ПОКРОВСКИЙ
Русская история Том 2 Петровские реформи Первая четверть XIX века для дома Романовнх...
Г і]
—
или ошибка ! сложньш периоб
Г І л Ь /і
Историческая
библиотека
Михаил
ПОКРОВСКИЙ
Русская история Том 2
Полигон Санкт-Петербург 2002
УДК 94.47 ББК 63.3(2) П48 Серия «Историческая библиотека» основана в 2001 году
Серийиое оформление С.Е. Власова
Подписано в печать с готових диапозитивов 17.01.2002. Формат 84х Ю8У з2.Печать офсетная. Усл. печ. л. 20,16. Тираж 5100 зкз. Заказ 524.
Покровский М.Н. П48
Русская история: В 3 т. Т. 2 /М.Н. Покровский. — СПб.: ООО «Издательство «Полигон», 2002. — 383 с. — (Историчес кая библиотека). ISBN 5-89173-140-1 (Т. 2) ISBN 5-89173-151-7 (Общ.) * Перед вами — один из самих монументальних научньїх трудов в мировой истории и, вне всякого сомнения, самий капитальньїй из классических трудов по истории России. «Русская история» М.Н. Покровского — не только поистине уникальная попьітка сисгематизации прошлого России с древнейших, почти мифологических, времен и до конца XIX столетия. но и не менее интересная попьітка оригинального осмислення бьільїх зпох — во всем их многообразии и своеобразии. Ото— книга, о которой совершенно справедливо говорилось: «Можно с ней не соглашаться. но нельзя ее обойти». Книга, по-новому освещающая самьістемньїе, самьіе туманньїе моменти истории нашей страньї... УДК 94.47 ББК 63.3(2)
© Художественное оформление. ООО «Издательство АСТ», 2002
Глава IX
Борьба за Украйну Западная Русь XVI— XVII веков Внешняя политика дворянской России ф Стратегические условия Ф Колонизация ф Борьба двух тиков колонизации; идеология борьбьі Ф ЮгоЗападная Русь после монголо-татарского разгрома Ф Литовско-русский феодализм Ф Люблинская уния; ее социальньїе условия Ф Зкономический переворот XV—XVI столетий Ф Замена натурального оброка денежньїм Ф Барщина ф Уменьшение крестьянского надела Ф Судьба обезземеленньїх Ф Вольная колонизация: романтическое предст авлена о казачестве Ф Действительное социальное з наче ниє казачества великорусского и украинского Ф Казацкая революция как зпизод борьбьі феодальной и буржуазной собственности
Господство среднего помещика определяло не только внутреннюю, а и внешнюю политику Московского государства после Смутьі. Боярская Русь XVI века остерегалась обострять свои отношения с Западом и бьіла, по своєму, права: ливонская война при Грозном кончилась неудачей; феодальньїе ополчення московско го царя не вьщерживали схватки грудь с грудью против регуляр них армий новой Европьі. Надо бьіло искать врага по себе, каким казались крьімские и поволжские татарьі. От них умели, по крайней мере, отбиваться: а когда под Москву в 1610 году пришла польская армия, ей сдались сразу, и не пьітаясь завязьівать неравной борьбьі. Дворянское ополчение, собранное торговими горо дами, уничтожило ореол непобедимости, окружавший до тех пор польское «рицарство». Раньте полякам случалось проигрьівать отдельньїе сражения: то, что произошло под Москвой в 1612 году, бьіло проигрьішем целой кампании. Правда, дальнейший переход в наступление не удался победителям. А когда против Московс кого государства оказались еще шведи, и вовсе пришлось здавать ся. К 1620 годам Московская Русь бьіла отброшена на Восток дальше, чем зто било когда бьі то ни бьіло со времени Йвана III. Не только у Москви не било теперь ни одного порта на Балтийском море, но все вьіходьі в зто море били наглухо для нее запер5
тьі: в XVII веке стало чужим даже то, что цельїе столетия бьіло своим для Великого Новгорода. А сухопутная западная граница с Литвой подошла почти к пределам ньінешней Московской губернии. Днепр на всем протяжении стал нерусской рекой, а Вязьма стала первьім пограничньїм русским городом с Запада. Такой разгром, казалось, должен бьіл бьі надолго отбить охоту от всяких предприятий в зту сторону. На самом деле, XVII столетие вказа лось веком «западньїх» войн по преимуществу, как XVI бьіло по преимуществу веком войн восточньїх. С первого взгляда может показаться, что причиньї зтого явлення бьіли чисто стратегические: с польской армией под Вязьмой, со шведской — под Новго родом Московскому государству жить бьіло нельзя: для того чтобьі оно могло когда-нибудь приспособиться к такой границе, его жизненньїе центри должньї били бьі стоять южнее И восточнее. Имея столицу где-нибудь на Средней Волге, можно бьіло поми риться с границей на верховьях Днепра, но Москва не могла же оставаться в постоянном риске польской осадьі. Стратегические причини — стремление «поворотить» обратно к Москве отобранньіе у нее города, если не все, то хотя бьі Смоленск с Дорогобужем, — всего больше виступают на вид в мотивах первой же, пос ле Смутьі, войньі Московского государства с польско-литовским. Но рядом со стратегическими мотивами еще раньте, уже в 20-х годах, вьіступаюг другие, современникам менее заметньїе, но на самом деле более непосредственньїе. Уже на Соборе 1621 года указьівалось, что в пограничньїх уездах — Путивльском, Брянском, Великолуцком и Торопецком — «литовские люди начали в государеву землю вступаться, остроги и слободи ставят, села и деревни, леса и води освоивают, селитру в Путивльском уезде в семидесяти местах варят, будники золу жгут, рьібу ловят и зверь всякий бьют, на пограничньїх дворян и детей боярских наезжают, бьют, грабят, побивают, с поместий сгоняют...» ІІІел спор о том, чья колонизация возьмет верх в краях, отчасти искони пустих, отчасти опустошенньїх Смутой. И едва ли нужно говорить, что ме даль имела две сторони. Тот же Путивльский уезд, где «литовс кие люди» контрабандой варили селитру, бьівал свидетелем и дру гих картин. В начале 40-х годов путивльский воєвода писал в Москву, что к нему приходят «литовские люди белоруссьі» и бьют челом, чтобьі им дали хлебное и денежное жалованье, и землю — и они тогда будут верно служить Московскому государству. Московское правительство весьма охотно исполняло такие просьби и всячески наказьівало своим агентам, «чтобьі вьезжим черкасам (так називали тогда зтих литовских змигрантов) ни от каких лю дей продажи и налогов и убьітков никаких не бьіло, и лошадей и всякия животньї у черкас никто не отнимал и не крал, и самому воеводе к черкасам держать ласку и привет добрий, чтобьі черкас 6
жссточью в сомненье не привесть». До какой внимательности к «черкасам» доходило суровое к своим московское начальство, видно из того, что даже бродивших по Москве «меж двор», совсем нищих змигрантов охотно подбирали, снабжали деньгами, давали им хлебную подмогу и устраивали их в южньїх уездах, поручая специальному вниманию местного воеводьі. На что способньі бьіли закрить глаза в Москве, когда дело шло о «черкасах», покажет один характерний случай. По южному рубежу, на грани це степи, сохранились еще обширнне, девственнне леса: их нарочно берегли, так как они служили естественньїм барьером про тив татарской конницн, не решавшейся углубляться в их чащу. Леса били обьявленн заповедннми, и за порубку их полаталась, на бумаге, смертная казнь, а на деле, по крайней мере, били кнутом; даже за простой «вьезд» в такой лес без надобности и разрешения начальства подвергали наказанию. Что, казалось би, должнн бьіли сделать с людьми, которне «заповедннй» лес распахивали и устраивали в нем пасеки и винокурни? Но когда за таким делом заставали «черкас», то ограничивались тем, что приводили их «ко кресту» — к присяге на верность московскому государю да рекомендовали им устраиваться на «русской», т. е. противоположной от степи, стороне леса. И если сломали их винокурню, то только ввиду явного намерения поселившихся курить вино не только для своего обихода, а и для продажи: такого нарушения казенного интереса в Москве снести не могли. Не нужно, конеч но, думать, что зти «черкасьі» бьіли бездомними людьми, не имевшими над собою никакого начальства. Зто бьіли «подданньїе» пограничньїх польских панов, которьіе могли бьі в зтом смьісле составить не менее длинньїй список жалоб, чем какой читали на Соборе 1621 года. В 1638 году лубенский староста писал путивльскому воеводе: «Подданньїе князя Иеремии Вишневецкого, поднявся в ньінешнюю свою казацкую войну от места Гадяцкого (города Гадяча), несколько тьісяч, ушли в Путивль». Граница бьіла так неопределенна, впрочем, что и сам князь Иеремия не бьіл вполне уверен, кому принадлежат земли, населенньїе его «подданньїми», — Москве или Польше. Когда заключали поляновский мир (в 1634 году, после неудачного русского похода под Смоленск), Вишневецкий очень хлопотал о том, чтобьі как-нибудь не отмежевали части его «Лубенщиньї» к Московскому государству. И лишь когда побитьіе на войне москвичи «без спору» уступили спорную территорию «в королевскую сторону», хозяин Лубенщиньї осмелел и стал требовать, чтоб московское правительство пусти ло его агентов уже в заведомо московские уездьі — разьіскивать его бегльїх крепостньїх. Москва бьіла тогда в таком угнетенном настроєний, что согласилась и на зто, по крайней мере, на сло вах. Велено бьіло «князь Еремея подданньїх с государевой земли 7
ссьілать беспрестанно тихостью»: последнее слово должно бьіло показать московскому начальству на местах, что знергии особенной в зтом деле от него не требовали. Колонизационная подкладка русско-польской борьбьі и сделала главньїм театром ее не верховья Днепра, стратегически наиболее важньїе для Московского государства, а земли к востоку от его среднего течения — «левобережную Украйну», ньінешние Черниговскую и Полтавскую губернии. Борьба с Польшей в XVII веке стала борьбой за Украйну. Национальная по форме, национально-религиозная по своей идеологии, в сознании самих боровших ся, борьба зта бьіла, в сущности, социальной. Боролись два типа колонизации — воплощенньїе в двух общественньїх группах: казачестве, с одной стороньї, крупном землевладении — с другой. Так как первое рекрутировалось преимущественно из людей русского язьїка и православной верьі, а представителями второго бьіли люди польского язьїка и польской культурьі — католичество же в Польше зтой зпохи стало чем-то вроде сословной религии всех людей «порядочного общества» и «хорошего» происхождения, — то национально-религиозная оболочка происходившей здесь классовой войньї бьіла довольно естественна. Ее не приходилось вьідумьівать позднейшим ученьїм, как зто в значительной степени случилось с дворянско-посадским восстанием, закончившим Смуту. Но более плотная и прочная, чем в Московском государстве нача ла века, зто бьіла все же лишь оболочка. Казак ненавидел польско го пана, потому, что ему, мелкому землевладельцу-хуторянину, не бьіло больше места среди росших со сказочной бьістротой и отовсюду надвигавшихся на казацкую землю панских фольварков. А московский помещик потому оказьівался союзником зтого казака, что он и сам в зтих местах бьіл таким же мелким землевладельцем-хуторянином, как и казак, значит, и таким же, как он, социальньїм врагом панских латифундий. Что в борьбе приняли деятельное участие пробивавшиеся в казачество верхние слои поспольства (посполитьій-общенароньїй), крепостного крестьянства, зто бьіло опять вполне естественно так же естественно, как и то, что в 1606— 1608 годах крепостное крестьянство боярских вотчин шло рука об руку с мелкопоместньїми дворянами. Но и там, и тут союз бьіл до порьі до времени. Когда враг бьіл вьібит с поля, все пришло в норму: казачество осталось казачеством, по сол ьство — посольством, и даже тот факт, что казацкие старшиньї стали уже настоящими помещиками, не дал ничего нового: и в начале века казацкие атаманьї ни к чему так не стремились, как к тому, чтобьі бьіть поверстанними государевьіми поместьями и стать «настоящими» дворянами, чего более удачливьіе из них и достигали. Великоросские собьггия начала века бьши не так ярки и шумньї, как малоросские лет сорок спустя — на Севере все бьіло 8
ссрее и молчаливее, Юг бьіл красочнее, а кроме того, Юг бьіл ближе к Европе — значит, культурнеє и сознательнее. Но основньїе тенденции движения бьіли сходньї, и нет ничего удивительного, что зкспансивньїе украинцьі, нашумев и наговорив гораздо больше своих великорусских собратьев, кончили тем же, чем и они: в 1654 году стали «под вьісокую руку» той самой династии, что сидела на московском престоле уже с 1613 года. Мьі оставили Юго-Западную Русь в тот момент, когда татарское нашествие добило последние остатки древнейшей русской «государственности», зкономическим базисом которой бьіла «разбойничья торговля», а главньїм театром — бассейн Днепра. Здесь старая общественная постройка подгнила больше, чем где бьі то ни бьіло, и последствия толчка, данного татарами, бьіли разрушительнее. Правда, ходячеє мнение, что Киев после Батьіева нашествия превратился в не очень большую деревню, с большим жа ром и большой ученостью оспоривалось в новейшей литературе. Но спор привел лишь к тому, что люди стали правильнеє оценивать непосредственньїе результатьі монгольского погрома вообще — и прежде всего научились отличать судьбу города от судьбьі земли. Мьі уже упоминали в своем месте1, что татарьі, прежде всего другого, бьіли разрушителями городов, и что зто неслучайНОЄ ОбСТОЯТЄЛЬСТВО бьіло логическим ВЬІВОДОМ ИЗ их стратегии столько же, как и из их политики. Более живьіе города СевероВосточной Руси оправились довольно бьістро после погрома. Уже ранее несколько раз опустошавшийся и с каждьім десятилетием все более падавший, в хозяйственном и политическом отношениях, Киев подняться из своих развалин не смог. Допустив даже, что известньїй рассказ Плано-Карпини о «большом и населенном го роде», «обращенном почти в ничто», — в нем осталось не более 200 домов, — относится и не к Києву, остаются еще известия русских летописей о том, что население Києва, если не непосредственно после Батьія, то в конце XIII века «все разбежалось». Один факт, точно установленньїй именно критиком общераспространенного мнения, особенно ярко подчеркивает запустение города Ки єва: во второй половине XIII столетия здесь вовсе не бьіло князей, а когда в следующем веке они появились, то зто бьши «владетели весьма невисокого полета», промьішлявшие разбоем по большим дорогам12. Представлять себе, как зто готов сделать наш автор, что киевляне отого времени бьіли счастливьіми республиканцами — значит переносить в XIII век понятия и отношения го раздо более позднего времени. Князья из Києва ушли, очевидно, потому, что им нечем бьіло там жить: княжеские доходи били 1См. т. 1. 2 Грушевский М. Очерк истории Киевской земли, с. 468. 9
слишком незначительньї, чтобьі можно бьіло держать там княжеский стол, как бьіли слишком незначительньї церковньїе доходьі, чтобьі можно бьіло сохранить в Києве митрополию. Насчет последнего мьі имеем документальньїе свидетельства, а первое, по аналогии, гораздо более вероятно, нежели Киевская республика XIII века. Но запустение «матери городов Русских» вовсе еще не обозначает запустения и всей Киевщиньї — в зтом критики старо го мнения вполне правьі. Сельскую Русь татарьі опустошили ровно настолько, насколько зто бьіло неизбежно при тогдашнем спо собе ведення войньї. Бестолкового истребления жителей они не могли допустить уже потому, что собирались их зксплуатировать — и действительно зксплуатировали, между прочим, и население Киевщиньї. Мьі довольно точно знаєм натуральньїе повинности, установленньїе для населення зтих мест татарами, и уже самая наличность зтих повинностей предполагает как само собою разумеющееся, что здесь в достаточном количестве имелись жи вше люди: те «мертвьіе кости», о которьіх говорит Плано-Карпини, и которьіе, с его слов, фигурируют во всех учебниках, не мог ли бьі доставлять татарам пшеницу и звериньїе шкурьі. А раз страна бшла достаточно заселена, хотя, вероятно, и гораздо реже, нежели в цветущие времена Киевщиньї, должен бшл со временем заселиться вновь и ее главньїй город: зтим вполне обьясняются противоречивьіе, на первьш взгляд, показання летописей и документов о процветании и красоте Києва еще в XV веке, о его тогдашней торговле и новьіх разгромах (особенно в 1416 и 1482 годах), тогда как после Батшя громить там, казалось, бьіло уже и нечего. Настоящее, хотя все же и в зто время не абсолютиое, запустение Киевщи ньї относится, по-видимому, именно к концу XV века, когда стали посещать страну крьімские татарьі, приходившие за живьім това ром, и потому опустошавшие гораздо знергичнее, чем Батьій. Территория древнерусских княжеств к западу от Днепра ни в один момент древнерусской истории не являлась, таким образом, совершенной пустьіней. Переход ее под главенство Литви в половине XIV века (наиболее правдоподобной датой занятия литовцами Києва является, как известно, 1362 год: старше рассказьі о завоевании Києва Гедимином около 1320 года новейшей критикой признаются легендарншми), если что-нибудь изменил в поло жений дел, то только к лучшему. В лице литовского великого кня зя Киевщина получила очень сильного сюзерена, от которого, в случае надобности, можно бьіло ждать поддержки, но которьій, как и всякий феодальньїй сюзерен, во внутренние дела своих вассалов не вмешивался. «В Литовско-Русском государстве, — го ворит один из новейших историков зтого последнего, — установился социально-политический строй, сильно напоминающий средневековьій западноевропейский феодализм. В тогдашней 10
канцелярской латьіни зто сходство стало отмечаться западносвропейскою феодальной терминологией еще ранее, чем названньій строй установился окончательно. В различньїх грамотах, писанньїх в первой половине XV века, встречаются упоминания о «баронах», «рьіцарях», «вассалах», «присяжниках» (homagiales), «феодальньїх службах». Позже зта терминология проникла и в русский канцелярский язьік великого княжества1. Феодальньїе отношения составляют не «западноевропейское», а «общеевропейское» или даже общечеловеческое явление, как мьі знаєм. Но литовский феодализм бьіл действительно ближе к западному типу, нежели, например, московский. Здесь бьіли резче вьіраженьї как феодальний иммунитет , так и иерархичность феодального строя, делавшая из господствующего общественного слоя некоторое подобие лестницьі. Литовский великий князь вовсе не собирал пода тей в вотчинах своих вассалов, тогда как северо-восточньїе князья всегда собирали, по крайней мере, татарскую дань и вовсе не имел там права суда, тогда как его великорусские современники всегда оставляли себе наиболее лакомьіе куски судебного дохода. Аррьер-вассальї, которьіе в Московской Руси только встречают ся, в литовской составляют общераспространенное явление — нельзя себе представить большое западнорусское имение без сво их «земян» и своих «бояр», зависевших всецело от своего непосредственного сюзерена и вполне отрезанньїх от сюзерена верхов ного, великого князя. Великокняжескому суду они подлежали лишь в том случае, если их ближайший сюзерен не давал на них суда и управи; но и в зтом случае, получив челобитье от обиженного, великий князь всегда начинал с вежливнх напоминаний, пуская в ход свою власть только в крайней необходимости. Феодализм вообще равнодушен к национальньїм перегородкам — национализм появляется лишь на следующей ступени социального развития. Уже позтому нельзя бьіло ожидать какого-нибудь гнета со сторо ни литовского сюзерена по отношению к его русским подданньїм, только потому, что он — литовец, а они — русские. Присутствие в «господарской раде» — курии или боярской думе наследников Гедимина — русских бояр из бивших удельннх княжеств, аннексированннх Литвою, достаточно засвидетельствовано для самих первьіх десятилетий после аннексии: совершенно не видно, чтобн здесь била какая-нибудь борьба за национальное право, оче видно, и мисли об зтом не приходило в голову ни завоевателям, ни завоеванннм. Католическая церковь, явившаяся в Литву после унии с Польшей (в 1386), питалась провести другую границу: запереть дверь в великокняжескую думу «схизматикам», сделав из православних, так сказать, вассалов второго сорта. Сравнитель1Любавский М. Литовско-Русский сейм. — М., 1901, с. 101. 11
но малое число «панов радньїх» русского происхождения и православной верьі и, в особенности, бледная роль в господарской раде православних архиереев — рядом с вьщающимся влиянием в ней вьісшего католического духовенства — долгое время поддерживали у историков убеждение, что попьітка зта Католической Церкви удалась. Впечатления от позднейшей религиозной борьбьі, в дни католической реакции второй половини XVI века, когда боровшиеся сторони не останавливались и перед подцелкой документов, укрепили зтот предрассудок еще более. Теперь, однако, можно счиггать доказанньїм, что тенденции католицизма не нашли себе воплощения в литовско-русской действительности. Зна менитий Городельский привилей 1413 года, устранявший вассалов некатолического исповедания от вьісших должностей в великом княжестве, в зтом своем пункте остался мертвой буквой, а в 1432 году все преимущества, данньїе зтим привилеем боярам-католикам, били формально распространенн и на бояр-православньіх. Позднейшие документи, содержавшие ограничение зтого рода, по-видимому, просто били сочиненьї иезуитами в конце XVI века. Православное же меньшинство в господарской раде достаточно обьясняется тем, что католицизм уже тогда успел сделаться фешенебельной верой, которую поспешило усвоить все, что претендовало на знатность: все крупнейшие землевладельцьі, за единичньїми исключениями, вказались католиками, а непосредственньїми вассалами великого князя били, разум еется, именно крупнне землевладельцн. И в то время как католическая церковь в крає рекрутировалась из сливок местного общества, «православньїе архиереи вьіходили большею частью из мелкого люда, из духовенства или простонародья, мещан и крестьян, и изредка из мелкой или средней шлях ти»1. То, что казалось историкам религиозной перегородкой, на самом деле бьіло социальной, и религиозной борьбьі в Западной Руси не бьшо до конца XVI века точно так же, как не било национальной. Не визвало такой борьби и формальное присоединение ЮгоЗападной Руси к Польскому королевству по Люблинской унии 1569 года. История зтой унии представляет собой чрезвичайно поучительннй пример того, как под национальннм конфликтом скривается, в сущности, социальннй. В старой литературе, например, у Соловьева, дело изображалось так, что унию поляки навязали Литве, литовцн же «сильно упорствовали, но потом должньї били согласиться на соединение, когда увидели, что не поддерживаются русскими». Мотив, заставлявшим русских дер жать нейтралитет в споре, били притеснения, которне они якобьі испьггивали от литовских вельмож. Что последние не пользовались никакими особенннм и привилегиями, сравнительно 1Любавский, с. 363. 12
с вельможами русскими, зто мьі уже знаєм. Несомненньїй факт, что и русская знать относилась к унии так же враждебно, как и паньї радньїе литовского происхождения: в числе крупних землевладельцев непосредственно аннексированного Польщею Подляшья (восточньїй угол позднейшего «Царства Польского»), устроивших настоящую обструкцию в борьбе с унией, мьі нахо дим коренньїе русские фамилии: Ходкевичей и Сопег. Причини, делавшие зтих вельмож различннх национальностей патриотами автономной Литви, очень любопьітнн и гораздо сложнее, чем может показаться с первого взгляда. Дело било не только в нежелании делиться своей властью с вельможами польскими. Автономное великое княжество Литовское било предприятием, на которое магнати затратили огромнне фамильние капиталн в форме ссуд скарбу (великокняжеской казне), и им, естественно, хотелось по-прежнему хозяйничать и распоряжаться в зтом предприятии. Уния, как ее понимали поляки, угрожала положить конец зтому хозяйничанью, и потому магнати так и противились ей. Самьіе ярьіе противники унии били как раз те именно пани, которне потратили так много своих денег на нужди великого княжества, вроде, напр., пана Яна Еронимовича Ходкевича, старо сти Жмудского или подканцлера Остафия Воловича. Очевидно, они боялись не только за своє значение в будущей соединенной Речи Посполитой, но и за свои «пенязи», отданние в ссуду скар бу и гарантированнне заставами (залогом) господарских имений1. Каким образом государство зтого времени могло стать своего рода капиталистическим предприятием, зто ми увидим позже: здесь ми найдем один из характернейш их показателей зкономического переворота, совершавшегося в зту именно зпоху. Сейчас ми должньї отметить другое: если «капиталистьі» знат ного происхождения косо смотрели на унию, к ней совсем иначе должньї били относиться незаинтересованнне в предприятии средние и мелкие землевладельцн. Так оно и бьіло. Поляки всегда имели на своей стороне литовское рицарство, без различия проис хождения, а противились унии только литовские «потентати», по словам польских делегатов, докладнвавших о ходе переговоров на Петроковском сейме в 1565 году. Оттого стремление отделить зто рицарство от его потентатов и вступить с ним в непосредственнне сношения било одним из главннх приемов польской политики, а стремление не допустить зтого — одним из главннх приемов литовской ради. Но литовско-русская шляхта не ограничивалась платоническими симпатиями к унии — она проявляла в зтом отношении инициативу, весьма смущавшую литовских по тентатов. Около 1563 года рицарство, находившеєся тогда 1Любавский М, цит. соч., с. 821. 13
в походе против Москви, составило между собою особое соглашение с целью добиваться унии во что бьі то ни стало, даже вопреки желанию официального литовского правительства; отступившие от отого соглашения, напомнившего русскому исследователю классические конфедерации польской шляхтьі, должньї бьіли спитаться изменниками и, в случае победьі сторонников унии, подлежали изгнанию, а если бьі паньї радньїе вздумали преследовать какого-нибудь земянина за участие в соглашении, остальньїе должньї бьіли за него вступиться как один человек. Польща шла впереди Литвьі в процессе социального развития — в ней переход политической власти в руки среднего помещика (в Польше величавшегося «народом», как в Московском государстве такой же помещик бьіл «всей землей») совершился уже в первой половине XVI века. Глядя на ото, литовско-русская шлях та не могла не «разлакомиться», и никакие попьггки литовской аристократии купить себе мир со своим дворянством социальньїми уступками не достигали цели. На Бельском сейме 1564 года феодаль ная знать отказалась от своих судебннх привилегий, согласившись подчиниться одинаково со всеми земянами виборному Земскому суду. Зто бьшо, помимо всего другого, тяжелой материальной жертвой, потому что непосредственньїе вассальї литовского великого князя лишились теперь крупной доли своего судебного дохода. Но для рицарства зтой уступки било мало. Статут 1566 года повел депо дальше: зтим статутом законодательная власть с ради (боярской думи) била перенесена на Вальний сейм (Земский собор), без согласия которого великий князь обязался не издавать никаких уставов. Собственно, шляхетский «народ» Литви уже держал вер ховную власть в своих руках, но ему било мало и теоретического признання его верховенства: ему нужно бьшо своє, шляхетское правительство, а зтого он не надеялся достигнуть без помощи польской шляхти. Люблинская уния, поставившая весь ход дел в обьединенной Речи Посполитой под контроль общего ПольскоЛитовского сейма, где не било ни литовских «княжат», ни иних членов по личному праву, а только «посли, избраннне литовским и польским рицарством», осуществила зто желание. Насколько оно било главним, а все другие сторони унии второстепенннми, видно из того, что отдельнне «земли» не остановились пе ред перспективой стать непосредственннми подданннми «коро ни», как только явилось сомнение, удастся ли провести план обьединения на шляхетских условиях для всей Литви. «Захват», поляками Подляшья и Вольїни, а затем Подолья и Киевщинн при совершенно явном попустительстве местной шляхти, которая все время хлопотала об обороне не от «захватчиков»-поляков, а от своей туземной аристократии (доходившей до угроз та тарами!), представляет собою одну из любопнтнейших сторон 14
унии 1569 года. Он лучше всего другого показьівает, что образование единой Речи Посполитой бьіло последствием не каких-нибудь дипломатических шахматньїх ходов — так часто изображались дела в старьіе годьі, — а политическим закреплением общего как для «короньї», так и для «княжества» социального явлення: перехода фактического влияния в обществе от крупной феодальной знати к среднему землевладению. В Польше и Литве в XVI веке произошло то же, что в иньїх политических формах случилось на три четверта столетия позже в Московской Руси. В зтой последней, как мьі знаєм, основу социальной переменьї составляла перемена зкономическая: зарождение ранних форм менового хозяйства и в связи с зтим превращение феодального землевладельца в сельского хозяина-предпринимателя. В Польше и Литве зтот процесе вьіступает перед нами еще отчетливее. Все основньїе его чертьі — замена натурального оброка денежньїм, появление барской запашки и в связи с нею барщиньї, уменьшение крестьянского надела в пользу барской пашни — все зто пре красно знакомо и западнорусским писцовнм книгам XVI века, которьіе гораздо богаче таким материалом, чем их московские современницьі. В Московской Руси зтого времени денежньїй об рок бьіл, как мьі видели в своем месте, очень распространен: в Руси Литовской и аннексированньїх польской короной русских облас тях он решительно господствовал, причем мьі имеем ряд характернейших случаев превращения невинних натуральних поборов патриархального средневековья в очень серьезную денежную по дать. Такова била, например, история медовой дали. В королевских йменнях львовского староства — части старинной Галицкой Руси, присоединенной к Польше еще в XVI веке, по инвентарю 1545 года те крестьяне, кто имел пчел, давали ежегодно по пяти полумерок меду. «Люстрация» 1565 года показивает нам медо вую дань уже как постоянний налог, по ЗО, в среднем, грошей с хозяйства (от 2 до 3 рублей золотом на теперешние деньги): и все го через 5 лет, к 1570 году, зтот налог доходит до 50 грошей на хозяйство (более 4 рублей). В то же время в йменнях Пинского повета — нннешней Минской губернии — та же медовая дань била главним платежом крестьян и составляла на каждое хозяйство от 20 до 127 грошей литовских (которне били крупнеє польских). Чтобьі правильно оценить зти цифри, надо иметь в виду, что в зти годи и в зтих местах двухдневная барщина викупалась обнкновенно 1 злотьім — 24 грошами. Минимальнне размерн медовой дани били немногим меньше, а максимальньїе в пять раз больше зтого. Одинаковне условия в нннешней Минской губернии и в нннешней Галиции не должньї, однако, вводить нас в заблуждение, будто всюду било одно и то же. Даже в самой Галичине различия бьіли довольно резкие и не случайнне. В то время как в вос15
точних староствах можно бьіло найти, в довольно чистом виде, «первоначальньїе злементьі, из которьіх складьівались крестьянские платежи», в западньїх большая часть натурального оброка переведена на деньги, а в Самборщине мьі видим денежньїе плате жи за все «даниньї»1. Ту же особенность мьі замечаем и в распространении барщиньї. Она єсть уже всюду; но на востоке, в землях великого княжества Литовского, в начале второй половини XVI века она только что заводилась; известньїй «Устав о волоках» ко роля Сигизмунда-Августа (1557) только еще вьісказьівает пожелание, чтобьі во всех королевских йменнях в Литве заводились фольварки — усадьбьі с барской запашкой. Под последнюю отводилась Vg всей культурной площади: на каждую волоку дворцовой пашни должно бьіло приходиться не менее 7 волок крестьянских, с вполне устроенньїм хозяйством, «з вольї и с клячами» на каждой, так как обрабатьівать хозяйскую пашню предполагалось крестьянским инвентарем. Как и в дворцовьіх йменнях Московской Руси того же времени, хозяйство питались поставить рационально: из «Устава о волоках» мьі виносим очень живое представление о том, как бьіла организована крестьянская работа в большом благоустроенном имении Юго-Западной Руси. Староста — войт — в воскресенье назначал каждому из подданньїх его урок на всю неделю. За исправньїм виполнением зтого урока следили строго: кто не виходил на работу вовремя, в первьій раз платил грош, во второй раз — барана, в третий раз его «бичом на лавке карали»; если манкировка бьіла злонамеренная, например, по причине пьянства, телесное наказание полагалось сразу. Зато можно бьіло избавиться от наказания вовсе, если предварительно заявить началь ству об уважительной причине, мешающей вийти на работу; толь ко от самой работьі ни в каком случае нельзя било избавиться: пропущенньїе дни должни били бьггь отработани во что би то ни стало. Регламентировано бьіло употребление времени и в течение самой работи: кто работал со скотом — волом или лошадью, — имел право отдьіхать три часа в продолжение рабочего дня: час перед обедом, час в полдень и час перед вечером; пеший работник отдихал все зти три раза по получасу. Виходить на барскую ра боту обязательно бьіло «як солнце всходить», а у йти можно било только на заходе солнца. Но строго регламентированная количественно барщина била еще невелика, как можно бьшо би дога даться уже по относительним размерам барской и крестьянской запашки: у крестьянина брали в Литве 2 дня в неделю, т. е. 73 его рабочего времени. В Галичине ми встречаем гораздо более високие норми работи: двухдневная барщина спускается чуть ли не на 1М. Грушевский, jb предисловии к т. 1 «Источники украинско-русской истории» («Жерела до истории Украйни и Руси»). 16
последнее место, наиболее распространенной является обязанность работать 3 дня в неделю или же каждьій день по полудню; и не редки — нисколько не реже двухдневной барщиньї — четьірехи пятидневная: ото бьіл максимум зксплуатации, так как два дня в неделю, воскресенье и базарньїй день, крестьянам оставляли всегда. Такие порядки бьіли в галицких «королевщинах», т. е. йменн ях совершенно того же типа, как и те, о которьіх говорит «Устав о волоках». На частновладельческих землях зксплуатация бьіла гораздо сильнеє: зто мьі можем видеть очень наглядно, когда какаянибудь «королевщина» попадает «в держанье» к частному лицу. Одно дворцовое село Львовского староства еще в 1554 году не несло никаких повинностей, кроме натуральной данини, по бара ну и по свинье с каждого хозяйства; пашня бьіла даже не меряна. Но вот в нем явился «державен», Станислав Жолкевский, и тотчас же завелись новьіе порядки. Пашня бьіла тщательно вьімеряна, и часть ее отошла к усадьбе (прежде гут барской усадьбьі не бьіло), для обработки зтой земли бьіла заведена барщина, но на туральний оброк не только не бьіл отменен, а к нему прибавился еще денежньїй. «Жизнь и хозяйство села изменились до неузнаваемости. В 1534 году здесь било 28 хозяйств на немеряной земле, дававших 28 баранов и столько же свиней, причем тех и других у каждого хозяйства бьіло значительное стадо... В 1565— 1570 годах здесь бьіло уже 60 тяглих хозяйств на 10 ланах (по-московски — вьггях) и 26 загородников (по-великорусски — бобьілей), при чем крестьянские земли уменьшились, по малой мере, втроє...» Упало и скотоводство: в 1565 году с 62 хозяйств получено только 20 штук свиней и 1 баран — далеко меньше, чем раньше получалось с 28 хозяйств1. Как отнеслись к зтой перемене сами обитатели села, источники не говорят. Но мьі имеем один случай, показьівающий, что заведение нових порядков не всегда било простим и легким делом. В том же Львовском старостве бьіло село Добряни, по привилею короля Владислава, от 1439 года, дававшеє ежегодно 8 дней барщиньї, 24 гроша «чиншу» (денежного оброка) и колоду овса с «лана». Тогда в нем спиталось 14 ланов; к XVI веку, благодаря распашке нових земель, оказалось уже 36. Но главньїм фактом било расширение барской запашки в Добрянах: 8 дней в год для ее обработки стало не хватать, и приходилось сгонять крестьян из дальних имений. Ввиду зтого дворцовое управление, производя в 1530-х годах новое обмежевание земель, постановило, чтоби добрянци работали на барщине по два дня в неделю (тогдашняя норма в королевских йменнях). Но селяне «противились зтому силой, не приняли нового межевания и не хотели работать барщини», и до 1570 года их не удавалось к зтому принудить. По1Жерела, т. 7, с. 7. 17
пьітка посадить в Добряньї нових «осадников», чтобьі полупить рабочих для барской пашни, не удалась — местное население их вижило. Люстрация 1570 года ввела опять двухдневную барщину, понизив чинш до 18 грошей, но добрянцьі и теперь не послушались и до 1578 года не приняли «реформи». Что с ними далее случилось — неизвестно1. Понижать чинши, вводя барщину, приходилось очень часто, но ото вовсе не обозначало обнкновенно облегчения крестьянских повинностей. В Теребовльском старостве до 1550-х годов работали по 8 дней в год и платили 48 грошей чиншу. Новий старо ста уменьшил чинш до 50 грошей, но ввел двухдневную барщину, по тогдашней цене рабочих рук она обошлась би, применяя вольнонаемний труд, не дешевле 60 грошей, иними словами, крестьянские повинносте, в переводе на деньги, виросли почте вдвоє. Но чинш никогда не исчезал вовсе, даже в тех случаях, когда крестьяне работали ежедневно\ били случаи, что ежедневная барщина сочеталась даже с довольно високим денежннм оброком — до 24 грошей с хозяйства в год. При таких условиях крестьянский надел уже в XVI веке превращался в то, чем он должен бнл стать впоследствии, при «капиталистической» барщине, — в особую форму натуральной заработной плати барского батрака. В тесной связи с ростом барщиньї стоит позтому другое явление: дробление крестьянских наделов, поощряемое барской зкономией. Географический закон зтого явлення тот же, что и двух предьщущих. «Вообще говоря, крестьянские участки уменьшались по направ ленню с востока на запад и с юга на север». «На востоке в половине XVI века господствуют хозяйства на целнх дворищах, или на дворище сидят по два хозяйства... дальше на запад число хозяйств, приходящихся на одно дворище, увеличивается...»12. Падение размеров хозяйства идет чрезвичайно правильно: если ехать с восто ка на запад, путешественник встретил би на самой восточной гра нице Галичини крестьян, сидевших на полной вьгги («дворище» или «лане»); дальше напинали попадаться полудворгацнне хозяй ства; еще дальше они преобладали, и попадались уж четвертьдворищньїе; и, наконец, еще западнее напинали встречаться «вісімки» — хозяйства на У8 лана. Начало дроблення весьма точ но совпадает с началом изучаемого нами зкономического процесса — полу- и четвертьдворищньїе хозяйства начинают появляться с конца XV—начала XVI века. Бнл, однако, предел дроблення, ниже которого неудобно бьіло спускаться и с точки зрения барской вигоди, ми уже видели, как измельчание хозяйств влияло на скотоводство, а барские пашни 1Ibid., с. 7—9. 2М. Грушевский, ibid., т. 1, с. 15—16. 18
обрабатьівались крестьянскими волами и лошадьми. Но тут две тснденции барщинного хозяйства сталкивались. Барину нужен бьіл не только крестьянский скот для обработки земли, ему преждс всего нужна била сама земля, и если для фольварка ее не хва тало, не у кого бшю взять ее, кроме крестьян. Отдельние случаи гонения крестьян с надела мьі наблюдали и в Восточной России. Но там зто не более чем симптом процесса, во всей широте никогда не развертьівавшегося. Не то бьіло в Руси Западной. Здесь зти явлення бьіли настолько распространенньїми, что начинали внушать правительству опасения чисто финансового характера: можно било бояться в иньїх местах, что скоро не с кого будет брать таких специально крестьянских налогов, как «надельньїе» — прямая подать с каждого крестьянского хозяйства. Сухие «люстрации» (переписи) становятся почти сантиментальньїми, рассказьівая, как тот или иной пан «скупил» крестьянина. «Служеб ники (вассальї) ньінешнего староства (Саноцкого) скупили в зтом году трех селян, — говорит одна люстрация, — не без розлива слез; а они бьіли очень хорошими хозяевами, на тех пашнях роди лись и состарились, и бьіло под ними полтора вьімеренньїх лана пашни, с которьіх они аккуратно платили чинш и тягло, как рассказьівают о них соседи. Про зти ланьї Змеевский (один из «ску пивших» вассалов) сказал, что их дал ему король, уволивши их от права и от власти города и от уплатьі всяких чиниіей. Так осиротели убогие люди, а тягло и чинш с зтих земель пропадет». Бог весть, заинтересовался ли бьі судьбою «убогих людей» королевский ревизор, если бьі тягло и чинш не пропали, но его словам о «розливе слез» можно поверить, и нельзя считать очень преувеличенньїм заключительное его замечание, — что «коли так каждьій год будут скупать по нескольку крестьян, их немного останется в старостве». Но крестьян не только «скупали» — у них и просто отбирали землю неизвестно по какому праву, как отмечает люстрация в другом месте. Обезземеливали не только отдельньіх селян, но и цельїе селения. В одном селе Перемьішльского староства, где еще в 1553 году бьіло 36 тяглих хозяйств, сидевших на полудворищах, в 1565 году оставалось лишь 20 «загородников» — безземельних бобьілей, работавших на барской пашне. Люстрация глухо замечает, что зто случилось по вине самих кре стьян, но трудно ли било найти вину в подобном случае? Что делали обезземеленнне? В одних случаях, как ми уже видели, параллельно с зкспроприацией крестьянства рос разряд загородников — рос, кажется, даже бистреє, чем шло обезземеление. В одном из сел Перемьішльского староства за 70 лет, с 1497 по 1565 год, из 22 ланов крестьянской земли успели оттягать только 172 лана, а рядом с 40 хозяевами ми видим здесь уже 14 загородников, не имевших своей пашни. В другом селе 19
в 1497 году бьіл всего один лан земли, а в 1565 году мьі нахо дим здесь 5 хозяев и 24 загородника. Впрочем, наиболее знергичное обезземеление падает на средние десятилетия века, и на них приходится максимальний рост загородничества, так что предьщущие десятилетия можно, пожалуй, и не считать: с 1553 по 1565 год в 21 селений Перемьішльского староства число загородников с 66 увеличилось до 141 — на 133%. В Саноцком старостве за еще меньший период, с 1558 по 1565 год, число загородников удвоилось; здесь загородники составляли к зтому последнему году 11% всего населення, а в Перемьішльском даже 26%. Но далеко не все обезземеленньїе попадали в зту категорию. То, что крестьян довели до потери своего хозяйства, ясно указьівало на избиток в данном имении рабочих рук: но если бьіли избьіточньїе рабочие руки, естественно бьіло использовать их в другом месте, где бьіли «великие и густьіе леса». О том, чтобьі «осаживать» людьми леса, «на волоки размеренньїе», заботится даже устав Сигизмунда-Августа, в сравнительно просторной еще Литве. Новим поселенцам давалась льгота на пять, на тес ть, даже на десять лет, а где били «черньїе леса, тяжкие к внрублению», и еще больше. На западной окраине должньї били заботиться о том же еще ревностнее: и действительно, добрая доля Саноцких «королевщин» била свежим колонизационньш приобретением; в начале XVI века здесь било не более ЗО сел, принадлежавших короне, в средине — до 54. Прибнль падала здесь, как и в Перемншльской земле, почти исключительно на горские села, villae submontaneae, врезавшиеся в лесную чащу Карпат, куда уходили «копать лес» люди, не примирявшиеся дома с положением загородников. Как бистро шло здесь заселение, вид но из того, что на верховьях Вислока люстрация 1565 года заста ла 18 сел с 311 хозяйствами на 200 ланах земли, о которнх и по мину не било в начале столетия. Нет надобности говорить, что здесь условия крестьянской жизни били совсем иньїе, чем на ста рих местах: о барщине здесь и во второй половине XVI века иной раз ничего не слнхали, разве что ходили в горячую пору на помощь. Но перейти на другую землю того же хозяина — зто било еще полсвободн. Просторнне земли на Востоке манили больше, нежели «тяжкие леса» Карпат. Переписи нередко сообщают нам, как крестьяне, у которнх соседние пани оторвали добрий кусок пашни и сенокоса, кинули оставшуюся землю и «пошли себе» — пошли неведомо куда. И такие неведомо куда ушедшие люди встречались уже в изобилии не только на Западе, а и на Востоке: «Устав о волоках» много внимания уделяет бегльїм, видимо, очень заботясь о том, чтобьі не отрезать им дороги назад, ежели захотят вернуться. Среди восточннх панов били особьіе спекуляторьі на таких бегльїх: ими, главннм образом, Вишневецкие 20
колонизовали своє Посулье, где на месте пустьіни, бьівшей здесь сще в начале XVI века, к концу его бьіли десятки сел, а к середине следующего — довольно густозаселенная местность, с порядочньіми городскими центрами. По инвентарам 1640 годов в «Вишнсвеччине» бьіло до 40 000 хозяйств, в том числе в ее столице, Лубнах, 2646 дворов: а владелец всего зтого, уже упоминавшийся нами вьіше князь Иеремия, мог затратить на свою свадьбу 250 000 злотих (почти 300 000 золотих рублей). При зтом цельїе города, например, Пирятин, бьіли заселеньї беглими1. Замки Вишневецких давали зтому пришлому люду оборону от татар. Но кто бьіл похрабрее, в своих поисках воли и лучшей жизни не останавливался, конечно, на подданстве Вишневецким: на восточной окраине панская колонизация сталкивалась с другой колонизационной струей — с колонизацией вольной, казацкой. Романтическое представление о казачестве как о союзе воль них людей, не стерпевших крепостного ига и ушедших в вольную степь строить себе новий мир, где все равньї, где нет крепостньїх и господ, — зто представление очень живуче в исторической литературе даже до сего дня. Знакомясь с фактами, ви, однако же, напрасно ищете той демократической, пролетарской дружини, о которой вьі столько читали и сльїшали. Под именем «казаков» вьі везде встречаете мелких землевладельцев, очень напоминающих тогдашнего окраинного помещика и цельїми рядами незаметних переходов, связанньїх с земледельческим классом вообще. Ми уже упоминали об зтом, не приводя подробностей, по поводу роли казачества в Смуте. Вот несколько образчиков того, что представ ляли собою великорусские казаки южной окраини. Под Бєлгоро дом било село Стариково, населенное беломестними атаманами и казахами. У каждого из первьіх било по 30 четвертей пашни в поле т. е. по 45 десятин пахотной земли всего и по 150 копен сена; у каждого из вторих — по 20 четвертей (30 десятин) и по 100 ко пен. Кроме казаков в том же селе жил 34 человека бобилей, работавших на зтой же казацкой земле. То же самое било и под Воро нежем. Писцовая книга говорит: «На Воронеже (река) на атаманских и на казачьих придаточньїх землях деревни, в тех деревнях дворьі атаманские и казацкие поставленьї на приезд, а за ними живут бобьіли, пашут их землю». В двух деревнях Оскольского уезда тоже жили казаки. Но они мало чем отличались от детей боярских. По крайней мере, в одной челобитной они писали, что «как бьіли в Осколе дозорщики и писцьі, и ту... землю писали 1Специальньїй исследователь Лубенщиньї и Вишневецких относится к зтим цифрам подозрительно — не без оснований. Но других нет. Колоссальньїй же рост Вишневечиньї и он признает (см.: Лазаревский. Лубенщина). 21
за ними, и в сошное письмо в уезде писали с Осколяньї детьми боярскими вряд» и что они «четвертньїе деньги в ямской приказ и стрелецкие кормьі и всякне государевьі подати платят с Осколя ньї детьми боярскими вряд ежегодь» и вместе же с ними служили всякую службу1. Но, скажет читатель, зто казаки «городовьіе», «служильїе», а бьіли особьіе «вольньїе» — на Дону, например. К тому же все зти данньїе относятся уже к XVII веку. Мьі, однако, тщетно стали бьі искать между «служильїми» и «неслужильїми» казаками той демаркационной чертьі, которую обьїкновенно проводят с такой уверенностью, и раннєє казачество ничем в зтом случае не отличалось от позднейшего. В половине XVI века ехал из Москвьі в Константинополь посол Новосильцев. Провожать его до Азова должньї бьіли донской атаман Мишка Черкашенин, с 50 атаманами и казаками «своего прибору»: зто бьіла, стало бьіть, вольная казацкая дружина, временно подрядившаяся в службу к московскому правительству. По дороге один из членов зтой дру жини дезертировал, о чем посол доносил государю так: «Мишкина прибора казак поместньїй (такой-то) на твою государеву служ бу не пошел, воротился из Рьільска к себе на вотчину Рьільскую». Можно бьіло бьіть служилим государевнм казаком и в то же время присоединиться к одному из вольних казацких отрядов — одно другому вовсе не мешало. В данном случае поместний казак по шел за вольним атаманом (которого ми скоро видим ведущим на свой страх и риск войну с турками) с целью, так сказать, благонамеренной: с тем, чтобн охранять царского посла. Но благонамеренная цель вовсе не била обязательна. Незадолго перед тем ше стеро путивльских, т. е. «городових», казаков примкнули к отряду черкасов и с ними вместе ограбили крнмского гонца, шедшего из Москви. Дело зто казалось им настолько естественним, что затем четверо из них, как ни в чем ни бьівало, вернулись к себе в Путивль. Правда, в ответ на жалоби крьімского правительства царь отрекся от зтих своих «слуг» и честил их «разбойниками». Но зто била обнчная фразеология, раз навсегда виработанная для случаев подобного рода. И в Криму, и в Константинополе по аналогичннм поводам всегда говорили: «Сами знаєте, что на Тереке и на Дону живут ворьі беглие люди, без ведома государева, не слушают они никого...» Но когда обращались к самим казахам, говорили совсем другое. Когда в конце XVI века донских казаков заставляли без вьїкупа отдавать назад черкас, т. е. литовских пленников, захваченних ими во время набега (среди полного официального мира, разумеется), а казаки в ответ стали грозить, что они уйдут с московской служби, царский посол говорил: «Отьез1 Микяашевский И. К истории хозяйственного бита Московского государства, т. 1, с. 77, 83, 111. 22
дом вам государю грозити непригоже, холопьі вьі государевьі и живете на государевой отчине». Но не считая зтого специального повода к разрнву, казаки и не думали отрицать своих обязанностсй по отношению к Москве: «Тебя, посланник, провожать и го сударю служить МЬІ готовьі», — говорили они. Их только очень обижало, что хотят отнять у них пленньїх, которих они добьіли «своей кровью» и которьіе представляли, конечно, значительную хозяйственную ценность в зтих пустьіх краях, где даже и бобьілей найти бьіло уже нельзя. А под конец Смути, когда казацкая служба в зтих местах стала особенно нужна, в одном официальном документе писа лось даже, что «их атаманскою и казачьею службою, радением и дородством Московское государство очистилось и учинилось свободно». Московский дипломатический стиль отличался большой гибкостью, и понимать его буквально бьіло би очень неосторожно: те, к кому обращались московские дипломати непосредственно, турецкие паши и крнмские мурзи, никогда би себе такой неосторожности не позволили. «Ви говорите, донские казаки — вольнне люди, воруют без ведома вашего государя, — отвечал русскому послу ве ликий визирь в 1592 году, — крнмские и азовские люди такие же вольнне. Вперед только государь ваш не сведет с Дону казаков, и я вам говорю по богу: не только крнмским с нагаями велим ходить, но сами пойдем своими головами с многою ратью сухим путем и водя ним, с нарядом и городом, хотя и себе досадим, а уж сделаем зто, и тогда миру не будет». В ответ на зти воинственние речи великого визиря московское правительство, которое только что уверяло, что с казаками оно не имеет ничего общего, послало на Дон грамоту, где, между прочим, говорилось: «Ви би службу свою показали: пе ребрав лучших атаманов и молодцов конньїх, послали на Калмиус, на Арасланов улус, улус его погромили би...» Что било на Дону, то било и на Днепре. В зтом отношении черкасские казаки, городовне и запорожские, били родними братьями великорусских казаков верхових и низових. И тут, и там зкономической основой било промнсловое хозяйство: охота, ри боловство и, в очень большой степени, бортничество. О последнем стоит сказать несколько слов. Охотничьи промисли каза ков слишком хорошо известнн, отметим только, что на Днепре в зто время они приобретают особое значение, так как, с уплотнением населення Западной Руси охота там становится все больше и больше панской привилегией: уже в 1557 году, по «Уставу о волоках», за убийство серни или другого крупного зверя крестьянину угрожала смертная казнь, так же, как и тому, кто попадется в пределах «пущи», заповедного королевского леса, с «рушницею» — огнестрельним оружием. Зкономическая роль бортничества била никак не менее значительна, чем охоти или рьібной ловли. В Путивльском уезде незадолго перед Смутой од 23
ного медвяного оброка собиралось 2320 пудов — да еще к тому 100 рублей деньгами. «Литовское разорение» уменьшило нату ральний оброк почти вдвоє но зато скоро после него в крає появляется более интенсивная форма пчеловодства, занесенная все теми же черкасами: вместо «бортньїх ухожаев» появляются пасеки, иньїми словами, пчел начинают разводить искусственно, не довольствуясь тем, что можно бьіло найти готовьім в лесу. То, что мьі знаєм о людях, принесших с собою зто техническое новшество, не оставляет сомнения, что то бьіли змигрировавшие из польских пределов казаки. «Тех пасек литовские люди, — жаловались обитатели Вольновского уезда, — у нас на Вольной лошадей крадут и сильно отнимают и нас бьют и смертное убойство нам чинят и по дорогам проезду от них нет». По смску оказалось, что зти черкасьі пришли из Ахтьірки, Гадяча, Миргорода, Полта ви и т. п. Как всегда, московское правительство не захотело применять к литовским змигрантам крутьіх мер. Сначала велено бьіло «сослать их с государевой земли, без бою и без задору», а когда и пришельцьі, со своей сторони, повели себя корректно и подали царю челобитньїе, прося оставить их на занятьіх ими землях, в Москве не затруднились исполнить зту просьбу. Пасечники-казаки встречаются нам и в Западной, правобережной, Украине — еще_ в половине XVI века. Одна петиция Веницких земян, 1546 года, упоминает, что, по местному обьічаю, паньї брали с казаков, имеющих ЗО пчел, копу грошей «поклону»: упоминание об зтой пошлине рядом с крестьянским «виходом» бросает свет на положение казаков в ту зпоху; они, очевидно, сидели не всегда на вольной, а, иногда и на панской земле. В Вишневечине ми встречаем позже сплошньїе и очень крупньїе казацкие поселення на земле Вишневецких. Зто приводит нас к вопросу о происхождении западнорусского казачества, вьіясненному, в соответствующей литературе, гораздо лучше, чем происхождение казачества великорусского. Мьі не будем останавливаться на зтимологии слова «казак» (или «козак», как пишут и говорят на Юго-Западе). Нет ничего более шаткого, чем зтимологические толкования. Можно себе представить, что будет, если какой-нибудь историк, положим, XXX века вздумает путем зтимологических сближений определять, что такое бьіли наши сибирские «стрелковьіе полки» времени русско-японской ВОЙНЬІ. Из того, что корень один со словом «стрела», он заключит, вероятно, что то бьіли отрядьі пехоти, вооруженной луками и стрелами, а так как полки називались «сибирскими», то дело ясно — зто бьіли вспомогательние дру жини д и к и х сибирских инородцев на русской службе. Мьі ниче го не извлечем для истории казачества ни из того факта, что так називались отрядьі легкой татарской конницьі, ни из того, что в половецком словаре 1303 года «козак» значит «сторож». Слово 24
мришло, конечно, с Востока, но понятие бьіло вполне местное, и (Позначавшаяся словом вещь существовала в действительности ранее, чем к ней приурочили именно зто слово. В основе западнорусского казачества, как и восточного, лежала обязательная воєнная служба всего пограничного населення, нельзя даже сказать «служба», потому что с зтим словом связьівается представление о некотором принуждении сверху, а здесь, на окраине степи, откуда ежегодно появлялись татарьі, человеку естественно бьіло бьіть военньїм: безоружньїй человек здесь жить не мог. Нужно бьіло или отказаться от колонизации зтих мест, или идти сюда не только с сохой, косой и топором, но и с ружьем. Ружье бьіло так же необходимо здешнему поселенцу XVI—XVII веков, как и южноафриканскому колонисту XIX: причем и там, и тут роль зтого орудия производства отнюдь не бьіла только пассивная, как часто изображается. Грабежи татарских стад, «лупление чабанов татарских», а в более удачньїх случаях «лупление» и соседних турецких городков входили в круг обьічньїх промьіслов в южнорусской степи точно так же, как грабежи туземцев в круг «про мьіслов» южноафриканских. Если житомирские мещане 1552 года обязаньї бьіли «рушницьі мать и стреляти добре уміги», а их сельский сосед, вольїнский крестьянин, по словам одного писателя конца XVI века, «идя на работу, нес на плече ружье, а до боку чеплял шаблю або меч», то зто, конечно, не значило, что все зти люди представляли собою нечто вроде современной швейцарской милиции. Надоело пахать или торговать, можно било отправиться и «козаковать»: кто бьіл помоложе и попредприимчивее, тот зто и делал. Когда «козакованье» становилось неудобно польскому правительству, оно и взивало обьїкновенно к старшему поколению: требовало, «абьі отцово сьінов своих на козацтво не вьіпущали». Благодаря зтому, отсутствие там или сям названия казаков вовсе еще не указьівает на отсутствие и самого явлення. В Барском старостве середини XVI века мьі не встречаем казаков как особой общественной категории, а зто бьіло одно из казацких гнезд того времени. Козаковала здесь, главньїм образом, мелкая шляхта, преимущественно русская. «В правительственньїх актах, например, в грамоте киевскому воеводе 1541 года, казаки разумеются под общим названием мещан»\ З то отсутствие резкой социальной отграниченности малороссийского казачества от других общественньїх классов продолжается и в позднейшею зпоху, когда казачество становится революционним злементом. О д ин и з предводителей казацкого восстания 1590-х годов, Шаула, бьіл черкасским мещанином, и притом1 1Грушевский. Примітки до істориі козачини, т. 22 (Записки научного товарищества имени Шевченко). 25
не из бедньїх, судя по тому, что у него занимал деньги Киево-Печерский монастьірь. В Києве, по поводу того же восстания, бьіло конфисковано несколько домов, принадлежавших казакам-«здрайцам» (мятежникам). Но теснее всего казачество бьіло связано, ко нечно, с землевладением. В 70-х годах XVI века мьі находим большие земли на р. Ворскле, принадлежащие козаку-земянину Омеля ну Ивановичу: королевская грамота титулует зтого казака-дворянина «шляхетньїм». В 90-х годах другой казак, Тимко Волевич, имел большие поместья в Чигиринщине, «издавна принадлежавшие его предкам, купившим их на свои деньги». За то же восстание 1596 года бил конфискован цельїй ряд имений, принадлежавших «казацким особам»: ми узнаєм об зтом из жалованой грамоти короля знакомому нам по истории Смути гетману Жолкевскому, которому били отданн зти ймення. Наконец, один из плав них вождей того же восстания, знаменитий гетман Лобода, «несомненно, бьш богатнм человеком: на зто указивают многочисленнне справки об его имуществе, которое искали по монастирям, у евреев (некоего Леона Перцовича) и у помещиков (Семена Бутовского, киевского войскового)». Будучи уже гетманом, Лобода купил себе село Сотники. В следующем столетии земельная собственность становится даже социальной основой для партийной группировки казачества. Когда впервне введен бнл реєстр, т. е. сделана попитка ограничить казацкие привилегии сравнительно небольшим, тесньїм кругом более зажиточних казаков, держа лись относительно польского правительства лояльно, «дуки», — партия, к которой «принадлежали, главньш образом, казаки богатьіе». «Между ними бьівали в те Бремена богачи, что могли смело равняться с земянами; некоторне били шляхетского происхождения. Им било что терять, И ОНИ ДОЛЖНЬІ били ОГЛЯДЬІваться на польское правительство». Иначе совсем относились к зтому последнему «нетяги», казаки бедниє, для которнх козакованье било промислом: «запрещение грабежей для них било отобраним главного источника дохода»1. Как видим, ми весьма далеки от «пролетарских демократических дружин», принципиально враждебннх наличному общественному строю. В казачестве и польских помещиках ми видим двух1 1Грушевский. Материяли до істориі казацких рухів 1590-х рр. (ibid. 31—32); Рудницкий. Украинськи козаки в 1625 — ЗО рр (там же). Мьі не можем здесь коснуться истории реестра, она подробно рассмотрена в цитированной статье проф. Грушевского. Там вполне убедительно доказьівается, что, во-первьіх, при Стефане Батории никакого реестра не бьіло, а во-вторьіх, что реєстр преследовал, главньїм образом одну цель: избавиться от дипломатических затруднений с Турцией, порождавшихся казацкими набегами.) 26
классовьіх противников внутри одного и того общества. Зто бьіли два разньїх способа ликвидации древнейшего, натурального, феодализма. Польским панам лучше удалась задача, на которой сломало себе шею московское боярство XVI века. Их латифундии более успешно превращались в сельскохозяйственньїе предприягия с обширной барской запашкой и массовьім применением крепостного труда. Здесь мьі имеем уже в XVI веке тот восточноевропейский тип хозяйства, которьій в великорусские области стал проникать лишь в XVIII столетии. Но и противник у польской латифундии бьіл более европейский. Если не бояться характеризовать сложное явление по одному признаку, казацкую земель ную собственность, в массе среднюю или мелкую, знавшую батраков и «подсуседников», но не знавшую ни организованной барщиньї сотен крестьян, ни сеньориальньїх прав землевладельца, ни иммунитета, ни права суда, ни мелких земян-вассалов, — можно бьі назвать буржуазной. Казацкая буржуазия, в лице Богдана Хмельницкого, и подняла знамя восстания против польского феодализма. Как и всякая другая буржуазия, она не могла обойтись без чернорабочих, без массьі поспольства — и благодаря зтому она била в своих лозунгах демократичнеє своей социальной сущности. Но когда боевой момент прошел, зкономические отношения взяли своє: казачество разместилось наверху, поспольство осталось внизу. Казацкая революция Идеологическая оболонка казацкого движения и его организационньїй центр Ф Церковная уния ф Церковь и денежное хозяйство ф Церковь и буржуазия; братства ф Феодальная реакция в церкви Ф Связь казачества и буржуазии ф Запорожье ф Зкономический конфликт: хлебная торговля и пиратство ф Политический конфликт ф Первьіе «рухи» ф Схема казацкого восстания ф Зтапьі наступления Польши на Запорожье ф Хмельничина ф Условия , обост ривш ие кризис; «ординация» 1638 года ф Роль Крьімской ордьі ф Политическая обстановка: Богдан и «чернь» Ф Отношение казацкого и крестьянского движения, роль мещан ф Хмельницкий как вьіразитель казацкого и казацко-мещанско-церковного движения ф Разрьів с крестьянством
С последней четверта XVI века тот антагонизм мелкого и круп ного землевладения, которьій воплотился в украинских казаках и польских панах, приобретает свою окончательную форму. Первьіе находят идеальное оправдание своих классовьіх требований, вьіступая защитниками православия против унии; вторьіе, проводя зту унию, стараются сделать Православную Церковь орудием в руках крупного землевладения. А на попьітку польских помещиков подчинить всецело казачество польской «государственности», 27.
взять его целиком на коронную службу и точно регламентировать его положение на зтой службе казаки отвечают тем, что создают себе заграничньїй центр, не зависимьій от польского государства, в образе Запорожской Сени. Мьі видели вьіше, что Православная Церковь в предшествующее время не пользовалась в Юго-Западной Руси особьім почетом и уважением, но и не бьіла в то же время предметом гонений. Руководящие общественньїе слои просто не обращали на нее вий мання, предоставляя зту «хлопскую веру» хлопам. Зтим обьясняется и демократический состав Православной Церковной иерархии, о котором тоже говорилось вьіше. Демократическое происхождение русских архиереев вовсе, однако, не означало, что православная церковь в Юго-Западной Руси бьіла организована демократически. Напротив, и в то время она, как всякая церковь в феодальном обществе, зависела от крупного землевладения. Цер кви и монастьіри стояли на боярской и княжеской земле, и владельцьі зтой земли бьіли их патронами: назначение священников, игуменов и архиереев зависело от них. Но при натуральном хозяйстве зто право не давало им почти никакой вьігодьі. Церковньіе доходьі состояли из тех же продуктов, что и натуральний оброк, платившийся помещику, и увеличивать количество зтих продуктов вьіше известной мери бьіло, как мьі знаєм, бессмьісленно при условиях натурального хозяйства, при отсутствии рьінка и сбьіта. Положение стало бистро меняться по мере того, как в Западную Русь стало проникать денежное хозяйство. Два факта местной церковной жизни тесно связаньї с зтим новим явлением. Оба давно обратили на себя внимание историков, но брались они не с той сторони, которая била для них характерной, потому они оставались изолированннми друг от друга и не связанннми с общим ходом исторического процесса. Очень известен, даже из «Тараса Бульби», факт отдачи в аренду православних церквей в Западной России зтого времени. Но и в повести Гоголя, и в исторических работах старого времени подчеркивалось при зтом только то обстоятельство, что арендаторами обнкновенно били єврей: как будто отдача церкви в аренду лицу другого исповедания что-нибудь здесь меняла. Суть дела била здесь в том, что возможность бистро превращать продукти в деньги соблазняла и на церковнне учреждения смотреть как на внгодние предприятия. Еще больше церквей соблазняли в зтом отношении монастнри, зксплуатировавшие не один какой-нибудь отдельннй приход, а целую округу. До нас дошел от конца XVI века цельїй ряд доку ментів, относящихся к монастирю Святого Спаса во Владимире на Волини. Из зтих документов ми видим, что монастнрь составлял частное имущество одной дворянской семьи, некоего Михайла Оранского с тремя снновьями. В состав зтого имущества входила 28
її «церковь со всеми речми (вещами) церковними, с книгами, с образами, с уборами священническими и со всем тем, что только п той церкви и монастьіре єсть, и ключи церковньїе». При зтом одна из королевских грамот специально оговаривала, что никто іп владельцев зтих священних предметов не обязан бить сам ду ховним лицом: «в сан духовний становиться и стричься». Они обязаньї бьіли только держать в том монастьіре викария, «человека духовного, хорошо сведущего в Священном Писании, для от ії равления церковних треб». Раз монастьірь мог бьіть предметом частного освоєння, он мог, разумеется, и арендоваться, и закладьіваться: в том же собрании документов мьі имеем, например, «заставную запись», удостоверяющую, что кн. Чарторьійский отдал в заклад земянину (помещику) Лазарю Иваницкому «монасгьірь Честньїй Крест, с церковью и островом всем, на которое монастьірь и церковь Честного Креста стоят». А дальше здесь же мьі встречаем арендную запись на одно имение холмского повета, где в числе арендного имущества мьі находим рядом с садами, огородами и виноградами, с коровами, и их приплодом, и церкви «с подаваньем их» — с церковними доходами. Арендаторов бьіло двоє: один из них бьіл єврей, другой же местньїй помещик. Нужно иметь в виду, что превращение церкви в предприятие сопровождалось таким же усилением зксплуатации, как и превращение в предприятие обьїкновенного ймення. Арендатор старался вьітянуть из «подаванья церковного» возможно больше денег, и население не могло не почувствовать зтой переменьї. А так как народ ная ненависть всегда обращается на ближайший источник зла, не старавсь докопаться до его корней, то совершенно естественно, что в народних песнях XVII века «жидьі-рандари» (арендаторьі) занимают такое вьщающееся место, совершенно заслоняв собою панов-собственников церквей и монастьірей, в чей карман шло, в конечном счете, «церковное подаванье». Но те же новьіе зкономические отношения визвали к.жизни и явление совершенно иного порядка и противоположного значе ння. Денежное хозяйство как в Московской Руси, так и в Западной вьідвигало если не на первое, то на очень видное место бур жуазією. Смиренно подчинявшаяся феодальной церкви раньше, зта последняя начинает теперь поднимать голову и в церковних делах — и именно для своей церковной самостоятельности. Положение православной верьі, как верьі хлопской, в Литовско-Русском государстве очень помогало буржуазии в зтом случае. Здесь не успела сложиться та прочная, централизованная церковная организация, опиравшаяся на всю силу государственной власти, какая образовалась к XVI веку в Москве, например. В Москве бьіло своє, местное церковное начальство — святєйш ий патриарх Московский и всея Руси, без разрешения которого никто и подумать 29
не мог что-либо предпринять в церковньїх делах. В Западной Руси бьіли отдельньїе владьїки: луцкий, львовский, киевский и другие, сильньїе каждьій у себя в епархии, но когда перед ними являлся какой-нибудь из восточньїх патриархов, хотя бьі из далекого Иерусалима или же совсем проблематичной в XVI веке Антиохии, западнорусский єпископ в глазах своей собственной пастви отходил на второе место. Но восточньїе патриархи, паствой которьіх у себя дома являлась по большей части местная буржуазия, давно стояли на почве менового хозяйства. Церковние привилегии на турецком Востоке бьіли настолько практически ценной вещью, что их давно продавали и покупали, как всякое другое благоприобретенное право. Отчего бьіло не торговать ими и в других местах, если находились покупатели? И вот какой-нибудь антиохийский патриарх, приехавший за милостьіней на Русь, проезжая го род Львов, весьма охотно и без малейшего стеснения продаст местному «мещанству» ни более ни менее как полний иммунитет по отношению к местному, львовскому, архиерею. Братство, образованное львовской буржуазией (она упомянута в грамоте на первом месте, но членами братства могли бить и шляхтичи и крестьяне), получало право не только ставить себе священника, которого єпископ не мог отказаться посвятить, но и следить за нравственностью всего вообще духовенства, не исключая и самого єпископа, а если би єпископ вздумал не подчиниться зтому конт ролю, «таковому єпископу сопротивляться всем как врагу истиньі». Можно себе представить лицо львовского владьїки, когда он читал зтот документ, против которого юридически он бьіл, однако, бессилен, так как патриарх, хотя би и антиохийский, бьіл в церковной иерархии старше его. Притом восточние владики наезжали за милостиней часто — можно било, в подкрепление антиохийской грамоти, добить такую же от иерусалимского патриарха или, еще лучше, от константинопольского: зто бьіло не сложнее, нежели в наши дни купить какой-нибудь зкзотический орден, вроде Льва и Солнца. Можно бьіло отмежеваться от местной цер ковной власти еще решительнее: рекордной, по теперешнему ви ражавсь, является в зтом случае одна грамота константинопольс кого патриарха Кирилла, где єпископ, которий осмелился бьі посягнуть на привилегии Крестовоздвиженской церкви (Луцкого братства), приравнивается к «святокрадцам», и ему сулится отлучение от церкви не только на зтом свете, но и «по смерти» — на веки вечньїе. Как бьіло западнорусскому архиерейству не заскучать по «своем» начальстве, которое могло бьі оградить его от подобньїх неприятностей и восстановить год от года все более утрачивавшуюся им монополию «вязать и решать»? Но вьіработать местньїй патриархат бьіло не так легко при отсутствии туземной государственной власти и при таком отсутствии ЗО
сдинодушия между самими владьїками, что один из них, случаіюсь, вьігонял другого из его резиденции пушками. Оставалось одно — опереться на соседнюю церковную организацию, по силе п дисциплинированности далеко оставлявшую за собой не только местную, но даже и московскую церковь. Такой организацией бьіл католицизм. На зтой почве и возникла Брестская уния 1596 года. Зтот основной мотив унии — борьба западнорусского еписконата с «засильем» восточньїх патриархов — чрезвьічайно отчетішво звучит во всех униатских документах зпохи, и, прежде всего, в самом главном из них — в том посланий, с которьш обратииись к королю Сигизмунду III западнорусские владики в декабре 1594 года. Их уполномоченньїй должен бьіл говорить королю: «Видя в старших наших, патриархах, великие нестроения и нерадсния о церкви божией и законе святом, видя их неволю, видя, что вместо четьірех патриархов сделалось восемь, видя, как они живут на патриаршествах, как один под другим подкупается, как, сюда к нам приезжая, они никаких диспутаций с иноверньїми не чинят, только поборьі с нас берут и, набравши откуда ни попало денег, один под другим там, в земле поганской, подкупаются, — видя все зто, мьі, епископьі, не желая далее оставаться в таком беспорядке и под таким их пастьірством, единодушно согласившись, хотим приступить к соединению верм и пастьіря єдиною, главного, которому самим искупителем мм вверенм, святейшего Папу Римского пастьірем своим признать». В официальном доку менте, каким бьіло зто обращение к королю, нельзя же било обойтись без патетических фраз о развращении восточной цер кви — в частной переписке говорили проще и откровеннее. Один из творцов унии, убеждая одного из своих товарищей, писал ему уже без всяких претензий на моральний пафос: «Патриархи будут часто ездить в Москву за милостинею, а едучи назад, нас не минуют; Иеремия (константинопольский патриарх) уже свергнул одного митрополита, братства установил, которьіе будут и уже суть гонители владик: чего и нет, и то взведут и оклевещут; удастся им свергнуть кого-нибудь из нас с епископии — сам посуди, какое бесчестье! Господарь король дает должности до смерти и не отбирает ни за что, кроме у головного преступления, а патриарх по пустьім доносам обесчестит и сан отнимет, — сам посуди, какая неволя! А когда поддадимся под Римского Папу, то не только будем сидеть на епископиях наших до самой смерти, но и в лавице сенаторской засядем, вместе с римскими єпископами и легче отьіщем ймення, от церкви отобранньіе». Особенно не давали жить єпископату братства, по словам гогдашнего киевского митрополита, львовский владьїка (во Льво ве бьіло самое старое и самое сильное братство), «будучи в крайнем томлений от братства», готов бьіл поддаться не только что 31
Папе, а хотя бьі самому дьяволу — «врага душевного рад бьіл бьі на помощь взять». Но братства бьіли органами церковного влияния буржуазии, а епископьі бьіли ставленниками крупного землевладения. Инициатива унии как раз и принадлежала церковньїм феодалам: Кириллу Терлецкому, одному из епископов, отстаивавших свои права артиллерией, Ипатию Потею, в миру, до пострижения, сенатору и брестскому каштеляну (коменданту), Гедеону Балобану, получившему львовскую кафедру по наследству от своего отца, тоже єпископа львовского. Сведение Гедеона с епископии по жалобе братства и бьіло тем собьітием, которое дало непосредственньїй повод к унии. Дальше нечего бьіло ждать, не до жидаться же бьіло, когда братства начнут вьібирать своих епископов. Церковньїй конфликт сводился, таким образом, к клас о в о м у , и православньїе по-своему бьіли правьі, когда они впоследствии со злорадством указьівали униатам, что без буржуазии и униатская церковь все-таки обойтись не может, и что самьій знергичньїй униатский єпископ, Иосафат Кунцевич, — сьін сапожника. Зато потомки знатньїх фамилий попадали теперь на кафедрьі двадцати лет и могли, не проявляя особой знергии, просидеть на них до глубокой старости, не боясь мещанских «братств». До конца XVI века буржуазия наступала, а церковньїй феодализм оборонялся. Теперь стало наоборот. Вольїнский депутат на сейме 1620 года рассказьівал о том же Львове — центре буржуазного движения: «Кто не униат, тот в городе жить, торговать и в ремесленньїе цехи принят бить не может, мертвое тело погребать (по православно му обряду), к больному с тайнами христовьіми итти открьіто нельзя». Вести легальную борьбу с униатской церковью, за спиной которой стоял весь полицейский аппарат польской «государственности», бьіло немислимо. А попьітки борьбьі революционной встречали немедленную и свирепую репрессию. Мятеж витебских мещан, во время которого бьіл убит Кунцевич, кончился тем, что более ста горожан из самьіх зажиточньїх бьіли приговореньї к смерти, двадцать из них, в том числе два бургомистра, бьіли действительно казненьї, остальньїм удалось бежать, но все имущество их бьіло конфисковано; ратуша и православньїе церкви бьіли разрушеньї. Нет ничего мудреного, что западнорусское мещанство в таком положений все чаще и чаще начинало вспоминать о казаках. В обьічном представлений запорожские казаки рисуются до такой степени противоположньїми всему, что мьі связьіваем со сло вом «буржуазия», что классовое родство казачества и мещанства теперешнему читателю, смотрящему сквозь призму исторической романтики, разглядеть не легко. Современникам, для которьіх ка заки били вполне реальной вещью, зто удавалось лучше. Посол германского императора, Зрих Лясота, бьшший в Запорожской Сечи 32
и конце XVI века, говорил сечевикам, жаловавшимся ему, что у них нет лошадей для похода в Молдавию, куда звал их импераюр: «Поднимитесь вверх по Днепру — и вьі сможете достать іюшадей в своих городах и селах, где ви родились и виросли, и где у каждого из вас єсть родние и знакомьіе». А двумя десятками лет раньте польский хронист Мартин Вольский так омисьівал низовое казачество: «Зти посполитьіе люди обьїкноиеино занимаютея на низу Днепра ловлею рьібьі, которую там же, без соли, сушат на солнце и тем питаютея в течение лета, а на зиму расходятся в ближ айіиие города, как-mo: Киев, Чер каси и другие, спрятавши предварительно на каком-нибудь днспровском острове, в укромном месте, свои лодки и оставив ши там несколько человек на курене или, как они говорят, на стрельбе». Зти показання вполне сходятся с тем, что мьі знаєм 0 запорожцах из документові в древнейшем из них, грамоте питовского великого князя Александра (1499), фигурируют казаки, приходящие сверху, от Києва и Черкасе, на низовье Днепра рибу ловить; часть улова они должньї бьіли отдавать киевскому воеводс, по зтому случаю дана и грамота. Через сто лет связь Запорожья с Києвом бьіла еще настолько прочна, что в Києве делалась запорожекая политика, инициатива союза казаков с императором припадлежала некоему Хлопицкому, которьій в своем проекте основьівался именно на том, что он сльїшал в Києве. В самой Сечи про ект наткнулея на затруднение, но совсем особого рода. Более нодвижньїе демократические низьі казачества бьіли за поход в Мол давию, но более зажиточньїе слои, ереди которьіх видную роль играли «владельцьі челнов» и к которьім принадлежали запорожекие старшиньї, не обнаруживали никакой охотьі к сухопутной авантюре. Из описання зтого зпизода у Лясотьі мьі узнаєм, что «демокра1ическая, пролетарская дружина» бьіла организована весьма аристократически. Запорожское вече состояло из двух «кол»: одного, в котором совещались старшиньї, и другого «из простого народа, назьіваемого у них чернью» (!). В зто последнее коло членов запорожекой демократии есаульї загоняли палками. Решения здесь по становлялись бьіетро и провозглашались с большой зкспансивностью: с первого же совещания «чернь» стала величать германского императора, бросая вверх шапки и изьявляя готовность принять все условия, предлагавшиеся его послом. Но зто не имело никакого практического значення: деловьіе переговори все ж-таки пришлось вести со старшиной. Та бьіла несравненно менее уступчива, и дело затянулось; тем временем «владельцьі челнов» повели свою агитацию, и скоро «чернь» вьісказьівалась с такою же зкспансивностью против союза с империей, как раньше за него. В конце концов Лясотс так и пришлось уехать, не добившись никакого практического результата: он должен бьіл удовольствоваться «принципиальньїм» 2 Зак. 524
33
обещанием низового казачества помогать императору против ту рок, да и за зто пришлось заплатить 8000 золотьіх дукатов. Запорожская аристократик умела блюсти интересьі Сени, где она бьіла хозяйкой не только в политическом отношении, конечно. Роль «владельцев челнов» мьі уже видели: помимо них Лясота упоминает в числе «зажиточньїх казаков» еще «охотников», а современньіе документи — «хуторян». Казак как м єлкий землевладелец проник, таким образом, и за пороги, но здесь, в зтих нетронутьіх местах, он перемешивался еще с промьішленником, вовсе, однако же, не походившим на горьковского босяка. Сечь бьіла достойной представительницей мелкой казацкой буржуазии. Особенности географического положення Запорожья создавали здесь, помимо земледелия, охотьі и риболовства, еще один про мисел, которьш всего больше определял собою физиономию низо вого качества. «Владельцьі челнов» совсем не потому только делали в Сечи и дождь, и хорошую погоду, что суда бьіли необходимьі для рьібной ловли — риболовная лодка далеко не била таким ден ним орудием производства, как мореходная чайка, необходимая отнюдь не для одного риболовства. Северньїе берега Черного моря уже тогда били покрьітьі турецкими и татарскими поселеннями, достаточно богатьіми и культурними, чтобьі там бьіло, что взять. В Белограде (Аккермане, Бессарабской губернии) бьіл, по словам польского хроникера, «большой порт, из которого до самого Кипра тиеницу с Подолии возили; теперь через тот город сухим путем на Очаков к Москве ходят только караваньї». Автор тут же и обьясняет, кажется, сам того не замечая, почему упала аккерманская торговля: «Из Белограда пролегает широкая дорога, на которой казаки часто турецких кущов разбивают, и если хотят добьггь язьїка, то добьшают его скореє всего именно там», «Они (казаки) причиняют очень часто большую беду татарам и туркам и уж несколько раз разрушали Очаков, Тягинку, Бєлгород и другие замки, а в полях немало брали добьічи, так что теперь и турки, и татари опасаются далеко вигонять овец и рогатий скот на пастбище, как они прежде пасли, также не пасут они скота нигде, и по той (левой) стороне Днепра на расстоянии десяти миль от берега...» Так, случайное указание польского летописца вскрьівает перед нами специальную причину постоянньїх столкновений уже не казачества, а именно Запорожья с поляками: морские разбои низових казаков лишали крупное польское землевладение ближайшего рьінка для продуктов его имений. Спор шел, действительно, между «культурой» и «дикостью», как склонньї изображать дело новейшие польские писатели1: вернее сказать, между двумя ступенями культури — к северу от порогов била уже полукапиталистическая 1А следом за ними и увлекшиеся их взглядами малоросские историки, например, покойньїй Кулиш. 34
І иропа XVI века, к югу процветали нравьі времен Святослава Игорсвича. Стремление подчинить Запорожье государственной опеке м нрскратить губившеє польскую торговлю пиратство, с одной сто рони, стремление не допустить отой опеки и обеспечить за собою исконньїй «национальньїй промисел» — с другой, составляют исходную точку всех столкновений Польши с Запорожьем, начиная с бунтов Косинского и Наливайки до восстания Хмельницкого. Суть конфликта опять-таки очень хорошо и опять-таки бессознательно иамечена тем же польским хронистом, которого мьі уже цитировали вьіше (Лартином Бельским). «Казаки нас наибольше ссорят с турками, — говорит он, — сами татарьі говорят, что если б не каза ки, то мьі могли бьі хорошо с ними жить; но только татарам верить не следует: хорошо бьіло бьі, чтоб казаки бьіли, но нужно, чтобьі они находились под начальством и получали жалованье... Если бьі мьі захотели привести в порядок казаков, то зто легко можно бьіло бьі еделать: нужно принять их на жалованье и построить города и замки по самому Днепру и по его притокам, что очень легко еде лать, так как леса на островах имеетея весьма достаточно, — бьіло бьі лишь к тому желание»... В то время когда писались зти строки, «желание» бьіло уж обнаружено в достаточной мере, в 1572 году король Сигизмунд Август назначил «старшего и судью» над запорожекими казаками, подчиненного, в свою очередь, коронному гетману (главнокомандующему польской армией). Несколько позже началась постройка и замков (сначала в Кременчуге), откуда польские гарнизоньі могли бьі «держать в порядке» Запорожье. Но политика польского правительства в зтом пункте не отличалась вьщержанностью: ереднее землевладение, шляхта, господствовавшая в зто время на сеймах, не склонна бьіла очень принимать к сердцу интересьі украинских магнатов. Тем приходилось самим заботиться о себе, — и первое казацкое восстание, Косинского, носит чрезвьічайно характерную физиономию дузли низового рицарства с отдельньїми феодалами, сначала Острожским, потом, когда Острожекий оказалея сильнеє, чем думали его противники, с Вишневецким, на победе которого движение и оборвалось. Позднейшие украинские летописцьі уже к зтому моменту казацкой революции усваивали ту религиозную идеологию, которая должна бьіла неразрьівно связаться с казацким движением позднее. Но на самом деле Косинский и его товарищи не виставляли еще никаких, ни религиозньїх, ни социальньїх лозунгов, их движение даже не бьіло движением всего казачества, а с другой сторони, в нем вид ную роль играли и неказацкие злементьі: сам Косинский бьіл шлях тич. Наиболее определенньїй пункт его программьі заключалея в требовании казацкого «присуда», т. е. упразднения феодального суда и предоставления казачеству того же права вибирать себе 35
судей, какого давно добилась западнорусская шляхта1. Но не прошло двух лет со смерти Косинского, как мьі имеем перед собою уже весьма типичньїй казацкий бунт, со всеми его классическими признаками — участием панских «подданньїх», крестьян, по громами католиков и униатов и т. д. То бьіло разьігравшееся в 1595— 1596 годах и захватавшеє все Поднепровье, от Могилева до Черкасе, восстание Наливайки и Лободи. Лозунг «За право славне против католицизма и унии» бьіл поднят впервьіе Наливайкой; его деятельньїм помощником бьіл православний священ ник, его брат, Демьян. Как понимали они борьбу за православную веру, показьівает их первое вьіетупление, направленное против известного нам инициатора унии Терлецкого. Не будучи в состоянии достать его самого (тот бьіл тогда в Риме именно по делу унии), Наливайко со своими казаками, во-первьіх, дотла ограбил имение его брата и женьї зтого последнего, забрав у них все, что только бьіло в их усадьбах денного; а затем зкепроприировал ризницу Терлецкого, предусмотрительно спрятанную последним пе ред отьездом в одном частном доме, что, однако же, не спасло ее от казаков. Затем, по очереди, бьіли ограбленьї все тянувшие к унии духовньїе и светские феодальї, попадавшиеся на пути восставших. Но мьі напрасно стали бьі искать каких-нибудь положительньїх шагов со сторони Наливайки с целью восстановить господство православия: редко в истории так назьіваемьіх религиозньїх войн религия более наивно вьідвигалась, как простой предлог, чем здесь. Брагами православия очень бистро оказьівались все, у кого бьіло что взять: рядом с епископами-униатами и католическими костелами Наливайко грабил и торговцев-караимов, и православних мещан, которьіе сами, как мьі в и д єл и , бьіли против никами унии. Формулируя свои требования в письме к королю Сигизмунду, Наливайко, в сущности, все сводил к тому, чтобьі польское правительство взяло его казаков на жалованье, а самого Наливайку еделало над казаками гетманом. И еще более откровенно та же мьісль проводитея в замечательном письме другого героя восстания 1595— 1596 годов, запорожекого кошевого Ло боди, к гетману Замойскому. «Тьі не требуешь от нас услуг вели кому княжеству литовскому и всей Речи Посполитой, — писал вождь низового казачества, — тьі указьіваешь на мир со всех сторон, со всеми неприятелями корони польской. За зто да будет хва ла Господу Богу за такой мир люду христианскому, что он смягчил сердце каждому неприятелю креста святого. Но если мьі пришли в зтот край, то причина зтого для всякого очевидна: в зто зимнеє непогодное время, когда тьі нас никуда не требуешь на услугу, Бог знает, куда нам направиться; позтому покорно и униженно 1См. вьіше. 36
просим, благоволи не заборонять нам хлеба соли». А так как на п о гетман мог бьі ответить, что «хлеба-соли» достаточно забрал себе Наливайко, то Лобода спешит откреститься от зтого союзішка-конкурента: «Что же касается того своевольного человека І Іаливайка, которьій, забьівши почти страх Божий и пренебрегши иссм на свете, собрал по своєму замьіелу людей своевольньїх и чинил большие убьітки короне польской, то мьі об нем никогда не піали и знать не желаем». Письмо Лободьі с совершенной определенностью ставит перед нами причину собственно запорожского движения. Как раз перед 1595 годом адресат зтого письма гетман Замойский в интересах молдавской политики Польши, избегая разрьіва с Турцией, строжайше запретил низовьім казакам беспокоить турок. «Национальньїй промьісел» Запорожья бьіл пресечен, надо бьіло найти гденибудь вознаграждение за зто. О том же, что сделало зкспедицию низового рицарства за жалованьем (за «стациями», как зто тогда називалось в Польше) народним мятежом крупного масштаба, мьі узнаєм совершенно случайно из одного описання конца восстания. Когда казацкий лагерь бьіл со всех сторон окружен коронними войсками, и осажденньїе вьінужденьї бьіли вступить в переговори, польский воєначальник, уже не раз нам встречавшийся на зтих страницах гетман Жолкевский, потребовал от казаков, чтобьі они по указаниям находившихся в польском войске помещиков видали всех бегльїх крепостньїх, приставших к казачеству. Казаки отказались, и лагерь бьіл взят штурмом со страшним кровопролитием — по одной версии; по другой — бьіли вьщаньї только казацкие предводители с Наливайкой и Шаулой во главе (Лободу перед зтим убили сторонники Наливайки), и за зто Жолкевский уступил по остальньім пунктам. Восстание Наливайки дает нам уже стереотипную картину казацких «рухов» вплоть до Хмельницкого. Картина очень не сложна и складьівается, приблизительно, из таких злементов: прелюдией всегда является запрещение со сторони польского правитсльства «национального промьісла», страшно дорого обходившегося Польше, так как за каждьій набег запорожцев турки пла тили жестокими репрессалиями по отношению к южньїм областям королевства: запрещение морского разбоя вьінуждает низових рьіцарей искать «хлеба-соли» в другом месте, и они почти инстинктивно, вместо того чтобьі спускаться по Днепру внцз к Черному морю, начинают «вьігребаться» кверху, в направлений Києва. Здесь они бистро находят себе массу союзников в придавленном новими хозяйственньїми условиями крепостном крестьянстве и озлобленном унией мещанстве; начинается борьба «за православ ную веру» и, фактически, за свободу сельского люда: «посполитьіе» массами превращаются в казаков. Польское правительство 37
всегда оказьівается неготовьім, и полуразрушенньїе замки Киевщиньї, Подолья и Вольїни, с их слабьіми гарнизонами, становятся на первьіх порах легкой добьічей восставших. Но проходит несколько месяцев, и на сцене появляется медленно мобилизуемая коронная армия. К зтому времени первое увлечение народной массьі успевает уже остьіть; она начинает смутно сознавать, что у казачества свои интересьі, отдельньїе от поспольства, а казачество начинает так же смутно чувствовать, что превращение всех по сполитих в казаков бьіло бьі весьма невьігодно для самого казаче ства. Военньїе неудачи в столкновениях с польскими регулярними силами поспевают как раз вовремя, чтоби бистро довести зтот про цесе разложения до конца. Восставшие капитулируют, а польское правительство облегчает зту капитуляцию, старавсь не доводить противника до крайности. Свирепо карая отдельньїх «здрайцев» (мятежников), оно не стремится уничтожить тот порядок, которьій создаст мятежи. Остается казачество, верхи которого прямо берутея на коронную службу, остаются панские ймення с их барщиной и поборами, остается уния с ее бесконечной церковной склокой. Про ходит несколько лет, парьі в котле вновь накопляютея, и когда правительство Речи Посполитой в вечной заботе о хороших отношениях с Турцией, вновь затьїкает клапан, закрьівает запорожцам дорогу на юг, происходит новий взрьів. Нужно отдать справедливость польскому правительству — оно принимало все мери к тому, чтобьі казацкая революция стала своего рода perpetuum mobile. Но «вечное движение» на одном месте так же немислимо в истории, как и в механике. Зкономическое развитие автоматически, без чьего-либо сознательного вмешательства, обостряло «классовьіе противоречия» в деревне — раздувало ненависть хлопа к пану. То же зкономическое развитие так же автоматически поднимало значение буржуазии и делало для нее все более невьіносимой ту своеобразную форму феодального гнета, которая звалась унией и, как ми в и д є л и , через церковь захвативала области, не имевшие ничего общего с религией, м етала ремесленнику работать, а купцу торговать. То же зкономическое развитие, наконец, все больше и больше стесняло казачество, стесняло чисто территориально, прежде всего, так как пустих земель становилось все меньше, и панскому фольварку некуда бьіло раздвигаться, не затрагивая казацких хуторов. Захват казацких зе мель панами стоит на одном из первьіх мест в жалобе, поданной послами Хмельницкого на Варшавском сейме летом 1648 года. Но и там, где у казаков ничего не отнимали прямо, им станови лось тесно хозяйничать: денежное хозяйство все промисли — и охоту, и рибную ловлю, и даже «национальньїй промисел» запорожцев — превратило в вьігодньїе статьи дохода, арендовавшиеся не хуже церквей и монастьірей. Народньїе песни надолго 38
ілгюмнили, как казаку нельзя бьіло ни рьібки в реке поймать, ни лисичку убить, не заплатив предварительно «жиду-рандарю», и жалоба на то, что у казаков отнимают «их добьічу — татар и таіарчат молодьіх», стоит не на последнем месте в списке обид, иривезенном в Варшаву послами Хмельницкого. На последнем мссте здесь стоит православная вера... Надежда польского правигельства найти среднюю линию среди зтой отчаянной борьбьі двух крайностей, зкономически исключавших друг друга, бмла полнейшсй утопией. И хотя министрьі и генеральї Речи Посполитой, можно думать, искренно желали бьіть умеренньїми, обьективньїе условия делали и их радикалами против их воли. Приняв решигсльную меру, они обьїкновенно пугались; сделав два шага впе ред, они делали полтора шага назад, но, поминутно запинаясь, жалея о собственном радикализме, они все же наступали на казачество все ближе и ближе и, невольно являвсь акушерами истории, делали решительньїй взрьів все неизбежнее. В зтом наступлении польского «уряда» на казаков вообще и на Запорожье в частности можно насчитать четьіре зтапа. Первьім бьіла попитка создания окончательного казацкого реестра, попьітка вьідслить из жидкой массьі казачества некоторьій твердий осадок, «настоящих казаков», за которьіми и оставить все казацкие права и привилегии, слив остальньїх с массою «штатского» населення. Зта более алхимическая, нежели химическая, операция имела место после так назьіваемого Куруковского дела — восстания казаков (вьізванного, разумеетея, запрещением похода на Турцию) в 1625 году. Побежденньїе на Куруковом озере (около ньінешнего посада Крюкова на Днепре), казаки должньї бьіли согласиться на то, чтобьі казацкое войско бьіло ограничено 6000 человек, внесенньїх в реєстр, которьіе и получили самоуправление и все ка зацкие права по части охотьі и других промьіслов. Остальньїе, не вошедшие в реєстр (вьіписанньїе из него, отеюда — «вьіписчики»), должньї бьіли сравняться с «посольством» и бьіть обезоруженньїми. Но так как в зто время у Польши шла война со шведами, и профессиональньїе солдата, какими бьіли казаки, бьіли крайнє ценньї, то само же польское правительство вербовало вьіписчиков на коронную службу, уничтожая левою рукою то, что оно только что еделало правою. Затем настояния турецкого правительства, все чаще и чаще грозившего войной за казацкие набеги, застави ли правительство польское от платонических запрещений набегов перейти к мерам более практическим: в 1635 году в начале Запорожья по планам французеких инженеров бьіла построена крепость Кодак, где постоянньїй польский гарнизон должен бьіл бдительно следить, чтобьі ни одна запорожекая «чайка» без разрешения начальства не смела пробраться к Черному морю. Первьій комендант Кодака вел дело так решительно, что не позволял 39
запорожцам ездить даже на рьібную ловлю. Но при первом же восстании крепость бьіла моментально взята, и зто повторялось при всех следующих восстаниях. Бунт Павлюка и Остряницьі (1638) дал толчок к следующему зтапу. «Ординацией» зтого года било упразднено казацкое самоуправление, и казаки бьіли подчиненьї полковникам, назначенньїм Речью Посполитой. Влияние зтой мерьі можно оценить по тому, что поведение назначенньїх правительством старшин бьіло одним из главньїх предметов жалобьі, поданной казаками, восставшими под предводительством Хмельницкого. И, наконец, зто бьіл последний удар, видя, что Кодак не помогает, у запорожских казаков отняли и уничтожили их мореходньїе суда («челньї»), оставив им только речньїе рьіболовньїе лодки. После зтой мерьі, которая, по мнению польских политиков, должна бьіла окончательно умиротворить низовое рицарство, новое общее восстание бьіло совершенно неизбежно. Восстание Хмельницкого в своем первоначальном периоде не отступало от обьічной схеми. Личньїе обидві чигиринского сотни ка, которнм так много места отдают историки, в действительности имели очень мало значення рядом с основной обидой, нанесенной запорожскому войску истреблением челнов, закрнтием для низового казачества дороги к Черному морю. Польская администрация поняла зто сразу, и первое, что предложил королю Владиславу коронний гетман Потоцкий, как только пришли первьіе слухи о начинающемся в Запорожье движении, — зто «позволить казакам вийти в море». Об зтом отлично знали и сами казаки: «Била воля королевская, чтобьі ми на море шли, — говорили по сли Хмельницкого в Варшаве, — и деньги даньї нам на челньї». Но организовать сразу морскую зкспедицию било немислимо после того разгрома, которнй произвели сами поляки, и Потоц кий должен бнл зто признать. «В один час зтого не сделается, — писал он, — одни челньї еще не готови> другие готовьі, но не в таком порядке, чтобьі на них можно било в море идти». А запорож цам приходилось вибирать бистро, ибо они оказнвались между двух огней. Било два нових условия, обострявших положение так, как зтого не било ни в одном из предшествующих «рухов». Первое заключалось в том, что отмена казацкого самоуправления «орди нацией» 1638 года временно погасила всякую партийную рознь внутри самого казачества во всем его обьеме. Перед лицом назна ченньїх польским правительством полковников не било больше ни «дуков», ни «нетяг» — первьім, зажиточному слою, теперь даже больше доставалось, потому что у них больше можно било отнять. Личная история самого Богдана Хмельницкого характерна именно для периода после 1638 года. До того времени зтот крупний хуто рянин отлично уживался с «лядской неволей» и делал карьеру в рядах реєстрового, состоявшего на королевском жалованье, 40
казацкого войска. Но зта карьера бьіла теперь недоступна для него и его сверстников — в старшиньї попадали теперь не те, кого вьідиигало зажиточное казачество, а те, кого хотели видеть во главе казаков польские паньї. А история с Чаплинским показала ему, и ноказьівала опять-таки всем его односословникам, таким же круп ним хуторянам, как он, что дело идет не просто о «прекращении политической деятельности» для них, что и «уйти в частную жизнь» невозможно — и там достанут польские «урядники» и обидят, когда захотят. Потеряв хутор, и сьіна, и любимого коня, ограбленньїй и обиженньїй, Богдан Хмельницкий должен бьіл по нять, что никакая «легальная» борьба с администрацией бьіла невозможна, и, что бьіло важнеє, зто поняли все. Почти момен тальний переход всех реєстрових, т. е. всей более зажиточной части казачества, на сторону восстания сам по себе не давал вьібора запорожцам. Другим условием, заставлявшим низовое казачество спешйть, бьіл новий фактор, которьій Хмельницкому удалось ввести в игру. Зтим новим фактором била Крьімская орда. Дружба крьімцев с казаками бьіла очень не новим явлением: еще в 20-х годах польскому правительству приходилось много хлопотать, чтобьі расстроить казацко-татарский союз. Но тогда зти отношения больше бьіли использовани ордою, чем Запорожьем. Мьі часто ви ди м казаков в Криму, на службе той или другой из боровшихся там за власть партий. Но никогда раньше крьімци не приходили на Украйну бороться за казацкие вольности. Чтобьі поставить дело так, нужна бьіла недюжинная моральная отвага. Било бьі наивностью ду мать, а Хмельницкий совсем не бьіл наивним человеком, что та тари даром, из симпатин к казачеству, вмешаются в междоусобную войну. Откритими воротами в Поднепровье они, конечно, должни били воспользоваться для своего обьічного дела, для того, чтобьі вернуться в Крим «ополонившеся челядью», как возвращались из похода древнерусские князья «ясьіри» (невольники) и (опять как в старое время) в особенности невольницьі для крьімцев составляли главное, приходили ли они на Русь с Хмельницким или без него, ибо зто бьіла главная статья их отпускной торговли. За участие татар в игре приходилось платить несколькими десятками тисяч украинской молодежи, которая пошла на невольничьи рин ки Средиземного моря и Малой Азии. И украинцьі хорошо запомнили зту сторону войньї Хмельницкого: до XIX века дожили песни, полньїе горького сарказма по адресу того, кто призвал татар на Русь. «Погляди, Василь, на Украйну, — говорит одна из таких песен, — вон Хмельницкого войско идет, все парубочки (юноши) да девушки, молодьіе молодицьі да несчастньїе вдовицьі. Парубочки идут — на дудочках играют, девушки идут — песни поют, а вдовьі идут — сильно рьщают да Хмельницкого проклинают, чтобьі того 41
Хмельницкого первая пуля не минула, а другая ему в самое сердце попала!» Но зато военньїе результатьі достигнутьі бьіли зтим отчаянньїм шагом самьіе решительньїе: с ордой вместе казаки на первьіх порах бьіли безусловно сильнеє коронной армии. Ни Желтьіх Вод, ни Корсуни нельзя себе представить без Тугай-бея, начальника вспомогательного кримского отряда. И недаром так ценил дружбу зтого татарина «старший войска запорожского», как подписьівался Хмельницкий в зту пору. «Тугай-бей, брат мой, душа моя, один сокол на свете, — говорил Богдан во время своей знаменитой беседьі с польскими послами (в Переяславле, в феврале 1649 года), — готов все сделать, что я захочу. Вечная наша казацкая дружба, которой всему свету не разорвать!» А когда зта «вечная дружба» дала трещину, когда поляки пообещали хану такой же «ясирь» без всякой войньї, Богдан на самом верху своей военной славьі, под Збаражем, оказался бессилен и должен бьіл капитулировать на другой день после блестящей победьі. До самого союза с Москвой вопрос о том, на чьей стороне татарьі, бьіл совершенно равносилен вопросу: кто сильнеє на поле битвьі? Зтот успех дала Хмельницкому не только его дипломатическая ловкость, разумеется. Момент бьіл благоприятньїй как никогда: Крьім переживал тяжельїй зкономический кризис, богатьііг «ясьірь» виводил орду из тупика, орде, значит, нужна бьіла война. С другой сторони, по мере того, как Польша укреплялась на низовьях Днепра, запорожци становились регулярним войском на королевской службе, Крьім чувствовал у себя на шее врага куда более опасного в будущем, чем казаки. «Лупленье чабанов» казацкой молодежью било дело вполне терпимое сравнительно с возможностью, что татарские «шляхи» будут перехвачени регулярной польской силой. Словом, зкономика, и прямо, и косвенно, одинаково толкала крьімцев на зтот союз. Старьіе малорусские историки стидились его. Антонович и Драгоманов весьма неохотно напечатали приведенную нами вьіше песню и, видимо, не прочь бьіли внушить читателю мьісль, что, бить может, она еще и не подлинная. Новьіе историки склонньї, пожалуй, даже преувеличивать значение факта, и Грушевский, например, видит в татарском союзе главную причину «несльїханного в истории казацких войн успеха» Хмельницкого. Сам Богдан, кажется, лучше видел причини своего успеха, лучше понимал, что татари гарантируют только воєнную сторону дела, и союз с ними только военньїй успех, а успеха политического нужно искать иньїм путем. «Поможет мне вся чернь, — говорил он в том же разговоре с польскими послами, — до Люблина, до Кракова. Как она не изменяла (православной вере), так и я ей не изменю, зто — правая рука наша». Причина «несльїханного успеха» в том и заключалась, что 42
на Украине поднялась вся чернь, и только когда союз Хмельницкого с чернью бьіл разорван, ему не оставалось другого вьіхода, кроме татарского, турецкого, шведского или московского союза1. Войню Хмельницкого с поляками резко распадаются на два периода: демократическую, крестьянско-мещанско-казацкую революцию 1648 — 1649 годов и чисто казацкие кампании последующих лет. Разрьів Богдана с «чернью» служит гранью обоих периодов и в то же время меткой его наивьісшего успеха, после зтого его влияние идет на убьіль как и его слава. Хлопское движение точно так же бьіло лишь использовано Хмельницким, а началось оно самостоятельно раньше, чем запо рожцю и крюмцю пришли на Украйну, и там, куда они еще и не заходили. Еще Богдан сидел в Запорожье и вел переговорю с сечевиками, а в вотчинах Вишневецкого бьіло больше чем простое брожение: Потоцкий доносил королю, что воєвода русский (Иеремия Вишневецкий) отобрал у своих людей «несколько десятков тюсяч самопалов», с которюми они собирались идти к Хмельницкому. Движение в Галиции началось задолго до того, как в зтих краях показались первюе отрядю казаков: масса восставшего крестьянства бьіла, наоборот, «авангардом армии Хмельницкого», по словам одного историка12. Организационно зтот авангард совсем не бюл связан с главнюми силами: от одного из его вождей, Кри воноса, Богдан открещивался не хуже, чем в своє время Лобода от Наливайки. Восставшие крестьяне уже в зто время, в глазах казацкого предводителя, бюли бунтовщиками, которюх он не усмирял еще только потому, что они били поляков, значит, в военном отношении, как-никак, ему помогали. Один современнюй до кумент рисут нам живую картину зтой, не имевшей социально ничего общего с казачеством, украинской пугачевщиню. В одном галицийском селе отрядю восставших, «разбойницкие хоругви», начали с того, что захватали замок, ограбили его и добром поделились. Потом вернулись на село, одни на телегах, другие пешком, с женами и детьми. Вся зта орда добиралась не столько до личности, сколько до имущества панов. Убегавших помещиков не тронули, но забрали сундуки с их вещами, вюпорожнили двенадцать сусеков с мукой, пшеном, горохом, солодом, житом, на лошадях вьехали в гумно, забрали и оттуда овес, ячмень, горох, а самое строение разобрали и бревна увезли. А чего не смогли 1Зто признает и проф. Груилевский но, весьма характерно, он дает зтому не обьективное обьяснение — от несовместимости интересов казаков и «посольства», а субьективное — от неумения Хмельницкого оценить значение народной массьі. 2 Томаїиевский С. Народи, рухи в Галицкой Руси 1648 р. — Записки научного товарищества имени Шевченко, т. 23—24, с. 16. 43
увезти, собрали в огромную кучу на дворе и зажгли. Зто бьіл, собственно, погром, а не вооруженное восстание, но погромщиков бьіло столько, что небольшие отрядьі польской регулярной конницьі бьіли бессильньї против них, а главньїе сильї бьіли связанм борьбою с Хмельницким и с татарами. Но движение не ограничивалось деревенскими низами; уже и они имели своих организаторов в лице духовенства. Почти в каждом погроме мьі видим в качестве руководителя православного священника. Если верить показанням одного попавшего в польские руки казацкого шпиона, и вьісшее духовенство не било движению чуждо: владьїка луцкий Афанасий поснлал будто бьі казакам порох и пули, владьїка львовский — три бочки пороху. Один священник говорил рассказчику: «У нас лучше вести, чем у вас, ми один другому пишем, и так вести доходят до самого Києва». Письма важньїх духовних лиц ходили будто бьі по рукам между казаками. Еще сильнеє бьіло революционное движение среди буржуазии. Мещане копили тоже порох и пули для казаков, другие портали городские пушки, чтобьі помешать обороне против казаков, третьи не останавливались даже пе ред обещанием зажечь город в случае надобности для той же цели. Львов Хмельницкий взял при помощи тамошних мещан, указав ших ему, где идет городской водопровод и как его перерезать. А в то время, как земля всюду тряслась, громадное народное движение разрасталось час от часу. Хмельницкий писал униженньїе просьби польскому королю, уверяя его в своих верноподданнических чувствах, и клялся всеми святими, что только нарушение казацких привилегий и вольностей заставило его, Хмельницкого, взяться за оружие и призвать к себе на помощь кримского хана. Стоит Речи Посполитой уважить законньїе требования казаков, и все сразу прекратится. А в зтих требованиях нет ни звука ни о мещанах, ни о крестьянах, и только православная вера упомянута на самом конце, как бьі для соблюдения приличия. Требования Богдана Хмельницкого не оставались, правда, на одном уровне за все зто время. Первая их редакция, относящаяся к лету 1648 года, не идет дальше ограждения казацких интересов в самом узком понимании зтого слова. Первьій пункт жалоби, поданной на Варшавском сейме, резюмирует их вес: «Польское начальство обращается с нами, людьми рьіцарскими, хуже, чем с невольниками». Казаки протесту ют не вообще против тяжести податей, а против того, что подати берутся и с них, казаков, не вообще против непомерно високого оброка, а против того, что оброк берут с матерей и отцов казацких, хоть их сьіновья и на службе, «как с других хлопов»; не вообще против барщиньї, а лишь против того, чтоб на барщину гоняли «наравне с мещанками» казацких жен; не вообще против стеснений права охотьі, а на то, что даже на Запорожье право казака охотиться обусловлено 44
тяжельїми поборами. «И здесь, на Запорожье, не дают нам покою, — писал королю Хмельницкий тем же летом, — не обращая никакого внимания на права и привилегии, которме мьі имели от вашего королевского величества, вольности наши войсковьіе и нас самих обратили в ничто». В феврале следующего 1649 года мьі сльїшим уже другое. Главной причиной зла оказьіваются уже не польские «урядники» с их злоупотреблениями, а уния — «нево ля, горше турецкой, которую терпит наш народ русский». Уния должна бьіть упразднена: пусть остаются по-старому греческая вера и римская вера: что принадлежало православним до унии, пусть вернется к ним. Воєвода киевский чтобм бнл «русского народу» и православной верн, каштелян тоже, и чтобм они оба, как и митрополит киевский, имели место в сенате. К отому прибавляется личное требование, касающееся только Хмельницкого, видача его ворога Чаплинского, и одно общеказацкое требо вание, тоже личного характера, чтобьі коронним гетманом не бьіл Иеремия Вишневецкий. За полгода перед тем требования бьіли «сословньїми», казацкими: теперь они становятся национально-религиозньїми. Причи на переменьї совершенно ясна: за зто время Хмельницкий победителем вступил в Киев, где его встречали «как Моисея», «спасителя и освободителя народа от неволи ляшской», встречала киевская академия и духовенство, как и следовало для полнотм картини, с одним из восточннх иерархов, патриархом иерусалимским, во главе. Движением завладела украинская интеллигенция — буржуаз ная интеллигенция, ибо и борьба с унией била, как ми видели, прежде всего мещанским делом. Но ми напрасно стали би искать в официальннх заявлениях Хмельницкого демократических требований, виражавших настроение той «черни», которая била «правой рукой» Богдана, по его собственньш словам. Когда нужно било похвастать своей силой перед польскими послами, «чернь» снграла в последний раз свою роль. Но даже в зтой замечательной речи, которую до сих пор сочувственно цитируют украинские историки, Хмельницкий договаривается до обещаний, которне немало удивили би хлопов, если би те их услмшали. Пообещав сначала, что ни одного князя и ни одной шляхетки ноги на Украине не останется, Богдан затем и с ними готов бнл прими риться — «пусть с нами хлеб едят», только би войска запорожского слушали да на короля не «брикались». Нам еще ни разу не приходилось останавливаться на зтой черте «демократической, пролетарской дружини» — ее глубоком монархизме. Хмельниц кий не мог представить себе казаков без короля, как его донские собратья не могли би представить себе Руси без царя всех пра вославних. Королевские привилегии, подлиннме или фантастические, составляли, в его глазах, юридическую основу всех его 45
требований. Он непрестанно уверял в своих верноподданнических чувствах и Владислава, и позже Яна-Казимира. Когда последний прислал ему знаки гетманского достоинства — булаву и знамя, — он бьіл зтим весьма польщен, не меньше, нежели какой-нибудь варварский король зпохи переселення народов, получивший от императора консульские инсигнии. Победа над королевскими войсками внесла в зтот монархизм только то, что Богдан стал чувствовать себя немножко ровней своєму владьіке: «Хотя плохой я и ничтожньїй человек, а все же Бог меня учинил единовластием, самодержцем русским». Но даже и в зту минуту, хотя он и пьян бьіл, по собственному признанню, он не забьівал, что «король королем будет, чтобьі карать и казнить шляхту, дуков, князей, но чтобьі бьіл он в зтом волен: согрешит князь — отрубить ему голо ву; согрешит казак — и ему то же сделать». Если у Хмельницкого бьіл какой-нибудь политический идеал, шедший дальше знакомьіх ему по опьіту форм «государственности», то зто бьіл идеал не народоправства, хотя бьі самого примитивного, а централизованной абсолютной монархии, с военной диктатурой во главе, наподобие той, о которой мечтал Йван Пересветов. Только такие идеальї и могло вьіращивать Запорожье. В практической политике он руководился, однако же, даже и не зтим идеалом, а просто ближайшими, насущньїми интересами того класса, которьій он представлял, — буржуазии казацкой и неказацкой. Когда измена крьімского хана под Збаражем постави ла на карту все казацкие завоевания, Хмельницкий очень скоро пошел на основное польское требование, которое красной нитью проходит через все переговорьі на протяжении зтих двух лет — «отступиться от черни, чтобьі хлопьі пахали, а казаки воевали». Добившись утверждения королем Яном-Казимиром всех казацких вольностей, запорожское войско очень охотно согласилось «вместе с коронньїм войском, общими силами, как давать отпор всяко му пограничному неприятелю, так и усмирять всяческие бун ти». И зто не бьіли пустьіе слова. До нас дошло несколько универсалов Хмельницкого, показьівающих, что обещание «усмирять бунтьі», т. е. помогать панам обращать обратно в крепостное состояние только что завоевавших себе свободу хлопов, понималось им вполне серьезно. В зтих универсалах «Богдан Хмельницкий, гетман, с войском его королевской милости запорожским» предписьівали, чтобьі подданньїе и нереестровьіе (т. е. не внесенньїе в реєстр казаки — даже и они!) «панам своим били послушньї, как прежде, и никаких бунтов и своевольньїх поступков не учи няли». А кто вздумал бьі учинить какую ни єсть кривду, того полковники киевский и черниговский должньї бьіли казнить смертью без всякого промедления. Другой универсал предоставляет право смертной казни и самим панам, только под надзором 46
казацких полковников. Причем для вящего вразумления тут прибавляется, что не один мятежньїй хлоп уже и казнен. Не будем удив ляться, что украинский народ в своих песнях так плохо поминает Хмельницкого и так славит полковника Нечая, убитого поляками именно в то время, когда коронньїе войска явились на Украйну снова, чтобьі вместе с запорожцами восстановливать порядок. Украйна под московским владьічеством Необходимость иностранной поддержки после разрьіва; колебания между Швецией и Москвой Ф Альтернатива казацко-московского или московско-польского союзов ф Хмельницкий и московское самодержавне ф Влияние успеха на Хмельницкого; «единовластец русе кий»; борьба за политическую автономию Ф Условия договори 1654 года; социальная реакция ф Классовая борьба на Украине и московский захват Ф Обрусение Украиньї и интересьі русских помещиков ф «Нобилитация» казацких старшин ф Москва и киевская митрополия ф Нарушения автономии Ф Московская демагогиЯу Самко и Брюховецкий ф Андрусовское перемирие ф Социальная рест аврация ф Возрож дение крупного землевладения ф Его жономические условия ф Украинское дворянство первой половини XVIII века ф Монастьірское землевладение Ф Земельное ростовщичество ф Воєнний режим и феодализация ф Закрепощение казаков
Разрьів с чернью и ненадежность хана, которьій за хороший «ясьірь» готов бьіл продать кого и что угодно, — зто после Бере стечка1бьіло уже совершенно очевидно, но достаточно ясно бьіло зто и под Зборовьім, — делали для Хмельницкого неизбежньїм союз с одной из «великих держав» Восточной Европьі. Не считая Польши, с которой Хмельницкий вел войну, таких держав бьіло две: Московское государство и Швеция. Может показаться, что упоминать зту последнюю страну как возможную союзницу каза ков в борьбе с Польшею, — своего рода исторический педантизм, обьясняемьій суетньїм стремлением перечислить все «исторические возможности», хотя бьі и крайнє далекие от осуществления. На самом деле оба союза, с Москвою и со Швецией, обьективно бьіли одинаково возможнм, и Хмельницкий действительно колебалея между ними до последних дней своих, причем в зти последние дни шведский союз бьіл большею реальностью, чем москов ский. Но он совсем не бьіл новостью. «От шведского короля, — говорил в 1657 году Богдан московскому послу, — я никогда отлучен не буду, потому что у нас дружба давняя, больше шести 1Перед зтой битвой (20 июня 1651 года) московский агент доносил из Крьіма: «Татарьі говорят: если поляки окажутея сильнеє нас и каза ков, то мьі против них стоять не будем, а заберем за вьіход у казаков жен и детей в полон и приведем в Крьім». 47
лет». Начало союза со шведами довольно точно совпадает, таким образом, с Берестечком и с окончательньїм разочарованием в крьімском союзе. Своим скандинавским союзником Хмельницкий бьіл очень доволен: «Шведьі — люди правдивьіе, — говорил он в той же беседе с окольничим Бутурлиньїм, — всякую дружбу и приязнь додерживают, слово своє держат». Правда, говорилось зто не без того, чтобьі уколоть москвичей, которьіе слова своего не додерживали. Но Карл X мог действительно обещать казацкому гетману нечто такое, чего от царя Алексея тот дожидался тщетно: положение вассального государя, «удельного князя киевского», в своих внутренних делах независимого от кого бьі то ни бьіло, а по внешнему положенню равного герцогу курляндскому или даже курфюрсту бранденбургскому. И такие обещания на самом деле бьіли даньї и принятьі. В начале 1657 года союз, считавший уже шесть лет фактического существования, бьіл окончательно оформлен. «Изменник» Мазепа мог бьі найти весьма авторитет ний пример в подтверждение своего образа действий по отношению к Карлу XII. Если, в конце концов, Украйна осталась в зоне московской политики и за исключением короткого зпизода при Мазепе никогда не бьіла шведским вассалом, здесь, очевидно, виноват бьіл не Хмельницкий лично. Идеалистическая историография, конечно, всегда готова бьіла дать отому факту субьективное обьяснение: русское и православное казачество не могло прими риться с зависимостью от иноверного и иноземного государя. Но мьі скоро увидим, что представительница православия на Украине, киевская митрополия, с зависевшим от нее духовенством, бьіла самьім упорним врагом, какого встречало здесь московское владьічество. Что касается русских симпатий Хмельницкого и его товарищей, то не надо забивать, что в рядах сражавшегося с ними по льско - ли товс кого войска бьіло сколько угодно русских. Вся шляхта Вольїни, Подолии, Польской Галиции и Литовской Белоруссии бьіла русской крови и, по большей части, русского язьїка; главньїе деятели со сторони поляков в области дипломатии — Адам Кисель, на поле битвьі — знакомьш нам Иеремия Вишневецкий, бьіли русские, а первьій даже и православний. Казаки и сами заявляли, что считают Киселя «своим», но зто нисколько не прибавило ему авторитета в глазах казаков и не помешало его пе реговорам с Хмельницким кончиться полной неудачей. А в при падках гнева на Москву тому же Хмельницкому случалось говаривать, что он отдастся в подданство турскому царю, и вместе с тур ками и крьімцами будет ходить войною на Московское государство. Хоть и сказанньїе в гневе, зто не бьіли пустьіе слова. До нас дошла грамота султана Магомета IV (от декабря 1650 года), где Бог дан титулуется «голдовником» (вассалом) Турции, в знак чего ему и жалуется от султана почетная шуба. А уж кто бьі, казалось, 48
дальше бьіл от казачества и по национальности, и по вере, и по вссму историческому прошлому, чем «неверньїе» турки? Союзьі і осударств и в XVII веке, как теперь, определялись не симпатиями народних масс, а политичєским и расчетами руководящих слосв — симпатин же очень легко инсценировались и тогда, как тепсрь, если руководящим слоям то бьіло нужно. Когда Богдану бьіл мужен московский союз, посланцьі царя Алексея отовсюду сльїшали хвальї Московскому государству и вьіражения горячего желания «в государеву сторону перейти». Но переговори и после тгого шли не только с Москвой, а и со Швецией, и с султаном, и вснгерским правителем Ракочи, и если, в конце концов, ближе всех оказалась все же Москва, то зто бьіл результат своего рода «естественного отбора». Почему в зтой борьбе союзов московский оказался «наиболее приспособленньїм», хотя личньїе симпатин Хмельницкого и руководящих кругов казачества к нему вовсе и не лежали, зто становится ясно, когда мьі читаєм переписку Бог дана с Москвой с первьіх же шагов восстания. В первьіх же пись мах перед нами стоит чудовищньїй, с точки зрения традиции, об раз — польско-московского союза против казаков. Едва узнав о іюсстании запорожцев, московское правительство сосредоточило под Путивлем 15 000 человек. Формальним предлогом для отого бьіл союз Хмельницкого с крьімским ханом и возможность нападсния беззастенчивьіх по части международного права крьімцев на соседние русские области. Но казаки отому не верили и гово рили, что москвичи «в речи на татар, а более на самих нас хотели ляхам помогать», как писал Богдан (20 июня 1648 года, вскоре после корсунской битвьі) Хотмьіжскому воеводе кн. Семену Волховскому. Месяц спустя он писал путивльскому воеводе еще пря меє: «Не надеялись мьі того от вас, чтобьі вьі ляхам, недоверкам, на нас, православних христнан, на братню свою, помощь войсками своими давали...» Но московское правительство по-своему бьіло право: даже и позднее, когда Украйна уже признала московскую власть, бегльїе боярские люди и крсстьяне собирались в глухих лесах цельїми ватагами и хотели идти к Хмельницкому, надеясь найти на Украине и землю, и волю. Но в зто время московская администрация в союзе и единении с казацкой могла их хватать и вешать, а что бьіло бьі делать, если би казацкое государство стало совсем независимьім? На Москве значение того факта, что чернь — «правая рука» Хмельницкого, понимали едва ли не лучше, чем сам Богдан. Поскольку Московское государство бьіло дворянским, а не боярским, оно бьіло ближе к казахам, нежели к польским панам, но поскольку казацкая революция в начальном своем периоде бьіла и крестьянской, она бьіла одинаково страшна и панской, и дворянской «государственности». Хмельницкий должен бьіл дать известньїй залог своей благона49
дежности, чтобьі в Москве согласились хотя бьі разговаривать с ним. В 1653 году, когда запорожское войско дало виденньїе уже нами блестящие примерьі «восстановления порядна», вопрос бьіл только об условиях союза: принципиально дело могло спитаться решенньїм. Но в 1649 году для Москвьі разумнее бьіло держаться вьіжидательной политики, а чем осторожнее бьіли в Москве, тем настоятельнее нужен бьіл Хмельницкому московский союз, или, по крайней мере, благожелательньїй нейтралитет Московского государства. Как польское восстание 1865 года бьіло раздавлено между Россией и Пруссией, так казацкое восстание XVII века бьіло бьі, вне всякого сомнения, раздавлено между Москвою и Польшей, действуй зти последние вместе. Разьединить их бьіло основной дипломатической задачей гетманов и после Хмельницкого, но те иногда разрешали зту задачу, становись на сторону Польши, как зто сделал Вьіговский. В разгаре же борьбьі с поляками Хмель ницкому не оставалось другого вихода, как искать московской дружби, независимо от того, бьіл он сам другом Москви и л и нет. Московский союз бьіл политической необходимостью для казачества, как крьімский бьіл необходимостью воєнно#. Находись в различньїх плоскостях, они, как зто ни кажется на первьій взгляд странно, и не м етали друг другу. Полупив 27 марта 1654 года в качестве «вечного подданного» царя Алексея жалованную грамоту на город Гадяч, Богдан через три недели, 16 апреля, писал крьімскому хану, что и ему присяги он не нарушит «на веки вечньїе» и сам, и все потомки его. Хана он назьівает в зтом письме «своим всемилостивейшим государем», а насчет московского союза обьясняет, что хану нечего от того бояться, ведь всякий ищет «иметь побольше приятелей». Поляки заключили же союз с венграми и волохами, отчего же ему, Богдану, не подкрепить себя, со своей сторони, московской дружбой? Но уже из зтого совпадения двух союзов с двумя обьічно враждовавшими между собою государями видно, что «подданство» но Украине понималось совсем не так, как понимали его обьічно в Москве. В первое время подчинение Украйни московскому царю представлялось Хмельницкому в очень своеобразной форме. Мьі знаєм, что «сильний король» Речи Посполитой бьіл его заветной мечтой. Ему казалось, что когда властная рука сверху обуздает панов, последние сразу притихнут и станут для казаков безвредньї. Но у виборних польских государей у самих не бьіло другой опори, кроме зтих же панов, могли ли они обуздать тех, от кого сами зависели? Иное дело, если король будет иметь собственную силу, независимую от польской аристократии, такому королю легко будет справиться с панами. Вот, если бьі королем стал государь м о с к о вс к и й , он би показал панам, как обижать казаков! «Мьі бьі желали себе такого государя-самодержца в своей земле, как ваша царская вельможность, — писал 50
Ііогдан в первом своем письме царю Алексею (8 июня 1648 года), — сели бьі бьіла на то воля Божия, да твоє царское желание, сейчас /ке, не м еткая, на панство то наступати — мьі бьі со всем войском іапорожским готовьі бьіли услужить вашей царской вельможнос т і» В зтом водворении «православного хрестьянского царя» на иольский престол руками запорожского войска казацкий гетман (в псреписке с Москвой он уже тогда подписьівался так, чего еще іщательно избегал, писавши полякам) видел даже исполнение какого-то «предвечного пророчества Христова», хотя едва ли сам сумел бьі сказать, где его можно найти. Вначале Москва, так не давно сама избавившаяся от польского царя, относилась, однако же, к «предвечному пророчеству» довольно холодно. За пятнадцать лет перед тем Смоленск не удалось добьіть обратно у поляков — где уж тут, казалось бьі, мечтать о польском престоле? Только неожиданно блестящие успехи московских войск в начавіпсйся в 1654 году войне (в первьіх числах июня едалея первьій «литовский» город Дорогобуж, а в августе московские воеводьі стояли уже на старой литовской территории, под Могилевом; год сгіустя московский царь вступал в Вильну и, с благословення патриаршего, стал писаться «великим князем литовским») вьщвинули вопрос о польской кандидатуре Алексея Михайловича в область практической политики. Но тут сейчас же и обнаружилось, как бливоруки бьіли надеждьі запорожского войска. Одна мьісль о том, что московский царь, может бьіть, еделаетея и королем Польши, край нє ослабила знергию Москвьі в борьбе с зтой последней. Польские дипломати систематически манили царя Алексея престолом Речи І Іосполитой и очень удачно вьіменивали на зти туманньїе надеждьі вполне реальньїе куски занятой московскими войсками террито рии. А к Украине будущий православний государь Польши стал гак относиться, что Хмельницкому пришлось искать подмоги у Карла X Шведского и Ракочи Венгерского. Надеждн на всемогущего короля-царя, которнй смирит гор дих панов, поблекли у Хмельницкого, впрочем, еще гораздо рань те. Не нужно забивать, что, он по собственному признанню, «еделал то, чего не мьіслил». Казацкие восстания до сих пор всегда кончались неудачей, как только на театре войньї появлялась регу лярная коронная армия. Теперь случилось неслнханное: вся зта армия, с двумя ее главннми командирами, гетманами, оказалась в казацком плену. По той же переписке Богдана с царем Алексеем видно, до какой степени самому казацкому предводителю трудно било освоиться с таким неожиданно счастливнм оборотом дела: взятие в плен гетманов Хмельницкий прямо приписнвает тата рам, уменьшая свою воєнную славу к явной невигоде для своей конечной цели — союза с Москвой. Ряд нових побед приучил его к тому, что он сильнеє, чем мьіслил когда би то ни било. Тон его 51
переговоров с московскими дипломатами становится все увереннее. Москва ему еще очень нужна, но он говорит с нею уже почти как с равньїм. Вначале он, и бунтуя против Речи Посполитой, не мог себе представить себя иначе, как польским подданньїм; мьі видим, что даже еще в разгаре революции он не переставал уверять короля Яна Казимира в своих верноподданнических чувствах. Но зто бьіло в официальньїх документах, где каждое слово взвешивалось. В застольной беседе, когда язьїки развязьівались, Бог дан уже в феврале 1649 года начинает називать себя «единовластием русским». З т а мисль, что он, Хмельницкий, — государь новой страньї, независимой казацкой Украиньї, мьісль, которой раньше он сам испугался бьі в трезвом виде, начинает сквозить все отчетливее в его внешней политике и в мелочах, вроде подьіскивания для своего сьіна невестьі непременно из владетельного дома, хотя бьі и не важного, молдавского, сквозит и в крупном — в его дого воре с Москвой. «Борони Боже смерти на пана гетмана (ибо вся кий человек смертей — и без того не может бьіть)» — читаєм мьі в одном из пунктов зтого договора: и вьі чувствуете, что зто не только договор казацкого войска с московским правительством, но и договор двух государей, гетмана Богдана с царем Алексеем. Наиболее полного вьіражения зта идея достигает в одном из позднейших документов, грамоте Хмельницкого обивателям пинского повета, прибегнувшим к покровительству войска запорожского. Проф. Грушевский справедливо отметил, что в зтой грамо те нет ни звука о Москве (если не считать титула — «гетман войска его царской милости запорожского»), и зто, без сомнения, харак терно для тех отношений, в каких стоял тогда к московскому правительству гетман, но, может бить, еще характернеє обещание пинчанам протекции гетмана с «потомками нашими и всем войском запорожским». Богдан чувствовал себя в зту минуту не толь ко монархом, но и наследственннм монархом, несмотря на вибо ри гетмана, которне он, конечно, признавал теоретически, но зто так же мало делало его демократом, как раньше казацкий «республиканизм» мало мешал его верноподданническим чувствам к Яну Казимиру. Конечно, гетмана внбирают, но вибрать должни, разумеется, моего сина — в зтой формуле било мало логики, но психологически она понятна. Защита казачества от панов уступает теперь место защите своей внутренней политической самостоятельности от своих союзников и покровителей. Обьективное основание такой переменн не нужно долго искать. Пани били сметенн народной революцией так чисто, что когда они понадобились, пришлось их завести заново. Прибегать против них к помощи земного провидения, в образе царя-короля, перед которнм все равньї, не имело смьісла. А московский воєвода бнл реальностью, которую можно било 52
иидеть необьічайно близко, в соседнем Путивле, откуда зтой реальности ничего не стоило передвинуться немного на запад и очу титься в Переяславле или Києве. Богдан-инсургент 1648 года, может бьіть, и не поднял бьі вопроса о пределах воеводской власги на Украине, не поднял бьі, по крайней мере, до той порьі, пока не столкнулся бьі с зтой властью на практике. Богдан-государь 1653— 1654 годов бьіл подозрительнее и предусмотрительнее. ІІетиции Хмельницкого царю Алексею, которьіе юридически, может бьіть, и не совсем правильно називать «договором», пото му что представители московского царя, как известно, отказались по ним присягнуть, к великому смущению казацкой старшини, и мосят, прежде всего, зтот политически оборонительньїй харак тер. Обороняются, во-первьіх, само собою разумеетея, права и преимущества казачества: «сначала изволь, твоє царское величество, подтвердить права и вольности войсковьіе, как от веку бьіло в войске запорожеком, которое по своим правам судилось и воль ности свои имело, чтоб в именья и суди его ни воєвода, ни боя рин, ни стольник не вступались, в войсковьіе суди: пусть товарищество так судит, — где три человека казаков, двоє судят третьего». Ближе всего к казачеству стояла шляхта: «скасовав шаблею козацкою» права и привилегии крупного феодального землевладения, польского по культуре, католического по вере, казацкая революция не тронула ереднего землевладения, русского и пра вославного: около 300 шляхтичей присягнуло в январе 1654 года царю Алексею вместе с казаками. Естественно бьіло позаботиться и о них. Гетман просил, чтобьі «они (шляхтичи) при своих шляхетских вольностях пребьівали и между собою вибирали старших на служебньїе должности (мьі знаєм, что добиться виборного дворянского суда било крупним успехом литовско-русской ШЛЯХТЬІ еще до унии с Польшей) и ймення свои и вольности имели, как при королях польских било , чтобьі и другие, видя такую милость твоего царского величества, стремились под державу и могущую великую руку» московского царя. Сохранение шляхетством сво их «добр» в прежнем виде само собою предполагало и сохране ние в прежнем виде крестьянских повинностей в зтих «добрах», другими словами — крепостного права. Казачество, использовав хлопское восстание в борьбе с Польшей, вовсе не собиралось закреплять результати зтого восстания, ломая традиционньїй общественньїй строй Украйни. Оно ограничилось тем, что вобрало в себя зкономически более сильньїе злементьі поспольства, увеличив реєстр до 60 000, но сохранив его все-таки. З то сохранение реестра, введенного некогда польским правительством против казаков, теперь, когда польское господство бьіло свергнуто, необичайно характерно. Казаки меньше всего желали, чтоби права и вольности войсковьіе сделались общим достоянием: реєстр играл 53
роль новейшего ценза, держа в стороне от власти слишком уже черную чернь. «Можнейшие пописались в казаки, а подлейшие остались в мужиках», — такими словами одного документа XVIII века можно охарактеризовать социальньїе результати восстания Хмельницкого. Но, оставив при своих «звичних обовязких» массу поспольства, казачество не могло не позаботиться о своем дав нем союзнике — городской буржуазии, «чтобьі в городах началь ство вибиралось из наших людей (т. е. украинцев), на то способньіх, которьіе и обязаньї будут управлять подданними твоего царского величества и правильно вносить в казну твоего царского величества следуемьіе доходи». Все зти «урядники» — «войтьі, бурмистри, райцьі и лавники» — должньї бьіли, очевидно, ос таться такими же, какими бьіли они при польском господстве; как шляхетство осталось при своих «вольностях», так и города Укра йни — при своем «магдебургском праве». Но «политической страной» оставалось одно казачество: в случае смерти гетмана нового вибирали не все украинцьі, а только одно запорожское войско, притом оно вибирало совершенно самостоятельно, только «извещая его царское величество» — «чтобьі не бьіло зто для его царс кого величества тайной». А гетман имел даже право, хотя и ограниченное (Хмельницкий желал неограниченного), сноситься с иностранньїми государствами. Москва монополизировала только дипломатические сношения Украйни с главньїми московскими соперниками — Польшей и султаном; послов от них гетман не имел права принимать, ни к ним посилать, со всеми остальними он мог сноситься, опять-таки, извещая Москву. В своє время, в дни казацкого самоуправления, польское правительство играло на противоречиях классовьіх интересов внутри самого казачества — на вражде «дуков» и «нетяг». Ошибка ординации 1638 года в том и заключалась с польской сторони, что ординация, уничтожив казацкое самоуправление вовсе, на время отодвинула на старий план всякне внутренние казацкие разногласия, и «дуки» вьщвинули из своей средьі гетмана Богда на. Восстановление казацкой, а не украинской, автономии должно бьіло восстановить и прежние отношения внутри автономного казачества, и московское правительство не хуже польского сумело использовать классовую вражду казацкого верха с казацким низом. Постепенное превращение казацкого государства в московскую провинцию, только управляемую на особих условиях, бьіло ближайшим результатом зтого. В трех гетманствах — Виговского, Юрия Хмельницкого и Брюховецкого — процесе бьіл почти закончен. Боярин Брюховецкий бьіл уже не столько «ка зацким государем», сколько просто наместником государя московского с особьіми полномочиями. А к началу XVIII века зто положение стало считаться настолько нормальним, что попьітка 54
І Івана Мазепьі подражать Хмельницкому в деле шведского союза даже для самого казачества показалась настоящей государствениой изменой. Москве необходимо бьіло ассимилировать Украйну по той мростой причине, что иначе московская «польская Украйна» превращалась в бездонную бочку, и основная задача, из-за которой іолько и стоило вмешиваться в казацко-панскую войну, — коломизация пристенньїх южньїх уездов Московского государства, ста новилась задачей неразрешимой. В Москве на каждого прибьілого черкаса смотрели как на ценную добьічу и даже по поводу Хмельмицкого одно время питали надежду, что, может бьіть, он со всем «войском запорожеким» перекочует в московские предельї, на Донсц, а теперь Украйна начала полниться на ечет зтих самих московских пределов. То явление, которое мьі отмечали уже више, бегетво великоросских крестьян в казачину, продолжалось неудержимо и после смерти Хмельницкого. «В зто время, — говорит Костомаров о гетманстве Юрия Хмельницкого, — Малая Русь сделалась пригоном бегльїх людей и крестьян из Великой Руси. Из уездов Брянского, Карачевского, Рьільского и Путивльского от вотчинников и помещиков бегали боярские люди и крестьяне в Малую Русь, составляли шайки около Новгорода-Северского, І Іочепа и Стародуба, нападали на ймення и усадьбьі своих прежних владельцев, и делали им всякне «злости и неисправимне разорения»1. Любопитно, что интересьі «можнейших» и московс кого правительства в зтом пункте совпадали: для казачества и свои «гультяи», просившиеся в его ряди, били не малой докукой. Что же бьіло сказать о тех, кто старался пробраться на Украйну из-за московского рубежа? Гетман Вьіговский (заступивший место Хмельницкого после смерти последнего 27 июля 1657 года) бил челом царю Алексею, чтоб великий государь послал еделать перепись между казаками, написать 60 000 и вперед бьі гультяям а казаки писаться бьіло не вольно. Очень хорошо, что решено царских воєвод посилать по украинским городам: «Зтим в войске бунтьі усмирятся; да хотя бьі государь и в иньїх городах изволил воєводам бьіть, то у них би в войске бьіло гораздо лучше и смир неє; изволил би великий государь послать в войско запорожекое своих воєвод и ратних людей для искоренения своеволия»12. Найдя московское правительство в деле «искоренения своеволия» недостаточно знергичньїм, Виговский ушел к полякам, к тем кто его поддерживал, зто достаточно ясно из договора, заключенного им с Рсчью Посполитой в Гадяче (6 сентября 1658 года). По одной из 1Соловьев. Исторические монографии и исследования, т. 12, с. 170— 171. 2 Изд. «Общественной пользьі», кн. З, с. 20. 55
зтих знаменитих «гадячских статей», король обязьівался «нобилитовать», возвести в шляхетское звание казаков, которнх представит ему гетман, по другой — все уряди и чини в воєводствах Киевском, Брацлавском и Черниговском должньї били остаться в руках шляхти. Казацкая старшина и местное дворянство сливались теперь и фактически, и юридически в один класе. В первую минуту Москва так испугалась неминуемой, казалось, потери Украйни, что московскому главнокомандующему, князю Трубецкому, било дано полномочие — просто переписать гадячские статьи на царское имя, если Внговский согласится. Но Москва напрасно беспокоилась: если царские воєводи не хотели покончить с «своевольниками», дабьі не нарушать необходимого для них на Украине неустойчивого равновесия, всегда дававшего повод для московского вмешательства, то поляки не могли зтого еделать. Занятне в зто время войной на других театрах, они не в состоянии били предоставить в распоряжение Внговского более 1500 человек коронного войска. С москвичами преемник Хмельницкого справился только при классической помощи татар, лишний раз оправдав поговорку: «За кого хан, тот и пан». Крьімцьі уничтожили московское войско (под Конотопом, весной 1659 года), но ос тавить их в стране для «поддержания порядка» не пришло би в голову самим жадним до шляхетского звання казакам. А между тем без жандарма они обходиться уже не могли. «Благоразумнейшие из старшин казацких молят Бога, чтобьі кто-нибудь или ваша королевская милость, или царь взял их в крепкие руки и не допускал грубую чернь до такого своеволия», — писал польскому королю его генерал, начальствовавший небольшим коронним войском на Украине. Пришлось обратиться опять к Москве, и Внговский уступил булаву сину Хмельницкого Юрию. Условия, предьявленнне Москве при зтом случае казацкой стар шиною, представляют собой последнюю попнтку отстоять казацкую автономию, как понималась она при отце нового гетмана. Ми опять видим перед собой казацкое государство, самостоятельно сносящееся с иньїми странами, только с ведома своего союзника и покровителя; опять находим просьбу, чтобн царских воєвод на Украине не било, разве в одном Києве. Но в 1659 году виясни лись уже кое-какие новьіе пункти, о которнх при Хмельницком еще не думали. Царь русский и православний, принявший под свою високую руку Украйну, именно ради того, чтобьі там не терпела больших обид православная вера (зто била официальная мотивировка войньї с поляками), должен би, казалось, иметь в малороссийском православном духовенстве своих ревностнейших слуг, главную опору своего влияния. На деле, как только зашла речь о присяге московскому государю украинцев, первьіе, кто от зтого уклонилея, били шляхта и дворовне люди митрополита киевского. 56
Сам митрополит, хотя и признавал свою обязанность «за государево многолетнее здоровье Бога молить», одобрял, однако же, новедение своего вассалитета в вопросе о присяге и упорно избегал личного свидания с представителем московского царя. Такое начало не обещало ничего доброго. И действительно, довольно скоро в Москве узнали, что киевский митрополит и остальное вьісшее украинское духовенство присьілали к Яну Казимиру тай но двоих монахов «с обьявлением, что им (митрополиту и другим малорусским архиереям) бьіть с московскими людьми в союзе невозможно, и они отого никогда не желали; Москва хочет их перекрещивать: так чтобьі король, собравши войско, вьісвобождал их, а они из Києва московских людей вьібьют и будут под королевской рукой по-прежнему»1Московские люди, в свою очередь, не оставались в долгу, и первьій же московский комендант Києва начал с того, что отобрал часть земли у митрополита и различньіх киевских монастьірей для постройки на отой земле укреплений. Хмельницкому приходилось в одно и то же время искоренять крамолу среди украинского духовенства и защищать ото ду ховенство от слишком круто наступавших на него московских порядков. Приходилось рядом с автономией войска запорожского ставить автономию украинской церкви. Зто и вьіполняли статьи, предьявленньїе казацкими полковниками князю Трубецкому в Переяславле в октябре 1659 года; малороссийское духовенство должно бьіло остаться таким же виборним, как и казацкая стар шина, а в духовном отношении зависеть от патриарха не москов ского, а константинопольского, к которому привикли и с которим знали, как ладить. Но єдиного казачества уже давно не существовало, зто и в Москве отлично знали, да зтого и старшина в своих пунктах не умела скрьіть. Она сама признавалась, как пло ха у нее дома дисциплина, прося, чтоби царь не принимал челобитий из Украйни иначе, как через гетмана или его представителя, и чтоби он прислал в распоряжение гетмана московское войс ко. Но два требования — «не мешайтесь в наши внутренние дела» и «защитите нас от наших внутренних врагов» — взаимно исключали друг друга, и Москва отлично поняла зто. Коли гетман не может обойтись без московского войска, чего же он чурается мос ковских воєвод? Нужно тебе войско, бери воєводу с ним. «Бьіть царским воєводам с войском в городах Переяславле, Нежине, Чернигове, Бреславле, Умани», — ответили из Москви на пункт о во єводах. А затем, явно нелогично бьіло ставить гетмана независимьім правителем автономной Украйни и в то же время признавать ся, что без московской поддержки ему не усидеть: тот, при чьей помощи гетман только и может бьіть гетманом, очевидно, и єсть 1 Соловьев, т. 1, с. 1674. 57
настоящий хозяин Украиньї. Москва должна же бьіла знать, кого она будет поддерживать. Пусть гетмана вьібирают, но под конт ролем московского правительства, пусть, если угодно, меняют, но только с его разрешения. А что применимо к главе всей казацкой старшиньї, применимо и к ней вообще: судить и казнить полковников гетман мог, опять-таки, только с ведома и разрешения Москвьі. Очевидно, при такой постановке дела, что сношений отдельньїх казаков и казацких «урядников» с Москвой мимо гетма на никак нельзя бьіло запретить. «Если кто из войска запорожского к царскому величеству без гетманского листа и приедет, то царское величество велит дело рассмотреть, — поучали в Москве казацких депутатов, — и если которьіе люди станут призжать по своим делам, а не для смут, то царское величество и указ им ве лит чинить по их делам; от которьіх же обьявятся ссорьі, то государь никаким ссорам не поверит и велит отписать об зтом к гетману. Так гетман бьі ничего не опасался; если же исполнит зту их просьбу, то вольностям их будет нарушенье, зтим они вольности свои замьїкают». Точно так же, ограждая «вольности» украинского духовенства, в Москве не согласились и на его автономию. «Митрополиту киевскому бьіть под благословением патриарха московского, потому что духовенство на Переяславской раде при говорюю так». А о том, что Переяславская рада 1659 года совещалась, окруженная со всех сторон московскими войсками, обеспечивавшими свободу прений, само собою разумеется, чтобьі какие-нибудь смутьяньї ее не нарушили, — об зтом что же бьіло вспоминать? Ведь сам же гетман просил, чтобьі войск царских из Украиньї не уводить. Москва имела теперь против себя не только верхи казачества, но и украинскую буржуазию, ибо западнорусская церковь, как мьі видели, бьіла прежде всего буржуазной организацией. За зто московское правительство поплатилось еще одной военной неудачей: благодаря тому, что и Юрий Хмельницкий, подобно Вьіговскому, вьінужден бьіл «изменить» и присягнуть королю, повторился Ко нотоп, и даже в увеличенном масштабе. В октябре 1660 года вся московская украинская армия под командой Шереметева при Чуднове (около Житомира) должна бьіла положить оружие. Но политически Москва вела беспроигрьішную игру: чем резче проявляли свою антипатию к московскому режиму верхи, тем преданнее бьіли низьі Москве. А единственная опора верхов после «изменьї», польское войско, оказалась так же слаба при Юрии Хмельницком, как и при Вьіговском: на другой день после Чуднова татарьі (без которьіх и здесь, конечно, не обошлось) ушли, а коронное войско, не получая жалованья, стало бунтовать. Старшина опять, волейневолей, начала думать о примирении с Москвой; и на раде, где не бьіло черни (как наивно обьясняли собравшиеся, чтобьі избежать 58
чересчур больших расходов), бьіл вьібран гетманом Самко, дядя постригшегося в монахи Юрия Хмельницкого, тотчас же начав ший уверять царя Алексея в свой преданности. Но для Москвьі иодобньїе союзники бьіли уже не нужньї: ото бьіла пройденная ступень, и простого повторення истории Вьіговского теперь бьіло мало. Нужно бьіло нанести старшине такой удар, после которого сй осталось бьі только сдаться на мил ость победителю. Предлог же не утвердить Самка гетманом — что без утверждения московского государя гетманом бьіть нельзя, об зтом теперь уже не спорили — бьіл превосходньїй: гетмана должно вьібирать все казачество, «как старшие, так и меньшие», а где же зти последние? Кто их видел на виборах Самка? Повести на зтой почве демагогическую агитацию бьіло крайнє легко, и весьма скоро мьі находим депутатов от запорожекой черни в очень дружеских разговорах с московским воєво дою князем Ромодановским, тут же, при них, третировавшим Сам ка и его сторонников. Депутати зти, подпив, откровенно говорили, что они «сошлись затем, чтобьі перебить городовую старшину, которая обогащаетея на ечет простого народа»1. Под видом демократической, «черной», ради подготовляли, таким образом, просто погром старшини казацкими низами, и программа зта бьіла вьіполнена как не надо лучше. Казацкая демократия вьщвинула кандидатом в гетманьї Брюховецкого, которьій сразу стал и официальньїм кандидатом московского правительства: царский представитель разбил свой шатер рядом с его ставкой, и Самко со своими сторонниками должен бьіл идти во вражеский стан для того, чтобьі принять участие в виборах. «Их кармазинньїе, вьішитьіе золотом жупаньї, богатьіе убори на конях составляли противоположность с сермяжньїми свитами и лохмотьями пеших, обнищальїх, разоренньїх сторонников Брюховецко го, сбежавшихся отовсюду на добьічу». Оставшаяся еще на стороне Самка часть черни, увидав своих у Брюховецкого, стала массами покидать кандидата старш ини. Самка прогнали с места виборов — не без содействия и московских войск, а потом отпраздновали свою победу грандиозньїм грабежом всех его богатьіх сто ронников, которьіх тут же, на раде, ободрали догола. «Брюховецкий исполнил своє обещание, которое сообщали черному народу его пособники: он дозволил грабить богатьіх и потешаться вообще над “знатними” в течение трех дней. По зтому дозволению безобразное пьянство, грабежи, насилия продолжались три дня; “знатних” мучили беспощадно, никто за них не взьіскивал, все обращалось в шутку, — говорит самовидец. — Все имение тех, которьіе сидели в замке под стражею, бьіло расхищено, так что у них во дворах не осталось ровно ничего. Худо бьіло всякому, кто 1 Костомаров, ibid., с. 280. 59
носил кармазинньїй жупан; иньїх убивали, а многие тем спасли себя, что оделись в сермяги»1. На место ограбленньїх, убитьіх и казненньїх — к числу последних принадлежал сам Самко с ближайшими сторонниками, — поставлена бьіла новая старшина, пол ковники «из гультяйства запорожского», которьіе из «голотьі» ставши начальниками, прежде всего стремились материально использовать возможно скореє доставшуюся им — бог весть, надолго ли? — власть и от того «имеяху всегда на мьісли разграбление». Главньїе вожди «черной» рати бьіли пожалованьї дворяна ми московскими, а их начальник Брюховецкий стал боярином. За такую царскую милость нельзя бьіло не отблагодарить, и новьій гетман ударил государю челом — всей Украиной приехав в Мос кву, просил, чтобьі великий государь пожаловал, велел малороссийские города со всеми принадлежавшими к ним местами принять и с них денежньїе и всякне доходи сбирать в свою государеву казну, и послать в города своих воєвод и разньїх людей. А насчет церкви Брюховецкий оказался радикальнеє самой Мос кви — прямо предложил, чтобьі киевским митрополитом бьіл «свя титель русский из Москви». М осковский государь нашел, что зто уже слишком, и пообещал только снестись об зтом с патриархом константинопольским. Мьі очень ошиблись бьі, если бьі подумали, что зтот демократический гетман отсутствие «сепаратизма» вьїкупал какими-либо социальньїми новшествами, проведенньїми ценою уступок Москве. Ничуть не бьівало. В зтом отношении Брюховецкий решительно ничем не отличался от своих предшественников. Отдавая московскому царю доходи с украинских городов, он и себя не забьівал. Вдобавок к Гадичу — гетманскому домену со времен Хмельницкого, он просил себе еще в личное, не по гетманской должности, наследственное владение целую «сотню» (волость) в Стародубеком полку, да еще мельницу под Переяславлем. Всем полковникам своим новий гетман вьіпросил по селу. И, наконец, не довольствуясь московскими войсками, которьім теперь и не суждено бьіло уходить из Украйни, хлопотал об организации постоянной гетманской гвардии «из московских людей»: «Без таких людей мне никакими мерами бьіть нельзя в шаткое время — меня уже раз хотели погубить, да сведал вовремя», — говорил он приставленному к нему московскому дворянину Желябужскому. Москва могла бьіть довольной — несмотря на полньїй разгром старшини Брюховецкий не остался без противников. Буржуазия с духовенством во главе ненавидела новую старши ну и боялась ее. Боярин Шереметев писал из Києва: «Теперь єпис коп, архимандрит печерский и всех малороссийских монастьірей
1Ibid., с. 295,301—302. 60
архимандритьі и игуменьї, и приходские попьі с мещанами в большом совете и соединении, а с гетманом, полковниками и казаками совету у них мало за то, что гетман во всех городах многие монастьірские местности, также и мещанские мельницьі отнимает, да он же, гетман, со всех малороссийских городов, которьіми вели кому государю челом ударил, с мещан берет хлеб и стацию большую грабежом, а с иньїх за правежом». А Брюховецкий на вопрос, чем успокоить «шатость» в малороссийских городах, отвечал: «Одно средство — когда зти города будут взятьі государевьіми ратньїми людьми (после бунта, подразумевалось), то надобно все их вьісечь и вьіжечь, и всячески разорить, также и села около них, чтобьі вперед в зтих городах и селах жителей не бьіло»1. При та ких отношениях вождя голотьі и зажиточного мещанства (вклю чав сюда и зажиточньїх казаков, проживавших в городах, которьіе теперь охотнее писались мещанами, чем казаками), пожива для московской дипломатии оставалась богатая. Если зтой дипломатии пришлось по Андрусовскому перемирию (1667) отказаться от целой половини захваченной бьіло добьічи, от всей правобережной Украиньї, кроме Києва, в зтом виноватьі бьіли не внутренние украинские условия, а те тиски, в которьіе извне схватили Москву с севера шведи, с юга турки, призваннне правобережним гетманом Дорошенком. Чего стоила Московскому государству тринадцатилетняя война, ми увидим в следующей главе: начинать новую кампанию с противниками посильнеє расшатанной казацкими и крестьянскими восстаниями Речи Посполитой думать не приходилось. Оставалось пользоваться тем, что в тех же тисках била и сама Польша, но предложение — поделить Украйну Днепром, и тем покончить спор — шло из Москви. И даже уступка Києва била для московских дипломатов приятннм сюрпризом: «Свьіше человеческой мисли», — писал об зтом нежданном приобретении Ордин-Нащокин. Насколько Москве бнл нужен мир, видно из того, что она не отказалась заплатить бив шим польским помещикам Левобережной Украиньї за их «скасованнне козацкою шаблею» права, правда, не совсем по их оценке: пани желали получать по 3 миллиона золотих в год, а московский государь отпустил им один миллион единовременно. Но принципиально конфискация латифундий Вишневецкого и других магнатов била все же не без вьїкупа. К зтому времени, впрочем, не било уже недостатка в нових магнатах: крупное землевладение возродилось так же бистро, как и пропало. Об йменнях гетманов, не уступавших Конецпольским и Вишневецким, ми уже не раз упоминали мимоходом. Но за гет маном шла и остальная старшина. «...Пожалуй меня, подданного 1Соловьев, ч. З, с. 151, 158. 61
своего, — бил челом царю Алексею нежинский полковник Василий Золотаренко (март 1660 года), — и их, ясаула Леонтия Бута и сотников Романа и Филиппа, за их к тебе, государь, верную служ бу, и за раденье, и за давнюю и за ньінешнюю работу: вели, госу дарь, им дать вновь — Леонтию Буту, ясаулу, сельцо Киселевку и Адамовку... а крестьянских дворов в них с сорок, опричь казаков... сотника Романа в Нежинском полку селом Кистер... а в нем крес тьянских дворов, опричь казаков, со сто; глуховского сотника Филиппа селом, назьіваемьім Гремячи... и в том селе крестьянс ких дворов с шестьдесят, опричь казаков...». Брюховецкий в то время, когда еще он не бьіл гетманом, а бьіл в оппозиции и обличал неправдьі Самка и его друзей, говорил московскому послан нику Ладьіженскому: «У нас в войске запорожском от века не бьівало того, чтобьі гетманьї, полковники, сотники и всякне начальньіе люди без королевских привилегий владели мещанами и крестьянами в городах и селах, разве кому король за великие службьі на какое-нибудь место привилей даст: те только и владели. А гетманской, полковницкой, и казацкой, и мещанской вольности только и бьіло, что если кто займет пустое место земли, лугу, лесу, да огородит или окопает, да поселится со своєю семьей — тем и владеет в своей городьбе; а крестьян держать на таких зем лях, кто сам собою занял, никому не бьіло вольно, — разве дозво лялось мельницу поставить; да и вином в чарки казаки не торговали: одни мещане торговали тогда и с того платили королю или панам, за кем кто жил... А теперь гетман, полковники и прочие начальньїе люди самовольно позабирали себе города, и места, и пустовьіе мельницьі, а черньїх людей отяготили так, что под бу сурманом в Царьграде христианам такой тягости не наложено»1. Характеристика тех зкономических условий, которьіе, в свою очередь, «скасовали» завоевания казацкой сабли на Украине во второй половине XVII века, так хорошо сделана одной новейшей исследовательницей, что мьі можем воспроизвести зту характе ристику здесь дословно, с небольшими оговорками, читатель увидит, какими. «Хлеб, почти единственньїй продукт ЮЖНОЙ ПОЛОСЬІ края, не имел сбьіта ни внутреннего, так как население, вообще говоря, не нуждалось в покупном хлебе, ни внешнего: хлеб, по своей дешевизне и по затруднительности транспорта, не вьіносил сколько-нибудь отдаленной перевозки. Чтобьі обратить хлеб в деньги, необходимо бьіло его переработать. И вот, первою страстною заботой каждого пана стало всеми правдами и неправдами завладеть возможно большим числом мельниц и мест, для них удобньїх, а затем и понастроить винокурен с возможно большим 1 Памятники, изданньїе Киевской археологической и географической комиссией, т. З, с. 425; Костомаров, цит. соч., с. 284. 62
числом казанов, т. е. винокуренньїх котлов. Свобода винокуреішя, предоставленная московским правительством украинскому народу, бьіла такой важной привилегией, что, конечно, та более обеспеченная часть населення, которая могла извлекать из зтой иривилегии непосредственньїе вьігодьі, дорожила ею не менее, чем всеми своими политическими правами и преимуществами. Водка распродавалась и на месте по шинкам, вьщерживала и отдаленную перевозку; паньї даже брали ее для распродажи с собой в походьі, и куда бьі случайности войньї ни загоняли наших воинов — всюду находил себе рьінок зтот ходкий товар. Вторьім предметом торгових оборотов бьіл скот, главньїм образом, вольї, которьіе так отлично випасались «вольньї, не хранимьі» на безграничном свободном степу. Скот гоняли в Москву, в Петербург, гоняли и за границу. Главньїми заграничньїми местами бьіли Гданьск и Шленск (Данциг и Силезия). Иной хозяйственньїй склад представляла северная полоса края, собственно, так назьіваемьій Стародубский полк. Здесь имело место разведение промьішленньїх растений, главньїм образом конопли, более скудная почва, песчаная и боло тистая, покритая лесами, давала побуждение искать в земле иньїх источников дохода. Предприимчивость обратилась на устройство руден (заводи для добивання и обработки железной руди), буд (поташних) и гут (стеклянних заводов); бортное пчеловодство, исконннй местннй промисел, также обратило на себя внимание панов, которне стали захватнвать в свои руки борти. Уряди Стародубского полка, в особенности, конечно, стародубское полковничество, стали спитаться завиднейшими из урядов. Пунктами сбьіта, в особенности для пеньки, служили Рига и Кенигсберг. Наконец, для всего края издавна били протореньї торговне пути на юг, в Крим, куда также находили свой сбьіт различнне продук ти и откуда вивозилась, главньїм образом, соль»1. К серед ине XVIII века крупное землевладение на Украине если и уступало по размерам йменням прежних польских магнатов, то с вотчинним землевладением «Великой России» смело могло помериться. В одном списке малороссийской старшини, от начала царствования Елизаветн Петровнн, ми находим Андрея Полубот ка, владеющего 1269 дворами, Кочубеев с 1193 дворами, Галаганов и Лизогубов — с тремя-четнрьмя сотнями дворов. Все зто — потомство гетманов, полковников, судей, есаулов и других казацких начальних людей; с другой сторони, и старшина XVIII века сплошь состоит из крупних землевладельцев, за одним «генеральним судьею», Горленком, числится 232 двора, за другим, Лисенком, даже 415, за «подскарбием енеральннм», Скоропадским, 405 дво1Ефименко А. Малороссийское дворянство и его судьба // Вестник Европьі, 1891, август. 63
ров. Казацкая Украйна Хмельницкого за сто лет успела превратиться в такую же дворянскую страну, какою бьіло Московское государство XVII века. Правда, зто дворянство не бьіло настолько старьім, чтобьі его генеалогию можно бьіло возводить до Бре мен мифических, и, по словам малороссийского генерал-губерна тора Румянцева, когда два украинских шляхтича начинали считаться знатностью, один у другого без большого труда находил в предках «мещанина, либо жида». Но деньги все исправляли — и какой-нибудь мелкий торговец-грек, ходивший по Украине с ко робом на спине, по заказу его правнука легко превращался в знат ного греческого вьіходца, ведшего свой род чуть не от Палеологов. Сказочно бьістрьій рост новьіх латифундий на почве, довольно основательно нивелированной революцией, дает нам зато великолепньїй случай наблюдать образование крупной земельной собственности без всякой помощи феодальной традиции. Лишь в очень редких случаях украинское крупное землевладение второй половиньї XVII века бьіло простим продолжением того, что бьіло до хмельничиньї. Таковьі бьіли, главньїм образом, церковньїе йме ння. Уже сам Богдан очень заботился о том, чтобьі в них все оста валось по-старому, и чтобьі Православная Церковь от революции только вьіиграла, ничего не потеряв. В одном документе 1652 года гетман требует, чтобьі казаки, поселившиеся на землях Никольс-_ кого пустинного монастиря в Києве, обязательно отбнвали в пользу владельца земли все те повинности, на которне игумен монастиря показнвал Хмельницкому «листи, права и привилеи давние», вьщанньїе еще польскими королями: там, в остальной Украине, как хочешь, а в монастнрских йменнях все должно било бить так, как при «ляшской неволе». Но в громадном большинстве случаев, «права и привилеи» приходилось создавать заново. Самим простим средством создания нових имений било, конеч но, ростовщичество — средство классическое и универсальное, одинаково знакомое как античной Греций и античному Риму, так и современной России. Вот один случай, приводимнй как типичннй пример несколькими историками. Один из Лизогубов дал казаку Шкуренку в долг 50 злотих (10 рублей) и взял у него «в арешт» его «грунтик». Казак имел чем заплатить в срок, у него бнл скот, которнй он специально «внготовил» для продажи, но Лизогуб принял мери, чтобьі его должник не мог вовремя достать денег и оказался, таким образом, неисправннм. Когда пришел срок, он попросту арестовал Шкуренка у себя на дворе и держал две недели — тот скота продать и не смог. А затем управляющий Лизогуба оценил казацкий «грунтик» и отвел несчастного владель ца к конотопскому попу, которнй и написал от имени Шкуренка купчую на имя Лизогуба. Вирвавшись, наконец, на свободу, злосчастннй казак прежде всего поспешил достать денег и принес их 64
«пану», но пан сослался на купчую и заявил, что земля теперь сго, панская, казаку на ней делать нечего1. Рядом с отим универсальньїм способом применялись и украинские. Превратив Украй ну в военньїй лагерь, хмельничина все управление поставила на воєнную ногу: полковники и сотники совмещали в своей округе все власти в своем лице — и судебную, и исполнительную, и даже законодательную. Как всеми зтими полномочиями пользовалась старшина уже во Бремена, весьма недалекие от Хмельницкого, показьівает такой рассказ о полтавском полковнике Витязенке, относящийся к 1667 году. Тот полковник «козаков многих напрасно зневажает, а иньїх и бьет напрасно; а жена де его полковникова жон козацких напрасно же бьет и бесчестит. А кто де, козак или
мужик, упадаєш хоть в малую вину, и их де полковник живо ти все, и лошади, и животину, емлет на себя. Да он же со всего полку согнал мельников и заставил на себя работать, а му жики де из села возили ему, полковнику, на дворовое строение лес и устроили де от себя дом такой, что де у самого гетмана та кого дому и строения нет». Витязенко грабил, преимущественно, движимость, но зто бьіл его вкус: другие полковники при подобньіх же условиях отбирали и земельньїе участки12. Кроме того, каждьій «уряд», каждая войсковая должность давала право на известньіе натуральньїе повинности крестьян — вначале небольшие: помощь при покосе, перевозка зерна на мельницу (мельницьі бьіли весьма обьічньїм натуральним вознаграждением за службу) и т. п. Но при полном отсутствии контроля легко бьіло сделать из зтих повинностей каторгу, заставлявшую население разбегаться куда глаза глядят. «Обнявши они селцо Хмелевку в подданство, — жаловались крестьяне на одного из подобньїх панов, — немерньїми и несносньїми работизнами и податками нас утеснили для того, чтобьі мьі по слободкам расходились, а ему чтобьі грунта наиіи и двори остались, яко с десяти тягльїх человек один только остался человек; прочие по слободам, оставивши свои оседлости, му сели (должньї бьіли) разволоктися». Как видим, в большинстве случаев речь шла не только о зем ле, а о земле плюс повинности сидевших на ней крестьян. Возрождалось, как мьі уже упоминали, не только крупное землевладение, а и крепостное право. И зто возрождение крепостного пра ва началось еще во время Хмельницкого: его посльї в Москве, Зарудньш и Тетеря, вьіпрашивая себе ймення, желали, чтобьі они «бьіли вольньї в своих подданньїх, как хотя ими урежати и обладати». Дискреционная власть казацкой старшини не только над во єнним, но и над штатским населением своего околотка, над «по1Цельїй ряд других примеров см. в назв, статье Ефименко, ibid., с. 532. 2Лазаревский. Очерки, т. 1, с. 94 и др. З Зак. 524
65
сполитьіми», чрезвьічайно облегчала создание нового подданства в пользу нових панов — мьі уже видели достаточно примеров зтого. К началу XVIII века почти все повинности и поборьі с посполитьіх, существовавшие перед восстанием Хмельницкого, действовали снова в полной силе1. Гораздо любопнтнее, что и процесе закрепощения казаков, начатьій Вишневецкими и их собратьями в конце XVI века, после небольшого перерьіва продолжался с прежней интенсивностью. Закрепощение било здесь, прежде всего, неизбежньїм спутником обезземелення: лишенньїй земли ка зах не имел возможности отбьівать воєнную службу и уже тем самьім падал до положення посполитого, из шляхтича второго сорта становился мужиком. С чрезвьічайной простотой и вьіразительностью обрисовано зто превращение в одной купчей начала XVIII столетия. «Мьі, нижепоименнованньїе, чиним ведомо сим нашим писанием, — читаєм мьі здесь, — что хотя покойньїе отцьі наши, а по них и мьі, козацко, а не посполито служачи, воинскую повинность до сих времен отбьівали, однако же теперь, до крайнего убожества и скудости пришедши и не будучи в силах впредь служби козацкой отбьівать, продали мьі его милости Игнатию Галагану, полковнику прилуцкому, дворовую землю нашу, на которой хатьі наши построеньї, где мьі, продолжая жить, обязнваемся служить пану полковнику посполито , а не козацко и всякне повинности отбьівать, и на будущее время неповинньї уме будем ссьілаться на наш козацкай чин, чего ради и сне наше писание до рук его милости пана полковника прилуцкого вида єм». М и не знаєм, дожидался ли зтот Галаган естественной смерти казацкого звання у своих будущих подданннх, но у одного из его родственников на зто не хватило терпения, и он поснлал сво их «куренчиков» (нечто среднее между вестовими и вассалами, но у нового панства били и настоящие вассалн, назнвавшиеся постарому «боярами») «с оружием, как надлежит воинскому человеку, по козачьим дворам и двори их разорял: в хатах двери и окна снимал, забирал скот и взятим скотом — лозу, колоду дере ва, что найдет во дворе и что ему понадобится в свой двор перево зить приказнвал. А кто с того принуждения ему, Галагану, бить подданннм подпишется, тому все забратое возвращается».
1См. их перечень по данньїм Малороссийской коллегии и Верховно го тайного совета, приводимьій Л. Ч. в его статье «Украйна після 1654 ро ку». — Записки научного товарищества имени Шевченко, т. ЗО, с. 38.
Глава X
Петровская р еф ор м а Торговий капитализм XVII века Традиционное представление об «европизации России» ф Параллелизм русского и западного культурного развития XV—XVII веков ф Воєнно финансовая схема реформи ф Ее жономическая основа ф Московская торговля XVII века; ее некапиталистический характ ер вначале Ф Московское ремесло: его средневековие особенности ф Вторжение европейского торгового капитала Ф Русско-нидерландская торговля Ф Хлебний ринок в начале XVII века ф Московское государство как голландская «хлебная Коломия» ф Голландские проекти и местний торговий капитал Ф Концентрация капитала на почве главним образом заграничной торговли; царские монополии ф Торговля шелком и ее назначение ф Роль гостей ф Западние приеми торговой конкуренции: почта Ф Массовий характер заграничного ввоза Ф Влияние торгового капитализма на внешнюю политику: Рига и Архангельск , коммерческие интереси на Балтийском море и Северная война ф Балтийская торговля и комбинация держав в начале XVIII века.
В очень старьіе Бремена тот культурний переворот, которьій пережило Московское государство на пороге XVII—XVIII столетий, рассматривали исключительно, так сказать, с педагогической точки зрения: Россия «училась». Запад «учил», мьі стали «учениками» Западной Европьі. Что нас сделало учениками, бьіло ясно само собой: любовь к просвещению. «Ученье — свет, неученье — тьма»; пока свет бьіл от нас закрьіт, пока русские люди не видали просвещенной Европьі, они еще могли коснеть в своем невежестве. Но вот русские стали ездить за границу (при зтом всегда рассказьівалось несколько анекдотов, показьівающих, какие они тогда бьіли смешньїе), иностранцьі стали ездить в Москву, а так как речь шла о просвещении, то из иностранцев на первьій план вьщвигались врачи, аптекари, художники и техники всякого рода; мало-помалу началось «культурное взаимодействие», благопо лучно приведшее при Петре к тому, что московские дикари, сбрив волоси, естественно росшие у них на подбородке, увеличили за пас волос на толове большой искусственной накладкой в виде 67
кудрявого, волнистого парика. В то же время они построили флот и завели сначала злементарнне школи, а потом и Академию наук, после чего в Россию стали приезжать уж не только аптекари и врачи, но и светила европейской науки. Тем читателем, которьіе скажут, что зто — грубая карикату ра, мьі можем посоветовать заняться изучением многочисленньїх писаний покойного Брикнера, несомненно, лучшего знатока «куль турного взаимодействия» России и Европьі петровских времен, какого только имела русская наука. Там обширньїй — и иногда очень ценньїй — фактический материал обьединен именно зтой точкой зрения, и популярная русская историография довольствовалась ею чуть не до вчерашнего дня. Не очень далеко от отого наивного школярства ушел даже Соловьев, и первьій шаг к действительно научному пониманию «европеизации России» бьіл сделан — довольно редкое собьгтие — историком литературьі. Раньше других Н. С. Тихонравов в нескольких строках своей знаменитой рецензии на «Историю русской словесности» Галахова наметил параллелизм русского и западного культурного развития XV—XVII веков. Те же литературньїе темьі, те же идейньїе тенденции сами собой наводили на мьісль, что мьі имеем здесь не заимствование, а сходство самостоятельньїх, оригинальньїх пере живаний, вернее, что внешнее заимствование, только благодаря отому внутреннему сходству, и бьіло возможно. Тихонравов не нашел непосредственньїх продолжателей на зтом пути, а сам, по обьїкновению, не развил мимоходом брошенньїх им замечаний. Но скоро уже и «русским историкам», в тесном смьісле отого сло ва, уподобление Московской Руси гимназическому классу стало казаться слишком пресньїм. И так как туманная метафизика, в которую спасались от зтой преснотьі Соловьев и Чичерин, тем временем вьішла из модьі, пришлось искать конкретних, осязательньїх корней европеизма в московской почве. Ученикам Соловьева и Чичерина вполне естественно бьіло начать зти поиски с того конца, которьій бьіл ими лучше всего изучен, — с «государственности». Обьективная необходимость переворота впервьіе бьіла демонстрирована как необходимость военно-финансовая. Россия должна бьіла стать Европой потому, что иначе она не могла бьі видержать конкуренции с европейскими государствами — так можно вкратце резюмировать новую схему. Внимательннй читатель уже уловил, что в зтой схеме осталось от чичеринско-соловьевской метафизики. Заранее предполагалось, что Рос сия для чего-то должна существовать, что в зтом одна из целей мирового процесса. Но пока план отого последнего нам неизвестен, и єсть даже большие основания сомневаться в самом существовании зтого плана, — обьяснение висит в воздухе. Оно напоминает известную тавтологию. Россия уцелела, потому что 68
сумела стать Европой, а Европой она стала для того, чтобьі уцелсть: опиум усьіпляет, потому что он обладает усьіпительной силой, а не будь в нем отой усьіпительной СИЛЬІ, он не бьіл бьі опиумом. Но вот, столетие спустя, Польша не сумела стать централизованной бюрократической монархией и оттого погибла, говорят мам те же историки; отчего же Польша не могла стать тем, чем ей бьіло нужно, а Россия могла? Почему опиум обладает усьіпитель ной сил ой? Ощупью дойдя до границьі как раз тех фактов, которьіе помогли бьі сорвать завесу с тайньї, новая схема, схема Ключевского и Милюкова, тут именно и останавливалась. Правда, чтобьі научно обосновать дальнейшие шаги русской академической историографии, пришлось бьі вьійти из заколдованного круга, в котором она вращалась до 90-х годов прошлого столетия: при шлось бьі перестать бьіть историей приказов и канцелярий и стать историей народного хозяйства. Мало того, ей пришлось бьі даже вьійти за географические рамки своих привьічньїх тем, так как ключа к петровской реформе — читатель зто увидит ниже — приходится искать, в конечном счете, в условиях европейской торговли XVII века. Именно зти условия и дают ответ на знаменитьій вопрос г. Милюкова: что сделало неизбежньїм появление России в кругу европейских государств того времени? Но самая форма вопроса, взваливающая заботу о его разрешении на кого-то дру гого (по-видимому, на соседей автора по кафедре — «всеобщих» историков), ясно показьівала, как, всего 15—20 лет назад, склонньі бьіли люди довольствоваться той истиной, что опиум действительно обладает усьіпительной силой. Понадобилась помощь со сторони кафедри, по-видимому, не предусматривавшейся в числе союзников г. Милюковнм, когда он писал о государственном хозяйстве России в зпоху Петра Великого. Лет шесть спустя пос ле появлення его книги, в одной диссертации по политической зкономии впервне било определенно указано на торговий капитализм как зкономическую основу петровской реформи. Зто бьіл один из первьіх случаев влияния идей Маркса в той области, которая до тех пор била в безраздельном владении исторического идеализма в различннх его ипостасях. Исследование г. Туган-Барановского по истории русской фаб рики — читатель уж догадался, что речь идет о нем, — лишь очень немногими, общими штрихами нарисовало картину допетровской зкономики. Автор, видимо, спешил покончить с зтим отделом и перейти к дальнейшим, более для него интересньїм, а для XVII века ограничился простой констатацией факта, беглой и позтому даже не вполне точной. Виписав замечание Кильбургера, что все русские, от вьісших до низших, любят торговлю, и что в Москве больше лавок, нежели в Амстердаме или даже в целом ином государстве, он опустил дальнейшие слова того же автора: «Ми не будем 69
отрицать, что зти лавки мальї и ничтожньї по своим оборотам: мьі хотим только доказать, что русские любят торговлю, и не делаем никаких сравнений — иначе пришлось бьі согласиться, что из
одной амстердамской лавки можно сделать десять и даже больше московских»1. Если бьі он привел цитату до конца, и ему, и его читателям бьіло бьі ясно, что зто место в пользу его тезьі еще ничего пока не говорит, и что от такой чисто ремесленной и типично средневековой форми торговли еще очень далеко до тор гового капитализма. Нужно прибавить, что именно слабое развитие зтого последнего в России того времени — Кильбургер писал около 1674 года — и заставило взяться за перо шведского автора: основная идея «Краткого сообщения о русской торговле» в том и состоит, что в «Московии» налицо все, что нужно для крупной торговли европейского типа, а ее самой-то вот и нет, — по тупости московитов. А так как в то же время они производили на Кильбургера впечатление людей необьїкновенно коварньїх и искусившихся во всяких мошенничествах, то добрьій швед останавливается в совершенном недоумении перед зтой загадкой и приводит такой образчик хитрости и тупости русских, в одно и то же время, при виде которого ему самому остается только развести руками. Именно, часто бьівает, говорит он, что русские, вьіменяв у немцев на свои товарьі заграничньїе материн, атлас или бархат, «тотчас же снова продают зто какому-нибудь немцу, и так дешево, что их без убьітка можно снова послать в Гамбург или Амстердам». Предшественник — и, во многом, источник для Кильбургера — рижский купец и шведский комиссар де Родес, писавший на 20 лет раньше, приводит другой пример такой же хитрой тупости, отлично поясняющий первьій. Русские, говорит де Родес, крайнє у прямо стоят на своей цене и не стесняются тем, что из-за своего упрямства иногда пропускают сезон: бьівают случаи (де Родес при водит один такой), что им из-за зтого удается сбьіть товар только на пятьій год. Если би они с самого начала уступили за ту цену, которую предлагали им иностранньїе купцьі, то зта сумма, с процентов за пять лет, бьіла бьі вьіше той, которую они требовали, «но они не считают процентов, пропадающих из-за того, что капитал лежит у них без движения». В противоположность капиталисту, русский купец XVII века не гнался за прибнлью не по бескорьістию, а потому, что не имел зтого понятия: прибили на капитал. Он стремился вьіручить то, что казалось ему «справедливим» вознаграждением за трудьі и хлопотьі по доставке товара на рьінок. Оттого привезенньїй из Персии шелк он ценил очень високо, не соображаясь с тем, что ценьї на европейском шелковом рьінке зависели 1 Ср. в другом месте: «Большая часть (московских) лавок так мальї узки, что продавец еле может повернуться среди своих товаров». 70
от ценьї шелка, привезенного морем, через Турцию. А купленньїе па месте, в Архангельске, атлас или бархат не стоили ему никаких хлопот, и он спешил сбьіть их, за что попадется, чтобьі поскорее виручить некоторое количество наличньїх денег, в которьіх зтот типичньїй средневековьій торговец чувствовал живую нужду. Итак, внутренняя, а отчасти даже и заграничная торговля Московской Руси носила еще ремесленньїй характер, почти такой, какой носила она в Руси Киевской1. З то вполне отвечало общей физиономии московской зкономики. Мьі видели, что в деревне зтой порьі решительно брало верх мелкое хозяйство крестьянского гипа12; в промьішленности также господствовало исключительно мелкое, ремесленное производство. Теперь3с большим трудом поддерживают и спасают русского кустаря — и стараются проложить ему дорогу за границу, устраивая кустарньїе музей и кустарньїе отдельї на международньїх вьіетавках. Тогда без всяких ухищрений европейцьі, вообще знавшие во второй половине XVII века Россию не хуже, чем мьі теперь знаєм, например, Китай, знали и ценили русское ремесленное мастерство, занимавшее в тогдашнем мире приблизительно такое же место, какое теперь принадлежит различньїм «восточньїм» базарам. И круг товаров бьіл от части тот же. Кильбургер перечисляет, в соответствующем мес те, патронташи, разньїе дорожньїе вещи: сундуки, котомки, саквояжи, кошельки, шелковьіе шарфьі, башльїки из верблюжьей шерсти и тому подобное. Очень часто и приемн бьіли заимствованьі с Востока. Один польский автор, бьівший свидетелем еще Сму ти, писал о современньїх ему русских кустарях: «Все русские ремесленники превосходньї, весьма искусньї и так смьішленьї, что все, что ероду не видьівали, не только не дельївали, с первого взгляда поймут и сработают столь хорошо, как будто с малолетства привьікли, в особенности турецкие вещи: чепраки, сбруи, седла, сабли с золотой насечкой. Все зти вещи не уступают турецким». Но позже они так же удачно подражали и западньїм образ никам. Бьівший в Москве на четверть столетия позднее знамени тий Олеарий, подтверждая то, что говорилось об искусстве рук и способности к подражанию русских ремесленников, приводит как пример, что их точеньїе и резньїе вещи «не хуже и даже лучше самьіх лучших из тех, которьіе делают в Германии». «Иностранцьі, которьіе хотят сохранить про себя секрет их искусства, не должньї заниматься им в присутствии московитов»,— прибавляет он, и рассказьівает, как бьіетро проникли русские во все тайньї лигейного мастерства, несмотря на то, что заграничньїе литейщики, 1Русская история, т. 1. 2Там же, т. 2. 3Написано в 1911 году. 71
приглашенньїе московским правительством, всячески прятались от туземцев. Некоторьіе продуктьі русского ремесла не только не ус тупали привозним из-за границьі, но и находили себе сбьіт за границу; таковьі бьіли, в особенности, всякого рода кожаньїе изделия. Уже Олеарий, в 30-х годах, говорит о «русской коже» как предмете окспорта, главньїм образом из Новгорода. Исключительной репутацией пользовалась русская юфть, которую Московское государство поставляло, кажется, на всю Европу. Во времена де Родеса (1650-е годьі) она занимала первое место в русском отпуске, и ее вивозилось за границу ежегодно до 75 000 свертков, на 335 000 рублей (не менее пяти миллионов рублей на золотьіе деньги), тогда как общая сумма вьівоза немногим превьішала миллион тогдашних рублей. Другим предметом оптовой заграничной торговли били рукавицьі: они продавались в Москве на сотни, и шли в большом числе в Швецию. Надо заметать при зтом, что скотоводство тогда бьіло в самом Московском государстве в плохом состоянии , и кожа русского скота не годилась в депо. «Самьіе красивьіе и большие кожи собираются и скупаются русскими отовсюду, — говорит де Родес. — Они пользуются .для отого санньїм путем, когда скупщики кожи и заготовители юфти отправляются в Польщу, а в особен ности в Подолию и на Украйну, и скупают там, что только могут достать». Кожи затем мокли до весни, когда начиналась горячая, лихорадочная работа, чтобьі изготовить их к отпуску по полой воде, от Вологди, по Сухоне и Двине, на архангельскую ярмарку. На зтом примере хорошо видно, как и в какой именно областе торговий капитализм завладевал русским ремеслом: зтой областью бьіла заграничная торговля. Внутри страньї русский ремесленник, как и русский торговец, продолжали стоять на средневековой точке зрения. Иностранцьі с удивлением рассказьівают о дешевизне русских кустарних и здє л и й : по Кильбургеру, серебряньіе пуговицьі в Москве продавались за етолько серебряньїх копеек, сколько весили сами пуговицьі; он мог обьяснить зто только тем, что серебро русских ювелиров бьіло очень невьісокой проби, но нужно сказать, что и тогдашняя серебряная копейка делалась из очень плохого серебра. Олеарий бьіл ближе к правильному пониманию дела, когда он обьяснял дешевизну русских издєлий дешевизной сьестньїх припасов в России: ремесленник не ценил своего труда и требовал только, чтобьі работа его кормила, — а для отого достаточно бьіло самой незначительной прибили. Если добавить к отому, что ремесло часто бьіло подсобньїм занятием — им как и мелкой торговлей, в большом числе занимались, например, стрельцьі, то дешевизна русского ремесленного производства будет вполне понятна. Но стоило каким-нибудь видом отого ремесла заинтересоваться Западной Европе, в депо вторгался крупний капитал, и картина резко менялась. 72
Торговий капитализм шел к нам с Запада; мьі уже тогда бьіли для Западной Европьі той колонией, характер которой во многом мьі сохранили доселе. Для истории нашей «колониальносги» чрезвьічайно интересна попьітка голландцев в первой половине XVII века сделать Россию своей «житницей». На зту попьітку до недавнего времени обращали очень мало внимания, и крайнє любопьітньїе переговори правительства Нидерландов с царем Михайлом Федоровичем по зтому поводу стали известньї во всех подробностях лишь в начале текущего столетия1. Родоначальником русско-нидерландской торговли бьіл препо добний Трифон, основатель Печенгского монастиря, самого северного из монастьірей России. Монастьірь вел обширное промис ловеє хозяйство, сбьівая продукти — рибу, тресковьш жир и прочее — норвежцам в соседнем Вардз. Случайно попавший туда голландский купец оказался более вьігодньім покупателем, а так как ревнивьіе к своей монополии норвежцьі м етали ему торговать в Вардз, то монахи пригласили нового знакомого к себе, в Печенгскую губу. Уже в следующем году (дело происходило как раз около того времени, когда Грозний создавал свою оприч нину) образовалась целая компания нидерландских купцов, вьіхлопотавших себе привилегию на торговлю с русским Севером от Филиппа II испанского, владевшего еще тогда всеми Н ідер ландами. Дело оказалось на первьіх порах сложнее, чем дума ли обе сторони: на Мурманском побережье били живи традиции «разбойничьей торговли» времен викингов, и первьій же нидерландский торговий караван бьіл ограблен русскими, а зкипаж его вьірезан. Но сношения на зтом не прервались. Нидерландские корабли продолжали регулярно, из году в год, посещать Мурман, и обитель преподобного Трифона стала крупним торговим цент ром. В год первого знакомства монахов с голландцами монастьірь считал всего 20 монахов и ЗО послушников, а уже всего пять лет спустя первьіх бьіло 50, а вторьіх — вместе с рабочими — до 200. На Печенгу приезжали торговци из Холмогор и Каргополя, а монастьірские риболовньїе ладьи забирались даже в норвежские водьі, так что московское начальство должно било вмешаться и обуздать промисловую предприимчивость печенгских отшельников. Но и того, что удавалось последним добивать в русских во дах, бьіло достаточно для очень широкого сбьгга: не довольствуясь первоначальньїми своими контрагентами, упоминавшейся вьіше антверпенской компанией, печенгская братня заключила еще договор с одним амстердамским торговим домом. Последнее, 1 См. исследование В. Кордта, напечатанное как введение к доку ментам о посольстве Бурха и Фелтдриля 1630—1631 годов в т. 116 сборника Русского исторического общества. 73
впрочем, могло бьіть результатом некоторой передвижки к Северу самой нидерландской торговли: с освобождением Северньїх Нидерландов от испанского ига зта торговля все более и более ста новилась голландской в прямом смьісле зтого слова. Тем временем нидерландские корабли тоже перестали ограничиваться одной Печенгской губой, и, продвигаясь постепенно к югу, добрались сначала до Кольї, где в год первого приезда голландцев бьіло всего три дома, а через семнадцать лет зто бьіл порядочньїй городок, с особьім воєвод ой и «острогом», т. е. крепостью, а потом и до Архангельска. Последний самьім своим возникновением бьіл обязан, как обнаружили новейшие исследования, именно голландцам. Норвежцьі продолжали очень косо смотреть на своих конкурентов, а норвежский государь, он же и король датский, имел еще особьіе причиньї не поощрять русско-нидерландской торговли на Белом море: зто бьіл «обход» его таможни, которая до тех пор собирала обильную дань со всех кораблей, шедших на Русь и из Руси Балтийским морем, через Зунд. Он обьявил тогда, что море между берегами Норвегии и Исландией, тоже «Зунд», тоже про лив, и что корабли, идущие зтим «проливом» вокруг Нордкапа, должньї платить датчанам таможенную пошлину. А так как голландцьі отказьівались признать датской собственностью половину Атлантического океана, то они бьіли обьявленьї контрабандиста ми, и датские крейсерьі стали преследовать «контрабанду» до са мих русских берегов, благо у Московского государства флота не бьіло, и оно могло спорить с датчанами только на бумаге. Спасаясь от датчан, один голландский капитан поднялся по Двине до ПурНаволокского мьіса, где стоял тогда только монастьірь Михайла Архангела. Нечаянно открьітая гавань оказалась гораздо удобнее прежней английской стоянки в бухте св. Николая, куда большие морские суда не могли входить, и скоро вся заграничная торговля Москви перешла, по следам голландцев, в «Новогородок» Архангельский. Но первое место прочно осталось за теми, кому принадлежала честь открнтия нового порта. Уже в 1603 году один английский автор писал: «Ми (англичане) вели в течение 70 лет значительную торговлю с Россией и еще 14 лет тому назад отправляли туда большое количество кораблей; но три года тому назад ми отправили в Россию четьіре корабля, а в последнем году только два или три. Нидерландцн же поснлаюттуда уже ЗО—40 кораблей, из которнх каждьій в два раза больше наших». А какое значение сами голландцн придавали торговле с Россией, видно из одного проекта, представленного генеральним штатам в конце XVI века. «Богатство наших Нидерландов основнвается на торговле и мореплавании, — говорит автор зтого проекта, — если ми не будем заниматься ими, то нам не только не хватит средств вести войну (с Испанией), но весь наш народ оскудеет, и могут вспнхнуть 74
беспорядки. Однако нет сомнения, что всемогущий Бог не допусгит зтого и нас не оставит, так как он указьівает нам новую доро гу, которая столь же прибьільна, как и плавание в Испанию, а именно дорогу в Московию». Но торговля с Испанией для нидерландцев бьіла торговлей с Новьім Светом — со сказочно богатьіми, в глазах тогдашних европейцев, Мексикой и Перу: вот на чье место должна бьіла теперь стать «Московия». Допускав, что, как всякий сочинитель подобньїх проектов, голландский автор несколько увлекался, нельзя же, однако, думать, чтобьі генеральньїе штатьі стали серьезно заниматься сумасбродньїми мечтаниями досужего фантазера. Очевидно, что, когда он говорил, что «ни Германия, ни наши Нидерландьі не могут обойтись без торговли с Россией», и что торговля зта — «дело величайшей важности для нашей страньї и ее жителей», он вьісказьівал вещи, которьіе многим казались разумньїми. Четверть столетия спустя уже не отдельньіе прожектерьі, а само нидерландское правительство делает столь радикальную попьітку повести всю голландскую торговлю в Восточной Европе через «Московию», что «величайшая важность» нового рьінка для Нидерландов не могла уже бьіть предметом спо ра. Оставался только вопрос: признает ли «величайшую важность» для себя в зтих сношениях другая сторона — сама «Московия». Для того чтобьі понять происхождение зтой первой попьітки европейского торгового капитализма «завоевать Россию», надо иметь в виду, как складьівались тогда торговьіе отношения на дальнем — для Москвьі — Западе. К XVII веку предметом международного обмена стали не только продуктьі ремесленного производства и нужное для зтого производства сьірье (шерсть или кожи, например), но и жизненньїе припаси : начинал уже складьіваться международньїй хлебньїй рьінок. Цена ржи в Данциге определяла стоимость жизни в Мадриде или Лиссабоне. Ежегодно громадньїе массьі зерна передвигались из земледельческих стран Восточной Европьі, главньїм образом, Пруссии и Польши, во Францию, Испанию и Италию. Посредниками в зтом обмене бьіли голландцьі, участие которьіх в хлебной торговле мерилось т и сячами кораблей, так что для процветания нидерландского флота она имела едва ли меньше значення, чем гораздо более известная торговля с колониями. «Морская хлебная торговля находится почти исключительно в руках нашей нации», — говорили в Москве в 1631 году нидерландские посльї. Но заинтересован бьіл здесь не один голландский флот: сами Нидерландьі, давно перешедшие от хлебопашества к культуре промьішленньїх растений (что, по словам нидерландских дипломатов, бьіло несравненно вьігоднее), не могли уже прокормиться собственньїм хлебом. «Наша страна так плотно населена, слава Богу, что собственного зерна не хватает, — говорили посльї, — и нам приходится ввозить хлеб 75
из-за границьі для прокормления населення и торговать им». Но обьічньїй источник, откуда новая республика пополняла свои хлебньіе запаси, представлял два неудобства. Во-первьіх, и в Пруссии, и в Польше, и в Прибалтийском крає уже достаточно бьіла развита собственная обрабатьівающая промьішленность, почему произведения нидерландских мануфактур уже в конце XVI века находят там плохой сбмт. По крайней мере, цитировавшийся нами вьіше автор голландского проекта весьма решительно утверждает, что «каждьій корабль, отправляемьій в Россию или оттуда в Нидерландьі, приносит больше, чем 7 ,8 и даже 10 кораблей, приходящих, например, из Данцига, потому что корабли, которьге идут в Московию, нагружаются цепним товаром, а не бал -
ластом, как те, которьге ходят в Данциг, Ригу или Францию». Очевидно, во всяком случае, что количество хлеба, вьівозившегося из Риги или Данцига, бьіло во много раз больше количества ввозившихся туда нидерландских фабрикатов, так что «торговий баланс» получался для нидерландцев невьігодньїй. Невьігодность зта до чрезвьічайности усиливалась вторьім условием балтийской торговли, нам уже знакомьім, — «зундскими пошлинами», которьіе взимал в свою пользу с каждого входящего в Балтийское море и вьіходящего оттуда корабля датский ко роль. Пошлиньї зти еще можно бьіло терпеть ради дешевизни польского и л и лифляндского хлеба, но цена на хлеб росла по мере роста его международного значення с чрезвьічайной бьістротой. «В начале 1606 г. ласт ржи (равен 120 пудам) стоил в Данциге только 16 гульденов; в десятилетие 1610— 1620 гг. цена колебалась от 45 до 65 гульд.; в сентябре следующего года она поднялась до 80 гульд., а в 1622 г. до 120 гульд.» В 1628 году ласт ржи в Амстердаме дошел до 250 гульденов «и затем цена уже не падала, а достигла небивалой вьісотьі» 1. Тут нидерландци вспомн и л и , что «русская земля велика и хлебом богата», и что на Руси «на монастьірских и других землях постоянно лежат большие за паси зерна и часто даже гниют», как обьяснял в Москве представитель Морица Оранского, известний Исаак Масса. Нидерландский штатгальтер, или его представитель, старался найти у московского государя разние чувствительньїе струни: он обращал вниманне московского правительства на то, что «усиленний вьівоз зерна увеличит доходи царя от пошлин». «Примером в данном слу чае может служить Польща, откуда каждьій год прибьівает в Нидерландьі по полутори и по две тисячи кораблей с хлебом. В одном только Амстердаме из Данцига и Кенигсберга ежегодно получается больше ста тисяч ластов хлеба». А благодаря тому, что доходов будет больше, можно будет и начать опять войну с Польшей: 1Кордт, назв, соч., с. CLXXVII—CLXXIX. 76
благодаря хлебньїм пошлинам только польский король и имеет возможность воевать, да и сами Нидерландьі, «только благодаря тому, что сумели добьівать себе лишние доходи, бьіли в состоянии воевать со своим сильньїм недругом». А сколько вьіиграет от зтого население Московского государства — и говорить нечего: к полякам, в обмен на их хлеб, приходні из Нидерландов ежегодно по сто тьісяч угорских червонцев. Упоминание о монастьірских землях, где хлеб понапрасну гниет, тоже бьіло сделано неда ром: Масса особенно рассчитьівал в Москве на патриарха Филарета Никитича, имея в виду заинтересовать в своих проектах крупнейшего земельного собственника — церковь. Массе не удалось довести своего дела до конца, так как, повидимому, он слишком заботился о своих личннх коммерческих интересах и тем вьізвал против себя сильное неудовольствие со сторони остального нидерландского купечества, торговавшего с Москвой. У него бьіли отнятьі полномочия; но переговорьі с московским правительством насчет торговли хлебом не прекратились, так как они отнюдь не бьіли чьей-нибудь личной затеей. Весь тор говий мир Голландии заинтересовался зтим делом, появились проекти, сулившие от нового предприятия необикновенньїе барьіши — до 24 бочек золота в год, сравнительно с польской или прибалтийской торговлей, — и контр-проекти, доказьівавшие, что перенесение нидерландской торговли с Балтийского на Белое море погубит голландский флот. Наконец, в 1630 году явилось в Россию формальное посольство от генеральних штатов для заключения торгового договора. Отчет зтого посольства дает нам понятие о грандиозности нидерландских замислов. Русский хлебньїй рьінок предполагалось зксплуатировать на обичних для той зпохи колониальньїх началах: голландци должни били получить монополию на вьівоз хлеба из России. Но зтого мало: в Московском государстве должньї бьіли появиться своего рода хлебние плантации; нидерландские предприниматели должни били полу чить право приезжать в Россию и распахивать здесь «невинньїе земли», лежавшие в запустении, которих, по голландскому пред ставленню, в Московском государстве било чрезвичайно много. Кстати, на таких же началах предполагалось использовать и другое ценное сьірье, имевшееся в России: например, великолепний мачтовьій лес, росший в изобилии по берегам Двиньї и ее притоков. В ьігодьі Московского государства, по голландским проектам, должньї бьіли виразиться, главним образом, в пошлинах с вьівозимого сьірья; московских дипломатов снова и снова манили грандиозньїми цифрами вьівоза, указьівая, например, что одного хлеба Нидерландам нужно, на первьій же случай, не менее 200 000 чет вертей. Но в Москве, очевидно, больше понимали условия тогдашней торговли, нежели зто думали в Нидерландах: в Москве 77
тоже не прочь бьіли сделать хлебньїй торг монополией, но моно п о л і й цярскои. Непосредственное участие государей Восточной Европьі в торговле хлебом уже имело крупний пример: шведский король бьіл главньїм конкурентом голландцев на Балтийском море. В Москве не прочь бьіли последовать отому примеру. Но зачем же царь стал бьі себя связьівать обязательством торговать только с голландцами? «К нашему великому государю и отцу его, великому государю святейшему патриарху, присьілают своих послов и посланников великие христианские государи: король английский Карл, король датский Христиан, король шведский Густав-Адольф и другие государи, и пишут в своих грамотах, что в их государствах неурожай хлеба, и что для прокормления их подданньїх не хватает зерна», — отвечали бояре и дьяки нидерландским послам: так как же разрешить вьівоз хлеба одним голландцам при таких условиях? А затем обнаружилось, что в Москве и насчет хлебньїх цен в Западной Европе кое-что понимают — и за первую же пробную партию в 23 000 четвертей московский тор говий агент, гость Надей Светешников, назначил такую цену, что надеждьі голландцев на дешевий русский хлеб моментально поблекли. Посли заявили, что по такой цене они и у себя дома могут хлеба достать. Светешников сбавил тогда, но очень немного: бьіло совершенно ясно, что из 24 бочек золота, о которьіх мечтал голландский прожектер, московский государь намерен оставить в своей казне никак не менее половини, если не все. Само собою разумеется, что, рассчитьівая держать московский хлебньїй ри нок в своих руках, правительство Михайла Федоровича не могло согласиться ни на какие голландские «хлебньїе плантации» в России. Голландских торговцев, и других людей, ответили послам, «допускать в Московское государство для земледелия невозможно, потому что, если голландским торговим людям дозволить заниматься земледелием в Московском годударстве, русским лю дям зто будет стеснительно, вьізовет спорьі о земле и причинит убьіток их хлебной торговле». Яснеє нельзя бьіло дать понять, что барьіши от торговли хлебом предполагается оставить за «русскими людьми», т. е. Надеем Светешниковьім и его товаришами. Навстречу западноевропейскому торговому капитализму поднялся русский. Как всякий новичок в подобном деле, он оказался слишком жаден и собственно на хлебной торговле прогадал: с отказом от голландских предложений 1650— 1651 годов она вообще не на ладилась, и до второй половини следующего столетия вьівоз хле ба из России остался случайньїм, спорадическим явлением. Но не следует думать, что русский торговий капитал так и замер на подобньїх бессильньїх потугах; в целом ряде других случаев ему, действительно, удалось установить в свою пользу монополии, на которьіе с завистью смотрели в Западной Европе. 78
Во-первьіх, хотя правильной торговли хлебом с заграницей не удалось завести, но та случайная, которая бьіла, все же сделалась царской монополией. Один из цитированньїх нами вьшіе иностранцев дает о последней весьма точньїе сведения, а другой задним числом подтверждает его рассказ. До 1653 года скупалось ежегодно царскими агентами до 200 000 четвертей; четверть ржи с перевозкой до Архангельска обходилась не дороже рубля, а продавали ее не дешевле 2 Ч2 — 23/4 талеров; так как из талера, перечеканенного на московском монетном дворе, вьіходило 64 серебряньїх копейки, то чистая прибьіль царской казньї на проданном хлебе составляла от 60 до 75%. Чтобьі дождаться високих цен, хлеб иногда вьідерживали в амбарах по нескольку лет, как зто вообще мьі видели, делалось с московскими товарами. В короткое время монополия дала будто бьі более миллиона талеров (640 тьісяч рублей тогдашних — от 9 до 10 миллионов на золотьіе рубли). От нее, однако же, отказались, и к тому времени, когда писал Кильбургер, ее уже не бьіло: «Весь хлеб теперь остается в стране, так как его в большом количестве потребляют винокуренньїе заводьі», — говорит зтот автор. Бьістрьій рост населення во второй половине XVII века1привел к тому, что обьічного количества водки не хватало, ее приходилось закупать за границей, на Украине и в Лифляндии, чтобьі царские кабаки могли удовлетворить спрос; при таких условиях вьігоднее оказьівалось перегонять хлеб в водку, нежели торговать им. Любопьітно, что питейную монополию уже в то время оправдьівали интересами народной трезвости. «Ве ликий князь Михаил Федорович, — говорит Олеарий, повторяв, конечно, то, что ему самому рассказьівало московское чиновничество, — которьій сам бьіл человек очень трезвьій и враг пьянства, видя, что невозможно уничтожить совершенно зтот порок, сделал в своє время несколько распоряжений, чтобьі его обуздать: бьіло предписано закрьіть кабаки, и под строгим наказанием запрещено продавать водку, мед и другие крепкие напитки без царского позволения, и в других местах, кроме как в привилегированньіх трактирах, где продают только шкаликами и штофами, и где нельзя пить». Чиновники уверяли Олеария, что результати получились очень хорошие, но отому противоречили улицьі, усеянньїе ПЬЯНЬІМИ, в зтом отношении монополия XVII века ничем не отличалась от монополии X IX —XX веков. Но они имели сходство и в другом отношении: доход казньї от «привилегированньіх трактиров» — от царева кабака, другими словами, — бьіл огромньїй; тот же Олеарий сообщает, что таких «привилегированньїх» заведений бьіло более тьісячи, причем зто отнюдь не бьіли мелкие лавочники: три новгородских кабака отдавались на
1См. вьшіе гл. VIII. 79
откуп за 12 000 талеров — более ста тьісяч золотьіх рублей. А зто бш ю еще в середине царствования того самого Михайла Федо ровича, которьій так заботился о народной трезвости, когда Россия только что оправлялась от Смутьі. Коллинс, придворньїй врач царя Алексея, уверяет, что бьіли отдельньїе кабаки, сдававшиеся за 10 и даже за 20 тьісяч рублей тогдашних (до 500 тисяч золо том). Так что цифра кабацких доходов, которую приводит Котошихин — 10 000 рублей в год, — является очень скромной и обьясняется тем, что Котошихин, как он и сам замечает, принял в расчет лишь тот район винной монополии, которьій ведался в «Новой четверта», а кабацкие деньги собирали и Большой дворец, и Хлебний приказ и, вероятно, всякий другой приказ в тех городах, которьіми он специально заведовал1. Но водка бьіла далеко не единственньїм товаром, торговать которьім составляло привилегию царской казни. Первьіе цари дома Романовьіх монополизировали в своих руках, в сущности, все наиболее ценньїе предмети сбьіта. «Царь — первьш купец в своем государстве», — говорит долго проживший в России Коллинс. Перечень царских монополий дает нам любопьітную картину концентрации русского вьівоза, создавшей почву, на которой вьірастал туземньїй торговий капитализм, в лице Надея Светешникова, так обескураживший собиравшихся поживиться от московской дикости голландцев. Современньїх читателей, убежденньїх, что русская кухня стала проникать на Запад только в наши дни, чуть не одновременно с русской литературой, немало удивят точньїе сообщения Кильбургера и де Родеса о том вьщающемся коммерческом значений, которое имела в их дни торговля икрой. По отношению к ней удалось достигнуть того, к чему неудачно стремились нидерландские купцьі относительно хлеба: вьівоз икрьі за границу бьіл очень рано сконцентрирован в руках одной торговой компании, сначала голландско-итальянской, потом чисто голландской, по-видимому, хотя главньїм потребителем русской икрьі била Италия и вообще католические страньї, нуждавшиеся в постной пище. В 1650-х годах вьівоз икрьі достигал уже 20 000 пудов ежегодно; к 1670-м, когда писал Кильбургер, зта цифра осталась почти без переменьї, царские агенти поставляли икру в Архангельск по цене, условленной на довольно продолжительньїй период времени, с голландцами, например, бьіл заключен контракт на 10 лет. Компания платила в 50-х годах по 172рубля, а двадцать лет спустя по 3 рейхсталера (почти два рубля) за пуд: общая стоимость вьівоза составляла, таким образом, в первом случае около 30 000 рублей 1 В 1680 году таможенньїх и кабацких денег вместе поступало до 650 тисяч рублей — до 10 миллионов золотом. К сожалению, вьіделить из общей суммьі доход от винной монополии невозможно. 80
тогдашних, во втором — около 40 000 (450—600 тьісяч рублей золотом). Вивозилась исключительно прессованная (паюсная) икра, так как зернистую не умели консервировать; впрочем, и па юсную приготовляли не очень хорошо, и она часто портилась: тогда гости, служившие царскими коммерческими агентами, обязаньї бьіли брать ее себе, по рублю за 10 пудов. Ее продавали внутри России, и она расходилась в большом числе между «бедньїми людьми»; «впрочем, недаром», оговаривается один из иностранцев, сообщающий об зтой операции: дабьі предупредить подозрение, будто царская казна хотя бьі порченьїй продукт могла отдать кому-нибудь даром. Наряду с икрой предмет царской монополии составлял рьібий клей, сбьіт которого доходил до 300 пудов, ценою от 7 до 15 рублей за пуд, и лососина, ежегодньїй лов которой составлял более 200 ластов (до 25 000 пудов), за ней специально каждьій год являлись два голландских корабля. Рьібная ловля на Нижней Волге являлась настолько казенним делом, что Олеарию и его спутникам рибаки отказьівались продавать рьібу, уверяя, что их постигнет за зто жестокое наказание; «Впрочем, — прибавляет Олеарий, — они потом очень охотно снабдили нас рьібой — за несколько шкаликов водки». Наиболее популярной из всех царских монополий являлась меховая : самьіе ценньїе види мехов, например, собольи, можно бьіло найти только в царской казне, так же, как и паюсную икру. Де Родес дает, по архангельским таможенньїми книгам, довольно подробньїе сведения о русском меховом зкспорте. Общую ценность его он определяет приблизительно в 100 тисяч рублей — в том числе на соболей приходилось 3/5: концентрация и здесь достигла полутора миллиона рублей на теперешние деньги. Но меха, зтот старинньїй русский продукт, на котором вьірос торго вий капитализм Новгорода, начинали уже терять бьілое значение: денного пушного зверя теперь можно бьіло найти только в Сибири; в то же время начинают попадаться сведения о ввозе пушного товара в Россию; так, из Франции привозили в Архангельск лисьи меха. Еще больше утратила значение другая старинная отрасль новгородской торговли — воск и мед. Они почти целиком теперь потреблялись дома: воск — потому что во множестве шел на церковньїе свечи, мед — потому что его в таком же множестве потребляла царская винная монополия. Оттого попьітки монополизировать, захватав даже «рьібий зуб» (моржовьіе кльїки, находившие себе очень хороший сбит как суррогат слоновой кости) и нефть (не имевшую тогда еще И ТЬІСЯЧНОЙ доли своего теперешнего торгового значення, которую, однако, можно бьіло добить в Москве лишь в царской казне), обошли зти традиционньїе отдельї русского зкспорта. Зато громадное значе ние получила монополизация товаров, шедших, как и встарь, 81
через Россию транзитом с Востока — на первом месте монополизация шелка. «Торговля шелком єсть, без сомнения, самая важная из всех, которне ведутся в Европе», — напоминает своєму читателю Олеарий, приступая к рассказу о путешествии голштинского посоль ства в Московию и Персню. Поводом для самого путешествия и послужило желание Фридриха, герцога шлезвиг-голштинского и ольденбургского, которьій тогда и не подозревал, что он будет одним из предков русского царствующего дома, сделаться для Западной Европьі таким же монополистом зтого драгоценнейшего в мире товара, каким для Восточной бьіл русский царь. Герцог Фридрих бьіл не первьій и не последний на зтом пути: никакая царевна в сказке не видала у себе больше женихов, чем видали московские бояре иностранцев, домогавшихся пропуска через Московскую землю в Персню, главнейший тогда зкспортньїй рьінок шелка-сьірца. В 1614 году приехал в Россию английский агент Джон Мерик — известньїй посредник в мирних пере говорах Москвьі со ПІвецией, приведших к Столбовскому миру. С первьіх же слов он передал желание английского короля, чтобьі английским купцам бьіл открьіт свободньїй путь по Волге. Мерик бьіл человек нужньїй, и английская помощь необходима, как никогда: англичан старались отговорить ласково, внушали им, что «в Персню и в иньїе восточньїе государства английским гостям в ньінешнее время ходить страшно», что на Волге «многие ворьі воруют», и наших многих торгових людей пограбили, и «наши торговьіе люди теперь в Персню не ходят». Мерик не унялся, и после заключения Столбовского мира возобновил разговор уже настоятельнее. На зтот раз ему ответили откровеннее. «Наши русские торговьіе люди оскудели, — сказали ему, — теперь они у Архангельска покупают у англичан товари, сукна, возят их на Астрахань и продают там кизиль-башам (персам), меняют на их товари, от чего им прибнль и казне прибнль; а станут англичане прямо ездить в Персню, то они у Архангельска русским людям продавать своих товаров не будут, повезут их прямо в Персню, и кизиль-баши со своими товарами в Астрахань ездить не станут, будут торговать с англичанами у себя». В 1629 году приехал французский посол, де Гз-Курменен — он тоже, между прочим, просил: «Царское величество позволил би францужанам ездить в Персню через своє государство». Бояре ответили, что французи могут поку пать персидские товари у русских купцов. В 1630 году явились знакомьіе нам голландцьі: они также толковали не об одной хлебной торговле: голландская монополия должна била распространиться и на персидские товари. Со своим обьічннм предрассудком насчетмосковской дешевизни голландцн предлагали за персвдскую монополию 15 000 рублей в год. Бояре ответили, что бить тому невозможно: 82
английскому королю (а уж какой друг!) отказано по челобитью торгових людей Московского государства. Немного спусти приехали датские посли и тоже завели разговор, чтобьі дана била дорога датским купцам в Персню. Им ответили уже совсем лаконично, что в шахову землю дороги никому давать не велено. Воль т е всего повезло, било, голштинцам: они за перейденую монополию, на 10 лет, обещали платить по 600 000 ефимков (до 5 миллионов рублей золотой) ежегодно. Очевидно, мнение Олеария, что нет для Европьі торговий важнеє шелковой, вполне разделялось и сго земляками. Цифра показалась в Москве внушительной, и соі ласие било единодушним. Но тотчас же оказалось, что в Голштинии теория сильнеє практики и что там лучше умеют считать, чем платить. Когда дело дошло до платежа, необходимнх капиталов у голштинцев не оказалось, и грандиозное предприятие весьма жалко кончилось дипломатической перебранкой между правитсльством царя Михайла и герцогом Фридрихом. Благодаря сплошному водному пути от самой Персии почти без перернва до самого Архангельска — сначала Каспийским морем, потом Волгой, Сухоной и Северной Двиной — транзит шелка через Россию представ ляй громадние вигоди сравнительно с перевозкой его сухим пугем. В то время как каждьій тюк, перевезенннй из Гиляна в Ормуз1 на спине верблюда, обходилея не меньше 35—40 рублей золотом, перевозка такого же тюка морем до Астрахани обходилась не дороже рубля тогдашнего, т. е. 15 золотих рублей. Нет ничего мудрсного, что в ереде тогдашних коммерсантов под впечатлением подобннх цифр зарождались проекти, ничуть не уступавшие по ірандиозности голландскому плану — превратить Россию XVII века в ту «житницу Европьі», какой она стала к половине XIX века. Помимо дешевизни фрахта тут можно било спекулировать еще на политической вражде перейденого шаха и турецкого султана, между тем как Московское государство старательно поддерживало с Персией самие лучшие отношения. Основнваясь на всем зтом, де Родес предлагал боярину Милославскому, тестю царя Алексея, организовать компанию из крупнейших европейских коммерсантов, которая, пользуясь русской дорогой, захвата ла би в свои руки всю перейденую торговлю, не одним шелкомсьірцом, а кстати и добрую долю торговий с Индией и Китаєм. За гриста лет до Сибирской и, проектировавшейся, иранской железпой дороги, рижекий купец покушалея аннулировать результати открнтия Васко де Гамьі, еделав из Волги и Двиньї конкурентов Великого океанского пути на Дальний Восток. К его несчастью, у де Родеса били только мечтьі, а не напитали, а его собеседник и с ним все московское правительство не принадлежали к числу лю 1Гавань в Персидском заливе. 83
дей, способньїх упустить синицу из рук ради журавля, которьій еще бог весть когда прилетит. В Москве шли по линии наименьшего сопротивления и делали самое простое, что в данном случае можно бьіло сделать: персиян не пускали дальше Астрахани, а европейцам не сдавали шелк ближе Архангельска, причем держа лись правила запрашивать всегда как можно вьіше как за русские товарьі, шедшие в обмен на шелк в Астрахани, так и за самьій шелк, шедший в обмен на европейские фабрикатьі или, еще лучше, на наличньїе деньги — в Архангельске, — и с однаждьі достигнутой ценьї никогда не спускать. Из товаров в Персню шли: русское полотно, медь и в особенности соболя и другие ценньїе меха. Медь фактически стоила, с провозом в Персню, 120 талеров за «корабельний пуд» (берковец, т. е. 10 пудов), но в Астрахани царские гости, которьіе один имели право торговать ею с персиянами, не уступали ее меньше, чем за 180 талеров берковец. Полотну красная цена бьіла 4— 5 талеров за кусок: персидским торговцам продавали его за 8— 10 рублей; даже расплачиваясь чистими деньгами (дуката ми), искали их по искусственно вздутому курсу, которнй бнл на 12% внше обнчного европейского. Все зто можно било делать по тому, что в Астрахани с персами строго запрещено било торговать кому би то ни било, кроме агентов правительственной монополии, гостей. Персам оставалось на вьібор: или совсем не брать товаров, которне били им необходимн, или платить то, что назначают московские гости. При таких условиях пуд шелка-снрца обходился в Архангельске с доставкой не дороже ЗО рублей, а продавали его за 45 рублей. Прибьіль царской монополии составляла таким обра зом, 50%. Оборот торговли бнл крайнє медленннй: шелковнй ка раван приходил в Архангельск раз в три года. Груз его составлял, обьічно, до 9 000 пудов на сумму 40 500 руб. тогдашних — более 600 000 рублей золотом, сюда входил только шелк-снрец, так ви соко ценившийся в то время на Западе, что во Франции, например, не било места где би не пробовали разводить шелковицу; сам ко роль занимался зтим в Фонтенбло. Торговля шелковнми изделиями, привозившимися из той же Персии, а отчасти и с более дале кого Востока, била свободна, и до 1670-х годов в Москве прожи вало большое количество персидских и даже индийских торговцев. Не победив мирового пути, открнтого порту гал ьцами, персидская торговля московского царя все же била, несомненно, самим крупним коммерческим предприятием Московской России. Персидский караван, которнй голштинское посольство догнало между Саратовом и Царицнном, состоял из 16 больших и 6 меньших судов, а самьіе большие волжские насади XVII века поднимали до 1000 ластов, т. е. до 2000 тонн груза, и имели до 400 человек зкипажа (т. е., собственно, бурлаков, которне тащили судно бечевой, когда не било ветра). Современнне волжские баржи по час 84
та размеров, вероятно, не очень опередили своих предшественниц допетровской зпохи. Нужно заметать, что вообще крупньїе суда на Волге обслуживали царскую монополию; два других громадньїх «насада», встреченньїх Олеарием, принадлежали один царю, другой патриарху, и везли икру. Мьі еще не исчерпали всех царских монополий, о которьіх говорят современники: торговля ревенем, например, тоже бьіла сосредоточена в казне. Но сущность дела уже давно ясна читателю: концентрация в одних руках сотен тьісяч по тогдашнему, миллионов рублей по теперешнему на золото, впервьіе повела к образованию в ремесленной России, знавшей до тех пор лишь мелкий торг, как и мелкое только производство, торгового напитала. І Іо мьі очень ошиблись бьі, если бьі предположили, что капитал зтот весь бьіл в руках царя. Фактически им распоряжались гости, от царского имени ведшие торговлю и с Востоком и с Западом. «Гости — царские коммерции советники и факторьі, они неограниченно правят торговлей во всем государстве. З та своекорьістная и вредная коллегия, довольно многолюдная, имеет главу и старшину, и все они занимаются торговлей (sind alle Kaufleute), в числе их єсть и несколько немцев... Они рассеяньї по всему государству и во всех местах, по своєму званню пользуются привилегией покупать первьіми, хотя бьі они действовали и не за царский счет. Так как они одни, однако же, не в состоянии справиться со столь широко раскинувшейся торговлей, то во всех больших го родах у них єсть подставньїе лица, в лице двух или трех из проживающих там виднейших купцов, которьіе в качестве царских факторов пользуются привилегиями гостей, хотя не носят зтого име ни, и ради своей частной корьісти всюду причиняют различньїе стеснения торговле. Простьіе купцьі замечают и знают зто очень хорошо, говорят о гостях плохо, и можно опасаться, что, в случае восстания, чернь всем гостям свернет шею. Они (гости) производят оценку товаров в царской казне в Москве, распоряжаются ловлей соболей и сбором соболиной десятиньї в Сибири, точно так же, как и архангельским караваном, и подают царю советьі и проектьі по части учреждений царских монополий. День и ночь они стараются о том, чтобьі совершенно подавить торговлю на Балтийском море и нигде не допускать свободной торговли, чтобьі тем прочнее бьіло их господство и тем легче они могли наполнять собственньїе кошельки». К зтой характеристик Кильбургера, которая хорошо передает если не самьіе фактьі, то впечатление, которое зти факти производили на очень внимательного и очень осведомленного наблюдателя, превосходную иллюстрацию дает известньїй псковский зпизод. В Пскове, под тем предлогом, что мелкие торговцьі являются орудием в руках заграничньїх капиталистов, которьіе, ссужая их деньгами, обращают их факти85
чески в своих комиссионеров, гости монополизировали всю, без исключения, заграничную торговлю в своих руках, обратив все второстепенное псковское купечество в комиссионеров их, гос тей. Ни один из местньїх купцов второго разряда («маломочньїе») не имел более права торговать за свой счет, все они бьіли припи сана «по свойству и по знакомству» к крупним псковским капиталистам и, получая ссудьі для своих операций из земской избьі, должньї бьіли доставлять все закупленньїе товари туда же, к «лучшим людям, у кого они били в записке». А для удобства контроля вся торговля с иностранцами била приурочена хронологически к двум ярмаркам (9 января и 9 мая), а топографически — к трем гостиньїм дворам, двум для заграничннх и одному для русских товаров, обмен товарами мог производиться только в зто время и в зтих местах. Как мера «покровительства» туземному торговому капиталу в борьбе с иноземними псковское постановление 1665 года является, для своего времени, чрезвнчайно смельїм шагом, свидетельствующим о большой сознательности его авторов, недаром оно связано с именем отца русского меркантелизма — Ордина Нащокина. Но оно же указнвает и оборотную сторону дела: ми видим, как трудно било русскому капитализму держаться в борь бе с Западом естественньш путем, без подпорок. Торговле ремесленного типа, а такой оставалась, в общем- и целом, русская торговля XVII века, самьіе приеми капиталистического обмена внушали суеверннй ужас. «Да немцьі же, живя в Москве и городах, ездят через Новгород и Псков в свою землю на год по пяти, шести и десяти раз с вестями, что делается в Московском государстве, почем какие товари покупают, — плакались московские торговне люди в своей челобитной 1646 года, — и которне товари в Москве дорого покупают, те они станут гото вить, и все делают по частим свдим вестям и по грамоткам, сговорясь за одно». И тут же обиженнне таким дьявольским ухищрением, как почта, русские люди приводят необнчайно вьіразительннй пример своей беспомощности перед коварннми иноземцами: понадеявшись на високую цену шелка-снрца в прошлнх годах, русские торговий скупили весь запас шелка из царской каз ни, в расчете внгодно перепродать его «немцам». Но на европейском рьінке тем временем ценьї на шелк упали, и «немцьі» не толь ко не купили ни одного тюка по цене, которая казалась русским «справедливой», но еще посмеялись над ними. «Милостивий государь, — взивали обиженнне русские коммерсанти, — помилуй нас, холопей и сирот твоих, всего государства торгових людей: воззри на нас бедньїх и не дай нам, природним своим государевим холопам и сиротам, от иноверцев бить в вечной нищете и скудости, не вели искони вечньїх наших промнслишков у нас бед ньїх отнять». 86
Какую коммерческую роль уже в то время играла почта, видно из рассуждений и проектов де Родеса, писавшего меньше, чем через 10 лет после цитированной нами сейчас челобитной. Усисшную конкуренцию голландцев со шведами он приписьівает, і лавньїм образом, тому обстоятельству, что голландская корреснонденция через Ригу скореє доходила до Москвьі, нежели шведская через Нарву. Он советует позтому совершенно запретить пересилку писем прямим путем из Риги в Москву через Псков и сделать Нарву центральним почтамтом для всего Балтийского побережья — тогда вся корреспонденция, идущая с Запада на Мос кву Балтийским морем, будет в одинакових условиях. Но русские иравительственнне круги и стоявшие близко к ним коммерсантн и в зтом пункте били достаточно европейцами и почтовой монополии шведам не уступили. В 1663 году в Московском государстве появляется своя заграничная почта, сданная в зксплуатацию одному частному предпринимателю, Иоганну фон Шведен. Она отправлялась регулярно каждьій вторник на Новгород, Псков и Ригу, а возвращалась обратно каждьій четверг. Нарвская линия, напротив, била совершенно заброшена; шведи потерпели тут полное поражение. Письмо от Москви до Риги шло не меньше 9— 10 дней, и франкировка его обходилась, на наш современннй взгляд, невероятно дорого: 1 золотник стоил до Новгорода 6, до Пскова 8 и до Риги 10 копеек (90 коп., 1 руб. 20 и 1 руб. 50 коп. на золото). Другая заграничная линия шла на Вильну и Кенигсберг: письма в Германию вьіигрьівали, если их отправляли зтим путем, два дня. До Берлина письмо шло 21 день и стоило по 25 коп. (З руб. 75 коп.) за золотник. Приходившие из-за границьі письма доставлялись сначала в Посольский приказ, и здесь с совершенной откровенностью вскрнвались и прочитивались подьячими, дабьі правительство раньше всех знало заграничнне новости: понятие «тайни частной корреспонденции» било совершенно чуждо тогда не только московским людям, но и их инозсмньїм учителям, — по крайней мере, Кильбургер сообщает об отой обязательной перлюстрации, как о самом нормальном фак те. Для широких масс зато сама почта и долго потом продолжала оставаться фактом, глубоко ненормальним. «Да пожаловали они, прорубили из нашего государства во все свои земли дьіру, что все паши государственнне и промьішленнне дела ясно зрят, — жаловалея Посошков еще около 1701 года. — Днра же єсть сия: зделали почту, а что в ней великому государю прибили, про то Бог весть, а колько гибели от той почтьі во все царство чинитца, того и исчислить невозможно. Что в нашел государстве ни зделаетея, то во все земли разнесетца; одни иноземцн от нее богатятея, а русские люди нищают. И почтьі ради иноземцн торгуют издеваючись, а русские люди жили из себя изрьіваючи». Понятно, что Посошков 87
советовал «ту дьіру загородить накрепко» и почту «буде мочно — оставить вовсе», и даже частньїм лицам запретить возить с со бою письма. При всей отсталости взглядов Посошкова (для данного пункта его интересно сравнить с другим прожектером петровского времени, Федором Салтьїковьім, которьій советовал, напротив, вдобавок к иногородней завести еще и городскую по чту, с самьім дешевьім тарифом), одной отсталостью зтой чертьі не обьяснишь. Как всякое орудне торговой конкуренции, почта еще больше усиливала сильного и ослабляла слабого; а так как заграничньїй капитал бьіл всегда гораздо сильнеє русского, то вьігодьі от усовершенствованньїх сношений доставались именно ему. В 1670-х годах Кильбургер мог сообщить своєму читателю удивительньїй факт, что вся архангельская торговля находится в руках нескольких голландцев, гамбургцев и бременцев, которьіе держат в Москве постоянньїх приказчиков и факторов, русские же в Архангельск не ездят. Он перечисляет при зтом поименно цельїй ряд немецких купцов, которьіе специализировались на торговле между Архангельском и Москвой, и никогда сами не вьіезжали за границу. Мало того, иностранцьі, по его словам, проник ли и в коллегию гостей, и притом не только в качестве заграничньіх царских агентов, как Клинк Бернгард и Фагелер в Амстердаме, но и в самой Москве — как Томас Келлерман. Для характеристики заграничной торговли остается прибавить, что не только вьівоз, но и ввоз приобрел уже в XVII веке массовьій характер. Давно прошло то время, когда в Россию ввозились из-за границьі только предметьі роскоши, как зто бьіло при Грозном, и отчасти даже в начале XVII века, когда в списке привозимьіх товаров мьі находим позолоченньїе алебарди, аптекарские снадобья, органи, клавикордьі и другие музьїкальньїе инструментьі, кармин, нитки, жемчуг, дорогую посуду, зеркала, люстри и т. п. Спис ки товаров, привезенньїх в 1670-х годах, дают такие, например, циф ри: селедок привезено через Архангельск в 1671 году 2477 тонн, в 1672-м— 1251 тонну; иголок в первом году 683 000, во втором — 545 000 штук; краски всякого рода 5 тонн, и, кроме того, 809 бочонков индиго; бумаги 28 454 стопи. Особенно характерен для развивавшейся русской индустрии ввоз железа и железннх изделий, причем нужно иметь в виду, что в то время, как увидим даль ше, били железоделательнне заводи и в самом Московском государстве, уже с очень крупним производством. Тем не менее, не считая железннх изделий, в 1671 году через Архангельск било привезено 1 957 полос шведского железа: такой спрос на зтот материал существовал в русских мастерских за 20 лет до Петра. Торговий капитализм XVII века имел громадное влияние и на внешнюю, и на внутреннюю политику московского правительства. До завоевания Украйни и отчасти даже до Петра, обьектом первой 88
Оьіл юг, — колонизация южной окраиньї, теперь безраздельно до ставшаяся в московские руки, дала непосредственньїй повод и к походам в Крьім кн. В. В. Голицьіна, и к Азовским походам Пет ра. Перемена в ориентировке зтой политики, связанная с Северной войной, бьіла вьізвана, главньїм образом, интересами русской пнешней торговли. Уже де Родес указьівал, в 1650-х годах, что традиционное направление зтой последней на Архангельск, по крайисй мере, вдвоє понижает барьіши капиталистов, так как, по климаі ическим условиям, торговьій капитал на Белом море успевает обер нуться только один раз (он совершал зтот оборот в пять месяцев), а на Балтийском два или даже три раза (если считать судоходную кампанию Риги или Либавьі в 9 месяцев, а оборот при максимальной скорости в 3 месяца). Де Родес формально работал в пользу Швеции, но, по существу, едва ли не в пользу своего родного города Риги, торговля которой росла во второй половине XVII века чрезвьічайно заметно. Вьівоз льна с 1669 по 1686 год увеличился вдвоє (с 67 570 до 137 550 пудов), конопли с лишком втроє (с 187 260 до 654 510 пудов, в 1699 году — 816 440 пудов), все прочее в такой же пропорции. Территорией, питавшей рижскую торговлю, бьіли, вопервьіх, Литва, во-вторьіх, соседние области Московского государства. Зкономически город, очевидно, теснее бьіл связан с ними, нежели со своим юридическим «отечеством», Швецией, которой он тогда принадлежал. В таком же положений бьіл и второй, после Риги, остзейский порт — Ревель. Шведское правительство, вообще одно из лучших бюрократических правительств тогдашней Европи, отлично сознавало зто, как свидетельствует один любопьітньїй указ королевьі Христиньї (от З июня 1648 года). Им русская торговля в Ревеле ставилась в исключительно благоприятньїе условия, а, с другой сторони, делались все усилия привлечь сюда в возможно большем количестве заграничньїх купцов, чрезвьічайно облегчив им доступ в среду ревельского гражданства, а, стало бьіть, и ко всем торго вим привилегиям, какими обильно пользовалось местное население по сравнению с иноземньши1. Вскоре после Кардисского мира (1661) шведское правительство добилось «свободной тор говли» между русскими и шведскими подцанньїми. Несколько ранее, когда русские, под влиянием голландцев, всячески, между прочим и литературннм путем, посредством карикатур и памфлетов, конкурировавших с англичанами, отняли у последних их привилегию, и английская фактория в Архангельске закрилась, Швеция питалась перевести английский торг к себе в Нарву. Но 1«Здесь обьічай, — записал кн. Ф. А. Куракин о Гамбурге в 1708 году, — когда торговой приедет в город, в котором он не записан гражданином, он не может торговать ни грунтовим торгом, ни мелким». 89
все зти хлопотьі, как можно видеть уже из приведенньїх примеров, больше шли на пользу Швеции, как политического целого, нежели ее остзейских подданньїх. Щедро даря бюргерские привилегии в остзейских городах иностранцам, шведские короли бьіли очень скупьі на те привилегии, которьіми пользовались шведские купцьі. Мьі видели, какую роль в тогдашней торговле играли зундские пошлиньї, которьіе собирала в свою пользу Данин со всех входящих в Балтийское море и вьіходящих из него кораблей. Шведьі добились их отменьї, но только для себя: рижане и ревельцьі продолжали их платить. Во вторую половину XVII века стал бистро расти лифляндский хлебньїй вьівоз (с 2 380 «лофов» в 1669 году, до 6991 в 1686-м и 14 939 в 1695-м). Но Карл XI поспешил обложить его вьісокими вьівозньїми пошлинами, чтобьі создать преимущество для Швеции, которая тоже нуждалась в привозном хлебе. В то же самое время, когда зто бьіло им вьігодно, шведи очень хлопотали о «свободной торговле». В половине столетия крупньїе рижские торговцьі вздумали образовать компанию, которая должна била монополизировать в своих руках все коммерческие сношения с заграницей (упоминавшиеся вьіше псковские мероприятия 1665 года едва ли не били подражанием зтому рижскому проекту). Но шведское правительство, в лице местного губернатора Бенгта Оксенширни, решительно воспротивилось зтому, опираясь на «маломочньїх» рижских купцов, которьім затея капиталистов, естественно, не мог ла нравиться. С полньїм нарушением прав городского совета, где командовал крупний капитал, Оксенширна наложил запретительньїе вивозньїе пошлиньї до тех пор, пока не будет восстановлена «свободная торговля». В результате всякая торговля вс тановилась вовсе. Война с Данией и опасение, что датчане используют зтот конфликт, вьінудили стокгольмское правительство отступиться от решительньїх шагов своего рижского представителя; но к тому времени компания бьіла уже разорена и должна бьіла ликвидироваться как раз в тот момент, когда ее представители одержали победу в Стокгольме1. Естественному тяготению остзейских портов на Восток соответствовало такое же естественное отталкивание их со сторо ни их скандинавского сюзерена. Когда Петр начал великую Северную войну походом на Нарву, воскрешай зтим операционную линию Грозного, когда он, идя по следам царя Алексея, осаждал Ригу, он являлся, в сущности, освободителем плененного шведским засильем остзейского торгового капитала. Рига должна бьіла стать русским портом, так как русская торговля уже виросла 1 Для всех вьішеприведенньїх фактов cm .: Richter. Geschichte der deutschen Ostseeprovinzen. — Riga, 1858. В. II, 2 Teil, passim. 90
из Архангельска; с другой стороньї, Риге нужно бьіло освободиться от шведских пут, так как иначе ее убил бьі Кенигсберг, которьій год от году отбивал у Риги ее клиентов, пользуясь тем, что кенигсбергские пошлиньї бьіли в несколько раз ниже шведс ких. Собственно, на Петербург Петр бьіл отброшен после того, как ему не удалось завладеть Нарвой, а его союзники, саксонцьі, потерпели поражение под Ригой. А раз вьіяснившиеся стратегические удобства передового поста на Неве должньї бьіли обеспечить ему первенство и позже, когда дела пошли удачнее. С коммерческой же точки зрения, Петербург и долго после не мог конкурировать естественньїм путем не только с Ригой, но даже с Архангельском. Пришлось и для того и для другого порта создать цельїй ряд ограничений: запретить ввозить в Ригу и в Архангельск товари, торговлю которьіми должен бьіл монополизировать Петербург. З ато русское правительство всячески ста ралось облегчить Риге конкуренцию с Кенигсбергом, причем из одного относящегося сюда документа мьі узнаєм, что так заботившиеся о «свободной торговле» шведьі отдали в 1690 году всю мануфактурную торговлю Риги на откуп четьірем человекам, гогда как остальное купечество могло торговать мануфактурой только во время ярмарки (с 20 июня по 10 августа)1. Как видим, то, что обьїкновенно вьіставляется, как ближайшая причина перехода остзейских провинций — главного обьекта Северной войньі — на русскую сторону, знаменитая «редукция», отобрание у лифляндского дворянства захваченньїх им в прошльїе годьі ко ронних имений, занимает в числе причин, обусловивших войну, далеко не первое место. Поскольку речь идет о завоевании Россией восточного побережья Балтики, «редукция» не играла даже никакой роли. Остзейское дворянство смотрело не на восток, а на юг, желало присоединения не к Московскому государству, а к Польше. Лидер дворянской оппозиции Паткуль бьіл очень испуган, когда увидал, что фронт русского наступления поворачивает на запад, к Нарве: он би предпочел видеть Петра в Финляндии. С другой стороньї, рижское бюргерство не чувствовало, повидимому, ни малейшего желания переходить из шведского подданства в польское, и в 1700 году от войск короля Августа город защищал не столько малолюдний шведский гарнизон, сколько вооруженнне граждане, за что лифляндское дворянство, в договоре с тем же польским королем, проектировало лишить рижских бюргеров их исконннх привилегий и передать управление городом окрестннм помещикам. Союз остзейских баронов с русским правительством относиться к гораздо более позднему 1 См. доклад рижского обер-инспектора Данненштерна в сборнике Русского исторического общества, т. 11, с. 459. 91
времени, когда взяла верх дворянская реакция, временно усту пившая при Петре союзу торгового напитала с новой феодальной знатью. Торговими интересами на Балтийском море определяется и та комбинация держав, при которой началась Северная война и которая держалась, с перерьівами, до ее конца. Союз России с Польшей именно на зтой почве бьіл столь же естественньїм, как тяготение Риги к Московскому государству: обеим державам для их зкспорта нужно бьіло «свободное» Балтийское море, т. е. уничтожение шведской монополии. Дания бьіла в зтом с ними солидарна, хотя бьі, прежде всего, во имя зундских пошлин, которнх она не могла заставить платить шведов, не говоря уже о старинной конкуренции двух скандинавских народов на Балтике. Наоборот, голландцьі, именно от зтих зундских пошлин убежавшие на Белое море, должньї бьіли отнестись к русско-польскому предприятию весьма несочувственно. Взаимньїе отношения Петра и Нидерландской республики во время Северной ВОЙНЬІ и по ее по воду могут служить наилучшей иллюстрацией того, как всяческие «культурньїе» влияния пасуют перед зкономическими в случае столкновения. Казалось бьі, что могло бьіть сильнеє голландского влияния на «саардамского плотника», даже в своей подписи рабски копировавшего ту страну, которая в его глазах бьіла олицетворением европейской цивилизации? А между тем, начиная войну, он знал, что его друзья смотрят на зто более, чем холодно. Даже обещание вдвоє понизить таможенньїе пошлиньї, сравнительно с Архангельском, не заставило лед растаять. «Ньінешняя вой на ваша со шведами Штатам очень неприятна, — писал из Гааги Петру его тамошний представитель, Матвеев, — и всей Голландии весьма непотребна, потому что намерение ваше — взять у шведа на Балтийском море пристань». А когда в Гаагу пришло известие о поражений русских под Нарвой, оно произвело там «несказанную радость». Друзья Петра, вместе с англичанами, не останавливались даже перед тем, чтобьі разорвать союз Петра с Польшей, наладив отдельньїй мир короля Августа с Карлом XII. На Данию тоже оказьівалось давление в том же направлений. Причем все заманчивьіе обещания Петра насчет тех коммерческих ви год, которьіе сулит балтийская торговля, сравнительно с беломорской, благодаря более бистрому обороту капитала (старий аргу мент де Родеса) на англичан совершенно не действовали. Голландцн же формально заявили русскому представителю, что они «по ста рим договорам обязанн во всем помогать Швеции». Нужньї били, с одной сторони, Полтавская победа, с другой — видимое упрочение русских на берегах Финского залива для того, чтобьі в Лон доне и в Гааге решили несколько изменить своє отношение к внешней политике Петра. 92
Меркантилизм Старіли и новий тип меркантилизма ф Старьій тип в России: Новоторговий уст ав ф Посошков ф «Медньїе рубли» Ф Бунт по их поводу и расправа с бунтовщиками ф Переход к новому типу: Посошков ф Люберас ф Салтьїков ф Реальньїе основи русского кольбертизма: допетровские фабрики ф Дворцовие м ануф акт ури ф Заграничние предприниматели ф Характер производства и сбита ф Зачатки пролетариата
В основе зтой политики лежал, таким образом,меркантилизм. О Петре, как одном из представителей зтого именно течения зкономической политики его времени, принято говорить уже давно1. Меркантилизмом, как известно, назьівается такое направление зтой политики, которое, исходя из отождествления богатства с деньгами или вообще с драгоценньїми металлами, видит в торговле, приносящей в страну драгоценньїе металльї, источник народ ного богатства. Первьіе зачатки меркантилизма в Западной Европе относятся к концу средних веков (XIII—XV), а его расцвет — к зпохе Людовика XIV. Но его теория не стояла все время на од ном месте, и в то время как ранний меркантилизм опирался исключительно на торговлю ценньїм сьірьем, особенно колониальньім, в XVII веке стали сознавать всю вьігодность сбьіта фабрикатов, особенно когда в фабрикатьі перерабатьівалось местное сьірье, которого не бьіло или которого мало бьіло у других. З та вторая стадия меркантилизма, связанная с именем Кольбера, — почему иногда зто направление и назьівают специально кольбертизмом — и характеризующаяся покровительством туземной обрабатьівающей промьішленности, дожила, как всем известно, до нашего вре мени и составляет интегральную часть государственной мудрости, проповедуемой всеми консервативньїми партиями. Петровской России бьіли уже знакомьі обе стадии. Первая нашла себе юридическое вьіражение уже в 1667 году, в знаменитом Новоторговом уставе, изданном по почину Ордина-Нащокина, вероятного вдохновителя известной нам псковской реформи. Устав начинается с характерно меркантилистского заявления. «Во всех окрестньїх государствах свободньїе и прибьільньїе торги считаются между первьіми государственньїми делами; остерегают торги с ве ликим бережением и в вольности держат для сбора пошлин и все народних пожитков мирских». Фрази о «свободе» и «вольности» нас не должньї смущать — речь тут идет не о «свободе торговли» 1См. статью Штидьі (Stieda) в «Russische Revue» (1874, No 4) «Peter der Grosse, als Mercantilist» — весьма сухой, но очень добросовестньїй свод или, вернее, каталог фактов, характеризующих зту сторону петровской реформи. 93
в том смьісле, какой придал отому термину XVIII век, а об отмене всякого рода феодальньїх стеснений и поборов узко фискального характера, стеснявших обмен ради непосредственной грошовой вьігодьі царского, а ран ьте княжеского казначейства. Множество мелких поборов, оставшихся от удельного времени ( мьітьі, сотое, тридцатое, свальное, складки, повороти, статейное, мостовое, гостиное и т. д.), бьіли уничтоженьї Новоторговьім уставом и замененьї однообразной таможенной пошлиной, которая имела в виду не столько непосредственную прибьіль казньї, сколько создание вьігодного для Московского государства торгового баланса: бьіла повьішена пошлина с иностранньїх вин, зато совсем беспошлинно можно бьіло привозить драгоценньїе металльї. А пред мети роскоши, «узорочньїе вещи», бьіли вовсе запрещеньї к привозу без особого разрешения. «В порубежних городах голо вам (таможенньїм) и целовальникам у иноземцев расспрашивать и пересматривать в сундуках, ларцах и ящиках жемчугу и каменья неотложно, чтобьі узорочньїе вещи в утайке не бьіли; от по купки таких вещей надобно беречься, как и в других государствах берегут серебро, а излишние такие вещи покупать запрещают, не позволяют носить их простим нечиновньїм людям, чтобьі оттого не беднели; также низких чинов люди, чтоб не носили шелку и сук на. Надобно удерживать таких людей от покупки таких вещей на кладною пошлиною большою и заповедью без пощади: берегут того во всех государствах и от напрасного убожества своих людей охраняют». Нет надобности говорить, что заботьі о том, чтобьі «нечиновньїе люди не беднели», представляют собой такое же чиновничье лицемерие, как и оправдание казенних кабаков интересами народной трезвости. По существу же, тенденции Новоторгового устава не представляют собою ничего нового: во Франции еще в конце XIII века, в заботах о том, чтобьі «нечиновньїе люди не беднели», запрещено бьіло лицам, имевшим менее 6000 ливров годового дохода, приобретать золотую и серебряную посуду, заказьівать более, нежели 4 платья в год и т. п. В Германии бархат могли носить только рьіцари, золотьіе украшения на шляпе тоже составляли дворянскую привилегию, и еще в 1699 году служанка, осмелившаяся надеть платье со шлейфом или отделанное кружевами, рисковала попасть с бала в участок. В литературе у нас вьіразителем взглядов зтого раннего меркантилизма является Посошков, пи савший при Петре, отчасти даже в конце царствования, но харак терний, в сущности, для второй половини XVII века. По мнению Посошкова, «не худо бьі расположить, чтобьі всякий чин своє бьі определение имел: посадские люди все купечество собственное платье носили, чтобьі оно ничем ни воєнному, ни приказному согласно не бьіло. А то ньіне н и коим и делами по платью не мож но познать, кто какого чина єсть, посадский или приказньїй, или 94
дворянин, или холоп чеи, и не токмо с воєнними людьми, но и с царедворцем распознать не можно». Дальше идет проект обмун дирований всех разрядов посадского населення, где предусматриішется не только материал, из которого сделана одежда, но и ее фасон и окраска. У первой статьи купеческого чина кафтаньї должньї бьіли бьіть «ниже подвязки, чтобьі онр бьіло служивого плагья длиннее, а церковного чина покороче, а штаньї би им єли суконньїе и триповьіе, а камчатньїх и парчових отнюдь би не било у них, а на ногах им єли бьі сапоги, а башмаков тот чин отнюдь не иосил же бьі». Тогда как «нижняя статья... те бьі носи ли сукна русские крашеньїе лазоревьіе и иньїми цветами, хотя валение, хотя не валеньїе, только бьі били крашеньїе, а некрашение носили би работньїе люди и крестьяне»1. Параллельно с отим идут советьі запретить ввоз шелковьіх носових платков и иностранних вин: «Буде кто хочет прохладиться, то может и русскими питьи заба виться». Подобно русским купцам, державшим у себя шелк по гіяти лет в наивной уверенности, что иностранцам все равно дос тать его негде, и они только из упрямства не хотят платить моск вичам «справедливой» ценьї, Посошков тоже бьіл твердо убеждсн, что русские без иностранних товаров могут прожить, «а они без наших товаров и десяти лет прожить не могут». И то, что одпаждьі случилось в Архангельске, он готов обратить в систему, которую он, с обьічной конкретностью своей фантазии, разрабагьівает во всех деталях. «Пока иноземцьі по наложенной цене то варов наших приймать не будут, до того времени отнюдь нималого числа таких товаров на иноземческие торги не возили бьі»; и товаров, привезенньїх из-за границьі, не позволять складьівать в русских портах — не захотел покупать русский товар, вези и свой обратно. А на будущий год накинуть «на рубль по гривне или по четьіре алтьіна» — «как бьі купечеству в том слично било и деньги бьі в том товаре даром не прогуляли». «И так колико годов ни проволочат они упрямством своим, то на каждьій год по толико и те накладки на всякий рубль налагать, не уступая ни малим чем, чтоб в купечестве деньги в тех залежальїх товарах не даром лежа ли, но проценти бьі на всякий год умножились. И аще в тех про центах товарам нашим (цена) возвьісится, что коему прежняя цена бьіла рубль, а в упорстве иноземском возвьісится в два рубля, то токову цену впредь за упрямство их держать, не уступая ни малим чем». Рядом с зтим глубоким убеждением автора «Скудости и богатства», что барьіш в торговле определяетея тем, кто кого переупрямит, можно поставить только его теорию денег — столь же вполне ередневековую, как и его теория обмена. Посошкова очень 1Брикнер А. Посошков как зкономист, с. 124—125. 95
возмущало, что иноземцьі осмеливаются устанавливать курс на русские деньги: «Деньги нашего великого государя ценят, до чего бьіло им ни малого дела не надлежало». «А наш великий император сам собою владеет, и в своем государстве аще и копейку повелиш за гривну имать, то так и может править ся». На зтот раз наш автор отстал не только от европейских взглядов на дело, но и от русской действительности: опьгг назвать копейку гривенником бьіл уже сделан в России приблизительно за три четверта столетия до того, как бьіла написана книга «о скудости и богатстве». Так как зтот опьіт весьма характерен для раннего меркантилизма, то место упомянуть о нем именно здесь. Одновременная война с Польшей и Швецией поставила небогатую золотом и серебром казну царя Алексея в очень затруднительное положение. Над о иметь в виду, что в Московском госу дарстве не бьіло ни золотьіх россьіпей, ни серебряньїх рудников, так что заграничная торговля бьіла единственньїм источником драгоценньїх металлов. Сначала прибегли к обьічной не только у нас, но и в Западной Европе, и не только в то время, но и гораздо позже, до Петра включительно, порче приходившей с Запада полноценной монетьі: из «єфимка», принимавшегося у иностранньіх купцов по искусственно пониженному курсу (40—42 копейки вместо полтинника) чеканили 65—64 серебряньїе копейки. Затем перестали себя затруднять даже перечеканкой и просто кла ли на «єфимки» особьіе штемпеля, повьішавшие их номинальную цену на 25%. Относительньїй успех зтих мер, не затрагивавших широкой массьі, для которой копейка (равнявшаяся 15— 17 копейкам XIX веке) бьіла наиболее обьічной монетой, навел довольно естественно на соблазн: вьіпустать деньги совершенно искусственной ценности, определенной исключительно царской печатью. Так появились в обращении медньїе полтинники и рубли с принудительньім курсом. Их совершенно напрасцо сравнивали иногда новейшие историки с ассигнациями: последние всегда могли бьіть размененьї на золото или серебро, хотя бьі и не рубль за рубль, а «медньїе рубли» царя Алексея менять или викупать вовсе не предполагалось. Зто бьіли «искусственньїе деньги» в полном смисле отого слова — металлическое внражение той идеи, что царь может и копейку велеть за гривенник считать. Но пределн царской власти неожиданно оказались ограниченними, и на московском рьінке разразился самий неприятннй и затрагивавший самнеширокие круги кризис: крестьяне перестали возить в город сено, дрова и сьестнне припаси, за которне им платили медью вместо привьічного серебра (нужно иметь в виду, что и копейка била тогда серебряная). Ценьї на все предмети первой необходимости сразу поднялись вдвоє. Так как недовольство охватило и служилих людей, то правительству пришлось пойти на уступку: били снова випущень! серебряньїе 96
копейки, другими словами, казна поступилась своей монополией на серебро, которую она хотела бьіло ввести, и они стали обмениваться на медньїе, копейка за копейку. Зто успокоило массу, и она понемногу привьікла к новой, медной копейке, раз бьіло оче видно, что та ничем не отличается от серебряной по своей покупной силе. Медньїе копейки стали теперь действительно чем-то вроде ассигнаций, но для правительства зто бьіла лишь временная мера, которой оно рассчитьівало приучить народньїе массьі к нововведенню. Едва медная копейка вошла в обьічай, как ее стали чеканить в огромном количестве, совершенно не соображаясь с возможностью размена. По отзьівам современников (наиболее полньій рассказ о монетной авантюре тех дней оставил нам Котошихин), сюда приметались и злоупотребления: московские гости, пользуясь своей близостью к государственньїм финансам, стали чеканить на царском монетном дворе деньги за свой частньїй счет, наживая при зтом всю разницу, какая бьіла в цене между серебром и медью. Как бьі то ни бьіло, количество медньїх денег в обращении настолько увеличилось, что курс их постепенно упал до 17 рублей медньїх за 1 серебряньїй. Кризис повторился, но уже в удесятеренньїх размерах, причем теперь правительство не могло так легко из него вьіпутаться, так как не имело никакой возможности вьіпустить серебряньїх денег хотя бьі приблизительно в таком количестве, чтобьі можно бьіло менять на них медньїе. Тогдато произошел тот знаменитий бунт, когда толпа пришедших в Коломенское гилевщиков держала царя Алексея «за пуговицьі». Очевидно, кто-то уже и в те Бремена пьітался обьяснить волнение «иноземнмм подкупом», потому что Котошихин находит необходимьім подчеркнуть, что среди бунтовщиков не бьіло ни одного из многочисленньїх в Москве иностранцев. Зато он дает определенную социальную физиономию бунта: «Бьіли в смятении люди торговьіе и их дети, и рейтари1, и хлебники, и мясники, и пирожники, и деревенские, и гулящие, и боярские люди», — бунтовали мелкие торговий, ремесленники и рабочие (как увидим ниже, категория наемньїх рабочих не бьіла так незнакома Московской Руси, как часто думают). А направлено бьіло восстание, наряду с администрацией, против крупного капитала: одним из наиболее заметньїх зпизодов является разгром двора одного из гостей, Шорина — крупнейшего из царских факторов того времени. Расправа «тишайшего» царя с бунтовщиками стоит того, чтобьі ее отметить: началось с того, что безоруж /ю толпу, пришедшую в Коломенское в простоте души «поговорить» с Алексеем Михайловичем, «начали бить и сечь и ловить, а им бьіло противиться не уметь, потому что 1Т. е. мелкие служильїе, подобно стрельцам занимавшиеся мелкой торговлей и ремеслом. 4 Зак. 524
97
в руках у них не бьіло ничего ни у кого, начали бегать и топиться в Москву-реку, и потопилося их в реке больше 100 человек, а пе реселено и переловлено больше 7000 человек, а иньїе разбежались. И того же дня около того села повесили до 150 человек, а достальньїм всем бьіл указ, пьітали и жгли, и по сьіску за вину отсекали руки и ноги и у рук пальцьі, а иньїх били кнутьем, и кла ли на лице на правой стороне признаки, разжегши железо накрасно, а поставлено на том железе “буки” , то єсть бунтовщик, чтобьі бьіл до веку признатен; и чиня им наказание разослали всех в дальние города, в Казань, и в Астрахань, и на Терки, и в Сибирь, на вечное житье и после по сказкам их, где кто жил, и чей кто ни бмл, и жен их и детей потому ж за ними разослали; а иньїм пущим ворам того же дня, в ночи, учинен указ, завязав руки назад, посадя в большие суда, потопили в Москве-реке». Всего за восстание бьіло казнено, по словам Котошихина, более 7000 чело век, а сослано более 15 000. «А те все, которьіе казненьї и потоп л ен а и разосланьї, не все бьіли ворьі, — прибавляет он, — прямьіх воров больше не бьіло, что с 200 человек; и те невинньїе люди пошли за теми ворами смотреть, что они будут у царя в своем деле учинять, а ворам на такое множество людей надежно бмло говорить и чинить что хотели, и оттого все погинули, виноватьій и правьій». Прибавьте к зтому вьіразительному повествованию не менее вьіразительньїй рассказ Коллинса о том «капитане», которого тишайший царь собственноручно уложил на месте железньїм посохом — не хуже Грозного! — за то, что несчастньїй не вовремя сунулся к нему е челобитной и напугал царя: и вам сразу станут понятим и стрелецкий розьіск Петра, так же мало говорящий о его личной, исключительной жестокости, как казни Йвана Васильевича — о патологическом состоянии последнего, и та атмосфера, которой окружен бьіл московский двор XVII века, где одним из тягчайших преступлений бьіло появить ся во дворце, или хотя бьі перед дворцом с оружием в руках. Впечатления Смутьі, с ее убитьіми и низвергнутьіми царями, за бивались не так легко, а XVIII веку суждено бьіло многое освежить в памяти. «Медньїе рубли» бьіли самьім зффектньїм зпизодом ранней порьі русского меркантилизма, когда он не метил дальше того, чтобьі все золото и серебро, какое возможно, собрать в казенньїе сундуки. Европа бьіла слишком близко, и европейские влияния слишком сильньї. Уже столь типичньїе московские люди, как Посошков, начинали понимать, что одной «твердостью» в обращении с иностранцами (твердости по отношению к своим не приходилось учить, как мьі сейчас видели) страньї не обогатишь, а что богатая казна возможна только в богатой стране, зто опять-таки понимал и Посошков. «Все, что єсть в народе богатства — богатство 98
царственное, подобно и оскудение народное, оскудение царственпое», — записал он в одном месте, правда, по совершенно случайному поводу, вспомнив, как сгноили в царской казне чью-то конфискованную соболью шубу. А что народное богатство извлекается не из одних торгових барьішей, зто представлялось ему тоже довольно ясно, и у Посошкова мьі находим уже вполне определенньїй переход к промьішленному меркантилизму кольберского гипа. По обьїкновению, наивное национальное самодовольство первого русского зкономиста» (Крижанича не приходится считать «русским» зкономистом, и вообще историческое значение его писаний весьма проблематично: что Петр делал часто «именно то самое», на что указьівал учений серб, ровно ничего не доказнвает, раз зтот серб говорил то же самое, что и все иностранцн его времени) придает его кольбертизму смешноватнй оттенок. Он все рад би делать дома — до «ребячьих игрушек» и очков включительно, не покупая ничего подобного у иноземцев «ни на полценьі» и, по обьїкновению же налегая на волевой момент, уверен, что коли хорошенько приняться за дело, так стеклянной посудой, например, «все их государства наполнить можем». М ери, которне он предлагает для поднятия русской промншленности — мелочной контроль над доброкачественностью каждой отдельной вещи, штрафовка «неисправннх» мастеров и т. п., — чисто средневековне. Но когда он мотивирует устройство суконних заводов в России тем, что тогда «те деньги у нас в России будут», он идет в ногу с современннми ему европейскими меркантилистами, бить может, и прямо кое-что у них заимствуя, со слуху, из рассказов бнвавших за границей русских. В подлиннике русские официальнне круги познакомились с более современннми зкономическими течениями из проектов голштинца Любераса, бьівшего при Петре вице-президентом берг- и мануфактур-коллегий. В одной из своих записок, представленннх Петру, зтот образованннй немецкий чиновник начинает, в сущности, с жестокой крити ки московских порядков, не називав только Московского госу дарства по имени. «Известно, — говорит он, — что в некоторьіх странах, несмотря на то, что ведется большая торговля, подданнне мало получают от нее пользьі. Бьівает зто тогда, когда жители продают свои продукти в сиром виде; в зтом случае подданнне других стран обрабатнвают сьірье и получают большую прибьіль, тогда как первьіе обладатели имеют скудное пропитание... Или же тогда, когда государь либо за свой собственннй счет возьмет известную торговлю, либо дозволит другим людям моно польную торговлю за ежсгоднос вознагражденис; от зтого, по видимости, и вначале, казна может несколько вниграть, но в действительности наибольшую вигоду извлекает руководитель предгіриятия, общая же торговля, которая тогда только и процветает, 99
когда ведется свободно частньїми предпринимателями, с помощью их кредита и их индивидуальньїх усилий, испьітьівает великий вред для своего правильного течения...»1. «Знайомство с прошльїм и настоящим временем делает бесспорньїм и ясньїм, как день, что после благословення Божия существует два плавних пути, пренебрежение или внимание к которьім обусловливает как поги бель и порабощение стран, так и их процветание и рост: именно — мореплавание и промишленность...» Как, например, Люберас указьівает русскому царю на его собственную страну, «превосходньїе и необходимьіе продуктьі которой до сих пор зависят от чужеземного вьівоза и уравновешиваются обменом на иностранньїе товарьі, частью вовсе ненужньїе, так как ваше ве-
личество имеете возможность завести собственньїе подобньіе мануфактури». Люберас не мог указать, какие именно мануфактури нужно завести в России, так как, по его словам, природньїе особенности (specialia) Русского государства не бьіли ему известньї. За зто взялся другой прожектер, уже природний русский, которого Петр поснлал строить корабли в Англию, где его при жизни едва не арестовали по требованию английских кредиторов русского правительства, а после смерти искали, чтобьі арестовать по царскому приказу: зтого многострадального человека звали Федо ром Салтьїковьш, он бнл правнук знаменитого в истории Сму ти Михайла Глебовича Салтнкова и родственник царской семьи через царицу Прасковью Федоровну, жену брата Петра, слабоумного Йвана Алексеевича. В своих «изьявлениях прибнточних государству», написанннх в 1714 году, Салтнков, рядом с вереницей самих разнообразннх проектов — о присоединении к Рос сии Лифляндии, о написаний истории Петра Великого, о воспитании сирот обоего пола, о городской почте и т. д. — набраснвает цельїй план создания в России «заводов»: шелковнхтканей, сукон них, бумажннх, стеклянннх, игольннх, булавочннх и белого железа и смоляних. Впервне издавший проекти Салтнкова исследователь обращает по зтому поводу внимание своих читателей на то, что к 1714 году правительство могло извлечь из «пропозиций и изьявлений» очень немного фактически нового. «О производстве шелковнх тканей, стекла, писчей бумаги Петр начал заботиться с 1709— 1710 гг., — пишет он. — В 1709 г. Петр отдал англичанину Вильяму Лейду существовавшие в Москве стеклянньїе заводи с обязательством расширить производство и виучить русских мастеров усовершенствованному способу произ1 Милюков. Государственное хозяйство России и реформа Петра Великого, с. 528; ми пропустили 2-й пункт, трактующий о торговом ба лансе вообще.
100
водства стекла. В 1712 г. по приказанию правительства вьівезеньі бьіли из-за границьі «припасьі к стеклянному делу». Один молодой человек, некто Короткий, отправлен бьіл Петром в Голландию для изучения писчебумажного мастерства, и по возвращении в Россию в 1710 году получил приказание построить около Москвьі бумажную мельницу и фабрику на «голландский манир»; несколько молодьіх людей бьіло отдано ему в ученики, вслед за тем граф Апраксин, по приказанию Петра (1712), устроил бумажную мельницу в Красном Селе. Первая гиелковая фабрика устроена, до проектов Салтьїкова, в 1714 г.1. К зтому можно только прибавить, что все зти «начинания» Петра сами по себе не представляли собою ровно ничего нового. Стеклянньіе заводьі существовали в Московском государстве уже в третьей четверта XVII века. Первую бумажньїе мельницу построили едва ли еще не при Йване Грозном; другую начали строить по приказанию патриарха Никона, но не достроили, а к 70-м годам того же столетия бьіли в ходу уже две бумажньїе мельници: одна царская, другая частная, принадлежавшая вдове знакомого нам откупщика заграничной почти фон Шведена. Последняя работала на «голландский манир», и сохранились ее изделия, с водяньїми знаками, имитировавшими знаменитую тогда иностранную марку — голову шута (Narrenkapp papier)12. Первая суконная фаб рика бьіла основана тем же Иоганном фон Шведеном в 1650 году; первьіе железоделательние заводи по яви лись раньше, и если пер вая игольная мануфактура возникла в России только через три года после представлення Салтьїковьім своих проектов, то зто, конечно, вовсе не значит, что она, без советов зтого прожекте ра, не появилась бьі вовсе. Теория кольбертизма и у нас, как всюду, возникла на почве практики и, стало бьіть, после нее; но тео рия била попьіткой систематизировать практику. Мьі ви д є л и , что московская вивозная торговля представляла собой в конце XVII века систему довольно правильно и прочно организованньїх монополий. Теперь такую же систему стремится принять и круп ная промьішленность. В начале века промьішленное производство в Московском го сударстве носило, как и торговля, ремесленньїй характер. Впервьіе характер крупного коммерческого предприятия приняла цар ская торговля. Царские же, дворцовьіе промишленньїе заведе ння били в числе первьіх образчиков крупной индустрии в России. За царем, в деле создания торгового капитализма в Мос1Павлов-Сильванский Н. Проекти реформ в записках современников Петра Великого, с. 39—40. 2 Лихачев. Бумага и древнейшие бумажньїе мельницьі в Москов ском государстве.
101
ковском государстве, шли иностранцьі, они же являются и первьіми у нас, кроме царя, заводчиками и фабрикантами. Причем, как и иностранньїе купцьі, иноземньїе промьішленньїе предприниматели действовали постоянно под покровительством царской власти и в тесном союзе с нею. На двух образ никах мьі можем очень хорошо видеть, как развивались цар-ские мануфактури из отраслей дворцового хозяйства. В подмосковном дворцовом селе Измайлове с давних пор существовало стеклянное производство для домашних дворцовьіх нужд. По мере разрастания царского дворца и стеклянной посудьі нужно бьіло больше — в 1668 году в Измайлове мьі находим уже стеклянньїй за вод, с русскими мастерами. Но и придворньїе вкусьі делались тоньше, грубое литье своих мастеров уже не удовлетворяло: всего два года спустя на завод бьіли вьіписаньї венецианцьі, один из которьіх, некто Mignot (в русских документах Миот, или Мает) оказался особенно заслуживающим своей репутации, и работа Измайловского завода даже иностранцами признавалась «довольно изящной». По-прежнему завод обслуживал и дворцовьіе надобности: в расходньїх книгах Измайловского дворца за 1677 год значится, например, что царице Наталье Кирилловне 14 июня бьіло подано 25 стаканов високих да 25 плоских и разная другая стеклянная посуда. Но в то же самое время ми находим в Москве, на Большом Гостином дворе «шалаш», «а в нем государских про дажних сосудов» столько-то. Иностранцн же рассказнвают об Измайловском стеклянном заводе просто как о мануфактуре, принадлежащей царю, рядом с другой такой же мануфактурой, принадлежавшей некоему Козту, или Коже (Kojet), получившему в 1634 году от царя привилегию на 15 лет. Разница била лишь в том, что завод Козта производил только грубое стекло, оконное и бутнлочное. Любопнтно, что конкурентами его являлись не иностранцн — через Архангельск привозилось очень мало бутнлок, — а украинские заводчики, наводнявшие Москву по зимнему пути своим стеклом. Тем не менее, и сбьіт козтовского завода бил довольно крупний — бутнлок продавалось ежегодно от 80 до 90 тисяч штук. Что царская мануфактура тоже шла успешно, доказнвается появлением филиальнего отделения Из майловского завода, в селе Воскресенском, Черноголовской волости. Совершенно аналогичную картину даст нам развитие железоделательного, в частности, оружейного производства. Царские оружейники, при Оружейной палате в Москве, существовали издавна. Они продолжали работать и при царе Алексее — в 1673 году ими бил изготовлен цельїй ряд образчиков так назнваемого «роскошного» оружия (Prunkwaffen), от пушек до луков и колчанов включительно. По словам Кильбургера, московские оружейники того времени только зтим и славились, и образчики их мастерства
102
в зтом роде попадали даже за границу. Настоящее же, деловое, так сказать, оружие, наоборот, вьіписьівалось из-за границьі, так как наши мастера больше заботились о тонкостях внешней отделки, об изяществе золотой насечки ит. д., нежели о том, чтобьі из их ружей и пистолетов можно бьіло стрелять. Возможно, что так зто бьіло и на самом деле, хотя нельзя не отметить любопнтную подробность: в числе изготовленньїх для царя в 1673 году образчиков бьіло довольно много оружия нарезного, т. е. того типа, которому в XIX веке суждено бьіло сделаться универсальньім, и которьій всегда предпочитался по меткости и силе боя и не входил в общее употребление только из-за трудносте заряжения. Как бьі то ни бьіло, оружия и вообще железного товара не хватало уже давно — и так как спрос на него рос бьістро, то, параллельно с расширением размеров дворцового производства, бьіли вьщвинутьі привилегированньїе частньїе предприниматели, из иностранцев. В 1632 году голландец Виниус получил царскую привилегию на устройство железоделательного завода, с обеспечением ему казенних заказов на пушки, ядра и другие железньїе изделия и с правом вивозить остаток за границу; зто било, таким образом, форменное соглашение заграничного предпринимателя с русским правительством. Виниус разорился, но зто не било крушением самого предприятия: оно перешло только в другие руки. Новий хозяин, датчанин Марселис, еще владел за водом «как полной наследственной собственностью» (erblich und eigen), когда писал Кильбургер; он только что стал тогда единоличньїм собственником, викупив 3/4предприятия у своего зятя, Томаса Келлермана; за зти 3/4 М арселис заплатил 20 000 рублей (300 000 золотом), значит, все предприятие ценилось в 400 000 наших рублей. Движущей силой била водяная (Вини ус и хлопотал о разрешении построить «мельничнне заводи»), и вокруг завода, помещавшегося между Серпуховом и Тулой, били, как и ньіне около уральских заводов, огромнне прудьі. Руда била очень хорошая и добивалась настолько легко, что не дава ли себе труда внкачивать воду из шахт, а просто когда много набиралось води, начинали копать в другом месте. С нашим обьічньш представлением о первьіх русских заводах, как обслуживавших исключительно «государственнне» потребности, нам кажется, что там должньї били делать исключительно пушки, ружья, ядра, сабли, панцири и т. д. Но современник, специально интересовавшийся русской промншленностью, уверяет, что марселисовские пушки били очень плохи, хотя их питались виво зить даже за границу, в Голландию (ми помним, что зто било предусмотрено контрактом); на опитах они все полопались. Зто сообщение подтверждается и жалобами московского правительства на своего контрагента: по словам московских дипломатов, 103
облипавших иностранньїх предпринимателей перед голландскими штатами в разньїх недочетах, Тульский завод ставил в казну пушки «многим немецкого дела хуже». Что касается ручного оружия, то и у М арселиса, как в царской оружейной палате, делали только «роскошное», а деловое по-прежнему вьіписьівалось из Голландии, где московское правительство заказивало по 20— ЗО тьісяч мушкетньїх стволов. Еще петровская пехота бьіла вооружена в 1700 году льежскими и мастрихтскими ружьями. Сабельньїх клинков «делали (в 1673 году) немного и они совсем плохи». А относительно панцирей мьі узнаєм пикантную подробность из тяжбьі между заводчиками, Виниусом, с одной стороньї, Марселисом и Акемой — с другой: первьій обвинял, между прочим, последних, что у них на заводах лат вовсе не делают (вопреки контракту о поставке оружия), а те на зто отвечали, что они держали латного мастера несколько лет, «но так как от царского величества ему работьі никакой не бьіло, то его и отпустили назад за границу». Надо прибавить, что на заводе второго из ответчиков, Акемьі, оружия и вовсе не делали — зто бьіл совсем «штатский» завод. Чем же занимались зти заводьі, основанньїе, как нас уверяли, исключительно для удовлстворення «государственньїх» потребностей? А тем же, чем и современньїе нам фабрики: обслуживали внутренний рьінок. Завод Марселиса изготовлял полосовое и кровельное железо, железньїе двери и ставни, литьіе чугунньїе плитьі для порогов и тому подобньїе вещи, находившие себе все больший и больший сбнт благодаря все большему и большему распространению каменной стройки. Завод Акемьі изготовлял, кроме того, судовьіе якоря — косвенное указание на то, как широко распространено бьіло речное судоходство, особенно же славился своим полосовьім железом, «прекрасним, гибким и упругим, так что каждую полосу легко бьіло согнуть в круг». Царский железньїй завод, стоявший около Клина, изго товлял совершенно такого же рода товари. В 1677 году царско го железа записано на приход, с остатком от предидущего года, 1664 пуда связного (т. е. железних связей для каменних построек), 633 пуда полосового, 3 бочки «белого» железа, 2480 гвоздей прибойньїх, 400 100 гвоздей двоетесних и т. д. Восемь лет спустя связного железа в запасе бьіло 1901 пуд, полосового — 1447 пудов 35 фунтов. У нас нет данньїх, по которим можно било бьі определить, предназначались ли зти «запаси», как стеклянньіе, и на продажу, или исключительно для дворцовьіх надобностей. Можно только заметать, что если царский завод производил, между прочим, и гвозди, то зто явно указьівает на не вполне коммерческий характер предприятия, так как фабричньїе гвозди в то время не могли конкурировать с кустарними, которьіе хотя 104
и бьіли очень плохи, но зато дешевьі вне всякого сравнения. О том же плохом коммерческом раечете свидетельствует и местопоиожение царского завода, поблизости которого имелась только плохая болотная руда. Но плохой предприниматель, дворцовое всдомство не преследовало в отой областе иньїх целей, чем другие, — мотивьі, руководившие им, бьіли чисто зкономическис и отнюдь не политические. Отчасти его предприятия разиивались, как мьі видели, на почве огромного вотчинного хошйства: его отдельньїе отрасли бьіли так громадньї, что не труд но бьіло придать им характер крупной индустрии. Но бьівали случаи, где царь вьіетупал предпринимателем в чистом виде — без всякого отношения к дворцовому хозяйству. Коллинс рассказьівает об огромной канатной ману факту ре, устроенной ца рем Алексеем для того, чтобьі дать заработок нищим, которьіе бьіли туда собраньї, будто бьі, «со всей империи», — причем, работая в царском предприятии, нищие окупали все своє содержание, так что царю оно ничего не стоило. Ободренньїй зтим опьітом, которьій так живо напоминает заботьі Михайла Федо ровича о народной трезвости, царь Алексей стал «каждьій день устраивать все новьіе и новьіе мануфактури» с работниками такого же типа, которьім их скудная плата вьщавалась натурой — тогда как деньги, «которьіе доставляют ему (царю) ка баки, таким путем сберегались». К числу обьічньїх предрассудков относительно допетровской и петровской промьішленности принадлежит и мнение, что такой способ обеспечивать предприятия рабочими руками бьіл господствующим. На зтом оснований историк русской фабрики отказал зтой промьшіленности в названий капиталистической: для капиталистического производства «не хватало в России самого главного — класса свободньїх рабочих». Бьіли ли у нас свободньїе рабочие в XVII— XVIII веках вообще и на тогдашних фабриках в частности? На пинокуренном заводе Посошкова, недалеко от Боровичей, Новгородской губернии, работали наемники, без которьіх, по сло нам племянника Посошкова, управляющего заводом, никак нельзя бнло управить заводской работьі. Из письма того же пле мянника видно, кроме того, что и крестьяне самого Посошкова ходили на работу в отход: двоє из них «денег рублев с полдеситка принесли». На железньїх заводах не только мастера-немцьі, но и подмастерья, и носильщики, уже без всякого сомнемия, русские получали денежную плату. В контракте с Марсемисом прямо бьіло оговорено: нанимать всяких людей по доброте, а не в неволю. Крепостньїе крестьяне, приписанньїе к заводам, исполняли больше подсобную работу, но и то не да ром, не совсем, как барщину: крестьяне, доставлявшие золу на стсклянньїе заводьі, получали по 12 копеек с тонни. 105
Промьішленная политика Петра Приемьі дворя н ского го суд а р с т ва и ж он ом и ческое р а зв и т и е: принуждение как основа жономической политики ф Регламентация производства ф Протекционизм ф Искусственное создание нових отраслей производст ва: ш елковие м ануф акт ури ф Недост ат ок свободньіх рабочих рук и способи искусственной замени: применение арест ант ского т руда ф Крепостная фабрика Ф Банкрот ст во петровского капитализма: мнение комиссии о коммерции 1727 года.
Таким образом, в России конца XVII века бьіли налицо необходимьіе условия для развития крупного производства, бьіли капитальї — хотя, отчасти, и иностранньїе, — бьіл внутренний ри нок, бьіли свободньїе рабочие руки. Всего зтого слишком достаточно, чтобьі не сравнивать петровских фабрик с искусственно вьігнанньїми тепличними растениями. И, однако же, крах петровской крупной промьішленности — такой же несомненньїй факт, как и все вьішеприведенное. Основанньїе при Петре мануфакту ри лопнули одна за другой, и едва десятая часть их довлачила своє существование до второй половини XVIII века. Присматриваясь ближе к зтому первому в русской истории промьішленному кризису, мьі, однако, в и д и м , что и он бьіл как нельзя более естественньїм — и обьясняется именно тем, чем обьясняли часто в прежнее время возникновение крупной промьішленности при Петре. Совершенно ошибочно мнение, будто политические условия форсировали развитие русского капитализма XVII—XVIII веков; но что политическая оболочка дворянского государства помешала зтому капитализму развиться, зто вполне верно. Самодер жавне Петра и здесь, как в других областях, создать ничего не сумело, но разрушило многое: история петровских мануфак тур в зтом отношении дает полную параллель к картине того административного разгрома, которую так хорошо изобразил в своей книге г. Милюков. «Купечества у вашего величества весьма мало и можно ска зать, что уже нет», — писал Петру в 1713 году один неизвестньій русский, «обретавшийся в Голландии». Он обьяснял дело конку ренцией «високих персон»: мьі сейчас у видим, в какой связи зто стоит с общими политическими условиями. Но, помимо конкуренции, самий способ воздействия Петра на промьішленность бьіл таков, что должен бьіл распугивать, а не привлекать капитальї. Уже в московскую зпоху промьішленность бьіла достаточно стеснена м о н о п о л и я м и и привилегиями: но и те, и другие стесняли приложение капитала, так сказать, указьівая ему, чего он не может делать. Петр попьітался учить капитал, что он должен делать, и куда ему следует идти, и виполнял свою работу с знергией и натиском, которьіе всегда бьіли ему свойственньї, и с 106
иаивностью, которая может поспорить даже с методами Посошкова, ставившего размер торговой прибьіли в зависимость от гвердости характера торгующего. Распоряжения в духе Посошкова — и в духе средневекового меркантилизма вообще — о том, иапример, чтобьі люди боярские (т. е. крепостньїе) носили только русские сукна, а заморских не смели носить, в случае же, если сукон не хватит, шили бьі платье из «каразеи», или о том, чтобьі никто не смел носить платье с позументами, «ибо англичане богатее нас, а позументов не носят», бьіли еще самой мягкой и найболее косвенной формой петровского воздействия на развитие индустрии. Он мог действовать гораздо прямеє и проще. Указ се нату (январь 1712 года) предписьівал: «Заводьі размножать не в одном месте, так чтобьі в пять лет не покупать мундира заморского, и заведение дать торговим людям, собрав компанию, буде волею не похотят, хотя в неволю, а за завод деньги брать погодно, с легкостью, дабьі ласковей им в том деле промишлять било». М и много слншали о крепостннх рабочих при Петре; но о крепостннх предпринимателях приходится слншать гораздо реже, а зтот тип несравненно любопнтнее. В 1715 году до Петра дошло, что русскую юфть не хвалят за границей, так как она ско ро портится от спрости благодаря русскому способу виделки. Немедленно било предписано делать юфть по-новому, для чего разосланн по всей империи мастера: «Сему обучению дается срок два года, после чего если кто будеш делать юфти по-прежне-
му, тот будеш сослан в каторгу и лишен всего имения». К каким результатам приводило такое отеческое попечение, показьівает известная судьба северорусского холстоткачества. Как ми знаєм, русский холст и русское полотно в большом количестве шли за границу. Иностраннне купцьі как-то попеняли царю, что русские поснлают к ним очень узкое полотно, которое невнгодно в употреблении, и потому ценится гораздо дешевле широкого. Петр немедленно строжайше запретил ткать узкие полотна и холстн; но в избах русских кустарей негде било поставить широкие берда, и кустарное холстоткачество совсем завяло, причем разорилось и много купцов, промишлявших сбьітом отого товара. Такие же результати имело запрещение псковичам торговать льном и продуктами из льна с Ригой, имевшее целью поощрить торговлю Петербургского порта. Что весь зтот поход на кустарное ткачсство имел в виду поддержать крупнне полотняньїе мануфакту ри, заводившиеся в то же время (одна из них принадлежала императрице), зто едва ли может подлежать сомнению. Но у Петра не било терпения дождаться, пока капиталн сами начнут притекать к отому делу, и он пробовал вогнать капитал в полотняньїе ману фактури дубиной. В результате, на место десятков тисяч разоренньїх ткачей получилась одна полотняная мануфактура Таме107
са, где, правда, изготовляли товар, по отзьіву иностранцев, не хуже заграничного, но которая могла сводить концьі с концами только благодаря тому, что в виде подкрепления к ней бьіло приписано целое большое село (Кохма) с 641 крестьянским двором. Фабри ка, которую приходилось содержать трудом крепостньїх крестьян, во всяком случае, не бьіла уже капиталистическим предприятием. Перед иностранньїми путешественниками ею щеголяли как рассадником русских мастеров, но не видно, чтобьі они потом на ходили приложение своєму искусству. Петр, однако, отим мало смущался и бьіл убежден, что путем административньїх распоряжений можно не только собрать капитальї «хотя бьі неволею», но и восполнить недостаток отсутствующего в России сьірья. Он запретил употреблять в канцеляриях бумагу иначе как русского производства, но оказалось, что развитие отого последнего тормозилось отсутствием на русском рьінке тряпья. Тогда издан бьіл следующий указ: «Понеже бумажная мельница, которая строится по указу Его Ц. В. за Галерним двором, приходит уже в строєний к окончанию, а на делание бумаги материалов никаких нет: для того Е. Ц. В. указал в Санкт-Петербурге публиковать указом, даби всяких чинов люди, кто имеет у себя изношенние тонкие полот на, тако ж хотя и не гораздо тонкие, что називаются ивановские полотна и прочие тому подобние, и такие бестряпици приносили и обьявляли в канцелярии полицеймейстерских дел, за которьіе по определению заплочени им будут деньги из кабинета Е. Ц. В.». В серьезности подобньїх мер Петр бші глубоко убежден и обьяснял неудачу их тем, что «не крепко смотрят и исполняют укази». Подобно Посошкову, И он бил убежден, кроме того, в злокозненности иностранцев, которьіе «фабрикам нашим сильно завидуют и всеми способами стараются их уничтожить подкупами». В ду бину же, как орудие зкономического развития, он веровал твер до. «Не все ль ж волею сделано?» —• спрашивал он своего воображаемого оппонента в указе 1723 года, по обьїкновению из тона законодателя переходя в тон публициста: «И уж за многое благодарение слишится, отчего уже плод произошел. Так и в ману фактурних делах не предложением одним делать, но и принуждать, и вспомогать наставлением, машинами и всякими спо собами; и яко добрим зкономам бить, принуждением отчасти; например, предлагается: где валяют полети тонкие, там принудить гиляпи делать (дать мастеров), так чтоб невольно било ему полстей продавать , ежели положенной части ьиляп притом не будет; где делают юфть, там кожи на лосиное дело и прочее, что из кож; а когда уже заведетея, тогда можно и без надсмотрителей бить». Но «бить без надсмотрителей» — зто значило все же остаться под надзором, только не центральной власти, а «бурмистров того города», где заведена мануфактура. Наиболее 108
свропейской мерой в зтом каталоге принуждений бьіл таможениьій протекционизм: «Которьіе фабрики и мануфактурьі у нас уже заведеньї, то надлежит на привозньїе такие вещи накладьівать по пілину на все, кроме сукон». Во исполнение зтого пожелания указа 1723 года, тарифом, изданньїм в следующем году, большая часть привозимьіх из-за границьі фабрикатов бьіла обложена пошлиной в 50—75% своей ценьї. Как должен бьіл отразиться зтот тариф на внутреннем рьінке, ВИДНО ИЗ ТОГО, ЧТО В ЧИСЛО ВЬІСОКОПОШЛИННЬІХ товаров попало железо, уже за пятьдесят лет ставшее предметом массового потребления. А насколько рационально вьірабатьівались тарифи, об зтом свидетельствует любопнтное прошение шелкових фабрикантов, в интересах которих шелковьіе ткани тоже бьіли обложеньї запретительньїми пошлинами. Они просили вновь разрешить ввоз шелковой парчи, на том оснований, что их собственная мануфактура «не может вскоре в такое состояние прий ти, чтоб могла удовлетворить парчами все государство»; они считали более вьігодньїм для себя получить в руки контроль над торговлей заграничньїми шелковьіми товарами, «чтоб мьі, по своєму усмотрению, могли ввоз одних парчей позволять, а других запрещать». Капитал, загнанньїй дубиной в промьшіленность, опять просился в торговлю... Под зтим прошением стоят подписи трех из числа крупнейших персон Петрова двора — адмирала Апраксина, вице-канцлера Шафирова и Петра Толстого. Их предприятие, по размерам затраченного капитала, бьіло едва ли не самим большим в петровское время: в него било вложено до миллиона рублей, в том числе третью часть дала казна, не считая того, что она снабдила «компанию» постройками, материалами (ми помним, что торговля шелком-снрцом составляла царскую монополию) и т. д. И все зто покровительство излилось на такую отрасль производства, которая для внутреннего рьінка имела минимальное значение, а в связи со средневеков имимеркантилистскими мерами Петра про тив распространения роскоши в массах не должно би иметь его вовсе. А между тем шелковие фабрики при Петре росли, как гри би: в одной Москве их било пять, и кто только не бросался на зто внгодное дело! Тут ми встречаем и министров, как упоминавшиеся нами вьіше, и придворних истопников (Милютин), и ЯМІЦИКОВ (Суханов), и заезжих армян. В связи с уже знакомнм нам положением России во всемирной торговле шелком в те Бремена, увлечение идеей сбнвать на Запад вместо сирого шелка шелковие изделия било вполне понятно. Недаром Федор Салтиков шелковнм мануфактурам посвятил особую главу своих «Изьявлений прибьіточньїх»: «Которне заводи будут приносить в государстве немальїе прибили, — писал он, — российский народ такие же чувства имеет, как прочие народи и рассуждение, только их довлеет 109
к таким делам управить». Но попьітка конкурировать с Лионом или Утрехтом бьіла детской затеей для государства, где промьшіленность только еще зарождалась. Староста московского суровского ряда официально заявлял, что шелковьіе ткани отечественного изделия «против заморених работою не придут, а ценою продаютея из фабрик вьіше заморених»; и от лица всех суровских торговцев староста просил о свободном ввозе заграничньїх шелковьіх материй. Все предприятие бьіло типичной авантюрой и ско ро лопнуло, а между тем на него тратились крупньїе казенньїе деньги и отвлекались капитальї от других мануфактур. Иначе, но так же нездорово, проявлял себя меркантилизм Петра в железоделательной промьішленности: на железо бьіли наложеньї почти запретительньїе пошлиньї, а в то же время казенньїе тульские заводьі бьіли всецело поглощеньї (с 1715 года) изготовлением оружия, которого так много требовала реформированная Петром армия. Обслуживание же народного потребления всецело бьіло в руках привилегированньїх предпринимателей-монополистов, вроде зна менитого Демидова или царского родственника Александра Л ьвовича Нарьішкина. Казне бьіло вьігоднее и в политическом, и в финансовом отношениях иметь свои ружья и свои пушки, нежели зависеть в зтом отношении от Голландии. Но для развития крупной железоделательной индустрии в России едва ли не благоприятнее бьіли те Бремена, когда Марселис лил плохие пушки и хорошие сковородьі. Интенсивное и принудительное развитие русских мануфактур при Петре имело, наконец, и третье последствие, давно отмеченное в литературе: от Петра ведет своє начало крепостная фаб рика. В ьігодьі вольного труда на мануфактуре сознавали тогда столь же хорошо, как и в предшествующую зпоху: Тамес по кон тракту бьіл обязан, как в своє время Виниус и Марселис, «в мастеровьіе ученики и работники нанимать свободньїх, а не крепостньіх, с платежом за трудьі их достойной платьі». Но когда приходилось пустить в ход сразу сотню предприятий, между которьіми бьіли и очень крупньїе (у Тамеса бьіл 841 рабочий, на московской суконной мануфактуре Щеголина 730, на другой, казанской суконной же, Микляева, 742, на Сестрорецком оружейном заводе 682 человека, на московской казенной парусной фабрике 1162 и т. д.), имевшегося небольшого количества вольньїх рабочих не могло хватить. А с другой стороньї, монополист-предприниматель и не очень бьіл заинтересован в качестве своих произведений: все равно, кроме него, купить бьіло не у кого. Отсюда естественно бьіло стремление заменить вольньїй труд суррогатами, и правительство охотно шло зтому стремлению навстреч\. «Указом от 10 февраля 1719 года предписано бьшо отослать на полотняньїе фабрики Андрея Турчанинова с товаришами «для пряжи льну баб и девок, которьіе, будучи 110
па Москве из приказов, так же и из других губерний, по делам за виньї свои наказаньї». Указом от 1721 года зта мера сделана обіцей: женщиньї, виновньїе в разньїх проступках, отсьілались, по усмотрению Мануфактур- и Берг-коллегии, для работьі на компанейских фабриках на некоторьій срок или даже пожизненно»1. Указ от 18 января 1721 года, позволивший купцам покупать к фабри кам и заводам населенньїе деревни, окончательно узаконил зто положение вещей. Но если фабрикант мог вести теперь дело ру ками своих крепостньїх людей, кто же мешал владельцу крепостньіх завести фабрику? Мера Петра мало принесла пользьі русскому промьішленному капитализму, но она бьіла одним из предвестников, довольно далеких еще, капитализма крепостнического, помещичьего. При одинаковой форме, одинаковом, стало бьіть, качестве труда помещичья фабрика имела все шансьі победить купеческую: так и случилось в течение XVIII века. Слишком натяпув струну, петровский меркантилизм оборвал ее вовсе. Но мьі очень ошиблись бьі, приписав зтот исход индивидуальной ошибке «Преобразователя». Даже способ проведення им промьішленного меркантилизма в русскую жизнь не бьіл его личной особенностью: мьі видели, что Посошков, типичньїй представитель средней русской буржуазии зтого времени, также много придавал значення «волевому импульсу» и также мало считался с обьективньїми условиями, как и сам Петр. Вьіросший на царских монополиях, окруженньїй условиями ремесленного производства, русский торговьій капитализм очень плохо приспосабливался к тому широкому полю действия, на котором он очутился в начале XVIII столетия, не столько вьійдя туда по доброй воле, сколько вьітолкнутьій напором западноевропейского капитала. Зтому последнему и досталась львиная доля всех барьішей: в то время как в XVII столетии максимальнеє число кораблей в единственном тогда русском порте, Архангельске не превьішало сотни, в год смерти Петра в Петербурге бьіло 242 иностранньїх судна, да, кроме того, в Нарве 170, в Рига, которая тоже стала теперь русским портом, 386, в Ревеле 44, в Вьіборге 72, — запустел только сам Архангельск, куда пришло всего 12 судов из-за границьі: с 1718 года торговля через зтот порт бьіла обставлена, в интересах Петербурга, такими затруднениями, что иностранцьі стали его избегать. В общем же, по числу кораблей русская отпускная торговля вьіросла за полстолетия, со времен Кильбургера, раз в 8— 10. А русского купечества в зто время бьіло «весьма мало, и можно сказать, что уже вовсе не бьіло — ибо все торги отнятьі от купцов и торгуют оньїми товари внеокие персони и их люди и крестьяне». Зтот отзьів неизвестного прожектера, «обретавшегося в Голландии», 1 Туган-Барановский, цит. соч., с. 22.
111
вполне подтвердили, косвенно, и сами «вьісокие персони» очень скоро после смерти Петра. В 1727 году в комиссии о коммерции при Верховном тайном совете Меншиков, Макаров и Остерман подали «мнение», где соглашались, что «купечество в российском государстве едва ли не вовсе разорено», и что нужно «немедленно учредить комиссию из добрьіх и совестньїх людей, чтобьі оное купечество рассмотреть и искать сию государственную так потребную жилу из корени и с фундамента излечить». В качестве лекарства предлагалось отчасти взять назад некоторьіе насильственньїе мери Петра, ибо «купечество воли требует», отчасти возвратиться к московской практике, отворив снова Архангельск. Но, главное, рекомендовалось пересмотреть промьішленньїе предприятия петровской зпохи, рассудив о фабриках и мануфактурах, «которьіе из оньїх к пользе государственной, а которьіе к тягости», и предупредить на будущее время излишнее размножение таких «тягостньїх» предприятий, запретив купечеству «впредь деревни покупать». «А помещикам самим торговать», диплома тично прибавляло «мнение»: но паче повелеть им крестьянам
своим в промислах и в размножении всяких деревенских заводов сильное вспоможение учинить». Дав некоторьіе подачки буржуазии, торг знатними персонами через своих людей предла галось, таким образом, увековечить. Так, рядом с иностранннми капиталистами, перед нами появляется другая социальная группа, пожавшая плоди «преобразований»: то била новая феодаль ная знать, под именем «верховних господ» начавшая править Россией на другой же день по смерти Петра. Новий административіїьій механизм Бурж уазная администрация петровской России ф Союз бурж уазии и феодальной знати; два проекта 1681 года ф Ратуша и ее связь с предидущими мерами ф Происхождение губерний; военньїе округа XVII века, их социальное значение ф Характер петровской губернии Ф Г убернии и рат уш а : «раст аски ван и е» Р оссии ф О ст ат ки централизации: Сенат как центр царского хозяйства Ф Остатки б ур ж уазн ой адм ин ист раци и : ф и ск а л и , их значение и судьба Ф Происхождение коллегий; рассказ Фокеродта Ф Коллегии и торговий капитализм ф Коллегии и дворянская реакция ф Коллегии и верховньїе «господа» ф Новьіе успехи дворянской реакции; Табель о рангах Ф Последняя вспьішка буржуазних тенденций: реформа 1722 года и генерал-прокуратура
Непосредственное управление дворянской Россией било в тех же руках, в чьих била и политическая власть: вассальї московского государя, военньїе землевладельци собирали налоги, судили, устанавливали полицейский порядок в XVII веке, как и столетием раньше, как и двумя столетиями позже, в сущности, если брать
112
социальньїй смьісл явлення, а не его юридическую оболонку. На зтом однообразном фоне дворянского режима конец XVII и начало XVIII века дают, однако, очень резкое пятно. Перемещение зкономического центра тяжести не могло пройти бесследно и для распределения власти между общественньїми группами: весна торгового капитализма принесла с собою нечто совершенно необьічное для Московской России — буржуазную
администрацию. Тот факт, что на самом рубеже двух столетий, в 1699 году, дворянский воєвода, за службу и раньї посаженний на место, чтобьі «покормиться досьіта», должен бьіл уступить зто место посадскому бурмистру, не то «ответственному финансовому аген ту правительства», не то — на последнее он бьіл больше похож — приказчику на отчете, — зтот факт описан нашими историками давно. Но, с их обьічной верой в чудодейственную силу государства, они за него не запнулись: почему же бьі государственной власти и не отдать местного управлення в руки купцов, если зто бьіло для нее удобнее? Ведь еще Йван Васильевич Грозний хвастался, что он из камней может создать чад Авраама, а сделать из торгового человека судью и администратора во много раз легче. Но если мьі вспомним, какой гигантской ломкой сопровождался переход управлення из рук бояр, т. е. представителей крупного землевладения, в руки дворян — представителей землевладения среднего, нам будет понятно, каким прьіжком бьіло перемещение власти, хотя бьі только на местах, в руки людей, вовсе не принадлежавших к землевладельческому классу. Революционньїй, катастрофический характер петровских преобразований ничем, бьіть может, не нллюстрируется более ярко, чем зтой заменой, которую вошло в обьічай обьяснять скромними соображениями государственного удобства. Лишить власти один класе и передать ее другому для того только, чтобьі «надежнее урегулировать финансовую ответственность» (как обьясняет реформу 1699 года г. Милюков) — отого ни одно государство в мире не делало, потому что ни одно и не могло бьі сделать. Правда, и петровской России удалось зто ненадолго: меньше чем через тридцать лет дворянское государство взяло своє. Но для того чтобьі хотя бьі попитать ся зто сделать, нужно било совсем особое сочетанне сил: нужен бьіл тот союз буржуазии с верхушками землевладельческого класса, о котором мьі говорили вьіше. Когда новая феодальная знать использовала до конца своего буржуазного союзника, последний должен бьіл снова вернуться в прежнее политическое ничтожество. Но сейчас же обнаружилось, что без зтой скромной поддержки сами «верховньїе господа» устоять совершенно не в состоянии: очутившись лицом к лицу с отодвинутьім бьіло на задний план дворянством, они бистро должньї били сдать позицию зтому пос113
леднему, и дворяне снова укрепились в седле, на зтот раз уже почти на два столетия. Союз буржуазии и «верховников» (так рано приходится уже употреблять зтот термин, обьічно связьіваемьій с собьггиями 1730 года) гораздо старше даже и Петра. К одному и тому же 1681 году относятся два проекта, порознь довольно странньїе: один из них известен очень давно, другой впервьіе изложен подробно, если не ошибаемся, проф. Ключевским, но с уже знакомой нам «государственной» точки зрения; и тот, и другой оставались на положений «интересньїх случаев», неизвестно откуда взявшихся и что озна чавших. Один из них имел в виду централизовать сбор косвеннмх налогов по всему Московскому государству в руках капиталистов города Москвьі. Московские гости и торговьіе люди гостиной и суконной сотен должньї бьіли поставить таможенньїх и кабацких голов на всю Россию. Нет надобности говорить, что наши историки-юристьі сейчас же принялись жалеть бедньїх гостей, на котормх взваливали такое трудное дело, и самьій проект обьяснили «недостатком правительственньїх распоряжений». Но гости, отказьіваясь от предлагаемой чести, мотивировали свой отказ не трудностью дела, а тем, что они не знают в провинции людей, на которьіх они могли бьі положиться: мм поймем СМЬІСЛ зтого ответа, если припомним, как, по описанню Кильбургера, провинциальное купечество относилось к привилегированньїм царским факторам. Что гостям собираются «свернуть шею», об зтом зна ли, разумеется, не одни заезжие иноземцьі: лучше всего зто зна ли, конечно, сами гости. Говоря, что они не знают, кому верить на местах, они, собственно, признавались, что на местах им не верят. Возможная вещь, что их смущала и неопределенность отношений к местной дворянской администрации. В связи или не в связи с зтим, но в то же самое время бьіл вьщвинут проект преобразования последней. «Предполагалось разделить государство на несколько наместничеств и рассажать по ним наличньїх представителей московской знати со значением действительньїх и притом несменяемих наместников»1. Проектированньїе наместничества должньї бьіли совпасть с отдельньїми «царствами», входив шими в общий состав Московской держ ави — Сибирским, Казанским и так далее, так что зто бьіли бьі «не мелкие уездьі, на какие делилось Московское государство, а цельїе исторические области». Проект провалился на зтот раз не вследствие несогласия тех, на кого собирались возложить такие трудньїе функции, а по совсем другой причине: против него восстала хранительница традиции церковь в лице патриарха Иоакима. Уже одно зто должно нам показать, что речь шла не о восстановлении боярского 1Ключевский. Боярская Дума, изд. 2-е , с. 495. 114
правлення, а о чем-то совершенно новом и для Москвьі необьічном. Двадцять лет спустя, когда голос патриарха ничего более не значил, ото новое и необьічное вбілилось в два учреждения, сами ми названиями своими отрицавшие московскую традицию: то бьіли ратуша и губернии. Проект 1681 года потерпел неудачу, поскольку он бьіл смелой попьіткой концентрировать сбор налогов в руках представителей крупного торгового капитала. Вообще же мертвой буквой он не остался: начиная с 80-х годов, воєводи и приказнне люди систематически устраняются от финансового управлення; не только косвеннне налоги отнимаются у них, но к ним не попадают больше и вновь вводимне прямьіе: такова била участь новой стрелецкой подати, оклад которой бнл установлен гостями. Первьій из дошедших до нас указов о ратуше (1 марта 1698 года) ставит ре форму в непосредственную связь с ранее заведенннми порядка ми. «Указали ми, — говорится здесь, — по прежним отца нашего и брата нашего (т. е. царей Алексея и Федора) и по нашим ука зам, каковьі состоялись в прошлнх годах, тех городов с посадов и уездов стрелецкие и оброчнне деньги и иньїе всякне денежнне доходи сбирать самим тех городов земским старостам и волостннм судейкам и целовальникам в земских избах мимо воєвод и приказньїх людей... потому что и в прошлнх годах того сбору им воєводам ведать не велено ж, для того, что по их воеводским прихотям били многие с посадских людей и с уездннх крестьян ненадобньїе сборьі...» Последние цитированнне слова не оставляют никакого сомнения, что дело шло отнюдь не о «финансовнх удобствах» только, а об отнятии власти у одной социальной группьі и передаче ее другой. Так ото и поняли обе сторони — и дворянская администрация, и посадские. В Вятке, например, посадские не только перестали что би то ни било платить воеводе и давать ему корм, но не хотели и продавать ему сьестннх припасов по обнчной цене, весьма неделикатно давая понять своєму вчерашнему начальству, что ему пора убираться из города. С другой сто рони, и воеводн ответили на ото коллективной отставкой и попнтками обструкции: вновь назначеннне отказнвались ехать к своим местам, а старьіе уклонялись от всяких дел и заводили длинную переписку с московскими приказами насчет того, что же теперь им делать и «у чего бить»? Как и можно било ожидать, посадская беднота в очень многих случаях оказнвалась на од ной стороне с воєводами. Перейти под власть столь мало попу лярних гостей ей отнюдь не улнбалось, и цельїй ряд провинциальньїх городов попробовал уклониться от нововведення (по подечету г. Милюкова, 33 из 70). Правитсльству пришлось пойти на уступки: в пользу посадских уступили тем, что понизили первоначально намеченную сумму налогов. Воєводи и гіриказньїе 115
люди сохранили в своем заведовании те местности, где преобладало крепостное право: должньї бьіли «ведать во всяких делах вся ких служильїх людей и уездньїх помещиков, ВОТЧИННИКОВЬІХ и монастьірских крестьян». Иньїми словами, дворянская Россия оста лась при дворянской администрации, буржуазная удержалась только в городах, а деревня попала в ее ведение лишь там, где не бьіло помещиков: за «бурмистрами» остался весь Север Московского государства. Зто голландское название било, кажется, единственньїм, что во всей реформе принадлежало лично Петру: он тогда только что вернулся из своего путешествия в Голландию. Самая главная черта проекта 1681 года бьіла воспроизведена в указах 1699— 1700 годов полностью: управление буржуазной Россией бьіло сосредоточено в руках московского купечества, которое на зтот раз, по-видимому, не нашло возражений против налагавшейся на него «тяжести». Московские «бурмистри» дол жньї бьіли ведать бурмистров всех других городов, и московская «ратуша» служить средоточием всех сборов, основанньїх на новой системе. В руках уполномоченньїх московской буржуазии оказалась почти пятая часть всего тогдашнего бюджета, а если присчитать к зтому все промьішленньїе предприятия царской казньї, фактически управлявшиеся той же буржуазией, то и гораздо больше. Система монополий никогда еще не достигала такого развития, как в первьіе годьі XVIII столетия. Продажа водки и не пере ставала бьіть исключительной привилегией казньї: кабацкие доходьі составляли главную часть бюджета ратуши. С 1705 года царской монополией стала также и соль, дававшая ежегодно от 300 до 400 тисяч рублей (тогдашних: на золото 3—372 миллиона). Несколько позже казенними товарами стали деготь, мел, рнбий жир, сало и щетина. «Здешний двор, — писал в 1706 году английский посланник своєму двору, — совсем превратился в купеческий: не довольствуясь монополией на лучшие товари собственной страньі, например, смолу, поташ, ревень, клей и т. п. (которне покупаются по низкой цене и перепродаются с большим барншом англичанам и голландцам, так как никому торговать ими, кроме каз ни, не позволяется), они захватнваю т теперь иностранную торговлю; все, что нужно, покупают за границей через частннх купцов, которнм платят только за комиссию, а бариш принадлежит казне, которая принимает на себя и риск». Русские товари точ но так же продавались непосредственно за границей, для чего царские «гости» отправлялись даже в Амстердам, облеченнне новим званием «обер-комиссаров». Нет надобности говорить, что и они, как гости старого времени, торговали не только за царя но и за себя лично, не стараясь особенно тщательно отделить одно от дру гого. Каким влиянием пользовалось тогда купечество в финансовом управлений, можно судить по предоставленному в 1703 году 116
ратуше праву: контролировать распределение тех сумм, которьіе прошли через ратушу. Благодаря зтому весь финансовнй аппарат петровской армии оказался под надзором бурмистров: они раздавали жалованье на местах и проверяли употребление вьщанного воєнним начальством. Дворянин «с зполетою» должен бнл по слу шно представлять отчет «купчишке»: так далека била Петровская зпоха от нравов, изображавшихся впоследствии Гоголем! Однако же и для Петровской зпохи такое положение вещей бьіло слишком оригинальньїм, чтобьі оно могло длиться долго. Как ни влиятельна бьіла буржуазия — больше иноземная, чем туземная — зкономически, политическая власть бьша не в ее ру ках. У ратуши с ее буржуазной централизацией давно бнл готов соперник, от имени которого и в пользу которого, работала, в сущности, и буржуазия. Проект «наместничеств» 1681 года так же мало упал с неба, как и проект всероссийской «бурмистерской палати». Уже в 50-х годах XVII века на окраинах Московского государства ми встречаем начальников с чрезвичайннми полномочиями, и всегда из крупной знати, близкой к царскому двору. Таков бнл князь Репнин, правивший сначала в Смоленске, потом в Новгороде; когда он уезжал на время в Москву, команду принимал его син, точно дело шло о настоящем удельном княжестве. Таков бнл в Бєлгороде князь Ромодановский и в Казани знамени тий Борис Александрович Голицнн, которнй, по словам современника, «правил весь низ (все Поволжье) так абсолютно, как би бнл государем». Как и полагается феодалам, то били, прежде всего, военньїе начальники — командующие войсками того или иного округа, по теперешней терминологии, но, по феодальному же обнчаю, военное начальство било начальством вообще. Белгородский воєвода ведал приписанннми к Бєлгороду городами не только в военном, но и в финансовом, и в судебном отношениях: «службою и судом и денежннми и хлебннми всякими доходи». В 1670 году несколько городов Смоленского округа били передани в новгородский «разряд» (как именовались тогда зти округа) «со всею службою и со всякими тех городов доходи, и судом и расправою, и поместннми и вотчинними делами». Иностранцу, смотревшему на московские порядки, так сказать, с птичьего полета, и от которого позтому подробности московской административной техники не могли закрить сущности дела, установившиеся к концу XVII века, порядки казались формальним «разделением Руси». «Во всех областях, на которне разделена била империя, — пишет английский моряк Перри, приехавший в Россию в 1698 году, — они (важньїе, знатнне господа, которне били любимцами царя и принадлежали обнкновенно к именитейшим родам России) действовали, как подчиненнне царю владетельньїе князья, имеющие пра во пользоваться царским именем, чтобьі придавать большую силу 117
издаваемьім ими приказаниям; можно сказать, что в их руках на ходилась жизнь людей и их имущество. Для рассмотрения дел и приведення в исполнение их приказаний каждьій из зтих господ или князей имел присутственное место, или палату, в Москве, где зти знатньїе господа большей частью имели местожительства; туда подавали просьби из всех меньших городов, находящихся в каждой из зтих областей. В зтом присутствии вместо судей заседали дьяки или канцлер; обязанность их заключалась в том, чтобьі вьіслушивать и решать дела, подписнвать прикази, относящиеся до казначейства, воєнних или гражданских дел, и от времени до времени отдавать отчет в своих действиях тому из господ, под начальством которого они действовали; вмшеозначеннме госпо да редко сами приходили в палати, чтобьі вьіслушивать дело. Дьяки представляли им вопрос в той форме и в том свете, как желали и в случае неудовольствия в зто время не существовало возможности подать прошение ни в какое вьісшее место. Каждому из зтих господ предоставлено било право назначать и посилать правителей во все большие и мальїе города, посредством котормх каждая область подразделялась на меньшие округа... Собраннме (воєво дами) суммьі вьісьілались в главнмй приказ или в собственную канцелярию каждого из зтих бояр, живущих в Москве, где производился расчет сборов, сделаннмх в каждой области, смотря по тому, как для них било вмгоднее — с приложением отчета о том, что било истрачено на разньїе вммьішленньїе случаи, относящиеся до служебнмх необходимостей и пользьі каждой области; остаток денег висилали в канцелярию главного казначейства». «Устройство ратуши било со сторони Петра серьезной попьіткой противодействовать» зтому растаскиванию государства «важ ними знатними господами»: если символическую фигуру Петра ми заменим торговим капиталом, как раз к началу Северной войньі ставшим в центре всех дел, зта оцбнка г. Милюкова будет вполне правильной. В момент своего наивмсшего подьема торговая буржуазия оттеснила на задний план петровских сатрапов, и они не решились даже серьезно ей сопротивляться (о кое-каком противодействии бояр учреждению ратуши говорит тот же Перри). Но уже очень скоро «важньїе знатньїе господа, которме били любимцами царя», взяли своє. В 1707 или 1708 году все города, кроме тех, которме ближе 100 верст к Москве, били «расписанм» между пограничньши центрами: Києвом, Смоленском, Азовом, Казанью, Архангельском и С.-Петербургом1. Каким принципом руководствовались при «расписмвании» городов, на зтот счет 1В точности год учреждения губерний неизвестен — образчик того, как еще мало изучена даже внешняя история «зпохи преобразований». См. г. Милюкова, с. 366, прим. 1. 118
хорошо осведомленньїй современник, Татищев, говорит вполне определенно. «Губернатори» старались захватать возможно больше доходньїх городові так, например, Меншиков “приписал” к Петербургу Ярославль “для богатого купечества” ; как наиболее близкое к Петру лицо, он два города своей губернии, Ямбург и Копорье, получил прямо в личную собственность. В том же качестве первого человека по даре Меншиков стал получать города еще раньше официального “расписнвания” их по губерниям: уже в 1706 г. Петр сделал распоряжение; “Новгород, Великие Луки и прочие принадлежащие к ним города по росписи г. Меншикова отослать совсем к его губернации ” ». Но и прочие «губернатори» бьіли из ближайших к царю людей: Азовская и Казанская губер нии бьіли в руках братьев Апраксиньїх, один из которьіх, «адмиралтеец» Федор Матвеевич, после Меншикова бьіл к Петру ближе чем кто бьі то ни бьіло; Киевская бьіла отдана ставшему впоследствии столь знаменитим вождю «верховников» 1730 года, князю Дмитрию Михайловичу Голицнну, которого Петр особенно уважал; в Смоленске сидел царский родственник Салтнков. Ми очень ошиблись би, если би ото сосредоточение власти на местах в руках доверенннх людей царя обьяснили зоб раж енн я ми целесообразности: желанием лучше знать местнне дела, непосредственнее на них воздействовать и т. п. Зтого уже потому не могло бить, что стоять близко к царю и находиться близко ко своей губернии невозможно било одновременно. Губернатори, по большей части, находились там же, где бнл центр власти, и во время Северной войньї «прилучались бить в армии». Более дру гих оседльш в своей губернии бнл князь Д. М. Голицнн; а вместо Меншикова в Ингерманландии управлял «ландрихтер» Корсаков, вместо Ф. Апраксина в Азовской губернии — Кикин, вместо Пет ра Апраксина в Казани — вице-губернатор Кудрявцсв; сибирский губернатор князь Гагарин, которого Петр впоследствии должен бнл повесить за невообразимнй грабеж, большей частью пребьівал в Москве. То управление через «дьяков и канцлеров», о котором говорил Перри, продолжалось, таким образом, и после ново го раздела страньї между «знатними господами». Все, чего от них требовал Петр, — ото, чтобьі они делились с центральной властью своими доходами: восстанавливая денежнне подати средневекового вассала средневековому сюзерену, губернатори подносили царю «подарки». Они бьівали большие — до 70 000 рублей сразу, и маленькие, исчислявшиеся десятками рублей; регулярнне, из года в год, и чрезвьічайньїе — по какому-нибудь особенному случаю: так, по случаю свадьби Петра с Екатериной губерна тори должньї били прислать по 50 рублей с каждого города. Больше всех утешал Петра своими «подарками» казанский губернатор Петр Апраксин, за три года переславший царю 120 000 рублей от 119
своего усердия (на современньїе золотьіе деньги несколько более миллиона); зато при нем «учинилось впусте» в Казанской губернии 33 215 дворов инородцев, плативших ясак, и оттого вскоре оказалось «не только запросньїх (чрезвьічайньїх), но и табельних (обьїкновенньїх) сборов сбирать невозможно — за умножением в дворовом числе многой пустоти». Д. М. Голицнн собрал за своє управление Киевской губернией «излишних денежннх сбо ров 500 000 рублей (четнре с половиной миллиона) — и от тех тягостей и от излишних сборов в Киевской губернии учинилась пустота». А еще Голицнн считался лучшим губернатором! «Знатнне господа» в своє время сопротивлялись устройству ратуши. Как отнеслась сконцентрированная в ратуше буржуазия к учреждению губерний? Попьітки сопротивления били и здесь. Обер-инспектор ратуши, знаменитий Курбатов, горячо протестовал против «расталкивания» и старался найти наиболее чувствительннй пункт у царя, указнвая на возможное, при нових поряд ках, уменьшение доходов. «Ежели не растащена будет собранная тобою, государем єдиним, ратуша, — писал он Петру, — и мне бедному препятия, как уже и єсть мне, не будет, учиню при помощи Божией для святьія войньї, ее же ради я призван, многое собрание». Не будет ратуши, и воевать не на что будет, грозился Курбатов: «Ей-ей во единособранном правлений всегда лучше бнвает», тогда как «немногая бьівает и будет польза в разном прав лений.» Петру трудно било на зто ответить. Будущий (и как ско ро!) создатель бюрократического режима в России то цеплялся за бюрократизм ратуши, иронически напоминая о десятках расписок, которне приходилось брать каждому плательщику, то при водиш избитьій мотив о том, как трудно управлять заочно. Мотив, не годний уже потому, что именно губернатори, как ми видели, по большей части правили заочно, хотя правда, что расписками и вообще отчетностью они себя не утру ждали. Возражения Курбатова только несколько затянули дело. И единственной уступкой буржуазии било то, что представитель и защитник ее интересов Курбатов сделался начальником Архангельской губернии, наибо лее буржуазной из всех. Торговий капитал и феодальная знать размежевались, таким образом, территориально, причем в руки второй досталось девять десятих, а в руках первого осталась одна десятая всей территории и всей власти1. Но раздел не мог бить совершенно чистим. Во-первнх, Петр, говоря словами г. Милюкова, «мало-помалу создал себе... особую сферу непосредственной государственно-хозяйственной деятельности, взяв в своє личное распоряжение зксплуатацию 1Для большей части приводимьіх вьіше фактов см.: Милюков. Государственное хозяйство, гл. II, V—VII.
120
(большей частью с помощью «прибьільщиков») целого ряда реганий». То єсть, как и в XVII веке, вьіше крупнейших хозяйств часпіьіх вотчинников оставалось хозяйство царское. А затем оставаішсь город и область вокруг него, не поддававшиеся территориальному размежеванию, потому что они одновременно являлись средоточием и новой феодальной знати, и крупнейшей буржуа зій. То бьіла Москва с ближайшими к ней уездами. Так как географически она совпадала и с центром царского хозяйства, то не бьіло ничего естественнее сосредоточения в одних руках власти над «Московской губернией» и заведования царскими предприятиями. И не путай нас ассоциации, навеянньїе положением вещей гораздо более поздним, чем 1711 год, не будь мьі, кроме того, под і ипнозом имен, мьі давно бьі нашли правильное место в истории русских учреждений петровскому сенату. Зто «невиданное и несльїханное», по мнению старьіх историков-юристов, создание Пет ра прежде всего бьіло собранием ответственньїх царских приказчиков. Достаточно внимательно перечитать известньїе «пункгьі» 2 марта 1711 года, которьіми уезжавший в прутский поход царь определял деятельность только что созданного им «правительствующего» центра, чтобьі зта именно картина встала перед нами со всею определенностью. Всех «пунктов» 9, вот пять последних: «Векселя исправить и держать в одном месте; товари, когорие на откупах или по канцеляриям и губерниям, осмотреть и освидетельствовать; о соли — стараться отдать на откуп и попещися прибьіли у оной; торг китайской, сделав компанию добрую, отдать; персидский торг умножить и армян как возможно приласкать и облегчить, в чем пристойно, дабьі тем подать охоту для большего их приезду». Кильбургеровская «коллегия гостей» ни чего иного в своє время и не делала. Что в зтой коллегии теперь рядом с «прибьільщиком» и бившим холопом Васильем Ершовьім, которий стал «управителем» Московской губернии, мьі видим большое число недавних бояр, — правда, не из первого сорта, зто только лишний раз показивает, как переметались все по нятий с перестановкой зкономического центра тяжести. Функции же тех бояр, которьіе попали в сенатори, как нельзя лучше соответствовали их новой роли. Из членов сената первоначального состава Самарин бьіл генерал-кригс-цалмейстером, т. е. главньїм казначеем армии, Опухтин заведовал серебряньїм рядом, Купецкой палатой и денежньїми дворами, князь Гр. Волконский — тульскими оружейньїми заводами, и т. д. Ни один из «верховних гос под», вроде Меншикова и Апраксина, в сенат не пошел, и они писали ему «указом», а право сената давать им укази било очень сомнительно. Нужно прибавить, и в зтом второй характеристический признак нового учреждения, что вообще его права за пределами Московской губернии рисовались ему самому и его аген
121
там в некотором тумане. Уже то, что Московская губерния, одна из всех, бьіла упомянута в том самом указе, которьім учреждался сенат (22 февраля 1711 года), указьівает на какую-то их специальную связь. Любопьітная переписка сената с его первьім «оберфискалом (мьі сейчас увидим значение зтой должности) окончательно убеждает в том, что связь зту нельзя считать случайной. Обер-фискал прямо спрашивал: для одной ли он Московской губернии назначен или для всех? Со склонностью всех учреждений в мире расширять свою компетенцию, сенат ответил, что оберфискал должен «смотреть во всех губерниях». Но сам спрашивавший, по-видимому, бьіл твердо убежден в противоположном ответе, ибо в одном из пунктов своего доклада он просит, чтобьі из приказов и городов Московской губернии дела прислать к нему немедленно... и чтобьі о его назначений сделать известньїм «на Москве в приказах,в слободах, и в городах, и в уездах Мос ковской губернии». Сенат положил резолюцию «послать велико го государя указьі в Московскую и в другие губернии», опять подчеркивая зтим своє повсеместное значение. Но на губернаторов зто очень мало действовало, и из целого ряда указов Петра мьі уз наєм, что на приказания сената губернатори не обращали никакого внимания, несмотря на грозное заявление указаот 5 марта: «Определили управительньїй сенат, которому всяк и их указам да будеш послушен так, как нам самому, поджестокимнаказанием или и смертью, по вине смотря». Зти слова создателя сената произвели впечатление больше, по-видимому, на позднейших историков, нежели на тех, кого они ближайшим образом имели в виду. Губернатори и после неоднократно доводили Петра до угроз по ступить с ними «как ворам достоит» и, что назнвается, ухом не вели, прекрасно понимая, что «от слова не сделается». Историки же, обратив больше всего внимания на название и на первьій пункт петровской инструкции («суд иметь нелицемерннй» и т. д.), заго ворили о неслнханном и невиданном учреждении, заимствованном будто би из Швеции. Между тем как раз со шведским, аристократическим, и не на словах, а на деле, «правительствующим» сена том сенат Петра Великого ничего общего не имел, кроме имени. Снабжение царских приказчиков широкими судебннми и административннми полномочиями само по себе никого, конечно, не удивило би в начале XVIII века, когда и в конце его царскому ка мердинеру ничего не стоило превратиться в первого министра. Против сената могла би явиться оппозиция лишь в том случае, если би он, подобноратуше, получил социальное значение — стал орудием буржуазии в борьбе за власть с дворянством. Но буржуазний центр, каким била ратуша, ко времени появлення сената бьш уже окончательно разбит — «верховнне господа» «растащили» по своим губерниям все, что удалось собрать купеческой администрации.
122
Реформа самого сената понадобилась лишь тогда, когда и в зто учреждение попали «верховньїе господа», первоначально в нем не мредставленньїе и мало им интересовавшиеся. Но еще раньте зтого заключительного аккорда петровских преобразований, поскольку они касались администрации, лютую ненависть ереднего и мелкого служилого люда снискало одно орудне сенатского управле ний, имевшее два основних признака: во-первьіх, оно било, дсйствительно, заимствовано у Запада не по одному названию, а ію-вторьіх, хотя и косвенно, оно оставляло в руках недворян круп ную долю влияния на дела. То били фискальї. С зтим именем у всякого связьівается столь определенная ассоциация, вьідвигаюіцая на первьій план идею тайного сьіска и шпионажа, что рассмотреть действительньїй смисл зтого учреждения не так легко. Беря его, однако же, так, как оно изображено в современннх документах, особенно в современннх документах, особенно в инструкции от 17 марта 1714 года, дающей фискальству окончательную отделку, нетрудно видеть, что в воображении Петра носи лось, в довольно ту майном образе, нечто вроде современной про куратури. Фискал — представитель публичного интереса, охраняющий «дела народнне» от покушений со сторони частннх лиц. Оттого в сферу его ведення входят не только «взятки или кражи казни», но и все дела, «иже не имеют челобитчиков о себе», в которне никакое частное лицо не имеет поводов вступаться. Убьют ли проезжего, останется ли внморочное имущество — о расследовании в первом случае, об охране беспризорного ймення во втором должен заботиться фискал. Публичннй интерес, как таковой, в Московской Руси не имел своей охраньї, наиболее близко подходящие по типу к фискалам губньїе голови охраняли интересн не общества в его целом, а только местного населення, органами которого они и являлись. Но зти функции фискалов, навеяннне знакомством с европейскими порядками, уже при Петре отпали от них или отступили на второй план, как скоро появилась прокуратура со своим собственннм именем. В воображении современников и в памяти потомства гораздо ярче запечатлелась другая задача фискалов, еближавшая их со знаменитими «прибнльщиками», из средьі которнх и вишли некоторне из них — отнекивание прибнтка царской казне, притом очень оригинальннм способом: не путем изобретения нових источников дохода, а путем устранения расходов, происходящих от злоупотреблений и казнокрадства. Причем, впрочем, и старий, прибнльщицкий, способ увеличения казенних доходов не совершенно исчез из фискальской практики: знаменитий Нестеров в своем «доношений» перечисляет в ряду своих заслуг не одно раскрнтие злоупотреблений, а и свой проект — основать купеческую компанию, которая би защищала интересн туземного купечества от конкуренции иностранцев. Но зто лишь один из пунктов 123
«доношения», притом последний, в остальньїх речь идет об изобличении или предупреждении краж то из царских предприятий, например, бархата, которьій поручили продавать одному агенту, то из государственной казньї, с монетного двора, например, причем не видно, чтобьі слуге Петра Великого бьіло доступно то невесомое различие государева и государственного при режиме абсолютной монархии, которое с такой тонкостью проводили впоследствии наши историки-юристьі. И покража царского бархата, и взятки, которьіе брал дворцовьій судья Савелов, — за всем зтим одинаково гнался, с неутомимостью ищейки, царский фискал, стремясь обратить зту охоту за расхитителями казньї в наследственную профессию. «Их общая дворянская компания, — жалуется Нестеров на своих товарищей, — а я, раб твой, меж ими замешался один с сьіном моим, которого обучаю фискальству и за подьячего имею...» И из зтого же места «доношения» мн узнаєм, кстати, что только один зтот не дворянский фискал и относился к своєму делу серьезно, прочие же, «дворянская компания», «отбьівая службьі и посьілок, живут сами, яко сущие тунеядцьі, при своих деревнях, и имеют тщание о своих, а не фискальстве». Пусть бьюший барский холоп (до своего «прибьільщичества», которое послужило ему ступенью к фискаль ству, Нестеров бьіл крепостньїм, как и Курбатов) и поклеветал немного при зтом случае на своих бьівших господ, но сами петровские указьі свидетельствуют, что на дворян, как на сберегателей цар ских доходов, царь не рассчитьівал. Фискальство сразу же било сделано доступним и для буржуазии. «Вибрать обер-фискала, человека умного и доброго, из какого чина ни єсть», — читаєм ми в первом же распоряжении Петра, детально касающееся новой должности (указ от 5 марта 1711 года; в указе от 2 марта фискалн только упомянутьі). Согласно зтим требованием, брать, не стесняясь чина ми, первого обер-фискала взяли из дьяков Преображенского приказа, петровского департамента полиции: Чиновнне люди, впрочем, сейчас же повели против своего нечиновного надзирателя весьма успешную обструкцию, и назначенньїй в апреле 1711 года новий оберфискал еще в августе не имел ни подчиненньїх, ни канцелярии, ни даже помещения. Но Петр или, вернее, не потерявшие еще на него влияния буржуазньїе круги вели свою линию, и даже указ от 17 мар та 1714 года требует, чтобьі, по крайней мере, двоє из состоявших при сенате фискалов били из купечества, «которне би могли купеческое состояние тайно ведать», дипломатически прибавляет указ; точно так же и в губерниях часть фискальских мест обязательно предоставлялась буржуазии. И действительно, в одном из позднейших сенатских указов ми читаєм, что городовне фискалн должньї бить «за вибором провинциал-фискалов и всех того города купецких людей». А сам о себе один из таких фискалов с товаришами пишет: «Внбранн ми на Устюге миреними людьми в фискалн...» 124
Фактически Нестеров бьіл последним обер-фискалом не из дво рян: его место занял уже дворянин, гвардейский полковник Мякинин. Но когда буржуазия впервьіе явилась в виде охранителя публичного интереса и контролера дворянской администрации, ) ГОдолжно бьіло вьізвать у чиновньїх людей взрьів ярости, которую трудно описать, и некоторое понятие о которой могут дать лишь подлинньїе слова оратора, впитавшего в себя всю дворянскую злобу против нового учреждения. В знаменитой великопостной проповеди Стефана Яворского (1712) звучат прямо революционньїе нотьі. «Закон Господень непорочен, а законьї человеческие бьівают порочньї. А какой же то закон, например: поставити надзирателя над судом и дати ему волю, кого хочет обличити, да обличит, кого хочет обесчестить, да обесчестит; поклеп сложить на ближнего судью, вольно то ему. Не тако подобает сему бьіти: искал он моей головьі, поклеп на меня сложил, а не довел — пусть положит свою голову; сеть мне скрьіл, пусть сам ввязнет в узкую; ров мне ископал, пусть сам впадет в онь, сьін погибельний, чу жою бо мерою мерите. А то какова слова ему не говорите, запинает за бесчестье!» И зта своеобразная теория уголовной ответственности прокурора в случае оправдання подсудимого не осталась пустим звуком, тот же, цитированннй уже нами указ от 17 марта устанавливает для фискалов «штраф легкой» за ошибки без намерения и уголовное взнскание, равное тому, какому подлежало обличаемое фискалом лицо, в случае доказанного злого умьісла со сторони фискала. Но зто значило превратить фискальский сьіск в своего рода дузль между изнскателями злоупотреблений и «злоупотребителями»: либо ти меня, либо я тебя. А герой, фанатики своего фискальского долга, вроде Нестерова, и здесь били такою же редкостью, как и везде. Зтот пункт указа от 17 марта 1714 года бил крупной победой дворянства над буржуазией — началом конца буржуазной администрации вообще. Погибая, она, однако, если верить некоторнм очень авторитет ним показанням, помогла нанести старой дворянской администра ции еще один удар. Фокеродт, писавший всего через 12 лет по смерти Петра, следовательно, почти современник, многое, во всяком слу чае, слишавший от современников, считает фискальские доноси Нестерова исходной точкой крупнейшей административной рефор ми Петра — введення коллегий. Он изображает дело так: первьіе ЗО лет своей жизни Петр «мало или вовсе не заботился» о внутреннем управлений государством, всецело поглощенннй заботами о преобразовании армии и создании флота. В зтом направлений толкала царя не одна внешняя политика, как привикли ми думать: Петр сознавал, говорит Фокеродт, «какое значение имеет постоянная армия для самодержавной власти». Ми увидим скоро, что в зтом, мимоходом брошенном замечании, прусский дипломат «коротко, 125
ясно и по обьїкновению умно» (характеристика, которую дает Фокеродту г. Милюков) наметил одну из кардинальних линий петровской политики. Не будем пока отвлекаться от нашей очередной темьі — административной реформи. Итак, не занимаясь первьіе тридцать лет своего царствования вопросами внутренней администрации, Петр впервьіе обратил на нее внимание, когда хаос в зтой области достиг крайних пределов, причем ближайшим образом открьіла глаза царю, по уверению Фокеродта, записка, составленная и поданная в 1714 году Нестеровьім, которьій за нее именно и бьіл сделан обер-фискалом. Тем временем Петр мог убедиться, что преобразование армии и флота по европейским образцам дало прекрасньіе результати: ему, воєнному инструктору и корабельному инженеру, прежде всего другого, естественно, могла прийти в голову мьісль, что, применив те же приемьі в области гражданского управ лення, легко и зто последнее сделать столь же образцовьім, как Балтийский флот или Преображенские гренадери. А так как ближайшим образцом для подражания в военно-морском деле бьіла, Швеция, то опять естественно бьіло и за образниками администрации обратиться туда же. И вот он посьілает в Швецию, с которой тогда еще шла война, доверенного человека, «сьіплет деньгами» («Geld aaf Geld gab»), чтобьі достать, вьікрасть, так сказать, устави и регламенти шведских административньїх учреждений, как вьікрадьівают план крепости или модель корабля. А когда зтот своеобразньїй шпион вернулся со своей добьічей в Россию, добьітьіе доку менти поспешно переводятся на русский язьік, и в России создается ряд административньїх органов, представляющих собою точную копию шведских. Причем, так как в военном и морском деле вид ную роль сьіграли приглашенньїе из-за границьі инструкторьі, их поспешили найти и теперь, на службу во вновь учрежденньїе коллегии бьіло приглашено большое количество иностранцев, в особенности немцев. Скоро, однако же, обнаружилось, что собственно шведскую технику приглашенньїе знают плохо, а главное, что для хорошего управлення одной техники мало. Притом же новьіе центральньїе учреждения оказались островом в море старой приказной Руси, ибо провинциальная администрация осталась в прежнем виде. Все зто и заставило Петра повременить с дальнейшим развитием нових учреждений и даже многое прямо взять назад. Коллегии сохранили прежние имена, но их порядки во многом верну лись к прежнему, московскому типу, а в то же время Петр знергично принялся за переделку местного управлення. В зту очень упрощенную и даже наивную схему новейшие исследования внесли массу нових штрихов, лишивших набросанную Фокеродтом картину ее классической ясности. Мьі знаєм теперь, что введение коллегий не бьіло такой детски простой операцией, как изображено у него; что в распоряжении Петра бьіли не одни 126
донесення его лазутчика, а цельїй ряд обстоятельньїх проектов, иіедших с разньїх сторон; что коллегии не бьіли введеньї внезапмо, как бьі приказом по армии, что от первой мьісли о коллегиях до реализации зтой мьісли прошло несколько лет; что, наконец, мриглашенньїе из-за границьі гражданские инструкторьі бьіли не чуже военньїх, и между ними мьі встречаем таких людей, как Лю бе рас и Фик, административньїми идеями которьіх тогдашние понитические круги питались и долго после коллежекой реформи. Но, усложнив картину, исправив ее грубьіе контури, новейшие псследования не так полно упразднили Фокеродта, как может показаться. Исходной точкой реформи и теперь приходитея спи тать административннй хаос, достигший, действительно, своего апогея к 1714 году, и в раскрьггии которого Петру, действительно, очень должна бьіла помочь его буржуазная администрация в лице фискалов. А единственннм прочньїм результатом ее, как особенно подчеркивает Фокеродт, било введение в русское казенное управление тех приемов строгой отчетности, «которие существуют в коммерческих заведеннях». Торговий капитализм, в качестве обличигеля, стоит в начале реформи в качестве наставника, замикает ее; и для того, чтобьі причислить коллегии, несмотря на их наемно-бюрократический состав, к той же «буржуазной администрации», не нужно даже указнвать на то, какое место в их системе отведено интересам капитализма и капиталистов. Коллегии били вьісшими органами центрального управлення, соответствовавшими теперешним министерствам; но в то время, как теперь, и торговля и промншленность довольствуются одним министерством (а недавно довольствовались одним департаментом одного министерства1), при Петре не только существовали особьіе колегии для торговли и промншленности, но била еделана попнтка создать особое «министерство фабрик» — мануфактур-коллегию — отдельно от министер ства горньїх заводов — Берг-коллегии. Если прибавить к зтому, что финансам и отчетности било отведено цельїх три центральних учреждения — камер-, штате- и ревизион-коллегии (столько же, сколько всей внешней политике вместе взятой — иностранная, во єнная и адмиралтейств-коллегии), при полном отсутствии централь них' органов не только для народного просвещения, но даже и для полиции — в числе коллегий не било соответствующей министерству внутренних дел — сравнение с «торговим домом» совсем не покажетея нам натянутнй. И, может бить, нет ничего характер неє для коллежекой реформи, что научалась она, именно, с забот о торговле. Впервне коллегия являетея под пером Петра в указе от 16 января 1712 года, где говоритея: «Учинить коллегиум для торгового дела и оправлення, оную чтоб в лучшее состо1Напечатано в 1911 году. 127
яние привести, к чему надобно один или два человека иноземцев (которьіх надобно удовольствовать, дабьі правду и ревность в том показали) с присягою, дабьі лучший порядок устроить, ибо без прекословия єсть, что их торги несравненно лучше єсть наших». Для зтой первой русской коллегии представитель Петра в Гааге должен бьіл специально отьіскивать обанкротившихся голландских купцов, так как предполагалось, что те, «кому в их отечестве какая несправедливость учинена», во-первьіх, охотнее пойдут на иноземную службу, а во-вторьіх, ревностнее будут служить своєму ново му государю, не имея интереса таить от него секретьі их отечественной коммерции. На деле, впрочем, зтой оригинальнейшей в мире коллегии банкротов не удалось осуществиться, и коммерц-коллегия бьіла организована по шведскому образцу, при участии все тех же Фика и Любераса. Что Петр шел к коллегиям от флота и армии, в зтом опять-таки не приходится, по-видимому, поправлять Фокеродта: для доказательства ему достаточно бьіло бьі сослаться на знаменитий указ, предписьівавший регламенти всех коллегий составить по образцу адмиралтейской. Что хорошо на корабле, то не может бить нигде дурно... Но зта субьективная сторона коллежской реформи не мешает ей обьективно бить орудием того же торгового капитала, которому служила и вся петровская реформа вообще. Для интересов зтого капитала коллегии пришли, однако же, в последний час — слишком поздно, чтобьі буржуазия могло ими воспользоваться. Ми сейчас увидим, что, в противоположность ратуше, которая била в купеческих руках цельїй ряд лет, коллегии не били в них ни мину ти и что «верховим господам» именно потому и не пришлось «растаскивать» новьіе учреждения, что они сразу стали в них хозяевами. Но зто била уже практика: чрезвнчайно важно, что и в теории коллежская реформа заключала в себе крупную уступку общественному мнению того самого дворянства; с которнм так бесцеремонно било поступлено в 1699 году. Вводя новьіе учреждения, Петр сознательно, как ми видели, руководился техническими зо б р аж е ннями, а бессознательно служил интересам той зкономической сили, которая гнала Россию в Европу, не справляйсь ни с чьими субьективннми планами и намерениями. Но когда он начинает мотивировать реформу перед своими подданннми, ми сльїшим ноти, совершенно неожиданнне, дающие резкий диссонанс со всем, что ми привикли представлять себе, когда ми думаєм о Петре-реформаторе. Фанатический поклонник дубинки, уверенннй, что все дело в том, чтобьі хорошо приказать и наблюсти за тем, чтобьі приказание било вьшолнено, вдруг начинает заботиться: что скажут о нем его подданнне? Для чего вводятся коллегии? «Дабьі не клеветали непокоривни человецн, что се или оное силою паче и по прихотям своим, нежели судом и истиною заповедует монарх», — отвечает 128
Петр устами Феофана Прокоповича. Тридцать лет человек бьіл убежден, что сил ой все можно сделать, и теперь он хлопочет, как бьі его не попрекнули, что он действует при помощи насилия. И, увлекшись своей аргументацией, секретарь Петра — таким, конеч но, и бьіл Прокопович, когда он писал зто предисловие к Духовно му Регламенту — доходит ни более ни менее как до критики личной власти вообще и до восхвалений политической свободьі. «Известнее взьіскуется истина соборньїм сословием, нежели единьїм лицом». А главное: «Коллегиям свободнейший дух в себе имеет к правосудию не тако бо, яко же единоличньїй правитель, гнева сильньїх боится». Но что стало бьі с девятью десятими петровских указов без страха перед «гневом сильного»? Интереснее же всего, что зто бьіли не одни слова. Организуя юстиц-коллегию, Петр вспомнил, что она «касается до всего государства», и что могут бьіть «нарекания, что вьібрали кого по какой страсти», позтому предписано бьіло членов ее вибрать, во-первьіх, «всеми офицерьі, которьіе здесь», а во-вторьіх, «из дворян отобрать лучших человек сто и им также» вибрать трех членов юстиц-коллєгии . Когда потом, в 1730 году, шляхетство заговорило о «баллотировании» всеми дворянами членов сената, у него, собственно, бьіл превосходньїй готовий прецедент: не меньше же сенат «касался до всего государства», чем юстиц-коллегия? На зто бьіли пока только уступки в пользу дворянства — и не со сторони буржуазии, нужно сказать: кому принадлежала власть в нових учреждениях, достаточно показьівает список коллежских президентов. Во главе военной коллегии стал Меншиков, адмиралтейской — Апраксин, иностранной — Головкин, камер-коллегии — князь Д. М. Голицьін, коммерц-коллегии — Петр Толстой; если сюда присоединить наиболее влиятельньїх сенаторов Мусина-Пушкина, ставшего президентом штатс-коллегии, и кня зя Якова Долгорукова, занявшего то же место в ревизион-коллегии, то список «верховних господ», каких можно бьіло найти около 1718 года, и список нових министров совпадут почти вполне. Исключение составит только президент берг- и мануфактур-коллегии, знаменитий Брюс, и зто исключение не менее характерно, нежели в своє время бьіла оставшаяся в руках Курбатова Архангельская губерния. Еще оставался уголок, тогда территориальньїй, теперь организационньїй, где «верховньїе господа» не решались распоряжаться непосредственно. Но Брюс бьіл человек более покладистьій, нежели Курбатов, и с ним бьіло еще легче ладить. От назначения его членом Тайного совета он прямо отказался, мотивируя отказ тем, что он иностранец. И один указ Петра курьезно проговаривается, почему, собственно, министерство фабрик и заводов досталось зтому скромному человеку: отбирая в 1722 году коллегии у старих президентов, император замечает, что надле5 Зак. 524
129
жало бьі перемену распространить и на Берг-коллегию — «да заобьічного не знаю». Брюс бнл не политический человек, а просто хороший техник, найти ему заместителя бьіло нелегко, а в то же время он никому не м етал. И его присутствие в числе коллежских президентов нисколько не портило общей картиньї владьічества над Россией «верховних господ» через коллегии, как раньте распоряжались они же в качестве губернаторов. «Растаскивание» народного достояния должно бьіло продолжаться беспрепятственно и теперь, только в иной форме. Известное дело Шафирова вскрьівает перед нами уголок коллежского хозяйства в первьіе же годьі после реформи. Введение отчетности бьшо, как мьі знаєм, одной из самих сильних сторон зтой последней. Но достаточно бьшо стоять во главе коллегии «светлейшему князю», чтобьі она бьша наглухо забронирована от всякого контроля. Меншиков неукоснительно требовал своєму ведомству все, что причиталось по окладу на всю армию, а на требования «дать подлинному приходу и расходу ведение» отвечал презрительннм молчанием. Между тем армия никогда не достигала комплекта, и в распоряжении ее главного командира каждьій год оставались крупнне излишки. Но за попнтку проникнуть в секрет их употребления Шафиров едва не поплатился головой. С его сснлкой из состава «верховних господ» вьібьіл последний человек, и по своєму происхождению — Шафиров бнл из еврейской купеческой семьи — и по связям всего ближе стоявший к буржуазии. Феодальний характер верховного управлення стал чище, чем когда би то ни било, а различие между «старой» знатью, в лице Голицьіннх и Долгоруких, и «новой», в лице Меншиковнх и Толстнх, никогда не било настолько велико, чтобьі создать почву для политической перегруппировки. Но при таких условиях новьіе учреждения должньї били очень скоро прийти к банкротству, не вследствие технических причин, как казалось Фокеродту, — неумелости наскоро набранннх немецких чиновников и неприспособленности центрального управлення к местному, — а по причинам чисто социальньїм. Сознание зтого банкротства и привело к последней — хронологически — реформе Петра: преобразованию сената и коллегий в 1722 году. Официально перемена бьша, разумеется, мотивирована соображениями государственной пользьі: указ от 12 января 1722 года начинает с з о б раження того, как трудна задача сената и сенаторов, — «понеже правление сего государства, яко нераспоряженного перед сим, непрестанннх трудов в сенате требует», — и как невозможно бить президентом коллегии и сенатором в одно и то же время. Прямой вьівод отсюда, казалось би, бнл тот, что президентов надо уволить от «трудов» в сенате: так и било поступлено с Меншиковнм, Головкиннм и Брюсом. Они били уволенн от обязанности ходить в сенат в обнчное время и остались полннми хозяевами 130
у себя дома, каждьій в своей коллегии. Но по отношению к Голицьіну, Толстому, Пушкину и Матвееву (президенту юстиц-коллегии) довольно неожиданно бьіло сделано прямо противоположное: их «уволили» от начальства в коллегиях и оставили им места в сена те. Другими словами, у них отняли реальную единоличную власть, принадлежавшую каждому из них (едва ли нужно обьяснять читателю, что «коллегиальность» петровских учреждений бьіла такой же пустой формой, как и коллегиальность позднейших бюрократических «присутствий»), и оставили за ними по одному голосу в учреждении, где сообща обсуждались важнейшие государственньїе вопросьі. Смисл отой мерія бьіл, конечно, тот же, что, например, в позднейшее время смьісл назначений членом государственного совета какого-нибудь министра: зто бьіла почетная отставка. Современники, близко наблюдавшие за ходом собьітий, — вроде иностранньїх дипломатов, никогда и не бьіли настолько наивньї, чтобьі, подобно новейшим историкам, принимать за чистую монету мотивировку указа. «Царь отставил от должности почти всех президентов коллегий или советов, — сообщает об зтом факте своєму правительству французский посланник Кампредон. — Все зти гос пода — сенатори, и отньїне они будут просто заседать в сенате, перед которьім прежде поддерживали свои мнения». Бьіла ли зта временная опала почти всех «верховних господ» результатом случайннх злоупотреблений, слу чайно открьітьіх императором и визвавших его гнев, или же в перевороте 1722 года ми должньї искать известную принципиальную подкладку, как и в реформе 1718-го? Некоторне хронологические совпадения показьівают нам, где, по-видимому, всего ближе можно найти ключ к загадке. 1721— 1722 годи отмеченн, во-первнх, рядом мер, касавшихся положення дворянства. Крупнейшими из них били учреждение должности герольдмейстера, «кто б дворян ведал», и изданиеТабели о рангах. Зту последнюю принято рассматривать в нашей историографии как меру демократическую, как своего рода завершение реформи 1682 года, уничтожившей местничество: «порода» била окончательно поставлена ниже «заслуги». Но не надо забивать, что в промежутке русское служилое сословие пережило зпоху полного смешения чинов, когда вчерашние боярские холопи сегодня ста новились губернаторами и министрами, если и без зтих титулов, то с соответствующей властью. В инструкции же герольдмейстеру определенно проводится та мисль, что впредь не только военное офицерство, но и гражданское чиновничество должно рекрутироваться из дворянских детей, которне в зтих видах и должньї обучаться «зкономии и гражданству». ВТабели же хотя и подчеркивается неважность «породи» для карьерн служилого человека (потомки служителей русского происхождения или иностранцев, первьіх 8 рангов, причисляются к лучшему старшему дворянству, 131
«хотя бьі и низкой породьі бьіли»), делается еще одна уступка во єнним, которьіе всегда бьши из дворян, сравнительно со штатскими, среди которьіх буржуазньїе злементн бьіли гораздо сильнеє представленьї. Именно вновь произведенньїе в гражданские чини не сразу сравниваются с соответствующими, по Табели, воєнними чинами, а лишь по внслуге известного количества лет. «Понеже сие в рангах будет оскорбительно воинским людям, которне во многие лета и какою жестокою службою оное получили, а увидят без заслуги себе равного или вьіше». Зто внимание к чисто дворянской точке зрения на «заслугу» еще подчеркивается припиской к Табели, припиской, на первьій взгляд, довольно странной, но понятной, если ми взглянем на нее, как на один из зародншей будущей «Жалованной грамотьі дворянству». Приписка снимает бесчестье с тех дворян, которне били под следствием и подвергались пьітке, но по суду бьши потом оправданн. Присоединив ко всему зтому заботу о дворянских гербах, проявленную сенатом именно в момент обсуждения Табели, ми получим общую картину, весьма далекую от всяких «демократических реформ»; и ее нисколько не портит поношение «породи», потому что породой-то, со старомосковской точки зрения, дворянство XVII века и не могло похвас таться. Ему нужно било не признание его аристократизма, в зтом смисле все било покончено еще в дни Смути, а признание его права на власть, а на первьій случай даже просто отобрание в его пользу у буржуазии доходннх должностей. Зтому последнему и отвечала одна маленькая, весьма мало заметная реформа, относящаяся к тому же 1722 году. В 1718 году одновременно с введением коллегий било восстановлено централизованное городское управление, разрушившееся с падениемратуши: били устроенн городовьіе магистратьі, подчиненнне Главному магистрату в Петербурге. Очень характерно, что восстановление било неполное: в ведение магистратов попало не все буржуазное, неслужилое и некрепостное население, которое ведалось после 1699 года бурмис трами, а только горожане, купцьі и промншленники в тесном смис ле зтого слова. Но еще более характерно, что и у магистратов в 1722 году била отобрана одна из главних функций прежней бурмистерской палати — сбор косвенннх налогов: указами от 11 и 13 апреля зтого года велено било пошлиннне, кабацкие, солянне и другие всякне сборьі передать отставннм воєнним, по назначению военной коллегии, а «раскольники и бородачи» при зтих воєн них людях должньї били играть исполнительную роль «целовальников». Косвенно петровский указ зтим, конечно, устанавливает, что на сбор косвенннх налогов в начале XVIII века смотрели не как на повинность, а как на привилегию, теперь зта привилегия била отнята у буржуазии и передана служилим людям, которне, нужно сказать, на практике мало ею воспользовались, 132
найди зто буржуазное занятие, очевидно, не по своим вкусам и привьічкам. Через три года только четвертая часть пошлинньїх сборщиков бьіла из отставньїх военньїх, остальньїе места бьіли по-прежнему за купцами, потому что их некем бьіло заменить. 1722 год обозначает, таким образом, новьій сдвиг в сторону служилой массьі, новьій успех дворянской реакции. Нет надобности оговаривать, что такова бьіла обьективная сторона собьітий; субьективно Петр оставался более чем когда бьі то ни бьіло на старой колее, в зтом самом году начав кампанию, нисколько не менее «буржуазную» по своим задачам, нежели борьба за Балтийское море, и, конечно, более сознательно буржуазную. То бьіл персидский поход. Позже мьі несколько детальнеє коснемся зтого дос тойного финала зрьі торгового капитализма — «начала конца» и для личной биографии Петра. Но не приходится отрицать, что ко времени персидского похода Петр бьіл сознательнее не только в области внешней политики. Не отдавая себе отчета в социальной подкладке творившегося вокруг него, он ясно видел одно: что на ту группу людей, с которой он привьік делать дело, положиться нельзя; что ее интересьі каким-то роковьім образом расходятся с интересами зтого дела; что они — не помощники, а тормозьі, если не сознательньїе враги его напинаний; что с ним борется возрожденньїй реставрацией XVII века феодализм с привитьіми извне новими зкономическими формами; что, конечно, туземное приспособит к себе занесенное с Запада, а не наоборот; что вся его попьггка в целом заранее осуждена на неудачу: так он, конечно, сам никогда не формулировал бьі положення подозрительньгх и ненадежньїх людей, которьгх судьба сделала его ближайшими слугами и советниками. А между тем потребности все того же дела заставляли его уехать за две тьісячи верст. И вот чрезвьічайно характерное различие: уезжая в 1711 году, он создает орган управлення — сенат; уезжая в 1722 году, он оставляет за собою орган надзора — генерал-прокуратуру. История сделала впоследствии из генерал-прокурора своего рода визиря, министра для всех дел или, если угодно, царского главного бурмистра. Но Петр имел для него в виду совсем не зто. Его генерал-прокурор, как его рисует инструкция от 27 апреля 1722 года, ничем не управляет, он только следит, следит неукоснительно за лукавьіми и ленивьіми рабами, носящими звание сенаторов и тайньгх советников. И чтобьг они не проводили времени праздно, работали «истинно, ревностно и порядочно», и чтобьі они не забьівали правил, сочиненньїх для них Петром, действовали «по регламентам и указам», и притом не для видимости только, — «не на столе только дела вершились, но самьім действом по указам исполнялись», — и, особенно, чтобьі не воровали и не взяточничали, «дабьг сенат в своем званий праведно и нелицемерно посту пал». В лице генерал-прокурора Петр надеялся иметь телескоп, при по133
мощи которого он из Астрахани и Дербента мог бьі уследить каждьій гроні, попавший из казенного сундука в карман «господ сената». Он так и определяет новую должность: «око наше», и грозит зтому живому телескопу самой жестокой участью, если он будет функционировать плохо. Недаром зта должность и бьіла поручена человеку сравнительно молодому и не вьщелявшемуся особенно из рядов государственньїх деятелей, но зато лично необьічайно тесно связанному с царем: то бьіл П. И. Ягужинский, за несколько лет перед зтим занивший при Петре, по-видимому, то же положение, которое ранее занимал, по общему убеждению, Меншиков. За границей, во Франции, Петр не расставался с ним ни на минуту и все время не спускай с него глаз, как Грозний с Басманова... Но для роли всеобщего ревизора молодой царский любимец, кажется, бьіл слишком слаб. Вернувшись из Персии, Петр решил взять дело надзора непосредственно в свои руки. В одной из ближайших к царской спальне комнат дворца, рассказьівает Фокеродт, бьіл поселен новьій оберфискал, полковник Мякинин, и начальник всего сьіска сделался главньім и постоянньїм советником императора. В долгих беседах с ним Петр настаивал на одном: истребить до корня все злоупотребления. Жизнь всех висела на волоске — до Меншикова и Екатериньї включительно. Но от зтого плана всеобщего истребления слишком пахло безумием, чтобьі он мог дать какие-нибудь практические результатьі. Он показьівает только, что к зтому времени не одно физическое здоровье Петра бьіло окончательно надорвано, и что катастрофа 28 января 1725 года пришла совершенно вовремя. Новое общество Торговий капитализм и бьіт русского общество; резкость перемети; ее социальние размери Ф Зпоха Петра и западноевропейское Возрождение; характеристика Тзна ф Петровские празднества ф Характер щуток Петра ф «Всепьянейший собор» ф Более серьезние форми вольнодумства; отношение Петра к посту и раскольникам; дело Тверитинова Ф Литературний ипдивидуализм Петровской зпохи: его подготовка к литературе. Смути Ф Котошихин. «Гисториякнязя Куракина» ф Ипдивидуализм в праве: укази о майорате и престолонаследии Ф Научние интереси зпохи; Петр — дантист; Петр — фельдшер Ф Безграмотносте петровского двора ф Простота нравов; петровская дубинка Ф Характерние черти петровской грубости: солдатчина ф Отношение Петра к гвардии Ф Воєнний характер забав Петра; солдатские замашки Ф Связь солдат чини с реж им ом ; мнение Фокеродта Ф Происхождение гвардии Ф Ее значение при Петре: гвардейци в Сенате; гвардейская тирания в провинции Ф Гвардия как центр дворянской реакции
Завоевание феодальной России торговим капиталом, каким бьі временньїм и непрочньїм оно ни бьіло, должно бьіло сопровождаться крупними изменениями в бьіте русского общества. На всем 134
протяжении своей тьісячелетней истории с зтой стороньї последнее не переживало, вероятно, более резкой, по внешности, переменьг. Она особенно поразит нас, если мьі взглянем на зто общество сверху. На самом верху пирамидьі, там, где еще так недавно вьісилось нечто вроде живой иконьї, в строгом византийском ети ле, медленно и важно вьіетупавшей перед ґлазами благоговевшей толпьг, — вьіетупавшей лишь на минуту, чтобьі тотчас же вновь скрьіться в темной глубине теремов, — теперь виднелась нервная, подвижная до суетливости фигура в рабочей куртке, вечно на людях, вечно на улице, причем нельзя бьіло разобрать, где же кончалась улица и начиналея царский дворец. Ибо и там и тут бьіло одинаково бесчинно, шумно и пьяно, и там и тут бьіла одинаково пестрая и бесцеремонная толпа, где царского министра в золоченом кафтане и андреевской ленте толкал локтем голландский матрос, явившийся сюда прямо с корабля, или немецкий лавочник, пришедший прямо из-за прилавка. Чем дальше от дворца, правда, тем перемена чувствовалась меньше. Уже служильїй человек, довольно охотно надев на себя немецкий костюм и несколько менее охотно сбрив бороду, сидя в учрежденной по заморскому образцу коллегии, не прочь бьіл по старине поместничаться со своим соседом, дома же держал у себя все по старому чину, и если пускал к себе иной день улицу, то лишь с великою неохотой и по строгому царскому указу. Ниже служильїх шла плотная масса «раскольников и бородачей», которьіх перемена не коснулась даже и внешним образом, и которьіе еще на полтора столетия, до романов Печерского и комедий Островского, сохранили свой «бьіт» во всей его неприкосновенности. И уж совсем никакой переменьї нельзя бьіло заметить в многомиллионной мужицкой массе, прежнее крепостное ярмо ее ничуть не облегчилось ОТ НОВЬІХ порядков, а новая, капиталистическая, барщина с ее утонченннми способами зкеплуатации бьіла еще далеко впереди. Употребляя старофранцузские терминьї, «двор» изменилея сильнеє, чем «город», а деревня совсем не изменилась. Но «двор» бьіл цент ром совершившегося зкономического переворота — МЬІ видели значение царского хозяйства в деле образования торгового капитала; «город» бил театром зтого переворота, и если теперь, ко нечно, мьі не станем говорить о «петровской культуре» как о какой-то новой зре для всего русского народа — черед его «европеизации» наступил лишь во второй половине XIX века, то все же задача проследить влияние переменьї в народном хозяйстве вплоть до «бьіта» и «нравов», остается не лишенной интереса. Тем более, что мьі имеем здесь последовательность явлений, не составляющую национальной особенности русского народа. Сходство того, что происходило в России начала XVIII века, с тем, что знакомо западноевропейской истории XVI — иногда фотографическое. 135
И зто фотографическое сходство не менее поучительно, нежели тот всем привьічньїй факт, что город, возникающий в начале XX века, где-нибудь в глуши Южной Африки, как две капли водьг будет похож на город, которьій одновременно строят в Канаде или даже на европейских «концессиях» Китая. Утомительное однообразие буржуазной культурьі нашего времени, как правло, обьясняется громадной ролью, какую играет в современной жизни техника, одинаковая под всеми широтами и долготами. Общество начала XVIII века бьгло еще почти столь же примитивно в зтом отношении, как и его предшественники на два столетия раньше. Стоит почитать переписку французских чиновников придвор ного и дипломатического ведомств, решавших в 1717 году труд ную задачу: как им переправить из Кале в Париж русского царя с его свитой — десятка четьіре народу, не больше чем на пару вагонов теперешнего зкспресса. А тогда люди не знали ни днем, ни ночью покоя от мьісли, где достать столько зкипажей, чтобьі поместить в них такую толпу? И смогли вьійти из затруднения, только сделав перевозку знатньїх путешественников натуральной повинностью местного крестьянства. Общество, так еще мало умевшее бороться с природой, должно бьіло гораздо более нашего зависеть от времени и пространства. Тем удивительнее смотреть, как русские современники Петра до мелочей воспроизводят отдаленньїй от них на два столетия и большинству из них совершенно незнакомьій итальянский и фландрский «ренессанс». Возьмем классическую характеристику зтого последнего, сделанную в своє время Тзном. «Живописньїе праздники, которьіе давались во всех городах, торжественньїе вьездьі, маскарадьі, ка валькади составляли главное удовольствие народа и государей... Когда читаешь хроники и мемуарьі, видишь, что итальянцьі хотели сделать жизнь роскошньїм празднеством. Все другие заботьі им казались глупостью». Мьі не должньї смущаться зтим общим определением «итальянцьі»: в приведенньїх автором примерах мелькают имена Галеаццо Сфорцьі, герцога миланского, карди нала Пьетро Риарио, Лаврентия Медичи, Папьі Александра VI или Льва X. Итальянцьі, стремившиеся превратить свою жизнь в роскошньїй праздник, зто — опять-таки «двор» и отчасти «город», итальянское крестьянство жило и тогда так же, как двести лет раньше и как двести лет спустя. Приглядитесь к подробностям зтого «роскошного праздника». У Папьі Льва X бьіл шут, монах Мариано, «страшньїй обжора, которьій мог проглотить сразу вареного или жареного голубя и мог сьесть за один присест сорок яиц и двадцать цьіплят». Папу очень забавляла картина, где Мариано бьіл изображен, окруженньїй всячески издевавшимися над ним чертями. В присутствии Папьі представляют комедию, один сюжет которой, любезно обьясненньїй предварительно публике папским нунцием, 136
заставші покраснеть присутствовавших французских дипломатов. А можно себе представить, насколько целомудренньї бьіли зти современники Франсуа І, «тешащегося короля» (1е гоі qui s’amuse)! Когда публика расходилась после зтого спектакля, бьіла такая давка и толкотня, что счастлив бьіл тот, кому только «чуть-чуть» не сломали ногу. А накануне Папа смотрел турнир между двумя кавалькадами: одна бьіла одета в костюмьі мавров, другая — в испанские. Дрались «только» палками, «что бьіло очень краси во видеть и безопасно». Но на другой день бьіл бой бьїков, уж не столь безопасньїй, во время него бьіло убито три человека и две лошади. Потом опять бьіла комедия, на зтот раз не понравившаяся Папе: автора ее, в наказание, завернули в одеяло и подбросили кверху с таким расчетом, чтобн он ударился живо том о подмостки сцени1. Возьмем теперь записки какого-нибудь современника петровской реформи, имевшего случай наблюдать Россию «сверху», хотя бьі известньїй дневник Берхгольца. Вам покажется, что русские, подобно итальянцам XVI века, решили всю свою жизнь превратить в сплошной праздник и считают все остальное глупостью. С раута в Летнем саду мьі попадаєм на бал во дворце, с бала — на спуск нового корабля, что стоит десяти балов, со спуска кораб ля — на маскарад по случаю Ништадтского мира. Неправильно сказать «на маскарад», ибо их бьіло несколько, и каждьій длился по нескольку дней. Густая пелена винного угара висит над всей зтой чрезвьічайно обстоятельной и многоречивой одиссеей голштинского двора в Петербуге, рассказанной Берхгольцем, и не без вздоха облегчения сообщает он иногда (так редко!), что «сегодня разрешено бьіло пить столько, сколько хочешь». Ибо обьїкновенно пить бьіло обязательно, сколько хочет царь... Лаврентий Великолепньїй, тщетно питавшийся достать слона для одной из своих процессий, мог бьі позавидовать Петру, к услугам которого бьіл цельїй зверинец. И уж, наверное, никакому итальянскому князю не удалось бьі устроить такого маскарада, которьій подарила Пет ру русская зима, когда цельїй флот двигался по улицам Москви на санях. Зкипаж самого царя представлял точную копию в миниатюре только что спущенного недавно величайшего корабля русского флота «Миротворча» (он, конечно, назнвался по-голландски — Fridemaker). На нем било несколько мальчиков-юнг, проделнвавших все морские зволюции, «как самьіе лучшие и опьггнейшие боцмана». По команде Петра они ставили паруса, как требовало направление ветра, «что оказнвало хорошую помощь 15 лошадям, которне тащили корабль». Он бнл вооружен 8 или 10 настоящими пушками, из которнх Петр салютовал время от времени, а 1Philosophic de Part, т. 1, с. 175. 137
ему отвечал с другого такого же «корабля» валахский господарь, ехавший в конце поезда. Всего бьгло около 60 саней — 25 дамских и 35 мужских, причем самьіе маленькие везли 6 лошадей. А перед зтим «серьезньїм», или «настоящим», маскарадом шла еще шутовская процессия «князя-папьі» с его кардиналами и бо жеством морской стихни Нептуном. «Император, по всему судя, забавлялся истинно по-царски». Сколько стоило зто удовольствие государю, которьій любил говорить, что «копейка рубль бережет», не нужно спрашивать. То бьіла не первая забава такого рода на протяжении очень короткого времени: всего за несколько месяцев перед тем, все по случаю того же Ништадтского мира, бьіл роскошньїй маскарад в Петербурге, длившийся тоже несколько дней и происходивший попеременно то на суше, то на Неве. В зтом маскараде участвовало до тьісячи масок. Дами бьіли одетн пастушками, нимфами, арапками, монахинями, арлекинами, скарамушами, а впереди них шла императрица со всеми фрейлинами и статс-дамами в костюмах голландских крестьянок. Муж чини шли в костюмах французских виноделов, гамбургских бургомистров, римских воинов, турок, индейцев, испанцев, персиан, китайцев, епископов, прелатов, каноников, аббатов, капуцинов, доминиканцев, иезуитов, министров в шелковьіх мантиях и огромньгх париках, венецианских нобилей, корабельних плотников, рудокопов и, наконец, русских бояр, в вьісоких собольих шапках и длинньїх парчовьіх одеяниях, «также и с длинньїми бородами, и ехали на живьіх ручньїх медведях». А за ними, замьїкая шествие, вертелся в огромном беличьем колесе царский шут, «очень нату рально изображавший медведя», шел индийский брамин, увешанньій раковинами, в шляпе с широчайшими полями, и краснокожие, покрьітьіе разноцветньїми перьями. Два часа двигалось зто шествие перед глазами от мала до велика собравшихся на Сенатскую площадь петербуржцев, а впереди него неутомимо колотил в барабан сам царь, одетьій то голландским боцманом, то французским крестьянином, но не расстававшийся со своим шумньїм инструментом ни при каком костюме. Берхгольц много раз повторяет, что все в процессии бьіло очень «натурально». Те способи, какими Петр подготовлял «зту нату ральності), весьма живо напоминают нам шутки Льва X с его братом Мариано. В числе других масок шел, например, Бахус «в тигровой шкуре, обвешанньїй гроздьями винограда». «Он очень натурально представлял Бахуса: зто бьіл необьгкновенно толстьій, низенький человек, с очень полньїм лицом, его цельїх три дня перед тем непрерьівно поили, не давая ему ни минути спать». Тут здоровье бедного «Бахуса» било принесено в жертву какникак «искусству». Но Петр любил шутить на чужой коже и про сто ради самой шутки, без всяких дальних расчетов. Во время 138
рсчной части маскарада его знаменитого «князя-папу» везли че рез Неву на особою рода машине, состоявшей из плота, на котором поставлен бьіл котел, наполненньїй пивом, посреди котла, в огромной деревянной чашке, плавал несчастньїй «всешутейший иатриарх», а сзади, на бочках, пльїли, ни живьі, ни мертвьі, его не менее несчастньїе кардинали. Когда «Машина» подошла к берегу, и ее пассажиров нужно бьіло вьісаживать, те, кому царь поручил оту операцию, по специальному приказу, опрокинули чашку с князем-папой, и тот принял пивную ванну. Мьі уже очень недале ко от того автора комедии, которого, по папскому приказу, подбрасьівали на сцене, как мячик. Сейчас мьі будем к нему еще ближе. На обеде у канцлера Головкина «царь забавлялся над кухмистером царицьі, подававшим на стол: когда он поставил перед царем блюдо с кушаньем, тот схватил его за голову и сделал ему рожки над головой». Зто бьіл деликатньїй намек на то, что жена кухмистера бьіла когда-то ему неверна, каковое обстоятельство Петр в своє время ознаменовал тем, что велел повесить над дверями кухмистерова жилища пару оленьих рогов. Обьект царских шуток относился к ним не очень терпеливо, и царские денщики ДОЛЖНЬІ били во все время крепко держать его сзади, чтобьі он не вьірвался. Он отбивался, и уж совсем не на шутку: один раз схватил царя за пальцьі так, что чуть не сломал. Подобньїе сценьї происходили постоянно у Петра с отим человеком, как обьяснили Берхгольцу, но тем не менее Петр, всякий раз, как его видел, принимался его дразнить. За двадцать лет раньше Корб бьіл свидетелем сценьї в том же роде, но еще более вьіразительной. Дело бьіло на «роскошно устроенном пире», притом в гостях у цесарского посла. В числе приглашенной вместе с царем знати бьіл боярин Голо вин, которьій «питал врожденное отвращение к салату и употреблению уксуса; царь велел полковнику Чамберсу возможно крепче сжать боярина, и сам стал насильно запихивать ему в рот и нос салат и наливать уксус до тех пор, пока Головин сильно закашлялся и из носа у нею хлинула кровь». Глава Христианской Церкви в XVI веке находил удовольствие смотреть на «шутки чертей» с фра Мариано и на представление комедии, один сюжет которой заставлял краснеть соотечественников Рабле. Главе всемирного православного царства в начале XVIII века доставляло особенное наслаждение издеваться над церковними обрядами. Мимоходом ми уже упоминали «князяпапу», конечно, знакомого читателю хотя би по имени. Вьіступление его с его коллегией кардиналов представляло собою самий диковинний (sonderbarste) номер маскарада, описанного Берхгольцем. Коллегия состояла из «величайших и распутнейших пьяниц всей России, но притом все людей хорошего происхождения». Ми не будем повторять наивннх обьяснений отого «обряда», кото139
рьіе повторяет Берхгольц со слов петровских придворних, что зто бьіла будто бьі не то сатира на пьянство (воплощением зтой сатирьі с удобством мог служить сам царский двор того времени), не то издевательство над Католической Церковью, до которой Пет ру не било никаного дела. Свидетельство человека, которьій бьіл очевидцем основания «всешутейшей коллегии», не оставляет ни каних сомнений, что католицизм тут ни при чем. «Теперь не надобно сего забить и описать коим образом потешной бьіл патриарх учинен», — начинает своє описание петровой потехи князь Куракин в своей «Гистории о царе Петре Алексеевиче». И хотя он старается ослабить впечатление своих читателей кое-какими оговорками, что «одеяние било поделано некоторьім образом шуточное, а не так власное, как на приклад патриарху», но и он не мог умолчать, что «вместо Евангелия била сделана книга, в кото рой несколько стклянок с водкою», и что окарикатурение торжественного шествия патриарха на ослике в Вербное воскресенье бьіло одною из главних потех; в зтот день «патриарха» возили на верблюде «в сад набережной к погребу фряжскому». А другой очевидец, Корб, оставил нам еще более наглядное описание одной из церемоний. 21 февраля 1699 года «патриарх» освящал лефортовский дворец; при зтом били воспроизведени все подробности цер ковного обряда — курение ладаном (вместо ладана курили табаком) и т .п .,а вместо креста при освящений служили две трубки, положенние поперек одна на другую. З то последнее обстоятельство чрезвичайно сильно поразило воображение набожного като лика: «Кто поверит, — заканчивает свой рассказ Корб, — что составленньїй таким образом крест, драгоценнейший символ нашего искупления, являлся предметом посмешища?» Но те, кто ближе бьіл знаком с делом, поверили бьі и не зтому. Надругательства над Евангелием и крестом били самой невинной еще частью «шутошного» ритуала. Как в своє время очевидец не решился пере дать содержание представлявшейся на папском театре комедии, а только дал понять, какое впечатление произвела она на зрителей, так князь Куракин не решается подробно описивать, в чем состояла церемония поставлення «патриарха». «В терминах таких, — кратко говорит он, — о которьіх запотребно находим не распространять, но кратко скажем — к пьянству, и к блуду, и к всяким дебошам». А в описании царских потех наш автор является большим реалистом и также приводит образники таких «шуток» Пет ра, которьіе в наше время удобнее не цитировать. Можно себе представить, о чем даже и он находил нужним молчать!1. 1См.: Архив кн. Ф. А. Куракина, т. 1, с. 74. О церемонии избрания князя-папьі кое-что сообщает Фокеродт, к которому мьі и отсьілаем читателя. См. также: Семевский М. Петр Великий как юморист. 140
Бьіли ли зто просто цинизм и грубость, как обьяснил петровскую «юмористику» здравомьіслящий немец Фокеродт? У настоящего Ренессанса шутки над монахами переходили в серьезное отрицание церковной традиции. Над священними вещами смеялись потому, что они, в глубине души, уже перестали спитаться священними. Когда папьі почувствовали зто, они перестали шутить с огнем, и монахов-шутов при папском дворе сменили иезуитьі. Но гуманизм не ограничивался папским двором, и вне зтого последнего оставалось достаточно места, где торжествовало «светское настроение», дававшеє себя знать уже не одними шутками. Бьіла ли доступна зта серьезная сторона религиозного вольнодумства самому Петру? Современники рисуют его в зтой области человеком старих привьічек, не пропускавшим церковних служб, любившим подпевать певчим на клиросе и никогда не входившим в церковь в немецком парике. З то бьіл единственньїй случай, ког да царь сам отступал от заведенной им западной моди. Но когда дело заходило не о безобидньїх уступках обьічаю, когда зтот обьічай сталкивался с тем, что бьіло практически нужно, Петр оказьівался более свободньїм мислителем, чем можно бьіло ожидать от человека таких консервативних привьічек. Во время кампании 1714 года петровское интендантство нашло весьма благочести вим делом кормить солдат в Петровский пост постной пищей. Присмотревшись к результатам зтого благочестия, Петр написал его виновнику, Кикину: «Святое ваше распоряжение — на пять недель снятков ржавих и воду — солдати две недели употребляли, отчего без невелика 1 0 0 0 человек заболело и служби л и ш и л о с ь , отчего принужден я закон ваш отставить и давать масло и мясо... Правда, когда бьі шведов так кормить, дело б изрядно бьіло, а на шим я не вотчим». К раскольникам, изображавшим антихриста и его воинство в мундирах петровской гвардии, Петр не имел осно ваний относиться особенно благосклонно. Но раскол бьіл силен среди купечества, и с зтим не мог не спитаться царь, которьій даже из-за граници готов вьіписивать обанкротившихся купцов. Узнав, что купцьі-староверьі «честньї и прилежньї», Петр вьісказал сентенцию, может бьіть, и приукрашенную его позднейшим историком, но едва ли сочиненную зтим последним: «Если они подлинно таковьі, то по мне пусть веруют, чему хотят, и когда уже нельзя их обратить от суеверия рассудком, то, конечно, не пособит ни огонь, ни меч; а мучениками за глупость бьіть — ни они той че сти не достойньї, ни государство пользьі иметь не будет». Вьігорецким раскольникам формально бьіло позволено служить по старим книгам, под условием работьі на Повенецких заводах: зто бьіл едва ли не первьій случай в России религиозной терпимости по отношению не к «инославному» исповеданию, а возникшей внутри православия «секте». Заявление известного указа 141
от 1702 года о нежелании царя «совести человеческой приневоливать» не бьіло, таким образом, голой фразой, и мьі имеем образчик терпимого, по тогдашним нравам, по крайней мере, отношения Петра и его правительства уже к форменньїм «вольнодумцам». Московский лекарь Тверитинов говорил громко — и не только говорил, но и писал, и писання свои читать давал — такие, например, вещи: «Икона только вапь и доска без сильї чудотворения; если бросить ее в огонь, она сгорит и не сохранит себя»; «Не подобно поклоняться кресту, как бездушному дереву, не имеющему никакой сильї»; «монашеское девство не по разуму святьіх писаний держится». Духовньїе власти, с местоблюстителем патриаршего престола Стефаном Яворским во главе, конечно, привлекли за зто смелого лекаря к ответу. Но в результате следствия он не только не бьіл сожжен, как, несомненно, случилось бьі с ним пятьюдесятью годами раньше, но получил даже свидетельство о своем православии, после формального покаяння, правда. А его духовньїм обвинителям пришлось наслушаться в сенате, где разбиралось дело Тверитинова, весьма неприятньїх для них вещей. «Черничишка — плут! — кричали сенатори монаху, обличавшему лекаря, — тьі за скляницу вина душу свою продал». А са мого митрополита Стефана из одного сенатского заседания пря мо вьігнали на том оснований, что он не сенатор и ему на суде (над єретиком, заметам зто) не место1. Насчет монашества и сам император, под конец жизни, вьісказьівал мнения, которьіе Яворскому, если бьі он бьіл жив, вероятно, очень бьі не понравились. Если не происхождение, то распространение монашества он склонен бьіл обьяснять «ханжеством» греческих императоров, «а най паче их жен», и тем, что, пользуясь зтим ханжеством, к ним «некоторьіе плутьі подошли». «Сия гангрена и у нас бьіло зело расп ростр ан яться начала под защ ищ ением единовластников церковних, но еще Господь Бог прежних владетелей так благодати своей не лишил, как греческих»12. Разрьів с традицией в книжке, в литературе должен бьіл, ко нечно, сказаться еще сильнеє, чем в жизненной практике. Реализм и светское настроение русской повести XVII века давно отметили специалистьі — на наблюдениях отого рода основана упоминавшаяся уже характеристика Тихонравова. Средневековьій писатель, как и средневековьій художник, знал только схемьі, а не живьіх людей, для него важньї бьіли примерьі добродетельного жития, а не человеческой личности. Интерес к личности, индивидуализм, составляет одну из характернейших черт и искусства, и литературьі 1 Тихонравов. Московские вольнодумцьі начала XVIII века и Стефан Яворский. — Соч. т. 2. 2 Соловьев, кн. 4, с. 810 и др. Изд. «Общественной пользьі» 142
Возрождения. Наша художественная литература XVII—XVIII веков бьіла сплоіпь переводной и подражательной, более подлинное настросние русского общества можно найти в исторических работах той порьі. Уже историки Смутьі, писавшие в первой половине XVII столетия, псевдо-Палицьін, Катьірев-Ростовский, особенно автор соответствующих глав в так назьіваемом хронографе 2-й редакции, интересуются своими героями не как отвлеченньїми мораль ними образцами, а во всей их исторической конкретности. Князь Катьірев-Ростовский первьій захотел собрать данньїе о наружности русских государей, начиная с Грозного, и попьітался дать ха рактеристики каждого из них в отдельности. Гораздо вьшіе его стоит в зтом отношении хронограф 1617 года. Его Годунов, Лжедмитрий, Гермоген — почти живьіе люди. У Дмитрия ви можете уловить его порьівистость и нетерпеливий тон в спорах («а что то собори, собори? мощно бити и осмому и девятому собору»), его говорливость и живьіе умственние интересьі («речением же многословесен и ко книжному писанню борзострителен»). И чтоби видержать классический тип «єретика и расстриги», автору — в глубине души, весьма, вероятно, смущенному, что у него ВЬІХОдит не то и не так, как надо, — приходится не жалеть ругательств, совершенно не вяжущихся с теми фактами, которьіе он же сам приводит. На патриархе Гермогене он не вьщержал и вместо сте реотипного образа «страдальца за правду» дал портрет, превосходно обьясняющий судьбу Гермогена, но которьій мог бьі скандализировать и не XVII век. «Не сладкогласив», «нравом груб», «ко зльїм же и благим не бьістрораспрозрителен, но к льстивьім паче и лукавим прилежа», «слуховерствователен» — такие реальньїе чертьі в физиономии почти угодника Божия настолько смутили одного из позднейших редакторов хронографа, что он нашел нужньїм сопроводить характеристику пространньїм опровержением, где доказьівал, что «неправо се списатель вся глаголаше о святем сем муже о Ермогене». Но, к счастью, не уничтожил самой характеристики. Реализм Котошихина слишком хорошо известен, чтобьі о нем нужно бьіло распространяться. С интересующей нас точки зрения, он любопьітен, между прочим, тем, что первий пьітается обьяснить исторические переменьї как результат личной деятельности. Возникновение Московского государства для него — дело личной завоевательной политики Йвана Грозного; если с царя Алексея не взяли записи, ограничивающей его власть, зто резуль тат его личного характера — «разумели его гораздо тихим». У крупнейшего историка Петровской зпохи князя Б. И. Куракина, мьі встречаем тот же прием, в размерах, несравненно более грандиозньїх. В «Гистории царя Петра Алексеевича» мьі уже среди полного возрождения, как и на маскарадах Петра. К писанням 143
князя Куракина необьїкновенно идет такая случайная мелочь, как любовь автора к итальянским цитатам. Когда вьі читаєте его, об раз великого итальянского историка неотразимо встает перед вами, и, может бьіть, ничем нельзя лучше измерить сравнительную глубину подлинного Ренессанса и его отдаленной и бессознательной русской копии, как сравнив «Историю Флоренции» Маккиавелли с куракинской «Гисторией». Там, с захватьівающим драматизмом, при всей кажущейся сухости и сдержанности, описьівается, как флорентийский народ добьіл себе свободу и потерял ее. Здесь так же трезво, сжато и метко рисуются перед нами разньїе «случайньіе люди», интригами захватьівавшие власть и, благодаря интригам других, терявшие ее. Там огромньїй амфитеатр, которьій бьіл бьі, пожалуй, впору и Древнему Риму; здесь — крошечная домаш няя сцена. И благодаря ее узким размерам, благодаря ничтожному числу действующих лиц, индивидуалистическая точка зрения подходила ко всей обстановке еще лучше. У Маккиавелли за лицами слишком хорошо видньї партии и, еще глубже, классьі, не даром он стал одним из предшественников современного «зкономического материализма». Нет историка, которьій бнл бьі даль ше от идеализации действительности, более «материалистом» в своем миропонимании, чем князь Куракин, но «зкономизму» у него нечем поживиться. Он не знает других мотивов, кроме згоистических, других источников общественньїх перемен, кроме личной воли. Нужно ли ему обьяснить стрелецкий бунт — зто, конеч но, интриги царевньї Софьи. А потом она же, «учиня по своєму желанию все через тот бунт, начала трудиться, дабьі оньїй угасить и покои восставить, и на кого ни єсть сие взвалить»: и вот вам простое обьяснение «Хованщиньї». Но так как Софья Алексеевна бьіла «принцесса ума великого», то «никогда такого мудрого правлення в Российском государстве не било». И зкономическое, и культурное развитие Московского государства в конце XVII века обьясняется именно зтим и ничем другим. «Все государство пришло во время ее правлення, через семь лет, в цвет великого богатства. Так же умножилась коммерция и всякне ремесла; и науки почали бьіть восставлять латинского и греческого язьїку». Петр любил иностранцев, зто опять личное влияние князя Бориса Алексеевича Голицьіна. «Оной єсть первьім, которьій начал с офицерами и купцамииностранцами обходиться. И по той своей склонности к иноземцам оньїх привел в откровенность ко двору и царское величество привел к ним в милость». Стали носить немецкое платье — Куракин опять умеет закрепить зту перемену собственньїм именем. «Бьіл один англичанин торговой Андрей Кревет, которьій всякне вещи его величеству закупил, из-за моря вмписьівал и допущен бьіл ко двору. И от оного первое перенято носить шляпочки аглинские, как сарьі (sir) носят, и камзол, и кортики с портупеями». Казалось бьі, 144
что может бьіть менее индивидуально, чем пьянство и разврат? IJo Куракин и тут не затрудняется найти виноватого. «В то время названний Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурньїх. Помянутой Лефорт бьіл челонек забавной и роскошной или назвать дебошан французской. И непрестанно давал у себя в доме обедьі, супе и бальї. И тут в его доме первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземскими обходиться и амур начал первой бьіть к одной дочери купеческой, названной Анна Ивановна Монсова. Правда, девица бьіла изрядная и умная. Тут же в доме (Лефорта) началось дебошество, пьянство так великое, что невозможно опи сать, что по три дня запершись в том доме бьівали пьяньї, и что многим случалось оттого умирать. И от того времени и по сие число и доньїне пьянство продолжается, и между великими дома ми в моду пришло». И не приходит в голову Куракину, что не от Лефорта же виучились старий «князь-кесарь» Федор Юрьевич Ромодановский, которнй бнл «пьян по вся дни», или «невоздержной к питию» царский дядя Лев Кириллович Нарншкин. Но индивидуализм зпохи преобразований нашел себе виражение не только в литературе, а й в праве : в двух законах, которне оба, правда, относятся, пожалуй, более тоже к литературе, ибо оба остались мертвой буквой. З то закон от 1714 года о майорате и указ о престолонаследии от 1722 года. Обе пори, несомненно, стояли во внутренней связи, так как петровский «майорат», как известно, вовсе не обозначал наследования всего имущества стар шим сином, а наследование его одним из снновей, по вибору отца, с устранением остальннх. В зтом праве отца распорядиться имуществом по своєму усмотрению и заключалась, по мнению Петра и его советников, вся суть института. Одна дошедшая до нас записка, информировавшая Петра насчет английских порядков, утверждает, что «по общему закону аглинской земли, отцьі могут отлучить и отнять от своих детей все земли, которне им не суть определенн чрез духовную или инако, и могут они отдать все токмо одному сину, а другим ничего, еже содерживает “детей в должности и послушании”». Манифест 1722 года только воспроизводит зто, нет надобности говорить, совершенно ошибочное мнение об «общем законе аглинской земли», когда он говорит: «Дабьі всегда сие било в воле правительствующего госу даря, кому оной хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, аки отменит, дабьі дети и потомки не впали в такую злость, как вьіше писано, имея сию узду на себе». Совпадение настолько буквальное, что не нужно даже тут же имеющейся ссьілки на закон от 1714 года, чтоби видеть связь: и там и тут для Петра важно било расширить предел отцовской власти, стеснявшейся и в том, и в другом случае действовавшими в Рос145
сии обьічаями. Как вотчиной, так и царским престолом в Московском государстве нельзя бьіло распоряжаться поличному усмотрению. Вибирая на престол Михайла Федоровича, вьібрали, в сущности, семью Романовьіх, и старший член семьи, так сказать автом ати ч ески стан ови лся государем по см ерти отца. З т а автоматичность казалась Петру «недобрьім, старим обьічаем», хотя именно она и лежала в основе английского майората, которьій он ценил за то, чего в нем не бьіло, и он семейное достояние, каким бьіла в Р оссии земля, стремился превратить в личное, каким бьіло д в и ж и м о є имущество, товар и деньги. В зтом проникновении буржуазних взглядов в сферу наследования земель и престолонаследия, в самую гущу феодального права, так сказать, огромньїй культурний интерес обоих неудавшихся законов. И заимствование бьіло не совсем бессознательное, подготавливая указ 1714 года, требовали от русских агентов за границей сведений о «наследствах и разделе оньїх» не только «знатнейших, графских, шляхетских», но и «купецких фамилий»1. «Индивидуализм» Петровской зпохи так же мало должен нас, однако ж, обманьївать, как и индивидуализм итальянского Возрождения. Литература — ей все дозволено идеализировать — может, конечно, представлять героев последнего не только смельіми и красивими, но и утонченньїми и изящними, глубокомьісленними и образованньїми, даже на взгляд читателя XX столетия. Историк такого права не имеет, и ему приходится констатировать, что удовольствия отого времени бьіли крайнє грубьі, как мьі зто уже в и д єл и , что философия гуманистов бьіла смесью са мих наивньїх предрассудков, завещанньїх средними веками, с наскоро подхваченньїми и непереваренньїми обривками античной мудрости, и что самьіе блестящие синьорьі, покровительницьі гуманизма, иногда не умели писать. Насчет интеллектуальной вьісотьі петровской культури, к счастью, даже и предрассудков не существует, и к Академии наук тех дней принято относиться даже с большим, может бьггь, скептицизмом, чем она того заслуживает. Научньіе интересьі самого Петра, если о них можно говорить, не шли дальше собирания «монстров» и «опьітов», вроде попьітки создать породу високих людей, поженив добитую откуда-то царем «чрезмерно високую» финку с показьівавшимся в балаганах за деньги французским великаном. И ремесло цирюльника, в те простьіе времена заменявшего и дантиста, и фельдшера, вовсе не казалось преобразователю России ниже его достоинства: после катанья на яхте и работьі с топором или за токарним станком, ничто, кажется, не доставляло Петру такого удовольствия, как рвать зубьі. Так как его пациентам зто доставляло, по-видимому, удовольствие не 1Павлов-Сильванский Н Проекти, etc., с. 51. 146
с голь сильное, то на царских денщиков ложилась деликатная обяшнность отьіскивать царю случаи для упражнения в зубоврачебиом искусстве. Берхгольц рассказьівает, с каким трудом ему уда лось спасти его собственньїе зубьі, когда он имел неосторожность пожаловаться в присутствии одного из зтих своеобразньїх соглядатаев на зубную боль. Насчет звання пациентов царь совсем не бьіл разборчив, и его медицинских визитов, в качестве дантиста, удостоивались не только придворньїе или иноземньїе купцьі, но даже прислуга зтих последних. Не менее, чем рвать зубьі, любил он вьіпускать воду у страдавших водянкой. Окружавшая Петра среда бьіла еще примитивнее в зтом отношении. Петр хотя до конца жизни писал, даже со старорусской точки зрения, ужасающе безграмотно, все же любил читать и читал не только по-русски. Он внимательно следил за голландскими газетами того времени, отмечая в них то, что его интересовало, вьіписьівал из-за границьі и книги. Два первьіх после него лица в государстве, Екатерина и Меншиков, едва ли не бьіли вовсе безграмотними: современники, по крайней мере, весьма твердо стоят на том, что последний в искусстве письма не пошел дальше уменья вивести свою фамилию; а о первой сохранилась легенда, что впоследствии, когда она стала самодержавной императрицей, укази подписьівала за нее ее дочь, цесаревна Елизавета. Повторяєм, образованность петровского общества вряд ли кто и станет преувеличивать; но мьі с трудом представляєм себе простоту нравов зпохи. Зва ння министров, фельдмаршалов и «кавалеров» невольно гипнотизируют нас, и мьі склонньї вндеть в петровском дворе что-то все-таки «европейское», хотя бьі н на тогдашний лад. Европейцьі, даже сами еще не очень далеко ушедшие по части внешней куль турносте, как немцьі, должньї бьіли легко освободиться от зтой иллюзии. Вот, например, сценка, которую мьі передадим словами все того же словоохотливого голштинского камер-юнкера, которьій так любил описьівать петровские маскаради. Бьіл пир у князя Ромодановского, где собралась «вся русская знать». Царь уже уехал, когда у «князя-кесаря» и одного из его гостей, не менее знаменитого князя Долгорукого, затеялась ссора: один припомнил другому какую-то старую обиду, и Долгорукий отказался випить, что подносил ему Ромодановский. «Тогда оба зти стари ка, обменявшись многочисленньїми отвратительнейшими ругательствами, вцепились друг другу в волоси и добрих полчаса ко ло тил и друг друга кулаками, причем никто из присутствовавших в зто не вмешивался и не пьітался их разнять. Князь Ромоданов ский, которьій бьіл очень пьян, оказался побежденньїм: тогда он призвал караульних солдат и, хозяин в своем собственном доме, гіриказал арестовать Долгорукого. Когда последнего освободили, он отказался идти из-под ареста и требовал будто бьі у императора 147
сатисфакции. Но дело, конечно, так и замрет, потому что подобньіе кулачньїе расправьі в пьяном виде здесь случаются слишком часто и о них даже и не говорят». Действительно, картину вцепившихся друг другу в волосьі царских министров мьі и еще раз встречаем на страницах дневника Берхгольца; на зтот раз дело происходило в присутствии голштинского герцога, которьій, понимая обьічай страньї, отвернулся и сделал вид, что он ничего не замечает. А у Корба мьі находим почти такую же сцену между Ромодановским и Апраксиньїм, будущим петровским генерал-адмиралом, только последний, под свежим впечатлением своих заграничньїх знакомств, должно бьіть, поступил более «по-европейски» — обнажил шпагу, чем страшно напугал Ромодановского, привьікшего к тому, что дело кулаками и оканчивается. Когда мьі присутствуем потом при столь патриархальньїх сце нах, как прием царевной Прасковьей иностранньїх посетителей в одной рубашке, причем, пока «принцесса» протягивала для целования свою руку, другой рукой она прикрьівала свою наготу наскоро взятой у одной из придворних дам мантильей, или при домашнем спектакле у той же царевньї и ее сестрьі, мекленбургской герцогини Екатериньї Ивановньї, где вдруг обнаружилось, что исполнитель главной роли какого-то короля только что получил 200 ударов батогами, а затем сряду, как ни в чем не бьівало, удостоился чести играть не перед, а вместе с их вьісочествами, — все зто на нас уже мало действует. Знаменитая «дубина Петра Великого» начинает рисоваться нам в ее реальной обстановке. С людьми настолько «простими» и Петр не стал бьі церемониться. И современники отмечали только те случаи, когда дубина касалась уже очень заметньїх людей, или когда последствия ее применения неожиданно оказьівались трагическими. Когда царь нечаянно отправил на тот свет солдата, укравшего кусок меди с пожара, об зтом заговорили в городе, и случай поразил иностранцев, саксонского резидента Лефорта, например, которьій нам его и передаст. Но едва ли правильно он из зтого делает заключение, что Петр «не отличался гуманним характером». Зто прав да, конечно, но данньш случай еще отнюдь не вьіходил из ряду. Или приближенний царский холоп токарь Нартов не может отказать себе в удовольствии вспомнить, как при нем дубинка гу ляла по спине Меншикова либо других именитих персон. «Я ча сто видал, — будет он рассказьівать потом, — как государь за виньї знатних чинов людей здесь (в токарной) дубиною потчевал, как они после сего с веселим видом в другие комнатьі виходили и со сторони государевой, чтобьі посторонние сего не приметали, в тот же день к столу удостоиваемьі бьіли». Да еще, пожалуй, какой-нибудь наивньїй провинциал, вроде новгородского бургомистра Сьіренского, познакомившись с придворним бьітом, мог 148
обмолвиться сентенцией: «Кто с Христом водился, те без голо ви стали, а кто с царем поводится, те без голови и без спини будут». Но сами члени петровского двора и сам Петр считали, что дубина — самий мягкий вид наказания, даже не наказание, а, так сказать, напоминание о возможности бить наказанньш. «Теперь в последний раз дубина, — говорил царь Меншикову после одной “тайной” сцени из описанних Нартовнм, — ее впредь, Александра, берегись!» У зтой грубости, если к ней присмотреться, били свои характеристические чертьі. Вот одна из сцен, какие можно било видеть на праздниках в Летнем саду. «Вскоре после пришло несколько злих апостолов, внушавших почти всем страх и трепет; я имею в виду шесть или около того гвардейских гренадеров, которне, по двоє, несли на носилках большую лохань с самим простим хлебним вином, издававшим столь сильний запах, что многие его чувствовали, когда гренадери находились еще в другой аллее, более чем за сто шагов от них. Когда я увидел, что сразу много народу убежало, как будто увидели черта, я спросил стоявшего рядом со мной приятеля: что с зтими людьми случилось, почему они исчезли так поспешно? А тот уж схватил меня за руку, показал мне на вошедших молодцов, которнх я било сначала не заметил, и ми пустились бежать со всех ног, что било очень благоразумно, так как я вскоре затем встретил нескольких, которне горько жаловались на свою беду, не будучи в состоянии прогнать из своего горла вкуса водки. И так как меня уже предупреждали, что множество шпионов должньї били наблюдать за тем, все ли получили горькую чашу, то я не доверял ни одному человеку, но притворялся еще более потерпевшим, чем те. Но одна бессовестная шельма легко сумела проверить, пил я или нет, попросив меня дохнуть. Я ответил, что зто бесполезно, так как я уже вьшолоскал рот водою, на что он возразил, чтоби я ему такого не рассказнвал: он знает, что тут ничто не может помочь, хоть возьми в рот корицьі или гвоздики, все равно не меньше 24 часов будет вонять водкой изо рта, а от вкуса не отделаешься и еще более долгое время; и что я зто должен би тоже испробовать на себе, чтоби иметь возможность как следует рассказнвать о здешних праздниках. Я с благодарностью отказался, указнвая на то, что я совершенно не могу пить водки; но все зто било би тщетно, если би то не бнл мой добрий друг, прикинувшийся фискалом, чтоби меня подразнить. Но если кто попадет в когти к настоящему, ему не помогут ни просьби, ни слезьі: нужно будет подчиниться, хотя на голову становись. Так как от зтой обязанности не освобождаются даже самьіе нежньїе дами, потому что и сама царица иногда пьет вместе с другими. За лоханью с водкой всюду следовали майори гвардии, чтоби принудить пить тех, кто не слушался простих гре149
надеров. Нужно бьіло пить из чашки, которую подает один из ря дових — в нее входит добрий пивной стакан, но не для всех ее наливают одинаково полно — здоровье царя: они зто назьівают «за здоровье нашего полковника», но зто одно и то же. Когда я потом расспрашивал, почему именно (для отого) раздают такой сквсрньїй продукт, как зта водка, мне отвечали, что делается зто отчасти потому, что русские больше любят простое хлебное вино, чем все данцигские и французские водки в мире. Другая же при чина — любовь к гвардии, которой царь не знаєш уж как польстить (nicht gnugsam zu schmeicheln wisse), — ибо он часто говорит, что среди его гвардейцев нет ни одного, которому он свободно и без опасности не мог доверить свою жизнь» 1. Гвардия составляла неизменньїй фон всех празднеств. Рядом с Летним садом, где веселился двор, на Царицьіном лугу постоянно можно бьіло видеть ее темно-зеленьїе каре, пестревшие крас ними воротниками преображенцев и синими семеновцев. И среди них нередко виднелась високая фигура самого царя, потчующего водкой своих солдат раньше, чем они пойдут потчевать своим напитком министров и камергеров. К зтим гостям Царицина луга Петр бнл куда внимательнее, нежели к гостям Летнего сада. Те должньї били смирно подчиняться царской прихоти — пить, ког да царь прикажет, танцевать, когда он отого хочет. Сколько раз бьівали случаи, что Петр отлучался с раута отдохнуть (он всегда спал среди дна), либо по какому-нибудь делу, но он хотел, вер нувшись, найти веселье в полном разгаре, и ко всем виходам Лет него сада ставились гвардейские часовне, никого не вьіпускавшие ни под каким предлогом. Раз во время такого бала под арестом полил дождь, как из ведра. Критих галлерей било слишком мало, чтобьі вместить всех гостей, и большая часть из них вимокли до нитки. Но в то время как в Летнем саду все должньї били дожидать ся царя и без его повеления бал не смел кончиться, на Царицнном лугу царь должен бнл терпеливо ждать, пока кончится вся воєнная церемония. В свои именинн, 29 июня 1721 года, Петр бнл чем-то очень расстроен, он тряс головой и дергал плечами, что било у него всегда признаком сильного волнения; на придворних, собравшихся его поздравить, еле взглянул и прямо прошел к гвардейскому каре. Однако и тут он не мог оставаться долго, прослушав первнй салют, он хотел уйти. Но гвардия должна била повторить са лют три раза; Меншиков догнал уходившего царя и напомнил ему об зтом. Петр вернулся и достоял до конца салюта. Естественно, что после отого голштинский придворний не без самодовольства 1 Берхгольц, в Blischings Magazin XIX, S. 44 fl. Зто единственное издание «Дневника», которое нам било доступно, русского перевода под руками мьі не имели. 150
рассказьівает, как зта гордая гвардия отдавала честь его госуда рю, заботливо прибавляя, что большей чести от нее не удостоивастся и сам русский царь: гренадерские офицери и ему только делали «под козьірек», но не обнажали шпаги, как бьіло в обьічае перед вьісочайшими особами. И тут для преображенцев «их пол ковник» шел впереди императора Всероссийского. В нашей исторической литературе прочно укоренилась харак теристика Петра Великого, как «царя-мастерового». Действительно, царь на корабельной верфи, с топором или рубанком в руках, — картина более редкая и потому более зффектная, нежели царь на плац-параде. Но если не гнаться за зффектами, придется признать, что солдатом Петр стал гораздо ранее, нежели «мастеровмм», и что барабанную науку он изучал в своє время не с меньшим рвением, нежели впоследствии ремесло корабельного плотника. Причем последнее вовсе не вьітеснило из его головьі первого. Тотчас по своем возвращении из первого заграничного путешествия, под свежим впечатлением саардамской верфи, Петр раньше, чем повидал царицу и царевича, успев заехать только в немецкую слобо ду, отправляется смотреть свои войска. «Как только он убедился, насколько далеки зти полчища от настоящих воинов, он показьівал им различньїе жестьі и движения на самом себе, уча наклонением собственного тела, какую телесную вьіправку должньї ста раться иметь зти беспорядочньїе массьі» (Корб). А барабан оставался его любимьім инструментом до конца жизни, как мьі знаєм. Все его удовольствия носили резко вьіраженньїй воєнний характер — от всех них «пахло порохом». Доказьівая (в 1710 году), что у царя достаточно средств для продолжения шведской войньї, австрийский президент Плейер приводит такое соображение: «Уж два года не работает ни одна пороховая мельница, потому что имеется еще в полной готовности большой запас пороха, несмотря на то, что при обучении рекрутов, как только они научатся обращаться с ружьями, происходит непреривная сильная стрельба; а когда царь, или наследник, или кн. Меншиков в Москве или в деревне, за всяким почти обедом, при каждом тосте за чье-нибудь здоровье, во время бала и танцев, в дни именин или рождения, или по случаю самой хотя бьі ничтожной победьі беспрерьівно стреляют из ружей». Описання роскошньіх петровских фейерверков встречаются на каждом шагу в современньїх мемуарах; ими восхищались люди, хорошо знавшие Европу, как князь Куракин. Пирует ли царь у Лефорта, спускает ли корабль, идет ли маскарад по улице Москви — мьі сльіш им непрерьівную пушечную пальбу. На новогоднем празднестве 1699 года «залп из двадцати пяти пушек отмечал всякий торжественньїй за здравний тост». Один из иностранньїх дипломатов видел в зтой трате пороха на воздух серьезную статью расхода, порядком об151
ременявшую государственньїй бюджет. А когда Петр развеселится, в нем гораздо сильнеє сказьівался буйньїй солдат (пьяньїй ландс кнехт, если угодно: мьі ведь так недалеко еще от Тридцатилетней войньї), нежели подгулявший мастеровой. В трезвом виде орудуя дубинкой, во хмелю Петр легко брался за шпагу. На одном пиру у Лефорта, под конец обеда, разгневавшись на воєводу Шеина, «царь распалился так, что, нанося обнаженньїм мечом без разбору ударьі, привел в ужас всех собеседников: князь Ромодановский получил легкую рану в палец, другую — в голову; у Никитн Моисеевича (Зотова, «всешутейшего патриарха»), при движении меча наотмашь, бьіла повреждена рука; гораздо более гибельньїй удар готовился воеводе, которьій, несомненно, упал би от царской десницьі, обливаясь собственной кровью, но генерал Лефорт (которому почти одному ото позволялось), обняв царя, отвел его руку от удара. Царь, однако, пришел в сильное негодование от того, что нашлось лицо, дерзнувшеє помешать последствиям его вполне справедливого гнева, тотчас обернулся и поразил неуместно вмешавшегося тяжельїм ударом в спину; поправить дело могло одно только лицо, занимающее первое место среди москвитян по привязанности к нему царя. Говорят, что зтот человек вознесен до верха всем завидного могущества из низшей среди людей участи. Он успел так смягчить царское сердце, что тот удержался от убийства, ограничившись одними угрозами. З ту жестокую бурю сменила приятная и ясная погода». Зтот благодетельньїй чародей, которого Корб не назьівает, бьіл Меншиков: цитированное нами место — одно из тех, на которьіх основано известное уже нам представление о характере отношений между Пет ром и его «Алексашкой». Бьіла ли зта любовь к военщине и солдатские замашки только делом личной склонности, или Петр сознательно шел в зтом на правлений? Не надо забьівать, что в те Бремена еще не бьіло на свете «великого Фридриха», которьій «сделал всех королей кап ралами»; солдатская наука тогда еще не била королевской наукой по преимуществу. Из предшествующих русских царей ни один, кроме Лжедмитрия, не бьіл любителем воєнного дела. Известную роль тут должно било снграть детство Петра, прошедшее под впечатлением только что закончившихся долголетних войн царя Алексея: у прежних царевичей едва ли било столько воєнних игрушек. Борьба за Малороссию и война со шведами должньї били силь но расшевелить задремавшие после Смути милитарнне инстинктн московского внсшего общества. Но помимо инстинктов современники или очень близкие потомки усматривали в милитаризме Пет ра серьезную политическую сторону — не ту, какая вьщвигается обикновенно. М и уже упоминали мимоходом о замечании Фокеродта, как Петр «достаточно убедился из опьіта, какую сильную 152
опору монархической власти представляет регулярная армия», и как, именно благодаря отому, он «в особенности и со всем усердием предался улучшению своих войск». Влиянию военньїх погребностей в тесном смьісле Фокеродт отводит лишь второе месго. Как известно, старьій предрассудок, будто Петр бьіл создателем регулярной армии в России, давно пора бросить: первьіе полки «иноземного строя» появляются у нас еще при Михаиле, а в малолетство Петра они, вместе со стрельцами, которьіе тоже бьіли ближе к постоянному войску, нежели к феодальному ополченню, составляли уже подавляющее большинство русской армии1. Прав да, ото бьіло плохое регулярное войско: вероятно, вроде турецких или персидских солдат первой ПОЛОВИНЬІ XIX столетия. Тем не менее солдатскую науку Петр нашел в России уже готовой, и петровская гвардия, с военно-технической точки зрения, бьіла еще меньше «открмтием», чем «дедушка русского флота» — с точки зрения морской техники. Но ее задача и не бьіла военно-техничес кой. Присмотритесь к ходу ее постепенного развития, как он отчетливо вьіступает в «Гистории» Куракина. Сначала бмло 300 «потешньїх»; зти завелись случайно, действительно для потехи, едва ли тут бьіл серьезньїй расчет. Но в столкновении с Софьей потешньіе оказьіваются нешуточной силой, на которую можно опереться — ведь и противники считают своих приверженцев среди стрельцов тоже только сотнями. И вот, «по возвращении из Троицкого походу 7197 (1689) году», т. е. после своего бегства из Преображенского к Троице и расправьі с Софьей, Голицьіньїм и Шакловитьім Петр «начал набирать свои два полка, Преображенской и Семеновской, формально». Для семнадцатилетнего царя ото бьіли, по-прежнему, игрушки, но для партии Нарьішкиньїх и для Бориса Алексеевича Голицьіна, фактического автора coup d’etat 1689 года, ото бьіла серьезная военно-полицейская сила, которую можно бьіло противопоставить, в случае надобности, ненадежньїм стрельцам. Десять лет спустя гвардии и пришлось сьіграть именно оту роль. Преображенцьі и семеновцьі с самого начала бьіли нужньї против внутреннего врага: против внешнего их двинули уже позднее. Зто происхождение гвардии обьясняет нам и еезначение при Петре. Гвардейские офицерьі играли роль, очень близкую к жандармским офицерам времен Николая Павловича. Все более или менее интимньїе расследования о казнокрадстве и иньїх злоупотреблениях ближайших к Петру лиц производились при их учас1Цифрьі см. у г. Милюкова, с. 52. В походе 1681 года на 16 приблизительно тьісяч дворян и детей боярских московских и городовьіх приходилось ЗО тьісяч конницьі и 60 тьісяч пехотьі иноземного строя, кроме 22 тьісяч стрельцов. 153
тии. Так, фискальские доноси на князя Я. Ф. Долгорукого разбирала комиссия, состоявшая из майора Дмитриева-Мамонова, капитана Лихарева, капитан-поручика Пашкова и поручика Бахметева. Перед учреждением генерал-прокуратурн Петр думал из гвардейских штаб-офицеров создать орган для надзора над всем сенатом. Гвардейские майорьі должньї бьіли присутствовать в заседаниях сената и следить за тем, чтоби сенатори вели дела как следует, увидя же что-нибудь «противное сему», могли виновного арестовать и отвести в крепость (Петропавловская крепость уже тогда, по словам Фокеродта, играла роль не столько воєн ную, — она никого и ничего не обороняла, — сколько полицейскую: бьіла «своего рода Бастилией»), Немудрено, что члени се ната «вставали со своих мест перед поручиком и относились к нему с подобострастием», как с удивлением сообщал французский агент Лави, не без основания находивший, что «достоинство империи» от того «унижено». Но подобострастие сенаторов пе ред поручиком било ничем сравнительно с положением, в какое била поставлена относительно последних провинциальная администрация. Гвардейские офицерн, поснлавшиеся в губернию, в случае неисполнения их требований имели право «как губернаторов, так и вице-губернаторов и прочих подчиненннх сковать за ноги и на гиею положить цепи и по то время их не освобождать, пока они изготовят» требуемие гвардейцами отчетьі. Позже такое же право било предоставлено не только офицерам, но и унтер-офицерам. Какую картину представляла под унтер-офицерским игом Москва (не какой-нибудь медвежий угол!), весьма живо рисует одно письмо известного петровского дипломата гр. Матвеева. «Присланннй из камер-коллегии унтер-офицер, именем Пустошкин, — рассказнвает он, — жестокую передрягу учинил и всю канцелярию опустошил, и всем здешним правителям, кроме военной коллегии и юстиции, не только ноги, но и гиею смирил цепями. Между которнми здешний вице-губернатор господин Воейков токмо ответствовал тому нарочно присланному, что он послушен на цепь идтить, однакож, чтоби прежде сказана бьіла ему вина, чего тот, Пустошкин, учинить не дерзнул без указу военной колле гии. Однакож, он, вице-губернатор, от него, Пустошкина, равно в той губернской канцелярии при такой же тесноте содержится, как и прочие... Я, тех узников по должности христианской посещая, воистину с плачем видел в губернской канцелярии здешней, что множество детей и женщин, и честньїх особ, сидящих в них, и токи слез, превосходящие галерних (каторжних) прямих дворов». Зто било в Москве, и главним обиженннм являлся вице-губернатор и брига дир, нашедший себе заступника в лице близкого к царю человека, недавнего посланника при дворе одной из великих держав, какой тогда била Голландия, почти что одного из «верховних господ». 154»
Что терпели в глухой провинции, можно судить по жалобе вятского камерира на тамошнего «солдата» Нетесева. Зтот Нетесев, рассказьівает камерир, «приходит в канцелярию пьяньїй не в укашнньїе часьі... ночью во втором и в третьем часах и караульньїх капралов и часовьіх солдат бьет палкою, а нам, не обьявляя виньї и без всякой причини, держит нас под арестом по часту, а дру гим временем и скованньїх и, забрав вятских обьівателей, как посадских, так и уездньїх лучших людей, которьіе бнвали в прошльїх годех у таможенньїх и питейньїх сборов бурмистрами, го ловами и ларешньїми, держит под земскою конторою за карау лом и скованньїх, где преж сего держаньї били тоже и разбойники, и берет взятки». «Зтот солдат, — прибавляет исследователь, у которого ми заимствуем зти рассказьі, — доходил до какогото опьянения властью, которое, кажется, совпадало у него с опьянением водкой. Многократно говорил похвальньїе речи, что де он, пришед в канцелярию, камерира и его секретаря, сковав, замучит в железах до смерти; а если де они в железа сами не скуются, и теми железами будет их бить и голови испроломает . Жену секретаря он грозился шпагою изрубить на мелкие части и исполнить зто своє намерение поклялся, приложившись к образу Спасителя при свидетелях»1. Буржуазнеє сверху, петровское общество продолжало оста ваться воєнним в своей сердцевине. Упоминание о «солдатах» может внушить читателю иллюзию, будто речь идет о чем-то новом, о какой-то военной демократии. Ничуть не бьівало: «князья и простне дворяне» составляли ядро петровской гвардии. Зтот факт сразу бросался в глаза иностранннм наблюдателям, и они старались по-своему его обьяснить. «Он ласков со всеми, — говорит французский дипломат Кампредон, — а преимущественно с солдатами, большую часть которнх составляют дети князей и
бояр, служащие ему как би залогом верности своих отцов». Дворянство уже при Петре, таким образом, начало вьірабатьівать себе тот центральний орган, которнй помог ему захватить снова власть в свои руки в течение следующих царствований. Тонкая буржуазная оболонка так же мало изменила дворянскую природу Московского государства, как немецкий кафтан природу московского человека. Когда Петр умер, между дворянством и властью стояла только лишенная социальной опори в массах группа «вер ховних господ» штаб без армии, потому что новой буржуазной армии она не смогла себе создать, а старое служилое сословие в преображенском мундире только и ждало удобной минути, чтобьі «голови разбить боярам»... 1Богословский М. Областная реформа Петра Великого, М., 1902, с. 311—321. 155
Агония буржуазної! политики Итоги петровской политики: разорение крестьянства ф Состояние войска и флоти ф Персидский поход: его жономическое значение, его неудача Ф Настроение накануне смерти Петра ф Обстоятельства его смерти ф Русский престол становится избирательньїм ф Как в действительности происходили вибори: Єкатерина І и гвардия ф Характер царствования Єкатерини: нарастание оппозиции ф Верховний тайний совет: его происхождение ф Єго политическое значение ф Оппозиция генералитета: Верховний совет и Сенат Ф Буржуазная политики Верховного тайного совета Ф «Вольность коммерции», отмена торгових привилегий Петербурга Ф Влияние Меншикова и дворянства: мери относительно подушной подати ф Облегчение дворянской служби Ф Значение падения Меншикова; «верховники» и Петр II Ф Зкономическая политика Д. М. Голицина ф Отношение к ней дворянства: немецкий погром 1729 года ф Смерть Петра II и кризис 1730 года; императорские кандидатури ф «Пункти» и их действительное значение ф Отношение к ним гвардии ф К онст ит уц и он н и е п роект и «верховников» и генералитета ф Пассивное поведение шляхетской масси ф Анна и гвардия ф Победа генералитета и «восстановление самодержавия»
Служебной силе удалось сделаться силой политической очень скоро. Петр не успел моргнуть, как гвардия бьіла уже хозяйкой положення, и не только в императорском дворце. Без ее согласия нельзя бьіло занять русского престола. Гвардейцм пропускали на место «своего полковника» только того, кого они хотели. Набег торгового капитализма на Россию обошелся ей очень дорого, и не только в смисле затрат людьми и деньгами. Без та ких затрат не обходится никогда «активная политика», и в зтом специальном отношении Россия в 1725 году ничем существенно не отличалась от Франции — в момент смерти Людовика XIV, от Пруссии — по окончании Семилетней войньї, или даже от Англии — при конце ее борьбьі с Наполеоном. Население било разорено и разбегалось, притом с довольно давнего уже времени. Уже к 1710 году убиль населення, сравнительно с последней допетровской переписью составляла, по наблюдениям г. Милюкова, местами 40%. Как би ни мало бьіли надежни цифри тогдашней статистики (переписи 1710 года не доверяли уже современники), общее впечатление они дают достаточно определенное, особенно там, где их сопровождают словесние комментарин. Об Архангелогородской губернии официальньїй документ замечает, что «убьільїе дворьі и в них люди явились для того: взяти в рекрути, в солдати, В ПЛОТНИКИ, в С.-Петербург в работники, в переведенцьі, в кузнецьі». Из 5356 дворов, «убивших» в Пошехонье, от рекрутчини и казенних работ запустел 1551, а от побегов 1366і. Иностранцам 1Милюков. Государственное хозяйство, с. 247—249. 156
казалось, что центральньїе области государства совершенно обезлюдели благодаря Северной войне, и хотя зто мнение нуждается н такой же оговорке, как и утверждение тех же иностранцев, будго подмосковньїй суглинок принадлежит к «лучшим землям в Европе», в зтом суммарном впечатлении не все бьіло фантазией. Один документ 1726 года, под которьім стоят подписи «верхов них господ», почти в полном составе без спора принимает к сведению такие «резоньї» неплательщиков подушной подати: «Что де после переписи многие крестьяне, которьіе могли работою своєю доставать деньги, померли и в рекрути взяти и разбежались... а которьіе ньіне работою могут получать деньги на государственную подать, таких осталось малое число». Не спорили «верховньїе господа» и против ссьілок на упадок крестьянского хозяйства. «К тому же де уже несколько лет хлебньїе недороди, И во многих местах крестьяне зело мало сеют хлеба, а которьіе и сеют, и те на государственньїе подати принужденьї бьівают и в земле хлеб продавать, и от того ищут случая бежать в дальние места, где бьі их сьіскать бьіло невозможно». Но уже в зтой второй цитате мьі имеем обьяснение крестьянского разорения не от политических причин, и по понятньїм соображениям казенная бумага молчит о причинах социальньїх, которьіе, однако, хорошо бьіли видньї иностранцам, отводившим в деле опустошения Центральной России «жестокому обращению господ» одинаковое место с Северной войной. Банкротство петровской системи заключалось не в том, что «ценою разорения страньї Россия бьіла возведена в ранг европейской держави», а в том, что, несмотря на разорение страньї, и зта цель не бьіла достигнута. Иностранцьі, состоявшие на русской службе, оценивали могущество петровс кой империи далеко не так високо, как иностранцьі, смотревшие издали, и как позднейшие историки. Миних в интимном разговоре с прусским посланником Мардефельдом не скрьівал от него, что русские войска находятся в весьма плачевном состоянии: офицери никуда не годятся, между солдатами мною необученньїх рекрут, кавалерийских лошадей вовсе нет — словом, появись вторично про тивник вроде Карла XII, он с 25 000 человек мог бьі справиться со всей «московитской» армией. А зто говорилось всего через два года после так блестяще отпразднованного Ништадтского мира! Не лучше бьіл флот, в котором куда-нибудь годились только галери — очень практичньїе для мелкой войньї в финских шхерах, но не для откритого моря. Корабли строились, для скорости, из сирого леса и чрезвьічайно бистро гн или в пресньїх водах Кронштадтской Га вани. З то бьіла одна из главньїх причин попьітки Петра перенести стоянку своего флота в Рогервик (позже Балтийский порт, около Ревеля), расположенньїй вблизи открьітого моря, где вода била соленая. Но петровские инженерьі не умели справиться с круп157
ной волной, и каждая сильная буря, разметав все построенное ими, возвращала дело к исходной тонке, так что постройка Рогервика стала синонимом египетской работьі. Личньїй состав флота бьіл не лучше его материальной части. В своих гардемаринах, учив шихся за границей, Петр скоро разочаровался, и в конце царствования за границу более уже не посьілали. А о положений матросов хорошеє представление дает донесение одного иностранного дипломата своєму правительству, относящееся как раз ко времени великолепньїх маскарадов, которьіми праздновалась победа над шведами. «В видах предупреждения беспорядков и охранения спокойствия количество стражи в здешней резиденции удвоено. Мне говорили, что причина множества предосторожностей, принимаемьіх по зтому случаю, заключается в том, что весьма значительное число матросов, которьім не заплачено жалованье, несмотря на отданное царем перед отьездом приказание расплатиться с ними, не имея куска хлеба, составили заговор: собраться толпою и грабить дома жител ей здешней резиденции». А в то же время Россия бьіла накануне новой войньї. Тот же торговьій капитализм, которьій заставил Петра биться двадцать лет за Балтийское море, теперь гнал его на Каспийское. Ништадтский мир еще не бьіл заключен, а у Петра бьіла уже готова новая подробная карта зтого моря, за которую Французская академия избрала царя своим членом. Составившие карту офицерьі привез ли, по словам иностранньїх дипломатов, важное известие, что те места, где главньїм образом сосредоточено производство шелка, находятся около самой границьі царских владений. «Здесь все льстят себя надеждой, что, так как у персиян нет ни одного морского судна, можно будет большую часть шелковой торговли привлечь сюда и извлекать из зтого большой доход», — писал прусскому королю его посланник. Открьіл зту «Америку» только прусский дипломат: при русском дворе не могли, конечно, забьіть «величайшей торговли в Европе», на которую в XVII веке бьіло столько охотников. Персидский поход Петра бьіл необходимьім дополнением к насаждавшимся им шелковьім мануфактурам. Год спустя об зтом говорили уже вполне определенно. «Царь хочет иметь для безопасности своей торговли порт и крепость по ту сторону Каспийского моря и желает, чтобьі шелки, которьіе по силались обьїкновенно в Европу через Смирну, шли отньїне на Астрахань и Петербург», — писал весной 1722 года другой дип ломат, которьій скоро потом усльїхал подобное же обьяснение из уст самого Петра, только царь говорил, разумеется, не о зах вате шелковой торговли русскими, а о «свободе» зтой торговли. Едва кончились военньїе действия против шведов, как участвовавшие в них войска начали стягиваться к Москве, а оттуда далее — к берегам Дона и Волги. На зтой последней бьістро вьірос 158
іюенньїй и транспортньїй флот, для которого 5000 матросов бьіло перевезено из Кронштадта через Москву в Нижний. В предлоге для войньї, как водится, не оказалось недостатка. В Шемахе ограбили царских гостей не то на пятьдесят тисяч, не то на пятьсот, позже говорили уже о трех миллионах. Притом царский гость бьіл гак близок к правительственному чиновнику, что нельзя бьіло не усмотреть здесь прямого неуважения к достоинству русского го сударя. Правда, ограбившие бьіли мятежниками и против своего государя, персидского шаха, но тем меньше должен бмл сердить ся последний на подавление русских войск в его владениях. Для него же, в конце концов, восстановляли порядок — он должен бьіл ото оценить, и при русском дворе надеялись даже, что шах, может бьіть, даром, из одной благодарности, предоставит шелковую монополию России. Все зти радужньїе надеждьі, однако, ско ро должнм бьіли поблекнуть. Если не само персидское правительство (в зто время бьіло и нелегко его найти, так как за шахский престол боролось несколько претендентов), то его вассальї на бе регах Каспийского моря в союзе с горцями Дагестана оказали русским отчаянное сопротивление. Каспийский флот вьішел не лучше Балтийского и по большей части погиб от бурь. Бороться с климатом оказалось еще труднеє, чем с бурями и неприятелем, болезни и конский падеж свирепствовали в русском лагере, и, отправившись в поход весною 1722 года, в январе следующего Петр уже возвращался в Москву, оставив на месте своих, весьма скромньїх, завоеваний «15 000 лошадей, более 4000 человек регу лярного войска, не считая гораздо большего числа казаков, и миллиона рублей»1. Но непосредственньїе потери бьіли еще ничто сравнительно с тем, что грозило в будущем. Конкурентка России в области шелковой торговли Турция поняла каспийскую зкспедицию Петра как прямую у грозу себе: одна война тянула за собой другую, и притом несравненно более опасную. Прутского похода не могли забьггь ни царь, ни его министрьі; ожидание турецкой войньї отравило последние месяцьі жизни Петра, а когда он умер, начавшие править от его имени «верховньїе господа» не могли говорить о ней без тоски и скорби. Персидские завоевания пред ставляли собою одну из самьіх неприятньїх частей Петрова наследства, от которой не знали, как избавиться, и не чаяли, чтобьі зто когда-нибудь удалось. «Войско, которое наряжено регуляр неє, надлежит в Персню послать, — меланхолически писал год спустя после смерти «преобразователя» его канцлер граф Головкин, — для того, что авось либо они могут что будущим ле том какие прогрессьі учинить, и увидя то и силу нашу турки и 1 Кампредон. Сборник Русского исторического общества, т. 49, с. 281. 159
персиане инаково с нами поступать станут». Но другой из «верховньїх господ», Толстой, находил, что «регулярних войск при бавить туда сверх определенного числа не токмо трудно, но кажется и невозможно», и всю надежду возлагал на какого-то «грузинского принца», окотором «просяттамошние армяне»... «Когда принц грузинский в те страньї прибудет, то можеш бить тамошних христиан к нему не малое число соберутся, понеже его там любят», — мечтал Толстой, вьщавая зтим «может бьіть» всю глубину отчаяния русской дипломатии. Перейдений поход не бьіл такой позорной неудачей, как прутский, но зто бьіло, во всяком случае, лопнувшеє предприятие, и его жалкие результати не в меньшей степени обьясняют нам настроение Петра в последний год его жизни, чем та пустота, в которой почувствовал себя император после бесплодной борьбьі с «растаскивавшими» Россию верховниками. Бьіть может, даже, что и зта пустота стала ему заметной благодаря внешней неудаче, когда уже и триумфальньїми шествиями нельзя бьіло закрасить дела и уверить себя, что все идет, как следует. «Могу, как мне кажетея, уверить В. В., — писал Кампредон Людовику XV в апреле 1723 года, — что как бьі русские ни храбрились и с накой бьі твердостью ни пускали пьіль в глаза, они не в силах видержать войну против турок ни со сто рони Персии, ни со сторони Азова. Русские финансм плохи, и голод дает себя чувствовать весьма сильно. Кавалерия без лошадей, ибо они погибли все в последнюю кампанию, а войскам за 17 месяцев не плачено жалованье, чего в прошлую войну не случалось ни разу». Невероятньїй, на первьій взгляд, факт неплатежа жалованья войску вполне подтверждаетея и русскими до кументами: 13 февраля 1724 года сенат доносил государю, что «многие офицерьі, а паче иноземцьі, а такоже и русские беспоместньїе и малопоместньїе от невьідачи им на проіилий год жалованья пришли в такую скудость, что и зкипаж свой проели». К концу царствования даже те, из-за кого голодала вся страна, бьіли сами голодньї... На склонньїх к пессимизму людей, каким бил, например, саксонский посланник Лефорт, Петр производил в зто время впечатление человека, которьій на все махнул рукою и запил с горя. «Я не могу понять положення зтого государства, — писал Лефорт за шесть месяцев до смерти императора, — царь шестой день не вьіходит из комнатьі и очень нездоров от кутежа, происходившего по случаю закладки церкви, которую окрестили 3000 бутьілок вина... Уж близко маскаради, и здесь ни о чем другом не говорят, как об удовольствиях, тогда как народ плачет... Не платят ни войскам, ни флоту, ни коллегиям, ни кому бьі то ни било; все ужасно ропщут»1. 1Кампредон. Сборник Русского исторического общества, т. 49, с. 382. 160
Смерть преобразователя бьіла достойньїм финалом зтого пира во время чумьі. Петр умер, как известно, от последствий сифилиса, полученного им, по всей вероятности, в Голландии и плохо вьілеченного тогдашними врачами. При гомерическом пьянстве петровского двора и лучшие врачи, впрочем, едва ли сумели бьі помочь. Смерть пришла совершенно неожиданно для царя, хотя посторонние наблюдатели давно уже готовились к катастрофе, и настроение, которое он при зтом обнаружил, весьма способно поколебать легенду о «железньїх людях». «В течение болезни он сильно упал духом, страшно боялся смерти (le tout crainte de la mort), но в то же время вьїказьівал искреннее раскаяние, — пишет в своей подробной реляции о последних днях Петра французский посланник. — По его нарочитому повелению освободили всех заключенньїх за долги, большую часть коих он приказал випла тить из своих личньїх средств. Прочих заключенньїх и всех каторжников, кроме убийц и государственньїх преступников (!), он также приказал освободить; повелел молиться о себе во всех церк вах различньїх религий и причащался три раза в течение одной недели». Он хворал достаточно долго, чтобьі успеть составить завещание, которое логически вьітекало из им же изданного закона о престолонаследии. Но боязнь смерти бьіла так велика, что у него не хватало духу за зто взяться, а у окружающих — напомнить ему об зтом. Спохватились, когда Петр бьіл уже почти в агонии, но в каракулях, вьіведенньїх дрожащей рукой, смогли разобрать только два слова: «Отдайте все...». Кому — осталось неизвестньїм. Согласно комментировавшей закон о престолонаследии «Правде воли монаршей» Феофана Прокоповича, «народ» должен бьіл теперь «угадьівать» волю умершего государя. Проще говоря, на другой же день после смерти первого императора российский престол стал избирательньїм. Ни в теории, ни на практике тут не било так много нового, как может показаться нам. Первьіе цари дома Романовьіх обьїкновенно «обирались» на царство Земским собором — по крайней мере, формальность избрания бьіла соблюдена и при восшествии на престол Петра. Когда «св. синод и вьісокоправительствующий сенат и генералитет согласно приказали» русскому народу повиноваться вдове умершего, императрице Екатерине Алексеевне, зто бьіла не столько новая фор ма, сколько просто новьіе слова для обозначения собрания, в сущности, такого же состава, как и вибиравшеє в 1682 году самого Петра, которое состояло из «освященного собора», «боярской думи» да «московских чинов». Новизна заключалась в том, что раньше, начиная с Алексея, избрание било, действительно, толь ко формой , потому что наследник всем бнл известен и находился налицо; теперь же, хотя в наследнике тоже не било недостатка, в обход его избрали лицо, никаких прав на престол не имевшее. 6 Зак. 524
161
И вьібрали притом не те, кто мог зто сделать по традиции, и от чьего лица бьіл написан цитированний нами манифест, а опятьтаки люди, формальним правом вьібора не располагавшие. «Се нат, синод и генералитет», писали под диктовку гвардии, которая в зтот момент всеобщего недовольства являлась самой недовольной и наиболее опасной силой. Иностранньїе дипломати весьма согласно в главньїх чертах передают собьітия, происходившие во дворце в ночь с 27 на 28 января 1725 года1. Когда гвардейские офицерьі простились со своим пол ковником, уже терявшим сознание, старшие из них — согласно одним известиям, по собственному почину; согласно другой версии, предводимьіе рейхс-маршалом князем Меншиковьім, — напра вились к Екатерине и «принесли» ей «присягу в верности». Что зто не бьіла верноподданническая присяга, ясно из того, что Петр бьіл еще жив в ту минуту: «присяга», очевидно, заключалась в обещании гвардейцев не видавать свою полковницу. Заручившись таким обещанием, последняя, как сейчас же обнаружилось, по ступила вполне целесообразно, ибо даже после немедленно, ко нечно, огласившегося в придворной среде визита преображенцев к Екатерине находились смельїе люди, утверждавшие, что закон ним наследником является сьін казненного царевича Алексея12 и внук первого императора, будущий Петр II, и между зтими людь ми бьіло большинство «верховних господ». Только Меншиков, Толстой и генерал-адмирал Апраксин бьіли решительно против зтой кандидатури, и если позицию Толстого легко обьяснить его мрачной ролью в деле Алексея Петровича, то поведение глави сухопутной армии и главного начальника русского флота едва ли можно свести только к личньїм мотивам. Их толкало в определенном направлений общественное мнение тех групп, во главе которьіх они стояли. Чего ждала от Екатериньї армия, совершенно ясно становится, как скоро мьі узцаем обещания, данньїе ею в обмен на «присягу в верности» гвардейцев. «Императрица обьявила с самого начала, что жалованье им заплатит из собственной казни». Мало того, она «имела предусмотрительность заранее послать в крепость деньги для у плати жалованья гарнизону, которьій не получал его уже шестнадцать месяцев, подобно прочим войскам... Чтобьі еще более расположить их к себе, царица распорядилась раздачею всем полкам денег не в счет жалованья, 1 Сходство донесений прусского посланника Мардефельда и французского Кампредона так велико, что в их основе лежит, очевидно, один рассказ. 2 Что Алексей бьіл казнен тайно в каземате — зто теперь, после опубликования рассказа Румянцева, бьівшего одним из палачей, можно считать установленньїм вне спора. См.: Русская старина, 1905. 162
солдатам же, занятьім на различньїх работах, приказано бьіло прекратить работьі и отправиться к местам своей стоянки, будто бьі молиться Богу за государя»1. Ловкость, с которой повела себя Екатерина на зтом своеобразном аукционе, в первую минуту привела в необьїкновенньїй восторг иностранньїх наблюдателей и внушила им чрезвьічайно преувеличенное представление о способностях новой государьіни. Ее «по всей справедливости можно назвать северной Семирамидой и изумительньїм примером дивного счастья, — писал по поводу собьітия 28 января Кампредон. — Без знатного происхождения, без всякой поддержки, кроме личньїх своих достоинств, не умея даже ни читать, ни писать, она в течение долгих лет пользовалась любовью и доверием величайшего монарха, человека, наименее из всех смертньїх поддававшегося чьему-либо прочному влиянию, а после его смерти сумела сделаться самодержавной государьіней, к общему восторгу всех и без малейшей тени, по крайней мере, до сих пор — чьего-либо противодействия ее счастью». Противодействовать бьіло бьі очень рискованно, когда князь Меншиков прямо угрожал убить всякого, кто осмелится проти виться провозглашению Екатериньї царствующей императрицей, и «то же самое говорили и гвардейские офицерьі, с намерением помещенньїе в углу дворцовой зальї», где совещались синод, се нат и генералитет. Личная же роль государьіни и самим восторгавшимся стала казаться менее значительной, когда они присмотрелись к ее управленню поближе. Из всех функций Петра его вдове всего больше подошли, как зто ни странно, полковничьи. Тут она старалась заменить покойного императора с чрезвьічайной знергией и не без успеха. Когда ее дочь Анна Петровна венчалась с герцогом голштинским (помолвленьї они бьіли еще при жизни Петра), Екатерина не бьіла на свадьбе по случаю траура, но и тра ур не помешал ей явиться на воєнную часть торжества. Она пешком обошла рядьі гвардейцев, вьістроенньїх, по обьїкновению, на Царицьіном лугу, пила, конечно, водку за их здоровье и раздавала им жареную говядину. Солдатьі «приветствовали ее восторженньїми кликами, бросая шапки вверх». И подобньїх воєнних сцен мьі встретим не одну у современников. Но мало-помалу последние начали находить, что зтой стороной своей задачи императрица увлекается чересчур. Уже спустя полгода после воцарения Екатериньї так восторгавшийся ею Кампредон начал находить, что «и уважение, и преимущества, заслуженньїе ее великими дарованиями», императрица может утратить благодаря своим «развлечениям». Развлечения зти заключаются в почти ежедневньїх, 1 Кампредон. Сборник Русского исторического общества, т. 52, с. 441 и др. 163
продолжающихся всю ночь и добрую часть дня попойках в саду с лицами, которьіе, по обязанностям служби, должньї всегда нахо диться при дворе. Екатерина редко ложилась ранее 4 часов утра, и состояние хронического винного угара, в котором она находи лась, исключало всякую возможность с ее стороньї занятия «государственньїми делами». Деловьіе иностранцьі, которьім приходилось наблюдать близко Петра во время его заграничньїх поездок, и насчет работоспособности самого преобразователя в зтой области бьіли невьісокого мнения. Приставленньїй к Петру во время его путешествия в Париж французский чиновник никак не мог понять, когда же русский царь занимается политикой, и пришел, наконец, к заключению, что политические вопросьі разрешаются у русских, вероятно, во время обеда, за бутьілкой вина. В сущности, зти дела решались «верховними господами» совершенно самостоятельно. Петр, если дело не касалось армии и флота, вмешивался в них лишь спорадически, главньїм образом, в те минути, когда машина уже очень начинала скрипеть и, видимо, грозила вовсе остановиться. От Екатериньї ждать даже такого спорадического вмешательства бьіло бьі бессмьіслицей. Необходимость фактического государя рядом с номинальньїм сознавалась знающими императрицу людьми, по-видимому, уже в сам момент ее воцарения: уже тогда шли какие-то глухне разговорьі о каком-то «особенном совете, облеченном некоторою властью», которьій помешал би Екатерине бьіть «вполне самодержавной». В ту минуту, однако, за нею стояли армия и флот, Меншиков и Апраксин — разговорьі о «совете» не бьіли никем знергично поддержаньї. Но самодержа вне Петра дало слишком отрицательньїе результати, чтобьі с про стим продолжением его легко мирились, особенно, когда официальньїй его носитель явно неспособен бьіл поддерживать даже внешний декорум. Оппозиции, и вовсе не во имя возврата к старине, как обьїкновенно себе представляю!, а напротив, во имя «европеизации» и политических форм, она слабо тлевшая при Петре, в царствование Екатериньї І вспьіхнула довольно ярким пламенем. Если при жизни преобразователя дело не шло дальше дерзких речей, вроде заявления одного флотского капитана, что царь, собственно, не имеет права распоряжаться, не спросясь Земского собора, его преемнице пришлось иметь дело гораздо больше чем с прости ми разговорами. Во время воєнних салютов, на которьіе в присутствии императрицьі бьіли так же щедрьі, как и при покойном императоре, начали свистеть пули, «нечаянно» вложенньїе в ружья, па дали раненьїе и убитьіе, притом, как на грех, в двух шагах от Екатериньї. В застенках постоянно кого-нибудь питали — то гвардейских солдат, то каких-то «двух знатних дам, привезенньїх из Москви в кандалах», то брата гувернера великого князя. Ромодановский, сьін князя-кесаря, унаследовавший от отца должность 164
начальника тайной политической полиции, рассказьівал своим приятелям, что он более не в состоянии вьіносить ужасов, которьіе ему приходится видеть. Нельзя бьіло безусловно положиться даже на свою главную опору — войско. Ломимо отдельньїх офицеров и солдат, под подозрение подпали цельїе армии вроде малороссийской, командир которой, очень популярний среди своих подчиненньїх князь Михаил Михайлович Голицьін, считался од ним из самих ненадежньїх. В феврале 1726 года пришлось переменить гарнизон в Петропавловской крепости. Надо бьіло прими рить с собой хотя бьі часть недовольньїх и постараться ослабить недовольство другой части. В такой обстановке возникает учреждение, значение которого до сих пор мало понятно русским историкам, хотя современники поняли его отлично и сразу — Верхов ний тайньїй совет. Судьба Верховного тайного совета в нашей историографии лишний раз показьівает, как рискованно перенесение новейших правових норм на отношения, весьма далекие от буржуазного государства XIX—XX веков. Споря о «юридической природе» ото го странного учреждения, созданного номинально для того, чтобьі развязать руки носительнице верховной власти, а фактически связавшего оту носительницу по рукам и по ногам, наши исследователи чрезвьічайно мало интересовались его политическим и социальньїм смислом. В результате, принято говорить о «попитке ограничить самодержавне в 1730 году», тогда как оно бьіло уже ограничено в феврале 1726-го, о «верховниках», как о некотором новом явлений, свойственном царствованиям Екатериньї І и Петра II, тогда как в действительности членами Верховного совета стали именно те, кто управлял государством при Петре І. Смотревшие со сторони иностранцьі, по обьїкновению, видели лучше, чем позднейшие туземньїе историки. Неоднократно цитированньїй нами Кампредон очень определенно намечает и те мотиви, которьіе сознательно клались в основу возникавшего учреждения его организаторами, и то обьективное значение, которое зто учреждение должно бьіло получить независимо от чьих бьі ТО НИ бьіло мотивов. Самодержавне гвардии, олицетворяемой Меншиковьім, начало, наконец, надоедать наверху так же сильно, как вьізьівало оно брожение внизу. Сама гвардия должна бьіла остаться весь ма мало удовлетворенной меншиковским режимом. Из одного документа, относящегося к марту 1726 года, мьі узнаєм, что еще тогда, год с л и ш н и м спустя после вступления на престол Екате риньї, гвардия не получила «хлебной дачи» даже за последнюю треть 1724 года, «отчего те полки (Преображенский и Семеновский) претерпевают нужду». Для того чтобьі достигнуть такого результата, не стоило «голови разбивать боярам», как с готовностью предлагали гвардейские офицерьі в ночь с 27 на 28 января 165
1725 года. Но и та, в чье удовольствие делалось зто предложение насчет боярских голов, должна бьіла чувствовать себя удовлетворенной не более гвардейцев. Рассматривая политику с семейной точки зрения, Екатерина очень близко принимала к сердцу голштинские интересьі своего зятя. Она находила вполне естественньім если не начать войну, то, по крайней мере, угрожать войной Даний за некорректность зтой последней к ее маленькому голштинскому соседу. А герцог-зять, конечно, как нельзя более бьіл бьі рад получить в своє полное распоряжение, в придачу к очень умеренному количеству голштинских штьїков, совершенно неумеренное количество русских. Но со сторони Меншикова, к его на зтот раз чести, не видно било никакого сочувствия к подобньїм проектам. Наконец, прочие «верховньїе господа», как мьі в и д є л и , с самого начала бьіли не только против Меншикова с Толстьім и Апраксиньїм, но и против самой Екатериньї. Мало-помалу они должньї бьіли, однако же, убедиться в относительной безобидности последней. Помимо того, что ей «некогда» бьіло вмешиваться в государственньїе дела, все более и более очевидно становилось, что ее царствование не может бьіть продолжительно. По распространенному в тогдашних придворних и дипломатических кругах мнению, болезнь Петра бьіла передана и императрице. При отсутствии всякого подобия профилактики в то время зто вполне правдоподобно: от Петра случалось заражаться и его денщикам. «Получаемьіе со всех сторон известия утверждают положительно, что царица жить не может, ибо кровь у нее совершенно зара жена», — писал французский министр иностранньїх дел своєму агенту в Петербурге слишком за полгода до смерти Екатериньї. При дворе зтой последней дело, конечно, должньї бьіли знать еще лучше, чем в Версале, — то, что не удалось 28 января, оказьівалось только отложенньїм, а отнюдь не потерянньїм. Нужно бьіло готовиться к новому бою на том же поле и заранее укрепить свои позиции. Когда герцог голштинский вьщвинул В СВОИХ ЛИЧНЬІХ расчетах проект ограничения власти, фактически, Меншикова, Головкин и Голицьін пошли на зто с полной готовностью, спра ведливо рассуждая, что пустивший глубокие корни в русскую почву Алексашка бесконечно опаснее маленького и недалекого немецкого принца, которого ничего не стоило и прогнать, когда он будет использован. Так именно и изображает дело упоминавшийся нами иностранньїй дипломат: хлопотьі «герцога голштинского и его министра» он ставит как исходную точку описьіваемого им «важного собьітия», а «усиление власти русских вельмож» ему кажется неизбежньїм дальнейшим его последствием. Он заканчивает свою реляцию о новом учреждении такими словами: «Легко, впрочем, видеть, что он (совет) представляет собою первьій шаг к перемене форми правлення; что м осковитьі хотят его сделать 166
менее деспотическим, нежели оно бьіло, и что многих удержало только малолетство великого князя, — что заставляло их, за отсутствием главьі, способного их поддержать, взять всю ответственность за собьітия на себя. Теперь, когда наступит благоприятньїй случай, они зтому риску не подвергнутся более, так как постараются, без сомнения, утвердить своє влияние и незаметно ограничить самодержавную власть, заставляв ее жаловать такие привилегии, которьіе создадут возможность учредить и поддержать правление, подобное английскому». Ссьілка на «наиболее разумньїх людей», которьіе держатся того же мнения, показьівает, что Кампредон не столько сам до него додумался, сколько бьіл на него наведен разговорами самих русских «вельмож». «Пунктьі», предьявленньїе императрице Анне в 1730 году, уже определенно предчувствовались в феврале 1726-го. Известное «мнение не в указ», дающее конституцию Верховного тайного совета, ставит дело, в сущности, более обще и просто, нежели зти знаменитьіе «пунктьі». Вместо того чтобьі перечислить казусьі, в которьіх императрица не может действовать самостоятельно, «мнение» дает положение, обобщающее все возможньіе случай: «Никаким указам прежде не виходить, пока оньїе в Тайном совете совершенно не состоялись». Екатерине, т. е. гер цогу голштинскому, зто, однако же, показалось слишком сильно. Зависеть от русского большинства совета он не пожелал, и обязательное согласие всего совета на распоряжения государьіни бьіло заменено обязательньїм контрасигнованием императорских указов одним или, в важньїх случаях, двумя его членами. Найти себе компаньона герцог, очевидно, считал более легким делом, неже ли переубедить всех «верховников». Но им удалось одержать все же принципиальную победу и в зтом пункте. Указьі должньї бьіли виходить с формулой: «Дан в Нашем Верховном тайном совете», равно как и всякого рода «рапорти, доношения или представле ння» должньї били надписьіваться: «к поданню в Верховном тай ном совете». В глазах подданньїх власть, таким образом, бьіла уже заключена в весьма прочньш футляр, и общество должно бьіло мало-помалу привикнуть к тому, что государь не управляет непосредственно, и что его распоряжение имеет силу только тогда, когда оно облечено в известную конституционную форму. С самого начала, однако же, бьіло совершенно ясно, что зта форма сама по себе никого удовлетворить не может, и что те, кого Ромодановскому приходилось питать в застенках, всего меньше могли помириться на формальном равенстве между «верховни ми господами». Меншиков потому, кажется, и согласился без большого спора на образование совета, что гораздо больше ценил сущность власти, нежели ее парадньїе атрибути. В качестве отступного он потребовал себе полной автономии у себя дома — в 167
военной коллегии, где раньше ему докучал сенат своими попьітками ревизии и контроля. Но именно потому, что дело не очень менялось сравнительно с предшествующей зпохой, такой переменьї обществу бьіло мало. Чтобьі приучить его к аристократической конституции на английский лад, нужно бьіло доказать ее практическую пользу. Иначе ее «английская» форма могла только ее скомпрометировать. Что совету придется отстаивать своє существование, зто «верховники»1должньї бьіли почувствовать с первого же, можно сказать, дня. 9 февраля совет официально возник, и об зтом бьіл послан указ в сенат. Сенат указа не принял и через своего зкзекутора в самой обидной форме «подбросил» его, что назьівается, в канцелярию нового учреждения. Зто бьіл один из тех моментов, когда даже в сухой кандел ярской переписке чувствуется трепет драмьі, если угодно, впрочем, скореє комедии, ибо момент, когда секретарь совета, действительньїй статский советник Степанов, всовьівал указ за пазуху сенатскому зкзекутору, несомненно принадлежит к зтому последнему жанру. Ближайшая к верховникам по своєму официальному положенню общественная группа, петровский «генералитет», явно не желал признавать «английской» конституции, делавшей несколько человек, еще вчера сидевших в ее среде, ее господами. К сенату бьіли примененьї крутьіе мерьі: он бьіл лишен титула «правительствующего» и остался только «високим», что гораздо важнеє и харак тернеє, сенат бьіл лишен самостоятельной военной сильї под предлогом зко н о м и и (зто бьіл тогда универсальньїй предлог), била упразднена «сенатская рота», а при сенате оставлено 10 человек курьеров. Наконец, совершенно «по-английски», назначили ряд нових сенаторов, как в А нглии назначают нових пзров для укрощения непослушной верхней палати, притом совершенно не стесняясь чинами, «ранга генерал-майора и ниже действительньїх тайньіх советников двема рангами», так что посланньїй на ревизию сенатор, действительньїй тайньїй советник Матвеев, не знал, как ему, не унижая себя, рапортовать столь демократизованному учреждению. В официальной переписке сенат мало-помалу бил сравнен с «прочими коллегиями», и за какую-нибудь неисправность у сенаторов удерживали жалованье, точно у мелкой канцелярской сошки. Словом, совет отвел душу в полное своє удовольствие. Но столкновение с сенатом бьіло только симптомом общего по ложення. Ни «верховники», ни «генералитет» не представляли 1Членами совета бьіли назначеньї Меншиков, Апраксин, Головкин, Толстой, Дмитрий Голицьін; к ним немного позже присоединился Остерман. Герцог голштинский заменял Екатерину. Ягужинский, присутствоваший на первьіх заседаниях, скоро вьібьіл и сделался заклятим врагом верховников. 168
пспосредственно никакого общественного класса: знаменне Вер ховного тайного совета и его судьба стану т нам ясньї, только когда мьі вскроем классовую подкладку его политики. Тогда мьі увидим, что режим «верховников» бьіл финалом петровской рефор ми. В управление Россией Дмитрия Голицьіна — ибо фактически он бьіл главой Тайного совета в двухлетний промежуток между ссьілкой Меншикова и смертью Петра II — волна буржуазной политики дала свой последний всплеск. С момента падения вер ховников начинается ничем уже непрерьіваемьій отлив, и своими конституционньїми проектами Голицьін сам засвидетельствовал падение той системи, которой ему суждено бьіло стать последним представителем. О буржуазной политике Верховного тайного совета можно го ворить, начиная еще с меншиковского периода его существования. Уже 20 декабря 1726 года по представлению Меншикова, Остермана и Макарова решено бьіло организовать комиссию, «ко торой рассмотреть генерально все купечество Государства российского, каким образом оное к пользе государственной лучше и порядочнее исправлено бьіть может». А в виде задатка к великим и богатьім милостям, которьіе имели место излиться на купече ство от зтой комиссии, императрица, по докладу тех же лиц, «ука зать соизволила: для распространения купечества к городу Архангельскому с будущего 1727 году торговать всем позволить невозбранно». Мера бьіла подробно мотивирована в «мнении», поданном в сенат камер- и коммерц-коллегиями и главньїм магистратом. З то «мнение»1— один из самих толковьіх документов русского меркантилизма начала XVIII века. В нем весьма обстоятельно доказивается, что петровская дубина в области зкономики ни к чему, кроме лишних непроизводительньїх расходов, не приводила и, стало бьіть, ничем, кроме задержки в накоплении капиталов, не служила. «Коммерции надлежит бьіть во всякой вольности; которие купцьі к которому порту и за рубеж торговать имеют способность, в том им запрещать не надлежит»: кому вьігодно возить в Петербург, тот и впредь свои товари туда повезет, и если уж можно создать в пользу столицьі какое-нибудь искусственное преимущество, то разве понизив тамошние вьівозньїе пошлиньї сравнительно с «городом» (как весьма характерно именуется в документе Архангельск — для допетровской буржуазии город по преимуществу). Запрещать же возить товари в «город», как зто делал Петр, єсть сущая нелепость. Официальньш документ, само собою разумеется, не вьіражается так определенно, но мьісль его именно зта. Стоит отметить одну его деталь: в числе товаров, ко1Оно напечатано в сборнике русского исторического общества, т. 56, с. 545—549. 169
торьіе войдут в Архангел ьск, «мнение» имеет в виду и хяеб. «За такой отпускной хлеб из чужих краев входил великой капитал в Российскоегосударствоот самой крестьянской работьі», сзапрещением хлебного вьівоза Петром, зтого «капитала» лишились «крестьяне, которьіе в поморених некоторьіх городах и на Вятке большею частью продавая хлеб подати оплачивали». Так рано появляетея предчувствие аграрного капитализма, и притом — что всего характернеє — втех местах, где не бьіло крепостного права. Превращаясь в фабрику для производства хлеба на вьівоз, помещичьи ймення второй половини XVIII века только шли по следам «черносошного», государственного крестьянства. Отмена привилегий Петербурга в деле заграничного отпуска бьіла, едва ли зто нужно прибавлять, с зкономической точки зрения прогрессивной, а не реакционной мерой, тем более, что, как мьі знаєм, Петербург вьщвинулея из-за воєнних, а отнюдь не коммерческих соображений. Для меншиковского режима характер но, что и в деле «увольнения коммерции» сьіграли роль мотиви внешней политики: герцог голштинский бьіл очень рад лишить своего датского противника зундских пошлин, а возможная война с Данией вообще ставила под вопрос балтийскую торговлю. Без зтих привходящих условий мьі едва ли бьі им єли повод гово рить о буржуазних тенденциях верховников уже в зтот период. Центр внимания меншиковской политики бьіл совершенно в дру гом месте, и настоящую ее оценку мьі получаем, лишь познайо мившись с рядом мер Верховного совета, касавшихся подушной подати. З то финансовое нововведение Петра, как известно, отмечало собою не столько переворот в финансовой технике, сколько чрезвьічайную интенсификацию податного гнета. То, что теперь подать раскладьівали на души мужекого пола, вместо дворов, как зто бьіло раньше, било бьі очень характерно для петровского инди видуализма, если бьі деньги и собирали с «души», если бьі налог, другими словами, стал личньїм. Но зтого вовсе не бьіло: подать по-прежнему налагалась гуртом на целую деревню, а в ней разверстьівалась по числу наличньїх хозяйств, и лишь размерьі ее определялись количеством находившихся в зтой деревне «ртов» мужеко го пола, не исключая дряхльїх стариков и грудних младенцев. Та кая манера ечета упрощала дела до крайности: никаких споров, вроде происходивших раньше при подворной переписи — что считать двором, что нет — бьіть не могло; не могло бить спора и о числе работников, относительной силе «тягол» и тому подобном, ибо платил всякий мужчина, бьіл он работником или нет, безразлично. Психологического обьяснения реформи приходитея искать, таким образом, не в области буржуазного хозяйства, а ереди того круга отношений, которьій к Петру бьіл гораздо ближе, — в армии. Все мужекое население страньї бьіло разделено на солдат 170
служащих и солдат платящих, причем, по мьісли Петра, вторьіе должньї бьіли непосредственно содержать первьіх. Для отого сбор подушньїх в каждой губернии бьіл сосредоточен в руках воєнного начальства, от каждого полка в определенной местности действовала «команда» с офицером во главе, взьіскивавшая подать с чис то военной бьютротой и прямолинейностью. Зти военньїе особенности новой финансовой системьі население почувствовало всего больнее. Когда Верховньїй тайньїй совет, под влиянием тех соображений, с образниками которьіх читатель уже познакомился в начале отой главьі, решил провести «облегчение крестьянства в платеже подушньїх денег», он начал с виведення из деревни воєн них сборщиков. «Которьіе штаб- и обер-офицерьі и рядовьіе на вечньїх квартирах у сбору подушньїх денег и на зкзекуциях у разньіх сборов, тем... ехать к своим командам немедленно», — говорит журнал Верховного совета от 1 февраля 1727 года. Официально сбор перешел из рук воєнного в руки штатского началь ства: от «штаб- и обер-офицеров» к воєводам, которьіе при Петре утратили последние следьі своего бьілого значення, сохранив лишь чисто зтимологическую связь с воєнним делом. Но воєвода не мог заменить воєнного сборщика, которьій ездил по провинции и непосредственно «правил» подушньїе с крестьян: в зтом-то и заключались тягости прежней системи. В руках штатского началь ства могло остаться лишь общее заведование делом: в чьи руки фактически перешли функции «штаб- и обер-офицеров», совершенно определенно говорит указ от 22 февраля того же года, резюмирующий все намеченньїе Верховним советом « м илости ». Пообещав, что особая комиссия, рассмотрев вопрос о подушной по дати, уменьшит ее размерьі, указ продолжает: «Как оная комиссия рассмотрит, почему с крестьян подати брать положено будет, тогда ту положенную на них подать сами помещики, а в небьітность их прикащики и старости и вьіборньїе платить принуждени будут». Одно из важнейших прав землевладельца, то право, которое так помогло ему закрепить за собой крестьян, став благодаря финансовой реформе Петра фикцией, вновь становилось реальностью. Помещик, на которого двадцать лет смотрели как на пушечное мясо, вновь становился «финансовьім агентом правительства», как деликатно и изьісканно вьіражается новейшая историография; правильнеє бьіло бьі сказать: вновь становился государем в миниатюре, ибо за тем, как зтот «агент» собирает подать со своих крестьян, никакого контроля и бьіть не могло, пока существовало крепостное право. Петру, разумеется, и в голову никогда не приходило обрезьівать полномочия дворянства в зтом отношении: теоретически власть дворянства на местах в его царствование даже увеличилась, как зто мьі увидим ниже. Но как мог бьі осуществить зти теоретические права помещик, из-за «активной политики» 171
служивший «без сьезду» до полной дряхлости, многие ГОДЬІ не видя своих родньїх мест? Отставка при Петре допускалась только в случае полной неспособности продолжать службу. «Без сьез ду» служили все — от самого вьісшего до низшего. 70-летний ста рик фельдмаршал Б. П. Шереметев несколько раз просил госуда ря отпустить его в Москву для устройства дел и не удостоивался даже ответа. Тогда он пишет жалобное письмо секретарю Петра Макарову: «Просил я его царского величества о милосердий, чтоб меня пожаловал, отпустил в Москву в деревни мои для управле ння... крайняя моя нужда: сколько лет не знаю, что в домишке моем как поводится, и в деревнях; чтобьі я мог осмотреть и упра вить: ежели еще Бог продлит веку моего, где жить до смерти моей и по мне жене моей и детям... А ежели бьі мне нмне прямо итить в Питербурх, я не имею себе пристанища: хоромишки мои, которне бьіли мазанки, и о тех пишут мне, что сели, жить в них никоими мерами нельзя... Покорно вас, моего государя, прошу: подай мне руку помощи, чтобн пожеланию моєму его царское величество меня пожаловал». После долгих просьб Шереметеву разрешили, наконец, отпуск, но не в Москву, а в Петербург, где именно бнло «жить никоими мерами нельзя». Если так строго Петр держал генерал-фельдмаршала, легко себе представить, какова бьіла служба простьіх нечиновньїх людей. Мало того, что служба бьіла тяжела, — для тогдашнего дворянина, с его привьічками, она казалась еще и унизительной. В московскую зпоху он являлся на службу с отрядом своих вооруженньїх холопов, которьіми и командовал; если он подчинялся старшему командиру, то зто всегда бьіл свой брат-дворянин. Петровский устав запрещал производить в офицерьі и давать команду тому, кто раньше не служил рядовьім и «солдатского дела с фундаменту не знает». Вновь поверстанньїй в службу дворянин должен бьіл тянуть лямку наравне со своими же крепостньїми, а иной раз попадал и под началь ство к своєму крепостному, за отличие произведенному в унтерофицерьі. Для того чтобьі подняться вьіше, мало бьіло одной службьі — нужно бьіло еще учиться. А неисполнение или плохое исполнение своих служебньїх обязанностей наказьівалось самьім строгим образом: петровские фразьі о «жестоком истязании за неисправление» нужно понимать вполне буквально. В зтом отношении особенно характерньї записки одного служи лого человека того времени Желябужского, настоящий марти ролог служилого сословия. Там мьі на каждом шагу встречаем такие записи: в 1696 году полковник Мокшеев бит кнутом за то, что отпустил раскольника; в 1699-м Дивов и Кольїчев бмяш плетьми за то, что Кольїчев взял с Дивова 20 р. денег да бочку вина, чтоб Дивову не бьіть в Воронеже у корабельного дела. В 1704 году в Преображенском бит плетьми князь Алексей Барятинский за то, 172
что приводил людей к смотру и утаил, а Родион Зерново-Вельяминов бит батогами за то, что не записался в срок. Неявка в службу наказьівалась по закону 1714 года, конфискацией всего имущества, по закону 1722 года — «политической смертью». На лица не смотрели и взьіскивали неукоснительно и за малое, и за крупное нарушение уставов. В том же 1704 году, по дневнику Желябужского, воєвода Наумов «бит батогами нещадно за то, что у него борода и ус не вьібритьі». Вот почему в тесной связи с «милостью» крестьянам, которой, может бьіть, крестьяне и не бьіли более всех обрадованьї, стоит обещание милости дворянам, без всякого сомнения оцененной ими по достоинству: «Когда коньюнктурьі допустят, то две части офицеров и урядников и рядовьіх, которьіе из шляхет
ства, в доми отпускать, чтобьі они деревни свои осмотреть и в надлежащий порядок привесть могли». Их должность в зто время должньї бьіли исполнять иноземцьі и беспоместньїе. Зту мьісль (перевести военнослужилое дворянство на льготу) иностранньїе дипломати совершенно определенно приписьівают Меншикову. Главиьій начальник военной сильї и тут, может бьіть, ло мимо своего сознания, являлся представителем интересов воєн ного сословия. Падение Меншикова бьіло, таким образом, не совсем только придворним переворотом, мало интересньїм для историка. Закулисная история зтого падения и до сих пор не очень ясна. Трудно понять перемену в отношениях к «рейхс-маршалу» гвардии, а в зтой перемене вся суть дела: будь преображенцьі на его стороне, он в полчаса покончил бьі со своим и новими противниками, как покончил раньше с заговором Девьера. Тут приходится позавидовать историкам-индивидуалистам: для них то, что Меншиков «раздразнил» маленького Петра II несколькими бестактностями да «возбудил зависть вельмож» своим проектом породниться с царской династией, служит совершенно достаточньїм обьяснением. Хорошо видно одно: что «Алексашка» бьіл совершенно не в уровень с той задачей, какая випала ему на долю, и не ему бьіло тя гаться на политической арене с Дмитрием Михайловичем Голицьіньім . Чрезвьічайно типичньїй представитель «первоначального накопления», Меншиков соединял в своем лице властного феода ла с крупним предпринимателем, и, кажется, второй часто брал верх. В документах того времени мьі то и дело встречаем «светлейшего князя» то продающим смольчуг, то перечеканивающим в монету своє старое серебро, с огромной для себя вьігодой; у него бьіло несколько фабрик, он бьіл откупщиком рьібной ловли на Белом море, в то же время он бьіл окружен своего рода двором (бумаги, касающиеся его ссьілки, упоминают о «неподльїх», т. е. не крепостньїх, людях Меншикова) и имел своих собственньїх 173
солдат, видимо, внушавших некоторьіе опасения тем, кто сослал князя. Но не видно, чтобьі зти солдати, или какие-нибудь солдати и офицерьі вообще, шевельнулись в пользу сосланного. Армия, кажется, слишком хорошо сознавала, что ее генералиссимус больше всего заботился о наполнении своего кармана. А так как среди его противников не бьіло недостатка в популярних генералах, вроде М. М. Голицьіна и л и В. В. Долгорукого, то бьіло довольно естественно, что военно-служилое шляхетство решило занять вьіжидательную позицию и посмотреть, что начнут делать «вер ховники», избавившись окончательно от фактического самодержца. Ибо с исчезновением Меншикова в России должна бьіла уста новиться формальная олигархия: русский престол к зтому времени бьіл занят лишь номинально. Давно предсказьівавшаяся смерть Екатериньї І не очень заставила себя ждать; сменивший ее в має 1727 года Петр Алексеевич, давниший, еще с 1725 года, кандидат большинства верховников, имел, по словам английского диплома та Рондо, одну господствующую страсть — охоту («о некоторьіх других его страстях у поминать неудобно», прибавляет осторожньій дипломат). Что зтот тринадцатилетний мальчик, которому с виду можно бьіло дать все восемнадцать, физически очень рано созрел, давало лишний способ управлять им — через женщин. На зтом пути у верховников или их дочерей бил только один конку рент — цесаревна Елизавета Петровна, из всех окружавших нравившаяся молоденькому императору (ее родному племяннику) всех больше. Но они скоро могли успокоиться: Елизавета того времени (ей самой бьіло только что восемнадцать), не говоря о других стра стях, преобладающую имела одну — страсть к нарядам. Политика бьіла ей совершенно чужда, и в самий критический момент она не нашла ничего лучше, как отправиться к своей политической сопернице жаловаться на то, что придворний кухмистер не отпускает ее поварам перца и соли. Меншиков первий попьітался приставить к Петру Алексеевичу жену, которая бьі блюла интересьі своей фамилии, но он взялся за зто так грубо, а княжна Меншикова бьіла так мало интересна, что попьітка совершенно не удалась и, кажется, даже у скорила катастрофу, от которой надеялись себя застраховать зтим способом. Дол гору ким почти удалось то, на чем оборвался Меншиков, и поперек дороги их планам стала уже чистая случайность: Петр умер от оспьі накануне того дня, на которьій била назна чена его свадьба с княжной Екатериной Долгорукой. На зтом попьітки верховников обеспечить себя «семейньїм» способом должньї бьіли прекратиться — пришлось перейти к более общественньїм спосо бам действия. Тут успех всецело зависел от того, как отнесется к режиму Верховного тайного совета дворянское общество. А зто отношение, в свой черед, определялось двухлетней практикой верховников за время номинального царствования Петра II. 174
Фактическим главою совета в зто время бьіл, как мьі уже у по минали, князь Дмитрий Голицьін, бьівший киевский губернатор, позже президент камер-коллегии, один из виднейших «верховних господ» петровского времени. Современники спитали его главою «старорусской партии»; новейшие исследователи, поправляй зту ошибку, стали подчеркивать образованность Дмитрия Михайло вича на новий западньїй лад и его европейские знакомства. Что Голицьін не бьіл главою «старорусской партии», зто, конечно, верно: такой партии вовсе не существовало. Но характерно, что он, один из ближайших помощников Петра, не любил иностранньіх язьїков, хотя и мог на них обьясняться, и его знаменитая библиотека в селе Архангельском под Москвою бьіла переполнена рукописними переводами европейских юристов и публицистов, сделанньїми специально для него. Характерно также и то, что в ту пору, когда он пользовался наибольшим влиянием, бьіла сделана явная попьітка перенести столицу обратно в Москву. Петр II тут прожил большую часть царствования и здесь умер. За зто время сюда переехали все центральньїе учреждения и, между прочим, Монетний двор, что казалось иностранцам признаком особой прочности совершившейся переменьї; под страхом строжайшего наказания запрещено бьіло даже говорить об обратном переезде двора на берега Невьі. Нельзя не видеть здесь дальнейшего поступательного шага той политики, которая вновь «отворила» для торговли Архангельск. То буржуазное течение, которое в Верховном совете представлял князь Голицьін, теснее примикало к меркантилизму допетровскому, чем петровскому, что, однако, вовсе не делало его реакционньїм: ибо после краха петровских предприятий, бьіло слишком очевидно, что естественное развитие тех зачатков капитализма, какие существовали в XVII веке, дало бьі больше, нежели все попьітки вогнать русскую буржуазию дубиной в капиталистический рай. «Увольнение коммерции» сделалось лозунгом зкономической политики Верховного совета в царствование Петра II. Ряд «фритредерских» мер начался указом от 26 мая 1727 года, отменившим крупнейшую из казенних монополий — соляную; изданньїй в том же году тариф понизил вдвоє таможенную пошлину на цельїй ряд иностранньїх товаров. Но настоящий поток «буржу азного» законодательства начинается со ссьілки Меншикова. С сентября 1727 года протоколи и журнали Верховного тайного совета приобретают чрезвьічайно своеобразную окраску: можно подумать, что мьі находимся в государстве, где торговля — душа всего, и где всем правят купцьі и заводчики. 16 сентября (ровно через неделю после ссьілки Меншикова) разрешено свободное устройство горньїх заводов в Сибири, без разрешения берг-коллегии. В тот же день «восстановлена» торговля с Хивой и Бухарой, прервавшаяся после неудачньіх зкспедиций Петра. В тот же 175
день издан указ о вольной продаже табака — исчезла другая из крупних казенних м о н о п о л и й . 27 сентября, вслед за монополиями, начинается упразднение казенних фабрик: Екатерингофская полотняная мануфактура отдается в вольное содержание. В тот же день обьявлено вольним добьівание слюдьі. 20 октября отмененьї пош линьі с «купеческих людей и их работников», едущих в Сибирь и возвращающихся оттуда, и велено даром видавать им паспорта. ЗО декабря издан соляной устав, практически осуществивший отмену соляной монополии, принципиально состоявшуюся еще в має. 18 марта следующего года отменена поташная монополия. 19 августа отмененьї последние стеснения, прикреплявшие вьівоз к Петербургскому порту: разрешено вивозить то вари из Псковской и Великолуцкой провинций к Нарвскому и Ревельскому портам. В тот же день отменена введенная Петром регламентация в постройке торгових судов и отсрочено взьіскание с купцов таможенньїх пошлин, должньїх ими за прошльїй год, а также и просроченного акциза за иностранньїе вина. 16 мая 1729 года издан вексельний устав и в тот же день указ о беспошлинной постройке кораблей из русского материала и русскими предпринимателями, хотя бьі и для продажи иностранцам. Мьі перечислили только мери более общего характера — те же журнали и протоко ли пестрят частньїми льготами и подачками русским фабрикантам: в тот же знаменательньїй день, 16 сентября 1727 года, бьіл предоставлен ряд льгот бумажному фабриканту Соленикову. 9 августа 1728 года отсрочено взьіскание ссудьі, вьщанной «полотняной фаб рики директору» Йвану Тамесу, и постановлено видать на четьіре года без процентов 5000 рублей Затрапезньїм; купцам, пострадавшим от пожара в Петербургском порту, видавалась казенная ссуда на поправку, и даже купцьі, утаившие от пошлиньі иностранньїе товари, удостаивались милости: им обещано бьіло прощенне, если они в определенньїй срок обьявят утаеннуе товари. За все царствование Петра І на всероссийское купечество не излилось больше благодати, чем за коротенькое царствование его внука! Новейший исследователь защищает политические проекти Голицьіна от упрека в «своекорьістно-личном» характере их: они не имели, по мнению зтого исследователя, даже характера «своекорьістно-сословного». Мьі в своє время увидим, насколько приложима зта похвала к плодам политического творчества князя Дмитрия Михайловича, которое не бьіло безусловно личньїм: известньїе нам проекти, несомненно, представляют результат компромисса между различньїми течениями, существовавшими в среде верховников, — которьіе ближе нам, к сожалению, неизвестньї. Но комплимент вполне приложим к вдохновлявшейся им зкономической политике Верховного тайного совета 1727— 1729 годов. Она не бьіла «своекорьістно-сословной»: верховники служили 176
не интересам своей маленькой группьі, а интересам все того же торгового — и лишь отчасти промьішленного — капитализма, которьій раньте сделал своим орудием «преобразователя России», и служили ему лучше и толковее, чем последний. Когда-нибудь более близкое знакомство с зкономическими документами зпохи позволит ответить на вопрос, чем бьіла вьізвана зта «вторая молодость» петровской реформи. Пока нам приходится установить только наличность самого факта. Но политические последствия его можно учесть уже и теперь. Буржуазия и в зто время, как рань т е , не представляла собою господствующей внутри России политической сильї. Х озяйкой положення при дворе бьіла гвардия, т. е. дворянство, вооруженное и организованное. Насколько отвечала политика Голицьіна его интересам? Кое-что, конечно, и дво рянство извлекало из «фритредерства» верховников: оттого, что подешевела соль, всем стало лучше, в том числе и дворянству. От пониження цен на табак и иностранньїе товари «шляхетство» тоже могло только вьшграть. Особенно популярним в дворянских кру гах должно бьіло оказаться возвращение двора в Москву. Служившие в гвардии помещики все нужное продолжали получать из своих деревень, расположенньїх преимущественно в центральних губерннях: одно дело бьіло везти оттуда холст или живность за 50— 100 верст, другое дело — за 600. Даже для тех, кто большую часть покупал, разница бьіла чувствнтельна: иностранньїе дипло мати поражались тем, насколько в Москве все бьіло дешевле сравнительно с Петербургом, особенно в первое время, пока пребьівание двора не вздуло цен. Но все зти вьігодьі голнцьінской политики упразднялись одним минусом, которьій логически вьітекал из ее «буржуазного» и фритредерского характера. Упраздненньїе Верховним советом пош линьі и монополии составляли видную часть казенного дохода: пополнить образовавшуюся брешь нельзя бьіло иначе, как обратившись к прямим налогам. Проведенньїе в мєнш иковский период льготьі относительно подушной подати уже с первьіх месяцев нового царствования начинают чувствоваться новим правительством как стеснение. Меншиков еще номинально сидел в совете, когда 31 августа 1727 года бьіл издан указ, повелевавший, «чтобьі в содержании армии и гарнизонов не бьіло в деньгах недостатка, того ради недоплатньїе на прошедшую январскую треть, такоже и на будущую сентябрьскую подушньїе деньги по прежнему положенню сбирать немедлснно». Всего любопьітнее бьіло, что зтот указ вновь восстанавливал военньїе коман ди для сбора недоимок, рассматривавшиеся в предьідущий период как главное зло: в помощь губернаторам и воєводам предписьівалось «от каждого полка по одному обер-офицеру и с ними сол дат... которьім в сборе подушних денег земским коммиссарам вспомогать, и в отправлении рапортов их понуждать». От только что 177
вновь обретенного помещиками права самостоятельно собирать в своих деревних подати осталось скоро только весьма неприятное наследство: личная ответственность барина за недоимку своих крестьян. Указ от 21 марта 1729 года требовал, чтобн воєво ди «по силе своей инструкции» посилали в недоимочнне деревни нарочних «и взяли в город править малопоместннх, у кого нет прикащиков и старост, на самих помещиках»... Исключение допуска лось лишь для «знатних людей»: за тех отвечали их управители. К моменту смерти Петра II участь верховников могла считаться решенной: оттого развязка и могла последовать с такою бьістротой. Все условия, которне в 1725 году помешали им завладеть властью, били налицо в январе 1730-го, чтобьі отнять у них зту власть. Тогда дворянство било озлоблено тем, что его интересн отодвигались на второй план ради буржуазии: теперь било то же самое. И так как злементарному уму тогдашнего дворянина за ладнай буржуазия представлялась в образе «немцев», как иному южнорусскому мещанину или крестьянину она рисуется в образе єврея, то для настроения шляхетских кругов нельзя себе предста вить ничего внразительнее немецкого погрома, устроенного гвардией еще в має 1729 года — чуть не за год до падения голицннского режима. Вспнхнул пожар в Немецкой слободе, и, доносил французский резидент, «как только огонь бнл замечен, туда сбежались все солдати царской гвардии с топорами в руках; зтим орудием обнкновенно пользуются, чтобьі сносить в подобннх случаях соседние дома и прекращать таким образом распространение пожара. Но зти солдати, ничуть не старайсь тушить огонь, как бешенне бросились на угрожаемне пожаром дома слободи, ударами топоров разрушили стени, потом разбили сундуки, шкафьі и погреба и разграбили все, что там било; хозяевам же, которне хотели воспротивиться их буйству, они безнаказанно грози ли размозжить голови топорами. И самое гнусное при зтом случае било то, что все происходило на глазах всех офицеров зтих самих войск, не смевших или, вернее, не желавших остановить бесчинства, потому что сльїшно било, как иньїе вели такого рода речи: “Пусть побьют зтих немцев” . Одним словом, зто бнл грабеж не менее ужасннй, чем если би цельїй легион варваров ворвался в неприятельскую страну. Можно било видеть, как они отрезнвали даже веревки у колодцев, чтобьі помешать таскать воду. Что может бить сказано сильнеє, чтобьі обрисовать дикий харак тер зтого народа? И могут еще разговаривать о том, что они готовьі изменить свои нравьі и убеждения!» Действительно, посмотрев на зту сцену (не позабудем, что большинство гвардейских солдат того времени били дворяне), трудно вообразить ее героев обсуждающими проекти российской конституции. Попнтки перенести в 1730 год идеологию «левьіх 178
земцев» конца XIX столетия психологически, как нельзя более, понятньї, конечно, но каким бьі солидньїм «научньїм аппаратом» они ни обставлялись, от исторической ИСТИНЬІ они должньї бьіли остаться весьма далеко. К нсй гораздо ближе бьіл тот трезвьій и спокойньїй англичанин, которьій доносил своєму правительству: «Я видел несколько проектов, представленньїх в Верховньїй совет, но все они кажутся плохо переваренньїми... Привикнув слепо повиноваться воле самодержавного монарха, все зти дворяне не имеют ясного представлення об ограниченном правлений». Как ни прискорбно присоединяться к «реакционному» мнению про тив «либерального», но приходится признать, что проф. Загоскин, утверждавший, что шляхетство нисколько не интересовалось содержанием подписьівавшихся ими проектов, бьіл ближе к истине, чем его противники, старавшиеся дать фактам «иное обьяснение». Когда сами автори проектов, записньїе литераторьі, вроде историка Татищева, видимо, не умели отличить конституционную монархию от абсолютной1, чего же тут требовать от бравих капитанов и поручиков, «подмахивавших» то ту, то другую бумажку, в зависимости от того, кто ее подсовьівал? Мьі не будем позтому обременять читателя детальним анализом «плохо переваренньїх» проектов: зтому анализу место в специальной работе по истории русской публицистики XVIII века, а не в общем историческом курсе. Для нас и тут интересньї лишь классовьіе тенденции, которьіе должньї бьіли сказаться в проектах, даже помимо воли их авторов, и как бьі смутно ни бьіло политическое миросозерцание зтих последних. Наиболее близким к реальной русской действительности бьіл тот проект, которьій первьім возник в головах верховников, ошеломленньїх неожиданньїм исчезновением символической фигурьі, игравшей столь незаменимую роль во всех их комбинациях. Вер ховний совет бьіл советом при императоре, а он умер; от чьего же имени теперь говорить и действовать? Если судить по намекам некоторьіх из иностранньїх дипломатов на какую-то «республику без глави» (republique sans chef), било кем-то вьісказано мнение, что совет может править от своего собственного имени. Насколько мьісль била неудачна, можно судить по тому, что именно так старались изобразить потом намерение верховников их самьіе лютьіе враги, вроде Феофана Прокоповича. Члени совета и сами, конечно, прекрасно понимали зто, и о «республиканском» проек те говорить позтому вовсе не приходится. Первая реальная мьісль бьіла гораздо проще. Раз императора нет, надо его видумать, надо немедленно найти новое лицо, которое могло бьі стать таким же 1См. на зтот счет любопьітное признание самого г. Милюкова (Вер ховники и шляхетство //История русской интеллигенции, с. 28). 179
живьім символом, каким бьіл Петр II, и притом столь же удобньім. Малолетство или, во всяком случае, крайняя молодость номинального носителя власти являлась тут весьма капитальньїм качеством, а еще надежнее, если несовершеннолетний государь будет взят из «своей семьи». Мальчик-император умер, отчего не посадить императрицу-девочку? Обрученной невесте Петра II бьіло 17 лет, по возрасту она очень подходила. Права ее бьіли, так сказать, одною только ступенью ниже прав Екатериньї І: та бьіла обвенчана, зта только обручена, но зато та бьіла Бог весть какого происхождения, а зта — русская княжна Рюриковой крови. Для большего подкрепления ее прав ее родственники не постеснялись даже распустить слух, что она беременна от покойного императора: факт, по тогдашним временам, не столь уже скандальний, если вспомнить, что обе дочери Екатериньї І спи тались большинством рожденньїми вне брака, что не м етал о им бьіть принцессами и цесаревнами не хуже других. Но Екатерине І доставили престол не ее права, а гвардейские пггьїки: мог ла ли рассчитьівать на их содействие княжна Долгорукая? Ее род ственники, как практические люди, с зтого и начали, рассуждая, кто из них в каком гвардейском полку подполковник, а кто майор. Особенно близкими к кандидатке оказьівались, по-видимому, преображенцьі, с заряженньїми ружьями окружавшие обрученньїх в день помолвки: такое распоряжение отдал их начальник, брат государьіни-невестьі и фаворит императора Йван Долгорукий. Будь зтот последний человеком закала Григория Орлова, ми, несомненно, имели бьі в истории хотя попьітку интронизации княжньї Екате риньї и, бьіть может, не неудачную. Но добродушний кутила-мученик, князь Йван не пошел дальше сочинения подложного завещания Петра II, да и то оставил в своем кармане. А дееспособньїй в данном смисле член семьи, фельдмаршал князь Василий Владими р о в і , и на помолвку-то своей племянницьі с государем смотрел весь ма косо, содействовать же ее возведению на престол отказался са мим решительньїм образом. Еще меньше можно било ожидать содействия основанию династии Долгору ких со сторони верховников других фамилий, особенно Голицьіньїх, которьіе к влиянию Долгоруких всегда относились весьма ревниво, а из них Дмитрий Михай лович бьіл фактическим президентом совета, с воєнним же влияни ем его младшего брата, фельдмаршала, спитались уже в дни Меншикова. С первого же шага, таким образом, «замисли верховников» тормозились в их собственной среде; зто не сулило «замислам» ничего доброго. С провалом попьггки обладить дело «семейньїм» путем — наиболее примитивно-феодальньїм способом — приходилось искать путей более сложньїх. По-видимому, руководствуясь какими-то личньїми расчетами, князя Василий Лукич Долгорукий вьщвинул кандидатуру племянницьі Петра І, герцогини курляндской 180
Анньї Ивановньї, имевшей на российский престол разве чуть-чуть больше прав, чем княжна Екатерина Долгорукая1. Кандидатура прошла легко — Анна бьіла всем чужая. Но зто бьіла уже не девочка, от нее можно бьіло ожидать самостоятельньїх виступле ний (позже она оправдала такие ожидания в максимальном размере), а главное — у нее в Митаве бьіл свой двор, готовое гнездо конкурентов для тех, кто теперь управлял Россией. Кажется, опасения со сторони зтого курляндского двора и послужили исходной точкой знаменитих « ко н ди ц и й » , которьіе мьі не станем излагать здесь подробно, потому что они достаточно хорошо известньі. Недаром из всех пунктов «кондиций» наибольшее внимание вьізвал тот, которьій запрещал Анне держать при своем дворе придворних чинов из иноземцев. Он обсуждался два раза, и слишком обнаженную редакцию первоначального проекта заменили потом более запутанной и «приличной»: «В придворние чини,гак русских, так и иноземцев, без совету Верховного тайного совета не производить». Сразу восстанавливать против себя курляндских друзей Анньї Ивановньї, очевидно, не хотели: в разговорах в обществе уже определенно називали по имени Бирона. Во всем остальном кондиции, представляющие собою, как доказал шведский историк Иерне, простую вьіборку из соответствующих шведских до кументові вполне оправдьівали отзьів Феофана Прокоповича, что верховники «не думали вводить народного владетельства, но всю владения крайнюю силу осьмичисленному своєму совету учреждали». Кондиции везде говорят о правах совета, систематически опуская сословия, всюду фигурирующие рядом с советом в их шведском образце. Дело шло вовсе не о каком-нибудь новом ограничении самодержавия, а просто о закреплении за наличньїм составом Верховного тайного совета того положення, которое он фактически занимал при покойном императоре. Но юридическое закрепление существующего имело не про сто формальное значение. О том, как управляется Россия, до тех пор знали очень немногие; для массьі имя государя покривало все: теперь зта масса должна била узнать, что управляют, в сущности, Голицьіньї и Долгорукие с братией. При всеобщем довольстве режимом Верховного совета, бьіть может, такое неосторожное снятие покрова с тайньї и прошло бьі даром. Но когда люди недовольньї, подобньїе открьітия дают их недовольству чрезвьічайно удобное оправдание. «Ни гражданские, ни военньїе чиньї не полу-12 1 Официально первьім заговорил об Анне Дм. Голицьін. Но роль В. Л. Долгорукова ясна из всей совокупности фактов, не спитая того, что о ней вполне определенно упоминает князь Щербатов, слишавший рассказьі современников. 2 Сличение текстов см. у г. Милюкова, назв, статья, с. 8—11. 181
чают жалованья, — писал саксонский посланник Лефорт за два месяца до смерти Петра II. — Мало полков, которьім бьіли бьі должньї меньше чем за год, что же касается генералитета и гражданских чиновников, то они не получали жалованья по десяти и по восьми лет. Что сталось с деньгами? я не знаю». Шляхетство хорошо зто знало: деньги разворовали верховники. Еще совет не пал как учреждение, а уже двух Долгоруких судили за лихоимство и грабеж казньї. Но если остальньїе надеялись откупиться их головами, они жестоко ошибались. «Когда, — пишет тот же дип ломат, — фельдмаршал Долгорукий предложил Преображенскому полку присягнуть царице и Верховному тайному совету, они отвечали, что переломают ему ноги, если он еще раз явится к ним с подобньїм предложением. З то заставило изменить форму присяги». Бьіть может, люди, не знавшие других средств, как «переломать ноги» или «разбить голову», сами по себе, непосредственно, и не так бьіли еще опасньї столь опьітньїм политикам, как князь Дмитрий Голицьін или Василий Лукич Долгорукий. Но к их услугам сейчас же нашлись люди, политически не менее искусившиеся, нежели сами верховники. То бьіли отчасти даже членьі Верховного совета, но составлявшие в нем незаметное меньшинство, как Головкин, бьівший канцлер Петра І. Отчасти люди, считавшие за собой все права стать такими членами, но, к их удивлению и ярости, оставшиеся за бортом. Их типом бьіл бьівший петровский генерал, прокурор Ягужинский. Еще за год до смерти Петра II зти люди составляли «очень страшную» (tres formidable) партию, готовившуюся вступить в бой с Голицьіньїм и Долгорукими. Могла ли зта «очень страшная» партия пропустить такой момент, как теперь, когда верховники вьінужденьї бьіли балансировать над пропастью? Ягужинский в самьій момент составления кондиций сделал попьітку столковаться с ними. Он бил грубо отстранен и ответил на зто, послав Анне письмо, раскрьівшее ей глаза на действительное положение дел. После зтого его сколько угодно можно бьіло арестовьівать и сажать «за караул»: удар бьіл нанесен и пришелся метко. А за Ягужинским стояла плотная ше ренга петровских «генералов», каждьій из которьіх что-нибудь имел против верховников. Умнейший из последних, Дмитрий Голицьін, очень скоро должен бьіл увидеть, что ему и его товарищам ничего не остается, кроме почетной капитуляции; да вопрос бьіл — примут ли еще и ее? Капитуляция, которую придумал князь Дмитрий Михайлович, нашла чрезвьічайно своеобразную форму: она показьівает, насколько вьіше бьіл он среднего уровня «верховньїх господ» того времени. Голицьін решил спасти Верховний тайньїй совет, откупившись от дворянства конституцией. Принимая во внимание средний политический уровень тогдашних дворян, здесь бьіло 182
не без демагогии, конечно. Возможно, что Голицьін даже сознательно рассчитьівал иметь в шляхетских низах послушную «го лосу ющую скотину», которую в критическую минуту можно на править против настоящего конкурента верховников, «генералитета». Как бьі то ни бьіло, сама мьісль о таком «европейском» способе борьбьі со своими политичеекими противниками в стране, где долго дворцовьій заговор, опиравшийся на гвардейские штьїки, бьіл единственньїм и универсальньїм средством, не могла прийти в рядовую голову1. Наиболее ранний очерк голицьінской конституции дают опять-таки английские донесення, уже от 2 февраля, всего через две недели после смерти Петра II, когда Анна не только еще не успела приехать в Москву, но и о ее согласии на кондиции бьіло известно всего два-три дня. Очевидно, что верхов ники не находили возможньїм терять ни минутьі: лишний признак, как остро сознавалось или их критическое положение. Английский резидент очень отчетливо передает сущность проекта. Нетрудно уловить две основньїе его мьісли: во-первьіх, расширить круг лиц, непосредственно участвующих в управлений, доведя состав Верховного совета до 12 человек (их бьіло 8), зтим должньї бьіли бьіть удовлетвореньї вожди оппозиции, и поставив рядом с ним, в качестве своеобразной «нижней палати», сенат из 36 членов, «рассматривающий дела до внесення их в Тайньїй совет». Здесь долж ньї бьіли найти приложение своєму честолюбию все мало-мальски вьщающиеся «генерали». Но Голицьін вовсе не предполагал утопить верховников в зтом генеральском море: у них оставалось два якоря спасения в лице очень многолюдннх собраний, одного в 200 человек «мелкого дворянства», другого — буржуазного, где должньї били участвовать и купцьі. Ни то, ни другое не должньї били непосредственно участвовать в управлений, но они могли вмешаться в случае «нарушения права» и «притеснения народа». Иньїми словами, меньшинство верховников имело в зтих собра1Вот какую характеристику дает вождю верховников англичанин Рондо, как мьі уже упоминали, один из самих трезвьіх и толковьіх иностранньїх наблюдателей собьітий февраля — марта 1730 года «Кн. Д. М. Голицьін, стар ший брат Михайла Михайловича (о котором перед тем говорилось), тайньїй советник, губернатор киевский — человек необьїкновенньїх природних да рований, развитьіх работой и опитом. Зто — человек духа деятельного, глубоко предусмотрительньїй, проницательний, разума основательного, превосходящий всех знанием русских законов и мужественннм красноречием; он обладает характером живим, предприимчивнм; исполнен честолюбия и хитрости, замечательно умерен в привнчках, но внсокомерен, жесток и неумолим. Духовенство и простой народ глубоко почитают князя, а низшее дворянство скореє его боится, чем любит. Короче, нет в России человека более способного, да и более склонного поднять опасннй мятеж и руководить им» (Сборник Русского исторического общества, т. 66, с. 158 и др.). 183
ниях — для Голицьіна, не нужно подчеркивать, особенно важно бьіло буржуазнеє готовую точку опорьі для борьбьі с большинством, которое неизбежно должно бьіло составиться из их противников. Противники бьіли не так простьі, чтобьі не заметить ловушки. Ту часть голицьінской конституции, которая давала им участие во власти, они адаптировали очень бьістро и без спора. В проекте Татищева, которьій «генералитет» противопоставил голицннскому, имеются обе палати чиновного состава под именем «вьішнего» и «нижнего» правительства; они еще многолюднее голицннских — 21 и 100 человек, — так что личное влияние верховников должно бьіло сказьіваться в них еще слабеє. Но о палатах низшего шляхетства и купечества «генеральний» проект молчал; он надеялся купить шляхетство иньїм способом, менее убнточннм: вместо того, чтоб навязьівать ему политические права, к которьім у него не бьіло еще большого стремления, «генералитет» обещал удовлетворить насущньїе нужди мелких помещиков, о которьіх шляхетство давно и бесплодно вопияло, — сокращение срока военной служби (не более 20 лет) и освобождение от служби в нижних чинах. Когда шляхетство получило возможность внсказаться, оно не нашло присоединить сюда ничего, кроме требования, чтобьі жалованье видавали аккуратно. Дворянская и купеческая палати так и остались особенностью проекта самих верховников. Дворянство не принимало политического подарка Голицнна, но оно виразило ему совершенно определенно социальное недоверие, потребовав, чтобьі вновь назначеннне члени Верховного совета баллотировались всем шляхетством. Средние и мелкие помещики устали от режима новой феодальной знати и желали иметь своє правительство, с тем, конечно, чтобьі, раз оно вибрано, предоставить ему делать что угодно. Никаких форм постоянного воздействия шляхетства на государственние дела дворянские проек ти не предусматривали. Даже под-челобитной, проводившей личную татищевскую мисль, чтобн «новая форма правлення» била обсуждена своего рода дворянским учредительннм собранием, подписалось очень немного народу: зти скромнне люди готовьі били всю политику целиком предоставить своєму начальству. Такова била обстановка, когда приехала в Москву Анна и произошло «восстановление самодержавия». Фактически дело долж но било свестись к замене верховников вождями «генералитета»: кондиции отпали сами собой, так как зто били искусственнне подпорки, нужньїе «зяблому дереву верховних господ, но не настоящим хозяевам положення. Нельзя отрицать, что Анна лично обнаружила большой талант приспособления, очень облегчивший игру ее союзников. Ее первая же встреча с преображенцами кончилась тем, что весь батальон бросился к ее ногам «с криками и слезами радости», причем, в прямое нарушение кондиций, она тут 184
же обьявила себя шефом полка. «Затем она призвала в свои покои отряд кавалергардов, обьявила себя начальником и отого зскадрона и каждому собственноручно поднесла стакан вина» (Лефорт). Добрьіе гвардейские солдатьі, за время царствования малолетнего императора совсем бьіло отвьікшие от петровских нравов, думали видеть перед собой воскресшую матушку Екатерину. Все зто, ко нечно, делает психологически понятной сцену, разьігравшуюся в стенах Кремлевского дворца 25 февраля 1730 года, когда гвардейс кие офицерьі бросались к ногам Анньї, обещаясь истребить всех ее злодеев, но не меняет политического результата дела. Он вьілился в замену упраздненного Верховного совета опять «правительствующим» сенатом, как бьіло при Петре, а в состав зтого воскресшего учреждения вошли все те, кого верховники ревниво не пускали в свою среду: и фельдмаршал Трубецкой, и князь Черкасский, и гвар дейские генеральї Мамонов и Юсупов, а во главе других, разумеется, Павел Иванович Ягужинский. Получило свою часть и изменившее собратиям меньшинство верховников: канцлер Головкин, предусмотрительно захватавший с собою 25 февраля во дворец кондиции, которьіе Анна тут же разорвала, бьіл на первом месте среди вновь назначенньїх сенаторов. Но, по крайней мере, номинально и на первое время не решились исключить из их числа и крамольникові Дмитрий Голицьін и Василий Лукич Долгорукий тоже бьіли назначеньї сенаторами. Месть последовала для Долгоруких через несколько месяцев, а для Голицьіна даже несколько лет спустя. Потеряв политическую власть, «верховньїе господа» не сразу перестали бьіть социальной силой. А станут ли таковой их преемники — зто зависело от политического курса, какой возьмет новое учреждение. И тут шляхетство скоро должно бьіло убедиться, что до полного удовлетворения его интересов ему осталось ждать еще довольно долго.
Глава X I
М онархію ХУНТ века Бироіювщина Лина u шляхетство: предполагаемьіе «уступки»; к чему, в сущности, они вводились? Торжество петровской традиции 4 Кабинет как преемник Верховного тайного совета 4 Придворньїе нравьі; Бирон; Остерман 4 «Русские» и «немцьі»; в чем бьіл обьективньїй смьісл националистической реакции? 4 Бироиовщина и английский капитализм 4 Н ационалист ическая реакция и дворянский заговор; осадное положение правительства Анньї; дело Долгоруких 4 Англо-французское соперничество и его отражение на русских белах; дворянский заговор и французская интрига; кандидатура Елизаветьі Петровим; Lettres Moskovites и дело Вольїнского 4 Шведский проект: договор царевньї Елизаветьі со Швецией 4 Крушение бироновщиньї
Верховньїй тайньїй совет бьіл низвергнут шляхетством. Каза лось бьі, с его падением давно подготовлявшаяся дворянская реак ция должна бьіла найти своє политическое завершение: власть должна бьіла перейти в руки того класса, которьій при Петре должен бьіл поступиться ею в пользу коалиции крупньїх землевладельцев с владельцами торгового капитала. З то бьіло бьі до такой степени естественно, что многим историкам кажется, будто именно так и случилось. Собрав воєдино кое-какие мери императрицьі Анньї, шедшие навстречу пожеланиям шляхетских проектов 1730 года, вьіводят заключение, что Анна, не согласившись поделиться с дво рянами властью, вознаградила их за то уступками в социальной области. Облегчена бьіла будто бьі воинская повинность, как тем, что бьіло сформировано два новьіх гвардейских полка, Измайловский и Конньїй, так — что для дворянской молодежи очистилось больше места в гвардии, где служить бьіло приятнее, нежели в армейских полках, так и тем, что бьіл учрежден Кадетский корпус, откуда молодьіх дворян вьіпускали на службу прямо офицерами. Сама служба стала легче и притом ограничена известньїм сроком, впрочем, как признают все историки, ограничена, пока что, на бумаге. Отменен указ о майорате, будто бьі чрезвьічайно стеснявший 186
дворянство. Ссьілаются и на новьій порядок взимания подушной подати, платившейся, как мьі знаєм, за крестьян их помещиками и потому интересовавшей последних не менее, чем первьіх. Зта ссьілка єсть уже чистое недоразумение. Анна закрепила тот способ сбора подушньїх, какого с колебаниями держались верхов ники. Констатируя неуспех меншиковской мерьі 1727 года — пе редали сбора подушньїх из рук воєнного в руки штатского на чальства, благодаря которой «многая на крестьянах доимка запущена», что будто бьі и самим крестьянам «к большему разорению, а не к пользе произошло», именной указ от 31 октября 1730 года категорически восстановляет петровские порядки, предписьівая «тот с крестьян подушньїй сбор положить на полковников с офицерьі, по-прежнему дяди нашего и государя определению...» До 1735 года по всей России действовала «зкзекуция для сбора подушньїх денег», правившая их с такой свирепостью, что правеж зтот в памяти масс остался едва ли не самьім ярким признаком «бироновщиньї». На самом деле инициативе, кажется, Бирона принадлежит состоявшаяся в январе названного года отмена «зкзекуции»1. Но мотивьі одного, современного зтой мере, проекта указа свидетельствуют, что и тут нельзя видеть победьі дворянской политики. Нам известно, говорит императрица в зтом замечательном проекте, что доимка учинилась «как от слабости и попущення будучих на штабньїх дворах офицеров, так и от пекоторьіх бессовестньїх помещиков », которьіе «происком своим с начала 1724 года никогда сполна, а иньїе и ничего не плати ли, и все оньїе не столько старание имели ту государственную подать исправно платить, сколько нерассудно крестьян своих
многими излишними роботами и подложенньїми оброками отягощать, не чиня им в нужньїй случай никакого вспоможения, от чего крестьяне их пришли в худшее состояние...» Опубликовавший зтот проект исследователь справедливо догадьівается, что кабинет министров «задержал указ, боясь раздражить своє сословие». Тем более, что у зтого сословия бьіло уже достаточно поводов к раздражению. Донесення иностранньїх дипломатов и бумаги кабинета министров весьма согласно и основательно разрушают предрассудок наечет того, будто бьі воинская повинность шляхетства стала при Анне легче. По поводу образования Измайловского полка — якобьі «популярной» шляхетской мерьі — вот что писал английский резидент Рондо: «Ее величество формирует новьій гвардейский пехотньїй полк, которьій имеет состоять из двух тьісяч дворян; полковником же его назначаетея гене рал-майор граф Левенвольд; все офицерьі набираютея из ливонцев или иноземцев — зто будет так назьіваемая лейб-гвардия 1Строев В. Бироновщина и кабинет министров. — М , 1909, с. 108 и др. 187
ее величества. То будеттретий гвардейский полк после Преображенского и Семеновского; но так как предполагают, что зтот полк станет любимьім полком тосуль^ьти, гвардейцьі двух прежних полков очень недовольньї. Каковьі будут последствия зтого шага, покажет время: полки Преображенский и Семеновский — сильньіе полки; в составе их семь тьісяч человек, из которьіх некоторьіе принадлежат к знатнейшим русским фамилиям...» В другом донесений Рондо прибавляет маленький штрих, дополняющий физиономию новой «лейб-гвардии ее величества»: «Около 800 человек зтого полка уже прибили из Украйни », — пишет он. Таким образом, не только офицерский корпус измайловцев, но и состав солдат должен бьіл представлять известное зтнографическое своеобразие. Как и два его старших товариша, новьій полк возник в ответ на потребности внутренней, а не внешней политики: то била попьітка создать своих преторианцев, так как петровские не внушали более доверия. Но гвардия, провозгласившая Анну самодержавной императрицей, состояла именно из преображенцев и семеновцев, они должньї бьіли теперь убедиться, как странно намереньї с ними расплачиваться за их услугу. То, что на первьій взгляд кажется отражением «шляхетской» политики, на самом деле, при ближайшем рассмотрении, оказьівается шагом, направленньїм чуть не прямо против шляхетства 1730 года, которое зто хорошо поняло, о недовольстве преображенцев и се меновцев Рондо говорит не один раз. Едва ли не такой же иллюзией, в смьісле удовлетворения шляхетских требований, бьіл и Кадетский корпус. В его стенах могло найти себе место лишь ничтожное меньшинство дворянских «недорослей», подавляющее большинство должно бьіло начать службу, по петровскому обьічаю, рядовьіми, и при том не столько в гвардии, сколько в армии. В бумагах кабинета министров аннинских времен сохранилось несколько списков «недорослей», призьіваемьіх на служ бу. В одном из них на одного счастливца, попавшего в кадетьі, приходится пять менее удачливьіх товарищей, отосланньїх в во єнную коллегию «для определения в полки в солдати». В другом на четьірех гвардейцев приходится 38 человек, которьім пришлось начинать солдатскую науку в армии. Не один раз встречаются требования о пересмотре списков отставньїх чинов, с целью призьіва обратно на службу тех, кто еще к ней годится: имелись в виду едва ли не те, кому слишком легко бьіли вьщаньї укази об отставке в меншиковский период Тайного совета. Можно думать, что воскрешение таких «петровских традиций» не слишком обрадовало старих петровских служак, и что не один из них по зтому поводу вздохнул о Верховном тайном совете, при всем пренебрежении к интересам мелкого дворянства, до таких мер не доходившем. Но бнл пункт, где посаженной шляхетством 188
императрице удалось побить рекорд не только Тайного совета, но, что бьіло труднеє, начальника Тайной канцелярии, преемницьі знакомого нам Преображенского приказа. В 1736 году в военном суде разбирался один из так хорошо знакомьіх всем временам и всем поколениям русского общества интендантских процессов: для целого ряда офицеров тогда, как и теперь, оказьівалось гибельньїм прикосновение к промьішленному миру — они не мог ли увидеть подрядчика или мануфактуриста без того, чтобьі не взять с него взятки. «Фергер и кригс-рехт», действуя по всей строгости петровского артикула, приговорил злосчастньїх офицеров к наказанию кнутом, вьірезанию ноздрей и ссьілке «в вечную работу на галерьі». Но начальник Тайной канцелярии, страшньїй Андрей Иванович Ушаков, одно имя которого доводило тогдашних дворян до озноба, а дам — до обморока, в числе других сенаторов, пересматривая приговор, сжалился над своей братией и предложил заменить кнут и каторгу разжалованием в солдати. Императрицу страшно возмутило такое слабодушие ее заплечньіх дел мастера, и она положила резолюцию, одинаково грозную и для подсудимьіх и для потакавшего им сената. «Учинить во всем по сентенции воєнного суда, — написала Анна на п р и т в о ре (т. е. бить кнутом и рвать ноздри). — А представленньїй от военной коллегии и от сената резон для облегчения приговоренного им штрафа, а именно, будто оньїе впервьіе сию продерзость учинили, не токмо неприличньїй, но и удивительньїй . Оньїе впервьіе в воровстве пойманьї, а не впервьіе и не один раз, но сие своє воровство через многие годьі, не престаючи, продолжали. А что по конфирмации сената, сверх от оного апробованного об легчения, и полученньїх взятков с них не взьіскивать (сенат предлагал взьіскать только убьітки казни), и то еще удивительнее того, — разве нагло нашу казну разворовать не в воровство вменяется?»1. З то т случай — один из массьі, без сомнения обьясняет нам, почему «бироновщина» на несколько поколений осталась пугалом для русского дворянства в самих медвежьих углах. Били жестоко, не менее жестоко, чем при Петре, и били всюду и всех, если не кнут, то правеж за неуплату подушних почти всякий дво рянин если не испьітал на себе, то видел своими глазами на себе подобньїх. Что тот, кто дал имя зтому режиму, не бьіл характер ним его представителем, — так утверждают новейшие исследователи, готовьіе приписать фавориту Анньї Ивановньї чуть не ангельскую кротость, хотя современники сохранили нам дос1Сборник Русского исторического общества, т. 117, с. 51 — 52. (Напечатанньїй текст не передает орфографии императрицьі Анньї, которая и здесь бьіла верна петровской традиции: «апробуется» она писала «опробузца».) 189
таточно образчиков, по крайней мере, грубости Бирона, от отого жертвам «бироновщиньї», бьіло, разумеется, не легче. И отмена существовавшего больше на бумаге указа о майорате всего меньше могла, конечно, уравновесить в глазах дворянства тот гнет, которьій обрушился на его плечи после 1730 года. Оно должно бьіло увидеть, что, сбросив верховников, оно не избавилось даже от Верховного совета как учреждения. Всего через несколько месяцев после переворота Верховньїй тайньїй совет вновь воскрес под названием Кабинета ее величества, официально учрежденного указом от 6 ноября 1731 года, фактически же существо вавшего уже в первьій год царствования Анньї. Неоднократно цитированньїй нами английский дипломат совершенно определенно указьівает цель отого учреждения еще в має 1730 года: изьять из ведення сената, формально только что восстановленного во всех своих правах и прерогативах, наиболее важньїе дела. Русские современники, писавшие о Кабинете по свежим следам, вполне подтверждают оту оценку. «По учреждении сперва Вер ховного совета, а потом Кабинета— ибо хотя имена разньїе, а действо почти одно в обоих бьіло — сенат остался уже не в такой силе, как прежде бьіло...», — говорит одна докладная за писка, представленная императрице Елизавете Петровне. Как и Верховньїй совет, Кабинет фактически заменял императрицу, указ, подписанньїй двумя кабинет-министрами (всех бьіло три), имел такую же силу, что и вьісочайший указ. Для довершення сходства двоє первьіх кабинет-министров и взятьі бьіли из числа верховников: Головкин и Остерман. Третий бьіл князь Черкасский — лидер шляхетства 1730 года, но лидер лишь номинальньій, декоративная фигура во главе дворянских петиционеров, он остался такой же декоративной фигурой и в новом учреждении. От Верховного тайного совета зто последнее на практике, ко нечно, очень отличалось не к своей вьігоде. Когда вьі от протоколов и журналов Верховного совета переходите к кабинетским бумагам — и те и другие изданьї в одном и том же сборнике Русского исторического общества, — вас поражает картина политического измельчания и опошления. Там бьіла яркая, определенная, сознательная политика; здесь — жизнь со дня на день, куча бюрократических мелочей, среди которьіх невозможно уловить никакой определенной политической линии. Рядом с такой финансово-зкономической катастрофой, как восстановление соляной монополии, стоят розьіски мужика, которьій «умеет унимать пожар», и заботьі о родившейся в Москве мартьішке: императрица непременно требовала доставить ей в целости и мать, и новорожденного. Немудрено, что найти юридическую форму лу для зтого учреждения бьіло еще труднеє, нежели для Верховно го тайного совета; но ежели взять для сравнения крепостную 190
«контору» большой барской вотчиньї, смьісл кабинета императрицьі Анньї будет нам очень понятен. З т а реакция феодальной простотьі после буржуазних замашек правительства Петра давала себя чувствовать в домашнем бьіту еще сильнеє, нежели в официальной жизни. После царяплотника и царя-солдата Анна бьіла первой представительницей того типа коронованного помещика, которьій так надолго удержался в России. Между подданньїм и холопом для нее бьіло так же мало разницьі, как между камердинером или управите лем и министром. Андрей Иванович Ушаков бьіл начальником тайной политической полиции, но он же бьіл и чем-то вроде главного швейцара императорского дворца. Приводили сказочницу во дворец — Анна любила на сон грядущий слушать рассказьі о разбойниках, — ее прежде всего направляли в «дежурную, к Андрею Ивановичу»; нужно бьіло наказать дерзкого при дворного (осмелился побрезговать ее величеством) — гневньїй голос императрицьі звал того же «Андрея Ивановича». Коренное дворянское развлечение, охота вошла в честь при русском дворе еще с Петра II; Анна, несмотря на свой пол, явилась и здесь ревностной продолжательницей традиции если не своего дяди, то своего племянника; следом за нею московские дамьі и девицьі стали учиться стрелять, и императрица живо интересовалась их успехами. Но предметом барской потехи бьіли не только звери, а и люди. О шутах, переполнявших двор Анньї Ивановньї, слишком хорошо известно, чтобьі стоило распространяться на зту тему. Наличность в их среде отпрьісков старинной знати уже современников наводила на мьісль, будто здесь бьіло не без политической аллегории: Анна хотела, видите ли, унизить в их лице те «боярские фамилии», которьіе собирались ограничить ее власть в 1730 году. Едва ли такие мьісли приходили в голову самой императрице: она просто тешилась тем, что ей попадало под руку, когда она приходила в шутливое настроение. То зто бьіла старуха-сказочница, которую не женски силь ная рука Анньї трясла так, что ей «ажно больно бьіло», то дос тавалось какой-нибудь не в добрьій для себя час попадавшей на глаза императрице челобитчице, иногда вовсе не простого зва ння. «Приехала одна знатная полковница в Петербург бить челом о заслуженном мужа ее жалованьи, которого бьіло с 400 рублев, и видя, что нигде определения сьіскать не может, намерялась просить самое государьіню в надежде той, что ее давно знает, и, долго ища случая, улучила видеть, и как ее государиня спросила, давно ли она приехала, то она доносила свою нужду и просила с челобитною о решении; то де государиня сказала ей: “Ведаешь, что мне бить челом вам запрещ ено” , тотчас велела ее вивести на площадь и, вьісекши плетьми, деньги видать, и как 191
ее вьісекли, то, посади в карету, хотели везти к рентерее, чтобьі деньги вьідать, но она, бояся, чтобьі еще там не вьісекли, оставя деньги, уехала домой»1. У сердитой барьіни, как водится, бьіл немец-у правитель. И современники, и история долго ошибались насчет его имени: считали им Бирона, а на самом деле душой аннинского режима бьіл Остерман. Бирон состоял лично при особе императрицьі, и состоял настолько неотлучно, что уже одно зто м етало ему фактически бьіть министром, чем он не бьіл к тому же и номинально: в состав Кабинета он никогда не входил. Несколько преувеличивая своє порабощение, курляндский герцог впоследствии даже нехождение в церковь по праздникам обьяснял тем, что, как «всякому известно, ему от ее императорского величества блаженньїе памяти никудьі отлучиться бьіло невозможно». Скореє Анна не считала возможньім отлучиться от своего фаворита. «6 июля (1731 года) государьіня должна бьіла обедать у Михайла Гавриловича Головкина, — писал своєму министру английский резидент, — но обер-камергер имел несчастие, сопровождая ее, упасть с лошади и вивих нуть себе ногу, и она вернулась с ним во дворец. З то т случай вьізовет, конечно, у вашего превосходительства то же размьішление, которое он вьізьівает здесь у каждого: странно, что ее величество не доехала к графу Головкину и не обедала у него только потому, что граф Бирон не мог обедать с нею». Как бьі то ни бьіло, что Бирон мало интересовался русскими внутренними делами, и если вмешивался знергично в политику, то только внешнюю (гораздо более доходную, как скоро увидим), зто едва ли подлежит сомнению. Функции управителя и фаворита при Анне отнюдь не смешивались. Но зто не значит, чтобьі условное имя «бироновщиньї» бьіло просто недоразумением: не Бирон делал то, что окрещено зтим именем, но для него зто делалось, ибо в нем бьіл весь смисл существования хозяйки и госпожи всего и всех. Когда мьі читаєм у того же английского дипломата, что «двор на зиму (1731/32 года) переберется в Петербург, так как фаворити надеются там избежать ежедневно раздающихся жалоб, находят 1См. у г. Строева, назв, соч., с. 40—41. Из одного тогдашнего следственного дела. Прелестную жанровую картину из придворной жизни времени Анньї Ивановньї сохранили записки кн. Дашковой. «Императрица изьявила желание видеть русский танец и приказала четьірем из первьіх петербургских красавиц исполнить его в своем присутствии. Мать кн. Дашковой, замечательно грациозная плясунья, бьіла в числе зтой партии; как, однако ж, они ни желали угодить царской воле, но, испуганньіе строгим взглядом государьіни, смешались и позабьіли фигуру танца; среди общей суматохи императрица встала с кресел и, приблизившись к ним с полньїм достоинством, отвесила каждой по громкой пощечине и велсла снова начинать, что они и исполнили, чуть живьіе от страха». 192
и жизнь там менее опасною, чем здесь, так как всегда єсть возможность помешать приезду недовольньїх в Петербург», то зто бироновщина, ибо вся система зтой политики диктуется з о б р а женнями личной безопасности Бирона. «Ваше превосходительство не может вообразить себе, до какого великолепия русский двор дошел в настоящее царствованйе, несмотря на то, что в казне нет ни гроша, а потому никому ничего не платят, что тоже много содействует общим жалобам, — продолжает свой доклад тот же беспристрастньїй свидетель аннинского царствования. — Невзирая на недостаток в деньгах, огромньїе суммьі тратятся при дворними на великолепньїе костюмьі для маскарада, предположенного здесь в непродолжительном времени; кроме того, из Вар шави со дня на день ожидается прекрасная труппа актеров, присьілаемая королем польским для развлечения ее величества, все мисли которой отданьї удовольствиям и заботе о том, какими бьі богатствами и почестями осипать графа Бирона и как обогатить его брата»1. У Анньї бьіла одна забота — дать; как достать то, что дается, об зтом заботилась не она и не тот, разумеется, кому давали, а люди менее видньїе и более деловьіе. Как мьі уже упоминали, Остерман бьіл первьім из них. Сравнение отого фактического правителя России 1730-х годов с его предшественниками из Верховного тайного совета даст точь-в-точь такое же впечатление, как сравнение бумаг отого учреждения с бумагами Кабинета, непременньїм членом которого во все царствованйе Анньї бьіл Остерман. Любопьітно, что он бьіл уже и в совете, и многие шаги буржуазной политики верховников номинально связаньї с его именем: он бьіл, например, председателем «комиссии о коммерции». Но в кабинетских делах мьі не найдем никаких следов того, что предлагала зта самая комиссия в дни Верховного совета: лучшее указание на то, что душою окономической политики отого последнего бьіл, во всяком случае, не Остерман. З то т неудавшийся школьньїй учитель справедливо пользовался репутацией самого хитрого и ловкого интригана, какого только можно бьіло найти при тогдашних европейских дворах. Он превосходно знал бюрократическую рутину, но в нем не бьіло ни крупицьі настоящего политического деятеля, и он сам себе вьідал свидетельство о бедности по зтой части, оставив известньїй проект «о приведений в благосостояние России»12. Когда ему пришлось формулировать свои политические взглядьі, он не нашел у себя ничего, кроме полузабьітьіх обрьівков школьной морали: «страх Божий; мило сердне и снисходительство; любовь к правосудию»... Дальше идет 1 Сборник Русского исторического общества, т. 66, с. 272—273. 2 Зтот проект и дополняющая его черновая «записка для памяти» напечатаньї в архиве кн. Воронцова, кн. 24. 7 Зак. 524
193
перечисление мелких бюрократических приемов, как завести по рядок в делах, и мелких уловок, как привлечь на свою сторону тех или других влиятельньїх чиновников. Забота о распространении школ является единственньїм живьім словом в отой части канцелярской программьі, а наивньїе мечтания оторге с иносгранньїми государствами ружьями, которьіе изготовляет Тульский завод, исчерпьівают всю «зкономическую политику». Перечислить все мелочи оказался, однако, бессильньїм даже зтот, живший исключительно мелочами, ум, и каталог благополучияРоссийского государства остался недоконченньїм. Любопьггно, что в беловом тексте зти мелочи, хоть несколько осмьісливающие гольїе фразьі о страхе Божьем и любви к правосудию, вовсе отсутствуют: обобщить их автор не сумел, а пере числить их все постеснялся, щадя свою вьісокую читательницу (правительницу Анну Леопольдовну). В результате получился документ, своєю вьісокопарной бессодержательностью вьщеляющийся даже в литературе русских официальньїх проектов. Но если деятели бироновщиньї сами не умели ВОЗВЬІСИТЬСЯ до политических обобщений — и тем дали и потомству случай оценить всю разницу между ними и людьми такого калибра, как Дм. Голицьін1или хотя бьі даже Меншиков — зто не значит, чтобьі в их поведений не бьіло никакой общей политической линии. Ее давала обстановка, независимо от того, сознавалась она или нет. Ища отого общего в политике своих врагов-правителей, русские дворяне времен Анньї, совершенно так же, как впоследствии крепостньіе мужички их внуков, видели все зло в немецком происхождении Остермана, Бирона и их компании: «немец управитель», известно, всегда «отчаянньїй грабитель». Ввиду тенденции новейшей историографии просто-напросто устранять из поля своего зрения национальньїе конфликтьі, вместо того, чтобьі обьяснять их, сводя к социальньїм, приходится очень подчеркнуть, что борьба с бироновщиной, как с «немецким игом», вовсе не видумана позднейшей литературой, как нередко бьівает в подобньїх случаях. Субьективно, идеология русского шляхетства около 1740 года носила, несомненно, резко вьіраженньїй националистический ха рактер — зто факт не менее осязательньїй, нежели, например, шовинизм английской буржуазии в дни войньї с бурами. «Немецкую партию» сочинил не XIX век, как кажется некоторьім новейшим историкам, о ней весьма дружно говорят, со слов русской публики, современньїе иностранньїе дипломати. «Надменность и наглость, с которою ведут себя теперь при здешнем дворе курляндцьі и лифляндцьі, увеличивают почти до невероятной степе1 Без которого они все же не могли обойтись до своей окончательной опальї в 1737 году. Д . М. Голицьін нередко появляется на заседаниях Кабинета в качестве консультанта по иностранной политике. 194
ни ненависть к ним московитов; и самьіе благоразумньїе позтому начинают опасаться, как бьі их (mm. les courlandais) не постигла когда-нибудь та же катастрофа, которая случилась некогда с поля ками, которьіе властвовали над Россией, как теперь зти», — такие слова бьіли написаньї немного больше, чем через год после воцарения Анньї, и не квасньїм русским патриотом, а французским рези дентом при русском дворе, делавшим своєму двору чисто деловое сообщение. И такой отзьів не один — разговорьі о «господстве иностранцев» составляют нечто вроде припева ко всем доносениям Маньяна, а на зтих донесеннях строилась вся политика французского кабинета относительно России; спекуляция на оскорбленное национальное чувство русского «народа», т. е. русского дворян ства — широкой полосой входила в зту политику, о которой нам еще придется говорить, и ее удача, успех француз-ской кандидату ри цесаревньї Елизаветьі, сама по себе достаточно доказьівает, что правительство Маньяна строило не на песке. Просто отмахнуться от зтого факта, заявив, что русско-немецкий антагонизм не играл никакой роли при Анне, конечно, очень облегчает задачу историка, но зто равносильно, в то же время, отказу понять то, что твори лось в России в 1730-х годах. Приходится искать обьективньїе основания для русско-немецкой враждьі, и ми без большого труда находим их в донесеннях коллег Маньяна, английских представителей Рондо и Финча. Их еще более деловьіе сообщения освещают нам зкономическую базу «бироновщиньї». «Иноземное иго», о котором толковали русские патриотьі того времени, в переводе на зкономический язик означало господство западноевропейского капитала над русской внутренней и внешней политикой при Анне Ивановне, господство настолько прямое и бесцеремонное, что ничего подобного зтому ми не найдем в предшествующую зпоху. Но история как би нарочно постаралась демонстрировать, что «нацио нальное чувство в качестве «голоса крови», так сказать, здесь ни при чем, иностранцьі, в жертву которьім немецкое правительство приносило русские интересьі, били как раз не немцьі, а англичане. Бирон служил не тем, кто говорил на одном с ним язьіке1, а тем, кто ему больше и лучше платил. Зкономические основания для того, чтоби «иноземное засилье» приняло в России того времени форму «английского засилья», били вполне достаточньїе. «До очевидности ясно, — говорит одна современная записка (английская, — зтим обьясняется ее тон), — что торговля с Великобританией в течение многих лет 1 Немецкий язьік бьіл тогда чем-то вроде официального язика вьісших петербургских сфер, вновь назначенньїй английский посланник первьім делом начал в Петербурге учиться по-немецки, «хотя зто и трудно в моем возрасте», прибавляет он. 195
бьіла и поньїне продолжает бьіть для России более вьігодною, чем торговля со всякой другой европейской нацией; по нашим расчетам, одна торговля с нами доставляет ей более дохода, чем тор говля со всеми прочими европейскими нациями, вместе взятьіми: великобританские подданньїе вьівозят две трети всей пеньки, бо лее ПОЛОВИНЬІ всех ВЬІВОЗИМЬІХ кож, столько же льна, более трех четвертей всех полотен и, по крайней мере, столько же железа, весь поташ, большую часть ревеня, рьібьего клея, щетиньї, воска и проч., и за три четверти зтих товаров в течение последних лет платили и поньїне платят русскими деньгами. И вся зта масса русских продуктов, исключая кожевенного товара, ввозится в Великобританию». Но англичане, естественно, считали для себя не очень вьігодньїм такое положение вещей: им бьіло бьі больше расчета ввозить в Россию, в обмен на сьірье, свои товари. Если бьі при зтом ценьї на зти последние и на русские продуктьі установи лись достаточно для англичан вьігодньїе, Россия зкономически по падала бьі в разряд английских колоний. В правление Верховного тайного совета, покровительствовавшего туземной буржуазии, дело шло, однако же, как раз наоборот: «Хотя, — продолжает цитируемая записка, — в Англию русских товаров ввозится и теперь почти столько же или даже сполна столько же, как и в предьідущие ГОДЬІ, вьівоз из Англии в Россию за последние десять лет уменьшился, по крайней мере, на половину». Англичане видели отому две причиньї: во-первьіх, конкуренцию прусских и голландских мануфактур, во-вторьіх — перенесение торговли из Архангельска на Балтийское море. С 1724 года пруссаки сделались постоянньїми поставщиками сукна для русской армии: косвенное, но очень яркое доказательство краха, постигшего петровские суконньїе мануфактурьі. Из Голландии главньїм образом шли те фабрикатьі, что служили для меновой торговли с Персией, — их вво зили туда в обмен на вьівезенньїй шелк-сьірец. Замена же Архангельска в деле английского вьівоза не Петербургом, как бьі мьі ожидали, а Ригой — невьігодна бьіла в том отношении, что на рижском рьінке приходилось расплачиваться наличньїми деньгами, тогда как в Архангельске торговля бьіла меновая. Зто положение вещей намечало, таким образом, три основньїе линии английской торговой политики: устранение прусской конкуренции, воскрешение на Балтийском море добрих старьіх обьічаев Архангельска и, в качестве венца всех успехов, захват в свои руки вьівоза шелка из Персии. При Бироне Англии суждено бьіло иметь триумф на всех зтих трех полях битвьі, не исключая и последнего. Уже в апреле 1732 года, когда новое правительство только что уселось прочно в седле и начало пользоваться своим успехом, Рондо мог писать своєму начальству в Лондоне: «Касательно затруднений, с которьіми связана бьіла торговля великобританских 196
купцов в течение многих лет, ее величеству (императрице Анне) угодно бьіло приказать, дабьі министрьі ее рассмотрели статьи переданной мною записки и вьіполнили мои желания, насколько окажется возможньїм без ущерба интересам России и подданньїх ее величества». Какого рода директиви даньї бьіли коммерц-коллегии, видно из того, что она легко и скоро согласилась на все английские требования. «Могу, кажется утверждать, что вряд ли найдется в России другой пример такого бьістрого успеха подобньїх переговоров, — восклицает с чувством законной гордости английский резидент. — Зто убеждает меня, что здесь у нас много друзей, помогавших исходу дела, столь вьігодного для торгующих в зтой стране подданньїх его величества» (короля английского). Счастливьій дипломат не мог вьіразиться осторожнее; французский агент, сообщая об одной из прежних английских неудач в другом подобном деле, бьіл откровеннее и грубеє: «Зта милость, — говорит он о сохранении поставки сукон за прусса ками, — стоила весьма дорого, так как ее можно било приобрести лишь при помощи значительньїх денежньїх сумм, розданньїх как обер-камергеру Бирону, так и графу Левенвольду и прочим фаворитам». Приобретение «милости» и англичанам впоследствии обходилось недешево; об одном из них сам английский консул вьісказьівал опасение, как бьі смельїй купец не разорился: «...такие, как уверяют, огромньїе суммьі пришлось ему вьідать, чтобьі провести контракт». Но англичане знали, что делали, ведя борьбу до конца на зтом аукционе. Им удавалось добиваться «милос тей» же совсем необьїкновенньїх. В має того же 1732 года фельд маршал Миних (кто бьі подумал, что знаменитий генерал так заботился о мирной коммерции?) велел внезапно произвести обьіск в домах иностранньїх купцов, проживавших в Петербурге, с целью открьітия контрабанди. При зтой внезапной ревизии английские коммерсантн оказались чисти, как голуби: у них ни кусочка не нашлось, не снабженного надлежащим таможенннм клеймом; английский консул сообщал об зтом не без умиления и с искренней жалостью добавлял, что, вот, у пруссаков и голландцев, ка жется, не так хорошо — «найдено много неоплаченннх товаров». Разумеется, что английский представитель не отказался принять официальное участие в протесте всех иностранньїх дипломатов против набега фельдмаршала на торговне склади. Но фельдмар шал не только не рассердился за зто на англичан (честнне торгов ий, но и добриє товарищи при зтом — воєнний человек должен бнл особенно зто оценить), а и счел долгом специально наградить английскую добродетель, проведя с чисто военной бьістротой контракт на поставку одной английской компании поташа, золи, пеньки и сибирского железа (казенних товаров) по баснословно дешевой цене. На несчастье Миниха, он не поделился с 197
Левенвольдом, и тот намекнул Анне Ивановне, что она теряет на зтой сделке не меньше 180 тьісяч рублей (около полутора миллиона золотом). Миних бьіл очень сконфужен, а сделка немедленно кассирована; но так как англичане, не жеманясь, тотчас же наки нули от 8 до 20% на условленную ранее цену, то казенньїе товарьі остались все же за ними. Мьі видели еще раз, как условно название «бироновщиньї»: во всей зтой истории имя курляндского герцога никем и не упоминалось, а между тем какая она характерно «бироновская». Бьіть может, однако же, просто размерьі отого дела, крупного, но еще не вполне «государственного» по своєму масштабу, ставили его ниже внимания фаворита Анньї Ивановньї. Для нас не ясна его личная роль в истории с сукном, которое, в результате всех перипетий, попало-таки в английские руки, хотя и не прямо: в качестве посредника к делу успел примазаться голландский купец, чуть ли не специально для зтого принявший, впрочем, английское подданство. Зто очень огорчило патриотическое сердце сзра Клавдия Рондо, и в припадке досадьі на неуклюжесть своих земляков, давших вьіхватить у себя добьічу из-под носа, он обмолвился несколькими откровенностями, от которьіх, без сомнения, воздержался бьі в спокойную минуту. Благодаря отому мьі узнаєм, что хотя вообще английские сукна бьіли и лучше прусских, но специ ально в Россию англичане норовили сбьіть всякую дрянь, подмоченную и залежавшуюся. Надеждьі Рондо, что, наученньїе опи том, англичане теперь поостерегутся, по-видимому, не оправда лись, и русское правительство от английского не раз вьінуждено бьіло снова обращаться к прусскому сукну, которое хотя по существу тоже никуда не годилось, как свидетельствовал сам Кабинет министров, но зато бьіло так подкрашено и подклеено, что хоть на приемке имело приличньїй вид. Но главной целью английских домогательств бьіло все же не сукнб и не поташ с пенькой, а — читатель, помнящий историю торгового капитализма в России, уже догадался об зтом — торговля с Персией. Сменивший Рондо Финч едва ли и приехал в Россию не с двумя главньїми целями: открьіть персидский транзит через Россию английским купцам и получить некоторое количество русских штьїков на английскую службу. Последнее, конечно, носило форму союзного договора между дву мя великими державами; первое бьіло облечено в более скром ную форму привилегии, данной императрицей частной компании, но, следя шаг за шагом за хлопотами Финча, с трудом представляешь себе, что бьіло важнеє. Речь ведь шла не о том только, чтобьі вивозить шелк-сьірец из Персии: зто бьіло лишь начало; через Персию англичане надеялись, с одной сторони, наводнить своими товарами всю Среднюю Азию, с другой — проложить себе путь в Индию, которая тогда стояла на распутье и могла так же легко
щ
сделаться французской, как и английской. Переговорьі об зтих важньїх делах Финч вел с Бироном лично (для того и понадобился ему немецкий язьік), и герцог курляндський оказался куда податливеє, нежели упрямне московские бояре XVII века, так неумолимо отстаивавшие от всей Европьі русскую монополию на персидский шелк. За ничтожную попіл ину образованная в Англии «персидськая компания» получила возможность расположиться на Волге и Каспийском море, как у себя дома. Не нашли нужньїм виговорить даже пользование русскими судами и русскими матросами: в Казани било вьістроено, средствами тамошнего русского адмиралтейства, но по английским планам, особое судно, годное как для Волги, так и для Каспийского моря, ставшее собственностью английской компании и снабженное английским зкипажем. Таможенньїй контроль по отношению к отому судну в Астрахани бьіл сведен к такому минимуму, что оно весьма свободно могло возить контрабанду, уклонявсь от платежа даже той ничтожной пошлиньї, которая бьіла виговоре на трактатом. Немудрено, что английский посланник бьіл преисполнен живейшей благодарности к русскому правительству (труд но бьіло бить щедреє и великодушнеє!) и расплатился с ним за ото чрезвьічайно оригинально. Через него бироновское правительство, уже лишенное, к огорчению Финча, своего номинального глави, но, под управлением Остермана не менее еще «бироновское», по лупило первьіе и чрезвьічайно обстоятельньїе сведения о заговоре, угрожающем его существованию. То, что даже и после отого заговор удался, принадлежит к числу самих любопьітньїх зпизодов не одной русской истории. Заговор носился в воздухе все время царствования Анньї. Пра вительство, вьішедшее из государственного переворота, могло бьіть сильним, только верно соблюдая молчаливьш договор с теми, кто зтот переворот устроил в его пользу. Но мьі знаєм, как оно било далеко от отого. Шляхетство медленно приходило к сознанию, что его обманули, что его использовали «курляндцьі и лифляндцьі». Но бьіло настолько ясно, что рано или поздно зто будет понятно, что нетерпеливьіе люди спешили использовать оппозиционное настроение шляхетства раньше, нежели оно успело сложиться. Одно донесение голландского посланника из Москви от 6 января 1731 года1, показьівает нам неудачньш финал заговора, сложившегося в Москве меньше, чем через год после патетических сцен «восстановления самодержавия». Во время одной из почти ежедневньїх поездок Анньї в Измайлово, под одной из придворних карет, ехавшей непосредственно перед 1 Оно в качестве любопьгтного документа бьіло переслано Маньяном своєму правительству и потому напечатано среди французских бумаг. (Сборник Русского исторического общества, т. 81, с. 156 и др.) Т99
каретой императрицьі, внезапно осела земля; в провале увидали «бревна, отрьівающиеся и падающие друг на друга вместе с огромньїми гльїбами камней, нагроможденньїх по бокам». К счастью для Анньї Ивановньї, технические средства, которьіми располагали зти отдаленньїе предшественники народовольцев, бьіли далеко ниже поставленной ими себе задачи: мина без пороха действовала так медленно, что пассажирьі каретьі успели из нее вьіскочить без всякого вреда для себя. Тем не менее императрица немедленно вернулась во дворец. Последовали, разумеется, арестьі, но открьіть, видимо, ничего не удалось; придворньїе сплетни приписьівали дело первой жене Петра, мона хине Евдокии Лопухиной. Но последующее донесение уже самого Маньяна ясно показьівает, что не бьіло надобности искать заговорщиков так далеко. Вот целиком зто донесение, как нельзя более вьіразительное в том, что оно говорит о настроє ний верхних слоев русского общества на другой год после воцарения Анньї. «Судя по тому, как продолжают говорить о недовольстве, вьїказьіваемом повсюду русскими вследствие злоупотреблений милостями царицьі со стороньї Биронов и братьев Левенвольде, весьма вероятно, что зто и заставляет здешнюю государиню более всего оставаться в своей столице, для предупреждения, бьіть может, беспорядков, которие МОГЛИ бьі бьіть вьізваньї ее отсутствием... Здесь уже не скрьівают, что ньінешние фаворити являются для русского народа еще гораздо бо лее ненавистньїми, чем бьіли Долгорукови в последнее царствование, и что, кроме нововведений и нових обичаев, вводимих фаворитами как при дворе, так и в войске, путешествие, задуманное царицею, удобно только для них одних; что касается других русских вельмож, обязанньїх следовать за царицей, то, так как они по большей части уже вполне почти разореньї роскошью, к которой их обязьівают, зта поездка бьіла би для них разорительнее четьірехлетней войньї с турками... Так, можно сказать, думают русские в настоящее время, и зто дает место среди них ропоту, которьій, может бьіть, бьіл бьі опаснее, чем он єсть в д є й с т в и т є л ь н о с т и , если бьі недовольньїе не били лишеньї, как оно єсть на самом деле, руководителя, способного визвать тревогу при дворе, и если бьі, кроме того, царица не
полагалась до такой степени на свою гвардию»1. Итак, бироновщина уже на второй год своего существования «сидела на штиках»... Необьічайно яркую картину настроения, переживавшегося теми, кто, казалось, так твердо занял престол, дает рассказ того же автора о способе, каким Анна обеспечила престолонаследие за своей, т. е. старшей, линией дома Романовьіх, 1 Ibid., с. 159—160. 200
потомками царя Йвана Алексеевича. Самая пьілкая фантазия может себе представить при зтом обстоятельстве дворцовьіе интриги, бурньїе заседания вьісших государственньїх учреждений, может бьіть, подтасованньїе их решения, но не то, что происходило в действительности. «В ночь с прошлого четверга на пятницу (дело бьіло в декабре 1731 года) царица повелела своєму обер-камергеру (Бирону) призвать майора гвардии Волкова и предписать ему собрать к четьірем часам утра все три гвардейских полка перед входом во дворец. Майор, встревоженньїй тем, какое обстоятельство могло вьізвать подобное распоряжение среди ночи, стал просить обер-камергера открьіть ему причину, но последний ответил ему, что и сам ее не знает и не советует ему, вдобавок, идти за обьяснениями к царице. Волков повиновался. В четьіре часа войска стояли под ружьем, а на рассвете царица призвала в свои аппартаментьі членов своего совета и главньїх офицеров своей гвардии и обратилась к ним с речью, содержавшею вкратце следующее: для предупреждения беспорядков, подобньїх наступившим по смерти ее предшественника царя Петра II и столь противних древним заветам русского правительства, что следствием их чуть не явилась окончательная гибель государства, она, царица, полагает, что в зтом случае нет более верного средства, как назначить себе преемника при жизни». Вслед затем сначала приглашенньїе вьісшие чини, а следом за ними и вся гвардия присягнули новому наследнику — не столько назначенному, сколько, употребляя военное вьіражение, «обозначенному», ибо онеще не родился... Им должен бьіл стать несчастньїй Йван Антонович, политическое существование которого началось, таким образом, под штиками, покончившими с его физическим существованием впоследствии. На редкость «воєнний» царь, хотя он ни разу в жизни не бнл на плац-параде! И для дополнения воєнного характера всего собьггия оно закончилось арестом генерал-фельдмарша ла, последнего уцелевшего представителя фамилии Долгоруких, князя Василия Владимировича. Определеннне признаки брожения не только при дворе, а и в более широких кругах, можно било заметить уже к осени 1732 года. «На сих днях в разньїх местах появились пасквили, — доносил 23 сентября отого года саксонский резидент, — в крепость заключенн различньїе государственнне преступники, между которьши немало священников; третьего дня привезли еще из М оскви трех бояр и одиннадцать священников; все зто держится под секретом. Главная причина народного неудовольствия то, что возобновили взимание недоимок, от которнх должнн били отказаться царица Екатерина и Петр II». Другие до несення прибавляют еще кое-какие мотиви «народного недовольства», в особенности натуральнне повинности, при помощи которнх строились не только крепости, а и дворцьі Анньї 201
Ивановньї. Отнимая рабочие руки у помещиков, правительство сильно озлобляло последних; читатель не забьіл, конечно, что «народ» иностранньїх дипломатов зто и єсть «шляхетство». С формальним заговором, однако же, курляндское правительство встретилось не раньше 1738 года. Он связан с именем Долгоруких и известен исключительно со слов иностранцев, русские до кументи о нем молчат, и русские историки, начиная с Соловьева, не видят во всем деле ничего, кроме сплетни, пущенной в ход бироновцами для того, чтобьі оправдать перед европейским общественннм мнением «всенародное» истребление несчастной семьи; на самом деле, новая опала Долгоруких обьясняется ис ключительно мстительностью Аннн и Бирона. Психологически не совсем понятна месть, отложенная на семь лет, придумать сплетню било ведь так же легко в 1732-м, как и в 1738 году. Гораздо труднеє било обставить дело так, чтобьі сплетня подходила к собнтиям не только 1738-го, а и 1741 года, оправдавшим именно то, что в рассказе иностранцев кажется всего невероятнее. Вот зтот рассказ в существенннх чертах: возмущеннне разорением страньї и господством немцев, «некоторне из значительнейших русских фамилий» стали «искать наиболее подходящих средств, чтобьі освободиться от ига чужеземцев и ввести в России, при помощи революции, новую форму правлення. Князья Долгорукови, Нарншкинн и Голицьіньї составили с зтой целью неудавшийся заговор, пнтаясь возбудить всеобщее волнение и заставить взяться за оружие подданннх, принадлежавших к их партии; рассчитьівая на поддержку со сторони Швеции, они хотели, таким образом, устранить царицу, принцессу Анну (мать будущего императора Йвана) и супруга ее, принца вольфенбютельского, равно как и всю семью герцога курляндского, истребить, кроме того, немцев или прогнать их из страньї. Еврей Либерман, придворний банкйр и фаворит герцога курляндского, должен бнл бить предан в руки разьяренной черни. Со-
гласно зтому невьіполненному зам ислу принцесса Єлизаве та должна била бить провозглашена императрицей». Какая дичь, скаж ет всякий, дойдя до м еста, где говорится о «поддержке Швеции». Но в 1741 году Елизавета стала русской императрицей именно при содействии Швеции, которого она сознательно и настойчиво добивалась, восшествие ее на пре стол сопровождалось националистической реакцией, и, в частности, ее правление ознаменовано резкими проявленнями антисемитизма, до тех пор настолько чуждого русским официальним кругам, что крещеннй еврей мог бить царским министром и од ним из «верховних господ». Чтоби сочинить сказку, которая два года спустя сделалась правдой, нужно било или чтоби «сказочники» били гениальннми людьми — но именно зто качество 2 02
всего труднеє бьіло бьі найти у бироновцев, или чтобьі история подарила нас случайностью, которая бьівает раз в две тьісячи лет, но наличность такой случайности нужно, конечно, сначала до казать. По обязанности историка в случае нескольких возможньіх обьяснений вьібирать наиболее простое и правдоподобное, приходится остановиться на том, что в процессе Долгоруких мьі имеем первую вспьішку того, можно сказать, международного заговора, которьій тянулся около пяти, может бьіть, лет и закончился собьітием 25 ноября 1741 года — появлением ночью во дворце цесаревньї Елизаветьі в качестве «капитана гренадерской ротьі». Самьім же невероятньїм во всей истории являются не те отмеченньїе нами подробности, которьіе внушили недоверие к рассказу русским историкам, а то, что в последний год заговор бьіл «открьітой тайной», известной всем и каждому, но у биро новцев бьіло так мало гениальности, что даже при такой обстановке они не сумели с ним бороться. Зависимость курляндского правительства от Англии не мог ла ограничиться одной зкономической областью. Как ни велики бьіли интересьі английских купцов в России, они бьіли ничтожньі сравнительно с интересами всемирной английской торговли, сравнительно с задачей создания колониальной британской империи, задачей, падавшей именно на те годьі, середину XVIII столетия. В наши дни трудно себе представить, чтобьі серьезной соперницей Англии на зтом пути могла бьіть Франция: так кажутся несоизмеримьі сильї зтих двух держав на море. Но зтой несоизмеримости не бьіло еще даже в первьіе годьі XIX века, до Трафальгарской битвьі, а за семьдесят лет перед Трафальгаром колониальное расширение Англии на всех пунктах земного шара наталкивалось на знергичное и иногда успешное противодействие французов. Бельїй флаг с лилиями попадался везде на до роге красному английскому: в Северной Америке, в Ост-Индии, в Африке, на Средиземном море, и даже в России. Но Россия после Петра бьіла не только рьінком — зто бьіла крупная воєн ная держава, имевшая и свой флот, в нем, правда, англичане не нуждались, и сухопутную армию, в которой бедная солдатами Англия нуждалась всегда. Наем на английскую службу русских штьїков стал хроническим явлением в начале XIX века, в дни наполеоновских войн. В половине предьщущего столетия предпочитали нанимать прусские штьїки: Фридрих II всю Семилетнюю войну провел при помощи английских субсидий. Но и русскими уже не брезговали, и первнй случай найма мьі имеем как раз в дни бироновщини: пребьівание Финча в Петербурге кончилось (уже после смерти Анньї) заключением союзного договора Рос сии с Англией, предоставлявшего в распоряжение английского короля корпус русского войска, причем не нашли нужньїм даже 203г
определить, против кого. Указать противника, ненавистью к которому должньї бьіли проникнуться сердца русских солдат, любезно предоставлялось Георгу II. Не нужно, впрочем, думать, что зтим делалось какое-нибудь исключение для англичан: за несколько лет раньше правительство Анньї Ивановньї на таких же любезннх условиях предоставило ЗО тьісяч русского войска австрийскому, в те времена еще «германскому» императору. Чтобьі достигнуть зтой цели, императорский посланник раздал Бирону и его коллегам, во-первнх, все те подарки, которьіе предназначались для Долгоруких, но прибьіли уже после смерти Петра II и восшествия на престол Анньї (их оценивали в 100 т и сяч тогдашних рублей), а к зтому еще не одну сотню тисяч флоринов наличннми деньгами. Подписание русско-английского трактата дало повод к сцене, не менее внразительной. «8 ноября, отправляясь к графу (Остерману) для обмена ратификаций, — рассказнвает Финч, — я захватил с собой и вексель Лаутера на 1500 фунтов на имя его сиятельства, написав на обороте перевод на его банкира, Вольфа, живущего с ним дверь о дверь, дабьі графу, для получения денег, оставалось только подписать свою фамилию. “Ваше сиятельство, — сказал я ему, — не раз говаривали мне о своем желании посетить меня в Англии и провести там остаток дней философом (в часи грустного настроения.граф действительно вьісказьівал мне зту мисль). Как ни маловероятно осуществление такой мечтьі, в случае ее осуществления, однако вам пришлось би, прежде всего, подумать о фунтах стерлингов; позтому, повинуясь приказаниям короля, позволяю себе просить вас, не разрешите ли мне, вместе с благодарностью его величества вручить вам от его имени вексель в 1500 фунтов, которие сосед ваш, Вольф, внплатит вашему сиятельству немедленно, как только ви подпишете передаточную надпись?» Остерман тогда, после падения Миниха, чувствовавший себя некоронованннм императором России, не стал марать руки о такую ничтожную сумму (1500 фунтов — 6 тисяч рублей по тогдашнему курсу: англичане, действительно, пожадничали, но ведь договор билуж е заключен...) и отказался. В ту минуту, когда происходил зтот любопнтньїй разговор, деньги оказались би внброшенннми в форточку всего через три недели, некоронованннм императором чувствовал себя французский посланник, маркиз Шетарди. Что Франция не могла потерпеть русско-английского договора, зто разумелось само собой. Помешать заключению такого договора било главной задачей предшественника Ш етарди Маньяна. Сначала, по-видимому, французи имели в виду бороться на равном оружии и действовать подкупом. В зтой плоскосте шли разговорн французского резидента с Минихом. Всего легче, по-видимому, било удовлетворить самое 2 04
императрицу Анну: для зтого казалось достаточньїм признать за ней императорский титул (для французского правительства она бьіла по старому только «царица»). Усльїхав такое предложение от Мяньяна, Миних пришел в чрезвьічайное оживление, четьіре раза повторив, что императрицу ничто не может сильнеє побудить к заключению союза с Францией, нежели зтот акт вежливости; при зтом фельдмаршал «двигался на своем стуле с необьїкновенно сильньїми проявленнями радости». Если бьі к зтому еще послать несколько кусков хороших вьшштьіх обоев (роскошь, тогда только что начавшая входить в моду в русских барских домах), то дело относительно Анньї било бьі совсем в шляпе — по мнению Маньяна. Но окружавшие императрицу «курляндцьі и лифляндцьі» бьіли людьми более практическими: им нужньї бьіли «зкю», о которьіх так часто и с такой тоской говорит в своих донесеннях французский резидент, а по зтой части не только англичане, но даже имперцьі бьіли куда сильнеє бедного представителя Людовика XV. Французское министерство иностранньїх дел дрожало над каждьім грошем и неумолимо держалось при зтом бюрократической отчетности, совершенно немьіслимой, когда речь шла о «секретньїх фондах». Вместо того, чтобьі тратить сотни тьісяч на подкуп русских министров, Французский кабинет предпочел дать сотни зкю на... литературную борьбу с ними. В 1736 году в Париже появилась книжка под напоминавшим известное юношеское произведение Монтескье заглавием: «Lettres moscovites». В основу ее легли воспоминания некоего Локателли (в книжке не названного): по всему судя, то бнл один из мелких французских шпионов, появление которьіх в России того времени бьіло более чем естественно. Сам воєнний, он особенно близко интересовался положением русской армии, и большая часть «писем» посвящена рассуждениям на ту тему, что «московитьі» на войне никуда не годятся и бо яться их нечего. Бьіть может, зто бьіло и так, но нельзя не заме тать, что при данной обстановке невольно вспоминается басня о лисице и винограде. Приключения Локателли кончились для него плачевно: он бьіл арестован в Казани и после продолжительного пребьівания в русских тюрьмах вьіслан за границу. Описанню московитских жестокостей, которое, нужно сказать, мало трогает под пером такого автора, посвящена другая половина книж ки. Но всего замечательнее в ней ее послесловие: «издатель» воспоминаний французского шпиона, человек, по-видимому, превосходно осведомленньїй в русских делах, по поводу описанньїх Локателли порядков делает ряд жестоких вьіпадов против «ми нистров иноземцев», управляющих Россией, обещаясь заняться систематическим разоблачением их подвигов в специально издаваемой для того газете. Неожиданньїй предшественник Герцена 2 05
в 1736 году! Рядом с зтим — и здесь мьі имеем самую интересную страницу всего памфлета — «издатель» является горячим сторонником кандидатурьі на престол цесаревньї Елизаветн Петровньї, единственной, по его мнению, законной наследницьі, угнетаемой и преследуемой будто бьі правительством императрицьі Анньї. Все перечисленньїе чертьі автора послесловия: ненависть к «немцам», преданность Елизавете, осведомленность в русских делах, давали бьі, казалось, возможность назвать определенное имя — автором мог бьі бьіть Вольїнский или кто-нибудь из его «конфидентов». Памфлетов они, вообще, не бьіли чуждьі, очень известна тенденциозная переделка кем-то из кружка Волинского полоцкой летописи, переносившая борьбу с немцами в XIII век, причем курляндци бьіли замененьї «поморянами». Соседство с французским шпионом не должно удивлять: «патриотизм» тех дней бьіл совсем особенньїй — не видела же Елизавета ничего зазорного в том, что на русский престол ее посадят шведи. Гипотезе о родстве «московских писем» с кружком Волинского противоречит хронология: в 1736 году Артемий Петрович бші еще в прекрасних отношениях с «немцами» и делал карьеру при Бироне. Как раз в зто время он бьіл назначен обер-егермейстером — не пустой титул, если мьі припомним, какой страстной охотницей бьіла Анна. Волинского откинула в оппозицию неудачная конкуренция с Остерманом. Возможно, что тогда он в самом деле втянулся в заговор, не им начатий, но где, конечно, с рас простерти ми обьятиями приняли такого влиятельного со юзника. Вполне возможно, однако, что Волинского лично притянули к заговору и сделали его вождем просто для того, чтобьі убрать с дороги Остермана, единственную крупную фигуру: насколько дело Долгоруких труднообьяснимо на одной личной почве, настолько гибель Волинского легко поддастся такому обьяснению. Внешние подробности трагедии слишком хорошо известньї из учебников, чтобьі стоило их передавать вкратце, и недостаточно интересньї, чтобн стоило ими заниматься деталь но. Но, оставив в стороне личность Волинского, само дело 1740 года, захватавшеє массу крупних лиц, таких, как президент коммерц-коллегии Пушкин, например, не могло бьіть отражением только личньїх дрязг между членами кабинета. По словам английского резидента, и тут дающего самьіе толковне сведения, не бьіло почти знатной семьи, которая не била би затронута следствием; Петропавловская крепость бьіла переполнена арестованньім и , которьіх свозили со всей России. З то бьіл новий «провал» заговора, притом гораздо более опасньїй, чем дело Долгоруких: чтобьі воскреснуть, заговор должен бьіл питаться из очень широ ких общественньїх слоев. Но питательная среда била настолько 206
хорошо ему обеспечена, что падение Вольїнского даже не затормозило дела сколько-нибудь серьезно1. Бьіть может, лучшим доказательством того, что Вольїнский не бьіл чужд подготовлявшемуся перевороту, служит тон, каким отзнвается о несчастном кабинет-министре человек, которьій ради зтого переворота, главньїм образом, и бьіл послан своим правительством в Россию. Послушать маркиза Шетарди, так не бьіло человека менее его интересующегося делом Вольїнского и менее его понимающего. С неподражаемой наивностью маркиз передает официальную версию, какую давало русское правительство, и ни звука о какой-либо подкладке, о том, что французский дипломат о чем-нибудь догадьівается. Негодование по поводу того, что єсть такие дурньїе люди, как Вольїнский, и только... Скореє всего, так можно бьіло держать себя (что донесення иностранньїх дипломатов читаются, зто знали хорошо они все) именно относительно попавшегося и потому страшно опасного теперь сообщника. Бог знает, что он может наговорить под пьіткой... Но Вольїнский не видал на пьітке дажи имени Елизаветн, которое с долгоруковского процесса бьіло у всех на устах, не говоря уже о более интимньіх подробностях. Впервьіе в Петербурге узнали зти интимньїе подробности лишь после смерти Анньї, как мьі знаєм, из английского источника. 14 апреля 1741 года Финч передал Остерману следующую депешу английского министра иностранньїх дел, лорда Гарингтона: «В секретной комиссии шведского сейма решено немедленно стянуть войска, расположенньїе в Финляндии, усилить их из Швеции еще 12 тисячами человек, снарядить со всевозможною поспешностью пятнадцать воєнних кораблей и все галери. Франция для поддержки зтих замнслов обязалась виплатить два миллиона крон. На предприятия зти комиссия ободрена и под-
винута известием, полученньїм от шведского посланника в С.-Петербурге Нолькена , будто в России образовалась большая партия, готовая взяться за оружие для возведения на престол великой, княжньї Елизавети Петровни и соединиться с зтой целью со шведами, едва они перейдут границу. Нолькен пишет также, что весь зтот план задумай и окончательно улажен между ним и агентами великой княжни с одобрения и при помощи французского посла, маркиза де ла Шетарди, что все переговори 1О деле Вольїнского см. очерк проф. Корсакова «А. П. Вольїнский и его конфидентьі», опубликованннй в «Русской старине» в октябре 1885 года; перепечатан в сборнике «Из жизни русских деятелей XVIII века». Проекти Вольїнского, которьім придает такое значение проф. Корсаков, теперь, когда мьі знаєм, какую обширную литературу проектов оставили современники Петра, ничего исключительного собой не представляют. О Вольїнском, как представителе «шляхетских» взглядов, см. ниже, отдел «Теория сословной монархии». 207
между ними и великой княжной велись через француза-хирурга, состоящего при ней с самого ее детства. Ви легко поймете, насколько для общего дела и в видах охранения свободьі Европьі (!) важно, по возможности, предупредить успех подобньїх замнслов, долженствующих отдать весь Север во власть Швеции, а, следовательно, поставить его в полную зависимость от Франции, так как великая княжна может удержаться на престоле единственно при ее помощи»... Английская депеша совершенно точно устанавливала «соотношение сил» в заговоре: его инициатива шла, действительно, не от Франции, как следовало, по логике вещей, а от Швеции. С французским проектом в данном случае бьіло то же, что со многими другими французскими проектами; практический смьісл он получил в руках нефранцузов. Депеши самого Шетарди вполне подтверждают английскую версию: и у него на первом плане Нолькен со ста тисячами зкю1, тогда как сам французский посланник ссудил Елизавету всего двумя тисячами рублей, да и то заняв их у одного из чиновников своего посольства, которнй вниграл их в карти. Все позднейшие россказни о шестистах тисячах дукатов, которьіх будто би стоило Франции воцарение дочери Петра Ве ликого, не находят себе никакой опори в документах. Восстановление на престоле «истинной наследницн» взяла на себя та самая держава, с которой Петр воевал всю жизнь, у которой он отнял восточньїй берег Балтийского моря,: и Швеция затеяла все предприятие с исключительной целью — получить отнятое обратно. З то составляло самую пикантную сторону готовившегося переворота. Нолькен настойчиво требовал у Елизаветн Петровнн пись менного обязательства дать Швеции территориальное вознаграждение в случае удачи. То, как вела себя цесаревна в зтом деле, показнвает, что с 1730 года она многому научилась. Искуситель не мог от нее добиться не только подписи на бумаге, но даже сколько-нибудь определенного словесного заявления. В беседах с Нолькеном и Шетарди Елизавета виражала свои чувства вздохами, взглядами, улнбками, покачиваньем голови, но говорила чрезвнчайно мало и в самих общих вираженнях. При зтом поддержку Швеции она ценила необнчайно високо и не решалась сделать скольконибудь серьезного шага, пока Стокгольмский кабинет определенно и официально не заявит себя ее союзником. Только обещанием шведского манифеста в соответствующем духе Нолькену удалось виманить у нее нечто более уловимое, чем взглядн и ульїбки. 9 сентября 1741 года в руках у шведского посланника бьіл, наконец, документ, где било черньїм по белому написано, что Елизавета 1 Французская монета, по тогдашнему курсу 6 ливров — немного менее современного рубля. 208
обязьівается в случае своего воцарения: 1) вознаградить Швецию за все издержки (по веденню войньї с Россией); 2) платить Швеции субсидии в течение всей своей жизни; 3) предоставить шве дам все преимущества, данньїе (правительством Анньї) англичанам; 4) отказаться от всех договоров и конвенций, заключенньїх Россией с Англией и австрийским домом, и никогда не вступать в союз ни с кем, кроме Франции и Швеции; 5) отстаивать, нако-
иец, при всяком случае интересьі Швеции и видавать для т ой цели шведам секретно, без ведома нации, всякие суммьі, в которьіх у зтой держави может встретиться надобность. Едва ли нужно обращать внимание читателей на то, что русская история знает мало более скандальних договоров: особенно «хорош» последний пункт, которнм Елизавета обязнвалась обманнвать свою «нацию», русский народ, в пользу его исконного неприятеля. Но формально цесаревна и здесь су мела удержаться на грани це приличия, правда, уже на самой границе, так что дальше идти било некуда. Во-первнх, обещания территориальннх уступок (для шведов, повторяєм, в них било все дело) нет и здесь. А главное, и на зтой бумаге, написанной, конечно, не ее рукой, не стояло ее подписи; по ней «присягнули» за Елизавету камер-юнкер Воронцов и (упоминавшийся в английской депеше) ее врач, Лесток; но такая «клятва» едва ли имела какое-нибудь значение, с точки зрения Международного права. Словом, франко-шведская союзниця заранее принимала все мери, чтобьі обмануть своих «друзей», как только представится к зтому физическая возможность. А возможность представилась скореє и легче, чем, конечно она сама могла ожидать. Английский донос, по-видимому, отдавал заговорщиков с ру ками и ногами правительству Анньї Леопольдовнн — номинальной регентши при номинальном императоре одного года от роду. Фактически Елизавета и ее союзники били в руках Остермана. Когда Остерман попал в руки дочери Петра, та знала, что с ним делать, и неудавшийся правитель России умер в Березове. Но когда зту счастливую позицию занимал сам «величайший русский дип ломат», он совершенно не знал, как ему поступить. Из чрезвьічайно сбивчивнх обьяснений его на допросе1можно понять толь ко одно: по поводу «извета» Финча — тотчас же нашедшего себе подтверждение с разньїх других сторон — при дворе много толковали и, в конце концов, пришли к весьма неопределенному решению — «наблюдать». Но наблюдали за Елизаветой давно; уже в январе зтого года за ней била организована форменная слежка, доставлявшая аккуратно сведения, кто приходил к цесаревне, и 1 Напечатаньї в исторических бумагах, собранньїх К. И. Арсеньевьім (Сборник отдела русского язьїка и словарей Академии наук, т. 9). 209
куда она ездила. Ни малейшей попьітки пойти дальше зтого не бьіло сделано. Заговор рос, как снежньїй ком, в него скоро бьіло посвящено около трети всех гвардейский офицеров (54 из 160, по донесенню Шетарди от 27 июня — за полгода до переворота!), а Остерман все «наблюдал»... Можно думать, что у великого человека петербургских канцелярий просто не хватало духу тронуть гвардию, силу которой он знал и перед которой чувствовал себя совершенно беспомощньїм. Муж правительницьі по его совету делал чрезвьічайно жалкие попьітки «перекупить» кое-кого из заговорщиков. Те деньги брали, но тотчас же с хохотом несли их показьівать матушке-цесаревне, куме чуть не всего гвардейского Петербурга. Фельдмаршал Миних, придя раз в Новий год поздравить Елизавету Петровну, «бнл чрезвьічайно встревожен», увидав, что весь дом великой княжньї наполнен гвардейскими солда тами, он с четверть часа не мог прийти в себя, а зто просто кумовья пришли поздравить свою куму. А когда те же гвардейци пришли поздравлять «правительницу» Анну Леопольдовну, та спряталась от них за часових и боязливо вьіглядьівала оттуда на зти совершенно чужие ей лица. В зтих двух анекдотах — все «соотношение сил» низвергавших и низвергаемьіх. Остерман имел основание бьіть осторожньїм... Но мьі бьіли бьі несправедливн, если бн отнесли столбняк остатков бироновщиньї в зту трагическую для них минуту только к их личной трусости. Бироновщина давно и неудержимо разлагалась. Хронологическая последовательность фактов била такова: 17 октября 1740 года умерла от каменной болезни императрица Анна. «Не бойся», — бьіли последние сознательньїе слова, которьіе сльїшал от нее ее фаворит. Совет бьіл кстати — Бирон бьіл в жестокой панике, и паника бьіла основательна. В противоположность Меншикову, которьій стал хозяином положення именно в ту минуту, когда его покровитель умер, курляндский герцог пос ле смерти своей покровительницьі чувствовал себя в положений риби, вьітащенной на песок. Настаивая на том, чтобьі его назна чили регентом, он руководился не жаждой власти, а просто инстинктом самосохранения. Не только под ним почва тряслась — заговори Долгоруких и Волннского били уже совершившимся фактом, — но и на своих он не мог положиться. В предсмертннх судорогах он цеплялся за расположение тех, кто все царствование Анньї бнл для него просто предметом зксплуатации. Сбор подушной подати снова (уже в которнй раз) бнл передай в руки помещиков, причем сама подать уменьшена на треть, не считая прощення недоимок. Била обещана уплата полностью жалованья петербургским чиновникам и офицерам (оно при Анне платилось не очень исправно) и по крайней мере в половинном размере провинциальннм. Масса галерников (часто сосланннх за долг казне) 2 10
бьіли вьіпущеньї из тюрем. Но он сам не верил в зффект всех зтих мер. Сообщив об зтих милостях, французский посланник прибавляет: «Питейньїе дома, которьіе бьіли закрити в течение нескольких дней, теперь снова откршіись. Шпионьї, которьіх там держат, сжедневно хватают и ведут в тюрьму всех тех, кого раздражение или водка побуждает отважиться на малейшее неосторожное вьіражение. Так как гвардии не доверяют, вьізвано шесть батальонов (армейских), а также двести драгунов». «Прибегать к таким предосторожностям тем более, может бьіть, благоразумно, что брожение среди народа весьма сильно, — прибавляет Шетарди, — гвардейские солдати говорят смелей, чем когда бьі то ни било, и им не смеют ничего сделать». Едва ли зто бьіло злословие по ад ресу Бирона: лично против него сторонники Елизаветьі Петров им пока ничего не могли иметь, ибо Бирон в числе других заискивал и перед нею, назначив ей ежегодную пенсию в 50 тисяч рублей (около 400 тисяч золотом). Удар пришел, однако, не оттуда, откуда его ждали: «народного восстания», хотя би при участии одной гвардии, не потребовалось. Один из членов бироновского же правительства, Миних, с несколькими гренадерами, оказался достаточно силен, чтобьі произвести «государственньїй перево рот»: в ночь на 9 ноября (1740) герцог бнл арестован. Совершенно не видно, чтобьі его счастливнм соперником руководили какие би то ни било политические соображения, он просто хотел сесть на место Бирона, воображая, что при своей популярносте между солдатами он будет на зтом месте прочнее. К его удивлению, ког да его самого вскоре ссадил с зтого места Остерман, гвардия не шелохнулась: ей нужен бмл совсем не Миних. Но зто бмл в то же время единственнмй бироновец, умевший хоть разговаривать с солдатами. Победитель всех своих коллег, оставшись один у вда сте, оказался в том трагически беспомощном положений, какое ми видели... Для солдатской массьі уже переворот 9 ноября бнл сделан в пользу Елизаветн, в казармах толковали, что Миних для зтого и арестовал герцога. Когда вияснилось, что номинально последнего заменила Анна Леопольдовна, гвардейцм били жестоко разочарованн. А мало-мальски наблюдательньш людям стало ясно, что для низвержения остатков бироновского правительства вовсе не нужно ни шведского флота, ни французских миллионов, довольно немного решительности и одной роти гренадер. Шведский проект пришел слишком поздно для Швеции, и если Елизавета за него уцепилась, то, главньїм образом, потому, что у нее самой решительности било немногим больше, чем у ее противников. Как известно, гренадерам пришлось взять инициативу на ссбя, и роль Елизаветн в ночной операции 25 ноября 1741 года била более декоративная. Так как шведи перед зтим только что 211
допустили себя разбить в Финляндии, то Елизавета с большим основанием могла впоследствии утверждать, что ничем им не обязана. Гренадерьі имели сердце более благодарное. Конечно, они слишком хорошо помнили Северную войну, чтобьі примириться со шведами. Но когда несколько из них, порядочно вьіпивши, при шли раз во дворец и застали там маркиза де Шетарди, они, облобьізав ручку императрицьі, пожелали непременно поцеловаться и с французским посланником: он бьіл теперь тоже их кумом. «И он поцеловался с зтими яньїчарами», — со скрежетом зубов писал об зтом факте английский посланник, ему его ставка казалась окончательно проигранной. Последствия не замедлили обнаружить, что он очень ошибался. Новьій феодализм Воєнний характ ер нового царствования: лейб-компания; Елизавета — «полковника». Лагерньїе нравьі двора ф Дворянский реж им; роль сенати Ф Пережитки бироновщиньї; Россия и Англия при Елизавете Петровне: Лесток; Бестужев; вел. княгиня Екатерина Алексеевна Ф Переворот 28 июня 1762 года как окончательная ликвидация бироновщиньї Ф Внутреннее управление; деятельность сенати; служебньїе льготьі дворянству; финансовая политика Шувалова ф Новий феодализм в деревне: вотчина-государство
«Третьего дня вечером, — писал своєму начальнику злосчастньїй Финч, с небольшим через три недели после вступления Елизаветьі на престол, — государьіня, присоединив к 141 гренадеру еще сколько нужно других людей для комплекта в 300 человек, образовала из них лейб-компанию, в которой все нижние чиньї обьявленьї поручиками, капрал ьі и сержантьі — капитанами и май орами, а шесть человек, на долю которьіх вьіпали главньїе хлопотьі при последнем перевороте, — подїтолковниками. Офицерьі еще не назначеньї; определено, однако, что прапорщики лейб-компании умеют пользоваться чином бригадира, два подпоручика — чином генерал-майора, а поручики — чином генерал-лейтенанта армии. Расквартирована лейб-компания будет в домах, нарочно для нее купленньїх государьіней вокруг дворца. Капитаном ее бу дет сама царица. Она заказала себе гренадерскую шапку и мун дирную амазонку и станет во главе лейб-компанцев, как только обмундировка их будет закончена». В знак особенной милости образники зтой обмундировки, занимавшей такое важное место в предпринимавшейся новой государьіней важной мере, бьіли показаньї игравшим с нею в картьі иностранньїм дипломатам, в том числе и Финчу: об его доносе уже знали, но старались соблюсти внешние приличия и продолжали его принимать. То же соблюдение внешних приличий заставляло позаботиться и еще кое о чем, 2 12
кроме обмундировки. Разговаривая с теми же дипломатами по по воду нового мундира, Елизавета Петровна добавила, что намеревастся «мало-помалу из теперешнего состава лейб-компании удалить наиболее развращенньїх и пьющих (их там немало) и со временем устроить так, чтобьі весь отряд состоял из одних дворян (хотя и тсперешние все возведеньї в дворянство)». Но лейб-компанцев гораздо легче бьіло украсить цветньїм сукном и золотьім шитьем, нежели какими-нибудь буржуазними добродетелями, вроде трезвости и воздержанности. Когда одного запьянствовавшего гренаде ра из императрициной ротьі его начальство посадило под арест, его товарищи, как один человек, обьявили бойкот императорскому дво ру, и никто из них во дворец в зтот день не явился. Елизавета, узнав об зтом, «немедленно и очень любезно приказала освободить аресгованного и простила его». «Замечательное поведение гренадер должно визвать на размншления, — замечает по зтому случаю Финч. — Они явно сплотились в строгий союз, дабьі стоять одному за всех и всем за одного, что, пожалуй, не позволит ее величеству осуществить предположенное удаление наиболее распущенньїх из их средьі. Пожалуй, и обьявленное прощенне било визвано не столько милосердием, сколько страхом; она (ее величество), пожа луй, признает себя зависимой от них; здешняя знать, по крайней мере, чувствует их господство над собой». Елизавету Петровну так принято изображать доброй русской барнней. Она действительно находила такое же удовольствие «бить постоянно окруженной толпой холопов», как и «менять свои туалети по 4 и по 5 раз на дню», и то и другое засвидетельствовал хорошо ее знавший человек, маркиз де Шетарди. Смешно било би отрицать в Елизавете генерические чертьі того типа, первьій образчик которого на русском престоле явила императрица Анна. Но жанровая сценка, которую нарисовал нам только что неудачливьій противник счастливого маркиза, показнвает, что в области генерических черт у нее, пожалуй, еще больше било сходства с се матерью: как и Екатерина, Елизавета била, прежде всего дру гого, «полковницей». Зту параллель можно би провести до мелочей, до любви к венгерскому, например, столь прочной и интенсивной, что, по словам того же французского дипломата (которьій бьіл для Елизаветн, кажется, кое-чем больше, нежели про сто «представителем дружественной держави»), ничем нельзя било лучше угодить новой царице, как подарив ей хороший запас зтого вина доброй марки. Или до любви к «развлечениям», опятьтаки столь интенсивной, что только богатнрское здоровье дочери Петра, не подточенное хроническим недугом, как у ее матери, позволило ей продержаться двадцать лет, вместо двух лет царствования, которне судьба послала Екатерине І. Ни одно царствование, не исключая Екатеринн II, не поддается до такой степени 213
превращению в chronique scandaleuse, как зто. Не предполагая состязаться со специалистами зтого жанра, мьі не будем пускаться в подробности интимной жизни Елизаветьі Петровньї1. Отметим только, что черт сходства с казармой или с лагерем в придворном бьіту ее времени гораздо больше, нежели типичньїх черт помещичьей усадьбьі. Последняя, прежде всего, нечто неподвижное, веками вросшее в землю, владелец если и вьіезжал из нее, то только по крайней необходимости. Почитайте записки Екатериньї II: перед вами кар тина какого-то кочующего табора. «Зеркала, постели, стулья, сто ли и комоди перевозились из зимнего дворца в летний, оттуда в Петергоф, и даже ездили с нами в Москву»... Жили в наскоро построенньїх деревянньїх домах, где зимою вода текла со стен и куда людей набивали, как селедок в бочку. Великая княгиня (тогда единственная на всю Россию), жена наследника престола, должна бьіла спать в проходной комнате, через которую поминутно бегали ее камерфрау и просто горничньїе, в количестве семнадцати душ, набитьіе в комнате рядом, не имевшей другого вьіхода, как через великокняжескую спальню. Ассенизационньїе приспособления при зтой женской казарме живо напоминают реалистическое описание русского бивуака в известной сцене «Войньї и мира». Но зтим неудобства не исчерпьівались: «Ко мне набиралось оттуда столько всякого рода насекомьіх, что я, бьівало, не могла уснуть от них», — жалуется Екатерина. Нередко зти зфемерньїе постройки рушились, и только по счастливой случайности от одной из таких катастроф уцелела русская династия. Еще чаще они сгорали, как груда ще пок, раньше, чем успевали опомниться: от большого московского дворца Елизаветьі в ноябре 1753 года через три часа ничего не ос талось, кроме кучи угольев. Елизавета так привикла к деревинним домам, что с трудом представляла себе другие, когда ей донесли о лиссабонском землетрясении; первое, что ей пришло в голову — зто послать порту1 Недаром «La demiere des Romanov» является, несомненно, лучшим томом в длинной серии трудов Валишевского, посвященньїх XVIII веку. Нам случалось читать, что теперь и зту книгу перевели порусски: не видав перевода, ми не можем ручаться за его полноту. Когдато Валишевский удостоился очень сурового отзьіва со сторони одно го весьма известного историка-материалиста: писання Валишевско го били охарактеризованьї, как лакейские сплетни. Может бить, суровий критик вспомнит, что всего в 90-х годах XIX столетия гораз до менее жестокую по своей правдивости «Историю Екатериньї II» Бильбасова пришлось издавать в Лондоне? Разрушать официальннй обман, гипнотизировавший ряд поколений, всегда дело полезное — между прочим, именно с точки зрения материалистического понимания истории, нигде исторический идеализм не чувствует себя так уютно, как под благодетельним покровом зтого обмана.
214
і альскому королю лесу на постройку нового города. Ее с тру дом убедили что пока придет русский лес, португальців давно успеют отстроиться. Но императорскому лагерю не всегда хва тало даже отих деревянньїх бараков, и тогда двор размещался, как армия на походе, в палатках. Когда императрица «ходила нешком» из Москвьі к Троице (зта зкспедиция обьїкновенно продолжалась целое лето), мьі всего чаще встречаем ее в зтом солдатском помещении. В палатке происходила и знаменитая сце на с ежом, которого императрицин шут принес показать своей і оспоже, чем напугал ее до полусмерти. Так как императорский испуг — дело серьезное, то шутом и ежом занималась впоследствии тайная канцелярия... Приехала императрица в Ревель — бал устраивается в ее палатках; а так как во время бала полил, как из ведра, дождь, то скоро полностью била воспроизведена шакомая нам картина петровского праздника в Летнем саду. ІІромокшие гости могли, по крайней мере, утешать себя тем, что традиции преобразователя не забьіваются его дочерью. В Роіервике двор опять стоит в палатках, поставленньїх прямо на жесткие гольїши прибрежья: у Екатериньї четире месяца потом болели ноги от ходьби по зтим гольшіам. Другой раз она сильно простудилась, потому что в ее палатку набралось по щиколотку води. Для лагерной жизни короткое платье лучше подходило, нежели пьішньїе дамские «роби» того времени, и если ми так часто встречаем Екатерину на страницах ее записок в мужском костюме, то причиной зтого било не одно кокетство — соображения практического удобства требовали того же. Воєнному бьіту соответствовали и военние нрави: в записках Екатериньї карти встречаются не реже, чем они встречались бьі в воспоминаниях какого-нибудь гусарского поручика. В Козельске (куда судьба ни заносила императорский лагерь!) «в большой зале, занимавшей середину дома, постоянно с утра до вечера шла игра в фараон и по большой цене, зато в остальньїх комнатах била теснота». Чтобьі великая княгиня могла держаться на соответствующей ее званню вьісоте, ей видавались специальньїе суммьі «для игрьі в фараон» — сумми, довольно значительние: однаждьі упоминается 3 тьісячи рублей, не меньше 20—25 тисяч золотом. «На другой день по приезде нашем в Катериненталь (в Ревеле) придворная жизнь пошла прежним, обикновенньїм порядком, і. е. в зале, занимавшей середину двухзтажного дома и составлявшей переднюю комнату императрици, с утра до поздней ночи про исходила карточная игра, довольно значительная... Я наравне с другими играла в фараон, которим обикновенно занимались все любимцьі императрици, если не уходили в покой ее величества, или, лучше сказать, в ее палатку. З та большая и великолепная палатка била разбита возле ее комнат... Итак, даже когда били 215
комнатьі, предпочитали жить в палатке: правда, комнатьі «бьиіи очень мальї». Но на тесноту вообще, как мьі видели, не обращали внимания1. Елизавета Петровна, может бьіть, очень хотела бьі видеть вокруг себя лакеев, но в казарме и лагере чаще поневоле видишь сол дат, а солдатьі с первьіх же шагов показали, что с ними нельзя обращаться, как с лакеями. Гвардейское шляхетство твердо решило не повторять ошибки 1730 года и, заняв престол своим человеком, не випускать отого человека из-под своего наблюдения. «Интересьі», которьіе таким наблюдением охранялись, пока дело шло о лейб-компании, бьіли, конечно, весьма примитивньїе. Но за буйной и пьяной шляхетской молодежью стояло старшеє поколение, для которого опит бироновщиньї тоже не прошел даром. «Сенат, составленньїй из русской знати, начинает приобретать большой вес и старается возвратить ее царское величество к старорусским взглядам», — доносил (от 8 июля 1742 года) преемник Финча сзр Кириль Узйч. Полгода спустя он говорит даже, что се нат «покушается на прерогативи» императрицн. С целью будто би отпарировать зти покушения, последняя организует «новий совет или кабинет из 6 — 7 лиц». На таких воззрениях английского представителя, по-видимому, сказалась некоторая удаленность его от придворних центров, слишком естественная после инцидента с Финчем. Елизавета долго после не могла переносить англичан. Как-то она залюбовалась большим портретом Петра, висевшим в одной из комнат дворца. «Какой художник его писал?», — спросила она. Ей назвали английское имя. Она поспешно отвернулась и пошла прочь, с тех пор портрет ей перестал нравиться. От более близкого к делам Шетарди ми знаєм, что совет — не в виде учреждения, таким он никогда не сделался, а на правах домашнего кружка «ближайших сотрудников» — существовал уже через месяц после переворота. В него входят более влиятельнне сена тори (в их числе ми встречаем и обломок Верховного тайного совета в лице фельдмаршала князя Вас. Влад. Долгорукого, освобожденного Елизаветой из Шлиссельбурга, и бнвшего лидера шля хетства 1730 года, князя Черкасского, ставшего при Елизавете великим канцлером), но их близость к императрице так же мало стесняла сенат, как учреждение, как наличность кабинета из лидеров большинства палати общин мало стесняет зту последнюю. Кабинет стесняет не парламент, а личную власть. Сенат Елизаветьі Петровнн больше подходил, по своєму политическому значе нню, к Верховному тайному совету, нежели какое би то ни било 1 Мьі далеко не исчерпали, само собою разумеется, бьггового содержания записок Екатериньї. Зто, как известно, их самая сильная сторона, что касается рассказа о личньїх отношениях автора, то тут мьі имеем в «записках» не историю, а роман, и притом весьма тенденциозньїй. 216
другое учреждение раньше или после. Вассалитет феодальной мопархини, провозгласив ее государьіней (в самом буквальном смьісле >того слова, как известно, в манифсстах о вступлении на престол ІЄлизавета Петровна писала, что она приняла правление по прошепию всех своих верноподданньїх, «а найпаче лейб-гвардии наїией полков»), стал вести себя, как вел всегда и везде всякий вассали тет: в лице наиболее крупних сеньеров он взял управление в свои руки. После полувекового перерьіва Россия стала, наконец, опять той «дворянской Россией», какую мьі видели накануне Петра. В чем заключалось зто, теперь уже действительно дворянское, управление Россией, начавшеєся 25 ноября 1741 года, в день вступления Елизаветьі на престол, и оборвавшееся 6 ноября 1796 года, иочти ровно через пятьдесят пять лет, в день смерти ее невестки? В нем легко подметить две полоси: одну, когда просто вьшолняется программа 1730 года, не та, какая в довольно туманном виде носилась в толове литературннх представителей движения, а та, которая била доступна и понятна каждому среднему «шляхетно му», и которая вся сводилась к избавлению шляхетства от тягосгей, наваленннх на него службою торговому капиталу. Зта поло са охватнвает царствования Елизаветн и Петра III; ее кульминационннм пунктом является манифест о «вольности дворянства» от 18 февраля 1762 года. С зтого момента пассивная оборона может считаться достигнувшей своей конечной цели: «тягости» с шляхетства все снятьі. Но одержанная социальная победа пробуждает дремавшие еще в 1730 году политические инстинктн. Дво рянство скоро не довольствуется фактическим приспособлением к своим нуждам обломков петровских учреждений, как зто било с елизаветинским сенатом. Оно хочет организовать все государство заново и по-своему. У него теперь оказнвается действительио, программа, правда, й теперь не особенно стройная, но, во всяком случае, гораздоболее детально разработанная, нежели в 1730 году. Внполнение зтой программн и спори около нее наполняют вторую полосу дворянской политики — межевнми камнями зтой полоси можно поставить 1767 год, год созьіва екатерининской комиссии, и 1785 год, издание жалованной грамоти дворянству. Но в тот момент, когда, казалось, остается только «увенчать здание», обнаружилось,лто йодним уже нет фундамента. Пугачевский бунт наметил первьій сдвиг почвьі, и с тех пор непрернвно тряслось то там, то сям. Пришлось строить спешно новую оборонительную систему, чтобьі защищаться уже не от деспотизма сверху, а от революции снизу. В зтой лихорадочной работе били брошенн мало-помалу за борт все «заветьі» предшествующего поколения, а когда система при Николае Павловиче била закончена, то оказалось, что ею нечего оборонять, ибо те «ценности», во имя которнх велась вся работа, к 40-м годам XIX века не стоили уже ни 217
гроша. Надо бьіло наминать всю стройку снова — и полупились ре форми Александра II. Изучение последовательньїх зтапов дворянской политики XVIII и первой половини XIX веков составит содержание ряда ближайших глав «Русской истории». В настоящей главе мьі не будем виходить из пределов первой полоси первого периода зтой политики (1741— 1796). Но прежде чем говорить о том, чем она бьіла, излагать ее положительное, с точки зрения дворянских интересов, содержание, приходится сказать несколько слов о том, чем она не била : зта отрицательная ее сторона тесно связьівает ее с предьщущим периодом. Иначе читатель может подумать, что 25 ноября 1741 года бьіло в самом деле какой-то катастрофой, что одна Россия провалилась в преисподнюю, а другая внезапно возникла на ее месте. Ничуть не бьівало: в известном смисле — и притом в главком ее смисле — «бироновщина» непрерьівно продолжала существовать во все царствование Елизаветьі. До тех пор, пока она не задевала чувствительно интересов дворянства, на нее просто не обращали внимания. Только изведав на опите Семилетней войньї, к каким последствиям она может привести, ей по ложили конец переворотом 28 июня 1762 года. Мьі в и д є л и , что дворянская оппозиция при Бироне шла под национальньїми лозунгами: «против немецкого ига». Мьі видели также, что у зтой субьективной сторони дворянского движения бьіли известньїе обьективньїе основания: «немцьі» бьіли на жалованье заграничного капитала и продавали ему русские интересьі и русские штьїки по мере спроса. Мьі в и д єл и также, что собственно национальность «немцев» бьіла здесь ни при чем: курляндец Бирон продавал Россию не своим соотечественникам, но англичанам. После 25 ноября 1741 года у власти должньї бьіли стать «чисто русские» люди: в смисле национальности зто действительно и бьіло так. Черкасские и Трубецкие, Куракиньї и Нарьішкиньї, Головин и Бестужев, Ушаков, Черньїшев, Левашов — зти имена членов императорского совета 1741 года говорят сами за себя. Но вот странно: иностранньїе агенти хлопочут больше не около них — за некоторьіми исключениями, — а около не занимавшего никакого почетного поста человека с иностранньїм именем. И зтот человек, врач Елизаветьі Петровньі, француз Лесток скоро благополучно ставит внешнюю политику России на те английские рельсьі, с которьіх она чуть-чуть не соскочила из-за глупости правительницьі Анньї Леопольдовньі и трусости Остермана. Присмотримся к деятельности зтого Лестока, или, лучше сказать, к деятельности английских дипломатов по отношению к зтому Лестоку, и мьі увидим очень знакомую картину. Меньше, нежели через год после торжества «национальньїх начал» вот что писал своєму министру преемник 21»
Финча: «Не стану беспокоить вас подробньїм рассказом обо всем, что я предпринимал со времени своего приезда к русскому дво ру для приобретения дружбьі и доверия Лестока. Не жалея ни здоровья, ни денег, я провел с ним несколько ночей, играл с ним на большие суммьі, чтобьі приобрести его расположение и, наконец, нашел случай... внушить, что для него и почетно и вьігодно будет воспользоваться своим влиянием на советников ее царского величества для поддержки мероприятий, угодньїх его величеству (Георгу II Английскому). Он дал мне всевозможньїе уверения, что впредь будет держаться поведения, направленного к поддержанию теснейшего союза между королем и царицей. Чтобьі поддержать Лестока в таком расположении, вьігодном для службьі королевской, я предложил ему, именем его величества, пенсион, которьій он и принял с готовностью, не допускающей сомнения в его намерении оказаться достойньїм милости, которую король разрешил мне оказать ему». В Лондоне не особенно доверяли хирургу Елизаветьі Петровньї не в силу его французского происхождения, а так как знали, что он получает пенсион и от Франции. Английским министрам казалось невероятньїм, чтобьі один и тот же человек мог служить сразу двум враждующим между собою державам, не обманьївая одной из них. Но Кириль Узйч, к тому времени уже достаточно осмотревшийся в Петер б у р г , глядел на вещи шире. Он вполне допускал, что Лесток, может бьіть, обманьївает обоих своих давальцев, но что, тем не менее, при некоторой ловкости каждьій из них может извлечь из него свою долю пользьі. «Очень вероятно, что Лесток получает пенсион от Франции, — писал он, — но вне сомнения, что он на днях же бьіл мне очень полезен для ускорения подписания нашего контракта». И он настоял на том, чтобьі зтому полезному человеку дали пенсию (правда, не очень щедрую: 600 фунтов, т. е. около 24 тьісяч рублей, в год, да еще взяли при зтом нечто вроде расписки). Притом же Узйч, недаром «просвещенньїй мореплаватель», бьіл слишком осторожен, чтобьі держать свой корабль в такое бурное время на одном якоре, у него бьіло их несколько. Еще раньше, чем Лестока, он отметил будущего руководителя иностранной политики при новом царствовании. «Братья Бестужевьі достойньї получить осязательньїе доказательства (some sensible proof) милостивого расположения к ним его величества, — писал он еще в июле 1742 года. — Поведение их всегда оставалось неизменньїм, всегда бьіло направлено к утверждению теснейшего союза морских держав с Россией. И они, полагаю, не стеснятся принять милость от короля, так как его величество не может погребовать от них взаимно ничего, что бьі не соответствовало их собственньїм взглядам, а также действительньїм, несомненньїм вьігодам Р оссийской империи». Но час фавора Бестужевьіх еще 2 О1 »9 N
не пришел — позтому с пенсионом для них решено бьіло обождать. Тем не менее один из братьев, скоро ставший очень знаме нитим, Алексей Петрович, уже тогда занимал весьма крупний официальньїй пост: бьіл вице-канцлером, товаришем министра иностранньїх дел, а фактически министром, так как номинальньїй кан цлер, князь Черкасский, не знавший иностранньїх язьїков, притом старий и больной, мог только носить титул, но ничего не делал. Что такой важний чиновник, державший в руках все дела, мог на зти дела иметь меньше действительного влияния, нежели придворний доктор императрицьі, зто, конечно, необьічайно ха рактерно для елизаветинского режима. Но англичанин брал вещи такими, каковьі они єсть, и в то время, как доктору платили постоянное жалованье, притом за полгода вперед, министр иност ранньїх дел получал сдельно и лишь в случае удачи. Убедившись, что «вице-канцлер хорошо служит королю и раз чуть бьіло не поплатился за расположение к благому делу», решено бьіло видать и ему 8 тисяч рублей единовременно. Бестужев закапризничал, стал толковать, что он без разрешения императрицьі не может взять денег, и такою добродетелью сначала поставил бьіло в ту пик Узйча. Тот никак не мог понять, что же, собственно, Бестужеву нужно? Ларчик скоро открьілся просто: неподкупньїй человек желал иметь на 1500 рублей больше. Английский дипломат не без брезгливости сообщает об зтой мелочности «хорошо служившего» английскому королю русского министра1. Впоследствии англичане, однако, привикли к изворотам Бестужева, постепенно дошедшего до такой виртуозности, что он брал взятки не только с разрешения императрицьі (Елизавета знала, что ее министрьі берут, и раз, в сердцах, сказала зто в глаза Бестужеву), но, можно сказать, ее руками. Операция обставлялась так: Бестужев «закладьівал» свой дом английскому консулу; «заем» бьіл, разумеется, фиктивний, фактически деньги шли из секретних фондов А нгли й ского кабинета. Но императрице, улучив добрую минуту, обьїкновенно за столом, после нескольких бокалов шампанского или венгерского, кто-нибудь из друзей канцлера докладьівал, что тот дошел до крайней нуждьі — даже дом, где он живет, в сущности уже не его. Елизавета бьіла женщина добрая, хотя и вспьільчивая; снести такой нищетьі своего верного слуги она не могла, Кабинет получал приказание видать Бестужеву потребную сумму на ви куп его дома. История умалчивает, получал ли что-нибудь из зтой суммьі английский консул, надобно думать, что он бьіл бьі крайнє изумлен, если бьі ему стали возвращать «долг». Бестужев же по лучал вдвойне и притом лояльность его бьіла гарантирована 1См. депешу Узйча от 3 мая 1743 года (Сборник Русского исторического общества), т. 99, с. 340. 220
иастолько прочно, что в нее верили не только многие современпики, но даже и профессора истории XIX века1. Бестужев назьівал свою политику — не относительно дома, разумеется, а относительно Англии — «системой Петра Велико го». На самом деле она гораздо больше заслуживала названий си стеми Бирона, первого покровителя Алексея Петровича, которьій в Кабинете Анньї сел на место Вольїнского. Результати 25 ноября 1741 года в области внешних отношений били бистро стушенаньї, почти ровно через год, ЗО ноября 1742 года, между Россией и Англией бнл подписан «союз дружби, единения и обоюдной за шити, с принадлежащими к нему сепаратними и секретними статьями». Елизавета Петровна могла сколько угодно не виносить звука английского имени и уверять, что все английское «будет ей всегда противно», она била такою же союзницей Георга II, как и обе Анньї, императрица и правительница. В борьбе английского и французского капитализма, которая составляет основной фон всей международной политики первой половини XVIII века, и тот зпизод, которнй разьігрьівался за кулисами петербургского двора, разрешился в пользу Англии. Недавний «кум» лейб-компанцев, второе лицо при дворе после императрицн («первьій поклон отвешивают еще Елизавете, а второй уже, конечно, французскому посланнику», ядовито замечал один не французский посланник), маркиз де Шетарди, скоро оказался в самом комичном положений «неприятного иностранца», вьісьілаемого из России без права обратного вьезда. Для достижения такого блестящего результата Бестужеву достаточно било показать императрице расшифрованную с большой ловкостью его агентами переписку ее французского «друга». Она нашла там такие вира ження о своей особе, что в себя не могла прийти от негодования, тем более, что характеристика била верная12. Нужно прибавить, что в не менее комическое положение попала и Швеция, так рьіцарски обнажившая меч на защиту прав дочери Петра: вместо обратного получения, в награду за рицарство, провинций, отнятнх у нее Петром, она должна била (по миру 1743 года) усту пить России еще добрую полосу своей финляндской территории. Ибо, вступив на престол, Елизавета немедленно позабнла с та 1Бильбасов. История Екатериньї II, т.1, с. 71, примеч. (Автор приводит зтот факт, ничтоже сумняшеся, тотчас после того, как он присоединился к мнению Екатериньї II о «неподкупности» Бестужева. Чего стоит мнение Екатериньї по такому вопросу, ми сейчас знаєм. Наивность же самого Бильбасова как нельзя лучше демонстрирована Валишевским, которому, впрочем, нетрудно билозтосделать; cm.: Lademiere des Romanov, p. 117 ssq). 2 Она напечатана (бить может, не без пропусков) с подлинника в Сборнике Русского исторического общества, т. 105, с. 233. 221
ким трудом вьітянутьіе у нее обещания, а так как на поле битвьі шведам не везло, то трудно бьіло их напомнить. Англичане, постепенно возвращая себе все позиции, занятьіе при Анне и чуть не потерянньїе в 1741 году, одновременно могли себя утешить, что и привилегия одевать «национальную» армию Елизаветьі Петровньї осталась за ними, как и в дни «немецкого ига». В конце 1743 года бьш подписан контракт с английскими купцами «на обмундирование трех гвардейских полков, полков артиллерии, флота и всех армейских полков». Кон тракт бьш пятилетний. «Зто очень важно, — прибавляет, сообщая новость, Узйч, — так как мьі за зто время из году в год будем в состоянии продавать русскому правительству на пятьдесят тьісяч фунтов стерлингов одного грубого сукна, не считая лучших сортов и тончайшего сук на, ошравляемого через Россию в Персню». Персидская английская компаниятакже продолжала действовать при Елизавете, но не далатех вигод, каких раньше от нее ждали. У зтих успехов английской дипломатии бьіла, однако, оборот ная сторона: они внушили победителям такую уверенность в себе, что те стали считать себе дозволенним все, раз дело шло о России. Не говоря ни слова своей союзнице, Англия заключила (5 января 1756 года) наступательнмй и оборонительнмй союз с Пруссией, с которой у России с 1750 года били прерванн всякне дипломатические сношения. Надо иметь в виду, что русско-английский союз бмл направлен, главнмм образом, против Пруссии, что Фридрих II б н л , можно сказать, «персональним» неприятелем Елизаветн Петровньї, не терпевшей его, если зто возможно, еще больше, чем англичан: она називала его «ШахНадиром прусским» и с ужасом говорила, что прусский король, кажется, и в церковь не ходит; что, наконец, в зто самое время Австрия, днем с огнем искавшая союзников против Фридриха, била в Петербурге наготове с баснословньши, по своей соблазнительности, предложениями:* Елизавета просила 4 миллиона флоринов субсидии и получила два. Так как от субсидий в карманах фаворитов и министров императрицм всегда оставалось достаточно, зто могло бить уравновешено лишь исключительнмми щедротами английского кабинета, котормй как раз теперь, взяв на содержание прусскую армию — первую армию в Европе, — стал скупиться на приобретение русской. Англичане везде предпочитали первьій сорт. И вот — такова обьективная сила денег! — англофильское правительство (канцлером продолжал оставать ся Бестужев) принимает участие в Семилетней войне, последнем зпизоде великой колониальной борьбьі Англии и Франции, на стороне последней и против первой. Казалось, что било за дело русским помещикам и крестьянам, что где-то, на берегах реки св. Лаврентия, в Канаде, солдати в синих мундирах обменялись вмстрелами с солдатами в красних? Да что било до зтого за дело 222
и помещикам и крестьянам прусским? И тем не менее стоило на чаться англо-французской войне, началась прусско-австрийская, а за нею и русско-прусская. Мьі не будем входить в подробности )ГОЙ войньї — первой большой европейской, в какой, после 35-летнего промежутка, приняла участие Россия. Но чтобьі закончить характеристику «бироновщиньї после Бирона», нельзя не сказать несколько слов о том способе, каким Англия и в зтом случае ухитрилась все-таки обеспечить свои интересьі. «Около Троицьіна дня (1755 года — следовательно, за год до начала войньї) прибьіл в Россию английский посланник кавалер Уильямс, — рассказьівает в своих записках Екатерина II. — В свите его находился граф Понятовский, поляк, отец которого дсржал сторону Карла XII, шведского короля. Императрица приказала отпраздновать имениньї великого князя в Ораниенбауме. К нам сьехалось много народа; танцевали в той зале, которая при входе в мой сад, и потом в ней же ужинали; посланники и иностранньїе министрьі также явились. Помню, что за ужином английский посланник, кавалер Уильямс, бьіл моим соседом, и мьі вели с ним приятную и веселую беседу: он бьіл умен, свелущ, обьездил всю Европу — с ним нетрудно бьіло разговарииать». Разговор шел, впрочем, не о всей Европе, а только о гра фе Понятовском. По случайности как раз около зтого времени Єкатерина узнала, что прежний предмет ее внимания, Сергей Салтьїков, после рождения Павла Петровича вьінужденньїй по кинуть Россию, ведет за границей очень рассеянную жизнь и «волочится за всеми дамами, какие ему попадаются». Женское са молюбне Екатериньї бьіло задето, в сердце ее чувствовалась пу стота, красивий и обаятельньїй польский граф, приехавший в Петербург в свите английского посланника, стал в великокняжсском дворце желанньїм гостем. Надежда Уильямса, что Поня товский «будет иметь успех в России», исполнилась очень бьісгро, впрочем, английская дипломатия и гораздо ран ьте, еще в дни Узйча, имела ясное представление о политической роли, какую может сьіграть в России «красивьій молодой дворянин». Только, держа на жалованье русского министра иностранньїх дел, англичане пренебрегали зтим средством, предоставляя им пользоваться более бедньїм или более скупим французам. Оценив Понятовского, нельзя бьіло не почувствовать благодарности и к Уильямсу, виновнику его появлення при петербургском дворе. Английский «кавалер» бьіл не только интересньїм собеседником. Екатерина бьіла страшная мотовка, как ни старается она замаскировать зтот факт в своих мемуарах; в деньгах она постоянно нуждалась; просить же их у императрици било не всегда удобно, вернее, всегда неудобно. Елизавета принималась в зтих случаях ворчать и распространяться об ее собственной 223,
бережливости, когда она бьіла цесаревной (в действительности она бьіла в те времена в долгу, как в шелку, несмотря на то, что и Анна и Бирон бьіли к ней щедрей, чем она к своей невестке). Можно себе представить приятное удивление великой княгини, когда она узнала от Уильямса, что под руками єсть отличньїй способ «перехватить» в критическую минуту все у того же волшебника, английского консула. Факт зтих «перехватьіваний» удостоверен документально; самьій крупний из известньїх заем в 44 тьісячи рублей (более 350 тьісяч) относится к ноябрю 1756 года, когда война бьіла уже решена, и русский главнокомандующий, приятель Екатериньї, Апраксин, уже отправился к армии. А 18 декабря Уильямс1вот что писал своєму Кабинету: «Поси лаю вам самьіе верньїе и з в є с т и я , которьіе только удалось мне получить относительно планов, касающихся русской армии. Они бьіли сообщеньї мне здешним лучшим моим другом ( т а grande а т іе ), великою княгиней. Она имела весьма продолжительньїй разговор с фельдмаршалом Апраксиньїм в ночь накануне его отьезда в Ригу, и то, что я пишу вам теперь, єсть только точний список того письма, которьім ее вьісочество почтила меня на другой же день». 7 января депеша Уильямса бьіла в руках Фридриха II, а 8-го русский операционньїй план бьіл сообщен фельд маршалу Левальду, командовавшему против Апраксина. В утешение читателя мьі можем только прибавить, что зтот акт, находящий себе вполне определенную квалификацию не только в между народ ном, но и в у гол овном праве — практических последствий не имел. На практике русская армия обошлась без всяких операционньїх планов. Прошло чуть не полгода раньше, чем Апраксин, очень не хотевший воевать, собрался, наконец, пе рейти прусскую границу. К отому времени вся обстановка настолько изменилась, что плани, составлявшиеся осенью предшествовавшего года, никуда более не годились12. 1Так как война шла формально с Пруссией, а не непосредственно с Англией, то дипломатические сношения с последней не прерьшались. Зто бьіло очень удобно англичанам. 2 См. об зтом инциденте у Бильбасова ( т. 1, с. 318 и приложение III, с. 453). Бильбасов, конечно, отчаянно защищает свою героиню и храбро обвиняет Уильямса во лжи. Но аргументи его не сильнеє, чем в деле с Бестужевьім. Что изложенньїй Уильямсом, со слов Екатериньї, план бьіл нелепостью, очень возможно, но мало ли в нашей военной истории нелепостей еще больших? А что Уильямс медлил с его сообщением полтора месяца (главньїй козьірь историка Екатериньї II), так тот сам обьясняет причину, чего Бильбасов не заметил. «Я все еще надеюсь добьіть инструкцию, данную Апраксину, — пишет Уильямс, — мне обещали уже два раза, но зти обещания еще не исполненьї». Подлинная инструкция бьіла бьі куда деннеє дамского письма: бьіло из-за чего подождать. 224
Русское дворянство, тисячами клавшеє свои голови в бессмьісленной, с точки зрения его классовьіх интересов, войне против Пруссии, никогда не узнало, кто играл его головами. Но тягости пятилетней (для России) войньї нельзя бьіло не почувствовать. Ко времени смерти Елизаветьі положение бьіло таково, что всякое разумное правительство поспешило бьі как-нибудь вьіпутаться из дела. Когда мьі читаєм, что за январскую треть 1760 года жалованье войскам удалось видать только в половинном размере, да и то медньїми деньгами, а чтобьі добьіть зти последние, пришлось пе реливать пушки в монету, знаменитая фраза Елизаветьі Петров ії ьі о распродаже ее бриллиантов и туалетов, если понадобится, на нуждьі войньї, перестает казаться только фразой. Но если императрице приходилось подумьівать об отказе от привьічной для нее роскоши (при дворе ее времени принято бьіло переодеваться З—4 раза в день, причем сама Елизавета Петровна редко надевала вторично однаждьі виденное публикой платье, так что цифра 15 тисяч платьев, о которой говорили современники, не покажется фантастической), то для дворянства, благодаря той же войне, иачинало не хватать необходимого; если бьі не отсрочка платежей в основанньїй Елизаветой дворянский банк, большая часть его клиентов осталась бьі без и м єн и й . По зтому положенню заемщиков банка, составлявших привилегированное меньшинство помещиков, можно судить о положений большинства. Причина бьіла та же, что и во время петровских войн: годами не живя в имении, офицер или солдат-помещик поневоле запускали хозяйство. А к исполнению воинской повинности тянули почти так же неукоснигельно, как и при Петре: требовали даже старих, больньїх, даже никогда, фактически, воєнними не бивших, например, горньїх офицеров отправляли в действующую армию. Рекрутекие набори следовали один за другим, отбирая у владельцев крепостньїх деревень лучшие рабочие руки. Манифест о вольности дворянства — дело рук, в действительности, елизаветинского министра Воронцова (Петр III к изданному им манифесту не имел, в сущности, никакого отношения) — бьіл не только логическим завершением дворянского царствования, зто бьіло слишком естественное стремление разрядить сгустившуюся атмосферу. Работа упраздненной одновременно тайной канцелярии бьіла лучшим барометром, и ба рометр зтот показьівал бурю. Когда Петр III, под влиянием личньїх симпатий к Фридриху II, поспешил заключить мир, зтому, в сущности, все очень обрадовались. «Негодование» же он вьізвал не зтим, а намерением начать новую войну против Даний из-за Голштинии. Сопоставление факгов не оставляет ни малейшего сомнения, что непосредственньїй голчок к гвардейскому мятежу 28 июня 1762 года дало именно ото. Когда 3 июня вьісочайшим повелением бьіли прекращеньї S Зак. 524
225
отпуска и всякие другие «отлучки» людей от полков — знак близкого похода — по Петербургу толпами ходили гвардейцьі, «почти вьявь» ругая Петра III. В зто же время вербовка заговорщиков Орловьіми начинает идти особенно бойко, и только с зтого времени самьій серьезньїй человек заговора, Панин, серьезно за него принимается. Он понял, что груша созрела... Чем ближе поход, тем настроение острее. 26 июня бьіл заготовлен провиант для гвардии от Петербурга до Риги. В тот же день вечером один капрал Преображенского полка спрашивает поручика Измайлова: «Скоро ли свергнут императора?» 27 июня «преображенский солдат, вьішед на га лерею, зачал говорить, что когда вьійдет полк в Ямскую, в поход в Данию, то мьі спросим, зачем и куда нас ведут, оставя нашу возлюбленную матушку государьіню, которой мьі радьі служить». Гвар дии переворот помешал вьіступить, но двинутьіе ранее армейские полки, не дожидаясь приказаний, повернули к своим квартирам, как только узнали о низвержении Петра1. чСудьба зтого злосчастного государя становится нам понятна только в связи с его не менее, чем он сам, злосчастной внешней политикой. До тех пор, пока дворянство не почувствовало внешней политики на своих боках, оно не имело поводов в нее вмешиваться. Если мьі хотим найти дворянскую реакцию в царствование Елизаветьі, мьі должньї ее искать в политике внутренней. З десь картина получается совершенно отчетливая: шляхетство, наконец, добилось своего. Елизаветинский сенат, как уже давно заметили исследователи, бьіл центром дворянского режима. «Без преувеличения, правление Елизаветьі Петровньї можно назвать управлением важнейших сановников, собранньїх в сенат», — говорит Градовский, и «нельзя не согласиться, что сенат неуклонно вел подчиненное ему сословие к свободе рядом практических мер»12*.Градовский совершенно справедливо отмечает, что такое значение сената бьіло тесно связано с сосредоточением в столице массьі дворян: сенат бьіл орудием социальной политики гвардии, как лейб-компания — орудием ее придворного влияния. Возрождающийся феодализм нашел свой центр, составленньїй, как и все феодальньїе центрьі, из представителей вассалитета не по избранию, а по положенню. В сенат вошло все, что бьіло повиднее среди шля хетства: «звание сенатора сделалось важнейшим отличием и ставится впереди всех других званий сановника. Петр Иванович Шувалов назьівался просто сенатором Шуваловьім». Особенно характерна для елизаветинского сената его власть над армией. «Обе воинские коллегии бьіли обязаньї строгою отчетностью пред 1Бильбасов, т. 2, с. 2, 3, 6, 15, 36. 2 Вьісшая администрация России XVIII столетия и генерал-прокурорьі. — Соч., т. 1, с. 193 и 221. 226
сенатом в денежньїх суммах, находившихся в их распоряжении... 11о его (сената) распоряжению формируют новьіе полки. Он забогилея об образовании молодежи, приготовляющейся к военной службе... Укомплектование полков и наборьі вполне находятея в его распоряжении... Обмундирование и продовольствие армии на ходилось под его руководством, так что генерал-кригс-комиссарьі, кажетея, имеют дело больше с ним, чем с воєнною коллегиею; точно то же следует заметить и об вооружении армии. Образцьі оружия обьїкновенно присилались в сенат, которьій уже распоряжалея о еделании оружия по зтому образцу для всей армии... Об ший бюджет армии составлялся в сенате, которьій, по представ ленню воинской коллегии, распределял сумму на военньїе расходьі»1. И в зтой области классовое значение сената успело сказаться достаточно рельєфно. Рекрутчина брала у помещиков много рабочих рук: сенат заботилея, говоря словами одной записки Петра ІИувалова, о сохранении в рекрутских наборах такой пропорции, чтобьі и армия бьіла укомплектована, «число же народа, прежде в то употребляемое, сим способом оставшеєся, умножало б народ к земледелию». И если в проведений зтой политики сенат, по сло нам той же записки, обнаруживал некоторую вялость, то он, во неяком случае, чрезвьічайно знергично боролея с попьітками креиостньїх самовольно поступать в армию, попьітками, которьіе петровским законодательством прямо поощрялись. Опираясь на петровские укази, дворовьіе «порознь и целою толпою» стали пода вать Елизавете просьби о принятии их в воєнную службу. «За таковое их вимьішленное и противное указам (!) дерзновение учи нено им на площади с публикою жестокое наказание; которьіе подавали челобитньїе не малим собранием, тех били кнутом, и пущие из них заводчики сосланьї в Сибирь на казенньїе заводи в работу вечно; а которьіе подавали челобитньїе порознь, тех били плетьми, других батогами и по наказаний отданьї помещикам»12. В то же время для самих дворян служба всячески облегчалась. При Елизавете бьіло отменено драконовское правило Петра, согласно которому недорослей, не явившихся к смотру, отдавали «вечно» в солдати и матроси. Одновременно с зтим при Елизаве те окончательно укореняетея обьічай, не нашедший себе вираже ння в законодательстве, но которьш для дворян бьіл полезнее всех писаних законов по зтой части: обьічай записьівать в службу детсй. Фактически дети, разумеетея, не служили и нередко на ру ках у няньки уже пробегали первьіе ступеньки иерархии. Пятии семилетние капрали и сержанти к началу их действительной 1 Ibid., с. 207, 208. 2 Из журналов Сената у Соловьева (изд. «Общественной пользьі», кн. 5, с. 158—159). 2 27
службьі бьівали уже офицерами, и пожелание шляхетских требований 1730 года, чтобьі дворянских детей в нижние чиньї не отдавать, осуществлялось при помощи такого обходного движения без дальних хлопот и без помощи Кадетского корпуса. Но настоящей сферой дворянской политики сената должньї бьши стать финансьі: мьі видели, что подушная подать являлась своего рода барометром, по которому сейчас же можно бьіло узнать, от чьего имени действует правительство. При Елизавете зтот баро метр неизменно показьівал для дворянства «очень ясно» — и даже с наклонностью к «великой суши». Именно донесення иностранньіх дипломатів от самого начала царствования сохранили нам чрезвьічайно любопьітньїй проект совершенного уничтожения подушньіх путем заменьї их увеличением соляного налога, которьій будто бьі предполагалось отдать на откуп Демидову. Последний обещал доставлять ежегодно не меньше, чем давала подушная подать. В такой чистой форме проект не осуществился, но стремление к упразднению номинально крестьянского, а на практике дворянского налога (упомянутьій нами иностранньїй дипломат необьічайно точ но определяет подушньїе, как «подать, платимую каждьім помещиком со своих крестьян») составляет постоянную тенденцию финансовой политики Елизаветьі, притом тенденцию сознательную. Душа зтой политики, тот же П. И. Шувалов, писал сенату в 1758 году: «Народ єсть главная сила государственная, и потому надобно же-
лать, чтобьі народ, положенньїй в подуьиньш оклад, от сего платежа совсем бьіл свободен». Зто звучало очень красиво и очень отвечало интересам помещиков. На практике возможно бьіло, конечно, не достижение идеала, а только более или менее близкое к нему приближение. При вступлении Елизаветьі на престол подушньїй оклад уменьшен на 10 копеек на два следующие года — 1742 и 1743-й, что должно бьіло оставить в карманах помещиков около миллиона рублей (9— 10 миллионов золотом). В 1752 году подушньїй оклад вообще бьіл уменьшен на 374копейки, а манифестом от 15 декабря зтого года прощена вся недоимка подушного сбора с 1724 по 1747 год — более двух с половиною миллионов рублей (20—25 золотом). Не совсем грамотно, но очень велеречиво манифест мотивировал зту вьісочайшую милость тем, что «империя так силою возросла, что лучшего времени своего состояния, какое доньїне не бьіло, несравненно превосходит в умножившемся доходе государственном»... Несравненно больше значення, нежели все частньїе льготьі, имела мера принципиальная, назначенная, в самом начале царствования, по представленню сената, новаяревизия. Мотивировка ее не оставляет ничего желать еще по своей социальной вьіразительности. Сенат просил императрицу учинить ревизию «для удовольствия всех помещиков и пресечения до ньїне происходящих непорядков и в платеже отбьівательства 228
и запущений впредь доимок... и на будущее время производить ее через 15 лет, чем все непорядки... пресекутся, а бедньїе и неимуіцие помещики, кой сами и женьї и дети в доимках под караулом еодержатся и помирают, от такого бедствия свободятся». Даже крупнейшая финансовая реформа царствования — уничтожение в 1753 году внутренних таможен — рассматривалась проводившими ее с той же точки зрения. Ее инициатор, все тот же Шувалов, начииал с указания на то, какие обидьі терпит от устаревшей таможенной системьі крестьянство; интересьі буржуазии, которьіе нам кажутся, естественно, господствующими в подобного рода перево роте, для него стоят на втором плане, и не видно даже, чтобьі главІІЬІЙ из отих интересов — развитие внутренней торговли — им отчетливо сознавался. Главная вьігода, какую извлечет из реформи купечество, по мнению Шувалова, — ото то, что оно избавится от гаможенньїх должностей. Зато он много распространяется о тех митарствах, которьіе приходится испьітьівать крестьянину, везущсму «на продажу от Троицьі в Москву воз дров». Но дрова зти чаще всего били барские, или из вьірученньїх за них денег крестьяиин должен бьіл заплатить барский оброк. Естественно является вопрос, кто же расплачивался за все зти льготьі в пользу шляхетства, льготьі, которьіе должньї бьіли образомать порядочную брешь в государственном бюджете: одно упразднеиие внутренних таможен должно бьіло уменьшить доходи казньї на миллион почти рублей. Тот же «народ», о котором так заботился Шувалов, но только в иной форме. Упразднение внутренних тамо жен било покрито огромньш повншением внешних таможенннх иошлин — в 2V2 раза. Правда, что до норми петровского тарифа 1724 года и теперь дело далеко не дошло, и что большую часть заграничного привоза все еще составляли, если не предмети роскоши, то, во всяком случае, предмети потребления вьісших классов. Но зти последние жили или крестьянским трудом или крестьипским оброком. Рост зтого последнего в елизаветинское царствомание достаточно показнвает, что положение «народа» не улучшанось с облегчением платежей, падавших так или иначе на помещика. Возьмем один пример: в Загорской волости Московского уезда крес'гьяне платили своєму барину в 1740-х годах. 300 рублей оброку, в илчале 1750-х — уже 2300, в 1766 году — 3 900 рублей1. Но и все другие финансовне зкепериментн Шувалова и руководимого им в >гой области сената сводились к такому же переложению податно го времени с плеч дворянства на плечи других классов — и в пер-*і. 1Семевский В. И. Крестьяне в царствование Екатериньї II. Изд. 2-е, і. 1, с. 57. (Детально хозяйственньїе условия зпохи будут рассмотреньі в одной из следующих глав, в связи с зкономическим переворотом и XVIII веке.) 229
вую голову крестьянства. Грандиозньїй проект отдачи сей соли в России на откуп одному лицу, Демидову, не осуществился, но зто не помешало правительству Елизаветьі при помощи более мелких мер жить на счет того же соляного налога. Тенденция и здесь бьіла настолько же сознательная, как в деле уменьшения подушной по дати. Уже в 1745 году Шувалов, со ссьілками на всевидящее око, отца отечества, матерь отечества и тому подобньїе возвьішенньїе предметьі, начал подходить к вопросу, как бьі зто открьіть в государстве «такой пункт, которьій бьі во время надобности бессумнительно доход государственньїй умножил», притом такой, которьій «умалення себе вовсе иметь не может, но будет единое обращение циркулярное бесконечное». Суть зтих витиеватьіх рассуждений сводилась к тому, чтобьі увеличить продажную цену вина и, в особенности, соли: вместо прежних различньїх по разньїм местностям цен, от ЗУ2 до 50 копеек, за соль бьіла назначена однообразная цена в 35 копеек за пуд, от чего Шувалов ожидал увеличения соляного дохода с лишком на миллион рублей. Зтот миллион можно бьіло добьіть или зтим путем, или повьішением ценьї на вино — коренную, так сказать, казенную монополию, иначе пришлось бьі увели чить подушную подать, как обьясняет Шувалов, а зто, мьі знаєм, «исключалось условиями задачи». В конце концов пришлось при бавить и на вино, и на соль. От увеличения ценьї на соль, по словам князя Щербатова, уменьшилось потребление соли, и развились болезни. Повьішение цен на вино сделало более вьігодной тайную про дажу его; финансовая политика вьінудила Шувалова на полицейские мерьі, очень вьіразительно изображенньїе тем же Щербатовьім. «При милосерднейшей государьіне учредили род инквизиции, изьіскующей корчемство и обагрили российские области кровию пьітанньіх и сеченньїх кнутом, а пустьіни сибирские и рудники наполнили сосланньїми в ссьілку и на каторги, так что считают до 15 000 человек, претерпевших такое наказание». Зато, благодаря увеличению соляного налога, можно бьіло осуществить ту сбавку подушньіх на 3V4 копейки в год, о которой мьі говорили вьіше. А увеличение дохода от винной монополии дало еще более блестящие ре зультати: от продажи вина удалось сзкономить 750 тьісяч рублей, на которьіе бьіл основан первьій в России дворянский банк. Как видит читатель, в министре финансов Елизаветьі Петровньі (Петр Шувалов фактически бьіл им) мьі имеем родоначальни ка того направлення, которое для нашей дворянской политики стало классическим. Знакомьій с новейшими фазами зтой полити ки ищет еще одного: бумажньїх денег, ассигнаций. Бумажек Шу валов не любил, усматривая «от поддельївания банкових билетов опасность, и бумажки вместо денег народу не только дикими покажутся, но и совсем кредит повредится, потому что при употреблении банкових билетов в торгах всякне помешательства и 230
обманьї могут происходить». Он нашел болсс безопасньїм срсдство национально-русское: медньїе рубли. Правда, сравнительно с попьіткой времен царя Алексея то, на что пошел Шувалов, бьіло лишь полумерой. Чеканить прямо медньїе целковики при Елизавете не решились, ограничившись номинальньїм удвоением ценьї обьічньїх медньїх денег: вместо 8 рублей из пуда стали чеканить монетьі на 16. Смьісл мерьі, однако, и теперь бьіл тот же самьій. «Все усилия сената бьіли направленьї к тому, чтобьі удержать серебряную мо нету в казне, оставив для народного обращения одну медную, которая бьіла отдана в его полное распоряжение, — говорит Градовский. — Серебряную монету приказано бьіло вьіменивать из обра щения по установленной цене, а все имеющие ее должньї бьіли являться с нею; за утайку бьіло положено наказание. В судебньїх местах серебряную и золотую монету велено бьіло обменивать на медную для произведения вьщачи, дабьі золотая и серебряная мо нета в казне всегда оставалась, а медная циркуляцию иметь мог ла». Вообще на все казенньїе расходьі сенат приказьівал употреблять медньїе деньги, «всемерно старавсь удерживать золотую и се ребряную монету в казне». Золото и серебро положительно считались казенною принадлежностью; за тайную их сплавку се нат грозил жестокими наказаниями1. И результат бьіл приблизительно тот же, лишь менее грандиозньїй, чем в середине XVII века. «Пятикопеешники медньїе привел ходить в грош, — говорит о Шувалове князь Щербатов, — и бедньїе подданньїе на капитале мед ньїх денег, хотя не вдруг, но три пятьіх капитала своего потеряли». Если прибавить к зтому тучу казенних м оноп оли й : смоляную, по ташную, табачную, рьібнуюит. д., тосходствоелизаветинской России с дворянской Россией XVII века будет весьма полньїм. В царствование Екатериньї II ту земному капитализму приходилось начинать приблизительно с того же, с чего начала петровская Россия12. 1 Цит. соч., с. 195, прим. 1. 2 Разумеется, что монополии елизаветинского времени фактически бьіли в руках разного рода «верховньїх господ» — ловля рьібьі на Белом море бьіла, например, «на откупе» у самого Шувалова. Торговля хлебом тоже бьіла монополией, как и при даре Алексее, и вот какой доку мент по ее поводу приводит Градовский. В 1757 году гр. Воронцов писал Шувалову: «Злоключительное моє состояние, которое я от великих долгов имею, вашему п-ству совершенно известно; ежели вьі по милости своей не испросите прошению моєму от Е. И. В. позволения о вьіпуске до ... тьіс. четвертей хлеба, мне никогда из горестного состояния вьійти не можно; я сльїшу, что от сената уже некоторьім купцам доз волено отсюда хлеба випустить: не лучше ли бьі било, чтобьі я сей милостью пожалован бьіл? На сих днях минет срок по векселю запла тить барону Вольфу (мьі его знаєм — зто английский консул) 26 тьіс. рублей»... Дальше Воронцов обещает Шувалову половину барьішей. 231
Буржуазньїе наслоения первьіх лет XVIII века бьіли смьітьі теперь основательно, и старьій социальньїй материк должен бьіл ви ступить наружу. Если при елизаветинском дворе феодальньїе чертьі уже били в глаза, то елизаветинская деревня даст столь ярко феодальную картину, что аналогичной мьі не найдем, пожалуй, и в предшествующем столетии, правда, не найдем, бьіть может, только по недостатку данньїх. Елизаветинский дворянин бьіл таким «государем в своем имении», каким бьіл разве московский боя рин до Грозного. Центральная власть, еще недавно, при Петре, довольно знергично вмешивавшаяся во внутренние отношения вотчиньї, незаметно отходит в сторону. Указ 1719 года, предписьівавший отдавать в монастьірь «под начал до исправления» тех дворян, которьіе разоряют крестьян своих вотчин, бьіл, собственно, единственной юридической сдержкой помещичьего произвола на весь XVIII век, но и о ней «предшественники Екатериньї II, по-видимому, совсем забьіли»1. Зато с необьічайной последовательностью практика зтих «предшественников» проводит точку зрения на крестьянина, как «подданного» своего барина. Уже один из указов конца петровского царствования делает вотчину чем-то вроде маленького самостоятельного государства, требуя от ушедшего в город на заработки крестьянина паспорта, вьщанного помещиком и визированного, так сказать, представителями центральной власти — земским комиссаром и полковником. В случаях недальней отлучки или когда правительство по тем или другим причинам желало облегчить крестьянский отход, так бьіло, например, по отношению к судорабочим, визьі правительственньїх агентов не требовалось и достаточно бьіло разрешения одного помещика, точно так, как и теперь в пограничньїх местностях для облегчения сношений упрощают паспортньїе формальносте. Елиза ветинский закон (1760), предоставивший помещикам право налатать на своих крестьян одно из самьіх .тяжких уголовньїх взьісканий — ссьілать их в Сибирь, — бьіл одним из дальнейших шагов на пута зтого распьіления государственной власти между отдельньїми землевладельцами. Как бьі для того, чтобьі подчеркнуть суверенний характер помещичьего господства, на решение барина в зтом случае не полаталось апелляции, в то же время, чтоби барин не потерпел материального ущерба от результатов своей расправьі, сосланньій засчитьівался ему в рекрута. «Вследствие позволения, данного дворянству, произвольно, по своєму усмотрению, отправлять в ссьілку ему подвластньїх, причем суд даже не может спросить о причине ссьілки и исследовать дело, ежедневно совершаются самьіе возмутительньїе дела, — писал Екатерине II новгородский гу бернатор Сиверс в 60-х годах. — Все, кто не годится в рекрути 1Семевский, цит. соч., с. 379. 232
вследствие малого роста или другого какого недостатка, должньї отправляться в ссьілку в зачет ближайшего рекрутского набора, а зачетньїе квитанции многие продают. Признаюсь, не проходит дня, чтобьі моє сердце не возмущалось против подобной привилегии. Какая потеря для войска и для земледелия! К тому же, Сибири достигают сравнительно немногие, если принять во внимание огромное расстояние и убьіль ссьілаемьіх на пути. Мне кажется, что дворянство могло бьі удовольствоваться правом отправлять в ссьілку в зачет рекрут виноватого, изобличенного в довольно тяжелом преступлении. Если же помещик захочет кого-нибудь сослать по собственному усмотрению, то мог бьі сделать зто без зачета в рек рути». Как в и д и м , екатерининский губернатор бьіл очень скромен, он не притязал на лишение государя-помещика права ссилать своих подцанньїх в Сибирь, а только желал бьі, чтобьі тот пользовался зтим правом без ущерба для дворянского государства в целом. Помещичьи права юридически бьіли ограниченьї л и т ь в одном пункте: права жизни и смерти над своими крестьянами помещик никогда не получил. Попьітки, нужно заметать, бьіли в зтом направлений: в проекте уложения, составленном при Елизавете, предполагалось подвергать помещика судебному преследованию за убийство крепостного лишь в том случае, если он совершил зто убийство лично, притом не случайно, а с заранее обдуманньїм намерением. Если крепостной умирал от последствий жестокого наказания, назначенного барином, но исполнявшегося другими людьми (крепостньїм кучером, например), проект возлагал ответственность на зтих последних. З то бьіло почти восстановление знаменитого правила Двинской грамоти XIV века: «а господин огрешится, ударит холопа на смерть, в вину ему того не ставить» — только в более лицемерной форме. Проект не стал законом, может бьіть, просто потому, что в глазах Европн — с нею как раз в зто время начинают считаться — бьіло би уже очень зазорно, а между тем практической надобности в таком самообнажении вовсе не било: на практике помещики запарьівали своих крестьян насмерть чуть не ежедневно, и никто в зто не вмешивался. Даже когда свирепьіе наказания не вьітекали естественно из уголовной юрисдикции помещика, а являлись просто любительским мучительством, на них смотрели сквозь пальцьі: дело об известной «Салтьічихе» напиналось двадцать один раз без всякого результата. Когда уже дело рассматривалось в юстиц-коллегии, челобитчики на Салтьїкову, ее крепостньїе, бьіли, по распоряжению сената, наказаньї плетьми: так строго сенат соблюдал прави ло, неоднократно подтверждавшееся в течение XVIII века, что на барина государю бить челом нельзя. За границу помещичьего государства центральная власть могла проникнуть или по собствен ному почину, или по почину самого помещика; но для подцанньїх 233
зтого последнего государство кончалось его барином — идти даль ше без позволения барина они не смели. Нравьі маленького государства, меньше подвергавшегося влиянию наносньїх буржуазних тенденций, чем большая царская вот чина, лучше сохранили допетровскую старину. Зто сказалось, прежде всего, на названиях. Из иностранньїх терминов сюда про ник только бурмистр , а то мьі встречаем «земских», «целовальников», «приказную избу», совсем как в Московской Руси XVII века. Еще более духом XVII века веет на нас от помещичьей уголовной юстиции: помещичьи судебники (таких, как известно, дошло несколько от XVIII века), особенно более ранние из них, как судебник Румянцева, относящийся к 1751 году, не знают еще на казаний розгами, а говорят только о батогах. Розги в то время бьіли иноземньїм новшеством, усиленно пропагандировавшимся у нас остзейскими помещиками, считавшими зто наказание бо лее, если можно так вьіразиться, гигиеничньїм: боль такая же, а для здоровья не так вредно, как палки (батоги). Едва ли где-нибудь в официальной практике можно бьіло встретить в то время «рогатину», применявшуюся на одном уральском заводе: тяжельій железньїй ошейник, с рогами до одного аршина во все сторо ни и с железннм висячим замком, которнй бил заключенного в «рогатину» по спине. Пьітка в государственной практике начала отмирать в то время, ее применяли теперь только при политическом рознске да при следствии по важнейшим уголовннм делам. В одном случае, запрещая употреблять пьітку при маловажних преступлениях, елизаветинский сенат внсказался даже принципиально против нее. В помещичьем государстве пьітка продолжала процветать, и находились особьіе любители заплечного мастерства, которне в своє время, вероятно, не ударили би лицом в грязь пе ред самим «князем-кесарем» Ромодановским. Уже в начале царствования Екатеринн один орловский помещик, Шеншин, устроил у себя в деревне форменннй застенок со всеми приспособлениями — дьібой, клещами и т. д. Притом зто било учреждение таких размеров, что далеко не всякая воеводская изба XVII века могла би похвастаться подобннм: у Шеншина «работало» иногда до 50 человек палачей и их помощников. Не хуже Преображенского приказа! Питали не только крепостннх, но и свободннх: однодворцев, канцеляристов, даже священников. На пьітке одного купца и сорвалось все дело: купец пожаловался, и, так как он бил не крепостной, начался процесе. Поводи к помещичьей пьітке тоже живо напоминают годуновские времена: священника Шеншин пьітал, подозревая в том, что тот давал его дворовим «чародейский корень», чтобьі извести барина. Другой помещик пьітал своего крестьянина, его жену и сина по подозрению в том, что они его испортили. Любители питки били, конечно, редкостью, однако 2 34
они не бьіли все-таки какими-нибудь извергами. Бить крепостного спиталось настолько нормальним делом, что отим не гнушались представители тогдашней интеллигенции, притом, что особенно интересно, они сами потом рассказьівали о своих подвигах как о деле вполне обьічном. Болотов, автор известньїх мемуаров и автор книжки «Путеводитель к истинному человеческому счастию», изданной Новиковьім, сам рассказьівает, как он истязал сво єю крепостного столяра, подвергая его сечению в несколько приемов, чтобьі не засечь до смерти, а в промежутках держа его на цепи. Он довел зтим самого столяра до самоубийства, одного из его сьіновей до покушения на самоубийство, а другого до покушения на убийство самого Болотова, но даже зтот трагический исход не навел Болотова на мьісль, что он совершил нечто ненормальное; напротив, ненормальними людьми, «сущими злодеями, бунтовщиками и извергами» оказались у него замученнне им крепостнне, хотя он сам признает, что раньше снновья столяра били хорошими работниками. В литературе главное внимание долго било обращено на уголовную юстицию государя-помещика: в зтом нельзя не видеть отзвука старой, еще дореформенной точки зрения на помещичьи неистовства как на «злоупотребление» крепостннм правом. Так жи вучи однажди установившиеся взглядн: самое «право» давно осуждено, а историки задним числом все еще хлопочут доказать, что им «злоупотребляли»! Благодаря зтой односторонности очень плохо изучено до сих пор законодательство маленького феодаль ного государства вне уголовной сфери. Ми очень хорошо знаєм, сколько палок или розог отмеривали помещичьи судебники согрешившим крепостннм, как били устроенн помещичьи застенки и тюрьмьі, но у нас єсть лишь очень отрьівочньїе сведения о влиянии помещиков, например, на развитие наследственного права в русской деревне. А такое влияние било. В «приказчичьей инструкции» гр. Шереметева (1764) очень детально устанавливаются правила крестьянского раздела после смерти глави семьи. К сожалению, ми не можем судить, насколько зти правила являются измншлением барина, насколько они просто отражают господствовавшие в его деревнях обьічаи. На счет помещика, по-видимому, должна бить отнесена одна тенденция — стремление возможно затруднить дробление крестьянских тягол, до обьявления «вимо рочними» участков, которнм не отнскивалось наследников ближе правнучат: вьіморочнне земли шли помещику. Как царь XVII века, так и помещик XVIII столетия давали своим крестьянам жалованнне грамоти на владение землями. Таков, например, один «указ» того же Шереметева своєму крепостному Сеземову: «По купним тобою на моє имя... недвижимнм имением (таким-то) тебе и установленням по тебе наследникам владеть дозволяю, чего 235
ради для владения и дан сей указ». В купленном Сеземовьім «недвижимом имении» бьіли и крепостньїе. «Той вотчиньї между крестьян суд и расправу иметь ему, Сеземову», — говорит другой документ, вьішедший из шереметевской канцелярии. Шереметевские крестьяне приобретали себе крепостньїх на барское имя еще в 1718 году: внутренний строй маленького государства оказьівался, таким образом, довольно точной копией большого. Мьі сравнивали вьшіе Кабинет министров Анньї с вотчинной конторой огромного имения: наблюдения над тем, как управлялись вотчиньї гр. Орлова, навели одного современного нам писателя на ту же параллель с другого конца. Крепостньїе приказчики, сидевшие в главной конторе Орлова, бьіли «в миниатюре скореє государственньїми людьми, нежели агрономами... Они докладьівали о деле вместе со своим проектом резолюции, подписанньїм ими единогласно или с мнениями и представленнями, а граф, по рассмотрении всего дела и мнения контори, возвращал их в кон тору со своим утверждением или с измененньїми приказами». Такие конторщики и взятки брали не хуже современньїх им ми нистров: после них оставались состояния в десятки тьісяч рублей, хотя жалованье они получали грошовое1. Теория сословной монархии Политическая теория нового феодализма; олигархические тенденции и н еобходим ост ь дворян ской сам ооборон и ♦ П редш ест венники екатерининского монархи!ма; Салтиков и Волинский + Значение Монтескье; Д ух законов и «Наказ» Єкатерини II; роль, которую приписивают зтому последнему, и его действительное значение + Дворянские проекти 1767 года: центральная власть; местное самоуправление; «петровская традиция»: к чему она сводилась на практике? ♦ Политические привилегии, неприкосновенность дворянской личности ♦ Зкономические привилегии дворянства; Ярославский наказ ♦ Вопрос о гарантиях, проекти Щербатова
Новий феодализм не мог ограничиться одной социальной областью — у него должен бьіл оказаться и свой политический ас пект. Должна била вьіработаться политическая теория, логически обосновивавшая распиление власти между помещиками. Должньї бьіли явиться попьітки организовать зтих маленьких государей хотя бьі для того, чтоби изо дня в день отстаивать их интересьі перед лицом большого государя, которьій — за зто били порукой царствования Петра І и Анньї — так же, как и в дни Верховного тайного совета, мог оказаться орудием социальньїх сил, дворянству чуждьіх. Правда, как мьі скоро увидим, 1Семевский В. И. Крестьяне в царствование Екатериньї II, Изд. 2-е, т. 1, с. 241. (Большинство предьщущих цитат заимствовано оттуда же.) 236
с каждьім десятилетием становилось яснеє, что опасность зта позади: зкономика, чем дальше, тем больше ручалась за то, что самодержавне впредь будет верно служить интересам помещиков. Но уроки зкономики всегда учитьіваются задним числом. Люди, посадившие на русский престол ангальт-цербстскую принцессу, ставшую Екатериной II, хорошо помнили если не Петра, то Анну. Мьі очень ошиблись бьі, если бьі подумали, что они считали дворцовьій переворот будничной вещью, которую мож но устраивать каждьій день. С другой сторони, не только лейбкомпания, но и елизаветинский сенат били слишком импровизированньїми, чтобьі на них можно бьіли рассчитьівать как на постоянное средство. Особенно после того, как закон о вольности дворянства должен бьіл, рано или поздно, разрушить старий организационньїй центр — дворянскую гвардию. Без зтой демократической Нижней палати всероссийского «шляхетства» Верх няя палата, сенат, грозила весьма бистро виродиться в довольно точную копию В ерховного тайного совета. О пасность обнаружилась, можно сказать, на другой же день после переворота 28 июня. Один из его невоєнних вождей, Никита Панин, оказался очень не прочь воскресить традиции Дмитрия Голицьіна. Составленннй им проект «императорского совета», непременного и постоянного «сотрудника» императрицн, без участия которого ничто не могло ни до нее дойти, ни от нее вийти, до такой степени напоминал учреждение, упраздненное в 1730 году, что один из критиков проекта внразил довольно резонное недоумение по поводу нового названия. Почему би не назвать новий совет просто Верховним тайньїм советом, по-старому? — не без яду спрашивал зтот критик. Екатерина чувствовала себя так непрочно на престоле, что соглашалась даже и на зто, и манифест, превращавший панинский проект в закон, бил ею уже подписан. Критика ее ободрила, а, может бить, отчасти и раскрьіла ей глаза, и у нее хватило духу разорвать подписанньш ею документ. Но дело било не в нем, а в существовании той социальной группьі, которую при Петре називали «верховними господами», и в олигархических тенденциях зтой группьі. Нужно било не то что уничтожить ее — зто било социально невозможно, а политически не важно дворянству: пусть верховники делят пирог между собою, но нужно раз навсегда помешать им ломать по-своему жизнь дворянской массьі. Их деспотизм — гораздо больше, чем личньїй дес потизм Екатеринн, которая вовсе не била страшна, как и не мо жет бить страшна отдельная личность классу, — нужно било ограничить. «Система основательннх прав» должна била послужить плотиной, сидя за которой маленький государь мог забивать о су ществовании большого вплоть до очередного паводка — уплатьі подушних или рекрутского набора. И плотина, конечно, должна 237
бьіла бьіть настолько прочна, чтобьі паводок не мог ее разрушить. О грунтовьіх водах, которьіе могли подточить все сооружение снизу, тогда еще мало думали, хотя их напор давал себя чувствовать год от году сильнеє. Когда припіл ось вьібирать между произволом сверху и революцией снизу, вибрать пришлось все же произвол, обеспечив только его классовую, с дворянской точки зрения, доброкачественность. Но пока суровая необходимость вьібора еще не бьіла перед глазами, отчего бьіло не помечтать о том, чтобьі довести до конца дворянскую вольность, превратив отдельньїе и казавшиеся случайньїми завоевания в стройную систему? Самооборона дворянства от натиска сверху начинается, как и следовало ожидать, одновременно с самим натиском: первую попьітку формулировать дворянские привилегии мьі находим у од ного из прожектеров петровских времен, знакомого нам Федора Салтьїкова. В своих «пропозициях» он предлагает, во-первьіх, закрепить за дворянством исключительное право на землевладение: «Ежели кто будучи из простих чинов, придут в богатство, и тем не покупать дворянских стяжательств, сиречь вотчин, понеже оное надлежит дворянам». З то бьіла обьічная практика XVII века, но при Петре слишком склонньї бьіли от нее отступать, и, несмотря на «пропозицию», Петр создал юридически недворянское земле владение, разрешив покупать вотчини к фабрикам купцам. Отмена зтого разрешения при Петре III (указом от 29 марта 1762 года) била крупним успехом шляхетских интересов: как видим, однако, зтого успеха пришлось дожидаться долго. Наплив в ряди слу жилого сословия демократических злементов (чего стоили одни прибьільщики, так легко превращавшиеся в губернаторові) заставлял поставить вторую перегородку: у Салтьїкова мьі впервьіе встречаем мисль, ставшую очень популярной впоследствии, что дворянином нужно родиться или стать в исключительном порядке, в силу особого вьісочайшего пожалования, но нельзя вислу житься в дворяне в обьічном порядке служби, мисль зта пока ви ражена у него весьма осторожно: она сводится к требованию от нових дворян специальньїх жалованньїх грамот, к строгому конт ролю дворянских списков и т. п. Л и ть в 1730 году шляхетство в проекте Татищева поднимается до более радикальних мер, прямо требуя очищення своих рядов от вкравшихся туда инородньїх зле ментов: татищевский проект настаивает на приведений в известность «подлинного шляхетства», отделив от него шляхетство, происходящее от солдат, гусар, однодворцев и подьячих. Но Салтьіков прекрасно понимал, что одними юридическими перегородками не многого достигнешь и что при нових условиях дворянство лишь тогда сохранит командующую позицию, когда оно станет зкономически и культурно сильнейшим злементом. Отсюда, во-первьіх, требование заведення училищ с необьічайно широкой программой, 2 38
куда входили и богословие, и позтика, и артиллерия с фортификацией, и «мусика, пиктура, скульптура и миниатюра», не спитая иностранньїх язьїков, а равно, «для обороньї собственной и для изящества: на лошадях ездить, на шпагах биться, танцевать». Хотя Салтьіков и назьівает свои училища «всенародними», но из контекста совершенно ясно, что предназначались они для дворянских детей, притом обоего пола. Параллельно с мужскими он проектирует устройство и женских школ с несколько иною, разумеется, программою — фортификации или «на шпагах биться» девиц не предполагалось учить, зато развитие «изящества» должно бьіло бьіть предме том особого внимания. Зкономическую силу дворянства Салтьїков рассчитьівал обеспечить майоратом, настоящее значение которого, в его английском образчике, он, в противоположность Петру, представлял себе вполне отчетливо. Петр ухватился за форму, но, как мьі знаєм, влил в зту форму совершенно своеобразное, «истинно русское» содержание. Даже и майорат Салтьїкову пришлось, однако же, замаскировьівать финансовьіми вигодами, которне сулит, будто би, зто учреждение государству. О политических привилегиях дворянства он прямо не решался говорить, слишком уж зто пошло би вразрез с господствовавшими при Петре тенденциями. Начавшаяся в последние годи петровского царствования дворянская реакция делала людей смелее, и уже «кондиции» верховников, отражая в зтом пун кте желания всей дворянской массьі, вводят гарантию личньїх и имущественннх прав дворянина от произвола сверху: «У шляхет ства живота, имения и чести без суда не отнимать». Слабая политическая сознательность шляхетства и отсутствие всякой организации у него позволили «курляндцам» разорвать вместе с остальньіми кондициями и зтот пункт без всякого сопротивления с чьей би то ни било сторони. Но идея продолжала жить и вспнхивала при каждом удобном случае. Ее отзвуки слншатся в деле Вольїнского. «Вот как польские сенатори живут, — говорил он в ряду других своих вольних речей, — ни на что не смотрят, все им даром! Польскому шляхтичу не смеет и сам король ничего сделать, а у нас всего бойся». И он, как Салтьїков, исходил от конкретних порядков той или другой знакомой страньї: Салтьїков — Англии, Вольїнский — Польши. Когда в 60-х годах вопрос бнл снова поставлен на очередь, налицо, к услугам дворянских идеологов, била уже стройная теория, обобщавшая все порядки всех дворянских стран: в 1748 году вьішел «Дух законов» Монтескье. Проводником влияния Монтескье на дворянскую идеологию в широкой публике принято спитать «Наказ», данньїй Екатериной II известной «комиссии» 1767 года. Едва ли с каким-нибудь фактом из нашей истории XVIII века связано больше предрассудков, нежели с зтой комиссией и ролью в ней Екатеринн. Во-первнх, самий созьів 2 39
ее представляется началом какой-то новой зрьі. Приступая к чтению подлинньїх документов, вьі больше всего будете пораженьї тем, что зто необьїкновенное собьітие никакой сенсации среди современников не произвело. И зто просто потому, что ничего принципиально нового в затеянном Екатериной предприятии для зтих современников не бьіло. Недостатки уложения царя Алексея отчетливо сознавались еще при Петре, и над «сочинением» нового уложения работали комиссии уже с 1728— 1729 годов, причем чле ни зтих ком иссий вибирались, «согласясь губернатором обще с дворяни». Зти полувьіборньїе комиссии корнями непосредственно восходили к Земским соборам XVII века, и шляхетство относилось к ним с таким же равнодушием, как в своє время к зтим последним. Комиссия 1767 года отметила собой не какой-либо новий шаг правительственной политики, а огромное повьішение сознательности в дворянской массе: дворянам теперь бьіло что сказать, и они заговорили так дружно, так обстоятельно и определенно, что правительство Екатериньї II несколько даже зтого испугалось. Наша литература, в оценке результатов комиссии, довольно прочно усвоила себе мнение, вьісказанное биографом ее «маршала» (председателя) Л. И. Бибикова: «Должно признаться чистосердечно, предприятие сие бьіло рановременно и умьі большей .части депутатов не били еще к сему приготовленьї и весьма далеки от той степени просвещения и знання, которая требовалась к столь важному их делу». Но зто бьіло мнение правительственньїх кругов, фактическим агентом которьіх в комиссии бьіл Бибиков. И его биограф тут же, сряду, проговаривается о другой причине роспуска комиссии: «Некоторьіе же из них (депутатов), увлеченньїе вольнодумием ,ухищрялись уже предписьівать закони верховной власти». Зто обьяснение гораздо ближе к делу. Сравнивая накази, какими снабдили дворянские общества своих уполномоченньїх, со зна менитим «Наказом» императрицьі, читатель задним числом переживает чувства, вероятно, испьітанньїе самим автором зтого последнего «Наказа» — чувство стида за человека, которьій вьіступил, чтобьі учить других, и которому зти другие показали, что они лучше его знают дело. «Ограбившая президента Монтескье» Екатерина кокетливо називала свою книжку «ученическим произведением»: она и не подозревала, сколько жестокой правди в таком отзьіве. Удивительнее всего, что такие историки, как Соловьев, могли цельїми страницами цитировать «Наказ» как произведение самой императрицьі, написанное лишь «под влиянием» Монтескье и Беккариа. Зто совершенно то же самое, что сказать, что составленньїй студентом к зкзамену конспект профессорского курса єсть произведение, написанное «под влиянием» данного профессора. Возьмите, для примера, главу XI, трактующую о самом 240
животрепещущем вопросе зпохи — о положений крепостньїх. Она бьіла предметом особого внимания императрицьі и дошла до нас в двух редакциях: более полной, исправленной рукою Екатериньї и оставшейся в рукописи, и сокращенной, которая бьіла напечатана. Соловьеву зто дает повод показать на примере, как либеральньіе мечтьі императрицьі блекли в удушающей атмосфере ее крепостнического двора. Вот что она хотела и вот что позволили ей не сделать, а только сказать! В крепостничестве приближенньїх Екатериньї едва ли можно сомневаться, но, цензуруя XI главу «Наказа», они руководились едва ли своими крепостническими вожделениями, а, вернее всего, просто злементарньїми требованиями литературного вкуса. В краткой редакции остались и ха рактеристика рабства как неизбежного зла, и обидное для помещиков напоминание о знакомом нам указе Петра І, и весьма скользкая, по тогдашним временам, фраза о «собственном рабов имуществе». Вьічеркнутьі же бьіли бесчисленньїе примерьі германские, македонские, афинские, римские, ломбардские, из «законов Платоновьіх» и иньїе, вьіписанньїе великой императрицей из XV книги «Духа законов» с прилсжанием гимназистки, конспектирующей первую серьезную книжку, которая попала ей в руки. Насколько конспектирующая вникла в смьісл конспектируемого покажут два образника. Говоря о законе Моисеевом, фактически позволявшем убивать раба, только не сразу, Монтескье восклицает: «Что за народ, у которого гражданский закон должен бьіл бьіть в противоречии с законом естественньїм!» (Quel peuple que celui ou il fallait que la loi civile se relachat de la loi naturellei!). Екатерине понравилась фраза. Ho как же вьіразиться непочтительно о «законе Моисеевом» — ведь зто священное писание, ни более ни менее... Она сейчас же нашлась: слова Монтескье о євреях она применила к... римлянам. Правда, римлян автор «Духа законов» ни в чем подобном не обвиняет, и еврейский хвост, приделанньїй к римской голове, производит впечатление большой неожиданности, но зато уцелел звонкий конец периода, — а право славному духовенству не на что пожаловаться. Другой пример еще лучше. Говоря о вредном влиянии вольноотпущенников в Древнем Риме, Монтескье делает из зтого вьівод, что не следует сразу, од ним общим законом, освобождать большое количество рабов. При мер, которьій он приводит, говорящий о влиянии вольноотпущен ников в народном собрании, обращенис к «хорошей республике» (bonne republique) — весь контекст, словом, не оставляет ни малейшего сомнения, что зто место «Духа законов» имеет в виду демократическую республику, подобную античньїм. Можно себе пред ставить, какие большие глаза сделал бьі «ограбленньїй» Екатериной «президент», если бьі он имел возможность прочесть § 277 «Большого наказа»: «Не должно вдруг и чрез узаконение общее 241
делать великого числа освобожденньїх». З та фраза стоит в обеих редакциях (в окончательной она составляет § 260): окружавшие Екатерину помещики, вероятно, хорошо видели, что фраза ни к селу, ни к городу, но она так приятно звучала для помещичьего слуха... Среди 28 параграфов, составляющих первоначальньїй текст отой главьі, только два, оба заключающие в себе конкретньїе примерьі — один знакомую нам ссьілку на указ Петра, другой, изображающий судебньїе порядки Финляндии, — не представляют со бою перевода или пересказа соответствующих мест «Духа законов». К ритикуя императрицу, ее крепостники-придворньїе критиковали, в сущности, «президента Монтескье»: немудрено, что он местами показался им чересчур либеральньїм. З ато в нем должньї бьіли найтись места, весьма приятньїе для дворянского самолюбия, но не очень удобньїе для самого «автора» «Наказа». Автор «Духа законов», как известно, очень считался с требованиями современной ему французской цензурьі. Он отнюдь не хотел принадлежать к тем памфлетистам, которьіе гнили в тюрьмах «возлюбленного» короля Людовика XV. Для отого бьівший президент Бордосского парламента бьіл слишком большим барином. Ради цензурьі, как ото доказано новейшими исследованиями, он не стеснялся даже вставлять в свои писання отдельньїе благонамеренньіе фразьі, явно противоречившие общему строю его мислей1. Ради той же цели он, сторонник аристократической конституции тогдашнего английского типа, за образец благоустроенной монархии взял не Англию, а Францию, но, путем идеализации старих феодальних обьічаев, вьімерших еще до Людовика XIV, настолько приблизил ее к любимому своєму типу, что оту искусственную Францию и Англию оказалось возможньїм поставить за одну скоб ку. Францию же натуральную и неприкрашенную, классическую Францию «старого порядка», ой изобразил под видом «деспотии», перенеся место действия на далекий Восток. Французская публика XVIII века не хуже умела читать между строк, чем русские читатели Щедрина сорок лет назад. Приемьі Монтескье на его родине никого не ввели в заблуждение, но коронованную составительницу конспекта к «Духу законов» они подвергли жестокому испьітанию. Ей очень нравилась зта книга, которую она, как трогательно сама признавалась в известном письме к д’Аламберу, «переписьівала и старалась понять». Но она не меньше любила и самодержавне, а Монтескье говорит о нем так дурно и так неблагозвучно его назьівает! Но Екатерина и тут, в конце концов, нашлась. Монтескье говорит, что в большой стране неизбежно должен бьіть деспотический режим, а Россия очень большая страна — значит, 1 Об зтих так назьіваемьіх cartons Монтескье Montesquieu, p. 259 et suiv. 24 2
cm.:
Vian. Histoire de
деспотизм в ней извиним. Против географии не пойдешь. И в назидание русским медведям вслед за олементарньїми географическими сведениями о размерах Российской империи вьіписьіваются соответствующие места из «Духа законов». Но автор рисует деспотию очень черньїми красками — в ней господствует страх, у подданньїх нет чувства чести и тому подобное. На зто Екатерина никак не бьіла согласна: в ее деспотии ничего подобного не будет. Установив с географической непреложностью, что в России никакой образ правлення невозможен, кроме самодер жавного, «Наказ», характеризуя российское самодержавне в де талях, без всякого зазрения совести «грабит» те главьі Монтескье, которьіе трактуют о монархии, т. е. о монархии ограниченной, конституционной. Как тут не вспомнить милую русскую интеллигентку 1905 года, питавшуюся составить «свою» программу, вьібрав «лучшее» из программ всех партий, ожесточенно боровшихся между собой? Так чистолитературньїм путем в «Наказе» очутились две главьі, III и IV, несомненно, стоявшие в противоречии с «существующим в Российской империи образом правления». Первая из них освещала политические претензии дворянства, кгкнепременного участника в управлений. В монархической схеме Монтескье дворянство єсть «посредствующая вдасть», pouvoir intermediate, настолько необходимая, что без нее нет и монархии, как ее понимает «Дух законов»: «Без дворянства нет монарха, а єсть деспот». Екатерина воздержалась от цитирования зтой последней опасной фразьі, но послушно скопировала все остальное, что говорил ее профессор о «властях средних». Она сохранила буквально даже форму слов Монтескье, говоря от первого лица все, что он говорит от себя. Так как от читателя «Наказа» зтот плагиат бьіл скрьіт, то раболепная типография, набирая «я», «меня» крупним шрифтом, как подобает лицу государьіни, не подозревала, что она возвеличивает зтим какого-то не совсем благонадежного французского литератора. Но тут оказалась пикантность двойная: и сама Екатерина, копируя пассаж о «средних властях», не подозревала, что в него вставлен один из cartons, имевших целью надуть французскую цензуру и несколько замаскировать резко конституционньїй характер всего отого рассуждения. Ho carton бьіл рассчитан на то, что понятливьій читатель сумеет его вьінуть и добраться до истинного смьісла. Переводя зто место буквально, Ека терина невольно посвящала русского читателя в такие секретьі, которьіе считались официально запретньїми даже для читателя фран цузского. Недаром Никита Панин, принадлежавший, вероятно, к понятливьім читателям Монтескье, говорил по поводу «Наказа» об «аксиомах, способньїх опрокинуть стеньї». По существу, он бьіл, вероятно, очень доволен отими стенобитньїми «аксиомами», а в особенности его должна бьіла удовлетворить глава IV. Идеализи243
руя старую Францию, М онтескье находит одну из сдержек монархического произвола в старом французском парламенте, регистрировавшем новьіе законьї, причем он мог отказаться, в теории, от регистрации закона произвольного, нарушающего старинньїе «привилегии» подданньїх короля, и делавшем «представление» монарху в случае, если его распоряжения противоречили законам старьім. Как «власти средние» бьіли пережит ком средневекового вассалитета, физически необходимого сю зерену, а потому и юридически делившего с ним власть, так парламент старого порядка бьіл рудиментом собрания крупнейших из отих вассалов, королевской курии , строго охранявшей неприкосновенность феодального контракта. В XVIII веке ни то, ни другое не имело реального смьісла, что Монтескье, ко нечно, прекрасно понимал, но перед ним стояла задача найти легальньїе форми для обуздания королевского произвола; старьій французский парламент помогал замаскировать настоящую сдержку, какою бьіл бьі парламент английский. В русской истории курии соответствовала боярская дума, но дворянская революция XVI—XVII веков настолько потрясла ее, что бур жуазному режиму Петра удалось снести старое учреждение без остатка. Дворянской реакции елизаветинского времени пришлось творить сьізнова: роль совета крупньїх вассалоа стал играть сенат. Сенат и явился в «Наказе» тем «хранилищем законов», которому в схеме Монтескье соответствовал старьій парламент. «В России сенат єсть хранилище законов» (§ 26). «Сии правительства (сенат и «власти средние»), принимая за коньї от государя, рассматривают оньїе прилежно и имеют пра во представлять , когда в них сьіщут, что они противньї Уложению »(§ 24). «Сии наставления возбранят народу презирать указьі государевьі, не опасаяся за то никакого наказания, но купно и охранят его от ж еланий самопроизвольньїх и от непреклонньїх прихотей» (§ 29). В стене самодержавия бьіла проделана настолько крупная брешь, что позднейшее, при Павле Петровиче, превращение «Наказа» в «запрещенную книгу» более чем понятно. Но если мьі присмотримся к непосредственному влиянию литературньїх упражнений императрицьі на дворянскую массу, мьі увидим, что впечатление от изданной по вьісочайшему повелению конституционной брошюрьі бьіло довольно слабое. Дворянство тоже читало Монтескье, и, кажется, задача «понять» его далась дворянству лучше, нежели его государине. Мьі увидим несколько ниже, что на той же основе крупнейший дворянский идеолог зпохи князь Щербатов сумел развить политическую теорию такой смелости и широтьі, что дальше отого шагнули только декабристи, оказавшиеся, благодаря отому дальнейшему шагу, уже на чистореволюционной почве. Но декабристи 244
имели перед собою новую «стену», в которой заново приходилось пробивать брешь. Перед екатерининскими же дворянами, в сущности, и стеньї-то никакой не бьіло: фактически захват власти шляхетством уже совершился при Елизавете, оставалось най ти юридические формульї и административньїе рамки для того, что бьіло уже фактом. Меньше всего приходилось ломать в цен тре: при распьілении власти влияние Центра на местньїе дела сказьівалось довольно слабо, а поскольку такое влияние все-таки бьіло, елизаветинским сенатом дворяне бьіли довольнм. З т а инстанция казалась им как бьі само собою разумеющейся, естественной вершиной дворянского. «корпуса». «Всеподданнейше про сим, — говорили боровские дворяне в наказе своєму депутату, — чтобьі по сочинении, при помощи Божией, Нового Уложения дозволено бьіло дворянам, через всякне два года, в городе или где заблагорассудят, но в своем уезде, сьезд иметь и на оном рассуждать и рассматривать, все ли в уезде в силу законов исполняется и не бьівает ли кому от судебньїх мест, от квартирующих и проходящих полков и команд, или от кого бьі то ни бьіло какого утеснения, и ежели усмотрят, что происходить будет к ущербу казенному или к неисполнению законов или к утеснению дворян и крестьянства, в таком случае всемилостивейше дозволить помянутому собранию прямо от себя, вьібрав депута та, чрез оного с верньїм и ясньїм доказательством, представить
в правительствующий сенат». Гораздо больше интересовало и гораздо хуже, с дворянской точ ки зрения, бьіло организовано местное управление, с которьім крепостная вотчина ведалась непосредственно. В нашей учебной, а отчасти и ученой, литературе не вполне определенно, но довольно упор но подразумевалось, что дворянское самоуправление XVII века1, замаскированное новой, иноземной терминологией, благополучно дожило до екатерининских времен — как будто дворяне 1767 года, требуя зтого самоуправления, ломились в открьітую дверь. Правда, губньїе старости бьіли уничтоженьї Петром, но вместо них яви лись вьіборньїе дворянские ландрати, а позже комиссари, с очень сходньїми функциями, только имена бьіли другие. Новейшие исследования показали, что на самом деле буржуазний шквал, пронесшийся над Россией в начале XVIII века, потряс основания дворянс кой организации гораздо серьезнее. Старьіе ученьїе основьівали своє мнение на букве петровского законодательства, но чрезвьічайно ха рактерно: здесь буква оказалась гораздо консервативнеє содержания. Петровский указ от 20 января 1714 года, предписьівавший «ландратов вибирать в каждом городе или провинции всеми дворяни за их руками», на деле, как убедительно доказал проф. Богословский, 1См. о нем: Русская история, т. 2, с. 109 и др. 245
никогда не исполнялся. Ландратов назначали , и притом не всегда из средьі местного дворянства, de jure сенат, a de facto местньій губернатор, и здесь, таким образом, то, что потеряло дворянское общество, перешло к «верховньїм господам». Вполне в согласии с зтим и обслуживал ландрат не интересьі местного населення, а нуждьі Центра; главной его функцией бьіла финансовая, и сменил он не губного старосту, а воєводу1. В еще большей степени финансовьім агентом центральной власти бьіл земский комиссар 1719— 1724 годов, назначавшийся камер-коллегией. Но, в отличие от ландрата, зта последняя должность пережила весьма любопьітную зволюцию: земский комиссар пос ле введення подушной подати12 действительно стал вьіборньїм, притом едва ли не по инициативе дворянства. Только что названньій нами исследователь опубликовал одно челобитье новгородских дворян 1719 года, как он думает, намечающее цельїй план сбора подушньїх при участии местньїх помещиков. Во главе отого дела в уезде, по дворянскому проекту, должен бьіл стать оберкомиссар, а под ним «земляньїе комиссарьі» из местньїх дворян, по их вьібору, и перед ними ответственньїе. О вьіборном комиссаре, впрочем, у поминали и более ранние указьі Петра 1718 года, но тогда зто опять бьіл глас вопиющего в пустьіне, а в 1723 году переписчики уже «понуждают» дворян к вьіборам. Одновременно с зтим земский комиссар как бьі становится полицейским ор ганом: он должен смотреть и за тем, чтобьі крестьяне снимали хлеб косою, а не серпом, и за тем, чтобьі служивьіе люди брили бородьі, и чтобьі никто не уклонялся от исповеди и причастия. Правда, все зто больше на бумаге — на деле главной заботой и виборного комиссара, как раньше назначенного, бьіл сбор пода тей, а тут он, при петровской системе, совершенно стушевьівался перед полковьім начальством, в руках которого бьіл сбор по душних. Он и жил обьїкновенно при полковом дворе, и бьіл, в сущности, делегатом местньїх помещиков при комиссаре пол ковом. Но не нужно забивать, что и зтот последний бьіл тоже своего рода виборним дворянским агентом: он вьібирался толь ко не местньїми дворянами, а полковим офицерством3. Таким образом, вместо непрерьівной линии, ведущей в Московскую Русь, в качестве антецедента (предшествующего обстоятельства) екатерининских «реформ» приходится отмечать первьіе поступательньїе шаги дворянской реакции в последние годьі 1Богословский М. Исследования по истории местного управлення при Петре Великом // Журнал Министерства просвещения, 1903, Nfl 9. 2 Фактически она напинала собираться в 1724 году. 3 Богословсикий М. Областная реформа Петра Великого. — М., 1902, особенного с. 404—443. 246
Петра І. И не случайно, бьіть может, екатерининские дворяне сохранили в своих проектах петровскую номенклатуру. «На том же собрании, — продолжает цитированньїй нами вьіше боровский наказ, — дозволить дворянам между собою вьібрать ланд рати и от всякого стана, которьіе дистриктами переименовать, дистриктного комиссара...» Память о том, что не удалось, но чего уже желали при Петре, бьіла крепка еще в 1767 году. Но большинство не хотело останавливаться на исторических реминисценциях и шло дальше. Почему только низшие ступеньки областной администрации должньї замещаться дворянскими уполномоченньїми? «От прежде бьівших времен и доньїне из правительствующего сената в города определяются воеводьі, — пи сали козельские дворяне, — а к их должности принадлежащих качеств правительствующему сенату, за множественньїм числом оньїх, определяемьіх в воеводьі, знать невозможно, но не благоволено ли будет отдать вьібор воєводи дворянству того го рода, чтобьі они вибирали из своих сотоварищей...» Коломенские дворяне бьіли смелее и откровеннее. «К исполнению правосудия по законам и для искоренения лихоимства потребньї добросовестньїе и помнящие свою присягу, беспристрастньїе городские правители, кой бьі собою своим подкомандующим примером бьіли, — говорил их наказ. — К достижению же таковьіх кажется ближайший способі 1) поведено б било в городах во
євод и товарищей воеводских и дворян того уезда виби рать дворянству... 2) воєводам бьіть по два года, а по прошествии оньїх сменять другими из того же уезда по дворянскому вьібору»1. Тульские дворяне находили, что новий правитель и звання прежнего сохранить не должен: «И того градоначальни ка и его товарища, — писали они, — не бесполезно будет от ее императорского величества вьісочайшей власти назвать не воеводой, а нижние чиньї не подьячими, дабьі чрез то не только удержать всякого градоначальника в своей не зазорной поступи, но и память многих бьівших в сем званий нарушителей благоденствия загладить». Но, передав в руки местньїх помещйков уездную администрацию до самой ее верхушки, почему не передать в их руки и местньїй суд? Скромнеє других в зтом отношении бьіли костромские дворяне. Судиславское12 дворянство виража лось так: «Весьма бьі для дворянства способно и полезно бьіло, если бьі ее императорское величество, милосердная мать отечества, соизволила повелеть для дворянства учредить словесний суд и по оному определить того уезда из дворян, вибрав обществом 1 Сборник Русского исторического общества, т. 4, с. 266 и 329; с. 484, т. 8, с. 484, 517, 522. 2 Судислав — уездньїй город в Костромской губернии. 2 47
судью, и к нему, по таковому же вибору, определить же из дво рян четьіре персони помощников... А суд дозволить им производить в нижеследующих делах, а именно: в ссорах, драках, в потраве хлеба и лугов, в порубке лесов, в перепашке земель и в других случающихся просьбах (окроме криминальньїх и разьіскньїх дел), для того, дабьі дворяне, не имея себе у битка и приказной волокитн, могли получить себе вскоре и малое удовольствие, сочтя за большое; ибо из дворян многое число таких, которне приказннх порядков не знают, а другие и грамоте вовсе не умеют»1. Здесь, как видим, дворянскому судье отводилась компетенция позднейшего мирового или земского начальника: уголовннми делами («криминальнне и разьіскньїе») должен бнл ведать кто-то другой. Калужское и мединское дворянство, напротив, главную цель своего суда видело в том, чтобьі «разбои, кражи, наглости и всякне непорядки предварительно отвращени и сокращенн били». Совершенно естественно, что калужане не довольствовались переходом в дворянские руки одних низших судебннх инстанций. «Чтобьі на учрежденннй дворянский суд апелляцию просить от каждого уездного города прямо в губернских городах в учрежденном же дворянском суде, также избранием общим дворянским», — ходатайствовали они. В зтом губернском суде центральная власть била би представле на одним губернатором, которнй в нем должен бнл председательствовать, «яко поверенная особа от внсочайшей власти ее императорского величества», апелляционной же инстанцией для губернского суда бнл би только сенат или юстиц-коллегия. Перемншльские и воротннские дворяне (нннешней Калужской же губернии) желали, чтоби и местная прокуратура била вибор ная: на местах получался, таким образом, сомкнутий фронт дворянских учреждений, противостоявших непосредственно центральной власти, тоже дворянской, но в состав которой местние помещики не желали м етаться. Картина «средних влас тей, поставленних между государем и народом», била столь полная, что более полной не представил би себе и Монтескье. И в то же время картина била глубоко национальной. Ни в каком литературном позаимствовании никому не пришло би в голову упрекнуть хотя би суздальское «благородное дворян ство», как оно само себя именовало, жаловавшееся на отмену пьіток и смертной казни, отчего «некоторне, не видя самим смертоубийцам достойного, по делам их, истязания, чинят не токмо посторонним, но люди и крестьяне своим помещикам и помещицам смертньїе убийства и мучительнне при том 1По словам биографа А. И. Бибикова, треть костромских дворян не знали грамоти. 248
наругания», и требовавшие «таковьім злодеям приумножить истязания». Или галицких дворян, желавших, без дальних рассуждений, просто восстановления губного сьіска, как он практиковался при Грозном. «По смертоубийственньїм, такоже татиньїм и разбойньїм делам, на что свидетельства нет, — писали галичане, — и по тому производятся судьі, не повелено ль будет оное отставить, аучиня, на кого в оних делах будет челобитье, сделать поваль ний обьіск, и ежели тот в повальном обьіске одобрен не будет... таковьіх пьітать, а не судом производить»1. Мьі напрасно стали бьі обьяснять подобного рода вожделения невежеством захолустного дворянства: те же самьіе галицкие дворяне очень обстоятельно развивают в своем наказе мьісль о необходимости дворянских училищ в провинциальньїх городах. Губной сьіск, конечно, бьіл бьі направлен не против дворянства: первая из сейчас приведенньїх двух цитат ясно показьівает, к какому классу общества принадлежали «злодеи», которьім нужно бьіло «умножить истязания». Кнут и плети предназначались для людей «подлого состояния», которьім и по мнению тогдашней интеллигенции естественно бьіло бьіть битьіми, как мьі видели на примере Болотова. Иное дело люди благородньїе. «Мьі, бьів обнадеженьї беспримерного милосердия опьітами нашей всемилостивейшей государьіни, яко то избавлением от смертной казни и впавших в важньіе преступления ее подданьїх, — писали калужане и медьінцьі, — препоручаем вам, почтенному господину депутату, в учрежденной комиссии представить, чтобьі все дворянство, яко род
из подданних ее императорского величества удостоившийся особливой височайшей милости, благоволения и доверенности, как в важньїх государственньїх делах, так во всяком состоянии,
везде и всегда, избавлен бьіл би всякого телесного и бесчестного наказания и ниток, а потому смертной казни1. Капорское дворянство, представителем которого в комиссии бьіл Григорий Орлов, шло еще дальше и подбиралось к «действительной неприкосновенности личности», исключительно дворянской, ко нечно. «Сделано бьі бьіло положение... дабьі дворянин, действительно владеющий своим имением, без предводителя и других ему в помощь назначенньїх, никогда и ни по какому делу арестован не бил, в деревнях своих находящийся». И все дворянские пожелания прямо и просто резюмирует кашинский наказ (Тверской губернии): «Живущий дворянин в уезде не зависим бьі бьіл ни от кого, кроме того уезда дворян, и чтобьі воеводская канцелярия и ниже другие какие правительства не могли дворянина12 1Сборник Русского исторического общества, т. 4, с. 247, 281, 289, 292, 436; т. 8, с. 533; т. 14, с. 493. 2 Ibid., т. 14, с. 288, ср. с. 462—463. 249
собою к суду призвать, или к должности определить, или по какому делу взять». Дворянство должно бьіло статьсословием полити-
чески привилегированньїм. Наиболее полное и обстоятельное изложение дворянских требований содержал в себе, как известно, ярославский наказ, в большей своей части произведение лучшего публициста зпохи князя М. М. Щербатова. Его публицистическая деятельность и вирази лась, главньїм образом, в зтом наказе, да в «голосах», которьіе он по разньїм случаям подавал в комиссии; более обширньїе публицистические работьі его (вроде знаменитого рассуждения «О повреждении нравов в России») увидели свет лишь много лет спустя после его смерти. По ярославскому наказу можно видеть, как представляли себе положение своего сословия наиболее сознательньїе его членьї. О необходимости зкономического базиса для дворянских привилегий подумьівали уже довольно давно, как мьі видели, но Федору Салтьїкову, вероятно, и во сне не приснилась бьі смелая картина, нарисованная Щербатовьім. Ярославский де путат (Щербатов как раз и бьіл им, так что зто бьіл, в сущности, наказ самому себе) должен бьіл прежде всего другого, разумеется, стараться, «дабьі право иметь деревни и земли одним дворя нам российским оставлено бьіло, яко более всех рождением своим и воспитанием пристойньїм владеть другими подданньїми ее императорского величества». Отсюда следовало, что он должен бьіл бороться против права земельной собственности для купцов. Правда, закон Петра І, позволивший купцам покупать ймення к фабрикам, бьіл отменен Петром III, но зто касалось лишь будущего — уже купленньїе или пожалованньїе вотчиньї оставались за фабрикантами. «Того ради, не соблаговолено ли будет, по рассмотрении, в противность законам (!) купленньїе ими деревни у них взять с нужньїмй распоряДками, дабьі их по милосердию в убьітке не оставить», — просили ярославцьі. Работа на купеческих фабриках после отого должна бьіла вестись вольнонаемньїми рабочими, что, в массе случаев, должно бьіло сделать дальнейшее существование фабрики невозможньїм. Но ярославские дворяне не имели оснований особенно об зтом заботиться; они ничего не возразили бьі против того, чтобьі взять почти всю обрабатьівающую промьішленность и добрую половину торговли на себя. Относящееся сюда мнение ярославского наказа настолько любопьітно, что стоит его привести целиком. «Колико дворянство не утруждено службою своєю государю, — писал Щербатов, — однако не меньше имеет старання и о домостроительстве, помьішляя, что домостроительство партикулярних людей делает их изобилие, а обилие партикулярних сочиняет обилие государства. И как оно из древних времен имеет право пользоваться винною скидкою для поставки государю, которое право и ньіне еще им (дворянам) вновь 250
милосердием нашей всемилостивейшей государьіни подтверждено; а как мнится нам, что сие право, особливо дворянству, не от чего иного начало своє имеет, как от того, что вино из продуктов земли, которой единьїе дворяне владетели, сидится, то по тому же резону мнится, что и фабрики, сочиняющие изо льну и из пеньки, и из прочих земляньїх и зкономических произращений, равньїм же образом дворянам должньї принадлежать. А понеже уже многие купцьі, за неразличением сего права (!!), вступили в сии фабрики и уже великие капитальї положили, то оньїе у них оставить им и потомству их, с некоторьім небольшим и им нечувствительньїм платежом кор пусу дворянства в число платежа подушньїх денег за крестьян, а впредь такие фабрики оставить так, как вино, единьїм дворянам»1. Итак, земля дворянская и все, что в земле, — тоже дворянское; рассуждая по зтой логике, нетрудно бьіло бьі доказать, что и всю металлургическую промьішленность нужно также предоставить «дворянскому корпусу»: металльі ведь извлекаются из земли, ста ло бьіть, они, как и земля, должньї принадлежать «единьїм дворя нам». И, как полагается публицисту XVIII века, зто дворянское право Щербатов рассматривает как право естественное, оно только «не различалось» до сих пор, а существовало искони, как и право дворян курить водку. Но зто еще не все: «право торговли вне государства» тоже должно стать неотьемлемьім дворянским правом; как купцьі будут вести заграничную торговлю, когда они не знают ни арифметики, ни иностранньїх язьїков? А что оптовую торговлю хлебом нужно оставить дворянам, зто совершенно ясно: ведь хлеб из земли, а крестьяне, у которьіх покупают хлеб купцьі, — дворянские крепостньїе; вьіторговьівая у них на хлебе, купечество, в сущности, залезает в дворянский карман. Но всего лучше заключительньій пассаж всего зтого отдела: после длинного рассуждения о том, как вредньї кабаки в деревне, вьі ждете, что Щербатов закончит решительньїм требованием — уничтожить зто пагубное учреждение. Не тут-то бьіло. «И так, не соблаговолено ли будет, по исчислению, сколько на те в господских деревнях построенньїе питейньїе дома вьіходит вина, пива и меду, отдать тем самьім господам на откуп». Даже пьянство станет безвредно, когда откупа, почти крупнейшее капиталистическое предприятие того времени, станут дворянской привилегией! Ярославский наказ представляет собою один из характернейших памятников того зкономического сдвига, какой испьітало крепостное хозяйство во второй половине XVIII века. Позднее мьі подробнее займемся зтой весной помещичьего предпринимательства12. Пока для нас важньї те политические вьіводьі, которьіе де1См. соч. кн. М. М. Щербатова (т. 1, с. 17). 2 См. следующую главу «Русской истории». 251
лал Щербатов из доминирующего положення «дворянского кор пуса» в центре народного хозяйства. В самьій наказ, по самому характеру зтого официального документа, зти вьіводьі вошли в минимальном обьеме. Зкономически привилегированное дворян ство и во всех других отношениях должно бьіть «отличено от про стих людей»: дабьі дворянин не лишился «знатньїх мислей», он должен бьіл бьіть избавлен от телесного наказания как в дисциплинарном порядке, в военной службе, так и по приговорам уголовного суда; не совсем ясно Щербатов требует на последнем защитьі (только для дворян, разумеется) и права отвода судей. Предварительное заключение для дворян если и допускается, то в самих мягких формах: «Чтобьі каждьій (дворянин), в каком бьі преступлении ни явился, ожесточительньїм образом прежде изобличения его содержав не бьіл»1. А так как привилегии лишь тогда ценньї, когда они доступньї не всякому, то, повторяя в более расширенной форме татищевские требования 1730 года, ярославские дворяне ходатайствовали «не соблаговолено ли будет право достигшим в офицерские чиньї дворянского как и м єн и , так и прочих дворянских прав, отменить (которое по ну жде прежних обстоятельств бьіло дано), какой би чин ни имели, даби достоинство дворянское, которое — яко и блаженной и вечной славьі достойной памяти Петр Великий в Табели о рангах изьясняется — единственно жаловать государю надлежит, не бьіло уподлено чрез какие другие происками учиненньїе происхождения». Нужно ска зать, что после указа от 18 февраля 1762 года требование зто било более логично, нежели при Анне Ивановне: раз служба не явля лась более отличительньїм признаком дворянина, не бьіло основания делать дворянами всех, кто служил. В одном из своих «предложений» (поданном в комиссию 12 сентября 1767 года) Щерба тов подробно развил зту мьісль, что дворянином нужно родиться, а нельзя сделаться — разве уже в виде редчайшего исключения, — призьівая на помощь и «Наказ» самой Екатериньї и «славного римского писателя Варрона», и барона Пуфендорфа. И сохранение дворянства по службе в жалованной грамоте 1785 года визвало у Щербатова ряд саркастических замечаний, показьівающих, как горько бьіло ему видеть крушение его надеждьі. Говоря о праве на потомственное дворянство тех, кто получил орден Георгия или Владимира, он припоминает такие анекдоти: «Я сльїшал, не по мию как, что одному бьіл прислан орден георгиевский с прописанием его знатного дела, но он с трудом его принял, говоря, что он тогда и в армии не находился, а другой получил, сказьівают, орден за потеряние пушек в Польше. Владимирский орден не лучше же, 1Ibid., с. 20. «Наказ» говорит в данном пункте о «подданньїх» вообще, но из контекста ясно, к какому именно разряду подданньїх все относится. 252
кажется, раздаваем. Третьяковский украл деньги у своего благодетеля, и когда дело бьіло гласно, орден Владимирский получил; найду я и других воров, о которьіх сами начальники доносят, а однако орденьї получают; и потому можно ли дворянину не жалованному, но рожденному, без прискорбия видеть, что воровством и происками сии равньї делаются с теми, которьіх кровь в непрерьівное течение многих веков лилась за отечество?»1. Итак, зкономическое преобладание дворянства гарантируется его правами и преимуществами. Но чем будут гарантированьї зти последние? Гласно, вслух, в комиссии или вне ее зто не бьіло сказано, но отсюда не следует, чтобьі об зтом не думали, и то, как формулировал правовое положение российской монархии тот же Щербатов в одном из тех произведений, которьіе появились в печати только в наши дни, может считаться каноническим изложением русского «монаршизма» второй половиньї XVIII века. Неосторожньїе цитатьі «Наказа» коронованной поклонницьі Монтескье развернутьі здесь в целую систему норм, ограничивающих императорскую власть. Но менее ядовито, чем Монтескье, охарактеризовав «деспотичество», и с не меньшею ловкостью, нежели он, перенеся его за тьісячи верст от русских пределов, Щербатов продолжает: «Понеже Российская империя єсть монаршического правлення, яко и сама ее величество в «Наказе» своем изьясняется, что надлежит иметь хранилище законов, ибо законьї в нем должньї твердо пребьівать под сению монаршей власти. Каковьі сии законьї должньї бьіть? Я, первое, считаю, что понеже монарх несть вотчинник, но управитель и покровитель своего государства, а потому и должно бьіть некиим основательньїм пра вам, которьіе бьі не стесняли могущества монарха ко всему полезному государству, но укрощали бьі иногда беспорядочнме его хотения, по большей части во вред ему самому обращающиеся. В числе сих прав необходимо должно поместить твердое основание и положение о порядке наследства на престол... Хранение владьічествующей верьі и пребьівание государя в оной и в гражданских законах должно составить ненарушимое положение... Права издания законов, разньїх налогов на народ, переделания монетьі, — вещи, которьіе по непостоянству вещей человеческих иногда применяются, — то, по крайней мере, порядок произведения сего в действо на непоколебимьіх основаниях должен бьіть утвержден; равньїм образом суд и право себя защиїдать... наконец, право именования дворянского, по их разньїм степеням, ненарушимо в монариіическом правлений поставлено бить должно. Но недовольно сие словами или грамотою какою утвердить: надлежит, 1Примечание верного сьіна отечества на дворянские права на манифест. — Соч., т. 1, с. 330. 253
чтобьі поставленьї бьіли и наблюдатели о сохранении оного. Тако, держася слов ее императорского величества, надлежит иметь «хранилище законов». А что в России хранилище законов? Сие єсть сенат. Надлежит оньїй не токмо снабдить довольно основательньіми государственньїми правами о его могуществе, но также и наполнить такими людьми в силу ж основательньїх прав, чтобьі препорученньїй ему закон в силах бьіл охранять»1. Из зтого можно видеть, что и состав сената предполагался независимьім от «беспорядочньїх хотений» монарха. Как Щербатов надеялся зтого достигнуть, здесь он не сказал. В его утопии «Путешествие в землю Офирскую г. С., швецкого дворянина», при «вьішнем правительстве» Офирской земли имеются вьіборньїе депутатьі, от дво рянства и от купечества. Но дворянские депутати представляют каждьій только дворянское общество своей губернии, до вседворянского парламента щербатовская конституция не доходила. Пока учительница дворянства «усиливалась понять» монархическую теорию «Духа законов», у ее учеников готова бьіла своя теория, не менее стройная, чем у Монтескье, но приспособленная к русским условиям. Теория зта, в смисле логического совершенства, далеко оставляла за собою тот жалкий «плагиат» (подлинное вьіражение самой Екатериньї), которьій носил название «Большого наказа». Но автор последнего, теоретически отстав от своей публики, далеко не лишен бьіл практического здравого смьісла. Екатерина не могла не видеть, что «основательньїе права» и политические гарантии интересуют лишь ничтожное меньшинство сознательньїх дворян, что серая дворянская масса гораздо больше хлопочет о социальньїх преимуществах и об укреплении своих позиций на местах, нежели о дворянской конституции. Чтобьі помешать дворянским лидерам распропагандировать зту серую массу, комиссия бьіла закрита на середине своих занятий — наскоро вьібранньїм предлогом бьіла начавшаяся в 1768 году турецкая война. А затем большая часть практических пожеланий дворянских наказов бьіли попросту превращеньї в закони, что в истории получило пьішное название «реформ Екатериньї II». По положенню о губерниях 1775 года, уездная полиция бьіла отдана виборному от дворян капитан-исправнику, бьіли созданьї дворянские суди не только в уезде, но и в губернии (Верхний земский суд), бьіли удовлетвореньї даже второстепенньїе требования дворянства — учрежденьї, например, дворянские опеки, о которьіх много толковали накази 1767 года, — дворянский предводитель занял определенное место среди губернской администрации. Изданная в 1785 году «Жалованная грамота дворянству» обещала, что «благородний» без суда не будет лишен ни дворянского достоинства, ни чести, 1 Ibid., с. 390. — «Размьішления о законодательстве вообще». 254
ни жизни, ни имений; что он будет судим только своими равньїми, что его не коснется телесное наказание, что с дворянами, служащими в нижних чинах, будут поступать во всех штрафах так, как с оберофицерами, что благородньїй имеет право покупать деревни, устраивать в них фабрики и заводьі, торговать оптом сельскими продукта ми, вести заграничную торговлю: бьіло разьяснено, что право собственности на земли распространяется и на «недра той земли»; так что упущенньїе Щербатовьім в его наказе минеральї не ушлитаки из дворянских рук. Наконец, подтверждено бьіло собранию дво рянства дозволенне делать представлення и жалобьі через депутатов их, «как сенату, так и императорскому величеству на оснований уза конений». Но чем и как будут гарантированьї все зти права и преимущества — жалованная грамота молчала. Казалось би, рано или поздно дворянство должно бьіло заинтересоваться зтим вопросом, как заинтересовался им князь Щербатов. Но обстоятельства сложились так, что интересьі дворянства направились совсем в другую сто рону — и Щербатову суждено бьіло стать не вождем дворянского движения, а только теоретиком неосуществившейся конституции1. Денежное хозяйство Распространенное мнение о «натуральном хозяйстве» русских феодалов XVIII века. Ошибочность зтого мнения: отзьівьі современников; проекти Вольного жономического общества; роль денег в личном хозяйстве помещика Ф Условия переходи к денежному хозяйству; относительное перенаселение Центральной России Ф Зкономическое разлож ение феодальной деревни; земледельческий и неземледельческий отход во второй половине XVIII века Ф Индустриализация крепостного имения; домашняя промьішленность, ее раз мери; крепостная мануфактура Ф Помещичьи винокурни; дворяне-горнозаводчики ф Зачатки аграрного капитализма в крепостной деревне: пенька; хлеб; турецкие войньї и хлебньій вивоз; внутренний хлеб ний ринок Ф Хлебние цени; их рост в конце века; влияние зт ого факти на дальнейш ее разлож ение деревни; круш ение зм ан си п а ц и о н н и х планов; инт енсиф икация барщини; плантационное хозяйство
Лет двадцять тому назад историк русской культури, желая на глядно изобразить своєму читателю разницу натурального и денежного хозяйства, противопоставил русского помещика начала XIX века, от которого мало бьіло доходу московским лавкам и 1 В настоящем очерке нашли себе место только дворянские пожелания, вьісказьівавшиеся в комиссии 1767 года: дворянство бьіло решающей общественной сил ой. Недворянские депутати (в комиссии бьіли представленьї все сословия, кроме крепостньїх крестьян) могли говорить, но никто не обязан бьіл их слушать. 255
магазинам, потому что все у него бьіло своє, а не покупное, современному предпринимателю, вьінужденному «обращать свой то вар в деньги и деньги опять в товар», чтобьі существовать и пользоваться достатком. Насколько первьій мог «с философским равнодушием созерцать окружающее», настолько второй зависит от покупателя и от обмена. Картинка, как и вся книга, хорошо кристаллизовалаобб/чное мнение о предмете: так именно всегда и все представляли себе зволюцию русского хозяйства на протяжении двух последних веков. Уже несколько лет, как зто представление начало сдавать перед другим, причем, как всегда бьівает, бьіть может, несколько даже перегнули палку в противоположную сторо ну: стали говорить «о дворянской буржуазии» XVIII века и рисовать екатерининскую Россию чуть не капиталистической страной. Чтобьі найти равнодействующую между двумя крайностями, лучше всего обратиться к современникам. Русские помещики нача ла прошлого века отнюдь не бьіли безгласньїми; они говорили и писали о своем зкономическом положений весьма словоохотливо. Найдем ли мьі в их рассуждениях «философское равнодушие» или сознание своей зависимости от покупателя и от обмена? В 1809 году — зпоха, как видит читатель, как раз та, которую вьібрал наш историк русской культури, — нєкий коллежский секретарь, Михаил Швитков, представил Вольному зкономическому обществу сочинение «о двух главньїх способах, назначенньїх к лучшему деревнями у правленню». Общество наградило сочинение золотой медалью и напечатало его в своих «Трудах». Мьі имеем, стало бьіть, основание считать взглядьі и мнения Швиткова за нечто принятое и одобрявшееся значительною частью тогдашних образованньїх помещиков, заседавших в комитете общества. «Попечение о стяжании множества денег стало бьіть общим, — писал Швитков, — и, как кажется, единственно в том предмете, что оньїми думают заменить во всякое время другие свои недостатки... По приказньїм вотчинним делам не так известно, как по приватним сведениям, что многие помещики по пристрастию к одному только де-
нежному богатству перестали уже существовать помещиками. Я отнюдь не упускаю из вида и того, чтобьі как помещикам, так и крестьянам, наивозможнейшим образом стараться о приобретении довольного количества денег, как потому, что деньги за всем изобилисм сельских произведений для многих предметов вся кому необходимо нужньї, так и потому, что они для всякого состояния людей естественно заключают в себе самое приятнейшее побуждение к трудолюбию и рачению о благе не меньше общественном, как и собственном своем »1. Историку конца XIX века 1 Трудьі Вольного зкономического общества, ч. 62, с. 135 и 121— 122. (Курсив наш.) 256
казалось, что помещику начала зтого столетия очень приятно бьіло иметь «все своє, не покупное», начиная от крепостного повара или камердинера и кончая всякой живностью для стола. А богатому барину-петербуржцу уже за сорок лет до Швиткова начинало казаться, что вьігоднее именно все покупать, а прислугу, по возможности, нанимать. В 1771 году то же Вольное зкономическое общество, президентом которого тогда бьіл граф Шувалов, а в числе «очередньїх» членов гр. Черньїшев, Олсуфьев, кн. Гагарин и Демидов, задавало «для решения публике» задачу: как прожить в Петербурге примерно на двадцать тьісяч рублей в год? Вопрос, очевидно, касался богатого помещика — один из премированньїх обществом авторов и назьівает своего воображаемого «домостроителя» «его сиятельством графом N. N.». В идеальном бюджете зтого воображаемого сиятельства, которьій реальньїе сиятельства, заседавшие в Вольном зкономическом обществе, вполне могли оценить по собственному опьіту, все покупаєшся на деньги, до черного хлеба и коровьего масла включительно, и вся прислуга наемная, — говорится лишь о возможности подучить кое-кого из крепостньїх мальчиков или девушек для некоторьіх второстепенньіх должностей1. Зто, конечно, не действительность, а идеал, но для тенденции большого барского хозяйства второй половини XVIII века такой идеал как нельзя более характерен. В Петербур ге дней Екатериньї II, как в Париже времени Людовика XIV, уже не спрашивали: «Какого происхождения зтот человек?», а спрашивали: «Сколько у зтого человека ренти?». Так как рента «его сиятельства графа N. N.» могла полупаться только в виде доходов с его имений, то, очевидно, либо крестьяне графа, либо его управляющий должньї бьіли заботиться о том, чтобьі «превращать товар в деньги». Первое имело бьі место в том случае, если бьі его имение, как большая часть крупних вот чин той порьі, било на оброке, второе — если бьі в нем велось собственное хозяйство. Что сам граф при всем зтом оставался весьма малобуржуазной фигурой, не должно нас удивлять: ведь и современньїй нам предприниматель, если он достиг известньїх размеров, разве сам, лично, хлопочет о «превращении товара в день ги»? Он или картинную галерею собирает, или скакових лошадей держит, или учится летать на азроплане — словом, предается какому-нибудь благородному занятию, создавать же материальньїй базис для зтого благородного занятия — дело разной челяди, 1Обширньїе трактати, отвечавшие на поставленную графом Шуваловьім и другими задачу, напечатаньї в XXI и XXII частих «Трудов» Вольного зкономического общества. Приложенньїе к ним подробньїе расчетьі составляют драгоценньїй материал для истории петербургских цен 1770 годов, сколько мьі знаєм, еще не использованньїй. 9 Зак. 524
257
получающей более или менее скромное вознаграждение, вроде управителя «его сиятельства графа N. N.». Разница между богатьім помещиком екатерининских времен и теперешним крупньїм бур жуа не в их индивидуальном, личном хозяйстве, а в социальной основе зтого хозяйства. Один зксплуатирует пролетаризованньїх рабочих при помощи своего капитала, другсй — мелких самостоятельньїх предпринимателей, крестьян, при помощи своей власти над ними. В одном случае мьі имеем жономическое принуждение, в другом внежономическое. В известньїй момент второе должно бьіло перейти в первое, тогда понадобилось так назьіваемое «освобождение крестьян» — частичное открепление производителей от земли и орудий производства, предшествовавшее их полной пролетаризации1. При Екатерине II до зтого бьіло еще далеко, хотя появление первьіх ласточек змансипации все в том же Вольном зкономическом обществе тех же дней не менее характерно для зпохи, нежели вольнонаемннй трубочист или вольнонаемньїй дворник графа N. N. Мьі займемся отими идеологическими течениями в своем месте — сейчас мьі в области обьективного, а не субьективного. Новьій феодализм второй половиньї XVIII века сделал еще шаг вперед сравнительно со старим московским. Мьі помним, что уже тогдашнее имение не вполне само себе довлело: оно жило не только для удовлетворения непосредственньїх потребностей своего владельца, а отчасти и для рьінка. Но зто еще не бьіло рационально поставленное хозяйство новейшего типа. Скореє, зто бьіло своего рода «разбойничье земледелие» — параллель «разбойничьей торговле» XI—XII веков. Помещик вре мен Годунова добивался не правильного постоянного дохода, — он стремился в возможно более короткое время извлечь из сво его имения возможно больше денег, дешевевших год от года с бьістротой, способной навести панику на людей, все привьічки которьіх еще отдавали стоячим'болотом натурального хозяйства. Он спускал на рьінке все, что мог, и, оставшись в один прекрас ний день на вьіпаханной и опустошенной земле с разоренньїми крестьянами, он старался превратить в товар хоть зтих последних, так как земли никто уже не покупал. З т а оргия наивньїх людей, впервьіе увидевших денежное хозяйство, должна бьіла кончиться, как всякая оргия, тяжельїм похмельем. В XVII веке мьі имеем частичную реакцию натурального хозяйства: но так как сили, разлагавшие зто последнее веком раньше, продолжали действовать и теперь, притом чем дальше, тем больше, новий 1 В России глубоко закономерннм явлением в зтом отношении является указ от 9 ноября 1906 года — логичное дополнение к «великой реформе» от 19 февраля. За шумом политической борьбьі зта логика не всеми почувствовалась. 258
расцвет помещичьего предпринимательства бьіл только вопросом времени. А зто время должно бьіло бьіть тем короче, чем плотнее бьіло население помещичьей России, во-первьіх, и чем теснее бьіли его связи с Западной Европой — во-вторьіх, ибо, как мьі помним опять-таки, опустение центральних уездов и разрьів торгових снош єний с Западом, благодаря неудаче ливонской войньї, в сильнейшей степени способствовали обострению аграрного кризиса конца XVI века. Как раз к расцвету «нового феодализма», к концу царствования Елизаветьі, обстоятельства в обоих зтих отношениях складьівались для помещичьего хозяйства необьїкновенно благоприятно. Петровские войньї, как мьі видели, сильно разредили очень увеличившееся к концу XVII века население старих областей Московского государства, но следьі зтого опустошения огладились еще ско реє, нежели следьі Смутьі. Петровская ревизия дала около 5 600 ти сяч душ мужского пола: через двадцать лет — меньше одного поколения — елизаветинская ревизия, проводившаяся далеко не с такою свирепостью, как первая, и давшая, наверное, гораздо больший процент «утечки», зарегистрировала, тем не менее, 6 643 тьісячи душ. Первая екатерининская ревизия, опиравшаяся исключительно на показання самого населення, т. е. для дворянских имений, на показання самих помещиков и их управляющих (в первую минуту столь простой способ счисления, предложенньїй императрицею, ошеломил даже членов дворянского сената), дала, однако же, новое и очень значительное увеличение — 7 363 тьісячи душ. Начиная с чет вертей ревизии, в перепись вошли губернии, раньше к ней не привлекавшиеся, вследствие иной податной организации в них (Остзейские и Малороссийские), а также области, вновь приобретенньїе от Польши: для всей России цифри получаютея, таким образом, несравнимьіе с результатами трех первьіх ревизий. Но уже в 70-х годах (чет вертая ревизия началась в 1783 году) князь Щербатов считал в границах петровской России около 872 миллиона душ. Другими слова ми, за полвека со смерти Петра население увеличилось в полтора раза. Абсолютньїе цифри населення еще ничего, конечно, сами по себе не говорят. Важнеє отношение его к территории. При ередней плотности для Европейской России 405 человек на кв. милю (около 8 на кв. километр), в конце царствования Екатериньї II нашлось 11 наместничеств, где зта плотность превьішала 1000 че ловек на кв. милю (20 на километр), т. е. почти достигала ередней плотности населення теперешней Европейской России, составляющей, как известно, по данньїм 1905 года, 25 человек на кв. кило метр. То бьіли губернии: Московская, с плотностью 2403 человека на кв. милю (почти 50 на кв. километр, т. е. почти столько, сколько теперь в центральних земледельческих губерниях — Курской, Рязанской, Тамбовской и т. д.), Калужская, Тульская и Черни259
говская — от 1500 до 2000 на кв. милю (от ЗО до 40 на километр, как губернии Среднего Поволжья, Симбирская, Саратовская, Пензенская, Казанская), Рязанская, Курская, Киевская, Орловсь кая, Харьковская, Ярославская и Новгород-Северская — от 1000 до 1500 на кв. милю, или от 20 до 30 на кв. километр (плотнее Самарской и области Войска Донского и немного ниже Минской или Смоленской)1. На населенность Московской губернии должен бьіл оказьівать известное давление город Москва, но не столь, однако, сильное, как может показаться: в конце XVIII столетия в Москве бьіло не более 250 тьісяч жителей. Еще меньше могло сказаться влияние городских центров на населенности таких губерний, как Калужская или Рязанская. Даже уменьшив плотность населення Москов ской губернии на 75, мьі получим до 40 человек на кв. километр чисто земледельческого населення. В наше время губернии с такой плотностью страдают уже от малоземелья: полтораста лет назад не могло бьіть иначе. Вот что писал в 70-х годах Щербатов о Московской губернии петровского разделения, включавшей в себя позднейшие Ярославскую, Костромскую, Владимирскую, Тульскую, Калужскую и Рязанскую: «По причине великого числа народа, населяющего сию губернию (Щербатов в ней считал 2169 тьісяч душ), многие деревни так безземельньї остаются, что ни с каким прилежанием не могут себе на пропитание хлеба достать, и для того принужденьї другими работами оньїй сьіскивать. По той же причине многонародие леса в сей губернии весьма истребило, и в полуденньїх провинциях их столь мало стало, что с нуж дою на протопление имеют». В то же самое время в Нижегородской губернии бьіли «многие великие села и волости», которьіе, вследствие недостатка земли, «упражняясь в рукоделиях, промис лах и торговле», не имели даже огородов12. Вольное зкономическое общество при самом своем оснований пожелало собрать сведения об зкономическом положений различньїх областей России, и в первой же книжке его «Трудов» бьіл напечатан весьма обширньій и детально разработанньїй план анкети, заключавший в себе 65 вопросов, «касающихся до земледелия». Зто било, для своего времени, очень крупное и рационально задуманное предприятие — если би оно удалось вполне, ми имели би нечто вроде моментальной фотографии аграрних отношений, существовавших в Рос сии около 1765 года. К сожалению, полученнне обществом ответьі охватнвают лишь меньшую часть тогдашних провинций, притом не все они напечатани в «Трудах», а в напечатанннх єсть 1 Цифри для XVIII века взяти у Шторха (Historisch-statistisches Gemalde des russischen Reichs. — Riga, 1797. В. I. S. 325—326. 2 Щербатов, соч., т. 1, c. 480 и 492. 260
пробельї. Тем не менее ничего столь полного мьі не имеем ни для предшествующей зпохи, ни даже для последующих, вплоть до того времени, когда появились работьі «редакционньїх комиссий» 50-х годов. Нам в дальнейшем не раз придется прибегать к данньїм зтой анкетьі. Пока отметим, что по интересующему нас вопросу об относительном перенаселений ответьі корреспондентов Вольного зкономического общества вполне подтверждают слова Щербатова. «Сколько я приметать мог, — писал из Каширского уезда знакомьій нам Болотов, — то во многих местах здешнего уезда более способньїх работников, нежели земли к делению способной. Почему многие помещики от времени до времени вьівозят крестьян своих в Воронежскую и Белогородскую губернии, и селят в степних уездах». «В здешней провинции противу пашенной земли земледельцев гораздо больше», — категорически заявлял корреспондент из Переяславля Залесского. Притом «крестьяне опричь земледелия никаних промьіслов других не имеют»: здесь, таким образом, мьі имеем очень чистую форму избьіточного населения, которому ничего не остается, как у йти, если оно не хочет умирать с голо ду. Избьіток отмечается во всех центральних провинциях: в Рязанской, Калужской, Владимирской и Тверской1. Его нет только в южньїх и восточннх пристенннх областях, хотя уже в Украинской слободской провинции (ньшешней Харьковской губернии) «пашеннне земли с числом земледельцев состояли в равновесии». А в Сумской провинции (теперь уезд той же Харьковской губернии), «земли против числа людей» било даже «умеренно, и излишества ни в чем не предвиделось». Наконец, в северннх провинциях — Вологодской, Галицкой, около Онежского озера — земли, правда, било, сколько хочешь, но лишь ничтожная часть ее била распахана, так что малоземелье давало себя чувствовать и здесь12. Кашинский корреспондент Вольного зкономического общества дает нам чрезвьічайно яркую картину разложения земледельческой России по мере того, как плодилось земледельческое население. Нет нужди, что он сам плохо улавливает связь явлений и склонен большую долю возложить на Господа Бога, которнй урожая не послал, да на леность крестьян, не сумевших вовремя приноровиться к Божьему насланню. В прежнее время большая часть кашинских крес тьян, «не вьіходя с роду ни ногою из своего уезда, питалась единственно хлебом, просто сказать, так, как он сам родился, не заботясь о приведений земли к лучшему хлебородию, что им удавалось; ибо продолжавшиеся до 1762 года сухие годи и, следовательно, по здеш ней низменной земле хорошие урожай довольно снабжали их как 1Труди Вольного зкономического общества, т. 2, с. 197; т. 7, с. 75 и 105; т. 11, с. 113; т. 12, с. 112; т. 26, с. 69 и др. 2 Ibid., т. 8, с. 95 и 213; т. 10, с. 92; т. 23, с. 108 и др.
2<Н
хлебом, так и для скота кормом, а они, обнадеясь на то, и употребляли все свои мьісли единственно к обрабатьіванию той зем ля, коя их питала, не приумножая вновь. Но когда же с 1762 года сделались почти всегда дождливьіе лета, и низкие пашни от долго на оньїх стоявшей водьі начали вьімокать, а старая земля вьіпахиваться, то и хлебьі стали хуже родиться. Однако крестьяне пробивались еще год или два старьіми Семенами, неурожаи не переставали, но еще бопєе умножались; наконец хлеба у них не стало, они принялись за скот, но которьій, к пущему несчастию, неоднократно помирал поветрием, что их и последнего лишило пропитания. Они стали мало содержать скота, следовательно, и земля навозу прежнего получать не стала, вспашка от дурньїх лошадей и бороньба также переменилась, и пашня сделалась еще хуже; при всем том они никаких средств не предпринимали, перебивались с копейки на копейку, а все дома си-
дели, и почитали за страх ходить по землям куда-нибудь в больилие города работать, и тем доставать себе хлеб и деньги. Напоследок, когда многие помещики начали их к тому принуждать, то вступили они в поход; но и там, как люди незнаемьіе и не заобьїкновенньїе, мало получали барьішей или привикнувши к вольной городской жизни, а лучше сказать, к пьянству, от хлебопашества зачали отставать»1. Итак, первое, что умели сделать помещики с избьіточньїм населением своей крепостной деревни зто вьігнать лишние ртьі в город на заработки. Общественное мнение хороших хозяев тех времен зтого отнюдь не одобряло, помещик считался как бьі обязанньїм найти своєму крепостному работу на месте. Князь Щербатов развитие отхожих промьіслов прямо связьівает с развитием как среди помещиков, так и среди самих крестьян «сластолюбия»: «Сласто любне обьїкновенно влечет за собою леность, а леность людей ослабляет в земледельческой работе». Неодобрительную нотку в суждениях кашинского корреспондента Вольного зкономического общества читатель уже заметил, конечно. Но неодобрение не могло устранить обьективного факта: барин требовал оброка, и в поисках денег крестьянин «вьіступал в поход» — из деревни в город. О размерах «похода» дают представление цифрьі, собранньїе историком русской фабрики. В Ярославской губернии бьіло взято паспортові в 1778 году — 53 656; в 1788-м — 70 144; в 1798-м — 73 663. «Мужчин в Ярославской губернии по 5-й ревизии (1796 года) бьіло 385.008. Таким образом, в конце XVIII века около 20 % всего мужского населення Ярославской губернии уходило на заработки 1 Ibid., т. 26, с. 24—25. 262
на сторону, иначе говори, более 1/я взрослого мужского населення занималось неземледельческими отхожими промьіслами»1. Не симпатизировавший явленню князь Щербатов даст в одном месте картину его конечньїх результатов не менее нагляд ную, чем изображенная кашинским помещиком. «Если мьі возьмем одну Москву, — писал он в 1788 году, — и рассмотрим разньїх мастеровьіх, живущих и приходящих в оную, то ясно увидим, как число их приумножилось. Двадцати лет тому не прошло, весь Каретньїй ряд вмещался за Петровскими воротами по земляной ограде на большой улице, а ньіне не только уже многие лавки распростерлись внутрь Белого города, и взаворот в обе сторони по земляному городу, но и в других улицах множество єсть таких сараев для продажи карет, не считая, сколько немцев каретников в Москве в разньїх местах каретьі делают и продают. Хлебники бьіли весьма редки; ньіне почти на всякой улице вьівески хлебников видньї. Кирпичу в год делалось в ряд до 5 миллионов, ньіне делается до 10 миллионов; строенья (т. е. стройки) бьіли редки и много как в Москве прежде когда 20 до мов строилось, а ньіне нет почти улицьі, где бьі строения не производилось. Все таковьіе промьісльї требуют людей, или навсегда пребьівающих или приходящих на время летнее, яко кирпичников, каменщиков, штукатуров, плотников, столяров и проч.: а все сии люди, удвоившиеся или утроившиеся на летнее время, оставляют свои дома и земледелие, чтобьі, не способствуя к произращению пропитания, бьіть истребителями сьестньїх припасов»12. Но Щербатов мог бьі утешиться: рядом с неземледельческим те же причини создавали земледельческий отход. Описьівая в своей «статистике» Белогородскую губернию (соединявшую в себе части теперешних Курской и Орловской), он говорит: «Великое число земель и легкая работа дают способ земледельцам великое число земли запахивать, так что в многих местах они четверть жатвьі своея отдают приходящим из Моє-
ковской губернии за то, что сии им помогают хлеб их уб рать». Зто известие целиком подтверждает для крайнего юга тогдашней Московской губернии Каширского уезда Болотов, добавляющий любопьітную подробность: на работу в степь ходили преимущественно женщиньї, а осенью их мужья отправлялись, иногда за сотни верст, с телегами, чтобьі забрать хлеб, наработанньїй в течение лета их женами. Одного зтого маленького факта достаточно, чтобьі видеть, насколько екатерининская Россия не бьіла уже страной натурального хозяйства. 1 Туган-Барановский. Русская фабрика. Изд. 2-е, т. 1, с. 47 — на ос нований данньїх архивов Вольного зкономического общества. 2 Соч., т. 1, с. 632—633. 263
Вьігнать крестьянина на заработки в город бьіло, конечно, са мим простим для помещнка способом извлечь пользу из своих «лишних людей». Для зтого ничего, кроме некоторой знергии с его сторони, не требовалось. Но ми внделн, что хорошие хозяева не сочувствовали такому способу извлечения дохода из крестьян, и, с помещичьей точки зрения, они бьіли правьі. «Где селянин навьїкает тем порокам, которьіе ему больше должньї бьіть чуждьі, нежели кому другому в гражданском состоянии пребьівающему? — вопрошает своего читателя знакомьій нам Швитков. — Где он научается роскоши, где вольнодумству, где вьісокомерию, как не в городах? По природной своей простоте он скореє, нежели кто другой, по самому первому побуждению к тому, имеет поползновение; а сие, я думаю, потому больше делается, что он живет не в природном своем местопребьівании, но на стороне, а по тому и на воле , которая , как обьїкновенно, всякого почти портит. Пристойно ли и сходно ли с гражданственньїм всего народа состоянием, не скажу по большей части, но весь свой век, жить крестьянину в городе, и, одним городским промислом наживая себе многие тьісячи денежной суммьі, отнимать через то у городских жителей способ к подобной промьішленности, оставлять в пусте свою пашню между всем тем по союзу со своими земляка ми в селах пребьівающими, переносить к ним вести о нуждах градских? Посему едва ли не настаетуже та необходимость, чтоби крестьян от всех их привилегированньїх посторонних промьіслов возвратить в природний сельских их должностей круг, или, по крайней мере, поставить их в известную и надежную в том ограниченность». Швитков предвидел возражение, что нельзя же всех крестьян поса дить на землю, потому что в таких местах, как Кашинский уезд, например, у земли им всем не найдется работьі. Но у него на зто бьіл готов ответ. «Я всегда держусь того мнения, — писал он, — что из них (поселян) и те семьи, которьіе поселеньї на невьігодной хлебородием земле, по изволению своих господ могут бьіть занятьі в собственньїх своих обиталищах многими упражнениями, полезньїми и для себя самих, и для своих господ, и для своего государственного общества»1. Дальнейшей, по интенсивности, ступенью зксплуатации избьіточного населення являлось развитие в деревне промьіслов. В Кашинском уезде ко времени анкети Воль ного зкономического общества зта ступень бьіла уже достигнута. «Нет почти ни одного помещичьего дома, — говорит цитированньій нами вьіше автор, — где бьі не било несколько ткачей для ткания полотен, которьіе бьівают по семидесяти по девяносту паєм, и в Москве продаются аршин по пятьдесят и по шестьдесят копеек, многие помещики сим больиіие барьіиіи получают. Впрочем, 1 Трудьі Вольного зкономического общества, ч. 62, с. 157, 137, 140. 264
прядут здесь стольно, сколько в силах вьіпрясть, — говорит он же в другом месте о кашинских крестьянах, — и пряденье не за недо статком льну не приумножается, но в помещичьих домах не дос таєш иногда льну по причине многих ткачей : однако там покупают на ростовской ярмарке пряжею, а иногда и льном, как лучше рассудится». «Прилежньїе, трудолюбивьіе женщиньї» пряли «прикупной лен» и в Вологодском уезде. «Когда своего льна нет, что часто случается, — пишет Болотов о Каширском уезде, — то покупается он от посторонних». И здесь, кроме грубой крестьянской холстиньї, которая, однако, охотно разбиралась весной по яр маркам и торгам городским, существовали помещичьи холстопрядильни: в них дворовьіе бабьі и девки прядут довольно тонко, и обученньїе ткачи ткут полотна, которьіе аршин по 20, ЗО и по 40 копеек продается, и мне случалось такую видеть, за которую охотники по 70 копеек аршин давали (тогда как цена крестьянского холста бьіла от 2 до 31/2 копейки аршин). Тканье холста на продажу засвидетельствовано анкетой и для целого ряда других провинций и уездов: Калужской, Владимирской, Переяславль-Залесской, Рязанской, Олонецкой. Пряли, по большей части, из своего, непокупного льна, но местами, в Калужской провинции, например, еготоже начинало уже не хватать, и если его еще не покупали, то только потому, что не бьіло подвоза из других мест1. Несколько цифр дадут понятие о размерах зтой отрасли домашней индустрии в екатерининское время. Тверская губерния 1780-х годов вивозила на продажу ежегодно не менее 10 миллионов аршин холста, а в 1879 году той же Тверской губернией ви возилось не более 16 миллионов аршин. Торговое значение холстоткачества увеличилось за сто лет всего на 60 %, и уже при Екатерине II оно достигало здесь двух третей того, что давала Твер ская губерния при Александре II12. Но относительное значение промьісла било несравненно вьіше того, что могут показать абсолютнне цифри. Пеньковьіе и льняньїе ткани бьіли главной статьей русского мануфактурного вьівоза за границу и одной из главних статей зтого вьівоза вообще. В 1793— 1795 годах средний отпуск их из России достигал 14 614 000 аршин в год, на сумму 4285 тисяч рублей тогдашних (около 10 миллионов рублей золо том), и он бьіл также велик уже за тридцать лет раньше: в 1769 году изделий из льна и пеньки (не считая канатов, веревок и т. д.) било вивезено на 1935 тисяч рублей; но рубль 60-х годов бьіл втроє больше по своей покупной силе рубля 90-х годов, в переводе на 1Труди Вольного зкономического общества, т. 26, с. 8, 9 и 80; т. 23, с. 274, 275; т. 2, с. 205—207; т. 11, с. 117; т. 12, с. 113, 114;т. 7,с. 78,79 и 107; т. 13, с. 40. 2Туган-Барановский, цит. соч., с. 54. 265
современньїе деньги вторая цифра дает даже больше первой — от 13 до 14 миллионов рублей. А весь вьівоз 1769 года составлял всего 14 866 тьісяч рублей тогдашних — около 100 миллионов золотьіх1. Мьі употребили вьіражение «домашняя индустрия» несколько в фигуральном смьісле. У Болотова мьі встречаем и настоящую «систему домашнего производства», с переходом даже к фабричной системе: крестьянки в окрестностях Серпухова брали пеньку и паклю с парусинной фабрики и пряли «в домах своих за запла ту». Но и там, где лен покупался или раздавался помещиком, а потом холстина ему же отдавалось в виде оброка, разница с домашней промьішленностью бьіла больше юридическая, чем зкономическая. Крестьянин зксплуатировался уже как современньїй нам кустарь, только поле зксплуатации бьіло сужено: зксплуататором являлся не зкономически сильнейший, а тот, кто имел над крестьянином вдасть и мог его принудить отдать свой продукт внезкономическим путем. С другой сторони, тканье в барской усадьбе полотна вьісших сортов дворовими женщинами и девушками, вероятно, стало прообразом настоящей мануфактури, отличавшейся от западноевропейской, опять-таки, только юридическим положением работника. То, что Петр напрасно старался виз вать к жизни, уничтожая конкурировавшего с мануфактурой кустаря чуть ли не при помощи осадного положення, теперь рос ло само собою из того же самого крепостного кустарничества. Наглядную схему превращения маленького домашнего заведення в небольшую фабричку дает современник Швиткова и его соперник по соисканию премии от Вольного зкономического общества орловский помещик Погодин. Он советует своим собратьям заво дить на первое время «таковне рукомесла, фабрики, заводи и прочие работьі — самьіе небольшие», и рисует такую примерную кар тину: «Помещик, имеющий сто душ ревижских, может завести фабрику на первьій случай не более 5 или 6 станов и бичевую пря дильню, и как уже не безнзвестно всякому (!), что на сих обеих 1В. И. Семевский считает русский рубль 1760-х годов лишь в четьіре раза больше рубля 1880-х годов. А так как несомненно, что за царствование Екатериньї II цена медного, или ассигнационного, рубля упала втроє, то рубль 90-х годов оказьшается равньїм 1 рублю 30 копейкам, в перево де на ценьї времени Александра III. Мьі считаем оценку слишком низкой уже по одному тому, что около 1750 года рубль Елизаветьі Петровим бьіл не менее, как в 8 раз крупнеє рубля 1880-х годов. Между тем, никакой катастрофи, которая би уронила рубль за 10—15 лет вдвоє, зкономическая история зтих лет не знает. Сравнивая ценьї на рожь, по данньїм анкети Вольного зкономического общества (таблицу см. ниже), с ценами ржи 1890х годов, ми получили отношение 7:1, которьім и пользуемся. Цифри вьшоза см. у Шторха, доп. том, с. 34—38. 266
работах могут заниматься от 10- и до 15-летнего возраста крестьянские дети обоего пола, под надзором совершенного возраста людей, и которьіе к тяжелой полевой работе не так еще привьікли и способньї и, по большей части, больше бьівают праздньі...»1 Подозревавшийся историками в наклонности к натураль ному хозяйству помещик начала XIX века, как видим, не хуже своего современника, английского капиталиста, умел понять, как вьігодно зксплуатировать детский труд. Мало того, он постигал уже, что одним «внезкономическим принуждением» в зтом случае не обойдешься и предлагал назначить маленьким работникам денежную плату, настолько, впрочем, безобидную для помещика, что последний при зтом получал «втроє или вчетверо» более, нежели от оброка, т. е. от отхожих промьіслов своих крестьян. В 1809 году, нужно прибавить, Погодин вряд ли кому говорил чтонибудь новое. Рядом с ним Швитков ссьілается на помещичьи фаб рики, как на нечто прочно укоренившеєся, и нужно посмотреть, с каким торжеством он о них говорит: «По поместьям и действительно єсть многие таковьіе заведення, и существуют уже несколько лет, не приходя нимало в упадок,между тем как по городам
на наьией уже памяти скоропостижно возникшие разного рода фабрики и заводи, существовавшие весьма краткое время, скоропостижно упали. Суконньїе и другие фабрики князя Юсупова, состоящие в его поместьях, как известнейшие всему обществу, могут служить ближайшим всему сказанному в сей статье примером. Подрядчики и самьіе казенньїе места по близости тех заводов и фабрик состоящие, с какою вьігодою получают от них изделия их, то докажут всегда они сами». Что после известного нам указа 1762 года, запретившего покупать деревни к фаб рикам, недворянам бьіло трудно основьівать новьіе промьшіленньіе предприятия, и крупная индустрия, в силу вещей, стала дворянским делом, об зтом еще за 10 лет до Швиткова, как о деле общеизвестном, писал Шторх. Но закон шел в направленим зкономической зволюции, а не против нее. Избьіточное население давало готовьій контингент фабричних работников именно в руки владельцев крепостньїх имений, и они воспользовались зтим своим преимуществом еще раньте закона 1762 года, которьій только убрал с поля последних их конкурентов. Уже в комиссии 1767 года, когда влияние изданного всего за пять лет закона не могло бьіть очень ощутительно, князь Щербатов заявлял с гордостью, еще боль шей, чем какой проникнути только что цитированньїе нами строки позднейшего помещика: «Дворяне, заводя фабрики, весьма умно жили разньїе рукомесла и трудолюбие и подали способ государству довольствоваться теми вещами своими, которьіе оно прежде 1 Трудьі Вольного зкономического общества, ч. 62, с. 179— 180. 267
от чужестранньїх народов получало. И оставя прочие токмо о двух родах у помину, то єсть о суконньїх и полотняних, которьіх, невзирая на великие побуждения государя императора Петра Вели кого по 1742 год бьіло суконньїх фабрик только 16; с вьшіеозначенного года, когда дворяне зачали в оньїе вступать, донине еще их 60 прибавилось, и чрез такое прибавление Россия стала в состоянии армию свою собственннми своими сукнами довольствовать: полотняних же, которьіх било по вьішеозначенннй год толь ко 20, а того году еще 68 прибавилось»1. Как бистро пошла новая, дворянская фабрика в противоположность туго росшей купеческой, покажут следующие данньїе: в 1762 году фабрик, не считая горньїх заводов, в России било 984; в 1796 году — 3161; уже в 1773 году их общее производство виражалось суммой 3 548 ти сяч рублей (около 21— 22 милионов рублей золотом), в том числе сукна на 1178 тисяч рублей, полотна на 777 тисяч рублей, шелковьіх материй на 461 тисячу рублей, бумаги на 101 тисячу руб лей и т. д.12. Оброчний крестьянин, вьігнанннй своим барином на заработки в город, крепостной кустарь, рабочий на крепостной фабрике, — таковн прослеженнне нами три ступени все возрастающей зксплуатации избиточного населення крепостннх имений, не находившего себе работн у земли. Читатель с удивлением спросит: разве зта последняя так хорошо обрабатнвалась уже, что дальше некуда било идти, и более интенсивной системи хозяйства, которая потребовала би нових затрат труда, завести уж било нельзя? Напротив, и в земледелии интенсификация вполне била возможна, и последние десятилетия XVIII века били свидетелями чрезвьічайньїх успехов крепостного хозяйства в зтом отношении, но и логически, и хронологически интенсивное барщинное земледелие пришло у нас позже крепостной индустрии. Хлеб, как товар, становится очень внгоден с 80—90-х годов: промьішленньїе предприятия давали раньше бариши, с которнми не могло сравниться никакое сельское хозяйство. Две статьи «Наказа управителю», составленн ого и звестн н м тогда агрономом Вольфом около 1769 года, лучше длинннх рассуждений покажут нам, как стояло тут депо, и вместе напомнят об одной отрасли промншленности, до которой куда как далеко било и сукну, и полотну. § 1 VII глави зтого «Наказа» гласит: «Управителю должно всегда наведнваться о цене хлеба, дабьі оньїй продать в настоящее время». А §2: «Ежели єсть винокурни, то должен он употреблять хлеб на 1Из возражения, поданного в комиссии, 1767 года на «голос» одного купеческого депутата, требовавшего исключительного права для купечества владеть фабриками (соч., т. 1, с. 125). 2Барановский, назв, соч., с. 45. 268
курение вина для того, что через сие получить двойную прибьіль, а именно: корм скотиньї для навоза; во-вторьіх, изойдет меньше на провоз потому, что одна лошадь свезет в город настолько вина, насколько шесть лошадей хлеба». Шторх прибавляет к зтому еще один расчет, вполне убеждающий, насколько прав бнл по своєму времени Вольф. Для одного бочонка вина, мерою в 12 ведер, нужно, по меньшей мере, две четверта ржи, говорит он. Цена зтого количества хлеба, по средним денам 90-х годов (когда писал Шторх), около 9 рублей, а за вьїкуренную из него водку правительство платит от 15 до 18 рублей; чистьій барьші помещика мог доходить, таким образом, до 100 %, а расход главньїй бьіл на дро ва, которьіе, по большей части, бьіли свои, не куплешше. Немудрено, что практичньїе остзейские дворяне (Вольф как раз принадлежал к их числу) перекуривали в водку весь свой хлеб, и Лифляндия, в шведские времена «житница Севера»1, при Екатерине II не вивозила ни пуда хлеба, а даже ввозила его для надобностей своих винокуренньїх заводов. В 1773 году правительством бнло куплено у помещиков 2103 тьісячи ведер, на сумму около 3— ЗУ2 миллиона рублей тогдашних (около 20 рублей золотьіх), одни винокуренньїе заводьі «вьірабатьівали» столько, сколько вся остальная индустрия, вместе взятая. Остается прибавить, что казна, уже совершенно без всяких предприятий, полу чала на водке еще более крупньїе барьіши, продавав откупщикам за 4 рубля ведро, которое самой казне обходилось не дороже 1 рубля 80 копеек. Причем и откупщики не оставались в обиде: в списке тогдашних русских богачей, по случайному поводу приводимом Щербатовьім, они занимают первое место12. С ними могли конкурировать только горнозаводчики. По словам Шторха, они пользовались в России екатерининских Бре мен такими привилегиями, как, вероятно, нигде и никогда в мире. Он приводит образники льгот, дарованньїх им законом: уже зтот перечень достаточно вьіразителен. Князь Щ ербатов иллюстрируетту же мьісль бьітовьіми наблюдениями, по своєму обьічаю, — и картина получается еще более зффектная. На оснований очень належного источника — торгових книг, которьіе ему пришлось просматривать, так сказать, по обязанности служби, — он рассказнвает, что пуд меди, например, обходился заводчику с доставкой до Екатеринбурга от полутора рублей до 1 рубля 70 копеек. По сло весним показанням заводчика Твердншева, дороже 2 рублей 25 копеек он никогда не стоил: а казна принимала медь в Екатеринбурге, для надобностей Монетного двора, по 5 рублей 50 копеек за пуд. Немудрено, что дела предпринимателей шли прекрасно. 1 Русская история, т. 3. 2 Труди Вольного зкономического общества, т. 12, с. 27; Storch op. cit., т. З, с. 266; Щербатов, т. 1, с. 623. 269
«По тем же книгам Твердьішева я видел, — рассказьівает Щербатов, — что, помнится, в 1756 году, при начале их заводов, бьіло на них долгу до пятисот тьісяч рублей, а в 1784 году, когда Йван Борисьіч Твердьішев умер, уже бьіли заводьі заведеньї, восемь тьісяч душ куплено, и до двух миллионов с половиною чистого капитала бьіло»1. Большинству железозаводчиков не приходилось и покупать «душ». Почти все дворяне, или из старинньїх одворянившихся купеческих фамилий (вроде Демидовьіх), они вели работу собственньїми крепостньїми, которьіх у Строгановьіх, например, по четвертой ревизии, бьіло 83 453 души. Несвободньїй труд настолько преобладал в горном деле, что, по словам Шторха, свободньїе рабочие составляли здесь ничтожное исключение, и если бьі горное дело вьінуждено бьіло довольствоваться ими, почти все заводьі пришлось бьі закрьіть. Так как правительство не мог ло хладнокровно отнестись к подобному бедствию, то тем предпринимателям, которьіе не имели своих крепостньїх, рабочих да вала казна. По обе сторони Уральского хребта цельїе волости черносошньїх государственньїх крестьян «приписьівались» к горньім заводам, где они должни били «отрабатьівать» свою подуш ную подать. По смислу закона, они несли на себе лишь разние вспомогательньїе работьі — рубку и подвоз дров, вьівоз металла и т. п., — причем, как только труд их, по казенной оценке, достигал норми подушной подати, их обязанности по отношению к заводчику прекращались. На деле их зависимость от заводской администрации бьіла почти так же велика, как крепостньїх, и за вод овладельцьі зксплуатировали их, как находили для себя вьігоднее12. Так на рабском труде воздвигалась еще одна отрасль индустрии, имевшая не только общерусское, но и громадное международное значение. Читатель, вероятно, очень удивится, когда узнает, что ж елезо составляло одну из главнейиіих
статей русского жспорта во второй половине XVIII века. Впереди железа как вьівозной товар шла только пенька, все остальное, не говоря уже о холсте и полотне, даже лес, продукти скотоводства и хлеб, стояло далеко ниже. Средний вьівоз желе за за границу в 1767— 1769 годах составлял 1 951 464 пуда; в 1793— 1795 годах — 2 965 724 пуда. По ценности, железа виво зилось в 90-х годах ежегодно с небольшим на 5 миллионов руб лей (11 — 12 миллионов рублей тепереш них), около одной восьмой всей суммьі русского вьівоза, где лен и пенька состав ляли почти 33 %. Особенно ценилось «сибирское», или, как оно 1О состоянии России в рассуждении денег и хлеба. — Соч., т. 1, с. 703. 2 Подробнее об их положений см. ниже, в следующем отделе настоящей главьі. 270
еще називалось, «соболиное» железо — клемейнное сибирским гербом двумя стоящими на задних лапах соболями. Оно шло из классического района уральского горнозаводства — из рудников на восточном склоне Уральского хребта. Англичане предпочитали его шведскому железу и охотно, по словам современников, пере несли бьі все свои заказьі из Швеции на Урал, если бьі русские заво ди сумели приспособиться к английским потребностям. Но, обеспеченньїе своими привилегиями, Демидовьі и Строгановьі мало интересовались новими заказниками, а крепостная администрация их заводов, где иногда предприятием с сотнями тисяч рабочих ворочал один полуграмотньїй приказчик била, конечно, во всех отношениях слишком далека от европейского рьінка с его требованиями. Русские заводи продолжали изготовлять товар по раз устано вившимся образцам, и качество металла било так високо, что он все же находил себе покупателей на Западе1. На помещичьих винокурнях и уральской железопромьшіленности мьі можем снова наблюдать влияниє тех двух факторов, которьіе создавали концентрацию капиталов в послепетровской, как и в допетровской России: монополий, с одной сторони, заграничного спроса — с другой. Дворянский капитализм времен Екатериньї II ничем не отличался в зтом случае от буржуазного капитализма последних дней Московской Руси. И уральские заводчики фактически бьіли монополистами: когда в 1782 году всем бьіло разрешено свободно искать и добивать руду, зто не визвало к ж и зн и ни одного нового завода, до такой степени несокрушимой казалась всем конкуренция уральских магнатов. Когда появились у нас первьіе зачатки аграрного капитализма , он не ушел из-под влияния общего закона. Говоря теперь о сельскохозяйственном предпринимательстве в России, мьі думаєм о хлебе и о том, что связано с производством хлеба, — от засеянного пшеницей поля до молотилки, мельницьі и злеватора. А когда говорили о нем полтораста лет назад, говорящему представлялась пенька. «Которого из наших земних продуктов излишнее размножение нимало неопасно и, следовательно, заслуживает преимущественное поощрение? — спрашивал в 1765 году инициатор знакомой нам анкети Вольно го зкономического общества, Т. Клингштет. — Ежели отвечать на сей вопрос в рассуждении важности и множества вьіпускаемого ньіне из России продукта, то всякому, чаятельно, в голову придет назвать пеньку , ибо всем известно, что сей продукт имеет преимущество в цене и количестве перед всеми прочими, которьіх Россия от своего натурального избьітка ежегодно уделяет чужестранцам, но не упоминая о том, что уже вьіше сказано о 1О железе см. у Шторха (назв, соч., т. 2, с. 512; т. 8, с. 143—148). 271
пеньке, тщетньїй труд бьіл би вихвалять, яко новость, при била уже и без того всем известние»х. Тщетность всяких панегириков конопле арифметически доказьівает знакомьій уже нам орловский помещик Погодин, приложивший к своєму проекту подробньїй расчет, что давала каждая десятина под тем или другим растением (ценьї 1809 года). В то время как десятина ржи давала всего 14 рублей 40 копеек дохода, овса — 16 рублей 50 копеек и даже піпеницьі только 54 рубля, десятина конопляника приносила 83 рубля дохода. Пенька бьіла главной статьей русского зкспорта в XVIII веке, притом вместе со льном она далеко оставляла за собою все другие предметьі вьівоза. По расчетам Шторха, Россия вивози ла в среднем пеньки: в 1758 — 1762 годах ежегодно 2 214 956 пудов; в 1763 — 1767-х — 2 490 588; в 1793 — 1795-х — 3 062 387. По стоимости вьівоз пеньки составлял в 1769 году 2 795 тисяч рублей (18 миллионов рублей на золотне деньги), льна и пеньки вместе — 4 478 тисяч рублей (около 29 миллионов золотих руб лей). Любая картинка, изображающая корабль XVIII века, обьяснит нам странное для современного взгляда преобладание зтого товара: пенька — зто паруса и канати, зто каменннй уголь торго вого, как и воєнного флота времен Семилетней войньї. Очень ха рактерно, в связи с зтим, что англичане искали на русском рьінке всегда первого сорта пеньку, а французи — всегда второго и третьего. Повторяєм, уже в 60-х годах XVIII столетия приходилось не толковать русскому помещику о вигодах конопляников, а, напротив, держать его, что назнвается, за фалди. «Известно, что никакой продукт не истощает столь много сили из земли, как пенька», — предостерегает в цитированной нами статье Клингштет. Но из зтого следовало только, что землю под коноплю нужно удобрять сильнеє, чем под хлеб, другими словами, что разведение пеньки являлось более интенсивной культурой, чем хлебопашество. Погодин и изображает зто весьма ясно: «Десятина конопляника больше всякого хлеба приносит дохода и составляет по здешним местам наилучший продукт, — говорит он, — а потому всякий владелец согласился би засевать свою землю боль ше коноплею, нежели прочим хлебом; но сего еделать потому нельзя, что от 50 тягол при посредственном скотоводстве больше нельзя удабривать земли, как 8 десятин, а сверх того и работьі за оною больше, нежели за прочим хлебом»12. Оттого в большей части Средней России, по анкете Вольного зкономического общества, 1Труди Вольного зкономического общества, ч. 62, с. 166. 2 Там же, с. 168—169. 2 72
крестьяне сеяли коноплю в ничтожном количестве, лишь для собственного потребления. Только на нетронутьіх целинах юга поставщиком пеньки на рьінок могло явиться крестьянское хозяйство; во всех других местах таким поставщиком мог бьіть только помещик, способньїй собрать на свои конопляники удобрение с целой деревни — способньїй благодаря своей монополии, назьівавшейся крепостньїм правом. А побуждение пустить зту монополию в ход именно в зтом направлений давал опять-таки европейский рьінок. В русском хлебе зтот рьінок пока нуждался еще гораздо менее: в списке русских вьівозньїх товаров хлеб стоит на тестом месте, ниже не только пеньки, льна и железа, но ниже продуктов скотоводства (сала) и даже холста. Холста в 90-х годах вивозилось на четьіре с лишком миллиона рублей, а хлеба меньше, чем на три. Зто обьясняется, однако же, вовсе не тем, чтобьі русский хлеб мень ше ценили на Западе, нежели русскую пеньку или русское железо напротив, хорошо просушенное русское зерно предпочитали вся кому другому. Хлебньїй зкспорт задерживался чисто географическими причинами. До второй половини царствования Екатеринн II у России били порти только на Балтийском и Белом морях. Но ближайшие к зтим морям губернии производили, плавним обра зом, серьіе хлеба, а Европа спрашивала, преимущественно, пшеницу. «Большая часть жителей полуденних европейских земель пше ницею питаются, — писал в 1765 году пропагандист русского хлебного зкспорта Клингштет, — и понеже многие из сих государств гораздо меньше у себя имеют хлеба, нежели к содержанию их жи телей потребно, то цена пшеницн (вьіше?) прочих родов хлеба, и сей продукт должен бить сочтен продажним во всякое время това ром». Но сеять пшеницу на суглинке било хлопотливнм и рискованньїм делом, особенно, когда рожь можно било с такою внгодой перекурить в спирт1. Великолепнне урожай давала пшеница в южннх пристепннх уездах, но ее сеяли здесь мало — «столько, сколько кому, по его семейству, на пропитание до новой жатвьі стать может». Корреспондент Вольного зкономического общества по Слободской Украинской провинции (нннешней Харьковской губер нии) тут же чрезвнчайно убедительно и обьясняет, для чего земледельцьі не прилежат к размножению сего, равно как и прочего хле ба. Никакой иной причини им «не предвидится, кроме того, что они не имеют способа, куда оной с прибнлью отпускать, потому что в близости сих стран никакого порта нет». Так, накануне 1 Тем не менее даже в Вологодской провинции сеяли в 60-х годах пшеницьі 73 или, по крайнє мере, V4 сравнительно с рожью, и не только для домашнего потребления, но и для продажи, но лишь на местном рьінке. (Трудьі Вольного зкономического общества, т. 23, с. 225—226 и 252). 273
первой турецкой войньї Екатериньї II, скромний захолустний оби ватель дал философию всех русско-турецких войн XVIII века. Вопрос о том, как сделать русский хлеб таким же отпускньїм товаром, как пенька, давно бьіл поставлен, и не только в ученьїх обществах, что показьівает напечатанная в первом же томе знакомьіх нам «Трудов» записка Клингштета, но и в официальньїх сферах, как мьі зна єм из еще более ранней записки Волкова, будущего кабинет-секретаря Петра III и автора манифеста о вольности дворянства. Рассуждая о том, какими мерами вернуть России серебро, вьїкачанное из России благодаря нелепому ее участию в Семилетней войне, Волков писал, приблизительно за год до смерти Елизаветьі Петровни: «Хлебом торг производит Рига и великую полякам прибиль делает: то мне кажется стидно столь изобильной России в сем торгу ничего не участвовать и весь свой хлеб на одном вине пропивать. Хлебньїй здеьинему государству торг натуральнеє всех. Подлинно, бившими и часто без нуждьі запрещениями (вьівоза хлеба) заставили мьі многих (иностранцев) прилежать к земледелию и уба вили расходьі на наш хлеб. Но если бьі паче чаяння и ожидания надлежало войну еще несколько лет продолжать, то в государстве серебряного рубля не осталось бьі»1. Но против зкономики, гнавшей хлеб на винокуренньїе заводи, никакая политика ничего не могла поделать, и скоро та самая Лифляндия, на которую с одобреним ссьілался Волков, как на хороший пример, перестала вивозить хотя бьі пуд хлеба, весь вьїкуривая на вино. Положить в основу русского торгового баланса хлебньїй вьівоз можно бьіло, только отворив пшеничной России ворота на Черное море. З то и сделал Кучук-Кайнарджийский мир, и его зкономические результа ти били немедленно же, по горячим следам, учтеньї теми, кто пристальнее всех следил за русской торговлей. «Я посвящу зту депешу разбору дела, которое может оказать весьма важное влияние на интересьі зтой страньї в торговом отношении, — писал английский министр иностранньїх дел посланнику Георга III в Петербурге 14 февраля 1775 года, — я разумею плавание по турецким морям, по смислу последнего мира уступленное России в самих широких размерах. Если взглянуть на карту, очевидно, что держа ва зта может извлечь много торгових вигод из последних своих приобретений на Черном море и свободного прохода по Дарданелльскому проливу, предоставленного ее купеческим кораблям... Один только зерновой хлеб, вьіставляемьій в огромном коли честве губерниями, прилегающими к Черному морю , займет значительное число кораблей, составляя предмет, которьій всего менее помешает торговле русских северньїх портов». Английский дипломат вьіводил отеюда, конечно, что и англичанам 1Архив кн. Воронцова, т. 24, с. 118 и 123. 274
«положительно необходимо иметь свободное плавание к русским портам на Черном море и обратно». Турецкие войньї и позже, как известно, гораздо больше помогли развитию на Черном море какого угодно судоходства, только не русского. Но, на своих или чужих ко раблях, русский хлеб должен бьіл массой пойти по новой дороге на Запад. Проницательньїй англичанин только несколько предупредил собьітия: новая дорога наладилась не сразу. Но к концу царствования Екатериньї его предсказание можно бьіло считать достаточно оп равдавшимся: в 1793 году уже пятая часть русского хлебного вьівоза шла через Таганрог, Херсон и Феодосию, а пшеница в зтом вьшозе, по ценности, составляла почти половину1. Из зтого, конечно, вовсе не следовало, что превращения хлеба в товар дожидались так же долго. Если уже в XVI веке у нас существовал внутренний хлебньїй ринок , то во второй половине XVIII веке не могло бьіть иначе. Уже в самом начале царствования Екатериньї II мьі встречаем в Нижнем Новгороде купеческую «компанию» — товарищество на паях, одно из первьіх в России, которая торговала, главньїм образом, хлебом, и первоначально даже так и предполагалась назвать ее в уставе: «Хлебная компания». Хлебньїй рьінок создавался автоматически, благодаря той передвижке избьіточного населення, о которой мьі говорили в начале глави. Подвоз хлеба в центральньїе области бьіл необходимостью уже в 60—70-х годах. «Об Московской губернии особливо должно сказать, — говорит Щербатов, — что в оной не токмо ее жители истребляют хлеб, но также множество приходящих из всех городов, да и самьіе жители, находя себе удобньїе промьісльї, довольно не прилежат к земледелию; а
потому коль обильную жатву поля ни представляли би, но никогда она пропитаться сама собою не может, а должна от всего государства заимствовать своє пропитание»12. Отими сло вами Щербатов опровергает, между прочим, собственное своє показание относительно слабого развития хлебной торговли в современной ему России: благодаря размерам империи, издержки перевозки будто бьі сьедали все барьшіи. Наблюдения помещика Центральной России курьезньїм образом перепутались у него с наблюдениями петербургского обивателя. Петербург действительно, пока не бьіли окончательно готовьі водньїе пути, связьівавшие его с Верхним Поволжьем (главньїм образом, Вьшіневолоцкий канал), часто получал хлеб за более дешевую цену из 1Вот несколько цифр, иллюстрирующих развитие русской торговли на Черном море в связи с турецкими войнами; русский вьівоз через Черноморские портьі: 1764 год — 59 097 рублей; 1776-й — 369 823 рубля; 1793-й—1 295 563 рубля. 2 Соч., т. 1, с. 652. 275
Польши, через Ригу, нежели из Рязанской или Казанской губерний. Но самое прорьітие каналов, при тогдашней технике более трудное, чем теперь, достаточно свидетельствует о громадном напоре черноземного хлеба к северу. Вьшіневолоцкий канал на чали еще при Петре І, но практическое значение зта «в вьісшей степени искусственная система сообщения, на которой главньїм образом основана балтийская торговля и снабжение Петербур га» (Ш торх) получила лишь при Екатерине II, а вполне закончена она бьіла даже лишь в XIX веке (в 1802 году). Задолго до зтого времени в Петербурге виражали уже опасение, что макси мальная пропускная способность Вьішневолоцкого канала — 4 тьісячи барок в год — скоро окажется ниже потребностей петербургского рьінка. З то опасение дало толчок к постройке но вих каналов, связнвавших Неву с Верхней Волгой, — Тихвинского и Мариинского, оконченного при Павле. Действительно, Вьші неволоцкий канал, пропустивший снизу 2 914 барок в 1787 году, уже достиг своего максимума к 1791 году, когда через него прошло 4025 барок. Речное судостроение к зтому времени сделалось настолько важним промислом, что один помещик начала XIX века називает деревни, расположеннне близ судоходннх рек и имеющие строевой лес, «превосходнейшими». Такие деревни, по его словам, даже если у них вовсе не било пахотной земли, могли давать владельцу не меньше доходу, чем имения «с обширними для хлебопашества землями», притом без всякого отягощения крестьян1. Постройка барок общественннм мнением тех дней рассматривалась, как чрезвнчайно серьезная угроза русским лесам, а что зто не било предрассудком, доказнвает бист рий рост цен на речньїе суда: в 1764 году в Рнбинске барка стоила от 1 6 д о 3 0 р у б л ей ,в 1797 году — от 120 до 350 рублей (т. е., приводи к рублю 60-х годов, — от 40 до 120, — цена поднялась от 272 до 3 раз). М и имеем косвенное, но довольно убедительное доказательство того, что всероссийская торговля хлебом била во второй половине XVIII века распространена значительно более, неже ли некоторне исследователи принимают даже для первой поло вини XIX. В неоднократно упоминавшейся нами анкете Воль ного зкономического общества били вопросн и о хлебньїх це пах. Сводя получившиеся на зтот вопрос ответьі, ми получаем таблицу (см. ниже). Рассматривая зту таблицу, ми сразу замечаем два географических полюса: Петербург (Ингерманландская губерния), с ценами резко вьіше средних, и степнне провинции Юга и Юго-Востока, 1Труди Вольного зкономического общества, ч. 42, с. 214 и др.; ср. с. 203—206. 276
Ценьї за четверть, коп. Провинции Рожь
Овес
Пшеница
Вологодская
100
50
160
Каширская
80—90
50—60
150—160
Оренбургская
50—60
30—40
70—80
90 160
50 95
180 230
Калужская
60—100
50—60
180
Рязанская
64—72
48—56
120—160
Переясл.-Залесская: minimum maxim, (в недород)
100 150
56 85
210 250 (и вьпііе)
Ингерманландская
200
?
300
Кашинский уезд: осенние ценьї весенние ценьї
160 200—220
60—70 100—120
240 300—340
Слободская Украинская
50
25
60
Изюмская
70
40
130
Аххьірская
60
40
120
60—70
30—40
?
90
40
120
Владимирская: в деревне осенью в городе зимой
Острогожская Сумская
лишенньїе всякого сбьіта за отсутствием речньїх путей, с дена ми значительно ниже их. О южньїх степньїх уездах до первой турецкой войньї (а наши цифрьі относятся именно к отому времени) в зтом отношении уже говорилось вьііне. Об Оренбургской губернии тамошний корреспондент общества, очень известньїй в те времена агроном Рьічков, писал, что «водяной коммуникации из уездов к Оренбургу ни отколе нет», а провоз гужом обходится от ЗО до 40 копеек за четверть, т. е. даже для 277
пшеницьі составляет 50 % цени самого хлеба, а для овса все 100 %. Но даже и здесь производство хлеба на вьівоз уже налаживалось, ниже мьі увидим один чрезвьічайно яркий признак отого. Как бьі то ни бьіло, если брать одно только настоящее, для шестидесятьіх годов, а не будущее, хотя бьі ближайшее, мьі увидим, что ценьї на хлеб, за исключением столиц, с одной сторони, окраин, отрезанньїх от остальной России, — с другой, отличаются поразительной ровностью: и в Вологде, и в Калуге, и в Кашире, и во Владимире, даже в Рязани ценьї бьіли приблизительно те же, с колебаниями не больше 12— 15 %. Только живой обмен хлебом во всей отой полосе мог устано вить такие однообразньїе ценьї. И действительно, за единичньїми исключениями, опять-таки в окраинньїх провинциях, анкета всюду изображает нам продажу хлеба, как общераспространенное явление. Наиболее «капиталистическими» из охваченньїх анкетой местностей бьіли Кашинский уезд, несмотря на своє неплодородие, отправлявший хлеб водою в Петербург, и Вологодская провинция, посилавшая его даже, через Архангельск, за границу. Здесь не только хлеб, но и сено «всегда продава лось». Ближе всего к натуральному хозяйству бьіла Калужская провинция. «Хлеба во время и великого урожая, по малоимению у владельцев земель, излишнего от своего употребления в остатке бьівает весьма мало, — писал корреспондент последней. — В отпуск в другие места оного никогда не бьіва ет», покупали хлеб будто бьі только купцьі местньїх уездньїх городов, да пом єщ ики , у которьіх хлеб не уродился. Единственньіми продуктами земледелия, шедшими за предели провинции, бьіли, по его словам, конопля, пенька и конопляное масло: он дает их ценьї у Гжатской пристани. Двадцать лет спустя Щербатов, которьій в своих зкономических показаннях всегда ско реє отставал от своего времени, чем опережал его, дает, однако же, ценьї рж и именно для зтой самой Гжатской пристани. Да и сам корреспондент в другом месте проговаривается, что «земледелец» возит хлеб на продажу в уездньїй город не толь ко в случае исключительного урожая, но и «в обьїкновенний год», и ценьї дает для зтого «обьїкновенного года». А сходство зтих цен с ценами соседних губерний ясно показьівает, что уездньіе купцьі, дальше которьіх не видел калужский помещик, едва ли сами ели купленньїй ими у «земледельца» хлеб. Вопреки его неоднократному утверждению, «отпуск», таким образом, и из Калужской провинции, несомненно, бьіл. Каширский уезд в отношении сельскохозяйственной культури бьіл весьма отсталой частью России. Болотов рисует нам чрезвьічайно яркую картину почти средневековьіх отношений. Мьі ее ближе коснемся далее. Тем не менее и здесь торговля хлебом бьіла вполне 278
налажена. Только «скудньїе и бедньїе люди» продавали свой уро жай на месте. «Имеющие же довольно лошадей» возили уже в уездньїй город, «где они за хлеб свой лучшую цену получают». А помещики посилали его в Москву «сухим путем», несмотря на то, что Кашира связана непрерьівной водяной дорогой с Москвой. Барка, как мьі видели, все же стоила денег, а крепостной мужик обязан бьіл возить барский хлеб даром, на своей лошади и своей телеге. В Рязанской провинции помещики, по-видимому, никогда не продавали хлеба на месте, а весь отправляли в Москву и другие города, опять-таки сухим путем. Только более емкая мука шла до Москви на барках и стругах, притом ею торговали уже не помещики, а по большей части купцьі. «Гіровоз сухим путем на четверть подлинно положить невозможно, по тому что всяк возит на своих лошадях и своими работниками; но провоз водою от места до Москви на четверть становится по двадцати копеек». Так как четверть пшеницн на месте стоила не меньше 1 рубля 20 копеек, а ржи — не меньше 60 копеек, то доставка хлеба на ринок давала в первом случае накладной расход в 16— 17 %, во втором — до 33 % 1. Ровньїе географически, хлебнне ценьї зато тогда, как и теперь, обнаруживали резкие хронологические колебания: по сезонам — во-первнх, в зависимости от урожайного или неурожайного года — во-вторнх. Кашинский корреспондент, потому ли, что он сам бнл толковее других, оттого ли, что Кашинский уезд бнл более затронут рассматриваемнм нами зкономическим процессом, даст наиболее полное обьяснение колебаниям первого рода. Он говорит, приведя обнчную цену хлеба на месте: «Вьшіеписанная цена обьїкновенно бьівает вскоре по убраний с полей хлеба, уменьгиается
против весенней ценьї по причине сбору подушньїх и оброчних денег; но весною, когда крестьянин небольшое количество родившегося хлеба сьест, оставя малую часть для посева, цена возви илается». Трудно себе представить более «современную» картину: Тверская губерния уже при Екатерине жила так же, как все русское крестьянство при Александре III и позднее, только название пода тей изменилось, да вместо того, чтобьі отдавать их в разньїе руки то помещику непосредственно, то в казну, они целиком стали отдаваться последней, чтобьі потом, в образе ли государева жалованья или под видом займа из дворянского банка, попасть все в тот же помещичий карман. Денежннй помещичий оброк бнл сильнейшим стимулом превращения крестьянского хозяйства в денежное, а в 1 О внутренней торговле (вопросьі 31—35 и 53 анкети) см. Труди Вольного зкономического общества, т. 2, с. 185—186; т. 7, с. 73, 158— 159; т. 8, с. 149 и 201; т. 11, с. 102—103; т. 23, с. 251—252 и 255; т. 26, с. 49—50 и 53. 2 79
Нечерноземной полосе в екатерининское время на оброке бьіло 55 % всех крестьян1. В связи же с казенними податями корреспондентьі Вольного зкономического общества особенно час то упоминают продажу скота: продавать лишний, а в случае крайности, и не лишний, скот на уплату подушньїх бьіло, повидимому, чрезвьічайно распространенньїм обьічаем. Всего более развита бьіла торговля скотом опять-таки в ньінешней Тверской губернии. «Здешней народ, — говорит Кашинский корреспондент, — имея мало промьіслов, первою в нужде подпорою почитает свой скот, которьій, хотя бьі последний бьіл у него, ведет со двора на рьінок, для заплат и подушних денег и прочих податей». Но от чего разорялись бедняки, на том более состоятельная часть крестьянства еще наживалась: «семьянистьіе и домовитьіе крестьяне, содержа больше скотиньї, не только оную продают, но скупая у других, оною еще переторговьівают; иньїе по первому пути тушами возят в Петербург или купцам, торгующим мясами, из барьішей перепродают. Таковьіе, не имея довольного числа для скотиньї корму своего, нанимают луга для сенокоса, или пашню для хлеба, дабьі излишнее число тем прокормить». Зачатки классов и классовой борьбьі мьі встречаем, по данньїм анкетьі, не в одной Кашинской провинции. Автор «зкономических ответов» из южной части ньінешней Олонецкой гу бернии рассказьівает следующее: «Имеющий достаток почти за весь погост платит деньги в нужном случае, а именно, когда должно платить подушньїе деньги, или употреблять на домашние нуждьі и на складчину во время рекрутского набора. Но за такое своє благодеяние берет он чрезвьічайньїе процентьі, на которьіе склоняет его староста: и таким образом бедньїе крестьяне не токмо не могут исправиться, но еще приходят через то в большее разорение»12. Чем не 1880-е годьі? А зто писано за сто лет до споров о том: єсть в России, и в частности в русской дерев не, почва для классовой борьбьі, или нас Господь Бог уберег от зтой напасти. О податях, как стимуле для «торгового скотоводства», упоминают и вологодский корреспондент («мясо... редко в году употребляют в пищу, ибо от скота что сберегут, то продают на соль себе и в подати»), и сумский, и Болотов из своего средневекового Каширского уезда («во время нужного случая, а особливо при платеже подушних денег первое своє прибежище к сей продаже — скота — принимает, и скудньїе часто до такой крайности доходят, что последнюю корову или овцу продают и платят подушньїе деньги, или нужной себе хлеб покупают»). Последняя фраза Болотова рисует нам такую 1В. В. Семевский. Крестьяне при Екатерине II, т. 1, с. 48. 2 Трудьі Вольного зкономического общества, т. 13, с. 40—41. 280
картину разложения натурального хозяйства, даже в зтоммедвежьем углу, ярче которой трудно себе что-нибудь представить. Но население росло бьістрее, чем производство хлеба, и уже 80-е годьі дают нам картину голода, напоминающую конец XIX столетия. «Московская, Калужская, Тульская, Рязанская, Белогородская, Тамбовская губернии и вся Малороссия претерпевают непомерньїй голод, — писал Щербатов в начале 1788 года, — едят солому, мякину, листья, сено, лебеду, но и сего уже недостает; ибо, к несчастию, и лебеда не родилась, и оной четверть по четьіре рубля покупают. Ко мне из Алексинской моей деревни привезли хлеб, испеченньїй из толченого сена, 2 из мякиньї и 3 из лебедьі. Он в ужас меня привел, ибо едва на четверть тут четвертка овсяной муки положена. Но как я некоторьім и сей показал, мне сказали, что еще хорош, а єсть гораздо хуже»1. Цифрьі того же Щербатова показьівают нам, каким темпом и до каких несльїханньїх прежде размеров поднимались хлебньїе ценьї. У Гжатской пристани, главного отпускного «порта» для восточной части Смоленской и западной — Московской губерний, а также для Калужской провинции, плати ли за четверть ржи: в в в в
1760 году — 1 рубль 86 копеек; 1763-м — 1 рубль 95 копеек; 1773-м — 2 рубля 19 копеек; 1788-м — 7 рублей.
Даже приняв в расчет разницу в цене рубля (ассигнационного с семидесятьіх годов — причем к 1790 году ассигнации упали почти на 20 % сравнительно с серебром), мьі полу чим увеличение ценьї за четверть столетия почти на 500 %. Если когда-нибудь помещик хлебородной губернии мог колебаться, что вьігоднее — завести ли у себя в имении суконную или полотняную фабрику, или же самое имение превратить в фабрику для производства хлеба, то теперь зтим сомнениям должен бьіл наступить конец: при ценах 80-х го дов, а они держались и в 90-х, когда четверть хлеба стоила не дешевле 4 рублей, хлеб становился не менее вьігоден, чем всякий другой товар. В 60-х годах помещики еще не решили, что лучше: вести ли хозяйство самим или предоставить его крестьянам, превратившись в простьіх получателей рента. С зтим связаньї известньїе змансипаторские проекти 60-х годов, которьім сочувствовала крупнейшая русская знать, заседавшая на первьіх местах в только что основанном Вольном зкономическом обществе. Под их влиянием, не без участия и разделявшей их взглядьі императрицьі Екатериньї, общество поставило «задачу»: «Что полезнее для общества: чтобьі крестьянин имел в собственности землю, или токмо движимое 1Соч., т. 1, с. 684. 281
имение, и сколь далеко его права на то и другое именно прости раться должньї?» Премию — 100 червонньїх и золотую медаль — получил Беарде-Делабз, «доктор прав церковньїх и гражданских в Ахене». Две цитата покажут, в каком направлений бьіл дан ответ. § 9: «Человек, осужденньїй питатися в поте лица своего, без сомнения, должен трудиться: но Бог, подвергая его сему труду, в то же время дал ему и право на ту самую землю, которую принужден он бьіл обрабатьівать»; §11: «Но узнав все прибьітки, происходящие от собственности, крестьянам дозволенной, каким образом должно их до того доводить? Как могут они владеть землею, будучи соми во власти у других?Ргд, сам в себе не властньїй, никогда не может иметь владения, как только мнимого: ибо собственность не может бить без вольности. Богатство, принадлежащее рабу, подобно брякушкам серебряньїм, у собаки на ошейнике висящим: все принадлежит господину. Излишне входить о сем в дальнейшие подробности: ясно, что прежде, нежели дать рабу какое имение, надлежит необходимо сделать его свободньїм». Понятно, что попьітка напечатать зто произведение на русском язьіке произвела среди тогдашних помещиков впечатление настоящего скандала; даже в обществе предложение не собрало сначала большинства. Но количество должно бьіло уступить качеству: за напечатание внсказались такие члени общества, как гр. Орловьі, гр. Черньїшевн, Сиверс и другие, а за ними, как всем било известно, стояла императрица. Трактат «доктора церковньїх и гражданских прав» бьіл напечатан в русском переводе1. Дочитав его до конца, успокоились вероятно, и наиболее ожесточенньїе его противники: Беарде практически не предлагал ничего такого, что шло би вразрез с интересами владельцев оброчних деревень. Сущность его проекта сводилась к тому, чтобьі, дав крестьянину юридическую свободу, притом не сразу, а очень постепенно, следуя столь оригинально понятому Екатериною правилу Монтескье, и небольшой участок земли, и то и дру гое не даром, а за викуп, увеличить зтим производительность крестьянского труда, а, стало бить, и размер оброка. «Дайте собственность крестьянину; пускай би он имел какое-нибудь имение: тогда може те ви без всякого страха препоручить ему управление своих дохо дові ви не будете ничего опасаться в рассуждении ценьї, за какую ви оное ему уступите: небольшое его поместье, или, лучше ска зать, охота, с которою он прилепится к новому своєму йменню, будет вам порукою во всем. Таким-то образом богатьіе, способ-
ствуя благополуччю крестьян, умножат собственное своє бо гатство, и доходи их тем надежнее будут. Владельцн, познав истиннне свои пользьі,препоручивіии им свои земли и попечение 1 В ч.8 Трудов Вольного зкономического общества, откуда ми и берем наши цитати. Курсив, конечно, наш. 282
о полученном с них доходе, умножаттот самьій доход...» Юридически свободньїй крестьянин, фактически поставленньїй в необходимость арендовать барскую землю, — вот тип, весьма хорошо знакомьій нам, тип, которьій, в качестве идеала, рекомендовал БеардеДелабз своим знатньїм читателям. И, предвидя возражение, что крестьянин не удовлетворится зтой свободой, воспользовавшись ею просто для того, чтобьі сбежать из имения, ученьїй доктор ССЬІлается на пример Европьі. «Нет, господа, — говорит он своим воображаемьім возражателям, — никогда не вздумают они бежать. Воззрите на примерьі всех благоустроенньїх в Европе народов; подражайте оньїм. Богатьіе, не утруждая себя всегдашним надзиранием, получают исправно и порядочно свои доходьі. Удовольствие видеть следующую везде за вами собачку, которая вас любит и вас ласкает, может ли сравняемо бьіть с тягостньїм трудом во дить медведя?» Все зто звучало очень приятно для ушей сверстников жившего исключительно на денежньїе доходьі «графа N. N.», пока оброки, т. е. отхожие промьісльї, сулили, по крайней мере, не меньше, чем земледелие. Но когда хлеб, вместо рубля за четверть, стал давать четьіре, находилось все больше и больше помещиков, легко соглашавшихся «водить медведя» (столь прибьільного!) и «утруждать себя всегдашним надзиранием». Сорок лет после Беарде то же Вольное зкономическое общество премирует Швиткова, которьій о свободе рассуждал, как мьі видели, совершенно иначе, нежели «доктор церковного и гражданского права», и категорически рекомендовал барщинное хозяйство перед оброчньїм. В добросовестность «ласковой собачки» Швитков решительно отказьівается верить, и, даже допускав, что оброчньїй крестьянин от своего хозяйства будет иметь хороший доход, он сомневается, чтобьі тот пожелал делиться зтим доходом со своим барином. «Часто случается, — пишет он, — что при всем изобилии сельских произведений, которьіми крестьяне могут наживать себе и деньги, в приобретении потребного оньїх количества для оброка могут они господ своих обманьївать, а количество их же трудами приобретаемьіх сельских произведений всегда может бьіть виднеє: то по сим причинам судя, я полагаю, что лучше обложить крестьян рабочею, нежели денежною повинностью... Мне кажется всегда лучше, чтобьі помещики ссужали крестьян своих нужньїм количеством денег за их работунеж ели чтобьі крестьяне промьішляли деньги для по мещиков. И сколь оно удобно, особливо в ньінешние благословенньіе Бремена, когда и из благородного дворянства помещики имеют привилегию не только держать подрядьі и откупьі, но и производить торговлю наравне с купечеством! Товар они имеют всегда1 1 Швитков имеет в виду уплату подушньїх за барщинньїх крестьян их господами. 283
готовий, т. е. сельские произведения, трудами поселян приобретаемьіе, которьіе во всяком, а особливо в известньїх местах, платятся весьма дорого»1. Так, к концу XVIII века «избьіточное население», от которого за сорок лет ран ьте помещик не знал, как избавиться (при условии сохранения своего дохода, разумеется), становится необходимо нужно в самом имении, и помещик начинает находить, что у него не только нет «лишних» людей, а даже едва-едва хватает тех, которьіе єсть. Мьі напрасно стали бьі искать какие-нибудь политические или, тем более, индивидуально-психологические причи ни тому, что змансипаторские проекти Екатериньї II увяли, не успев расцвести. Идею освобождения крестьян в XVIII веке уби ли хлебньїе ценьї. Дальнейшее повьішение зтих цен в половине XIX века сделало снова всех умньїх помещиков змансипаторами, а их падение сорок лет тому назад снова развило сильнейшие крепостнические тенденции в русском дворянстве. Что хозяйство, основанное на рабском труде, рано или поздно должно бьіло очу титься в зкономическом тупике, подобном тому, в какой попала Римская империя в первьіе века нашей зрьі и из которого зтой империи вовсе не удалось вийти, — зто могли бьі предсказать и современники Беарде-Делабз. Но теоретические викладки всего меньше могли иметь влияние на ход хозяйственного развития. Огромное вздорожание «сельских произведений» толкало к интенсификации помещичьего хозяйства, а зто последнее в данньій момент не могло обойтись без барщинного труда крестьян; интенсификация хозяйства должна бьіла свестись к интенсифи-
кации барщиньї. Зту последнюю можно уже заметать по анкете Вольного зкономического общества, хотя анкета двадцатью годами предшествовала тому колоссальному подьему хлебньїх цен, какой отмечен Щербатовьім. Наиболее типичние для середини столетая условия изображает, по-видимому, Болотов, отвечая на вопросьі анкети по Каширской провинции. Как мьі уже упоминали, картина получается средневековая: чересполосица, или, как он вьіражается, «разнобоярщина и черездесятинщина», в связи с зтим принудительньїй севооборот, плохое удобрение — потому что на дальние полоси иногда даже и не добереться, — и т. д. Все зти отрицательньїе сто рони средневекового зкономического режима Болотов рисует чрезвьічайно яркими красками, интенсификация хозяйства уж очень его озабочивает, а он вполне отчетливо сознает, какой вред для нее пред ставляє^ например, чересполосица. «Черездесятинщина препятствует земледельцу малою своєю землею по своєму хотению пользоваться и оную под такой хлеб или произрастание употреблять, и то Трудьі Вольного зкономического общества, ч. 12, с. 113— 115. Д84
на ней в разньїе года сеять, чтобьі он за лучшее признавал. Она отнимает у него руки и не допускает ни до каких предприятий...» Она связьівала не только крестьянина, но и помещика, ибо и помещичья земля, обьїкновенно вперемежку с крестьянскою, бьіла «изрезана на мелкие полосьі и по них разделена». Вьщелять помещичью землю к одному месту только ещб «в иньїх местах начинали», иньїми словами, особой барской запашки в Каширском уезде 1760х годов, как правило, не бьіло, а крестьянин пахал часть своих по лос не на себя, а на господина. Зто бьіл большой архаизм: в хоро шо устроенном имении даже сорокових годов барская пашня бьіла уже вьщелена в самостоятельное целое1. Тем характернеє, что количество пахавшихся крестьянами на барина полосок бьіло не меньше, чем в правильно организованном имении 40-х годов: в Каширской провинции, обьїкновенно, половина рабочей сильї тратилась на барина (или один работник с полного тягла, т. е. один из двух постоянно пахал на барина, или все тягло три дня в неделю работало на барина, три дня на себя), а иногда и больгие. Между тем Татищев, в 1742 году, считал трехдневную барщину максималь но й. Определяя, как и Болотов, размерьі ее размерами земли, которую крестьянин пашет как на барина, так и на себя, Татищев говорит: «В случае недостатка земли помещику делить землю с кре стьянами пополам (иначе барская пашня должна бьіла составлять меньшую часть ймення, а крестьянская больиіую)... а если того не достанет крестьянам, то такие деревни должньї бьіть на оброке необходимо». Сравнительно с картиной застоя, которую представля ла собой Каширская провинция («Ежели сказать об урожае хлеба, то в здешних местах хлебьі за несколько уже лет хуже прежних родятся», — нехотя признается Болотов), соседняя Рязанская про винция давала яркие признаки сельскохозяйственного прогресса: «Здесь земледелие ни в которьіх местах в упадок против прежнего не пришло, но еще размножается, — писал рязанский корреспондент, — ибо всяк тщится во всяком довольствии себя видеть, к чему росчисти, а по способности и луга в високих местах употребляют в пашню». Зато здесь и барская запашка, а стало бьіть, и барщинная повинность, достигала размеров, не знакомьіх Кашире. Характер но уже то, что работу крестьянина на своем наделе рязанский корреспондент склонен рассматривать как исключение, а работу на барской пашне как правило. Присмотритесь к его манере виражать ся: « П ом єщ ичьим крестьянам свободньїе дни даются на себя работать не равно, но по рассмотрению помещика: и так у некоторьіх в неделе, кроме праздников, один день, а прочие дни на госпо1 Краткие зкономические до деревни следующие записки. Тати щев 11 «Временник» Общества истории и Древней Руси, ч. 12, с. 12— 13. 285
дина; а у других два дня на помещика, а третий крестьянину». В Переяславль-Залесской провинции свободньїх дней помещичьему крестьянину давалось «в неделю два дня, а прочие дни работают на господина». Кашинский корреспондент очень желал бьіть оптимистом в вопросе о крестьянских повинностях1, но, начав за здравие, он, нечаянно для самого себя, кончает за упокой. «С осмака («тягло из двух мужиков и двух баб состоящее») один крестьянин с женою ходит всякий день на барскую работу, а другой с ба бою всегда дома, воскресньїе же дни и прочие праздники также от господской работьі уволен (видите, какая идилия!), и, следовательно, имеет в год больше дней на себя работать, нежели на помещи ка. Случается также, что во время жнитва, где не разделена господская пашня, или в сенокос, ходят они поголовно, то єсть, иногда троє, иногда четверо с тягла; но сие бьівает не всегда (еще бьі!), или после за то какая дается вьігода». И наконец, оренбургский корреспондент, суровьій и правдивьій Рьічков, так характеризует положение дела в своей губернии: «Крестьяне помещичьи работают на своего господина по три дня в неделю, столько же и на себя, а воскресньїй день оставляется им свободен,но больше употребляют они так, как помещик хочет. Есть и такие еще помещики, что повседневно наряжают их на свои работьі, а крестьянам для пропитания их дают один месячньїй хлеб». Зто первое упоминание оплантационном хозяйстве, какое мьі встречаем в литературе, притом не в сатире, как впоследствии у Радищева, а в чисто деловом сообщении. И современники (Болтин) и новейшие исследователи (В. И. Семевский) оспоривают, чтобьі подмеченное Р ьічковьім явление, на котором он настаивает и в других своих писаннях, бьіло общераспространенньїм. Первьій оперирует методом того француза, которьій давал честное слово, что земля вертится, и спор его с Р ьічковьім может бьггь решен только сопоставлением их авторитетов — одного из первьіх агрономов своего времени и дилетанта-историка, умного, наблюдательного, но еще менее, чем Щербатов, способного критически отнестись к своим собственньїм наблюдениям12. Г. Семевский обосновьівает своє заключение на просмотренньїх им описаннях огромного количества имений Средней России, где он нашел л и т ь два-три случая, когда в имении отмеченьї одни дворовьіе, а пашня бьіла. Но помещик очень редко мог иметь побуждение юридически раскрестьянивать своих крепостньїх, ибо зто, прежде всего, вело кличной ответственности за подушньїе. Ос тавить крестьянину хотя бьі видимость своего хозяйства бьіло в его 1По словам Семевского, ответьі на данньїй вопрос в «Трудах» вообще напечатаньї с некоторьіми купюрами — вьїкинуто наиболее яркое. 2Притом отдельньїх случаев плантационного хозяйства — якобьі как остатка варварской старини — и Болтин не отрицает. 286
интересах, но зто «своє хозяйство» могло бьіть не крупнеє того участка, которьій сплошь и рядом давался и античному рабу, чтобьі отнять у него побуждение к побегу, и которьій, конечно, не делал еще зтого раба крестьянином в настоящем смьісле зтого слова. Только дальнейшие архивньїе изьюкания смогут рещить вопрос окончательно. Историк, вьінужденньш опираться на печатньгй материал, может лить констатировать, что тенденции превратить крестьянина в живой инвентарь, в некоторое подобие античного раба или негра на американской плантации (отсюда, как известно, и термин «плантационное хо зяйство»), существовали повсюду, а не в одной Оренбургской губернии. Хотя, возможно, что в последней необьічайно благодарная почва и малое, относительно, количество рабочих рук создавали для помещика больший соблазн доводить до крайносте зксплуатацию крепостной рабочей сильї, чем в других местах. Недаром Оренбургская губерния, так скоро после описання ее Р ьічковьім, стала ареной Пугачевского бунта. Домашний враг Непрочность положеним Екатериньї II в первьіе десять лет ее царствования; попьітки дворянского заговори; пугачевщина кладет им конец # Пугачевщина и разинщина; различие зкономических условий ♦ Пугачевщина как ответ на интенсификацию барщиньї; горнозаводские крестьяне; их положение, их волнения; Петр III на Урале ♦ Тактика уральского движения; карательньїе зкспедиции и их результ ат и ♦ Движение яицких казаков: денежное хозяйство и классовая борьба среди уральского казачества; роль в зтой борьбе Петербурга ♦ Пугачев и его предшественники; начало его карьерьі; особенности тактики уральских казаков в 1773 году; воєнная роль горнорабочих: пугачевская артиллерия # Регулярнеє войска на службе Пугачева: башкири и крепостние крестьяне; опасения за «фабричних». Пугачев и духовенство ♦ Дворянская паника, паника в Петербурге и «секретная комиссия »; Єкатерина и Павел # Политические ошибки Пугачева; их причини; он теряет время: действия Бибикова # Роль Панина; правительственний террор; Єкатерина и дворянство в конце пугачевщини
«Что бьі ни говорили в доказательство противного, императрица здесь далеко не популярна и даже не стремится к тому, — писал один иностранньїй дипломат, характеризуй по ложение Екатериньї в середине 1772 года. — Она нисколько не любит своего народа и не приобрела его любви; чувство, которое в ней пополняет недостаток зтих побуждений к великим замислам безграничная жажда славьі; приобрести зту славу для иее гораздо важнеє истинного блага той страньї, которою она управляет. З то , по-моему, ясно следует из положення здешмих дел, если рассм отреть его беспристрастно. Без зтого 287
предположения мьі должньї бьіли бьі обвинить ее в непоследовательности и сумасбродстве, видя, как она предпринимает огромньіе общественньїе работьі, основьівает коллегии и академии по чрезвьічайно обширньїм планам и с огромньїми издержками, а между тем ничего не доводит до конца и даже не доканчивает зданий, предназначенньїх для зтих учреждений. Нет сомнения, что таким путем растрачиваются огромньїе суммьі без малейшей реальной пользьі для отой страньї, но не менее несомненно и то, что отого достаточно для распространения молвьі об зтих учреждениях между иностранцами, которьіе не следят, да, в сущности, и возможности не имеют следить за их дальнейшим развитием и результами»1. Иностранньїй наблюдатель делал из отого вьівод о неизбежности близкой «революции», т. е. нового дворцового переворота, в пользу, как казалось ему, Павла Петровича. По его мнению, отношения между матерью и сьіном (которому не бьіло еще и двадцати лет) уже тогда отличались крайней степенью остротьі. Поговаривали, что Екатерина не прочь избавиться от сьіна, и сам Павел бьіл убежден, что его хотят отравить. В материале для нового заговора недостатков как будто не бьіло. Не считая громкого дела Мировича, попьітавшегося посадить опять на престол однаждьі уже сведенного с него Йвана, первое десятилетие екатерининского царствования наполнено целой вереницей аналогичньїх попьіток, которьіе Екатерина и ее окружающие имели весь интерес виставить перед публикой пустяками и вздором, а позднейшие историки слишком легко поверили в зтом случае заинтересованньім людям. На самом деле, ото бьіл ни более и ни менее вздор, нежели первьіе неудачньїе вспьішки заговора в пользу Елизаветьі Петровньї. Как тогда имя Вольїнского, так теперь в заговорах мель кали имена Никитьі Панина, Шуваловьіх, даже знакомого нам кня зя Щербатова, одна группка гвардейцев не прочь бьіла сделать основателя российского «монаршизма» русским монархом. Зта, на первьій взгляд, самая курьезная подробность свидетельствует, может бьіть, что движение после разгона комиссии 1767 года приобрело более серьезньїй политический оттенок, нежели какое-либо гвардейское движение, бьівшее раньше. Недаром и Екатерина, по обьічаю притворяясь для публики, что она считает и ото дело чуть не детской шалостью, в действительности очень хотела бьі его замять так, чтобьі публика, по возможности, ровно ничего не знала. «Скажите Чичерину (генерал-полицеймейстеру), — писала она 1Донесение английского посланника Роб. Гуннинга гр. Суффольк от 28 июля 1772 года // Сборник Русского исторического общества, т. 19, с. 298,299. (Мьі позволили себе несколько изменить перевод, сделанньїй чересчур канцелярским язьїком.) 288
в одной записне, — что если по городу сльїшно будет, что многие берутся и взятьі солдати под караул, то чтоб он вьщумал бьі бред ню и ее б пропустил, чтобьі настоящую закрить, или же и то сказать можно, что заврались». Боялась она, конечно, не Панина и тем более не Щербатова: последний, вероятно, и узнал-то о предназначавшейся ему роли из следствия. Первьій стоял ближе, может бьіть, если не к зтому, то к предшествующим заговорам: не даром ему бьіло дано прочесть дело Вольїнского в назидание. Но костей не ломали и ему, Екатерина бьіла слишком европейской государьіней, чтобьі устроить скандал на всю Европу, как не постеснялась в своє время простая русская помещица Анна Ивановна. Главное же, центральной фигурой всех толков бьіли не «министрьі», надежньїе или нет, ею бьіл все тот же Павел Петрович, имя которого с уст не сходило у всех «болтунов» без исключения. Зту фигуру бьіло не так легко убрать. И пока на зто не решались, оставалось терроризировать сторонников Павла, назначая за «детские шалости» такие карьі, что впору хоть очень зрельїм лю дям. В записках Державина сохранился рассказ, живо рисующий одну из таких расправ, да, кстати, и настроение, каное они создавали в гвардии. «В один год (зто бьіл год 1772-й), помнится, в июле месяце, отдан приказ, чтобьі виводить роти на большое парадное место в три часа поутру. Прапорщик Державин приехал на ротний плац в назначенное время. К удивлению, не нашел там не токмо напитана, но никого из офицеров, кроме рядових и унтер-офицеров; фельдфебель отрапортовал ему, что все больньї. Итак, когда пришла пора, он должен вести один людей на полковое парадное место. Там нашел майора Маслова, и прочие роти начали собираться. Когда построились, сказано било: «к ноге положи», и ученья никаного не било. Таким образом прождали с трех часов до девяти в великом безмолвии, недоумевая, что би зто значило. Наконец, от сторони слобод, что на Песках, услншали звук цепей. Потом показались взводи солдат в синих мундирах. Зто била Семеновская рота. Приказано било полку сделать каре, в которнй, к ужасу всех, введен в изнуренном виде и бледннй унтер-офицер Оловянишников и с ним 12 человек лучших гренадер. Прочтен указ императрицн и приговор преступников. Они умишляли на ее жизнь. Им учинена торговая казнь; одели в рогожное рубище и тут же, посажав в подвезеннне кибитки, отвезли в ссьілку в Сибирь. Жал ко било и ужасно видеть терзание их катом, но ужаснее того мисль, что мог благородний человек навлечь на себя такое бедствие. Однако же таковнх умишлений на императрицу било не одно сие, окроме возмущения злодея Пугачева, которое будет ниже несколько обстоятельнее описано»... «Возмущение злодея Пугачева» и поло жило конец дворянским «умншлениям». Все мелкие счетьі между сюзереном и его вассалами били забити, когда у ног их открьілась 10 Зак. 524
289
пропасть, куда «чернь» — вилланьї, чтобьі продолжить сравнение, готовилась сбросить сразу и императрицу, и ее дворянство. Пугачевщина потрясла до основания империю Екатериньї, но она как нельзя лучше укрепила положение ее самое, лично. Когда также знакомьій нам Рьічков сидел в осажденном Пугачевьім Оренбурга, он от скуки занялся описанием бунта Стеньки Разина и написал «большую тетрадь». Два казацко-крестьянских восстания, отделенньїе друг от друга почти ровно столетним промежутком, и тогда, как теперь, бьіли связаньї в умах публики прочной «ассоциацией по сходству». Новейшая историография, однако же, довольно давно заметила, что ассоциация идет, скореє, в другую сторону, и уже Соловьев указьівал на почти фотографическое сходство начала разинского восстания с началами казацких «рухов» в Приднепровье. Как у запорожцев, так и у донцов дело начиналось с того, что казакам отрезали дорогу к морю, литая их тем промьісла, столь же исконного на Дону, как и на Днепре. Для донцов решающим моментом бьіла, по словам Соловьева, постройка турка ми Азова, перекинувшая казацкие походьі с Дона на Нижнюю Вол гу и Каспийское море. Он не договаривает, что там, на только что проторенной большой дороге из Западной Европьі в Персию, казачество должно бьіло встретиться с крупнейшей зкономической силой зпохи — торговим капиталом, к которому уже начало посту пать на службу Московское государство. Исконньїй промьісел вдруг стал необьічайно вигод ним, но и страшно опасньїм: удачливий атаман на новой дороге мог награбить так много, как никогда раньте, но зато и встретить на своем пути силу, какой раньше донцам ни когда не приходилось видеть против себя. Что Астрахань защищали от Стеньки немцьі — зто бьіло таким же вьіразительним симво лом, как и то, что окончательньїй удар казацким отрядам нанесли европейски обученньїе войска князя Барятинского. Тут столкнулись между собой два зтапа коммерческого развития: «разбойничья торговля» первобьітного типа с колониальньїм предприятием XVII века. И то, и другое по отношению к коренной России бьіло периферийньім явлением, каким остались би и набеги запорожцев на польские области, не захвати революционное движение оседлого и зажиточного казачества, «дуков», «посполитих» с одной сторони, крепостного крестьянства, с другой. Но зажиточная часть донского казачества с самого начала отнеслась к разинскому движению очень холодно, а для восстания крепостньїх в коренньїх московских областях как раз 1668— 1669 годьі били наименее подходящим моментом, ибо крестьянское хозяйство именно в зту зпоху шло на подьем, а не на убьіль1. Оттого разинщина, кроме Поволжья, в тесном смисле, где ее отрядьі пополнялись в первую 1Русская история, т. 2. 290
очередь из населення, непосредственно зксплуатировавшегося тор говим капнталом (бурлаков, грузчиков, нижних слоев посадского населення и т. п.), захватила только свежеколонизованную окраину тогдашней Руси: Тамбов и другие соседние города, оказавшиеся в черте восстания, бьіли основаньї всего за тридцать лет до Разина. К Москве она не подошла и с московскими движениями того времени, весьма нередкими (из-за медньїх рублей, например), не связалась. Оттого и непосредственного влияния разинского восстания на судьбу собственно московских дел нельзя подметить: и до, и пос ле него режим бьіл тот же, и даже на прогрессе торгового капитализма оно сколько-нибудь заметно не отразилось. Роль пугачевіциньї, с зтой точки зрения, бьіла совершенно иная. Она положила резкую грань между двумя периодами развития «дворянской России». Последующие три четверта столетия русской истории проходят под знаком пугачевщиньї, и только переход к новьім условиям производства, с 60-х годов, снимает зтот «знак», снимает настолько основательно, что возобновление явлення оказьівается невозможним даже при самих, на первьш взгляд, благоприятньїх условиях. Пугачевщина нанесла удар, глубоко проникший в самую сердцевину крепостного хозяйства, и зто потому, что она сама бьіла продуктом общерусских зкономических условий, которьіе на восточной окраине проявлялись наиболее интенсивно, но отнюдь не бьіли ее местной особенностью. Восстание крестьян в 1775— 1774 годах бьіло первьім ответом на интенсификацию барщиньї, и новий Петр III нигде не имел более верньїх сторонников, как среди уральских горнорабочих, представителей той отрасли крепостного труда, где интенсификация бьіла доведена до последних пределов. З тот факт хорошо отметили уже современники, хотя и не понимая его зкономической подкладки: биограф Бибикова, писавший с их слов (когда вьішла его книга, всякий помещик за пятьдесят лет мог рассказьівать о Пугачеве по личньїм воспоминаниям), среди «подлой черни», составлявшей пугачевскую армию, на первое место вьщвигает «рудокопов». Без них не бьіло бьі той «пугачевщиньї», какую мьі знаєм, било бьі лишь слабое повторение одного из казацких бунгов, вроде булавинского при Петре. В сущности, вся пугачевщи на явилась соединением двух взрьівов, вьізванньїх каждьій самостоятельньїми причинами: то бьіли конечньїе зпизодьі борьбьі за свободу уральского крестьянства, с одной сторони, уральского казачества — с другой. Разобравшись в обстоятельствах, предшсдствовавших бунту в том и в другом случае, мьі будем иметь уже достаточно полную его «зтиологию» — достаточно полное нрсдставление об его причинах. Уральское движение бьіло самостоятельньїм, остальное лишь сообщенньїм: но сообщиться оно могло только потому, что основной зкономический фон всюду 291
бьіл одинаков, разница бьіла л и т ь в степени интенсивности гнета и, отчасти, в связи с зтим, в степени организованности движения. Горнозаводские крестьяне (их в 60-х годах на Урале спиталось до 100 тьісяч душ мужского пола) не бьіли юридически крепостннми. Зто, как мьі уже упоминали, били черносошньїе, казенньїе кре стьяне, отрабатьівавшие на заводах свою подушную подать, т. е. таково бьіло ихправовое положение. По инструкции 1734 года всем заводчикам, в видах расширения их производства и устройства новьіх заводов, бьіло обещано от 100 до 150 дворов государственньїх крестьян к каждой доменной печи и по 30 дворов к каждому моло ту. Заводчик обязьівался платить за зтих крестьян подати, как помещик за своих крепостньїх, а крестьяне — на него работать по известной такеє: вьіработанньїе ими деньги не вьідавались им на руки, а засчитьівались в подать. По раечету одного исследователя, каждому работоспособному крестьянину, чтобьі вьіработать пода ти, приходилось затратить на заводскую работу 120 дней: другими словами, по тяжести, заводская работа равнялась, приблизительно, двухдневной барщине1. З то било бьі еще не так тяжело, если бьі соблюдалось требование инструкции приписьівать ближайшие к заводам деревни. На самом деле, юридическая оболонка никого не обманьївала: дело шло о возможности полупить крепостньїх из казньї, и само собой разумеетея, что заводчики и их управители тянулись к лучшим, наиболее богатьім и населенньїм волостям. В результате «заводские» крестьяне оказьівались за 400, 500 и даже 700 верст от завода, к которому они бьіли приписаньї. Зто одно уже делало заводскую барщину исключительно тяжелой. «Земледельцьі не могут пропитаться своим собственньїм хлебом, — говорит Н. Рьічков о Соликамском уезде около 1770 года, — сие не столько от посредственного плодородия их земель, но больше от того, что обитатели сей области почти все к заводам приписньїе крестьяне, а потому большая часть из них, упражненьї будучи заводскими работами, не имеют довольно времени к распространению своего хлебопашества. Ибо в тот час, когда руки земледельцев должньї обрабатьівать свои земли и пользоваться плодами, от нее произрастаемьіми, принужденьї они идти на заводьі, находящиеся от них в весьма дальнем расстоянии, каковьіе суть заводьі верхотурского купца Походяшина, лежащие в 500 верстах от тех селе ний, кой к ним приписаньї, и еще в таких местах, куда и пешим с великим трудом пройти возможно по причине чрезмерно болоти стих и лесистьіх мест». По раечету того же исследователя для того же типичного случая, походи приписних крестьян на завод при расстоянии, которое можно спитать, скореє, ередним, чем очень большим (400 верст), брали у них 96 дней в год, т. е. их 1 Семевский, цит. соч., т. 2, с. 364. 2 92
барщина растягивалась до 216 дней, из двухдневной превращаясь в четьірехдневную. Зто уже одно делало положение «приписних» значительно худшим в сравнении со средним положением барщинного крестьянина по всей России; но зто бьіло далеко не все. Работа крестьян на их наделах и заводская барщина сталкивались не только потому, что вторая брала время, нужное для первой. По самим условиям производства заводская работа требовала непрерьівности: доменную печь потушить било нельзя, потухшая дом на била крупним убнтком для заводчика. Странно било би думать, что более сильний пойдет в зтом случае на убьітки ради интересов более слабого, и вот заводчики начинают систематически стремиться к ликвидации собственного крестьянского хозяйства, к пролетаризации крестьянства, чтобьі иметь рабочие руки при заводе всегда. «Я многих (заводчиков) знаю, — писал в 1765 году оренбургский губернатор Волков, — кой за правило почитают, дабьі
их заводские крестьяне совсем домоустройства не имели, а единственно от заводской работи питались; и сего правила тем прилежнее держатся, что в то же время и сугубую от того пользу получают». «Сугубая польза» заключалась в том, что заводчик зксплуатировал пролетаризованного им крестьянина совершенно так же, как фабрикант второй половини XIX века своих «свободннх» рабочих, заставляя его покупать все необходимое, до хлеба включительно, в заводской лавке, с крупной для предпринимателя прибнлью. Челобитная крестьян демидовских заводов (1741) дает яр кую картинку зтой пролетаризации в условиях глубоко феодально го режима. В рабочую пору демидовские приказчики наезжали на деревни с солдатами и били дубинами и батогами старост, вибор них десятников и писарей, требуя, чтобьі они, в свою очередь, гна ли крестьян на заводскую работу. «Когда приказчики наших крес тьян увидят на пашнях, — писали челобитники, — то и работать им не дают, и бьют смертельно, и приговаривают... работай на заво де, а не на своих пашнях». Ко времени челобитной цель била уже в значительной степени достигнута: «уже не малая часть» демидовс ких крестьян «произошла пустотою и многие в убожество и в край нєє разорение пришли и подушного окладу платить нам нечем». Приводить последний мотив било большой наивностью: за уплату подушних отвечал заводчик, покупавший зтим рабочие руки приблизительно втроє дешевле, чем они стоили тогда на Урале1. «Конечное» же «разорение» било прямо в его расчетах, и Демидов 1 Или, по крайней мере, вдвоє: сажень нарубленньїх дров засчитьівалась приписним в 25 копеек, а исполнить зту работу вольнонаемньіми стоило от 50 до 60 копеек. См. мнение депутата комиссии 1767 года Полежаева у г. Семевского, ibid., с. 437. Ббльшая часть ци тати взята из зтого же сочинєния. 293
прекрасно зто понимал, рекомендуй своим детям терпеливо относиться к забастовке и их «крепостньїх пролетариев», он вьісказьівал твердую уверенность, что голод, рано или поздно, пригонит их обратно на завод. Плантационное хозяйство, которое в земледельческой полосе бьіло, во всяком случае, исключением, хотя, может бьіть, гораздо более частьім, чем обьїкновенно думают, на уральских за водах становилось правилом: «приписною) крестьянин все больше и больше обращался в безземельного раба, которого хозяин кормил и одевал, зксплуатируя за то и его, и его семью (случаи применения детского труда уже встречаются), как ему заблагорассудится. Нет надобности говорить, что условия труда вполне отвечали всей картине тогдашнего режима: никаких признаков «фабричной гигиеньї», разумеется, не существовало; рабочие за дихались в шахтах, лишенньїх вентиляции, их заливало водой, они наживали себе скорбут (цингу) и другие болезни. Обезлю див одну деревню, заводчик хлопотал о приписке другой — и только. Особенно мало заботились об зтом привилегированньїе заводчики из крупной знати, которьіе, как гриби после дождя, стали расти в конце царствования Елизаветьі, с развитием спроса на уральское железо за границей: Шувалов (у одного Петра Ивановича, так хорошо знакомого, бьіло до 25 тисяч душ «при писних»), Чернншев, Воронцов и др. При зтом дисциплина на заводе XVIII века била такая же, как и в крепостном имении, и если на фабриках XX века «начальство» сплошь и рядом давало волю рукам, можно себе представить, что било в те Бремена. «При заводской работе происходило нам не точию излишнее противу положенннх на нас подушного оклада и оброчного провианта отягощение, но и самьіе мучительнне ругательства», — писали демидовские же крестьяне (в одной челобитной, несколько более поздней, чем цитированная вьіше). «Его, Демидова, приказчики и нарядчики, незнаемо за что, немилостиво били батожьем и кнутьями, многих крестьян смертельно изувечили, от которнх побой долговременно, недель по шести и по полугоду не зарастали с червнем рани. От тех же побой из молодих в воєнную служ бу за увечьем в отдачу уже бить не способнн; а заводских и домашних работ исправлять не могут (а иньїе померли). А за принесенную в обиде жалобу, даби и впредь нигде не били челом, приказом приказчиков и нарядчиков, навязав яко татю на шею колодки и водя по дровосекам и шалашам, а в заводе по улицам, по плотинам и по фабрикам, ременннми кнутьями не милосердно злодейски мучили...» Крестьяне називали при зтом по именам 12 человек, засеченннх приказчиками до смерти1. 1Ibid., с. 368—369. 2 94
Для того чтобьі правильно оценить то действие, которое про цесе закрепощения должен бьіл произвести на психику уральских крестьян, надо не забивать двух обстоятельств: во-первьіх, что процесе зтот, тянувшийся в земледельческой России с незапамятньїх времен, здесь началея и кончилея на глазах у одного поколения — ко времени пугачевщиньї во многих местах могли бьіть живи люди, которьіе не только родились, но и вьіросли свободньїми черносошньїми крестьянами; во-вторьіх, что, благодаря именно зтой постепенности, всюду право успело приспособиться к зкономической действительности, подчинившей себе все — и религию, и мораль: и государев указ, и поучение сельского попа, и «обьічай», свято хранимьій мудрими стариками, дожившими до старости именно потому, что они били самими усердннми холо пами, твердили крепостному об одном: нужно слушаться барина. На Урале не било ничего подобного, на бумаге «приписнне» продолжали оставаться свободннми, наезжие государевн чиновники на словах не решались зтого отрицать, как ни сильно они тянули руку заводчиков, и ни в каком священном писании нельзя било отискать текстов, которне би уполномочивали Демидова драть ссмь шкур со своих мужиков, «обьічай» же все говорили о свобо до. В первую минуту уральским крестьянам и казалось, что вполне возможно легальное сопротивление надвигавшейся на них крепости. По дальности расстояния о них забили, вот заводчики и начали своевольничать; надо напомнить о себе, и управа на лиходеев найдетея. Они писали прошения в главную канцелярию заводов в Екатеринбурге, с них брали взятки, огромние по времени и положенню просителей, до 100 — 150 рублей (700 — 1000 на золотне деньги), и потом издевались над ними. Они посилали ходоков — их сажали в тюрьму, заковнвали в кандалн, надевали им на шею рогатки и отправляли работать вместе с каторжника ми. Естественно, должна била явиться мисль, пока еще не о том, что легальний путь ни к чему не приведет, а о том, что они ищут управи не по тому направленню, по какому нужно. Настоящее ли зто начальство, которое не хочет исполнять требований, до оче видносте законних? Не узурпатори ли зто, посаженнне заводчи ками? «Узурпатори» действуют от имени императрицн Екатериіїй II; не в зтом ли обман? где же Петр III? почему он так скоро исчез? Уже в 1763 году на Урале питали сильнне сомнения по зтому случаю, и священник одного села, не без побуждения сво их прихожан, конечно, служил молебен о здравии Петра Федоро вича. А два года спустя, почте за десять лет до Пугачева, по Ура лу уже ходят слухи, что Петр Федорович не только жив, но находитея здесь, на Урале, називали даже крестьянина, в избе которого он ночевал. А крестьянские ходоки собирают укази Петра III, подлинньїе и подложнне, да, говорят, зто еще не все, єсть другие, 295
откуда крестьянская правда видна еще лучше. Идеология уральской революции 1773 года бьіла, таким образом, готова. Ее тактика бьіла готова еще раньте. Бьіло бьі верхом наивности думать, что восстание станет дожидаться, пока сложится юридическая теория, которой можно его оправдать, во всех революциях люди начинают действовать стихийно, теорию они находят, или теория их находит потом. Уже самая «приписка» крестьян к заводам редко проходила спокойно: для того чтобьі получить фактически, а не на бумаге только, рабочих для Авзяно-Петровского завода (впоследствии одного из главньїх опорньїх пунктов пугачевщиньї на Урале), П. И. Шувалову пришлось прибегнуть к содействию целого драгунского полка, специально присланного из Казани. «Приписньїе» бьіли жестоко перепороти, и часть их отдана в каторжньїе работьі на те же самьіе шуваловские заводи. В то же время (1750-е годи) Сиверс «приписнвал» крестьян к своєму заводу при помощи шести рот пехотьі. Чтобьі читатель оценил как следует зту воєнную статистику, вот один пример, живо рисующий тогдашние условия по зтой части: когда посланннй по специальному поручению Екатеринн на Урал князь Вяземский затребовал из Казани 100 человек солдат, ему ответили, что в городе всего 33 гренадера и мушкетера. При таком положений вещей мобилизовать полк или шесть рот било все равно, что теперь дви нуть дивизию или бригаду. Но с меньшими силами нельзя било иногда подступиться к взволнованннм «приписним». В 1760-м и следующих годах около масленского острога, на юго-востоке нннешней Пермской губернии, происходили настоящие военнне действия. Крестьяне заняли «крепость» (острог бнл окружен деревянннми стенами) вооруженннм отрядом в несколько сот че ловек. Сотня из них имела ружья, остальнне били вооруженн копьями, бердишами, дубинами, иньїе имели луки и стрелн. Подступьі к крепости били запертьі рогатками, а около ворот били наснпанн кучи камней «и прочих к сопротивлению разннх орудий». По дорогам держалась строгая караульная служба, а крепостной гарнизон производил по временам правильнне учення. Маленькие воинские команди, приходившие по внзову демидовских приказчиков — они били тогда неприятелем, на которого ополчились крестьяне, — и подступиться не смели к зтому укрепленному лагерю. Демидовская администрация визвала тогда из Оренбурга отряд гренадер с пушкой и две роти драгун и воспользовалась проходом из Сибири полка донских казаков: вокруг крестьянской крепости било сосредоточено до 600 человек войска. Но крестьяне и тут не сдались — удачно отбились от казаков и храбро видержали бомбардировку из полковой пуш ки. Тогда драгуни пошли на приступ, и после жестокого руко пашного боя, в котором войска потеряли более 50 человек, 296
острог бьіл взят. После зтого в соседней шадринской тюрьме оказалось 300 колодников, да такому же числу удалось бежать, уби то во время усмирения тоже бьіло, конечно, немалое количество, а всего-то речь шла о приписке 2 тисяч душ мужского пола. Восстание бьіло едва ли не поголовним, и когда в Петербурге полу пили о нем детальньїе сведения, решено бьіло пойти на уступки, на место бьіла послана следственная комиссия с чрезвьічайно ши рокими полномочиями: ей бьіло предоставлено право в случае надобности даже и отчислить крестьян от демидовских заводов. Большая часть заключенньїх в тюрьму бьіла випущена, и вообще расправа за «вооруженное сопротивление» со сторони центральной власти била гораздо более кроткой, чем можно било ожидать по нравам зпохи. Но если в Петербурге до некоторой степени понимали, что не следует доводить дело до крайности, местнне влас ти, в упоении своей «победьі», обнкновенно теряли всякую способность различать достижимое от недостижимого. Предводитель шести рот, приписнвавших крестьян к заводу Сиверса, майор Остальф, «забирал под караул наиболее зажиточннх крестьян, приковнвал к кольцам за руки и за ноги, бил немилостиво кошками, и все зто для того, чтобьі вннудить у них взятки. Всякий, опасаясь смертних побоев, закладнвал дом, продавал скот, чтобьі отнести деньги, холст, медь и все, что случится, не только самому Остальфу, но и его офицерам и рядовим; одними деньгами они отдали 712 рублей». Крестьяне другого селения, куда потом перешел Остальф со своими отрядами, передавали в своей челобитной та кую сцену: «Пришли ми, сироти, к господину майору Осипу Маркьічу поклониться и стал наш виборний ему, господину, говорить, что “мирские люди кланяются вашему внсокородию пуд меду” , и оньїй майор ударил виборного в рожу и говорит нам, мирским людям: “Я де не рублевнй гость, вьі-де дадите и дворецкому моє му пять рублев; привезите же ко мне... ЗО рублев денег да приведите пару коней”». Когда в приписних к шуваловским заводам волостях стоял драгунский полк, «зто било чуть ли не поголовное изнасилование и растление женского населення: зти преступления совершали и офицерн, и солдати. Крестьян всевозможннми наказаниями заставляли отдавать своих дочерей на жертву страстям разнузданной солдатчини; от насилия не избавлялись ни замужние женщинн, ни девушки, еще не достигшие зрелости»1. Прибавим, что зти тирани били так немногочисленнн, что даже терроризировать население не могли. Зтот драгунский полк бил, в конце концов, чуть ли не единственннй на весь Урал и, ко времени приезда кн. Вяземского (1763), от постоянннх передвижений почти потерял способность двигаться, оставшись без лошадей. 1Семевский, назв, соч., с. 329, 396, 397. 297
Карательная зкспедиция при таких условиях только лила масло в огонь, волнения возобновлялись, стоило солдатам уйти, и при вступлении на престол Екатериньї II почти половина приписних крестьян на Урале (49 тисяч из 100 тисяч душ) находились в состоянии бунта. И Вяземскому пришлось рассчитнвать не стольно на воєнную силу, сколько на хитрость: он рекомендовал своєму чиновнику «приманивать» крестьян сснлкою на туманние слова императорского манифеста, где говорилось, что крестьяне, может бить, будут и отписанн от заводов. «Таким образом приманя и обнадежа, что никаного вреда им сделано не будет, вдруг и крестьянам неприметннм образом всех или сколько можно главннх злодеев и возмутителей захватить и того же часа, набив на них колодки, спрашивать о их сообщниках и помощниках, которнх потому же, немедленно захватя, содержать под крепким карау лом, ибо от скоро приятой твердой резолюции не только кресть яне, но и регулярний неприятель легко в беспорядок приведен бить может, и всякое такое предприятие желаемьій конец получает...» Но, в сущности, и обещания манифеста сами по себе били военной хитростью, и подписавшая его сама признавалась, что крестьян, даже незаконно закрепощенннх заводчиками, она освободить не в силах. «О переведенннх крестьянах на заводи, чтобьі их вислать на старьіе жилища, — писала Екатерин^ Вя земскому, — хотя сие и в противность указам заводосодержатель делал, я еще указа дать не могу, дабьі, поправляя сие зло, другого вящего не сделать к разрушению заводов, потому что многие уже мастерствам обученн»1. Заводские крестьяне должньї били, таким образом, на собственном горьком опите убедиться, насколько та власть, которая им каза лась всемогущей, бессильна перед крупними собственниками. В то же самое время таким же опитом пришли к такому же убеждению уральские, или, как их тогда називали ,яицкие казаки. Как и всякая другая казацкая община, на первьіх порах промьісловое товаршцество, в свободное от промислового хозяйства время «казаковавшее» в соседней степи, уральцьі к шестидесятнм годам XVIII века оказались сразу стесненньїми в обоих своих исконньїх занятиях. С одной сторони, откочевка к Китаю калмнков лишила их главного обьекта «казакования»; с другой, монополизация казною рибного промьісла привела на практике к бистрому вторжению на Урал денежного капитала и, в связи с отим, к бистрому расслоению общини, которая и раньше, как всякая опять-таки казацкая община, содержала в себе злементн более зажиточние quasi-буржуазнне, рядом с бедняками12. Главннм уральским промислом била рибная ловля, считавшаяся 1Ibid., с. 377. 2 Ср. характеристику запорожской общини (Русская история, т. 3). 2 98
тогда лучшей во всей России. В половине XVIII века она не била уже совершенно свободной, и лучшие рьіболовньїе места (гурьевский учуг, например) войску приходилось брать на откуп у каз ни. Пойманную рьібу надо било солить, но соль опять бьіла казенной монополией, и мьі помним, что при Елизавете на зту монополию особенно налегали. Номинально откупщиком и соляной, и рьібной монополии на Урале бьіло все войско, практически кон тракти в Москве и в Петербурге заключали от имени войска наиболее зажиточнне казаки, и официальнне документи, касающиеся «яицких волнений», нисколько не отрицают, что атаман Бородин, например, правивший Яиком в 60-х годах, «содержал соляной откуп в своем ведомстве три года, не давая в том никакого отчету, и хотя собираемнх в оной откуп денег не только на заплату учужного (риболовного), но и соляного, откупов казалось бить довольно, несмотря на то, налагали еще на народ сборьі». После Бородина старшина Якутии, при помощи взяток из войсковой казни, сделался откупщиком рьібной ловли на Вол ге, а потом и соляних на Урале1. А за то, на чем казацкая старшина наживалась, казацкой массе приходилось самой платить. За соляную подать с казака требовали десятую рибу от улова. С риболовним откупом било сще «лучше»: со времени Бородина повелось, что в откупную сумму стали засчитнвать жалованье, которое видавалось казакам от правительства — жалованье небольшое, не вьіше рубля в год, но составлявшее едва ли не главную денежную сумму, попадавшую в руки простого казака, особенно с тех пор, как «казакованье» прекратилось за отсутствием добичи. Когда Бородин, не удовлетворившись и зтим, обложил еще казаков, возвращавшихся с рьіб ной ловли, денежннм сбором, якобьі на необходимне войсковне расходн, вспнхнул бунт. Среди державшей в руках войсковне должности, войсковую казну казацкой олигархии нашелся порядочннй человек, некто Логинов, которнй раскрнл глаза «войску» на хозяйничанье его атамана и убедил казаков новозаведенного Бородиннм сбора не платить, ибо в атаманском кармане и без того уже слишком много казацких денег. Струсивший Бородин в первую минуту нашелся ответить смелому агитатору только «непристойной бранью», но затем, конечно, поспешил воззвать к власти, охраняющей порядок, послав жалобу в воєнную коллегию. Подавляющее большинство казаков било на стороне Логинова, так что предпринять что-либо собственннми средствами атаман не решался: очень характерно, что логиновская сторона скоро получила в народе название «войсковой», а бородинская — «старшинской» — 1 «Материальї для истории пугачевского бунта», собранньїе Я. Гро том (Сборник отдела русского язика и словарей Академии наук, т. 15. Из донесення П. Потемкина.) 299
названий давали очень точное представление о соотношении сил на месте. Иньїм оно, конечно, бьіло в военной коллегии. Присланньій ею для разбора дела (в 1763 году) генерал Потапов нашел Логинова достойним кнута и каторжних работ (в действительности он бьіл лишен чинов и, исключенннй из яицкого войска, записан в оренбургское простим казаком), многих его сторонников наказали плетьми, а одного отдали в солдати, что для казака било едва ли не более тяжким наказанием, чем плети. Но желания «войскових» били еще так умереннн, что они остались почти довольньі Потаповнм за то, что он сместил с атаманства Бородина и пообещал взнскать с него и других старшин, по крайней мере, ту часть войсковнх денег, которую те слишком явно клали себе в карман. Войско заволновалось снова только тогда, когда оставленньїй Потаповьім майор Новокрещенов стал беззастенчиво тянуть руку «старшинской» сторони, а виборних от «войсковой» приказал наказать палками. Но и на зтот раз недовольство не нашло еще себе более резкого вираження, чем челобитнне в Петер бург, и только когда посланннй для разбора челобитннх генерал Черепов начал с того, что стал стрелять в челобитчиков, темпера тура бистро поднялась... Череповская пальба помогла «старшин ской» стороне посадить еще одного своего атамана, Тамбовцева, но зто бнл уже последний. Теперь достаточно било первого удобного повода, чтобьі визвать настоящее вооруженное восстание. Военное начальство не замедлило зтот повод дать. Когда присланннй из Петербурга новий генерал Траубенберг стал отбирать казаков для формировавшегося тогда «образцового легиона» и велел брить нових рекрутов на площади (а уральские казаки били раскольники и бородами своими очень дорожили), войско начало с того, что двинулось к генералу с иконами, одна из которнх даже плакала при зтом случае, а кончило тем, что убило и Траубенберга, и Тамбовцева. Что история с рекрутами била лишь случайннм поводом, а движущие пружини и зтого волнения оставались прежние, ясно видно из того, что победившее войско, прежде всего другого, взнскало с Бородина и остальннх старшин деньги, обещанньїе когда-то Потаповнм. Убийство Траубенберга било уже бунтом во всем смисле зтого слова, и на Яик явилась карательная зкспедиция. Попнтка войска оказать ей вооруженное сопротивление била сломлена — так слабьі, в сущности, били уральские казаки, предоставленнне самим себе! — а последующая расправа превзошла все предьщущее. Арестована била такая масса наро ду, что в тюрьме ему не нашлось места, многие сидели по лавкам в гостином дворе. Множество «войсковнх» било пересечено кнутом, сослано в каторгу, отдано в солдати. Столица уральского вой ска, Яицкий городок, била так терроризована, что «порядок» в ней торжествовал и в разгар пугачевщинн: в то время как Казань била 300
уже сожжена, Пенза и Саратов бьіли в руках Пугачева, а Москва ждала нашествия со дня на день, в центральном пункте мятежа продолжал держаться царский гарнизон. Но масса инсургентов разбежалась по степньїм хуторам, где их трудно бьіло достать; на одном из таких хуторов появился, как известно, и Пугачев. История «самозванства» последнего еще менее интересна для современного читателя, нежели история Лжедмитрия. Там єсть хотя материал для довольно зффектного романа, в старом вкусе, а менее романическую фигуру, чем Пугачев, трудно себе пред ставить. Как личность зто бьіло нечто среднее между фантастом, способньїм уверовать в плодьі своей фантазии, каких тогда много бьіло среди раскольников (к которьім Пугачев бьіл так близок, хотя и родился православним), и просто ловким проходимцем, каких тоже бьіло немало в разбойничьих гнездах Поволжья или даже в воровских притонах Москвьі. Что он сознательно принял на себя имя лица, одна мьісль о котором должна била приводить в трепет простого, безграмотного казака, показьівает, как легко люди зтого типа змансипировались от обьічной холопской психологии. Но и тут он опять бьіл представителем типа — и довольно распространенного. Он бьіл не первьім «Петром III», как не бил и последним. За восемь лет до него бивший солдат Кремнев попьітался разьіграть совершенно ту же роль в Воронежской губернии; в миниатюре его история как две капли водьі напоминает пугачевскую — даже до такой подробности, что у него бьіли «генерали» из крепостньїх крестьян, одного из которьіх он назьівал «Румянцевьім», а друго го «Пушкиньїм» (нужно думать, что зто бьіли единственньїе важньіе генерали, известньїе ему по именам). Воронежские однодворцьі, с которьіми пришлось иметь дело Кремневу, оказались гораздо менее благодарной почвой, нежели только что «усмиренньїе» яицкие казаки или бесконечно усмирявшиеся уральские горнорабочие, одиссея Кремнева кончилась, благодаря зтому, очень ско ро. Но чуть ли не в то еще время, как его секли кнутом на базарах всех деревень, где он вьіступал в качестве «претендента», в соседней Изюмской провинции другой бегльїй солдат, Черньїшев, уверял всех, что Петр III — зто он, сейчас же нашел сельского попа, которьій стал поминать его на ектеньях, как императора. Словом, как раз в зтом пункте Пугачев бьіл наименее оригинален. Если бьі можно било приписать ему лично систему его воєнних дєйс твий , за ним пришлось бьі признать вьщающиеся стратегические способности, но зту систему, кажется, приходится считать продуктом коллективного творчества, и возможно, что здесь Зарубин (Чика) или Белобородов играли большую роль, нежели сам Пугачев. Поведение «императора» после ареста показьівает, что сам на себя он смотрел не больше как на удачливого атамана разбойников, не задумьівающегося ни над какими «принципиальньїми» оправданнями ЗОЇ
своих действий: просто грешил, пока бьіло можно, а пришел час — нужно искупить грех. Поймавшие его чиновники Екатериньї II не могли прийти в себя от удивления и обидьі в своем дворянском достоинстве, когда увидели, кто их держал цельїй год в страхе и тре пете. «Он человек нельзя никак сказать, чтобьі великого духа, — писал императрице московский главнокомандующий князь Волконский после первого свидания со вчерашним “Петром Федорови чем”, — а тем меньше разума, ибо я по всем его изветам нисколько остротьі его не видел... Скверен так, как мужику бьіть простому свойственно, с тою только разницею, что он бродяга». Карьера зтого «бродяги» на первьіх шагах ничем не отличалась от карьерьі его предшественников. Едва успев обьявить себя Петром III, он бьіл схвачен, отвезен в Казань и приговорен к кнуту и каторге. Вместо зтого, однако ж, он через несколько месяцев опять появился среди яицких казаков, а еще через не сколько недель стоял уже во главе общеуральского мятежа. Екатерина — с ее взглядом на дело мьі ниже познакомимся подробнее — долго не могла простить казанскому губернатору Бранту его оплошности, и нашла нужньїм подчеркнуть ее даже в официальном рескрипте ему, по случаю назначений генерала Кара главньїм начальником над первой зкспедицией против Пугачева. «По случившемся в Оренбургской губернии от бежавшего у вас изпод караула бездельника казака Пугачева мятеже», — ядовито отмечал рескрипт, обьясняя бедному Бранту причини посилки Кара. Естественно, что сам Кар больше всего хлопотал, как бьі Пугачев не убежал вторично: «Опасаюсь только того, — писал он Екатерине, — что сии разбойники, сведав о приближении ко манд, не обратились бьі в бег». Воєнная коллегия вполне разделяла его «оптимизм». «Весьма изрядно учинить все изволили, предписав сибирскому коменданту преградить у плутовской толпьі путь на случай их бегства по усльїшании о приближении к ним воєнних команд», — писал Кару в ответ президент военной коллегии граф Черньїшев. По крайней медленности тогдашних сношений, писалось зто в то время, когда давно «обратился в бег» сам Кар, а командированньїй им для пресечения Пугачеву путей к бегству «синбирский комендант» давно качался на виселице. В силу вековой традиции русской — да и всяческой другой — бюрократии старались не упустить «зачинщика». Но суть бьіла совсем не в нем, можно бить уверенньїм, что в случае вторичной поимки Пугачева «войсковьіе» сейчас же нашли бьі себе но вого «Петра. III», а в той тактике, которую усвоили себе теперь уральские казаки и которая, всего вероятнее, бьіла им подсказана их неудачей в предшествующем году. Тогда они держались оборонительной системи — дожидались, пока к ним придут войска, и отбивались от них, в результате они бьіли разгромленьї. 302
Теперь они решились взять инициативу в свои руки, и победа над силами, гораздо более крупними, чем какие они имели перед со бою в 1772 году, досталась им с легкостью, которая должна бьіла изумить их самьіх. Историки, которьіе обьясняют легкость успехов Пугачева тем, что против него бьіла «дрянная гарниза» за не менее дрянньїми деревянньїми укреплениями, забьівают, что ведь и годом раньте на Яике действовали не отборньїе полки (они бьіли на турецкой войне или же в Польше). У Фреймана, усмирявшего Яик в 1772 году, бьіла всего одна гренадерская рота — точь-вточь такая, какую Пугачев в ноябре следующего года взял, что назьівается, гольїми руками. Но перед Фрейманом бьіли «злодеи», бежавшие и укрьівавшиеся, в крайнем случае, отстреливавшиеся, когда на них нападали, словом, бьіла картина обьічная, к которой «усмирители» давно привьікли, а перед Каром и его предшественниками бьіли «злодеи», совершенно необьічньїм образом нагло шедшие вперед, точно они бьіли авангардом стотьісячной армии. Между тем у Пугачева в зтот период восстания бьіло не больше двух тисяч хорошо вооруженньїх людей, и то под самий конец, а начал он, имея их не более трехсот. Тогда как у одного Кара бьіло 1300 человек, может бить, и не равнявшихся по достоинству гренадерам Фридриха Великого, но, во всяком случае, вооруженньїх и обученньїх, как всякне регулярньїе солдати, да в Оренбурге, за всеми потерями первьіх недель, оставалось почти три тьісячи. Но на стороне пугачевцев бьіл огромньїй мораль ний перевес — перевес людей, уже одержавших победу и идущих вперед, тогда как психология правительственньїх войск бьіла пси х о л о ги єй отступающей армии, не верящей ни в себя, ни в своих вождей. Два привходящих обстоятельства облегчили положение: одно — первую победу, а стало бьіть, и моральний пе ревес восставших, другое — техническую возможность использовать зтот перевес. Первое обстоятельство заключалось в край нем ослаблений «старшинской» партии на Урале в зто время, благодаря отсутствию почти всех ее боевьіх злементов, командированньїх в Кизляр: считая Яик окончательно замиренньїм, правительство спешило использовать свою победу, заткнув яицкими казаками бреши, которьіх у него так много бьіло на всех границах. Таким образом, злемент, которьій имел социальньїй интерес бороться с восстанием, бьіл сведен почти на нет, и зто как раз в ту минуту, когда противоположная сторона бьіла ожесточена до крайности, потому что яицкий комендант начал пра вить с «войсковьіх» деньги, нечто вроде контрибуции, наложенной на них за бунт 1772 года. Один из допрашиваемьіх казаков впоследствии «откровенно признался», по словам официального документа, «что никакая другая причина не принуждала их к соединению с самозванцем, как только, чтобьі избежать притесне-
303
ний и взьіскания несносного денег»1. В то же самое время восставшие казаки немедленно же умели связаться с социальньїм злементом, как нельзя более им родственньїм: горнозаводскими крестьянами. Уже в октябрс 1773 года, через месяц после вьіступления Пугачева, на знакомом нам Авзяно-Петровском заво де лили для восставших пушки и ядра, которьіе Кар тщетно пьітался перехватить при перевозке их в пугачевский лагерь. Благодаря зтому уже к ноябрю Пугачев имел до 70 орудий, в том числе довольно крупньїх — двенадцатифунтового калибра, и бьіл артиллерией сильнеє правительственньїх войск: в главном сражении с Каром у инсургентов бьіло 9 пушек против 5, которьіми располагал отряд Кара, причем пугачевские пушки бьіли лучше казенних. Факт необьічайной важности, недостаточно подчеркивающийся обьїкновенно историками бунта, весьма склонньїми изображать пугачевскую армию как громадную нестройную толпу полувооруженного мужичья. В документах мьі не видим ни громадности, ни нестройности, видим, напротив, сравнительно небольшую силу, составленную из отборньїх злементов и подготовленную к борьбе в данньїх условиях гораздо лучше, чем ее про тивники. Во-первьіх, вместе с пушками с заводов пришли люди, умеющие их употреблять в дело: современники согласньї с тем, что не только артиллерия, но и артиллеристьі у Пугачева бьіли лучше правительственньїх. «Артиллериею своєю чрезвьічайно вредят, — доносил военной коллегии разбитьій Кар, требу я присьілки возможно более пушек возможно более крупного калиб ра, — отбивать же ее атакою пехотьі также трудно, да почти и нельзя, потому что они всегда стреляют из нее, имея для отводу готових лошадей, и как скоро приближаться пехота станет, то они, отвезя ее лошадьми далее на другую гору, опять стрелять начинают; что весьма проворно делают и стреляют не так, как бьі от мужиков ожидать должно бьіл{?». Рьічков в своем описании оренбургской осадьі отмечает, что инсургентьі, придавая большой угол возвьішения своим орудиям, навесньїм огнем ухитрялись гро мить дома в самом центре города, к немалому ужасу осажденньіх, в первую минуту думавших, что только на валу и около вала опасно бьіть. Надо иметь в виду, что тогдашние гладкостенньїе орудия не отличались дальнобойностью, и что городским пушкам, например, никогда не удавалось разрушить пугачевские батарей: чтобьі достигнуть описьіваемого Ринковим зффекта, нужно било бить, по своєму времени, образованньїм артиллеристом. Совершенно определенно указьівает Рьічков на связь зтого явлення с присутствием в рядах пугачевцев заводских мастеровьіх. «Сказьівали, — пишет он, — что посланньїе на Твердьішевский завод без 1Сборник, ibid., с. 96. 3 04
всякого там сопротивления полупили и прислали к нему злодею более 3000 зарядов с ядрами, и зарядьі де бьіли все из лучшего пороха, и не малое число ружей. Тут же взяли они к себе из заводских
многих служителей, в том числе несколько довольно обученньїх пуіиечной пальбе, о коих сказьівали, якобьі они добровольно склонились»1. Остается прибавить, что если.на горнозаводских рабочих держалась артиллерийская тактика Пугачева, то яицкие казаки не менее умело развили тактику кавалерийского боя. Их рассьіпной строй бьіл почти неуязвим для артиллерии противника, в те далекие Бремена не располагавшей даже и шрапнелью, появившейся в начале XIX столетия, попасть же ядром в одиночного всадника бьшо труд неє, чем убить ласточку на лету пулей из ружья. А на ружейньїй вьістрел казаки не подьезжали, пока тяжепьіе каре екатерининской пехотьі не бьіли окончатепьно расстроеньї метким артиллерийским огнем: тогда стремглав, с криком и визгом, бросались они на обезумевших солдат, большей частью без сопротивления бросавших ружья. Кар не видел иного спасения, как сосредоточить на театре восстания возможно более регулярной конницьі, и действительно, в усмирении пугачевщиньї гусарьі и драгуньї впоследствии сьіграли самую видную роль, а в зимнюю кампанию 1773— 1774 годов с пугачевской тактикой довольно удачно боролись еще отрядьі егерей-льїжников. Но пока бьіли усвоеньї тактические уроки пугачевщиньї — более серьезньїе, как видит читатель, чем обьїкновенно думают, — «Петру Федоровичу» давно удалось самому обзавестись настоящей регулярной армией: одним из непосредственньїх результатов первьіх его успехов бьіло то, что цельїе отрядьі правительственньїх войск, нередко с офицерами, переходили на его службу. Современники очень неохотно признавались в зтом факте. Екатерина уверяла Вольтера, будто бьі Пугачев «предавал смерти всех офицеров и солдат, которьіе в руки к нему по падались». Биограф Бибикова очень хотел бьі уверить своего читателя, что ни один из дворян не передался (самозванцу): он, однако же, не мог скрьіть, что после взятия Татищевой (в самом начале восстания — в конце сентября 1773 года) Пугачев «всех военнослужащих, бьівших в городе, числом более тьісячи человек, принудил присягнуть», а несколько позже — что «из войск, противопоставленньїх бунтовщикам, цельїе отрядьі положили оружие и даже иньїе перешли к самозванцу». Изменяли не только гарнизоньї крепостей оренбургской линии, что еще можно бьіло бьі с грехом пополам обьяснить «заразой», давно исходившей от яицкого казачества. Ненадежньї бьіли и полки, присьілавшиеся из Центральной России: солда1Летопись Рьічкова, в приложениях к «Истории пугачевского бун та» Пушкина. 305
тьі Кара «вслух кричали, что бросят ружья». Измена гнездилась в отборньїх полках, на которьіе особенно рассчитьівали при усми рений восстания. Владимирский гренадерский полк, которьій на почтовьіх наспех везли из-под Петербурга в Казань, пришлось подвергнуть особому тайному наблюдению, открьівшему, «что действительно между рядовьіми солдатами существует заговор положить во время сражения перед бунтовщиками ружья». Цитируемьій нами здесь Державин также неохотно бьі признался, что измена шла вьіше «рядовьіх солдат». Но в том самом Саратове, откуда он не особен но почетно уехал, когда стал приближаться Пугачев, почти весь гарнизон, во главе с довольно крупним чином, секунд-майором, перешел на сторону инсургентов. Из состава зтого гарнизона артиллерийская команда особенно отличилась в рядах пугачевской армии во время битвьі под Царицьіном против Михельсона. А еще раньте, когда последний действовал на Урале, он принял однаждьі пугачевцев за правительственньїе войска, настолько хороша бьіла их фронтовая виправка. Дела об офицерах, перешедших к «самозванцу», менее всего редки в бумагах, оставшихся от пугачевщиньі, и напрасно Бибиков, желая успокоить Екатерину, обьяснял зти явления «мрачной глупостью» провинциального офицерства. Дворцовьіе перевороти как раз более сметливьіх должньї били приучить к тому, чтобьі не разбираться чересчур долго в правах различннх претендентов на престол, а, не теряя времени, присоединяться к тому, кто сильнеє. Если что задерживало в зтом случае, так, скореє, неизбежность конкурировать с пугачевскими «генералами» и «полковника ми» из казаков, да острое социальное недоверие, которое чувствовали восставшие ко всему, от чего пахло барином. Казаки, горнозаводские мастеровне и крестьяне, перешедшие к Пугачеву отрядьі регулярной армии составляли главную боевую силу восставших. То, что нами так прочно ассоциируется с именем «пугачевцев», восставшие крепостнне помещичьих имений, били не столько активной частью пугачевского войска, сколько его питательной средой. Во-первнх, Пугачевнм била заведена правильная рекрутчина: он брал по одному человеку с пяти душ тех деревень, которне били занятьі его войсками, а под конец восстания, когда ему приходилось иметь дело с огромннми, относительно, правительственннми силами, забирал с собою поголовно всех, кто мог носить оружие «Секретная комиссия», ехавшая по следам пугачевского ополчення в августе 1774 года, во встречавшихся по пути селениях никого не нахо дила, «кроме престарелнх людей мужеска и женска пола, а прочие все, кто только мог сесть на коня и идти добрими шагами пешком, с косами, вилами и всякого рода дубинками, присоединились к пугачевской армии» (Записки Рунича). Но в еще большей степени, чем рекрутским депо, взбунтовавшаяся «чернь» 306
служила Пугачеву іиирмой, закрьівавшей движение его главньїх сил и рассеивавшей в то же время сильї его противника. В первьій период восстания такой ширмой для него служили башкири. Нео днократно бунтовавшие в течение XVIII века, они «усмирялись», кажется, еще решительнее, чем заводские крестьяне. По крайней мере, автор, которого трудно заподозрить в тенденциозности по такому случаю (биограф Бибикова), приводит такие данньїе: пос ле восстания 1735— 1741 годов «башкирцев побито, казнено, под караулом померло, сослано в работу, жен и детей их для поселе ння в России роздано, а всего числом 28 452 человека»; между тем всех башкир автор считает 100 тьісяч душ обоего пола! Нет надобности говорить, что к «успокоению» такие мерьі не приве ли — в 1754 году башкири «опять взбунтовали», причем на зтот раз «для усмирения их побито и вивезено... до ЗО тисяч». Нет ничего удивительного, что они присоединились к Пугачеву весьма охотно и дрались под его знаменами отчаянно: другим пощади не давали и сами не сдавались; в одном сражении с ними Михельсону удалось взять в плен из большого отряда только одного человека, да и то «насильно пощаженного», по образному вираженню Пушкина. Помощь башкир, народа конного, располагавшего отличньїми лошадьми, бьіла особенно денна для восставших. Разгром их Михельсоном бьіл вторим, по тяжести, ударом для пугачевщиньї, после подавления тем же Михельсоном и Деколонгом заводского движения. Но на Среднем и Нижнем Поволжье, куда передвинулся театр восстания летом 1774 года, для него нашлась питательная среда и завеса не хуже прежней, в населений помещичьих имений, в военном отношении превосходно использованном пугачевцами. «По всем местам, где они проходили, — доносил Екатерине Панин в августе зтого года, — и по прилежащим к ним на немалое от оного отстояние оказьівается чернь, восстающая против своих на чальств»; из зтого «заключать можно, что злодеево главное в том и упражнение, чтобьі оную (чернь), где только возможно ему собою и посланньїми от себя подсьільньїми возмутить, и когда он войска, на истребление его отраженньїе, за собою развлечет, то тогда обратиться ему туда, где больше будет обнажено и где он лучшие себе вьігодьі предвозвещать может». Один современник рассказьівает, что для достижения зтой цели Пугачеву достаточно бьіло самих ничтожньіх средств: довольно било двум его посланньїм, без всякой вооруженной сильї, явиться в какую-нибудь местность, чтобьі цельїе волости поднялись, как один человек. Насколько далеко захватьівало пугачевское влияние, покажут два-три образчика. В окрсстностях города Рязани, за несколько сот верст от места воєн них дєй с тви й , воєводи с трудом находили лошадей для графа Панина и вьінужденьї бьіли обратиться к содействию проходившего гусарского полка. Когда член «секретной комиссии» Рунич ехал 307
из Рязани в Шацк переодетьій, подводчик спрашивал его: «Не к батюшке ли государю тьі едешь из Москвьі, и не сльїшно ли в ней, скоро ль наследник государь, Павел Петрович, изволит к нему здесь проехать? Мьі его то и дело, что всякий день сюда ожидаем». Член секретной комиссии ничего не нашелся на зто сказать, кроме: «Молчи, брат!» «Что далее вдаюсь я в сей край, то открьівается в ней черни злодеево бунтовщичье возжение, — писал оттуда же Панин, — по которому всякне оказательства подлость превращая к его виго дам, не оставила и такое дерзновение произносить, что я, как брат дядьки его императорского вьісочества1, еду встречать с хлебом да солью». Зто обьяснение панинской зкспедиции, «принудив вострепетать все жильї» в уполномоченном Екатериньї, послужило для него оправданием ряда совершенньїх им жестокостей — «для по казання, с каким хлебом и солью я против самозванца и всего его сонмища еду». Из его же собственньїх донесений видно, что жестокости никакого впечатления не производили: месяц спустя ему пришлось доносить Екатерине о «холопе», которьій, «видя все оньїе казни и наказания, не ужаснулся, однако же, на первовстретившегося дворянина напасть с ножом для ограбления его... Во всей здешней черни из всего без изьятия весьма приметно, что дух ее наисильнейшим образом прилеплен к самозванцу изданньїми от его имени обольщениями на убийство своих градоначальников, дворян, на разграбление казни, соли и на неплатеж десятилетний никаких податей»12. Как всегда, официальньїе донесення, скореє, смягчали истину, чем преувеличивали: если почитать письма московского главнокомандующего Волконского к Екатерине, можно подумать, что кроме самой невинной болтов ий в Москве ничего усльїхать бьіло нельзя. А вот что пншет биограф Бибикова, отражающий в своем рассказе неофициальние впе чатления той порьі: «Приехав в Москву 13 того же месяца (декабря 1773 года: речь идет об А. И. Бибикове), нашел он обширную сию столицу в страхе и уньїнии от язвьі и бьівшего возмущения3; настоящая гроза приводила в трепет ее жителей от нових бедствий, коих не без причини опасались, ибо холопи и фабричние, и вся многочисленная чернь московская, шатаясь по улицам, почти явно оказьівали буйственное своє расположение и приверженность к са мозванцу, которьій, по словам их, несеш им желаемую ими сво боду»4. Рабочих московских фабрик побаивалась и Екатерина; еще в июле 1774 года она, в числе возможньїх планов, в сущности уже 1Н. И. Панин бьіл воспитателем Павла Петровича. 2 Сборник Русского исторического общества, т. 6, с. 132. 3 В 1771 году, когда случилась чума, в Москве бьіл бунт, во время которого бьіл убит архиепископ Амвросий. 4Записки о жизни и службе А. И. Бибикова. — СПб., 1817, с. 277—278. 308
разбитого тогда Пугачева, упоминала и о таком: «Прокрадьівается в Москву, чтобьі как-нибудь в городе в самом вдруг пакость какую ни на єсть наделать сам собою .фабричними или барскими людьми». А для удержання на стороне правительства тульских мастеровьіх бьіли принятьі специальньїе мерьі: «О тульских обращениях слух єсть, будто там между ружейньїми мастеровьіми не спокойно, — писала Екатерина Болконскому. — Я ньіне там зака зала 90 000 ружей для арсенала: вот им работа года на четьіре — шуметь не станут». Горючего материала для восстания бьіло сколько угодно, и его создавала уже не одна интенсифицированная барщина. Поднималось все, что бьіло задавлено и обижено господствующим режи мом. Для того демидовского крестьянина из села Котловки, которьій «по богатству имел в околотке первенство» и «назван бьіл от злодея полковником», мотивом, побудившим к «предательству», едва ли бьіла тяжесть заводских работ. Положение «зкономических» (бьівших церковньїх) крестьян после секуляризации церков них ВОТЧИН (в 1764 году), несомненно, улучшилось1. В них, повидимому, ожидали найти злемент «порядка»: Кар вооружил их в подмогу своим войскам, но они из первьіх перебежали к Пугачеву. Мелкое мещанство поволжских городов с восторгом принимало инсургентов. Католический патер одной из немецких колоний на Волге рассказьівал Руничу, что человек до тридцати моло дих людей из колонии, «разграбив его (патера) и некоторьіх зажиточних жителей, ушли к Пугачеву». Местное духовенство, до архимандритов крупних монастирей включительно, виходило навстречу Пугачеву с крестами и хоругвями, служило молебньї о здравии «Петра Федоровича» и, разумеется, поминало его на ектеньях. Вьісшие его представители (в числе подозреваемьіх бьіл ни более ни менее как казанский архиепископ Вениамин, насчет сношений которого с Пугачевьім имелись весьма сильньїе улики, но дело сочли удобнее замять) действовали, главньїм образом, под влиянием страха, если не за свою жизнь, то за своє и церковное имущество: подчинением самозванцу они надеялись хоть что-нибудь спасти. Но сельское духовенство, с которьім помещики обращались не лучше, нежели с крестьянами, разделяло идеологию последних, и нередки бьіли сельские батюшки, которьіе «наперед к злодеям виезжали и в шайках совокупное с ним злодейство производили». В Петербурге сгоряча решили бьіло расстричь всех, так или иначе приставших к самозванцу, но против зтого должен бьіл восстать даже такой последовательньїй усмиритель, как П. И. Панин. «На сей чин смею я вашему императорскому величеству представить, — писал он, — в тех здесь местах, где злодей 1Семевский, цит. соч., т. 2, с. 255 и др. 309
сам проходил и в которьіе входили большие его отрядьі, не било из оного (духовенства) почти ни одного человека, из не случившихся бьіть тогда в отлучке, которьій би не встречал зло-
дея с крестами, и не делал би служения с произношением самозванца». Если бьі исполнить первоначальное синодское определение, пришлось бьі лишить духовенства цельїй край и зак рить в нем все церкви. По представленню Панина, ограничились позтому извержением из сана только тех попов, которьіе приняли активное участие в бунте, но и таких бьіло немало, не меньше, чем офицеров. Невосприимчивьім к заразе оказался только один класе — местньїе землевладельцьі, не дворяне вообще, потому что поступившие на пугачевскую службу капитаньї и майорьі по званню бьіли, конечно, дворянами. Но не бьіло, кажетея, ни одно го случая, чтобьі во главе пугачевского отряда стоял помещик из восставшей местности. Там, где мятеж пьілал ярким пламенем, все население превращалось в охотника, а помещики — в травимую дичь. Одно, устньїм путем дошедшее от времен пугачевщиньі до 60-х годов прошлого века предание рисует нам трагикомическую картину отчаяния одной крепостной деревни, барин которой бьіл в отьезде: мужички бьіли искренно убежденьї, что если им не удастся повесить своего барина, они навеки останутся крепостньїми. И как они бьіли радьі, когда им удалось, наконец, при манить беглеца на родное пепелище! Но, на счастье почти уже повешенного барина, зто бьіл последний момент восстания: правительственньїе войска вовремя успели явиться ему на виручку1. Местное дворянство гибло «всеродно» не хуже, чем боярство при Грозном. «В некоторьіх селениях злодейские убийства истребляли всех их владельцев до того, что еще неизвестно, кому они по закону достанутся», — доносил Панин. По его подечету мятежниками бьіло казнено (преимущественно повешено) 753 помещика, а с женами и детьми 1572 человека, но он сам признает зти сведения далеко не полньїми. Паника, охватившая дворянство приволжеких губерний, да и не их одних, била неимоверная. Казани в декабре 1773 года, когда приехал туда Бибиков, никакая непосредственная опасность еще не угрожала. Тем не менее, «многие отеюда, или, лучше сказать, большая часть дворян и купцов с же нами вьіехали, — писал Бибиков жене, — а женщиньї и чиновни ки здешние уезжали все без изьятия, иньїе до Кузмодемьянска, иньїе до Нижнего, а иньїе до Москви ускакали. Сами губернато ри били в Кузмодемьянске». Но чего же бьіло требовать от казанцев, город которьіх бьіл все же, в конце концов, сожжен Пугачевьім (хотя только через полгода после того, как они стали прихо дить в трепет), когда и подмосковное дворянство вело себя не 1Осьмнадцатьій век, т. З, «Бьілое из пугачевщиньї». 310
лучше. «Дворянство, собирающееся обьїкновенно в Москву к празднику, сьехалось тогда в великом множестве; вьіезкая из губерний, разоряемьіх разбойничьими шайками бунтовщиков (но в декабре 1773 года «разоряема» бьіла еще только одна Оренбургская да часть Казанской) или угрожаемьіх, оставляло отеческие свои домьі и искало в Москве последнего себе убежища»1. Кто не имел средств ехать в Москву, искали убежища в уездньїх городах, где помещики скоплялись сотнями: в одном Шацке Рунич нашел «до 300 мужска и женска пола дворян». Когда взята бьіла Казань, паника пошла гораздо дальше уездньїх помещиков. «Сего утра получили мьі известие о разорении Казани, и что гу бернатор со всеми своими командами заперся в тамошнем кремле, — писал Никита Панин брату 29 июля 1772 года. — Мьі тут в собрании нашего совета увидели государьіню крайнє пораженною, и она обьявила своє намерение оставить здешнюю столицу и самой ехать для спасения Москвьі и внутренности империи, требу я и настоя с великим жаром, чтобьі каждьій из нас сказал сй о том мнение. Безмолвие между нами бьіло великое». Но и сама Екатерина только храбрилась — мерою ее паники может служить распоряжение, отданное ею за несколько дней перед тем: задержать на три дня всю почту из Петербурга во внутренние губернии. По собственному признанню, она еще никогда так не терялась в своей жизни, как в зти месяцьі. «Уф, тяжело, горько бьіло, до позабьічливо!» — вспоминала она потом своє настроение в дни казанского разгрома. От зтой растерянности са мого «вьісшего правительства» сохранился и более обьективньїй след, чем письма императрицьі: знаменитий проект изловить Пугачева при помощи подкупа его приближенньїх, — в чем предлагал взять на себя посредничество «яицкий казак Остафий Трифонов», на самом деле проворовавшийся ржевский купец Долгополов. История зтого громадного шантажа составляет истинно комическую сцену в трагедии пугачевщиньї12. «Секретная комиссия», о которой упоминалось вьіше — к ней Екатерина относилась так ревниво, что попьітка Панина забрать комиссию под своє ведение вьізвала у нее резкую вспьішку негодования, — зта «сек ретная комиссия», с огромньїми полномочиями, делавшими ее иногда соперником главнокомандующего, имела главною зада чею содействовать предприятию ржевского шантажиста, своего рода провокатора навьіворот, ибо он обманьївал не пугачевцев, а правительство без всякой задней политической мисли, впрочем, а просто в расчете сорвать с правительства хорошую сумму денег, что ему, бьіло, и удалось в первую минуту. А о разме1Записки о жизни и службе А. И. Бибикова, с. 278. 2Подробно рассказана Руничем, в его записках (Русская старина, т. 2). 311
pax паники наверху зта история может свидетельствовать пото му уже, что первьім, уверовавшим в Трифонова бьіл Григорий Орлов — человек, вообще говоря, не легко терявшийся. Если мьі к пожару, неудержимо стелившемуся по низам, при бавим зту растерянность наверху да еще те вспьішки, которьіе, почти не переставав, нарушали спокойствие в верхних слоях, мьі поймем, что перед противником Екатериньї бьіла ситуация, благодарнее которой трудно себе представить. Мьі теперь хоро шо знаєм, что между попьітками гвардейского мятежа и мятежом уральских крестьян и яицких казаков не бьіло ровно никакой связи, ни внешней, ни внутренней. Но современникам дело представлялось иначе. Еще Рунич, писавший в двадцатьіх годах XIX века, находил нужньїм связьівать яицкое восстание с известиями «о сьілке в Сибирь некоторьіх лейб-гвардии офицеров». А для Екатериньї связь между петербургскими «замислами» и появлением самозванца казалась, по-видимому, сама собою разумеющейся, и нет ничего страннее, как видеть в ее переписке, наряду с полньїм игнорированием социальной сторони движения, пристальньїй интерес, с которьім она подхватьівала такие мелочи, как присутствие в пугачевском лагере голштинского знамени, например. Для человека, чувствовавшего себя твердо на престоле, как обьічно представляют себе Екатерину зтого-времени, такое поведение могло бьі служить действительно доказательством невероятной мелочности и ограниченности. Но не принадлежа к числу гениальньїх администраторов, Екатерина все же не принадлежала и к числу ограниченньїх людей. Просто она бьіла более трезвого мнения о себе, чем большинство ее историков. Она знала, что в России XVIII века так же легко било взойти на престол, как и потерять его, особенно, когда соперник бьіл налицо. С зтой точки зрения вьідающийся интерес представля ют донесения иностранньїх дипломатов из Петербурга зимой 1773/74 года: известия об успехах пугачевщини систематически переплетаются в них с новостями о несогласиях в царской семье; то Павел, рассказьівают, сделал матери сильную сцену, обвиняя своего обер-гофмаршала, Салтьїкова, в постоянном шпионстве за ним, Павлом; то Екатерина требует сьіна к ответу по поводу какой-то неосторожно подписанной им бумаги, попавшей в руки уже действительного екатерининского шпиона, причем английский посланник «из безусловно авторитетного источника» располагает сведениями, что речь шла ни более ни менее, как о том, чтобьі заставить императрицу поделиться властью с Павлом. Все зто — сплетни, но для психологии тех, кто руководил борьбой с пугачевщиной, они не менее характерньї, нежели уверенность того же английского посланника в том, что движениями пугачевской армии руководят троє сосланньїх гвардейских 312
офицеров1. Пугачев не только обьективно бьіл грознее, потому что его воєнная сила на первьіх порах ни качественно, ни количественно не уступала силе правительства, субьективно он казался еще страшнеє, нежели бьіл на самом деле. Как зто ни странно, бегльїй донской казак действительно мог бьі явиться соперником «Северной Семирамидьі», но при одном условии, чтобьі он сам имел хотя бьі приблизительное представление о своем политическом положений И ВОЗМОЖНЬІХ для него политических перспективах. Ни следа зтого мьі не подметим ни у него, ни у его окружающих: они с начала и до конца оставались восставшими яицкими казахами, бегльїми солдатами или каторжника ми, словом, тем, чем они бьіли до своего превращения в «генералов» и «полковников». Воплощением государства для них бьіло то единственное государственное учреждение, которое так много значило в их судьбе, — воєнная коллегия. Первое, что они поспешили сделать, зто создать свою собственную воєнную коллегию, наделив ее членов для большего сходства даже именами ге нерал ов, заседавших в коллегии настоящей, начиная с президен та, графа Черньїшева (им стал Зарубин-Чика, правая рука Пугачева в военньїх делах). Затем они порекомендовали всем верноподданньім Петра Федоровича казацкий строй, как идеал и образчик: «Награждаем вольностью и свободою и вечно казаками, — говорили пугачевские манифестьі, — не требуя рекрутских наборов, подушньіх и протчих денежньїх податей, владением землями, лесньїми сенокосньїми угодьями и рибними ловлями и соленими озера ми без покупки и без оброку», — словом, не требуя ничего, что так досаждало яицким казахам и из-за чего они бунтовали уже десять лет. Большего блаженства для кого бьі то ни бьіло пугачевцьі представить себе не могли, и мьі очень ошиблись бьі, если бьі приняли их манифестн за провозглашение земли и воли хотя бьі в самой примитивной форме: если понимать пугачевские воззвания буквально, они не шли дальше превращения помещичьих крестьян в казенних. «Жалуєм... всех находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков бьіть верноподданними ра бами собственно наиіей корони», — писал «Петр III». А так как на практике и рекрутчина, и денежньїе побори продолжали существовать и в пугачевском царстве, притом едва ли не в уси1 См. донесення сзра Роберта Гунинга (Сборник Русского исторического общества, т. 19, с. 393, 401 и др.). Впрочем, английский дипломат сумел схватить и действительно серьезньїе причини пугачевских успехов: «Большое количество медньїх пушек, отлитьіх на казенних литейньіх заводах, достались в руки мятежников, — говорит он, — разрушивших несколько железньїх заводов, в том числе один из заводов Демидова, крепостнне и крестьяне которьіх присоединились к бунтовщикам». 313
ленном виде сравнительно с тем, что бьіло ран ьте ( о тн о с и т єл ь но рекрутчини зто несомненно), то от всех обещаний в руках крестьян оставалось одно: право истреблять помещиков, «кой прежде бьіли дворяне в своих поместьях и вотчинах, оньїх противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать». Крестьяне пользовались зтим правом как только могли широко — мьі зто видели. Но свести всю революцию к истреблению дворян, при сохранении во всем прочем старого порядка, — зто могло повести лишь к од ному результату: заставить дворянство сплотиться и сорганизоваться так, как оно никогда не бьіло сплочено и сорганизовано раньте. Пугачевская стратегия, испорченная той же политической близорукостью, как и пугачевская агитация, давала им, к тому же, достаточно для зтого времени. После поражения Кара (в ноябре 1773 года) самое естественное в положений Пугачева бьіло двинуться на запад, на Казань и Москву, по следам отступавших правительственньїх войск. Ожидание зтого совершенно естественного собьітия и визвало ту панику и в Казани, и в самой Москве, о которой ми говорили в и т е . Но как воєнная коллегия для казаков била воплощением государства, так центром всякой власти для них бнл Оренбург, откуда появлялись все громившие и поровшие Яик генерали-. Одер жав блестящую победу в поле, Пугачев поворачивает назад и почти на полгода (до марта 1774 года) застревает под Оренбур гом. З т а била не столько стратегическая ошибка, как думают военнне историки пугачевщинн, сколько именно политическая. Стратегически, если рассматривать восстание как местное, уральское дело, в попнтке овладеть Оренбургом не било ничего нелепого: нельзя било считать себя хозяином на Урале, пока в самой середине его сидел екатерининский гарнизон, которнй при первой же удаче легко мог перейти от оборони снова к наступлению. Но Пугачев мог стать хозяином не на Урале, а во всей восточной половине России по крайней мере: зтого гораздо легче било достигнуть в Казани или Нижнем, но и зта цель и средства к ней лежали вне пугачевского кругозора. Благодаря зтому, в руках его противника оказался страшний перевес — тог вьшграл время, которое Пугачев потерял. Сорвав зяо на Каре — больше за собственное легкомнслие, потому что Кар сделал все, что при его средствах можно било сделать, Єкатери на поспешила заменить его крупнейшим полицейским талантом, какой имелся в ее распоряжении, в лице А. И. Бибикова. Бивший «маршал» комиссии 1767 года систематически употреблялся для поручений наиболее «деликатного» свойства, били ли зто пере говори с семьей низверженного Йвана Антоновича или приведение в порядок занятнх русскими войсками польских областей. 314
С бунтами на восточной окраине он бьіл притом знаком уже практически: в 1764 году, после назначений Вяземского генерал-проку рором, он доканчивал усмирение заводского восстания на Урале. По уверению его биографа, Бибиков действовал исключительно кроткими мерами: «более уверением общего прощення, даруемого монаршим милосердием», и бистро достиг «успокоения». Новейшие историки находят его расправу более свирепою, чем мерьі, практиковавшиеся его предшественником, и утверждают, кроме того, что «успокаивать» ему бьіло уже некого, ибо восстание било окончательно подавлено Вяземским1. Как бьі то ни бьіло, он знал Урал и правильно ц ен ті его значение в пугачевщине. Психологически вьінужденньїй, ввиду настроения дворянства, двинуть главньїе сильї к Оренбургу, закрьівая дорогу на Казань и Москву, Бибиков все остальное, что бьіло в его распоряжении, двинул на Уфу, для уничтожения пугачевской базьі, что Михельсону и удалось вьіполнить довольно удовлетворительно, — настолько, что Пугачев после своего разгрома удержаться на уральских заводах не мог. Разгром бьіл неизбежен: за время стояння Пугачева под Оренбургом правительству удалось стянуть на восток сильї, далеко превьішавшие боеспособную часть инсуррекционной армии. В марте 1774 года в главньіх пугачевских силах считалось около 3 тьісяч регулярних сол дат при 35 орудиях, у Бибикова же бьіло тисяч до десяти, притом последний шел вперед, а Пугачев вннужден бнл обороняться — психологический перевес бнл уже не на его стороне. Что восставшие оборонялись все-таки отчаянно, показнвают крупнне потери отряда Голицнна в главном деле (под Татищевой, 22 марта): до 500 убитих и ранених. Зато и у Пугачева легли здесь лучшие сили, и с той пори его армия все более и более носит характер импровизации: кое-как вооруженние крестьяне, толпа, бравшая количеством, а не качеством, начинает играть в ней все большую и большую роль. Попнтка разбитого Пугачева опереться на уральское крестьянство (тотчас после разгрома под Татищевой он бросился на знакомьій нам Авзяно-Петровский завод), благодаря предусмотрительности Бибикова, тоже ни к чему не привела: движение пугачевской армии по Уралу било, в сущности, бегством, более или менее удачньш, перед лицом правительственннх отрядов, которне на зтот раз всюду оказнвались сильнеє ее. И только теперь, по необходимости, Пугачев делает то, что давно подсказивал злементарннй политический и стратегический расчет, — пнтается прорваться в Поволжье и поднять сплошное крестьянское восстание в восточннх губерниях. Зтого больше всего боялся Бибиков: «Можно ли от домаитего врага довольно охраниться?» — писал он в начале своего похода, когда ему казалось, что все идет «к измене, злодейству и к 1 Семевский, цит. соч., т. 2, с. 360. 315
бунту на скопищах». Победа под Татищевой и успехи Михельсона на Урале успокоили его, и он умер, 9 апреля, не дождавшись того, чего так боялся. Его смерть, которой современники придавали такое огромное значение, ничего не могла переменить, Пугачев уже бьіл разбит и вниз по Вол ге, в сущности, также бежал, как раньте вдоль Уральского хребта. Что и зта агония пугачевщинн бьіла еще так страшна, если судить по дворянской панике, зто время можно принять за самьій грозньїй период пугачевщиньї, показьівает только, на какие результати могло бьі рассчитьівать восстание, будь оно с самого начала перенесено к западу от Волги. Преемнику Бибикова, Петру Панину, в распоряжении которого било уже столько войска, что «едва ли не страшна такая армия и соседям била», по сло вам Екатериньї, оставалось только терпеливо дожидаться естественного конца всего дела. Он так и посту пал, коротая время, от скуки, охотой. И, конечно же, не знергии зтого генерала, две недели собиравшегося вьіехать из Москви, постоянно жаловавшегося, что ему «подагрический припадок пал на кишки» и принимавшего приезжавших к нему с докладами офицеров «в светло-сером шелковом шлафроке и большом французском колпаке с розовими лентами», — не зтой слишком штатской фигуре Екатерина била обязана прекращением бунта. Индивидуальннй вклад Панина в дело усмирения внразился в поставленннх им около бунтовавших деревень «виселицах, колесах и глаголях», о чем он с гордостью доносил императрице, подчеркивая, что зта мудрая мера принята по его «повелениям». На зтих виселицах и колесах велено било казнить «злодеев и преступников подлого состояния... не останавливаясь за изданними об удержании над преступниками смертной казни всемилостивейшими указами как покойною в бозе почивающею госу даринею императрицею Елизавет Петровною, так и ньіне владеющею над нами нашею всемилостивейшею самодержицею». Так впервне в нашей истории Петром Ивановичем Паниннм било дано авторитетное разьяснение, что политических преступников укази об отмене смертной казни не касаются. Панин готов бнл би и даль ше идти, он, било, издал «повеление», чтобн в случае повторного бунта «казнить всех без изьятия возрастннх мужиков мучительнейшими смертями», но и тут его остановила Екатерина. Все-таки, она переписнвалась с Вольтером, и ее подобная откровенность мог ла поставить в неловкое положение. Но в участии Панина, как «усмирителя» пугачевщини, била еще одна сторона, если так можно виразиться, символическая. Па нин бнл главой будировавшего из-за недостатков екатерининского монархизма дворянства. В донесеннях московского главнокомандующего Волконского — зто «большой болтун», а в письмах самой Екатериньї — «первьій враль и мне персональ ний оскорбитель». Что оскорбитель и оскорбляемая сошлись 316
теперь за общим делом, зто бьіло глубоко знаменательно. Комиссия 1767 года едва не поссорила Екатерину и ее дворянство, пугачевщина опять их сблизила, и на зтот раз неразрьівно. Зтот новьій и прочньїй мир нашел себе и еще более яркое символическое вьіражение, нежели назначение Панина главнокомандующим против Пугачева. Когда зашла речь об организации на местах дворянского ополчення для борьбьі с пугачевщиной, Екатерина, по дворцовьім йменням Казанской губернии местная землевладелица, приняла живое участие в деле, и в письме, которьім сопровождалось ее пожертвование на «милицию», назвала себя казанской «помещицей». Нужно видеть, какой взрьів холопского умиления вьізвало зто маленькое слово в сердцах казанских дворян, чувствовавших себя та кими жалкими и покинутими перед лицом надвигавшейся пугачевщиньї. — «Что ти с нами делаешь? — вопияли дворяне в ответном письме. — В трех частих света владьічество имеющая, славимая в концах земних, честь царей, украшение корон, из боголепия величества своего, из сияния славьі своея снисходишь, и именуешься нашею казанскою помещицей! О радости для нас неизглаголанной, о шастия для нас не окончаемаго! Се прямо путь к сердцам нашим!» Перед чрезвьічайно демократической практикой мужицкого бунта где уж тут бьіло хлопотать о «доведений до конца» аристократического монархизма «Духа законов»... Централизация крепостного режима Административньме ур о к и п угачевщ и н и : ум н ож ен и е м ест н и х правительств> наместники ф Центральная полицейская диктатура; Потемкин; особенности его фавора, его военньїе реформи; его церковная и социальная политика ф Отношение к Потемкину екатерининского дворянст ва; характ ерист ика нового реж им а у кн. Щ ербатова Ф Вьірождение потемкинского реж има; Зубов ф Павел Петрович как продолжатель Потемкина и Зубова; безграничное расширение полицейской диктатури ф Крестьянская политика Павла; история укази о трехдневной барщине ф Павловская демагогия; «ж елтий ящик»; льготи общественним низам; Павел и раскольники, Павел и дворянство Ф Патологические черти павловского режима; неизбежность катастрофи
Одним из основних условий русского феодализма XVIII века, как он сложился к шестидесятьім годам, бьіла слабость центральноїї власти. Государю-помещику в его вотчине редко бьіла нужна зта власть: он справлялся собственньїми средствами. А с тем, что превьішало зти средства, должно бьіло справляться местное дворянское общество через своих виборньїх агентов: таков бьіл идеал дворянских наказов 1767 года. Ми не встретим в них жалоб на то, что в провинции мало правительственних чиновникові бюрократическая централиза ция прочно связалась в воспоминаниях дворянства с реформой Петра, 317
а зту реформу дворяне вспоминали без большого удовольствия; официальньїе восторги по ее поводу не должньї нас обманьївать. Если Петр часто цитируется в тогдашней дворянской литературе, то большей частью для того, чтобьі приписать ему то, чего он не делал и что — как вьіборньїе дворянские ландратьі, например, — шло вразрез с основними тенденциями петровской политики в дни ее расцвета. Зто бьіл удобньїй и приличньїй повод легализировать дво рянские чаяння, когда они казались самим дворянам немного смельіми для настоящего момента — нечто вроде тех цензурних вставок, какие делал Монтескье в своих немного скользких рассуждениях о «посредствующих властях». В действительности, дво ряне желали бьі, чтобьі между дворянскими виборними органами и общегосударственньїм центром не бьіло никаких промежуточньїх звеньев, а зтот центр рисовался им в образе сената, где заседают такие же дворяне-помещики. До пугачевщиньї зтого казалось совершенно достаточно, пугачевское восстание заставило пересмотреть вопрос. «Внутреннее бьівшее беспокойство, — писал Екатерине с места усмирения не кто иной, как Петр Панин, недавний «большой болтун» и вождь дворянской оппозиции, — для управле ння таковьіх (отдаленньїх от первопрестольньїх надзираний) народов и стран открьіло потребности в умножений над ними более правительств и присутственньїх полицейских надзирателей, нежели донине оньїх єсть». «Мудрая императрица Екатерина II, — говорит в своих записках знакомьій нам член «секретной комиссии» Рунич, — по случаю возникшего в низовом краю России возмущения извлекла все опьітьі нз внутреннего тогдашнего управле ний губерний и воєводств и со сродньїм ей благоразумием усмотреть соизволила, что в таком обширном государстве, какова российская монархия, разделенная на 12 только губерний, необходимо требует нового постановлений — чтобьі они (губернии), в пределах своих, бьіли не столь обширньї, что и сделано по усми рений в низовом краю пугачевского бунта...» Низший персонал нових губерний, в несколько раз «умноживших» местньїе «правительства», рекрутировался, как мьі знаєм, все из того же дворян ства: зтим бьіли удовлетвореньї в минимальной мере требования 1767 года. Но над низшей дворянской администрацией бьіли поставленьї агенти центральной власти с чрезвьічайньїми полномочиями в лице наместников, которьіе обращались к дворянскому обществу с вьісотьі императорского трона, нарочито поставленного в залах дворянских собраний, «яко частньїе цари под начальством единой великой самовластной своей царицьі, коей одной обязаньї они бьіли ответствовать». Зто отнюдь не бьіла только декоратив ная должность, как часто думают: виборная дворянская администрация скоро зто почувствовала. «По прошествии некоторьіх лет, — говорит тот же автор, — начали изменяться, упадать и терять цену 318
дворянские вьіборьі, ибо некоторьіе из государевьіх наместников допустили вкрається при своих, так сказать, дворах пристрастию фаворитов и фавориток, по внушению коих на новьіе трехлетия при виборах начали избирать дворян, как в предводители, так и в присутственньїе места, качеств низких, услужливьіх прихотям фавора... почему многие добрьіх качеств дворяне, вйдя, что в собраниях для вьібора зарождаются пристрастия и вигоди... начали удаляться от виборов и решительно оставили по губерниям службу»1. «Двор» екатерининского наместника, с его «фаворитами и фа воритками», бнл такой же точной копией центрального, петербургского, двора, как трон в зале губернского дворянского собрания — копией настоящего царского трона. И далеко не случайно в самий разгар пугачевщинн вся Россия получила «государева наместника» очень своеобразного типа в лице Потемкина. На «великолепного князя Тавриди» (иньїе еще називали его «князем тьми») долго смотрели у нас как на «фаворита» в полном смисле зтого слова, как на человека, лично близкого императрице, а по тому и пользовавшегося, по личному доверию, «всею полнотою власти самодержавной». С зтой точки зрения он, конечно, легко находил себе предшественников в Бироне, Разумовском, Шувалове, Орлове. Но уже современники должньї били заметить, что между зтими последними и Потемкиним било существенное различие: у тех власть (если они ею обладали, как Бирон или Орлов) и «случай» били тесно связанн, прекращался «случай», и они ста новились частннми людьми, иногда с богатством и внешним почетом, иногда без всего зтого, но всегда без всякого политического значення. Когда кончился «случай» Потемкина, когда появился новий фаворит (Завадовский), все били убежденн, что и роль прежнего фаворита снграна, но, доносил своєму начальству австрийский посол, «князь Потемкин, к общему удивлению, сохраняст авторитет, трудно соединимнй с его теперешним положением, и, по крайней мере, по наружности, совсем не похож на попавшего в немилость фаворита, хотя, несомненно, он более фаворитом не состоит»... С тех пор сменилось еще несколько фаворитов, а Потемкин все оставался при старом значений и влиянии, причем зто влияние распространилось даже и на вьібор его, по внешнему виду, заместителей12. Размерн же зтого влияния били совершен1 Рунич П. С. Записки // Русская старина, т. 2. 2 Процедура «отбора» Потемкиним предметов временного удовольствия его повелительницн обстоятельно описана его бившим камердине ром, которнй, впрочем, сам назьівает себя «частннм секретарем». (См.: St. Jean. Lebensbeschreibung des Fiirsten Gr. Al. Potemkin. — Karlsruhe, 1888; c рукописи начала XIX века.) Зто уже в полной мере «лакейские сплетни», но как раз такие интимности лакей знают всего лучше... 319
но ни c чем предьідущим не сравнимьі: ни один из его предшественников, даже Бирон, не занимал положення такого всевластного первого министра, настоящего великого визиря, каким бьіл князь Таврический, притом с первьіх же дней своего фавора. «Граф Потемкин имеет такое влияние на императрицу, что во внутренних делах все от него зависит», — писал тот же австрийский по сол в 1775 году, а через несколько месяцев он бьіл очень рад, когда один его приятель доставил ему частную аудиенцию у того же Потемкина, причем посол мог убедиться, что и по иностранньїм делам тоже «все от него зависит». В марте 1774 года Потемкин сделался генерал-адьютантом императрицьі (звание, в екатерининскую зпоху имевшее совершенно определенное значение — и Орлов, и Зубов, и все меньшие боги екатерининского Олимпа бьіли генерал-адьютантами), а уже в апреле Лондонскому кабинету до носили: «Весь образ действий фаворита свидетельствует о совершенной его уверенности в прочности своего положення. Действительно, принимая в расчет время, в которое продолжается его фа вор, он достиг далеко большей степени власти, чем кто-либо из его предшественников... Хотя нигде любимцьі не возвьішаются так внезапно, как в зтом государстве, однако даже здесь еще не бьіло примера столь бьістрого усиления власти, какого достигает настоящий любимец. Вчера, к удивлению большей части членов, ге нералу Потемкину поведено заседать в Тайном совете». В действительности, он бьіл гораздо больше, чем рядовьім членом Тайного совета: наиболее «тайное» изо всех тогдашних дел, усмирение пугачевского мятежа, всецело бьіло отдано в его руки. Самьіе секрет ине донесення Екатерине с мест доставлялись прямо ему, и он имел право их вскрьівать1. Гордьій и непреклонньїй Никита Панин вступал с ним в частньїе интимньїе разговорьі по поводу назначения главнокомандующим против Пугачева Петра Панина. По-видимому, вначале Н. Панин тешил себя.надеждой, что ему удастся заб рать в руки «неопьітного» нового фаворита, когда же окончательно убедился, что тот «ничего не внемлет или внимать не хочет, а все решает дерзостию своего ума», то заскучал и стал говорить об отставке. Предметом многочисленньїх «милостей», сипавшихся, как из рога изобилия, бьівали.и другие. В бьістрой карьере Потем кина характерно именно сосредоточение в его руках реальной вла сти. По части «милостей» он не очень опережал других, и гра фом, например, сделался слишком полгода спустя после начала своего «случая». Зато в первьіе же его месяцьі он стал подполковником Преображенского полка (полковником бьіла сама императрица) и вице-президентом, а фактически президентом, военной коллегии. Только нежелание'всегда тактичной Екатериньї обижать 1Рунич П. С. Записки, с. 157. 320
старших генералов армии м етало ей подчинить Потемкину фор мально все русское войско, и без того Румянцев чувствовал себя жестоко обиженньїм, получая распоряжения из рук человека, еще недавно сражавшегося под его начальством в скромном качестве «волонтера». Но на деле Потемкин все же бьіл главнокомандующим, и характерно, что его фавор начал бледнеть с той самой порьі, когда вторая турецкая война показала совершенное ничтожество его как полководца. Толькотогда один из временньїх фаворитов, Платон Зубов, начинает вьщвигаться на место постоянного. И точно так же не менее характерно то, что одним из первьіх, кого Єкатерина нашла нужньїм известить о пожалований Потемкина генерал-адьютантом и преображенским подполковником, бьіл усмирявший пугачевщину Бибиков: обер-полицеймейстер, работавший на месте, должен бьш знать, кто в России новий генерал-полицеймейстер. Суть бьіла не в том, что Бибиков «любил» Потемкина. Почти игривая форма, в которой старьій и верньїй слуга бьіл извещен о появлении нового фаво рита (письма Екатериньї от 7 и 15 марта 1774 года, таким резким пятном вьщеляющиеся на общем мрачном фоне тогдашней ее переписки), бьіла одним из проявлений все той же тактичности. Пилюлю нужно бьіло подсластить... Только в самое последнее время русская историческая литература начинает делать попьітки взглянуть на «князя тьмьі» не как на типичного представителя фаворитизма XVIII века, а как на вьіразителя новой политики Екатериньї II, так не похожей на Бремена, когда зта государьіня с трогательной добросовестностью конспектировала Монтескье1. Как реагировало на зту но вую, послепугачевскую, политику общественное мнение дворянской России, зто в необьічайно яркой форме вьіразил лидер дворянской публицистики князь Щербатов. Но прежде чем перейти к зтому плачу на развалинах русского «монаршизма», нельзя не сказать два слова о новьіх струнах совсем иного рода, какие начинают теперь звучать в екатерининской политике, подготавливая следующее царствование. Пугачевщина заставила не только поставить у центра всех дел «человека с кулаком», всеми ненавидимого («Вся нация, — писал ровно через два года после назначения Потемкина генерал-адьютантом австрийский послан ник, — которая его ненавидит, ничего так сильно не желает, как его падения», — мьі сейчас увидим, кто зто «вся нация»), но умеющего всех подчинить своей воле. Она напомнила о том, что в известную минуту, и как раз самую критическую, кулак может 1 К числу зтих попьіток принадлежит очерк, помещенньїй в «Русском биографическом словаре», составленньїй г. Ловягиньїм. Его портит только явное стремление подчеркнуть «положительньїе» результа ти потемкинского управлення. Значение Потемкина, конечно, не в зтом. 11 Зак. 524
321
бессильно повиснуть в воздухе. Военньїе реформи Потемкина чрезвьічайно вьіразительньї. Уже одно стремление организовать войско из инородцев — албанцев, волохов, болгар, даже кабардинцев, и, так неприятно напомнивших о себе во время пугачевщиньї башкир — не покажется случайностью тому, кто вспомнит, как вели себя русские войска в дни Пугачева. Иноземньїе наемники — любимое прибежище всякого деспотизма XVIII века. Но ото, конечно, мелочь на общем фоне потемкинских преобразований. Они вовсе не ограничивались одним введением рациональной формьі обмундирования (заимствованной, впрочем, отчасти у австрийцев). Сущность дела хорошо обьясняет одно распоряжение Потемкина1: «А офицерам гласно обьявите, чтоб с людьми об ходились со всевозможной умеренностью, старались бьі об их вьігодах, в наказаниях не преступали бьі положенньїх, бьіли бьі с ними так, как я, ибо я люблю их как детей». Положение солдата вообще стремились облегчить, для того, чтобьі сделать его более надежньїм, если опять понадобится встретиться с «домашним врагом». Но и самого домашнєго врага старались приручить, насколько возможно. Мьі видели, какую подцержку пугачевщине оказьівали раскольники. «Время улучшения раскольников при Екатерине II совпадает с порою усиления влияния Потемкина», — говорит новейший биограф последнего. В Таврической губернии старообрядчество терпелось на равньїх правах с остальньїми неправославньїми исповеданиями. Из одной резолюции Екатериньї на доклад Потемкина видно, что он предполагал распространить ото местное распоряжение на всю Россию, организовав старообрядческую церковь на началах, напоминающих позднейшее «единоверие». Екатерина нашла зто слишком рискованньїм: «Сей пункт поньїне избегаем бьіл всеми, и по сею пору о сем никто, а найпаче духовньїй чин, сльїшать не хотел». Она посоветовала, без огласки, улучшить положение раскольников путем частньїх соглашений с духовной властью. Всего труднеє бьіло приручить плав ную разновидность «домашнего врага» — крепостньїх крестьян; но и тут Потемкин оставил по себе весьма характерний след, предписав уже совершенно секретно не вьідавать помещикам бегльїх, которьіе найдут убежище в подчиненной непосредственно ему Новороссии. Зтим распоряжением Потемкин, конечно, гораздо больше помог колонизации Новороссии, нежели постройкой своих городов, которая к «колонизации», собственно, может бьіть отнесена лишь по недоразумению, потому что населеньї они бьіли исключительно солдатами, чиновниками и иньїми казенними людьми, или вьіпиской заграничньїх колонистов, по показанню очевидцев, частенько 1 Цитируемое г. Ловягиньїм. 322
умиравших голодной смертью, ибо, вьщав им грошовое пособие, потемкинская администрация бросала их на произвол судьбьі. Что злоупотребления зтой администрации бьіли колоссальньї, как всякой администрации крепостного типа, — об зтом не может бьіть спора. Но зто бьіли именно недостатки, свойственньїе всякой тогдашней администрации, когда же приходится перечислять индивидуальньїе грехи человека, которого ненавидела «вся нация», злейшие обвинители теряются и не знают, что сказать. Щербатов готов приписать Потемкину «все знаемьіе в свете пороки», которьіми тот будто бьі не только «сам бьіл преисполнен, но и преисполнял окружающих его», НО ВИДИМ МЬІ воочию только любовь хорошо покушать, да грубое обращение с придворньїми лакеями вьісшего ранга. «Неосторожность обер-гофмаршала князя Николая Михайловича Голицьіна не приготовить ему какого-то люби мого блюда подвергла его подлому ругательству от Потемкина и принудила идти в отставку», — вот и все доказательства «всех знаемьіх в свете пороков Потемкина, какие можно найти в широкой картине «повреждения нравов в России». Для человека, задавшегося специальной целью обличать, жатва не богатая. Не много находит прибавить сюда и другой обличитель Потемкина, представляющий собою противоположньїй полюс Щербатову. St. Jean рассказьівает, например, не без пафоса, как самьіе знатньїе люди, в том числе губернатори и наместники, в полной парадной форме и во всех орденах, сьезжались за сотни верст навстречу проезжавшему по их губернии Потемкину, а он сплошь и рядом не удостоивал даже вьійти из своего крьітого возка, где спал или читал, так что собравшейся вьісокопоставленной публике остава лось только раскланиваться с лакеями и лошадьми князя. Вольно им бьіло кланяться, скажет новейший читатель, чем же виноват Потемкин, что екатерининские наместники, гордьіе сатрапьі пе ред местньїм населением, так подло холопствовали перед центральной властью? И, наконец, Державин, которьій, как и все дворяне его времени, не прочь привести образчик «пороков» князя Таврического, в качестве самого зффектного номера рассказьіва ет, как тот разрешил купить населенное имение єврею. По нравам XVIII века, когда у всех свежо бьіло в памяти поголовное изгнание евреев из империи Елизаветой Петровной, зто бнл, конеч но, случай резкий, но где же опять-таки тут «все знаемьіе в свете пороки»? Если при зтом и бьіли закрепощеньї свободньїе люди, как рассказьівает Державин, зтому, впрочем, менее придающий значення, чем национальности покупщика, — то разве вся политика Екатериньї в Малороссии не сводилась к закрепощению уцелевших еще остатков свободного населення? В лице князя Потемкина «вся нация», т. е. все благородное российское дворянство, ненавидела режим, а человеку доставалось лишь за 323
то, что он бьіл первьім воплощением отого режима, хотя лично он бьіл не хуже и не лучше других. Когда Щербатов почти в симпатич них тонах рисует первого фаворита Екатериньї, Григория Орлова, сравнивая его с последующим, он вспоминает добром первую, допугачевскую, половину царствования — весну дворянского «монаршизма». «Домашний враг» безжалостной рукой разрушил иллюзии своих господ, и полторьі тьісячи повешенньїх помещиков заставили их уцелевших собратьев позабьггь всякне мечтания о «вла стях средних». Приходилось брать то, что центральной власти угод но бьіло уступить, да еще и за ото благодарить и славословить. «Испекли закони, правами дворянскими и городовими названнне, — иронизирует Щербатов, — которне более лишение, нежели дание прав в себе вмещают и вообще делают отягощение народу». Но поневоле идя под ярмо, кляли его, и тот же Щербатов умел при дать зтим проклятиям общую форму, не привязнваясь к «порокам» отдельннх «властителей». «Я охуляю самий состав нашего правительства, — говорит он в своей предсмертной записке, — називав его совершенно самовладним и таким, где хотя єсть писанне за кони, но они власти государевой и силе вельмож уступают, где состояние каждого подданного основнвается не на защищении законов, не от собственного его поведения зависит, но от мановения злостного вельможи... Надлежало би мне теперя говорить о правительствах; но как у нас по самому непомерному деспотичеству не закони действуют в правительствах, но преклонение двора и воля вельмож, то прежде и должно о сих говорить». Настроение настолько сродни и недавнему поколению, что нельзя, кажется, читать зти строки без живого сочувствия, но взгляните на конкретнне образ ники «непомерного деспотичества». «Охуляю я подчинение губернских предводителей под власть наместников, яко разрушающее пре граду власти наместников над дворянами... Охуляю я учреждение нижних и верхних расправ, где несмьшіленьїе и упрямьіе крестьяне заседают, с отнятием их от земледелия и с повреждением их нравов, от коих и другие повреждаются... Охуляю я дворянское право в самом его порядке и расположении книг; позволение девкам благородним виходить в замужество и за низшего состояния людей с сохранением своего права, от чего нравн повреждаются и смешиваются состояния; вмещение в разньїе классьі дворянства вся ких чинов людей, чрез что самое сословие дворянское уподляется»... Зто не все, что «охуляет» старий «монаршист» в своей пред смертной речи к тем, кто заставил согнуться его гордую голову (он «отстал от двора», по его словам, в 1777 году — как раз в начале потемкинского режима): во многих своих «охулениях» он опять оказался би понятен и людям иного мировоззрения, когда он нападает, например, на «чинимне наказания по уголовньш преступлениям, производящие мучительную смерть», или на «писание 324
законов самою монархинею, писанньїх во мраке ее кабинета, коими она хочет исполнить то, что невозможно, и уврачевать то, чего не знает». Но зто — общие места, годньїе для многих мест и разньїх зпох: индивидуальность вносит в них то, что отражает интересьі класса, представитепем которого не только в комиссии 1767 года бьіл князь Щербатов, и ту перемену, которую зтот класе пережил на склоне царствования Екатериньї. Как личность Потемкина не играла никакой особенной роли в зтой перемене, так и его смерть ничего не могла изменить в установившемся режиме. Зубов, по общему признанню, бьіл не умен, и если мог с некоторьім внешним приличием играть роль «государственного человека», то лишь благодаря своей чудовищной памяти, позволявшей ему ошеломлять случайного собеседника массой технических терминов и мелких подробностей: зто создавало иллюзию, что он «все знает». Люди, имевшие более частое обхождение с последним фаворитом Екатериньї, уверяли, что он почерпал свою мудрость, главньїм образом, из проектов, доставшихся ему в наследство от Потемкина, почему бьівший секретарь последнего, Попов, играл вначале первую роль и при Зубове, пока тот не ечел, что достаточно усвоил себе уже суть потемкинской политики. К оригинальньїм продуктам политического творчества Зубова принадлежал, по-видимому, хотя би отчасти, бесстьідньїй грабеж, известньїй под именем «третьего раздела Польши». По крайней мере, сам он любил зтим хвастаться, и если держаться правила: is fecit cui prodest, придетея при знать за ним некоторое на зто право, так как все богатства Зубова и его приближенньїх составились из имений, конфискованньїх у польских помещиков, обнаруживших недостаточную преданность... России. Но награждать русских слуг нового режима землями, отобранньїми у поляков, давно вошло в обьічай: еще усмирители пугачевщиньї получили ймення в Белоруссии, по первому разделу доставшейся России как раз около зтого времени. Большая часть потемкинских владений бьіла там же, и оттуда же бралось приданое для большинства мелких екатерининских фаворитов. И тут Зубов нашел уже, таким образом, традицию, которой оставалось только следовать. Во всяком случае, распоряжался огромньїм земельньїм фондом, доставшимся русскому правительству благодаря разделу, именно он. «Раскаявшиеся» польские помещики, рассчитьівавшие получить обратно хоть часть ограбленного у них достояния, прибегали не к кому другому, как к Зубову. Таким путем Понятовский, племянник последнего польского короля, получил ЗО ТЬІСЯЧ душ крестьян «за то, что ежеминутно назьівал Зубова вьісочеством и светлостью». Нужно прибавить, что польский принц только следовал в данном случае установившемуся в послепотемкинской Рос сии зтикету, которьій позволял идти и далсе: по словам того же 3 25
свидетеля, «старьій генерал Мелиссино, принимая однаждн из рук Зубова Владимирскую ленту, поцеловал у него руку». Одно такое паломничество польских помещиков в Петербург сохранило для нас любопьітную картинку русских придворних нравов 1790х годов. «Каждьій день, — рассказьівает в своих записках князь Чарторьійский, которого родители прислали в Петербург спасать семейное достояние, — у Зубова бьіл un lever (утренний туалет короля, по французской придворной терминологии), в точном смисле зтого слова. Огромная толпа просителей и придворних всякого ранга стекалась присутствовать при его туалете. Улица била заставлена каретами шестериком и четвериком, совершенно, как перед театром. Иногда, после долгого ожидания, толпу предупреждали, что граф сегодня не вьійдет, и все расходились, говоря друг другу «до завтра». В противном случае двери распахивались настежь, и в них бросались, тесня и толкая друг друга, полньїе генерали, кавалери различннх орденов в звездах и лентах, черкеси — до купцов с длинньши бородами включительно. В числе челобитчиков иногда било много поляков, приезжавших хлопотать о возвращении их имений или жаловаться на какуюнибудь несправедливость... Самое торжество происходило следующим образом: раскрнвались обе половинки дверей, Зубов входил, волоча ноги, в халате, почти неодетнй; легким наклонением голови он приветствовал челобитчиков и придворних, в почтительннх позах стоявших кругом, и принимался за свой туалет. К нему приближались камердинери, взбивали ему волоси и пуд рили их. Тем временем прибивали новьіе просители; их также удостаивали легкого движения голови, когда граф замечал когонибудь из них; все с напряженньш вниманием ловили его взгляд. М и били из тех, кого всегда встречали милостивой улнбкой. Все оставались на ногах, и никто не осмеливался произнести слова. Зто била как би мимическая сцена: красноречивнм молчанием каждьій стремился обратить внимание всемогущего фа ворита на своє дело. Никто, повторяю, не открнвал рта, разве что граф сам обращался к кому-нибудь — при зтом никогда по поводу просьби. Часто он не произносил ни одного слова, и я не помню, чтобьі он предлагал сесть кому би то ни било, за исключением фельдмаршала Салтнкова, которнй бнл первнм лицом при дворе и, как говорят, сделал фортуну Зубових; благодаря его посредничеству граф Платон наследовал Мамонову. Деспотический проконсул Тутолмин, перед которнм все трепетало в зту зпоху в Подолии и на Вольїни, приглашенннй сесть, не осмелился сделать зтого как следует: он лишь присел на кончик стула, и то только на один момент»1. 1 Czartoryski. Memoires, т. 1, рр. 56—59. 326
Двадцать лет потемкинского режима так вьімуштровали русского дворянина, что, казалось, самая пьілкая фантазия не в силах бьіла би представить себе зтого последнего революционером и политическим заговорщиком. И, однако же, такое чудо совершилось всего через несколько лет после описанной князем Чарторьійским сценьї. Виновником чуда бьіл Павел Петрович. Он натянул струну до последней степени, и на нем режим временно оборвался, чтобьі очень скоро, даже не целое поколение спустя, возродиться вновь в лице Аракчеева и Николая Павловича. Оригинальности мало бьіло и в Павловом царствовании. Ос новная пружина, вьідвинувшая в своє время Потемкина, продолжала действовать и при Павле. Рассказав, как Павел десятками тисяч раздавал своим приближенньїм казенних крестьян (по случаю коронации в 1797 году роздано бьіло более 82 тисяч душ), адмирал Шишков дал зтому факту такое обьяснение: «Причи ною сей раздачи деревень, сказьівают, бьіл больше страх, нежели щедрость. Павел Первьій, напуганньїй, может бьіть, примером Пугачева, думал раздачею казенних крестьян дворянам уменьшить опасность от народних с м я т є н и й . Сия , можно ска
зать, несчастная боязнь часто тревожила сердце сего м о нарха и бьіла причиною тех излишних осторожностей и непомерньїх строгостей, какими, муча других, и сам он беспрестанно м учился, и которьіе, вместо погаш ення м ним их искр возмущения, действительно, порождали их и воспламеняли». Правдоподобность зтого обьяснения вполне подтверждается сло вами самого Павла: «По-моему, лучше бьі и всех казенних кре стьян раздать помещикам. Живя в Гатчине, я насмотрелся на их управление; помещики лучше заботятся о своих крестьянах, у них своя отеческая полиция»\ Полиция, и именно «отеческая», т. е. вотчинная, крепостническая и крепостная, бьіла душой павловского режима: зтого не решаются отрицать даже панегиристьі «коронованного Гамлета». «Сенат и совет при вьісочайшем дворе утратили почти всякое законодательное значение: государь хотел сам все видеть, все решать и всем лично управлять, — говорит один из них. — Зато особое значение приобрели полицейские органьї власти, наблюдавшие за исполнением воли государя...»12. «Насмотревшись» на управление самого Павла вьі приходите к убеждению, что зто бьіл прирожденньїй полицеймейстер, прежде всего другого. Как нельзя более для него характерна в зтом отношении одна его записка, относящаяся еще к догатчинскому периоду («Рассуждения о государстве вообще», 1774), где он 1Шильдер. Павел 1, с. 346. 2 Шумигорский Е. Павел 1// Русский биографический словарь. (Кур сив наш.) 327
настаивал на том, что необходимо «предписать всем, начиная от фельдмаршала, кончая рядовьім, все то, что должно им делать; тогда можно на них взьіскивать, если что-нибудь будет упуще но». Зто не случайное увлечение: «Предписать всем Все, что должньї они делать» — основная идея Павла, гвоздем сидевшая в его мозгу, идея, которую он добросовестнейшим образом пьітался осуществить, как только власть попала в его руки. Ежели не всему населенню вообще, то, по крайней мере, дворянству и жителям столиц бьіло точно указано, как должньї они причесьіваться, одеваться, ходить и ездить по улицам, красить свои дома, и даже, как должньї они говорить. «Воспрещено било ношение фраков и разрешено немецкое платье, с точньїм определением цвета его и размеров воротника; запрещеньї бьіли жилетьі, а вместо них дозволе но употреблять камзольї; дозволеньї бьіли башмаки с пряжками, а не с лентами, и запрещеньї короткие сапоги с отворотами или со шнурками»; не позволялось «увертьівать шею безмерно платками», а внушалось «повязьівать ее без излишней толстотьі» и т. д. При зтом «домоправителям, приказчикам и хозяевам строжайше подтверждалось, чтобьі всем приезжающим для жительства или на время в домьі их обьявляли они не только об исполнении сих предписаний, но и о всех прежде бьівших, и если окажется, что таковьіх обьявлений кому-либо учинено не бьіло, ТО С ВИНОВНЬІМ поступлено будет по всей строгости законов». К большому, вероятно, огорчению Павла невозможно бьіло урегулировать обьщенную, разговорную речь, но из официального язьїка бьіл изгнан цельій ряд слов с заменою их другими. Слово «стража» заменено бьіло словом «караул», «врач» — «лекарь», граждане» — «жите ля» или «обьіватели», «отечество» — «государство» и т. д.; слово же «общество» совсем воспрещено бьіло к употреблению. «Во время путешествия Павла Петровича в Казань статс-секретарь его, Нелединский, сидевший с ним в'карете, сказал государю, проезжая через какие-то обширньїе леса: “Вот первьіе представители лесов, которьіе далеко простираются за Урал”. — “Очень позтически сказано, — возразил с гневом император, — но совершенно неуместно: извольте сейчас вьійти вон из коляски"»1. Любовь Павла к военной регламентации, его парадомания и мундиромания бьіли, в сущности, производньїми качествами, наиболее бросавшимися в глаза формами любви его к регламентации вообще. Мало известно, но очень характерно, что повод к возникновению знаменитих гатчинских батальонов бьіл чисто полицейский — опасение шаек бегльїх крестьян, будто би бродивших вокруг Гатчини. Гатчинские порядки ставили себе целью создание не только образцового войска, но и образцового города. Задолго до Петербурга 1Шумигорский, passim. 328
как Гатчина, так и Павловск бьіли переведеньї на «полуосадное положение»; дома строились по определенному фасону, после известного часа нельзя бьіло показьіваться на улицах и т. д. Собственно к воєнному делу, в точном смьісле зтого слова, Павел уже потому не мог чувствовать особенного влечения, что он от природьі бьіл край нє тру слив. Ребенком он так трепетал перед императрицей Елизаветой Петровной — женщиной, в сущности, очень доброй, как мьі зна єм, что зто отражалось даже вредно на его здоровье. Известие о том, что его воспитателем назначен Ник. Панин, преисполнило его ужасом. «Увидя в Петергофе, что идет старик в парике, в голубом кафтане, с обшлагами желтьіми бархатньїми, Павел Петрович заключил, что зто Панин, и неописанно струсил», — рассказьівает его гувер нер Порошин. Взросльїм Павел боялся ездить верхом и крайнє неуверенно держался на лошади, что бьіло причиною бесчисленного количества «недоразумений» на кавалерийских ученьях и маневрах, недоразумений не всегда комических, иногда и трагических, не для самого Павла, а для окружающих. Он сам признавался, что любит «военньїх, но не войну», и если ни в одной из екатерининских войн ему не удалось принять участия (кроме, на короткое время, шведской 1788— 1790 годов, где он воевал не столько с неприятелем, сколько с русским главнокомандующим), то в зтом виноватьі не только политические расчетьі Екатериньї; ей, правда, не бьіло бьі приятно, если бьі сьін ее приобрел популярность как воєначальник, и она мог ла сознательно мешать зтому, но нужно сказать, характер ее сьіна очень облегчал зту задачу. Недаром именно после вьіступления Павла в шведской войне она окончательно перестала беспокоиться о гатчинских батальонах и равнодушно смотрела на то, как Павел увеличивал свою «армию». На зтом поле он никому не бьіл страшен, кро ме собственньїх солдат. Зато полицеймейстер он бьіл «бравьій». С его вступления на престол не проходило пожара в Петербурге, на котором бьі Павел не присутствовал, а с ним и «все, что носило воєн ний мундир из его свитьі», в результате чего дамам императорской фамилии с их фрейлинами нередко приходилось доканчивать ужин в полном одиночестве. Старьіе екатерининские придворньїе, совершенно не привьікшие ассоциировать в своем представлений царя и брандмейстера, долго не могли прийти в себя от изумления после первого такого случая... Полицейскими соображениями вдохновлялась и крестьянская политика Павла, которую так часто утилизировали, пьітаясь хоть чем-нибудь облагородить зто злосчастное царствование. Для того чтобьі прийти к зтому виводу, достаточно сопоставить дати. В январе 1797 года волнения крестьян, за двадцать лет успевших несколько забить панинское «усмирение», с его виселицами и колесами ( в то время как зкономическое положе ние крепостньїх ухудшилось, барщина стала еще интенсивнее), 329
достигли таких размеров, что вечно преувеличивавший все опасности Павел нашел нужньїм командировать для усмирения их первого, после Суворова, боевого генерала того времени, фель дмаршала Репнина. Одновременно бьіл издан манифест, где го ворилось: «С самого вступления нашего на прародительский наш императорский престол предположили мьі за правило наблюдать и точно взьіскивать, дабьі каждьій из верноподданного нам народа обращался в пределах, званню и состоянию его предписанньіх, исполняя его обязанность и удаляясь всему тому против ного, яко разрушающего порядок и спокойствие в обществе. Ньіне уведомляемся, что в некоторьіх губерниях крестьяне, помещикам принадлежащие, вьіходят из должного им послушания, возмечтав, будто они имеют учиниться свободньїми, и простирают упрямство и буйство до такой степени, что и самьім про щенням и увещаниям от начальства и властей, нами постановленньїх, не внемлют... Повелеваем, чтобьі все помещикам при надлежащие крестьяне, спокойно пребьівая в прежнем их званий, бьіли послушньї помещикам своим в оброках, работах и, словом всякого рода крестьянских повинностях, под опасением за преслушание и своевольство неизбежного по строгости законной наказания. Всякое правительство, власть и начальство, наблюдая за тишиною и устройством в ведений, ему вверенном, долженствует в противном случае подавать руку помощи, и крестьян, кой дерзнут чинить ослушание и буйство, подвергать закон ному суждению и наказанию». Д ействия агентов Павла не оставляли никакого сомнения в полной искренности императорского манифеста: то, что здесь говорилось о «строгости» и «на казаний», бьіло отнюдь не фразой. Посланньїй на бунтовавших крестьян фельдмаршал не мог не дать генерального сражения — уже чин не позволял ему унижаться до мелких стьічек, и хотя мятежники, по собственному признанню Репнина, бьіли вооруженьї лишь цепами и дубинами, при усмирении их в одной только деревне бьіло сделано 33 пушечньїх вьістрела и израсходовано 600 ружейньїх патронов, причем сожжено бьіло 16 крестьян ских домов, убито 20 крестьян и ранено 70і. На зтот раз войскам посчастливилось все же найти «инсургентов», но не всегда бьіло так. Один вице-губернатор, явившись в бунтовавшую деревню с командою, ни одного взрослого крестьянина там не нашел и должен бьіл для устрашения «пересечь кнутьем жен их и среднего возраста детей». Как бьі то ни бьіло, «порядок одержал победу 1 Шильдер, цит. соч., с. 328 — 329. См. также статью ПавловаСильванского «Волнения крестьян при Павле І» во 2-м томе его сочинений. Из нее видно, между прочим, что ббльшая часть «волнений» не шла дальше жалоб крепостньїх на своего помещика. 330
всюду, притом очень бьістро (из деревни, бомбардированной Репниньїм, уже через четьіре дня оказалось возможно вьівести войска). Происходило зто в феврале, а в апреле, по случаюкоронации, вьішел указ о трехдневной баріцине, претендовавший устранить раз навсегда самую причину крестьянских волнений — отягощение крестьян работой. Нужно прибавить, что самое урегулирование барщинной повинности трактуется в манифесте очень осторожно и как бьі вскользь — на первьій план вьщвигается соблюдение святости воскресного дня. Но так как воскресенье даже при хозяйстве почти плантационном обьїкновенно оставлялось крестьянам, как мьі знаєм, то с зтой стороньї большой фактической переменьї в существуюіцие отношения манифест и не вносил. Не видно, чтобьі помещики особенно тяготились указом от 5 апреля 1797 года, и даже, чтобьі они вообще сколько-нибудь обращали на него внимание: надзор за его соблюдением бьіл всецело в руках местньїх властей, а зти власти бьіли свои, дворянские. Манифест мог бьі встревожить дворянство, как симптом, как первая ласточка змансипационной политики, но от зтой последней Павел бьіл едва ли не дальше, чем даже Потемкин с его косвенньш покровительством крестьянским побегам, не говоря уже о приводившейся вьіше его сентенции насчет преимущества положення крепостньїх крестьян сравнительно с казенними, он и больше, чем словами, доказьівал, что и здесь «порядок» для него вьіше всего. Когда в Петербурге на разводе кучка дворовьіх подала ему челобитную, жалуясь на своих господ, Павел немедленно приказал дать каждому из челобитчиков столько плетей, сколько захочет его барин. «Поступком сим, — говорит Болотов, — Павел приобрел себе всеобщую похвалу и благодарность от всего дворянства». Нужно сказать, что дворянство мог ло бьггь ему благодарньїм и за более серьезньїе мери в пользу помещичьего сословия: 18 декабря того же 1797 года Павлом бьіл учрежден дворянский банк, откуда вьщавалось под залог имений от 40 до 75 рублей на душу из 6 %; ссуда видавалась билетами, приносивши ми 5 %. Интересьі дворянства, насколько он их понгімал, Павел старался соблюдать не хуже своих предшественников. Ми не хотим, однако, сказать зтим, что Павел Петрович бьіл совершенно чужд сознательной демагогии на почве классового антагонизма верхов и низов феодального общества. Напротив, если он где бьіл новатором, так именно тут — позднейшим поколениям оставалось только идти по его следам. Людям его общественного положення во все Бремена бьіла не чужда мисль, что «народ», которьш обьїкновенно они представляют себе очень смутно, весьма интересуется их личностью и семейньїми делами1. На самом деле, у «народа», конечно, довольно своих забот, и для него, как бес1С особенной наивностью зта мьісль вьіступает, например, в мемуа рах пресловутой Луизьі Саксонской. 331
церемонно вьіразился один конногвардейский солдат после смерти Павла, «кто ни non, тот батька». Но народ толпится на пути вьісокопоставленньїх особ, кричит, машет шапками — как тут не явиться мьісли, что на зту «восторженную толпу» можно опереться при случае? Надо обладать умом и цинизмом Екатериньї II, чтобьі ответить так, как она ответила в одном подобном случае: «На медведя еще больше смотреть собираются». Ее сьін бьіл человек наивньїй, неспособньїй к цинизму, в народньїе «восторги» простодушно верил и упивался ими еще почти ребенком. Когда он бьіл в Москве в 1775 году, он «разговаривал с простим народом и позволял ему тесниться вокруг себя так, что толпа совершенно отделяла его от полка». Сообщающий об зтом английский посол рассказьівает, как мьі помним, в дру гих своих донесеннях от того же времени, о резких столкновениях, происходивших незадолго перед тем между матерью и сьшом — и все зто на фоне грозно гудевшей вдали пугачевщиньї, вождя которой казнили на Болотной площади всего за две недели до приезда Екатериньї в Москву. В поведений Павла нельзя не видеть своего рода «воззвания к народу» — provocatio ad populum. «Народ», как ему показа лось, принял его благосклонно, в то время как московское дворян ство, не помнившее себя от восторга перед спасительницей Екатериной, к великокняжеской чете (Павел бьіл уже тогда женат) отнеслось очень холодно. Зто искание «народньїх» симпатий, не без связи с тою же пугачевщиной, еще более странно дало себя почувствовать тотчас после восшествия Павла но престол, когда он посьілал Рунича (знакомого нам члена «секретной комиссии» по пугачевскому делу) на Урал виразить височайшее доверие и милость тем, кто некогда поддерживал «Петра III». Но самим зффектньїм шагом его в зтом направлений бьіл тот, о котором единогласно повествуют записки всех современников. Ми перескажем его словами одного из лояльнейших слуг Пав ла Саблукова. «Спустя несколько дней после вступления Павла на престол во дворце било устроено обширное окно, в которое1всякий имел право опустить своє прошение на имя императора. Оно помещалось в нижнем зтаже дворца, над одним из коридоров, и Павел сам хранил у себя ключ от комнатн, в которой находилось зто окно. Каждое утро, в седьмом часу, император отправлялся туда, собирал прошения, собственноручно их помечал и затем прочитнвал их или заставлял одного из своих статс-секретарей прочитнвать их себе вслух. Резолюции или ответьі на зти прошения всегда бьіли написанн им лично или скреплени его подписью и затем публиковались в газе тах для обьявления просителю. Все зто делалось бистро и без замедления. Вивали случаи, что просителю предлагалось обратиться в какое-нибудь судебное место или иное ведомство и затем известить его
1Собственно в особьій «желтьій ящик», стоявший у зтого окна. 332
величество о результате зтого обращения»1. Комедия зта продолжалась до тех пор, пока Павел не нашел однаждьі в «желтом ящике» карикатури на самого себя: тогда ящик бьіл упразднен. Какую путаницу создавало зто «непосредственное общение» государя с «наро дом», едва ли нужно обьяснять читателю, тем более, что резолюция всегда зависела от минутного настроения Павла. Но несомненно также, что вовсе без результатів демагогия не оставалась; «доступность» царя подкупала малосознательньїх людей — тот же Саблуков отзьівается о нововведении Павла с видимим сочувствием. Позже мьі увидим, что гвардейские солдата не оказивались нечувствительньїми к демагогии еще более злементарной. О Павле начинала идти молва как о государе грозном, правда, но друге и защитнике бедньїх людей, и непочтительное сравнение с Пугачевьім, которое позволил себе по его поводу подвьшивший сторож Исаакиевского собора, в устах зтого сторожа заключало в себе и кое-что лестное... Все зто бнл расчет, грубий и неуклюжий, но вполне сознательннй, нужно думать: человеку, которнй боялся окружавших его дво рян, которнй вступил на престол с мьіслью, что его ждет участь Петра III, если он не примет мер вовремя12, не на кого било опереться в феодальном обществе, кроме низов, так еще недавно бунтовавших против дворянской монархии. Читатель помнит перечень общественннх групп, принявших участие в пугачевщине: можно по думать, что Павел распределял свои милости, руководясь их списком. Освобождение крестьян уже потому, что зто било «освобождение», слишком расходилось со всем символом верьі Павла Петровича. Он не мог би никогда примириться с самой идеей такого акта, как не мог он перенести слова «представитель» (а его син и продолжатель Николай Павлович — слов «вольнне хлебопашцн»). Но облегчить положение крестьян, не нарушая полицейской субординации, он бнл не прочь: он начал с отменьї рекрутского набора, уже назначенного Екатериной, и некоторнх натуральних повинностей (вместо чего пришлось тотчас же повисить денежную подать), несколько раз за своє недолгое царствование прощал недоимки, специально занимался участью горнозаводских крестьян на Урале, отписав часта их от заводов и превратив снова в государственнне. По отношению к раскольникам он сделал то, о чем только мечтал Потемкин: под известннми условиями разрешил богослужение по старим книгам, положив начало так назьгоаемому «единоверию». Зто отнюдь не била принципиальная веротерпимость; Павел не допустил би ее, как и «представителей», но фактически 1Записки Саблукова, рус. пер., с. 23. 2 См. мемуари Чарторьійского и слова самого Павла Марии Федоровне: «Если ви вздумаете подражать Екатерине, ви не найдете во мне Петра III».
333
зто бьіла льгота, и раскольники ее почувствовали. Когда Павла уби ли, из их средьі вьішел единственньїй, хотя и очень робкий, протест против переворота. Духовенство Павел старался привязать к себе разньїми мерами: и нарезкой земли из казенной, по ЗО десятин на церковь, и основанием новьіх духовно-учебньїх заведений, и наконец (ему зто, вероятно, казалось важнеє всего остального), тем, что стал жаловать духовним лицам ордена и разньїе другие знаки отличия. По отношению же к дворянству, наоборот, мьі рядом с милостями встречаем и ряд ограничительньїх мер. Современники больше всего шумели по поводу нарушения Павлом жалованной грамотьі 1785 года — восстановлением телесньїх наказаний для дворян (ука зи от 3 января и 13 апреля 1797 года), но как раз зти укази остались почти мертвой буквой, и случаев сечения дворян за царствование Павла известно два-три. Важнеє било фактическое упразднение губернской организации дворянства (разрешались только уездньїе собрания), и тут полицейский мотив, стремление ослабить подозрительную общественную силу внступает с такою же отчетл ивостью, как и в устранении от виборних должностей чиновников и офицеров, массами исключавшихся Павлом из служби1. Прогнанньїе из Петербурга дворяне отправлялись в свои ймення — если би допустить их в местнне вьіборнне учреждения, зти последние очень скоро стали би очагами опозиционного движения. Как видит читатель, нам с ним удалось вияснить основнне линии политики Павла І, не прибегая к излюбленному методу большинства историков зтого царствования: к психопатологии12. Все, что делал «сумасшедший» Павел, делал би и нормальний человек его умственного развития и склонностей, поставленннй в подобное положение. И даже зти склонности бьіли не уклонением от норми, а лишь преувеличением тех привнчек и обнчаев, которне сложились на почве потемкинско-зубовского режима. Перед Зу бовим не смели сесть — перед-Павлом становились на колени; перед каретой Потемкина раскланивались — перед каретой Павла випрнгивали в грязь и делали реверанс. Даже знаменитий «желтий ящик» бил лишь более организованной формой зубовских levers da гоі, и, нужно сказать, формой более деловой — Павел
1За время царствования Павла (1796—1801) било уволено несколько фельдмаршалов, более 300 генералов и 2 тьісячи штаб- и обер-офицеров. Из 132 офицеров Конногвардейского полка к концу царствова ния на службе остались двоє — все остальньїе бьіли новьіе. 2 Питущий зти строки отдал в своє время дань зтому методу, обьяснив многое в политике Павла его болезненной наследственностью (см. «Историю России в XIX в.», изд. бр. Гранат, т. 1, с. 22—24). «Наследственность» тут била, конечно, только не физиологическая, от Петра III, а социальная, от Потемкина и Зубова. 334
занимался своими челобитчиками серьезнее, нежели екатерининский фаворит своими. Даже мундиромания Павла (форма обмундирования одной конной гвардии за его время бьіла изменена не менее девяти раз!) находит себе антецедент в мундиромании Потемкина, а что зтот последний придумьівал мундирьі более целесообразньїе, так зто может бьіть обьяснено отчасти более удачньїм образчиком, на которьій он напал (австрийские мундири, а не прусские), отчасти же тем, что потемкинская униформа придумьівалась в лагере, на походе, в обстановке, которой Павел совсем не знал и которую едва ли даже мог себе представить. Словом, в том, что Павел делал общественно важного, он бьіл не стольно уродом в семье, сколько крайностью — наиболее резким воплощением особенностей данной группьі. Но как раньте полицейская традиция не заслонила от нас сознательной демагогии Павла, так и теперь нормальность его политики не должна закрить от нас несомненной ненормальносте его личной психики. Достаточно привести один случай, сомнению абсолютно не подлежащий, ибо он исходит от очевидна, и даже, как читатель сейчас увидит, более чем «очевидна», чтобьі устранить всякне спори на зтот счет. Рассказ идет от лица А. М. Тургенева — полкового адьютанта Екатеринославского кирасирского полка, од ного из «потемкинских» полков, которого за то Павел (лично ненавидевший Потемкина) очень не жаловал. «В один день, не упомню числа, после вахт-парада пошел дождь; всем дежурннм штаб-офицерам и адьютантам, для принятия пароля, которнй Павел Петро вич сам отдавал, било приказано собраться в воєнную залу перед кабинетом; все собрались. Павел вьішел из своего кабинета, отдал пароль; казалось, все шло в надлежащем и подлежащем порядке, ничто спокойствия не нарушало, и Павел изволил шествовать во внутренние комнатн, как вдруг минут через пять двери опять ство рились, гоффурьерн зашикали, и он вступил в залу и громко сиповатьім голосом повелел: “Екатеринославского адьютанта сюда!” Не далеко било меня искать — я бнл в зале и стал перед государем. Павел Петрович подошел ко мне очень близко и начал меня щи пать, сзади его, с правой сторони, стоял великий князь Александр Павлович, с бледннм лицом; с левой сторони стоял Аракчеев; щипание било произведено несколько раз, от которого брнзгали у меня из глаз слезьі, как горох. Очи Павла Петровича, казалось мне, блестели, как зажженнне свечки; наконец, он изволил повелевать мне сими словами: “Скажите в полку, а там скажут далее, что я из вас потемкинский дух вьішибу, а вас туда зашлю, куда ворон костей ваших не занесет”. Приветствие — не вполне радостное, но изустно мне оглашенное в присутствии 200 или 300 офицеров! Его величество, повторив внсочайшее повеление пять или шесть разов, продолжая щипание, изволил мне сказать: “Извольте, сударь, отправиться в полк!“» 335
Мьі не будем доканчивать рассказа, повествующего далее, как Тургенев тут же снова снискал милость своего государя, ловко, по форме, повернувшись перед ним, и для большей правильносте поворота не побоявшись даже больно задеть своим палашом слишком близко подошедшего к нему императора; зто пожертвование всем форме особенно подкупило Павла, и он проводил исщипанного им адьютанта одобрительньїм возгласом: «Бравьій офицер! славньїй офицер!». Подобньїми случаями полньї современньїе1мемуарьі, и они, зти слу чан, проще всего обьясняют нам, почему к заговору против Павла так легко пристал «весь Петербург» с генерал-губернатором во главе: необходимость устранить явно ненормального психически импера тора оправдьівала самьіе крайние мерьі. Но собьітие 11 марта 1801 года слишком сложно, чтобьі его можно бьіло обьяснить только зтим, и слишком тесно связано с последующим, чтобьі его можно бьіло понять, не вьіходя за предельї Павлова царствования. Его приходится позтому рассмотреть отдельно и в иной связи.
См. записки Державина, Чичагова, даже Саблукова и Коцебу.
шшшшшттшшшшшшшша
Глава XII
А лександр І 11 марта 1801 года Дворянское движение начала XIX века как реакция против полицейской диктатури; 11 марта 1801 года и 14 декабря 1825 года Ф Зкономические условия дворянской революции 1801 года; внеишяя политика Павла и первьій заговор против него ф Второй заговор; полиция знати; Пален и Беннигсен; участив великих князей и императрицьі ф Гвардия: офицерство и солдати; отношение последних к Павлу; влияние зтого на катастрофу ф «Народнеє ликование»; поворот во внешней политике
Полицейский механизм, созданньїй для охраньї крепостного «порядна», нарушенного пугачевщиной, при Павле Петровиче развил максимум своего действия. Дворянство, для защитьі интересов которого механизм и явился на свет, казалось бьі, должно бьіло испьггьівать максимальнеє удовольствие. Вместо зтого царствование Павла бьіло прервано дворянской революцией, Павел пал жертвою дворянского заговора. Зтот заговор становится исходной точкой дворянского оппозиционного движения, наполняющего собою все первое десятилетие XIX века и преемственно связанного с другим заговором, по составу участников тоже дворянским, — заговором декабристов. Первьій заговор бьіл стихийньїм взрьівом, почти, мож но би сказать, рефлективним жестом самооборони от «порядна», которому с таким фанатизмом служил Павел. Второй бьіл сознательной попьггкой поставить на место полицейского порядна нечто иное. Участники второго бьіли детьми заговорщиков 1801 года если не в буквальном, физиологическом смьісле, то как непосредственно следующее поколение того же общественного класса. Первьій заговор бьіл формально удачен, но ни на йоту не изменил системи. Второй бьш, с формальной сторони, катастрофой для тех, кто в нем участвовал, но косвенно он сделал в системе трещину, которую можно бьіло замазать, но которая фактически, под толстьім слоем замазки, все расширялась. Только после второго мьі встречаем настоящую реакцию — лет двадцять относительного «покоя», свидетельствовавшего, что, с одной сторони, кто-то бьіл удовлет337
ворен достигнутьіми результатами, с другой — что ктото разочаровался и не верит больше в достижимость ставившихся с таким упорством целей. В промежутке между 1801 и 1825 годами мьі не встречаем ни на минуту полной паузьі: в течение всего зтого промежутка «общественное движение» ориентируется все в одном и том же направлений. Немудрено, что связь между собьггиями зтих двух годов улавливали уже современники, хотя не менее естественно, что современников больше поражало внешнее сходство: внутренняя связь бьіла для них менее заметна. Рассказав об ужине, предшествовавшем зкспедиции гвардейских офицеров в Михайловский дворец в ночь с 11 на 12 марта 1801 года, один современник прибавляет: «Говорят, что за зтим ужином лейб-гвардии Измайловского полка полковник Бибиков, прекрасньш офицер, находившийся в родстве со всею знатью, будто бьі вьісказал во всеусльшіание мнение, что нет смьісла стараться избавиться от одного Павла, что России не легче будет с остальньїми членами его семьи и что лучше бьіло бьі отделаться от них всех сразу. Как ни возмутительно подобное предложение, достойно внимания то, что оно бьіло вторично ВЬІСказано в 1825 году, во время последнего заговора, сопровождавшего вступление на престол императора Николая Первого»1. Заговор 11 марта обьїкновенно ставят за одну скобку с дворцовьіми переворотами XVIII века. В известном смьісле зто, ко нечно, и правильно: по своей технике, например, предприятие Палена и Зубових ничем не отличалось от предприятия братьев Орловьіх, но нужно сказать, что и 14 декабря, взятое с зтой стороньї, как две капли водьі похоже на дворцовьій переворот. Их, однако же, не принято сопоставлять, и зто опять правиль но, потому что зтой стороной дело далеко не исчерпьівалось, и не в ней бьіло главное. Идеология некоторьіх декабристов мог ла очень напоминать идеологию Григория Орлова (мьі ниже увидим разительньїе доказательства зтого) — их психика бьіла совсем иная, и зто новое настроение даст нам право резкою чертою отделять первьіх русских революционеров от устроителей дворцовьіх переворотов предшествовавшего столетия. И вот зта новая психология дает себя чувствовать уже около 1801 года. Другой современник, гораздо более блестящий, нежели цитированньїй нами вьіше Саблуков, рассказав об убийстве Павла, заканчивает такими словами: «Так погиб зтот тиран, после того как он пять лет держал Россию под своим унизительньїм игом и заставлял дрожать сорок пять миллионов людей при малейшем знаке его воли. Он кончил бьі тем, что погрузил бьі снова в вар варство свою страну, если бьі она не бьіла от него избавлена при помощи единственного возможного средства. Ненависть к 1 Саблуков. Записки, рус. пер., с. 69. 338
тирану должна брать верх над всеми другими чувствами, говорит Ласепед, и всякое средство хорошо, чтобьі сломить зтот бич»1. И зто написал не горячий, увлекающийся мальчик, а ста рик, бьівший на своем веку русским министром и главнокомандующим одной из русских армий. А вот другие строки, написанньїе всего через три дня после катастрофи, еще более любопьітньїе по общественному положенню писавшей, и потому еще, что она раскаивалась в своем вчерашнем настроєний, раскаивалась, не считая, однако, возможньїм его скрьіть: «Я легкомьісленно превозносила революции только потому, что окружавший меня безмерньїй деспотизм почти лишал меня возможности рассуждать беспристрастно; я хотела только видеть зту несчастную Россию свободною, какой би ценою ни бьшо». Зто писала своей матери великая княгиня Елизавета Алексеевна, которая 11 марта стала русской императрицей12. Немудрено, что в кругах, близких к заговорщикам, сохранилась легенда, будто Пав лу в зту трагическую ночь предлагали подписать конституцию, и его отказ бьіл непосредственним поводом к катастрофе. Зто не более как легенда: читатель сейчас увидит, что весь характер за т в о р а исключает возможность такой театральной сценьї. Гвардейские офицерьі с Беннигсеном и Зубовим во главе приходили в царскую спальню совсем не за тем, чтобьі вести там политические спори. Но легенда характерна: впервне в истории русских дворцовнх революций их участники чувствовали себя борцами за политическую свободу. Раньте просто и грубо, без иллюзий, охранялись классовне интересн дворянства. Теперь зта крайнє материальная сама по себе задача начинает освещаться позтическим ореолом: борьба с деспотизмом, вредннм для помещиков, начинает сознаваться, как борьба против деспотизма вообще. Еще четверть столетия — и защитники дворянских «вольностей», как декабрист Каховский становятся, не только субьективно, но и обьективно политическими мучениками. Но как би красиво ни било то или другое общественное настроение, основи общественной психологии всегда приходится искать в зкономике. По отношению к катастрофе Павла Петро вича ми имеем редкий, для тогдашней зпохи в особенности, случай осознания зтого факта еще современниками. Писавший с их слов декабрист Фонвизин так определяет условия, ближайшим образом внзвавшие восстание дворянства против Павла: «Павел, сперва враг французской революции, готовий на все пожертвования для ее подавления, раздосадованннй своими недавними союзниками, которнм справедливо приписнвал неудачи, ис1Memoires de L’amiral Paul Tchitchagof— Paris, 1909. 2 Schiemann. Die Ermordung Pauls, введение, c. VII. 339
пьітанньїе его войсками... вдруг совершенно изменяет свою политическую систему и не только мирится с первьім консулом Французской республики, умевшим ловко польстить ему, но становится восторженньїм почитателем Наполеона Бонапарта и угрожает войною Англии. Разрьів с нею наносил неизьясненньїй вред нашей заграничной торговле. Англия снабжала нас произведениями и мануфактурними, и колониальньїми за сьірьіе произведения нашей почвьі. Зта торговля открьівала единственньїе пути, которьіми в Россию притекло все для нее необходимое. Дво рянство бьіло обеспечено в верном получении доходов со своих поместьев, отпуская за море хлеб, корабельньїе леса, мачтьі, сало, пеньку, лен и пр. Разрьів с Англией, нарушая материаль-
ное благосостояние дворянства, усиливал в нем ненависть к Павлу, и без того возбужденную его жестоким деспотиз мом. Мисль извести Павла каким би то ни било способом сделалась почти всеобщей». Что Фонвизин передает здесь подлинное мнение современников, и даже самих участников заговора, доказьівает речь Зубова на знаменитом «ужине», с которого заговорщики прямо отправились в Михайловский дворец: по пе редане Чарторьійского, Зубов начал именно с указания на «безрассудность разрьіва с Англией, благодаря к о т р о м у нарушаются жизненньїе интересьі страньї и ее зкономическое благосос тояние». И зто, в связи с опасностями, к о т р и м и угрожала России и в частности Петербургу русско-английская война, составило, по-видимому, главное содержание «речи»: внутренняя политика Павла в ней, если верить Чарторнйскому, отсутствовала, не считая указания, что при Павле «никто из присутствующих не может бить уверен в личной безопасности». Остается прибавить, что сознательность била не только с русской сторо ни, английская дипломатия сделала для низвержения Павла все, что могла. Английский посланник в Петербурге Уитворт бьіл деятельннм членом первого заговора против Павла (не позже вес ни 1800 года, т. е. приблизительно за год до катастрофи), рядом с вице-канцлером Павла Паниньш и адмиралом Рибасом, причем первьій из них, син знакомого нам усмирителя пугачевщиньі, являлся едва ли не лучшим проводником английского влияния на русскую политику, чем сам Уитворт. Можно сказать, что сама форма зтого первого заговора била «английская». Павла предполагалось обьявить сумасшедшим, как зто било сделано в Англии с Георгом III, Александр же Павлович должен бнл за нять место «принца-регента». Дело било поставлено настолько серьезно, что Панин собирал уже сведения под рукой у иностранньїх дипломатов, в какие форми облекаются подобнне предприятия в той или другой стране. Зто било нужно потому, что Англия как парламентское государство, юридическим образчи340
ком для России служить не могла. Александр бьіл посвящен в заговор и имел с Паниньїм тайньїе свидания, происходившие, для большей конспирации, в бане. Затормозило дело, по-видимому, исчезновение с петербургского горизонта Уитворта: косвенньїй признак, что английские субсидии играли в движении большую роль, чем допускает ббльшинство мемуаристов из патриотических соображений. Несомненно, что в дни союза с Англией приближенньїе Павла получали от английского правительства не менее крупние суммьі, чем в своє время приближенние Елизаветьі Петровим. Известно, например, что фаворитка Павла Нелидова в одном случае получила ЗО тисяч рублей. После разрьіва милости Англии должньї бьіли перейти к противни кам павловского режима. Уитворт продолжал поддерживать сношения с оппозиционной петербургской знатью и из-за границьі; особенно близок он бьіл с Зубовьіми через сестру екатерининского фаворита Ольгу Александровну Жеребцову. Но дело, очевидно, должно бьіло идти медленнее, притом же случайньїе обстоятельства — смерть Рибаса, отставка и ссьілка Панина (последняя, может бьіть, и не вполне случайная) — расстроили первоначальньїй штаб заговорщиков. На первьій план среди них теперь вьідвинулся петербургский генерал-гу бернатор Пален, но он, по-видимому, возбуждал сильнейшее недоверие в великом князя Александре и, кажется, не совсем неосновательно. Как раз Пален и Беннигсен принадлежат к числу таких фигур, поведение которьіх, если ми исключим возможность английских субсидий, является совершенно загадочньім. Первмй, петербургский генерал-губернатор, фактический министр иностранньїх дел и главньїй начальник почтового ведомства (один из важнейших постов полицейского режима!) бьіл почти что временьщиком второй — типичньїй воєнний аван тюрист тогдашней бурной зпохи, казалось, готов бнл служить всякому, кто хорошо платит. Что за охота им била рисковать головой из-за интересов русского дворянства, с котормм оба били связани весьма слабо? Если же предположить, что зтого рода служба хорошо оплачивалась, не говоря уже о том, что она била прочнее служби Павлу, «исполненной случайностей», то неожиданно вспнхнувший в них русско-дворянский патриотизм окажется явлением довольно естественннм. Но того, кто продавался, можно било и перекупить: в известннй момент Павел мог оказаться более вьігоднмм «заказником», и Пален продал би Александра Павловича, как он раньше продавал его отца. Вполне естественно, что Александр желал видеть рядом с собою людей, более популярних в дворянском обществе, участие которнх являлось би своего рода «страховкой», и, пока зто го не било, «обнаруживал нерешительность». 341
Но екатерининская знать очень туго шла в заговор. Ни одно го из тех блестящих дворянских имен, которие так часто попадаются потом на страницах истории Александра І, ни Воронцовьіх, ни Румянцевьіх, ни Разумовских, ни Голицьіньїх, ни Строгановьіх мьі не встречаем в списках известньїх нам членов заговора. Ненавидя Павла, екатерининские магнатьі очень не прочь бьіліі покончить с ним руками наемньїх немцев. Александр должен бьіл удовольствоваться тем, что к заговору, так сказать, официально присоединились Зубовьі, но и те, со своей сторони, потребовали перестраховки — права назвать в решительную минуту Александра всей массе заговорщиков. Не будь зтого последнего факта, засвидетельствованного таким компетентним и сточн иком , как мемуари Чарторьшского, историки, вероятно, и до сих пор спорили бьі, участвовал непосредственно Александр Павлович в заговоре против своего отца или только «догадьівался». Благодаря Чарторьійскому мьі знаєм, что, идя 11 марта на императорский дворец, заговорщики с уверенностью могли спи тать своим главою будущего русского императора, и вопрос может бьіть только об остальньїх членах царской семьи. Императрица Мария Федоровна не принадлежала, конечно, к числу заго ворщиков: два конкурирующих между собою лица не могли же бьіть главами одного и того же предприятия. Но бистрота, с которой она оказалась на месте действия, и знергия, с какой она, не теряя ни минути, принялась за отстаивание своих прав на российский престол, с достаточной убедительностью доказьівают, что она, во всяком случае, бьіла вполне готова к катастрофе. Некоторие современники не чуждьі предположения, что около нее группировался параллельньїй маленький заговор, но Панин с Паленом ее перехитрили, чем достаточно обьяснялась би лю тая ненависть доброй императрицьі к обойм названньїм деятелям. Участие в заговоре Константина Павловича почти так же не подлежит сомнению, как и участие самого Александра. Распоряжения, отдававшиеся им в роковую ночь, по состоявшему под его командой Конногвардейскому полку, показьівают, что он знал о перевороте по крайней мере за несколько часові из зтих распоряжений особенно характерно то, которое делало для ненадежного, с точки зрения заговорщиков, Саблукова физически невозможньїм исполнять как следует обязанности на чальника дворцового караула. По-видимому, кое-что подозревал на зтот счет и Павел, за несколько часов до смерти приказавший вовсе удалить из дворца конногвардейский караул — одновременно с «арестом» Константина и Александра. И во всей трагедии 11 марта нет более ужасного момента, чем вопль задьіхавш егося в скарятинском шарфе императора: «Ваше вьісочество, пощадите! воздуху, воздуху!» Он увидал в толпе 342
конногвардейского офицера и бьіл уверен, что зто его сьін, це саревич Константан Павлович...1. На самом деле состав «исполнителей» бьіл гораздо менее вьісокопоставленньїй. Глава заговора, правда, бьіл представлен своим адьютантом Волконским: подробность, пикантная в том отношении, что традиция твердо привила Александру «отвращение» к убийцам его отца, между тем у Александра Павлови ча всю его жизнь не бьіло личного друга ближе Волконского. Кроме последнего, к «порядочньїм» людям принадлежали только Зубовьі: характерно, что бьівший фаворит Екатериньї оказался честнее фон дер Палена и пошел вместе с другими в царскую спальню, когда «бескорьістннй немец» остался позади, чтобьі «наблюдать и подцерживать порядок». Современники бьіли убежденьї, что Пален готовился действительно арестовать Александ ра Павловича при малейшем признаке неудачи. Непосредственно «руками» заговора, за вьічетом Николая Зубова, в зту ночь совершенно пьяного, по словам большинства рассказчиков, бьіли весьма темньїе люди, имена которьіх ничего не говорят читателю, даже хорошо знакомому с историей зпохи. Тираноубийство могло бьіть окружено ореолом при иной обстановке, но убить целой толпой безоружного, полусонного человека (Павел бьіл настолько спросонок, что не успел даже испугаться, при всей 1 Личньїе мотивьі, определившие участие членов царской семьи заговоре, не так легко вскрьггь, в то же время и большого исторического интереса они не представляют. По общераспространенной версии, Павел в последние месяцьі своей жизни носился с планом радикального семейного переворота: он собирался развестись с женою и заключить ее в монастьірь, Александра — в Шлиссельбургскую, а Константина — в Петропавловскую крепости. План зтот в нем будто бьі поддерживал его камердинер Кутайсов, которого Павел сделал графом и андреевским кавалером и которьій имел больше влияния в государстве, чем все министрьі. Под влиянием Кутайсова находилась и последняя фаворитка Павла Гагарина, тогда как прежняя, Нелидова, дружила с Марией Федоровной. Никаких доказательств существования такого «заговора» со стороньї Павла и его челяди мьі не имеем, и вполне возможно, что он бьіл сочинен ad hoc задним числом, для того чтобьі сколько-нибудь прилично мотивировать поведение императрицьі и старших великих князей. Не нужно забьгоать, что в семейной жизни гораздо больше, чем в политике, решающим моментом являлось сумасшествие Павла — жизнь в ежеминутном ожидании безумньїх вьіходок, границ которьіх никто не мог себе представить, бьіла невьіносимой пьіткой. Затем не нужно упускать из виду и того, что перед 11 марта Павел все сильнеє и сильнеє начинал подозревать, что против него что-то готовится, и тут дело, действитель но, могло легко кончиться Шлиссельбургом. Недаром он сам явно подготавливал себе наследника в лице маленького принца Евгения Виртембергского, племянника Марии Федоровньї. Приходилось спешить... 3 43
своей трусости, как очень характерно отметил Саблуков) слишком мало льстило самолюбию воєнних людей, какими бьіли почти все заговорщики без исключения. Чрезвьічайно типично участие в самом акте убийства уже настоящего лакея — камерди нера Зубова, которого барин привел с собой: как истьій феодал, он явился на место действия со своим «двором». Вполне дос тойним вождем зтого отряда бнл другой из честннх немцев, Леонтий Леонтьевич Беннигсен. Кто видал превосходннй потрет Джорджа Дау (воспроизведенннй при последнем издании мемуаров Беннигсена), тот никогда не забудет зтого лица — идеального воплощения холодной жестокости. Современники приписнвали Беннигсену решительность и находчивость в труднне минути. Ни того, ни другого он не обнаружил в 1806 — 1807 годах, когда командовал русскими войсками против Наполеона. Он бнл не из тех генералов, которне внигривают сражения, а из тех, которне, не моргнув глазом, расстреливают или запарнвают насмерть сотни людей. Смерти Павла, однако же, не хотел брать на свою душу даже он, и в письме к близкому человеку, непосредственно после собнтия, он представлял дело так, что Павла убили совсем «нечаянно», притом в его, Беннигсена, отсутствие — он, будто би, вьішел распорядиться, оставив_все в полном порядке и благополучии, вернулся — Павел уже мертв. Достоверность зтого рассказа, вероятно, не вьіше, чем рассказ того же Беннигсена о его победах над Наполеоном, после которнх русская армия неизменно отступала, а французская шла впе ред. Зерно истиньї, какое єсть в показаний Беннигсена, сводится, кажется, к тому, что убийство Павла не било непосредственной целью, какую ставили себе заговорщики: в тисячу раз «приличнее» било би избавиться от него позже, когда он, отрекшийся от престола, «бьівший» император, жил би в какойнибудь Ропше, как Петр III. Без со’блюдения зтого минимального приличия дело принимало столь варварский характер, что даже предшествовавшие гвардейские революции оказнвались более европейскими. А никто не дорожил европейской внешностью так, как Александр Павлович... Когда он уверял потом Чарторнйского, что убийство отнюдь не входило в одобренную им программу заговора, зтому можно поверить, основнваясь не только на соображениях общечеловеческой психологии, но и на том, если так можно виразиться, зтикете дворцовнх переворотов, какой внработался в течение XVIII века. Чрезвьічайно единодушнне показання современников не оставляют никакого сомнения в том, что конец Павла бнл фатально ускорен той самой демагогией, в которой он искал гарантии от дворянской мести. Заговорщики вьінужденьї били убить императора, потому что иначе их самих перебили би гвардейские солдати. 3 44
Дворянская, по составу офицерства, гвардия в своей массе бьіла к 1801 году несравненно демократичнеє, нежели пятьюдесятью годами ранее. Закон о «вольности дворянства» и обьічай записьівать в службу де гей сделали своє — среди нижних чинов гвардии дво рян теперь почти не бьіло. Один факт, относящийся как раз к царствованию Павла, подчеркивает зто обстоятельство: зтот факт заключается в формировании «дворянского» полка — кавалергардов. Он должен бьіл стать особенно привилегированньїм отрядом императорской гвардии и, в то же время, рассадником кавалерийских офицеров для всей армии. И даже в зтой по самому названию (chevaliers-gardes) дворянской части около трети солдат бьіли не дворяне. Смешение со старьіми екатерининскими полками гатчинских батальонов, где и среди офицерства трудно бьіло найти человека из мало-мальски родовитой семьи, еще усилило зтот демократизм павловской гвардии. Офицерьі и солдати в ней принадлежали уже к различньїм общественньїм классам. И зто вне сло новую черту в организацию заговора 1800— 1801 годов: прежние бьіли общегвардейскими, зтот бьіл исключительно офицерским. В Семеновском полку, которьім командовал Александр Павлович, в заговор бьіли посвященьї все, «до подпрапорщика включительно»: т. е. все, кроме простих солдат. «Генерал Тальїзин, — рассказьівает Чарторьійский, — командир Преображенского полка, один из видних зашворщиков, человек, пользовавшийся любовью солдат, взялся доставить во дворец в ночь загово ра батальон командуемого им полка. После ужина у Зубових он собрал батальон и обратился к солдатам с речью, в которой обьявил людям, что тягость и строгости их служби скоро прекратятся, что наступает время, когда у них будет государь милостивий, добрий и снисходительньїй, при котором все пойдет иначе. Взглянув на солдат, он, однако, заметил, что слова его не произвели на них благоприятного впечатления; все хранили молчанье, лица сделались угрюмьіми, и в рядах посльшіался сдержанньїй ропот. Тогда генерал прекратил упражнение в красноречии и суровим команд ним голосом вскричал: «Полуоборот направо. Марш!», после чего войска машинально повиновались его голосу. Батальон бьіл приведен в Михайловский замок и занял все вьіходи». Конногвардейцьі, которьіх так не любил и боялся Павел, називавший их «якобинцами» (известен случай, как он однаждьі «сослал» Конногвардейский полк из столицьі в деревни Петербургской губернии), отказьівались присягнуть новому императору, пока им не покажут покойника, и только убедившись, что Павел «крепко умер», «якобинцьі» пошли к присяге. Уже когда о смерти Павла бьіло всем известно, солдати очень хмуро приветствовали Александра — за исключением Семеновского полка, где любили своего шефа, но и в семеновцах Александр бьіл настолько мало уверен, что зас 3 45
тавші Палена отложить на несколько дней coup d’etat, вьіжидая, пока дежурньїм будет 3-й батальон, единственньїй, на которьій он мог вполне рассчитьівать. Зто сознание ненадежности солдат все время не оставляло руководителей заговора, ставя под вопрос все их расчетьі. Чарторьійский, писавший со слов людей, ближе всего посвященньїх в дело, в том числе самого Александра Павловича, — говорит об зтом вполне определенно: «Императору Павлу бьіло бьі легко справиться с заговорщиками, если би ему удалось вир ваться из их рук хотя на минуту и показаться войскам. Най дись хоть один человек, которьш явился бьі от его имени к солда там, он бьіл бьі, может бьіть, спасен, а заговорщики арестованьї. Весь успех заговора заключался в бнстроте вьіполнения». Причи ни популярности «тирана» среди солдат весьма обстоятельно виясняет тот же Чарторьійский: мьі воспользуемся более короткой формулировкой Беннигсена — в данном случае не подозрительного, ибо он передает здесь общее мнение. «Несомненно, что император никогда не оказьівал несправедливости солдату и привязал его к себе, приказьівая при каждом случае щедро раздавать мясо и водку в петербургском гарнизоне». Преображенский караул и готов бьіл вспомнить царскую ласку в ночь 11 марта, хотя офицерьі-заговорщики приняли все мери, чтобьі подтасовать его состав: на зту ночь в него бьиш назначеньї почти исключительно бьівшие солдата только что раскассированного Павлом Лейб-гренадерского полка. В самую критическую минуту, когда Платон Зубов тщетно уговаривал Павла подписать отречение, в передней императорского кабинета посльїшался страшний шум; на самом деле, зтот шум произвела вновь подвалившая толпа участников заговора, но бьівшие вокруг Павла заговорщики, ежеминутно ожидавшие появ лення солдат ему на виручку, вообразили, что все кончено, и поспешили прикончить свою жертву. То, что непосредственно последбвало за зтим, достаточно обьясняет реакцию, возникшую в душе молодой императрицн, так легкомнсленно восхищавшейся ранее революциями, знакомнми ей только по книжкам. Она увидала теперь воочию, чем бьівает дворянская революция в России. Первое, чем ознаменовали свою победу заговорщики, било разбитие погребов Михайловского зам ка. Идя «убивать тирана», випили для храбрости только офицерьі — теперь била пьяна вся гвардия без изьятий. Вьійдя из своей комнатн, Елизавета Алексеевна очутилась в толпе пьяньїх людей, которне хватали ее за руки, целовали зти руки, чуть не целовали ее самое. И среди всего зтого бесновалась старая императрица, в сотий раз доказнвая свои права глумившимся над нею гвардейским часовим: бедная Мария Федоровна никак не могла отделаться от своего немецкого акцента, и зто казалось ее пьяньїм слушателям всего забавнеє. Никогда, даже в дни лейб-кампании, 346
царский дворец не бьіл театром подобной оргии. Александр и Константин поспешили бежать из зтого места, одинаково страшного и отвратительного в ту минуту. Д. X. Ливен сохранила в своих записках зту историческую картину: одинокий возок, без свитьі, без конвоя мчащийся глухою ночью по улицам Петербурга, и в нем забившиеся, дрожащие от ужаса новьій император и его брат. Только в Зимнем дворце Александр Павлович несколько пришел в себя. А разливанное море из стен дворца убитого императора начало растекаться по всему городу. Торговцьі иностранньїми винами, уже видевшие себя накануне банкротства благодаря прекращению балтийской торговли, на радостях вьїкатили бочки на все перекрестки, и скоро бьіло пьяно все, что хотело напиться. Долго не могло улечься «народное ликование», и уже на следующее утро гр. Головина из окна своего дома могла созерцать сце ну, символизировавшую в одном образе общее настроение: пьяньій гусарский поручик ехал верхом вскачь по тротуару, крича, что теперь «все позволено!»1. Но пока «народ ликовал», правящие круги должньї бьіли заняться устранением политических ре зультате в только что трагически закончившегося царствования. Всего настоятельнее зто бьіло нужно в области внеьиней политики, которая явилась ближайшим поводом катастрофи. «Прими ренне России с Англией било непосредственннм результатом смерти Павла, — говорит Чарторнйский. — Война с зтой державой, издавна богатейшим ринком для русского железа, хлеба, строевого леса, серн и пеньки, более всего восстановила общественное мнение против покойного императора. После его смерти нуж но било во что би то ни стало положить войне конец. Наскоро состряпали соглашение, на котором явственно отразилось стремление заключить мир как можно скореє, во что би то ни стало. Интереси морских союзников России не обратили на себя должного внимания12, и капитальнне пунктьі, ограждавшие права нейт рального флага: били обойденн молчанием или внражени неяс но. Прекращение враждебннх действий бьіло все, чего хотели до биться возможно скореє». В Лондоне о собьітии 11 марта стало известно чуть не на другой день — Жеребцова сообщила о нем Уитворту с бнетротой, почти непостижимой в зпоху, не знавшую телеграфа. Со своей сторони, англичане настолько видели в начинавшейся войне личное дело Павла, что, получив известие о его смерти, главнокомандующий английским флотом на Балтике 1Souvenirs de la comtesse Golovine. — Paris, 1910. (Воспоминания императрицьі Елизаветьі Алексеевньї о ночи 11—12 марта, записанньїе Головиной с ее слов, составляют лучшие страницьі зтой части «Записок»). 2 Англичане только что уничтожили тогда датский флот, заграждавший им вход в Балтийское море.
347
Нельсон, не дожидаясь формального перемирия, пришел со своими кораблями в Ревель — запасаться там пресной водой и сьестньіми припасами. Ревельский комендант до смерти перепугался, вообразив, что англичане собираются бомбардировать город и делать вьісадку, а в Петербурге обиделись, что Нельсон до такой степени пренебрег всякими дипломатическими приличиями. Англичан приняли очень холодно и потом должньї били послать им вдогонку адмирала Чичагова с извинениями. Рассказ о том, как Чичагов ощупью искал Нельсона по Финскому заливу и нашел, наконец, к собственному своєму удивлению, только благодаря густому туману, принадлежит к числу курьезнейших страниц в истории русского флота. Как би то ни било, тут дело било решено скоро и радикально — понадобился разгром России Наполео ном и Тильзитский мир, чтобьі заставить Александра Павловича в зтой области пойти по стопам своего отца. Совсем иначе пошло дело в области политики внутренней здесь, после некоторого топ тання на одном месте, в сущности вовсе ничего не било сделано, и Александр Павлович, несмотря на чрезвьічайно демонстративньіе заявления своей несолидарности с предшествующим царствованием, остался на колее, проложенной еще в последние годи царствования Екатерини и с таким рвением пробивавшейся далее Павлом. Обьективньїе условия, создавшие концентрацию крепостного режима, оказались сильнеє общественной психологии. «Молодьіе друзья» Александр Павлович и его кружок ; отсутствие самостоятельности, зависимосмь от екатерининской традиции; «молодив друзья» как представители крупнейшего землевладения; индифферентизм среднего помещика к реформам; роль самого им'ператора ф Внешняя политика Александра до Тильзита; влияние Чарторьійского; влияние Англии ф Внешние неудачи и петербургское общество: начало разрива между Александром и знатью
С зтой психологией связан, впрочем, цельш ряд недоразумений, которьіе начали рассеиваться лишь в самне последние годи, хотя материал для их разьяснения, отчасти, существует уже дав но. Конечно, для того чтобьі нарисовать себе во весь рост российский либерализм «дней Александровьіх прекрасного начала», понадобилось знакомство с подлинньїми дневниками Строганова, опубликованньїми лишь в начале текущего столетия. Но уже ме муари Чарторьійского, напечатанньїе еще в 80-х годах прошлого века, давали такую превосходную характеристику «топтання на одном месте», что после них говорить серьезно о «реформах первьіх лет царствования Александра І» можно било лишь при очень 348
большой предвзятости в пользу всяких реформ, хотя бьі они ограничивались переобмундированием русских чиновников на английский лад. Не нужно забьівать, что Чарторьшский принадлежал к числу ближайших сотрудников Александра в зтих «реформах», а по уму бьіл самим крупним из всего кружка1, не исключая, конеч но, и самого императора. Если зтот человек, вовсе притом не желавший злословить, стремившийся, напротив, представить злосчастньїе «реформи» в возможно более вьігодном свете, не мог припомнить ни одного факта в их пользу, кроме того, что «теперь лучше бьіла организована продажа соли», и, в конце концов, должен бил признаться, что «дело шло», главньїм образом, о том, чтобьі «ввести в новую администрацию молодих друзей импера тора»12, то, значит, вообще сказать бьіло нечего. «Молодим друзьям» — зто до последней очевидности ясно из мемуаров Чарторийского — нечего било сказать не только после, ретроспектив но оценивая результати своей деятельности, но даже и в разгар зтой последней. Когда им понадобилось развернуть свою плат форму перед императором, они випустили вперед старика Семе на Воронцова, а тог, в свою очередь, не сумел сказать ничего, кро ме повторення старих щербатовских рассуждений о сенате и его значений. Зто могло бить недурно в дни комиссии 1767 года, но после Французской революции, после конституции 1791 года, которую даже и Александр читал в подлиннике, зтого бьіло маловато... Между тем Воронцов так и не мог «сьехать» со своего сената. «Каждая фраза графа Семена напиналась и кончалась сенатом, и, когда он не знал, что сказать и что отвечать, он повторял одно и то же, ничего не прибавляя... Нам казалось, что потом император даже и во сне должен бьш сльїшать голос, кричавший ему на ухо: “Сенат! Сенат!” В зтой аффектации бьіло что-то смешное и неуклюжее, что должно бьіло охладить императора, вместо того чтоби одушевить его»3. Звучащая в последних словах ироническая нотка должна какбудто внушить читателю, что у самих «молодих друзей» имелось в запасе что-то лучшее старих «монаршических» рассуждений. Бьіло би очень опасно поддаваться зтому внушению: для самого радикального из друзей Александра, для «русского якобинца» Строганова, одна старая записка Безбородки, которьій «знал все го Монтескье наизусть», казалась верхом политической премудрости. «Ограничением (произвола) должньї бьіть учреждения уже существующие, — писал Строганов в своем «Общем плане рабо1 Кроме Чарторийского, к нему принадлежали, как известно, Стро ганов, Новосильцев и Кочубей. 2 Memoires, т. 1, рр. 317 et 319. 3 Ibid., с. 304—305. 349
тьі с императором над реформою». — Создать новьій порядок вещей для отой цели мне казалось бьі очень опасннм, и, дав некоторьій блеск и кое-какие (quelques) привилегии учреждениям старьім, можно бьіло бьі, кажется мне, создать из них преграду (для произвола) вполне достаточную. Бумага князя Безбородки дает в зтом отношении канву для всего, чего только можно пожелать». «Мой принцип, — поясняет он в другом месте, — изменять вещи, а не слова, и облекать нововведення в старьій костюм так, чтобьі не поражать ими никого, и чтобн перемену заметали тогда, когда к ней уже привикли». Необнчайно длинная, и даже теперь, спустя сто лет, в чтении необьічайно скучная канитель с такими злементарньїми «нововведеннями», как разрешение по купать землю не дворянам или запрещение продавать людей без земли (в сущности воспроизводившее лишь знаменитий указ Пет ра, никогда не исполнявшийся), ставит искренность слов Строганова вне всяких сомнений: новое одевали в старий костюм так старательно, что будь воля «молодих друзей», кроме зтого ста рого костюма от «нововведений», пожалуй, ничего би и не оста лось. К счастью, в дело вмешивались иногда «старики», вроде Мордвинова, Румянцева, даже (кто би подумал?) Платона Зу бова. Благодаря первому в России била узаконена, фактически существовавшая, конечно, и ранее буржуазная земельная собственность (указ от 12 декабря 1801 года, разрешавший купцам, мещанам и казенним крестьянам покупать землю). Благодаря второму закон впервне признал за крестьянином право «никому не принадлежать — ни частному лицу, ни казне, право, впрочем, чисто принципиальное, ибо осуществление его зависело от тех, кому крестьяне принадлежали в настоящий момент (так назьіваемьій «закон о вольних хлебопашцах» от 20 февраля 1803 года). Платон Зубов едва не сделался виновником ограничения барского произвола относительно дворових, но зтому слишком смелому нововведенню «молодне друзья» успели помешать вовремя. Их аргументация против опасннх новшеств отличалась безукоризненной логикой. По поводу проекта — запретить или ограничить продажу крестьян без земли, «на вьівоз» (при данннх условиях одно из главннх средств помещичьей колонизации, свободу которой, в сущности, и отстаивали, «молодне дру зья»), кто-то из них рассуждал: «Зтот обьічай, каким би варварским, каким би отвратительннм он ни бнл, связан с общим порядком вещей, — то єсть, с положением крестьянина по отношению к его барину. Как тронуть одну из ветвей, не видя ее связи со стволом?.. Мера зтого рода не может бить введена, не задевая различннх интересов, если уничтожить ее (продажу без земли) вовсе; может бить, при помощи распоряжений общего характера удалось би обуздать зтот обьічай и искоренить его 350
нечувствительно, задевая (зти интересьі) возможно менее»1. Зато, когда им самим пришлось заняться вопросом об змансипации, оказалось, что дальше оброчного мужика они ничего себе пред ставить не в состоянии, так что, опять-таки, старик Мордвинов с его «буржуазними» проектами крестьянской реформи — необьічайно крепостническими на современньїй взгляд — бьіл куда впереди их12. На самом деле «молодьіе друзья» хлопотали, главньїм обра зом, о двух вещах: во-первьіх, о том, чтобьі никто не отбил у них монополии личного влияния на императора. Для зтой цели они ревниво оберегали двери своего «негласного комитета» от вторжения посторонних и облекали его чрезвьічайно невинньїе занятия покровом непроницаемой тайни3; во-вторьіх, получить места, не просто места с жалованьем, конечно: они бьиш люди богатьіе, а места, которьіе давали бьі им влияние в администрации. Чарторьійский откровенно признается, что должности товарищей министров бьіли созданьї специально для «молодих друзей», т. е. без всякой, в сущности, надобности для дела. Зто его подлинньїе слова: имея смелость повести свои догадки дальше его прямих признаний, мьі не сделаем слишком большой неосторожности, если предположим, что и пресловутое «образование министерств» (8 сентября 1802 года) имело одной из своих задач такую перета совку правящего персонала, после которой над «молодими друзьями» оказьівались бьі или нули, или люди, им сочувствующие. Их влияние, таким образом, стало прочно, и не бьіло больше на добности играть в заговорщиков. Все другие, обьічно приводимьіе мотиви гораздо менее обьясняют дело. О замене коллегиального начала личньїм могут говорить лишь люди, не имеющие понятия о русской административной практике XVIII века. Коллегии с са мого начала бьіли пустой формой, и на самом деле президенти зтих коллегий, имевшие непосредственньїй доклад у императрицьі, уже при Екатерине II являлись настоящими министрами, не говоря уже о том, что функции теперешних министров юстиции, внутренних дел и финансов били и юридически в руках одного лица — генерал-прокурора. Фактически последний являлся премьером, в теперешнем смисле слова, поскольку у него не оспоривали зтого положення такие фаворити, какими бьиш Потемкин и Зубов. При Павле «личное начало» бьіло проведено так далеко, 1В. кн. Николай Михайлович. Гр. П. А. Строганов, т. 2, с. 11, 34— 35, 134 и др. 2 C m. ibid. De la fixation de l’etat des pay sans, c. 43 и др. Cp. наш очерк в «Истории России в XIX в.», т. 1, с. 34. 3 Гр. П. А. Строганов, с. 22, «La base generate... le secret», особенно c. 12 — рассуждение о том, как опасно допускать к делу чужих людей. 351
как только возможно — при нем появилось и самое звание «министра» (министр уделов), и бьіл составлен тот план министерств, которьій бьіл адаптирован, в конце концов, «молодьіми друзьями». Прибавим, что павловский режим — управление через двух-трех доверенньїх лиц — все время продолжал господствовать и при Александре, несмотря на существование министерств: до первой войньї с Наполеоном все фактически бьіло в руках триумвирата «деятелей» (faiseurs), как називали тогда в салонах Петербурга Чарторьійского, Новосильцева и Строганова; после первой войньі — в руках Сперанского по гражданской части и Аракчеева по военной, а в конце царствования — в руках Аракчеева по всем частям. «Кабинета» в английском смисле, о котором теоретически мечтал Новосильцев, никогда не било по той простой причине, что кабинет опирается на партийную организацию, а сменявшиеся около Александра мелкие котерии никогда не виражали собою мнения даже придворних кругов в широком смисле, не только что какого-нибудь течения за пределами двора. Если их политика бьіла все же классовой, то потому лишь, что их члени бьиш представителями определенного общественного класса и не могли вьілезти из своей социальной кожи, как и из кожи физической. Зто дает известную физиономию «реформам первьіх лет»: все они, начиная с проектов превращения всех крестьян в оброчних и кончая проектами превратить сенат в некоторое подобие палати лордов, носят на себе явний отпечаток взглядов и интересов крупной зна ти. С зтой точки зрения, образование комитета министров, вероятно, уже напомнило читателю «верховних господ» Петровской зпохи. Но бьіла и огромная разница: тогда «верховньїе господа», в союзе с буржуазией, представляли собою крупнейшую прогрессивную силу, теперь «молодьіе друзья» и их старьіе советники бьіли сплой, несомненно, реакционной. После пугачевской помещичьей России, вкусившей от сладости нового барщинного хозяйства, рекою лившего золото в дворянские карманьї, не нужно бьіло ни оброчного мужика (всегда ведь, как ми знаєм, «утаивавшего» свои доходи от барина), ни аристократической конституции, стеснявшей центральную власть. Для того чтобьі вести хозяйство по-новому, нужен бьіл крепостной мужик, порабощенньш больше, чем когда бьі ТО НИ бьіло, и железньїй полицейский поря док, которьій обеспечивал бьі власть барина над зтим мужиком. Зто, немного лет спустя, и обьяснил Александру Карамзин в самой доступной форме. «Равнодушие» дворянства к «преобразовательньїм планам» Александра обьясняется не чем другим, как тем, что для дворянства в целом зти плани били более чем излишними. Передовьіе группи нового дворянства, «помещиков-предпринимателей», бьіли бьі, может бить, не против буржуазной конституции: п р о екти С перанского и позже декабристов 352
представляли собою зхо чаяний и ожиданий зтого дворянского авангарда. Но тут поперек дороги стала та же старая знать; бессильная создать что-нибудь положительное, она отнюдь не желала делиться властью с российским «сельским сквайром», которьій умел разводить коноплю и пшеницу, но Монтескье не знал не только наизусть, как Безбородко, а нередко и по имени. Знаменитая характеристика Строганова относится именно к зтому провинциальному дворянству1. План Сперанского рухнул под напором придворньїх кругов, и они же, зти круги, явились свирепьіми судьями декабристов. Что масса не подцержала своего авангарда, зто более чем естественно: масса всегда довольствуется минимумом. А минимумом для дворянской массьі, как цинично, но верно вьіразил Карамзин, бьіли хорошие губернатори: еще проще говоря, — хорошая, с помещичьей точки зрения, полиция. Со всем остальньїм можно бьіло повременить. Только грубое вмешательство в непосредственную хозяйственную практику помещика могло в зту пору вскольїхнуть среднее дворянство и на минуту солидаризировать его с аристократическими верхами. Так бьіло в последние месяцьі царствования Павла, так случилось в конце первьіх лет царствования его сьіна: и в том, и в другом случаях почвой бьіла внешняя политика. Как видим, реформи первьіх лет Александра І для своего обьяснения совсем не нуждаются в личности того, чье имя они носят. Оставляя совершенно в стороне вопрос о «роли личнос ти в истории», мьі можем игнорировать Александра Павлови ча зтого периода просто потому, что он бьіл тогда (извиняемся за плохой каламбур) совершенной безличностью. Собственньїе убеждения у Александра сложились постепенно, в результате его жизненного опьіта уже как императора, приблизительно ко второму десятилетию XIX века. Особенно повлияла на него в зтом отношении последняя борьба с Наполеоном (1812— 1815). В 1801— 1805 годах зто бьіл недоучившийся ученик отчасти Лагарпа, отчасти своего отца — «наполовину швейцарский гражданин, наполовину прусский капрал», — по ядовитому, но меткому замечанию Чичагова, которьій имел случай наблюдать его очень часто именно в зтот период его жизни. И едва ли тот же Чичагов 1 «Дворянство у нас состоит из некоторого количества людей, которие сделались благородними только благодаря службе, которьіе не получили никаного воспитания и которьіе, по всему своєму миросозерцанию, неспособньї представить себе, чтобьі что-нибудь могло бьіть вьіше императорской власти. Ни право, ни суд — ничто не может заро дить в них идею хотя бьі о самомалейшем сопротивлении! Зто класе самьій невежественньїй, самий грязньїй, и ум которого наиболее ограничен. Такова приблизительная картина дворянства, живущего в де ревних» (Гр. П. А. Строганов, т. 2, с. 111). 12 Зак. 524
353
придумал фразу, вьірвавшуюся в его присутствии у Александра, в минуту откровенности: «Господи! Как меня пугает зта огромная ответственность и затруднения, окружающие меня со всех стороні Как бьі я бьіл счастлив, если бьі у меня бьіло пятьдесят тисяч рублей дохода, да хороший полк, которьім я мог бьі командовать, вместо зтой огромной страньї и стольких на родностей, которьіми я должен управлять!» От отцовских уроков у него твердо засела в памяти важность «вьіпушек, погончиков и петличек»; он цельїе дни просиживал в комитетах, обсуждавших новую форму кивера или ботфортов, в то времй как статс-секретарь по принятию прошений Муравьев, по месяцам не мог добиться аудиенции. Мундиромания свирепствовала так же, как при Павле, нимало не стесняемая проектами конституции, и в то время как последние оставались на бумаге, новие проекти мундиров немедленно становились самой живой действительностью. Последним словом в зтой области били тонкие, «осиньїе» талии (ми помним, какое значение придавал им еще Скалозуб): забота о них доводила офицеров до того, что они на смотру, как барншни на балу, падали в обморок от туго перетянутого корсета. От Лагарпа Александр Павлович усвоил отвращение к рабству, причем, судя по мотивировке, которую он вндвинул в одном заседании негласного комитета, и павловская традиция играла тут свою роль. Полицейский мотив — возможность новой пугачевщинн — в зтой его аргументации бнл на первом плане. Но именно зтот полицейский мотив — ми увидим зто подробнее на истории «негласних комитетов» Николая Павловича — в корне подсекал самую идею змансипации: как только разнеслась весть о намерениях императора, крестьяне немедленно начали «бунтовать», т. е. подавать на внсочайшее имя жалоби на своих помещиков, и зтого било, разумеется, довольно, чтобьі всякне разговорн об освобождении крестьян заглохли на несколько лет. Таким образом, новий мун дир так и остался единственннм образником индивидуального воздействия молодого императора на судьбьі его страньї. Не больше «личностью» бнл в зти годи Александр Павлович и в своей внешней политике. В старой литературе упорно держался взгляд, перешедший и в учебники, что молодой император вступил на престол, одушевленннй необнчайно широкими и гуманними, хотя немного неопределенннми, воззрениями на свою международную роль. Он будто би видел в себе охранителя всеевропейского мира и «начал христианских» в отношениях между государями Европьі, которнх он рассматривал как членов одной семьи. В пользу зтого взгляда цитировались и коекакие документи — вполне подлиннне. Только они вишли из-под пера не самого Александра, а его тогдашнего министра 354
иностранньїх дел1, Чарторьійского, которьій преследовал действительно некоторую идеальную цель, но не совсем ту, накую приписьівали внешней политике Александра позднейшие историки. «Я хотел бьі, — пишет в своих мемуарах Чарторьійский, — чтобьі Александр сделался, некоторьім образом, третейским судьей цивилизованного мира; чтобьі он бьіл покровителем слабо го и угнетенного, стражем справедливости в международньїх отношениях, чтобьі его царствование, одним словом, начало со бою новую зру в европейской политике, которая должна бьіла впредь бьіть основана на общем благе и на праве каждого». Какая сентиментальносте скажет читатель. Вовсе нет. Чарторьійский бьіл все, что угодно, но только не сентиментальний фанта зер. Можно сказать, что вся жизнь зтого замечательного человека била в одну точку: «Моя система, — говорит он, — своим основним принципом устранения всех несправедливостей необходимо вела к постепенному восстановлению Польгии. Но чтобьі не натолкнуться сразу же на трудности, которне неизбежно должна била встретить дипломатия, столь противоположная укоренившимся взглядам, я избегал произносить имя Польгии. Идея ее восстановления подразумевалась всем смислом моей работьі, всем тем направлением, какое я хотел придать русской политике: я говорил только о постепенном освобождении народов, несправедливо лишенннх их политического существования; я не боялся назвать греков и славян: все зто било как нельзя более согласно с желаниями и мнениями русских, но, косвенно, все зто било приложимо также и к Польше». Алек сандр не бнл в числе обманнваемнх: он бнл посвящен в плани своего министра. Ему, без сомнения, льстило бить спасителем, избавителем, добрим гением всех угнетенннх, в том числе и поляков, но инициатива зтого «красивого жеста» принадлежала совсем не ему, и неизвестно, добрался ли би он до зтой идеи собственннми средствами. Еще менее можно усвоить зтой то лове, «посредственной во всех отношениях», тот тонко рассчитанньїй макиавеллизм, с каким Чарторнйский стремился сделать слугою своего дела ни более ни менее как Англию. «Самое могучее оружие, каким пользовались до сих пор французи и которьім они еще грозят всем странам, — зто общее убеждение, которое они су мели распространить, что их дело єсть дело сво боди и счастия народов, — читаєм ми в секретной инструкции Новосильцеву, посланному за спиною официальной дипломатии вести переговори с Питтом: инструкции, подписанной Александром, но написанной, конечно, его министром. — Стидно било 1 Номинально товарища министра, но фактически он бьіл руководителем русской иностранной политики до 1806 года. 3 55
бьі за человечество, если бьі дело, столь прекрасное, приходилось рассматривать, как собственность правительства, которое ни в каком отношении не заслуживает бьіть его защитником; бьіло бьі опасно для всех государств оставлять долее за францу зами явную вигоду казаться таковьім. Благо человечества, истинньїй интерес законних властей и успех предприятия, задуманного обеими державами, требуют, чтобьі они вьірвали из рук французов зто страшное оружие и, завладевши, воспользовались им против них самих». Итак, политическая свобода должна бьіла стать оружием в руках держав старого порядка («законньїх властей») против уже не республиканской, но все еще символизировавшей в глазах мира революцию Франции. Трудно найти в истории дипломатических отношений что-нибудь равное зтой международной зубатовщине, и, нужно сказать, ничто не бьіло усвоено Александром Павловичем лучше. Чарторьійский нашел не весьма, прав да, благодарного, но чрезвьічайно памятливого ученика; конституции Финляндии и Польши, рядом с аракчеевщиной в самой России, находят себе в инструкции Новосильцеву столь полное обьяснение, какого только можно желать. Для непосредственной цели переговоров — англо-русского союза — зубатов щина бьіла, правда, излишней роскошью. Еще за год до мйссии Новосильцева англичане со своей сторони употребляли все усилия, чтобьі сделать Россию своей союзницей в войне с Францией. «Англичане стараются здесь со своей обьічной знергией и своими обьічньїми средствами подкупить русское правительство, — писал весною 1803 года Талейрану французский послан ник в Петербурге Здувиль. — Английским негоциантам, Торнтону и Байму, живущим в Петербурге, поручено их правительством предоставить в распоряжение адмирала Уорена (английского по сланника) от 60 до 70 тисяч фунтов етерлингов, 40 тисяч уже трасированьї на Лондон, и остальньїе тоже трасируют немедленно. Полагают, что зти суммьі предназначеньї главньїм особам при дво ре, которьіх Англия хочет привязать к себе во что бьі то ни ста ло». Когда Новосильцев явился к Питту, английский министр не медленно перевел беседу на столь же реалистическую почву. Учтиво вьіслушав излияния русского правительства насчет того, что всем народам Европьі необходимо обеспечить свободу, «опирающуюся на ее истинньїе основания», и что из зтого принципа должно исходить все поведение договаривающихся держав, Питт заявил, что английские субсидии будут доведеньї до такой циф ри, до какой только окажется возможньїм. «Мьі гарантируем пять миллионов фунтов стерлингов, — сказал он, — бьіть может, даже немного более». Он оговорился, правда, что далеко за предельї зтой цифри А н гл и я не в с ос тоя нии будет вийти, не стесняя 356
своей торговли. Александр не обратил должного внимания на зту оговорку и за то впоследствии в 1807 году бьіл наказан, очу тившись в необходимости заключить весьма постьщньїй и еще более невьігодньїй для России Тильзитский мир именно по той причине, что английские субсидии, достигнув предела, иссякли. Но в 1804 году зто бьіло еще далеко впереди: Питт же, кроме грандиозньїх размеров суммьі, соблазнял еще (как зто делают опьітньїе банкирьі) разньїми маленькими, но весьма приятньїми удобствами: обещал, например, начать виплату субсидий за три или за четьіре месяца до обьявления Россией войньї Франции, так что и расходьі по мобилизации оказьівались достаточно обеспеченньїми. Если война не вспьіхнула тотчас же, а бьіла оторо чена почти на год, виной бьіла непомерная жадность, проявленная австрийским правительством, тогда как без участия Австрии Россия не могла двинуться с места. Австрийцьі одни желали получить два миллиона фунтов единовременно за мобилизацию и сверх того по четьіре миллиона в год. Что же осталось бьі Рос сии? Другим препятствием неожиданно явилась Пруссия, какимто не совсем ясньїм образом проникшая, по-видимому, в тайну польских планов князя Чарторьійского: возможно, что «друж ба» королеви Луизьі с Александром Павловичем била не совсем чужда зтому делу. Но большая часть разделенной Польши с Варшавой в центре била тогда в прусских руках: возрождение польского королевства являлось предприятием, непосредственно направленннм против Пруссии. С одной сторони, грозила опасность потерять Польщу, с другой, — Наполеон сулил отнятнй им у англичан Ганновер. Прусскому королю при всей его симпатин к «интересам законних властей» било от чего поколебаться. С трудом добились от него, чтобьі он, по крайней мере, «не м етал», и он действительно не помешал Австрии и России бить наголову разбитьши Наполеоном. После Аустерлица (ноябрь 1805 года — почти ровно через год после переговоров Новосильцева с Питтом) Австрия, для которой весь реальний интерес войньї заключался в английских субсидиях да надежде на территориальнне приобретения (ей обещали всю Баварию и, кроме того, «исправление границьі» с итальянской сторони), поспешила вийти из игрьі: инте рес идеальннй, сводившийся к лютой ненависти австрийских феодалов против «санкюлотской» Франции, должен бнл помолчать до пори до времени. Будь для России все дело в английских субсидиях, она, конечно, тоже должна била би заключить мир. Если она зтого не сделала, значит русско-английский союз опирался теперь на нечто более солидное, чем взятки частного или государственного характера. З то более прочное основание русско-английской дружби французские дипломати уже 357
указьівали с полной определенностью. «Россия слиьиком связана с Англией своей торговлей, чтобьі особенно хлопотать о сохранении мира (с Францией)», — писал в той же цитированной нами депеше Здувиль еще за полтора года до войньї. Русско-английский союз бьіл зкономической необходимостью для обеих стран, притом для России более, чем Англии, — вот почему и разорвала его вторая, а не первая. Русские войска не только после Аустерлица, но и после Фридланда (2 июня 1807 года), после второй проигранной кампании, продолжали бьі пьітать счастье против французов, но англичане не только отказьівались что бьі то ни бьіло платить, они отказались даже гарантировать русский заем в Лондоне. Видимо, там окончательно разочаровались в качестве русских штьїков, да и предельі, аккуратно намеченние Питтом, бьіли уже перейденьї: русскому императору, волей-неволей, приходилось мириться. Здесь Александру Павловичу впервьіе пришлось познайомить ся не теоретически, а практически, на самом себе, с неудобствами абсолютизма. Война отнюдь не бьіла его личньїм делом: русское дворянство, со своей сторони, принесло большие жертвьі англо-русской дружбе: в два года бьіло взято 600 тисяч рекрутов — зто називалось, правда, м и л и ц и є й , и правительство сначала дало даже обязательство не употреблять ратников ш для чего иного, кроме оборони русской территории, но на самом деле ни один из «милиционеров» после войньї не вернулся в деревню, все они пошли на укомплектование действующей армии. Жертвуя стольно рабочих рук, помещики вправе бьіли ожидать, что правительство отнесется к войне серьезно, а оно, Бог весть почему, вдруг уступило «врагу рода человеческого». Между тем, по крайней мере в Петербурге, вовсе не бьіли еще утомленьї войной. Для дворянской молодежи война представляла, кроме того, специальную вигоду: офицерьі на время похода освобождались от обязанности платить долги. Война велась на чужой террито рии и разоряла пруссаков, а не русских (разоряла в такой степени, что пруссаки весьма откровенно говорили о предпочтительности для них французского «нашествия» перед русской «дружбой»): ни один неприятельский солдат не ступил еще ногою на русскую почву, а Россия уже сдавалась! Мотиви, повелительно диктовавшие Александру такое решение, для сколько-нибудь ши роких кругов бьіли тайной: не мог же русский император обьявить во всеобщее сведение, что англичане его «разочли». В глазах дворянской массьі мир бьіл доказательством слабохарактерности Александра и его неуменья вести дела. Его возвращение в Петербург из Тильзита бьіло встречено ледяньїм молчанием. Его старались «не замечать», как зто делают в приличном обществе с осрамившимися молодими людьми, и всячески избегали говорить 3 58
о Тильзите, о мире, о Франции и ее «императоре» (в частньїх разговорах зто бнл, конечно, по-прежнему «Буонапарте»). Представитель зтого последнего (знаменитий обер-полицеймейстер Наполеона Савари) напрасно приписьівал такую сдержанность страху: он на себе мог убедиться, что вьісшее общество Петербурга отнюдь не запугано. Уполномоченньїй победителя России сделал тридцять визитов и бьіл принят только в двух домах. Два гостеприимньїх петербуржця — единственньїе притом, которьіе и отдали визит Савари, — бьіли, как нарочно, из числа ближайших и раболепнейших слуг Александра Пав ловича. Все, что бьіло понезависимее, бойкотировало французов без всякого страха. Правительство не решалось опубликовать тильзитский договор, и, пользуясь зтим, на бирже публично говорили, что мир, может бьіть, вовсе еще и не заключен — так только болтают... Причини особенно нервного отношения к делу именно биржи ми сейчас увидим: пока что, отметим, что подмеченнне Савари явлення вовсе не били местннми, петербургскими. Наоборот, чем дальше от столицн, тем разговори становились, если так можно виразиться, безбрежнее. Проезжавший через Лифляндию французский консул Лессепс сльїшал там, что «противная миру партия получает с каждьім днем все больше сили. Говорят, что во главе зтой партии стоит вдовствующая императрица, подцерживаемая англичанами и их приверженцами; к зтому прибавляют, что император Александр, опасаясь их угроз, вместо того чтобьі вьехать в столицу тотчас после своего отьезда из Риги, счел более благоразумннм отправиться сначала в Витебск, чтобьі заручиться значительной частью войска, которую можно било би употребить в случае нужди; что в Москве брожение достигло крайних пределов, и ожидают известия о заключении вдовствующей императрицьі в м о н астн р ь » , и т. д. Но что б и л о спраш ивать с захолустннх помещиков, когда французскому послу в Петер б у р г , человеку, которого уже одно официальное положение обязнвало бить наибольшим оптимистом в зтом случае, нетнет да и подвертнвалась под перо параллель с собнтием 11 марта 1801 года. «Все жалуются, во никто не недоволен настолько, чтобьі нужно било бояться катастрофи, — писал в феврале 1808 года преемник Савари Коленкур которого за его дружбу с Александром Наполеон потом прозвал «русским». — Воспоминание об императоре Павле и страх перед великим князем охраняют жизнь императора лучше, нежели правила и честь русских вельмож и офицеров». Другими словами: Александра не убьют, утешал Коленкур Наполеона, потому что боятся, что его наследник, Константин Павлович, окажется копией Павла. Чего стоило одно такое утешение! 359
Континентальная блокада и дворянская конституция Зкономические результ ат и Тильзита; положение знати становится безвмходньім; лондонская брошюра и разрьів Александра с «молодими друзьями» Ф Значение Сперанского; интереси крупной буржуазии; конт инент альная блокада и р а зви т и е р усск о го кап и т али зм а ф Сперанский и франко-русский союз; разрив последнего и катастрофа Сперанского ф Обьективние условия деятельности Сперанского и его идеология; проект буржуазной конституции; уступки действительности; роль дворянства в проекте Ф Отношения Александра к конституционним проект ам : особенност и его полож ений в 1810 году; близост ь «катастрофи»; неизбежность мира со знатью, Государственний совет Ф Победа знати и падение Сперанского; роль Армфельта
Коленкур старался уверить себя и своего повелителя, что депо совсем несерьезно: «фрондируют, как и во всех столицах». Но у дворянской фрондьі 1807— 1808 годов бьіли очень глубокие основания. Тильзитский мир обозначал присоединение России к континентальной блокаде, обьявленной берлинским декретом Наполеона (21 ноября 1806 года). Французский император не допускал в зтом случае никакого нейтралитета — Россия должна бьіла прервать всякне торговьіе сношения с Англией, как прямьіе, так и косвенньїе (через посредство датчан, например). «Последние мерьі, принятьіе русским правительством против англичан, произвели здесь очень сильное впечатление, — доносил Савари от 6/ 18 октября 1807 года. — В особенности в купеческом мире позволяют себе наиболее замечаний по зтому поводу. На закрьітие
гаваней английским кораблям смотрят как на запрещение, наложенное на все произведения русской земли, которьіе Англия покупала и вивозила ежегодно в таком большом количестве; продолжение такого положення вещей представляется уже бедствием, которое прямо затронет интересьі народа. Враги Франции, ловко хватающиеся за всякое оружие, которьім они могут бороться с нею здесь и уменьшить влияние, которое, как они опасаются, она может оказать на общественное мнение, не упускают случая воспользоваться таким средством... Можно опасаться, что если вскоре не будут принятьі какие-либо репрессивньїе мери, жа лоби торговцев примут более серьезний характер. Г. Румянцев так думает, и только от усердия зтого министра будет зависеть помешать тому, что он предвидит». Но даже начальник наполеоновской полиции понимал, что дело слишком серьезно, чтобьі его можно било уладить обнчной тактикой полицейского участка. Вероятнее всего, не сам, а при помощи французского консула в Петер б у р г Лессепса, Савари набраснвает далее довольно широкий план, легший позже в основу коммерческой политики Наполеона относительно России. «Франция имеет, может бить, больше 360
средств, чем Россия, чтобьі заставить умолкнуть жалобьі русских купцов, зтого разряда людей, ставящих вьіше всего свою личную вьігоду, — продолжает он своє донесение. — Достаточно бьі бьіло распространить в публике слухи, что Франция, которая так давно не делала закупок в России, намеревается закупить лесу, пеньки, холста и пр. При настоящих обстоятельствах подобньїй торг бьіл бьі для нас столь же полезен в политическом отношении, сколько и вьігоден: мьі приобретем хорошеє мнение наиболее недовольньіх и заставим забьіть англичан, о которьіх будут жалеть по очень многим причинам, если мьі не постараємся заменить их; вигода ж будет та, что Франция, пользуясь минутою, закупит все без конкурентов, а следовательно, и дешево». Наполеон очень заинтересовался идеей. Велено бьіло распространить в Петербурге слух, что Франция намерена закупить на русском рьінке на 20 миллионов франков материалов для своего флота. Преемнику Савари, Коленкуру, бьіл отпущен миллион франков со специальной целью поддерживать курс русского рубля, за три года (1804— 1807) упавший с 350 до 200 сантимов, что очень удручало русское министерство финансов. Коленкуру в его инструкции бьіло нарочито предписано собрать французских негоциантов, имеющихся в Петербурге, «ободрить» их и составить из них комитет, которьій бьі занялся возрождением русско-французской торговли. Все зто бьіло очень недурно на бумаге, но действительность готовила жестокое разочарование. Во-первьіх, никаких французских «негоциантов» в русской столице не оказалось, кроме содержателей модньїх магазинов, которьіе не могли же заменять англичан в деле покупки железа и пеньки. Те, кто предлагал свои услуги, бьіли, по признанню самого французского консула, личности очень сомнительньїе. А затем возник вопрос: что же делать с закупленньїми товарами? Если еще лионский бархат или брюссельские кружева вьщерживали перевозку сухим путем, то от холста, а тем паче железа или пеньки ничего подобного ожидать бьіло нельзя: привезенньїй на лошадях из Москвьі в Париж русский холст обошелся бьі дороже самого тонкого голландского полотна. Между тем, как осторожно вьіражался французский торговий комитет в своем докладе Коленкуру, «мореплавание, если рассматривать его в качестве помощи торогговле, не представляет более удобства при перевозке сьестньїх припасов и произведений промьшіленности обеих наций. Оно будет, по всей вероятности, закрито в течение зтого года более, чем когда-либо, а если сообщение прекратится, ввоз в Россию и вивоз из нее окажутся вполне невозможньїми, если не принять к тому некоторьіх мер». Зти последние, по мнению французского торгового комитета, заключались ни более ни менее, как в создании систе ми внутренних водяних сообщений между Невой и Вислой, с одной сторони, Вислой и Рейном — с другой... Прежде чем францу361
зьі смогли бьі заменить на русском рьінке англичан, надо бьіло бьі вьірьггь с тьісячу верст новьіх каналов, примерно. Немудрено, что в Петербурга к возне Коленкура и Лессепса относились с полньїм равнодушием. В то же время на Балтийское море, хотя на нем в зто время не бьіло ни одного английского воєнного корабля, никто не решался показать носа: так бьіла велика уверенность всех в несокрушимости британской монополии на водную стихию. Бло када Англии на практике превращалась в такую полную и совершенную блокаду балтийских берегов, какую только можно себе вообразить. После шестимесячньїх хлопот положение на петербургском рьінке бьіло таково, по оценке самого французского по сланника: «Курс несколько ниже 20 ходячих голландских су за бумажньїй рубль. Несколько месяцев спустя после Амьенского мира (т. е. в 1803 году) тот же рубль стоил 39 таких же ходячих голландских су. Отчасти курс определяется отношением серебряного рубля к бумажному. В то время как после Амьенского мира за рубль, т. е. 100 копеек серебром, получали не более 174 рубля или 125 копеек бумажньїх, теперь за него можно получить 14/5 рубля или 180 копеек тех же бумажньїх. По всей вероятности, за один серебряньїй рубль можно будет получить до двух рублей бумажньїх, как только будет обьявлено о новом вьіпуске бу мажньїх рублей (число которьіх сохраняется в строжайшей тайне в зтой стране)». Приведя некоторьіе смягчающие обстоятельства в обьяснение такой картиньї денежного рьінка, Коленкур переходит затем к рьінку товарному и дает чрезвьічайно любопьітную таблицу цен на главнейшие предмети русского зкспорта в ноябре 1803-го и в марте 1808 года. Несколько цифр из зтой таблицьі дадут понять читателю о размерах кризиса, созданного в зтой обла сте Тильзитским миром. 1803 год (по курсу 39 су за рубль)
1808 год (по курсу 20 су за рубль)
272р. (82 голл. су)
2V4 р. (50 голл. су)
пеньки 1-го сорта
48
45
сала 1-го сорта
58
5072
Берковец лучшего железа стоил
Таким образом, ценьї на железо упали на 60, а на пеньку даже на 75 %! В то же время ценьї на все мануфактурньїе товари сильно поднялись, причем Коленкур сам не решался обьяснять зтого подьема 362
падением курса рубля, как ни сильно ему хотелось зтого. Утешение, которое он в зтом случае мог придумать, звучит почти комически: если бьі Балтийское море бьіло свободно, говорит он, то положение торговли сдепалось бьі довольно сносньїм. Но так как именно зтого-то и нельзя бьіло ожидать, то оставалось уповать лишь на то, что торговцьі в прежнее время получали хорошие барьіши и теперь, на прикопленное от счастливьіх лет, «смогут перенес ти настоящее тяжелое положение». Утешение бьіло, во всяком случае, не для русских торговцев. Но бьіл разряд предпринимателей, на которьіх даже сам Коленкур не находил возможньїм распространить свой оптимизм, и зти наиболее несчастньїе бьіли ни более ни менее как магнатьі тогдашней России, железозаводчики. «Зти последние, не продававшие товара в течение последних двух лет, с целью поддержать необьїкновенно вьісокие ценьї, поднятьіе англичанами на зтот товар, теперь заваленьї им; когда же банк принужден бьіл прекратить вьідачу ссуд за счет зтого товара, потому что их стали требовать слишком много, то последовал усиленньїй сбьіт его со сторони Демидовьіх, причем 400 000 рублей наличньїми деньгами понизили зтот товар до ничтожной ценьї 130 копеек или 13/ ю кредитного рубля за 330 голландских фунтов...1. Для знати, за весьма немногими исключениями, дело непоправимо. При своих запутанньїх делах, обремененньїе всегда долгами и находящиеся вечно под ножом ростовщиков, они еще больше будут страдать, пока продолжается война, и, следовательно, будут сетовать». Записка Коленкура со всею ясностью, какой только можно пожелать, намечает тот общественньїй класе, которьій должен бьіл бьіть отброшен в оппозицию Тильзитским миром. Зто бьіли представители крупного землевладения, т. е. те самьіе старьіе и молодьіе «монаршистьі», с которьіми управлял Александр до 1807 года, или, вернее, которьіе до зтого времени управляли от его имени. Не сумев предупредить катастрофи, они теперь первьіе от нее пострадали, но винили, конечно, не себя, а все то же козлище отпущения: самодержавного, юридически, императора, чуть ли не из каприза, и, во всяком случае, из трусости, заключившего мир. Старик Строганов бьіл одним из первьіх, кто отказалея впустить в свои салони французекого посла. И уже очень скоро дело пошло гораздо дальше. В ноябре 1807 года Савари мог доносить новому союзнику Наполеона почти что о заговоре, затевавшемся «английской партией», назьівая прямо по именам Новосильцева, Кочубея и Строганова как его вождей. Савари, конечно, мастер бьіл сочинять «заговори» — такая била его профессия, но у него бьіло в руках документальнеє доказательство если не злоумьішления, 1То єсть за русский берковец. 363
то несомненного зложелательства недавних «молодьіх друзей» императора. Зтим доказательством бьіл заграничньїй памфлет, привезенньїй в Петербург английским агентом Вильсоном, и распространявшийся в петербургских гостиньїх не кем другим, как Новосильцевьім с братией, памфлет, где не щадили тильзитского друга Наполеона, резко противопоставляя «малодушию» Александра бодрость русского общественного мнения и мужество русской армии, готовой драться до последней капли крови. Прочтя принесенную Савари брошюру, Александр бьіл буквально вне себя. Он назвал ее «подлой», говорил, что он «топчет ногами» то, что в ней говорится по его адресу, но на самом деле он так мало ею пренебрегал, что вчерашние «молодьіе друзья» моментально превратились в «зтих господ», а секундою дальше в «изменников». И как позже Коленкур, так Александр в разговоре с Савари ни минути не колебался в социальной характеристике зтих «измен ников». Он никого не пощадил в зтом на редкость откровенном для дипломатической аудиенции разговоре — ни отца, ни бабушки. «Зто царствование Екатериньї бросило семена неудовольствия, с которим я теперь вожусь, — говорил Александр. — Покойньїй император сделал еще хуже. В зти два царствования коронньїе йме ння били отданн в зксплуатацию всем зтим грязньїм людям , которьіх столь прославили собьітия того времени. При Павле да вали 9 тисяч крестьян, как брильянтовий перстень. Я решительно висказался против таких приемов управлення, я ничего не даю зтим людям, а затем я хочу вивести народ из того состояния варварства, в которое его погружала торговля людьми1. Я скажу даже больше: если би цивилизация била достаточно развита, я
уничтожил бьі зто рабство, хотя би мне зто стоило голови. Вот, генерал, источник неудовольствия, — но могут говорить, что угодно, меня не заставить перемениться, и ви скоро услншите о предупреждении, которое я сделаю зтим господам». В примечании к зтому месту своего донесення Савари прибавляет, что Кочубею немедленно било предложено подать в отставку, а Новосильцев «получил предписание путешествовать». Вот в какой связи била произнесена Александром знаменитая фраза о его желании уничтожить крепостное право, фраза, которую так часто цитировали как образчик его обнчньїх взглядов на крестьянский вопрос. На самом деле, зто било вовсе не простое «внражение мнения» — зто бнл новий боевой лозунг, зто бьіл вьізов, брошенннй «грязньїм людям», вчерашним «молодим друзьям». Павловская демагогия возрождалась, но на зтот раз в ру ках людей нормальних и, казалось би, более страшних позтому, 1 Пусть читатель вспомнит спори о продаже людей без земли в негласном комитете! 364
чем погибший 11 марта 1801 года император. Алексавдр как будто нарочно хотел подчеркнуть свой поворот на павловскую колею. Ве ликий полководец гатчинского войска, правая рука Павла, Аракчеев именно теперь приобретает то положение исключительно доверенного лица при Александре Павловиче, в каком привьпаїа его видеть история: 14 декабря 1807 года (месяц спустя после цитированной нами беседьі императора с Савари) предписано бьіло «обьявляемьіе генералом от артиллерии графом Аракчеевьім вьісочайшие повеления считать именньїми нашими указами». Телохранитель, из-за отсутствия которого, как многие думали тогда, погиб Павел, теперь безотлучно сторожил его сьша. Но Алексавдр заботился не только о своей личной безопасности — он хотел показать «грязньїм людям», что он может сделать. Ему бьіл нужен не только телохранитель, а и политический секретарь, вернее (сам он зтого не сознавал, ко нечно), политический руководитель, которьій занял бьі место, опустевшее с изгнанием « молодьех друзей». Таким явился Сперанский. Деятельность Сперанского не представляла бьі никакого интереса, если бьі она бьіла отражением лишь случайной переменьї взглядов Алексавдра Павловича. Для историка зта деятельность получает смьісл лишь с того момента, как удастся вьіяснить, интересам каких общественньїх групп она служила. Нужно признаться, что для вьіяснения зтого вопроса в русской исторической литературе сделано чрезвьічайно мало. Достаточно сказать, что до сих пор мьі не имеем ни одной монографии, посвященной Сперанскому (о биографиях, из которьіх лучшая, все-таки, Корфа, несмотря на свою устарелость, не приходится говорить: их автори научньїх задач себе и не ставили). Общие исторические работьі по данной зпохе упор но придерживаются индивидуалистической точки зрения, и мьі име ем, например, весьма тонкий анализ тех мотивов, которьіе определили в душе Алексавдра І ссьілку Сперанского, но никакой попьггки анализировать действительньїй социальньїй смисл пресловутьіх указов от 3 апреля и 6 августа 1809 года, указов, которьім придают такое огромное значение в истории падения Сперанского, хотя они предшествовали зтому падению чуть не на три года. Лишь последний по времени историк Алексавдра косвенно затронул вопрос о социальной подкладке проектов 1809— 1810 годов, правда, не столько по собственной инициативе, сколько натолкнутьій на зто своими источниками. Но общее мировоззрение зтого историка настолько убого, что большой пользьі и от его попьггки наука не по лупила. Мьі узнали интересньїе подробности о связях Сперанского с масонством и о его надеждах на русское духовенство, но не в зтом же бьіл смисл «плана государственного образования», давшего про ектам Сперанского историческое значение. Чего, однако, и можно бьіло ожвдать от ученого, искренне убежденного, что арестуй Николай Павлович вовремя Рьілеева — и никакого 14 декабря вовсе 365
бьі не бьіло? И после работьі проф. Шимана — о ней идет здесь речь1, — как и после очень талантливого в своем роде труда покойного Шильдера, с полньїм правом можно сказать, что Сперанский ждет своего историка. Пока зтот последний не пришеп, приходится оперировать очень общими соображениями, правдоподобность которьіх едва ли, однако же, может бьггь поколеблена детальньїми исследованиями. Как все исторически крупное, планьї Сперанского примьїкали к весьма широким течениям, которьіе слишком заметньї на поверхности истории, чтобьі их можно бьіло не видеть, даже рассматривая собьітия, поневоле, с птичьего полета. Тем более, что он и сам нисколько не думал замаскировьшать зтой связи. Что финансьі и кредит являлись становим хребтом его проектов, об зтом он говорит как нельзя более ясньїми словами. «Все жалуются на запутанность и смешение гражданских наших законов, — читаєм ми в «Плане государственного образования», — но каким образом можно исправить и установить их без твердих законов государственньїх? К чему закони, распределяющие собственность между частньїми людьми, когда собственность сия ни в каком предположении не имеет твердого основания? К чему гражданские за кони, когда скрижали их каждьій день могут бьггь разбитьі о первьій камень самовластя? Жалуются на запутанность финансов.
Но как устроить финансьі там, где нет общего доверия, где нет публичного установлення, порядка, их охраняющего? В настоящем положений нельзя даже с успехом наложить какой-нибудь налог, к исправлению финансов необходимо нужньїй: ибо всякая тягость народная приписьівается единственно самовластю. Одно лицо государя ответствует народу за все постановления; совет же и министрьі всегда, во всякой мере тягостной, могут отречься от участия там, где нет публичньїх установлений». Итак, без «публичньіх установлений», без политических гарантий, нет публичного кредита, а без кредита немьіслими прочньїе финанси: такова основ ная мисль Сперанского. Возьмите теперь «Патриотическое рассуждение московского коммерсанта о внешней российской торговле», п о ч т современное12, и вьі прочтете там: «Россия сохраняла всегда 1 Geschichte Russlands unter Nikolaus І. (Первьій том (1904) целиком посвящен царствованию Александра І.) 2 Написано в начале 20-х годов, напечатано дваждьі, в 6-м томе «Архива гр. Мордвиновьіх» и в 8-й книжке «Русского архива» за 1907 год. Мьі цитируем по последнему изданию. В. И. Семевский приписьівает его, предположительно, перу декабриста Штейнгеля (Общественное движение в России, т. 1, с. 290, прим. 2). Нам кажется, что Штейнгель мог бьі изложить свои мьісли грамотнеє, судя по его мемуарам. Но г. Семевский не отрицает, что записка бьіла написана для московского купечества и по его поручению; так что для характеристики взглядов буржуазии она, и при его гипотезе, может служить. Курсив наш. 366
и будет сохранять благоговейное повиновение велениям правительства; но доверенность єсть чувство внутреннее; оно не вьтуждается, но приобретается для каждого коммерсанта. Найпаче нужно то, чтобьі он точно бьіл уверен, что постановлений сии бьіли отечественньї, на которьіх основьівать должен все свои расчисления, предприятия и оборотьі, чтобьі они бьіли прочньї и непоколебимьі. Иначе, если он раз потерял от внезапного изменения сих постановлений часть своего достояния, то праведно приогорченньїй не может уж действовать с полною свободою; он связан, он страшится всего и ничему не доверяет; тогда исчезает и
взаимная частная доверенность; упадает кредит и прерьівается неразрьівная цепь беглого оборота капиталов». Точки зрения секретаря Александра Павловича и представителя интересов крупной русской буржуазии той же зпохи различаются лишь постольку, поскольку различньї их официальньїе положе ння: один смотрит сверху — с вьісотьі казенного сундука, если можно так виразиться, другой снизу — оберегая вигоду частного кармана. Но оба видят одно и то же и говорят почти то же самое и даже чуть не теми же словами. Крупная буржуазия — преимущественно торговая, но не менее и промьішленная — била единственной общественной группой, внигравшей от франко-русского союза 1807 года. Уже через несколько месяцев после Тильзита французский представитель в Петербурге отмечал, что «крупнне спекулянти», пользуясь лихорадочннми скачками курса, наживают себе огромнне состояния среди всеобщего разорения. С исчезновением английских купцов и за отсутствием французских, русские купцьі сделались ца рями петербургской биржи. Не нужно забивать, что балтийская торговля при всех усилиях Наполеона не замерла: помимо кон трабанди, достигшей невероятннх размеров, и тем более прибьільной, процветала «нейтральная» торговля. В Кронштадт и Ригу при ходили корабли под датским, голландским, иногда даже прямо французским флагом, и французский посол, покидая сферу внсшей политики, должен бьіл предаваться весьма мещанскому занятию, с помощью снщиков и доносов изобличая перед русскими властями французского капитана из Бордо в провозе товаров несомненно манчестерского происхождения. Французский патриотизм перед лицом торгового барьіша оказнвался столь же мало устойчивнм, как и всякий другой. Зато большими патриотами оказнвались (по той же самой причине) русские ману факту ристьі. Историк русского хозяйства никогда не забудет, что расцвет русского бумагопрядильного производства бьіл создан именно Тильзитским миром: в 1808 году основана первая русская — частная — бумагопрядильня, а в 1812 году в одной Москве их било 11. Исчезнувшую на рьінке английскую пряжу сменила русская. Десять 367
лет спустя «благонамеренньїй и опьітньїй российский коммерсант» воодушевлялся почти до ораторского пафоса, вспоминая об зтом времени. «Не только многие богатьіе коммерсантьі и дворяне, но из разного состояния люди приступили к устройству фабрик и заводов разного рода, не щадя капиталов и даже входя в долги, — говорит уже цитированное нами «патриотическое рассуждение». — Все оживилось внутри государства и везде водворилась особенная деятельность». Даже 1812 год, когда, между прочим, сгорели все московские фабрики, не надолго прервал зтот золотой век. Официальньїе союзники России в дни Отечественной войньі, англичане, бьіли тогда главньїми врагами в глазах российского купечества, курьезньїм образом совершенно сливаясь в зтих глазах с фигурою их антагониста, императора Наполеона. «Завистливое око иностранцев предвидело весьма ясно, что должно ожидать от России, если она не будет иметь нуждьі ни в чьей помощи. Чтобьі двигать страшними своими ополченнями (имеется в виду, конечно, Наполеон), она чрез агентов своих тогда же постаралась рассеять слух, что по политическим сношениям вскоре разрешится паки ввоз в Россию их изделий (т. е., конечно, английских изделий) и тем приостановили многих из российских купцов, кой го товились распространить полезньїе мануфактурньїе издепия»_. Но ни англо-наполеоновские козни, ни пожар Москви не помогли врагам российского капитализма, пока били в силе протекционнне тарифи 1810и 1816 года. «Звонкая монета явилась повсюду в обороте, земледельцн даже нуждались в ассигнациях; в московских же рядах видньї били груди золота; фабрики суконнне до того возвнсились, что китайцн не отказнвались брать русское сукно, и кяхтинские торговий могли обходиться без виписки иностранннх сукон. Ситцьі и нанка стали не уступать отделкою уже английским; сахар, фарфор, бронза, бумага, сургуч доведенн едва ли не до совершенства. Шляпьі давно уже стали требовать даже за границу. При таком усовершенствовании русских фабрик в Англии едва ли не доходили до возмущения от того, что рабочему народу нечего било делать». Но чего не смогли ни пушки Наполе она, ни английские интриги, то одним почерком пера осуществил фритредерский тариф 1819 года — дата, в воспоминаниях на цією автора гораздо более роковая, нежели «двенадцатнй год». «Тарифом 1819 года обьявлено всеобщее разрешение ввоза иностранннх товаров. Российское купечество с сокрушением прочло в одном из отечественннх журналов, что в Лондоне по сему случаю даньї били многие празднества, британские фабрики, перед тем остановившиеся, пришли в движение, и рабочий народ получил занятие на счет России. Вскоре наводнилось отечество наше отовсюду необьятннм множеством разньїх иностранннх из делий, между тем как наше железо лежало на бирже без хода, 368
и последовало из того явное преизбьіточество ввоза перед отпуском отечественньїх товаров, вознаграждение оного звонкою мо нетою вьівело ее всю за границу». В Западной Европе бьіли цельїе страньї, индустриальному развитию которьіх континентальная блокада дала сильньїй толчок: к их числу принадлежали Саксония и Северная Италия. В России нашлась, по крайней мере, группа населення, среди которой русско-французский союз не бьіл непопулярен. Но Сперанский стал у власти именно как сторонник отого союза. «Г. Сперанс кий (М. de Speransky), сскретарь императора, которого ваше величество видели в Зрфурте, только что назначен товаришем министра юстиции, — доносил Наполеону Коленкур от 2/15 января 1809 года. — Помимо того, что он вообще пользуется превосходной репутацией, он один из тех, кто вьїказьшает наиболее преданности настоящей системе, которой другие подчиняются больше по наружности, чем на самом деле — только, чтобьі понравиться государю, которьій продолжает казаться горячим ее сторонником». Естественно, что Наполеон заинтересовался такой редкостью и не забьіл Сперанского, хотя никак не мог запомнить его имени: в 1812 году, при разговоре с Балашовьім, французский император не без настойчивости допьітьівался у последнего, за что именно постигла опала бьівшего секретаря Александра І. Положение Балашова бьіло очень пикантное, ибо он как раз и бьіл главньїм действующим лицом при отой опале, но, если верить его словам, он сумел отделаться общими фраза ми. Что разрьів союза и падение Сперанского оказались так тесно связанньїми между собою, зто лежало, таким образом, в существе дела, а отнюдь не бьіло только результатом провокаторских расчетов тех или того, кто сослал Сперанского1. Для тех, кому Тильзитский мир казался источником всех бедствий России, т. е. для всей «знати», для всего крупного землевладения, Сперанский бьіл действительно изменником, а когда логика истории заставила Александра стать на точку зрения зтих людей, Сперанский стал изменником и для него. Как с одной стороньї нет надобности подозревать сознательную клевету, так с другой — дело вполне понятно и без предположения о сознательном предательстве. Перемена взглядов тем легче могла здесь принять форму личного столкновения, что Сперанский в разговорах с Александром Павловичем не думал скрьівать своего преклонения перед Наполеоном и Францией даже тогда, когда не могло 1Такова, как известно, точка зрения Шильдера, неосторожно подчинившегося здесь взглядам де Санглена, начальника тайной полиции Алек сандра: на записках де Санглена основаньї, главньїм образом, все рассказьі о собьітии 17 марта 1812 года. 369
уже бьггь сомнения, что ни о какой русско-французской дружбе больше нет речи. Их последняя беседа, по-видимому, определившая окончательно судьбу Сперанского, в том и состояла, что император вьісказьівал намерение лично вести войну против французов, а его секретарь, не обинуясь, утверждал, что затевать борьбу с последними — совершенная бессмьіслица, что на поле битвьі Александр Павлович не может тягаться с Наполеоном, и что если уже он так хочет вести зту войну, пусть раньте, по крайней мере, спросит мнение об зтом народа, созвав Государственную думу. Тут-то Александр, по его словам, и убедился вполне в «измене» Сперанского1. Все зто, до сих пор «человеческое, слишком человеческое», и могло бьі случиться у всякого государя со всяким министром. Своеобразную индивидуальность в зтот зпизод, чтобьі уже не возвращаться к нему более, вносят лишь долгие дружеские беседьі за чашкой чая императора всероссийского с такой, у ж без всякого сомнения, «грязной» личностью, как шеф его тайной полиции. Хотелось бьі верить, что и зти рассказьі де Санглена такое же хвастовство, как и то, что он повествует о своем необьїкновенном благородстве, посрамлявшем Армфельда, Балашова и других приближенньїх Александра. Но, к сожалению, известия из других источников, уже гораздо более надежньїх, подтверждают, что Александр Павлович любил полицейские мелочи не меньше воєнних, и в слежке за своими врагами обнаруживал не меньше рвения, чем в «равнении носка» своих гвардейцев. Вскоре после 11 марта 1801 года, когда у него произошел разрьів с Паниньїм, «император, — рассказьівает Чарторнйский, — ежедневно по нескольку раз получал донесення тайной полиции, подробно рассказьівавшие, что делал Панин с утра до вечера, где он бьівал, с кем останавливался на улице, сколько часов он провел в том или другом доме, кто бьш у него и, по мере возможности, что он говорил. Зти донесення, читавшиеся в негласном комитете (!), бьіли изложеньї загадочньїм стилем, свойственннм тайной полиции, которьім так ловко пользуются ее аген ти, чтобн сделать себя необходимнми и придать интерес самим незначительннм своим рапортам. В сущности они не заключали в себе ничего, достойного внимания, но император чрезвнчайно беспокоился и мучился даже от присутствия графа Панина, постоянно предполагая заговор с его сторони». Александр не забьівал 11 марта ни в один момент своей жизни, а перед двенадцатьім годом опасность била к нему ближе, чем когда би то ни било. То, что его секретарь, как он знал, принадлежит к масонам,
1 Рассказ императора об зтом передает де Санглен, конечно, в очен упрощенном виде, многого просто не поняв; ему, например, поспита лось, что Сперанский советовал Александру созвать «боярскую думу»! 370
давало достаточную появу для мнительности отого рода. Александр боялся масонов. По его настоянию де Санглен вступил в одну из лож и сделался в ней вице-председателем: за оту ложу можно бьіло, очевидно, ручаться, но добраться до той масонской организации, в которую входил Сперанский, шпион Александра не сумел. Сперанский занимался там, по-видимому, делами весьма невинньїми — подготовлял нечто вроде нравственного возрождения русского духовенства, рассчитьівая, кажется, в нем найти проводника и для своих политических идей. Никаких следов заговора во всей отой, очень безобидной, возне нельзя подметить, но мог ли отому поверить Александр Павлович, не веривший ни одному из своих приближенньїх (на отот счет он вьіражался перед де Сангленом вполне определенно, и его нельзя бьіло не понять)? Сперанский крайнє неприятен, Сперанский ненадежен, Сперанский опасен — таковьі бьіли три совершенно последовательнне отапа, которьіе прошла мьісль Александра в данном случае. Итог бьіл — Сперанского нужно расстрелять. Тут явился «светский человек» и европеец, профессор Паррот — разговор с ним бьіл струей свежего воздуха, ворвавшейся в смрадную атмосферу истинно павловского настроения. Александр понял, в какое положение поставит его казнь Сперанского перед теми, кого он, до известной степени, уважал: вместо казни ограничились ссьілкой. Все ото бьіли, как видит читатель, детали, бьіла «обстанов ка». Суть дела бьіла прямо во внешней политике — дружба или, напротив, разрьів с Наполеоном, а косвенно, в жономических отношениях. Спор шел между промьішленньїм и аграрним капитализмом: первому континентальная блокада бьіла на руку, для второго в ней заключалась гибель. Сперанский бьіл на стороне первого; чрезвьічайно характерно в отом случае то, что он говорит, как бьі мимоходом, в своем «Плане» по поводу функций отдельннх министерств. «Главньїм предметом» Министерства внутренних дел для него является «промьішленность»: «Министр внутренних дел должен управлять мануфактурами по их уставу». То, что в наши дни стало Министерством полиции по преимуществу, для Сперанского бьіло чем-то вроде повторення петровской берг- и ману факту р-коллегии, но с несравненно более обширньїм районом полномочий. «Сверх сих трех существенньіх частей (земледелия, фабрик и торговли) єсть другие пред мети, кой хотя сами по себе и не составляют промншленности, но принадлежат к ней или, как средства, коими движения ее совершаются — таковьі суть почтьі и пуши сообщения, или как естественнне последствия труда и усовершенствования физических способностей — такова єсть вообще часть учебная. Посему в естественном разделении дел и сии предмети не могут ни к
371
какому департаменту приличнее относиться, как к Министерству внутренних дел». Наука, коммерция и промьішленность у Сперанского всегда рядом: «Какое, впрочем, противоречие: желать наук, коммерции и промьішленности и не допускать самьіх естественньїх их последствий; желать, чтобьі разум бьіл свободен, а воля в цепях... чтобьі народ обогащался и не пользовался бьі лучшим плодом своего обогащения — свободою. Нет в истории примера, чтобьі народ просвещенньїй и коммерческий мог долго в рабстве оставаться». Политическая свобода России для него вьітекала, таким образом, логически из ее промьішленного развития. Его понимание зтого последнего бьіло чистобуржуазное: свободньїй юридически, работник представлялся ему единственно мьіслимой базой «промьішленности». «Никто не обязан отправлять вещественной службьі, платить податей и повинностей иначе, как по закону или по условию, а не по произволу другого». Поскольку речь шла об обрабатьівающей промьіш ленности, проекти Сперанского и здесь имели под собою вполне прочное зкономическое основание. Мьі видели, что фабрика второй половини XVIII века держалась почти исключительно на подневольном труде. По отношению к старим отраслям производства, железоделательньїм заводам и суконним фабрикам, например, дело и теперь бьіло в прежнем положений, но текстильная промьішленность нового типа, — бумагопрядильньїе и бумаготкацкие мануфактури, — почти не имела крепостньїх рабочих, благодаря чему к 1825 году из 210 568 человек всех рабочих, занятьіх на русских фабриках и заводах, 114 575 человек, т. е. более половини, били вольнонаемньїми. Но зти же цифри показьівают, какую роль вообще мог играть промьшіленньїй капитал: что значили сто или даже двести тисяч фабричних рядом с девятью миллионами душ крепо стньїх крестьян, занятьіх почти исключительно земледельческим трудом? А в зтой последней области общественное мнение помещ иков бьіло, безусловно, на стороне барщинного хозяйства. Цитированная нами в своем месте1 записка Швиткова как раз современница «Плана государственного образования» — оба относятся к одному и тому же 1809 году. Включенньїй в зтот «План» проект юридического раскрепощения кре стьян подошел бьі, может бить, крупной знати — главньїм антагонистам Сперанского по всем остальньїм вопросам: вся масса среднего дворянства в зтом капитальном пункте бьіла бьі против него; между тем без содействия зтой дворянской массьі неосуществима бьіла политическая часть «Плана», которая лично для Сперанского бьіла, нет сомнения, дороже всего. «План» 1 Русская история, т. 4. 372
стоял или падал, в зависимости от того, пожелало бьі поддержать его большинство помещиков или нет1. В самом деле, логически развитие «промьішленности», конеч но, должно бьіло привести буржуазию к сознанию необходимости политической свободьі. Но индйвидуальная логика работает гораздо бьістрее исторической: с тех пор как писал Сперанский, прошло более ста лет, а большинство российских «мануфакту р и с т е и коммерсантов» не обнаружило склонности к полити ческой свободе. На первьіх же порах класе предпринимателей вполне бьіл бьі доволен устранением самих грубих форм произвола да возможностью подавать свой голос, хотя би совещательньій , в вопросах, которьіе непосредственно задевали его интереси. «Благонамеренньїй и опьітньїй российский коммерсант», ав тор цитированной нами записки, бьіл, несомненно, одним из самих передових людей своего класса и своего времени: но по части «конституции» он не идет дальше предложения «учредить мануфактурний совет», которьій мог бьі «предстательствовать перед правительством о тех распоряжениях и пособиях, какие по усмотрению совета для поощрения промишленности вообще или для пособия какой-либо фабрике или мануфактуре в особенности будут необходимьі». В самом деле, до мечтаний ли о поли тической власти бьіло людям, для которьіх гражданское равноправие бьіло еще мечтой! «Совершенному развитию коммерческого духа и способностей россиян єсть преграда, которая пребудет непреодолима, доколе продолжитея ее существование, — читаєм ми у того же автора. — Преграда сия состоит в недостатках, какие сокрьіваются в нашей гражданственности и в самих коммерческих правах... Таковьі наши гражданские зако ни, что все права, облагораживающие некоторьім образом купца, приписаньї его капиталу, а не особе гражданина, чему едва ли где-либо єсть из благоучрежденньїх государств пример. Скажут, что личность и собственность каждого мещанина довольно ограждена городовим положением. На зто можно отвечать, что о силе и пользе государственньїх узаконений не по тому должно судить, как они написаньї, а по тому, как исполняются и какое 1 Отчасти понимая зто, Сперанский и не вьщвигал освобождения крестьян в первую линию, мало того, даже подчеркивал, что «мери», направленньїе к зтой цели, «должньї бьіть постепенньї». Но оно логи чески вьітекало из постановки им вопроса о «личной свободе», «существо» которой сводилось им к двум положенням: «1) без суда никто не может бьіть наказан, 2) никто не обязан отправлять личную службу иначе, как по закону, а не по произволу другого». «Первое из сих положе ний, — признаетея он сам в примечании, — дает крепостним людям право суда и, отьемля их у помещиков, ставит их наравне со всеми пе ред законом». 373
действие вообще производят. Если внимательнее взглянуть на настоящее положение наших мещан, то оно ближе подходит к положенню жидов в Германии1. Известно, что сих последних утесняют так, как безотечественньїх, оскорбляют несказанно и презирают как бьі по долгу и между тем их укоряют, что они не имеют понятия о честолюбии и все обманщики, мошенники и плутьі». При таком положений вещей российскому купечеству бьіла нужна не столько конституция, сколько упорядоченньїй суд и некоторое самоуправление, и когда полвека спустя то и другое бьіло дано буржуазними реформами Александра II, зтого оказалось достаточно, чтобьі на целое поколение сделать русскую буржуазию одним из оплотов старого порядка. Проекти старшего современника Сперанского, адмирала М ордвинова, гораздо больше отвечали насущним потребностям тогдашней буржуазии, нежели «План государственного образования»12. У Морд винова мьі находим в зародьіше большую часть «великих ре форм» 60-х годов: и освобождение крестьян за викуп, причем Мордвинов не находил нужньїм лицемерить, говоря прямо о викупе л и ч н о с т и , и гласний суд, и отмену откупов, и даже срочную воинскую повинность взамен рекрутчини. И если даже зти проекти не визвали сколько-нибудь заметного движения буржу« азии на их защиту, можно себе представить, насколько она мог ла бьіть надежной опорой для несравненно более широких планов Сперанского! Между тем зти плани вовсе не били академической работой. Сперанский серьезно рассчитьівал на осуществление своих проектов, Александр серьезно об зтой думал — их противники не менее серьезно опасались введення в России конституции. Последнее доказьівается лучше всего другого знаменитой запиской Карамзина, недаром доставленной Александру (его сестрой Екатериной Павловной, игравшей в то время, по общему мнению, крупную политическую роль в вьісших придворних сферах, притом отнюдь не на стороне той «системи», поклонником которой бьіл Сперанский3. При очевидной политической слабости того 1Напоминаем читателю, что зто писано в 20-х годах XIX века. 2 Об зтих проектах см. брошюру г. Гневушева «Политико-зкономические взглядьі гр. Н. С. Мордвинова» (Киев, 1904). 3 Посторонним, притом заинтересованньїм, наблюдателям, вроде Коленкура, казалось даже, что великая княгиня не прочь повторить историю ее знаменитой тезки. Она «ласкала старорусскую партию, переписьшалась с вьщающимися генералами» и т. д., — словом, как будто «подготовляла издалека большие собьітия». Коленкур только дивился — чего же смотрит император? Для него, как и для всех, совершенной тайной бьіпи действительньїе отношения между Александром и его сестрой, вскрьітьіе только недавно опубликованной их перепиской... 374
класса, которому одному «система» бьіла вьігодна, что же зас тавляло верить в серьезность всего плана? Традиция вьщвигает здесь, обьічно, классический «либерализм» Александра Павло вича в первую половину его царствования. Что Александр в деле снискания себе популярности — преимущественно в Европе, а не в России — при помощи либеральньїх фраз успешно шел по стопам своей бабушки Екатериньї II, ото не подлежит сомнению. Но цену «либерализму» их обоих знали уже современники. Мьі видели, в своем месте, какими чертами охарактеризовал режим корреспондентки Вольтера в своей предсмертной записне князь Щербатов. А о «либеральньїх убеждениях» ее внука вот что говорит один из ближайших его друзей, не раз уже цитированньїй нами Чарторьійский: «Император любил внешние формьі сво боди, как любят театральньїе представлення; ему доставляло удовольствие видеть вокруг себя обстановку свободного государства — ото, притом, льстило его тщеславию; но ему нужньї бьіли только формьі и обстановка, а не то, что им соответствовало в действительности; словом, он охотно согласился бьі, чтобьі весь мир бьіл свободен, но под условием, чтобьі весь мир с готовностью исполнял его волю». Чарторьійский говорит ото по поводу случая, когда сенат вздумал на практике воспользоваться (в первьій и последний раз!) дарованньїм ему в 1802 году пра вом — делать государю «представлення». Но сенату не один Александр придавал только декоративное значение. В приложениях к тем же мемуарам Чарторьійского помещено письмо императора по поводу уже настоящей конституции, к которой, повидимому, он относился вполне серьезно: только что даровав Польше политическую свободу, Александр в зтом письме больше всего, можно сказать, исключительно, заботится о том, чтобьі ход управлення и реформи, которьіе предполагается ввести, бьіли согласньї с его, Александра, точкой зрения. Чтобьі достиг нуть зтой цели, Чарторьійский должен бьіл, при надобности, «проявить инициативу, для того чтобьі ускорить результати и представить проекти, согласньїе с принятой системой», т. е. опять-таки согласньїе, прежде всего, с желаниями Александра Павловича. Когда обнаружилось, что конституционньїе форми мешают свободному проявленню зтих желаний, форми без церемонии вьїкидьівались за борт. «Я не могу умолчать о чрезвьічайно существенном нарушении конституции, — писал Чарторьійский императору два года спустя — укази вашего величества опубликовьіваются без контрассигнирования их кем-либо из министров, что противоречит конституции и органическим стату там... Таким способом, государь, уничтожается всякая ответственность за самьіе серьезньїе акти правительства». В резуль тате, познакомившись с тем, как своеобразно новий польский 3 75
король понимал «свободньїе учреждения», поляки чувствовали себя очень мало удовлетворенньїми. «Я нашел в Польше чрезвьічайную неуверенность во всем и полную обескураж енность, — доносил Чарторьійский еще два года спустя, вернув шись из продолжительной заграничной поездки. — Все кажется поставленньїм под вопрос; нет учреждения, в котором бьі не сомневались; нет печальной переменьї, которой бьі не предсказьівали для страньї. Такое положение вещей пагубно. Низшие расчетьі и личньїе интересьі берут верх, благородньїе чувства подавленьї; среди вьісших и низших чиновников люди слабьіе и неустойчивьіе, считая общее дело потерянньїм, убежденьї, что они моїут ни о чем не заботиться, кроме их собственной ВЬІГОДЬІ». Нет сомненья, что в конституционной России Александр стеснялся бьі еще менее, нежели в конституционной Польше. Когда Сперанский в своем знаменитом оправдательном письме к императору (из Перми) уверял, что план русской конституции вьішел «из сто кратних, может бьіть, разговоров и рассуждений вашего величества», он бьіл прав формально: поговорить на либеральньїе темьі Александр очень любил. Но по существу Сперанский знал, конеч но, не хуже других, чего стоят зти «разговорьі и рассуждения». Почему ему в 1809 году казалось, что Александра можно, -что назьівается, поймать на слове? Почему другие стали опасаться, что из невинньїх «разговоров и рассуждений» на зтот раз может что-то вийти? Ответ можно, найти только в том, что мьі знаєм об общественном настроєний тех именно месяцев, когда вмрабатьівался «План». В зто время ко всем плодам тильзитского союза прибавился еще один, некрупний, но особенно горький: России приходилось воевать в союзе с Наполеоном против Австрии, самой феодальной из держав Западной Европьі, теперь, после того как прусскому феодализму нанесли тяжельїй удар реформи Штейна. Венская аристократия бьіла связана чрезвьічайно тесньїми узами дружби, отчасти даже родства, с петербургской. «Грязньїм людям» начинявшая ся война должна бьіла казаться прямо братоубийственной. «Все слишком возбуждени, слишком ожесточеньї против императора и графа Румянцева (канцлера) все из-за той же системи», — писал Коленкур в июне 1809 года. Придворний двух императоров, обязанньїй сразу и успокаивать своего французского повелителя, понемноіу приближавшегося к краю бездни, смутно сознававшего зто и нервничавшего, и не «видавать» своего русского коронованного друга, Коленкур старался иногда обратить дело в шутку. Но какой зто бьіл «виселичний юмор»! В Петербурге теперь «безо всякой злобьі, — писал он около того же времени, — говорят в ином доме о том, что нужно убить императора, — как говорили бьі о дожде и л и о хорошей погоде». Но к середине лета зто наигранное благо душне не видержало, и 4 июля Коленкур доносил уже без всяких 376
шуток: «Никогда общество не бьіло еще столь разнуздано: зто обьясняется новостями из коммерческого мира и ожидаемьім появлением будто бьі англичан. О катастрофе говорят громче, чем когда бьі то ни бьіло». Император не очень зтим обеспокоен, спешит он прибавить, предупреждая готовую родиться в голове Наполеона мьісль об «измене» Александра: «Зти люди слишком много болтают, чтобьі бьіть опасньїми»1. Но перед 11 марта 1801 года болтали не менее... «Грязньїе люди» на самом деле становились все опаснее. На кого опереться? Исконньїй антагонизм вьісшей знати и массьі провинциальньїх помещиков, так сказавшийся в цитированной нами вьіше речи Строганова, антагонизм, в сущности, совсем не глубокий и не серьезньїй, давал, казалось, последний якорь спасения. Против «крамольников» из потомков Рюрика, Гедимина и екатерининских фаворитов можно бьіло воззвать к верноподданному сельскому сквайру. «Дворянство имеет политические права в виборе и представлений, — читаєм мьі в «Плане», — но не иначе, как на оснований собственности», — добавил верньїй своей юридической логике Сперанский: добавка невинная, потому что безземельньіе дворяне и раньте голоса не имели. «Все свободньїе промисли, дозволенньїе законом, открьітьі дворянству. Оно может вступать в купечество и другие звання, не теряя своего состояния». Соглашались даже удовлетворить давнєє требование, обойденное Екатериной II, — закрьггь дверь в благородное сословие перед служилими разночинцами. «Личное дворянство не превращается в потомственное одним совершением служби; к сему потребньї особенньїе зас луги, по уважению которьіх императорскою властию в течение служби или по окончании ее даруется потомственное дворянство и удостоверяется особенньїм дипломом». Зксперимент бьіл не лишен интереса. При столкновении с жизнью от буржуазной схеми Сперанского осталось бьі, вероятно, не очень много, но кое-какие точки опори в дворянской массе правительство могло бьі найти. Декабристи не с неба свал и л и с ь , а вьішли из зтой массьі, и если пятнадцать лет спустя общ ественного возбуж дения хватило для револю ционной вспьішки, в 1810 году его, вероятно, нашлось бьі уже достаточно для мирной демонстрации, вроде екатерининской комиссии 1767 года. Но основание, на котором строил Сперанский, бьіло слишком зьібкое. З ти м основанием, в сущности, бьіл страх Александра Павловича перед «катастрофой». Зтот страх пока боролся еще с чувством собственного достоинства: еще в апреле 1809 года Сперанскому било позволено довольно болез1 Все цитати из донесений Коленкура — по изданию вел. кн. Николая Михайловича «Дипломатические сношения России и Франции». (СПб., 1905—1906, 4 тома). 377
ненно уколоть «грязньїх людей», лишив служебньїх преимуществ придворньїе звання. З то не бьіла антидворянская мера, как часто думают: дети пензенского или тамбовского помещика мало имели шансов сделать карьеру при дворе. Указ от 3 апреля бил по молодежи из тех домов, где говорили об убийстве Александра, «как говорят о дожде или хорошей погоде». Даже еще в августе зтого года «буржуазное» направление одержало некоторую победу: указ от 6 августа поставил производство в вьісшие гражданские чиньї в зависимость от образовательного ценза. Интересьі дворянства прямо зтот указ задевал еще менее: дворяне служили либо по виборам, либо в военной службе, а ни того, ни другого указ не касался. Но он упрочивал служебное положение семинаристов, в тогдашней России самой образованной части чиновничества, ибо университет давал пока ничтожное количество подготовленньїх специалистов, да и среди студентов лучшими бьіли опять-таки бьівшие воспитанники духов них семинарий. Дворянство с трудом переносило и одного Сперанского, а тут собирались устроить цельїй рассадник Сперанских! Мера не могла бьіть популярной, но, конечно, смешно бьіло бьі ставить исход всего дела в зависимость от подобньїх мелочей. Поворот политики сказался, когда дошло до осуществления «Плана». Согласно последнему, участие в законодательстве с императором должна бьіла делить Государственная дума из депутатов, избранньїх путем четьірехстепенньїх виборов от всех землевладельцев (размерьі ценза Сперанским не бьіли точно установленьї). Предельї компетенции зтого собрания бьіли очерченьї «Планом» довольно тесно: оно бьіло лишено законодательной инициативьі, его председатель должен бьіл утверждаться императо ром, а секретарь бьіл и прямо из чиновников. Видимо, дворянам, которьіе должньї бьіли дать 9/ю всех депутатов, не очень доверяли. Но, тем не менее, дума должна бьіла представлять собою среднее дворянство и отчасти буржуазию: те, чья компетенция до сих пор шла не дальше местньїх дел, теперь призивались для решения вопросов общегосударственньїх. Чрезвьічайно характерно, что именно зта относительная демократизация центрального управлення и не прошла. Вместо думьі ограничились открьітием 1 января 1810 года Государственного совета. Он бьш и в схеме Сперанс кого, но здесь зто бьіла чисто чиновничья коллегия, непосредственно содействовавшая императору в текущем управлений, — нечто вроде расширенного государева кабинета. История, не без содействия Александра Павловича, сделала из него нечто совершенно иное. На зтот счет мьі имеем свидетельство исключительной ценности: подлинньїе слова самого императора, под свежим впечатлением записанньїе Коленкуром. С чувством большого удовлетворения рассказьівая последнему, как ему удалось провести через 378
совет на 60 миллионов новьіх налогов (мьі помним, что финансовьіе затруднения бьіли исходной точкой всех проектов), Александр добавил: «Я мог бьі просто приказать, но я достиг того же результата, а в то же время все умьі во всей империи отнесутся к зтой мере с большим доверием, когда увидят вместе с указом мнение совета, скрепленное подписями его членов, принадлежащих всей империи, из которьіх некоторьіе даже пря мо происходят от старинньїх московских бояр (dont quelquesuns meme tiennent directement aux vieux Russes de Moscou)». To, что для Сперанского бьіло орудием царской власти, для Александра бьіло моральной силой, на которую зта власть пробовала опереться. Еще не вьісохли чернила, которьіми бьіл написан проект, расстворявший привилегии «старьіх московских русских» в правах всей дворянской массьі, а уже Александр гордился, что «старьіе русские» не отказали ему в поддержке. Ролью органа общественного мнения, которую играл совет в глазах Александра, обьясняется и та странная парламентская декорация, среди которой вьіступает зто учреждение в «Образовании» 1810 года. «Старьіх русских» нужно бьіло почтить. Но «общественное мнение», говорившеє устами нового учреждения, — зто бьіло мнение все той же «знати», которая раньте дала «молодьіх друзей», позже превратившихся в «грязньїх людей». В разговоре с Коленкуром Александр наивно признавался в своей капитуляции перед зтими последними. Государственньїй совет, которьій, по мьісли Сперанского, должен бьіл стать первьім камнем нового государственного здания, на самом деле оказался над гробним памятником «Плана государственного образования». Для капитуляции бьіло слишком много времени. Те же донесе ння Коленкура достаточно показьівают, что только человек исключительного мужества смог бьі удержаться против той бури, кото рая грозила Александру к концу 1809 года. Уже самьій факт австрийской войньї бьіл, как мьі знаєм, невьіносимо тягостен вьісшему дворянству. Каково же бьіло ему узнать, что ее ближайшим резуль татом будет восстановление той самой Польши, которую разрушила екатерининская Россия! Галиция, отнятая у Австрии не без содействия хотя, нужно признаться, крайнє слабого русских штьіков, должна бьіла пойти на усиление герцогства Варшавского, вотвот готового превратиться в польское королевство. В зто время «не бьіло уже больше никакой мерьі в отзьівах об императоре Александре; об его убийстве говорили громко... За все время своего пребьівания в Петербурге я не видал умов в таком волнении, — прибавляет Коленкур. — Все окружающие государя, даже наиболее ему преданньїе, перепуганьї». Александр умел сохранить наружность спокойного человека. Но до Коленкура же доходили слухи, что поездка царя в Москву (в декабре 1809 года) предпринята не без зад379
ней мьісли — позондировать мнение того класса общества, которьій Коленкур назьшает noblesse, под каковьім названием не приходится разуметь, конечно, Корббочек и Собакевичей: Москва издавна бьіла гнездом оппозиционной знати. Прием, встреченньїй Александром со стороньї зтой последней, чрезвьічайно ободрил императора: черт вблизи оказался не так страшен, как представля ли себе в Петербурга, а главное, Александр стал находить, что черт рассуждает довольно здраво. В разговоре с Коленкуром, под свежим впечатлением поездки, Александр впервьіе, очень осторожно и с массой оговорок, вьісказал свои сомнения в правильносте «сис теми», усвоенной им после Тильзита. «Так думают в Москве, — прибавки он, — зти люди не совсем не правьі в своей оценке вашего внутреннего положення — и моего, на тог случай, если бьі импера тора (Наполеона) постигло какое-нибудь несчастие». Еще в начале года со «знатью» шла беспощадная война. В середине года стало ясно, что война может обойтись дороже, чем кто-либо ожидал, а в конце его оказьівалось, что столковаться с «грязньїми людьми» не невозможно. Зто, во всяком случае, бьіло проще, чем предпринимать конституционньїе зкспериментн. Притом для последних и времени уже не оставалось. Читатель очень ошибся бьі, если би отнес происшедший переворот исключительно на счет переменн настроения Александра Павловича. Зто последнее само било производньім моментом — в основе лежали условия более злементарние. Еще в июле, говоря с Коленкуром, Александр так охарактеризовал итоги русско-французского союза, вннудившего Россию воевать сначала с Англией, а потом с Австрией: в первой из зтих войн «его (Александра) торговля уничтожена, ее учреждения сожженьї, пор ти и берега находятся под угрозой неприятельского нашествия, страна, богатая только продуктами, которнх ей некуда вивозить, затронута в самих источниках своего благосостояния. Вторая стоит огромньїх денег, так как приходится содержать войско за границей на звонкую монету, в такой момент, когда курс чрезвьічайно невьігоден для России...» Для покритая воєнних издержек, а также для того, чтобьі поддержать курс, в сентябре припілось заключить заем из 8%. Так дальше жить било нельзя. Год спустя, к концу 1810-го, «система», в сущности, уже рух нула. Тарифом 18/31 декабря 1810 года била обьявлена таможенная война Франции, в то время как английская контрабанда стала терпеться почте открнто. И не случайно к зтому же самлолу времени относится знаменитая переписка Александра с Чарторнйским, так долго лежавшая под спудом, и недаром, ибо после се опу&ликования совершенно невозможно говорить о «нашествии» Напо леона на Россию в 1811 году. Письма Александра не оставляют ни малейшего сомнения, что Россия готова бьіла напасть на Францию уже в декабре 1810 года; император подробно перечисляет сили, 380
которьіми он думал располагать для зтой цели, делая только небольшую ошибку: 50 тьісяч поляков, которьіх он считал на своей стороне, на самом деле оказались на стороне Наполеона, отказавшись принять данайский дар — конституцию, которую гарантировал Александр Польскому королевству, возрожденному при помощи русского оружия. В 1815 году Александр только осуществил зто своє старое обещание. Отказ поляков изменить Напо леону в 1810 году сорвал весь план: имея Польщу против себя, Александр не решился на наступательную кампанию, а пруссаки не соглашались присоединиться к русским иначе, как под условием, чтобьі те шли вперед. Наполеон, вовремя предупрежденньїй, получил полтора года на подготовку своего «нашествия», по существу являвшегося актом необходимой самооборони. Россия воспользовалась отсрочкой гораздо хуже. Кампании 1813— 1814 годов показали, что с помощью английских субсидий Александр имел полную возможность мобилизовать те же 400 тисяч человек, которьіе перешли Неман с Наполеоном в июне 1812 года, и остановить зтим французов по ту сторону Двиньї и Днепра, если даже не перейти в наступление. Пожар Москви и разорение Средней России бьіли бьі зтим предупрежденьї. Но знать, очутившись снова в седле, била занята не зтим: ей нужно бьіло расправиться со своим «внутренним врагом», воплотившимся в секретаре Александра Павловича. Мьі уже видєли те субьективньїе условия, которьіе определили перемену в отношениях императора к Сперанскому. Обьективно падение последнего бьіло совершенно необ ходимой составной частью падения «системи», вьідвинувшей Сперанского на первое место. Нельзя не прибавить подробности: одним из ближайших виновников собьітия 17 марта 1812 года бьш человек, воплощавший в себе политическое мировоззрение зна ти в максимальной степени. То бьіл шведский змигрант граф Армфельт. Его принято рассматривать обьїкновенно с одной из двух точек зрения: или как горячего финляндского патриота, или как одного из величайших интриганов своего времени. Он бьіл, как зто ни странно, и тем, и другим одновременно: двусмьісленное положение финляндского дворянства тех дней, шведского по культуре и исторической традиции, но тянувшегося к России во имя политического расчета, вьщвигало на первое место такие двусмьюленньїе фигурьі. Но у зтой сложной личности бьіла и еще одна сторона, хорошо освещенная в записках декабриста Волконского. «Армфельт, — рассказьівает Волконский, — взойдя в тайную связь с неприятелями Сперанского в вьісших слоях государственного управлення, старался иметь опору и в молодежи (т. е. в гвардейском офицерстве, к которому принадлежал автор записок, тогда флигель-адьютант Александра Павловича). Я очень хорошо по мию, как при встречах в общественном кругу с молодежью он 381
старался с нами сближаться, и разговор его всегда клонился к тому, чтобьі вьісказьівать нам, что аристократия должна faire faisceau (тесно сплотиться), что аристократия должна и может иметь вес в государственном управлений, что вьіскочки из демократического строя, вьішедшие в люди, прямьіе враги значення аристократии, что, составляя целое, аристократия получит значение, и зтими суждениями возбуждал нас на дело, сходное с его намерениями... Какие бьіли дальние намерения Армфельта, положительно не могу вьісказать, но из мною сльїшанного полагаю, что цель его не бьіла только смещение Сперанского... А пере бирач в памяти его беседьі с нами, вьїказьіваемое им желание сблизиться с нами и иметь в нас опору, я невольно полагаю, что его замьісльї бьіли: устроить в России образ правления на аристократических началах ». Таким образом, не только крушение «Плана государственного образования», но и сам зпизод ссьілки Сперанского не лишен бьіл принципиальной основьі — и вьіводить зтот зпизод исключительно из личньїх отношений императора и его секретаря бьіло бьі не исторично. Напротив, как фйнал, чрезвьічайно ха рактерна зта дузль старого аристократического монархшизма, нашедшего себе вьіразителя в шведском графе, и начал буржуазной конституции, представителем которой явился русский тайньій советник из семинаристов. Но Армфельт со своими проек тами оказался чересчур європейцем: его русские односословники, сломив упрямство своего государя, вовсе не чувствовали настоятельной потребности в организации у нас «правления на аристократических началах». И по пословице «При ссоре двух радуется третий» — от первого столкновения аристократии с демократией на русской почве вьіигрьіш достался третьей силе, двумя борющимися не предусмотренной. И Сперанский, и Армфельт пали — остался Аракчеев.
Оглавление Глава IX. Борьба за Украйну.................................................................... 5 Западная Русь XVI—XVII веков.........................................................5 Казацкая революция.......................................................................... 27 Украйна под московским владьічеством........................................... 47 Глава X. Петровская реформа................................................................ 67 Торговьш капитализм XVII века........................................................67 Меркантилизм....................................................................................93 Промьішленная политика Петра.................................................... 106 Новьій административньїй механизм............................................. 112 Новое общество............................................................................. 134 Агония буржуазной политики........................................................ 156 Глава XI. Монархия XVIII века ........................................................... 186 Бироновщина................................................................................... 186 Новьій феодализм.............................................................................212 Теория сословной монархии.............................................................236 Денежное хозяйство........................................................................ 255 Домашний враг.................................................................................287 Централизация крепостного режима............................................... 317 Глава XII. Александр І ...........................................................................337 11 марта 1801 года............................................................................337 «Молодьіе друзья»...........................................................................348 Континентальная блокада и дворянская конституция.....................360
ГІо вопросам О П Т О В О Ї! покупки книг «Издательской группьі АСТ» обращаться по адресу:
Звездньїй бульвар, дом 21, 7-й зтаж Тел. 215-43-38, 215-01-01, 215-55-13 Книги «Издательской групгіьі АСТ» можно заказать по адресу
107140, Москва, а/я 140, ACT - «Книги по почте»
Научно-популярное издапие
Покровский Михаил Николаевич
РУССКАЯ ИСТОРИЯ Том 2 Главньїй редактор Н .Л . В олк овск и й Редактор И. В. П е т р о в а Художественньїй редактор О .Н . А д а с к и н а Технический редактор И .В. Б у з д а л е в а Компьютерпая верстка С .А . Е л и се е в а Компьютерпьій дизайн Ю .Ю . М и р о н о в о й Корректорьі Е.Б. И в а н о в а . А .Ю . Л а р н о н о в а , И .С . М ііл я ева Общероссийский КЛассификатор продукции ОК-005-93. том 2; 953004 — книги, брошюрьі Гигиеническое заключепис № 77.99.11.953.ГІ.002870.10.01 от 25.10.2001 г. ЛР ИД № 03073 ог 23 10.2000 г. ООО «Издательство «ГІолигон». 194044, С.-Петербург. В. Самгісониевский пр.. 38/40. Тел.: 320-74-24; тел./ факс: 320-74-23. Fi-mail: polygon@spb.cityline.ru Издание осуществлено при техническом участии ООО «Издательство АСТ» При участии ООО «Харвест». Лицензия ЛВ № 32 от 10.01.01. РБ, 220013, Минск, ул. Кульман, д. 1, корп. З, зт. 4, к. 42. Республиканское унитарное предприятие «Издательство «Белорусский Дом печати». 220013, Минск, пр. Ф. Скориньї, 79.
Перед вами — один из самих монументальних научних трудов в мировой истории и, вне всякого сомнения, самии капитальний из классических трудов по истории России. «Русская история» М.Н. Покровского — не только поистине уникальная попьгтка систематизации проиїлого России с древнейиіих, почти мифологических, времен и до конца X IX столетия, но и не менее интересная попьгтка оригиналг?ного осмислення бильїх зпох — во всем их многообразии и своеобразии. Зто — книга, о которой совергиенно справедливо говорилось: «Можно с ней не соглагиаться, но нелгузя ее обойти». Книга, по новому освещающая самие темньїе, самие туманние моменти истории нагией страньг...