ch7

АВГУСТ'18 No.8 (115) ОБЫКНОВЕННЫЕ СУДЬБЫ НЕОБЫКНОВЕННЫХ ЛЮДЕЙ

[STORY]

Спецпроект «Больше чем актёр»: Янковский, Ерёменко, Соломин...

Олег Янковский Его уроки гражданской обороны: сиди, слушай, молчи

16+

Строптивая Марья Как Синявский укрощал Розанову

Неразгаданный Ромен Гари Как превратить не только жизнь, но и смерть в загадку

Романтичный Грин Как делать чудеса своими руками

СЛОВО РЕДАКТОРА

Открытие № 1. Футбол – зрелище общинное. Драматические перипетии футбола переживают все болельщики, но каждый понимает, что результат лично от него не зависит. Как тут отдельному индивиду, сознающему слабость и беспомощность своей отдельной личности, не объединиться, как наши предки в общину перед пугающей неизвестностью? Совокупная энергия помогала им решать задачи, которые были куда больше индивидуальной судьбы. Скажете, банальность? Но открылась мне она, эта вам давно известная истина, пару недель назад. И я отправилась туда, где море огней, людей и фанфар. Туда, где в полстены экраны с трансляцией чемпионата, посетители через одного со своими тотемами – флагами на щеках, не вполне спортивного вида официанты шныряют с подносами, развивая вполне себе спортивную скорость. Открытие № 2. Мы читаем, чтобы убедиться, что мы не одиноки. Разгорячённые победой нашей сборной над испанцами, начинаем обсуждать матч с таксистом. Он оборачивается: – А мне вот футбол ну совсем не интересен.

– Вообще??? А что интересно?

– Я люблю наизусть читать…

– Кому?

– Себе. Вслух. Хотите, и вам почитаю? Так, в импровизированном в тот вечер автопробеге, среди какофонии проносящихся с флагами, гудящих автомобилей и криков отчаянной радости: «Россия – вперёд!», «Ура Акинфееву!» и по старинке: «Оле-оле-оле!» – в нашем салоне тихо, но уверенно зазвучал голос водителя: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник…»

«Рос-си-я! Рос-си-я!»– перебило чтеца громкоговорящее устройство промчавшейся бок о бок с нами полицейской «ауди». Наш водитель вместе с газом прибавил децибелов: «Буря! Скоро грянет буря! Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем!»… К дому подъезжали под евтушенковский ответ Киплингу: «Завидовать? Что может быть пошлей! Успех другого не сочти обидой. Уму чужому втайне не завидуй, чужую глупость втайне пожалей. Кто щедростью кичится – скрытый скряга, кто смелостью кичится – скрытый трус»… Слегка обалдевшие от таких контрастных в один день встреч с прекрасным, мы пытались выйти из машины.

– А ещё я люблю афоризмы великих людей заучивать наизусть. «Любите чтение, оно облегчит вам жизнь, дружески поможет разобраться в бурной путанице мыслей, чувств, событий»… Может слышали такой? Слышали, конечно, слышали. Каждый месяц, отправляя в типографию очередной номер, мы сами похожими словами благодарим судьбу, такую щедрую к нам на читателей-соучастников. И если вам, дорогой наш читатель, когда-нибудь попадётся вдруг на московских улицах этот любитель чтения вслух, можете смело передать ему, что он сподвиг нас на создание этого номера. Пересмотреть за 10 лет многое, что было написано нами о писателях и о чтении, и собрать лучшее под этой обложкой.

Главный редактор Елена Кузьменко

16+

1 [S T O RY ]

О пользе чтения и футбола

Содержание 4

Переписка. Письма читателей

ГЛАВА 1. Кто, где, когда 6 Коварный месяц. Август Этот месяц поддержал честолюбивые планы сыскаря Алана Пинкертона и циркового артиста Кобелькова, открыл новые горизонты для писателя Сомерсета Моэма, заставил короля Бельгии Леопольда II наступить на горло собственной песне и поставил финальную точку в славной истории одного гения 10 Однажды... Актёры Дастин Хоффман и Лев Прыгунов приняли вызов и сумели перехитрить смерть 14 Человековедение. «Почему вредно лечить гипертонию» Среди взрослых и пожилых от гипертонии страдают почти все. Нет более распространённого заболевания! Но и более недооценённого. Почему?

18 Толковый словарь… Главные ценности по версии Дины Рубиной, Виктории Токаревой и Бориса Гребенщикова

2 [S T O R Y ] § С О Д Е Р Ж А Н И Е

ГЛАВА 2. Личное дело 26 Спецпроект. Актёры + ... Считается, что личность без закалки и преодолений не складывается. Препятствий и искушений в жизни героев нашего спецпроекта – Олега Янковского, Николая Ерёменко, Виталия Соломина – было предостаточно. Как у них получалось соблюдать баланс: жить бурно, широко, хулиганить и совершать ошибки, пользоваться статусом любимцев публики и властей предержащих и при этом сохранять согласие с собой? Ответы ищут и находят их коллеги, друзья и близкие ГЛАВА 3. Отгадки 52 Притча. Лиловый дракон Великий мечтатель и фантаст Александр Грин не просто ценил и верил в чудеса, а сам их делал! Как?

62 Версия. Каждый пишет, что он слышит Почему из современной литературы исчезли герои, которым хотелось бы подражать? Версия Максима Кантора 72 Легенда. Мистер Х История мистификации. Ромен Гари, он же Эмиль Ажар, он же Шатан Бога. Кто и почему менял маски с виртуозностью жонглёра?

ГЛАВА 4. Опыты любви 82 Семейные тайны. «Синтаксис нашей жизни» Загадка любовного треугольника: Мария Розанова, Андрей Синявский и Абрам Терц 96 Неформат. Гигантские зайцы и другие птицы Ираклий Квирикадзе – о встрече с Федерико Феллини и о силе взгляда киноклассика, который невозможно забыть вот уже пятьдесят с лишним лет…

104 Наши публикации. BIANCA. Жизнь белой суки Собака хранит преданность своему хозяину, не разбираясь в его человеческих качествах. Преданность для неё первая заповедь. А для человека?.. ГЛАВА 5. Люди & вещи 116 Увлечения. Феномен Таши Тудор Эта американская художница даже рутинное занятие домашним хозяйством превратила в искусство. К примеру, обыкновенное сливочное масло замораживала в виде фигурных брусочков с декоративными орнаментами на гранях. Всё, что она делала, служило радости, всё пело в её руках. Получилось, она прожила самую счастливую жизнь, о которой только и можно мечтать. А с чего всё началось?

126 Дом. Дом есть мир. Мир есть дом Татьяна Толстая признала в себе Плюшкина: не может выбрасывать вещи, считает, что они живые. Как она дошла до жизни такой?

132 Порядок вещей 134 Угощение. Вальдшнепы по-русски Писатель Иван Тургенев чувствовал себя в Европе как рыба в воде, но изыски европейской кухни его не впечатлили. С ностальгией он вспоминал только про застолья в родном имении в Спасском-Лутовинове 138 Гороскоп. Лев и его «кошки» Будущую жену Рэй Брэдбери сподвигнул согласиться на брак, предложив вместе слетать на Марс. Как типичный Лев, Брэдбери всегда и во всём отличался буйной фантазией 142 История игр. Играйте, господа, играйте Магия пасьянса, сыгравшего роковую роль в судьбе Марии-Антуанетты и генерала де Голля. А также модная салонная игра из XVII века, ставшая забавой для весёлой компании и даже способом съёмки фильма

Переписка Свои люди Чуть только увидела в постах главного редактора Елены Кузьменко о выходе нового номера – побежала за ним под неровный ритм большого города. В голове в этот день ворошились вопросы, особливо один – о дарах людей, о том, что каждый из нас чем-то прекрасным одарён от Всевышнего. И тут я читаю слова доктора Блюма. Знаете, такого родства мыслей не помню давно с героями этой рубрики. Теперь название её для меня и звучит так, как, наверное, и задумывалось – с ударением на первый слог, а не на второй. Хотелось бы только уточнить у доктора. Один ответ он заканчивает словами: «А теперь скажите, если мне что-то

что доктор Блюм имел в виду что-то иное. Марина Галиева

Отвечает Евгений Блюм

Приз за лучшее письмо – книга создателя STORY Владимира Чернова – вручается М. Галиевой дано, а кому-то не дано, кто сказал, что я должен учить? Кому дано, тому Всевышний сам даст». Всевышний даст на жизнь и пропитание, и поэтому не надо учить? Сдаётся мне,

Понятие «дар Божий» не я ввёл. «Стучите, и отворят вам, просите, и дано вам будет». Евангелие от Луки… Озарение – оно нисходит только на ищущего. Знания впитывают, их не раздаривают и не разбазаривают. Можно ли научить смотреть и видеть, слушать и слышать? Нет. Это дар Божий, идущий от души, от сердца, от поиска истины… Все помнят, как учителя запихивали знания в учеников. Это не мой путь. Я только отвечаю на правильно заданные вопросы, в нужное время и в нужном месте…

КТО, ГДЕ, КОГДА

Из которой узнаем, на что готов пойти актёр Лев Прыгунов, чтобы спасти сына с.10 а писательница Дина Рубина – чтобы обезопасить себя от уколов судьбы с.18

КОВАРНЫЙ МЕСЯЦ

Август

6 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

Август 1843 Пинкертон набрёл на золотую жилу У Алана Пинкертона был свой маленький бизнес – он занимался изготовлением и продажей бочек. Однажды его облапошили: бочки взяли, а денег не заплатили. Он лично выследил преступников, скрутил и сдал полиции. Собственный пример так вдохновил Пинкертона, что он бросил скучное бондарное дело и стал сыскарём. Его звёздный час пробил, когда он сумел пробраться к новоизбранному 16-му президенту США Линкольну и убедить его отложить короткую остановку в Балтиморе, где президента, по сведениям Пинкертона, должны убить террористы. Линкольн поверил незнакомому сыщику и маршрут изменил. Все от этого только выиграли: и Линкольн остался жив-здоров, и Пинкертон получил должность начальника пре-

зидентской охраны. Но не надолго. В результате слухов – мол, сам теракт выдумал, чтобы втереться к президенту в доверие, – детективу было указано на дверь. А спустя четыре года в театре Линкольна всё-таки убили. Конкуренты решили, – тут не обошлось без участия Пинкертона, типа рассчитался негодяй с президентом за несложившуюся карьеру… Но кто бы помнил сегодня тех завистников, а вот Пинкертона знают все. Даже некоторые его словечки до сих пор с нами. Например, «выживает тот, кто стреляет первым»! Правда, главное его правило о незапятнанной репутации подзабыли. А незапятнанную репутацию Пинкертон считал залогом успеха любого предприятия. Жаль, что это правило у нас никак не приживётся. «Мы никогда не спим». [Лозунг детективного агентства Пинкертона]

Деньги он любил больше, чем принадлежащую ему по праву крови территорию. Развернуть в полную силу предпринимательскую жилку в Бельгии мешала конституция. Зато конституция не препятствовала обогащаться на других берегах и континентах. Чем и воспользовался. Предпринимательский нюх подсказал Леопольду, что будущее промышленности – за каучуком. Уже тогда из каучука вовсю делали водонепроницаемую одежду и резину. В молодости Леопольд побывал в Африке, увидел огромные, не освоенные белым человеком территории, о потенциале природных запасов которых, в частности каучука, аборигены даже не догадывались. Весь свой энтузиазм он направил в это русло. Парламент Бельгии не решился финансировать колониальные притязания Леопольда. Пришлось финансировать из своего кармана – снарядил экспедицию под эгидой «Международной ассоциации для исследования и цивилизации Центральной Африки». Захваченная им территория получила имя «Свободное государство Конго» и была признана на международной конференции в Берлине. Леопольд, став полноправным хозяином новоявленного государства, объявил себя королём. На той же берлинской конференции король пообещал заботиться о местном населении как о родном, «улучшая моральные и материальные условия жизни», а также клялся-божился бороться с работорговлей. Но, вернувшись в своё королевство,

ФОТО: LEGION-MEDIA; ULLSTEIN BILD/VOSTOCK PHOTO

20 августа 1908 Бельгийского короля Леопольда II уличили в нечеловеколюбии

КОВАРНЫЙ МЕСЯЦ

но не полученный капитал, Бельгийскому королевству. «Я начал работу в Конго в интересах цивилизации и ради блага Бельгии». [Леопольд II]

ФОТО: LEGION-MEDIA; ULLSTEIN BILD/VOSTOCK PHOTO

Август 1917 Писатель Сомерсет Моэм пытался спасти Россию У англичанина всегда имеется хобби. Писатель Моэм был настоящим англичанином. У него было даже не одно, а целых два хобби – путешествия и шпионаж. Во время Первой мировой войны завербованному «Интеллидженс сервис» модному литератору выпала счастливая возможность одновременно отдаться обоим своим увлечениям. Писательство, а значит, умение наблюдать жизнь и находить правильные слова для её описания – отличное прикрытие для шпиона. Например, в Швейцарии заподозрившая что-то нехорошее тайная полиция нагрянула к нему с обыском: «Что вы тут у нас делаете?» А Моэм поанглийски высокомерно цедит: «Да пьесу пишу». – «А что дома её не пишете?» – «Так в Лондоне сыро, туманы и смог!» – и демонстративно закашлялся. Как

такого уличишь в шпионаже?! Следующим заданием после сонной Швейцарии стала кипучая Россия, в которой верхи не могли, а низы не хотели. Задачей Моэма было спасти нашу страну от большевистской опасности, ну, и главное, не дать союзнице выйти из войны, бросив англичан на произвол судьбы, один на один с немцами. На родине Достоевского, Толстого и Чехова перед Моэмом открылось, что загадочная славянская душа – не литературная гипербола, а реальность. Причём мрачноватая и непредсказуемая. «Русские многословны, необязательны и ненадёжны». Но сгубил шпионскую миссию не наш национальный характер, а его собственное заикание. В один из августовских дней глава Временного правительства Керенский передал Моэму для английского премьера Ллойда Джорджа секретное послание. Настолько секретное, что попросил даже не записывать. При встрече с премьером Моэм попытался было устно воспроизвести текст, но так экал да мекал, что английскому премьер-министру разбираться в рваной речи заики оказалось выше сил. Распрощался с агентом, так и не узнав, что

7 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

первым делом собрал армию головорезов и с их помощью заставил вкалывать на себя всё местное многомиллионное население (территория Конго была в 76 раз больше территории Бельгии). В результате под ширмой «борьбы с работорговлей» в Конго творилось форменное безобразие. Впоследствии белые люди назовут его «расовым геноцидом в отношении коренного африканского населения». И развернут против Леопольда громкую кампанию. Видя, что чистым из воды не выйти, Леопольд сжёг весь компрометировавший архив и сделал ход конём: 20 августа 1908 года добровольно сложил с себя титул монарха Конго, уступив своё частное владение,

КОВАРНЫЙ МЕСЯЦ

русский коллега умолял о помощи сдержать большевиков, иначе полный апокалипсис. Так и не дождавшись поддержки, спустя пару месяцев Керенскому пришлось бежать от захвативших власть большевиков в Финляндию. А Моэму – домой, в Британию, изучать Россию с безопасного расстояния. «Так я упустил возможность повернуть колесо истории в другую сторону. Тогда, вероятно, мир сегодня был бы совсем иным». [Сомерсет Моэм]

Август 2004 Картина подсказала, почему туземцы съели Кука В тот август на чердаке деревенского дома в графстве Суффолк нашлась одна акварелька. Англичанин, получивший дом в наследство, без всяких надежд, что работа стоящая, показал её экспертам, а те за головы схватились – мало того что подлинник и автор знаменит, сам сюжет таков, что заставит переписать историю. На акварели Джона Кливли был изображён знаменитый путешественник Джеймс Кук в последние минуты своей жизни. Есть официальная версия, которую изучают

английские дети ещё в школе и которую жители Туманного Альбиона изо всех сил отстаивают, что понятно: Кук – народный герой. Так вот, согласно канону, аборигены открытых Куком Гавайских островов напали на путешественника и ещё четырёх матросов, но Кук, несмотря на смертельную опасность, дал сигнал морякам не открывать огонь по злым гавайцам. Эта версия запечатлена на многих картинах и гравюрах английских мастеров. И совершенно другая сцена изображена на акварели Кливли: Кук вовсю размахивает мушкетом перед беспомощными туземцами. Причём рисунку Кливли стоило доверять: он написал его, пользуясь эскизами брата, а тот был плотником на корабле Кука «Резолюшн», стало быть, видел всё это воочию. Напомним, что вне зависимости от трактовок финал Кука был плачевным: его таки убили, после чего передали англичанам останки путешественника. Отчего же, имея такой исторически достоверный рисунок, следующее поколение художников изображало Кука в совершенно другом ключе? Выяснилось: на основе акварели Кливли художник Фрэнсис

Джукс изготовил серию гравюр, вошедших в альбом по искусству. И когда новые издатели попытались переиздать этот альбом, им «сверху» дали негласный приказ: подкорректировать сюжет. А чего не сделаешь ради национального мифа? «Но почему аборигены съели Кука? За что – неясно, молчит наука. Мне представляется совсем простая штука: хотели кушать – и съели Кука». [Песня В. Высоцкого «Про Кука»]

Август 1871 Николай Кобельков выполз на тропу славы Выйти или пойти по этой славной тропе он никак не мог, потому что родился без рук и без ног. Подростком был отдан в приют, где научился писать и рисовать, зажимая карандаш в зубах. Даже смог устроиться счетоводом на шахту, где работал его отец. Так бы и прозябал там, если бы случайно в августе 1871 года о нём не узнал цирковой антрепренёр Берг. Он мгновенно оценил намётанным глазом, какую цирковую сенсацию можно сделать из этакой ошибки природы. Берг представил Кобелькова петербургской публике, и та замирала от восторга, когда он умудрялся вдевать нитку в иголку, заряжать пистолет, рисовать, зажимая кисть или карандаш в зубах. Но особой популярностью пользовался смертельный номер, когда Кобельков должен был уползти из клетки со львом… После европейского и американского турне Кобельков стал международной знаменитостью. Работал с великим Гудини, благосклонность ему выражали монархи, а в Вене он познакомился с Анной Вильферд, которая пожелала выйти за него замуж, не устояв перед «нечеловеческой харизмой». Она родила Кобелькову одиннадцать детей, шесть из которых выжили. На пике своей популярности Кобельков не стер-

ФОТО: GETTY IMAGES RUSSIA; PHOTOSHOT/VOSTOCK PHOTO

КОВАРНЫЙ МЕСЯЦ

пел – запил по-чёрному. Хотите уродства? Нате! Стал разрешать фотографировать себя голым и вообще соглашаться на любые сомнительные предложения. Возненавидел весь свет, особенно своих зрителей. Однако наследников обеспечил: оставил им поместье в Австрии и созданный им в Вене парк Пратер по типу нашего луна-парка, – с каруселями, аттракционами, миниатюрной железной дорогой и колесом обозрения, – до сих пор одна из главных достопримечательностей австрийской столицы. «Жена была лучшим, благороднейшим созданием, когда-либо жившим на земле. Она была ангелом, вошедшим в мою жизнь, чтобы подарить мне величайшее счастье. Ни одна женщина не могла бы с ней сравниться в доброте и верности». [Николай Кобельков]

Август 1964 Мир потерял гения Его сравнивали с Сезанном и Кандинским. Его картинами восхищался Сальвадор Дали. Испанский живописец Миро обменял пару собственных работ на одну его, и эта выгодная сделка до конца дней щекотала

хуановское самолюбие. Один из его рисунков Пикассо повесил у себя дома, что автоматом причислило нашего героя к когорте гениев – другими «неистовый Пабло» своё жилище не захламлял… Он прожил жизнь, типичную для многих художников. Добрую часть в безвестности. В полном неведении, что в недалёком будущем его картины разлетятся на мировых аукционах, как модные безделицы на рождественских распродажах. А закончил жизнь в приюте, среди таких же бедолаг. Добил его, как Бердслея, распространённый в прошлом среди художников туберкулёз. За свою короткую жизнь он написал около 400 картин. Излюбленным объектом его художнического внимания был веер. Эта вышедшая из обихода штуковина представала на полотнах фантастическими орнаментами флоры и фауны. Ещё он как никто рисовал овал. Практически как Кандинский свой квадрат. У каждого ведь художника случаются слабости. Он настолько погружался в процесс, что любые попытки оторвать его от мольберта на обед или ужин заканчивались диким возмущением. Ино-

гда он даже порыкивал на окружающих. Смерть художника в конце лета 1964 года заставила Десмонда Морриса, знаменитого английского учёного-зоолога, открывшего миру живопись нашего героя, сказать: «Я был поражён, что он способен так сосредотачиваться на том, что делает. Каждая линия, которую он рисовал, была логическим продолжением предыдущей. Среди шимпанзе Конго – гений». «Самовознаграждающая активность делала Конго настоящим художником. После его безвременной смерти (в возрасте 10 лет), чтобы проверить значение этого принципа, одного из шимпанзе стали подкупать пищей, чтобы заставить побольше рисовать. Обезьяна быстро научилась связывать рисование с получением награды, но, как только эта связь была установлена, животное стало всё меньше и меньше интересоваться рисованием. Достаточно было какой-нибудь мазни, и затем сразу протягивалась рука за подачкой. Внимание и тщательность, которые прежде животное уделяло ритму, равновесию и композиции, исчезли, и появился на свет божий самый худший вид коммерческого искусства!» [Десмонд Моррис]

20 09

Однажды...

1 0 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

Дастин Хоффман поплатился за грехи юности

Всё самое замечательное в моей жизни происходило по принципу «не». Когда я родился, акушерка, посмотрев на моё тельце, сказала маме: «Не жилец». Через неделю вся семья поняла – жилец, и ещё какой. В юности я схватился за электрический провод в 220 вольт. Ничего лучшего не придумал, как помочь себе второй рукой. Вы понимаете, что произошло? Тогда мне казалось, что я участвую в фильме «Человек-невидимка»

и борюсь с этим самым прозрачным персонажем. Я успел подумать: «Господи, какая нелепая смерть…» В голове пронеслось несколько вариантов ухода, но самым заветным мне показался вариант моего отца – он умер во время страстной любви с юной медсестрой. Меня нашли не сразу, я был весь чёрный, обуглившийся. Привезли в больницу, врач мрачно посмотрел на меня и, ничего не сказав, вышел из палаты. Весь медперсонал счи-

тал, что я конченый человек. Когда меня выписывали, врач только цокал языком и качал головой. Это не единичный случай, когда смерть назначила мне аудиенцию. И каждый раз на меня смотрели как на невозвращенца, а я вырывался из её объятий. Теперь я понимаю, что вся толкотня в приёмной этой мрачной госпожи – моя расплата за грехи детства и юности. Когда мне было что-то около 7–8 лет, я с другом Роджером решил устроить фейерверк у дверей аптеки. Мы взяли огромные спичечные коробки, несколько штук, и одновременно подожгли их. Аптека едва не сгорела. В другой раз мы задумали помыть из садового шланга птичек, которые жили в саду у нашего соседа. Примерно половина из них погибла. Я проплакал всю ночь, когда узнал об этом. Моя мама часто мне говорила: «Ты невпопад». Я вечно болтался у всех под ногами, я всем мешал. С тех пор я подсознательно всегда мечтал быть нужным, необходимым людям. Поэтому когда я стал взрослым и мой дом наполнился детьми – недисциплинированными, замечательными сорванцами, – я был счастлив безумно. А сейчас в нашем доме тихо, дети выросли, разъехались, и я не нахожу себе места. Что может быть страшнее, чем опустевшие детские комнаты? Но я начал с того, что всё в моей жизни происходит по принципу «не». Я не хочу умереть, не могу остановиться хотя бы на мгновение. Моя жена, солнце моё, Лиза, всё время говорит мне: «Остановись, замри, не мелькай у меня перед глазами». А я не могу. Не-мо-гу…

2011

Однажды...

ФОТО: LEGION-MEDIA; МИКОЛА ГНИСЮК

Из армии мой сын вернулся с серьёзным заболеванием ног. Я не знал, чем помочь, страшно переживал. И вот недели через две после его возвращения заехал я в банк – оплатить счета. Перед входом в банк лежала собака, покалеченная, в крови. Мы встретились глазами и долго друг на друга смотрели. Подошёл ближе, вижу – лапа у неё перебита и уже начала примерзать к земле. И тут я будто голос услышал: «Вылечишь собаку – сын поправится». Я нагнулся, отодрал примёрзшую лапу и взял

собаку на руки. Оля, жена, она ждала в машине, пыталась меня отговорить. От лапы шла вонь, было понятно – гангрена. Но я жену не послушал. Положил собаку в автомобиль. Быстро отвёз жену домой – и в ветеринарку. Пошёл к главному врачу. Он: «Усыплять привезли?» Я: «Нет-нет, надо спасти!» Доктор сначала убеждал, что ничего не поможет, но потом дал телефон друга. «У него есть какойто удивительный раствор для ран. И ещё мой друг очень хорошо делает ампутации. Может,

удастся собаку спасти». И я поехал к этому доктору. Он сразу сказал: шансов мало. Но всё же приготовил свой раствор, обработал им лапу, запеленал. «Если выживет, через двое суток приезжайте». Через два дня чуть живую собаку я снова повёз к этому доктору. Он снял повязку: «Бесполезно, надо ампутировать, и то вряд ли выживет». А я чувствовал, что ампутировать не надо, поэтому стал уговаривать: «Доктор, давайте ещё раз попробуем раствором!» Уговорил. Доктор опять всё там почистил, залил раны раствором и мне его дал, чтобы я бинты сверху смачивал. Прошло ещё два дня, а собака живёт! Снова повёз её к ветеринару. Он снял повязку и глазам не поверил: это, говорит, невероятно! Я ещё месяц потом делал перевязки, колол собаке уколы. Выкарабкалась! Масса раздробленных костей как-то спеклась, получилась одна такая негнущаяся костяшка. Мы её назвали Ася-хромоножка. А как только Ася поправилась, выздоровел и сын… Чем это объяснить? Совпадением?.. Не знаю! Прожила Ася у нас десять лет. Всех в себя влюбила. Маленькая такая была, рыженькая, глаза фантастические! Потом я как-то увидел фото королевы английской Елизаветы с её собаками. Такие же! Но у Елизаветы собаки породистые, а наша была плебейка. Но всегда точно знала, кто есть кто. Например, рабочих, что делали ремонт в квартире, позволяла себе покусывать. А главным, разумеется, считала меня… Её потом убили на нашей даче. Кто? Пытались выяснить – не получилось…

1 1 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

Лев Прыгунов совершил чудо своими руками

Однажды...

1 2 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

В 1982 году Лена Коренева уезжала в Америку – вышла замуж за американского русиста. И Лёня Ярмольник придумал сделать ей подарок на долгую память: конверт для виниловой пластинки. На одной сторо-

не – фотография Леночкиных друзей: Абдулов, сам Ярмольник и ещё двое наших знакомых. Молодые, во фраках, в цилиндрах… И надпись на ней: «Группа-рок: БЕДНОСТЬ не порок». А на второй стороне конверта всё те же самые, но… обнажённые. И надпись: «Группа-рок: Бедность не ПОРОК». Сделали фотографии,

всё замечательно… Причём было оговорено, что это всё только для подарка Лене. А был у меня такой замечательный друг и товарищ Боря Берман. Боря на тот момент был заместителем главного редактора еженедельника «Экран и сцена». И как-то встречаю я Борю, и он говорит: «Дай мне эти фотографии». Я объясняю: «Это

невозможно». Он не отстаёт. В конце концов, я, как мне казалось, нашёл выход из щекотливой ситуации: как не обидеть Борю и в то же время не терять друзей. Я сказал: «Борь, понимаешь, эти фотографии печатаются только вместе». Был уверен, что в журнале не согласятся на такой вариант и всё забудется. А вскоре выходит еженедельник, и на первой полосе фотография, где все одеты, а на последней – уже ню… С надписью, само собой, от редакции: «Они продали всё, чтобы подписаться на еженедельник «Экран и сцена». Ещё и рекламу себе сделали… Саша, когда узнал, мало сказать, что был в гневе… Хорошо, что Ярмольник меня предупредил: «Берегись, при встрече он тебя убьёт!..» Спустя какое-то время в «Ленкоме» я иду по фойе, а навстречу мне Саша и чуть ли не кидается: «Убью!» Я понимаю, что дал в своё время слабину, и отпираться смысла нет: «Убей, если тебе станет легче». Проходит ещё время. У Саши юбилей, ему 50 лет. Его приглашает на передачу Боря Берман. И среди всех прочих вопросов спрашивает: «Скажите, Саша, а вас предавали в жизни?» И Саша говорит: «Да, Плотников». Надо сказать, потом при встрече с Борей я не удержался и сказал: «Что же ты Саше не признался, что имел прямое отношение к той ситуации?» Но у Бермана на лице ни один мускул не дёрнулся.

Подготовлено по материалам программы «Линия жизни». Программу «Линия жизни» смотрите по пятницам в вечернем эфире телеканала «Россия-Культура»

ФОТО: ВАДИМ ШУЛЬЦ

Валерий Плотников попал в двусмысленное положение

ЧЕЛОВЕКОВЕДЕНИЕ

Доктор Шишонин:

1 4 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

«Почему вредно лечить гипертонию»

Мы рассказывали уже о московском докторе Александре Шишонине, который имеет смелость говорить о том, о чём вам никогда не расскажут в поликлинике, он беспощадно срывает завесу умолчания с цеховых секретов и мрачных недоговорённостей современной медицины. Упускать такого человека, не раскулачив его информационно, было бы преступлением, поэтому редакция запланировала серию публикаций под условным названием «Взгляд Шишонина». И сегодня у нас первая неприятная для казённой медицины публикация о закулисье современного здравоЗАхоронения АЛЕКСАНДР НИКОНОВ

– Давайте сегодня про главного убийцу поговорим – про гипертонию. Нет более распространённого заболевания! И более недооценённого пациентами с точки зрения его опасности. Человек не всегда может её чувствовать. Бывает, приходит парень тридцатилетний, жалуется на поясницу. Меряешь ему давление, а там 180 на 90! Коварна она, эссенциальная гипертония. Почему эссенциальная?

– В современной медицине выделяют два типа гипертонии. Первая – привязанная к каким-то заболеваниям, сопутствующая. Возьмём феохромоцитому – опухоль надпочечников. При этом заболевании выделяется огромное количество гормонов, которые провоцируют постоянное повышенное давление. Тот же эффект даёт гипертиреоз (повышенная продукция гормонов щитовидной железы). Вылечил щитовидку или удалил опухоль надпочечников – гипертония прошла. Таких диагнозов, которые могут вызывать вторичную гипертонию, несколько сотен. И все эти сотни диагнозов укладываются в 5 процентов всей гипертонии в мире. А что же остальные 95 процентов? Тут самое удивительное: человека обследуют – и ничего не находят! И ставят диагноз методом исключения: эссенциальная гипертония. От слова «эссенция», то есть «вытяжка», «первооснова», «выделение». Её «лечат» таблетками, которые снижают давление. Пугают пациентов: не хочешь инфаркта или инсульта – пей таблетки, не будешь пить – получишь инфаркт или инсульт. Но по факту получается, что пьёт он их, что не пьёт – всё равно получает инфаркт или инсульт. Почему?

– Потому что диагноз не поставлен! Что такое эссенциальная гипертония? Это, по сути, гипертония гипертонии. Но это же абсурд, поскольку гипертония – симптом, а не диагноз. Это общая неспецифическая реакция организма – такая же, как температура. А её называют отдельной болезнью, с умным видом заявляя больному: гипертония и есть причина вашей гипертонии! Это то же самое, что сказать человеку, у которого жар: у вас температура, потому что у вас температура, ваш диагноз – температурная болезнь. Давайте собьём температуру!..

Называть гипертонию болезнью – значит опускаться на уровень шаманизма. Скрючило человеку живот от пищевой токсикоинфекции, он три дня в туалет побегал, шаман в бубен подолбил, отогнал злых духов – молодец шаман! А если это не отравление, а перитонит, человек умер – значит, не смог злого духа прогнать шаман, хотя тоже молодец: старался, устал, вспотел… Вот сейчас ситуация с перитонитом и аппендицитом в медицине закрыта, и мы не допускаем смерти человека. А в ситуации с гипертонией всё ещё отгоняем злых духов, только вместо бубна – лекарства. Повышение давления, как и повышение температуры, – это реакция организма на что-то. Современной науке неизвестно на что, поэтому она и ставит удивительный по своей дебильности диагноз: «гипертоническая болезнь»! И как сбить это давление? Стали думать. Что при повышении давления происходит? Сжимаются артериолы. Это простая гидродинамика – гладкая мускулатура сосудиков сжала их, сечение труб уменьшилось, соответственно давление в системе поднялось. Значит, надо найти препарат, который действует на гладкую мускулатуру сосудов, не давая им сжиматься. Нашли препарат, который при помощи отравления расслабляет гладкую мускулатуру. Почему отравления?

– А как иначе? Человек состоит из клеток. Организм по какой-то загадочной причине даёт команду клеткам гладкой мускулатуры сжаться. Как сделать так, чтобы клетки не выполнили команду? Путём угнетения функции клеток! А для этого их нужно притравить, загасить их жизнедеятельность, блокировать метаболизм. Что и делает «лекарство». Если передозировать этот клеточный яд, вообще случится клеточный коллапс, давление резко упадёт, то есть система вообще не будет держать давление! Поэтому травят дозированно, чтобы сразу не убить. А врачи радуются: давление у клиента упало, мы лечим гипертонию!.. Это был первый механизм повышения организмом давления – сжатие артериол. Второй механизм, как организм может повысить давление, – увеличить силу сердечных сокращений. Для этого сердце наращивает свою мышечную массу – происходит гипертрофия миокарда. Это видно на УЗИ или ЭКГ: стенка левого желудочка утолщена, гипертония у вас… Что делать? А ослабим сердце! И назначают бета-блокаторы, угнетающие функцию сердечных клеток. На клеточных мембранах кардиомиоцитов (сердечных клеток) есть специальные бета-рецепторы, воспринимающие химические управляющие сигналы и трансформирующие их в сокращение сердечных клеток. Приняли мы бета-блокаторы, заблокировали клеточные рецепторы, клетки перестали управляться, поскольку перестали чувствовать сигналы. И этот удар токсинами, тормо-

зящими деятельность сердечных клеток, человек наносит себе каждый день, принимая «лекарства». Спасение сердечно-сосудистой системы идёт полным ходом!.. Американская ассоциация кардиологов провела лет десять назад исследование, согласно которому тот, кто пьёт бета-блокаторы, умирает от инфаркта чаще, чем тот, кто не лечится. Как ещё организм может повысить себе давление, если ему это очень надо (зачем-то)? Повысить возбудимость нервной ткани, управляющей сердцем. В сердце есть свой автономный «мозг» – пучки Гиса, волокна Пуркинье, в общем, целый комплекс из нервной ткани – подстанция управления миокардом. Вот этот сердечный «мозг» и становится гипервозбудимым с целью повышения давления. Но врачи не дремлют! Они нашли избирательные реактивы и для этих клеток, чтобы их тоже травануть. Наконец, третий, самый варварский метод борьбы с высоким давлением – прописывать мочегонное. Пусть больной пописает, у него лишняя вода выйдет, вот давление «в трубах» и упадёт. С точки зрения гидравлики это правильное решение. А с точки зрения медицины не знаю: кровь загустеет, ведь количество кровяных телец не уменьшится, а воды станет меньше.

– Вот именно. Но об этом не думают. У тебя давление? Пей бруснику, травяные сборы, принимай калийсберегающие диуретики, гони мочу… А потом раз – и тромб. И труп. А из менее трагичных последствий – постоянная ишемия, то есть недостаточность снабжения тканей кислородом, поскольку густая кровь хуже переносит кислород… А вот зачем организм начинает накапливать воду с целью повышения давления в системе, никто не задаётся вопросом по той же причине: поставлен глупый диагноз и «лечат» симптомы, а не болезнь. Как обычно развивается гипертоническая трагедия? Начинают больного «гипертонической болезнью» лечить с какого-то одного препарата. Потом он перестаёт действовать и назначают второй… Разберём на примере бета-блокаторов. Заблокировали мы бедной клетке бета-рецепторы на мембране. А ей же сокращаться надо! И она компенсирует потерю – начинает экспрессию новых, дополнительных рецепторов. И у гипертоника давление опять начинает расти. Ему увеличивают дозу, как наркоману, потому как прежняя уже не берёт. Клетка в ответ начинает дальше экспрессировать рецепторы, чтобы обойти «запрет». Больному прописывают второй препарат – который травит теперь уже сосуды. То есть сердце прикончили, теперь за артериолы принялись. Вводят в организм блокаторы кальциевых каналов, клетки артериол в ответ на химическую атаку начинают производить новые кальциевые каналы. И опять сокращаются, перекрывая сечение и увеличивая давление. В ответ врачи увеличивают дозу.

1 5 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ А.ШИШОНИНА

ВЗГЛЯД ШИШОНИНА

1 6 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

ВЗГЛЯД ШИШОНИНА

Затем наступает третья серия трагедии – назначают диуретики. И в итоге самые тяжёлые пациенты ко мне приходят с пригоршней прописанных препаратов – до пятнадцати штук! И всё равно у него давление прёт! Если я приму такую дозу с непривычки, я через полчаса умру от сердечно-сосудистого шока. А у этого бедолаги организм адаптировался к лошадиным дозам отравы. И в итоге все эти люди всё равно умирают от сердечной недостаточности, потому что сердце уже настолько отравлено, что просто не может больше работать. Инфаркт или ишемический инсульт. По сути, они умирают из-за лекарств?

– Парадоксально, но факт. Токсины так отравляют клетки органов, что те уже не могут выполнять свои функции. И ведь не только сердце и сосуды гробят эти сердечно-сосудистые лекарства! Но ещё и печень, потому что именно печень должна выводить из организма токсины. И чем больше человек принимает препаратов от давления, тем больше у него страдает печень. Поэтому параллельно с такими препаратами в Европе назначают ещё и гепатопротекторы – препараты, поддерживающие печень, чтобы человек раньше времени дуба не дал. А то бывает – пьёт человек кучу препаратов, и хлоп – лекарственный цирроз печени. А печень связана с поджелудочной, они работают в тандеме, у них даже протоки в двенадцатиперстную кишку через один сфинктер выходят. Поэтому вместе с печенью страдает и отравляется поджелудочная, поэтому у принимающих много препаратов гипертоников очень часто встречается хронический панкреатит, который может перейти в неизлечимый и смертельный панкреонекроз. Ну и страдают почки, потому что через них с мочой вся дрянь выводится. Причём токсические эффекты зачастую превалируют над мнимым положительным эффектом от лекарств. Приходит ко мне человек: «Доктор, хоть что сделайте, лишь бы мне не пить больше эти пригоршни таблеток. Потому что меня от них тошнит, у меня всё болит, есть ничего не могу, поскольку панкреатит…» А что скажет врач обычной поликлиники?

– Направит к гастроэнтерологу, там ему пропишут ещё препаратов – от желудка. Потом сядут почки, его направят к нефрологу – там тоже пропишут. И так вплоть до хронического гемодиализа. На этом фоне у пациента развивается тяжелейший астено-невротический синдром вплоть до психозов. Дальнейшая логика – клиника неврозов, где ему прописывают транквилизаторы, которые успокаивают перевозбуждённые нейроны мозга тем, что их точно так же подтравливают, снижая функцию клеток. Без преувеличения, так выглядит современное медикаментозное лечение… А если человек откажется от таблеток?

– Скорее всего, проживёт дольше – из самых общих соображений: потому что он не травится еже-

дневно. Но статистически этого подтвердить нельзя, потому что медицинская статистика строится только на тех пациентах, которые принимают препараты. Ведь это медицинская статистика, а те, кто к медицине не обращается, в неё не попадают. А если вернуться к отказу от таблеток, то понятно, что у человека, не принимающего таблетки, не только не будет хронической интоксикации, что уже хорошо, но и сам синдром роста давления без лекарственного подстёгивания будет развиваться медленнее: организм не будет всё время стараться опередить лекарство! Главное – на эти таблетки сразу не садиться. Сестьто на них легко – слезть трудно. Ну попробуй-ка бета-блокатор отмени! У человека в клетках уже наросла куча новых дополнительных рецепторов, и, если вдруг он забыл дома таблетки и не принял очередную дозу, все его блокаторы разом сработают и давление так скакнёт, что мама не горюй! Как с наркотиками.

– Один в один. Только кайфа нет… Единственное, что угрожает человеку, который таблеток не пьёт, – кризы, когда давление слишком сильно подскакивает, скажем, до 240 на 140. Но сбить такое высокое давление можно, разово приняв таблетку или даже вовсе без лекарства. Многие об этом не знают и предпочитают принять 150 грамм коньяка или водки, и это тоже работает. Но гуманнее для организма просто отправиться на получасовую прогулку. Давление упадёт. Лучше водки, конечно.

– Проблема в том, что многие больные на этом способе спиваются. Поэтому мне сначала приходится лечить их от алкоголизма, а потом уже от гипертонии. Вместо водки лучше принять 60–100 капель валокордина, валерьянки или пустырника на спирту. Главное – успокоить мозг. Потому что криз сопровождается паникой, а эта паника как раз не даёт сбросить давление. Чтобы победить криз, нужно взять себя в руки, а для этого понять, что от криза вы не умрёте вот сию секунду. Вам плохо, страшно, но вы живы и потому можете действовать. Опытные люди, которых я научил, не паникуют, они чувствуют, что давление начало расти, и сразу предпринимают какие-то действия. Выпил валокордина или пошёл на улицу, полчаса погулял, руками покрутил, насытил мозг кислородом – и избежал криза. Когда один раз победишь криз без «скорой», без таблеток, перестаёшь его бояться. Но самый лучший вариант – чтобы Шишонин оказался рядом в момент криза, потому что любое сколь угодно высокое давление я могу снять руками за несколько минут. Потому что Шишонин, в отличие от современной медицины, знает причину гипертонии! Причина в мозге. Это мозг отдаёт команды на повышение давления – из-за того, что ему не хватает кислорода. Мозг – главный потребитель кислорода. Ему наплевать, какое там сердце

или сосуды, пусть даже сердце через пять минут остановится, мозг будет упорно давать команды на повышение давления всеми способами, чтобы продавить в череп кровь и прожить ещё пять минут, потому что мозг не может без кислорода. Это мозг сначала заставляет сердце работать сильнее, гипертрофируя миокард. Это он на второй стадии зажимает капилляры, повышая таким образом давление в системе и жертвуя периферией, которая снабжается по капиллярам, – зрением, потенцией… Это он на третьем этапе начинает задерживать жидкость в организме, не давая ей уходить через почки. Это он перевозбуждает нейроны сердечной мышцы. А всё потому, что ему хронически не хватает кислорода. Что же мешает доставке кислорода к мозгу? Ответ прост до безобразия: шейный остеохондроз – сдвиг шейных позвонков и мышечные спазмы, пережимающие позвоночные артерии в позвоночном канале, которые питают гипоталамус, мозжечок и структуры, отвечающие за автоматику сердечной деятельности. Ликвидируйте мышечные спазмы, выстройте позвонки как надо, открыв кровоток, и мозг, получив достаточное кровоснабжение, перестанет давать команды, изыскивая разные способы повысить давление. Гипертония исчезнет.

95 процентов всей «гипертонической болезни» излечивается без лекарств именно так. Просто руками! Двенадцать лет моей практики и тысячи пациентов это подтверждают каждый день. Бывает, приходят ко мне гипертоники – тучные, отёчные тётеньки. Разблокируешь такой шею, на следующий раз заявляет: «Ой, я стала так часто в туалет бегать! И вес быстро теряю!» Организм начал выводить лишнюю воду, которая больше не нужна для повышения давления в гидросистеме. Понятно, что есть сложные случаи – сдвиг сразу нескольких позвонков, грыжи межпозвоночных дисков. Но если знаешь причину гипертонии и методы решения, вопрос только во времени – у когото лечение длится дольше, у кого-то меньше по срокам. Главные виновники гипертонии – мелкие глубокие мышцы, которые соединяют между собой позвонки, они «накапливают стрессы» в виде хронических спазмов, становясь твёрдыми, почти каменными. Соответственно нарушается питание связок, они деградируют, начинается их разволокнение, позвонки не держатся и становятся нестабильными. Хрящи межпозвоночных дисков своих сосудов не имеют, они питаются диффузно из мышечной ткани, и, если мышца зажата, начнут разрушаться хрящевые «шайбы», отсюда грыжи и протрузии. Позвонки начинают сдвигаться и частично перекрывают канал позвоночной артерии,

по которому проходят сосуды. А артерия оплетена венками, по которым происходит обратный отток. Гипертония как раз и начинается с их придавливания. А если затруднён отток, повышается внутричерепное давление! И оно уже само по себе начинает препятствовать притоку, запирая его. Регулировочные отделы мозга кричат сердцу: давай! не хватает кислорода! Сердце напрягается, даёт мощный гидроудар, а кровь не пробивается через запорное давление в черепе и сбрасывается через байпас аорты в тело, что хорошо, а то бы просто череп лопнул, фигурально выражаясь!.. И всё это не мои придумки, это всё наблюдается приборно – мы разработали методику микроанатомического УЗИ, с помощью которой видны все эти зажатости и падение скорости кровотока. В норме скорость кровотока составляет 50 см/с, а у некоторых пациентов он 10 см/с – сердце лупит, но продавить не может. Конечно, у такого пациента будут головные боли и прочие проблемы! Ещё раз: то, что я рассказал, – это не гипотеза, не теория. Это наша многолетняя практика и тысячи людей, избавленных от гипертонии… Недавний случай – человек пришёл, его трясёт, давление под 300. К нему периодически приезжает «скорая», колют, уезжает, а ему не легче. И вот он приходит сюда, мы ему делаем УЗИ, а там вообще нет кровотока. Человек вот-вот получит ишемический инсульт: у него всё пережато! Я ему делаю коррекцию, и давление сразу падает до 150 на 90. С помощью шейно-церебральной терапии, то есть голыми руками, можно снять любой криз – даже тогда, когда уже не действуют уколы, представляете? Вот вам живое доказательство правоты рассказанного мною: устранили причину – убрали последствия. Шишонин в стране один. И в Москве. А если человек живёт во Владивостоке, что делать?

– Пусть идёт в интернет, там лежит в свободном доступе шейная гимнастика Шишонина. Её растащили уже по всей сети, и на некоторых сайтах число просмотров достигает 10 миллионов. А это значит, что она реально помогает миллионам людей. Моя сестра с помощью этой гимнастики убрала себе огромный желвак сзади на шее, а то уже голова не поворачивалась. Всего за месяц.

– Да, среди тех, у кого проблемы с шеей, среди гипертоников она очень популярна, и многие решают свои проблемы только с её помощью. Ко мне в клинику приезжают только в тяжёлых случаях, когда гипертонии или болям в шейном, грудном, поясничном отделе уже много лет. Ну, а уж о таких мелочах, как хронический простатит, я даже и не говорю. Потому что о прочих болезнях мы побеседуем в другой раз, если вы не против, конечно… Реклама

г. Москва, Новоясеневский проспект, дом 24, корпус 4, этаж 3 Телефон: 8-800-505-20-21 (звонок по России бесплатный) www.kinezios.ru / www.shishonin.ru

1 7 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

ВЗГЛЯД ШИШОНИНА

Толковый словарь... Дины Рубиной

1 8 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

ботаешь денег – захочешь купить новую машину, но не делай этого, оставь старую таратайку. Так пока нужно… Машину я купила, тем самым решив изловчиться и нанести укол судьбе… Потому что когда я чего-то очень хочу – я всё равно делаю по-своему. Всё же я – писатель, то есть, до известной степени, сама себе бог на листе бумаги; ну и в жизни, соответственно, сама себе указ. И вы знаете – тьфутьфу, – с машиной всё обошлось! Из этого поединка я вышла победительницей.

Б Будущее У меня есть личная гадалка. Можно сказать, что так проявляется моё писательское любопытство. Писатель ведь тоже до известной степени – гадалка, маг, кудесник. Если я героине «сделала» в тексте ребёнка, то должна предвидеть и его дальнейшую жизнь – на страницах этого текста… А моя личная гадалка живёт недалеко от меня. Прихожу к ней, она веером выплёскивает карты на стол и всё говорит. И моё дело – прислушаться и приноровиться к тем обстоятельствам, о которых она предупреждает. Помните, краеугольный вопрос всех авраамических религий: «Всё предопределено или есть выбор?»

Я считаю, что всё предопределено, но чуткий человек может увернуться, а порой, как в фехтовальном поединке, изловчиться и нанести судьбе укол. Обязательно хожу к ней накануне путешествий: мне важно вернуться живой – семья должна существовать дальше, я должна жить и работать… Как-то перед поездкой в Америку она мне сказала, что будет тяжёлая, «неказистая» поездка, и в пути действительно всё время чтото случалось. Но я была к этому внутренне готова, собранна, не теряла времени на потрясения и расстройства и быстро соображала, как устранить препятствие или исправить неудачу. Недавно гадалка сказала: зара-

В Выбор Я легко выдерживаю тяжёлый труд, самую что ни на есть «неквалифицированную» работу, не боюсь физических нагрузок. Не выношу только одного: чувства унижения, оскорбления. Всегда была чрезвычайно в этом вопросе чувствительна и щепетильна. Помните, в начале 90-х – листовки общества «Память»? Вся наша округа ими была обклеена. И люди стояли на обклеенных этой мразью остановках, спокойно ждали троллейбуса, автобуса… ехатьто по своим делам надо. Такое получалось тогда дело житейское… Вот когда я почувствовала себя глубоко униженной и оскорблённой и не захотела в этом пространстве существовать. Просто увидела непереносимость моего существования в здешних декорациях. Я знаю многих деятелей, которые, покинув в те годы Советский Союз, рассказывали, что им не хватало молока, хлеба, элементарных человеческих удобств… Никогда меня это не волновало. Я человек чрезвычайно скромный в бытовых запросах. А вот

ДИНА РУБИНА

Ж Женская доля Принято считать, что женщина гибче мужчины. На самом деле мне приходилось встречать самые разные варианты отношения к действительности и быть свидетелем и участником самых разных сюжетов. Видала я и мощных, как бульдозеры, мужиков, прущих через бурелом судьбы, за пазухой которых уютно примостились милые кошечки-жёны, видала и семижильных баб, за день

способных убрать по две виллы и сбегать на рынок, чтобы накормить депрессирующего на диване мужика… Знакома с русской женой нашего приятеля, еврея, который то и дело мыкается без работы, а она – архитектор, лауреат государственной премии Израиля, без её подписи не идёт ни один проект в большом регионе; знакома с мужиком, которого в Израиль притащила жена, через месяц ушла от него к состоятельному израильтянину, а он остался без гроша, знал только одно слово – «работа», так и таскался по разным лавочкам-хозяйствам и твердил угрюмо: «работа»… пока кто-то не сжалился и не позволил за копейки безъязыкому какие-то ящики таскать… Скажем так: я думаю, что на преодоление трудностей у женщины, как говорят спортсмены, «дыхалка» лучше, понимаете? Длиннее дыхание… Женщина природой приучена к долгому свершению самого великого дела – вынашиванию ребёнка. Терпеливее мы в целом. Хотя бывают исключения. А главная сила, которая женщине помогает (да и мне, в частности), всё та же: дети. Ты сама уж как придётся, а дети должны быть накормлены, одеты и заняты пристойным делом. Точка.

М Материнский инстинкт Мой сын служил в Армии обороны Израиля. Но сыну положено как мужчине пройти этот путь, особенно в такой стране, как Израиль, население которой нуждается в защите ежедневно, ежечасно. А потом пришло время и дочери в армию идти… Она по характеру ответственный и взрослый человек. Граждански ответственный. Могла бы и уклониться от армии (для девушки есть варианты альтернативной службы, да и возможность вообще не служить), но решила, что «должна два года отдать этой стране». И служи-

ла, как и все ребята из её класса. Я её уважаю за это. Очень важно: уважать своего ребёнка. Хотя, признаюсь, ужас что со мной тогда происходило, это были дни Второй ливанской войны… Я жила как-то машинально, делала всё, что требовалось «по жизни», а в голове сидело только одно: добралась ли уже моя девочка со своей базы до Иерусалима?.. Но я понимала, что не должна вмешиваться; у неё ведь тоже со временем должно выработаться стойкое чувство самоуправления собственной жизнью. Я не имела права ей мешать. Успокоительные на ночь, снотворные, валерьяночка с самого утра – всё годилось. С собакой гуляла три раза в день – тоже неплохо проветривало мозги. Всю войну не писала, невозможно было. Сидела в интернете: отслеживала – что взорвалось, куда передвинулись войска и что сейчас происходит там, где дислоцирована база, на которой служит Ева… Такая вот была реальность моей жизни на тот период.

П Поворотный момент Это случилось, когда мне исполнилось пятнадцать. Произошло следующее: будучи совершенно несознательным подростком, невероятной бездельницей и лгуньей, я наткнулась на журнал «Юность», в котором была публикация Наташи Хмелик, в то время ученицы 8-го класса. И тогда я подумала: а я-то уже в 9-м! Амбиция взыграла. «Юность» тогда была журналом тиражным, жутко популярным. Писателям нравится, когда их фотография предваряет публикацию; как раз в «Юности», в отличие от других советских журналов, публиковали фото автора. А у меня уже много рассказов было написано к тому времени. И вот один из рассказов я отправила в журнал. Текст мог быть запросто выброшен в редакционную корзину. Од-

1 9 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ Д.РУБИНОЙ

моральный климат – он должен быть очень комфортным для меня. Не выдерживаю дискомфорта. И в конечном итоге мне повезло. Я попала в то пространство, где почувствовала себя действительно хорошо, притом что вначале – житейски, физически – было очень трудно. В Израиль мы с семьёй приехали налегке. Весь багаж занимали картины, кисти-краски мужа и дурацкий огромный гжельский чайник, мой любимый, который я завернула в мужнины трусы и трусы сына. Вот с этими трусами мы и начали новую жизнь. И ничего, выкарабкались. Первое время жили в маленьком асбестовом вагончике на сваях, в поселении на высоком холме посреди арабского города Рамалла. Было очень опасно: в наши машины стреляли, бросали бутылки с «коктейлем Молотова». Писательница Люся Улицкая, приехав ко мне в Рамаллу в автобусе с зарешёченными окнами, сказала: «Ничего не могу понять: в Москве ты боялась заходить в свой тёмный подъезд на улице Милашенкова, а здесь не боишься, хотя у детского горшка лежит автомат?!» Однако там, посреди ветров Самарии, было абсолютное ощущение того, что моя собственная жизнь зависит только от моего выбора. И что именно я ответственна за свою жизнь и за жизнь детей, за то, что будет дальше: со мной, с ними и в целом с этой страной.

ДИНА РУБИНА

нако Виктор Славкин, в руки которого попала моя тетрадка, прочитал, разобрал мой кошмарный почерк, счёл рассказик «смешным» и принял к публикации в разделе «Зелёный портфель». Так моя шкодливая физиономия в 71-м году впервые появилась на странице журнала с трёхмиллионным тиражом. Так закончилась моя жизнь. Нормальная жизнь. Началось сумасшествие. Когда ребёнка публикуют на страницах популярного издания, он становится самовлюблённым графоманом: нарциссом. Мой случай. Я начала заваливать журнал рассказами. Их продолжали публиковать. Одновременно я закончила консерваторию в Ташкенте. В двадцать один год стала свободным художником – я только и делала, что писала. Ещё одно потрясение для юного организма. И много опасностей подстерегает молодой, без-

мозглый организм. Но, на моё счастье, я родилась в семье с авторитарным отцом, деспотом в хорошем, правильном смысле слова. Папа у меня очень строгих правил. И, будучи сама по гороскопу Девой, человеком самодостаточным внутри себя, я полностью ударилась в запой… как это получшето сказать… в страшную тягу к самовыражению через слово. Оказалась запряжена в эту повозку с очень раннего возраста. И никакие романы юности, ни первый неудачный брак вот этого моего всегда рабочего состояния даже не коснулись. С годами возникло стойкое ощущение, что все важные события жизни я выстраивала сама и сама осуществляла, лично, своею мышцей простёртой, так скажем, по-библейски. Я – крепкий человек. И я верю в себя. И абсолютно убеждена, что сильная личность может

владеть собственной судьбой. Во всяком случае, «держать лицо», что бы ни стряслось.

С Судьба Есть судьба, которая является нам в виде случая, а есть судьба продлённая, пожизненная. В моей жизни судьба (одновременно – и случай, и действие длиною в жизнь) подарила мне встречу с художником Борисом Карафеловым, главным человеком в моей жизни. А познакомились мы, когда снимался идиотский фильм по неудачной моей повести «Завтра, как обычно». Зато на материале этих киностраданий написана удачная повесть «Камера наезжает». Значит, страдания и пошлость рентабельны. А если вообще эту бодягу считать причиной нашей встречи с Борисом, можно считать, страдания не только окуплены, но и принесли настоящий капитал.

Толковый словарь...

2 0 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

Виктории Токаревой Б Баланс К талантливым, сильным женщинам липнут, как правило, слабые и плачущие мужчины. А к слабым в свою очередь – сильные. И это баланс. Потому что очень часто те, кто сильнее, находят удовольствие в том, чтобы отдавать часть своей силы. А тот, кто слабее, даёт возможность сильному таковым себя чувствовать. Я иногда смотрю со стороны на некоторые браки, они кажутся такими странными. А приглядишься и понимаешь – логичное сочетание. Б Брак Есть мужчины, которые обладают чувством семьи, а некоторым это просто не дано. Так же и у женщин. Кому-то ничего не стоит поменять мужа. Раз-

ВИКТОРИЯ ТОКАРЕВА

Г Гены Моя старшая сестра внутренне – такая, как отец, а я и внешне, и по характеру – вылитая мать. Мне даже дочь, когда хочет меня уколоть, говорит: «Привет от Натальи Степановны». Яркая, шумная, настоящий провокатор, она скучала, если не заводила всех вокруг. Но мать была человеком огромной души. Как она меня любила – это караул! В детстве я маму боялась, а сейчас, когда её нет, особенно ценю. Она была человеком действия. Когда отец умер и мать в двадцать восемь лет осталась, как

сама говорила, «вдовой с двумя ребятами», тащила на себе весь воз. И я, молодой выйдя замуж, много занималась родственниками мужа, кстати, замечательными людьми, которые стали моей семьёй. Всегда была несущей балкой в конструкции нашего дома, понимая: если я что-то не сделаю, этого не сделает никто.

К Карьера Для некоторых женщин важна творческая реализация. Для меня это всегда было важным. Самым важным. Я в зависимость от этого ставила даже рождение ребёнка. Оттого у меня только одна дочь, много детей иметь было некогда. И я не жалею. Никогда. Потому что всю жизнь была занята. Замечательная возможность спрятаться от жизни. Потому что сама по себе жизнь достаточно скучна. Естественно, я говорю исключительно о себе. Поэтому карьера, честолюбие – своего рода наркомания, как на иглу подсаживаешься. Только наркотик разрушает, а работа собирает. Легче, когда знаешь, что делать завтра, послезавтра. Это даёт ощущение, что ты всё время везде. Потом, становишься материально независимым. Деньги – свобода. Очень большие деньги – неограниченная свобода. Можно куда-то поехать, купить дом у моря… Без денег можно быть счастливым только в молодости, а уже в зрелости жизнь без них неудобна. Деньги дают возможность обменять их на удовольствия. Л Любовь Дочь и внуки мне дали возможность любить их бескорыстной, идеальной любовью. Что нам надо от детей? Ничего, чтобы только были. И поэтому мне всё равно, любят они меня или нет, главное, чтобы я их любила. Взрослым детям не надо звонить с утра до вечера и тем более требовать чего-то, а надо

как можно меньше к ним приставать и посильно облегчать им жизнь. Это и есть настоящая любовь. А любовь к мужчине не бывает идеальной, хотя бы потому, что мы ждём взаимности. Там всегда есть элемент торга. Человек, не родивший ребёнка, несчастен.

П Признание У меня лично никогда не было уверенности в себе. Внутри всегда безумно вибрировала. Я почувствовала, что лучше всех, только когда пришёл успех. До этого был ужас! А вот в моей дочери нет тщеславия. Она чувствует себя абсолютно самодостаточной. Но думаю, это только потому, что моя жизнь что-то подготовила. Ведь моя мамочка вышивала карманы на детских платьях. Была вдовой с двумя ребятами, отец мой умер рано. Так что я была дочерью вышивальщицы, а моя девочка – дочь писательницы. Другие друзья, разговоры в доме. Иная жизнь. С Самодостаточность Я знаю один тип женщин. Не буду называть имён. Она – коммерческий директор очень крупной фирмы. У неё гражданский муж. Живут вместе. Когда к мужу приходят гости, она говорит: «Я устала, вы делайте сами что хотите, а я пойду спать…» И жёны друзей идут на кухню и сами строгают салаты. Вот я, да любая в такой ситуации, подумали бы – несмотря ни на что, надо за всеми ухаживать. Какая-то человеческая ответственность включается. А у этой женщины не включается ни-чего. Кроме одного. Для неё важен только путь восхождения. Её карьера. И она выиграет! Потому что, когда человек чего-то очень хочет и к этому целенаправленно идёт, он всего и достигает. Эта женщина прекрасно отдаёт отчёт в том, что, если она начнёт заниматься застольем, она потеряет два-три часа сна

2 1 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ В.ТОКАРЕВОЙ

рушить один брак и уйти в другой. Зависит это от воспитания или национального кодирования. Не знаю… Но у меня всегда было незыблемое чувство семьи. У мужа то же самое. У моей дочери был очень хороший отец, он был для неё всем. И, что бы ни происходило в его жизни – а было самое разное, – мне кажется, ему даже в голову не приходило разрушить семью. А мне… приходило и тут же уходило. Решиться на поступок у меня никогда не было мужества. Мне кажется, что поломка семьи в зрелом возрасте – это самое настоящее землетрясение. Когда всё рушится, летят балки. Тогда может просто прибить. Потом, любой брак строится по одним и тем же законам. Когда я смотрю на знаменитых актрис, наблюдаю череду их браков, понимаю – каждый последующий союз хуже предыдущего. Это как люди эмигрируют в Америку, а потом всю жизнь мучаются – правильно сделали, надо было?.. В долгоиграющих отношениях дело же не только в любви и даже не в сексе. Важна общность характеров, ценностей, потребностей. Конечно, свою женскую суть постоянно хочется обновлять. Поэтому я считаю, что романы в браке быть могут. Даже должны быть. Иногда нужно побегать, вытаращив глаза…

ВИКТОРИЯ ТОКАРЕВА

и следующий её день будет неполноценным. Беременная женщина не может сделать что-то во вред своему плоду. Тут то же самое, только на другом уровне. И я уважаю её. С ней может быть этот мужчина или другой. И если рядом тот, кто её не понимает, то он и не нужен. То есть у неё нет никакой унизительной зависимости от мужчины. Потому что, как только мужчина видит зависимость, он наглеет. Нужна взаимность. Тогда это гармонично. А когда один вкладывается, а другой только всё переваривает… Хотя так чаще всего и бывает. Взаимное растворение бывает крайне редко. Скажем, пара Горбачёвых. Я чувствовала, они были во взаимном проникновении. Я приемлю позицию женщины, пример которой я приводила. Потому что, когда женщина добивается всего, чего хочет, она становится самодостаточной.

С Счастье Дело в том, что счастье состоит из двух человек: ты и ещё кто-то. Так вот этот «ещё кто-то» – непредсказуем. Откуда знаешь, как себя поведёт? Предугадать можно только себя. Поэтому женщине нужно самой устраивать свою жизнь. Вот у меня вечный роман с литературой. Я пишу короткие вещи, потому что я всегда влюбляюсь в то, что делаю. А потом, когда ставлю точку, никогда не перечитываю. Меня ждёт уже новая история, в которую я влюблена. Кто-то не представляет себе, как можно с утра до вечера водить пером по бумаге. Когда вокруг, допустим, – море, горы. А я этим счастлива. В том и интерес, что у каждого своя жизнь. Т Талант Природа не заинтересована в талантах: она заинтересована в рабочих муравьях, которые

должны копошиться и строить муравейники. Но иногда, довольно редко, Господь поручает кому-то выполнение одной важной задачи – заставлять людей осмысливать свою жизнь. Тогда в человека вбрасывается талант. И я «попала под раздачу». Я физически чувствую тот канал, который идёт ко мне сверху. Часто просыпаюсь и понимаю, что должна немедленно сесть за стол и работать – потому что у меня внутри всё к этому готово и трепещет. Мне одна подруга както сказала: «Ты мне простишь, если я напишу лучше, чем ты?» Я ответила: «Прощу и даже буду рада, если напишешь. Но ты этого никогда не сделаешь. Потому что тебе сорок лет, а ты ещё ни разу к столу не подошла». А литературный талант выражается в том, что человека тянет к письменному столу. Как алкоголика тянет к бутылке, так писателя тянет к перу.

Толковый словарь...

2 2 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

Бориса Гребенщикова B Вещи Мне очень нравится быть старомодным! Я новый викторианец. Я стремлюсь в XIX век. Вспомните, как раньше делали вещи. И посмотрите, как их делают сейчас. Телефон делают так, чтобы он служил год. Ну два. А в XIX веке вещи делались так, чтобы они могли служить десятилетиями и передаваться по наследству. Кто мешает сделать такое же с телефоном, чтобы менять только внутреннюю начинку? Я хочу, чтобы мне было приятно его брать в руки. Я хочу корпус прочный, изящный и красивый. Но корпорациям невыгодно это. Поэтому у меня телефон всё время разваливается. Почему нельзя сделать телефон, как часы «Па-

БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ Б.ГРЕБЕНЩИКОВА

B Возраст Чувствую себя, как десять или даже двадцать лет назад. Я не изменился. Разве что стал умнее – в том смысле, что меньше совершаю ненужных движений. Но это-то естественно. Гормональный уровень меняется, меньше желаний. А чем меньше желаний, тем больше возможностей видеть всё остальное. Д Деньги Для просто жизни деньги не нужны. Жизнь наша находится в руках Бога. И прекратить её может только он. Даже если вы пустите себе пулю в лоб, всё равно будет цепочка обстоятельств, через которые Бог вас к этому привёл. Я хочу сказать, что жизнь находится не совсем в руках человека. Поэтому на деньги можно купить только блага. И проблема многих людей только в том, что они тратят время жизни на зарабатывание, а на трату самой жизни времени не остаётся. И когда они, наконец, останавливаются, то обнаруживается, что на заработанные деньги уже не купить того, чего они хотели, – время ушло, здоровье ушло… Так не лучше ли просто жить? Это даже просто логично!.. На Ямайке, например, именно так и обстоит – там толком никто

не работает. Оно и понятно: Ямайка – это страна, основанная беглыми рабами. И в центре Ямайки в горах до сих пор существует государство беглых рабов, куда лучше не соваться. Я был только на побережье, но мой знакомый рассказывал, как он ездил туда с местными ментами на бронетранспортёре. Дорога становится всё уже, уже, а потом перестаёт быть и вовсе. И появляются люди с автоматами.

Л Любовь По-моему, это когда человек замечает присутствие Бога. И тут важно разделять – любовь и привязанность. Это разные вещи. Мне пишет огромное количество неизвестных мне женщин с неизвестных концов земли, которые описывают мне свои чувства, свою жизнь, как будто мы знакомы. Они, слушая мои песни, начинают видеть во мне близкого человека, начинают меня любить, но дело-то в том, что они любят не меня, а некий образ. Точнее, они знают мои песни, а так как в песнях я настоящий, то и они знают меня настоящего, но этот «настоящий Гребенщиков» в реальной жизни согреть их не может. Тогда они создают мою астральную модель, вот ей-то и приходится за всё отдуваться. С годами я научился смотреть на это немного со стороны, и мне хочется за всех этих людей помолиться, пусть у них всё будет хорошо. А что ещё я могу сделать? М Мечта Для меня это пустая концепция. Я даже не могу поймать себя в этом состоянии. Можно сказать, что я не умею мечтать: потому что, если я чего-то хочу, я делаю какие-то шаги, чтобы это осуществилось. Мечтать о том, как хорошо было бы полетать над Таиландом на розовом слоне? У меня нет к этому ни склонности, ни времени.

Потом я знаю, что мне будет не интересно летать над Таиландом на розовом слоне. Я лучше буду в том же Таиланде в море купаться. Мечта – это когда ты не используешь свои органы чувств. Это сродни самоудовлетворению – толку никакого. А ведь Бог дал нам такое количество органов чувств, чтобы каждый мог познать, насколько хорош мир, который он создал. И не использовать такую возможность – с нашей стороны просто преступление.

П Предательство Я не понимаю, что это такое! Если крокодил тяпает тебя за ногу, это предательство с его стороны? Если человек, с которым я много лет общался и пребывал в уверенности, что в наших отношениях есть гармония, делает нечто, что, с моей точки зрения, эту гармонию нарушает, это означает лишь одно – никакой гармонии не было. Есть люди, к которым я очень хорошо отношусь, которых я люблю, и мне хотелось бы, чтобы эти люди отвечали мне аналогичным чувством, но гарантировать этого никто не может, я не могу от них этого требовать. Поэтому я могу лишь надеяться, что они ко мне относятся хорошо. И я отдаю себе отчёт, что их хорошее отношение ко мне может поменяться в любую минуту по причинам, от меня не зависящим. Человек может в любой момент проснуться и сказать: «Ты мне больше не интересен». Я могу опечалиться, но не обидеться и уж тем более не воспринимаю это как предательство. Что мне останется? Благословить его и пожелать, чтобы всё в его последующей жизни было хорошо. П Предназначение Это некая концепция, которую люди часто применяют к чьейто жизни, чтобы штамп поставить: «Он был создан для

2 3 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

тек Филипп», – на поколения? Я уважаю умение делать настоящие вещи. Я считаю, что и ботинки должны делаться на десятилетия – сменил подошву и передал внуку. И ноутбук хочу вечный – только начинку поменять… Я люблю надёжность и качество. Я хочу, чтобы вещи, которыми я владею, перешли другим поколениям, и музыка была сделана так хорошо, что её будут слушать через 200 лет. Существуют же произведения искусства, которые хорошо воспринимаются сейчас и так же воспринимались 500 лет назад.

БОРИС ГРЕБЕНЩИКОВ

этого…» Но не будет же нормальный человек, встав в девять утра, до шести вечера думать: какое же у меня призвание? Другое дело, если человек занимается не своим делом. Но это сразу очевидно: потому что всё плохо получается, да при этом ему самому страшно некомфортно.

Скажете, роскошь для нашего времени. Отвечу: половина молодых людей, которых я знаю, не считают работой то, чем они занимаются. На поверку получается: что ты хочешь делать, то ты и делаешь… Причём каждый может найти то, что для него интересно, просто надо поискать.

П Препятствия Это моя собственная лень, бороться с ней бессмысленно, проклинать – тоже, поэтому я просто решаю для себя: когда могу лениться, а когда мне не до этого. Поскольку я занимаюсь делом, которое мне интересно, то чаще всего у меня не особо получается лениться. Хотя можно на это посмотреть с другой стороны: кто сказал, что валяться в постели хуже, чем бегать и что-то делать?

С Свобода Я крайне болезненно реагирую на попытки ограничить мою свободу. Из чего вытекает, что это понятие для меня существует. Что для меня ограничения? Когда я понимаю, что не могу что-то сделать, потому что кто-то говорит: нельзя… Я, естественно, сразу реагирую: «Стоп, стоп, мы так не договаривались…» И делаю по-своему. Но в принципе подобные ограничения не так уж и сложно преодолеть. Когда мне при советской власти говорили: «Эту музыку слушать можно, а эту нельзя…», я не принимал всерьёз запрета. И слушал то, что хотел. Знаете, почему мне никогда не хотелось уехать из России? По совсем банальной причине. Зачем менять одну бюрократию на другую? Я живу в идеальном месте. В моей маленькой квартирке – моя студия, она здесь почти лет двадцать уже. Нигде – ни в Лондоне, ни в Париже, ни в Нью-Йорке – у меня такого бы не было.

2 4 [S T O R Y ] § К Т О , Г Д Е , К О Г Д А

П Путешествия Когда меня спрашивают про путешествия, в том числе и астральные, я с радостью понимаю, насколько я простой и материальный человек. Астрально я никогда не путешествовал; предпочитаю передвигаться по миру, не покидая своего физического тела – при наличии тела больше удаётся испытать и попробовать (для того оно, собственно, и дано нам). Долгое время любил ездить в Индию и Непал; сейчас многое изменилось, и меня заинтересовала Европа. Не говоря уже про то, что непрерывно путешествую по России, и она никогда не надоедает. Р Работа У меня нет работы, у меня есть любимое дело. Почитайте Вудхауза, у его героев вопросов о работе не возникает. Поэтому, когда я своих детей пытаюсь уговорить чем-нибудь заняться, я сразу вспоминаю, что у любимого мною Вудхауза никто никогда в жизни не работал и даже слова такого не знал.

С Счастье Мне нравится жизнь, которой я живу, я считаю, что она невероятная, фантастическая, Божье благоволение ко мне превосходит все мыслимые варианты и возможности. Многие люди живут жизнью не настоящей, они живут придуманными образами – из книг, газет, журналов, фильмов – и очень страдают от несоответствия жизни реальной и придуманной. Я же живу не вне жизни, а внутри неё. Мне кажется, если

протереть глаза, освободиться от штампов, которые нам навязывают, больше полагаться на Бога – жизнь будет намного вернее и счастливее.

У Удача Это наличие или отсутствие какого-то количества жизненной энергии. Не больше, но и не меньше. Ч Чудеса Мы не знаем до конца законов этой жизни, поэтому ничего не знаем и о чудесах. Нам кажется, что если столкнулись с какимто необычным явлением – значит, произошло чудо. Однако летающий розовый слон над Таиландом – вовсе не чудо, а просто непривычное явление. Стигматы на ладонях человека – тоже не чудо, а некое психическое явление: с человеком это произошло, потому что так захотел его организм. Скажем, в христианских Евангелиях описана масса случаев, когда Христос творил чудеса. И зря. Потому что за чудесами его послание в значительной мере скрылось. Это вообще отвлекает. Чудо – что мы живы, ходим и видим, какое небо голубое, а трава зелёная. Или небо серое, это сложнее воспринимать как чудо, но это тоже так. Так же как время и пространство – настоящее чудо, причём специально для нас придуманное. Я Я Первую часть жизни человек вбирает в себя эмоции, ощущения, опыт, привязанности и так далее. Когда же он умирает, его сущность, обременённая оковами этих сокровищ, долго не может найти отдых. Поэтому разумно, прежде чем уйти, освободиться от всего, что ты накопил. Когда моя жизнь закончится, я не хочу, чтобы меня помнили. Мою музыку – да, но не меня. Да меня вообще никогда не было. Никакого Гребенщикова не было…

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

В которой читатель узнает, из-за чего Виталий Соломин вынужден был жить двойной жизнью с.43 и при каких обстоятельствах Николаю Ерёменко отказал охотничий инстинкт с.36

СПЕЦПРОЕКТ

Актёры +... Далеко не каждый талантливый актёр становится знаковым лицом поколения. А героям нашего спецпроекта это удалось. За счёт чего?

Олег Янковский

Александр Абдулов

ФОТО: МИКОЛА ГНИСЮК; ДМИТРИЙ КОРОБЕЙНИКОВ/МИА «РОССИЯ СЕГОДНЯ»; АНАТОЛИЙ ЛОМОХОВ/EAST NEWS; LEGION-MEDIA

Виталий Соломин

Николай Ерёменко

Их кодекс Олег Янковский, Виталий Соломин, Николай Ерёменко, Александр Абдулов – для меня они не просто актёры – звёзды 80-х. Это актёры-плюс (+)… Попробую объяснить ТАТЬЯНА ДРУБИЧ

На съёмках фильма «Храни меня, мой талисман». Слева направо: Михаил Козаков, Булат Окуджава, Татьяна Друбич, Александр Збруев, Олег Янковский, Александр Абдулов, Александр Адабашьян.

1987 год

Сейчас я часто сталкиваюсь с врачами паллиативной помощи. И понимаю, что врач, который рядом с умирающим человеком, не может быть только и просто врачом, он должен быть ещё и очень зрелым и чувствительным человеком, который слышит, понимает, знает, что сказать больному и родственнику. Я для себя долго искала слово, чтобы точно определить эту уникальную и особенную профессию, – это врач-плюс (+). Наши герои – не только они были звёздами в то время, были и другие замечательные и даже гениальные артисты. Но и на звёздном фоне они выделялись. Почему? Что-то ещё в них было кроме звёздности и таланта? По-моему, да. Особая человеческая порода… Творчество – странная вещь. Оно не может быть профессией, это образ и способ жить. По большому счёту, так должно быть в любом деле, просто актёрская жизнь – особая, с особой душевной болью, не такой, как у других. Актёры нуждаются в поддержке и признании… как дети и старики. Они всегда на виду, под прицелом, фальшь, надуманность не скроешь, а наивность – иногда спасение. Интересно, что плохой, циничный человек не может стать хорошим врачом: не дадутся ему какие-то прозрения… Точно так же плохой человек не может стать хорошим актёром, cыграть культовые роли. Поэтому актёрыплюс (+)… Их усиленность, удвоенность, конечно, завязана на том времени – не было выбора, как сейчас, тотальные ограничения и препятствия. И как это было преодолеть, не изменив себе? Спасал талант, который важнее благополучия. Сейчас личный кризис каждый решает сам: сдаёт квартиру, покупает билет на Бали, и… как получится. Для героя Янковского из «Полётов во сне и наяву» и вообще для того поколения важно было тратить себя на полную катушку, проверять себя на прочность, защищаться от душевного разложения, при этом во что бы то ни стало сохраняя себя, свою честь и достоинство. И они, в конце концов, выбор делали – всегда в пользу стоической жизни. Помню рассказ Соловьёва: он только задумал снимать «Анну Каренину». Наконец, пробы, и решено, что Каренина сыграет Янковский. И что Олег Иваныч? Его фраза: «У меня появилось дело, ради которого вообще стоит жить!» Всё остальное – разнообразные блага, любовь публики и успех у начальства – это были всего лишь бонусы. Если бы не он, мы вообще бы картину не досняли, сошли бы с дистанции. Он был точкой сборки и опорой этого долгого и мучительного проекта. Образ настоящего интеллигента Янковский не пристёгивал к себе по случаю роли – проверял своей биографией. Он вообще был рассчитан на долгую жизнь, идеально устроен – во всём точен,

профессионален и безупречен, что вообще-то должно продлевать жизнь. Не случилось… С Соломиным я несколько лет играла в Малом театре в «Дяде Ване», он доктор Астров, я Соня. В нём не было никаких актёрских придурей, никакой суеты и ненужных трат. Абсолютно самодостаточный человек и актёр. Со своим кодексом профессии. Очень закрытый. И не только для меня. Только на сцене, играя с ним, можно было понять тип его мужского обаяния. Почувствовать температуру его душевного и человеческого состояния, ту искренность, сопереживание, снисходительность, деликатность по отношению к женщине. Саша Абдулов – отдельная планета. Природа его таланта была вне времени и пространства. Всегда способный быть и оставаться молодым. Его как никого могу представить героем «Инстаграмa», получающего миллионы лайков, зарабатывающего и сразу тратящего на любого, кому надо, а может быть, и не надо помогать. Работал, как сумасшедший. Гениальный человек – азартно жил, тратил себя и дарил жизнь другим. Не экономил. Николая Ерёменко я хорошо не знала… Что не меняет общей сути. Они вообще все разные – по мужской харизме и типажу. Но и схожие. В главном. В умении брать на себя ответственность, держать слово и спину. Люди одной человеческой породы – жили на разрыв, испытывали судьбу, не боялись ошибаться и нестись сломя голову и… не успокаиваться. Не нарушали кодекса – не ввязываться в политические конъюнктуры, не продавать товарищей, выбирать сердцем и жить своей жизнью… Инстинкт, который позволял оставаться собой – без злобы и фальши. Сейчас, конечно, жизнь многомернее. Оттого и сложнее – другие вызовы и испытания. Не всем удаётся вписаться, да и нужно ли в это время вписываться?.. Я, моё поколение – из прошлого, а живём уже в далёком будущем. И не каждый мозг может это выдержать. Масштаб всего изменился. Жизнь стала «не человекомерной», как говорят умные учёные. Мы все уже становимся человеками-плюс (+), с гаджетами в руках, с пересаженными органами и искусственными суставами. Вот я держу в руках айфон и понимаю, что половина моей памяти в нём. И всё время отвечаешь на вопрос: разрешить свою геолокацию или не разрешить, ты хочешь свободы или безопасности? И всё это на стремительной скорости, в наносекундах. Какие-то решения эти системы уже принимают за нас, а мы об этом даже не знаем… Это не хорошо и не плохо. Вопрос только в том, что в такой жизни мы реже стали проявлять свои лучшие качества и замерять свою жизнь тем самым кодексом, который вообще-то никто не отменял…

2 9 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ФОТО: LEGION-MEDIA

СПЕЦПРОЕКТ

Принудительное обаяние Олега Янковского Режиссёр Сергей Соловьёва на протяжении долгих лет очень близко общался с Олегом Янковским и Александром Абдуловым. Но стоит заикнуться: «Дружили?..» – как у него каменеет лицо: «Такого ничего не было. Но… было ужасно надёжное ощущение того, что Олег и Саша – свои. Это даже дороже, чем друг. Понятие «друг» хранит этакий пафосный задор: как, обидели моего друга?! Это невозможно представить в наших отношениях. Просто были свои» НАТАЛЬЯ ГОРДЕЕВА

А

поработать Соловьёву с Янковским удалось всего раз, на картине «Анна Каренина», и это была последняя роль Олега Ивановича в кино. И последняя для Абдулова. И так уж вышло, что именно с этими съёмками связана не очень красивая история. Все были уже утверждены на роли. Янковский – Каренин. Абдулов – Стива Облонский. И тут приходит к Соловьёву Абдулов и говорит: я буду

2013

лучшим Карениным, чем Янковский, сделай пробы со мной… Сергей Александрович, и как это понимать? Конечно, это типичные актёрские будни, но здесь-то дело касалось друзей. И всё равно друг не погнушался пойти против друга?

– Курьёзнaя история. Это уже можно рассказывать. Кaк нежнейший, деликaтнейший Сaшa Абдулов выступил в роли ковaрного интригaнa,

ФОТО: ГЕОРГ ТЕР-ОВАНЕСОВ/RUSSIAN LOOK; МИА «РОССИЯ СЕГОДНЯ»

СПЕЦПРОЕКТ

который хотел подсидеть своего стaршего товaрищa, Олегa Ивaновичa Янковского, последнего нaродного aртистa СССР. Они с Олегом дaже не дружили, a были просто кaк брaтья некоторое время. Естественно, был период охлaждения и другое, но большую часть жизни они были как брaтья. Итак, звонит мне Сaшa: «Есть очень серьёзный рaзговор». Приезжает. «Попробуй меня нa роль Кaренинa!» Я: «Ты в своём уме или нет? Я с Олегом столько лет кaк…» Не отступает. «Попробуй меня. Деду всё рaвно. Одним Кaрениным больше, одним Кaрениным меньше. Он всё сыграл. Все скажут: «Молодец Дед, хорошо игрaет Кaренинa». А представляешь себе, если я сыгрaю Кaренинa, то кaкое это будет фурорище, фурорище! Ты понимаешь, что это такое! Этa роль для меня. Ну попробуй…» То есть он действительно был готов Янковского…

– Съесть? Не-ет! Я Саше говорил: «Ты пойми простейшую вещь, вот ты сыграешь гениально, и я что, Олега погоню? Что ты?!» А он: «А я ничего, я не хочу играть Каренина. Просто попробуй». То есть не буду играть Каренина, но ты меня попробуй… Абдулову очень важно было показать, как гениально он сыграл пробу. Ну вот смотрите. Они обожали друг друга. Но Саша не переносил какого-то отдельного лидерства от себя. Да. И он мог говорить: вот сейчас придёт Дед, начнёт нудно рассказывать позавчерашнюю, никому не интересную историю, ну что с Деда возьмёшь?.. Или вот на съёмках «Карениной» постоянно был один и тот же диалог. Олег: «Саша, ты видел, мы сейчас кусок снимали?» Саша: «Конечно, видел – я не глухой, не слепой, стоял рядом в гриме…» Олег: «Ну и?..» Саша: «Ну что я тебе могу сказать… Талантишко – вот такусенький». И показывал маленькиймаленький кусочек пальчика. «Вот такусенький. А разговоров-то, разговоров». И Янковский заводился?

– Нет! Это была обоюдная игра?

– Это даже не игра была, обряд. Помню, Саша как-то играл в театре «Полёт над гнездом кукушки», Николсона играл. И я встретил Олега и спрашиваю: «Сашка не вылезает из театра. Ты видел? Он меня приглашал, но я вот никак ещё не дошёл». – «Видел». – «Ну и что?» – «Талантишко – вот такусенький… А шуму-то, шуму!» Вот так общались. И проба Абдулова на Каренина была из того же обряда?

– Ну да. Абдулов гениально сыграл пробу, роль досталась Янковскому, но у того талантишко-то… С Людмилой Гурченко. Фильм «Полёты во сне и наяву». 1982 год

Не мог не уесть.

– Но без всякой злобы! Это важно, и это правда – у них были абсолютно беззлобные взаимоотношения. Что бы там ни случалось. А можно представить, что в роли такого же интригана выступил Янковский? Пришёл и попросился на роль друга? Поборолся за роль.

– Нет! У него было презрение к полемике. Даже не презрение, потому что и презрение – активный шаг. Нет. А откуда это его прозвище – Дед?

– Саша называл Олега Дедом, когда у того уже внуки родились. Янковский не обижался на это «Дед»?

3 2 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

– Обижался. Но это было ласково, Олег это знал. И потом, он действительно с исключительной нежностью, с исключительной сердечностью относился к своим внукaм. Кстати, Олег также исключительно относился к своему сыну. Однажды мне звонит накануне премьеры фильма Филиппа «В движении». Договорились, что я приду. А я немного опаздывал – минут на десять. И он звонит: «Ты едешь?» – «Еду, пять минут!» И не начинали премьеру без меня. Я пришёл: «Почему не начинали?» Вот было важно, чтобы я сел рядом, чтобы все это видели, чтобы было, как он срежиссировал. Гнал солидняк: семейная ложа… Но я видел, кaк он переживaл. Никогдa в жизни я не видел, чтобы он тaк переживaл зa свои кaртины. Я чувствовaл, кaк он трясёт ногой и перебирaет воздух пaльцaми. Это тaкaя привязaнность, которaя многое объясняет. В последнее время вышло несколько книг о Тарковском, у которого Янковский дважды снимался – в «Зеркале» и в «Ностальгии». И была одна книга, в которой главное место было отведено даже не самому Тарковскому, а его жене Ларисе. И автор, скажем так, проехался танком по ней: это она погубила Тарковского – прикрываясь именем мужа, занимала деньги, проворачивала какие-то тёмные делишки… И единственный, кто выступил тогда в защиту Ларисы, был Янковский. Очень убедительно объяснил, что без Ларисы, без её тыла Тарковский бы пропал. Он так горячо об этом говорил, что складывалось впечатление, точно он и про себя говорил. Он же часто повторял, что биться в жизни не умеет, и вся его судьба в кино соткана из случайностей, и семья – единственная стена…

– Чистая правда. И самое главное, они с Андреем по этому вопросу находили полное понимание. С Андреем трудно было найти какую-то точку опоры во внешнем мире, по которой было бы полное понимание, практически невозможно, но вот по вопросу Ларисы и семьи, какую опору даёт такая жена, находили полное понимание, и это была главная идеологическая опора. Может быть, это было глaвной идеей и Олега – он очень любил идею домa, и соответственно он очень любил не просто идею, a нормaльную, живую свою семью. Стрaстно любил Люду, был ей очень предaн и привязaн. Очень трогaтельно и очень своеобрaзно любил Филиппa, любил его, нaверное, сильнее всех. А ведь был период, когда он работал в Саратовском театре и все воспринимали его не как актёра Янковского, а как мужа примы театра Людмилы Зориной… Я когда-то общалась с режиссёром Кшиштофом Занусси. И он рассуждал о том, как важно, чтобы к мужчине вовремя пришёл успех. Не рано, не слишком поздно, во-

время. И он приводил в пример режиссёра Кеслевского, которого в Польше долго не признавали. А потом он уехал во Францию, снял трилогию «Белый. Синий. Красный». И неожиданно пришёл оглушительный успех. А он мучился: «Почему 20 лет назад о тех же фильмах говорили как о средних, а теперь превозносят?» Искусственный, с его точки зрения, успех унижал. К Янковскому, как вам кажется, успех пришёл вовремя? Он вовремя переломил ситуацию?..

– Он ничего не ломал. В том-то и дело! У Олега была потрясающая способность принимать белый свет и всё, что связано на этом свете с Олегом, как должное. Не вставать в позу человека, который сейчас проведёт очередную дискуссию и победит, нет, всё, что ему жизнь подносила, он умел исключительно принимать. Поэтому он и к Люде так всю жизнь относился. Он никогда ни с кем и ни с чем не полемизировал. Поэтому и со своим тогдашним положением – муж Люды – не полемизировал! Была такая смешная история. У Ромы Балаяна – юбилей, и мы все поехали в Киев его поздравлять. И мы там дурака валяли – Олег, Саша Абдулов, Саша Збруев. Решили разыграть номер – играли узбеков, все в тюбетейках. Но компания-то, представьте, ничего себе. И все потихоньку начали препираться друг с другом, и ничего не шло, а нужно было быстро всё сделать. В конце концов, кто-то крикнул: «Олег, мы тебя назначаем главным режиссёром нашего номера, говори, что делать». Он это назначение воспринял без всякого энтузиазма: «Ну вы хоть головы поворачивайте, когда я что-то прошу». Ему начали говорить: «Олег, ты понахальнее, ты что, не знаешь, как надо режиссировать?!» Ни фига. Можно сказать, он не справился с этой ролью. И получилось – кто в лес, кто по дрова. Не справился, потому что не мог наорать, сказать в приказном порядке: ты туда, а ты – стоять смирно, делать, как я сказал?..

– Нет! Всё мог! У него просто никогда не было вот этого: сейчас он крикнет, топнет ногой, и от этого что-то изменится и жизнь пойдёт по-другому. Он знал, что жизнь всё равно пойдёт так, как ей нужно. И это на самом деле хороший вкус, вкус высшей пробы – не вступать с жизнью в спор, потому что тот, кто спорит, тот г…а не стоит… Я говорю об открытости, доверии к живой жизни. То, что с нами в жизни происходит, всегда умнее наших самых умных раскладов. Самое главное: то, что должно сделаться, сделается. А то, что не должно… Сколько бы ты ни потел и ни занимался личным героизмом, прыганьем, С Сергеем Соловьёвым и Александром Абдуловым. «Важно чувствовать ответственность за всё, что делаешь». (О. Янковский)

3 3 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ФОТО: МИКОЛА ГНИСЮК

СПЕЦПРОЕКТ

3 4 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

опираясь на шест, ногами вверх – обязательно собьёшь планку. Вот и в Олеге было колоссальное доверие к тому, что называется самодвижением жизни. Она сама всё правильно рассудит, если у тебя достаточно разума и недостаточно идиотизма судьбу насиловать и заставлять её проявлять признаки покорности. Она не покорна. Поэтому всё, что нужно, – просто ко всему быть готовым… Иногда кажется: ужасно всё, этого быть не должно и себя нужно защищать, а вот никогда не нужно этого желать. Потому что всё будет сделано и так совершенно правильно. Это был один из главных принципов Олега Ивановича. И это носило не столько даже философский, сколько бытовой характер. Теперь понятна история про водку…

– Вот опять же! Я тогда постился. Сидел в Питере и постился. И, знaчит, рaспощённый невероятно, я пришёл нa Московский вокзaл в Ленингрaде. И нa Московском вокзaле стоит поезд «Крaснaя стрелa», нa который у меня был билет. Я дошёл до своего вагона, и первый, кого я увидел в тaмбуре, был Никитa Михaлков, который спросил меня: «Ты водку принёс?» А я пощусь… Он посмотрел нa меня кaк нa идиотa, и мы побежали с ним в ресторан. Взяли кaкие-то зaкуски, побежaли нaзaд. И, когдa мы зaшли в своё купе, приняв нa грудь некоторое количество горячительных нaпитков, увидели Олега Ивaновича Янковского. Потом ещё Виталик Соломин зашёл… Где-то в рaйоне Бологого водкa у нaс кончилaсь. Уже собирaлись спaть, Олег сидел в плaвкaх – ждал, когда погасят свет и он заснёт. И тут все заорали: «Олег! Только ты можешь нас спасти! Тебе придётся пойти в сторону вaгонa-ресторaнa… который, конечно, дaвно зaкрыт, и постaрaться достaть бутылку водки». И он молча, не вступая с нами в полемику, встал, ничего не выяснял и в плавках ушёл… Былa метель… А минут через двадцать он вернулся весь завьюженный, с завьюженной бутылкой водки в руках. Где он её взял?.. Я потом размышлял на эту тему и думаю, что тогда в «Красной стреле» был не только вагон-ресторан, а в каком-то вагоне был ещё и буфет и в этом буфете торговали водкой. И он прошёл полпоезда по тамбурам через вьюгу, дошёл до буфета… Видимо, так, потому что точно я не знаю! А он, уж конечно, не выставлял себя героем, который достал водку: просто принёс, выпил с нами полстакана и всё-таки лёг спать. Вот тaк интеллектуaльно мы проводили время. Интеллектуaльно, но весело. По этой же причине он был абсолютно безнадёжный человек в гражданской полемике. Ну безнадёжный. И его все в этом смысле обходили, никто не подходил: «Олег, выступи за Сахарова! Подпиши письмо за Солженицына!» «Да-да, я внутренне выступаю»… Внутренне. Это было

и так понятно. Представить Олега сегодня председателем народного фронта или на Болотной площади, как он несёт транспарант и, вращая глазами, что-то кричит, – ну невозможно! Ни в коем случае не потому, что он был труслив. Это просто не входило в его моральный кодекс. Он понимал, что в любой полемике занимаешь какую-то сторону, а это мгновенно сужает мир, взгляд на мир вокруг. А ведь ему однажды предложили стать министром культуры, в 90-е дело было.

– Да, потом бы все обхохотались… Потом он рассказывал, что целый день думал, решался, но, в конце концов, отказался.

– В этом смысле в Олеге инстинктивно существовала потрясающая оборонная система. Пробить эту оборону было невозможно. Поэтому Олег мог существовать в любой эпохе. Типун мне на язык, но, если бы завтра к власти пришёл Гитлер и к Олегу начали приставать, я очень сомневаюсь, чтобы он начал: «Я с Гитлером на одном поле не сяду рядом!» Очень сомневаюсь. Будучи при этом абсолютно благородным человеком. Вот могут какие-то идиоты сказать – вы с ума сошли, про Гитлера говорите, ведь Янковский такой!.. Про Гитлера вы и правда загнули.

– Ну вот великий дирижёр Караян играл же при Гитлере? Играл. Играл Вагнера и спасал многих музыкантов. «Если вы действительно любите Вагнера, – говорил Караян Гитлеру, – вы должны понять, что хорошо на скрипке играть могут только евреи, так уж жизнь устроена». Он не полемизировал с Гитлером. Но параллельно с этой эпохой делал огромное количество добрых дел. На таком непафосном неприятии Гитлера спас массу прекрасных музыкантов. Брехт плюнул и из Германии уехал, понимаете? А Караян плюнул и остался. Вот Олег тоже бы плюнул и остался… А что это был за ритуал между вами, когда он с нешуточной настойчивостью приучал вас к правильному образу жизни?

– Это был бзик! У него была такая абсолютная уверенность, что он раскопал золотую жилу грамотного медицинского вмешательства во внутренние процессы. Это был такой научно-исследовательский пафос. И ко мне он всё время приставал: «Ну вот зачем ты это г…о ешь? Вот тебе руккола, возьми, и хорошо же будет». Как усмиряли этот его медицинский задор?

– Я Олега хорошо знал. «Да, ты прав, надо действительно побольше рукколы сожрать сегодня. Я и вчера, чувствую, её недоел, и сейчас такое жжение в желудке, явно рукколы не хватает». Или начиналось: «Старик! Никаких жизненных рекордов. Вот придёшь сегодня вечером, выпьешь виски. И ты сразу посветлел. И душевно просветлел. И сосуды у тебя расширились. У тебя таблетки кардиологические есть? Височки с кардиологи-

ческими таблетками – ну очень хорошо! И вот попробуй, кажется, дико, а ты попробуй – лечь спать в одиннадцать часов. Ты встанешь просто здоровеннейшим!» И вот это он говорил без всякого юмора. А со счастьем первооткрывателя волшебной силы, истины и бессмертия. Это шло постоянно. Олег мне: «Ты что, одурел? Обязательно скинуть вес. Ты неправильно живёшь. Ты что вчера делал? Почему у тебя морда опухшая?» – «Да у меня всегда опухшая». – «Нет, сегодня опухшая как никогда. Ты что вчера пилел какую-то глупость? Приходишь, височек грамм сто, немного съешь рукколы и спать!» Это была идефикс. Что мы все должны дожить до ста пятидесяти лет, и если не будет никаких отклонений, как у Олега… Мне почему ещё так чудовищно жалко? У Олега было очень правильное чувство, что он генетически запланирован лет на сто пятьдесят. Он с сожалением думал, что многие из нас копыта откинут. И от этого он довольно печально на нас смотрел. Как на потенциальных исполнителей главных ролей на ритуальных мероприятиях. Огорчался, что ему придётся всех нас хоронить… И то, что случилось, ни в какие ворота не лезет… Он же находил каких-то врачей, с которыми дружил, с которыми пил височки, у него в этом смысле было абсолютное ощущение такого… старика Хоттабыча. И жалел окружающих, которые несерьёзно относились к его рекомендациям. Он был абсолютно вот такой уравновешенный советский мещанин. Вот просто такой: «Мы машину купили, теперь будем думать про домик». У него была такая абсолютно нормальная жизнь. Притом я ничего плохого не могу сказать ни про домик, ни про машину, наоборот, ездил с Олегом на его машине к нему в домик и там вели нездоровый образ жизни. Пили височки. И вдруг… Тем удивительнее было всё случившееся. Я же узнал всё от Тани. Она нашла что-то в интернете. Сказала мне. И я позвонил: «Олег, тут какую-то чушь пишут». И он: «Не чушь, так оно и есть». – «И что же делать?» – «Как что? Бороться». Вот это меня совершенно поразило. Его сознание – не было никакой истерики, подавленности. А почему он так и не увидел готовый вариант «Карениной»?

– Не хотел без зрителей. Когда мы уже придумали премьеру в Михайловском театре в СанктПетербурге, я позвонил Олегу: «Ты приедешь?» Он: «Даже если будет очень хреново, наколюсь и приеду». А за несколько дней до премьеры всё это завершилось тем, чем завершилось… Артисты сейчас помногу снимаются, в десятке сериалов одновременно, и бегут со съёмочной площадки сразу же по команде «стоп». С Олегом было не так… Например, такие фокусы проделывал. Всё,

отснялся, заказали ему машину, должен ехать домой или в театр. Через какое-то время смотрю – он в павильоне стоит. Спрашиваю: «Машина не пришла?» – «Пришла, но можно я тут постою, посмотрю? Мне интересно, как Таня играет». И он стоял и смотрел с диким любопытством. Был эпизод во время съёмок, когда они с Таней Друбич, загримированные, в костюмах, пошли подышать воздухом в сквер и…

– …и вернулись неожиданно быстро, минут через пятнадцать, Таня – в диком хохоте. Рассказывает. Вышли, сели на лавочку. Янковский в золотошвейном мундире, Каренин, красавец. Таня красавица. Тут идёт толпа школьников. Это на «Мосфильме» происходило. А пусто кругом, суббота. Толпа кинулась на них. Янковский: «Таня, держись, сейчас начнётся – фотографироваться, автографы. Ну ничего, десять минут помучаемся. Надо продержаться…» Особо нахальный мальчик пристал к Янковскому: «А вы здесь работаете?» Он охренел совершенно: «Да, работаю». – «Скажите, пожалуйста, а куда бы нам свернуть, мы бы очень хотели Машкова повидать…» И не было никакого фотографирования, никаких автографов. Дети ушли куда-то, Олег немного ещё посидел и потом дёрнул Таню: «Пошли назад!» И какова была его реакция на детей-неофитов? Разозлился, поиронизировал?

– Тоже дико хохотал. Олег был очень смешливым, палец покажи, и был хохот… С ним и Таней на съёмочной площадке время от времени случалась истерика. Поговорить хотели – кто такой Каренин, кто Каренина? Давай поговорим, и всё! Я отбрыкивался: ну что вы пристаёте, видите, сколько у меня забот?! И вот однажды Олег так пристал. Снимали какую-то серьёзную сцену. Его партнёром была Люда Максакова. А Олег всё не отступал: «Что мы снимаем и снимаем? А поговорить?!» И Люда Максакова сказала: «Олег, ты в своём уме?! У меня в семь часов спектакль! Включай принудительное обаяние, быстро снимем и разбежимся». У Олега челюсть отвисла. Но это было гениально – включай принудительное обаяние… Он делал фантастические вещи. Я, дурак, думал, это будет происходить вечно. Не суетился вокруг Олега. Я помню, во время съёмок была сцена Олега с Максаковой и тема – стреляться не стреляться. И по роли он боялся, что его подслушивают слуги, и он Максакову повёл из гостиной к себе в библиотеку. Открыл дверь. А Максакова пошла медленно, и за ней ещё длинный шлейф тянулся. И он ногой, как в футболе, пнул быстрее этот шлейф за ней! Колоссальнейшая вещь! И я не снял. Глупейшая вещь. Трудно было камеру поставить, что ли?.. Подумал – да зачем, ещё столько всего будет. А теперь этот шлейф никак не могу забыть…

3 5 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

Друг мой, Колька (Очень личные заметки)

2010

Его любили миллионы женщин, у него были десятки очаровательных партнёрш в кино и, как оказалось, целых три жены. Почему же он был глубоко несчастен в личной жизни?

3 6 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ВЕРА ЖЕЛТОВА

Первый раз я увидела его в коридоре ВГИКа. Он сидел на подоконнике, щурил нахальные глаза и пел вполголоса: «По реке плывёт топор из города Чугуева…» Ему казалось тогда, что он страстно влюблён в свою однокурсницу Наташу Белохвостикову, что не мешало ему, однако, захаживать в гости к Наташе Бондарчук: там всегда вкусно кормили. Этот смешной полудетский любовный треугольник замечательно был отыгран маэстро Герасимовым в «Красном и чёрном». И в институтском спектакле, и в нашумевшем телефильме. Он поступил во ВГИК по блату (папа, Николай Николаевич Ерёменко-старший, замолвил словечко Сергею Аполлинариевичу Герасимову, у которого незадолго до этого снялся в фильме «Люди и звери» и который набирал курс вместе с Тамарой Макаровой), никогда этого не скрывал и даже бравировал. Но в глубине души, наверное, страшно комплексовал, поэтому прогуливал, хулиганил и всячески демонстрировал свой пофигизм. Коля Ерёменко во ВГИКе – это шалый глаз, встрёпанные кудри, гитара, девушки, жестокое изживание своего провинциализма, своего комплекса домашнего мальчика. Да-да, несмотря на

довольно лихую дворовую жизнь, Коля был мальчиком домашним: попробуй, порезвись особенно, когда отец может выдрать за милую душу, так, что мало не покажется. И драл, конечно. Да и мама, Галина Александровна, хотя и была красавицейактрисой, держала двух своих «Ерём» в строгости всю жизнь. Поэтому вгиковская вольница сначала Ерёменко ошеломила, ну а потом, как водится, он должен был доказать всем и всё. Потом – это было гораздо позже, через несколько лет, я увидела его на «Мосфильме». Он спал на лестнице между этажами, уронив нелепо подстриженную голову на колени. Он тогда снимался, по-моему, в забытом всеми фильме «Исполнение желаний», играл какого-то неловкого мальчикафилолога. Днём играл. А ночью… драил сортиры. Поскольку служил в армии, в знаменитом конно-спортивном полку в Алабино, под Москвой. Такой «прикиношный» полк – многие актёры проходили там службу, так что и солдаты, и лошади повзводно и поротно (извините за армейскую безграмотность) снимались в кино. То ли Ерёменко уж слишком выделялся даже в этой привыкшей ко всему среде, то ли слишком часто снимался и «не На съёмках легендарных «Пиратов ХХ века»

присутствовал», то ли «полюбил» его старшина особенно крепко, не знаю, факт в том, что по возвращении в полк после трудной смены старшина встречал его словами: «Ты – артист? Твоё место – в сортире», и артист Ерёменко шёл чистить сортир. Зато от бессонных ночей появилась в Колином лице интересная бледность. Я довольно много писала о нём. Когда он был жив. Мне казалось, я всё про него понимаю. Один раз мы даже заключили пари: я обещала записать нашу беседу, но при этом на часть собственных вопросов ответить вместо него, а он должен был отгадать, где отвечает он, а где я. Пари я выиграла. Тогда. Сейчас я думаю, что он мне подыграл. После его смерти я не могла написать о нём ни одной строчки, как отрезало. И вдруг в одном из толстых глянцевых журналов прочитала «воспоминания» Татьяны Масленниковой, «гражданской жены Ерёменко», как её назвали журналисты. Мне показалось, что я читаю про какого-то другого Колю Ерёменко: не очень честного, довольно трусливого, сильно пьющего. Не знаю, почему меня так задела именно эта статья. Их было много, разных. После такой страшной, такой несправедливой, такой внезапной смерти кто только не высказывался! У нас ведь вообще любят мёртвых. Их на-

3 7 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ФОТО: FOTODOM; ИГОРЬ ГАВРИЛОВ/EAST NEWS

«Все думают, такие смазливые мальчики, каким меня видели, либо спиваются и распадаются как личности, либо теряют интерес к себе и к жизни. Так вот – хрен вам!»

3 8 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

чинают называть великими, у них оказывается столько друзей и верных подруг, что только диву даёшься, где же они были раньше? Но вот это желание поведать миру о том, как бывший кумир их ценил, любил (только их, ни в коем случае не жену, с которой прожил всю жизнь), советовался и прочее, и прочее, неистребимо. А ещё обязательно стоит поделиться «наболевшим»: что кумир-то вовсе не был таким паинькой, и жене изменял, и водку пьянствовал (да-да, я сам видел, мы вместе пили!). И прочее, и прочее, и прочее. Очень мне не хотелось вплетаться в этот хор. Да и не могу сказать, что мы уж очень были друзьями, особенно в последние годы. Так, общая беспечная молодость, кафе «Север» на улице Горького, песни на кухонном полу и бедные наши друзья, которым хотелось спать, а мы выводили молодыми глотками даже не помню что, но о-очень протяжное. И мосфильмовские коридоры, и дурацкие обсуждения всего, и… вдруг жалобы на партнёршу по фильму, прямо крик души: «Ну не могу я с ней сниматься, не могу её полюбить – у неё ноги как корневища!» И – победительная походка «от бедра». А потом радостный вопль на весь мосфильмовский буфет: «У меня ДОЧЬ родилась! Представляешь?» Я – представляла. Тем более про дочь, поскольку тоже тогда ходила беременная. Осенью того же года у меня родился сын, и мы встретились через несколько месяцев, где-то в феврале, на лестнице перед входом в ресторан Союза кинематографистов, долго-долго, перебивая друг друга, рассказывали что-то типа: «а она уже ходит», «а он так смешно пытается что-то сказать», «а моя весит столько-то и уже говорит «папа», «а мой…». Потом вдруг очнулись, посмотрели друг на друга и начали хохотать как ненормальные: «Всё, приехали, о чём мы говорим? Ты только послушай себя!» Мы послушали и поняли, что мы выросли, что началась другая, взрослая жизнь. И у Кольки в этой взрослой жизни случилось уже много «взрослых» ролей, и уже снят был и вскоре вышел на экраны фильм «Красное и чёрное», и вкрадчивого красавца Жюльена Сореля Коли Ерёменко стали сравнивать с самим Жераром Филипом, и даже, говорят, фильм специально не продали во Францию, чтобы французы не расстроились (а может, французы сами его не купили – боялись конкуренции). А на подходе были «Пираты ХХ века», теперь бы сказали «блокбастер», а тогда, в конце семидесятых, всего лишь «лидер проката». И, конечно же, Колька страшно хотел сняться в этой картине, которую будут так дружно презирать советские кинокритики и так любить неискушённые советские зрители. Кстати, как раз из-за тонкокостного Жюльена Сореля режиссёр Борис Дуров сомневался в Ерёменко: не видел он в нём лихого старпома, который может «одной левой» справиться с пиратами, тем более на стороне пиратов сражался неистовый

Талгат Нигматулин, чуть ли не единственный в ту пору обладатель чёрного пояса по карате (кстати, запрещённого тогда повсеместно). Пришлось Коле засучить рукава и предъявить бицепсы. Он никогда не «качался» специально, но всегда, до последнего поддерживал себя в замечательной спортивной форме. Самая большая радость потом: «Ты видела, как он (Талгат) на мне свои приёмчики отрабатывал, а я ему в ответ – по яйцам, по яйцам!» Победил! Хоть и в кино. Детскому восторгу не было предела, тем более с Талгатом у них была такая дружба-соперничество ещё со ВГИКа. Но, несмотря на такие взрослые заботы и приобретения: популярность, фестивали, девочки всей страны визжат от восторга, главная гордая гордость тогда, и долго, и всегда, – дочка Оля (ждал, ждал, конечно, мальчика – продолжателя рода, традиций, имени: Николай Николаевич Ерёменко-старший, Николай Николаевич Ерёменко-младший и Николай Николаевич Ерёменко-самый младший. Ну уж ладно, если не Коля, то, уж конечно, Оля). Как же он гордился, когда наступило время «выводить её в свет», и «выводил», и смешно кокетничал, когда кто-то принимал её за его девушку. К слову сказать, было это достаточно редко, поскольку Оля, как и её мама – Вера (единственная законная Колина жена, на которой он женился вскоре после окончания ВГИКа и прожил больше двадцати пяти лет), люди, как это сейчас говорится, «непубличные». Вера никогда не сопровождала мужа на фестивали, тусовки и съёмки, не давала интервью, и, по-моему, её единственная фотография промелькнула в прессе незадолго до их развода и трагического Колиного ухода. Вообще, с женщинами Колю связывали довольно, на мой взгляд, странные отношения. Он не был бабником, что бы ни говорили по этому поводу блюстители Колиной нравственности. Он их (женщин) любил, он их изучал, он у них учился, он их жалел (одна его партнёрша жутко стеснялась своего живота, покрытого после родов растяжками, а им нужно было играть постельную сцену, он её рассмешил, раскрепостил, а потом очень долго относился к ней с какой-то щемящей нежностью), и он их побаивался. Он и маму свою, Галину Александровну, любил, уважал, но побаивался (вот уж кто мог врезать народному артисту «по самые помидоры», чтобы жизнь мёдом не казалась). Папу он просто любил. Правда, довольно долго у них было какое-то негласное соперничество, младший пытался доказать старшему, что он тоже не лыком шит, что он всё знает, всё понимает и всё умеет и не надо ему указывать. А потом, когда у отца стало пошаливать сердце, когда развалилась страна, за которую Ерёменко-старший Он женился на Вере вскоре после окончания ВГИКа

3 9 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ Н.ЕРЕМЕНКО

СПЕЦПРОЕКТ

СПЕЦПРОЕКТ

проливал кровь на фронте, и коммунисты стали не в чести, а Николай Николаевич был таким настоящим, искренним коммунистом, и немного растерялся в этой новой, непонятной, иногда довольно странной реальности, Колька стал относиться к нему как к сыну, что ли, или как к младшему брату. Он им гордился, как гордятся детьми: оглядываясь вокруг, вот, мол, мой-то каков, а? Странно, что режиссёры не увидели столь благодатную возможность снять вместе двух Ерёменко: они же такие похожие и в то же время такие разные… И вдруг – сценарий Валентина Черных про преуспевающего московского врача, который приезжает в провинцию навестить отца, блистательного пластического хирурга в прошлом, и видит, что тот остался не у дел, понемногу стареет, попивает и чахнет. Сын открывает для папы клинику и вступает в борьбу с местными мафиози. При этом вроде бы совсем зачахший и захиревший отец становится о-го-го каким бойцом. В общем,

«СЕМЬЯ ДОЛЖНА БЫТЬ У КАЖДОГО. Я ЛЮБЛЮ СВОЮ СЕМЬЮ, СВОЙ ДОМ. НО ПО НАТУРЕ Я ОДИНОЧКА»

4 0 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

НИКОЛАЙ ЕРЁМЕНКО

они всех побеждают, понимают, что очень любят друг друга и, обнявшись, идут в светлое будущее. По мнению младшего Ерёменко, этот сценарий был словно специально написан для них. Он с радостью ухватился за эту возможность, встречался со знакомыми режиссёрами, убеждая, предлагая, обещая вывернуться наизнанку. Не получалось ничего. И он вдруг решил сделать подарок отцу к семидесятипятилетию: снять фильм «Сын за отца» самостоятельно. А что? В лихие девяностые кто только не снимал кино, даже бандиты и сантехники. Одному моему приятелю в те всеперестроечные времена принесли в студию чемодан денег: снимай, дорогой. Он тогда чуть не умер от страха. Кольку бог миловал. Обошлось без бандитских денег, хотя наверняка не обошлось без трудностей. О них знали только самые близкие. Для остальных Ерёменко по-прежнему улыбался белозубой победительной улыбкой и блистательно делал вид, что ему всё нипочём, что ему абсолют-

но наплевать, что скажут про его режиссёрский дебют (я помню долго отлынивала от просмотра: куда легче сказать озабоченно «ты знаешь, я ещё не видела картину, обязательно посмотрю и потом скажу», чем мямлить что-то типа «а мне нравится», краснея от стыда. Отвертеться не удалось: мы вместе были в Припяти на каком-то мини-фестивале, просмотр был в крошечном зале в местном Доме культуры работников Чернобыльской АЭС, и деваться было некуда. Колька поймал меня после просмотра, засмеялся и сказал: «Можешь ничего не говорить, у тебя на лице всё написано»). Поистине он был великим актёром, или это только мы, толстокожие, никак не можем понять, что для него действительно не важно было, кто и что о нём подумает. Папа счастлив, и замечательно. Он сделал это! Вообще, это был по всем параметрам судьбоносный фильм, хотя результат оказался в прямом смысле противоречивым. С одной стороны, он утвердился в профессии, испытал себя и понял, что он уже и без Мастера может. С другой стороны, ему всё больше с той поры будет не хватать Мастера, за которым бы он пошёл, не хватать материала, позволяющего выявить и использовать все профессиональные навыки, весь накопившийся опыт, весь талант. С одной стороны, именно на съёмках этого фильма Коля встретился с Людмилой – женщиной, которая скрасила ему душевное одиночество последних лет («Моя старшая дочь и младшая жена», – грустно пошутил он как-то). С другой – стала разваливаться семья, брак с Верой, пусть уже далеко не страстный союз любящих сердец, но – устоявшийся, прочный, очень бы хотелось думать, что незыблемый («Мы – Ерёменки – никогда не разводимся»). Он держался за хотя бы видимость брака изо всех сил. Может, хотел сохранить хоть что-то незыблемое в этом разваливающемся на глазах мире. Ведь папа – смог. Родители – смогли. Остаться вдвоём до самого конца. Это была так и не сбывшаяся мечта. Так и не сбывшаяся мечта – чтобы к нему относились как к серьёзному актёру. Это после смерти его назовут великим. А при жизни… Если бы не Герасимов, артиста Николая Ерёменко-младшего просто не случилось бы. И не только потому, что в память о собственных лихих молодых годах Сергей Аполлинариевич Кольку всегда прощал. И с курса на курс переводил, несмотря на все его художества и недовольно приподнятую бровь Тамары Макаровой. И не только потому, что снимал потом во всех своих фильмах – он всех своих ребят снимал, но не всех мы сейчас сможем вспомнить (хотя, конечно же, очень многих, не в пример иным мастерам). Он снимал его в ПРАВИЛЬНЫХ ролях, он позволял ему БЫТЬ САМИМ СОБОЙ, он позволил ему БЫТЬ КРАСИВЫМ. Ведь Коля Ерёменко попал на экран в то самое время, когда вдруг стал моден тип «чело-

века из толпы», чуть-чуть грубоватый, чуть-чуть чудаковатый, чуть-чуть шепелявый, то есть гипотетический «простой советский человек». Коля на «простого» не очень тянул. Без Герасимова ему в лучшем случае суждено было бы играть белогвардейцев, шпионов, законченных эгоистов или сказочных злодеев. Герасимов использовал Колины возможности на всю катушку. В фильме «У озера» разрешил быть похожим на самого себя тогдашнего: слегка шалым, слегка влюблённым, слегка циничным, но ничего ещё не понимающим в жизни. Зато в «Красном и чёрном» гасил изо всех сил, чтобы бешеный темперамент бурлил глубоко внутри, лишь иногда вспыхивая искорками в глубине глаз, чтобы красивый звучный голос приобрёл какуюто змеиную мягкость. А ведь он был ещё совсем мальчишка тогда, ну что он такого знал о жизни, в двадцать-то пять лет! А играл так, что как будто знал. Вообще к двадцати пяти годам он уже успел много сыграть – и лейтенанта Дроздовского в «Горячем снеге» Гавриила Егиазарова (кстати, это тоже характер – так добиваться этой роли, просить, пробоваться, чтобы сыграть не героя-героя, а характерную роль человека из-за неумения и гордыни чуть было не погубившего целый взвод). Конечно, к пятидесяти годам он хотел большего, он умел много, он знал, перечувствовал. Он страдал, потому что ему казалось, что это никому не нужно. А это и правда было не нужно. Пришли другие герои, с кличками вместо имён. И он даже приобщился – сыграл в знаменитой «Бригаде», которая уж точно стала куда как популярней «Пиратов», хотя проповедовала ровно противоположные принципы. Он же актёр, он всё может. Он и смог – очень убедительно сыграл папу Космоса. Так же убедительно, как он играл графа Орлова, например, в «Царской охоте». Но уже не было ТОЙ САМОЙ РОЛИ, по которой можно отсчитывать жизнь в кинематографе, как когда-то начался отсчёт с Жюльена Сореля или Алексашки Меншикова из «Юности Петра». И ему было мало и душно. А тут ещё и женщины. Он в них запутался. Ему всегда было с ними хорошо, но трудно. Они летели на его огонь, как мотыльки. Даже когда, казалось, он и шага не делал в их сторону. Они всегда в него влюблялись и придумывали за него и про него, а он пытался распутывать или рвал всё к чёртовой матери. Ему трудно было влюбиться, потому что они так охотно откликались на его зов, что у него начисто отказал охотничий инстинкт. Когда-то, ещё в начале жизни, он выбрал Веру. Никогда, ни в одном интервью он не рассказывал про какую-то неземную и пылкую страсть, безумную любовь к ней. Он вообще ни про одну свою женщину ничего никогда публично не говорил. Про женщин вообще – сколько угодно, с толком, с чувством, с расстановкой. С любовью и уважением. Про партнёрш по фильмам – пожалуйста.

Но только ни слова о тех, с кем жил, ел, спал, кем дорожил. По разным причинам, не нам о них судить. Вот опять бедный Коля вынужден терпеть мои размышления по его поводу. А мне кажется, что Коля не был способен на какую-то сумасшедшую любовь, на страсть в клочья. Он был слишком красивый и слишком «залюбленный». В мае 1985 года в Минске проходил Всесоюзный кинофестиваль. Была в Советском Союзе такая замечательная традиция – ежегодно в столицах союзных республик поочерёдно проводились фестивали – такие смотры достижений. Это было потрясающе – можно было буквально за неделю посмотреть лучшие фильмы, сделанные за год во всей, такой необъятной тогда родине. И можно было обязательно встретиться с друзьями. И были бесконечные встречи с трудящимися – в огромных кинозалах, в маленьких кинотеатриках, «на производстве», в колхозах. Артисты и режиссёры выступали, что-то рассказывали, а журналисты и зрители радовались возможности пообщаться с интересными людьми, а потом «накрывали поляну» – надо же было выпить-закусить с «нашими гостями». В Минске тогда все фестивальные мероприятия проходили в потрясающе красивом Доме кино, стоящем не просто на центральной площади, но ещё и прямо напротив гостиницы, где обреталась вся фестивальная братия. Поэтому было очень удобно бегать и на просмотры, и в ресторан, где всё было очень вкусно, где все встречались после просмотров, «встреч с трудящимися», общались, ели, пили, танцевали, целовались и всячески радовались жизни. И вот в разгар этой фестивальной вакханалии состоялся выезд гостей фестиваля на натурную площадку киностудии «Беларусьфильм»: в лесу недалеко от Минска был выстроен настоящий партизанский лагерь, с землянками, кухнями и прочим. На этой натурной площадке снимались все советские фильмы про партизан. И вот рано утром, буквально часа через два после того, как фестивальная публика угомонилась и заснула пьяным сном, всё ещё сонных и поэтому слегка угрюмых гостей посадили в автобусы и привезли в лес. Там всё было замечательно, белорусские актёры с огоньком изображали партизан, румяные девчонки пекли на настоящем костре партизанский хлеб, под деревьями стоял грубо сколоченный деревянный стол, рядом с ним скамейки, а вокруг летали огромные комары, видимо, отъевшиеся на партизанских харчах. Гости хмуро гуляли между землянками, знакомились с партизанским бытом, но думали только об одном: когда можно будет сесть за стол и выпить. Все на минуточку забыли за фестивальными радостями, что в стране объявили сухой закон. И вот наконец ранним утром, в сыром и сумрачном весеннем лесу замёрзшим кинематографистам предложили миску с настоящим партизанским

4 1 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

4 2 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

кулешом и стакан… берёзового сока. Тягостное недоумение сковало членов делегации. Долго никто не верил, что никаких фронтовых ста граммов не будет. И когда тогдашний министр кинематографии Ермаш, приготовившись произнести тост, сказал добрым голосом, что вот тут, возле него, стоят ёмкости с жидкостью против комаров, легковерный артист Ерёменко решил, что в целях конспирации водку разлили в неудобные флаконы. Кое-кто побежал за «антикомарином», кое-кто даже понюхал, но… увы! Пришлось довольствоваться берёзовым соком. Потом, когда мы уже «вышли из леса» и у Коли Ерёменко брали интервью телевизионщики, он, давясь от смеха, важно сказал: «Я приехал в Минск, чтобы встретить принятие сухого закона на родине». Странные у него были отношения с «малой родиной»: он никогда не скрывал, откуда он родом, но и не испытывал особенной «любви к отеческим гробам», при каждой возможности ездил в Минск к родителям, но давно и прочно чувствовал себя москвичом. И вдруг, на пятьдесят втором году жизни, стоя у могилы Николая Ерёменко-старшего, произносит: «Похороните меня рядом с отцом». Не прошло и года, как траурный кортеж привёз из Москвы в Минск и Ерёменко-младшего. Теперь уж они оба и навсегда принадлежат белорусской земле. Когда он умер, мне приснился странный сон: какая-то непонятная усадьба с анфиладой комнат, множество нарядно одетых людей образуют группки, переходят от одной группки к другой, все веселы, о чём-то мило беседуют. А за огромными стеклянными окнами – терраса, по которой, я вижу, идёт Колька. Один и очень грустный. Я подошла к стеклу, он увидел мой взгляд и указал куда-то вбок – там, где-то вдалеке, виднелась открытая дверь. Мы одновременно подошли к этой двери (и всё равно, я – здесь, в этом зале, полном людей, а он – там, снаружи, один), и я у него спросила: «Ты чего такой грустный?» А он отвечает: «Понимаешь, у меня никогда в жизни не было домашних тапочек, а сейчас – целых три пары. А они мне совершенно не нужны». Я ничего, конечно, не поняла, только защемило сердце – во сне Колька был хоть и грустный, но живой. А утром пошла в Дом кино, где проходила гражданская панихида по Ерёменко. И увидела рядом с гробом его маму. И трёх женщин в чёрном. Они даже распределились как-то по возрастам. Возле мамы плакала навзрыд какая-то совсем молоденькая женщина, почти девочка (я даже подумала, что это Оля). Затем – ещё одна, смутно знакомая женщина с немного надменным и даже вызывающим (как мне показалось) выражением лица. А с самого краю, как-то даже наособицу, сгорбившись, – Вера. И люди, подходившие к этой группке выражать соболезнования, немного терялись, что-то бор-

мотали скомканно и спешили уйти. Это было так страшно и нелепо – три вдовы одновременно. Три главные женщины его жизни. Такие разные, они и любили его по-разному. И прощались по-своему. Люда, младшая, последняя, так же самозабвенно растворилась в своём горе, как растворялась в своей любви. Таня, средняя, очень деловито и властно распоряжалась всем на панихиде, и все её слушались (именно она после Колиной смерти присвоит себе звание ГЛАВНОЙ и САМОЙ ЛЮБИМОЙ, и именно она будет раздавать бесконечные интервью, спеша утвердиться, застолбить своё место рядом с ушедшим, вспоминая всё новые и новые подробности их «совместной» жизни). И Вера, тихая и незаметная Вера, которую поспешили забыть, которая двадцать пять лет была рядом с ним и от которой он смог уйти лишь на пороге смерти. Она не давала интервью при жизни мужа, не начала говорить и после того, как он ушёл. Поэтому ни досужим журналистам, ни любопытствующим и сочувствующим никак не удаётся узнать, любил ли её Коля, как именно он её любил, знала ли она о других женщинах и что она по этому поводу думает. И слава Богу! И я подумала тогда, стоя в толпе плачущих женщин, может, это тоже было одной из причин его такого стремительного ухода? Не только естественные в его возрасте и при его профессии переживания, страдания и комплексы (что не то предлагают играть, а то и вовсе не предлагают, а сил и опыта накопилось столько, что хватит на десятки самых интересных и самых великих ролей, и если не сыграешь их, то, кажется, сердце разорвётся от накопившихся и не сыгранных эмоций) послужили спусковым крючком. И уж совсем не пьянство, которое ему приписывали даже самые, казалось бы, хорошо относящиеся к нему люди. А ещё и чувство вины перед этими тремя любящими его женщинами, каждую из которых он любил и каждую из которых так или иначе предал. Да, наверное, его трудно было любить (как, впрочем, и любого актёра, особенно красивого и популярного), деля с профессией и толпой жаждущих любви посторонних женщин. Но мы же не знаем, как трудно было ему! Ты прости меня, Колька. За всё прости. А особенно за то, что когда ЭТО случилось, я порадовалась, что ты так быстро умер. Вообще, что ты умер. Что некрасивым и беспомощным тебя видели только любящие женщины. Что ты остался в памяти знавших и любивших тебя молодым и нахальным красавцем, крутым мачо, что ты не стал безвольной марионеткой, которую показывают по телевизору или выводят на сцену за ручку, чтобы ты смог что-нибудь промычать на публику, а публика скинулась бы на твоё лечение и долгодолго жалела бы тебя. Ты ведь не хотел, чтобы тебя жалели, правда, Ерёма?

2012

Он строил свою судьбу подчёркнуто независимо. «Оставаться самим собой довольно сложно, тут без умения говорить «нет» не обойтись», – заметил однажды Виталий Соломин. Не поэтому ли он остался в памяти всех исключительно порядочным человеком? И не только в силу того, что в кино играл таких героев и, по сценарию, должен был проявлять благородство. Потому что на самом деле был таким АЛЛА ДАНИЛОВА

К моменту вашей встречи в 1970 году вы уже знали артиста Виталия Соломина. А помните, когда увидели его первый раз на экране?

– Когда на пробах фильма «Городской романс» Пётр Тодоровский предложил мне самой выбрать партнёра – Соломина или Киндинова, я сразу сказала: «Соломин». Я видела его в фильме «Женщины» и влюбилась тогда в этот его образ. Самое интересное, что, когда я его встретила на пробах, у меня ничего не ёкнуло! И уж тем более не было такого чувства, что вот она, любовь, вот он, мужчина моей мечты! Наше общение на площадке – его даже партнёрством нельзя было назвать. Ведь я была абсолютным дилетантом, девочкой с улицы, именно за это меня Тодоровский и взял – за очень живые, непосредственные реакции. Соломин же просто исподволь, деликатно показывал, что делать, как встать, куда повернуться, чтобы правильно падал свет. Тодоровский-то не показывал ничего! Говорил лишь: «Давай мне улыбку, ты помнишь, как в «Дороге» Джульетта Мазина улыбается, а на глаза у неё наворачиваются слёзы, – давай вот так же!» Я не помнила совершенно, а главное, и не представляла, как это сделать.

4 3 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ФОТО: АЛЕКСАНДР ТЯГНЫ-РЯДНО/FOTOSOUYZ

Мистер «Нет»

«Он покорил меня тем, чем, наверное, и всех женщин Советского Союза: в нём был виден мужчина. Знаете, из какого-то абсолютно чистого материала сделанный человек. Человек, которому можно довериться и за которым можно пойти куда угодно!» О Виталии Соломине вспоминает его вдова Мария Соломина

СПЕЦПРОЕКТ

Но понравиться Соломину хотелось? Как партнёру-мужчине?

– И понравиться не хотелось. Мне нравился Тодоровский, вот на нём я свои чары и проверяла. А в Виталии я почувствовала не то чтобы друга, нет… Скорее учителя. Рядом с ним я ощущала себя совсем маленькой девочкой, хотя он был всего на восемь лет старше. Он уже знал жизнь, а я была такой инфантильной, домашней. Говорят, он был очень закрытым…

– Нет, со мной он тогда был остроумен, лёгок, рассказывал какие-то байки, шутил, приглашал в театр. Словом, взял на себя роль опекуна.

и речи не шло. А вот когда он вдруг исчез – былбыл и пропал, я поняла, как мне его не хватает. Дело в том, что это была унизительная история для Виталия – Тодоровский предпочёл снимать Киндинова и не нашёл сил сказать об этом прямо, написал Виталию письмо, и тот уехал… На площадке у меня появился другой партнёр, от которого ни помощи, ни защиты я не видела. И ощутила какую-то пустоту. Поэтому, когда Соломин мне позвонил, первая спросила его: когда же мы встретимся? Вот тут уже сердце моё забилось по-другому. Но роман наш развивался очень постепенно – я была совсем ребёнком.

4 4 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

С женой во время съёмок в фильме «Прыжок с крыши». 1977 год

Съёмки-то были в Москве, и я, ленинградская девочка, жила в гостинице одна. Страшно послушный ребёнок, я впервые совершила своевольный поступок – приехала в Москву против воли отца, он категорически запретил мне сниматься в кино. Понимал, во что это может вылиться. И Виталий моментально просёк, что такая наивная девочка пойдёт куда угодно и с кем угодно – с равным интересом и неведением. И решил этого не допустить. Его опеку, тепло и желание защитить я почувствовала сразу, но о влюблённости тогда

Вы уже знали, что он был женат и разведён?

– Нет, но он меня сам осторожно спросил: «Ты знаешь такую актрису – Наталью Рудную?» Я не знала её, но кивнула, чтобы не выглядеть профаном. Он сказал, что они с Натальей уже два года как расстались, что он живёт у тёщи двоюродного брата. О причинах развода промолчал. Только время спустя попросил: «Очень тебя прошу, если ты когда-нибудь кем-то увлечёшься, скажи мне об этом заранее». Я поняла, что её измена была для него совершенно неожиданной, как удар в спину.

Но, честно говоря, меня тогда совсем не интересовала его прежняя жизнь. Виталий повторял без конца: «Ты единственная, ты неповторимая». Я отвечала: «Как? А Софи Лорен?» – «Да что ты, какая Софи Лорен!..» Вот как он это почувствовал – мою страшную неуверенность в себе? Ведь он делал то, что в своё время должны были сделать родители, – подогревал мою самооценку. От родителей я только и слышала: ты хуже всех, ты самая ленивая, такая-рассякая… Я не хочу плохо сказать о своих родителях: в те времена пуританское воспитание было нормой, всё на строгости держалось. Но поверила я в себя только благодаря Виталию. Он меня сформировал абсолютно. Пышная была свадьба?

– Виталий хотел, чтобы мы расписались в Чите, на его родине, хотел влюбить меня в Забайкалье, в сопки, покрытые цветущим багульником, которые я до сих пор знаю только по его рассказам. Он всё сам распланировал. Но кто же знал, что в Одессе, где заканчивались мои съёмки, разразится холера и нас посадят на карантин – в обсервацию! В результате я полетела уже не в Читу, а в Ленинград, домой. И Виталий прилетел туда же – на озвучивание фильма «Салют, Мария!». Он страшно стеснялся заходить к нам домой, снял номер в гостинице, и вот однажды утром, когда я собралась идти в институт (я училась на втором курсе Мухинского художественного училища), он предложил зайти в загс. Я думала – подать заявление, а нас там сразу и расписали. Без всяких свидетелей. Оказывается, он заранее обо всём договорился, вот такой сюрприз! Но вы-то, наверное, мечтали о фате и свадебном платье…

– Да, ну что ж, мечты остались мечтами, а в реальности всё вышло по-другому. Но, знаете, от этого она не становилась хуже. Меня больше разочаровало то, что было после загса. Мы поехали на «Ленфильм», где Виталий озвучивал картину, а потом собрались гримёры, операторы, режиссёры, и все эти незнакомые мне люди стали пить за наше здоровье. Свадебка была подпорчена тем, что по телевизору шёл матч с Мухаммедом Али и мужская половина, включая Виталия, который был его безумным поклонником, сидела перед телеэкраном. А вечером я, вся в слезах и соплях, провожала его на Московском вокзале, потому что на следующий день у него была репетиция в театре. Вот первые полтора года нашей совместной жизни – это сплошные встречи-расставания. Наш кооператив строился, я жила у мамы с папой, Виталий – в Москве, в своём театральном общежитии, куда он панически боялся меня привести. Ему почему-то казалось, что та обстановка и дворничихи-матерщинницы меня, домашнюю девочку, испортят. Поэтому у нас был высокий градус отношений и никакого быта. Вместо плиты – ре-

стораны, вместо хозяйства – свидания в отелях… Праздник! Но когда мы наконец переехали в свою квартиру, я стала примерной домохозяйкой. Он сразу поставил вас к плите?

– Виталий оказался абсолютным домостроевцем. Ему действительно было важно, чтобы жена занималась домом, а муж добывал деньги. Он объяснял очень мягко (и вообще он всегда, несмотря на свою строгость, был ко мне очень великодушен), что в квартире должно быть чисто, а если хоть что-то лежит не на месте, он не может работать, у него в голове как-то всё нарушается. Вы это восприняли как «Отче наш»?

– Конечно! Я же и росла в такой семье. Правда, когда мы только поженились, мама меня выдала сразу: «Вы знаете, Виталий, Маша готовить-то совсем не умеет». И его это очень напрягло, хотя виду он не подал. А потом просил актрис, с которыми снимался: вы уж мою Машку научите что-нибудь готовить, главное, чтобы борщ могла сварить. И в наше первое совместное лето, в Нарве, где снимали вторую серию «Даурии», мне удалось-таки его поразить. Виталий нашёл в лесу роскошный белый гриб, а я на крошечной плитке в кукольной почти кастрюльке сварила из него суп. Виташа съел осторожно две ложки, потом вдруг вскочил и затрубил какую-то бравурную музыку – оду моему грибному супу. Так он был ошеломлён результатом. А как вы примирились с тем, что он запретил вам работать?

– Не совсем так. Он не хотел, чтобы я снималась в кино. И поставил это условие заранее, до того, как сделал предложение. Он сказал прямо: «Я хочу такую жену, которая, конечно, может работать иногда для себя, но мне важно, чтобы в три часа, когда я прихожу с репетиции, дома был горячий суп и жена была рядом». Я понимаю, откуда это взялось. В его родительской семье всё было очень непросто. Ведь Мефодий Викторович в последние годы мог себе позволить выпить, не всегда приносил домой всю зарплату, и мать была вынуждена работать на двух работах. Причём обе они не приносили большого достатка. Зинаиды Ананьевны дома никогда не было, готовить-убирать она просто не успевала. И, разумеется, Виталий не хотел повторить этот сценарий в своей собственной жизни. Он любил выпить, конечно, вы же понимаете, что в актёрской среде алкоголь – верный спутник. Но он знал свою меру и никогда не выпивал так, чтобы похмеляться утром, никогда в жизни не поднял на меня руку. Алкоголь помогал ему чувствовать кураж, легче общаться с людьми, потому что он был настоящим интровертом, всё переживал внутри, без конца занимался самокопанием. Когда я первый раз столкнулась с его замкнутостью, меня это неприятно поразило. Ведь свою необходимость уходить в себя, мол-

4 5 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ФОТО: LEGION-MEDIA

СПЕЦПРОЕКТ

4 6 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

чать сутками (!) он никогда не демонстрировал, пока за мной ухаживал и пока мы встречались. А это ведь длилось около года. И однажды, когда он в очередной раз замкнулся, сказала: «Виташа, я бы никогда не подумала, что ты можешь быть таким мрачным». Он в ответ: «Понятное дело, я должен был тебя завоевать». – «А сейчас?» – «Ну, сейчас это уже не так актуально». Но, что удивительно, я очень быстро приспособилась к этому его состоянию. Научилась вести с ним какие-то внутренние диалоги, считывала его состояние, его мысли. И он ведь писал об этом в дневнике: «Никто, как Машка, меня не понимает». Мне не нужно было для этого лезть к нему в душу. Что интересно: несмотря на свою закрытость, он всегда оставался щедрым, даже расточительным человеком. Когда устраивал праздник, капустник, в ресторане или в театре, сколько бы человек ни звал – десять или сто, – платил за всех. Такие широкие жесты были в его характере, ему нравилось чувствовать себя богатым и щедрым. А жене-то каково? С пустым кошельком завтра в магазин идти?

– А мне всё равно это нравилось. Да, мы с ним часто сидели без денег, и он, вероятно, где-то занимал, хотя никогда не признавался в этом. Был период: много спектаклей и никаких съёмок. В театре-то всегда зарплаты нищенские, а тогда особенно. Мы быстро ушли из кооператива, когда я поняла, что ему трудно выплачивать эти деньги. Но он никогда меня этими проблемами не отягощал, не говорил: «Ты давай, поэкономнее, у нас денег нет…» Всё сам тянул. Я всегда считала его взрослым и мудрым мужчиной, хотя ему было 28 лет, когда мы поженились. И то, что он легко взвалил семью на свои плечи, мне казалось, что так и должно быть. А на самом-то деле ему было нелегко, неловко, неудобно – просить, добывать, выбивать. Когда появились дочки, он ходил в «Детский мир», показывал лицо, потому что всё тогда было в дефиците и бумажные пелёнки приходилось изпод полы доставать. Он это страшно не любил, но ходил. «Виташа, детского мыла нет» – он вставал и шёл, улыбался… Многие бытовые вопросы в Малом театре можно было через партком устраивать. Но он в партию не вступал и за помощью туда не обращался. Вот так взвалил на себя груз однажды и нёс всю жизнь. И никогда не жаловался. А каким он был отцом для Лизы и Насти?

– Он не из тех, кто поучает или читает нотации. Ни истерик, ни скандалов, ни выяснения отношений в нашем доме не было. Порой я очень ждала от него каких-то воспитательных действий – чтобы посадил ребёнка перед собой, объяснил, пальцем погрозил… У Насти в переходном возрасте особенно много было ситуаций, когда стоило вмешаться. И я просила: «Ну скажи ей». Он возражал: «А ты думаешь, она сама не понимает?» И только

какими-то нюансами давал понять, что ему это не нравится – чуть пониженным градусом отношения или молчанием… Я говорила, он терпеть не мог беспорядок. И, даже собирая за Настей огрызки, он молча выносил их из комнаты. Вот он идёт, в таком красивом бархатном халате, с совершенно прямой спиной, и демонстративно несёт перед собой в раскрытой ладони эти огрызки – а Настя смотрит на него, дожёвывая на диване очередное яблоко. И тут Виташа бросает едко: «Я бы такую жену не смог терпеть ни одного дня». И всё. Одна его фраза действовала сильнее, чем моя часовая лекция. Зато теперь Настя стала невероятно аккуратной, и дома у неё всё по полочкам разложено. Взросление Лизы совпало с перестройкой, появились клубы, которых мы знать не знали, но мы старались быть либералами, ничего не навязывали. И вот один раз она из клуба в час ночи приходит, другой… Я ложилась и мирно засыпала, а Виталий ждал. И когда она, наконец, однажды пришла, он ей сказал: «Знаешь, сейчас ты у меня забрала три года жизни». Это как рубец осталось у неё в памяти, как заноза – на всю оставшуюся жизнь. А когда я начинала опять про двойки жаловаться, призывала что-то делать, он заявлял: «Что ты! Вот если бы она была отличницей, я тут же забил бы в набат. Я ненавижу отличников, они скучные зануды. Двойка? Прекрасно! Зачем ей этот русский язык? Ей надо до 21 года выйти замуж. Вот если не выйдет – тогда надо беспокоиться». В школу он не ходил – я оградила его от родительских собраний. Но один раз Настя попросила его рассказать в классе про «Горе от ума». Учительнице литературы никак не удавалось установить контакт с этими подростками, они её не воспринимали. И Настя страшно переживала, что отца тоже зашикают. Но прибежала из школы гордая: «Мама, его слушали так, что муха пролетит – было бы слышно». Он рассказывал о молодом Грибоедове, о декабристах, о победе над Наполеоном, о жизни, которая была вокруг «Горя от ума». Ведь он блистательно играл Чацкого и хорошо знал, чувствовал то время. Он дома актёрствовал?

– Чаще, конечно, он актёрство отключал, любил остаться один. Но иногда мог вдруг придумать какой-то спонтанный праздник, и мы тогда все вместе срывались и ехали, например, на Ленинские горы. В хорошем настроении любил разыграть кого-то из друзей по телефону, причём менял голос до неузнаваемости. Помню, как он подшутил над Александром Голобородько, своим коллегой по Малому театру. Позвонил ему как сосед-алкаш из соседнего подъезда: «Слушай, мужик, ты не мог бы дать мне на вечер своего кота для моей кошечки – она изводится вся! Жена, понимаешь, уехала на дачу, а кошка орёт, и сладу с ней нет!» А надо знать кота Голобородько – это был идол семьи, огромного размера, пушистый не-

СПЕЦПРОЕКТ

вероятно. Голобородько купился и говорит: «Я вас понимаю, но, к сожалению, у нас кот кастрированный». – «Да ты приведи, а мы как-нибудь разберёмся…» Голобородько долго сопротивлялся, а потом положил трубку и говорит жене: «Ну бывают же такие идиоты!» Когда Виталий открылся, Александр сильно обиделся. Но не на него, а на себя – за то, что не узнал. В театре же Виташа бесконечно устраивал капустники и праздники – не для того, чтобы самому развлечься, а чтобы взорвать сонную и тоскливую атмосферу в Малом театре. Кстати, ведь именно он придумал в антрактах посадить музыкантов оркестра в париках в фойе – это было так мило, так театрально. Сначала он сделал это в спектакле «Дикарка», а теперь этот приём используют другие режиссёры. Вы со временем пожалели, что отказались от своей кинокарьеры?

– Сначала я необдуманно легко согласилась не сниматься, сидеть дома. А потом, когда пошли предложения, одно интереснее другого, мне так нелегко было отказываться от них… Какое-то время я работала стилистом в журнале мод и даже привлекала Виталия: он безропотно доставал мне необходимый реквизит – кресло, стулья, гардины – и привозил всё это на съёмку, то из дома, то

из театра. Потом я работала байером – делала закупки, ездила на салоны в Милан, тут я просто вознеслась в его глазах. Он говорил: «Какая потрясающая работа для женщины: выбирать роскошные вещи, это я беру, это не беру…» Понимаете, он всегда не то чтобы гордился мной… У него была такая черта – вот всё, что моё, оно не может быть плохо. Его собака – лучшая, его жена – лучшая. Его дети – лучшие. И это априори. Это не требует доказательств. В своих интервью он называл вас отличным психологом.

– Думаю, он сильно преувеличивал мои способности. Но я по природе своей абсолютно чеховская Душечка. Думаю, если бы не было Виталия в моей жизни, а был какой-нибудь талантливый технарь, я бы с тем же энтузиазмом поддерживала его во всём. Мне действительно было интересно жить жизнью своего мужа. Мы никогда не обсуждали ничего бытового, зато ночью, после спектакля, могли без конца говорить о театре. «Ты представляешь, – заявляет однажды Виташа, – как надо ставить «Прибайкальскую кадриль»? Все её играют в валенках и платках, а это же почти Япония, какой там закат! Это должны быть абсолютно минималистские японские гравюры, я знаю,

4 8 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

я там жил!» Или: «Ричарда III» – вот что сейчас надо ставить, это так актуально, так сейчас необходимо. Представляешь, как его сыграл бы Вася (Бочкарёв. – Прим. авт.)? Правда, гениально? Потрясающе!» Я всегда была на его стороне, его адвокатом в любом конфликте. Окружающие мне говорили: «Как ты с ним живёшь? У него такой трудный характер». Его часто обвиняли в том, что он высокомерен, не здоровается, не замечает людей. Я же была покладистой, бесконфликтной. И он потом признавался, что я на него хорошо влияла – смягчала его невоспитанность и хамоватость, – он сам себе такие характеристики давал. Говорил, что до меня был абсолютно бескомпромиссным. Потом в его дневниках я увидела, что он был охвачен неоправданной гордыней, уже с юношества, с детских лет. Не мог простить человека, попросить прощение – никогда и ни у кого. Но с годами стал более терпим и снисходителен к людям. Любая супружеская пара – это проникающие сосуды, мы неизбежно меняем друг друга. Я сама стала твёрже. И научилась не замечать его трудный характер. Как этому научились?

– Не знаю, наверное, нужно любить… Какие бы сложные моменты мы ни переживали, я всегда знала, что в моём муже есть главное, то, чего я никогда не найду ни в одном другом человеке. Мне было очень важно его стремление жить порядочно и правильно. Я догадывалась о его непрерывной внутренней, духовной работе. Но поняла это в полной мере только тогда, когда его не стало. Его дневники мне открыли, насколько он… не то чтобы был несчастлив, нет. Но в каком беспокойном состоянии находился, насколько тяжело переживал. Всё время задавал себе «толстовские» вопросы: зачем жить, что есть истина, какова его миссия? Ему было очень важно понимать это. Вот мне было важно понимать, что завтра приготовить ему на второе. А его тревожили вопросы смысла. Видимо, это и привело его в режиссуру – только там он мог снять с себя эту тяжесть, как-то объяснить её и выплеснуть. Он очень заботился о своём добром имени, старался всегда поступать достойно. Хотя до последних дней совершал поступки жёсткие и, на мой взгляд, неправильные. Он был слишком категоричен и непримирим в каких-то творческих ситуациях, особенно в отношениях с братом Юрием, и повлиять на него было невозможно. Но после смерти все его обиды как будто легли на меня – я стала лучше его понимать и чувствую, что он не мог поступить иначе. И даже смогли оправдать его увлечения другими женщинами?

– Его увлечение, о котором я не сразу узнала, было сродни большому потрясению. Мне тогда было 32 года, из них 11 лет, прожитых вместе. Сейчас я понимаю, что в тот момент слишком уж почи-

вала на лаврах, ощущала себя такой замечательной и неповторимой… Меня долго убаюкивала та фраза, сказанная Виталием в самом начале отношений: «Очень прошу, расскажи мне о своём увлечении заранее». Мне-то эта просьба, да и тема сама, казалась абсурдной. Я жила с ощущением, что мне достался в мужья однолюб, человек с высокими принципами. Он и в самом деле был очень принципиальный человек, свой кодекс чести никогда не нарушал, хотя его принципы не во всём совпадали с библейскими заповедями… Поэтому, когда его отношения с той энергичной молодой актрисой стали для меня очевидными и он сам не сразу, но признался в этом, мир для меня рухнул. Я понятия не имела, что нужно делать. Первая реакция

была – бежать и изменить с кем-нибудь самой. Другая – сказать: «Пошёл вон отсюда, иди к своей…» Третья – нет, лучше уйти самой и забрать ребёнка. Потом хотела умолять его на коленях пожалеть меня. Но это была бы уже чисто женская спекуляция, отвратительно-унизительная. Ничего этого, впрочем, я так и не сделала. Просто начала тихо страдать. В борщах моих уже не было острой необходимости, влюблённые, видимо, обедали где-то в ресторанах. И однажды я сказала мужу: «Пожалуйста, прими решение». Конечно, я ждала, что после этой фразы он немедленно разорвёт те отношения, но он ответил: «Дай мне время». Это На съёмках фильма «Троянский конь» в Суздале

были мучительные дни, потому что я знала, что при его основательности и честности невероятной он не сможет долго жить двойной жизнью. В конце концов, он выбрал семью. Потом я родила Лизу, и её появление скрепило наше примирение, стало настоящим спасением. Спустя годы Виталий признавался: «Как я тебе благодарен, что ты ничего не предприняла в тот момент, не настояла на разводе». Знаю, что потом у него был другой роман, но и моё отношение уже было совершенно иным, и объект был гораздо более для меня приятный – с этой женщиной мы в хороших отношениях, иногда перезваниваемся. Не то чтобы я его совсем

4 9 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

ФОТО: МИКОЛА ГНИСЮК

СПЕЦПРОЕКТ

5 0 [S T O R Y ] § О Т П Е Ч АТ К И

СПЕЦПРОЕКТ

отпустила, я просто по-другому посмотрела на эту ситуацию. Поняла, что ему необходима как воздух возможность влюбиться, продлить свою самость, творческую, мужскую, какую угодно. Тем более что теперь я знаю и такую вещь: можно влюбиться и продолжать любить. Можно. Он и в меня влюблялся не раз. Несмотря на то, что и я однажды совершила большую глупость, которая проложила глубокую трещину в наши отношения. Но потом мы и с этим справились. Ваши отношения укрепил его приход к вере?

– Дело в том, что Виталий вообще с годами сильно менялся. И наши отношения в семье, отношения мужа и жены, изменились раньше, до его прихода в храм. В какой-то момент я почувствовала, что мы просто стали единым целым. Мир и покой опустились на нашу семью. Видимо, эти перемены привели его к вере, а не наоборот. Во многом на него повлияла и дружба с Мариной Иосифовной Стародубцевой, альтисткой оркестра Малого театра. Она из старинного дворянского рода и всегда была верующей, мы к ней ходили отмечать Пасху и много говорили о религии. Виталий же от природы был Фомой неверующим, сомневающимся во всём. С критическим умом и собственной точкой зрения на любой вопрос. Потому и в политике он никогда не был – ни с коммунистами, ни с демократами. Когда пришла эпоха Ельцина, я бегала по всем митингам, чем приводила его в настоящий ужас. Он боялся, что меня раздавят в толпе. Помню, как мы с соседкой собирались к Белому дому, наливали термос и были страшно воодушевлены, готовились отпаивать бойцов горячим чаем. Он говорил: «Вы с ума сошли!» Но потом тихо, тайком сам пошёл туда – чтобы контролировать ситуацию и спасти нас в случае чего. Его узнали, вытащили вперёд, туда, где был Ростропович и другие известные люди, выдали ему противогаз и сказали: когда начнётся газовая атака, нужно в эту тряпочку пописать и через неё дышать. Он потом страшно смеялся, когда рассказывал. Виталий был одиночкой и никогда этого не скрывал. Он не был блестяще образован, но просекал людей (это его словечко) и предвидел события. Объяснял, чем закончатся демократические реформы. Увидев влюблённую пару, мог сказать: они разведутся через месяц. Так и происходило. Он был не аналитиком, а слухачом. У него был абсолютный музыкальный слух – на ситуацию, человека, спектакль… И к себе он всё время прислушивался. Марина Иосифовна давала ему книги, пластинки с православной музыкой… Но он очень долго не мог принять эту веру, потому что вырос в атеистической семье. Что же подтолкнуло к крещению Виталия?

– Я часто предлагала ему повенчаться. Когда он наконец согласился, Марина Иосифовна объяснила, что ему самому необходимо сначала ис-

поведаться и покреститься. И вот он смог всё-таки пропустить через себя то, что казалось ему когдато немыслимым, – прощение, покаяние. Он пришёл к вере совсем зрелым человеком. А Марина Стародубцева стала его крёстной матерью. Уверена, что вера помогала ему, особенно в последние дни жизни. Когда в реанимации его соборовали, Виталий написал (он не мог уже говорить): «Я тут молюсь всё время», и вывел карандашом слова молитв, которые, я думала, он и не знает. Он так горячо участвовал в таинстве соборования, что даже священник был потрясён. Виташа широко и размашисто – очень несвойственно для него – крестился, и казалось, что этот умирающий человек впитывал каждое слово обряда, и я понимала, что он уже видит тот мир, в который ему предстоит перейти. Наверное, в последний год он взял на себя слишком много обязательств, и организм не выдержал. Но я точно знаю, что он не собирался уходить. Не настраивался на это. У него были серьёзные планы: он хотел уйти из театра и заниматься только со студентами во ВГИКе, думал создать с ними свою студию. И в семье у нас начиналась новая жизнь. Мы купили дачу, о которой давно мечтали. Развалившийся домик, с аурой старой чеховской усадьбы, с печкой, основательно сложенной. Виталий его увидел и сказал: это моё, я отсюда не уеду. Он надевал там валенки и чувствовал себя абсолютно счастливым. Любил работать руками и очень уважал тех, кто умел мастерить, – садился с какимнибудь печником или кровельщиком, открывал чекушку и часами с этим человеком разговаривал. О чём? Я не могла этого понять. Он мечтал о своём кабинете, которого у него никогда прежде не было, и выписал огромный резной стол из Петербурга. Наши девчонки выросли, и мы думали о том, как будем жить вдвоём и ждать их с внуками в гости… Мы вошли в зрелую стадию жизни и так осознанно строили своё будущее, такое счастье получали от того, что нас ждёт, что испытывали абсолютный покой и благость. И наши последние годы в Москве, на Остоженке, были особенными. Мы часто переезжали и, когда увидели эту коммуналку – окна в сад, тишина полнейшая, хотя и центр, переглянулись и, не сговариваясь, сказали: вот оно! Виталий сострил: «Ну всё, отсюда я только ногами вперёд». Так и получилось… …Я часто думаю: 32 года мы были вместе, а сколько я недорасспросила, недорассказала, недообнимала… 32 года – это так мало, правда… Мне так же сильно его не хватает, как и 10 лет назад. И моё ощущение потери столь же острое. И время ничего не лечит. Но, слава Богу, он оставил мне наследство: двух чудесных дочерей, умных, добрых, красивых. Они совсем разные и по темпераменту, и по характеру, но в их душах я вижу свет, которым одарил их отец, и это сегодня моё счастье.

ОТГАДКИ

В которой писатель Ромен Гари бросается с кулаками на всех кого ни попадя с.72 а писатель Александр Грин едва не совершает убийство с.52

ПРИТЧА

2010

Лиловый дракон

С этим человеком всё не факт. Возьмёшь случай из его жизни, а он окажется выдумкой. Помянешь приключение из его книги, а оно обернётся самой что ни на есть правдой. И где жизнь его, а где истории из его книг – поди разбери. Жизнь Александра Грина – миф, фантасмагория...

5 2 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ВЯЧЕСЛАВ НЕДОШИВИН

АЛЕКСАНДР ГРИН

дателя. «Дракон» ещё понятно, но с чего вдруг «лиловый»?.. Впрочем, как летали перья, не видел никто. Разве что пёс. Чугунный пойнтер на его столе, с которым он, сидя над листом бумаги, встретил тысячи рассветов и про которого говорил: «Он со мной имеет некоторое сходство». Вот с ним и советовался «про слова». И это, если серьёзно, и было его жизнью. Сидеть – и улетать в окно, и путешествовать. Сидеть – и драться, и убивать, и спасать, и стоять на реях, и спускаться в страшные подземелья, и даже бегать по волнам… Ибо другую, реальную его жизнь трудно назвать жизнью. В лучшем случае – жизнью собачьей, да не в тепле и уюте, а натурально под забором, в копне, ночлежке, трюме, тифозном бараке, тюремной камере. «Жизнь, – написал как-то, – это черновик выдумки». Но только мы, из иного времени, кажется, и способны оценить: у него этот «черновик» оказался уж чересчур чёрным. Сто

5 3 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: FAI/LEGION-MEDIA; VOSTOCK MEDIA

Сколько перьев он сломал, никто не подсчитывал. Говорят, когда слова не шли, он шваркал ручкой об пол. А ведь перо у вставочек было, кто помнит, штука нежная. Но – темперамент, страсть! Лев Толстой уж на что чудак, но и тот ручек не бросал. И черновики его было кому подбирать – то-то учёным работа. А Грин 44 раза начинал роман «Блистающий мир», напишет страниц по 20 и – по новой. И какие были зачины! А когда их образовалась целая гора, сгрёб её и отволок на кухню – тёща яишню изжарила. Не молился на рукописи, нет. Первые рассказы вообще писал за трояк, за пятёрку, чтобы заплатить за ужин в ресторане: за себя и за того же Куприна. В ресторанах и писал их: напишет, пошлёт с гонцом в ближайший журнал, и – получите! И подписывал их какой-нибудь «Эльзой Моравской». А когда был нелегалом, когда жил по чужим паспортам, вообще решил подписывать их «Лиловым драконом», чем очень развеселил из-

АЛЕКСАНДР ГРИН

раз тут подумаешь: а надо ли их хранить, такие «черновики»?

Человек из легенды

5 4 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

Декабрьской ночью 1920 года молодой писатель Слонимский проснулся, ощутив на шее чьи-то жёсткие пальцы. Над собой увидел Грина, соседа по «Дому искусств», пальцы которого сжимались на его горле. Внезапно Грин будто очнулся и, ни слова не говоря, вышел из комнаты. Было это, не было – неизвестно. Но наутро «Дом искусств» – общежитие для бездомных писателей, где тогда обитали и Гумилёв, и Мандельштам, и Ходасевич, – возмущённо загудел. На кухнях спорили: хотел ли Грин убить соседа или разыгрывал сцену будущего романа? Кто-то кричал, что одного писателя он чуть не зарубил топором, что он вообще бешеный, что в семье его все были с придурью. Шёпотом сообщали, что он стрелял в первую жену и убил её, за что угодил на каторгу. Божились, что «взял» однажды какую-то кассу, целых 11 тысяч, а саму кассу спалил. Наконец, как

страшную тайну передавали: все книги его – украденные рукописи какого-то английского капитана, которого он укокошил, а сундучок присвоил. Страшный человек, очень страшный! Но удивительно: почти всё, о чём судачили на кухнях, было правдой. Грин и впрямь был из семьи, где два его дяди были сумасшедшими, а отец и даже мать перед смертью запойно пили горькую. Его действительно арестовывали, причём пять раз, приговаривали как эсера-боевика к ссылкам, а однажды – даже к каторге. И за топор он хватался, это правда, и в женщину стрелял. Всё было правдой. Кроме кассы да английского капитана. Все свои книги он написал сам, да к тому же «ухитрился», в отличие, кстати, от обитателей «Дома искусств», всё напечатать при жизни. Даже «Автобиографическую повесть», которую ему прислали за неделю до смерти… Впервые его арестовали на Графской пристани.

11 ноября 1903 года. Он возвращался с митинга, где агитировал матросов. Так пишут. Красиво пишут: Графская пристань, тайный митинг. Но

В архангельской ссылке. Деревня Великий Двор близ города Пинега. Лето 1911 года (Вера Абрамова – первая жена Грина – вторая слева)

не добавляют, что взяли его, извините, в нужнике, а виноватой оказалась Киска, девица, с которой у него были весьма непростые отношения. Нет, он был прекрасным эсером-агитатором, язык был подвешен, однажды так распушил сходку, что какой-то солдат швырнул на землю фуражку и в дикой ажитации заорал: «Э-эх, пропадай родители и жена, пропадай дети!.. Жизнь отдам!» Но – Киска… В тот день он не хотел идти на митинг, кожей чувствовал – схватят. И тогда Киска, а это была партийная кличка эсерки Кати Бибергаль, дочери народовольца, девушки, которая и родилась-то на каторге, умной, порывистой, эксцентричной красавицы с точёной фигуркой, в которую он был влюблён, презрительно бросила: «Трус!» И он пошёл. Впрочем, «труса» она бросила ему, возможно, не случайно. Ведь он, нелегал по кличке Долговязый, сперва согласился стать боевиком, даже был отправлен в тверской карантин, где эсеры-смертники ожидали подвига, но в последний момент, когда уже привезли бомбу, похожую на мыльницу, идти на «акт» отказался. Просто, «пребывая в карантине, – напишет в одном из рассказов, – разобрался в своих мыслях, увидел, что убийство кого бы то ни было претит его натуре». Тогда и понял: в революцию идут от скуки, от безобразий жизни, от пьянства родителей, пелёнок и гречневой каши. И в ожидании праздника свободы, которого не будет, человек придумывает «развлечение» – взрывчатку. «Это делает очаровательными всякие пустяки, – напишет, – улыбку женщины на улице, клочок неба». Потом добавит: «Поверьте, наслаждаться блаженством жизни, сидя на ящике с динамитом, – очень тонкое, не всякому доступное наслаждение…» Но зорким глазом уже тогда подметит: никто, ни один террорист во вселенной не хочет умирать, когда игра перестаёт быть игрой. Для него игра «в революцию» закончилась в сортире. Так он впервые попал в тюрьму. Арест окажется громким. Сам Куропаткин, военный министр, будет доносить министру внутренних дел Плеве (этого эсеры всё-таки убьют через полгода!), что ими задержан «весьма важный деятель из гражданских лиц, назвавший себя сперва Григорьевым, а затем Гриневским». Грину светили 20 лет каторги. Киска запоздало кинется готовить ему побег, раздобудет 1000 рублей, даже купит парусное судно для бегства, но план сорвётся. И Грин просидит два года, пока его не освободит 1905 год. Но когда вновь встретится с Киской, когда, вконец разочарованный, станет уговаривать её порвать с эсерами и зажить с ним мирной жизнью, она опять посмеётся. Любовный «треугольник»! Он любил её, а она – революцию. Катя «держалась вызывающе, – вспоминал, – а я знал, что никогда не смогу убить её, но и отступить тоже не мог и… выстрелил». Стрелял в упор. Пуля прошла рядом

с сердцем. Катя нашла в себе силы выйти в комнату хозяев и попросила их уговорить Грина, «товарища Долговязова», уйти. Хозяева и отвезли её в больницу. Выжила, но Грина не выдала. Позже, за покушение на великого князя, окажется на каторге, где будет сидеть со знаменитыми эсерками, с самой Спиридоновой, а уже в наше время о ней, о семье Бибергалей напишет, представьте, Солженицын. В книге «Двести лет вместе». Грина ещё будут арестовывать, и не раз. За листовки, за жизнь под чужими именами. Он останется эсером, но уже не «праздника» ожидая – ежемесячной партийной зарплаты, которую, если честно, будет пропивать в три дня. Останется, ибо деваться было некуда. Ничего не хотел, ничего не умел, ни к чему не был годен. Истинная правда! Состоял «в рядах», пока видный эсер Наум Быховский не прочёл как-то довольно «кудрявую» листовку, написанную им. Он, запомнил Грин, поднял глаза и вдруг сказал: «А знаешь, мне кажется, из тебя мог бы выйти писатель». «Это, – признаётся, – было как откровение, как первая, шквалом налетевшая любовь. Я затрепетал. Зерно пало в мою душу… Я нашёл своё место в жизни».

Иностранец... из Вятки Это «место» он искал с детства. С пяти лет, когда первым прочитанным словом его стало слово «море», а первой книгой – «Путешествие Гулливера». Море – бредил, улетая взглядом в окно. А за окном была насквозь сухопутная Вятка. Отец, Степан Евсеевич Гриневский, происходил из польских дворян. В 1863-м по делу Варшавского восстания был арестован, получил три года, а потом женился в Вятке на мещанке Анне Лепковой, матери Грина, которая умрёт, когда сыну будет 14. Мать, кстати, также «подгуляла» с родословной, была, как раскопали недавно, дочерью обрусевшего шведа, предка которого, по имени Лепке, взял в плен когда-то Пётр I. Так что, когда один из критиков назовёт Грина потом «иностранцем русской литературы» за то, что в книгах его вечно живут какие-то Гноры да Фильсы, а не Ваньки да Петьки, он, этот критик, окажется не так уж и не прав. Конечно, иностранец. И, сдаётся мне, все эти Фильсы да Гноры – уж не «шутки» ли генетической памяти писателя? Уж больно на шведов смахивают!.. Впрочем, детство «иностранец» пропрыгал исключительно по-русски. Выдумщиком был страшным. Врал, что детство его было ужасным, что дело доходило «до жестоких побоев и порки». Его сестра возмутится: ложь! Саша, скажет, был первенцем и любимцем, отец ни разу не ударил его, напротив, помогал ему делать уроки и даже бегал к самому губернатору, когда его исключали из гимназии. Просто сын уродился непутёвым и отношения у него не складывались ни с кем. Последние слова её, «прочитав» жизнь Грина вдоль и поперёк,

5 5 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: VOSTOCK PHOTO

АЛЕКСАНДР ГРИН

5 6 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

АЛЕКСАНДР ГРИН

и я могу подтвердить: колюч, задирист, неуступчив, да ещё с какими-то не от мира сего способностями. Мог взглядом в спину заставить человека обернуться, даже остановить его. Недаром его звали «колдуном». Хотя, по здравому размышлению, я всё же склоняюсь к тому, что он от рождения был, что называется, «не того». Отец, выгораживая его в каком-то очередном суде, проговорится: «Как на примеры ненормальности указываю следующие факты: 1) не однажды Александр без всякого повода и один на один захохочет; 2) иногда встанет и начнёт целовать косяки; 3) вне всякого повода раздражался, готов был драться со мной и в особенности с мачехой». Как вам это? Таких ныне, кажется, и называют «аутистами» да всякими там «индиго»… По-настоящему любил мать, которая сгорит от чахотки в 38. Хотя та «со странным удовольствием» поддразнивала сына то ли стишком, то ли песенкой: «Ветерком пальто подбито, и в кармане ни гроша, и в неволе поневоле затанцуешь антраша!..» «Вот увидишь, – твердила, – будешь бродяжкой голодным таскаться. Не хочешь учиться, быть послушным, под забором сдохнешь…» Учился «Грин-блин», как дразнили его в детстве, действительно плохо. Его дважды исключали из школы, он еле-еле закончил 4 класса реального училища. Но, имея вечную тройку по поведению, гордился единственной пятёркой по географии да школьной статьёй своей о страшном вреде, вообразите, Майн Рида. Всерьёз утверждал, что, начитавшись о таинственных материках, океанах и джунглях, дети начинают презирать дом, тосковать и рваться в Америку. Ему ли говорить? Он ведь и сам сбежит из дома, как скажет, «в море». Якоря, штормы, лоции, огненный ром, ревущие снасти и штиль заморских рейдов – вот что манило. На деле же однажды в Вятке увидел двух моряков в белой форме. Увидел и – пропал! И первым же летом, ещё в 15 лет, в соломенной шляпе и высоких охотничьих сапогах, с ивовой корзиной в руках, где под сменой белья лежали краски, которыми он собирался делать зарисовки где-нибудь на берегах Ганга, поднялся на борт пароходика, чтобы плыть в Одессу, в мореходку. Мечты, надо сказать, разбились в первый же день. Приём в мореходку был закончен, а море тем же вечером едва не убило его. Полез купаться, но выбраться на мол не смог – ласковые с виду волны в кровь швыряли его о камни, забивали глотку солёной водой и оставили столько синяков и ссадин, что он, до того воображавший себя свирепым «морским волком», жалкой сосиской выбравшись из воды, купание, кажется, разлюбил навсегда. А через месяц, «простреляв» отцовские деньги в тирах, потратив их на «экзотику», то бишь на апельсины, так оголодал, что однажды нагло остановил «жирного одесского туза», переходившего

железную дорогу, и, указав на летевший навстречу поезд, предложил за 11 рублей положить свой мизинец на рельсы. Чтобы «туз» мог насладиться его страданиями. «Почтенный коммерсант, – рассказывал, – дико оглянулся вокруг, вздрогнул и побежал вверх по лестнице. Я никогда не думал, что толстяки могут так резво нестись». Впрочем, может, всё это он и придумал. Ведь когда его однажды всё-таки взяли в плавание и он лишь раз побывал за границей, то и там, в Египте, в Александрии, всех «достал» своими байками. Дойдёт в той же Александрии до какой-то канавы с грязной водой, купит розу за гроши, а на борту будет травить всем, будто в него стрелял какой-то бедуин, а розу поднесла умопомрачительная красавица. За что стрелял, почему поднесла – не объяснял. Так была «устроена» его голова. А корабль был устроен иначе. И в Одессу он возвращался в трюме, разжалованный за разгильдяйство в единственного «пассажира». Одесса, Баку, Симбирск. Его мотало, дёргало, срывало, будто его кто-то звал куда-то. Был конторщиком, дровосеком, актёром, банщиком, рыбаком, землекопом, писцом. Кинулся вдруг на Урал искать золото. И вновь возвращался в Вятку и врал, врал отцу, что богатый багаж оставил на вокзале, потом, что прибился к разбойникам и ограбил какой-то банк, потом, что намыл кучу золота, да, увы, эту кучу прокутил. Отец, пишут, долго и страшно приглядывался к нему и задумчиво качал головой: «Да… Не знаю, что из тебя выйдет…» Словом, отец, устав от выдумок его, «сдал» сына в солдаты. Наивный! Грин и из армии дважды убежит, за что его впервые предадут суду. «Я не люблю людей, – напишет потом. – И не люблю человечества. Но я хочу справедливости». Вот кредо иностранца по рождению и мизантропа по мироощущению. Вот почему, наверное, уже первая книга «Шапка-невидимка», которой он стыдился потом, но которая предвосхитила всю русскую литературу о революции, расскажет не столько о нелегалах, явках и побегах, сколько о том, как его погоня за миражами свободы обернулась для него реальным бегством от жуткой, кошмарной действительности. Мы ныне окрестим это «эскапизмом». Кстати, название «Шапка-невидимка» ему придумает женщина. Та женщина, которая станет его «тюремной невестой».

Тюремная невеста «Жизнь – это черновик выдумки…» Но вот что странно. Этого мечтателя, грёзера, фантаста, живущего в призрачном мире, один журнал, запустив анкету, спросил как-то: а что будет на Земле через 200 лет? Грин ответил: «Появится усовершенствованная пишущая машинка. Это неизбежно. Человек же останется этим самым, неизменным. Леса исчезнут, реки переменят течение…

АЛЕКСАНДР ГРИН

Человечество огрубеет, женщины станут безобразными и крикливыми… Наступит умная, скучная и сознательно жестокая жизнь, христианская мораль сменится эгоизмом… И много будет разных других гадостей…» Этим словам пока не 200 лет (он сказал их в 1914-м), но как похоже. И про реки, про эгоизм, про компьютер. Но меня изумили его «женщины», которые станут более крикливыми. Ведь сколько лет, вслушиваясь в грустную песенку Окуджавы, я повторяю вслед за ним: «И что мы с вами, господа, в сравненье с той «Прекрасной дамой», и наша жизнь, и – наши «дамы», господа?!» Конечно, с «прекрасными дамами» и тогда было напряжённо, но всё же ныне вряд ли найдёшь хоть одну, которая согласилась бы стать «тюремной невестой». Да, последним «подарком» революции станет для Грина его первая жена. Её едва ли не за ручку эсеры привели к нему, когда он, вновь арестованный, сидел уже в «Крестах». В камеру вошла Вера Абрамова, молчаливая, тонкая дама из благородной семьи. Тогда – «тюремная невеста». Так

называли девиц-идеалисток, которые под видом «невест» соглашались навещать в тюрьмах незнакомых им политзаключённых. Вера, дочь статского советника, «бестужевка», 24-летняя учительница, и оказалась невестой «из милосердия». Их, прекрасных дам (говорю без кавычек) были сотни тогда. Но лишь её хмурый заключённый при первой встрече, да ещё при надзирателях, вдруг неожиданно поцеловал. «Поцелуй был дерзостью, – строго напишет она, но добавит: – и вместе с тем ошеломляющей новостью, событием». Короче, она влюбится в него, обвенчается с ним в «тюремной церкви», поедет за ним, как декабристка, уже в новую ссылку и проживёт с Грином семь лет. Пока не увидит «второй, жуткий лик его»… Был ли он, этот «лик»? Смотря как судить. К примеру, подвыпив, он мог громко, на весь зал комментировать пьесу в театре, мог, расплатившись за поездку копейками, достать вдруг рубль и, повертев его под носом у кучера, зашвырнуть в кусты: уж очень хотелось послушать, «как ругается извозчик». Не стеснялся в гостях, как послед-

5 7 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: FAI/FOTODOM

Крым. Последняя фотография.

1932 год

5 8 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

АЛЕКСАНДР ГРИН

ний алкоголик, допивать на кухнях остатки вина из бутылок. Наконец, любил деньги. По просьбе того же Быховского написал как-то некролог о казнённой Лидии Стуре, которую знал лично и которая станет героиней «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева. Быховский рыдал, читая текст. Но, когда прочёл, услышал: «А теперь – гонорар!..» «Это за статью о казнённом товарище?!» – взорвался Быховский. Грин двинулся было к двери, но, встав у порога, обернулся: «Ну, дай хоть пятёрку!» Да, романтик наш был жесток и занудлив в финансовых делах. Однажды даже устроился ночевать в редакции, пока ему не выплатили требуемой суммы. «Иначе эти людишки не понимают, что мы торгуем творчеством, силой мышления, фантазией», – сказал. Любил, любил деньги, но с лёгкостью пропивал их. И, кстати, обожал дарить подарки: тому же Куприну подарил вдруг пару чудных старинных шпор из серебра, купленных у антиквара. Разным был, короче. Но Вера всё равно уйдёт. А он не без горечи будет каяться потом: «Я дорвался до жизни, накопив алчность к ней в голодной, бродяжьей, сжатой юности, тюрьме… А рестораны, вино, легкомысленные женщины – было ближайшее к моим жадным рукам». Но именно в те годы под его пером и рождались выдуманные города Гель-Гью и Лисс, которые населяли странные люди с дикими для русского уха именами: Астарот, Валу, Гнор, Режи. И мало кто верил, что истории эти, похожие на сны, написал тот, кого звали «заядлым пессимистом» и «человеком, не умевшим улыбаться». В литературе принимали его «через силу». Но он мог писать, как скажет Вера, только о том, что ему было интересно, и так, как находил нужным: «Возможность писать, о чём и как хочешь, была для него важнее популярности». Вот так – важнее… Верный, кстати, и поныне признак настоящего писателя. Они расстанутся, но Грин, выпустивший к тому времени трёхтомник, завещает Вере не только всё написанное, но и всё, что напишет. Любил. Любил так, что возил за собой по жизни не один – три портрета Веры. Причём один огромный. И все три повесил в каморке «Дома искусств», когда в 1920-м голодный, тощий, сбежавший в очередной раз из армии (теперь уже из Красной армии), переболевший тифом, нелюдимый и ненавидящий весь мир, поселился в ней. Чудом было не то, что выжил в страшные годы, когда в Москве его чуть не «шлёпнули» латышские стрелки, когда по ночам на пустых огородах выкапывал последние картофелины и тут же жадно съедал их – немытые, сырые. И не то, что Горький «пристроил» его в «Дом искусств», да ещё «поставил» его на паёк. Чудом было, что в грязном солдатском мешке он привёз в Петроград рукопись, может, самой чистой своей книги – «Алые паруса». О честных, добрых людях и о поисках простого человеческого счастья. Вот

так: увидел кораблик в какой-то лавке в голодном революционном Петрограде – и написал. Хотел назвать «Красные паруса», да на дух не переносил уже большевизма. Хотя когда друзья-эсеры подняли мятеж в Москве, его спросили: как ему это? «Уж если власть, – ответил Грин, – то лучше во главе с умным, не тщеславным и умеющим пользоваться этой властью человеком». «Это о Ленине?» – переспросили его. – «Ну разумеется, о нём…» Ценил чудеса! И, кажется, верил в них. Реально приставал к людям: неужели у вас не бывает случаев, когда до внутреннего слуха вам донесётся вдруг голос человека, находящегося где-то далеко? Уверял, что однажды услышал, как любимая им девушка вдруг совершенно отчётливо сказала ему, как бы на ухо: «Прощай!» И, записав час и минуту, узнал – именно в это время она и умерла. «И я заключаю, – написал, – что мы ежесекундно подвергаемся тайному психическому воздействию миллиардов живых сознаний…» Это тоже, если хотите, про зов, звучащий в людях, – про чудо. Он ведь и в «Алых парусах» написал, считайте, про чтение мыслей. И там же устами капитана Артура Грэя раскрыл, может, главный секрет. «Нехитрую истину» – помните? «Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками…» Примеры, правда, привёл смешные: чудо – это когда тюремщик сам выпустит вдруг арестанта или миллиардер подарит тебе виллу. Но сам Горький, говорят, плакал над повестью и читал её гостям. Но ни Горький, ни соседи, ни даже близкие не знали: Грин и сам «делал» чудеса, только не рассказывал о них. Вытащил из-под ареста поэта Рождественского, о чём тот так и не узнал. Выдал замуж, извиняюсь, проститутку Маньку-суматоху, у которой был роман с коридорным из «Лиссабона». Устроил ей свадьбу на свои деньги: с газовым платьем, с певчими из лавры, с ужином на 100 персон. Скажу больше: «чудеса» его «всплывают» и через полвека после его смерти. Уже в наше время, в 2003-м, питерская газета «Смена» опубликовала вдруг рассказ почти столетней Ольги Емельяновой, которая не только встретила как-то Грина, но благодаря ему сама уверовала в чудеса. Ей было 13, когда она, девочка с Урала, приехала в Петроград на заработки. Днём работала, а после, накинув на плечи цыганский платок, бежала, что ни вечер, к витрине шикарного магазина на Невском, где увидела однажды изящный женский манекен. «Вы представить себе не можете, как я этой кукле завидовала! – говорила. – Пальто сказочное. Синего цвета с серебряным отливом. А через плечо – шарф с бахромой». И вдруг в самый Сочельник, когда она, дрожа от холода, опять прилипла к своей витрине, на её манекен уставился вдруг ещё один «зритель». «Странный дядька, – вспоминала. – Я серьёзно сказала ему: «Это мой мане-

АЛЕКСАНДР ГРИН

кен». А он вдруг спросил: «А хотите горячего чаю?» И отвёл ребёнка в какую-то забегаловку, где купил ей сайку с изюмом и два стакана чая. «Ты хочешь пальто?» – спросил её, жующую. Да, ответила она. Нет, возразил он, ты хочешь другого. И таинственным шёпотом, «как волшебник или сумасшедший», сказал: «Ты хочешь превратиться в шикарный манекен с кудрями и капризными губками, стоять в витрине и не обращать внимания на тех, кто сходит с ума от твоей красоты…» «Вы кто?» – спросила она в ответ. – «Я писатель, я напишу о тебе рассказ. Ты будешь жить в витрине». И Грин вновь повёл её к магазину, велел ей постоять и через пять минут уже повязывал ей шарф с той самой пушистой бахромой. А потом, как и обещал, написал об этом рассказ. По нему снят ныне фильм – «Господин оформитель». Отличный, кстати, фильм. Да, жизнь – черновик выдумки. Особенно если писатель – поэт в душе. Грин ведь писал стихи в юности, даже посылал их в «Ниву». Это не удивительно. Удивительно, что, давно забросив их, хлебнув по горло мерзостей жизни, он, когда ему было сорок уже, вдруг снова взялся за них. Просто случилась история, может, главная в его жизни, из-за которой он, молчун с лицом будто «смятый рубль», бесприютный бродяга, «мустанг», как звали его за

выносливость, представьте, вдруг разревелся. Да так, как бывает только в детстве: давя рыдания, глотая слёзы, сдерживая трясущиеся плечи, чтобы только не заметила она. Она – это Нина Миронова. Тогда просто Ниночка.

Нина по имени Дэзи Он встретил её в 1918-м. Встреча была мимолётной. И лишь в 21-м, в январском Петрограде, они вновь столкнулись на Невском. Она была в дырявых ботах, ей, когда-то золотой медалистке, курсистке, а ныне медсестре сыпнотифозного барака, только что отказали в райсовете в ордере на выдачу хоть какой-нибудь крепкой обуви. Но встрече обрадовалась: помнила – этот человек, похожий на католического пастора, со смешным, «извилистым», как ей показалось, носом, три года назад написал ей стих: «И вы, дорогая, являетесь мне, как солнечный зайчик на тёмной стене». Он же почти сразу сказал: «Я не хочу, чтобы вы снова пропали. Не починитесь, зайдите ко мне». И даже пригрозил: «Если в течение недели вас не будет, я буду вас искать…» Она зашла, и раз, и два. Но когда в третий раз забежала к нему, он, видавший «виды» мужик, знавший и презрительно звавший женщин «розовыми

6 0 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

АЛЕКСАНДР ГРИН

хищницами», вдруг быстро чмокнул её в щёку и, не сказав ни слова, будто вятский мальчик, – убежал…

5 марта 21-го года он предложил ей стать его женой. Свои чувства к нему она уложит в тот день в одну прохладную фразу: «Не было противно думать о нём…» А уже 24 сентября, при первом расставании, напишет: «Сашечка! Милый… Если я заболею и умру – при нехорошем сердце это бывает, – помни, голубчик, что я любила тебя так, как только может любить человеческое сердце, и чувствовала всегда твою нежную, ласковую любовь… Я от любви пишу». Вот между этими датами и случилось то, что должно было случиться: она впервые осталась у него. Тогда он и разрыдался. «Он, – напишет Нина, – не однажды вспоминал ту минуту, когда я, лёжа рядом, стала обёртывать и закрывать его одеялом с той стороны, которая была не рядом со мной…» Ещё бы! Ведь, кроме матери в детстве, никто, ни одна душа в мире ни разу не укрывала его так. «Бог мой, – скрипел зубами, отвернувшись к стене, – дай мне сил сберечь её». Именно ту ночь они и отмечали потом как годовщину все 11 отпущенных им лет. Она, 26-летняя женщина, примет его безоговорочно. С его упрямством и нелюдимостью (он говорил, что «всякий посторонний ему как царапина»). С приверженностью старому календарю и орфографии (он до конца жизни писал с ятями). С его церемонностью и неприятием женских платьев выше колен (короткие юбки, считал, делают женщин «псевдодевочками»). С верой в рукопожатие (он уверял, что даже наигранно искренняя рука всё равно выдаст себя) и даже с татуировкой на груди (его «Саргассовым морем» – банальным, конечно, кораблём и волнами). Всё полюбит. Но лишь через год, когда отменят «сухой закон», а нэп откроет свои винные «пасти», узнает: Грин пьёт и это – наследственное. Сначала приходил навеселе, потом забавно пьяненьким, потом – пьяным. Пил по-чёрному и, спасая свою бедную любовь (они ведь начинали жизнь с двумя простынями и двумя подушками), вырывая его из вечно хмельных компаний, она хитростью увезёт его в Крым, в Феодосию. Пойдёт к знакомому врачу«одуванчику» и прямо спросит: что делать? Тот скажет: сошлитесь на больное сердце и приходите вдвоём. А когда они придут, скажет Грину: здоровье его жены срочно требует перемены климата. Нужен юг. И Грин, который и слышать о переезде не хотел, сам станет настаивать: «Мы должны срочно переезжать». Так Нина подарит ему лучшие, «ласковые», как напишет, годы его жизни. А нам невольно – чудные книги, созданные там. Он нежно будет звать её Китася, хотя она в его произведениях станет и Молли, и Тави Тум, и Джесси, и, конечно же, Дэзи из «Бегущей по волнам». Это ведь Нина придумала ему это красивое имя – Дэзи. Хотя, спасая его, спасала и себя: «Не встреть

я тебя, – напишет, – так бы и прожила всю жизнь Муней-телуней, полусонно и полусознательно…» Можно долго рассказывать об этой бедной любви, а можно привести только один пример – вот про окурки. Он, например, не разрешал ей убирать в его комнате. Он вообще не разрешал ей работать. А сам, трудясь по ночам, лишь глотал чай да курил. Дым, пепел, брошенные папиросы. И тогда Нина, вставая в 4 утра, шла в пустой кабинет его, открывала окна, мыла пол до блеска, а потом, представьте, вновь разбрасывала окурки, лишь бы он не заметил её труда. Такая вот любовь!.. Работал, как вол, но в конце 20-х печатать его, увы, перестали. «Дайте на темы дня», – ругались журналы. А он на «темы дня» не мог, напишет потом Нина, только «на темы души…» Нине скажет: «Маленький это капитал на нынешнюю расценку – честность, но он мой. Я человек, никогда не лизавший пяток современности, но цену себе знаю. Знаю, что моё настоящее будет всегда звучать в сердцах людей, смотрящих вглубь себя…» «Хитрец, ах, какой хитрец, – шептались писатели за его спиной, когда он приезжал в Москву, – устроился, видите ли, в Крыму, в тепле и сытости, а мы…» Он же гордо молчал: не рассказывать же им, что, когда однажды купил Нине в подарок серебряную чашку с блюдцем и ложкой, она расплакалась – «на эти деньги месяц можно прожить». Москвичей, если честно, презирал. Про Маяковского с его «бандой» сказал, что не верит в их искренность: «Всё это – здоровые ребята, нажимающие звонок у ваших дверей и убегающие прочь, так как сказать им нечего». Хитрец, конечно, хитрец: в век всеобщего объединения ухитрился ни до, ни после революции не войти ни в одно литературное объединение, ни в одну группу или «цех», как модно было, называть «банды». Был независим вот как разве что Цветаева в поэзии, больше и сравнить-то не с кем. И, как Цветаева, был неповторим. Даже революционным прошлым не торговал. Когда советовали вступить в Общество политкаторжан (это давало преференции!) или выбить пенсию ветерана революции, на что имел права, отвечал: «Не хочу подачек». Впрочем, причины отказа, возможно, были глубже. Ведь он перед смертью на вопрос священника, примирился ли с врагами, вдруг ответит: «Вы думаете, я не люблю большевиков? Нет, я к ним… равнодушен». Да, Грин оказался несозвучным эпохе. Да, не писал ни о социализме, ни о капитализме. Но, может, потому и пережил все и всяческие «измы», может, потому и оказался созвучен не им – вечности?.. Мечтал, представьте, о Нобелевской премии. «Нинушка, – загорался. – Нанимаем пароход, выбираем капитана и едем вокруг Европы». Это было в конце 20-х. А уже в 30-м ему прямо сказали: «Эпоха будет мстить вам». Вот письмо от 1931 года, которое так и не решились опубликовать при

АЛЕКСАНДР ГРИН

советской власти. «У нас нет ни керосина, ни чая, ни сахара, ни табаку, ни масла, ни мяса, – пишет другу за год до смерти. – У нас есть 300 г отвратительного мешаного полусырого хлеба, обвислый лук и маленькие горькие, как хина, огурцы с неудавшегося огородика…» Такой вот «хитрец»! Ведь в Москве уже прозвучали слова Л. Сейфуллиной, сказанные на правлении Союза писателей: «Грин – наш идеологический враг. Ни одной копейки принципиально!..» Вернувшись в последний раз из Москвы, как раз в 31-м, Грин лишь выдохнул: «Амба! Больше печатать не будут». И добавил: книги его тихо изымают из библиотек. До триумфального возвращения его к читателям, до выхода шеститомника в 1965-м, оставалось 34 года. А до признания классиком ХХ века и того больше. Он умер 8 июля 32-го года. От скоротечного рака. Но только ли от него?.. Ведь на похороны пришли не писатели – просто люди. Писатели же, та же Шагинян, приехали в Крым через два года, посмотреть, где жил он, как умер. И, выйдя из саманного домика, который Нина купила, продав золотые часики, подарок мужа, Шагинян вдруг разрыдалась. «Как бедно жил Грин, даже пол в доме земляной…»

В этом доме Нина откроет музей. Её жизнь после Грина и не расскажешь. Оккупация, больная мать, угон в Германию, потом арест на родине и десять лет лагерей, потом неравная борьба за эту саманную хижину, где 1-й секретарь Старо-Крымского горкома партии устроил сарай для личных коров и кур… Эх, люди-люди! Только в августе 60-го она откроет музей Грина, хотя официально его признают лишь в 71-м – через год после смерти Нины. Завещает похоронить себя рядом с мужем, но ей даже этого не разрешат. Запретит ЦК партии Украины. Нет, её похоронят на том же кладбище, но издевательски – в другом конце его. Впрочем, вера в чудеса, которой учил Грин, не прошла даром. В ночь на 23 октября 70-го года, в первый день рождения Нины после её смерти, пять поклонников Грина, идеалистов, бунтарей, безумцев, да просто пятеро мужиков с сапёрными лопатами, раскопают её могилу и перенесут гроб с её телом к мужу – в ограду его могилы. Любящие должны быть вместе! Хотя сам факт захоронения её рядом с Грином станет известен лишь через 20 лет – в 1990-м… Но – «лелейте мечты», любил повторять наш «пессимист». Святая правда! Лелейте! Ведь «запрещать мечту – значит не верить в счастье, а не верить в счастье – значит не жить».

ВЕРСИЯ

2012

Каждый пишет, что он слышит А каждый слышит, как он дышит. Прав Окуджава. Как он дышит, так и пишет. Но чем дышит современная литература, что слышит современный писатель? Например. Сколько героев в русской литературе появилось за последние двадцать пять лет – время свободы и правды? И не вспомнишь ни одного. Сыщик Фандорин разве что. Но он же не настоящий, картонный, из комикса. Почему из современной литературы совсем исчезли герои, тем более такие герои, каким хотелось бы подражать? МАКСИМ КАНТОР

6 2 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

Три романа о море и суше Лучшим русским романом последнего времени я считаю «Три минуты молчания» Георгия Владимова. Это книга о рыбаках в Северном море. Начинается роман с изложения жизни на берегу: драки, пьянки, случайные связи. Герой подкопил деньжат, хотел было списаться на берег – но деньги украли; опять пришёл наниматься в матросы. Теперь снова полгода в море, а потом пьянка на берегу. Про команду, которая сплошь из таких же матросов, написана книга. Интересна переписка Владимова с Солженицыным по поводу романа. Солженицын начал читать – и бросил. Написал автору (цитирую по памяти): мол, я-то надеялся, ваш герой понял, что будущее России на земле. Сушу надо обустраи-

вать, Россия не морская держава! А вы опять героя в море послали – читать неохота: зачем нам Джек Лондон? Они друг друга не поняли, Солженицын от книги отмахнулся, а Владимов объяснить Солженицыну не сумел. Книга как раз про сушу, на которой ничего сделать нельзя. Не получается у героев на суше: их обманывают, дурят и они спиваются. Они люди неплохие, но пронырливая жизнь на берегу пробуждает в них самое скверное. У них не получается создать семью, компанию, общество. Владимов показывает десяток биографий – все дрянные. Не устроившись на земле, люди выходят в море, и вот в море-то они – команда. Они поначалу бранятся – земное ещё не отпускает их; и вдруг закон общего дела их собирает воедино. Теперь это

люди высшей пробы, готовые заслонить друга в беде, отдать жизнь за товарища. Даже когда они терпят бедствие (в судне пробоина), у них хватает отваги прийти на помощь другому тонущему кораблю. Береговая жизнь кажется в море нереальной, не идёт в сравнение с морской жизнью. Но мелочное уродство берегового быта не отпускает. Чуть что, из моряков лезет земная сущность, как вата из дырявого матраса: один вынашивает план зарубить жену топором за измену, за другим какое-то тёмное дело, третий ненавидит семью, к которой привязан тремя детьми, и так далее. Они заговаривают о сухопутных проблемах и делаются ничтожными; берутся за снасти – и снова распрямляются. Метафора «земное – преходящее» звучит в полную силу; так устроена жизнь этих людей: от суетного – к общему делу и обратно, в суету. Но не так ли устроена и вся история нашего Отечества? В данном сценарии заключается исторический цикл России: война и революция, то есть время, когда народ обретает общее дело в беде, и бытовое неравенство в мирное время. Эта цикличность, ввергающая народ то в самую актуальную для мира историю, то выбрасывающая из мировой истории вовсе, и передана Владимовым в метафоре моря и суши. Сколько твердили про Россию, будто страна выпала из истории, однако истории ХХ века не существует без СССР, хотя, впрочем, это и не отменяет того факта, что жизнь в России уродлива. Историческая судьба у русских людей есть, а вот собственной судьбы нет. Эта коллизия и описана Владимовым на примере жизни рыбаков. То, что Солженицын потребовал от рыбаков обустройства суши, характерно для автора «Красного колеса»: он мечтал именно о прогрессивном застое – о монархии образца Алексея Михайловича, в которой рыбакам нашли бы подходящую работу. Владимов же показал пульсирующую жизнь русской истории: жизнь народа, который творит историю от тоски – как пьёт водку. В экстремальных условиях эти сомнительные граждане становятся единым народом, единым коллективом, у них появляется философия общего дела – вот так делается история. Но едва пора испытаний заканчивается, как им надо создавать стабильную жизнь, «обустраивать Россию». И тогда простые люди попадают в кабалу к жадным и подлым, поскольку плана строительства общества равных в России нет. Люди привыкли к ответственности на корабле, в лагере и в окопе, а больше нигде нет равенства. Моряки на суше (читай: люди в мирное время) обречены: приобретать и копить они не умеют. Люди злятся, когда у них забирают последнее,

их обманывают закономерно, поскольку строят не общий корабль (ковчег), а частные хоромы. Люди готовы на подвиг каждый день, а подвига каждый день на суше не требуют: каждый день просто надо кланяться и ловчить, этого они не умеют. Про такую судьбу народа написана книга. Мне представляется, что этот морской роман похож

Георгий Владимов

на песни Высоцкого, на книгу «Зияющие высоты» Александра Зиновьева и на поэму «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. Все эти произведения про одно и то же – про безоглядный, отчаянный путь с прямой спиной. История России создаётся противоестественным путём – походом алкоголика в Петушки, походом на дырявом корабле в Баренцево море, отчаянной

6 3 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: ЮРИЙ ИВАНОВ/МИА «РОССИЯ СЕГОДНЯ»

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

и не боятся быть вровень с историей. У них иначе не получается. У Пастернака есть (родственное скульптору Джакометти) определение людей и города в поэме «Девятьсот пятый год»: …Так у статуй, утративших зрячесть, Пробуждается статность – Он стал изваяньем труда. Сегодня, когда город и люди стали воплощением торговли и обмена, статуи исчезают: прямота статуи олицетворяет труд, а чтобы успеть на бирже – с прямой спиной не походишь. Но на войне и в работе это нужное качество. И труженик Веничка идёт в Петушки, как на смертный бой, отдаёт жизнь на войне с российским уродливым бытом.

Отчаянье

6 4 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

Владимир Высоцкий

смелостью доктора философии, который решает стать Гомером. Эти книги – родственники. «Я не боюсь вас. Смотрите, я иду на вас в полный рост» – такую фразу, достойную Сирано, говорит герой зиновьевских «Зияющих высот», персонаж по прозвищу Крикун. И такую же фразу мог бы сказать герой Владимова, матрос Сеня Шалай. И алкоголик Веничка, идущий с прямой спиной от Москвы к Петушкам, говорит то же самое. Так говорит любой из героев Высоцкого: «Спины не гнул, прямым ходил». Эти люди похожи прямотой на статуи Джакометти – вот так и стоят, проглотив аршин; и не кланяются, потому что не умеют. Это всё люди, живущие навылет, живущие наотмашь; они идут в полный рост

У меня сохранилась фотография, на которой Владимов, Зиновьев, Ерофеев сидят рядом на парковой скамейке; фотография сделана незадолго до отъезда Александра Зиновьева в эмиграцию. Фотография сперва казалась странной: пьяница Ерофеев, философ Зиновьев и прозаик Владимов – это случайная встреча. Зиновьев и Ерофеев не писатели по меркам литературных слонов: один писал «слишком много букаф», как сказали бы сегодняшние подростки, другой писал букв слишком мало; на их фоне Владимов смотрится академическим литератором. Через некоторое время я понял, что снимок уникальный; литераторы сами не подозревали, что образуют единый фронт русской словесности – сравнить это направление по определённости можно лишь с 60-ми годами XIX века. Авторы этого, возможно, не подозревали, но они знали калибр друг друга, и, что важнее, их объединяла особая каменная стать. Роман «Три минуты молчания», эпопея «Зияющие высоты», поэма «Москва – Петушки» представляют особое направление русского искусства. К этому направлению отношу песни Высоцкого и Галича, рассказы Шаламова, прозу Владимира Кормера, философию Мамардашвили, дневники Михаила Гаспарова, книги Надежды Мандельштам и Лидии Чуковской, мемуары Разгона и Гинзбург – то есть самое страстное, что было создано между войной и перестройкой. Определить то, что объединяет это направление, нетрудно, но термин надо объяснить. Помню, Кормер рассказывал, как принёс свой роман «Наследство» на отзыв Александру Зиновьеву и тот роман разругал. В рассказе была любопытная деталь: Зиновьев упрекнул Кормера в недостаточном реализме. «Смешно это слышать!» – возмущался реалист Кормер: ведь Зиновьев был писатель-любитель, из философов, что мог любитель сказать о цеховом мастерстве? Однако упрёк задел: существовал помимо литера-

турного стиля реализм – особый реализм поведения, который их объединял. Есть соблазн назвать это «протестным поведением», но диссидентами они не были, относились к статусному диссидентству иронически. Эти люди были в оппозиции к вещам более значительным, нежели партийные органы или развитой социализм. «Три минуты молчания» не содержит ничего антисоветского, а Зиновьев под конец своей жизни порвал с диссидентством столь оглушительно, что обратно в ряды протестантов его уже не вернуть. И какой же Высоцкий диссидент? Диссидентская литература – это Солженицын, Светов, Максимов, Богораз. Диссидентство – это корпоративная этика, это стиль общения, напоминающий ритуал; Высоцкий и Владимов слишком плебеи для диссидентского стиля. В их произведениях нет ничего для избранных – это до неприличия понятная массам литература. Это такой реализм массового употребления. И Зиновьев, и Высоцкий – это слишком просто сказано. Оппозиционных мальчиков тех лет отталкивало от Высоцкого то, что песни его могут петь и генералы КГБ, и алкаши – в кругах умственных было принято кривиться на плебейство барда. Вот, скажем, постмодерниста Пригова алкаши и генералы КГБ не распевают, а песню про волков поют. И тем более неуместной казалась военная романтика. Диссидентство морщилось на красные звёзды, Войнович войну высмеял, а Солженицын показал, что фигура Власова куда романтичней, нежели красные генералы. А вот Высоцкий пел удалую песню про «Як»истребитель и чёрные бушлаты сапёров, а вот Зиновьев писал про свою лётную эскадрилью, а Владимов воспевал братство моряков, сплочённое ещё срочной службой в ненавистной советской армии. Какое-то во всём этом было нарушение корпоративного вкуса, нарушение протестной этики; плебейство какое-то. Здесь любопытно шагнуть в сторону и взглянуть на Европу тех лет: что могло объединить простоватого Хемингуэя и учёного Сартра? И однако Сартр приехал искать дружбу на Кубу. Хемингуэй пил дайкири и рассказывал о рыбаках, а Сартр курил трубку и говорил о парижских студентах – общего между ними вроде бы не было; разве что антифашизм? Но это не эстетическая категория. Пожалуй, общим между ними было то, что одновременно являлось общим у них и с другими людьми. Штука в том, что именно наличие этого общего чувства они и провозгласили эстетической категорией. Общим у них было то, что у них не имелось ничего не-общего, они не имели уникального эстетического кода, охраняемого от Венедикт Ерофеев

других. Общим у них было отсутствие корпоративности. Это общее с толпой чувство реальной жизни, которое внятно каждому, но лишь писателем может быть высказано внятно. Здесь принципиально важно то, что самое главное в жизни не уникально. Уникальных переживаний Высоцкий не имел, владимовские герои их не знают, Зиновьев уникальность в себе сознательно вытаптывал, у Шаламова на уникальность нет времени, Сартр уникальность презирал, а Хемингуэй сделал всё для того, чтобы говорить, как плебей, – уникальность сознания писателя была направлена на то, чтобы прожить общую жизнь. Это совершенно толстовская мысль, но в эстетике ХХ века она получила специальную аранжировку – из-за вопиющих бедствий века, которые полагается принять как свои. Это такого рода знание жизни, которое

6 5 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: ТАСС; ВИКТОР БАЖЕНОВ

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

6 6 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

Александр Зиновьев: «Бездарность, развязавшая себе руки, начинает вести себя так, будто она гений. И усилиями огромного числа людей создаётся иллюзия гениальности»

можно описать словом «реализм», но стилем реализм это знание не исчерпывается – такое знание жизни, если угодно, само по себе есть стиль. В судебной практике этот казус можно было бы назвать «правом прецедента»: то, что случилось с тобой, имеет смысл лишь поскольку случилось и с другим. Ты человек, поскольку разделяешь с другими любовь, боль, холод, заботу. Итогом жизни героя Хемингуэя является простейшая формула «человек один не может ни черта». Это не отрицание индивидуализма, нет, это особое понимание индивидуализма: человек лишь тогда состоялся, когда он состоит из других людей. Единичного измерения нет. Один – это сразу много. В России этот стиль со времён Толстого существует полноправно – просто он выражается не в подробной реалистичности письма, как мог считать, например, Фадеев, но в подлинности процесса жизни писателя. А посмотрим, что ты за человек, говорил Толстой, открывая книгу молодого автора. В случае с Владимовым или Высоцким у него не возникло бы сомнений в человеческой пробе. Владимов и Зиновьев, Ерофеев и Высоцкий олицетворяли этот особый

стиль русского письма – «реализм отчаяния», как однажды выразился сам Зиновьев. И, кстати, это было им сказано по поводу картины, а не литературы. Как это обычно и бывает, сходное стилистически движение существовало и в русской живописи, причём существовало поверх дихотомии: авангард-официоз. Так называемый «суровый стиль» в живописи 60-х и 70-х, послевоенные портреты ветеранов Коржева, бабки северных деревень Попкова, нищий быт натюрмортов Вейсберга, картошка, написанная Фальком, – вот то же самое направление в русской пластике. Стили могут варьироваться, главное – то, что изысканный Вейсберг и прямолинейный Коржев пишут о вещах, которые понятны и бабке в бакалее, о том, что быт неустроен, но главное в ином.

Стиль Стиль жизни и творчества кристаллизовался в послевоенные годы. Я хочу определить это общее направление как «русский экзистенциализм». В целом экзистенциализм – это послевоенное направление

эстетической мысли; в послевоенной Европе возникли такие странные писатели и художники, стоящие особняком от основных течений и кружков, они не были встроены ни в какой «изм», их трудно причислить к школе. С ЖанПолем Сартром дело обстоит просто – писатель сам себя назвал «экзистенциалистом»; но к этому же направлению относятся и западные художники: Бэкон, Фрейд, Джакометти, поздний Пикассо. К этому же направлению относится и Генрих Бёлль, и Камю, и Оден, и Пинтер, и поздний Хемингуэй. И русские писатели Владимов с Зиновьевым, Высоцкий с Ерофеевым должны быть определены в русской литературе именно как экзистенциалисты. В этом пункте имеется терминологический казус. Термин «экзистенциализм» в русской культуре традиционно связывают с именами Шестова и Бердяева; считается, что в России был свой экзистенциализм в философии – вот, философов имеем, один философ Кьеркегора изучал, а другой, тот – о русском духовном. И на этом история русского экзистенциализма вроде как замирает; неурожайно выходит с экзистенциализмом в России. Но штука в том, что экзистенциализм – это вообще-то не философия, его суть совсем не в теории, а в самой наиконкретнейшей практике: в поступке, в поведении, в выборе, – и представить существование этой эстетики «вхолостую», не выраженной в литературных и живописных произведениях, невозможно. Строго говоря, отдельной философии экзистенциализма быть не может, нет такой умозрительной теории. Например, одной теории эскапизма достаточно, поскольку для того, чтобы доказать эскапизм на практике, следует ничего не совершать. Но нельзя быть теоретическим боксёром, абстрактным альпинистом, гипотетическим экзистенциалистом. Существование человека – вещь сугубо конкретная, подлинность существования надо доказывать каждый день, утверждать примером. Таким образом, принять то, что в русской культуре есть философ-экзистенциалист, но нет писателей-экзистенциалистов, невозможно. Кстати будь сказано, Александр Зиновьев сделал для понимания русского экзистенциализма гораздо больше, нежели Шестов или Бердяев, те, собственно говоря, никакими экзистенциалистами не были: бытием теорию не они поверяли. Зиновьева я бы сравнил с Жан-Полем Сартром – он был и теоретиком, и практиком русского экзистенциализма. Экзистенциализм в русской культуре, несомненно, был, и причём яркий. Просто он существовал не в работах Шестова (ещё меньше в работах Бердяева), а в литературе и искусстве 60–70-х годов, параллельно со схожими процессами в Европе.

Высоцкий и Ерофеев – вот вам чистый, без примесей экзистенциализм, обнажённая русская судьба (тут бы употребить слово «дистиллированный», но оно не сочетается с именами Ерофеева и Высоцкого). Зиновьев и Владимов – вот вам рассказ о человеке, который чувствует себя вровень с историей и берёт на себя труд отвечать сразу за всех. В этих книгах нарисован образ общества и, что ещё важнее, написаны образы героев, а герои в русской литературе – большая редкость. Начнёшь вспоминать: сколько же с тех пор было героев в русской литературе? Сколько их появилось за последние двадцать пять лет – время свободы и правды, и не вспомнишь ни одного. Вы обратили внимание, что сегодня в изобразительном искусстве вовсе нет портретов, а в литературе совсем нет героев? Нет таких героев, каким хотелось бы подражать. В странное время мы живём сегодня: у этого времени нет ясного лица. Помните, мы приходили на выставки и нас обступали лица нарисованных людей? Да, подчас это были плакатные лица, но очень часто – живые. Помните героев песен Высоцкого? За каждым стояла судьба: за шоферюгой-дальнобойщиком, за пилотом истребителя, за алкоголиком, за разведчиком в чёрном бушлате; то были полноценные биографии. Помните скупых на слова зеков Шаламова, колючие диалоги матросов Владимова, язвительный язык Венички? Что бы там ни было, достоинства они не по-

«ЗАПАД НАВЯЗАЛ НАМ, РУССКИМ, СВОЁ ПОНИМАНИЕ ЯВЛЕНИЙ НЕ ТОЛЬКО СВОЕЙ, НО И НАШЕЙ ЖИЗНИ И ИСТОРИИ» АЛЕКСАНДР ЗИНОВЬЕВ

теряют: действительность может быть любая, но казалось, что героев русской литературе хватит надолго. Принято повторять формулу «все мы вышли из «Шинели» Гоголя»: сочувствие униженным и оскорблённым есть оселок русской литературы. Это и была миссия русского интеллигента – встать между униженной чернью и чиновником, принять на себя удар, стать адвокатом безъязы-

6 7 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: ОЛЕГ ДЬЯЧЕНКО/ТАСС

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

6 8 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

ких и обиженных. «На каждой капле слезовой течи распял себя на кресте», а иначе зачем искусство, если оно не спасает слабого? Я добавлю к образу шинели бородинские флеши. В конце концов, где и должна была пригодиться шинель, как не на войне? Толстой однажды показал, как униженных и оскорблённых следует защищать. Можно долго колебаться, охранять свои привилегии, но однажды приходится делать выбор, как сделал выбор Пьер, как сделал выбор Зиновьев, как его сделал сам Толстой – как это принято среди русских писателей. Встань на сторону слабых, будь с чернью – свои преимущества сочти тщетою, по словам апостола Павла. Это и есть общее правило русского интеллигента. Если война, то воюй, если революция, иди в революцию. Если имеешь что-нибудь большее, чем у соседа, отдай это. В огне брода нет. Лев Толстой однажды щедрой рукой высыпал в литературу деятельных героев: Болконского, Пьера, Денисова, капитана Тушина, Долохова, Николая и Петю Ростовых, Платона Каратаева и Кутузова хватило на много лет и на много кинолент, в их лучах отогрелись и булгаковские белые офицеры, и Мелихов из «Тихого Дона», Левинсон из «Разгрома», и Штирлиц, и даже герои Высоцкого и Зиновьева вышли оттуда – все они сошли с бородинских флешей Толстого. Вот толстый, неуклюжий Пьер, идущий на поле сражения, – архетип русского интеллигента. Он идёт в бой не потому, что верит в правоту государства, плевать ему на государство. Не ради Александра идёт Пьер на Бородинское поле. Идёт по простой причине – потому что есть слабые, которых требуется защитить. «Это моя дочь, которую я спас из огня», – говорит о чужом ребёнке. Вот и всё, так просто. И мнилось, этой каменной стати довольно, чтобы интеллигенту выстоять. В годы советской власти и лицемерия аппаратчиков и во время сталинских лагерей и чисток оставалась эта мораль русского интеллигента, не ищущего выгоды и личной свободы, но поправляющего пенсне, прежде чем встать в общее ополчение. Власть вас может предать, чиновники вас могут обмануть, система вас может унизить – и так непременно произойдёт! Но сила русского интеллигента не в том совсем, чтобы этому произволу противостоять. Речь об ином. Они, несомненно, унизят и обманут меня. Но никто не может мне помешать защитить того, кто слабее меня. И эта последняя возможность победы – в защите слабого, в защите черни – она делает меня сильнее всех. Вот с этой моралью стоял Пастернак, с ней выстоял Шаламов, это толстовская неколебимая мораль. Про это и написал Владимов, ради этого работал Зиновьев, про это пел Высоцкий.

Корпоративная мораль Но вдруг мораль эта отказала, покрылась ржой. С годами бородинские баталии интеллигенцию манить перестали: вдруг сделалось понятно, что битву с французской цивилизацией, возможно, стоило бы и проиграть – в конце концов, борьба с цивилизацией до хорошего не доведёт: победить-то мы победили, а как бедно живём! Может быть, проиграть разумнее? Мораль акунинского «Турецкого гамбита» и смердяковского анализа двенадцатого года «глупая нация-с победила умную-с» (вот он, точный сюжет акунинского детектива: надо проиграть, чтобы общая цивилизация выиграла) показалась рабочим сценарием будущего. Постепенно в русской культуре сложилась стратегия не героическая, но прагматическая. И под влиянием практических обстоятельств роль интеллигента была переосмыслена и русская литература мимикрировала. Сказалась неприязнь к пафосу: мы не любили образы пионеров-героев и Зои Космодемьянской, героев-панфиловцев и челюскинцев, это представлялось ходульным и жалким – вместе с этими навязанными нам героями ушли в небытие и Григорий Мелихов, и Тёркин, и рыбак Владимова, и алкаш Ерофеева, и философ Зиновьева. Было дискредитировано то общее, поделённое на всех

«У ЧЕЛОВЕКА В ДУШЕ ДЫРА РАЗМЕРОМ С БОГА, И КАЖДЫЙ ЗАПОЛНЯЕТ ЕЁ КАК МОЖЕТ» ЖАН-ПОЛЬ САРТР

чувство бытия, которое только и образует героев. Возникло нечто взамен: индивидуальный успех, личная свобода, но, парадоксальным образом, отдельно стоящего героя создать не получилось. Ни соц-арт в изобразительном искусстве, ни концептуализм (наследник иронии и сарказма обиженных диссидентов), ни поэзия 80-х, ни свободолюбивый дискурс постмодернизма не создали героя, которому хочется подражать и которого можно любить. И связано это с тем, что общее дело было признано недействительным. Платон полагал, что миссия поэтов в государстве – прославлять подвиги героев и тем самым давать при-

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

ФОТО: AFP/EAST NEWS

Симона де Бовуар и Жан-Поль Сартр

создал инсталляцию «Человек, который улетел» и показал пустое место, оставшееся после человека, уставшего от общества. Кабаковский персонаж соорудил из подтяжек катапульту и улетел на свободу – прочь от дурацкой реальности, в хорошие страны. Пустое место, оставшееся от улетевшего человека, и есть образ интеллигенции наших дней. Образ растаял. Собственно, постмодернизм (в том числе и российский постмодернизм: Кабаков, Пригов, Рубинштейн и т.п.) был защитной реакцией куль-

туры на экзистенциализм. Определённость надоела, прискучил пионерский героизм, надоело равенство в беде, захотелось весёлого, ни к чему не привязанного дискурса, свободы! Захотелось личной независимости, и прежде всего от тусклой народной судьбы. «В будущее возьмут не всех», – гласила программная фраза концептуалиста Кабакова. А вот Толстой учил, что брать надо всех. И Маяковский про это же говорил. И Высоцкий про это пел. Однако нынче приняли другое решение. Появилась риторика интеллигента, который отстаивает собственные права, а не права какого-то дяди; за свои права пойдёт на демонстрации. То есть интеллигент сегодня говорит, что он борется за главное: за абстрактные положения демократии, за права базовые, за общие положения. Но дело в том, что абстрактной демократии не

бывает. Не бывает свободы и прав вообще. Как говорил экзистенциалист Камю: «Человек – это не абстракция». Жизнь конкретна, и судьбы людей конкретны. Литература, которая служит абстракции, мертва. Пьеру Безухову или герою Высоцкого с такой моралью родиться невозможно. Закономерно, что в корпоративном государстве, при наличии корпоративного капитализма, возникли корпорации мастеров искусств. Литераторы и художники разделились как прежде, во времена советской власти, по цехам и секциям, возникли профессиональные связи и табели о рангах. Появились, как в те самые времена,

6 9 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

мер детям. Искусство обязано учить хорошему и сплотить людей – мысль банальная, но в государстве необходимая. Надо выстоять всем вместе, иначе как и зачем жить? Герой – он героем является потому, что защищает других. У Маяковского есть образ (образ искусства, религии, ответственности поэта) – большой Человек. Этот Человек стоит, как страж общества, призванный следить, чтобы счастья досталось всем и никого не обделили: «…жду, чтоб землёй обезлюбленной вместе, всей мировой человечьей гущей… сто лет стоял, буду и двести, стоять пригвождённый – этого ждущий». Это одно из самых точных описаний русского классического интеллигента: зануды и моралиста, человека несгибаемого. Так и жили, тем держались. Но устали – и высшим благом была прокламирована личная независимость. И однажды концептуалист Кабаков

СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА

литературные салоны, журнальные иерархи, издательские авторитеты. Литература русского экзистенциализма создавалась любителями – любителем был и Толстой. Но сейчас наступила пора профессионалов, воспитанников литинститутов и питомцев объединений, газетных громовержцев, новых Фадеевых и новых Алексеев Толстых, новых Демьянов Бедных и новых Софроновых. И непременный компонент литературного салона: у литераторов возникла салонная гражданская позиция. Как и нужная публикация, и нужная премия,

«ЧЕМ ПРИВЯЗАТЬ СЕБЯ К ЖИЗНИ, ЧТОБ ПОДОЛЬШЕ ВЫДЕРЖАТЬ ОДОЛЕВАЮЩЕЕ ПРИТЯЖЕНИЕ НЕБЫТИЯ?»

7 0 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ГЕОРГИЙ ВЛАДИМОВ

салонная гражданская позиция есть необходимый атрибут профессионала. Гражданская позиция не связана с обычными гражданами, но обозначает особую писательскую миссию. Профессия литератора допускает отдельное существование гражданственной позиции и отдельное существование рыночной продукции. Общий балл должен соответствовать образцам, но гражданская позиция существует не в литературном образе, а как бы довеском. Можно писать бульварную литературу, а гражданскую позицию заработать на трибуне – дослать сухим пайком. Это здравый подход, он совершенно не соответствует критериям экзистенциализма – ну так ведь с общей моралью было покончено. Теперь мораль корпоративная, цеховая, и литература тоже корпоративная. Националисты отдельно, постмодернисты отдельно, бытописатели отдельно, и они друг другу не мешают, даже и не спорят. Встречаясь на митингах, они не ссорятся, поскольку гражданские позиции, как и премии, не связаны с жизнью и творчеством.

Исчезли книжки про детей… Русское общество каким было, таким и осталось – разве что феодалы-богачи появились, вот и всё. По-прежнему рыбачат в Баренцевом море рыбаки; алкаши по-прежнему едут из Москвы в Петушки,

считая глотки бормотухи; как раньше, зеки топчут зону – не проштрафившиеся нефтяники, а обычные жалкие люди. И жильё дорогое, и пенсии маленькие. И электричество с водоснабжением подорожало. И бедных много. «Я пол-литра куплю, валидолу куплю, двести сыра и двести «любительской», как Галич пел. Реальность российская, она от века такова. Только вот роль интеллигента поменялась – интеллигенту теперь кажется, что его миссия в том, чтобы улететь к прогрессу. Описаний нищеты и бесправия, войн и горя в современной русской литературе исчезающе мало. Не то чтобы этих явлений не стало, но пишут о них крайне редко и коротко. Некоторое время писали про непростые бандитские будни, но про среднеарифметического человека с небольшой пенсией или про жителя Музари-Шарифа, в которого последовательно стреляли русские, англичане и американцы, не напишут. И про баб, слобожан, учащихся и слесарей в электричке не напишут тоже. И вот странность: исчезли книжки про детей. Возможно, это разумная позиция. И писательский профессионализм выражается, в частности, в том, чтобы даже за свободу народа бороться отдельно от народа. В конце концов, одно из достижений ХХ века – это построение демократии помимо народа. У писателей много профессиональных приёмов в передаче быта и характеров. Иногда получается написать смешно и едко, иногда пафосно. Многие сегодня говорят о том, что возникло новое поколение российских писателей – расцвет литературы. Так и есть, пишут много. Только вот героев создать больше не получается. Бандиты и барыги, характеры гротескные удаются, а вот Сирано и Пьеров больше в литературе нет. Любительства нет – Пьер ведь был интеллигент-любитель. Экзистенциализм – это гуманизм, сказал Сартр однажды. Сартр имел в виду простейшую вещь. Абстрактной свободы не бывает: чтобы быть свободным, надо разделить жизнь других. Разделить не корпоративную интригу литераторов, не миссию избранных, не мораль цеха, но жизнь так называемой черни. У Сартра есть удивительные слова, отрицающие уникальность писателя и одновременно превозносящие его труд: «Ты стоишь всех – но тебя стоит любой». Это аксиома искусства. Писатель ровно ничем не интересен сверх того, чем интересен каждый человек. Но если он может выразить нечто – пусть это будет понимание боли другого, иной задачи у писателя нет. «Жизнь ведь тоже только миг, только растворенье нас самих во всех других как бы им в даренье» – так Пастернак поддержал мысль Сартра. Другого способа для создания гуманистической литературы не существует.

Всё гениальное… Ни до, ни после Леонардо да Винчи не было человека, гениального во всём: ведь он один изобрёл ножницы, будильник, танк, вертолёт, велосипед, броненосец, и это ещё не весь список! Анатомические атласы Леонардо были настолько подробны, что по ним до сих пор создают современные аналоги. Несмотря на запреты церкви, он провёл десятки вскрытий, изучил сотни органов, делая великолепные зарисовки экспериментов. Неудивительно, что спустя 500 лет учёные и изобретатели равняются на великого Леонардо. Его имя стало синонимом инноваций и прогресса – основных ценностей лаборатории Leonardo Skin Tach, занимающейся разработкой новых технологий, современных систем лечения и нанотехнологических препаратов. Учёные Leonardo Skin Tach разработали уникальные технологии в области скульптуры тела, омоложения и разглаживания кожи, удаления морщин, а также целый спектр процедур, которые успешно борются с акне, целлюлитом, грибками ногтей, пигментными пятнами и многими другими проблемами, которые мы не хотели бы видеть в зеркале. «Эксклюзивная методика ALT-омоложения на аппарате LEONARDO основана на глубоком воздействии оптической энергии на структурные элементы кожи. Эта современная технология с многоступенчатой системой охлаждения позволя-

ет воздействовать на основные проявления старения кожи без нарушения её целостности», – говорит врач-косметолог, терапевт Клиники профессиональной косметологии и диетологии Глобальный проект «Красота» Юлия Алексеевна Пуляева. Аппарат LEONARDO обеспечивает комплексный эффект омоложения для зрелой кожи, воздействуя на коллаген-эластиновый комплекс, укрепляя кожу, заметно подтягивая и разглаживая её. Также LEONARDO успешно борется с возрастной пигментацией и помогает избаАкция для читателей журнала STORY: Стоимость 1 процедуры лицо + овал лица 4000 рублей Стоимость 3 процедур лицо + овал лица 10 000 рублей

виться от неприятных сосудистых звёздочек на лице. Воздействие APL-энергии стимулирует работу фибробластов – клеток, синтезирующих коллаген, который в свою очередь обеспечивает эластичность, упругость и подтянутость кожи. Уже после первой процедуры отмечаются значительные улучшения: выравнивается цвет лица и шеи, подтягивается овал лица, уменьшается выраженность мелких и средних морщин. В течение следующих 2–3 недель после процедуры эффект от лифтинга и омоложения значительно нарастает. Для достижения оптимального результата нужно пройти 4–6 процедур с периодичностью 2–3 недели. После полного курса исчезает дряблость, значительно выравнивается рельеф и цвет кожи. При этом процедура совершенно безопасна, безболезненна и не требует реабилитации.

На правах рекламы

Клиника профессиональной косметологии и диетологии Глобальный проект «Красота» метро «Краснопресненская», «Улица 1905 года», Столярный переулок, дом 2 Тел. 8 (800) 333 7715

www.gclinic.ru

Лицензия № ЛО-77-01-007291 от 23.12.2013 на право оказания медицинских услуг

ЛЕГЕНДА

2010

7 2 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

Мистер Х Роман Касев, он же Мозжухин, он же Ромен Гари, он же Эмиль Ажар. Великий мистификатор. Единственный, кто ухитрился престижную Гонкуровскую премию, которая дважды не даётся, получить дважды. Всю жизнь только тем и занимался, что менял маски с виртуозностью жонглёра. Кем он был на самом деле – этот мистер Х? ДМИТРИЙ БЫКОВ

РОМЕН ГАРИ

Для меня интересней всего было ощущение, что чего-то в нём не было. Я давно пытаюсь это понять. Биография – триумфальная. Единственный дважды лауреат Гонкуровской премии – самый известный, кажется, факт его биографии. Французский Хемингуэй, как давно прозвали его биографы. Три десятка исключительно успешных книг, главным образом романов. Слава, деньги, карьера и всё что хочешь. И самоубийство из-за страха перед старостью – настигшего его, впрочем, позже, чем Хемингуэя: у того была плохая наследственность. Историю этого загадочного самоубийства поведал Лимонов в рассказе «Замок» – о том, как престарелый французский классик влюбился в Елену Щапову, тогда ещё не

де Карли, и как увидел в ней нечто светоносное, а когда не смог удовлетворить это нечто светоносное, застрелился. Впрочем, Ромен Гари до известной степени предсказал такой конец – в романе «Дальше ваш билет недействителен», где герою в старости начинают попадаться женщины со всё более широким и глубоким влагалищем… а это просто у него стал меньше. Простите за прозу, но что ж делать, Гари целый роман написал. И при всём том, при всех своих десятках романов, потрясающей биографии и эффектной точке в финале, при всех его женщинах, триумфах, военной и дипломатической карьере, при том, что писал он зачастую лучше, тоньше Хемингуэя, однообразного, понтистого, при этом страшно неровного, как-то так вышло, что Хемингуэй великий писатель, а Гари – нет. Я люблю Гари и даже, пожалуй, перечитываю его чаще прочих французов, но отчего-то по одной странице Хемингуэя мне понятно, что здесь я имею дело с величием, приятно оно мне или не слишком. А по одной странице Гари я вижу очень талантливого человека, и только. Иногда он пытается прыгнуть выше головы, но получается редко. Мне кажется, что на его примере легче всего проследить, почему Россия, в конце концов, так и не вписывается в этот новый век, по крайней мере пока. Гари ведь русский. Наполовину, правда, еврей, как многие русские писатели. Почемуто именно этот синтез в литературе особенно плодотворен: видимо, русская половина отвечает за содержание, а еврейская за форму. Его биография довольно известна, и главный интерес, думается мне, не в ней. Родился в 1914 году. Легенда о том, что отец Гари – великий русский актёр Иван Мозжухин, по-моему, выдумана им самим и ни на чём не основана. Мозжухин (1889–1939), чьи «гипнотические белые глаза» (Катаев) так поразили в своё время зрителя, был ярчайшей звездой русского кино, и нетрудно представить, сколь лестно было числить его родителем, – но пресловутое внешнее сходство весьма незначительно. И уж как-нибудь мать Гари Нина Овчинская нашла бы возможность познакомить мальчика с русским гением, умиравшим во Франции в одиночестве и безвестности. Был у Овчинской вполне реальный муж, Арье-Лейб Касев. От него-то она и родила 8 мая 1914 года своего единственного сына Романа, в Вильнюсе, на улице Большая Погулянка, 18. Там теперь мемориальная доска, я её видел, порадовался. Хотя Гари периодически распускал слух, что родился в Москве, а иногда – что в Курске. Будь его воля, он бы, кажется, и дату рождения своего переврал, потому что, по русской примете, кто в мае родил-

7 3 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: ROGER-VIOLLET/EAST NEWS

Ромен Гари в своём кабинете

7 4 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

РОМЕН ГАРИ

ся, тот будет всю жизнь маяться. Остерегайтесь безопасного секса в августе, подумайте о детях. В предсмертном письме Гари открытым текстом написал: «Можно сказать, что во всём виновата депрессия, но тогда имейте в виду, что она у меня с того времени, как я вырос, и что именно ей я обязан всеми своими книгами». Отца он, кстати, признал. Только после войны, когда узнал, что тот, оставив семью и создав новую, умер в очереди в газовую камеру, не дойдя до неё, от остановки сердца. Как-то ему стало об этом известно, нашлись общие знакомые, передали. И тогда он бросил легенду о Мозжухине и стал считать себя сыном виленского еврея. Зная Гари – с его чуткостью к страданию, с его признанием единственной правды именно за страданием, – могу понять эту корректировку. А впрочем, он сам так мифологизировал собственную жизнь, отразившись в 32 зеркалах своих романов, изданных под разными именами, что правды, к вящей его загробной радости, никто теперь не узнает. Тем не менее депрессия всю жизнь у него действительно была, и причина её, мне кажется, понятна. Если формулировать совсем уж грубо и прямо – он всю жизнь пытался стать (не казаться, а стать!) тем, чем от природы не был. А великая литература получается именно из расковыривания своих язв, а не из попытки нарисовать на собственном теле другие, лишь бы скрыть настоящие. Если ты родился хорошим еврейским сыном, любящим мать и боящимся внешнего мира, сделай из этого честную прозу, и будет великая литература. Научись быть тем, кто ты есть, и будь этим кем-то с предельным мужеством, со всей отвагой, на какую способен. Как Кафка, не побоявшийся быть вечно запуганным изгоем, которому весь мир представляется гигантской судебной канцелярией. Если бы он попытался писать книги от имени здорового и храброго человека, не исключено, что эти книги были бы превосходны, поскольку литературный талант у него был гигантский и стилизоваться он умел. Но литературный талант – полдела. Используем живописную метафору: талант – это краски, а кисточка должна быть своя. Кисточкой этой должна быть собственная, больная, изуродованная комплексами личность. Вот у Хемингуэя хватало мужества писать принципиально не-мачистские вещи, глубоко трагические. О мужчине без члена («Фиеста»), о добровольце, которому не за что воевать («По ком звонит колокол»), о художнике, который разучился контактировать с людьми («Острова в океане») – почему у него и получилась гениальная метафора старика, который ловил рыбу, а выловил скелет рыбы. Велик этот старик? Велик, потому что штука не в том, поймал ли ты рыбу, а в том, кем ты стал в процессе. А так-то все наши усилия тщетны, и гигантский рыбий остов оста-

нется наилучшим символом этой тщеты. Что до Гари, он всю жизнь героически, отважно, талантливо пытался быть не собой – и потому львиная доля его текстов представляет собою великолепно раскрашенные муляжи. Странно, как мало у него сочинений о себе, как он бежит автобиографизма, прячась за знаменитые свои псевдонимы, выдумывая не только повествователя, но и автора; в самом деле, чем-чем, а однообразием его не попрекнёшь. И сюжеты, и приёмы, и голос – всё разное, на разном материале, весьма пёстром, африканском, американском, английском; но на звание подлинно великих могут претендовать один роман и один рассказ, самые знаменитые из всего написанного им. Это автобиографический роман о себе и матери «Обещание на рассвете» и притча «Старая история» – о еврее, который в Латинской Америке прячет и подкармливает сбежавшего туда эсэсовца. Потому что «он обещал мне, что не тронет меня в следующий раз». Мало на свете более точных рассказов о психологии жертвы. И если б Гари, отважный, мужественный Гари, военный лётчик, кавалер ордена Почётного легиона, любимец красавиц, имел мужество писать о себе как Касев, проза его вся была бы такова, как эта притча. И был бы у Франции свой полновесный Хемингуэй. Он и так, конечно, есть. И лучшие его вещи – «Вся жизнь впереди», например, или «Воздушные змеи» – останутся навсегда. Но всякий раз читателя будет настигать лёгкая досада – как будто ему вместо живой картинки показали фокус; подлинный Гари опять ускользнул и проделывал этот трюк до самого 2 декабря 1980 года. Гари оставил потрясающую книгу о матери – там всё правда, такого не выдумаешь. Всякий раз по возвращении из лицея его ждал на тарелке бифштекс, и всякий раз он пытался отдать матери половину этого бифштекса, и никогда ему это не удавалось, и он с отвращением к себе принуждён был съедать всё, а мать его уверяла, что не любит мяса, что мясо ей вредно, – он всё равно увидел однажды, как она тайком подъедает отрезанный им хрящик. Но ему ведь и до того всё было понятно. Она кем только не работала в эмиграции, чтобы дать ему образование, – и он считал долгом учиться лучше всех, и учился, и получил в Сорбонне сразу два диплома: юридический и филологический. Во всех очерках о Гари цитируется фраза из «Обещания на рассвете» – «Мой сын будет писателем, знаменитым, как д'Аннунцио, кавалером Почётного легиона, дипломатом и настоящим денди, одетым по-лондонски». Разумеется, русская актриса, воспитанная на «Онегине», не забыла строку «Как денди лондонский одет». Всё это сбылось. Правда, безграничное это материнское тщеславие уже в детстве стоило Гари душевного равновесия: мать постоянно подвергала

РОМЕН ГАРИ

испытаниям его сыновнюю преданность. Однажды в лицее одноклассник будущего Гари, тогда ещё Кацева, сказал, что его мать шлюха. Гари был совсем ещё маленький. Пришёл домой и рассказал это матери. Он даже толком не знал, что такое

шлюха (потом этот эпизод перекочует в «Жизнь впереди»). Мать надавала ему оплеух за то, что он не сумел защитить её честь. С тех пор он кидался на любого, кто не то что посмел задеть его мать хоть словом, а не так посмотрел на неё или недо-

7 5 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: LEGION-MEDIA

С женой Джин Сиберг

РОМЕН ГАРИ

7 6 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

1945 год. Вышла первая книга Гари «Европейское воспитание». Вся писательская жизнь ещё впереди

статочно почтительно отозвался. А она ещё и подогревала в нём это постоянное желание мстить за себя, рассказывая, как её не любят соседи или лавочники. И если б она его не сдерживала, он колотил бы и соседей, и лавочников. Она мечтала видеть его не только дипломатом, но и офицером, и он поступил после Сорбонны в лётную школу, но тут случился облом. Дело в том, что уж по крайней мере в одном Гари был стопроцентно искренен: он ненавидел

всякого рода расизм и расовую нетерпимость, и за это тоже поплатился, связавшись впоследствии с женщиной, буквально на этом помешанной. В одном интервью он ответил на вопрос «Что вам ненавистнее всего на свете?»: «Правду сказать, выбор большой… но с серьёзным отрывом лидируют расизм и скупость». После лётной школы ему не присвоили офицерского звания – всегонавсего капральское. Потому что офицером мог стать лишь природный француз, уроженец belle

France, а он был русский уроженец, бежавший в Ниццу через Варшаву. Чтобы не огорчать мать, он ей наврал – звания не дали, потому что соблазнил жену инструктора. Разумеется, ей приятней было думать, что сын настолько созрел, – сама мысль, что он остаётся изгоем из-за происхождения, была бы невыносима. В это время она уже тяжело больна, у неё диабет, постоянные обмороки, каждый из которых может перейти в кому. После 40-го она не вылезает из больниц. Гари записывается в эскадрилью, но Франция сначала проигрывает все сражения подряд, а потом капитулирует в Виши. Тут, в общем, отдельная и сложная тема – всё-таки у Петена ведь были свои резоны, и сводились они не к желанию сделать Францию фашистской. Он нацию хотел спасти, но о спасении нации у него было неправильное представление – количественное, что ли. Он искренне полагал, что чем больше французов останется в живых – чёрт с ними, с евреями, пожертвуем, – тем будет лучше для страны. А получается так, что лучше для страны потерять треть дееспособного мужского населения, как получилось с Россией, но спасти честь. Тогда и будет нация. А всё остальное – не спасение, а гниение заживо. Францию спас де Голль, немедленно после вишистского сговора бежавший в Англию. Это отдельная детективная история, вот про что кино снимать: премьер Рейно намерен воевать, несмотря ни на что. Он назначает де Голля помощником военного министра. Де Голль 15 июня 1940 года летит в Лондон к Черчиллю: надо поддержать Рейно, капитулянты его валят! Договорились о чисто теоретической поддержке (а что можно сделать из Англии?) – де Голль возвращается в Бордо, где заседает эвакуированное правительство, глядь, а Рейно вынудили подать в отставку. И Петен, как бы спасая Францию, подписывает безоговорочную капитуляцию. А де Голль, не желая участвовать в национальном позоре, улетает обратно в Лондон и там объявляет о создании движения «Свободная Франция», призывая под свои знамёна (с лотарингским крестом – средневековой французской эмблемой) всех, кому дорога честь родины. Он-то понимает: держава, пошедшая на компромисс с Гитлером, уцелеть может и даже население своё сохранит, но великой уже не будет никогда. Кстати, о коллаборационизме: вот чего у Гари не было сроду, так это высокомерного презрения к тем, «кто остался», к тем, кто жил и работал при немцах – если, понятное дело, это не было связано с прямой работой НА немцев. А те, кто продолжал «выполнять свои обязанности», вызывают у него подчас даже и симпатию. В «Воздушных змеях» – самом, наверное, милом и человечном своём романе – вывел он такого Марселена Дюпра, владельца харчевни «Прелестный уголок»: этот работает при

немцах, потому что последним бастионом Франции в его глазах остаётся кулинария. И демонстративным существованием этой французской кулинарии он бросает вызов омерзительным бошам, как называли тут пруссаков с 1871 года. Но сам Гари не допускал и мысли о том, чтобы остаться в предавшей себя Франции. Он всё время пытается бежать и всё время неудачно. Обо всём этом мы знаем с его слов, а фантазия у него, как мы успели убедиться, была буйная. Один раз он с двумя другими лётчиками собрался было угнать самолёт и лететь в Англию, но тут его позвали к телефону, он побежал в штаб – это звонила, конечно, мать, охраняющая его сверхъестественной своей любовью, – а друзья в это время взлетели и тут же рухнули из-за неисправности. «А я уцелел – потому что пуповина моя не была перерезана», – писал Гари, хотя вся эта история и отдаёт литературщиной; но чего не бывает! Потом он умудрился всё-таки, перелетев Средиземное море, сбежать в Африку, поскольку статус французских колоний был толком не определён и де Голль как раз ратовал за то, чтобы превратить их в оплот Сопротивления. Но никаких боевых действий в Алжире не велось, англо-американский десант там высадился только 8 ноября 1942 года, а Гари бежал туда в 41-м. Он вернулся и понял, что надо ориентироваться на Англию; и в начале 42-го оказался там, в распоряжении де Голля. Летал сначала над Европой (Англия, Норвегия), потом, когда начались боевые действия в Северной Африке, над Конго. Не везло ему катастрофически, почти как другому знаменитому пишущему летчику – Экзюпери, который, говорят, и пилотом был так себе, да и трудно уже летать – пусть не на истребителе, пусть на разведчике – в 44 года. Гари было легче, но самолёты у него либо ломались, либо падали, а он всё выходил сухим из воды – такова была сила хранившей его материнской любви. Так ему казалось. Он постоянно получал от матери письма, не меньше трёхсот, – в каждом была уверенность, что он сражается геройски. Письма эти не дали ему ни разу как следует испугаться – он верил, что останется невредим, ведь мать ждёт! Один раз он попал в настоящий переплёт – пилота ранило и он ослеп; пришлось сажать самолёт по командам штурмана – и слепой пилот посадил машину! А Гари всё это время отстреливался от вражеских истребителей. В общем, свой орден Почётного легиона он заработал, хотя главные воздушные бои Второй мировой шли, конечно, не над Конго. Но это ли важно? Тогда же он начал придумывать свой первый роман – «Европейское воспитание», о сопротивлении, только польском. Книгу он издал ещё в Англии, благодаря помощи Муры Будберг, той самой железной женщины из книги Берберовой. Эта Будберг, последняя любовь Горького, русская ду-

7 7 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

ФОТО: RDA/VOSTOCK PHOTO

РОМЕН ГАРИ

7 8 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

РОМЕН ГАРИ

шою, хотя к тому времени давно уже жена Уэллса, оценила сочинение молоденького эмигранта: он ведь для неё был родной, русский. Книга ей понравилась, она нашла издателя, похлопотала – дебютировать по-английски вообще здорово, весь мир прочтёт. Идея псевдонима возникла сразу – он и писал всю жизнь как бы в маске, и регулярно эти маски менял. «Гари», как объяснял он сам, из романса «Гори, гори, моя звезда»: всю жизнь питал страсть к романсам, обожал Вертинского и похоронить себя завещал под «Лилового негра», в чём некоторые увидели сардоническую насмешку над собой и жизнью. «Гори» – глагол «гореть» в повелительном наклонении, и этому императиву он всю жизнь оставался верен: темперамент, страсть, саморастрата! Он каким-то образом умудрился в Конго по местным обычаям оформить брак с местной девушкой, шестнадцатилетней, а потом оказалось, что она больна проказой, и её забрали в лепрозорий. Его освидетельствовали – здоровёхонек, но душа его была ранена навеки. Такие глаза были у этой конголезки! Опять всё веет литературщиной, и опять ничего не докажешь. Потому что в его биографии самые литературные вещи оказываются вдруг безусловно достоверными: триста писем, которые он получил от матери, были отправлены посмертно. Она их писала по нескольку в день и отдавала соседке, чтобы мальчик спокойно воевал. И он получал их, и воевал спокойно. Можно ли такое выдумать? Трудно. Послевоенная его биография уже хорошо документирована и вполне триумфальна: он стал любимцем де Голля, из его рук получил медаль «За Сопротивление», пошёл по дипломатической части: во Франции во второй половине 40-х участие в Сопротивлении было лучшей рекомендацией. Он побывал представителем Франции при ООН (о чём под псевдонимом Фоско Синибальди написал ядовитый роман «Человек с голубем» – под своим именем он не отважился высмеивать людей, с которыми долго проработал); работал французским консулом в Латинской Америке, потом – в порядке повышения – в Калифорнии… Вскоре после войны он женился на светской женщине Лесли Бланч, редактрисе международного «Вога», пережившей мужа почти на тридцать лет, – она умерла сравнительно недавно, в 2007 году, прожив 103 года. Она была старше Гари десятью годами – когда они поженились в 45-м, ей уже было за сорок, но она была по-прежнему прелестна. Брак оказался недолог (разумеется, фрейдисты писали, что Гари подсознательно искал в каждой женщине мать, почему и выбрал жену старше себя, но Гари справедливо ненавидел фрейдистов: «Обычное самодовольное всезнайство»). Ежегодно – ну, почти ежегодно, ибо в иной год отделывался парой хороших рассказов или несколькими эссе, – он выпускал по рома-

ну; Гонкуровскую премию ему принесли «Корни неба», первый в Европе экологический роман о необходимости беречь чистоту Африки – не только в «зелёном», но и в моральном смысле. Это самая большая, но, думается, не лучшая его книга. «Обещание на рассвете» вышло только в 1960 году, на пике его формы: видимо, он был обязан этим взлётом роману с Джин Сиберг. Все помнят её главным образом по роли подруги Бельмондо в классическом фильме Годара «На последнем дыхании». Правда, там она коротко, пофеминистски подстрижена, нет ещё фирменного «конского хвоста», с которым она стала законодательницей мод в 60-е. Тут фрейдистам ничего не обломится – разве они решатся предположить, что в 45 лет Гари стал искать дочь? Они познакомились в той самой Калифорнии, где он служил консулом, а она снималась в кино в роли Жанны д’Арк, в фильме Отто Преминджера «Святая Иоанна». Было ей 20 лет – родилась в 38-м, когда он уже окончил Сорбонну; «Трудно с женщиной, которая младше тебя на несколько веков», – сетовал он впоследствии.

24 года разницы, и каких года! Видимо, эта разница его и останавливала, потому что после первого знакомства в 1958 году он никаких попыток жениться ещё не предпринимал: так, разговаривали часами. Она была умная, с детства увлекалась чтением. После провала «Святой Иоанны» тот же самый Преминджер замыслил любой ценой раскрутить звезду и повез её во Францию – сниматься в юношеской мелодраме «Здравствуй, грусть» по повести Саган. Прелесть Сиберг и слава Саган были таковы, что картина имела шумный успех, а сама Сиберг захотела остаться во Франции. Она вышла замуж за молодого преуспевающего адвоката, снялась у Годара, стала звездой первой величины – тут-то они и увиделись с вернувшимся в Париж Гари. После чего довольно быстро приняли решение не расставаться. К сожалению, он не написал о второй жене столь же честной книги, как о матери (хотя «Обещание на рассвете», мне кажется, могло быть и откровенней, и сентиментальней, и в каком-то смысле мощней: он не Хемингуэй, со вкусом обстоит лучше, до главного часто не договаривается – американцы ребята простые, рубят как есть). А там было о чём написать: говорил же он в разных местах – в интервью, в письмах – об удивительном сочетании ума и наивности в ней. Наивна она была сверх меры, да, она была типичная левая интеллектуалка, которая во всё это поверила с чистотой начитанного ребёнка. Во что в «это»? В левый радикализм 60-х, в антибуржуазность, в студенческую революцию (во Франции этим пахло отчётливей, а потому она там и осела; Гари стал частью намеченной ею программы офранцуживания). Дошло дело до дружбы с лидера-

ми «Чёрных пантер», и этого антирасист Гари уже не выдержал. Он написал «Белую собаку» (1969). Это не самый известный да и не самый глубокий из его романов, но как памфлет – он выше всяких похвал. Я даже думаю, что это мой любимый роман Гари, да. Наверное, я злой. Но дело в том, что про любовь к матери можно написать сильнее, так мне кажется, а вот про ненависть к публичной благотворительности и левачеству – нет. «Кинозвезда, пусть даже самая искренняя, самоотверженная и кристально честная, которая вдруг начинает заниматься всяческими язвами общества… она всё равно остаётся кинозвездой. Вас окружает слишком много рекламы и фотографов, чтобы толпа могла увидеть в ваших действиях нечто большее, чем поиск рекламы и очередную позу для снимка. Или нужно завязать с кино и работать незаметно, наравне со всеми, но тогда никто из твоего теперешнего окружения о тебе и не вспомнит, потому что им нужна именно кино-

«ВО МНЕ СЛИЛИСЬ НЕСКОЛЬКО ГЕРОЕВ. ЭТИ ГАРИ ПЛОХО УЖИВАЮТСЯ ДРУГ С ДРУГОМ. ДЕЛО ЗАКОНЧИТСЯ ПЛАЧЕВНО...» РОМЕН ГАРИ

звезда». Это главный герой, Ромен Гари, говорит главной героине, Джин Сиберг. Он сохранил им имена – ход весьма экстравагантный для вечно прячущегося человека. Но уж тут его, видно, достало до печёнок. Что до фабулы, она проста: есть белая собака, бросающаяся на чёрных. Её переучили, передрессировали, поменяли, по сути, саму её биологическую природу. И она стала бросаться на белых. Не знаю, помнил ли Гари русскую поговорку «Чёрного кобеля не отмоешь добела», но если не помнил, тем больше чести. Это не просто самая честная книга о леваках. Это гениальный памфлет о лестных идентификациях, о том, как человек цепляется к благому делу, к общему месту, к помощи обездоленным, – не ради них, а ради себя. Главное же – что это роман пророческий. Там описана бунтующая молодёжь, которая жжёт дома (правда, не автомобили). Жжёт поначалу свои – потому что леваки же, но потом и чужие. Главная мысль этого романа вы-

ражена в последней главе: «Всё-таки грустно, когда евреи начинают мечтать о еврейском гестапо, а негры — о негритянском ку-клукс-клане». «По крови я из меньшинств» – вот самое точное самоопределение Гари; и я даже думаю, что если б он действительно был маргиналом, которым его иногда называли… но ведь у маргинала свои комплексы, своё подполье. Можно, конечно, совмещать нонконформизм и душевное здоровье – но тогда, как бы сказать, несколько поступаешься художественным результатом. Гари так и не договорил прямо того, что в 1957 году с предельной ясностью сформулировал Окуджава, тоже разочаровавшийся в равно тоталитарных левых, правых, красных и белых: «Настоящих людей очень мало, на планету – совсем ерунда, на Россию – одна моя мама, только что она может одна?» Весь Гари – об этом. Но прямо не сказал – то ли слишком жалел себя, то ли людей. Единственной альтернативой собакам виделись ему кошки, он их любил. А Джин Сиберг покончила с собой в 1979 году, наглотавшись барбитуратов, 41 года от роду. Но Гари специально предупреждал в предсмертной записке, чтобы его собственное самоубийство не связывали с её гибелью: «Джин Сиберг ни при чём. Клуб разбитых сердец находится по другому адресу». Здесь мы подходим к главному сюжету его поздних лет — к таинственному превращению в Эмиля Ажара. Случай тонкий, куда более сложный, чем псевдоним: Гари не писал под псевдонимом, он действительно становился Ажаром на время сочинения этих сардонических книг. В некотором смысле это и была попытка дописаться до последней правды, которую приличный человек Ромен Гари не мог сказать вслух ни себе, ни людям. Когда-то Синявский стал Терцем, чтобы написать то, чего добропорядочный советский филолог, умеренный либерал, написать не мог. Это некая тяжёлая операция над собой, конкретный случай раздвоения личности. О Гари к началу 70-х говорили со скукой: исписался, звёзд не хватает… Даже «Собака» не вызвала восторга: в истории Франции наступила тогда явная пауза растерянности. Великое кино закончилось, новая волна выдохлась, де Голль ушёл в отставку, студенческие волнения улеглись. В 70-е во Франции почти не было великих романов и великого кино. Наступило относительно серое время Помпиду, Жискар д'Эстена, Миттерана – людей хороших, но уже, конечно, не того ранга. И тогда Гари взорвал эту ситуацию, по крайней мере свою личную: он начал новую жизнь, стал под псевдонимом Эмиль Ажар сочинять романы, достаточно безумные, чтобы их заметили. Первым был «Голубчик» – история о молодом человеке, который дружит с питоном и постепенно

7 9 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

РОМЕН ГАРИ

8 0 [S T O R Y ] § О Т ГА Д К И

РОМЕН ГАРИ

с ним самоотождествляется; его напечатали, слегка пошумели и забыли. Рукопись была специально отправлена из Бразилии. На Гари никто не подумал, да чего там – в голову никому не пришло. Тогда он написал ажаровский вариант «Обещания на рассвете» – «Вся жизнь впереди», роман о маленьком арабе, которого растит и выхаживает бывшая проститутка Роза. Финал там почти хичкоковский, помните «Психо»? Он там лежит возле мёртвой Розы, каждый день поливая её духами, чтобы не так пахло, и гримируя, чтобы не так заметно было разложение. Как-то во все эти ужасы плохо веришь, но роман вообще гротескный, острый, ядовитый, весь от имени этого маленького араба, с прелестными сентенциями вроде «Ему четыре года, а он всё ещё радуется жизни». Названьице тоже сардоническое: какая жизнь впереди у ребёнка, который потерял то единственное, что было вокруг человеческого, то, ради чего только и стоило жить? Эмиль Ажар нарисовался окружающим в облике сердитого молодого человека, страшно талантливого, и слухи, которые наводнили литературный Париж, зафиксированы самим Гари в посмертно опубликованном эссе «Жизнь и смерть Эмиля Ажара»: «Вскоре я узнал из газет, что Эмиль Ажар – это не кто иной, как Хамиль-Раджа, ливанский террорист. Что он подпольный хирург, делающий нелегальные аборты, молодой уголовник, а то и сам Мишель Курно собственной персоной. Что книга – плод «коллективного» творчества. Я говорил с одной женщиной, у которой была любовная связь с Ажаром. По её словам, он великолепен в постели. Надеюсь, я не слишком её разочаровал». Он вынужден был потом – надо же кому-то вручать Гонкуровскую премию за «Жизнь впереди», да и вообще всегда удобней издателю, когда пиаришь конкретного автора, – выдать за Ажара своего племянника Поля Павловича. Племянник согласился принимать лавры, но от премии отказался: жест красивый. Зато он не возражал, когда Гари от его имени издал «Псевдо» – последний роман Ажара, в котором в образе омерзительного дядюшки был выведен сам Гари. После этого слухи о том, что Гари как-то причастен к сочинениям Ажара, затухли окончательно. Нельзя же так ненавидеть себя, как он в этом романе! Между тем была женщина, которая поняла всё. Её звали Лор Буле, она работала в «Пари матч» и обнаружила в романах Ажара несколько прямых цитат из ранних книг Гари. Скажем, фразу «Я очень легко привязываюсь» из «Обещания на рассвете» или зонтик Розы, похищенный из «Публичной раздевалки». Гари, конечно, убедил её, что «писатель моего ранга не может не влиять на молодых». Но её точный анализ, красивая и умная аналитическая голова его впечатлили. Он даже влюбился. «Я очень легко привязываюсь», – издевательски комментировал он в упомянутом эссе.

Что касается причин самоубийства, то они достаточно очевидны: Гари ненавидел старость и боялся её. В одном своём рассказе 1971 года, использованном потом в «Страхах царя Соломона», он описывал самого большого оптимиста, какого встречал: старика-испанца, который в свои 96 ежемесячно ходит к гадалке, дабы узнать своё будущее. «Какое будущее могу я ему предсказать?!» – сетует она. «Сказали бы, что не видите ничего», – честно советует автор. Так вот, в старости он не видел ни-че-го. И твёрдо решил до неё не доживать. Кстати говоря, успех Ажара перестал его радовать: он убедился лишь в том, что критика принципиально ничего не читает, что славу автору делают главным образом внетекстовые обстоятельства, что время литературы как таковой стремительно заканчивается. Он никогда и не полагал, что литература помогает с чем-то справиться: «Не преодолеть, а избавиться», – сказано в «Белой собаке». Великая литература, написанная с последней честностью, наверное, может преодолеть. Потому что есть вещи, от которых избавиться нельзя. Но преодолеть, описать, выбросить из себя – можно. Тут, вероятно, был предел его писательских способностей: проза может дать почти любую компенсацию, писатель умолкает или гибнет, когда эта компенсация вдруг прекращается. (В случае Хемингуэя помешала вполне реальная болезнь – последствия нескольких катастроф и злоупотребление обезболивающими плюс наследственная мания преследования.) Гари, которому переносить трагедию жизни помогала сначала материнская любовь, потом женская, потом слава, а потом сам процесс письма, почувствовал, что ничем из этого он больше не может насладиться вполне. Гений мог бы, наверное, выпрыгнуть из этой коллизии. Но талант – огромный талант, может быть, первый среди соотечественников-современников, – из неё красиво уходит.

2 декабря 1980 года он надел красную купальную шапочку, чтобы не забрызгать комнату мозгами, и выстрелил себе в рот. После его смерти всплыла правда об Ажаре. Началась волна посмертной славы, которая медленно перешла в нормальную литературную канонизацию. Во Франции его сегодня читают, правда, не больше, чем, допустим, Мопассана или Флобера, меньше, чем Бегбедера или переводных американцев, – но чтут. Зато в России, думаю, он обязан стать культовым. И не только потому, что был русским, а потому, что меньшинствам здесь особенно худо; и ещё потому, что каждый пытается быть не собой; и потому, наконец, что изначальную идентификацию мы утратили, а новой не обрели. И потому он, может, и не самый большой, но самый нужный сегодня писатель из всего того, чем щедро кормит нас европейская словесность.

ТАМАРА СЕМИНА

ОПЫТЫ ЛЮБВИ

Из которой узнаем, почему Мария Розанова называла себя Мастером, а мужа – Маргаритой с.82 и почему Ираклию Квирикадзе пришлось заново открывать Америку с.96

СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ

2010

«Синтаксис нашей жизни»

«Удалась ли моя жизнь с Синявским, удалась ли вообще моя французская жизнь? А я не делю её на русскую и французскую. Всё так перекручено, что я не могу отделить одну жизнь от другой», – признаётся литератор и издатель Мария Розанова ЕЛЕНА ЯКОВИЧ

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ М.СИНЯВСКОЙ

Андрей Синявский и Мария Розанова (слева). «Синявского я любила за самостоятельность мышления. Сама тоже баловалась именно этим способом думать»

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

Мои университеты

8 4 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

Университет я кончала в 53-м году. Тот год вообще был богат событиями. Начался этот год делом врачей, а 5 марта откидывает копыта «вождь и учитель». В разных московских домах реагировали по-разному. У меня в доме был траур, потому что моя бабушка «вождя и учителя» обожала. Бабушка моя была святым человеком, но она была дура. Ну бывает такое: святая дура. «Умер товарищ Сталин, умер товарищ Сталин, что угодно, но я должна быть в Колонном зале!» И вот моя бабушка отправилась на похороны Сталина вопреки воплям отчима и матери, что нельзя туда ходить, не надо. Слава богу, она сразу же попала

Синявский с сыном Егором. Начало 60-х годов

в толпу, и у неё хватило ума сообразить, что через эту толпу ей никогда не перейти. Она вернулась домой к вечеру, изрядно помятая, но живая и относительно здоровая. Потом уже, когда мы познакомились с Синявским, Синявский мне рассказывал, что к нему прибежал школьный приятель, вместе с которым они уже были острые антисоветчики, и его первая фраза была: «Ус сдох…» Это были первые слова, которые услышал Синявский о смерти Сталина. В десятом классе я познакомилась с бригадой Маяковского. Бригада из мальчишек и девчонок, которые в 30-м году помогали Маяковскому сделать выставку «20 лет работы». Это была по-

следняя выставка Маяковского, и она проходила в старом особняке, в зале, расписанном ангелами. Но что делать футуристу среди ангелов? И Маяковский придумал: из красной бумаги нарезали галстуков, и вот эти мальчишки и девчонки, которые пришли ему помогать, прицепили галстуки всем ангелам, летели ангелы в красных галстуках. Вот такую шутку Маяковский откинул. После смерти Маяковского они собрались, одно время их слегка прижимали, а потом их выручил товарищ Сталин известной фразой: «Маяковский был и остаётся лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи»… «Мы так вам верили, товарищ Сталин, как, может быть, не верили себе», – абсолютно искренние слова для многих из нас. Я прошла через вот эту детскую веру в разумность и справедливость мира.

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ М.СИНЯВСКОЙ

Явление Синявского Филфак располагался на верхнем этаже старого здания университета на Моховой. Филфаковская стенгазета была очень интересной. Она была «многометражка», шла через весь коридор с дырками для входа в аудитории. И вот однажды стою у стенгазеты и читаю фразу: «На кого работает Андрей Синявский?» И понимаю, вот так, заглянув одним глазом, что некто Андрей Синявский явно работает на американский империализм. Потому что его литературные вкусы «не наши» Ну прочла эту фразу и забыла… Мне это рассказал Синявский через много лет, что мы с ним однажды около стенгазеты стояли рядом и слегка перемолвились. Через несколько дней он меня встретил на факультете и со мной поздоровался. А я ему сказала: «Простите, но мы с вами не знакомы». Ну, и он отзынул на три лаптя. Это было тогда, когда я была на первом курсе, а он был на пятом. Прошло пять лет. Я уже дипломница. Однажды стою у памятника Ломоносову, из университета выходит один из моих старых приятелей Рудик Яранцев, а с ним какой-то хмырь. И вдруг этот хмырь вступает в разговор: ему недавно привезли из Парижа замечательные альбомы Шагала и Пикассо с такими репродукциями, что ай-ай-ай… И ежели я или мы вместе придём к нему в гости, то он нам их с удовольствием покажет. Я посмотрела на хмыря и сказала: «Простите, но меня это уже совершенно не волнует». Ну пижонка была и сноб. Прошло ещё несколько лет. Я работаю архитектором-реставратором на Василии Блаженном, была большая реставрация собора. И как-то мы с Василия Блаженного сбежали на выставку. В начале года всегда открывалась такая выставка в Третьяковке – художники за год. Была середина января 55-го.

Прибегаем в Третьяковку и вдруг видим – по залу идут двое. Один из них – Серёжа Хмельницкий, наш сослуживец по реставрации. А другой – какой-то мало приятный, с задранным носом и с косыми глазами: один на нас, другой в Арзамас. И вот тут Серёжа Хмельницкий знакомит нас со своим одноклассником Андреем Синявским. Синявский стал о чём-то говорить. Я не помню о чём, помню только, что вдруг стало интересно. А потом он вызвался меня проводить. Ну, моё любимое развлечение – прогнать мужика пешком от любого места до дома, то есть от Третьяковки почти до Рижского вокзала. И за вот этот прогон Синявский успел наговорить столько интересных вещей, что я поняла: наш человек. Когда мы дошли до дома, а к этому времени Синявский уже знал, что я живу одна, он сказал, что разговаривает со мной не первый раз в жизни, а третий и что, если я сейчас же не буду принадлежать ему, он ко мне больше никогда не подойдёт. Я поняла, что расставаться мне с ним совсем не хочется, и потом всё-таки прошло почти семь лет от первой встречи, и такое его постоянство всё-таки чего-то да стоит. Поэтому я сказала: «Ну что ж, идёмте ко мне». Самое забавное: меня когда-то обучали играть на рояле, целых три класса кончила, поэтому несколько каких-то лёгких для исполнения пьес я Синявскому ещё сумела наиграть. Короче, завязался роман. Первое, что сделал Синявский, он честно мне сказал, что женат и свою жену никогда не бросит. Я провела потрясающий 55-й год в объятиях Синявского. Я стала заманивать его в свои сети. Раз этот человек мне нужен, тогда мы ему подарим Переславль-Залесский, мы подарим ему прогулку на купола Василия Блаженного, другие свои сокровища. Синявский доблестно со мной туда-сюда лазил и очень всем этим обольщался. Но одну вещь всё-таки люди делают поврозь, в каких бы близких отношениях они ни были. Потому что Новый год – это праздник сугубо домашний и семейный. И вот когда приближался новый, 56-й год, я стала понемножку впадать в тоску: что мне делать в новогоднюю ночь, если рядом нет любимого мужчины? И маленькая моя дружеская компания утащила меня в Таллин. Так прошёл первый Новый год – с Синявским и без Синявского. С Синявским, в конце концов, мы любой Новый год встречали только вдвоём. Мы никуда не ходили. Особенно когда к нашей компании прибавился третий, а именно Абрам Терц. Мы составили это своё трио и уже поняли, что далеко не каждый год у нас будет вместе. Выпивали за то, что в этот год пронесло, ничего не случилось. Живём до следующего Нового года.

8 5 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

8 6 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

«Кто-то бедствует, ищет, к чему бы русскому прислониться в этом раздольном, безвоздушном, чужеземном море. Но все бегут, бегут». Абрам Терц, «Прогулки с Пушкиным»

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

Итак, идёт 1955 год. Приближается 8 октября – день рождения Синявского. И встаёт вопрос, что бы такое Синявскому подарить. Я обожала газеты, причём чем старше газета, тем она становится интересней. В 53-м году я сделала замечательную подборку про «врачейубийц». И я решила Синявскому вот эту папочку подарить. В день рождения не я к нему пришла, а он ко мне, ведь у него там семья, и я вручаю ему подарочек. Открывает Синявский папку, у него выкатываются глаза, и он задаёт мне дурацкий вопрос: «Откуда ты про это знаешь?» – «Про что именно?» – «Откуда ты знаешь, что я про это пишу?» И вот тут-то он мне рассказал, что начал писать произведение, которое потом назовёт «Суд идёт». Это его первая вещь, отправленная в загранку. Ну тут уж пошла жизнь невероятно интересная. Я просто своими грубыми ногами вступила в настоящий детектив, ведь если человек пишет на эту тему, то сочинение это печатным быть не может. Синявский начал мне читать куски, и было ясно, что это сугубо между нами и никому больше мы ничего не скажем. Откуда всё-таки взялся Абрам Терц? Красивый псевдоним – это было не для Синявского. А мы с ним очень любили блатные песни, и собирали их, и пели друг другу, у нас была хорошая коллекция этих самых песен. Недаром всё-таки Высоцкий слегка вырос в нашем доме, он был студентом Синявского по Школе-студии МХАТ. И вот одна из песен, которую мы часто пели, начиналась так: «Абрашка Терц, карманщик всем известный…» Кстати, о Высоцком. Когда их курс сдал экзамены, их компания подошла к Синявскому и сказала: «Андрей Донатович, мы слышали, что вы любите блатные песни, позовите нас в гости…» И вот явилась компания, и целый вечер они нам пели. Высоцкий ещё своих песен не писал, пел только блатные. Я бегала, как угорелая кошка, по Москве, одалживала деньги, чтобы купить магнитофон. Мне страшно захотелось их записать, а мы были достаточно нищие с Синявским. Короче говоря, жуткая такая бандура «Днепр-5» за какието бешеные для нас по тем временам деньги была куплена исключительно ради Высоцкого и его компании. Высоцкий появлялся у нас дома, как все. У нас не было телефона, и поэтому в наш дом друзья заходили без предупреждения. Иногда просто проходили мимо, видели, что свет горит. И так как у нас были чёрт знает какие соседи, чтобы не звонить в дверь, бросали нам камешек или монетку в окошко или, там, мяукали что-то под окном.

Иногда просто влезали по решётке в окно. Так замечательно появился Высоцкий, когда прошёл слух, что у Синявских родился ребёночек: он привёз нам коляску от кого-то из своих детей. И наш Егорка вырос в коляске Высоцкого. А когда прошёл слух по Москве, что Синявского арестовали, явился ко мне Высоцкий, тоже без звонка, снял гитару со стены и запел: «Говорят, арестован лучший парень за три слова…» Так он дал мне знать, что в курсе всех наших событий. Мы его очень любили.

Собака Сталина С Синявским мы объединились в один дом далеко не сразу. Он был женат на однокласснице, это был его детский школьный роман, и, только когда жена Синявского попросила развод, мы смогли с ним пережениться. Жили мы на Арбате, в Хлебном переулке: Хлебный, 9, квартира 9. Причём это была когда-то квартира самого знаменитого

«Я СКАЗАЛА СИНЯВСКОМУ, ЧТО НОСКИ ШТОПАТЬ НЕ СОБИРАЮСЬ. НО СО МНОЙ НЕ СОСКУЧИШЬСЯ» в России человека. А кто был самый знаменитый в России человек? Я ещё не встретила никого, кто на этот вопрос ответил бы правильно. Между тем в нашей квартире до революции жил человек по фамилии Шипов, кассир государственного банка, и его подпись, острая, шипами, была до революции на всех денежных знаках России. Вскоре у нас завелась собачка – спаниель Осичка. Осичкой он был назван в честь одного из своих родственников. А именно Иосифа Виссарионовича Сталина. Он был наш спаниель Осичка ребёнком не кого-нибудь, а сталинской сучки. История была такова. Недалеко от Никитских Ворот жил сослуживец Синявского Юрий Александрович Крестинский. Литературоведом он стал совершенно случайно. Был он по природе своей охотник. Охотник и собачник. Работал он с Синявским в Институте мировой литературы, потому что когда-то Юрий Александрович Крестинский был секретарём Алексея Толстого.

8 7 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ М.СИНЯВСКОЙ

«Говорят, арестован лучший парень за три слова»

8 8 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

Алексей Толстой был заядлым охотником. И секретарь ему был нужен не столько бумаги вести, сколько вместе на охоту шляться. Квартира Крестинского тоже находилась в одном доме с Толстым, только на первом этаже. И вот в один прекрасный день Крестинский видит в окно, как во двор въезжает какая-то явно казенного вида машина и из неё выскакивают люди в погонах, входят в подъезд и звонят в его дверь. Крестинский подумал: ну всё, пришли… И вдруг они задают совершенно нелепый вопрос: «У вас есть собака?» Потом он нам говорил, что чуть ли не спросил: «А при чём здесь собака?» Слово за слово, выяснилось, что «вождю и учителю» на его последний большой юбилей среди всех подарков какие-то иностранцы подарили рыжую спаниелиху. Таких в стране почти не было. Чёрные спаниели водились, а вот рыжие нет. И только у Крестинского был рыжий спаниель, за ним-то они и приехали. У этих двух рыжих спаниелей щенки получились почему-то чёрные, и одного щенка Крестинский подарил нам. А мы в честь, так сказать, его происхождения назвали щенка Иосифом, то есть Оськой. С большим удовольствием мы эту историю рассказали не кому- нибудь, а родственнице этого спаниеля, а именно Светлане Аллилуевой, которая тоже пришла работать в Институт мировой литературы. И попала она в сектор советской литературы, то есть в сектор Синявского. Начались невероятные неудобства для всех. О чём бы ни говорили, так или иначе выходили на страшные годы, на чьи-нибудь аресты, на что-то такое, что так или иначе должно было задевать Светланиного папеньку. Синявский, которого иногда одолевала мания величия, говорил: «Вы просто не умеете вести разговоры. Я уверен, что у меня никогда никаких напрягов со Светланой не будет». И вот Светлана первый раз в нашем доме. А у нас были две серебряные ложки с именами. Одна называлась ложка «пушкинская», потому что на ней была выгравирована дата «1837-й год», год гибели Пушкина. А другая называлась ложка «лермонтовская», потому что была она 1841-го, года его дуэли. Я говорю как радушная хозяйка: «А Светлане мы дадим «пушкинскую» ложку». Светлана, как и ожидалось, спрашивает: «А почему «пушкинскую»?» И не успела я ей ответить, как Синявский открыл варежку и произнёс: «Потому что эта ложка 37-го года». И воцарилось молчание. Синявский решил исправить ситуацию. Сказал с ударением, с нажимом: 1837-го года. И вот тут-то 1937-й просто встал за его спиной, прямотаки полная ложка была 37-го года. Несколько месяцев спустя мы отправились ужинать к нашим друзьям Меншутиным. Вдруг звонок в дверь, и входит Светлана Сталина. Я говорю: «Светлана, садитесь с нами, вот мы сей-

час будем ужинать». Светлана говорит: «Маша, я не сяду. Я пришла за Андреем». Я говорю: «То есть как за Андреем?» – «Маша, вы увели Андрея у жены, а сегодня я увожу его от вас». Я смотрю на Светлану, ну и шуточки, я говорю Синявскому голосом ласково-иезуитским: «Андрюша, – говорю я, – не кажется ли тебе, что, изучая историю СССР, ты зашёл слишком далеко?» Вот так мы и общались. А потом начались наши совершенно фантастические поездки на Север. Когда мы ездили на Север, Север ещё никого не интересовал, все наши знакомые стремились на Юг. Мы были в какой-то мере по Северу первопроходцы. И что привозили с Севера – это очень много фотографий. Когда мы поехали туда с Синявским первый раз, это было чудовищно. Потому что ссорились мы невероятно: у каждого из нас была своя точка зрения, как снимать. И поэтому к следующей поездке мы купили второй фотоаппарат, и с тех пор у каждого из нас на пузе висел свой «Зоркий». Староверы очень по-разному относились к человеку с фотоаппаратом. Однажды одна староверка нас очень хорошо обрезала, после чего мы стали скромнее: «Кто верит, тот в сердце хранит», – сказала она, повернулась и ушла. Вот так, а не трепитесь о дорогих и святых вещах. И не лезьте со своими фотоаппаратами.

КГБ в поисках Терца и Аржака Осенью 59-го года в Париже вышел «Суд идёт». Так что всё сгустилось. Но до этого произошло ещё одно очень важное событие. Я много раз пыталась вспомнить, откуда взялся в моей жизни Даниэль. Появившись, Даниэль остался навсегда. Даниэль был действительно потрясающий человек. Редкостной доброты, нрава, обаяния. Через некоторое время он сразил Синявского. И вот в один прекрасный день мы с Синявским решили Даниэлю всё это дело рассказать. Даниэль бросился писать и буквально через полтора месяца принёс не что-нибудь, а повесть «Говорит Москва». Повесть поехала по накатанной дорожке на Запад: Элен работала безупречно и быстро нашла ей издателя. Даниэль придумал себе псевдоним. Он стал Николаем Аржаком. Вот так появилась парочка – Абрам Терц и Николай Аржак. И тот и другой абсолютно точно знали, что расплата за это будет известно какая, что за это дело придётся сесть. В декабре 64-го родился наш сын Егор Андреевич. Синявский был счастлив, иногда казалось, что он вообще от кроватки не отходит. И вот валяется наш Егор Андреевич в кроватке, а мы понимаем, что дело идёт к концу. Когда мне говорят об ужасах тюрьмы, лагеря, наводнения, отвечаю: всё это чепуха. Самый страшный день

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

в моей жизни был тогда, когда мне сказали, что Егорка слепой. Я через это прошла, когда Егору был месяц. Врачиха пощёлкала пальцами направо и налево, а он на неё не смотрел, он смотрел в пространство и никуда больше. И она сказала: «Да он же у вас слепой!» Страшнее в моей жизни не было ничего. Во всё остальное я могла играть, делать чего хочу и озорничать как угодно. Здесь я не могла сделать ничего. И вдруг, когда Егорке было месяца четыре, я стою в комнате и причёсываюсь. Чувствую, ктото на меня смотрит. Вижу, из кроватки торчат глаза и смотрят на меня! Я стала к нему подходить, и он меня потерял, я отошла, мы опять встрети-

лись. И вот это вот расстояние между нами стало сокращаться, сокращаться, и, в конце концов, он превратился в обыкновенного ребёночка. И поэтому на фоне слепого Егора ихняя Лубянка – это такая чепуха и ерунда! Когда Синявского арестовали, Егору было восемь с половиной месяцев. Слава богу, он уже был зрячий.

8 сентября 1965 года была среда, первая после каникул рабочая среда в Школе-студии МХАТ, и Синявский туда отправился на лекцию. Где-то в первом часу раздались три звонка в нашу коммунальную квартиру. Я пошла открывать, стояли там два господина и одна дама, они спросили: Марья ли я Васильевна Синявская? Я сказала:

8 9 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

ФОТО: ОЛЕГ ЛАСТОЧКИН/МИА «РОССИЯ СЕГОДНЯ»

Андрей Синявский: «Моя жена – ведьма, и она единственная моя опора и помощница»

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

9 0 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

да, да. Когда мы вошли в комнату, они сказали мне, чем меня очень удивили: садитесь, пожалуйста. Это я должна гостю говорить «садитесь, пожалуйста», а не гость меня усаживать! Растерявшись, я села. Они положили передо мной огромную такую папку, и там лежал всего один листочек: ордер на обыск… Я прочла этот текст один раз, прочла второй. Я была готова, но элемент какой-то неожиданности всё равно есть. Я готова в принципе, но вот чтобы прямо сейчас, через пятнадцать минут – нет, это невозможно. И я сказала: «Вы знаете, Андрей Донатович ушёл на лекцию, вот он вернётся, всё-таки его дом, он хозяин…» На что мне ответили: «Марья Васильевна, у вас столько книг, столько книг, вы знаете, это так долго, мы начнём, а Андрей Донатович подойдёт…» Я понимаю, что пришли с обыском по поводу Абрама Терца, но тут я могу быть спокойна, дома никаких черновиков, ничего такого, что могло бы вывести их на след, не держалось. Они вынесли рукописи Синявского, но ничего существенного не нашли. Передаю по буквам: Николай, Иван, Харитон, Ульяна, Яков – ничего! Где-то часов в 9 вечера приехал какой-то господин и сказал: «Марья Васильевна, Андрей Донатович у нас, вы не волнуйтесь». И у меня хватило силы и наглости улыбнуться и ответить: «Вы меня очень обрадовали, по крайней мере, теперь я знаю, что он не попал под трамвай, не валяется пьяным под забором и не пошёл по бабам». Его взяли у Никитских Ворот, когда собирался сесть в троллейбус, чтобы ехать в Школу-студию МХАТ преподавать изящную словесность. И вдруг его окликнули, очень милым голосом: Андрей Донатович! Андрей Донатович был немножко лицемером, он всегда делал вид, что очень рад встрече, хотя далеко не всегда узнавал, с кем здоровается. Синявский широко улыбнулся, повернулся и чтото даже сказал типа «здравствуйте». Тут его цап под белые руки – и в машину. Он потом мне говорил, что опомниться не успел, как оказался в машине, и его повезли на Лубянку. После этого я увидела Синявского уже на процессе, мы не виделись несколько месяцев – арестовали его в сентябре, а процесс был в феврале.

Суд идёт! Процесс шёл четыре дня, четыре дня мы сидели с Ларисой Богораз, женой Даниэля, и пытались как можно больше записать – фразу я, фразу она. Так получилась запись процесса, которая потом вошла в «Белую книгу» Алика Гинзбурга. Процесс формально был открытый, на самом деле на каждый его день выдавали пропуска – пригласительные билеты, как в театр. А для членов Союза писателей привилегия: могли получить пропуска аж на два дня!

Синявского и Даниэля обвиняли не в убийстве, не в грабеже на большой дороге, не в террористических актах, нет – обвиняли в писательстве и практически ни в чём больше. Вокруг процесса поднялась невероятная буча на Западе. Сделали заявление Луи Арагон, Генрих Бёлль, все газеты были полны процессом – французские, американские, итальянские. Синявский и Даниэль стали очень знаменитыми. На одном западном телевидении даже сделали реконструкцию процесса, и обрывки этого зрелища попали в газеты: бедные актёры под названием Синявский и Даниэль сидят на своей подсудимой скамеечке, а по бокам стоит такая «эх рано встаёт охрана» – все как один Джеймсы Бонды. Вдруг всплыла шестилетней давности фотография, сделанная в 60-м на похоронах Пастернака. Так получилось, что крышку гроба несли Синявский и Даниэль, и западные газеты её опубликовали в 66-м во время процесса. Мы по этому поводу шутили: Синявский и Даниэль несут свою скамью подсудимых. Когда власти затеяли этот процесс, вокруг чего шёл весь крик: они требовали – покайся! Синявский каяться не стал. И вместо того, чтобы сказать, простите, пожалуйста, меня, граждане судьи и весь великий советский народ, Синявский стоял на позиции неподсудности литературы. Именно тогда у него сложилась ставшая потом знаменитой формула: у меня с советской властью чисто стилистические разногласия. Синявский получил 7 лет, Даниэль – 5. Дали им по максимуму. И вдруг случилось то, чего не было, по-моему, в советской истории до этого никогда. До дела Синявского–Даниэля не выступали люди с письмами, кто в Прокуратуру, кто в Верховный Совет в защиту осуждённых. Начал расходиться «Самиздат», то есть сложилась абсолютно невероятная, совершенно новая ситуация. Люди как-то стали меньше бояться. Этот прорыв немножко повернул историю страны.

Дом свиданий После процесса у нас с Синявским было небольшое свидание в «Лефортове» – двадцать минут при охраннике через столик мы обменивались ничего не значащими фразами. Главное свидание, которого мы оба очень ждали, – это был мой приезд в лагерь. И что меня совершенно поразило и я в который раз поняла, что я очень интересно и очень выгодно вышла замуж, это первые слова Синявского, произнесённые после объятий. Мы сели рядышком, и вдруг открывает Синявский варежку и произносит: Машка, здесь так интересно! И я поняла, что жизнь не кончена. Между прочим, когда я приехала в лагерь, я застала Синявского при его обычной бороде. Радостно улыбнувшись, он сказал: «Хотели бы по-

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

брить, но не могут». – «Почему?» – «А я в личном деле с бородой, это моя особая примета». По положению о содержании мест заключённых было разрешено: одно личное свидание в год и три общих свидания. Личное свидание – это свидание от суток до трёх, общее свидание – от часу до трёх при надзирателе. Дом свиданий – несколько комнат и кухня, где можно зеку своему что-то приготовить. Иногда очередь, потому что в доме свиданий нет места, тогда ты несколько дней живёшь в посёлке для лагерной обслуги и ждёшь, пока твоя очередь подойдёт. И ещё подлость и хитрость: свидание могут дать без вывода на работу или с выводом на работу. Представляете, вам дают свидание на одни сутки, вы получаете своего мужика вечером после работы, проводите с ним ночь, рано утром его уводят на работу, а вы сидите в одиночестве в доме свиданий и только смотрите, как мимо прогоняют колонну зеков, и вечером он успевает до

9 2 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

«ПОКА СИДЕЛ СИНЯВСКИЙ, Я СТАЛА ЮВЕЛИРОМ. ШУТИЛА: «Я – МАСТЕР, А СИНЯВСКИЙ – МОЯ МАРГАРИТА» конца суток, до вашего отъезда, лишь забежать с вами проститься. Я отправлялась по железной дороге до станции Потьма, вылезала там, а дальше шла узкоколейка с маленьким поездочком, и вдоль неё была целая серия лагерей. И Синявского, и Даниэля несколько раз переводили из одного лагеря в другой. Отдельно уголовные лагеря, отдельно политические. Некоторые уголовники время от времени на заборе писали «смерть коммунистам», после чего их быстренько судили и переводили в политический лагерь. Они делали это специально, обычно после того, как в уголовном лагере происходила очередная разборка или кто-то кому-то кого-то проиграл в карты, а ставка – жизнь. Политический лагерь был спокойнее, там больше надзирателей и, конечно, гораздо больше интеллигентных, тихих людей. Поэтому даже уголовнику попасть в политический лагерь – свой кайф, своя лафа.

И вот по этой ветке едешь до станции, где нет ничего – только лагерь, сельпо и посёлочек для обслуги лагерной. Я на них насмотрелась, они, посвоему, тоже заключённые, ну только что имеют возможность в отпуск съездить, а так тянут свою каторгу – только с этой стороны колючей проволоки. И выпивают больше. Кстати, насчёт выпивки. Однажды получаю от Синявского шифровочку: он просит прислать ему посылку на имя одного немца, его солагерника, и не из чего-нибудь, а только из коньяка. А дозволенный нам вес посылки 5 кило, не больше. Что же происходило на лагерной территории? Немец был в сговоре с цензором, и вот когда немцу приходила посылка с коньяком, цензор брал себе за эту посылку половину, немцу доставалось уже не пять, а два с половиной кило. Немец брал половину от того, что ему доставалось, а Синявский получал две поллитровки. И вот готовлю я Синявскому посылочку, коньяк переливаю в пластиковые фляжки, бутылки ставлю под стол. И в этот момент меня навестил мой очень любимый друг Розенблюм. Он видит много, много бутылок и говорит: «Марья Васильевна, я понимаю, что вам сейчас очень плохо, но, пожалуйста, не пейте одна. Ну, если вам тоска, позвоните нам, пойдём в любой кабак, устроим любую попойку, главное, не пейте одна!» Вот такая была атмосфера всё время сидения Синявского в лагере, такие вот переходы – от очень страшного к смешному и лёгкому, и наоборот. Вниз – вверх, вниз – вверх. Писем было разрешено две штуки в месяц, но что не было ограничено, так это размеры письма. Уже через год отсидки Синявский стал исписывать чуть ли не по тетрадке. И ещё мы сумели разработать шифр – вторая буква каждой фразы, так по буквам можно было собрать текст. При помощи этого шифра мы сумели массу интереснейших вещей передать друг другу. Я стала тексты выбирать, выписывать, складывать. Вдруг гляжу, а это «Прогулки с Пушкиным» получились. Я эту книжечку сложила, перепечатала и быстренько закинула к Элен Замойской в Париж. Синявский написал мне из лагеря 128 писем. Ничего цензура не выкинула, так как выкидывать было нечего. Я представляю, как цензорам было скучно всё это читать: опять что-то про литературу, про Пушкина, нет, чтобы зек написал чтото подпольное и можно было бы схватить его за ж…у, словно антилопу. Чёрт знает что, а не письма. Уже после смерти Синявского я эти письма собрала в три томика и издала под названием «127 писем о любви». Любовь была основным содержанием его лагерных писем. Любовь не столько ко мне, а к очень многим вещам – к Пушкину, Лермонтову, к погоде, к птицам, ко всему на свете. И по этим письмам я понимала, что Синявский

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

Освобождение Один раз я даже привезла в лагерь Егора, очень уж Синявский по нему скучал. Что Егор знал о папеньке? Его папа далеко-далеко, в маленьком домике, на очень ответственной работе. Меня как-то на Лубянке спросили: «Ну что вы такое говорите ребёнку, как вам, мамаша, не стыдно, на какой ответственной работе ваш Синявский?» Яговорю: «Историю делает». За время Синявского сидения круг друзей-знакомых слегка сдвинулся. Каких-то друзей мы потеряли, а несколько человек появилось вдруг. Одним из таких приобретений человеческих стала Надежда Яковлевна Мандельштам. Когда я превратилась из какой-то московской фифки в жену политзека, Надежда Яковлевна выразила желание меня увидеть, и я поехала к ней. И тут же почувствовала, что от неё идёт интерес и тепло, всё то, что и составляет на самом деле поддержку. У неё почти всегда торчал какой-то народ. А так как она меня любила, я позволяла себе иногда вещи вызывающие. Вот у Надежды Яковлевны болит нога, и вся интеллигентская Москва, вхожая в её дом, суетится, потому что врач сказал, что обязательно надо достать лекарство, в составе которого змеиный яд. Надежда Яковлевна принимает гостей в кровати, опираясь на подушки, и царственным жестом регулирует движение в доме. Я всё это слушаю, слушаю, мне надоедает, и я говорю: «Надежда Яковлевна, ну зачем вам змеиный яд? Поплюйте на коленку и увидите, что всё пройдёт». Надежда Яковлевна проглатывала такие истории с удовольствием. Они её веселили. Надежда Яковлевна стала одной из первых, к кому я повезла Синявского, когда он вышел из лагеря. Советская власть, после того как началась шумиха на Западе, довольно скоро призадумалась, как из этого положения выйти. Подходил 67-й год – годовщина Великой Октябрьской революции, причём годовщина кругленькая, ровнехонько пятьдесят лет. И вызывают меня на Лубянку на разговор: Андрей Донатович ведёт себя в лагере тихо, смирно, и, если он попросит о досрочном освобождении, по всей вероятности, Верховный Суд его освободит. На что я сразу возражаю, что он не попросит по той простой причине, что просьба о досрочном освобождении предполагает раскаяние, а Синявский каяться не будет. Тогда, говорят, попросите вы, имеете право как жена. И я отправилась в лагерь к Синявскому за разрешением. Синявский поставил вопрос просто: если ты сумеешь сделать так, что мы выйдем вдвоём с Даниэлем, делай, но помни, что они могут обмануть – для виду согласятся, а потом меня

выпустят, а Даниэль останется, я вот на это категорически не согласен. «Не дворянское это дело – садиться вдвоём, а выходить одному», – сказал Синявский. К моему невероятному удивлению, обманывать меня гэбэшники не стали. Они сказали: «Этот номер, Марья Васильевна, у вас не пройдёт, мы выпустим Синявского, Даниэля мы не выпустим». «Почему? – сказала я. – Ведь Синявский паровоз в этом деле, как можно выпускать паровоз, а вагоны что, будут ехать дальше?» На что они мне сказали, что не могут выпустить Даниэля, потому что Даниэль и жена его, Лариса Богораз, начали борьбу, и, если они Даниэля выпустят, это будет означать, что те, кто боролся за выход Даниэля, победили. А этого они допустить не могут. Как бы мне ни хотелось видеть Синявского дома, через это переступить было невозможно. И я сказала, что нет, тогда я не могу писать заявление о его досрочном освобождении. Несколько

«НИЧТО ТАК НЕ ДЕРЖИТ БРАК, КАК ОБЩЕЕ ДЕЛО. ТУТ ЖЕ СТАНОВИТСЯ ЯСНО, ЧТО УЖЕ НИКУДА ДРУГ БЕЗ ДРУГА» раз в жизни мне приходилось по разным поводам слушать страшные слова. Вот здесь эти страшные слова были такие: хорошо, Марья Васильевна, не пишите, но вы должны понять, что сейчас оставляете Синявского в лагере своими руками. И только после того, как в 70-м году, отсидев свой пятилетний срок, вышел Даниэль, у меня была встреча с Лубянкой, на которой я радостно сказала, что вот сейчас, когда Даниэль на свободе, мы можем вернуться к нашим разговорам, и я должна сообщить: если Синявский досидит в лагере до конца срока, то в день, когда его выпустят, на Западе выйдет его лагерная книга. «Как? Откуда книга! Как передал?!!» Ведь у всех срабатывает стереотип мышления: если лагерная книга, то непременно об ужасах лагеря. А это были всего-навсего «Прогулки с Пушкиным», а сколько наделали шуму. Синявский вышел на пятнадцать месяцев раньше срока. Начальство его лагерное о досрочном

9 3 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

неплохо устроился, и вообще писателей надо держать в лагере. Чтобы не отвлекались на земную жизнь, на быт и всякие прочие глупости.

РОЗАНОВА И СИНЯВСКИЙ

освобождении узнало последним, вдруг я приехала, и они удивились, почему приехала, а потом получили из Москвы известие, что Синявский должен выходить. И поэтому в отличие от всех лагерников он вышел на свободу в своей лагерной амуниции. Так, в лагерной телогрейке, я его и везла через большой кусок Отечества. Сидели рядышком, смотрели друг на друга, молчали.

9 4 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

В Париж! В Париж!

8 августа 1973 года поезд увозил нас во Францию. Когда один из героев дела Синявского–Даниэля приехал в Париж, естественно, первое время журналисты не давали проходу: интервью, фотографии, невероятный ажиотаж. Особенно когда по Парижу, по издательствам прошёл слух, что Синявский привёз с собой лагерную книгу. Мы познакомились с такой фигурой, которая называется «литературный агент». Наш литературный агент мадам Шебеко была ещё литературным агентом Набокова, поэтому она кошку съела на этом деле и собакой закусила. И вдруг в нашем хозяйстве появились деньги, много денег. Синявский действительно привёз книгу, называлась она «Голос из хора». Издатель, не глядя, заключил контракт на большую сумму и, получив перевод, чуть не сошёл с ума, когда понял, что это размышления интеллигента, а вовсе не книга об ужасах лагеря. Так или иначе мы купили заброшенный дом в пригороде Парижа Фонтене-о-Роз. Дом был прекрасен, но в таком состоянии, что, увидев смету за ремонт, от него до нас отказался алжирский посланник. В середине сентября Синявский пошёл преподавать в Сорбонну. Всё это было интересно и приятно, но тем не менее он чувствовал себя немножечко на Марсе. Почувствовали мы себя почти что дома, когда столкнулись с эмиграцией. Вначале Синявского сколько-то времени поносили на руках, потом вдруг стало выясняться, что всё то, что у нации было как-то размазано по колоссальнейшему народу, по разным городам, деревням и весям, всё здесь сосредоточилось в эмиграции: нетерпимость, стремление объединиться в стаю, требование, чтобы все ходили в ногу. Попытки сидеть на своём собственном стуле, заниматься своими делами и иметь свою точку зрения в эмиграции преследовались. И очень скоро Синявский стал в русской эмигрантской прессе врагом народа, особенно после выхода «Прогулок с Пушкиным». Тут уж на него ополчились все «банды» – и прогрессивные, и реакционные. Почему? Ведь именно с Пушкиным надо гулять, и чем больше мы будем гулять с Пушкиным, тем лучше мы станем. Короче, с эмиграцией очень скоро тоже было покончено. Мы оказались практически на необи-

таемом острове. И вдруг обнаружилось, что нет ни одного журнала или газеты, которая согласилась бы напечатать Синявского. То есть он стал ещё большим изгоем, чем был в Отечестве. В Отечестве супротив него была официальная пресса, но оставался родной «Самиздат», оставались друзья, которые поддерживали, здесь никого. Сидим одни на льдине, по лагерному жаргону. И никого рядом, и делать нечего. Вот тогда я и придумала издавать свой журнал «Синтаксис». Он набирался у нас дома, в Фонтенео-Роз, была куплена наборная машина, старая, допотопная, сейчас таких уже нет… Затем я бросилась искать типографию. И вдруг наткнулась по объявлению на типографию очень странного вида. В пригороде Парижа стоял дом, ну, в половину моего, рядом был сарай, чуть-чуть больше моего гаража, и оттуда вышел человек в галошах на босу ногу. Вот человека в галошах на босу ногу я никогда во Франции не видела, в этом было что-то такое своё, родное. И тут меня посетила простая мысль, что если человек в галошах на босу ногу держит в сарае типографию, то неужели я в своём громадном доме не могу? Привезли станочек, и первое время я училась на нём печатать. Потом он как-то забарахлил, пришлось вызывать мастера. Мастер сказал, что он хотел бы поговорить с человеком, который работает на этом станке. Я говорю, я работаю на этом станке. Он не поверил: «Вы? Это же мужская работа». Я говорю: «Вы не знаете русских женщин, мы за двух мужиков умеем, если надо». Всего вышло 37 номеров «Синтаксиса». Потом началась перестройка, и мы его закрыли. Зачем печатать в эмигрантском журнале то, что читатель, который сидит всё-таки в стране, может прочесть дома? Когда я думаю об этом большом мире, который захватывает и землю, и небеса, об этой вот необъятной географии, я понимаю, что смерти на самом деле нет. Мы не умираем, мы уходим. Синявский болел приблизительно полгода, это был рак, и какой-то скоротечный. Он умер в нашем доме, последние два-три дня был почти без сознания. Были какие-то просветы, потом он опять погружался неизвестно во что. И когда вечером накануне его смерти Егорка уезжал отсюда домой и было ясно, что Синявскому подходят последние часы, Егорка мне сказал: «Ты очень храбрая, мама». А утром я ему позвонила, что папа умер. Когда Синявский умер, я сказала: на русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, хотя оно и русское, я его не отдам. Он жил в Фонтене-о-Роз и будет здесь похоронен. От моего дома до Синявского не больше чем двадцать минут ходу. Когда я умру, я буду похоронена здесь же, в деревне Фонтене у Розановой.

НЕФОРМАТ

Гигантские зайцы и другие птицы 2014

Кое-кто может заподозрить его в склонности к преувеличениям. Но он же не утверждает, что Федерико Феллини в действительности был у него дома, ел сациви, играл в бильярд с его слепой сестрой Лизой и проиграл. Но мы, редакция, верим каждому слову нашего автора ИРАКЛИЙ КВИРИКАДЗЕ

Христофор Колумб открыл Америку. Магеллан совершил кругосветное плавание. Амундсен первый оказался на Северном полюсе. Ни с одним из этих великих путешественников я не был знаком. Но зато я знал других великих первооткрывателей лично. Поль Данилю, муж моей тёти Лауры, был праправнуком наполеоновского артиллериста, попавшего в русский плен под Смоленском. В городе Батуми Поль Данилю имел кличку Дарданел. Он работал статистом в театре, часто захаживал к нам в дом, пил с моим папой чачу и часами молча сидел в обеденной комнате перед большой картой мира. Вскоре на карте появились острова, очень аккуратно нарисованные в самом центре Тихого океана. Назывались они Дарданелльскими. Я вырос с сознанием их реального существования. Помню, даже спрашивал маму: «Почему Дарданелльский пролив и Дарданелльские острова так далеко друг от друга?» И вот недавно, живя в Америке, оказавшись у врача ухо-горло-нос, сидя в его приёмной, я от нечего делать стал разглядывать висящую на стене карту мира и поразился, не обнаружив в центре Тихого океана Дарданелльских островов. Спросил в магазине на Милдред-авеню, где торгуют глобусами и картами, почему на них нет группы Дарданелльских островов. Меня подняли на смех. Я расстроился: неужели столько лет я был географическим идиотом? Но я же помню, как Дарданел хвастался островами своего имени. Рассказывал мне о фауне островов, о том, что там живут редчайшие длинношёрстые кони, гигантские зайцы, что там есть непрекращающееся эхо! Дарданельцы, со слов Дарданела, говорят и поют шёпотом, так как громкие голоса натыкаются на горные изгибы и могут неделями повторяться. Поэтому люди островов никогда не ругаются. «Представляешь, кто-то крикнет: «Квирикадзе Ираклий, ты ж…а», – и месяц, куда ни пойдёшь, ты слышишь с интервалами три-четыре секунды: «Квирикадзе Ираклий, ты ж…а». «Когда вырасту, поеду на острова и прокричу кое-что в ответ на «Квирикадзе Ираклий, ты ж…а», – думал я. Как-то Дарданел, угощаясь чаем с домашним мармеладом (мама была великим кондитером), сообщил мне, что люди покинули острова, не выдержав пыток эхом. «Остались лишь гигантские зайцы». И вот теперь, столько лет спустя, – полное разочарование. Почему Дарданел дурачил меня? Призвать к ответу его невозможно. Умер он, как курица. Объясню, что значит «как курица». В театре, где он работал статистом, а я, повзрослев, помощником режиссёра, как-то ставили оперу «Демон» М.Ю. Лермонтова. Сцена представляла Ираклий Квирикадзе и герои его фильма

собой Кавказские горы. Через зрительный зал над головами сидящих в партере был протянут стальной трос. По нему, размахивая марлевыми крыльями, скользил статист, изображающий Демона. Достигнув фанерных гор, он исчезал за ними. А на сцену выбегал певец с такими же марлевыми крыльями и начинал петь знаменитую арию: «Печальный Демон, дух изгнанья, летал над…» В тот вечер над залом летел Дарданел. У самой сцены он остановился. Что-то испортилось в механике. Какое-то время Дарданел махал крыльями, надеясь, что кольцо, продетое сквозь трос, продолжит скольжение и он долетит до желанных гор. Но увы! Оркестр уже играл вступление к арии. Демон-певец не знал, что делать: как выйти на сцену, если статист, изображающий Демона, в полёте застрял на тросе? Зрители стали смеяться, когда Демон-певец всё же вышел и запел, не обращая внимания на «себя», застывшего в воздухе. У Дарданела свалился ботинок, попал комуто в голову. Зал гоготал. Когда на зрителей упало крыло демона, певец прервал пение и закричал Дарданелу: «Прекрати, сволочь, издеваться, дай допеть арию!» И тут случилось совсем не смешное. Расслабился ремень, которым Дарданел крепился к стальному тросу. Пролетев несколько метров, он повис, как курица, вниз головой. Партер повскакивал с мест. Администратор театра закричал: «Быстро лестницу!» Внесли стремянку, не дотянулись. Потом внесли пожарную лестницу, долго не могли установить её среди стульев. Я и двое других помощников взобрались на неё, чтобы снять Дарданела. Он уже не дышал. Так кончил жизнь – смешно и трагично – Поль Данилю, Дарданел. Думаю, его душа поселилась на тех необитаемых островах, среди гигантских зайцев и повторяющегося эха… При жизни его раз десять зарубежные родственники приглашали посетить Францию, но он почему-то не покидал Батуми. Такой вот был странный путешественник.

Двухместная подводная лодка Второй путешественник, с которым я таки совершил экспедицию на необитаемый остров, имел имя Антон Бузиашвили. У себя в гараже он строил двухместную подводную лодку. Звал меня бежать на ней в Турцию, от Батуми до границы было десять километров. В начале шестидесятых все кудато бежали. Уже звучали «Битлы», в приморском парке можно было купить джинсы «Леви Страус», а телевизор, тайно ночью поднятый на гору, показывал программы стамбульского телевидения. Антон Бузиашвили строил лодку без единого гвоздя и вообще без металлических деталей (чтобы пограничники не обнаружили). Антон был гений инженерии. Что-то вроде Леонардо да Винчи. Для проверки лодки он выбрал маршрут три километра по морю к крошечному пустому

9 7 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ И.КВИРИКАДЗЕ

НЕФОРМАТ

НЕФОРМАТ

островку Дидица. В нашем детстве там организовывали летний пионерский лагерь. В деревянном бараке жили девочки-пионерки, в другом бараке – мальчики. Не к месту, но расскажу. Давным-давно, будучи пионером, я влюбился в пионерку Тамару С. А у директора лагеря Папуашвили был частный зоопарк. Однажды из клетки сбежал удав. Нас, пионеров, заперли в бараках, а взрослые с ружьями прочёсывали территорию лагеря день за днём в поисках трёхметрового монстра. Удав не находился. Мы изнывали взаперти. Любовь моя к Тамаре С. заставила меня ночью сбежать из запертого барака. Сбежала и она, Тамара. В зарослях папоротника

пионерлагеря на острове Дидица и вылезли из лодки. Антон занялся рабочей корректировкой, я же в лунную ночь сквозь кусты пошёл к пустым баракам, вспоминая удава, Тамару, и… услышал приглушённые страстные стоны. На острове кто-то был. Приблизившись, я бесстыдно стал следить за любовной парой и узнал в женщине маму одного из наших с Антоном общих друзей (сегодня нет в живых ни матери, ни сына, поэтому я описываю эту странную сцену). Мне трудно объяснить, почему я тогда расплакался. В моих слезах был и удав, пристреленный летом, и Тамара С., которая ушла от меня, полюбив прыгуна

9 8 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

Режиссёр Квирикадзе и актёр Чхиквадзе на съёмках фильма «Поездка товарища Сталина в Африку»

мы целовались в атмосфере фильмов Альфреда Хичкока… Залезли на дерево. Тамара сказала: «А что если и змей прячется здесь?» Каждая ветка стала казаться удавом. Стало не до поцелуев… Подводная лодка Антона была размером с винную бочку. Ночью мы погрузились в Чёрное море, крутили педали, которые в свою очередь крутили наружные лопасти. Субмарина скользила под водой в метре от поверхности моря. Дышали мы через полые бамбуковые стволы. Проплыв минут сорок в кромешной тьме, мы ткнулись о пляж

с шестом Араика Мкртчяна… Спустя несколько месяцев Антон влюбился в Марину Толстунову, а так как лодка была двухместной, дал понять мне, что, несмотря на нашу дружбу и антисоветское единомыслие, в Турцию он поплывёт с Мариной. Я очень переживал по этому поводу, так как от меня отвернулся компаньон, с которым мы собирались завоевать Голливуд. Мы оба бредили кино. Через месяц Антон и Марина тайно уплыли и навсегда исчезли из моей жизни. Не знаю, где

НЕФОРМАТ

они, что с ними приключилось, достигли ли они берегов Турции или их засекли радары советских пограничников.

Закрытие Америки Третий герой – человек особенный. Я назову его имя и фамилию: Георгий Филиппович Джугашвили. Не будучи даже в дальнем родстве со Сталиным-Джугашвили, он был чрезвычайно горд, что Господь подарил ему возможность носить эту фамилию. Шёл 1953 год. Классная комната, на стене карта мира. У карты стоит наш учитель географии Геор-

мательно слушаем его. Я силюсь понять, почему клей, бумага. Учитель кричит: – Христофор Колумб открыл Америку! Я закрываю её!!! Джугашвили приложил белый лист к Америке. Класс молча смотрит на лист, закрывающий Соединённые Штаты. Учитель написал на белом пятне: «Америки нет». Мы разглядываем на карте Западное полушарие. Есть Канада, есть Мексика, США нет. На следующем уроке географии Георгий Филиппович Джугашвили заклеил Англию. Истребив главных капиталистических монстров, учитель вроде бы успокоился. Он не потопил

гий Филиппович Джугашвили. На нём зелёный полувоенный китель, который зовётся «сталинка». Усами Георгий смахивает на Иосифа Виссарионовича. Громким голосом он сообщает классу: – В западном мире царит разврат и секс. Врагом свободолюбивых людей планеты являются Соединённые Штаты Америки! Гангстеры проливают на улицах Нью-Йорка реки крови… В дыму и копоти на небе не видно солнца. Неожиданно учитель берёт со стола банку с клеем, сливает на чистый лист бумаги. Мы вни-

Германию, пощадил Францию. Благодаря синим карандашам на месте Англии плескалось море, а Канада превратилась в остров. Между нею и Мексикой образовался широченный пролив. Много лет спустя, будучи номинированным на американский «Оскар» за фильм «1001 рецепт влюблённого кулинара», я рассказал в Гильдии сценаристов Америки эту историю с учителем географии. «Америка есть, понял я, посетив вас. Как замечательно, что не удался фокус Георгия Филипповича Джугашвили».

9 9 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ И.КВИРИКАДЗЕ

Кадры из фильма Ираклия Квирикадзе «Пловец». 1980 год

НЕФОРМАТ

Совершая путешествие на Британские острова, я тоже очень волновался, а вдруг они затонули под клеем Джугашвили? И вы знаете, Англия есть! Есть английская королева, есть Лондон, Ливерпуль, Челси, есть Шекспир, его театр, есть Биг-Бен, есть даже Шотландия, есть рыжая женщина-модельер Вивьен Вествуд, есть студия, где записывали «Битлы» свои песни, есть знаменитые английские сады, есть панки, двухэтажные автобусы, дом Шерлока Холмса. Всё это есть! И это так замечательно! Кроме разве что отсутствия на планете Земля необитаемых Дарданелльских островов, где живут гигантские зайцы, где тишина и где не надо ругать меня разными словами. А то крикнет кто: «Квирикадзе Ираклий, ты ж…а!» – я тут же сяду в двухместную подводную лодку и исчезну, а вы месяц будете слушать беспрерывно: «Квирикадзе, ты …» Кому от этого хуже, мне или вам?

1 0 0 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

Папа, дядя Павел и я в Мексике Мой папа был оперным певцом и бредил Пеле. Ожидалось первенство мира по футболу в Мексике. К нам в Батуми приехали два представителя Всесоюзной федерации физкультуры и спорта с шестью путёвками в страну футбола, серенад, текилы и сомбреро. Путёвки были проданы шести счастливчикам (в том числе моему папе и моему дяде Павлу Квирикадзе – второму секретарю горкома комсомола). Счастливчикам завидовали все мужчины города. Наступил день торжественных проводов в Москву, где батумцы должны были влиться в четыре сотни советских футбольных туристов и улететь в Мексику. В Москве случилось ужасное. Федерация футбола отказала батумцам в поездке. Путёвки их оказались фальшивыми. На другое утро в Мехико улетели три самолёта советских туристов. Шесть батумцев, среди них папа, дядя и я (дядя Павел по блату ввёл в число «счастливчиков» меня), остались с двумя бочонками вина «Изабелла», 40 литрами чачи, 10 биноклями, множеством фотоаппаратов «ФЭД» и коробок кубинских сигар «Монтекристо». Мы были растоптаны. Возвращаться назад в Батуми было невозможно: приехать и стать посмешищем в глазах всех горожан – лучше совершить групповое харакири! Дядина хорошая знакомая Клава Пугачёва предложила поехать всем нам в подмосковную деревню Переделкино к её тёте Алле, у которой большой чёрно-белый телевизор «Панасоник». Там можно скрыться от мира на три недели – посмотреть футбольные репортажи, а потом вернуться в Батуми будто бы из далёкой Мексики. Так мы и сделали. О, эти незабываемые дни на даче у Аллы Пугачёвой (не путать со знаменитой певицей)! Стару-

ха в чеховском пенсне, как она терпела шумную свору грузин, которые орали, плакали, молились, матерились, сидя вокруг телевизора, где по экрану носился великий Пеле, великие французы, англичане, немцы, аргентинцы?! К Пугачёвой заглядывали великие русские поэты, писатели (переделкинские соседи), которые орали вместе с батумцами, пили вместе с ними вино «Изабелла», уходили одарённые бутылями чачи. Случались и скандалы: из-за Пеле поэт Евтушенко нокаутировал поэта Блюмкина, тот упал в кусты рододендрона. Алла случайно обнаружила тело Блюмкина, который, придя в себя, кричал, что у него украли жёлтые американские ботинки. В этот момент великий Эусебио (по-моему, он) забил долгожданный гол. И крики общего ликования заглушили вопли о ботинках. Я влюбился во внучку советского романиста, дважды лауреата Ленинской премии (не назову его звучную фамилию) и вместе с ней тайно уехал в Москву на городскую квартиру её дедушки. Когда батумцы обнаружили моё исчезновение, началась паника. «А вдруг этого идиота увидит на улице Горького кто-нибудь из наших, приехавший по делам в Москву?..» Ночью в московской квартире появились дважды ленинский лауреат-дедушка, мой дядя Павел и брат моей возлюбленной. Брат – спортсмендесятиборец – стал бить меня. Дядя, подлец, разглядывал обложки книг лауреата, переведённых на все языки мира. Брат душил меня, дядя просил автограф у великого писателя. Потом меня вернули в Переделкино. Алла Пугачёва лечила избитого травами, настоями… Футбольный чемпионат «пересёк экватор». Я вновь сбежал к моей Дульсинее. Меня сняли с автобуса. На этот раз бил дядя Павел. Весь мир говорил только о футболе. Литераторы-переделкинцы допивали запасы чачи батумцев. Евтушенко произносил красочные тосты о дружбе двух христианских народов. Читал наизусть «Мцыри». Близился полуфинал. Папа купил у ленинского лауреата мексиканское сомбреро. Все батумцы сфотографировались в нём. Это было алиби нашего пребывания в Мексике. Литераторы стали приносить одно за другим (откуда?) мексиканские сомбреро. Кто дарил, кто продавал. Финал первенства мира по футболу в Мексике я не смотрел. Мы с Викой (так её звали) сидели одни в тёмном кинозале. На экране горел лес, носились испуганные звери. Показывали диснеевского «Бэмби». Мы с Викой целовались. Мы горели, не выходя из зала, три сеанса подряд. Помню наше победоносное возвращение в Батуми. На привокзальной площади толпа встречающих родственников. Мы все в сомбреро, на дяде Павле пончо, он вылитый Панчо Вилья. Его

сомбреро – всем сомбрерам сомбреро! Раздавая родственникам жевательную резинку, он радостно восклицал: «Амиго для амиго всегда амиго!» Год спустя я сбежал в Москву к Вике. Два года спустя поступил во ВГИК, потому что там училась Вика. Ещё год спустя, перед следующим первенством мира по футболу, в Батуми появились те двое из Федерации физкультуры и спорта и нагло продали двадцать путёвок на новый чемпионат мира. При полном молчании «мексиканцев».

Ужин с Феллини Прошли годы, я окончил ВГИК, расстался с Викой. Папа стал петь в Большом, ожидал большие сольные роли, но не дождался… С Федерико Феллини я столкнулся в перегруженном лифте гостиницы «Москва» в конце шестидесятых. Он отшатнулся от меня, молодого пьяного грузина, который утром возвращался с приёма хаши в ресторане «Арагви». Хаши (для несведущих) – это горячий бульон с потрохами, в который кладут много-много чеснока. Мне хотелось извиниться перед полубогом за дикий чесночный чад, но я не знал итальянского и находился в визуальном шоке. Лифтовые попутчики прижали нас с Феллини друг к другу. Я дышал в ухо маэстро, которого боготворил за «Ночи Кабирии», «Дорогу», «Восемь с половиной». Я хотел вспомнить слова извинения, а губы шептали «грацио». Происходило всё это во время очередного Московского кинофестиваля. Уверен, что те полминуты, когда лифт возносил нас, Феллини думал только обо мне: «Да отверни, парень, свою харю». Он вышел из лифта на шестом этаже гостиницы «Москва» и бросил взгляд, который я не могу забыть вот уже пятьдесят с лишним лет… …Но я хочу рассказать о моей маме Софье Миндадзе, которая была близка мне всю жизнь и которая продолжает ни на секунду не отходить от меня – хотя она, как и Феллини, давно уже вознеслась на лифте туда, вверх, на облака… Мама моя ничем не была знаменита, разве что в молодости плавала марафонские дистанции. Я воспользовался многими историями из её жизни, когда снимал фильм «Пловец», когда писал сценарии «Лунный папа», «Красные ангелы», «Робинзонада», «27 потерянных поцелуев». Мне кажется, что, если бы я знал итальянский язык, в том лифте я шепнул бы в ухо Феллини: «Дорогой Федерико, прости за чесночный запах. Я ел хаши, он требует много-много тёртого чеснока… Давай встретимся в буфете третьего этажа, лучше в «Арагви», нет, встретимся у меня дома… Мама приготовит сациви, хашламу…» Феллини прервал бы меня и уверил бы, что он очень любит хашламу, но врачи (сволочи) запрещают есть мясо…

– Тогда аджапсандал! Мама делает необыкновенный аджапсандал… И самое главное, Федерико, ты услышишь мамины истории… С шестого этажа мы с Федерико рванули бы вниз, взяли такси и вскоре оказались бы на Ракетном бульваре, дом 5, квартира 23.

– Мама, это Феллини! Ты же его любишь!

– Я?

– Мама, это Феллини!!! «Ночи Кабирии»! Ты плакала навзрыд, когда Джельсомина в финале идёт по шоссе и улыбается… Помнишь?! В прихожую выглянул бы папа в полосатой пижаме, смутился, увидев высокого гостя, но не сдержался бы от своей традиционной шутки: – У всех свой вкус, своя манера: папа любит арбуз, а мама офицера! Разлив кахетинское красное, папа ушёл в свою комнату – он страдал депрессией. Гостя развлекали я, мама и моя двоюродная сестра Лиза, которая была от рождения слепой, но замечательно играла в бильярд, настолько замечательно, что выиграла две партии у Федерико Феллини. Тот слегка подбалдел и никак не мог поверить, что Лиза слепая. Сели за стол. Лиза была тамадой, мама рассказала Федерико историю о том, как она в Батуми хотела приготовить чахохбили из курицы… Мама была одна дома. Курица бегала по балкону. Вооружившись большим кухонным ножом, мама, словив её, спустилась по лестнице во двор. За кустом рододендрона она отсекла птице голову. Дождавшись, когда безголовая прекратит последний в жизни танец, мама начала подниматься вверх по винтовой скрипучей лестнице. На маме старый халат, в одной руке окровавленный нож, в другой – бездыханная чернушка. В это время вниз по лестнице спускаются соседи, муж и жена Ахобадзе. Муж Пармен играл в оркестре филармонии на флейте пикколо. Жена Мака страдала приступами лёгкой шизофрении, два-три раза в год Пармен возил её в сумасшедший дом на лечение. Пролежав неделю, Мака выходила из дурдома свежая, весёлая, энергичная. Сейчас, одетая в шёлковое платье, с крупными фальшивыми жемчугами на шее и в шляпке с вуалью, она выглядела респектабельно. Вот такие Ахобадзе спускались по винтовой лестнице, когда мама несла безголовую курицу и кровавый нож. На третьем этаже они встретились, и Мака, схватив мою маму, крикнула мужу: – Пармен, не надейся сдать меня в сумасшедший дом, если с нами не поедет Софа!!! Муж пытался оттянуть жену от маминого халата, но Мака вцепилась в него мёртвой хваткой и повторяла: – Нет, нет, нет, только с тобой, Софа. Внизу их ждало вызванное такси. Пармен попросил маму:

1 0 1 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

НЕФОРМАТ

НЕФОРМАТ

– Сядем в машину, я довезу Маку, в минуту оформлю документы, сдам её, привезу тебя назад. В халате, с ножом, с обезглавленной курицей, мама приехала в сумасшедший дом. По требованию Маки («Софа, будь со мной!») мама оказалась в приёмной больницы. Флейтист пошёл оформлять документы. Время шло. Появились два санитара и внимательно посмотрели на двух женщин, сидящих в пустой приёмной. Одна интеллигентно улыбалась из-под вуали, вторая в халате, шлепанцах на босу ногу, с курицей и ножом, испуганно смотрела на медбратьев. Маму взяли под руки.

– Нет, это не я! Я соседка, вышла ей голову отрубить… и вот случайно… Медбратья, вежливо улыбаясь, тянули маму по коридору сумасшедшего дома.

– Да поймите, я вышла курице голову отрубить… Чем больше мама сопротивлялась, тем активнее её гнали по коридору. Мама оглянулась. Мака сидела и улыбалась, играя своим фальшивым жемчугом.

– Пармен! – вопила мама. Ей выворачивали руки, отняли нож, курицу. Маму уложили на кровать, обвязали ремнями, она продолжала кричать… Конечно же, Федерико Феллини не бывал в моём доме на Ракетном бульваре, 5, кв. 23. Жаль, что от меня разил дикий чесночный запах, когда Федерико Феллини поднимался в лифте гостиницы «Москва». Жаль, что я не смог пригласить его на ужин. Я готов запоздало извиниться перед ним и перед огромным бурым медведем из тобольских лесов…

1 0 2 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

Извинение Прости меня, медведь, я убил тебя, не желая того. Простите, Лев Владимирович Семашко, вы судили те соревнования по боксу в Тобольске, где младшая папина сестра Маргарита Квирикадзе рассекла бровь Рустаму Плиеву и кровь долго не могли остановить… Нет, вы ничего не поймёте из моего путаного извинения, если я не начну с начала… Маргарита в одно прекрасное утро повела меня в секцию бокса батумского спортобщества «Динамо». Маргарита была возлюбленной чемпиона СССР по боксу в тяжёлом весе Алеко Торадзе и почему-то решила, что её любимый племянник должен стать боксёром. Не просто боксёром, а чемпионом СССР, мира и так далее. В сыром подвале, где висели мешки с песком и стоял ринг, часто не было света – перегорали лампочки. Маргарита заливала керосином лампы, надевала боксёрские «лапы» и тренировала меня. Боксёры общества «Динамо» сначала посмеивались над странной парой: здоровенной тёткой и её бритоголовым (это она меня брила)

племянником. Но потом свыклись. Тем более что Маргарита давала им ценные профессиональные советы. Всё кончилось год спустя в далёком зимнем Тобольске, где на выездных соревнованиях спортобщества «Динамо» меня нокаутировали. В конце второго раунда, когда раздался гонг, Рустам Плиев врезал мне так, что я рухнул у канатов в красном углу. Маргарита кричала, что удар был нанесён после гонга. Её не слушали. Видя, как мне дают нюхать нашатырь, а я не реагирую, Маргарита пролезла под канатами и ударила Плиева, тот свалился на пол рядом со мной. Судья Семашко, грубо толкнувший тётю, в мгновение взлетел в воздух и, пролетев несколько метров, упал рядом со мной и Плиевым. Зал хохотал. Два боксёра и судья лежали бездыханные на ринге. Тёте Маргарите за хулиганство присудили 15 суток общественно-исправительных работ. Маргарита пришлась по душе капитану милиции Александру Бакунину. Он в неё влюбился. Мы с тётей стали жить в красном уголке милицейского участка, оттуда «чёрный ворон» возил её колоть лёд на тобольских улицах. Ночами Бакунин приносил вино «Солнцедар», пел Маргарите душещипательные романсы, потом отсылал меня спать в свой кабинет. Приближался Новый год. Капитан Бакунин решил срубить ёлку. Он сам сел за руль «чёрного ворона» и повёз тётю и меня в тайгу. Выпив положенную норму (два «Солнцедара»), капитан вынул из кобуры пистолет Макарова, вручил его мне и погнал в лес: «Иди, боксёр, постреляй». Из зарешёченных окон «чёрного ворона» слышались стоны любовников, я углубился в лесную чащу. И тут случилось невероятное. Я не барон Мюнхгаузен, я Ираклий Квирикадзе – поверьте мне… Я услышал истошный крик капитана милиции: «Боксёр, боксёр, где «макаров»?!» В голосе было столько ужаса, что я очертя голову побежал назад – и увидел голого капитана, который отступал от поднявшегося на дыбы огромного бурого медведя. Я выстрелил. Медведь и Бакунин разом посмотрели на меня. Медведь взревел и стал оседать. Из «чёрного ворона» выскочила полуголая тётя Маргарита. Я подошёл к бездвижному медведю. Мигающие, полные смерти глаза смотрели на меня. Я заплакал. Я плакал навзрыд. Мне было жаль умирающего гиганта, вина которого была лишь в том, что он набрёл на голого писающего капитана милиции… Прошло много лет. Я никогда больше не надевал боксёрских перчаток, никогда не стрелял из пистолета Макарова. Но до сих пор вспоминаю того медведя. Что он хотел сказать перед смертью, глядя на меня мигающим глазом? Я прошу у него прощения.

НАШИ ПУБЛИКАЦИИ

BIANCA Жизнь белой суки Белая лайка на переднем плане и есть та самая Бьянка, которую увековечил писатель Лиханов в своём романе. Фото автора

В конце августа в издательстве «ЭКСМО» выйдет роман автора STORY Дмитрия Лиханова «BIANCA. Жизнь белой суки». Его можно поставить в один ряд с лучшими образцами русской классики – «Записками охотника» или «Белым Бимом Чёрное ухо». Перед вами – фрагмент романа

П

ровожали Рябинина на чужбину всем «обчеством». Следом за сельским головой спешил на узнаваемый запах перегоняемой браги местный капиталист, владелец лесопилки Харитошка, которому и само-

му бы хотелось прикоснуться сердцем и лапами загребущими к испанскому капиталу, да тот всё не шёл отчего-то, уплывал в чужие руки. Обидно было Харитошке. Зависть сушила его уже два месяца, а в последнюю неделю и вовсе навалилась на

него пьяной бабой. Не продохнуть! Воспалённое сознание буржуина строило коварные планы: от кражи у Николая заграничного паспорта до совращения его жены Ольги, а может даже, и бандитского разбоя по возвращении наследника в родные края. Между тем христианская его душа кручинилась от этих дурных помыслов, а сердце стремилось к памятному с малолетства дому, возле которого они вместе с Колькой отливали в глине свинцовые грузила, чинили сломанный «школьник», бились в кровь с пацанами из соседней Верхопаденьги и встречали рассветы... Последним заявилась местная достопримечательность Костя Космонавт – Христа ради юродивый. Пришёл он в Астахино пару лет тому назад из далёкой Ярославской области. Шёл оттуда, говорят, босиком, с брезентовым рюкзачишкой за плечами да с липовой палкой в руках, к которой были у него привязаны пустые консервные банки и алюминиевый чайничек с погнутым носиком. С этим посохом да с грохотом железным передвигался Костя по русской земле, возвещая встречным правду о стране, её правителях да о грядущем Страшном судилище. Был лохмат, нечёсан, грязен, но, ко всеобщему изумлению, зловония никакого при этом не источал, а даже наоборот: пахло от Кости свежим зефиром. Глядел он на мир единственным лазоревым чистым глазом. Зубов у Кости тоже почти не осталось, поскольку имел он странную привычку собственноручно выдирать их плоскозубцами в подарок односельчанам, страдающим от зубной боли. Некоторые даже изготовили из Костиных зубов амулеты, носили их вместе с нательным крестом и верили в их чудодейственные силы. На голой груди юродивого, едва прикрытой драным пиджаком фирмы «Бриони», виднелся наколотый синими чернилами лик первого космонавта Юрия Алексеевича Гагарина в скафандре, отчего и привязалось к Косте его необычное прозвище. Бывает, изготовятся генералы к запуску ракеты в ближнем Плесецке, а Костя Космонавт уже об этом секретном запуске откуда-то знает, на карачках взбирается на Колывановский утёс, чтобы с вершины его следить за призрачным огоньком, уносящимся в чёрный космос. Осенять огонёк многократно крестным знамением, а вдогонку непременно слать ещё и воздушный поцелуй. Словно крестное знамение посылал вслед за ракетой. Оттого они, видать, в ту пору и не падали. Говорил Костя мало, зато плакал часто. Слёзы его лились из выцветшего глаза иногда без всякой причины, скатывались по руслам морщин в пегую, похожую на паклю бороду, но не исчезали в ней, а скатывались дальше на грудь, орошая солью и влагой старую татуировку. Тогда казалось, плачут оба: Костя вместе с Гагариным. Бабы утверждали, что плачет Костя за людские грехи, за беспутную жизнь, в которой пребывает нынче Россия.

– И ты, сердешный, пожаловал, – улыбнулась Ольга юродивому, – ну так входи, раз пришёл. Неча в дверях-то ошиваться! С осторожностью ступая по половицам, юродивый шёл теперь в горницу, но, заметив в сенях свернувшуюся Бьянку со щенком, опустился на коленки, протянул руку, коснулся её тёплой шерсти. Собака прижмурилась от удовольствия. Она чувствовала доброту этого человека, нежное тепло, которым он окружил её, словно мать в далёком детстве, каким и она окружала теперь своего ребёнка. А ещё чувствовала Бьянка слёзы – из единственного глаза Кости Космонавта кропили они лапу её, шею, даже морду.

– Оставь её, Костя, – послышался позади голос хозяйки, – она у нас теперь в страдании. Ступай в горницу. ...Прежде чем приступить к трапезе, хозяин встал из-за стола и, оборотясь ликом к божнице, сотворил «Отче наш» с поясным поклоном. Некоторые из гостей с какой-то ленцой, неохотой и грохотом лавок поднялись следом. Крестились украдкой. И было им будто бы даже неловко, стыдно за это. Остальные же, среди которых первым агностиком слыл учитель Толстой, не пошевелились. Сидели на лавках, поглядывая с нетерпеливой тоской на рябининские разносолы. Молитва была прочтена, но хозяин остался стоять, откашлялся в кулак, произнёс громко: – Уезжаю я от вас, дорогие мои односельчане. Уезжаю в дальние страны, которых отсель не только что не видать, но и не слыхать о них даже. Меня тут спрашивают робята: куда ты, на хрен, Колька, собрался? В какую, мать твою, заграницу? Рехнулся, что ль, за ветхостью лет? Нет, не рехнулся. Хочу вот поглядеть, как люди живут. Какие у них там законы да порядки существуют? Есть ли в них вера, любовь? Вот узнаю и вам расскажу. Опрочь того, и бати мово, барона покойного, наследие присмотра требует. Оно, конешно, можно вот так всю жизнь пнём и в нашем болоте мыкаться. Я бы и сам так куковал туточа до могилы. Тока Господь, видать, на меня иные планы имеет… Вот. Жёнку мою, Ольгу, оставляю заместо себя на хозяйстве. И, коли что вдруг случится в моё отсутствие, Христа ради прошу, не оставьте её без вашей помощи, поскольку надеяться ей будет не на кого. Ну, а коли не вернусь, коли отдам Богу душу, не поминайте лихом. Помогай вам Господь! – В глазах его на мгновение сверкнула слеза, но тут же обсохла, а лицо озарила широкая парняшная улыбка. – За ваше здоровье, мой несчастный русский народ! Поднял стакан самогона и махом выплеснул в раскрытую глотку. Как жара в каменку поддал. Бьянка наблюдала за происходящим из приоткрытых в сени дверей. Она не знала, что видит хозяина в последний раз, что жизнь её скоро изменится, равно как и жизнь иных из веселящихся

1 0 5 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ АВТОРА

BIANCA

1 0 6 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

в доме людей. С каждой следующей рюмкой гости становились красней, громогласней, покуда, наконец, не превратились в единое, слитно гудящее хмельное скопище... Бьянка пьяных не любила. Не любила исходящего от них запаха перегорелого самогона вперемешку с луковым духом и селёдкой. Не любила человечьих глаз, в которых не видно улыбки, или радости, или даже пугающей её злости, а только тяжёлый, мёртвый туман. Получить от пьяного кованым сапогом в бок или оглоблей по хребтине – обычное дело. А потому, только лишь наполнилась рябининская изба скандальным, пьяным гулом, Бьянка поднялась со старой телогрейки в сенях и вышла во двор. В пыли возле штакетника, увитого девичьим виноградом, благодатная тень, в которой нежилась беззаботная юная сучонка Булка. Мать опустилась рядом с нею, в ту же тёплую пыль, лизнула белую мордочку горячим языком и положила голову на вытянутые лапы, позволяя своему ребёнку дурачиться, даже прикусывать её остренькими молочными зубками. Костя Космонавт примостился рядом, с пронзительной грустью взирал на собак, качал седой головой. И вдруг заговорил: – Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего её, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. Произносил он эти незнакомые и загадочные слова тихим голосом, словно заклинание, от которого сердце Бьянки пришло в необычайное возбуждение, отчего она тут же завыла, как бы подпевая юродивому. Вслед за ней завыл и щенок.

– Псалмопевцы вы мои милые, – улыбнулся в бороду Костя. – Всякое дыхание да славит Господа! И то, идём со мною, собачки? Велика земля наша, да бестолкова, темна, душою озлоблена. Вот мы и отдадим земле нашей любовь. Я – человечью, свою, ты – тварную, собачью. Если бы в тот вечер Бьянка послушалась старика! Вместе с дочерью отправилась странствовать по великой русской земле... Жизнь её, без сомнения, приняла бы иной ход, пусть и нищий, и бродячий, зато во всех смыслах праведный. Однако собака на то и собака, что хранит преданность единственному хозяину, особо не разбираясь в его человеческих качествах, лишь остро чувствуя его настроение, взгляд, голос, запах. И никакого другого хозяина ей не надо. ...Подходил к концу ещё один, самый обычный день человеческого бытия, в который вместились тысячи смертей и новых жизней, немыслимое число людских трагедий и радостей, предательств,

измен, свершений и побед. Среди этого необъятного человеческого моря незаметно и ничего не значаще, словно пыль, терялась жизнь странного юродствующего человека и двух собак, лежащих у его голых ступней. Мимо них, пошатываясь, а то и падая, тянулись по домам гости. Последним вышел на порог хозяин. Постоял и, тихо, даже как-то заговорщически посмеиваясь, направился к Косте. Сел рядом, обнял за плечи и, обдавая лицо блаженного перегаром, прошептал: «Прощай, Родина!» Резко обернулся, словно кто его наотмашь ударил, ткнулся лицом в ладони. И зарыдал горько. ✳✳✳ С тех пор, как уехал дядя Николай из Астахино, он позвонил всего-то разочек из таксофона мадридского аэропорта Барахас, который доносил его голос до родного дома с такими искажениями и мутациями, что казалось, звонит он из могилы, из самого, прости Господи, загробного мира. Ольга не узнала его вначале, а поверив, что это именно он, Николай, испугалась больше всего, что тратит муж на разговоры с нею драгоценную валюту. А уж потом только оттого, что говорит он голосом нездешним. Однако говорил он слова понятные. О том, что долетел благополучно, что самолёт ему понравился, особенно красивые стюардессы в одинаковой форме и с платочками на тонких шейках, а ещё – дармовая выпивка и харчи. О том, что встретила его душевно переводчица по имени Лола, нанятая адвокатской конторой для сопровождения нотариальных услуг и дяди Николая вместе с ними. Что у Лолы этой бабушка из наших, коминтерновских, родилась и воспитывалась в Советском Союзе, но, лишь только испанским детям разрешили вернуться на родину, умчалась туда одной из первых, продав родительскую квартиру и часть бабушкиного архива с подлинными автографами Ленина, Троцкого, Бухарина, Долорес Ибаррури и Пабло Пикассо. По словам Рябинина, бабёнка эта, Лола, ему не понравилась. Однако тренированная женская интуиция подсказывала Ольге, что всё обстоит с точностью наоборот, что неведомая Лола, которая теперь будет сопровождать её мужа по незнакомой стране, та ещё лярва. Но вида не подала. Сказала только: «Ты там поосторожнее. Мало ли чё? Всё одно – чужбина». В ту же секунду на том конце провода что-то замкнуло, тренькнуло и отозвалось короткими, словно сердечный перестук, гудками. Ольга звала мужа ещё, раз десять окликала по имени, но ответом были только чужие гудки. Повесив трубку, она долго сидела на табуретке возле алого, как кровь, телефонного аппарата, думала про своего Николая. И сердце её саднило. Порой казалось Ольге (и телевизор её в этих страстях поддерживал), что муж её, по неопытности и незнанию тамошнего языка, угодил в сети

испанских работорговцев и те обменяли его в марокканском Танжере на партию гранатомётов. Порой грезился он ей весь переломанный на больничной койке, с трубками и проводами, по которым втекает в него кровь и мутная жидкость из капельницы. Но иногда она видела его на берегу моря, каким показывает райскую жизнь русское телевидение: в окружении молодых бабёнок с бесстыдно выпяченными титьками, в окружении фимиамов и дыма марихуаны. Эти мысли она старательно гнала прочь, утешая себя, что Николай её уже немолод, местами даже плешив, фигурою неказист да речью косноязычен. Такие девкам молодым не нравятся. Да и вера его православная не дозволит ему такого бесстыдства. Словом, Ольга готова была поверить в любую причину мужниного молчания, включая измену Родине, инвалидность, рабство и даже внезапную гибель – кроме паскудства прелюбодеяния. Время шло, а от Николая по-прежнему ни весточки. Чуть ли не каждый Божий день добегала Ольга до почты, в ожидании заграничного письма или хотя бы телеграммы. Однако почтальонша Нюра Собакина всякий раз вслед за визгом дверной пружины, увидев её на пороге, улыбалась, словно бы извиняясь, и качала головой в рыжих завитушках перманента: – Нету вам ничего, тётя Оля. Но однажды, уже в июне, Нюркино лицо осветилось искренней радостью. Она даже подскочила со своего места навстречу Ольге, сжимая в руке широкий лоскут писчей бумаги.

– Телеграмма вам, тёть Оль! Оттуда! И вот ещё – перевод! У Ольги от этих новостей ноги ослабли. Жаром обдало. Сердце затрепетало в смятении. Она опустилась на стул и, проведя рукой по волосам, попробовала читать телеграмму. Но как её прочесть, если написана она нерусскими буквами?

– Что-то я ничего тут не разберу.

– Это транслитерация, – объяснила выпускница штукатурного техникума, – слова-то русские. Только написаны они латиницей. Там у них нет телетайпов с русской клавиатурой. «В права наследования вступил, – значилось в телеграмме. – Получил землю, дом и хозяйство. Теперь разбираюсь. Скоро не жди. Управляйся пока сама. Посылаю тебе тысячу долларов. Этого хватит на первое время. Целую. Николай». Оторвав взгляд от лоскута писчей бумаги, Нюра посмотрела на Ольгу. Она застыла. Как если бы превратилась в кусок льда или гранитную глыбу. Как это – «управляйся сама»? Как «скоро не жди»? – потерянно повторяла Ольга. Что значит «на первое время»? Нюра Собакина не умела ответить на эти вопросы, а если бы и умела, всё равно не знала бы, что сказать. Не зря же говорят, что чужая жизнь – потёмки. Тем более жизнь загра-

ничная. А Ольгу словно контузило. Раскачивалась вперёд-назад, уставившись немигающим взглядом в одну точку. Наконец жалобно взвыла. Нюра метнулась к графину с водой, плеснула в стакан, накапала двадцать четыре капли корвалола и заставила Ольгу выпить. Воздух в почтовом отделении наполнился сладким ароматом чабреца и корня солодки, а Нюра непрестанно гладила ледяную Ольгину руку, утешала её как умела. И та начала отходить понемногу: светлеть взглядом, розоветь лицом, вдыхая глубоко, размеренно, понемногу впускать в сознание новую свою жизнь – в изгнании. Наконец поднялась, выпрямилась и, аккуратно сложив телеграмму, спрятала её в карман василькового платья.

– Где деньги? – спросила отрывисто, жёстко. Расписалась в квитанции на получение денежного перевода на тысячу долларов США (в пересчёте на родные, деревянные), отправила толстую их пачку в карман вслед за телеграммой и вышла вон. Так началась новая жизнь простой русской женщины Ольги Андреевны Рябининой – женщины хоть и не овдовевшей, но нежданно брошенной, забытой, отложенной на потом, что для сердца бабьего ещё горше. Лишённой опоры, теперь ей приходилось рассчитывать только на себя. На собственные силы, смекалку, сообразительность, на бесценный, наконец, опыт деревенской жизни, позволяющий человеку прокормиться, согреться и выжить в самых невероятных условиях и катаклизмах – будь хоть это, не приведи Господь, ядерная зима или оранжевая революция. Однако даже в тяжёлом деревенском быту существует разделение труда. Женское дело – управляться со скотиной, поддерживать чистоту в доме, да кашеварить, да обстирывать, да шить, да рожать, конечно, ребятишек. А тут пришлось Ольге иной труд осваивать, каким прежде только в мужнином исполнении любовалась. Пришлось колоть дрова; таскать пятидесятикилограммовые фляги с водой; столярничать, орудуя кургузым, но до бритвенной остроты заточенным топориком, да долотом, да рубанком; разбираться в премудростях электрических соединений, щитков и трансформаторов; рулить на тракторе «Беларусь», чтобы вспахать полюшко, да боронить его, да косить траву для скотины. Пришлось учить наизусть молитвы из ветхой Николаевой книжки, поскольку одной-то бабе, да без помощи Божьей, с хозяйством таким нипочём не совладать. Бьянка тоже почувствовала перемены. Теперь Ольга почти не обращала на неё внимания, забывая не то чтобы подлить в миску свежей водички или поласкаться, но даже порой и покормить. Бьянка не сердилась на Ольгу, понимала, что за отсутствием дяди Николая она теперь единственная хозяйка в доме, на неё легла вся ответственность. Не мешало бы и самой Бьянке подумать о про-

1 0 7 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

1 0 8 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

питании. В тот год она была энергичной, здоровой и сильной собакой, способной пройти лесом не один десяток километров в поисках пропитания. И вернуться с добычей. Так бы и жили они с хозяйкой Ольгой, каждая в заботах о хлебе насущном, если бы не тот июльский сенокос. Дядя Николай справился бы с этой работой недели за две. Для Ольги, которая в прежние годы только ворошила и стоговала сено, теперь, без хозяина, сенокос мог растянуться на месяц. Сарай, в котором Рябинин хранил хозяйственный инструмент, от времени, снега и солнечного жара подёрнулся свинцовым налётом, шифер пошёл зелёными разводами плесени, а местами и мха. Нужный Ольге агрегат прислонился к правой стене сарая, покрылся пылью и паучьими тенетами. Назывался он «косилка сегментная КС-2.1». Утро в тот день выдалось погожее. Сквозь стекло кабины по-особому увидела Ольга свой большой северный дом, где ей теперь придётся встречать одинокую старость, может, и смерть, окинула взглядом широкое нескошенное поле, которое предстоит сегодня скосить, самодельный, крашенный жёлтой краской крест на Никольском храме. Вспомнилось: муж не уставал повторять, что дом и жизнь его соседствуют с храмом его же имени не иначе как по промыслу Божьему. Увидела она и Бьянку, мчащуюся ей навстречу, но мысли её были заняты совсем другим. Пора было начинать. Трактор, покачиваясь на ухабах и выбоинах, постукивая и отплёвываясь чёрной гарью отработанной солярки, медленно пополз в сторону поля. Срезанная трава ложилась стройно, дружно, оставляя после себя ровное стриженое жнивьё. Солнце светило в глаза оранжевым горячим жаром. Пахнущая остро соком травяная труха, мельтешня мотыльков-однодневок, что погибнут уже на закате дня, свежий ветерок лета – всё это вызывало в женской душе безотчётное ликование, ощущение полноты жизни, радости бытия, которые даровал Ольге сегодня Господь. Заслоняясь от солнца ладонью с обручальным кольцом, она упрямо правила к концу второго прокоса. Бьянку она не заметила. А та вынырнула из оранжевого марева, неслась к хозяйке – навстречу лязгающим ножам агрегата. В следующее мгновение и поле, и ближний лес, и небо оглушил пронзительный собачий визг, от которого внутри у Ольги всё оборвалось. Она сразу поняла: Бьянка попала под нож. Заглушив двигатель, выпрыгнула из кабины. Белая лайка лежала возле ощетинившейся ножами косилки и тихо стонала. Агрегат перерезал её задние лапы. Ольга опустилась перед Бьянкой на колени, проговорила: – Всё будет хорошо, девочка. Потерпи немного. Я тебя тут не оставлю. С трудом подняла собаку в беремя и без продыху к дому помчалась. Бьянка не открывала глаз,

уткнувшись носом в хозяйкину спецовку, в тепло её горячего, распаренного тела. Силы покидали её. В обморочном тумане она бежала ещё, переполненная радостью нового утра, вслед за уходящим трактором хозяйки, видела, как сиганул из-под куста зайчишка, но не кинулась вслед, летела вперёд, полная радости и дурманящего чувства свободы... Добежав с собакой до дома, Ольга положила её на хозяйский верстачок и первым делом отсекла топором сухожилие, на котором держалась отдельная от тела вторая лапа. Поглядела внимательно,

не раздроблены ли кости. Лапы были отсечены с хирургической точностью по суставы. Ольга кинулась в дом, тут же выбежав оттуда с ведром студёной воды и ворохом чистого тряпья. Промыла культи, засыпала их белым порошком стрептоцида, залила флаконом зелёнки и накрепко перевязала тряпками. Бьянка тяжело дышала, словно не Ольга, а она проделала весь безумный, лихорадочный путь к дому. Язык её вывалился и свисал из приоткрытой пасти безжизненно и сухо. Глаза были закрыты. Бьянка всё ещё плыла в забытьи.

ФОТО: КОНСТАНТИН КОКОШКИН/ ИД «КОММЕРСАНТЪ»/FOTODOM

Чудились ей изумрудные горы с сахарными шапками снежных вершин, над которыми медленно кружили величественные кондоры. С изумрудных гор пенными водопадами стекали слёзы реликтовых ледников, появившихся тут даже не тысячи – миллионы лет назад. И полнили собой бездонные лазоревые фьорды. А в них – жирный лосось, ртутные стайки мелкой сельди, тучная треска, плоские туши палтуса. Лоси медленно шествовали по краю долины в поисках кристаллов каменной соли.

В этой солнечной благодати нашлось место даже тяжёлому шмелю, даже хрупкой подёнке с прозрачными крылышками. Не было тут только человека. Словно бы ушёл он, покинул благодатные эти края. И жизнь без человека стала ещё лучше. Чище, счастливее... ✳✳✳ В конце октября до Астахино наконец добралось очередное послание от дяди Николая. Сообщила об этом, взволнованно пуча глаза, Нюра Собаки-

на, встретив Ольгу в сельпо. Народу в магазине было немало: ждали, когда подвезут свежий хлеб. Едва Нюрка сообщила во всеуслышание, что из Испании Ольге пришла долгожданная депеша, как ожидавший хлеба народ, словно по команде, оборотился к Рябининой. Всем было интересно, что она на это ответит? Но Ольга не сказала ни слова. Кивнула Нюре и вышла вон. Граждане тут же принялись эту «санта-барбару» обсуждать, высказывать предположения, отчего это Николай не возвращается, уж не нашёл ли себе на чужбине заместо законной супруги иностранную сударушку? Не предал ли он этим и Родину заодно? Граждане, как всегда, были правы. Вскрыв на почте заграничный вытянутый конверт с двумя уточками-мандаринками на марке, Ольга развернула лист дорогой бумаги с водяными знаками. И прочла следующее: «Дорогая моя Олюшка! – писал как-то уж совсем подозрительно складно и ласково Николай Игнатьевич. – Прежде всего передавай от меня привет нашему голове Августу Карловичу Веттину и супруге его (сыр и ногу я ему купил, отправлю на днях посылкой), директору школы Льву Николаевичу Толстому, Матвею Едомскому с Ангелиной, Харитону, сестре моей Зинке, племяннице Любке с мужем, Серафиме Аркадьевне, Нюрке Собакиной, егерю Витьке Кузину да остальным ребятам. Скоро ты сможешь с гордостью меня называть Николас де Бланко Видаль, поскольку после смерти отца могу унаследовать его титул барона. Я уже написал об этом заявление в Министерство юстиции Испании и теперь буду ждать, когда его подпишет король. Но на это уйдёт не меньше двух лет. Как ты понимаешь, я вступил уже в права наследования отцовского имущества, которое состоит из 63 гектар оливковых деревьев в Андалузии, одной фермы для выращивания боевых быков для корриды в деревне Буэнамадре, двух имений в Ла-Манче и дома в Ронде, где имеется ещё большой апельсиновый сад, семи автомобилей, цены которых я пока не знаю, и даже личного самолёта в аэропорту Манисес. Конечно, отец оставил мне большое состояние, которое хранил в банках под проценты. Одним словом, я стал вдруг богатым человеком! В моих делах помогают мне управляющие и известная тебе Долорес, без которой я вообще как без рук, поскольку по-испански покуда не балакаю. Она – как ты! Только ещё добрее. Предлагал ей деньги за её работу, но она от них отказывается, говорит, что не в деньгах счастье, и помогает мне бескорыстно. Хочу сказать тебе, что мне было бы приятно, если бы ты смогла приехать сюда, пусть даже и насовсем. Продавай, к лешему, избушку, да сарай, да животину с техникой и перебирайся сюда. Можешь даже никаких вещей не брать, кроме икон. Я тут всё тебе куплю и поселю хочешь в Ла-Манче, хочешь в Ронде. Поживёшь

1 0 9 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

1 1 0 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

в своё удовольствие на старости лет. Неужели мы этого не заслужили с тобой? Отдельным переводом я послал тебе ещё десять тысяч долларов, чтобы ты уже ни в чём себе не отказывала. Таких деньжищ в Астахино сроду не видывали. Их хватит и на поездку, и на переезд, и на всё остальное. Заживём втроём с моей Долорес дружно и счастливо. Любящий тебя муж Николай Рябинин». «Он, должно быть, от деньжищ-то этих совсем умом тронулся, – подумала про себя Ольга без злости, но с искренним сожалением. – Или горькую глушит». Следующая мысль поразила её своей ясностью и прямотой, поскольку исходила из самой сердцевины северной женской души. «Надо его спасать, – подумала Ольга. – Жена я ему али нет? Негоже так от мужика-то отказываться. А уж бобылкой остаток дней прожить – тем более».

– Нюр, – обернулась она к Собакиной, – купи-ка ты мне путёвку!

– Куда, тёть Оль?

– Да в Испанию эту поганую, подери её лешак.

– И вы тоже? – изумилась Нюра.

– Мужика своего из басурманского плена вызволять поеду, – улыбнулась задорно Ольга. Через четыре недели или поболее того путёвка заграничная была готова. Неведомый Ольге авиалайнер собирался унести её на Иберийский полуостров в начале декабря. А покуда предстояло ей разобраться с хозяйством. Да ведь это только сказать легко – разобраться. Кому оно нужно – хозяйство-то это, кроме тебя самой? Поглядишь окрест: мерзость запустения пришла в северные наши края. Старики ещё смердят как-то на свои грошовые пенсии да с картохой и редькой на огороде доживают свой век. Народ средних годов, чьё детство пришлось на советские годы, а зрелость на дремучий капитализм, те только покуда и колобродят. Мутят какой-никакой бизнес. Беззаконно лесом промышляют, да зверем диким, да ягодой. Словно чудь белоглазая, дикая. А уж те, что помоложе, кто о советской-то власти и не слыхивал, с деревней жизнь свою даже не связывают. Прутся в города и районные центры поближе к разврату, разной подлости и греху. И возвращаются в родную деревню теперь уже в роли дачников-неудачников, и в городах не ставшими городскими, и родину малую утеряв. Но только про это уж несколько лет талдычат, да что толку? Умирают старики. Детишки их повзрослевшие заколачивают досками окна, да выбрасывают ненужное им барахло, да, может, даже и всплакнут, вспоминая вдруг своё детство, да скоро умчатся, оставляя отцовский дом на погибель. Без хозяина любой дом, как известно, погибает очень быстро, словно поражённый раковой опухолью человек... Почитай, целую неделю кумекала Ольга Рябинина, что ей делать с русским наследством испанского своего идальго. Трактор сбагрила

сразу, за полцены, на пилораму, где, на счастье, собственная техника надолго вышла из строя, как водится, по причине безалаберности нерадивого тракториста. Сети, мотор «Ветерок» да китовый гарпун в довесок уступила за бесценок местным браконьерам. Уложила в сундук иконы, укутав байковым детским одеяльцем, туда же отправился альбом с фотографиями – осколками прежней, молодой и счастливой жизни, сберегательную книжку с беспроцентным вкладом на шесть тысяч рублей, ветхие документы, подтверждающие её появление на свет, заключение брака да трудовую деятельность, по которой можно было проследить весь путь Ольги Андреевны Рябининой со дня окончания восьмого класса до развала СССР. Хотя и считались Рябинины, по местным понятиям, людьми зажиточными, однако ж, когда пришло время, что называется, собирать камни, поняла Ольга, что похвастаться ей особо нечем. Из всех богатств – разве что золотой крестик на шее ценою в три тысячи рублей, что подарил ей на пятидесятилетний юбилей Николай. Остальные деньги, полученные от продажи молока, шкурок, картошки и кроликов, вновь, как теперь говорят, инвестировались в дело: в новый инкубатор, в прививки для скота и птицы, в запчасти к тракторам и, само собой, в бочки с соляркой. Может, и были у Николая какие тайные от неё схроны да заначки, однако про них ей было неведомо. Многое решила оставить как есть. Всю мебель. Коврик с фигурами трёх охотников на привале, сотканный, говорят, с какой-то известной картины. Телевизор цветной со спутниковой антенной, корейский радиотелефон, самогонный аппарат, посуду и кухонную так необходимую ещё недавно дребедень: чугунки, кастрюли, вёдра, ухваты. Не тащить же ухват в Испанию! «Да мало ли что, – рассуждала Ольга, – вдруг что пойдёт не так, что, если брешет Николай про свои богатства или бабёнка новая успела ободрать его как липку? Будет куда отступать. И куда, на худой конец, вернуться». Когда с недвижимостью, техникой и сборами было наконец покончено, пришёл черёд думать, как поступить с живностью. Добрая, доверчивая корова холмогорской породы Маркиза, которая жила у Рябининых четырнадцать лет, была любимицей Ольги. Если бы не Маркиза, не пережить им было бы лихолетье девяностых годов, когда власть то и дело сшибалась с народом, хмельные вожди рвали в клочья СССР и дело чуть не дошло до братоубийства. Отзвуки московских боёв, хоть и транслировались Центральным телевидением, доходили до Астахино в виде приказов и распоряжений с большим опозданием, так что об экономическом, как по «ящику» говорили, коллапсе местный народ узнал не сразу. Началось и тут с задержек пенсий и зарплат, которые худо-бедно ещё платили в колхозе. Но тут и колхоз стране оказал-

ся не нужен, и ни фондов, ни денег, ни солярки, ни даже страхового семенного запаса вокруг на сотни вёрст не сыскать. Не сразу поняли крестьяне, что рассчитывать им теперь, кроме как на самих себя, больше не на кого. А как раскумекали, принялись колхозную собственность, понемногу вначале, а затем всё шустрее, растаскивать. Покойничек Камиль Фёдорович Бухалов, на правах председателя «Заветов Ильича», пытался было по тогдашней государственной моде переиначить колхозников в сознательных фермеров: выделить им в собственность паи да акции в зачёт задолженности по зарплате. Только народ этот подлый в светлое капиталистическое завтра почему-то ломиться отказывался. Пришлось Камилю Фёдоровичу пустить народное прежде имущество с молотка: ГСМ, технику, хоть даже на металлолом, и без того немногочисленный, оголодавший колхозный скот – на мясо. Несколько недель стоял над фермой протяжный коровий стон, а из распахнутых ворот на сахарный снег стекали реки невинной крови. Несколько забрызганных кровью мужчин и парней, вооружённых топорами и разделочными ножами, орудовали, что называется, без устали. Резали ревущие в испуге горла. Кромсали тёплую ещё плоть. Рубили суставы и кости. И потянулись по селу кровавые обозы. Прицепами, багажниками ржавых автомобилей да и просто санками тащил по норам народ свою добычу. Жировали всем селом до лета, покуда стратегический запас не начал подванивать. Тогда наварили из говядины тушёнки да по банкам харч закатали. И всё же к будущей зиме и эту заначку прикончили. Наступили голодные времена. Пенсии – и те не платили. Знатный прежде колхоз «Заветы Ильича» разграбили, растащили, просрали, а теперь и бывшие колхозники, отставные труженики полей, естественно, оказались никому не нужны. Да в завершение всей этой истории Бухалов самолично скупил колхозные паи да акции, с тем чтоб продать их вместе с колхозом и народом его криминальным авторитетам из города Кондопоги. Да что-то в документах и расчётах своих при продаже, видать, напутал. Нашли Камиля Фёдоровича в светлом березнячке возле погоста со сквозной дырой посреди геройской груди. Менты, как водится, посчитали это самострелом и дело закрыли. Новые хозяева местностью этой и своим приобретением не шибко интересовались. Они рубили русский лес и продавали его чухонцам. Вот тогда-то Маркиза семейство Рябининых и спасла. Тёплое её молочко с лёгкой голубизной тут же отправлялось в новый, с фермы украденный сепаратор, превращаясь в густую сметану, сливки, масло. Ухоженная, сытая, Маркиза честно платила хозяевам сладким молочком и коровьей любовью, проявлявшейся в томном взгляде из-под белёсых ресниц, в прикосновениях шершавого языка к до-

ящей руке да в глубоких вздохах. За дойкой Ольга разговаривала с коровой, делилась с ней переживаниями, страхами, пересказывала деревенские новости, а порою пускала слезу, жалуясь на каторжную свою долю. После того как дядя Николай откинулся на Пиренейский полуостров, сокровенней подруги у Ольги, пожалуй, и не было. Маркиза да Бьянка – две живые, родственные души. Вот и теперь, лишь только исполнилась решимостью избавиться от коровы, Ольга, взяв в руки подойник да скамеечку свою заветную, пришла в хлев, чтобы поговорить об этом с верной своей подругой. Пристроила скамеечку у Маркизиного правого бока, вымыла тёплой водой полное молоком вымя, обтёрла тряпицей байковой.

– Ты уж не серчай, моя хорошая, – промолвила Ольга, надавливая пальцами на соски, из которых тут же тугими струями брызнуло в подойник парное молоко. – Я ведь не по своей воле свожу тебя со двора. Вишь, как оно всё сложилось: мужика свово надобно из чужбины выручать. Иначе как? Пропадёт он там со своими деньжищами да бабёнкой его подколодною. Я уж по-всякому думала да гадала. Может, денег кому дать, чтоб за вами, сердешными, пока езжу, ухаживали? Да кому вы, бедолаги, нужны? Даже за деньги. Лучше мамкиной-то любови всё одно не сыскать! Ольга не выдержала. Голос её, по-стариковски задребезжавший, отворил путь слезам, и она, оторвавшись от дойки, утирая рукавом солёную влагу, заголосила, прислонилась головой к тёплому пятнистому боку подруги. И слёзы её капали и капали в молоко Маркизы. И исчезали в нём без следа.

– Да на кого же я тебя оставляю! – выла Ольга. – На каку погибель отдаю! Ты ж меня спасала! Ты ж всех нас скока лет кормила-поила! Скока слёз я по тебе пролила, когда заблудишься, да застудишься, да титьками надсадишься! Прости меня, подруга моя верная, прости хозяйку свою, зло замышляющую! Прости за разлуку вечную! За горюшко, против воли моей чинимое! Прости меня, прости! Маркиза слушала Ольгу, не понимая причины её слёз, но чувствуя близкую наваливающуюся беду. Утешая хозяйку, лизнула наждачным языком её солёные щёки. Молоко Маркизино отчего-то перестало сцеживаться. А в воздухе застыла тягостная тишина. Будто согласные две струны разом оборвались внутри животного и человека... Что ж делать? Отправилась Ольга по сельской улице, исхоженной ею вдоль и поперёк. Возле сельсовета – председательская усадьба. Дым из трубы – берёзовый, дегтярный. Знать, Август Карлович ещё дома, блины на простокваше кушают. Завидев у калитки Ольгу, от блинов своих не оторвался, сохраняя начальственную и родовую степенность.

– Ну, и где этот твой рыцарь печального образа? – огорошил её с порога. – Возвращаться-то

1 1 1 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

1 1 2 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

собирается? А то мне уже из «эфэсбэ» звонили, уточняли, где он и что.

– Вот я и еду его возвращать, – ответила Ольга, – уже и билет купила.

– Во как! – удивился Веттин. – Стало быть, тоже Родину предаёшь?!

– Плохо судите обо мне, Август Карлович. А ведь я вам ничего дурного не сделала. Вот, пришла, думала коровёнку свою предложить. А вы враз – «предатель».

– Стало быть, коровёнку? – остывал Веттин. – Оно, конечно, в заграницу её не попрёшь. Знаешь, что, любезная Оля, Маркизу твою за деньги у нас не продать. Сама, небось, понимаешь, как люди живут. Пенсии приносят с опозданием. Да и пенсии-то – крестьянские, грошовые. Вот я тебе и предлагаю: ты мне эту коровёнку отдай. Подари, значит. Другого пути у тебя не будет, увидишь. Не хотелось Ольге отдавать Маркизу Веттину за бесплатно. Однако ж, куда бы она ни заходила, с кем бы ни разговаривала о печальной участи Маркизы, никто из односельчан горем её не проникся. Денег живых, сетуя на бедность и горесть бытия, народ платить не желал. Некоторые и позлобствовали: муженёк-то, бездельник, поди, в море-океане полощется, а жена от нищеты попрошайничает. Помыкалась Ольга по дворам, только сердцем измаялась и духом пала. Возвратилась к Веттину обречённо.

– Твоя правда, Август Карлович! Забирай Маркизу в подарок. Ночь проревела Ольга в остывающем, уже готовящемся к прощанию доме. Всё в нём, кроме треснувшего в иных местах Ольгиного чемодана из свинячьей кожи, оставалось на своих местах. Но предчувствие грядущего запустения уже скользило по стылым половицам, вздыхало тенетами в углах, осыпалось угольной печной сажей. Той ночью вспоминала Ольга сызнова всю свою жизнь, все тридцать лет, что прошли в этом доме. Эти дни Ольга ходила как чужая. В суматохе, в мыслях о будущем, о прошлом не раз забывала покормить собаку. Алюминиевая её миска подёрнулась коркой застывшего жира и пованивала. А Бьянке есть и не хотелось. Она исхудала, осунулась, взглядом померкла. Жизнь её, наполненная смыслом, заботами об одном, потом о втором хозяине, о щенках, об охоте, да и просто радостью от каждого нового дня, сделалась бесцветной, лишённой даже самых скромных целей. Она не понимала, но чувствовала, что с нею творится неладное. В тягостных предчувствиях провела она ночь подле Маркизы. Наутро Ольга пришла в хлев неприбранной, в ночнушке и принялась (в последний же раз!) доить корову. Лайка не отходила от неё, глядела на хозяйку с недоверием, даже с враждебностью. И когда ближе к полудню Ольга потащила на верёвке за собой Маркизу на двор к чужим людям,

Бьянка неотступно ковыляла следом, пачкая культи, хвост и живот жирной просёлочной грязью. Потом ждала хозяйку под дождём, возле чужих ворот. Вышла из калитки Ольга одна, с красными, воспалёнными веками, с платочком в крепко, до судороги сжатом кулаке. Поглядела на Бьянку. И от одного лишь вида мокрой, израненной, грязной собаки слёзы вновь навернулись ей на глаза.

– А с тобою-то что делать?! – в голос закричала она. ✳✳✳ ...Настороженно смотрела Бьянка на поспешные хозяйкины сборы, не понимая их назначения, только сердцем предчувствуя беду. Лайка теперь почти не выходила из дома, с трудом и болью поднималась в сенях с той же самой телогрейки, на которой рожала своих щенят, зализывала культи. Иногда заходила в избу, страшась непривычной её пустоты, гулкости. Ольга не ругала её, как прежде, за вторжение на хозяйскую половину. Только смотрела с грустью, даже с отчаянием. Чего только не передумала она, решая судьбу Бьянки! Хотела пристроить в хорошие руки, но таковых на больную собаку не нашлось. От идеи взять лайку с собой отказалась сразу, и сама-то не понимая ещё, как доберётся до места. Оставить возле дома одну, бросить? Нет! Надвигалась зима, голод. Оставалось только одно, единственно правильное, по разумению Ольги, решение – о нём она думала все последние дни... Вечером, накануне отъезда, прихватив в сельпо бутылку водки, отправилась она в избу Любаши. Та как раз бутылку эту Ольге и отпустила, не подозревая, зачем она ей понадобилась. Муж Любаши, ветеран афганской войны, воротясь с работы на лесопилке, восседал на кухне в неизъяснимой обиде на окружающий мир. Нелюбезной матери ветерана Ольга объяснила, что пришла договориться с её сыном о помощи. Конечно, оплаченной. Ветеран слушал Ольгу, уставившись на многообещающий газетный свёрток у неё в руках. И когда она протянула ему свёрток, кивнул, радостно согласный на всё. Сговорились на завтра. В эту ночь Бьянка спала, впервые не чувствуя ни боли, ни времени. Хозяйка разбудила собаку, гладила, виновато отворачивая лицо с заплаканными глазами. И вдруг надела на неё городской ошейник. Защёлкнула на нём ржавый карабин поводка. Отворила дверь, двинулась решительно к покосившемуся, но ещё крепкому штакетнику. Бьянка в поводке ползла следом, виляя крючком хвоста, радуясь, что хозяйка решила с ней погулять. Ей так хорошо было увидеть знакомый лес вдалеке, поникшие стебли осоки, рослые, сухие скелеты борщевика. Вспомнить их запах. Бьянка доверяла хозяйке. Знала, что она позаботится о ней, если Бьянка не сможет дальше тер-

1 1 3 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

ФОТО: КОНСТАНТИН КОКОШКИН/ИД «КОММЕРСАНТЪ»/FOTODOM

BIANCA

1 1 4 [S T O R Y ] § О П Ы Т Ы Л Ю Б В И

BIANCA

петь боль. Даже если им придёт пора проститься, хозяйка сделает всё как надо. Дойдя до штакетника, Ольга привязала поводок к крепкой жердине. И опустилась перед собакой на колени.

– Прости меня, милая Бьянка, – всхлипывая, говорила она, а слёзы всё катились, по щекам, губам, шее. – Но по-иному я поступить не могу. Прости меня. За то, что ты страдала, а не жила. Господь меня накажет за это. А я буду до конца своих дней просить у него прощения. Ты только не бойся, голубушка. Не бойся ничего. Хорошо? Бьянка не понимала её слёз. Сделала то, что сделала бы на её месте всякая собака, чувствующая страдания любимого человека. Она лизнула её в солёное лицо. И ещё раз. И ещё, слизывая и глотая горькие женские слёзы. Но они набегали вновь и вновь. Наконец, шмыгая носом и не обтирая лица, Ольга поднялась с земли. Коленки её серых рейтуз потемнели от грязи, снега, увядшей травы.

– Прощай, Бьянка, – тихо молвила Ольга и, не оборачиваясь, пошла к дому. Лайка рванулась за ней, позабыв про поводок и ошейник, которых не знала все долгие годы деревенской жизни, но тут же упала в студёную жижу. Культями сучила по скользкой, гуталиново-чёрной земле, покуда, наконец, не выгребла на дёрн. И только тут поняла: в её мире сейчас произойдёт необратимое, страшное. Она видела, как Ольга с чемоданом прошла мимо дома, свернула на просёлочную дорогу. Поняла: она уходит навсегда. И, чтобы остановить её, возвратить обратно, закричала Бьянка во всё своё хриплое, надсаженное горло. Вся боль, все страдания, что выпали на долю этой породистой, ладной когда-то лайки, соединились теперь в её стоне. Она звала долго, обречённо, пока окончательно не сорвала горла. А потом лишь скулила жалобно, всё ещё пытаясь высвободиться из неподдающихся кожаных пут... Сначала Бьянка не поняла, кто движется ей навстречу. Портки цвета хаки, зкуртка с засаленными рукавами, шлем танкиста на голове. Ветеран с железным хрустом переломил ствол «вертикалки» шестнадцатого калибра, вставил оснащённую жаканом жёлтую пластиковую гильзу, прицелился в Бьянку. Звук преломлённого ружья Бьянка знала сызмальства, но вначале не поняла, в кого целится человек, а когда увидела, что целится он в неё, послушно легла в тающий снег. Над Астахино опять кружило ледяную канитель, стайка соек с радостным щебетом слетела с рябины, как и сто, и тысячу лет назад, Паденьга несла тёмные воды к Великому океану, из труб северных изб струился смоляной, до горечи, еловый дымок, а в местном клубе звучала сладкая ария из «Любовного напитка» Доницетти. Знакомая мышка-полёвка выбралась из норки и теперь смотрела на Бьянку блестящими, крохотными и, казалось, всё понимающими глазами.

Вдруг вспомнилась мама, озорной щенячий выводок, запахи свежего сена и увядших васильков. И ещё, конечно, вспомнились собственные дети – безвременно канувшие и лишившие её дальнейшую жизнь цели и смысла. Вспомнилась, как-то разом и быстро, вся её прошедшая жизнь, самые главные её мгновения, которых на поверку оказалось не так и много. Бьянка не успела испугаться или удивиться людской жестокости. Она даже выстрела, расколовшего низкое астахинское небо, не испугалась. Мгновение, и сокрушающие всё на своём пути двадцать шесть граммов свинца ударили собаке в грудь, разорвали в клочья её сердце. «Не страшно», – мелькнуло в голове Бьянки. Тёплая волна ласково укрыла её в своей пучине. Она умерла. К счастью, мгновенно... Через час с небольшим приблизился к Бьянке, дребезжа связкой банок, Костя Космонавт в лохматой овчине. Опустился на колени перед её растерзанным телом, горько заплакал. Слёзы из стариковских глаз сыпались тёплым градом на собачью морду, на рану отверстую, на старый кожаный ошейник на шее. Костя снял его, с трудом поднялся на ноги и сгрёб в охапку окоченевшее тело, выпростав и на овчину, и на седую бороду чуть не миску густеющей крови. И медленно, задыхаясь, двинулся в сторону леса. Возле смолистого ствола ели, помнившей ещё британскую интервенцию Русского Севера, опустил Бьянку на землю и, вооружившись жестяной кружкой, из которой обычно пил горячую воду, принялся с усердием копать последнее прибежище для собаки. Земля ещё не продрогла и потому поддавалась Косте легко. Но много ли жестяной кружкой наковыряешь? Трудился юродивый без устали, взмок. Могилка получилась хоть и не глубокая, зато аккуратная, сухая. Костя выстлал дно еловым лапником, уложил на него Бьянку. И долго, старательно засыпал её сухою землёй. Надгробный крест собаке не полагался. Костя начертал пальцем на холмике только имя – Бьянка. Зачем-то латинскими буквами, которых сроду не знал. На буквы тут же стал сыпать хлопьями снег и вскоре скрыл навеки и имя Бьянки, и само её существование. Где-то у горизонта громыхнуло раскатисто, грозно и над мутными за снегом зубцами тайги вспыхнула яркой звездой и всё дальше уходила в бездну Вселенной теперь уже крохотная, будто светлячок, баллистическая ракета. Она поднималась всё выше – над лесом, над стылым северным краем, над прекрасным, чарующим миром, который мы называем планетой Земля. Над одной из песчинок в безбрежных дюнах мироздания. Костя Космонавт следил за полётом ракеты, улыбаясь чему-то счастливо и осеняя ракету размашистым крестным знамением.

– Царствие небесное! – прокричал он вслед едва мерцающему светлячку. – Царствие небесное!

ТАМАРА СЕМИНА

ЛЮДИ & ВЕЩИ

В ней станет известно, что заставило художницу Ташу Тудор ностальгировать по викторианской эпохе с.116 а писательницу Татьяну Толстую – по рукотворным вещам, в которых живёт душа с.126

УВЛЕЧЕНИЯ

Феномен Таши Тудор Жила-была талантливая художница, иллюстрировавшая детские книжки. Не стремясь к известности и славе, она создала вокруг себя удивительный гармоничный мир, сделавший её, может быть, самой счастливой женщиной человечества. Её жизнь – пример того, как вопреки всему можно стать счастливой

1 1 6 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

2010 Она сажала цветы. Они ей никогда не надоедали. Соцветия – улыбки Создателя. Она всегда хотела иметь свой собственный сад. Жизнь в городе – она не могла представить себе ничего ужасней. Город – тот самый мир, что отбирает у человека близких людей. Парадоксальным образом скученность людей разъединяет, даже озлобляет их, без причины ссоря соседей. Деревня создаёт невидимые связи, делая соседство не докучным, а удобным и приятным. И она бы тихо прожила свою жизнь, стараясь

ОЛЬГА ФИЛАТОВА

по возможности не показываться на люди, до того она не хотела никакой славы. Мечтала ходить в фартуке и деревянных башмаках. Но получилось всё иначе. Окончательная и бесповоротная известность пришла к ней, когда она уже состарилась, – исключительный случай. Таша Тудор уникальна, потому что суть её феномена невозможно уложить в пределы одного из видов искусств. Она художница? Как будто. И сегодня её работы, в основном это иллюстрации к книгам, прода-

ются с аукционных торгов. Но сама себя она художницей не величала. Может быть, она была садовница? Между тем Таша Тудор известна, к примеру, своей изумительной кулинарной книгой, полной простых и изящных рецептов, понятных даже самой безрукой кухарке. Может быть, она была повариха? И опять нет. И чем только не занималась эта сказочная женщина на протяжении своей девяностолетней жизни! Она и вязала крючком, и на спицах, она и ткала на старинном станке, и пряла шерсть,

ФОТО: TASHATUDORANDFAMILY.COM; ТАСС

Счастливая Таша

1 1 7 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ТАША ТУДОР

ТАША ТУДОР

как это делали тысячи лет до неё и до изобретения прядильных станков. Она писала книги для детей и взрослых. Есть ли ещё ткачи, совместившие ткачество с писательством? А ещё она разводила собак породы вельшкорги – самых сладких собак

своей удивительной жизни, состоящей из вещей простых, каждому понятных, но доступных лишь тем, кто владеет языком фей. Много лет спустя общение с нею, даже просто через просмотр репродукций её картин, имеет некоторый волшебный

та баловалась магией. Именно в её доме чуть было не осталась навсегда маленькая гостья. «Из домика вышла, опираясь на клюку, старая-престарая старушка в большой соломенной шляпе, расписанной чудесными цветами». Вспомнили? «Ста-

эффект – вдруг вспоминаешь чувство, которое вызывал у тебя в детстве сиреневый свет зимних сумерек. Это как помыть окна – сегодняшний вечер входит в дом через чистые стёкла. Чудо? Человеку, запекшемуся в своей взрослости, оно и вовсе недоступно. Такой уж он, язык фей. Пожалуй, если и говорить о литературных ассоциациях, ближе к сердцу попадают сказочные, андерсеновские мелодии, например, был у него проходной персонаж «старушка, умевшая колдовать». Рекомендуя её читателю, Ханс Кристиан сообщает, что старушка

рушка умела колдовать. Она не была злою колдуньей и колдовала только изредка, для своего удовольствия. Старушка повела Герду в цветник. У девочки и глаза разбежались: тут были цветы всех сортов, всех времён года. Что за красота, что за благоухание! Во всём свете не сыскать было книжки с картинками пестрее, красивее этого цветника. Герда прыгала от радости и играла среди цветов, пока солнце не село за высокими вишнёвыми деревьями. Тогда её уложили в чудесную постельку с красными шёлковыми перинками, набитыми голубыми фи-

1 1 8 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

По мотивам рисунков Таши созданы тысячи реплик рождественских открыток, календарей и валентинок

на свете. Пожалуй, её стоило бы отнести к мастерам самой жизни. Бывают такие люди, вокруг которых мир как бы вскипает энергетическими водоворотиками. Занятный эффект они производят на всех вокруг. У детишек возле них розовеют щёки, а комнатные растения наливаются соками, зеленеют и как будто приободряются. Да что там говорить, даже земляные червяки – и те веселели, когда в сад выходила Таша Тудор, чего уж говорить о простых взрослых согражданах, встречавшихся ей на пути. Она умудрялась всех втянуть, вовлечь в круговорот

ФОТО: TASHATUDORANDFAMILY.COM

ТАША ТУДОР

алками; девочка заснула, и ей снились такие сны, какие видит разве только королева в день своей свадьбы». Всякий, кто знал Ташу Тудор, согласится, что в этом описании есть сходство с тем впечатлением, что производило бытие этой женщины. Уж она точно умела колдовать. Иначе невозможно объяснить, как ей удалось за одну-единственную жизнь успеть столько различных дел, каждое из которых по отдельности могло занять человека навсегда. Так вот, в 1936 году красавице Наташе (интересно, откуда в глубине Америки взялось это имя?), которую к тому моменту уже все называли Ташей, просто сократив её непривычное имя, исполнился 21 год, когда она встретила мужчину по имени Томас Маккрейди. Обвенчавшись, они переехали на ферму, принадлежавшую матери девушки, пока та путешествовала с этюдником по Африке и Азии. Молодой муж изо всех сил старался сделать Ташу счастливой. Хотя не сказать, что это было так уж просто. Поскольку именно тогда она решила для себя, что её место будет там, где можно утром выходить из спальни в свой собственный сад. Томас с энтузиазмом взялся за крестьянский гуж, разведя на ферме гусей, уток, кур, завели корову. Таша вбила себе в голову, что их жизнь будет настоящей – в поте лица своего они станут зарабатывать хлеб свой. Именно так можно прожить жизнь, за которую никто не вздумает тебя упрекнуть. Томас покорно трудился и возил на рынок продукты их общего труда – молоко, масло, творог, сыр, яйца. Его жена быстро освоила все недостающие фермерские кулинарные навыки. Теперь она по утрам сбивала масло ручной маслобойкой и варила сыр, чтобы вечером иметь возможность взяться за кисть и краски. Представить себе подобную жизнь не сможет тот, кто не

пробовал. Первые годы супружества, медовый месяц, кофе в постель… На ферме каждое привычное действие сопровождается дополнительным трудом. Даже заварка кофе требует предварительного розжига огня в очаге (за хворостом сперва

стоит помалкивать, поскольку доить пчёл не каждый храбрец наладится. В общем, пастораль на практике оказывается один сплошной облом на взгляд горожанина, размечтавшегося о деревенской идиллии. Таша, кажется, не рассчиты-

нужно сходить в лес). Кофе придётся намолоть на ручной кофемолке. Даже горячие булочки сами из печки в постель не прыгают, кто-то должен встать затемно и поставить тесто. Чего уж говорить про сливки, которые прячутся в корове и в ней останутся, если не подоить с вечера. Про медовые соты вообще

вала на кофе в постель. В 1938 году у Таши Тудор вышла её первая книжка. Несмотря на натуральное хозяйство, за последние сто лет переименованное в органическое земледелие, Таша успевала сочинять сказки и рисовать к ним картинки. Она выполняла проект полностью – от обложки до последней точки вся книга

ТАША ТУДОР

была Таша Тудор. «Pumpkin Moonshine» – так называлось её первое произведение. Переводится смешно, вроде «Тыква Самогон», хотя и никакого самогона, конечно, в книжке не было. А была там история про малышку, сажающую тыквенное семечко, чтобы вырастить самую большую тыкву. Таша сочи-

Умение трансформировать реальность в сказки и истории оказалось у Таши сутью её личности. Она и творила всю жизнь свои вареники из сыра и поджаренного лука, и свои наряды из клочков муслина, найденных в сундуке, и сказки из яичной скорлупы, валявшейся под ногами. Она сумела заработать

яйца, пекла хлеб и печенье, варила варенье. И каждый день устраивала послеобеденный чай для детей и друзей, за которым всегда рассказывали интересные истории. Но главное, она рисовала, писала книжки, мастерила игрушки, всевозможные поделки, выращивала цветы и необычные растения», –

свои первые в жизни собственные средства, вложив их в настоящую живую корову. Позже она сумела выстроить целый мир из лоскутков своих грёз. Чем занималась? Превращала обыденность в сказку. «Она одевалась в длинные платья викторианской эпохи, носила фартук и чепец, топила плиту дровами и носила воду из колодца. Вставала рано, доила коз, делала сыр и сбивала масло, собирала

написали о ней. Но разве все эти занятия так уж отличаются от обычных деревенских женских дел? Выходит, не в том суть, что именно делать, а в том – как. Пока Таша водила кисточкой по бумаге и доила корову, её муж Том озаботился собственной недвижимостью. И вообще он втайне считал, что следует перебираться поближе к благам цивилизации, и присмотрел ради этого Нью-Гемпшир, правда,

1 2 0 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

Делая всё своими руками, она сумела возвести обычное домашнее хозяйство в ранг искусства

нила сказку для своей племянницы по имени Сильвия Энн, именно так и звали главную героиню. Выросшая дочь Таши потом будет рассказывать, что мать её не чувствовала особого призвания к писательству. Но ради того, чтобы проиллюстрировать что-либо, она бралась за перо. Так она начала писать маленькие рассказы для детей, часто основанные на реальных эпизодах из их детской жизни.

ТАША ТУДОР

имение, которое он мог позволить себе приобрести, было не в лучшем состоянии. Ферма была ужасно старая. Однако это лишь придало Таше сил – она уже представила, как преобразится с её помощью каждый угол. Таша сама привела дом и сад в порядок и обустроила. Что было стократ сложнее, чем

водопровода – прекрасный повод вообразить, что время остановилось на отметке 1800. Ферма в Нью-Гемпшире вскоре стала прекрасным домом, обставленным антикварной мебелью, в котором жили при свечах. Именно там родились и выросли четверо её детей. Счастливцы! Далеко не все дети на свете получают чте-

быт. И всё это добровольно. Таша не боялась работы, она обожала ручной труд, ей реально нравилось всё делать своими руками. Она увлекалась освоением реликтовых умений, вроде прядения шерсти. Она собственноручно ткала полотно на станке и шила из него детишкам одежду по старин-

можно себе представить. На той ферме не было ни электричества, ни водопровода. Прекрасный повод, чтобы сказать: ну, мы так не договаривались! Но Таша решила иначе. Говорят, она ужасно любила викторианскую эпоху. Знаете, как бывает, девушки мечтают – вот почему я не родилась во времена Наташи Ростовой, ходила бы вся в кружевах и даже носила бы вуаль. Таша сочла, что отсутствие

ние вслух перед сном. Одного невозможно понять, откуда в девочке из аристократической семьи такие странные наклонности? В лучшем случае девушки с подобной родословной ударялись в странные интеллектуальные игры, лезли получать образование, спорили с мужчинами в их увлечениях, вроде конного или яхтенного спорта, а тут – викторианская эпоха, коровы и куры, сельский

ным образцам. Заглянув к ней в дом, можно было увидеть что-то вроде исторической реконструкции – модель, которой сегодня часто пользуются в музейных практиках. Почти настоящие средневековые деревушки с актёрами, исполняющими роль жителей, или древнеегипетские поселения показывают туристам для наглядности. Но в начале ХХ века трудно было найти кого-то, столь увлечённо

1 2 1 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ФОТО: TASHATUDORANDFAMILY.COM

Мир Таши Тудор будто бы застыл в викторианской эпохе. Не любила она современность – и всё тут

ТАША ТУДОР

1 2 2 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

Её маленький домик окружал цветник, как в сказке Ханса Кристиана Андерсена

живущего вне своего собственного времени. В общем, можно понять Томаса, которому через некоторое время надоело ходить в домотканых штанах, в окружении сельскохозяйственных животных. Чтобы всерьёз проживать жизнь музейного экспоната, нужно обладать фантазией эльфа. Томас не собирался ходить эльфом остаток жизни. Пришлось Таше растить своих четверых детей самой. Муж только притворялся любителем парного молока и домашнего хлеба. На самом деле он мечтал, когда жена наконец образумится и они смогут спокойно поехать на морской курорт с детьми, а лучше без них. Таша этого понять не захотела. К слову, она больше никогда не соединяла свою жизнь с мужчиной. Пожалуй, можно о ней сказать, что она ушла в сказку. Несмотря на измену, которую не пережить, она нашла свой, ни на чей не похожий способ жить волшебно. Томас был уже второй прекрасный экземпляр мужской половины человечества, который предал её, после обожаемого папы. Cвоего отца Вилли Берджесса Таша запомнила прекрасным рассказчиком, умевшим плести истории. Что, по взрослым меркам, означает – болтун. Фантазёр и обаяшка, папа умел нравиться женщинам, а заодно и мужчинам. К сожалению, в 1925 году Вилли Берджессу что-то ударило в ребро. Нанюхавшись морского бриза, он перестал приходить домой ночевать. Под влиянием нахлынувшей свежести он ушёл из семьи к другой женщине. Кстати, этот морской аристократ испытывал приливы свежести примерно раз в десять лет и женился в итоге пять раз, каждый раз исключительно удачно. На девочку папино вероломство произвело неизгладимое впечатление. Как яхта принадлежит морю, не существует вне его стихии, так мужчина

уходит в открытый мир, покидая семью, – так она поняла закон жизни. И если бы только мужчина! Оставшаяся же без отца в возрасте 10 лет Наташа с нетипичной для Наташ фамилией Тюдор оказалась наедине с мамой – личностью не менее одарённой, чем ветреный папа. Маме не сиделось на месте, она не особенно растерялась после развода. Розамонда профессионально рисовала, была, что называется, художником в самом глубоком смысле этого слова, то есть принадлежала к богеме с её свободным образом жизни и нравов. Могла ли Таша не научиться живописи, если кисти и краски были первым, до чего дотянулись её детские ручки? Впрочем, дело даже не в рисовании – в творчестве как таковом. В самом раннем детстве она получила прививку творчеством, после которой невозможно выздороветь до обывательского мировосприятия. Через пару лет оказалось, что мамина художественная свобода стесняется присутствия взрослеющей дочери. Розамонда отправила девочку к своей близкой подруге – к «тётушке Гвен». Розамонда была права. Богема – не лучшая среда для ребёнка. Впоследствии Таша Тудор признавалась, что годы, прожитые у тётушки Гвен, – лучшие годы её жизни. Разве что мать, покинувшая её так же легко, как и отец, вызывала у неё чувство горечи. С матерью теперь Таша виделась лишь по праздникам. Похоже, неспроста она сменила потом букву в своей фамилии, став Тудор вместо пафосного Тюдор. Итак, жизнь Таши продолжилось у «тёти». Это была загородная жизнь – впервые для Таши открылся пасторальный мир, прежде виденный ею лишь на полотнах голландских мастеров. Она полюбила его с первых дней. А потом на полке с художественными альбомами Таша нашла свою эпоху. Её сказоч-

ная концепция состояла в том, чтобы жить так, как будто на дворе позапрошлый век. Как будто нет никакой необходимости заводить газовую плиту, электрический тостер и мясорубку, а потом и посудомоечную машину и утюг. Лучшие вещи – это те, что создаются своими руками. Лучшее развлечение – устные рассказы и чтение вслух. О телевизоре, который тоже успел изобрестись и внедриться в современную жизнь, она и слушать не захотела. О том, что печенье или кекс можно покупать в магазине, тем более. Таша упорно противилась прогрессу, который в её понимании был уходом от собственных корней. Корни! Родись Таша в России, она ходила бы в лаптях и кокошнике, вышивала рушники петухами и была бы на порядок менее симпатичной почему-то. Она казалась бы попросту сумасшедшей старушкой из Костромы. Парадокс. Тем временем жизнь Таши после развода вовсе не казалась раем. Рисование у неё превратилось из хобби в способ зарабатывать – изначально она этого не хотела. Таша собиралась прожить пастораль. Такой сценарий не предполагал контактов с социумом. А теперь она стала иллюстратором, через некоторое время и того хуже – знаменитым! Пришлось общаться с издательствами, потом со СМИ. Это ей-то, не желавшей покидать пределов своего имения, пришлось посещать книжные выставки, чтоб порадовать читателей автографами. Но ради детей, конечно, она пошла на отклонения от своего сценария. К счастью, дети не навсегда остаются маленькими. Подрастая, сыновья и дочери начали помогать матери в её трудах. Кроме того, она постоянно использовала своих детей в качестве моделей для шитья и натурщиков для рисования. Животные же служили ей моделями невольно – собаки и кошки всегда

были под рукой. Говорят, она держала в холодильнике дохлую мышь, чтобы не ошибиться в пропорциях, в случае если ей понадобится столь юркая натурщица. Таша любила животных и красивые вещи, именно поэтому её рисунки отличаются огромным количеством подробных деталей, которые хочется рассматривать. И потом, все её рисунки изображают позапрошлый век с его интерьерами и бытом, давно покинувшим этот мир: мебель, утварь, одежда. Всё это было взято из той самой викторианской эпохи. Таша всю жизнь скрупулёзно, по кусочкам собирала предметы старинного быта, восстанавливала по старинным источникам даже те из них, чьё функциональное значение было утеряно. Она и сама одевалась в винтажные платья или сшитые по бабушкиным выкройкам. Это было ещё одно её увлечение – мода викторианской эпохи. В результате к концу жизни у неё была собрана огромная коллекция исторических платьев, что-то около пяти сотен. Они были проданы с аукционных торгов. Жизненная концепция Таши шла вразрез со всем современным представлением о том, что такое красиво. Она говорила: «Почему женщины хотят одеваться как мужчины, когда им так повезло быть женщинами? Почему теряют женственность, которая является самым большим нашим очарованием? Мы становимся совершеннее, будучи очаровательными, чем если бы мы щеголяли в штанах и курили. Я очень люблю мужчин. Я думаю, что они – замечательные существа. Я люблю их нежно. Но я не хочу быть похожей на них. Когда женщины перестали носить длинные юбки, они сделали серьёзную ошибку». Глядя на фотографии Таши в этих её разнообразных нарядах, обязательной длинной юбке, всех её шалях и капорах,

1 2 3 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ФОТО: TASHATUDORANDFAMILY.COM

ТАША ТУДОР

1 2 4 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ТАША ТУДОР

чепцах и капюшонах, макинтошах и пелеринах, понимаешь, что она была чертовски права. Куда сегодня подевалась женская тайна? Поищи её в бабкином сундуке. Где-то во второй половине прошлого века ТашаТудор поняла, что её дети выросли и она больше не нуждается в таком огромном доме, в котором они все вместе жили. И тут она опять проявила несвойственную пожилым людям динамичность натуры. Она продала старый дом и переехала в Вермонт, где перед тем обосновался старший сын Сет. Он помог ей выстроить хозяйственные постройки и разбить сад. И вот именно в этом новом доме она окончательно ушла в свою сказку, на этот раз устроив всё в точности как представляла в мечтах – маленький домик с цветниками. Точно как у Андерсена. Здесь уже она без помех предалась творчеству, рисуя, мастеря кукольные городки, новые куклы, игрушки, книжки, открытки и бесконечные наряды. Здесь Таша взялась стареть. Старость – самая счастливая пора в жизни женщины, конечно, если та успеет к ней хорошенько подготовиться. В Вермонте Таша почувствовала, что слова «счастье» и «старость» пишутся близко. «Стареть – это замечательно! – говорила она. – Вы можете скрыться с места преступления. Каждый проявляет большую заботу о вас. И они боятся обидеть вас. Вы свободны, можете делать самые возмутительные поступки, заявления и уходить. Вам всё простят. Я убеждена, что старость является одним из самых восхитительных периодов моей жизни». Собственно, чем же отличается эта счастливая старушка от прочих пожилых американок, не менее её довольных жизнью? Пожалуй, тем, что именно она сумела возвести обычное домашнее хозяйство в ранг искусства. Она сумела внушить окру-

жающим, что домашние дела, воспринимаемые всеми как досадная рутина, могут выглядеть как важное действо. Даже обыкновенное сливочное масло Таша замораживала в виде фигурных брусочков с декоративными орнаментами на гранях. Всё имело свой смысл, всё служило радости, удовольствию членов семьи, всё пело в её руках свои песенки на свой лад. У Таши получалось, что даже собственный сад ценен именно тем, что в нём всё посажено именно так, как хочется тебе самой, а не как придумал дорогой ландшафтный дизайнер. Самое лучшее – то, что идёт изнутри твоей души, твоего сердца. Поэтому лучшее не то, что можно купить, а то, что изначально твоё. Умерла Таша десять лет назад, оставив наследникам около ста книг, множество рисунков и набросков, коллекцию нарядов и игрушек, рукоделий. Её состояние как таковое унаследовал тот самый Сет, что помогал ей обосноваться в Вермонте. Коечто получили и две её младшие дочери. Младшего сына она совсем исключила из завещания, очевидно, по тому простому принципу, которому следовала сорока из детской песенки: «Зачем воду не носил, зачем каши не варил?..» Как и следовало ожидать, королевство Тудор не выдержало смерти королевы: наследство вызвало в семье нешуточные разногласия. Оказалось, что у бабушки есть что делить. Тихонько напевая себе под нос, она умудрилась заработать $2 млн, это без учёта авторских прав на использование её рисунков. Ведь промышленность не прошла мимо Ташиных хендмейдов. И птички, и её собачки растиражированы в самых разных предметах, от открыток до ёлочных украшений. Текстильщики, издатели – все имели виды на её наследие. Как-то так она рисовала, что вроде и не ярко выглядит, а запоминается на всю жизнь. У Таши между

тем есть свой фан-клуб. Поклонники её талантов обожают отмечать дни рождения Таши Тудор, выпекая кексы и торты из её поваренной книги. В книге более трёхсот рецептов в ассортименте, от тыквенных оладушек до праздничного жаркого, от шоколадного торта до ирисок и ванильного мороженого. И ещё одно увлечение Таши, которое не обойти вниманием, – домашние животные. Кошки и собаки липли к Таше, собираясь у неё перед дверью, как по волшебству. Были её домашние, были и приходящие. Больше же всего сущего она любила собак породы корги – низеньких валлийских собак, которых, согласно легенде, люди получили в дар от эльфов. В Ташином доме иной раз одновременно жили 14 корги. Она называла корги своим брендом, поскольку изображения этих пёсиков попадались почти на всех её рисунках. Есть рисунок – ищите пёсика. Собаки в свою очередь любили Ташу и хорошо размножались. Кстати, корги считается собакой, умеющей улыбаться и имеющей чувство юмора. А разве можно мечтать о спутнике лучшем, чем понимающий шутку? Собственно, если обобщать, то вся это домохозяйская история выглядит как рассказ о человеке, который хорошо разобрался в своих увлечениях и прожил жизнь самую счастливую, о какой только можно мечтать. Пример счастливой и творческой женской судьбы. И что с того, что речь идёт о женской судьбе, то есть, в сущности, о судьбе невысокого полёта, судьбе по-женски куриной, наседкиной? Сидела дома, насидела четверых детей, пекла булочки, кексики, печеньки. Рисовала собачек и птичек и была всем довольна, умерла в 92 года с улыбкой на устах. Курочка? Конечно, курочка. Но если всё так просто, почему же вокруг так мало счастливых куриц, но так много гордых и несчастных орлиц?

ДОМ

Дом есть мир. Мир есть дом У писательницы Татьяны Толстой свои особые отношения со временем и пространством. Она умеет воскрешать ушедшее и запечатлевать сиюминутное. И для своей ворожбы, как всякая колдунья, пользуется обыденными вещами 2014

АННА СЕВЕР

Про дома я могла бы писать и писать. Для меня действительно мир есть дом, а дом есть мир. Я вот смотрю сны и воспринимаю их как такие литературные единицы, неопубликованные литературные единицы, или как собственное кино, прокат для единственного зрителя – меня. И часто темой моих снов являются дома, квартиры, поиск этих квартир, выбор, переделка, всё вот это. Я когда-то жила в крошечной квартирке в Москве (спасибо, что хоть своя) и мечтала, конечно, поменять её на квартиру побольше и в центре. Я жила в новом районе – Медведково. Там когда-то было прекрасно: берёзовый лес и река прямо под домом – Яуза – делала такую красивую классическую петлю, и там росли камыши и жёлтые цветы. Птицы жили всякие. Можно было такую красоту понастроить! Но как же, жди. Яузу эту спрямили, отрезали кусок русла и начали засыпать его сначала грунтом, а потом, я видела, мусором каким-то, вот прямо привозили грузовики с мусором, сыпали и утрамбовывали. Какой-то битый кирпич, банки-жестянки, пакеты полиэтиленовые, проволока. А наши дома уже стояли на высоком берегу, подковой такой, и мы всё это видели с балкона и ужасались. Один дом стоял прямо над обрывом, над Яузой, и был так построен, что его угол висел над обрывом. И мы смотрели, как грейдер ходит туда-сюда и двигает этот мусор, пододвигает под дом, подсовывает. Я представляла, как дом начнёт оседать, какие непоправимые трещины там появятся. И жители будут говорить: отчего это? А вот оттого. И все эти овраги, цветы, траву и птиц засыпали мусором, и там завелись крысы, доедали что-то, а жители рассказывали страшное, что будто крысы съели кота, и крепче прижимали своих котов к себе.

Такой вот был дом, и мне хотелось оттуда уехать, и я искала способ обменяться. Ну, это было советское время, зарплата моя была близка к нулю, денег на обмен у меня не было, поэтому я мечтала. И в процессе этих мечтаний я видела очень много снов о домах. О квартирах. С одной стороны, это тупо отражало мои желания и мечты, как учит дедушка Фрейд, а с другой – вскрывались какието глубины экзистенциального порядка, открывались какие-то окна с видом на мироздание. Это было замечательно. Вот после просмотра этих снов укрепилось моё восприятие мира как действительно дома: с ходами, выходами, переходами, с возможностью поселить там всех. Живых и ушедших. Вообще всех, кого хочешь. Такие мысленные конструкции, где все помещаются. При этом понятно, что это невозможно, не дают, не разрешается… Сценарии всех этих снов были похожи. Я с помощью сложного, мучительного обмена приобретала то одну, то другую прекрасную, упоительную, таинственную квартиру, и вот-вот уже я собиралась начать там жить и уже расставляю мебель, как в последний момент возникает сначала небольшое, но быстро растущее, непоправимое препятствие, что-то идёт не так, например, вдруг выясняется, что в этой чудесной квартире я должна также поселить других, совершенно посторонних людей, вот такое условие. Пожалуйста, хоть восьмикомнатная квартира, вся твоя, бери, но вот только на кухне, прямо над плитой, пристроен помост, и там будет жить семья бомжей со всеми своими тряпками и мешками. На матрасах там они спать будут. Я внизу, значит, буду уютненько себе мясо с картошкой тушить, а они сверху, не знаю, вшей вычёсывать. Вот такое условие.

Любимый дом Конечно же, это всегда дом детства. Наша питерская квартира. В нём, правда, тоже всегда чего-то не хватало, всё было не совсем так… И он потом весь исказился… Ну, как исказился? Кто умер, кто вырос… Но потеря детства, изгнание из рая – центральное переживание. Квартиру эту не так давно продали. Там столько слоёв воспоминаний, как луковица… Всё вывезли, всю мебель, и я ходила, фотографировала всё, вот эту обнажённость фотографировала, всё то, что было раньше укрыто обоями, коврами, там, полками книжными. Много сделала фотографий, никому не нужных, кроме меня. Я фотографировала обои, которые были в чулане на стенах с 1935 года, с года постройки дома, так их никто и не переклеивал. Зачем обои в чулане переклеивать? Они были лиловые, с выпуклым рисунком, цветы белые, вроде хризантем, пожелтевшие, конечно. Фотографировала стены, оконные ручки, они особой такой конструкции, похожи на рычаги… Круглые деревянные ручки на кухонной двери, на стенных встроенных шкафах. Шкафы эти, фанеру их крашеную. Дверные косяки. Раковину белую, крепкую, с облупленной эмалью. Трубу под ней – чёрную, толстую, как удав. С 35-го года, мама говорит, ни разу не засорялась. Дверцу мусоропровода – его давно заварили, чтобы тараканы не водились, но дверца-то осталась. Квартира была двухэтажная, так что там лестница шла на второй этаж, она со временем становилась всё скрипучее и скрипучее. Она казалась в детстве волшебной. А теперь я фотографировала и видела, что это просто крашеная фанера. Выступило всё бедное, жалкое, голое, обожаемое. Мы не делали большого ремонта, ну, обои поменять, двери краской. Линолеум новый. А так – не трогали

1 2 7 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ Т.ТОЛСТОЙ

ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ

1 2 8 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ

ничего, все детали остались довоенные, как было задумано. А проект был совершенно роскошным. Но со странностями, вполне так в духе конструктивизма. Подоконников практически не было. Но потолки были высокие, тут они, слава богу, Корбюзье не послушались. И, надо сказать, появились уже не только кухни, но и комнаты для прислуги. Уже. 35-й год! Только что «долой быт, освободим женщину от кухонного рабства!» – и вот, пожалуйста, уже прислуга. Дом-то строился для начальства. Мы, когда продавали, удивились. Кухня всего метров восемь, а нам она казалась огромной. Потому что квадратная. Огромное окно, раздвижные двери в комнатку для прислуги – она, наверно, трёхметровая. Много ли человеку земли нужно? Там тоже комната с окном. Только очень маленькая. И у нас кухарка там жила. То есть там ровнёхонько помещается койка-маломерка от стены до стены. И всё. Ещё там был шкаф такой, вроде буфета, не встроенный, но прилагался к кухне. Белая масляная краска, круглые маленькие ручки. В верхней части держали посуду. Нижняя – для запасов каких-то, наверно. И ещё там же, в этой трёхметровой клетушке, помещался круглый стол. А вот за столом, на койке, спала кухарка. Закрывала раздвижные двери и спала. И это ведь было её счастье, люди же жили семьями в одной крошечной комнате. А на втором этаже была огромная комната и выход на солярий, террасу такую. А подоконников, говорю, не было. Не построили архитекторы-то наши Фомин и Левинсон подоконники. Либо дизайн конструктивистский им этого не позволял. Либо они не интересовались цветочными горшками. И вот эта наша квартира – она предназначалась для Кирова. При том что он жил в великолепной квартире на Каменно-

«Дома у меня хаос. Только всё расставишь по местам, смотришь – одежда выходит из шкафа и ложится на спинку стула, книги сами сходят с полок и залезают под кровать. Зато в голове хаоса нет, и в текстах нет»

островском проспекте – отнял у какого-то адвоката. Медвежья шкура на полу, американский холодильник… Но ему той квартиры было мало, он новую хотел. Но въехать в неё он не успел, так как его, как известно, застрелили. И в квартире этой сменилось много жильцов. В частности, в ней жил Юрьев. Народный артист. И ещё в нашем доме была квартира Мейерхольда, вот прямо на нашей лестнице. Он там не жил, он поселил там сестру, а сам жил в Москве, но когда приезжал в Ленинград, то, конечно, там останавливался. И заходил к Юрьеву. То есть в «нашу» квартиру. И вот легенда гласит, что на нашей лестнице его и арестовали. Рассказывают так: он пошёл к Юрьеву, поздний вечер. Засиделся, сестра звонит: «Юрий Михайлович, пусть Севочка спускается уже, я на стол накрыла». – «Да, скажу». Проходит час, она опять звонит: «Юрий Михайлович!» А Юрьев говорит: «Да он тогда же и вышел…» То есть он вышел от Юрьева и его на лестнице сразу схватили. До своей квартиры не дошёл.

Сын Ворошилова, говорят, потом жил в этой квартире. Потом ещё кто-то. Всё тени, тени… А мы – с 1951 года в ней. И я помню – мне было года три, наверно, то есть это 1954 год, – одно окно, квадратное, было затянуто мешковиной, потому что стекла не было. Не купить было стекла. После войны уже сколько лет прошло, а стекла было не купить. И я этот мешок боялась и в ту комнату заходить боялась.

Столичное жильё Мне же было двадцать с небольшим. Мне хотелось вырваться. Хотелось в Москву. Там шумно, просторно, там всё бурлит, чтото происходит, а в Ленинграде тесно, тишина и отставка. И Москва тогда была, как на мой вкус, прекрасна. Москву я приняла всем сердцем. Но жила на окраине, а мне хотелось в центр. Мне было куда стремиться! Москва ещё была не вся мною охвачена. И праздник был, когда я приезжала в центр. Мы сначала долго жили у свёкра со свекровью, но потом они нам помогли получить отдельную квартиру. Свёкор мой был высокопоставленный военный,

и его было решено освободить от нашего присутствия, всё более разраставшегося. У меня уже было двое детей, стало тесно, и товарищ генерал мог претендовать на расширение жилплощади. Какое это было счастье – собственная отдельная квартира! Убогая, тесная, жуткой советской постройки, но я была абсолютно счастлива. Правда, сразу же начала стремиться переехать в центр. И это была целая история. В Медведкове, конечно, была своя особая поэзия. Доезжаешь до метро «ВДНХ» – это конец света, дальше метро не было, это уж потом его построили, а когда построили и торжественно открыли станцию «Бабушкинская», то в одну ночь снесли чудные старинные чёрные избы, двухэтажные. Наверно, они были клоповниками и в них не было водопровода, не знаю. Но они были такие красивые, с палисадниками. Эти занавесочки сельские, тюлевые в окошках. Герань. Чёрное, белое, буйно-розовое. И в одну ночь их не стало, заровняли асфальтом. Вот, значит, у «ВДНХ» садишься на автобус, и этот авто-

бус едет двадцать минут через какие-то пустоши, какие-то неудобья, какие-то поля с одуванчиками в Бабушкино. Дальние выселки – Лосиный Остров, Свиблово, Бабушкино. После полей снова начинались какието робкие кривые поселения. И вот одно из них – Медведково. Доезжаешь ты на своём автобусе до края земли, выходишь, достаёшь из сумки припасённые полиэтиленовые пакеты, натягиваешь их на сапоги, подворачиваешь, подтыкаешь, чап-чапчап, – и переходишь улицу через Большие Глины, через рыжие, хлюпающие потоки. Сапоги-то замшевые! Так что пакеты были в большой цене. Над ними сейчас смеются, а ты поди его, тот пакет, достань! Так вот, я стремилась туда, в центр Москвы, на асфальт, десять лет. И наконец переехала. И там, в квартире в центре, я была ещё более счастлива. Мы там жили на первом этаже, как бы в полуподвале. Это был двухэтажный дом, но культурный слой нарос, и дом оказался ниже уровня земли. Так со старыми домами в центре всегда бывает. В окне ноги были видны. Ино-

ФОТО: ЛИЧНЫЙ АРХИВ Т.ТОЛСТОЙ

У маминого трюмо.

1953 год

гда эти ноги пинали наши окна. Но нечасто. Чаще нам бросали бутылки в форточки, окурки. Надо было следить, чтобы дом не загорелся. Однажды он таки загорелся, но не от этих окурков, а просто дама, жившая на втором этаже, надралась в сосиску и решила поджечь всё к такой-то матери. Но соседний дом у нас – прямо за стенкой – был пожарной командой. Они примчались через минуту после начала пожара. Это было нечто! Полк брутальных красавцев с брезентовыми пожарными рукавами… Сверкая латунью – каски, наконечники, какие-то пояса и пуговицы, ах!.. Сапоги!.. Залили наш дом в одно мгновение, а ведь он был деревянный, мог сгореть, как бумажка! Там был чудесный двор. Там была сирень, грибы шампиньоны. На г…е, конечно, выросли. Народ-то ходил туда нужду справлять. Там же были магазины «Ванда» и «София». В «Софии»-то отродясь ничего хорошего не продавали, а «Ванда» считалась ничего так магазин. И вот, отстояв в очереди и напокупавшись, народ метался, где бы пописать, куда присесть, туалетов же не было. Нет, вру, на Пушкинской площади был один. Там шла торговля с рук, там платья мерили. Помаду купить можно было. Всё было наоборот, мир такой стоял зазеркальный, перевёрнутый. В сортире торговали помадой, а писать бегали в наш двор, под сирень. Не стоит думать, что это чисто советское явление – то явление русское. Так называемая духовность, преждевременные попытки жить в духе, как если бы ты уже умер (после чего ты предположительно автоматически начнёшь жить в духе), а не в телесном виде со всеми телесными нуждами, – это на практике страшная вещь. И за этот способ существования крепко держалась русская интеллигенция, которая, на мой взгляд,

1 2 9 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ

ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ

есть разновидность сектантства. Все эти «мы едим, чтобы жить, а не живём, чтобы есть», все эти вечные колиты и гастриты, проистекающие из этих духовных установок, все эти язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, понимаемые как стигматы и невидимые сияющие ордена, всё это пренебрежение чудным, ладно сложенным и слаженным человеческим телом – это всё учение «секты интеллигентов». Мало, плохо есть, заживо превращаясь в мощи. Носить рубище. Жить в пыли, не мыть окон. Отрицать всё яркое, блестящее, сложно построенное и сложно устроенное. Сюда же, конечно, относится и толстовство как секта – ходить босиком и не есть мяса, гнать хворостиной всякую цивилизацию и искать мутные смыслы в народной непостижимости. И в общем, мне понятна эта тяга к надмирным существованиям. Непонятно другое: почему не любить эту, солнечную, телесную часть мира так же, как и ту, теневую, невидимую и воображаемую?

1 3 0 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

Дом-роскошь В моей нынешней питерской квартире сохранился дымоход с 1914-го, что ли, года, и я решила построить тут камин. Для этого надо было вызвать трубочистов, найти мой личный дымоход и прочистить его. Трубы – они как у органа, так я понимаю. И своя идёт от каждой квартиры. Вот ноябрь, пришли двое. Вы видели костюм трубочиста? Это так здорово! Он толстый, чёрный, там широкий ремень, и на ремне все эти приспособления – крючки, ерши для прочистки дымоходов, щётки. И шар на цепочке. Один лезет на крышу и там спускает шар на цепи в дымоходное отверстие. А второй прикладывает ухо к стенке и слушает. И кричит тому, кто на крыше, какие-то условные трубочистские слова. И тот ему сверху тоже что-то кричит. Я почти под крышей живу, так что всё это через

открытые окна слышно; а при этом ноябрь, лютая стужа, ветер завывает и уносит слова, прямо куски речи уносит, тьма, сырая буря, ну, представляете погоду в Питере; и эти чёрные двое как врачи-вороны. Перкуссия и аускультация. Я спросила нижнего: «А как это вы по слуху определяете, где нужный дымоход?» Он мне: «А это называется «слухач». Я – слухач. Не всякого возьмут. Я раньше директором музыкального театра работал». И я теперь всегда смотрю с особым чувством на эти питерские крыши, на эти чудесные, сто лет спящие дымоходы – ведь сейчас мало кто возьмёт на себя труд восстановить свой дымоход, это почему-то считается буржуазной роскошью, каминто. А это такая чудная вещь, это живой огонь, сидеть у него вечером и читать или разговаривать. Или просто молчать и думать. Но люди кидаются к телевизору или компьютеру. А вот этот мой камин строил один сумасшедший старичок. Я не сразу поняла, что он сумасшедший, а потом уж поздно было. Коммуникация с ним была как бы затруднена. Он строил да ездил со мной на камнерезный завод – мы там камень выбирали. Почему-то идти на этот завод надо было километр по снегу, проваливаясь по колено, как во сне. Я ему: «Сергей Викторович, а почему не на машине-то? Нельзя, что ли, на машине?» А он: «Не-е-ет…» Строил-строил, построил. Камин такой у меня квадратныйквадратный. Один квадрат вписан в другой. Вот стоим с ним в пустой квартире, прищурились и смотрим на квадрат. Я говорю: «Я вот думаю… Не кажется вам, что правая сторона на полсантиметра ниже левой?..» А он мне: «Я вот думаю: не назвать ли мне его «Рондо»?..» Когда уже и стену зашили и всё уже было аккуратно заделано, он мне говорит: «А-а, вот ещё, забыл. Я забыл вьюш-

ку сделать. Труба закрываться не будет. Открытая всегда будет стоять». Я испугалась: «И что теперь?» А он: «Да в общем, ничего. Возможно только небольшое завывание». Такое у меня теперь квадратное «Рондо» с небольшим завыванием… Эту квартиру я нашла, читая объявления в интернете. Мне хотелось квартиру на Петроградской стороне, недалеко от родительской. И вот я читаю: «…коридор с окном и ванная с окном». Всё, беру! И я в ту же секунду позвонила знакомому риелтору: беру такую квартиру, прямо не рассуждая! Ну, меня уговаривали всё-таки рассудить и посмотреть другие квартиры, и много я их тут обошла, но всё не то было. И после долгой возни я её купила. Она была, конечно, коммунальной, и надо было расселять жильцов. И всё тут ломать и переделывать, что и было проделано. Но вот, хотя тут ничего от прежних стен не осталось, я всё равно вижу эти комнаты, всё равно людей этих вижу, хожу сквозь них, и они сквозь меня ходят. Вот тут Лидочка жила, у неё была одна комната восемнадцати метров и на окнах цветы. И мой единственный цветок, кактус, хочет жить на Лидочкином подоконнике, а на других не хочет. Эта Лидочка во время войны была ребёнком, её везли на телеге под бомбёжкой. А ей было годика два, и она капризничала. И она попросилась в кустики пописать, и её мать, тяжело вздохнув: «О господи, всё не вовремя!..» – сняла её с телеги и отнесла в кустики. И тут бомбой шарахнуло по обозу и куча народу погибло, а Лидочка с мамой спаслись. Я уж потом поняла, не скоро, что кактус мой тут – это памятник тем кустикам… А вот тут, наоборот, окна эти – это были комнаты семьи, у которых дочка утонула. Взрослая девушка. У этой комнаты срезан угол, и на этой косой стене –

окно. И мне вот захотелось на противоположной, глухой стене тоже сделать окно, но ненастоящее, зеркальное. Строишь вторую косую стену, клеишь на неё зеркало, сверху оконную раму – сразу и не заметно, что оно отражает, зеркалит, параллелит пространство. А зачем я так сделала? А вот просто захотелось, я раньше такого ни у кого не видала. А потом я подумала, это та утонувшая девушка просила. Она хочет в свою квартиру смотреть, по своей комнате ходить. Но она же уже по ту сторону, как ей к нам пройти? Только через зеркало, иначе ей никак, наверно. Ничего не исчезает, ничего не пропадает, всё тут, но не сразу это понятно. Вообще, я плюшкин. Я не могу вещи выбрасывать. Они же тоже живые. Нет, некоторые полудохлые – газеты, например, старые или сношенная обувь, но они всё равно живые и слабо шевелятся. Я силой заставляю себя выбрасывать старьё. Если бы у меня был дом с подвалом или чердаком, я бы вообще ничего не выбросила, всё сохранила бы. Всё человечество делится на выбрасывальщиков и сохраняльщиков. Это такие же непримиримые лагери, как «те, кому жарко» и «те, кому дует». Мне жарко, и я сохраняльщик. Крайняя степень этого синдрома Плюшкина называется «хординг» (hoarding). Про неё целые исследования написаны. Это люди, которые не только ничего вообще не выбрасывают (жирные бумажные тарелочки из-под пиццы, например, в стопочку складывают и хранят), но ещё и домой с улицы мусор приносят. Очистки, коробки чужие. Я до этого, если Господь ко мне будет милостив, вряд ли дойду, но чем, скажите, так уж от этого отличаются люди, которые ходят по лавкам старьёвщиков, по блошиным рынкам и покупают себе старые вещи? Объясните мне, зачем я в Париже поехала на блошиный рынок и ку-

пила себе три картонки мелких перламутровых пуговиц? (Они там дюжинами на картонки нашиты.) Я же не собираюсь их никуда пришивать. Я просто не смогла пройти мимо. Ещё там были жестянки из-под сахара и муки. Облупленные. Я не купила и иногда вот проснусь, лежу без сна и думаю про них. Больше всего на свете я люблю коробки, шкатулки, вот эти жестянки старинные – «Кофе», «Саго», «Чай», «Зубной порошок». Ой, вот просто до сердцебиения. Мало того что они сами по себе прекрасны, но в них же ещё можно мелочи складывать, а стало быть, не выбрасывать, а хранить. Вот эта квартира родительская, про которую я вначале говорила и которой теперь нет, – вы же понимаете, что должен чувствовать сохраняльщик, когда все вещи, все книжки, все полки, вся мебель, все чемоданы, все скатерти, вся посуда, все старые журналы, все ломаные игрушки, все колёса от пропавших велосипедов, все масляные детали от несуществующих мотоциклов, лежавшие в чулане в дальних коробках, вся пыль былых лет – всё это пропало и нет этого. А новые вещи я не очень люблю. Одежду, обувь – да, люблю, но вот всё остальное? Всё стало пластмассовым и синтетическим и сделанным в Китае. Ото всего исходит тихий, неуловимый запашок фальши, подделки. Вот я езжу в Грецию, там все туристские лавки торгуют одним и тем же сделанным на Тайване барахлом. Даже если вы видите фольклорных старух, якобы ткущих коврики прямо на площади, где останавливается автобус с туристами, и вот прямо перед вашими глазами стоят эти ткацкие станки и в них начатые и недоделанные коврики, – знайте: они так и простоят недоделанными, а та стопка ковриков, что лежит рядом с бойкой старухой, закуплена в Тайване. Все эти вышитые

оливковые ветви на холсте – всё ложь. Остались, конечно, настоящие мастера, гончары например, но и они сворачивают производство. Или начинают гнать мусор на потребу туристам. У нас на Крите есть приятельгончар, двадцать лет мы с ним знакомы. Немножечко не от мира сего, исусик такой, бессребреник, глаза в пол-лица – природа иногда делает такие экземпляры, их издалека видно, про них сразу многое понятно. Деньги не любил, любил мастерство и природу. Вот он ходил в горы, собирал чистые травы, жёг их и этот пепел добавлял к краскам. И получались какие-то необыкновенные серозелёные цвета, приглушённые, прозрачные и глубокие, и как будто мерцающие. И он делал огромные блюда и небольшие блюда, и миски делал тоже, мы покупали, у меня есть они. То как будто зелёная пёстрая спираль раскручивается. То будто оконное стекло моросью закапано. То коричневая глубокая ночь, и по ней молоком сбрызнуто. Продавал по пять евро, по десять. И ещё норовил тебе бесплатно подарков насовать. И туристы у него покупать не хотели. А покупали у его соседей, которые гнали такой товар: чёрные, крытые перламутровой глазурью «амфоры» и по ним рисунок – бегут золотые греческие мужики за золотыми греческими бабами. Это вот пользовалось огромной популярностью, так как Нижний Тагил и его эстетика – явление глобальное. Любят и американцы прикупить такую перламутровую вазочку. Что уж о немцах говорить… И наш гончар хирел, хирел, и нечем было кормить семью, и эта некормленая его семья заставила его всё-таки лепить мусор: есть-то хочется. Так что он теперь лепит отдельно горы г…а для народа и отдельно чудесные вещи, чтобы душа не умирала.

1 3 1 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ

Порядок вещей Бывают вещи просто полезные, а бывают ещё и оригинальные, и неважно, что это – смартфон или обувь, главное, – это эффектно

1 3 2 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

В одно ухо В Ассирии и Древнем Египте серьги носили только статусные мужчины: фараоны и военачальники. В Элладе серьги презирали как ненужную роскошь, в Риме втыкали в уши рабам. Католическая церковь вообще сочла серьги богопротивными: раз Господь дырок в ушах не предусмотрел, нечего их проделывать. Серьги реабилитировала эпоха Ренессанса. Тогда-то и сложился канон – женщины украшали оба уха, а мужчины – только одно. Но ничто не вечно под луной. В этом сезоне вместе с модой на асимметричные причёски в женскую моду ворвались моносерьги. Главное правило моносерьги – она должна достигать плеча или ключицы и быть броской. Бренд nasonpearl, например, предложил длинные моносерьги с крупными натуральными жемчужинами и сияющими самоцветами. Чтобы акцентировать украшение, проще носить моносерьгу с асимметричной укладкой или поднять волосы вверх. Но в паре с пуссетой она тоже смотрится. Тщательный подбор камней высокого качества и ручная работа мастеров nasonpearl – визитка бренда – сделают образ отточенно-элегантным. www.nasonpearl.ru

Фазы любви Знаменитые «бабочки в животе», как ни странно, впервые появились не у трепетной барышни, а у брутального мужчины.

Когда поезд, на котором ехал герой нравоучительного романа «Дом молитвы», неожиданно начал резкий спуск с горы, то, по воле писательницы Флоры Кон-

ции Phases of Love, выпущенной испанским брендом украшений ручной работы UNOde50. Источником вдохновения для создателей Phases of Love послужили четыре стадии любви – главные составляющие одного большого чувства. Все украшения из четырёх линий идеально сочетаются между собой и отражают смелый и свободолюбивый характер бренда UNOde50. Ожерелье Feather, лёгкое и изящное серебристое пёрышко, выполнено из особого металлического сплава. После отливки все части украшения покрываются серебром в 15 мкм. Эта технология придаёт неповторимости всем украшениям бренда, главными принципами которого служат дерзкий дизайн, ручная работа и эксклюзивность изделий. www.unode50.ru

Любовь-кольцо верс, в животе у мачо «вспорхнули бабочки». Было это в далёком 1908 году. В массовый обиход «бабочки» вошли спустя полвека с лёгкой руки Джоанны Каннан, и порхали они в груди влюблённой героини. Но звёздный час наступил, когда «бабочек» обнаружили у себя героини двух культовых сериалов 2000-х Кэрри Брэдшоу в «Сексе в большом городе» и Бриджит Джонс в «Дневнике…». С тех пор эта фраза символизирует прилив любовных чувств. Именно любви посвящена линия Sweetness – первая из четырёх в ювелирной коллек-

Титул самой богатой невесты Европы для 20-летней Марии Бургундской был вовсе не в радость. Стоило её отцу, герцогу Карлу Смелому, покинуть мир, оставив в наследство большую часть современной Бельгии, Нидерландов и кусочек нынеш-

Причуды гения Отец кибернетики Норберт Винер в быту был ужасно рассеян. Когда семья учёного переехала в другой дом, жена положила ему в портмоне бумажку с новым адресом. Но Винер записал на её обороте пришедшую в голову формулу. Потом понял, что та неверна, и выкинул листок с записями. Вечером профессор вернулся на старую квартиру, немало удивив новых хозяев. В растерянности он вышел на улицу и увидел смутно знакомую девочку-подростка. «Вы случайно не знаете, куда переехала семья

Винеров?» – спросил учёный. «Знаю, папа, – ответила та. – Меня послали за тобой». Несмотря на рассеяность Винера, именно благодаря его вкладу в кибернетику стало возможно создание устройств с отличной памятью и технологиями искусственного интеллекта. Так флагманские смартфоны 2018 года HUAWEI P20 и HUAWEI P20 Pro с объемом памяти в 128 Гб будут хранить ваши самые яркие воспоминания, а мощнейший 8-ядерный процессор Kirin 970 с модулем нейронных вычислений позволит на новом

уровне реализовать функции энергосбережения, оффлайн перевода и распознавания объектов и сцен во время фотосъёмки. Помимо технологий искусственного интеллекта, новинки серии P получили двойную и первую в мире тройную камеру Leica и яркие экраны FullView с диагоналями 5,8 и 6,1 дюйма. Тонкие рамки экрана обоих смартфонов, скругленные грани, новые расцветки корпуса и уникальное покрытие выигрышно подчеркивают стиль новых технологий. В России Huawei P20 Pro можно приобрести в сумеречном, полночном синем и чёрном цвете. www.shop.huawei.ru

Ах, эти модные ботинки! Средневековая обувь была крайне неудобной. Мягкая подошва, одинаковые – что правый, что левый – боты плюс невообразимые носы. Длинноносые пулены указом ввёл Филипп IV, который, по слухам, стеснялся своих искривлённых стоп. Но раз монарху нравились носы, то носы завелись такие, что их приходилось привязывать к поясу, чтобы не разбить лицо при ходьбе. К счастью, сегодня «красивый» почти всегда означает «удобный», и изготовители обуви соревнуются в комфортности своих моделей. Этому правилу следуют и создатели коллекции осень-зима 2018/2019 проектов Clarks и SOHO, представленных в шоу-руме SOHO Fashion. Первоклассная выделка кожи и лаконичные силуэты представлены в широкой линейке моделей Clarks. Особой популярностью пользуются модели с шерстяными вставками с этническим орнаментом, выпущенные совместно с фабрикой Pendleton. Традиционные силуэты Clarks Originals в новом сезоне исполнены в фактурной замше. Коллекция SOHO – гармоничное сочетание актуальных трендов и классики вне времени: элегантные модели Gant дополнены тёплой капсульной линейкой Hygge, остромодные Pepe Jeans London верны стилю спорт-шик, полностью натуральные EMU Australia, обувные casual-хиты от Tom Tailor, уникальные расцветки от Fraas и потрясающе яркие Happy Socks. www.sohoshop.ru

1 3 3 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ней Франции в придачу, как французский король Людовик XI стремительно отнял у барышни часть земель, а взамен предложил ей в женихи своего сына. Семи лет от роду. Поняв, что избавиться от претендентов не получится, Мария выбрала Максимилиана Австрийского, будущего императора Священной Римской империи. Брак оказался на удивление удачным – супруги даже спали в общей спальне, что по тем временам было для знати редкостью. Перед свадьбой Максимилиан преподнёс невесте кольцо, на котором плоскими бриллиантами была выложена буква «М». Считается, что именно оно стало первым в истории классическим обручальным кольцом с бриллиантами. Однако в последнее время ювелиры всё чаще отходят от традиционного дизайна и материалов и всё больше молодых пар выбирают кольца причудливой формы, с необычными камнями. Например, ювелирный бренд EFREMOV в этом сезоне представил очень необычное кольцо-цветок. Завораживающие изгибы золотых лепестков 585-й пробы и сверкающий кристалл Swarovski украсят любую руку и станут оригинальным и любимым украшением. www.efremov.gold

УГОЩЕНИЕ

2010

Вальдшнепы по-русски

Тургенев, настоящий барин, влюблённый в охоту и российское раздолье, с юных лет знал толк в хорошей русской кухне ИННА САДОВСКАЯ

ИВАН ТУРГЕНЕВ

В Спасском-Лутовинове, что находилось совсем близко от Мценска и где Иван Сергеевич провёл своё детство и годы юности, было страсть как хорошо. «На тысячу вёрст кругом Россия – родной край». Правда, с маменькой, Варварой Петровной, владелицей имения и пяти тысяч душ крепостных, ухо следовало держать востро и, как только она начинала кричать, краснеть и раздувать ноздри – спасаться кто может! Под горячую руку секла она всех без разбору. Даже Ванечке, любимому из трёх сыновей, доставалось на орехи. Правда, маменька потом сама валилась в обморок от нервного напряжения да пила капли, но поротым это уже не помогало. Строга она была необыкновенно и порядки в доме завела такие, что муха без спросу не зажужжит. Эти годы запомнились Ивану Сергеевичу «медленной, просторной, мелкой, с обычной обстановкой гувернёров, учителей, швейцарцев и немцев, доморощенных дядек и крепостных нянек» жизнью. Летним утром, в восемь, детей поднимали к завтраку. На большом столе накрывали чай с густыми сливками, домашними булками и крендельками. В одиннадцать всем опять надлежало усаживаться за стол. Подавали пироги, цыплят со своего птичьего двора, овощи со своего огорода и карасей в сметане, которых ловила дворня или барчуки. Их жарили прямо с чешуёй, с луком, а потом заливали сметаной и томили в русской печке. На десерт – творог и ягоды, за которыми бегали в лес или по лугам дворовые девки, и, как водится, чай да кофей. В три – обед, когда на стол подавали «ушное» – говядину в горшочке, в сметане и с черносливом, а на гарнир гречневую кашу. Или борщ со свиной грудинкой да с телячьей косточкой. А после пирожные и мёд со своей пасеки. Потом, после вечер-

ней дойки, перекусывали парным молоком с хлебом, а часов в девять садились ужинать супом, котлетами да пирогами. Самым весёлым временем в Спасском-Лутовинове были годы, когда отец ещё был здоров и в имение то и дело наезжали гости. Тогда устраивали празднества, ставили домашние спектакли и угощали приезжих чем бог послал. В лутовиновских погребах добра хватило бы на полк солдат. Тут тебе и кадки солонины, огурцов, капусты, грибов, и груды овощей и фруктов. Кроме того, яйца, масло и копчёности. Чай, по обыкновению, хранился не в кладовой, а у маменьки в спальне, в её комоде. Ну а варенья-то, варенья! До пятнадцати сортов разного наваривали! И обязательно крыжовенного, Ванечкиного любимого. И за напитки перед гостями было не совестно. Тут тебе и водочка, и наливки. В те времена модным было, чтобы водка непременно была разных видов, да ещё и на все буквы алфавита. Поэтому у всякого уважающего себя русского помещика водилась и анисовая, и брусничная, и вишнёвая, и ежевичная, и зверобойная, и яблочная. Когда Иван подрос, то отправился сначала в Московский университет на словесный факультет, а потом и в Петербург – на философский. Суровая маменька сыну в пропитании не отказывала, собирала его по осени на учёбу обстоятельно, набивая ящик для харчевого запаса гусями, пирогами и калачами, слала в Петербург подводы с продуктами, с любимым вареньем, но деньгами особо не баловала, отчего сын не вылезал из долгов. Однажды в Германии, куда он отправился «повышать квалификацию», Тургенев так увлёкся бурной студенческой жизнью, что напрочь забыл о том, что неплохо бы ответить Варваре Петровне на письма, посылки и денежные переводы. Как-то раз из России пришла

тяжеленная посылка. Тургенев отдал последние деньги за пересылку, вскрыл ящик и увидел гору кирпичей. Варвара Петровна умела напомнить о себе. В Петербурге Тургенев, вспоминая родительские застолья, решил сам порадовать друзей зваными обедами. Но сразу же прославился легкомыслием. Белинский называл его «мальчишкой» за то, что он, пригласив к себе дюжину гостей, забывал об этом и испарялся в неизвестном направлении. Гости, потолкавшись у входной двери и высказав всё, что думают о нерадивом хозяине, пытались призывать его потом к ответу, но тщетно. Тот умолял простить его и опять назначал время званого обеда. И опять гости оставались ни с чем. Так могло повторяться бесконечно, но на него, «ласкового гиганта с глазами умирающей газели», как его называл Писемский, было невозможно сердиться.

С охотой на охоту Выросший среди русского приволья, Тургенев со всей страстью отдавался охоте. Пусть почти все его «Записки охотника» написаны во Франции, традиции настоящей русской охоты им так и не были забыты. Как было принято, закусывали на охоте по-походному: стаканчиком хереса, хлебом, цыплятами и огурцами, оставляя дичь «до дома». Чтобы сохранить её свежей, пользовались старинным охотничьим рецептом – набивали хвоей брюшки, а по возвращении немедленно зажаривали и мариновали в уксусе. Самыми вожделенными трофеями для Ивана Сергеевича были вальдшнепы, небольшие крапчатые птицы с длинными ногами и клювом. Хотя и с этой королевской дичью у писателя были связаны не очень приятные воспоминания. На вальдшнепов он раньше часто ходил со Львом Николаевичем Толстым. А причина их исторической ссоры так

1 3 5 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ФОТО: ТАСС

Едим дома

ИВАН ТУРГЕНЕВ

и осталась невыясненной. То ли Тургенев сказал, что Толстой сильно смахивает на деревянную ложку, то ли Толстой сравнил Тургенева со студнем, то ли дело было в Марии Николаевне, сестре Толстого, с которой у Ивана Сергеевича были запутанные отношения. Доподлинно известно только то, что друг с другом они не разговаривали целых семнадцать лет. Характерец и привычки у мэтра русской литературы были ещё те. Например, когда он пребывал в меланхолии, то мог напялить на голову колпак, встать в угол и замереть там, пока меланхолия не отступала. Или всю свою жизнь бегал от холеры, боялся подцепить заразу, всё время принимал какие-то лекарства, несколько раз в день обтирался одеколоном и не мог есть, когда стол был небрежно сервирован. По поводу его аптечного сундучка, которым он

но хозяйка, обласканная похвалами, всучила гостям оставшиеся котлеты. Мало того что Тургенев, трясясь в тарантасе, пребывал в своём вечном ожидании внезапной вспышки холеры, так ещё и блюдо с котлетами перевернулось, залив соусом его драгоценный аптечный сундучок. Пока Фет рыдал от смеха, Тургенев на чём свет стоит клял русское гостеприимство.

Из Парижа с любовью Когда он влюбился в певицу Полину Виардо, испанку и жену директора итальянского театра в Париже, «проклятую цыганку», как называла её Варвара Петровна, и стал колесить за ней по Европе, маменька окончательно перекрыла скудный финансовый ручеёк. Отлично владеющий несколькими языками, Тургенев чувствовал себя в Европе как рыба в воде, но европейские кухни его не впечатли-

Р Е Ц Е П Т

Жаркое из вальдшнепов

1 3 6 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

Для приготовления этого волшебного жаркого надо слегка посолить подготовленных вальдшнепов или, говоря по-русски, «лесных куликов», и обжарить на сковороде со всех сторон до образования румяной корочки. После этого отправить куликов в русскую печь и, почаще поливая соком, протомить до готовности. Дичь готовится быстро, минут за двадцать. А подать на стол этих птичек лучше на ломтях поджаренного хлеба, политыми растопленным маслом. Бывает, любители томят птиц в сметане, но это кому как понравится.

дорожил как фамильной драгоценностью, среди друзей ходила история. Однажды Тургенев и Фет отправились на охоту и заночевали у знакомых. Там их славно приняли, а на утро, перед отъездом, подали великолепный завтрак: грибы, печёнку в сметане, отварной картофель и вкуснейшие телячьи котлеты. Приятели отдали должное завтраку, выпили за гостеприимных хозяев и собрались было отъехать,

ли. Так, немецкая возмущала его «водянистыми супами с шишковатыми клёцками» и «сухой, как пробка, говядиной с приросшим белым жиром и ослизлым картофелем». В Париже тоже сначала приходилось довольствоваться куриным супом, который он, к счастью, очень любил, и удивляться, насколько скудно питаются французы. В замке Куртавнель, где обитала его возлюбленная мадам с семьёй,

пробавлялись жидким бульоном, парой пирожков, тушёными бобами, тонко наструганной ветчиной и суфле. Умеренному в еде, но всё-таки привыкшему к русскому обильному столу, Тургеневу не сразу удалось приспособиться к французской трапезе. А потом Варвара Петровна приказала долго жить, оставив сыну огромное наследство и освободив его от своего всевидящего ока. Зажив на широкую ногу, Тургенев так и остался за границей, только иногда возвращаясь в Россию. Полина Виардо была не той женщиной, с которой он мог спокойно и надолго расстаться. В Париже он через какое-то время стал одним из тех «пяти», чьи холостяцкие пирушки надолго запомнили французские рестораторы. Знаменитая компания, в которую входили Гюстав Флобер, Эдмон де Гонкур, Альфонс Доде, Эмиль Золя и Иван Тургенев, скидывалась по сорок франков и выбиралась на свои ежемесячные обеды в известные рестораны или к кому-нибудь из членов «пятёрки» домой. То они заказывали руанских уток, то устриц и морских ежей, то лакомились у Золя лапландскими оленьими языками и цесарками с трюфелями. Такие «обеды пяти», щедро сдобренные разговорами о литературе и кулинарных изысках, затягивались до глубокой ночи. И каждый делился своими вкусовыми пристрастиями и байками о любимых блюдах. А Иван Сергеевич рассказывал о том, как привольно жилось в родном имении, о своих охотничьих трофеях и обещал угостить французских друзей русскими вальдшнепами, которых он считал лучшей дичью на свете. Именно об этих обедах, а также о годах, проведённых в Спасском-Лутовинове, Тургенев вспоминал, когда доктора, серьёзно взявшись за его подагру, прописали ему режим и посадили на строжайшую диету.

ГОРОСКОП

2016

Лев и его «кошки»

1 3 8 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

Родился 22 августа 1920 года в городе Уокиган, штат Иллинойс. С 12 лет постоянно строчил в блокноте огрызком карандаша, не сомневался, что будет писателем, и шёл к цели большими шагами. В 16 лет опубликовал первое произведение – стихотворение. В 18 лет подрабатывал продавцом газет, но упорно писал, не сбавляя темпа и нащупывая свой собственный почерк. Долго печатался в «палп»литературе, дешёвых книжонках в мягких обложках, но духом не падал. Потом выстрелил сборником «Марсианских хроник» и постарался сделать всё, чтобы затянуть читателя на свою орбиту, заставить грезить о других мирах и заглядывать в будущее. Роман «451 градус по Фаренгейту» принёс ему всемирную славу. Написал несколько романов и повестей, сотни рассказов, множество пьес, статей и заметок. Умер 5 июня 2012 года в Лос-Анджелесе в возрасте 91 года.

Львы – великие выдумщики. Мир вокруг них переливается разноцветьем красок и шелестит яркими страницами историй. Они запросто могут силой своего богатого воображения превратить простой поход в магазин за батоном хлеба в путешествие во времени. Американский писатель Рэй Дуглас Брэдбери был всем Львам Лев ИННА САДОВСКАЯ

Львы устроены таким образом, что спорить с ними бесполезно. Если, например, они решат закружить окружающих в вихре своих фантазий, то займутся этим безотлагательно. Причём с малолетства. Рэй Брэдбери любил рассказывать, как в два года впервые услышал радио и тут же понял, что это голоса из будущего. И вроде бы с тех самых пор желание заглянуть в завтра владело им неотступно. Поскольку оно жгло и распирало изнутри, то ничего не оставалось, как выплёскивать его на бумагу. А увидев однажды представление одного из магов, колесивших по миру с фокусами и предсказаниями, и получив из его рук белого кролика, мальчик чётко сформулировал свою первую цель – он будет волшебником. Трюкам с фальшивыми усами он так толком и не научился, зато написать о фантастических событиях было ему под силу. Опять же окружение способствовало и развивало: родители подарили сыну игрушечную печатную машинку, а любимая тётушка Невада вручила увлечённому племяннику красочный фантастический комикс. С нервами у мальчика тогда уже были проблемы, а тут он совсем потерял покой, с горячностью сочиняя и печатая продолжение книжки. Дело пошло, и со временем была куплена другая, пусть и подержанная, но настоящая машинка. На неё он накопил, долгое время обходясь без ланчей. Тётушка, самостоятельная девица нетрадиционной ориентации, художница и фантазёрка, поддерживала увлечение племянника, но умиляться каждой племянниковой строчке не собиралась и прямо объясняла, почему его творчество не вызывает у читателей особых восторгов: «Старания в таких делах мало. Старание – вовсе не главное. В твоих сочинениях нет тебя! Нет твоего дыхания, твоих слов, твоего

личного отношения к событиям. В них есть только те писатели и поэты, которых ты уже прочитал и которых непрерывно читаешь!» Что правда, то правда. В библиотеке, дай ему волю, он мог бы жить. А всё потому, что с идеями и фантазиями в семье Брэдбери был полный порядок, а вот с деньгами – полный швах. Когда Рэй окончил школу, его принарядили в костюм и рубашку застреленного дядюшки, аккуратно заштопав дырки от пули. В таком костюме, да ещё с пустыми карманами, в колледж нечего было и соваться. Поэтому мальчик убедил себя, что главное в жизни – самообразование, и облазил вдоль и поперёк местные библиотеки. О роли библиотек в своей жизни он, став мэтром фантастики, написал статью «Как вместо колледжа я закончил библиотеки, или Мысли подростка, побывавшего на Луне в 1932-м». Он называл себя «творением библиотек» и считал, что именно они дали ему мощную писательскую силу. Брэдбери вспоминал что, пока остальные мальчишки носились по улице, он без устали молотил на машинке, сочинял по паре рассказов в неделю и был уверен, что однажды уж точно напишет такую книгу, которая по праву займёт своё место в библиотеках. Сверстники подросли, уже бегали на свидания и зажимали девчонок в переулках, а долговязый, близорукий Рэй уделял девчонкам минимум внимания и всё выстукивал на машинке стихи, заметки в школьную газету, статьи, сценарии для радио и сказки. Не сходя с места, он мог сочинить рассказ, выглянув в окно, увидев кучу песка и нафантазировав пришельцев, мог наблюдать за полётом божьей коровки и представлять в деталях инопланетный корабль. Говорят, что тот, кто ест, пьёт и спит с книгами, в конце концов начинает писать сам. Брэд-

РЕКОМЕНДАЦИИ

ЛЕВ Месяц обещает быть ярким, если не делать из мухи слона. Опыты с превращениями отложите на потом и займитесь срочной реализацией рабочих планов, застоявшихся в нетерпении. ДЕВА Вам суждено пребывать в томных объятиях лени. Истома носит вирусный характер и передаётся окружающим. Когда окрестности станут похожи на лежбище морских котиков, начинайте борьбу с эпидемией. ВЕСЫ Желания устанут ворочаться, пытаясь совпасть с возможностями. Помогите им, отправившись на поиски новых источников дохода. Поиски рекомендуется ограничить рамками закона. СКОРПИОН К счастливому и безоблачному будущему следует идти решительным шагом, вооружившись уверенностью, хладнокровием и сменой белья. Главное – не шагнуть за предел возможностей. СТРЕЛЕЦ Напор обстоятельств возрастёт в геометрической прогрессии, особенно у тех, кто не умеет отпускать ситуацию и расслабляться эмоционально. Выйти победителем сложно, но можно, если вовремя сбежать в отпуск.

1 3 9 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ФОТО: ALAMY/VOSTOCK PHOTO

Карьера

РЭЙ БРЭДБЕРИ

КОЗЕРОГ Идеальное время для заключения партнёрских союзов, ведения успешных переговоров и триумфальной победы над конкурентами. Начинайте подгонять по размеру лавровый венок. ВОДОЛЕЙ Артистичность и верность слову пригодятся в личной жизни. Раз уж решили не признаваться в грехах, то держите слово. Художественно исполненный рассказ будет кстати. РЫБЫ Подводные камни откровений могут ранить нежное эго представителей знака. Желающих поймать вас на удочку будет с избытком. Рекомендуется не заплывать в дебри, а отсидеться в проверенной гавани. ОВЕН Липкая паутина сплетен должна отойти на второй план, так как сейчас на авансцену выходят искренность и прямолинейность. Прячась за их плечами, можно существенно улучшить отношения с окружающими.

1 4 0 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ТЕЛЕЦ Благоволение звёзд слегка усыпит бдительность. Расслабляться не следует, вокруг коршунами кружат доброжелательные. Держите коня под седлом, а копьё под мышкой. БЛИЗНЕЦЫ Игнорировать домочадцев – себе дороже. Особенно в моменты, когда узы брака натянуты тетивой. Уделите время семье, глядя, как дом наводняет очередная партия гостей и дальних родственников. РАК Месяц порадует тех, кто не ищет в каждом слове подтекст и не раскидывает перчатки налево и направо. Оставьте бретёрское настроение для иных времён.

бери, выглядывая из-за очередной стопки книг, подтверждал: «Жюль Верн был моим отцом. Герберт Уэллс – мудрым дядюшкой. Эдгар Аллан По приходился мне двоюродным братом; он, как летучая мышь, вечно обитал у нас на тёмном чердаке. Флэш Гордон и Бак Роджерс – мои братья и товарищи. И добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шелли, создательница «Франкенштейна». Вот и думайте, кем как не писателем-фантастом я мог стать в такой семейке». Появилась новая цель – не посрамить «семейку». Юный Брэдбери часами стоял в ЛосАнджелесе на перекрёстке, продавая газеты, каждые три дня писал по рассказу, ходил на собрания Лиги фантастики, для пополнения словарного запаса таскал с собой словари и забрасывал рукописями всех маломальски умеющих читать. До тех пор, пока не подписал договор с солидным издательством. Он фонтанировал сюжетами, был готов работать сутками, не сбавлял обороты до самого преклонного возраста и веселился, когда его спрашивали, где он берёт идеи для своих рассказов: «Главный секрет творчества заключается в том, чтобы относиться к идеям, как к кошкам. Ни в коем случае не следует гоняться за ними, надо сделать так, чтобы это они следовали за вами».

Характер Обидеть Львов легче лёгкого, а уж насчёт «раздразнить» и говорить нечего. Многие из них пребывают в своём мире, который часто гораздо привлекательнее реального, и потому рычат на каждого, кто осмелится хоть на время вытащить их из волшебных грёз. «Когда ты входил в библиотеку, ты попадал в удивительную атмосферу, ты вдыхал её, ты плавал в ней. И сквозь тебя проходили вибрации. Они оставались в тебе на-

всегда. Я не думал тогда о том, как мало я умею. Я был так поглощён любовью к книгам, что просто некогда было думать о собственных несовершенствах», – вспоминал Брэдбери. Чего-чего, а несовершенств у неуверенного в себе, прыщавого и застенчивого Рэя хватало. Его постоянно дразнили из-за выдуманных историй о путешествиях на другие планеты, а однажды даже сильно отлупили. Тогда достойно ответить он не смог, но побоев не забыл и спустя годы написал рассказ, где герой отправляется в прошлое, чтобы наказать своих обидчиков. Со временем выяснилось, что мир был ещё более несовершенен, чем тощий мальчик в очках с толстенными стёклами и книгами под мышкой, и он чувствовал себя счастливым только за печатной машинкой. Зато Брэдбери был в ладах с миром потусторонним, питая симпатию ко всякой нечисти и изображая её в своих рассказах не лишённой обаяния. Возможно, в такие моменты в нём просыпалась прабабка-ведьма. Прабабку, по семейным преданиям, приговорили к сожжению. Она же, видимо, наградила нескладного правнука феноменальной памятью. Ведьмин правнук уверял, что помнит, как перерезали пуповину, помнит вкус материнского молока, первый увиденный снег, первый поход в кино и свои сложные детские путешествия вверх и вниз по лестнице. Такой необыкновенный мальчик, кроме того, имел слабую нервную систему и рос чрезвычайно тревожным и эмоциональным. Мать парила над ним, как птица, всем своим телом защищала от опасностей и кормила из бутылочки, пока сын не отправился в школу. А он до седых волос плакал, как ребёнок, и от страха перед воображаемыми чудовищами, которые его часто преследовали, и от похвалы читателей, и от засилья математики в колледже, куда всё-

таки поступил и где проучился совсем недолго, и от потрясших его книжки или фильма, и просто от избытка эмоций. Впрочем, некоторые считали его выходки и смешки неуместными, а самого Брэдбери неотёсанной и навязчивой деревенщиной. Надо сказать, что от застенчивости не оставалось и следа, если ему надо было вытрясти нужную книгу в читальном зале или автограф у кинозвезды. Большой поклонник кино, он крутился у студий, приставал к кинозвёздам, собирая урожай совместных фотографий. Было дело, он раскрутил на фотосъёмку и несговорчивую Марлен Дитрих, гоняя диву с тротуара на тротуар в поисках нужного освещения. Этот заплаканный «ребёнок» вечно лез на рожон, тянулся ко всему неизведанному и часто выходил из себя, вопя благим матом и вовсю используя непарламентские выражения. Хотя миссис Брэдбери всегда боролась за чистоту речи и заставляла сыновей мыть рот с мылом, если слышала от них крепкое словцо. В том, что мыло не помогло, однажды убедились студенты одного университета, где маститый писатель читал лекцию. Ничего не подозревающие слушатели вступили в полемику с автором, пытаясь доказать ему, что он на самом деле пытался сказать миру в книге «451 градус по Фаренгейту». Автор взбеленился и во всеуслышание послал к известной матери обнаглевших оппонентов. Страхов у светила научной фантастики был накоплен целый воз вкупе с маленькой тележкой. В детстве он любил, но до колик боялся празднования хеллоуина, чувствуя, как килограммовые мурашки бегут по спине, когда отовсюду пустыми глазницами таращились тыквы. Оказавшись свидетелем аварии, он боялся ездить на автомобилях и летать на самолётах. Он трясся от страха, когда

думал о том, что может потерять работу, поэтому никогда не выкидывал и бережно хранил всех своих «кошек» – наспех набросанные идеи для новых рассказов. Он паниковал, глядя на похороны, и однажды чуть не закончил суицидом, насмотревшись на мексиканские похоронные ритуалы. Близкое, обжигающее дыхание войны приводило его в ужас, и он, призывник, отправившись на медкомиссию, притворился полуслепым. За это товарищи назвали его трусом, и Брэдбери, постоянно варясь в бульоне из собственных страхов, даже не думал спорить с ними. Он верил и в Бога, и в теорию Дарвина. А ещё сильнее верил в загадочную, непознанную Вселенную, в далёкие неизведанные миры и считал, что родился в правильное время, когда можно мечтать о космосе и о полётах к звёздам.

Личное Львам положено идти по жизни с одной львицей. Чаще всего они так и делают, но иногда их тянет вырваться на волю из её лап и побегать за другими красотками из прайда. В фантазиях юного Рэя все девушки были золотоволосыми и прекрасными. Кузина Вивиан им соответствовала не в полной мере, зато с удовольствием убегала в лес поцеловаться с непрезентабельным и неловким братцем. В шестнадцать Рэю поднадоели поцелуи среди дубов и он, зажав в потной ладошке доллар и взяв для компании и поднятия боевого духа одного из приятелей, отправился к более доступным женщинам. Было очень страшно, но помним, что пощупать непознанное и отведать неизвестное мальчик был большой охотник. Так что белокурой Маргарет Маклюр, продавщице из книжного магазина, достался уже слегка разочарованный в отношениях полов муж. Маргарет была дочерью

владельца нескольких ресторанчиков, знала несколько языков, не терпела критики и считала фантазии Рэя забавными. Рэй предложил ей как-нибудь слетать с ним на Марс, и она согласилась. Денег не было, но Брэдбери говорил, что у них есть большая любовь, а этого более чем достаточно для счастливой семейной жизни. Мэгги ходила на работу, содержала счастливую семью и посмеивалась, что мужу больше всего нравится давать волю рукам и сочинять рассказы. Однако такие увлечения со временем принесли плоды: в семье подрастали три дочери, а на полках в кабинете нового дома стояли книги с его рассказами и романами. «В хорошем браке люди всегда учат друг друга. Вы учите друг друга науке жизни. Ежедневно соприкасаясь, лёжа на одной подушке, вы влияете друг на друга помимо воли. Мэгги всегда была моим учителем и возлюбленной одновременно», – вытирая глаза, говорил Брэдбери в интервью. Со временем Мэгги приуныла, устав нянчить вместе с тремя детьми ещё и ребячливого мужа и со стороны смотреть на его нежную дружбу с золотоволосыми начинающими писательницами. Она заявила, что большая любовь прошла, но осталась в семье ради детей и прожила с Брэдбери пятьдесят семь лет, отчалив на Марс раньше него. А он остался в компании своих преданных «кошек», которые так и ходили за ним по пятам до самого последнего дня, когда он, уже старый и больной, мог только надиктовать очередной рассказ. «Смерть – это форма расплаты с космосом за чудесную роскошь побыть живым. Хоть раз! И вот на смертном одре ты будешь победителем. Ты посмотришь в глаза самому себе. Не окружающим, а себе самому. Про себя я знаю: я делал хорошую работу каждый день моей жизни. Это чертовски здорово».

1 4 1 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

РЭЙ БРЭДБЕРИ

ИСТОРИЯ ИГР

20 0 8

Играйте, господа, играйте По статистике, каждый первый взрослый мечтает летом вернуться в детство. «Казаки-разбойники» и «классики» не всем уже по плечу. Направить энергию в мирное русло поможет набор проверенных временем старых добрых игр

Пасьянс

1 4 2 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

Лучшее пляжное развлечение, конечно же, раскладывание пасьянса. Со времён Марии Стюарт риск лишиться головы в случае неудачи минимален. Зато сосредоточенность на длинном хвосте из пары колоды карт – нелишняя тренировка для ума. Пасьянс (в переводе с французского – терпение) – залог стойкого загара!

Помните, как вопрос «быть или не быть?» у Толстого в «Войне и мире» решал Пьер Безухов? «Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс. – Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа её в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. <...> – Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер». Пасьянсами увлекались многие выдающиеся люди: академик Павлов, композиторы

Чайковский и Стравинский, писатели Бунин и Лев Толстой. Генерал де Голль ушёл из жизни как раз в процессе раскладывания пасьянса, жаль, уже мы не узнаем какого. Не сошёлся, должно быть. Вот вам и простейшее назначение пасьянсов: «выйдет не выйдет», «будет не будет», а у барышень, естественно, «любит не любит». Хотя у интеллектуалов и поклонников точных наук, несомненно, на первом месте будет не гадание, а совершенствование логики и ума – комбинации карт и варианты раскладки бывают крайне изощрёнными. В старину редко в каком доме не раскладывались пасьянсы, так сказать, «долгими зимними вечерами»: скатерть с кистями, абажур, карты и терпеливый гадатель. Собственно, пасьянс,

в переводе с французского, и есть терпение. Patience. Неясно, для какой цели изначально человечеству понадобились карты: для гаданий или для азартных игр? Скорее всего, для гаданий. Карты Таро, кстати, игральными так и не стали. Расцвет пасьянсов выпал на эпоху французской революции и Наполеона. В казематы тогда упекали по делу и без, среди узников было немало аристократов, которым не повезло иметь в соседях по отсидке аббатов Фариа, а дрессировка крыс – не самое приятное занятие. Карты им, видимо, иметь разрешалось, играть было не с кем, поэтому они изобретали разнообразные варианты раскладок. Кстати, важная вещь: пасьянс, в отличие от других гаданий, позволяет повторять попытки сколько угодно раз, вплоть до

положительного ответа, а это, как вы понимаете, весьма способствует его популярности, и не только в неволе… Пасьянсы тех времён, дожившие до наших дней, не случайно носят названия, связанные с теми или иными давними персонажами или событиями: «Могила (иногда Гробница) Наполеона», «Святая Елена», «Сенат», «Республиканец», «Мария-Антуанетта»… В Великобритании эра популярности пасьянсов началась с изданной в Лондоне в конце XVIII века книги леди Аделаиды Кадоган «Иллюстрированные игры – пасьянсы». Кстати, и до сих пор пасьянс – независимо от его имени – по-простому называется в Англии «кадоганом». Кадоганчики – вполне себе домашнее занятие, названия соответствующие: «Дамы кувырком», «Часы», «Весёлая семейка», «Жених и невеста», «Междуцарствие» и много чего ещё. Всего пасьянсов насчитывается около тысячи, причём не более трёхсот имеют солидный, не в одно столетие, возраст, остальные придуманы уже в компьютерную эру. Сегодня мы расскажем вам о двух замечательных пасьянсах. Первый, под названием «пасьянс Марии-Антуанетты», иногда его называют «пасьянс Медичи», – самый загадочный. Если он у вас сойдётся – большое везенье и счастье. По легенде, Мария-Антуанетта раскладывала этот пасьянс всю ночь в тюремной камере перед казнью (гадала, понятное дело, на судьбу собственной головы: отрубят не отрубят), и он не сошёлся ни разу. Бедняжка отправилась к палачу. Марии Медичи его приписывают напрасно: может быть, она его и раскладывала, но по другим поводам, поскольку рассталась с жизнью мирно, хоть и крайне скучно, умерла в изгнании – после чрезвычайно бурной, полной интриг дворцовой деятельности. Уж скорее

легенда эта подходит помимо Марии-Антуанетты Марии Стюарт. Поскольку обе царственные дамы завершили жизненный путь на плахе. Кстати, есть легенда, что у российской императрицы Екатерины этот пасьянс сложился лишь три раза за всю жизнь, а она была любительница этого дела: перед тайным венчанием с Петром Первым (хотя уже и дети были), перед коронацией и перед смертью… В чём секрет этого пасьянса? Считается, что в нём «зашита» некая мистическая матрица, поэтому людям с неустойчивой психикой и склонностью к меланхолии и потустороннему его раскладывать не рекомендуется. Итак, колода перемешивается, три карты картинками вверх выкладываются в ряд слева направо. Если средняя карта расположена между картами одинаковой масти или достоинства (черви – черви, валет – валет, допустим), она кладётся на первую, ряд сдвигается, выкладывается следующая. Если нет вариантов – выкладывается четвёртая, рассматривается «окружение» третьей. И так далее... Сошедшийся пасьянс – либо целиком собранная колода, либо две стопки карт, или стопка карт и одна карта рядом. Впрочем, можно считать пасьянс удачным, если остаётся две-три карты, которым вы заранее присвоили какое-то значение. Ход пасьянса считается цепочкой событий вашей жизни. Второй пасьянс – самый любимый в нашей семье, можно сказать фамильный, доставшийся от прабабушки Веры Антоновны. Кстати, в книгах о пасьянсах мне его встречать не приходилось. Раскладывается он при помощи двух колод по 52 карты, итого, стало быть, 104. Масти в нём не имеют значения. Значение имеют лишь достоинства карт. Возрастающая последовательность следующая: тузы – 1, далее от 2 до 10, валеты – 11,

дамы – 12, короли – 13, но они участвуют в раскладе лишь пассивно, их роль – завершающая. Раскладываем в ряд 8 карт разного достоинства (кроме королей). Под ними, отступив на ряд, все остальные карты, 8 колод по 12 карт. Из этих колод и выкладываем второй (средний) ряд. Под каждую карту верхнего ряда кладём такую, что вместе со значением исходной образуют цифру 13. Но не простым сложением значений, а вот как. Значение каждой верхней карты удваивается, от него отнимается 13 и получается то самое нужное нам новое значение. Например, удваиваем значение валета (11) и получаем 22, отнимаем 13, получаем 9. Девятку и кладём под валета. Это для самого первого ряда. А вот чтобы положить следующий ряд, производим уже другие вычисления. Складываем валета и девятку, получаем 20, отнимаем 13 и получаем семёрку. Её и кладём на девятку. Следующей картой будет 5, потом 3, потом 1 (туз), потом дама (12), потом 10, 8, 6, 4, 2. Расклад под валетом закончен. То же самое делаем со всеми восемью верхними картами. Снимаем все карты, которые можно снять с верхних рядов восьми нижних колод до тех пор, пока не останется ни одной подходящей или колоду не закроет король, которого трогать нельзя. Как только все возможности оказываются исчерпанными, смешиваем оставшиеся в колодах карты и снова раскладываем их на восемь колод в нижний ряд и повторяем всю операцию. Цель – разложить колоды так, чтобы в сумме все пары складывались в цифру 13. Дама и туз (12 и 1), 6 и 7, 8 и 5 и так далее, а уж сверху можем всё это безобразие накрыть оставшимися королями. Вот такие получатся слоёные пирожные. Попробуйте. Очень забавное занятие. Жаль, что его нет в компьютерах. Успеха! КСЕНИЯ ТРЕТЬЯКОВА

1 4 3 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

ФОТО: MARYEVANS/VOSTOCK PHOTO

ПАСЬЯНС И БУРИМЕ

ПАСЬЯНС И БУРИМЕ

Буриме

1 4 4 [S T O R Y ] § Л Ю Д И & В Е Щ И

Тихие радости дачного быта любого прагматика настроят на поэтический лад. Но выдать миру венок сонетов и в романтической обстановке под силу не каждому. Отказаться от вдохновения, закопать жажду творчества в картошку? Начинайте с буриме, пожонглируйте рифмами… «Наши поступки подобны строчкам буриме: каждый связывает их с чем ему заблагорассудится». Такое вот интересное применение термину «буриме» нашёл Франсуа де Ларошфуко – великий мыслитель, известный ещё и своими афоризмами на все случаи жизни. Ироническая забава bouts-rimes, что означает «рифмованные окончания», была придумана, разумеется, французами – затейниками и любителями изящного. При дворе «короля-солнце» Людовика XIV, известного своим пристрастием не только к войнам, но и к разнообразному досугу, литературные игры были в большой чести. Пиры, балы, сражения, интриги, шуры-муры и амуры оставляли время и для салонных развлечений, и для козыряния своими талантами. Стихи лились ручьями, музыка – водопадами, художники были востребованы как никогда, а модистки вообще без дела не сидели, такое было время... (Визитные карточки, к слову, появились именно во времена «короля-солнце», обувь на правую и левую ногу по отдельности стали тачать тогда же, а Версаль из обычного охотничьего замка превратился в королевскую резиденцию, затмившую Лувр.) Среди придворных рифмоплётов подвизался и некий поэт по фамилии Дюло, имени которого история не запомнила, увы. Видимо, поэзия его была сугубо «социально ориентированной» – на лесть царственным особам и услаждение слуха дам и кавалеров красивыми сочетаниями

рифм. Но как бы там ни было, в историю Дюло-без-имени всё же сумел войти и надёжно укрепиться, пусть и одной строчкой в Британнике и прочих энциклопедиях. Случилось это так. «У меня украли три сотни гениальных сонетов! – заламывал руки Дюло. – Как я теперь без них, это такой труд, такой труд… и музы так капризны». Соратники по изящному перу усомнились: «Триста?! Это ты, мсье, загнул». Сложно сказать как, но Дюло «раскололся», признавшись, что украденные сонеты, собственно, были полуфабрикатами, заготовками для будущих стихов, набором рифм (а это и есть основа буриме). Нужно быстро похвалить неземную красоту очередной фаворитки – а заготовки-то, можно сказать, за кружевной манжетой! В пять минут готов рифмованный дифирамб – и все довольны. Буриме быстро превратилось в салонную забаву, вошло в моду, а коллеги Дюло, вдоволь поиронизировав над незадачливым халтурщиком, взяли, однако, его приёмы на заметку и пользовались ими вовсю. Один известный поэт восемнадцатого столетия написал целый сборник стихов, рифмы для которых лично отбирала некая знатнейшая дама… высокие отношения, что и говорить! В веке девятнадцатом игра была слегка подзабыта, другое настало время, но в 1864 году великий Александр Дюма – ненасытный, кажется, до всего, будь то творчество, работа, еда, питьё, женщины, скандалы etc., – объявил на страницах попу-

лярного издания «Petit journal» стихотворный конкурс по заданным рифмам. Около четырёх сотен поэтов состязались между собой, а их вирши были собраны в книге «Bouts rimes publies par Al. Dumas» и наверняка послужили «подручным инструментом» для будущих любителей и профессионалов пера, рифмы и бумаги. Из Франции игра добралась и до России – в 1914 году петербургский журнал «Весна» (редактор Николай Шебуев) с успехом проводил конкурсы буриме, и участников было предостаточно. Жанр не утратил популярности и в советские времена – в играх КВН и на эстраде. Правила буриме на первый взгляд просты: требуется сочинить четверостишие (иногда и целые поэмы, но это занятие для людей особого, скажем так, склада ума), используя заранее предложенные рифмы. Иногда задаётся и смысловое направление текста (шутка, настроение, агитка, реклама, чистый гламур, махровая философия и т.д.). Рифмованные концы могут быть совершенно абсурдными (типа Делон-одеколон, превед-медвед, STORY-море), но содержание стиха должно являть собой образец цельности, гармонии и смысла, замешенного на юморе. Кстати, одним из первых игровых ресурсов российского интернета был именно портал буриме, возникший ещё в 1995 году! Буриме вполне может стать семейной игрой (известная «Чепуха» того же рода), забавой весёлой компании, инструментом развития творческих способностей малых деток, даже способом снимать кино не для всех (один режиссёр начинает, другие по очереди принимают эстафетную палочку и домысливают-доснимают)… Да чем угодно! Были бы рифмы и желающие оценить результат по достоинству! КСЕНИЯ ТРЕТЬЯКОВА