NE GOGOL promotion by Николай НЕ ГОГОЛЬ

™ Наверное, многие мечтают о собственной книге. Вместе с тем бытует предубеждение, якобы писательство предполагает особенный талант или хотя бы некоторые средства. Автор данного проекта, не имея ни того, ни другого, ни даже специального образования, однако задался самой практической задачей и с последовательной настойчивостью решает. Надо заметить, что небезуспешно. Занять подобающее место в литературе, при должном старании, способен каждый! Естественно и желание поделиться с благодарным читателем; как и нас в свое время классики в пере наставляли. — Такой жанр в современной словесности, безусловно, есть вызов и даже в какойто степени «пощечина общественному вкусу». Настоящий опыт в том и убеждает настолько, что наверняка будет оценен по достоинству, по мере вероятного большого востребования.

ОГОВОРКА

Есть такая, немалая, вторичная литература: литература о литературе; литература вокруг литературы; литература, рожденная литературой (если б не было подобной перед тем, так и эта б не родилась). Сам я , по профессии, такую почитать люблю, но ставлю значительно ниже литературы первичной. А написанного всего так много, а читать людям всё меньше досуга, что кажется: мемуары писать, да еще литературные, — не совестно ли? И я подумал, что, может быть, время пришло кое-что на всякий случай объяснить. Эта книга не будет воспоминаниями о собственной жизни. Так уж получилось, что эта историческая работа запоздала… Настолько запоздала, что стала вновь актуальной. Слово Провидение не хочется употреблять всуе. Произнося это слово вступаешь в область торжественную. Я — убежден в присутствии Его в каждой человеческой жизни, в своей жизни и в жизни целых народов. Только мы так поверхностны, что вовремя ничего не можем понять. Все изгибы жизни нашей мы различаем и понима ем с большимбольшим опозданием. Многое в нашей литературе и истории открывалось через десятилетия, через век целый, и начиналось по-новому осматриваться. Так, уверен я, когда нибудь поймём мы и замысел этой книги. Может быть, она… она отдастся потом во времени. Этого не предвидеть. И мне не предсказать, как она отдастся, как она повлияет. То и веселит меня, то и утверживает, что не я всё задумываю и провожу, что я — только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговорённый рубить её и разгонять. О, дай мне, Господи, не переломиться при ударах! Не выпасть из руки Твоей!

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ Feci, quod potui, faciant meliora potentes. *)

Москва, Троице-Лыково: 2 сентября 1994 г. (вечер). Автор этих строк вручает коменданту закрытого дачного посёлка большой конверт, с тем, чтобы последний был передан уже непосредственному адресату — известному писателю Александру Исаевичу Солженицыну, проживающему на одном из дачных участков. Передать собственноручно не предоставлялось возможности, но что конверт наконец попал в дом Солженицыных — не подвергается ни малейшему сомнению. Теперь об этом можно рассказать. Об исключительной конфиденциальности и содержании, которое суть документы литературы, по нашему мнению, сообщает вложенное туда в пакет письмо. Текстом этого эпистолярного документа мы сегодня располагаем (о том, почему наш экземпляр долго сохранялся в тайне и как оказался в редакционном портфеле — история особая); ниже приводим наиболее примечательные фрагменты (пунктуация сохранена). 1

Да, ЗНАЮ ЧЕЛОВЕКА... - Корифей слова и мастер пера: не тот, 2 некий, а всамделишный - хорошо мне знакомый, больше чем знакомый. И - о его существовании не подозревают современники: 3 не знают и не пекутся. За одно за это нас следовало бы всех пригвоздить - к позорному столбу! Очевидно, потомки так и 4 поступят. <…> Неординарный мыслитель, выдающийся писательстилист, гениальный поэт - все в одном Лице, которое, понятно, не Гоголь, - нуждается во всесторонней поддержке. (Если надо и публицист, блестящий; однако он и не считает должным 5 опускаться так низко, и считает, что такое принижение таланта 6 никак не получит компенсации, даже сугубо материальной). И вот я - сразу начистоту и к делу - сгораю от желания свести тет-а-тет Вас, Александр Исаевич, с Николаем Васильевичем 7 8 <…> . Полагаю, Вам будет о чем там потолковать. <…> Следует сказать, что мой кумир прозы и стиха, не в 9 характере которого домогаться аудиенции, но человек по натуре *

) лат. — Я сделал все, что мог; пусть, кто может, сделает лучше.

Рядом с фразой: Правда ли ~ движение. — на полях помета: NB. В рукописи ошибочно: всамомделешний 3 Забыли ~ хлебом ли одним. вписано на полях. 4 Рядом с фразой: Идеи ~ (аксиомные). — на полях помета: Общество. 2

Над словами: Принуж<дены?> Рядом с текстом Можно ли ~ к издателю. — на полях помета: См. здесь, важное. 7 Незачеркнутый вариант: захотели. 8 Туда же, острить. вписано. 9 Было: как человек 6

- iv общительный, и сам (и не раз) брался за письмо к Вам, Александр Исаевич, и даже кое-где преуспел но требовательный, как никто, во всем что бы ни касалось 10 прозаического, увы, - бросал, так и не кончив начатое было, ни одного разу; всякожды как цитируя Вас притом, мне, что ли, 11 в назидание: "Нет! лучше чем у меня там, в произведении, не сказать!" Будучи свидетелем и одновременным участником в одной 12 из подобных сцен, где мой маэстро эпистолярного обозревал уже отстраненным оком исписанный мелко лист, мелочь, но по ней сразу угадаешь суть профессионала, и затем, будучи к тому подготовленным и спрошенный на предмет солженицынской 13 стилистики, она безусловно и весьма влиятельна, я, должен Вам признаться, не утерпел и сам отважился: "Подражание, говорите... Да сам Александр Исаевич такое бы написал, будь на 14 вашем месте!" - "Вы так думаете?.." Тогда Ваш покорный слуга, не встречая должного сопротивления, до того осмелился, что предложил свои посреднические услуги, о которых я упомянул 15 несколько выше; предложил как слуга изящного искусства, а не 16 корысти ради. Тут же я и получил "добро" на собственноручное участие в письменной форме, скажем так, на сопроводительный 17 документ: на это письмо. (Машинка моя, как на грех, сейчас слегка барахлит – посему Вам, Александр Исаевич, и вторая 18 копия).

Конечно, в меру своей причастности такого рода перформансу, включая сей «сопроводительный документ» (и только как документ литературы эпистолярного жанра, подчеркиваем), мы несём всю полноту разумной ответственности согласно букве закона. Также себе в заслуги ставим упорядочение художественно-смыслового пространства, по мере расширения наших возможностей к публикации в последующие годы. Субъект пишущий «доказывает» свою уникальность иначе, чем говорящий. Не зря письменную словесность называют «языком других»: здесь действует сам язык, а уже не собственно «я» — именно тогда заявляет о себе писатель. Таким проявлением нашего творческого генезиса на первых порах стало «Что скажу я вам, не 10

Далее было: жанра Было: как назидание 12 Далее было: жанра 13 На полях помета: mobus in rebus (лат. порядок вещей). 14 Отрицатели. вписано. 15 Действительно ~ на предмет. вписано на полях. 16 Это ~ вещь. вписано на полях. 17 Нет, это ~ читатель. вписано. 18 В низу листа запись: Я не отрицаю… и что переходное время, может быть, даже необходимо, разумеется очень опасно оставлять <?> общест<во> без руководителя, а какие могут быть руководители… — далее было начато: Я. 11

-vбудучи Солженицыным» (брошюра распространялась под авторским именем Николай ЦаревЪ в Самиздате) — сюда вошли отдельные главы из «Повести о том, как не сошлись Александр Исаевич с Николаем Васильевичем», покуда не увидевшей свет. На страницах этой повести НЕ ГОГОЛЯ разворачивается увлекательный процесс создания современного романа (рабочее название «Архипелаг плагиата»), — оба произведения литературы далеко не заурядного жанра, как широкому читателю предстоит ещё убедиться. СЛЕДОВАТЕЛЬНО:  1. поскольку ни сам Александр Исаевич — писатель прогрессивного архетипа, в качестве действующего лица выведенный в заглавие, через то не обозначается субъектом авторского права (как и в том числе персоналии компетентного мнения, разделившегося в редакционноиздательском процессе и по ходу действия на презентации);  2. поскольку ни сам Николай Васильевич — писатель архетипа консервативного, в связи с упомянутым заглавием ни коим образом не фигурирует как физическое лицо Н. В. Гоголь;  3. поскольку «Исаич» (в отличие от «Исаевич»), неоднократно упомянутое особо — есть фразеологизм для обозначения интеллектуального изделия (см. ниже) и самостоятелен своим семантическим происхождением (т. е. и к скандальной истории «бакенщика Исаича» также никак не причастный);  4. и поскольку сам А. И. Солженицын и отдельно с каждым из персонажей, включая выведенных на сцену презентации (преимущественно русские классики), иметь сношение мог бы только сугубо литературное (нам остается надеяться, что и таковая возможность станет технологически осуществляемой в самом недалеком будущем); — то автор этих строк, представляющий в данный момент субъект авторского права Проекта, посчитал себя обязанным перед широким Читателем сделать в совершенно официальном порядке и следующего содержания ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ.  §1. Александр Исаевич Соллогуб есть персонаж и в качестве такового обладателя и пользователя «присвоенного» языка фигурирует в романе как «творец» текстов, отражающих индивидуальную картину мира; этот феномен и становится основным объектом художественного изображения, одновременно сам оставаясь порождением прозаического текста и, следовательно, не может рассматриваться в каком-либо ином юридическом контексте — тем более лицом физическим не является, и таковым никогда не являлся. Если угодно, принято так считать, это обычный вымысел произведения искусства литературы — говоря строго, это вымысел второго порядка (вымысел внутри вымысла) —

- vi -



дозволенный в искусстве прием; последний безусловно иметь не может никакого, помимо беллетристики, отношения к известному всемирно и несомненно уважаемому А. И. Солженицыну. Этому же факту имеется прямое подтверждение и в самом тексте нашего Проекта, где одна из частей прозаического произведения (присвоено название: «Выбранные места из переписки русских классиков») включает особенную главку «Что скажу я вам, не будучи Солженицыным» — последнее указание на автора невозможно истолковать двусмысленно. §2. Одновременно с тем « И с а и ч » (от англ. ISA — Industry Standard Architecture) — есть название для кибернетического устройства («Исаич» как бренд до настоящего времени не получил регистрацию); очевидным образом, кое быть лицом физическим или юридическим отнюдь не способно, а стало быть и правами копирайтера «Исаич» никак не может наделяться. К сему и веская Оговорка — в качестве анонса к настоящей публикации — на форзаце книги помещается не столько для передачи смысла эпиграфируемого содержания, сколько с целью демонстрации варианта вполне читабельной текстуры, сгенерированной с помощью ИИ. Схематический вид самого кибернетического устройства вместе с логотипом «руки», того же искусственного происхождения, помещаются на обложку книги еще при первом издании: оба эти изображения имеют достаточную степень разборчивости (см. также цветную иллюстрацию). §3. Больше — самое имя выдающегося классика и нобелевского лауреата теперь выводится на колонтитул, с посвящением: «А. И. Солженицыну посвящается!» (Поступок решительно дающий понять: автор не из тех, кто опускается до сочинительства скверного пасквиля.) Тем не менее, сами факты, используемые в связи с персонажами повести и романа, следует относить к документальным; в том смысле, что об одних упоминалось в периодике, иногда даже неоднократно, а другие стали достоянием достаточно широкого круга общественности. §4. Литература представляет собой совокупность так называемых «общих мест», то есть общераспространенных слов и целых фраз — играя этим конструктором, авторы имитируют собственную уникальность и составляют свои произведения, где любая смысловая конфигурация, независимо от самобытности и оригинальности жанра — это всегда набор готовых элементов, предложенный в индивидуализированной форме. Абсолютного авторства в природе вещей не существует: каждое очередное творение уже изначально помещено в пространство культуры, где «все уже сказано»; всякий новый текст выступает неким интер-

- vii текстом, в котором отражается «гул языков» предшествующих эпох, стилей и т. д. Таким образом, все возможные нападки на автора или притеснение Проекта со стороны заинтересованных лиц (увы, но круг интересов не всегда соотносится с компетентностью и нормальной человеческой порядочностью наделенного общественным весом лица), тем более попытки организации травли творческой личности, мы призываем широкого читателя рассматривать как преследование за литературное творчество. Русская классика является объектом всемирного наследия и находится под защитой Конвенции ЮНЕСКО, а свобода художественного и других видов самовыражения есть одно из неотъемлемых прав личности и каждому гарантируется (Конституция РФ, статья 44). Также как наше право быть читателями — наше право и быть писателями. Эти права, в числе прочих, торжественно поклялись соблюдать государства Объединенных Наций, провозглашая Всеобщую декларацию прав человека и подписывая другие правовые пакты; в то же время наша литературная деятельность, как и любая художественная акция, подпадает под действие статьи 10 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод (свобода выражения мнения). И как раз в этой связи на особом заседании ОБСЕ представитель по вопросам свободы средств массовой информации подчеркивал: «Свобода выражения мнений не должна ограничиваться или подавляться — независимо от того, насколько провокационной, сатирической или щекотливой могла бы быть та или иная точка зрения». Верим и уповаем, что правда художника восторжествует над именитой ложью, какие бы ни пододвигались под оную многотомные постаменты, как бы ни чистили перья чиновные щелкопёры и прочие борзописцы. К сему и руку прикладываем:

Не в стол, а руку Самиздата!

ВЫБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПЕРЕПИСКИ РУССКИХ КЛАССИКОВ

ПРИСТУП Погода на дворе страдная, да полоса не отрадная. Но между прочим строимся... От села Горюхино 19 к писателю народ и подходит. Разговоры всякие: то в огороде бузина, то в Киеве дядька. А мы заборами околачиваемся… Бывает, интересуются: «Чего это у нас господа Гоголи всё «носами» занимаются?» — «Да вот, — говорим, — своими «носами»-то и занимаемся…» Или пристает который: «Это графом вроде… за Толстого, значит, будете?» — и к тому готовые: «Толстыми, значит, и не будем… разве же только перо…» Или — по ремеслу топорному: «Что делать?» — вопрос навесит кто, а писатель перешлет: «А у Гаврилыча спросите…» Доступно и коротко. (Поднакопилось, господаредактора, уж и у нас много чего , хоть отбавляй.) Было время, а теперь пора: НА РОССИЙСКОЙ БУМАГЕ — РУССКИМ ЯЗЫКОМ! — Не в бревнах, но в ребрах! — рявкнуть во всю Ивановскую… — Русь честная! Во единый кулак! — канонадой на всю Вселенную! (По мозгам ударить, так ударить, а не пальцами врастопырку…) — А кто мы? — заходят как бы с другого боку. — А да русско- всё больше язычные, — издалека подводим. — Это чего ж, язычники-то?! — обижаются. — Такая вот петрушка…— говорим об истории, говорим про язык. — Хоть горшком назови…— отмахивается какой-нибудь из горюхинских мужиков, но такого обыкновенно на место поставят: писателя в лицо признают (где известные да чем знаменитые — по своим понятиям перетолкуют). 19

Имеется в виду с. Троице-Лыково, расположенное в границах МКАД. За дощатым забором — дачный поселок закрытого типа, где c 1994-2008 гг. проживал известный писатель А. И. Солженицын.

А. И. Солженицыну посвящается!

-9-

Ну, улеглось, сейчас и спрашиваем: за кого, мол, принимаете? Правильно, говорю, толкуете. Вроде Солженицына кругом разрешили, бояться Солженицына, вроде, больше и некому; было время даже и по телевизору — Солженицына, смотри не хочу, — к такому Солженицыну народ и приучают. Кто ж заседал тогда в Думе, когда был Солженицын на трибуне, то этим представителям народа живьем поглядеть лауреата, а то и послушать, говорю, предоставлялась возможность (даром бился писатель с речью, не пустили содержание дальше Думы — широко выступление так и не пошло). И так решили, видно, — говорю, — замечаю это у многих: отыграл Солженицын свое, выговорился Солженицын; сказать, мол, Солженицыну больше совсем и нечего. — Это писателю-то?! Думают некоторые, раз Солженицын, значит сразу и возьмется за всех, да за всё подряд; да с налета — и в политике не то у вас — винтку подверните тут, разболталось; и в экономику залезаем — гайку такую-раз-этакую закрутите там у себя, не порядок; а тут — где подкузьмить следует идеологию, особенно выдающуюся, в ту же религию носом тыкнуть зачем-нибудь, — то весь аппарат, со всеми принадлежностями, пожалуйте сюда, к Солженицыну опять, на разборку, стало быть. И есть такая категория почитателей: им Солженицын — только бы лупить, с плеча да с горяча, — по мордасам хлестать, уж под руку кто и как попадет (рука у писателя, знают, тяжелая). И первых и вторых разочаровать, пожалуй, стоит. Но говорить полагается всё-таки о том, где сам поднаторел малость. Ждут, заговорит Солженицын опять о своем самоуправлении… — Этот еще хомут на народ повесить?! Пускай ждут — от нас вовек не дождутся. Или — подавай им Солженицын национальную идею — выложи готовенькую, на блюдечке да с голубой каемочкой! Нет ли у вас технологии? Народное — по вашей, мол, по писательской части; есть, говорят, такое мнение, насчет инженеров человеческих душ. Отвечаем душе: водится и такое. Инженеры, говорим — да, конечно; только и вы сюда, будьте любезны, господа хорошие... Где это ваше заданьице? На бумаге излагайте грамотно; а уж тогда и нам подавайте. А — уже и шипят: «Писака нашелся…», — грамоте не знают, а цифирь твердят… Эх, уж эти яйцеголовые! Печатную бы машинку им, как в советскието еще времена: пока чего-то там настучишь — все пальцы твои отсохнут…

- 10 -

Не в стол, а руку Самиздата!

[ Год 2000 апреля. Оптина пустынь. Между днем и ночью.]

Наконец пишу к вам, бесценнейший Александр Исаич. Едва ли, сколько мне кажется, это не в первый раз происходит. Кто-то незримый пишет передо мною могущественным жезлом. Знаю, что мое имя после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть с глазами влажными от слез произнесут примирение моей тени. Я сам писатель, не лишенный творчества; я владею также некоторыми из тех даров, которые способны увлекать. Покорный общему стремлению, которое не от нас, но совершается по воле Того… помышляю о собственном строенье, как помышляют и другие. Ведь временные обстоятельства наши не властвуют над словом. Священная дрожь пробирает меня заранее, как подумаю о нем; слышу кое-что из него… божественные вкушу минуты… но… Уже судьба моя враждовать с моими земляками. Грех был бы и мне, если б я не выставил вам этого свойства. Оно есть ваше лучшее имущество; его от вас просят неимущие, а вы, как скряга, заперли его под замок и еще прикидываетесь глухим. Скажите по совести, за что вы поссорились? не по пустякам ли? Вас не шевелит уже честолюбие, вас не завлекают вперед уже ни чины, ни награды, вы уже вовсе не думаете о том, чтобы порисоваться перед Европой и сделать из себя историческое лицо. Словом, вы взошли именно на ту ступень состоянья душевного, на которой нужно быть тому, кто захотел бы сделать теперь пользу России. Чего ж вам бояться? Говорю вам, что с этим вашим свойством вы теперь слишком нужны России… и грех вам, что вы даже не слышите этого! Монах не строже вас. Пророку нет славы в отечестве — не терзайте себя понапрасному. Терпенье! Положим, вам теперь неприлично занять то же самое место, какое занимали назад тому десять лет, не потому, что оно было низко для вас, — слава Богу, честолюбия вы не имеете и в ваших глазах никакая служба не низка, — но потому, что ваши способности, развившись, требуют уже для собственной пищи другого, просторнейшего поприща. Оглянитесь и осмотритесь хорошенько, и вы его отыщете: у! какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Велико незнанье России посреди России. Всё живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей. Русь!.. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразясь во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи… Русь! Русь! из моего чудного, прекрасного далека вижу тебя: бедно, разбросанно и неприютно в тебе. К чему таить слово? «Надо проездиться по России» — мысль замечательная. Да, у вас это уже промелькало! Да вы, мне кажется, были богатырь. — Нет тех лошадей?! Эх кони, кони, что за кони! Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь и все летит… Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают дорогу другие народы и государства. Не так ли и ты, Русь, что бойкая неугомонная тройка несешься? Эх кони, кони, что за кони! Кажись, неведомая сила подхватила тебя... Нет тех лошадей! Свидетельством тому целые томы, где не столько выступает внутренний дух всего вашего сочинения, сколько мечется в глаза пестрота частей и лоскутность его. Даже странно, совсем не подымается перо, точно будто свинец какой-нибудь сидит в нем. А брика знатная! Да вот и колесо тоже… Въезд его не произвел совершенно ни какого шума и не сопровождался ничем особенным, только два русские мужика, из пишущих людишек, стоявшие у дверей кабака для литераторов, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо!» — «Да, Петр Иванович, соразмерный экипаж!» — отвечал другой. — «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» Этим разговор и кончился. Скучно на этом свете,

А. И. Солженицыну посвящается!

- 11 -

господа! Тощие лошади, известные в Миргороде под именем курьерских, потянулись, производя копытами своими, погружавшимися в серую массу грязи, неприятный для слуха звук. Печальная застава с будкою, в которой инвалид чинил серые доспехи свои, медленно пронеслась мимо. Опять то же поле, местами изрытое, черное, местами зеленеющее, мокрые галки и вороны, однообразный дождь, слезливое без просвету небо. Все, казалось, как будто спало с открытыми глазами. Дождь лил ливмя на жида, сидевшего на козлах и накрывшегося рогожкою. Сырость меня проняла насквозь. «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем. — А с какой стати сидеть ему здесь? Когда дорога ему лежит прямо по Невскому проспекту». Мне, право, очень прискорбно, что с вами случился такой анекдот. Но не в этом еще главное дело. Вы изволили затерять нос свой? Он теперь найден. Странным случаем, его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу. Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства: хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет. — Не совестно ли вам перед людьми и Богом! Кто этот Ноль? «Чиновник, — да-с, — едущий из Петербурга», — говорит Бобчинский. — «Он, он, ей-Богу он… Меня так и проняло страхом… В партикулярном платье… в лице этакое рассуждение… физиономия… поступки, и здесь (вертит рукою около лба) много, много всего». Ну, а дамы города N были… Ах, какой приятный! Спорить ли станете, как Добчинский, о том, кто первый сказал: «Э!». Уже и высшие ступени государства обняла некая мономания. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Однако ж… «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! уж я…» — И хоть бы одна душа заговорила во всеуслышанье! Точно как бы вымерло все, как бы в самом деле обитают в России не живые, а какие-то мертвые души. Знаю, что дам сильный ответ Богу за то, что не исполнил как следует своего дела; но знаю, что дадут за меня ответ и другие. И говорю это недаром. Видит Бог, говорю недаром! Если на случай вам понадобится знать мой чердак, 20 то вот его адрес: < . . . > ВЕЧНО ВАШ

ЧТО СКАЖУ Я ВАМ, НЕ БУДУЧИ СОЛЖЕНИЦЫНЫМ Солнце незаметно склонилось за горизонт; время возвращаться к себе: великая литература ждет писателя. А мы приглашаем читателя проследовать за нами в келью горюхинского затворника. На всем пути к писательскому столу давайте-ка осмотрим дом и сам кабинет. Сначала мы попадаем в библиотеку; мебель не антиквариат, зато полка в большой и просторной комнате — предмет зависти каждого букиниста, такая, что определенно внушит уважение коллекционеру (классика): во всю стену, подпирает и сам потолок. У глухой стены напротив — особых два стола, близко сдвинутые (в ширину ладони). 20

По указанному адресу в настоящее время данный адресат не проживает.

- 12 -

Не в стол, а руку Самиздата!

На одном — целая кипа, очень даже впечатляет; а тематика скоро определяется по переплетам: «Почему мы здесь так плохо живем», «Что они с нами делают», «Как они разрушали армию», «Разложение и коррупция в милиции», «Гибель Империи», «Ссудный процент и гибель экономики». Здесь же документы и конструкции — исследования по культуре, по сельскому хозяйству и всякой области жизни общества. И анализы, анализы, анализы… И причины, и факторы, и условия… Всё подробно расписано: КАК сейчас плохо и ПОЧЕМУ плохо. На соседнем столе — кипа, и тоже внушительная. Но характерны сами названия, вроде: «Какой я вижу будущую Россию»; или вот — близко от края лежат у основания — два фолианта, и без всяких обиняков: «Проект Россия», «Национальный проект №1». А наверху, в той же кипе: все манифесты, резолюции, решения — собраний (или вече) народных и офицерских, материалы всех фронтов и народных соборов (наборов, поборов); одних русских доктрин — штук двести, а может и больше. Два этих стола, а между ними — ладонь. Наше темное, ужасное, гадкое, мерзопакостного настоящее — в левой кипе. Наше светлое будущее — в правой кипе. На правах хозяина, писатель двигает сюда табурет; иногда какой-нибудь переплет (сегодня из кипы справа) открывает и откладывает (обычно держится под мышкой): все это затем попадет в кабинет, на писательский стол — «под разделку». Материал немедленно возвращается обратно, если при просмотре слишком назойливы некоторые слова, например такие: «элита», «воцерковление», «референдум», «честные выборы», «заставим власть»… — Всё, больше ни слова об этом. Надоело… Сегодня редакционный портфель притулился где-нибудь в кабинете; сам писательский стол просто разворачивается, удобен конфигурацией и расположением, кроме того, оснащен отменными приборами: для письма и осветительным, — обстановка под зеленый лампой предполагает сугубо умственную деятельность. На световой поверхности стола уже предварительно выложен конверт. Один особенный. Без штемпеля и марка отсутствует; на титуле крупно: «ПИСЬМО ВОЖДЯМ» — отпечатано, и чуть пониже от руки: «Проект упорядочения мозгов и сбережения народа». Этот большой пакет хозяин писательского стола сразу убирает в ящик, а оттуда достает конверт, по виду почтовый. Берет и другой со стола, внимательно разглядывает и затем сличает — конверты одинаковые; второй немедленно возвращается обратно, а изнутри первого аккуратно извлекается содержимое —

А. И. Солженицыну посвящается!

- 13 -

развернутые листы в правильной последовательности кладутся на стол близко к лампе. Каллиграфия миниатюрная, однако рука разборчивая и под сильной лупой эпистолярная проза хорошо читается от начала и до конца документа. [ Стразбург, окт. 24. ]

Что могу сказать вам в ответ на чистосердечное письмо ваше? Благодарность! вот первое слово, которое я должен сказать вам, хотя очень хотелось бы мне иметь от вас не такое письмо. Все слова ваши, как о евангельском значении милостыни, так и о прочем — святая истина. В них я убежден, против них не спорю, а между тем в моей книге показалось вам как бы я против этого говорил. На ваше длинное письмо, которое вы писали с таким страхом, которое просили сей же час истребить после прочтения и на которое отвечать просили не иначе, как через верные руки, а отнюдь не по почте, я отвечаю не только не по секрету, но, как вы увидите, в печатной книге, которую, может быть, прочтет половина грамотной России. Побудило меня к тому то, что, может быть, мое письмо послужит в то же время ответом и прочим, которые, подобно вам, смущаются теми же страхами. То, что вы мне объявляете по секрету, есть еще не более как одна часть всего дела; а вот если бы я вам рассказал то, что я знаю (а знаю я, без всякого сомнения, далеко еще не все), тогда бы, точно, помутились ваши мысли и вы сами подумали бы, как бы убежать из России. Но куды бежать? вот вопрос. Европе пришлось еще трудней, нежели России: во Франции уже большая часть народа признает веру Магомета. Дело идет теперь не на шутку. Разница в том, что там никто еще этого вполне не видит. Погодите, скоро поднимутся снизу такие крики, именно в тех с виду благоустроенных государствах, которых наружным блеском мы так восхищаемся, стремясь от них все перенимать и приспособлять к себе, что закружится голова у самых тех знаменитых государственных людей, которыми вы так любовались в палатах. Очнитесь! Карамзин первый показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно, как именитейший гражданин в государстве. Никакая цензура для него не строга, и ему везде просторно: Карамзин это сказал и доказал. Какой урок нашему брату писателю! — Я, брат, это знаю без тебя, да у тебя речей разве нет других, что ли? Ты дай мне позабыть это, не знать этого, я тогда счастлив. — Безделицу позабыли! Язык оберечь пока можно и давно пора. Позабыли все, что пути и дороги к светлому будущему сокрыты именно в этом. Оттого Бог и ума нам не дает; оттого и будущее висит у нас у всех точно в воздухе. Покуда сам необыкновенный язык наш есть еще тайна. Покуда всё то же самодержавное, былое царственное величие России слышится в нем; покуда в нем не стерты еще географические очерки былого государственного могущества: выступают люди и жизнь. Кому же как ни писателю тайну оберегать и лелеять! Не отвлеченные науки, но наука жизни его занимает. Возьмитесь за дело, как следует за него взяться в настоящем и законном смысле. Во имя Бога берите всякую должность, какая б ни была вам предложена, и не смущайтесь ничем. И вы сослужите такую службу в званье писателя, какой не сослужит иной великочиновный человек. Что ни говори, но поставить 800 подданных, если такое случится, которые все, как один, и могут быть примером всем окружающим, — это дело не бездельное и служба истинно законная и великое. Не смущайтесь мыслями, будто прежние умы исчезнули навеки: соберите прежде всего пишущих людишек и объясните им, что такое вы и что такое они. Что поставлены вы над ними не потому, чтобы вам так хотелось повелевать и быть писателем, но потому что вы уже есть писатель, что вы родились писателем, что взыщет с вас Бог, если б вы променяли это званье на другое, потому что всяк должен служить Богу на своем месте, а не на чужом, равно как и они также, родясь под властью,

- 14 -

Не в стол, а руку Самиздата!

должны покоряться той самой власти, под которою родились, потому что нет власти, которая бы не была от Бога. Сказать все эти мысли должны вы, непременно вы только один, потому что для них нужен решительный талант. И покажите это им в Евангелии, чтобы они все это видели до единого. Потом скажите им, что заставляете их трудиться и работать вовсе не потому, чтобы нужны были вам деньги на ваши удовольствия, но что потому вы заставляете их трудиться, что Богом повелено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб, и прочтите им тут же это в Святом Писании, чтобы они это видели. Поддайте и от себя силы словами: «Прихватим-ка разом, ребята, все вместе!» Но умейте пронять хорошенько словом: вы же на меткие слова мастер. Кстати о священнике. Заведите, чтобы священник обедал с вами всякий день. Читайте с ним вместе духовные книги: это чтение занимает и питает более всего. А самое главное, — берите с собой священника повсюду, где ни бываете на людях, чтобы сначала он был в качестве помощника, чтобы он видел самолично всю проделку вашу с писателями. А привыкнувши к вам, он от вас нечувствительно наберется познанья вещей, и познания человека, и многого всякого добра, потому что у вас, слава Богу, всего этого довольно, и вы умеете так ясно и хорошо выражаться, что всяк невольно усвояет себе не только ваши мысли, но даже и образ их выраженья, и самые слова ваши. Что же до проповеди, то на это я вам скажу вот что: подумали вы о том, какое трудное дело сказать умную проповедь и особенно писателю. Вы сумеете это сказать умно, если только вникните хорошенько в его природу и в его обстоятельства. Начать с того, что вы всегда имели право сказать о том, о чем говорили в своей книге, если бы только выражалися попроще и поприличнее. С того, что учить вы принимали в том простом значении, в каком повелевает нам церковь учить друг друга и беспрестанно, умея с такой же охотой принимать и от других советы, с какой подавать их самому. С того, что никакой новой науки не брался проповедовать (вообще чтобы не было фарсирования). Сказать, что всё это еще глыбы, еще в руде дорогие материалы, из которых выкуется иная, сильнейшая речь. Пройдет эта речь уже насквозь всю душу и не упадет на бесплотную землю. Ударит эта речь в струны, какие ни есть в русском человеке, внесет в самые огрубелые души святыню того, чего никакие силы и орудия не могут утвердить в человеке; вызовет нам нашу Россию — нашу русскую Россию: не ту, которую показывают нам грубо какиенибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают к нам из-за моря очужеземевшиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов воспитанья и мнений, скажут в один голос: «Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине». А уж куда бывает метко все то, что вышло из глубины Руси! У писателя только и есть один учитель — сами читатели. Сделайте и путешествие писателям нашим вот каким образом. Прежде всего выбросьте из вашей головы все до одного мнения о России, какие ни есть, откажитесь от собственных своих выводов, представьте себя ровно не знающим ничего. Будьте сами напутником, вы же поняли так хорошо обязанности священника, и посылайте как в новую дотоле вам неизвестную землю. Замечательно, что во всех других землях писатель находится в каком-то неуважении от общества, относительно своего личного характера. У нас напротив. У нас даже и тот, кто просто кропатель, а не писатель, и не только не красавец душой, но даже временами и вовсе подленек, во глубине России отнюдь не почитается таким. Напротив, у всех вообще, даже и у тех, которые едва слышать могли о писателях, живет уже какое-то убеждение, что писатель есть что-то высшее, что он непременно должен быть благороден, что ему многое неприлично, что он не должен и позволить себе того, что прощается другим. Как русский путешественник, приехавши в первый уездный или губернский город, писатель старается узнать его достопримечательности. Они не в архитектурных

А. И. Солженицыну посвящается!

- 15 -

строениях и древностях, но в людях. Клянусь, человек стоит того, чтоб его рассматривать с большим любопытством, нежели фабрику или развалину. Много злоупотреблений, завелись такие лихоимства, которых истребить нет никаких средств человеческих. Знаю и то, что образовался другой незаконный ход действий мимо законов государства и уже обратился почти в законный, так что законы остаются только для вида. Не пугайтесь же и вы мерзостей и особенно не отвращайтесь от тех людей, которые вам кажутся почему-либо мерзки. Но у последнего подлюки, каков ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве, есть и у того крупица русского чувства. И проснётся оно когда-нибудь... Уверяю вас, что придет время, когда многие у нас на Руси из чистеньких горько заплачут, закрыв руками лицо свое, именно оттого, что считали себя слишком чистыми, что хвалились чистотой своей и всякими возвышенными стремленьями куда-то, считая себя чрез это лучшими других. Но вы и тут поступите умно. Для этого вы не станете собирать военных советов, зная, что не в преньях и спорах дело, но поодиночке выслушаете каждого, кто бы ни захотел с вами поговорить. Словом, вы всех выслушаете, но сделаете так, как повелит вам ваша собственная голова: следом раздавайте прилагаемые при сем экземпляры по принадлежности; подписывать самому вам не обязательно всегда, благо, под рукой у вас всё необходимое для изготовления типографических оттисков. Я не стану хлопотать против, если таковое доброе начинание произойдет от вас. — Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Мой же экземпляр неподписанным отдайте по усмотрению, кому рассудите. Воображаю, какое действие произведет даже начало ваше; я жду большое и шумное. Все будут против вас. Чиновники пожилые и почтенные кричать будут, что для вас нет ничего святого, когда вы дерзнули говорить о служебных людях. Полицейские против вас, купцы против вас, литераторы против вас, против вас и некоторое отдельное, предвижу так будет, духовенство. Еще падет обвинение на автора со стороны так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устраивая судьбу свою за счет других; но как только случится что-нибудь, по мнению их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутине муха, и подымут вдруг крики: «Ведь это все, что ни описано здесь, это наше, — хорошо ли это? Думают, разве мы не патриоты?» Помните же все это и помолясь, примитесь снова за свои дела бодрей и свежей, чем прежде. Еще восстанут против вас новые сословия и много разных господ; но что ж мне делать! В заключенье всего должны вы сказать: сужденья большей частию были слишком резки, и всяк, укоряющий меня в недостатке смиренья истинного, не показал смиренья относительно меня самого. Положим, я в гордости своей, основавшись на многих достоинствах, мне приписанных всеми, мог подумать, что я стою выше всех и имею право произносить суд над другим. Но, на чем основываясь, мог судить меня решительно тот, кто не почувствовал, что он стоит выше меня? Как бы то ни было, но чтобы произнести полный суд над чем бы то ни было, нужно быть выше того, кого судишь. Можно делать замечанья по частям на то и на другое, можно давать и мненья, и советы; но выводить, основываясь на этих мненьях, обо всем человеке, объявлять его решительно помешавшимся, сошедшим с ума, называть лжецом и обманщиком, надевшим личину набожности, приписывать подлые и низкие цели — это такого рода обвинения, которых вы бы сами не в силах были взвести даже на отъявленного мерзавца, который заклеймен клеймом всеобщего презрения. Но довольно. Пока я посылаю вам предисловие. Перечтите раз пять, шесть мое письмо также и ваше напутственное «письмо вождям», именно из-за того, что в нем все разбросано и нет строгого логического порядка, чему, впрочем, виной вы сами. Сделайте милость, просмотрите, и если что, то поправьте и перемените тут же чернилами. Я ведь, сколько вам известно, серьезных предисловий еще не писал и

- 16 -

Не в стол, а руку Самиздата!

потому в этом совершенно неопытен. По крайней мере, я должен ограничиться выкидкою лучших мест. Ну, да Бог с ними! Нужно, чтобы существо письма осталось все в вас, вопросы мои сделались бы вашими вопросами и желанье мое вашим желаньем, чтобы всякое слово и буква преследовали бы вас и мучили по тех пор, пока не исполните моей просьбы таким образом, как я хочу. Покамест прощайте. Пишите. Еще успеете. Я даже не понимаю, как может чего-либо бояться тот, кто уже постигнул, что нужно действовать повсюду как христианин. Монастырь ваш — Россия! ОСТАЮСЬ НАВСЕГДА ВАШ

«ПИСЬМО ВОЖДЯМ» При всей уже 20-летней затяжности нового глубокого государственного и всежизненного кризиса России, я не надеюсь, что и мои соображения могут в близости помочь выходу из болезненного размыва нашей жизни. Наступила несомненно новая эпоха — и для России, да и для всего мира. Осознание этого очень много значит! Россия — дотла разорена и отравлена, народ в невиданном моральном унижении и едва не гибнет физически и даже биологически.А теперь — и все признают, что Россия — расплющена. Мы, действительно, не имеем пока физических сил освободиться от плиты ВТО, почти придавившей нас, — но самый драгоценный итог двух последних десятилетий мировой истории — именно то освобождение от химеры счастья сытого потребительства, которое наш народ прошел насквозь. Мы выстояли 20 лет и не заразились Западом! Ничего похожего на то идейное торжество, на тот повальный захват душ экономикой впечатлений, с которым носились, неслись, рассчитывали еще пару десятилетий назад те, кто из коммунистической номенклатуры перебежал в демократы. Это испытание — удар Долларом по народу — мы перестояли духовно и, надо удивляться, на ногах! Мы — уже свободны от них духовно. А вот — физически?.. Потому так и трудны изменения в нашей стране, что в нашу страну упёрлась вся жизнь человечества. Наше освобождение — начало мирового освобождения даже тех стран, которым болезнь ещё предстоит. Вся орбита земной жизни изменится, когда произойдут изменения у нас в режиме. Это сейчас — узел всей человеческой истории. Но из всех эпидемий самая страшная — словесная зараза. При таком состоянии народной жизни, внезапном зримом обнажении и изъязвлении накопившихся прежде ран — для литературы естественна пауза, глубокие голоса национальной литературы нуждаются во времени, прежде чем снова зазвучать. Однако нашлись писатели, кто увидел главную ценность открывшейся бесцензурной художественной деятельности, ее теперь никем не ограниченной свободы — в нестесненном «самовыражении» и только: просто выразить свое восприятие окружающего, часто с бесчувственностью к сегодняшним болезням и язвам и со зримой душевной пустотой, выразить, может быть, и не весьма значительную личность автора, выразить безответственно перед нравственностью народной, и особенно юношества, — порой и с густым употреблением низкой брани, какая столетиями считалась немыслимой в печати, а теперь стала чуть ли не пропуском в литературу. И — отталкивающим дви-

А. И. Солженицыну посвящается!

- 17 -

жением большой досады — признается никуда не годной классическая русская литература, которая не гнушалась действительности и искала истину. В оплевании прошлого — мнится движение вперед. И вот сегодня в России снова стало модно — высмеивать, свергать и выбрасывать за борт великую русскую литературу, всю настоянную на любви к человеку, на сочувствии к страдающим. А для облегчения операции этого вышвыра — объявить мертвенный лакейский «соцреализм» органическим продолжением полнокровной русской литературы. Но перенесем внимание на более сложный поток процесса. Хотя горший и обескураживающий жребий достался в XX веке подкоммунистической части мира, — однако, шире того, нравственно больно и все наше столетие, и эта нравственная болезнь не могла и повсюду не отразиться болезнью искусства. По другим причинам, но сходная «постмодернистская» растерянность перед миром возникла и на Западе. Так на разных исторических порогах это опасное антикультурное явление — отброса и презрения ко всей предшествующей традиции, враждебность к общепризнанному как ведущий принцип — повторяется снова и снова. Тогда это ворвалось к нам под трубами и пестрыми флагами «футуризма», сегодня применяется термин «постмодернизм». (Какой бы смысл ни вкладывали в этот термин, но сам состав слова несообразен: как бы претендует выразить, что человек может ощущать и мыслить после той современности, в которой ему отведено жить.) Сегодня мировая культура, конечно, в кризисе, и глубоком. Затмилась духовная ось мировой жизни — и глазам иных потерянных художников мир предстал во мнимой бессмысленности, несуразным нагромождением обломков. Новейшие направления в искусстве думают обскакать этот кризис на деревянной лошадке «игровых приемов»: мол, изобрести ловкие, новые, находчивые приемы — и кризиса как не бывало. Что за этим неутомимым культом вечной новизны — пусть не доброе, пусть не чистое, но лишь бы новое, новое, новое! — скрывается упорный, давно идущий подрыв, высмеивание и опрокид всех нравственных заповедей. Натужная игра на пустотах, и у художника нет ответственности ни перед кем в этих играх. Отказ от каких-либо идеалов рассматривается как доблесть. И в этом добровольном самозаморачивании «постмодернизм» представляется себе увенчанием всей предыдущей культуры, ее замыкающим звеном. Бога — нет, истины — нет, мироздание хаотично, в мире все относительно, «мир как текст», который берется сочинить любой постмодернист, — как все это шумно, но и беспомощно само в себе. Так вот, упорный, секулярный антропоцентризм когда-то должен был войти в этот кризис. И с ним мы вступаем в ХХI век. Да, мы в плену капитализма — а тем не менее «постмодернизм» для нас — мёртвая собака, когда для многих западных слоев ещё живой лев. Ну, конечно, теперь одного этого осознания нам уже мало. Хотя сегодня ещё душит всех «постмодерн» — а мы должны думать об опасностях будущего перехода. При следующем историческом переходе нам грозит новое испытание — и вот к нему мы совсем не готовы. Это — совсем новые для нас виды опасностей, и, чтобы против них устоять, надо, по крайней мере, хорошо знать наш прежний русский опыт. Сотрясательная революция, прежде чем взорваться на улицах Петрограда,

- 18 -

Не в стол, а руку Самиздата!

взорвалась в литературно-художественных журналах Петроградской богемы. Это — там мы услышали призывы к сметению, низвержению всей предыдущей традиционной культуры при самовосхвалении отчаянных новаторов, так и не успевших, однако, создать что-либо достойное. Среди тех призывов звучало буквально: уничтожить Расинов, Мурильо и Рафаэлей, так, «чтобы щелкали пули по стенам музеев», классиков русской литературы начисто «выбросить за борт корабля современности», а вся культурная история теперь начнется заново. Но я никогда не призывал к физической всеобщей революции. Это — такое уничтожение народной жизни, которое, бывает, не стоит одержанной победы. Да нам не просто же освободиться, нам надо стать на путь лечения, а революции не вылечивают. К тому же рядовой гражданин нашей страны находится в таком положении, что его нельзя призывать к физическим движениям: они грозят ему гибелью тотчас. Поэтому я и призывал к движению «жить не по лжи»: отнять свои руки от их Идеологии — чтоб она грохнулась и кончилась. Внутренняя победа всегда предшествует внешней. Это тоже будет равносильно изменению государственного строя. Движение это — развивается, дай Бог ему продолжаться. Но оно оказалось медленней, чем я ждал. Да оно по природе своей не может быть быстрым. Дело так запущено, отступление наше перед Западом так далеко зашло. Нет, не об обречённости России речь идет, нет. Но в общем весы склоняются к худшему — гиблой международной авантюре… Могут ли на Западе найтись силы, которые пробудятся, оздоровят Запад? Я всё же надеюсь, иначе бы не предостерегал. — В самонадменной Америке, всегда уверенной в своей правоте и легковесно не ощущающей своих преступлений? И особенно надеюсь на Соединённые Штаты, где много неиспользуемых, непробуждённых сил — не похожих на те, что действуют на газетной, интеллектуальной и столичной поверхности. Потому что существует долгая традиция говорить о национальной России только плохое (хотя судят о ней — с апломбом, будто уже насквозь её поняли, будто можно её понять, игнорируя десять веков православия). Так все-таки: способна или неспособна одна часть человечества научиться на горьком опыте другой? Весь этот вопрос нельзя разбирать неконкретно, без нынешней мировой обстановки. Если говорить о предыдущем «письме вождям», то надо дать некоторое объяснение. То конкретное, про идеологическое соревнование, — это вообще там игровой, иронический момент. Это была в «письме вождям» шутка: что партийные пропагандисты в свободное от настоящей работы время, да еще бесплатно, будут пропагандировать православие, штудируя мой «Русский словарь языкового расширения». Это я просто посмеялся: они — такие шкуры, что бесплатно и для своей идеологии не пошевелятся. Они видят, что их система отлично работает. А о том, как живет народ, они тем более не беспокоятся. Это такое правительство, которое совершенно не думает о том, как живет народ. Он сейчас вымирает у нас, русский народ, — ну и пусть вымирает. Они перейдут владычествовать над другими народами. При нынешнем физическом вымирании русского народа, конечно, есть перспектива замены русской культуры на пространстве России другими религиями и

А. И. Солженицыну посвящается!

- 19 -

культурами (в том числе и китайской). Это — горький для нас процесс, но он совершается. Они видят, да, хозяйство у них разваливается, но они знают — в тяжелые минуты капиталисты им всегда помогут. Заветное их желание, чтобы государственный строй и идеологическая система не менялись и стояли вот так веками. Но так в истории не бывает. Каждая система или находит путь развития или падает. В какие испытания нас еще бросят эти корыстные «вожди»! Каждый лишний год их господства приносит непоправимый урон. То они погубили Байкал, то собираются погубить Сибирь. Истощают страну, бессмысленно направляют народное усилие, каждый год омрачают и портят миллионы новых душ. За каждый один такой год нам придется потом платить не одним годом выздоровления. Нам тоже медлить нельзя… Но вот что главное в «письме вождям» не названо, а подразумевается: что я обращался, собственно, не к этим вождям. Я пытался прометить путь, который бы мог быть принят другими вождями, вместо этих, которые внезапно бы пришли вместо них. У нас в стране я рассчитываю на ту степень опамятования, которая уже разлилась в нашем народе и не могла не распространиться в сферах военных и административных тоже. Ведь народ — это не только миллионные массы внизу, но и отдельные представители его, занявшие ключевые посты. Есть же сыны России и там. И Россия ждет от них, что они выполнят сыновий долг. — Не могу допустить, чтоб они бесследно все ушли, как вода в песок. Чтоб они или их наследники были равнодушны к ужасной судьбе, которую нынешние корыстные вожди готовят нашей родине, куда загоняют её. Этой прослойке должно быть понятно, что сбережение народа — высшая изо всех наших государственных задач; а если не будет русского языка, не будет нас, русских, совсем. Русский язык сейчас в ужасающем состоянии. Это не просто болезнь языка — это болезнь души… Повреждены мы, да, и многие даже близко к бесповоротности. А — не бесповоротно! И это показывается процессом оживания нашего общества. И — молодёжь сильно затронута этим очищением. В разных местах, в разных проявлениях там и сям замечаешь, что современная молодёжь чутче к истине, чем её дипломированные учителя. Эта молодёжь как будто проныривает через навал хлама и тянется, ищет... У многих из них религия вызывает уже не насмешку, а интерес, сочувствие, даже соучастие. В этом — надежда. Такое изменение, я скажу, — глубже и перспективнее, чем даже государственный переворот. Ведут себя люди так, будто этого Дракона над нами, — совсем нет. Воздух другой! Я — верю в наш народ на всех уровнях, кто куда попал. Не может быть, чтоб 1100-летнее существование нашего народа, в какой-то ещё неизвестной нам форме, не пересилило бы 20-летнего оголтения этих вурдалаков, в ореоле ликующих, хохочущих нуворишей и воров. Всё-таки наша жила — крепче! И мы должны пересилить их, отряхнуться от них. Бирнамский лес пошел! Я вижу будущую Россию — в выздоровлении… Отказаться от всех бредней, от необъятных интернациональных задач — и начать мирное, долгое, долгое, долгое — выздоровление…

Глава первая. «АВТОРА!» «Имя есть некоторое, от своего носителя сравнительно независимое, но для его благоденствия и несчастия высоковажное параллельное существо, которое зараз представляет своего носителя и влияет на него.» Гезебрехт. © © 11999922 Н НЕ Е ГГООГГООЛ ЛЬЬ..

Точное время и место действия не указываются по соображениям профессиональной этики.

ПРОИСШЕСТВИЕ В ПОМЕЩЕНИИ РЕДАКЦИИ «Почти каждая наука обязана своим происхождением какому-нибудь искусству, точно также, как всякое искусство, в свою очередь, вытекает из какой-нибудь потребности человека». К. А. Тимирязев. «Учёное сочинение рассказывает, что именно было или есть, а произведение изящной литературы рассказывает, как всегда или обыкновенно бывает на свете». Н. Г. Чернышевский.

Произошло всё неожиданно и в следующем порядке. К нам в редакцию, и сразу на второй этаж, ввалился некто и прямо в пальто. Понятно, дело было тогда зимой. Мы, присутствовавших при инциденте по-фамильно неуместно называть, естественно, посоветовали посетителю спуститься вниз. (Обыкновенно, посетители у нас раздеваются внизу.) Однако, никакие посулы на гражданина не действовали: — Мой предок в «Современнике» печатался, — он перемещался по редакционному помещению как бы уже по-хозяйски; и теперь отсюда, видно было, его так просто не выпроводить. — Я вам предлагаю, — тон посетителя вырос до безапелляционного; а вещал он, заняв редакционный стул, — для начала, увеличить тираж. Скажем, миллиона вам хватит? Конечно, присутствующим, после таких намеков по своему адресу, ничего не оставалось, как только начать группироваться вокруг стула, столь вызывающим образом эксплуатируемого. Но

- 26 вдруг, откуда-то из-под полы своего ватного пальто, посетитель извлек нечто продолговатое. Все невольно отшатнулись в сторону. А незнакомец, как ни в чем не бывало, развинчивал капсулу... Сотрудники редакции, завороженные, всё следили за каждым движением; и наконец, изнутри, не без усилий был извлечен этот свиток. Что он из себя представлял? Трубочка. Перетянутый резиночкой для волос; явно пожелтелая от времени бумага, со следами кропотливой работы без труда определяемых насекомых, местами изъеденная, иногда в дырочках вся, точно перфокарта. Тем не менее, вот содержание. ДАЛЕКОМУ ПО ОБСТОЯТЕЛЬСТВУ ВРЕМЕНИ АДРЕСАТУ Надпись виднелась снаружи, и хотя наискос и чернила подвыцвели, что это — вензель, сразу бросилось нам в глаза. Изнутри мы уже читали. Читатель, здравствуй! Ты меня узнал сразу. И знаю: без меня уж тебе поскучать пришлось. Но это тоже хорошо. Чем еще ты воздашь сочинителю. Ты мне воздал: ценю. А чего я долго задержался — лучше и не спрашивай. Сам понимаешь, в мире том не грех совсем сгинуть. Я не пропал; теперь ты в этом убедился. Это факт науки, и с ней ты должен считаться. Ты помнишь, я как-то раз прибегал к услугам медиума. Тебе понравилось? Прости. Но выхода у меня тогда действительно не было. Эти прямо доконали меня своими домогательствами: тогда я решился выбрать сам, какой подвернется получше. Впрочем, с медиумами у меня всё кончено. А сейчас перехожу к делу. Оно всего одно единственное. Выслушай меня со всяким вниманьем. Посылаю тебе эту весточку с оказией: с моим пра-пра-... (уж и не ведаю, сколько правильно пра-этих писать?) ...внучком. Ты прими его; обласкай. Он не станет сильно сопротивляться. Помнишь, я тебя учил еще афоризму: «Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза». — Не забыл; хвалю. А откуда берут канифоль? Он, я тебе скажу, виртуоз. Вроде меня, если не лучше. Все мои наследственные недостатки, — ты помнишь, я их нажил вместе с действительным статским, по мере службы в Пробирной Палатке, — правнучек взялся коренным образом изживать. Зато все мои многочисленные достоинства, — читатель, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — мой наследник, и в некотором роде продолжатель, по полной мере содержит. Одним словом: «Мой портрет» — ты знаешь? Напомню: «Когда в толпе ты встретишь человека, который наг (другой

- 27 вариант: на коем фрак)» и т. д. Короче, единственному могу доверить новейший Проект упорядочения мозгов: пока вместо национальной идеи (с учетом стеснительного положения финансов). Но прежде скажу тебе в чем он меня превзошел. Моя скромность известна всем. Родственными связями щеголять не в моем вкусе, хотя стоит иногда повторить, что весь наш род занимался литературой. Наконец, порода в нем взяла своё. Ты это сразу обнаружишь: в его чертах без усилий признаешь... Хотя не мне указывать тебе великих. Только б его посетило нечто, сопутствующее вдохновению. Напротив, стоит незначительному его взор отвлечь, как на челе кого-нибудь из Толстых проступает ретушь века сего. Я не откажу в таланте благодарному потомку, когда б нахмуры относились к возвышенным творческим чертам, однакоже повергателя не токмо кумиров, а и насмешника над высоким начальством и предустановленными авторитетами — не похвалю. Лавры раздиратель, вылитый вам! Посему советую второразрядным борзописцам не домогаться своими бесконечными писульками. На прочих, перышком помельче, жалко и тратить бумаги. Не стоят. Теперь перехожу к настоящим пунктам. Первым нумером, — я перечисляю по порядку, а не по степени дарования (читатель, отныне твоя это стезя — воздать), — итак, для начала стоит сказать, что мой последователь и в некотором роде продолжатель являет собственно мыслящей натурой тип философа. Я бы даже рискнул добавить: нового направления. В общем, его, как и всех Прутковых, настоятельно рекомендую тебе, читатель, штудировать. Он философ из настоящих, кого изучают все так называемые. Отмечу и неподдельную афористичность — особый склад мысли, которой я всегда блистал. Как видишь, он меня даже тут достиг. Второй пункт, где надо остановиться — его писательская деятельность. Он талантливейший из писателей. Быть на одной ноге с уважаемыми нашими классиками — вот его авторское кредо и место, стало быть, в прозаическом жанре. Как и я в свое время, он много синтезировал (конечно, был соответственный анализ) — всё, что было до него. И плюс, еще добавил кое-что, чего до него никто не делал. Впрочем, лучше его читать. И третье. Подобно мне, покорному слуге муз, продолжатель фамилии еще поэт. Нет, мало сказать, еще поэт: так обращаться с поэтами есть признак дурного воспитания и развития. Он поэт даровитый; местами, гениальный. Гениальному, я тебе скажу, никакой синтез, никакой анализ — не указ; я это понял за время нашей разлуки, и он на сей предмет, оказалось, уже осведомлен. Словом, превосходные степени и сравнительные эпитеты здесь ни к чему, а дело за справедливо-

- 28 стью, самой обыкновенной порядочностью и чистоплотностью, — кстати, единственное, что и требуется от тебя, читатель. Ну, тут уж бумаги край... пора нам попрощаться. Не унывай, читатель! Помни, что я, как был, так и остался твоим доброжелателем. Мой правнучек не подведет, вот увидишь. Прошу его любить и жаловать… Дальше бумага особенно разъедена, крупными пятнами, как будто подвергалась воздействию химического опыта, но все-таки угадываются следы некоторых латинских букв: по ним можно восстановить: annus, i. На оборотной стороне, в трубочке снаружи, в самом низу свитка — той же рукою, вразмашку: На фамилию родовую Прутковых до времени мой запрет. НЕ ГОГОЛЯ титла: Н (нашъ) и В (вди)… — вношу собственной своей рукой; засим повелю эту записку вложить в капсулу и запечатать оную на срок. Следует заметить, едва содержание капсулы и вышеописанного манускрипта, а, главным образом, сама бумага, успели выдержать тщательную экспертизу специалистов и, наконец, когда было получено столь долгожданное «добро», послание сразу было оглашено на коллегии редакции, в срочном порядке собранной по такому экстренному случаю. Не скроем, в душу каждого из присутствовавших при составлении акта вошло чувство до той поры неизведанное. Это отнюдь не пресловутое ощущение ответственности за порученный участок литературной работы; нет, всё глубже. Нами овладела, некоторым образом, даже робость; то чувство, которое всегда дает о себе знать, лишь только соприкасаешься с чем-то значительным и содержательным. После мучительной борьбы наконец и в нас победил читатель, а посему, немного посовещавшись, как требовала того процедура, редакционная коллегия в необходимом составе приняла решение исполнить последнюю волю уважаемого всеми нами Кузьмы Петровича. Итак, под поручительство маститого литератора, мы знакомим широкого читателя с творчеством НЕ ГОГОЛЯ, как скромно отрекомендовался наш неожиданный посетитель. А втор ск ий гон орар переч ис лен в М инис тер с тво Ф инанс ов д л я ча с тичн ого п ога шения за до лженно ст и п о зара ботн ой п лате тр уд ящим ся .

- 29 -

™ Сведение о 102-х великих идеях считать проверенным до конца пока рановато; однакоже и факт на сегодня содержания субстрата культуры в коробочке удобных габаритов — несомненнейший: преимущества прогресса очевидно. Явление планетарное, фокус предвидений (divinatio) великих прошлого и объект для исследований поколениям грядущим. Предмет также производит впечатление неизгладимое на современников и делает избранных причастниками СТОЛА; а будучи в известном смысле вещью художественной и некоторым образом нанотехнологического воплощения для ПОЛКИ, таковой будит чудовищно воображенье и весьма пригодным представляется всяческого культу, при самом благоговейном отношении к последнему. Когда же вполне учитывать масштабность, то и уже один футлярчик под оную влечет пристальнейшее внимание наук и скрупулезные исследования со всевозможных сторон трансфигурации. В общем, коробочка творит что-нибудь эдакое со всяким из нас.

- 30 -

Автор выражает признательность коллегам за критические замечания, в порядке коллективного обсуждения материала на стадии подготовки рукописи к публикации.

- 31 ™ Инсталляция виртуальной КНИГИ (Машина Реальности) Организованные сценически пространство и время, символический Круг. Свет — познания человечества, вне которого необъятное невежество последнего. Бесконечность пространства осмысливается в картографических проекциях Земного Шара, изнутри метафорического Колеса предельного радиуса, по ободу маркируемого памятными историческими датами (хронология). Времяпространство (хронотоп) актуализируется в КНИГЕ (Полка™ и Стол™ в сценической свертке), которая вписывается в континенты и являет на мировом фоне таким образом окно исчезающей культуры (метрические габариты позволяют использовать этот же реквизит под ЭКРАН™ для информации и с целью рекламы). ™ Блок рекламы.

- 32 -

[ Концептуальный дизайн «Извините, — сказал живописец, — если мои краски бледны: в нашем городе нельзя достать лучших». Биография одного живописца 21.

™ Панорама планетарного искусства в меридиональной развертке. Разомкнувши параллели и распахнув пространство метафорической евразийской платформы, реквизит Стол™ и Полку™ утверждается на зеркале сцены и центрируется по меридиану на континенте, комбинированный занавес в дымке зеленоватой легко стилизуется вокруг — под бесконечные книжные ряды, заключая освященные предметы в некий сакральный Лимб. © Золотая мысль (в бегущей строке): «Я знаю лишь то, что я ничего не знаю». Вокруг декорации света не более, чтобы ощутить в кромешном мраке серость окружающего. Цветовое решение: от непроницаемого с краёв фиолета — через зелёный — до концентрированной русской голубой на Полке™. Океанические чернила, внабрызг отвне, кнутри размываются, выкрадывая прогалины из плотной драпировки индиго и природного ультрамарина; разбелень морской волны оформляется в островной прозелени: острова брауншвейгской зелени, укрупняясь, отвердевают, собранные архипелагами вступают на материковый рельеф в свинцовой зеленой занавеси могучих сибирских лесов, — а и те сводятся на нет, прорисовываясь и вконец овеществляясь контурами благородного дерева Полки™; материализованные здесь в переплётах тона суть глубоки и символичны, однако сами корешки издалека не прочитываются из-за рефлекса от русской голубой. При метафоре «Весь мир — театр!» (Petronius Arbiter): если отсутствие оркестровой ямы НЕ ассоциировать как провисшую небесную субстанцию, то партер сразу ассоциируется с продолжением евразийской платформы и определенно намечается «цивилизационный шов» (из первого ряда уже внятно расслышивается горное дыхание по-за спиной): слева — Кавказский хребет, справа — Среднеазиатское «подбрюшье». ™ Космические и антропологические имагинации. Сознательное: Если провисание сверхъестественных субстанций — это не инспирация нечистых духов, то сознанию необходимо время освоиться и дальше подчиняться не столько естественному и действительному, сколько кошмарной логике обыденности, в которой невозможно усомниться. Призраки господствующего бытия недвусмысленно маячат за воображаемым Ахероном, а неотвязные воспоминания «Искушений Святого Антония», навеваемое Флобером (купно с иллюстрированным Босхом — «Третьего Дня») — будят страхи из картин дня последнего: раздвигания сомкнутых неба и земли, разъятия сросшихся первопредков-супругов (близнецов-демиургов), разрывания на две части мифического первосущества, и наконец разлучения солнца и луны. 21

В. Ф. Одоевский.

- 33 Подсознательное: Наконец подсознательное извлекает из положения свою выгоду и повод (неугомонное, привыкшее быть вне закостенелых клише — уже здесь за своего); и поручается — ex professo — свободным искусствам. Речь о скачке развития homo sapiens, явственном переходе в идеальное измерение от обыденного: на формы контакта, вольные и особливые (но без фамильярностей в обращениях). В первом VIP-ряду партера уже угадываются ПервоЧеловеки из числа БогоЛюдей. Извлекаются из родовой памяти, после некоторых усилий: скандинавский Имир, иракский Зерван, китайский Пань Гу, Леравулан солорцев (Вост. Индонезия), Ахсоннутли от навахо (Сев. Америка), Авонавилона от зуни (Сев. Америка), Омумборонга от героро (Юго-Зап. Африка), Ункулункулу от зулу (Юго-Вост. Африка), Кунмангур от муринбата (Австралия). Конечно, здесь и всевозможные анусовидные, андрогинные и прочие двуприродные существа; и те близнечные и супружеские пары, мыслимые изначально единым целым, включая египетских Нун и Нуанет, шумерских Ан и Ки, зороастрийских Мартйа и Мартйанг, селькупских Ий и Кызы, Типеу и Кукумац из мифологии киче, Ранги и Папа из мифологии маори. ® Указание для администратора. На всякого мудреца станет простоты: 1. Заслуженных деятелей искусства обелетить первым рядом. Картку офотограченную — навесить. 2. Подходы к сцене презентации лауреата вдвойне окарауливанию подлежат.

Сверхсознательное: При отсутствии временных категорий, пространственное доминирует в акцентах; преодолевая чувство дискомфорта, интуиция — на грани трех- и четырехмерного миров — уже во всём расслышивает метафорическом отзвук «Идеи». Как мимолётное видение: музы, в белом вечернем (с умеренным декольте), легко и грациозно обозначаются в полусумраке по обеим сторонам сцены. Доносятся отголоски божественной парабасы. Лимб безлюден, и его незаполненность — вопиющая метафора: ECCE HOMO! (лат. — «Вот человек!») ® Реклама в бегущей строке: «Оденьте Катю в рекламное платье!». Читатели, догадавшиеся, фрагменты рекламы каких фирм расположены на платье, и первыми приславшие ответы, будут сфотографированы с Красивой, Доступной, Работящей. Всего миг — достаточный в пространстве электричества — и галлюцинируешь на Лимбе: монументальная мысль (см. дальше Монументальная мысль) и печатное слово совокупно обретают здесь выражение, рифмически пространство озвучивающее и в содрогание приводящее (посредством Рога Изобилия™ — см. дальше Точные приборы и устройства). © Ункулункулу Рапр, грапр, апр! Жай! Каф! Бзуй! Каф! Жраб, габ, бакв — кук! Ртупт! Тупт! © Золотая мысль (в бегущей строке): «Ecce homo! — вот человек!».

- 34 Местонахождение резервата будущего человечества остаётся по-прежнему под завесой тайны. ® Блок рекламы.

В КАСАБЛАНКЕ НАХОДКА МАЛЕНЬКОГО ОСКОЛКА КОСТИ ВОСПОЛНИЛА БОЛЬШОЙ ПРОБЕЛ В ИСТОРИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. В Карьере Томаса ученый-архиолог ЖанЖак Ублен обнаружил несколько окаменевших осколков черепа. Были ли эти осколки фрагментами черепа нашего далекого предка? Этот вопрос навсегда остался бы без ответа, если бы к решению загадки не подключились специалисты из фирмы IBM. Обработав информацию о находке в уникальной программе Visualisation Data Explorer™, они получили трехмерное изображение одного из первых homo sapiens. Новая технология IBM помогла нам вернуться на 400 тысяч лет назад и дала ключ к разгадке тайны происхождения человечества.

Решение для всей планеты IBM. ™ Лаборатория творчества в трансфигурации. Органическая ритмика первозданного стиха, проницающая до разделения составов и мозгов (вопль рефлектирующего Ункулункулу), — драматургический контрапункт для поворота сцены и нетривиальной трансфигурации КНИГИ. (Машиной сцены Лимб приводится в движение против часовой стрелки, совершая оборот на 180°, при отсутствии посторонних скрипов. При неисправности в Машине, или в виду отсутствия таковой, сцена решается обычным способом: посредством занавеса.) КНИГА таким образом предстает иными измерениями: Полкой™ в обратной перспективе писательского Стола™, конфигурациями разворачивающегося. ® Указание для администратора. Предварительно, параллельно и согласованно, разворачиваются Мнения. Места для таковых: «левополушарные» — западная сторона кулис, под указателем «Служебный» (Курилка); «правополушарные» — восточная сторона кулис, под указателем «Выход» (Гардероб).

Полка™, «прошитая» индексом-указателем — «Действительные Идеи» (всех вместе — 102-е) — это дверь в пространство знаний, где сотни тысяч входов и перекрестных ссылок (см. также реквизит сцены: Syntopicon Адлера). Что здесь нет места галлюцинации (голографическое изображение может иметь место) — свидетельствует наличествующая объемная пластика, как воплощение одной или сразу нескольких идей (см. также Монументальная мысль), распределенная на Полке™ по возможности (желательно и равномерно). Напротив, на почтительном расстоянии обратной перспективы — бытие, уникальное при каждой новой трансфигурации — отображение КНИГИ, опрокинутое в пространство внимающей публики. ™ Точные приборы и устройства. Розыгрыш лотереи, викторина здесь не предвидится; КВН, дебатов о политике и т. п. шоу, включая проповеди, также ничто не предвещает. О том говорят представленные на Столе™ предметы, заведомо специального предназначения. Именно, при оцветовке устойчивого крона, прямо напротив определенно угадываются, некоторым образом, приборы.

- 35 Как-то: в господствующих горизонталях поверхности впечатляет, вместилище с нефтяного отлива субстанцией наполнения и габаритов внушительных; приложенный к тому инструмент, при достаточной степени свободы и подстать грандиозный, в мыслимом сосредоточении мнится острием и, по рассмотрению применения, причастен к сосуществующей субстанции. И, наконец, поблизости от авансцены (на бывшем месте суфлёрской), в обратной перспективе Полки™ — при качественной технологии воплощения как звука и светомузыки интеллектуальное устройство, являет округлости отполированных узлов магнетического действа собственно фонтанирующего Рога™, сводящего горизонтали и вертикали на себе. ™ Монументальная мысль. Если на VIP-объекты первого ряда время не тратить, а упорно продолжать разглядывать Полку™ с точки зрения рядового читателя и зрителя, то скоро вооруженным глазом (полевой бинокль 8-ми крат) обнаруживается: Гомер, Гораций, Овидий, Лукан и другие имена прочитываются по корешкам, а также представляются индивидуально ваянием. В результате анализа, самостоятельный наблюдатель приходит к дальнейшим выводам. Так, канонические лица, в скульптурной форме (особенно, гипсовым бюстом) выставленными не могут быть: в исключительных случаях, изваяния замещаются изображениями; разрешена и подмена античного артефакта копией или выдающимся лицом, ближайшим по времени и также непричастным какому-либо культу. В случае бюста, даже невооруженным глазом распознаются: Сократ, Платон, Аристотель; гораздо хуже — Диоген, Демокрит, Гераклит или Эвклид; Орфей, Зенон и Сенека, так же, как и Гиппокрит с Авиценною, узнаются местами; в то же время Птолемей, Фалес, Анаксагор, Эмпедокл, Диоскорид, Лин, Туллий, Гален и, обыкновенно, Аверроис — отнюдь не признаются за таковых. Отсутствующие ветхозаветные праведники естественно навевают дантовские настроения; между тем, на Полке™ присутствующий Флорентиец и Вергилий поблизости не обнаруженный дают повод для скрупулезной юстировки зрительного прибора. ™ Поток сознания классиков. Организовать и упорядочить мысль классиков в потоке сознания помогает планируемая трансфигурация Полки™. (Машиной сцены Лимб приводится в движение против часовой стрелки, совершая оборот на 180°, при отсутствии посторонних скрипов. При неисправности в Машине, или в виду отсутствия таковой, сцена решается обычным способом: посредством занавеса.) КНИГА предстает своим обычным измерением: Экран™, который являет на мировом фоне таким образом окно исчезающей культуры (метрические габариты позволяют использовать этот же реквизит сцены для информации и с целью рекламы). Даже и при относительно невысоком IQ публики, верная центровка (при неукоснительном соблюдении регламента работ с реквизитом) сразу выводит рядового читателя на уровень потенциального автора. Тот же индивид, которому книга вчера была только предметом для любопытства — уже сегодня осознает себя читающим, а завтра осознает (что весьма

- 36 желательно) думающим. Явление безусловно не делает из каждого обладателя билетом — мыслителя; тем не менее, посредством реквизита, в зале индуцируется строго необходимый полифонический дискурс.

™ Божественная ПАРАБАСА. Вступление. Излучаемое акустическое чудо (см. также Точные приборы и устройства) слышно издалека и, отражаемое от Полки™, из срединного Лимба гармонически распространяется по воздуху. Органическая ритмика первозданного стиха, пронизывающая до разделения составов и мозгов (вопль рефлексирующего Ункулункулу), под высокими сводами многократно усиливается: ответное эхо планеты настойчиво понуждает аудиторию землян внимать пиетическому императиву Председателя Земного Шара. Ритмическому созвучию попеременно вторят голосистые музы, вступая вослед —

- 37 то слева, то справа — и под финал единым аккордом сливаются в напеве божественной парабасы. © Ункулункулу Рапр, грапр, апр! Жай! ® Музы слева Веком на веку…

™ Задействуется Рог Изобилия ™, техническое устройство сцены, функционирующее в режиме суфлёра.

® Музы справа И на Механику уж ропщим... © Ункулункулу Ртупт! Тупт!

® Музы все вместе Боги! Лимб по-прежнему безлюден, но теперь его незаполненность — всего только повод для технологической паузы. ™ Технологическая пауза. На момент ударного слога «КУ» в слове «Быку», из мистического промежутка в комбинированной занавеси, наподобие Имперей открывшейся, показывается рабочий персонал сцены (обычно принимаемый за соавторов). Таковых двое; того достаточно, чтобы, не имея заметной физической подготовки, под звуками божественной ™ ПАРАБАСЫ неспешно и отнюдь не демонстрируя на публике причастности к искусству, плавно транспортировать (далее варианты на усмотрение администрации): вариант а) Писателя, Деятеля и Гражданина — в единственном лице лауреата, представленном в гипсе, ином пластическом виде или профессионально исполненного фотографического изображения в обрамляющем багете (скромно; но и вкусно можно выделать). Предмет также степенно водворяется на особой консоли посреди метафорического евразийского континента, где и центрируется по Лимбу (воображаемая ось симметрии проходит между упомянутых «кавказским хребтом» и «среднеазиатским подбрюшьем»). вариант б) кубический жертвенный ящик.

- 38 -

С целью соблюсти тайну пожертвования и гарантии сохранности в Кубе ™ (при продвижении проходом вдоль первого ряда), на каждую из шести граней этого правильного геометрического тела наносится палиндром по форме магического квадрата.

Cм. далее:

]

Квадрат SATOR (Википедия).

Квадрат SATOR (Википедия) SATOR AREPO TENET OPERA ROTAS — известный палиндром, буквосочетание, составленное из латинских слов и обычно помещённое в квадрат таким образом, что слова читаются одинаково справа налево, слева направо, сверху вниз и снизу вверх. Палиндром часто ассоциировался с ранними христианами и использовался как талисман либо заклинание: в частности, в Британии его слова записывали на бумажную ленту, которую затем оборачивали вокруг шеи для защиты от болезней. Фраза SATOR AREPO TENET также является примером бустрофедона — способом письма в памятниках литературы, при котором строки письма поочерёдно читаются слева направо и справа налево. Если выражение прочесть дважды в прямом и обратном порядке, то слово TENET повторится. Изображения палиндрома со времён Римской империи сохранились на нескольких архитектурных и литературных источниках в разных частях Западной Европы, а также Сирии и Египта. Наиболее ранние находки — две выцарапанные надписи — были обнаружены на руинах древнеримского города Помпеи, уничтоженного в результате извержения вулкана Везувия в 79 г. н. э.

Перевод Чаще всего слова палиндрома переводят с латинского следующим образом: sator — сеятель, землепашец; arepo — выдуманное имя либо производное от arrepo (в свою очередь от ad repo, «я медленно двигаюсь вперёд»); tenet — держит, удерживает; opera — работы; rotas — колёса или плуг. В законченном виде фраза звучит приблизительно так: «Сеятель Арепо с трудом удерживает колёса» или «Сеятель Арепо управляет плугом (колёсами)». Немецкий журналист К. В. Керрам, широко известный по публикациям о великих археологических открытиях, предложил собственный перевод бустрофедона Sator opera tenet; tenet opera sator, используя слово tenet дважды: «Великий сеятель помогает работе; вся работа великого сеятеля в его руках» (англ. The Great Sower holds in his hand all works; all works the Great Sower holds in his hand). Наиболее загадочным словом в буквосочетании считается слово arepo — оно более не встречается нигде в латинской письменности (в терминах лингвистики считается гапаксом. Часть исследователей считает, что оно является вымышленным специально для данной композиции. Другие специалисты полагают, что слово было заимствовано из другого языка. Так, французский историк и писатель Жером Каркопино (Jérôme Carcopino) выдвинул гипотезу, что arepo имеет кельтское, предположительно гальское происхождение и первоначально означало плуг. Профессор в области гражданского права Оксфордского университета Давид Дауб (David Daube) считал, что слово пришло из иврита или арамейского языка, и ранними христианами использовалось как аналог греческих альфы и омеги (см. Откровение Иоанна Богослова, 1:8).

™ Из редакционного портфеля

НАБРОСКИ К НОБЕЛЕВСКОЙ ЛЕКЦИИ (ПО ЛИТЕРАТУРЕ)

Осмысляя проблематику на сегодня актуальнейшую, автор рассчитывает на понимание далеких потомков.

™ ТЕКСТ ДЛЯ ЛАУРЕАТА:

Прогрессирующая цефализация биологических форм, от архея до плейстоцена и затем всего голоцена (вплоть до эпохи Эйнштейна и Солженицына) в настоящий период получает свое крайнее выражение как фундаментальный конфликт Ноосферы и Бытия. В культуре антропогенного вида, в самой сердцевине, онтологические диссонансы носят самый разрушительный характер, принимают самые угрожающие размеры. При отсутствии «тормозных механизмов», разрастание компонентов Биосферы-2 до планетарных масштабов Природы, в антагонизме с функциями и принципами Биосферы-1, собственно биосферы, — ставит уже под сомнение подлинность человеческого существования как вида. Кризис, вся опасность которого даже не поддается оценке и мало кем учитывается. Попытки выстроить грамотную феноменологию современного нам культурогенезиса (филогенеза и онтогенеза) и связать с антропогенезом в целом — опять и опять

- 41 возвращают исследователя на идейный базис «постмодерна» и «постмодернизма», как повод к повторению заученных слов о «конце истории» (в преддверии всеобщего конца) и для красивой итоговой фразы: если раньше в мире человек определялся через действие, то сегодня — по окончанию истории — делать человеку стало нечего (порядок вещей, известный практически каждому обывателю). От этой «адаптации к когнитивной нише», в качестве завершающего этапа эпохи логоса, и все магистральные пути современной науки, как правило, никуда не уводят. цефализация [ < гр. kephale голова ] — усиленное развитие головного отдела тела у билатерально-симметричных животных в процессе их эволюции. Ц. связана с тем, что передний конец тела, несущий ротовое отверстие, первым встречается с новыми объектами среды. Поэтому на переднем конце тела концентрируются органы чувств (зрения, обоняния, осязания, у позвоночных животных — и слуха), а также отделы нервной системы, регулирующие функционирование всех этих органов и составляющие головной мозг. Для защиты указанных органов у позвоночных животных развился череп, функции которого у беспозвоночных выполняяют твёрдые наружные покровы. У головоногих моллюсков мозг защищен хрящевой капсулой. архей — геолог. древнейшая эра геологической истории Земли продолжительностью около 150 млн. лет. В отложениях а-кой эры не обнаружены. плейстоцен — геолог. эпоха четвертичного периода, охватившая все ледниковые и межледниковые отрезки времени, характеризуется появлением относительного большого количества новых форм жизни (отсюда и название). голоцен — геолог. послеледниковая, или современная, эпоха четвертичного периода. ноосфера — [ < гр. noos разум ] — понятие введено по аналогии с понятием биосфера. феноменология — [ < гр. phainomenon являющееся и logos слово, высказывание, речь ] — учение о феноменах. Термин феноменология впервые встречается в «Новом органоне» (1764) И.Г. Ламберта как название его «учения о видимости». И. Кант в одном из писем к Ламберту размышляет о «phaenomenologia generalis» как о пропедевтической дисциплине к метафизике. Кроме того, Кант использует этот термин в качестве названия для одной из частей чистого учения о движении в «Метафизических началах естествознания». филогенез (то же что филогения) — биол. историческое развитие органического мира, его типов, классов, отрядов (порядков), семейств, родов и видов; можно говорить даже о филогенезе тех или иных органов: ф. следует рассматривать в единстве и взаимообусловленности с онтогенезом. онтогенез — биол. индивидуальное развитие растительного или животного организма, охватывающее все изменения, претерпеваемые им от момента зарождения до окончания жизни; о. следует рассматривать в единстве с филогенезом. ™ ТЕКСТ ДЛЯ ЛАУРЕАТА:

Вещь познается, личность — понимается. Формула известная. Объекты мира окружающего мы постигаем или подразумеваем и тогда отождествляем с известными идеями, а те, в свою очередь, с известными лицами — прикосновение традиции, без которого не состояться и в том числе субъекту пишущему. И напротив, всегда присутствует грань, между субъектом носителем идеи и самой идеей как таковой: непосредственное отождествление здесь всегда абсурд, но мы постигаем идеи путем при-

- 42 общения к символам, а если шире — к субстанционально осуществленной интеллигенции (смыслу и замыслу мировой истории), по мере ее выражения, то есть через то же искусство. Символ, Понимание, Слово, Имя и наконец — Магическое Имя, то есть Имя самого Имени: становление Имени в субстанции, выражаемой другим Именем, так что второе и внешнее понуждает признавать себя в качестве первого (о том, что представляет сам феномен Писателя как имя магическое, подлежит рассмотрению чуть ниже). И вот, учит нас объективная наука, именно пять основных этих категорий составляют смыслы наполняющих мир вещей, а по большому счету, то и являют нам в целокупности всю картину окружающей реальности. В самом деле, все приведенные выше доводы до времени казались несокрушимыми. И не мудрено, что представители модернистского подхода не устают упорствовать в отстаивании прав субъекта, как деятельного и сознающего существа, наделенного от природы преобразовательной активностью. «Три области человеческой культуры — наука, искусство и жизнь — обретают единство только в личности, которая приобщает их к своему единству» — резюмирует М. Бахтин; и, утверждая автономность субъекта в акте творчества, он бросает свой спасательный круг авторскому „вдохновенью” — чувство гражданской и личной ответственности: «Поэт должен помнить, что в пошлой прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в бесплодности искусства виновата его нетребовательность и несерьезность его жизненных вопросов». При этом ученый, подаривший миру учение о хронотопе (как способ смысловой консервации вечности и преображения повседневного в будущее), совершенно игнорирует никем пока не отмененными «правилами игры» абсолютной мифологии Книги в естественном ее самовоспроизводстве *). А поэтому воспользоваться его рекомендацией, по образцу: спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — на практике задача непосильная для субъекта пишущего; даже когда брошенный ему спасательный круг наполнен субстанцией «сплошь ответственной», как того требует М. Бахтин. *) «Если есть что-нибудь абсолютное, вечное, оно тем самым включает понятие процесса» (Страницы автобиографии В. И. Вернадского. М. 1981. стр. 157). [ Личное мнение: Похоже видит и свой путь в большую литературу перспективный прозаик (находим, что необходимым мироощущением кандидатура уже обладает): пока сравнительно малоизвестный и способный однажды заявить о себе весьма громко, хотя бы как поэт, в обозримом будущем; self made man, если судить по опытной драматургии в жанре мистерии (без массовки). Несколько слов о воплощении творения, предвосхитившем век IT-технологий, и о самом авторе. Откомандировавшись в столичный бомонд, пока на обкат собственной драматургической находки, дальновидный сценарист из провинциалов наконец воспользовался оказией (подвернулось место метранпажа) при «толстом» журнале. И вот в нашем распоряжении и наброски сценической мистерии (без массовки), и материалы Стола- Полки. Конечно, тогда в середине 90-х предстоящий дебют Проекта виделся иначе, чем сегодня. Как раз по линии драматургии, об этом надо сказать отдельно, попытки новаторства были оценены „весьма и весьма” — в инстанции утверждения пьесы;

- 43 и несмотря на это в постановке отказано — под предлогом отсутствия „места для массовочного персонала” (хотя реквизит театрально-художественный, в отличие от предмета писательско-публицистского, больших материальных вложений не требовал), а фактически в виду сугубого недоразумения, к действию на сцене не имеющему отношения. Перед лицом угрозы настоящему достоянию искусства, под диктатом обозначенных выше условий для творчества (провала на сцене), учитывая обстоятельства места и времени (и наклонности характера), особенно же имея в виду атмосферу вокруг „толстого” журнала и конкретную ситуацию внутри отдела прозы, — автор «Идеи» решается на шаг отчаянный для драматурга, но для прозаика в лихие 90-е самый перспективный. В пользу Стола, по версии редакции, жертвуется весь материал собственной Полки, дабы вещь, предназначения преимущественно театрального, наконец обрела божеский вид литературного предмета (и в том числе благодаря последовательной эпиграфической навеске). Драматург отказывается от прежних планов воплощения «Идеи» в сценической инсталляции, и дальше — больше: теперь уже на правах кандидатуры в прозаики (творческий замысел в объеме романа), он уступает почти готовые тексты сугубым профессионалам — с целью окончательной литературной доработки. Возможно, это всего только формообразующий приём, но метафора коллективный автор сразу обретает в редакции качества демократичной четыреххвостки (всеобщее-равное-прямое-тайное право голоса) еще на этапе работы с рукописью; другими словами, это гарантия для продвинутого читателя на собственную интерпретацию творчества при создании литературного шедевра. Речь идёт не о банальной раскавычке текста, но уже о генеративной семантике, распространяемой по всему знаковому пространству ®, ™, © и Њ. Такой способ «применения» пластичный материал Стола и Полки упорядочивает, и сохраняется неразрывность формы и содержания; то есть «Идея» воплощается с новыми качествами, которые традиционно закреплены за этим широким понятием — искусство.

Прямые кавычки ( ) одеревенелы и грубы, тогда как фигурные ( и ) выразительней и заведомо интересней; прямые кавычки ( ) одинаково безразличны месту, тогда как фигурные делают подсказку визуально: где начать и где пресечься в цитате. И тех и других не мешать с типографской закавычкой: вида (левая), а также и вида (правая) — атрибутами преимущественно классики.

- 44 Возмужав (не только годами) и окрепнув как прозаик, НЕ ГОГОЛЬ совершает очередной самостоятельный шаг к вершине мастерства уже естественно и легко: в окончательной редакции его творение обретает свое настоящее имя — «Записки сумасшедшего» (подсказал Н. В. Гоголь); авторские права на то же произведение с прошлым оригинальным названием (рабочим) «Архипелаг плагиата» писатель также оставляет за собой, — так роман получает двойное обозначение. Уместной будет здесь отсылка к Пушкину (письмо к издателю «Московского вестника»), авторскому «Наброску предисловия к Борису Годунову»; то есть, цитируем дословно: «Благодаря французам, мы не понимаем, как драматический автор может совершенно отказаться от своего образа мыслей, дабы совершенно переселиться в век им изображённый». И дальше знаток и корифей литературы, говоря о «применениях» поэтического, со вкусом изысканным употребляет «тонкого придворного Расина»: Il ne dit, il ne fait que ce qu’on lui prescrit etc.

Именно: он говорит и делает лишь то, что ему предписывают иначе. ]

и т. д. А как же

[ Мнение литературоведа: Конечно, талант писателя огромен, его художественному темпераменту можно только позавидовать. Не разрешенный в драматургии, с учетом глубоко переживаемого как личная драма (провал на сцене презентации «Пира победителей»), процесс борений мысли с плотью мира побуждает кандидатуру к деятельности на вновь избранном направлении — в новейшей литературной редакции пьеса получает название «Идея на прокрустовом ложе». Ведь объективная реальность не является — ни незыблемой материей, ни мыслящим духом, — а суть живая творческая эволюция. Последнее в любой ситуации преломляется, с одной стороны, как касание мною предмета, с другой — как касание предметом меня. «Нет, весь я не умру» — уж всерьез принимается, и на свой собственный счет: «Жив будет хоть один пиит». Это же преломление, откомандировавшись из провинции, в столичной редакции («cogito ego sum») плодовитый пишущий субъект воплощает в складку («gutta kavat lapidem»), — именно посредством таковых складок в повседневности отдела прозы он рельефно выделяет свой собственный контур чувственно-когнитивного ареала. (Сравн. у самого М. Бахтина: «внутренней территории у культурной области нет, она вся расположена на границах… каждый культурный акт существенно живет на границах»). Персонал редакции, преимущественно хорошей прозы давно не читавший, снабжается неким универсальным путеводителем по творчеству русских классиков, где пунктиром отмечаются все предполагаемые маршруты для современной нам пишущей братии. Жанр многообещающий заведомо. Это уже не банальная серия литературных портретов, а характеристика разных психологических методов. И на обложку выводится: «А. И. Солженицыну посвящается!» — неожиданное. Почему же все-таки Солженицыну посвящается? Разве имен недостаточно в литературе, чтобы писателю было с кого делать себя? «Carpe diem» — отвечает на прямо ему поставленный вопрос талантливая кандидатура. То есть сама возможность индивидуальной экзистенции нас пока обнадеживает: «Принципы свои я вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей» (Ш. Монтескье). Этот процесс, всегда могущий проявиться в виде нравственного и духовного самоконструирования для субъекта пишущего, связывается с «наработками» Солженицына. Не столько вокруг имени последнего нашего классика, сколько вокруг его 22

Музы — прим. Њ.

- 45 творческой лаборатории дискуссия будет нарастать в необъяснимом рационально масштабе, по мнению автора «Идеи», ибо этот феномен невозможно свести к одной злобе дня: — потому что идет речь о писателе, который бесспорно принадлежит Вечности, или, по крайней мере, по выражению М. Бахтина, «большому времени мировой культуры».  cogito ego sum — лат. «Я мыслю, следовательно, я существую» (Р. Декарт).  gutta kavat lapidem — лат. «капля камень точет» (из Овидия).  сarpe diem — лат. «срывай день» (Гораций), то есть пользуйся настоящим днем. ] ™ ТЕКСТ ДЛЯ ЛАУРЕАТА:

Книга и сам предмет искусства литературы традиционно были неким подобием мирового Яйца (М. Е. Салтыков-Щедрин называет «сокращенной Вселенной»): пространством абсолютной мифологии — в отличие от мифологий относительных, любой из бытующих, по сути ублюдочных — с неизбежной диалектикой нашего бытия, вечного блаженства и вечных мук, одновременно подлинной теорией жизни и подлинной теорией творчества. Природа, сама по себе и природа мифа, взятая в отвлечении от исторического метода, всегда загадочна; — и все узкие специалисты так или иначе вынуждены констатировать «сверхневероятность» мифов, особенно — признанных всеобще, не исключение и мифы исторические. Это и «яйцо» кхмерской мифологии, круглое с одной стороны и квадратное с другой, «гора небес и земли» из вавилонской клинописной таблички и та первоначальная скала, через разрубание которой рождаются солнце и месяц по мифологии микронезийцев, мировая модель в виде «гриба», в форме сросшихся половин — верхней и нижней — у пангве (Зап. Африка) и та же модель в двухстворчатой раковине у маланезийцев. Аббревиатуры, сокращения и т. п. — как олицетворения века машины и расколотого мироощущения (сравн. — слова-мутанты: кадеты, эсеры, эсдеки, либерал-демократы, компромат, беспредел, спецхран) — суть только жалкие рудименты первобытного мифа. Таковым мифологическим пространством, где искомый имагинативный абсолют КНИГИ становится для нашего современника повседневной реальностью — Экран (хронотоп Стол | Полка в свертке), а коробочка (прибор для письма) — приспособленный к понятию современника «говорящий» символ первобытия. С другой стороны, всякая книга всегда соприкасается с известной нам традицией, берущей начало от клинописи, «черт и резов», текстов рукописных и т. д., — следовательно, и о самих канонических границах искусства поставить вопрос вполне уместно. Скажем, специфически оформленные рукописные тексты драматических произведений, предназначенные для постановщиков античных театров, явились основой для композиционной структуры ранней иллюстрированной книги в христианской Византии. Здесь находят новое применение «раскадровки» спектакля, со сценическими композициями внутри текста, — где рядом соседствуют варианты стенографии для режиссера, а сам текст комедии или трагедии предваряется портретом автора. — Спрашивается, где вообще мифологема Книги может начинаться и когда сам предмет литературы заканчивается?

- 46 Апологеты постмодернизма ту же абсолютную мифологию сводят к представлению о «тексте», как высшей стадии лингвистического моделирования мира. Собственно, согласно их знаменитой концепции «смерти субъекта», текст это ВСЁ. Абсолютная мифология — здесь не столько внешнее жизненное пространство, куда разрастается творческое «Я», сколько содержательная объемность самого текста, порождающая внутреннюю структуру автора, во всем объеме изнанки такого рода бытия: абсолютно зависимого от языка, текста, общественных норм, цеховых правил и прочих предписаний, но особенно — от внутренних инстанций («Оно» и «Сверх-Я») того же субъекта пишущего. Современный скриптор не предшествует своему тексту, а он сам помещается внутри письма — до и вне отсутствуют какие-либо признаки бытия. Так текстом и письмом — особенно «автоматическим» — замещается онтологическая настоящесть и культуры вообще, и культуры телесного. Здесь абсолютная мифология как бы вся размывается: будучи ВСЕМ, текст становится НИЧЕМ. Остается только решить вопрос о границах авторства и самого предмета литературы, как продукта субъектной деятельности. Ответ принято находить в практике юриспруденции: в качестве прецедента дальше исследователь выбирает какое-то конкретное произведение. «Да, его начало — первая страница книги, а конец — последняя, но является ли частью произведения вычеркнутое самим Ницше или приписанное им на полях? А если внутри первоначальной рукописи мы находим медицинскую справку, счет или какой-то другой документ, семантически не имеющий никакого отношения к произведению, то все-таки что это, если не его часть?» Действительно, не открываем ли мы способ «расширять» авторское творение до бесконечности? «Среди миллионов следов, оставшихся от кого-то после его смерти, — как можно отделить то, что составляет произведение?» — вопрошает наш исследователь. Однако, ответ ему хорошо известен: подобное «расширение» авторского права ведет к нивелированию самого понятия «текст». Что же имеем в итоге? (Мысленно подводим здесь черту.) Синоним мирового Яйца, как понятие, аннулирует самого себя. [ Мнение историка: Язык не поворачивается назвать такую книгу романом, хотя бы в том смысле, какой вкладывал в этот термин О. Э. Мандельштам: «композиционно замкнутое, протяженное и законченное в себе повествование о судьбе одного лица или целой группы лиц». Скорей это саморазвертывающийся по-структуралистски текст о тексте и об авторе этого текста, своим отчаянным письмом пытающегося преодолеть себя, а заодно «взорвать» мир и тем самым его очистить. Конечно, автор во многом разделяет пессимистический взгляд О. Э. Мандельштама: «Ясно, что, когда мы вступили в полосу могучих социальных движений, массовых организованных действий, акции личности в истории падают и вместе с ними падают влияние и сила романа...» Тем не менее, у него «скромное» желание: записать всё, что было опущено в других книгах мировой литературы, создать новую Библию — последнюю и окончательную Книгу, с такой начинкой, чтобы хватило на все фабулы, драмы, мифы и фантазии всех будущих писателей. Основная предпосылка всякой гениальности это — непрерывность, способность к накоплению и выявлению творческой работы поколений, единства коллективного

- 47 творчества нации в памяти индивида. Для полноценной творческой жизни недостаточно одного свободно-естественного существования во времени, но прежде всего необходимо — полное, непрерывное запоминание переживаемого без пробелов и без разграничения настоящего и прошлого. Мысли и чувства среднего человека привычно движутся среди этих упрощенных обобщений, трафаретов и символов мира. Механизм запамятования здесь играет роль положительную: искусственно-интеллектуальный подбор, отбрасывание всего ненужного для данной минуты, всего практически бесполезного, отвлекающего от целесообразного действия. Но если бы все без исключения люди только в одних категориях здравого смысла мыслили и чувствовали, не существовало бы ни искусства, ни науки. Способность преодолевать запамятование — осуществлять сдвиг ленты в бытовой кинематографии жизни, восстанавливая единство мира во времени — это и есть тайна и сущность незаурядной личности. В отрешенности от повседневных трафаретов мировосприятия сильнее всего проявляется творческий дар — мышления, чувствования и их воспроизведения. «Человеческая жизнь еще не есть биография и не дает позвоночника роману» — констатировал И. Э. Мандельштам. Это же отмечал А. И. Герцен: «Не истины науки трудны, а расчистка человеческого сознания от всего наследственного хлама». Однако полная отрешенность сознания и чувств «от всего наследственного хлама» — шаблонов, поднимающихся стеной между нами и Вселенной — явление высшей всеобъемлющей гениальности, увы, невозможное в обозреваемый период исторического времени. ™ ТЕКСТ ДЛЯ ЛАУРЕАТА:

Можно до хрипоты спорить о терминах и самих подходах к субъекту-описателю картины мира — уж, конечно, приведенные выше формулировки условны — тем не менее примирить между собой невозможно две этих в сущности взаимоисключающих антропологии: модерн и постмодерн. Но, быть может, именно где-то посередине — из отрицания того и другого — рождается подлинный (аутентичный) субъект Писателя? — Имеются ли для такой постановки какие-то существенные основания? Имеются, поскольку оценивать литературные труды по историческому методу — значит зацикливаться в порочном круге рассуждений, на попытках «объяснять» происхождение литературы и книги исторически, idem per idem, то есть посредством того самого, что, в свою очередь, произошло из мифа и книги (в понимании мифа), — метод объяснительный, как таковой, принципиально несостоятельный в отношении природы представлений мифологических. Имеются, ибо мифологический цикл — «машина для уничтожения времени» **) — у Писателя, хотим мы того или не хотим, объективно осуществляется путем замыкания генетический обратных связей конкретной исторической фактологии на общую концептуальную модель мира. **) Миф, в терминах Леви-строссовского структурализма.

При этом выполняется следующий закон: онтогенез (писатель—книга) суть «краткое издание» филогенеза (литература), а значит и прямо обязывает предполагать «внутриутробную» фазу и сам механизм удвоение-деление. И как бы уже такой и постулат: чем более невероятней считается содержание новой копии (message — извещение, донесение) — то тем больше информа-

- 48 ции, как правило, надлежит отсюда извлекать. В свою очередь, тогда и свобода творчества определяется через свойство интерпретации, наделяющей индивида способностью создавать новые смыслы. Отсюда особое значение приобретает степень способности в читающем к толкованию (интерпретации) именно таких смыслов текста, которые порождены в процессе другой (т. е. писательской) интерпретации. [ Мнение литературоведа: Интерпретация, по определению — это возможность на основе старого текста создавать новый; таким способом поддерживается определенность субъектной позиции самого интерпретатора в условиях изменяющегося мира, и в то же время не только сохраняется старое, но и выявляется новое положение. Это дает право вводить новое понятие — субъект интерпретации. Субъект интерпретации — это автор своей концепции, объективирующий ее в разных жизненных контекстах (в науке, искусстве, жизни в целом), исследователь, ищущий новое в окружающем мире, личность, понимающая и объясняющая все новое, перед которым ее ставит жизнь. Процесс же интерпретации — это и есть способность сознания личности выявлять и определять ее новое положение в изменяющихся обстоятельствах. Мы постоянно интерпретируем и не интерпретировать не только не умеем, но и не можем; пока мы не устаем думать — прочитанному всегда добавляем некий свой смысл. А какая собственно роль homo sapiens в коммуникационном процессе? Прежде человеку разумному надо осознать себя читателем: «Книги пишут все, а читаю их только я один». Но такой вдумчивый читатель ни за что и никогда не воспримет чужой текст за чистую монету. Чем же занимается наш Читатель? Исходный текст он обязательно перетрансформирует — в приемлемый вид (это делается в уме, и обычно легко и непринужденно: с помощью некоторой декомпозиции или реконструкции); так уже в процессе чтения оригинал утрачивает тождественность себе, а в читателе пробуждается потенциальный автор. Итак, каждый текст — это интерпретация предшествующего, а предшествующий — существовавшего до него. Ясно, что всю бесконечная цепь следов, отсылок и цитат восстановить практически никто не в силах, да и теоретически представить невозможно. Так, что авторские права — это всего лишь один из указателей на конкретное произведение. Развитие всего книжного дела (и продолжение литературного процесса) в будущем надо связывать с перспективой виртуального автора, а если говорить на языке точной науки — Виртуального Интеллекта и его литературной актуализации в конкретном тексте. Следовательно, и представление о субъекте пишущем должно неизбежно вытесняться представлением о субъекте интерпретации. Для воплощения такого рода субъекта в жизнеспособной Интеллектуальной модели обязательно должно учитываться: как наличие в нем определенности (целостности), так и факт его расщепленности (плюрализм мнений, многоголосие) в моменты происходящих изменений.] [ Мнение точной науки: В математике тавтологичность умозаключений, для своего построения использующих актуализованную бесконечность — сведение понятия «бесконечность» к бесконечному алгоритму — была осмыслена и упорядочена еще в начале 20-го века. В науках же гуманитарных, особенно там, где столкновение идей носит характер скорей мировоззренческий, чем узко научный, похожий момент осмысления тавтологии явно запаздывает. Между тем в сферах, где действует деловая проза по сей день широко практикуется постановка вопроса: подготовьте «рыбу» под мою (мой, мое) и т. п.

- 49 Однако вот уж примеры школьные, популярно иллюстрирующие суть проблемы. 1) Полковой брадобрей решает: бриться самому — или не бриться. От начальства он получил инструкцию: обрить личный состав, всех поголовно; за исключением, когда могут побриться сами. «Если мне бриться (трогает свою щетину), окажусь побритым — стало быть, могу и сам побриться в любой момент — значит, брить такого не положено (вспоминает, что брадобрей). А если нельзя бриться, то и дальше оставаться небритым; естественно вырастет борода (вполне как брадобрей рассуждает) — а это подразумевает, что такого надо брить немедленно (заключает как брадобрей), потому что брадобрею следует всех брить; однако же, если буду бритым (совсем как брадобрей мыслит), то тогда, значит, смог себя побрить сам, — а вот именно таких брадобрею, согласно инструкции от начальства, положено не брить… — Брить иль не брить? — вот в чем вопрос…» 2) Аналогичный парадокс. Может ли монах в сане архиерея вкушать деликатесное мясо на архиерейской обеде (соответственно: владеть „элитной” недвижимостью)? Если он вкушает мясо (соответственно: владеет „элитной” недвижимостью), то фактически игнорирует взятые на себя обеты — перестает быть монахом; а монахом не являющий — таковой и быть не может архиереем. С другой стороны, если бы монах не был архиереем, тогда и не мог бы благословить стол на архиерейском обеде, чтобы затем и вкушать мясо (соответственно: владеть „элитной” недвижимостью), в том числе и деликатесное мясо. — Как же поступить монаху в таком случае? Власть безобразна как руки брадобрея, — это хорошо всем известно. Как договорились математики, по крайней мере в области теории математических множеств, рассуждения по примеру парикмахера исключаются. ] ™ ТЕКСТ ДЛЯ ЛАУРЕАТА:

Итак, в языковой постановке опять приходим к проблеме Порочного Круга и сегодня это так, примерно, прочитывается: проект будущих ответов на вопросы будущего. Собственно, так прошлый читатель и становится будущим автором. Литературный процесс поэтому видится как вызревание дочерней системы из матричной с последующим отделением копии. [1] Cимвол первобытия заимствуется, извне наделенным формой причудливой, с топологией явно симметрической: уже упомянутое мировое яйцо, антропо- или зооморфное существо и прочие тому подобные гротескнофантастические объекты — отталкивающие и вместе притягательные. С потенцией к будущему развитию мир „заряжается” прецедентом двоичносмысловой оппозиции и будущего неравновесного состояния хронотопа. Обе половины заимствованной формы («правые-левые», «верхние-нижние») жестко привязываются по смыслу с членами кодифицированных оппозиций, как то: «круг-квадрат», «мужская-женская», «подводный-надводный» (или современное: «буржуазный-коммунистический», «либеральный-национальный») и т. д. и т. п. Само же космогоническое „разряжение” на конкретном языковом материале выкристаллизовывается в некоторой мифологии, как „говорящая” ситуация: вырастание до самого неба дерева или горы; возведение столпа, небывалого строения; чудесное рождение, высвобождение из неволи, искусственное сотворение, явление существа неизвестно откуда (например, извне социума) и нарушающего предустановленную структуру бытия; свершение события (падение с неба, например: книги), привносящего

- 50 в мир нечто невиданное и порождающего цепь неотвратимых последствий и т. п. К прецедентам этого же порядка надо относить зарождение в литературе нового субъекта письма. От того самого момента, когда индивидуум решается заявить о себе, как о незаурядной личности (Чукча не читатель, чукча писатель), мир дополнительно „заряжается” оппозицией Писатель-Читатель — покуда не утратившей актуальности в настоящий исторический период. [2] За удвоением последует, как логическое завершение, фаза „деления”: отъединение поляризованных частей покуда единого целого. Проигрываются сцены раскалывания мифологического мирового яйца («не простого, а золотого»), предстают картины раздвигания сомкнутых неба и земли, разъятия сросшихся первопредков-супругов и близнецов-демиургов, разлучеиия солнца и луны (воплощений мужского и женского начала). Аккадские мифы отво дят главную роль в становлении мира моменту разрубания чудовища Тиамат пополам. В гимнах «Ригведы» изначальные супруги Дяус и Притхиви, некогда слитые воедино, разъединяются и укрепляются порознь. Согласно мифологии финнов и мифологии догонов, мировое яйцо разделяется на две части, в мифологиях северо-американских индейцев, народов Юго-Восточной Азии и племен Австралии — субстанциализированное небо, на подобие крыши низко провисшее до земли (и даже на земле где-то лежащее), поднимается наверх; в других мифологиях (в рапануйской, например) — напротив, земля уходит вниз. Ярчайшей иллюстрацией фазы „деления” в случае современного нам культурогенеза является раздвоение в сознании, которое проецируется на социум и способно порождать раскол на почве религии, в общественном движении и т. д.; сюда же следует отнести раскол в „элите” (в головке правящей партии, в коллегии редакции и т. п.). Именно на этой фазе онтогенеза осуществляется так называемая публикация: т. е. происходит плодотворное и окончательное оформление субъекта письма в действующего Писателя. [3] Завершающая фаза в «удвоении-делении», где мир вновь „заряжается” прецедентом к последующему циклу самовоспроизводства. В пробудившемся сознании Читателя хронотоп Книги утрачивает замкнутую цикличность — геологические силы мифа выходят на поверхность — Писатель больше не «вещь в себе». Из бывшего Читателя рождается новый действующий Писатель, однако которому предстоит еще состояться и на это требуется немалое время; к реализации последнего имеется немалая потенция постольку, поскольку новый действующий Писатель готов стать и новым Читателем. Однако прежде, чем новой Книге стать „говорящей” ситуацией, до конца должно себя изжить наследие мифа о литературе, как своего рода театра из коробочки (прибор письма), где читателю отведена роль пассивного зрителя. [ Мнение правоведа: «Дальнейшая судьба романа будет не чем иным, как историей распыления биографии, как формы личного существования, даже больше чем распыления — катастрофической гибели биографии» — предупреждал О. Э. Мандельштам еще в 1922 г. В этой связи следующий комментарий. В самом деле, например, Солженицын далеко не просто человек при имени, и больше чем кто-либо из нас, но уже факт совершившийся: Александр Исаевич — Магическое имя, то есть всеобще признан-

- 51 ный субъект искусства; одновременно этот же факт документально подтверждается, юридически становясь предметом авторского права. В том случае, когда заявителем делается и другое лицо, последователь или даже продолжатель, почему же не оказаться — на практике так и будет — и третьим и т. д. лицам: причем каждый новый регистрируемый субъект авторского права на основании самого прецедента претендует на литературное наследство Имени в полном объеме. При такой постановке вопроса вывод очевиден каждому: в дальнейшем список культовых Имен в литературе (так называемых классиков) придется так или иначе ограничивать, а то и совсем закрыть. У каждого поклонника свои представления о именах, временных рамках — свой и перечень великих; но все сходятся в одном мнении, пожалуй: русская литература началась с Александра Пушкин, а еще в семидесятые годы двадцатого века мы поняли и другое: в лице А. И. Солженицына имеем живого классика русской литературы. А сегодня мне подумалось: «Что началось с Александра, то закончилось Александром. И пусть закончилось, и пусть!..» На этом имени целесообразно и подвести черту, считая Александра Исаевича последним из могикан. В остальных случаях использование документов литературы, целиком или по частям являющимся объектом авторского права, — с целью цитирования, в том числе и свободного, при допустимом объеме или с целью наложения текста под видом графики и т. п. (в коммерческих или иных целях), — жестко регулировать законом «Об авторском праве и смежных правах». Слепой механизм воспроизводства имен и броуновское движение творческих идей естественно не имеет ничего общего с традиционно признанным правовым полем. ] [ Мнение культуролога: На фоне популярного сегодня плагиата выгодно выделяется мистерия литературного творчества; благодаря самой хотя бы фабуле, весьма необычной: как будто совсем отсутствующей, если попытаться выстроить весь смысловой ряд произведения нового искусства по порядку нумерации страниц. Но таким образом не стоит механически привязывать время прошедшее к РЕДАКЦИИ, время настоящее к ПРЕЗЕНТАЦИИ, время будущее к БИБЛИОТЕКЕ. Соответственно, РЕДАКЦИЯ | ПРЕЗЕНТАЦИЯ | БИБЛИОТЕКА — это взаимообусловленные координаты времяпространства для всего жизненного цикла воспроизводства бесконечного романа (начать роман и не закончить), а по сути три фазы биосистемной организации эволюционирующей материи под воздействием творящего духа. У романа своя собственная мировая ось, направляющая спираль развития вокруг главного художественного предмета для субстанционального овеществления Интеллигенции. Едва завязавшись, нить повествовательная из помещения редакции сразу уводит читателя на сцену Пролога, где окончательно (такое впечатление не покидает на протяжении всего акта) теряется из вида на фоне картин «Пира победителей», а затем и среди других текстов по ходу презентации; казалось, за счет принесенного в жертву времени здесь аккумулируется колоссальная энергия в пространстве, еще момент — и объемность неминуемо взорвется в очистительном катарсисе к завершению уже первой главы. Современная нам проза рисует образы «золотого века» литературы, при впечатляющем кворуме великих классиков, воскрешенных для презентации: как явление абсолютного прошлого и греза из абсолютного будущего. Реальное настоящее — это печальное символическое место в кругу именитых, ревниво оберегаемое, всё пока до сих пор свободное. Кому-то оно предназначено судьбою? Казалось, круг Стола — опять вопиющая метафора познания самого себя, образ сократовского изречения без самого Сократа; теперь и Лимб, где на световом контрасте четко актуализовалась бесконечность, как ни парадоксально — sphaera cujus centrum ubique, circumferentia nusquam (т. е. сфера, центр которой везде, а край нигде)! Последняя дань традиции и вместе прощание драма-

- 52 турга с классическим театром навсегда: ритуальное сворачивание под занавес декоративного ковра, растянутого на зеркале сцены (плоскость видимого зрителю игрового пространства) — как образ драматургического времяпространства. Это и есть обязательный разрыв „пуповины”. И коробочка, казалось, уже отыграла определенную ей роль: предусмотрительным персоналом выносится за кулисы. (Значительная толпа из предполагаемых читателей сразу бросается в проход, уводящий к фойе). А вот уже и заключительная катавасия в божественной парабасе: Улыбка гения, знаменье пребывающего действа... Вместе с фундаментальной ностальгией по прошлому, уж и слышится и крепнет надежда. «Ecce homo!» (лат. «Вот человек!») — произнести эти долгожданные слова по-видимому должен именно А. С. Пушкин... Теперь об этом можно рассказать: автор, окончательно уверовав в тень поэтического гения (Пушкин: «Нет, весь я не умру»), решительно направляет свои шаги на сцену презентации и объявляется в самом центре освещенного Лимба; затем он и представляется Александру Сергеевичу в качестве автора целого ряда шедевров литературы. Рода богов занятие и духов; слезы утеха — людям и животным... — Покуда не приутихли последние отголоски парабасы, а вот уже и нареченный именем Писателя, рука об руку с неувядаемыми классиками, с любимыми классиками, нисходят в зал и проследуют боковым подъездом, сопровождаемые разбуженным Читателем. По дороге, сумев ненадолго призадержаться, главный виновник торжества искусства принимает поздравления и цветы (ценные подарки): в то время, пока великие раздают автографы. Именно такое развитие событий на сцене зарезервировано автором и получит окончательную разработку деталей, как литературного произведения, уже в следующем варианте романа. Однако в текущем варианте, где кандидатуру связывает с драматургическим прошлым „пуповина”, или таковая не успела отмереть, пока настоящего разряда не произойдет; даже и на пике высочайшей кульминации — когда, после откровенного «DEUS EX MACHINA», техническое устройство (очевидно, не обошлось тут без сверхъестественного вмешательства) буквальным способом выбрасывает на сцену презентации создателя всей драматургии. Немало стушевавшийся, наш герой все-таки направляет шаги в сторону А. С. Пушкина (ведущий персонаж на презентации) и скромно представляется в качестве метранпажа. И это вместо того, что бы достойно занимать в литературном кворуме место, уготованное Проведением и дальше уже предъявлять образцы искусства словесности (как в поэзии, так и драматургии) — теперь персонально озвучивая свои же авторские тексты. Правда, в фойе мелькают некие намеки на былую завязку из редакционной папки; но тут объявляется Виктор Луи — как водится, персонаж потусторонний и неуместный (и разработанный явно недостаточно, в Курилке — материале, ближайшем по расположению на страницах романа), — и нить замысла делается иллюзорной среди калейдоскопической действительности: запутываясь в узлах фабулы, расплывается по дальнейшему тексту без материала фактического, словно автор окончательно разрывает с ему наскучившей повседневной реальностью. Нам же остается вместе с героем блуждать по лабиринту во времени — лишь иногда, повинуясь сюжету, выныривать где-то в привычном для нас пространстве на редакционном столе, или пробудиться к активной деятельности в писательском кресле на той же презентации, после особенно шумной рекламы. И вот читатель, из наиболее последовательных, по какой-то ему ведомой догадке, двигаясь к развязке вдоль нити, казалось, уже гипотетической фабулы, попадает наконец-таки (ближе к самому концу 1990-х или в «нулевых» нового тысячелетия) в кабинет-библиотеку современника наших дней и крупнейшего романиста. И — удивительное дело, в творческой лаборатории писателя романическое время вдруг разворачивается своей обратной

- 53 ретроспективой —.к моменту зарождения искусства на планете. И что же читатель обнаруживает там, в святая святых? Он находит тот же знакомый предмет квадратной формы, якобы выдающийся изнутри — миниатюрную коробочку. «Как тот дикарь, в недоумении подобравший странный выброс ли океана? захоронок песков? или с неба упавший непонятный предмет? — замысловатый в изгибах, отблескивающий то смутно, то ярким ударом луча, — вертит его так и сяк, вертит, ищет, как приспособить к делу, ищет ему доступной низшей службы, никак не догадываясь о высшей». И вот мы тогда: «держа в руках Искусство, самоуверенно почитаем себя хозяевами его» — но на большее покуда не решаемся, думаем и гадаем, а куда дальше-то с эдаким сокровищем деваться? Выбор сделать нам представляется возможность: «смело его направляем, обновляем, реформируем, манифестируем», — или «продаем за деньги, угождаем сильным, обращаем то для развлечения — до эстрадных песенок и ночного бара, то — затычкою или палкою, как схватишь, — для политических мимобежных нужд, для ограниченных социальных». И в самый неподходящей момент для принятия решения нас посещает нечто подобное на озарение: обнаруживаем себя в что ни есть центральном узле, из которого разворачивается вся фабула романа-эпопеи, почти готового и уже к печати. Оказывается, привела нас сама повествовательная нить — туда, откуда не могла не выйти: тянется из этой же коробочки. И чудеса, да и только — движется и само множится в себе всё повествование бесконечного романа. Ну, а куда подевать Искусство? «А Искусство — не оскверняется нашими попытками, не теряет на том своего происхождения, всякий раз и во всяком употреблении уделяя нам часть своего тайного внутреннего света».  © Александр Солженицын. Нобелевская лекция по литературе, 1972. — (выше

по тексту выделено жирным шрифтом). ] ™ ТЕКСТ ДЛЯ ЛАУРЕАТА:

Технический манифест футуристической литературы призывает окончательно освободить письменную словесность от «я» автора: место творца должна занять неживая материя. И это не одни голые мечты футурологов, которых вдохновили прекрасные слова: история делается не на полях сражений, а в лаборатории. Первоначально принято было считать, что человек мыслит сам, а мышление суть только продукт вторичный — сегодня точка зрения науки в корне поменялась. Мыслит не человек, но мышление осуществляется через человека, человек только лишь — носитель мышления. Язык есть мышление (но мышление не есть язык). Но буди, буди… Покуда еще потребность в появлении на рынке такого наукоемкого „изделия”, даже относительно недорогого, нисколько не ощутима (нулевая, за вычетом статистической погрешности); и объяснение тому лежит на поверхности. Объяснение прозаическое: из всех, кто сегодня пишет книги, далеко не каждый те по-настоящему пишет; сам же процесс письма, для создания чего-то принципиально нового и уникального не предназначенный. Объективная мифология, о которой выше была речь, здесь адекватно представляется и осмысливается в метафоре демиурга, абсолюта, одного-единственного имеющего право претендовать на роль автора Перво-текста — и,

- 54 следовательно, место Автора занято. Увы, homo (человек) всегда тянется к более простым, более примитивным формам. В будущей прикладной антропологии, на уровне задач с перспективой всего третьего тысячелетия, следует ждать, по нашему мнению, исследований и практических результатов на базе концепции логос сперматикос ***). ***) логос сперматикос [ < гр. Logos spermatikos семенной логос ] — семя идей; мысле-воление Бога: Его замыслы в вечности о каждом из нас: о каждом человеке, вещи, встрече, ситуации. Стоики учили, что Логос проницает собой всё существующее, т. е. как бы осеменяет всё существующее.

Речь теперь идет не о классическом осеменении идеями (гипотезу панспермии, существования в космосе мельчайших зародышей, также нет оснований отвергать), но и о возможности существования надорганизменных образований, наделенных характерными аспектами деятельности людей, как познавательной, так и преобразовательной. Последнее и позволяет расширить содержательный объем понятия личности (того же автора произведения искусства) вплоть до совпадения с понятием действительность.

[ Мнение религиоведа: Концепция «живой действительности» (а к ней обращаются и современные физики — на основании своих предпосылочных данных), разрушает представление о самостоятельности бытия вовне хронотопа КНИГИ, якобы с таковым отнюдь не связанным онтологически; когда Читатель, населяя внешний мир, отделен от содержания „стеклянным колпаком”. Для того, чтобы правильно определить взаимоотношение всего предмета искусства литературы с Читателем, в наших представлениях о роли последнего нужно перечеркнуть значение „наблюдатель” и подразумевать „участник”. Беда и трагедия всего так называемого просвещенного сообщества состоит именно в том, что книгу здесь рассматривают исключительно как объект, когда в действительности всякий культурно значимый текст суть соучастник исторического процесса и самой жизни, постольку поскольку пресуществляется в слово — т. е. является субъектом творчества, не в меньшей степени, чем сам субъект пишущий. «Прежде люди имели по четыре руки, четыре ноги и два лица, — так гласит орфический миф, — но впоследствии Зевс разделил их пополам». Солнце, Месяц, Небо, Море, Рассвет, Тьма и Вселенная были раньше людьми, — вторит ему чукотское предание, — но после того, как тела их уменьшились вполовину, мир принял свой нынешний облик». ]

™ Из редакционного портфеля

ОСОБОЕ МНЕНИЕ © © 11999977 Н НЕ Е ГГООГГООЛ ЛЬЬ..

Осмысливая явление, авторы рассчитывают на понимание образованного слоя читателей.

Audiatur et altera pars. Пусть будет выслушана и другая сторона (лат.).

Современную публику трудно чем удивить, даже инсценировками с переодеванием. Тем не менее, попытка захвата помещения была предпринята и, к общему для всех нас огорчению, заведомо спланирована одним из коллег и руководителем (надеемся, на момент публикации уже бывшем). А планы-то были далекоидущими. Это профанация современной нам прозы, если не всей словесности, путём фактологической подмены: самой бесцеремонной подтасовки понятия где и бессовестной подделки кто и когда. Действительно, что такое писатель однодневка, — при строгой постановке вопроса?! Тем не менее, через инцидент с ватным пальто, воспринятым редакцией неоднозначно, наши творческие планы получают огласку прежде времени, и при том весьма нежелательную, — вопреки воле коллектива. А все это происходит именно с подачи временно исполнявшего обязанности, неоднократно и прежде посягавшего, при свидетелях, на мировую литературу (называл Солженицына — выдающимся публицистом и только). Что же касается продолговатого предмета, из-под полы извлекаемого незнакомцем (лицом, очевидно, заинтересованным: в той же своей псевдонаучной статейке уже договорившемся и до «пуповины») — такое не лезет вообще ни в какие ворота… Вся претензия на открытие — в некотором роде «Эврика» хором — сводится всего на всего ко мнимой квадратности формы, якобы выдающейся изнутри, которая на редакционном столе выдается самозваной «наблюдательной комиссией» чуть ли ни за модель «мирового Яйца». — И это якобы уже готовая национальная Идея?! Чушь, притом явная! По всей вероятности, подающий уж который год надежды провинциальный драматург и заслуженный в прошлом писатель сами представления-то не имеют о современном приборе, или в руках держали нечто совсем иное; во всяком случае, о предмете презентации знают понаслышке. Однако коллегия располагает фактическими материалами для доказательства своего законного права на общественное достояние и производственную собственность.

- 56 Теперь можно констатировать, что, несмотря ни на организованную акцию (выходка с хулиганствующим элементом, если не расценивать как уголовный налёт: с целью запугивания), ни на предпринятые пожарным порядком меры по захвату открытого редакционного стола врасплох, ни на уже настоящий штурм, побудивший коллектив пожертвовать редакционной мебелью и забаррикадироваться вместе с представительной литературной общественностью, — ничто не помогло. Не удалось — ни сорвать обсуждение, ни тем более перехватить организационную инициативу. Всматриваясь теперь в прошлое, когда «около ста писателей поддержало» (по словам Солженицына), невольно терзаешься вопросами философского порядка: созрели или не созрели те условия? можно ли было поступить иначе? Сегодня понятно одно, а именно, как был прав наш великий соотечественник: «Блаженное состояние! Наконец-то я занял свою своеродную, свою прирожденную позицию! Наконец-то я могу не суетиться, не искать, не кланяться, не лгать, а — пребывать независимо!» При изнуряющих слово печатное обстоятельствах, в условиях близких к выживанию — жанра и в том числе пера (провокационный звонок: «Устроите встречу с Солженицыным — положите партийный билет!»), принципиальный коллектив ни чем не поступился, искушаемый троянским Пегасом. «И превратилось обсуждение не в бой, как ждалось, а в триумф и провозглашение некой новой литературы — еще никем не определенный, никем не проанализированной, но жадно ожидаемой всеми» — скажет потом сам писатель. Всё это время соискания нобелевского лауреата, феноменальное с точки зрения истории и литературы (по мнению Наблюдательной комиссии), фиксировалось посредством прибора удобных габаритов, который, благодаря удачному миниатюрному размеру и неброскому футляру, оказалось возможным пронести в помещение (под видом спичечного коробка). Параллельно также велась фонографическая запись одним из компетентных участников открытого редакционного стола. Из адаптированной фонограммы, предоставленной в наше распоряжение, ниже воспроизводятся наиболее существенные моменты этого знаменательного в истории литературы события. ИНИЦИАТИВНАЯ ГРУППА

- 57 В КВАДРАТУРЕ СВОЕГО КРУГА «Процесс организмов шел непрерывно и не может поэтому остановиться на человеке». К. Э. Циолковский. «То, что вчера казалось научно невозможным, завтра может оказаться научно необходимым». В. И. Вернадский. In medias res. Лат. букв. «в середину вещей».

ТЕХН.РЕД. (читает) «... Прогрессирующая цефализация биологических форм, от архея до плейстоцена и затем всего голоцена, вплоть до эпохи…» Г о л о с а . Нашелся феномен… Еще пророк, скажите? Г о л о с а . Пророк! Г о л о с а . Еще скажите… Г о л о с а . И скажем… ТЕХН.РЕД. (читает) «… голоцена, вплоть до эпохи Солженицына…» Г о л о с а . Так и скажите честно: Исаич у нас за мессию?! Г о л о с а . А Николай Василич... уж прямо-таки Гоголь… ЗАМ.ГЛАВ. Минуточку... как документик обозначен? ТЕХН.РЕД. (читает) «Некоторые вопросы языкознания в связи с глобальным филогенезом… также по поводу актуализации Интеллекта, в связи с имитационными методами в области так называемого искусственного». ЗАМ.ГЛАВ. Аналитической запиской называется, у нормальных людей. ТЕХН.РЕД. (читает) «Рассматривая явление с точки зрения науки, автор дает объективное заключение и рассчитывает на специалистов близко знакомой ему области». ЗАМ.ГЛАВ. Зачитывайте дальше. ЛИТ.КРИТ. Так ждут, ждут… ТЕХН.РЕД. (читает) «…в настоящий период получает свое крайнее выражение как фундаментальный конфликт Ноосферы и Бытия. В культуре антропогенного вида, в самой сердцевине, онтологические диссонансы носят самый разрушительный характер, принимают самые угрожающие размеры. При отсутствии „тормозных механизмов”...» Г о л о с а . Так наделенное или нет? Г о л о с а . Уже принесли… Г о л о с а . Да, что там за коробочка такая? ТЕХН.РЕД. (читает) «… отсутствии „тормозных механизмов”, разрастание компонентов Биосферы-2 до планетарных масштабов Природы, в антагонизме с функциями и принципами Биосферы-1, собственно биосферы, — ставит уже под сомнение подлинность человеческого существования как вида...» Г о л о с а . Принесли… Г о л о с а . Коробочку покажите… ЗАМ.ГЛАВ. Можно начинать? ЗАВ.ПРОЗА. Читатель от нас прозы ждет... ЛИТ.КРИТ. Конечно, их право законное... Да и панорамы мировой, библиотеки всей фундаментальной — не охватить, а сюда в форматик и не упихнуть — не обнять необъятного, как говорится. Литературу всю, что бы ни обещали там технари, ни в какую аппаратуру не втиснешь, под экранчик не приспособить — не ужмёшь, как говорится…

- 58 ЗАВ.ПРОЗА. Из пишущих, кто не проклинал редакторов? — издательских, журнальных, газетных... Не спорил с ними, кто? ЗАМ.ГЛАВ. Можно начинать эксперимент... ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Куда совать-то у вас тут?.. ТЕХН.РЕД. Ниже… ниже, где еще пимпочка такая… нашли? ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Ага... есть и такая... ЛИТ.КРИТ. Так ждут, ждут от автора предполагаемого путеводителя, своего рода, по творчеству, — да с аналитикой им всё подай, — не говоря о секретах лаборатории, не обойтись без литературной теории, всеохватной, наконец. ГЛАВНЫЙ. Думаю... *) *) Как установлено, С. Залыгин (см. в «Новый мир» №1 1990 г.). — Њ

ХУД.РЕД. Минуточку... рефлексию... Фотографируемся... Есть. ГЛАВНЫЙ. Подумалось мне, что, минуя Пушкина, но начиная, наверное, с Радищева и далее от Достоевского к ... ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Он уже здесь... ГЛАВНЫЙ. И вот иногда я думаю, что рассказанное Достоевским... © Солженицын. Думал в три раза тесней поместиться. Стыд, расперло. Г о л о с а . Феноменально! Г о л о с а . Энциклопедия! — Ленинка, не меньше. Г о л о с а . Жуть. ГЛАВНЫЙ. И вот иногда я думаю, что рассказанное Достоевским, читается нынче как предисловие к Солженицыну. ЗАМ.ГЛАВ. Итак, предмет стола это никакая не мистификация, но панорамного характера вещь, о необходимости которой неоднократно…. одним словом, говорят и говорят, не переставая, все кругом только и делают, что говорят и говорят. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Момент... а давайте-ка по самой фигуре пройдемся... ХУД.РЕД. По картинке лучше сориентируетесь… Общий планчик. Где сейчас находимся? Ага… Солидная книжная полка, классическая, представительский стол — писательский: натуральный дуб; оба полушария мировых… Как всё смотрится? Ага... можно ракурсик покрупней... Г о л о с а . То еще явление... ХУД.РЕД. Ну, вот и сам литературный Граф... ЗАВ.ПРОЗА. А можно ли с языковым расширением? ХУД.РЕД. Пожалуйста... Кто-где-когда, взаимно завязываются, с выходами на мировую перспективу. ЛИТ.КРИТ. Узлы, узлы... эвон сколько их там — наперетаскано, перекорчевано — надо же сколько! Это ж ночами приходилось корпеть... ХУД.РЕД. Красные — политика, зеленым — экономика, желтым — момент собственно идеологический... © Солженицын. …и чему надлежит быть голым — то явится миру голым. Я писал это о пороках всего современного человечества, особенно — сытого. Вы допускаете, что могут быть общие современные пороки? Г о л о с а . Знать если желаете… ОТВ.СЕКРЕТ. Подчас и наши художники смотрят на текст, как на вспомогательный материал, цементирующий графику. © Солженицын. Я стремлюсь всегда писать плотно, т. е. вместить густо в малый объём. Как мне со стороны и издали кажется, эта черта является одной из важных в

- 59 японском национальном характере — само географическое положение воспитало её в японцах. ЗАМ.ГЛАВ. И вопрос другой: как ни завидовать нам японскому коллеге, если он знает что там всё делается, чтобы предельно использовать творческие возможности каждого. © Солженицын. Но хоть откажемся говорить то, чего не думаем. ЛИТ.КРИТ. В общем, представляем феномен, умопомрачительный тот, лбов о который понарасколошмачено. Вещь в себе. ХУД.РЕД. На фоне? Зафиксируем... ЗАВ.ПРОЗА. Едва пробежав заглавие — надо заметить, что весьма довольно сносное — сразу настраиваешься на гоголевскую завязку и свойственных ждёшь от автора склонностей. Ловишь самого себя, невольно: а вдруг от второго тома «Мертвых душ» осталось там чего-нибудь? — Так уж и всё пожег, и никому прежде не показал? А «Прощальная повесть», где «звуки ея взялись из сокровенных сил нашей русской породы, нам общей», — по словам же Николая Васильевича… ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Великих можно и по фамилии не стесняться… © Солженицын. ...уже начат спор о праве «копирайт» на эту повесть. ЗАВ.ПРОЗА. И звуки — я продолжаю — постигла та же участь? И как понимать в этом случае указание великого предка нам, потомкам, самое определенное нам указание — книга не могла быть уничтожена: «Прощальная повесть не может явиться в свет: что могло иметь значение по смерти, то не имеет смысла при жизни». Или вот, взять, побег Льва Толстого из Ясной… ЗАМ.ГЛАВ. Тайные желания редактора… © Солженицын. У писателей, озабоченных правдой, жизнь и никогда проста не бывала, не бывает (и не будет!): одного донимали клеветой, другого дуэлью, того — разломом семейной жизни, того — разорением или исконной невылазной нищетою, кого сумасшедшим домом, кого тюрьмой. А при полном благополучии, как у Льва Толстого, своя же совесть ещё горше расцарапает грудь изнутри. Г о л о с а . Жуть! ОТВ.СЕКРЕТ. По нашим данным, в плане совсем не Толстой, а современная нам проза, представляющая на столе последнюю технологическую разработку — это с одной стороны; с другой стороны — ряд материалов презентационного характера по содержанию. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Речь идёт о переходе на безбумажную технологию, ни больше ни меньше. © Солженицын. Не стойте только над душой, Над ухом не дышите.

ЗАМ.ГЛАВ. Однако 114 русских писателей, за исключением немногих (Чернышевский наотрез отвергал любых редакторов) свидетельствуют: редакторы нужны. Высказывания этих писателей как раз я собрал в мою книгу. Г о л о с а . Сперва, что за коробочка… Г о л о с а . И польза какая народному хозяйству? Г о л о с а . Так наделенное или нет? © Солженицын. А для министерства внешней торговли — не слишком ли много вопросов? Г о л о с а . Заявочки… КОРР. Вещица. Любопытнейший момент творческого, так сказать, процесса. © Солженицын. Горько, конечно, что не для революции надо спускаться в то подполье, а для простой художественной литературы. Хотя знакомство с русской историей могло бы давно отбить охоту искать какую-то руку справедливости, какой-то высший вселенский смысл в цепи русских бед, — я в своей жизни эту направляю-

- 60 щую руку, этот очень светлый, не от меня зависящий, смысл привык с тюремных лет ощущать. Броски моей жизни я не всегда управлялся понять вовремя, часто по слабости тела и духа понимал обратно их истинному и далеко рассчитанному значению. Но позже непременно разъяснялся мне истинный разум происшедшего — и я только немел от удивления. Многое в жизни я делал противоположно моей же главной поставленной цели, не понимая верного пути, — и всегда меня поправляло Нечто. Это стало для меня так привычно, так надёжно, что только и оставалось задачи: правильней и быстрей понять каждое крупное событие моей жизни… Неосмысленно тянул я в литературу, плохо зная, зачем это мне и зачем литературе. Изнывал лишь от того, что трудно, мол, свежие темы находить для рассказов. Страшно подумать, что б я стал за писатель (а стал бы), если б меня не посадили. ОТВ.СЕКРЕТ. По этой линии — ряд вариантов для презентации. Как то: «Республика труда», «Свет, который в тебе», «Свеча на ветру», «Олень и шалашовка». Ну, а «Пир победителей» — это уже и с приглашенным автором… Имеется уже заявочка на роль Пушкина. А на Гоголя, кстати, нет ни единого даже намека. Всё это в плане. ТЕХН.РЕД. Неувязочка получается… И киносценарий «Знают истину танки» (по следам известных событий в Москве) куда-то задевался... © Солженицын. До слез было жалко уничтожать подлинник сценария, он особенным образом был написан. Но в один тревожный вечер пришлось его сжечь. Сильно облегчалось дело тем, что в рязанской квартире было печное отопление. При центральном сожжение гораздо хлопотливей. ТЕХН.РЕД. Неувязочка получается… ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Здрасьте, я ваша тётя! А где вы были? Г о л о с а . С типом разбираться! Г о л о с а . Давно пора… ТЕХН.РЕД. Погодите, погодите — полагается счётную комиссию еще создать. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Утвердили, соавторы обошлись и без вас. ОТВ.СЕКРЕТ. Тоже мне заочное явление. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Не только явление, а еще и на правах наблюдателя. © Солженицын. Не верь брату родному, верь своему глазу кривому. ЗАВ.ПРОЗА. Но если не цензура идеологическая, то вкусовая осталась; нет комиссарского ока надзирающего, а по-прежнему в редакторских пальцах ферула школьного учителя словесности. Не угнетен редактор текущими заботами — так дублированием корректорских трудов по устранению опечаток и неточностей. За ним остается все еще право на «совершенствование авторских рукописей» (учит нас в статье «Редактирование» Краткая литературная энциклопедия). Снова и снова чертит редактор на полях вашего произведения: «стиль! стиль! стиль!» Да что он чертит там, разбойник! Зачем нам вообще теперь все эти усовершенствователи? ГЛАВНЫЙ. И вот иногда я думаю, что рассказанное Достоевским читается нынче как предисловие к Солженицыну. ЗАМ.ГЛАВ. Тогда, давайте, сменим повестку дня? ГЛАВНЫЙ. …о литературе можно, наверное, начать с Гомера или Аристотеля, с Толстого или Достоевского, с Петрова или Иванова. Право же, оттуда тянется и нынешний наш вопрос: какой „должна быть” литература? — а еще прежде того возник и другой: кто — мы? И Достоевский бился над тем, кто — мы, а по-своему и Толстой, и Чехов, и Платонов, и Маяковский; и Союз советских писателей разъяснял каждому гражданину, кто он есть… Г о л о с а . Вехи нашей программы… Г о л о с а . Нет, понимаете, речь и о литературе… Г о л о с а . Речь и о большой политике, в перспективе... Г о л о с а . Обо всём наследии, понимаете ли, прозаическом…

- 61 © Солженицын. Товарищи! Ну, я не хочу вас называть чиновниками, вы понимаете? Не хочу думать о вас плохо. Ведь кроме своего служебного долга вы же граждане! нашего общества! Вы же не можете так относиться: вот это — моё дело, а что рядом — я не знаю? Г о л о с а . Ну, поехали, тоже явленье. Г о л о с а . Феномен. Г о л о с а . И за процент мы держимся, надо же… © Солженицын. Не всё — называется. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Секундочку… в официальном протоколе это надо будет отобразить. Зависть к своему западному коллеге и недовольство засильем бюрократии создает почву для либеральных настроений рядового интеллигента, а полнейшее отсутствие представления о многовековом мучительном и радостном опыте поисков смысла жизни, нашедшее выражение в отечественной литературе, религиозно-философских системах, обуславливает преобладание механического атеизма, совершеннейшего пренебрежения высшими вопросами бытия. © Солженицын. Они любить умеют только мертвых. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Дальше, в протоколе... Громадное большинство наших рядовых интеллигентов имеет также и нулевую эстетическую подготовку. А от себя добавлю, что народный художник М. А. Савицкий еще предостерегал: «…общество, отчужденное от искусства, не способно осознать все убожество и пагубность своего положения». КОРР. Кризис нации? © Солженицын. И опять моей шаровой коробке на шее не хватило предвидеть самые ближайшие последствия! ЗАМ.ГЛАВ. У любой нации, кроме русской, интеллигенция есть её мозг, выразительница того, что ощущает народ. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Погодите петь отходную. Не вся наша интеллигенция сплошь космополитична, сера, убога и непатриотична. Есть у нас интеллигенты, которых народ считает воплощением совести, но их очень немного. © Солженицын. Словами Владимира Соловьева: Но и в цепях должны свершить мы сами Тот круг, что боги очертили нам.

ЗАВ.ПРОЗА. И спросить будет резонно: «А есть ли у нас национальная идея?» ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Вопрос провокационный… ГЛАВНЫЙ. Если хотите, вопрос этот еще и провокационный, поскольку он предусматривает оценку и читателя, его собственного интеллекта, субъективную оценку читателем писателя, а в свете того, что говорилось только что, — оценку учеником своего учителя. ЗАВ.ПРОЗА. Такой вопрос уже поставлен Историей: да или нет? © Солженицын. Самая трудная для меня аргументация, самое сильное, в чем может он меня упрекнуть… ГЛАВНЫЙ. Все дело в событийности, в том опять-таки, что с нами происходит. С нами происходит и произошло, а с ними — нет, не было и не могло быть, и это вносит некое „недопонимание” между нами. ЗАМ.ГЛАВ. Упрекать никто не собирается тут, но всё-таки… © Солженицын. …но всё-таки, медведь тебя дери, если арестовывают у русского писателя его десятилетнюю работу… КОРР. …десятилетнюю работу. А всего-то надо было? © Солженицын. А всего-то надо было вбежать в заднюю дверку и тут вскоре взять. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. А кто такое, к примеру, мог бы еще сочинить?! ЗАВ.ПРОЗА. Пушкин. © Солженицын. …с остроумием зашифровывал 10-ю главу Онегина, это знают все.

- 62 ЛИТ.КРИТ. Нет, шутил Александр Сергеевич бывалоча и по самому крупному… ЗАВ.ПРОЗА. Чаадаев, самый-самый шутник, и к вопросу повестки, кстати сказать, это имеет непосредственное отношение. © Солженицын. Отдельными листиками он раскладывал в разных книгах своей большой библиотеки. ЗАМ.ГЛАВ. Предусмотрительный… ОТВ.СЕКРЕТ. И чего добился? © Солженицын. Конечно, не упрятка: ведь как бы много ни было книг, всё же можно и оперативников пригнать порядочно, так чтобы каждую книгу взять за концы корешка и потрепать с терпением (не прячьте в книгах друзья!) ОТВ.СЕКРЕТ. Именно что. ЛИТ.КРИТ. Решать всё равно не вам, а коллегии. В плане, так надо понимать, проект воскрешения классики. Поэтому с Пушкина список надо начинать… ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Пока в плане: начать с упорядочения мозгов... ГЛАВНЫЙ. Здесь снова возникает необходимость сказать, что русская литература всегда была, да и остается по мере своих сил, литературой учительской. ЗАВ.ПРОЗА. Но как соблюсти эту естественную для пишущего потребность с нашей реальной издательской практикой? ОТВ.СЕКРЕТ. Полагаете добавить пункт о возможности самовыдвижения? Не рановато ли пока? ЗАВ.ПРОЗА. Тогда и пункт о новой редакции «Письма вождям», по крайней мере. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Учитываете общественный резонанс? ГЛАВНЫЙ. Не обещаю твердо, но, может быть, и сформулируется подборка подобных писем-мнений, тогда мы предоставим читателям возможность познакомиться с нею. ЛИТ.КРИТ. Однако нужны писателю не первые попавшиеся, не назначенные издательским или журнальным начальством, но самый желанный для писателя редактор — доверенное лицо, человек, мнением которого писатель дорожит, вкусу которого доверяет. Другому писателю он, быть может, и не подойдет, а этому необходим, как был необходим И. С. Тургеневу — П. В. Анненков, Л. Н. Толстому — Н. Н. Страхов, Н. В. Гоголю — А. С. Пушкин, а затем В. А. Жуковский. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Правильно. С технологией давайте-ка разбирайтесь, а пока я отключаю озвучку… © Солженицын. Разве только из общего отвращения к моему имени? ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Или по-другому договоримся? © Солженицын. Тогда вы лишаете меня права подавать реплики. Но я тоже — гражданин своего народа! ОТВ.СЕКРЕТ. И поэтому к каждому случаю обсуждения между писателем и его конфидентом той или иной рукописи приложена справка о том, как в действительности писатель отреагировал: какие исправления внес в текст, что оставил без изменения и т. п. ГЛАВНЫЙ. Я представляю такое произведение не только как роман-судьбу, но и как роман, который отражал бы современные потребности людей. © Солженицын. Не я весь этот путь выдумал и выбрал — за меня выбрано. Г о л о с а . Вот тебе и феноменчик… КОРР. Постойте, а в производственном отношении — как оно, будет ли доступно? ТЕХН.РЕД. Пожалуйста, вам всем: Граф языкового расширения… Г о л о с а . На ликвидность, процент? Г о л о с а . Конъюктурщина!.. Г о л о с а . А без того куда?! Г о л о с а . …а без того никуда!

- 63 ЗАВ.ПРОЗА. А будет ли наш роман читаться через двадцать лет? © Солженицын. И после всех колоколов — неужели я отойду хоть на ступню? Как можно так уж не понимать? Г о л о с а . Ну, честно: Исаич — хоть наполовину уже мессия? Г о л о с а . А ваш Николай Василич... он, что ли, Гоголь?! Г о л о с а . Так наделенное или не наделенное? Г о л о с а . Из ноля дутое. Еще там пророк скажите. © Солженицын. (просит задать один общий вопрос выступающим товарищам, но председательствующий отказывает). ГЛАВНЫЙ. Мы все понимаем, что человек вот уже многие века относится к природе как анархист и настолько корыстно, что даже не замечает тот критический момент, когда какой-нибудь природный ресурс уже использован им до предела, момент, крайне опасный для жизни. ЗАВ.ПРОЗА. «Все наши буддологи убеждены, что они буддисты, — слышал я в середине 80-х, сидя за кухонным столом. «Мы не философы, мы в лучшем случае философоведы», — услышал я в середине 90-х, сидя за круглым столом в одной редакции. Русский писатель может как быть, так и не быть всемирно известным человеком, и всемирно известный человек может как быть, так и не быть русским писателем. ГЛАВНЫЙ. Мне, редактору, часто задают и другой вопрос: не грозит ли нам культ Солженицына, сам он — не возлагает ли на себя роль мессии? В принципе не такое это плохое дело — культ большого писателя. © Солженицын. Ну и я ж этого хочу! — не будем друг друга трогать, отложим дело до вечности. ГЛАВНЫЙ. Мне это пространство представляется заключенным где-то между логикой и верой. Г о л о с а . Пока мероприятие… гм… Г о л о с а . С порога гнать — много ума не надо… Г о л о с а . Провентилировать, не вопрос… ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Правильно, проза должна отлежаться. © Солженицын. Есть ли у меня ощущение, что мы с вами больше никогда не увидимся? Уверен в живой, интересной, неторопливой встрече. Как? Загадка. Много чудес и неожиданностей нас еще ждёт… Г о л о с а . Хотим. © Солженицын. Я назначил день, когда буду в редакции. Г о л о с а . …понимается, что и форма… ЗАМ.ГЛАВ. Но так, чтобы читатели… ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Ни в коем случае! Только чтобы писатели, и далеко не каждый. ЛИТ.КРИТ. «… ярем он барщины старинной оброком легким заменил; и раб судьбу благословил…» ГЛАВНЫЙ. Много и много предстоит нам еще подумать и вспомнить о явлении, именуемом Солженицын. И если в те времена он действительно мог стать мессией, а это именно обстоятельство и пугало власть имущих, то нынче положение другое: при нашемто разброде, может быть, и хорошо было бы обрести нам мессию. Г о л о с а . Местоблюститель русской совести! Г о л о с а . Глыба! Г о л о с а . И матерый человечище… Г о л о с а . Классическая… Г о л о с а . Публицистическая… Г о л о с а . Гримасы новой техники…

- 64 Г о л о с а . Эй, не загораживайте там!.. ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Там мимику... тоже отключайте… ТЕХН.РЕД. Моментик... живенько, живенько... с перспективкой... ХУД.РЕД.. Ага… «шапкой» не загораживаем?.. Все?.. та-ак ... и фиксируем… ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. Всем к фигуре! И быстренько организовываем там рефлексию… ТЕХН.РЕД. Организовываемся, организуемся… Та-ак… Где выдающийся?.. Здесь выдающийся… Так, портрет… есть рефлексия?.. Есть. ЭКРАН… ПОЛКА… СТОЛ, конфигурациями разворачивающийся… Впечатленьице фиксируем… Далее можно разобрать отдельные г о л о с а : ... А вещицу-то, видать, из Америки привезли. ... Из самой. ... Из самой Японии. ... Наши б не додумались. … Они б вовек там не догадались. … Ни за что! … Лопухи... … Олухи...

В ОТКРЫТОМ РЕДАКЦИОННОМ СТОЛЕ УЧАСТВОВАЛИ: © Солженицын. — «Исаич» (™Д.С.П. — Действующий Систематический Писатель). < ГЛАВНЫЙ > — главный редактор; < ПЕР.ЗАМ.ГЛАВ. > — первый заместитель главного редактора; < ЗАМ.ГЛАВ. > — заместитель главного редактора; < ЗАВ.ПРОЗА. > — заведующий отделом прозы; < ЛИТ.КРИТ. > — от отдела литературной критики; < ТЕХН.РЕД. > — технический редактор; < ХУД.РЕД. > — художник; < КОРР. > — корректор; < ОТВ.СЕКРЕТ. > — ответственный секретарь.

[ Концептуальный дизайн: ™ Панорама планетарного искусства в меридиональной развертке. ™ Космические и антропологические имагинации. ™ Трансфигурации реквизита и сцены. ™ Точные приборы и устройства. ™ Монументальная мысль. ™ Поток сознания классиков. ™ Божественная ПАРАБАСА. Вступление. ™ Технологическая пауза.

]

™ ПАРАБАСА СМЕХУ

Музы правого хора (запев)

К причине бег попятный — Предвечный коловрат! Тяж роковой и кат; канат, в канве заезженный: Трус, огнь, глад; жуть, смрад… — На ободе железном Влекомые, влачатся по каве… Век за веком — над краем бездны, С Востока до Заката…

- 67 { ДАЛЕЕ ПРИПЕВ И РАСПЕВ } Музы левого хора (припев)

— И вечны будут стоны — В царстве Гекаты: «Ecce homo!» Вот человек!.. Музы правого хора (распев)

Не вечно на Олимпе слезы, но веселятся неустанно, — Мифы говорят… В чаду потехи — час; Комедии — суть время! Музы левого хора (припев)

Смех побеждает всех и пребывает: — Мифы говорят…

™ Образцы мысли (классика). Спираль накаливания (символ уставшего Времени) благополучно тлеет в лампах зеркальной рампы. Из-за правой кулисы, пространства относительной темноты, софит выхватывает одиноко белеющий парус — реквизит. (Данный сценический прием со светом применяется для целеуказания рабочему персоналу: места расположения и направления при перемещении предметов.) Дальше театральный прожектор ведет занавесом этот важный атрибут на зеркале сцены: профессионально исполненный в классической манере портрет (качественное фотографическое изображение). Доставленный без задержки к левой кулисе, реквизит устанавливается на авансцене и близко от источника освещения (рампа); затем вся плоскость стенда осторожно разворачивается под 45°. Посредством такого нехитрого маневра (требуется два рабочих сцены), © Класссика на обороте реквизита делается объектом читабельным с любой точки зрения исполнителя (предположительно: Писатели); одновременно с тем изображение Писателя, Деятеля и Гражданина в обрамляющей рамке (скромно; но и вкусно надо выделать) остается объектом наблюдения, вполне смотрибельным для зала пользователей (предположительно: Читатели), с первых до последних рядов.

- 68 -

1. 30-я ода III книги Горация (с самого начала, естественно). 2. В античной трагедии развязка наступала иногда благодаря вмешательству какого либо бога, появляющегося на сцене при помощи механического приспособления. 3. У древних римлян обед начинался с яиц и кончался фруктами. 4. Вечно движущееся (например, вечный двигатель). 5. Человека, но не всего остального. 6. См. в «Речи против Катилины». 7. Слова, приписываемые Аристотелю; а посему те правильней говорить на латыни. 8. Сказано было Яном Гусом, видя старуху, подбрасывавшую дров в костёр, где сжигали самого Яна Гуса (в 1415 г.). 9. Взято из «Искусства поэзии».

- 69 -

™ ИМПРОВИЗАЦИИ Skagi "be be" > …

МЕСТО ЭПИГРАФА РАЗЫГРЫВАЛОСЬ Fig Tebe ! НА ЛИТЕРАТУРНОМ АУКЦИОНЕ Личное мнение. ™ Если бы драматургия позволяла учитывать мнение рабочего персонала (отражающемуся на состоянии реквизита, в целом и на поверхности), тогда всему явлению вместо: «Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий», — эпиграфировать бы надлежало: «Всякая вещь есть форма проявления беспредельного многообразия» — мысль также Козьмы Пруткова. Истина, по обыкновению, вклинивается где-то посредине. И тот, и другой «плоды раздумий» имеют место по ходу импровизации в трилоге. — Учитесь быть поэтом! Эта сентенция золотой середины, в муках творчества к финалу обретает оркестровую поддержку — метафорическое grandiozo в увертюре Симфонической Заставки™. ® Указание для администратора. Паузу перед симфонией строго наблюдать! В потугах к творчеству (ниже образчики) замечены рабочие сцены: 1-й и 2-й; также имело место посягательство на интеллектуальную собственность (раскавыченный Хлебников не в счет). — Расшифровка звукозаписи (устройство интеллектуального суфлера), по порядку регламента работ с реквизитом сцены.

« Открой в себе поэта!» Что будет на тренинге:  Креативные разминки.  Активизация творческих ресурсов.  Постижение ритма и метра поэтической речи.  Знакомство с принципами рифмовки.  Поэтические игры и задания.

® Реклама в бегущей строке:

1-й: …хоть колики в боку: Давай импровизацию в трилоге! 2-й: Мерси боку… { РЕМАРКА: Реквизит упал на ноги. } — «ЭКЗЭГИ МОНУМЭНТ…» ™ Задействуется Рог Изобилия™, техническое устройство сцены, функционирующее в режиме суфлёра.

1-й: Тихонько ставим СТЕНД... И ракурсик… Ага… Теперь пошли к Рогам…

- 70 ® Реклама в бегущей строке:

«Рог Изобилия!»

Продукцию мясоперерабатывающего завода ПАРНАС ® представляет торгово-посредническая фирма КСЕНИЯ ® — «ИН ФАВОРЭМ…» 2-й: Ворам, ворам… 1-й: Орган весь будто скоблен: На зло богам… 2-й: Механика бы по рогам! — «ИН СЭКУЛЯ СЭКУЛЁРУМ…» 1-й: А можно без суфлера?! — «ДУМ СПИРО, СПЭРО…» 2-й: Что за манера? 1-й: Обслуживай искусство! Рог и до Ксений свянет: *) Вот капустник! *) В Древней Греции ксениями назывались язвительные двустишия, которыми хозяева дома в шутку встречали гостей.

Один парабасник — концерт Лишь скуку разводящий: «Меня не было, был я, меня нет», — А где изящество?! — «КУМ ГРАНО САЛИС…» 2-й: Локти кусаем: Такая драма… 1-й: Ноздря, тебе реку, Бессмертная не слышит фимиама. — «КУИКВЭ СУУМ…» 2-й: Мысль изреку: Катарсис… — «ДЭУС ЭКС МАХИНА!»

- 71 1-й: Ищи всему причину… Вершить искусство Час и жребий, но жертвенник — Недвижимость Прокруста! — «АБ ОВО УСКВЭ АД МАЛЯ…» 2-й: Где-то аномалия... — «ПЭРПЭТУУМ МОБИЛЕ…» Розетка там нормальная? 1-й: Трансмиссию угробили... 2-й: Да взялись бы за рукояти — Катарсис строгнули б… 1-й: Сонм избранных Сон предпочтет. 2-й: Небось не бдят… — «АРС ЛЁНГА, ВИТА БРЭВИС…» 1-й: Платоныч, спятил?! Без гвоздя, Светила чтоб вертелись?! Сие богам приятно… — «А ДАТО…» 2-й: Они и сыты, и богаты… 1-й: Так и воздай, руке рока, Лавры дающей… 2-й: Когда б субстанций гущ К руке б… С одной лавры, что проку? — «УЛЬТИМА РАЦИО…» 1-й: Стоп. Ждем иллюминацию… { РЕМАРКА: Знак зреть на волоске Ламр зодиачных. В час… Конь, под опахалом крыл, — Пегас… Триумф суть Ящик! }

- 72 2-й: Недурственный образчик… 1-й: Футлярчик. Не для всяких рыл… — «СУБ СПЭЦИЭ ЭТЭРНИТАТИС…» 2-й: Понятно: не для штатских… 1-й: Пока мест аналой покрыл… ™ Отполированный Рог Изобилия ™, дорогостоящие сценическое устройство с узлами загадочного предназначения, старательно чехлится (за отсутствием габаритного ящика). По центру авансцены — укрытый темно-зеленым сукном аналой, где световой пистолет выхватывает из темноты миниатюрный предмет, формы простой, но изысканной — Коробочка. — «СУБ КОНДИЦИОНЭ…» 2-й: Суп из кондиций оных? 1-й: Сваренье пищи — акт мозгов! Невежда, что касается богов… { РЕМАРКА: Страж бдит печать сию, И сильный горд скулой! } 2-й: Свое ношу с собой… { РЕМАРКА: шильце скроем в кисею, Пока мест в трех шагах от аналоя. } — «О ТЭМПОРА, О МОРЭС!» 2-й: Принцип: Ни дня без черточки... 1-й: Эй, куда с шильцем?!.. — «АМИКУС ПЛЯТО, СЭД МАГИС АМИКА ЭСТ ВЭРИТАС…» { РЕМАРКА: Яка в драку, потом ломать истерику. } 2-й: ГОУМ. ОУМ. УУМ. ПАУМ. СОУМ — меня И тех, кого не знаю.

- 73 — «О, САНКТА СИМПЛИСИТАС!» { РЕМАРКА: Бутафорий… сцапал… царапает… } МОУМ. БОУМ. ЛАУМ. ЧЕУМ. — Бом! Бим! Бам! — «УТИЛЕ ДУЛЬЦИ МИСЦЕРЭ…» Точка в мистерии!.. ПРОУМ. ПРАУМ. ПРИУМ. НИУМ. ВЭУМ. РОУМ. ЗАУМ. ВЫУМ. ВОУМ. БОУМ. БЫУМ. — Бом! Помогайте, звонари, я устал. ДОУМ. ДАУМ. МИУМ. РАУМ. ХОУМ. ХАУМ. Бейте в колокол ума! Вот колокол и верёвка.” СУУМ. ИЗУМ. НЕУМ. НАУМ. ДВУУМ. ТРЕУМ. — Бом! — «ДИКСИ!» 1-й: ЁКЛМН…

пиксель…

{ РЕМАРКА: Обретая бутафорий без царапки и прокольца… } Катарсис! Вот те раз... В движке сменили кольца!

- 74 2-й: Лимб двигнулся… Парабасницы глас... 1-й: Угас... Ждем занавес! 2-й: Быль-небылица... { РЕМАРКА: Взять реквизит пера, и позабыть чернильницу, — Спешно за Полку ™ убирать. Не мешкать у суфлёрской: Есть одно место, затаиться… }

™ Драматическая машина. Широко известно высказывание Уильяма Шекспира: «Весь мир — театр, а люди в нем — актеры». Однако что есть театр? На чем зиждется сие величайшее магическое действо? Драматическая машина — категория буквально напрашивается и, прямо скажем, это не весть какое открытие: после изобретения computare. Однако может ли технический прогресс найти достойную замену целому виду искусства? И вот среднестатистический режиссер что-то там комбинирует: „Есть коробочка, в которой очень много банков, звучков, битов. И при помощи комбинаций можно добиться разных настроений. Это же во многом зависит от ритма — возьмите «Похоронный марш» и «Польку», к примеру. Разные кнопочки нажимаешь — разные настроения… Может, и театр в целом признать драматической машиной? Ведь во всех школах учат, что у нас есть ограниченное количество сюжетов, некая матрица или плей-лист, картридж для шарманки, которая играет то драму, то водевиль…”. — Такого рода словесные спекуляции еще не делают драматургом (писателем тем паче) и театр „объясняют” не больше, чем инструкция принципов действия сценических механизмом и устройств для производства спецэффектов: конфетти-, дым- или снег-машины; генератора мыльных пузырей, пены и т. п. Поэтому наш среднестатистический режиссер в конце-концов констатирует (приходится): „А вообще, мои размышления едва ли лежат в вербальной плоскости, скорее в области предметов, ощущений, и средства выражения я ищу в соответствии со своими способностями. И все же акцент на слове «подражание», потому что тут попытка не играть в театре, а подражать театральной ситуации, когда есть зритель, сцена и сценическое время”. Последнее признание и означает, что искусство театра настолько себя не изжило, насколько оное удерживает в поле притяжения своего магнетического времяпространства — зрителя, сцену и сценическое время; и осуществляет всё благодаря единственной, пожалуй, способности — изобразить время в категориях пространства. Итак, если всерьез размышлять о театре, то следует прежде вести разговор о ™ Сценической МАШИНЕ РЕАЛЬНОСТИ.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ЯВЛЕНИЯ

ПРОЛОГА

- 75 ™ Из редакционного портфеля

ПАРАБАСА СМЕХУ

Музы правого хора (запев)

К причине бег попятный — Предвечный коловрат! Тяж роковой и кат; канат, в канве заезженный: Трус, огнь, глад; жуть, смрад… — На ободе железном Век за веком! Влачатся по каве — над краем бездны, Влекомые с Востока до Заката… { ДАЛЕЕ ПРИПЕВ И РАСПЕВ } Музы левого хора (припев)

— И вечны будут стоны — В царстве Гекаты: «Ecce homo!» Вот человек!.. Музы правого хора (распев)

Смех побеждает всех и пребывает: — Мифы говорят…

- 76 -

Музы правого хора (запев)

Ума излом, в петле канонов драмы… С тоской о преходящем лицедейство, Житейскою зажатое канвой. И сколько вервь ни вейся — Рубцуется мораль — в узле Сюжета прочном… Музы левого хора (припев)

— И нож, на зле заточенный По острию закона: «Ecce homo!» Вот человек!.. Музы правого хора (распев)

Не вечно на Олимпе слезы, но веселятся неустанно: — Мифы говорят… Властей услады — час; Комедии — суть время! Музы левого хора (припев)

Смех усмиряет всех и пребывает: — Мифы говорят…

Музы правого хора (запев)

Герой и маски раб Перенну обнимает, Не заподозрив прелестей подмены... *) Прелесть Перенны — т. е. мнимая награда. Согласно мифу, Марс достигает награды от богов — красавицу Перенну; пока герой совершал свои подвиги, его невеста сделалась старухой.

Повесил бутафорский меч на стену — И применение нашел рукам... Амфитеатр благодарным звуком Дышит. И внемлет Марсовым страстям...

- 77 Музы левого хора (припев)

— Старушки нежностям и мукам... Уже истома: «Ecce homo!» Вот человек!.. Музы правого хора (распев)

Не вечно на Олимпе слезы, но веселятся неустанно: — Мифы говорят… Вина отрада — час; Комедии — суть время! Музы левого хора (припев)

Смех посещает всех и пребывает: — Мифы говорят…

Музы правого хора (запев)

К финалу побеждает добродетель: Хрусталь звенит бокалов, бьют литавры, Кружатся пары по зеркальному паркету; — Цветет семейство, пожинает лавры: Плоды, венцы достались детям… Музы левого хора (припев)

— Это и забавно… «Ecce homo!», «Ecce homo!» Вот человек!.. Музы правого хора (распев)

Не вечно на Олимпе слезы, но веселятся неустанно: — Мифы говорят… Дети потешат — час; Комедии — суть время! Музы левого хора (припев)

Смех просвещает всех и пребывает: — Мифы говорят…

- 78 -

Музы правого хора (запев)

Тут зритель извлечет науку: «Свой круг свояк найдет — вот! Бессмертная, искусство штука…» — И философски призевнет: Сон, значит, в руку! Музы левого хора (припев)

— И гладит свой живот… Весь довод: «Ecce homo!» Вот человек!.. Музы правого хора (распев)

Не вечно на Олимпе слезы, но веселятся неустанно: — Мифы говорят… Усладе сонной — час; Комедии — суть время! Музы левого хора (припев)

Смех пробуждает всех и пребывает: — Мифы говорят…

Музы правого хора (запев)

Зеницей перст Зевесов… Смешинку из глазниц — на длань, Святыню собирает в белый плат. И стряхивает, в дань Гекате… Покуда держит роковой канат — Тяг по канве ось Гелиоса катит. И ход попятный медлит Коловрат… Музы левого хора (распев)

Не вечно на Олимпе слезы, но веселятся неустанно: — Мифы говорят… Земному — час; Комедии — суть время!

- 79 Музы правого хора (припев)

Смех вечно пребывает: — Мифы говорят…

{ Оба хора сходятся на сцене посредине для катавасии } КАТАВАСИЯ Удел верховный в попечении о совершенности, А совершенства совокупность — этот смех. — Последним раб смешится, вершитель судеб — первым. Улыбка гения — знаменье пребывающего действа; Поэт навышний — гомерическим стихом Хохочет над прологом Илиады… — Рода богов занятие и духов; Слезы утеха — людям и животным.

КОНЕЦ ПАРАБАСЫ

™ Актуализация художественного текста (начало). Заключительные аккорды ПАРАБАСЫ ™... Музы на бис не выходят (несмотря ни на какие посулы со стороны зала), но сразу звучит Симфоническая Заставка ™. Дождавшись открытия занавеса, после достаточной драматической паузы (для обмена впечатлением), на краю сцены в сумеречной дымке обозначается первый силуэт — исполнитель миниатюры, которая дальше будет разыгрываться при участии от одного до трех персонажей. Эта непродолжительная открытая репетиция на авансцене также и демонстрация потенциала творческого коллектива: в добровольном порядке сюда привлекаются занятые исполнители, на данный момент успевшие подойти за кулисы. Симфоническая Заставка ™. — Piano Concerto N1 in F major, K.37 (Mozart, Wolfgang Amadeus). Allegro (5:02 — тематическая реклама, кроме звуковой).

Великая, торжественная минута. Боже! Как слились и столпились около ней волны различных чувств. Нет, это не мечта. Книжный магазин блестел в бельэтаже ***ой улицы; лампы отбивали теплый свет на высоко взгроможденные стены из книг, живо и резко озаряя заглавия голубых, красных, в золотом обрезе, и запыленных, и погребенных, означенных силою и бессилием человеческих творений. У ног моих шумит мое прошедшее, надо мною сквозь туман светлеет неразгаданное будущее. Умершее живет!.. Это та роковая, неотразимая грань между воспоминанием и надеждою; как слились и столпились около ней волны различных чувств. Уже нет воспоминания, уже оно несется, уже пересиливает его надежда... Гром мостовой и экипажей с улицы отзывался дребезжанием в цельных окнах, и, казалось, лампы, книги, люди — все окидывалось легким трепетом, удвоявшим пестроту картины; если примешь в соображенье то, что может поместиться вдруг толпа из пяти, шести тысяч человек и что вся эта толпа, ни в чем не сходная между собою, разбирая по единицам, может вдруг потрястись одним потрясеньем, зарыдать одними

- 81 слезами и засмеяться одним всеобщим смехом. Какими бы, казалось, драгоценностями не искупил этого блага? Минувшая жизнь, будто на печальный звон колокола, вся совокупляется вокруг него! Может быть, и исполнится это желание, только когда? Когда человек исчезнет и душа в ветхих его развалинах воздвижется в величественном, необъятном здании. «Возьмите, возьмите от меня всё, — воскликнул бы тогда с подъятыми руками к небесам, — и ниспошлите мне это понимающее меня существо! Всемогущий! зачем дал ты мне неполную душу? или пополни ее, или возьми к себе и остальную половину». Боже!.. Еще я чист, еще ни одно презренное чувство корысти, раболепства и мелкого самолюбия не заронялось в мою душу. Если мертвящий холод бездушного света исхитит святотатственно из души моей хотя часть ее достояния; если кремень обхватит тихо горящее сердце; если презренная, ничтожная лень окует меня; если дивные мгновения души понесу на торжище народных хвал; если опозорю в себе Тобой исторгнутые звуки... Какое же будешь ты, мое будущее? Средь ли этой кучи набросанных один на другой домов, гремящих улиц, кипящей меркантильности, этой безобразной кучи мод, парадов, чиновников, диких северных ночей, блеску и низкой бесцветности? …как если бы небо, лучи, море, огни, пожирающие внутренность земли нашей, бесконечный воздух, объемлющий миры, ангелы, пылающие планеты превратились в слова и буквы. Там ли? О! Я не знаю, как назвать тебя, мой гений! О взгляни! Прекрасный, низведи на меня свои чистые, небесные очи. Я на коленях, я у ног Твоих! О не разлучайся со мною! Живи на земле со мною хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой. Я совершу... Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество! Я совершу... О поцалуй и благослови меня!

Симфоническая Заставка ™ — Piano Concerto № 4 in G major, K.41 (Mozart, Wolfgang Amadeus). Andante (4:17 — тематическая реклама, кроме звуковой).

™ Актуализация художественного текста (окончание). 1. Присоединение каждого виртуального писателя (поэта) к списку соавторов новейшего творения литературы — знаковое событие для виртуальной Книги (Стол™ и Полка™ в сценической свертке), что незамедлительно иллюстрируется (портрет классической манеры, по возможности) в масштабе используемого под экран реквизита. 2. Действующее лицо вступает в драматургическое пространство Лимба — справа или слева (не стоит искать какую-то закономерность, а тем более привязывать к право- и лево-полушарной асимметрии мозга занятого исполнителя): при благоприятной возможности к озвучиванию, персонаж актуализует в сознании читателя несомненно художественный текст (см. документ «Извлечения из регламента… правил эксплуатации… и пользования приборами в зале»). 3. Осваивая отведенное времяпространство, писатель (поэт) одновременно совершает определенное ему сценическое действие, следом затем исполнитель покидает сначала Лимб и наконец зеркало сцены — по траектории, строго отвечающей драматургии — справа или слева авансцены (закономерности не следует искать).

- 82 -

Гекзаметра священные напевы… Сколько богов и богинь и героев!.. Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров — грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет. Лат. — Вот человек! ™ Задействуется Рог Изобилия ™ — техническое устройство сцены, функционирующее в режиме суфлёра.

Василий Тредьяковский (преострый муж, достойный многих хвал)… Чудище обло, озорно, огромно с тризевной и лаей! Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи; старца великого тень чую смущенной душой. Корабль Одиссеев бегом волны деля, из очей ушел и сокрылся… С Гомером долго ты беседовал один, тебя мы долго ожидали. Я спросил у него, состоит в чем царска державность? Он отвещал: царь властен есть во всем над-народом; но законы над ним во всем же властны конечно. Связаны руки имеет он на всякое злое. Их законы во-власть ему народ поверяют... Немного отдохнем на этой точке… Вольнейший всех, я-сказал, кто волен в самой неволе. Если боится богов, и токмо-что оных боится: чужд и всех прихотей, богам и разуму служит. Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей… Ты царь: живи один… Усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный. Пускать не велено сюда простой народ! Я не-сравнииться хощу прославленным толь стихопевцам: слуху российскому тень подобия токмо представлю, да громогласных в нас изощрю достигать совершенства. Что? перестать или пустить на пе?.. Добрых тех, и-худых, и посредственных токмо пиитов? Признаться вам, я в пятистопной строчке люблю цезуру на второй стопе. Четырестопный ямб мне надоел: им пишет всякий… Древня размера стихом пою отцелюбного сына… Как весело стихи свои вести под цифрами, в порядке, строй за строем, не позволять им в сторону брести, как войску, в пух рассыпанному боем! Но возвратиться все ж я не хочу к четырестопным ямбам, мере низкой... С гекзаметром... О, с ним я не шучу: он мне не в мочь. А стих александрийский?.. Уж не его ль себе я залучу? Извилистый, проворный, длинный, слизкий и с жалом даже — точная змия; мне кажется, что с ним управлюсь я. Ведь рифмы запросто со мной живут; две придут сами, третью приведут.

- 83 А чтоб им путь открыть широкий, вольный, глаголы тотчас им я разрешу… Вы знаете, что рифмой наглагольной гнушаемся мы. Почему? спрошу. Так писывал Шихматов богомольный, по большей части так и я пишу. К чему, скажите? уж и так мы голы: отныне в рифмы буду брать глаголы. Не стану их надменно браковать, как рекрутов, добившихся увечья, иль как коней за их плохую стать, а подбирать союзы да наречья; из мелкой сволочи вербую рать. Мне рифмы нужны; все готов сберечь я, хоть весь словарь; что слог, то и солдат — все годны в строй: у нас ведь не парад… Виват Россия! Виват драгая! Виват надежда! Виват благая! Окончу на флейте стихи печальны, зря на Россию чрез страны дальны. Однако ж нам пора. Ведь я рассказ готовил — а шучу довольно крупно…

Симфоническая Заставка™ — Piano Concerto № 2 in B flat major, K.39 (Mozart, Wolfgang Amadeus). Molto Allegro (3:45 — тематическая реклама, кроме звуковой).

™ Персонаж Гоголь возвращается обратно: в обременяющей его ноше сразу угадывается редакционный портфель; под мышкой той же левой руки — хорошо узнаваемая буро-зеленая папка с оторванной завязкой. Толпа густела и росла. Это такая кафедра… «Отличная вещь!» — отдавалось со всех сторон. «Ну ничего же вы не читали хорошего», — бормотала кофейная шинель запыхавшейся квадратной фигуре. «Каков Пушкин?» — сказал, быстро поворотившись, новоиспеченный гусарский корнет своему соседу, нетерпеливо разрезывавшему последние листы. «Да, есть места удивительные!» — «Ну вот, наконец, дождались…» «Как вам кажется новое сочинение?» — «Единственно! Единственно! О, Пушкин далеко шагнул!». «Мастерство-то главное, мастерство; посмотрите, посмотрите, как он искусно того…» — трещал кубик с веселыми глазками, поворачивая перед глазами своими руку с пригнутыми немного пальцами, как будто бы в ней лежало спелое прозрачное яблоко. «Да, с большим, с большим достоинством! — твердил сухощавый знаток. — Конечно, есть места, которых строгая критика… Впрочем, произведение едва ли не первоклассное!» «Насчет этого позвольте-с доложить, что за прочность, — присовокупил с довольным видом книгопродавец, — ручается успешная-с выручка денег». Сидельцы суетились. Тогда было то поэтическое время, когда все добывалось саблею, когда каждый, в свою очередь, стремился быть действующим лицом, а не зрителем. — «А самое-то сочинение действительно ли чувствительно написано?» — с смиренным видом заикнулся вошедший сенатский рябчик. «И, конечно, чувствительно! — подхватил книгопродавец, — если бы не чувствительно, то не разобрали бы 400 экземпляров в два часа!» Между тем лица беспрестанно менялись, выходя с довольной миною и книж-

- 84 кою в руках. Казалось, существование этого народа было вечно. Он никогда не уменьшался: выбывшие, заменялись новыми. В это самое время Элладий подошел к другу своему Поллиору, рассеянно глядевшему на жадную толпу покупателей… — «Не правда ли, милый Поллиор! не правда ли?»…

Прежде, чем станем судить, поблагодарим неизвестного автора за добросовестность его труда, поруку истинного таланта. Он написал свою сатиру вследствие сильного внутреннего убеждения, вполне предавшись независимому вдохновению, уединясь в своем труде. В ней дело идет о свободе книгопечатанья: не по расчетам самолюбия, жаждущего минутного успеха, не в угождение общей массе читателей, не только не приуготовленных к романтической драме, но даже решительно ей неприятствующих. Справедливее всего следовало бы назвать эту книгу верным зеркалом человека. И — что всего замечательней, чего не случилось, может быть, доселе еще ни в какой литературе — предметом толков и критик стала не книга, но автор. Подозрительно и недоверчиво разобрано было всякое слово, и всяк наперерыв спешил объявить источник, из которого оно произошло. Над живым телом еще живущего человека производилась та страшная анатомия, от которой бросает в холодный пот даже и того, кто одарен крепким сложеньем.… Без сего самоотвержения в нынешнем состоянии нашей литературы ничего нельзя произвести истинно достойного внимания. Любопытно видеть о сем предмете рассуждение человека вполне разрешившего сам себе сию свободу, напечатав в собственной типографии книгу, в которой дерзость мыслей и выражений выходит изо всех пределов... очень оригинально и очень смешно. Истинный талант неоспорим.

® Звуковая реклама.

Библиотека современной классики.

название: «АРХИПЕЛАГ ПЛАГИАТА»; автор: Николай НЕ ГОГОЛЬ.

В тематической рекламе содержание получает визуализацию по мере перелистывания виртуальной страницы реквизи та; ™ ЭКРАН задает также и документальный контекст для умозрительного восприятия литературного произведения.

™ ЭКРАН. Голос за кадром: Узел первый. СОН СМЕШНОГО ЧЕЛОВЕКА «А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся...» Н. В Гоголь.

[1] — Однако узнали… На нем был френч с четырьмя большими карманами, нагрудными и боковыми — старый обжитый, из тех серых, защитных черных и белых френчей, какие (немного повторяя Наполеона) он усвоил носить. Вид был суровый, простой, солдатский. Ясно, неподкупно-строго смотрели глаза, которых не выдерживали западные премьер-министры: — А сапоги умеете шить?

- 85 Имя этого человека склоняли газеты земного шара, бормотали тысячи дикторов на сотнях языков, выкрикивали докладчики в началах и окончаниях речей, провозглашали во здравие архиереи. И вот меня привели к нему. Почему разум мой совершенно допускает всё это? Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон? Я видел истину, — не то, что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ ее наполнил душу мою навеки. Я видел ее в такой восполненной целости, что не могу не поверить, потому что я все-таки видел воочию, хотя и не умею пересказать, что я видел. Но зато как же мне не верить, что всё это было. Сны, кажется, стремит не рассудок, а желание, не голова, а сердце, а между тем какие хитрейшие вещи проделывал иногда мой рассудок во сне! Между тем с ним происходят во сне вещи совсем непостижимые. И вот, кажется, сны меня привели к нему. Помню, что на первый взгляд меня очень поразила его наружность, его нос, его лоб; я представлял его себе почему-то совсем другим — „этого ужасного, этого страшного критика”. Александр Исаевич Соллогуб (отец). Он встретил меня чрезвычайно важно и сдержанно: — Как можно короче, и — о сегодняшнем. — Я… странное дело, я… Все мы вышли из гоголевской шинели… — сказал я наугад. — Ага! При любых помехах. Так… Гор-бите? — Совершенно так. — Если за письменным столом сидите, то уже не горбите! Горбит тот, кто киркой машет. — Литература должна была обратиться в торговлю, — опять сказал я наугад. — И всё потому, что не сожжено то, что должно быть предано огню! — Не может быть, чтобы вы уж это понимали. А вы… сапоги умеете шить? Ясный и неподвижный был свет. Пошли по красной ковровой дорожке широкой лестницы, очень пологой, с невысокими ступенями и частыми поворотами в разные стороны, под разными углами, с длинными площадками между маршей, — и на каждую площадку, под сенью медных бра и высокого лепного потолка, выходила какаянибудь запертая плотно дверь. Он остановился на углу: — Я хотел бы избежать говорить об этом вслух… Но для математика в истории нет ничего неожиданного. Ведь тангенс при девяноста градусах, взмыв к бесконечности, тут же рушится в пропасть минус бесконечности. — Я… странное дело, я… Благоприятно ли нынешнее время для писателя вообще? („Зачем, дескать, везде они, а не я, зачем не обращают и на меня внимания? И везде-то, везде-то всё занято! — думал я про себя, — тут не моя карьера”.) Но не прошло, кажется, и минуты, как всё преобразилось: важность была не лица, не великого, встречающего начинающего писателя, а, так сказать, из уважения его к тем чувствам, которые он хотел мне излить как можно скорее, к тем важным словам, которые чрезвычайно торопился мне сказать. Он заговорил пламенно, с горящими глазами: — Да вы понимаете ль сами-то, — повторял он мне несколько раз и вскрикивая по своему обыкновению, — что это вы такое написали?..

- 86 Не может быть, чтобы вы в ваши… (он вскрикивал всегда, когда говорил в сильном чувстве) — уж это понимали! Да, по всему земному шару катится волна плоской, пошлой нивелировки культур, традиций, национальностей, характеров. Однако сколькие выстаивают против нее без пошата и даже гордо! Но не мы… Наше сегодняшнее жалкое положение — оно как-то накоплялось в нашей истории? „О, как я легкомыслен, и если б он только узнал, какие во мне есть дрянные, постыдные вещи! — стыдливо думал я про себя. — А всё говорят, что эти литераторы горды, самолюбивы. Впрочем, этих людей только и есть в России, они одни, но у них одних истина, а истина, добро, правда всегда побеждают и торжествуют над пороком и злом, мы победим; о к ним, с ними!” Они меня называют теперь сумасшедшим. Это было бы повышение в чине, если б я всё еще не оставался для них таким же смешным, как и прежде. Я учился в школе, потом в университете и что же — чем больше я учился, тем больше я научался тому, что я смешон. Подобно как в науке, шло и в жизни. (А я был тогда страшный мечтатель: „Вот где люди! Вот где люди! — стыдливо думал я про себя. — Я заслужу, я постараюсь стать… пребуду «верен»!”) Я смешной человек. „Нет-с, мы пока еще в оппозиции, а если они захотят меня, то пусть сами придут — поклонятся. Да и что служить, служат мешки, мое поприще литература”, — он тогда говорил мне. Вся нынешняя литературная нагота, по его мнению, — последний отблеск прошедшей действительной жизни, невольная исповедь в старых прегрешениях человечества, хвост старинной беззаконной кометы, по которому можно судить, что сама комета удаляется с горизонта, ибо кто пишет, тот уже не чувствует. Наконец, нынешняя литература, по его мнению, — казнь, нисполанная на ледяное общество нашего века: нет ему, лицемеру, и тихих наслаждений поэзии! оно недостойно их! („Это я об вас тогда написал”, — я ему не напомнил, я только это подумал.) — Да вы понимаете ль сами-то?.. — повторял он мне. — Читаю ваше преимущественно… („Что ж, оно так и надо”, — подумал я, заплаточки ведь, если хотите, вещь тоже необходимая и полезная, благоразумная и практическая.) „Я человек русский, я посвятил себя России. Мне хочется в этом романе показать, хотя с одного боку, всю Русь. Скажет ли она за то спасибо — не знаю; да не в том дело. Я все труды, все мысли отдаю родине, и потому прочие предметы могут иметь для меня ценность только относительную.” — В таких разговорах мы прошли коридором в Кабинет. Сны, как известно, чрезвычайно странная вещь: одно представляется с ужасающею ясностью, с ювелирски-мелочною отделкой подробностей, а через другое перескакиваешь, как бы не замечая вовсе, например, через пространство и время. Как же мне не верить, что всё это было. И вот, только лишь я хотел воскликнуть про себя в восторге: „Да здравствует цивилизация!” — как вдруг усомнился: „Да достигнуто ли даже это-то? уж не мираж ли, полно, и здесь, и только глаза отводят?” Кто-то легкий и осторожный шел сзади очень тихо. Слышалось легкое щелканье выключателей, — пройденные повороты погружались во мрак. Страх нарастал в моем сердце. Что-то немо, но с мучением сообщалось мне от моего спутника и как бы проницало меня. Я ждал совершенного небытия. — Так. Филолог? Вы помните ваше прежнее существование.

- 87 — Все мы вышли из гоголевской шинели… — я сказал, и какая-то печаль послышалась в моем слове. — В двадцать четвертом столетии, может быть, и понадобится кому-нибудь, а пока… А пока: Мне нечего сказать о солнцах и мирах, — Я вижу лишь одни мученья человека…

Оглянитесь. Какие еще характеристики? — Передавать прежде мысли, позабывши странность и особенность человека… (Одним словом: заплаточки, заплаточки и заплаточки!) — Топология! Стратосфера человеческой мысли! Вы — математик? Универсант? Подумайте еще немного, и вы тотчас увидите, что бытие наше основано на правилах настоящей нравственной математики: прейскурант для каждого звания соображен с той степенью пользы, которую может оно принести человечеству. Всё это он тогда говорил мне. Знаете ли, я скажу вам секрет: всё это, быть может, было вовсе не сон! Ибо тут случилось нечто такое, нечто до такого ужаса истинное, что это не могло бы пригрезиться во сне. Он сказал: „Принесите рукопись” (сам он еще не читал ее). Уже сказаны были такие слова, которые влияют навек и связывают неразрывно. Дело в том, что ему давно казалось, что в наше время непременно должно было развестись чрезвычайное множество людей, так сказать, обойденных, позабытых — в стремлении „поскорее иметь свои собственные оригинальные суждения”, кто „впал в горькое и тяжкое заблуждение” — оставленных без внимания и досадующих: „О злые, проклятые люди, ну можно ли так притворяться! Ведь они знают же, что это я, знают все до единого, ведь они об этом шепотом говорят друг с другом, когда я прохожу мимо”. В этом состоянии личного раздражения и неудовлетворенного, так сказать, идеала иной господин готов подчас взять спичку и идти зажигать: „Нет-с, это обидно! Нет зачем же не я, а он?”, — до того это чувство мучительно… Но зажигать спичкой уже крайность и, так сказать, удел натур могучих, байроновских. Что же касается мыслей моих, то все они идеологически строго выдержаны, да иначе они и не могли быть по моему мировоззрению. Я думал просто, что я выслужусь и всё это доставит служба государственная. Я смешной человек. ™ Персонаж Гоголя убирает буро-зеленую папку с оторванной завязкой в редакционный портфель и защелкивает замок снаружи. — «Не правда ли, милый Поллиор! не правда ли, что ни с чем не можешь сравнить этого тихого восторга, напояющего душу при виде, как пламенно любимое нами великое творение неумолкно звучит и отдается сочувствием, и люди, кажется, отбежавшие наконец от собственного, скрытого в самих себе, непостижимого для них мира души, насильно возвращаются в ее пределы?» В мирной республике наук, какое нам дело до гербов и пыльных грамот? Молчаливо и безмолвно пожал Поллиор ему руку. Они вышли. Но ни томительный, как слияние радости и грусти, свет луны, так дивно вызывающий из глубины души серебрянный сонм видений, когда ночное небо бесплотно обнимется вдохновением и земля полна

- 88 непонятной любви к нему, ни те живые чувства, пробуждающиеся у нас мгновенно, когда чудный город гремит и блещет, мосты дрожат, толпы людей и теней мелькают по улицам и по палевым стенам домовгигантов, которых окна, как бесчисленные огненные очи, кидают пламенные дороги на снежную мостовую, так странно сливающиеся с серебряным светом месяца, — ничто не в состоянии было его вывести из какой-то торжественной задумчивости; какая-то священная грусть, тихое негодование сохранялось в чертах его, как будто бы он заслышал в душе своей пророчество о вечности, как будто бы душа его терпела муки, невыразимые, непостижимые для земного. — «Что же ты до сих пор, — спросил его Элладий, когда они вошли в его уединенную комнату, одиноко озаряемую трепетною лампой, — не поверг от себя дани нашему великому творению? не принес посильного выражения — истолкователя чувств в чашу общего мнения?» Не должно мешать свободе нашего богатого и прекрасного языка. ™ В этот самый момент персонаж Пушкин стремительно сокращает дистанцию от партнера и перехватывает ручку редакционного портфеля; одновременно персонаж Гоголь занимает оборонительную позицию: он сразу отступать отнюдь не намерен. — «Итак, по-твоему, — спросил его после мгновенного молчания Элладий, — люди не должны делиться между собою впечатлениями и сообщать, как откровения, хотя неполные отчеты чувств, может быть убедившие бы других в духовной изящности создания?» Должно ли сперва поговорить о себе, если захочешь поговорить о других? — «Ты понимаешь меня, Элладий, к чему же ты предлагаешь мне этот несвязный вопрос? что мне принесть? кому нужда, кто пожелает знать мои тайные движения?» Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу, уже от рожденья моего, несколько хороших свойств; но лучшее из них, за которое не умею как возблагодарить Его, было желанье быть лучшим. Я не любил никогда моих дурных качеств. По мере того как они стали открываться, чудным высшим внушеньем усиливалось во мне желанье избавляться от них; необыкновенным душевным событием я был наведен на то, чтобы передавать их моим героям. Какого рода было это событие, знать тебе не следует: если бы я видел в этом пользу для кого-нибудь, я бы это уже объявил. С этих пор я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало. Если бы кто увидел те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы, точно, содрогнулся. Создавши из меня свой собственный идеал писателя, сообразно своему собственному образу мыслей о писателе, начали было от меня требовать, чтобы я отвечал ими же созданному идеалу. Создал меня Бог и не скрыл от меня назначенья моего. Рожден я вовсе не затем, чтобы произвести эпоху в области литературной. Дело мое проще и ближе: дело мое есть то, о котором прежде всего должен подумать всяк человек, не только один я. Дело мое — душа и прочное дело жизни. А потому и образ действий моих должен быть прочен, и сочинять я должен прочно. Мне незачем торопиться; пусть их торопятся другие!

- 89 Мне совестно судиться перед публикою и стараться насмешить ее (к чему ни малейшей не имею склонности). Мне совестно для опровержения критик повторять школьные или пошлые истины, толковать об азбуке и риторике, оправдываться там, где не было обвинений... Никогда и прежде я не пренебрегал осужденьями и упреками, уверяясь, чем далее, более, что если только истребишь в себе те щекотливые струны, которые способны раздражаться и гневаться, и приведешь себя в состояние все выслушивать спокойно, тогда услышишь тот средний голос, который получается в итоге тогда, когда сложишь все голоса и сообразишь крайности обеих сторон, — словом, тот всеми искомый средний голос, который недаром называют «гласом народа и гласом божиим». Но на этот раз, несмотря на то, что многие упреки были истинно полезны душе моей, я не услышал этого среднего голоса. «Et moi je vouse soutiens que mes vers sont trés bons» *) *) фр. — А я утверждаю, что мои стихи очень хороши (из Мольера).

™ При этих словах Пушкин неожиданным приемом захватывает ручку портфеля и наконец всецело овладевает имуществом редакции. Действие человека мгновенно и одно (isole); действие книги множественно и повсеместно. Тогда и всякий несправедливый судья может оправдаться в том, что брал взятки и торговал правосудием, складывая вину на свои тесные обстоятельства, на жену, на большое семейство, словом — мало ли на что можно сослаться. Всему свету известно, что никто постояннее моего не следовал за исполинским ходом нашего века; взявшись за перо, я не имел однако ж целию объявить о сем почтеннейшей публике, подобно нашим писателям-аристократам (разумею слово сие в ироническом смысле); — дружба, оскорбленная дружба призывает опять меня на помощь угнетенного дарования. Потому, что иное сочинение само по себе ничтожно, но значительно по своему успеху и влиянию; и в сем отношении нравственное наблюдение важнее наблюдений литературных: книга очень любопытна в отношении участи ее в публике. Ни один поэт в России не имел такой завидной участи, как Пушкин. Пушкин есть явление чрезвычайное... Это русский человек в его развитии, каким он, может быть, явится через двести лет. Я человек миролюбивый, но всегда готов заступиться за моего друга; я не похожу на того китайского журналисти, который, потакая своему товарищу и в глаза выхваляя его бредни, говорит на ухо всякому: „этот пачкун и мерзавец ссорит меня со всеми порядочными людьми, марает меня своим товариществом; но что делать? он человек деловой и расторопный!” Итак, собравшись в дорогу, зашел я к моему приятелю **, коего библиотекой привык я пользоваться. В тюрьме и в путешествии всякая книга есть Божий дар, я просил у него книгу любопытную в каком бы то ни было отношении. Я заметил, что самое глупое ругательство, неосновательное суждение, получает вес от волшебного влияния типографии. Нам всё еще печатный лист кажется святым. Мы всё думаем: как может это быть глупо или несправедливо? ведь это напечатано! „Постой, — сказал мне, — есть у меня для тебя книжка.” Nicolas est plus positif, il a des idées fausses, mais il est moins visionaire. Voilá comme il m’écrivait; il me traitait de son ami, me confiait tout — aussi lui étais-je dévoué **).

- 90 **) фр. — Николай положительнее, у него есть ложные идеи, но он менее Фантастичен. Вот как он мне писал; он обращался со мною как со своим другом, всё мне поверял, — зато и я был ему предан.

С этим словом вынул он из-за полного собрания сочинений Александра Сумарокова и Михаила Хераскова книгу, так повидимому и не изданную. „Прошу беречь ее”, — сказал он таинственным голосом. — „Надеюсь, что ты вполне оценишь и оправдаешь мою доверенность”. Часто удивляемся, как такой-то человек, будучи всегда умным человеком, мог выпустить преглупую бумагу, а в ней он и душей не виноват: бумага вышла из такого угла, откуда и подозревать никто не мог, по пословице: «Писал писачка, а имя ему собачка». Я подсмотрел много шарлатанства и очень мало толку. Всё имеет свою злую сторону — и неуважение к чести и удобность клеветы суть одни из главнейших невыгод свободы тиснения. Законы противу злоупотреблений книгопечатания не достигают цели закона: не предупреждают зла, редко его пресекая. У нас, где личность ограждена цензурою, естественно нашли косвенный путь для личной сатиры, именно обиняки. Зачем писателю не повиноваться принятым обычаям в словесности, как он повинуется законам своего языка? Он должен владеть своим предметом, несмотря на затруднительность правил, как он обязан владеть языком, несмотря на грамматические оковы. Что сказать еще? ...унизился даже до презренной прозы, не разделил на действия, словом написал и отделал вещь истинно романтическую, — я думал уже публика скажет мне большое спасибо. Хотите ли знать, что еще удерживает меня от напечатания? Те места, кои могут подать повод применения, намеки, allusions. Между тем полагаю себя в праве объявить о существовании романа, коего заглавие прилагаю здесь. Он поступит в печать или останется в рукописи, смотря по обстоятельствам. — «Нет, Элладий, нет! Кто здесь требует убеждения, тому будут бесплодны все твои попытки возмутить его душу. Разогни перед ним великое творение. Читайте вместе, и если дивные его буквы не ударят разом в тайные струны сердец ваших, обратив в непостижимый трепет все нервы, не брызнут ответными слезами и души ваши почувствуют разъединение — закрой книгу и не трать пустых слов. Но если встретишь ты пламенно понимающее тебя чувство — прекрасную половину прекрасной души твоей, — потребуете ли вы друг от друга отчета? К чему бы послужил он вам, когда вы так чудно сливаетесь в одно? И какая презренная радость сравнится с тем мгновением, когда творение разом читается в вас? Как понимаете вы его?» В первый раз тогда увидел Элладий слезы на лице Поллиора. Что бы я мог отвечать ему на это! Уважайте класс писателей, но не допускайте же его владеть вами совершенно. Еще год назад мне было бы неловко отвечать на это даже и тебе. Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа. Пушкин есть явление чрезвычайное и это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. Опять! Как можно самому себя выдавать за представителя всей России. Хорошо было сказать это в первый раз; но как можно важно повторять столь великую истину? Нашим литераторам хочется доказать, что и они принадлежат высшему обществу (high life); не лучше ли было бы им постараться по своему тону и своему поведению принадлежать просто к хорошему обществу. Что значит аристократия породы и

- 91 богатства в сравнении с аристократией пишущих талантов? Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда. Не столько зла произвели сами безбожники, сколько произвели зла лицемерные или даже просто неприготовленные проповедатели Бога, дерзавшие произносить имя его неосвященными устами. Ты сам, хотя уже давно не пробовал звуков оставленной и позабытой тобою лиры, припомни же все эти минуты, как минуты скорбей, так и минуты высших утешений, тебе ниспосланных; передай их, изобрази в той правде, в какой они были. Тебе помогут слезы умиленья и растроганные чувства растроганной души твоей; они помогут тебе передать с такой силой, с какой не сумеет передать их великий, владеющий чародейством вымысла, но еще не выстрадавшийся. Поэзия есть чистая исповедь души, а не порожденье искусства или хотенья человеческого; поэзия есть правда души, а потому и всем равно может быть доступна. Поэта окружают с улыбкой остряки: „Ах, сударь! — мне сказали, — вы пишете стишки? Увидеть их нельзя ли? Вы в них изображали, конечно, ручейки, конечно, василечек, иль тихий ветерок, и рощи и цветки…” В подобном деле необходимо скрыть свои мелкие чувства искусно и потом, выждав удобный случай, нанесть обдуманный удар. Не нужен мне пророка важный чин… Ах, если бы меня, под легкой маской, никто в толпе забавной не узнал! Когда бы за меня своей указкой другого строгий критик пощелкал! Уж то-то б неожиданной развязкой я все журналы после взволновал! Но полно, будет ли такой мне праздник? Нас мало. Не укроется проказник! На грешника потом ведь станут в посмеянье указывать перстом. Скрепясь, я решился стерпеть всё и воспользоваться этим случаем как указаньем свыше — рассмотреть построже самого себя. Изменник! с Аполлоном ты, видно, заодно; и мне прослыть Прадоном отныне суждено. Увы мне, метроману, куда сокроюсь я? Cela doit bien vous ennuyer d’ětre obligé de lire tout ce qui paraît. La littérature actuelle est si détestable que c’est un supplice. La littérature actuelle est si détestable que c’est un supplice... ***) ***) фр. — Вам, должно быть, очень докучна обязанность читать всё, что появляется. Современная литература так отвратительна, что это мученье.

«Наложи дверь и замки на уста твои», — говорит Иисус Сирах. Жгу, когда нужно жечь, и, верно, поступаю как нужно, потому что без молитвы не приступаю ни к чему.

- 92 ™ЭКРАН. Голос за кадром Узел второй. ТАРАНТАС «Идет направо — песнь заводит, Налево — сказку говорит.» А. С. Пушкин.

[1] Я не могу сказать утвердительно, точно ли поприще писателя есть мое поприще. Меня сбил с толку Пушкин. Мысль о писателе мне никогда раньше не всходила на ум, хотя мне всегда казалось, что я сделаюсь человеком известным. Вместо того, чтобы смеяться надо мной, выслушайте меня лучше. Я очень хорошо знаю это чувство — даже теперь последнее время его испытываю: все как будто готово для того, чтобы писать — исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать. Если станешь напрягаться, то будешь не естествен, не правдив, а этого нам нельзя. „Если записывать каждый день своей жизни, то чья жизнь не будет любопытна?” — сказал кто-то. На это я мог бы очень смело отвечать: „Моя”. Когда проживешь долго — как я 45 лет сознательной жизни, то понимаешь, как ложны, невозможны всякие приспособления себя к жизни. Нет ничего stable1 в жизни. Все равно как приспособляться к текущей воде. Всё — личности, семьи, общества, все изменяется, тает и переформировывается, как облака. И не успеешь привыкнуть к одному состоянию общества, как уже его нет и оно перешло в другое. Пишу свои записки, перечитываю и не нахожу в них только одного: самого себя. А все-таки зачем писать, когда читать некому? Что может быть любопытного в жизни человека, который на свете ровно ничего не делал! Буду откровенен. Прежде всего я пишу для себя. Нет большей радости, чем радость познания, хотя бы одинокого. Я чувствовал, я страдал, я думал за других. Такое самоотвержение с моей стороны должно расположить читателей в мою пользу; увидим, ошибся ли я в своем расчете; вот несколько лет немоей жизни; если они вам не слишком наскучат, то расскажу и про другие. Конечно, недаром жили и господа Байроны, и недаром толстели. Они жили и протестовали; они заявляли свои желания… Мы смотрели на скорбные фигуры и спрашивали: „О чем они скорбят, чего хотят, чего ищут?” Следственно, они возбуждали наше любопытство; любопытство старалось отыскать ответ и — находило ответ. Что касается литературы, то тут нет никакого сомнения: анонимные ругательные письма составляют, так сказать, неотъемлемую часть современной русской литературы и сопровождают ее по всем направлениям, — и кто только из издателей и писателей не получают их. Разумеется, письмо мое не оказало действия. Но Пушкин заставил меня взглянуть на дело и серьезно: «Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная». Наука, как тебе известно, мой читатель, умеет много гитик, и в данном случае она только развела руками и согласилась. Что такое в сущности жанр? Жанр есть искусство изображения современной, текущей действительности, которую перечувствовал

- 93 писатель сам лично и видел собственными глазами, в противоположность исторической, например, действительности, которую нельзя видеть собственными глазами и которая изображается не в текущем, а уже в законченном виде. Ведь и Диккенс никогда не видел Пиквика собственными глазами, а заметил его только в многоразличии наблюдаемой им действительности, создал лицо и представил его как результат своих наблюдений. Мне хочется в этом романе показать, хотя с одного боку, всю Русь. „А источники где?”— подумал я. — Источники найдутся где-нибудь.” Тут, конечно, бы нужен Гоголь, да надо бы и побольше смелости, побольше самостоятельности мысли и, может быть, побольше образования, но… Но ведь что любопытно: любопытно то, что чуть лишь вам — в споре ли или просто в минуту собственного раздумья — чуть лишь вам понадобится справка о литераторе, или справка по литературе — то не ходите в библиотеки для чтения, не ройтесь в старых книгах или в собственных старых отметках, не трудитесь, не ищите, не напрягайтесь, а не сходя с места, не поднимаясь даже со стула, протяните лишь руку к какой хотите первой лежащей подле вас газете и поищите на второй или на третьей странице: непременно найдете что-нибудь и о пишущем племени, и непременно то, что вас интересует, непременно самое характерное и непременно одно и то же — то есть всё одни и те же подвиги! Так ведь это, согласитесь сами, что-нибудь да значит, чтонибудь да указует, что-нибудь открывает же вам, хотя бы вы были круглый невежда в сорокавековой истории. „Ведь что-нибудь значит же слово все!” — как восклицал некогда Белинский. И еще говорят, что самые лучшие произведения искусства таковы, что не могут быть поняты большинством и доступны только избранным, подготовленным к пониманию этих великих произведений. Но если большинство не понимает, то надо растолковать ему, и потому те, которые говорят, что большинство не понимает хороших произведений, не дают разъяснений, а говорят, что для того, чтобы понять, надо читать, смотреть, слушать еще и еще раз те же произведения. Но это значит не разъяснять, а приучать. А приучать можно ко всему и к самому дурному. Как можно приучить людей к гнилой пище, к водке, табаку, опиуму, так можно приучить людей к дурному искусству, что собственно и делается. Помню, что, сидя и рассуждая, я обертывал все эти новые вопросы, теснившиеся один за другим, совсем даже в другую сторону и выдумывал совсем уж новое. Планы мои и виды были только и заносчивы: место и должность сделались для меня, как для плывущего по морю, пристань и твердая земля. (Вот что я думал, какой тут сон!) Я думал, что хоть теперь и нет таких мест, но я получу после того, как выйдет вполне мое сочинение, и приготовлял уже в мыслях и самый проект, в котором намеревался изъяснить, как вследствие тех способностей, какие у меня есть, я могу быть нужен и полезен России. Говорили мне, что я умею не то что передразнить, но угадать человека, то есть угадать, что он должен в таких и таких случаях сказать, с удержаньем самого склада и образа его мыслей и речей, однако я даже вовсе не думал о том, что сделаю со временем из этого употребления. Владея такими средствами, орудьями, станет подавать писатель обществу людей, потребных ему в нынешнее время, в современную эпоху, и оденет их портретною живостью, которая делает то, что изображен-

- 94 ный образ преследует нас повсюду так, что нельзя и оторваться. Разумеется, что с такими средствами ему ничего не будет стоить выгнать из голов всех тех героев, которые напустили туда модные писатели. Разумеется, кто может подействовать ныне сильней такого писателя и кто может быть более нужным нынешнему времени и нынешней эпохе? „А источники где? — подумал я. — Источники найдутся гденибудь. А как найдутся?” Я оставил на время всё современное; я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще. Книги законодателей, душеведцев и наблюдателей за природой человека стали моим чтением. «Книга 1703 года, а в ней список бояр, и окольничих, и думных, и ближних людей, и стольников, и стряпчих, и дворян московских, и дьяков, и жильцов». «Путешествие стольника Петра Толстова по Европе в 1697 году.» «Чин и поставление великих князей на царство. Свадьбы царей Михаила Феодоровича и Алексия Михайловича». «О пришествии святых вселенских патриархов в Москву по писании к ним от царя Алексия Михайловича». «Книга записная, кто сидел в судных приказах в 1613 году». «Записка разрядов». «Воинский устав царя Василия Иоанновича Шуйского». «Traité d’Arithmétique par Alexandre de Souvoroff» 23, собственноручно писанный Суворовым в детстве. Кроме того, целая библиотека князя Потемкина-Таврического. — Всё это занимательно и положительно любопытно. Уф!.. Всё это, без сомнения, занимательно, но всё это надо прочесть… Всего проще было взять описание Казани господина Рябушкина и кое-что из него выписать. Нужно только, чтобы в созданье жизнь сделала какой-то шаг вперед и чтобы, постигши современность, ставши в уровень с веком, уметь обратно воздать ему за наученье себя нау ченьем его. Возвратить людей в том же виде, в каком и взял, для писателя-творца даже невозможно: это строенье себя самого непременно обнаруживается во всем, что ни будет выходить из-под пера его. Стало быть, в нынешнее время, когда все так заняты вопросом жизни, такой писатель, может, более чем кто-либо другой, быть разрешителем современных вопросов; но когда и в каком случае? В таком случае и тогда, когда уж он всё разрешил себе, что ни тревожит его самого. Ясным представлялось, что жизнь и мир теперь как бы от меня зависят. „Надо изображать действительность как она есть” — говорят они, тогда как такой действительности совсем нет, да и никогда на земле не бывало, потому что сущность вещей человеку недоступна. Можно сказать даже так, что мир теперь как бы для меня одного и сделан; не говоря уже о том, что, может быть, и действительно ни для кого ничего не будет после меня, и весь мир, только лишь угаснет мое сознание, угаснет тотчас как призрак, как принадлежность лишь одного моего сознания, и упразднится, ибо, может быть, весь этот мир и все эти люди — я-то сам один и есть. (Вот тут-то я вдруг и заснул, чего никогда со мной не случалось прежде, за столом.) 23

«Трактат об арифметике Александра Суворова» (фр.).

- 95 ™ Сбоку в полусумраке обозначается фигура; персонаж, осматриваясь по сторонам, направляется по зеркалу сцены к освещенному Лимбу, но здесь он останавливается на границе и затем направляет свои шаги к рампе. Стоя уже на краю сцены и близко от места суфлерской, действующее лицо замирает и в неподвижности минуты две разглядывает первые ряды читателей.

Где же писатели, где поэты?.. Надо что-нибудь да сделать... Надо чем-нибудь да кончить… Если и сегодня не приедет никто, то совсем не приедет. Плата 200 руб. с листа… Но никак не хотелось бы сбавлять цену. И потому лучше настаивать на двухстах… во всю жизнь мою ни разу не продавал сочинений, не брав вперед деньги. Вчера было глупость одна мне в голову пришла… Сидел в пальто и в этом холоде ждал денег, закладывал вещи и придумывал план романа — хорошо?.. Пьяный вид и к тому же бездна врагов моих! Но теперь всё, всё проехало, и я обновляюсь, как змей… ™ Наконец, как бы решаясь, писатель начинает свой монолог (поток сознания). …знаете ли, что я пишу мое завещание и что я уже написал его? Отечеству, человечеству и студентам. …я прочел в газетах биографию об одном американце. Он оставил все свое огромное состояние на фабрики и на положительные науки, свой скелет студентам, в тамошнюю академию, а свою кожу на барабан, с тем чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн. Увы, мы пигмеи сравнительно с полетом мысли Северо-Американских Штатов; Россия есть игра природы, но не ума. Попробуй я завещать мою кожу на барабан, примерно в Акмолинский пехотный полк, в котором имел честь начать службу, с тем, чтобы каждый день выбивать на нем пред полком русский национальный гимн, сочтут за либерализм, запретят мою кожу… и потому ограничился одними студентами. Хочу завещать мой скелет в академию, но с тем, с тем однако чтобы на лбу его был наклеен навеки веков ярлык со словами: „раскаявшийся вольнодумец“. Вот-с! А знаете ли, что такое мечтатель, господа? Вы иногда встречаете человека рассеянного, с неопределенно-тусклым взглядом, часто бледным, измятым лицом, всегда как будто занятого чем-то ужасно тягостным, каким-то головоломнейшим делом, иногда измученного, утомленного как будто от тяжких трудов, но в сущности не производящего ровно ничего, — таков бывает мечтатель снаружи. Неужели независимость мысли, хотя бы и самая малая, так тяжела. И вот над вопросом этим странно задумываешься. Журнальная литература вся разбилась на кучки. Живут как настоящие дикие. Идеала никакого. Явилось много жидов-антрепренеров, у каждого жида по одному литератору (и если имеются другие, то фиктивные), но по одному есть. И издают. Направление, так сказать, сплетническое. Скажут, это только поэзия, литература, какой-то роман. В службе эти господа решительно не годятся и хоть и служат, но все-таки ни к чему не способны и только тянут дело свое, которое, в сущности, почти хуже

- 96 безделья. Мы виляли пред ними, мы подобострастно исповедовали им наши «европейские» взгляды и убеждения, и чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность, тем более они презирали нас самих: Grattez, дескать, le russe et vous verrez le tartare, *) и так и доселе. Мы у них в пословицу вошли. Это до того опоганило… *) Поскребите русского, и вы увидите татарина.

Я литератор-пролетарий, и если кто захочет моей работы, то должен меня вперед обеспечить. А между тем я даже и теперь, чуть не в прошлом месяце, читал опять о застое русской литературы и о «пустынях русской словесности». Кстати: вот уже тридцать лет как я пишу, и во все эти тридцать лет мне постоянно и много раз приходило в голову одно забавное наблюдение. Сюжет любопытен. Вчера, 27-го июля, на Елагином острове на закате солнца, в прелестное тихое время, вся гуляющая великосветская публика была невольною свидетельницею забавного приключения. На поверхности пруда вдруг показался выплывший тритон, по-русски водяной, с зелеными влажными волосами на голове и бороде, и, удерживаясь на волнах, начал играть и выделывать разные штуки. Он нырял, вскрикивал, смеялся, плескался водой, стучал своими длинными и крепкими зелеными зубами, скрежеща ими на публику. Появление его произвело обычное в таких случаях впечатление. Дамы бросились к нему со всех сторон кормить его конфетами, протягивая к нему свои бонбоньерки. Но мифологическое существо, выдерживая древний характер водяного сатира, принялось выделывать перед дамами такие телодвижения, что все они бросились от него с визгливым смехом, пряча за себя своих наиболее взросших дочерей, на что водяной, видя это, крикнул им вслед несколько весьма и весьма бесцеремонных выражений, что усугубило веселость. Он скоро, впрочем, исчез, оставив по себе на поверхности воды лишь несколько водяных кругов, а в публике недоумение. Стали сомневаться и не верить, хотя видели собственными глазами, — конечно, мужчины, дамы же все стояли за то, что это был настоящий тритон, точь-в-точь как бывают на столовых бронзовых часах. Тритон же был точь-в-точь как ходили древние статуи, то есть без малейшей одежды. Но явились скептики, которые начали даже утверждать, что всё происшествие есть не что иное, как политическая аллегория и тесно связано с восточным вопросом, только лишь разрешившимся в данную минуту на Берлинском конгрессе. Несколько минут продолжалась даже идея, что это английские штуки и что всё это проделывает всё тот же великий жид (разумеется Б**) для британских интересов с хитрою целью отвлечь нашу публику, начиная с дам, рядом эстетически шаловливых картин от воинственного задора. Немедленно, впрочем, поднялись возражения, основанные на том, что Б** теперь за границей, что его теперь встречают в Лондоне и что слишком много нам, русским медведям, чести, чтоб он сам влез в русский пруд для эстетического наслаждения наших дам с политическими целями, что у него и без того своя дама в Лондоне, и проч. и проч. Но слепота и азарт наших дипломатов неудержимы: начали кричать, что если не сам Б**, то почему же не быть господину П**, жаждущему мира во благо всем, и что именно его-то могли бы избрать англичане для представления тритона. Но и это всё быстро рухнуло в том соображении, что хотя господин П**, может быть, и способен на телодвижения, но все-таки без достаточной античной грации, из-за которой всё прощается и которая одна могла бы прельстить наших дачниц. Подоспел притом какой-то господин, который как раз сообщил, что господина П**

- 97 видели в том же самом часу совсем на противоположном краю Петербурга в одном месте. Таким образом предположение об античном тритоне всплыло опять на поверхность, несмотря на то что сам тритон давно уже сидел в воде. Замечательнее всего, что за античность и мифологичность тритона особенно стояли дамы. Им чрезвычайно этого хотелось, конечно для того, чтоб прикрыть откровенность своего вкуса, так сказать, классицизмом его содержания. Так точно мы ставим в наши комнаты и сады раздетые совершенно статуи, именно потому, что это мифологические, а следовательно и классические, антики, и, однако, не подумаем вместо статуй поставить, например, обнаженных слуг, что еще можно было бы сделать во времена крепостного права; даже и теперь можно, и тем скорее, что слуги исполнили бы всё это не только не хуже, но даже и лучше статуй, потому что они во всяком случае натуральнее. Вспомните тезис о яблоке натуральном и яблоке нарисованном. Но так как не будет мифологичности, то этого и нельзя. В этом последнем смысле имело особенный и почти колоссальный успех мнение известного нашего сатирика, г-на З**. Быв тут же на гулянье, он не поверил тритону и, рассказывали мне, хочет включить весь эпизод в номер последующей своей программы. Взгляд нашего юмориста очень тонок и чрезвычайно оригинален: он полагает, что всплывший тритон просто-напросто переодетый, или, лучше сказать, раздетый донага, квартальный, отряженный еще до начала сезона, тотчас же после весенних наших петербургских волнений, на всё лето в пруд Елагинского острова, на берегах которого столь много гуляет петербуржцев, для подслушивания из воды преступных разговоров, буде таковые окажутся. Что остается делать тем из горожан, которых неволя заставляет вековать свое лето в столице? Изучать архитектуру домов, смотреть, как обновляется и строится город? Конечно, занятие важное и даже, право, назидательное. Догадка эта произвела впечатление потрясающее, так что даже дамы перестали спорить и задумались. К счастью, известный наш исторический г-н М**, случившийся тут же, сообщил один исторический факт из истории нашей Северной Пальмиры, никому не известный, всеми забытый, но из которого оказалось ясным, что всплывшее существо — настоящий тритон и, сверх того, совершенно древний. По сведениям г-на М**, добытым из древних рукописей, этот самый тритон доставлен был в Петербург еще во времена Анны Монс, единственно чтоб понравиться которой Петр, как известно г-ну М**, совершил свою великую реформу. Античное чудище привезено было вместе с двумя карликами из немецкого городка Карлсруэ. Тритон же в кадке с карлсруйской водой для того, чтобы по переходе в Елагин пруд мог тотчас же найти около себя сопровождавшую его стихию. Но когда опрокинули в пруд карлсруйскую кадку, то злой и насмешливый тритон, невзирая на то что за него так дорого заплатили, нырнул в воду и ни разу потом не появился на поверхности, так что о нем все забыли до самого июля сего года, когда ему вдруг почему-то вздумалось о себе напомнить. В прудах же они могут жить припеваючи по нескольку даже веков. Никогда ученое сообщение не принималось публикою с таким восторгом, как это. Прибавьте ко всему прелестный летний вечер, заходящее солнце, дамские обтянутые туалеты, сладостное ожидание мира во всех сердцах, и вы дорисуете сами картину. Замечательно, что тритон проговорил сказанные им несколько в высшей степени нецензурных слов на чистейшем русском языке, несмотря на то что он по происхождению немец, да, сверх того, еще родился где-нибудь в древних Афинах вместе с тогдашней Минервой. Кто же научил его по-русски — вот вопрос?

- 98 ™ По-за спиной исполнителя теперь медленно плывет панорама могучих сибирских лесов (движение антрактного занавеса). Все наши критики (а я слежу за литературой чуть не сорок лет), и умершие, и теперешние, все, одним словом, которых я только запомню, чуть лишь начинали, теперь или бывало, какой-нибудь отчет о текущей русской литературе чуть-чуть поторжественнее, — то всегда употребляли, более или менее, но с великою любовью, всё одну и ту же фразу: «В наше время, когда литература в таком упадке», «В наше время, когда русская литература в таком застое», «В наше литературное безвремение», «Странствуя в пустынях русской словесности», и т. д., и т. д. На тысячу ладов одна и та же мысль. Впрочем, это только забавное наблюдение мое; да и вещь-то совершенно невинная и не имеющая никакого значения. А так, усмехнуться можно. И пусть не улыбаются надо мной свысока: «Вот, дескать, об каких мелочах заговорил». Язык есть, бесспорно, форма, тело, оболочка мысли (не объясняя уже, что такое мысль), так сказать, последнее и заключительное слово органического развития. И если я читателям теперь надоел, то зато будущий Даль меня поблагодарит. Отсюда ясно, что чем богаче тот материал, те формы для мысли, которые я усвоиваю себе для их выражения, тем буду я счастливее в жизни, отчетнее и для себя и других, понятнее и себе и другим, владычнее и победительнее; тем скорее скажу себе то, что хочу сказать, тем глубже скажу это и тем глубже сам пойму то. Человек хоть и может мыслить с быстротою электричества, но никогда не мыслит с такою быстротою, а все-таки несравненно медленнее, хоть и несравненно скорее, чем, например, говорит. Отчего это? Оттого, что он все-таки мыслит непременно на каком-нибудь языке… и если не мыслим словами, то есть произнося слова хотя бы мысленно, то всё же, так сказать, мыслим „стихийной основной силой того языка“, на котором предпочли мыслить, если возможно так выразиться. Но вот тут-то и запятая: русские, по крайней мере высших классов русские, в большинстве своем, давным-давно уж не родятся с живым языком, а только впоследствии приобретают какой-то искусственный и русский язык узнают почти что в школе, по грамматике. О, разумеется, при большом желании и прилежании, можно наконец перевоспитать себя, научиться даже до некоторой степени и живому русскому языку, родившись с мертвым. Я знал одного русского писателя, составившего себе имя, который не только русскому языку выучился, не зная его вовсе, но даже и мужику русскому обучился… ™ Занавес плотно закрывается. Писатель имеет возможность завершить свой монолог (поток сознания), покуда на большой сцене еще „разогревается” драматическая машина (см. ™ Сценическая МАШИНА РЕАЛЬНОСТИ). …Позже всех прибежали русские естественные ученые, иные даже с других островов, но они застали лишь вышеупомянутые круги на воде да умножившийся скептицизм. Конечно, они не знали, на что решиться, и стояли как потерянные, на всякий случай отрицая явление. Всех более заслужил симпатии один очень ученый профессор зоологии: он прибежал позже всех, но в совершенном отчаянии. Он бросался на всех и ко всем, расспрашивал о тритоне с жадностью и почти плакал, что его не увидит и что зоология и свет потеряли такую тему! Но окружающие городовые отвечали нашему зоологу немогузнаньем, военные смеялись, биржевики смотрели свысока, а дамы, как трещотки, окружив профессора, сообщали ему лишь о телодвижениях, так что наш скром-

- 99 ный ученый принужден был наконец заткнуть себе пальцами уши. Горестный профессор тыкал палочкой в воду близ того места, где скрылся тритон, бросал маленькими камушками, выкрикивал: «Кусь, кусь, сахарцу дам!», но всё тщетно — тритон не выплыл... Впрочем, все остались довольны... Да-с, Россию-таки начинают изучать в Европе! По крайней мере, оживил собою общество, заснувшее было, и разбудил его для внутренних вопросов. И за то спасибо! В этом смысле надо бы желать не одного, а нескольких даже тритонов, и не только в Неве, но и в Москве-реке, и везде, во всякой даже деревне. В этом смысле их даже можно было бы разводить нарочно: пусть будят общество, пусть всплывают... Но довольно, довольно! Будущее впереди. Мы вдыхаем новый воздух всею новою, жаждущею вопросов грудью, так что, может быть, всё это устроится само собой... вместе с русскими финансами. Запад провалится. А можно ль веровать в беса, не веруя совсем в Бога? И уверен, что такую веру вы находите все-таки почтеннее, чем полное безверие. Наконец, я имею надежду думать, что изображу все эти чрезвычайно любопытные предметы с чувством, с толком с расстановкой… Ну хоть где наша наука? Надо что-нибудь да сделать, надо чем-нибудь да кончить...

Симфоническая Заставка™ — Piano Concerto № 3 in D major, K.40 (Mozart, Wolfgang Amadeus). Allegro Maestoso (4:59 — тематическая реклама, кроме звуковой).

® Блок рекламы.

™ Сценическая МАШИНА РЕАЛЬНОСТИ (начало). Исполнители естественным способом являются на зеркало сцены: из боковых карманов (если таковые имеются) или прямо из-за Полки™ — то слева, то справа (закономерности тут искать не стоит) — и по возможности осваивают все четыре измерения, как бы непринужденно прогуливаясь (по одному, много — по двое).

™ Блок рекламы (аудио).

АПЕК

ОЦЕНИ ТО, ЧЕМ ВЛАДЕЕШЬ АГЕНТСТВО НЕДВИЖИМОСТИ ЧЛЕН АССОЦИАЦИИ РИЭЛЕЙТЕРОВ

Д В Е Р И ИЗ ЕВРОПЫ Межкомнатные Входные

Гибк ая си стем а ск идок Бо га т ый мод е льн ый ряд По куп ка в де н ь об ращ ен ия

Вишь ты… Вон какое колесо! Где же писатели, где поэты?..

Муза печально сидит, праздный держа черепок. Рука дрожит, разум мутится… Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет? Урну с водой уронив, об утес…

- 101 -

Урна времян часы изливает каплям подобно: Капли в ручьи собрались; в реки ручьи возрасли, И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны Вечности в море; а там нет ни предел, ни брегов… Река времен в своем стремленьи Уносит все дела людей И топит в пропасти забвенья Народы, царства и царей. Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой. Но знаменито во веки своею кровавой струею С звуками грома течет наше столетье туда. А если что и остается Чрез звуки лиры и трубы, То вечности жерлом пожрется И общей не уйдет судьбы.

ВАННЫ

™ Блок рекламы (аудио).

Отечественные 1.5 и 1.7 м. Турецкие 1.2, 1.5 и 1.7 м. Испания, Франция 1.5 и 1.7 м. компакт (Чехия)

Унитаз

Раковина тюльпан

(Чехия)

Смесители Италия

и многое другое Возможна доставка и установка.

™ Сценическая МАШИНА РЕАЛЬНОСТИ (продолжение). По открытии занавеса виртуальная КНИГА предстает в сценической развертке Полки™ и Стола™. Это позволяет изобразить время в категориях пространства, даже когда в постановке нельзя задействовать устройства, механизмы или эффекты (поворотный круг, ковер-самолет, люк-провал, дымовой люк). Писатели и поэты естественно разделяются во мнениях (с учетом идиоматической картины мира); одни решительно вступают под свет софитов и задерживаются в Лимбе подольше, другие — дефилирую столь же охотно, однако демонстрируют иную свою предрасположенность; покидают сцену писатели и поэты самостоятельно, проявляя при этом должную расторопность — никто же из них отнюдь не рискует воспользоваться проходом через зрительный зал. Таким способом (также см. ™ Актуализация художественного текста) времяпространство сцены упорядочивается на фоне книги (Полка™ плюс декорация); осмысливаемые траектории персонажей сгущаются около конкретного литературного текста, отдельно или в совокупности — по мере приближения к поверхности Стола™, при фактической устойчивости предмета. В зависимости от характера дискурса, посадочных мест (при необходимом количестве реквизита) и очередности выбора стульев (при достаточном качестве реквизита) действующие лица наконец без конфликтов сосредотачиваются на общем предмете Стола™, конфигурациями разворачивающемся. (См. ™ ДСП-реквизит).

- 102 Лат. — альма-матер. ™ Задействуется Рог Изобилия ™, техническое устройство сцены, функционирующее в режиме суфлёра.

МАРТА

™ Блок рекламы (аудио).

ОПТОМ И В РОЗНИЦУ

Ев ров а гон ка ● ф ан ера ДСП

ИИМ МППО ОРРТТННЫ ЫЕЕ ДДВВЕЕРРИИ (в т.ч. бронир.)

ПАРКЕТ NOVOFLOOR МЫ ПРОДАЕМ ЛУЧШЕЕ

Писатели… писатели… писатели…

О! наших тьма… Я покинул Россию... …без дальних справок: «А! нон лошьяр ми, но, но, но». *) *) фраза из итальянского романса: «Ах! не оставь меня, нет, нет, нет».

La raison de ce que Delvig a si peu écrit tient `a sa mani`ere de compo ser.**) **) фр. — Причина того, что Дельвиг так мало написал, заключается в его способе сочинять.

Ругай меня, я сам кляну мое рожденье, Когда подумаю, как время убивал! Вы промахнулись, вы не сумели скрыть, что вам отдавили ножку. Вспомните разговор престарелого Аннибала и молодого Сципиона при их свидании: Аннибал. Я был славен, когда ты еще не родился. Сципион. Я буду славен, когда ты умрешь. Любезнейший. Ты не в своей тарелке. Мне, дескать мое дорого, а чужого не надо. Вы не такой пошляк, как Пушкин, писавший пошленькие стишонки. Несносный наблюдатель! Знал бы про себя, многие того не заметили б. Я это смело говорю — может позавидовать даже какой-нибудь слишком прославленный Александр Македонский. И уж Александра Македонского, этого не обойдешь, не объедешь… Вопрос, который я должен разрешить, для меня мучителен: если я напишу плохой роман, мое положение (финансовое) сразу же рухнет (роняет стул — Њ)… Рука дрожит, разум мутится… Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? от этого убыток казне. Обдумывал, смотрел, сличал, смекнул и в радости свой опрокинул стул. Наш товарищ… (садится — Њ). (глаза к небу — Њ).Чрезвычайная хитрость чертей, если только это черти… Ну хоть где наша наука?

- 103 ™ ДСП-реквизит. Поддерживать в драматургии динамическую генерацию смыслов (идей) помогает ™ ДСП-реквизит (реквизит для служебного пользования). Новейшие инф. технологии (ноутбук) в театре — не дань моде, а средство выживания в современных условиях жесткой конкуренции (Кино-Телевидение-Интернет). На проходе из-за кулис особо доверенное лицо крепко держит (две руки) мобильное кибернетическое устройство режиссера — сам же маэстро, имея свободные руки, напутствует (инструктирует) исполнителей перед сценическим выходом. Строго говоря, самый обыкновенный гаджет имеет шанс превратиться в театральный реквизит на презентации — с того момента, как пользователь делается счастливым обладателем билета с правом прохода за кулисы (такую дополнительную привилегию получает отнюдь не всякий, но в достаточной степени продвинутый читатель, — также см. документ «Извлечения из регламента допуска лиц и т.д.»).

Ну хоть где наша наука? Увидели б вы стул об трех ногах… стул ветхой, необитый. Говорят, в Англии выплыла рыба, которая сказала два слова на таком странном языке, что ученые уже три года стараются определить и еще до сих пор ничего не открыли. Я читал тоже в газетах о двух коровах, которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю. Вот разговор... Где же писатели, где поэты?.. Позвольте вас попросить расположиться в этих креслах. Нас человек со сто, большею частию неизвестных мне русских великих людей. Я приехал в 9. Приглашения были разосланы кое-как и по списку. Благодарю вас за билет (со вздохом — Њ). Важная вещь! Пропасть недовольных: те, которые званы были на вечер. Вяземский не был приглашен на сие литературное сборище. Погодина до сих пор нет.

Одиннадцать часов пополудни ударило, и я уже был в маскараде.

- 104 Это по твоим часам: они всегда целым часом отстают. Я имею счастие быть богом дурачества… Я говорю, ты говоришь, он говорит, мы говорим, вы говорите, они или оне говорят. — Труды…?! Английские штуки... А по мне хоть в камер-пажи, только б не заставили меня учиться французским вокабулам и арифметике. Одного они не понимают во мне: как я, будучи прекраснейшим человеком, не пью пунша. Вон и вино несут новое, видишь, сосуды несут... Это я шутя. Вино… Отнимите у нас вино — мы будем хуже китайцев и американцев. Ни с кем почти не знаком, да и не с кем, впрочем, знакомиться. Он удивляется странностям нашего общества. Тут я встретил Галича… …как говорят в провинциях, пассаж, о котором читатель скоро узнает… Тут я встретил Галича… Это всё равно, заметил он мне, что я бы, когда б я был архиерей, то пошел бы во всем облачении плясать французский кадриль. Какое это поле для сатирика, который прицепляется ко всякому случаю побранить людей! Гораций, Ювенал и ты, Баоло, я бы желал воскресить вас на два часа и дать вам билет в наш маскарад: какое бы это было прекрасное блюдо для вашего острого пера! Тут собрались лица рассуждающие: хотя это только 100-тысячная копия, но она уже есть, уже дана. Об этом идут разные толки. …что это английские штуки и что всё это проделывает всё тот же великий жид. Слова и вера стерлись. Скажут, это только поэзия, литература, какой-то роман. Кто же осветит хотя бы часть этого хаоса, и хотя бы и не мечтая о руководящей нити? Наконец, я имею надежду думать, что изображу все эти чрезвычайно любопытные предметы с чувством, с толком с расстановкой… Вишь ты… вон какое колесо!.. нужно растолковать, в чем дело. Гуляет вечный Соллогуб... Сия темнота, так начал я свое размышление, кажется, нарочно для того есть в природе, чтобы унижать гордость человеческую и помрачать мнимые дарования и прелести, которые блистали во время прошедшего дня. Уровень общего образования низок до крайности… Ну хоть где наша наука (я не говорю про присяжных ученых), в том смысле, как мы привыкли понимать это слово? Открылась бездна звезд полна…

Чудище обло, озорно, огромно с тризевной и лаей! Как стану я смотреть на все людские речи, то будет и осла взвалить к себе на плечи. И так же ли счастлив мнишь в будущем быть веке, как здесь у многих ты в приязни и опеке?

- 105 Однако ж осержусь! Должно людей примечать прилежно, да-оных познаешь… Я встал, ищу обуха; уж поднял, замахнул… А кто сидит тут? Муха! Крылов говорит о храбром муравье: «Он даже хаживал один на паука». В Египте в старину велось обыкновенье, Когда кого хотят пышнее хоронить, Наемных плакальщиц пускать за гробом выть… Спасибо за посланье — но что мне пользы в нем? Звездам числа нет, бездне — дна! Не возвышается остров, ни дна там лот не находит; Веки в него протекли, в нем исчезает их след. «Земля недвижна; неба своды, Творец, поддержаны тобой, Да не падут на сушь и воды И не подавят нас с тобой.» — Плохая физика; но зато какая смелая поэзия! Ходить превыше звезд влечет меня охота И облаком нестись, презрев земную низкость. Теперь понятна и буря в стаканчике: „А мы-то куда же. А насто куда же теперь денут?“ Где теперь тот пышный вельможа, который за несколько перед сим часов, заставляя мир думать, что в руках его находится спасение всех восьми планет и с их спутниками, который сам делал вид, что от его только мановения зависит переставить созвездие Скорпиона на место созвездий Тельца, и с которым встречаясь подлые его льстецы с набожностью глотали пыль, воздымаемую позлащенными колесами его кареты… Где он?.. …не к ночи будь помянут. Изволит заниматься хорошими сновидениями, между тем как секретарь его готовит ему к завтраму политические рассуждения, которые, конечно, выдаст он за свои, ибо сей господин уже привык думать секретарскою головою, которая есть его душа, а вельможа сей — ее тело. Как гидра, сто имея глав… Итак, он основательно может сказать в извинение беспрерывного своего сна: дух бодр, но плоть немощна, то есть секретарь рожден обдумывать, а я — подписывать спросонья его мысли. Век и Век и Лев Камбек, Лев Камбек и Век и Век… Секретари эти, точно какая-то незримая моль, подточили все должности, сбили и спутали все отношенья подчиненных к начальникам и обратно начальников к подчиненным. Боже, как летит время! Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой… С звуками грома течет наше Столетье туда… По вычислениям некоторых астрономов, комета Вьелы должна в 4339 году, то есть 2500 лет после нас, встретиться с Землею. Действие романа, из которого взяты сии письма, проходит за год до сей катастрофы. А эти письма доставлены нижеподписавшемуся человеком весьма примечательным в некоторых отношениях (он не желает объявлять своего имени). Занимаясь в продолжение нескольких лет месмерическими опытами, он достиг такой степени в сем искусстве, что может сам собою по произволу приходить в сомнамбулическое состояние; любо-

- 106 пытнее всего то, что он заранее может выбрать предмет, на который должно устремиться его магнетическое зрение. Вон какое колесо! Давно, усталый раб, замыслил я побег… Таким образом он переносится в какую угодно страну, эпоху или в положение какого-либо лица почти без всяких усилий; его природная способность, изощренная долгим упражнением, дозволяет ему рассказывать или записывать все, что представляется его магнетической фантазии; проснувшись, он все забывает и сам по крайней мере с любопытством прочитывает написанное. Река времен в своем стремленьи... И на дальнейшем брегу изливают пенистые волны Вечности… Благодарю богов: прошел я мрачный путь: вращается весь мир вкруг человека, ужель? Он образ Божий на земли. И се уже рукой багряной… Но вот багряною рукою… Врата отверзла в мир заря… Заря от утренних долин… Выводит с солнцем за собою... ...веселый праздник имянин. Вишь ты… вон какое колесо! …багряною рукою, От утренних спокойных вод. Выводит с солнцем за собою и проч. Громада двинулась и рассекает волны. — Плывет. Куда ж нам плыть?.. Вычисления астрономов, доказывающих, что в 4339 году, то есть 2500 лет после нас, комета Вьелы должна непременно встретиться с Землею, сильно поразили нашего сомнамбула; ему захотелось проведать, в каком положении будет находиться род человеческий за год до этой страшной минуты; какие об ней будут толки, какое впечатление она произведет на людей, вообще какие будут тогда нравы, образ жизни; какую форму получат сильнейшие чувства человека: честолюбие, любознательность, любовь; с этим намерением он погрузился в сомнамбулическое состояние, продолжавшееся довольно долго; вышедши из него, сомнамбул увидел пред собою исписанные листы бумаги, из которых узнал, что он во время сомнамбулизма был китайцем XLIV столетия, путешествовал по России и очень усердно переписывался с своим другом, оставшимся в Пекине. Как хорошо! вот сладкий плод ученья! Как с облаков ты можешь обозреть Всё царство вдруг: границы, грады, реки. А сколько вымерло знаменитых людей! Выставляю самое спорное и самое щекотливое положение: „А мы-то куда же. А нас-то куда же теперь денут?“ Я знаю Русь, и Русь меня знает: потому и говорю это. Долго ли вам распространяться? (Мы смотрели карту постепенного распространения России.) Ваше место Азия; там совершите вы достойный подвиг цивилизации… etc. Вот пермские дремучие леса, А вот Сибирь… Москва! Москва!

- 107 ™ЭКРАН. Голос за кадром Узел второй. ТАРАНТАС. [2] Я сказал, что я заснул незаметно и даже как бы продолжая рассуждать о тех же материях. Гоголь уже давно склонял меня приняться за большое сочинение и наконец сказал. — „Как с этой способностью не приняться за большое сочинение! Это просто грех!” Вслед за этим Пушкин привел пример С… (я иногда его вижу во сне: он принимает участие в моих делах), который хотя и написал несколько очень замечательных рассказов, но, если бы не принялся за свой Тарантас, никогда бы не занял того места, которое занимает теперь между писателями. „Я ему сегодня же снесу вашу рукопись, и вы увидите, — да ведь какой-то, человек-то какой! Вот вы познакомитесь, увидите, какая это душа!”, — и в заключенье всего отдал мне свой собственный сюжет, которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Только сейчас не помню, это был сюжет Истории села Горюхино или Мертвых душ (мысль Ревизора принадлежит также ему). По поводу Мертвых душ (дальше привожу слова самого Гоголя) могла бы написаться всей толпой читателей другая книга, несравненно любопытнейшая Мертвых душ, которая могла бы научить не только меня, но и самих читателей, потому что — нечего таить греха — все мы очень плохо знаем Россию. — Позвольте… — Что еще? Тебе же хочется в этом романе показать, хотя с одного боку, всю Русь. — Мне совестно-с. — Вот вздор какой! Мы, батюшка, люди русские. Перестань, брат, франтить. Со мной без церемонии. По рукам, что ли?.. Видите ли что, опять-таки: ну, пусть это был только сон! Все более или менее согласны в том, что писатель-творец творит творенье свое в поученье людей. Требованья от него слишком велики — и справедливо: для того, чтобы передавать одну верную копию с того, что видим перед глазами, есть также другие писатели, одаренные иногда в высшей степени способностью живописать, но лишенные способности творить. Но что за тарантас, что за удивительное изобретение ума человеческого! Вообразите два длинные шеста, две параллельные дубины, неизмеримые и бесконечные; посреди них как будто брошена нечаянно огромная корзина, округленная по бокам, как исполинский кубок, как чаша преждепотопных обедов; на концах дубин приделаны колеса, и всё это странное создание кажется издали каким-то диким порождением фантастического мира, чем-то средним между стрекозой и кибиткой. Всё это в других краях возбудило бы непременно общее любопытство, но в Москве проходящие, привыкнув к подобным картинам, не обращали на тарантас ни малейшего внимания. Одни лишь уличные мальчишки, дергая друг друга за рукав, говорили между собой мимоходом: „Вишь, какой-то едет помещик. Эк его раздуло!” Но что сказать об искусстве… — Вишь ты… вон какое колесо! — Не опрокинется никогда, и чинить нигде не надо, не то, что ваши рессорные экипажи: что шаг, то починка. — Да, соразмерный экипаж! — продолжал Николай Васильевич

- 108 влезая. — Так вот мне приходится сидеть вместе с вами? А брика знатная! („Эк его Александр Исаевич отделал! — подумал невольно я. — Экипаж длинный, это правда, однако удобный для степенной езды.”) — Да где же кладь ваша? Но что сказать об искусстве, благодаря коему тарантас в несколько минут вдруг исчез под сундуками, чемоданчиками, ящичками, коробами, коробочками, корзинками, бочоночками и всякой всячиной всех родов и видов? Во-первых, в выдолбленном сосуде не было сиденья: огромная перина ввалилась в пропасть и сравняла свои верхние затрапезные полосы с краями отвислых боков. Потом семь пуховых подушек в ситцевых наволочках, нарочно темного цвета для дорожной грязи, возвысились пирамидой на мягком своем основании. И вдруг мы очутились в этом пространстве. Но и тогда, однако же, я помышлял, как только кончу большое сочинение, вступить, по примеру других, в службу и взять место. — А каков тарантасик-то? Ась?.. Сущая колыбель! Я сказал, что я заснул незаметно и даже как бы продолжая рассуждать о тех же материях. Но довольно. Приступаю к сну моему. — Александр Исаевич? — спросил Николай Васильевич, едва он почувствовал, что я сплю. — Что, батюшка? — Знаете ли, о чем я думаю? — Нет, батюшка, не знаю. — Я думаю, что так как мы собираемся теперь путешествовать… — Что, что, батюшка… Какое путешествие? Путешествуют там, за границей, в неметчине; а мы что за путешественники? Просто — писатели, едем себе в деревню. — А вот это пожалуй. — Это дело обыкновенное. — Извольте видеть: за границей теперь мода издавать свои путевые впечатления. Тут помещается всякая всячина: где ночевал, кого видел, что понял и что угадал, наблюдая о нравах, о просвещении, о степени искусства, о движении торговли, о древности и о современности — одним словом, о целом быте народном. Потом всё это собирается и печатается под названием путевых впечатлений. Нет того урода, который не нашел бы себе пары, и нет той чепухи, которая не нашла бы себе подходящего читателя. — Да как же, Николай Васильевич, называется эта болезнь?.. — Образованщина. Это у вас в книге… — Она называется просто: „Жизнь сверх состояния”. Вот-с!. — Я восхищаюсь будущей книгой вашей заранее… — Эта книга должна прославить меня в целой России. — Признаюсь, — сказал я, еще зеваю и потягиваюсь, — скучненько немного, и виды по сторонам очень не замысловаты… Налево гладко… Направо гладко… везде одно и то же. Да кстати, коли смею спросить, вы, может быть, и теперь очиняете? — Нет-с. Мы просто едем из Москвы в Мордасы, через Казань. И потом, — прибавил, значительно Александр Исаевич — народу нужно мало говорить, но метко. Не всякому дан такой талант… — Не всякому дано дарование, — сказал, вздохнув, Николай Васильевич. — Не нужно дарования! — сказал Александр Исаевич. — Теперь не нужно дарования — нужна одна смышленость. Теперь словесность

- 109 — ремесло, как ремесло сапожника или токаря. Писатели не что иное, как литературных дел мастера, и скоро поделают они себе вывески, как в кондитерских и булочных. Скоро заведут сочинительские фабрики, и готовые мысли и чувства будут продаваться по таксе, смотря по достоинству, как продаются теперь у портных фраки и панталоны. — Ну уж, позвольте, — Николай Васильевич засмеялся, — это вы уж просто, кажется, аллегорию говорите. — Нет, говорю правду. У них всё в дело идет: и политика, и религия, и нравственность, и юридические вопросы, и философские задачи, а паче всего любовные похождения всех возможных родов. Взгляните на современную литературу; взгляните на балаганные кулисы: вам, право, станет тошно. Перед вами всё нарумянено, раскрашено, фальшиво; всюду мишура и фольга, всюду жадное стремление обобрать публику. Но публика не поддается, а проходит себе своим путем перед словесностью, как перед нищим, и лишь изредка бросает ей залежалую гривну. Мы живем в веке поддельном. Ныне под всё можно подделываться, даже под искусство. Словесность есть один из тысячи способов добывать себе деньги, и все прекрасные чувства, все глубокие мысли, которыми наполнены теперь книги, можно исчислить на ассигнации и серебро. Уничтожьте продажу книг — и словесность исчезнет. — Да я так-с… — тут я решился. — Хотел было путешествовать. — Как! По России? — сказали оба писателя вместе. — Да-с. Я намерен изучить свою родину. — Что? что? что?.. — … изучать Россию. — Нет, брат. Ты всё такое мелешь странное. — Я… и не я один, а нас много, мы хотим выпутаться из гнусного просвещения Запада и выдумать своебытное просвещение Востока. — Да, да… Ну… Хорошо. Хорошо… а коли смею спросить, много ли деньжонок изволите порастрясти? Да, да, да, да… много ли промотыжничать изволите? — Эва! — заметил Николай Васильевич. — Да бишь, скажи, что под него подложить, перину или тюфяк? Остановиться, однако, было невозможно: по-видимому я спал сном праведника. Прошло полчаса. — Александр Исаевич! — Что батюшка? — Вы спите? — Нет, не спится что-то. — Александр Исаевич! — Что батюшка? — Знаете ли о чем я думаю? — Нет, батюшка, не знаю. — Я думаю, какая в том польза, что человек едет через Казань в свое Горюхино. — Что же, батюшка, будет за польза? — Главная польза, я думаю, что он положил себе непременно быть писателем. Да поживи-ка лет тридцать в деревне, авось сделаешься, коли есть способность… — Помилуйте! Бросьте ваши предрассудки! Я говорил и вечно говорить буду одно: я ничего не ненавижу более полуобразованности. И к тому же, — прибавил Александр Исаевич, — русский никогда не

- 110 узнает своего родного гения в жалком фигляре, который коверкается и пляшет, поверьте, на толкучем рынке собирателей чужого ума русский человек не отзовется ни на один голос, ему незнакомый и непонятный. Если в ком истинно уже зародится охота к грамоте, и притом вовсе не затем, чтобы сделаться плутом-конторщиком, но затем, чтобы прочесть те книги, в которых начертан Божий закон человеку, — тогда другое дело. Русского ли человека, который так умеет быть благодарным за всякое добро, какому его ни надоумишь, русского ли человека трудно привязать к себе? — Так можно привязать, что после будешь думать только о том, как бы его отвязать от себя, — сказал, вздохнув, Николай Васильевич. — К чему же, батюшка мой, речь эту ведете? — А вот к чему веду я речь, Александр Исаевич — в стране, еще могучей и доблестной, как Россия, должны быть свои родники, чистые, светлые… — Совершенно так. — Если писатель иной дурен, то этому почти всегда виноваты мы сами писатели. Мы, наместо того, чтобы призреть его у себя в доме как родного, поселить в нем желание беседы лучшей, которая могла бы его чему-нибудь поучить, бросим его среди публики, молодого и неопытного, когда он еще и не знает, что такое читатель; поставим его в такое положение, что он еще должен потворствовать и угождать им, наместо того, чтобы уже с самого начала иметь над ними некоторую власть, и после этого вопием, что у нас за писатели дурные, что они приобрели ухватки и ничем не отличаются от конторщиков. Да я спрашиваю: кто не огрубеет даже из приготовленных и воспитанных? — Что же, батюшка, за чем дело стало? Только, правду тебе сказать… говорите такие экивоки, что сразу даже и не поймешь. — Человек наш не глуп, что бежит, как от чёрта, от всякой письменной бумаги; он знает, что там притон всей человеческой путаницы, крючкотворства и каверзничеств. Если только исполнит он в точности то, что теперь скажу, то к концу же года увидишь, что я прав. Это так возразил Николай Васильевич. — Что же ему перенять, по-твоему? — С этими словами Александр Исаевич засмеялся и повалился на свой пуховик. — Это знаешь ты лучше нас, — сказал Николай Васильевич и обернулся ко мне, — относительно всяких нововведений ты умен и смекнул сам, что не только стоит придерживаться всего старого, но всмотреться в него насквозь, чтобы из него же извлечь для него улучшение. О главном только позаботься, прочее всё привезет само собою. Но вот однакоже тебе совет и в хозяйстве. Только раскуси его хорошенько и не будешь в накладе. И заговорил ко мне уже классик в довольно странном монологе. — Возьмись за дело писателя, как следует за него взяться в настоящем и законном смысле. Собери прежде домашних и объясни им, что такое ты, и что такое они: что писатель ты не потому, что тебе хотелось быть писателем; но потому, что ты уже есть писатель, что ты родился писателем, что взыщет с тебя Бог, если б ты променял это звание на другое, потому что всякий должен служить Богу на своем месте, а не на чужом, равно как и они также, родясь под властью, должны покоряться той самой власти, под которой родились, потому что нет власти, которая бы не была от Бога. И покажи это им тут же в

- 111 Евангелии, чтобы они все это видели до единого. Потом скажи им, что заставляешь их трудиться и работать вовсе не потому, чтобы нужны были тебе деньги на твои удовольствия, и в доказательство тут же сожги пред ними ассигнации, и сделай так, чтобы они видели действительно, что деньги тебе нуль; но что потому ты заставляешь их трудиться, что Богом повелено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб, и прочти им тут же это в Св. Писании, чтобы они это видели. И всё, что им ни скажешь, подкрепи тут же словами Св. Писания; покажи им пальцем и самыя буквы, которыми это написано; заставь каждого перед тем перекреститься, ударить поклон и поцеловать самую книгу, в которой это написано. Домашние это поймут; им не нужно много слов. Объяви им всю правду: что душа человека дороже всего на свете, и что прежде всего ты будешь глядеть за тем, чтобы не погубил из них кто-нибудь своей души и не предал бы ее на вечную муку. Попрекни бабу, зачем не отваживала от зла своего мужа и не грозила ему страхом Божиим; попрекни и друзей, зачем допустили, что их же брат, среди их же, зажил собакою и губит ни про что свою душу; докажи им, что дадут за то все ответ Богу. Устрой так, чтобы на всех легла ответственность и чтобы всё, что ни окружает писателя, упрекало бы и не давало бы им слишком расстегнуться. Но я тебе дам совет и насчет соприкосновения писателя с его читателем. Припомни отношения прежних писателей-помещиков к их читателям: будь патриархом, сам начинателем всего и передовым во всём деле литературном. Читателя своей книгой не бей: съездить его по роже еще не большое искусство; это сумеет сделать и становой, и заседатель: читатель к этому уже привык и только что почешет слегка у себя в затылке. Но умей пронять его хорошенько словом; ты же на меткие слова мастер; выкопай слово и еще похуже. Ругни его при всём народе; это будет для него в несколько раз полезнее всяких подзатыльников и зуботычин; держи у себя в запасе все синонимы молодца, для того, кого нужно подстрекнуть, и все синонимы бабы для того, кого нужно попрекнуть. Подай и от себя силы словами: „Подхватим-ка разом, ребята, все вместе!”А то возьми и сам в руки топор или косу: это будет тебе в добро и полезней для твоего здоровья всяких Мариенбадов, медицинских моционов и вялых прогулок. Что же до проповеди, которую ты полагаешь нужною писателю, то на это я тебе скажу вот что. Я скорее того мнения, что писателю, не вполне поставленному в своем деле и не ознакомленному с людьми, лучше вовсе не произносить проповедей. Подумал ли ты о том, какое трудное дело сказать умное слово и особенно нынешнему читателю. Нет, лучше немного потерпи, по крайней мере до тех пор, пока ты побольше осмотришься; а до того времени посоветую тебе то, что одному уже посоветовал, и что, кажется, пошло ему в прок. Возьми какого ни есть себе классика и читай его вместе с другим, возьмись и третьего также читать, и притом с карандашом в руке, чтобы отмечать тут же все такие места, а таких мест у классика десятками во всякой веще. И эти самые места пусть ты скажешь твоему читателю; не нужно, чтобы они были длинны: страничка или даже полстранички; чем меньше, тем лучше. Но нужно, чтобы перед тем ты прочитал их несколько раз вместе, затем, чтобы уметь их расположить не только с одушевлением, но таким убедительным способом, как бы ты хлопотал о какой-нибудь собственной выгоде своей, от которой зависит благо-

- 112 получие твоей жизни. Увидишь, что это будет действеннее, нежели твоя собственная проповедь. А еще ты сделай вот как. Заведи, чтобы один классик обедал с тобою всякий день: тебя это чтение теперь занимает и питает более всего. А самое главное — бери с собою книгу его повсюду, где ни бываешь, чтобы он был при тебе в качестве помощника в слове для блага себе подобных, чтобы твой читатель видел самолично всю проделку твою с книгою. Тут он увидит ясно, что такое писатель, что такое читатель, и каковы должны быть их отношения между собою. А между тем и к нему будет больше уважения со стороны почитателей твоих, когда они увидят, что его слово идет с тобою об-руку. Сделай так, чтоб классик не нуждался в книге своей и через то имел бы возможность быть с тобою беспрепятственно: «Одно и то же есть мысль и то, о чем она мыслит» (Парменид). Поверь, что и классик так привыкнет к тебе, что ему будет скучно без тебя. Но довольно. Поработай усердно только год, а там дело уже само собою пойдет работаться так, что не нужно будет тебе и рук прилагать. Разбогатеешь ты как Крез, в противовес тем подслеповатым людям, которые думают, будто выгоды от литературы идут врозь с выгодами читателей. Ты им докажешь делом, а не словом, что они врут, и что если только писатель взглянул глазом христианина на свою обязанность, то не только он может укрепить старые связи и традиции, о которых толкуют, будто они исчезнули навеки, но связать их новыми, еще сильнейшими связями. И ты, не служа доселе ревностно ни на каком поприще, сослужишь такую службу государству в звании писателя, какой не сослужит иной великочиновный человек. Что ни говори, но поставить людей, которые все как один и могут быть примером всем другим своею истинно-литературной жизнью — это дело не бездельное и служба истинно-законная и великая. — Скажите же, — я вдруг прервал молчание, — не лучше ли нам бросить в окно свою литературную дрянь и приняться с терпением подбирать всё наше первобытное, слово к слову, где бы оно ни было, не брезгая никаким писателем, но дорожа, как русский, всем, что остается в нас русским. Познанием классиков наших дойдем мы до познания нашего языка, нашего народного духа, нашего народного требования. И тогда будет у нас словесность своебытная, выражение не переимчивой, вялой бездарности, а полезного, трудолюбивого успеха, предмет народной гордости, народного наслаждения, народного усовершенствования… Я немного разгорячился, — продолжал я, — но не прав ли я?.. Признайтесь, вы, Александр Исаевич, об этом же долго размышляете?.. Александр Исаевич Соллогуб не отвечал… Да что же это такое? — Что это? — вдруг сказал я с беспокойством (я пробудился). — Куда же девался Александр Исаевич? Александр Исаевич! Александр Исаевич! Где вы? Где вы? Александр Исаевич? (Красноречивая моя выходка, как вообще всё, что касалось до русской литературы, произвела на меня обычное действие даже и во сне: я пробудился.) Будто бы Лев это Толстой сказал про своего брата: он имел все способности писателя, но не имел недостатков, делающих писателем. На этот раз и я сам уже задумался серьезно. Ведь Александр Исаевич Соллогуб — уже и настоящий литературный жанр. Одним словом, мне кажется, что писатель классического типа — весьма недурная тема для повести или даже романа. И серьезная. Если начать писать

- 113 историю нашего пишущего племени, то можно тотчас же найти сто тысяч и еще крупнейших фактов. А между тем такие темы (почти фантастические) так действительны и так необходимы искусству и человеку, как и текущая действительность. Где же та черта, которая отделяет важное, нужное и драгоценное для людей от пустых и безнравственных занятий? В чем сущность и значение истинного искусства? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, очевидно никак нельзя брать те определения, которые даются в наше время искусству теми самыми людьми, которые признали ничтожные предметы важными, а надо рассмотреть это явление независимо от даваемых ему определений. Как же быть? Надо взять хорошее и оставить дурное. Что хорошее? что дурное? во всем том, что производится среди нас и называется занятием наукой и искусством? Где та черта, которая отделяет ту науку и искусство, которые нужны и важны и заслуживают уважения, от тех, которые не нужны, не важны, не заслуживают уважения и часто заслуживают презрения, как произведения прямо развращающие? Я и не говорю, что я есть Гоголь в своем роде искусства: жанр у нас еще до Гоголя и до Диккенса не дорос; до Гоголя еще ужасно как высоко и до Диккенса совсем далеко. Я даже думаю, что нашему жанру в настоящую минуту нашего искусства, сколько могу судить по некоторым признакам, «Пиквик» и «Лавка древностей» покажутся даже чем-то идеальным, а сколько я заметил по разговорам с иными из наших писателей — идеального они боятся вроде нечистой силы. Ну, да ладно, ведь и Диккенс — жанр, не более; наш жанр на хорошей дороге, и таланты есть, но чего-то недостает ему, чтобы раздвинуться и расшириться. И вот, кажется, сны меня привели к нему. Не знаю, сколько прошло времени, — час или несколько дней. Итак, я стоял в этом же коридоре. Ясный и неподвижный был свет. Пошли по красной ковровой дорожке широкой лестницы, очень пологой, с невысокими ступенями и частыми поворотами в разные стороны, под разными углами, с длинными площадками между маршей, — и на каждую площадку, под сенью медных бра и высокого лепного потолка, выходила какая-нибудь запертая плотно дверь. Ктото легкий и осторожный шел сзади очень тихо. Слышалось легкое щелканье выключателей, — пройденные повороты погружались во мрак. —Первое время, вы нам поможете среди писателей. Изберите самое крайнее направление. Среди них — выдвигайтесь. Мы повсюду будем обращаться с вами бережно. Ваши сочинения вы будете давать нам так, чтоб это не бросило на вас тени. Какой изберем псевдоним?. А между тем ведь это только — старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же! „Сознание жизни выше жизни, знание законов счастья — выше счастья” — вот с чем бороться надо! И буду. Сила влияния нравственного выше всяких сил. С другой стороны я убежден, что место и должность нужны для самого себя, для… КОНЕЦ ВТОРОГО ЯВЛЕНИЯ

ПРОЛОГА

Глава вторая. «ИДЕЯ» В СВОБОДНОЙ КОНВЕРТАЦИИ «Я верю в человека в пределах его способностей и ограниченности… он должен выстоять, пока хотя бы не изобретет, не придумает, не создаст для своей замены лучшего орудия, чем он сам.» У. Фолкнер (Нобелевская речь).

™ ПОРТФЕЛЬ РЕДАКЦИИ Пока сценическое действо благополучно разворачивалось, портфель редакции преимущественно находился за кулисами, но уже после первого акта (в два явления) известные обстоятельства вынудили эту вещь, — атрибут редакционно-издательского процесса и вместе предмет статуса, — взять в зал и постоянно держать под рукой. (Вместимость, в скобках заметим, достаточного объема; при внешних габаритах, не нарушающих нормы приличия.) Однако наступил момент отпереть замок обычной канцелярской скрепкой, а затем наведаться в пространство изнутри, где неторопливо и скрупулезно возьмемся обследовать содержание. Конечно, в антракте есть и чем другим заняться, но все-таки... А посему, для начала, довлеющий зрительный прибор (полевой бинокль 8-ми крат, специально приспособленный для презентаций) осторожно перекладываем в большой внутренний карман; теперь в главном отделении стали доступны все фактические материалы, требующие от нас гораздо более глубокого погружения в сам предмет и одновременно пристального внимания и вдумчивого изучения. 1. Так, в портфеле, буро-зеленая папка с оторвавшейся завязкой (утраченной вне редакции). Материал обнаруживает следы деятельности прежнего владельца, по-видимому научной:

— каллиграфировано на титуле. Переворачиваем обложку и слева на форзаце читаем: «Проба пера (на материале наблюдательной Комиссии, преобразованной в редакционную)» и ниже, значительно отступя, начатое: «Американский учёный...»; кроме того, в самом подвале еще различимо: «В последнее время начало становиться жутко за...» — дальше в строке зачирикано очень старательно. — Для предваритель-

- 115 ного осмотра того вполне достаточно, поэтому папку мы закрываем и осторожно кладем на прежнее место. 2. Из другого отделения достаем конверт крупного формата и с лаконичной надписью: «РЫБА!» — той же руки; отсюда бережно вынимаем дополнительно материалы. По мере изучения определяем степень важности. а) Купюры, преимущественно классика, аккуратно обрезанные (в конверте, предположительно, остаток). Имеются купюры и уже расклеенные особо; на обороте листа — карандашные, твердым простым: «Откалибровка!»

Сноски явно принадлежат перу Ф. М. Достоевского (Полн. собр. соч. т. XXIV на стр. 305, 297), такое же происхождение и у записи поперек листа, где по кромке убористо (чернила подвыцвели): «Я не отрицаю… и что переходное время, может быть, даже необходимо, разумеется очень опасно оставлять <?> общест<во> без руководителя, а какие могут быть руководители… » — далее было начато: «Я». Сие открытие незначительное, между тем резко суживает рамки поиска: как результат, зачирканное на форзаце папки теперь с уверенностью можно восстановить (с учетом и других пометок). Именно: «В последнее время начало становиться жутко за народ: кого он считает за своих лучших людей? Жид. Адвокат, банкир, интеллигенция.» (Ф. М. Достоевский. Полн. собр. соч. т. XXIV, стр. 286).

- 116 б) Почтовый конверт (стандартный, старого образца); без штемпелей и в обратном адресе: «Н. Гоголь» — указано, при пере весьма довольно забористом. в) Также отдельно взятое на скрепку. Здесь и машинописный фрагмент наивысочайшей плотности (не в один интервал, 2 щелчка, но после каждой строчки выключал сцепление и еще сближал их от руки) — при безусловно эпистолярном предназначении, однако без конверта и, тем не менее, удобно вкладывающийся в упомянутый последним. Само содержание письма заслуживает отдельного рассмотрения, а покуда обращаем внимание на одно место из переписки (почерк отменный), очевидно, кого-то из великих. Вот этот отрывок: «Начал было продолжать одну художественную вещь, но поверите ли, совестно писать про людей, которых не было и которые ничего этого не делали. Что-то не то. Форма ли эта художественная изжила, повести отживают, или я отживаю? Испытываете ли вы что-нибудь подобное? Еще начал об искусстве и науке. И это очень и очень забирает меня и кажется мне очень важным...» Однако всё вместе до востребования убираем в портфель; и снова достаем папку. 3. Внутри же буро-зеленой папки хранятся наиболее весомые документы литературы. Прежде находим (лежат поверх) макеты и наброски для сценической постановки:  сводная таблица Идей (всех идей 102-е) — лучшую возможность ознакомиться предоставляет реквизит во время презентации;  титульный лист «Идеи» — вариант для афиши; фрагмент (реквизит частично утрачен в ходе подготовки к презентации), изображение вполне разборчивое, и в дополнение — краткий анонс (текст сине-зеленого цвета), где воспроизводится недостающее содержание оригинала, — всего этого достаточно для самостоятельного анализа документа;  реквизиты презентации — крошечные эскизы (гуашь) с небольшой деталировкой на двух листах формата A4. И проверяем по описи:  «Что скажу я вам, не будучи Солженицыным» — брошюра Самиздата, под авторским именем Николай ЦаревЪ.  «Повесть о том, как не сошлись Александр Исаевич с Николаем Васильевичем» — обложка и титульный лист для проекта, также и страницы (сохранившиеся) сигнального экземпляра с характерной правкой редакционного карандаша (чернильный).  «Архипелаг плагиата» (название обведено и рядом поставлен жирный знак вопроса) — предположительно, первые эскизы к начатому и незаконченному роману. Теперь подошла очередь настоящих произведений пера, в том числе и отдельных шедевров, куда более выпукло отображающих наше писательство, как феномен; стало быть, пора нам основательно

- 117 взяться за папку: последовательно извлекая оттуда содержимое, неспешно рассматривать и по возможности отбирать материалы для нового перспективного Проекта. Сверху берем «Предуведомление» и обнаруживаем «Выбранные места из переписки русских классиков», взятые на скрепку вместе с «Происшествие в помещении редакции» (этим литературным перформансом автор заставил заговорить о себе) — сейчас добавляем «Наброски к нобелевской лекции (по литературе)» и файл целиком весь перекладываем на дно папки; после некоторого размышления, туда же направляем и «Особое мнение». Дальше вынимаем уже последующие материалы, которые точно таким способом направляем вниз, притом стараясь предугадывать порядок расположения самый выгодный, исходя из вариантов развития сюжета.

Яндекс-кошелек: 4 1 0 0 1 1 4 6 6 9 5 3 6 0 6 (Внесение денег возможно через банкоматы Сбербанка)

Сбор пожертвований от частных лиц и организаций на издание книги НЕ ГОГОЛЯ. Проект не является коммерческим и поэтому полностью зависит от пожертвований и поддержки читателей.

™ Наверное, многие мечтают о собственной книге. Вместе с тем бытует предубеждение, якобы писательство предполагает некий талант или хотя бы некоторые средства. Автор данного проекта, не имея ни того, ни другого, ни даже специального образования, однако задался самой практической задачей создать настоящий шедевр и затем с последовательной настойчивостью решает. Надо заметить, что небезуспешно. Занять в литературе подобающее место, при должном старании, способен каждый! Естественно и желание поделиться с благодарным читателем; как и нас в свое время классики в пере наставляли. — Такой жанр в современной словесности, безусловно, есть вызов и даже в какойто степени «пощечина общественному вкусу». Настоящий опыт в том и убеждает настолько, что наверняка будет по достоинству оценен, в виду несомненно широкого востребования.