Забытые в строю by Владимир Гильчёнок

ЗАБЫТЫЕ В СТРОЮ Часть 2 КАЗАХСТАН Кустанайская область. Комсомольский район. Зерносовхоз Урнекский. 1969 год. Служить оставалось полгода. Или же полтора? В это время, к середине 1969 года, правительство Никиты Сергеевича Хрущёва несколько раз сообщало о сокращении армии и срока службы. Морякам 3 года, вместо 4-х, а остальным 2, вместо 3-х. Поэтому, сразу после событий в Чехословакии, по жеребьёвке, никому не понятной, демобилизовали тех, кто прослужил 6, 8 месяцев. «Закон, как дышло!» Ну и, поскольку манипуляции блатных свояков давно стали «доброй» традицией, - одни (без ранений или особенных подвигов) уже гуляли с девчонками по бульварам, а их одногодки (пожалуйте бриться!) продолжали вкушать армейскую службу. Тем более, за Чехословацким конфликтом возник Китайский, что подтолкнуло правительство к мысли создать новый военный округ: Среднеазиатский. И, конечно, войти в него должны были не первогодки, а контингент зрелый! А где взять? Четверть армии уже на «гражданке», а «зрелые» возят пшеничку на Целине! О том, что именно мы провалились в щель между креслами Главнокомандования, узнали случайно; уже в Казахстане, куда нас перебросили после Битвы за урожай Молдавии и Украины. Отсюда и фраза вначале: «служить оставалось полгода, или же полтора». А «мы, это «дедки», кому дембель засветил после двух лет службы; и реально «деды», отслужившие больше трёх лет «по старому стилю». Деды, конечно, «возникли». «Дембель давай! Домой пустят и без штанов; а красоту – фотоальбомы, мундиры и знаки воинской доблести, нам салаги дошлют из частей». Но замполит урезонил: «Увольнение, понимаешь, только из подразделений армейской приписки. Здесь оформляем сверхсрочников. И смекай! Старшина теперь – прапорщик. Офицер. И новая форма! А пока утвердят, командуйте, понимаешь, в этом. А то…» И тут он проговорился с разгону, что застряли мы в Казахстане по случаю размышлений командования «Быть или не быть» новому Округу. В нашей области, северной, к этому времени дожди размыли наезженные пути. А потом и вовсе их запахали под будущие поля; как бы с намёком: от нас уже толку нет. И вправду: 21 сентября лёг постоянный снег, и разморозилось до 20-ти. Так что пшеничку возили только трёхосные грузовики ЗиЛ-157 и ЗиС-151; «Короли трассы», числом не больше пяти из 168 автомобилей нашего батальона. Т.е. это была «та работа»! На токах зерно в буртах проросло по колено, а сверху промокло; то дождь сечёт, то снежок налегает. А покрытия нет. Грузчики - женщины, выколупывали лопатами что-то из середины, а потом мы ползли на элеватор. Как? Ответ прост: «Смекай!» Но с элеватора всё равно «полный назад»; влажное зерно не принимают. Ведь и у нас нет брезента! Выдавали, но испарился ещё на Украине. В общем, армейские дяди не дураки, - затребовали «возвращенцам» писать две ходки с зерном. А хозяйству народному выхода нет?! Смешай зерно мокрое и сухое, весь запас элеватора через неделю будет годен только на самогон. Так и гибло зерно на токах, потом в грузовиках и опять на токах. Зато, если ловили тех, кто выносил зерно в сапогах или под сидением грузовика, а женщины в лифчиках и шароварах, - три года тюрьмы; за расхищение народного имущества! Т.е. сгноить зерно можно, а взять на откорм домашней скотинки и птиц – преступление! Или боялись хозяева, что зерно пойдёт на самогон, - кто знает? Но 1

заскучали солдатики. Раньше в любой дом заедешь, кило десять зерна отсыпал, и сразу ты гость дорогой: накормят и стакан поднесут! А без колёс, - мёртвый сезон! Из-за возникшего бездорожья «королям трассы» начали выдавать сухой паёк на трое суток. Это на 35 км. пути. Как и сказано: а) дороги уже распахали, б) выпал снег. Поехали по приметам; на морской выпуклый глаз. Там дерево на горе. Оттуда видны провода и столбы. По ним. А дальше-дальше, потом-потом, слева, внизу дымят трубы котельной. А там где-то рядом трасса, чтобы не сказать иначе. Но, если в пути застал дождь, туман, снег и «не видно ни зги»; если вдруг провалился в подмёрзшее озеро или же ручеёк, тут уже кукарекать, пока на тебя не наткнётся по случаю «король» из соседнего батальона. На этом фоне возник новый приказ: ездить стаей 3, 5 машин, проявлять солдатскую выручку. Здесь же сухой паёк, лопаты, буксировочный трос, жёсткий буксир и, желательно, паяльная лампа для обогрева, если застрял окончательно. Так наш опыт мужал и матерел. Например. Как, если забуксовал, плавно раскачать грузовик и выехать, пока яму не вырыл до брюха? Объяснять - долго. Зато личная практика и будоражащий кровь русский мат растят опыт почти моментально! И местные подсказали: «В озёры и лужи завсегда ехай задом! Колёсы воду разгонют; лопатки (вентилятора) искру не затопют. А коль совсем глыбь, скидай шлею вентилятора; волну не гони; пойдёт, как лодка-моторка!» Как определять глубину «глыби», дурной вопрос! Ясно, что без сапог и штанов. Ведь ехать в обход, нет гарантии, что не влетишь в солончак; всосёт, трос прицепить не успеешь. Иначе словами: трое суток на 35 км. – не сказка, если дороги покрыты лишь матом. ЧЕПЕЛЬ По каким-то причинам послевоенный ЗиС-151 называли «Чепелем»; хотя он сводный брат «Студебэкера». Но важно другое. В приказе о выделении транспорта «на зерно», значилось: только исправный. А начальство поместное приказало весь хлам припудрить, подкрасить, борта нарастить и - вперёд! Будто решили подгадить Америке! Мой, так сказать, Чепель я принял по описи в Казахстане. Сел гордо за руль, хлопнул дверцу, - рассыпалось боковое стекло. Зампотех – в мат; в смысле, до меня машина была в порядке. Сам залез справа, акт составлять. «За ущерб из зарплаты вычтем!» Важно сел, на коленях планшетка, хлопнул дверцу легонько, как показательно, но и у него в крошку! «Уплотнители пересохли; болталось в голом каркасе», подумал я вслух. И зампотех, получив фразу для акта, даже развеселился: «Семечки можно прямо в окошко плевать! А запчастей, мать... всё равно нет. Устарела модель!» И вправду, подумал я. «Потехи» не дурни, всё продали на Украине. Там ведь тоже старьё! Но хлебный сезон; пыль под ногами горит; бегать машинка должна, шустрить. В общем, для очистки души я проворчал: «Весь батальон устарелый, но хлеб-то Родине нужен?! И другое известно: где начальство профукало, там «солдат должен стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы». А какие? На армейскую службу «Битва за урожай» не похожа!» Впрочем, думаю, командиры тоже не знали, что мы тут застрянем?! Но это навеяло из не уставных теорий причин и следствий, потому я старшине намекнул: «Здесь - не Ялта. Бахнут морозы, будем репу чесать?» И сработало! Старшина нос почесал, потом вспомнил про «репу» - снял и снова надел фуражку, раз пять, и говорит: - Слухай прыказ! Дам день, твою мать! Запышу выходной. Туто где-то хоздвор, завроди МТСу. Можэ там чего надубасишь? Смекай! Что на армейском жаргоне значит: добудь: выпроси, укради. Но я согласился. 2

- Под лежачий камень портвейн не течёт. - Только помощника дайте, чего - придержать. А Валерка (из Запорожья) всё равно не в наряде; чиряк на шее. - Беры, - сказал старшина. Бомбы в одно мисто не падають. Валерка мигом собрался. Воздух воли глотнуть! Полотенце на шею – бантом, как будто на танцы! Но в пути он всё больше стонал и грел шею ладонями. Так и вкатили мы на хоздвор. А там – никого. Только в сарае станок гудит. Есть человек! Не казах, объясниться легче. - Добрый день, командир! Вот, - на Валерку показываю, - сквозняк выбивает из строя бойцов. Пожалейте, во славу Битвы за урожай! У вас тут лето проездом, товарищ начальник, не дайте же околеть защитникам Родины, дембеля не дождавшись! Он хмыкнул: - С Украины видать… - и пояснил: - Какой начальник; токарь и слесарь, сварщик и моторист, если с поля кого притащат. Мы удивились, откуда многостаночник? Он говорит: - Комсомольцы-добровольцы. Особый призыв. А у вас что стряслось? - Станок выключил, свертел самокрутку, как огурец, пошли к Чепелю. Я набросил на ладонь тряпку, зачерпнул из двери жменю стекла. Дядька хмыкнул, поцокал языком, промерял штангелем место посадки стекла, и повёл нас, как на экскурсию: цех №1, 2. Нет ничего! А стекло, метра два, дядька сказал: НЗ (неприкосновенный запас). Только с подписью Центра: в Покровке, за 70 километров. - Всё, уважаемые присяжные и заседатели, - подумал я вслух. - Здесь явно не Одесский Привоз: купи, ставь, наслаждайся. Полный капец! Стекло Чепеля не достать, а оконка, как понимаю, только начальству, матерям-героиням и героям труда. И толку? Без уплотнителей оконка треснет на первом ухабе. А если в дверь мою врежет какой-то «специалист», тогда… - Тогда, - подхватил мысль Валера, - меня милый разлюбил, я пойду топиться! И кому какое дело, куда брызги полетят?! - Он зафутболил ржавую гайку, и опять схватился за шею. А дядька, как посочувствовал: аж, пальцы сжал, будто певицы в оперном театре. - Товарищ, - сказал я Валере, - меньше резких движений, больше гарантии чирячок не тревожить! Вам, казакам, один хрен: наступать бежать, отступать бежать. А Родине важно, чтобы наказ выполняли! Им на наши проблемы – с большой колокольни; а надо мной, как чёрный ворон вьётся вопрос: «Что делать?» Матрасовки набить соломой и заткнуть форточки? А вдруг нас вернут туда, где есть перекрёстки?! Как контролировать горизонты на дорогах страны? Или, из досок, которые видели по углам, сколотим что-то вроде задвижек? - Это как? – удивился Валерка. - А как бондаря сколачивают бочки? - А хрен их знает! - Вот! А я знаю. Нарубим мелкие уголки, доски сошьём по кантам. А форму – пилой. - Да это на три дня работы! – Валерка взмахнул рукой, но опять схватился за шею. - А искать в Кустанае мебельный комбинат, чтобы выпросить пару фанерок, быстрее? Тут дядька вмешался. - Стоп, хлопцы. К делу пришли. Я про фанеру подумал. Но вы бы решили, что стекло я зажилил. А теперь ясно: оконка треснет, плекс в округе вам не найти, и фанера бесхозная не валяется. Значит, закрывай митинг! Народ скоро съедется, а это нам не с руки. ШТОРКИ 3

Дядька допыхтел самокрутку, решительно наземь швырнул, будто на танк собрался идти в рукопашную, и, озираясь, повёл нас в последний сарай. А там только бочки железные, да лозунги на 1-е Мая и к Октябрю. Мы с Валерой переглянулись, пожали плечами; не зря же хозяйственник щиты перебирает?! Не зря. Вздохнул тяжело, один вытащил. - Этот выцвел давно, и каркас капут. А фанера знатная, шестислойная. - Дал нам отвёртку, нож, клещи. - Кто их считает. Вы тут обдерите, а я там постою. И замочек навешу. Если присвистну, замри! А кумач - в сапоги, в штаны, под гимнастёрку. Чтобы ни ниточки! Где-то подальше - сожгите. За это - срок! А если с фанерой застукают, - ваша она; приехали подпилить. Быстро сработаем, дай бог пойдёт… Мы быстренько ободрали «кумач», фанеру бросили в кузов. Потом дядька принёс пилу, напильник, помог из проволоки выгнуть шаблон проёма двери. Закипела работа! Только Валерка всё больше кряхтел, стонал, испарина по лицу. Дядька что-то ему нашептал, оба пропали. Конечно, подумал я, если кто-то застукает, опять мне отдуваться! Вернулись они с мешком. Дрель в руках, тонкая проволока. Дядька сказал: «Ползунок прикрепить, чтобы фанерка елозила». Я согласился. Отметил лишь то, что Валерка явно «в заряде», и дядька счастлив, как победитель школьной олимпиады. Явно чего-то уже лизнули! А мне что? Моё дело сквозняк устранить. Спасибо, что подоспели к примерке. Я изнутри разбирал-собирал, а они пыхтели снаружи. Даже Валерка к труду приобщился: шкрябал фанеру, будто красоту наждачкой наводит. Потом испытали. Ползут «стёкла», комар нос не просунет! И Валерка схватился: вдруг и у него стёкла расколются?! Запас за сиденье засунул. - Во натура кулацкая! – шутя возмутился я. - Нос в табаке, чиряк вроде уже не горбатит, и запас ему подавай! Ты хоть спасибо сказал нашему многостаночнику-добровольцу? Валерка смутился, а дядька расхохотался. - Шабаш, говорит, абгемахт. Всё равно остаток нельзя оставлять. Поймут, настучат. А так, сын мой тоже в армии. Дай бог, ему кто-то поможет! Так что вы лучше фанерки вниз, чтобы гусей не дразнить, и давайте без лишних слов. И тут он развязал мешок! Ничего особого, но мешок-самобранка! Бутыль молока, домашней выпечки хлеб, огурцы, помидоры, зелёный лук, головка каждого чуть не с кулак, сало, сказочной розовости, а главное: полная кастрюля тёплой гречневой каши. Я остолбенел! Потом поклонился: «Простите, люди добрые, хреново на вас я подумал». На крыле Чепеля мы «накрыли поляну». Они с Валеркой бегали в склад, причащались; во время уборочной - Сухой закон. Только в Покровке можно было купить «Жигулёвское» пиво или «Крымский портвейн». Правда, все на подпитии, но процесс не афишировали. Впрочем, водителю пить не положено; да и пристрастия я не имел. Обратно мы покатили, с удовольствием пользуясь «стёклами». Но больше меня удивило, что Валера опустил свою сторону и, помурлыкав «Она любила целовать меня взасос! Засасовала сразу рот и нос», - попросил разбудить, когда найду место для костра. А что искать? Здесь редко машины встречаются. Так что… - Не хрен харю давить! Там больничный по чиряку; здесь за холку хватался пока я пилякал; а теперь барин? Надубасился и не дует? Нет, друг, ты давай возвращайся в роль чиряковую. Отрабатывай взгляд сироты! А то чисто тебе огурец во хмелю! Народ не поймёт! Вобщем, швартуемся тут. Ты разжигай, а я сидения вытащу. Будем «Охотники на привале»! Ишь ты, кумач, абгемахт! Откуда здесь? 4

Валера отцепил под рамой запасное ведро, намотал на монтировку кусок кумача, намочил в баке, зажёг. – Вроде юные пионеры! – сказал он. – Только не картоху печём, а красные галстуки. – А я думаю, ты свой давно сжёг. У нас школе были такие. Как на улицу, сразу галстук в карман; чтобы шантрапа пилюль не навешала. Одним задом на два базара. А может, тебе попроситься в шпионы? Ты бы и капитализм враз разрушил! До основанья, а затем. Ты же натурально единоличник! - Ехидничал я. А Валерке понравилось. Развалился на сидении, закурил «Приму», похмыкал, почесал глаз, нос, а потом с хитринкой в голосе говорит: - А чё обижаться, ты прав. А во-вторых, меня вроде спас! И бутылка с меня. И есть! И достаёт: «Портвейн Крымский». - Откуда?! - Дядька дал, из «наркомовского запаса». Я вспомнил. Когда был ещё «безлошадным», мне разрешили поехать с Валеркой на элеватор, дорогу узнать. А стартер на его Зиле давно умер. Ну и, чтобы лишний раз не крутить ручкой, Валера ставил машину куда-нибудь под уклон; а потом заводил на передаче. И вот, в какомто сельмаге он, как всегда, чего-то подпил (как доставал – загадка!), и забыл, что у него, для полного счастья, ещё и главный цилиндр пропускает воздух. Завёл двигатель с бугорка, а бугорок ведёт прямо в забор двора школы. И не выкрутить без манёвра! Он испугался: шлёп, шлёп по педали, а воздуха нет! И ручной тормоз не держит. А во дворе, как назло, ребятня. Я заорал: выжимай сцепление! И буквально запрыгнул на рычаг передач. Шестерёнки в коробке заскрежетали, захрюкали, но… задняя передача вошла. - Бросай, - кричу, - педаль, твою мать! Он пересилил оцепенение, бросил. И тогда Зил, уже провалив часть забора, прыгпрыг, остановился; заглох в полном недоумении. Только что не ругнулся: «Ну и шофера, вашу мать!» Потом под колесо мы засунули камень (горный тормоз), завели мотор ручкой, накачали воздух, сдали назад, развернулись и… пошли поднимать забор. Тут и учителя прибежали, удивительно белолицые для казахов. - Катите, солдатики, от греха подальше! Забор мы сами поставим с ребятами. Спасибо, не подавили! Счастливый вам, значит, путь, - мать-перемать! И что вы думаете? Всего через пару часов разгрузились мы на элеваторе и, только выползли на дорогу, - пока Валера решал, налево, направо, опять пора тормозить. А воздуха - на один пшик. А тут – кювет метров пять; раскрыл пасть, ждёт и слушает, как Валерка по педали чечётку колотит. Опять я ору: выжимай! И опять заднюю передачу врубаю. А ЗиЛ уже над кюветом; дна не видать! Только небо и птицы, зерна обожравшиеся. Валерка тогда удивился: «И как ты додумался?» Это ты, - говорю, - додумался гусарить без стартера, ручника и тормозов. А у меня уже вроде опыта. Я же в части на «Бобике» (Газ-69) ездил. И вот, после всех чешско-китайских дел, мой майор предложил мне помочь перескочить в офицеры. А я волю хотел гражданскую. Тогда он говорит: «А хочешь, за хорошую службу пошлю я тебя… в санаторий. Почти на гражданку. Вкушай!» И вписал меня «на урожай». Но я же без грузовика, поэтому подсадили меня к молодому, в Чепель. Поехали. А командёры надумали машины пересчитать. Остановились. И все тормозят. А у нас снизу, вдруг, как граната бабахнула! Оказалось, на коротком кардане сорвало переднюю крестовину; на задней размотыляло и бах! Разворотило воздушный цилиндр. И не свернуть! Прём в переднего, как камикадзе! У молодого глаза повылазили, борода расти начала! Ручник 5

дёргает, ну, как ты. А толку, ручник же кардан тормозит?! Вот тогда и решился я нахально воткнуть заднюю передачу. - А что молодой? – оживился Валерка. - А кто знает? Его обратно отволокли, а меня пересадили к другому. С одной стороны, не он же кардан откусил! Но могли и дисбат впаять. Хотя он и так лет пять жизни утратил, с испугу. Хорошо ещё, второй грузовик не бабахнули. А теперь вот с тобой! Приедем, требуй ремонт! Если ещё раз на ручку запрыгну, до геммороя не доживу... Вот это, видать, зачёл мне Валерка. Но я-то не пью. И он не обиделся. «Мне будет больше. Но хоть за мой День рождения… - Ну хохол, ну жучара! – развеселился я. – Одной бутылкой заткнул именины, два спасения жизни и шанс схлопотать дисбат; за лень, хитрожопость и полную шофёрскую непригодность! Плюс, пить пригласил не пьющего; да и бутылка «наркомовская». Хаха! Больше останется! Совсем бедолага, с утра капли во рту не имел! Теперь и Валерка влёжку расхохотался, будто комплимент приятный услышал, - и воткнул мне в руку бутылку. Я отхлебнул. Редкая гадость! Он не спорил. Сам приложился и, увидев, что я собираюсь обратно в кабину, - придержал меня за руку. - Да погоди! Мы же при стёклах, можно сказать. Не расстреляют! Вольно дыши! А с дядькой и вправду мы «подогрелись», дома. И как в таком люди живут? Землянка! Справа, чисто хлев тебе: корова, свинья, гуси, куры. Правда, смывку он ловко продумал. А налево – семейство. Пригрелись, принюхались. - А что ты хотел?! Помнишь, председатель речь толкал на построении? – совхоз отметил десятилетие. Прикинь! У нас СССРа почти 60 лет, а у них - 10. Так и живут… - Ага. Он это тоже сказал. Но с прицепом и по секрету. И ты не трещи. Председателя сюда на вертолёте доставили, вместе с семьёй. У него статья была под расстрел. Но, сказали, жить хочешь, строй совхоз; здесь народ уже есть, а если надо специалисты, подкинем из наших запасов. А если чего напортачишь, стенку и здесь найдём. Сбросили им палатку, пару мешков жратвы, керосинку. Строй здесь Советы, а называй себя «комсомолец-доброволец». Такой вот пирог с котятами. А Николай наш на ветеринара когда-то хотел учиться. Но не дали. А почему? - Откуда мне знать? Меня же третьим не пригласили. - Да потому, что и они не добровольцы. - А что, шпионы американские? - Да не, я серьёзно. Немцы они! Родню всю сослали, когда война началась. Кстати, изпод Одессы! Овидиополь. Ты слышал? - Конечно! Мы той дорогой к морю ездили на мотоциклах. На Бугаз. А чем провинился Овидиополь? Вот Березино, где наша часть, тоже была немецкая колония. И в Лейпциге, и в Париже. - Да что ты несёшь! Им-то, с какого хрена колонии? - Да не с хрена, а рядом с Березино ПГТ: Посёлки Городского Типа; колонии бывшие. Видать первых колонистов ностальгия замучила, вот и дали родные названия. Тоже думали, выстроят «Город–сад». Но, дыры дырами. И теперь, поговорка: «в этом Париже дома пониже и грязь пожиже; а так всё, как в Париже». Но ладно. Так чем овидиопольский провинился? Портрет Сталина не повесил?

- Да нет! Оперативники думали, что сын немца может враз перетравить всю совхозную живность! И пар ему перекрыли. Это отец его подучил; а потом сам. Думаешь, куркуль, при свинье и корове? А он их взял почти дохлыми. Выходил. Поэтому, как семья. - Да, веселуха! - задумался я. – «умом Россию не понять»! Всю иностранцы строили, защищали, а потом все враги, недобитки! Пахать и к железу можно, а в учёные – дулю… - Стоп! – прервал Валера. – Твои песни я знаю: евреи, братство народов. Ты слушай. - В дороге расскажешь. Я закрепил ведро, он всунул в кабину сидение. Поехали. - Так вот. Дома он говорит: «Вижу, маешься. Дай взгляну. Да не боись, не зарежу. Даже крепеньким подбодрю. Полегчает!» Ну, мне не жалко. И чиряк дёргает, стучит, как телеграф: самое время принять! А он посмотрел, цокает языком и, как просит: «Я холодненьким освежу». А я ж не дурак, чую. Ага, говорю, самогоночка! А он мне: а у кого нету? Стакан подаёт и огурчик. Только смотри, говорит, она у меня крепче спирта. Так что сразу ты не закусывай, разикаешься дня на два. Выдохни крепко, а потом уже нюхай и жуй. - Ой, думаю, взялся немец казака учить! И, значит, хряпнул, стакан пустой показал и выдохнул, - хозяину угодить. И только подумал, - знатная самогонка, даст ли ещё? - как он меня резанул! Искры с глаз! Я и забыл: пил не пил. А он что-то на голове мне нажал, отпускать стало. И второй стакан перед носом. А ты комсомолишь меня, что я симулянт! Не, брат иноверный, я болел, страдал и лечился! Пока второй стакан принимал, он ещё что-то химичил и капустный лист подвязал. Смотри, настоящий бинт под полотенцем! Сказал, - капуста вытянет, лучше этого… Вишняковского. Да и вонь от него, без мата не скажешь. В гараже, как называли место стоянки грузовиков, нас встретили весело. Мы ждали, что будут подколки, - фанера же не стекло; есть повод позубоскалить! Одесситы сказали: НИ, одесский танк «На Испуг». Во время боёв за Одессу, на Заводе «Январского восстания» обшивали стальными листами обычный трактор, делали дыры для пулемётов, сажали туда пару матросиков и – враг в панике разбегался, увидев такое чудо! Плюс, вентиляции внутри не было, морячки угорали и выскакивали на волю, копчённые, как угри. «Полосатые черти», так их прозвали румыны. А НИ после войны поставили на углу Мясоедовской памятником… Я не слушал эти рассказы, - пошёл на доклад к командирам. А в помещении клуба, что нам «выдали» под казарму, тоже все у окна; и регочут, будто им в цирке клоуна-Карандаша показывают. Вот дурни, думаю. Но теперь и сам увидел машину сбоку. Оказалось, Валерка не наждачкой шарошил, а углём шторки разрисовал! Моряк в бескозырке, с огромным чубом, с папироской в зубах; в руке связка гранат, в танк метится. Картина известная! Натуральная в Севастопольской панораме; и в учебниках есть. На День освобождения Одессы, плакат на каждом углу висел. Другое дело, что Валеркин матросик - вылитый я! И сверху он дугой приписал: «Одесса-мама». Как фото-виньетка! Шедевр! - Что за хрень! Убрать немедленно! – разорался наш капитан. К слову, - редкая сволочь, конопатил меня с первого дня знакомства. И тут я не выдержал. - Что убрать? Вы стёкла мне дали? – Ну и начал плести, что пришло на язык. – Смекай, добудь! Что я вор или мародёр? Что добыл, то поставил! Зерно возить можно. А стёкла будут, сменю. Не я рисовал! Кто фанеру нам дал, и ставить помог, он рисовал. И сказал, ультиматум: «Прикажут стереть, верните фанерки!» Вобщем, добавил я ещё парочку убедительных аргументов и заявил: «Снимать? А пожалуйста! Ломать, не строить, душа не болит!» - И вышел во двор, к Валерке топаю. 7

- Так вот, Айвазовский, - говорю ему тихо, - ты лишён славы! Не растрепался ещё, чьё художество? Я капитану сказал, что хозяин фанерок нарисовал и приказал: или так ездить, или фанерки отдать. Якобы его жена на элеваторе зерно проверяет на въезде; и фанерки проверит. Делай вид, что фанерки снимаем… Мы подошли к машине и распахнули двери. - Снимать? - заорал я в сторону окна. - Отставить! – услышали. И все солдаты дружно заржали. - Он нам веселуху эту зачтёт, - вздохнул Валера. – Точнее: тебе. - Ну, ты гад, Айвазовский! Он меня чуть с гавном не сожрал. - Та за шо!? Так же ж веселее! И тебе, я думал, понравится. - Мне да. А он, скажем, не весельчак! И как такое одесская земля носит? Одно радует: не наш он. Приедем, расстанемся. Не долго музыка играла, не долго фрайер танцевал. Думать об этом не хотелось. Парни наперебой предлагали новые названия Чепелю. «Подводная лодка в степях Украины» - не прошло. Длинное. Только Толик Кармен, из Березовки, Одесской области, предложил ещё расшифровку: «НИ» - Наумка Изобретатель. Наверное, чтобы мне отомстить. Я как-то приметил, что после бритья он хлебнул одеколона «Кармен». Ну и «наклеил». Так и пошло: Кармен Н.И. – КОРОЛЬ ТРАССЫ Вскоре «НИ» снискал славу спасателя. Из «умерших» автомобилей я подсобрал комплект инструмента, и в кузове было необходимое: буксир, трос, лопата. Без меня «короли» не выезжали. Но потом совхозному бухгалтеру всё-таки пришло в голову, что подобные ездки не прибыльны. Машины «тухли» одна за другой. Ремонт на открытой стоянке: лёжа, стоя, хоть вприсядку, но без запчастей. Сугубо для виду или, чтобы дотянуть до погрузки. А зерно на токах не убывало. За что же платить? Ну и, вероятно, мой НИ, предчувствуя скучное прозябание без почётного дела; последний раз въехал «в гавань», присвистнул и замер. Я доложил старшине, старшему по ремонту. Он спросил, как свистнул НИ? Во цирк! Я свистал трижды, искал нужный тон. Он поднял палец и заявил: «Колено заклинило. Вкладыши. Пятый, шестой цилиндр». Я был поражён такой экспертизой, хотя знал: старшина сам вникал, ремонтировал. И вот, мы с ним что-то бросили на мёрзлую землю, забрались под машину, сняли поддон мотора и, оказалось: заклинили именно эти вкладыши! - Как, - удивился я, - только по звуку?! Но старшина успокоил: «Та я ёго вже латал. Колено шлифануть нема дэ. А вкладыши тильки ремонтные. Ото я и думал: пидпилю, подтяну, поиде. Но всэ одно клин поймае. Но ты нэ колотися. Бензина в ведро; стари портянки запалымо. Зробымо». Мы сняли вкладыши и наждачной бумагой убрали заусенцы на коленвале и вкладышах. Проволокой прочистили масляные каналы. «Поиде!» - повторял старшина. – Ну-ка, крутны тыхенько». Так, на ощупь, на слух, обжали вкладыши, закрепили поддон, влили масло. И Чепель, размечтавшийся о покое, недовольно прочихался, но завёлся. «Смэртэльна машына! – сказал старшина, и украдкой перекрестился: «Дай Бог, марш сдюжаты. Молысь». ВОЗВРАЩЕНИЕ Молиться долго не пришлось. Ещё неделю шёл снег, а потом перед отбоем прибежал замполит: сияет, будто ему генерала дали. 8

- На погрузку! Собрать инвентарь. Помещение сдать в полном порядке. В пять утра завтрак: сухой паёк. В семь выезд. На Троицкое. Километров сорок. Как-нибудь одолеем! Наше «Ура!» было громче чем, когда победили Наполеона. Какой сон? Солому из матрасовок свалить в одно место. Разобрать нары, доски сложить. Вычистить помещение. Клуб, как-никак! К пяти еле успели. Потом ручками заводили машины; аккумуляторы давно сдохли. Горячая вода в котельной, метров за 200. Второе ведро принёс, первое в моторе уже замёрзло. Вода в котельной не успевала прогреться. Начали заводить без воды, а потом доливали. Справились! Но как ехать, если снег выше колен? Поползли вперёд «короли». Пробивали пять-десять метров, сдавали назад, разгонялись и снова таранили. О морозе забыли; машины «всем миром» толкали. Весело! Чудом поехали! По пробитой дорожке пошли водители, тащившие на буксирах по два «покойника»; мёртвые автомобили. И конечно, отопление в них не работало, поэтому в кабины «живых» набилось по пять-семь пассажиров: командиры, повара и т.д. Рассаживались «шахматным порядком», полубоком, на коленях друг друга. Крайний слева ногой выжимал сцепление, второй рулил, тормозил, третий давил на газ, четвёртый включал передачи. Остальные – матом - советовали. На главную дорогу, ведущую к узловой станции железной дороги, сползались автомобили батальонов, расположенных в пяти отделениях Зерносовхоза Урнекский. Сколько батальонов, я не скажу, но в каждом не меньше 150 машин. И каждый на станции должен заехать под кран, закрепиться, а потом - на платформу. Сколько путей и погрузочных кранов, тоже не знаю. Меня грузили последним, потому что, образно выражаясь, мой НИ всё-таки сдох. Сначала, после героического «протаптывания трассы», закипела вода. Как и сказал старшина: «Не грузы його, дай притэрэться». А как? Все командиры, все Ленины! Тяни, толкай, пробивай дорогу! Дал поостыть, минут десять, поехал. И опять клин! Так и сдох Чепель. И опять всё бегом! Слил воду, пока не замёрзла. Потом начал искать, кто возьмёт меня на буксир, авось сдёрнут с клина. А кто? 70% машин – инвалиды, поэтому ходовые уже все «при галстуках», тащат. Командовать некому! Начальство расселось по кабинам «живых» и тю-тю, след простыл. Сколько я бегал между машинами, размахивая руками, как матрос на сигнальном мостике, не помню. Знаю лишь то, что когда заглох, уже было темно. А темнело примерно в три часа дня. Вокруг машин уже не было, когда остановились парни из соседнего батальона. Правда, их ЗиЛ-157 ехал только на среднем мосту, из трёх возможных, но не бросать же, братасолдата! Прицепили, поехали. Но вскоре «король» зачихал, заглох. Бензин кончался, - со дна бака всосало ржавый осадок или же конденсат - воду. Решили слить у меня пару вёдер. Шланга для перекачки не было; легли под бак, открутили сливную заглушку. Но и лейки нет, струю ветер треплет; пока заправили, вымокли. Руки оттёрли снегом, а потом ещё долго крутили заводной ручкой, чтобы грязь выгнать из фильтров и шлангов. Шланги ртом продували; бензин пальцами щупали, есть ли грязь. Зажгли полведра бензина, руки отогревать. Когда пошёл чистый бензин, всё свинтили обратно, мотор завели. Но уже замерзала вода в радиаторе! Греть воздух паяльной лампой опасно; сильно воняло бензином. Тогда я набросил на радиатор шинель, чтобы вентилятор не тянул холодный воздух. Ждали. Прогрелось. Проехали не более получаса. Нас начали останавливать водители машин, у которых тоже бензин закончился. Кто мог предположить, что 40 км. «марш-бросок» сожрёт втрое больше бензина?! Плюс, когда прекратились поездки, стоявшие в «гараже» машины и вовсе не заправляли. Не знал ведь никто, когда поедем! Иными словами, опять пришлось сливать мой бензин. Но ведь я его получил, расписался! Поэтому начал записывать на руке 9

номера машин и, кому, сколько вёдер бензина отдал. Вскоре, бензобак осушили. Чудом додумался наполнить паяльную лампу. Мороз резко усилился, а на мне всё было мокрым. Я зажёг в кабине паяльную лампу, поставил так, чтобы придерживать сапогом, дал самый малый огонь и… опять поехали. «Слава Богу!» - сказал бы старшина. Но! Ещё через пару минут колёса тягача забросали снегом лобовое стекло, а изнутри оно промерзало из-за дыхания. Тогда накинул на голову шинель, завязал рукава на груди, опустил свою шторку и высунул голову, чтобы видеть фонари передней машины. Глаза резала наледь из-под колёс. Выбрались на накатанную дорогу. Быстрее поехали. Но я быстро замёрз и даже обрадовался, что парни остановились. Можно размяться! Так и выскочил с шинелью на голове, видом своим немного развеселив ребят. Хотя веселье не долгое; впереди начинался крутой затяжной подъём. Выгребет ли Зил на одном мосту? Впрочем, некому передать меня, как эстафетную палочку, поэтому стали решать: въезжать на подъём с разгону, либо ползти, стараясь не переключаться? Разогнались. Бойко пошли! Но в середине подъёма у ЗиЛа выбило передачу; а другую включить не смогли. Покатились назад. Тормозили, но, как сказал, дорога накатана. Да и мой «НИ» поволок «короля» назад, будто вспомнил, что сам был ведущим. Скорость росла. Я пытался удержать машину по ходу ЗиЛа, и не сразу заметил, что левой ногой колочу по тормозной педали, как Валерка, когда мы ломали забор в школьный двор. Т.е. бестолку; и у меня воздуха нет. Да и опасно: если ЗиЛ окажется чуть резвее и вытолкнет буксир с крюка, труба пробьёт радиатор или, кто знает, прыгнет в лобовое стекло! Чтобы избежать столкновения, начал смещаться влево. Но тут из-под ноги укатилась паяльная лампа, тыча факелом во все углы. И – дзинь; лопнуло кольцо буксира. Так и скатились мы бок о бок вниз, откуда начали штурмовать подъём. Что теперь? Ехать с парнями, найти командиров, кого-то из «королей», буксир и возвратиться? Но бросать технику запрещено! Тогда ребята пообещали «всех поднять на уши», чтобы за мной приехали. Мы «на глазок» прикинули: до станции километров 15. Найти начальство, чтобы отправили «короля», долить бензин, погрузить буксир, штаны подтянуть. Езды – максимум два часа. В сумме: три, четыре часа. Не околею! Парни поехали. Фары высветили большие снежинки; лицом и руками не чувствовал. И ветер утих: тишина, до звона. Да уж, в Одессе сентябрь не такой. Мысль эта утешила и, для начала, я разогрелся: попрыгал, побегал вокруг машины. В кабине зажёг паяльную лампу, стащил сапоги, растёр ноги, «подкоптил» перед лампой, перемотал запасные портянки, снял гимнастёрку; всё развесил сушить. Или хотя бы согреть. «Вот тебе и фанерки!» - подумал; вспомнил Валеру и Николая. Спят? Конечно, и я «задам храпака», но через три, четыре часа. Воздух в кабине прогрелся, но воняло бензином. Приоткрыл окно. Но лучше экономить бензин. Минут десять погрею. Главное – не уснуть. Вспомнил детство. В школу я ещё не ходил, поэтому братья посылали меня в очередь за билетами «на кино». Фильм Чарли Чаплина «Золотая лихорадка» напомнил мою ситуацию. Но вдруг память занял «Чапаев». Стрельба, взрывы, пулемёт в тачанке, А я будто сижу в тёплом зале и смотрю это кино, как в награду, что иногда мёрз в очереди. Но вот Чапаева ранило. А в какое плечо? – не помню. А почему болит моё левое! «Амба, Василий Иванович, помирать надо!» - кричит ординарец Петька, и тащит Чапаева к реке. «Врёшь, не возьмёшь!» – геройствует он и бросается в воду. Почему же так холодно мне? Я в тёплом зале! Почему немеет вся левая сторона, будто я ранен? «Врёшь, не возьмёшь!» Я будто вынырнул из 10

ледяной воды и… понял: заснул. Лампа погасла. Через тонкую щель над фанерой надуло столько, что в снегу была вся моя левая сторона. Я рывком поднял фанерку, начал растирать окоченевшее тело, а потом натянул на себя непросохшие вещи. Зажечь лампу! Пуста. И что тогда делать в кабине, чтобы согреться? Сказать, что снаружи бушевала метель – мало. НИ трясло, как спичечный коробок. Не взлетала машина лишь потому, что следующий порыв ветра вбивал ее в землю так, что стонали рессоры. Скрипела кабина, крепления кузова грохотали, борта хлопали, снег влетал во все щели, особенно под педали. Клин клином, - подумал я и начал снегом же конопатить проёмы. Руки и ноги замёрзли. Спички были в левом кармане брюк, тоже размокли. Засунул в волосы; где-то читал, что высохнут. А ещё я читал про изометрическую гимнастику. Это, когда напрягаешь мышцы, как можно дольше. А как ещё греться? Сапоги, с первых дней, проблема №1. Армейский стандарт не признавал мой высокий подъём, поэтому ноги я в сапоги буквально вколачивал, даже если выпрашивал на номер больше. Из-за этого ноги мёрзли мгновенно. На Николаевском полигоне, годом назад, уже отмораживал. Герой! Свои валенки отдал лейтенанту, а он в них пригрелся и сразу забыл обо мне. За три дня ноги распухли так, что пришлось сапоги разрезать. И тут, на тебе, старая песня! Вспомнил, медик сказал: «Где возможно, снимай сапоги, дай циркулировать крови!» Стянул сапоги, намотал запасные портянки, а промёрзшие разложил под гимнастёркой, на грудь. Сел на сидение в позу эмбриона, завернулся в шинель и напряг мышцы, убеждая себя, что пургу я по радио слушаю. Как бы с вопросом, что предпринять герою рассказа, чтобы не околел. Допустим, спички просохнут. Но зажгутся ли о штаны, как в ковбойских фильмах? А поджечь что, гитару? От мороза перекосилась. Впрочем, огня и дыму от неё, три минуты. Отпустил струны; гитаре изометрическая гимнастика ни к чему. Авось потом заиграет. Что поджигать, как поджигать? Нет никакой бумаги. Но и это дурные мысли, пока такая метель. Воет, будто волки вокруг. Но не вечно же. Да и какие, к чертям, волки в пургу! Проверил заначку в противогазной сумке: три морковки, два куска хлеба. Похрущу-ка морковкой! Пока жуёшь, не заснёшь. Чапаева больше не вспоминал принципиально; он не выплыл. Тишина. Холодно. Светло. Спал, не спал? Что вспоминать? Лучше по-армейски: подъём, физзарядка, а там по смотрю. Сменил портянки, натянул сапоги, выпрыгнул из кабины и, как говорят, «из лесу вышел и сразу зашёл». Снег по пояс! Белизна глаза режет, как электросварка. Вот почему альпинисты ходят в тёмных очках! А мне - щуриться. И, конечно же, разгребать машину. А то стоит, как стог сена под снегом; в жизни не догадаешься, что мёрзнет здесь боевая единица. А чем разгребать? В кузове есть лопата, но ведь и её надо выкопать! Значит, руками. Или всё же гитарой? И вдруг меня осенило. Ах, Валерка, кулацкая морда! Надо же! Я вытащил из-за спинки сидения фанерку, что Валерка «заначил», и начал грести снег от двери. Потом выгреб лопату. Так грелся, и грузовик приобретал очертания. Если кто-то меня искал, наверняка бы сигналили. Но, тишина. Значит, нужен огонь и дым, как ответ на вопрос: что зажечь, как? Фанерку я выскоблил, бросил в кабину. Спички проверил. Чушь, что высохнут! Сера крошилась. Доски бортов, даже если их наломаю, всё равно мокрые. А если сжечь наружное колёсо заднего моста? Там двойные, всё равно лысые, в трещинах; чудо, что раньше не лопнули. А запаска хорошая; поменяю при случае. Главное добыть огонь! Всё это я ночью продумал. Единственный выход, что-то зажечь от свечной искры. Но для этого надо сорвать двигатель с клина. А назад прокрутить можно только за 11

переднюю гайку коленвала. Получится, не получится… Выкрутил свечи, чтобы не мешала компрессия. В инструменте нашёл ключ, но чуть больший. Ладно! В щель отвёртку вогнал и налёг на ключ «против шерсти». Сколько раз срывалась отвёртка, сколько крови с разбитых пальцев вылилось на эту гайку, не считал. Но гайка стронулась с места и, наконец, вперёдназад, я сорвал клин и прокрутил мотор заводной ручкой. Хоть танцуй! Ну, козлы, - думаю, сейчас заведу и приеду! Завернул свечи, ручкой крутанул пару раз. А когда мотор чихнул, завёлся и тут же заглох, я вспомнил: «Бля, бензин весь раздал. Идиот! Последние капли бензина спалил! Ладно, главное, что-то делать». До земли выгреб снег под задним мостом, вполз, поставил домкрат, раскрутил гайки, поднял и снял колесо. Сбил кольцо, сорвал с обода. Жарко. За то и боролся! Отвёрткой, зубами - распотрошил полу шинели, смотал шар, размером в кулак. Вытряс из паяльной лампы какие-то капли бензина. Мало. Полез в бак. Дальше локтя рука не пролезла. Оторвал кусок от матрасовки, намотал на монтировку. Мало, по углам не пошаришь. Снял гимнастёрку и, не думая, что рву кожу, засунул в бак руку, шаркая монтировкой «по сусекам». Что я там «нализал», трудно сказать. Открутил лючок карбюратора, потом бензонасос, и ещё подмочил комок. Фанера, как сказал Николай, знатная, шестислойная. Намучился, пока разломал и распотрошил на лучины. Воткнул их и спички в шар и, всю эту конструкцию начал крепить под капотом. Полоску от матрасовки засунул отвёрткой в отверстие для свечи, а к жалу отвёртки примотал кабель, подающий искру на свечу. Специалисты поймут: это тоже не просто! Если зазор кабеля мал, или большой, искра не проскочит. Поэтому, сколько я крутил ручкой, пока искра зажгла нитки, сказать трудно. Плюс, ветер задувал огонёк! Вновь крутить-зажигать, а потом на куске фанеры перенести шар в кабину, чтобы раздуть огонь. Дальше: перенести хилый костёр в покрышку и сохранять, пока загорится резина. Только бы не задуло! – думал я; собой закрывал огонь, чуть поддувал, подбрасывал кусочки фанеры и, расцарапывал отвёрткой резину, чтобы быстрей занялась. Наконец, покрышка горела. Помогал даже ветер! И понятна вдруг стала радость первобытного человека, и его танцы вокруг огня! А потом мат и проклятия, когда я признался себе: стемнело давно, но сигналы или звуки мотора я так и не слышал. А в темноте дым не заметят. И огонь из-за подъёма тоже издали не видать. Зато покрышка на ветру прогорит быстро. А дальше? Быть может, поезд уже ушёл?! И тогда, как на Украине, опять искать свою «армию», если, конечно, до станции доберусь. - Мать вашу! Мать вашу! – поорал я во тьму. И начал снимать колесо с другого моста. Чтобы не мучить читателя описанием тех же действий, вкратце скажу: ещё две ночи я танцевал вокруг машины; без сна и еды. А утром решился уйти. Перемотал портянки. Влез в вещмешок и сумку противогаза, но вспомнил: хлеб и морковки съел. Трое суток! Свечи от двигателя у меня в кармане; бензина нет; без буксира машину не утащить. Завернул в остаток матрасовки гитару, захлопнул двери и пошёл на подъём. От мороза гитара трещала. Лицо сёк порывистый ветер. Кристаллы снега блестели миллиардами лучей восходящего солнца, поэтому, боясь признаться, что слепну, я не отрывал глаз от серых точек сапог. Когда идти стало легче, я обернулся: запомнить приметы. Чепель, крещённый в НИ, стоял, будто на поле боя, внутри грязного чёрного квадрата. Неровные углы периметра венчали обгоревшие каркасы покрышек; внутри дотлевали доски бортов. Из примет – только спуск. Сколько ещё идти? Пока светло. Пока не метелит. 12

Холодно. Тесьму гитары я набросил на шею, гитару прижал к груди, запахнул под шинель. Матрасовкой укутал голову, шею, грудь. Всё. Сто двадцать шагов в минуту. Спину струной, чтобы жар пронзил позвоночник. Вперёд! Шагом марш! МИРАЖ И ФАНТОМ Сделав десяток шагов, я остолбенел, поэтому не закричал. Сразу за подъёмом - деревня, или село; чёрт разберёт! Домики, дым над трубами. И столбы, между которыми быть дороге. Всё в дымке. Картинка рябая, как отражение в луже. Изба, первая справа: мужик в ватнике и ушанке. Курит. Мираж? Фантом?! - Доброго утра, солдат! – басит он. Ага, начинается! Отвечу, свихнусь, понял я и, крепче прижав гитару, топаю дальше. Вспомнить пытаюсь, что об этом читал. Главное, не отвечать. Мимо идти... - Эй, солдат! Ты солдат? – опять он. Здесь, к вопросу «Фантома» нужны пояснения. Из части мы уехали в летней одежде. Тонкое нательное бельё и портянки, х/б галифе, гимнастёрка, шинель и пилотка. А зимнюю форму, – байковое исподнее и портянки, шапки, бушлаты-ватники, толстые брюки, сапоги и валенки (по нужде), это выдавали с 15 ноября. Кроме того, здесь, до морозов, безбожно жрали меня комары. Их, за гнусность, я назвал «Месершмитами». А жидкость от них не выдавали. И купить негде; в лавках это добро моментально расхватывали! А в нашей глуши, названной «отделением совхоза», и магазинов-то не было. Да и какой магазин, когда ты в пути: поле, ток, элеватор, казарма. И вот однажды я спросил мальца местного, лет десяти: «Где достать «дефицит?» А он, дитя нового поколения, говорит: «Добуду - в обмен». И дело не в том, что я постепенно отдал ему авторучку, ножик, ремень с бляхой, звёздочку от пилотки, а потом пилотку и даже часы, - дело в том, что жидкость он дома сливал в пузырёк… от чернил. Так что и я постепенно синел, что могло удивить постороннего человека. Вот и представьте мой вид! Шинель подпоясана не широким кожаным, а узким брючным ремнём без бляхи. Под шинелью – гитара; может казаться, что топаю прямо в роддом. На голове, вместо солдатской пилотки со звёздочкой, кепка без козырька. Пацан сжалился, папкину подарил. А сверху этой всей красоты намотана матрасовка. Типаж – отступление немцев под Сталинградом! Что вполне могло склонить казахского Фантомаса к вопросу: «Солдат, ты солдат?» Я не ответил, шагаю. А тут новый вопрос: - Ладно. Солдат не солдат, дело не наше. Но плачешь чего? К слезам, особенно если кто-то увидит, у меня своё отношение. Но я же, вроде, не плакал?! Всё же, механически тронул лицо. Не чувствую. Зато пальцами ощутил на щеках наледи. Отломал. И сам понял не сразу, почему лёд синеватый. А потом резко пошёл к мужику. Пусть хоть черти меня заберут! Ору ему, что армейцы меня в степи просто бросили. Хрен теперь знает: солдат, не солдат?! Потащил мужика на спуск. «Видишь, при технике; не залётный инопланетянин!» Уже чувствовал слёзы, и не скрывал. Лицу стало теплее. КУЗНЯ Хата - деревенская кузня. «Фантом» - кузнец. В горне огонь, - не чувствовал, но поверил: станет теплее. Если нет, значит, мираж. Вдруг вижу, парит над огнём кастрюлька.

- А можа кушать ты хочешь? – спросил кузнец, заметив мой интерес. А я опять на него ору: «Что за дурные вопросы?! Нет, не хочу! Дух святой суп с курочкой подавал и картошечку жарил, чтобы я не околел! Конечно, хочу! Жрать, спать, умереть хочу! - Тогда ешь. – Кузнец спокойно поставил на табуретку кастрюльку и – кусочище хлеба. Я ел и рыдал, вслух проклиная моих командёров. Слёзы текли в кастрюльку. Кузнец сказал: «Верь огню. Впусти в душу тепло». И, чтобы не сразу всё съесть, я заставлял себя снять матрасовку, кепку, сапоги, гимнастёрку. Развесил портянки, что сушил на груди. От огня дальше - гитару. Кузнец принёс старые валенки, с пришитыми калошами. Посмотрел на гитару. Удивился, хмыкнул, - я это приметил. Всё съел, но кусочек хлеба тайком спрятал в брюки. Кто знает?! Тем временем кузнец вскипятил какие-то веточки, потом в отваре вымочил тряпочки. - Отвар постынет, попей; а примоки (так и сказал) глазам. Прислеп ты от белого. Без привычки. Куриная слепота. Потому слёзы холодные. А душа когда плачет, горячие. Ты лечись, отходи. Пойду к телефону. Я привалился к стене, задремал. Или вид сделал. Надо понять, зачем кузнец врёт? В этой глуши, в кузнице телефон: ха-ха! И никуда не пошёл. Внутри топчется. Вдруг, слышу, зуммер! Удивился, вскочил. И вправду, на столике - телефон! Детский, с медведиком вместо диска, голубой. Сбоку кнопка. Были такие на батарейках КБС. И вот кузнец на полном серьёзе жмёт кнопку. Всё, думаю, либо я с ума спрыгнул, либо он. Да и чёрт с ним! Тепло. Пошёл на свою табуретку. Засунул в рот хлеб, на глаза примочки, привалился к стене. Звони себе, балуйся! Но ведь кто-то ему ответил! Оказалось, у них связь такая: от кузнеца к медсестре, от неё к механику, к участковому и – на почту. Так и пошло сообщение: из степи вышел солдат. Потом кузнецу позвонили. «Все солдаты на месте. Эшелон скоро уйдёт. Наверное, пьян, померещилось?» - Какой померещилось, милая? - басил в трубку кузнец. – Солдат в кузне сидит. Грузовик под горой, сам видел! Забыли хлопца поди в запарке. Звони, дочка, звони. Сколько длились переговоры, трудно сказать, или представить, как развивались события. Кузнец уходил, пришёл, картошки сварил. Новый звонок. Спросили мою фамилию. Опять перерыв. Спросили номер машины, потом номер батальона. Будто не верили! Наконец кузнец сообщил: «Отправляют машину!» Я вскочил. «Надо расчистить подъём!» Кузнец опять куда-то звонил. Мне сказал: «Мужики подмогнут, а ты буксир тащи, сварим». Как? – удивился я, – У вас сварки нет! А он ухмыляется: тащи, не боись, глазастый. - Дал мне рукавицы, шапку и, под шинель, старую кофту. Впервые в жизни я помогал сварить металл без аппарата. Раскалили трубу и кольцо. Отстучали плоскости. Потом кузнец присыпал белого порошка (кажется, бура) и мы отстучали соединение. Затем, в воду. Всё, - сказал он, - навек. Лучше сварки. Темнело. Мужики разгребли колею; разошлись по домам. А я собрал инструмент, закинул на кузов диски колёс и каркасы; в доказательство, что покрышки я не продал. Потом навесил буксир. Влез на кабину протереть снегом стекло и... на вершине спуска увидел: ползёт грузовик. Газ-61, полноприводный, двухмостовый. Король, но не наш; у наших на стекле трафарет, номер батальона. Уговорю ли вытащить хоть наверх? Но сомнения испарились: на подножку вылез старшина - зампотех. Значит, за мной! Но тут он, вместо здрасти-пожалуста, начал орать, что за покрышки и доски бортов у меня вычтут деньги, даже если 14

демобилизуют. Ну и, когда они подкатили, я взвалил на плечо буксир и погнался за ним. «Убью, и суд меня оправдает!» А остальное, верьте мне, не печатное. Водитель «Газона» - гражданский мужик, не встревал; ждал, чём закончится. Но я вскоре выдохся; труба - балда метров пять. Да и старшина на бегу убеждал, что сам он без меня жизни не видел; но никак не могли подыскать машину. А потом и водитель напомнил: «А чё, мне ничё, состав уйдёт, как предписано; и мне за ночь не платют». Развернулся и попёр на подъём. Мы замерли. Ни хрена себе! Не поняли сразу, что поехал он протоптать колею. Вскоре, вроде шутя, вытащил он меня на подъём и сходу поволок на погрузку. Так и осталась в кузне гитара. А я в кофте, валенках, шапке и рукавицах доброго кузнеца. Не узнал его имени. Краем глаза увидел: стоит на пороге, дымит самокруткой, вслед шапкой машет. На станции – до боли знакомая гражданская жизнь. Грохочут сцепки вагонов, диспетчеры по селектору что-то кричат. Из фразы, «Вася, тащи отмороженного до второго пути», - я понял: водитель - Вася. Но особенно не прощались. Отцепили буксиры; он забросил свой в кузов и сразу уехал. Коротко посигналил. Появились железнодорожники, накатился огромный кран. Через минуту машина плыла в воздухе. Бегом догонял. На платформе рабочие грузовик отцепили; спросили, есть ли у меня молоток, монтировка, бросили под колёса деревянные клинья, жменю гвоздей и длинные куски проволоки. Показали, что прикручивать, что цеплять. Начали закреплять, состав тронулся. Они спрыгнули. «Прости, друг! Дальше сам». Вкратце они рассказали, что доказывали нашим начальникам: не хватает одной машины! А те бегали, пересчитывали и каждый раз отвечали, что машин под две сотни, на одну можно сбиться. А железнодорожники твердили, что на пальцах они не считают. Знают, сколько платформ заказано, сколько мест. А если место пустое, значит одного нет! Но офицеры, как появлялись, так и пропадали в тёплых вагонах. Пока на станцию кто-то не позвонил. В ходу, конечно, платформу обдувало со всех сторон. Но закрепить машину необходимо. А потом, чтобы перебраться в вагон, надо ждать, пока состав где-нибудь остановится. Закончил крепить и, по платформам, рискуя, - ведь не знал, долгой ли может быть остановка, - перебрался ближе к вагонам. Залез в чью-то машину. Конечно, опять промёрз, но мысли о встрече с командёрами мало грели. Когда состав притормозил, я перебежал в вагон и… обомлел. Из Украины нас вывозили товарняками; настилы вместо кроватей. А тут, шик-блеск! Вагоны - плацкарт, пассажирские. И - жара. Наши грузины опять умудрились запастись где-то вином и, уже основательно подпоили средних лет проводницу. Практически, они заняли её купе и там уже завершали ужин. А она, в предвкушении «тысячи в одной ночи», растопила вагонный «Титан», как последний раз в жизни. Мне ребята обрадовались, но сразу предупредили: «Твоих нет. Все рассказы потом. Кушяй, дорогой, випей, сахрэйся и… уходы, нэ мешяй. Не обижяйса!» Поел «у них» в проводницкой: бахнул пару стаканов вина и, на ходу засыпая, побрёл «на плацкарту». Разбудили меня, когда в наш вагон пришёл командир батальона. Полковник. Прекрасный дядька! Седоватый, стройный. Было дело, подрался с солдатом. Тот где-то пропал на неделю. Искали с милицией. Оказалось, пьяным ввалился к кому-то в дом: у вас буду жить! Дескать, возил в Одессе на чёрной «Волге» генерала большого. А теперь ему телеграмму отбил: служба закончилась. Значит, он обязательно прилетит на вертолёте, и вам денег отвалит. А я на вашей дочке женюсь. 15

Ну, хозяева его уговаривали: не ищи на задницу приключения, возвращайся в ряды. А он разбуянился. Значит, поили его, кормили; тоже на генерала надеялись. А участковому сообщили, когда надежды иссякли. И представьте картинку! Командиры все на ушах; вдруг бывшего водителя генерала где-то убили!? Спят и видят себя без погон. А он «на гражданских квартирах» дембель себе устроил! После чего привёз его казах-капитан в милицейской коляске, и перегрузили воина на солдатские нары, досматривать сны «за генерала и дембель». И сразу комбат пожаловал: убедиться, что жив воин, здоров, только пьяный в умат; «Чёрное море» под себя напустил. Тут полковник и не сдержался: снял портупею и отстегал «водолея». И тот, спьяну, в драку. Долго боролись, приёмы самбо как бы показывали. Еле их растащили! Но потом полковник никаких наказаний не дал. Только приказал бойцу отстирать показатели его подмоченной репутации. И сказал: «Я тебя поотцовски, ты меня по-мужски». Между собой его называли «Чапаев». И вот он идёт по вагону, этак задорно покрикивая: «Ну, где саботажник?!» А я на верхней полке, глаз открыть не могу. Но разлепил, закрепился на локте, навожу резкость. Вижу, полковников передо мной – взвод, в одну шеренгу. И все разглагольствуют. - Ага, отдыхаешь! На Украине пропал; и здесь отличился? Ну и, как тебе с нами? - Очень жарко! – выдавил я и опять упал. - Ну, тебе не угодишь! Там мёрз, тут жарко! - отшутился он и обернулся к солдатам. – А что, хлопцы, може стакан ему поднести? - Лучше мне, товарищ полковник! – выскочил сбоку Кармен, - А вот это не хочешь? – комбат показал кулак. – Он по факту всех волков в степи распугал, но машину доставил. А ты служишь больше трёх лет, но только девок гоняешь! А ну, доложи: скольких опузырил? Все парни заржали, тому больше радуясь тому, что на моём месте. Ждали, что отстегает меня «Чапаев». Проснулся я от того, что поезд стоит. Долго стоял. Светло. Пялились в окна. Пейзаж, - без дрожи не взглянешь! Снег, иней, у народа пар изо рта, но не спешат. Что за ленивое братство?! На дорогах «Полуторки» и «УралЗисы» с кабинами деревянными, как в кино про Отечественную войну. Вот тебе «Индустриальные центры»! В Одессе скажи, засмеют! Потом слух дошёл: здесь (переезд Челябинск, Свердловск) наш состав сбил старушку. Поэтому и стоим. И чего её понесло? Вдруг из купе проводницы выскакивает грузин. - Тэбя к генэралу по радыво, бистро. Туда-суда, медаль забиры, кушять будэм. - Ага! - буркнул я, и подумал: - Пробегусь вместо зарядки. Ну и выскочил без шинели. Пробежал метров десять, чувствую, кол в горле и уши отпали. Вернуться, одеться? Ах, половину уже пробежал! Грудь локтями прикрыл, уши в ладони, пошёл потихоньку. Понял, почему народ не спешит; вспомнил, читал: по морозу быстро пойдёшь, лицо отморозишь. Пока дошёл, поезд уже потихоньку пошёл. Побежал. Поручни обожгли ладони. Постучал, вошёл. Хочу доложить, а голоса нет. Генерал вскочил. - Ах, дурак! А ну скидай гимнастёрку! Так, думаю, «Чапаев» не отстегал, так этот устроит «папину школу». Хотел спросить, - не лучше ли скинуть штаны? Но не могу. А он командует, как на полигоне. - Сидеть! Минус 40! Терпи! Ага, старая песня: «терпеть». Но, гимнастёрку снял. А он, как я понял по запаху, спиртом начал растирать мне грудь, спину, лицо, уши. Да так, что впору было орать. А он трёт! 16

- Ну, что, горит? Терпи! От спиртового запаха и боли я чуть со стула не падал, будто заново охмелел. Наконец, уши и тело «зажгло». Я просипел: - Горит. Спасибо! - Спасибом не отделаешься! Одевайся!– Нет, подожди. – Шлёпнул меня по шее, подбежал к ящику, вроде сундука, достал и бросил мне байковую нательную рубашку, шинель и шапку-папаху. – Надень. И вот, ну-ка, залпом. Тут чай. - Подал стакан. Я выпил. Вроде холодное, но тепло. Да это не чай! – сиплю. - Чёрт, я забыл! Ну-ка, лимончик; обязательно с сахаром. По полевому телефону заказал чай: «Настоящий. И что-то поесть». Я не выдержал, хохотнул: - А медаль? - Чиво? - Да мне сказали, что вы позвали, чтобы вручить. - Ага! А не слишком ли осмелел? - Да нет, товарищ генерал! Я с майором моим по полигонам мотался, разных генералов встречал. А вы меня отспиртовали, так что теперь я только ефрейторов и лейтенантов боюсь. - Что за майор? - Мочалов. - Капитан! Химик?! - Так точно. Но майор уже. Начальник химслужбы. Комендант. - Воо! Вырос! Рад! Так ты не хозвзводовский? - О, нет! Химик-разведчик. Отличник, можно сказать. Был. Генерал помолчал. Задумался. - «Мой майор», не часто такое услышишь. Сел за стол, зябко вздрогнул, накинул на плечи шинель. Я подумал: «Грузинов тут не хватает, и проводницы». Но промолчал. А генерал достал папку. - Рапорта на тебя. Машину угробил, обмундирование разбазарил. Пьёшь до синевы. С командирами пререкаешься. Пытался убить старшину. Тут, - он похлопал по папке, - дисбат. Но комбат сказал, машину ты спас. Подписать отказался. А твои говорят - дезертир! Это как? - А просто, товарищ генерал. Солдат – стрелочник. Не сольют, с них спрос: почему бросили. А так шито-крыто: дезертир, саботажник. – Я шморгнул, подтерев нос и глаза рукавом. - Ты не сопли, и на слезу меня не бери! - Генерал через стол мне бросил платок. Расскажи обстоятельно, как своему майору. Что за форма одежды, почему в непонятных валенках. А то тут все врут и каблуками щёлкают. Заодно коньячком погреемся. Я опять прокашлялся, глаза платком промокнул. - Не сопли это. Кузнец сказал, куриная слепота, от снега. Пурга была, замело. И не пью я. Так что вы лучше своё, под лимончик, а я чаю. Иначе засну… Что я рассказывал генералу, вы уже знаете. Откуда валенки, почему синий, за что в Болграде схлопотал гауптвахту. И то, как потом капитан прибежал к нам в теплушку, и, улыбаясь от счастья, мне заявил при всех: «Читал? Марк Бернес умер! Теперь на одного еврея меньше!» И я не сдержался. «Жизнь, говорю, так устроена: люди хорошие мрут, а гады живут. И даже командуют в Советской армии, тоже как бы многонациональной». Капитан это тогда проглотил, но дружба у нас не сложилась. А потом генералу я рассказал о родителях: отце, 17

мичмане во время войны; о матери, медсестре; о брате, как и почему погиб в 10 лет. Как сам до армии жил, как служба пошла. Как праздники отмечали всем взводом. О чём говорили с майором. Как он нас опекал. Всё рассказал. Он мне в чай коньячку добавлял, «для профилактики», вот я и распелся. Оказалось, генерал хорошо знал моего майора. Попросил (не приказал) передать привет. Я сказал, что «на целину» майор отправил меня, как в санаторий. А перед этим предлагал остаться в армии, офицером. Генерал задумался. Отхлебнул. Пососал лимон с сахаром. Потом папку решительно всунул в стол. - Никогда Мочалов не держал возле себя гавнюков. У него нюх! И по армии прав: нужны офицеры. Вспомнишь мои слова: страну погубит ефрейторство. - Это как? - Так! Есть натура ефрейторская, даже у генералов. Иметь под командой солдат, чтобы лопатой самому не махать. На других покрикивать и воровать потихоньку. Всегда на другого можно свалить! А генерал отвечает в полном масштабе. И за людей. Нет армии без людей, Значит надо беречь! Понимаешь? Нет войны! Твои чего тебя до меня докатили? Думали, ногами затопаю, как умывальник из Мойдодыра. Власть покажу, как им бы хотелось. На гражданке они гавно - перед жёнами и начальством. А тут, вишь ли (видишь ли), чтобы свою дурь закрыть, солдата топят. А шиш им! Я генерал! Простить могу, даже виновного. И понять. Солдаты, к примеру, что тащили тебя, могли доложить только своим. Где искать им твоих? Здесь, знаешь, такое было! Какой батальон, под какой кран, на каком пути? А пёрли со всех сторон. И связи по батальонам нет! Кому солдаты сказали, кто, почему дальше не передал, этого не проверить! И сам никто не признается. - А что проверять, товарищ генерал? Железнодорожникам, чего врать? Они говорили несколько раз: место на платформе пустое. И считать нечего! Как в наряд – я, на губу - меня. Про гнусных евреев байки рассказывать – мне. А тут вдруг забыли?! И никакой переклички? - Ладно, остынь, - прервал генерал. – Грузили и отправляли тех, кто подъехал. Не по именам и взводам, по прибытию. Но сам чувствую, в нелюди катимся. Зажрались, заврались! Дай волю, растащат армию, как мешок кукурузы. Вот думаю иногда: война была, а воров и мародёров не счесть. И под фашистами жили бы так же? Сам причину не понимаю, выход не вижу. А вдруг ты найдёшь! Так что, давай за тебя, за то, что ты выбрался. За дембель! Пей, не боись! Здесь переспишь. И с капитаном не беспокойся, я лично в часть позвоню. Утром штабной офицер меня проводил обратно. Картина, скажу вам! Я в валенках, генеральской шинели, шарфе, папахе! И сапоги дал мне генерал: не кирзу, хромовые; растоптанные, мой размер! Я это всё брать не хотел, а он говорит: - Даром, что ли я на тебя спирт перевёл! Ты мог отдать валенки лейтенанту, чтобы он ноги не отморозил? Кузнец мог тебя «приодеть»? Почему же генерал не может шинель дать солдату, до вагона дойти? В вагоне все обомлели, когда я всё это отдал офицеру. А он говорит: «Товарищ генерал приказал сапоги и шарф вам оставить в подарок». После чего, для пущей важности, на все вопросы я отвечал однозначно: - Что как? Поговорили. О чём? Военная тайна.

В общей сложности, везли нас 7 дней. Погода менялась, будто в Африку ехали! 5 ноября, в Фалештах (Молдавия) нас утащили на запасные пути, заросшие травой и кустами. Локомотив отцепился: дудукнул и укатил. Часа через два объяснили причину: опять решают, будет ли новый Округ. Если да, нас потащат в какую-то часть, выдадут новую форму, прицепят новые грузовики и - туту обратно; где в сентябре босяком не ходят. Если же нет, едем в Тирасполь, где нас «паковали». А пока: «Ждать. От вагонов не отходить!» Яркое солнце. Плюс 26. Мы, как примороженные мухи, выползли из вагонов. Щуримся на горизонт, будто ждём снегопад. Многие сбросили сапоги. На лицах дурные улыбки. Выше факта не прыгнешь: за нас думают! Возле вагонов встретились одесситы, знакомые по Тирасполю. Сбились ройком. Борька Брухес, с Молдаванки; консерваторский, распаковал баян и… «Передо мной любой факир, ну просто фраер! Я их считаю за мелких фраеров! Купите мне один билет до Монте-Карло, Я потревожу ихних шулеров… Играть я буду и на красных и на белых, Я в Монте-Карло облажу все углы, Ну а потом куплю их с потрохами, И на Привоз свезу зелёные столы!.. Бравада настроение не поднимала. Плюс, команда из штабного вагона: «Отставить неуставное!» Но и грузины, утомлённые играми с проводницей, как соревнуясь с нами по самодеятельности, вскоре негромко затянули свои напевы. Красиво! Но грустно. Угнетал вопрос, возвратят ли. Так ждали мы 5 часов. А потом на лестничку штабного вагона выскочил замполит, полковник. Слова сказать не может; на глазах слёзы. Наконец, прогыкался, сорвал с головы фуражку и заорал: «По вагонам! Все возвращаемся!» Наше «Ура», я думаю, насторожило всю Молдавию. Через минуту пригнали локомотив… ФИНАЛ 19 ноября День ракетных войск и артиллерии. Утром вся наша бригада стоит на футбольном поле, как на парадном плацу. «Увольняемые в запас, выйти из строя!» Как я вышел и был уволен, вместе с теми, кто прослужил больше трёх лет, это другая история. Как поездом приехал домой, как в пути дважды чуть не попал в комендатуру, и то, почему у меня в руках был чей-то тромбон, - и это отдельная песня. Важно, что к полдню 21 ноября 1969 года, отслужив 2 года и 20 дней, я бежал от Одесского железнодорожного вокзала домой. То ли потому, что не было терпения ждать трамваи-троллейбусы, то ли потому, что привык начинать утро с пробежки, это вопросы второстепенные. С 1972 года я работал в такси. Летом 74 года был в бригаде, обслуживающей заказы. Заказ: ул. Свердлова, Филиал технологического института. Доцент, фамилия. Приехал, стою у «Волги», жду. Молодой, красивый, благополучный. А вышел, - кто бы вы думали? Тот самый капитан, что был командиром нашего взвода в Казахстане. Без формы, фуражки и портупеи, вроде ростом пониже. Но он: рыжий, голубые глаза, толстяк. Узнал меня! Улыбается, как тогда, когда сообщил о смерти Марка Бернеса. 19

- О, ты таксист?! - А ты (мне на «ты», я на «ты») думал, что покойник, или в дисбате? - Да ты злопамятный, Дорман! Не по-христиански! - О, крестился по моде, или обрезание сделал? Запомнил фамилию. А я твою нет. Кстати, а разве по-христиански зло не предписано уничтожить? Пяткой голову растоптать, как змею, как таракана. Читал? Я читал! - Да брось! То была просто игра в «Красную армию». Поехали! Заплачу, не обижу. - Игра? Без правил? В угробленные глаза, отмороженные ноги? А давай и я поиграю! Снимаю через окно пассажирской двери телефон и диспетчеру говорю: - Нет дОцента! Синяк подошёл, замурзанный. Да полно здесь машин! Я это не повезу. – Положил трубку. - Ну вот и я поиграл. А ты, хошь, забудь, хошь прости. Или жалобу в таксопарк накатай. Сразу Генеральному Директору объединения. Прощай! Не порть солнечный день. Не знаю тебя. А грязных пассажиров нам по уставу возить не положено. Уехал. Больше его не встречал. Наум – Валентин Дорман. Германия. Март 2013 года.