поход вместе с дружинами после днего, «а про войну, коли яз сам великий князь сяду на конь, тогда 1Вьішеприведенньїе цифровьіе данньїе см. у проф. Сергеевича (Древности русского права, т. 3;СПб., 1903, с. 17идр.). 2Цитата у Н. Сильванского, назв, соч., с. 102— 103.

и митрополичим боярам и слугам», говорит грамота вел. кн. Василия Дмитриевича (ок. 1400 года). На службе московского велико го князя вьітягивалась такая же лестница вассалов, как и на службе средневекового короля Франции. Характер отношений между отдельними ступеньками отой лестницьі — между вольньїми воєнними слугами разньїх степеней и их соответствующими сюзеренами — детально изучен покойньїм Н. Павловьім-Сильванским, успевшим и резюмировать итоги своих специальньїх работ в своей популярной книжке «Феодализм в Древней Руси» (СПб., 1907). «Служебньїй вассальньїй договор скреплялся у нас и на Западе сходньїми обрядностями», — гово рит зтот автор. — Закреплявшая вассальньїй договор в феодальное время обрядность оммажа так же, как древнейшая обрядность коммендации, вручення, состояла в том, что вассал в знак своей покорности господину становился перед ним на колени и клал свои сложенньїе вместе руки в руки сеньера; иногда в знак еще большей покорности вассал, стоя на коленях, клал свои руки под ноги сень ера. У нас находим вполне соответствующую зтой обрядности обрядность челобитья. Боярин у нас бил челом в землю перед князем в знак своего подчинения. В позднейшее время вьіражение «бить челом» употреблялось в иносказательном смисле униженной просьби. Но в удельное время зто вьіражение обозначало действительное челобитье , поклон в землю, как видно из обьічного обозначения вступления в службу словами «бить челом в служ бу...». Во второй половине удельного периода одна обрядность челобитья спиталась уже недостаточной для закрепления служебного договора, и к зтой обрядности присоединяется церковний обряд, целование креста. Такая же церковная присяга, клятва на Евангелии, на мощах или на кресте совершалась на Западе для закрепления феодального договора, в дополнение к старой обряд ности коммендации или оммажа. Наша боярская служба так близка к вассальству, что в нашей древности ми находим даже точно соответствующие западньїм терминьї: приказаться — avouer, отказаться — se desavouer». Как пример первого, автор приводит современную формулу известия о подчинении новгородских служи лих людей Йвану III: «Биличе/гал* великому князу в службу бояре новгородские и все дети боярские и житии, да приказався вьішли от него». Хорошим примером второго термина служит приводимьій им же несколько дальше рассказ жития Иосифа Волоколамского о том, как зтот игумен, не поладив с местньїм волоколамским князем, перешел от него к великому князю московскому: Иосиф «отказался от своего государя в великое государство1. Одно место Никоновской летописи сохранило нам и самую формулу тако1См. назв. соч.,с. 99— 100, 112.

то «отказа». В 1391 году московский князь Василий Дмитриевич, сьін Донского, купив у татар Нижегородское княжество, двигался со своими войсками на Нижний Новгород, чтобьі осуществить только что приобретенное им «право». Нижегородский князь Борис Константинович, решив сопротивляться до последней возможности, собрал свою дружину и обратился к ней с такой речью: «Господие моя и братня, бояре и други! Попомните господнє крестное цсловение, как есте целовали ко мне, и любовь нашу и усвоение к вам». Бояре под первьім впечатлением грубой обидьі, нанесенпой их князю, горячо вступились за его дело. «Все мьі единомьшілснньї к тебе, — заявил Борису старший из них, Василий Румяпсц, — и готовьі за тебя головьі сложить». Но Москва в союзе с татарами бьіла страшной силой — сопротивление ей грозило конечной гибелью сопротивляющимся. Когда первое одушевление прошло, нижегородские бояре решили, что сила солому ломит и что дело их князя все равно проиграно. Они задумали «отказаться» от князя Бориса и перейти к его сопернику. Тот же Василий Румянец от лица всех и заявил несчастному Борису Константиновичу о происшедшей перемене. «Господине княже! — сказал он, — не надейся на нас, уже об есмьі ньіне не твои и песть с тобою есмьі, но на тя есмьі». «Так точно на Западе, — добавляет, приведя зти слова, историк русского феодализма, — вассал, отказьіваясь от сеньера, открьіто говорил ему: уже не буду тебе верньїм, не буду служить тебе и не буду обязан верностью ...»1. Приведенньїй сейчас случай ярко освещает особенности того режима, с которого начала Московская Русь и которьій еще долго жил под оболочкой византийского самодержавия, официально усвоенного Московским государством с начала XVI века. Что князя киевской зпохи нельзя себе представить без его бояр, в зтом давно согласньї все историки. Как пример приводится обьїкновенно судьба князя Владимира Мстиславича, которому его бояре, когда он предпринял один поход без их согласия, сказали: «О себе еси, княже, замьіслил, — а не едем по тебе, мьі того не ведали». Но и «собирателей» Московской Руси нельзя себе представить действующими в одиночку; недаром Дмитрий Донской, прощаясь со сво ими боярами, вспоминал, что он все делал вместе с ними: пога них одолел, храборствовал с н и м и на многие страньї, веселился с ними, с ними и скорбел — «и називались вьі у меня не боярами, а князьями земли моей». Как во главе любого феодального государства Западной Европьі стояла группа лиц (государь, король или герцог, «сюзерен» с «курией» своих вассалов), так и во главе 1Сергеевич, цит. соч.,т. 1, с. 378 и 385;//. П. Сильванский, цит. соч., с. 200. 51

русского удельного княжества, а позднее и государства Московсь кого стояла тоже группа лиц: князь, позже великий князь и царь, со своей боярской думой. И как западноевропейский феодальний «государь» в зкстренньїх и в особенно важньїх случаях не довольствовался советом своих ближайших вассалов, а созьівал представителей всего феодального общества, «государственньїе чиньї», так и у нас князь в древнейшее время иногда совещался со своей дружиной, а царь — с Земским собором. Мьі позже будем иметь случай изучать оба зти учреждения подробнее. Пока заметим лишь, что корни того и другого — и думи и собора — глубоко лежат в том феодальном принципе, которьій гласит, что от воль ного слуги можно бьіло требовать лишь той службьі, на какую он подрядился, и что он мог бросить зту службу всякий раз, как только находил ее для себя невьігодной. Отгого никакого важного дела, которое могло бьі отразиться на судьбе его слуг, феодальний господин и не мог предпринять без их согласия. Насколько прочен бьіл зтот «общественньїй договор», своего рода контракт между вассалом и сюзереном в феодальном обществе? Средневековьіе договорньїе отношения очень легко поддаются идеализации. «Права» вольних слуг очень часто представляются по образу и подобию прав, как они существуют в современном правовом государстве. Но мьі знаєм, что в зтом последнем права слабейшего часто бьівают огражденьї лишь на бумаге, а на деле «у сильного всегда бессильньїй виноват». К феодальному государству зто приложимо в гораздо большей степени. Договорньїе отноше ния вассала и сюзерена, в сущности, гораздо более походили на норми теперешнегоМеждународного права, которьіе не нарушает только тот, кто не может. В междукняжеских договорах сколько угодно можно бьіло писать: «А боярам и слугам межи нас вольним воля», а на практике то и дело случалось, что князь «тех бояр и детей боярских», которьіе от него «отьехали», «пограбил, села их и домьі их у них поотьімал и животи и остатки все и животину у них поймал». И никакого суда и никакой управи найти на него бьіло нельзя, кроме как обратиться к другому, еще более могущественному насильнику. В феодальном обществе еще гораздо больше, чем в современном нам, сила шла всегда впереди права. Изучая сложньїй церемониал феодальних о т н о ш є н и й , легко увлечься и подумать, что люди, так тщательно устанавливавшие, какие жестьі должньї били бьіть сделаньї в том и л и другом случае и какие слова произнесеньї, столь же тщательно умели охранять и сущность своего права. Но где уж тут бьіло охранять своє право от злоупотреблений феодального государя, когда отстоять его и от покушений мельчайших его слуг, рядових и даже некрупних феодальних в о т ч и н н и к о в , бьіло иногда непосильним делом? Мьі не можем закончить нашего изучения правового режима феодальной Руси лучше, чем одной кар52

іинкой, заимствованной из того же ряда правових грамот, откуда мьі неоднократно брали примерьі вьіше. Судился в 1552 году Никольский монастьірь со своими соседями Арбузовьіми, судился как следует, по всей форме: «Судили нас, господине — пишут в своей чслобитной монастьірские старцьі — по цареве государеве грамоте, Федор Морозов да Хомяк Чеченин». Судьи «оправили» монастьірь, а его противников «обвинили». «И вот, — продолжают старцьі, — приехали, господине, на ту деревню Ильиньї, дети Арбузова... да Ильиньї, люди Арбузова... да меня, господине, Митрофанова, да старца Данила, да старца Тихона били и грабили и дьяка монастьірского, и слуг, и крестьян, и крестьянок били и грабили, и старо жил ьцев, господине, которьіе бьіли с судьями на земле, били же. И судья, господине, Хомяк Чеченин, с детьми боярскими, которьіе бьіли с нами на земле, вьішли отнимати (обижаемьіх старожил ьцев), и они, господине, и Хомяка Чеченина и тех детей боярских били же... А игумен, господине, с судьею, с Федором Морозовим, запер шись, отсиделись...» Не всегда удобно бьіло решить дело вопреки интересу драчливого феодала. Западноевропейское феодальное право и ото грубое правонарушение облекло в известного рода торжественную церемонию: недовольньїй судебньїм решением мог «опорочить суд», fausser le jugem ent, — и вьізвать судью на поєдинок. В одном нашем судном деле 1531 года судья отверг показання одного из тяжущихся, ссьілавшегося именно на него, судью, заявив, что такого документа, о каком тот говорил, никогда в деле не бьіло. «И в Облязово место (так звали тяжущегося) человек его Истома просил в том с Шарапом (судьею) поля... и Шарап с ним за поле поимал же ся». Вьізьівать на поєдинок судью можно бьіло и в Московском государстве времен Василия Ивановича. Вот почему юридического признака договорности и не приходится ставить в число главньїх отличительньїх черт феодализма. З тот последний єсть гораздо более известная система хозяйства, чем система права. Государство сливалось здесь с барской зкономией — в один и тот же центр стекались натуральний об рок и судебньїе пошлиньї, часто в одной и той же форме баранов, яиц И'сьіра; из одного и того же центра являлись и приказчик — переделить землю, и судья — решить спор об зтой земле. Когда круг зкономических интересов расширился за предельї одного имения, должна бьіла расшириться географически и сфера права. Первьій раз такое расширение имело место, когда из волостей частньїх землевладельцев виросли волости город овьіе, второй раз, когда всех частньїх вотчинников забрала под свою руку Москва. И в том и в другом случае количество переходило в качество: территориальное расширение власти изменяло ее природу — поместье превращалось в государство. Первое из зтих превра53

щений произошло довольно бьістро, зато не бьіло и очень прочно. Второе совершилось очень медленно, но зато окончательное образование Московского государства в XVII веке бьіло и окончательной ликвидацией русского феодализма в его древнейшей форме. Но до наступления отого момента феодальньїе отношения составляли тот базис, на котором воздвигались обе зти политические надстройки — и городовая волость, и вотчина московских царей. И господин Великий Новгород и его счастливьій соперник, великий князь московский Йван Васильевич, мьі ото твердо должньї помнить, властвовали не над серой толпой однообразньїх в своем бесправии подданньїх, а над пестрьім феодаль ним миром больших и малих «боярщин», в каждой из которьіх сидел свой маленький государь, за лесами и болотами Северной Руси умевший не хуже отстоять свою самостоятельность, чем его западньїй товариш за стенами своего замка.

Глава III

Заграничная торговля, города и городская жизнь X— XV веков Торговля и натуральнеє хозяйство в Древней Руси; мнение историков Ф По казани я современников; скандинави и арабьг Ф Средневековьій купец на Западе и в России; размери торговли ф Состав товара; тачение работорговли Ф «Разбойничья торговля» ф Вооруженное купечєство ф Торговий склад и лагерь, торговий двор и крепость Ф Организация древнерусского города. Тисяцкий. Вече ф Собития 1146—1147 годов в Києве ф Положение князя по отношению к городу; князь как главнокомандующий; князь и вече ф Социальний состав городской общини: огнищане Ф Расположение патриархальних форм в городе Ф Зволюция киевского веча Ф Киевские собития 1068 года Ф Торговий и ростовщический капитализм в Києве ф Революция 1113 года; устав Владимира Всеволодовича Мономаха Ф Положение сельского населения ф Смерди и княжеская власть Ф Два права Древней Руси: городское и деревенское ф Упадок Киевской Руси и его причини Ф Новий тип князя; убийство Андрея Боголюбского Ф Разложение города ф Роль монголо-татарского ига Ф Значение монголо-татарской дани ф Передвижка торгових путей

Главнейшим зкономическим признаком того строя, которьій мьі изучали вміле как феодальний, являлось отсутствие обмена. Боярская вотчина удельной Руси бьіла зкономически самодовлеющим цельїм. О ней с полньїм правом можно сказать то, что не совсем правильно сказал один историк о помещичьем имении средней полосьі России в XVIII веке: если бьі весь мир вокруг нее провалился, она продолжала бьі существовать как ни в чем не бьівало. С таким представлением о Древней Руси плохо, однако, вяжется та схема нашей древнейшей истории, которую, пожа луй, можно бьі назвать обьічной: так хорошо она знакома большинству читателей. Об зтой схеме нам приходилось упоминать в самом начале нашего изложения, говоря о взглядах Шторха и его новейших подражателей1. Мьі помним, что для зтой школьї, 1См. главу І.

которую теперь без большой натяжки можно спитать господствующей, торговля, обмен являлись осью, около которой вертелась вся политическая история киевского периода, — и самая возможность говорить о политической истории того времени, само древнерусское государство обязано своим существованием именно торговле. Казалось бьі, что подобная философия русской исто рии стоит в непримиримом противоречии с фактами, которьіе мьі только что рассмотрели. Какое может иметь значение торговля при сплошном господстве натурального хозяйства на протяжении целого ряда веков? З т о априорное соображение, по-видимому, настолько неотразимо, что один из представителей матер и али сти ческ ого направлення в р усск ой истории нашел возможньїм прямо заявить в полное противоречие господствующему взгляду: «В Киевской Руси торговля бьіла слаба. Хозяйство бьіло натуральним, и только внешняя торговля имела некоторое влияние на зкономическое положение вьісших слоев общества»1.Своєю ясностью и неотразимостью такая точ ка зрения завоевала себе сочувствие даже учен и х, весьма да леких от материалистического понимания истории. Новейший исследователь «княжого права Древней Руси» заранее оговаривается, что его изложение «пойдет в дальнейшем мимо зтой сто рони схеми В. О. Ключевского. Она (схема) построена на крайнем преувеличении глубинн влияния торговли на племенной бнт восточного славянства». В подтверждение своего взгляда автор приводит довольно длинную видержку из сочинения того самого историка-материалиста, о котором ми только что упоминали2. И тем не менее цельїй ряд явлений нашей древнейшей, киевоновгородской, истории, те социальние группировки, которне ми находим в Києве и Новгороде, те форми власти, так не похожие на все предндущее и последующее, которне нас там поражают, наконец, очень многое и в хозяйственном бите зтого периода будет для нас совершенно непонятно, если ми условимся спитать, что торговля в те времена «била слаба», и поставим на зтом точку. Слаб или силен бнл обмен, но если ми не привлечем его к делу, такой факт, как город и «городская волость» X — XII веков, окажется для нас чистой загадкой: а в наличности зтого факта — главное отличие древней, домосковской Руси, от нашего средневековья, Руси Московской. Скандинавские саги називали Древнюю Русь даже «страною городов», Гардарикой. Тот арабский писатель начала X века, ко1Рожков Н. Обзор русской истории с социологической точки зрения, т. 1, изд. 2-е, с. 27—28 (курсив наш). 2 Пресняков А. Княжое право в Древней Руси, с. 162.

горого мьі однаждьі уже цитировали, Ибн-Даста, говорит еще гораздо больше: по его словам, Русь, которую он, как и большая часть арабов, отличает от славян, вовсе не имела «ни деревень, ми пашень», имея в то же время «большое число городов» и «живя в довольстве». З т о последнее руссьі приобретали своим «единственньїм промьіслом» — «торговлей собольим, беличьим и дру гими мехами». Ибн-Даста не забьівает отметить, что плату за свои товари Русь «получала деньгами», что зто не бьіла мена, вроде той, какую практиковали различньїе культурньїе и полукультурньіе народьі, впоследствии и сами русские, в сношениях с дикарями-охотниками. Нет, зто бьіл правильний торг; в погоне за покупателями русские купцьі доходили до самого Багдада, и у редкого царя восточньїх стран не бьіло шубьі, сшитой из русских мехов. Относительно последних арабские писатели пускаются в такие подробности, что в непосредственном знакомстве арабов с зтим товаром и его продавцами сомневаться нельзя. Значит, и поражающее, на первьій взгляд, заявление Ибн-Даста, будто у русских вовсе нет деревень — одни города, не приходится рассматривать как простую басню, легко обьясняемую невежеством писавшего о том вопросе, за которьій он взялся. Очевидно, Русь X века пред ставлялась довольно близким наблюдателям, как народ городской — по преимуществу. Стоит слегка забьіть историческую перспективу — и воображение готово нам нарисовать картину богатой страньї, усеянной крупними торговими центрами, с многолюдньїм, относительно культурним населением. Но араби со своим йсспощадньїм реализмом степньїх ОХОТНИКОВ, только что превратившихся во всемирньїх торговцев, уже наготове, чтобьі нас поправить, и наиболее осведомленньїй из них рисует нам такую картину внешнего бьіта русских купцов в болгарской сто лице, которая может отбить аппетит даже у очень проголодавшегося человека. Причем єсть все основания думать, что внутренний бьіт еще отставал от внешнего: ибо не только в X веке, когда Ибн-Фадлан наблюдал своих руссов, мившихся одной и той же водой из одной и той же чашки, куда они в то же время, кстати, и плевали, но и в XII веке российские коммерсантьі не чувствовали потребности в каких-либо письменних договорах, закрепляя все сделки устно, свидетельскими показаннями. «Русская правда» имеет дело, как с нормой, с безграмотним торгов цем: «доски», писанньїе обязательства, появляются не ранее XIII века1. Вопрос о том, что такое представляла из себя средневековая торговля и как мьі должньї рисовать себе средневекового купца, вставал не перед одними русскими историками, и не ими одними 1 Новгородская 1-я летопись 1209 года.

разрешался оптимистически в духе Шторха. Как земледелие прежняя история хозяйства готова бьіла спитать несомненньїм признаком культури, так бьіло и по отношению к торговле: старьіе немецкие историки готовьі бьіли заселить бесчисленное множество крупних и мелких немецких городов, упоминаемьіх средневековьіми грамотами и летописям и, «купечеством в современном см исле слова». За ото они подверглись насмешкам, и основательно, по мнению новейшего историка зкономического развития Германии. З т о т последний, однако ж е, оговаривается, что в том , что касается собственно количества лиц, принимавших участие в торговле, старие историки били вполне правьі. В средневековом обмене ми встречаемся с тою же особенностью, как и в сельском хозяйстве средних веков: мелкие предприятия ремесленного типа не только господствовали, — мало зтого сказать, до известной зпохи только их ми и встречаем. Только что упомянутьій нами новейший историк-зкономист собрал по зтому поводу несколько цифрових данних для торговли Западной Европьі в средние века. Анекдотичность зтих данньіх не мешает им бить весьма характерними. В 1222 году около Комо, в Северной Италии, бьіли ограблени два купца из Лилля: весь их товар состоял из 13 У? куска сукна и 12 пар брюк. Лет полтораста спустя такому же несчастью подвергся цельїй кара ван базельских купцов, ехавших на Франкфуртскую ярмарку: убьітки каждого из них не превьісили одной-двух сотен, флоринов1. Тот же автор определяет средний капитал немецкого купца, торговавшего в Новгороде в XIV веке, в 1000 марок серебром — «меньше 10 000 марок (германских) по нинешнему курсу». З то тем более правдоподобно, что его русский конкурент того же времени располагал таким же точно капиталом. Чтоби бить чле ном самого старого, крупного и солидного новгородского торго вого товарищества, группировавшегося-около церкви св. Иоанна Предтечи на Опоках, достаточно бьіло вложить пай не больше чем 50 гривен серебром — тисячу рублей серебром на тепе решнюю монету2. Чтобьі представить себе реальное значение зтого «капитала», сопоставим его с другими данними того же времени. 50 гривен серебром — самое большее 150— 200 гривен кун3; а 80 гривен кун бьіло вьісшей нормой уголовного штрафа (вирьі) по «Русской правде». Но уголовние штрафи, вьірабатьі-

1 Зомбарт Вернер. Современньш капитализм, т. 1, рус. пер., с. 181. 2 Писано в 1910 году. 3 Гривна серебра бьіла более или менее постоянной единицей, тогда как цена счетной гривни, гривни кун, менялась в зависимости от курса на серебро.

вавшиеся практическим путем от случая к случаю, имели в виду, конечно, не капиталистов, а представителей народной массьі той зпохи, крестьян и ремесленников. Восемьдесят гривен князь требовал за убийство наиболее нужного ему человека, своего дру жинника. Допустим, что он считал справедливим карать такое, особенно тяжелое в его глазах, преступление конфискацией всего имущества виновника: тогда 80 гривен составляют среднюю оценку всего двора крестьянина или мелкого горожанина со всем, что там находилось. А человек, имевший в два с половиной раза больше зтого, мог стать одним из первьіх новгородских купцов! Не менее показательньї, чем размерьі капиталов, в зтом случае и размерьі транспорта: для Западной Европьі очень характерной является одна цифра, приводимая тем же вьіше нами цитированньїм автором. Весь годичньїй провоз через СенГотард, даже в конце средних веков, уместился бьі в двух теперешних товарних поездах. Для Р о с с и и столь же показательньї размерьі судов, речньїх и морских, о которьіх нам дают понятие некоторьіе места византийских писателей, летописей и «Русской правди». В среднем русский «корабль» X — XII веков поднимал от 40 до 60 человек. По вьічислениям Аристова, наименьший из тех типов, о которьіх упоминает «Русскаяправда», мог вместить до 2000 пудов товара1: если их оценка в «Правде» соответствует их грузоподьемности, то наибольший мог поднять 6000 пудов, т. е. около 100 тонн. Теперь такой грузоподьемностью обладают маленькие каботажньїе пароходики, циркулирующие между небольшими портами Черного или Балтийского морей. Тогда при помощи судов такого размера велись торговьіе сношения между мировими коммерческими центрами, какими бьіли Константино поль и Киев, Любек и Новгород. Но єсть все основания думать, что расчет Аристова преувеличен. Он исходит из того предположения, что суда, одинаково назьівавшиеся в древней и современной России, имели и приблизительно одинаковьіе размерьі: что в «Русской правде» стругом називалось то же, что и в 60-х годах XIX столетия, когда бьіла написана «Промьішленность Древней Руси». Но зто вовсе не обязательно и даже мало вероятно:,из цитат самого Аристова видно, что струг и аналогичньїй ему насад ставили на колеса. Поставить на колеса судно даже в 30— 40 тонн без механических приспособлений совершенно невозможно, а чтобьі в Древней Руси бьіли машини, нет никаких данньїх. Терминьї «Русской правди» соответствуют типу, а не размеру судов: о размерах же даже русских «морских» ладей (оцениваемьіх «Правдой» втроє дороже струга) один иностранньїй

1 Промьішленность Древней Руси, с. 95-97.

наблюдатель говорит, что они могли плавать в самьіх мелких местах. Иньїми словами, ото бьіли просто большие лодки1. Размерьі судов обьясняют нам и фантастическис, на первьій взгляд, размсрьі древнсрусских воєнних флотилий. Если у Олега в его походе 907 года бьіло, по летописи, до 2000 «кораблей», а по византийским данньїм, более 1000, то тут еще сказки никакой нет: «тьісящу лодий» мьі встречаем и во вполне исторические Бремена. Но зто бьіла именно тисяча лодок — не более. А мелкие размерьі торговли вообще обьясняют нам и большое количество купцов на страницах летописи. Когда мьі читаєм, что в 1216 году в одном Переяславле Залесском нашлось полтораста новгородских купцов, а в Торжке, одном из главньїх передаточних пунктов новгородской торговли, даже, может бьіть, и до 2000, то мьі нисколько зтому не удивимся, если только представим себе древнерусского гостя в образе некрасовского дедушки Якова, весь товар которого помещался на одном возу. А у большей части он поместился бьі, вероятно, и в коробе за спиной: коробейник — наиболее типичньїй торговец средневековья не для одной России. Везде представляется нам одна и та же картина: не считая нескольких более крупних купцов, притом большей частью не занимавшихся профессиональной торговлей, мьі повсюду встре чаем кишащую массу незначительньїх и даже совсем мелких торговцев, с какими мьі встречаемся и теперь на мелких деревенских ярмарках или на больших дорогах отдаленньїх областей, с коробом на плечах или же в телеге, запряженной в одну лошаденку2. Но не всякий товар средневекового купца можно бьіло унести за спиной, и не в одних размерах своеобразие средневековой тор говли. Первьіе же русские купцьі, которьіх удалось близко наблюдать арабам, вместе с мехом соболей и чернобурьіх лисиц привозили в болгарскую столицу молодих девушек, привозили в таком числе, что, по арабскому рассказу, можно, пожалуй, принять зтот товар за главную статью русской отпускной торговли того времени. Из одного описання чудес Николая Чудотворця видно, что и в Константинополе русский купец бьіл прежде всего работорговцем. А один путешественник XII века встретил русских, торгующих невольниками, даже в Александрии. Русские источники дают массу косвенньїх, а иногда и прямих подтвержд є н и й рассказам иноземцев. К числу первьіх принадлежат извес1Некоторое представление о древнерусских судах дают также корабли викингов, сохранившиеся в погребальних курганах. Один из них (в Христиании) имел 15 метров в длину при 372 наибольшей ширини и мог вместить 60— 80 вооруженньїх людей. 2 Вернер Зомбарт, цит. соч., с. 181.

гия летописей о сотнях (если не тисячах) наложниц Владимира Святославича до его крещения; новейший церковний историк совершенно справедливо усмотрел здесь воспоминание не стольно о личной безнравственности отого князя в язьіческий период его биографии и о его личном гареме, сколько о тех запасах живого товара, которьіе держал зтот крупнейший русский купец своего времени1. Что и язичество также било здесь ни при чем, доказьівают поучения єпископа Серапиона, младшего современника тагарского нашествия (он умер в 1275 году). В числе грехов, навлекших разньїе бедьі на русскую землю, Серапион упоминает и такой: «...братью свою ограбляем, убиваєм, в погань продаєм». Значит, и в XIII веке русские купцьі нисколько не стеснялись про давать русских невольников на заграничньїе рьінки, в том числе и в мусульманские и язьіческие земли. А что на Русь еще около 1300 года ездили «девки купити», у нас имеется и документаль неє свидетельство — в жалобе одного из таких покупателей, рижского купца, на витебского князя, посадившего его в тюрьму без всякой виньї, причем, само собой понятно, арест не стоял ни в какой связи с малопочтенной целью приезда отого рижанина в Витебскую землю, а бьіл просто одним из обьічньїх проявлений княжеского самоуправства. З т о т маленький случай вскрьівает перед нами не всегда ясную, по летописям, судьбу того «полона», без которого не обходилась ни одна княжеская усобица тех времен. Когда князь возвращалея домой, «ополонившеся челядью», ото вовсе не значило, что он и его дружина приобрели некоторое количество крепостньїх слуг и служанок, как обьічно себе представляют, не без некоторого лицемерия задним числом: в руках победителей оказьівалась меновая ценность, может бьіть, самая високая меновая ценность, какую знало то время. Оттого на челядь древнерусские феодальї били гораздо жаднеє, нежели на натуральньїе приношення своих крестьян. Последние некуда бьіло сбьіть, И они не бьіли особенно велики: для первой уже в те дни существовал международньїй ринок, которьш мог поглотить любое количество живого товара. Князья XII века откровенно признавались в своих подвигах отого рода, видимо, считая «ополонение челядью» вполне нормальним делом. Не кто другой, как Владимир М ономах, давший столько сентиментальних страниц казенним учебникам, рассказьівает, как он и его союзники «изьехали» один русский город, не оставив в нем «ни челядина, ни скотини». Как в и д и м , для полного и совершенного опустошения русских областей не бьіло ни малейшей надобности в татарском нашествии. И когда дальний потомок Мономаха Михаил Алек1Голубинский. История Русской церкви, т. 1 , 1-я половина, изд. 2-е, с. 146— 147.

сандрович Тверской, напав в 1372 году на Торжок, увел оттуда в Тверь в полон «мужей и жен бещисла множество», то он действовал вовсе не как ученик монгольских завоевателей, а как продолжатель старой и почтенной истинно русской традиции. Существование такого «товара», нет сомнения, подчеркивает лишний раз натуральний характер средневекового хозяйства: невольничий рьінок именно потому и бьіл необходим, что рабочих рук не бьіло на рьінке. Но отсюда само собой вьітекает другое следствие. Как человек мог сделаться товаром, когда все остальное товаром не бьіло? Уже из приведенньїх сейчас цитат видно, что обьічньїм для нас зкономическим путем такое чудо совершиться не могло: внезкономическому принуждению в области производства соответствовало внезкономическое присвоение в облас ти обмена. Не только живой товар, людей, но и те собольи меха, и те драгоценньїе металльї, которьіе обращались на тогдашнем рьшке, добивали тогда не путем вьімена у первоначальньїх собственников, хотя би с обманами, а отдельньїми случаями насилия и тому подобньїми «злоупотреблениями», как зто до сих пор имеет место в колониальной торговле народов «культурних» с «некультур ними». Их добивали прямо открьітой силой — первой стадией обмена била не меновая торговля, как учила еще недавно история хозяйства, а просто-напросто «разбойничья торговля» (Raubhandel) — термин, вполне научно установленннй историей хозяйства в наше время. Черта, которую так заботливо проводят теперь, отделяя мирного торговця, хотя би и недобросовестного, от грабителя, не существовала для наивньїх людей раннего средневековья. Разбойник в купца и купец в разбойника превращались с поразительной легкостью, и скандинавские саги, например, с бесподобньїм реализмом упоминают рядом об обоих зтих промис лах по отношению к одному и тому же лицу, нимало не конфузясь за своєю героя. «Бнл муж богатнй и знатного происхождения по имени Лодин: он часто предпринимал торговие путешествия, а иногда занимался и морским разбоем», с истинно зпическим спокойствием повествует в одном месте Heimskringla Снорре Стурлесона. Как просто и естественно совершался зтот переход из об ласти гражданского в область уголовного права, покажет один рассказ той же саги, которнй ввиду его характерних подробностей стоит изложить детальнеє. Посланнне короля Олафа Святого, Карли и Гуннстейн, и их спутник, Торер-«собака», приехали в Биармию (впоследствии Новгородское Заволочье, по Северной Дви не) и завели там обширний торг с местннми инородцами, вьіменивая у них лисьи и собольи меха на привезеннне из Скандинавии товари, а отчасти и на деньги. Когда же торг окончился, и вместе с тем кончилось перемирие, которое заключили норманнн с местннм населением, именно на время и на предмет торга, путе62

шественники начали немедленно искать новьіе источники прибьіии. Торер-«собака» обратился к своим спутникам с вопросом, жеиают ли они приобрести богатство? На утвердительньїй, само со бою разумеется, ответ Торер обьяснил им, что богатство, можно сказать, под руками — нужно только немножко смелости. Туземцьі имеют привьічку хоронить серебряньїе вещи вместе со своими мокойниками, а идол их главного бога Юмальї весь покрьіт драгоцснньїми украшениями. Стоит ограбить кладбище и стоявшеє посрсди него святилище Юмальї — и капитал норманнских купцов будет значительно пополнен. Мьі не будем рассказьівать не лишенньїх драматизма и живописности подробностей отой ночной жспроприации X века. Она кончилась вполне успешно, причем отступавшим норманнам пришлось видержать справедливую бит ву с проснувшимися и сбежавшимися к месту грабежа поклонни ками Юмальї. Отметим лишь одну деталь: на возвратном пути Торер-«собака» ограбил также и своих спутников, так что король Олаф Святой получил от зтой зкспедиции меньше прибили, чем можно било ожидать. Как видим, когда наш старий знакомий Ибн-Даста рассказнвает о русских купцах, что они «производят набеги на славян, подьезжают к ним на кораблях, внходят на берег и полонят на род, которнй отправляют потом в Хазеран и к болгарам, и продают там», он опять-таки лишь реалистически описивает то, что било в его дни вполне обьічннм делом, а вовсе не сказки сочиняст. Но ми видим также, что оригинальность раннего средневекового торга нам приходится дополнить многими чертами, и что от просвещенннх коммерсантов Шторха в нашей картине остастся уже очень мало. Социальная обстановка, которая должна била складнваться около «разбойничьей торговли», так же мало походила на обстановку современного нам капиталистического обмена, как боярская вотчина удельной Руси на современное сельскохозяйственное предприятие. С зтой обстановкой сами араби IX— X веков били знакомн по совсем еще свежему и, вероятно, не забитом у ими опиту. Одна из арабских позм домагометанского периода дает нам классическое изображение общеCTB<f, живущего торговлей разбоем. Вот как резюмирует зто изоб ражение один из новейших исследователей зволюции обмена. «Единственная торговля, которая существует, — зто торговля рабами. Если какому-нибудь племени понадобится или просто захочется приобрести имущество другого племени, верблюдов, лошадей, стада, сьестние припаси и т. д., оно обращается не к мирному способу обмена, а к вооруженному грабежу, Razzia , которнй, в то же время, дает возможность и самих людей покоренного племени, мужчин и женщин, обратить в рабство. Когда у племени Бени-Катан стало не хватать сьестньїх припасов, триста 63

их воинов ограбили соседних людей, Бени-Аб... Во время зтих

Razzia старались особенно захватить женщин, а рабов ограбленного племени заставляли загонять к победителям верблюдов, которьіх те пасли. Благодаря таким разбойничьим нравам отдельньіе племена бьіли настороже. Ни один араб не бьіл уверен, что он проживет 24 часа или что он не попадет в рабство с минути на минуту; еще менее бьіла обеспечена его собственность, его стада или другое имущество. Зато у вождей бьіло множество рабов. Так, король Зохейр имел двести рабов, которьіе пасли его лошадей, верблюдов, верблюдиц и овец. Даже у каждого из его десяти сьіновей бьіло столько же. Не всех захваченньїх в плен женщин и девушек оставляли у себя: их продавали в рабство в далекие страньї1. Прочитав зтот отрьівок, мьі поймем, почему средневековьій торговец, отправляясь за товаром, по обьічаю брал с собою меч, как рассказьівали рижане о своем обиженном витебским князем товарище в известной нам жалобе. Поймем мьі и крайнє странное на первьій взгляд, постановление договорной грамотьі смоленского князя Мстислава Давидовича с теми же рижанами (1229): «Латинскому (т. е. немецкому) не ехать на войну ни с князем, ни с Русью, если сам не захочет; также и русскому не ехать на войну с латинским (князем) ни в Риге, ни на Готском береге (о. F o t ланд): если кто сам захочет, пусть едет». Целью грамоти ведь било «снова урядить мир между Русью и всем «латинским язи ком, кто у Руси гостит» — ведет торговлю с Русью, потому что раньте «немирно бьіло всем купцам», торговавшим между Смоленском, с одной сторони, Р и г о ю и Готландом, с другой. Немецкий и русский купцьі — люди по «старой пошлине» всегда препоясанньїе мечом, их содействие на войне всякому князю бьіло денно, тем более ЧТО ВОЙНЬІ отого князя часто бьіли ни чем ИНЬІМ, как своеобразной формой первоначального накопления именно торгового капитала. Купец и сам очень охотно воевал: недаром «торговать» и «драться» бьіли такие близкие друг другу понятия в древнерусском язьіке. «И створися проторжь не мала на Ярославли дворе, и сеча бьість», рассказьівает новгородский летописец об одном из обьічньїх в вольном городе переворотов, когда славенский конец революционньїм путем сменил посадника, но наткнулся на сопротивление других. Как, однако, ни охоч бьіл до драки торговий человек, принудительная воинская повинность могла бьі стеснить его торговьіе операции: вот почему риго-смоленская грамота и оговаривает согласие самого купца, как непременное условие его участия в чужом походе. Зато, раз речь шла о защите своей торговой общини и ее интересов, к купцам обраща1Letourneau. L’envolution du commerce, p. 334.

лись в первую голову и о их несогласии тут уже не могло бьіть и мьісли: ото бьіло всегда готовое боевое ополчение. Поссорившись с князем Всеволодом Мстиславичем и предвидя неминуемое вооруженное столкновение, новгородское вече прежде всего другого конфисковало имущество бояр, «приятелей» князя, «и д а т а купцам крутитися на войну». Когда Литва неожиданно напала на Старую Руссу, город защищали вместе со сбежавшимися наспех горожанами «огнищане и гридьба» (окрестньїе землевладельцьі и наемньїе скандинавские ратники) «и кто купц, го сти». А когда в войну Новгорода с Михайлом Тверским, «попущением Божьим сотворилось немало зла», на поле битвьі вместе с «мужами и боярами новгородскими» осталось и «купцов доб рих м ного»1. Торговец бьіл воєнним человеком, товар бнл военной добьічей — и место хранения товара, естественно, било воєнним лагерем. З т о прежде всего сказалось опять-таки в язьіке: слово товар обозначало у древнерусского летописца, во-первих, всякое вообще имущество. Напав на усадьбу князя Игоря Ольговича, его про тивники нашли там «готовизни много» — много, в том числе, «тяж кого товару всякого, до железа и до меди», так что и на телегах его било не увезти. Причем часть имущества, предназначенная для продажи — «товар» в нашем смисле, — совершенно не виделялась из общей массьі. Новгородская летопись рассказнвает, как князь Мстислав Мстиславич («Удалой»), напав на Торжок, захватил там дворян своего конкурента Святослава Всеволодовича, и «оковал» их: «А товара их кого рука дойдет». Рука князя Мстисла ва била длинная, и его соперник — вернее, его отец, так как сам Святослав бнл малолетний — зту руку почувствовал. Сначала он попитался било ответить репрессалиями, задержав новгородских гостей с их товарами. Но когда Новгород, в свою очередь, ответил на зто арестом Святослава и остатка его свити, Всеволод пошел на мир. «И пустил Мстислав Святослава и муж его, а Всеволод пусти гость с товари». З то полное нежелание отличать потребительскую ценность от меновой чрезвичайно характерно для зпохи натурального хозяйства, но для прослеживаемой нами связи еще характернеє другое смешение. Когда Владимир Святой, отправившись воевать с печенегами, получил приглашение печенежского князя решить спор поєдинком двух бойцов, русского и печенежс кого, он «пришед в товарьг, посла по товаром бирюча», спрашивая: нет ли такого мужа, которнй би взял на себя драться с печенегом? Нигде, может бить, политика, как оболочка зкономики, не вьіступает перед нами с таким наивннм простодушием. Зкономическое содержание понятия внветрилось; от торговца, опоясанного 1 Новгородская 1-я летопись, 1137, 1234 и 1315 годов. З Зак. 523

мечом, остался уже только один меч, но звуки остались старьіе и предательски разьясняют нам, зачем зтот меч понадобился, предательски напоминают нам о том времени, когда военньїй стан русского князя бьіл просто стоянкой разбойников, хоронивших здесь награбленное ими добро, которьім они готовились торговать в чужих землях. З т о совмещение торгового склада с казармой держалось очень упорно, долгое время после того, как если не первоначальное добьівание «товара», то по крайней мере его дальнейшие переда ли совершались уже в мирньїх, легальних нормах. Вот какими чертами описьівает поселок немецких купцов в Новгороде один русский историк. «Как места, предназначенньїе для того, чтобьі служить безопасньїм убежищем, оба двора, и готский и немецкий, бьіли огороженьї високим тином, поддержание которого било од ним из постояннейших забот немецкого купечества. Крепкие во рота поддерживали общение зтих иноземннх цитаделей с остальннм населением чуждогои нередко враждебного им города... По рядок, господствовавший во дворе, поддерживался строго: принятн били все мери, чтобьі никто не нарушал законов, клонившихся к зтой цели. Особенное внимание било обращено на внешнюю безопасность двора. Денно и нощно охраняли двор сторожа, и кто из кнехтов пренебрегал своей обязанностью, тот платил 15 кун, или же подвергался ответственности хозяин, если пренебрежение последовало по его вине. Кроме того, вечером спускаемн били большие цепньїе собаки, которие грозили разорвать всякого непрощен ного пришельца. Церковь, как складочное место, била предметом особенного попечения. Каждую ночь спали в ней два человека, которие отнюдь не могли бить ни братьями, ни компаньонами, ни слугами одного и того же хозяина, и тот, кто водил их вечером в церковь, должен бьш запирать за ними дверь и ключи вручать ольдерману. Церковная стража совершалась*по очереди и распространялась одинаково на жилища, находившиеся как на дворе, так и вне последнего. Те, которие держали последнюю стражу, должни били во время трапези напомнить о предстоящей обязанности тем, которие следовали за ними непосредственно. Кроме собственно внутренних церковних стражей у ворот храма стоял еще, в продолжение целой ночи, третий и смотрел, чтоби никто из туземцев не пробралея в соседство церкви: боязнь последних била так вели ка, что запрещалось, под страхом наказания, носить ключ так открьіто, чтоби его можно било видеть»1. Можно било подумать, что все зто больше дело традиции, пе режиток, уже лишившийся смисла, или же что такие мери пре1 Никитский. История зкономического бита Великого Новгорода, с. 113 и 127.

досторожности бьіли нужньї только в варварской России, и что просвещенньїй Запад стоял в зтом отношении много вьіше. Но возьмите три первьіх по времени упоминания новгородской летописи о торгових путешествиях новгородцев на зтот самий Запад. Самое раннєє из них повествует о несчастии стихийном: «И сами истопоша, и товар». Но во втором мьі встріечаемся уже с общественньїми отношениями: «томь же лете рубоша новгородец за морем в Дони (Даний)». А в третьем зти отношения принимают еще более осязательную форму: «Приходи, свейский князь с єпис копом, в 60 шнеках на гость, иже из-за морья шли в трех лодьях; и бишася, не успеша ничтоже (свейский князь с єпископом) и отлучиша их три лодьи, избиша их до полутораста1. З тот пиратствующий єпископ еще раз напоминает нам об участии средневековой церкви в средневековой торговле со всеми ее особенностями. Но обьїкновенно представители церкви брали себе менее активную роль — не добьівателей, а хранителей товаров. Мьі видим, что центром немецкой торговой цитадели в Новгороде била католическая церковь св. Петра. Но и православньїе церкви систематически вьіполняли ту же функцию. Мьі уж е знаєм, что около одной из них, Иоанна Предтечи, что на Опоках, группировалась главнейшая из новгородских коммерческих компаний — торговцьі воском. Другие бьіли просто товарними складами. Описнвая огромний Новгородский пожар 1340 года, летописец жалуется на «злих человеков», которьіе не только что у своей братьи пограбили, а иних над своим товаром подбили, а товар себе взяли, «но и в святих церквах — где би всякому християнину, хоть свой дом бросить, а церковь постеречь». В церкви Сорока мучеников «товар весь, чей би ни бнл, все разграбили; икон и книг не давали носить — как только сами (ворьі) вибежали из церкви, так все и занялось; и сторожей двух убили. А у Святой Богородицн в торгу non сгорел; говорят иние, что и его убили над товаром: церковь вся сгорела, и иконьї и книги — а у него огонь даже волос не тронул; а товар весь разграбили». Для очень распространенного предрассудка насчет сили и влияния религиозного чувства в средние века зта реалистичбская картинка летописи весьма поучительна. Практичнне немцьі били правьі, когда, не полагаясь на «святость места», держали около своей церкви-склада хороших цепних собак и вооруженного сторожа. Если ми упустим из виду зто сочетание войньї, торговли и разбоя, ми ничего не поймем в организации древнерусского города. Для нас останется совершенной загадкой роль, например, тьісяцкого — главного командира городских «воев». Еще ми сможем 1 Новгородская 1-ялетопись, 1130,1134, 1142 годов. 67

понять, и не привлекая к делу зкономических отношений, положение тьісяцкого как первого после князя лица. «Русская прав да», перечисляя сотрудников Мономаха, в его «сиссахтии» — в издании знаменитого устава о росте, которьім мьі еще займемся ниже, — на первом месте после самого Владимира Всеволодовича ставит «Ратибора, тьісяцкого Киевского, и Прокопия тьісяцкого Белогородского, Станислава, тьісяцкого П ереяславского...» «Изяслав, — рассказьівает Лаврентьевская летопись, — послал вперед себя в Киев, к брату своєму Владимиру и к Лазарю тисяцкому двух м ужей...». «Георгий Ростовский и тьісяцкий окова гроб Федосьев, игумена Печерского...» (Ипатьевская летопись 1130 года). Сможем понять и то, каким образом суд тьісяцкого в Новгороде по некоторьім делам вьітеснил суд княжой. Но когда речь заходит об определении зтих дел, об установлений компетенции тьісяцкого — тут никакие современньїе аналогии нам не помогут. Наша мьісль приучена к тому, что воєнний генерал — лицо важное. Но когда какой-нибудь современньїй генерал-губер натор привлекает к своєму трибуналу торговие тяжбьі коммерсантов, всем зто кажется донельзя странньїм1. А между тем плав ний генерал Новгорода — «герцог», как его величали немецкие купцьі, — именно отими самими делами и заведовал. Тнсяцкий бнл председателем специального коммерческого суда — и в зтой области он бнл так же самостоятелен, как владика архиепископ в области суда церковного. «И я князь великий Всеволод, — говорит учредительная грамота знакомого уже нам товарищества Йва на Предтечи на Опоках, — поставил святому Йвану трех старост от житьих людей, и от черньїх тнсяцкого, а от купцов два старо сти — управливать им всякие дела Иванские, и торговие, и гости нне, и суд торговий; а Мирославу посаднику в то не вступаться, ни иним посадникам, ни боярам новгородским — в Иванское ни во что не вступаться». «А во владнчень суд и в тнсяцкого, а в то ся тебе не вступати...», — писали новгородцн в последнем дого воре, которий бнл заключен еще вольним городом, обьясняя свою «старину и пошлину» польскому королю Казимиру IV. И только вспомнив препоясанного мечом рижского купца, явившегося в Витебскую область покупать девиц, ми поймем, почему плавний на чальник всех, кто носил меч, бнл и главннм судьею всех, кто торговал — на таком же точно оснований, на каком верховним судьею в военном лагере является главнокомандующий армией. А если генерал бил главннм начальником всех купцов, то естественно, что его полковники, «сотские», бьіли их вице-начальники, и что древнерусские купци делились на сотий точно так же, как теперешние распадаются на гильдии. «А купец пойдет в своє сто, 1 Писано в 1910 году.

а смерд потянет в свой потуг к Новгороду, как пошло», — гласит тот же договор новгородцев с Казимиром IV. Из одного позднейшего, бьіть может, но, во всяком случае, достаточно древнего прибавления к «Русской правде», мьі узнаєм, что зти «сотни» назива лись по именам своих командиров — «Давьщово сто», «Ратиборово сто», «Кондратово сто», как русскне полки при императоре Павле Петровиче, — и имели вполне определенное территориальное значение, почему по ним и разверстьівалась повинность мощения новгородских улиц. Очевидно, что первоначально такой купеческий поселок представлял собой нечто вроде немецкого дво ра, все население которого бьіло связано единством дисциплиньї и командования, а потом постепенно обратился в один из городских кварталов. Только в связи со всеми зтими фактами становится нам ясна и роль древнерусского вена. Давно уже прошли те времена, когда вечевой строй считался специфической особенностью некоторьіх городских общин, которьіе так бьіли и прозваньї — «вечевьіми» Новгорода, Пскова и Вятки. Вечевьіе общини стали представлять собой исключение из общего правила лишь тогда, когда само зто правило уже вимирало: зто били последние представительници того уклада, которнй до XIII века бил общерусским. «Веча собираются во всех волостях. Они составляют думу волости... Таково свидетельство современника. Нет ни малейшего основания заподозрить его правдивость...». «От XII века и ближайших к нему годов смежннх столетий ми имеем более 50 частннх свидетельств о вечевой жизни древних городов со всех концов тогдашней России1. Чтобьі рельєфнеє виставить независимость зтого учреждения от местннх, новгородских, условий, цитируемий нами автор намеренно оставляет в стороне все данние, касающиеся веча в Новгородской волости. И зто отнюдь не лишило набросанную им кар тину яркости красок, совсем напротив. «М ожет показаться даже невероятньш, что известия наших памятников о вечевой практике Новгорода и Пскова скуднее, чем известия о киевской практике. А между тем зто так. Киевский летописец оставил нам довольно полную картину веча 1147 года, северние же не дали ничего подобного2. Собнтия 1146— 1147 годов очень подробно, местами до наглядности описаннне летописью, являются действительно одним из са мих денних образчиков вечевой практики, какие ми только имеем. Ми не будем пока касаться вопроса ни о происхождении вечевого 1Сергеевич. Вече и князь.//Русские юридические древности, т. 2, вьіп. 1. (Автор собрал самий полньш фактический материал для характеристики веча, и в зтом отношении к его работе нечего прибавить.) 2 Ibid., с. 60.

строя, ни зволюции последнего, ибо бьіло бьі очень неосторожно думать, что вече на всем протяжении своей истории всегда бьіло одним и тем же, как может, пожалуй, показаться читателю только что цитированного исследования. Древнерусские «республики» начали аристократией происхождения, а закончили аристократией капитала. Но в промежутке они прошли стадию, которую мож но назвать демократической: в Києве она падает как раз на первую половину XII века. В зтот период хозяином русских городов является действительнона/юд. Посмотрим, что же он из себя представляет. Вот киевское вече 1146 года. Народ решает на нем самьій важньїй политический вопрос — кому бьіть князем в Киє ве; перед нами своего рода учредительное собрание. Представитель кандидата на княжеский стол — его родной брат — ведет переговорьі с вечем как равньїй с равньїм. Переговорьі конченьї — стороньї столковались, остается заключительная церемония обоюдной присяги: граждане должньї присягнуть, что будут повиноваться вновь избранному князю, а представитель последнего, а потом и он сам присягают, что будут честно исполнять условия, на которьіх князь вьібран. «Святослав же (брат вновь избранного кня зя Игоря Ольговича) согиел с коня и на том целовал крест к ним на вече; а киевляне все, сойдя с коней, начали говорить: “Браттвой князь и тьі”. И на том целовали крест все киевляне и с детьми, чтоони не изменят Игорю и Святославу». Остановимся сначала на последнем из подчеркнутьіх нами вьіражений. Что зто значит? Маленьких детей, что ли, приводили на вече и заставляли целовать крест? Нет, целовавшие крест предварительно «сходили с коней» — малолетних между ними бьіть не могло. З то значит, что Игорю присягали не одни только главьі семейств, «дворохозяева» по-теперешнему, а действительно весь народ — т. е. все взросльїе мужчиньї, способньїе носить оружие. З то последнее с непререкаемой очевидностью вьітекает из двух нервьіх вьіражений, подчеркнутьіх нами. Вся сцена носила чисто военньїй характер. Обе договаривающиеся стороньї сидели верхом на конях и бьіли, ко нечно, вооруженьї. Князя Игоря вьібирали те самьіе «вои», предводитель которьіх, тьісяцкий, бьіл в то же время председателем коммерческого суда: князя вьібирало городское ополчение. Политически именно оно и представляло собою город. Возьмем теперь вече 1147 года. Всего год прошел, но в Києве за зто обильное собьітиями время успел произойти ряд перемен. Игорь, которому только что целовали крест, больше не князь: он заперт в монастьірь св. Федора, а на престоле — популярний среди киевлян представитель «мономахова племени» Изяслав Мстиславич. Но и с ним уже у стольного города успели начаться нелади, и он ушел на войну против своего дяди Юрия без городского ополчення: с Изяславом отправились только его дружина 70

да охотники из числа горожан. Война пошла плохо — к Юрию присоединились Ольговичи, родня низвергнутого Игоря. Изяславу нужно уладить свои дела с Києвом, и он посьілает к вечу послов. Те сначала заручаются поддержкой первьіх лиц в городе — митрополита и тьісяцкого, — а потом уж обращаются к наро ду. Когда киевляне все, «от мала и до велика» (мьі уж е знаєм теперь, что то значит), собрались «к святой Софье на двор» и «ста ли вечем», один из послов держит к ним такую речь: «Ц елует вас князь ваш. Я вам обьявлял, что думаю с братом своим Ростисла вом и с Владимиром и с Изяславом Давьщовичами (зто бьіли родственники Игоря) пойти на дядю своего, Юрия, и вас с собою звал. А вьі мне сказали: не можем поднять руки на Юрия, на племя Владимира (М ономаха), а на Ольговичей (т. е. на родственников Игоря) пойдем с тобою хоть с детьми. Теперь же обьявляю вам: Владимир и Изяслав Давьщовичи и Святослав Всеволодо вич, которому я много добра сделал, целовали мне крест; а по том тайно от меня целовали крест Святославу Ольговичу (брату Игоря) и послали к Юрью, а мне изменили, хотели меня либо убить из-за Игоря, либо схватить, но меня Бог сохранил и Крест честной, на котором они мне присягали. Так вот, братья киевля не, теперь єсть то, чего вьі хотели, и наступило время исполнить ваше обещание: идите со мною на Чернигов, против Ольгови чей, от м ала и до велика, у кого єсть конь, на коне, а кто не имеет коня, в лодке: они ведь не меня одного хотят убить, но и вас искоренить». И киевляне сказали: «Радьі, что тебя, бра та наиіего, спас Бог от великой изменьї, йдем за тобой и с деть ми, если хочешь». Оставим на минуту зто само по себе в вьісшей степени характернеє братанье князя с вечем: редко где они так отчетливо вьіетупают, как две совершенно равноправньїе сильї. Но с кем браталея Изяслав? К кому можно бьіло держать такую речь: «Идите за мной, у кого єсть конь, на коне, а то и в лодке»? Перед нами опять вооруженньїй город: народное ополчение с пра вами верховного учредительного собрания. Какое бьі мьі вече ни взяли, южнорусское или даже позднейшее, новгородское, мьі встретим, в общих чертах, ту же картину. Редко она бьівает столь вьіразительна, как то вече, которое смольняне устроили в 1185 году в разгаре самого похода против половцев, когда их князь повел их дальше, чем бьіло условлено. Но еще и в Новгороде в 1359 году один политический спор бьіл решен славенским концом в свою пользу только потому, что славляне догада лись вьійти на вече в доспехах, тогда как их более многочисленньіе противники не приняли зтой мерьі предосторожности — и бьіли «побитьі и полупленьї». Непрерьівньїе драки на вечах, которьіе в доброе старое время историки наивно обьясняли «буй ством» новгородской «черни», легче всего станут нам понятим, 71

если мьі представим себе вече как своего рода солдатский митинг — собрание людей, мало привьічньїх к парламентской дисциплине, но весьма привьічньїх к оружию и не стеснявшихся пользоваться отим веским аргументом. Вспомнив зту особенность древнерусской демократии, мьі легче всего поймем также и то, почему она в споре с князьями всегда оказьівалась более сильной до тех самьіх пор, пока не изменился военньїй строй Древней Руси и городские ополчення не уступили место крестьянско-дворянской армии ве ликого князя московского. Вече бьіло воплощением той материальной сильї, на которую непосредственно опирался князь в борьбе со своими соперниками. Княжеская дружина, считавшаяся обьічно сотнями, редко поднимавшаяся до тьісяч, бьіла в военном отношении чем-то средним между отрядом телохранителей и главньім штабом. З то бьіла качественно лучшая в смьісле боевой подготовки часть войска, но количественно она бьіла настолько сла ба, что в Новгороде, например, князья даже никогда не питались опереться на нее против вооруженного веча. Без городских «воев» нельзя бьіло предпринять ни одного серьезного похода, и отказ их в повиновении князю бьіл фактическим кондом его власти. Он без всякой «революции», в нашем смьісле, переставал бьіть князем, т. е. воєначальником. Ибо, если вече бьіло самодержавной армией, то весь смьісл существования князя заключался в том, что он бьш главнокомандующим зтой армией, тоже самодержавним, пока она его слушалась, и более бессильньїм, чем любой сельский староста, как только наступало обратное. Сравнение князя Киевско-Новгородской Руси с сельским старостой, «которому каждьій в миру послушен,н0 весь мир их вьіше и может сменять и наказивать», принадлежит не нам, а К. Аксакову. При всех своих научньїх недостатках славянофильская схема русской истории благодаря особенностям того угла зрения, под которьім она рассматривала древнерусскую действительность, имеет за собой крупную заслугу; она, в сущности, уже шестьдесят лет назад покончила с той модернизацией древнерусских политических учреждений, которая из князя делала государя в новейшем смьіс ле зтого слова. Одним из первоначальньїх виновников зтой модернизации является, правда, человек весьма древний — сам киевский летописец, скомпилировавший не без публицистических целей «Начальний свод» в первой четверта XII столетия. Современник Владимира Мономаха, вьіступившего действительно с широкой социально-политической программой, — ее нам еще придетсякоснуться дальше, — ученик византийских хронографистов, с их библейско-римским представлением о государственной власти, составитель нашей начальной летописи готов бьіл и первого русского князя рисовать по образу и подобию ветхозаветньїх царей и константинопольских императоров. Но Римская империя — восточ72

ная, как и западная, — хотя и возникла, по мнению блаженного Августина, из разбойничьей шайки, в историческое время бьіла уже прочно сложившейся полицейской организацией: и вот, целью призвання Рюрика оказьівается установление внутреннего «наряда». Хотя об отой цели говорится якобьі собственньїми сло вами собравшихся на вече славян IX века, однако зта литературная форма не должна нас обманьївать. Ни одного факта внутренне го строительства ни для Рюрика, ни для его ближайших преемников летописец привести не сумел: то немногое, что мьі от него узнаєм, сводится к тому, что Рюрик «срубил город над Волховьім» и продолжал то же в других местах, везде «ерубая города» и ставя в них варяжекие гарнизоньї. Олега, Игоря, Святослава мьі встречаем опять-таки лишь в роли руководителей военньїх действий — руководителей иногда символических, как мьі видели в І главе, что еще более характерно, — и лишь по поводу Ольги мьі узнаєм коечто о внутренней работе княжеской власти, но зта внутренняя работа сводилась к установленню «даней и оброков»; с разбоями начал бороться будто бьі Владимир Святой, да и то неудачно для первого раза. С Ярославом Владимировичем предание связмвает появление «Русской правдьі». Но в летопись зто предание попало очень поздно — в древнейших списках Новгородской первой летописи его нет; а по существу дела совершенно ясно, что зтот сборник судебньїх решений не мог бьіть продуктом чьего бьі то ни бьіло законодательного творчества. Самое большее, что можно утверждать, — зто принадлежность «мудрому» князю первого по порядку из записанньїх неизвестно кем и когда решений, но и то со всевозможньїми оговорками, ибо проследить заголовок «Суд Ярос лавль Володимерича» мьі можем не дальше конца XIII века. К тому времени со смерти Ярослава прошло два с половиной столетия: сколько за зто время могло возникнуть легенд, легко себе предста вить. Летопись же и о Ярославе сообщает главньїм образом то же, что о его предшественниках: «победи Брячислава», «вся Белз», «йде на Ятвягьі», «йде на Литву». Причем любопьітно, что чем древнєє список летописи, тем меньше мьі в нем находим данньїх о Ярославе, несмотря на то, что некоторьіе известия, например, зак ладка святой Софии, повторяютея дваждьі под разньїми годами1. Словом, чтобьі найти князя-реформатора, так или иначе пьітавшегося установить на своей земле порядок, нам нужно подняться до первой половиньї XII столетия, где в лице Владимира Всеволодо вича мьі и найдем, по всей вероятности, оригинал портрета, в различньїх вариациях повторяемого летописью. Но деятельность Мономаха, как увидим дальше, отнюдь не бьіла нормой даже для Древней Руси вообще. Характерно, что и зтот завершитель киев1См., например, Новгородскую 1-ю летопись 1017— 1041 годов.

ской «демократической революции» XI — XII веков сам ценил в себе больше всего храброго и удачливого генерала, совершившего 83 больших похода, не считая мелких. О них он очень подробно распространяется в своем знаменитом «Поучений», тогда как на его внутреннюю деятельность мьі находим там лишь самьіе скудньіе указания. Для его современников и потомков мьі не найдем и таких: самое большее, если летописец нам скажет, насколько знергично тот или другой князь собирал свой судебннй доход, «вирьі» и «продажи». Но большая настойчивость в зтом случае сулила князю плохую репутацию — усиленное собирание уголовньїх штрафов население склонно бьіло рассматривать как своего рода злоупотребление властью и приравнивать его к грабежу1. Внутренний порядок население умело поддерживать само: когда в Новгородской земле суд вечевоґо города сложился в свою окончательную форму, княжеская инициатива из него бьіла вовсе устранена. Но и Новгород не мог обойтись без князя, ибо тяжко бьіло тогда городу, у которого не осталось никакого князя, как зто бьіло с Києвом в 1154 году. А почему тяжко бьівало городу без князя, зто вполне отчетливо обьяснил старий друг и старий неприятель Новгорода Всеволод Юрьевич Великий (иначе известннй под именем Большого Гнезда). «В земле вашей ходит рать, — говорил он новгородцам в 1205 году, — а князь ваш, син мой Святослав, мал, так вот, даю вам старшего своего сина, Константина». И в XIII веке, как в IX, князь бнл нужен прежде всего другого для ратного случая; оттого одним из самих сильних обвинений против князя и било, если он «ехал с полку переди всех», как зто случилось в 1136 году со Всеволодом Мстиславичем. С особенннм реализмом обрисо вана зта «воинская повинность» князя в одной из довольно поздних новгородских грамот (1307 или 1308 года) — договоре с великим князем Михайлом Ярославичем. В те времена Новгород держал уже не одного, а, случалось, и нескольких князей, но все с тою же целью. На одного из них, Федора Михайловича, грамота и жалуется в таких вираженнях: «Дали ему... город стольний Псков, и он хлеб ел; а как пошла рать, и он отьехал, город бросил...». За что же било и кормить хлебом князя, которнй на войне никуда не годился? В XIV веке и в Новгороде за свои недостатки князь отвечал перед вечем. Било ли так всегда и везде? Били ли уже Рюрик и его ближайшие преемники «наемннми сторожами» Русской земли? Било ли наше вече в знакомом нам демократическом его со ставе непосредственннм отпрнском «первобьггной демократии», или же демократия тогда, как и теперь, била результатом долгой и упорной общественной борьби? Летописннй рассказ о призвании 1См., например, Ипатьевскую летопись 1093 года. 74

князей ставит решение веча исходньїм пунктом всей русской истории: сходку чуди, славян и кривичей, решившую призвать Рюрика с братьями, иначе как вечем назвать, конечно, нельзя. Но как в характеристике князя у начального летописца отразился Влади мир Мономах, так и характеристика политической обстановки IX века должна бьіла отразить в себе условия XII века. Весь рассказ, несомненно, стилизован, и настолько, что разглядеть его историческую основу почти невозможно. Мьі знаєм, что от норманнов откупились, что первьім князем, имя которого запомнило предание, бил Рюрик, что он пришел с севера и «воевал всюду». Все остальное может бить домислом компілятора — и л и с такой же степенью вероятности странствующим сказанием: известно, что легенда о прибьітии англосаксов в Британию почти буква в букву сходна с нашим рассказом о призвании князей из-за моря править Русью. Большую убедительность имеют первие документи рус ской истории, какие ми имеем в договорах первьіх двух действительно исторических князей Олега и Игоря с греческими императорами. Подлинность самих документов, некогда оспаривавшаяся, давно уж не подвергается никакому сомнению. Очень характерно, что ни Олег, ни Игорь не виступают в них как единоличньїе представители некоего государства, именуемого Русью, или как-либо иначе. И тот и другой назьіваются лишь великими, т. е. старшими из очень многих русских князей, «сущих под рукою» великого кня зя, но самостоятельньїх, однако, настолько, что они имеют своє, особенное дипломатическое представительство, имена некоторьіх тут же и перечисляются. Договор обьявляется виражением воли всех отих князей («похотеньем наших князь»). Но, очевидно, и зтого бьіло мало, чтобьі придать ему в глазах русских законную силу: «И от всех, иже под рукою его (Олега) сущих Руси», — прибавляет договор Олега; «и от всех людей Русской земли», — заканчивает перечень послов договор Игоря. Князья— только представители некоторого целого, которое вовсе не думало отчуждать в их пользу все свои права. Князь ведет текущие дела, но в зкстренньіх случаях вьіступает вся «Русь», т. е. все торговое городское население: такое именно значение слова «Русь» с совершенной ясностью устанавливается первьім из судебньїх решений, записанних в «Русской правде», позднейшие редакции которой нашли даже нужньім и прибавить, как би в скобках, зто значение к термину «русин», в XIII веке уже не всем понятному. Договоров Олега и Игоря само по себе уже достаточно, чтобьі устранить всякие дом исли о якоби в є л и к о й державе, основанной первим из зтих князей, — державе, лишь позже распавшейся на множество мелких княжеств. Великое княжение Олега бьіло временним соединением в руках одного лица власти над многими самостоятельними политическими единицами; позже 75

такое же фактическое обьединение Руси имело место при Мономахе и его сьіне Мстиславе. Но юридически ни Олег, ни Мономах никогда не упраздняли отой самостоятельности — им, по всей вероятности, зто и в голову не приходило, как не приходило в голову тогдашнему боярину, обьединив в своей вотчине сотни крестьянских дворов, лишить хотя бьі один из них его хозяйственной самостоятельности. Напротив, чем больше бьіло отдельньїх князей, «сущих под рукою» великого, тем больше бьіло значение и зтого последнего. А второстепенньїе князья, как и сам вели кий, в своем стольном городе имели авторитет лишь постольку, поскольку их поддерживало местное население. «Федеративньїй» и «республиканский» характер древнерусского государственного строя на самьіх ранних из известньїх нам ступенях его развития устанавливается таким путем вполне определенно. Ничего иного при данной зкономической обстановке мьі не могли бьі ожидать. Древнерусские города отнюдь не бьіли рьінками в современном смьісле зтого слова, зкономически централизующими окрестную страну вокруг себя. Таким рьінком не удалось стать вполне даже и Новгороду: даже и зтот прогрессивнейший из древнерусских торгових центров мог бьіть вьінут из своей области без того, чтобьі последняя очень зто почувствовала. А его пред ки, города «Великого водного пути» времен Олега и Игоря, бьіли просто стоянками купцов-разбойников, гораздо теснее связанньіми с теми заграничннми ринками, куда зти купцьі поставляли товар, нежели с окрестной страной, по отношению к которой городское население било типичннм паразитом. Никакой почвьі для єдиного государства — и вообще государства в современном нам смьісле слова — здесь не било. Военно-торговне ассоциации, вначале чисто импровизированнне, далее все более и более устойчивне, периодически вьщвигали из своей средьі вождей, ви ступавших перед соседними народами в-виде князей Руси. Нам совершенно неизвестно, при каких условиях звание вождя в целом ряде центров монополизировалось за членами одного рода — потомками Игоря: но сама по себе, при данном строе, наследственность княжеской профессии так же естественна, как и наследственность купеческой, а о купце ми знаєм из грамоти Йвана на Опоках, что он «шел отчиною». З тот факт наводит на другое заключение: если княжеская власть изанятие торговлей били организованн на вотчинном, патриархальном начале, естественно предположить, что то же начало лежало в основе всего строя древнерусского города, что та Русь, о которой идет речь в дого ворах, била совокупностью не отдельньїх лиц, а семей — чегонибудь вроде «печищ» или «дворищ», составлявших основную социальную ячейку сельской Руси. Два факта, по-видимому, со вершенно оправднвают такое заключение: название, какое носит 76

в древнейших редакциях «Русской правдьі» командующий класе тогдашнего общества — огнищане. Последователи Шторха, все стремившиеся обьяснить торговлей в современном нам смьісле слова, готовьі бьіли путем зтимологических еближений еделать из зтой общественной группьі «работорговцев» или «рабовладельцев» — или что-то вроде плантаторов, ведших крупное сельское хозяйство при помощи холопского труда. Но родство слова с хорошо знакомьім нам «печищем» слишком бьет в глаза и «тиун огнищньїй» «Русской правдьі» гораздо больше походит на позднейшего дворецкого, чем на villicus’a, начальника рабов в Римской латифундии. Его барин, всего скореє, мог бьі бьіть приравнен к позднейшему боярину-вотчиннику: возможно, что в дерев не он и бьіл «социальньїм предком» последнего. Но что делать с городскими огнищанами? А из устава о мощений новгородских мостових мьі знаєм, что в Новгороде их бьіла целая улица. Древнейшие редакции «Правдьі» — памятника, сложившегося в чисто городской обстановке, как давно уже совершенно справедливо отмечено, — также едва ли бьі стали много заниматься сельскими жителями, а они отводят огнищанам первое место в ряду упоминаемьіх ими общественньїх групп. Приходится допустить, что огнищане бьіли и в городе, т. е. что зтот последний представлял совокупность «печищ» или «огнищ», ведших коллективное хо зяйство, только занимавшихся не земледелием и промьіслами, а торговлей и разбоем1. Другой факт, наводящий на ту же мьісль — о патриархальном строєний древнейшей городской общиньї, — зто те, не менее огнищан, таинственньїе, старцьі градские, которьіх мьі находим в думе Владимира Святого рядом с боярами. Видеть в них виборную «городскую старшину», как кажетея некоторьім исследователям, не приходится: вьіборное начало в древнерусском городе не ослабевало, а усиливалось с течением времени. Виборний институт мог изменить название, но исчезать ему не било ни малейшего основания. Другое дело, если ми до пустим, что старцьі градские били главами печищ, составлявших первоначально город; тогда их постепенное исчезновение, как ми сейчас увидим, будет как нельзя более естественно. Патриархальннй бнт зкономически бьіл тесно связан с нату ральним хозяйством. Печище могло держаться веками шш медленно зволюционировать в вотчину, только сохраняя свой характер, как 1Пресняков Г. Княжое право, с. 231. (Автор, опираясь на аналогию с германскими терминами, видит в огнищанине старшего княжеского дру жинника, члена княжеского огнища. Но он сам же отмечает, что в Новго роде огнищане не составляли части княжеского двора, а били своего рода корпорацией. С другой сторони, почему же только княжеский двор бьіл огнищем? Ведь и дружини били только у князей.) 77

самодовлеющего зкономического целого. Город не давал зтого основного зкономического условия. Несколько печищ, укрепившихся в первое время на том или другом удачно вьібранном пункте и образовавших городскую аристократию, очень скоро оказьівались охваченньїми густой массой самьіх разношерстньїх злементов, которьіе старая патриархальная организация не могла ассимилировать и поглотить и которьіе она с трудом удерживала до порьі до времени. О той пестрой толпе, какая скучивалась в больших цен трах Поволжья и Приднепровья, дает понятие рассказ одного арабского писателя о хазарской столице Итиль. «Там учреждено 7 судей: два для магометан, два для хазар, которьіе судят на оснований закона Мойсеева, два для живущих здесь християн, которьіе судят на оснований Евангелия (!), и один для славян, руссов и других язьічников, которьіе судят по законам язьіческим». Такой же разнообразньїй состав должно бьіло представлять население и Києва. Немцьі, которьіх приводил с собою на помощь Святополку польский король Болеслав Толстьій, рассказьівали потом, вернув шись на родину, своєму єпископу (Титмару Мерзебургскому), что Киев будто бьі очень большой город: в нем до 400 одних церквей, а населен он «бегльїми рабами и проворньїми датчанами », как називали немцьі всех скандинавов вообще по единственному знакомому им образцу. Из Жития Феодосия и Печерского Патерика мьі узнаєм и еще об одном не туземном злементе в составе киевского населення: там бьіло много евреев, спори с которьіми о вере составляли одно из занятий Феодосия, отмеченньїх его биографом. Читая такой драгоценньїй бьітовой памятник, как Печерский Пате рик, мьі получаем чрезвьічайно живое и наглядное представление об зтнографической пестроте тогдашнего Києва. В стенах Печер ского монастьіря перед нами сменяются: варяжский князь Симон, пришедший из-за Балтийского моря, княжеский врач — армянин родом, так неудачно конкурировавший с туземньїми печерскими врачами, которьіе монастьірской капустой излечивали самьіе мудреньїе болезни, ставившие в тупик армянского врача; греческие художники, пришедшие на поиски заработка, и для начала добро го знакомства рассказьівавшие крайнє лестньїе для печерской обители чудеса, с ними, художниками, случившиеся; венгерцьі с берегов Дуная и половцьі из соседних южнорусских степей, — словом, кого только не захватьівал в свои волньї поток торгового движения из «варяг в греки». В зтой смеси одежд и лиц, племен и наречий преобладали, конечно, люди, что назьівается, без роду, без племени. Т. е. род и племя у них бьіли, но они остались где-то далеко, на родной стороне, которая давно стала чужбиной и куда человек, по большей части, и не рассчитьівал вернуться. Семейное право не ограждало и не стесняло его более: у него бьіл один отец-господин — торговий интерес, которнй привел его в Киев. Место се78

мейной организации, печища, занимает искусственная воєнная организация, сотня, с которой мьі уже сталкивались ранее. А ря дом со старцами градскими появляются десятские и сотские с тьісяцким, и скоро из-за последних первьіх становится совсем не видно. Зтот процесе разложения старьіх патриархальньїх ячеек определил собою и зволюцию киевского веча. Демократизация его состояла не в том, чтобьі увеличивалась власть народа и падала власть князя. Права последнего юридически никогда не бьіли ограниченьї: пока он пользовалея доверием и поддержкой «гражан», он мог, не стесняясь, делать все, что ему угодно. Из того же Киево-Печерского Патерика мьі узнаєм, что князь мог схватить любого человека, даже не из своего княжения, начать его пьітать — и запьітать до смерти, доискиваясь «сокровища», на которое зтот князь имел так же мало прав, как и пьітаемьій им человек. Военной республике, какой бьіл древнерусский город, неприкосновенность личности бьіла совершенно незнакома. Когда злоупотребления князя пере ходили границьі терпения его подданньїх, его просто низвергали, иногда убивали, и тем дело кончалось. В зтом отношении Новго род XV века фактически мало чем отличалея от Києва XI века. Развивались не столько юридические понятия и политические формьі — кое-какие переменьї, которьіе можно здесь проследить, МЬІ рассмотрим в конце зтой главьі, — сколько социальньїй состав той массьі, политическим воплощением которой являлось самодержав неє народное собрание. Около первоначального ядра нескольких купеческих родов, основавших город (в Києве сохранилось и предание о таком основателе, которьій «бе ловяще зверь» и ходил в Царьград — по его имени будто бьі назвали и самьій город), скоплялось множество мелкого люда, чернорабочих и ремесленников, оставивших память о себе в названиях новгородских «концов» Гончарского и Плотницкого. Уже в дни смут, следовавших за смертью Владимира Святого, зтот мелкий люд играл известную роль. Летопись рассказьівает, что Святополк Окаянньїй, вокняжившись в Києве, «созвал людей и начал давать одним одежду, другим деньги, и роздал множество». Купеческую аристократию таким путем подкупить бьіло нельзя. В то время в Новгороде ремесленное население играло уже такую роль, что Ярослав, избив «нарочитьіх мужей», напавших на его варяжекую дружину, мог собрать, тем не менее, сорокатьісячное ополчение, которое его противники в насмешку назвали плотниками. Киев в зто время бьіл более консер вативним городом, и, как мьі узнаєм из чрезвьічайно любопьітного описання собьітий 1068 года, масса населення в нем не бьіла вооружена и организована по-воєнному. З то бьіл год первого большого половецкого нашествия на Русь, когда созданная Ярославом система оборони не видержала испнтания. Вншедшие навстречу 79

степнякам на реку Альту Ярославичи бьіли разбитьі наголову и с остатками своих войск бежали — Изяслав со Всеволодом в Киев, а Святослав в Чернигов. Остаток киевского ополчення, созвав вече на торговище, обратился к Изяславу с такой речью: «Половцьі рассьіпались по земле; дай, князь, оружие и коней — мьі еще будем биться с ними». Из сжатого изложения летописца (которьій, бьіть может, и сам не вполне отчетливо представлял себе картину, при йомним, что он ведь все время стоял на точке зрения XII века) с первого взгляда как будто следует, что говорившие требовали оружия и коней себе. Но как могли убежать от половцев те, кто потерял лошадей в битве, и зачем нужно бьіло обращаться в княжеский арсенал купцам, которьіе сами всегда ходили вооруженньїми? Речь, очевидно, шла о создании новой армии из тех злементов населе ння, которьіе раньше в походах не участвовали и вооруженьї не бьіли. Изяслав имел какие-то основания им не доверять и требования не исполнил. За зто он поплатился престолом: киевляне освободили из заключения и провозгласили своим князем его соперника Всеслава Полоцкого, а Изяслав с дружиной должен бьіл бежать в Польщу. К сожалению летопись нам ничего не сообщает о по рядках, установившихся в Києве после зтой первой в русской истории революции. Видно только, что в военном отношении НОВЬІЙ режим не бьіл силен — привьікшие к оружию слои населення ЙЛИ стояли в стороне, или ушли вместе с Изяславом: когда последний через 7 месяцев вернулся с польской подмогой, он справился с восставшими без битвьі. Брошенньїе и своим новьім князем, бежавшим к себе в Полоцк, киевляне дошли до крайнего отчаяния и угрозой сжечь свой город и поголовно вьіселиться вьізвали вмиг вмешательство двух других Ярославичей — Святослава и Всеволода. Зтим они спасли город от разгрома, но тем не менее должньї бьіли испьітать весьма свирепую репрессию: 70 человек бьіли казненьї, другие ослепленьї или «погубленьї» каким-то иньїм путем, вероятно, проданьї в рабство. Знаменательно, что летописец не назьівает казненньїх «нарочитьіми мужами», как тех, кого избил Ярослав в 1015 году, а просто «чадью» — «людьми». Не менее знаменательна и полицейская мера, принятая Изяславом в предупреждение подобньїх собьітий на будущее время: он «изгнал торг на гору». Гора — самая старая часть Києва, где жила городская аристократия: там бьіл в 1068 году двор тьісяцкого Коснячка, которого во время восстания искала толпа не с добрими намерениями. Пере нос торга в аристократическую часть города должен бьіл предупредить образование на торгу демократической сходки: вдали от своих домов, окруженное благонадежньїм злементом простонародье било менее опасно и с ним легче било справиться. Но победа княжеской власти не могла удержать разложения старой, патриархальной организации, да, по-видимому, и сама 80

власть, восстановившая свои права при помощи чужеземной военной сильї, больше надеялась на зту последнюю, нежели на старую городовую аристократию. Изяслав и после при всех своих злоключениях (его в 1073 году опять прогнали из Києва, на зтот раз собственньїе братья, Святослав и Всеволод) искал помощи в Польше — на зтот раз безуспешно — у западного императора и даже у Папьі, но не видно, чтобьі дома у него бьіло нечто вроде своей партии и чтобьі он пьітался такую создать. Падение семейного права нашло себе яркое вьіражение, между прочим, в судебном обьічае. К правленню Ярославичей — неизвестно, до или после революции 1068 года, но, во всяком случае, до вторинного изгнания Изяслава из Києва — относится ряд судебньїх решений, покончивших с кровной местью и, что еще вьіразительнее, устано вивших индивидуальную ответственность за убийство вместо прежней семейной. «Если убьют огнищанина в драке, — говорит первое из зтих решений, — то платить за него 80 гривен убийце, а людям не платить». Только за разбой по-прежнему отвечала вся вервь, т. е. весь родовой союз. Зато одно из решений устанавливает случай, когда огнищанина можно бьіло убить совсем безнаказанно, как собаку («во пса место»): зто, если огнищанин бьіл пой май на месте кражи «у клети или у коня, или у говядьі, или при покраже им коровьі». Огнище в зтом случае не смело мстить за своего сочлена: так низко пала материальная сила семейного союза. Острием своим новьій обьічай бьіл направлен, несомненно, против родовой аристократии, а зто заставляет думать, что, одер жав политическую победу над общественньїми низами, княжеская власть пошла затем на социальньїе уступки зтим самьім низам, мирясь с ними с помощью голов их социальньїх врагов. Скудньїе данньїе летописи и других памятников не дают нам возможности сколько-нибудь полно восстановить картину социально-зкономического процесса, разлагавшего старое общество. Время от времени только удается нам видеть то тот, то другой ее угол. Летопись нам рассказьівает, что третий из Ярославичей, Всево лод, переживший двух старших братьев, в старости «начал лю бить смьісл юньїх и с ними держал совет», что, конечно, не следует понимать так, будто он окружил себя легкомьісленной молодежью. Летописец сейчас же и поясняет, в чем дело: юньїе оттеснили от Всеволода первую его дружину — родовитьіх, советников, которьіе привьікли бьіть около князя. Сочувствующий последним ав тор (в данном случае едва ли сам «начальний летописец», а ско реє, один из его источников: тот не стал бьі рассказьівать дурное о Всеволоде) обьясняет недовольство народа последним из Яросла вичей именно как результат зтой переменьї. Но народу стало тяжело, конечно, не от того, что городовая аристократия потеряла власть: суть дела бьіла в зкономических условиях, в том засилье, 81

какос стал забирать торговий, а вместе с ним, конечно, и ростовщический капитал. Любопьітньїй факт из отой области сообщает нам не летопись, а Печерский Патерик в рассказе об одном из чу дес св. Прохора Лебедника. Если очистить зтот рассказ от сказочньіх подробностей о сладком хлебе из лебедьі и пепле, благодатию свьіше обращавшемся в соль, перед нами останется тот исторический факт, что Печерский монастьірь снабжал беднейшие слои киевского населення мукой (по-видимому, не без посторонней примеси) и солью, чем и приобрел богатства, возбудившие зависть князя Святополка Изяславича, сменившего Всеволода на киевском престоле. Зтим воспользовались конкуренти монастиря, торгов ий солью (получавшейся тогда из ньінешней Галиции), по-видимому, совершенно вьітесненньїе монастирем с рьінка: они добились от князя запрещения монастьірской торговли. Автор-монах намекает, что сделали они зто с целью установить монопольньїе ценьї на соль, так как с Галицией тогда из-за войньї сношения бьіли затрудненьї, и соль била дорога. Но и помимо зтого протест мелкого торгового капитала против зарождавшегося крупного, в лице монастьірей, бьіл слишком понятен. Святополк же, сам весьма типичньїй представитель «первоначального накопления», вступился за мелких торговцев не бескорьістно, а с вполне определенной целью: заставить монастьірь поделиться с ним баришами, чеге, по-видимому, и достиг: в результате всей истории князь «стал иметь великую любовь к обители Пресвятой Богородицьі», а обитель продолжала невозбранно «раздавать» народу соль. Что капитал работал не только в городе, а и широко вокруг него, об зтом мьі можем судить по развитию среди сельского на селення закупничества, с которьім читатели уже знакомьі1. Материал для нового взрьіва — уже более социального, чем политического, — накоплялся. Сигнал к нему дала смерть Святополка — друга ростовщиков, хлебньїх и соляних спекулянтов. Подробности второй киевской революции 1113 года так же неясньї, как и первой. Поднявшиеся низьі и на зтот раз обнаружили так же мало сознательности и организованности. Их удалось натравить сначала на иноземньїх представителей капитала: «идоша на жидьі и разграбиша я». Но провокация даже с первого раза удалась не вполне: рядом с «жидами» пострадал и двор Путятьі тьісяцкого; как и в 1068 году, тьісяцкий бьіл в глазах народа представителем городовой аристократии. А проницательньїе люди из средьі последней предвидели, что если дать движению разрастись, то дело не ограничится ни «жидами», ни тьісяцкими с сотскими, а дойдет и до бояр, и до монастьірей, и до вдовьі князя-ростовщика, как ни старалась она закупить киевскую демократию щедрой раздачею 1См. гл. II. Феодальньїе отношения в Древней Руси. 82

милостьіни из именья умершего. Но теперь польского войска под руками не бьіло, а народная масса давно привикла к оружию: уже в 1093 году киевский полк устроил вече на походе и заставил князей и своих аристократических предводителей дать битву вопреки их желанию. Приходилось идти на компромисс с городской, а отчасти и деревенской беднотой. Что зта последняя тоже начинает играть политическую роль, чувствовалось уже довольно давно. В том же 1093 году о ней вспоминали руководители киевского общества: отсоветьівая Святополку поход, они ссьілались на то, что «земля оскудела от ратий и продаж». Как хорошо засели в памяти современников заботьі правящих кружков о «смердах», показьівает тот любопьітньїй факт, что известньїе, всеми учебниками приводимьіе речи Мономаха о смердьей пашне и смердьей лошади1 компилятор начального свода воспроизвел дваждьі — под 1103 и 1111 годами: так ему понравился зтот мо тив. Теперь пришла пора заботиться о «смердах» не только на словах. Нужен бьіл посредник между заволновавшимися низами и испуганньїми верхами киевского общества; таким мог бьіть, скореє всего, именно Владимир Всеволодович Мономах. Положение «приглашателя» к нему особенно шло. Общественньїе вер хи издавна чувствовали к нему доверие: в 1093 году мьі видели его солидарньїм с начальством киевского ополчення, настаивавшим на осторожной тактике, в противность мнению массьі киевских «воев», требовавших решительньїх действий. В то же время он умел затронуть и демократическую струнку киевлян, вьідвигая их как посредников в спорах между самими князьями. И когда на предложение его и Святополка решить распрю «перед горожаньї» Олег Святославович ответил грубостью, обозвав киевлян «смердами», зто бьіло, конечно, очень на руку Мономаховой дипломатии. Немалую службу служили ему и его добрьіе отношения с церковью, значение которой как зкономической сильї мьі уже видели на примере Печерского монастьіря. Инициатива приглашения Мономаха шла, как совершенно ясно видно из рассказа 1 «Сели — Святополк со своєю дружиной, а Владимир со своей, а в одном шатре. И стали думать, и начала говорить дружина Святополкова: “Не время воевать весной, погубим смердов и пашню их”. И сказал Вла димир: “Удивляет меня, дружина, как зто вьі лошади жалеете, на которой пашут, а на зто что не посмотрите: начнет смерд пахать, приедет полов чин, ударит смерда стрелой, кобьілу его возьмет, в село к нему приедет, возьмет его жену и детей и все его именье. Так лошади-то тьі его жалеешь, а самого что же не пожалеешь?” И не могла ему отвечать дружина Святополкова, и сказал Святополк: “Так вот, брат, я уже готов!”» (Ипатьевская летопись 1103 года. Тот же рассказ с незначительньїми вариантами под 1111 годом: очевидно, мьі имеем перед собой один из «анекдотов» о популярном князе, рассказьівавшихся по разннм поводам).

летописи, сверху. Но переяславский князь пошел не сразу. Летописец придает и зтому замедлению, и происходившим перего ворам морально-религиозную окраску; не пошел сразу в Киев Мономах будто бьі потому, что жалел Святополка, а согласился, в конце концов, под влиянием указания, что если он еще промедлит, то киевляне разграбят монастьіри. Пикантное соседство монастьірей с еврейскими ростовщиками, конечно, весьма харак терно: историческая истина тут зло подшутила над благочести вими рассуждениями летописца. Но Мономах достаточно знал, вероятно, практику монастьірской жизни, чтобьі понимать опасное положение монастьірей в подобную минуту и без специальньіх указаний кого бьі то ни бьіло. И результат переговоров — знаменитое «законодательство Мономаха» — заставляет думать, что речь между ним и представителями правящих кругов киевского общества шла не о монастьірях. Устав Владимира Всеволодовича дошел до нас в очень поздней, сравнительно, редакции: древнейшая рукопись «Русскойправдьі», где мьі зтот устав находим, относится к концу XII века, т. е., по крайней мере, на 150 лет моложе собьітий 1113 года. В зтой древнейшей рукописи устав очень короток: он заключает в себе всего несколько строк. В рукописях более позднего времени он разрастается до размеров целого маленького памятника, — своего родадополнительной «Русской правдьі», — его иногда назьівают «Правдой Мономаха». Нетрудно, однако, заметать, что, например, из статей «О закупе» лишь первая заключает в себе нечто принципиальное: она предоставляет закупу право иска против своего барина. «Если закуп бежит к судьям жаловаться на обиду от своего барина, то он за то не обращается в рабство (как за всякий другой побег), и дело его должно бьіть рассмотрено». Все значение зтого нововведення мьі поймем, если вспомним, что еще в XVI веке барин-кредитор бьіл единственньїм судьей для своего должника: «А кто человека держит в деньгах, — говорит жалованная грамота великого князя Василия Ивановича смольнянам, — и он того чело века судит сам, а окольничьи мои в то не вступаются». Дальнейшие статьи, касающиеся закупов, разбирают различньїе конкретньіе случаи тяжб между крестьянином и его барином. Но, судя по тому способу, каким создавалось в Древней Руси право — путем обобщения отдельньїх решений, от случая к случаю, — крайнє мало вероятно, чтобьі все зти конкретньїе примерьі наперед бьіли предусмотреньї законодателем, Мономахом, и собравшейся вокруг него на Берестове, под Києвом, его «дружиной», тьісяцкими важнейших городов Поднепровья. Вернее всего, они явились приложением основного принципа к отдельньїм казусам, т. е. дальнейшим развитием Мономахова законодательства. Позднейший редактор-систематизатор юридически вполне правильно свел все 84

статьи о закупах в одну главу, которую мьі теперь и читаєм в позднейших списках «Русской правдьі». К исторической истине ближе всего, по всей вероятности, древнейший список, синодаль ний, с его короткими, но на редкость содержательньїми постановлениями. Пора, однако, привести устав полностью. «По смерти Святополка Владимир Всеволодович созвал на Берестове свою дружи ну — тьісяцких Ратибора Киевского, Прокопья Белгородского, Станислава Переяславского, Нажира, Мирослава, Иванка Чудиновича да боярина Олегова (князя черниговского Олега Святославича), — и на сьезде постановили: кто занял деньги с условием платить рост на два третий (т. е. 50 % годовьіх), с того брать такой рост только два года, а после того искать лишь капитала, а кто брал такой рост три года, тому не искать и самого капитала. Кто берет по 10 кун роста с гривньї в год (т. е. 20 %), такой рост допус кать и при долгосрочном займе». Затем в большинстве списков идут два постановлений, регулирующие конкретнеє случаи задолженности, интересньїе потому, что они обьясняют нам, кто бьіл обьектом ростовщической зксплуатации: оба трактуют о купце, торгующем на чужой капитал. Особенно любопьітно первое из них. В древнерусском, как и вообще в архаическом, праве должник отвечал за исправную уплату долга не только своим именьем, но и своей личностью. При натуральном хозяйстве, как мьі видели, человек являлся меновой ценностью по преимуществу и, ста ло бьіть, самьім надежньїм обеспечением, какое только можно пред ставить. Как теперь замотавшийся должник берет «под душу», ставя на вексель фальшивую подпись, так тогда без всякой фальши занимали под обеспечение своим собственньїм телом. Переход к более современньїм формам кредита и начинался всюду, обьїкновенно, с упразднения зтого варварского способа уплатьі. В Древней Руси зтот переход намечен Мономаховьім законодательством или постановлениями, которее служили ему непосредственньїм развитием. Продажа в рабство за долг не бьіла отменена, но она оста лась, так сказать, на правах уголовного взьіскания. В рабство теперь продавали не всякого неисправного должника, а лишь та кого, которьій пропьет или проиграет, или по грубой небрежности потеряет товар, взятий в кредит. «Несчастньїй» банкрот, пострадавший от пожара или кораблекрушения, своим лицом за долг не отвечает, «потому что зто несчастье от Бога, а он не виноват в нем». Как видит читатель, мьі недаром сравнивали ус тав Мономаха с «сисахтией» Солона, стряхнувшей долговую кабалу с плеч афинского должника VI века до н. з. Не идя так далеко, он развивал право в том же направлений, притом развивал революционньїм путем, кассируя сделки, которьіе еще вчера бьіли вполне легальними. Зтим бьіл юридически закреплен успех 85

киевской народной массьі, которая недаром с тех пор является полной хозяйкой на политической сцене: уже виденньїе нами веча 1146— 1147 годов дают нам такую полную картину народоправ ства, что более полной мьі не найдем и в источниках новгородской истории. Но в Афинах VI века долговая кабала пала не только юридически полнее с плеч должника — солоновская реформа бьіла шире и географически, если так можно вьіразиться. Не только нельзя бьіло человека продать в рабство за долг, но и с земли бьіли сняти долговне столбн. В Киевской Руси XII столетия положение сельского должника бьіло лишь несколько облегчено, но он все же остался кабальньїм. Нам совершенно неясно, по летописи, участие сельского населення в собьітиях 1113 года. Что о смердах и закупа хвспоминали, служит доказательством, что они не стояли вовсе вне политической жизни. Но бьіл ли смерд таким же полноправньїм членом городской демократам, как и купеці З т о очень сомнительно, и сомнительно не только потому, что фактическое участие крестьянства в городском вече бьіло, конечно, сильно затруднено: каждьій день в город на сходку не находиться. Такое злементарное обьяснение не может нас, однако, удовлетворить, хотя бьі по тому одному, что ведь аналогичньїе условия бьіли и в Древней Греции и в средневековой Италии, но нигде ми не най дем такой резкой раздельной чертьі между горожанином и крестьянином, между городским правом и правом деревенским, как в Древней Руси. Общее название для массн сельского населення в древнерусских памятниках — смердьі. Тексти дают нам довольно отчетливие признаки их юридического положення — и нужна била обширная литература, чтоби создать «вопрос» о смердах1. Летопись, прежде всего, совершенно определенно рассматривает смердов как особую группу населення, стоящую ниже хотя би и самого низкого разряда горожан. Одержав победу над Святополком Ока янним, Ярослав Владимирович щедро наградил своє сорокатнсячное ополчение, о котором ми упоминали вьіше: он дал «старо стам по 10 гривен, а смердам по гривне, а новгородцам по Ювсем». Нам неважно, сколько именно кому давал Ярослав — дело било в 1016 году, а запись, по всей вероятности, сделана гораздо позже, — важно, что летописец расценил каждого горожанина ровно в де сять раз дороже, чем сельского жителя, хотя в ополчении Яросла ва функции их били совершенно одинаковн. При таких условиях 1 Интересующихся зтой литературой мьі можем отослать к следующим работам: Дьяконов: Очерки общественного и государственного строя Древней Руси, изд. 2-е, с. 90 и др.; Сергеевич: Древности русского права, т. 1, изд. 3-є, с. 203 и др.

очевидно, что деревенское происхождение в глазах древнерусского человека бьіло не в почете; когда другой летописец, уже не севсрньїй, новгородский, а южньїй, галицкий, захотел уколоть двух бояр своего князя, он назвал их «беззаконниками от племени смердья». Нет ничего мудреного, что в устах самих князей «смерд» бьшо прямо ругательством, притом особенно обидньїм именно для горожан, по-видимому, как можно заключить из приведенньїх нами вьіше переговоров Олега Святославича с Мономахом. А когда последний захотел пожалеть бедного смерда, то он не нашел для него более ласкательного зпитета, чем «худий». Но зто все терминология, так сказать, бнтовая: рассказ летописи о Витичевском сьезде (1100) даст нам уже некоторнй образчик словоупотребления официального. Сьехавшиеся на Уветичах князья обращаютея к Володарю и Васильку с таким, между прочим, требованием: «А холопов наших и смердов видайте». Итак, смерд уже и в дипломатических переговорах оказнваетея чем-то вроде княжеского холопа. О специальной зависимости смердов от князя говорит не одно зто место, а целнй ряд летописннх текстов, отчасти воспроизводящих опять-таки официальнне документи. Когда воє вода Святослава Ярославича Ян Вншатич нашел на Белоозере двух «кудесников», он, прежде чем начать с ними расправляться, навел справку: «Чьи они смердьі?», и, узнав, что его князя, Святослава, потребовал у населення их вьщачи. О киевлянине или новгородце, свободном человеке, нельзя било спросить, чей он, а о смерде спрашивали. Киевлянами или новгородцами князь не мог распорядиться по своєму усмотрению, а смердами мог. В 1229 году пришел в Новгород князь Михаил Всеволодович из Чернигова «и целовал крест на всей воле новгородской»: таково било его отношение к горожанам. А смердам он сам «дал свободу на пять лет даней не платити»; там била вся воля веча, здесь вся воля княжая. И если она била чем-нибудь стеснена, то отнюдь не волею смердов, а тем же вечем, которое в Новгороде, по крайней мере, считало себя верховним властителем и сельского населення. Когда в 1136 году новгородцн изгоняли князя своего Всеволода, в списки его прегрешений они поставили и такое: «Не блюдеть смерд». Наконец, «Русская правда» назначает особое наказание (штраф в 3 гривни), «если кто мучит смерда без княжа слова»; дальше идет речь о «муче ний» (очевидно, пнтке) огнищанина, но тут уже речи о княжьем слове нет. Другими словами, смерда князь имел право предать пнтке, когда захочет. Зта более тесная зависимость смердов от княжеской власти давно обратила на себя внимание исследователей, и смерд рисовалея им то как княжеский крепостной, то как «государственннй крестьянин», и т. д. Подобная модернизация социальньїх отношений била логическим последствием модернизации княжеской 87

власти: представляй себе древнерусского князя как государя, труд но бьіло иначе формулировать отношение к нему смердов. С другой сторони, смерд «Русской правдьі» является перед нами со всеми чертами юридически свободного человека — понятие же «государственного крестьянина», очевидно, слишком плохо вяжется со всей обстановкой XII века: там, где не бьіло государства, трудно найти «государственное имущество», живое или мертвое. Отсюда довольно естественная реакция и попьітки доказать, что отношения смерда к князю бьіли отношениями подданного, не более. Бук вально зта характеристика совершенно правильна: смерд бьіл именно подданньїм, но в том, древнейшем значений зтого слова, которое мьі в и д є л и в главе І, в смисле человека под данью, которьш обязан платить дань. Смерд, — зто «данник» — вот его коренной признак; когда Югра желала подольститься к новгородцам, обманьівая их, она им говорила: «А не губите своих смердов и своей дали» — погубите смердов, и дани не с кого будет взять. Зта коренная черта смерда сразу вскрьівает перед нами и происхождение класса, и его загадочньїе отношения к княжеской вла сти. Мьі знаєм, что дань в Древней Руси исторически развилась из урегулированного грабежа, если так можно виразиться: сначала отнимали, сколько хотели и могли, потом заменили грабеж пра вильним ежегодньїм побором — зто и бьіла дань. В более позднее время дань платилась городу: о Печере летопись уже 1096 года говорит, что зто «люди, которьіе дань дают Новгороду». Но из рассказа той же летописи об Игоре мьі знаєм, что раньше дань собирал всякий глава вооруженной шайки, по мере физической к тому возможности; причем в зто более раннєє время и сами города платили дань таким атаманам, например, тот же Новгород, повидимому, до смерти Владимира Святого (а, бьіть может, и долее) платил 300 гривен киевскому конунгу «мира деля». Одно очень древнєє место одного из позднейших летописньїх сводов (Никоновского) ставит само установление дани в связь с постройкой городов: «Зтот же Олег, — говорится там, — начал города ставить и дани уставші по всей русской земле». Перед нами очень жизненная картина устройства укрепленньїх пунктов, откуда припише люди периодически обирают местное население, и куда они скрьіваются обратно со своей добичей. Время от времени в зтих крепостцах появляется и сам князь «со всею Русью», подводя итог приобретенному за год «товару». Прошли два-три столетия. Город из стоянки купцов-разбойников успел превратиться в крупний населенньїй центр, с четьірьмястами церквей и восемью ринками, как Киев. Он сам уж больше не платит князю дани, — но деревенская Русь платит по-прежнему. «Ходить в дань» по-прежнему является специально княжеской профессией, как предводительствовать ополчением. Захватав чужую волость, князь первьім делом посьілал по 88

ней своих «данников», которьіе иной раз не стеснялись и тем, что население уже у платило дань прежнему князю. Одно место летописи дает даже повод думать, что дань не только собирал, но и распоряжался ею князь, притом даже и в Новгороде. Именно Ипатская летопись 1149 года так пере дает условия перемирия между Юрием Владимировичем и Изяславом Мстиславичем: «Изяслав уступил Юрию Киев, а Юрий возвратил Изяславу все дани новгородские». Но мьі знаєм уже, что брать дань значило властвовать: первоначально политическая зависимость ни в чем другом и не виражалась, кроме дани. А с другой сторони, в Древней Руси, до конца московского периода включительно, кто брал подати с людей, тот ими и вообще управлял. Положение смерда как данника и делало его специально княжеским человеком. Наемньїй сторож в городе, князь, бьіл хозяином-вотчинником в деревне. З ту политическую антиномию и приходилось разрешать Киевской Руси. Вопрос, какое из двух прав, городское или деревенское, возьмет верх в дальнейшем развитии, бьіл роковьім для всей судьбьі древнерусских «республик». В конечном счете, как известно, перевес остался за деревней. Связь зтого исхода с зкономическими условиями давно намечена литературой. Профессор Ключевский в своем «Курсе» устанавливает два факта, тесно между собою связанньїх: падение веса денежной единицьі, гривни, обьясняемое, по его мнению, «постепенньїм уменьшением при лива серебра на Русь вследствие упадка внешней торговли», и стеснение внешних торгових оборотов Руси «торжествующими кочевниками». Но и автора «Курса», очевидно, несколько смущал вопрос: почему же зто кочевники, над которьіми торжествовали князья X — XI столетия, сами стали торжествовать в XII веке? Упадок внешнего могущества приходилось, в свою очередь, обьяснять внутренними причинами, и наш автор назьівает две: юридическое и зкономическое принижение низших классов, с одной сто рони, княжеские усобицьі — с другой. Но положение низших классов не ухудшилось, а улучшилось в XII веке сравнительно с XI, как мьі в и д є л и , а борьба Владимира и Ярополка Святославичей в 977— 980 годах или Ярослава Владимировича с братьями (Святополком, Мстиславом и Брячиславом Полоцким) в 1016— 1026 годах нисколько не менее, конечно, заслуживает названия «княжеских усобиц», нежели распря Изяслава Мстиславича с Оле говичами или Юрием Долгоруким в XII веке. Отдавая должное методу профессора Ключевского, приходится верно подмеченному им факту зкономического оскудения Киевской Руси искать иное обьяснение. Оно вернет нас к исходной точке настоящего очерка — разбойничьей торговле, на которой зиждилось благополучне русского города VIII— X веков. Внезкономическое присвоение имело свои границьі. Хищническая зксплуатация страньї, жившей 89

в общем и целом натуральним хозяйством, могла продолжаться только до тех пор, пока зксплуататор мог находить свежие нетронутьіе области захвата. Усобицьі князей вовсе не бьіли случайньїм последствием их драчливости: на «полоне» держалась вся торговля. Но откуда бьіло взять зту главную статью обмена, когда поло вина страньї сомкнулась около крупних городских центров, не дававших своей земли в обиду, а другая половина била уже «изьехана» так, что в ней не оставалось ни челядина, ни скотиньї? Последним «диким» племенем, которое не удалось втянуть в оборот хищнической зксплуатации ни Владимиру, ни Ярославу, били вятичи, но Мономах покончил и с ними. Как древний спартанский царь искал в своє время неразделенньїх земель, так русские князья XII века искали земель, еще неограбленннх, но искали тщетно. Мономах слал своих детей и воєвод и на Дунай к Доростолу, и на волжских болгар, и на ляхов, «с поганими», и на Чудь, откуда они «возвратишася со многим полоном». Но организационнне средства древнерусского князя бьіли слишком слабьі, чтобьі поддерживать зксплуатацию на такой огромной территории; а с другой сторони, и волжские болгари, и ляхи сами бьіли уж д остаточно организованьї, чтоби дать отпор и при случае отплатить тою же монетой. Судьба Киевской Руси представляет известную аналогию с судьбою императорского Рима. И там, и тут жили на готовом, а когда готовое било сьедено, история заставила искать своих собственннх ресурсов, пришлось довольствоваться очень злементарннми фор мами зкономической, а с нею и всякой иной культури. Причем, как и в Римской империи, «упадок» бнл больше кажущийся, ибо те способи производства и обмена, к каким переходит, с одной сторони, суздальская, с другой — Новгородская Русь XIII века, сравнительно с предндущим периодом, били несомненннм зкономическим прогрессом. Никто не нарисовал более яркой картини запустения Киевской Руси, чем тот же проф. Ключевский1. Приводимне им факти относятся большей частью ко второй половине XII столетия, отчасти к началу XIII. Но одно из отмеченннх автором явлений — упадок у князей интереса к киевским волостям — можно проследить и несколько глубже, до первой половини XII века. Уже в 1142 году между Ольговичами, старший из которнх, Всеволод, сидел тогда в Києве, происходил очень лю бопнтннй спор из-за волостей, причем младшие братья виражали большую готовность променять даннне им старшим киевские волости (правда, плохие) на тех самих вятичей, с которнми лишь за четверть столе тия до зтого окончательно справился Владимир Мономах. З тот интерес к вятичам, в свою очередь, весьма лю бопнтен, если ми 1 Курс, с. 344 и др.

мрипомним, что зто бьіл наиболее глухой и наименее затронугьій разбойничьей зксплуатацией угол Русской земли. Младшие братья Всеволода желали получить себе вятичей, конечно, не для того, чтобьі их грабить — зто всего удобнее бьіло сделать из другой, соседней, волости. Очевидно, что прежняя точка зрения на князя как на завоевателя по преимуществу,руководителя охо ти за «полоном» — и, разумеется, защитника своей земли от чу жих охотников того же сорта, уступает место какой-то другой. ІІеремена во взглядах княжеской власти на свои права и обязанности опять-таки давно отмечена литературой: об отличии северо-восточннх князей XII— XIII веков ОТ ИХ ЮЖНЬІХ отцов и дедов писал еще Соловьев. Так как князья ему представлялись сдинственной движущей силой Древней Руси, по крайней мере, в политической областе, то для него дело сводилось, главньїм об разом, к изменению отношений между самими князьями. Прежние братские отношения между последними заменяются отношениями подданства; Андреем Боголюбским било произнесено «роковое слово подручник, в противоположность князю». Слова летописи осамовластии Боголюбского понимались тоже именно в зтом смисле. Но едва ли поведение суздальского «самовластца» относительно его киевских кузенов очень отличалось к худшему от образа действия Мстислава Владимировича Мономаховича, например, подвергнувшего своих полоцких родственников прямо административной ссьілке. Князья любили говорить о братстве, но их фактические отношения держались вовсе не на отих сентиментальностях: и сильньїй брат всегда делал со слаби ми все, что хотел, не стесняясь, до убийства и ослепления включительно. Последователи Соловьева совершенно правильно занялись другой стороной «самовластия» князя Андрея Юрьевича. «Кн. Андрей бьіл суровий и своенравний хозяин, которнй во всем поступал по-своему, а не по старине и обьічаю, — говорит проф. Ключевский. — Желая властвовать без раздела, Андрей погнал пслед за своими братьями и племянниками и “передних мужей” отца своего, т. е. больших отцовнх бояр». Цитируемнй нами автор думает, что «политические понятия и правительственние привнчки Боголюбского» в значительной мере били воспитани общественной средой, в которой он вьірос и действовал. «Зтой средой бнл пригород Владимир, где Андрей провел большую часть своей жизни». Ниже ми увидим, что политические нравьі Владимира, несмотря на то, что зто бнл новий город — а, может бить, благодаря именно зтому, — ничем не отличались от таких же нравов Києва или даже Новгорода, так что из зтой средьі Анд рей Юрьевич никаких нових правительственних привичек вине сти не мог би. Но если нам опять приходится отказаться от обьяснения, какое даст факту проф. Ключевский, то самий факт опять 91

угадан верно: оригинальность «новьіх» князей — в их внутренней политике, в их методах управлення своей землей, а не в их отношениях к князьям чужих, соседних земель, — не в их поли тике внешней. Убийство князя Андрея — фактические подробности его всем хорошо знакомьі из злементарннх учебников, позтому нет надобности воспроизводить их здесь — изображается обьїкновенно как дело дворцового заговора. Его ближайшие поводьі рисуются в освещении, очень напоминающем конец императора Павла Пет ровича; Андрей своими жестокостями восстановил против себя свою собственную челядь, свой двор; казнь одного из приближенньіх, Кучковича, явилась каплей, переполнившей чашу, — товарн ими и родственники казненного отомстили за его смерть. Таково традиционное изображение дела в исторической литературе. Такое именно понимание собьітия, несомненно, желал внушить своим читателям и летописец, большой поклонник Боголюбского, щедрого церковного строителя и неумолимого защитника право славна от всяческих єресей. Но литературное искусство летописца — или, вернее, автора «сказання», внесенного в летопись, — стояло слишком низко, чтобьі он мог дать полную и свободную от противоречий картину собьітия со своей точки зрения. Волей-неволей, рассказьівая факти в их хронологической последовательности, он сообщает ряд подробностей, с зтой картиной совершенно несовместимьіх. Прежде всего ми узнаєм, что заговор далеко вьіходил за предельї княжеского двора — убийцьі Андрея имели сторонников и сообщников и среди дружини владимирской. Зта последняя отнюдь не била личной дружиной князя Андрея — она и после не раз внступает в летописи как нечто, связанное с горо дом, а не с тем или иньїм князем. Судя по размерам — полторн тнсячи человек — и по воєнному значенню, приписнваемому зтой дружине летописью (без нее город изображается, как беззащитннй), «дружиной» летопись назнвает владимирское городовое ополчение, владимирскую «тисячу». Недаром летописец назьівает зту силу то «владимирцами», то «дружиной владимирской», не различая зтих понятий. Так вот, к зтим владимирцам и обращаются заговорщики тотчас после убийства, старавсь уверить горожан, что они, заговорщики, отстаивают и их интересн, не только свои. Летописец влагает в уста владимирцев очень лояльний ответ: «Ви нам ненадобнн». Но вслед за зтим он вннужден сообщить ряд фактов, которне с зтой лояльностью вяжутся как нельзя хуже. «Горожане же Боголюбова (где бнл убит князь) разграбили дом княжеский... золото и серебро, одеждьі и драгоценнне ткани — имение, которому числа не било; и много зла сотворилось по волости: доми посадников и тиунов разграбили, а их самих с их детскими и мечниками перебили, и дома зтих последних раз92

грабилн, не ведая, что написано: где закон, там и обид много. І Іриходили грабить даже и крестьяне из деревень. То же бьіло и «о Владимире: до тех пор не переставали грабить», пока по го роду не стало ходить духовенство «со святою Богородицею». Псе ото вместе взятое наводит автора на благочестиво-монархическое размьішление, одно из первьіх отого рода в русской литературе. «Пишет апостол Павел: всякая душа властям повинуется, ибо власти поставленьї от Бога; земньїм естеством царь подобен всякому другому человеку, властью ж е, принадлежащей сго сану, вьіше, как Бог. Сказал великий Златоуст: кто протиіштся власти, противится Закону Божьему, — князь потому носит меч, что он Божий слуга». Как видим, собьітие 28 июня 1175 года очень мало похоже на то, что происходило в Петербурге 11 марта 1801 года. Там бьіл офицерский заговор, находивший себе, правда, поддержку в обіцественном мнении всего дворянства, но безразличньїй для массьі населення и в самом Петербурге, и во всей России. Тут мьі имеем дело с настоящей народной революцией, полньїм подобисм собьітий 1068 и 1113 годов в Києве. Летописец недаром счел иужньїм напомнить о непротивлении княжеской власти непосредственно после рассказа о городском бунте — он хорошо понимал, против кого бьіл направлен бунт. Убийство верховного главьі кня жеской администрации бьіло лишь сигналом к низвержению отой администрации вообще, и єсть все основания думать, что челядинцьі князя Андрея бьіли правьі, когда апеллировали к сочувствию владимирцев. Не отрицает летописец и фактических оснований для народного движения. Обид бьіло много, и злоупотребляли княжсским мечом достаточно, но не во внешних войнах, как бьівало в старину, а во внутреннем управленим. Самовластие Андрея вира жалось, таким образом, не только в том, что он изгнал «передних бояр», что простому народу могло бьіть даже приятно. От отого самовластия тяжело доставалось всей народной массе. Управление Боголюбского бьіло одной из первьіх систематических попьггок зкеплу атировать оту массу по-новому: не путем лихих наездов со сто рони, а путем медленного, но верного и с т о щ є н и я земли «вирами и продажами». По результатам новий способ нисколько не уступал старому: владимирцьі, познакомившиеся с ним по двукратному опи ту — сначала при Андрее, потом при его племянниках Ростиславичах, — метко определили образ действия отих последних, сказав, что они обращаютея со своим княжеством, «точно с чужой землей». Владимирцьі никак не хотели признать отого нового порядка. Два года спустя после низвержения Андрея, во Владимире вспьіхнула новая революция, Ростиславичи, в свою очередь, бьіли свергнути, и горожане добились от своего нового князя формальной казни своих ворогов: племянники Боголю бского били 93

ослепленьї (по некоторьім данньїм, фиктивно, только чтобьі успокоить волновавшийся народ), а их союзник и покровитель, рязанский князь Глеб, уморен в тюрьме. Но истребление представителей нового порядка не могло устранить причин, его создавших. Опустошив все вокруг себя своей хищнической политикой, древнерусский город падал, и никто не мог задержать зтого падения. Еще до смерти Андрея Юрьевича, во время знаменитой киевской осадьі 1169 года, первьій город русской земли защищали торки и берендей, отрядьі нанятьіх князем Мстиславом степньїх наездников. Когда они изменили, город больше держаться не мог, и киевлян постигла участь, какой они всегда так боялись: они сами стали «полоном». Тьісячи пленников и в особенности пленниц потянулись из города-завоевателя на невольничьи рьінки, куда он сам столько доставил живого товара в прежние века. Но с разгромом Києва опустошенньїй юг потерял всякий интерес и значение: номинальньїй победитель Києва князь Андрей Юрьевич (под его стя гом шла рать, разграбившая «мать городов русских») на юг не поехал: ему гораздо привлекательнее казалась новая система княжеского хозяйничанья, укреплявшаяся на Севере. Своеобразньїе формьі военно-торговой республики еще три столетия продержа лись на Северо-Западе: Новгород в своих огромньїх колониях нашел неисчерпаемьій источник «товара», а в тесной связи с Западной Европой — новьіе организационньїе средства1. В остальной России неизбежно должен бьіл продолжаться медленньїй процесе перегнивання старой хищническо-городской культурьі в деревенскую. Ничего иного, кроме распадения города, здесь не требовалось, ибо, как мьі хорошо помним, город ничего не внес нового в деревню. Там все способи производства оставались старьіе, только продукти, прежде захватьівавшиеся бесцеремонной рукой, куда она только могла достать, нередко вместе с производителями, теперь оставались дома. Новгород со Псковом и здесь представляли исключение. В них достаточно бьіл развит местньїй обмен, и город являлея уже не только в роли хищника (хотя зта роль и тут остава лась господствующей). В остальной России город жил самостоятельной жизнью, мало заботясьоб окружавшей его сельской Руси. «Русская правда», подробно разрабатьівая вопросьі о «товаре», о деньгах, о росте, чрезвьічайно мало говорит о земле — так мало, что некоторьіе исследователи находили возможньїм утверждать, будто «Правда» вовсе «не содержит в себе постановлений о приобретении или отчуждении земли». В действительности «Прав да» о земле говорит 4 раза, тогда как о росте (процентах) в ней содержится 23 постановления (в наиболее полньїх списках), о хо лопах — 27. Насколько рабовладелец чаще вьіетупал на древне1Очерку новгородской истории посвящена особая глава. 94

русском суде сравнительно с землевладельцем! Зкономически чуждьій деревне город бьіл, как мьі видели, и юридически отрезан от иее непереходимой стеной. В городе бьіли свободньїе люди и дер жавнеє вече, в деревне — бесправньїе данники, которьіх князья «сгоняли» на войну, как пушечное мясо, можно бьі сказать, если бьі тогда бьіли пушки. З тот термин «сгонять» чрезвьічайно вьіразителен и отнюдь не случаен: в Новгородской республике он дожил до последних лет ее существования. Еще в 1430 году новгородский летописец записал: того же, лета «пригон бьість крестьяпок к Новгороду город ставити». Только, когда нужньї бьіли даровьіе рабочие руки в большом числе, древнерусская демократия вспоминала о своих смердах. Зато и смердьі мало о ней заботились и не шевельнулись, когда московский феодализм надвинулся, чтобьі задавить ее остатки. Новгород, благодаря особьім условиям своего существования, пал ранее, нежели его зкономическая роль бьіла сьіграна до конца. Южньїе города, а также и северо-восточньїе, поскольку они не бьіли просто разросшимися княжескими усадьбами, бьіли ближе к своей естественной смерти, когда пробил их последний час. Но как ни одно живое существо почти никогда не умирает вполне своєю смертью, так и естественная кончина древнерусского тор гового города бьша ускорена рядом причин, содействовавших превращению городской Руси в деревенскую. Одну из зтих при чин, ближайшую, давно указала литература: ею бьіл итог борьбьі со степью, закончившейся грандиозньїм татарским погромом XIII века. С IX по XI век Русь наступала на степняков; сравнивая по карте южньїе оборонительньїе линии Руси при Владимире и Ярославе, ви отчетливо видите поступательное движение к югу. Победа Ярослава над печенегами (в 1034 году) била кульминационньїм пунктом зтих успехов: в 1068 году Ярославичи били разбитьі новой степной ордой — половцами. С тех пор зти последние не исчезают из поля зрения летописи почти ни на один год. О них напоминает галицко-вольїнский летописньїй свод XIII века. Опустошения, производившиеся их набегами, били, конечно, велики, но нужно иметь в виду, что, по существу, дело здесь ничем не отличалось от княжеских усобиц. И половцьі, как князья, х о д и л и в чужую землю за полоном. Если прибавить, что и в самих усобицах половин принимали очень живое участие, охотно нанимаясь на службу к князьям, что зти последние нисколько не стеснялись же ниться на половчанках, так что, в конце концов, и не разобрать бьшо, чья кровь течет в жилах какого-нибудь Изяславича, то представлять себе половцев в виде некоей чуждой и темной азиатской сильї, тяжечой тучей висевшей над представительницей европейской цивили>ации, Киевской Русью, у нас не будет ни малейшего основания. Но поскольку половецкие набеги количественно увеличивали 95

опустошение, они тем самьім ускоряли роковой конец. Нанесли последний удар, однако же, не они. Степняки не умели брать городов и, даже напав врасплох на Киев (в 1096 году), они не смогли в него ворваться и должньї бьіли ограничиться опустошением окрестностей. Если в их руки и попадали изредка укрепленньїе центрьі, то только мелкие — вроде Прилук, Поселена и т. п. Только в 1203 году им удалось похозяйничать в самом Києве, но туда привели половцев русские князья — Рюрик Ростиславич и Ольговичи. Иньїм про тивником бьіли татарьі. Степньїе наездники, так же легко и свободно передвигавшиеся, как и половцьі, они усвоили себе всю воєн ную технику их времени. Еще в своих китайских войнах они вьіучились брать города, окруженньїе каменньїми стенами. По сло вам Плано-Карпини, каждьій татарин обязан бьіл иметь при себе шанцевьій инструмент и веревки для того, чтобьі тащить осадньїе машиньї. Приступая к какому-нибудь русскому городу, они прежде всего «остолпляли» его — окружали тьіном; затем начинали бить таранами («пороками») в ворота или наиболее слабую часть стеньї, старавсь, в то же время, зажечь строения внутри стен: для отой последней цели они употребляли, между прочим, греческий огонь, которьій они, кажется, даже несколько усовершенствовали. Прибегали к подкопам, в некоторьіх случаях даже отводили реки. Словом, в отношении воєнного искусства, по справедливо му замечанию одного французского писателя, татарьі в XIII веке бьіли тем же, чем пруссаки в середине XIX века. Самьіе крепкие русские города попадали в их руки после нескольких недель, иногда только нескольких дней осадьі. Но взятие города татарами означа ло его столь полньїй и совершенньїй разгром, какого никогда не устраивали русские князья или даже половцьі, и потому именно, опять-таки, что татарская стратегия ставила себе гораздо более далекие цели, чем простое добьівание полона. Орде для ее политики — «мировой», в своем роде нужньї бьши обширньїе денежньїе средства, и она извлекала их из покоренньїх народов в виде дани. С военной точки зрения, для того чтобьі обеспечить исправное поступление отой последней, нужно бьіло прежде всего отнять у насе лення всякую возможность начать борьбу сьізнова. Разрушить крупньіе населенньїе центрьі, частью разогнать, частью истребить или увести в полон их население — все ото как нельзя больше отвечало отой ближайшей цели. Вот отчего татарьі бьіли такими великими врагами городов, и вот почему летописцу-горожанину Батьіево нашествие казалось венцом всех ужасов, какие только можно вообразить. Вот отчего также они стремились уничтожить все вьісшие правящие злементьі населення, включая сюда духовенство: «Лучшие, благородньїе люди никогда не дождутся от них пощадьі», — говорит Плано-Карпини, а наши летописи в числе убитьіх и плененньїх тата рами настойчиво назьівают «чернцов и черноризиц», «иереев и по 96

падей». Разрушение городов и уничтожение вьісших классов одинаково ослабляли военно-политическую организацию побежденньіх и гарантировали на будущ ее время их покорность. Татарский разгром одним ударом закончил тот процесе, которьій обозначилея задолго до татар и возник в силу чисто местньїх зкономических условий; процесе разложения городской Руси X — XII веков. Но влияние татарского завоевания не ограничилось зтим отрицательньїм результатом. Татарщина шла не только по линии раз ложения старой Руси, а и по линии сложения Руси новой — удельно-московской. Уже несколькими строками вьіше читатели должньї бьіли заметать, что тенденция ордьі — зкеплуатировать покоренное население, как данников, — вполне соответствовала новьім течениям, какие мьі наблюдали в княжеской политике XII— XIII веков. Но татарьі и тут, как в деле самого завоевания, «пахали» глубже. Во-первьіх, они, не довольствуясь прежними способами сбора — отчасти по аппетиту берущего, отчасти по силе сопротивления дающего, — организовали правильную сис тему раскладки, которая намного веков пережила самих татар. Первьіе переписи тяглого населення непосредственно связаньї с покорением Руси ордой; первьіе упоминания о «сошном письме», о распределении налогов непосредственно по тяглам («соха» — 2 или 3 работника), связаньї с татарской данью XIII века: раньте, по всей вероятности, огулом платила вся вервь— для уголовньїх штрафов зто мьі знаєм наверное, но нет основания думать, что дань платилась иначе. Московскому правительству впоследствии ничего не оставалось, как развивать далее татарскую систему, что оно и еделало. Но татарьі внесли в древнерусские финансьі не только технические усовершенствования; они, поскольку зто до ступно действующей извне силе, внесли глубокие изменения и в социальньїе отношения, опять-таки, в том направлений, в каком зти последние начали уже развиваться раньте под влиянием туземньїх условий. В классическую пору Киевской Руси «под да нью» бьіло только сельское население, городское не платило постоянньїх прямьіх налогов, потому-то княжеская зкеплуатация в городе и вьіражалась в форме злоупотреблений «вирами» и «про дажами» — судебньїми штрафами. Завоевателям России незачем бьіло прибегать к таким обходньїм путям, и в татарское «число» попали все: горожане и сельчане — безразлично. В районе непосредственного завоевания зто удалось провести без больших усилий; городское население бьіло здесь так ослаблено, что оно и думать не могло о сопротивлении. Иная картина полупилась, когда «число» подошло к крупньїм центрам, материально еще не затронутьім, а подчинившимся орде только из страха перед нашествием. Новгородская летопись чрезвьічайно живо изображает нам 4 Зак. 523

податную реформу в Новгороде: нелегко давалось свободннм новгородцам превращение в подневольньїх «данников». Первьій раз татарские данщики появились здесь в 1257 году. Каким путем — летописец не передает, вероятно, и сам не знал, — но городу уда лось откупиться от «числа», послав хорошие подарки «царю» (иначе тогда не називали хана) и, может бьіть, дав хорошую взятку самим послам. Но ханская администрация неуклонно следовала своей системе: Новгород во что бьі то ни стало должен бьіл бьіть взят в «число» вместе со всею остальною Русью; два года спустя татарские чиновники появились снова, и взятки на них уже не действовали. «Бьіло знаменне на луне, так что ее совсем не стало видно, — рассказьівает летописец, — в ту же зиму приехал Михаил Пинещинич с Низу (из Суздальской земли) со лживьім посоль ством и говорил так: «Если вьі не вложитесь в число, так вот уж полки на Низовской земле. И вложились новгородцю в число...» Но ото бьіл только юридический момент; напуганное «лживьім по сольством» вече уступило на словах. Все старое вскольїхнулось, когда слова стали претворяться в дело, когда в Новгород приехали татарские баскаки и приступили к сбору дани. Они начали с воло стей, и уже одни слухи о том, что там происходит, визвали в горо де волнение: в новгородских волостях били не одни смерди, а и много купивших землю горожан, ремесленников и купцов, «своеземцев». Теперь все без различия становились данниками. Когда дело дошло до самого Новгорода, волнение разрешилось открьітнм мятежом; «чернь не хотела дать числа, но говорила — умрем честно за святую Софию и за доми ангельские!». И «издвоились» люди. Верхние слон общества, зная, какая участь их ждет в случае татарского вторжения, стояли за миролюбивнй исход — за подчинение требованиям орди. Груборепартиционннй способ раскладки — по стольку-то с каждого отдельного Хозяйства — бнл на руку богатьім. Татарские данщики ездили по улицам и считали дома: каждьій дом, кому би он «ни принадлежал, платил одно и то же. Учесть размерн торгового капитала степняки, очевидно, совершенно не умели, и новгородские капиталистн могли на зтом спекулировать. «И творили бояре себе легко, а меньшим зло». Дош ло, по-видимому, до формального соглашения между «окаянним», татарским послом, с одной сторони, князем Александром (Невским) и новгородской аристократией, с другой; в случае дальнейшего сопротивления «черни» било уговорено напасть на город с двух сторон. Неизвестно, что в последнюю минуту предотвратило столкновение: по летописцу — «сила Христова», но для современного историка такого обьяснения недостаточно. Кажется главной причиной била солидарность боярства, чувствовавшего, что для него тут вопрос о жизни и о смерти, что «звери дивии», пришедшие из пустини в образе татар, будут прежде всего «єсть 98

сильньїх плоть и пить кровь боярскую». Масса же населення бьіла слишком зависима уже в зто время от торгового капитала, чтобьі вступить в открьітую борьбу со всеми капиталистами, а не с какойнибудь одной из их враждующих между собою групп, как зто бьівало в обьічньїх случаях таких столкновений. Как бьі то ни бьіло, монголо-татарьі получили, в конце концов, свою дань с вольньїх новгородцев, и летописец со своей точки зрения не умел обьяснить зтого иначе, как карой Господней за грехи последних. Вздохом сожаления о том, что даже зто суровое наказание не подействовало на нераскаянньїх, и заключает он свои рассказ. Уже история новгородского «числа» показьівает, какой враждебной татарам силой бьіли демократические злементьі веча, а татарьі бьіли слишком опьітньїми практическими политиками, чтобьі не понять и не оценить зтой враждебности. Ряд собьітий в дру гих концах Руси ясно обнаружил, что горожане всюду, едва только они оправились от непосредственньїх результатов разгрома, готовьі бьіли стать на новгородскую позицию. В 1262 году «изволиша веч» люди Ростовской земли и погнали татарских данщиков из Ростова, Владимира, Суздаля и Ярославля. В 1289 году то же повторилось в Ростове еще раз, причем солидарность ростовского князя Дмитрия Борисовича с татарами вьіступает особенно отчетливо. Союз, уже намечавшийся в Новгороде в 1259 году — «лучших людей» и князя с татарами против «черни» — должен бьіл стать и действительно стал постоянньїм явлением. Что, поддерживая князей и их бояр в борьбе с «меньшими» людьми, Орда создаст, в конце концов, московское самодержавне, которое упразднит за ненадобностью и самое Орду, - зта отдаленная перс пектива бьіла вне поля зрения татарских политиков, и, отчасти, они бьіли правьі. Русь в первой половине XIII века подпала под иго, а лишь во второй половине следующего московские князья решились вьіступить открьіто против «царя». Полтора столетия беспрекословного подчинения со стороньї Руси Орде все-таки бьшо обеспечено. Как видим, монголо-татарское нашествие недаром заняло в народной традиции то место, которое у него склонна бьіла оспаривах^> новейшая историческая наука. Последняя бьіла права в том отношении, что ничего по существу нового зтот внешний толчок в русскую историю внести не мог. Но, как обьічно бьівает, внешний кризис помог разрешиться внутреннему и дал, отчасти, средства для его разрешения. Нужно, впрочем, оговориться, что назвать зкономический кри зис, подсекавший Киевскую Русь, исключительно внутренним бьіло бьі слишком узко. Читатель, вероятно, уже заметил отсутствие в нашей схеме одного фактора, от которого, однако же, древний город бьіл, как мьі уже говорили, в полной зависимости, 99

с которьім он бьіл связан теснсе, нежели с окружавшей зтот город сельской Русью. Зтим фактором являлоязаграничньїй ринок — потребитель живого и мертвого товара русского купца. Мьі не занимаемся историей европейской торговли и не имеем позтому поводов детально изучать судьбьі международного обмена в средние века. Но связь некоторьіх, особенно катастрофических, собьітий в зтой области с русской историей проникла в сознание даже тогдашних русских книжников. В числе немногих фактов из всеобщей истории, о каких нам говорит первая новгородская летопись, совершенно исключительное место занимает рассказ о взя тий Царьграда французскими и итальянскими крестоносцами в 1204 году. Только о татарском нашествии летопись говорит больше и подробнее; все прочие русские собьітия изложеньї много ску пеє и суше. Автор точно своими глазами видит разорение столицьі всего православного христианства — так возбудила его воображение зта картина, о которой он, однако, только прочел в византийских хронографах. Характерно, что наиболее, казалось бьі, для него интересная вероисповедная сторона — захват цент ра вселенского православия латинянами — не вьіступает чересчур на первьій план. Зато не менее характерно подчеркивается солидарность греков и варягові сообща защищавших город. Новгородец XIII века смутно чувствовал обьективное значение собьі* тия. Оно бьіло последним звеном в длинной цепи явлений, которую старьіе историки обозначали общим именем «крестовьіх походов», а новьіе предпочитают називать «французской колонизацией в Леванте». Шла борьба за восточньїе рьінки. В первую половину средних веков они бьіли всецело в руках арабов и византийцев, и только через их посредство североевропейские варяги имели к ним доступ. В зту именно пору Днепр и Волхов сделались едва ли не самой оживленной торговой дорогой Европьі; Россия и Швеция наводнились восточньїми монетами (все арабские диргемьі, найденньїе в бесчисленньїх русско-скандинавских кладах, как известно, не старше конца VII и не моложе XI столетия), и дело дошло до того, что даже из Малой Азии в Рим, по представлению русских людей, нельзя бьіло иначе проехать, как мимо Києва и Новгорода. В известном летописном сказаний об апостоле Андрее говорится, что Андрей учил в Синопе, оттуда приехал в Корсунь, «и, увидав, что от Корсуня близко до устья Днепра, захотел пойти в Рим». Но с XI века торговая Европа во главе с теми же варягами, только западно- и южноевропейскими, нормандскими и сицилийскими, начинает прокладьівать свои пути наВосток, отбивая монополию восточной торговли у магометан и византийских греков. Зкспедиция 1203— 1204 годов, когда главньїй коммерческий центр греческого востока бьіл взят и разгромлен руками французских рьіцарей, привезенньїх на итальянских кораблях и руководимьіх «Дужем 100

слспьім», воплощением венецианской торговой политики, как нсльзя лучше характеризует заключительньїй момент борьбьі. Тепсрь дорога из Черного моря в Рим шла не по Днепру, а через Венецию. А «Великий водньїй путь из варяг в греки» на юге кончался коммерческим тупиком. Варягам теперь легче бьіло связаться с греческим странами другой рекой — Рейном. Союз рей нських городов, как известно, явился зародьішем Ганзьі, охватившей своими конторами всю Балтику; на крайней восточной нсриферии отой цепи оказался Новгород, единственньїй из русских торгових городов, для которого передвижка мировьіх тор гових путей бьіла более полезна, чем вредна. Все остальньїе из зтапньїх пунктов на большой дороге международного обмена превратились в захолустньїе торговьіе села на проселке и почти в то же время бьіли разрушеньї татарами. Двух таких ударов одновременно не могла бьі винести без последующего длительного упадка даже зкономически здоровая страна. Только последняя опра вилась бьі рано и л и поздно, а для древней городской Руси, уже внутренне изжившей старьіе хозяйственньїе форми, упадок бьіл окончательньїм.

сІЩІШІ®!

Глава IV

Новгород Новгород как северньїй торговий центр и причини его устойчивости Ф Оптовая торговля с Западом; развитие торгового капитала Ф Собития 1209 года и их последствия ф Строй вечевих общин Пскова и Новгорода ф Грамота 1265 года, ограничение власти князя Ф Права князя и веча ф Крушение патриархального общественного строя Ф Новая группировка общественних злементов; бояре, житьи купци, черние люди ф Уменьшение власти демократии; судная грамота 1440 года ф Упадок мелкой поземельной собственности, закрепление крестьян ф Политические форми социального господства имущих классов ф Волнение 1418 года; восстание должников против кредиторові «Колониальние войни» Новгорода

Падение Києва обьїкновенно, прямо и непосредственно связьівают с перенесением центра русской истории на Северо-Восток, в «междуречье Оки и Волги». Но переход не бьш таким прямьім и непосредственньїм, и смотреть на дело так, значило бьі чересчур подчинять себя московской точке зрения — московской в самом точном и тесном смьісле зтого слова. Московскому великому кня зю и его сторонникам в XV веке могло и должно бьіло казаться, что он принял власть от «прародителя своего Владимира Всеволодо вича Мономаха» без каких-либо проі^ежуточньїх инстанций. Нона триста лет раньте один из предков зтого князя, еще не стесненньїй путами фантастической идеологии, делавшей из бьівшего суздальского пригорода столицу мира, смотрел на вещи реалистичнее. Всеволод Юрьевич Большое Гнездо видел наследника Києву не в Москве и даже не во Владимире, а в Новгороде Великом. Отправляя в зтот город сьіна своего, он говорил ему: «Сьін мой Констан тан! На тебя Бог положил старейшинство в братьи своей, а Новго род Великий имеет старейшинство княжения во всей Русской зем ле». Пусть тут бьіло и не без легендьі, сложившейся в самом Новгороде, но зерно истиньї здесь бьіло, и самому Константану Всеволодовичу довелось испьітать зто на своей собственной судьбе: на суздальско-владимирский великокняжеский престол он бьіл посажен руками новгородцев, которьіе в зтот момент бьіли такими же хозяевами на севере Руси, как за сто лет раньте Киев на юге. 102

Причини зтой относительной устойчивости северного торго вого центра, сравнительно с его южньїм соперником, в общих чертах уже намечались нами раньте. Торговля Новгорода носила такой же хищнический характер — главную статью отпуска составляла та же самая «дань», что и на юге, продукти, силой отнятьіе у непосредственннх производителей. Но такой способ доби вання «товара» бнл в внсокой степени зкстенсивннм. Нужньї били все новьіе и новьіе нетронутне или, по крайней мере, не слишком затронутне райони, чтобн питать зтого рода торговлю. Кисвщина жила зксплуатацией окрестннх русских же земель и пле мен; когда здесь все било опустошено, жить больше стало не чем. У Новгородской Руси била обширная колониальная область, захвативавшая все южное побережье Ледовитого океана, до Оби приблизительно. Здесь бнл практически почти неисчерпаемнй запас наиболее денних предметов тогдашнего обмена, на первом месте — мехов. Недаром меховая торговля первая приобрела в Новгороде оптовий характер. «Меха обращались в торговле обнкновенно большими количествами, — говорит историк зкономического бита Новгорода, — тисячами, полутнсячами, четвертя ми, сороками, дюжинами, десятками и пятками; отдельннми же сдиницами встречались редко. Более ценньїе меха шли в продажу обмкновенно меньшими единицами, больше всего сороками; менее же ценньїе — тисячами и даже цельїми десятками тисяч. Из числа первьіх в источниках специально упоминаются меха собольи и бобровне, куньи и лисьи, хорьковне, горностаевне и ласковьіе, шкурки норок или речньїх видр и рисей. Из числа вторьіх, менее ценньїх мехов, в торговле встречались медвежьи, волчьи, заячьи меха и в особенности в больших количествах беличьи шкур ки. Последние нужно подразумевать, кажется, во всех тех случаях, когда в источнике говорится просто о пушном товаре, вроде «Sehon werk, Russen werk, Naugaresch werk»1. Почти монопольное господство на меховом рьінке одно уже обеспечивало Новго роду прочное место в системе обмена, складнвавшейся ко второй половине средних веков вокруг Балтийского моря. Но что било еще важнеє по тогдашним условиям — в новгородских колониях бнл едва ли не единственннй на всю Россию источник драгоценннх металлов. «Закамское», т. е. уральское, серебро попадало и в Западную Европу и в Москву, пройдя через форму новгородской дани, дани, собиравшейся Новгородом с Югрьі и других уральских пле мен, унаследовавших богатства древней Биармии, так соблазнявшей еще скандинавских витязей2. Здесь еще в конце XII века возможньї били зкспедиции, напоминавшие походи за данью Игоря и 1Никитский, цит. соч., с. 164— 165. 2 См. гл. III настоящей книги.

103

его современников. В 1193 году целое новгородское ополчение стало в Югорской земле жертвой собственной жадности и коварства туземцев, «обольстивших» новгородского воєводу, говори ему: «Копим для вас серебро и соболей и всякне иньїе узорочья: не губите своих смердов и своей дани». Воєвода поверил, а на самом деле Югра копила воинов. Когда все бьіло готово, его с «вячьшими мужами» — все начальство новгородской рати — заманили в заса ду, где они и погибли. После зтого Югре нетрудно бьіло справить ся с лишенньїми руководителей и вдобавок истомленньїми голодом дружинниками. Всего 80 человек вернулось домой: «И печаловались в Новгороде князь, и владьїка, и весь Новгород». Но отдельньїе неудачи не метали тому, что в общем и целом закамское серебро правильно поступало в новгородскую кассу. И недаром Йван Дани лович Калита так добивался уступки ему именно зтой разновидности новгородской дани. Большая часть столового серебра и его, и даже еще его внуков и правнуков бьіла новгородского происхождения, с именами новгородских владьік и посадников. Перехватьіванье новгородских «данников» с закамским серебром для врагов Нов города бьіло таким же излюбленньїм средством борьбьі, как для английских корсаров XVI века перехватьіванье испанских галлионов с золотом, шедших из Нового Света. А когда Йван Васильевич наносил смертельний удар Новгороду, он прежде всего другого поспешил отрезать восточньїе колонии своего противника, занив Двину. Но с Востока в Новгород приходило не только серебро. Мьі видели, что упадок Києва, наряду с внутренними, местньїми причи нами, являлся отражением и одной внешней переменьї — перехода средиземноморской торговли из рук византийских греков в руки итальянцев и французов. Зтим бьіл совершенно обесценен «Вели кий водний путь из варяг в греки» и из грек по Днепру. Но то бьіла далеко не единственная артерия восточной торговли в средние века. Оставался другой путь — Волгой и Каспийским морем; европейский конец зтого пути опять-таки упирался в Новгород. Здесь в XIV веке мьі встречаем «Хопьільский» ряд и «хопьільских» купцов, сто явших в весьма тесньїх отношениях к татарской Орде; в одном месте летопись, говори о татарах, назьівает «хопьільского гостя» пря мо «их», татарским, гостем. Один восточньїй товар, шелк, доставлял даже крупную статью в новгородской торговле с Западом. Так тот транзит, которьій давно заглох в Приднепровье, продолжал дер жаться на Волхове еще лет 200 спустя. Новгород развивался далее, когда в Южной Руси развитие дав но заменилось разложением, распадом. По Новгороду мьі мо жем судить, чем стала бьі Киевская Русь, если бьі ее зкономические ресурси не били исчерпанн в XII веке. В зтом интерес изучения новгородской истории. З то т интерес еще усиливается 104

гем, что здесь почти (не совсем, как неосторожно утверждают некоторьіе историки) отсутствовал другой, нарушавший правильность развития фактор — татарское иго. Нельзя, конечно, ска зать, как обмолвился один очень известньїй исследователь, будто Новгород «в глаза не видал ордьінского баскака»: анализируя собьітия 1257— 1259 годов, мьі видели, чтр бьіл момент, когда и он «испьітал непосредственньїй гнет и страх татарский». Но в истории Новгорода зто бьіл именно момент, тогда как Низовская земля века жила под зтим гнетом. Словом, на Волхове мьі вправе ожидать таких социальньїх комбинаций, которьіе не успели спо житься на Д непре, хотя логически вьітекали из всего строя южнорусских отношений. Один из образчиков дальнейшего развития мьі уже видели сейчас. Мьі знаєм, что средневековая торговля в типичньїх ее прояв леннях — и в России, и на Западе — бьіла мелкой, что средневековьій купец больше походил на современного коробейника, нежели на то, что мьі теперь називаєм купцом. Внимательньїй читатель уже заметил, однако, что к меховой торговле Новгорода гакой масштаб неприложим: тьісячи, а тем более десятки тисяч беличьих шкурок на спине не унесешь. Киевская Русь если и зна ла большие запаси товара, то зто относилось исключительно к одной его разновидности, к товару живому — рабам. Они иной раз встречались сотнями в одних руках. У одного из черниговских князей, например, ми находим, по летописи, 700 человек челяди: едва ли зто била прислуга или даже пашеннне холопи. Челядью не брезговали, конечно, и новгородцн. Ушкуйники, ограбившие в 1375 году Кострому и Нижний Новгород, распродали мусульманским купцам в Болгарию весь захваченннй «полон» — преимущественно женщин. Совсем как во времена Владимира Святого. Но характерно, что зта статья торговли не внступает так в истории Новгорода, как виступала она раньше. Зато отчетливо внступает явление, с которьш ми раньше не встречались, — скопление в одних руках большого капитала в денежной форме. В 1209 году новгородское вече встало на посадника Дмитра Мирошкинича и его братьев, питавшихся в союзе с суздальским князем держать в угнетении вольний город. За зту попнтку они поплатились конфискацией всего имущества. Вече обратило в собственность города все «житие» Мирошкиничей: села их и челядь распродали, затем разнскали и захватали спрятаннне деньги («скровища»). Все добнтое пустили в поголовний раздел — на каждого новгородца пришлось по 3 гривни, т. е. 4 0 — 60 рублей на наши деньги. Но летописец говорит, что тут не обошлось и без злоупотреблений: некоторне «потай похватали» во время смятения, что попалось под руку и оттого разбогатели. А затем, кроме движимого и недвижимого имения и денежной наличности, у Дмитра нашлись 105

еще «доски» — векселя новгородскихкупцов: зто дали князю, сделав, таким образом, частное имущество Мирошкиничей государственной собственностью. Если мьі примем в соображение все зти детали, мьі увидим, что в Новгороде уже в XIII веке бьіли миллионерьі, переводя тогдашнюю стоимость денег на теперешнюю. Упоминание о «досках» ясно свидетельствует, на чем держались власть и влияние крупнейшей новгородской фамилии того времени. Но в деле єсть и еще любопьітная сторона. Дмитр бьіл в Новгороде представителем той самой новой финансовой политики, за которую заплатил жизнью за тридцать лет перед тем князь Андрей Юрьевич. Мирошкиничей обвиняли в том, что они велели «на новгородцах серебро имати, а по волости курьі брати, по купцам виру ди кую, и повозьі возити, и все зло»! В новгородской обстановке финансовая зксплуатация должна бьіла произвести еще более сильное впечатление, нежели в привьікшем к княжескому произволу Суздале — и Дмитру Мирошкиничу удалось похозяйничать всего четьіре года (1205— 1209), дожив до того, что сам его союзник, суздальский князь Всеволод Юрьевич, вьщал его головою новго родцям, сказав им: «Кто вам добр, любите, а зльїх казните». Но и зто бьіло сделано слишком поздно, как показали последствия. Суздальский княжич Святослав, лишь годом пересидел посадни ка Дмитра. Уже в 1210 году Мстислав Мстиславич Торопецкий, просльїшав, что Новгород «терпит насилье от князей», появился в Торжке и бьіл с распростертьіми обьятиями принят новгород цями, немедленно арестовавшими Святослава Всеволодовича, «донеле будет управа с отцом». А скоро и зтот последний должен бьіл признать, что крушение финансовой политики Суздаля в Новгороде бьіло концом суздальского господства здесь вообще. Мстислав прочно уселся на новгородском престоле и сам Всеволод Юрьевич заключил с ним договор как с новгородским князем. Новгородские собьітия 1209 года представляют, как видим, довольно полную аналогию с суздальскими 1174 и следующих годов. Но в то время, как суздальская революция не имела никаких дальнейших последствий, новгородская бьіла исходной точкой замечательной зпохи в истории города — самой блестящей, по оценке некоторьіх историков. «Для Новгорода наступили такие же дни героизма, славьі и чести, как для Києва при Владимире Мономахе», — говорит Костомаров об зтом времени. Действительно, если припомнить, что в зти дни князья и в Києве, и во Владимире сади лись из новгородской руки, что новгородский престол оспаривали друг у друга самьіе влиятельньїе и известньїе из наличньїх Рюриковичей, к внешнему блеску едва ли что можно прибавить. К сожалению, зффектньїе внешние собьітия в глазах не только позднейшего историка, но и самого летописца, оставляют в тени внутреннюю новго106

родскую жизнь. Мьі чувствуем, что в городе в течение приблизительно сорока лет кипит отчаянная общественная борьба, но на страницах летописи перед нами только самьіе конкретньїе, если можно так виразиться, индивидуальньїе результати зтой борьбьі, в виде сменьї — часто насильственной — владик, посадников, тьісяцких и других правящих лиц. Только изредка и случайно вьіступают перед нами мотивьі переворота и участвовавшие в нем общественньїе сильї. Можно с большой вероятностью догадьіваться, что восстание про тив Дмитра Миро пікинича бьіло делом не вьісших правящих кругов, а низших, управляемьіх делом не «вячьших», а «меньших». С несколько меньшей вероятностью можно заключить, что в движении участвовали низьі не только городского, но и сельского населення. Поборьі «по волости» — притом натуральнеє, курами и другим «повозом», — вьіставляются как один из мотивов низвержения Мирошкиничей. Летописец и дальше отмечает влияние на судьбьі во лости того, что совершилось в городе. В 1225 году в Новгороде утвердился черниговский Ольгович, Михаил Всеволодович: «И бьіло легко по волости Новгороду». В 1226 году тот же князь Михаил дал смердам «свободу на пять лет даней не платити». Льгота распространялась на тех, кто бежал на чужую землю, обнаружив тем наиболее острое недовольство новими порядками, родоначальником которьіх бьіл посадник Дмитр. По отношению же к оставшимся бьіли лишь восстановленьї порядки «прежних князей», надобно думать, тех, которьіе бьіли до Всеволода Юрьевича и его новгородского со юзника. Демократический характер движения намечается и некоторьіми деталями политики Мстислава Мстиславича Торопецкого. Когда в промежутках своих блестящих походов, стяжавших ему имя Удалого, князь является перед нами в образе устроителя внутреннего новгородского порядка, зто устройство обьїкновенно сопровождается «окованием» одного из видних новгородцев, у которого при зтом конфискуется «без числа товару». С другой сторо ни, враждебная д в и ж є н и ю сторона, тянувшая руку суздальских князей, изображ ается как состоящ ая из лю дей богатьіх: в 1229 году одновременно с льготами смердам взяли «кун много» на «любовницех Ярославлих», сторонниках суздальского пре тендента на новгородский престол Ярослава Всеволодовича. Д енег зтих хватило на постройку нового моста через Волхов. Далее новгородская церковь тож е бьіла втянута в политическую борьбу. Утверждение князя Мстислава Торопецкого в Новгороде повело к тому, что владика Митрофан, современник и, по-видимому, союзник посадника Дмитра, бьіл сведен с архиепископии и отправлен в Торопец: на его место избрали Добрьіню Ядрейковича, ставшего владьїкой Антонием. Восемь лет спустя он бьіл в свою очередь низвергнут в пользу низложенного раньше Митрофана: у каждой из борющихся новгородских партий оказался, таким 107

образом, свой владьїка. Когда Митрофан умер, его сторонники избрали на его место Арсения; но тем временем и Антоний вернулея в Новгород. Столкновение разрешилось тем, что в 1228 году Арсения вьігнали из Новгорода, «яко злодея, пьхающе за ворот»: в качестве главньїх действующих лиц тут летописец прямо назьівает «простую чадь» - простонародье оказалось именно на стороне Мстиславова ставленника. И только один раз летописец совершенно ясно вскрьівает перед нами «классовьіе противоречия» новгородского общества. З то бьіло уже в самом конце рассматриваемого периода. В зто время на новгородском престоле сидел сьін Невского Василий. Новгородцьі его вьігнали вон и посадили на его место его дядю Ярослава Ярославича, только что перед тем «вьібежавшего из Низовской земли»: хотя и суздалец, теперь он бьіл, та ким образом, кандидатом антисуздальской партии. Узнав, что новгородцьі вьігнали его сьіна, Александр Ярославич пошел войной на Новгород. На его сторону встал Торжок, зкономически теснее связанньїй с Суздальской землей, чем со своей метрополией. З т о подало надежду суздальской стороне и в самом Новгороде; суздальский змигрант, вокняжившийся бьіло там, испугался и бежал из города. С зтим приятньїм известием поспешил навстречу Александру Ратша, — по всей видимости, тот самьій, что «службой бранной Святому Невскому служил», и благодаря своєму по годку известен всякому грамотному русскому. Общественное мнение его современников и земляков относилось, однако, к Ратше совсем иначе, чем можно подумать по пушкинской «родословной»: летописец презрительно назьівает его «Ратишкой», а его «служ бу» Невскому весьма реалистически определяет как «перевет», т. е. как измену. Действительно, подавляющее большинство новгородцев с посадником Онаньем во главе твердо решило не усту пать Александру Ярославичу. З то большинство летописец прямо и определяет как «меньших» людей. «И целовали Святую Богородицу меньшие — встать всем за правду новгородскую, за свою отчину, жить или умереть с ней, а у вячьших бьіл злой умьісел — победить меньших и ввести князя по своей воле». Но характерно, что «вячьшие» могли действовать только интригой — открьіто вьіетупить против веча у них не хватило духу даже в виду суздальских полков. И предводитель зтих последних вступил в переговорьі прямо с демократическими злементами и их представителем. Сошлись на том, что мьі теперь назвали бьі «переменой министерства». Онанья должен бьіл уступить место Михалку Степановичу. Но его не вьщали на расправу князю Александру Ярославичу, как тот требовал, и, вообще, кроме зтой личной переменьї, вече, по-видимому, ничем не поступилось. А Невский придал такое значение зтой своей победе, что занял новгородский престол сам, очевидно, не надеясь, что его сьін будет обладать достаточньїм авторитетом. 108

Одних рассказанньїх сейчас собьітий достаточно, чтобьі значительно ограничить очень распространенное в литературе мнение о якобьі исключительно аристократическом строе вечевьіх общин Пскова и Новгорода. Спаивая рядом незаметньїх переходов патриархальную аристократию X — XI веков, скрьівающихся от нас в туманной дали «старцев градских», с «господой» круп них капиталистов и крупних землевладельцев, правившей Нов городом и Псковом накануне падения их независимости, получают ровную и однообразную картину олигархического режима, при котором народ на вече играл роль не то «голосующей скотиньі», не то театральньїх статистов. З тот народ оказьівается столь смирньїм и лишенньїм инициативьі, что даже при виборе своих вождей в самую горячую минуту Новгородской истории считается с местническими предрассудками туземной знати, позволяя уйти с должности популярному посаднику только будто бьі по тому, что из Києва приехал человек старше его, по местническим счетам. Если бьі зто било так, то по части аристократических предрассудков Новгород перещеголял бьі саму Москву, где местничество сложилось не раньте XV века, тогда как сейчас затронутьій случай происходил в 1211 году. Но зтот же случай и дает нам еще один очень наглядний пример того, как легко переносятся в домосковскую Русь московские точки зрения, ибо новгородский летописец ничего не говорит ни о каком местническом спо ре в зтом году. Он просто констатирует смену одного посадника другим и приводит, по всей видимости, официальную мотивировку зтой переменьї: то, что новий посадник бьіл «старше» (вероятно, годами старше — между их отцами бьіла разница лет в ЗО) прежнего. Но контекст летописи, предьідущие и последующие записи совершенно определенно вскрьівают истинную подкладку собьітия. В предьідущем году на новгородский престол сел уже много раз упоминавшийся Мстислав Мстиславич, сел, отняв место у суздальского княжича, а посадник Твердислав стал во главе города еще при господстве суздальцев. Правда, он бьіл очень популярен в Новгороде, но его роль всегда бьіла ролью посредника между вечем и Суздалем, причем иногда он больше тяготел к Суздалю; несколько лет спустя его прямо обвиняли в гайних сношениях с суздальскими князьями, за что вече и свело его со степени. Для такого решительного момента, каким бьіли собьітия 1209 года и следующих годов, такой человек, очевидно, не годилея. И его могли сместить даже совершенно независимо от того, что князю Мстиславу желательно бьіло иметь своего посадника, как и своего владику, ибо в том же 1211 году и архиепископ Митрофан бьіл заменен Антонием, причем сюда уже никаких местнических ечетов подвести невозможно. Твердислав Михалкович, как и можно бьіло ожидать по всей его биографии, 109

оказался хорошим дипломатом; он не стал делать скандала из своей отставки, справедливо предугаднвая, что когда пройд ет го рячая минута, без него не обойдутся. Владьїка Митрофан повел себя, кажется, иначе, да и по своєму положенню, как человек церковньїй, летописец скореє мог узнать подкладку церковних собнтий. Оттого перемену на архиепископ-ской кафедре он и изобразил такой, какова она бьіла на самом деле — низвержением одного лица в пользу другого, принадлежавшего к противной партии. А светскую часть переворота он записал так, как она била известна широким кругам. Вместо иллюстрации новгородского местничества мьі имеем здесь, одним словом, иллюстрацию самогипноза, в которьій впал очень, однако, тонкий исследователь. Что в зтой области случалось с исследователями менее тонкими, показьівает одно мнение Никитского: он доказательством недемократического устройства Пскова считал... слабость княжеской власти1. Судя по зтому, торжество демократического начала мьі должньї искать в Москве Йвана Васильевича Грозного, ибо уже про зто время никак нельзя сказать, чтобьі тогда «власть князя бьіла низведена почти что до нуля». На самом деле, Новгород дает нам полную картину той зволюции, первьіе зтапьі которой мьі могли изучать в истории Києва. Патриархальную аристократию сменила не олигархия крупних собственников, а демократия «купцов» и «черньїх людей» — мелких торговцев и ремесленников, «плебеев», общностью своего плебейского миросозерцания роднившихся с крестьянством, по отношению к которому они в зтот момент исключительного подьема били не столько господами и хозяевами, сколько политическими руководителями, боевьім и сознательннм авангардом зтой темной массн. Вот отчего победьі городской демократии и сопровождались льготами для смердов: первая завоевала права, вторьіе пользовались зтим, чтобьі избавиться от непосредственного материального гнета. А в области прав завоевания новогородского веча падают, главннм образом, опять-таки на зтот период. Пер вая дошедшая до нас новгородская «конституция» — грамота, по которой целовал крест «ко всему Новгороду» князь Ярослав Ярославич, брат Невского, — относится к 1265 году. Но содержание ее гораздо старше зтого года. Помимо неопределенннх ссьілок на «старину и пошлину», на «отцов и дедов», в грамоте єсть определенное указание на отца князя Ярослава — Ярослава Всеволо довича. Историческую ценность имеет, конечно, зта последняя, конкретная ссьілка. Разговорн о «старине и пошлине» били та ким же принятьш общим местом, как и упоминания о «воле Божьей» или о «грехах наших»: то била моральная санкция условий 1 Внутренняя история Пскова, с. 179. 110

грамоти, а не историческое их обоснование. Есть, стало бьіть, большое вероятие, что в основньїх чертах ограничения княжеской власти, изложенньїе в грамоте 1265 года, если не возникли, то оформились в тот самьій критический период новой городской истории, около которого мьі все время находимся. Княжение Яросла ва Всеволодовича бьіло для отого самьім подходящим временем. Летопись изображает его со всеми чертами классического тирана: заключения, ссьілки, убийства сопровождают каждое появление его на сцене. Еще в самом начале своей карьерьі, в 1216 году, он «оковал» и ограбил в Торжке более двух тисяч новьіх городских гостей, а потом, потерпев поражение от новгородцев, в припадке бессильной ярости велел запереть арестованньїх в тесньїй подвал, где большая часть их задохлась. Из Новгорода его вьігоняли три раза — и три раза он туда возвращался. По поводу одного из отих возвращений, в декабре 1230 года, летопись и указьівает опрбделенно, что тогда князь Ярослав на вече «целовал Святую Богородицу на грамотах на всех Ярославлих». Новгородский престол тогда бьіл, видимо, нужен зтому Иоанну Безземельному в миниатюре: летописец отмечает, что приглашение бьіло ему послано прийти «на всей воле новгородской», и тем не менее князь Ярослав не стал медлить — пришел «вборзе». Рассуждать и торговаться, значит, бьіло неудобно — для того же, чтобьі занести на бумагу «старину и пошлину» новгородского вечевого права, как раз бьіла подходящая минута, а принимая во внимание личность князя, бьіли и мотивьі. Нужно сказать, что для формулировки некоторьіх основ них гарантий бьіли в 1230 году мотивьі и помимо личньїх. Новго родцю не с легким сердцем позвали опять на престол дваждьі ими прогонявшегося князя. Их побудила к зтому лютая нужда. Администрация сидевшего до тех пор в Новгороде Ростислава Михай ловича Черниговского усвоила себе совершенно разбойничьи приемьі. Дворня посадника Водовика била и даже убивала вождей противной сторони, а двори их грабила. Плавного своего против ника Водовик велел утопить в Волхове без всякого суда. Собьітия декабря 1230 года и начались с мятежа против разбойничьей шай ки, завладевшей управлением в городе. Водовик и его товарищи должньї бьіли бежать в Чернигов вместе с Ростиславом, именем которого они, по-видимому, и действовали. А оставшиеся в Нов городе хозяевами «молодьіе мужи», новгородская демократия, естественно, спешили прежде всего принять мери к тому, чтобьі избежать рецидива водовиковского управлення. Мьі не знаєм точного содержания той грамоти, по которой це ловал крест Ярослав Всеволодович, но ее основньїе чертьі можно извлечь отчасти из того, что сообщает летопись, отчасти из позднейших грамот— 1 2 6 5 ,1 2 7 0 ,1 3 0 5 — 1308-х и других годов. Из летописи мьі знаєм, что уже в 1218 году вечем била отвоевана у 111

князя несменяемость вьіборньїх городских властей — иначе как «за вину», т. е. по суду. В зтом году занимавший тогда новгородский престол Святослав Ростиславич Смоленский вздумал сместить посадника, уже знакомого нам Твердислава: при всей своей гибкости и оппортунизме тот все же, по-видимому, отказьівался бьіть вполне послушньїм орудием княжеской воли. Любопьітно, что смоленскому князю и в голову не пришло произвести перемену самочинно, без ведома веча: до того древнерусский князь привьік К МЬІСЛИ, что хозяин в городе єсть вече и без него ничего делать нельзя. Спор шел не об зтом, и не в зтом его интерес. Но того, чем, может бьіть, удовлетворился бьі какой-нибудь южньїй город, в Новгороде бьіло мало. Вече спросило княжеского посланного: «А чем провинился Твердислав?» И, узнав, что князь никакой виньї за ним не ч и с л и т , а просто считает его для себя неудобньїм, вече отказалось даже входить в рассмотрение вопроса, напомнив только князю новгородское правило, что без виньї никого должности ли шить нельзя, и что на зтом сам князь целовал крест Новгороду. Святослав, по-видимому, подчинился без спора, «и бьість мир» — заканчивает летописец рассказ об зтом зпизоде, немедленно после изложения отповеди новгородцев князю, и не сообщая ответа ото го последнего. Вероятно, он ничего не ответил, молчаливо при знав, что для него новгородские должностньїе лица действительно несменяемьі: для него, но не для веча, которое и раньше и пос ле нисколько не стеснялось силою прогонять и посадников, и самих князей, если они ему не бьіли угодньї. Дошедшие до нас договорньіе грамоти, стереотипно воспроизводя зто правило, в то же время своими деталями раскрьівают перед нами весь его смисл. Новгородских должностньїх лиц князь смещать не мог, но без их посредства он шага ступить точно так же не мог. Без посадника он не мог ни раздавать волостей, ни судить, ни давать грамоти. Попьітку действовать в зтих случаях самолично один из договоров вьіразительно определяет, как самосуд: «А самосуд ти, кня же, не замишляти». Во всем, кроме своей специальной военной функции, новгородский князь «царствовал, но не управлял»: уп равляли «министерство», ответственное перед самодержавним народом, посадник и тьісяцкий, вьібиравшиеся и смещавшиеся вечем. Так как и областное управление бьіло все в руках уполномоченньїх городской общини («...что волостей всех новгородских, того ти, княже, не держати своими мужи, но держати мужи новгородскими...»), а с другой сторони, князь лишен бьіл возможности сделаться и крупной силой в местном феодальном обществе — покупать земли в Новгородской области не мог не только он, но и его жена, и бояре, все способи вмешательства во внутреннюю жизнь Новгорода бьіли для него закрити. Та зксплуатация своей 112

земли, «яко чужую волость творяче», пример которой подал Андрей Юрьевич, тут бьіла совершенно немьіслима. Недаром князья долго не могли освоиться с отими порядками, и в первую половину XIII века на каждом шагу встречаем примерьі добровольного очи щення княжеского престола не только без всякого давлення со сто рони веча, но даже прямо против его желания. Сам Мстислав Мстиславич Торопецкий, при всей своей популярности, два раза имел случаи напомнить новгородцам, что они «в князьях вольньї», а что у него и на юге дела достаточно. И под конец-таки ушел от них окончательно. А в 1222 году князь Всеволод Юрьевич Суздальский бежал из Новгорода ночью, тайком, со всем двором своим. «Новгородцьі же печалились об зтом», — наивно прибавляет летописец, видимо, недоумевая, чего же зтому князю бьіло нужно? Но князья зто, конечно, хорошо понимали и под конец приспособились к новим порядкам тем, что перестали вовсе жить в Новго роде, держа там наместников, а сами наезжая лишь время от времени. Благодаря зтому хроническому отсутствию князя, предпочитавшего сидеть на своем родовом уделе, где он бьіл полньїм хозяином, отношения вечевой общини к своєму «господину» («го сударем» новгородцьі отказьівались називать своего князя — государь в Древней Руси бьіл у холопа, а новгородцьі били люди вольньіе) принимали весьма своеобразньїй характер. Читая договорньіе грамоти Новгорода с князьями, иногда можно подумать, что читаешь документ из области международних о т н о ш є н и й — так четко проведена линия, отделяющая носителя власти от подвластньіх, и таким чужим вьіступает перед нами князь по отношению к Новгороду. Норми государственного права, установившиеся в Новгороде около первой половини XIII века, означали собою прежде всего полньїй разрьів с патриархальной традицией, и в зтом их не толь ко местноновгородское, но общерусское значение. Патриархальная идеология не знала различия между хозяином и государем, правом собственности и государственной властью: в новгородских договорах с князьями зто различие проводится так резко, как сдва ли встретится нам на всем дальнейшем протяжении русской истории. Новгород принимал все мери, чтобьі князь не мог стать собственником ни пяди новгородской земли, ни одного новгородского человека. Ни он, ни его жена, ни его бояре не могли поку пать сел в Новгороде, а купленное должньї бьіли вернуть. Ни сам князь и никто из его людей не мог принимать закладников в новго родской земле — «ни смерда, ни купчиньї». Торговать с немцами он мог только через посредство новгородцев. Если ему предостав лялась какая-нибудь привилегия, предельї ее точно оговаривались. Так, он мог ездить на Ладогу ловить рьібу, но только раз в три года. Мог ездить на охоту в Руссу, но только осенью, а не летом. Имел 113

исключительное право бить диких свиней, но только не далее шестидесяти верст от города, дальше «гонити свиней» мог всякий новгородец. Словом, у новгородского князя не бьіпо никакого повода счесть себя хозяином новгородской земли. Употребляя древнеримское вьіражение, новгородский князь бил первьім магистратом республики, и, по-видимому, так зто и понималось общественньїм мнением Новгорода. Недаром летописец вкладьівает в уста Твердислава Михалковича, в известном уже нам споре, такую фразу: «А вьі, братья, вольньї и в посадниках, и в князьях». Между кня зем и посадником не бьіло различия по существу: и тот и другой пользовались властью только по полномочию города, и до тех пор, пока город сохранял за ними зто полномочие. З то крушение патриархальной идеологии само собою уже предполагает крушение патриархального общественного строя, как предшествующее. То, что в Києве наметалось в первой четверта XII века, в Новгороде, вероятно, стало обозначаться еще раньше. К XIII веку «вьіветривание» родовой знати и вьіступление на первьій план мелких неродовитьіх людей, не только в момент кризисов, но вообще в повседневной жизни, дает себя чувствовать в целом ряде мелочей. Сообщая о потерях Новгорода в той или дру гой битве, летопись назьівает по имени некоторьіх убитьіх, оче видно, людей более известньїх, утрата которьіх сильно чувствовалась. Среди зтих видньїх людей мьі на каждом шагу встречаем про стих ремесленников — котельников, щитников, «опонников», серебренников, сьіна кожевника, поповича. В 1228 году, когда «простая чадь» низвергла владьїку Арсения и привела обратно из Хутьінского монастьіря низверженного суздальцами Антония, во владьічен суд посадили двух мужей: одного летопись назьівает по имени и отчеству, а другого, Никифора, только по имени — и бьіл он оружейньїй мастер, щитник. За четьіре года раньше, требуя вьщачи ему вождей новгородской оппозиции, суздальский князь Юрий Всеволодович лишь четьірех из них удостаивает назвать по отчеству, — остальньїе обозначеньї уменьшительньїми именами: Вячка, Иванца, Радки. Вече, однако же, и зтих мелких людей отказалось вьщать, как и более крупних. А в 1230 году знакомьш уже нам брат Юрия Ярослав Всеволодович, «поцеловав Святую Богородицу на грамотах всех Ярославлих» и уезжая к себе домой в Переяславль, «поя с собою мужи новгородские молодшие»; надобно ду мать, что зто бьіли опять вожди той сторони, которая посадила Ярослава на престол. Люди «с отечеством» теперь перестают вьіделяться из общей массьі — и правило новгородской судной гра моти «судити всех ровно, как боярина, так и житьего, так и молодчего человека», сложилось, вероятно, гораздо ранее XV века, от которого оно до нас дошло. Скореє, напротив, накануне падения новгородской самостоятельности оно звучало уже анахронизмом. 114

Ибо к зтому времени аристократию породьі давно сменила другая знать — аристократия денег. Что демократия мелких торговцев и мелких самостоятельньїх производителсй при грандиозном для свосго времени развитии тор гового капитализма может бьіть лишь переходной ступенью, что, мало того, «черньїе люди» должньї послужить лишь тараном, при помощи которого буржуазия торгового напитала сокрушала родо вую знать — все зто нетрудно предугадать, зная, благодаря чему Новгород пережил «Матерь городов русских» и всех других своих сверстников. Ремесленники могли остаться хозяевами в промьішленном центре, Канова бьіла, например, Флоренция XIII— XIV веков, но каким Новгород никогда не бьіл. Оптовая торговля с Западом, обширньїе колониальньїе предприятия обусловливали сосредоточение капиталов в немногих руках, а масса купцов, сохранившая за собой внутренний сбьіт, развозку заграничньїх товаров по остальной России, не замедлила попасть в кабалу к тем, от кого они получали свои товарьі и без чьего посредничества они не могли обойтись. Они и образовали промежуточньїй класе между общественньїми низами и верху шкой Новгородского общества, состоявшей теперь не из одного боярства, не из одной феодальной знати, а из боярства и буржуазии — «житьих людей». Так, прежняя группировка общественньїх злементов, какую мьі застаєм в первьіх договорньїх грамо тах с князьями XIII века, разделявшая весь Новгород на старейших и меньших, заменилась более сложной группировкой грамот XV столетия на бояр, житьих купцов и черньїх людей. Те, кто за двести лет раньше стоял во главе города и распоряжался его судьбами, бьіли оттесненьї теперь на последнее место в ряду составньїх частей самодержавного веча. И зто отнюдь не бьіла только «потерька» че сти новгородской демократии — употребляя местническое вьіражение: зто бьіло вполне реальное умаление ее власти. В числе многих любопьітньїх особенностей новгородской судной грамотьі, составленной около 1440 года, єсть одна, давно замеченная, но несколько одностороннє толкуемая историками. «А истцу на истца наводки не наводить, — говорит грамота, — ни на посадника, ни на тьісяцкого, ни на владьічнего наместника, ни на иньїх судей...» Обьяснением, что такое зта «наводка», служит последнее дошедшее до нас постановление грамотьі, обрьівающейся на полуслове. З т о постановление гласит, что на суде должньї присутствовать в качестве пособников тяжущихся сторон лишь по два человека «от конца, или от улицьі, или от сотни, или от ряду». «А будет навод ка от конца, или от улицьі, или от сотни, или от ряду» — зти два человека чем-то отвечают: чем, неясно, ибо конец грамотьі утрачен. Но смьісл совершенно ясен и с точки зрения современного полицейского порядка вполне точно сформулирован одним из издателей новгородской судной грамотьі. Слова «наводки не 115

наводить» профессор Владимирский-Буданов комментируст так: «Т. е. не возбуждать народньїх масс к нападению на суд или против ную сторону». Тут только слишком сильно слово «нападениє»; из последних слов грамотьі ясно, что простое появление на суд «на родньїх масс» в XV веке в Новгороде уже спиталось правонарушением. Если придут больше, нежели два человека, зто уже «навод ка»: «А иньїм... не итти», — говорит грамота. С точки зрения внешнего порядка то бьіл, конечно, прогресе: суд теперь производилея не перед лицом шумного кончанского или улицкого веча, вмешивавшегося в «отправление правосудия», не всегда стесняясь буквой закона и слишком часто руководясь своими злементарньїми пред ставленнями о том, что справедливо и несправедливо. Для упорядочения буржуазного общежития зто, конечно, не годилось. Теперь суд производилея в обстановке, вполне гарантировавшей хладнокровие судей, почти при закрьітьіх дверях уже в первой инстанции и буквально при закрьітьіх во второй, где окончательно решалось дело. Зта вторая инстанция носила в Новгороде название «доклад»: «А докладу бьіть во владьічней комнате, — говорит новгородская суд ная грамота, — а у докладу бьіть из конца по боярину; да по житьему, да кой люди в суде сидели, да приставам; а иному никому у доклада не бить». «Здесь как бьі весь Новгород в лице немногих представителей», — замечает другой комментатор нашего памятника, забьівая только упомянуть, что зти «немногие» взята исключительно из рядов крупньїх землевладельцев и зажиточньїх буржуа, а «на род», представленньїй в первой инстанции в гомеопатаческих размерах, теперь уже вовсе стушевьгоается где-то на последнем плане. И, переходя от формальной, процессуальной стороньї того же памятника новгородского законодательства к его материальному содержанию, мьі легко поймем, почему боярству и буржуазии так важно бьіло сосредото чить окончательное решение всех дел в своих руках и подальше держать от суда народа. Ничем так много не занимаетея грамота, как земельними тяжбами: три раза возвращаетея она к зтому сю жету, отводя ему в общей сложности не меньше четверти всего дошедшего до нас текста. Процесе о земле обставлен особьіми льготами: с него не беретеясудебньїх пошлин («...а отземли судьи кун не взяти»), для него установлен льготньїй ерок — два месяца, тогда как для остальньїх процессов ерок установлен месячньїй. Заботливо охраняютея права землевладельца, если он завладел землею даже и не без некоторого нарушения формальностей: суд о земле отделен от суда о «наезде и грабеже», причем последние караютея толь ко штрафом. Одержавший победу в земельной тяжбе мог немедленно вступить в обладание отвоеванньїм им «селом», не боясь пени за сопутствовавшие делу обстоятельства: о них разговор шел особо. Любопьітно, что в качестве землевладельцев грамота знает только верхний слой новгородского общества: «А целовать (крест) 116

боярину, и житьему, и купцу, как за свою землю, так и за жснину». Чтобьі пришлось целовать крест кому-нибудь пониже купца, отого кодификаторам новгородского права не приходило в голову. Зти статьи новгородской судной грамотьі представляют собою великолепньїй юридический комментарий к тому, что говорит о судьбах новгородского землевладения уже не раз цитированньїй нами историк новгородского хозяйства. «Переход от натурального хозяйства к денежному уже в самьіх своих зачатках не остался без некоторого влияния на характер зкономического бьіта Великого Новгорода. Повидимому, ему должно бьіть приписано прежде всего окончательное сосредоточение в руках немногих новгородской поземельной собственности. Удар разразился прежде всего над мелкой поземель ной собственностью. Располагая богатейшими средствами, крупньіе землевладельцьі, естественно, могли больше льготить крестьян, чем мелкие, и отим путем подрьівать последних. Упадок мелких землевладельцев, или так назьіваемьіх своеземцев, всего лучше виден из того факта, что в ближайших к Новгороду погостах к концу XV столетия зтот класе поземельньїх собственников имел уже весьма ничтожное число представителей. В значительном же количестве он сохранялся только в краях, куда не проникало еще в сильной степени крупное землевладение. Такими краями бьіли северньїе части новгородских пятин, как, например, погостьі: Городенский, Куйвошский, Корбосельский, Кельтушский и другие, занимавшие север Вотской пятиньї»1. И параллельно с тем, как земля уходила из рук мелкого собственника в деревне, сам он, как и его городской собрат, становился во все большую зависимость от сильньїх людей. Читая ту же новгородскую судную грамоту, можно подумать, что зависимьіе люди составляли даже большинство населення Новгорода. «А кому будет дело до владьічнего человека, или до боярьского, или до житейского, или до купетцкого, или до монастьірского, или до кончанского, или до улицкого... а боярину, и житьему, и купцу, и монастьірскому заказщику, и посельнику, и кончанскому, и улицкому... своих людей ставить у суда». Тут не разберешь даже, что же зти «кончанский и улицкий»: по крайней мере, свободньїе люди или нет? А относительно первьіх перечисленньїх категорий сомнений бьіть не может: у зтих людей бьіл «осподарь», которьій и должен бьіл поставить их «у суда», и без которого судить зависимого человека бьіло нельзя. Так феодализм, внешним образом надвигавшийся на Новгород из Москвьі, подготовлялея внутренней зволюцией самого новгород ского общества, искусственно восстановлявшего у себя те чертьі патриархальной старини, которьіе вМосковско-Суздальской зем ле держались еще естественньїм путем. Тот же автор отмечает, 1Никитский, цит. соч., 191— 192.

117

что «по мере движения исторической жизни вперед, в Новгороде, против ожидания (!), замечаются следьі некоторого, хотя, нужно признаться, весьма слабого закрепления крестьян»1. Зтого, наоборот, нужно бьіло ожидать: вторинная форма крепостного права, державшаяся не на патриархальной, а на зкономической зависимости, в XV веке бьіла будущим для Москвьі, а для Новгорода становилась уже настоящим. И там, и тут переход к денежному хозяйству бьіл, как мьі увидим в своем месте, ближайшей причиной явления. Социальное господство имущих классов в последние два века новгородской истории нашло себе политическое вьіражение в так назьіваемом «правительственном совете», «совете господ», или просто «господе». Новгородский князь, как и всякий другой, совещался в важньїх случаях со своими боярами, при нем бьіла своя боярская дума. Уже в XII веке при князе Всеволоде Мстиславиче в составе зтой княжеской думьі наряду с боярами, пришедшими в Новгород вместе с князем и составлявшими верхний слой его «дво ра», встречаются также вьіборньїе новгородские власти: десять сотских, староста и бирюч. Ни посадника, ни тьісяцкого мьі здесь не встречаем, хотя посадники, наверное, уже в зто время бьіли вьіборньїми (обьічно считают первьім избранньїм посадником Мирослава Гюрятинича, упоминаемого летописью 1126 года). З то отсутствие в составе думьі новгородского «министерства» весьма характерно: очевидно, дума бьіла не новгородским правительством, исполнительной властью, а чем-то иньїм. Впоследствии, когда княжеская вдасть бьіла окончательно оттеснена на задний план, посадник с тьісяцким заступили отчасти место князя: они стали созьівать совет, а председательствовал в нем владьїка. Княжеские бояре ушли оттуда вместе с князем: в конце XIII века они еще присутствуют в совете наравне с виборними новгородскими властями, в XV веке мьі нахо дим там уже одного лишь княжеского наместника. Но всего любопьітнее метаморфоза, происшедшая с зтими виборними властями. Десять сотских, представлявших собою вооруженньїй город, собиравшийся на вече, сменились пятью старостами от пяти новгородских концов. Мьі очень ошиблись бьі, если бьі сочли зти последние только административньїми округами, на которьіе делился город. Просматривая летопись, видно, что концьі бьіли политическими единицами — и политическая жизнь Новгорода сосредоточивалась именно в них. На общегородском вече каждьій конец вьіступал как сплоченное целое — вече бьіло совещанием не столько отдельньїх новгородцев, сколько пяти общин, союз которьіх и составлял Великий Новгород. Во время волнений 1218 года, вьізванньїх политической неустойчивостью Твердислава Михалковича, мьі присутствуем при 1Ibid., с. 193. 118

формальгібм междоусобии концов: Неревский конец бьіл против посадника, а Людин за него. В 1359 году мьі имеем даже нечто вроде государственного переворота, затеянного одним кондом против всех других: Славянский конец хотел поставить во что бьі то ни стало своего посадника, и, явившись на вече в доспехах, учинил ту «проторжь», о которой мьі уже говорили в своем ме.сте. Кончанский ста роста, таким образом, вовсе не бил только мором одного из городских округов: ото бьіл политический вождь своего конца, представитель тех общественньїх сил, которие в нем господствовали. А совет таких старост представлял собою господствующий класе всего Новгорода. Совещание кончанской знати — к старостам присоединялись и другие почетние лица концов, на первом месте бьівшие посадники и тьісяцкие, — устраняло ту открьітую борьбу за власть на вече, которая подавала повод к таким собьітиям, как имевшие место в 1359 году. Порядка бьіло больше — отсутствие народной толпьі при решении важнейших вопросов управ лення, как и на суде, представляло большое практическое удобство. Но когда дело можно бьіло решить запершись, в компании 20 или ЗО человек, от демократии оставалась только вьівеска. Между тем мьі видим, что совет все решительнее захватьівает права веча. Прежде всего, конечно, в вопросах, которьіе толпа плохо понимала: уже в XIV веке иностранньїе сношения бьіли всецело в руках господ — немецкие купцьі в своих столкновениях с Новгородом никого иного не видят; они и оставили нам наиболее подробньїе сведения об зтом учреждении. Новгородская судная гра мота показьівает нам, как в руки кончанской аристократии перешел и вьісший суд. Совет давал жалованньїе грамотьі на земли и водьі, руководил общественньїми постройками, участвовал в вьіборах правительственньїх лиц, распоряжался воєнними действиями. Последний официальньїй акт вольного Новгорода — грамота, по кото рой новгородців обязались «все за один» стоять против Йвана Васильевича, скреплена 58 печатями членов совета, которьіе в зтот заключительннй момент своей деятельности виступили, как настоящие представители всего города. По составу, ото бьіло, по-видимому, одно из самих полних собраний господ. Но немец кие цсточники знают случаи, когда рамки собрания еще более расширялись, и притом необичайно характерним образом: один документ упоминает о 300 «золотих поясах». Здесь било все, что било побогаче в Новгороде: а новгородский совет и пред ставлял именно богатство, а не «отечество», как позднейшая боярская дума московских царей. Как отвечала на возникновение зтой новой олигархии новго родская масса? В обстановке промьішленного центра подобное нвление, знакомое не одному Новгороду, визвало бьі, вероятно, восстание «социалистического» характера, — употребляя слово 119

«социализм» в том широком и туманном его значений, в каком применяла его буржуазная литература прошлого века. Таков бьіл во Флоренции XIV века «бунт оборванцев» (Tumulto del Ciompi). Но Новгород бьіл городом не ремесленников, а купцов — и в нем социальное движение приняло очень своеобразньїй характер: восстания должников против кредиторов. Такой именно характер носили, по-видимому, волнения 1418 года, подробно описанньїе летописью и послужившие позднейшей литературе образцом «буй ного новгородского веча» вообще. Они, во всяком случае, свидетельствуют, какого напряжения достигла ненависть угнетенньїх к угнетателям уже за полстолетия до падения новгородской самостоятельности. Д ело началось с того, что некий человек, — летопись назьівает его уменьшительньїм именем Степанко, без отчества, отмечая тем его плебейское происхождение, — напал на улице на боярина Данилу Ивановича, Божина внука, и стал сзьівать толпу, крича: «Господа!1помогите мне против зтого злодея». Вместо того чтобьі схватить буяна, сбежавшиеся соседи схватили бо ярина и потащили его на вече, — а там «казнивши его ранами близ смерти» сбросили его с моста в Волхов. Летописец ни слова не говорит нам о репутации Данильї Ивановича, Божина внука, но ход собьітий достаточно обрисовьівает зту последнюю. Как вели ко бьіло негодование народной толпьі, показьівает продолжецие истории: когда один рьібак, вьіловив боярина из Волхова, взял его в свой челнок, новгородцьі бросились на дом зтого рьібака и разграбили его. Спасшийся из водьі боярин в первую минуту, очевид но, ничего не мог предпринять против своих врагов. Но, дождав шись, когда вече разошлось, он велел схватить Степанка и начал его мучить. Волнение, однако, далеко не улеглось, как думал, повидимому, боярин, а известие об аресте Степанка подлило масла в огонь. Тотчас собрали опять вече на Ярославовом дворе, — то же повторялось и в следующие дни: «И .собиралось людей множество, кричали и вопияли много дней: пойдем на того боярина и разграбим его дом!» Агитация против Данильї Ивановича перешла мало-помалу в агитацию против бояр вообще, и толпа сторонников Степанка, «придя в доспехах со стягом» на Кузьмодемьянскую улицу, разграбила там не только дом непосредственного виновника, но и «иньїх дворов много», а также и на соседней Яневой улице: все зто бьіло в самом аристократическом квартале Новгорода. Неожиданное народное восстание навело сначала панический ужас на бояр. Кузьмодемьянцьі бросились к архиепископу и молили его о вмешательстве. В доказательство своей покорности вечу они 1 Господа («Господо») или господа и братья — обьічная форма обращения к народу в Новгороде, обращался ли посадник к вечу или частное лицо к уличной толпе. 120

привели к владьіке и Степанка, которого архиепископ отослал к «собранию людскому» в сопровождении одного священника и владьічного боярина. Вече приняло посольство и Степанка, но зто не остановило погрома. Грабили не только боярские дворьі, перейдя с Кузьмодемьянской и Яневой улиц на Чудинцеву и на Людогощу, но и монастьіри, служившие боярам кладовьіми; случилось, значит, то, чего только боялись в Києве во время восстания 1113 года. Нападение на главное гнездо новгородского бояр ства, Прусскую улицу, бьіло, однако, отбито: здесь успели при готовиться к обороне. З т о бьіло исходньїм моментом реакции; восставшие бьіли оттесненьї на Торговую сторону — более демократическую, и которая вся в целом стала за Степанка и его друзей. Скоро в оборонительном положений оказалась уже Тор говая сторона, а центром сражения сделался мост через Волхов: здесь свистели стрельї, звенело оружие, падали убитьіе, как на войне. Но, по-видимому, более благоразумная часть боярства стояла за то, чтобьі не обострять дела. «Христоименитое люд ство», «люди богобоязливьіе» уговаривали владьїку пойти на мост крестньїм ходом и разделить сражающихся. Вслед за владьїкой на мосту появился и боярский совет. На Ярославов двор опять бьіло отправлено государево посольство, которое на зтот раз имело больше успеха: вече разошлось, «и бьість тишина в граде». Такой исход, несомненно, бьіл подготовлен уже предьідущими пе реговорами — зто видно из того, что посланньїе архиепископа уже нашли на Ярославовом дворе степенньїх посадника и тьісяцкого, которьіе, конечно, не бьіли руководителями того «собрания людского», что громило боярские дворьі. Появление владьіки на мосту бьіло, в сущности, официальной церемонией: конец усобице положило желание боярства использовать достигнутьій успех, не рискуя новой схваткой, которая могла кончиться и не в его пользу. В социальньїе отношения зта вспьішка никакой переменьї не вне сла и не могла внести: купечество Торговой стороньї не могло обойтись без боярских капиталов. Но так как боярству такие взрьівьі не могли бьіть вьігодньї, оно заботливо направляло накоплявшуюся в народньїх массах знергию. Политика отвлечения бьіла так же хоро шо знакома позднейшему, капиталистическому Новгороду, как и многим другим странам в аналогичньїе зпохи. Одновременно с тем, как падает политическое значение народной массьі, мьі все чаще и чаще сльїшим о колониальньїх предприятиях того единственного типа, которьій бьіл знаком Древней Руси: о грабительских походах на окраиньї, заселенньїе инородцами, а иногда и на соседние русские земли. В последнем случае, обьїкновенно, соблюдали приличия, и дело принимало характер частной антрепризи — Новгород, как государство, оставался в стороне. Летопись точно различает 121

зти два типа «колониальньїх войн». «Ходиша из Заволочья войною на Мурман (норвежцев), новгородским повелением, а воєвода Яков Степанович посадник Двинский» 1411; «Ездиша из Новаграда люди молодьіе на Волгу, без новогородьчкого слова; а воєводою Есиф Вальфромеевич, Василий Федорович, Олександр Обакунович» (1366). Мьі ясно видим, что и там, и тут били правильно организованньїе зкспедиции — и там, и тут во главе стояли настоящие воеводьі, а не какие-нибудь атамани разбойников, и воеводьі зти в обоих случаях принадлежали к новгородской знати. Но первая бьіла направлена против иноземцев, зто бил легальний случай из области международньїх отношений, а по поводу второй пришлось иметь обьяснение с великим князем Дмитрием Ивановичем, и новгородские власти желали себя оградить от ответственности. Желание, впрочем, бьіло тщетним: м о с к о в с к и й великий князь интересовался сущностью дела, а не его юридической оболочкой, и корректность правившего Новгородом боярского совета нисколько не помешала тому, что Дмитрий Иванович «разверже мир с новгородцю). Двадцать лет спустя за такую же зкспедицию Н овгород поплатился восем ью тисячами рублей контрибуции. Но зато «люди молодьіе» находили себе иное занятие, чем громить боярские двори, и никакая контрибуция не мог ла заставить новгородское боярство отказаться от столь вьігодной для него политики. Но бивали, однако, случай, когда два течения сливались — и колониальная зкспедиция становилась сама орудием социальной борьбьі. В 1342 году Лука Варфоломеевич, видний новгородский боярин, ездивший когда-то послом к Йвану Даниловичу Калите, «не послушав Новаграда, митрополичьего благословення и владичнего», собрал «холопов сбоев» и отправился с ними ставить города по Двине. Надо иметь в виду, что Двина и все Заволочье бьіли в руках крупнейших новгородских капиталистов: вся река Вага, например, принадлежала одной фамилии, Своеземцевьім, родоначальник которой купил ее в 1315 году у местной чуди за 20 000 белок и 10 рублей. Уж одно появление здесь нового колонизатора с его очень демократической дружиной должно бьіло создать очень острьіе отношения, а Лука Варфоломеевич, вдобавок, вел себя в Заволочье, как настоящий конквистадор, и вооруженной рукой заставші себя слушаться все двинские погости. По-видимому, считая своє положение здесь уже достаточно прочним, он отправил большую часть своих сил на Волгу, для новой зкспедиции, оставив у себя только двести человек. Зтим воспользовались его заволоцкие враги; Лука бьіл разбит в одной схватке и убит. Когда весть о его смерти пришла в Новгород, «встали черньїе люди на посадника Федора Да ниловича, говоря, что зто он послал убить Луку», и началась уже знакомая нам картина боярского погрома. Посадник со сво122

ими сторонниками бежал в Копорье и там просидел всю зиму до Великого поста. Но дело зтим не кончилось. Вернувшийся из волжской зкспедиции сьін убитого, Онцифор Лукич, поднял формальное обвинение против Федора Даниловича — в убийстве Луки. Бояре и тут смалодушествовали, вьідали посадника, но он, не совсем понятньїм для нас образом, нашел поддержку на Торговой стороне: вероятно, купцьі, заинтересованньїе в хороших отношениях Новго рода с низовскими землями, не особенно благосклонно отнеслись к подвигам Онцифора на Волге. Бежать, в конце концов, пришлось Онцифору: но зто не бьіло кондом его карьерьі вообще. Шесть лет спустя мьі встречаем его воеводой против шведов, а еще через шесть лет — степенньїм посадником. Зта яркая картина из истории новгородского «империализма» ясно показьівает нам, куда новгородская крупная буржуазия отводила внимание народной массьі, где она судила «черньїм лю дям» зквивалент за все более и более утрачивавшуюся ими политическую самостоятельность. Но иной раз «черньїм людям» приходилось так туго, что никакой империализм, никакие миражи колониальньїх завоеваний не помогали — и «молодшие» напина ли искать управьі на «старейших» поближе. То, куда они обращали при зтом взорьі, бьіло зловещим предзнаменованием для новгородской самостоятельности. За два года до похода на Двину Луки Варфоломеевича поссорились новгородцьі с московским князем Семеном Ивановичем из-за дани, которую тот стал собирать в Торжке. Как можно догадаться из дальнейшего, спор шел не столько из-за сбора дани, сколько из-за ее распределения — куда ей идти: в новгородскую казну или в сундуки московского князя. В перспективе бьіла война. Но новгородскому правительству очень бьістро пришлось понизить тон по совершенно неожиданному поводу: в Новгороде чернь не захотела идти на войну против Москвьі. Между тем в Торжке уж бьіли принятьі самьіе серьезньїе мерьі: московские наместники и «борцьі» (собиратели дани) бьіли окованьї и посаженьї в тюрьму; но когда чернь в Торжке узна ла, что делается в Новгороде, она встала на бояр так решительно, что те прибежали в Новгород «только душою, кто успел». А мос ковские наместники бьіли освобожденьї той же чернью.

Глава V

Образование Московского государства Обьічное представление о «собирании Руси» Ф Можно ли провести раздельную черту между Киевской и удельной Русью Ф Значение личностей «собирателей» в процессе собирания Ф Коллективний характер московской полити ки XIV века Ф Зкономические условия возвьииения Москви; значение речних путей ф Московско-новгородский союз, Гости сурожане ф Размери Москви к концу XIV века. Московская буржуазия. Собития 1382 года Ф Московское боярство и политика «собирания» ф Роль церкви как феодальной организации; церковь и татаро-монголи ф Ханские ярлики ф Можно ли отделить московскую и церковную политику в XIV веке? ф Церковь и удельние противники московских князей ф Церковь и Новгород ф Покорение Новгорода как крестовий поход Ф Зкономические условия зтого покорения; конкуренция московской и новгородской буржуазии Ф Финансовая политика Москви Ф Характер «собирания »; вело ли оно к образованию єдиного государства? ф Присоединение Пскова как образчик московской политики Ф Консерватизм зтой последней; ее новшества сводятся к новим налогам ф Остатки политической самостоятельности уделов в XVI веке Ф Зкономические основания церковного обьединения Ф Государственная власть и церковь в Византии ф Всемирное христианское царство в представлений московских книжников XV века Ф Приложение теории к практике Ф Удельние князья как подданние великого князя; царское местничество ф Последствия зтой теории в международних отношениях ф Оборотная сторона медали: православие царя как необходимое условие его легальности Ф Религиозное оправдание оппозиции в XVI веке и революции в начале XVI века.

Промежуток времени с XIII по XV век вьщеляют иногда как специально удельньїй период русской истории: раздробление Русской земли на удельї является здесь, таким образом, определяющим признаком. Нет надобности говорить, что представление зто исходит от мьісли о единстве Русской земли до начала удельного периода. Русь рассьіпалась, и ее потом опять собирали. Но мьі уже знаєм, что говорить о единомРусском государстве в киевскую зпоху можно только по явному недоразумению. Вьіражение «Русская земля» знакомо и летописи, и позтическим произведениям зтого 124

времени: но им обозначалась Киевская область, а распространительно, поскольку Києву принадлежала гегемония во всей южной Руси, и вся зта последняя. Из Новгорода или Владимира ездили «в Русь», но сами Новгород и Владимир Русью не бьіли. Притом зто бьіл термин чисто бьітовой, не связьівавшийся ни с какой определенной политической идеей: политически Древняя Русь знала о киевском, черниговском или суздальском княжении, а не о Русском государстве. Рассьіпаться бьіло нечему — стало бьіть, нечего бьіло и «собирать». В устаревшую — собственно, по своєму происхождению, карамзинскую — терминологию питались вдохнуть новое содержание, то приурочивая к началу зтого периода особенное будто бьі измельчание княжеств, то связьівая с зтим именно временем глубокий упадок княжеской власти, утрату князьями всяких «государственньїх идеалов» и превращение их в простих в о т ч и н н и к о в . Но мьі не знаєм, каковьі бьіли минимальньїе размерьі самостоятельной волости в предшествующую зпоху, а на первом плане политической сценьї мьі и в удельньїй период встречаем кня зей тверских, московских, нижегородских и рязанских, стоявших во главе крупних областей, не меньших, нежели прежние княжества черниговское, смоленское или переяславское. Что касается государственньїх идеалов, то таковьіе можно найти, в зачаточном виде, у новгородского веча — зтого воплощения антигосударственности для официальной историографии, но никак не у древнерусских князей. Самьіе вьідающиеся из них не поднимались вьіше некоторого туманного представлення о «социальной справедливосги», и все вообще считали добьівание престолов главной целью княжеской политики, а вооруженньїе набеги на соседние области — главньїм княжеским ремеслом. Единственньїм общим делом, которое время от времени обьединяло их всех, бьіла борьба со степни ми кочевниками, но и зто обьединение никогда не могло стать сколько-нибудь прочньїм и продолжительньїм. Воєнний союз северовосточньїх князей под главенством московского, в конце XIV века, бьіл ничуть не менее прочен, нежели обьединение юга Руси про тив половцев в дни Владимира Мономаха: в зтом отношении Руси удельной не бьіло оснований завидовать Руси доудельной, Киевской. Во внутреннем же управлений «володеть» и в XIII или XIV столетиях значило то же, что в XII или даже X веке: и раньше, и позже дело сводилось к собиранию доходов в разньїх видах, причем кто бьіл более знергичньїм «собирателем» в зтом смисле, Андрей ли Юрьевич Боголюбский или его на три столетия младший родич, Йван Васильевич Московский, сказать не смогли бьі, ко нечно, и современники. Когда мьі следим за цепью собьітий по летописям, мьі замечаем легко две катастрофи, от которьіх, при желании, можно вести но вий период русской истории: падение Києва во второй половине 125

XII века и завоевание Руси татарами в XIII. Первая обусловила передвижку центра исторической сценьї на несколько градусов севернее и восточнее, закрепив за исторической Россией тот ха рактер северной страньї с убогой природой, какого она еще не имела в мягком климате и на плодородной почве Украиньї. Вторая закрепила то падение городского права и торжество деревенского, которьім на много столетий определилось политическое лицо будущей «Северной монархии». Но и в том и в другом случае катастрофа бьіла только кажущейся: оба переворота бьіли подготовленьї глубокими зкономическими причинами — передвижкой мировьіх торгових путей, истощением страньї хищническими приемами хозяйствования. Считать и их за какую-то «грань времени» бьіло бьі очень поверхностно. И с зтой точки зрения, таким образом, говорить об особом удельном периоде русской истории не приходится. Та группировка феодальних ячеек, которой суждено било стать на место городових волостей XI— XII веков и которая получила название великого княжества, позже государства Московского, нарастала медленно и незаметно: и когда люди XVII века очутились перед готовим вчерне зданием, им трудно било ответить на вопрос: кто же начал его строить? Котошихин, как известно, не прочь бнл записать в основатели Московского госу дарства Йвана Васильевича Грозного. Позднейшие историки отодвигали критический момент все дальше и дальше в глу бь времен — пока перед ними не встали фигурьі, столь похожие на всех своих современников, что невольно явился другой вопрос: почему же зто они стали основателями нового государства? Первьій «собиратель Руси» на страницах школьннх учебников, Йван Данилович Калита, под пером новейшего историка оказнвается вовсе «лишенньїм качеств государя и политика». После зтого образование Московского государства осталось приписать только счастливому случаю: «Случай играет в истории .великую роль», — говорит тот же исследователь1. Но апеллировать к случаю в науке — значит видавать себе свидетельство о бедности. З т о «приведение к нелепости» индивидуалистического мето да, сводящего все исторические переменьї к действиям отдельних лиц и останавливающегося в недоумении, когда лиц на сцене нет, а переменьї, видимо, совершаются, — зта катастрофа в области исторической литературн сама по себе єсть, однако же, крупное завоевание научной истории. Только что цитированннй нами ав тор, наряду со «случаем», умел назвать и другой, безличннй, но тем не менее вполне конкретний исторический фактор, которнй приходится поставить на место обанкротившихся перед наукой «собирателей Руси». Особенно благоприятннм моментом в раз1 Сергеевич В. Древности русского права, т. З, изд. 3-є, 1909, с. 65 и 72.

126

витии Московского великого княжества г. Сергеевич считает малолетство Дмитрия Ивановича Донского. «В зтом обстоятельстве — что тогдашнему собирателю бьіло всего 9 лет — и заключалось чрезвьічайно благоприятное условие для успешного развития московской территории. В малолетство князей управление находилось в руках бояр... Боярам нужньї богатьіе кормления. Чем меньше князей, тем зтих кормлений больше. Бояре — сстественньїе сторонники обьединительной политики»1. Отсюда, казалось би, оставался один шаг до того, чтобьі оста вить в покое личности «собирателей» и трактовать Московское юсударство XV века как огромную ассоциацию феодальних владсльцев, в силу особенно благоприятннх условий поглотившую все остальнне ассоциации. Но наш автор зтого не делает и продолжает занимать своего читателя тем, что делали и о чем заботились Йвани, Дмитрии и Василии, политическое ничтожество ко т р и х он только что доказал. Так сильна традиция, гораздо более старая, чем можно думать, и унаследованная нашей ученой, унивсрситетской историографией от доисторического периода русского бнтописания: еще Никоновская летопись заставляла мос ковское правительство вести переговори с казанским царем Утемиш-Гиреем, хотя сама же предусмотрительно отметила, что отому «политическому деятелю» било два года, и он едва ли с кем вел переговори, кроме своей няньки. Но что у старого русского летописца било характерним в своей наивности символизмом, било бьі в современной исторической работе либо наивничаньем и подделкой под старину, либо тупим староверством. Читатель не посетует на нас позтому, если ми не будем, с одной сторони, заниматься специально отличительннми признаками «удельной Руси» — ибо ми зти признаки, в гораздо более широком масшта бе, найдем в Руси Московской; с другой сторони, оставим официальньїм учебникам старьіе подвиги «собирателей» и не будем вда ваться в обсуждение вопроса, били ли они люди политически бездарньїе или политически талантливне. Тем более что, при скудости наших данньїх касательно их личньїх свойств, последний вопрос является и довольно безнадежним, помимо всего прочего. В ряду безличннх факторов, определивших «собирание» Руси около Москви, жономике давно отведено одно из первьіх мест. І Іервоначальнне наблюдения зтого рода, сделаннне профессором Ключевским и всем доступнне на страницах его курса, дополнени и дальше развитн Забелиннм в его «Истории города Москви». Последний автор берет вопрос не в тесньїх рамках истории «удель ной Руси» и образования московского княжества, а несколько шире. Он указнвает на роль московско-клязьминского торгового 1 Ibid., с. 69. 127

пути, соединявшего промьішленную область смоленских кривичей и крупнейший центр Поволжья X — XI веков — «Великий го род» болгар, с его ярмаркой, предшественницей макарьевской и нижегородской. В ближайших окрестностях Москвьі намечаются два узла зтого пути — один на р. Сходне (Всходне), другой на Яузе. Наличность многолюдного поселення около первого доказьівается массою курганов. Торговое значение Яузьі и перевальї от нее к Клязьме до сих пор дает себя знать в названий села Большие Мьітищи, напоминающем о существовавшей здесь когда-то таможне. Характерно, что о Яузе определенно говорит летописное известие о постройке «города» Москвьі, т. е. древнейшей московской крепости (1156). Очевидно, зто географическое указание бьіло далеко не безразлично для современников. Но на пути из Западной России в Поволжье Москва бьіла лишь одним из узловьіх пунктові важнейшим из них она стала лишь благодаря тому, что со старой дорогой восточной торговли пересекся новьій путь торговли западной, из Новгорода в Южную и Восточную Русь, к Нижнему и Рязани. Путь из Новгорода Великого в Новгород Нижний по Волге описьівает крутую дугу, добрая доля которой бьіла в руках ближайшего соседа и наиболее обьічного антагониста новгородцев, великого князя тверского. Путь через принадлежавший Новгороду Волок на Ламе, а затем через Москву и Клязьму, бьіл почти хордою зтой дуги и гораздо менее зависел от политических случайностей. Московские князья на первьіх по рах казались очень смирньїми и покладистьіми, Новгород не видел от них никакой непосредственной опасности, и в первую по ловину XVI бека не бьіло более обьічной политической комбинации, как союз Новгорода и Москвьі против Твери. В свою очередь, и московские князья не находили ничего для себя зазорного са диться в вечевом городе «на всей воле новгородской» — «и ради бьіша новгородци своєму хотению»*. А когда московский князь, благодаря ловкости своей ордьінской политики, стал наследственньім великим князем владимирским, новгородско-московский союз стал зкономической необходимостью для обеих стороні Суздальская Русь, теперь Русь Московская, не могла обойтись без европейских товаров, шедших, главньїм образом, по Балтийскому пути; а новгородский гость «на низу», в ньінешних Московской, Владимирской и Нижегородской губерниях исстари не мог обой тись без охраньї великого князя владимирского. «А гостю нашему гостити по Суздальской земле», оговаривали трактати Нов города с великими князьями. Но, нужно заметить, необходимость бьіла неодинакова для обеих стороні в то время как новгородские торговцьі, в тех случаях, когда запиралась перед ними Суздальская Русь, теряли свой главньїй рьінок и почти утрачивали смьісл своего существования, Москва, кроме Новгорода, имела и дру128

гой вьіход в Западную Европу. Уже в летописи 1356 года упоминают о присутствии в Москве «гостей сурожан», генуззцев из крьімских колоний. «Но, по всему вероятию, и раньше зтого года генуззские торговцьі уже хорошо знали дорогу в Москву, так как северньїй торг, направлявшийся прежде, до XIII столетия, на Киев по Днепру, теперь изменил зто направление и шел уже через Москву по Д ону, чему еще до нашествия татар очень способствовали именно те же итальянские генуззские торги, сосредоточившие свои дела в устьях Дона и в крьімских городах Суроже и Кафе»1. «Гости сурожане» обьясняют нам несколько неожиданньїе, с первого взгляда, итальянские связи Москвьі, памятником которьіх остался до сих пор Московский Кремль с его Успенским собо ром, построенньїм Аристотелем Фиоравенти, и Спасскими воро тами стройки «архитектона» Петра-Антония «от града Медиолана». А не только местное, но международное значение Москвьі обьясняет нам еще другой, гораздо более важньїй, факт, что столица Калитьі уже в XIV веке становится крупньїм буржуазним центром, население которого начинает себя вести почти по-новгородски. О размерах зтого населення кое-какие указания дают летописи. Когда в 1382 году после нашествия Тохтамьіша хоро нили убитьіх москвичей, великий князь Дмитрий Иванович, уехавший перед татарским погромом на север и явившийся как раз вовремя к похоронам погибших, платил за каждьіе 40 трупов по полтине — и всего истратил 300 рублей; всего, значит, бьіло похоронено 24 000 человек. Правда, сюда входили не только горожане в прямом смисле, но и население ближайших окрестностей, искавшее за стенами города защитьі от татар; зато и не все, конечно, городское население било поголовно истреблено; напротив, надо думать, что большая часть осталась в живих либо била уведена в плен. В 1390 году летопись отмечает большой Мос ковский пожар, от которого сгорело несколько тисяч дворов; че рез пять лет опять Москва погорела — и опять сгорело дворов «неколико тисяч»2. Судя по всем зтим данньїм, ми можем считать население города к концу XIV века в несколько десятков тисяч человек: для средних веков, когда городов со стотисячним населением едва ли било три во всей Европе, зто немало. В России того времени, кроме Новгорода и Пскова, не било города крупнеє. Уже размерн московского посада заставляют несколько ограничить очень распространенное представление о Москве как разросшейся княжеской усадьбе: представление, много обязанное своей популярностью именно только что цитированному нами 1 Забелин, назв, соч., с. 86. 2 Ibid , с. 98. 5 Зак. 523

129

Забелину. Как ни бьіла многолюдна дворня московского князя, ей бьіло далеко до десятков тьісяч московских посадских; и как ни соблазнительно видеть в Хамовниках, Бронньїх, Хлебньїх и Скатертньїх переулках следьі слобод дворцовьіх ремесленников, не надо видеть в них московских двойников Плотницкого или Гончарского концов Великого Новгорода. В тех случаях, когда московский посад вьіступает перед нами, в XIV веке, как политическая сила, он дает физиономию, тоже совсем не похожую на княжеских челядинцев. Таким моментом бьіло уже упоминавшееся нами нашествие Тохтамьіша (август 1382 года). Татари появились на русских границах совершенно неожиданно — и московское началь ство, светское и духовное, потеряло голову. Недавний победитель на Куликовом поле, великий князь Дмитрий Иванович, бежал сначала в Переяславль, а потом, найдя и зто место недостаточно безопасньїм, в Кострому. Вместо себя он оставил в городе владьіку-митрополита: но владика — зто бьіл малопочетной памяти Киприан — бьіл, конечно, человек, еще менее склоннмй к ратньїм под вигам, нежели сам великий князь. Киприану показалась достаточно безопасньїм местом Тверь — и он решил бежать туда. Примеру князя и митрополита готовились последовать, по-видимому, и «нарочитьіе бояре»; московскому посаду предоставлялось защищаться от врага, как сам знает. И вот, рассказмвает летописец, «гражданские люди возмятошася и всколебашася, яко пьяни, исотвориіиа вече, позвониша во вся колоколн и всташа вечем народьі мятежники, недобрьіе человеки, люди крамольники: хотящих изойти из града не токмо не пущаху, но и грабляху... ставши на всех воротах городских, сверху камением шибаху, а внизу на земле с рогатинами и сулицами и с обнаженньїм оружием стояху, не пущающе вьілезти вон из града». Потом, поняв, вероятно, что от перепуганньїх владьїки с боярами, а тем более от великой княгини Евдокии, тоже спешившей ввібраться из города, толку в осадном деле бьіть не может, их пустили, но конфисковали все их имение. Летописец, сочувствие которого бьіло на стороне власть имущих, как видно уже из приведенной цитатьі, очень хотел бьі свести все на пьяньїй бунт, усиленно подчеркивая разгром боярских погребов и расхищение из них «медов господских». Но «гражданские люди» сделали, несомненно, серьезное дело: они организовали ту самую оборону города, в возможности которой сомневались мит рополит и «нарочитьіе бояре», и организовали так, что татарьі, после неудачного приступа, вьінужденьї бьіли прибегнуть к хитрости, чтобьі взять город. На стенах Москвьі Тохтамьіш нашел, рядом со старьіми метательньїми орудиями, и такие новинки тогдашней военной техники, как самострельї (арбалети) и даже пуш ки, которьіе тогда и в Западной Европе бьіли еще свежей новостью Всем зтим посадские люди, московская буржуазия (лето130

пись назьівает по имени «суконника» Адама — едва ли не итальянца) орудовали как нельзя более успешно. Но против всех западньїх новшеств татарьі нашли старое и испьітанное русское средство. В войске Тохтамьіша оказалось двоє русских князей, зятьев Дмитрия Ивановича, которьіе взялись поцеловать крест перед москвичами, что татарьі не сделают последним никакого вреда, если они сдадут город. Москвичи поверили княжескому слову, отворили ворота — и город бьіл разграблен, а жители перебитьі или уведеньї в плен. Вся история как нельзя более ха рактерна для отношений народа и власти в удельной Руси: и зти «строители» и «собиратели», продающие город татарам, и зта чернь, умеющая обороняться от татар без «собирателей» гораздо лучше, чем с ними. Собьітия 1382 года не остаются изолированньїми в московской истории — через два следующих столетия, до второй ПОЛОВИНЬІ XVII, тянутся политические вьіступления московского посада, свидетельствуя, что тогдашняя русская буржуазия бьіла гораздо менее безгласной, нежели во Бремена более к нам близкие. Но если наличность крупного торгового центра, с его обильньїми денежньіми средствами1, давала опорньїй пункт для обьединительной политики московского княжества, то активная роль в зтой политике принадлежала не торговому городу: иначе венцом ее бьіло бьі образование новой городовой власти, вроде киевской, а не феодальной монархии, какой бьшоМосковское государство. A priori можно предположить, что в создании зтого последнего большое участие должньі бьіли принимать феодальньїе злементьі — и что руководящее значение в процессе «собирания Руси» должньї бьіли иметь крупньіе землевладельцьі. Мьі видели, что зто значение уже оценено по достоинству новейшей наукой, которая, в лице профессора Сергеевича, признала, что настоящими «собирателями Руси» бьіли бояре, обнаруживавшие в зтом деле гораздо больше чуткости и понимания, нежели номинальньїе основатели Московского государства. Нам нет надобности позтому особенно настаивать на зтом факте. Политическое значение крупного землевладения в Древней Руси мьі уже рассмотрели подробно (см. гл. II. Феодальньїе отношения в Древней Руси). Мьі знаєм, что во главе удельного княже ства стояло не одно лицо — князь, а группа лиц — князь с боярской думой, и зто обстоятельство обеспечивало непрерьгоность удель ной политики даже в такие, нередкие в удельной практике, моментьі, когда номинального носителя государственной власти не бьіло налицо — он бьіл малолетний, или в Орде, или в плену. Борьбу 10 размерах зтих средств дает понятие контрибуция, которую взял в 1446 году царь Махмет с Василия Васильевича Темного: 200 тьіс. рублей, — может бьіть, до 20 млн рублей золотом. 131

между удельньїми княжествами нужно представлять себе, как борьбу между группами феодалов, отстаивавшими, прежде всего дру гого, свои собственньїе интересьі. В первом зпизоде московскотверской борьбьі, в самом начале XIV столетия, мьі почти не видим на русской сцене князей: они тягаются из-за престолов где-то дале ко, в Орде, перед лицом «царя». Там вьіправляются юридические титульї на великокняжеское достоинство: фактическая борьба на местах велась боярством. Тверские бояре ведут войну с Москвой, во главе тверской рати идет не князь, а боярин Акинф, во главе московской рати номинально стоит княжич, младший брат уехавшего в Орду Юрия, Йван (будущий Калита), но он шагу не делает без своего боярства. Несколько лет спустя Дмитрий Михайло вич Тверской идет ратью на Нижний Новгород и Владимир, добивается великокняжеского престола — но все зто лишь обьічньій символизм летописи: претенденту на великое княжение все го 12 лет, и с ним происходит буквально то же, что проделают пятьдесят лет спустя со своими малолетними князьями московские бояре, когда они, забрав всех троих внуков Калитьі (старшему, Дмитрию, будущему Донскому, шел тогда двенадцатьій год), ходили в поход на соперника Москви, князя Дмитрия Константиновича Суздальского. И зтой привьічки действовать самостоятельно москов ские феодальї отнюдь не утрачивают с ростом московского великого княжения; напротив, они тем сильнеє и их тем больше, чем больше и сильнеє вотчина Калитьі. В 1446 году, когда Шемяка, воспользовавшись неудачной войной Василия Васильевича с татарами, захватил Москву, взяв и его самого в плен, захватчик встречает дружное сопротивление сплоченной группьі московского бояр ства — с князьями Ряполовскими во главе. З т о сопротивление и заставило Шемяку уже в следующем году возвратить престол сверженному и ослепленному им противнику. Шаблонное противопоставление боярства и государя, как сил центробежной и центростремительной в молодом Московском государстве — один из самих неудачннх пережитков идеалистического метода, представлявшего государство, как некую самостоятельную силу, сверху воздействующую на общество. На самом деле государ ство и в удельной Руси, как всегда, било лишь известного рода организацией командующих общественннх злементов, — и мос ковские князья, по-своему, нисколько не думали отрицать того факта, что правят они своим княжением не одни, а вместе с боя рами, как первьіе между равннми. Дмитрию Донскому летопись, как ми уже знаєм, приписнвает даже еще более лестную для бояр характеристику, заставляя его сказать перед кончиной: «И нази валися ви у меня не боярами, а князьями земли моей». Если зто еще может бить литературой, то совет его дяди, Семена Ивановича Гордого, своим наследникам — «слушать старих бояр» — 132

мьі находим уже не в литературе, а в официальном документе, духовном завещании отого князя. А наиболее реальньїе политики того времени, ордьінские дипломати, не сомневаясь, прямо стави ли образ действий Москви в зависимость от состава московской боярской думи. «Д обриє нравьі, и добриє дела, и добрая душа в Орде била от Федора от Кошки, добрьій.бьіл человек, — говорит татарский министр Едигей великому князю Василию Дмитриевичу. — А ньіне у тебя син его Йван казначей, любовник и старейшина. И ти ньінеча из того (Йвана) слова и думи не внступаешь, которая его дума не добра и слово, и ти из того слова не внступаешь... ино того думою учинилася улусу пакость»1. Раз Московское государство било созданием феодального общества, в его строительстве не могла не играть видной роли крупнейшая из феодальних организаций удельной России, как и средневековой Европьі вообще — церковь. Казалось би , невозможно преувеличить значение православия в истории русского самодержавия — и тем не менее приходится признать, что до появлення II тома известной работьі профессора Голубинского все, что говори лось на зту тему, било слишком слабо и — главное, било мимо цели. Говорилось, преимущественно, о влиянии церковной проповеди на развитие идеи самодержавия. З то правда, что московская политическая идеология била идеологией церковной прежде всего и больше всего, что московский царь мнслился своими подданннми не столько как государь национальннй, властитель определенного народа, сколько как владика всего мира — царь всего православного христианства. Ми увидим в своє время чрезвнчайно зффектнне и яркие отражения зтой центральной идеи москов ской официальной публицистики: но историю делает не публицистика. Какова била роль церкви в создании обьективннх условий, визвавших к жизни московский царизм? Что дала церковь не сло вами, а делом — дала, как определенная организация? Как интересами зтой организации определялась политика создавшегося под ее влиянием государства? Вот вопросн, на которне позволил ответить впервне только материал, собранннй названньш историком русской церкви, — материал, сам вполне обьективннй и чужднй всякой идеалистической обработки. Феодализация Православной церкви началась задолго до рассматриваемого периода: уже в Киево-Новгородской Руси монастьіри били крупними землевладельцами, а митрополити и єпис копи располагали крупной долей политической власти, между прочим, являлись судьями для всего клира по всем вообще делам, а по целому ряду дел — для всего населення вообще. Но поставленнне 1Зкземплярский. Великие и удельньїе князья Северной Руси в татар ский период, т. 1,142.

133

на кафедру либо местньїм вечем, либо местньїм князем, древнерусские епископьі зависели от зтих светских политических сил — и мьі уже видели на примере новгородских владьік, как непосредственно отражалась на замещении архиепископской кафедри борьба новгородских партий. Монастьіри, с другой сторони, часто са мим фактом своего возникновения били обязанн князьям — у каждой княжеской династии бнл свой монастнрь, в котором чле ни зтой династии и хоронились, и постригались в иночество, если что-нибудь обривало их политическую карьеру. Самостоятельннй относительно мелких светских властей, такой монастнрь составлял своего рода княжескую вотчину, и перед князьями никакой политической сили, разумеется, не представлял. Словом, зависимость церкви от государства в Киево-Новгородской Руси била л и ть настолько меньше такой же зависимости в новейшее, послепетровское время, насколько и церковь вечевого города явля лась демократической организацией. Освобождением от такой зависимости церковь била обязана собьітию, очень тягостному для остальной, нецерковной России — завоеванию Руси татарами. Вьісший политический центр Руси переместился в Орду. За исключением Новгорода, єпископ стал так же мало зависеть от веча своего родного города, как и князь. Но он перестал зависеть в то же время и от князя, — по крайней мере, юридически: ибо юридически правовое положение церкви определялось теперь ханским ярликом. В зтих грамотах, данньїх «неверннми» царями, привилегии Русской церкви били закрепленн так определенно и так широко, как еще ни разу не било при благоверних российских князьях: недаром на семь ордннских ярлнков сснлались еще мит рополити XVI века, защищая права церкви от захватов светской власти. Первьій же из зтих ярлнков, относящийся еще к XIII столетию, всего тридцатью, самое большее сорока годами позже разгрома даровал православному духовенству не только самую широкую свободу исповедания, но и цельїй ряд «свобод» чисто гражданского характера. «Попи, чернецн и все богадельнне люди» били освобожденн как от татарской дани, так и от всех других поборов «не надобе им дань, и тамга, и поплужное, ни ям, ни подводьі, ни война, ни корм; во всех пошлинах не надобе им ни которая царева пошлина...» Привилегия распространялась и на всех церковних людей вообще, т. е. и на мирских людей, состоявших в услужении церкви: «А что церковнне люди: мастерн, сокольницн, пардусницн (звероловн), или которне слуги и работницьі и кто ни будет из людей, тех да не замают ни на что, ни на работу, ни на сторожу». Одновременно за церковью били закрепленьї все недвижимне ймення, находившиеся в данньїй момент в ее руках: «...земли, води, огороди, виногради, мельницн, зимо вища, летовища...» На ярльїке, данном митрополиту Петру ханом 134

Узбеком, к отому прибавилась еще полная автономия церковного суда во всех делах, касающихся «церковних людей» в самом широком смисле слова: «А знает митрополит в правду, и право судит и управляет люди своя в правду, в чем ни буди: и в разбои, и в поличном, и в татьбе, и во всяких делах ведает сам митрополит един или кому прикажет»1. Ханские грамоти устанавливали, та ким образом, самий полньїй иммунитет церкви, каким только она пользовалась в средние века где би то ни било в Европе: восточному православию, в зтом случае, не приходилось завидовать католицизму. Причини такого милостивого отношения «неверннх» (сначала язнчников, позже, с Узбека, магометан) завоевателей России к православной вере, ее представителям и даже ко всем, кто ей так или иначе служил, указанн в ярликах вполне точно — и напрасно цитированннй нами автор, спасая последние остатки церковно-исторического приличия, старается свести дело на обьікновенную веротерпимость татарских властителей. Все било гораздо проще. «Чингиз царь и первьіе цари, отцьі наши, — говорит, например, ярлик, данний митрополиту Алексею (около 1357 года), — жаловали церковних людей, кой за них молилися... Так молвя, написали есмя: какова дань не будет, ни пошлина, ино того тем ни видеть, ни слншать не надобе, чтобьі во упокое Бога моли ли и молитву воздавали... И ми... есмя Алексея митрополита пожаловали. Как сядет на своем столе и молитву воздаст за нас и за наше племя...» «Молитва», конечно, предполагалась публичная, официальная — а не частная, про себя: ота последняя била делом совести пожалованного ханом владики, а ни до чьей совести Орде, с ее строго практической точкой зрения на все, не било дела. Что било важно хану — ото, чтобьі его в России формально признавали государем, признавали те, чей голос имел вес и авто ритет в глазах массьі. И татари прекрасно понимали ту злементарную истину, что оружием можно завоевать страну, но держаться в ней при помощи одного оружия нельзя. Что церковь предоставляла в их распоряжение своє влияние на верующих, зтого нельзя било не оценить, и естественно било наградить за зто церковь привилегиями. А что зти последние стесняли власть местннх светских правителей, зто, конечно, Орде могло бить только приятно. Союз Православной церкви и татарского хана на первьіх порах бнл одинаково внгоден для обеих сторон, — а что впоследствии он окажется вигоднее первой, чем последнему, зтого татари не умели предусмотреть именно потому, что били слишком практическими политиками. Пока они получали в своє распоряжение крупнейшую полицейскую силу, позволившую заменить мечом духов ним меч вещественннй, которнй неудобно же било извлекать из 1Голубинский, назв, соч., т. 2 , 1-я половина, с. 33—34. 135

ножен слишком часто. За исключением Твери, князья которой не ладили с церковью и бьіли за то ею преследуемьі, мьі нигде не имеем за XIV век крупного народного восстания против хана; а когда началось княжеское восстание, под главенством Москвьі, церковь уже давно успела прочно освоить себе все в ь і г о д ь і , предоставленньіе ей ярльїками. Всякий феодал, чем он становился крупнеє, тем меньше бьіл склонен слушаться своего сюзерена в особенности, когда он мог надеяться на поддержку сюзерена, еще более могущественного. Для Русской церкви XIV века ближайшим сюзереном, которьій практически мог — и хотел, притом, — вмешиваться в ее дела, бьіл старший из северо-восточньїх князей, великий князь владимирский, не без содействия Ордьі ставший чем-то вроде сюзерена всей Северо-Восточной Руси1. Но он сам бьіл вассалом хана, и зто да вало прямое основание его непослушньїм вассалам искать помощи у последнего. В начале XIV века зтих непослушньїх вассалов оказалось двоє — одним бьіл князь московский, другим — митро полит владимирский, глава если не всей Русской (тут ему приходилось иногда делиться с митрополитом русско-литовским, распоряжавшимся в западньїх и юго-западньїх епархиях), то, по крайней мере, Великорусской церкви. Не бьіло ничего естественнее, как союз зтих двух непослушньїх вассалов — непослушньїх пото му, что самьіх сильньїх — и между собою, и с общим верховньїм сюзереном, ханом, против их ближайшего, местного феодального государя, которьім бьіл тогда князь тверской — он же и великий князь владимирский. Зкономические пружиньї московско-тверской враждьі слишком бросаются в глаза, чтобьі нужно бьіло долго их отьіскивать. Москве и Новгороду нужньї бьіли непосредственньіе отношения — тверское княжество врезьівалось между ними клином, и клин зтот следовало устранить. Несколько глубже приходится искать причиньї антагонизма церкви и Твери. Тут важно, прежде всего, отметить, что Тверь, наравне с Новгородом и, кажется, одинаково с ним, под западноевропейским влиянием стала около отого времени (первьіе годьі XIV столетия) одним из центров «еретического», как виражались тогда, «церковно-реформаторского», как сказали бьі теперь, движения. Оно бьіло направлено против того, что в средневековой Западной Европе називали симонией — против той сторони церковной феодализации, которая виражалась в продаже церковних должностей — т. е., в сущности, права собирать церковньїе доходи. С и м о н и я вьізьівала протести как со сторо1До монголо-татар мьі не встречаем такого постоянного главенства одного из князей над другими: гегемония Владимира Мономаха, Мстис лава или Андрея Боголюбского бьіли фактом, а не правом. Ср.: Костома ров. Начало единодержавия в Древней Руси.

136

ньі массьі верующих, лишенньїх возможности контролировать своих пастьірей, купивших свои места и ставших как бьі их полньїми собственниками, так и со сторони светской власти, которая не могла сочувственно смотреть на увеличение власти и доходов гла ви церковной организации, становившегося, благодаря отому увеличению, все более и более независимнм. Великий князь Михаил Ярославич (1304— 1318) и бнл, позтому, ожесточенньш и упор ним врагом симонии и покровителем боровшихся с нею «еретиков» из средьі духовенства, один из которнх, Андрей, стал єписко пом его стольного города, Твери. А так как митрополит Петр бил нссомненннм, хотя и умеренньїм, «симониаком», то тем самим он должен бнл встать во враждебнне отношения к великому князю, притом не столько лично (симонией он, повторяєм, не злоупотрсблял — и даже мог би сослаться, в свою пользу, на нисколько не лучшие обьічаи, господствовавшие тогда в восточной церкви вообще), сколько, как феодальний глава феодальной церкви. И зто именно делало вражду совершенно непримиримой. Действуй св. 1Іетр из личньїх корьістньїх мотивов, он, вероятно, нашел би путь для компромисса со своим противником. Но тут речь шла о дохо дах митрополии и о независимости митрополита как снизу, так и сверху — и уступок бить не могло. Михаил Ярославич дваждьі интался устроить громкий церковний скандал своєму врагу — один раз собирал на него Собор русских епископов и священников, другой раз возбуждал против него дело перед константинонольским патриархом. Но оба раза церковь, как целое, оказнвапась на стороне своего глави, а духовнне сторонники великого князя попадали в положение церковних отщепенцев — по-тогдашнему, почти что «еретиков». Ссорой двоих, как всегда, восиользовался третий. Московский князь Юрий Данилович, периий усилившийся настолько, что смог начать тяжбу за великокняжеский престол, все время систематически тянул руку митрополита. И Петр, чувствовавший себя во Владимире, как во мражеском стане, отплатил своєму союзнику совершенно посредневековому: он приехал умирать в Москву, и своими моща ми (от которнх чудеса стали происходить немедленно — и мос ковский князь принял все м ери, чтобьі они тщательно записнвались) освятил столицу соперника тверских князей. Преемник І Істра, грек Феогност, приехал на Русь, застал союз Москви и церкви, как и антагонизм церкви и Твери, совершенно оформив шимися. Ему оставалось только или принять сложившееся поло жение, или бороться с ним, к чему он не имел никаких поводов. ІІапротив, политика митрополита Петра явно приносила церкви добриє плоди — при них именно, как ми помним, иммунитет Русской церкви получил окончательное завершение. Нет сомнеиия, что позиция церкви по отношению к тверскому князю била 137

не без влияния в деле снискания ханских милостей: в Орде придерживались принципа: «Разделяй и властвуй», и бьіли весьма довольньї, что на Руси имеются три соперничающие сильї — Москва, Тверь и церковь, на соотношении которьіх можно играть. Тем более, что «Тверь» означала в то же время и «Литву»; тверские князья явно тянули на Запад и породнились с великими князьями литовскими, вовсе не подвластньїми хану1. Зти литовские князья рассматривали тверское княжество прямо как свою землю, — и домогались, например, чтобьі тверская епархия бьіла подчинена их, литовско-русскому, митрополиту и изьята из ведення митро полита владимирского. Московские князья, на каждом шагу не устававшие давать яркие доказательства своего раболепства пе ред «царем», несомненно, бьіли в глазах последнего много належ неє, нежели литовский форпост наВерхней Волге. Дружба с Москвой означала, стало бьіть, и дружбу с Ордой, а мьі видели, как дорожила церковь зтой дружбой. Словом, Феогност имел все основания держаться московско-татарского союза против литовско-тверского и засвидетельствовал свои симпатин вскоре весьма вьіразительно. В 1327 году тверской князь Александр Михайлович, сьін противника митрополита Петра, как и отец, занимавший одновременно и великокняжеский престол во Владимире, нашел момент подходящим для того, чтобьі стать во главе общерусского восстания против татар. Восстание кончилось неудачей — Александр потерял великое княжение, отданное ханом Йвану Даниловичу Московскому, и должен бьіл бежать. Он нашел себе убежище в Пскове — и новьій великий князь, которому хан поручил полицейские обязанности в деле усмирения тверского восстания, не мог его оттуда достать. Тогда Йван Данилович обратился к содействию митрополита: Феогност наложил отлучение на весь город Псков, пока псковичи не вмдадут мятежного тверского князя. Последний поспешил уехать в Литву, и отлучение бьіло снято. В деле борьбьі с противоордьінской крамолой оба союзника — и светский, московский князь, и духовньїй, русский митрополит, действовали, та ким образом, как нельзя более дружно. Хан не имел никаких осно ваний жалеть, что он оказмвал так много покровительства и мос ковскому княжеству, иРусской церкви. Мьі изображаем отношения последних как союз: обьїкновенно изображают дело так, как будто церковь «поступила на службу» к московским великим князьям. Такая точка зрения является, опятьтаки, одним из случаев модернизации древнерусских отношений. Служебная сила — временно — по отношению к «царю» татарскому, церковь далеко еще не стала такой по отношению к будущему 1История Литовской Руси — см. ниже в главе, посвященной Западной Руси. 138

царю московскому. Здесь, в кругу русских отношений, вопрос о гом, кто вьіше, светский глава или духовньїй, мог ставиться еще в XVII веке: а в XIV и вопроса такого не ставилось, и Семен Иванович Гордьій, которому ханом бьіли отданьї «под руки» все князья русские, прямо и просто рекомендовал своим наследникам слушаться во всем «отца нашего владьїки Олексея» — митрополита Алексея, преемника Феогноста, точно так же, как он рекомендовал им слушаться и бояр — но уже после владьїки. Еще из зтого документа (завещания князя Семена) заключили, что митрополит Алексей бьіл чсм-то вроде председателя боярской думьі, а из опубликованньїх позже греческих актов мьі знаєм, что после смерти в. кн. Йвана Ивановича, младшего брата Семена, Алексей бьіл формально ре гентом московского княжества, которьім фактически и управлял, вероятно, до самой своей смерти, в 1378 году. Когда мьі читаєм об «услугах», оказанньїх церковью московским князьям в их борьбе с союзниками — услугах, как сейчас увидим, не всегда опрятного свойства, мьі должньї твердо помнить зто обстоятельство. Когда в 1368 году «князь великий Дмитрий Иванович с отцом своим, преос вященним Алексеем митрополитом, зазвал любовию к себе на Моск ву князя Михайла Александровича Тверского» — чтобьі отдать спор его с Москвой на третейский суд, а потом «его изьімали, а что бьіли бояре около его, тех всех поймали и разно развели», то дело, очевидно, происходило так, что московское правительство, во главе которого Алексей именно и стоял, нашло удобньїм и приличньім избавиться от своего противника при помощи такого рода западни, — роль же восемнадцатилетнего Дмитрия Ивановича, и в зрельїх годах решительностью не отличавшегося, бьіла, как часто в подобньїх случаях, чисто символическая. Двоякие функции митрополита-регента делали в подобньїх столкновениях Москву особенно неуязвимой: совершив грех, она могла сама себе и отпустить его и, мало того, подвергнуть своих врагов, сверх светских неприятностей, еще и церковним карам всякого рода. Когда злополучному Михайлу Тверскому удалось бежать из московской ловушки и поднять против Москви неизбежную Литву, Алексей, не будучи уже в силах добить тверского князя физически, настиг его духовно, нало жив на него и его союзников церковное отлучение. Иногда же удава лось комбинировать действие обоих «мечей» — светского и духов ного, и тогда зффект получался еще более поразительньїй. Так бьіло, когда в стольном городе ослушного Москве нижегородского князя Бориса появился преподобний Сергий, затворивший все церкви, т. е. наложивший интердикт на весь город, — а под стенами зтого последнего вскоре затем появились московские полки. Борис, судя по его биографии, бьіл очень упрям и очень уповал на своє родство с Ольгердом Литовским (он бьіл ему зятем), но тут он поспешил уступить. 139

В двух затронутьіх нами случаях московская политика определила направление политики церковной — зто во-первьіх. Вовторьіх, может полупиться такое впечатление, как будто слияние в зтой политике двух естеств, светского и духовного, бьіло ре зультатом случайного и личного обстоятельства, положення мит рополита Алексея как регента Великого княжества московского. Но первое бьіло вовсе необязательно, а второе бьіло бьі непра вильно. Мьі имеем образники такого же слияния и при преемниках Алексея — случаи, притом, еще более крупньїе, и где руководящая роль вьіпадает на долю церковньїх интересов. Такова бьіла история распри митрополита с Новгородом из-за «месячного суда» — несомненньїй пролог к той катастрофе, которая покончила с новгородской свободой. Новгородский владика, при всей самостоятельности своего положення, бьіл все же подчиненньїй относительно митрополита владимиро-московского. Зто виражалось, между прочим, в том, что владьічньїй суд в Новгоро де не бьіл окончательньїм: на решения его можно бьіло апеллировать к суду митрополита. Для разбора апелляционньїх жалоб последний приезжал в Новгород сам, лично, или присьілал наместника раз в четьіре года. Митрополит или его представитель оставались в городе месяц (отсюда и название «месячньїй суд») и пользовались своим приездом, чтобьі, кроме судебньїх пошлин, полупить с новгородцев возможно больше денег в форме «кормов», подарков и т. д. Новейший церковний историк исчисляет весь возможньїй доход московской митрополии из зтого источника в двести тисяч рублей на теперешние деньги. В 1341 году новгородский летописец записал жалобу на побори митрополи та, — тогда Феогноста: «Тяжко бьість владьіке и монастирям кор мом и дарьі». По-видимому, аппетитьі московского церковного начальства все росли по мере роста его власти и влияния, потому что четьірнадцать лет спустя новгородский владика М о и с є й жалуется уже императору и патриарху в Константинополь, прося у них «благословення и исправления о непотребньїх вещах, приходящих с насилием от митрополита». Но в Константинополе кто бьіл сильнеє, тот и правеє. И новгородцьі, в конце концов, решились обойтись своими средствами: в 1385 году они на вече составили грамоту, на которой и поцеловали крест — у митро полита не судиться. В то же самое время владьічньїй суд в Нов городе и получил окончательно то республиканское устройство, какое ми знаєм: на нем п о я в и л и с ь вьіборньїе заседатели, по два от бояр и от житьих людей. Митрополит Пимен, как раз в зто время бивший в Новгороде, уехал оттуда с пустими рука ми. Та же участь семь лет спустя постигла и его преемника, Киприана. Его приняли с почетом и не отказали ему в подарках, но на его требование суда и пошлин ему бьіло отвечено, что 140

иовгородцьі «грамотьі написали и запечатали, и душу запеча тали». Распечатать новгородскую душу оказался бессилен даже сам патриарх, по настоянию Киприана отлучивший от церкви всю новгородскую епархию, с владьїкой во главе. Тогда вмешался в дело московский великий князь Василий Дмитриевич. Его иойска заняли Торжок и Волок Ламский, т. е., по старому суздальскому обьічаю, отрезали новгородским гостям путь «на Низ». З т о оказалось действительнее церковного отлучения, и иовгородцьі вьідали митрополиту крестоцеловальную грамоту. По, по обьїкновению новгородского веча, то бьіла уступка на нсрвьій раз только юридическая: когда обрадовавшийся Киприан снова приехал в Новгород, то как он ни бился, а ни копейки ему получить не удалось. Что он ни делал потом — раз пьітался собирать Собор на новгородского архиепископа, другой раз тгого последнего «посадил за сторожа в Чудове монастьіре» — по «месячного суда» так, по-видимому, и не получил. И подчинение новгородской епархии московскому митрополиту бьіло постигнуто не р ан ьте, чем политически Новгород бьіл подчинсн Москве. Но в истории зтого подчинения церковньїе дела и интересьі мастолько переплетаютея одни с другими, что представлять себе падение Новгорода вне связи с церковной политикой совершенио невозможно — и на зтом, самом крупном зпизоде «собираІСЛЬНОЙ» политики московских князей можно особенно хорошо иидеть, насколько Московское государство не только в идеолоі ии бьіло созданием церкви. Идеология совершенно точно отражала реальньїе отношения, причем нет надобности зтого гово рить, реальная суть дела заключалась вовсе не в тех идеалах, посительницей которьіх официально заявляла себя церковь, а в >гой последней, известной феодальной организации. Прежде всею, на церковной почве произошел чрезвьічайно вьігодньїй для московской политики откол от Новгорода его меньшего брата, Пскоиа. Если московский митрополит зкеплуатировал новгородскую церковь, то новгородский владьїка стоял в таких же отношениях к церкви псковской. Перипетии зтой церковной борьбьі привели иостепенно к тому, что псковичи пожелали иметь особого владьїку — и с зтим пожеланием обратились, конечно, в Москву, как церковньїй центр. Здесь их просьбьі не удовлетворили — история с «месячньїм судом» в Новгороде отнюдь не располагала к увеличению числа вечевьіх церквей, но антагонизм Пскова и Нов города на церковной почве использовали, заручившись союзом псковичей на случай московско-новгородской войньї. Успех в самой зтой последней, при Йване Васильевиче, бьіл на добрую по ловину обеспечен тем, что в то время, как московский великий князь располагал вполне силами всех своих вассалов, Новгород 141

бьіл лишен военной подмоги со своих церковньїх земель, ибо мит рополит московский, далеко не в первьій уже раз, открьіто солидаризировался и в зтом случае со своим князем, а у новгородского архиепископа не хватило духа пойти на явньїй церковньїй раскол. Наконец, и сама юридическая форма последнего разрьіва Москви и Новгорода бьіла связана с церковньїми отношениями: «благочестия делатель», великий князь Йван Васильевич юридически шел вовсе не против веча и новгородской свободьі. Он шел восстановить православне, пошатнувшееся в Новгороде благодаря союзу последнего с «латинами», в лице польско-литовского короля Казимира. Зтобьіл крестовьій поход, всем участникам которого заранее бьіло обеспечено царствие небесное и прощенне всех грехов, неизбежно связанньїх с войной. «Писание сице глаголет: воин на брани за благоверье аще убьет, то не убийства вменишася от св. отец». Псковичам великий князь писал в официальной грамоте: «чтобьі Великому Новгороду целованье с себя крестное сложили да на конь с ним (великим князем) всели на его службу, на Великий Новгород, занеже от православия отступают к королю, латинскому государю». Йвана Васильевича, когда он отправлялся в поход, торжественно благословлял митрополит Филипп со всем «освященньїм Собором» — «как Самуил благо словлял Давида на Голиафа». Московское общественное мнение глубоко прониклось такой точкой зрения на предмет — и стиль крестового похода вьідержан московской летописью бесподобно. «Неверньїе изначала не знают Бога: а зти новгородцьі столько лет бьіли в христианстве, а под конец начали отступать к латинству, — рассказьівает летописец своим читателям. — Великий князь пошел на них не как на христиан, но как на иноязьічников и на отступников от православия; отступили они не только от своего государя, но и от самого Господа Бога. Как прежде прадед его великий князь Дмитрий вооружилсд на безбожного Мамая, так и благоверньїй великий князь Иоанн пошел на зтих отступников». И все мотивьі отдельньїх деталей столкновения сводились к той же основной линии. «Сия Марфа окаянная, — говорит летописец о женщине, стоявшей во главе противомосковской партии, — весь народ хотела прельстить, с правого пути их совратить и к латинству их приложить: потому что тьма прелести латинской ослепила ей душевньїе очи...» «Тьма» религиозного фанатизма, действительно, настолько окутьівает последние минути Великого Новгорода, что настоящие причини катастрофи рассмотреть с первого взгляда довольно трудно. А они очень характернн — и напоминают нам о тех двух факторах обьединительной политики Москви, которне ми видели в своем месте и которнх отнюдь не надо забивать из-за того, что они отчасти по скромности, отчасти по непривнчке фор142

мулировать свои требования литературно, уступили первое месго людям, умевшим говорить «от божественного». То бьіли московское боярство и московская буржуазия. Мьі нигде, правда, не сльїшим их голоса: но за них говорят фактьі, и говорят не менее красноречиво, чем московские летописи. Первое же крупное столкновение Москвьі с Новгородом, при великом князе Василии Дмитриевиче, в 1397— 1398 годах, бьіло чрезвьічайно типичной борьбой за рьінки. Впервьіе Москва осмелилась отнять у Новгорода Двину и все Заволочье, главньїй источник пушного товара, по которому Новгород держал монополию по всей Европе. З т о не бьіл просто разбойничий набег — зто бьіла колониальная война большого стиля, в которой Москва действовала чрезвьічайно осмотрительно, видимо, рассчитьівая прочно закрепить за собою захваченную землю. До нас до тл а жалованная грамота Василия Дмитриевича двинянам — крайнє любопьітная, потом у что она показьівает нам, в каком направлений развивались внутренние отношения в новгородском обществе, и как пользовалась зтим процессом московская политика. Грамота дана прежде всего боярам, и с первьіх же слов начинает заботиться о неприкосновенности бояр не только физической, но и моральной: «А кто кого излает боярина, или до крови ударит, или на нем синевьі будут, наместники присуждают ему по его отечеству бесчестие». Сам же боярин мог подвластного ему человека не только «излаять», но в припадке барского гнева и убить: «А кто осподарь огрешится, ударит своего холопа или рабу, и случится смерть, в том наместники не судят, ни виньї (штрафа) не берут». Как видим, если низшие классьі новгородского общества и склонньї бьіли с надеждой оглядьіваться на Москву, то феодальная Москва отнюдь не склонна бнла потворствовать низшим классам — старалась ассимилировать с собою те злементьі новгородского общества, которьіе носили наиболее ярко вьіраженньїй феодальньїй характер. По отношению к Новгороду в X V веке происходило то же самое, что в половине XVII повторилось по отношению к Украине, а в первой половине XIX по отношению к Польше. Но из массьі «черннх людей» двинская грамота вьщеляет, однако же, один злемент, интересами которого, хотя и на последнем, а не на первом месте она занимается не менее, чем интересами боярства. Зтим злементом бьіло двинское купечество: «А куда поедут двиняне торговати, — говорит великий князь, — ино им не надобе во всей моей отчине в великом княжении ни тамга, ни мьіт, ни костки, ни гостиная, ни явка, ни пньїе некоторьіе пошлиньї. А через сю мою грамоту кто их чем изобидит или кто не имет ходити по сей грамоте, бьіти тому от меня от великого князя в казни». Грамота освобождает двинских торгових людей не только от поборов, но и от московской судебной волокитьі — их должньї бьіли судить или их двинские власти, 143

или непосредственно сам великий князь. Перспективи, развернутьіе Москвой перед двинскими землевладельцами и двинским купечеством, бьіли настолько заманчивьі, что на Двине образовалась московская партия, которой и удалось, бьіло, провести присоединение богатейшей новгородской колонии к Московскому великому княжеству. Но зто бьіло бьі такой катастрофой для Нов города, что в борьбе за захват Двиньї он напряг все свои сильї — и, в конце концов, вьіиграл войну. Двина и Заволочье остались пока за новгородцами — Москва отступила на время, твердо решив, однако, что отложенное еще не значит потерянное. Два раза после зтого двинские змигрантьі с московской ратью появлялись в Заво лочье — «на миру», «без вести», т. е. внезапно, без обьявления войньї, грабили, убивали и с полоном скрьівались во владениях ве ликого князя. Только замешательства на самом московском престо ле, при Василии Темном, положили конец зтой колониальной войне. Когда же в 1471 году Йван Васильевич пошел своим крестовьім походом на Новгород, особьій отряд московского войска бьіл отправлен на Двину, которой он и завладел без большого труда: новгородский летописец прямо обвиняет двинян в измене. Но в зто время не стоило слишком хлопотать о захвате одной из новгородских колоний — когда сама метрополия со всеми колониями гото вилась стать московской добьічей. А едва она такой стала, московские князья немедленно положили конец коммерческой самостоятельности Новгорода: в 1494 году, придравшись к ничтожному предлогу, Йван НІ закрьіл немецкий двор в Новгороде, арестовав при зтом 49 купцов и конфисковав товар на 96 тьіс. марок серебра (около полумиллиона золотих рублей на теперешние деньги). Зтим, разумеется, не прекратилась торговля с Западом: но ее центр перешел в Москву — московская буржуазия стала на место новго родской одновременно с тем, как Новгород окончательно и бесповоротно стал вотчиной московского князя. Симпатин московского общественного мнения к «благочестия делателю», великому князю Йвану Васильевичу, имели, как видим, очень материальное основание. Московский посад не мог не сочувствовать походу, которнй передавал торговую гегемонию над Русью в его руки. Но еще больше должньї били сочувство вать делу его непосредственнне руководители — московские бояре. Поскольку для московской буржуазии Новгород являлся тор говим соперником, обладателем лакомнх кусков, на которне зари лась она сама, — постольку для боярства богатая серебром область била завидним источником всякого рода поборов и пошлин: и не даром зти последние служили таким же яблоком раздора, как и Двина. Денежная зксплуатация Новгорода началась еще раньше, чем его колониальнне войньї с Москвой. Уже в 1384 году, после разгрома московского княжества Тохтамншем, Дмитрий Ивано144

вич попьітался перевалить на Новгород часть (бьіть может, большую) татарской контрибуции, обложив новгородцев так назьіваемьім «черньїм бором» — поголовной податью. На зтот раз новгородцам удалось уклониться от платежа, но в Москве не забьіли своей претензии, и два года спустя, оправившись от татарского разорения, москвичи пришли ратью под сймьій Новгород. Теперь Дмитрию Ивановичу удалось получить 8 тьіс. рублей. Зта контрибуция послужила исходньїм пунктом дальнейшей распри: новгородцьі рассматривали ее, как нечто зкстренное и исключительное, московское же правительство видело здесь прецедент, которьім и пользовалось все чаще и чаще. Черного бора требовали и Василий Дмитриевич, и Василий Васильевич — и под конец Нов город стал платить его даже, по-видимому, без лишних споров, особенно, если из Москвьі бора просили учтиво и вежливо. Но у московских князей аппетит рос вместе с едой. Когда, во время рас при Василия Васильевича с дядей Юрием и его сьіновьями, Василием Косьім и Шемякой, положение князя на Москве стало непрочно, — а перемена московского князя обозначала и перемену новгородского, ибо династия Калитьі, вслед за великим княжением владимирским, успела монополизировать в свою пользу и новгородский престол, — каждьій из временньїх государей спешил насладиться своим часом, и Василий Косой, просидев год в Новгоро де, просто-напросто «многопограбил, едучи по Мете, и по Бежецкому верху и по Заволочью». Но и будучи претендентом, каждьій из спорящих князей искал случай сорвать с богатого города кое-что себе, хотя бьі под тем предлогом, что Новгород, державший нейтралитет в зтих домашних московских распрях, принял к себе его соперников. На таком именно оснований Василий Васильевич добилея от новгородцев новой контрибуции в 8000 рублей, как и его дед, придравшись к тому, что новгородцьі приняли его врага, Шемяку. Нельзя не заметить, что сопротивление города зтим вьімогательствам становилось все более и более вяльїм: по мере того как московское княжество и Северо-Восточная Русь сливались в одно понятие, зкономически Новгород все более и более подпадал в двойную зависимость от московского великого князя. С одной стороньї, Новгород по-прежнему не мог обходиться без ни зового хлеба, и Москва всегда могла принудить его к повиновению голодовкой, а надеяться на то, что вьіручит кто-нибудь из других князей, не приходилось, потому что ни один из князей не смел теперь идти против Москвьі. С другой стороньї, «низ» бьіл нужен новгородскому купцу как рьінок сбьіта, а зтот «низ» пред ставляй теперь собою одно государство под главенством князя московского. Поссорившись с Москвой, теперь негде бьіло ни продавать, ни покупать. В Москве понимали зто и наступали на вечевьіе вольности все ближе и ближе не потому, что сознавали 145

теоретическую несовместимость веча с московскими порядками или хотя бьі интересовались зтой стороной дела, а потому, что вечевьіе порядки стесняли финансовую зксплуатацию страньї. Василию Темному удалось фактически упразднить суверенитет Нов города. После похода 1456 года, он лишний раз доказал воєнную слабость новгородской буржуазии, добился, чтобьі она отказалась от «вечевьіх грамот» — признала, другими словами, что городская община одна, без санкции великого князя, не может издавать законов. Грамотьі теперь имели силу только если к ним бьіла привешена печать великого князя. А практический смьісл зтого ограничения становится нам совершенно ясен, когда мьі узнаєм, что тем же договором 1456 года «черньїй бор» бьіл превращен в постоянную подать, и за великим князем бьіли закрепленьї судебньїе штрафи (раньше, по-видимому, утаивавшиеся, т. е. по большей части остававшиеся в новгородском кармане), «дари» от волостей и все по лишим по старине. Йван III принципиально немного мог сюда при бавить. Характерно, что после своего «крестового похода» в 1471 году он оставил всю новгородскую администрацию в прежнем виде. В договоре с ним Новгороду после зтой войньї — последнем договоре, которьій номинально сохранил еще вольньїй город, — бьіли оставленьї все стереотипньїе ограничения княжеской власти: и суда без посадника не судити, и волостей без него не раздаваТь, и держать волости мужами новгородскими. Все зто мало интересовало победителя — главное для него бьіло в том, чтобн «суда» (т. е. судних полілин) «у наместников не отнимати» — да «вирьі не таити», да чтобьі Новгород делился с ним, великим князем, нови ми штрафами, что ввела и «новгородская судная грамота»; да сверх того он взял контрибуции уже 15 тис. рублей (полтора миллиона). Главнмй предлог дальнейшей распри — перенесение апелляционного суда в Москву, вопреки правилу всех догово рові «новгородца на Низу не судити» — сводился тоже к финансовому вопросу, и новгородцм знали, что делали, когда предлагали Йвану Васильевичу, за возвращение к прежнему порядку, по 1000 рублей каждьіе 4 года. Но великий князь рассчитмвал, и, вероятно, бмл прав, что сохранение в московских руках самого права суда даст больше. Окончательнмй разгром города, вира зившийся в переводе в «Низовские земли» 7000 человек житьих людей, зажиточной новгородской буржуазии, отчасти отвечал интересам московских конкурентов зтой последней, отчасти имел в виду подсечь под корень всякое сопротивление финансовой зксплуатации. Район «кормлений» московского боярства, расширившись вдвоє географически, захватил теперь в свои пределм богатейшую область тогдашней России — и оно так широко использовало открмвшиеся перед ним возможности, что тридцать лет спустя после покорення, син «благочестия делателя», вели 146

кий князь Василий Иванович должен бьіл ограничить судебную власть своего наместника в Новгороде, опасаясь, что иначе земля вовсе опустеет. Государственньїй переворот, произведенньїй в Новгороде Йва ном III, бьіл одним из наиболее ярких моментов «собирательной» политики. За исключением борьбьі с Тверью, нигде более не играла такой роли открьітая сила. Но широкое применение отой последней, само по себе, еще не придало покоренню Новгорода исключительного характера. Йван Васильевич не для того ходил войной на Новгород, чтобьі упразднить новгородскую автономию: он упразднил ее только потому, что она м етала ему бьіть в Новгороде таким же государем, как на Москве, т. е. собирать доходьі таким же порядком, как и там. Он бьі, может бьіть, и вече оставил — после первой своей победьі, в 1471 году он его не тронул, — если бьі бьіла какая-нибудь надежда добиться от него «соблюдения прав» московского великого князя. Только сознание того, что вече всегда будет опорой антимосковской крамольї, зас тавило Йвана Васильевича в зтом пункте отступить от «стариньї», на которую он так любил ссьілаться, и, конечно, не из одного лицемерия. Как и все потомки Калитьі, он менее всего бьіл революционером. Боярский совет, после произведенной среди новгородского боярства чистки, казался более безобидньїм, — и он остался, мьі не знаєм, правда, надолго ли. В 1481 году договор с Ливонским орденом заключил, как бьі то ни бьіло, именно он, как бьівало и в старое время. Зтот консервативньїй характер московского завоевания нашел особенно яркое вьіражение в истории подчинения Москве Пскова. «Младший брат» Великого Новгорода, в силу своего исключительно благоприятного географического положення — близости к немецким колониям на восточном берегу Балтики, — зкономически скоро перерос свой стольньїй город. В начале XVI века во Пскове, только в одном «Застенье», т. е. части города, окруженной стена ми, без предместий, спиталось 6500 дворов. З то дает не менее 50 тьіс. населення только самого города, т. е. тьісяч 50— 60 жителей во всем Пскове, вместе с предместьями. Для средних веков зто бьіл громадньїй центр — больше него в зту зпоху бьіла одна Москва; Новгород, вероятно, — меньше. Уже за двести лет раньте Псков бьіл настолько велик, что новгородцьі не смогли удержать его на положений своего пригорода, и договором на Болотове (1348) отказались от права посьілать во Псков своего посадника и требовать псковичей к своєму суду. С тех пор Псковская земля стала самостоятельньїм княжеством, которое, однако же, очень скоро — с последних лет XIV века — начинает попадать в зависимость от московских великих князей. Зти последние и в зтом случае пред ставляли торговьіе интересьі Центральной России, для которьіх 147

нужно бьіло в каком-нибудь пункте нарушить новгородскую монополию торговли с Западом и создать Новгороду конкурента в лице его «младшего брата». С другой сторони, псковичи, политически слишком слабьіе, чтобьі исключительно собственньїми сила ми отстоять свою зкономическую независимость от своих немецких соседей, привикли ждать военной помощи от Москвьі. Новгород, в силу условий возникновения псковской автономии, бьіл скореє врагом, чем союзником, — да зто время (XIV— XV века) и в военном отношении бьіло далеко уже не то, что при Мстиславе Торопецком. Ослабление демократии дало в зтом случае самьіе невьігодньіе результатні Псков, более воєнний благодаря своєму пограничному положенню, сохранил и более демократическое устройство; «черньїе люди» в нем еще в самом конце XV века сохранили влияние на дела, и, что особенно характерно, вече, где участвовали зти «черньїе люди», назначало воєнних командиров городской рати1. Соответственно с зтим власть князя в Пскове бьіла еще бо лее ограничена, нежели в Новгороде, если только вообще можно говорить о княжеской власти в Псковской республике. «Псковский князь, — говорит только что упомянутьій нами исследователь, которого никак нельзя заподозрить в преувеличении псковского демократизма, — бьіл только главньїм слугою веча, исполнял разнообразньїе поручения последнего, совершал с псковичами похо ди на неприятеля, строил города, принимал участие даже в постройке церквей; но кроме судебной деятельности, служившей для него главньїм источником доходов, он не имел никакой определенной роли в общественньїх делах, ни в законодательстве, ни в уп равленим»2. Именно зто политическое ничтожество псковского князя и по зволило псковичам отнестись равнодушно к тому факту, что, ло мимо Пскова, князь стал присягать великому князю московскому, превратившись, юридически, в его наместника. Не все ли бьіло, в сущности, равно, в качестве чего зтот кормленщик псковской об щини ХОДИЛ в походи и строил церкви? Но последствия очень ско ро показали, что зта почти незаметная юридическая перемена бьіла симптомом очень серьезного изменения в фактическом положе ний города. Сначала князь только присягал Москве, а назначал его Псков. Потом стал и назначать великий князь; псковичи попробовали бьіло удержать за собой право смещения, но из Москви им 1Известньїй специалист по истории Пскова варшавский профессор Никитский («Внутренняя история Пскова») считал, наоборот, псковское устройство более аристократическим, чем новгородское, но доказательств зтому никаких не давал, а приводимьіе им факти рисовали совершенно противоположную картину. 2 Никитский, назв, соч., с. 120.

148

обьяснили, что зто значит «без чествовать» великого князя в лице его наместника, и предложили, в случае недовольства последним, жаловаться на него в Москву. Фактически князь перестал зависеть от веча, причем оно само, вероятно, не сумело бьі сказать, как зто случилось и когда началось. Утешением оставалась крайняя ограниченность прав зтого, теперь уже не «республиканского магистрата», а великокняжеского губернатора. Но едва Йван Васильевич справился с Новгородом, как он принялся за расширение привилегий и своего псковского агента. Расширение коснулось, само собой разумеется, финансовой области — псковский князь потребовал себе «наместничьей деньги» и увеличения судебньїх пошлин. Вече отказало, ссьілаясь на «псковскую пошлину». Йван Васильевич потребовал документальних доказательств зтой последней. Псковичи предьявили грамотьі, подписанньїе их прежними виборними князьями, но в Москве зтим грамотам не придали никакого значення: «То грамоти не великих князей, — сказали там псковским посланньїм, — и вьі бьі князю Ярославу (наместнику) освободили, чего он у вас ньіне просит». Тут впервьіе для Пскова вияснилось, какой дорогой ценой он купил покровительство московского великого князя: бьіло очевидно, чтоПсковская пошлина станет нарушаться всякий раз, как она не сойдется с пошлиной московской. Чтобьі не оставалось в зтом сомнений, великий князь прямо обьявил, что судов псковской области будет впредь твориться не только по Псковской старине, но и по его, великого князя, «засьільньїм грамотам»: рядом с вечевьім притвором и вьіше его стал «вьісочайший указ» московского го сударя. Совершенно незаметно псковичи из граждан превратились в подданньїх... При зтом и вече, и боярский совет, и вьіборньіе псковские судьи — все зто оставалось на своем месте: но перевес сильї бьіл настолько явно на стороне Москви, что сопротивляться Псков не решился. Городская масса вскольїхнулась только, когда из нового юридического порядка Москва сделала практический вьівод: до сих пор крестьянство Псковской облас ти, псковские смердьі, били, как и в Новгороде, подданньїми городской общини — платили в ее пользу подати и отправляли натуральньїе повинности. Из наших источников не совсем ясно, что именно послужило поводом к увеличению зтих податей и повинностей; бьіть может, вече надеялось переложить на сельское население те новьіе побори, которьіе П О ЯВИ Л И С Ь вместе с м о с к о в с к и м и порядками. Смердьі заволновались, и московский наместник оказался на их стороне. Апелляция к псковской «пошлине» дала точь-в-точь такие же результати, как и прежде: найденние в городском «ларе» (архиве) грамоти оказались, в глазах Москви, совершенно неубедительньїми. Псковичи бьіли так ошеломленьї зтим новим покушением на права городской общини, 149

что в первую минуту заподозрили подсаженного Москвою к ним князя в прямой подделке документов. Потом ярость веча обрушилась на посадников, одного из которьіх убили, а троих, бежавших, заочно приговорили к смертной казни — составили на них «мерт вую грамоту». Затем, несколько придя в себя, ревнители псковской стариньї сами, по-видимому, прибегли к фальсификации до кументов: каким-то попом при чрезвьічайно подозрительньїх обстоятельствах бьіла якобьі найдена грамота, уже бесспорно, по мнению псковичей, устанавливавшая права города на дань и труд смердов. Но Йван Васильевич решительно отказался слушать что бьі то ни бьіло: и Псков вьінужден бьіл не только уничтожить «мертвую грамоту» на трех провинившихся перед вечем посад ников, но и просить прощення у великого князя за то, что осмелился наказать непослушньїх смердов. Город оказался лишенньїм всяких финансовьіх прав на окружающую его страну — и все полномочия коллективного господина по отношению к псковским «волостям» перешли к московскому государю; смердьі стали теперь крепостньїми его, как раньше они бьіли крепостньїми вечевой общиньї. После всего зтого формальное упразднение псковской независимости бьіло только вопросом времени. Но Йван Васильевич не только не спешил с ним, а, напротив, готов бьіл, по-видимому, оттянуть зтот момент на неопределенньїй срок, создав из Пскова удел для своего старшего сьіна Василия, которому он сначала не хотел оставлять московского престола. Д о такой степени «собирателю» бьіла чужда идея єдиного национального государства. Защитниками зтой последней идеи неожиданно оказались сами псковичи, сообразившие, что отдельньїй князь обойдется им много дороже простого наместника, и потому упорно державшиеся теперь уже за московскую «пошлину». Когда Василий Иванович сделался великим князем, он зто и припомнил псковскому вечу, закончив, в то же время, финансовую ассимиляцию Пскова с остальньїми московскими владениями. «Лучшие» псковичи, из рядов, преимущественно, буржуазии — землевладельческая аристократия в Пскове далеко не бьіла так сильна, как в Новгороде — бьіли свезеньї в Центральную Россию, а на их место появилось триста купеческих семей из Москви и ее пригородов. Вместе с ними во Псков пришли и московские торговьіе порядки: тамга и, вероятно, другие торговьіе налоги и пошлинн. Раньше псковичи торговали у себя беспошлинно и добивались права беспошлинного торга даже на землях ливонского ордена — и то, и другое ставило их в привилегированное положение относительно московских купцов. Теперь и зта привилегия бьіла отобрана. Но финансово-зкономическим завоеванием Пскова (оно бьіло дополнено введением московской монетьі вместо туземной, псков150

ской) Василий Иванович и ограничился. И после него мьі встречасм в Пскове, как и в Новгороде, вьіборньїх судей, старост с целовальниками, присяжними. Мало того: может бьіть, по примеру бьівших вечевьіх общин, зти учреждения бьіли распространеньї в XVI веке на всеМосковское государство. Во всяком случае, взтом отношении не пришльїе москвичи вводили новьіе порядки, а наоборот: среди псковских судебньїх старост половина вибиралась из переведенних в Псков московских купцов. И зтим сохранением суда в руках буржуазии московское господство не шло вразрез с местньїми порядками, а закрепляло то, что самостоятельно складьівалось уже на местах: в Новгороде народ, как мьі знаєм, бьіл уже давно устранен от суда, а во Пскове развитие шло в том же направлений. Видеть тут какую-либо сознательную бережливость по отношению к местним особенностям, конечно, не приходится. Но отмечать зтот консерватизм московского завоевания нужно, чтобьі не впасть в очень распространенную ошибку, не представить себе «собирания Руси» образованием єдиного государства. Политическое единство «великорусской народности» мьі встречаем лишь в начале XVII века, под влиянием зкономических условий, много более поздних, чем уничтожение последних уделов. Московское государство XVII века бьіло результатом л и к в и дации феодальних о т н о ш є н и й в их более древней форме, а московские князья, до Василия Ивановича включительно, тем менее могли думать о такой ликвидации, что они сами бьіли типичньїми феодальними владельцами. Вся их забота сводилась к исправному получению доходов — и так же смотрела на дело вся их администрация. Наши Уставньїе грамоти начала XVI века — не что иное, как такса поборов такого же типа, как в любой боярской вотчине. Сравните грамоту, которой жалует своих «черних крестьян» великий князь Василий Иванович, с жалованной грамотой, какую дал Соловецкий монастьірь своим крестьянам1 — и ви не заметите разници. То, что впоследствии стало функцией полицейского государства, осуществляется самими жителями: «А дошцутся душегубца, и они его дадут наместником и их тиунам»; и дальше, через своих уполномоченних, «старосту и лучших людей», будут следить, что с пойманним будут делать волостель и его тиуни. Зти же последние, в свою очередь, смотрели только за тем, чтобьі в волости самосуда не било: «А самосуд то: кто поймает вора с поличним да отпустит прочь, о волостелю и его тиуну не явит, а его в том уличат»... Самосуд — попитка утаить судебньїе пошлини. «Управление» московского великого князя, как и «управление» его удельного предка, бьіло особой формой хозяйственной

1 Акти археологической и географической зкспедиции, т. 1, Nq 144 180,221.

151

деятельности — и только. Когда пришлось в широком масштабе организовать полицию безопасности, ее возложили «на души» местньїх жителей, а наместников и волостелей отставили по совершенной их к отому делу неспособности. И сами волости, собравшиеся в таком большом количестве в руках потомков Калитьі, даже территориально, продолжали сохранять свою прежнюю удельную физиономию. За вьщачу замуж дочери из одной великокняжеской волости в другую по-прежнему приходилось платить «вьіводную куницу». Границьі отой волости также оставались неприкосновенньїми — и управляли ею очень часто те же самьіе люди. Оболенское княжество еще в XVI веке бьіло все в руках князей Оболенских, давно ставших слугами московского князя. Великий князь ярославский и после аннексии Ярославля Москвою, в 1463 году, остался наместником великого князя московского — а после его смерти оту должность унаследовал его сьін. «В 1493 г., когда московский воєвода взял у Литви Вязьму, и князей Вяземских при вели в Москву, великий князь их пожаловал их же вотчиною Вязь мою и повелел им себе служити»1. Если к отому прибавить, что и раньше самостоятельность мелких удельньїх князей никогда не бьіла полной — внешние, дипломатические сношения, в особенности с Ордою, всегда составляли прерогативу великого князя; право напи нать войну и заключать мир самостоятельно тоже имел только он; татарскую дань собирал тоже он, и что он с нею делал, касалось только его, — то мьі поймем, что медиатизированньїй князь, пере став бьіть самостоятельньїм государем, мог и не заметать отого, продолжая давать жалованнне грамотьі «по старине, как давал дед и отец его», еще поколения два спустя после медиатизации. При бавим, что ему трудно бьіло би и растолковать, что он перестал бьіть государем, — да он и продолжал им бьіть, поскольку бьіл государем всякий землевладелец. Но если в практике Великого княжества московского не бьіло ничего, к чему могла бьі привязаться идея единой российской монархии, то бьіло налицо учреждение, в котором единство бьіло практически достигнуто, где, стало бьіть, бьіло место и для теории единодержавия. Раньше чем московский князь стал називать себя царем и великим князем всея Руси, давно уже бьіл митрополит всея Руси; церковное обьединение России на несколько столетий старше политического. М н видели, как отому обьединению помогала татарщина, своими ярльїками создававшая из Русской цер кви государство в государстве. Мьі видели также, как ускорялся зтот процесе финансовой организацией церкви — как единство митрополичьей казни приводило, само собою, к подавлению церковной автономии даже там, где для нее била почва. Роль церкви, 1Клю чевский. Боярская дума.— Изд. 3-є, с. 233—240. 152

как могучей организующей сильї, подмсчена давно, но недостаточно оценена даже на Западе: идеализм нигде не свил себе такого прочного гнезда, как в церковной исторни, по причинам вполне монятньїм. Зкономическое значение церковньїх учреждений обьіч110 виводилось из их религиозньїх функций — хотя сами средневековьіе церковньїе документи, в своей наивности, не умеют скрьіть, что дело происходило совсем наоборот. Ростовщичество древнерусских монастнрей, которое ми могли наблюдать уже в XII веке и которнм полна церковная полемическая литература вплоть до XVI века, никак, конечно, нельзя связать логической связью с теми чудотворними иконами и мощами, какие в тех монастирях хранииись. Первьіе крупнне землевладельцн современного типа, находимьіе нами в XV— XVI веках, били те же монастнри, первое применение принудительного крестьянского труда, предвосхищавшее будущий расцвет крепостного права, дают нам монастнрские йме ння; первнми крупними торговцями били опять-таки монастнри1. Употребляя красивое внражение историка боярской дум и, церковь «держала в руках нити народного труда» гораздо раньте, чем зтого достигли светские землевладельцн, и гораздо лучше их. Изучая аграрний кризис XVI века, ми увидим, как богатства и земли пльїли в руки церкви и упливали из рук боярства: борьба против церковного землевладения, а косвенно и вся «нестяжательская» полемика не имеют другого основания, кроме отой конкуренции светского и духовного помещика. Но зкономическая прогрессивность средневековой церкви вела к тому, что она и в политической области, и у нас, и на Западе, шла впереди светского феодального общества. Теорию общественного договора западноевропейский читатель XI века впервне узнал от богослова. У нас, в России, геория политического единодержавия, осмислившая и связавшая в одно стройное целое пеструю практику ощупью двигавшегося «собирания», тоже обязана своим возникновением всецело цер ковной литературе. Соотношение светской и церковной властей и необходимость первой для последней хорошо и с большой откровенностью резюмированн в одном нашем памятнике XVI века, которого с других сторон нам еще не раз придется касаться — так назнваемой «Беседе Валаамских чудотворцев». «Сотворил Бог благоверннх царей и великих князей и прочие власти на воздержание мира сего для спасения душ наших, — говорит «Беседа». — Если би не царская всегодная гроза, то по своей воле многие не стали би каяться 1 Вьіше уже говорилось о том, что в Киевской Руси торговля таким предметом первой необходимости, как соль, сосредоточивалась в руках Киево-Печерского монастиря; в московскую зпоху она била в руках Соловецкого монастиря, продававшего ежегодно до ста тисяч пудов соли.

153

никогда, и попов би не слушались, и даже прогнали бьі по лов». И в западной церковной литературе трудно найти лучшее вьіражение средневекового церковного взгляда на светское государство, как на руку церкви («плеща мирские»), обязанную силой подчинять церковной дисциплине тех, кто не слушался церк ви по доброй воле. Отсюда с неизбежной логикой витекало то, о чем наставлял еще в конце XIV столетия константинопольский патриарх Антоний москвичей, вздумавших било не поминать на ектеньях византийского императора, т. е. переставших за него молиться. «Невозможно християнам иметь церковь, но не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между собой, и невозможно отделить их друг от друга». Отношение между отими двумя неразрьівннми частими христианского мира византийской литературой давно било уподоблено тому, «какое существует между телом и духом». «Как жизнь человеческая идет правильно только в том случае, когда душа и тело на ходятся в гармонии между собой и тело следует разумньїм велениям души, — говорит «Зпанагога» патриарха Фотия, — так и в государственном организме благополучне подданних и правиль неє течение их жизни наступают тогда только, когда священство и императорство находятся в согласии». Из вежливости придворний богослов византийского императора не договаривает, кому принадлежит право восстановить согласие в случае спора, но вьіше им употребленное сравнение достаточно красноречиво. «Не от царей начальство священства приемлетея, но от священства на цар ство помазуютея», — более бесцеремонно разьяснял впоследствии зту истину царю Алексею патриарх Никон. Зти богословские понятия в Византийской империи давно ста ли почти — а отчасти даже и вполне — юридическими нормами. Фактическое соотношение сил на Востоке, где православию приходилось отстаивать своє существование от целой тучи єресей и в зтой борьбе поминутно звать на помощь «светскую руку», помешало развивать до конца аналогию души и тела: тело здесь било слишком нужно душе. Но нераздельность церкви и государства нашли себе в Византии другое вьіражение: нельзя било оставаться подцанньїм императора, перестав бить верньїм сином церкви. Толь ко православний християнин мог бьггь полноправним гражданином, и отлучение от церкви бьіло равносильно лишению всех прав состояния. Наоборот, принятие православия делало человека, хотел он зтого или не хотел и даже ведал он зто или не ведал, подданним императора. Принятие Владимиром християнства в X веке било немедленно истолковано в Константинополе как подчинение Руси Восточной империи. «Так назьіваемьіе русси, — писал тот же патриарх Фотий, — в настоящее время променяли зллинское и нечестивое учение, которое содержали прежде, на чистую и 154

неподдельную веру христианскую, с любовию поставив себя в чине поддапньїх и друзей (наших)...» Киевский князь получил огіределенное место в византийской придворной иерархии, став стольником императора, и последний в глазах не только своих нодданньїх, но и западньїх европейцев сделался «сюзереном Руси»: ему жаловались на неправомерньїе поступки русских властей, когда не могли найти на них управьі у туземного князя. Символом отой вассальной зависимости Руси от «царя» и служило поминовение его в ектеньи, на прекращение чего жаловался патриарх Антоний в цитированной нами вьіше грамоте. Реально, как мьі знаєм, удельная Русь зависела вовсе не от ото го царя, а от другого, от татарского хана. Но теория патриарха Фотия отнюдь не бьіла забьгга, а к последним годам XIV века, когда о ней напомнил патриарх Антоний, обстоятельства складьівались так, что являлась возможность использовать ее непосредственно в пользу московского великого князя. Сам византийский патри арх оговаривался, что царей, «которьіе бьіли єретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращенньїе догматьі», христиане могут и отвергать. По всей вероятности, он имел в виду настоящих еретиков в точном богословском значений отого сло ва. Но примитивньїй ум московских книжников, горделиво заяв лявших о себе, что они «оллинских борзостей не текли и риторских астрономии не читали, ни с мудрьіми философьі в беседе не бьівали», ставили понятие «ереси» гораздо шире. Всякий, кто в чем бьі то ни бьіло бьіл не согласен с Православной церковью, хотя бьі только в обрядах, бьіл єретик. А особенно зльїми єретиками бьіли «латиняне», т. е. католики: и тут уже, кроме примитивности древнерусского богословского мьішления, добрую долю ответственности несли на себе и учителя русских, греки. Крестив Русь в разгаре своей борьбьі с Западной церковью, и не без конкуренции с отой последней, византийское духовенство постаралось внушить своей новой пастве самое совершенное отвращение к «лати не», какое только можно вообразить, — и церковньїе поучения XI— XII веков ставят даже вопрос: можно ли єсть из одной посудьі с католиком, не осквернившись? Греки и не подозревали тогда, что им самим может когда-нибудь грозить опасность подпасть обвинению в «латинской ереси». Но когда в XIV— XV веках константипопольские императорьі, стесненньїе турками, обратились за помощью на Запад, и, между прочим, к Папе — от которого они жда ли организации крестового похода против турок, — поведение их стало представляться их русским «подданньїм» крайнє сомнительньім. Когда же на Флорентийском соборе (1439) царь и патриарх вьінужденьї бьіли, ради обещанной им военной помощи, подписать унию с Западной церковью, а пятнадцать лет спустя Царьград бьіл взят турками, смьісл отих явлений и их взаимная связь не 155

оставляли уже у русских книжников никаких сомнений. «Разумейте, дети, — писал в 1471 году митрополит московский Филипп в своей увещательной грамоте новгородцам, — царствующий град Константинополь и церкви Божии непоколебимо сто яли, пока благочестие в нем сияло, как солнце. А как оставил истину, да соединился царь и патриарх Иосиф с латиною, да подписали папе золота ради, так и скончал безгодно свой живот патриарх, и Царьград впал в руки поганьїх турок». Но помимо отого отрицательного вьівода, падение Константи нополя открьіло перед политической фантазией московских богословов положительньїе перспективи необьічайной широтьі и грандиозности. В самом деле, ежели центр вселенского православия изменил и перешел к латинам морально, за что и бьіл наказан физическим пленением со сторони агарян, то к кому же перешла роль отого центра? В Москве и м є л и основание думать, что за отим городом достаточно заслуг перед православной верой, чтобьі ей не показалось тяжко даже и наследство Константинополя. Неда ром же, когда митрополит Исидор явился из Флоренции обратно на свою московскую кафедру униатом, великий князь Василий Васильевич так онергически «поборол по божьей церкви и по за коне и по всем православном христианстве и по древнему благолепию», — и впавший в латинскую прелесть иерарх не.только «ничто же успе» на Москве, но, просидев малое время в подвале под Чудовим монастирем, должен бьіл украдкою и переодевшись бежать за границу обратно. За отот подвиг православний преемник Исидора, митрополит Нона, первьій поставленньїй собором русских ецископов, а не присланньїй из Константинополя, впервьіе применил к Василию Васильевичу титул, которого прежде удостаивались только византийские императори да татарские ханьї, назвав его «боговенчанньїм царем всея Руси». На место Константинополя естественно доджна бьіла стать Москва. «Сия убо вся благочестивая царствия, греческое и сербское, басанское и арбаназское Божием попущением безбожньїе турци поплениша и покориша под свою власть, — заключает современная «Повесть о разорении Царьграда безбожними агарянами», — наша же Руссийская земля, Божией милостью и молитвами Пречистьіе Богородицьі и всех святих чудотворцев, растет и младеет и возвьішается... Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бьіть». Со значением отой знаменитой теории о «Москве — третьем Риме» в истории русских религиозньїх представлений читатели познакомятся в другом месте. Но ее политические, точ неє, политико-литературньїе, — следствия бьіли не менее обширньі. Вьішивая далее по отой канве, фантазия русских книжников создала целий роман, в котором не без художественности откристаллизовалась идея преемства Московского царства от ви156

ілнтийского императорства. В зтой окончательной форме мьі и позьмем зту идею, не анализируя ее состава детально и не прос неживая постепенньїх зтапов ее развития: и та, и другая задача іюлее относятся к истории русской литературьі, чем к сюжету илстоящей главьі «Русской истории». В самом начале XVI века к киевскому митрополиту Спиридону, прозванному за свои сердитьій нрав «Сатаной», обратилея один п о знакомьій, «ищучи от него неких прежних лет от историкии». І»і,ївший киевский митрополит, — он проживал тогда не то на мокое, не то в заключении в Ферапонтовом Белозерском мона-стьірс, — бьіл уже очень стар, ему бьіл 91 год от роду. Просьбу тем не менее он исполнил и послал своєму любознательному знакомому исчто вроде конспекта Всемирной истории, необьічайно своеобразпого состава. Начинается изложение Спиридона, как водилось в те премена, с расселения сьіновей Ноевьіх по лицу только что просохіпсй от Всемирного потопаЗемли. Проследив судьбу Ноева потом імт а до единственного уцелевшего в его памяти египетского фарао на «Сеостра» (Сезостриса Великого, т. е. Рамзеса II), автор очень ногично переходит к Александру Македонскому, которьій, по обіцепринятой в ередние века легендарной его биографии, бьіл сьіном не македонского царя Филиппа, а египетского жреца Нектанеба. ( вязав таким путем греческого завоевателя Египта с туземной динае і ией, совершенно естественно бьіло перейти к греческим госуда рям последних веков перед Рождеством Христовьім — к Птолеме>ім. Но так как их бьіло много, по конспекту — 20, то автор и решил их «преминуть», спеша к самому интересному для него пункту рассказа. У последнего Птолемея бьіла дочь, «премудрая Клеопатра». «В то время Юлий, кесарь римский, послал своего іягя, стратига римского, именем Антония (в подлиннике «Онтопина») на Египет воинством». Но премудрая Клеопатра приняла свои мерьі, и Антоний, вместо того чтобьі воевать с египетской царицей, женилея на ней. Юлию, кесарю римскому, такой исход дсла не показалея удовлетворительньїм: поставил он брата своего, Августа, стратигом и «послал его со всею областию римскою на Онтонина». Антоний бьіл убит, а царица Клеопатра, когда ее со всем богатством египетским на корабле везли в Рим, уморила ссбя ядом. Вскоре после того, пока Август бьіл еще в Египте, восстали на ІОлия, кесаря римского, «ипатии» его, «Врутос, Помплие и Крас», п убили его мечом. Пришла об зтом весть к Августу стратигу; созвал он на совет вельмож и своих, римских, и туземньїх, егииетских, и поведал им о смерти Юлия Кесаря. И решили римляне и египтяне венчать на место Юлия Августа стратига венцом рим ского царства. Облекли они его в одежду царя Сезостриса, «первого царя Египта», в порфиру и виссон, и возложили на голову 157

ему митру Пора, царя индийского, которую принес Александр Ма кедонський из Индии, а на плечи «окрайницу» (бармьі) «царя Филикса, владущего вселенною», и, украсив Августа регалиями владьік всего мира, воскликнули великим гласом: «Радуйся, Августе, цесарю римский и вселенная!». Так обьясняет наш рассказ происхождение всемирной Римской империи, легшей в основу всемирного христианского царства средневековой политической литературьі. Сделавшись «цесарем Рима и всея вселенньїя», Август начал «ряд покладати на вселен ную»: поставил во главе различньїх областей мира своих братьев: Патрикия — царем Египту, Августалия — Александрии, а Пруса — на берегах Висльї реки, в городе, назьівавшемся Мамборок (Мариенбург); оттого и страна зта стала називаться Пруссией. Потомки Августова брата и царствовали здесь до четвертого колена. В зто время умер новгородский воєвода Гостомьісл. Перед смертью посоветовал он своим землякам послать в Прусскую зем лю и призвать князя от тамо сущих родов римского царя Авгу ста рода. Так и сделали новгородцьі: нашли они «некоего князя, именем Рюрика», «суща от рода римска царя Августа», и при звали его княжить в Новгород. С тех пор как поселился в Новгоро де сродник Августа, царя всей вселенной, Новгород стал нази ваться Великим. «А от великого князя Рюрика четвертое колено князь великий Владимир, просветивший Русскую землю святим крещением... а от него четвертое колено князь великий Владимир Всеволодович». Итак, династия, правившая Русью в начале XVI века, происходит не от безвестного варяжского конунга, а от самого царя всея вселенньїя, — государь московский Василий Иванович, дальний потомок Владимира Всеволодовича Мономаха, вотчин не только всей Русской земли, но и всего мира. Вот какой прямой вьівод следовал из той концепции Всемирной истории, какую сообщил своєму знакомому митрополит Спиридон. З т о право московского государя прямое, неотьемлемое; великий князь московский — законний наследник всемирного римского императора. Оно при знано било и самими императорами Восточного Рима, при Владимире Всеволодовиче, добровольно переславшими на Русь императорские инсигнии, в том числе и знаменитую шапку Мономаха, ставшую самим наглядним символом московской царской власти. Владимир Всеволодович, рассказнвает тот же митрополит Спиридон, собрал раз на совет своих князей и своих бояр, и стал к ним держать такую речь: «Вот, предки мои ходили и брали дань с Константинополя, нового Рима. А я их наследник: так не попи тать ли и мне там счастья? Какой мне совет дадите?» И сказали князья и бояре, и воєводи: «Сердце царево в руце Божией, а ми есмьі в твоей воле, государя нашего по Бозе». Тогда Владимир 158

о і правил своих воєвод походом на Фракию, и «поплениша ю донольно». Тогдашний византийский император, Константан Моно мах, воевал в зто время с персами и с латинами — бьіл, значит, в очень стесненном положений. Не в состоянии отразить русского пашествия, он решил склонить русского князя на мир. Снял он со своей шеи крест «от самого животворящего древа», снял свой царский венец, велел принести сердоликовую чашу, из которой пил на пирах Август, царь римский, и бармьі, которьіе императорьі носили на плечах, — и все зто отослал Владимиру Всеволодо вичу как законному наследнику своей власти: «Прими от нас, боголюбивьій и благоверньїй князь, сии честньїе дарьі от начаток ііечного твоего родства... на славу и честь, и венчание твоего воль ного и самодержавного царствия...» Посол императора, митропомит зфесский Неофит, и венчал Мономаха, как стали називать тсперь Владимира Всеволодовича, на царство всеми присланними регалиями. С тех пор и доньїне венчаются тем царским венцом иеликие князья владимирские. Внутренняя сила наследственного права государя московского бьіла, таким путем, в своє время закреплена при помощи внешнего обряд а. Нам нет надобности останавливаться долго на критике «историкии», написанной митрополитом Спиридоном. Что касается первой ее части, то всякому достаточно известно, что Август не бьіл вотчичем Римского государства и не мог поделить его между своими братьями, которьіх у него и не бьіло. Не мог он дать одно му из зтих несуществовавших братьев город Мариенбург, осноі ш н н ь і й в XIII веке немецкими рьіцарями. И самий рассказ о коро нований Августа в Египте коронами всего мира — такой же точно историко-политический роман, как и рассказ о происхождении Александра Македонского от египетского «волхва» Нектанеба. ( ’ловом, фантастичность зтой части Спиридонова повествования стоит вне всякого спора. Но еще не так давно (в кое-каких учебниках зто можно встретить и до сих пор) придавали некоторую, с оговорками, историческую цену второй части рассказа — о регалиях Мономаха. Однако же легендарность и зтого рассказа ясна как нельзя более. Ни одна подробность его не подходит к тому иремени и к тем лицам, о которьіх он говорит. Константан Моно мах умер, когда Владимиру Всеволодовичу бьіло всего два года. Он не мог воевать с персами, царство которьіх бьіло разрушено за сотни лет раньте арабами. Он не мог посилать на Русь зфесского митрополита Неофита, потому что такого митрополита не бьіло в Офесе ни в то время, ни раньше, ни позже. Археологические исследования доказали, что, шапка Мономаха не бьіла с самого нача ла царским венцом: отличительньїй признак царской короньї — полушарие с крестом наверху — приделан к ней впоследствии. ( начала зто бьіла не царская корона, а просто «золотая шапка», 159

под каковьім именем она и значится в завещаниях московских князей XIV века. Очевидно, не присутствие в великокняжеской казне зтой шапки напоминало московскому князю о его вселенском значений, а, напротив, потому, что он стал приобретать в своих глазах такое значение, ему понадобилась царская корона. То, что сейчас сказано о шапке Мономаха, вполне приложимо и ко всему рассказу: не потому стали считать московского царя наследником восточного, в глазах православних всемирного, императора, что какому-то досужему книжнику пришло в голову сочинить рассказанную вьіше легенду; легенда понадобилась потому, что «великий князь владимирский», потомок Рюрика и Владими ра Мономаха, стал фактически наследником того «православно го царства», представителем которого до сих пор бьіл восточньїй император. Рассказ, которьій мьі находим у митрополита Спиридона (вероятно, не бьівшего его автором, а пересказьівавшего с чужих слов), бистро получил чрезвьічайно широкое распространение. «Сказание о князьях Владимирских» еще не бьіло известно в 1480 году в московских официальньїх кругах: в посланий ростовского архиепископа Вассиана к Йвану III по поводу нашествия хана Ахмата в числе прародителей великого князя не поминается кесарь Август, а по поводу Владимира Мономаха говорится лишь о его битвах с половцами и ни слова о каких-либо сношениях с Византией. Лет 50 спустя и фантастическая родословная князей владимирских, и легенда о мономаховьіх регалиях бьіли принятьі официально, и Йван Грозний говорил о своем происхождении от Августа Кесаря, как о деле общеизвестном. Потомками римских императоров, по зтой генеалогии, били, конечно, все наличнне Рюрико.вичи, т. е. не только великий, но и все удельнне князья. Но православное царство могло иметь толь ко одного главу, — даже семья великого князя могла подняться над другими княжескими семьями только через него, а не сама по себе. Неопределенная зависимость слабого от сильного, лежавшая в основе княжеских договоров удельной пори, сменяется вполне определенним подданством удельного князя, как православного христианина, главе всемирного христианского царства. Само со бою разумеется, что зто новое понимание дела ни на йоту не мог ло изменить реального соотношения сил: национальнне короли Западной Европьі, французский или английский, могли сколько угодно на словах признавать свою зависимость от Западного императора, последний мог сколько угодно настаивать на том, чтоби его принимали в их столицах не как гостя, а как хозяина, последствия всех зтих притязаний и разговоров не шли дальше зтикета; на практике государь Священной Римской империи не только в Париже или Лондоне, а и у себя дома, в Германии, значил подчас 160

меньше, нежели король французский. Московский князь практически бьіл несравненно сильнеє всех удельньїх к концу XV века; наиболее крупньїе из некогда соперничавших с Москвою династий бьіли медиатизированьї, предварительно пройди стадию подручничества у своего московского старшего брата. Рязань находилась в таком положений уже с 1456 года: малолетний наследник княжества и проживал в Москве, а в его стольном городе сидели московские наместники. Повзрослев, рязанский княжич сам, в сущности, превратился в такого же наместника, а номинальная независимость при нем Рязани обьясняется, кажется, ближе всего тем, что он бьіл женат на сестре Йвана IIї и таким путем сделался членом московской княжеской семьи. Под опекой Москвьі в Ряза ни просидело еще два поколений потомков Олега Ивановича, — причем территория «независимого» княжества все сокращалась, так как вьіморочньїе рязанские удельї доставались прямо князю московскому. Возможно, что рязанские князья так мирно и перешли бьі в бояр великого князя, подобно ярославской династии, если бьі последний рязанский княжич, Йван Иванович, не запутался в какие-то подозрительньїе отношения с татарами, — что и бьіло ближайшим поводом к официальному «присоединению Рязани» в 1520 году. С Тверью дело кончилось еще раньте и решительнее: превращенньїй договором 1485 года в московского подручника, князь Михаил Борисович очень недолго вьітерпел в таком положений и, по традиции, обратился за помощью в Литву, к Казимиру. Но дело тверского князя имело настолько безнадежньій вид, что король Казимир не нашел для себя вьігодньїм ссориться из-за него с Москвой и отказал в своей помощи. А 12 сентября 1486 года Тверь бьіла взята московской ратью, и князь Михаил Борисович искал теперь у Казимира уже не поддержки, как политический противник Москви, а убежища, как змигрант. Но с падением Твери и Рязани никаких, имеющих политическое значение, уделов не осталось в Северо-Восточной Руси, вне пределов династии Калитьі. Только родньїе и двоюродньїе братья ве ликого князя бьіли теперь покрупнее обьічньїх феодальньїх владельцев, — но они бьіли, даже вместе, мельче его самого. По духовному завещанию Йвана III его старший сьін, Василий Ива нович, получил 66 городов с волостями, а все остальньїе четверо его сьіновей вместе — только ЗО. В каждую тисячу ордьінской дани Василий Иванович вносил 717 рублей, а все остальньїе его братья — 283. Даже при коалиции всех младших против старше го за последним оставался громадньїй перевес. Церковная теория бьіла весьма кстати, чтобьі осветить совершившийся акт. Удельньїй князь, писал одному из братьев Василия знаменитий волоколамский игумен Иосиф Санин, родоначальник «осифлянского» направлення московской публицистики, долж ен «от 6 Зак. 523

161

сердца воздавать любовь богодарованному царю нашему, воздающе ему должное покорение, и послушание, и благодарение, и работающе ему по всей воле его и повелению его, яко Господеви

работающе, а не человеком». Но наиболее неожиданньїе зффектьі давала теория в области отношений международньїх в настоящем смьісле — отношений московского государя к нерусским землям. Два факта, обьїкновенно украшающие собою главу об Иоанне III в школьньїх учебниках, — свержение татарского ига и брак московского великого князя с византийской княжной Софьей Палеолог, — непосредственно связаньї с рассматриваемьім нами циклом идей. Относительно последнего собьітия теперь не может бьіть сомнений, что тут не бьіло никакой, благоприятной для московского государя, случайности, что зто бьіл обдуманньїй шаг московской политики, — что Йван Васильевич специально искал себе именно такую невесту и посьілал особьіх агентов в Италию хлопотать об зтом браке. Нет надобности обьяснять, почему «царь всего православного христианства» не удовлетворялся теперь русскими княжнами и искал себе лучшей, по его мнению, партии. «Свержение татарского ига» в 1480 году бьіло, собственно, торжественной формальностью: уже почти сто лет Орда могла добиться повиновения от СевероВосточной Руси только путем повторньїх воєнних ЗК С П Є Д И Ц И Й , которьіе не всегда и удавались притом, как показьівал пример Мамая. Место монголов в авангарде тюркских племен давно заняли турки-османьї, центром внимания которьіх била Южная Европа, в первую очередь Балканский полуостров, тогда как русским еще не приходилось с ними соприкасаться непосредственно. В связи с передвижением театра тюркского наступления к югу и среди обломков бьівшейОрдьі Чингисхана и Батьія вьідвинулись на первое место крьімские татари, — впоследствии верньїе союзники и вассальї турецкого султана. Но их набеги грозили, главньїм образом, Юго-Западной, Литовско-Польской Руси, а для московского вели кого князя, именно в силу зтого, крьімский хан часто являлся союз ником. Так бьіло и в 1480 году, когда нашествие хана Большой Орди, Амата, всеми признаками напоминало простой разбойничий набег, а отнюдь но завоевательние походи Чингиза или Тамерлана. Тем не менее, как известно, и в отражении зтого набега Йван Васильевич отнюдь не обнаружил большой смелости — и решимость ликвидировать начисто свои отношения к Орде пришла к нему только под настойчивьім влиянием церкви. Участие в зтом деле єпископа Вассиана бьіло совсем не случайно — и аргументация Вассиана прямо отправлялась от нових п о л и т и ч є с к и х поня тий, возникших в X V веке. «Какой пророк пророчествовал или какой апостол или святитель научил тебя, великого русских стран христианского царя, повиноваться сему богостудному и сквер

ів 2

иеному, самозванному царю , хану Ахмату», — писал Вассиан Йвану III. Бьіло время, когда церковь не гнушалась признавать владьїку Золотой Ордьі «царем» по преимуществу, но зто время дав но прошло... «Великий русских стран христианский царь» не только не мог бьіть в подчинении у какого-то татарского хана, но и дружбою своєю мог удостоить не всякого. Во всей Европе бьіл ему только один ровня — «кесарь римский», император Западной империи. Но практически московскому правительству чаще приходилось иметь дело не с ним, а с государями польскими и шведскими. А как раз в XVI веке, на другой день, можно сказать, после того как Москва стала «Третьим Римом», а московский царь - преемником «кесарей ромзйских», шведский и польской троньї оказались «плохо занятьіми», с точки зрения царского местничества: государи на них бьіли вьіборньїе, не могшие похвастаться своей генеалогией. З то бьіло бесконечньїм источником самодовольства для московских государей и их дипломатов. Грозний писал шведскому королю Иоанну Вазе: «И тьі скажи, отец твой, Густав, чей сьін, и как деда твоего звали, и с которьіми государи бьіл в братстве, и Которого тьі роду государского?» А бояре говорили шведским по слам «в рассуд, а не в укор» про их, послов, государя: «которого он роду и как животиною торговая и в свейскую землю пришел: то недавно ся деяло и всем ведомо». В 1578 году послам польского короля Стефана Батория, ранее бьівшего воєводою седмиградским, бьіло сказано, что великому государю с королем Стефаном бьіть в братстве негоже, потому что его государство началось от Августа, кесаря Римского, и от Пруса, Августова брата: что польские короли Сигизмунд и Сигизмунд Август (из династии Ягеллонов) бьіли славньїе великие государи, наїии братья, по всей вселенной ведомьі, а что «Седмиградского государства нигде есмя не сльїхали». Позднее Грозний обьяснял, что так и не узнал родства Батория, «какова он роду человек и которьіх государей племя» и что потому, «берегучи своего царства чести», он допрашивал его послов, «какого родства государь их, Стефан король? чтобьі нагиему царству в том укоризньї не бьіло, что которьій не наш брат , да нам братом учиниться». А так как Грозний сльїшал про Батория, в «каковой он низости бьіл до сего времени», то московскому государю бьіло короля «для его родственньїе Н И ЗО С ГИ братом писати не пригоже». Итак, новая теория вела, прежде всего, к внешнему, так сказать, гсографическому расширению власти великого князя московского: она помогала ему обосновать свои притязания в той области, где старая удельная традиция не давала ему твердой почвьі, - как зто бьіло в о т н о ш є н и и к удельньїм князьям и к Новгороду; зта же тео рия сразу дала определенньїй тон и дипломатическим сношениям 163

с иноземньїми государями, тон очень повьішенньїй, как мьі сейчас видели; она, наконец, поскольку речь шла об отношениях к тата рам, помогла московскому князю сознать себ я самодержцем — в тогдашнем смьісле отого слова: как известно, тогда под «самодержавием» разумелась не абсолютная власть царя внутри государства, а его независимость извне, от соседей, — «самодержцу» противополагался не государь с ограниченной властью, а вассал. Насколько теория оправдьівала самодержавне в нашем смьісле отого слова, т. е. абсолютизм? Обьїкновенно отвечают на отот вопрос очень категорически: новая теория освящала самьіе широкие притязания, какие только мог заявить московский государь. Она провозгласйла его наместником Бога на земле, даже земньїм Богом (Иосиф Волоколамский писал о государях: «Бози есте и наридає тесь»), а неповиновение ему — не только преступлением перед человеческими законами, но и тяжким грехом перед Богом, изменить царю — значит погубить свою душу, так обьяснял Грозньїй оту теорию Курбскому. Соглашаясь в отом случае с Грозним, исследователи несколько неосторожно подчиняются такому толкованию теории, какое давали заинтересованньїе в деле лица. Присмотревшись к ней ближе и отрешившись от условно-официального ее понимания, мьі найдем, что она далеко не оправдьівала той форми абсолютизма, какую пьітался осуществить Грозньїй. В своих непосредственньїх виводах она не расширяла, а ограничивала патриархальний деспотизм. По крайней мере, в одном пункте она представляется нам даже революционной, и ею действительно пользовались для оправдання революций. Прежде всего царь православного христианства должен бить, конечно, православним. Патриарх Антоний, из грамоти которого московские великие князья, по-видимому, многому научились, прямо оправднвает неповиновение царю, впавшему в єресь. Иосиф Волоколамский — зтот, по общему мнению, основатель московского самодержавия — тоже ставит вопрос: обязан ли православ ний христианин повиноваться неправославному царю? — и отвечает на него отрицательно, потому что Бога больше следует опу шаться, нежели людей. Под пером Иосифа зти рассуждения носят еще довольно невинний академический характер: самий большой практический результат, на которнй они метили, мог состоять разве в том, чтобьі попугать несколько Йвана Васильевича, иногда слишком равнодушного к вероисповедннм вопросам, как ду мало тогдашнее духовенство. Политические враги московского великого князя еще не усвоили себе тогда новой теории или не успели ею воспользоваться. Полвека спустя дело изменилось, значительно для него к худшему. При внуке Йвана III боярская оппозиция в лице Курбского очень ловко пользовалась аргументацией, освященной авторитетом Иосифа Волоколамского. Обви164

пение, которое бросил Грозному Курбский, обвинение в «небьітной ереси» — в отрицании Страшного суда и мздовоздаяния грешникам — в XVI веке бьіло далеко не риторической фразой, какой оно кажется нам теперь. В нем бьіло вполне реальное содержание: отрицание воскресения мертвьіх и Страшного суда составляло одну из заметньїх частей того богомильского толка, которьій вскрьіиался на Руси не раз на протяжении двух столетий под именем стригольничества и жидовства. Недаром Грозньїй так старательно опровергал ото обвинение, старавсь оборотить его на противни ка, не один раз. повторяв, что он-то, Йван, верует Страшному Спасову судищу и не причастен к «манихейской» (т.е. богомильской) среси, а вот верует ли Курбский, — сомнительно. Аргумент Курбского для того времени бьіл очень силен и, употребляя его собственное вьіражение, «зело кусателен». Обострение борьбьі все больше и больше расширяло применение отого аргумента. От Смутного времени до нас дошел один весьма любопьітньїй памфлет, обьїкновенно приписьіваемьій Авраамию Палицьіну, едва ли справедливо, как увидим впоследствии. Автор отого памфлета — ярьій сторонник Романовьіх: их ссьілку при Годунове он считает одним из главньїх грехов, навлекших сму ту на Русскую землю. Симпатин к Романовьім сами собою обусловливают антипатию автора к Годунову. В наше время антипатия вьіразилась бьі, вероятно, в отрицании всяких заслуг Годунова перед Россией — в очернении всей его политики: но, к немалому нашему удивлению, публицист Смутного времени не думает отрицать политических заслуг Бориса. Только в его глазах вовсе не они имеют решающее значение: все его заботьі о материальном благосостоянии его подданньїх ничего не стоят, потому что Бо рис плохо заботился об их душах и мог своей политикой даже повредить душевному спасению русского народа. Во-первьіх, Бо рис почитал иноязьічников — немцев — паче «священноначальствующих» и даже дочь свою хотел вьщать за немца; потакал «ере си армянской и латинской» и принимал у себя людей, зараженньіх такими єресями. Для всего отого, однако, автор находит еще оправдание в богословском невежестве Бориса — в том, что он «писанню божественному не навьік». Но вот чего нельзя уже бьіло оправдать и отсутствием богословского образования: во время голода Борис приказал употреблять на просфорьі для евхаристии ржаную муку вместо пшеничной; ото до чрезвьічайности возмущает нашего автора: «Не гордости ли ее исполнено и нерадения о Боге?», — с негодованием спрашивает он и не прочь обьяснить бедственньїй конец Бориса отим «нерадением о Боге». Борис бьіл первьім русским царем, которому пришлось бороть ся с революцией. Революция ота — восстание Лжедмитрия — бьита подготовлена боярами: так говорил во всеусльїшание сам царь 165

Борис, и современники, подтверждая его слова, в числе бояр назьівают сторонников изгнанной семьи Романовьіх и их самих1. Мнения, которьіе мьі находим в памфлете псевдо-Палицьіна, очень может бьіть, имеют не одно литературное значение: весьма вероятно, что боярский кружок, свергнувший Бориса, оправдьівал свои действия и перед самим собою, и перед другими, между прочим, сочувствием Годунова к иноверцам и его не совсем тактич ними распоряжениями касательно церковной обрядности. Так уже не только прямая єресь, но и мелочньїе уклонения царя от православия могли обратиться в сильное оружие против него в руках оппозиции. Сменивший Годунова Лжедмитрий оказался крепче на пре столе, нежели зтого ожидали вьідвинувшие его бояре: пришлось свергать и Лжедмитрия. Во главе заговора стал Василий Иванович Шуйский, тотчас после переворота и избранньїй в цари. Чувствуя потребность оправдаться и оправдать все совершившееся, новьій царь разослал по всей России грамотьі, где убийство Димитрия обьяснялось, прежде всего, его проектами Унии с Римской церковью: что он «многое христианство широкого московского государства своим злохитрством в веру латинскую приве сти и укрепить» хотел. За зто как єретик он бьіл убит благочести вими людьми, с Василием Шуйским впереди других. Чтобьі правильно оценить учение Иосифа Волоколамского об обязательном православии царя, нужно прочесть зти грамоти Шуйского: переворот 17 мая 1606 года бнл прямим приложением зтого уче ння к практике. Понятно, почему сам благочестия делатель, царь Василий Иванович, спешил прежде всего поставить вне спо ра своє православне: едва он вступил на престол, как на Руси уже появился новий угодник — открнлись мощи царевича Д и митрия. С зтой сторони трудно било подкопаться под Шуйского: его врагам оставалось только более слабое, менее зффектное обвинение, но для постановки царской власти по новой теории тоже очень характерное. Не находя данньїх обвинить царя Василия в неправославии, враги ставили ему на счет отступления от аскетической морали, его, будто би, пьянство и разврат. «Всячествованием неистовен», писали о нем публицистн враждебного лагеря: за его грехи кровь христианская льется. Обвинение не било новостью, придуманной специально для Шуйского: ми находим его уже у Курбского в применении к царю Йвану. В первом посланий «беглого боярина» приведен длинннй список грехов Грозного: в числе их не последнее по значенню место занимают «Афродитские дела». Времяпрепровождение Йвана Васильевича напомнило 1 Подробнее об зтом см. в главе о Смутном времени. 166

князю Курбскому классические Сатурналии — «Кройовьі жерт»ьі». Царь Йван не оставался равнодушен к обвинению и, не отрицая факта, пьітался оправдать себя тем, что он запил, что назьівается, с горя — после смерти женьї, будто би отравленной друзьями Курбского. «Только бьі вьі не отняли у меня юницьі моея, то не бьіло бьі и Кроновьіх жертв», — пишет он в своем ответе. В другом месте он подбадривает себя примерами угодников Божиих, которьіе сначала много грешили, но потом покаялись — и прежние грехи не помешали им угодить Богу. Как бьі то ни бьіло, самого иринципа, в силу которого христианский царь должен бьіть образцом христианской нравственности для своих подданньїх, Гроз ний не думает отрицать. В самом деле, может ли спасать души гот, чья душа сама не заслуживает спасения? А что на православпом царе лежала обязанность руководить подданними на пути ко спасению — зто бьіл один из кардинальних пунктов теории. «Всемилостивьій Боже... устроил мя земли сей православной царя и пастиря, вождя и правителя еже правити люди его в православии иепоколебимом бьіти... — писал Грозний. — Тщуся с усердием люди на истину и на свет наставити, да познают Бога истинного и от Бога данного им государя...» Но решить вопрос, кто непоколебим в православии, кто нет, могла только церковь. Создавая великого князя московского, царя іісего православного христианства, она, как видим, вовсе не дума>іа создать себе господина. Ей нужньї бьіли «плеща мирские», и мождям церковно-политического движения XV века в голову не приходило, что созданньїй церковью на потребу себе аппарат мо жет когда-нибудь бьіть обращен против нее.

(УШУ)=(У)іе(У)l

Ш В Ш Ш ІШ

Глава VI

Грозний Аграрний переворот первой половини XVI века Социальная основа опричниньї; мнения об зтом современников и историков ф Московское государство в начале зпохи Грозного; феодальньїе традиции; «право отьезда» ф Зкономический переворот; денеж ное хозя й ст во; разруш ение феодальной вот чини как зкономического целого; появление землевладельца на рьшке Ф Городские центри; Москва XVI века; мелкие городи; роль буржуазии ф Буржуазние отношения в деревне; торговля предметами первой необходимости ф Торговие обороти монастирей; торговая роль духовенства; протопоп Сильвестр Ф Сельско-хозяйственное предпринимательство; помещики и ринок; денежний и хлебний оброк Ф Барская запашКа; «холопи-страдники»; погоня за землей; централизация хозяйства; крестьянская барщина; вольнонаемние рабочие ф Относительное значение совершившейся перемени для крупного и среднего землевладения ф Опричнина шла по линии зкономического развития

Первьій, по времени, историк царя Йвана Васильевича, писав ший в то время, когда грозньш царь еще сидел на московском пре столе, князь Курбский, обьясняя, почему Йван губил «всеродне» русских «княжат», приводит такой мотив: «Понеже отчиньї имели великие; мню, негли (вероятно) из того их погубил». Литературньій противник Йвана Васильевича не отличался ни писательским талантом, ни особенно глубоким пониманием происходившего вокруг него. Поминая об «отчинах», как поводе для истребления его родичей, Курбский, может бьіть, имел в виду очень узкую практическую цель — пугнуть польско-литовскую аристократию, которая в те дни, когда писалась «История князя великого московского», недалека бьіла от мьісли посадить Йвана и на польский престол. Но практические люди, именно потому, что они лишеньї широкого кругозора, ближайшие причини явлений часто замечают лучше, нежели те, кто смотрит на вещи через очки идеалистической теории. Курбскому пришлось долго ждать, пока бьіли оцененьї его мимоходом брошенньїе замечания о причинах «тиран ства» Грозного. Только в 70-х годах прошлого века покойньїй 168

петербургский профессор Жданов стал решительно на ту точку зрения, что в споре из-за земли следует искать ключ ко всей трагедии опричниньї1. А в промежутке каких только обьяснений не приве лось испьітать на себе задним числом царю Йвану — от самьіх возвьішенньїх по методу философии Гегеля, делавших московского самодержца орудием всемирного духа в его. разрушительно-творческой работе, до самих реалистических, утверждавших, что будь в России XVI века сумасшедшие дома и найди Йван Васильевич себе место в одном из них, никакой трагедии и вовсе не бьіло бьі2. Сейчас аграрная подкладка опричниньї составляет, можно ска зать, общее место — оригинальностью бьіло бьі не отстаивать взглядьі историка XVI века, а спорить с ним. «Опричнина бьіла первою попьіткою разрешить одно из противоречий московского государственного строя, — говорит один из осторожнейших в своих виводах русских историков профессор Платонов, — она сокругиила землевладение знати в том его виде, как оно существовало из старини». Все гипотезн относительно личности Гроз ного отходят на третий план перед зтим простим житейским фак том, подмеченннм современниками триста лет назад. Но и простой житейский факт нуждается в обьяснении не менее, чем самое сложное и романтическое душевное состояние. Почему Грозному понадобились вотчини его бояр, когда и у него самого зтих вотчин било достаточно, когда его отец и дед, достраивая Московское государство, уживались с владельцами зтих вотчин довольно мир но и, во всяком случае, до «всеродного» губительства зтих владельцев не доходили? Опричнина била лишь кульминационним пунктом длинного социально-политического процесса, которнй начался задолго до Грозного, кончился не скоро после его смерти, и своей неотвратимой стихийностью делает особенно праздними всякне домисли насчет «характеров» и «душевних состояний». Йван Грозний, Федор Иванович и Борис Годунов представляют собою, психологически, три совершенно различннх типа: истеричного самодура, помнящего только о своем «я» и не желающего ничего знать помимо зтого драгоценного «я», никаких политических принципов и никаких общественннх обязанностей, безвольной игрушки в чужих руках, зтого «я» как будто вовсе лишенной — и, может бить, единственного государственного человека Московской Руси, всю свою жизнь подчинившего известной политической задаче и погибшего от того, что он не смог ее разрешить. Но пребнвание на верхушке государственного зда1См. его работу о «сочинениях Йвана Грозного». — Соч., т. 1, СПб., 1904. 2 См. книгу проф. Ковалевского «Душевное состояние Йвана Грозно го» (Харьков, 1883) и статью г. Глаголева (Русский архив, 1902).

169

ния зтих трех совершенно различннх персонажей никак не отразилось на том, что внутри зтого здания делалось. Политика опричниньї красною нитью проходит через все три царствования, от 60-х годов XVI века вплоть до Смутьі, имея минути ослабле ння и напряжения, но вне всякой связи с чьей-либо личной волей. В 40-х годах XVI столетия приближение катастрофи уже настолько определенно чувствовалось, что программа опричнини могла бить дана за двадцать лет вперед человеком, которнй сам, бить может, и не дожил до того, чтобн видеть опричнину своими глазами. А в 40-х годах «добродетельная» зпоха царствования Гроз ного, которую Карамзин противопоставлял зпохе его тиранства, била еще впереди. Еще Йван не успел стать ни добрим, ни злим, а уж ему пророчили, что если он «не великою грозою народ угрозит, то и правди в землю не введет». Прозвище носилось в воздухе раньте тех дел, которне долж ни закрепить за царем зто прозвище в истории. Вступая на престол в 1533 году — трех лет от роду, — Йван Васильевич у наследовал от своих отца и деда московскую вотчину в том феодальном ее виде, которнй подробно охарактеризован нами вьіше. Московский великий князь бьіл сюзереном бесчисленного количества крупних и мелких землевладельцев, «державших» от него свои земли — кто в качестве перешедшего на московскую служ-_ бу удельного князя, кто в качестве мелкого вассала, «сина боярского», может бить, вчера еще только поверстанного в московскую службу из боярских «послужильцев», если не холопов. Разница между отими двумя полюсами московского вассалитета количественно била огромная, качественно же они оба принадлежали к одной категории: теоретически оба они подрядились служить своє му сюзерену на известньїх условиях, и с устранением зтих условий кончалась их обязанность служить. Теоретически: на практике соблюдение прав служилого человека всецело зависело от доброй воли, от сили и уменья того, кому он служил. Знаменитое «право отьезда» слуг вольних, о котором можно столько прочесть в ста рих «Курсах Русской истории», или никогда не существовало, или существовало в своем традиционном виде вплоть до Грозного — тот или иной ответ на зтот вопрос будетзависеть от того, будем ли ми рассматривать зто право вне связи с «силой» или нет. Сильний князь никогда не стеснялся казнить слабого отьездчика. В 1379 году правительство Димитрия Ивановича казнило боярина Вельяминова, отьехавшего с московской служби на тверскую; в то же время тверские и рязанские бояре свободно переходили на московскую службу — московский князь бьіл сильнеє, и с ним их прежние сю зерени не могли тягаться. А на словах право служилого человека вибирать, кому он будет служить, признавалось еще и в 1537-м, и даже в 1553 году. В летописи (1537) рассказнвается, что князь 170

Андрей Иванович Старицкий, дядя великого князя, незадолго перед гем целовавший крест на том, что ему «людей от великого князя не отзьівати», стал рассьілать грамотьі новгородским помещикам и в них писал: «Князь великий мал, а держат государство бояре, и вам у кого служить? Приезжайте служить ко мне, а я вас рад жаловать». Державшие тогда государство бояре тех помещиков, которьіе польстились на «жалованье» князя Старицкого, велели бить кнутом и вешать «по новгородской дороге не вместе и до Новагорода». А в 1553 году зти самьіе бояре, во время смертельной, как всем казалось тогда, болезни Йвана, рассуждали: «как служить малому мимо старого» — ребенку-сьіну великого князя мимо взрослого потомка Йвана III, князя Владимира Андреевича Старицкого, сьіна того, что соблазнял новгородских помещиков на их гибель. И боя рам казалось возможньїм променять малолетнего сюзерена на его взрослого соперника. Но такие случаи представлялись все реже и реже: московский князь фактически уже не имел при Грозном друго го постоянного конкурента, кроме великого князя Литовского, а тот бьіл католик, и переход на службу от царя всего православного христианства к «латинскому» государю, как бьі он ни бьіл бесспорен, с точки зрения феодального права, с точки зрения господствовавшей церковной теории, бьіл, не менее бесспорно, невозможен для члена Православной церкви. Те, кто к зтому прибегали, как Курбский, подвергали спасенне своей души огромному риску в глазах не только одного Йвана Васильевича, а, вероятно, и большей части самого московского боярства. Внутри морально допустимих пределов переходить бьіло не к кому: «право отьезда» вьімирало не потому, чтобьі его кто-нибудь отменил, а потому, что применять его на практике стало негде. Путем чисто количественного нарастания вотчина Калитьі упраздняла очень существенную сторону фео дальних о т н о ш є н и й . Форма надолго пережила содержание. На бумаге еще помещикХУІІ века «договаривался» с правительством насчет условий своей жизни. «Бьіти ему на обьішном коне, а с государственньїм жалованием будет на добром коне», записьівалось в «десятне» о том или другом служилом человеке. Размерами вознаграждения — одна ли земля или земля и, кроме того, денежное жалованье — определялось качество служби. Сторони как будто и здесь еще торговались: но зто бьіл ш т ь обряд торга. На деле помеищкне смел отказаться от той служби, какую ему предлагали, ибо в XVII веке даже и на минуту не могло появиться иного сюзерена, к которому можно бьіло бьі «отьехать», кроме царя и великого князя московского. Ограничивалось ли зто вьіветривание старорусского феодализма юридическими отношениями? Уже с первого взгляда такое изменение юридической надстройки при старом зкономическом базисе являлось бьі непонятньїм. Независимое положение вассала по 171

отношснию к сюзерену бьіло политическим зквивалентом зкономической независимости вотчиньї зтого вассала от окружающего мира. Сидя в своей усадьбе, землевладелец лишь изредка, лишь, так сказать, в торжественньїе моментьі своей жизни входил в непосредственньїе отношения с зтим миром. В будничной жизни он имел все нужное у себя дома. Происхождение классической гордости средневекового рьіцаря бьіло, как видим, весьма прозаическое. В XVI веке в России — для Запада зто бьіли XII—XIV века, смотря по стране — цельїй ряд признаков показьівает нам, что зта зкономическая независимость феодальной вотчиньї уж не так велика, как веком-двумя ранее, наиболее заметньїм из зтих признаков является стремление феодального землевладельца получать свой доход в денежной форме. Мьі помним, что крестьянский оброк в древнерусской вотчине уплачивался обьічно продуктами: хлебом, льном, бараниной, сьіром, яйцами и т. д. Если мьі возьмем новгородские писцовьіе книги, которьіе заключают в себе данньїе за несколько последовательньїх периодов, то мьі увидим, что из всего зтого устойчиво держится только хлебньїй оброк, тогда как сьір, яйца и баранина к середине XVI века отчасти, а к концу его без исключения заменяются деньгами1. Причиньї симпатии землевладельца к хлебу и антипатии к баранине мьі скоро увидим; пока же заме там, что замеченньїй нами факт отнюдь не бьіл местной, новгородской особенностью. «В 1567— 1568 гг. в костромских дворцовьіх селах Дьібине и Сретенском с деревнями платили оброк посопньїм хлебом (рожью в зерне), а мелкий доход уже весь переведен на деньги. В 1592— 1593 гг. в костромских вотчинах Троицкого-Сергиева монастьіря вьіти, с которьіх не отбьівалось изделье (барщина), все обложеньї бьіли денежньїм оброком. От 90-х годов до нас дошел ряд описаний вотчин Троицкого-Сергиева монастьіря в разньїх уездах московского центра, и чрезвьічайно характерно, что везде оброк монастьірю платится деньгами: об зтом свидетельствуют писцовьіе книги уездов Московского, Дмитровского, Ярославского, Ростовского, Углицкого, Пошехонского, Солегалицкого. Из зтих уездов о Пошехонском имеем известие, что там еще в 50-х годах оброк собирали посопньїм хлебом: так бьіло в вотчине кн. П. А. Ухтомского в 1558— 1559 гг., причем мелкий доход уже превращен в денежную форму. То же самое можно наблюдать в дворцовом селе Борисовском, Владимирского уезда, в 1585 году: мелкий доход здесь платился день гами, а оброк посопньїм хлебом»2. Великий князь и его наместники 1 Рожков Н Сельское хозяйство Московской Руси в XVI веке.— М., 1899, с. 235 идр. 2 Ibid., с. 238— 239. Ссьілки на соответствующие архивньїе докумен ти там же.

172

не составляли в данном случае исключения в ряду других вотчинников, — и у них мьі можем проследить зтот денежньїй аппетит до значительно более ранней зпохи. Первая уставная грамота, переводящая натуральніше повинности населення в денежньїе (Белозерская), относится к 1488 году. В ней перечисленьї как наместничьи «кормьі», так и судебньїе штрафьі в их первоначальном виде, в форме продуктов, но сейчас же идет и их замена: «за полоть мяса 2 алтьіна... за боран — 8 денег» и т. д. Введение денежньїх податей бьіло поводом для появлення большей части дошедших до нас ус тавних грамот начала XVI века — крестьянам Артемоновского ста на 1506 года, бобровникам Каменского стана 1509 года, Онежского 1536 года, Андреевского села 1544 года и т. д .1Административньїе заботьі московского правительства имели, таким образом, вполне реальное, чисто зкономическое основание. И большие и мальїе вотчинники стремились получать свои дохо ди не в прежней, неуклюжей форме непосредственно потребляемьіх продуктов. Им понадобилась форма более гибкая. Но зта но вая, более гибкая, форма дохода — денежная — бьіла бьі бессмьісл и ц є й при том хозяйственном строе, в рамках которого сложилась феодальная вотчина. Там и деньги нужньї бьіли тоже в «торжественньіх случаях» удельному князю, например, когда он собирался отправлять в Орду дань, и ему, и его подданньїм, когда они покупали заморское сукно, заморское вино или заморские фрукти. Ежедневньіе, будничньїе потребности удовлетворялись своими, домашними средствами — деньги для зтой цели не бьіли нужньї. А раз день ги нужньї бьіли лишь изредка, не бьіло и поводов стремиться к тому, чтобьі свои доходи получать в денежной форме. Переход феодаль ного вотчинника к денежному хозяйству стал, таким образом, только внешним вьіражением гораздо более крупной переменьї. Зта перемена состояла в разругиении феодальной вотчини, как са-

модовлеющего жономического целого, и появлении землевладельца, прежде гордого в своем зкономическом уединении, трьтке как в качестве покупателя, так и в качестве продавца. Указание на связь вотчини с ринком, — связь не случайную, а постоянную, нормальную, так сказать, — встречается нам, впервьіе еще в одном памятнике XV века, возникшем, правда, на самой прогрессивной, зкономически, окраине тогдашней России: в Псковской судной грамоте. В одном из поздних постановлений зтой последней2 говоритея об обязанности «старого изорника», 1См. акти, собранньїе археологической и географической зкепедицией, т. 1, passim. 2 Поздним его приходитея считать потому, что им ограничиваютея права крестьянина, — именно права иска его по отношению к барину, — ср. ст. 42 и 75. В тексте идет речь о последней.

173

т. е. бьівшего крестьянина, по окончании полевьіх работ, на Филиппово заговенье (15 ноября) «отказавшегося» от своего барина, вози возити па государя. Хлеб и живность отправляли в город, на рьінок по первопутку, — а зима могла стать позже 15 ноября, позже формального прекращения обязательств между «изорником» и его бьівшим «государем». Последний мог оказаться в затруднительном положений: єсть, что продавать, а везти в город некому и не на чем. Ограждая интересьі землевладельца, псковское право и оговаривало, что, хотя формально отношения и кончились, бьівший крестьянин все же должен ВЬІПОЛНИТЬ свою последнюю зкономическую функцию — доставить продукти своего труда на ринок. «Повоз» упоминается и в московских документах XVI века12.Но не всегда крестьянин являлся на рьінки только в качестве барского батрака. Самостоятельность отдельного мелкого хозяйства, связанного с центром вотчини лить данями и оброками, вела к тому, что и продавцом продуктов крестьянин часто являлся за себя лично. Цитированньїй уже нами историк сельского хозяйства Московской Руси приводит очень живую картинку зтого крестьянского торга из одного жития, начала XVI века, рассказьівающего, как крестьяне окрестностей Переяславля-Залесского ходили «во град, на куплю несуще от своих трудов земленьїх плодов и прочево снена и отживотньіх»,«д0 светения утра, еще тме сущи, дабьі на торговище ранее успети >А Чрезвьічайно денно зто указание на существование мелких местньїх, так сказать, уездньїх рьінков, цитированньїй нами автор приводит их цельїй ряд. Крупний обмен даже и предметами первой необходимости, особенно хлебом, существовал и ранее, поскольку существовали крупньїе торговьіе центри, вроде Новго рода, с многолюдньїм не земледельческим населением. В XVI веке место Новгорода, сохранившего, однако, большую половину сво его значення, заняла Москва, по словам иностранньїх путешественников, растянувшаяся на девять почти верст по течению реки Москви и считавшая, во вторую половину царствования Грозно го, более 40 000 дворов, т. е. не менее 200 000 душ населення3. 1 См., например, одну из уставних грамот Соловецкого монастиря 1561 года, цитируемую г. Лаппо-Данилевским (Крестьянский строй.— СПб., 1901, т. 1, с. 38). 2 Рожков, назв, соч., с. 283. 3 Вот описание Москви, какой она бьіла в начале рассматриваемого периода, в 1525 году. Оно принадлежит итальянскому путешественнику Павлу Иовию и заимствовано нами из «Истории города Москви» Забелина (ч. 1, с. 143): «Город Москва по своєму .положенню в самой средине страньї, по удобству водяних сообщений, по своєму многолюдству и, наконец, по крепости стен своих єсть лучший и знатнейший город в целом государ-

174

Флетчеру, бьівшему здесь при Федоре Ивановиче, город показался не меньше Лондона, а єсть основание верить его утверждению, что Москва сильно пострадала к зтому времени от татарского набега 1571 года и, нужно прибавить, от общего зкономического кризиса, опустошившего все города Центральной России1. М ос ква должна бьіла втягивать огромное количество продуктов сельского хозяйства, и 700— 800 возов с зерном, вьезжавших ежедневно в Москву по одной только ярославской дороге, о которьіх рассказьівает один из тех ж е иностранньїх путешественников, по всей вероятности, вовсе не бьіли преувеличением. Но здесь бьіло еще все-таки л и ть количественное изменение, сравнительно с

стве. Он вьістроен по берегу реки Москвьі, на протяжении пяти миль, и дома в нем вообще деревяннне, не очень огромньї, но и не слишком низки, а внутри довольно просторим; каждьій из них обьїкновенно делится на три комнатьі: гостиную, спальную и кухню. Бревна привозятся из Герцинского леса; их отесьшают по шнуру, кладут одно на другое, скрепляют на концах — и, таким образом, стеньї строятся чрезвьічайно крепко, дешево и скоро. При каждом почти доме єсть свой сад, служащий для удовольствия хозяев и вместе с тем доставляющий им нужное количество овощей; от сего город кажется необьїкновенно обширньїм. В каждом почти квартале єсть своя церковь; на самом же возвьішенном месте стоит храм Богоматери, славний по своей архитектуре и величине; его построил шестьдесят лет тому назад Аристотель Болонский, зна менитий художник и механик. В самом городе впадает в р. Москву речка Неглинная, приводяща в движение множество мельниц. При впадении своем она образу ет полуостров, на конце коего стоит весьма красивий замок с башнями и бойницами, построенньїй итальянским архитектором. Почти три части города омнваются реками Москвою и Неглинною, остальная же часть окопана широким рвом, наполненньїм водою, проведенною из тех же самих рек. С другой сторони город защищен рекою Лузою, также впадающею в Москву несколько ниже города». А вот как описьшает Москву Флетчер, видевший ее в 1588 году: «Го род почти круглий; он окружен тремя рядами толстьіх стен, отделеннмх друг от друга улицами. Внутренняя ограда и находящиеся в ней здания служат местом жительства императора. Город защгацается рекой Москвой, которая течет вокруг него, и пользуется такой же безопасностью, как сердце в средине тела. Мне говорили, что во время переписи, незадолго перед сожжением города татарами, засчитали 41 500 домов. После осади и пожара в (1571 году) виднн обширньїе пустьіе пространства, которме еще недавно бьши покрити домами, в особенности в южной части, кото рая била построена императором Василием для его солдат... В настоящее время город Москва немного больше, чем Лондон...» («О государстве Русском», глава IV). 1 О размерах запустения можно судить по следующим данньїм: в Ко ломиє в 1578 году било 32У2 двора жилих на 662 пустих: в Можайске по переписи 1595— 1598 годов — 205 жилих дворов, 127 пустих и 1446 пус тих дворових мест. См.: Платонов. Очерки по истории Смути, с. 46— 47.

175

предшествующей зпохой, хотя количество и тут переходило уже в качество. С точки зрения зкономической зволюции, гораздо интереснее те мелкие городские центрьі, какие мьі встречаем в Средней и Северной России за то же царствование Йвана Грозного и его преемника. Мьі приведем только несколько примеров. Смоленский Торопец — когда-то вотчина Мстислава Мстиславича Удало го — в XVI веке «имел средние размерьі и не отличался процветанием торга». Тем не менее в нем в 1540— 1541 годах бьіло 402 тягльїх двора — на 80 служилих, 79 лавок и 2400 человек приблизительно населення. В Сольвьічегодске, во вторую половину того же века, бьіло около 600 тяглих дворов, т. е. не меньше 5000 жителей: а «зти места не отличались ни населенностью, ни оживлением». В не менее медвежьем углу, Каргополе, документи 1560 года считают 476 тяглих дворов, т.е., самое меньшее, до двух с полови ною тисяч жителей. На юг от Москви, в Кашире, в конце семидесятьіх годов того же века бьіло «около 400 посадских дворов и значительньїй торг, заключавший больше 100 лавок». Даже разрушение Каширьі татарами, которьіе вьіжгли город дотла, не убило ее торго вого значення. В Серпухове уже к 1552 году успела запустеть пятая часть посада, и тем не менее оставалось еще более 600 дворов и 250 лавок1. Мьі в и д и м отсюда, как неосторожно бьіло би представлять себе город Московской Руси в виде крепости, населенной почти исключительно военнослужильїми людьми. Как ни скромньї приведенньїе цифри торгово-промьішленного населення по нашему теперешнему масштабу, для средневековой страньї, какой бьіла Московская Русь XVI века, зто дает право говорить о буржуазии, как о достаточно вьіделившемся общественном классе и как о социальной силе, влияние которой не могло не сказаться в критические минути. Апогея своего зто влияние достигло в дни Смутьі, когда буржуазна оказалась в силах вьїдвинуть своего царя и поддерживать его несколько лет. Но уже политические деятели зпохи Грозного считаются с зтой силой, тем самим заставляя с ней спи таться и историка. Но не только буржуазна вьщелялась из массьі сельского насе лення, буржуазньїе отношения стали проникать и в среду отого последнего. Бьіло бьі очень странно представлять себе отноше ния всех крестьян XVI века к землевладельцам по образу и подобию отношения теперешних арендаторов к теперешним помещикам, как зто иногда делалось в литературе. Но царствование Гроз ного знает уже и настоящие случаи денежной арендьі, притом не только крестьянской. В 1560 году игумен одного монастиря бил челом царю о том, чтобьі монастирю отдали на оброк дворцовьіе 1 См. для всех зтих данньїх цит. соч. проф. Платонова, т. 1, passim. Видержки в кавьічках взятьі оттуда же.

176

зсмли — они бьіли нужньї для округлення монастьірского хозяйства. Из ответной царской грамотьі мьі узнаєм, что зти земли и раньше бьіли на оброке у помещиков братьев Щепотьевьіх. Игумен «наддал оброку» 25 алтьін и перебил землю у прежних арендаторов. А в вьіписи из рязанских писцовьіх книг, относящейся к 1553 году, мьі находим монастьірские села идеревни «в нагодчине за детьми боярскими», причем «нагодчина», ежегодная плата за землю, везде вьіражена в денежной форме — полтина, две гривньї, десять алтьін, а начало арендньїх о т н о ш є н и й возводится еще ко временам великих князей рязанских, на грамоти которьіх ссьілается московская писцовая книга1. Древнейшие крестьянские «порядньїе», дошедшие до нас, недаром относятся именно к зтому времени: зто не значит, что раньше порядних вовсе не било; весьма возможно, что отдельньїе их образники от более ранней зпохи просто не дош ли до нас. Но чем такие документи становились чаще, тем больше вероятия бьіло, что отдельньїе зкземплярьі и встретятся исследоватслям. В самом раннем из них, от 1556 года, «оброк», т. е. арендная плата, виражена не в деньгах, а в хлебе: «хлеба, ржи и овса, 5 коробей, в новую меру, из года в год, и из леса пятой сноп, а из Заозерья шестой сноп»2. Но зто вовсе не доказьівает господства натурального хозяйства, а скореє наоборот: желание землевладельца полупить участие в прибьілях от продажи хлеба. При наличности рьінка хлеб бьіл те же деньги — особенно в руках монас тиря, каким и бьіл землевладелец в настоящем случае. Соловецкий монастьірь, например, в конце 50-х годов XVI века закупал до З гьіс. четвертей ржи ежегодно, а в 80-х годах до 8 тьіс. четвертей. Троице-Сергиевский к одному только устью Шексньї, где монахи забирали свои рьібньїе запаси, отправлял по несколько лодок, в каждой по сто четвертей ржи, «да тридцать пуд соли». Если в нервом случае и можно допустить, что весь хлеб шел на нуждьі самого монастьірского хозяйства, то размерьі закупки указьівают на почти капиталистические размерьі зтого последнего; и из дру гих источников мьі знаєм, что в Соловках, кроме 270 человек брат и и , бьіло до 1000 «работньїх людей» в самом монастьіре, как и на промислах, главньїм образом, солеваренном3. Торговля солью уже тогда била одним из крупнейших зачатков торгового капитализма и составляла почти монополию монастьірей в Московской, как и в Киевской Руси. Соловецкий продавал еж егодно до 1 Актьі, относящиеся ко времени до истории тягл. населення, изданньіе Дьяконовьім, т. 2, п. 19. Писцовьіе книги Рязанского края, изданньїе В. Сторожевьім, т. 1, с. 422. 2 Акти юридические, Nq 177. Приведеньї у Сергеевича (Древности русского права, т. 1, изд. 3-є, с. 210). 3 Платонов, цит. соч., с. 7; Рожков, цит. соч., с. 272— 274.

177

130 тьіс. пудов соли. Кириллово-Белозерский торговал ею «на Двине, и во Твери, и в Торжку, и на Угличе, и на Кимре, и в Дмитрове, в Ростове, и на Кинешме, и на Вологде, и на Белоозере с пригородьі и по иньїм местам: где соль живет поденнеє, и они тут и продают», — наивно признавались в своем барьішничестве монастьірские власти. Второстепенньїе монастьіри (как, например, Свияжский Богородицкий) продавали по 20 тьіс. пудов соли в год. Рядом с зтим монастьіри вели обширньїй торг и другими продук тами: рьібой, маслом, скотом. Монастьірские складьі в Вологде занимали шестьдесят сажен в длину и восемь в ширину. Когда Кириллов монастьірь, в конце XVI века, перенес свой торг на новое место, туда же пришлось передвинуть и царскую таможню — до такой степени обитель являлась коммерческой столицей края1. Если монастьіри барьішничали, почти без соперников, солью, то по части барьішничанья другими предметами первой необходимости остальное общество не отставало от них. По связи с монастиря ми характерной является коммерческая роль духовенства, на которую имеется цельїй ряд указаний. К тому священнику-прасолу из Пошехонского уезда, которьій «от дальних стран скот приводил и отводил от человеков к иньїм человекам» — его извлек из одного жития XVI века Н. А. Рожков, — можно прибавить лицо, исторически и литературно весьма знаменитое, руководителя Грозного в дни его «добродетели», благовещенского протопопа Сильвестра. Наставляя своего сьіна бьіть честньїм в расплатах, Сильвестр приводит истинно буржуазньїе доводьі, под которьіми охотно подписался бьі любой средневековьій купец. «А сам у кого что купливал, ино ему от меня милая разласка: без волокитм платеж, да еще хлеб да соль сверх; ино дружба в век; ино все да мимо меня не про даєш... А кому что продавьівал, все в любовь, а не в оман... ино добрьіе люди во всем верили, и здеиіние и иноземцьі». З то участие московского протопопа в заграничной торговле интересно пото му, что указьівает на круг его отношений и знакомств: мьі увидим дальше, что некоторьіе проекти первой половини царствования Грозного приходится поставить в связь именно с зтим кругом. Заграничньїй торг уже тогда не бьіл ничтожньїм, что и вполне естественно, если мьі припомним, что падение Новгорода вовсе не бьіло обривом коммерческих сношений с заморскими странами, а лишь сосредоточением их в самой Москве. В 60-х годах прибавилось еще одно «окно в Европу» — открьітьій англичанами путь по Северной Двине, через Архангельск; но и зто, конечно, отнюдь не упразднило старого пути. Флетчер уверяет, что пока Нарва бьіла в русских руках (с 1558 по 1581 год) из нее виходило ежегодно не 1 Ср. Платонов, цит. соч., с. 33— 34; Костомаров. Очерк торговли Московского государства, с. 151— 153. 178

мснее 100 кораблей, «больших и мальїх», только со льном и коноплею. Воску вьівозилось будто бьі до 50 тьісяч пудов, сала — до 100 тьісяч, кожи до 100 тьісяч штук в год. Падение вьівоза к царствоианию Федора Ивановича — втроє, а иногда вчетверо — он приписьівает неудачам русской внешней политики: связь отой последней с коммерческими интересами мьі рассмотрим в своем месте. По по воду же Сильвестра стоит еще отметить, что он, помимо того, что сам занимался торговлей, готовил к той же деятельности и других: многие из его воспитанников, по его рассказу, «рукодельничают всякими промьісльї, а многие торгуют в лавках; мнози гостьбу ()еют в различньїх странах всякими торговлями». Наставник царя Йвана бьіл недаром автором умеренного и аккуратного, истинио мещанского «Домостроя», он же бьіл родоначальником и коммерческого образования в России. Если верить одному моралисту-проповеднику первой половини XVI века, которьш сам бьіл, впрочем, весьма плохим образчиком добродетельного жития, увлечение торговлей бьіло в те дни чем-то вроде повальной болезни, отбивавшей людей от всяких других за питий. «Всяк ленится учиться художеству, все бегают рукоделия, все щапят торговати, все поношают земледелателем»...12Но, по крайней мере, об одном классе общества, кроме духовенства, то же решительно утверждают и иностранцьі, вовсе не склонньїе к морализированию. Обьясняя вздорожание хлебньїх цен в 80-х го лах, Флетчер говорит: «Виновата бьіла в зтом не столько земля, сколько происки дворян, барьниничающих хлебом>/. Действительио, ценьї на хлеб в XVI веке поднимались с правильностью и неуклонностью, совсем не зависевшими от случайного неурожая. По исследованиям Рожкова, влияние урожаев на хлебньїе ценьї тогда бьіло не сильнеє, чем теперь: между тем «в западном Полесье (ньінешние Новгородская и Псковская губернии) в самом начале столетия рожь стоила около 7 московок за московскую четверть, а к 60-м годам ценность ее увеличилась втроє — до 21 с лишком деньі и. В центре (Московская и прилегающие к ней губернии) с 5 денег в 20-х годах XVI века цена четверта ржи поднялась в следующем десятилетии до 20 денег, в 50-х и 60-х годах — до 30, а в 80-х го дах — даже до 40 денег. На севере (губернии Архангельская, Вологодская и Олонецкая) до 20-х годов включительно 14 д. за четверть ржи считались уже дорогой ценой, а в 60— 70-х годах нормальной бьіла здесь уже цена в 20 — 25 денег за четверть, в 80-х — в 40, а в 90-х даже в 50 денег и более»3. А что землевладельцьі бьіли в ценах 1 Из проповедей митрополита Даниила, цит.: Жданов. Соч., т. 1, с. 233, прим. 2. 2 О государстве русском, гл. 3. 3 Цит. соч., с. 210, ср. с. 286. 179

на хлеб непосрсдственно заинтересованьї, доказьівает то распространенис оброка «посопньїм хлебом», которое мьі уже отмечали вьіше. Хлебньїй оброк или участие помещика в доле урожая бьіл самьім простьім способом извлечения денег из своего ймення в земледельческих местностях — как денежньїй оброк в неземледельческих. За одно и то же время (1565— 1568) в Вотской пятине, ньінешней Петербургской и отчасти Вьіборгской губерниях, посопньїй хлеб и доля урожая составляли 84,1% всего оброка, а деньги лишь 15,9%: а в Обонежской пятине, «по естественньїм своим условиям примьїкающей уже к Северу», хлебньїй доход помещика, в обеих его формах, не превьішал 25%, а денежньїй давал более 75% всего дохода. Но колоссальньїй, как мьі сейчас видим, рост хлебньїх цен должен бьіл толкать помещиков земледельческой России к новьім, более сложньїм формам производства. Уже и тогда находились люди, которьім традиционное, мелкое крестьянское хозяйство не казалось достаточно производительньїм. З т о мелкое хозяйство бьіло рассчитано на удовлетворение потребностей своего двора: на барский двор шла меньшая часть урожая, — четверть или треть, по новгородским писцовьім конца XV века1. Но теперь вьігодно бьіло забирать себе все, за вьічетом необходимого на пропитание самих работников. В предшествующий период барская пашня служила только для удовлетворения потребностей барского двора и оттого бьіла, обьічно, очень невелика по размерам2. Уже исследователь новгородского хозяйства конца X V века заметил в зтом случае довольно резкую перемену. «Собственная боярская запашка в Новгоро де только в редких случаях достигала 5 обеж на одну семью; обьікновенно же она не превьішала 3 обеж. Напротив, с водворением

московского владьічества боярская запашка значительно увеличивается. Большие семьи, еостоявшие из нескольких помещичьих дворов, запахивали нередко на себя по 16 и 17 обеж. Так, князь Дмитрий с детьми имел запашку в 17 обеж , князь Бо рис Горбатьій с матерью — 16. Но и у отдельньїх помещичьих семей собственная запашка бьіла нередко довольно значительная. Тот же князь Горбатий запахивал исключительно на себя 12 обеж; Гордей Сарьіхазин располагал запашкой точно в таком же размере»3. Обработка зтой расширившейся барской пашни производилась руками барских же людей — холопов; о только что упомянутом Гордеє Сарьіхазине писцовая книга говорит: «И из 1 Ibid., с. 242. 2 Русская история, ч. 1, с. 29. 3 Никитский. История зкономического бьіта Великого Новгорода, с. 210.

180

і ех обеж Гордей naiuem на себя с своими людьми 12 обеж». В главе о русском феодализме мьі имели случай отметить роль хомопов, как военньїх сотрудников своего господина; теперь начипается их зкономическая утилизация. Каких размеров она достиі ала, показьівает завещание одного богатого человека времен молодости Грозного, князя Ив. Фед. Судцкого, писанное в 1545— 1546 годах. По завещанию можно насчитать не менее 55 семей холопов, которьіх князь оставляет в наследство своей жене и дочерям, не считая отпускаемьіх им на свободу: из них 50 семей людей деловьіх страдньїх, обрабатьівавших княжескую пашню. Десять лет спустя, в духовной другого богатого помещика, мьі встречаем, кроме «страдньїх слуг» — просто пашенньїх холоиов — еще страдньїх людей, кабальних, работников, закрепощенньїх путем займа. Любопьітно, что и теми и другими одинакоію завещатель распоряжается совершенно свободно, как своєю собственностью, считая их «головами», как скот1. Так уже в 50-х і одах XVI века явственно намечаетея один из корней будущего крепостного права. Холопский труд на пашне бьіл очень распространен в первой половине столетия: по подечету Н. А. Рожкова, в Тверском уезде в 1539— 1540 годах на помещичьих землях барские дворьі составляли 4,5%, холопские — 8,8%, крестьянские — 86,7% общего чис ла земледельческих дворов2. В отдельньїх имениях процент холопских дворов заходил и вьіше 10. Но даже с искусственньїм расширением контингента «страдников», посредством закабаления свободньїх крестьян, барская пашня росла все же бьіетрее, чем количество занятьіх в ней холопских рук. Помещик с лихорадочпой торопливостью стремился увеличить площадь земли, доход с которой шел целиком ему, — захватьівал не только отдельньїе крестьянские дворьі, почему-нибудь запустевшие, но и цельїе деревни и починки. Уже в новгородских писцовьіх перед нами мелькаюттакие записи: «Деревня (такая-то)... дв. княжой человек (такой-то) пашет ее на князя». В московских подобньїх примеров гораздо больше. Вот один из типичньїх: «За Яковом за Семеновьім сьіном Якушкина отца его поместье сельцо Сушино... да к тому же сельцу припущеньї в пашню: пустошь Скородная, да пустошь, что бьіл починок Боровой, а поставлен на той же сельской земле, а в нем двор помещиков, да людских пять дворов, да двор пуст...» Там, где бьіло раньше цельїх три крестьянских поселка, расположился один помещик с пятью семьями своих дво рових. Или: «За Йваном за Тимофеевьім сьіном... треть пустоши, что била деревня... да две пустоши спущени пашнею вместе, 1 См. актьі, собранньїе Лихачевьім, т. 1, с. 16— 17, 29. 1 Цит. соч., с. 140.

181

да жеребей п у сто ти ...» 1. Отдельньїе некрупньїе землевладельцьі еще могли обходиться при расширении своей запашки холопским трудом, но крупний собственник, организуя своє хозяйство, должен бьіл искать более обширного резервуара рабочих рук. И уже очень скоро помещик напал на мисль — расширять в зтом на правлений натуральньїе повинносте сидевших на его землях крестьян. Первьіе образники развития барщиньї мьі встречаем, как и следовало ожидать, на земле церковной: в знаменитой грамоте митрополита Симона, которая некогда играла такую роль в спо рах о возникновении русской поземельной общини. М и уже упоминали, что доказательством существования общини зтот случай никак служить не может — упоминающийся в грамоте передел произведен бнл не крестьянами, а вотчинником2. Но напечатанннй в полном виде лишь в недавнєє время документ оказался имеющим капитальную важность в другом отношении: им непререкаемо устанавливается наличность правильно организованной издельной повинносте крестьян уже на рубеже X V и XVI веков. Барщина била на первьій раз не тяжелая: на каждьіе пять десятин своей земли крестьянин должен бнл пахать одну десятину цер ковной. З то било, однако, уже усиление барщиньї: поводом к гра моте било то, что крестьяне «пашут пашни на себя много, а монастьірские пашни пашут мало». В имении било уже заведено трехпольное хозяйство — культура била, по-тогдашнему, довольно интенсивная. Еще более интенсивное хозяйство ми находим лет сорок спустя в дворцовнх вотчинах великого князя — и тоже на ряду с урегулированной барщиной: в Волоколамском уезде дворцовьіе крестьяне обязанн били на каждьіе шесть десятин своей земли пахать седьмую на великого князя, причем точно били определенн размерн посева на зтой десятине — «2 четверта ржи, а овса вдвоє». Великокняжескую землю крестьяне должньї били и унаваживать за свой счет, причем опять-таки точно били определеньї не только количество «кольшіек» навоза на десятину, но и размерн каждой колншки3. Имения средних и мелких владельцев долго должньї били дожидаться столь рационального хозяйства. Но барщина и здесь появляется довольно скоро: даже исследователь, которнй утверждает, что до конца XVI века «барщиньї не 1Первьій пример взят из писцовьіх книг, изданньїх Калачевим, т. 1, ч. 2, с. 700 — ср. там же, с. 709, 718, 719, 721 и др. Второй — из писцовьіх книг Рязанского края, изданньїх Сторожевьім, т. 1, с. 169— ср. с. 172— 173 и др. 2 Русская история, т. 1, с. 3. 3Оба документа и грамота митрополита Симона и сотная 1544 годао дворцовьіх имениях Волоколамского уезда напечатаньї впервьіе г. Милюковьім в его «Спорньїх вопросах финансовой истории Московского государства», с. 32, прим. 1 и 2.

182

существовало», приводит цельїй ряд указаний на барщинньїе йме ння в первой половине столетия, и ряд зтот мог бьі бьіть еще увепичен1. Рядом с кабальним хозяйством завязьівался и другой ко роль крепостного права — с дальнейшим его ростом мьі познайо мимся, изучая зкономическую жизнь Московской Руси XVII века. Для современного читателя, привьікшего рассматривать «крепоетное хозяйство», как синоним регресса, странно встретить пер шеє зачатки крестьянской крепости в связи с интенсификацией культури; но для феодальной вотчини, не знавшей пролетариата, било невозможно построить новую систему хозяйства на чеммибо, кроме подневольного труда в той или иной его форме. Стоігг отметить, как характерний симптом, попьітки вести хозяй ство вольнонаемньши робочими: в 50-х годах на монастнрских землях ми уже встречаем «детенншей» — ероковнх работников на денежной плате, как показнвает название вербовавшихся сначала из ушедших на заработки младших членов крестьянских семсй. Но сколько-нибудь значительного развития сельский пролеіариат достиг только к самому концу рассматриваемого периода, когда, на фоне всеобщей «разрухи», рабский труд окончательно укоренилея как господствующая форма зкеплуатации, и к у слугам рабовладения бнл весь аппарат государственннх учреждений. I Іеобходимое условие для развития буржуазного хозяйства стало намечаться тогда, когда никаких предпоенлок для зтого хозяй ства уже не било. В ту зпоху, которую ми рассматриваем теперь, — в первую половину царствования Грозного, — аграрний кризис бнл еще далеко впереди, и печальний конец начинавшегося хозяйственного расцвета никем не предчувствовался. Деньги и денежное хозяй ство били внове, все стремились к деньгам, и все «щапили торгоиати». Превращение хлеба в товар еделало товаром и землю, ко трая давала хлеб. Охотников на зтот товар било много, и редко когда в Древней Руси земельная мобилизация шла более бойко, пежели в первой половине XVI века. Но раз землю много и часто покупали, значит кто-то продавал землю, т. е. обезземелившіся. ( )дин разряд терявшего землю населення ми уже видели в главе II: то било мелкое вотчинное землевладение, крестьяне-вотчинники. II о обезземеливались не только они: на крайнем противоположпом полюсе, ереди крупнейшего вотчинного боярства, ми замечасм то же явление. Два условия вели к бнетрой ликвидации тогдашпих московских латифундий. Во-первнх, их владельцн редко об падали способностью и охотой по-новому организовать своє хозяйство. Человек придворной и военной карьерн, «боярин XVI века бнл редким гостем в своих подмосковннх и едва ли когда 1Рожков Н. А., цит. соч.,с. 129 и 153— 154. Ср. А. Ю. Nq177 h 178. 183

заглядьівал в свои дальние вотчиньї и поместья; служебньїе обязанности и придворньїе отношения не давали ему досуга и не внушали охотьі деятельно и непосредственно входить в подробности сельского хозяйства»1. Во-вторьіх, феодальная знатность «обязьівала» и в те времена, как позже: большой боярин или медиатизированньій удельньїй князь должен бьіл, по традиции, держать обширньїй «двор», массу тунеядной челяди и дружину — иногда, как свидетельствует Курбский, в несколько тьісяч человек. Пока все ото жило на даровьіх крестьянских хлебах, боярин мог не замечать зкономической тяжести своего официального престижа. Но когда многое пришлось покупать на деньги — деньги, все падавшие в цене год от году, по мере развития менового хозяйства — он стал тяжким бременем на плечах крупного землевладельца. Историк служилого землевладения в XVI веке приводиттрогательньїй, мож но сказать, зпизод, ярко рисующий зту сторону дела. В 1547 году царь Йван просватал дочь одного из знатнейших своих вассалов, князя Александра Борисовича Горбатого-Шуйского, за князя И. Ф. Мстиславского — тоже из первьіх московских бояр. И вот оказалось, что матери невестьі не в чем вьіехать на свадьбу, ибо муж ее, отправляясь на царскую службу, т. е. мобилизуя свою удельную армию, заложил все, что только можно бьіло заложить, в том числе и весь женин гардероб...*2 Мелкий вассалитет_бьіл в зтом случае в гораздо более вьігодном положений: он не только не тратил денег на свою службу, но еще сам получал за нее деньги. Денежное жалованье мелкому служилому человеку все более и более входит в обьічай в течение XVI века. Если прибавить к ото му, что маленькое имение бьіло гораздо легче организовать, чем большое, легко бьіло «спустить вместе» две-три деревни или по чинка и совсем невозможно проделать зту операцию над несколькими десятками и сотнями деревень; что мелкому хозяину легко бьіло лично учесть работу своих барщинньїх крестьян и холопов, а крупньїй должен бьіл зто делать через приказчика, которьій весьма охотно становился фактическим хозяином, то мьі увидим, что в начинавшейся борьбе крупного и среднего землевладения зкономически все в ь і г о д ь і бьіли на стороне последнего. И, зкспроприируя богатого боярина-вотчинника в пользу мелкопоместного дво рянина, опричнина шла по линии естественного зкономического развития, а не против него. В зтом бьіло первое условие ее успеха.

К КлючевскийВ. Боярская дума.— Изд. 3-є, с. 313. 2 Рождественский. Служилое землевладение XVI в.— СПб., 1907, с. 83. 184

Публицистика и реформьі ІІолитические последствия основного жономического факти зпохи Ф Боярское правление, кормления, их значение при натуральном и денежном хозяйстве ф Отношение населения к кормленщикам; бунт 1547 годи Ф Вопрос о древнерусской публицистике; Пересветовские писання как отражение происшедшего социально-жономического перевороти ф «Правда» и «вера» ♦ Критика удельного способи управлений; проект заменьї вассалитета чиновничеством на жалованье Ф Апология вольного труда ф Пересветов как идеолог помещичьей массьі: отношение к купечеству, к крупним феодалам ф Царь и «убогие воинники» Ф Местничество как орудие классовой борьбьг ф Захват помещиками местного управлений; теории помещичьей публицистики и практика губного сьіска ф Интересьг «воинников» и интереси буржуазии; их противоречие (плательщики и получатели) Ф «Царские попроси» и идеология посадской массьі ф «Собор примирения», ревизия вассалитета Ф Государственное управление и торговий капитализм: проекти реформи косвенних налогов и упразднение внутренних таможен Ф Земские учреждения Грозного

Политические последствия основного зкономического факта зпохи — кризиса крупного вотчинного землевладения — сказались очень скоро. Уже в первой половине XVI века боярство чувствовало, что почва под ним колеблется, и принимало мерьі для упрочения своего пошатнувшегося положення. Мерьі зти и их последствия очень сжато и вьіразительно описаньї в одном правительственном документе, относящемся к пятидесятьім годам столетия. «Прежде жаловали мьі, — говорится от царского имени в зтом документе, — бояр своих и князей, и детей боярских, давали им город а и волости в кормления, и нам от крестьян челобитья великие и докука бьіла бсспрестанная, что наместники наши и волостели и их пошлинньїе люди, сверх нашего жалования указу, чинят им продажи и убьітки великие, а от наместников и от волостелей и от их пошлинньїх лю дей нам докука и челобитья многие, что им посадские и волостньїе люди под суд на поруки не даются, и кормов им не платят, и их бьют, и в том меж их поклепьі и тяжбьі великие...1Чтобьі понять зтот текст, нужно ясно представить себе, что такое бьіли наместники и воло стели удельной Руси. З то отнюдь не бьіло что-либо похожее на современньїх нам губернаторов или даже на воєвод X V II— XVIII веков, как и удельньїй князь не бьіл похож на современного нам государя. Для князя его княжение бьіло, прежде всего, источником доходов в виде дани, судебньїх пошлин и тому подобного. Доходьі зти в натуральной форме он не везде мог собирать сам, и иногда для него бьіло вьігодно в той или другой местности сдать их в аренду 1 Жалованная грамота переяславским рьіболовам 1555 года//Актьі, изданньїе археологической и географической зкспедицией, т. 1, Nq242. 185

менее крупному феодалу. Тот и является в роли княжеского наместника, «кормленщика», как его еще називали, потому что он кор мил ся от своей должности. То бьіла в полном смьісле слова нату ральная администрация, точно соответствующая всем условиям на турального хозяйства. Арендовавший княжеские доходи боярин вьезжал в волость со всей своей дворней, поставляя, таким обра зом, натурой всю местную администрацию. Его холопьі и мелкие вассальї, «послужильцьі», становились в волости судьями, полицейскими, сборщиками податей — «пошлинньїми людьми», по ви раженню цитированной нами грамоти, ибо в сборе разного рода пошлин била их главная функция. Кормление бьіло, стало бить, своего рода предприятием весьма доходньїм, если верить одному современному публицисту, утверждающему, что где приходилось взять в царскую казну десять рублей, в боярский карман попадало сто. Официальньїй документ не противоречит отому, рисуя карти ну неистовьіх вьімогательств, от которьіх «на посадах многие крестьянские дворьі, а в уездах деревни и дворьі запустели, и наши (царскш )дани и оброки сходятся не сполна». Нас, конечно, и в зтом случае не должна смущать обьічная форма древнерусских документов и летописей, изображающих дело так, что царьдавал волости и города в кормления: в тридцатьіх и сорокових годах на престоле всемирного православного царства сидел ребенок, которьій ничего никому давать не мог. Нищавшие вотчинники сами жадно разбирали кормления, видя в зтом единственное средство поправить свои дела, особенно с тех пор, как «дани и оброки» бьіли переверстаньї на деньги и арендованньїе великокняжеские доходи стали посту пать в наиболее вьігодной для арендаторов форме. В колоссальном злоупотреблении кормлениями и заключались те «ужасьі» боярского правлення, о которьіх так много приходится сльїшать и от современников, и от позднейших историков. А народний бунт 1547 года, внешним поводом к которому бьіл грандиозньїй Московский пожар, обьединил в один огромньїй взрьів все те мелкие «сопротивления властям», о которьіх упоминает та же цитированная нами грамота. Что бунт бьіл вовсе не случайним смятением на по жарище, доказьівает его дата: он начался на пятьій день после того, как пожар потушили. А то, что жертвой бунта стал тогдашний гла ва московского правительства, дядя Грозного князь Юрий Васильевич Глинский со своими чиновниками, совершенно определенно подчеркивает политические причини д в и ж є н и я . Надо сказать, что движение и не бьіло местньїм московским; зачинщики его нашли убежище «в иньїх градах»: их укрила всяРусская земля. «Предприятия» кормленщиков всех против них озлобили — и бедняков, которьіе не находили у них никакой управи, и богатьіх, которьіх кормленщики систематически грабили. Достаточно привести один из приемов кормленщицкого управлення, чтобьі настроение имущих 186

слоев по отношению к боярской администрации стало нам совершенно ясно. «Вельможи царские в городах и на волостях, — рассказьівает тот же публицист, — своим лукавством и дьявольским нрельщением додумались до того, что стали вьїкапьівать новопогребснньїх мертвецов из земли, зарьівая потом обратно пустьіе гроба; а вьїкопанного мертвого человека, исколовщи рогатиной или иссекши саблей, да вьімазав кровью, подкидьівали в дом к какому-нибудь богачу; а потом находили истца-ябедника, которьій Бога не знает, да осудив богатого неправедньїм судом, все подворье его и богатство грабили». На зтом примере особенно ярко видно противоречие интсресов кормленщика и всего населення: первьій жил, больше всего другого, судебньїми попитинами; чем больше бьіло преступлений в его округе, тем вьіше бьіл его доход. А обществу, и как раз командующим слоям его, тем больше нужно бьіло порядка и обеспеченности, чем оно зкономически бьіло развитее, а мьі видели уже, каким темпом шло зкономическое развитие русского общества в дни Гроз ного. То, что разрушало зкономический базис боярства, готовило ему и противников, и когда после казанского похода «государь иожаловал кормлениями всю землю», зто бьіло ответом на единодушньїе заявления не одного «простого всенародства», бунтовавшего в 1547 году, а всех, кроме только самих бояр. Некоторьіе из отих заявлений до нас дошли. Важская уставная грамота 1552 года, например, в своей самой существенной части просто переписьівает челобитную самих важан, даже со всеми «комплиментами» челобитчиков по адресу их наместников и волостелей, которьіх важане попросту сравнивали с «татями, костерями и иньїми лихими людь ми» — разбойниками. Но то, что другие заявления зтого рода до нас не дошли, отнюдь не значит, что их и не бьіло. Бьіло даже нечто большее простьіх челобитньїх — бьіл цельїй, сознательно вьірабоганньїй план реформ, нашедший себе и частное и официальное вьіражение под пером первьіх русских публицистов, и в форме вопроеов, с которьіми царь Йван обращалея к Стоглавому собору. И публицистика 40— 50-х годов, и «царские вопросьі» интереспьі особенно потому, что они дают нам возможность вскрьіть те еоциальньїе сильї, которьіе стояли за так назьіваемьіми реформами Грозного. Изображать зти реформьі, как продукт государственной мудрости самого царя и тесного кружка его советников, уже давно стало невозможно. Участие в реформах самого насе лення — и притом в качестве инициатора — также давно призна но1. Но в анализе зтого факта обьїкновенно не шли дальше ссьілок на «ход дел» и «силу вещей». Ценньїе сами по себе, как признание 1См. по зтому поводу статьюДитятина «Роль челобитий и земских соборов», etc. и статью пишущего зти строки в сборнике «Мелкая земскаяединица» (СПб., 1903).

187

материального фактора движущею силой истории, они не дают нам, однако же, представлення, в какую конкретную форму облекалась «сила вещей» в зтом случае. Хозяйственньїе переменьї, наблюдавшиеся нами в начале зтой главьі, должньї бьіли вьідвинуть новьіе общественньїе классьі, или, по крайней мере, новьіе социальньїе группьі. То бьіло среднее землевладение, успешно сживавшееся с условиями нового менового хозяйства, то била буржуазия, исстари силь ная в самой Москве, благодаря зтому хозяйству, полупившая совсем особенное значение и влияние далеко за пределами столицьі. Как оба класса должньї бьіли относиться к хозяевам удельной Руси, крупному феодальному землевладению, мьі сейчас видели на отдельном примере. Но зто отношение вовсе не приходится констатировать по глухим намекам источников, как можно бьі, пожалуй, поду мать. Оно вполне отчетливо бьіло формулировано еще современниками, и в установлений зтого факта заключается крупное научное открьітие, до сих пор недостаточно учтенное историками, специально изупавшими наш XVI век, хотя первьіе указания на сознательную планировку реформ, шедшую гораздо дальше того, что в действительности осуществилось, относятся еще к ссмидесятьім годам прошлого столетия1. Особенньїй скептицизм вьізьівало существование современной Грозному публицистики, хотя, казалось бьі, само по себе бьіло ясно, что переписка царя с Курбским не могла бьіть изолированньїм фактом. Формулировать свои политические взглядьі на бумаге, защищать их с пером в руке не могло же бьіть индивидуальной привьічкой двух человек. Скептицизму много помогало твердо укоренившеєся убеждение в поголовной без грамотносте старой Московской Руси, но и зто убеждение должно бьіло поколебаться хотя бьі у тех, кто знал, что для занятия некоторьіх должностей (губного голови, например, о котором будет еще речь ниже) уже при Грозном требовался минимальньїй образовательньїй ценз — грамотность, — кто знал, какую роль играли в те времена люди пера и бумаги, дьяки, в глазах иностранцев часто бьівшие вершителями судеб государства. «Читающей публики», в нашем см исле, конечно, не било, но в любом медвежьем углу могли найтись люди, умевшие прочесть написанное и рассказать содержание его своим соседям2. Печатать било, пожалуй, еще не для кого — печатний станок и заведен бнл при Грозном только для богослужебних книг, но писать било кому, и то, что нравилось, приобретало достаточно широкое распространение, чтобьі влиять на ум и, по крайней мере, верхних 1Статьи проф. Жданова о «Стоглавом соборе» появились в 1876 году. 2 Губная грамота 1539 года предполагает, например, существование грамотних помещиков — и притом не как единичное исключение — в Белозерском уезде.

188

командующих слоев. Так возник цельїй ряд произведений, в при мі,ічную для того врсмени форму притчи, апокрифа или нравоучиісльного исторического рассказа влагавших очень деловое содержание. То бьіла иногда челобитная, будто бьі поданная царю какимі о служильїм человеком, то разговорьі, которьіе будто бьі вели о России заграничньїе знаменитости того времени, то повести о чу жих землях и царях, в которьіх, однако же, нетрудно бьіло узнать Московское государство и Йвана Васильевича, то откровения свяі ьіх чудотворцев. Большая часть дошедших до нас произведений чтого рода связана с именем лица, несомненно, легендарного, что, конечно, не м етало ему иметь однофамильцев и в действительной жизни, «вьіезжего из Литвьі» Йвана Семеновича Пересветова1. Прошсдший «весь свет» «воинник», служивший на своем веку и «Фордьіналу ческому», и «Янушу, угорскому королю», и Петру «во лоокому воеводе», бьіл чрезвьічайно удобной ширмой для резкой критики отечественньїх порядкові с одной стороньї, он импониронал своим авторитетом полуиностранца, видавшего тогдашнюю І'вропу и могшего сослаться, при случае, на ее порядки; с другой, именно как с иностранца, что с него возьмешь, коли он и погрешит чем против православной стариньї. А грешит в зтом случае наш памфлетист много. Его зтико-религиозньїе взглядьі поражают своей широтой, если припомнить, что дело идет о современмике Стоглавого собора. Церковная идеология совершенно чужда отому в вьісшей степени светскому человеку. Пересветов не даром вьіехал из Литвьі, где в то время сильна бьіла протестантская пропаганда — Евангелие для него едва ли не единственньїй религиозньїй авторитет, да и то не столько из-за своего божественноі о происхождения, сколько ради заключающихся в нем нравственпьіх идей. Христос «дал нам Евангелие правду», а правда — вьіше пери: «Не веру Бог любит, а правду». Если по старой памяти и говорится о «ереси» греков, как о причине падения Царьграда, то ото не более как остаток традиционной фразеологии; на самом дсле причиной катастрофи бьіло то, что греки «Евангелие чита ли, а иньїе слушали, а воли Божией не творили». А вот «невері і ьі й иноплеменник», М ахмет-салтан, царь турецкий (М агомст II), «великую правду в царство своє ввел» — «и за то ему Бог 1Все связанньїе с зтим именем памфлети собраньї и изданьї г. Ржиюй («И. С. Пересветов, публицист XVI века».— М., 1908). Издатель усиленно старается доказать реальность номинального автора, но ему удается лишь установить существование фамилии Пересветовьіх в XVI веке. Еще менее, конечно, можно кого-либо убедить ссьшками на рукописи XVI века, как зто делает автор другого издания о Пересветоие, г. Яворский. Если би весь план реформи и опричнини вьішел из чьей-либо одной голови, существование его не пришлось би доказьіиать таким сложньїм способом.

189

помогает». За такие речи в Московском царстве и на костер недолго бьіло попасть, а уж в монастьірское заточение наверняка полуиностранньїй псевдоним бьіл очень кстати. Пересветовские писанин все сосредоточиваются около одной центральной темьі: причин падения Константинополя, гибели пра вославного царя Константина Ивановича и успеха неверного Махмет-салтана. Тема бьіла весьма популярна в тогдашней русской литературе, но никто ее не рассматривал с такой точки зрения. Благочестивьіе книжники видели в зтом собьітие скореє радостное: єресь бьіла посрамлена, а древнєє благочестие воссияло, яко солнце, и место падшего Второго Рима занял Третий Рим — Москва. Приличие требовало пролить несколько слез по поводу гибели старой столицьі православного царства, но ей бьіла уже готова наследница, и особенно плакать бьіло не о чем. Для Пересветова падение Константинополя — прежде всего грозньїй исторический пример того, как гибнут государства, которьіми плохо управляют, где нет «правдьі». «Третий Рим» его нисколько не интересует: если в Москве дела будут идти таким же порядком, как в Византии, и Москве не миновать такого же конца. Будущая политическая карьера Москвьі всецело зависит от того, єсть ли здесь «правда». З то ничего, что в Москве «вера христианская добра и красота церковная велика»: «Коли правдьі нет, то всего нет». А правдьі не будет, пока будет сохраняться удельньїй способ управ лення. Петр, волошский воєвода, устами которого вьісказьіваются наиболее смельїе пересветовские сентенции (для них, таким обра зом, понадобился двойной псевдоним), говорил, что царь Йван «особную войну на своє царство напущает», дает города и волости держать вельможам, а вельможи от слез и от крови христианской богатеют нечистьім собранием. Кормленщики являются, та ким образом, первьім препятствием к осуществлению «правдьі» на Русской земле. А между тем Махмет-салтан давно подал пример, как обойтись без кормлений: неверньїй, он «богоугодная учинил, великую мудрость и правду в царство своє ввел» — по всему цар ству разослал верньїх своих судей, «изоброчивіии их из казни своим жалованьем». «А присуд (судебньїе пошлиньї) велел брать на себя в казну», чтобьі судьям не бьіло искушения судить непра во, и вьідал им книги судебньїе, по чему им винить и править. Пере световские памфлетьі возникли, как можно судить по целому ряду признаков, между 1545— 1548 годами, а так назьіваемьій «Царский судебник» Йвана Васильевича издан в июне 1550 года. Одной зтой справки достаточно, чтобьі видеть, насколько публицистика времен Грозного бьіла тесно связана с жизнью. Но Махмет-салтан не ограничился централизацией одних судебньїх доходов — он ввел «единство кассьі» для всех своих доходов без исключения: «Й с городов, и с волостей, и из вотчин, и из поместий все ДОХОДЬІ в 190

казну свою царскую велел собирати во всякий час», а сборщиков из казньї оброчил своим жалованьем. Так же точно, на жаловапьс, организована и вся воєнная сила. Московское государство давно начало переходить от натурального хозяйства к денежному, но действительность бьіла бесконечно далека от такой грандиозной ломки всего административного аппарата, от полной іаменьї феодального государства с его вассалитетом, режимом централизованной монархии, с чиновничеством на жалованье. То, что грезилось Пересветову, осуществилось лишь в XVIII веке. Еіце дольше пришлось дожидаться своей реализации другой мьісші нашего публициста. Он великий противник рабства. Его ге рой, Махмет-салтан турецкий, велел «огнем пожещи» книги пол ії ьіс и докладньїе — документи о холопстве — и даже пленникам иозволял викупаться на волю по и с т є ч є н и и семилетнего срока. И устами турецкого владики вьісказьівается великолепная апология свободи народа, как необходимого условия национальной самостоятельности. «В котором царстве люди порабощенньї, и в том царстве люди не храбрьі...» Зтой «правди» потомкам Пересвстова пришлось ждать совсем долго. Но логика денежного хоінйства неотвратимо вела к замене холопства вольнонаемньїм трудом, и не вина бьіла нашего автора, что блестящий зкономичсский расцвет первой половини века так скоро уступил место кризису и реакции. Но Пересветов бьіл не только представителем нового зкономического миросозерцания — его индивидуальная черта не в зтом; тут у него нашлись бьі товарищи и из лагеря, с которьім он бьіл в пютой вражде. Денежное хозяйство не прочь бьіли использовать п бояре — и грабежи кормленщиков бьіли своеобразной формой жсплуатации нових и с т о ч н и к о в дохода. Пересветов — не землеиладелец-предприниматель и не буржуа из города. На купца он смотрит с обьічной точки зрения средневекового потребителя: купец — обманщик, за ним нужно строго следить, торговля должна бить точно регламентирована, ценьї должно назначать госу дарство, а если кто обманет, обвесит или обмерит или цену возьмет «больше устава царева», «таковому смертная казнь бьівает». И богатий землевладелец, кто бьі он ни бьіл, не возбуждает его сочувствия. Вельможи Йвана Васильевича не только потому плохи, что они «от слез и от крови христианской богатеют», но и пото му, что они вообще богатеют «и ленивеют». «Богатьій о войне не мьіслит, мьіслит об упокой; хотя и богатьірь обогатеет, и он обленивеет». И не трудно заметить группу, на стороне которой все симпатин Пересветова: ни о чем так не заботятся его герой, как о «воинниках». Махмет-салтан «умножил сердце своє к войску сво єму и возвеселил вся войска своя. С году на год оброчил их своим царским жалованьем из казньї своей, кто чего достоин, — а казне 191

его нет конца...». Петр, волошский воєвода, поучает Йвана Васильевича: «Воина держать, как сокола чередить, — всегда ему сердце веселить, а ни в чем на него кручиньї не допустить... Которьій воинник лют будет против недруга государева играти смертною игрою и крепко будет за веру христианскую стоять, ино таковьім воинникам имена возвьішати и сердца их веселити, и жалованья из казньї своей государевой прибавляти... и к себе их припущати и во всем им верити, и жалобьі их слушать во всем, и лю бить их как отцу детей своих, и бити до них щедру». И Царьград пал от того, что у царя Константина «воинники» оскудели и обнищали. Но не все военньїе люди на одно лицо; крупньїе вассальї московского великого князя, которьіе «тем слуги его назьіваются, что цветно, конно и людно вьіезжают на службу его, а крепко за веру христианскую не стоят», только «оскужают» Московское царство. Идеал Пересветова тот воинник, что «в убогом образе» пришел к Августу Кесарю (любопьітно, что о родстве его с московским государем наш публицист не упоминает ни словом — так мало интересует его церковная легенда) — «и Август Кесарь за то его пожаловал и держал его близко себя и род его». Вместо пьішного вассалитета Петр, волошский воєвода, рекомендует небольшое, но отборное наемное войско: «Двадцать тьісяч юнаков храбрьіх с огненною стрельбою». Какого происхождения «храбрьіе юнаки» — все равно: «Кто у царя (Махмет-салтана) против недру га крепко стоит, играет смертною игрою, полки недруга разрьівает, верно служит, хотя от меньигего колена, и он его величество поднимает и имя ему велико дает... А ведома нет, какова отца они дети, да для их мудрости царь велико на них имя наложил». Чтобьі понять зти намеки первого русского публициста — из светских публицистов Пересветов, безусловно, бьіл в Московском государстве перейм по времени: Курбский стал писать лет на двадцать позже; современньїй читатель должен вспомнить, что как раз на зту зпоху приходится окончательное юридическое упрочение одного очень известного обьічаяМосковской Руси. Ища себе зкономической опорьі в кормлениях, падавшеє боярство пита лось найти юридическую в местничестве. Сущность местничества заключалась в наследственности отношений между должностями: каждая служилая семья занимала определенное положение в ряду других таких же семей, и каждьій член ее, независимо от своих личньїх заслуг, мог претендовать на такое место в служебной иерархии, какое занимали его предки. Формально местничество связано, конечно, с патриархальньїми представлениями — с тем «групповьім началом», о котором нам не раз уже приходилось говорить: личньїе заслуги потому не принимались в расчет, что ни право, ни нравьі не умели вьщелить лица из семейной группьі. Но когда патриархальньїе понятия господствовали во всей силе, 192

их и не приходилось поддерживать искусственно: всякий знал своє место и на чужое не посягал. В случае сомнения взьівали к памяти старьіх людей, и зтого бьіло достаточно. Если теперь, в подкрепление обьічаю, начинают ссьілаться на письменньїе документи и даже фабриковать таковьіе, зто верньїй знак, что обичай пошатнулся, и то, что не держится само собой, стараются подкрепить искусственно. Новейшими исследованиями почти вне спора ус тановлено, что как первая «разрядная книга» — запись служебньіх назначений вьісших чинов московского двора, так и «государев родословец» — список знатнейших фамилий, питавшийся фиксировать состав московской аристократии, возникли в 50-х годах XVI века1. То, что казалось невинним, может бить, просто глупим остатком «догосударственной» старини, в действительиости било орудием классовой борьбьі, попнткой искусственннми плотинами задержать надвигавшийся прилив. Если «разряд ная книга» и била внборкой, хотя и то уже весьма тенденциозной, из подлинннх документов, то «государев родословец» бнл переполнен прямо фантастическими рассказами, делавшими из всех московских бояр «знатних иностранцев». У всех в предках оказались какие-то сомнительнне вельможи, внехавшие на служ бу к московскому великому князю: кто из немцев, кто из Литви — в худшем случае из Орди. Крайнє характерна зта зпидемия заграничньїх генеалогий как раз в тот момент, когда заграница становится авторитетом, и «худороднне» начинают сснлаться на нее в свою пользу. Но чтобьі «благородним» понадобились такие искусственнне подпорки, нужно било, чтобьі «худороднне» заявляли о своем существовании не одними тенденциозннми апокрифами и политическими сказками. Они должньї били стать реальной сил ой, достаточно грозной, чтобьі московская знать их боялась. Местничество еще не успело народиться, а местническая система уже грещала по всем швам; во время казанского похода 1550 года «царь государь с митрополитом и со всеми бояри» приговорили: «В пол ках бити княжатам и детям боярским с воєводами без мест, ходи ти на всякне дела со всеми воєводами». Местнические счетьі сохрапялись только для самих воєвод, которнх государь обещался при бирать «рассужая их отечество», но даже и Пересветов, при всем своем радикализме, не решался разрушать старину до самого корня и, восставая, например, против кормлений, предлагал не просто отнять у кормленщиков их доходи, а викупать кормления за определенную сумму в казну. «А какого вельможу пожалует за его всрную службу городом или волостью» Махмет-салтан, «и он 1 См.: Милюков П. Официальньїе и частньїе редакции древнейшей ра фядной книги.— М., 1887; Лихачев. Разрядньїе дьяки XVI века. 7 Зак. 523

193

пошлет к судьям своим и велит ему по доходному списку из казньї вьщати вдруг». Верхи служилой иерархии бьіли еще пока что хо рошо защищеньї от напора служилой демократии. Но, держась еще в центре, феодальное боярство вьінуждено бьіло сдать свои позиции в области. Реформа областного управлений бьіла первьім торжеством пересветовских идей, и на ней стоит встановить ся не только ради нее самой, но еще и потому, что она дает чрезвьічайно своеобразное и жизненное освещение тем способам, какими собеседник П етра, волош ского воеводьі, и поклонник Махмет-салтана турецкого рассчитьівал «ввести в землю правду». По рассказу Пересветова, Махмет-салтаном так бьіла организована полиция безопасности. Если случится в войске воровство или разбой, на таких лихих людей, воров и разбойников, «обьіск царев живет накрепко по десятникам, по сотникам и по тьісяцким», и которьій десятник утаит лихого человека в своем десятке, тот десятник с тем лихим человеком казнен будет смер тною казнью. «А татю и разбойникуу царя у турецкого тюрьмьі нет, на третий день его казнят смертной казнью для того чтобьі лиха не множилася; лишь опальньїм людям тюрьма до обьіску царева. И по городам у него те же десятские уст а новлень, и сотники, и тьісяцкие на лихих людей, на татей и раз бойников, и на ябедников, и где кого обьіщут лихого человека, татя (вора) или разбойника или ябедника, тут его казнят смер тною казнью; а десятник утаит лихого человека в своем десятку, а потом обьщут всею сотнею, инота же ему смертная казнь». Карамзин, видевший в пересветовских памфлетах «подлог и вьімьюел», доказьівал зто своє мнение, между прочим, тем, что «сей затейник» советовал царю «сделать все великое и хорошеє, что бьіло уже сделано». Вообщ е говоря, зто совсем не справедливо, что в своих проектах Пересветов опережает часто не только Гроз ного, но и Московскую Русь вообще. Н о в данном случае мьі наталкиваемся, действительно, на некоторую странность: полицейская организация, описанная в приведешшх вьіше строках, с ее характеристическими признаками — специальньїми властями для борьбьі с разбоем, повальним обьіском и ответственностью тех, кто обьіскивал, за результати обьіска — уже существовала в 40-х годах XVI века на Руси. С 1539 года до нас дошли две грамо ти: одна била дана Белозерскому краю, другая — Каргополю; в обеих великий князь «клал на души» местного населення розьіск разбойников и казнь их после розьіска без суда. В зтом бьіло коренное отличие нового способа расправьі от старих: прежде все дела, в том числе и о разбое, начинались в порядке частного обвинения и разрешались в порядке состязательном — присягою сторон или «полем», судебньїм поєдинком. Волостель и в зтих делах прежде всего «своего прибьітка смотрел» — следил за ис194

правньїм поступлением судебньїх пошлин и штрафов. Репрессия и в зтом случае, конечно, могла бьіть лишь очень слабая, даже не считая тех, на практике нередких, случаев, когда кормленщик просто входил в долю с разбойниками, считая такой доход более всрньїм, чем присуд, которого когда-то еще дож деться. В обеих упомянутьіх нами грамотах упоминается об оснований в Москве особого разбойного приказа («наши бояре, которьім разбойньіе дела приказаньї...»). Органами его на местах бьіли не кормленщики, а особьіе «головьі», вьіборньїе от местного населення, помощниками которьіх бьіли старостьі, десятские и «лучшие люди». Головьі бьіли не только на Белом озере и в Каргополе, а и в иньїх городах: зто бьіла общерусская реформа по широко задуманному плану. Реформа, несомненно, била по карману кормленщиков, отнимая у них главньїй источник дохода, и в зтом смьісле ее поняли современники. Псковской летописец, например, рассказьівает, что на новьіе порядки наместники сильно сердились — «бьіла наместником нелюбка велика на христиан», христианам же «бьість радость и льгота от лихих людей». Тут особенно приходится пожалеть, что нам так обще известна внутренняя история Московского государства в малолетство Грозного. О социальной борьбе 30-х годов мьі ничего не знаєм, если не считать упоминавшегося уже в начале зтой главьі восстания новгородских помещиков в 1537 году по призьіву князя Андрея Ивановича. Бьіла ли между зтим фактом и первой реформой Грозного при чинная связь, мьі не знаєм. Но то, что потеряли бояре-кормленіцики, перешло именно к помещикам, к среднему и мелкому землевладению: белозерская грамота определенно указьівает, что головьі, ведшие борьбу с разбоями, должньї бьіть взяти ИЗ местпьіх детей боярских, притом грамотних, как мьі уже отмечали пише. Старости и десятские из крестьян бьіли им подчиненьї. І Іовьіе власти получили гораздо больше, чем потеряли старьіе: кормленщик мог возбудить дело только по жалобе, губной голо ва мог любого человека поставить на пьітку, а признавшегося с і і ь і т к и казнить по собственной инициативе. Во всей губе не бьіло никого, кто бьі от него не зависел. Притом старая судебная гарантия — поєдинок и присяга — для разбойньїх дел бьіли упразднсньї, а нових не введено; новая система и бьіла не судом, а «сьіском»: разбойников искали, как ищут зверя в лесу, а, найдя, уби вали б ез дальнейш их ф ор м ал ьн остей . В п ол н е по сов ету I Іересветова — «разбойника и татя и ябедника и всякого хищника без всякого ответа смертью казнить». Если под террором разуметь суммарньїе казни не одних бояр, то террор Грозного приходится датировать 1539 годом, когда «тирану» бьіло девять лет. II о зачем публицисту военнослужилой демократии понадобилось Л О М ИТЬСЯ В открьітую і І 'ї?> чуть не десять лет спустя? Ответ на 195

зто может бьіть один: основние идеи пересветовских писаний значительно старше той редакции, в которой они до нас дошли. Сказание о Махмет-салтане, вероятно, существовало уже в 30-х годах. А при дальнейшей его переработке не находили нужньїм опускать того, что уже осуществилось в жизни, тем более что в прочности зтого осуществившегося не бьіло пока никаких гарантий. Пересветовские памфлетьі далеко не отражали в себе всех зкономически прогрессивньїх течений своего времени. Так думали и к зтому стремились «убогие воинники», масса мелкого вассалитета московского великого князя. Но «воинниками» не исчерпнвалось все в тогдашнем московском обществе. Мьі видели, что к торговому капиталу служильїй человек относился подозрительно, но представители зтого капитала должньї бьити относиться к служилой массе не лучше. Люди, шедшие «играть смертною игрою», и тогда не питали к людям мирньїх занятий большого почтения. Один современньїй публицист, стоявший в рядах противников Пересветова, весьма наглядно изображает зти отношения военньїх и штатских времен царя Йвана. «А верньїм воинам, — говорят «валаамские чудотворцьі» Сергий и Герман, тоже подававшие свои советьі в делах московской внутренней политикц, — подобает к своеверньїм и в домах их бьіти кротко, щедро и милостиво, них не бити, ниже мучити, и о рабление не творити». Косвенно зту характеристику подтверждает и сам апологет военной демократии: «Ученьїе люди храбрьіе» царя Махмета «идут тихо воевать»; русским воинникам зтого качества, должно бьіть, не хватало, если приходилось вводить его в свой идеал. Но зто бьіло противоречие интересов еще довольно поверхностное и потому примиримое: тенденции воинников и купцов должньї бьіли сталкиваться в более глубокой области, где примирить стороньї бьіло несравненно труд неє. Главной заботой Пересветова* является государево жалованье: чуть не двадцать раз в его памфлетах возвращается та мьісль, что царь должен бьіть щедр к своєму воинству, «что царская щедрость до воинников, то его и мудрость». З т о не бьіла простая жадность: мьі знаєм уже зкономическую роль жалованья в хозяйстве мелкого землевладельца (большинство помещиков сидело на дро би деревни: У3деревни, четверть сельца, полпустоши — обьічньїе показання писцовьіх книг). То бьіл его оборотний капитал: «запуская серебро» за крестьян, он добьівал себе рабочие руки. По мере щедрости государевой лучше или хуже развивалось помещичье хозяйство. Но государева казна не бьіла волшебньїм кошельком, где деньги сами нарождались; главньїм источником денежньїх доходов московского правительства бьіли посадские люди с их тор гами и промислами. Отсюда перекачивались деньги в карманн во инников. Конкуренция помещика и посадского била в основе кон196

куренцией аграрного и торгового капитала. Один смотрел на казну с точки зрения плательщика, другой — с точки зрения получателя. Политические взглядьі двух групи, естественно, бьіли весьма различньї, и нужно било много времени, нужньї бьіли совершснно исключительньїе обстоятельства, чтобьі стал возможен их союз. В дни юности Грозного до отого бьито далеко. Переход местной полиции в руки помещиков вовсе не удовлетворял интересов горожан; и теперь, и позже, в XVII веке, губной голова чаще являлся для них ворогом, от которого нужно обороняться, чем защитником и по кровителем, каким рисовал его Пересветов. Губная реформа нисколько не помешала восстанию московского посада в 1547 году. З десь нужно бьіло что-то другое, об зтом посадские говорили не менее внятно, чем «худородньїе». Московский бунт недаром сблизил царя с протопопом Сильвестром, близость которого к торгово-промьішленньїм кругам так определенно свидетельствуется его собственньїми словами1. По всей вероятности, ему и принадлежит редакция тех вопросов, с которьіми обратился царь к Стоглавому собору, дающих более сжатое, но не менее полное вьіражение программе посадских, чем Пересветов, — программе мелких служильїх. В первом пункте обе программьі сошлись. Против феодальной аристократии бьіли все, и запрос о местничестве стоит во главе сильвестровмх вопросов. Известное совпадение интересов получалось и по поводу кормлений: вопроса о них формально Собору не ставилось, так как судьба кормлений к 1550 году, по-видимому, бьіла решена. Но точки зрения дающего и берущего уже достаточно различаются и здесь. Для помещиков важно бьіло отнять власть у кормленщиков и забрать ее в свои; руки финансовой стороной дела Пересветов интересуется лишь в очень общей перспективе централизации всех царских доходов, причем ставит дело так, что невольно появляется подозрение, не бьіло ли «единство кассьі», главньїм образом, облегчением царю бьіть щедрьім по отношению к воинникам. Интерес посадских к вопросу бьіл гораздо более непосредственньїй, и они добились (вероятно, вскоре пос ле 1547 года — по «Стоглаву» не позже 1549-го) полного сложения с населения недоимок перед кормленщиками. Что ото бьіла не столько царская милость, сколько удовлетворение народного требования, совершенно ясно для всякого, кто присмотрится, как Йван Васильевич ставил вопрос на Соборе. «В предьідущее лето, — говорил царь Йван Собору, — бил я вам челом с боярами своими о своем согрешении, и бояре такожде, и вьі нас в наших винах благословили и простили, а я, по вашему прощенню и благословенню, бояр своих в прежних во всех винах пожаловал и простил, да им же запове1См. вьіше.

197

дал со в семи крестьяньї царства своего в прежних во всяких делах помиритися на срок, и бояре мои все, и приказньїе люди, и кормленщики со всели землями помирилися во всяких делах». Бла гочестивая форма зтого примирення не должна нас смущать: цер ковная идеология бьіла официальной идеологией Московской Руси XVI века — царь православного христианства иначе вьіражаться не мог. Но мьі должньї представлять себе, конечно, не идиллическую картину всеобщего лобьізания, а весьма практическую вещь: принудительньїй, по повелению свьіше, отказ кормленщиков от всяких претензий по адресу населення, которое своим правите лям «кормов не платило и их било». «Собор примирення» бьіл «ночью 4 августа» Московской Руси: как в 1789 году французские дворяне, так в 1549-м московские бояре «добровольно» и с умилением сердечним отреклись от того, что, по всему бьіло вид но, навсегда упльїло из их рук в силу неотвратимого хода вещей. Но такая зкстренная мера не давала еще удовлетворения плательщику налогов: его интересовал вопрос, будут ли возможньї злоупотребления дальше, и притом со стороньї не одних кормленщи ков? И второй вопрос царя Собору ставит на очередь ревизию всего московского вассалитета: «Каковьі за кем вотчиньї и каковьі кормления и всякне приказьі?» А то «всякне воиньї», рассказьівала потом летопись, передавая приговор царской думьі, «службою

оскудели, непротив государева жалованья и своих вотчин служба их». Да и вперед «поместья кому давать — в меру и пашенная земля, непашенная... что в книгах стоит и в жалованной грамоте слово в слово». Весь проект ревизии завершался уже решенной царем посьілкой писцов «всю свою землю писати и сметити». В связи с зтим введено бьіло, как доказал г. Милюков в 1551 году, новое руководство для измерения и оценки земель, гораздо более точное, нежели применявшиеся ранее. Воинники старались расширить царское жалованье до пределов возможно более широ ких, а торговьіе люди стремились ввести его в границьі возможно более определенньїе. Хотя тут бьіло и не без заботьі о наименее обеспеченном разряде служильїх (их предполагалось наделить из лишков, найденньїх у других), но большинство помещиков, вероятно, предпочло бьі, чтобьі их просто оставили в покое. В особенности, когда зто сопровождалось проектами, явно грозившими и денежному жалованью, путем уменьшения царской казньї. Полет фантазии автора «вопросов» бьіл не менее смельїй, чем автора пересветовских брошюр, и он вьіступает с двумя проектами, весьма замечательньїми для своего времени. Первьій из них заключался ни более ни менее как в отмене винной монополии и тогда, как теперь, составлявшей основу государственного благополучия. «О корчмах, данньїх по городам и по пригородам, по волостям; даньї исстари, а ньіне чтобьі наместником и кормленщиком с тех земель 198

оражное уложити, а корчем бьі отнюдь не бьіло, зане же от корчем крестьянам великая беда чинится и душам погибель». Почему при свободной продаже вина под условием уплатьі акциза («бражное»), души крестьян бьіли бьі в большей безопасности, ото, конечно, грудно сказать, но что интересам московской буржуазии отмена винной монополии отвечала как нельзя лучше, в том не могло бить сомнения. Так же, как и в том, что интересам торговли как нельзя лучше отвечало упразднение внутренних таможен, проектировавшееся следующим «вопросом» — «о мьітех по дорогам». Мьіт, гаможенная пошлина в нашем смисле слова, должен бнл остаться лишь «в порубежннх местах от чужих земель». В прочих остава лась лишь тамга, торговая пошлина в тесном смисле слова: «А где торгует, ино туто тамга, то достойно, а где не торгует, ино не дос тойно ничего взяти...». Все зто било не менее грандиозно, чем ценгрализация всего государственного хозяйства, предлагавшаяся Пересветовнм; внутренние таможни нашли свой конец лишь в царствование Елизаветн Петровнн, акциз же, и то на короткое время, утвердился лишь при Александре II. Но зто било не то, чего хотели «воинники», ибо вело не к наполнению царской казни и росту «государева жалованья» для тех, кто им пользовался, а совсем в прогивоположную сторону. Как служилая программа нашла себе жизненное внражение в губних головах и губном сиске, так из посадской вьішла «земская реформа» Йвана IV. В 1555 году или немного ранее кормленщики били вьіведеньї из городов и волостей и замененн излюбленньїми головами. В «буржуазном» характере реформи не может бить со мнения уже потому, что перемена неизменно сопровождалась превращением всякого рода «кормов» в денежньїй оброк, отвозить которнй в Москву и составляло первую обязанность «излюбленннх голов»: такая тенденция могла идти лишь из города. Если би отим дело и ограничивалось, столкновения классовнх интересов сще не полупалось би. Но «излюбленние голови» унаследовали от кормленщиков их право суда — местами они так и стали нази ваться: виборними судьями. Тут являлся уже очевидний параллелизм городских и помещичьих учреждений. М и видели, что появление губних голов било явним умалением власти кормленщиков: появление виборних судей не било ли ограничением, хотя би географическим, прав губних голов? В некоторьіх, по крайней мере, случаях зто несомненно било так. Специальньш делом губних властей била ловля разбойников, но на Bare, например, с введением земских виборних властей, тех, которне «учнут красть или розбивати, или кто учнет ябедничать, или кто учнет руки подписьівать, или костери учнут воровати, зернью играти или иное какое дело учнут чинити, или к кому лихим людям приезд будет», велено било отдавать «своим излюбленньїм головам », которне 199

имели все права, в других местах принадлежавшие головам губньїм. Уполномоченньїй посадских людей становився в одну линию с уполномоченньїм местного землевладения и получал даже более обширньіе права, ибо губньїе головьі вели лишь разбой, а «излюбленньїе» — все уголовньїе дела без исключения. На севере России, где помещиков почти или и вовсе не бьіло, столкновения и на отой почве полупиться не могло, но всюду в других местах борьба между служилими и посадскими на почве местного управлення затянулась надолго в XVII век.

Опричнина Союз боярства и посадских как основа господства избранной радьі Ф Причини союза; московский посад и Шуйские ф Казанские походьі и компромисс всех руководящих классов; Пересветов и завоевание Казани; земельние раздачи 1550 года и «верная» служба Ф Организация верховного управлений; законодательство и «все бояре»; юридическое закрепление местнических обьічаев ф Вигодность компромисса для боярства; разочарование помещиков; их зкономическое положение после казанских войн Ф Ливонская война и боярство; отношение буржуазии: взятие Нарви, ее роль в русском жспорте ф Вмешательство поляков и шведов; военньїе неудачи Ф Отражение внешней политики на внутренних отношениях Ф Боярские измени; процесе князя Владимира Андреевича ф Переворот 1564 года. Имеет ли он принципиальное значение? Его внешняя история, как она рассказьівается, как действительно происходила ф Официальньїе и реальньїе мотиви перевороти ф Соглашение помещиков и буржуазии и роль последней в опричнине ф Новий классовий режим; Собор 1566 года как его отражение ф Опричний террор; представляет ли он для своего времени что-нибудь исключительное

При каких обстоятельствах произошло еближение посадских с крупними феодалами — на зтот ечет источники не оставили нам прямих указаний. Нам известен только гольїй факт, что представитель буржуазного течения, протопоп Сильвестр, во всех дворцовьіх конфликтах оказьівается рядом с представителями старой знати, и что литературньїй вьіразитель взглядов зтой после дней, князь Курбский, являетея большим поклонником благовещенского протопопа. Кое-какие косвенньїе намеки в памятниках все же остались. На протяжении всего XVI века московский по сад бьіл тесно связан с боярской фамилией Шуйских, по знатно сте стоявших в первом ряду «ограбленного» потомками Калитьі удельного княжья. Родовьіе вотчини Шуйских в ньінешней Владимирской губернии и тогда уже бьіли промисловими гнездами — их последнего исторически знаменитого потомка, царя Василия Ивановича, его противники презрительно називали «шубником», 200

намекая на то, что все его благосостояние держалось на работе кустарей, поставлявших полушубки всей Москве. Предки отого «шубника» играли видную политическую роль в малолетство Йва на IV. Повзрослев, грозньїй царь с негодованием и обидой припоминал, как двоє из Шуйских «самовольством учинилися» его опекунами — «и тако воцаришася». Правление Шуйских продолжалось «на много время», несмотря на то, что юному Йвану Васильевичу они, видимо, очень досаждали. Когда же он или, вернее, вертевшая им партия противников Шуйских захотела от них избавиться, то Йван Шуйский, «присовокупя к себе всех людей и к целованию приведя, пришел ратию к Москве» — и тут произошел цельїй дворцовьій переворот. Противники Шуйских бьіли переарестовани и сосланьї, да досталось и дружившему с ними митрополиту: его «в то время бесчестно затеснили, мантию на нем с источники изодрали». Драка происходила и в великокняжеской столовой, где многих бояр также «бесчестно толкали» и «оборвали». Йвану в зто время шел уж тринадцятий год, так что собьітия он мог хорошо помнить, и при всей тенденциозности коронованного публициста историку редко приходится уличать его в прямой вьідумке. Для зтого Йван Васильевич бьіл слишком умен, а что касается специально Шуйских, то его рассказьі в общем подтверждаются и други ми источниками. Но зти рассказьі дают нам картину вовсе не обьічной дворцовой интриги, а массового движения, и бесчинства во дворце производились, конечно, не самими князьями, а ворвавшейся туда толпой, «иудейским сонмищем», которое могло составиться только из московских горожан. Связи промьниленньїх магнатов с торгово-промьішленньїми кругами вероятньї и сами по себе, а тот факт, что у них оказались очень скоро общие враги, и что в 1547 году московский посад избирал и убивал тех именно Глинских, которьіе всегда бьіли соперниками князей Шуйских, дает сильное фактическое обоснование зтой вероятности. Темньїе, по летописям, собьггия тридцятих — сорокових годов всего правиль неє и рассматривать как предвестия большого движения, предшествовавшего реформам Грозного. Союз посадских и боярства мог сложиться именно в то время и сложиться настолько прочно, что парализовать его, на время, могла лишь опричнина, а разрушить — только катастрофа Смутного времени. С общеполитической точ ки зрения, в таком союзе не бьіло и ничего удивительного. Во внешней политике интереси московской буржуазии и московских феодалов давно соприкасались, как зто мьі могли видеть, например, на истории последнего конфликта Москви с Новгородом, а внешняя политика боярства во второй половине XVI века, захват Велико го волжского пути — завоевание Казани и Астрахани — тоже отвечал требованиям торгового класса как нельзя лучше. На зтой внешней политике сошлись, впрочем, на время интересьі всех ко201

мандующих общественньїх групп: средние землевладельцьі тоже с завистью смотрели на Черноземное Поволжье, охотно готовьіе променять на него вьіпаханньїй суглинок примосковских уездов. В одном из пересветовских писаний мьі находим даже чрезвьічайно любопьітньїй проект — перенесение столицьі в Нижний Новгород; там-де и должен бьіть «стол царский, а Москва — стол великому княжеству». А Казанское царство казалось помещичьему публицисту прямо чуть не раєм — «подрайскою землицей, всем угод ною», и он весьма цинично заявляет, что «таковую землицу угод ную» следовало бьі завоевать, даже если бьі она с Русью «и в дружбе бьіла». А так как казанцьі, кроме того, и беспокоили Русь, то, значит, и предлог єсть отличннй, чтобьі с ними расправиться. Так писатель XVI века за триста лет безж алостно разбил ту, хо рошо нам знакомую, историческую схем у, которая из интересов государственной обороньї делала движущую пружину всей московской политики; уже для Пересветова зта «государственная обо рона» бьіла просто хорошим предлогом, чтобьі захватить «вельми угодньїе» земли. На почве зтой общ ности интересов и установился, повидимому, тот компромисс между феодальной знатью, буржуазией и мелкими помещиками, которьій держался приблизительно до 1560 года и обьїкновенно изображался, как «счастливая пора»' царствования Грозного. Мелкий вассалитет бьіл удовлетворен, вопервьіх, губними учреждениями и отменой кормлений, а затем, в ожидании разделов «подрайских» земель, крупной зкстренной раздачей в примосковских уездах. В 1550 году кругом Москви бьіла помещена тисяча лучших дворян и детей боярских из провинции, образовавших своего рода царскую гвардию. Раздача, конечно, мотивировалась воєнними соображениями, но нетрудно видеть, что именно воєнних оснований сажать отборную часть войска около самой столицн не било. З то бнл момент наибольшего напряжения казанских войн, и со стратегической точки зрения можно било ожидать сосредоточения лучшей части московского войска как раз где-нибудь около Нижнего. На самом деле зто била подачка вер хам помещичьей массьі, причем не бьіла обделена и боярская молодежь: как известно, в числе полупивших подмосковнне поместья бнл и князь Курбский, которому бьіло тогда 22 года. Посадские люди били удовлетворени «зем скою реформой» — и совершившейся около зтого времени передачей им сбора косвенних налогов. Новейшая историография и зту «верную службу» склонна била изображать как осоібого рода тягло, весьма будто би тяжелое для российского купечества. Но жалоби на тягость «верних служеб» ми слншим в середине следующего века, когда Россия стала окончательно дворянской, а конкуренция помещиков во всех областях стала нестерпимо жать торговое сословие. 202

По существу же отдача косвенньїх налогов «на веру» бьіла облегченной формой откупа: откупщик нес на себе те же обязательства, что и верньїй сборщик, но он должен бьіл авансировать правительству крупную сумму, так как верньїй голова имел те же в ь і г о д ь і , что и откупщик, не затрачивая вперед ни одной копейки. Что иньїе верньїе головьі на зтом деле разорялись, зто возможно, но случалось разоряться и откупщикам. Всякое предпринимательство имеет зту оборотную сторону. В большинстве же случаев, конечно, сосредоточение в руках немногих купцов огромньїх сумм таможенньіх и кабацких сборов как нельзя более способствовало концентрации купеческих капиталов1. То, что рассказьівают об организации верховного управлення в зти годьі Курбский и Грозний, каждьій со своей точки зрения, дает понять, что компромисс распространялся и на политическую об ласть. В состав правительства бьіли введеньї представители групп, до сих пор не имевших места в царской «курии»; рядом с князьями и боярами ми встречаем здесь уже знакомого нам протопопа Сильвестра и вьіходца из мелких служильїх людей Алексея Адашева, которого Грозний, по его словам, «взял от гноища и учинил с вель можами». Функции Адашева, насколько они нам известньї, указьівают вполне определенно, что он вошел в правящую группу как представитель антибоярской оппозиции. Ему бьіло поручено «челобитньїя приймати у бедньїх и обидимьіх», причем рекомендовалось не бояться «сильних и славних, в о с х и т и в ш и х чести на ся и своим насилием бедньїх и немощньїх погубляющих». Нет сомнения, что ликвидация кормлений и знаменитеє «примиренне» кормленщиков с населением происходили при его ближайшем уча стиш На теперешний взгляд, он занимал, конечно, довольно странное официальное положение — бьіл «ложничим», т. е. камердине ром, Йвана Васильевича и мьілся с царем в бане, что и дает повод говорить о нем только как о «любимце» Йвана, и зтим обьяснять его политическое значение. Но мьі не должньї забивать, что мьі в расцвете ередневековья, что отделнть царское хозяйство от государственного управлення бьівало не под силу и более поздней зпохе. Д о какой степени все носило чисто средневековьій характер, показьівают те способи в о з д є й с т в и я на Йвана, какие применял прогопоп Сильвестр, — о них мьі имеем совершенно согласньїе по существу дела свидетельства самих разнообразньїх и с т о ч н и к о в — и Курбского, и Пересветова, и самого Грозного. Слова последнего о «детских страшилах» вполне подтверждаютея тем, что говори ли его противники о «мечтательньїх страхах», пущенньїх в ход 1 Один из первьіх случаев отдачи «на веру» таможенньїх доходов — не отдельному лицу, а целой компании из 22 человек — относится к 1551 году.

203

протопопом ради укрощения нрава юного царя. А постоянньїе намеки Пересветова на «ворожби и кудесьі» показьівают, что факт очень скоро и очень хорошо стал известен весьма широким кругам. Чем именно Сильвестр стращал Йвана Васильевича, мьі не знаєм, — по всей вероятности, тут бьіло не без «видений» и «явлений»: впоследствии, в Смутное время, их, как мьі увидим, стали фабриковать прямо по заказу. Во всяком случае, фиктивньїе чудеса, как средство доставить преобладание своей политической партии, ничем не уступают удачной попьітке Йвана Калитьі использовать мощи мит рополита Петра как средство доставить политическое преоблада ние Москве над Тверью. С XIV по XVI век в зтом отношении большой переменьї не произошло. Введение в состав московской «курии» нових, необичньїх злементов сопровождалось некоторьім изменением и механизма уп равлення. Так как документальних следов зто изменение не оста вило, кроме одного отрицательного, о котором сейчас будет речь, то нет ничего мудреного, что историки его и не заметили, или не обратили на него большого внимания. Во главе Московского государства стояла, как и во главе удельного княжества московско го, боярская дума — совет крупнейших вассалов под председательством сюзерена. Историки давно уже заметили, что в зтом совете уже в первой половини XVI века наряду с членами по поло жений), так сказать, — или бьіли, в первую голову, все бьівшие удельние князья и их потомки — появляются члени по назначе ний): «Дети боярские, что в думе живут». Давно замечено также, что по мере расширения круга обязательньїх членов думи, которьіх в обичае било приглашать, у московских великих князей является все чаще и чаще тенденция созьівать для решения дел, особенно интересовавших великокняжескую власть, не всех своих думцев, а лишь некоторьіх. Но зто рассматривалось всегда как изьявление личной воли государя. Не останавливаясь на вопросе, так ли зто бьіло до Грозного — мьі еще недавно били свидетелями, как «дворцовая интрига», при ближайшем рассмотрении, оказалась народним бунтом, — мьі можем констатировать, что в дни молодости Грозного зто бьіло не так. Во главе управлення стояла не вся дума, а небольшое совещание отчасти думних, а отчасти, может бьіть, и недумньїх людей1, но члени зтого совещания бьіли избраньї не царем, а кем-то другим. В пьілу полемики Грозний даже утверждал потом, что туда нарочно подбирались люди, для него неприятньїе, но из его же слов видно, что неприятньі они бьіли своей самостоятельностью по отношению к царской 1 Аргументация проф. Ключевского в пользу того, что Адашев бьіл «думньїм дворянином» до своего назначения окольничим, кажется нам немного искусственной.

204

пласти, и возможно, что именно зтот признак и решал вьібор. Если понимать слова Курбского буквально, то зто совещание так и на зивалось: «советом виборних» — избранной радой — вибор них, разумеется, от полного состава боярской думьі, хотя и не всегда из зтого состава. Повинуясь обстоятельствам, бояре должньі бьіли допустить сюда людей, не принадлежавших к их корпорации, но предварительно они точно фиксировали состав зтой последней. Мьі уже упоминали, что социальная борьба заставила московское боярство именно около зтого времени искусственно закрепить местнические обьічаи. Одна фраза Грозного дает повод думать, что в зтой самообороне московская знать не ограничилась составлением задним числом разрядньїх книг и «родословца», что местничеству бьіла придана сила закона, обязательного для самого государя. Грозний обвиняет Сильвестра и Адашева в том, что они отняли у царя власть определять порядок мест бояр и думе: «Еже вам бояром по нашему жалованью честию председания почтенньїм бьіти». Лет шестьдесят спустя в одном местническом споре боярская дума формально заявила, что пожаловать государь может лишь «деньгами да поместьем, но не отечеством»: тогда зто звучало уже анахронизмом, пережитком умирающей стариньї, но в 50-х годах XVI века зто бьіло, по-видимому, живой современностью. Не предположив, что местнические счетьі получили в зто время юридическую силу, обязательную и для государс гвенной власти, что состав боярства бьіл гарантирован от произнольньїх перетасовок сверху, мьі не поймем и знаменитой при писки к царскому судебнику, уже вьізвавшей столько учених споров. Приписка зта, как известно, гласит: «А которьіе будут дела новьіе, а в сем судебнике не написаньї, и как те дела с государева докладу и со всех бояр приговору вершатся, и те дела в сем судебнике приписьівати». Профессор Сергеевич сделал из зтого ньівод, что с зтого момента «царь — только председатель боярс кой коллегии и без ее согласия не может издавать нових законов». Он обьясняет зто новшество притязаниями избранной ради, чем и иьізьівает законное недоумение профессора Дьяконова; к чему же зто «избранной раде», т. е. сравнительно тесному кружку, понадобилось хлопотать о законодательньїх правах для всех бояр? А так как формула судебника повторяется нередко и после падения «избранной ради», то профессор Дьяконов и заключает отсюда, что Сергеевич напрасно придает ей какое-то особое значение. Но «избранная рада», как мьі в и д є л и , бьіла представительницей имен но «всех бояр», точнеє — их исполнительньїм органом; живу честь же формули только доказьівает, насколько прочен бьіл успех бояр ства в 1550 году ( и л и , бьіть может, немного раньше: формулу впервьіе мьі встречаем уже в 1549-м). Сама опричнина бьіла косвенньїм признанием зтого успеха: царю не понадобились бьі чрезвьічайньїе 205

полномочия, если бьі он в обьічном порядке не бьіл связан решениями боярской коллегии. А вьіражение «все бояре» не имело бьі никакого смьісла, если бьі состав зтих «всех» не бьіл точно и независимо от произвола сверху определен; так приписка к судебнику косвенно еще раз подтверждает тот вьівод, что около 1550 года местнические расчетьі получили обязательную юридическую силу. Как видим, классическуюредбо/шу Грозного и приходится искать в переменах, происшедших в положений боярства. Реформи ведь всегда состоят в том, что правящий класе или группа ценою более или менее серьезньїх уступок в деталях спасает основу своего положення. Боярство Грозного еделало много уступок, и капитальньїх: упразднение кормлений и введение в состав «избранной ради» торгового священника Сильвестра и «батожника» Алексея Адашева бьіли главньїми из них. Зато боярские роди сомкнулись в корпорацию, состав которой стал неприкосновенен для кого бьі то ни било, и без совета с зтой корпорацией в полном ее соста ве царь не мог предпринять важнейшего, по тем временам, законодательного дела — пополнения судебника. Боярство обнаружило большой политический такт: отказавшись от многих, материально вьігодньїх, привилегий, оно удержало зтой ценой в своих руках источник их всех — государственную власть. Компромисс мог дер жаться, пока все «договаривающиеся сторони» могли считать свои интересн удовлетворенннми. Но что единственннм прочно ВЬІИГравшим оказалось боярство — зто должно било обнаружиться и действительно обнаружилось весьма скоро. Раньте всего, по-видимому, рухнули надеждн ередних и мелких помещиков на великие и богатне милости, связаннне с покорением Казани. Во-первнх, покорение зто оказалось далеко не столь легким делом: население Казанского ханства еще тесть лет после падения своей столицн ожесточенно сопротивлялось, и русские города, построеннне в новопокоренной области, все время «в осаде били от них». Серьезность восстания свидетельствуется тем, что инсургентам удалось уничтожить целое большое московское войско с боярином Борисом М орозовим во главе, которого они взяли в плен, а потом убили. По словам Курбского, при усмирении погибло столько русских служилих, что и поверить трудно: «Иже вере неподобно». Д орого досталась товарищам Пересветова «подрайская землица»! А затем первнми, кто воспользовался ею, оказались не помещики, а крестьяне. Гораздо раньте, чем страна била настолько усмирена, чтобьі можно било завести там пра вильнеє помещичье хозяйство, по следам русских отрядов потянулись на восток длиннне вереницн переселенцев. Они гибли десятками тисяч, но воля била так соблазнительна, а вольних земель в центральних областях оставалось так мало, что гибель передових не останавливала следующих. По некоторнм призна 206

кам можно заключить, что отлив населення на Восток начался параллельно с казанскими походами, не дожидаясь их успеха; уже в 1552 году серпуховский посад потерял около пятой части своих тягльїх людей; в том ж е году Важская земля недаром про сила и получила право «старих своих тяглецов вивозити назад бессрочно и беспошлинно». Уже в начале 50-х годов крестьянин становится редкой вещью, которую стараются привязать к своей земле всеми возможннми средствами и переманить с земли своего соседа. Для помещика лучшим средством для зтого тогда, как и теперь, служило, как м и знаєм, «запускание серебра» за крестьян: перспектива жирной денежной ссудьі, которую можно по лупить у себя же дома, никуда не ходя, одна могла несколько уравновесить надежду на «вольную землю». Денежньїй капитал бьіл нужен помещикам, какникогда, и ми имеем яркое свидетельство того, к чему приводили их зти поиски. Пятидесятьіе годи XVI века отмеченн в русской истории такой же «сисахтией», как и начало XII столетия в Києве, только она преследовала интересьі другого общественного класса, чем тогда. Около Рождества 1557 года вишли один за другим два царских указа. Первнм из них служилим людям, занявшим деньги до 25 декабря зтого года, разрешалось уплатить долг с рассрочкой на пять лет, причем взьіскивать можно било только данннй взаймьі капитал («истинное»), процентов же можно би л о и вовсе не платить. На будущ ее же время рост бнл понижен вдвоє: вместо 20 %, обнчного роста XVI веке, разрешалось брать лишь 10. От уплатьі процентов освобождались и неслужилне, значит, торговне люди, но на них не распространялась льготная рассрочка, они должньї били упла тить занятое «все сполна». Второй указ (11 января 1558 года, т. с. три недели спустя после первого) еще рельєфнеє рисует положение задолжавших помещиков. Он трактует о тех из них, которне заложили земли свои «за рост пахати». Дав ссуду, кредитор вступал во все права хозяина и за проценти начинал зксплуатировать имение в свою пользу. З т о била мертвая петля — расплагиться с долгом при таких условиях почти не било возможности. Рассрочка, установленная предндущим указом, распространялась теперь и на таких заемщиков, причем, уплатив пятую часть долга, должник получал имение в своє распоряжение обратно. Из доходов он мог теперь постепенно погасить весь долг, опять-таки без процентов. Мертвая петля с землевладельцев била снята, но тгой оборонительной мери било мало. Одним запрещением брать вьісокие проценти нельзя било создать дешевий кредит, если его не било. Можно било испробовать два вьіхода. Один заключалея в том, на чем давно настаивала помещичья публицистика. Чем брать взаймьі у ростовщиков, легче било полупить из казни в виде «государева жалованья». «Что царская щ едрость до 207

воинников, то его и мудрость, — говорил, как мьі помним, Йван Семенович Пересветов, — щедрая рука николи же не оскудеет и славу себе великую собирает». Другой вьіход состоял в том, чтобьі своє опустошенное поместье променять на чужое, в полном порядке. «Княженецкие вотчиньї», именья бьівших удельньїх князей, переполненньїе прочно сидящими на местах «старожильцами», где слабая зксплуатация крестьян, невьісокие натуральньїе оброки не давали поводов для змиграции, давно должньї бьіли привлекать жадньїе взорьі бившихся, как рьіба об лед, небогатьіх помещиков. Сколько земли пропадало даром в руках у зтих «ленивьіх богатин»! Но «ленивьіе богатиньї» стояли поперек дороги и на первом пути. Государево жалованье бьіло платой за поход: нет походов, нет и жалованья. Но крупное боярство, которому на свой счет приходилось мобилизовать цельїе полки, иначе относилось к войне, чем те, для кого война означала прибавку денег в кармане. Боярская «Беседа валаамских чудотворцев» проповедовала мир ную внешнюю политику: только «неверньїе тщатся в ратех на убийство, и на грабление, и на блуд, и на всякую нечистоту и злобу своими храбростьми, и тем хвалятся». Другой, родственньїй по духу «Беседе», публицист «царскую премудрую мудрость» ставит гораздо вьіше «царской храбрости». Избранная рада решительно настаивала на предпочтительности оборонительньїх войн перед наступательньїми. «Мужи храбрьіе и мужественньїе», которьім очень сочувствует князь Курбский, «советовали и стужали» Грозному после Казани начать большую кампанию против крьімцев, вьіставляя, как нравственньїй мотив, необходимость «избавить пленньїх множайших», томящихся в крьімской неволе. Для служилой массьі зто бьіл самьій неинтересньїй поход, какой мож но придумать, — трудньїй, длинньїй и весьма мало вознаграждавшийся, так как до самого Крьіма добраться бьіло невозможно, а в пустих южнорусских степях нечего бьіло взять. Зато, когда какими-то другими советниками царя, без всякого сомнения, из рядов «воинства», бьіл поднят вопрос о походе в Лифляндию, сулившем легкий и бьістрьій захват земель бьівшего Ливонского ордена, зтот проект встретил ожесточенное сопротивление со сторони «избранной ради». Йван Васильевич с горечью потом вспоминал, «какова отягчения словесная пострадал» он в те дни «от попа Селивестра, и от Алексея» и от бояр. «Еже какова скорбного ни сотворится нам, то вся сия Герман ради случися»: Сильвестр и болезнь царицьі Анастасии, от которой она впоследствии умерла, обьяснял Йвану, как наказание свьіше за ливонскую войну. З то «лютое належание» боярства на царя, в защиту пассивной и против активной внешней политики, могло еще менее остаться тайной для ши роких кругов служилого общества, нежели «вражбьі и кудесьі» того же Сильвестра. Ливонская война бьіла первьім яблоком раз208

дора, брошенньїм в среду столковавшихся перед взятием Казани общественньїх групп. Она обнаружила, в то же время, и всю ненадежность представительства служильїх низов в «избранной раде», гак как оно бьіло допущено боярами. Попав в среду феодальной знати, Алексей Адашев весьма бистро обоярился — в 1555 году он и формально стал членом боярской коллегии, получив один из вьісших думньїх чинов, окольничество, — и смирно шел на пово ду за своими родовитими коллегами. З то с особенной резкостью сказалось во время известного конфликта 1553 года, когда Гроз ний тяжко заболел, думали, что смертельно, и бояре хотели воспользоваться его кончиной, чтобьі провести на московский пре стол чисто феодального кандидата, сьіна «крамольника» 30-х годов, удельного князя Андрея Старицкого, Владимира Андреевича. Успех отой кандидатури закрепил бьі окончательно победу, одержанную боярами в 1550 году: царь, вьібранньїй боярской корпорацией, без всяких наследственньїх прав на престол («от четвертого удельного родился», насмехался потом Йван над своим несчастньім соперником), бьіл бьі, действительно, только «первьім между равньїми». Характерно, что Курбский впоследствии стьщился кан дидатури Владимира Андреевича и отрекался от нее, и не менее характерно, что Адашевьі бьіли за нее и присягнули сьіну Грозного только очень нехотя и нескоро, под давлением противной сторони, во главе которой стояли Захарьиньї, будущие Романовьі. З то бьіл нервьій случай открьітого разрьіва царя с его «избранной радой». І \о важно бьіло не столько зто, сколько другое; масса неродовитого дворянства должна бьіла убедиться, что ее человек в зтой «раде» стал боярским человеком. Политическая карьера Адашева бьіла кончена именно в тот момент, когда он формально вошел в ряди московской знати. Поведение Сильвестра в зтом первом конфликте из-за престолонаследия бьіло, вероятно, самостоятельнее и лучше отвечало интересам тех, кого он представлял в «избранной раде». Москов ский посад всегда бьіл вместе с Шуйскими, как мьі в и д є л и , а во главе партии, поддерживавшей кандидатуру Владимира Андрее вича, мьі находим одного из Шуйских, Йвана Михайловича, и ста рого их союзника, в то же время близкого человека к Сильвестру и влиятельнейшего члена «избранной ради», князя Дмитрия Курлятева. Что Сильвестр бьіл с ними, зто бьіло очень естественно, и протопопа сгубило, конечно, не зто, а, скореє всего, ложная позиция, занятая им в вопросе о ливонской войне. Новгородский вьіходец, Сильвестр бьіл из Новгорода, оказался слишком патриотом своего старого отечества и едва ли очень угодил московским купцам, отговаривая Йвана Васильевича от захвата берегов Балтийского моря. Для уцелевших остатков новгородской торговли мир в Ливонии бьіл, конечно, вьігоднее войньї; но московская буржуазия 209

жадно искала в зто время вьіхода к морю, потому в Москве так и у хватились за англичан, приехавших в Архангельск1. Популярность Сильвестра упала так бьістро, что он не мог зтого не почувствовать — очень скоро после начала ливонской войньї мьі уже находим торгового протопопа постриженником Кирилло-Белозерского монастьіря, и постриженником добровольньїм, как определенно говорит Курбский. Царская опала настигла Сильвестра уже монахом — «отставка» же его бьіла вьізвана сознанием, что он перестал иметь влияние на царя, а влияние зто опиралось на московский посад, вьщвинувший бьівшего новгородского священника во время бунта 1547 года. Война с германцами бьіла решительнмм успехом «воинства», и в первьіе месяцьі, по-видимому, лучше отвечала его ожиданиям, чем завоевание Казани. Реформация надорвала политическое могущество рьіцарского ордена, правившего Ливонией, — с зтой точ ки зрения момент бил вьібран весьма удачно. Отсутствие почти всякого формального предлога начать воешше действия, ибо труд но бьіло считать таковьім неуплату дерптским єпископом какойто полумифической «дани», о которой в Москве не вспоминали 50 лет, уравновешивалось религиозньїми соображениями: лифляндские немцьі, «иже и верьі христианские отступили», «сами себе новое имя изобретше, нарекшеся Евангелики», в одном из припадков протестантского фанатизма сожгли, между прочим, и русские иконьї. Война, значит, опять, как при покорений Новгоро да, шла «за веру». Обьектом воєнних операций бьіла Нарва, о значений которой для русского зкспорта в те времена уже говори лось вьіше. В має 1558 года Нарва бьіла взята, а неделю спустя бьіл взят Сьіренск, при впадении Наровьі в Чудское озеро: дорога от Пскова к морю бьіла теперь вся в русских руках. Под влиянием зтого успеха компромисс, на котором держалась «избранная рада», должен бьіл дать новую трещину. Буржуазия бьіла удовлетворена — для нее продолжение войньї не имело более смьісла. Когда в Москву приехало Орденское посольство хлопотать о мире, оно нашло поддержку именно со сторони московского купечества. Но на «воинство» успех произвел совсем иное впечатление. По ход 1558 года дал огромную добьічу — война в богатой, культурной стране бьіла совсем не тем, что борьба с инородцами в далекой 1 Как раз в зто время, перед ливонской войной, по поводу мирного договора с Швецией «гости и купцьі отчин великого государя из многих городов говорили, чтоб им в торгових делах бьіла воля, которьіе захотят торговать в швед ской земле, и те бьі торговали в шведской земле, а которьіе захотят итти из шведской земли в Любок и в Антроп (Антвер пен), в испанскую землю, Англию, Францию, — тем бьіла би воля и береженье, и корабли бьіли бьі им готовьі».

210

Казани или погоня по степям за неуловимими крьімцами. Помещикам уже грезилось прочное завоевание всей Ливонии и раздача в поместья богатьіх мьіз немецких рьіцарей: раздача зта уже и началась фактически. Но переход под власть России всего югоіюсточного побережья Балтики поднимал на ноги всю Восточную Европу: зтого не могли допустить ни шведи, ни поляки. І Іервьіе заняли (в 1561 году) Ревель. Вторьіе пошли гораздо даль ше. Сначала, по Виленскому договору (сентябрь 1559 года), они обязались защищать владения Ливонского ордена от Москви, загем (в ноябре 1561 года) совсем аннексировали Ливонию, гарангировав ей внутреннес самоуправление. Мотиви, внзвавшие вмешательство Польши в дело, очень отчетливо сформулированн уже современниками. «Ливония знаменита своим приморским положением, обилием гаваней, — читаєм ми в одном современном намятнике. — Если зта страна будет принадлежать королю, то ему будет принадлежать и владнчество над морем. О пользе иметь гавань в государстве засвидетельствуют все знатнне фамилии в Польше: необнкновенно увеличилось благосостояние час т и х людей с тех пор, как королевство получило во владение прусские Гавани, и теперь народ наш немногим европейским на родам уступит в роскоши относительно одеждьі и украшений, в обилии золота и серебра; обогатитея и казна королевская взимапием податей торгових». А если упустить Ливонию, то все зто перейдет к «опасному соседу»1. То, за чем тянулея русский торго вий капитал, не в меньшей степени нужно било польскому. Но в распоряжении последнего били такие средства борьбьі, до каких било далеко Московской Руси Грозного — еще чисто ередневековой стране по своєму воєнному устройству. Даже еще до непосредственного вмешательства самих поляков, только при их поддержке магистр Ливонского ордена Кетлер, оказалея в состоянии держаться против московских ополчений. Русские победьі в отот период войньї обеспечивались только колоссальннм числен ним перевесом армии Грозного: там, где орден мог виставить сотни солдат, москвичей били десятки тисяч. С появлением на поле битви польско-литовских войск дела пошли еще медлениее, хотя польское правительство, видимо, надеялось добиться своего без серьезной войньї, одними демонстрациями, и все время не прернвало переговоров с Москвой. В начале 1563 года, с папряжением всех московских сил, под личньїм предводительством самого Йвана Васильевича, бнл взят Полоцк. Уже то, как московское правительство старалось раздуть значение зтой победьі, ясно показнвает, что в Москве нужно било «поддержать настроение». Царский посол, ехавший в столицу с вестью о победе, 1См.: Соловьев, изд. «Общ. пользьі», ч. 2, с. 185— 186. 211

должен бьіл во всех городах по дороге устраивать торжественньіе молебствия С КОЛОКОЛЬНЬІМ звоном, «что Бог милосердне своє великое показал царю и великому князю, вотчину его, город Полтеск, совсем в руки ему дал», а сам царь возвращался в Москву, как после взятия Казани. Но всем отим нельзя бьіло закрасить того факта, что тотчас после отого блестящего успеха заключено бьіло перемирие; на дальнейшие успехи, видимо, не очень надеялись. Когда перемирие кончилось, дела пошли уже явно под гору. Лучший из московских воєвод князь Курбский с пятнадцатью тисяча ми человек проиграл битву 4000 поляков под Невлем, а в январе следующего (1564 года) вся московская рать бьіла наголову разбита под Оршей, причем погибли все старшие воеводьі вместе с главнокомандующим, князем Петром Ивановичем Шуйским, остатки же их войска прибежали в Полоцк только «своими головами», оставив в руках неприятеля всю артиллерию и обоз. Бояре не хотели войньї — теперь бояре проигрьівают войну: ясно, что ото боярская измена. Такой ход мьісли бьіл совершенно неизбежен в головах воинников, живших надеждой теперь на «вифлянские» земли, как раньше они жили надеждой на казанские. Террор опричниньї может бить понят только в связи с неудачами ливонской войньї — как французский террор 1792— 1793 годов в связи с нашествием союзников. И как там, так и тут отдельньге случаи должньї бьіли до чрезвьічайности укреплять подозрительное настроение. Толки об измене бояр пугали самих бояр, им уже мерещились плаха и кол; с другой сторони, уже самая война бьіла победой мелкого вассалитета над коалицией бояр и посадских (очень скоро, как мьі в и д є л и , отколовшихся от военной партии). Всем зтим достаточно обьясняется боярская змиграция, случаи которой учащаются именно с начала 60-х годов. Перед нами мелькают при зтом самьіе крупньїе имена московской феодальной знати: то мьі с л ь і ш и м о попьітке «отьехать» князя Глинского, то берется поручительство за князя Йвана Бельского, то уже сам Бельский ручается за князя Воротьінского. Самое сильное впечатление дол жен бьіл произвести побег в Литву князя Андрея Михайловича Курбского, московского главнокомандующего в Ливонии, в апреле 1564 года: в моральной подготовке переворота 3 декабря того же года зто бьіла, может бить, самая решительная минута. «И как учали нам наши бояре изменяти, стали мьі вас, страдников, к себе приближати», — писал впоследствии Грозний одному из своих «кромешников», Ваське Грязному, и собьітие ЗО апреля 1564 года, главньїй воєвода царского войска, вдруг оказавшийся воеводой короля польского и великого князя литовского, нужно сказать, достаточно оправдьівало зти слова Йвана Васильевича. О «боярской измене» можно бьіло теперь говорить, что назьівается, с фак тами в руках. 212

Мьі не знаєм, в какой именно связи с боярскими «изменами» стоит громкий политический процесе, разьігравшийся в Москве в июне предьідущего (1563) года. Дьяк бьівшего за десять лет перед тем кандидата на царский престол, князя Владимира Андреевича, донес на своего господина и на его мать княгиню Ефросинью, что они оба «многие неправди ко царю и великому князю чинят». По доносу дьяка, в Александровской слободе, где жил уже тогда Гроз ний, «многие о том сьіски бьіли и те их (князя Владимира и кня ж ни Евфросинии) неисправления сисканьї». По «печалованию» митрополита Макария и всего «освященногоСобора» царь винов ії ьіх «простил», но старая княгиня должна бьіла постричься, а у Владимира Андреевича вскоре потом била отобрана часть его прежних удельних земель, взамен которьіх, впрочем, ему дали другие. Бил ли тут действительно какой-нибудь заговор или доносчик просто пользовалея уже болезненно возбужденною подозрительностью Йвана Васильевича, трудно сказать. Но субьективпо у Грозного бьіло теперь основание оправдьівать своє дальнейілее поведение тем, что он «за себя стал». Государственньїй переворот, диктовавшийся обьективно зкономическими условиями, нашел теперь себе форму: он должен бьіл стать актом династической и личной самооборони царя против покушений свергнуть его и его семью с московского трона. Обьективньїе условия бьіли таковьі. И война на Западе, как война на Востоке, не дала удовлетворений земельному голоду мелкого вассалитета и не оправдала вообще тех ожиданий, с ко т р и м и ее начали. Внешняя политика не сулила больше ни земли, ни денег, — то и другое приходилось отьіскивать внутри государства. Но зтим последним продолжало управлять боярство. Оно било правительством, реально державшим в руках дела: царь бьіл лишь символом, величиной идеальной, от которой, практически, помещикам бьіло ни тепло, ни холодно. Боярская публицистика охотно признавала, что «Богом вся свьіше предано єсть помазаннику царю и великому Богом избранному князю», но, «предав» царям всю власть, Господь «повелел» им «царство держати и власть имети с князи и с бояри». Церковная идеология, как мьі видели в своем месте, в зтом отношении освятила феодальную практику: церкви, как учреждению, нужно бьіло сильное Московское государство, но вовсе не сильний московский государь. Напротив, дляличного обуздания царской воли аскетическая мораль церкви давала новьіе средства: стоит прочитать у Грозного (в его «Переписке»), как тщательно бьіл регламентирован весь царс кий обиход протопопом Сильвестром — «вся не по своей воле бяху — глаголю же до обуща (обуви) и спанья». «Таково у бо гогда православия сияние!» — с горьким сарказмом вспоминал потом зти времена царь всего православного христианства. Йван 213

Васильєвим на себе испьітал, что бьіть простьім, обьїкновенньїм светским государем — вроде хотя бьі Махмета — султана турецкого, — куда приятнее, нежели земньїм богом. И когда он писал: «Российское самодержавство изначала сами владеют всеми царствьі, а не бояре и вельможи», — он, несмотря на якобьі историческую ссьілку, вьісказьівал крупную новую мьісль, может бьіть, и не ему лично принадлежавшую — глухне ссьілки на Пересветова нередки в письмах Грозного, да неизвестно еще, представляют ли и сами письма продукт личного, а не коллективного творчества. Нет ничего несправедливеє, как отрицать принципиальность Гроз ного в его борьбе с боярством и видеть в отой борьбе какое-то политическое топтание на одном месте. Бьіл ли тут инициатором сам Йван Васильєвим или нет — всего правдоподобнее, что нет, — но его опричнина бьіла попьіткой за полтораста лет до Петра основать личное самодержавне петровской монархии. Попьітка бьіла слишком преждевременна, и крушение ее бьіло неизбежно: но кто на нее дерзнул, стояли, нельзя в зтом сомневаться, вьіше своих современников. Дорога «воинства» шла через труп старого московского феодализма, и зто делало «воинство» прогрессивньїм, независимо от того, какие мотивьі им непосредственно руководили. Старьіе вотчиньї внутри государства бьіли теперь единственньім земельним фондом, на счет которого могло шириться среднепоместное землевладение; государева казна — единственньїм источником денежньїх капиталов. Но для того чтобьі воспользоваться тем и другим, нужно било захватать в свои руки власть, а она бьіла в руках враждебной группьі, державшей ее не только со всей цепкостью вековой традиции, но и со всей силой нравственного авторите та. У Пересветова могло хватить дерзости заявить, что политика вьіше религии — «правда» вьіше «верьі». Но его рядовьіе сторонники не решились бьі отого даже подумать — не только вьісказать, а тем более провести в жизнь. Переворот 3 декабря 1564 года и бьіл попьіткой не то чтобьі внести новое содержание в старьіе фор ми, а поставить новьіе формирядам со старими, не трогая старих учреждений, сделать так, чтобьі они служили лишь ширмою для нових людей, не имевших права в зти учреждения войти как настоящие хозяева. Петр бьіл смелее, он просто посадил в боярскую думу своих чиновников да назвал ее сенатом, и все с зтим прими рились. Но ко времени Петра бояре бьіли уже, в глазах всех, «зябльім, упавшим деревом». За полтораста лет раньше дерево уже начало терять свою листву, но корни его еще крепко сидели в зем ле и сразу их бьіло не вирвать. Отказьівая опричнине в принципиальном значений, историки зато изображают ее появление в очень драматической форме. Как Грозний, необьічно торжественньїм походом, вдруг внезапно уехал в Александровскую слободу (поясняется, обьїкновенно, и где на214

чодится зто таинственное, неожиданно вспльївающее в русской інтории место), как он оттуда начал обсьіпаться грамотами с мос ковським «народом», и какой зффект зто произвело — все об зтом читали, конечно, много раз, и повторять зтот рассказ не приходитоі. На самом деле, как и все на свете, собьітие бьіло гораздо буд имчнее. Александровская слобода давно бнла летней резиденцией І розного — в летописи мьі постоянно там его встречаем, в промежутках между воєнними походами и очень частими разьездами по московским областям на богомолье и с хозяйственньїми целями. Ипезапность отьезда в значительной степени ослабляется тем, что Ипан Васильевич взял с собою всю свою денную движимость — всю «святость, иконн и крестьі, златом и драгим камением украіиснньїе», сосудьі золотьіе и серебряньїе, весь свой гардероб и всю свою казну и мобилизировал всю свою гвардию — «дворян и детей (юярских вьібор из всех городов, которнх прибрал государь бити с ним». Всех зтих приготовлений нельзя било сделать ни в один, ми в два дня, тем более, что царские придворнне тоже вьібирапись «всем домом»: им приказано било «ехати с женами и с детьми». Двинувшись, Грозний никуда не исчезал на цельїй месяц, как, опять-таки, можно било би подумать: москвичи отлично зна нії, что Николу Чудотворна (6 декабря) царь праздновал в Коломенском, в воскресенье, 17 числа, бнл в Тайнинском, а 21 присхал к Троице — встречать Рождество. К слову сказать, зто бнл и обьічньїй маршрут его поездок в Александровскую слободу, не считая заезда в Коломенское, обьяснявшегося неожиданной в декабре оттепелью и разливом рек. А то, как бистро пошли дела в Москве — 3-го туда прибнл гонец с царской грамотой, 5-го же московское посольство било уже в слободе, — ясно показнвает, ч го здесь зтот месяц не прошел даром, и пока царь ездил, его сторонники тщательно подготовили тешащий современннх историков драматический зффект. Если Грозний за зтот месяц действительно поседел и постарел на двадцать лет, как рассказнвают иностранцн, то, конечно, не от того, что он все время трепегал за успех своей неожиданной «внходки», а потому, что нелегко било рвать со всем прошлнм человеку, внросшему и воспитавшемуся в феодальной среде. Петр родился уже в иной обстанов ко, с детства привик думать и действовать не по обьічаю — Йвану ириходилось все ломать на тридцять пятом году: било от чего поссдеть. А что материальная сила в его руках, что внешний, физичсский, так сказать, успех переворота для царя и его нових советников обеспечен — зто видели все настолько, что ни малейшей иопнтки сопротивляться со сторони советников старих ми не встречаем. И, конечно, не потому, чтобн они в холопстве своем не омели подумать о сопротивлении: бежать на службу к католическому королю от царя всех православних би л о несравненно 215

большим моральньїм скачком, нежели попьітаться повторить то, что делал всего за тридцать лет Андрей Иванович Старицкий, когда он поднимал на московское правительство новгородских помещиков. Но теперь боярам некого бьіло бьі поднять против своих врагов: помещики бьіли с Александровской слободой, а московский посад бьіл теперь с помещиками, а не с боярством. Гости, купцьі и «все православное христианство града Москвьі», в ответ на милостивую царскую грамоту, прочтенную на собрании вьісшего московского купечества, гостей, «чтобьі они себе никоторого сумнения не держали, гнева на них и опали никоторьіе нет», єдинодушно ответили, что они «за государских лиходеев и изменников не стоят и сами их истребят». И в посольстве, отправившемся в слободу, рядом со владьїками, игуменами и боярами, мьі опять встречаем гостей, купцов и даже простих «черньїх людей», которьім в государственном деле бьіло, казалось бьі, совсем не место. Московский посад головой вьщал своих вчерашних союзников. На переговори С Н И М , по всей вероятности, и понадобился будущим опричникам цельїй месяц, и его решение окончательно склонило чашу весов на сторону переворота. Чем бьіло визвано зто реше ние, нетрудно понять из дальнейшего: торговий капитал сам бьіл приобщен к опричнине, и зто сулило такие в ь і г о д ь і , которьіх не могла уравновесить никакая протекция князей Ш уйских.Вскоре после переворота мьі встречаем купцов и гостей в качестве официальньїх агентов московского правительства и в Константинополе, и в Антверпене, и в Англии — во всех «поморских государствах», куда они так стремились, и все они бьіли снабженьї не только всяческими охранньїми грамотами, но и «бологодетью» из царской казни1. «В опричнину попали все главньїе (торговьіе) пути с большею частью городов, на них стоящих», — говорит проф. Платонов и тут же дает весьма убедительньїй перечень зтих городов. «Недаром англичане, имевшие дело с северньїми областями, про сили о том, чтобьі и их ведали в опричнине; недаром и Строгановьі потянулись туда же: торгово-промьішленньїй капитал, конечно, нуждался в поддержке той администрации, которая ведала край и, как видно, не боялся тех ужасов, с которьіми у нас связьівается представление об опричнине»2. Еще бьі бояться того, что при участии зтого самого капитала бьіло и создано! Переворот 1564 года бьіл произведен коалицией посадских и мелкого вассалитета, точно так же, как реформи били делом коалиции буржуазии и боярства. Зтим обьясняется, по всей вероят ности, одна особенность читавшейся на Москве царской грамоти, 1 Александро-Невская летопись//Русская историческая библиотека, т. З, с. 292. 2 Очерки по истории Смутьі, с. 149— 150.

216

не обращавшая на себя большого внимания до сих пор, но весьма интересная. Переворот бьіл, по форме, актом самообороньї царя от его крупних вассалов, которьіе «почали изменяти». Но об отих «изменньїх делах» весьма глухо упоминаетея лишь в конце. Обстоятельно же в грамоте развиваютея три пункта. Во-первьіх, поведение бояр в малолетство Йвана Васильевича, «которьіе они изменьї делали и убьітки государству его до его государского возрасту». Во-вторьіх, то, что бояре и воєводи «земли его государские себе розьімали» и, держали за собой поместья и вотчини великие, собрали себе незаконними путями великие богатства. Зтот чисто пересветовский мотив имел в виду совершенно определенннй факт, уже поведший к частичной конфискации вотчинних зе мель года за три до переворота. 15 января 1562 года Йван Васильевич «приговорил с бояри (не со «всеми бояри»!): которне вотчини за князьями Ярославскими, за Стародубскими, за Ростовскими, за Суздальскими, за Тверскими, за Оболенскими, за Белозерскими, за Воротьінскими, за Мосальскими, за Трубецкими, за Одоевскими и за иньїми служ илими князьями вотчини старинние ; и тем князьям вотчин своих не продавати и не меняти». Право распоряжения зтих владельцев своими землями било низведено до минимума: они могли лишь завещать ймення своим енновьям. Если енновей не било, вотчина шла на государя, которнй от себя уже делал все, что требовалось, — «устраивал его душ у», т. е. наделял церковь землями на помин души умершего, вьщелял участок «на прожитие» его вдове, приданое его дочерям и т. д. Но зтого мало: на государя же отбираютея все вотчини зтого разряда, проданнне за пятнадцать или за двадцать — не менее, как за десять лет до издания указа, без всякого вознаграждения. Мотив такой чрезвнчайной мери бнл тот, что по постановлениям еще времен Йвана III и Василия Ивановича, отца Грозного, княженецкие вотчини можно било продавать лишь с разрешения великого князя: с переменой владельца земли менялея вассал, и сюзерен по весьма распространенному не в одной России феодальному обьічаю должен бнл бить спрошен о его согласии. В малолет ство Грозного, видимо, пренебрегали зтой формальностью; избранная же рада, кажетея, в числе прочего добилась и прямой ее отменьї. Иначе невозможно понять обвинения Грозного по адре су Сильвестра, что тот «вотчини ветру подобно раздал неподоб но» — «которьш вотчинам еже несть потреба от вас даятися» — «и то деда нашего (Йвана III) уложения разрушил». Оттого за вотчини, купленнне после 1552 года, полагалось вознаграждение, размер которого, впрочем, всецело зависел от благоусмотрения государя, вотчини ж е, проданнне и купленнне до господства «избранной ради», конфисковались безусловно. В 1562 году еще питались действовать легально и шли на кое-какие уступки, 217

но в прокламации, какой бьіла государева грамота 1565 года, не бьіло нуждьі стесняться такими тонкостями и легальность всякую давно решились отбросить. Вотчинньїе земли прямо приравнивались к государским, а самовольное распоряжение ими — к расхищению казенной собственности. Наконец, третий мотив грамотьі (его мьі тоже видели у Пересветова) отвращение бояр к активной внешней политике: то, что они «о всем православном христианстве не хотели радети» и от Крьімского, и от Литовского, и от немцев не хотели христианства оборонять. Все, как мьі видим, мотивьі очень популярньїе среди широких масс, а читатели и слушатели прокламации, конечно, не стали разбираться, почему же зто за грехи и ошибки бояр в дни его юности царь собрался нака зать их только на сороковом году жизни? Для дворцового переворота, устраиваемого сверху, зти агитаторские приемьі бьіли бьі, конечно, очень странньї, но дело в том, что и в декабре-январе 1564/65 года, как и в 1547 году, как и в тридцатьіх годах, при Шуйских, на сцене опять бьіли народньїе массьі, а с ними приходилось говорить ПОНЯТНЬІМ Д Л Я НИХ ЯЗЬІКОМ . Но содержение зтой прокламации, как и всякой другой, вовсе не определяло текущей политики тех, кто ее вьіпустил. Когда между Грозним и приехавшей в слободу московской депутацией начались деловьіе переговори, царем били вьіставленн требования, вполне отвечавшие причинам, непосредственно визвавшим переворот и не имевшие ничего общего с воспоминаниями о днях его молодости. В зтих требованиях приходится различать две сто рони. Во-первнх, Грозний настаивал на реализации обещания, данного от чистого сердца московским купечеством, и к которому, со страху, присоединились бояре и всякне приказнне люди, оставшиеся в Москве: видать ему головою его ворогов. «Своих изменников, которне изменьї Сму государю делали и в чем ему го сударю били непослушнн, на тех опали своя класти, а иньїх казнити и животи их и статки имати». Во исполнение зтого требования, в феврале того же года — переговори происходили, как ми помним, в начал е января — це лий ряд бояр из старих княжеских родов били казненн, другие постриженн в монашество, третьи сосланн на житье в Казань с женами и детьми, причем имущество всех било конфисковано. Тут характерно, между прочим, как би с тро «подрайская землица» обратилась в место ссьілки, суррогат теперешней Сибири, тогда еще не завоеванной. Опали и казни давали сразу в руки земельний фонд, вероятно, достаточний для вознаграждения, на первнй случай, непосредственннх участников coup d’etat. Для обеспечения же их денежним жалованьем царь и великий князь приговорил за подьем свой взять из Земского приказа сто тисяч рублей (около 5 миллионов на золото, по вьічислению проф. Ключевского). Но переворот бил лишь делом круж 218

ка — преследовал же он интересьі класса : всех помещиков нельзя бьіло удовлетворить от нескольких опал и небольшой зкспроприации из казенного сундука... Форма, придуманная для удовлетворения «воинства», била столь же старомодна, как ново бьіло содержание произведенной переменьї. В государстве царь не мог распоряжаться без своих бояр, сюзерен без своей курни, но на своем «домзне», в своем дворцовом хозяйстве, он бьіл так же полновластен, как любой вотчинник у себя дома. Превратить полгосударства, и притом самую богатую его часть, в государев домзн — и получалась возможность распоряжаться огромной территорией, не спрашиваясь феодальной знати. Не нарушая постановления 1550 года, здесь можно бьіло делать все, что угодно, помимо приговора не только «всех бояр», но хотя бьі и одного боярина: на государев дворцовьій обиход право боярской коллегии, конечно, не распространялось. И название для увеличенного до колоссальньіх размеров царского двора бьіло вьібрано сначала очень старое: государь потребовал «учинити ему на своем государстве себе оприіинину». Так називались ймення, вьіделявшиеся в прежнее время княгиням-вдовам «на прожиток» до смерти. Впоследствии вошел в употребление более точний и более новий термин — двор. По своєму устройству зтот двор бнл копией старой государевой вотчини — до того точной, что один новейший исследователь даже усомнился, били ли у опричнини какие-либо свои учреждения или же лишь в старьіе учреждения били посаженн, рядом со старими приказннми, новьіе люди для ведення опричних дел. Произведя настоящую революцию, творцьі опричнини как будто нарочно ста рались, чтобьі она не оставила никаких юридических следов, и нельзя не видеть в зтом сознательной тенденции, внтекавшей из тех же побуждений, что и содержание разобранной нами вьіше царской прокламации. Народу нужен бнл виноватнй, и его уверяли, что острие переворота направлено против отдельннх, хотя би и очень многочисленннх лиц: порядок же остается во всей неприкосновенности старий. Ибо нельзя же било одним росчерком пера уничтожить то, чему царь и его теперешние советники безропотно подчинялись не один десяток лет и от чего, морально, они, бить может, не могли освободиться даже и в зту минуту. Те оргии, которнми ознаменовалась опричнина и насчет которнх единодушни и русские, и иностраннне свидетели, едва ли можно обьяснить только тем, что люди пересветовского склада били гораздо свободнее от аскетической морали, нежели кон серватори типа протопопа Сильвестра или «в некоторнх нравах ангелам подобного» Алексея Адашева. Тут, несомненно, било не без стремления заглушить укорьі совести, мучившей людей, посягнувших на то, что в их собственньїх глазах еще сохраняло нравственннй авторитет. Оттого они и видержали так хорошо 219

иллюзию борьбьі с лицами при полной неприкосновенности по рядна, что обманули не только московскую толпу XVI вена, но и некоторьіх новейших исследователей, в других случаях весьма проницательньїх. Но, колоссально расширившись, государев двор не вобрал в себя, однако, всей страньї, и земщина , ведавшая всем, что оста лось за пределами опричниньї, далеко не бьіла простой декорацией. Территориальньїй состав опричниньї всего лучше изучен профессором Платоновьім, позтому мьі изобразим дело его сло вами. «Территория опричниньї, — говорит зтот ученьїй, — слагавшаяся постепенно, в 70-х годах XVI вена составлена бьіла из городов и волостей, лежавших в центральних и северньїх местностях государства — в Поморье, Замосковннх и Заоцких городах, в пятинах Обонежской и Бежецкой. Опираясь на севере на «великое море-окиан», опричньїе земли клином врезьівались в земщину, разделяя ее надвоє. На восток за земщиною оставались Пермские и Вятские города, Понизовье и Рязань; на запад — города порубежньіе: «от немецкой украйньї» (Псковские и Новгородские), «от литовской украйньї» (Великие Луки, Смоленск и другие) и горо да Северские. На юге зти две полоси «земщини» связнвались украинннми городами да «диким полем». Московским севером, Поморьем и двумя Новгородскими пятинами опричнина владела безраздельно, в центральних же областях ее земли перемешивались с земскими в такой чересполосице, которую нельзя не только обьяснить, но и просто изобразить, но ей, однако, оказалось возможно дать общую характеристику... В опричном управ лений, — говорит в другом месте г. Платонов, — собрались ста ріле удельньїе земли»1. То, к чему закон 1562 года стремился исподволь и в легальних рамках, три года спустя било осуществлено сразу и революционннм путем: наиболее ценная часть территории Московского государства вместе с крупнейшими торгово-промьішленньїми центрами стала непосредственно уделом государя, где нестесняемне старим боярством и начали теперь распоряжаться люди «пересветовской партии». На долю старой власти оста лось что похуже и победнее; любопитно, что как Казань стала теперь местом ссьілки, так и вновь завоеваннне земли на западе охотно уступались теперь «земским». Новгородские «дети боярские» из обонежской и бежецкой пятин, когда зти пятиньї били взя ти в опричнину, получили поместья около Полоцка — на только что присоединенннх и весьма неналежних литовских землях. Царский указ, даже в том коротком изложении, какое сохранилось нам в официальной московской летописи, — подлинннй указ об опричнине до нас не дошел, как не допита и большая часть офи1Очеркипо истории Смути, с. 151, ср. с. 145. 220

циальньїх документов зтой бурной порьі, — говорит вполне внятно, в чью пользу и для накой ближайшей цели совершена бьіла вся зта земельная перетасовка. «А учинити государю у себя в опришнине князей и дворян и детей боярских, дворовьіх и городовьіх, 1000 голов, и поместья им подавати в тех городах с одново, которьге городи поимал в опригинину», — говорит летопись. Новейшие историки усмотрели здесь что-то вроде учреждения корпуса жандармов, отряд дозорщиков внутренней крамольї и охранителей безопасности царя и царства. Но при всей соблазнительности зтой аналогии ею не следует увлекаться. Задачей жан дармов с самого начала бьіл политический сьіск, и только: материальную опору правительства составляли не они (их для отого бьіло и слишком мало), а постоянная армия. Опричники представляли из себя нечто совсем другое. Отряд в тисячу человек детей боярс ких на деле, так как каждьій являлся на службу с несколькими вооруженньїми холопами, бьіл корпусом тисяч в десять-двенадцать человек. Ни у одного крупного землевладельца, даже из бивших удельннх князей, не могло бить такой дружини — даже двоє или троє вместе из самих крупних, вероятно, не набрали би стольно. А кроме отого конного отряда в опричнине била и пехота: «Да и стрельцов приговорил учинити себе особно», — говорит летописец. Для борьбьі с «внутренним врагом» такой сили било би более чем достаточно: великий князь московский бнл теперь единолично самим крупним из московских феодалов. Опричная армия била логическим виводом из опричного двора государева, и, нужно прибавить, самая возможность образования зтого двора обусловливалась существованием такой армии. Ибо новизной в зтой части указа било не появление при царе «тьісячи голов», а ее размещение на землях, бесцеремонно отобранннх у других владельцев: «А вотчинников и помещиков, которнм не бити в опришнине, велел (государь) из тех городов вивести». Тисячний же отряд существовал давно, еще с 1550 года, и в перевороте 3 декабря 1564 года он играл совершенно ту же роль, что парижский гарнизон в перевороте 2 декабря 1851 года. Зта царская гвардия, учрежденная, как ми помним, боярским правительством, как по дачка верхам помещичьей массьі, стала могучим орудием в борьбе помещичьего класса против самих бояр. Только ее близостью к царю и обьясняется то, что стоявшие теперь около него «худородньїе» осмелились так дерзко поднять руку на своих вчерашних феодальних господ, и в необнчном царском поезде зта «приборная» тисяча, двинувшаяся «за царем с людьми и с коньми, со всем служебннм нарядом», била, конечно, самой внушительной частью. По всей вероятности, она вся, за некоторнми личньїми исключениями, и вошла в состав опричного корпуса, так что фактически зтот последний ничего нового собою и не представлял. 221

И как до, так и после 1565 года, наряду с военно-полицейским она продолжала иметь и политическое значение: в нее входили «лучшие», т. е. наиболее влиятельньїе злементн местньїх дворянских обществ — «походньїе предводители уездного дворян ства», как модернизирует их положение г. Ключевский. Как он же обстоятельно вьіяснил, они и в царской гвардии не теряли связи с уездньїми мирами: иначе говоря, они бьіли политическими вождя ми помещичьего класса, и раздача им опричньїх земель не означала ничего другого, как то, что рядом со старьім, боярско-вотчинньїм, государством, обрезанньїм больше чем наполовину, возникло новое, дворянско-помещичье. Весьма ярким доказательством того, что во всем перевороте речь шла об установлений нового классового режима, для которого личная власть царя бьіла лишь орудием, а вовсе не об освобождении лично Грозного от стеснявшей его боярской опеки, служит оригинальное собрание, происходившее в Москве летом следующего, 1566 года. 28 июня зтого года царь и великий князь всея Руси Йван Васильевич «говорил» с князем Владимиром Андреевичем, со своими «богомольцами», архиепископами, єпис копами и всем «освященньїм Собором», со всеми боярами и с приказньїми людьми, с князьями, с детьми боярскими и со служильіми людьми — «да и с гостьми, и с купцьі, и со всеми торговими людьми». Предметом разговора бьіло перемирие, предлагавшееся польско-литовским правительством на условиях, которьіе в дипломатии носят название «uti possidetis»: те города, что били занятьі уже московскими войсками, оставались за Москвой, а часть Ливонии, откуда московские отрядьі бьіли вьітесненьї неприятелем, отходила к Польше. Грозному предлагали, таким образом, отказаться от той цели, ради которой бьіла затеяна война, — за хвата всей Ливонии. В сущности бьіл поставлен вопрос — стоит ли воевать дальше, и весьма характерно, что Грозний и его новое правительство не взяли решение зтого вопроса на свою ответственность, а поставили его на суд всех тех, от имени кого они правили. Било би, конечно, очень наивно представлять себе зтот «Земский собор 1566 года», первьій Собор, существование которого исторически бесспорно1, как что-то хотя би отдаленно похожее на современное народное представительство: самое плохое из последних все же, хотя би в идее, говорит от имени народа, а фео дальная Европа чужда била самого зтого понятия. Средневековне собрания — и у нас, и на Западе — представляли собою не народ, a 4HHH,Etats, Stande. С зтой точки зрения в Соборе 1566 года 1Долгое время в науке принято бьшо считать его вторим, но теперь можно считать почти безусловно доказанной легендарность так назьіваемого первого Собора 1550 года. 222

важна вьщающаяся роль двух чинов, политическое значение которьіх раньше едва ли открьіто признавалось: мелкого вассалитета, дворянства, и буржуазии. Количественно помещики составляли даже большинство отого собрания. Ливонская война решена бьіла нехотя и под давлением снизу боярами, а о том, продолжать оту войну, спрашивали теперь воинников да торгових людей. Целая пропасть отделяла 1557 год от 1566 года. Подробности прений на Соборе до нас не дошли, да вряд ли и бьіли прения. Однодневний Собор бьіл созван, конечно, не для того, чтобьі узнать мнения собравшихся: помещиков и купцов собрали потому, что уже зна ли их мнения, и авторитетом их голосов надеялись подкрепить авторитет заявлений московской дипломатии. Собор, в сущности, бил торжественной декорацией, а настоящие переговори прои с х о д и л и , конечно, до Собора и, по всему судя, далеко не внушили правительству той уверенности, какой дьішали торжественньїе речи на самом Соборе. Там бьіло постановлено продолжать войну во что би то ни стало, а на деле продолжались переговори, которьіе и закончились через несколько лет перемирием на условиях, предлагавшихся поляками. Сюзерену Грозному нужно бьіло формальное обещание его нового, широкого вассалитета — в случае, если будет война, «за государя с коня помереть», — а со сторони торгових людей вьінуть последний грош из кармана, если понадобится. З т о обещание Грозний и получил, и на своих речах служильіе и торговьіе люди поцеловали крест. Использовать или не использовать зто обещание во всей широте бьіло уже дело правительства, которое при зтом руководилось, конечно, общественньїм мнением тех, кто его поставил, но узнавало оно зто мнение не на Соборе. Шестидесятьіми годами заканчивается, собственно, та интенсивная зволюция классовьіх отношений, которая наполняет вто рую треть XVI века. Взбунтовавшиеся против своих феодальних господ землевладельцьі второй руки из крамольников, которьіх в 1537 году вешали по большим дорогам «не вместе и до Новагорода», стали в 1566 году господами положення, а вчерашних гос под уже они казнили да вешали, как крамольников. Зкономический переворот, крушение старого вотчинного землевладения, нашел себе политическое вьіражение в смене у власти одного общественного класса другим. О дальнейшей борьбе внутри самой опричнини (что она била, в том не может бить сомнения) мьі ничего не знаєм. Относительно зтого периода царствования Гроз ного историк находится в таком же положений, как относитель но императорского Рима: сколько-нибудь подробньїе рассказьі мьі имеем только из боярского лагеря, и нет ничего удивительного, что кроме ужасов опричнини мьі ничего там не находим. Что режим помещичьего управлення бьіл террористический,— в зтом, 223

конечно, не может бьіть сомнения. В данньїх обстоятельствах, перед лицом властньїх «изменников» и внешнего неприятеля, становившегося час от часу грознее, и в котором «изменники» легко находили себе опору, революционньїе правительства и более куль турних зпох правили при помощи террора. А в нашем случае террор бьіл в нравах зпохи. За двадцать лет до опричниньї дворянский публицист так изображал расправу своего героя и любимца Махмет-салтана с неправедними судьями: «Царь им виньї в том не учинил, только их велел ж ивих одрати, да рек так; если они обростут телом опять, ино им вина отдается. И кожи их велел проделати, и велел бумаги набити и в судебнях велел железньїм гвоздием прибити, и написати велел на кожах их: без таковьіе грозьі правди в царство не мочно ввести»1. Такова бьілатеория. Губньїе учреждения дают нам практику, которая ей не усту пала. Губной голова мог любого обивателя подвергнуть пьітке не только по прямому доносу, но просто на оснований дурних слухов о нем — по « я з ь і ч н о й молвке». Простого подозрения, что данное лицо — «лихой человек», бьіло достаточно, чтобьі ему начали вьіворачивать суставьі и ломать кости, рвать ему тело кнутом и жечь огнем. З т о бьіла общепринятая норма тогдашнего уголовного права: Грозний мог сослаться на нее, возражая Курбскому на его упреки в несльїханном мучительстве. Если измен ников не казнить, то разбойников и воров тоже нельзя питать — «то убо вся царствия не в строєний и междоусобньїми браньми вся растлятся». Но тогдашнее уголовное право имело еще и дру гую особенность. Построенное, как и весь тогдашний общественньій уклад, на групповом начале, оно допускало коллективную ответственность целой семьи и даже целой области за преступления отдельньїх лиц. Если жители данной «губьі» на повальном обьіске не умели или не хотели назвать, кто у них лихие люди, а потом лихие люди в округе сьієкивались помимо них, лучших людей из местного населення били кнутом, а иногда подвергали и смертной казни. З та форма круговой поруки обьясняет нам самий трагический зпизод опричного террора — расправу с новгородцами в 1570 году. Что в основе зтого мрачного дела лежал какой-то заговор, в котором приняли участие, с одной сторони, видньїе члени государева двора: «печатник» (государственньїй канцлер) Висковатов, «казначей» (министр финансов) Фуников, наиболее близкие лично к царю опричники Басманов-старший и князь Вяземский; с другой, вьісшее новгородское духовенство — в зтом, кажется, не может бьіть сомнения. Мелькало опять и имя Владимира Андреевича Старицкого: возможно, впрочем, что зтим именем просто пользовались при каждом подобном случае, как Ржига. И. С. Пересветов, с. 72 (из сказаний о Махмет-салтане). 224

обвинением в роялизме в 1793 году во Франции. Населенню бьіло поставлено в вину, что оно не вьщало изменников, укрьіло лихих людей, что подавляющее большинство ничего не могло знать о заговоре, не меняло дела, — ведь и об обьїкновенньїх, уголовньїх лихих людях откуда же бьіло знать большинству населення? Что круговая порука била здесь больше предлогом, легко видеть, если присмотреться к тому, кто бьіл главньїм обьектом погрома. Хвата ли и били «на правеже» (неисправного должника в тогдашней Руси били палками, пока не отдаст долга) монастьірских старцев, представителей крупнейшего капитала того времени, гостей и иньїх торгових людей; ограбили казну архиепископа и ризницу Софийского собора. Дело о заговоре явилось, таким образом, удобньїм поводом для зкспроприации крупной новгородской буржуазии, что, конечно, бьіло очень в интересах буржуазии московской и новгородской церкви. Несмотря на всю грьізню между боярскими публицистами и «вселукавьіми мнихами иосифлянами», церковь, как феодальная сила, всегда бьіла теснее связана с боярством, нежели с более демократическими слоями. В дни «избранной ради» между митрополитом Макарием и зтой последней отношения бьіли самьіе дружеские, а опричнина начала низведением с митрополии Афанасия и кончила ссьілкою и убийством митрополи та Филиппа, не перестававшего «печаловаться» за опальних бояр. Одним из последних актов политики Грозного била отмена цер ковного иммунитета («тарханних грамот», в 1584 году), прямо мотивированная тем, что от церковних привилегий «воинственному чину оскудение приходит велие». Внступление опричнини против новгородской церкви в 1570 году, таким образом, более чем понятно.

Зкономические итоги XVI века Торжество среднего землевладения; било ли зто прогрессивним явлением Ф Победа перелога над пашней; падение сельскохозяйственной техники; юридическое обьяснение зтих явлений, его несостоятельность ф Влияние внешней политики: ливонская война, потеря Нарви, кримский набег 1571 года. Недостаточность зтих причин для обьяснения запустения: размери последнего ф Хищнический характер помещичьего хозяйства; хлебное баришничество; падение цени денег Ф Торговля крестьянами: «пожилое»; «боярское серебро»; что значило при зтих условиях «прикрепление крестьян»? Ф Кризис помещичьего землевладения

К концу XVI столетия в старих уездах Московского государства среднее, поместное, землевладение решительно господствовало. Крупнне вотчини сохранялись лишь как исключение. Мелкое землевладение тоже било окончательно поглощено поместннм. 8 Зак. 523

225

Типичннм бьіло владение от 100 до 350 четвертей «в поле» (от 150 до 525 десятин, по нашему теперешнему счету, при трехпольной системе) — со всеми признаками нового хозяйства: барской запашкой, денежньїм оброком и крестьянами, привязанньїми к земле неоплатним долгом. Как зто ни странно на наш современньїй взгляд, в первой половине века то бьіл зкономически прогрессивньїй тип, мьі зто вйдели уже в начале прошлой главьі. Его победа должна бьіла бьі обозначать крупньїй хозяйственньїй успех — окончательное торжество денежной системьі над натуральної На деле мьі видим совсем иное. Натуральньїе повинности, кристаллизовавшиеся в сложное целое, известное нам под именем крепостного пра ва, снова появляются в центре сценьї и держатся на зтот раз цепко и надолго. Вольнонаемньїй рабочий, снившийся дворянскому публицисту первой половини века и, местами, действительно заво дившийся в более передових йменнях, исчезает на цельїх два столетия: Йван Семенович Пересветов находит себе продолжателей только в дворянских «манчестерцах» сорокових и пятидесятнх годов прошлого века. Ожесточенная погоня за землей в середине столетия, нашедшая себе такое яркое внражение в конфискациях опричнини, казалось, должна била би показьівать, что, по крайней мере, в центре государства большая часть доступних земель уже использована. Вовсе нет, однако: по писцовим книгам 1584— 1586 годов в одиннадцати станах Московского уезда на 23 974 десятини пашни приходилось почти 120 тис. десятин перелогу, земли запущенной и заброшенной, отчасти вновь поросшей лесом. Тогда как в первой половине века леса в центре били так основательно сведенн, что иностранннм путешественникам около Мос кви попадались одни пни, а из лесньїх зверей им удалось видеть только зайцев, что очень дивило людей, привьікших считать Московию лесистой и обильной всяким зверем страной. Один очень ав торитетний исследователь решается даже утверждать, что регресе бнл не только количественннй, что техника земледелия падала в Московской Руси параллельно с торжеством ереднего землевладения. «В большинстве названннх (центральних) уездов, — говорит он, — с замечательной правильностью паровая зерновая сис тема, господствовавшая в 60-х годах XVI века, сменяется к концу столетия переложной системой: исключение представляет, в сущности, только один Московский уезд, и то отчасти»1. Во имя зкономического прогресса, раздавив феодального вотчинника, помещик очень бистро сам становится зкономически отсталнм типом:

1 Рожков Н Сельское хозяйство Московской Руси XVI в., с. 66. (Большинство цифрових данньїх настоящего очерка заимствованьї из зтого же исследования.)

226

вот каким парадоксом заканчивается история русского народного хозяйства зпохи Грозного. В наличной исторической литературе мьі не найдем разрешения зтого парадокса. Кроме сейчас цитированного исследователя его никто, кажется, даже и не заметил. Его ответ также едва ли может нас удовлетворить: источник «вредного хозяйственного влияния поместной системи» зтот автор в и д и т в «юридической природе поместья», владения условного и потому ненадежного. Но условньїм бьіло всякое владение в феодальном мире — всякое «держание» обусловливалось несением известного рода повинностей и могло бьіть отобрано в случае неисправности владельца. Если исходить из зтого признака, вся феодальная Европа должна бьіла бьі представлять картину непрерьівного зкономического упадка, но такой картини мьі нигде не замечаем, и в самой России хозяйственньїй прогресе начала XVI столетия возник в обстановке вполне феодальной. Поместья времен Йвана III или Василия Ивановича точно так же бьіли условньїм владением, точно так же каждую минуту могли бьіть отобраньї «на государя», как и поместья конца царствования Грозного. Почему же первьіе шли вперед, а вторьіе назад? Мьі уже оставляєм в стороне другой вопрос, которьій немало должен бьіл бьі смутить историка-материалиста: как зто могло сложиться в стране право, якобьі резко противоречащее зкономическим интересам господствующего класса? Словом, единственньїй автор, от которого мьі могли бьі ждать «совета и поучения» в настоящем случае, нас покидает беспомощньїми. Весьма возможно, что его последователи в деле применения материалистического метода к данньїм русского прошлого будут счастливее. Но пока что приходитея искать ответа на вопрос, отправляясь от некоторьіх общих наблюдений, которьіе, при всей скудости нашего материала, все же еделать можно. В числе обьективньїх условий, к концу зпохи Грозного затормозивших развитие денежного хозяйства в России, а зто общее условие давало окраску всем частностям, наиболее осязательньїм и заметньїм бьіл ход внеіиней политики. Ливонская война, не нужно забивать зтого, била в о й н о й из-за торгових путей, т. е., косвенно, из-за рьінков. Будущее показало, что зкономическая зволюция России в своем темпе, по крайней мере, на три четверти зависела от того, удастся ли нам завести прямьіе связи с наиболее прогрессивньїми странами Запада или нет. Современники зто понимали и вьісказьівались вполне отчетливо. Нарвский порт, оставшийся в русских руках и после первьіх неудач ливонской войньї, весьма серьезно смущал наших конкурентов. «Московский государь ежедневно увеличивает своє могущество приобретением предметов, которьіе привозятея в Нарву, — озабоченно писал польский король Елизавете Английской, стараясь отговорить англичан от торгових 227

сношений с Москвой, — ибо сюда привозятся не только товарьі, но и оружие, до сих пор ему неизвестное; привозят не только произведения художеств, но приезжают и сами художники, посредством которьіх он приобретает средства побеждать всех. Вашему Величеству небезьізвестньї сильї отого врага и власть, какою он пользуется над своими подданньїми. Д о сих пор мьі могли побеж дать его только потому, что он бьіл чужд образованности, не знал искусств. Но если нарвская навигация будет продолжаться, что будет ему неизвестно?» Понимали ото и в Москве, и так как На рвская гавань бьіла лишь узенькой калиткой на Запад, старались приобрести широкие ворота, завладев одним из крупньїх портов Балтийского моря. Но двукратная попьітка захватать Ревель (в 1570 и 1577 годах) привела только к войне со Швецией, в которой Московское государство потеряло и Нарву — да не только ее, но и русское ее предместье Ивангород: от Балтийского моря русские теперь бьіли отрезаньї наглухо. Наряду с отим главньїм проигрьішем того, из-за чего только и стоило вести войну, изгнание войск Йвана Васильевича из занятьіх им в начале лифляндских городов имело больше моральное значение, хотя в позднейших исторических повествованиях о походах Батория говорится очень много, а о войне со шведами в двух словах. Появление польской армии под стенами Пскова, крупнейшего из оставшихся за Россией торгових центров на западной границе, только поставило точку на всей «ливонской авантюре». Последние годьі жизни Грозний уже не думал о завоеваниях на Западе — он только оборонялся, и рад бьіл, что не потерял своего. Литовские отрядьі сожгли Руссу и опустошили верховья Волги: вот-вот можно бьіло ждать того, что придется оборонять от Батория самое Москву. А еще задолго до отого критического момента Центральная Россия и сам московский посад, уже испьітали разгром, какого не заполнить бьіло со времен Тохтамьіша. З т о било не очень рельєфно вьіступающее в новейшей историографии, но вполне по заслугам оцененное современниками нашествие крьімцев в 1571 году. Оно стояло в несомненной связи с ливонской войной — крьімский хан бьіл с само го начала союзником поляков, «и король учал беспрестанно к Девлет-Гирею царю гонцов посилати и подимати крьімского царя на царевьі и великого князя украйньї» (московская летопись 1564 года). Менее ясна связь с внутренними русскими делами, но и она бьіла: хана привели к Москве четверо бегльїх детей боярских, действовавших едва ли не по поручению князя Мстиславского. По своей непосредственной разрушительности крьімский набег далеко ос тавляй за собою все, что могли нажечь и награбить литовские парти зани. Весь м о с к о в с к и й посад татари в ь і ж г л и дотла, и, как мьі помним из рассказов Флетчера, семнадцать лет спустя он не бьіл еще вполне восстановлен. Цельїй ряд других городов постигла 228

та же участь. По тогдашним рассказам, в одной Москве с окрестностями погибли до 800 000 человек, в плен бьіли уведеньї 150 тьіс. Общая убьіль населення должна бьіла превьішать миллион, а в царстве Йвана Васильевича едва ли бьіло десять миллионов жителей. Притом опустошению подверглись старьіе и наиболее культурньїе области: недаром потом московские люди долго считали от татарского разорения, как в XIX веке долго считали от «двенадцатого года». На счет татарского разоренья доброю долею приходится отнести то, почти внезапное, запустение, какое констатируют исследователи в центральних уездах, начиная именно с 70-х годов. «Начало семидесятьіх годов XVI века єсть исходньїй хронологический пункт запустения большей части уездов московского цен тра», — говорит уже не раз цитированньїй нами историк сельского хозяйства Московской Руси. «Слабьіе зачатки отлива населе ння, наблюдавшиеся в некоторьіх из отих уездов в 50— 60-х годах, превращаются теперь в интенсивное, чрезвьічайно резко вьіраженное явление бегства крестьян из Центральной области»1. Бьіть может, стремлением уйти подальше от татар обьясняется та передвижка населення из центра в малоплодородньїе области Северной Руси, которая наблюдается около отого времени. Города по вновь открьітой англичанами в пятидесятьіх годах двинской торговой дороге на Архангельск, уже в предшествующем десятилетии начинают играть видную роль. Мьі часто видим здесь царя, на его поездках в Кирилло-Белозерский монастьірь, и он, видимо, смотрит на них не только как на станции в своих благочестивих походах: в Вологде он заложил «город камен» и специально ездил взглянуть потом, как его строят. По-видимому, там била не одна крепость, а и царский дворец, ибо государь ездил «досмотрети» не только «градского основания», но и «всякого своего царского на Вологде строения». Недаром и англичане внстроили себе здесь дом, «огромннй, как замок». Около вновь возникающих городских центров страна и вообще оживлялась — естественно, что за торговими и ремесленннми людьми потянулись сюда и крестьяне. Но что сдвинуло их с насиженннх мест? Размерн запустения показнвают, что одного страха татар, как обьяснения, недостаточно. В тех же станах Московского уезда, где ми отметили по книгам 1584— 1586 годов, такой перевес перелога над пашней, на 673 У деревни приходилось 2182 пустоши и лишь 3 починка: запустевшие деревни составляли 76% общего числа, а вновь возникавшие всего 0,1%. И ото еще, кажется, било улучшение: в неполньїх (для меньшего числа станов) данньїх для того же уезда за предшествовавшие годи (1573— 1578) можно насчитать в одном 1Рож ков Н., цит. соч., с. 305. 229

случае 93 %, в другом даже 96% пустошей. Не лучше бьіло и в других центральних уездах: в Можайском, например, по отдельньім йменням можно насчитать пустих деревень до 86%, в Переяславль-Залесском от 50 до 70%. Прнтом запустение коснулось и более северньїх, безопасньїх от татар, областей центра: из тверских дворцовьіх деревень князя Симеона Бекбулатовича (которого Грозний, для потехи, рядил в цари московские) в 1580 году поло вина била пуста. М ежду Ярославлем и Москвой еще Ченслер в половине 50-х годов находил множество деревень, «замечательно переполненньїх народом». О такой же густой населенности отих мест говорит и другой англичанин — Рандольф, бивший здесь немного позже Ченслера, а в восьмидесятих годах их соотечественника Флетчера поражали здесь уже деревни пустьіе. Но крьімцьі не заходили далеко от Москви на север: в набег 1571 года сам Йван Васильевич искал убежища от них не севернее Ростова. А затем страх перед ними должен бьі бьіл бить особенно силен в первьіе годьі после разоренья — между тем, по словам цитированного нами вьіше автора, «бегство (крестьян из центра) не прекращается до са мого конца века, как убедительно свидетельствует цельїй ряд фактов»1. З то и хронологическое, и географическое несовпадение «татарского разоренья» и района запустения снова заставляет нас искать иньїх, более могучих и менее случайньїх причин последнего. Одну из них мимоходом отмечает все тот же автор, доказьівая вредное влияние «юридической природи поместья». «В ИС ТО ЧН И ках, — говорит он, — сохранились любопьітньїе факти, иллюстрирующие насилия и грабежи помещиков, их стремление к скорой наживе и наносимьій отим трудно исправимьій вред хозяйственной ценности поместной земли». Он приводит, к сожалению, только один такой факт, но чрезвьічайно вьіразительньїй. «В самом конце XVI века в селе Погорелицах, Владимирского уезда, жил “во крестьянех” некто Йван Сокуров. В 1599 году Погорелицьі бьіли пожалованьї в поместье сьіну боярскому Федору Соболе ву. Зтот п о с л є д н и й , в отсутствие Сокурова, явился к нему на двор и произвел там полньїй разгром: забрал себе троих “старинньїх людей” хозяина дома, т. е. его холопов, увел лошадь, корову, бьїка, четьірех овец, взял у жени Сокурова деньгами 1 рубль 13 алтьін (= 35 р. золотом), увез к себе, сколько мог, ржи, овса, ячменя, конопли и “трой пчельї”. Мало того, когда Сокуров вернулся, помещик присвоил себе и его двор»2. Картина такого видворення крестьянина из его гнезда землевладельцем не составляет отнюдь русской особенности: в Германии около того же времени мьі встречаем цельїй ряд подобньїх явлений — там для них и термин осо1 Рожков, ibid. 2 Ibid., с. 458.

230

(>ьій сложился — Bauem legen. Условность поместного владения гут, конечно, ни при чем, но не трудно себе представить, как должньї бьіли подействовать на крестьянскую массу поступки тьісяч таких Соболевих, сразу вторгшихся в нетронутне поместньїм зем не владением земли. А зто именно бьіло, когда опричнина с ее земсльной перетасовкой одновременно пустила под поместья цемьій ряд княженецких вотчин, с их традиционньїми феодальними порядками, с нетяжелнми, и притом очень устойчивнми, из поконения в поколение переходившими крестьянскими повинностями. Как из разворошенного муравейника муравьи, разбегалось паселение зтих старих культурних гнезд, захваченньїх опричнииой, — разбегалось куда глаза глядят, лишь би спастись от нових порядков, начинавшихся так круто. Недаром максимум запустепия Московского уезда совпадает с разгаром опричнини. И опричнина, сама по себе, как известное «государственное мсроприятие», тут тоже ни при чем, разумеется: как раз приведенньїй нами пример к опричнине и не относится — в 1599 году ее уже не било, и Соболев, вероятно, никогда в опричнине не служил. В 60— 70-х годах лишь до необьічайньїх размеров усилилось явление, общее для всего поместного землевладения. Хищничеекая зксплуатация ймення, стремление вижать из него в возможно короткое время возможно больше денег так же характернн для наших помещиков XVI века, как и для всяких «предприниматечей» в раннюю пору денежного хозяйства. Один современньїй пуб ліцист, писавший немного позже Смути и помнивший предшее гвующую зпоху по личньїм впечатлениям, дает нам необьічайно мьіразительную общую картину той безудержной спекуляции, од ним из маленьких образчиков которой бнл приведенннй вьіше случай. По его словам, во время больших неурожаев при Борисе Го ду нове многие не только деньги, но всю свою движимость, до но сильного платья включительно, пускали в оборот, «и собирали в житницн свои все семена всякого жита», наживая таким путем до гьісячи процентов. В значительной степени зтой же спекуляцией обьяснялись и сами неурожаи — ми помним, что еще за двадцать лет перед тем Флетчер приписнвал вздорожание хлебних цен барьішничеству помещиков. Если верить нашему автору, то в разгар голода имелись большие запаси хлеба, так что впоследствии, ког да междоусобная война действительно разорила страну, и посени очень сократились, вся Россия питалась зтими старими зале жами, которнх не випускали из рук хлебнне спекулянти во вре мя голода, чтобн поддержать ценьї. Судя по тому описанню годуновского общества, какое дает нам зтот публицист, хлебное барншничество давало большие вигоди. По его словам, даже и провинциальное дворянство обилием зол отой и серебряной по суди, лошадей на конюшне и челядинцев во дворе «подобилось 231

первьім вельможам и сродичам царевьім», и не только дворянство, «но и от купцов сущие и от земледельцев». Пороскошньїм наря дам их жен и дочерей и не узнать бьіло, чьи они: так бьіло на них много золота, серебра и всяких иньїх украшений — «вси бо боярствоваху» в ото время1. Грабить своих крестьян, превращая в деньги их имущество, бьіло при таком положений вещей, очевидно, вьігоднее, нежели вести правильное хозяйство: вот что, а не какие-либо юридические нормьі, толкало помещиков к хищнической зксплуатации их имений. Правильное хозяйство требовало затратьі денежних капиталов, и притом все больших и больших с каждьім годом, ибо цена денег падала поразительно бьістро. По вьічислениям Н. Рожкова, рубль начала XVI столетия равнялся, приблизительно, 94 рублям золотом, а рубль конца зтого века только 24— 25 золо тим рублям: меньше чем за сто лет деньги упали в цене вчетверо. В Западной Европе за то же столетие они упали даже впятеро, но там бьіла определенная внешняя причина — открьітие Америки с ее золотими и серебряньїми рудниками. Что зта причина, несомненно, оказала своє действие и у нас, показьівает, как ошибочно мнение о полной изолированности Московского царства от остальной Европьі. Вьіше, впрочем, приведено достаточно фактов, свидетельствующих, как рано началась зкономическая европеизация России. «Торжество сребролюбия», таким образом, имело под собою вполне обьективное основание — дело бьіло не просто в жадности помещиков. Другой причиной у нас бьіло бьістрое разв и т и є денежного хозяйства, форсированное принудительной ликвидацией крупних феодальних и м є н и й с их «натуральними» порядками. На рьінок била вьіброшена такая масса земли, что на нее цена упала почти в полтора раза. В первой половине века десятина земли стоила 0,3 рубля, во второй — 0,7 рубля, но в переводе на золотьіе деньги первая-цифра составит 28 рублей, а вторая лишь 172. Парадоксальний факт падения ценности земли в то самое вре мя, как ценьї на хлеб росли год от году, может бьіть обьяснен толь ко тем, что в и з в є с т н ь і й момент земли на рьінке оказалось больше, чем покупателей на нее. Но при нормальних условиях равновесие между спросом на зем лю и предлож ением ее скоро восстановилось бьі: ненормальное положение народного хозяй ства в конце зпохи Грозного в том особенно и сказалось, что зто го не произошло. Земля продолжала «лежать впусте» и долго после опричнини. К концу XVI века хищническое хозяйство, все 1 См. «Сказание Авраамия Палицьіна» в первой редакции//Русская историческая библиотека, т. 13, с. 480 и др. 2 Рожков, ibid., с. 216.

232

стремившееся как можно скореє ликвидировать и перевести на деньги — и инвентарь, и постройки, и даже самих крестьян, как сейчас увидим, — столкнулось с собственньїм своим неизбежньїм результатом: землю некому стало обрабатьівать. Распуганное но вими порядками крестьянство разбредалось из центра куда глаза глядят — и на далекий север, где хлеб родился только три раза в пять лет, и в степь, почти каждое лето регулярно посещавшуюся крьімцами; всего больше, конечно, на Оку и Волгу, в места, уже в зти годьі сравнительно безопасньїе. Одна летопись уже в середине царствования Грозного отметила отлив населення из Можайского и Волоколамского уездов «на Рязань, и в М ещеру, и в понизовьіе города, в Нижний-Новгород». Здесь всюду возникали новьіе поселки, в то самое время как центр пустел. Наблюдаемьій нами кризис вовсе не бьіл, таким образом, всероссийским. З т о бьіл, прежде всего, кризис помещичьего хозяйства, как первая половина века бьіла свидетельницей кризиса хозяйства старьіх вотчин. Те погибли от того, что не умели приспособиться к условиям нового денежного хозяйства — зти переиспользовали его, сразу захотев взять максимум того, что оно могло дать. Падение ценьї денег подгоняло их на зтом пути — того, на что можно бьіло прилично прожить десять лет назад, бьіло уже мало. Нужно бьіло все боль ше вьїкачивать из хозяйства, достаточно уже разоренного. Нужно бьіло вложить в него капитал: но где его достать? Нужно бьіло закрепить уходившие неудержимо из ймення рабочие руки: но как зто сделать без капитал а, без «серебра», которьім закреплялись крестьяне? Перед зтой двойной дилеммой стояло помещичье хозяйство накануне Смутьі. К попьіткам помещиков вьійти из тупика, созданного их собственньїм хищничеством, сводится, в основе, и сама Смута. Деньги можно било добьіть при помощи спекуляции — азартной игрьі на хлеб и на людей. Что торговля крестьянами вовсе не дожидалась у нас официального установлення крепостного пра ва, об зтом єсть свидетельства уже от 1550-х годов. В одном из челобитий зтого времени один помещик жалуется на другого в таких вьіражениях: «Посьілал я своих людей отказьівати из-за него двух крестьянинов из одного двора на свою деревню, и он... отказ принял и пошлшш пожильїе взял; и я посьілал по тех кресть ян возити за себя, а тот тех крестьян из-за себя не вьіпустил и держит тех крестьян насильно». Пожилое формально бьіло арендной платой за двор, занимавшийся крестьянином, но уже во второй половине XVI века зта формальность не имела никакого отношения к действительности, ибо годовая арендная плата за двор равнялась четвертой части стоимости самого двора. А так как пла тня пожилое фактически новьій барин, к которому крестьяне пере ходили — мьі зто сейчас видели, — то платой за двор, в сущности, 233

маскировалась плата за самого крестьянина. Вот отчего тогдашние документьі и назьівают «пожилое» «пошлиной», а вьівоз крес тьянина без уплатьі «пожилого» вьівозом «беспошлинньїм». Если же за крестьянином бьіло еще, сверх того, «боярское серебро», то фактическая разница между ними и барским холопом почти исчезала. «Отказ» со стороньї крестьянина заменялся «отпуском» со стороньї барина. Задолжавшие крестьяне могли бьіть предметом спекуляции, конечно, еще легче. Нужно, впрочем, сказать, что московские люди далеко не бьіли такими поклонниками легально сте, какими их считают некоторьіе новейшие исследователи, усматривающие в развитии института крестьянской крепости даже некоторьіе чертм, напоминающие Римское право. Московское пра во все еще бьіло феодальньїм правом, т. е ., когда оно не опира лось на силу, оно ничего не значило. Помещик никогда не стеснялся тем — должен что-нибудь ему крестьянин на самом деле или нет, и таксьі пожилого, установленние судебником, соблюдал лишь тот, кто хотел. Д о нас дошли документьі, свидетельствующие, что когда барин не хотел отпускать крестьянина, он его «в железа ковал», а пожилого с него требовал не рубль, как закон указьівал (рублей 50 золотом, в середине столетия), а пять и даже десять рублей (250 и 500 рублей). Вообщ е можно рассматривать, как правило, что без согласия господина «отказати» крестьянина бьіло «не мочно»1. «Боярское серебро» — долг крестьянина землевладельцу, явление столь хорошо знакомое нашему времени, что только старинная терминология могла из него сделать что-то необьїкновенное, что нужно обьяснять — в Московской Руси бьіло, таким об разом , не юридическим сп особом закабаления крестьян, а средством переманивания их у других помещиков или противоядием против крестьянского побега; минутная вьігода могла соблазнить менее дальновидньїх и удержать от попьіток искать счастья на стороне. Оттого и упразднение крестьянского «отказа» нужно рассматривать не как исходную точку крестьянской кре пости — ею бьіло общее феодальное бесправие, смягчавшееся в старьіх вотчинах обьічаем, с нарушения которого начинали новьіе землевладельцьі, — а как одну из сторон кризиса поместного землевладения. Из перекрестной путаницн исков о крестьянах, заваливавших тогдашние судьі, не бьіло иного вьіхода, как запретить «отказьі» вовсе, укрепив крестьян за теми, на чьих землях они сидели в данньїй момент. Тогда прекратилось бьі взаимное разорение помещиками друг друга, и деньгам, шедшим на борьбу из-за рабочих рук, можно бьіло дать иное употребление. Но если рас1Для приводимьіх фактов с м М. Дьяконов. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси, с. 338— 339 и др.

234

ходьі на «отказиванйе» крестьян стали непосильньї для помещиков, если и в зтом вопросе для них понадобилось нечто вроде «сисахтии» — зто служит новьім указанием на то, что требование на деньги со сторони помещиков далеко превьішало приток их в помещичьи карманьї. Чем больше пустели зти последние, тем больше приходилось помещику изворачиваться в попьітках хозяйничать без денег. В зтом отношении большой интерес представляет одна переходная ступенька к отмене крестьянского «отказа», ко т р у ю мьі находим в документе неофициальном (Судебнике Фе дора Ивановича), но заимствована она, конечно, из тогдашней практики «кабальї писати на крестьян вдвоє». Требование уплатьі за крестьянина двойного долга, конечно, должно бьіло удер жать отказчика. Но крестьянин сделался такой «редкой птицей», что владельцев побогаче не стесняло уже и зто, и служилая масса добилась нового ограничения «отказа», которое мьі и находим в известньїх указах 1601— 1602 годов, первьіх документальних свидетелях крестьянской крепости. Зтими указами ограничивалось количество «возимьіх» крестьян (не более двух) — и «во зить» друг у друга могли лишь мелкие помещики: конкуренция крупного землевладения заранее исключалась. «Отказ» уже с ото го времени бьіл исключением: как правило, крестьяне сидели на землях тех, у кого застали их переписи 1590— 1593 годов. Избавленньїй от денежньїх расходов на крестьян, помещик в то же время бьіл избавлен и от расходов на государство — барская запашка в г і и с ц о в ь і х книгах 1592— 1593 годов бьіла исключена из оклада. Все паллиативьі бьіли пущеньї в ход, чтобьі утолить денежньїй голод дворянства, но кризис развивался с неудержимой силой, и мучения голода становились все сильнеє. Помещику мало бьіло уже подачек из казни — ему нужна била вся казна. В дни оприч нини он оставил власть боярству, взяв себе лишь самьіе жирньїе куски. Теперь он никому ничего не хотел оставлять — ему нужна бьіла власть вся целиком.

шшшт

Глава VII

Смуга Феодальная реакция, Годунов и дворянство Возрождение феодализма; судьба старой знати; феодали из опричнини: Богдан Бельский; Годунов; противоречия в его положений: «дворянский царь», покровительствующий «мужикам черним» и заключающий соглашения с боярами; личное влияние и семейное положение Ф Политика Бориса-правителя Ф Столкновение 1587 годаг его социальная подоплека, его влияние на внешнюю политику Ф Союз с дворянством; роль «жалованья» ф Смерть царевича Димитрия в литературе и историографии; отношение к факту Бориса Годунова; предосторожности после смерти Федора Ф Избрание Бориса на царство; роль Земского собора и народной масси в зтом собитии ф Акт избрания и его особенндсти; крестоцеловальная запись Ф Разрив Годунова с влиятельной верхушкой; попитки опереться на народную массу; борьба со злоупотреблениями администрации Ф Голод 1602—1604 годов и крушение демократической политики Бориса

Кризис помещичьего хозяйства, как и кризис хозяйства круп них вотчинников в начале века, должен бьіл иметь свои политические последствия. Тогда зтим политическим результатом зкономической революции бьіла опричнина — ликвидация господства феодальной знати в пользу средних землевладельцев. Результатом зкономической реакции должно бьіло бить, хотя бьі частичное и временное, возрождение политического феодализма. Прежде всего, старая знать далеко не била разгромлена Гроз ним столь полно, как би хотел он и как кажется некоторнм новейшим историкам. «Воздвигнуть из камней чад Авраама» на деле оказалось труднеє, чем на бумаге. Уже один тот факт, что все окраиньї Московского царства, т. е. всю его воєнную оборону, при піл ось оставить в руках «земщини», т. е. феодальной боярской дум и, достаточно знаменателен. Что опричнина как учреждение не пережила Йвана Васильевича ни одним днем, знаменательно не менее, и уже почти не удивляємся, когда сльїшим, что Грозний «приказал» своих детей — одного малолетнего, Димитрия, дру гого слабоумного, Федора — трем представителям старинннх бо236

ирских фамилий — Йвану Петровичу Шуйскому, Йвану Федоро вичу Мстиславскому да Никите Романовичу Юрьеву. Правда, поспсдний бьіл в близком свойстве с династией, а двоє первьіх принадлежали к самьім покладистьім родам старой знати, Шуйские даже сами служили в опричнине, но ни один из них не бьіл ее созданием, и все они, по местническим счетам, стояли на самом верху фео дального общества. Зта прочность иерархического положення старьіх семей только подчеркивалась политическими злоключениями их отдельньїх членові старшие представители и Шуйских, и Мстиславских гибнут в ссьілке, а в поход против крьімцев, в 1591 году снова пришедших под самую Москву, главнокомандующим идет сьін сосланного Мстиславского Федор Иванович. Шуйские — признанньїе смертельньїе враги Годуновьіх, а во главе рати, двинутой Борисом Годуновьім против Лжедмитрия, мьі находим именно князей Шуйских, и в том числе самого неналежного из них, Василия Ивановича, будущего царя. А сменяют Шуйских на зтом посту князья Голицьіньї. Первьій исторически известньїй проект русской конституции (договор с Сигизмундом 4 февраля 1610 года) ставит во главе управлення Россией боярскую думу, а после победьі над сторонниками зтой конституции садится на царский престол старьій боярский род Романовьіх— Юрьевьіх. И при первом государе зтого рода боярская дума, Бог весть в которьій раз, имеет случай зая вить, что за службу жалует царь «деньгами да поместьем, но не отечеством». Трещавшее уже в 1555 году местничество дожило юридически до 1682 года, а фактически иной раз местничались между собою еще и членьї петровских коллегий. Но опричнина не только не добила старой знати — она создала новую. В ь і х о д ц ь і из среднего дворянства, попав в приближенье к царю Йвану, очень скоро осваивались со своим новьім положением и становились копией низвергнутого ими родовитого боярства. Тиг іи ч н ь ім образником таких феодалов из опричниньї бьіл Богдан Яковлевич Бельский, «оружничий» Грозного, близкий к нему, впрочем, не по зтой своей официальной должности, а по другим неофициальі і ь і м и гораздо менее почетньїм функциям. В последние ГОДЬІ жизни Йвана Васильевича, он, если верить одному современнику, хорошо знавшему служебньїе отношения зтого времени, бьіл «первоближним и началосоветником», хотя не носил никакого думного звання, «сердце царя всегда о нем несьітно горяще», и Грозньїй, что назьівастся, глаз не сводил со своего любимца. Державшеєся на таком, чисто индивидуальном, оснований положение не могло бьіть прочньім; едва Йван закрьіл глаза, как Бельский увидал себя не у дел. Он сделал попьітку использовать фактически безгосударное поло жение: один царевич бьіл в пеленках, другой идиот; от их имени должен кто-нибудь управлять — почему не бьіть зтим «кем-нибудь» Бельскому? В противоположность регентству Шуйских, 237

мьі не видим за зтим кандидатом на регентство никакой общественной сильї. Вся его надежда бьіла на дворцовьіе связи — он бьіл близок с Нагими, братьями матери маленького Димитрия — да, вероятно, на свою вооруженную челядь, с которой позже он явился в Мо скву поддерживать свою кандидатуру уже на царский престол. По крайней мере, иначе трудно понять, как удалось ему захватать Кремль, когда из рассказа летописи видно, что ратная сила, дети боярские и стрельцьі, бьіла не на его стороне. Вмешательство зтой ратной сильї решило дело: увидя направленную против Кремля артиллерию, Бельский сдался, не без боя, однако, так как летопись говорит об убитьіх и раненьїх при зтом случае, и не безусловно. Победившая сторона должна бьіла ограничиться вьісьілкой его из Москвьі, сначала на воєводство в Нижний Новгород, потом, по-видимому, он жил в своих вотчинах, жил жизнью богатого феодала: «Переезжая от веси в весь, во обилии тамо и покое мнозе пребьіваше». Единственньїм мотивом такого относительно Бельского поведения со стороньї правительства, круто расправлявшегося с Мстиславскими и Шуйскими, мог бьіть лишь страх. Бьівший «оружничий» Йвана Васильевича лично как землевладелец бьіл, очевидно, настолько сильньїм человеком, что достать его в его йменнях било нелегким делом, и он в то же время не бьіл настолько опасен, чтобьі стоило рисковать из-за зтого новой ему той. Надеждьі вернуться к власти он все время не терял, и едва умер Федор Иванович, Бель ский появилея опять в Москве «со многими людьми», добьівая теперь уже прямо царский престол. Ему еще раз пришлось убедиться, что одного своего «двора» мало, чтобьі стать политической силой; он опять остался за флагом, и мьі снова в и д и м его в почетной ссьілке. Но он и теперь не унялея: не удалось стать царем, он готов бьіл удовольствоваться и удельньїм княжеством. На южной окраине Московского государства, куда его послали ставить города на рубеже против крьімцев, он Вел себя полньїм хозяином; на свой ечет содержал ратних людей щедрей, чем зто могло делать московское правительство, строил города «по своєму образцу», жил в них по-царски и величалея, будто бьі, что Борис Ф едоро вич Годунов царь на Москве, а он, Бельский, царь здесь. Здесь он бьіл, конечно, еще опаснее, нежели во внутренней России — он бьіл теперь ближайшим соседом крьімцев, а мьі помним, что в подозрительньїх сношениях с крьімцами московскую феодальную оппозицию подозревали еще при Грозном, — в то же время его противник уже крепко держал власть в руках и мог не стесняться. Бельского схватили, «двор» его бьіл распущен, ймення конфискованьї, а сам он, после позорного наказания, бьіл «назначен» уже «в места дальние». Он снова появляетея на сцене только при Лжедмитрии, но в большую политическую игру играть теперь он уже не решалея. 238

Борису Годунову удалось покончить с крупнейшим ИЗ НОВЬІХ феодалов, создашшх опричниной. Но, присмотревшись ближе к нему самому и его карьере, мьі увидим те же знакомьіе нам чертьі крупного феодального сеньера. Что у отого феодала оказалась политическая голова, ото бьіло индивидуальньїм исключением, не менявшим его обьективного положення. Трагизм судьбьі Бориса в том и заключался, что он бьіл соткан из противоречий: разрешение отих противоречий закончилось катастрофой. За Годуновьім в нашей исторической литературе прочно утвердилась репутация человека, отстаивавшего интересьі «простого служилого люда, которнй служил с мелких вотчин и поместий», иначе говоря, ото бьіл «дворянский» царь, в противоположность «боярскому» царю, каким рисуется обьїкновенно Василий Иванович Шуйский. Насколько верна традиционная характеристика отого последнего, мьі увидим в своем месте. Что же касается первого, то сведение всей его политики, с начала и до конца, к отстаиванию дворянских интересов делает совершенной загадкой конец его царствования. Ведь именно дворянская масса и низвергла Годуновьіх, как мьі скоро увидим, за что же она разрушила своє собственное орудне? За измену? Но в пользу какого же общественного класса, каза лось бьі, мог изменить Борис, преследовавший бояр не меньше Грозного и закрепостивший крестьян? С другой стороньї, если в его истории мьі, вне всякого спора, имеем ряд фактов, позволяющих говорить о его «дворянской» политике, мьі имеем и ряд свидетельств довольно хорошо осведомленньїх современников-иностранцев, утверждающих в один голос, что «мужикам черньїм при Борисе бьіло лучше, чем при всех прежних государях», и что за то они ему «прямили» и смотрели на него, как на Бога. И если бьі спросить самих дворян под конец годуновского правлення, они, пожалуй, назвали би его крестьянским царем с такою же уверенностью, с какой современньїе историки обьявляют его представителем помещичьего класса. А бояре далеко не все и не всегда бьіли его врагами. С Романовьіми у него бьіло даже какое-то специальное соглашение, и едва ли не зтому соглашению Борис больше всего бьіл обязан царским престолом; с Шуйскими у него нача лось открьітой схваткой, а под конец он доверял им, как мьі видели, в самом важном для него и всей его семьи деле. Присматриваясь ко всему зтому, ми видим, что «дворянский царь», «продолжатель опричнини»,— может бьіть, и не совсем неверная, но все же очень суммарная характеристика для такой сложной фигурьі, какой бьш зтот «рабоцарь», безо всякого «отечества», забравший ся на самий верх московского боярства. Борис начал, повторяєм, как один из магнатов опричнини, как Бельский, стало бить, только на более почетной роли. Личное влияние и семейное положение — вот что било исходной точкой 239

его карьерьі. Второй человек по влиянию на Грозного в последние годьі его жизни, — первьім бьіл Бельский, — шурин старшего ца ревича Федора, слабоумного, но «правоспособного», наиболее вероятного наследника Йвана Васильевича, Борис легальним путем достиг того, к чему его соперник стремился нелегально, стал своего рода удельньїм князем, или «принцем крови», если угодно. Иностранцьі назьівают его «князем» (prince) и «правителем государства» (livetenant o f the empire) уже через два года после смерти Грозного. Несколько лет позже ото уже его официальньїй титул — московские дипломатические документи титулуют его «государевьім шурином и правителем, слугою и конюшим боярином, и дворо вим воеводой, и содержателем великих государств, царств Казанского и Астраханского, Борисом Федоровичем». Иностранцам обьясняют, что «те великие государства Ордьі Астрахань и цар ство Казанское даньї во обдержанье царского величества шури ну» и что зтот последний «не образец никому» — вьіше всех слу жилих князей, царей и царевичей. Он самостоятельно сносился с иностранньїми правительствами — с кесарем, с крьімским ханом. Один литературньїй памятник, хорошо сохранивший то, что гово рилось о Годунове в народних массах, приписьівает царю Федору такие слова: «Аз вам глаголю всем, да не докучаєте мне во всяком челобитье, идите обо всяком деле бить челом болшему боярину Борису Годунову — так бо царь государь и великий князь Феодор Иоаннович изволил називать его больїиим — аз убо указал все своє царство строить и всякую расправу ему чи нить, и казнить по вине и миловать, а мне бьі отнюдь ни о чем докуки не бьіло»1, а сам Федор Иванович «прилежа к божествен ному писанню, во всенощньїх упражнялся пениях». Если бьі понимать зти слова буквально, вьішло бьі, что Годунов фактически бьіл царем задолго до своего избрания, что и утверждает цитируемьій нами памятник, говорящий о Борисе: «Только окаянному имени царского нет, а та власть вся в его руках». На деле народная фантазия, как всегда, преувеличивала — Годунов не бьіл совсем один на самом верху феодальной иерархии. Но преувеличивать бьіло что — личное, помимо всякой делегации от какой-либо общественной сильї, положение Бориса Федоровича бьіло такое, что мьі напрасно стали бьі искать в московской истории другого примера, исключая разве митрополита Алексея в дни юности Дмитрия Донского. Все более хронологически близкие к Годунову временщики ни в какое сравнение не шли, и когда одному московскому дипломату по поводу Бориса напомнили Алексея Адашева, дипломат бьіл совершенно прав, возразив на зто: «Алексей бьіл 1 Сказание о царстве царя Феодора Иоанновича. — Русская историческая библиотека, т. 12, с. 762— 763.

240

разумен, а тот не Алексеева верста!» Адашев держался силою свосго ума и поддержкой того общественного класса, которьій его вьідвинул, — у Годунова лично бьіла в руках такая матеріальная сила, что судьбьі Адашева он не боялся1. Если политика Бориса Федоровича с самого начала носит определенньїй классовьій отпечаток, то лишь потому, что всякая политика вообще єсть классовая политика, и иной бьіть не может. Очень соблазнительна мьюль: вьіставить худородного «царского любимца», «вчерашнего раба и татарина», вождем худородного же мелкопоместного дворянства в борьбе с родовитьім боярством, но такая комбинация бьіла бьі исторически неверна. Противники Годунова очень старались уколоть его, задним числом, уже после его смерти, тем, что он произошел «от младьіе чади», но при его жизни отому факту придавали едва ли больше значення, чем тому, что Борис «писанню божественному не навьік», бьіл человек богословски необразованньїй, о чем противная партия тоже вспомипала всегда с удовольствием. Происхождение ни в каком феодальпом обществе не играет самостоятельной роли, и родовой спеси московского боярства не надо преувеличивать: терпела же «избранная рада» в своей ереде людей, взятьіх «от гноища», и шли же князья-рюриковичи, да еще из самьіх старших по родословцу, служить в опричнину вместе с Васькой Грязньїм и Малютой Скуратовьім. Мелкий вассалитет мьі видим впервьіе за Борисом в схватке совсем не с боярством, а с таким же магнатом опричниньї Бельским: в 1584 году во главе толпьі, собиравшейся бомбардировать Московский Кремль, бьіли рязанские дети боярские, Кикиньі и Ляпуновьі, будущие вожди дворянства во время Смутьі. И помотали они не одному Годунову, а всем «боярам», т. е. вообще бьіли за наличное правительство против отдельного захватчика. А первьій яркий и определенньїй случай классовой борьбьі мн находим три года спустя, и опять борьба дворянства с боярством, сама по себе, бьіла тут ни при чем. Случай зтот мьі имеем в двух перснях: одна, несомненно, тенденциозная, другая знает внешнюю сторону дела, но не знает его подкладки. Но в одном дипломатическом документе московское правительство само проговорилось, что в 1587 году «в кремле-городе в осаде сидели и стражу крепкую поставили», и что еделано бьіло зто «от мужиков торгових», которьіе «заворовали», т. е. устроили мятеж. Зтим достаточно подтверждаетея то, что тенденциозньїй рассказ о собьітиях передает относительно «всенародного собрания московских людей множества», которое собиралось Годунова «со всеми еродниками без 1 Доходи Годуновьіх с их земель современники определяли в 94 ІЬІСЯЧИ рублей. Из одних своих вотчин они могли виставить целую

армию.

241

милости побити камением». Бьіл антигодуновский бунт, устроенньій московськими посадскими людьми, на стороне которьіх вказа лись не только Шуйские и другие «большие бояре», но и «премудрьій грамматик Дионисий, митрополит московский и всея Руси». Вся зта обстановка дает знать, что дело шло никак не о более или менее случайньїх уличньїх волнениях, что подготовлялся государственньїй переворот, для которого бьіли придуманьі и юридическая форма, и политическая, по тогдашним понятиям, мотивировка. Мотивировка состояла в том, что годуновское владьічество грозит, будто бьі, самому существованию династии, у Федора нет детей, и виновата в зтом царица Ирина Федоровна, сестра Годунова. И вот митрополит, «большие боляре» и «от вель мож царевьі палати и гости московские и все купецкие люди учинити совет и укрепились между собою рукописаньем — бить челом государю царю и великому князю Феодору Ивановичу вся Руси, чтобьі ему государю все земли царской своей держави пожаловать, прияти би ему второй брак, а царицу Ирину Феодоровну пожаловати, отпустити во иноческий чин; и брак учинити ему царского ради чадородия». Делать из зтого политического заговора («совет» на древнерусском язьіке именно и обозначает то, что ми виражаєм словом «заговор», говоря, например, о «заговоре декабристов») зпизод дворцовой борьбьі внутри тесного круга московской придворной знати, может бить, и очень удобно с точки зрения художественного интереса, (читатели, вероятно, уже вспомнили сцену из «Царя Федора Иоанновича»), но исторически совершенно неправильно. Шуйским, конечно, и в голову не пришло би рисковать головой в зтом деле, не чувствуй они за собой «всенародного множества» — того самого, что за полвека сделало их отцов властннми опекунами маленького Йвана Васильевича. Но соотношение сил на зтот раз вказалось иное. После первого испуга отсидевшееся в Кремле годуновское правительство круто расправилось с заговорщиками: Дионисий бнл сведен с митрополичьего престола, Шуйские и ряд других бояр били сосланьї, а шестеро московских гостей казненн. Нет никакого сомнения, что решила дело не слабая воля царя Федора, а те самьіе «дети боярские», о присутствии которнх в Кремле проговаривается все тот же упоминавшийся нами дипломатический документ. Старая гвардия Грозного, его опричний «двор», поддержала на зтот раз уже лично Годунова, которнй, кстати сказать, в качестве «дворового воєводи» (командира гвардейского корпуса) бнл ее непосредственннм начальником. В длинном ряду титулов Бориса Федоровича зто звание, как видим, совсем не било пустим звуком. Столкновение 1587 года било самим крупним собьітием мос ковской социальной истории в промежутке между смертью Гроз ного и избранием Годунова на царство. Оно отметило собою фак242

тическое разложение опричниньї, юридически переставшей существовать со дня смерти Йвана IV. Опричнина бьіла блоком городской буржуазии и среднего землевладения; без посадских перево рот 3 декабря 1564 года, вероятно, не имел бьі места. Раньте бур жуазна дружила с боярством: оторвать ее от него и перевести на свою сторону бьіло крупним успехом помещичьей партии. Теперь мьі опять, как будто, встречаем комбинацию 1550 года — «купецких людей» вместе с «большими боярами». Как будто, — потому что инициатива теперь едва ли не принадлежала «купецким лю дям», а «большие бояре» действовали не как класе, а как группа отдельньїх семей: ведь и сам Горнов бьіл «большим боярином», и с ним бьіла целая боярская партия, много «прельщенньїх им от царские полатьі боляр», вместе с дворянами. Смьісл собьітия не в возрождении феодально-буржуазной оппозиции, а в появлении буржуазии, как самостоятельной политической сильї. В своих аристократических вождях московский посад разочаровалея, ве роятно, еще до опричниньї: история с разводом Федора Ивановича унесла последние остатки их авторитета, если они еще бьіли. Горькие слова московских купцов по адресу Шуйских: «Помири лись вьі (с Годуновьім) нашими головами», бьіли надгробной зпитафией боярско-посадского союза. Характерно, что семейньїе связи с Шуйскими остались; зкономически зти владельцьі промис лових вотчин били теснее связаньї с буржуазними кругами, чем со своими титулованньїми собратьями. Когда буржуазии понадобилея «свой царь», она стала искать его в рядах зтой семьи. В 1587 году бьіло еще далеко до зтого критического момента. Первое политическое вьіетупление «купецких людей» так далеко не метило, но что зто бьіло политическое собьітие, а не дворцовая интрига, тотчас же дала почувствовать внешняя политика Бори са. Опьіт ливонской войньї еделал московское правительство очень миролюбивьім, но в 1589 году московским послам, отправленньїм уже не в первьій раз договариваться со шведами наечет обратной уступки занятьіх последними русских городов, бьіло предписано говорить «по большим, високим мерам» и требовать «в государеву сторону Нарву; Ивангород, Яму, Копорье, Корелу без накла ду, без денег». З то бьіл вьізов, и в январе следующего 1590 года к Нарве двинулось русское войско с самим царем Борисом Годуновьім и Федором Никитичем Романовьім. Московское правитель ство заявляло, что без Нарвьі, т. е. без восстановления русской балтийской торговли, оно не помиритея. Нарву, однако, взять не удалось, но в общем поход не бьіл неудачен, и три других захвачснньїх шведами города — Ям, Ивангород и Копорье — перешли обратно в русские руки. Вся зта цепь собьітий будет нам понятна, сели мьі припомним, что разрьів посадских с боярами и еближение их с «воинством» произошли именно на почве внешней политики, 243

и что оттолкнуть буржуазию от помещиков всего скореє могла неудача ливонской войньї. Теперь Годунов пробовал опять вести буржуазную политику, но осторожно и ненастойчиво: буржуазна не бьіла главной фигурой на его шахматной доске. Если зтот крупний феодал желал удержаться у власти, ему не на кого бьіло опереться, кроме «воинства»: не его личное социальное положение определяло его политику, а, наоборот, политика обусловливала его социальньїе симпатин. Случай отблагодарить своих союзников представился ему очень скоро. В 1591 году, как мьі уже упоминали, крьімцьі опять появились под Москвой. Захват города им теперь совершенно не удался. Опьіт предьщущего татарского набега бьіл хорошо использован московскими воєвода ми, бьіли вьіработаньї новьіе способи борьбьі со степной конницей, и они оказались очень целесообразньїми. Современники приписьівали особенное значение «гуляй-городу» — подвижной деревянной крепости на колесах, изобретателем которой считали кн. М. И. Воротьінского, хотя нечто очень похожее проектировалось уже давно в одном из «пересветовских» писаний. А в смисле собственно городской оборони Годуновьім била очень усилена артиллерия; памятником русского литейного искусства именно зтой порьі осталась известная «Царь-пушка». Словом, крьімцьі нашли перед собой совсем не ту картину, что двадцать лет раньше, и ушли, не сделав даже попьггки взять город. Но для отражения их била уже стянута громадная армия, поднято на ноги все служилое землевладение Центральной России и даже Новгорода и Пскова. Помещики прошлись, разумеется, недаром: за поход бьіло видано жалованье, для медлительного московского казначейства видано чрезвичайно бистро, вопреки, по-видимому, обьгчаю его стали раздавать, не дож давшись конца кампании, коща войско еще стояло лагерем; и в усиленном размере, настолько усиленном, что сами служильїе будто бьі удивлялись и говорили, что в прежние Бремена даже родовитим людям за трудний поход и многие раньї не давали того, что теперь получили рядовьіе дети боярские за войну, больше походившую на маневри, так как только московскому авангарду удалось увидеть крьімцев, главньїе сильї далеко отстали от них. Если мьі припомним, какое значение имело государево денежное жалованье в помещичьем хозяйстве, мьі поймем, что ничем лучше привязать к себе массу «воинников» Борис не мог. Недаром всякий ропот против годуновского управления после зтого похода надолго стих, о чем мьі имеем свидетельство авторов, весьма мало расположенних к Бо рису Федоровичу. Располагая громадньїми личньїми средствами — и огромной котерией личньїх приверженцев, стало бьіть, — примирив с со бою, хотя бьі отчасти, начинавшую поднимать голову буржуазию, имея вполне на своей стороне весь мелкий вассалитет, всю воору244

женную силу государства, Борис стоял так прочно, что большего, казалось бьі, ему нечего бьіло желать. Царь Федор, «иже от поста просиявший», бьіл еще не стар и мог иметь детей: год спустя у него родилась дочь — царевна Федосья, умершая в 1594 году. При детях отих, родньїх племянниках Годунова, его положение регента оставалось бьі, по всей вероятности, столь же прочньїм, как и при их отце. Бьіло бьі чрезвьічайно странно, если бьі в таком положе ний человек стал себя «усиливать» при помощи преступлений, крайнє неловко совершенньїх и как будто нарочно придуманньїх, чтобьі скомпрометировать репутацию Бориса Федоровича. Между тем подавляющее большинство историков принимает как достоверньїй рассказ о том, что именно в зти годьі, с ведома, если не по прямому приказу Годунова, бьіл убит младший сьін Грозного царевич Димитрий — убит в тех видах, чтобьі «расчистить Борису путь к престолу». Если бьі нужна бьіла специальная иллюстрация младенческого состояния у нас весьма важной дисциплиньї, именуемой «исторической критикой», и давлення на нашу историческую науку обстоятельств и интересов, ничего общего ни с какой наукой не имеющих, лучшей, нежели «дело об убийстве Димитрия-царевича», придумать бьіло бьі нельзя. Первое категорическое утверждение, что Борис — убийца Димитрия, мьі находим в источнике самого поверхностного, анализа которого достаточно, чтобьі не верить именно зтим его показанням. В 1606 году, сев на престол посредством государственного переворота, через труп Лжедмитрия, царь Василий Иванович Шуйский нашел необходимьім дать юридическое и историческое оправдание своєму поведению: доказать, что цареубийство бьіло актом «необходимой само оборони», а что права на м о с к о в с к и й престол Шуйским принадлежали искони, и они только исключительно по скромности до времени их не предьявляли. С зтой целью по городам рассьілался цельїй сборник документов, в фальсифицированности которьіх никто, кажется, никогда не сомневался, и распространялся небольшой, в литературном отношении весьма удачно написанньїй исторический трактат, составляющий как бьі «историческое введение» к зтим документам. Из зтих последних следовало, что «страдник, ведомий вор, богоотступник, єретик, рострига Гришка Богданов сьін Отрепьев» хотел ни более ни менее как московских «бояр, и дворян, и приказних людей и гостей, и всяких лутчих людей по бити, а Московское государство хотел до основания разорити, и крестьянскую веру попрати, и церкви разорити, а костели Римские устроити». Ясное дело, что убить его бьіло не только можно, НО И должно. А введение должно бьіло утвердить читателя в той мисли, что занять место по праву убитого єретика бьіло некому, кроме князя Василия Ивановича ІЇІуйского, «изначала прародителей своих боящегося Бога и держащего в сердце своем к Богу 245

велию веру и к человекам нелицемерную правду». Если же все зти качества не доставили благочестивому князю престол а раньте, то виновато в зтом бьіло гонение «от раба некоего, зовомого Бориса Годунова», которьій «уподобился древней змии иже прежде в рай прелсти Еву и прадеда нашего Адама и лиши их пищи райския наслажатися». Когда среди подобного текста вьі читаєте далее, что именно Борис подослал убийц к царевичу Димитрию, злементарная историческая добросовестность заставляет вас отнестись к рассказу с крайней степенью недоверия. З т о последнее должно окончательно укрепиться в читателе, когда он видит, с одной стороньї, что ни одной живой, конкретной подробности преступления наш превосходно осведомленньїй автор сообщить не умеет, ограничиваясь шаблонной картиной «убийства невин ного отрока» вне времени и пространства, а с другой стороньї,— что все остальньїе «независимьіе и самостоятельньїе русские писатели XVII века... неохотно и очень осторожно говорят об участии Бориса в умерщвлении царевича Димитрия»1. К зтой характеристик можно прибавить только одно весьма любопьітное наблюдение: чем дальше от собьітия 1591 года, тем больше подробностей о нем мьі находим в литературе. Всем хо рошо знакомьій по учебникам детальний рассказ об убийстве, приводимьій Соловьевьім, читается в так назьіваемом «Новом-Летописце» — компилятивной истории Смутного времени, окончательная редакция которой не старше 1630 года. Сорок лет спустя после собьітия знали о нем больше, чем мог собрать заинтересованньїй и пристрастньїй автор через пятнадцать лет! Такое хорошо знаковое всякому историческому исследователю явление может иметь лишь одно обьяснение: мьі имеем перед собою типичньїй случай возникновения легенди. Народное воображение дополнило то, чего не хватало истории, постепенно, деталь за деталью, расцвечивая сухую схему первоначально без всяких доказательств брошенного обвинения. Кто знает отношения Годунова и Романовьіх, сидевших на престоле в те дни, когда впервьіе писалась история Смутьі — об зтих отношениях будет еще речь ниже, — тот не удивится, что воображению тогдашней публики бьіл дан именно такой уклон. Но для всякого «независимого и самостоятельного» русского историка XIX века, казалось бьі, ввиду всех зтих фактов, обязательно отнестись с полньїм отрицанием к вьщумке, пущенной в оборот памфлетом Шуйских, даже в том случае, если бьі мьі не имели современньїх собьітию документов, утверждающих противное. А такой документ єсть: сохранилось подлинное дело об убийстве Димитрия — акт «обьіска» (по-теперешнему «дознания»), произведенного по горячим следам в Угличе комис1Платонову цит. соч., с. 212. 246

сией боярской думьі, — и в зтом делеї рядом свидетельских показа ний, в том числе дядей царевича Нагих, устанавливается, что он иогиб в результате несчастного случая: накололся на нож, играя в «тьічку». Следствие, правда, производил тот самьій благочестиньій князь Василий Иванович Шуйский, с публицистической деяіельностью которого читатель познакомился вьіше: для очень большого скептика, можно согласиться, зто дает основание подозревать и акт следствия. Но Шуйский на следствии бьіл не один, но-первьіх, а затем, уж если подозревать официальньїе документи, к которьім имел касательство Василий Иванович, то какого же донсрия заслуживает его неофициальная публицистика? Уже лет восемьдесят тому назад один историк, не состоявший на академической службе, но от зтого не менее добросовестньїй, сделал из всех перечисленньїх фактов единственньїй возможньїй виводі если не держаться на точке зрения абсолютного скептицизма, доверять больше нужно следственному делу, чем литературньім памятникам. И он написал в своей книге, что Димитрий-царевич погиб в 1591 году в Угличе от несчастного случая. Но публике не пришлось прочесть такой ереси. Академическая наука твердо держала стражу, и один из ее представителей, едва ли не виднейпіий в то время, поспешил пресечь зло в корне: по его настоянию гоответствующий лист еретической истории, уже отпечатанной, бьіл вьідран изо всех зкземпляров и сожжен. Аргумент ученого, кажетея, бьіл так же прост, как и убедителен: если Димитрий не оьіл мучеником, невинно пострадавшим от рук злодеев, то как же могли от него остаться чудотворньїе мощи? Из зтого мьі можем мидеть, насколько проницателен бьіл царь Василий Иванович, преиративший младшего сьіна Грозного в угодника и чудотворца чуть не на другой день после своего восшествия на престол (Шуйский є гал царем 18 мая, а мощи Димитрия бьіли уже в Москве 3 июня). І Іринятая им мера вказалась достаточной, чтобьі повлиять на «общсственное мнение» не только начала XVII века, но и времен императора Николая Павловича. Что касается «святоубийцьі», Бориса Федоровича Году нова, то он, кажетея, более всего страдал не от мучений совести из-за нссовершенного им злодеяния, а от сомнений, на наш взгляд, довольно странньїх, хотя до последнего времени находились исследователи-одиночки, их разделявшие. Есть основания думать, что Іюрис сомневался: действительно ли Димитрий умер? Если личность слабоумного Федора в его руках бьіла сильньїм средством ноддержания своей власти, то маленький царевич в руках противников Годунова мог стать, при случае, таким же средством про тив последнего. И средство зто становилось тем опаснее, чем больше било ясно, что от Федора ждать детей уже нельзя и что Димитрий, будь он жив, являетея единственньїм представителем 247

потомства Калитьі. А слухи, что царевич жив и находится где-то за границей, может бьіть, в Польше, стали ходить по Москве еще до смерти Федора. Всего через месяц после зтой смерти пограничньїй польский губернатор уже сльїшал о каких-то подметньїх письмах от имени Димитрия, появившихся в Смоленске. Только в зтой связи можно понять те чрезвьічайньїе мерьі, какие бьіли принятьі московским правительством, т. е. правительством Годунова, именно в зти дни. «По смерти царя немедленно закрьіли границьі государства, никого через них не впуская и не вьіпуская. Не только на больших дорогах, но и на тропинках поставили стражу, опасаясь, чтобьі кто не вьівез вестей из Московского го сударства в Литву и к немцам. Купцьі польско-литовские и немецкие бьіли задержаньї в Москве и в пограничньїх городах, Смо ленске, Пскове и других, с товарами и слугами, и весь зтот люд получал даже из казньї хлеб и сено. Официальньїе гонцьі из соседних государств также содержались под стражей и по возможности скоро вьіпроваживались пограничньїми воєводами обратно за московскую границу. Гонцу оршанского старостві в Смоленске не дозволили даже самому довести до водопоя лошадь, а о том, чтобн купить что-либо на рьінке, нечего бьіло и думать». Одновременно с зтими полицейскими мерами принимались и зкстренньїе мерьі военной обороньї, и притом как раз, опять-таки,-на западной границе. «Смоленские стеньї поспешно достраивали, свозя на них различньїе строительньїе материальї тисячами возов. К двум бившим в Смоленске воєводам присоединили еще четьірех. Усиленньїй гарнизон Смоленска не только содержал караули в самой крепости, но и вьісьілал разьездн в ее окрестности. Во Пскове также соблюдали величайшую осторожность»1. Все зто, конечно, никак не приходится обьяснять желанием москвичей, чтобьі избрание нового царя совершилось «втайне от посторонних глаз». Боялись, совершенно определенно, сношений когото, находившегося в Москве, с кем-то, кого подозревали за западннм рубежом Московского царства, причем сношения зти, види мо, могли кончиться внезапннм появлением чужеземннх войск в русских пределах. Словом, в 1598 году готовились к тому, что действительно случилось в 1604-м. «Самозванец» вовсе не бнл черною точкой, вдруг явившейся на безоблачном небосклоне Борисова царствования: зту зффектную картину ми должньї всецело оставить пушкинской трагедии. В действительной истории фигура Димитрия все время чувствовалась за кулисами, и Годунов нервно ждал, когда же наконец она внступит. В зтом смисле ему, может бить, действительно мерещился покойннй царевич, но только не в образе «кровавого мальчика», а, скореє всего, во 1Платонов, цит. соч., с. 226—227.

248

главе польско-литовской рати, в том именно виде, каким он явился на Руси накануне смерти Бориса. В связи с отими же опасениями становится понятна та необьічайная обстановка, в какой происходило самое избрание Бориса Феодоровича на царство весной 1598 года. Зтот любопьітньїй зпизод в новейшей историографии прошел несколько стадий. Сначала историки чувствовали безусловное доверие к очень обстоятельному рассказу об зтом собьітии, какой давался упоминавшимся нами вьіше памфлетом Шуйского: там можно все найти, что нам гак знакомо с детства — и приставов, по команде которьіх народ начинал кланяться и вопить, и слюни, в качестве суррогата слез на сухих глазах, и штрафьі с тех, кто не хотел идти к Новодевичьсму монастьірю молить Бориса на царство. Но так как в зтом вопросе не бьіло специальньїх оснований доверять именно Шуйскому, то благоразумие скоро взяло верх — стало совестно верить сплетням, и на первьій план начал вьідвигаться Земский собор, вибравший Бориса, причем и относительно Собора подчеркивалось, что в его составе «нельзя подметить никакого следа вьіборной агитации или какой-либо подтасовки членов». Проньїра, хитростью забравшийся на царский престол, оказьівался законно и правильно избранньїм на государство «представительньїм собранием», которое «признавалось законним внразителем общественннх интересов и мнений». Нет никакого сомнения, что избрание Бориса било актом, юридически совершенно правильним; ми сейчас увидим, что оно било обставлено всякими юридическими фор мальностями даже с излишней, может бить, роскошью. Ни один царь ни прежде, ни после не старался так уверить своих подданннх, что он имеет право царствовать. Но именно зта заботливая аргументация своих прав, которую ми можем проследить отчасти даже в процессе ее развития, подметить, как одни аргументи заменялись другими, которне казались убедительнее, — именно оно-то заставляет отнестись к происходившему с некоторой подозрительностью, независимо от каких би то ни било современннх памфлетов. Никто так не заботится об юридической безукоризненности своих поступков, как именно умньїе и опнтньїе мошенники. А затем ми уже вишли из той стадии политического развития, когда «избирательная агитация» казалась чем-то «вроде подтасовки» общественного мнения. Всякий из нас теперь по личньїм пережи ванням отлично знает, что никакого организованного массового действия без предварительной агитации невозможно себе предста вить, и если московский народ 21 февраля 1598 года «во след за патриархом» валом повалил к Новодевичьему монастьірю, то, оче видно, кто-то зтим делом руководил и его подготовил. Клевета на Бориса могла заключаться не в утверждении, что в пользу зтой манифестации предварительно агитировали, а в инсинуациях, что 249

она бьіла осуществлена мерами полицейского свойсТва, через приставов. На зтом именно и настаивает пасквиль, пущенньїй в оборот Шуйскими. Другие же авторьі, вовсе не сочувствующие Борису, говорят только, что у последнего везде бьши «спомогатели», — понашему, избирательньїе агентьі, — и «сильно-словесньїе рачители», которьіх мьі теперь назвали бьі агитаторами. Итак, «агитация» бьіла, не бьіло лишь «подтасовки». Ее и не могло бьіть: она била совершенно не нужна, ибо когда начались народньїе манифестации, решение Земского собора бьіло уже установлено и освящено религиозньїм авторитетом — 18 февраля в Успенском соборе торжественно молили Господа Бога, чтобьі он даровал православному христианству, по его прошению, государя царя Бориса Феодоровича. Крупний и мелкий вассалитет — на Соборе била, конечно, и боярская дума в полном составе — и церковь уже признали царем Бориса, когда народ отправлялся его молить. Годунову показалось мало тех общественньїх сил, которьіе обьічно составляли «политический корпус» Московского царства, — «чинов», представленньїх на Земском соборе: ему понадобилось участие в деле «всего многочисленного народного, христианства». И сколько мьі знаєм, зто бьіл первьій царь, вскольїхнувший себе на помощь народную массу, потому что «обращения к народу» Грозного фактически имели в виду вьісшие слои московского купечества. Зто бьіло необикновенно важно для будущего, но зто не менее важно и для характери стики положення Бориса в данньш момент. Необьічайно торжественньій характер избрания должен бьіл заранее преградить дорогу вся ким «покусителям», которьіх, очевидно, ждали. Та же тревога чувствуется и в самом акте избрания, дошедшем до нас в двух редакциях, и крестоцеловальной записи, по которой должно бьіло присягать население новому царю, присягать, опятьтаки, в необьічайно торжественной обстановке в церквах во время служби. Противники Бориса находили в зтом новий повод для жалоб: из-за шума, поднятого толпою присягавших, в Успенском соборе нельзя било даже пения божественного расслншать, так что набожнне москвичи, желавшие помолиться, остались в зтот день без обедни. Саму «утвержденную грамоту» Земского собора положили в раку митрополита Петра, принародно вскрнтую по зтому случаю, что, конечно, опять било истолковано кем следует как явное и непозволительное кощунство. По содержанию оба зти документа весьма любопнтнн, особенно соборное решение, дошедшее до нас не только в окончательном виде, но и в черновике. Последний поражает обилием доводов в пользу избрания Бориса; их так много, что они даже мешают друг другу, и в окончательной редакции нашли полезннм посократить их число. Их перечень сам по себе интересен: перед нами вскрнвается ряд напластований, из которнх постепенно составилось русское право престолонасле250

дия к концу XVI века. Древнейшим пластом бьіла удельная традиция, в силу которой «государева вотчина», как и всякая другая, переходила по завещанию, но только в кругу данной семьи — не к чужеродцам. Грамота и отмечает, что Годунов «великого госу даря сродник», и рассказьівает, будто бьі еще Йван Васильевич иазначил Бориса Федоровича своим наследником в случае смерти Федора. Но московский удел успел превратиться во всемирное православное царство: его престолом нельзя уже бьіло расиоряжаться как частньїм имением. По здравому смьіслу ясно бьіло, что определять, кто достоин бьіть царем всех православньїх, ско реє всего, могла Православная Церковь: грамота и утверждает, что епископьі от апостолов имеют власть «сшедшихся собором, поставляти своєму отечеству пастьіря и учителя и царя». Но в 1598 году и зто оказьівалось уже пройденной ступенью, и «челобитье всего многочисленного народного христианства» является решающим аргументом, решающим настолько, что под конец грамота из-за него забьівает все другие. «Яко да не рекут неции: отлучимся от них, понеже царя сами суть поставили; да не будет то, да не отлучаются ...аще кто речет, неразумен єсть и проклят». И родство с династией, и завещание Грозного, и соборное определение церкви бьіли забьітьі редактором документа; он помнил только, что Борис — виборний царь, что зто новшество, и что к зтому новшеству могут придраться, чтобьі оспоривать права Годуновьіх на престол — Годуновьіх, ибо вибрана била, конечно, вся семья: на имя всей семьи, включая и «царевну Оксинью», приносилась и присяга. В окончательном тексте «утвержденной грамоти» уже ничего не говорится о завещании царя Йва на: зто смелое утверждение бьіло бьі слишком трудно доказать, зато зтот текст больше напирает на родство Году нових с последним потомком Калитьг через Ирину Федоровну, сестру Бориса и жену Федора Ивановича. О том, что бьіли еще какие-нибудь лица, имеющие наследственньїе или какие-либо иньїе права на престол, грамота не говорит, но крестоцеловальная запись упоминает одно такое лицо, причем упоминание странно бросается в глаза своей неожиданностью. Мьі помним, что Грозний когда-то, не то в шутку, не то ради соблюдения формальности, посадил над земщиной особого царя, крещеного татарского царевича Симеона Бекбулаговича. Теперь зто бьіл слепой старик, сам, вероятно, плохо помнивший, что он бьіл когда-то «калифом на час». Тем не менее Борис нашел нужньїм потребовать от своих подданньїх, чтобьі они царя Симеона на государство не хотели. Один новейший исследователь вьівел из зтого заключение, что бивший царь земщи ни бьіл, будто бьі, серьезньїм кандидатом на престол в известньїй момент избирательной кампании. На самом деле зта характер ная подробность показьівает лишь, как мнителен бьіл новий царь, 251

и как он принимал мерьі, чтобьі, на грех, даже и палка не вистре лила. Борис, вероятно, охотнее бьі упомянул на зтом месте своих реальних противников — тоже родичей царей Йвана и Ф едо ра, да еще постарше Годунових, детей Никитьі Романовича Юрьева, да не то живого, не то мертвого Димитрия Углицкого. Но о последнем нельзя било говорить официально, ибо официально он бнл на том свете, а с первнми у Бориса било какое-то соглашение, скрепленное даже крестоцелованием. Сущность зтого соглашения нам неизвестна, но характерно одно обстоятельство: романовская версия истории Смути, нашедшая себе самое ран нєє внражение у одного неизвестного по имени автора, скомпилированного весьма известним Авраамием Палицьіньїм, старается взвалить вину за нарушение договора на Бориса, тщательно скрнвая при том от читателя, за что именно Годунов «изверг из чести» и сослал Никитичей. Довольно верньїй знак, что правота последних не могла бить доказана так бесспорно, как би зтому автору хотелось. Итак, только что вступив на престол, Борис чувствовал себя уже на нем непрочно и старался найти как можно больше и юридических, и материальннх опор для своей власти. Годуновское владнчество переживало само себя: регент не встречал никаких серьезньїх преград своей власти, а едва он стал царем, -под его ногами уже клокотала революция. По общепринятому взгляду, зту революцию подготовили бояре. Но в зтот как раз период ми напрасно стали би искать сплоченной боярской оппозиции: будь она, дело едва ли би кончилось такой странной, для самого бо ярства рискованной и крайнє неприятной авантюрой, как появление на московском престоле Лжедмитрия, которого привели в Москву украинские помещики в союзе с ворами-казаками да польскими искателями приключений. Присматриваясь к политике Бориса, ми легко видим, что разрьів его с командующими слоями начинался много ниже боярства. Если его политика до 1598 года, политика Годунова-правителя, еще била классовой, дворянской, хотя не столько по тесной связи с зтим классом, сколько потому, что все другие классн били в данньїй момент не на его стороне, то политика царя Бориса начинает принимать характер совершенно своеобразньїй, столь же новий и неожиданньїй, как нов бнл в области государственного права вндвинутнй тем же Борисом избирательннй принцип. За исключением памфлета, внлущенного царем Василием, все автори, как сочувствующие Борису (их очень мало), так и сочувствующие его противникам (таких большинство), в один голос свидетельствуют о чрезвнчайной, невиданной прежде в России заботливости зтого государя о массе населення. Только что сейчас упомянутнй нами сторонник дома Романовнх без всяких ого252

норок утверждаст, что царь Борис «о бедньїх и о нищих крепце промьішляше и мил ость к таковьім велика от него бьість» — и что он «таковьіх ради строєний всенародних всем любезен бьість». Дьяк Йван Тимофеев крепко не любил «злоковарного и прелуканого властолюбна», но когда речь заходит об отой стороне Борисова правлення, мьі находим у отого желчного чиновника, тщаі ельно собиравшего самьіе пахучие сплетни о шурине царя Федо ра, почти панегирик Годунову, написанньїй даже не без чувства, как будто автор обрадовался отому светлому оазису среди того моря грязи, какое он сам собрал на страницах своего «Временника». «Требующим даватель неоскуден, к мирови в мольбах о всякой вещи преклонитель кротостен... на обидящих молящимся, бсспомощньїм и вдовицам отмститель скор... обидимьім от рук сильних изнматель крепок... на всяко зло, сопротивное добру, искоренитель неумолим со властию...» Тимофеев сам становится в тупик: «Откуду се ему (Борису) доброе пребнсть?» И колеблстся между двумя обьяснениями: «прикровенной лестью» и... влишшем царя Феодора. Для древнерусского человека, с подобострастием взиравшего на юродивих1, последнее обьяснение не заключало в себе ничего комического, но нам приходится лишь зарегистрировать его ради его исторической характерности. Что же касается первого, то почему же Годунов льстил не тем, кто силен, а тем, кто слаб? А наиболее обьективннй из всех близких по времени к Борису историков, автор статей о Смуте в хроногра фе 1617 года, имеет на своей палитре для Годунова почти одни светлне краски: «Всем бо неоскудно даяние простираше... мнози от любодаровитне его длани в ситость напиташася... цветяся, аки финик, листвием добродетели». Если ми перейдем от отих общих оценок к отдельньш конкретним пунктам годуновской политики, ми найдем один, на котором сходится цельїй ряд писателей, и русских и иностранннх: Борис жестоко преследовал взятки и взяточпичество — «ко мздоиманию зело бнсть ненавистен» — «зелньїх мздоприимству всему в конец умерщвление не пощаденно бяше». «Никто из судей или чиновников не смеет принимать никаких подарков от просителей, — писал побивавший у Годунова на службе французский авантюрист Маржерет, — ибо если обвинят судью или собственнне слуги или подарившие (которне доносят нередко, об манувшись в надежде вьшграть дело), или другие люди, то уличснньїй в лихоимстве теряет все своє имущество и, возвратив дари, подвергается правежу ; для заплати в пеню, по назначе ний) государя, 500, 1000 или 2000 рублей, смотря по чину. Но пиновного дьяка, не слишком любимого государем, наказнвают 1«Благоуродив бяшь от чрева матери своея» — так именно и определил Федора один из тогдашних историков.

253

всенародно кнутом, т. е. секут плетью, а не розгами, привязав к шее лихоимца кошелек серебра, мягкую рухлядь, жемчуг, даже соленую рьібу или другую вещь, взятую в подарок; потом отправляют наказанного в ссьілку, с намерением прекратить безза конне и на будущ ее время». «При всем том взятки не истребляются», — меланхолически прибавляет Маржерет, опять сходясь в зтом с русским автором, сообщающим, что хотя Борис и очень ревностно старался искоренить такое «неблагоугодное дело», как злоупотребления администрации, «но не возможе отнюдь». Мьі не станем зтому удивляться: практически все полицейские государства ломали себе шею на неразрешимой задаче — сочетать «правосудне» с полньїм бесправием подданньїх. Петру В е ликому везло на зтом пути не больше, чем Годунову, но для конца XVI века самьій идеал благоустроенного полицейского госу дарства бьіл уже шагом вперед. Мьі слишком отрьівочно знаєм социальную и податную политику Бориса, чтобьі составить себе сколько-нибудь полное представление о его проектах в зтой области. Иностранцьі приписьівают ему весьма смельїй, грандиозньїй по своєму времени замьісел: регулировать законодательньїм порядком повинности крестьян по отношению к землевладельцам. ЕстЬ известия, что он стремился перенести центр тяжести государственньїх доходов на косвенньіе налоги; осуждая его «злосмрадньїе прибьітки», его противни ки вьщвигают на первьій план возвьішение кабацкого откупа — «и инех откупов чрез меру много бьість». З то замечание любопьітно, между прочим, потому, что вскрьівает классовьіе отношения при Годунове. Мьі знаєм, что в Московской Руси бьіло два способа сбора косвенньїх налогов: откупом и «на веру», и что последний, вопреки распространенному мнению, бьіл вьігодней для торгового капитала. Автор, которого мьі сейчас цитировали, обнаруживает редкое понимание зкономических отношений своего времени и, судя по другому своєму произведению, бьіл очень близок к посадским людям. Его неодобрение годуновской фискальной политики весит очень много: буржуазия и теперь не бьіла на стороне Бори са, и московский посад не «в ужасе безмолвствовал», когда пали Годуновьі, а просто отнесся к зтому факту с полньїм равнодушием. З то бьіла не его династия. Она не бьіла уже давно и дворянской. По отношению к помещикам Борис стоял перед задачей, прямо неразрешимой. С одной стороньї, все продолжавшийся кризис требовал все большей и большей перекачки серебра из казенного сундука в карманьї среднего землевладельца. Борис делал на зтом пути что мог; по случаю своего избрания он устроил уже прямо фиктивньїй поход против крьімского хана и рбздал за него двойное жалованье. Но зтому когда-нибудь должен бьіл наступить конец: государство жило с 254

того же разбредавшегося крестьянина, которого не могли привязать к своим землям помещики. Ограбить город в пользу дворян, как зто случилось позже, в XVII веке, Борис не решался: после собьітий 1587 года, по крайней мере, невраждебньїй нейтралитет буржуазии казался необходимьім. Оставалось пожертвовать на время дворянскими интересами и задержать разброд, создав для крестьян сносньїе условия существования в центре. Деятельно колонизуя тем временем окраиньї, правительство Годунова мог ло надеяться через несколько лет вьійти из кризиса. Голод помещиков удовлетворялся пока что конфискациями имений Борисовьіх противников — «грабя дома и села бояр и вельмож». В зтом случае Борис не мог, да и не хотел, вероятно, сойти с пути, завещанного опричниной. Красная нить, которая проходит через всю вторую половину XVI века, захватьівает и царствование Годунова: оттого-то, взятое в самом общем очерке, с птичьего полета, оно и рисуется нам, как рисовалось современникам, продолжением царствования Грозного. Но индивидуальность Бориса бьіла не в том, что он бьіл опричник. Конфискации не бьіли для него универсальньім средством развязать запутавшиеся аграрньїе отношения. При данньїх условиях они бьіли лишь продолжением разгрома старьіх ВО ТЧИ Н , но в один прекрасний день нечего бьіло бьі уже и громить, и катастрофа бьіла бьі неотвратима. Оставался вопрос, насколько можно било ее предотвратить уже в зто время? Не опоздал ли Борис со своей политикой подьема крестьянского хозяйства? Ответить на зто могла лишь история. Она ответила не в пользу Году нова. Голод 1602— 1604 годов — сложньїй результат дворянских спекуляций с хлебом, запустения ближайших к столице областей и случайньїх атмосферних причин, дождей, от которих хлеб погибал, — поставил аграрний вопрос ребром. Для помещиков непосредственно он бил страшно вьігоден: параллельно с огромньїм подьемом хлебньїх цен1, чрезвьічайно пали в цене рабочие руки; люди шли в рабство даром, за один хлеб; зтих дешевих рабов их господа не удостаивались даже кормить круглий год: продержав их, пока кончатся полевьіе работьі, их прогоняли на все четьіре сторони потом, в полной уверенности, что весной нетрудно будет найти рабочих еще дешевле. Отношения между барином и крестьянином напоминали уже классическую пору крепостного права — XVIII век — до крепостньїх гаремов включительно. В дальнейшем голод должен бьіл обострить и, действительно, обострил кризис, создав огромную «резервную армию» бродячего люда, готовий материал для антидворянского движения, и разогнав, куда глаза глядят, последних «старожильцев». Но о завтрашнем дне никто не 1 Если верить хронографу, с 10— 15 коп. за бочку (4 четверти) до З рублей за четверть, т. е. в 80 раз.

255

думал. Решилось подумать о нем годуновское правительство, организовав продовольственную помощь голодающим. Предприятие оказалось вьіше технических средств тогдашней администрации; отпускавшейся правительством суммьі хватало ровно на одну треть того, что в среднем бьіло нужно человеку при установившихся хлебньїх денах. Кроме того, помощь голодающим бьіла сосредоточена в городах: там скоплялась масса нуждающегося люда, ценьї там вздувались еще больше, и голод еще более обострялся. Народной нужде Борис не помог, но симпатин помещиков утратил окончательно. Достаточно бьіло любого ничтожного повода, чтобьі социальное одиночество годуновского правительства из возможности стало для всех очевидним фактом. Повод скоро нашелся, и далеко не ничтожньїй: долгожданньїй Дмитрий явился, наконец, из Польши.

Дворянское восстание Кто вьідвинул Лжедмитрия? Ф «Извет» старца Варлаама; другая русская версия; роль казаков и московской змиграции; дело Романовьіх Ф «Северская Украйна», характер ее населения; характер движения против Годунова. Поход Лжедмитрия к Москве Ф Дворянский заговор; Ляпунов и южньїе помещики; отношение к делу посадских; положение боярства в царствование Дмитрия; оргия земельних раз дач и денежньїх наград ф Сходство с опричниной; боярский заговор; брожение среди буржуазии и его причини Ф Социальная и внешняя политика Дмитрия; раскол среди служилих ф Переворот 17 мая 1606 года Ф Растерянность боярства на другой день после перевороти; воцарение Шуйского как заговор в заговоре; его социальная подоплека; самооборона боярст ва; крест оцеловальная запись Ш уйского Ф Финансовое положение царя Василия ф Восстание южних помещиков; «возмущение холопов и крестьян» Ф Компромисс Шуйского с помещиками. Критическое положений царя Василия; видение «некоему мужу» ф Вмешательство поляков и второй Дмитрий

Вопрос о том, кто бьіл первьім Лжедмитрием, когда-то занимал немаловажное место в русской исторической науке. Что зта последняя им уже не интересуется, служит одним из явних доказательств ее большей зрелости. «Для нашей цели нет ни малейшей необходимости останавливаться на вопросе о личности первого самозванца, — пишет один из последних, по времени, историков Смути. — За кого би ни считали ми его — за настоящего ли цареви ча, за Григория Отрепьева, или же за какое-либо третье лицо, — наш взгляд на характер народного движения, поднятого в его пользу, не может измениться: зто движение вполне ясно само по себе»1. * Платонов, цит. соч., с. 251.

256

Прибавим только, что и зтот автор продолжает назьівать Дмитрия «самозванцем», хотя еще Соловьев вполне убедительно доказал, что, во всяком случае, он не сам назвал себя царевичем, а другие создали для него зту роль, другие назвали его Дмитрием, а он зтому поверил, точно так же, как уверовала в зто впоследствии и народная масса. Позтому пущенньїй в оборот Костомаровим термин «Названньїй Димитрий», гораздо лучше передает сущность дела, так что его мьі и будем держаться. С зтой оговоркой мнение новейшего историка Смутьі приходится принять как окончательное, и вопрос «Кто бьіл Дмитрий?» заменить вопросом: «Кто вьщвинул Дмитрия?». Древнейшую версию ответа на зтот вопрос мьі имеем в том же самом памфлете Шуйского, где Годунов, впервьіе в русской пись менносте, является убийцей настоящего сьіна Йвана Грозного. Уже одно зто совпадение достаточно определяет цену зтой версии, что не помешало ей стать господствующей в нашей исторической литературе и проникнуть во все учебники. Для большего правдоподобия рассказ зтот облечен в форму показання «достоверного свидетеля», в форму «извета» некоего старца Варлаама, будто бьі бежавшего за рубеж вместе с «Гришкой Отрепьевьім» и долгое время сопровождавшего его в его странствованиях. Старец Варлаам бьіл, действительно, лицом, по-своему осведомленньім: в конце «извета» он очень прозрачно проговаривается относительно своей роли. З т о бьіл, несомненно, один из годуновских шпионов, присланньїх следить за Дмитрием, как только слухи о нем проникли в Москву. За своє усердие в зтом направлений он попал в польскую тюрьму, но раньше успел собрать довольно много сведений о польских отношениях будущего претендента, что придает его рассказу фактичность и обстоятельность — онито, очевидно, и подкупили позднейших историков. Редактор пам флета, обрабатьівая зти «агенту рньїе сведения» со своей точки зрения, не все вьічистил оттуда, что бьіло можно: сохранил, например, указание на «прикосновенность к делу» бояр Шуйских, что бьіло важно и полезно для годуновского просительства, командировавшего старца Варлаама на разведки, но для самих Шуйских бьіло, конечно, лишнее. Несмотря на некоторую небрежность отделки, небрежность вполне понятную, так как памфлет бьіл рассчитан на общее впечатление и на широкую публику, которая в зтих мелочах не стала бьі копаться, памфлетист Шуйских сумел дать «извету» тенденцию, вполне гармонирующую с общим то ном того произведения, куда он бьіл вставлен. Дмитрий является здесь действительно «самозванцем»: мьюль обьявить себя царе вичем — его личная мьісль, продукт его личной нравственной извращенности и «прелютой ереси», в которую он впал. А его главной опорой и первьіми руководителями оказьіваются польские 9 Зак. 523

257

паньї, цель которьіх ясна — разорить Московское государство и ввести в нем «езовицкую веру». «Извет старца Варлаама» увеличивал, таким образом, собой список документов, оправдьівающих государственньїй переворот 17 мая 1606 года. Первоначальньїй текст донесення годуновского лазутчика давал, повторяєм, иную картину; из него видньї бьіли давние московские связи Дмитрия, видно било то совершенно исключительное положение, какое занимал зтот мальчик-монах (Дмитрий бьіл пострижен в 14 лет) при дворе московского патриарха, возившего его с собою даже в государеву думу. Но и реставрировав подлинньїй «извет», устранив тенденцию, внесенную в него памфлетистом, что не так и легко, ибо мьі не знаєм, какие именно купюри били им сделани, ми все же не получим, конечно, точного и правдивого рассказа о первнх шагах будущего московского царя. С зтой точки зрения становится очень любопнтна другая русская версия, много более поздняя, тоже далеко не свободная от официального освещения дела, но передающая дело так, как оно рассказьівалось в широких кругах московского общества, что не гарантирует, конечно, точности в подробностях, но зато устраняет одну, определенную тенденцию. Старец Варлаам в зтой версии совершенно отсутствует, отсутствуют и приключения, якобьі сопровождавшие совместное путешествие Варлаама и «царевича» из России, нет и «польской интриги». Все изображается гораздо проще и правдоподобнее. Дмит рий обращ ается к той ср ед е, которая ск ор еє всего могла заинтересоваться его судьбою, к русскому населенню, жившему под литовским подданством, среди которого в те дни немало било и прямих московских змигрантов. Донесение Варлаама по совер шенно другому поводу назнвает целий ряд имен зтих последних, соединяя их странньїм и неожиданннм образом, с «мужиками посадскими киевлянами». З тот случайно невикинутий памфлетис том Шуйских осколок первоначального извета находит себе полное обьяснении в позднейшей версии: среди населення «матери городов русских», и туземного, и пришлого, из московских пределов, дело царевича Дмитрия Ивановича нашло себе первьіх прозелитов. Скоро Киев становится центром, куда стекается вся не легальная Русь; около Дмитрия появляются агенти из Запорожья, депутация от донских казаков, и лишь когда он стоит уже во главе некоторой партии, им начинает интересоваться польское правительство. Последнее не било настолько наивно, чтобьі пойматься на удочку громкого имени: лишь когда за носителем зтого имени оно почувствовало действительную силу, сила зта вошла в расчетьі польской дипломатии. В свою очередь, образование партии Дмитрия на русско-литовском рубеже не могло бить делом случайности: у нас єсть и прямьіе указания, что агитация в его пользу велась з іесь давно, что уже в 1601 году здесь слишали о «цареви258

че». Копайсь в московском прошлом Дмитрия, насколько оно до ступно нашим раскопкам, исследователи неизменно натнкаются, как на исходньїй пункт всяческой агитации, на семью Романовьіх — вторую московскую семью после Годуновьіх, связанную с последними некоторой «клятвою завещательною союза», но, в конце концов, разгромленную царем Борисом. Историю обвинения и ссьілки Романовьіх теперь никто уже не рассматривает как простую клевету; что в основе дела лежал серьезньїй заговор, в зтом, по-видимому, не может бьіть сомнения. И заговор зтот некоторьіе новейшие историки склонньї связьівать именно с появлением царевича Дмитрия. По-видимому, годуновской полиции не уда лось — или она не позаботилась — захватать всех участников дела: некоторьіе, считавшиеся, бьіть может, неважньїми и второстепенньїми, остались на свободе. Борис Федорович удовольствовался карой самьіх влиятельньїх и популярних из числа заговорщиков, рассчитьівая, как зто часто делает администрация в подобньіх случаях, терроризировать зтим остальньїх. И, как зто почти всегда бьівает, расчет оказался неудачньїм. Революционньїх злементов бьіло так много и они росли так бистро, что уцелевшим обломкам заговора оказалось нетрудно бистро слиться в новую организацию, захватать которою Годунову уже не удалось. Из подполья дело вьішло на открьітую сцену, и полицейские мери борьбьі пришлось заменить воєнними. Но здесь все шанси оказались на стороне революции. Движение против Годунова с самого начала приобрело харак тер воєнного восстания; оценивая его успехи, зто не нужно ни на минуту упускать из виду. Уже не раз цитированннй нами романовский памфлетист, гораздо более умньїй и проницательний, чем «наемное перо» Шуйских, дает очень наглядное и толковое изображение тех общественннх злементов, которне прежде всего дру гого должен бнл встретить на своем пути Лжедмитрий, двигаясь от Києва на Москву. Северская (Черниговская губерния) и Польская (пристепная) окраинн били военной границей Московского государства: здесь не редкость било видеть, как пока одна половина населення жала или косила, другая стояла под ружьем, сторожа первую от внезапного набега крнмцев, — явлення, по чти столь же обнчного в зтих краях, как хорошая гроза летом или хорошая метель зимой. Помещики из Центральной России смотрели на своє назначение в зти края, как на ссьілку, и шли сюда с крайней неохотой. Чтобьі колонизировать зти места, правительству приходилось прибегать к услугам настоящих ссьільннх, и уже при Йване Васильевиче вошло в обьічай заменять ссьілкой в Северскую или Польскую окраину тяжкие уголовнне наказания, даже смертную казнь. На нових местах всякого вновь появившегося человека с гремились утилизировать, прежде всего, 259

как боевой злемент: присланньїй из Москвьі арестант тотчас «прибирался» в государеву служ бу, получал пищаль или коня и становился стрельцом или казаком. При Годунове к уголовному злементу ссьілки прибавился политический: на окраину стали на правлять «неблагонадежньїх» людей, недостаточно опасньїх, в пла зах правительства, чтобьі их казнить, и недостаточно знатних, чтобьі удостоиться заточення в монастьірь. Зтот политический кон тингент рос с чрезвьічайной бьістротой — разгромьі боярских семей, сначала Мстиславских и Шуйских, потом Романовьіх, Бельского и других, волна за волной посилали на окраину новьіх невольньїх колонистов. Все, кто бьіл так или иначе связан с опальни ми фамилиями, вся их «клиентела», попадали в разряд «неблаго надежньїх», а в первую голову — их «дворьі», их вотчинньїе дружини, люди, «на конях играющие», т. е. военнне по профессии. Упомянутнй нами автор определяет число таких ссьільньїх, конечно, совершенно «на глаз», не претендуя на статистическую точность, в двадцать тисяч душ. Во всяком случае, из них одних можно било составить целую армию, тем более, что вооруженннми они оставались, конечно, и на нових местах. Те, кто бнл прямо зачислен на государеву службу, представляли самую ненадежную часть Борисовнх подданннх: кто в службу не попал, примикали к той колнхавшейся на обе сторони рубежа массе, которая служи ла московскому правительству, пока находила зто для себя вьігодннм, и моментально превращалась в «иностранцев», как только зта вигода исчезала. Термин «казачество» прилагается историками, обнкновенно, именно к зтой массе, которая отнюдь не била вовсе аморфной и совершенно неорганизованной: именно воєн ная организация у нее била, и ее внборнне «атаманн» умели дер жать в своих станицах дисциплину не хуже московских воєвод и голов. З то опять била готовая воєнная сила, нисколько не худшая, чем насильно навербованнне гарнизонн украинских крепостей. Провести раздельную черту между теми и другими в зтих кра ях било би, впрочем, неразрешимой задачей — вчерашний «воль ний» казак сегодня становился казаком государевой служби, а завтра опять бнл «вольним». Так же трудно било би отделить и в социальном отношении зтот мелкий служилий люд, нередко сравнивавшийся с людьми из небольших поместий, от настоящих помещиков, «детей боярских», в зтих краях сплошь мелкопоместннх. В казачестве били, конечно, и совсем демократические злементи, бегльїе «люди боярские, крепостнне и стариннне», но не следует преувеличивать их влияния, как иногда делается. Идеологию казацкой массьі вирабатнвали не они. Когда зта масса стала политической силой, она виступила не с лозунгом свободи для крепостннх, а с требованием поместий и вотчин, где, конечно, работали бьі те же крепостнне. Казак, как правило, мелкий поме260

щик в зародьіше, а мелкий помещик ни о чем, конечно, так не мечтал, как о том, чтобьі стать крупним. Оттого казачество и служи лая масса, «убогие воинники» Пересветова, так хорошо понимали друг друга, и в политических вьіступлениях Смутьі мьі так часто встречаем их вместе. И первьій, и второй Дмитрии бьіли одинаково и казацкими, и дворянскими царями. И только когда окончательно вияснилось, что на всех «поместий и вотчин» не хватит, и что новьіе пришедшие с «царевичами» служильїе люди могут стать землевладельцами л и ть за счет старих, только тогда «дворяне и дети боярские» стали давать «казакам» решительннй отпор. Когда же конкурента опять били оттесненн на окраину, вновь било восстановлено то неустойчивое равновесие, с которого начала Сму та, и которое, по мере укрепления дворянской России, станови лось все более и более надежннм. Появление казацких ополчений под знаменами Дмитрия било, таким образом, началом дворянского восстания, и недаром с первой же минути претендент внступил с обещаниями «воинскому чину дать поместья и вотчини, и богатством наполнить». Упадок популярносте Бориса именно среди дворянства, очевидно, не бил тайной для русской змиграции в Литве. Напротив, как раз на зтом она и спекулировала, восстанавливая разрушенний романовский заговор. Будь Борис Федорович в таких же отношениях к помещикам, как в год своего воцарения, поднимать против него мятеж било би сплошннм безумием. Но теперь годуновская армия шла на инсургентов из-под палки и готова била воспользоваться вся ким удобннм случаем, чтобьі уклониться от боя. Если поход На званого царевича не бил сплошннм триумфальннм шествием, то зто обьясняется, с одной сторони, ошибками непосредственньїх руководителей дела, с другой — тем, что военнне сильї Бориса не исчерпнвались его вассалитетом. Московские змигрантн не били свободнн от увлеченияЗападом — католические симпатин самого Дмитрия составляют одну из сторон зтого явлення; они слишком низко ценили военнне качества той сили, которая сама шла к ним в руки, порубежннх служилих людей и казачества, — и слишком много ждали от нанятнх ими польских отрядов. На деле последние не снграли существенной роли, тогда как первьіе спасли все дело: сдача без боя в течение первьіх же недель похода целого ряда украинских крепостей — Чернигова, Путивля, Рьільска, Севска, Курска, Бєлгорода, Царева-Борисова — дала «царевичу» в руки массу опорних пунктов, откуда Борисови воєводи не могли его вибить даже в самьіе черньїе для Дмитрия дни войни, а блестящая защита Кром донским атаманом Корелой, в сущности, решила поход: московское войско здесь окончательно убедилось, что Году нову с «самозванцем» не справиться, а отсюда бил один шаг до вьівода, что служить Лжедмитрию вигоднее, чем царю Борису. 261

Присматриваясь далее к военньїм д є й с т в и я м , начавшимся осенью 1604 года, мьі видим, что всякий раз, когда Дмитрий встречает серьезное сопротивление (так бьіло под Новгородом-Северским, например), на сцене не помсстная армия, а зачатки рсгулярной военной сильї: московские стрельцьі (позднейшая гвардейская пехота) да иноземньїе наемники. З т о бьістро оценил и сам Дмитрий, поспешивший взять Борисовьіх ландскнехтов себе на службу и всячески стремившийся заслужить симпатин стрелецкого войска, в чем он, отчасти, успел. Если бьі не зти новьіе для московского войска злементьі, агония Борисова царствования бьіла бьі еще кратковременнее. Но и так зто бьіла уже только агония. С первого момента открьггого появлення «царевича» годуновское правительство растерялось и не знало, что ему делать. Его военньїе мероприятия бьіли крайнє нерешительньї и бестолковьі: он сосредоточивал войска не там, где нужно, посьілал войска меньше, чем бьіло нужно, и ставил во главе его явно ненадежньїх, с годуновской точ ки зрения, предводителей — Мстиславских да Шуйских сГолицьіньіми. В то же время оно усиленно старалось доказать всем, и прежде всех, кажется, самому себе, что «царевич Димитрий Иоаннович» не кто другой, как Гришка Отрепьев, как будто достаточно бьіло назвать настоящее имя вождя антигодуновской революции, чтобьі покончить с зтой последней. З та растерянность верхов очень хорошо чувствовалась низами, и уже до смерти Бориса правительственная армия начала разбредаться. К моменту его смерти (15 апреля 1605 года) в ней остались, рядом с немногочисленньїми регулярними отрядами, почти только самьіе ненадежньїе полки: местньїе северские служильїе люди, еще не успевшие пере даться претенденту. В такой обстановке нетрудно бьіло сложиться новому заговору. Социальньїй состав его памятники указьівают настолько определенно, что споров здесь бьщ> не может: на Годунова встали средние помещики, его главная опора в дни борьбьі за власть с его соперниками. Казацкое движение передалось теперь верхним слоям «воинников». Летопись назьівает даже определенно имена тех, кто бьіл «в совете» на царя Бориса и его сьіна. То били дети боярские Рязани, Тули, Каширьі и Алексина, а среди них на первом месте — «Прокопий Ляпунов с братьею и со советники своими». Другие источники назьівают рядом с «заоцкими городами» и «детей боярских новгородских», но решающим бьіло, конечно, присоединение к заговору поместного землевладения географически ближайших к театру войньї областей. Теперь половина Мос ковского царства фактически бьіло в руках Дмитрия. Если бьі дру гая половина так же решительно встала за царствовавшую династию, полупилась бьі междоусобная война в грандиозном масштабе. Что обьективно зто бьіло возможно, показало царствование Шуй262

ского. Но другая, не помещичья, половина Московского государства — ото бьіли города с зкономически и социально тесно тянувшимся к буржуазии, черносошньїм — не крепостньїм — крестьянством, а буржуазия совсем не расположена бьіла жертвовать собой для Годунових. Отношения к ним Бориса навсегда остались «худьім миром», которьій бьіл лучше, конечно, «доброй ссорьі», какая бьіла в 1587 году, но от которого очень далеко било до преданности. Недаром «царевич» считал посадских на своей стороне, обьясняя в своих грамотах, что гостям и торговим людям при Борисе в торговле и пошлинах вольности не било, и что треть животов их, «а мало и не все», имани били годуновским правительством. В зтом отношении обе политики Бориса — «дворянская» первьіх лет и «демократическая» последних — одна другой стоили: на что б и ни шла царская казна, на подачки помещикам или на «кормление голодающих», наполнять ее одинаково приходилось за счет торгового капитала. На спасенне такого режима посадские не дали ни полушки денег и ни одного ратника. Столкновение дворянских заговорщиков, с Ляпу новим во главе, и оставшихся верними Борису отрядов стоявшей под Кромами армии бьіло последним актом кампании 1605 года. Соотношение сил бьіло таково и так велика била растерянность оставшейся у правительства рати, что рязанские дети боярские в союзе с казаками разогнали ее, почти не прибегая к оружию. Лжедмитрий, продолжавший еще «отсиживаться» в Путивле, совершенно неожиданно для себя получил (в начале мая 1605 года) известие, что ему не с кем больше воевать. Номинально командовавшие исчезнувшими теперь войсками и управлявшие страной бояре не имели другого вьіхода, как признать претендента. Их политическая роль в зту мину ту бьіла столь же жалка, как и в расцвет опричнини: восставшее дворянство било фактическим хозяином государства, и бояре уже не как класе, а просто как толпа классических «при дворних» могли использовать минуту л и ть для того, чтобьі вьіместить на семье Бориса то, что они вьітерпели в своє время от «рабоцаря», худородних возводившего на благородних. Месть бьіла так сладка, что один из самих благородних, кн. В. В. Голицьін, не отказалея от функции палача: на его глазах и под его руководством били удавлени вдова и сьін Году нова. Но на долю боярства и тут випала чисто исполнительная роль: организаторами свержения Годунових били агенти «царевича», приехавшие из армии, а совершиться оно могло только благодаря дружественному нейтралитету московского посада, которий не толь ко пальцем не шевельнул на защиту «законного правительства», но и принял живое участие в грабеже годуновских «животов», вспоминая, как покойний царь отобрал «треть животов» у по садских. 263

Сходство порядков, водворившихся на Москве летом 1605 года, с опричниной Грозного не ограничивалось угнетенньїм положением боярства — оно шло дальше. Как и их отцьі ровно сорок лет назад, приведшие в Москву Дмитрия помещики широко использовали свою победу: такой оргии земельньїх раздач и денежньїх наград Москва давно не видала, даже, пожалуй, и в те дни, когда Годунов особенно ухаживал за дворянством. По словам секрета ря Дмитрия Бучинского, за первьіе шесть месяцев своего недолгого царствования названньїй сьін Грозного роздал семь с половиною миллионов тогдашних рублей, по меньшей мере 100 миллионов рублей теперешних. Насть зтих денег пошла в карманьї казаков и польских жолнеров, но большая часть разошлось в виде жалованья русским служильїм людям, все денежньїе окладьі которьіх сплошь бьіли увеличеньї ровно вдвоє: «Кто имел 10 рублев жалованья, тому велел дати 20 рублев, а кто тьісячу, тому две дано». Раздали, по-видимому, все, что можно бьіло раздать: русские летописцьі твердо запомнили, что «при сего царствии мерзостного Расстриги от многих лет собранньїе многочисленньїе царские сокровищаМосковского государства истощились». Цитируемнй ав тор приписьівает зто, главньїм образом, жадности польских и литовских ратних людей, но другой современньїй историк не скрьіл, что щедроти «Расстриги» изливались не только на иностранцев. Дмитрий, «хотя всю землю прельстити и будто тем всем людям мил ость показати и любим бити, велел все городи верстати поместннми оклади и денежньїми оклади». Об зтих верстаньях, зкстренннх земельньїх раздачах в параллель к удвоенному жалованью, в 1605— 1606 годах, сохранилась такая масса документальних свидетельств, что ми знали би о них даже и без летописцев, и у последних больше характерно зто отождествление «всех городов», т. е. детей боярских, помещиков, всех городов, со «всею землею»; как в дни опричнини помещики опять били «всей землей», потому что все земли били в их руках. Огромнне ймення Годуновнх на первьіх порах могли удовлетворить земельную жажду нових хозяев, но в перспективе виднелись мери и более общего характера; начали уже конфисковьівать участки церковной земли, обращаясь в то же время к монастьірским капиталам за пополнением бистро пустевших казенних сундуков. Когда ми слишим о «єресях» Лжедмитирия, зто обстоятельство непременно надо принимать во внимание. И боярские конфискации грози ли не ограничиться одними родственниками низвергнутой династии — падение Василия Ивановича Шуйского, в первьіе же дни нового царствования осужденного и сосланного не то за действительннй заговор, не то просто за злостньїе сплетни насчет ново го царя, предвещало и с зтой сторони большое сходство с оприч ниной. Дмитрий Иванович решительно напоминал своего назва 264

ного отца, и если боярского заговора еще не бьіло в первьіе недели царствования, когда бьіл сослан за него Шуйский, он должен бьіл сложиться под влиянием простого инстинкта самосохранения очень скоро. Тем более, что положение боярства теперь бьіло менее безвьіходно, чем сорок лет назад. Тогда управьі на Грозного можно бьіло искать только в Литве, с большой порухой своєму православию — теперь Православная Церковь изьявляла полную готовность идти рядом с боярами против «олатьінившегося» царя, а главное — служильїе имели тогда на своей стороне московский посад, и боярам, взятьім и с фронта, и с тьіла, податься бьіло некуда. Теперь посадские очень скоро убедились, что от Дмитрия им не приходится ждать больше добра, чем от Годунова, и брожение в московском посаде становилось день ото дня заметнее. Кое-какие намеки, разбросанньїе в летописях и документах, дают нам некоторую возможность проследить, как распространялось ото бро жение по различньїм слоям московской буржуазии. Мелкие торговцьі, лавочники и ремесленники не бьіли в числе недовольньїх Дмитрием. Серебро, попавшеє в дворянские и казацкие карманн, бьістро превращалось в потребительские ценности, и в московских рядах торговля шла на славу. Оттого, к великому огорчению благочестивих писателей, вроде знакомого нам романовского пам флетиста, здесь очень мало внимания обращали на «ереси» «самозванца». Волнение почувствовали здесь лишь тогда, когда необьїкновенньїй наплив поляков по случаю царской свадьбм (их, считая дворню, вооруженную и безоружную, набралось до 6000), в связи с пускавшимися заговорщиками нелепмми слухами, разбудил прямо шкурний страх: тогда в рядах перестали продавать приезжим порох и свинец. Гораздо раньше должно било про снуться беспокойство крупного капитала. Названого царя при вели в Москву, между прочим, наиболее демократические злементьі «воинников» — самьіе мелкие помещики русского юга и даже только кандидата в помещики в лице казаков. Служилая мелкота еще при Грозном била в тисках денежного капитала, и уже царскому судебнику приходилось ограничивать право служилих людей продаваться в холопи: зто могли делать только те, «кого государь от служби уволил». Кабаление служилих продолжалось и при Годунове: в зто время очень многие богатае люди, начиная с самого царя, «многих человеки в неволю себе введше служити», и в числе зтих невольников бьівали и «избраннме меченосци, крепкие с оружием во бранех», притом владевшие «селами и виногра дами». Распространение кабального холопства било, таким обра зом, фактом вовсе не безразличньш для служилой масси — и для низших ее рядов фактом отнюдь нежелательнмм. Приговор боярской думи Дмитрия (от 7 января 1606 года), сильно стеснявший закабаление, делая его чисто личньїм, тогда как раньше кабали 265

часто писались на имя целой семьи, отца с сьіном например, или дяди с племянником, не вьіходил, стало бьіть, за рамки дворянской политики нового царя, напоминая только, что за последним сто яли не одни богатьіе помещики, вроде Ляпуновьіх, но и служилая мелкота. Недаром самьіе мелкие из мелких, казаки, с сияющими лицами расхаживали теперь по Москве, где в своє время не один из них изведал холопство, восхваляя дела своего «солньїшка правед ного», царя Димитрия Ивановича. Но тем, кто промьішлял отдачей денег взаймьі, такое направление правительственной полити ки не могло нравиться, и близкий к крупнобуржуазньїм кругам романовский памфлетист строго осуждает как «врагов-казаков», так и легкомьісленньїх москвичей, которьіе их слушали. З т о , так сказать, уж не классовое, а слоевое направление новой политики, явно интересовавшейся низами служилой массьі иногда, бить может, и не без ущерба ее верхам, не прошло даром для Дмитрия: если направленньїй против него переворот не встретил почти отпора в самой Москве, то тут не безразличен бьіл тот факт, что подстоличное дворянство всего менее било взьіскано царскими мил остями. Названньїй син Грозного бнл царем не толь ко дворянским, но, еще ближе и теснее, царем определенной дво рянской группьі, детей боярских городов украинньїх и заоцких. Другой боярский приговор, 1 февраля 1606 года, даст возможность к социальному оттенку прибавить зтот географический. Приго вор лишил права помещиков, от которьіх в голодньїе годи разбрелись крестьяне, искать их и требовать обратно: «Не умел он крестьянина своего кормить в голоднне лета, а ннне его не питай». Но московская змиграция шла с севера на юг и от центра к окраинам: на счет запустелмх подмосковннх ширились, как гриби, возникавшие кажднй год на черноземе ймення южньїх, пристепннх помещиков, беднне рабочими руками. Недаром именно на юге так популярно било имя Дмитрия — популярно долго после того, как его носитель бнл убит и сожжен, и прах его рассеян по ветру. Низвергнуть Дмитрия вооруженной рукой казалось делом гораздо более трудним, чем одолеть брошенннх своей армией Годуновьіх. Лжедмитрий бнл настоящим царем воєнних людей, и воєнная свита не покидала его ни на минуту. По городу он всегда «со многим воинством ездил, спереди и сзади его шли в бронях с протазанами и алебардами, и иннм многим оружием», так что «страшно» било «всем видети множество оружий блещащихся». Бояре же и вельможи во время зтих виездов царя находились далеко от него, на втором плане. И любили Дмитрия военнне люди: когда заговор проник в Стрелецкую слободу, стрельцн своими руками перебили изменников; и в день катастрофи они кинули царя последние. Но и тут била своя обратная сторона. Воєнний человек по натуре, Дмитрий не мог усидеть на месте. Интересн 266

южньїх помещиков, хронически терпевших от крьімцев, тоже толкали к походу — и именно на юг; напуганньїе в прошлом крьімскими набегами москвичи не без страха и не без укора царю рассказьівали, как Дмитрий «дразнит» крьімского хана, отправив ему будто бьі шубу из свиньїх кож. В центре и на севере к далекому степному походу относились не так, как на юге. Между тем, зтот последний день ото дня становился неизбежнее: Дмитрий деятельно мобилизировал свою армию, устроил огромньїе магазиньї в Ельце, увел туда и большую часть московской артиллерии, опять к немалому страху москвичей, которьім казалось, что царь «опустошил Моск ву и иньїе градьі тою крепостию». Всеми зтими страхами пользовались заговорщики, систематически пускавшие слухи, что царь «раздражает род Агарянский» недаром и недаром обнажает центр государства от военньїх сил: зто-де все делается, чтобьі «предать род христианский» и облегчить захват безоружной Москвьі поля ками. Зти толки находили себе благоприятную почву даже и в рядах служилого класса: поход на Крьім еще раз географически сузил симпатин помещиков к Лжедмитрию. Белозерскому или новгородскому сьіну боярскому совсем не ульїбалась перспектива идти за тьісячи верст драться за интересьі его заокских собратий. Между гем, при продвижении войска в сторону степи около Москвьі скоплялись именно северньїе полки, тогда как южньїе ждали царя на Польской окраине. 3000 новгородских детей боярских и вказа лись военной силой заговора — с присоединением «дворов» боярзаговорщиков (єсть известия, что Шуйские специально стянули на зтот случай все сильї из своих вотчин) и посадских, которьіх снабдили оружием те же бояре, — зтого бьіло довольно, чтобьі справиться с немецкой стражей Дмитрия и даже, чтобьі заставить поколебаться московских стрельцов. Во всяком случае, зтого бьіло довольно для нападения врасплох, а именно на зто рассчигьівали Шуйские с братией. В таком расчете им очень помогла самонадеянность Дмитрия, уверенного, что он «всех в руку свою обьят, яко яйцо, и совершенно любим от многих». У зтой самонадеянности бьіли известньїе обьективньїе основания — расчет названого царя не бьіл только свидетельством его легкомьіслия; то бьіл результат неверньїх политических ходов, политическая ошибка. История его воцарения должна бьіла дать ему непра вильнеє представление об удельном весе московского бояр ства, — он не забьівал его приниженной и пассивной роли в те дни, отсутствия в его среде солидарности, так явно сказавшегося в деле Шуйского, кинутого всеми, едва его постигла царская опа ла. Ему казалось, что бояр вообще бояться нечего, а в то же время воспоминания его детства и ранней юности должньї бьіли дать ему столь же неверное представление о соотношении сил в кру гу самого боярства. Вьїкормьіш Романовьіх, Дмитрий легко 267

привик к мисли, что во главе московской знати стоят именно они и что имея их на своей стороне, других опасаться нечего. С Романовими он и старался поддержать хорошие отношения: сосланньій и постриженний Годуновим Федор Н и к и т и ч стал митропо литом Филаретом, единственньїй уцелевший из остальньїх братьев, Йван Никитич, — боярином. Н есом ненное участие и Романових в заговоре против Дмитрия составляет одну из самих темних сторон отого дела. З т о дает некоторое представление о силе оппозиционного настроения в самой Москве к концу царствования: даже те, кого названий царь ласкал, не решались ос таться на его стороне. Что Федор Никитич и в мантии митропо лита оставался боярином и не мог чувствовать особенной симпа тин к «дворянскому» царю, да ещ е с явними «латинскими» склонностями, зто тоже могло сиграть свою роль. Как бьі то ни било, те, на чью «любовь» Дмитрий мог рассчитьівать не без ос нований, в действительности стояли в рядах его противников. К зтому удару с тьіла он совершенно не бьіл приготовлен, и нельзя его за зто винить. Окончательньїй толчок делу дала уже прямая бестактность польских сторонников Дмитрия, которьіе на всем протяжении его недолгой истории гораздо больше доставляли ему хлопот, чем приносили пользьі. Приведенньїе сьехавшимися на свадьбу царя с Мариной Юрьевной польскими гостями жолнерьі вели себя край нє бесчинно, а по количеству их бьіло, как мьі видели, столько, что слухи о польском захвате начинали как будто оправдьіваться. В связи со всем предшествующим зто привело московскую толпу в такое нервное состояние, что заговорщики стали опасаться преждевременного взрьіва. Возможно, что раньте предполагалось покончить с царем во время похода: теперь пришлось рискнуть на более опасное: добивать Дмитрия в его собственном дворце. Уверенность Лжедмитрия в своих ближайших слугах, несомненно, облегчила зто дело. Характерно, что бояре-заговорщики, ударив в набат в Рядах, на Ильинке, не решились двинуть посадских на Кремль, а направили их на поляков; непосредственно же для убийства «Расстриги» бил отряжен небольшой, человек в 200, отряд специального состава, которьій бьіл легко пропущен до самих царских покоев, потому что во главе его шло первое московское боярство; по имени летописи согласно назьівают князей Шуйских, Василия Ивановича, недавно возвращенного «Расстригой» из ссьілки, и его брата Дмитрия, но рядом с ними бьіли и «иньїе многие бояре и вельможи». Позже на улицах Москви мьі встречаем и Мстиславского, и Голицьіньїх, и Йвана Никитича Романова. Позднейшие сказання приписьівают Василию Ивановичу Шуйскому самое непосредственное участие в убийстве; защищая его от Дмитрия, на последнего и накинулись, будто бьі, «бояре и дворя268

не». Но памфлетист Шуйских, как и памфлетист Романовьіх, одинаково скользят по подробностям отой трагической ночи: видимо, ни тем, ни другим удовольствия зти воспоминания не доставляли. Казалось бьі, что, идя на такое дело, которое неминуемо должно бьіло кончиться опустением московского престола, заговорщики должньї бьіли заранее подумать, как зту пустоту заполнить. На деле, однако, зтого не бьіло — и цельїх двоє суток Москва бьіла без царя. В боярском кругу о кандидатуре молчали: зто показьівает, насколько жгучим бьіл вопрос. Боялись поссориться на нем накануне дела и тем сорвать самьій заговор. Уже зто одно должно устранить представление об «аристократической камари льє», «боярском кружке», так распространенное в новейшей литературе. Камарилья могла бьі спеться, а тут мьі никакой согласованности мнений и действий не замечаем. Если у кого из заговорщиков бьіл определенньїй план действий, то только у одного Василия Ивановича Шуйского, которьій и поспешил воспользоваться зтим своим преимуществом. Пока остальньїе бояре растерянно толковали о том, что надо «совет сотворити... и общим советом избрати царя на Московское государство», что надо разослать грамотьі о Земском соборе, как бьшо в 1598 году, — толковали с единственной, очевидно, целью оттянуть дело, московский по сад вьікрикнул царем Шуйского. Что воцарение последнего бьіло своего рода заговором в заговоре, полньїм сюрпризом для большинства членов воображаемой «камарильи», об зтом совершенно согласно свидетельствуют и русские, и иностранньїе источники. Полуофициальная летопись Смутьі, которую мьі сейчас цитировали, рассказав о недоуменньїх толках бояр насчет Земского собора, продолжает: «Но нецьіи от вельмож и от народа ускориша, без совета общего избраша царя от вельмож боярина князя Василия Ивановича Шуйского... избрания же его не токмо во градех, но и на Москве не все ведаху». Автор романовского памфлета совершенно согласно с зтим передает дело: «мальїми некими от царских палат излюблен бьість царем Василий Иванович Шуйский... никем же от вельмож не пререкован, не от прочего народа умолен». З то т последний автор, несомненно, тенденциозен в данном случае: в 1606 году Романовьі бьіли соперниками Шуйских, как в 1598-м Годуновьіх; но тенденция его состоит в том, что он отрицает участие народа в избрании Шуйского, а не в том, что он отрицает участие в зтом деле бояр. Шуйский «воздвигся кроме воли всея земли» потому, что не все чини и не все города Московского государства посадили его на царство. Но «народ» при зтом деле бьіл, и о его социальном составе дает вполне определенное показание один иностранец, бьівший свидетелем вьіборов. «Ему поднесли корону, — говорит о Шуйском Конрад Буссов, — одни только жители Москвьі, верньїе соучастники 269

в убиении Димитрия,/суиі(б/, сапожники, пирожники и немногие бояре». Шуйский бьіл посадским царем, как Лжедмитрий бьіл ца рем дворянским. В зтом бьіла новизна его положення. Дворянский царь бьіл уже не один: таким бьіл Грозньїй во вторую половину своего царствования, и Годунов — в первую. Но представитель буржуазии еще ни разу не сидел на московском престоле; зтот класе впервьіе держал в руках верховную власть — оставался вопрос, удержит ли он ее, когда московский мятеж уляжетея, и жизнь войдет в нормальную колею. «Самовоцарение» Василия Ивановича в первую минуту совершенно ошеломило боярские круги — тем более, что в числе «немногих бояр», посвященньїх в зтот второй заговор, кроме родственников нового царя, по-видимому, бьіли одни только Романовьі. Филарет Никитич бьіл наречен патриархом, кажетея, в то же время, как Шуйский царем: почему зто соглашение не удержа лось, и Филарет должен бьіл идти искать патриаршества в Тушине, зтот вопрос большого исторического интереса не представля єм Вследствие ли разрьіва Шуйских с Романовьіми или по какой другой причине, но растерянность боярства стала проходить довольно бьіетро: раз не приходилось делить мономаховой шапки, бояре опять стали такой же дружной стенкой, какой они шли уби вать «Расстригу». Не удалось посадить своего царя, нужно бьіло хотя бьі обезопасить себя от чужого, и в зтом отношении опирав шийся на купцов Шуйский, заранее можно бьіло предсказать, дол жен бьіл обнаружить меньшую силу сопротивления, нежели окруженньїй «воинниками» Дмитрий. Во время венчания Василия Ивановича в церкви разьігралась странная и на первьій взгляд совершенно непонятная сцена. Нареченньїй царь начал вдруг го ворить о том, что он хочет крест поцеловать за то, что не будет он никому мстить за претерпенное им при Борисе — и вообще ни над кем ничего «творити не будет без общего совета». Бояре же и прочие стали ему говорить, чтобьі он зтого не делал, и креста на том не целовал: «понеже никогда тако не сотворися, и дабьі нового ничего не вечинал». Но Шуйский не послушался и поцеловал крест. При обьічном взгляде на Шуйского как на боярского царя, тут ничего понять нельзя. Бояре давно уже хотели ограничить царскую власть, оградить себя от произвола сверху; новьій царь берется целовать крест, что произвола не будет, — бояре его отговаривают. Но, внимательно вчитавшись в слова Шуйского, мьі поймем, какую лазейку нашел для себя зтот тонкий дипломат. «Общий совет» и вообще на тогдашнем язьіке и, в частности, в рассказе об избрании Шуйского у «Нового Летописца», которого мьі цитируем, єсть синоним Земского собора. Перед зтим только что бояре апеллировали к зтому учреждению против Шуйского: теперь он апеллирует к Собору против бояр, заявляя, что он согласен огра270

ничить свою власть, но только «общим советом», а не боярской думой. Бояре тотчас же очень наивно и видали себя, обнаружив, что сами они о Земском соборе толковали вовсе не серьезно, а лишь ради того, чтоби оттянуть время. Но и сам царь Василий хотел лишь попугать бояр, — на самом же деле созвать вассалитет Московского царства, где большинство, без сомнения, бьіло на стороне убитого им Дмитрия, вовсе, конечно, не входило в его плани. И тотчас же в отой первой стмчке обнаружилось, что бояре сильнеє, потому что в официальной крестоцеловальной записи, разосланной по городам, царь обещался «всякого человека, не осудя истинньїм судом с бояри своими, смерти не предати». Вопреки мнению некоторих новейших историков, ото бьіл колоссальннй успех боярства. Даже если би Шуйский отим своим крестоцелованием лишь закрепил старинний московский обьічай, ото имело би не меньшее значение, чем закрепление местнических обьгчаев при Грозном. Но ми вовсе не имеем уверенности, чтоби политические процесси со времен опричнини разбирались при участии боярской думи, «истинннм судом»: наоборот, єсть все основания думать, что они разрешались в сискном (а не судебном) порядке, образец которого давно бьіл дан губними учреждениями. Бояре, которне «пнхаху и кричаху» на Романових, во время их дела, били не судьи, а следователи, назначеннне Борисом. Крестоцеловальная запись Шуйского восстановила судебние порядки там, где со времени опрични ни господствовала административная расправа. Но «запись» шла дальше: она заключала в себе ограничение и самой судебной репрессии. До сих пор последняя била коллективной: опала постигала весь род, и все вотчини опальной фамилии подвергались конфискации. В зтом, как ми видели, и состоял зкономический смисл опричной политики, массами переводившей вотчиннне земли в руки «воинников». Теперь зтим массовнм конфискациям бнл положен конец: «вотчин, и дворов, и животов у братьи их (осужденньїх), и у жен, и у детей не отнмати, будеш которьіе с ними в мьісли не бьіли». Зто установление индивидуальной ответственности вместо групповой — чрезвнчайно важний факт с социологической точки зрения: но на зтой стороне дела ми пока не будем останавливаться. С)тметим только, что боярский характер «конституции» Шуйского особенно подчеркивается зтим пунктом: от конфискаций родо вих вотчин никто, кроме боярства, не страдал. Сами автори «запи си» почувствовали зто, и так как реальной силой, на которую опи ралось новое правительство, били не бояре, а московский посад, то «боярские» статьи конституции получили дополнение, не менее любопнтное, чем они сами: «также у гостей и у торгових людей, чотя когорьій по суду и по снску дойдет и до смсртння вини, и после их у жен и у детей дворов и лавок и животов не отьімати, оудет с ними они в той вине невинньї...» 271

Русская «хартия вольностей» ограждала, таким образом, интересьі, с одной стороньї, бояр, а с другой — гостей и торгових лю дей. Дворянства она не касалась, и в борьбе с тотчас же вновь вспьіхнувшим дворянским мятежом казни и ссьілка в административном порядке применялись на каждом шагу. З то бьіло ограничение царской власти не в пользу «всей земли», а в пользу только двух классов, которьіе, вдобавок, в данную минуту не имели никаких положительньїх общих интересов. У них бьіл общий враг: средние и мелкие служильїе, через посредство царской казньї зксплуатировавшие торговьій люд и посредством царской власти зкспроприировавшие боярство. Пока они не справились с общим врагом, их союз держался кое-как. Но когда зтот враг поддался, и союзникам на освободившемся месте пришлось строить новое здание, тотчас же должно бьіло обнаружиться, как чуждьі они друг другу. Зкономическое родство оказалось сильнеє временной политической комбинации, и, в конце концов, оба нових зкономически класса, и посадские, и помещики, оказались вместе против представителя зкономической реакции, против боярства. Четьірехлетнее правление Шуйского бьіло своего рода браком по расчету между торговим капиталом и боярской вотчиной, где обе стороньї ненавидели и презирали друг друга, но разорвать союз не решались, пока не вьінудил к зтому внешний толчок. Боярство разорвать союз не могло уже по той причине, что без помощи торгового капитала оно, в самом простом, материальном смисле зтого слова, не могло управлять государством. Убитий Дмитрий приготовил тяжелую долю своим врагам: на другой день после своего воцарения новий царь увидел себя пе ред пустими сундуками. «Царь бо, не имьій сокровища многа и другов храбрнх подобен єсть орлу бесперому и не имеющему клюва и когтей: все царские сокровища истощил богомерзкий Расстрига, разбраснвая деньги; скудость и теснота пришла всем ратним людям», и не пошли ратньїе люди за царем Василием. Зкстреннне м ери, которне пришлось принять зтому последнему, чтобьі внплачивать ставшим на его сторону служилим государево жалованье хотя би в минимальном размере, показьівали, в какой «тесноте» жил он сам: ревнителю правоверия, только что одолевш ему «поганого єретика», пришлось идти по стопам зтого последнего, накладнвая руку на монастнрскую казну, и даже на монастнрские ризницн: чтобьі добить денег, пе реливали в монету церковнне сосудьі, пожертвованнне «по душе» прежними царями. Но всего зтого било мало, и если правительство Шуйского продержалось четьіре года, оно зтим било обязано «торговим людям»: без помощи городов поморских и понизо вих, и ратними людьми и деньгами, оно не пережило би первого восстания. 272

З т о последнее, можно сказать, разумелось само собой после дня 17 мая. Северской окраине, приведшей в Москву Лжедмитрия, слишком дорого обошлась кратковременная реакция при Бори се, — после первой же случайной неудаче претендента, — чтобьі она стала дожидаться расправьі с ней со стороньї победивших теперь «Расстригу» москвичей. По словам одного современника, «Севера» бьіла уверена, что новьій царь готовит ей участь, какую испьітал Новгород при Йване Васильевиче. «Можно удивляться тому, как бьістро и дружно встали южньїе города против царя Василия Шуйского. Как только узнали в Северщине и на Поле о смерти самозванца, так тотчас же отпали от Москвьі Путивль и с ним другие северские города, Ливньї и Елец, а за ними и все Поле до Кром включительно. Немногим позднее поднялись заоцкие, украинньїе и рязанские места. Движение распространилось и далее на восток от Рязани в область мордвьі, на Цну и Мокшу, Суру и Свиягу. Оно даже передалось через Волгу на Вятку и Кам в пермские места. Восстала и отдаленная Астрахань. С другой стороньї, замешательство произошло на западньїх окраинах государства, в тверских, псковских и новгородских местах»1. В октябре 1606 года, менее чем через тесть месяцев после воцарения Василия Ивановича, южньїе инсургентьі стояли уже под самой Москвой. Только что цитированньїй нами автор совершенно правильно говорит, что «на окраине в 1606 году восстали против правительства Шуйского те же самьіе люди, которьіе раньше действовали против Годуновнх». Но бьіли и новьіе злементьі — и он тут же дает характеристику южного движения зтого года как «возмущения холопей и крестьян про тив господий своих». Так именно назьівается посвященная зтому движению глава в знакомом нам «Новом Летописце». Компилятор зтого последнего бьіл особенно близок, по-видимому, к патриаршему двору, и даваемое им освещение южного бунта, несомненно, заимствовано из патриарших грамот того времени. Зти грамотьі Гермогена (патриархом бьіл тогда уже он) дошли до нас и в подлиннике (или, что для нас не составляет разницьі, в официальном пересказе). Там действительно говорится, что «ворьі» (так на московском официальном язьіке виражалось то понятие, которое в новейших полицейских документах вьіражается словом «злоумьішленники») в своих «проклятих листах» (по-ньїнешнему, прокламациях) «велят боярским холопям побивать своих бояр, и женьї ИХ и вотчини, и поместья им сулят, И Ш ПЬІНЯМ и безьіменникам ворам велят гостей и всех торгових людей поби вати и животи их грабити, и призьівают их воров к себе, и хотят им давати боярство и воєводство, и окольничество, и дьячество»2. 1Платонов, цит. соч., с. 318. 2 Акти археологической и географической зкспедиции, т. 2, с. 57— 59.

273

Но из зтого текста видно, как неосторожно бьіло бьі утверждать, что «ворьі» ставили «целью народного движения не только политический, но и общественньїй переворот». Какой же бьіл бьі «общественньїй переворот» в том, что вотчиньї и поместья сторонников Шуйского перешли бьі в руки их холопов, приставших к движению? Переменились бьі владельцьі вотчин, а внутренний строй зтих последних остался бьі, конечно, неприкосновенньїм. Зта неприкосновенность старого строя особенно ясна из другого посьіла «воров»: давать холопам боярство и воєводство, и окольничество. Вся московская иерархия предполагалась, значит, на своем месте — и когда «ворьі» прочно обосновались под Москвой, бьіла воспроизведена в «воровской» столице, Тушине. Нет никакого сомнения, что мьі имеем здесь дело с двойной демагогией. Во-первьіх, предводители восстания против Шуйского, поднимая на бояр крепостное население боярских вотчин, не стеснялись в обещаниях, надеясь, что исполнять их не придется, и что в случае надобности вооруженньїе помещики легко справятся с мужицким бунтом, если он перейдет границьі для них полезного. А во-вторьіх, патриарх, возбуждая против «воров» городскую буржуазию и ту часть землевладельцев в Северной и Центральной России, которая еще колебалась, напирал как раз на те сторони «воровской» программьі, которая должна бьіла бьіть особенно одиозна именно для зтих классов. В результате и полупилась картина чуть ли не социальной революции, которая для данной минути била еще несколько преждевременной. Главную боевую силу армии инсургентов составляли все те же «рязанцн дворяне и дети боярские» во главе с Ляпуновнми и Сумбуловнми, которне склонили чашку весов на сторону Лжедмитрия в має 1605 года. Когда Шуйскому удалось (в ноябре 1606 года) путем тяжелнх, без сомнения, пожертвований переманить на свою сторону зту часть восставших, он сразу получил возможность перейти в наступление. А рядом с ними ми встречаем, конечно, казаков, следующим после Ляпунова и Сумбулова перебежчиком бьіл «атаман казаний Истомка Пашков», которнй, с дружиной в четнреста человек, бил челом в службу Василию Ивановичу, рассчитав, очевидно, что таким путем ему и его това ришам лсгче стать помещиками, чем посредством бунта. Сам Истома Пашков, между прочим, бил чрезвнчайно типичннм об разником того промежуточного класса, которнй постоянно колебался между «вольним казаком» и «государевьім сином боярским»: «казаний атаман» по летописи, по документам он значится служилим человеком, и даже не из очень мелкопоместннх. Социальную сторону движения представляет собою бивший хо лоп Йван Исаевич Болотников, по имени которого и все восстанпе часто назнвают «болотниковским бунтом». Но как мало била сщс дифференцирована зта сторона, видно из того, что и его бьів274

ший барин, князь Телятевский, бьіл одним из предводителей той же самой «воровской» армии. Социальное движение только нами налось — разгар его бьіл впереди. Ближайшая судьба Прокопия Петровича Ляпунова служит хо рошим образником и того, какими молитвами двигалось восстание, и того, какими средствами Шуйский с ним боролся. После своей изменьї делу инсургентов Ляпунов стал членом государевой думьі («думньїм дворянином») и вместе с его товаришем Сумбуловьім бьіл назначен воеводой в Рязань: иньїми словами, Рязань бьіло отдана в руки той дворянской партии, которая стояла за Лжедмитрия и до, и после его смерти. Став хозяевами у себя дома, рязанцьі согласились терпеть на Москве Шуйского, и с отих пор мьі видим их в числе лояльньїх верноподданньїх Василия Ивановича. О «победе» последнего можно бьіло говорить, как ви дим, весьма относительно, даже и не считаясь с тем обстоятельством, что «прежепогибшая» Северская окраина осталась погибшей для Шуйского навсегда. Свидетельством его критического положення в первьій же год царствования служит еще один об разник правительственной публицистики отих дней, составляющий хорошую параллель тому памфлету, с которьім мьі уже знакомьі. Тот бьіл вьіпущен летом 1606 года и, как мьі помним, ограничивался фальсификацией естественньїх, на земле происходивших собьітий. Осенью в дело вовлеченьї бьіли уже небесньіе сильї: некий протопоп Терентий (перед отим служивший своим литературньїм талантом Лжедмитрию, а впоследствии посту пивший на службу к польскому королю Сигизмунду) поведал московской публике о видении, явившемся «некоему мужу ду ховну», пожелавшему остаться неизвестньїм. Святой муж ночью, не то во сне, не то наяву, ючутился в московском Успенском со боре — и там видел грозную сцену: самого Христа, в присутствии Богоматери, Иоанна Крестителя и всех апостолов и святьіх, которьіе имели точь-в-точь такой вид, как их рисуют на иконах, творившего суд над М осквой, ее царем, патриархом и народом. Приговор бьіл суровьій, и московский народ, «новьій Израиль», за свои многочисленньїе грехи бьіл бьі совсем осужден на погибель, если бьі не вмешательство Богоматери, умолившей Спасителя дать москвичам время покаяться. «Видение» по царскому повелению читали в Соборе, и не может, конечно, бьіть ни малейшего сомнения, что искусное и весьма гибкое перо московского протопопа работало здесь, как всегда, строго согласно с официальньїми указаниями. Положение Москвьі в зти дни (середина октября 1606 года) бьіло, действительно, таково, что иначе как сверхьестественньїм путем ввібраться из него, каза лось, не бьіло возможности. «Окаянньїе, — пишет официальньїй публицист Шуйского, — умьіслили около града обсести и все 275

дороги отнять, чтобьі ни из города, ни в город никого не пустить, чтобьі никакой помощи городу никто не мог оказать ниоткуда: так и сделали. В городе же Москве на всех людях бьіл страх и трепет великий: от начала города не бьіло такой бедьі». «Видение», свидетельствовавшее, что сама Божия Матерь своими мо литвами охраняет город, должно бьіло поднять дух несчастньїх москвичей, которьіе теперь себе, в свою очередь, могли ждать того же, чего ждали себе от Москвьі «северяне» по воцарении Шуйского. Чтобьі спастись от такой бедьі, можно бьіло и не только что одного из «воровских» воєвод в думу посадить... Даже и после того, как ополчение южньїх помещиков и казаков бьіло расстроено изменами, а на подмогу царю Василию пришла, наконец, первая рать с севера, из поморских городов — двинские стрельцьі, царские войска долго не могли добить остатков болотниковского ополчення. От Калуги воеводьі Шуйского бьіли отбитьі, Тула, где потом засел Болотников, бьіла взята тоже при помощи изменьї, после долгой и трудной осади, притом взята на капитуляцию: последние солдатьі «воровской» армии, вьщав своих вождей, целовали крест царю Василию. Вчерашние политические преступники сегодня опять сделались царя и великого князя служильїми людьми, и все на тех же «окраинах». Совершенно ясно бьіло, что при первом поводе дело должно бьіло на чаться сьізнова. А в ту минуту, когда сдавалась Тула, повод уже бьіл налицо: капитуляция состоялась 10 октября, а уже с конца августа в Стародубе-Северском стоял «чудесно спасшийся» Дмитрий с военной силой, гораздо более страшной для бурж у азного царя, нежели болотниковские дружиньї, — десятью тися чами, приблизительно, регулярной польской конницьі и пехотьі, во главе с самими опитними и талантливьіми польскими кондо тьєрами — Рожинским и Лисовским. Прогулка в Москву с первьім Дмитрием сьіграла для людей зтого типа роль разведки. Теперь они «знали дорогу» и видели, что московское правительство слабо, как никогда: странно бьіло бьі зтим не воспользоваться. Весной 1608 года второй Дмитрий (личность которого уже совершенно никого не интересовала даже в его время) разбил наголову двинутьіе против него на юг московские ополче ння, а летом зтого года Москва опять бьіла в том же положений, как в разгаре болотниковского бунта. «Божиим попущением за беззаконня наша соодолеша врази православним христианом, и ничем не задержими, дошедши царствующего града Москви, его же и, обседше вкруг, промишляху прияти»,— меланхолически записал один современник, только что рассказавший о «содолениях» царя Василия. Осадное положение столицьі — не внутреннее, а внешнее, — начинало становиться для зтого царствования нормой. 276

«Лучшие» и «меньшие» Последние два года царствования Шуйского. Отношение к царю Василию различншх общественньїх классов Ф Тушино: роль поляков и движение общественньїх низов; крестьяне и холопьі; посадское движение; псковская резолюция ф Туишнские «верхи» и Сигизмунд Ф Договор 4 февраля 1610 года Ф Агония Шуйского и второго Дмитрия. И збрание Владислава. Бессилие польско-боярского правительства ф Церковная оппозиция; действительньге нричиньї движения против Владислава ф Идеология движения «Новая повесть»; легенда о Гермогене ф Отдельньїе восстания посадских и служильїх и их неудача (Московский бунт 17 марта 1611 года; ляпуновское ополчение и приговор ЗО июня) ф Союз буржуазии и помещиков. Нижегородское ополчение

Последние два года царствования Шуйского (с лета 1608 по 15 июля 1610 года, когда Василий Иванович бьіл «сведен» с престола) на первьій взгляд кажутся повторением собьітий 1605— 1607 годов, — новьім взрьівом все той же междоусобицьі в старой форме и под старими лозунгами. На сцене опять Дмитрий, юридически тождественньїй с тем, что осенью 1604 года вьіступил против Годунова. На его стороне опять казачество, верное ему до конца, и массьі мелкого служилого люда, провинциальньїе дворяне и дети боярские. Зта социальная почва «самозваншиньї» совершенно не зависит от местньїх условий: всюду и всегда мелкий вассалитет идет за Дмитрием, по самьім разнообразньїм личньїм побуждениям и под самьіми разнообразньїми предлогами. Подмосковньїе мелкие помещики присоединялись к тушинцам, осаждавшим Троицкую лавру, для того будто бьі, чтобьі те не ограбили их имений; а в Вятке городовой приказчик (комендант города) со стрельцами «на кабаке чашу пили за царя Димитрия» потому, что не хотели, чтобьі из их краев уводили ратньїх людей в Москву. Даже висту пив в составе «правительственньїх войск» против «воров», про винциальньїе помещики скоро оказьівались с последними. Костромские и галицкие дети боярские пришли под Ярославль драться с отрядами Лисовского, а потом хотели отбить для тушинцев царский «наряд» (артиллерию), — и немного позже мьі их видим вместе с «лисовчиками», громящими Кострому. Зато посадские люди всегда показьівали себя лояльними слугами Шуйского: когда победа, к весне 1609 года, стала било склоняться на сторону царя Василия, он сам приписьівал зтот успех вологжанам, белозерцам, устюжанам, каргопольцам, сольвнчегодцам, тотмичам, важанам, двинянам, костромичам, галичанам, вятчанам «и иньїх разньїх городов старостам и посадским людям»1. И действительно, те стояли за него «не щадя живота»: один Устюг Великий до весни 1609 года вьіслал 1Платонов, цит. соч., с. 397.

277

на помощь московскому правительству пять «ратей», т. е. пять раз испьітал рекрутский набор, и, не собрав шестой «рати» только потому, что некого бьіло уже взять, стал нанимать на государеву службу «охочих вольньїх казаков». Особенное значение для ІІІуйского в зти годьі имела Вологда, в качестве центра заграничной торговли временно сменившая осажденную Москву. Там «собрались все лучшие люди, московские гости с великими товарьі и со казною, и государева казна великая, соболи из Сибири и лисицьі, и всякне меха», а с другой стороньї, там же схопились и «английские немцьі» с «дорогими товарами» и с «питием красньїм». И как в движении служильїх людей за Дмитрия социальньїе мотивьі решительно брали верх над местньїми интересами, так, с еще большей яркостью, сказалось зто здесь: помогали Москве не только местньїе люди, вологжане, и сьехавшиеся в Вологду московские купцьі, но и иностранньїе гости. Английское купечество бьіло тоже на стороне Шуйского. Всего меньше бьіло на стороне зтого «боярского» — по учебникам — царя именно бояр. К концу его правлення, кроме личньіх родственников и свойственников Василия Ивановича, среди его сторонников едва ли можно найти хоть одного представителя феодальной знати. Раньте всех и дальше всех пошли Романовьі с их кругом. Посланньїй с войском против второго Дмитрия Йван Никитич Романов оказался чрезвьічайно близок к форменному заговору, имевшему целью повторить то, что произошло под Кромами в має 1605 года. Заговор не удался, и за него бьіли сосланьї ближайшие родственники Романовьіх, из ссьілки скоро попавшие в тушинский лагерь, где собралась понемногу вся романовская родня во главе со старшим в роде митрополитом Филаретом, которьій стал в Тушине патриархом. Зпизод зтот считался впоследствии настолько соблазнительньїм, что в официальном житии патриарха Филарета о нем вовсе умол-чали. Но показання современников на зтот счет так многочисленньї и единодушньї, что относительно самого факта не может бьіть сомнения, хотя люди благочестивьіе и лояльньїе, по вполне понятньїм побуждениям, старались дать ему обьяснение, благоприятное для Филарета Никитича. Первая, после Романовьіх и ІПуйских, боярская семья, Голицьіньї, шла иньїм путем, но тоже числилась в рядах открьітьіх недоброхотов царя Василия, и ее виднейший представитель, князь Василий Васильевич, стоял во главе восстания, низвергнувшего Шуйских. «Княжата» помельче, не смевшие рассчитьівать на самостоятельную политическую роль, как Голицьіньї, не чурались и «воровского» двора, благо Романовьі придали ему своим присутствием известную респектабельность. Кн. Шаховской бьіл у «вора» «слугою», кн. Звенигородский — дворецким, князья Трубецкие, Засекиньї и Барятинские сидели боярами в его думе. Одно 278

інпионское донесение из Москвьі в Польщу, от конца правлення Іііуйского, говорило, что «прямят» последнему только некоторьіе дьяки, а из бояр почти никто. При таком составе царских думцев, с патриархом из Романовьіх, Тушино, казалось, немного отличалось от столицьі первого Дмитрия. И, однако, присмотревшись ближе к той армии, которая следовала за вторьім «самозванцем», мьі замечаем в ней характер н а отличия от дворянской рати, что привела первого Дмитрия в Москву. Первое из отих отличий, раньте других бросившееся в глаза и современникам, и позднейшим историкам, состоит в преобладающей роли, какую играли в Тушине поляки. Романовский пам флетист, писавший, по-видимому, в конце 1609 года, еще при Шуйском, значит, до попьітки Сигизмунда захватать московский пре стол, до того момента, когда борьба приняла национальньїй оттенок, тем не менее очень много и с большим пафосом говорит об зтом факте. По его словам, поляки, хотя их бьіло и меньшинство, распоряжались русскими «изменниками», как своими подчиненньїми, и, посьілая их первьіми в бой, отбирали потом лучшую часть добьічи себе. Повторяєм, здесь не приходится видеть националистической тенденции — ей еще пока не бьіло места; да и характеристика, которую наш автор дает полякам, в общем, ско реє симпатичная: в противоположность русским тушинцам, они изображаются людьми, не лишенньїми известного рьіцарства; они, например, не убивали пленньїх и не позволяли убивать своим рус ским товаришам, когда действовали в бою с ними вместе; тогда как, действуя одни, русские «ворьі» производили величайшие неистовства. И вот, в описании зтих последних проглядьівает дру гая, гораздо более любопьітная черта тушинского движения: оно дает иную социальную физиономию, чем какой мьі ждали бьі от восстания служильїх людей против посаженного в цари буржуа з і й боярина. Тушинские отрядьі с особенной любовью громят богатьіх и отнимают их ймення. Где ймення било слишком много и его бьіло не увезти с собой: «не мощно взяти множества ради домовньїх потреб», они истребляли его, кололи на мелкие куски, бросали в воду; «входи же и затвори всякне рассекающе, дабьі никому же не жительствовати там». Хорошо знакомая современному читателю картина разгрома помещичьей усадьбн весьма живо представляется нашим глазам, когда ми теперь читаєм зти строки. А когда автор переходит к насиллям над людьми, нам на первом месте встречаются «мнози холопи, ругающеся госпожам своим» и убивающие своих господ. М и не будем мучить читателя описанием неистовств холопской места, у нашего автора не менее наглядним и виразительним, чем картина погрома помещичьей усадьби: но в висшей степени характерно признание автора, что для мести били основания, что господа заслужили лютую ненависть своих рабов. 279

Картина, как богатьіе, «в скверне лихоимства живуще», заботятся о кабаках, «чтобьі весь мир соблазнити» и на деньги, добьітьіе взят ками и грабежами, «созидают церкви божии», и голоса бедняков не слушают, «в лицо и в перси их бити повелевают, и батогами, которьіе злеє зла, кости им сокрушают, и во узьі, и в темницьі, и в смілки и в хомути их присуждают»: ота картина принадлежит к числу самьіх ярких не только в зтом памфлете, но во всей литературе Смутьі. Но если для обьяснения тушинских неистовств приходилось припоминать все социальное зло, какое нахопилось в Московской Руси к началу XVII века, то очевидно, что для самого нашего автора дело бьіло не в одной «бесов злейшей» злобе русских людей, приставших к тушинскому «царику». То восстание общественньїх низов против общественного верха, которого еще рано бьіло искать в казацких движениях или в болотниковском бунте, теперь начинает действительно проявлять себя под по кровом тушинских отрядов. И национальньїй состав последних бьіл здесь не безразличен; бунтовавшие помещики все же остава лись помещиками — и по отношению к крестьянским побегам и крестьянской крепости враг Шуйского бьіл солидарен с его сторонником. Собравшись под Москву вместе с казахами в самую критическую минуту, летом 1611 года, дети боярские не позабудут, что бегльїх крестьян и людей над о «по сьіску отдавать назад старьім помещикам». Будь тушинская армия сплошь русско-помещичьей, романовскому памфлетисту не пришлось бьі описьівать тех сцен, которьіе мьі вьіше видели. В ином положений нахо дились наемньїе польские отрядьі: хотя и шляхетские по своєму составу, они, не собираясь оставаться в стране, не бьіли связаньї общностью интересов с местньїми помещиками. Поддерживать московский общественньїй строй бьіло бьі слишком сложной и далекой для них задачей: и трудно бьіло бьі зтому удивляться, когда мьі знаєм, что двести пятьдесят лет спустя гораздо более просвещенньїе русские дворяне, Самариньї и Черкасские, нахо дили же возможньїм опираться на польского крестьянина против польского помещика. Чего же бьіло спрашивать в XVII веке с «вольньїх рьіцарей» типа Лисовского или Рожинского? Все, что увеличивало «см уту», в самом непосредственном смьісле отого слова, бьіло им вьігодно, так как делало все более влиятельньїм положение польской военной сильї, единственной организованной сильї среди отого хаоса. А добьічу у взбунтовавшихся холопов легко бьіло и отнять потом, ибо что же могли сделать полубезоружньїе погромщики против отлично вооруженной и вьімуштрованной польской конницьі? З т а связь двух фактов, — социального движения и паразитировавших в стране иноземньїх отрядов, — не могла не стать ясной людям, которьіе наблюдали дело вблизи и притом в такой подробности, в какой оно нам уже 280

недоступно, особенно, когда зти люди в деле бьіли непосредственно заинтересованьї. Патриотизм русских помещиков, таким ярким пламенем вспьіхнувший в 1611— 1612 годах, появился не на пустом месте. Он бьіл, как и всякий патриотизм, впрочем, особой формой классового самосохранения. Мьі увидим в своем месте, какие особьіе причиньї, после падения Шуйского, обострили зто чувство и заставили помещиков, позабьів все их разногласия, сплошной массой двинуться на внедрившегося в страну иноземца. Но мьі увидим также, что зто движение, будь оно только дворянским, бьіло заранее осуждено на неудачу. Помещичье восстание 1612 года победило, опираясь на торговий капитал. Какой интерес для зтого последнего представ ляла борьба с польско-тушинской армией? Мьі до сих пор принимали как факт, что посадские бьіли на стороне Шуйского: но нельзя же обьяснить зтот факт только тем, что царь Василий бьіл посажен на престол московской буржуазией. Она задолго до 1610 года могла убедиться, что избранньїй ею государь «несчастлив» и что из-за него «кровь христианская льется беспрестанно». Пора анализировать то понятие «буржуазии», которьім мьі до сих пор оперировали как само собою разумеющимся. К счастью, наши источники дают для зтого достаточньїй материал. Стоявшие за царя Василия, а позже против царя Владислава города, отрезанньїе часто от своего организационного центра в Москве, должньї бьіли вьірабатьівать свою организацию, и с зтой целью поддерживали между собою деятельньїе сношения. Ряд документов, относящихся к их переписке между собою, до нас дошел. Самими ранними из них являются «отписки» устюжан к внчегодцам от конца ноября 1608 года. Исходной точкой для переписки Устюга с Сольвнчегодскою явились вести о занятии тушинцами Ростова и Вологди (временно даже зта столица Поморья подчинялась «вору»): собьітие зто устюжане рассматривали как проявление Божьего «праведного гнева на всю Русскую землю», и уповали на то толь ко, что по дальности расстояния до них гнев Божий, может бить, еще и не дойдет. Но и к ним уже прибьіл тушинский агент, Никита Пушкин, так что географические аргументи им самим казались не особенно утешительними, и приходилось лелеять себя надеждами, что неизвестно еще, чья возьмет, — «не угадать, на чем совершится», да подбадривать себя совершенно уж е нелепнми для той пори слухами, что кн. Михаил Васильєвим Скопин-Шуйский «Тушино погромил». Как би то ни било, необходимость целовать «вору» крест казалась близкой, а зто било крайнє неприятно не столько само по себе, сколько по последствиям, обьічно сопровождавшим зто собнтие в других городах. Когда в Ярославле «чернь с князем Федором Барятинским крест целовала ца ревичу Димитрию Ивановичу», из Ярославля «лучіиие люди , 281

пометав доми свои, разбежалися». И здесь, в Устюге, во главе антитушинского движения мьі находим тоже «лучших людей»: роль главного оратора на сходке, решения которой передает первая из «отписок», взял на себ якабацкий откупщик Михалко. И обращалась устюжская буржуазна в Сольвьічегодскую к своим социальньїм сверстникам «посадским и волостннм лучіиим лю дям», рекомендуя им, в свою очередь, поговорить «со СтроганоВ Ь ІМ И ».

Наиболее полную картину зтой внутригородской социальной борьбьі, представляющей полную параллель сельскому движению, описанному автором романовского памфлета, дает псковский летописец. Псков после Москви и после разгрома Новгорода Йва ном Васильевичем бьіл, вероятно, крупнейшим зкономическим центром России. Классовьіе отношения, в их тогдашней форме, бьіли там наиболее развитьі, и смена классов у власти вьіступает позтому в летописи особенно отчетливо. Антагонизм «лучших» и «меньших» здесь наметился очень рано — и как раз в связи с признанием или непризнанием правительства Шуйского. Еще в дни болотниковского бунта последний в числе других городов запросил денежной помощи и у Пскова. Городское правительство, гости, готовьі бьіли дать деньги — не свои, разумеется, а собранньіе со всего Пскова. «Черньїе люди» очень неохотно ггодчинились платежу и послали в Москву своих виборних, на которнх гости доносили как на крамольников и которне в Москве вказа лись в очень близких отношениях к псковским стрельцам, весьма скоро изменившим Шуйскому. Псковский воєвода, боярин Шереметев, как почти все бояре того времени, враждебннй царю Василию, играл двойную роль: официально он бнл на стороне «законной власти», правивших Псковом представителей торгового класса, «гостей», а под рукою помогал тушинским агентам. Но пока «меньшие» били безоружнн, дальше «крамольних речей» они не шли. Делу дало бистрий ход появление в Пскове изменивших московскому правительству стрельцов, а в окрестностях города — тушинских отрядов. Мелкие служилне, которнми наполненн били псковские пригороди — пограничние крепости — поцеловали крест Дмитрию Ивановичу. А в самом городе набравшиеся теперь смелости «народи» «похваташа лутчих людей и гостей и пометаша их в темницу». З т о било в августе 1608 года. Вслед за гостями попал в тюрьму и игравший двойную игру воєвода. «Меньшие» со стрельцами оказались хозяевами города. Но у псковской демократии не било уверенности в своей полной победе: ей казалось, что «лучшие» и в тюрьме устраивали против нее заговори, и 1сентября во Пскове разнгрались сцени, живо напоминающие читателю «сентябрьские убийства» Великой французской революции. Когда по городу разнесся слух, что из Новгорода идут «немцн», наня282

гьіе будто бьі Шуйским, толпа псковичей бросилась «на начальников градских и на нарочитих града мужей, иже бяху в темницу всажени». Их вьітащили из тюрьмьі и «нужною смертию умориша»: одних посажали на кол, другим отрубили голови, третьих подвергли телесному наказанию, и у всех конфисковали имение. Бнвшего воєводу, Шереметева, удавили в тюрьме. Вся расправа производилась от имени царя Дмитрия. Но конфискация не остановилась на имуществе казненннх: демократическое начальство захватало в пользу города казну владики и монастнрей и подвергло гостей такому же принудительному побору в пользу тушинского правительства, какому они раньте подвергали «черньїх лю дей» в пользу царя Василия. И демократический террор не остановился на сентябрьских убийствах. Во Пскове вскоре случился большой пожар, причем взрнвом порохового погреба разрушило кремль. «Псковичи же народ, чернь и стрельцьі... рекоша сице: “бояре и гости город зажгоша” и начата в самий пожар камением гонити их, они же побегоша из града: и наутрие собравси, начата влачити нарочитьіх дворян и гостей, мучити и казнити, и в тем ницу сажати». Но мелкие служилне скоро оказались плохими союзниками городского мещанства, и псковские «аристократи» су мели воспользоваться зтим, восстановив «черньїх людей» про тив стрельцов. Последние били прогнанн из города, и народная партия лишилась вооруженной сили: в результате, на короткое время город опять перешел в руки гостей; началась лютая реакция — «начальников сонмища» иньїх «казни предаша», а других и просто «побита». Но торжество богатого купечества било непродолжительно. Оно, во-первнх, чересчур бистро обнаружило свою истинную политическую физиономию, предложив целовать крест Шуйскому. А затем «прежереченнии самоначальницн», уцелевшие от казней вожди псковской демократии, нашли себе опору в массе «поселян» — псковских смердах , которне нам уже встречались на страницах зтой истории. Толпьі крестьян появи лись на улицах Пскова, и при их содействии реакционное правительство било свергнуто. Более двухсот представителей псковс кой знати, «дворян и гостей», а вместе с ними «чернцов и попов», оказались опять в тюрьме, а имение их било конфисковано. Рать, посланная Шуйским на помощь «бельїм людям» Пскова, пришла слишком поздно: в городе уже опять били стрельцн и тушинские казачьи отрядьі, и царский воєвода, князь Владимир Долгорукий, постояв некоторое время под городом, ушел обратно. Псковичи же, готовясь к дальнейшей войне, принаняли себе польские отрядьі: в Пскове появились «лисовчики» Псковскую демократию не приходится, однако, обвинять за зто в недостатке патриотизма, ибо сторона Шуйского призвала к себе на помощь шведов. Но и зто ей не помогло: сначала Лисовский, потом «ложньїй царь 283

и вор батюшка» с казанами1отстаивали город до 1613 года, итолько общерусский успех «лутчих людей» склонил чашу весов на их сторону и в Пскове. Вожди народной партии опять бьіли переарестованьї и на зтот раз отправленн в Москву, где уже окончательно торжествовал «порядок». Внутри самого Тушина оказнвалось, таким образом, классовое противоречие, грозившеє неизбежной гибелью делу второго Дмитрия. Начатое средними землевладельцами восстание принимало, действительно, физиономию «холопьего бунта». Оттого, в противоположность первому Дмитрию, которьій опирался, главньїм образом, на служилую массу, второй держался, под конец, почти исключительно польскими наемниками да казачеством. Но казани всегда бьіли готовьі стать на сторону помещиков, — надели их только землей или «государевим жалованьем». Служильїе вер хи тушинской массьі должньї бьши скоро понять, что главную опасность представляют поляки. В то же время они представляли и главную боевую силу Тушина. Перед патриархом Филаретом и другими именитьіми тушинцами, с одной стороньї, помещиками, детьми боярскими, тянувшимся ко второму Дмитрию — с другой, встал, таким образом, вопрос: как обезвредить поляков, не лишив шись их бесценной в военном отношении помощи? Довольно естественно бьіло в таком положений апеллировать от хозяйничавшего в России «рьіцарства» к его собственному, польскому, правительству. Правда, в среде польских солдат Тушина бьіло немало змигрантов, людей и с польской точки зрения нелегальних: к та ким принадлежал, между прочим, знаменитий Лисовский. Их, ко нечно, нельзя бьіло заставить повиноваться польским властям, но можно бьіло привлечь на сторону «порядна» — именно надеждой легализации. Д ругим , не порвавшим связей с родиной, польский король мог и прямо приказать бросить «хлопов» и помогать помещикам. Било только ясно одно: что даром король Сигизмунд в московскую смуту не вмешается, что его нужно чемнибудь заинтересовать: сделать дело русских помещиков его делом. В такой обстановке возникает в начале 1609 года в тушинском лагере кандидатура на московский престол королевича Владислава. Став отцом московского царя, Сигизмунд, конечно, получал сильнейшее побуждение восстановить порядок в Московском государстве. Мьісль о польском кандидате на московский престол бьіла отнюдь не новой. Еще в дни первого Дмитрия, пока Шуйский с мос1С легкой руки первого Дмитрия казани стали изготовлять «царевичей», можно сказать, фабричним способом: и м є л и с ь царевичи Август, Лаврентий, два Петра, Федор, Клементий, Савелий, Симеон, Василий, Ерошка, Гаврилка, Мартьінка и т. д.

284

ковскими посадскими вел дело в свою пользу, для бояр желанньїм царем бьіл именно Владислав: на зтот счет их агент в Кракове и вел переговори, которьіе переворотом 17 мая бьіли оборваньї без вся ких результатов. В 1608 году, когда окончательно вияснилась пеустойчивость Шуйского на престоле, дело опять вспльїло, и заговорили об зтом опять бояре. Достаточно вспомнить положение «можновладства» в польско-литовском государстве, чтобьі понять, почему симпатин боярства направлялись в зту сторону. \ Іедаром и в Тушине о польском кандидате вспомнили, прежде всего, Филарет с его окружающими. Но бояре в зти дни бьіли уже иастолько малой политической силой, что им одним бьіло бьі совершенно невозможно еделать государем кого они хотели. Реакция помещичьей масси против тушинского «царика», становив шогося, помимо своей воли и ведома, но в силу неотвратимого хода вещей, холопским царем, оказала им неожиданную поддержку: дворянству тоже бш і нужен новий царь, а «своего кандида та у него не бьіло. Одинаковое у обеих руководящих групп Ту шина, боярской оппозиции Шуйскому и провинциального дво рянства, желание обезвредить польское «рицарство» очень бистро привело к тому, что два старих противника, которьім, казалось, теперь бьіло нечего делить, столковались очень би ст ро. И уже в январе 1610 года перед Сигизмундом появилось по сольство, представлявшеє обе группи и поставившеє вопрос о Владиславе на совершенно деловую почву: верхи тушинской армии отказьівались от своего сомнительного царя и обязьівались употребить все усилия, чтоби посадить на Московское государство польского королевича. У польского короля бил уж в зто время специальньїй повод вмешаться в московские дела, и именно против Шуйского, то єсть, по существу дела, за Тушино, хотя, конечно, и не за «вора». Польская регулярная конница на службе последнего заставила царя Василия, лишенного, вдобавок, поддержки большинства своих служилих, искать равносильного ей противника на стороне. Ему не к кому бьіло обратиться, кроме шведов. 28 февраля 1609 года бьіл подписан в Виборге договор оборонительного и наступательного союза между королем Карлом IX и царем Василием: неизбежньїм последствием зтого договора бьіла война Московского государства с Польшей, которая тогда била в войне со Швецией. С точки зрения правительства Шуйского, зто бьіло вполне резон но: поляки все равно поддерживали Тушино, неофициально вой на все равно бьіла, а королевское войско бьіло немногим страш неє таких партизанок, как Рожинский или Лисовский. З то сейчас же и оправдалось: даже к осени зтого года королю Сигизмунду удалось набрать не более 5000 пехоти и 12 000 конницьі, причем последняя била хуже тушинских дружин. С зтими силами король 285

подступил к Смоленску, крупному коммерческому центру (в нем считали до 70 000 жителей), державшему, конечно, сторону Шуйского. Под Смоленском, осада которого велась очень вяло и неудачно, застали Сигизмунда и тушинские посльї. Договор, заключенньїй ими с Сигизмундом (он подписан как частное соглашение под Смоленском 4 февраля 1610 года, а 17 августа того же года, принятьій правившими Москвой бояра ми, он стал официальньїм документом), пользуется громкой известностью в нашей литературе как первьій «проект русской конституции». Собственно, первьім документом, содержавшим в себе формальное ограничение царской власти, бьіла запись Шуйско го; но та заключала в себе только отрицательньїе постановления, определяла, чего царь не должен делать, тогда как договор 1610 года пьітается определить, как должен царь управлять. При ближайшем рассмотрении, однако, зтот документ совсем не оправдьівает своей громкой репутации. Прежде всего, никакого «проекта» здесь нет, и авторьі, наоборот, принимают все мерьі к тому, чтобьі их не приняли за прожектеров, предлагающих что-то новое. Все должно делаться «по-прежнему» — специально огово рено, чтобьі «прежних обьічаев и чинов, которьіе бьіли в Московском государстве, не переменять» При такой постановке дела весь договор является не программой на будущее, а ретроспективньїм обзором московского политического обьічая, С ЯВНОЙ ПОПЬІТКОЙ восстановить во всей неприкосновенности не только то, что бьіло до Смутьі, но и то, что бьіло до опричниньї. Как зто бьіло в дни «избраннойРадьі», вся политическая власть предполагается сосредоточенной в руках бояр: царь ничего не должен делать, не поговоря с ними. «А все то, — заключает дого вор, — делати государю с приговором и советом бояр и всяких думньїх людей; а без думьі и без приговору таких дел не совершати». Реципируя содержание крестоцеловальной записи Шуйско го, договор особенно подчеркивает участие бояр в суде («а кто винен будет... того по вине его казнити, осудивши наперед с бояри и с думними людьми...»). С нашей точки зрения, особен но важной представляется зависимость от бояр бюджета: «до ход ьі государские... сверх прежних обьічаев,не поговоря с боя ри, ни в не прибавливати». Но и тут не бьіло, конечно, ничего нового — налоги и раньше входили в компетенцию боярской думьі. Единственной новизной договора, новизной не очень смелой, но очень характерной, является упоминание о Земском соборе как необходимом участнике законодательства: «На Москве и по городам суду бьіти и совершатися по прежнему обьічаю, по Су дебнику Российского государства; а будет похотят в чем пополнити для укрепленья судов, и Государю на то поволити с думою бояр и всея земли, чтобьі бьіло все праведно». Д о оприч-

ниньї законодательная власть осуществлялась царем с боярами: теперь ею делились и с дворянами, составлявшими подавляющее больш инство «совета всея зем ли ». Так учитьівал договор 1610 года политические переменьї, происшедшие за шестьдесят лет, с издания царского Судебника: учет очень скромний, если вспомнить, что с тех пор дворянство посадило двух царей на московский престол, а теперь приходилось ссаживать третьего, главньш образом из-затого, что помещики его «не любят... и служити ему не хотят». Под пером московского боярства политический обнчай Московского государства делал «духу времени» уступки лишь в самих гомеопатических дозах. О собенно, если принять во внимание, что инициатива созьіва Земского собора всецело оставалась в руках боярства — не к кому отнести «похотят», кроме тех, которне судят, т. е. бояр, и что состав зтой всевершащей коллегии питались закрепить так же прочно, как зто било сделано в пятидесятнх годах XVI века. «Московских княженецких и боярских родов приезжими иноземцами в отечестве и чести не теснити и не понижати», — говорил окончательннй текст договора. В первоначальной редакции зто обещание било смягчено прибавкой: «людей меньшего стана» пови щать сообразно с личннми заслугами. Отпадение зтой оговорки в официальном тексте чрезвнчайно характерно, как зто уже отмечено в литературе: то, что провозглашалось еще опричниками Гроз ного, что государь «яко Бог и малого великим чинит», московские бояре отказнвались признать и через тридцать лет после смерти Йвана Васильевича. Зтой юридической неприкосновенности «ве ликих станов» соответствовало, конечно, гарантирование их зкономического базиса: Владислав обязнвался «родительских вот чин ни у кого не отнимати». Ограничительнне постановлений в зтом см исле грамоти Шуйского распространялись и на нового государя. «Боярское правление», которого историки напрасно искали при царе Василии, должно било начаться именно теперь: ничтотак не дает никакого убедительного доказательства растерянности помещичьей массьі перед восстанием деревенских низов, как политическая часть договора 1610 года. Правнуки Пересветова соглашались теперь всю власть отдать «ленивнм богатинам», лишь би удер жать своє социальное положение. Последнее и гарантировалось договором, так сказать, с обеих сторон, и сверху, и снизу. Сверху шел к помещику денежннй капитал, которнм жило его хозяйство, снизу он старался прикрепить к отому хозяйству рабочие руки. Бо яре, становясь московским правительством, формально обещали от лица царя Владислава «жалованье давати из четверти по всякий году по прежнему обьічаю». Гарантировалась, таким об разом, лишь традиционная норма жалованья, не принимая, стало 287

бьіть, в расчет падения ценьї денег. Изменение отой норми допус калось, но инициатива его опять-таки должна бьіла идти от бояр: «А будет что кому прибавлено... не по их достоинству, или... убав лено без виньї... о том государю советовати с боярьі и с думньїми людьми». Бояре совсем не желали, чтобьі государь делал из жалованья средство для усиления своей популярности, как зто бьіло при Годунове и Лжедмитрии. Относительно рабочих рук приходилось принимать особьіе мери предосторожности — теперь в конкуренцию могли бьі оказаться вовлеченньїми и землевладельцьі соседней Литвьі. Оттого договор и определял: «Торговим и пашенньїм крестьянам в Литву с Руси и с Литви на Русь виходу не бити». «Так же и на Руси промеж себя крестьянам вихо ду не бити», а крепостннм людям свободи не давать, прибавлял первоначальннй текст неофициального соглашения. Очень любопитно зто опасение змансипаторской политики со сторони ново го царя: помещики как будто вспомнили, как что-то подобное затевал когда-то Годунов. Но самое запрещение «внхода» опять лишь реципировало законодательство Шуйского: указом от 9 марта 1607 года било уже постановлено: «которне крестьяне от сего числа перед сим за 15 лет в книгах 101 (1593) году положенн, и тем бить за теми, за кем писаньї». Только тогда зто била мера, направленная в первую голову против «украинннх помещиков», которне Шуйскому «служити не хотели», и к которьім в голоднне годи сошла масса крестьянства из центральних уездов: потому и разрешалось прежним господам искать ушедших и возвращать к себе. Теперь зта оговорка, направленная специально против политически враждебннх царю Василию злементов дворянства, естественно отпадала, и оставалось только общее правило его указа: «не принимай чужого». Если среднее землевладение оказалось в договоре на втором плане, то само собою разумеется, что о буржуазии договор заботился еще меньше, и, кроме свободной торговли с Польшей и Литвой на прежних основаниях, не нашли даже нужньїм что-либо оговаривать. И зто опять било естественно: положение помещиков било трудное, положение московского посада, а он бнл ближе всех на глазах, и по нему ценили буржуазию вообще, бьіло прямо безвнходное. В течение 1609 года тушинские отрядьі перехватили дорогу на Рязань, и Москва сидела без хлеба; попнтка царя Василия установить максимум хлебннх цен ни к чему не приве ло; зтим только лишний раз воспользовалась спекуляция, и, в связи с «хлебной дороговью», «чернь» волновалась, очень определенно вьісказьіваясь за тушинского «царика». Настолько определенно, что с отими симпатиями московской «черни» должно било считаться польское правительство: оно очень хотело би устранить совсем крайнє для него теперь неудобную фигуру второго 288

Дмитрия, но убить его не решалось, опасаясь, что зто восстановит против поляков массу московского населення. Псковские сценьі могли разьіграться и в Москве каждьій день, и «лучшим людям» столичного посада не приходилось ни бьіть особенно разборчивнми в вьіборе союзников, ни ставить зтим последним каких-нибудь условий. Есть основание думать, что, заключая договор с Сигизмундом, бояре и служильїе люди думали сразу избавиться от обоих царей — и московского, которого теперь вяло поддерживал московский посад, и подмосковного, от которого отказались теперь верхи его рати. Но и с тем и с другим пришлось подождать. «Вор» успел проникнуть в замьісльї своих советников и бежал из Туши на (в первой половине января); само по себе зто бьіло бьі еще ничего, но с ним ушли все казацкие отрядьі. Если служильїе бьіли в договоре на втором плане, а посадские на последнем, то отношение его к казакам бьіло вовсе странное: самое существование их ставилось в зависимость от решения бояр и думних людей; те должньї били решить, будут ли казаки впредь надобньї или нет. З то било, правда, вполне согласно со стариной и пошлиной, которьіе охраняло соглашение 4 февраля: по обьічаю, казакам не било места в московском общественном порядке. Но тут устарелость боярских взглядов била наказана немедленно и самим чувствительньїм образом. Обделеннне польско-боярским соглашением, казаки тем более должньї били дорожить оставшимся в их руках символом царской власти и всею силою решили поддержать «вора». От него отпали только польские отрядьі, но он остался все же в военном отношении величиною, которую не приходилось игнорировать. Шуйский же такой величиной неожиданно сделался. Во второй половине февраля в Москве совсем налажено било его низложение: дворяне, с некогда лойяльньши рязанцами во главе, при активной поддержке кн. В. В. Голицнна, собрали на царя Василия «сонмище» и едва не завладели Кремлем. Но московский посад не видел большой разницн между Василием Ивановичем и зтими его врагами — в ответ на их призьівьі он не шевельнулся. Покричав и побезобразничав, дворянская толпа ушла в Тушино. Шуйский в зтом деле обнаружил, по летописи, большую твердость, на которую повлиял, конечно, и нейтралитет московского посада, но еще больше тот факт, что внборгский договор со шведами начал, наконец, давать свои плоди. Наемнне шведские отрядьі, под начальством царского племянника Михай ла Васильевича Скопина-Шуйского, очистили от тушинцев северние пути к Москве и стояли в зто время уже в Александровской слободе. 12 марта Скопин бнл уже в городе, а за несколько дней перед зтим Рожинский поджег тушинский лагерь и отступил со своими поляками на северо-запад, сближаясь с королевскими 10 Зак. 523

289

войсками, оперировавшими против Смоленска. Царь Василий в первьій раз после сдачи Болотникова в Туле, после двухлетнего промежутка, наполненного неудачами, оказался опять победителем на поле битвьі. При наличном положений вещей зто могла бьіть лишь отсрочка. Шведская армия, как и всякая европейская армия зтого времени, бьіла наемньїм войском, навербованньїм из авантюристов всех стран, служивших лишь до тех пор, пока им исправно платили жалованье. Но именно зто условие вьіполнять Шуйскому бьіло труднеє всего. Поморская буржуазия еще платила, пока близка бьіла тушинская опасность и вместе с нею опасность демократического восстания. По мере того как Скопин очищал север, ее щедрость ослабевала, и к лету 1610 года царь Василий опять уподобился «орлу бесперу». В первой же битве с войсками короля Сигизмунда, под Клушином, 24 июня, не получавшие жалованья «немцьі» Шуйского без дальнейших околичностей перешли к про тивнику, и война царя Василия с Польшей била зтим закончена, а вместе с тем фактически кончилось и его царствование. Современники, разумеется, приписнвали такой неожиданннй, после недавнего торжества, оборот дела личньїм переменам: тому, что во пла ве московской армии стоял теперь не популярний Скопин, за два месяца до того умерший, будто би «отравленнмй» Шуйским, а никем не любимьій брат царя Василия, Дмитрий Иванович. Что бездарний московский воєвода имел дело с одним из талантливейших польских генералов, гетманом Жолкевским, зто, конечно, не могло, до известной степени, не отразиться на ходе боя. Но изменьі «немцев» рано или поздно, раз не било денег, никакая талантливость не предотвратила бьі: вьшграв зту битву, москвичи не смогли бьі дать другой, и полупилась би лишь новая отсрочка, меряющаяся уже не месяцами, а неделями. Так что князь Михаил Скопин умер, по всей вероятности, от тифа, весьма вовремя для своей военной слави. После Клушинской битви восстановилось, со стратегической точки зрения, то соотношение сил, какое било до падения Туши на. Под Москвой стояла организованная воєнная сила в лице поляков, а против нее бнл ПІуйский, ослабленннй более, нежели когда би то ни било, лишенннй и шведской подмоги, и поддержки уже всех служилих людей, так как даже и рязанцн с Ляпуновнм били теперь против него. Московские люди могли теперь тем меньше медлить, что и «вор» тоже стоял в поле, и зтот факт продолжал волновать московских «черньїх людей». Польское войско било единственной гарантией порядка, если би оно согласилось взять на себя зти функции, но оно согласилось на зто лишь под вполне определенннм условием: признання москвичами договора 4 февраля. «Универсалн» гетмана Жолкевского непрестанно 290

напоминали об зтом московской публике; какое значение имели зти «универсальї» в низвержении Шуйского, видно из того, что их аргументация (из-за царя Василия «беспрестанно льется христианская кровь») дословно воспроизведена официальньїми грамота ми о свержении с престола Василия Ивановича. Только страх пе ред союзом московского простонародні с войсками второго Дмитрия заставлял правящие круги до порьі до времени играть комедию и официально изображать поляков врагами даже неделю-другую после того, как Шуйский бьіл «сведен» и пострижен. Надо бьіло дать Жолкевскому подойти под самую Москву и поставить московское население перед дилеммою: или драться с поляками (для чего не бьіло ни средств, ни сил), или впустить их в город. В то же время нужно бьіло сколько-нибудь прилично подготовить избрание Владислава, так как тушинские посльї ни от кого не имели официального полномочия договариваться о судьбах московского престола. После новейших изьісканий едва ли может бьіть сомнение, что вьіборьі Владислава предполагалось обставить столь же торжественно, как впоследствии избрание Михайла Федоровича Романова, и как раньше бьіли обставленьї вьіборьі Годунова: пред полагалось созвать все чиньї Московского государства и закрепить дело решениемЗемского собора, но на зто не хватило време ни. Пришлось ограничиться собранием представителей собственно от московских чинов, из которьіх и бьіл импровизирован Земский собор сокращенного состава, что бьіло, впрочем, в тогдашних обьічаях и что не спиталось незаконним даже при вибо рах царя: Петр и Йван Алексеевичи впоследствии били признаньі именно таким сокращенньїм Собором. Присяга остальньїх городов служила в зтих случаях молчаливьім признанием мос ковского решения, и зто условие бьіло соблюдено: «так же и всею землею Российскою целовали крест Господень, что Владислав Жигимонтовичу служити прямо во всем»,— говорит летописец. В традиционном названий последующего периода «междуцарствие» не без благочестивого обмана: на самом деле с 17 августа 1610 года на Москве царем сидел Владислав, не с меньшим пра вом, во всяком случае, нежели его предшественник, Василий Иванович Шуйский. Царь Владислав бьіл еще в большей степени только символом царской власти, чем некоторьіе его предшественники: по малолетству своєму он и не приезжал в Москву. Но зто, конечно, нисколько не м етало московскому правительству действовать от его имени, почти ни с чьей сторони не встречая противодействий: почти ни с чьей потому, что затруднения, как и можно бьіло ожидать, сейчас же встретились со сторони церкви. Положение церкви в зтот момент особенно любопьітно для нас, привьікших думать, что православию моско чиє люди бьіли необьїкновенно преданьї, 291

и что религия бьіла для них вьіше всего на свете. На самом деле, церковь в Московском государстве весьма тесно бьіла связана с судьбой других феодальних сил. Несмотря на антагонизм крупно го землевладения и монастьірей, всего ближе бьіла она к боярству, и разгром последнего Грозним чрезвнчайно заметно понизил самостоятельное значение церкви. Патриархи конца XVI — начала XVII века били политическим орудием в руках светской власти и сменялись вместе с царями. Годуновский патриарх Иов уступил место греку Игнатию, когда власть захватил Лжедмитрий, а когда он бнл убит Шуйским, патриархом стал Гермоген. Роль зтого пос леднего, человека, по отзнвам современников, недалекого и несамостоятельного, легко поддававшегося чужому влиянию, била при Шуйском довольно жалкая. Духовенство его не любило за грубость и жестокость к подчиненннм, а светские люди не питали уважения к патриарху, которнй всегда бнл покорннм слугой Шуйского и готов бнл покривать авторитетом церкви всякне дела царя Василия. Дворяне, устроившие «сонмище» на царя Василия в субботу масляной недели 1610 года, когда Гермоген вьішел их усовещевать, «ругахуся ему всячески» — пинали его сзади, бросали ему в лицо грязью, хватали его за грудки и трясли. Довольно естественно, что и при составлении договора с Сигизмундом желания Гермогена не спрашивали, вероятно, считая, что церковь достаточно представлена в лице патриарха тушинского, Филарета Никитича. Но когда договор вошел в официальную стадию, московский пат риарх не мог о нем не внсказаться — и внсказался отрицательно. Весьма возможно, что Гермоген бнл и в зтом случае лишь шир мою, именно для некоторнх больших московских бояр, вроде князя В. В. Голицнна, которнй сам не прочь бил воссесть на царский престол и для котороґо, стало бить, Владислав бнл лишь печальной необходимостью. Предлог вставить палку в колесо кандидатури, инициаторами которой бьіли Романовьі, сейчас же нашелся. Царь всего православного христианства должен бьіл бьіть, разумеется, православним, но Владислав родился католи ком и бьіл крещен по католическому обряду. Что за зто обстоятельство не запнулись тушинские посли, ведшие переговори с Сигизмундом, зто, повторяю, чрезвнчайно характерно: пересветовский афоризм, что «правда вьіше верьі», политика должна идти впереди религии, как видно, стал ходячей истиной в московских служилих кругах начала XVII века. В договоре ограничились обещанием, что новий царь не будет «христианской православной верьі греческого закона ничем рушити и бесчестити» и обязуется «иньїх никаких вер не вводити». Но присоединится ли он сам, открнто и торжественно, кПравославной Церкви, для чего, по тогдашним понятиям, необходимо бьіло второе крещение, по православному обряду, об зтом текст договора молчал, а гетман 292

Жолкевский на предложенньїй ему вопрос ответил уклончиво: что он от короля на зтот счет «науки не имеет». С нашими понятиями о древнерусском православии трудно себе представить, как зто православньїе присягали государю, которьій сам православ ним еще не бьіл; но такой факт, несомненно, имел место в 1610 году, и его одного совершенно достаточно для ответа тем, кто хотел би виставить религиознне побуждения господствующими в поведений людей того времени. Протест патриарха не задержал избрания и имел лишь то последствие, что решено било отправить еще раз к Сигизмунду торжественное посольство: бить ему челом, чтобьі он позволил сину хреститься по обряду Православной Церкви. Гетман Жолкевский, которнй бнл не только хорошим генералом, но и лов ким дипломатом, великолепно сумел использовать зто обстоятельство на благо польской политики. В посольство, едущее хлопотать о таком важном деле, надо било, конечно, назначить самих почетннх людей в государстве; и вот «великими послами» под Смоленск отправились глави самих влиятельннх боярских фамилий: превратившийся из патриарха снова в митрополита Филарет Никитич Романов и князь Василий Васильевич Голицьш. Последнему бьшо предложено организовать и самое посольство, куда, конечно, попали теперь преданнне ему люди, единственннй сколько-нибудь серьезннй по тому времени соперник Владислава уводил, таким образом, с собою из Москви всю свою партию. А о первом сам гетман признавался потом в своих записках, что его хотели иметь «как би в виде залога», как отца другого возможного претендента: кандидатура Михайла Федоровича Романова уже тогда «носилась в воздухе». Поездка зтих влиятельннх людей в польский лагерь била чрезвьічайно внгодна для Сигизмунда, как видим, с точки же зрения русских интересов она била праздннм препровождением времени, даже и не считаясь с тем фактом, что от крещения Владислава Московскому государству нельзя било ожидать больших вигод. Ибо в совете польского короля давно, еще с февраля, било реше но смотреть на кандидатуру королевича как на промежуточную ступень: раз она била пройдена, следовало, не мешкая, стремиться к окончательной и уже серьезной, не для показу, цели всей кампании — соединению Московского государства с Речью Посполитой на таких же условиях, на каких за сорок лет била присоединена к Польше Литва. Тогда вся Восточная Европа превращалась в одну огромную державу с Польшей во главе и под одним скипетром, ра зу меется: Сигизмунд должен бнл стать царем московским точно так же, как он бнл королем польским и великим князем литовским. Отправляя «великих послов», Жолкевский отлично знал об зтом плане: можно представить себе, как он смеялся в душе, видя хлопотьі москвичей о православии совершенно безразличного для Москви польского мальчика. 293

Современная Смуте историография, особенно те произведения, что шли из романовского лагеря, страшно раздула задним чис лом значение «великого посольства». Вьіходило так, что от «твердости» послов зависела чуть ли не вся судьба Московского государства: каких только стараний ни употребляли Сигизмунд и его советники, чтобьі поколебать «великих послов», и все напрасно! Но один из членов посольства, троицкий келарь Авраамий Палицьін, при всем своем православии и при всей своей утрированной лояльности, не мог не признаться, что посольство ничего не сделало — «бездельно бьість». Ему и нечего бьіло делать, как сидеть в почетном польском плену: юридически Владислав давно бьіл при знай русским царем, и все ему присягнули, а фактически половина его царства находилась уже в состоянии открьітого восстания про тив нового царя по причинам, не имевшим ничего общего с православной верой. Кандидатура Владислава бьіла принята правящими кругами русского общества под одним условием и с одной надеждой, что польские войска восстановят «порядок» в Московском государства, подавят социальньїй бунт низов и дадут возможность помещику исправно получать царское жалованье и хозяйничать в своем имении, а купцу мирно торговать, как во дни Бориса Федо ровича, которого когда-то не умели ценить. Прочность польского царя на московском престоле всецело зависела от того, будет ли зто условие вьіполнено. И очень скоро обнаружилось, что правительство Сигизмунда не только не умеет удовлетворить зтой основной потребности имущих классов московского общества, но что оно и его агентьі в Москве являются новьім ферментом разложения. Никогда еще анархия не достигала таких размеров, как в первьіе месяцьі царствования Владислава, и притом формьі зтой анархии бьіли особенно опасни как для буржуазии, так и для средних землевладельцев. Прежде всего, в Москве льстили себя надеждой, что стоит Сигизмунду приказать — и тушинский «царик», так вредно действовавший на московских «черньїх людей» и на барских холопов, исчезнет, как дьім. Исчезло, однако, Тушино, а второй Дмитрий остался. Он засел в Калуге со своими казаками, которьіе грабили и опустошали тем больше, чем меньше оставалось у них надеждьі стать самим помещиками. Как и следовало ожидать, даже исчезновение «вора» не положило отому конца: второй Дмитрий бьіл убит, случайно или нет — для истории зто имеет весьма мало значення, но у вдовьі первого Дмитрия, Мариньї Юрьевньї, которая бьіла официально женой и второго, оказался сьін — и казаки начали приводить к присяге на его имя всех, кто только оказьівался в пределах досягаемости «воровских» отрядов. Патриарх Гермоген усиленно внушал своей пастве, что «Маринкин сьін» «проклят от святого собору и от нас», но на казаков патриаршее слово 294

имело, конечно, еще меньше влияния, чем на купцов и помещиков. Тушино, материально разрушенное, в виде символа грозило увековечиться на Русской земле. Польские партизаньї точно так же весьма мало смущались тем фактом, что на московском престо ле номинально сидел теперь польский королевич: «лисовчики» продолжали грабить так же, как и раньше, только перенеся театр своих действий подальше от Москвьі, чтобьі не иметь неприятности сталкиваться на поле битвьі со своими соотечественниками. К каким последствиям приводило такое положение вещей, например, в области обмена, можно видеть по одному образнику: в июне 1611 года казанцьі жаловались пермичам, что у них, в Казани, «денег в сборе нет», потому что «с Верху и с Низу ни из которьіх городов больгиих соляних и никаких судов не било». Вся волжская торговля встала, даже таким предметом первой необходимости, как соль, не торговали и, конечно, не польскому генералу, сидевшему в Кремле с небольшим отрядом, бьіло помочь зтому горю волжан. Но и в самой Москве бьіло не лучше. Хроническая опасность тушинской крамольї привела к тому, что в Москве уста новилось хроническое осадное положение. Насть кремлевских ворот бьіла заперта, у других постоянно дежурила вооруженная стража, зорко осматривавшая каждого входящего. Польские патрули постоянно обьезжали улицьі, с некоторьіх сняли даже полицейские рогатки, чтобьі они не стесняли действия польских войск в случае надобности. Ночью всякое движение вовсе прекращалось. Вдобавок, как ни добросовестно старались подцержать дисциплину в своих отрядах польские офицерьі, дисциплина наемного войска тех времен не могла бьіть висока. Польские жолнерьі брали в рядах все, что им понравится, и хотя платили, но не то, что желал получить купец, а то, что казалось «справедли вим» самим жолнерам, а при малейшем возражении сабля вьілетала из ножен, и зто оканчивало спор. Результат бнл тот, что уже через два месяца после вступления в Москву поляков «в торгу гости и торговне люди в рядах от литовских людей после стола (за прилавком) не сидели»: если понимать буквально зто сообщение одной из городских отписок, можно би подумать, что в Москве всякая торговля к зтому времени вовсе прекратилась. В действительности хозяева, вероятно, только спешили запирать лавки возможно скореє и внлезали на свет Божий, лишь когда по близости не било видно «рицарства». Но и отого било достаточно, чтобьі с сожалением вспомнить времена даже не Годунова, а Шуйского. Всего хуже доставалось от польского господства его инициаторам — помещикам и боярству. Нельзя себе представить горшего разочарования, чем какое должньї били испнтать автори договора 1610 года, так старательно обеспечившие в нем непри295

косновенность старьіх обьічаев. Боярское правительство (так назьіваемая семибоярщина) фактически продолжалось не больше двух месяцев. К концу зтого периода дума, номинально держав шая в руках все, в действительности превратилось в нечто вроде совещательного совета при польском коменданте Москвьі. От того, что зтот последний, Александр Гонсевский, сам стал, милостью нового царя, боярином, старьім боярам бьіло, конечно, мало утешения. «К боярам в думу тьі ходил, — описьівали зти последние его поведение ему самому в глаза, — только, пришедши, сядешь, а возле себя посадить своих советников: Михайлу Салтьїкова, кня зя Василья Масальского, Федьку Андронова, Йвана Граматина с товарищи, а нам и не сльїхать, что тьі со своими советниками гово рить и переговариваешь; и что велить по которой челобитной сделать, так и сделают, а подписьівают челобитньїе твои же советники»... Особенно поперек горла родословньїм людям должна бьіла стать думная роль Федора Андронова, богатого московского гос тя, ставшего думньїм дворянином еще в Тушине, а при Владиславе сделавшегося одним из первьіх людей в думе. Исключительной доверенности, какой пользовался зтот «торговий мужик» у ко роля Сигизмунда, не могли переварить даже его ближайшие то варищи из служилой средьі. «Со Мстиславского с товаришами и с нас дела поснятьі, — жаловался польскому канцлеру Сапеге сейчас упоминавшийся Михаил Глебович Салтьїков (когда-то сто явший во главе посольства, которое заключило с Сигизмундом договор 4 февраля), а на таком правительство и вера положе на». Как ренегата своего класса, служившего дворянскому царю против купеческого, Андронова ненавидели даже его собратья, посадские люди. И автор одного памфлета тех дней, вьішедший из посадской средьі или, по крайней мере, к ней обращавшийся, не находит слов на русском язьіке, чтобьі вьіразить своє презрение к казначею царя Владислава, прибегает к греческим. «За бесчисленньїе грехи наши чем нас Господь ни смиряет, и каких казней ни посьілает, и кому нами владети ни повелевает! — восклицает он. — Сами видите, кто той єсть, нееси человек и неведомо кто: ни от царских родов, ни от боярских чинов, ни от избранньїх ратних голов; сказьівают, — от смердовских рабов». А пока зтот «неведомо кто» распоряжался, старейшие, по родословцу, чле ни дум и, князья Голицнк (брат «великого посла») и Воротннский, сидели «за приставами» — под домашним арестом, как люди подозрительнне для нового режима. Такого прежнего обьічая не било видано со времен опричнини! Но опричнина имела под собою определенную социальную почву — она держалась на союзе буржуазии и помещиков. Как должна била относиться к правительству царя Владислава первая, ми уже видели. А что значил польский режим для вторьіх — 296

об зтом рассказьівают членьї самого зтого правительства. «Налоб но воспрепятствовать, милостивьій пан, — писал тому же Сапеге Федор Андронов, — чтобьі не раздавали без толку поместий, а то и его милость пан гетман дает, и Йван Салтьїков также дает листьі на поместья; а прежде бьівало в одном месте давали, кому государь прикажет». А Михаил Салтьїков, жалуясь на того же Андронова, писал: «Московские люди крайнє скорбят, что королевская милость и жалованье изменились, и многие люди разньїми притеснениями и разореньем оскорбленьї». И он указьівал на бестолковую раздачу поместий и находил, что такой земельной перетасовки не бьіло даже в дни опричниньї: «Царь Йван Васильевич природний бьіл», да и тот так не делал, — писал Салтьїков, намекая на то, что новому царю не м етал о бьі бьіть поосторожнее «природного». Недаром, когда восставшие служильїе люди соберутся к Москве, они потребуют прежде всего другого, чтобьі раздача поместий производилась по прежнему обьічаю, как бьіло «при прежних российских прирожденньїх государях», и чтобьі поместья, данньїе кому бьі то ни бьіло на имя короля или коро левича, бьіли отобраньї так же, как и те, которьіе сидевшие в М ос кве бояре «разняли по себе». Помещики хлопотали, чтобьі им, вдобавок к земельной доле, жалованье аккуратно видавалось из четверта по всякий год, а на деле вьішло, что и земельную дачу нельзя било считать своей, ибо ее каждую минуту могла отнять данная где-то за тисячу верст королевская грамота. Уже к поздней осени 1610 года вполне определилось, что советников царя Владислава скоро постигнет участь, какую испнтали Годуновн в 1605 году: что они станут социально одинокими: не найдут ни одного общественного класса, которнй би захотел их поддерживать. Горсть польских жолнеров в Москве — вот все, на что они могли рассчитнвать. Когда Шуйский боролся со своими первнми бунтами, он бнл гораздо сильнеє: за него била Москва, да еще все севернне поморские и поволжские города. Правительство Владислава, судя по всему, должно било бить гораздо недолговечнее правительства царя Василия. Но из зтого не следовало, чтобьі его существование не имело никакого влияния на ход собнтий в те дни. Напротив, отрицательно оно снграло огромную роль. Задев интересн всех правящих классов и не имея на своей стороне даже народной массьі, на которую когда-то хотел опереться Годунов, оно дало повод столковаться тем, кто враждовал во все предшествующее время Смути. А своим иноверньш и иноземннм происхождением оно создавало почву для национально-религиозной идеологии, под покровом которой движение могло организоваться как ни разу раньте. Классовое самосохранение стало национальннм самосохранением — в зтом смисл собьггий 1611— 1612 годов. 297

Одним из самих ранних и самьіх интересньїх образчиков зтой идеологии является «подметное письмо», по нашему — прокламация, — появившеєся в Москве в конце ноября или начале декабря 1610 года. В литературном отношении оно стоит очень високо, напоминая произведение того сочувствующего Романовьім публициста, которьій бьіл использован Авраамием Палицьіньїм в его «Истории в память сущим предьщущим родам», и на которого мьі неоднократно ссьілались раньте. Весьма возможно даже, что зтот публицист и автор нашего подметного письма (которому кто-то дал впоследствии неловкое заглавие «Новая повесть о преславном Российском царстве», хотя никакой «повести» здесь нет) одно и то же лицо: и тот, и другой бьіли близки к буржуазии, и тот, и другой при очень большом благочестии никогда не прибегают к сверхьестественньїм мотивам для обьяснения собьітий, что так обьічно вообще в литературе Смутьі. Есть и одно внешнее сходство: оба не чуждаются мерной рифмованной прози, так хорошо подходящей к стилю тогдашнего подметного письма, которое должно бьіло читаться не отдельньїми прохожими, — между ними нашлось бьі слишком мало грамотних, а каким-нибудь грамотеем вслух целой кучке народа. Если би удалось доказать тождество двух авторов, ми имели би чрезвнчайно любопнтное совпадение: первий призьів к восстанию против Владислава шел би тогда из романовских кругов, откуда должен бнл вийти и преемник Владиславу. То, что о Романовнх нет ни звука в самом письме, не говорит против отого: не нужно забивать, что в зти дни Филарет Никитич, один из «великих послов», бнл как би заложником у поляков, и всякий подобннй намек мог ему стоить очень дорого. Как би то ни било, признвая к восстанию против польского коро левича, автор ни словом не обмолвился насчет того, кого следует посадить на его место. Хотя вопрос зтот, конечно, напрашивался сам собою. Центральная фигура в его изображении — Гермоген, и, как один из первьіх образчиков «легенди о Гермогене», памфлет не менее любопнтен. Автор признается, что от патриарха прямо го признва к восстанию нельзя ждать: «Сами ведаете, его зто дело, что тако ему повелевати на кровь дерзнути?» Но он всем своим изложением дает понять, что Гермоген — душа сопротивления полякам: «Стоит один противу всех их... аки исполин муж без оружия и без ополчення воинского». Когда зто не произвело дос таточного впечатления, пришлось сделать дальнейший шаг: по явились грамоти Гермогена, по признанню самих распространителей исходившие, однако же, не непосредственно от него, так как у патриарха «писати некому, дьяки и подьячие и всякне дворовие люди пойманн». Так понемногу создавалась легендарная фигура, украшающая страницн новейших повествований о Смуте и, кажется, имевшая чрезвнчайно мало общего с реальним Гермоге298

ном. Для движения «лучших» людей нужен бьіл символ, каким для «меньших» давно стал «Димитрий Иванович», противопоставить патриарха, строгого хранителя православия, царю, которьій «не хочет креститься», бьіло, несомненно, очень понятньїм для широ ких масс мотивом. Но для московской буржуазии, из которой, вероятно, вьішел и к которой, во всяком случае, обращался наш ав тор, очень характерно, что она могла и подняться над такими про стонародними мотивами. С некоторьіх страниц «Новой повести» на нас смотрит почти античньїй патриотизм. Автор хвалит смольнян, продолжавших сопротивляться Сигизмунду, за то, что они «хотят славно умрети, нежели бесчестно и горько жити». Грозящее запустение «такого великого царства» трогает его, несомнен но, больше, чем ожидаемая поруха православной верьі, и в лозунге, которьій он бросает в посадские массьі, отой вере отведена всего лишь одна треть: «Постоим вкупе за православную веру... и за своє отечество и за достояние, еже нам Господь дал». А повто ряй зтот лозунг еще раз, он ставил царство даже прежде верьі. Да и мотив восстания для него не столько то, что Владислав не право славний, сколько то, что Владислава вообще ждать нечего: сущность письма в том и состоит, что автор раскрьівает московской публике секрет польского заговора — аннексировать Московское царство. Как аргументом автор очень ловко пользуется неспособностью поляков установить порядок в стране: если бьі Сигизмунд действительно прочил царство своєму сьіну, допустил ли бьі он такое разорение? «Не только сьіну не прочит, но и сам здесь жить не хочет», а будут править москвичами такие люди, как Федор Андронов: вьішеприведенньїе о т з ь і в ь і о нем взяти именно из «Новой повести». Ее буржуазний автор несколько поторопился, призьівая к восстанию москвичей: последствия показали, что городское движение и не могло концентрироваться в Москве, единственном горо де, где чисто воєнний перевес безусловно бьіл на стороне поля ков. Московские «баррикадьі» 17 марта 1611 года кончились полной неудачей: поляки вьіжгли город почти дотла и заставили уцелевшее население вновь присягнуть Владиславу. Нижний Нов город стал во главе движения не только потому, что волжские торговцьі бьіли заинтересованьї в восстановлении порядка более, нежели кто-нибудь другой, а еще и по той простой причине, что на Волге не бьіло никаких польских войск, и помешать движению на первьіх его шагах бьіло некому. Удивляться приходится не тому, что посадско-дворянское движение справилось при таких условиях с поляками — горстка жолнеров в Кремле так же мало могла подавить всероссийское восстание, как мало бьіла она способна подцерживать порядок во всей России, а тому, что зтому движе нию понадобилось так много времени, почти полтора года, чтобьі 299

сорганизоваться. Обьяснять ото чисто техническими особенностями того времени, отсутствием не только железньїх, но и вообще каких би то ни бьіло приличньїх дорог, кроме речньїх путей, едва ли можно: правда, собьітия такого рода мерились тогда не неделями, как теперь, а месяцами, но все же первая армия инсургентов, ляпуновское ополчение, стояла уже перед Москвой в апреле 1611 года, тогда как первие призьіви к восстанию раздались в декабре предшествовавшего. Причин медленности приходится искать в другой области, и их видели уже современники: автор «Новой повести» видел «горшее всего» в том, что «разделение в земле нашей учинися». Две половини «лучших» людей, городская и деревенская, посадские и помещики, только что четьіре года вели отчаянную борьбу между собою, и нелегко им бьіло столковаться теперь для общих действий. Когда такие общие действия налаживались в царствование Шуйского, о них толковали как о редкости и ими гордились. «Вьі смущаетесь для того, — писала поморская рать жителям городка Романова в 1609 году, — будто дворян и детей боярских черньїе люди побивают и доми их разоряют: а здесь, господа, черньїе люди дворян и детей боярских чтят и позору им никоторого нет». Но романовцьі могли бьі ответить «черньїм лю дям» (здесь зтим именем обозначались, конечно, не низьі городского населення в противоположность верхам, а податное население вообще, в противоположность служилому — буржуазна в противоположность дворянству), что в Поморье дворян-то, по читай, и нет никаких, а вот попробовали бьі они ужиться в искони дворянской Центральной России. Здесь отношения бьіли такови, что когда началось восстание дворянства, началось под руководством самой знергичной части последнего, рязанцев, то Прокопий Ляпунов и его товарищи скореє рассчитьівали найти себе союзников среди казаков и даже среди наиболее демократических злементов тушинской армии, нежели среди горожан. «А которьіе боярские люди крепостньїе и старинньїе, и те бьі шли безо всякого сумления и боязни, — писал Ляпунов в Казань даже в июне 1611 года, — всем им воля и жалованье будеш, как и

иним казакам». «Зигзаг», которьій описало восстание против Владислава, временная неудача отого восстания и временное разложение инсурекционной армии в июле 1611 года и обьясняется прежде всего зтой причиной. Первоначальньїй состав восставших намечается в февральской грамоте Ляпунова в Нижний: то бьіли рязанцьі «с калужскими, с тульскими, и с михайловскими, и всех северньїх и украинних городов со в с я к и м и л ю д ь м и » . Такому ополченню не удалось взять в своє время, в 1606 году, даже Москви, защищавшейся Шуйским почти одними двинскими стрельцами, а теперь в Кремле бьіли регулярние европейскне войска. Города Ляпунову 300

сочувствовали, но подмоги пока не слали. Казаки являлись технически необходимьім союзником — и неуменье оценить зтот факт погубило Ляпунова. Казачество не бьіло сознательньїм классовьім врагом помещиков, оно зто доказьівало много раз за время Смутьі; но оно хотело, чтобьі на него смотрели как на ровню, а рязанский воєвода с его товаришами никак не хотел признать казаков ровней дворянам. Обращаясь к казахам и даже к боярским холопам с демагогическими воззваниями (можно думать, что Ляпунову зто приходилось делать не в первьій раз, и что болотниковские листьі рассьілались не без ведома дворянских вождей ополчення, шедшего на царя Василия), помещики, когда дело дошло до конституирования взаимньїх отношений восставшей против Владислава массьі, стали едва ли не на ту же точку зрения, как бояре в договоре 1610 года. В знаменитом «приговоре» ляпуновского ополчення под Москвою (ЗО июня 1611 года) дворяне даже земельную дачу и денежное жалованье обеспечивали не всем казахам, а только тем, которьіе давно служат Московскому государству. В администрацию же зтим младшим братьям служильїх людей доступ бьіл начисто закрьіт: «А с приставства из городов, и из дворцовьіх сел и из черньїх волостей атаманов и казаков свести, — постановлял приговор, — а посилати по городам и в волости для кормов дворян до рьіх, а с ними для рассьілки, детей боярских, и казаков, и стрельцов». Для ляпуновских помещиков казак по-прежнему бьіл «приборньїм» служилим человеком, которьій больше всего годился в вестовьіе при «добром дворянине». А с низами тушинской армии, которьіх приманивал к себе тот же Ляпунов, приговор поступал еще про їде: «боярских крестьян и людей» он предписьівал по сьіску отдавать назад старим помещикам. Еще недавно, борясь с традиционннм представлением о государстве как некоей мистической силе, создавшей Московскую Русь со всеми ее общественннми классами, приходилось сснлаться на приговор ЗО июня как на доказательство, что и у нас, как всюду, общество строило государство, а не наоборот. Действительно, приговор является весьма любопнтной попнткой восставших собственннми средствами воссоздать те органи московской администрации, которне в данньїй момент били захваченн партией Владис лава: дворец, большой приход и «четверта» — Московское министерство финансов; разряд — Военное министерство; поместньїй приказ, верставший дворянство землями — об зтом верстанье говорится с мелочньїми подробностями, удивившими одного новейшего исследователя, но вовсе не удивительннми в данном случае; наконец приказн разбойннй и земский — Министерства полиции и юстиции. Но для современного читателя приговор во всяком слу чае интереснее, как отражение классовнх тенденций, которнм служили «прямьіе» люди Московского государства, восставшие ЗОЇ

против «кривьіх», служивших Владиславу, нежели как доказательство самодеятельности московского общества XVII века. Зту последнюю едва ли кому нужно теперь доказьівать. За слишком резкое проявление зтих классовьіх тенденций вождь дворянского ополчення поплатился лично. Когда казаки, видя, что их отодвигают на задний план, «заворовали», начали волноваться, а им на зто ответили строгими дисциплинарньїми мерами, до «сажания в воду» включительно, — последовал взрьів, и Ляпунов бьіл убит на казацкой сходке. Дворянское движение после зтого временно потеряло центр — и правительство Владислава смогло про держаться еще около года. Но поражение помещиков имело свою вьігодную для них сторону: посадские окончательно перестали их бояться, и города начинают теперь прямо нанимать на свою служ бу детей боярских, становясь зтим на место первого и второго Дмитрия. Современники собьітий, по свежим следам, так описьівали положение дел, сложившееся под Москвой непосредственно после смерти Ляпунова: «Старьіе заводчики великому злу, атаманьї и ка заки, которьіе служили в Тушине лжеименитому царю... Прокофья Ляпунова убили и учали совершати вся злая по своєму казацкому обьічаю». Читатель, привьікший к традиционному изображению казачества, ждет здесь описання покушений на москов-скую гбсударственность: но служильїй автор грамоти (она шла не от кого другого, как от знаменитого князя Пожарского) ничего не знал о казацком анархизме. Для него «вся злая» заключалась в том, вопервьіх, что казаки «дворянам и детям боярским смертньїе позорьі учинили»; а во-вторьіх, и главньїм образом, в том, что «начальник» казаков, атаман Заруцкой, «многие градьі и дворцовьіе села, и черньіе волости, и монастьірские вотчиньї себе поимал и советником своим, дворянам и детям боярским, и атаманом и козаком роздал». Антигосударственность казаков вьіразилась в том, что они сами взяли то, в чем им отказало дворянское ополчение, — самовольно учинились помещиками. От зтого городам пока бьіло бьі еще ни тепло, ни холодно; но казаки, став хозяевами положення, оказались опасньї и верхним слоям посадских, как скоро их победа над дворянством стала давать политические последствия. У Заруцкого бьіл свой кандидат на царство — сьін тушинского «царика», пугало всех «лучших людей» в последние годьі своего существования. Казаки бьши неопасньї, пока они стояли под Москвой, но казацкий царь, наследник тушинского холопского царя, бьіл непосредственной угрозой. Страх перед ней заставлял буржуазию поддерживать казною и людьми Шуйского; страх перед ней заставші города теперь собрать свою армию, благо после захвата земель и казньї казацкими атаманами служильїе люди остались и без жалованья, и с перспективой лишиться своих имений. Как только по похі■ »

волжским городам прошла весть о катастрофе с Ляпуновьім, они тотчас же решили «бьіти всем в совете и соединеньи»: а «будет ка захи учнут вьібирати на Московское государство государя по своє му изволению, одни, не сослався со всею землею, и нам того госу даря на государство не хотети». Материальньїм базисом отого союза поволжских городов, к которим скоро пристали поморские, бьіла казна, собранная Нижним Новгородом, конечно, не по индивидуальной инициативе Минина, а просто потому, что союз горо дов без военной сили бьіл пустим звуком, а воєнную силу нельзя бьіло получить без денег. Зтот наем дворянского ополчення бур ж у а з ій и рассказан, со всем реализмом, как современньїми гра мотами, так и летописцем, и он, как автори грамот, не видел в зтом простом житейском факте ничего соблазнительного. В грамоте Пожарского к вьічегодцам (цитированной вьшіе) так описьшается деятельность нижегородцев: «В Нижнем Новгороде гости и все земские посадские люди, ревнуя по Бозе, по православной христианской вере, не пощада своего ймення, дворян и детей боярских смольян и и н ь е х многих городов сподобили неоскудньїм денежньім жалованьем... А которие, господа, деньги бьши в Нижнем в сборе всяких доходов и те деньги розданьї дворянам и детям боярским и всяким ратним людям: и ньіне... изо всех городов... приезжают всякне люди, а бьют челом всей земле о денежном жалованье, а дати им нечего. И вам, господа... что есте у Соли Вьічегодской в сборе прислати к нам в Ярославль, ратним людям на жалованье». «Всюду же сие промчеся собрание, — рассказьгоает «Новий летописец», — и от многих градов привезоша многую каз ну в Нижний, и от градов ратньїе начата сьезжатися: первьіе приехаша коломничи, та ж рязанцьі, последи же из градов украинских многие люди, и казахи, и стрельцьі, тии, которьіе сидели в Москве при царе Василии, и всем дадеся жалованье: и бьість там тогда во всех людях тигиина». Ратньїе люди предлагали свои руки, по садские их покупали на собранньїе деньги: нельзя лучше перевести «патриотическое одушевление» на язьік материалистической истории, чем ото сделали простьіе и наивньїе русские люди начала XVII века. В нашу задачу не входит описание тех воєнних операций, которьіе поздней осенью 1612 года привели собранную посадскими помещичью армию в Московский Кремль. Несомненно, что удачньїй исход второй кампании, прежде всего другого, определился ее солидньїм финансовьім базисом. Взявшись пла тить всяким ратним людям, буржуазия делала ото, как следует смолянам, например давали «первой статье по 50 рублев, а другой по 45 рублев, третьей по 40 рублев, а меньше ЗО руб лев не бьіло». Для срав-нення стоит отметить, что «городовьіе» (провинциальньїе) дети боярские времен Годунова получали не 303

больше 6 рублей и даже «вьіборньїе» (гвардейцьі) не больше 15 рублей жалованья: то, что давали теперь рядовьім служильїм, в старьіе годьі полупало только гвардейское офицерство. Но не следует думать, что город а собирали нужньїе для отого суммьі исключительно от добровольньїх щедрот. Правившая города ми крупная буржуазия наполняла кассу собранного ею опол чення таким же путем, как некогда казну Шуйского — путем принудительной раскладки. По отношению к богатьім капиталистам ото бьівал обьїкновенно принудительньїй заем: таким путем добивали, например, нижегородцьі деньги от Строгановьіх и их агентов. Город скую мелкоту просто облагали новими налогами, взнскивая их, как всегда собирались в Московском государстве налоги, без послаблення, «с Божией помощью и страх на ленивнх налагая». Недоимщик мог и в кабалу попасть, бить отданннм в услужение по «житейской записи», с уплатой за его службу денег вперед не ему, а городской казне. И ото, как справедливо указнвает новейший историк Смути, вовсе не служит доказательством личной жестокости Кузьми Минина и его товарищей. То била особенность социального строя, того строя, победой которого кончилась Смута.

ІШШ

Глава VIII

Дворянская Россия Ликвидация аграрного кризиса Непосредственньїе результати Смути. Крестьянское разорение ф Новие черти крестьянской крепости ф Признаки улучшения со второго десятилетия XVII века; уменьшение перелога, внутренняя колонизация ф Зкономическая реставрация: натуральние оброки; сокращение барщини Ф Рост крестьянской запашки; исчезновение бобильних дворов; рост населения в центральних уездах Ф Реставрация вотчинного землевладенияу новие латифундии

Действительное прекращение Смутьі далеко не совпадает с официальньїм кондом Смутного времени. Михаил Федорович Романов давно бьіл на престоле, а гражданская война продолжалась, как продолжалась и внешняя война, вьізванная, в конечном счете, той же Смутой. По наблюдениям одного новейшего исследователя, максимум разорения приходится даже именно на те годьі, когда национальньїй и политический кризис Смутного времени окончился, и в Москве давно водворилось законное правительство. Крайней гранью разрухи для зтого исследователя является 1616-й, если даже не 1620 год; лишь позже зтой последней датьі можно гово рить о сколько-нибудь заметном и прочном улучшении. Почти пятнадцать лет междоусобицьі не могли бьі пройти даром даже для страньї, хозяйство которой раньте бьіло во вполне удовлетворительном состоянии. Подбитую аграрним кризисом XVI века Московскую Русь Смута, казалось, должна бьіла бьі довести до полного уничтожения. Если уже в конце предьідущего столетия центральньїе областе государства давали картину значительного запустения, то в 10— 20-х годах XVII века посланньїе «смотреть» землю «писцьі» и «дозорщики» находили местами почти совершенную пустьіню. По словам цитированного нами вьіше автора, в вотчинах Троицкого монастиря, разбросанньїх в 20 «замосковньїх» уездах — и потому характеризующих более или менее общее состояние края, — «размерьі пашни в 1616 году уменьшаются, сравнительно с данньїми 1592— 1594 годов, болсс чем в 305

20 раз; число крестьян, населяющих Троицкие вотчиньї, убьівает более чем в 7 раз». В ряде имений Московского, Зубцовского и Клинского уездов, историю которьіх мьі можем проследить даже к концу 20-х годов, перелог, т. е. земля, брошенная и запустевшая, составлял не менее 80%, поднимаясь иногда до 95%, а земля, ос тавшаяся под обработкой, не превьішала 18,7% всей площади, спускаясь иногда до 5,2%. На юге, в ньінешней Калужской, например, губернии, дело бьіло нисколько не лучше: в имении, где в 1592— 1593 годах бьіл 161 крестьянский двор, в 1614 году остава лось всего 10 дворов. По Московскому уезду в среднем можно констатировать убьіль пашни, по крайней мере, на одну треть, сравнительно с разгаром кризиса, предшествовавшего Смуте1. Всматриваясь в детали отого деревенского разорения, ми ско ро, однако, получаем возможность несколько дифференцировать наши представлення об зкономических итогах Смутьі. Разорились почти все, но одни более, другие менее. Смута действовала как бьі по принципу: «имущему дается, а у неимущего отнимется». Она повалила тех, кто уже слабо стоял на ногах в зпоху Грозного и, после кратковременного испьггания, еще больше укрепила тех, кто уже тогда бьіл силен. Благодаря Смуте и ее последствиям должно бьіло окончательно исчезнуть самостоятельное крестьянство везде, где бьіли помещики. Первое явление, которое брсгсается в глаза изучающему русскую деревню второго-третьего десятилетий XVII века — зто громадньїй рост «бобьіль-ских» дворов на счет дворов крестьянских. Если взять за образчик ймення того же Троицкого монастьіря, — образчик очень удобньїй, как мьі видели, — получаются такне сравнительньїе цифри: по Дмитровскому уезду в троицких вотчинах по переписям конца XVI века значилось 40 бобьільских дворов на 917 крестьян-ских; пере писи 20-х годов следующего столетия дают 207 дворов бобьілей на 220 дворов, занятьіх крестьянами. В первом случае бобьільские дворьі составляют 4,1%, во втором — 48,4%. Для Углицкого уезда соответствую щ ие цифри будут 2,6 и 56,6% . В Белевском у езд е на 708 крестьянских дворов п и сц овн е 1628— 1629 годов насчитьівают 987 бобьільских, в Углицком на 1186 крестьянских бобьільских приходится 1074: всюду бобьши из ничтожного меньшинства превращаются в группу, по крайней мере, равночисленную настоящему крестьянству2. Что же такое представ ляли из себя зти «бобьши»? Основьшаясь на том, что с бобнльского 1 Данньїе заимствованьї из исследования Ю. Готье (Замосковский край в XVII веке. М , 1906), столь же ценного для зпохи после Смути, как работа Н. А. Рожкова для предшествующего столетия. 2Дьяконов М. Очерки по истории сельского населення Московского го^дарства, с. 224— 225.

306

двора брали вдвоє меньше податей, чем с крестьянского, Беляев когда-то определил их как крестьян, сидевших на половинной вьіти. Сейчас цитированньїй нами учений доказал, что в большинстве случаев у бобнлей пашни вовсе не бьіло. Основьіваясь на том, что в отой группе часто встречаются сельские ремесленники, он склонен отнести их всех к отой категории: но как можно себе предста вить, чтобьі в разоренной стране почти половина населення занята бьіла обрабатьівающей промьішленностью? Где бьі она находи ла себе рьінок для сбьіта своих произведений? А приняв, что зто бьіл пролетариат, уже лишенньїй собственньїх орудий производства (предположение для XVII века еще более невероятное), где находил он себе заработок при полном отсутствии крупной промьішленности? Текстьі, приводимьіе тем же автором, дают вполне определенную картину, не заставляя прибегать ни к каким малоправдоподобньїм гипотезам. Вот, например, виписка из «дозор них книг» 1612 года на вотчини того же Троицкого монастиря. «Дер. Кочюгова... двор бобьільский Васьки Антипьева, а бьіл кре стьянин, да обмолодал от войньї да от податей, сказали паш ни не пашет, лежит впусте, а било за ним пашни 3 чети». «Деревня Слобода Хотинова... двор бобнльский Первушки Кирилова, а бнл де крестьянин и от войньї обмолодал, и пашня его пуста, а било за ним пашни две чети с осминою». В «дозорной книге» 1616 года на вотчини Чудова монастиря, в Костромском уезде, в погосте Шунге, перечислено шесть бобьільских дворов, «а до литовского разоренья те бобьіли паїиенньїе крестьяне, а от литовского разоренья они оскудали, пашни не пашут, жеребей их пашни лежит впусте». О других бобьілях, живущих в монастьірских деревнях, сказано, что они «от литовского разоренья оскуда ли, ходят по миру, кормятся Христовьім именем». «Безместнне бобьіли», «увечнне, бродящие бобьіли» — зпитетьі, на каждом шагу встречающиеся в писцовнх книгах. Бобьіль, как правило, не ремесленник и не пролетарий в нашем смисле зтого слова: зто пролетарий в смисле слова античном, — не работник, открепленннй от орудий своего труда, а крестьянин, открепленннй от земли, потому что ему нечем стало ее обрабатнвать. Человек, изувеченньїй на войне, или человек, у которого военнне люди свели последнюю лошадь либо сожгли двор со всем именьем, одинаково попадали в зту категорию. Но открепленного от земли крестьянина зато легко било прикрепить к помещику. Крепостное право бистро растет у нас на развалинах, созданннх Смутой, точно так же, как в Германии росло оно на развалинах, созданннх Тридцатилетней войной. Ми уже не раз отмечали вьіше, что прогресе крепостного права означал у нас не столько лишение каких-нибудь прав крестьянина — в феодальном обществе он всегда бнл больше обьектом, чем 307

субьектом прав, — сколько прекращение той разорительной для землевладельцев игрьі в крестьян, которая бьіла так же харак терна для предшествующей зпохи. И в зту предшествующую зпоху крестьянин нередко бьіл вещью, которую можно бьіло про давать, покупать и менять, как меняли, продавали и покупали холопов. В 1598 году старец Гурий из Голутвина монастьіря в Ко ломиє, искавший у помещика Пятова Григорьева монастьірских крестьян и уставший тягаться, «не дожидаясь сказки по судному списку, помирился полюбовно»: «Взял я, — пишет старец, — у Пя това в дом Богоявления Господня в Голутвин монастьірь в вотчи ну крестьян — Романа Степанова, да Тимофея Лукина с братом, да Данила Михайлова с женами и с детьми, и со всем живо том и статком, Данила Михайлова разделя с его зятем с Федкою Степановьім животьі их по половинам, с женою и с детьми. А Пятому Григорьеву яз старец Гурий по сьіску поступился кре стьян Данила Тарасова, да Федора Степанова с женами и деть ми, и со всеми животьі и статки...»1 Если мьі сравним зтот доку мент самого конца XVI века с документом 1632 года, где «поместньїй есаул» Афанасий Семенович Белкин свидетельствует, что он «поступился в дом Живоначальньїя Троицьі Алаторского Сергиева монастьіря... вотчинного своего крестьянина Гришку Федосеева с женою его Овдотьею, Семеновой дочерью, да 3 детьми», — мьі только при помощи очень сильного юридического микроскопа сможем найти здесь какую-нибудь разницу. И поскольку нас интересуют не детали московского права, а зволюция хозяйства Московского государства, мьі можем считать оба факта социологически тождественньїми. И в конце XVI и в 1-й половине XVII века крестьянин, уже закрепленньїй тем или иньїм путем за своим помещиком, бьіл собственностью последнего. Менялись только, вопервьіх, способьі закрепления: в связи с зкономическими резуль татами Смутьі тут интересно отметить, что ссуда, раньте бив шая очень распространенньїм средством привязать крестьянина к имению, теперь приобретает исключительное значение. «На официальном язьіке с половини XVII века термин ссудная запись совершенно внтесняет старое наименование крестьянской запи си порядною»2. Раньше ссуда била жономической необходимостью всякого благоустроенного хозяйства. В 1598 году власти Благовещенского монастьіря в Нижнем Новгороде жаловались патриарху Нову: «Монастьірь де их скуден, и впредь им монас тиря и монастнрских сел строити нечем, и ссудьі крестьянам новоприходцам, и служкам и деловнм людям жалованья дава ти нечем». Теперь ссуда становится юридической необходимо1Дьяконов. Акти, т. 2, с. 33. 2Дьяконов. Очерки, с. 125.

308

стью для всякого, садящегося на землю крестьянина, — без ссудьі нельзя порядиться в крестьяне. Уложение знает, что крестьяне дают «по себе ссудньїе и поручньїе записи». Многочисленньїе новоуказньїе статьи говорят только о ссудньїх записях на крестьян. Старий термин «порядная запись» становится провинциализмом, удержавшимся замечательньїм образом в зкономически наиболее развитьіх местностях: в псковских записньїх крестьянских книгах его можно встретить и в самом конце XVII века. Всюду в других местах крестьянин, после Смутьі, фактически не мог по ставить своего хозяйства без ссудьі; не нуждавшиеся в ссуде бьиш исключением, и московское право с зтим исключением не считалось. А затем, что несравненно важнеє и не менее характерно, — из собственности движимой крестьянин все более обнаруживает тенденцию превратиться в недвижимую. Мьі можем наблюдать зтот любопьітньїй процесе с двух сторон — частной и официальной, если так можно вьіразиться. Во-первьіх, непременньім условием нового типа крестьянских порядньїх, после Смутьі, являетея не только ссуда, а еще обязательство: жить за данньїм помещиком «неподвижно», «прочно», и «безвьіходно». «А где нас помещик Петр Татьянин с сею жилецкою записью сьіщет, а мьі по ней во крестьянстве за Петра крепки во всяком государеве суде», — говорит одна запись 1629 года. «А из Софийской вотчиньї нам никуда не вьійти, — обязуютея новгородские крестьяне в 1619 году, — и впредь жити за мит рополитом в Софийской вотчине неподвижно». Крестьянский «вьіход», об упразднении которого так хлопотали помещики во время Смутьі, хлопотали и перед Шуйским, и перед Владиславом, оказалея очень живучим, и его приходилось витравлять теперь частньїми соглашениями, вьінуждая крестьян отказьіваться от права уйти (т. е. бьіть вьівезенньїми другим помещиком), как вьінуждали их принять ссуду. Но зто не значило, конечно, что официальньїе хлопотьі прекратились. Еще междоусобная война не кончилась, «законное правительство» едва успело усесться на Москве, а Троицкая лавра уже разьюкивала своих бегльїх по всем городам за все время Смутьі — «и свозщики во все города для того бьіли посланьї». По обширности монастьірских вотчин операция приняла такие размерьі, что для санкционирования ее понадобилея боярский приговор (10 марта 1615 года), которьій признал за троицкими властями право вивозить своих крестьян обратно за 11 лет и стремился только оградить интересьі помещиков, у которьіх троицкие старцьі собирались отнимать их старинньїх крестьян, живших за теми помещиками «лет двадцать и больше». Одиннадцатилетняя давность, казалось бьі, била достаточна: давности более 15 лет вообще тогдашнее право не знало, а позже мьі довольствовались 10-летней. Но землевладельцьі стремились 309

сделать крестьян более неподвижньїми, чем сама земля, и первая половина XVII века наполнена челобитньїми дворян и детей боярских, хлопотавших, чтобьі им позволили разьіскивать своих крестьян сверх урочньїх лет, если не без всяких урочньїх лет вовсе. В 1641 году 10-летняя давность в исках о бегльїх крестьянах, раньте составлявшая привилегию некоторьіх землевладельцев, вроде Троицкого монастьіря или государева дворца, бьіла распространена на всех помещиков: а в 1649 году Уложение царя Алексея установило «отдавати бегльїх крестьян и бобьілей из бегов по писцовьім книгам всяких чинов людям без урочньїх лет». Любопьітно, что и после зтого, казалось бьі, совершенно ясно го, закона землевладельцьі продолжали требовать от крестьян личного обещания «ни за кого иного не сойти». Не давший тако го обещания крестьянин не считался и не считал себя крепким. В 1690 году, чуть не через полстолетия после Уложения, один крестьянин рассказьівал, как помещик, у которого он жил «годьі с три», «начал на него Ефимка просить письменньїх крепостей, чтобьі ему жить за ним во крестьянстве, и он де, не дав ему на себя крепостей, с той деревни сш ел...»1. Свободньїй крестьянин не бьіл, таким образом, юридически немьіслим в России даже в начале царствования Петра; но фактически зто бьіло настолько редкое исключение, что московское право, грубое и суммарное, регистрировавшее массовьіе фактьі, не спиталось с зтим явлением, как не признавало оно крестьянина, способного завести своє хозяйство без барской ссудьі. Уцелевший местами «воль ний» крестьянин нисколько не стеснялся, однако же, тем, что закон его игнорировал, и продолжал при царе Алексее «торговаться» со своим барином так же, как делал он зто при Грозном. Всего двумя годами раньціе Уложения один новгородский поме щик, Йван Федорович Панов, дал на себя своєму крестьянину Ивашку Петрову такую записЬ: «Мне... его Ивашку не изгонить, и никому его не продать и не променить, и в заставу (в залог) не заложить и никакова дурна над ним не учинить, и держать ево мне Йвану во крестьянах, как протчие дворяне крестьян у себя держат». В случае неисполнения Пановьім зтих условий «ему Ивашку волно и прочь отойти на все четьіре сторони»2. Собственность, договаривающаяся с собственником насчет ус ловий, под которьіми она разрешает последнему собою владеть, єсть, конечно, нечто, противоречащее всякой юридической логике: но московские люди не думали ломать своей жизни в угоду какой-бьі то ни бьіло логике и устраивались в каждом отдельном случае так, как им бьіло удобнее. 1Дьяконов. Очерки, с. 108; см. другие примерьі на с. 106— 109. 2Дьяконов. Акти, т. 1, с. 40. 310

Иммобилизация крестьянства, обьічно определяемая как «окончательное установление крепостного права» (хотя, мьі зто сейчас видели, именно правовая сторона дела являлась наименее законченной), бьіла одной из крупнейших новостей русской зкономической жизни в послесмутную зпоху. На ее примере мьі мо жем хорошо видеть, как Смута действовала. Она не вносила и не могла, конечно, внести никакой зкономической переменьї. Первьій шаг к закреплению крестьянина в данном имении и за данньїм помещиком сделан бьш, даже если и не считать «пожилого» времени судебников — известньїм законом 24 ноября 1597 года, ус тановившим пятилетнюю давность для сьіска бегльїх крестьян. Почвой бьш аграрний кризис и запустение Центральной России. Смута лишь довела оба зти явлення до крайних возможньїх пределов — и дала повод извлечь из них все возможньїе последствия. С прекращением разрухи, однако же, влияние зтой причини должно бьшо бьі, казалось, идти в убьівающей прогрессии. Употребляя ходячеє вьіражение, Московское государство оправлялось от Смутьі довольно бьістро. В момент наибольшего упадка (1614— 1616 годьі) в знакомьіх нам троицких вотчинах замосковньїх уездов пашня составляла 1,8% всей площади, а перелог 98,2%. Но уже по переписям третьего и четвертого десятилетий того же века первая цифра поднимается до 22,7%, а вторая спускается до 77,3%. В письме 20-х годов «єсть указания на колонизаторскую деятельность землевладельцев: большой боярин кн. Ю. Я. Сулешов, ку пив обширную вотчину в Серебожском стану Переяславского уезда, заводит в ней новое хозяйство — ставит ново двор вотчинников и цельїх 5 починков сразу». Находятся и такие землевладельцьі, которьіе заранее готовят дворьі для будущих крестьян-колонистов: в вотчине дьяка Г. Ларионова, села Слезнева, Повельского стана, Дмитровского уезда, в конце 20-х годов стояли три пустьіх двора, «поставленьї вновь». К 40-м годам зта «внутренняя колонизация» сделала уже большие успехи: в Переяславском, например, уезде в 1646 году «появился цельїй ряд новьіх селений, ранее (во время переписей 20-х годов) не существовавших». В них бьшо: 20 дворов помещиков и вотчинников, 2 монастьірских, 16 дворов задворньїх людей, 21 двор монастьірских детеньїшей, 143 двора крестьянских с мужским населением в 439 человек, 301 двор бобьшьский с населением в 709 человек; бьшо вновь распахано около 2300 десятин земли. Словом, «короткий зкономический кризис, вьізванньїй Смутой, прошел так же бьістро, как и налетел»1. Но намеченное нами явление иммобилизации крес тьянства ничуть не исчезло и даже не ослабело, а, наоборот, закрепилось на весь XVII век. Очевидно, Смута лишь помогла 1 Гот ье , цит. соч., passim. 311

обнаружиться чему-то, корни чего лежали глубже того слоя, которьій мог бьіть размьіт междоусобицей. Острьій момент аграр ного кризиса прошел одновременно с зтой последней. Но зкономический расцвет времен молодости Грозного не повторился. Осталось хронически угнетенное состояние, к которому помещичье хозяйство приспособилось мало-помалу, и с которого начался новьій подьем, но уже гораздо позж е, не ранее конца XVII столетия. Первьіе три четверти зтого века носят в зтой области определенно вьіраженньїй реакционньїй или, если угодно, реставрационньїй характер. Последний термин лучше подходит, ибо суть дела заключалась именно в реставрации, в возобновлении старого, в оживлении и укреплении таких зкономических черт, которьіе, веком раньте, казались отжившими или, по крайней мере, слабеющими. Наглухо прикрепленньїе к йменням крестьяне XVII века, вероятно, уже напомнили читателю «старожильцев» прежних боярских вотчин, из поколения в поколение сидевших на одной и той же деревне, пока их не разворошила опричнина. Но за зтим сходньїм признаком идут и другие. Натуральний об рок, казавшийся вьімирающим явлением за сто лет раньте, как нельзя стал более обьічен в йменнях середини XVII века. Боярин Н. И. Романов получал со своих вотчин в году вьгги по барану, по полста свиного мяса, известное количество домашней птицьі и по ЗО фунтов коровьего масла. Баранами и птицей собирал свои доХОДЬІ с подмосковной вотчиньї и боярин Лопухин. Крестьяне дворцовьіх сел Переяславского уезда тоже уплачивали повинности баранами, поярками, овчиной, сьірами и маслом1. Особенно интересна зта живучесть натуральних повинностей в дворцовнх вот чинах: ми помним, что в XVI веке первьіе опити рационального хозяйства, с обширной и правильной барской запашкой, встретились нам именно на дворцовнх землях. В XVII веке барская запашка здесь постепенно сокращается. В дворцовом селе Клушине еще в 1630-х годах било 250 десятин «государевой пашни», а в 70-х мьі находим ее причисленной к тягльїм крестьянским жеребьям. В знакомом нам Переяславском уезде, в одном дворцовом имении «государева десятинная пашня» с 546 десятин уменьшилась на протяжении 40 лет до 249 десятин, а в другом полностью била сдана на оброк крестьянам. В конце концов барская запашка удержалась только в подмосковньїх дворцовнх вотчинах, где она не столько имела промисловий характер, сколько обслуживала непосредственньіе потребности многолюдного царского двора. В других местах она заменилась оброком, но не натуральним, однако же, а либо денежньїм, либо «посопньїм хлебом». Ми сейчас увидим значение зтого факга, а пока заметам, что указанное явление не било осо1 Ibid., с. 455 312

бенностью дворцовьіх именно вотчин, а бьито общим для всех круп них и м є н и й отой порьі. «Все отдельньїе примерьі, знакомящие нас с хозяйственньїми порядками ньінешних Владимирской, Костромской и отчасти Ярославской губерний в XVII столетии, ставят нас лицом к лицу с хозяйством оброчньїм. Так, обширная и интересная корреспонденция, которую вел боярин князь Никита Иванович Одоевский со своей галицкой вотчиной, волостью Нейской, убеждает нас, что хозяйство зтой огромной вотчиньї бьіло исключительно оброчньїм. Крупньїе вотчиньї Суздальского уезда, села Мьіть и Мугреево, когда-то принадлежавшие кня зю Д. М. Пожарскому, а в конце столетия находившиеся во владении князей Долгорукових, состояли в 1700 году при нових владельцах на оброке»1. Если бьі даже зто отсутствие сельскохозяйственного предпринимательства бьіло уделом только крупного землевладения, И ТО МЬІ и м є л и бьі пример большой зкономической косности — переживання в XVII веке аграрно го типа, хорошо знакомого первой половине XVI столетия. Но кажется, что и средние хозяйства, с такой головокружительной бьістротой переходившие на новьіе рельсьі во дни Грозного, сто лет спустя не только не продвинулись вперед, а даже пода лись назад. По крайней мере, в единственном известном нам примере, относящемся к Костромскому уезду, барская пашня с 90% с лишком в 20-х годах упала к 1684— 1686 годам до 16%. Иньїе отношения бьіли на юге, где помещик пахал на себя большую часть земли; но зто бьіл совсем особенньїй помещик, располагавший, в среднем, одним крестьянским и одним бобьільским дворами (Белгородский и Путивльский уездьі), в лучшем для себя случае тремя такими дворами (Воронежский уезд), а иногда и ни одним (уезд Оскольский). На всем огромном пространстве зтих четьірех уездов2 исследователь нашел в сущности, не считая монастьірей, толь ко одного помещика в настоящем смьюле зтого слова, у которого бьіло три двора людских, 11 крестьянских и 5 бобьільских, а зем ли около 750 десятин, по нашему теперешнему счету. Притом «помещичий» характер южнорусского землевладения в XVII веке шел не на прибьіль, а на убьіль. «С течением времени число крестьян и бобьілей в Белгородском и Оскольском уездах уменьшалось и аб солютно, и относительно, и бьівшие помещики превращались в однодворцев». В одном из станов Белгородского уезда в 1626 году бьіло 146 крестьянских и бобьільских дворов, в 1646 году — 130, 1 Готье, цит. соч., с. 515. 2 Они занимали восточную часть Черниговской губернии, всю южную часть Курской, почти всю Воронежскую и юго-западную часть Тамбовской губернии, почти всю Харьковскую и северо-восточную часть Полтавской.

313

а в 1678 осталось всего 21. В другом стане того же уезда, для тех же годов, мьі знаєм также цифри: 255, 141 н 60. То же явление замечаем мьі и в Воронежском уезде. По переписним книгам 1646 года в нем бьіло 2060 дворов крестьянских и бобьільских, а в 1678 году таких дворов в уезде било 1089, т. е., другими словами, число крестьянских и бобьільских дворов уменьшилось здесь почти на 50%. На самом деле число бобьільских дворов вотчинников и помещиков уменьшилось в гораздо большей степени, так как в очень многих нових поселеннях уезда бобьіли жили на «государевой земле». Если не гипнотизировать себя делением московских людей на «служилих» и «тяглих» — делением чисто политическим и к зкономике не имеющим никакого отношения, — то ничто не мешает нам отождествить помещиков южной окраиньі Московского государства, с зкономической точки зрения, с крестьянами. З то почти и говорит цитируемьій нами учений, утверждающий, что здесь «господствующим типом хозяйства бьіло мелкое, напоминающее современное крестьянское, с той только существенной разницей, что мелкий землевладелец XVII века бьит обеспечен землею в избьггке, по крайней мере, в первой половине столетия»12. Нужно заметить, что зтой разницей не думало себя гип нотизировать и московское правительство. В 1648 году в село БелКолодезь и проселки и деревни, тянувшие к нему, бьіла прислана грамота, которой крестьянам обьявлялось, что впредь им за помещиками бьіть не ведено, а велено бьіть в драгунской службе, причем они бьіли освобожденьї от платежа земских и стрелецких денег и других сборов. Они обязивались иметь по пищали, рогатине и топору, а владение землею в том размере, в каком они владели до перейменований их в драгунскую службу, бьіло оставлено в прежнем виде1. Так легко, одним росчерком пера, можно бьіло превратить тягльїх людей в служильїх, — во всей неприкосновенности сохраняя их зкономическую организацию. Нам остается обобщить то наблюдение, на которое навели нас микроскопические «помещики» украинньїх уездов. «Господству ющим», т. е. ж ономически господствующим, по всей России XVII века бьіло мелкое землевладение крестьянского типа, пе режившеє кризис, которьій погубил помещика-предпринимателя. Брошенная последним барская запашка не оставалась свободной — она находила себе сьемщика в лице крестьянина. Мьі зто видели на примере дворцовьіх йме ний, но так же поступали и мо настиря, и частньїе землевладельцьі. Крестьянский надел рос с неуклонной правильностью все время, пока боярская пашня, в луч1 Миклашевский. К истории хозяйственного бьіта Московского го сударства, с. 210 и др. 2Миклашевский, с. 180. (Курсив наш.)

314

шем случае, стояла на одном месте. В конце XVI века, в разгар кризиса, крестьянская пашня в Средней России не превьішала 2,6 десятиньї на двор; в первой половине XVII века она дошла уже до 6 десятин на двор, а во второй, местами, до 9 с лишком1. Автор, у которого мьі находим зти цифрьі, видит противовес зтому явле нню в том, что количество запашки на душу мужского пола не увеличилось за зто время, а, кроме дворцовьіх вотчин, даже слегка упало. Он усматривает здесь «новое понижение крестьянского хозяйства», упуская из виду один факт, что на двух с половиною десятинах земли хозяйничать вовсе нельзя, а на шести, а тем более девяти — уже можно. Рост крестьянского двора, которьій бьіло бьі очень близоруко обьяснять одними финансовьіми влияниями (с 1630 года в Московском государстве подать брали уже не с количества распаханной земли, а с количества дворов), находит своє место в общей картине зкономической реставрации XVII века. «Большой двор» удельной порьі, близкий потомок «печища» и «дворища» древнейшей зпохи, недаром возрождается параллельно с упадком поместья и, как мьі сейчас увидим, с возрождением вотчиньї. Он потому и понадобился теперь, что бьіл наиболее устойчивой зкономической организацией натурального хозяйства, к которому Московская Русь бьіла теперь ближе, нежели за сто лет перед тем. И зта большая устойчивость вела, конечно, не к «пониженню уровня крестьянского хозяйства». Самьім характер ним показателем того, в каком направлений шла зволюция, служит постепенное исчезновение бобьгльских дворов рядом с поразительньїм, местами, ростом числа дворов крестьянских. Тот же автор собрал, по писцовьім книгам, такие данньїе (берем из них лишь некоторьіе, для примера): в Бежецком уезде в 1620-х годах крестьянских дворов насчитьівалось (по 5 прослеженньїм автором йменням) 155, и в них 158 душ мужского пола; по книгам 80-х годов дворов бьіло 175, а душ в них 5797, тогда как бобьільских дворов в первом случае бьіло 218, а во втором лишь 75, число же бобьілей в них за шестьдесят лет упало с 227 до 197. В 18 йменнях Дмитровского уезда за тот же период число крестьянских дворов увеличилось со 125 до 611, а число бобьільских уменьшилось с 85 до 17. В 13 йменнях Ростовского уезда вместо 166 крестьянс ких дворов мьі находим 694, а вместо 86 дворов бобьільских только 32. В Переяславском уезде в 1620-х годах бьіло на 54 крестьян ских двора 79 бобьільских, а в 1680-х первьіх бьіло 338, а вторьіх только 5. В общем, по всем 115 исследованньїм нашим автором йменням число крестьянских дворов увеличилось в 2У2 раза, а население их почти в пять раз: раньше во дворе бьіло менее 2 душ, теперь почти 5 с половиною. Число же бобьільских дворов упало 1Готье, цит. соч., с. 513. 315

вдвоє, а население их осталось без переменьї. Другим признаком направлення, в каком шло развитие, служит соотношение пашни и перелога по книгам 80-х годов. В противоположность тому, что мьі видели в начале века или даже в конце предьщущего, в момент наибольшего напряжения кризиса, теперь пашня решительно преобладала. Наш автор приводит ряд имений Шуйского, Юрьевопольского, Костромского и Коломенского уездов, где-либо распахана вся земля, за исключением луговой и сенокосной и перелогу нет вовсе, либо он сведен к ничтожной пропорции 6— 7% всей площади. В среднем пашня относится к пе релогу, как 2 к 1, в то время как в 20-х годах столетия отношение равнялось 1 к 5. Не только раньї, нанесенньїе Смутой, бьіли залеченьї, но и кризис поместного землевладения можно признать к зтому времени ликвидированньїм; только вьіигравшими от ликвидации оказались не те, кто потерял сто лет назад. Хищнические формьі денежного поместного хозяйства, разорявшие и помещика, и крестьянина, замерли надолго — увидеть их вновь, но уже совсем в иной зкономической обстановке, суждено бьіло веку Екатериньї. Зато крестьянин, порабощенньїй, как в удельное время, вернулся, до известной степени, и к удельному благополучию, — благополучию сьітого раба, правда. Что он, однако, бьіл в минимальной степени удовлетворен своим положением, показьівает бьістрота, с какой росло в XVII веке население пустевшей при Федоре Ивановиче Центральной России. От 20-х до 40-х годов оно увеличилось, по различньїм уездам, от 2,3 до 6,3 раза: к 80-м же годам местами бьіло в 7У2 раз больше населе ння, чем тотчас после Смутьі. Средний козффициент увеличения, во всяком случае, не менее 5. В конце 20-х годов сельское населе ние Замосковья можно определить цифрою от 400 до 500 тьюяч душ обоего пола — крестьян, бобьілей и холопов; в конце 70-х — соответствующие категории дают от 2 до 2 V миллионов1. Заметим, что зто бьіла пора довольно интенсивной колонизации как Южной Украиньї, так Поволжья и Сибири. Можно ли говорить о «понижений хозяйственного уровня» в стране, население которой, в условиях полунатурального хозяйства, так «плодилось и множилось»? Нам остается проследить еще одну сторону зтой регрессивной зволюции — уже не зкономическую, а социально-юридическую. Торжество помещиков в 1612 году должно бьі, казалось, закончить процесе, начатьій опричниной, и закрепить его результатьі — превратить всю обрабатьіваемую землю в поместную. На первьій взгляд так оно и бьіло. Не успела смолкнуть канонада под Московским Кремлем, как дворцовьіе и «черньїе», крестьянские земли массами стали переходить в дворянские руки: до весньї 1Готье, цит. соч., с. 269 и «поправка» в конце книги. 316

1613 года бьіло уже роздано не меньше 45 000 десятин земли дворцовой и до 14 000 десятин земли «черной» — роздано преимущественно вождям помещичьей рати, ее генералитету и офицерству. Несколько позже дотла очередь до рядовьіх; около 1627 года имело место «верстанье новиков всех городов», раздача поместий дворянской молодежи, в службу поспевшей, но еще землею не наделенной и потому сидевшей на шее у старших родственников. Материалом для зтого большого верстанья и для многих других мелких, происходивших в промежутки, послужили опять дворцовьіе и «черньїе» земли, а отчасти и земли, конфискованньїе у других владельцев; только теперь конфисковали уже не «княженецкие» вотчиньї — их почти и не оставалось, — а земли, данньїе побитьіми политическими противниками тех, кто торжествовал в 1612 году: тушинским «вором», а в особенности «королем и королевичем», т. е. польско-боярским правительством 1610— 1611 годов. Более жалостливое отношение к тушинским грамотам, сравнительно с королевскими, чрезвьічайно характерно: правительство царя Михай ла не могло забьггь, что и Тушино когда-то бьіло «дворянским гнездом», из которого вьшетели Романовьі. Отгого «воровские дачи» и не отбирались с такою неуклонностью, как дачи «королевские». Общая цифра розданньїх мелкими участками земель, конечно, да леко превьішала то, что крупними кусками расхватали «пришедшие в первьій час» немедленно после победьі. Раздавались цельїе волости, иногда по 300 поместньїх участков сразу, в одном известном случае количество розданной в одном месте пашни доходило до 4500 десятин, в другом даже до 7500. Сколько-нибудь точного итога подведено бьіть не может — нам не все случаи верстанья известньї, но общую сумму пришлось бьі считать СОТНЯМИ ТЬІСЯЧ, если не миллионами десятин. Интересно, однако же, не зто само собою разумеющееся последствие дворянской победьі, интересен более другой факт: зта розданная помещикам земля поколением позже оказалась владеемой не на поместном, а на вотчинном праве. З то явление достаточно намечается уже в 20-х годах. В зто время в одном из станов Дмитровского уезда можно бьіло насчитать 6 старинньїх вотчин и 10 вьіслуженньїх, пожалованньїх за две московские осадьі, при царе Василии и при Михаиле Федоровиче, «в королевичев приход», когда стоял под Москвой коро левич Владислав. В отдельньїх станах Звенигородского, Коломенского и Ростовского уездов соотношение «старинньїх» (наследственньїх) и вьіслуженньїх вотчин бьіло такое же. В Углицком уезде из 114 вотчин 59, т. е. опять-таки большинство, появились в первой четверта XVIII столетия. В Московском уезде вотчинньіе земли составляли почти 2/3 всех имений, поместньїе — немного более одной трети. В одном уезде, Лужском, вотчинное землевладение впервьіе появляется в зту зпоху. При зтом в вотчину 317

имели тенденцию превращаться лучьиие поместньїе земли. Уже в 20-х, опять-таки годах, т. е. еще задолго до подьема конца столетия, отношение пашни и перелога на вотчинньїх землях гораздо вьігоднее, чем на поместньїх: иногда в вотчинах относительно в де сять раз больше пашни паханой, нежели в поместьях соответствующего уезда. Что, конечно, не значит, как думает тот автор, у которого мьі заимствовали зти статистические данньїе, будто вотчинное хозяйство бьіло устойчивее поместного: зкономически оба типа ничем друг от друга не отличались, при одинаковьіх размерах. Даже юридически отличие не бьіло так велико, как привьікли думать мьі, следуя историкам русского права, с большою легкостью переносившим в феодальную Русь нормьі современньїх бур жуазних отношений. Поместья почти всегда передавались по наследству и переходили из рук в руки даже через специальньїе запретьі. Правительство, например, очень старалось изолировать поместньїе участки, дававшиеся служильїм иностранцам, число их все увеличивалось в XVII веке, тем не менее по документам мож но насчитать цельїй ряд несомненно русских людей, владевших иноземцевскими поместьями1. Все, чего удавалось более или менее достигнуть, — зто, чтобьі «земли из службьі не вьіходили». Но, вопервьіх, служить обязаньї бьіли и вотчинники, после Грозного «не служить никому» бьіло уже нельзя. А, во-вторьіх, провести-и зтот принцип на практике бьіло нелегким делом. Помещик, как и вся кий православний человек, стремился «устроить свою душу» — обеспечить молитви церкви за него после его смерти и, как вся кий землевладелец, достигал зтого, жертву я тому или другому мо настирю часть своих земель. Бьівало зто и в XVI веке, а в XVII столетии сделалось обиходньїм явлением, несмотря, опятьтаки, на ряд форменньїх запретов, и цельїй ряд поместньїх участков сливался таким путем с монастьірскими вотчинами. Втолковать московскому человеку разницу между «собственностью» и «владением» бьіло далеко не легким делом, в особенности, когда право собственности на каждом шагу нарушалось не только верховной властью, как зто бьіло при всякой опале времен Грозного или Годунова, но и любьім сильним феодалом2. «То, чем я владею, моє, покуда не отняли» — такое, юридически неправильнеє, но психологически совершенно понятное представление существовало у каждого древнерусского землевладельца, бьіл ли он вотчинник или помещик. И разницу между вотчиной и поместьем мьі поймем легче всего, беря их не со сторони обязательств, лежавишх на том и на другом типе землевладения по отношению к государству, а со сто рони хозяйственного интереса владельцев. С зтой точки зрения ми 1Готье, цит. соч., с. 309, примеч. 5. 2 Примерьі см. в гл. II настоящей книги.

318

легко поймем, почему излюбленньїм типом второй половини XVI века бьито поместье, а следующего века — вотчина. В период лихорадочной, хищнической зксплуатации захваченной земли ее стремились использовать возможно скореє, чтобьі затем бросить и приняться зксплуатировать новую. И когда отношения снова приняли средневековую устойчивость, естественно бьіло по явиться тенденции закрепления за собой и своей семьей занятой земли: и не менее естественно, что раньше всего зта тенденция обнаружилась по отношению к более ценньїм йменням. В поме стье брали теперь то, что не жалко бьіло бросать. Мало-помалу, однако же, закреплять за собою имение стало такою же привьічкой землевладельца, как и закреплять крестьянина в зтом имении, и тогда «поместньїй злемент» в московском, и особенно подмосковном, землевладении «стал очень близок к исчезновению». В Боровском, например, уезде в 1629— 1630 годах поместньїе земли составляли 2/5; всех земель, а вотчинньїе — 3/у а в 1678 году первьіе давали лишь одну четверть всех имений, а вторьіе — 3/4. В Московском уезде в 1624— 1625 годах поместньїе земли составляли еще 35,4%, а в 1646-м всего 4,4%!. Юридическая реставрация бьіла би для нас совершенной за гадкой, не знай мьі, на какой зкономической почве она виросла. Возрождению старого типа хозяйства, с натуральним оброком и слабо развитой барской запашкой, отвечало возрождение и ста рого поземельного права. Естественно, что должен бьіл возродиться и старий тип владения. «Старинная» боярская вотчина XVI века бьіла, как правило, латифундией, сменившее ее помес тье бьіло образником среднего землевладения. В XVIII веке мьі опять встречаем латифундии, и возрождение их всецело падает на первьіе царствования новой династии. Уже на другой день Смутьі началась настоящая оргия крупних земельних раздач, своего рода реставрация того, что уничтожила когда-то опричнина. В 1619— 1620 годьі бьіл роздан цельш Галицкий уезд, т. е. все его «черньїе» занятьіе свободньїм еще крестьянством земли. Лишь в редких случаях то бьіла поместная раздача мелкими участками; гораздо чаще мьі встречаем целую волость, отданную одному лицу, с более или менее «историческим» именем. Тут мьі находим и боярина Шеина (смоленского коменданта времени Сигизмундовой осадьі), и бо ярина Шереметева, и Йвана Никитича Романова, и князей Мстиславского, Буйносова-Ростовского и Ромодановского. Галицкий уезд, конечно, только пример. Массу таких же случаев мьі встре чаем и в других местах и раньше 1620 года, и позже; большая часть, почти 60 тисяч десятин, розданньїх в первьіе месяцьі царствова ния Михайла Федоровича, пошла под крупньїе вотчини, а в 20-х и1 1 Сводку данньїх для 15 уездов см. в цит. соч. Готье, с. 387 и др.

319

в 30-х годах можно найти ряд случаев, когда по царскому пожалованию в одни руки за один раз попадало по 300 дворов, крестьян по полторьі тьісячи десятин земли. В результате, «черньїх» земель в Замосковье к концу XVII столетия не осталось вовсе, а дворцовьіх бьито роздано в несколько приемов от полутора до двух миллионов десятин. И чем ближе мьі к концу зпохи, тем грандиознее становится размах процесса. Уже при Ф едоре А лексеевиче (1676— 1682) крупньїе раздачи составляют большую половину всех пожалованньїх за зто недолгое царствование земель. С 1682 по 1700 год роздано в вотчину «16 120 дворов и более 167 000 десятин пахотной земли, не считая сенокосов и лесов, при дававшихся иногда в огромном количестве к жалуемьім вотчинам». Между пожалованньїми первое место занимает царская родня того времени: Апраксиньї, Милославские, Салтьїковьі, Нарьішкиньї, Лопухиньї. В одни руки сразу попадали иногда, как зто бьіло в 1683— 1684 годах с Нарьішкиньїми, до 2 7 2 тьюячи дворов и до 14 000 десятин земли. Но зто бьіло ничто сравнительно с теми латифундиями, которьіе стали возникать при Петре, когда Меншиков единолично получил более трех волостей с 20 000 деся тин. Всего за 11 лет царствования Петра (1700— 1711) бьіло роз дано из одних дворцовьіх земель около 340 000 десятин пахотной земли и 27 500 дворов крестьян против 167 000 десятин и 16 000 дво ров, превратившихся в латифундии в течение предшествующего 18-летнего периода. Так, дворянство окончательно усаживалось на места боярства, вьщелив из своей средьі и новую феодальную знать, подготовляя расцвет «нового феодализма» XVIII века.

2. Политическая реставрация «Злоупотребления» XVII века и их обьічное обьяснение ф Разложение местного самоуправления и его причини ф Классовая борьба в городах ф Судьба губних учреждений ф Возрождение кормлений ф Иммунитети ф Феодальние черти московского центрального управлений; государев двор, дума и прикази ф Земские собори ф Новая феодальная знать и торговий капитализм ф Устройство центральной администрации в XVII веке ф Архаические черти; местничество ф Значение близости к царю Ф Прикази ф Приказ тайних дел Ф Земский собор Ф Происхождение Земского собора из феодальних отношений Ф Зкономические причини его упадка ф Земские собори и политическая реставрация XVII века ф Архаические черти московских Земских соборов: состав представительства ф Неопределенность их компетенции ф Земский собор как виражение жстренного запроси; витекающая отсюда непопулярность Земского собора

Возрождению старьіх зкономических форм должно бьіло отвечать воскресение старого политического режима. Все учебники переполнень; описаннями «злоупотпеблений» московской 320

администрации XVII века. Обьічно они рисуются как продукт свободной «злой воли» тогдашнего чиновничества. Иногда к зтому присосдиняются еще фразьі о «некультурносте» современников царя Алексея, и обьяснение считается исчерпанньїм, если историк напомнит своєму читателю об упадке «земского начала» в те времена и замене его «началом приказннм». «Бюрократия» в глазах среднего русского интеллигента так недав но еще бьіла столь универсальньїм обьяснением всяческого общественного зла, что углубляться далее в причини вещей бьіло совершенно излишней роскошью. Для упрощения вопроса полезно с первьіх же шагов расквитаться с предрассудком о «приказном начале». Если понимать под торжеством зтого последнего замену общественного самоуправления бюрократическим самоуправством, историческая действительность не дает для такого обьяснения никаких опорних пунктов. Все те «органи общественной самодеятельности», которне били созданн XVI веком, остались и в XVII столетии, вплоть до зпохи Петра, под теми же именами, а слегка костюмированньїе — и много позже. От того, что земский староста стал називаться бургомистром, земский целовальник — ратманом, а земская изба — магистратом, читатель согласится, большой переменн бить не могло. Губньїе власти также дожили до Петра, и то, что при нем вместо губного голови ми находим ландрата или комиссара, не более резко меняло сущность дела. Если же под развитием приказного начала понимать образование профессиональной группьі чиновников — в XVII веке почте исключительно финансистов или дипломатов, юристи к ним присоединились гораздо поз же, — то такая дифференциация шла на счет феодального режима, а никак не на счет «самоуправления» вообще. Феодальная Россия, как и феодальная Европа, знала только одно разделение правительственннх функций: духовную и светскую власть. Представители той и другой, каждьій в своей сфере, делали все, что теперь вьшолняется самими разнообразньїми профессионалами: и судили, и подати собирали, и дипломатическими сношениями заведьівали, и войсками командовали1. Усложнение правительственного механизма, параллельно зкономическому развитию, повело к вьщелению в руки особьіх специалистов, отчасти буржуазного происхождения, трех первьіх из перечисленних функций, и за феодальной знатью осталось, ближайшим образом, лишь военное начальство. З т о и било «образованием бюрократии» как у нас, так и на Западе, 1Представители духовной власти у нас осуществляли зту последнюю функцию чаще косвенно, через посредство своих бояр; лишь на долю настоятелей некоторьіх монастьірей — Троицкого или Соловецкого — випадали иногда обязанности воєнних комендантов. 11 Зак. 523

321

одинаково. Факт, о котором могут сожалеть лишь представители исторического романтизма, вздьіхающие об утраченной гармонии средневекового бьіта. Современному читателю, буржуазному или небуржуазному, нет ни малейшего оснований присоединяться к отим вздохам. Соотношение общественньїх сил не могло измениться от того, что способ действия отих сил стал сложнее: ха рактер режима определяла его классовая физиономия, а не то, осуществлялся ли он людьми штатскими или воєнними. Но и возникновение «приказного строя», в зтом последнем, единственно правильном понимании слова, вовсе не составляет характерной чертьі государства первьіх Романовьіх. Громадное влияние проф есіональних чиновников, дьяков отмечалось еще современниками Йвана Васильевича Грозного. В следующее царствование дьяки Щелкаловн иностранцам казались порою олицетворением московского правительства, а по словам одного русского современника, одному из Щелкаловнх немало бнл обязан своим возвншением и Борис Годунов — взгляд, к которому присоединяются и новейшие историки1. В Смутное время бивший дьяк из купцов Федор Андронов одно время, как ми видели, пра вил Московским государством. XVII век дает больше аналогичних примеров количественно, но столь ярких — ни одного. Дья ки царей Михайла и Алексея били куда скромнеє зтих вершителей судеб Московского царства. Отмечающееся обнкновенно обстоятельство, что при зтих государях дьячества не чураются дворяне, прежде гнушавшиеся «худим чином» (самой известной дворянской фамилией, составившей себе карьеру на чиновничьих должностях, били Лопухинн), можно наблюдать опять с более раннего времени: еще Сигизмунду в 1610 году московские дворяне бивали челом о назначений их дьяками. А приводимне Котошихиннм образники власти бюрократических учреждений, вроде Приказа тайньїх дел, отчасти намечают первьіе шаги дальнейшей зволюции, с которою нам придется детальнеє знакомиться, изучая так назнваемую петровскую реформу, — отчасти же являются просто преувеличением дьяческой власти, естественннм под пером автора-подьячего. В общем, центральное управление Московского государства не делает заметннх успехов в зтом направлений до самого начала следующего столетия, когда сразу, в немного лет, рушится вся система старой центральной администрации — и дума, и приказн. Главное же новообразование в области местного управлення, воеводская власть, носит все признаки типичнейшего феодального учреждения — воєвода и войсками командует, и судит, и подати собирает. Отобрание у него зтой последней функции является, опять-таки, 1 Платонов, цит. соч., с. 199.

322

одним из гіризнаков дальнейшего поступательного движения в самом конце изучаемой зпохи. От простого и легкого способа обьяснения злоупотреблений властью бюрократии приходится, таким образом, отказаться. А так как обьяснение от «злой воли» может удовлетворить в наше время лишь детей (и то не из очень бойких), насчет же «культур носте», как противоядия «злоупотреблениям», мьі имеем столь блестящие отрицательньїе примерьі, как современньїе Соединенньіе Штатьі и современная Франция, то остается применить к Московскому государству тот метод, какой мьі применили бьі к зтим последним, и искать не злоупотреблений, а образчиков классового режима. Став на зтот путь, мьі, прежде всего, тотчас же увидим, что между «общественной самодеятельностью» и «злоупотреблениями» никакого прирожденного антагонизма не бьіло, что первая, как она тогда существовала, бьіла, напротив, весьма подходящей питательной средой для последних. Классической страной земских учреждений в XVII, как и XVI веке, бьіли Поморье и Поволжье. Поморские и Понизовьіе города бьіли средоточием московской буржуазии, в противоположность городам южньїм, пред ставлявшим собою военно-аграрньїе центрьі, за стенами которьіх местное земледельческое население отсиживалось от неприятеля, и откуда командующие злементьі зтого населення правили окружающей страной. На севере бьіло иначе. Слабое развитие круп ного землевладения на малоплодородной, непригодной для сельскохозяйственного предпринимательства почве привело к тому, что здесь в больших размерах до самого XVIII века сохранилось юридически свободное крестьянство, зкономически закрепощавшееся не помещиками, а городскими капиталистами. Здесь возникло настоящее буржуазное землевладение, с которьім дворянское правительство XVII века, привьікшее видеть землю исключительно в руках воєнних людей, не знало что делать, и то отбирало деревни «купленньїе и закладньїе» у «гостей» гостиной сотни и торгових и всяких чинов людей, то возвращало их обратно1. Каких размеров достигала дифференциация посадского населення в XVII столетии, покажут два-три примера. В Усолье во второй четверта зтого столетия встречались купцьі, дворьі которьіх цен и л и с ь от 500 до 1000 рублей, в переводе на теперешние деньги зто дало бьі от 5 до 10 тисяч рублей, но нужно принять во внимание, что строительньїе материальї на тогдашнем лесистом севере стоили буквально гроши, так что стоимость построек, сравнительно с движимостью, бьіла совсем не та, что теперь. Не тисяча, 1 Лаппо-Данилевский. Организация прямого обложения в Московском государстве, с. 157. (Процесе образования сельской буржуазии нами прослежен в главе III «Феодализм в Древней Руси» в виде примера.)

323

а даже 300 рублей составляли настоящий, и крупний притом, капитал для тогдашнего купца: в столице Сибири, в Тобольске, круп неє капиталов тогда и не бьіло. Человек, у которого один дом со всем обзаведеньем стоил до тьісячи рублей, бьіл бьі для начала XX века «стотьісячником», а Усолье не Бог весть какой крупний центр. Устюжна Железопольская била еще меньше, а там за бесчестье «молодшего» человека брали только рубль, а за бесчестье «торгового» пять рублей; верхи городского общества бьіли круп неє низов ровно впятеро. В Нижнем Новгороде существовали четьіре категории посадского населення, вьісшую из которьіх состав ляли «лучшие люди» — оптовьіе торговцьі и судохозяева, а низліую — «х у д н е люди» и обитатели Кунавинской сл о б о д и , имевшие, однако, свои двори; бездомньїе бобьіли сюда не входи ли. Мьі видели, какую заметную страницу в истории Смути соста вила борьба зтих «лучпшх» и «меньших» людей в тогдашнем горо де. Смута кончилась победой «лучших», и органьї земского самоуправлення и на посаде, и в тянувшемся к нему уезде перешли в их руки. Наиболее скромньїе из них воспользовались зтим лишь для того, чтобьі не «тянуть тягла» вместе с массою посадского населення, т. е. свалить на нее главную тяжесть государевьіх податей. Так, в Сольвьічегодске в 1620-х годах бьіл «земский целовальник» — по позднейшему, член уездной земской управи, которьш числился, вместе с некоторьіми другими, в «отписньїх сошках», в общую городскую раскладку не входил и за городскую мелкоту не отвечал. Не потому, конечно, чтоб он и его товарищи бьіли люди бедньіе, наоборот, зто бьіли местньїе воротильі, владевшие не толь ко дворами на посаде, но и соляними варницами, лавками, амбарами, а в уезде «полянками» и «пожнями». Другой земский целовальник Тотомского уезда обнаружил уже большую агрессивность: он вместе с другими «сильними людьми», захватил цельїй ряд пустошей и пустих крестьянских жеребьев, но пода тей за них не платня вовсе, предоставляя зто делать крестьянам, по круговой поруке. Когда крестьяне вздумали на него жаловаться, земский целовальник им сейчас же напомнил, что ведь и са мий сбор податей в его же руках: он начал жалобщиков ставить на правеж «в лишних податях и в мирских поборах» — «и бил их без милости». Присланньїй для разбора жалоби из Тотьмьі приказньїй человек оказался на стороне «сильних людей» и настолько явно и беззастенчиво притом, что приехавший из Москви при став должен бьіл посадить его в тюрьму, но сделал ли что-нибудь сам пристав, нам неизвестно, и, во всяком случае, после его отьезда дела, наверное, пошли по-старому. О каком-либо контроле со сторони «меньших» по отношению к «лучшим», разумеется, и речи бьіть не могло. В Вологде не только «молоднше», но и «средние» люди не могли добиться, чтобьі им позволили «считать» зем324

ских старост; «лучшие» предпочитали обдельївать все дела в своем кругу, причем место контроля занимало, по-видимому, дружеское и полюбовное распределение доходов. В Хльїнове дело бьіло еще проще: там староста с целовальниками просто «расписьівали» между собою собранньїе с мира деньги, продолжая неукоснительно править их с плательщиков. От отого многие, как посадские, так и волостньїе люди, «охудали и обдолжали велики долгами, и пометав дворьі свои, разбрелись врознь». «Обдолжанию» много содействовали тот же староста с целовальниками, занимавшиеся, в числе прочего, и ростовщичеством. Запустение Хльїнова обратило на себя внимание в Москве, и посадским людям разрешено бьіло вьібрать счетчиков для производства ревизии хльїновского земского управлення. Оставался, однако, вопрос, кто при установившихся в Хльїнове порядках мог попасть в счетчики, и какие практические результати могла дать такая ревизия. Но одним финансовьім иммунитетом правившие земством капиталистьі вовсе не собирались ограничиваться, и хозяйничанье их не кончалось на государевьіх податях и мирских сборах. Земские власти не только собирали налоги, но и судили. В большинстве случаев рука руку мьіла — дело и здесь не виходило из тесного дружеского кружка. Но случалось ссориться и «сильним людям», и тогда повторялась по отношению к суду та же история, которую мьі уже и м є л и случай наблюдать по отношению к пода тям: сами судя других, местньїе богатеи судиться в земском суде не хотели, исхлопатьівая себе особую подсудность. От 1627 года до нас дошла такая челобитная земского целовальника Устюжньї Железопольской: «Взял государь, устюжский посадский человек Аксентий Первого сьін Папьшіев твою государеву грамоту из Устюжской чети, что искати ему, Оксентью, на устюжских на посадских людях по кабалам перед воєводою на Устюжне, а по твоєму государеву указу на Устюжне перед земскими судьями не ищет и сам посадским людям перед земскими судьями отвечать не хочет». Целовальники от лица всего посада хлопотали об упразднении такого иммунитета для Аксентия Папьішева. До нас дошла и че лобитная 9того последнего; из нее мьі узнаєм, что он сам бьіл земским судейкой и даже председателем («головщиком») местного земского суда и, по-видимому, сначала домогался, чтобьі его дела «по кабалам и по записям» вершились тем самим присутствием, где он председательствовал. Взять на одного из своих сограждан кабалу, предьявить ее ко взьісканию в качестве истца и присудить себе следуемое в качестве судьи — зто бьіла, конечно, наиболее удобная процедура в мире. Но то ли она оказалась слишком упрощенной даже для юридической совести товарищей Папьішева, то ли он с ними в чем-то не сошелся — последнее правдоподобнее, — только другие земские судейки на зто не согласились 325

под тем предлогом, что он себе никакой управьі в земском суде найти не может, и, не будучи в состоянии по кабалам ни взять, ни платить, дипломатично прибавлял он, от того рискует «вконец погибнуть и государевой подати отбьіть»; устюжский излюбленньій человек и добивался, чтобьі его ростовщические процессьі вел государев воєвода. В Москве решили дело скореє в его пользу; кабальньїе дела Папьішева остались за воеводой, и лишь по дру гим процессам он возвратился в подсудность земского суда. Посадским же людям оставалось, по-видимому, только отводить душу «неподобною лаею». Об зтом можно заключить из другого устюжского документа той порьі, челобитной того же Папьішева, уже как судьи, о том, как ему решать некоторьіе не вполне для него и его товаршцей ясньїе судебньїе казусьі. Из нее мьі видим, что зто бьіл очень ревностньїй судья и для своего времени тонкий юрист. В числе смущавших Папьішева казусов бьіли дела о бесчестьи. «И некоторьім, государь, посадским людям можно платить бесчестье, и они, государь, бесчестье деньгами платить не хотят, а говорят: “Бейте де нас по государеву указу батогами”, а надеются на то, что мьі вьібраньї, сиротьі твои и доводчики, на год за службу “и бить де нас батогами гораздо не смеют”, а впредь грозят прода жами. И иньїе, государь, надеючись на своє безделье, нарочитим посадским людям говорят: “Как де мьі ни обесчестим, и нам де ведь батоги лише пробьют, а и батоги де нас горазно бить не смеют, а будет де нас учнут горазно бить батоги, и мьі де после на судьях и на доводчиках шцем”». В Москве и на зтот раз поддержали устюженских капиталистов и на челобитной Папьішева положили резолюцию: «...А за бесчестье били бьі батоги, не боясь никого». То положение вещей, какое существовало до Смутьі, а во время ее вьізвало цельїй ряд известньїх нам городских взрьівов и сделало тушинского «вора» царем всех угнетенньїх и обиженньїх, продолжало господствовать в русских городах и после окончания Смутного времени. Естественно, что и социальная борьба време ни Смутьі то там, то сям должна бьіла вспьіхивать, и то, что она не принимала уже тех острьіх форм, как в те дни на фоне общерусской междоусобицьі, не лишает ее ни социального смьісла, ни интереса. В 70-х годах XVII века Устюжский уезд бьіл совсем в по лону у городских капиталистов Устюга Великого. В своей чело битной уездньїе люди очень картинно изображают тогдашнее положение вещей. «Крестьяне у них, посадских людей, во всем бьіли порабощеньї и посадские земские старости по своєму богатству гордостию своєю крестьян теснили и вменяли себе в место рабов, и могутьством своим и великими пожитками у нашей братьи у скудньїх крестьян покупали себе в Устюжском уезде лутчие деревни и начали бьіть во многих волостях владельцами, и оттого мьі, крестьяне в их насильстве оскудали и от той ску326

дости крестьяне в их деревнях работают на них вместо рабов их». Но и здесь, наконец, наступил момент, когда «сильньїе люди» раскололись и притом, по-видимому, более серьезно, чем когда бьі то ни бьіло в подобньїх случаях. Таможенньїй староста, сам, конеч но, крупньїй торговец, воспользовавшись совершенно своеобразньім предлогом — проездом голландского посланника (не забудем, что в те дни Северная Двина бьіла дорогой в Западную Европу), — собрал сходку и на ней произвел своего рода муниципальную революцию. Собравшиеся крестьяне вьібрали своего особого «всеуездного земского старосту» и «учинили особую, наемную, новозатейную волостную избу, кроме общей старинной посадской земской избьі». Знаменательной особенностью устюжского конфликта бьіло то, что местньїй воєвода стал на сторону бунтовщиков. Мьі не зна єм его побуждений, но в Москве дело бьіло вьшграно ходоками волостньїх людей только потому, что они не жалели денег, раздавая по сто рублей в один день московским подьячим: что за устюжским крестьянством стояла оппозиция местньїх капиталистов — зто доказьівается, как видим, не только личностью вождя восстания, что, само по себе, могло еще бьггь и случайностью. Переку пив с помощью зтой купеческой оппозиции Москву на свою сто рону, устюжские уездньїе люди даже подчинили себе посад, получив право штрафовать «лучших людей», если они не захотят «платить с крестьянами в ряд» и не вложатся в общий оклад. Нужно, впрочем, заметить, что симпатин московского на чальства к «меньшим» людям на посаде и в деревне не всегда возникали на почве личной корьісти тех или других начальников. В дни Смутьі крупная посадская буржуазия и помещики, правда, бьіли союзниками. Но едва прошли зти дни и улеглась общая гроза, исчезла опасность поддерживаемого Тушиньїм бунта «меньших», старьій антагонизм скоро проснулся, и коренное противоречие интересов зтих двух злементов относительно государевой казньї, помещика как получателя, буржуа как плательщика, должно бьіло чувствоваться все сильнеє и сильнеє. На знаменитом Азовском соборе 1642 года гости и гостиной, и суконной сотни торговьіе люди рекомендовали возложить военньїе тягости на служильїх людей, «за которьіми твоє государево жалованье, вотчиньї многие и поместья єсть; а мьі ХОЛОПЬІ твои, гостишки и гостиньїя, и суконньїя сотни торговьіе людишки городовьіе и питаємся на городех от своих промьіслишков, а поместий и вотчин за нами нет никаких, а службьі твои государевьі служим на Москве и в иньїх городех по вся годьі беспрестанно, и от тех твоих государевьіх беспрестанньїх служ б и от пятинньїя деньги, что мьі, холопьі твои, давали тебе, государю, в Смоленскую службу, ратньїм и всяким слу жилим людям на подмогу, многие люди оскудели и обнищали 327

до конца». Дворяне же и дети боярские разньїх городов говори ли: «А с твоих государевьіх гостей и со всяких торгових людей, которьіе торгу ют большими торгами, и со всяких черньїх своих государевьіх людей, вели, государь, с их торгов и промьіслов взять денег в свою государеву казну, ратньїм людям на жалованье, сколько тебе, государю, Бог известит, по их торгам и промислам и прожиткам, и тут обьявится той казни пред тобою государем много». Мьі знаєм уже, что «нищали до конца» не все разрядьі посадского населення одинаково. Когда мьі читаєм, что на Белоозере в 1618 году посадские люди стояли сразу на трех правежах — на одном у воєводи «за недоимочньїе хлебньїе и кабацкие деньги», «да те же посадские люди стоят на другом правеже у сборщика, присланного для взьіскания земских денег; да они же стоят на третьем правеже у сьіна боярского, сбирающего запросньїе деньги», «и с правежов и достальньїе посадские люди разбредаются и бегают с же нами и детьми», — мьі понимаем, что зто написано не о московских оптових торговцях, товарищи которьіх в провинции сами таким же путей «правили» со своих меньших братьев. Но что от победьі, одержанной сообща верхними слоями посада и средними землевладельцами, последнее вьшграло очень много, а первьіе довольно мало, показьівает хотя бьі тот факт, что площадь дворянского землевладения виросла после Смути во много раз, а купеческие капитальї за первую половину века увеличились гораздо менее. В 1649 году в Москве гостей и людей гостиной и суконной сотни бьіло почти в полтора раза менее, чем при Федоре Ивановиче, причем лишь меньшинство их (из 116 человек суконной сотни только 42) допускались к «верньїм» службам, остальньїе не представляли в глазах дворянского правительства достаточного обеспечения, потому что капитальї их бьіли слишком уж незначительньї. И виноват в зтом явлений бьіл не столько общий зкономический застой, чувствовавшийся в городе в гораздо меньшей степени, чем в деревне (те же плачущиеся на свою бедность гости 1642 года наивно проговариваются, что сумма косвенньїх налогов, а стало бьіть, и торгових оборотов, возросла за царствование Михайла Федоровича в десять раз), сколько то интенсивное доение торгового капитала, каким занимались овладевшие властью помещики. О пятинньїх деньгах (сбор в 20% с капитала на военньїе надобности) на соборе 1642 года говорили не одни гос ти, но и, вероятно, с большим правом, старости и сотские черньїх сотен и слобод — представители мелких торговцев и ремесленников. Всякий рубль, шевелившийся в кармане московского буржуа, бьіл на счету у помещичьего правительства, и последнее пользовалось всяким удобньїм случаем, чтобьі подойти к зтому рублю поближе. Жалоби «меньших» на притеснения со сторони городских богатеев представляли именно такой случай. Когда в 328

1663 году нижегородскому воеводе бьіло приказано «беречь, чтобьі в Нижнем Новгороде посадские земские старостьі и целовальники и денежньїе сборщики, и мужики богатьіе и горланьї мелким людям обид и насильств, и продажи ни в чем не чинили, и лишних денег с мирских людей, сверх государевьіх податей, не сбирали, и ни в чем миреними деньгами не корьістовались, тем бьі мирских людей не убьітчили», то тут же сейчас и бьіло прибавлено: «а в какие будет государевьі подати с мирских людей, что денег собрать понадобитея, и в тех государевьі подати земские старостьі и целовальники и денежньїе сборщики с мирских людей денег собирали с его Александрова (воеводьі) и дьяка Фирса ведома, по тягу и по развьітке, в которьіе государевьі доходьі сколько с них доведетея взять...». Под предлогом охраньї обиженной городской мелкотьі городская касса попадала в крепкие руки воеводьі. Но главной ареной борьбьі двух командующих классов московского общества бьіли не земские, а губньїе учреждения. Мьі знаєм, что зта форма «общественной самодеятельности» с са мого начала носила классовьій характер: губной голова или ста роста всегда бьіл из дворян или детей боярских. Но, во-первьіх, вибирали его, хотя из одного определенного класса, все классьі общества, кроме крепостного крестьянства. А во-вторьіх, он действовал не один, а с целовальниками, присяжними, которне все гда били не дворяне: губной голова — дворянин — бнл лишь председателем зтой действительно всесословной комиссии. Его права били, как ми видели в своє время, очень обширни, но окончательное решение он не мог произнести один, и если оно чересчур задевало интересн не дворян, он рисковал наткнуться на сопротивление своих демократических товарищей. В Центральной России, исконной помещичьей стране, зти ограничения власти губного старости могли бить, и, вероятно, били пустой формальностью. Но на севере, где буржуазия била сильна и крепка, даже в XVII веке ей иногда удавалось низвергать неудачннх для нее губних голов и ставить на их место своих кандидатов. В Устюжне Железопольской в 1640-х годах два раза дворянский кандидат в губньїе старости должен бнл уступить место кандидату посадских, хотя и взятому, само собою разумеетея, тоже из служи лих людей. Два раза дворяне и дети боярские потом снова брали верх, но в третий раз конфликт разрешилея тем, что посадские получили право вибрать себе особого старосту, которнй заведьівал би одним посадом, без уезда. При таких условиях тот факт, что вьібора одних дворян и детей боярских все чаще и чаще считалось достаточно — и мнения посадских уже не спрашивали, приобретает особенное значение. Иногда же посадские хоть и участвовали в виборах, но их голоса как би не спитались, так как всегда оказьівалея предлог найти их кандидата «неспособннм» 329

к отправлению губной должности. Еще более любопьітна зволюция губной коллегии. В XVI веке — товариш губного старо ста, в XVII столетии целовальник является уже его подчиненньім: староста приводит его к присяге, староста обьявляет ему приказьі, пришедшие из Москвьі, которьіе писались на имя одно го староста. В 1669 году целовальники бьіли вовсе упраздненьї, вернее сказать, они превратились в тюремньїх сторожей, так как «тюремньїе целовальники», сторожившие арестованньїх, сохранились до конца века. Но зта должность бьіла давно никому не интересна, и местами уже в 20-х годах посадские люди «потюремньїх денег не давали и в тюрьму ничем не тянули». Что очень удивляло дворян, которьіе находили, что хотя губное дело и єсть их специально дворянское дело, но нести расходьі и по зтому делу, как по содержанию всего дворянского государства вообще, должньі тягльїе люди. Но для зтих последних губной староста давно бьіл не «органом общественной самодеятельности», а орудием классового гнета, и они заботились, разумеется, не о том, чтобьі губньїе учреждения хорошо обслуживались (кто станет заботиться о доброкачественности цепи, которою его сковьівают?), а о том, как бьі от них избавиться. Уже в самом начале рассматриваемого периода, в 1614 году, шуяне так писали о своем губном старосте Поснике Калачеве: «И учал, Государь, тот Посник на нас посадских людишек похвалятиси поклепом и подметом и наученньїм язьічной молвкою, и учал, Государь, нам угрожати всякими по хвальбами, а велит нам к себе носити корм всегда, хлеб, и мясо, и рьібу, и питье, мед и вино, и учал, Государь, у нас заставаючи, к себе на двор животину всякую бить, и учал, Государь, нам посадским людишкам чинити насильство и налоги великие; и многие, Государь, посадские люди от его, Посника, насильства разбрелися, и посадские дворьі от него, Посника, запустели, а мьі, сироти

твои государевьі, того Посника в губньїе старости не вибира ли и вибору наиіего на нем нет». Зто не какой-нибудь исключительньїй случай злоупотреблений — каждьій раз, как староста бьівает вьібран одними служильїми людьми, он посадским людям «чинит налоги и насильства многие», и те начинают опасаться «в больших налогах и в обиде вконец погибнуть». Им начинает, наконец, казаться, что приказньїй человек, по крайней мере, вьібранньій не непосредственно их ворогами — местньїми помещиками, все же будет лучше. И каждьій раз центральное дворянское правительство утилизирует зтот взрьів отчаяния посадских, чтобьі лишить их и последней доли самостоятельности: местньїй воєво да получал предписание смотреть, чтобьі на посадских людей и уездньїх крестьян «в язьічной молвке губной староста клепать не велел и для своей корьісти теснота и продажи и убьітков не чинил; если же учинится язьічная молвка на посадских людей и на уезд330

ньіх крестьян, и про ту молвку воєводе и дьяку велеть сьіскивать до прямо вправду, и указ чинить по государеву указу и по Уложению, а о больших делах, или о которьіх в Уложении не на писано, писать к государю в Москву». Само собою разумеется, что надеждьі посадских на беспристрастие приказньїх людей, присланньїх из Москвьі, оказьівались весьма наивньїми. Зто испьітали на себе, например, те же устюженцьі, у которьіх раньте их спора с дворянами из-за губного ста роста распоряжался один приказньїй человек Вахрамей Батюшков. «И он де Вахрамей, — били челом устюженцьі, — на них по садских людях емлет свои кормьі немерньїе, и людские и конские и деньщиков на двор к себе емлет же по вся дни не по государеву указу, а им де посадским людем чинит налоги и продажи великие, и торгових людей с товаром из города не отпущает и в тюрьму сажает напрасно для своей бездельной корьісти; да и иньгх де

городов торгових людей, которие на Устюжну приезжают для торгу со всякими товари, в тюрьму сажает же». Неда ром устюженцьі так хлопотали потом о губном старосте! А шуяне, которьіе променяли своих губньїх голов на воєвод, в шестидесятах годах так характеризовали одного из зтих последних, повидимому, не худшего, нежели его предшественники: «Бьет нас (воєвода)... без сьіску и без виньї, и сажает в тюрьму для своей корьісти; и, вьшмая из тюрьмьі, бьет батогами до полусмерти без дела и без виньї. И в пропілом во 172 году убил он, воєвода, запер ши у себя на дворе, таможенного ларешного целовальника Володьку Селиванова до полусмерти и таможенному сбору учинки по руху большую. Многих приезжих торгових людей, солених и рибних промншленников... убнтчал и разорил, и в тюрьму сажал; и многих приезжих торгових людей разогнал и торги разбил, и твой Великого Государя таможенннй сбор остановил; а нас, сирот твоих, виборних людей, вконец погубил своєю великою теснотою и налогою и продажей, и убийством»... Два приведенннх примера — стереотипньї. Их можно би привести сколько угод но. Но второй из них сам по себе интересен тем, что в нем очень отчетливо внступает тот общественннй класе, которнй страдал от воеводских насилий: зто не те мелкие люди, которие били че лом на свои земские власти, зто уже сами власти — земские ста рости да богатне купцьі, рьібнне и соляние промншленники. От дворянской администрации страдала вся буржуазия — верхи ее, как во дни юности Грозного, даже больше, чем низи, потому что с верхов больше можно било взять. А в том, чтобьі взять, чтобьі получить от своей власти непосредственную материальную ви году, для воєвод и приказньїх людей и заключалась суть всего дела. Не один Вахрамей Батюшков брал «корми немерньїе»: приказчик Сумерской волости (около Новгорода, на юг от озера Ильмень) 331

Дмитрий Мякинин шел гораздо дальше: его агентьі ходили по дво рам крестьян и по клетям и забирали там «насильством платки и иное, что попадет». «Да он же Дмитрий звал их (сумерских крес тьян) к себе на пир, и которьіе крестьяне у него на пиру бьіли, и он с них поклонное взяв, сажал в тюрьму, и они из тюрьмьі у него викупались, а давали рубля по два и больше, а которьіе у него на пиру не бьіли для того, что люди недостаточньїе, поклонного дать нечего, и он по тех посьілал с пристави людей своих и правил на них поклонного с человека по два алтьіна по две деньги, и по грив не и больше». В Сибири, без ведома московского начальства, приказньїе люди и воєводи устраивали свои, особенньїе от государевьіх, таможни и брали на них особьіе пошлиньї, параллельно государевьім по определенному тарифу — около 4% с рубля. Когда на наши глаза попадается приказньїй человек, которьій начинает свою административную деятельность с того, что берет с управляемьіх «вьезжее», а потом совсем, как «волостель» доб рого старого времени, времени даже не Йвана Грозного, а Йвана III, начинает тащить с зтих управляемьіх всяческие натуральньїе «кормьі»: рожь, ячмень, пшеницу, телят, баранов, мас ло, яйца, рьібу, овес, сено, — нас зто уже совершенно не удивляет. Читатель давно уже узнал знакомую картину «кормленщицкого» уп равлення. В возрождении кормлений мьі и имеем сущность той административной реставрации, отдельньїми проявленнями которой бьши рассказанньїе нами случаи губного и воеводского произвола. После той резкой критики кормлений, которую мьі читали у Пересветова, после того, что мьі знаєм о годуновской администрации, пьітавшейся осуществить идеал полицейского государства на практике, феодальньїе порядки XVII века не приходится рассматривать как простое переживание. Для зтого новьіе «кормления» били и чересчур универсальньїм явлением. К тому, что «общественная совесть» в лице дворянской публицистики времен Грозного резко осудила, дворяне XVII века относились с величайшим благодушием, как к делу совершенно нормальному. На должности «общественного» характера — например, губньїе — смотрели и не в виде «злоупотребления», а совершенно официально, точно так же, как и на все другие. В той же устюженской переписке єсть один любопьггньїй документ, которьій стоит привести целиком, так хорошо он воспроизводит точку зрения на вопрос се редини XVII века. «Царю государю и великому князю Алексею Михайловичу всея Русии бьет челом холоп твой Бежецкого верху малопомесной и пустомесной Микитка Акинфеев сьін Маслов. Служил я, холоп твой, отцу твоєму государеву блаженньїе памяти государю царю и великому князю Михайлу Федоровичу всеа Русии 20 лет, и бьіл я, холоп твой, на вашей государевой службе под Смоленском с приходу и до отходу, в осаде сидел и всякую 332

осадную нужу и голод терпеЛ. И ньіне я, холоп твой, бьіл на твоей государеве службе с твоим государевьім боярином и воеводой с Василем Петровичем Шереметевьім, да с Ондреем Львовичем Плещеевьім в Курске и в Карпове, Сторожеве, всякое твоє государево дело земляное и городовое делал с своєю братею и пожалованньіми вряд; а как я, холоп твой, вам ґосударей и почел служить и работать, и неть на меня не бьівало, всегда на твою государеву службу поспеваю и стою до отпуску без сьезду. Милосердньїй государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии, по жалуй меня, холопа своего, за мой службишка и за моє Смоленска осадное сиденья и за ньінешнее нужное терпенья, — вели, государь, меня отпустить на Устюжну Ж елезополскую к своєму государеву делу. А служу я, холоп твой, тебе государю по вибо ру. Царь государь, смилуйся, пожалу!» Не нужно думать, чтобьі в Устюжне бьіла в ото время «вакансия»: ничуть не бьшало, там в зто время сидел губним старостой по вибору местного населе ння кандидат посадских Йван Отрепьев. Но московское правительство нимало зтим не постеснялось и распорядилось «губньїе дела на Иванове место Отрепьева ведать ему же, Миките (Маслову); а почему ему Миките губньїе дела ведать, о том указал государь послать память в Разбойной приказ». Только жалоба устюженцев, сопровождавшаяся, конечно, добрим подарком московским подьячим, что Никита Маслов «им налоги и обидьі чинит большие не по делу», привела к известному уже нам «восстановлению справедливости». И такая замена местного «излюбленного человека» излюбленньїм человеком московских приказов вовсе не бьіла каким-нибудь исключением — зто опять стереотипний случай. За два года до Микити Маслова совершенно так же мотивировал свою просьбу о назначений в Клин Яков Артемьевич Бибиков. «Скитаюсь я, холоп твой, меж двор, помираю голодной смертью, — писал он, — милосердий государь, пожалуй меня, холопа твоего, — вели, государь, мне бьгги у своего государева дела в Клине приказньїм человечишкой, а бьіл, государь, в Клине губной староста Федор Кривцовской, и тот Федор обнищал». Почему нищета Кривцовского лишила его места, а такая же нищета Бибикова давала ему право на зто место, челобитчик не обьяснял, но у него бьіло особое средство разжалобить государя, и оно подействовало. «Го сударь указал, — помечено на челобитной, — будет нет губного старости, велеть бить приказньїм человеком, и будет слеп». Губ ной староста, как мьі знаєм, должен бьіл преследовать воров и разбойников, и добрьіе историки русского права не шутя бьіли увереньї, что московское правительство голову теряло, как ему справиться с разбойниками. А оно с самим великолепньїм спокойствием назначало на губную должность человека слепого , и именно потому, что он бьіл слеп. И зто опять бьіло общее 333

правило: в 1661 году бьіло запрещено назначать воєводами и приказньїми людьми дворян и детей боярских не раненьїх, не увечньіх, здоровьіх; «кормление» ведь — награда за службу, нечто вроде пенсии, чего же се давать здоровому, годному еще к «полковой службе» человеку? Если Яков Бибиков, несмотря на свою слепоту, не еделалея грозою клинских разбойников (губньїе дела все же остались за Федором Кривцовским, а Бибикову бьіло поручено лишь финансовое управление), то исключительно по собственной неловкости: он дал взятку в «Устюжскую четверть», а губньїе ста рости ведались Разбойньїм приказом, зтот последний и отстоял свои права. В самом начале рассматриваемого периода, тотчас после Смутьі, в Москве еще как будто вспоминали иногда годуновские традиции. В воеводских наказах 20-х годов воєводам стро го предписьівалось: «Никаким людям для своей корьіети обид никаких и налогов не делати, и хлеба на себя пахати и молотити, и сена косити, и лошадем корму не имати, и вина курити, и дров сечь и всякого изделия делати не велеть, и с посаду и с уезду кормов и питья и за корм и за питье денег не имати и теснотьі никоторьія людям не делати, чтобьі на них в обидах и н и в каких насиль ствах челобитчиков государю не бьіло». А в 70-х годах, упраздняя где-нибудь приказную должность, уже без церемонии облагали жителей оброком за «воеводские доходи», как в первой половине XVI века за «наместничий корм». И едва ли только анекдотом являетея тот известньїй случай, рассказанньїй Татищевьім, когда царь Алексей искал для разжалобившего его дворянина город с «дохо дом» в шестьсот рублей, а нашел только в четьіреста. А уже, наверное, не анекдот рассказ того же Татищева, что все города бьіли в приказах расцененьї по известному тарифу, и кто сколько платил, тот такой город и получал. «Кормленья» и при Йване Грозном едва ли наследовались, ибо давались обьїкновенно на один—три года, чтобьі по очереди все служильїе люди могли покормиться. Исключение представляли толь ко «княжата», сидевшие великокняжекими наместниками на своих бьгоших уделах. В XVII веке потомков удельного княжья встречаетея очень много — их плодовитость одолела-таки «губительную» политику Грозного, но они ничем уже не вьщеляютея из рядов московского вассалитета и стоят нередко даже на его нижних ступеньках, как зто бьіло с известньїм историком Смутьі кн. КатьіревьімРостовским, которьій так и «закоснел» дворянином московским, и умер, не попав в думу, или с князьями Долгоруким и Прозоровским, в 1670 году не владевшими уже ни пядью вотчинной земли. Для наследственности нових кормлений почвьі, таким образом, бьіло еще меньше, чем в XVI веке, и нет ничего удивительного, что воєводи подобно наместникам и волостелям зпохи Грозного, менялись каждьіе два-три года. Тем интереснее немногие, уже действи334

тельно исключительньїе, случаи, когда устанавливалась наследственность и в XVII веке: они еще раз подчеркивакгг направление зволюции. Один известньїй нам случай относится к верньїм должностям: во Пскове «у соли» бьит посадский человек Сергей Сидо ров сьш Огородник. «И та твоя государева соль бьіла за тем целовальником Сергеем многие лета, а по смерти его досталась та соль его Сергееву сьшу Филипу, и та соль и за тем Филипом бьіла много ж время, и по смерти того Филипа досталась та ж соль его сьіну Прокофью Филипову». Другой случай имел место уже в самом конце рассматриваемого периода, собственно уже в зпоху Петра, но тем он характернеє. В 1699 году в Нерчинске умер воєвода Самойло Николев и воеводой на его место, по челобитью нерчинских детей боярских, служильїх и жилецких людей, бьіл сделан его СЬІН. То, что зтот последний бьіл малолетний, не оетановило московское правительство, и оно согласилось на передачу воеводской должности по наследству, обусловив ее лишь тем не менее характерним, чем все остальное, условием, чтобьі за малолетним воеводой присматривал дядя его воєвода Иркутский. Если прибавить ко всему зтому, что в своих вотчинах и поместьях каждьій землевладелец бьіл судьею для своих крестьян по всем делам, кроме «губньїх» (главньїм образом, разбоя), и что по всем делам, даже и по губним, ему принадлежало право предварительного следствия, как оно тогда понималось, т. е., включая сюда и пьітку, нам придется дополнить картину «господства частного пра ва» лишь одним штрихом: в XVII веке, как и в предьщущем, продолжали существовать иммунитетьі — особая подсудность для особьіх разрядов лиц и учреждений. Как легко полупалась самая мелкая из таких привилегий, освобождение от подсудности ближайшему местному суду, мьі уже видели вьшіе. Можно бьіло добиться и большего: подчинения, в судебном отношении, исключительно центральним учреждениям. Такой привилегией пользовалось потомство Кузьми Минина, но она давалась и совсем незнаменитьім людям: в 1654 году, например, вечную и потомственную несудимую грамоту полупили посадские люди город а Гороховца Йван Кикин и Афанасий Струнников; их, употребляя удельную терминологию, судил «сам князь великий или кому он укажет». Подобньїм иммунитетом пользовались все гости и люди гостиной сотни — их судил только царь или государев казначей (министр финансов). Как зто ни странно, но привилегия часто могла бить, в известном см исле, прогрессивной чертой, как зто ми увидим впоследствии, точно так же, как и специальная подсудность иностранцев, судившихся в Посольском приказе. Наибольших размеров достигал, конечно, иммунитет церковних учреждений. Протопоп московского Успенского собора судил церковних людей и принадлежавших собору крестьян во всех делах, не исключая губньїх, 335

и обязьівался докладьівать государю только, если сам не мог решить дела. Редкий монастьірь не умел вьшросить себе той же привилегии. В 1667 году она бьіла обобщена Церковньїм собором, по становившим, что по правилам церковньїе люди, считая в том числе и многочисленное крестьянство, сидевшее на церковньїх зем лях, подсудньї только суду церкви. Образником феодальной анархии наверху служит то обстоятельство, что после зтого общего постановления продолжали существовать жалованньїе грамотьі, и там, где их не бьіло, церковньїе люди подпадали под обіцую судимость. А что происходило там, где они бьши, об зтом рассказьівает нам, между прочим, такое челобитье посадских людей Старой Руссьі на монахов Иверского монастьіря, добившихся иммунитета уже в последнем десятилетии XVII века. Рассказавши о разньїх, слишком обьїкновенньїх в те времена вещах: о том, как «старцьі» своих крестьян на суд не дают, отчего вотчина их сделалась притоном воров и разбойников, и тому подобное, рушане продолжают: «Да они же Иверского монастьіря старцьі, которьіе бьівают в Старой Русеє, надеяся на мочь свою и на несудимьіе грамотьі, ездят по посадам многолюдством, и нас сирот ваших посадских людей бьют и увечат своєю управою, а иньїх и ножами режут, и от того бою и увечья, и ножевого резанья иньїе померли; а иньїх из нас, посадских людей, денною и нощною порою хватают по улицам и водят к себе на монастьірской двор, и в чепь сажаюг, и держат в чепи не малое время и потому ж бьют и мучают, занапрасно и безвинно... Да они ж Ивер ского монастьіря старцьі, многолюдством в Старорусском уезде ез дят по вашей великих государей по дворцовой волости, и жильїе деревни с божиим милосердием со святьіми иконами и со крестьянскими животьі жгут, и крестьян разоряюг и бьют, и увечат, и из пи щалей по крестьянам стреляют и всякое озорничество и поругательство чинят, чтобьі им Иверского монастьіря старцам и досталньїми вашими великих государ ей дворцовьіми деревням и и всякими угодьи в Старорусском уезде мочью своєю завладеть; и в городе в Старой Русеє по посадам, также и в той вашей великих государей дворцовой волости, ездя по дворам, непригожие дела творят... А для челобитья порознь о таком их Ивер ского монастьіря старцев о многом насильстве и о завладении на ших тягльїх земель и всяких заводов и об их самовольстве и озорничестве и об нашем от них затеснении и разорении и о больших налогах и о многой обиде ехать нам к Москве невозможно, пото му что они Иверского монастьіря старцьі люди мочньїе»1. 1 Для большинства вьішеприведенньїх фактов см.: Лаппо-Данилевский, цит. соч.; Чичерин. Областньїе учреждения в России в XVII веке; сборник документов «Наместничьи, губньїе и земские уставньїе грамотьі Московского государства», под ред. А. И. Яковлева (М., 1909).

336

Областньїе учреждения бьіли главной ареной классовой борьбьі. Центральная администрация бьіла гораздо более однородна в классовом отношении — буржуазия проникала в центральньїе учреждения очень редко, и то потеряв свою непосредственно классовую физиономию. Кузьма Минин, как раньте Федор Андронов, должен бьіл превратиться в «служилого», чтобьі заседать в царском совете, и из посадского земского старостьі стал «думньім дворянином». Но число таких anoblis бьіло ничтожно в Московском государстве XVII века, гораздо ничтожнее, чем, например, во Франции в зту же зпоху1. Демократию московской государевой думьі составляли «худородньїе» помещики да дьяки — два злемента, которьіе в зто время, как мьі видели, весьма склонньї бьіли перемешиваться. В период петровского подьема волна зтой демократии сразу смьіла последние остатки старой знати, и в боярских списках последних лет думьі запестрели имена людей, не только что не носивших думньїх чинов, как знаме нитий Ромодановский, и в думе оставшийся только стольником, а и просто «людей», вроде не менее знаменитого «прибьільщика» Алексея Курбатова, бьівшего холопа Шереметева. Великая разруха Московского государства в начале века подготовила издалека такой его конец, но он пришел, скореє, слишком поздно, чем слишком рано. Местничество недаром дожило до 1682 года, и при первьіх двух царях новой династии состав централь них учреждений носил более архаический характер, чем можно бьіло ожидать. Влияние старого боярства как социальной группьі на дела бьіло ничтожно уже в 1610 году, а еще в 1668 году она давала почти половину всего состава думьі (28 из 62 бояр, окольничих и думньїх дворян) и, как свидетельствует Котошихин, исключительно потому, что «великой породе» все еще отдавалось преимущество перед «ученостью» и личньїми заслуга ми. Прочность старих предрассудков, может бить, еще вьіразительнее вьіступает в том, что говорит тот же Котошихин по поводу иерархического положення царских родственников. «А которьіе бояре царю свойственники по царице, и они в думе и у царя за столом не бьівают, потому что им под иньїми боярами сидеть стидно, а вьіьие не уметь , что породою не вьісоки»: из дальнейшего видно, что и в товарищи к таким «не високим породою» царским свойственникам нельзя бьіло посадить мало-мальски ро довитого человека. Не только милость царя, но и родство с ца рем не могли прибавить человеку «отечества», зато не только 1 «Гости», добиравшиеся до думньїх чинов, встречались, однако, не только в бурньїе дни первой четверта XVII века, а й в более спокойное позднейшее время. Такими бьіли, например, Кирилловьі (см.: Боярская Дума, изд. 3-є, с. 397).

337

царская милость, а и простая географическая близость к источнику власти давали ему действительное влияние на дела. Антиномия феодального общества, где король не мог посадить маркиза ниже графа, но где и граф, и маркиз одинаково низко кланя лись королевскому камердинеру, целиком воспроизводилась московским придворньїм обществом времен царя Алексея. По рассказу Котошихина, всего вьіше в фактической, а не в показной, для параду, иерархии московских чинов стояли постельничий и опальники. Первьій постилал царю постель и спал с ним в одном покое, и в то же время хранил у себя печать «для скорьіх и тайньїх» царских дел, т. е. стоял ближе всех к тому внедумскому законодательству путем «именньїх указов», которому суждено бьіло вьітеснить устаревшую механику боярской думьі. А вторьіе одевали и обували царя утром, раздевали и разували его вечером и за то попадали в самьіе первьіе рядьі царских думцев. Пожалованньїе в бояре или в окольничие (сообразно с их «отечеством» — зто строго соблюдалось!), они носили звание «ближних», или «комнатньїх», бояр и окольничих, имели громадную привилегию беспрепятственного входа в царский кабинет («комнату»), куда другие думцьі могли попадать только, когда их позовут, и инсценировали думское заседание в тех случаях, когда царю бьита-нужна санкция думьі, а делиться своєю мьіслью со всеми ее членами он не хотел. «А как царю лучится о чем мислити тайно, — пишет тот же Котошихин, — и в той думе бьівают те бояре и окольничие и ближние, которьіе пожалованьї из спальников, или которьім приказано бьівает приходити; а иньїе бояре и окольничие, и думньїе люди в тое палату в думу и ни для каких-нибудь дел не ходят». Феодальним отношениям и порядкам соответствовали и феодальньїе учреждения. Нам до сих пор не приходилось касаться механизма московского центрального управлення именно пото му, что вотчина потомков Калитьі ничем существенно не отличалась в способе своего управлення от других вотчин, кроме только той разницьі, какую могли внести размерьі зтого совсем необьічайного «ймення». Недаром название московского министерства, Приказа, происходит от одного корня с нашим — приказчик. Министрьі московского царя по происхождению и характеру своей власти ничем и не отличались от приказчиков любой частной вотчиньї. И зто не единственньїй образник вьіразительности московской административной терминологии: в конце XVI века департа менти тогдашнего министерства финансов, «Большого прихода», називались, очень характерно, по именам дьяков, которне ими заведовали, — «четверть Дружини Петелина», «четверть Андрея Щелкалова», «четверть Василия Щелкалова». Позже зти четверти получили географические названия — ми встречаем Устюжскую, Владимирскую, Галицкую четь, но характер личного «при338

каза» остался за их дальнейшими подразделениями, повьітьями, до конца XVII века; еще в 1683 году мьі встречаем повьітье Йвана Волкова, повьітье Максима Алексеева, повьітьс Василия Протопопова. При зтом и между нетями и между повьітьями города и уездьі бьіли разбросаньї в самом причудливом беспорядке: так, в повьітье Василия Протопопова ведались и далекие Тотьма с Чарондой, и Бежецкий верх, в ньінешней Тверской губернии и подмосковньїе Клин, Вязьма, Руза и Звенигород. В Галицкой чети, кроме Галича, состояли Кашира, Коломна, Белев и Кашин. Нази вать такое деление территориальньїм можно, как видим, только с большой оговоркой: ни одно из зтих министерств или департаментов не ведало определенной сплошной территории, зато не бьіло ни одного вовсе без территорией. Даже в Посольском приказе, ведомстве иностранньїх дел — по нашему, бьіло несколько городов, и притом вовсе не пограничньїх, а таких, от которьіх цельій год скачи, ни до какого иностранного государства не доскачешь, вроде Елатьмьі или Касимова. В списке московских приказов времен царя Алексея и даже позднее учреждения государственного характера и различньїе отдельї частного царского хозяйства перепутьіваются не менее пестро, чем города в тогдашнем министерстве финансов, причем те и другие функции сплошь и рядом осуществляются одним и тем же учреждением. Бьіл Приказ «Боль шой казньї», около 1680 года стянувший к себе приблизительно половину всех государственньїх доходов, — настоящее министерство финансов, но его отнюдь не следует смешивать с Приказом «Казенним», которьій заведовал царским гардеробом, а в то же время ведал и некоторьіми торговими посадскими людьми. При каз «Золотого и серебряного дела», собственно, занимался царской посудой, золотой и серебряной, но еще при Петре в его же компетенцию входили и некоторьіе кавалерийские полки иноземного строя — драгуньї, рейтарьі и копейщики. Иногда зта комбинация различньїх функций в одном и том же учреждении ставит историка государственного права перед настоящей загадкой. Почему, например, Конюшенньїй приказ заведовал сбором с бань? Ответ может бьіть только о д и н : когда-то поручили оба зти дела одному и тому же приказчику, потому ли что зто бьіл ловкий человек, которьій мог со многим сразу управиться, или потому, что хотели увеличить доходи царского конюшего, персони очень важной в Московском государстве, как и соответствующий ему «коннетабль» в средневековом французском королевстве. Для интересующей нас политической реставрации характерно, что зта черта — см еш ение государева хозяйства и государственного управлення — одинаково свойственна как старим приказам, унаследованньїм государством Романовьіх от времени еще досмутного, так и центральним учреж дениям, возникавшим вновь 339

в XVII веке. Как типичньїй образник нарождающегося бюрократического строя, приводят обьїкновенно Приказ тайньїх дел, возникший при царе Алексее. Тайна отого приказа, собственно, заключалась в том, что туда «бояре и думньїе люди не ходили и дел не ведали». Но зато сам приказ ведал и думньїх людей: сидевшие в нем чиновники, «подьячие», посьілались вместе с думньїми людь ми, назначенньїми в посольства, в полковьіе воеводьі и т. д. «И те подьячие над послами и над воєводами надсматривают и царю, приехав, сказьівают; и которьіе посльї или воеводьі, ведая в делах неисправленье своє, страшатся царского гнева, — и они тех подьячих дарят и почитают вьіше их мерьі, чтоб они, будучи при царе, их послов вьіхваляли, а худьім не поносили. А устроен тот приказ при ньінешнем царе (Алексее) для того, чтоб его царская мьісль и дела исполнялися все по его хотению, а бояре бьі и думньїе люди о том ни о чем не ведали». Мьі уже говорили, что власть подьячих Тайного приказа Котошихин, по всей вероятности, преувеличил: однако самая идея поставить думньїх людей под контроль недум ньїх бьіла, несомненно, новой идеей, что нисколько не мешало новому приказу заведовать, между прочим, и царской соколиной охотой. Но наибблее типичньїм пережитком феодальной администрации XVII века бьіл Приказ Большого дворца. (Ведомство цар ского двора. По новой терминологии), он до самого конца столетия оставался крупнейшим финансовьім учреждением государства после «Большой казньї» и собирал цельїй ряд чисто государственньіх налогов, прямьіх и косвенньїх: таможенньїе и кабацкие деньги, стрелецкую подать, ямские и полоняничньїе; а рядом с отим он же собирал и оброк с дворцовьіх сел и волостей. В ряду «переживаний» феодализма, которьіми наполнено Московское государство XVII века, нельзя обойти одного, резюмируюіцего все остальньїе. Речь идет об учреждении, получившем громкую и не совсем заслуженную, хотя вполне понятную, известность в новейшее время — о Земском соборе. В на пій дни совершенно утратилась та острота, которая отличала вопрос о Земских соборах Древней Руси до революции 1905 года. Сейчас едва ли кому придет охота волноваться по поводу того, бьіло ли зто нечто вроде конституционньїх собраний Западной Европьі или же зто бьіл далекий прообраз чиновничьих комиссий дней Александра III, бьіла ли зто Палата народньїх представителей или же «Совеїцание правительства со своими собственньіми агентами». Ни та, ни другая модернизации московского «Совета всей земли» теперь, вероятно, не нашла бьі защитников. Историки правильно угадьівали, что зто бьіло нечто своеобразное, не укладьівающееся в шаблоньї новейшего буржуаз ного государственного права, но они напрасно видели в Земских соборах своеобразие национальное. То бьіла особенность, свой340

ственная не какой-нибудь стране, а всем странам в известную

зпоху. И местной особенностью русских собраний зтого рода бьіло разве то, что у нас они, притом в самой грубой, рудиментарной форме, дожили до такой стадии социального развития, на которой в Западной Европе мьі их или не встречаем вовсе, или же они принимают там более современную форму. Всякий средневековьій государь действовал постоянно с совета своих крупньїх вассалов, духовньїх и светских, а в более важньїх случаях — с совета всех вассалов, которьіе приглашались, конеч но, не поголовно, а в лице наиболее влиятельньїх и авторитет них из них. В Московском великом княжестве нам известно, по крайней мере, одно такое собрание, предшествовавшее походу Йвана III на Новгород в 1471 году: Йван Васильевич совещался тогда не только с єпископами, князьями, боярами и воєводами, но со «всеми воями». Под последними, как совершенно справед ливо догадьіваются историки, нельзя разуметь никого другого, кроме мелкого вассалитета — «детей боярских». Новостью, которая отличала первьій Земский собор в настоящем смьісле (знакомьій нам Собор 1566 года) от зтого собрания, бьіло, пожалуй, только участие в нем представителей буржуазии, гостей и купцов. Само собою разумеется, что нормьі «народного представительства», равно как и терминьї «совещательньїй» или «решающий голос», к подобного рода «думе» сюзерена со своими вассалами совершенно неприложимьі. Вассальї не народ, даже в том суженном смьісле, какой имеет слово «народ» и «народний представитель» в странах, где нет всеобщего избирательного права. З т о , действительно, «орудия» сюзерена, т. е. нечто такое, без чего последний лишен всякой возможности действовать; тут нельзя говорить о «решающем» или «не решающем» голосе. Современная государственная власть физически вполне может дей ствовать без согласия народного представительства: все ее действия станут от зтого неправомерньїми, но их материальньїй зффект в подобньїх случаях бьівает даже сильнеє нормального, ибо силою обьїкновенно стараются восполнить недостаток пра ва. Средневековьій государь вовсе не обязан бьіл слушаться сво их вассалов. Юридически его волеизьявления бьіло вполне достаточно, чтобьі сделанньїй им шаг бьіл законним. Но он бьіл ли шен физической возможности предпринять нечто такое, чего не пожелали бьі и с п о л н и т ь его вассальї. Всякий человек вправе связать себе ноги, но, связав себе ноги, нельзя двигаться, почему ни один человек в здравом уме и не попробует осуществлять такое своє непререкаемое право. Читатель догадьівается, когда должен бьіл наступить конец средневековьім «государственньїм чи нам — зто должно бьіло случиться в ту минуту, когда сюзерен перестал зависеть от натуральних п о в и н н о с т є й своих вассалов, 341

когда он получил в руки силу, позволившую ему покупать у слу ги, вместо того, чтобьі их вьіпрашивать. Вот отчего окончательное торжество денежного хозяйства бьіло всегда критическим мо ментом для прав и вольностей феодального дворянства. Реальная власть переходит тогда в те же руки, в чьих бьши деньги, в руки торговой буржуазии, а ей средневековьіе чиньї с их преобладанием поземельного дворянства вовсе не бьши нужньї и интересньї. Только там, где землевладение сделалось буржуазним, или где буржуазия не имела никакого значення, средневековьіе учреждения сохранились, принимая новую форму: первьш случай имел место в Англии, второй в Польше. В России и во Франции дело пито иньїм, можно бьі сказать, более нормальним путем: и там и тут рост торгового капитала и его влияния на дела совпадает с ростом абсолютной монархии и упадком тех форм политической свободи, которне бьши тесно связанн с натуральним хозяйством. Оживление Земских соборов в первой половине XVII века бьшо, таким образом, чрезвьічайно тесно связано с той зкономической и политической реставрацией, которой отмечена зта зпоха. В то время как предндущее столетие знает только два, самое большее — четьіре собора (если принимать существование Собора 1549 года и считать собором то, что происходило в Москре в 1584 году, при воцарении Федора Ивановича) на протяжении полувека, за сорок лет, с 1612 по 1653 год, нам известно десять со боров, причем не будет ничего удивительного, если со временем станут известнн еще новьіе, и в течение 9 лет, с 1613 по 1622 год, Собор функционировал ежегодно. Но зто материальное усиление учреждения не сопровождалось его зволюцией от первобнтннх форм к более современним. Первьій — и, по-видимому, единственннй — зтап зтой зволюции относится к концу предндущего века. На Соборе 1598 года, внбиравшем на царство Бориса Федо ровича Году нова, кроме обичннх крупних и мелких служилих и посадских людей, попавших туда по их служебному положенню, как внражаются обнкновенно наши историки (правильнеє било би сказать по их общественному влиянию, потому что все зти «го лови» и «вьіборнне» попали на командирские места именно по той причине, что они принадлежали к сливкам местного помещичьего общества, и в еще большей степени то же верно относительно представителей буржуазии, «гостей»), кроме зтих членов «по положенню», бьши и настоящие «представители», если не «народа», то хотя би одного дворянства. Их бьшо на 267 членов Собора около 40 человек, по подсчету проф. Ключевского. Но даже и в позднейших случаях зто представительство не сомкнулось в классовне группьі, подобнне отдельньїм Etats средневековой Западной Европьі. На Соборе 1642 года, известном нам лучше всех других, вотируют отдельно семь служилих групп, 342

кроме бояр: 1) стольники, 2) дворяне московские, 5) ГОЛОВЬІ и сот ники московских стрельцов, 4) «володимирцьі-дворяне и дети боярские, которьіе на Москве», 5) дворяне и дети боярские Нижнего Новгорода, и муромцьі, и лушане, «которьіе здесь на Москве», 6) дворяне и дети боярские разньїх городов: С уздаль, Юрьев Польский, Переславль Залесский, Белая Кострома, Смоленск, Галич, Арзамас, Великий Новгород, Ржев, Зубцов, Торопец, Рос тов, пошехонцьі, новоторжцьі, Гороховец, 7) дворяне и дети бо ярские разньїх других городов: мещеряне, коломничи, рязанцьі, туляне и проч. То же бьіло и с «третьим сословием»: гости, гостиной и суконной сотни торговьіе люди совещались и голосовали отдельно от сотских и старост черньїх сотен и слобод. Представительство «чет вертого сословия», крестьянства, отличалось еще более случайhwm характером. Крестьянство не слилось с «третьим чином», как во Франции, и не вьщелялось в особую корпорацию, как в Скандинавских государствах. Но оно не бьіло и систематически устранено, как на Польском сейме. Крестьяне, разумеется, не крепостньїе, за которьіх отвечали их господа, а «черньїе» или дворцовьіе, появляются на соборах, но необьічайно спорадически. На Соборе 1682 года бьіли вьіборньїе от дворцовьіх сел, которьгх раньте мьі никогда не встречаем. А вьіборньїе от черного крестьянства должньї бьіли участвовать в Соборе 1613 года — факт, которьій долго оспаривался, оспаривается иногда и до сих пор, но которьій может бьіть подтвержден до кументально. Сохранилась грамота, приглашающая угличан прислать «уездньїх крестьян десять человек», чтобьі им, вместе с вьіборньїми от посада, «вольно бьіло во всех угличан всяких людей место о государственном и о земском деле го ворить без всякого страхования». П одписей крестьянских уполномоченньїх на избирательной грамоте Михайла Ф едо ровича, однако же, нет; значит ли зто, что крестьянские вьі борньїе почему-либо на Собор не попали или же они сплошь били безграмотньїе (подписи дворян, игуменов и протопопов «во всех уездньїх людей место» довольно частьі в грамоте), сказать трудно. Как не умело организоваться представитель ство от отдельньїх социальньїх групп, так не умело вьіработаться и самое понятие «представительство». Вообще говоря, на со борах XVII века присутствуют уполномоченньїе от различньїх разрядов населення. Можно бьі думать, что воля зтого последнего определяла, кто пойдет в Москву говорить от его имени. Но кое-какие образники будничной практики соборньїх вьіборов заставляют очень в зтом сомневаться. В Ельце, в 1648 году, по государевой грамоте велено бьіло вьібрать из детей боярских двух человек: но они бьіли вьібраньї на деле не местной дворянской кор п о р а ц ій , а воєводою. Елецкие помещики били за зто на воєводу челом, но, странньїм образом, не за то, что он узурпировал их 343

права, а за то, что он вьібрал людей плохих, «ушников», занимавшихся доносами на свою братию. Вьіходит, что если бьі воеводский вьібор бьіл удачнее и добросовестнее, то ельчане с ним и не стали бьі спорить. На Соборе 1642 года среди довольно многочисленньїх и довольно пестрьіх групп служильїх людей мьі находил неожиданно двух отдельньїх дворян Никиту Беклемишева да Тимофея Желябуж-ского. Их мнение стоит в одной линии с дру гими, но они никого не представляли, кроме самих себя. Таким образом, представительство по общественному полномочию и представительство по личному праву, разделившиеся в Англии еще в XIII веке, у нас не различались и в середине XVII столетия. Столь же неопределенна бьіла и компетенция соборов, если подходить к ним с нашей точки зрения. С одной стороньї, начиная с Бориса Годунова (а может бьіть, и с Федора Ивановича) до Пет ра, все русские цари бьіли вьіборньїе, и вьібирал их Собор. Признание царя «всей землей» спиталось капитальнейшим условием законности царской власти с точки зрения русского государственного права XVII столетия. Восстания против Шуйского тем и мотивировались, что он «поставлен царем» «без ведома всея земли». Невозможность организовать Всеземские вьіборьі с самого начала бьіла крупньїм минусом в кандидатуре Владислава. При избрании Михайла Федоровича старались соблюсти все необходимьіе условия возможно полнее, и в его избирательной грамоте писалось, что «все православньїе хрестьяне всего Московского государства от мала и до велика и до сущих младенец, яко єдини ми устьі вопияху и взьіваху, глаголюще: что бьіти на... всех государствах Российского царствия... блаженньїя памяти царя Федо ра Ивановича сродичу, благоцветущия отрасли от благочестиво го корени родившусю Михайлу Федоровичу Романову-Юрьеву». Как известно, избирательная грамота подписьівалась еще и долго спустя после Собора, так как старались собрать возможно более подписей: все вассальї, без исключения, должньї бьіли признать нового сюзерена, чтобьі никто не мог последнего упрекнуть, как упрекали Шуйского, что он «самовенечник». Казалось бьі, в ру ках Земского собора бьіла «верховная учредительная власть»: чего же больше? И однако же, с одной стороньї, московские люди XVII века такой своей прерогативой очень мало дорожат. В 1636 году галицкий воєвода Щетинин из сил вьібивался, чтобьі организовать вьіборьі в Земский собор по Галицкому уезду, но, как ни старался, более двадцати помещиков набрать не мог, и ви борних от отих двадцати пришлось послать за весь уезд. К соста ву «В ерховн ого учредительного собрания» (правда, что в 1636 году царя вибирать не приходилось) население относилось со злостньїм, можно сказать, индифферентизмом: большинство галицких дворян и детей боярских, пишет воєвода, «вибору не 344

дают, ослушаютца». С другой стороньї, московское правительство нисколько не стеснялось игнорировать требования «народньїх представителей». На Собор 1648— 1649 годов, утвердивший «Уложение», вьіборньїе привезли много челобитньїх. Иньїе из них бьіли уваженьї, другие же правившие етраной бояре обьявили «прихотями», и никто не думал принимать их во внимание. Но и то, и другое станет нам довольно хорошо понятно, если мьі вспомним, что сюзерен не бьш обязан спрашиваться своих вассалов во всех случаях жизни. Там, где его требования не вьіходили за круг обьічного, он мог их предьявлять категорически — и его нельзя бьіло ослушаться: раз признав государя, его вассалитет тем самьім однаждьі навсегда обязьгоался исполнять все его нормальньїе распоряжения. Речь о согласии вассалов заходила только тогда, когда требования вьіходили из нормьі, носили чрезвьічайньїй характер. Тут приходилось уже не требовать, а просить, и иногда слезно. Когда в 1634 году истощенной казне Михайла Федоровича понадобились средства для борьбьі с Польшей, и торговий капитал бьш обложен зкстренньїм сбором, «пятой деньгой» (20%-ной податью), а помещики должньї бьши согласиться на нечто вроде принудительного займа («запросньїе деньги»), то царская речь на Соборе виражалась так: «А то ваше ньінешнее прямое даяние приятно будет самому Содетелю Богу. А государь царь и великий князь Михайло Феодорович всея Русии то ваше вспоможенье учинит памятно и николи не забьітно, и вперед учнет жаловать своим государским жалованьем во всяких мерах». Земский собор всегда бьш синонимом зкстренного запроса: при таком его характере ему мудрено бьіло сделаться популярним.

Оглавление Предисловие.......................................................................................................... 5

Глава І Следьі древнейшего общественного строя......................................7 Глава II Феодальньїе отношения в Древней Руси......................................28 Глава III Заграничная торговля, города и городская жизнь X— XV веков................................................................................................. 55

Глава IV Новгород........................................................................................ 102 Глава V Образование Московского государства.................................. 124 Глава VI Грозний.......................................................................................... 168 Аграрний переворот первой половини XVI века............................ ~168 Публицистика и реф орм и...................................................................... 185 Опричнина....................................................................................................200 Зкономические итоги XVI в ек а............................................................225

Глава VII С м ута..............................................................................................236 Феодальная реакция, Годунов и дворянство.......................................236 Дворянское восстание...............................................................................256 «Лучшие» и «меньшие»........................................................................... 277

Глава VIII Дворянская Россия.....................

305 Ликвидация аграрного кризиса............................................................... 305 Политическая реставрация...................................................................... 320

І Іо вопросам оптовой покупки книг «И здательской ф упгіьі АСТ» обращ агься по адресу:

Звездньш бульвар^ дом 21, 7-й зтаж Тел. 215-43-38, 215-01-01, 215-55-13 К ниги «И здательской группьі АСТ» м ож н о заказать по адресу: 107140, Москва, а/я 140 , A C T - « К н и г и п о п о ч т е »

Научію-популярное издапие

Покровский Михаил Николаевич

РУССКАЯ ИСТОРИЯ Том 1

Главньїй редактор Н .Л . В ол к о вск и іі Редактор И.В. П е т р о в а Художествеппьій редактор О .Н . А д а с к и н а Техпичеекип редактор И .В. Б у з д а л е в а Комгіьютерная верстка С .А . Е л и се е в а Компьютерпьій дизайн Ю .Ю . М и р о н о в о й Корректорьі Е.Б. И в а н о в а , А .Ю . Л а р ію н о в а , И .С . М и л я ев а Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93; том 2; 953004 — книги, брошюрьі Гигиеническое заключепие № 77.99.11.953. П.002870.10.01 от 25.10.2001 г. ЛР ИД № 03073 от 23.10.2000 г. ООО «Издательство «Полигон». 194044, С.-Петербург, Б. Сампсониевский пр.; 38/40. Тел.: 320-74-24; тел./ факс: 320-74-23. E-mail: polygon@spb.cilyline.ru Издание осуществлено при техническом участии ООО «Издагельство АСТ» При участии ООО «Харвест». Лицензия ЛВ № 32 от 10.01.01. РБ, 220013, Минск, ул. Кульман, д. 1, корп. З, зт. 4, к. 42. Республиканское унитарное предприятие «Издательство «Белорусский Дом печати». 220013, Минск, пр. Ф. Скориньї, 79.'

Перед вами * один ш ( ам их м онумент альних нйуцншх mpt/дбб << мирОЗбй Ucmbpuu U, «не всякого сомненип, самий капит альний аз классичсских fnpydoe по истории России .

«Русскан истарип» M il. ІІокровского не только тии'тпне чниюі ЦнЦЯ пппьипкч і Мімітизации пр( ш і о Г і паї ifn ансиших, почти мифологических, «р< Men дч к<>ниа XIX <толемин, но и ш м< нее иитересная гюпитка оригина7іьного осмьгсления бьілих ПОХ «о «ССУІ ІІ\ цноеообряїьси и С3<" 0<фазии. -)то книга, о которой совершенно справедливо говорилось: «Мо/кно с ней не сагпииштм'н, но нельзя ґі’ oo<>wtvo>, Книга, по моюму оснщ аірщ ая самще т е т н т , са нша туманища номщнтьі истории наиіей стропи,.. —