Юность, №3

литературно-художественный и общественно-политический журнал выходит с июня 1955 г.

№ 3 (686) • 2013

«ЮНОСТЬ» © С. Красаускас. 1962 г.

Главный редактор Валерий ДУДАРЕВ Редакционный совет:

Редакционная коллегия:

Анатолий АЛЕКСИН

заведующая отделом образования и молодежной политики Славяна БАКУНИНА

Лев АННИНСКИЙ Зоя БОГУСЛАВСКАЯ Валерий ЗОЛОТУХИН Елена ИСАЕВА Кирилл КОВАЛЬДЖИ

Учредитель — трудовой коллектив редакции журнала «Юность».

Валерий КОЗЛОВ

«ЮНОСТЬ» — зарегистрированный товарный знак, являющийся собственностью трудового коллектива редакции журнала «Юность».

Нина КРАСНОВА

Выпуск издания осуществляется при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. подписной индекс 71120 ISSN 0132-2036 E-mail: unost-contact@mail. ru http://unost. org

Владимир КОСТРОВ Татьяна КУЗОВЛЕВА Евгений ЛЕСИН Дмитрий Мизгулин Георгий Пряхин Владимир РАДЧЕНКО Ольга рычкова Елена Сазанович Александр СОКОЛОВ Борис ТАРАСОВ Елена ТАХО-ГОДИ Олег ТОЛКАЧЕВ Игорь ШАЙТАНОВ

© Михаил Пак, «Сумерки» на первой стр. обложки, 2013

Андрей ШАЦКОВ

заведующая отделом поэзии Юлия ГИАЦИНТОВА главный художник Дмитрий ГОРЯЧЕНКОВ заведующая отделом критики Анна КОЗЛОВА ответственный секретарь Ярослав ЛИТВИНЕНКО заведующий отделом культуры Александр МАХОВ заместитель главного редактора, заведующий отделом прозы Игорь МИХАЙЛОВ главный консультант Эмилия ПРОСКУРНИНА заведующая отделом публицистики Екатерина САЖНЕВА консультант главного редактора Евгений САФРОНОВ директор по развитию Светлана ШИПИЦИНА

ТЕМа НОМЕРА: Валерий Золотухин + Нина Краснова = частушка поэзия

Валерий Золотухин + Нина Краснова = частушка Тема номера...........3 Александр ВЕПРЁВ...................................................................................39 Проза

Екатерина Сажнева Под небом голубым Повесть...........................................................18 Дмитрий ГВОЗДОВ Любовь напрокат Рассказ.............................................................. 59 Елена Сазанович Перевернутый мир Роман (продолжение)......................................... 92 Заметки неисторика

Лев Аннинский Шаламовская несознанка........................................................10 Заметки нетеатрала

Лев Аннинский Подрумянить мужиков?.............................................................. 11 Судьба человека

Железный Феликс

Летопись земных мытарств скитальца Феликса Шведовского.............................12 Разнообразие слога

Игорь Михайлов Профессия Михалков К 100-летию С. В. Михалкова......................... 46 Анатолий Юрков Коронация человека Субъективные заметки о прозе Г. В. Пряхина...... 49 20-я комната (от пятнадцати и старше)

Сергей Воронин «Чему нас учит, так сказать, семья и школа?» Записки преподающего (окончание)......................... 63 100 книг, которые потрясли мир

Елена Сазанович Борис Николаевич Полевой. Повесть о настоящем человеке.............................................. 88 Женские веды

Светлана Кайдаш-Лакшина Парадный женский портрет.................................................... 90 Как беден наш язык! / Пожалуйста, говорите по-русски!

Марианна ТАРАСЕНКО Пила как орудие адюльтера.....................................................91 Былое и думы

Михаил Моргулис Сны моей жизни, или Полузабытые сны Воспоминания (продолжение).................... 114 Иноземный сюжет

Мэри Хантер Остин Неунывающий ледник Перевод Евгения Никитина....................... 120 Творческий конкурс

Арина Каледина Люксембург...............................................................123 Зулкар Хасанов г. Калуга..................................................................... 131 Мирон тихомиров г. Москва. ..............................................................134 в конце концов // Детектив на ночь //

Валерий ИЛЬИЧЕВ Схватка бульдогов под ковром Повесть (продолжение). .......... 141

// Зеленый портфель //

Дмитрий Филь Выдумщики................................................................................... 148 Фразы................................................................................................ 150

// «До востребования» //

Галка галкина …и полуботонов в придачу.......................................................... 151

// Veriora veris //

Шалун Гео, человек-юбилей Пока цел, сходи в ЦДЛ!...................................................................152

Заведующая редакцией Лидия Зябкина Заведующий отделом информации Игорь Рутковский Специальный корреспондент по Белгородской области Нила Лычак Редактор-корректор Юлия Сысоева Верстка и оформление Елизавета Горяченкова Главный бухгалтер Алла Матюхина Финансовая группа Лариса Мельникова Заведующая отделом рукописей Ирина УШАКОВА Интернет-версия Наталья Сысоева Заведующая отделом распространения Ульяна Ткаченко Дежурные по редакции Людмила Логачева Татьяна Семенова Татьяна Черыгова Администратор Зинаида потапова Лиц. Минпечати № 112. Адрес редакции: Москва, ул. 1-я Тверская-Ямская, д. 8, стр. 1. Для почтовых отправлений: 125047, Москва, а/я 182, «Юность». Тел.: +7 (499) 251-31-22, +7 (499) 250-83-98, +7 (499) 250-40-72, тел./факс: +7 (499) 250-40-60 Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Авторы несут ответственность за достоверность предоставленных материалов.

Мнения автора

и редакции могут не совпадать.

При перепечатке материалов ссылка на журнал «Юность» обязательна.

Отпечатано в ГУП Академиздатцентр «Наука» РАН, ОП «ПИК «ВИНИТИ»-«Наука» 140014, Люберцы, Московская обл., Октябрьский пр., 403 Тел. +7 (495) 974-69-76 Тираж 6 500 экз. Формат: 60x84/8 Заказ №

поэзия / тема номера

Валерий Золотухин + Нина Краснова = частушка Нина Краснова — известная поэтесса «потерянного поколения». Родилась в Рязани в многодетной семье, росла с мамой, братьями и сестрой, без отца. C первого по восьмой класс училась в рязанской школе-интернате № 1, потом — в средней школе № 17, по окончании которой работала пионервожатой и руководительницей кукольного кружка в пионерлагере «Комета», литсотрудником в газете «Ленинский путь» Рязанского района в отделе искусства, культуры и спорта, потом (по лимиту) — пекарем-выборщиком на Московском хлебозаводе № 6. С 1972 по 1977 г. училась в Литературном институте им. Максима Горького на очном отделении поэзии, куда поступила по рекомендации Владимира Солоухина, занималась на семинаре Евгения Долматовского и работала при институте дворником, кладовщиком, дежурной на сигнализации, машинисткой в машбюро. В 1978 году вернулась в Рязань. Работала там руководителем литобъединения «Рязанские родники», состояла в редколлегии литературной газеты «Рязанское узорочье». В 1979 году в издательстве «Советский писатель» вышла первая книга стихов Нины Красновой «Разбег», с которой поэтесса в 1980 году была принята в Союз писателей СССР. Стихи пишет с семи лет (а сочинять их начала с трех лет). Печаталась в журналах «Юность», «Москва», «Новый мир», «Дружба народов», «Октябрь», «Студенческий меридиан», «Крокодил» и т. д. Дважды — Принцесса поэзии «Московского комсомольца» 1995 и 1996 гг., Королева любовно-эротической поэзии России. Лауреат Седьмой артиады народов России. Лауреат конкурса им. Николая Рубцова «Звезда полей». Лауреат премии им. Анны Ахматовой (от журнала «Юность», 2011). С 2009 года — основатель и главный редактор литературного альманаха «Эолова арфа». Автор шестнадцати книг стихов и прозы. Печаталась не только в своей стране, но и за рубежом — в Болгарии, Венгрии, Румынии, Польше, Чехословакии, Германии, Норвегии, Италии, Франции, США, Израиле, Индии, Китае, на Кубе, в Алжире, Сирии, Эфиопии и т. д.

№ 3 • март

3

ПОЭЗИЯ / ТЕМА НОМЕРА

Нина Краснова о своих частушках

С

малых лет, с детского возраста я — сама не знаю, откуда — знала много разных частушек, в том числе рязанских. Вот одна такая, веселая и отчаянная по своему характеру, с простонародным колоритом рязанской речи: Пойду плясать, Надену баретки, Буду ноги задирать Выше тубаретки. Я слышала частушки (тогда) в основном от своих детсадовских, школьных (интернатовских) и дворовых подружек, от своих родственников, от крестной, а больше всего — от своей мамы, которая не только знала, но и сочиняла их экспромтом, по вдохновению, как поэты сочиняют стихи, и которая пела некоторые из них в определенной обстановке: Я любила Шурочку За его тужурочку. Теперь Шура не хорош — Убирайся, куды хошь!

Я любила частушки моей мамы и не отличала их от народных, но не думала, что когда-нибудь последую ее примеру и тоже буду сочинять и даже петь их на людях. Я считала, что у меня это никогда не получится. Тем более что я родилась не в селе, как она, а в городе, в Рязани, и никогда не бывала и не выступала на деревенских гулянках, как она. Я считала, что частушки — деревенский жанр, которым способен владеть только деревенский человек. Я записывала их за ней, чтобы сохранить их для истории, и даже не пыталась попробовать себя в этом жанре. Но дурной пример заразителен. А положительный, оказывается, тоже. Постепенно ритмы частушек стали проникать в мои стихи независимо от моей воли и от моего желания. Это первым заметил поэт Евгений Долматовский, мой литинститутский учитель, руководитель творческого семинара. И обратил на это мое внимание как на одну из черт и на одно из достоинств моих стихов. Потом я познакомилась с заядлым частушечником — поэтом-фронтовиком Николаем Старшиновым, главным редактором альманаха «Поэзия», который собирал частушки, причем только с «кар4

тинками» и только с матом, потому что считал, что самые лучшие из всех существующих на свете — это именно те, которые с «картинками» и с матом, и что они, как никакие иные, способны поднимать настроение у людей. И я стала по его просьбе помогать ему пополнять его уникальную коллекцию. И вошла во вкус. И оценила жанр частушки во всей его оригинальности, во всей его красе и силе, со всеми его игровыми элементами, со всеми градациями и крайностями эмоций, со всей ненормативной лексикой, в которой проявляется антиофициозность и незарегулированность русской натуры, ее стремление вырваться за все ограничительные рамки хотя бы на какой-то момент, как вырывается река Трубеж возле Рязанского кремля в период весеннего половодья. И они стали сочиняться у меня сами собой и полились из меня в таком огромном количестве, что даже сам Старшинов испугался за меня, за мой имидж поэтессы, и сказал мне как-то: — Ты уж даже меня переплюнула, превзошла по части частушек с «картинками» и с ненормативной лексикой. Смотри, не очень-то увлекайся этим в своем творчестве. А то к тебе приклеится ярлык частушечницы, да еще и матерщинницы, хотя в жизни ты и не ругаешься матом и совсем не употребляешь его в своей речи. И тебя перестанут воспринимать как серьезную поэтессу. Но было уже поздно. Ко мне приклеился титул Королевы эротической поэзии России. Сюжеты частушек возникали у меня, как правило, от ярких рифм и от моих творческих фантазий, а не от фактов моей биографии. Одна рифма тянула за собой целый сюжет. Как, например, Мадрас (где я никогда не бывала, но где в журнале «Поэт» выходили мои стихи на всех главных языках мира) и — матрас: В индийском городе Мадрасе Меня катали на матрасе. Как увижу я матрас, Вспоминаю я Мадрас. Я пишу частушки, как буриме. Ради удовольствия и для разминки пера. Я занимаюсь ими, как спорт­ смен тренингом. Чтобы не терять форму. И при этом считаю, что написать хорошую частушку — не такто просто, как это может показаться кому-то. Она требует специального искусства, которое включает юность • 2013

в себя высокую технику и органичность стиха, его лаконичность и отточенность, музыкальность, подвижность и легкость, как в балете, танце и пляске, и еще она требует веселой взвинченности автора, перевоплощенности в создаваемый им образ и впадания в раж и в кураж. Я думаю, что помимо русского и рязанского фольклора, и помимо моей мамы с ее художественной целомудренностью, стеснительностью и деликатностью, и Старшинова с его художественной раскрепощенностью, и помимо некоторых других современных русских поэтов, к которым я отношу и патриарха патриархов Виктора Бокова, и авангардиста авангардистов Андрея Вознесенского, на меня как на автора частушек и вообще альтернативной поэзии оказали свое влияние и Рабле, и Боккаччо, и Беранже, и Бернс, которых я открыла для себя в Литературном институте в пору своего студенчества, и авторы античных комедий, и французские трубадуры со своими фривольными канцонами, и Барков, которого я в советское время читала в машинописном варианте, и Пушкин со своей «Гавриилиадой» и со своими эпиграммами про князя Дундука и про Зубова, и Маяковский со своими «рябчиками», «ананасами» и «буржуем», и Блок со своей поэмой «Двенадцать»... И, конечно, мой великий земляк Есенин,

который в 20-е годы славился не только своими стихами, но еще больше — озорными частушками, которые он распевал под тальянку в салоне Зинаиды Гиппиус и мечтал выпустить отдельной книгой — под названием «Рязанские страдания». Я считаю, что частушки, даже самые несерьезные, — это очень серьезный жанр. Потому что он выполняет очень сложную функцию — без всяких медицинских вмешательств, без всяких лекарственных препаратов и хирургических операций он лечит людей от плохих состояний духа, как шоковая смехотерапия, и вырабатывает у них, то есть у нас, иммунитет против пессимизма, уныния, скуки, и помогает нам бороться со всеми трудностями жизни и легче переносить их. Я проверяла и свои, и народные частушки на самых разных людях. Пела многие из них на литературных вечерах и вечеринках, в самых разных аудиториях, да и просто на «площадях и улицах столицы», когда продавала свои книги «Интим» и «Семейная неидиллия». И пришла к такому выводу: чем люди нравственно здоровее и чище, и чем они естественнее и непосредственнее, и чем у них больше развито чувство юмора, тем лучше и адекватнее они реагируют на частушки и тем больше умеют ценить их и заложенную в них положительную энергетику и шутку с эпатажем...

Частушки от Нины Красновой Крутые частушки

* * * Мужики перепились, Принялись резвиться, В вытрезвитель приплелись, Чтобы протрезвиться.

* * * Под часами я стою, Под часами мокну. Если милка щас придет, Милку в щечку чмокну.

№ 3 • март

5

ПОЭЗИЯ / ТЕМА НОМЕРА

* * * Я завлечь его решила — Юбку маковую сшила. Он меня увидит в юбке — Поцелует прямо в губки.

* * * Я ли с милым не полажу? Ляжу с милым, полежу, Нежно нос ему поглажу, Нежно в глазки погляжу.

* * * Я целую милого В губки, в глазки, в щеченьки. И могу поцеловать Кой-куда ещеченьки.

* * * Я лежала с коммунистом На пригорке каменистом, Себе отбила все бока, С ним лежала я пока.

* * * Вся, пылая И горя, Я целую Игоря.

* * * Мой залетка возвратился Из мадридов, барселон. А зачем ему испанки? Всех испанок бросил он.

* * * Лай-лай-лай да лай-лай-лай, Хороший город Мандалай. В самом центре Мандалая Мандарин тебе дала я.

6

юность • 2013

* * * Я с милашкой помирился После перебраночки, В универсаме ей купил Прянички-бараночки.

* * * Жил в Рязани нуворишка, Нуворишка был воришка, Он уехал на Канары, Там попал в тюрьму, на нары.

* * * По Рязани шел индиец, Он, наверно, был нудиец, Шел индиец парком, садом, Шел, сверкая голым задом.

* * * В индийском городе Мадрасе Меня катали на матрасе... Как увижу я матрас, Вспоминаю я Мадрас.

Частушки с московской топонимикой 1. Я не знаю, как у вас, А у нас в Мамоново На любого хулигана Дубинка есть омонова.

2. Я не знаю, как у вас, А у нас-то в Бутово На сто разутых мужиков — Ни одного обутого.

3. Я не знаю, как у вас, А у нас в Полянах Нету трезвых мужиков, Но сколько хочешь — пьяных.

№ 3 • март

7

ПОЭЗИЯ / ТЕМА НОМЕРА

4. Я не знаю, как у вас, А у нас в Мытищах Рэкетир в деньгах зарылся, В миллионах, в тыщах.

5. Я не знаю, как у вас, А у нас в Гаврилково Никаких реформов нету — Одно говорилково.

6. Я не знаю, как у вас, А у нас-то в Тушино Телевизор с «Дикой розой» — Вот и вся отдушина.

7. Я не знаю, как у вас, А у нас-то в Тушино Нету в людях огонька — Все давно потушено.

8. Я не знаю, как у вас, А у нас в Татарово Только пэ и хэ остались От времени от старого.

9. Я не знаю, как у вас, А у нас-то в Щукино Все начальника ругают, Ругают сына сукина.

10. Я не знаю, как у вас, А у нас в Тайнинке Ктой-то к Таньке заходил, А потом и к Нинке.

8

юность • 2013

Валерий Золотухин о Нине Красновой и о ее частушках

Н

ина Краснова — это особое лицо в русской поэзии, особый образ — со своим космосом... некий национальный символ. В своих стихах фольклорного характера и в частушках она напоминает матрешку, которая кому-то кажется примитивной, но в которой много чего заложено и сокрыто... У нас сейчас смеются над матрешкой, как над какими-нибудь песнями типа «Калинка, малинка моя...». Ее образ затаскали, затерли и замызгали, сделали признаком дурного тона, и американская кукла Барби кому-то кажется лучше матрешки, как и американские ковбойские шляпы и американские шлягеры. Мы перестали ценить свою национальную красоту во всех ее проявлениях, в том числе и в поэзии, и в частушках. Потому, наверное, наши умные дети, которые овладели компьютерами, лишены способности воспринимать ее. Нина Краснова своим творчеством помогает нам почувствовать русскую красоту, русскую душу, самоцветное русское слово со всеми его переливами и оттенками, от чу`дных до чудных.

...У всякого поэта свой материал. Блока упрекали в цыганщине: мол, вот, у него в стихах много цыганщины. У Бродского — много римского, латинского,

№ 3 • март

англо-саксонского... много этакой филологизмовости. И его можно было бы упрекнуть в том, что вот он нам свою ученость и грамотность показывает. У Клюева было много гуслярского, старославянского... У каждого свои заморочки, свои заскоки, свой конек. Частушки для Нины Красновой — это ее конек-горбунок со своими заскоками, органичными для рязаночки, которые, например, в поэзии Ахмадулиной выглядели бы выпендрежем и даже откровенной глупостью, а у Нины это выглядит как у Красновой, и только у нее. Она скачет, летит на своем коньке-горбунке куда хочет. Кажется, что он несет ее, не разбирая дороги, на самом же деле он несет поэта своим Млечным Путем, только этому поэту доступным. Мотивы Блока свойственны только Блоку. А, например, Есенину свойственны свои мотивы. Он, как мне кажется, круче Блока... Нине Красновой ее творческую силу дала мать-земля Рязанская, земля Русская. Она дала ей язык с его нормативом и ненормативом, с народным прищуром и озорством. И подтверждением этому служит творчество Нины Красновой, в том числе и ее частушки, которые я очень люблю петь.

9

Заметки неисторика

Лев Аннинский

Шаламовская несознанка

Д

есятилетия лагерных сроков оставили на его лице несмываемые упрямые борозды. В облике поражала статность. И еще — при рукопожатии — каменная сила огромной ладони, сохранившаяся у человека под шестьдесят. Шаламов приносил свои стихи к нам в редакцию журнала «Знамя»; стихи принимались, публиковались. Потрясение было впереди. По рукам вдруг пошли машинописные листочки с «Колымскими рассказами». Мне дали их на ночь: запретный самиздат. Чтение меня ошеломило — отчаянием любви к людям, обреченным на зверскую беспощадность. Шаламов очередной раз появился в редакции и, как всегда, здороваясь, пожал мне руку.

10

— Варлам Тихонович! — произнес я, срываясь от волнения. — Я… прочел ваши рассказы… И тут он обрезал меня ясным, яростным возгласом: — Не писал! Эта мгновенная реакция обожгла меня: я почувствовал финал допроса и тихо отошел, боясь, что он возненавидит меня за мою оплошность. Последующие встречи удостоверили меня в его полной ко мне дружелюбности. Естественно, о рассказах я больше не заикался. А вот звенит и теперь в памяти как финальный аккорд великого колымского цикла — яростный возглас, подключающий человеческое бессилие к запредельному напряжению судьбы, которая выносит приговор: писать. Или не писать.

юность • 2013

Заметки нетеатрала

Лев Аннинский

Подрумянить мужиков?

«Э

милия Галотти» — вещь хрестоматийная. И все-таки я напомню сюжет. Два мужика кладут глаз на красавицу; один из них, чтобы устранить конкурента, нанимает киллеров; красавица, спасая честь, хочет зарезаться и нанимает для этой операции в качестве киллера — родного отца. Сквозь эту жуть (которую я несколько сдвинул к стилистике современности, ибо речь идет о спектакле «Современника») пробиваются суждения замечательные. Например, что женщина не должна выставлять напоказ свой ум, это все равно, как если мужик подрумянивается. Актуально! Происходящее в «Современнике» не отнесешь ни к римской истории (откуда немецкий драматург взял легенду), ни к средневековой Италии (куда он перенес действие), ни к Германии 1770-х годов (где он жил и писал свою пьесу). Сценическое действие ассоциируется у меня с безудержным бунтом современного молодого поколения, протестующего яростно и безадрес-

№ 3 • март

но — не только в Египте, где юнцы на площади сучат кулаками воздух, но и в Европе: в Греции, Испании, Франции… Не знаю, как насчет этого в Литве — спектакль поставила у нас Габриэлла Туминайте (дочь известного литовского режиссера Римаса Туминаса). И звучит на сцене сугубая интернациональная современность. Герои не говорят — орут друг другу в лицо, не смотрят, а таращатся с вызовом или с издевкой, не ходят, а бегают с возлюбленной на руках. Апофеоз этой энергии — драка: метелят друг друга долго и артистично. Эта не лишенная пародийности оргия сыграна в строгих, классически незыблемых декорациях. Как я подозреваю, такой интерьер — свидетельство веры авторов спектакля, что безудерж нынешней молодой ярости уложится со временем в предсказуемые и резонные рамки. Хорошо сказал Готхольд Эфраим Лессинг: «Сорвать розу прежде, чем буря помнет лепестки…»

11

Судьба человека

От редакции О Феликсе надо бы начинать так: «Нефритовый император с небес послал своего слугу на землю, чтобы тот привел двенадцать самых красивых животных с земли, чтобы наградить их…» Этот слуга и есть Феликс. Это он привел к Нефритовому императору двенадцать животных. А когда Феликс выполнил задание Нефритового императора, тот послал его на землю с молельным барабаном и в довершение сказал: «Иди и обо всем, что ты увидишь, напиши в журнал “Юность”…» Ну, может быть, не прямо-таки в журнал «Юность» сказал, но то, что Феликс родился на Маяковке, не может не быть знаком свыше. С тех пор Феликс, где бы ни был, всегда завершает свой годовой цикл в журнале «Юность». Его же, цикл, и начинает в «Юности». По сути, Феликс не меняется. Он вечно «юн». Он ходит по миру, пишет и публикует свои отчеты о своем земном пути. Он не обманул ожиданий Нефритового императора. И наших с вами, надеюсь, не обманет. Ведь Феликс в переводе с латинского — «счастливый». Будет Феликс — будет и счастье. Ему надо памятник поставить на Лубянке. Памятник счастью, которое всегда с нами. А то Феликс, не ровен час, опять уйдет бродить по белу свету, как же нам жить без него? Без счастья-то? Никак! А так пойдем все вместе к памятнику и устроим несанкционированный митинг людей, которые хотят счастья. А потом и Феликс спустится с Гималаев и осветит наш праздник своим присутствием. И расскажет всем собравшимся ребятам и зверятам, как он дошел до жизни такой…

Железный Феликс Летопись земных мытарств скитальца Феликса Вячеславовича Шведовского, писано в лето 7520-е от сотворения мира

Я

родился в лето 7479-е в Москве, в коммуналке на Маяковке, в семье вузовских преподавателей. Вначале мечтал стать космонавтом, потом шофером, потом следователем и, наконец, писателем, сперва — детективных рассказов, а после — просто писателем. Летом родители часто возили меня на костры за город, мы жили около недели в палатке на Финском

12

заливе под Ленинградом, катались по заливу к фортам Кронштадта на яхте моего двоюродного дяди, мы с отцом часто летом ловили рыбу, а зимой катались на лыжах. Это все незабываемо. Вообще я рос тихим мальчиком, у меня было мало друзей, я ходил в шахматный кружок и секцию плавания сначала в бассейне в Доме пионеров на юность • 2013

Миусской площади, а потом и в своей 20-й спецшколе с английским уклоном, где училась внучка первого секретаря МГК КПСС Гришина — и потому появился бассейн, редкая для тогдашних школ вещь. В школе училась советская элита, хотя для равновесия были и дети из простых семей, к тому же учителя боролись с проявлениями мещанства. Я так до конца и не понял, был я из простых или не из простых. Так или иначе, я был верным сыном своего отца в плане следования коммунистическим идеям, испытывая отвращение к богатству. То есть был пионером, а потом и комсомольцем скорее хрущевской закалки, чем брежневской. В шестнадцать лет, учась в последних классах школы, вдохновился идеями Льва Толстого о непротивлении злу насилием, о духовном начале жизни, вычитанными из дореволюционной книги писем Толстого, хранившейся в домашней библиотеке отца. Мы тогда переехали из коммуналки в отдельную квартиру в Новых Черемушках, у меня появилось личное пространство и быстро развилось свободомыслие. Поэтому я вскоре увидел несовпадение идей Толстого и советской идеологии с ее культом насилия и материализма. Это стало началом моего духовного переворота, в результате я выпустил стенгазету, за которую меня исключили из комсомола. Ведь я призвал своих ровесников обратиться к духовному поиску, а конкретно к религии, и потому формально комсомольская организация была совершенно права. Маркс, Энгельс и Ленин были ярыми атеистами, а каждый комсомолец при вступлении во всесоюзную организацию давал клятву жить по их заветам. Это был большой скандал на всю школу. Были бесконечные маленькие собрания и одно общешкольное, когда мне пришлось стоять перед актовым залом и говорить что-то вроде «последнего слова». Я использовал эту возможность, чтобы проповедовать свою веру в то, что духовное первично, а материальное вторично. Меня тогда негласно поддержал преподаватель биологии Григорий Наумович Штеренго. На своих уроках он нам рассказывал о версиях инопланетного происхождения жизни, о йогах и экстрасенсах. Думаю, он сам экстрасенс. Сейчас он живет в Израиле, я видел его фотографию с пейсами, в традиционной иудейской одежде, но это уже совсем другая история. Тогда мои родители написали письмо в «Комсомольскую правду». Было уже начало перестройки, лето 7496, и газета выступила в мою защиту, назвав передовым комсомольцем, который, сам не ведая того, облекает в религиозные форму коммунистическую идейность горбачевского толка и критикует № 3 • март

ЖЕЛЕЗНЫЙ ФЕЛИКС

недостатки эпохи застоя и сталинизма. В результате долгих заседаний-допросов в райкоме и горкоме я был восстановлен в комсомоле. Это значило, что я мог спокойно поступить в МГУ на журфак. Формально говоря, при поступлении я не был комсомольцем, билет мне вернули только через несколько месяцев. Но, наверное, все-таки сыграло роль то, что некое общее добро на мое восстановление в комсомоле было дано горкомом ВЛКСМ до моего поступления в МГУ. Почему я пошел на факультет журналистики, а не в Литинститут? Тогда для поступления требовались публикации, но их у меня не было, сколько я ни посылал свои рассказы и повести в журнал «Пионер». Это были зарисовки из летней жизни и даже две повести, в которых неизменным героем был подросток, противостоящий враждебной среде двора или школы. Видимо, это было слишком «конфликтно» для издания тех лет. Сделать же журналистские публикации не составляло труда: моя мама, помимо своей основной профессии технического специалиста, иногда писала в прессе и имела кое-какие связи в многотиражной газете Московского института стали и сплавов, в котором она работала. Папа мечтал, чтобы я пошел по его стопам и стал физиком или математиком, но в конце концов принял мой творческий выбор. Наверняка был рад и младший брат (у нас разница десять лет). Ведь это означало, что я буду продолжать сочинять, а значит, и рассказывать ему на ночь сказки, придуманные мной самим. На журфаке меня взял под свою опеку преподаватель творческого мастерства Владимир Владимирович Шахиджанян. Помимо всего прочего, он научил меня быстро печатать вслепую на машинке, что надолго обеспечило меня куском хлеба. Шахиджанян научил меня также писать дневник впечатлений о каждом прожитом дне, красноречиво и публично выступать, не стесняться при знакомстве с новыми людьми, смело брать интервью у знаменитостей, а также прочим журналистским премудростям и психологическим штучкам. Его методика обучения имела много общего с восточной, а кавказская внешность еще более располагала к тому, чтобы воспринимать его как своего духовного гуру. Мне не мешало даже то, что Шахиджанян всегда заявлял о своих атеистических взглядах. Одним из заданий-этюдов, которые давал нам Шахиджанян, было прийти в редакцию своего любимого журнала и любыми правдами и неправдами провести там две недели, каждый день хотя бы по одному часу, чтобы в результате начать сотрудничество. Я подумал и решил, что мой любимый журнал — «Юность». В нем как раз был тогда, в лето 7497-е, 13

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

подходящий молодежный отдел — «20-я комната», где меня и приняли редактор Хромаков и его зам Малюгин. Вскоре я стал внештатным корреспондентом и даже ездил в командировки — в Ленинград к родителям и друзьям сидевшего тогда в тюрьме диссидента Леонида Лубмана, в Харьков к неформальной молодежной организации «Братство кандидатов в настоящие люди» и в деревню Кукуево Тульской области к одному из первых нарождавшихся тогда фермеров. Эти поездки глубоко впечатлили меня. Я ведь раньше был домашним мальчиком и если куда и ездил, то всегда с родителями: в Алма-Ату к маминым родственникам, на корабле по Волге от Москвы до Ростова-на-Дону и обратно и даже один раз за границу — в Чехословакию. Были еще частые поездки в пионерлагеря, но все равно я был непременно под чьим-то присмотром. А эти журналистские командировки были первыми самостоятельными «вылазками в большой мир». Помню, как в Тульской области я сильно испугался, не обнаружив на схеме пригородных электричек Москву. Мне было невдомек, что есть какие-то местные схемы и что надо просто пересаживаться с одной электрички на другую.

14

Во время учебы на журфаке я углубил свои религиозные поиски. В Фундаментальной библиотеке МГУ читал не только Библию, но и «Столп и утверждение истины» православного священника и философа Павла Флоренского, «Исповедь» Блаженного Августина и других средневековых мыслителей. Читал также Ницше, Льва Шестова, Николая Бердяева. Постепенно стал интересоваться и восточными религиями. Кришнаиты, дежурившие в подземных переходах с «Бхагавад-гитой», меня в свои сети не уловили. Я самостоятельно находил в библиотеке старые книги по буддизму на русском языке. В России незадолго до революции сформировалась сильная буддологическая научная школа: Минаев, Щербатской, Розенберг. Буддизм сильно влиял на поэтов Серебряного века. Бальмонт перевел поэму индуса Ашвагоши «Жизнь Будды» — ее я тоже, конечно же, прочитал. Но для меня были важны и поиски живых носителей религиозной традиции. Так, в лето 7497-е наша группа проходила студенческую практику в районной газете Павлово-Посадского района. Мы с другом тогда объездили все церкви, общались со священниками. Мы хотели просто понять: а что такое православие, реальное христианство? К одному юность • 2013

из батюшек я подошел с вопросом, как тот относится к полюбившемуся мне Павлу Флоренскому. Выяснилось, что и Флоренский для церкви скорее диссидент. В знаменитом «Театре на досках» Сергея Кургиняна происходили не только репетиции спектаклей, но и лекции на всякие запрещенные ранее темы. В частности, о буддизме. Меня тогда поразил простой факт: оказывается, буддизм жив. Он существует как живая религия! Есть монастыри, монахи, учителя. Это потрясло мое воображение, потому что со слов православных священников я так понял, что буддийская вера — это ранняя, дохристианская, языческая форма религии, которая давно умерла. Тогда я просто набрал телефон справочной службы 09 и спросил дежурную девушку, где мне найти каких-нибудь буддистов в Москве. Так я попал в «Духовное управление по делам буддизма» (при Совете Министров СССР существовал так называемый Комитет по делам религий, и при нем — вот эти «управления»). Управление занималось в основном делами «этнических буддистов» — в Бурятии, Калмыкии и Туве, но, как оказалось, я позвонил именно в тот момент, когда группа московских интеллигентов официально регистрировала первую № 3 • март

ЖЕЛЕЗНЫЙ ФЕЛИКС

буддийскую общину в Москве. Это были в основном технари. Гуманитарии шли больше в христианство. А математики и физики воспринимали буддизм как подобие точной науки — только о душе. Так влияние отца сказалось на моем выборе религии. Хотя этот выбор произошел все-таки не сразу. Я общался с буддистами скорее из журналистского интереса — хотел написать статью. Правда, до нее так и не дошло. Для того чтобы сблизиться, стать «своим» — а ведь журналистика чем-то схожа с разведкой, — я принял живое участие в процессе регистрации общины. Однако первое же «партийное задание» — перевод с английского книги тибетского мастера — я провалил. Мой перевод не понравился лидеру общины. К тому же помимо официальной «общины» существовали также и какие-то «молодые буддисты», и обе эти маленькие организации враждовали между собой. Все эти дрязги надолго, на целых три года, отвратили меня от религиозных людей, которые, как мне показалось, только и занимаются, что выяснением вопроса о том, кто главнее и кто ближе к богу. На три года я ушел в семейную жизнь — женитьба, рождение сына, добыча денег… Тогда же я написал свою книгу «Попики», где показал человеческие слабости священнослужителей, 15

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

не столько высмеяв их, сколько по-доброму улыбнувшись. Вместе с тем именно во время встреч с этими «первыми буддистами», в лето 7498-е, произошел маленький эпизод, определивший всю мою дальнейшую жизнь. Буддисты позвали меня на концерт в Рахманиновский зал Консерватории, где японский театр «Но» исполнял традиционную музыку. Мы пришли с тем же другом, с которым объезжали церкви под Павловским Посадом. Уже уходя, мы увидели, что все собрались вокруг какого-то японского буддийского монаха, который поразил меня своей естественностью. Как потом оказалось, это именно он и привез японских музыкантов. Мой друг, тогда человек скорее неверующий, увидев настоящего буддиста, отреагировал мгновенно: он сложил ладони и отдал монаху традиционный поклон. Это была почти шутка. Но учитель догнал нас у самого выхода, поклонился в ответ и сказал по-русски: «Спасибо». Только через три года я узнал имя учителя — Дзюнсэй Тэрасава, или просто Сэнсэй. Благодаря перестройке и Юрию Бухаеву — работнику все того же Духовного управления по делам буддизма — Тэрасава-сэнсэй в лето 7496-е удостоился встречи с Горбачевым в Кремле. Вместе с Бурятским хамбо-ламой они устроили на Красной площади день рождения Будды, поклонялись его мощам, молились, били в барабан. Это было впервые в истории Советского Союза. И никакое Девятое управление им не препятствовало. Я встретился с ним снова в лето 7501-е, самостоятельно найдя старых буддийских знакомых, потому что стал искать духовного учителя. В жизни было слишком много непонятного, много страданий, конфликтов, и я понимал, что для того, чтобы обрести душевный мир и силы для понимания, необходим именно духовный учитель, а не просто психолог, хотя Фрейд, Юнг, Фромм, Франкл меня тогда очень интересовали. В те три лета, между 7498 и 7501-м, я пережил какое-то прозрение: ночами вставал к маленькому ребенку, по утрам бежал на работу, меня шатало от нервной усталости, но благодаря этому я еще глубже и полнее ощутил свою любовь, и это же противоречивое чувство помогло сформулировать главную проблему моей жизни. Я вдруг понял, что являюсь рабом ситуации, нахожусь в полной зависимости от других людей, что полностью потерял душевное равновесие. Чтение русской эзотерики, в частности работ Гурджиева и Калинаускаса, привело меня к простой мысли: необходимо найти учителя, человека, который мне поможет стать «господином самого себя».

16

И вот мои старые буддийские знакомые посоветовали мне встретиться с Дзюнсэем Тэрасавой, который тогда часто бывал в Москве. Я мгновенно признал в нем своего учителя и вскоре принял от него молитвенный барабан и посвящение в буддийские монахи. Позже я узнал, что в августе лета 7499‑го Сэнсэй со своим барабаном был на баррикадах среди защитников Белого дома (именно среди них он нашел потом своих первых учеников). А в летах 7503–04-м вместе с Комитетом солдатских матерей России учитель организовал марши мира в Чечню. В этих маршах я тоже принимал участие. Местные жители и чеченские ополченцы, которые через несколько лет превратились в «сепаратистов», «боевиков», «экстремистов» и, наконец, «террористов», тогда дружески относились к нам. А федеральные войска нас постоянно высылали из Чечни для нашей же, по их словам, безопасности. Считаю эти лета, 7503–04-е, посвященные маршам мира на Северном Кавказе, лучшими в своей жизни. Я был готов тогда отдать свою жизнь, и, в отличие от солдат срочной службы, которых туда посылали против их воли, знал, что это будет не напрасно, ради подлинного мира, достигаемого не с помощью оружия, а благодаря одной лишь силе ненасилия и молитвы. Ведь все, что мы делали в Чечне, — это шли по полям сражений, били в барабаны, молились и призывали враждующие стороны к переговорам. Тогда благодаря учителю — поклоннику Льва Толстого и Махатмы Ганди — я вспомнил о той книге писем Толстого и понял, насколько же все взаимосвязано. Мой духовный поиск как будто возвратился к собственным истокам — к идеям непротивления злу насилием и духовного начала в основе всего бытия. Итак, я стал буддийским монахом в лето 7501-е, перед этим окончив журфак МГУ и всего полгода проработав в журнале «Крокодил», где моей основной работой было собирать у знаменитостей смешные истории из их жизни. Конечно же, это не могло удовлетворить мой духовный поиск. Став монахом, я ушел с работы и десять лет жил на подаяние. Монашеский орден «Ниппондзан Мёходзи», который представлял здесь Дзюнсэй Тэрасава, был известен своей борьбой за мир, демонстрациями у американских военных баз в Японии и в Европе, а сам учитель лет пятнадцать прожил в Англии, приехав туда когда-то с сотней долларов в кармане и со своим барабаном, живя в трущобах и питаясь на подаяние. В Англии, у ворот натовских баз, Сэнсэй и провел эти пятнадцать лет, став одной из главных юность • 2013

фигур в тогдашнем антивоенном движении. Так он стал известным человеком и так попал в СССР, чтобы, опять-таки, бороться за мир и ядерное разоружение. Сэнсэй не миссионерствовал, не насаждал здесь свою религию, просто молился, но довольно быстро нашел нескольких учеников, к которым присоединился и я. Сняв скромную квартирку в районе МКАД, на выезде по Ярославскому шоссе, учитель обнаружил себя в кругу молодых людей, которые хотели бы стать монахами. Этот орден не требует от монаха отказа от семейной жизни — достаточно было не работать, брить голову, носить монашескую одежду, молиться, жить на подаяние и осуществлять послушание: барабан, молитву и странствие. Помимо маршей мира в Чечне я побывал благодаря учителю во многих странах, связанных с буддизмом исторически или же и поныне буддийскими. Это были Китай, Япония, Индия, Непал, Пакистан. Эти поездки были бескорыстным подношением учителя своим ученикам. Некоторые из паломничеств я описал в журнале «Азия и Африка сегодня» при Институте востоковедения РАН, в аспирантуре которого учился с лета 7505 по 7508-е и где в лето 7512-е стал кандидатом исторических наук, защитив диссертацию по буддийскому писанию «Сутра о Махапаринирване». Некоторые же паломничества сейчас публикует журнал «Юность», с которым у меня со студенческих времен сохранилась связь. С лета 7508-го я стал выезжать в Западную Европу, вместе с учителем участвовать в качестве общественного наблюдателя от Международного бюро мира в сессиях Парламентской ассамблеи Совета Европы в Страсбурге, в заседаниях различных общественных комитетов в защиту Чечни во Франции, в Швейцарии. С пропусками на все эти мероприятия нам помогал тогда депутат Госдумы Сергей Ковалев, бывший уполномоченный по правам человека

№ 3 • март

ЖЕЛЕЗНЫЙ ФЕЛИКС

РФ при Ельцине. Я ездил в Европу на автобусах и привык к сидячему положению в течение нескольких суток. Впрочем, этот навык я приобрел еще во время паломничества в азиатских странах. Потом стало ясно, что по вопросу Чечни Европа Россию не переубедит. С тех пор учитель перестал активно заниматься чеченским вопросом, хотя помогал и помогает до сих пор чеченской молодежи уезжать на время или насовсем за границу, чтобы получить образование в духе идей Махатмы Ганди, например в Индии, где учитель практически поселился последнее десятилетие. При этом он продолжал устраивать миротворческие акции в разных частях света. Например, в Израиле и в Ираке. В лето 7511-е он позвал меня поехать с ним в Ирак перед самым началом американских бомбардировок. По семейным обстоятельствам я остался в Москве. Меня сильно подкосило то, что я не смог выполнить волю учителя — и постепенно моя жизнь стала полумонашеской-полумирской. Я стал работать расшифровщиком видео- и аудиозаписей. Тут мне помогла техника быстрой слепой печати — теперь уже на клавиатуре компьютера. Но осталось все-таки главное. Я продолжаю носить монашескую одежду и бить в барабан на улицах Москвы, молясь за мир и согласие. А еще осталось мое творчество. Множество неизданных рассказов, эссе и зарисовок, написанных в студенческие годы, постепенно мне помог опубликовать журнал «Юность». Это книги «Мозаика», «Синдром юнца», «Их есть царствие». Хотя все это было написано десять-пятнадцать лет назад, оно оказалось актуальным в наши дни, в особенности для нынешней молодежи. Я это чувствую по реакции читателей. Страна вновь пробуждается, как в конце 7488-х — начале 7498-х. Мой жизненный путь как бы вновь возвращается к своим истокам. А значит, мне снова будет о чем писать.

17

Проза

Екатерина Сажнева Я профессиональная журналистка. Прозу — как и стихи — не пишу. Но иногда заваливается что-то, прибывает, впечатление от бесчисленных командировок, отражения других людей, вдруг осевшие в памяти, как в зеркале... И не знаешь, как с этим справиться, куда это девать и куда деваться. Чечня, Южная Осетия, Косово, Нагорный Карабах — это то, чем я живу и дышу вот уже пятнадцать лет. Наш мир — та же война, только перевернутая с ног на голову. Эта повесть — она совершенно случайна, как случайны и собирательны, словно пазлы, образы ее главных героев. В Женьке — все мои боевые подруги, экстремалки и журналистки, циничные и сильные оттого, что боятся показать себя слабыми в перевернутом с ног на голову мужском мире. И город — которого нет пока на карте России. И вряд ли когданибудь будет. Пока мы боимся стать такими, какие мы есть на самом деле. Самими собой, а не отражениями в кривом зеркале. Екатерина Сажнева

Под небом голубым Моему доброму вечно хандрящему ангелу Полине Иванушкиной в день ее 31-летия Если я умру, то весь мир умрет вместе со мной. Потому что вы только то, что я сама себе о вас придумала. Май 2007-го. Помнишь?

Часть первая. Журналистка Город тонул в разноцветье ленивой реки. Острые купола католических церквей, луковые макушки православных храмов, игрушечные бюргерские домики, оконца, лесенки, ратуши, часовни — все новенькое, пахнущее еще свежей краской и промозглой речной сыростью, зеленое, розовое, голубое. Под скудным сибирским солнцем дома эти казались прекрасными. Но странными. Будто горничная-замарашка примерила тайком бальное платье своей хозяйки. «Ненастоящие какие-то», — подумала про себя Женька. Ветер дул. Не тормозимый ничем. Так может дуть ветер только в конце осени, в самой глуши Сибири...

18

Женька споткнулась о выбоину в асфальте, чертыхнулась, притопнула шпилькой, запахнула полы легонькой замшевой курточки. Кто знал, что здесь такие холода? И, глянув по сторонам — не видит ли кто? — опасливо зевнула: ее самолет прилетел сегодня только в пять утра, надо бы в гостиницу, поспать, какого черта ее ни свет ни заря потащили на эту экскурсию... Как будто бы три часа спустя все эти дома исчезнут, провалятся в тартарары, как фата-моргана.

— А теперь внимательно посмотри направо, именно отсюда начинается наш венецианский квартал. Козырев построил его точь-в-точь по планам Пьяццы Сан-Марко, самой знаменитой площади города юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

на воде, — гордо заявил Борис Палыч, Женькин сопровождающий, и выпятил свой огромный живот. Собор а-ля Сан-Марко был пониже оригинала. Дворец дожей пожиже. Но в целом впечатление сибирская пьяцца оставляла о себе благоприятное. Канализацией во всяком случае, как в Венеции, не воняло, пахло ветром и тайгой. Если бы не желание спать, Женька, пожалуй, даже и рассмотрела бы все получше, и покомплиментарничала изысканнее, а так оставалось только автоматически кивать, сыпя междометиями — «вау!», «круто!», «никогда такого не видела!», «ого!», — и идти дальше, считая минуты до того момента, как можно будет наконец завалиться в гостиницу.

— Ты даже представить себе не можешь, что всего десять лет назад на месте этой красотищи ничего не было — только бурьян и кустарник, кустарник и бурьян. Люди вечерами с работы шли через сплошные кусты, вообще даже не представляя, дойдут ли они до дома. Хулиганов здесь мелких было — завались. Изобьют, ограбят. В выходные совершенно некуда пойти, бурьян да пустырь, да кинотеатр «Родина» с обвалившимися мраморными колонами... — В прошлой жизни Борис Палыч точно был поэтом, а в этой, вероятно, жаворонком и садистом. Как можно было вываливать всю эту информацию на лишенную даже завтрака бедную Женькину голову? В городе Борис Палыч возглавлял региональное отделение крупного пиар-холдинга «Таюр», который заказал Москве книгу о замечательной столице их замечательной сибирской родины — небольшой (всего три Франция и одна Бельгия), небогатой (кроме бескрайней тайги никаких природных ресурсов), а посему оставленной без внимания федеральным центром, будто сиротка без приданого. Женька Чернова была журналисткой. Когда-то. Давно. В прошлой жизни. Она и сама уже забыла, когда. В данный же исторический момент она представляла интересы этого самого холдинга и должна была — всего за три дня — собрать материал на первую главу. Писательница, твою мать...

— У нас раньше даже набережной не было, молодежь гуляла себе вдоль реки, как придется, — продолжал заливаться соловьем Борис Палыч. — Да и что это была за река? Грязная, никакущая… Пришел Козырев и все сразу облагородил. То есть преобразил.

— Так облагородил или преобразил? — переспросила Женька.

— Образил и преоблагородил, то есть тьфу на тебя... Заковал в гранит.

— Тьфу на меня, — согласилась Женька. — Ну что у нас там дальше по программе? № 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

Сонная сибирская Таюра, когда-то бурливая, свободная, мчащаяся, а теперь устало притомившаяся в изгибах набережной, была искусственно поделена на рукотворные острова и каналы. Тоже типа как в Венеции. Только острова были крошечные, чуть больше палисадника, три на три метра, мимо них, выписывая по воде восьмерки, проплывали лебеди. Три белых и три черных. Прекрасные лебеди, которые, наверное, тоже мерзли в этом далеко невенецианском ноябре, а крылья у них были обрезаны — не улететь. «Спросить, откуда деньги — бюджетные ли?» «И на хера Сибири лебеди, венецианские острова, бельгийские домики в стиле рококо и прочая дребедень? Или у них тут зарплаты с пенсиями платят вовремя, и люди давно ничего не требуют, и вообще настал полный... коммунизм?» Впрочем, задавать подобные вопросы было явно глупо. Да и не за ответами на них приехала Женька в Красин — так называлось это дивное местечко, — а за деньгами. За книжку лично ей обещали честно заплатить тысячу двести баксов гонорара. Не очень много, конечно, но и творчества, собственно говоря, от нее никакого особо не требовалось. Знай описывай себе реки да каналы, пару колхозов, замечательных людей края, башенки в стиле рококо, удалого губернатора... Три авторских листа. Шестьдесят с чем-то страниц.

*** На десерт в гостинице подали тирамису. Маскарпоне чуть горчил. «Вам не понравилось?» — поинтересовалась официантка. «Очень!» — неопределенно вежливо соврала Женька. По программе сегодня еще были, как она и предполагала, совхоз-миллионер, плавучий зоопарк с утками, два завода-молодца и один полубанкрот («только о нем вскользь, Женечка, вскользь — но и не упомянуть невозможно, когда-то в войну на этом заводе весь город держался»), а вечером встреча с Самим в губернаторской резиденции, что неудивительно, располагавшейся аккурат во Дворце дожей. Не хотелось вылезать из джинсов. И мыть голову, если честно, не хотелось тоже. Женька ненавидела воду. С недавних пор. Мокрые капли брызг-г-г-г и оглушительная тишина внутри, до изнеможения, до отсутствия мыслей. ...Облупившийся кафель. Огрызок хозяйственного мыла. Ласковый шепот пришедшей за ней санитарочки: «Слушай, Женечка, давай мойся быстрее — и пойдем в палату, баиньки. А мне еще других купать, кто сам дойти не может. А ты вполне себе ножечками топ-топ, топ-топ... Тапочки не забудь!»

19

ПРОЗА

Она вставала на колени в огромной больничной ванне, наклоняла голову вперед и слушала, как бьют по голове и стекают по лицу тяжелые, тугие капли. Иногда считала их — раз-два-три. Затем вылезала, забирала полотенце у санитарки, раздирала расческой мокрые слипшиеся волосы — от хозяйственного мыла они пушились и лезли в разные стороны почем зря. Каждое движение давалось с трудом. Каждый жест проговаривался внутри себя по звукам и слогам: «Я мою голову. Меня зовут Женя. Это Женя моет голову. Женя — это я». После купания она старалась не смотреть на себя в зеркало. На подходе к палате, между туалетом и дверью, висело оно — старое, потрескавшееся, больничное, больное. И нельзя было пройти мимо, чтобы не глянуть. Все глядели. Женька отворачивала голову. Зачем смотреть? Женька прекрасно знала, что в зеркале отражается совсем не она. Кто-то другой. Мутный и темный, с ввалившимися глазами, в безразмерном рваном байковом казенном халатике... «Пойдем, Женечка, пойдем, ты сегодня такая хорошая, тихая. Я тебя по-быстрому к кроватке-то привяжу, уложу вот так ручку, вот так, чтобы ты ночью не кричала и не царапалась. И укольчик, конечно, сейчас поставим укольчик, чтобы крепче спала…» Как звали ту санитарку? Баба Маша? Баба Клава? Женьку не звали никак. То есть, наверное, у нее было имя, только она его не помнила. Волосы мокрили подушку. Дуло из старого окна, проложенного ватой и заклеенного газетами. Сами же больные и клеили — труд на благо общества оздоровляет! Скелеты ветвей за окнами пугали Женьку черными тенями. В буйной их палате на восемнадцать человек нечем было дышать. Кто-то кашлял, кто-то пердел, к полуночи обычно привозили новеньких, и они звонко кричали до утра, пока не приходила сестра с наполненным спасительным галоперидолом шприцем. Привязанная к кровати Женька ничего этого, слава богу, не слышала — она спала глубоко, но безрадостно, точно понимая, что, когда спишь, плохой мир, сотворивший с ней такое, превративший ее в овощ, в бессловесную куклу, кажется выключенным навсегда. Джакузи в люксе гостиницы сибирского города Красин Красноградской области (три Швеции, одна Болгария) было великолепно. Вот только пены горничная налила слишком много. Пена переплескивалась на подогреваемый пол. Тряпки подтереть не было.

20

Маленькое черное платье едва сходилось на спине. Разожралась, мать, куда еще дальше. Женька капнула себе на запястье «Шанель» и набросила привезенный из Китая, из китайского Люйшунькоу— бывшего российского Порт-Артура, потерянного империей сто лет назад в русско-японскую войну, — длинную, почти до пупка, жемчужную нить. С некоторых пор она задыхалась от коротких бус, плотно обвивавших шею...

— Здравствуйте, я Женя. — Она протянула руку невысокому худому мужчине в кашемировом свитере, встретившему ее у входа в губернаторский кабинет.

— Здравствуйте, Женя, а я губернатор. — Он протянул ей руку в ответ. Рука оказалась мягкой и слабой, это была рука сибарита, привыкшего следить за собой и не знающего физического труда. Женька такие руки не любила...

— О! Господин губернатор! Вот как! Так это вы все здесь построили? — Нежная полуулыбка и пять восклицательных знаков в одном предложении. «Боже, скажи моим собственным рукам, чтобы оставили в покое жемчужную нитку».

— Если здесь понастроил, то, наверное я. — Он тоже улыбнулся. Улыбка, как ни странно, вышла вполне открытой, искренней. «Только не перебарщивай. Аудиенция назначена на пять. Кофе-чай, потанцуем, за час с губернатором управимся — и повезем тебя ужинать в самый крутой ресторан города», — на ходу, пока на проходной Дворца дожей служба охраны проверяла у них паспорта и сумки, проинструктировал Борис Палыч. Женька не сопротивлялась. Чай так чай. Кофе так кофе. Вот только без танцев, пожалуйста...

— А откуда вы сами, Женя, и что забросило вас в нашу глухомань? — спросил губернатор.

— Я из Москвы. (Ох уж эти протокольные беседы!) Занимаюсь пиаром. А ваша, как вы говорите, глухомань входит в сферу общероссийских интересов — наверное, и сами знаете, что мы про вас планируем писать. Книгу, — многозначительно добавила она.

— Разве? — поднял брови губернатор. «Ага-ага, так мы тебе и поверим, что ты ничего не знал про заказ, про проект будущей летописи и наивно полагаешь, что это я сама — от нечего делать — ломанулась сюда сквозь пять часов на самолете, только чтобы с тобой поговорить».

— Если честно, я вообще не хотел эту книгу, — продолжил Козырев. — Мне это не надо. Глухой медвежий уголок. Чего же боле? Лишнее внимание нам ни к чему. Никому не нужный край, от Бога слишком низко, от Кремля далеко — вот и хозяйствуем тут помаленьку. Как умеем... юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

— А как умеете? — осмелела Женька. — И для чего все это? Ну дома, дворцы дожей, Венеция? Для чего? Здесь же Сибирь вроде как? Не Европа, чай... Губернатор посмотрел на нее с интересом. Задумался (театрально, наверное, потому что ответ на этот вопрос он давно уже для себя знал, просто хотел, чтобы ответ этот показался и окружающим, и Женьке экспромтным и пришедшим ему в голову только сейчас).

— Понимаете ли, Евгения, большинство моих подданных, то есть... наших граждан и россиян — они ведь даже в вашей Москве, может быть, только раз в своей жизни проездом и были. В ГУМе, в ЦУМе. Что уж тут говорить — о Париже, Милане, Венеции. Для них это просто красивые слова. Поэтому я и решил перенести Париж, Милан и Венецию поближе к нам в Красин. Так сказать, принесу культуру в массы и ближе к народу.

— А народ, он как — согласен?

— А народ, Женечка, никто не спрашивает — если бы я делал только то, что хочет мой народ, то в городе строились бы только пивные ларьки и торговые центры... Принесли чай. С клюквенным вареньем. Варенье было вкусное, свежее, с тонюсенькими веточками трогательно утонувших в нем ягод. И Женька еще подумала, что, может, и парижане с венецианцами были бы тоже не прочь отведать это сибирское вареньице, может, и им хочется культуру в массы — а некому принести... Весело и как бы вскользь губернатор поведал историю о том, как приезжал пару лет назад к нему в гости сам президент — и он его тоже решил угостить вареньем, и как встала на дыбы президентская охрана — как так, на предмет отравления продукт не проверен! — а глава государства, самый человечный человек, махнул рукой и все равно, на свой страх и риск, съел ложечку.

— Отравился? — поинтересовалась Женя, как будто бы не видела президента живым и здоровым в гостинице сегодня по телевизору.

— Как можно, — хохотнул губернатор. — Не только ему, но и мне еще жить хочется. Отличное было варенье.

— Ну да, ну да, — заметила Женя, а затем, покопавшись в памяти и так и не вспомнив, переспросила губернатора: — Скажите, пожалуйста, а как вас вообще зовут-то?..

— Что? — губернатор аж вздрогнул.

— Ну, имя у вас есть... У меня просто память дырявая, я с первого раза абсолютно ничего не воспринимаю. Должно же у вас быть человеческое имя, как у всех (боже мой, ведь можно было бы и не спрашивать, ну зачем ей его имя, поинте№ 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

ресовалась бы потом у Бориса Палыча, сообщил бы. И как теперь вывернуться из этой щекотливой ситуации — явилась к заказчику, к вип-персоне, но забыла прояснить, как его зовут? Эх, Женя, Женя, голова бедовая...).

— Меня зовут Валентин Олегович Козырев, — серьезно посмотрев ей в глаза, ответил он. — Может быть, останетесь на ужин, Женя? А то что все чай да чай... Она осталась. Непонятно, с чего бы это, но губернатор тут же и повеселел. Сказал, что был уверен, что она ему не откажет, что он знает, что действует на женщин совершенно неотразимо — каждая от него без ума, и стоит ему предложить им с ним поужинать, так все сразу и соглашаются. А Женька ответила, что только полная дура не согласится поужинать с губернатором, потому как черная икра, и рыба, и итальянское вино «Бароло Каннуби Боскис» урожая 2003 года — только его и предпочитал губернатор, заказывая ящиками из Пьемонта, — априори были прекрасны. И не нашлось еще той женщины, которая бы это не поняла, не оценила и не попробовала — если предлагают.

— Зачем мне все это нужно? — вещал меж тем Валентин Олегович. — Копировать в своем регионе средневековую Италию? Да скучно просто так жить. Я первый срок за власть боролся с политическими оппонентами, ну там кого-то пострелял... Кого-то просто вынудил навсегда уехать. Шучу... — отреагировал он на мгновенно остановившийся Женькин взгляд. — Но было разное, конечно... А второй срок — когда меня президент переназначил, и потерять свою должность из рук избирателей я уже не боялся, то вдруг подумал — а зачем мне это все? У меня и так уже миллионы на счетах. Я по всем здешним понятиям — миллионер и даже рублевый миллиардер, я в списке «Форбс», и предприятия мои разбросаны по всей России. Ну там металлургия, нефтянка... Не в первой десятке, конечно. Но на жизнь вполне хватает. А дальше что? Свою порцию личного тщеславия — на неделю, на год, на десятилетие вперед — я удовлетворил — я ведь здесь с 2000-го правлю, но что напишут обо мне в учебнике истории, допустим, сто лет спустя, вот это мне интересно... Это хотелось бы узнать. Прочитать хоть пару строчек. Если жил такой и прожигал свою жизнь как все — генерал-губернатор хренов, то на это я не согласен. Я, Женя, хочу остаться в людской памяти не тем, кто прожигал, а тем, кто созидал... Будет город построен и дальше он будет стоять, и пусть он назван не моим именем, но те, кто здесь станет жить, наши потомки, запомнят козыревский стиль. Это город построил Козырев. Так они говорить станут.

21

ПРОЗА

«Мы все глядим в Наполеоны», — подумала Женька. Ну надо было что-то отвечать ему, что-то важное, и тоже, наверное, многозначительное. Потому что раз вырвался этот крик из недр губернаторской души, а она поняла, что это был крик — мечта о бессмертии, о величии, о признании — надо как-то реагировать, отвечать — с недавних пор она перестала делить людей на себя и других, все были — ею одной, а ее, получается, не было совсем, иногда это было больно — чувствовать чужими чувствами и болеть чужой болью, раствориться в других людях... Но только так она могла не помнить про свою собственную боль.

— Да, я вас прекрасно понимаю. Всем хочется остаться в истории, только не всем это удается, — ответила Женька. И снова усмехнулась: лично ей, например, в историю всегда удавалось только вляпаться.

— Я почему люблю Италию… И нахожу в ней параллели с нашей сегодняшней российской действительностью, — продолжал губернатор. «Да ну!» — восхитилась Женька.

— Да, как-то так выходит, что у них, в средневековой Италии, не многим-то жизнь от нашего и отличалась: кто-то делал бизнес, как сейчас в России, нувориши, купцы, авантюристы всякие, а кто-то в это время давал деньги на роспись Миланского или Флорентийского собора. Иногда, как в случае с династией знаменитых меценатов Медичи, удавалось совместить и то и другое, — продолжал Валентин Олегович. — Медичи нанимали себе на службу лучших архитекторов и художников, сам великий Леонардо работал на них по контракту — расписывал Собор. Средневековый бизнес по-любому у всех давно закончился. А вот соборы остались... И династию Медичи поэтому помнит весь мир.

— А вместе с ними и старика да Винчи, — резюмировала Женька. Козырев шутку оценил: — Ну, может, и о них помнят потому, что они нанимали Леонардо на работу. В истории ведь остаются только гении и сильные личности. Как ни старайся. История — баба злая и привередливая, посредственности ей не нужны.

— А вы личность? — Женька качнулась на стуле и наколола на вилку самую маленькую икринку. Черный соленый сок брызнул на огрызок черного хлеба. — А вы личность? — повторила она.

— Я? — Козырев не задумался ни на секунду. — Время покажет.

22

*** — Только не перебарщивай, Женечка, только не перебарщивай. — Борис Палыч нервно глянул на часы. Улица перед Дворцом дожей была уже пустынна, когда губернатор их наконец от себя отпустил. — Это же надо — шесть с половиной часов пробеседовали. Это же куда так годится? Нет, хорошо, конечно. Но вдруг бы ему что не понравилось? Вдруг бы ты ляпнула что-то не то? И что тогда — конец контракту? А контракт-то миллионный... И оплачивает его лично он, так что думать надо, что говоришь и как. А ты с ним как с ровней. А он кто? Он — губернатор.

— Борис Палыч. — Женька зевнула. — Это все так интересно. Но я так устала. Я спать хочу. Завтра опять было рано вставать. Не дошла даже до джакузи. Плюхнулась на подушку. Позвонила по скайпу родителям — Алиска как всегда отказывалась идти наутро в детский сад, привередничала, заявила, что ее в саду не устраивают условия пребывания, и бабушка ее поэтому туда идти не заставит, и вообще — через полгода в школу, чего заморачиваться-то? «А нельзя мне сразу в 11-й класс? — хитро поинтересовалась дочь. — Как-то не хотелось бы зря расходовать свое время!» Разговор этот заводила она не первый день. Женька к нему привыкла. И к своим ответам на него тоже. «Лис, ты думаешь, что ходить в школу — это зря расходовать свое время?» — «Мам, я не думаю, я знаю». — «А чем бы ты хотела тогда заниматься, чтобы себя занять? Скучно же все время ничего не делать». Лиска рассыпалась квадратиками на мониторе, связь загибалась: «Скучно, мама, все время работать. Ты на себя посмотри! Мы же друг друга почти никогда и не видим. Я все время у бабушки, ты все время в этих своих командировках. Я бы нашла что делать, любила себя и вообще бы жила, как королева. Лежала на диване и смотрела “Ханну Монтану”. Весь день и всю ночь. А ты бы была рядом». 3G-интернет моргнул пару раз и наглухо завис. В сибирской глуши роуминг рвал все рекорды, как душу. Бесплатный же вай-фай в гостинице предусмотрен почему-то не был. «Жадина-говядина, на Миланский собор денег не пожалел, а на инет зажал», — фыркнула Женька в сторону Валентина Олеговича. Спать расхотелось. Окна ее спальни выходили как раз на Дворец дожей. В одних трусах и майке Женька открыла дверь и выскользнула наружу. На самом деле на улице, если настроиться, оказалось не так уж и холодно. Легонькая криосауна для омоложения. Давно пора омолаживаться — тридцать один год уже. Женька юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

потянулась. Замерла. Закашлялась. И застала на границе гостиничного тепла и уличной тьмы. Только одно окно горело в этот час в Красине. Во Дворце дожей. Это было окно губернатора.

*** Наутро было то же самое. Бесконечные леса. Зверофермы. Кубометры ненужных и нечитаемых, в принципе, цифр — бюджет, профицит, дефицит, показатели прироста поголовья. Женька фотографировала каких-то людей. Задавала им многозначительные вопросы. Делала памятки в записной книжке, тоже совершенно бесполезные — то, что нужно, она запоминала и так, а то, что не нужно, почти никогда потом от природной лени не просматривала. В этом Алиса была страшно похожа на свою маму. Только, в отличие от нее, дочь не притворялась работоспособной и деловой.

— А где мы проводим наш последний вечер вместе, а, Борис Палыч? — Солнце сквозь иголки огненных сосен неумолимо кралось к закату. Билет на утренний рейс в Москву уже лежал в ее рюкзаке.

— Жень, ты только не удивляйся. — Пиар-директор как-то странно посмотрел на нее. — Но Козырев нас с тобой опять на ужин позвал. Он с утра был сегодня какой-то сам не свой, собрал пресс-конференцию из местных журналистов, где битый час рассказывал о своем видении роли личности в истории... А потом вытребовал меня по селектору и говорит: приезжайте ужинать. И еще у тебя два интервью сегодня — в местной прессе, расскажешь им там, как жизнь, как в Москве люди работают, о СМИ расскажешь, ты же, насколько я помню, тоже бывшая их коллега, журналистка? Журналистка...

— Сука! Тварь! Шлюха подзаборная! А ну давай раздевайся быстро... — Чьи-то руки шарили по Женькиному телу. Она закрыла глаза. Открыла. Попробовала проснуться. Но не получалось почему-то. Это был не сон. Горное ущелье. Маленький ручеек, стекавший вниз. И чье-то гнездо на дереве, может быть, кукушки — она не знала, водятся ли здесь, на Северном Кавказе, кукушки, и если водятся, то спрашивают ли у них — сколько осталось лет? Кукушка-кукушка, сколько мне жить оста... Ее бросили на землю. Пригнули сверху, обхватив за волосы, заткнув рот какой-то вонючей тряпкой, отбросили в сторону фотоаппарат... Дальше не было ничего. День-ночь. Бессмысленные толчки. Туда и сюда. На землю. Об позвоночник. По земле. В воду. Она старалась не замечать то, что видела, — мир плыл перед ее глазами, пытаясь сохранить хотя бы крошки устойчивой реальности. № 3 • март

Враги. Тебя насилуют враги. Ты пошла на редакционное задание. За репортажем. В селение — вниз по течению реки. Здесь везде стоят наши. Откуда здесь боевики. Ты ходила туда вчера. И позавчера. И поза-поза... Это безопасно. В деревне живут люди. Женщина, чеченка, наливала тебе накануне козьего молока. Война давно закончилась. Боевиков больше нет. Их принудили к миру. Тогда кто эти люди? Почему они убивают тебя? Кто ты сама? Кто ты? Почему ты здесь? Об землю. По земле. В небо. Мамочки, я лечу... Оказывается, это так просто и так легко — лететь над землей, когда не чувствуешь ни боли, ни жара, ни бесконечных рывков сзади, внутри, насквозь. Где-то высоко из-за облака махала ей рукой маленькая Алиска. Протягивала куклу Барби с отломанной рукой и просила починить. Это же я, кукла Барби, думала Женька. Но я не могу починить саму себя — потому что у меня больше нет рук. Я невидима и невесома. Меня больше нет, я умерла, мамочки... Как же хорошо! Как же жалко Алиску. И мужа жалко, и маму, они ведь думают, что я завтра улечу домой, что больше здесь, в горах, делать-то совсем нечего — материал для репортажа давно собран. Они меня ждут, а меня больше нет. Никогда и нигде. Потому что я умерла... Она летела на сияние — которое то отдалялось, то приближалось, но звало, звало... — и плакала обжигающей болью, и так было хорошо, светло, радостно, и не хотелось возвращаться в этот ужас и стыд. «Мамочка, я не могу без тебя — как же так, ты и так всегда уезжала в командировки и бросала меня. А теперь хочешь уехать насовсем... Я не хочу... Не хочу... Я не буду... Это нечестно. Вернись!» Какого черта... Алиска, дурочка маленькая, ну куда я тебя брошу?! Ее нашли три часа спустя. Та самая женщина из селения, Заура, что поила Женьку козьим молоком, пошла за водой — и наткнулась на ее тело. В разодранном камуфляже, с развороченным тупым предметом влагалищем. Женька еще дышала. Вообще сказали, что это чудо: от той пещеры, затерянной в горах, куда ее принесли насильники и где ее душили и резали, она сама добралась почти до деревни, ползком, по земле тянулся ровненький кровавый след. Останься она в пещере, ее бы там ни в жизнь не нашли! Повезло девчонке. Дура, конечно, но повезло... Когда Женьку доставили в госпиталь на Ханкалу, она пришла в себя, попросила пить, дала толковые показания. «Ты видела, как они выглядели?» — спрашивал молодой следователь, и хмурился, и косился тоже в свою тетрадочку. Концы с концами не сходились.

23

ПРОЗА

— Ты знаешь, сколько их было? Двое? Трое?

— Я не знаю. Я не помню. Нет. Она зарывалась в байковое одеяло и просила, чтобы ее оставили в покое, чтобы дали уснуть. Она знала, что только покой и сон дадут ей прийти в себя. А потом она сама все расскажет. На десятый день все стало понятно. Когда синяки на шее оставались еще видны, и местный гинеколог, добродушный дядька с огромными ручищами, похлопав ее по голой заднице — отчего Женьку тут же вывернуло наизнанку, — поздравил громогласно: «Легко отделалась, голубушка. Внутренности не повреждены. Рожать еще будешь. А душа — ну что душа, как-нибудь заживет...» Рожать?.. Это были два мальчика. Первогодки. Русские солдатики. Никакие не боевики. Не уроды. Не сволочи. Отличники боевой и политической. Крались за ней следом, договорились заранее, что встретят в кустах. И трахнут. Дело молодое. Женщин в гарнизоне не хватало. А тут журналистка — дура бесшабашная, как не рискнуть? В живых ее они оставлять не хотели. Как-то так само получилось. И был еще третий — что самое страшное, их лейтенант, командир. Который и руководил.

— Ты понимаешь, что такого просто не может быть. Мы не можем себе позволить дискредитировать нашу армию. У нас и так с этим проблемы. — Следователь старался не смотреть ей в глаза. — Международное сообщество и все такое... Российский солдат не может насиловать российскую журналистку. К тому же и ты сама виновата, ну кто тебя просил шляться одной по лесу? За репортажем пошла? Ты на войне, какой может быть репортаж?! А теперь всем за тебя еще и отвечать... Ладно, проехали. Начнем сначала. Притвориться, что ничего не было, скрыть это дело — мы уже не можем, информация прошла. Максимум, что мы сможем — это замять скандал. Пусть это будут боевики, вылазка боевиков, от такого никто не застрахован. Ты опишешь их — как мы тебе скажем. Глаза там черные, бороды, волосы... Это как сама решишь. Можешь пострашнее их представить, можешь хоть как. А за это — ну хочешь медаль, что ли... К награде тебя представим. К государственной. Необязательно же всех оповещать, что тебя трахали палкой в жопу. Пиара на этом, сама понимаешь, много не заработаешь. А тут расскажем всем, что ты совершила подвиг — набрела на неизвестную группу диверсантов, подняла тревогу, сама чуть не погибла. Героиня. Можно так? «Можно», — соглашалась Женька. Она понимала, что влетит всем — от лейтенанта до генерала. И это вопрос политический. Неизвестные боевики, напавшие на нашу территорию — одно. А когда вопрос 24

политический — и тебя трахали не враги, а твои же защитники, это совсем другое... Есть такое понятие — родина... Ее нельзя предавать. Даже говоря правду. Даже защищая себя.

— Ты все равно ничего не докажешь. Ситуацию замнут — не на нашем уровне, так выше. Еще и ославленной останешься. Честно тебе говорю. А так — награда на грудь, почет, уважение, смотри, какая у тебя грудь, да тут пять медалей таких еще уместится. Знаешь, небось, за что умным бабам в войну давали награды? Она вырвала у него из рук листы — то ли допрос, то ли еще что, — размашисто и быстро подписала... «Все? Я вам больше не нужна?»

— Вот и хорошо, вот и ладненько, молодец, понимаешь ситуацию, ты же себе сама не враг. — И следователь аккуратно сложил свои листочки и засунул их в папку. Еще раз окинул глазами осунувшиеся Женькины формы и вышел из палаты. Больше Женька его ни разу не видела. А ночью она сошла с ума...

*** — Почему же вы все-таки ушли из журналистики в пиар? — Молодая местная акула пера, представившаяся Катей, записывала Женьку на диктофон. Это было так прикольно — смотреть, как внимательно и с пиететом тебя пишут на диктофон и еще заодно дублируют все мысли аккуратным почерком в пухленький розовый блокнотик.

— Понимаете, Катя, каждому человеку в этой жизни хочется расти. Как-то проявить себя. Пришло время, и я поняла, что хочу заниматься чем-то другим, не чистой журналистикой, а паблик рилейшнз — это ведь довольно новое направление, перспективы, пути развития. Написать о человеке плохо, поверьте, может любой, а вот написать так, чтобы не только ему, но и всем вокруг понравилось — это уже надо суметь. — Боже, как язык-то приспосабливается нести такую чушь… Сумасшедшим везет, они хотя бы всегда говорят то, что думают, им не приходится врать — они просто этого не умеют. Жаль, что она так и не осталась сумасшедшей.

— А что вас занесло в наш Красин? Вам здесь у нас понравилось, надеемся? — прощебетала журналистка.

— Очень, — почти не соврала Женька. — У вас чудесный, потрясающий, гостеприимный край. Похожий сразу и на Париж, и на Венецию, и на Бельгию. Кажется, что ты просто перенеслась туда. Такое ощущение от этой эклектики.

— А что вам больше всего запомнилось? Кто больше всего понравился? — не унималась Екатериюность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

на, грамотно, хоть и несколько в лоб подводя к нужному вопросу. Газета была губернаторская, как и все здесь, и писать, прославлять нужно было известно кого.

— Больше всего мне запомнился ваш руководитель. Валентин Олегович Козырев. Он — потрясающий человек, настоящая личность в истории. И чем больше в России будет таких политических лидеров, тем, я полагаю, быстрее мы преодолеем наши проблемы и поднимемся с колен... Катенька, милая, ну допишите вы сами что-нибудь, — наконец взмолилась Женька. — Бла-бла-бла. Я же не знаю этого вашего Козырева. Кто он и что он — вам просто виднее, как оно должно получше получиться.

— Да ничего дописывать не надо, — пожала плечами несколько разочарованная Катя. — Вы и так уже все, что надо, сказали. Московская школа — ее не пропьешь. А вы Пугачеву с Галкиным живых когда-нибудь видели? ...И снова на ужин был чай с вареньем. Судак по-польски. «Бароло Каннуби Боскис» на сей раз урожая 2005 года. Икры не было — закончилась, наверное, по статье «представительские расходы». Женя рассказала губернатору об интервью местной прессе. Посмеялись. В городе было пять газет, и все подконтрольны Козыреву. «Это даже неинтересно, когда известно заранее, кто и что напишет. Но на критику я все равно не согласен, она неконструктивна, так что пусть уж лучше хвалят, играются».

— Вам приятно, когда вас хвалят просто так?

— Мне приятно, когда меня хвалят искренне. А я думаю, что люди, которым я плачу, должны любить меня совершенно искренне. Женя, а правда, почему вы ушли из журналистики? — спросил Валентин Олегович.

— Ну вот просто взяла и ушла. — Вдаваться в подробности не хотелось. — Понимаете… — Она ненадолго задумалась, как будто бы формулировала про себя ответ. Который на самом деле давно уже знала. — Военная журналистика, я же ей занималась. Она немного вся навзрыд. Черное-белое. Без полутонов. Когда чувства бьют через край, когда человек находится на грани жизни и смерти, на самом краю — это здорово, правда, здорово, но это невероятно сложно — долго жить так, в таком ритме. Вот и я не смогла... Захотелось поэтому покоя. Она смогла бы. Она знала это. Она любила свое дело всю свою сознательную жизнь — без полутонов и прикрас, любила, любила, а затем разлюбила. Но зачем знать ему — о больничной койке и привязанных к пружинам руках. О санитарке бабе Клаве или бабе Маше. О заплаканных глазах матери. О врачах, которые не давали никакого прогноза — посттравматический стресс, только странный № 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

какой-то. Пришла в себя, влагалище заштопали, синяки зарубцевали. Жить бы да радоваться, что так легко отделалась, а она вдруг сошла с ума. Впрочем, человеческая психика такая неизученная штука... Месяц. Два. Три. Каждый день она просыпалась, шла умываться, шла на завтрак, где, гремя алюминиевыми ложками, питались такие же, как она, психиатрические, страшные бабки, неухоженные девки, затем шла на процедуры. Таблетки ей не давали. Непонятно было, от чего лечить. Только на ночь кололи успокоительное, чтобы не билась о стенку. Только во сне она помнила, как ее зовут. Наяву она не желала воспринимать мир, в котором ее предали самые близкие, те, которым она доверяла, кого любила, все. Но откуда это было понять чужому, странному мужчине, попивающему элитное вино, чуть морщась от несовершенства его сегодняшнего букета: «Все-таки 2003 год гораздо лучше 2005-го, вы не находите, Женя?» Она находила. И считала минуты до того момента, когда можно будет наконец откланяться и остаться наедине с собой. А губернатор все не отпускал и не отпускал.

— Вы думаете, я не знаю, как живут обычные люди в России, Женя? Да, здесь, в области, я, конечно, у всех на виду, и правду мне, даже если захочу, ни за 25

ПРОЗА

что не скажут. Вот если только Лена, кухарка, это она сегодня приготовила изумительный судак по-польски для нас с вами. Или шофер. Он тоже обычно говорит то, что думает, правда, думает он обычно не так много, — усмехнулся Валентин Олегович. — Но вообще, когда мы с женой и детьми уезжаем в отпуск — в Куршевель, или Санкт-Мориц, или в Монако — вы бывали когда-нибудь в Монако? Удивительное место... Там я обычно никого не стесняюсь, я — простой человек. Немедийный, неизвестный, и, если слышу русскую речь, то всегда подхожу к таким же простым людям, знакомлюсь с ними, общаюсь, выясняю, что происходит на нашей русской земле. Как живет и чем дышит русский народ. Иногда это бывает весьма полезно и занимательно. Так, однажды в Ницце на набережной я познакомился с изумительной красавицей, бывшей элитной проституткой, мы полтора часа проговорили с ней в маленьком кафе, она мне рассказала все о своей жизни, какие клиенты у нее были, как и что, и как потом подцепила одного нашего олигарха, моего знакомого, кстати, тоже. Как он ее вывез за рубеж и как она теперь живет славно... Я ни с кем так долго по душам не говорил. Разве что с вами сейчас. Это, правда, восхитительно, общаться с простыми людьми...

— Валентин Олегович, а вы уверены, что в Монако и Санкт-Морице, и тем более в Ницце, обитают типичные русские... (Интересно, он правда такой… м-м-м-м… странный или притворяется? Или они там, наверху, так все заелись, что даже и не представляют себе, что где-то есть другая жизнь — другой мир, где нет этих нарочито искусственных бельгийских башенок и замерзающих в холодной сибирской реке лебедей? И проституток, цепляющих олигархов на парапете набережной. Где люди живут от зарплаты и до зарплаты. Прорывает канализационные трубы. Затопляет реки. И на зиму, чтобы выжить, надо закатывать по сто банок помидоров... Чтобы хватило до весны. Мир, полный горя и боли, и простых, обыденных дел. Мир, где представитель закона, следователь, отказывает в возбуждении уголовного дела на основании того, что тебя изнасиловали не те.) Зазвонил телефон. Козырев взял трубку. Да-данет-да. Разговор продолжался минут пять. На том конце провода была женщина, Женька услышала ее интонацию, просящую, даже молящую о чем-то. «Хорошо, я распоряжусь. Да, пока. Целую. Да».

— Жена. Она сейчас в Англии с сыном. Интенсив английского языка. Звонит каждый день, — проинформировал он Женьку. Хотя та, собственно говоря, совсем не требовала, чтобы ее об этом информировали. Ей было все равно.

— Жена Валентина Олеговича — первая красавица нашего города, то есть нашей области, — рас26

плывшись в улыбке, добавил Борис Палыч. — Юлия Борисовна. Мать двух очаровательных детей. Бывшая фотомодель. Ныне известная и преуспевающая бизнесвумен. Все телевидение нашего края принадлежит ей, строительные заводы, бутики. Принадлежащее жене губернатора шло как-то вразнобой. Заводы и бутики не совмещались воедино в Женькином сознании. И уж тем более не гармонировали с тем, что сегодня успешная бизнесвумен и первая леди края учит в Англии английский. Как же там заводы без нее — дают план?

— Я думаю, что не стоит говорить о красоте одной женщины в присутствии другой, — мило улыбаясь, заметила Женька. Все-таки не сдержалась, понесло на грубость. Ну правда же, сколько можно, пора и честь знать. Заговорились уже. Свои тысяча двести ты, девочка, уже заработала — а дальше пусть сами разбираются со своими замечательными башенками, фотомоделями и местом в мировой истории.

— Женя, а хотите, я вам стихи почитаю? Я ведь пишу. По ночам — люди спать, я сижу в своем кабинете, и строчу, строчу... Подчиненные подумают, дурак, наверное, а у меня рвется, и обратно не затолкнуть. — Козырев как в отчаянии кинулся на нее. Схватил за руку, начал заглядывать в глаза — и было непонятно, что в этом взгляде больше — желания, чтобы его услышали и поняли, или боязни остаться сейчас одному в этом огромном кабинете с недоеденным польским судаком на столе. Борис Палыч сделал страшные глаза. Мол, не вздумай сбежать, слушай, аплодируй. «Читайте!» — милостиво разрешила Женя. Это были разные стихи. Не сказать, чтобы плохие. Но и не Пушкин. Разные. Там, где прорывался он один, строки шли надорванные, будто перерезанные заживо острым ножом, а в остальном — поля, леса, милые каждому русскому сердцу просторы... Не Куршевель. Не Ницца. Она играла Роль. Но не свою. Ночами бездна в бездне разрывалась, Что оставалось, что не доставалось На посошок, дай душу разолью. А он любил коньяк, любил курить, Любил любить, Пока она играла. Ей мир дарил — ей мира было мало. Как это несерьезно — мир дарить... юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

Ей действительно было пора. Самолет в те же самые пять часов утра. И надо еще привести голову в порядок. И позвонить Лиске.

— Хорошие стихи. Искренние, — похвалила Женька губернатора. Наверное, любит все же свою фотомодель, раз вот так пишет. Везет же некоторым женщинам. «Как это несерьезно — мир дарить...» Она вспомнила лицо мамы, когда та принесла ей в больницу листок бумаги. Свидетельство о расторжении брака. В связи с несходством характеров. И несовпадением жизненных ценностей и планов. Их развели даже без ее присутствия. Но с ее согласия. Кто-то там на кого-то надавил. Женька подписала все, что от нее тогда требовалось, — мужа тоже надо было понять: жить с сумасшедшей, которая не помнит своего имени... «До свидания, Женя, а может быть, приедете еще? Я вам еще стихи почитаю. Черную икру поедим». — «Обязательно, — улыбнулась она. — Обязательно приеду. Обязательно поедим». ...В ее гостиничном номере около кровати на столике в шикарной вазе стоял букет белых лилий. Черт его знает, где он его раскопал среди сибирской зимы — может, тоже ящиками в Санкт-Морице для жены заказывает... ...Утром она улетела, не вспомнив больше о Козыреве ни разу. За четыре дня отписала нужный текст — знали бы пиарщики, что такое газетный дедлайн! Выслала его Борису Палычу. Тот долго не отзванивал, ссылаясь на какие-то свои неотложные дела, потом долго искал ее по мобильному, что-то уточнял, дописывал. Телефонный звонок разбудил ее, вот ведь свинство, в пять утра. Впрочем, у них в Красине было уже, кажется, целых восемь. Черт побери эту провинцию, которая все никак не может жить в одном часовом поясе с Москвой — да ладно бы в часовом поясе, думали бы, что у нас рабочий день никогда в восемь не начинается. «Сейчас тебе будет звонить Козырев, он спрашивал у меня твой номер, — сиплым голосом прошептал Борис Палыч в трубку. — Ты это, не подкачай. Это очень круто! Крутее не придумаешь. Это знаешь что означает — что контракт на проект и дальнейшее сотрудничество у нас почти в кармане. Будь умницей и не спорь с ним. Надо стихи послушать — послушай. Не мне тебя учить!» Женька так и представила его, огромного, толстого, раскачивающегося от нервности в кресле. Телефон переключился.

— С вами говорят из приемной губернатора, — пропела незнакомая девушка.

— Здравствуйте, Женя, — сказал Козырев. — Это я вам звоню. Я тут решил вам напомнить, что приглашаю вас к себе еще в гости... № 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

Полтора года спустя Лес выгорел почти дотла. Голые остовы деревьев, как обугленные спички, увеличенные в сто тысяч раз, выглядели так, словно их специально с целью произвести впечатление воткнул кто-то в эту черную­ -пречерную землю. Мертвую, пустую, бесцветную. Вернее, цвет здесь все-таки присутствовал, разные оттенки серого — от воздуха, пылью отражавшегося в июльской жаре, до грязно-болотного, в разводах, Женькиного лица и одежды проводника. И тишина — километров на десятки вокруг. Вернее, где-то вдалеке, в небе, еще шумели моторами спасательные вертолеты, но будто бы и они были совсем не здесь, не рядом, а в другом мире, полном шорохов, звуков, жизни, борьбы... Женька посмотрела на свои кроссовки. Пипец обуви — не надо было надевать такие белые. Вздохнула, тут уж ничего не попишешь, и перешла с бега на шаг. Спешить все равно было особо некуда. До деревни, от которой после сокрушительного лесного пожара остались одни головешки, двигаться было еще километра три. Проводник, местный лесник Игорь, вытирая пот со лба, устало заметил: «Можно было бы деревню спасти. Выкопали бы траншею заранее, через дома, окружили бы деревню по периметру — и огонь дальше не пошел бы. А так... Никого вовремя не оповестили. Посчитали, что необходимости нет... Чего уж тут теперь сокрушаться. Выгорело все».

— Там остался хоть кто-нибудь? — переспросила Женька. — Ну... Куда мы идем? Живые там есть?

— В Березняках-то? — хохотнул Игорь. — А куда бабки денутся? По соседям сидят, у которых дома уцелели. С десяток старух... Схватили скарб, тот, что удалось из дома вынести, запихнули в свои простыни и наволочки — и вперед. В нашей жизни каждый спасает себя сам в силу своего разумения... Пожары в Иркутской области были каждый год. То маленькие, то большие. К ним давно все привыкли, и поэтому никто не ожидал, что маленький костер, зажженный кем-то на опушке, вдруг превратится в огненное марево, спалит сотни гектаров леса вокруг. Власти привычно рапортовали, что народ почти и не пострадал — так, бабки да деды, а кто еще оставался доживать свой век здесь? Без света, газа, канализации. Никому не нужные старые старики. Пусть радуются, что вообще уцелели. Эвакуировать их дорого. Да и как тут машины-то пройдут, когда пылает все — а вертолеты отправлять никакого бюджета не хватит, — продолжал между тем Игорь. — И как у вас там, в Москве, не видят — сгнило у нас тут все до последнего бревнышка, чуть полыхнет где посильнее — и вообще от страны ни27

ПРОЗА

чего не останется, на соплях ведь держимся, от одной маленькой искорки зависим... От одной спички! Женька промолчала. Она обычно не отвечала на подобные риторические вопросы. Хотя любила задавать их сама — ну, чтобы разговорить собеседника, или если это было нужно для репортажа, или для интервью. Она и сама толком не знала, зачем, для чего, ради какой такой высшей цели опять вернулась в журналистику. Где только черное и белое и нет полутонов. После столь замечательного начала карьеры в политическом пиаре. Книга о городе Красине вышла из печати еще год назад. Женька даже подержала ее в руках, разноцветную, вкусную, только из типографии — с сотней глянцевых фоток, на которых и сибирский город с его венецианским вывертом, и Дворец дожей, и прилегающие к нему территории, включая леса и колхозы, выглядели совсем уж постановочно и нереально. Книга валялась где-то дома. Перечитывать то, что она там понаписала, Женька так и не смогла. Затем были большой заказ от нефтеперерабатывающего завода и мемуары грустного депутата, помнившего еще дедушку Ельцина и желающего поэтому поведать о своей политической биографии и близости к верхам всему свету… То и дело в процессе беседы депутат заглядывался на голые Женькины коленки. Намекал на то, что жена его живет в Швейцарии. А он один — совсем один... И мир его не понимает. Вот только одна Женька поняла. Помимо гонорара народный избранник преподнес ей часы Chopard. С водонепроницаемым сапфировым стеклом. Выход мемуаров по его инициативе они отметили в «Метрополе», со стерлядкой и русской водочкой, официант по имени Степан суетился под вип-клиентами, подкладывал вовремя еду в тарелочки, перекладывал опустошенные тарелочки на свой поднос, уносил объедки на кухню, выкатывал новые блюда, не забывал поинтересоваться и самочувствием, а говорил почему-то сплошь цитатами то ли из Лескова, то ли из подсмотренного в советском детстве фильма про роскошистую, не роскошную, а именно роскошистую «купеческую жизнь». Женя еще подумала, что официант, наверное, даже и не Степан, это псевдоним, для более полного вхождения в образ. Так проститутки придумывают себе красивые имена типа Анжелика или Стелла. А этот вот был Степан а-ля рус. Потому что мальчик средних лет на побегушках в шикарном кабаке непременно должен быть Степкой или Федькой — Фирсом на худой конец.

— Какой-то он ненастоящий. Будто роль играет: «Кушать подано!» — заметила она депутату.

28

— А что вы хотите, Женечка, — осклабился депутат. — За те чаевые, что я ему отваливаю, не только на «кушать подано» согласишься — на что угодно. Старается молодой человек, молодец. Хороший Степан, хороший... Официант, будто почувствовав, что речь идет о нем, подскочил мгновенно к их столику, перекинул полотенце с одного локотка на другой и прогнусавил угодливо: — Чего-с еще изволите-с?.. Женьке стало мерзко. Рассчитавшись, депутат долго мерил ее взглядом, в гардеробе, помогая надеть пальто, будто невзначай провел жирной ладонью по спине, задержался указательным пальчиком на изгибе позвоночника: «Все мы немножечко официанты, Женечка, и вы, и я — не просто так созданы, а для чего-то... Чтобы угождать. Чтобы расторопнее обслуживать тех, кто могущественнее нас или сильнее. Кстати, вы где живете? Готов подвезти. А по дороге мы обсудим концепцию еще одной моей новой книги, вот, подумываю написать... Мысли уже есть. Много мыслей. Если все сложится, как я планирую, сможешь, девочка моя, очень хорошо еще заработать». Она сухо распрощалась с ним возле его «лексуса». Заспешила к метро. Последний поезд еще не ушел. Отговорилась тем, что дома дочка одна и вообще — поздно уже выслушивать чужие мысли и концепции... Как-нибудь в другой раз. Депутат обиженно задышал ей вслед. Но обещал позвонить. Тоже как-нибудь в другой раз. Не позвонит, наверное, — много их, писательниц, развелось, готовых ради чаевых расстараться не только за компьютером. Не больно-то и хотелось! «Идеалистка, дура хренова... Что от тебя — убыло, что ли? Дала бы ему — все приработок, чаевые. Все мы немножечко официанты. А Лиска скулит о том, что хочет на весенние каникулы отдохнуть на Бали — все в ее классе не вылезают из-за границы, одна она дальше Турции никуда не выезжала. Какая же ты мать — извращенка моральная и ехидна!» Лиска опять ночевала у бабушки. Жрать было нечего. Женька выкинула из холодильника пакет с просроченным кефиром, который испускал вокруг себя такое амбре, что хоть святых выноси. И вообще дома был бардак. Убирать не хотелось. Да и некогда ей было. Нет времени совсем, время съедали грустные депутаты и их воспоминания. Включила телик — тот немного приглушал одиночество, создавал впечатление, что дома все-таки кто-то есть, что она не одна. Прослушала запись на автоответчике: общаясь с народным избранником, мобильный Женька предусмотрительно вырубила — чтобы никто не доставал. юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

«Жек, я соскучился, хотел заехать, но тебя все нет и нет, когда вернешься, перезвони», — это был Мелкий. Женькин... наверное, кавалер — как презрительно и сразу в точку назвала его Алиска. «Мам, он же на голову ниже тебя!» — «Не на голову, а всего на пять сантиметров». — «Мам, мужчина должен быть выше женщины — всегда, — парировала дочь. — А иначе не стоит и внимания на него обращать, потому что его тогда не за что уважать. Если он даже вырасти не смог!» — Лиска была категорична. Женьке это в дочери нравилось. По крайней мере, та не врет и не притворяется — ни другим, ни себе. Главное, чтобы не переросла, в семь лет не врать — это пока еще так просто... Перезванивать Мелкому она не стала. Зачем. К чему. Почему. До каких пор. Пусть будет. Но зачем же, о боже мой?! У всех кто-нибудь да есть — почему бы не быть и у нее? Подруги говорят, что для здоровья это даже полезно — регулярно спать хоть с кем-нибудь, иначе будет беда, если без мужика-то, да и в обществе на одиноких женщин старше тридцати смотрят как на совершенно невостребованных и второсортных дурочек. А так пусть будет. «Интересно, а как же после войны вдовы, которые оставались одни в двадцать пять, и даже моложе — и больше ни с кем, никогда — и дожили, тем не менее, до глубокой старости? То ли здоровье у наших бабушек было отменным. То ли психология раньше была совершенно другой», — подумала Женька. С Мелким она встречалась сначала четыре раза в неделю. Потом три. Потом два. Потом он заговорил о том, что надо поменять замок в ее двери, и прочистить канализацию, и выехать в выходные на дачу — и вообще не мешало бы отправить ребенка к бабушке, а самим сгонять на недельку в Турцию, присмотреться, будет ли им хорошо вдвоем продолжительное время, и если да, то тогда что зря время-то терять, не дети уже... Надо создавать семью. И стараться не повторять прошлые ошибки. Все начинать заново. С чистого листа. Заготовки. Второй ребенок. Машину со временем поменять. И хорошо, что работа у Женьки больше не разъездная, а сидячая — писать-то ведь можно и дома, необязательно каждый день посещать офис, можно и так... строчить. Долго ли — умеючи? Сочинять дифирамбы губернаторам и депутатам. Телефон зазвонил еще раз. Два. Три. Семнадцать. Мелкий — хочет проверить, вернулась ли она уже? Но отвечать не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Кроме как есть. Очевидно, стерлядка в «Метрополе» не пошла впрок... Только кроме того пакета с воняющим кефиром в мусорке, еды дома не было совсем. Женька уныло окинула взглядом № 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

пустые полки в холодильнике. Телефон заходился надрывно. Не разбудить бы соседей. «Как же я хочу есть. Как же мне все это надоело. Женя хочет есть. Женя — это я. Боже, дай Жене хоть чего-нибудь покушать, иначе ей совсем кранты». Будто услышав ее мольбы, в морозилке обнаружилась крошечная сосиска, оставшаяся здесь, вероятно, еще от Нового года. Лиска предпочитала такие на завтрак. Женька разогрела сосиску в микроволновке. Откусила, стремительно пожевала, выплюнула — сосиска была совершенно безвкусной, ватной, а от микроволновки еще и скукожилась. Женька потянулась к альбому с Алискиными рисунками, забытому дочерью на диване. Она давно ничего не писала — ну кроме депутатских бредней. А для себя не хотелось. А тут то ли с голодухи, то ли еще по какой причине прорвало. И почему-то это были стихи. Которые она не сочиняла, наверное, класса с десятого... Черная луна взошла над миром. Так обычно вечером, одна Женщина, вошедшая в квартиру, Сбросит плащ и сядет у окна. И заплачет или засмеется, Обещает выгладить белье, Тень луны на небе остается — Тень и даже имя не мое. Женщина забудет про сосиски, Выбросит просроченный кефир. Тень луны, висящая так низко, Что собой закрыла целый мир. ...А утром, совершенно неожиданно даже для себя самой, она позвонила в «Комсомолку» — в военный отдел, ее туда давно звали, спросила, есть ли еще вакансия обозревателя. Для нее вакансия нашлась. Потом позвонила в пиар-холдинг, напросилась на прием к генеральному — с заявлением об увольнении. Сменить номер мобильного и стать недоступной для Мелкого и остальных оказалось проще всего.

29

ПРОЗА

Конечно, можно было бы объясниться, сделать виноватой саму себя, сделать все, чтобы человек тоже не чувствовал себя брошенным — все-таки и кран починил, и звал в Турцию, и мужик довольно приличный, и про прошлое ее не то чтобы не знал — но как-то выслушал вскользь и больше внимания не заострял... Может, боялся ее расстроить, а, скорее, вообще не понял ничего и, выслушав, предпочел немедленно забыть. Не рассказать ему Женька не могла, она вообще считала, что в отношениях самое главное — это честность. Да, можно было бы сделать так, чтобы мальчику не было больно от их ненужного в общем-то расставания, от прекращения их бессмысленной связи. Можно... Но зачем? Разве ее пожалел хоть кто-нибудь хоть раз?

*** Выжившие бабки в Березняках жались в угол и откровенничать сперва не хотели совершенно. Потом заохали и заговорили все разом. Приседали, восклицали, плакали, показывали Женьке свои спасенные наволочки, чашки, кастрюльки, чиненные и обугленные подштанники и молитвенно клялись, что это все, буквально все, что осталось от их имущества. А дома — до бревнышка выгорели. Бани, посадки, картошка в поле... Где зимовать-то будем, компенсация где? Как им отсюда выехать, если это совершенно невозможно? И некуда. «Будет, наверное, вам компенсация, я не знаю, по закону-то она положена», — напрасно обнадеживать старух Женьке не хотелось. Лесник Игорь нарываться на бабкины причитания не стал, слишком много выслушал он их на своем веку — поэтому просто тихо покуривал в уголке, пока Женька собирала материал для репортажа. И по-быстрому, по-живому, чертыхаясь и лепя глупые ошибки, переправляла его через Интернет в Москву. Все выходило банально до глупости. И проходило в прессе уже тысячу раз. Разоренные деревни. Пожары. ЧП. Наводнения (нужное подчеркнуть). Бездействие властей. Фотки с бабкиными слезами на первых полосах. Ради нескольких строчек в газете... Выжать бы из этого хоть что-нибудь... Настоящее. Живое. Но как, какими словами передать — эту герань на окошке, и кота Ваську, шарахнувшегося от нее сразу в дальний угол светелки. И погорелицу Никитишну, которая тут же откровенно заявила, что никуда она отсюда не уедет — пусть власть восстанавливает деревню такой, как та была до пожара. Ну и пусть, что остались здесь всего десять ста30

рух. А власть должна. Обязана. Потому что мы ее выбирали.

— Ну хорошо, хорошо, а конкретные предложения у вас есть, как вам помочь? — наконец взмолилась Женька. Выбираться из этой глухомани было нужно обратно же по лесу, а уже смеркалось.

— Конкретных предложений у нас два: пусть построят новые дома и снимут с должности главу района, который не предупредил нас о пожаре, — постучала кулаком по столу Никитишна. — Всех, гад, предупредил, кроме нас...

— А если бы он и вас оповестил, неужели бы уехали сразу? И все имущество побросали? — переспросила Женька.

— А это уж наше дело — уехали бы мы или нет, но предостеречь от беды он был обязан. Даже Грачева знала, что мы сгорим — предупреждала, но мы ей не поверили, не послушались, потому что мы доверяли власти. А власть нас предала и обманула...

— Грачева — это кто?

— Ну, шаманиха наша, она в тайге живет — то ли знахарка, то ли колдунья, аферистка, скорее всего, — важно прокомментировала Никитишна. — Когда-то сидела, а теперь вышла и неподалеку поселилась. Травы варит, зелья всякие. Погоду предсказывает, что мой ревматизм... Лесник Игорь навещать еще и шаманиху отказался наотрез. Пугал Женьку всеми ужасами ада, и что из районного центра до Иркутска последний автобус отходит через полтора часа, и что засветло по лесу им до Грачевой никак не добраться, и что неужели же у московской корреспондентки, присланной в командировку на столь масштабное ЧП, хватает времени и душевных сил на посторонние посещения потусторонних аферисток? Женька была непреклонной. Хорошая шаманиха украсит собой любой материал, если больше читателей поразить нечем.

— Заходи. — Грачева оказалась тучной теткой лет сорока пяти в растянутой майке и тренировочных синих панталонах. — Знаю, что журналистка, и зачем пожаловала знаю.

— Откуда? — потрясенно переспросила Женька. В сверхъестественные способности тетки она не поверила ни на минуточку, но все-таки...

— Дак ты у меня третья за последние три дня, тоже мне — бином Ньютона, — фыркнула Грачева. — «Известия» были, «МК», «Труд»... Надоели журналисты, спасу нет. Все хотят знать, как я предупреждала деревенских о пожаре и почему они меня не послушались. Чай пить будешь? Он у меня свой, таежный, на травах настоянный... Договорились, что Игорь заберет Женьку завтра. Грачева гарантировала, что, случись что, она личюность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

но выведет корреспондентшу на большую дорогу и посадит в попутку до райцентра. Случись что — это если начнется очередной пожар.

— Да не будет здесь больше ничего, вон сколько народу на тушение уже брошено, огонь пошел стороной, Калачаевка еще сгорит, Подгорное, но они все в ста километрах отсюда будут, ветер тянет в их сторону, так что нам с тобой бояться нечего. — Кипятку в чайник шаманиха налила вдоволь, не пожадничала. Вода на поверхности чайника образовала кружевную пену цвета капучино. — Это прана, — кивнула на пену Грачева, — дает жизненную силу и энергию всем, кто ее регулярно пьет.

— А кто нерегулярно? — спросила Женька.

— А кто нерегулярно, тому не дает нечего. Жить надо регулярно, пить надо регулярно, это в нашем мире самое главное.

— Было бы с кем...

— Да, было бы с кем жить и пить, вот в чем вопрос. Тебе кости бросить или так о чем хочешь меня спросить? — Шаманиха смачно зевнула, обнажив неожиданно белые и крепкие зубы.

— О чем спросить? — закусила Женька губу.

— Да хоть о чем. Все чем-то интересуются. Всем что-то надо. Что было? Что будет? На чем сердце успокоится... Людям обыкновенно только это и надо. Знать. Вопросы их мне давно известны. И ответы на них тоже. Вариаций не так уж и много. Муж пьет и бьет или изменяет, с детьми проблемы — если видишь человека и знаешь его вопрос, то ответ по характеру предсказать легче простого. Одной скажешь — брось мужика, все равно счастья не будет, а она за него, сердешного, держится, аж до смешного. А другой скажешь — брось — и она тут же с другим. Декабристки, блин, на хрен никому нынче не нужны — изжигать надо эту извечную русскую жертвенность каленым железом, огнем и мечом. Извели ее уже, конечно, понемногу, вот только жертвенность, она ведь просто в крови нашего паскудного народа. Хлебом не корми, дай пострадать, помучиться — а все потому, что счастливыми быть мы и сами не хотим. Не заложено это у нас в программе. От этого и мучаемся, и тоскуем, и любви не знаем — хотя вот она, протяни руку, а боимся, лучше уж сгорим в собственной тоске, нежели дадим Богу волю окунуть нас в счастье... А все из-за чего? Характер у народа паскудный, — снова повторила шаманиха.

— И у меня паскудный характер? — спросила Женька. Не то чтобы ей хотелось знать ответ, просто надо же вести беседу хоть о чем-нибудь, расплачиваться за чай и постой.

— У тебя? — Грачева достала с полки свечу в виде воскового Микки-Мауса, зажгла ее и оставила на столе. — Не знаю я, какой у тебя характер. Не вижу — № 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

у других вижу, а тебя нет, противоречивая ты, вроде и такая, а вроде и другая. Вроде и одно у тебя на роду написано. А вроде и иное совсем... Что не скажу, все неправда будет. Не знаю я, врать не буду, про бьетпьет-любит не отвечу — да и неинтересно это тебе совсем, я же вижу. Другой у тебя вопрос. Об ответе на него я догадываюсь, да только ничего мой ответ тебе сейчас не даст, если вопрос твой пока и тебе самой неизвестен. Налить еще чайку? Постелила она Женьке на сеновале. Там не так пахло гарью и соломинки лезли в нос, щекотали приятно и устало. Женька задумалась, обхватила плечи руками, зарылась поглубже в сено, снова прислушалась к тому, как где-то далеко гудели вертолеты МЧС — это эвакуировали все-таки на большую землю березняковских бабок. Статью в номер она передала по 3G. На сайт материал выставили сразу же — с огромной фоткой рыдающей Никитишны в центре — статья сразу же возымела большой резонанс, и власти постановили бабок немедленно вывезти... Вместе со всеми их пожитками и котом Васькой. Бабкам пообещали, что на пепелище родное их непременно вернут, пусть уж только не плачут больше перед камерой. Женька зажмурилась. Сквозь расщелину в крыше сарая видна была ночь, и звезды, и полная луна — темная, почти черная от повисшей в воздухе копоти. «Черная луна взошла над миром», — прошептала, почти пропела Женька. А наутро снова спозаранку детский сад, яичница, метро... Черная луна, ну ты засранка, Это ж надо — так смешать хитро То, что было и чего не стало, То, что будет, может, впереди. Уходи, изыди, чтоб пропала, Надоела. Нет, не уходи... Потому что, это точно знаю, В небесах, повиснув от вранья, Черная луна, она мечтает, Сбросив плащ, не выгладить белья...

31

ПРОЗА

На завтрак шаманиха заварила все тот же чай, нарубала быстренько бутербродов. «Снилось тебе чего?» Женька неопределенно пожала плечами. Ей уже давно ничего не снилось, после больницы перестало — препараты сняли, а сны как будто бы выключили. Чтобы не приносили они боль и печаль.

— Я тебе с колбасой еще пару бутербродов заверну. Только ты их сразу съешь, иначе по жаре к обеду уже завоняют. Тогда не желай, выброси сразу же, если почувствуешь, что пахнут. Ну... Прощевай, что ли. Досвиданькались в сенях, второпях, небольшой районный начальник, испуганный вчерашней статьей в «Комсомолке» и ее последствиями, на всякий случай прислал за журналисткой уазик, лесника же Игоря уже не было, его спозаранку отправили в Березняки проверить, не осталось ли кого на пожарище. Женька расцеловала Грачеву сразу в обе щеки, — Знаешь что, — будто решившись на откровение, уже совсем напоследок прошептала та. — Трудно тебе, ты живая, я же вижу, живая, это все вокруг — мертвые, потому что точно знают, что хотят и когда, и зачем, и за сколько, а ты не знаешь, поэтому и живешь. Такие как ты — мы — получают поэтому либо все и сразу, либо совсем ничего... И вот тогда — лес, сарай, зелья приворотные... Все пустое. А ты живи и верь, верь и живи. К тебе тянуться будут, мертвые, что захотят силу твою испить, получить — ты им не верь. Не верь тому, кто захочет что-то у тебя взять, ничего не давая взамен. Жизнь — это обмен энергиями, сообщающиеся сосуды, отсюда вытекает, туда — утекает... Кто-то больше отдает, кто-то получает. Но требовать для себя что-то взамен, самой отдавая, надо всегда. Так что ты верь!

— Да во что верить-то? — закричала уже из уазика Женька.

— Верь в то, что получишь все и сразу. И на иное, половинное, не соглашайся!

*** Билеты на самолет до Москвы подскочили в цене аж в три раза. Да и этих еще не было. Прилетали-улетали комиссии, расследующие причины очередного всероссийского ЧП, отправлялись на Большую землю отпускники. Женька расстроилась: какого черта она не приобрела билет сразу же, когда еще только отправлялась в эту командировку? Какого? «Это, мама, потому что ты у меня безответственная и безалаберная», — пропел в голове знакомый Лискин голос.

— А куда есть билеты? — пытаясь умолить кассиршу, состроила Женька жалобную рожицу.

32

— Никуда на сегодня нет. В Сочи есть — пятьдесят шесть тысяч. Бизнес-класс. В Анталью, если хотите. В Москву нет и предвидится.

— Только в Сочи? — ужаснулась Женька.

— Ну почему же только в Сочи? — фыркнула девушка в форме. — Не только. Но там хоть цивилизация. Оттуда в вашу Москву выбраться будет гораздо легче. А так в Красин еще есть. Шесть пятьсот. Но в Красин же вы не полетите? «Борис Палыч, это Женя, ну да, такие дела — я тут в вашем аэропорту кукую. Ну да — проездом, пролетом то есть, из Иркутска, у них там пожары, вы же знаете... ну да, погорельцев спасала — куда ж они без нас, без СМИ. Ну да — я в “Комсомолке” сейчас работаю. Да, так получилось... Ой, и не говорите, все-таки вернулась обратно в журналистику, никто ведь заранее не скажет, куда и каким попутным ветром забросит его судьба. А я к вам с просьбой, Борис Палыч, у меня билет в Москву только на завтра на вечер, сами понимаете, у вас же здесь один самолет в сутки улетает, и на сегодняшний рейс я уже не успела. Может, пристроите меня пока в гостиницу. А?» Борис Палыч был, как обычно, вальяжен, но нервозен. Он влетел в зал прилета, выцепил Женьку взглядом и тут же потащил ее к своей машине. «Блин, ну ты даешь — ты бы заранее, мать, предупредила бы меня, что ли. У меня дела, бизнес, времени в обрез... А тут еще ты на мою старую и больную голову. Короче, так, сейчас моешься, переодеваешься в гостинице и быстренько-быстренько едешь со мной, ок?

— Опять на экскурсию? — опешила Женька. — Борис Палыч, я же здесь проездом, я больше не выдержу просто. Все, что я смогла, я вам уже в прошлом году написала. Я лучше посплю.

— Ты это, помолчи у меня и лучше слушай. У нас сегодня в городе открывается грандиозный памятник всем влюбленным — в виде княгини Монакской Грейс Келли и ее суженого принца Ренье. Губернатор памятник открывает. Сам. На свои деньги. Потом будет большой прием, то да се — жареные поросята, фонтаны шампанского, банкет, короче, я его уже предупредил, что и ты тоже будешь. Что ты специально прилетела на это мероприятие. Узнала и прилетела. И он очень сильно обрадовался, что федеральный журналист прибудет на открытие нашего провинциального памятника — это же круто, наикрутейше, это и нам всем плюс, пиарщикам, умеем все-таки работать, как думаешь? Сможешь ведь наверняка в какую-нибудь газетенку новость об этом событии тиснуть? Женька обессиленно кивнула. Хорошо. Она подумает об этом завтра. Очередной сюр. За полтора юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

года, что она не была в Красине, город изменился и еще более похорошел, вернее, стал еще более непохож на нормальный российский город. Город впал в манию величия и уже, похоже, сам не осознавал, кто он. Париж? Венеция? Может, Рим? Последнее время он, видимо, мнил себя Монте-Карло... Так как венецианский квартал уже достроился, то все внимание губернатора оказалось прикованным к точной копии Place de Casino, как в Монте-Карло, в сторону от этой площади отходил Boulevard des Artistes, который, как короной, венчался новеньким Дворцом бракосочетания — в стиле рококо, напоминающем пирожное безе, покрытое по центру розочками из сливочного крема. Принцесса Монакская Грейс выполнена была в белом мраморе. В полтора нормальных человеческих роста. В свадебном платье, в самый главный день своей жизни, под руку ее держал такой же величественный и мраморный ее царственный супруг принц Ренье Монакский. «При чем здесь Грейс? — подумала Женька. — Грейс в огне. Грейс в Сибири. Сибирь пылает пожарами. Отсюда до очагов возгорания — километров восемьсот, не более, а они тут радуются, памятники себе открывают. А в Березняках, под Иркутском, Никитишна на свою пенсию в пять тысяч рублей и государственную компенсацию в сто тысяч планирует обзаводиться новым хозяйством, сковородками, новыми подштанниками... И еще радуется щедрости властей».

— Ты, конечно, помнишь, что платье Грейс было выполнено из эксклюзивного бельгийского кружева, сотканного из роз стодвадцатипятилетней давности и к тому же было все расшито морским жемчугом, некультивированным, а выловленным ловцами жемчужин в Средиземном море? — блеснул эрудицией Борис Палыч. Женька не помнила. Она внимательно разглядывала наряд мраморной Грейс, и каждую черточку на ее аристократическом каменном лице, и каменную россыпь жемчужин на каменном же шлейфе...

— Английская кинозвезда стала принцессой Монакской и иконой стиля на долгие десятилетия, — гремел рупор над площадью.

— Она бывала в Красине? — вдруг спросила Женька.

— Нет, — удивился Борис Палыч. — С чего ты это взяла?

— Тогда почему она здесь? Какого черта? Кто-нибудь из собравшихся тут горожан, — Женька кивнула в сторону небольшой толпы журналистов, чиновников, зевак, — хоть кто-нибудь из собравшихся здесь понимает, что эта замечательная женщина делает в центре вашего замечательного города? Я не спорю, № 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

возможно, она была прекрасной матерью и замечательной актрисой, она трогательно и до самой смерти правила своим маленьким королевством, любила и уважала мужа, и все такое... Но почему она... тут? Почему именно она? Не декабристки, не Натали Гончарова, не Ирина Хакамада, наконец... Знала ли Грейс Келли вообще, что существует такой вот город Красин, где спустя тридцать лет после ее смерти почему-то решат увековечить ее нетленную память? «Тише, Женечка, тише», — Борис Палыч подхватил ее под локоток и отвел в сторону. На них уже оглядывались. «Я должен тебе объяснить, чтобы ты понимала, это все губернаторская затея — Грейс, Ренье, памятник и все такое... Да ты сама все увидишь сегодня и все поймешь. Жена губернатора, ну наша первая леди, Юлия Борисовна, помнишь, я тебе о ней рассказывал? Так вот она, скажу откровенно, весьма напоминает внешне принцессу Грейс. Такая же изящная и холодная красавица. А-рис-то-кратка! — Он произнес это слово с наслаждением, почти по слогам. — Так что, можно сказать, это не только и не столько памятник княгине Монакской, сколько жест любящего мужа в отношении любимой жены, теперь ты поняла...» «Теперь поняла. Все сразу встало на свои места. “Ей целый мир дарил, все мира было мало...” Как-то так, господин губернатор? Значит, можете себе позволить спать с самой княгиней Монакской, вернее, почти с ней — с ее русской копией, ну так у вас все здесь копии — слепки, ремарки, пьяццо а-ля рус, уж не взыщите... Ведь для того, чтобы спать с оригиналом, надо было самому родиться принцем Ренье. Княгиня Грейс Келли — символ женственности, красоты, чистоты, непорочной и вечной любви — станет отныне украшать одну из главных улиц города». За год, что Женька не видела Козырева, он както ощутимо постарел, сдал, раздался. Опустился почти на пиджак второй подбородок. И цвет лица его напоминал разве что мрамор, из которого была сделана только что открытая для обозрения венценосная монакская пара.

— Сейчас едем на банкет. Увидишь Юлию Борисовну. Сама все тогда поймешь и сравнишь, — уже на бегу к машине инструктировал ее Борис Палыч. — Ты бы видела, какими драгоценностями губернатор ее одаривает, одни черные бриллианты чего стоят — и ведь ни разу не повторилась, на каждом городском приеме новый гарнитур. Куда там этой самой Грейс Келли! А платья, платья у нее какие — настоящая икона стиля.. «Козыревский стиль», — отчего-то вспомнила Женька. Ей было стыдно своих испачканных на лес33

ПРОЗА

ном пожаре кед и маечки на бретельках — и стыдно того, что, чтобы она ни купила тут в магазине, пусть и на один разок, любое, самое скромное коктейльное платьице, все равно не будет оно из собранных вручную белых роз, страшно подумать, стодвадцатипятилетней выдержки...

— Да ничего, ничего, — словно прочитав ее мысли, подбодрил ее Борис Палыч, — всем же понятно, что ты на работе, что ты журналистка, что ты не отдыхать сюда приехала и не наряжаться. На банкете она забилась в самый угол. Она не знала всех этих людей, гордящуюся собой и своим положением провинциальную элиту в шелках, мехах, бархате, которые набрасывались на приносимые официантами угощения так, словно ели сегодня в первый и последний раз в своей жизни. Через десять минут от целого поросенка не осталось ничего, кроме головы с оттопыренными ушами. Та скорбно возлежала на огромном фарфоровом блюде, словно голова Марии-Антуанетты на парижской мостовой после казни. Что-то говорил в микрофон мэр города. Потом выступил депутат заксобрания, затем приехавший специально по поводу памятника из Москвы местный сенатор. Он тоже по ходу воспел красоту и жертвенность. И неповторимый козыревский стиль. И город Красин. И Грейс Келли заодно. А Женька стискивала зубы и думала: только бы не сойти сейчас с ума. Среди всего этого великолепия. Не решить, что все это ей тоже снится, что ей снова, впервые после больницы, начали сниться странные, ненормальные сны, потому что такого просто не может быть, не может быть в настоящей реальности, а не в сумасшедшем доме. Трагикомедия, мегадрама, трагифарс... Бесшумные официанты, коллеги мальчика Степы из московского «Метрополя», расторопно оттаскивали на кухню недоеденные гостями банкета блюда. Так как Женька располагалась в самом углу зала, то ей прекрасно была видна та часть кухни, где мойка, и то, как набрасывался на остатки колбас и копченостей тамошний люд. Со спины обслуга, обступив столы, заставленные грязными тарелками, ничем не отличалась от тех, кто стоял рядом с Женькой, разве что на официантах была надета униформа — чтобы не перепутать. Элиту и быдло. Впрочем, элита, опасаясь быть перепутанной с быдлом, рядилась в униформу тоже — из жемчуга и бриллиантов.

— Странно, почему-то Юлечки сегодня нет, — жеманно поджав губы, пробормотала своей подруге Женькина соседка по столу слева, сверкнув рубиновым кольцом в невероятно толстой оправе.

34

— По-моему, она опять в Англии, учит язык с сыном. Или играет в казино в Монако, разве не знаешь? — ответила та.

— Могла бы и приехать — все-таки в Козырев в честь нее воздвиг этот памятник.

— Ничего, еще приедет — вот потратит все его деньги и приедет за новой порцией.

— Да у нее карточка безлимитная, деньги не заканчиваются, разве не знаешь?

— Тсс, — соседка по столу выразительно глянула на притомившуюся Женьку. — Давай-ка сменим тему. Вон как раз торт-мороженое несут. Они все притворялись. Гости. Жареные поросята. Московские сенаторы. На самом деле они все являлись не тем, кем они были на самом деле. «Мертвые», — вспомнила Женька слова шаманихи. Они все просто мертвые, которые хотят стать живыми — но не знают как. И поэтому выходит так смешно. Борис Палыч общался с кем-то. Подбегал к московской гостье, представлял ее каким-то людям, все время новым — обязательно добавляя, что Женька здесь не просто так, а по личному приглашению губернатора и в честь открытия великолепного памятника, писать будет, да, писать — и снова убегал. Женька залезла в свою почту на айфоне. Надо было передохнуть. Сознание раздваивалось и не выдерживало. Прочитать, что там пишут из далекой Москвы, казалось ей гораздо интереснее, чем и дальше наблюдать за тем, что происходит здесь и сейчас. Собственно говоря, все в этом мире повторялось — вопросы и ответы на них, банкеты, ситуации, менялись только детали.

— Женя, тебе надо подойти к губернатору и поблагодарить его. За теплый прием, угощение и так далее. — Борис Палыч уже тащил ее вдоль столов. Туда, на вершину, к трону.

— Боже, ну а это-то обязательно? Просто передайте ему на словах мой привет и тысячу наилучших пожеланий...

— Нет, нет, нет — так не по протоколу. Так не положено, — упирался Борис Палыч.

— Ну какой протокол — еще скажете, что мы здесь все в Монако, что ли. Женька остановилась перед троном Козырева — вернее, это был не совсем даже трон, просто большое кресло, то ли из железа, то ли из еще какого металла, с тонким резным орнаментом по ручкам и изогнутой спинке и раза в два больше того размера, которого вообще хватает нормальному человеку для полного счастья.

— Здравствуй, Женя, меня зовут Валентин Олегович, если ты еще не забыла. — Он, смеясь, протянул юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

ей свою руку, и поймал ее на лету, и поцеловал, чуть прижимая к себе, ее пальцы. Зал затих. Женька с ее вечным плохим зрением, никогда и ничего не видевшая дальше своего носа, вдруг внезапно поймала эту подступившую тишину и замерла, осознав, что именно к ней приковано сейчас внимание добрых четырехсот губернаторских гостей.

— Здравствуйте, Валентин Олегович, я прекрасно помню, как вас зовут. — Она присела в нарочитом книксене, выпрямилась, задорно посмотрела ему в глаза. — Сначала, правда, я подумала, что вы — принц Ренье, уж больно похожи, но потом поняла — нет, все же наш простой российский губернатор! «Боже, что она несет?!» — театрально закатил глаза Борис Палыч.

— А знаете что, Женя, я вас никуда не отпущу, я специально дожидался только вас, когда вы ко мне сюда подойдете, прежде чем уйти, и теперь уже никуда не отпущу, ни в какую Москву, ни сегодня, ни завтра... — Он умоляюще посмотрел на нее.

— В каком смысле не опустите? В заложники возьмете, что ли? В тюрьму посадите? Разговор скатился с наезженной колеи. Что ему отвечать? И как это воспринимать? Как шутку? Царскую иронию? Монаршью милость? «Знаете, Женя, я никуда вас от себя больше не отпущу. Одарю черными бриллиантами и, может быть, даже некультивированными жемчужинами теплых морей. И поставлю ваш памятник в нечеловеческий рост на какой-нибудь из новых площадей города». Ха-ха. Он сказал, что ни в какую гостиницу она не едет, а прямо с бала отправляется в леса — опять в леса — в его личную губернаторскую резиденцию, потому что ему с ней надо поговорить, непременно поговорить, здесь и сейчас. Поделиться планами на будущее о дальнейшем преображении города Красина?

— Что-то в этом роде. — Он держал ее руку в своей и все еще не отпускал. — Я все оплачу, Женя, я понимаю, что, возможно, причиняю вам неудобство своей настойчивостью, дерзостью, но... пожалуйста. Это очень важно. — Он наконец отпустил ее руку и почти сразу же, ни с кем не попрощавшись, вышел из зала. Следом уперлась охрана и, кажется, даже московский сенатор. Женька стояла растерянная. Оглушенная. Ничего не понимая. Работу, что ли, хочет новую предложить? Писать мемуары о своих встречах с княгиней Монакской?

— Боже, я наблюдаю за тем, что вы почти ничего и не кушаете здесь, деточка. Голодная стоите. — Какая­‑то дама в весьма декольтированном фиолетовом платье принесла ей на блюдечке сочную № 3 • март

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

клубнику. Улыбнулась. Вывела из состояния ступора. Заставила съесть. Женька машинально глотала ягодку за ягодкой и подумывала о том, что за безумный проект на сей раз предложит воплотить в жизнь этот странный Козырев. Дама, накормившая ее ягодами, была, кстати, жена мэра — но Женьке это было неинтересно.

*** На втором этаже ее коттеджа оказалось почему-то три спальни. Большая, средняя и совсем маленькая — предназначавшаяся, видимо, для неких отдыхавших здесь высокопоставленных детей. Выбрать место для ночлега было из чего. Но в большой, метров на семьдесят, первой спальне Женьке стало холодно и как-то неуютно — будто ночуешь в спортивном зале школы на матах. Огромная кровать под балдахином, огромная же плазма на противоположной стене, дубовый стол с бронзовыми письменными принадлежностями, покрытые тяжелым бархатом высокие окна по периметру... Все это производило впечатление монументальной надежности, но какой-то взрослой, мужской надежности, здесь должно было принимать решения государственной важности, но никак не спать, свернувшись в клубочек на гигантском ложе, способном при желании поглотить в себя, наверное, не только хозяина сих апартаментов, но и всю его многочисленную охрану. Детскую в качестве ночлега Женька отвергла тоже. Здесь было тихо и безопасно, и кровать оказалась ей по размеру, но превращаться в Лиску, пусть и на одну ночь, Женьке отчего-то совсем не хотелось. Третья комната являла собой классический женский будуар. С изящным туалетным столиком и зеркалом во всю стену. Здешнюю кровать неизвестный дизайнер до кучи завалил разнокалиберными подушками в розовой гамме — от нежных, крошечных, цвета утренней зари до сиреневато-закатных. Женька порылась среди них, разгребла себе уютное гнездышко, но уснуть никак не могла. События этого дня тоже наваливались на нее, сменялись одно другим, как узоры в калейдоскопе: лесные пожары, Грейс Келли, позвавший ее зачем-то в гости невероятно постаревший Козырев (интересно, сколько ему уже? сорок пять? сорок семь?), картинки двигались, образовывали все новые и новые немыслимые сочетания — в которых Козырев, страшно подумать, стоял на постаменте в центре своего великолепного города и открывал памятник самому себе, а Монакская принцесса Грейс закусывала рубиновый торт-мороженое головой мраморного поросенка.

35

ПРОЗА

За окном разговаривал лес. Лягушечьим кваканьем и тоненьким комариным писком. Женька подумала, что от загородной резиденции Козырева до Красина, наверное, будет километров пятьдесят, и — если что — ей отсюда самой не выбраться. Железные ворота, венчавшие угодья, в которые Женьку доставили прямо после окончания губернаторского банкета, не дав забрать даже вещи из гостиницы — «не волнуйтесь, вам потом все нужное утром привезут», — были явно неприступны. Женьку встретил молчаливый мужчина в форме, проводил до ее коттеджа, на вопросы отвечать отказался — типа завтра все объяснят. «Дожить бы до этого завтра», — подумала Женька. Удивительное дело, все только и делают, что кормят ее завтраками и обещаниями — хотя в коттедже на первом этаже стол был накрыт, наоборот, под ужин. Рыба, мясо, икра. «Закормят, на фиг, на убой». Женька нырнула на второй этаж, где и были эти спаленки на выбор, словно отгадки к какой-то так и незагаданной загадке. «Сейчас проснусь, а в доме хозяйничают три медведя. Кто лежит на моей кровати? А кто на моей?! Ам — и съедят, и не будет больше Женечки Черновой». На самом деле страшно не было. Было прикольно. Впервые, после того как с ней случилось то, что случилось, ей не было страшно одной в незнакомом месте. Обычно она с трудом заставляла себя уснуть в гостиницах или в гостях, понимала, что надо — вряд ли с ней снова произойдет то, что произошло уже один раз, два раза в одну воронку снаряд не попадает, но подсознание трусило, запиралось на замок... А тут было спокойно. На десять гектаров леса сто человек охраны, наверное. И если бы Козыреву так уж непременно захотелось ее убить, то совершенно необязательно было везти ее для этого за тридевять земель, пригласив лично в гости в присутствии пары сотен человек. Хотя, конечно, случись что — и все эти люди, обслуга его, подтвердят, что никакой Женьки на бале вообще не было... Это были неприятные мысли. Женька постаралась не думать об этом. И незаметно для себя уснула опять без сновидений. Проснулась она от того, что внизу во входной двери кто-то поворачивал ключ. В окно колотил хлипкий и неуютный, совсем не июльский дождик. Женька подскочила. Посмотрела по сторонам — что можно было бы использовать в качестве оружия. Торшер? Пустую вазу? Блин, да даже и не одеться... Тело вдруг пошло мурашками, всегда случается то, что не ждешь. Она спрыгнула с кровати, завернулась в розовый плед, под которым, так и не удосужившись разобрать постель, 36

проспала нынче всю ночь, и слетела с лестницы на первый этаж.

— Здравствуйте, я вас разбудила? Я Лена, горничная ваша, то есть к вам приставленная. Я думала, что вы крепко спите, я на стол накрою и сразу уйду, больше не потревожу. — У двери стояла перепуганная не менее, чем сама Женька, девушка в белом передничке с огромной корзинкой в руках, из которой доносились всякие немыслимые ароматы.

— Ко-ко-который час? — проглотила слюну Женька, мысленно про себя пославшая саму себя матом на хрен. «Если такая трусиха — сидела бы дома! Не смешила честных людей!»

— Половина восьмого. Вам завтракать пора. По распорядку сейчас положен завтрак. Манная каша. Геркулесовая. Овсяная. Гречневая. Омлет. И здесь началась эта бесконечная козыревская эклектика.

— Кормят, как гуся для фуа-гра, на убой, — попыталась пошутить Женька.

— Как кого? — горничная Лена юмора не поняла. — Мы же не знаем ваш вкус, поэтому на всякий случай приготовили все, что могло бы вам понравиться. Снова икра — на сей раз красная. Сыр. Колбаса. Сосиски.

— Когда покушаете, оставляйте все тарелки прямо тут, на столе, моя сменщица приедет и все уберет, — напутствовала Лена. — Приятного аппетита.

— Лена, а дальше что мне делать? Когда приедет этот... ваш хозяин... губернатор? Он поговорить хотел вроде как... Мне ждать каких инструкций? Свежевыжатый апельсиновый сок. Яблочный. Абрикосовый из пакета. Хлеб черный. Белый. Со злаками. Фрукты. Чай.

— А он уже приехал, еще вчера вечером, только он в своей резиденции ночевал, а вы в его гостевом коттедже для почетных гостей, — ответила горничная. — Насчет инструкций не знаю, вам потом про это все объяснят. Но вряд ли что-то будет раньше десяти. А пока поешьте, можете телевизор посмотреть, можете на озеро сходить — оно как раз за вашим домом.

— Озеро? Плавать Женька любила, и всегда, в любой командировке прежде всего находила место, где было бы можно окунуться, — бассейны в гостиницах, лиман на Азовском море. В 2003-м в казачьем поселке Галюгай, на границе Чечни и Ставропольского края, она вместе со взрослыми мужиками водила на купание сытых казачьих коней в бурный и мутный Терек, что безжалостно уносил ее от коней, а коней от нее, и всех вместе их — от здоровых казаков-спасателей, дальше, в сторону… Выползали на берег мокрыми, юность • 2013

ЕКАТЕРИНА САЖНЕВА

ПОД НЕБОМ ГОЛУБЫМ

на ободранных коленках, километрах в полутора если вдруг и захочет. «Некому разглядывать», — поот того места, где вошли в воду. Долго приходили жала плечами горничная. Она поддержала полотенв себя на берегу, мужики пили теплую водку и заку- це, загородила Женьку собой, пока та входила в воду. сывали теплыми же помидорами — и можно было Если бы было тепло или купальник был все-таки вообразить себе, если придет такая дурь в голову, надет, Женька обязательно обратила бы этот прочто сидишь в шикарном ресторане, стилизованном цесс в удовольствие, вступала бы в озеро медленно, под этот подлунный мир, и заказываешь кровавую каждым сантиметром тела желая ощутить прикосмэри. Водка с помидорами. Помидоры с водкой. На новение к воде, погружение. Но накрапывал мелдругом берегу над чеченским селением пел про мир кий дождик. Да и Лене, вероятно, было не очень-то и покой надрывный муэдзин. «А я сижу здесь на са- приятно мокнуть на берегу. Так что в воду Женька мом краю войны!» — трезвая Женька встала в пол- ворвалась сразу, обжегшись о нее руками, ногами, ный рост и закричала в полный голос, перекрикивая грудью. молитву. Ей было всего двадцать пять. И водку она Всем сразу. не пила. Воротило от нее, спустя две недели станет Удивительно, но дно озера оказалось прозрачпонятно почему — второй полоской на тесте даст о ным. Совершенно. И видны были даже мелкие сересебе знать хитрая Лиска... бряные монетки, брошенные, наверное, специально Потом было купание в Суэцком канале, в февра- для этой цели — показать чистоту воды. Женька ныле, в совершенно некупательном месте — в длинном рнула. Задышала полной грудью. Вынырнула. Прочерном платье, вместе с подругой-журналисткой, глотила в горле комок. Отплыла метров на тридцать, под неодобрительные возгласы местных арабов, вернулась обратно — не хотелось бы случайно вдруг когда судьба закинула ее в Аль-Азхар, мусульман- потонуть, вот была бы потеха, свело ногу — и помиский религиозный центр, где учились исламу быв- най как звали героическую журналистку, прошедшие русские парни, ныне ваххабиты и фанатики. шую Чечню и Березняки, да и волновать горничную, ...И перевернутые звезды над Индийским оке- наверное, уже проклинавшую ту минуту, когда она аном на Мальдивах после цунами. Женьку отпра- сказала гостье насчет озера, не хотелось тоже. вили туда всего на три дня — написать репортаж о катастрофе. Она ни в какую не хотела оставлять — А чего отсюда уезжать? Я и не хочу! Зарплата, одну годовалую Лиску, но мама уговорила. «Когда еда за хозяйский счет, летом — озеро, мы, обслуга, еще съездишь на халяву на Мальдивы — а с дочкой только не на этом пляже купаемся, а чуть подальничего не случится, детей вообще надо как можно ше, в лесочке, зимой — лыжи и коньки. Я, к прираньше приучать к самостоятельности». Это была меру, пейзажи рисую, украшения делаю из бересты, ее первая большая командировка после родов, и кольца там всякие, браслеты, венки плету... Козыдо того кошмара она как будто бы предчувствовала рев? Нет, не обижает. Он вообще хороший человек, что, вообще не хотела выходить из декрета и, если у меня сын в прошлом году ногу сломал, на коньках бы было можно, сидела бы в нем аж до самой Али- катался, так он его на своем личном джипе, не на скиной пенсии, водила бы дочь в кружки и на тан- дежурной правительственной «Волге», живо велел цы — но... Этот подлунный мир создан только для домчать до Красина, и в самую лучшую больниволевых и самостоятельных женщин. цу, и все за его счет. Чего еще желать? Кому я еще Хотя постоянно шляться по войнам и катастро- нужна почти и без образования, одно медучилище, фам даже для волевой и самостоятельной — все­ - оно тут вообще одно у нас, его все девчонки окантаки немного слишком. чивают. И даже жена губернаторская. Она меня на …Купальника у нее, конечно же, не было. Но Лена год всего старше училась. Ты не смотри, что я так клятвенно пообещала, что озеро находится в сторо- молодо выгляжу, мне уже тридцать три. — На обне от КПП и коттеджей, проход на него — только из ратном пути они с Леной подружились. Та обещала этого дома, оно абсолютно закрыто для посторон- заглянуть вечером, в свою смену, показать самоних глаз, и Женьку там совсем, ну просто совсем дельные украшения. никто не увидит. Нашли полотенце на минус первом Как убить время дальше, Женька не знала. До деэтаже, переоборудованном в огромную баню, и без- сяти был еще час. Да и до десяти ли? Может, губерразмерные резиновые тапки. натор вообще соблаговолит принять ее вечером — в Женька подумала, что со стороны она, наверное, бальной зале, под заревом ста тысяч свечей?.. выглядит несколько диковато — женщина в белом На всякий случай Женька приняла душ. Накраполотенце, женщина в белом... силась — свою маленькую косметичку она, несмоНад озером поднимался молочный пар. Женька тря на любые обстоятельства, всегда держала в своуспокоилась — никто ее здесь не разглядит, даже № 3 • март

37

ПРОЗА

ем рюкзачке. Мало ли как жизнь повернется? Вдруг да и попадешь на обед к английской королеве. Зазвонил внутренний телефон. Женька подскочила — наверное, пришли новые инструкции.

— Иван Александрович вас беспокоит, главный врач правительственной резиденции, — представился незнакомый мужской голос. — Как вам у нас?

— Ничего. Хорошо даже, — выдохнула Женька. — А что? Я уже больна и меня нужно лечить?

— Губернатор интересуется просто, как вы там после купания. У него окна выходят на ваше озеро. И он невольно наблюдал за вашим нарушением режима — все-таки на улице дождик, да и вода сегодня пятнадцать градусов всего. Не прогрелась еще. Если вы не заметили. Женька покраснела, как рак. Выследили, значит. Ай да горничная Лена, ай да сукина дочь — знала ведь наверняка, на чьи окна выходит берег озера, и ничего не сказала… Никому в этом мире верить нельзя...

— Передайте Валентину Олеговичу спасибо за беспокойство, но я закаленная, купаюсь с детства и везде, где есть вода, — пропела она в трубку.

— Еще будут предложения или пожелания? — не отставал главный врач.

— Никаких. Только если вот — не такое разно­ образие каш на завтрак, глаза разбегаются, желудок устал. Было где-то половина двенадцатого, когда в ее дверь снова раздался стук. Женька уже вся извелась от безделья. Телевизор смотреть не хотелось. Почту на айфоне проверила. Еще раз приняла душ и досуха, до покраснения — чтобы и правда не захворать — растерлась жестким махровым полотенцем.

Что ему от нее надо? Что? Что? И как вообще реагировать теперь на господина губернатора — после его озерного за ней подглядывания? Фыркнуть? Изобразить королевскую обиду? Пошутить? Посмеяться всем вместе? И вообще — зачем он ее все-таки позвал? Не за этой же мягкой эротикой купания голышом. В дверь стучали настойчиво. Отчего-то затряслись руки — держись, Женька, держись, — она нацепила на лицо самую привлекательную улыбку, проверила, та ли это улыбка в зеркале, — и пошла открывать. На пороге стоял Козырев. В каком-то потрепанном спортивном костюме, совсем не чиновничий на этот раз, посвежевший.

— Привет, — сказал он, — можно пройти?

— Можно, — кивнула Женька. Губернатор плюхнулся в кресло. Повертел в руках пульт от телевизора. Бросил его на соседний диван.

— Я за тобой на «е-мобиле» приехал. Вон у лестницы стоит. Чудо техники. Будущее российских нанотехнологий. Сейчас сядем в него и поедем ко мне есть шашлыки.

— Ага, — поддакнула Женька. Он позвал ее покататься на «е-мобиле» и поговорить за шашлыками о будущих российских технологиях? С ума сойти...

— А у меня жена сошла с ума, Женька, — вдруг бухнул Козырев. — Б…дь, я не знаю, что делать... Она уехала в Англию, бросила меня с детьми здесь и сказала, что больше не вернется... Шестнадцатого у нас развод. Продолжение следует.

38

юность • 2013

Поэзия

Александр ВЕПРЁВ Александр Вепрёв родился в Кирове (Вятке). Окончил Вятское художественное училище им. А. А. Рылова. Автор книги верлибров и вольных стихов «Пейзаж с железными колесами», «Картофельное солнце» и др. Член Союза писателей России, Союза писателей XXI века, Русского литературного клуба. Живет и работает в Ижевске и Сочи.

У

каждого человека есть свое ощущение юности. В этом мире юности может появиться даже то, чего никогда не было на самом деле. А возможно, и было, только промелькнуло, как мелькают за окном вагона маленькие домишки то ли города, то ли деревни... И вдруг потом эти домишки начинают заселяться жителями. Вырастают заборы, зацветают сады... И постепенно этот деревенский городишко, один из многих, которых не счесть по всей России, уходит кривыми улочками в город твоей юности. Александр Вепрёв

Кто я? В какой-то степени деревья — это мы, в какой-то степени деревья подстригаем в конце апреля, марта или мая, в какой-то степени, вообще, в конце зимы. Напрасно говорят, что я — изгой! В какой-то степени я — Константин Ваншенкин, В какой-то степени я даже Евтушенко две тысячи четыреста второй!

Земляки Знал Заболоцкого при жизни я, Овидия любительское фото над письменным столом висело... Киров Сергей Миронович, оратор-коммунист,

№ 3 • март

39

ПОЭЗИЯ

братан-земляк... Но я его не слышал. Здесь по соседству братья Васнецовы со мною жили. Петр Чайковский тоже... Здесь рядом во дворе романтик Грин боярышник таскал в избу-читальню, а террорист Халтурин смастерить придумал бомбу для царя Руси... Здесь с крыш домов в овраг стекало небо, и растворялось в красноземной глине, и становилось глиной. В это небо смотрел из КПЗ горящим глазом, похожим на оконный светлячок, окурок капитана Иванькова. Что думал тот окурок — я не знаю: о Маршале, быть может, Соколове, а может, о полковнике, а может, о космонавте № 50. А может быть, о памятнике-танке, всей мощью устремленном прямо в небо, смотрящем также в небо, только дулом, как будто на незанятый рубеж…

— Откуда родом ты? — меня спросили. Ответил. А потом еще добавил: — Где Михаил Калашников живет, который изобрел свой автомат Калашникова!..

— Боже упаси! Потомкам жить в таком смешенье жутком, где можно в воскресенье насладиться искусством и в соборе помолиться... а в понедельник пулю получить! А то и бомбу…

Курица-петух Овидию Любовикову Писатель-фронтовик рассказывал, что задумал написать роман о малой родине. На карте страны малая родина походила на курицу-петуха. Писатель 40

юность • 2013

АЛЕКСАНДР ВЕПРЁВ

каким-то непонятным образом доставал ее из карты и ставил на стол. Курица-петух начинала кудахтать, прыгать на столе, клевать со стола крошки… Кричать: «Ку-ка-ре-ку!»

— Вот она какая! Наша малая родина… — говорил он. — Это тебе почище, чем «Мастер и Маргарита»… Писатель-фронтовик давно улетел на небо, видимо, там закончит роман поэтическим словом… А курица-петух кудахчет, со стола клюет крошки, кричит на всю страну: — Ку-ка-ре-ку!

Советский Союз …Так бы жил! Не ведая печали, в магазин ходил за молоком и за хлебом свежим. И ночами сны смотрел неведомо о ком... Может быть, о Ленине, а может быть, о комсомольце, что стоит весь в граните-мраморе и тоже в непростые сны свои глядит. И, казалось, большего не надо, разве что послушать соловья в кущах райсобесовского сада. Так бы жил... Все так. Как братовья, строгое начальство ограждало б сына и жену мою от всех бед и неурядиц... Так бы жалко было мне себя за кротость. Эх! Жизнь — жестянка, вопль «Дай погадаю!», красный бутерброд с икрою и маслом... И еще чего не знаю. Точно так бы глохли воробьи — голуби под грохот автострады, что лежит петлею на пути города, в котором только рады новостройкам!.. Господи, прости... Так бы жил всегда, совсем не зная злейшего врага в себе самом, да, пожалуй, жизнь совсем иная... Но об этом как-нибудь потом.

№ 3 • март

41

ПОЭЗИЯ

Россия Едем по разбитой вятской дороге. На сто километров — ни души. Былинные леса да разоренные деревни... Вдруг вижу, стоит на обочине дороги здоровая девка лет четырнадцати — что-то продает. У ног бидоны с ведрами блестят. Останавливаемся. Подхожу. Она улыбается.

— Что продаешь? — спрашиваю.

— Здравствуйте, — отвечает. — Бруснику продаю.

— Почем ведро?

— А сколь дадите...

Птица Верлибр в восьми верлибрах 1. У птицы не было крыльев. Она выходила на берег и смотрела море. Море уходило в небо: над волнами летали чайки, у которых были крылья.

2. Птица следила за полетом чаек, поворачивала голову с клювом то влево, то вправо… Так смотрела, как будто смотрела острым клювом.

3. Птица пыталась взлететь, подпрыгивала, чтоб от земли оторваться. Махая отсутствующими крыльями, падала и снова прыгала, как на скакалке…

4. Когда усталость настигала птицу, как морская волна каменистый берег, птица садилась на камень и пела песню о камне, у которого никогда не было крыльев.

5. Эту песню о бескрылом камне невозможно понять тому, кто слышит.

42

юность • 2013

Эту песню может понять тот, кто с рождения не имеет слуха…

6. Вечером, когда песня кончалась, на берег слеталось множество чаек, берег был заполнен белыми чайками, как будто снегом… Или кипящей пеной.

7. Птица радовалась, птица кричала… Она разговаривала с чайками. Птица ощущала себя птицей с крыльями, как ощущает себя человек в стае дельфинов.

8. А потом, когда небо спускалось в море, птица подходила к морю и смотрела небо. Над волнами летела солнечная жар-птица, у которой никогда не было крыльев…

Зимнее море Осенняя листва, летящая над набережной вдоль и поперек моря — однажды становится пеной…

Осенний тупик

№ 3 • март

1. Кажется, уже не вспомню то, что раньше было: письменный стол, коридор, дверь на улицу… Я уже не верю, что ты в мой дом приходила, не верю или не хочу верить… Пуговицу оторванную сам пришью. Нитка с иголкой — инструмент холостяка, как ложка и чашка. Только скороварка на плите иногда воет волком, и разбрасывает вещи по комнате барабашка. Можно все обо всем сказать по-другому, но по-другому бывает сказать невозможно, смешно на судьбу идти жаловаться к управдому и тем более престарелой соседке… Похоже, лучше посмотреть на все по-другому, но это — как желтый лед соскребать в городской беседке… Вероятно, поэтому нет общих правил, которыми нельзя поступиться… Это свыше! Все сделал правильно, правильно суп заправил, хлеб нарезал… поел и вышел.

43

2. Парк опустел. Деревья ласкают небо ветвями или впиваются в небо. В воздухе запах гнили или дождя. Аллея с пустыми скамьями... Я теперь не верю, что здесь мы вместе с тобою ходили, восхищались миром, окруженные каменными зверями, черной оградой. Стволы деревьев чернели, небо ласкали также ветвями или впивались в небо. Пустые скамейки стояли также вдоль и в глубине аллеи. Парк был пустым. Только в воздухе пахло хлебом… Только все было совсем иначе, потому что время стерло прежние чувства и породило другие, потому что прошлое — это не корабль, а трирема, торговый лоток-палатка, пряники слободские… Это как деревья, стоящие почти на краю небосклона, что глядятся сверху вниз в осеннюю жижу. Это так же близко, как пролетающая надо мною ворона: пока летит — вижу, а когда улетит — не вижу.

3. Помню улицу Ленина, Маркса, тупичок на Спасской… Это мой вагон. Это мой город. Это моя деревня, где железные заборы теперь красят нитрокраской, красят белой масляной краской стволы деревьев. Ни трамвайных звонков, ни звонов колокольных не слышно, потому что нет трамваев, потому что нет колоколен. Ну а если говорить о том, что как бы чего не вышло — поневоле скажешь, что край мой семиуголен! Потому что семь холмов — это семь углов; сады, заборы, бараки, сараи, дворы, закоулки, остановки и опять сады, заборы, закоулки, остановки, драмтеатр, главпочтамт, мусорные баки и опять сараи, заборы, баки, остановки… Вечерние прогулки до вокзала. А там почти то же самое: заборы, каменные лабазы — складские длинные одноэтажные помещения. За ними стоят недостроенные металлические каркасы да составы железнодорожные, грузчики с повадками воровскими… Вот полиция с собаками, вот путейцы да осмотрщики перронов… Вроде надо поздороваться, да язык не повернется. Так вот! А на площади привокзальной запах немытых вагонов рыскает, словно стая собак, волков, людоедов… Однако я разошелся не на шутку, но только в этой шутке — горе, потому что правды нет, если она неправда, если правда, как ворона, улетела за леса и поля, реки и горы… А другие правды и вороны пока не появились и не воскресли.

44

юность • 2013

4. Вроде ничего не изменилось — все так же, как прежде... Впрочем, дома, улицы и даже заборы живут дольше человека. Впрочем, в пивной лучше быть завсегдатаем, чем проезжим. Впрочем, хорошо, что есть улица, фонарь, аптека… Оседлав черта, можно полететь, но лучше на машине по-над пристанью, по-над баками, по-над лужею… Впрочем, лучше остановиться не в конце, а посередине… Впрочем, каждому свое: Богу — богово, а тебе — самое лучшее.

№ 3 • март

45

Разнообразие слога

Игорь Михайлов Если в поисковике Yandex’а отыскать Игоря Михайлова, то первым делом выскочит, как черт из табакерки, депутат питерского закса, потом пойдет отечественный кроликовед, а сайт города Железногорска утверждает, что в «2006 году прошли похороны лучшего в городе предпринимателя и просто хорошего человека — Игоря Михайловича Михайлова». Пару лет назад сайт «Эха Москвы» анонсировал, что Игорю Михайлову исполнилось сорок четыре года и он родился в Нарве! Есть и еще несколько Игорей Михайловых: сочинитель матерной поэмы, певец, философ, больной эпилепсией и т. д. Словом, выбирай не хочу. Где-то между персонажами этой большой и дружной семьи Михайловых существую и я. Один из многих Игорей Михайловых. Родился в Питере. И это объясняет, но отнюдь не оправдывает, все остальное: кролиководство (кролиководом я быть хочу, но не могу), депутатство (депутатом могу, но не хочу), певческий талант (певцом быть не могу и не хочу). В сухом остатке — философ, эпилептик и по совместительству редактор отдела прозы журнала «Юность».

Профессия Михалков

Б

В марте Сергею Михалкову стукнуло бы 100 лет

ез всякого юмора, а вполне серьезно известного советского баснописца, драматурга, детского поэта и литературного деятеля Сергея Владимировича Михалкова без преувеличения можно было бы назвать героем нашего времени. Одних орденов Ленина у него целых четыре. А если прибавить к ним еще семь орденов Красного Знамени, за заслуги перед православной церковью и другие, сдобрить все это пиршество наград изрядным количеством премий, государственных, опять-таки Ленинских и экзотической «Хитрый Петр», званием «Патриарх отечественной литературы, театра и кино для детей и юношества» и в довершение украсить лентой с золотой медалью за заслуги перед человечеством, то нерукотворный памятник возвысится едва ли не выше Александрийского столпа. Несмотря на то, что родилось будущее светило советской литературы 13 марта в пресловутом 1913 году, по которому долгое время большевики проверяли свои достижения в выплавке чугуна на душу населения, это загадочное стечение несчастли46

вых цифр не помешало ему, а, быть может, наоборот помогло. Дурными предзнаменованиями, как известно, в Советском Союзе была выстлана в ад дорога аристократов, неврастеников, привыкших сражаться с ветряными мельницами, и гениев. А Сергей Владимирович обладал железными нервами, свое дворянское происхождение тщательно скрывал, по ведомству гениев никогда не значился. Зато и дожил до преклонного возраста. Трижды писал гимн, дважды раз во славу государства, взлелеявшего его талант, другой раз — во славу государства, объявившего его заслуги перед былым отечеством бесславным пережитком темного прошлого. Вот эти тексты. Что называется, найдите отличия: Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки Великая Русь. Да здравствует созданный волей народов Единый, могучий Советский Союз! юность • 2013

ИГОРЬ МИХАЙЛОВ

Славься, Отечество наше свободное, Дружбы народов надежный оплот! Знамя советское, знамя народное Пусть от победы к победе ведет! Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, И Ленин великий нам путь озарил: Нас вырастил Сталин — на верность народу, На труд и на подвиги нас вдохновил! Союз нерушимый республик свободных Сплотила навеки Великая Русь. Да здравствует созданный волей народов Единый, могучий Советский Союз! Славься, Отечество наше свободное, Дружбы народов надежный оплот! Партия Ленина — сила народная Нас к торжеству коммунизма ведет! Сквозь грозы сияло нам солнце свободы, И Ленин великий нам путь озарил: На правое дело он поднял народы, На труд и на подвиги нас вдохновил! Россия — священная наша держава, Россия — любимая наша страна. Могучая воля, великая слава — Твое достоянье на все времена!

Славься, Отечество наше свободное, Братских народов союз вековой, Предками данная мудрость народная! Славься, страна! Мы гордимся тобой! От южных морей до полярного края Раскинулись наши леса и поля. Одна ты на свете! Одна ты такая — Хранимая Богом родная земля!

Сначала из гимна исчез Сталин, затем Ленин, а потом и Советский Союз. А Михалков был, есть и, казалось, будет вечно. Когда ему перевалило за девяносто, он вернулся в опустевшее кресло хозяина писательской организации в некогда дворянское гнездо, что на Поварской. Возвращение барина в дворянское гнездо выглядело органично. Так и должно быть. Иначе и быть не может! Сюда почти еженедельно папу дяди Степы-милиционера и незабвенных строк «Мальчик с девочкой дружил» доставляла на своих чугунных плечах кавалькада казаков. Здесь он подписывал бумаги и вспоминал минувшие дни, молодость, первое свое № 3 • март

ПРОФЕССИЯ МИХАЛКОВ

стихотворение «Светлана», которое было опубликовано в газете «Известия» и очень понравилось другу всех пионеров и дядей Степ. Ты не спишь, Подушка смята, Одеяло на весу... Носит ветер запах мяты, Звезды падают в росу. На березах спят синицы, А во ржи перепела... Почему тебе не спится? Ты же сонная легла! Ты же выросла большая, Не боишься темноты... Может, звезды спать мешают? Может, вынести цветы? Под кустом лежит зайчиха, Спать и мы с тобой должны. Друг за дружкой Тихо-тихо По квартирам ходят сны. Где-то плещут океаны, Спят медузы на волне. В зоопарке пеликаны Видят Африку во сне. Черепаха рядом дремлет, Слон стоит закрыв глаза, Снятся им родные земли И над землями гроза. Ветры к югу повернули, В переулках — ни души, Сонно на реке Амуре Шевельнулись камыши, Тонкие качнулись травы, Лес как вкопанный стоит... У далекой У заставы Часовой в лесу не спит. Он стоит — Над ним зарницы, Он глядит на облака: Над его ружьем границу Переходят облака. На зверей они похожи, Только их нельзя поймать... Спи. Тебя не потревожат. Ты спокойно можешь спать. Я тебя будить не стану: Ты до утренней зари В темной комнате, Светлана, Сны веселые смотри. От больших дорог усталый, 47

РАЗНООБРАЗИЕ СЛОГА

Теплый ветер лег в степи. Накрывайся одеялом, Спи...

Словно переписанный многажды гимн — это по сути переосмысленное стихотворение Жуковского «Светлана»: Раз в крещенский вечерок Девушки гадали: За ворота башмачок, Сняв с ноги, бросали…

Ну да — начало «Сказки о царе Салтане» Пушкина. Поэтому советская Светлана очищена от всяческих реминисценций, а для пущей надежности, чтобы никому неповадно было вспоминать всуе Пушкина, часовой стоит с ружьем! С тех пор — пошло-поехало, как в известном и до сих пор нежно любимом детском стишке: Мы едем, едем, едем В далекие края, Хорошие соседи, Счастливые друзья. Нам весело живется, Мы песенку поем, И в песенке поется О том, как мы живем…

Советская власть оценила по достоинству поэтическое рвение Михалкова. В свое время Сергей Владимирович поставил рекорд по изданию собственных произведений в год на душу населения. В Советском Союзе у него в год выходило по три-четыре книги миллионными тиражами. Второе место занимал, как это ни странно, Евгений Евтушенко! Детская литература была под бдительным присмотром. Но зато она была! При всей нежнейшей любви к Остеру и Успенскому, которых Сергей Владимирович не очень-то жаловал, вынужден заметить: ребенок быстрее следует вредным советам, чем хорошим. А вредному их и учить-то не надо. Вредное у нас в крови. Именно поэтому Крокодил Гена и Чебурашка явочным порядком были в свое время приняты в пионеры. А иначе им бы удачи не видать! После перестройки Михалков-старший ненадолго ушел в тень, чтобы, выйдя из нее, напомнить, кто в детской литературе хозяин! И напомнил, да еще как, возглавив не только бесхозных и переругавшихся вдрызг писателишек, но и некогда очень популярный документальный журнал «Фитиль», который показывали перед сеансами в кино.

48

Словом, дедушка и прадедушка рода Михалковых дал фору любому молодому и не только детскому писателю. Его книги до сих пор популярны, во МТЮЗе идет мюзикл по его произведениям, его поистине бессмертные строки давно стали афоризмами: — А у нас сегодня гость! А у вас?

— А у нас сегодня кошка Родила вчера котят. Котята выросли немножко, А есть из блюдца не хотят!

— А у нас в квартире газ! А у вас?

— А у нас водопровод! Вот!

Кто теперь узнает, испытывал ли при этом Сергей Владимирович чувство, близкое к тому, которое пережил герой одного из его стихотворений, пионер, которому в дурном сне привиделось, что он попал к буржуям, но в исполненном оптимистического пафоса финале возвращается в СССР? СССР не стало, но и с буржуями, как оказалось, жить можно и — неплохо! Только Пузикова Лада Прошептала: — Иванов, Что тебе на свете надо, Кроме импортных штанов?

Пузикова Лада оказалась на поверку не такой уж и прозорливой, как ее литературный отец. Покуда подлые Ивановы делали перестройку и грабили награбленное, Сергей Владимирович вернулся на вакантную «должность Михалкова», которая в нашей литературе и общественном сознании не может больше принадлежать никому, кроме Михалковых. Его сын, режиссер Никита Михалков, возглавив Союз кинематографистов и Фонд культуры, подтвердил свое право на наследство. Он блестяще исполняет роль отца. И даже стал внешне похож на него. А значит, жизнь удалась. И «осень патриарха» плавно перетекает в весну. Что и не удивительно. Жизнь героев длится в веках! Знают взрослые и дети, Весь читающий народ, Что, живя на белом свете, Дядя Степа не умрет! юность • 2013

Разнообразие слога

Анатолий Юрков

От редакции Анатолий Юрков, профессиональный журналист и литератор, — из того поколения военной ребятни-безотцовщины, которое поредело ныне, как рябина после крещенских морозов. В шестнадцать — токарь на военном заводе, там же опубликовал в заводской многотиражке первую заметку. В 1958-м был зачислен в штат корректором. В 1964-м, после нескольких заметных публикаций, взяли в рабочий отдел «Комсомольской правды», который он вскорости и возглавил, став членом редколлегии газеты. И прослужил в ней одиннадцать лет. Журналист острой социальной направленности, он в том же году ввязался в громкую газетную кампанию в защиту озера Байкал. И не оставляет эту тему по сей день. За острую публицистическую книгу «Байкальская молитва», в которой фактически были подведены итоги этой многолетней борьбы, А. Юркову присуждена высшая творческая награда Союза журналистов (2007 г.) — «Золотое перо России». В 1975 году — газета «Социалистическая индустрия» (редактор отдела науки и технического прогресса, член редколлегии, ответственный секретарь), потом газета «Труд» (первый зам. главного редактора), газета «Рабочая трибуна», которую он создавал и главным редактором которой стал. В 1995 году был назначен главным редактором «Российской газеты». У Анатолия Юркова легкое перо, хоть он иногда берется за неподъемные темы. Став в последние годы обозревателем «РГ», он регулярно публикуется на ее страницах. За это время издал несколько книг художественной прозы и публицистики: «Безумная любовь, или Зонтики для лягушек», «После нас. И после…» и другие. Заметки Анатолия Юркова о творчестве известного писателя Георгия Пряхина, которые «Юность» дарит своим верным соратникам, не только помогут любителям «чистого литературоведения» сделать определенные выводы, но и откроют неискушенному читателю «грозный и прекрасный» мир пряхинской прозы. Обращаем ваше внимание и на то, что судьбоносный роман Георгия Пряхина «Звезда плакучая» публиковался в журнале «Юность» в 2010 году.

Коронация человека Субъективные заметки о творчестве Георгия Пряхина, писателя и летописца наших исторических исканий

Т

ворчество Георгия Пряхина проросло корнями в нашу жизнь одинаково плодотворно в тот, советский, период, как и в нынешний, ведущий свое летоисчисление с горбачевской перестройки. Оно как некая временная губка впитывает в себя судьбы людей и государств, достижения и потери, но отдает предпочтение человеку, который в очередной № 3 • март

раз оказался на историческом перепутье у былинно-сказочного камня в ожидании счастливых перемен: куда идти? Только в переменах ли счастье людское? Ведь они, крутые исторические разборки, уже столько раз ставили на грань уничтожения Российское государство — как и российские народы.

49

РАЗНООБРАЗИЕ СЛОГА

Начало: вопросы и ответы …На краю Черных земель, между Калмыкией и Ставропольем, где свирепствуют злые суховеи и властвует комендатура, встретились двое: певунья из тамбовских ссыльных и добрый молодец из басмаческих краев. Разумеется, тоже ссыльный. Потом у них родился сын Сережа. Потом кончилась власть комендатуры, и ссыльный, учитель Тохта-Мурад из басмаческого отродья, исчез из их жизни. Она осталась с сыном одна. Он, ее Сереженька, солнышко ненаглядное, так любил свою маму, что онемел, забыл все слова, кроме одного, когда их разлучили: его увезли за речку и отдали в школу; он перестал разговаривать, понимать слова, кроме одного, замечать учительницу и людей… «Ма-амм-а» — едва не кончилось все трагедией. Трагедия была впереди: умерла Она, когда ему было четырнадцать. Его отдали в детдом (интернат). В русской, в том числе и советской литературе еще с короленковских времен сформировалось целое «беспризорное» направление — наберется богатая библиотека. В которой не затерялся «Интернат» Георгия Пряхина. Это его первое литературное произведение опубликовал тогдашний «Новый мир» Твардовского, правда, уже после ухода Александра Трифоновича. Пряхин всю жизнь гордится тем, что именно «Новый мир» дал ему путевку в большую литературу. (Интересно, а кто бы не гордился, став в определенном смысле коллегой автора легендарного Василия Теркина, бойца Великой Отечественной и вообще русского молодца, и Александра Солженицына, «Один день Ивана Денисовича» которого увидел свет с благословения лично Твардовского там же.) Его «Интернат» не был похож ни на одно произведение «детдомовского» ряда. В нем оказались дети первого послевоенного поколения, девочки и мальчики, чья жизнь начиналась не с голода; они были как набухшие почки сирени, которые вот-вот лопнут и свой головокружительный аромат передадут зеленому шуму — пусть разнесет по весне и оповестит мир честной: идет племя младое, незнакомое, трепетно осознающее себя в жизни и любви. Осознание робкое, на ощупь, по-рыцарски честное и самоотверженное делало их сильными, молчаливыми и нежными. Они были заряжены ожиданиями чуда, но не бутафорского, которое кто-то готовит для тебя, а чуда, которое, оказывается, живет в тебе самом, и вот пришла пора — пробуждается. Пряхин сразу стал весьма известным писателем, и рядом с ним зашагал, поклонившись на прощание в пояс интернатовским воспитателям, Сергей Гусев, 50

герой его будущих романов, если можно так сказать, сквозной литературный герой. Или двойник писателя Пряхина. И он впервые поклялся: найти отца, чтобы… найти. Неправильно, чтобы у человека не было отца. Родился он после войны, а у него нет отца. Нелогично. Надо было произойти в жизни героев Пряхина (и Сергея Гусева) всему тому, что впечаталось в нашу жизнь, чтобы его поиск завершился пронзительной и мудрой, ласковой и романтичной «Звездой плакучей», которую Пряхин писал исповедью сердца. Что с нами произошло после развала Советского Союза, с нами, братскими народами, не мигрантами еще, но уже не советскими людьми, братьями, вдруг ставшими не своими? Кто мы теперь друг другу? Не при торжественных встречах на высшем уровне, а на уровне семей? Кому на пользу пошло наше стремительное разбегание? А может, никому? Или всем? Даже вопросы эти задать — все равно что гвозди забить в распятые руки: они кровоточат живой памятью. Пряхин написал об этом роман «Звезда плакучая». Все в нем личное, поднятое на уровень межнационального. На уровень души человеческой, которая всегда вне границ.

Герои без иллюзий Романы Георгия Пряхина многолюдны, населены разным народом. А герой один — мальчик-сирота Сережа. Это его колесо страстей человеческих катится по страницам повествования, отзываясь на радость и боль, на приобретения и утраты, на любовь и измены, революции и бунты, ликования и печаль; детей и взрослых, рядовых и генералов, президентов и генеральных вождей; простых людей, живущих в основном надеждами. И любовью, как и в реальной жизни. Часто он их называет поименно, воздает им не по чину, не по парадному ликованию толпы, а по сумме прописью в ведомости на зарплату. Не тех, ликующих, а молчаливых и ждущих. Перо у него начинает скрипеть от нажима, когда он доходит до лицемерия властей предержащих. Публичного, пафосного лицемерия и отвратительного кулуарного. Конечно, он знает, где надо попридержать руку. Автору делает честь целомудрие пера, когда дело касается двоих — интимного мира женщины и мужчины. В его романах его женщина всегда богиня, первороднее библейской Евы. Мать Человеческая. Этот мальчик Сережа, один из «параллельных» детей Тохта-Мурада, то ли узбека, то ли афганца, а может, и перса, никого не судит. И, став Сергеем Никитовичем Гусевым, известным во властных струкюность • 2013

АНАТОЛИЙ ЮРКОВ

турах человеком, он по-прежнему не претендует на роль судьи — исключительно на роль Нестора, летописца. Его герой проходит по жизни все реальные ситуации, в которых оказывается страна. И мы вместе с ней. Событий героических и трагических, созидательных и разрушительных, на уровне семьи и ЦК КПСС, президента Советского Союза и ставропольского Буденновска, захваченного террористами, и Спитака, охваченного подземной жестокой стихией. Он, автор и герой, не за красных, не за белых, он — за благословенное Отечество, истерзанное и цветущее, живущее надеждами, детьми, любовью и добротой. Когда нам объясняют языком официальной статистики, которой мы традиционно не доверяем, — это одно. Когда же мы как бы снова проживаем свою жизнь вместе с Сергеем Гусевым и становимся участниками тех событий, которые не только оставили след в памяти людской, но и стали нашей судьбой, нашими бедами и победами, а по большей части нашими надеждами, сбывшимися или все еще ждущими очереди на реализацию, в конце концов осознаем, кто мы и что нам нужно делать. Думаю, замышляя своего многотомного Гусева, Пряхин далеко не ходил за моделью. Он рассчитывал таким образом участвовать в празднике жизни, созидании будущего, конструировании наших надежд. Чтобы мы больше надеялись на себя, на свой род, на свое место в жизни, строили ее, как птаха божья лепит свое гнездо для продолжения потомства. И как она, по перышку, по былинке, по пушинке и волосинке, возводили бы свою крепость, не паникуя перед бурями и ураганами. Но и не забывали прошлого, упаси бог, не открещивались от него: куцая память — все равно что заросшая в колдобинах дорога в будущее. Без указателей. Писатель нам предлагает жизнь, свою жизнь, прожитую им по-разному. Предлагает в высшей степени откровенно, обнажая душу и сердце. (Но знает грань, чтобы не сорваться в стриптиз.) Чтобы мы не хаяли свою, неудавшуюся, и не забывались надолго, открывая свой счет в банке. На первый миллион. Все равно у детей будет на все своя цена. Череда романов одного героя — не новость в мировой литературе. Один герой в череде романов современной русской литературы — тоже не изобретение Георгия Пряхина: сериалы, как оладьи со сковородки, подаются прямо к столу, а то и в постель. Там герой печет свои подвиги, как оладьи же, из тома в том. У Пряхина все не так, ребята. У него события меняются, взрываются, руша судьбы людей, ему близких, его собственную, народов и государств: и через все русское, российское столпотворение, ставшее гибелью № 3 • март

КОРОНАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА

Георгий Пряхин

двух российских империй, — судьба человека, летописца своей жизни и жизни своей страны. Видимо, то, что свалилось на нас на закате XX века и еще раньше, столь объемно, столь грандиозно и противоречиво, и — рискну — столь индивидуально в восприятии, что вызывает перманентные дискуссии всех против всех, а «несгораемый огонь времени», по выражению Пряхина, задержался на одной шестой суши земного шара. Только, похоже, он считает его не огнем души, а пожаром корысто­ властия. «Зачем?! Почему — мы?!» — вопим на всю Ивановскую. Человек, слабый, но и не сломившийся под ударами судьбы, лучше ответит всем, что же с нами случилось. Даст лучше понять, как увлеклись подсветкой снизу, при которой былинка «вырастает» в дерево, а карлики превращаются в гулливеров и становятся великими в собственных глазах, но грандиозное величие это, празднично-парадное, наполовину бутафорское, может и угаснуть, если в системе случится сбой. Просто неадекватный электрик, перебрав на торжествах, перепутает включатель с выключателем.

51

РАЗНООБРАЗИЕ СЛОГА

Легковерие губит народ, рождает деспотов и крушит твердыни, превращаясь в своеобразную антисилу. Писатель в своей «Звезде плакучей» — именно в «Юности» она и увидела впервые свет — не тратит талант на фантазии-подсветки, которые размножают иллюзии. Он знает и нам говорит: иллюзии сконструировали не прагматики-поисковики, а непотопляемые продюсеры, профессиональные лицедеи, иллюзионисты, работающие не по заказу публики. И предложили их нам в качестве теории, которая сделает Отечество богатым, а всех граждан счастливыми. Они выложили на прилавок самый убийственный опиум для народа. Он принял и отдал себя в вечную, неизлечимую зависимость крапивному семени. И как раз в это безвременье Гусев узнает адрес своего отца. И свое реальное отечество. И задает себе вопрос: а что изменилось во мне от этого знания? За эти годы такое произошло с моей родиной, с ее народом — от слезной мольбы «не уходи, не бросай» до гневного истеричного «чтоб ты провалилась в тартарары!», — столько предательств и отречений, что Гусеву-Пряхину нужно время, чтобы осознать… Кстати, «Звезда плакучая» и начинается с этой житухи. …Рядом с дачными поселками и товариществами пошли в рост — выше крыши! — свалки. Вонючие, дымные, крикливые, создающие угрозу самолетам, болезнетворные отходы московской цивилизации заявили права на заповедные земли. Очень дорогие земли. Сверхдоходные. Дачники добрались до большого чиновника.

— А где вы раньше были, когда все затевалось? — с укоризной спросил он их. Каково? А где вы раньше были, когда затевались ГКЧП, Беловежская Пуща, а? А где вы были, когда в России сиротами начали торговать? Где? Где в 1993-м, когда из танковых орудий... по Белому дому?.. Кого или чего делили, прикрывшись дымовой и шумовой завесой от тех залпов?

Год беды «…Три танка, ведомых неизвестными героями, выдвигают на огневую позицию прямо перед вражеским зданием в центре Москвы. Становятся в ряд, выдвигаясь на полкорпуса каждый по отношению друг к другу. Свиньей? Долго и грузно, как три грузные гусыни на гнилых яйцах, умащиваются, приноравливаются, поворачивая башнями и поводя стволами.

— Бба-бах!

52

— Бба-бах!

— Бба-бах! И так же поочередно, многотонно, по-жабьи подпрыгивают. Герои. Они еще не знают, что совершают подвиг на глазах всей страны и у всего мира, а не только толпы, собравшейся вокруг. Прямая наводка. Полная безопасность. Снаряды взрываются в здании, полном людей. Здание белое, и дым из оконных провалов лениво валит черный, жирный, лоснящийся, как из трубы крематория. Почему же неизвестные? Фамилия одного героя промелькнула недавно в печати — участвовал в незадачливом штурме Грозного. Там, в отличие от Москвы, не получилось — видимо, танкам не была обеспечена надлежащая безопасность от людей. В толпе не только зеваки — там родственники тех, чей дым, возможно, уже валит из оконных провалов. Утро стрелецкой казни… …Мальчики-генералы (в сущности, лейтенанты с непомерными звездами на плечах), не выигравшие ни одной войны — что с той, что с другой стороны. Пока что проигрывающие. Сорок первый, растянувшийся на десятилетия. Когда же вступят хотя бы в свой сорок второй? Выйдут сейчас святые старцы, встанут между стреляющими, и стрельба пресечется: не станут же палить в святых. Как знать, как знать… Не вышли. Видимо, нет святых, приболели. Или не уверены в святости. Группа людей в белых халатах ринулась в здание. Понесли раненых. Вот вам отличие русской гражданской войны от всех остальных, включая даже югославскую. Здание окружено броней и пехотой. Танки лупят прямой наводкой и, говорят, вакуумными снарядами, в момент взрыва которых создается перепад давления и человек вытекает, как глаз. Три боевых вертолета болтаются над крышей: корректируют огонь или готовятся к ракетному удару. А контра не сдается. Контра в России имеет роковое свойство: она вообще никогда не сдается… Никак не сдаются. Одни, вопреки здравому смыслу, не поднимают руки. Другие же, вопреки здравому смыслу, не опускают их: лупят и лупят. Снаряды и пули прошивают здание насквозь, унося на раскаленных боках пар человеческих душ... Мат стоит над побоищем — он и по телевизору слышен, как молитва, сопутствующая бою. А страна сидит по домам, приехавши на обед, и наблюдает. Обедает человечинкой. Всех вымазали в крови». В гражданской войне не бывает победителей, ясно, как божий день, что в ней проигрывает народ. юность • 2013

АНАТОЛИЙ ЮРКОВ

Отечество. Мы. Стратегически проигрываем. И с участием дважды народного комиссара Льва Троцкого или легендарного Семена Буденного, и с участием вице-президента России генерала Александра Руцкого. Или председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова. История (и людская память) учит: народ никогда не начинает войны той, которую почему-то называют гражданской. Граждане не делят власть, к ней рвутся либо авантюристы, либо ставленники большого капитала. Пряхин ее описывает так, чтобы цивильный мужик, прочитавший его строки, потерял щенячий интерес к оружию. Навеки. Чтобы оно жгло его ладони до костей. Пальба по своим исключительно ради партийно-корпоративно-личных корыстных интересов — это и есть предательство народа. И Отечества. Во благо баталистам-бомбистам с обеих сторон. И, победив, они рассядутся по привычным мягким креслам. Чтобы вести нас к новым победам. А как же жертвы? Какие жертвы? Господь с тобой…

Бухарская трехдневка В «Звезде плакучей» автор приглашает нас прожить с ним и его «новой» родней три дня. Всего три дня пробудет он в окрестностях могилы своего отца, в кольце неотступных глаз своих благоприобретенных братьев и сестер, стерегущих каждый его шаг, каждое движение. Сергей еще не знает, а они давно ждали этого часа, каждый по-разному — он, этот час, решит жизненно важное для них дело — участь наследства колхозного главбуха Тохта-Мурада, их отца. Даст надежду на будущее. Или вернет назад, к нищете. Писателя меньше интересует сумма прописью, причитающаяся герою, чем проблема иного порядка — его больше занимают потаенные движения глубин человеческой души, в которых отстаивается самое сокровенное, отзывающееся на коловращение жизни: так ли живем, для кого такую жизнь строим — неужели для своих детей; если сами видим, что не такая она, то почему не переменим вектор движения, а плывем, подгребая под себя. Каждый — под себя. Ответы на эти вопросы даст только своя жизнь, прожитая со своими близкими. Но и со своей страной, поднятой или опущенной нами же и наученной все делать под… Под себя или под избранных? Тут такой клубок покатится, только дерни за ниточку, как в русской народной сказке — по всем лабиринтам проведет. № 3 • март

КОРОНАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА

Но вот куда выведет-то? Будем надеяться на поводыря. В многолетней, многотомной пряхинской эпопее он ни разу не потерял ниточки того клубка. Для человека из народа, которого и коронует, поднимает на самую мыслимую высоту и которому искренне симпатизирует автор, государство начинается с председателя колхоза, а то и с бригадира. С инспектора, малюсенькой шишечки из района. Со всех тех, кто придет к человеку и отберет. Что отберет? Да все и отберет, что у народа есть. Даже и не отберет — он сам отдаст, обливаясь слезами или скрежеща зубами. Но ведь после того, как отберут, выжить и жить надо. Хоть под расстрел — а надо! А то у кого же в следующем году оно будет отбирать?! Шалишь, брат, петля не про тебя. Живи и смотри у меня, не балуй… А за вилы возьмутся или, упаси бог, за берданки, как тамбовские хлеборобы, то есть кулаки-захребетники, — получат от дважды народного комиссара Льва Троцкого и будущего Маршала Советского Союза Михаила Тухачевского красную науку нарождающейся народной власти не розгами, а пушечной картечью в лицо, а то и газовую атаку… Тот опыт пушкарей потом аукнется нам в 93-м, у Белого дома. То, что я написал так пространно, Пряхин без нажима обыденно, прозаично, насмешливо и с вызовом изложил в двух абзацах. Почти приговор. Хрестоматийный пример. «…Накануне один из шоферов, возивших в ночную смену зерно от комбайна, попросил нас не выгружать его полностью (машины были не самосвальные, и пшеницу мы выгружали деревянными лопатами через открытый задний борт), а оставить немного в кузове. (Помните интернациональную заповедь незабвенного Гавроша, погибшего на парижских баррикадах: если от многого берешь немножко — это не кража, а просто дележка. — А. Ю.) Мы оставили, а он попался. Попался и свалил все на нас: мол, не досмотрел, а пацаны поленились выгрузить полностью. Нас разбудили, поставили под голую лампочку, — припечатывает все наше поколение Пряхин. — И мы разумно взяли все на себя. Даже участковый, тоже наш, деревенский, остался доволен. Прямо с гордостью — за нас — поглядывал на своих районных сослуживцев, тоже участвовавших в ночной облаве: а, каковы? На-ашенские… Несовершеннолетние, что с них взять?» Все просто, как овсяная каша для похудения. Повальное воровство воровством не считается, а так, увлечением… Оно становится традицией, как лозунг «Народ и партия едины». Кто же осмелится поднять руку на такое единение? Только враг нар… Честный коммунист не допустит ни того, ни другого.

53

РАЗНООБРАЗИЕ СЛОГА

Каждый постигает мудрость государства по-своему. В романах Пряхина это знание может начинаться и так. «Государство, по Серегиным представлениям, — знакомит нас Пряхин с первым опытом своего героя, — располагалось рядом с сельпо — именно там находилась загородка, сооруженная из почернелых горбылей, куда сельчане раз в год хмуро и неохотно сводили свое ходячее “самообложение” и в сердцах обкладывали это самое государство в лице агента по сельхозналогам Манина, крошечного, очкастого, на Бабеля похожего мужичка, с бабелевским же — нобелевским! — пузатым портфелем под мышкой — “государственные” выражения в недавно еще ссыльном селе в большом ходу. С сельповского двора люди уходили трудно, с оглядками, привязанные к коновязям бычки долго тянули морды к зигзагообразно удалявшимся — тоже ломая шеи! — былым хозяевам (теперь их общим хозяином становилось ненасытное Государство) и продолжительно мычали им вслед. Тоже, небось, не очень печатное». Два десятилетия, прожитые нами после августовской трагедии 1991 года, образовали глубокую, опасную трещину в жизни, разделив россиян на богатых (по-настоящему богатых!) и на остальных, на честных тружеников и наглых воров-коррупционеров, купающихся в роскоши. Так рассуждают герои «Звезды плакучей», так рассуждают многие россияне и те, кто от нас откололся. Опасно не количество богатых — это-то как раз обнадеживает, опасна их база роста: абсолютное их большинство возникает из саранчовой — не штучной — касты чиновников, из крапивного семени. Но это нонсенс! Чиновничья зарплата не может, по определению, быть полем гнездования миллионеров и миллиардеров. Госслужба сильна социальными привилегиями, особенно в старости, а не средне­ скромным денежным довольствием! Под этим лозунгом нас вели к новой жизни, и мы согласились в ней жить. Но вышло, что в основном только крупно коррумпированное чиновничество может стать базой роста миллионеров. Потому-то их столько развелось на тучных хлебах Отечества. Потому-то самая большая прослойка в рядах партии власти — чиновничья. «Крамольная» мыль: октябрьская революция 1917-го победила не потому, что ее идея была лучше, а потому, что в Российской империи бедных было больше. Так теперь обнажается кость, из-за которой дрались люди. Перестройка победила не потому, что ее идея объединила всех, а потому, что революция 1917-го 54

обманула абсолютное большинство народа, породив новое большинство бедных. Новейшая история свидетельствует… А о чем она свидетельствует? Что власть при любых формах правления бедной не бывает? Что общественно­ социальное равновесие между абсолютным меньшинством богатых и абсолютным большинством прозябающих в бедности обеспечивают мудрые законы? А при чем тут законы, когда есть хочется? Статистика умалчивает, каково у нас соотношение осужденных преступников «за воровство, чтобы наесться» и «за воровство, чтобы жить как олигарх». Герои пряхинских романов думают, что тут первенство у голодных. За сто рублей осудить легче и проще, чем за украденные сто миллионов. Или за реальные миллиарды. В который раз обманутый народ стал ресурсом для их успехов.

*** Герои «Звезды плакучей» реагируют на нашу житуху нормально: за что боролись… В «Звезде плакучей» они предстают перед нами и коленопреклоненными, и мудрецами, возвышающимися над богами. Но человеками со слабостями. Пряхин не хочет грешить: человек без слабостей не выживет.

— Отец, когда умирал, — говорят они новообретенному русскому брату истину предков, — сказал, что если после его смерти приедет из Москвы русский человек, то чтоб мы дали ему землю. Поделились. И назвал этот сад… Как должен поступить в этой ситуации законный наследник своего отца, когда все «параллельные» его братья безоговорочно подтверждают право Сергея на это наследство? Мне иногда кажется, что свою «Звезду плакучую», книгу многоплановую, напичканную проблемами под завязку, Пряхин и задумал и исполнил ради этого сюжета. Во саду ли, во огороде бес лукавый смуту водит… Какая кульминация! Какой ракурс национального вопроса! А какое его решение?! Ох уж этот национальный вопрос. Сколько велеречивых пройдох на нем въехало в коридоры власти, сколько денег сгорело в жарком костре многих говорилен, а он и сегодня как был проблемой первого ряда, так и остается! Для этого сюжета Пряхин не пожалел своего таланта. Может, для него важнее не то, о чем я пишу, а то, что он там увидал-услыхал? «Тишина устанавливается в просторном отцовском саду. Его как будто вырезали по периметру из разноголосья окружающего мира. Даже воробьи захлебнулись. И у долговязых стрекоз, расталкивавюность • 2013

АНАТОЛИЙ ЮРКОВ

КОРОНАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА

ших, как второгодницы, всякую там малогабаритную шушеру, онемели только что льдисто трепетавшие крылья — так немеют со страху кончики человеческих пальцев. Подростковая, мальчишеская спина у младшего брата, фермера, становится похожей на перетянутую антенну, безмолвно вбирающую эту нечаянную общую тишину…» Кто благороднее, кто человечнее — русский или узбек? Кто щедрее, у кого душа глубже чувствует душу брата — у русского или узбека? Кто, наконец, не ударит в грязь лицом перед инородцем из чужой земли, но и не забудет при этом, что кровь у них всех пятьдесят на пятьдесят? Хотя традиции у каждого свои.

— А еще, когда умирал, он собрал нас и сказал: если у этого человека не окажется своего дома, дайте ему дом… Кремлевскому сидельцу — крышу в Бухаре, в Узбекистане?! Тут вспоминается и родина Чингиза Айтматова, сопредельная Киргизия, ставшая в начале ХХI века разменной монетой земельно-националистических страстей, переходящих в человеческие жертвоприношения. В массовые жертвоприношения. На чей алтарь?

*** У писателя герой всегда идет до конца. В сомнениях, поступках — и мыслях тоже. Выиграет или проиграет, но одолеет тот путь. Это похоже на самоотречение («заглушенье в себе всяких личных побуждений, с преданием самого себя на полную волю Провиденья». — В. И. Даль). Это не от гордыни, не от завышенной самооценки — просто человек воспитан и живет, с младых ногтей зная: в жизни за все надо платить. Даже когда с виду все вроде бескорыстно. Это неизменно. Можно лишь торговаться о цене. Так трудно жить, если цену определяешь не ты. Так жить можно, если ты кредитоспособен. Не обязательно валютой. Есть ценности и покруче. Так невозможно жить, если ты беден, как церковная мышь, и такая роль тебя устраивает. Потому как мышь в пищевой цепочке жизни является продуктом выживания других видов — пищевым ресурсом выживания. (Помните это, когда ваш язык захочет назвать и нас, людей, — ресурсом; а если ваш язык умнее головы, приклейте его к небу или по иному онемейте, ибо произносить такое вслух — признаться публично, что ты не уважаешь свой народ, людей, налогоплательщиков, в конце концов. Человек-ресурс не достоин не то чтобы персональной Вифлеемской звезды, но и подслеповатой лампочки Чубайса.) Пряхин же создает гимн коронованному им № 3 • март

человеку! Поет тот гимн во всю мощь своего таланта. Правда, он принимает сильнодействующий допинг, прежде чем взяться за перо, — память: свою, всю в кровоточащих зарубках, мою, вашу. В том гимне Пряхин воздает ему по полной. «…В тридцать первом вышло решение: не стоит высокопоставленных врагов держать на границах молодой республики, подпитывая тем самым басмаческое движение, а надо выдворить (или водворить?) вглубь страны. Как Николая Второго — в Алапаевск, так и Мамуру Третью (мать Тохта-Мурада) — на Ставрополье. Едва ли не полгода добиралась она со своим огрызочком за пазухой, пешком, на бричке — а чаще всего лишь держась одною рукою за ее задок, а другою удерживая на ходу, чтоб не вывалилась, собственную душу… свою все за той же пазухой… В телячьих вагонах, в которых мертвые согревали живых и которые больше стояли, насквозь промерзая на семи ветрах, чем катились, а то и просто на открытых платформах: сквозь стужу, сквозь снега и метели, сквозь зиму и весну, сквозь Азию и Европу. Сквозь жизнь и смерть. Навстречу новой, русской судьбе…» В конце пути их уже ждала всесильная и всевластная на Черных землях Ставрополья и Калмыкии комендатура. Тоже судьбоносная. Может, потому Сережа, Сергей Никитович Гусев, и не вправе особо заострять претензии к своему отцу — ни в прошлой жизни, ни теперь вот, перед могилой, — что Тохта-Мурад (в переводе на русский «останься, Мурад!») все это прошел, уже будучи и без отчества, и без отечества, а лишь с одним своим призывным именем. Чтобы уберечь кровинушку, неграмотной его матери Мамуре в тех скитаниях (точнее сказать, изгнаниях), похожих на круги ада, приходилось перевоплощаться то в цыганку-гадалку, то в ведьму-знахарку, то в колдунью-целительницу, то в бабку-повитуху: «…бабы, всех мастей и национальностей, умудрялись рожать и даже зачинать и на пересылках, и прямо в телячьем вагоне, понимая это как единственно доступную им и совершенно несокрушимую форму сопротивления со всех сторон наседающей смерти. Нельзя отказывать — грех». Нравственность тоже проходит, чтобы стать еще целомудреннее. Вот до каких немыслимых тайн зачатия жизни докопался мальчик Сережа, стараясь понять поведение своего отца и своей бабушки Мамуры. Поведение, которое им диктовала комендатура, и та сила, что стояла за ней. Не сила — силища! Машина. Это она потом сломает хребет самым совершенным цивилизациям, в цивилизованных же условиях породившим фашизм — коричневую чуму ХХ века.

55

РАЗНООБРАЗИЕ СЛОГА

Человек выжил и победил! А машина та проржавела и сломалась!

О породе и природе …Но в центре «Звезды плакучей» они — сестры и братья, обретенные Гусевым, можно сказать, у могилы их общего отца. Сам процесс этого обретения растянулся для него больше чем на полвека. И в душе Сергея не осталось ничего от той ревности, которая обычно крадется по жизни вместе с взрослением детей. И после возвращения с кладбища старшой разглядывает их, как долгожданные подарки, наконец-то полученные им от жизни. И эту «находку» Пряхин-писатель раскрашивает тонкой (колонковой) кисточкой художника. При этом как бы время от времени отстраняясь: посмотреть, как получается? И сам же отвечает: — Порода другая, а природа — одна. …И если мы разные люди, совсем разные, мечется Гусев в попытках убедить самого себя, а фактически пытаясь решить планетарную проблему, — то почему переодевание в узбекские национальные одежды за пиршественным многолюдным столом вдруг выявило их поразительную похожесть? И тех, кто считает себя русскими, и тех, кто слывет узбеками? С другой стороны, все солдаты, одень их в форму одной армии, будут похожи друг на друга, как китайцы. (Не скажите об этом китайцам — засмеют.) Любое наследство может стать крепким фундаментом будущего наших детей. Как и обернуться нашим же крахом. Храни нас Бог и благословение родителей на изменчивом жизненном пути. Храни нас наше первородное Отечество. И наша плакучая звезда.

*** Прощаясь, они все плакали. Плачут они, подумал Серега, еще и оттого, что им никогда уже не быть в Москве. И незачем им учиться русскому: двадцать лет не прошло, лишь один из них говорит по-русски, на обязательном государственном языке великой державы. Гражданами которой они все были по факту рождения. А значит, ни им самим, ни их детям не выбиться в люди. Это-то они знали: все узбеки, все киргизы, все таджики и казахи из простонародья выходили в люди в основном через Москву. Теперь же для них Москвы как и нет. Потому им и было горько до слез. В этих слезах была и одна капелька зависти к брату-москвичу. А может, и к тому, что он остался русским…

56

Александр Македонский, Максим Перепелица, хазарский Каган и другие. Пряхин реконструирует фигуры великих мужей прошлого, пытавшихся прилично решить так называемый национальный вопрос, вечную проблему цивилизации. Александр Македонский, молодой да ранний, на каждой из завоеванных территорий строил по городу имени себя. Три десятка городов-Александрий, в том числе и в устье Нила, на одном из островов его дельты, было заложено Властелином не только ради славы и утверждения побед Великого Полководца и Властелина. Это было еще одно гениальное изобретение Александра: в городках-Александриях он оставлял гарнизоны, состоящие из македонцев. Он уходил все дальше на восток покорять новые земли, а македонская армия оставалась. Как гарант незыблемости границ Нового Мира. Но еще и как почтовые станции всех будущих частей империи. В Александриях создавались базы продовольствия, через них шли запасы оружия, денег для выплаты воинам, то да се. Возникающие по пути города оставались опорными пунктами восьмидесятитысячной армии, живой гарантированной связью далеко ушедшего воинства с метрополией: на тридцать восемь тысяч километров растянулся путь Властелина и его армии — за такой далью и восемьдесят тысяч?! — всего по два солдата на километр. Но чтобы никто не сказал, что его Империя на штыках держится. А не на доверии и любви. На землях «нашего» Востока он оставляет три, в том числе и последнюю — Александрию — Крайнюю, в междуречье Амударьи и Сырдарьи. Она и сегодня функционирует под именем Хаджент (Худжанд) в тех краях, где разворачиваются события «Звезды плакучей». Здесь и очередную жену себе взял великий реформатор древности, принцессу Роксану, дочь местного согдианского царя. И все ради решения национального вопроса. Он и десять тысяч знатных юношей Македонии и Греции оженит на десяти тысячах прекрасных дев из персидской знати на головокружительной свадьбе в Сузах и велит своему войску исполнять обряды Востока как свои. Отныне и навсегда. Он хотел и строил невиданное мировое государство с равными возможностями для всех народов, проживающих в нем. Можно сказать, свою оригинальную цивилизацию. Но и… …Мы помним: на всякого Властелина довольно сумасбродств. Александр-Искандер хотел перенять все лучшее из персидско-азиатских традиций… С его точки зрения, все лучшее. Но он не учел… «Было бы естественно поднять азиатов с карачек и тем самым окончательно уравнять их с нами. Европеизировать. Но он почему-то выбрал — опустить юность • 2013

АНАТОЛИЙ ЮРКОВ

КОРОНАЦИЯ ЧЕЛОВЕКА

на карачки нас. Решить уравнение с другого конца. Не отменить нечто постыдное и патриархальное, а навязать его, пережиток, нам, своему цивилизованному сообществу — и генералитет, а потом и вся Армия должны показать в этом пример, принести, привить раболепный ветхозаветный обычай современной и свободной Европе». И эти-то «постельничие» мальчики-юноши подняли бунт против своего Властелина, человекобога?! Они все были родом из Греции, а Греция, их родина, была роженицей демократии. И с открытым забралом стремилась вперед, в будущее, гордая и независимая. Но они были и частью его Армии! Их Учитель и наставник в историческом походе был не просто племянником Аристотеля, его учеником, но и советником Искандера, летописцем побед Властелина, одним из самых близких к нему людей. Он знал устремления Великого и всячески ему не мешал. Да и помогал. Ученый философ, а не уловил момент, когда Властелин захочет улучшить демократию, обновить, чтобы перейти к прямому равенству всех со всеми. Ну, может, и не со всеми и не всех, а с людьми своего круга. Безо всяких там различий, без деления на «кавказские национальности». И требовалось-то всего ничего: не перечить ему. Делать, как велит богочеловек, строитель мира. Чего уж, казалось бы, не проползти пяток-десяток шагов на пузе, как солдат Максим Перепелица в одноименном советском фильме. Помните: Максим на пузе проползет, и ничего с ним не случится. Вот королевская кобра всю жизнь на брюхе ползает, а все равно остается королевской и королевой всех змей. И никто ее не заставляет — сама ползает. Ногрук, а также крыльев у нее нет. Вот и приспособилась. Добывать пропитание надо? Никакой кролик, никакая лягушка сама тебе в рот не сиганет, если будешь, царствуя, бревном лежать. А он, учитель и друг, отказался ползти. Чем и подал сигнал пажам к бунту. Да еще, чайник, речь толкает о том, что тут, за торжественным столом победителей, все равные, все строят новый мир и все глотают пыль военных дорог длиной почти в сорок тысяч километров. Плечо в плечо. Глаза в глаза. Среди солдат богов нет, перед которыми надо становиться на колени.

*** Писатель, по его признанию, долго и трудно создавал «Хазарские сны». Роман вышел десять лет спустя после крушения Советского Союза, могучего и победоносного. СССР умер в одночасье, поставив № 3 • март

временной мировой рекорд для событий такого порядка. Для писателя Пряхина, оказавшегося в команде первого и последнего президента СССР и не покинувшего его в дни путча, эта кончина была и личной трагедией. Как и для его героев из «Хазарских снов». В романе ведь не только история, царский двор, но и сегодняшний день, бывшие партийные бонзы, ставшие прислужниками олигархов, чеченцы мирные и чеченцы, вооруженные до зубов, воюющие насмерть даже с роженицами. И жертвы того огненного противостояния, покалеченные физически и морально чеченские дети, оставшиеся без отцов и матерей. Но уже с затаенной жаждой мести — из песни слов не выкинешь. Тем более любопытен для нас его взгляд на хазарскую трагедию. У него, писателя, истина всегда кроется в деталях. Тем заманчивее для автора в них вглядываться. Суть хазарской армии (возможно, сыгравшей роль троянского коня в деле исчезновения Великой Хазарии) Пряхин определяет одним словом — «жир». С сарказмом он разъясняет важность для хазарской армии стратегического этого продукта (а, возможно, и для всех армий всех народов мира во веки веков). «…Военачальники тоже оказались склонны к ожирению. Из грязи в князи: нередко из вчерашних же если не солдат или подпасков, то из занюханного войскового тягла, они как-то враз вывалились в первостатейных воротил. Тяготы службы даже на внешнем облике пагубно отражаются: ряшки трещат, и едва не каждый поперек себя шире. Дары их тяжеловесные Каган, легкий на ногу и тяжелый на руку, принимал с едва скрытым презрением: не жемчуга бы им, не бабские вожделения бы дарить своему Верховному, а земли. Новых земель же давненько не было у Кагановых ног. Любопытное дело: побед нет, а военачальники жируют — поместья, закладываемые предусмотрительно подальше от Кагановских глаз, на перифериях империи, где они чаще всего единолично представляют и Кагана и Господа Бога, уже соперничают, по слухам, с его дворцами. Может, потому и жиреют, что побед — нету?» Заметьте, Пряхин писал эту ситуацию задолго до того, как случится конфуз с министром обороны России и его рукастым окружением. А как точно попал в яблочко писатель, будто с натуры отображал. Пара пряхинских абзацев предлагает нам ответить на исторически перспективный вопрос: побед нет, а начальники жируют. Это признак чего — расцвета или заката?

57

РАЗНООБРАЗИЕ СЛОГА

*** «Я не спускаю глаз со своего повелителя…» Знаковой фразой начинает Георгий Пряхин свой роман «Бунт пажей, или Искусство падать ниц перед властелином» об Александре Македонском. В том-то и дело: тысячелетия пройдут, а мы все не будем спускать глаз со своих повелителей, смотреть им в рот: ш-ш-ш… сам говорит. Привыкнем. Что скажет, то и истина в последней инстанции. Мы станем повязаны с ними одной судьбой. Так и будем жить, не подозревая, что правит нами случай, в свое время упущенный Александром Македонским. После Македонского будут еще века рабства, эпохи костров инквизиций, завоевание континентов и истребление целых народов, торговли живым товаров, газовых камер нацистов, ГУЛАГи и атомные армагеддоны… Но еще в третьем веке до новой эры находились непокорные духом человеки и держали планку, непосильную для многих из нас, нынешних: — На колени человек может встать перед Богом, и никогда — перед его наместниками на земле.

*** Летом 2007-го Пряхин собрался, ни слова не говоря, и улетел в Милан. Там европейские писатели решили обсудить свои цеховые дела, касающиеся современной литературы. Я знал, что Пряхин пишет роман, и подумал о скоротечности времени и ценовом эквиваленте временных утрат. А он вернулся из Милана и сообщал с порога удовлетворенно: — Знаешь, я там двенадцать страниц написал.

— А в дискуссии выступал?

— Выступал. Но больше сидел в гостиничном номере и писал.

— Интересно выступил? Он пожал плечами:

58

— Хлопали. Я рассмеялся: — Ты как Спартак Мишулин в «Белом солнце пустыни»: стреляли…

— Нет, правда: то ли смена обстановки, то ли еще что, но писалось хорошо. Сам не ожидал. Пряхин сразу после «Хазарских снов» начал сочинять новый роман. Не менее неожиданный. И я бы сказал, с необычным главным героем. И вот — ехал в Милан на писательский симпозиум, а привез двенадцать страниц для нового романа.

— О чем говорил на симпозиуме?

— О письме.

— О письме как передаче мысли на расстоянии?

— О письмах, которые сблизили человечество. А может, и спасли.

— Отголоски «Хазарских снов»?

— В каком смысле?

— Ну, от них, как от цивилизации, осталось одно единственное историческое свидетельство — письмо Кагана своему сановному соотечественнику при дворе испанского хана. Ты же на этом письме, можно сказать, всю историческую канву «Хазарских снов» построил.

— Пожалуй, и об этом. — Пряхин помолчал секунду, другую. — Да, и об этом тоже! Но и о другом. На основе того миланского выступления он сделал оригинальную статью для «Российской газеты». В момент, когда общество демонстрирует свое полное неуважение к русскому языку, Пряхин напоминает нам о роли письма в становлении цивилизаций. Статья как нельзя хорошо вписалась в нашу дискуссию о русском языке. Иным — глубинным — звучанием: язык, письмо изначально сыграли роль не только информационного хранителя наследия веков, но и посла доброй воли мировых цивилизаций. За тысячелетия до ООН. А всего-то и делов — страничка-другая убористого текста. Пишите чаще письма, пожалуйста.

юность • 2013

Проза

Дмитрий ГВОЗДОВ Дмитрий Гвоздов родился в г. Белая Церковь. В шестнадцать лет переехал в Москву. Учился в Московском государственном университете коммерции, Российском государственном гуманитарном университете. В настоящее время — студент третьего курса Литературного института им. А. М. Горького (семинар С. П. Толкачева).

М

ир вокруг нас и мир внутри нас… Как часто между ними появляется непреодолимая пропасть, пропасть непонимания, пропасть взаимных обид и упреков. Как часто мы подходим к краю, всматриваемся в размытое отражение дней, в черную пустоту ночей на бурлящей поверхности жизни. Бродим по берегу — то в такт шумному течению, словно стараемся угодить ему, то против, чтобы, наверное, позлить себя. Всматриваемся в противоположный

берег, ищем в дымке тумана когда-то привычные очертания, терзаем себя воспоминаниями прошлого, грезами будущего. И понимаем, что не хватает всего лишь небольшого мостика, тоненькой ниточки, протянутой над пропастью. Литература и есть та самая тоненькая ниточка, позволяющая почувствовать, ощутить свой мир и мир вокруг, тот мостик, гуляя по которому понимаешь всю красоту, насыщенность и контраст жизни. Дмитрий Гвоздов

Любовь напрокат Рассказ

С

начала Яков бесцельно бродил по улицам, останавливаясь перед витринами магазинов, рассматривая вывески, вчитываясь в рекламу. Затем долго гулял по скверам, бесцельно, будто плыл по течению тихой и спокойной реки, ничего не видя вокруг, как в утреннем тумане. Потом, затерявшись в многолюдном потоке, толкаясь, обгоняя, спеша, он останавливался то у какой-то станции метро, то у автобусных остановок. Он никак не мог понять, чего хотел от него наступивший день, который не задавал вопросов, не выстраивал планов. Бессмысленно менялись картинки, рвано и сумбурно доносились звуки машин, разбитым стеклом слышались обрывки разговоров, оставленные спешащими прохожими. Собрать день в единое целое никак не получалось. В небольшом помещении, в котором он очутился, было душно и неуютно. Выцветшие стены, стертый № 3 • март

Рисунок Елизаветы Горяченковой

паркетный пол, пошарпанная мебель. Уже почти час, как он стоял следом за каким-то человеком, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, заглядывая через впереди стоящих людей. Над потолком монотонно скрипел вентилятор, шумно кружили ленивые мухи. Сквозь пыльное стекло витрин заглядывало бледное солнце, размыто проглядывала улица. Очередь двигалась медленно и напоминала заводь, от которой пахло грязным болотом и удушливой влагой. Якову казалось, что еще несколько минут — и он захлебнется в этой грязной жиже и утонет. Каждое дуновение свежести, которую ритмично выплевывал «хромой» вентилятор, он вдыхал жадно, полной грудью. И с каждым таким свежим вздохом обнажалось чувство, неприятное, раздражающее сомнениями.

— Мне вот эти лыжи, пожалуйста.

59

ПРОЗА

В набухшем от жары помещении чей-то голос прозвучал неожиданно, словно всплеск волны. Но Яков ухватился за эти чужие слова, как за подсказку, и ожила тихая заводь, всколыхнув застоявшуюся воду. Мелкая рябь побежала перед глазами. На мгновение Яков представил, что стоит среди горных вершин, покрытых снегом. Разноцветными точками виляли лыжники по склону, черными тенями стояли могучие ели, ярко блестела трасса в свете зимнего солнца.

— Скажите, а вот тот большой телевизор есть у вас? — спросила какая-то женщина. Вокруг снова все стало пыльным, серым, душным.

— В каталоге указано наличие. Вы брали каталог?

— Нет. Я пришла по рекламе, — недоумевала женщина.

— Вот, возьмите. И пока отойдите в сторону. Следующий! Очередь чуть оживилась, сделала ленивый шаг. Статичная картинка на секунду изменилась, заволновалась, потные спины задвигались вправо-влево. Поплыла пыльная витрина, перешли следом выцветшие стены, прошаркал под ногами стертый пол. И опять пауза, застоявшаяся вода, запах грязной удушливой влаги.

— Папа, ну пожалуйста, давай оставим Рекса еще на чуть-чуть. Он хороший. Я буду с ним гулять после школы, буду ухаживать за ним! Лицо ребенка было безгранично несчастным. Слезинки блестели в холодном свете ламп, глаза мальчика умоляли не отдавать щенка.

— Ой, это вы возвращаете собаку? — кто-то обрадованно выкрикнул из очереди. — Хорошо, что я вас встретил. Мы как раз хотели ее взять. Что она любит есть? А мебель не грызет? А сколько раз в день нужно гулять с ней? Людей в помещении набилось много. И каждый в изогнутой линии очереди был похож на маленький островок, переполненный желаниями и мечтами. В движениях улавливалось нетерпение, глаза горели огоньками. Но воздух не искрил от этого клубка эмоций, не наполнялся жизнью. Вокруг все было обыденно и тоскливо. Словно атмосфера помещения впитывала сокровенное, потаенное, обволакивая пылью и серыми тенями. Только эхо почти неслышным шепотом путалось едва различимыми словами в жужжании вентилятора. Лыжи, туфли, щенок… Слова-подсказки. Яков хотел отбросить все лишнее и зацепиться за эти слова, как за шелест листвы, обрывки разговоров в скверах, чтобы сложить их вместе, чтобы… Он повторял их про себя, смакуя каждый слог, каждый звук. Лыжи, туфли, щенок…

60

Милые атрибуты повседневной жизни. От них веяло запахом уюта и комфорта, приятным отпуском, спокойным досугом после работы. Лыжи, туфли, щенок. Якова не покидало ощущение, что еще секунда, мгновение — и станет понятна причина, цель, по которой он оказался здесь. Ему протянули каталог. Засаленные страницы, надорванные, исчерканные пометками. Они вызывали не интерес, а скорее брезгливость и тошноту. Яков открыл первую страницу, вчитываясь в оглавление.

— Что вам? — спросил менеджер. «Что мне?!» — переспросил Яков про себя. Пальцы в спешке помчались по стертым листочкам каталога. Картинки, краткие описания замелькали перед глазами. Нужно было выбрать, решиться… Улица изменилась. Эти неожиданные, непонятные перемены?! Хотя все те же скверы, брусчатка дорожек, ряды лавочек. Все тот же спешащий поток людей, монотонный гул города. Яков старался скрыть удивление, скрыть даже от самого себя, опустив взгляд к земле, механически пересчитывая разбросанный мусор под ногами, чтобы отвлечься, не заострять внимание на ярком солнце, на нежном вздохе деревьев, пряча лицо от свежего касания ветра. Что это? Может, изматывающее ожидание в очереди, духота мрачного помещения? Может, пыльный отпечаток внутри? А может… Вопросы сыпались со всех сторон. Ответы вертелись на языке. Вопросы были простые. Но ответы все усложняли. И сейчас, словно убегая от самого себя, Яков спешил к шумному проспекту, чтобы скрыть свой, как ему казалось, нелепый поступок. Поступок? В конце концов, что он сделал не так? Взял Ее напрокат? Да у него все было напрокат. Квартира, мебель, машина. Даже ковры на полу и стене тоже были взяты напрокат. Да и жизнь Его… Вопросы… Они яркими вспышками мелькали в голове. Ответы осадком оставались на языке, оскоминой на зубах. Эта беспокойная возня, возня вопросов-ответов, изматывала, проявлялась суетой в движениях, сомнением во взгляде. И только четким, уверенным был стук Ее каблуков позади. Яков слышал, как Ее шаги сливаются в такт с его шагами. Он видел, как блеклые очертания Ее тени набегают на блеклые очертания его тени. И ощущение близости, ощущения, что Она идет рядом, зажигали какие-то неведомые, непонятные огоньки внутри, от которых… Бульвар тонул в ясном светлом дне, пушистые кроны деревьев раскрывали свои объятия солнцу, а ветер ласковыми пальцами перебирал зеленую листву. юность • 2013

ДМИТРИЙ ГВОЗДОВ

Шумный проспект. Перекрестки. Спутанные направления. Рев двигателей, раздраженные гудки клаксонов, скорости. Машины несутся, мелькая цветными нарядами перед глазами, размазывая красками реальность. Яков остановился у кромки перед желтой границей дороги. Протянул руку. Несколько машин, скрипя тормозами, остановились.

— Вам куда? — спросил водитель. И хотелось ответить: «Нам в рай». Ведь таксисты должны знать все дороги.

— В рай, — ответил он.

— Двести пятьдесят рублей, нормально? — чуть с прищуром спросил водитель.

— За дорогу в рай не так дорого. Бар… Не самый лучший выбор. Гремит музыка, стены отбивают ритм. Танцпол переполнен. Искусственная радость, имитация счастья в алкогольном заблуждении. В каждом всплеске эмоций прячется осадок разочарования. Бокал вина, один за одним, как протоптанная тропинка среди густой чащи прошедших событий за день. Если на нее встать и пойти, то можно потерять самого себя или, наоборот, приобрести. И с каждым глотком остаются позади снятый пиджак, расстегнутая рубашка, сброшенные ботинки. А в конце, словно в отражении зеркала, можешь увидеть самого себя, голого, настоящего, без прикрас. Бар… Не самый лучший выбор. Но приятно играет музыка, угодливо склоняются официанты, бокал всегда наполняется до краев. Полумрак помещения, дым сигарет путается в свете ламп, и взгляд, рассеянный алкоголем, устало скользит от стола к столу. В душе пусто, шаром покати, но сейчас придет Она, разгоряченная после танца, улыбнется, прильнет к его щеке и снова исчезнет, как только заиграют другие аккорды. Музыка затихла. Вот Она… В полумраке помещения Яков узнал ее походку. Вот Она… Стройная, красивая, как сама любовь. Вот Она… Бесконечность синих глаз, длинные светлые волосы, нежные губы. Вот Она… Долгий глоток терпкого красного, глоток до дна. Рука неуверенно ставит бокал на стойку. Счет оплачен, теплые, улыбчивые прощания барменов, сухое «до свидания» охраны на выходе. Ночь прекрасна и свежа. Город тлеет мягким светом фонарей, желтыми огнями в окнах домов. Совсем тихо, улицы пусты. Свежий ветер касается лица, оставляя влагу приближающегося утра. Где-то совсем близко слышится разговор таксистов на пятачке у бара. «Вам куда ехать?» Желтого цвета такси, подсвеченное ночным городом, неслось сквозь темное пространство ночи. № 3 • март

ЛЮБОВЬ НАПРОКАТ

Мелькали фонарные мачты, горели уютным светом окна в квартирах, холодно отражалась река за парапетом. Ночью город выглядит загадочным, таинственным, шепчущим на ухо тихие, добрые сказки. Интересно было мельком заглянуть в темный двор, остановить взгляд на пустой лавочке, укрытой тенями, посмотреть на ночное небо, вдыхая полной грудью прохладный воздух.

61

ПРОЗА

Яков поймал себя на мысли, что таким он никогда не был. Эти паузы в мгновениях… Это все Она. Она изменила его, Она поменяла точки соприкосновения с миром. На заднем сиденье такси Яков обнимал Ее за плечи, чувствовал, как роскошная копна светлых волос ложилась ему на плечо, слышал Ее тихий шепот, свежее дыхание… Парк… Не самый лучший выбор. Ветер, заснувший в кронах деревьев, первая роса уже проступила на травинках, белесые тропинки, гравий которых перемешан с тенями. Открытый взгляд неба над головой, бутылка красного вина в руке и тихая музыка в голове. И все чувства открыты, распахнуты, впитывают в себя всю прелесть тишины. От переизбытка ощущений кружится голова. Парк… Не самый лучший выбор. Один на один с Ней. Момент требует откровений, требует правильных слов. Нужно с чего-то начать. И Яков мнется, спасаясь бессмысленными разговорами о прошлом, едва слепленными мыслями о будущем, пропуская настоящее, которое все больше и больше, стакан за стаканом, наполнялось пустотой. Прошлое: теплое, приятное, отредактированное памятью. Будущее: мечты выбирают только счастливые фрагменты. И Яков ощущал Ее либо в прошлом, либо в будущем, но только не сейчас, как будто Ее и не было рядом. Настоящее… Он смотрел на него и видел только стертый паркетный пол, выцветшие стены, потные спины людей, которые спешили отовариться, слышал их голоса, брызгающие интонациями потребностей. И над всем этим — равнодушное лицо менеджера. Настоящее казалось пропастью, через которую ему нужно было перешагнуть и упасть в объятия грез либо остаться в прошлом, прокручивая его перед глазами снова и снова, вдыхая его запах, наполняя им свою жизнь. Или… Упасть в пропасть, чтобы почувствовать, ощутить реальность, вдохнуть ее полной грудью,

62

чтобы из глаз потекли слезы от разочарования. И, склонившись над бездонной чернотой, Яков уже не понимал: он все еще держится за шаткие перила или уже летит вниз.

— Что вам? — спросил менеджер. «Что мне?» — переспросил Яков сам себя. Человек за засаленной стойкой смотрел на него скучным взглядом, карандаш в его руке устало склонился над квитанцией, готовый записать заказ.

— Нет. Ничего. Я передумал. Вернув каталог и проталкиваясь к выходу, Яков вышел на улицу. Свежий воздух приятно прикоснулся к лицу, солнце теплом легло на плечи. Бульвар зашагал рядом, чеканя шаг в такт его шагам. Ветер шумел зелеными кронами деревьев, дорожка ворчала белесой щебенкой, скамейки, занятые пенсионерами, безостановочно болтали. Мысли летели вперед, планируя, выстраивая конструкцию будущего дня. «Нужно спешить на работу, сделать несколько срочных звонков, организовать запланированные переговоры». Перекрестки, скверы, бульвары, снова перекрестки. Душное помещение пункта проката уже далеко позади. И теперь оно — прошлое, которое отгорело, стерлось, похоже на смятую постель, уже остывшую, и ее нужно убрать в шкаф. Яков словно выдохнул его из легких вместе с углекислым газом, а вдохнул свежий воздух — настоящее. Но настоящее тянулось, как всегда, обыденно, без подробностей, чтобы не запомниться. Настоящему не хватало красок, не хватало остроты, чтобы каждый вздох, словно электрический разряд, пробегал по телу, чтобы каждое мгновение перерастало в бесконечность, чтобы напиться им, чтобы утонуть в нем, стирая будущее, забывая прошлое. Настоящему просто не хватало любви. А взять Ее напрокат Яков не решился.

юность • 2013

20-я комната (от пятнадцати и старше)

Сергей Воронин Окончание. Начало в № 2 за 2013 г.

«Чему нас учит, так сказать, семья и школа?» Записки преподающего

Э

та 78-я школа чисто внешне действительно воспринималась как очень привлекательная. И объяснялось это изящной внешней политикой ее директора. Все началось с того, что до горбачевской перестройки на рынках города и вообще страны господствовали армяне и грузины. После распада СССР эти две бывшие республики без российской нефти и газа быстро и вконец обнищали, и их место тут же заняли разбогатевшие за счет собственной нефти азербайджанцы. И поначалу все продавцы за прилавками вели себя крайне нагло, создали множество мафиозных группировок, убивали молодых русских парней, насиловали их девчонок. Милиция смотрела на это сквозь пальцы, поскольку при Ельцине была куплена на корню. Русские в своей собственной стране превратились в людей уже и не второго, а пятого и десятого сорта. Да тут еще началась война в Чечне, и в ответ покатилась на кавказцев волна теперь уже русского национализма — яростного, беспощадного! И вот тут азербайджанцы взвыли уже не на шутку! Русские бандиты стали убивать их пачками и нигде им проходу не давали, особенно в Москве. Несколько раз возмущенные азербайджанцы устраивали в столице огромные демонстрации протеста: впереди колонны они несли завернутый в саван труп очередного убитого русскими своего собрата, а за ним следовала стотысячная толпа торговцев и мафиозников. Азербайджанцы вполне серьезно доказывали русским: «Мы вас кормим! Без наших овощей и фруктов вы с голоду тут сдохнете! Вы же — обленившиеся животные. Рабы! Вы работаете на своих заводах за гроши! Ваши дети брошенные и растут бандитами, потому что их ни№ 3 • март

кто не воспитывает. А наши жены не работают. Наши дети все хорошо одеты, накормлены и всегда под присмотром матерей! У вас все гниет на корню, потому что вы не умеете ни сохранить товар, ни тем более выгодно продать его. А мы это умеем. Без нас вы — никто!» И это была война не на шутку. Якобы решительный Путин на самом деле в ответ на все это только «мудро» чесал себе одно место и продолжал молча взирать на то, как русский народ у себя дома медленно и неуклонно вымирает. В ответ на требования коммунистов провозгласить основной принцип: «Русские — государствообразующая нация! Основа всей России! Русских в стране — восемьдесят процентов. Не будет русских — не будет и России!» — продажные кремлевские идеологи неустанно поучали: «Мы — страна многонациональная, и русские должны в первую очередь думать не столько о себе, сколько о нациях меньших! Лишь так будет справедливо!» И это было продолжением типично брежневской гнилой идеологии дружбы наций. И все заработанные русскими денежки шли на Кавказ и в другие национальные окраины, они чуть ли не процветали, а коренной России доставались гроши. Второй после Жириновского по эмоциональности выступлений оратор ЛДПР депутат Госдумы Митрофанов во всех СМИ много лет повторял неуклонно: — Азербайджанцы держат российские рынки. Они не пускают туда русских торговцев, скупают по бросовым ценам их товар и продают его русским 63

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

же втридорога. Несогласных с этим — бьют! А тех, кто пытается с этим бороться, убивают. Азербайджанцам необходимо запретить заниматься торговлей — всякой. Есть немало других видов предпринимательства: пусть они себе строят, перевозят грузы, что-нибудь ремонтируют, но только не торгуют. Их близко нельзя подпускать к рынкам! Азербайджанцев нужно вообще убрать из России! Они живут здесь почти все нелегально — милиции и ФСБ на это наплевать! Куда смотрит президент?! И вот только после вспышки русского национализма Путин начал хоть что-то делать и для коренной, русской России. Азербайджанцев начали массово арестовывать и депортировать на родину. Те из них, кто сумел вовремя крутануться, оформили фиктивные браки с русскими женщинам и тем самым автоматически получили российскую прописку и гражданство. Остальные убрались восвояси. На рынке их лиц стало почти совсем не видно. Но и тут была уловка — теперь товар продавали не они сами, а русские продавщицы, сами же азербайджанцы группками стояли где-нибудь в стороне и внимательно наблюдали за происходящим. Но отныне они стали вести себя тише воды ниже травы — милиция теперь гнобила их тоже по-черному! И в условиях этой ненормальной и унизительной для русских обстановки местная, ульяновская, азербайджанская община решила установить в городе памятник своему президенту Алиеву, а потом уже недалеко от него открыть музей российско­ азербайджанской дружбы! Сложилось так, что памятник установили в трехстах метрах как раз от этой самой 78-й школы. Потом азербайджанцы стали думать — в каком помещении им основать музей? Получалось, что самым разумным будет сделать это в одной из школ. Они обошли все соседние школы, но ни один директор даже и слышать ни о чем подобном не захотел! А вот интернационалист Королев1 сумел вовремя просчитать всю последующую от этого шага лично для себя выгоду и встретил азербайджанцев с распростертыми объятиями! Детей в предыдущие голодные и смутные годы рожали мало, школу же коммунисты двадцать лет назад построили огромную, свободных классов было полно. И Королев с легким сердцем отдал представителям братской национальности чуть ли не целое школьное крыло на первом этаже. Там азербайджанцы развесили всякие цветные картинки, карту Азербайджана. Музей тут же закрыли на ключ, и с тех пор его почти никто никогда не по-

1 Имена и фамилии действующих лиц изменены. Любые совпадения случайны.

64

сещал. Смотреть там было не на что, да и, кроме самих азербайджанцев, некому. Памятник президенту Алиеву отлили вовсе не из бронзы — денег на цветной металл пожалели, а сделали его из бетона, покрасили под золото и установили на высоком пьедестале под гранит. Произведение псевдоискусства вышло в типичном северокорейском аскетическом коммунистическом бездарном стиле: пятиметровый Алиев на таком же по высоте постаменте стоял в официальном костюме в официальной позе руки по швам, пальцы вытянуты и плотно прижаты к телу, взгляд устремлен строго вдаль! Восток есть восток. Чинопочитание там было всегда на первом месте. И никакого излишества. Потому что это — как бог! И такой же огромный. И даже почти золотой! Открывать сей великий памятник великой дружбе между великими народами приехал тогдашний великий президент России Медведев и сын первого президента Азербайджана Алиева новый президент Азербайджана и его прямой наследник великий Алиев второй. Весь микрорайон вокруг памятника в радиусе один километр в тот день окружили милиция, фээсбэшники и прочие спецслужбы. «Лишние» деревья вокруг спилили, все канализационные люки закатали в асфальт — чтобы террористы не устроили взрыв. Цветы двум президентам вручали детишки именно из 78-й школы! После открытия памятника президенты в школьный музей, естественно, пойти и не подумали! На кой черт он им сдался! Хотя Королев втайне надеялся и все-таки ожидал прихода двух президентов к себе в гости. Так и пылились бы картинки на его музейных полках, но периодически сюда для проведения агитационно-пропагандистских совещаний на тему дружбы с народами мусульманского Востока начал приезжать местный губернатор Морозов. Это повысило авторитет Королева в глазах власти на целый уровень, он начал часто мелькать в отчетах СМИ. А принимать высокое начальство в сарае никак невозможно, и Королев потихонечку убедил азербайджанцев начать украшать школу. И те за несколько миллионов собственных средств обшили ее снаружи металлическим сайдингом. Потом уложили внутри новый линолеум. Покрасили. Заменили на кухне печи, картофелерезку и прочее. И школа под этим соусом действительно на фоне других нищих школ заблестела! Чисто внешне. Вот именно эта резкая разница между блестящим внешним и подлым внутренним и привела мамашу Гатауллова в замешательство. Вообще мое знакомство с этим гадостным седьмым «Б», в котором учился ее славный Русланчик, юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

началось с того, что я 1 сентября хотел написать чтото на доске и только повернулся к ним спиной, как в меня тут же полетел комок бумаги! Словно только и дожидались этого желанного момента. В тот праздничный день я решил не портить наши с ними отношения с первой же минуты знакомства и сделал вид, что ничего не заметил. И это с первой же секунды было моей чуть ли не основной ошибкой. Люди — страшные животные. А уж дети — вообще слов нету. Они мою доброту тут же истолковали неадекватно, извращенно — они оценили ее как слабость, она их сделала только еще более агрессивными. Они все разом решили, что на мне можно ездить, что я стерплю над собой любые издевательства, и стали вредить мне по нарастающей. И первое время я действительно терпел, так сказать, взывал к их совести. Но как можно дожидаться проявления совести у зверей в зоопарке? А тридцать пять детей в одном классе, воспитанных родителями не в уважении, а в презрении к учителю — это и есть самый реальный зверинец! А то, что класс ненормальный в целом, я убедился очень быстро. Так, однажды кто-то из них на перемене прибежал откуда-то и закричал: «Уроки отменяются! В актовом зале — подготовка к концерту. Все в актовый зал!» Все тут же побросали портфели — кто на парты, кто прямо на пол, — и в одну секунду в классе не стало ни единой души! Прозвенел звонок на урок — никого в классе так и не было. Я пошел вслед за ними в актовый зал — они там орали, бегали, дрались, обрывали шторы на окнах. Никакой подготовки к концерту не было и в помине. На мое требование вернуться в класс они не прореагировали. А потом начали доказывать, что быть здесь им разрешила их классная руководительница. Я пошел к их классной руководительнице, учительнице литературы. Та встретила меня почти тигриным оскалом: — Что?! Сами справиться не можете? У меня урок.

— Но они доказывают, что это вы им приказали уйти с моего урока.

— Я-я-я?! Пришлось ей все-таки идти в актовый зал, и там она прямо с порога что есть мочи заорала на них, как психбольная: — Что-о?! Кто вам разрешил уйти с урока? Я?!

— Да, вы! — с совершенно искренним выражением лица стали доказывать они ей.

— Вот я вам дам! Я ваших родителей вызову! — еще громче заорала она. Следом приплелась завуч Колобок. Она с нескрываемым презрением смотрела на меня: как это я, мужик, не способен справиться с этими вконец обнаглевшими сопляками?! В две луженые глотки они принялись орать на разыгравшийся класс и кое-как № 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

все-таки загнали их ко мне в кабинет. То, что нормально вести урок после этого было невозможно, понятно и дураку. При этом дети почти в открытую обзывали толстую завучиху Колобком и громко у нее за спиной желали ей: «Эй, Колобок, пара дырок между ног! Катись отсюда поскорей!» Колобок делала вид, что ничего этого не слышит. Классная руководительница, по их выражению, «классяра» или «классуха», только ухмыльнулась в ответ на это пару раз. Я же стоял и думал: какой позор мне, мужику, работать в этом убогом пристанище для нищих, несчастных баб, в этом дурдоме, где все на самом деле психбольные! Эта их классная руководительница Светлана Михеевна, еще совсем не старая, в тридцать семь лет уже выглядела пятидесятипятилетней злобной старухой. И вообще я заприметил, что у почти всех учительниц после семи-десяти лет работы в школе взгляд делался злобным, выражение лица — крайне агрессивным, характер — подозрительным. Все-таки профессия действительно оставляет свой след на лице. Тем более профессия такая ненормальная. В другой раз я предложил в этом самом седьмом «Б» написать родословную своей семьи и пообещал им за это пятерки. Я-то думал, что это сделают все, ведь тут-то можно было наврать сколько угодно — все равно ведь я ничего проверить не смогу и поверю им на слово. Но не тут-то было. Родословную принесли всего три-четыре человека, все — девочки. Я им, естественно, тут же поставил в журнал пятерки, и вот тут весь класс в едином порыве поднялся на дыбы — как это так: им пятерки, на их полублатном жаргоне — «петрофаны». За что?!

— А за то, что они работали, — объяснил я им.

— А что такого они сделали? — продолжал возмущаться весь класс.

— Как это что?! Опросили своих родителей, бабушек, дедушек, тетей, дядей и прочих, а потом записали их рассказы и принесли мне. Вот за это. И только тут до них дошло, что можно было и соврать, написать что угодно и получить «петрофан» ни за что. Некоторые прямо при мне хлопнули себя по лбу и сказали вслух громко: — Эх, что же я сразу-то не догадался, дурак? А можно, я тоже вам принесу родословную?

— Нет, теперь уже поздно, — огорчил я их. Все это происходило на перемене, и класс тут же выразил свое презрение ко мне в письменной форме: когда я оторвался от журнала и повернулся к доске, то увидел, что прямо на стене карандашом огромными буквами было написано: «Историк —х...!» До этого я думал, что матерщину в адрес учителя способны писать только мальчишки. Но куда там! Это сделали именно девчонки. И они в пылу правед65

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

ного гнева не заметили, что в это время в коридоре дежурила как раз их классная руководительница Светлана Михеевна. Она пристально наблюдала всю эту сцену, потом ворвалась в класс и вновь что было сил завопила на писавших матерщину: «А ну, идите сюда! Стирайте, что написали!» Провинившиеся девчонки начали неохотно стирать — кто тряпкой, кто прямо рукой. Но надпись держалась на стене крепко. Одна из девчонок и не подумала подчиниться классихе и с улыбочкой смотрела на все происходящее.

— Зобова! — прогавкала Светлана Михеевна.

— Че? — нехотя отозвалась она.

— А ты почему не стираешь?

— А я не писала.

— Нет, именно ты больше всех и старалась! Я стояла в коридоре за дверью, за вам наблюдала и все видела. Иди стирай! Или я тебе волосы наголо остригу! Почти в открытую матерясь, Зобова ленивой походочкой все же подошла к стене и даже два раза, не касаясь ее, якобы провела по ней пальцем. В другой раз этому седьмому «Б» предстояло убирать территорию на улице. Причем не внутри своего родного школьного двора, а где-то среди чужих жилых домов — таков был приказ городского отдела образования: за каждым классом закреплялась городской участок, и каждый класс был обязан раз в неделю его убирать от мусора вместо дворников или помогать им, дескать, это и есть сущность трудового воспитания школьников — все строго по педагогической науке! Их классная руководительница, которую они называли еще и «руководилкой», уже известная Светлана Михеевна, в тот день заболела, и завуч Колобок в приказном порядке попросила, чтобы сегодня за ее уже ставшим мне ненавистным классом проследил на улице именно я, поскольку классного руководства у меня нет, но как мужчина я просто обязан хоть изредка помогать коллегам-женщинам. Деваться было некуда, я проследил, чтобы детишечки взяли в школьном сарае лопаты с метлами, и мы все направились в указанный двор, заваленный мусором, разлетевшимся из переполненных мусорных контейнеров. Славные детки и не подумали его убирать: они тут же послали и весь этот мусор, и меня вместе с ним опять же на х…, принялись махать метлами, бросаться лопатами — кто дальше ее закинет, а потом мальчишки скопом залезли на крышу девятиэтажного дома и орали мне оттуда во всю глотку всякую непотребщину. Прохожие, глядя на все это, изумленно пожимали плечами, некоторые старушки возмущались и обещали нажаловаться в городскую администрацию: 66

— Что это у вас за дети такие, что за школа — позволяют себе материть учителя?! Да еще при всех! С крыши!

— Школа номер 78, — отвечал я. — Класс седьмой «Б». Я учитель истории. Позвоните, пожалуйста, только не директору школы — ему все до фени! Все равно он потом обвинит меня же. А действительно какому-нибудь городскому начальству, чтобы они приехали, посмотрели и отменили это долбаное трудовое воспитание — а то нам, учителям, больше заняться нечем! Видимо, кто-то из женщин и впрямь позвонил куда повыше, и бегом прибежавшая завучиха Колобок во всю свою луженую глотку заорала и на меня, и на детей! Те нехотя ей подчинились и наконец-то слезли с крыши. А Колобок смотрела на меня через гневный прищур своих собачьих глаз и словно цедила яд сквозь зубы: — Да-а, Сергей Германович, не умеете вы держать дисциплину. Не сработаемся мы с вами, не сработаемся.

— Ну и фиг с вами! Невелика потеря! — так же озверело совершенно неожиданно для себя прямо при детях выругался я. И нисколько о том потом не жалел. Это только женщины рефлексируют по поводу случившегося. А мужчины рубят грубо и прямо в лицо! Стыдно мне за тот поступок никогда не было. Колобок от неожиданности опешила, махнула рукой и, страдая одышкой, поплелась в школу. А я еще должен был заставить этих подонков собрать метлы с лопатами и отнести их обратно в школьный сарай. Некоторые из наиболее продвинутых девочек, испачкавших себе платья, пока несли орудия славного труда, шипели и мне, и завучихе в спину: — У-у, суки поганые! Учителя съеженные! Это были еще цветочки. Настоящие ягодки дожидались меня впереди. И эти истеричные, развращенные всей обстановкой и в школе, и дома двенадцати-тринадцатилетние девахи уже через три-четыре года начнут беременеть, делать аборты, а то и массово рожать. И посыплются от них жалобы во все инстанции на врачей в роддоме: что не так их обслужили, что не предоставили им более светлую палату, что слишком громко во время родов с ними говорили, дескать, орали на них, по крайней мере так им, видите ли, в тот момент показалось. Что, дескать, заразили в роддоме ребенка всякими возможными заразами, и именно поэтому он у них, пьющих и наркоманящих, теперь такой хилый. И реагировать на эти жалобы этих курящих, направо и налево гуляющих вконец оборзевших шалав будут вынуждены представители очень и очень серьезных инстанций, потому что эти девахи, юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

неизвестно от кого забеременевшие и неизвестно какого качества ребенка родившие, будут неустанно повторять один и тот же «весомый» аргумент: «Я — мать!» (И поэтому имею право куролесить, как угодно!) А потом они в известном уже духе воспитают и свою поросль. И пойдет, поедет трястись по ухабам жизни еще одно ненормальное поколение полудебилов! Одно слово — Россия! Существует избитое выражение по поводу всего вышесказанного: не перебесились еще подростки. Не доиграли в детство. Потом все это пройдет само собой. Так говорят либо матери этих выбившихся из-под контроля подростков, либо якобы добрые, а на самом деле глупые старушки-учительницы. Дескать, надо только перетерпеть, потом все само собой перетрется. Ничего подобного вас унижающего никогда терпеть нельзя! И ничего само собой никогда ни за что не пройдет! Подростковый возраст оказывает почти решающую роль на дальнейшую жизнь человека. Это и есть начало реальной, взрослой жизни. А каков старт, какие на нем будут заданы основополагающие цели, такой будет и вся последующая жизнь. И если уж не вся, так на ближайшие лет двадцать — точно. У меня за всю мою пусть и недолгую, но достаточно насыщенную педагогическую эпопею было немало подобных трудных подростков. Почти все они потом оказались на самых низких жизненных ступенях — стали рабочими, как правило, самой низкой квалификации в каких-нибудь шарагах, почти все поголовно крепко пили. Некоторые из них, когда началась война в Чечне, подались в контрактники, которые прославились тем, что генералы единодушно признали их самыми пьяными и недееспособными частями своих полков и дивизий: где контрактники — там сплошь никудышное исполнение приказов, граничащее с анархией! Кто на этой войне остался жив, потом опять же пьянствовали, бомжевали. Некоторых я встречал после. Какие в свое время это были самодовольные, гордые, полукриминальные «короли» класса или даже всей школы! И куда делась вся их петушиная блатная напыщенность? Передо мной стояли опустившиеся, с опухшими рожами алкаши в окружении себе подобных полулюдей и уж совершенно противных, вонючих женщин, до которых и дотронуться-то было страшно. А ведь они с этими женщинами только для того и пили, чтобы потом их где-нибудь в подвале поиметь. Некоторые из этих пьяниц, увидев меня, совершенно искренне, в пьяном восторге радостно вскидывали руки: — О! Сергей Германович! Наш дорогой историк! Мы вас помним. Хороший вы были человек! Добрый. № 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

Никогда на нас не орали! И мы вас за это до сих пор уважаем. А помните, как вы нам про Древнюю Грецию рассказывали — мифы там всякие, Александр Македонский? Я до сих пор это вспоминаю. Мы тогда глупые были — издевались над вами. А вы терпели. Спасибо вам, дорогой. До сих пор вас благодарим, ваш предмет нам больше всех нравился! Может, выпьете с нами, не побрезгуйте? И протягивали мне свои грязные ладони и бутылки с пивом или водкой. И я был вынужден ответно пожимать их руки, хотя, конечно, никогда не пил. А некоторые даже просили подать им на бутылку: обнищали совсем. И я им иногда подавал — некоторым, совсем уж безнадежным. И что удивительно — благодарят в основном те, кто больше всех меня в свое время ненавидел и мне пакостил. Отличники же не подошли ко мне почти ни разу. После душещипательной беседы с мамашей Гатауллова Русланчик хоть и немножечко, но все-таки присмирел и стал вести себя более или менее по-человечески. Но зато совсем сошел с ума Пацаев! Он ни с того ни с сего часто вскакивал среди урока, начинал переворачивать парты, кидаться стульями, петь песни, обзывать меня. В общем, это был второй ЗПР Сидоров. Только в десять раз хуже, потому что Сидоров не понимал, что творит, и поэтому делал это совершенно беззлобно и потому не обидно. Пацаев же был абсолютно нормальным. И хуже всего было то, что мать Пацаева работала здесь же, в другом конце коридора от моего кабинета, на этом же этаже, учителем информатики. Поначалу я стеснялся подходить к ней и рассказывать о поведении ее сына. Но когда терпеть стало совсем уже невозможно, я стал ей жаловаться регулярно. И что удивительно, она, как это среди учителей обычно водится, нисколько не обижалась. Более того, она сама начала искать помощи у меня и рассказала мне как-то: — Еще в прошлом году он был идеальный мальчик. Просто чудо! Целыми днями сидел дома, читал книжки. Даже в компьютер не играл. Мы с отцом даже иногда просили его: брось ты читать эти книжки — ослепнешь, иди лучше погуляй, порезвись! Вот и допросились. Теперь я вообще не могу с ним разговаривать — он огрызается, как волчонок! Отец несколько раз крикнул на него матом. Так он что сделал? Ушел из дома! Слава богу, пока недалеко — несколько часов просидел на лавочке у подъезда. На морозе. Но ведь в следующий раз уйдет уже надолго — свяжется с какой-нибудь компанией. Вот мы с мужем и не знаем, что нам делать: и пороть его уже поздно, и говорить бесполезно — не слушает, и боимся, что бандитом станет или наркоманом. Вот и пустили дело на самотек. Надеемся, что это все 67

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

временно — переходный возраст, все само собой пройдет. Я, слушая ее слова, сначала думал, что она хитрит, таким немудреным способом защищает сына. Но потом я однажды увидел, как этот Пацаев бьет на перемене мальчишку старше себя и гораздо выше ростом. Он его и пинал, и чуть ли не рвал его кожу зубами. И тут я понял, что психика у него очень и очень больная. А его мать от отчаяния и бессилия оттаскивала его прочь и кричала, сама не понимая, что: — Я тебя к директору отведу! Пошли! Пошли к директору! Сынок же в ответ лишь самодовольно улыбался, потому что в его глазах директор не имел ровно никакого авторитета. Балбошин и этого Пацаева сумел подчинить своему влиянию. И если Гатауллов перестал выполнять приказания Балбошина, которые получал эсэмэсками, то Пацаев, наоборот, делал это с огромным удовольствием. Он следил буквально за каждым моим движением и придавал ему обязательно двусмысленное сексуальное значение. А потом прямо на уроке по мобильнику извещал об этом Балбошина, а тот оповещал об этом уже всю школу. В связи с этим произошла такая противная история. В параллельном седьмом «А» у меня училась Оленька Куликова — милая отзывчивая девочка с чудесными ямочками на щеках. Мы жили с ней в одном дворе, я знал ее с тех самых пор, как она начала возиться в песочнице, часто дарил ей конфетки, потому что она среди прочих детей выделялась и добротой, и внешностью, и она тоже чисто по-детски тянулась ко мне, и когда выходила во двор, то смотрела на мои окна и ждала, когда я выйду и подарю ей игрушку или конфету или просто поговорю с ней. Теперь же она вдруг стала моей ученицей, и я, как ни старался, естественно, не мог скрыть особого к ней своего чувства. Вскоре это заметили все в классе, и девчонки из седьмого «А» вслед за Куликовой стали краситься, строить мне глазки, кокетничать со мной. А я думал: пусть уж лучше они со мной заигрывают, чем дерзят и пишут матерщину на стенах, как в седьмом «Б». В конце концов я намного старше их, и ничего сексуального нашим отношениям никто приписать и не подумает. Но куда там! Дети — это такое! Лучше с ними вообще не связываться, чтобы тебя потом не смешали с грязью — и они же сами, и уж тем более их безумные сплетницы-мамаши, которые, если уж фантазии дошли до эротики, недалеко ушли от своих недоразвитых отпрысков. Это я хорошо усвоил еще двадцать пять лет назад, когда только начинал свою педагогическую ка68

рьеру. Я тогда работал в соседней 70-й школе, и у меня была десятилетняя ученица Светочка Курина. Она никогда в глаза не видела своего отца, росла с мамой и бабушкой, но хотела, по возрасту, мужского влияния, и поэтому неосознанно для себя как-то сразу потянулась ко мне буквально с первого урока. Я это быстро ощутил, но по молодости и неопытности поначалу не придал этому никакого значения. И даже сочинил шутливый стишок: «Светочка Курина — мамина и бабулина. А теперича еще и Сергея Германыча!» Он так ей понравился и она его так часто всем повторяла, что буквально на следующий день его знал наизусть весь класс, и все, действительно еще дети, на перемене вслух его мне тоже весело и беззлобно повторяли: «А теперича еще и Сергея Германыча!» И радостно хихикали. Сама Света была от этого всеобщего к ней внимания просто без ума. И каждое утро ждала меня у входной двери школы, молча, совершенно для нее естественно, как родного ей человека, брала меня за руку, и так мы с ней шли до кабинета, где у меня должен был пройти урок. Дома Света рассказала своим женщинам, какой я хороший, и пожелала, чтобы я стал ее папой. И тогда ее бабушка, конечно, вначале посоветовавшись со своей дочкой, и впрямь решила действовать именно в этом направлении! Однажды Света вдруг сказала мне, что ее мама и бабушка очень хотят видеть меня у них дома. Зачем, не ответила и только загадочно улыбнулась. Я не придал этому факту ровно никакого значения, так как жили они в огромном доме в пятидесяти метрах от школы, впритык к школьному двору, и отношения со многими родителями у меня были чуть ли не как в деревне — не нужно было даже заходить к некоторым в квартиру: их мамаши по вечерам сидели и сплетничали с подругами во дворе, а отцы возились с автомобилями или играли здесь же в домино. Придя к Куриным домой, я увидел там празднично накрытый стол с тортом. И бабушка почти с первой же минуты заговорила со мной в том духе, что я их Светочке очень понравился и она очень желает, чтобы я стал ее папой. Светина мама при этом смущенно опускала глаза. Эти слова бабушки я, естественно, пропустил мимо ушей и не придал им значения — мало ли о чем болтают старухи. Торта, конечно же, поел. С этим и ушел. А уже на следующий день с утра ко мне стали подходить Светины одноклассники и, особо подчеркиваю, абсолютно беззлобно, ведь еще совсем дети, мне же и сообщать, что я вчера ходил свататься к маме Куриной. Что я до этого приходил к ней уже много раз, чтобы целоваться с ней и «ложиться на нее». Слово «трахаться» в те годы еще не приобрело своего нынешнего сексуального смысла, а говорить мне слово матерное дети еще не реюность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

шались. О, какие же святые и высоконравственные это были времена! Я неслыханно поразился этим рассказам детей обо мне самом же. И принялся их расспрашивать, откуда они это все взяли. И они мне совершенно искренне поведали, что об этом вчера вечером три часа подряд говорила одна мама по телефону другой маме. А дочка этой другой мамы рассказала, что об этом ее мама рассказывала уже на лавочке во дворе уже трем другим мамам. И так все по очереди. При детях же. Я посмотрел по журналу и увидел, что весь их класс живет в двух огромных двенадцатиэтажных домах, объединенных одним двором, что это действительно одна большая деревня, и малейшая сплетня тут мгновенно становится историческим фактом. И обрастает массой всевозможных подробностей, сочиненных «очевидцами». Лишь бы был ну хоть какой-нибудь для этого малейший повод. А тут повод был самый преогромный и наипакостнейший — учитель пытался соблазнить мамашу своей маловозрастной ученицы! Что еще хуже, об этом «факте» тут же узнали и все учительницы, и завучихи, и даже сам директор! Бывший мент — хам, склочник, болтун и сплетник похлеще трех баб, вместе взятых! И все они при встрече мне хитренько улыбались, а директор на педсоветах неоднократно подчеркивал, что у меня сложились с родителями некоторых учениц особые отношения. В общем, я на несколько дней стал героем великих сексуальных похождений. И объектом «педагогических» обсуждений. Разумеется, всяческие отношения с мамашей Светочки Куриной я после этого прервал — к огромному горю Светы. А через пару лет она повзрослела, стала дерзкой, неприятной, никакой папа ей уже, по тогдашним блатным выражениям, и на хрен не вперся! И встречаться с мальчиками начала она уже сама. Так что всем мужикам, желающим взять в жены женщину с ребенком десяти-одиннадцати лет, я советую прежде сто раз подумать: на год-два вы, может быть, и найдете с ее дитем общий язык, но дальше у этого прежде очень милого дитя начнется половое созревание, оно станет на себя прежнего не похоже, и у вас с ним, а значит, и с его матерью пойдут такие проблемы!.. Ни о какой любви ни к какой женщине тут даже и думать не захочется. Это что касается вообще сексуальных отношений в школе. С Оленькой Куликовой у меня вышла совсем другая история. По седьмому «Б» поползли слухи, что я влюблен в Куликову! И все бы ничего, но однажды Балбошин, который прогуливал уроки уже не первую неделю, вдруг заявился в школу и, инспектируя свои владе№ 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

ния, на перемене зашел и в мой кабинет, хотя урок у них должен был пройти совсем не в этом классе. В первый момент я даже не сразу узнал его. За короткое время, меньше месяца, его лицо раздулось, словно у него перестал работать мочевой пузырь и вся жидкость организма перекинулась в лицо, под глазами повисли огромные мешки. Следом за ним шел его верный шестерка Пацаев. Увидев меня, Балбошин зажал пальцем одну ноздрю, потом другую и высморкался гнойными зелеными соплями на пол почти мне под ноги. Меня обуяло бешенство! Я так заорал на эту сволочь: «Вытри за собой, падла!», что на этот раз он не посмел мне перечить, испуганно взял тряпку, которой стирали мел с доски, вытер ею пол и потом презрительно бросил ее опять на то же место. Я представил, что кто-то потом возьмет эту тряпку в руки, от этого у меня свело в животе, и меня прямо здесь же чуть не вырвало! Невольно я приподнял свитер и ослабил ремень брюк, чтобы уменьшить спазмы в желудке. Пацаев с Балбошиным переглянулись и перевели этот мой жест на свой лад: — А-а, — заржали они оба вместе, — ширинку расстегивает. Сейчас Куликову трахать пойдет! И выбежали из класса с криками: «Историк Куликову трахать пошел! Уже ширинку расстегнул!» Пронеслись по всей школе, затем вбежали в седьмой «А», стали показывать на Куликову пальцем и орать: — Сейчас сюда историк придет — тебя трахать будет! Оленька, естественно, в слезы! Убежала домой. Тут же с работы приехал ее разъяренный отец, прибежал ко мне: — Где этот долбаный Балбошин? Я ему сейчас всю рожу начищу!

— Вон он, — указал я ему в окно. Во дворе в ярко-красной моднючей куртке стоял Балбошин в компании нескольких парней явно криминального вида и тоже «долгоиграющих» наркоманов и поджидал кого-то. Скорее всего, именно отца Оленьки, потому что отец прибегал в класс своей Оленьки, грубо разговаривал с их «классухой», кричал на нее, обещал избить Балбошина, и Пацаев Балбошину об этом уже доложил. Отец хотел броситься во двор на расправу, но я кое-как удержал его и отговорил вообще связываться с детьми — только себе дороже. Тебя же потом и осудят. Тем временем приближался декабрь 2011 года — очередные выборы в Госдуму. В связи с этим директор собрал нас на новый педсовет и держал перед нами такую речь: — Да, партию «Единая Россия» сейчас критикуют, и часто правильно. Но давайте посмотрим правде в глаза. Вспомните, как вы все жили при Ельцине?

69

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

Зарплату не выдавали по полгода, а если потом и выдавали, то половину продуктами — дороже, чем можно было купить в магазине. А какая была преступность! Я тогда работал заведующим нашего районо. Однажды в восемь утра мне звонят из милиции: «Срочно приезжайте в парк “Молодежный” — там ваших учеников человек двадцать убили!» Я гоню туда, а там на снегу действительно лежат человек двадцать детей — все в крови! С проломленными головами. С перебитыми руками и ногами, ребрами. Жуткая картина! Как на войне! Приезжает машин десять скорой помощи, я помогаю врачам грузить детей, и мы развозим их по всем больницам города, в реанимацию! А что случилось? Оказывается, этот парк «Молодежный» «приватизировала» бандитская группировка, которая принадлежала соседней 43-й школе, и всех детей, которые учились в соседнем интернате, они обложили данью и заставляли платить. А тех, кто им в тот день не заплатил, они решили искалечить — налетели всей бандой, человек тридцать, на детей, идущих в школу, даже первоклассников, и избили их всех железной арматурой со стройки. И ведь это было. Теперь жутко вспоминать, кажется дурным сном и неправдой — но ведь было же! При Ельцине. Весь город был бандитами поделен на зоны, и всех они терроризировали, даже милиция их боялась и не трогала. Все мы тогда жили по законам мафии. Но пришел Путин, создал подвластную ему партию «Единая Россия» — пусть неуклюжую, пусть бюрократическую. Но ведь все равно живем теперь по-хорошему! Зарплата — вовремя. Пусть небольшая — но тем не менее. И выдают ее деньгами, а не продуктами — просроченными и втридорога! А что касается преступности: ну разве же это — преступность? По сравнению с тем, что при Ельцине было? Вот, например, в том году издал наш губернатор приказ — во дворе школы ни учителям, ни ученикам не курить. И еще пригрозил на одном из совещаний: дескать, я лично часто езжу по дворам микрорайонов, заглядываю и на школьные дворы — если увижу там хоть одного курящего ученика — директора этой школы уволю с должности в этот же день! И вот весной прошлого учебного года техничка мне докладывает: «На крыльце нашей школы какая-то девчонка курит!» Я тут же на крыльцо — цоп ее за руку, мол, иди-ка сюда, красавица, сейчас я тебя накажу по все строгости закона. А она и не думает вырываться или оправдываться, говорит мне: — Да я не из вашей школы — че вы ко мне прицепились! А у самой портфель в руке. Я взял у нее дневник, а она действительно из 82-й школы. Во-он из какой дали к нам приперлась! Васю какого-то из одиннадцатого «В» поджидает. Я ей: 70

— Нет у нас в школе никакого одиннадцатого «В» и тем более нет в нем никакого Васи, иди с нашего двора поскорее, не то я сейчас в инспекцию по делам несовершеннолетних позвоню! Она на меня окрысилась, но все-таки ушла. А на следующее утро я захожу к себе в кабинет, а там окно разбито и во-от такой камень у меня прямо на столе лежит, не меньше чем в полкирпича. Это значит, она мне так отомстила. Вот и вся нынешняя преступность! Да разве же она сравнится с тем, что творилось в нашей школе и вообще в городе, в стране раньше, а? Ну разве я не прав, женщины мои дорогие?

— Конечно, правы, — ответили ему учителя в один голос.

— Ну так именно поэтому я вас и призываю и на этот раз проголосовать опять за партию «Единая Россия»! Ну как, убедил?

— Конечно, убедили! — опять хором ответили ему женщины.

— Ну тогда я пускаю по кабинету вот этот лист — пусть каждая из вас напишет на нем свою фамилию и напишет, что она будет голосовать именно за партию «Единая Россия». И обязательно распишитесь!

— И куда пойдет этот лист? — забеспокоились учительницы.

— Наверх. Вплоть до губернатора. Указание собрать такие подписные листы разослано по всем организациям нашей области из губернской администрации. Там хотят убедиться в нашей лояльности властям.

— А если я не распишусь? — спросил кто-то. — Что мне за это будет?

— А ничего не будет, — ответили ей с разных сторон. — Снизят тебе зарплату — всего-то и делов!

— А-а, — поняла она, — ну тогда, конечно, распишусь. Что я, дура? Себе враг, что ли? Нет, а если я распишусь, а все равно проголосую не за путинскую партию, что мне за это будет?

— Ну что вам за это может быть? — удивился директор. — Слава богу, выборы у нас тайные, никто в кабинке для голосования за вами подглядывать не будет — голосуйте, за кого вам совесть подскажет. Но я вас убеждаю, чтобы она вам подсказала — я уже объяснил, за кого вы должны захотеть проголосовать! — витиевато вывернулся директор. Все засмеялись.

— Нет, если выборы свободные и тайные, — не унимались некоторые, — зачем же тогда огород городить?

— Я повторяю: власти и лично губернатор хотят убедиться в нашей лояльности и правильности проведения идеологической работы в нашем сплоченном педагогическом коллективе. Поэтому, поюность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

жалуйста, не подведите меня — распишитесь и проголосуйте как надо! Таким образом, в том, что они будут голосовать только за «Единую Россию», расписались все сто процентов присутствующих. Все прекрасно понимали, что вся эта игра проведена директором не по его личной инициативе, а по требованию вышестоящего начальства, да он и не скрывал этого, и в случае чего он всегда покажет проверяющим ксерокопию этого подписного листа, где все было оформлено, как велено, и поэтому во всем остальном с него как администратора взятки гладки. К предстоящим выборам правительство страны повысило школьным педагогам зарплату ровно на тридцать процентов. При этом предыдущие три года никакой прибавки к зарплате ни разу не было. С учетом того, что годовая инфляция, по официальным данным, равнялась десяти процентам и за три года составила именно эти самые тридцать процентов, получалось, что никакого реального роста зарплаты и не было, а совершалось банальное возвращение к утерянному уровню, оформленное теперь как самый примитивный пропагандистский прием именно к предстоящим выборам. Но все СМИ и лично Путин ежедневно твердили о существенном повышении зарплаты учителям и таким образом хитро и нагло забалтывали истину. Почему зарплату прибавили именно учителям? Да потому, что их численно было в стране всех больше, вот их и купили на время выборов. Преподавателей вузов и врачей было намного меньше, и о росте зарплаты этим категориям трудящихся Путин даже и не заикался! На состоявшихся через две недели после педсовета выборах партия «Единая Россия» в Ульяновске (а я пишу именно об Ульяновске) с треском проиграла! Мэр города тут же был отправлен в отставку как не обеспечивший нужного результата. Впрочем, из мэров его тут же перевели на высокую должность в областную администрацию. Через пару дней окончательно выяснилось, что «Единая Россия» позорно проиграла по всей России и набрала девяносто девять процентов голосов лишь на Кавказе, куда вкладывала огромные деньги — лишь бы они не воевали и где местным царьком был тридцатилетний Рамзан Кадыров, которого все там боялись и голосовали строго так, как он приказал. Впрочем, закон о выборах был обставлен так, что в Госдуме депутаты проигравшей «Единой России» оказалась все равно в подавляющем большинстве! Все происходило ровно так, как это было при коммунистах. Как сказал товарищ Сталин, выигрывает не тот, кто победил, а тот, кто подсчитывал бюллетени! № 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

Следующий педсовет был посвящен новой оплате труда, введенной правительством именно в этом, 2011 году. До этого каких только систем не напридумывали! Были и разряды учителей, и категории, и что-то там еще, всеми уже давно и глубоко забытое. Но все как всегда сводилось к банальной российской показухе и фарсу. Чтобы поднять учителю категорию или разряд, чего только от него не требовали! И характеристику о качестве работы, и ходатайство от администрации школы, и присутствие на его уроках и классных часах передовых новейших методов и приемов обучения и воспитания, и прохождение курсов повышения квалификации, и наличие печатных работ с описанием достижений учителя на его поприще за последние годы, и проведение открытого урока. Этот последний был вообще сплошным театром. Учитель за несколько месяцев до проведения этого урока сначала тщательно расписывал его на бумаге, выверяя каждое слово, в буквальном смысле каждую паузу. Затем роли этого сценария раздавал отдельным ученикам — обязательно отличникам и хорошистам с отменной дикцией и шустрой сообразительностью — чтобы не подвели в самый ответственный момент. Затем после уроков несколько дней репетировали, а потом устраивались неоднократные контрольные прогоны сего мероприятия — чтобы заученные ответы на заранее известные вопросы учителя от зубов отлетали! Далее непременно требовалось, чтобы рефераты учеников были написаны каллиграфическим почерком и отпечатаны на шикарнейшей мелованной бумаге, словно это было верноподданническое послание императору всея Руси. Затем некоторые уж слишком борзые педагоги намекали или даже требовали от родителей, чтобы их дети-двоечники в этот день не приходили в школу вовсе и не портили общую благостную картину! А если те все-таки и приходили, то испытуемые учителя или потихонечку по заранее достигнутой договоренности с самим директором школы справляли этих двоечников и полудебилов на час в пустой класс — под пригляд другого учителя, или сажали их всех на самую первую парту, а вслед за ними — самых крупных в классе ребят — чтобы этих дебилов никому сзади не было видно, так как приходившие на открытый урок проверяющие имели обычай садиться за самые дальние парты. И эти проверяющие все время чтото писали в своих толстенных тетрадках. Писали даже тогда, когда и учитель, и ученики уже молчали и записывать их реплики или еще что-либо было уже не нужно. И вот долгожданный спектакль-урок начинался. Отличники и хорошисты в накрахмаленных ярко-белых фартуках и рубашках наизусть, как стихи, 71

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

отчеканивали тексты отнюдь не ими написанных рефератов, давали на заранее отрепетированные сложнейшие вопросы учителя удивительно правильные, эрудически отточенные ответы профессорского уровня. А после звонка на перемену, когда детей отпускали, начиналось второе действие — самое интересное и наиподлейшее! Члены проверяющей комиссии чинно рассаживались, кто-то из них важно говорил: — Ну что же, начнем, пожалуй? И начинался разбор урока — в прямом смысле слова по каждому слову, по каждой его секунде.

— Вот здесь, Мария Ивановна, вы хорошо отметили, что материк и континент — это два разных понятия. И даже сказали это дважды! — заявляла председатель комиссии.

— Да, да, это очень даже хорошо было сделано! — радостно повторял другой член комиссии.

— И самое главное — вовремя. И тем самым попали в самую точку!

— Да, да, да, — соглашались с ней все остальные. — Отлично было сделано! И психологически и эмоционально совершенно верно. Дети запомнят этот момент навсегда! На всю жизнь! Два разных понятия! Мария Ивановна начинала от переизбытка похвал смущенно улыбаться.

— И я бы добавила, что и физиологически тоже абсолютно в согласии с наукой: урок начался всего семь минут назад, ребята еще не устали от новой информации и способны ее поглощать огромными кусками. И тут сразу — на тебе! Прямо в яблочко: а материк и континент, оказывается, это совершенно разные вещи. Здесь вы, Мария Ивановна, просто молодец! Пять с плюсом вам за это! Просто браво! Я такого ни у кого еще не встречала — за всю свою многолетнюю практику. Просто на сердце радостно стало! Бальзам на душу!

— Да, да, да, — неустанно повторяли за ней все остальные.

— А вот этот момент меня не на шутку встревожил! — вдруг огорошивала Марию Ивановну председатель комиссии.

— Что такое?! — чуть не хваталась за сердце несчастная Мария Ивановна.

— Ну как же вы посмели начать урок, не выяснив, кто сегодня в классе дежурный?

— Ой, господи, ведь и вправду забыла — растерялась.

— Ну ничего, ничего, — вдруг брал слово директор школы, который сегодня играл на стороне Марии Ивановны. — Это не слишком серьезное упущение, ведь класс был чистый, а доска просто блестела! Так что дежурный на этом уроке совсем не понадобился.

72

— На этом уроке — да, — никак не могла угомониться председательша, — а в целом — нет! Вот так забудете спросить, кто сегодня дежурный, разок, другой, а там, глядишь, дети уже и привыкли, что дежурный на уроках Марии Ивановны совсем и не нужен. И начнется раздрай. Другая учительница на другом уроке начнет выяснять, кто сегодня в классе дежурный, а ей хором ответят: «Не знаем!» А в уме будут иметь: раз Марии Ивановне дежурный никогда не требуется, значит, и вы, Наталья Петровна, или, скажем, Петр Иванович, без дежурных обойдетесь! А педагогические требования должны быть по всей школе едины! И не просто едины, а единообразны! Как солдатский штык! Только тогда на этот стальной и единый для всех штык можно будет нанизывать требования помельче. Вам, Мария Ивановна, это ясно?

— Ясно, — еле лепетала едва живая пятидесятилетняя учительница, которую так отчитывала тридцатипятилетняя председатель комиссии.

— Так что помните об этом и впредь. Теперь перейдем к одиннадцатой минуте урока. Почему она у вас пошла не по плану? Где вообще у вас план урока? Покажите его!

— Вот он, — протягивала Мария Ивановна шикарную папку с текстом неведомо какой красоты. Проверяторша его раскрывала и показывала Марии Ивановне: — Ну вот же у вас ясно черным по белому написано: с восьмой минуты урока по двенадцатую — опрос второго ученика по второму пункту домашнего задания девятнадцатого параграфа. А вы поторопились и к этому времени начали опрашивать уже третьего ученика — почему?!

— Просто предыдущий ответил слишком быстро и все правильно, вот я и решила…

— Мало ли что вы там решили! — чуть не прикрикнула на нее председательша. — На уроке не должно быть никаких импровизаций! Раз написано в поурочном плане — на такой-то минуте сделать то-то, значит, и в жизни должно быть сделано только то и только в это время. Как в армии! Ну, конечно, плюс-минус минута-полторы. Но не более. Вот это и есть — дисциплина учителя на уроке. Как полководец на поле боя — раз приказано во столько-то наступать тем-то и тем-то туда-то и туда-то с такими танками и пушками, значит, так тому и быть. И отклонение от приказа приравнивается к воинскому преступлению и сурово карается трибуналом. Никакой импровизации на уроке! Ни одним словом! Ни единым жестом! Все должно быть до самых мельчайших деталей продумано заранее и написано вот здесь, вот в этой папочке под названием «Поурочный план», параграф такой-то, страница учебника юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

такая-то, класс такой-то, число и год такие-то! Это вам, надеюсь, теперь ясно?

— Теперь — да, — почти в обмороке шептала Мария Ивановна.

— Ну вот и хорошо. Тогда перейдем сразу к шестнадцатой минуте урока. Ну, здесь у вас все вроде в порядке, все по плану, а вот на семнадцатой минуте — опять прокол! Да еще какой! Огромнейший! Уже пора было переходить к объяснению нового материала, а у вас тут нет никакой связки с последним постановлением партии и правительства и речи товарища Брежнева на последнем пленуме ЦК КПСС! А он был посвящен сельскому хозяйству. А ведь какая связь между сельским хозяйством и вашим предметом — географией? Огромнейшая! Вы же поймите: мы воспитываем не просто граждан нашей страны, но в первую очередь — будущих коммунистов! Так как же вы их воспитываете, если не упоминаете про последнюю речь товарища Леонида Ильича Брежнева?! Это ваш огромнейший недостаток! Так об этом и доложу при отчете о вашем уроке в городском отделе образования! Через час-другой это измывательство над Марией Ивановной прекращалось, и ей повышали разряд на один уровень. Теперь в зарплату она получала аж на семь рублей больше! При Брежневе на них можно было купить почти две бутылки водки, килограммовая буханка хлеба тогда стоила шестнадцать-двадцать копеек, стакан газированной воды с сиропом — три копейки, проезд на метро в Москве — пять копеек. Не случайно многие учителя с тридцатилетним и более стажем так и не добирались до высшей ступени разрядной лестницы — уж лучше недополучать двадцать-тридцать рублей зарплаты, чем раз в три-четыре года регулярно подтверждать свой разряд и терпеть такие унижения. С 2012 года значение разряда при начислении ежемесячной зарплаты отходило как бы на второй план. Система вводилась примерно следующая. Министерство образования и Минфин оценивали каждого ученика школы, скажем, в одну тысячу рублей. Эта сумма поступала на счет школы. И чем больше в школе было учеников, тем больше денег накапливалось на счету. Определенная часть этой суммы шла строго на зарплату педперсонала. Тем самым учителя были заинтересованы заманить в свою школу как можно больше детей, а дети и родители могли выбирать, какая школа лучше, и тем самым своей учебой в ней материально благодарить обожаемых педагогов. И с виду получалось все вроде бы весьма логично. Но с распределением этой самой министерской премиальной суммы, шедшей на зарплату, начинал№ 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

ся самый настоящий шабаш ведьм! Министерство не разработало критериев, по которым делились эти деньги между конкретными педагогами, каждая школа понаписала критерии самостоятельно, и когда деньги начинали делить, то больше всех как всегда получали завучи и директорские лизоблюды, стукачи и прихлебалы, те, кто умел обернуть дело так, что получалось, будто бы именно они работали больше всех — больше всех провели классных часов, затронули на них самые актуальные проблемы... Сходили с детьми в кино. Учителя же, у которых качественное обучение их предмету стояло на первом месте, как правило, уже не находили сил на проведение всяческих культпоходов в зоопарк и цирк, они целыми днями и ночами просиживали за проверкой тетрадок, никогда и никому принципиально не завышали оценок для подъема показателей качества знаний, и в результате «парашников» и «парашниц» (двоечников и двоечниц) по их предмету всегда было больше, чем у педагогов, ведших все это дело попроще и не ломавших себе голову лишними проблемами. В итоге педсовет превращался в поле битвы за деньги! И без того вечно разобщенные и изъеденные пакостными сплетнями про своих коллег учителя теперь уже без стеснения орали и предательски доносили друг на друга: — А вот Евгения Пална двенадцатого числа клас­ сный час не проводила, а в отчете написала, что провела. У нее всегда куча приписок, поэтому она и получает на три тысячи больше меня. А вот Тамара Семенна сходила с детьми один раз в парк, но не провела в том месяце ни одного родительского собрания. А я и собрания проводила, и детей в театр сагитировала. А это вам не бесплатно по парку прогуляться. Я только на билеты с них целых три недели деньги вытягивала. А у меня зарплата все равно меньше, чем у нее. Это что, справедливо, по-вашему? Педсоветы теперь превратились в сплошные склоки. Завучиха Прорва почему-то особо невзлюбила молоденькую англичаночку. Чуть ли не на каждом педсовете проходило обсуждение дисциплины на ее уроках.

— Ведь на ваших уроках сидит всего двенадцать-пятнадцать учеников — уж с таким-то количеством детей можно справиться. Так ведь нет! У вас такой гвалт стоит, что учителя в соседних классах стонут! — твердила она постоянно. — Какое в таких условиях может быть качество даваемых детям знаний?! И вы после этого требуете повышения премии?! Да не бывать этому!

— Ну а что я могу поделать, — чуть не плакала в ответ англичаночка. — Домашнее задание они 73

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

никогда не выполняют, они вообще дневников не носят.

— Это не мое дело — проверять у них наличие дневников. Это дело классного руководителя. Ей мы за это тоже в этом месяце снизим премию! («Классуха» тут же окрысилась взглядом на англичаночку.) А то, что вы не можете заставить детей выполнять домашние задания — это целиком и полностью ваша вина! Покрасневшая от очередного унижения англичанка имела при этом такой вид, что я понял: если она немедленно не уйдет из школы, то через три-четыре года это будет очередная по внешности педагогическая «собака»! Лично моя зарплата, впрочем, как меня сразу и предупреждали, выходила меньше, чем стариковская средняя на тот момент пенсия. А пенсия эта была просто нищенская! Так, бабка в моем подъезде, проработавшая тридцать лет на заводе, получала пенсию восемь тысяч рублей и постоянно, сидя на лавочке, при встрече мне ныла, что денег хватает ровно на хлеб, молоко и чтобы только заплатить за квартиру. На лекарства уже почти ничего не оставалось. А профзаболеваний она на своем вредном производстве за эти десятилетия заработала кучу! Моя же зарплата — честно работающего педагога — составляла аж пять тысяч рублей. Потому что классного руководства у меня не было — не хватило для меня классов, детей давно уже, с момента гайдаровских, чубайсовских и ельцинских реформ, рожать стали мало. Победителей на различных олимпиадах я тоже воспитать еще не сумел. «Петрофанщиков» и «петрофанок», или «петрушек», то есть отличников и отличниц, я своими якобы завышенными требованиями скатывал до хорошистов и поэтому был у начальства на особо нехорошем счету. Так что из всех приплат мне полагалось только за «правильное оформление страницы “История”» в классном журнале». Но и тут Колобок пыталась меня объегорить!

— Чего это ты тут себе приписываешь?! — как-то раз начала она мне тыкать, хотя в учительской среде принято обращаться друг к другу строго на «вы». Только большие друзья могли себе позволить говорить друг другу «ты», да и то не при учениках.

— А в чем дело? — не сразу врубился я.

— Что ты тут себе в отчете для начисления премии по зарплате понаписал?!

— А что я там такого страшного понаписал?

— А вот на, сам почитай! — совала она мне под нос мой же отчет, состоящий всего из одного предложения. И я читал ей вслух: — «Правильное оформление своей предметной страницы в классных журналах». Ну и что же тут та74

кого страшного? Все строго по разработанным вами же с директором критериям.

— Ты мне тут не болтай такого всякого! Не за что тебе в этом месяце деньги из министерского премиального фонда начислять!

— Это почему же? Я и так меньше всех получаю, словно я начинающий какой-то и первый год в школе работаю.

— С твоим-то перерывом в учительском стаже в двадцать лет тебе действительно платить не за что. Только как начинающему — при такой-то дисциплине у тебя на уроках.

— Ну так возьмите класс, где учится Балбошин или бешеный Пацаев, и попробуйте вести историю у них сами. Вот тогда и посмотрим, что у вас с ними получится!

— Надо будет — и возьму! И они у меня будут как шелковые! Ты почему интернет-дневник не заполняешь?! Интернет-дневник был еще одним появившимся в тот год у нас в школе новшеством. Теперь все оценки, полученные учеником на уроке, в тот же день заносились на сайт класса. Это делала директорская секретарша, перенося сведения с поданных ей учителями листов. Так что скрыть учащимся от родителей что-либо стало отныне невозможно. И все это было бы просто прекрасно, если бы не одна глупость — с этой поры учитель помимо заполнения журнала после каждого урока обязан был заполнить и лист интернет-дневника класса. И на это уходила масса времени. Перемены были короткие — по десять минут, учителя не успевали вовремя заполнить и основной журнал, и к педагогам то и дело в перерывах между занятиями прибегала Колобок и прямо в присутствии детей распекала их: — Почему не заполнена до конца графа «Тема урока»?! Где записано в журнале домашнее задание? Полностью его надо писать. С точностью до каждой запятой! Еще раз сделаю вам подобное замечание — и это будет считаться невыполнением вами своих прямых обязанностей и отказ выполнять приказания администрации. А это сразу минус пять-семь баллов, и ваша премия станет на пятьдесят процентов меньше, а то и на все сто! Теперь Колобок отчитывала учителей и за то, что они неправильно или не вовремя заполняли интернет-дневники, и за это тоже нещадно их штрафовали! Штрафовали их и за то, что они иногда не соблюдали график дежурства в коридоре. Однажды досталось и мне.

— Почему вас сегодня не было в коридоре на перемене между третьим и четвертым уроком? Вы знаете, что вы сегодня дежурный по этажу? юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

— Ну, знаю! — огрызнулся я. — Да только вот некогда мне было дежурить — все ваши дурацкие журналы да интернет-дневники заполнял!

— Мои?! Дурацкие?! Так-то вы относитесь к приказам министерства образования! Я это учту. А вы знаете, что, пока вас в коридоре не было, Пацаев устроил опять безобразную драку — избил девочку! До крови! А другие девочки из их класса снимали всю драку на мобильники. Ладно, я успела вовремя прибежать и перехватить у них мобильники и не отдала их до тех пор, пока они эту запись при мне не стерли. А если бы я не успела, что было бы?!

— Ну что?

— Сегодня же она попала бы на «Ютьюб», и про драку в нашей школе знала бы вся страна. Об этом узнало бы городское начальство, и всех нас лишили бы премии, а про школу пошла бы дурная слава, и из нее забрали бы многих учеников, перевели бы их в соседние. И тогда вы сами остались бы без работы, потому что учителя при нехватке учеников оказались бы лишними. Теперь-то вы понимаете, что бы вы натворили, не окажись рядом я?!

— Я-то все понимаю. Но поймите меня и вы: мне, простите, уже четыре часа не удается до туалета дойти — терплю, все вашей писаниной на переменах занимаюсь. Какое тут еще дежурство по коридору!

— Меня ваши проблемы не касаются! — отрезала Колобок. — Приказы директора и мои должны выполняться беспрекословно! И меня лишили премиальных за этот месяц. Я получил вообще гроши. Зато другие учителя моей беде откровенно радовались — ведь им за счет меня досталась существенная прибавка к зарплате. И школа, и педколлектив с новой системой зарплаты и оценки учительского труда деградировали на глазах — в смысле нравственности. Ну и чем же закончилась моя педагогическая карьера в сей проклятой 78-й школе? Полным и бесповоротным крахом! Еле живым ушел. Вот как это случилось. Дисциплина в седьмом «Б» на моих уроках перестала существовать вообще. Вести уроки было просто невыносимо! Детишечки типа Пацаева, а с него стали брать пример уже многие, точно так же кидались на уроке стульями, играли на мобильниках. Орать на них, как Светлана Михеевна или Колобок, я считал ниже своего достоинства, а слов, сказанных нормальным голосом, они уже просто не воспринимали. Хуже того, когда я отнимал у них мобильники, они начинали на меня злобно кричать: — Ты нас бьешь! Распускаешь на детей руки! Посыпались жалобы директору. Тогда Светлана Михеевна в качестве крайней меры решила приглашать на мои уроки родителей этих учеников. И их № 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

молодые мамаши послушно несколько раз приходили и сидели. Но и эта мера давала лишь временный эффект. При них детишки вели себя идеально. Но когда их не было, класс снова становился неуправляемым. А потом случился конфликт с одной из мамаш. Прямо на уроке. Она сначала полчаса смирно посиживала на камчатке, а потом не выдержала и стала меня тут же при детях громко обвинять: — Вы сами понимаете, что вы им преподаете?!

— А что случилось? — опешил я от неожиданности и подобного вопроса.

— Зачем вы их заставляете писать про семью Ульяновых? Это же старье! Прошлые век. Ленин умер — туда ему и дорога! И нечего про него вспоминать! А вы все туда же, как прожженный старый коммунист: семья Ульяновых, юный гениальный Володя!..

— Я ничего от себя не придумываю: сейчас по расписанию урок краеведения. Вот учебник «Родной ульяновский край», в нем параграф «Семья Ульяновых». Поурочный план одобрен и подписан директором и завучем лично! Так что отступать от него я не имею права. Ни на шаг!

— Да что мне ваш учебник! Что план! — все более повышала тон явно истеричная мамаша. — Сами должны думать, не мальчик уже. Краеведение — это не обязательный предмет, а спецкурс. И дети должны просто сидеть и слушать. А вы их заставляете эту коммунистическую ахинею записывать, учить наизусть, а потом еще ставите им за это оценки в журнал. А я выясняла в гороно — по краеведению оценки вообще не выставляются. Дети должны просто слушать. Сидеть и слушать! И все! Кто вам дал право так своевольничать?! А? И ведь мамаша была абсолютно права. Спецкурс потому и назывался спецкурсом, что оценки за него никуда не выставлялись, и учить наизусть в нем ничего было не нужно. Но мамаше невозможно было объяснить, что, поступи я, как того требуют правила, класс снова начнет стоять на ушах, потому что спокойно сидеть и что-либо слушать более десяти минут нынешние дети не способны. Они гиперактивны. И это — психическая болезнь. Массовая. И причины ее пока неизвестны. Кто-то из физиологов и психиатров считает, что в условиях, когда перестал действовать принцип естественного отбора и глупые родители производят на свет себе подобных, причем в большем количестве, чем родители нормальные, наступает генетическая усталость организмов, и она от поколения накапливается и дает вот такой общий сбой в поведении целой популяции. И это — только начало. Другие ученые грешат на пищевые добавки, которые обозначаются на товарах литерой «Е» и на самом деле являются как 75

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

бы биологической диверсией против новых поколений. Но факт массовой детской ненормальности уже налицо, и его признают все!

— Вы бы вместо рассказа об Ульяновых рассказали им что-нибудь по истории. Какой же вы педагог, если на ходу перестроиться не можете? Я много читала по педагогике и поняла, что вы профессионально непригодны. Поэтому вас дети так не любят! — понеслась мамаша галопом неустанно блевать словами. Ученики слушали это, раскрыв рты. А потом стали добавлять: — Он нас бьет, когда отнимает у нас мобильники, он изверг! На него в суд подать нужно! Пусть его посадят! Но тут не выдержал и я и стал кричать на мамашу: — А вы сами куда смотрите?! Вместо того, чтобы создать нормальный родительский комитет и выгнать бандита Балбошина из школы, вы срываете злобу на мне. У Балбошина сидели и мать, и оба брата, он рос беспризорником, теперь совращает всех вокруг себя, и никто ничего с ним поделать не хочет. Пацаев и Гатауллов у него — шестерки. А вы во всем вините только одних учителей! В это время Пацаев стремительно эсэмэсил кому-то по мобильнику. Урок наконец закончился. И только из класса вышел последний человек, как в него с лютым матом влетел Балбошин и почти набросился на меня с кулаками: — Ах ты!.. — крыл он меня диким площадным матом. — Уже и мою мать обосрал! Да я тебя самого сейчас отъе…у! Он совершенно очевидно вызывал меня на драку. Но я спокойно сидел и лишь ответил ему: — Я с тобой драться не буду. И не надейся. Я сейчас вызову милицию, и тебя посадят. Эти слова тут же привели его в чувство, и он мгновенно замолк. Мы оба помолчали, а потом я с ним согласился: — Да, ты прав — напрасно я затронул твою мать. Извини. Виноват. Но и ты пойми меня — довели, сволочи! Балбошин удивился этим моим словам, потом протянул мне ладонь: — Ладно, все забудем. Только ты в милицию обо мне не сообщай. Хорошо?

— Могила! — заверил я его, и мы пожали друг другу руки. «Все-таки Балбошин не такой уж шакал, и человеческая речь на него еще действует», — подумал я про себя и, конечно же, опять ошибся в оценке его поступков. Стоило мне выйти через минуту после нашего с ним разговора в коридор, как меня наг76

ло окружила толпа балбошинских одноклассников, и они почти хором заржали, показывая на меня пальцем: — Ссыкун! Что?! Зассал подраться с Балбошиным? Обосрался? Это значило, что я перенадеялся, веря в сохранение остатков совести и порядочности у Балбошина. Выйдя из класса, он передал им всем мои слова в таком духе, будто я перетрусил с ним подраться. А может, он им даже сказал, что меня пару раз ударил, потому что некоторые из них внимательно осматривали мое лицо, приблизившись ко мне почти вплотную, явно ища на нем синяки. И не найдя их, остались этим крайне разочарованы. Так или иначе, но домой я не пошел, опасаясь вновь встретиться на улице с Балбошиным, тем более что он опять стоял на школьном дворе в толпе таких же, как он, отморозков. Я принялся проверять тетради. Школа после уроков была абсолютно пуста. Прошло около часа, как дверь в класс вдруг распахнулась, и в меня полетел кусок мела. Не успел я поднять голову, как дверь со всего размаха захлопнули, так что посыпалась отвалившаяся вдоль косяков штукатурка. Я продолжил проверять тетради. Через десять минут дверь вновь стремительно распахнулась, и в меня полетел уже горшок с цветком! И снова дверь с огромной силой захлопнули. Я бросился посмотреть, кто это сделал, но не успел, коридор был пуст. Я опять сел за стол, но уже поджидал продолжения нападений. И не ошибся — дверь распахнулась и в третий раз, и в меня полетел еще один горшок со цветком. Я стремительно выскочил в коридор и увидел девчонку в цветастой кофте и с каштановым хвостом на голове. Я не стал унижаться, не побежал за ней и только крикнул ей вслед: «Все равно я тебя поймаю! Сука!» На следующее утро я прошелся по классам и быстро нашел эту девчонку, она училась в классе, который был мне не знаком. Я схватил ее за ухо и крикнул: — Как твоя фамилия?

— Дерябина. Вика.

— Это ты вчера кидала в меня цветки. Я тебя узнал!

— Нет, не я. Это был другой пацан, а я только стояла рядом и смотрела.

— Что за пацан?

— Ой, отпустите мне ухо, я вам сейчас его приведу. Прозвенел звонок, прошло минут десять урока, дверь в мой кабинет открылась, вошла Дерябина, за шиворот она держала Пацаева и Гатауллова:

юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

— Вот, — сказала она, — это они вчера в вас кидались. А я только стояла рядом и смотрела. Простите меня, это правда не я. На следующей перемене я вновь нашел Дерябину и извинился: — Я тебя вчера обозвал, а сегодня за ухо схватил. Ты уж меня извини — переборщил. Конечно, если это и вправду была не ты.

— Да нет же, не я — честное слово пацанки! — поклялась она. Тут прибежала Колобок и приказала мне: — Срочно в кабинет к директору! Я, ничего такого не подозревая, послушно тут же к нему явился, и он прямо с порога заорал на меня: — Почему ты схватил Дерябину за ухо? Она аж в воздухе повисла и ножками замотала! Кто тебе это разрешил?! Я попытался ему хоть что-то объяснить, но он и слушать не стал — отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, и приказал: — Пиши объяснительную. Чувствую, пришло время тебя увольнять! Я лишь пожал плечами и пошел на урок. Но не успел я пройти и двадцати метров, как ко мне со счастливым видом подбежали девки из психбольного седьмого «Б» и радостно, уже запанибратски обращаясь ко мне на «ты», сообщили: № 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

— Пришел отец Вики Дерябиной — он сейчас тебя будет бить! Я им не поверил. Но когда подошел к кабинету истории, то увидел, что у его двери меня поджидал тридцатилетний мужик почти на голову ниже меня, толстый, плотный, но не качок: — Это ты, че ль, здесь историк? — прошипел он мне.

— Ну я, а что? И тут он принялся меня материть и требовать: — Пошли во двор — там поговорим! Язык его странно заплетался, говорил он невнятно, как пьяный, заметно покачивался, но водкой от него не пахло, наоборот, он был надушен, как после посещения элитного салона. «Обкурился. Или обкололся, — решил я и машинально подумал, что я сейчас мгновенно сделаю, если он вдруг попытается меня ударить или схватить за грудки. — Так, вот он меня хватает за лацканы — я тут же обеими руками хватаю его руки и делаю шаг назад — он машинально тянется за мной вперед — теряет равновесие — я пинаю резко его по коленке, потом между ног и пару раз кулаком ему в нос — чтобы с кровью, брызгами, и побольше, при всех! Тут ему и триздец!» Но папаша, хоть и пылал от праведного гнева, видимо, что-то еще соображал и вовсе не собирался со мной драться, вероятно, хорошо понимая, что опасно это делать прямо в школе, при детях и вообще при свидетелях, и только морально убивал меня беспрестанной матерщиной. И тогда я приказал ему: — Пошли к директору! Он неожиданно легко подчинился. И мы вместе направились опять к «дыру». Следом за нами, сгорая от любопытства, когда же начнется долгожданное представление — драка, шла целая толпа учар все из того же подленького, похабненького седьмого «Б». Войдя в кабинет директора, отец Дерябиной с матом набросился уже и на самого «дыра». Королев предложил ему сесть, тот подчинился, но не успокоился, а матерился и угрожал ему: — Я сам учился в этой школе, тебя здесь еще не было, тогда директором была баба. А меня здесь все знают, весь район, я живу вон в том доме, — показал он в окно. — Хочешь, я щас звякну по мобиле, и через пять минут здесь будут стоять тридцать моих дружков?! Хочешь? А твоего историка я сейчас буду бить — только мы с ним во двор выйдем, чтобы не в школе. Я свою Вику за всю жизнь и пальцем не тронул. Ни разу! А он ее — за ухо! Да я его самого щас! — И вновь полилась трехэтажная матерщина. — И тебя вместе с ним — чтобы ты знал, кого на 77

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

работу принимать, директор ты хренов! Пидорас лысый! Королев не на шутку испугался, это было видно по его растерянному лицу — таким побледневшим я видел его впервые!

— Ну все, все, успокойся, — попросил он этого наркомана. — А историка я сейчас уволю! Эй, Маша, — крикнул он секретарше, — принеси трудовую книжку историка. В эту секунду в кабинет вошла целая толпа из завучих и нескольких «классух». Они расселись за длинным столом сбоку от «дыра», напротив меня с наркоманом, и все, как лазером, буквально прожигали меня своими гневными взглядами! Тут же директорская Маша все исполнила в одну секунду, сделала в книжке запись о моем увольнении по собственному желанию, Королев поставил на нее гербовую печать и показал ее отцу Дерябиной. А Прорва еще от себя и добавила: — Так ему и надо! Гнать такого учителя из нашего коллектива! И вообще из педагогической системы! Улицы ему подметать — вот его истинное призвание! А не с детьми работать! Негодяй! Все «дыровские» прихвостни, согласные с ее заключением, дружно закивали головами и запричитали: — Бить детей!

— Додумался!

— И ведь предупреждали его сразу, в первый же день: детей — ни-ни! Даже пальцем!

— Да под суд его!

— И как ему вообще в свое время диплом дали?

— Вовремя мы его разглядели!

— Раскусили!

— Ничего! — заверил их Королев. — Дайте время — педагогического диплома его лишат. Уж я-то об этом побеспокоюсь! Да он ему теперь и не нужен. Теперь о нем весь город узнает — я всем сообщу, всем директорам! Расскажу о нем на совещании в гороно. Теперь-то он у меня не отвертится! О его прежних выходках в 70-й школе весь наш район знает. До сих пор о нем с презрительной улыбкой все говорят! Все директора соседних школ. Поэтому никто его на работу и не брал. Один я его пожалел, думал, исправился человек, да и не умирать же ему с голоду, безработному. Да теперь сам понимаю, что зря пожалел! Уж теперь-то жалеть не стану! Не пощажу!

— Да, да, правильно!

— Совершенно справедливо! — опять закивали головами и занудили все присутствующие здесь бабешки.

— Так ему! Так!

78

Наркоман, дерябинский папаша, счастливый от достигнутого результата, встал, но не ушел окончательно, а в дверях пригрозил мне: — Я тебя, сучонок, во дворе ждать буду. Там наш разговор еще продолжим! И не думай сбежать от меня — все равно найду! У меня друзья по всему району живут — не скроешься! А Королев подал мне мою трудовую книжку и с нескрываемым презрением провозгласил: — Не проработал у меня даже до Нового года. Чтобы раскрыть свою полную профнепригодность, хватило трех с половиной месяцев. А теперь иди отсюда! — состроил он по отношению ко мне крайне презрительную физю. — И не через центральную дверь, а через черный ход, с другой стороны школы — чтобы этот придурок тебя не избил! При учениках! Позор какой! Сейчас я позову завхоза — скажу ей, чтобы она тебе открыла. Все! Свободен! Давно я хотел до тебя добраться, когда ты еще у Лапшова в 70-й школе работал, да он тебя все защищал: уж больно ты маляр-штукатур был у него хороший! Педагог-красильщик! А теперь ты сам раскрылся, да так, что тебя и разоблачать не надо — сам разоблачился. Весь! Целиком!

— Нет! — неожиданно пригрозил я Королеву. — Теперь ты, козлина, осматривайся по сторонам — как бы тебя самого не прижучили! Ты давно этого заслужил! Тебя все учителя в районе презирают! И знаешь, какую кличку тебе дали? На букву «г»! При всех не стану говорить. Да ты и так ее знаешь! Только они, — указал я на баб напротив, — в глаза тебе ее не говорят — боятся. Все бабы в кабинете от изумления опешили и совершенно перестали понимать, что здесь происходит, так как ничего не ведали о моих с Королевым истинных многолетних отношениях.

— Это кого же мне бояться? Уж не тебя ли? — изумился «дыр».

— Может, и меня!

— Ах вот ты как заговорил! Тогда возьми-ка себе на память вот это, — и он достал из ящика стола ксерокопию заявления. Я прочитал: «Директору школы. Заявление. Мы, ученицы седьмого “Б” класса 78-й школы Ульяновска, заявляем, что учитель истории Воронин Сергей Германович прямо на уроке обзывает нас матерными словами: “суки”, “бл…ди”, “проститутки”, посылает нас на “х” и в “п”! Мы требуем его убрать от нас! 12 декабря 2011 года». И целых восемь подписей! Подписались все те гиперактивные истерички и психопатки, кому я в этом классе безжалостно, но абсолютно справедливо ставил «параши». И все матерные слова были написаны полным текстом, без многоточий! юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

— Вот этот документик, — показал Королев на бумажку, — случись что, я отправлю в милицию, и тогда начнется следствие по поводу твоих деяний в моей школе. Дети подтвердят, что ты на уроках матерился, а это — уголовная статья и реальный срок! Так что моли бога, чтобы я не дал делу официальный ход! А я могу это сделать, если что.

— Не пугай — не боюсь! Это здесь, в школе, эти твари из седьмого «Б» такие смелые. Может, это ты сам и подучил их написать эту бумажку. Но на допросе в милиции они все дружно расплачутся и признаются, что все это — клевета. Обозвал я только Дерябину. И назвал я ее сукой. А это слово вполне литературное. И свидетелей этому ни одного не было, потому что было два часа дня, и школа была абсолютно пуста. Пацаев и Гатауллов — не свидетели. Они оба психически неуравновешенны, любая экспертиза это подтвердит, меня они давно оба ненавидят — так что им обоим выгодно меня оклеветать. Им не поверит ни один суд. Так что нет у тебя на меня никакого компромата. А вот с тобой мы еще будем разбираться! На этом я с ним и расстался. И, дай-то бог, навсегда! Хотя навсегда никак не получится, потому что мир тесен, и мы с Королевым уже тридцать лет живем в одном дворе. Как ни обходи его подъезд стороной, а наши пути-дорожки нет-нет да все равно когда-нибудь пересекутся. Повторюсь: устраиваясь работать в школу, я наивно думал, что у меня останется куча времени, чтобы писать картины, творить. Да куда там! Получилось, что вытворяли со мной. Я после школы приходил домой и буквально падал, от нервного перенапряжения постоянно клонило в сон, словно я перекидал за день тонны угля. В голову не лезло ни одной мысли, в ней сидела только ненависть к директору, к завучам, к детям. И это при том, что у меня была нагрузка всего-то двадцать четыре часа в неделю. А каково тем, у кого этих часов тридцать шесть, то есть по шесть уроков каждый день, включая и субботу, да плюс еще классное руководство? Это вообще полная и окончательная смерть! Оттого-то учителя и выглядят и на самом деле являются слегка сумасшедшими — при такой-то работе, при такой-то зарплате. Я как-то встретил своего бывшего однокурсника-инфарктника, вместо которого я работал в этой школе, спросил его: — И как же ты преподавал в таких условиях?

— А вот так, — лишь развел он руками. — Терпел. Молчал. И работал. Целых двадцать пять лет.

— И ради чего же такой подвиг?

— Как это ради чего! Зато я в пятьдесят лет заработал досрочную учительскую пенсию! № 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

— И инфаркт! Друг лишь опять обреченно развел руками. Ну а теперь следует особо сказать об огромном и чрезвычайно вредном влиянии, которое оказало на современную школу советское киноискусство и литература. При царях широкая общественность прекрасно знала о совершенно диких, нечеловеческих нравах, царивших в сфере народного образования. Очень красочно их описал в «Очерках бурсы» Помяловский. Все, даже самые заскорузлые высшие царские чиновники, а особенно, естественно, революционная интеллигенция воочию узрели, что в семинариях процветают низкоморальное жульничество, мордобой, доносительство всех и на вся, позднее, уже при Сталине, перешедшее в наиподлейшее стукачество на ближнего своего. Все понимали, что при господстве подобных нравов выживает вовсе не умнейший и преданнейший режиму, а самая распоследняя сволочь, которая в дальнейшем при малейшем удобном случае этот режим совершенно привычным для себя с детства манером и продаст за тридцать сребреников! Что, окончив бурсу, совсем еще юный, но думающий, порядочный человек становится не убежденным служителем бога, как его много лет этому упорно и совершенно тупо и заскорузло учили в подобных заведениях, а законченным атеистом и волком, люто ненавидящим эту власть! А ведь речь идет о семинариях, которые, по логике вещей, должны выращивать особое сословие людей — чиновников, работающих на ниве государственной идеологической деятельности, о священниках! Если уж сами цари и их приближенные столь наплевательски относились к одной из основных опор своего трона, то про достойное образование многомиллионных масс простонародья и говорить было нечего. Для подлых людишек из нижайших сословий создавали самые примитивные церковно-приходские школы, где полуграмотный, а то и постоянно полутрезвый дьякон из ближайшей к ним церкви, чаще всего за бесплатно, кое-как обучал крестьянских и пролетарских детишек немножко разбирать азбуку да складывать-отнимать на пальцах. Считалось, что этого им для дальнейшей их жизни должно было хватить с избытком. За пятьдесят лет до социалистической революции наиболее дальновидная и сердобольная интеллигенция добилась-таки от правительства открытия народных училищ — больших изб-классов, где разновозрастные дети сидели все скопом в одной комнате, и в одном углу самые младшие бубнили азбуку, в другом углу средневозрастные читали географию, а старшие в третьем углу решали арифметику. Из 79

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

всего этого периодически произрастали невообразимый шум, беготня, драки. Для наказания провинившихся сторож такого заведения держал в своем закутке особый жбан, в котором отмачивались розги. Созданию именно таких училищ посвятил всю свою жизнь отец Ленина. Лучшие выпускники подобных училищ после очень жесткого экзамена получали право учиться в гимназии для дворянских сынков — бесплатно. Для этого правительство специально выделяло деньги. Детей из народа в гимназии продолжали считать низшим, подлым сословием. Все открыто их презирали, наказание розгами для них сохранялось. Дворянских отпрысков, разумеется, никто трогать не смел и пальцем. Вообще-то преподаватели при царях жили прекрасно. Так, уже упомянутый отец Ленина, Илья Николаевич Ульянов, будучи инспектором народных училищ, получал жалованье такое, что смог на него купить в центре большого губернского города двухэтажный дом о десяти комнатах, с огромным садом, конюшней и надворными постройками для хранения карет и тому подобного, плюс содержать неработающую жену, шестерых детей и прислугу! В 1917 году идиоты-большевики во главе с маниакальным революционером Лениным устроили своей стране сначала революцию, а потом, как и запланировали задолго до этого, гражданскую войну. Вообще-то задумка у Ленина была распрекрасная. С самого начала он писал: нам, большевикам, нужно поставить народного учителя на такую высоту по авторитету и зарплате, чтобы он был предметом и гордости, и зависти для всего народонаселения России. Но на практике, естественно, все вышло совсем не так, как задумывал этот преступный фантазер. Официально гражданская война, им затеянная, продлилась пять лет, а реально — до 1941 года. Именно тогда десятки миллионов детей, чьи родители были убиты или репрессированы, оказались в особых колониях. Вот тут-то и начинается большая советская идеологическая ложь! О том, что творилось в этих колониях, мы, нынешние, судим по откровенно пропагандистским кинолентам. Самой веселой из них является сказочная «Республика ШКИД». Там все начинается с того, что милиция вылавливает из притонов и подвалов малолетних проституток, воров, наркоманов и убийц. В детоприемнике их отмывают, отделяют более или менее здоровых от беременных, больных тифом или сифилисом и помещают в особую школу имени Достоевского — ШКИД. В первую же ночь одуревшие от сытости и тепла обкурившиеся «детишечки» пытаются вырваться из-за решетки в город, но их не пускает мощный и сплоченный педколлектив! Тогда они решают убить директора школы по 80

прозвищу Викниксор и бредут ночью по темному коридору к нему в комнату. Викниксор в это время играет для молоденькой симпатичной учителки на рояле, вдруг слышит за дверью подозрительный шорох, вовремя реагирует, отнимает у бандюги револьвер, дает ему подзатыльник, бодро возвращается к роялю и с победным выражением лица продолжает торжественно музицировать. Возмущенная таким беспределом вольная и свободная шкида по примеру популярной тогда партии анархистов организует бузу — восстание! Бьет стекла, ломает мебель, гоняется с заточками за учителями. Один из этих бандитов бьет со всего размаха учителя физкультуры табуретом по голове. Табурет разваливается на части! Учителю хоть бы хны! И как же он реагирует на этот костедробительный удар? Он оборачивается и, естественно, вполне добродушно говорит потенциальному убийце: «Не шали!» В результате столь мощного и благотворного влияния мудрых педагогов шкида почти мгновенно исправляется, от массового террора переходит к вполне цивилизованным методам борьбы и, по примеру недавней февральской революции и премьерства Керенского, избирает себе парламент и президента с диктаторскими полномочиями. А вскоре все эти мгновенно перевоспитавшиеся дети желают стать пионерами! Дисциплина устанавливается идеальная! Педагоги на уроках просто отдыхают и всем улыбаются! Правда, иногда случаются досадные мелкие срывы вроде случая с одноглазым Мамочкой, который в первую же ночь своего пребывания в колонии крадет все, что можно, и бежит по связанным простыням через окно. Но это — так, пустяки, издержки воспитания. Тем более в конечном итоге Мамочка исправляется, спасает жизнь пионеру, которого на базаре чуть насмерть не забили нэпманы, и становится всеобщим любимцем! И в конце фильма эти еще совсем недавно убийцы, ворюги и проститутки дружными стройными рядами в красных галстуках под бравурный марш шагают вперед, к победе коммунизма! Еще более ярким примером пропагандистской лживости продажного советского искусства является абсолютно реальная история, случившаяся с детским писателем Аркадием Гайдаром. По свидетельству современников, он прекрасно видел всю вредоносную сущность детской пионерской организации. Она во всем полностью повторяла диктаторскую сталинскую коммунистическую организацию. Дети по примеру своих старших партийных товарищей должны были ежемесячно проводить пионерские собрания, на которых по-взрослому отчитывались о проделанной идеологической работе юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

по строительству социализма. Гневно клеймили тех своих сверстников, кто не доносил в органы ГПУ о выявленных кулаках, подкулачниках и прочих чуждых обществу элементах, брали на себя повышенные обязательства в деле обнаружения новых скрытых врагов народа и так далее. Идеальным мальчиком и пионером-примером стал Павлик Морозов, который заложил органам собственного отца! Из некогда чистой, свежей детской организации ушли игра, веселье, благородство, зато навалом было бюрократизма и уже известного нам стукачества друг на друга и на взрослых и даже своих родителей по любому поводу и без повода! Ужас, да и только! Вот тогда-то в противовес пионерской организации Гайдар и сочинил свою сказочку про Тимура, где его команда без показухи помогает старикам и семьям солдат-героев, охраняет их сады, бьет морды хулиганам-квакинцам! То есть там было реальное действие — именно то, что может увлечь нормальных детей. Книга «Тимур и его команда» была написана в 30-е годы прошлого столетия — как раз в самый разгул борьбы Сталина с Троцким. Гайдара тут же ошельмовали, обвинили в троцкизме, в противопоставлении своей вредоносной книги решениям партии в области воспитания подрастающего поколения. Сам Гайдар просто чудом остался жив, но его сослали на несколько лет на Дальний Восток журналистом в заштатную газетенку. Перед самой войной с фашистами Сталин опять встал утром с постели не с той ноги, в его сознании произошел очередной сдвиг, он вдруг разрешил Гайдару вернуться в Москву, по его книге был снят увлекательный фильм, который и стал новой программой действия для всей пионерской организации СССР на десятилетия вперед — вплоть до гибели страны при Горбачеве. Слова «пионер» и «тимуровец» с той поры стали близнецами-синонимами, а сам Аркадий Гайдар — живым классиком. Ровно через пятьдесят лет его внук Егорушка Гайдар в ранге вице-премьера России жестоко отомстит за несправедливые страдания своего дедушки. Но отомстит не сталинистам и не коммунистической партии, а всему российскому народу. Отомстит так, что народ еще лет сто будет проклинать его имя как кличку какого-нибудь упыря-недоноска и насылать в его адрес самые отвратительные проклятия. И как бы потом ни прятался Егор Тимурович Гайдар от людей, гнев народа — это все-таки не шуточки. Он умрет, чуть-чуть перешагнув пятидесятилетний рубеж, и завещает похоронить себя не как всех, в гробу, а сжечь свое тело — боялся, ох как боялся и знал, что плюнуть ему на лицо, пусть уже и мертвое, соберется пол-Москвы! Да что там Москвы — съе№ 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

дутся люди, которых он обманул, обобрал, унизил, обесчестил, со всей России. А так, плевать на урну с пеплом — кому это надо? Унижаться-то. И также завещает, чтобы похоронили его почти тайно, то есть знали о дне его сожжения только проверенные люди, урну с его прахом потом где-то на время запрятали, и лишь спустя несколько месяцев как-то очень коротко, почти невнятно сообщили в СМИ, что поставили ее все-таки в колумбарии на Новодевичьем кладбище. Нет, все-таки зря власти предержащие надеются вечно укрываться от гнева божьего за стенами Кремля или за границей — Бог не Тимошка: видит немножко! Придет время отвечать за все содеянное, и ответ этот будет для них страшен. Но давайте все-таки закончим с «Тимуром и его командой». Как только добровольное тимуровское движение стало частью пионерии, то есть опять обязаловкой, оно тут же стало ненавистно детям. Гайдар придумал своего Тимура в тот период, когда шли бои с японцами на Халхин-Голе. Советское общество зачитывалось статьями в газетах, в которых описывались подвиги новых героев юной Страны Советов. Естественно, сельские мальчишки, изнывавшие от серых буден обрыдшей деревенской жизни, тоже мечтали о подвигах, о славе. И тогда они догадались взять под опеку семьи тех своих соседей, чьи сыновья и мужья воевали сейчас за тридевять земель и вообще служили в армии. И это был естественный детский порыв! Яркий, но — кратковременный. Как и все присущее детям. А вскоре и вовсе началась Великая Отечественная война, и помогать друг другу, чтобы выжить, стало серой обыденностью. Ушла былая романтика, опять начался унылый быт. После войны основная масса населения из деревни перебралась в города. А чем городские дети могут помочь родственникам героев, погибших на войне? Ну, походить для них пару недель в магазин за хлебом. Ну, вымыть им разок дома полы — так ведь теперь это стало делом государственных соцслужб. И где ж тут игра? Где романтика? Детям заниматься этим в тягость. А на ежемесячных пионерских сборах приходилось все так же чисто бюрократически отчитываться о проделанной за отчетный период тимуровской работе. Вот и свелось некогда пылкое тимуровское движение к пресловутому переводу старушек через улицу. Но зато сегодня старые коммунисты брызжут слюной, доказывая не столько нам всем, сколько себе, склеротичным маразматикам, дескать, вот был великий Сталин! И была великая пионерия! И были великие бессребреники тимуровцы! И была великая советская школа, а в ней грандиозная по своим дости81

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

жениям педагогика! И были об их деяниях великие кинофильмы! А теперь — что?! Не верьте, господа, им, не верьте! Все они выдумали. И уж вовсе библией всей советской школы стала «Педагогическая поэма» Макаренко. На все времена! Но давайте окинем свежим взглядом и ее. С чего начинается сия псевдовеликая книга? Да все с того же: милиция вылавливает с улиц и из притонов отряды юного беспризорного сброда и заключает их в колонию за городом — выживайте, как сумеете! Жратвы и одежды почти никакой. Но за побег — тюрьма! И что же происходит с Макаренко? Да все то же, что и в «Республике ШКИД» — он тоже прямо-таки переполнен оптимизмом, разве что только на рояле не играет. Зима, лютый холод, обогреваться нечем, готовить тоже не на чем. И что же придумывает Макаренко? А он, мудрый такой, с бандой воров, наркоманов и убийц догадывается идти в лес на заготовку дров! Бандиты, естественно, работать не хотят, откровенно посылают своего великого педагога куда подальше. И что же тогда предпринимает сей мудрый и великий деятель от воспитания? Открывает собрание, выбирает президиум и секретариат, начинает вести протокол, воздействует на человеческие отбросы и сброд коммунистической агитацией и пропагандой? Да нет же. Все гораздо проще и естественнее. Неожиданно для себя же самого он вдруг размахивается и заводиле всей этой банды дает в морду! И чем же на этот беспредел отвечают бандиты, вооруженные топорами и пилами и привыкшие свято блюсти свою честь, чтобы не превратиться в глазах товарищей в «опущенных»? Ну, разумеется, они распиливают, разрубают Макаренко на мелкие кусочки и бегут в город, опять в свои родные притоны, где их ждут и водка, и наркотики, и продажные женщины? Опять нет же! Они вдруг, под воздействием его необычайного обаяния и необыкновенной педагогической атмосферы, им в бесконечном количестве постоянно выделяемой, начинают дружно работать. А потом улыбаются и говорят Макаренко: — Хорошо!

— Что хорошо? — не понимает он. — Работать хорошо?

— Да нет, — счастливо расплывается в дружеской улыбке главарь бандитов. — Работа — это само собой. Хорошо вы мне в морду дали! И именно эта группа бандитов и становится основным костяком, который вскоре воспитал, создал великую колонию, прославившуюся на весь мир! На века! Если читать этот советско-сталинский пропагандистский бред и дальше, то он становится все более 82

и более бредливым! Дела в макаренковской колонии идут на удивление так успешно, так быстро, что просто перестаешь понимать, откуда что возникает и каким образом все это так успешно организовывается. Больше уже никто не посылает Макаренко куда подальше. Не желает его убить. Или хотя бы, ради бандитского форсу, ограбить. Или присвоить «общаковскую», то есть общеколонистскую кассу. Все быстро и непонятно с чего перевоспитались и уже не просто сеют и собирают огромные урожаи на своем собственном поле, а требуют от властей, чтобы им разрешили изготавливать на своей колонистской производственной базе новейший советский фотоаппарат «ФЭД», что является аббревиатурой от имени Феликс Эдмундович Дзержинский. Это ведь именно он, сумасбродный фанатик революции и террора, поляк Дзержинский придумал и создал на практике эту систему борьбы с беспризорничеством. Правда, до этого именно он создал и возглавил ЧК, которая расстреливала сотни тысяч русских людей, чьи дети в результате этого и стали беспризорными. У вас еще не сводит скулы от этой мерзости? Тогда я продолжу. Вскоре колонисты списываются с Максимом Горьким, чье имя носит колония. И вот уже сам великий пролетарский писатель-классик, второй человек после Пушкина в русской литературе, самолично приезжает в колонию имени его самого! Вот оно и наступило — счастье! Социализм! Непонятным остается только одно — почему же, если все было так хорошо, все закончилось так плохо? И Макаренко строго-настрого запретили заниматься педагогикой. Лишили его должности директора колонии. Он уехал из нее. И хотя жил совсем недалеко, ни разу принципиально не приехал в нее, не навестил своих воспитанников, в которых, если верить ему самому, вложил всю свою душу? Почему? Сам Макаренко отвечал на это так: власти ему не верили. Ни в чем! По их мнению, такое быстрое и коренное перевоспитание бандитов и проституток невозможно в принципе! Насылали к нему все большее и большее количество проверок, которые находили в его ведомстве огромное количество вопиющих недостатков. И тогда Макаренко, получается, обиделся — то ли на власть, то ли на своих колонистов, бросил всех и вся, замкнулся в своем узком мирке и в доказательство реальности всего им совершенного насочинял эту бредовую книжку. Бредовую потому, что все в ней описанное противоречит человеческой и психике, и психологии, и всему чему угодно! Потому что ребенок, воспитанный бандитами и проститутками, сам ставший бандитом и проституткой, не возвращается к нормальной жизни уже никогда! Маугли, воспитанный волками, так и остается волком. юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

Это уже неоднократно было доказано практикой. На его переобучение уходят годы, но больше десяти лет эти реальные маугли в человеческом обществе не прожили — их психика в новых, экстремальных для них условиях быстро сломалась, а вместе с ней дали сбой и все остальные системы организма, и эти с виду люди все равно по своему психическому настрою умерли по внутренней сути своей волками. Даже если их и научили не выть, а что-то по слогам произносить и держать во время еды в руках ложку. Исключений не было ни разу! Потому что психика ребенка и его речь становятся человеческими, если он впитал в себя все человеческое до пяти лет — дальше его воспитывать и перевоспитывать уже бесполезно. Это научный факт. Но и в десятилетнем «звереныше», если даже до пяти лет он жил с нормальными, культурными родителями, а потом вырос среди «волков», разбудить нечто человеческое чрезвычайно трудно. А уж про пятнадцатилетних и говорить нечего: этих исправит, точнее, задавит их античеловеческие наклонности только тюрьма! Правда, бывали случаи, когда пятнадцатилетних и более старших подростков спасала от решетки любовь. Огромная, настоящая любовь между, скажем, беспризорником и порядочной девушкой. И тогда парню удавалось переломить свое преступное внутреннее «я» и подчиниться воле любимой. Но такие случаи чрезвычайно редки. Да и не каждая культурная девушка полюбит пусть и обаятельного, но — вора или бандита и сумеет вытерпеть все его преступные наклонности и вытравить их из него. Видимо, все это и доносили властям многочисленные комиссии, проверявшие результаты деятельности Макаренко. И, скорее всего, они были правы. По крайней мере мой личный педагогический опыт и многолетние наблюдения за деятельностью других учителей говорят совсем не в пользу Макаренко! Вот тогда-то этот хитрый хохол и написал не то, что он получил на самом деле, а что всего лишь хотел получить. Или коммунистические власти потребовали от него изобразить все именно так, как потом он запечатлел в книге. Дескать, коммунистическая и сталинская идеология способна на все — даже совершить невозможное, а именно: превратить закоренелого преступника, убийцу, наркомана путем трудового перевоспитания в коммунистическом пролетарском коллективе в почти идеального строителя социализма. Но как бы там ни было, Макаренко стал классиком советской и литературы, и педагогики, и это сломало судьбы тысячам глупых и наивных советских девушек — начитавшись этой советско-сталинской ахинеи, они шли учиться в педагогические № 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

институты и, окончив их, были абсолютно уверены в том, что знание системы Макаренко и прочих бредопедагогов типа насквозь партийно-коммунистического Сухомлинского позволит им стать такими же мастерами этой «самой прекрасной и гуманной в мире» профессии! Что из всего этого вышло на самом деле, я уже описал в первой половине своей повести. А поменять полученную первоначально профессию на иную в советское время стоило огромных трудов! Тогда нужно было сначала три года отработать в качестве молодого специалиста строго по диплому. А учителей, двадцатидвухлетних хрупких девушек, посылали обязательно только туда, где была самая их нехватка, — в деревню. В дикую бытовую неустроенность. В грязь не по колено, а действительно по уши. В навоз. В поголовную пьянь и мат! Но и после трех лет обязательной отработки, чтобы сменить профессию, необходимо было окончить новый институт — по новой специальности. А это еще пять лет муки и мороки. Вот так учителями бедные девочки вынужденно и оставались на всю жизнь. Но продолжим обзор советского искусства, отразившего школу. Следующим ярким явлением стал художественный фильм «Доживем до понедельника». Что бесконечно тревожит главного героя — тридцатипятилетнего красавца и интеллектуала учителя истории Илью Семеновича Мельникова в исполнении Вячеслава Тихонова? Этим нечто является величайшая трагедия современности: ах, в учебниках истории кое-где написана неправда! Дескать, в стране в начале 60-х годов XX века произошли такие перемены: развенчан культ личности Сталина, смещен глуповатый Хрущев, вовсю царит политическая оттепель, бушуют поэты Роберт Рождественский и Евтушенко, а о восстании на корабле «Очаков» и его капитане лейтенанте Шмидте в учебнике написано всего пятнадцать строчек! И поэтому он, гражданин своего Отечества, учитель с большой буквы, не может больше работать в школе, потому что такие учебники коробят юные наивные души! «Бумага все стерпит: и строчки Пушкина “На холмах Грузии лежит ночная мгла”, и кляузу на соседа. Но ведь у ребят-то души не бумажные!» — неистовствует учитель Мельников. И ни слова в фильме о том, что большинству этих самих реальных ребят уже глубоко плевать на то, что написано в учебниках. Потому что эти ребята уже живут в волчьем обществе, и живут по самым реальным, невыдуманным волчьим законам. И сами дети своим поведением напоминают то ли садистов, то ли психбольных. Да они и есть почти через одного психбольные. И первым об этом открыто заявил кинорежиссер Ролан Быков, сняв фильм «Чучело» в середине 80-х годов. Пробивая 83

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

этот педагогический шедевр своего времени на киноэкран, Ролан Быков заработал инфаркт и клеймо антисоветчика. Старперы из прожженных коммунистов орали на него на партсобраниях: «В наших советских школах такого просто быть не может! Это — клевета на весь советский строй!» И спасла его от жестоких репрессий лишь начавшаяся горбачевская перестройка и гласность. И это вовсе не преувеличение — насчет репрессий. В те поры немало режиссеров, снявших фильмы, которые оказались неугодными властям, потеряли свои дипломы, работу на киностудии и были вынуждены трудиться кто таксистом, кто плотником-бетонщиком на стройке. А ведь в «Чучеле» уже тогда было показано начало того, что сегодня расцвело пышным цветом — школы стали рассадником преступности и разврата! Я в те годы, когда этот фильм был снят, учился в упомянутой 33-й школе. Ее директора, бывшего военного летчика, в результате каких-то внутренних бабьих склок тогда «ушли» в другую, соседнюю школу, а вместо него «привели» бывшего работника областного управления образования, пониженного в должности до директора обычной школы за ка84

кие-то упущения в предыдущей работе. Вот это был болтун! Он проводил бесконечные совещания и педсоветы на больших тридцатиминутных переменах и после уроков, а в это время в туалеты приходили условно заключенные из соседнего автозаводского общежития, пили, кололись, избивали школьников, директора откровенно посылали на три буквы. И никто ничего не мог поделать, потому что охраны при входе в школу тогда еще и в помине не было, а милиция постоянно приезжать и сторожить туалеты тоже не соглашалась. Ныне коммунисты брызжут слюнями, доказывая, что при советской власти по крайней мере в средних общеобразовательных школах было лучше. Врете, господа! Народ вас уже тогда люто ненавидел, начиная со школьного возраста! И еще об одном фильме нельзя умолчать — это лента Динары Асановой «Пацаны». Ну, это вообще апофеоз советской лжи! Там тренер по гимнастике отказывается от перспективной и денежной работы и едет простым воспитателем за грошовую оплату в загородный лагерь для трудных подростков — воров и бандитов. Подростки просто без ума от него, ходят за ним буквально хвостиком, беспрекословно выполняют все его требования, зовут его в глаза Пашей, а он на упреки коллег в допускании фамильярности по отношению к себе со стороны подростков глубокомысленно отвечает: «Понимаете, я так думаю: у каждого пацана должен быть в жизни авторитетный мужик, которого он может назвать не по имени отчеству, а просто — Пашей! Впрочем, может, я и ошибаюсь. Ведь я педагогических университетов, как вы, не заканчивал». Плохо ты думал, Паша. Очень плохо! И ой как ошибался. Днем эти трудные упорно работают по разгрузке вагонов и разборке старых коровников на кирпичи, делятся на бригады с патриотическими названиями — что-то вроде «Славяне», «Витязи» и т. п. — и устраивают честное социалистическое соревнование между бригадами. После работы — купание в реке до посинения, футбол до упаду, танцы до утра! И, самое главное, абсолютная демократия! Никакой тебе милиции, охраны, никаких дежурных спасателей на воде, то есть полнейшее нарушение всех существующих норм — и один только шаг до заключения этого горе-воспитателя за решетку! Так вскоре и произошло — один из трудных крадет у Паши пистолет-ракетницу и бежит с ним в город, чтобы убить из него своего отца, пьяницу и садиста. Все остальные трудные бросаются догонять потенциального убийцу, звучит красивая финальная песня — у зрителя складывается в душе образ талантливого воспитателя из народа, из настоящих мужиков, каких необходимо юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

иметь в наших школах. И все было бы просто прекрасно, не будь одного но: весь этот фильм — полнейшая лажа! И жизнь вскоре это более чем убедительно показала. Идиоты-чиновники в одном из городов России, воодушевленные примером мифического Паши и его лжеуспехов на ниве воспитания, решили в точности повторить условия этого самого загородного лагеря для трудных. Завезли в лес подростков, стоящих на учете в милиции, разместили их в брезентовых палатках, указали на коровники, которые им предстоит снести, и преспокойно поехали по домам, ожидая таких же успехов от воспитателя, как и в кино. Да не тут-то было! Трудные и не подумали трудиться. С утра, нажравшись в столовой, они толпой пошли в соседнюю деревню — кто за водкой, кто за наркотиками, а кто и портить местных девчонок. На своего Пашу местного разлива, разумеется, ноль внимания. Поскольку денег у них было мало, то, как цыгане, они стали тырить у аборигенов все подряд. Начались драки. И никакой охраны и милиции — все полностью как в кино! Демократия! Достав наркотики, они одного из своих же парней, который наркоманом не был, стали уговаривать все-таки хоть разок уколоться. Когда он отказался, то они его толпой скрутили и вкололи ему наркотик насильно, в результате — передозировка и смерть подростка! Организаторы этого беззакония получили сроки, и больше никто в России на подобные эксперименты не отваживался. Вот какую реальную опасность несет в себе красивая, но бредовая ложь в искусстве! А что касается российской школы, то все кино и литература про нее — одна сплошная ложь и показуха! Я долго размышлял: может, это наш город Ульяновск такой поганый, что здесь в школах творится такая мерзость? В других городах, кажется, куда как поспокойней. Да и журналисты молчат. Но вот наконец пробило и журналистов. Раньше они все писали только в одном плане: что бы там ни случилось, во всем виноват лишь учитель. А тут вдруг в связи с широким распространением Интернета волной покатило! И не откуда-нибудь, а из самой матушки-Москвы! Например, выступает по общероссийскому телеканалу кандидат педагогических наук, женщина: — Я тридцать лет проработала в системе Академии педагогических наук в Москве. Защитила диссертацию, написала несколько книг, множество статей. Но в конце концов поняла, что все мои знания — абсолютно книжные, в реальной жизни педагоги моими открытиями и рекомендациями не пользуются, потому что они никак не согласуются с действительной жизнью школы. И тогда мне захотелось окунуться в реальную атмосферу детско№ 3 • март

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

го коллектива, а не барахтаться в той, которую мы сами себе ради написания диссертаций про наших детей напридумывали. Вот я и пошла простым учителем литературы в школу. Но все-таки не в простую школу — ее, честно говоря, я опасалась, а в спецшколу с углубленным изучением французского языка. Там и дисциплина покрепче, и дети поумнее. Но то, что я там встретила, меня просто ужаснуло! Меня ученики не воспринимали ни как человека, ни как педагога. А один из самых «продвинутых» однажды и вовсе прямо на уроке послал меня на три буквы! В порыве гнева я ударила его! Несильно. Журналом по спине. Так его мамаша подняла в связи с этим такой ор! Написала на меня заявление в прокуратуру, а директриса школы в этот же день уволила меня по статье «за применение насилия над детьми». Это же почти уголовная статья! С такой записью в трудовой книжке меня теперь не возьмут ни в одну школу. Не то что в «спец», а в самую захудалую на окраине Москвы. И уж тем более меня ни за что теперь не возьмут обратно в систему Академии педагогических наук, которой я отдала всю свою жизнь и которую так глупо бросила. Я два года добиваюсь через суды изменения записи в моей трудовой книжке на «уволилась по собственному желанию», и все эти два года и суды, и прокуратура остаются на стороне взбесившейся мамаши и уволившей меня директрисы. И вот теперь я пришла к вам, на телевидение, чтобы вы путем создания народного мнения помогли мне побороть безжалостную бюрократию! Как и водится в подобных телешоу, одна из ретивых и крикливых зрительниц из массовки тут же заорала на несчастную бывшую учительницу: — Да ты сама виновата, если с тобой отборные детишки в первоклассной школе так обошлись — значит, ты не имела среди них никакого авторитета! Так тебе и надо! И нечего тебе делать в системе народного образования вообще! И так далее. Типичная торговка на рынке, у которой в жизни только и хватает ума, чтобы зазывать покупателей, орать на них, если они не довольны ее товаром, да сплетничать с соседками по прилавку обо всем на свете. И в первую очередь о своих распрекрасных детях и глупых, поганых учителях в школе, где они учатся. Потому что, скажем, удалить аппендицит может только хирург, и никакой человек с улицы никогда в операционную для этого дела не сунется, сколько ему ни заплати, а вот как нужно воспитывать детей — это знают абсолютно все и готовы учить этому кого и сколько угодно! И особенно самих учителей! Но тут эту «торговку» осадил журналист. Он сказал ей: 85

20-Я КОМНАТА (ОТ ПЯТНАДЦАТИ И СТАРШЕ)

— Замолчите, если вы ничего в педагогике не соображаете! Вы помните, в какой стране живете?! В холеной, лощеной, скажем, Швейцарии или все-таки в современной дикой России? Я сам когда-то учился в этой школе. А теперь в ней учится мой сын. Так вот, мы двадцать лет назад и нынешние ученики — это разные люди! Для нас учителя были почти святыми! И сколько бы нам ни задавали на дом, мы почти требовали — давайте еще больше! Мы справимся. Будем корпеть над учебниками день и ночь, но — справимся! Потому что у нас была огромная цель в жизни — поступить после окончания школы в престижный вуз. Сделать карьеру дипломата, переводчика, журналиста-международника, поездить по миру. И для этого мы пахали! И в итоге все сто процентов наших выпускников поступали или в МГУ, или в МГИМО. Если хоть кто-то один за все годы существования нашей школы не становился студентом, это было величайшей трагедией для учителей, пятном на их карьере. А теперь дети — прямая противоположность нам: я прихожу в школу к сыну на перемене, и первое, что я слышу в коридоре, — это лютый мат из уст пятиклассника. Он не стесняется присутствия ни учителей, ни охранника. На этом языке дети теперь не ругаются — они на нем просто говорят. Хорошо учиться для современных детей моей бывшей спецшколы стало просто непрестижным — зачем им эта тягомотина? Поездить по миру? Они и так на родительские денежки уже посмотрели все, что только можно. Поступить в вуз? Папа с мамой заплатят — и все поступят, как миленькие! Сделать в дальнейшем карьеру? А они ее и так сделают — их родители занимают достаточно высокие посты, чтобы продвинуть свое чадо очень высоко. Вот поэтому золотая молодежь ходит в школу не учиться, а только устанавливать связи с такими же, как они сами, золотыми, — это пригодится им для ведения бизнеса в дальнейшем. Вот поэтому и мат на переменах и на уроках. Поэтому и отношение к учителям, как горничным или лакеям: я тебе заплатил — вот ты меня теперь и учи. И помалкивай! А уж про поведение детей в обычных, не спецшколах, и говорить не приходится! Интернет переполнен видео, на которых школьники издеваются над своими учителями. Их сняли сами же ученики и разместили в Сети — значит, не опасаются за последствия! Гордятся этими кадрами! Устраивают в Сети соревнование — кто подлее оскорбит и унизит учителя. Вот одиннадцатиклассник толкает и валяет по полу в спортзале на уроке физкультуры свою семидесятилетнюю учительницу-физрука. Он проделывал это регулярно на протяжении нескольких месяцев. Старушка страдала склерозом и не помнила 86

того, что с ней происходило полчаса назад. Но когда детишки показали эти кадры ее дочери, а та — матери, то старушка разрыдалась и тут же уволилась из этого дома издевательств. На одиннадцатиклассника завели уголовное дело. Он в ответ попросил у старушки-учительницы прощения и решил, что этим все дело и закончится, — проблема, по его мнению, не стоила и выеденного яйца! Или вот другое видео: прямо на уроке великовозрастный ученик ростом выше учительницы вскакивает из-за парты, высовывает язык изо рта, приставляет пальцы к своей голове и скачет козлом по всему классу. Потом подбегает к учительнице и бодает ее «рогами» — детишечки все это опять же снимают на мобильник и весело ржут! Милиция на это видео потом никак не реагирует — никакого нарушения закона не было, мальчик просто так играл на уроке. За это в Уголовном кодексе статьи, к счастью, не предусмотрено, иначе проклятые учителя в отместку всех наших детей в тюрьмы бы пересажали! А вот двенадцатилетний ученик прямо на уроке подошел к своей учительнице и несколько раз ударил ее по голове кулаком, в котором был зажат мобильный телефон! Так он отомстил ей за то, что она постоянно требовала от него перестать играть на мобильнике во время урока. Теперь эта учительница лежит с сотрясением мозга в больнице, а директор школы обвиняет в происшедшем исключительно ее — дескать, довела ребенка до такого состояния своими бесконечными придирками. Остается лишь добавить, что директор этой школы — родной дедушка хулигана, и он уволился из этой школы лишь после того, как всю эту историю осветили на общероссийском телевидении. Возникает закономерный вопрос: а зачем вообще в таких условиях работать в школе? Тем более за такую грошовую зарплату, которая остается в прямом смысле нищенской уже целых сто лет? Учителя из «Республики ШКИД» были вынуждены делать это потому, что шла гражданская война, на биржах труда стояли целые толпы безработных учителей — об этом прямо пишется в книге. К тому же и у Викниксора, и у Макаренко была все-таки великая идея — они всей душой приняли социалистическую революцию, верили, что она воспитает нового, социалистического человека, и поэтому не просто работали, а проводили огромный и, как потом выяснилось, бесполезный, опасный, ненужный для России эксперимент над детьми. Ну а нынешним-то учителям зачем весь этот унизительный, рабский труд и позор нужен?! Ради словесной детской благодарности? Что они с ней будут делать в старости на нищенскую пенсию? Если бывшие ученики их действительно однажды вспомнят, то только на словах, юность • 2013

СЕРГЕЙ ВОРОНИН

а на деле ничем и ни за что им не помогут. И это уже многажды раз доказано практикой на протяжении многих и многих поколений. Раньше, при советской власти, в каждом более или менее крупном городе обязательно был педагогический институт. И не потому, что коммунисты так обожали учителей. А потому, что из всех окончивших эту чертову богадельню студентов в школу шли работать меньше половины. А через пару-тройку лет и вовсе оставались жалкие единицы. Кадров в школе всегда не хватало. Но зато поступить в педвуз стоило трудов громадных! И на предварительном собеседовании старперы-коммунисты обязательно докапывались до молоденьких абитуриенточек: а зачем вы идете именно в наш педвуз? И обязательно необходимо было ответить: «Я обожаю детей! Ну просто жить без них не могу!» И тогда старперы начинали ласково улыбаться и благосклонно качать седыми головами: «Да, хорошая поросль идет нам, старым педагогам, на смену». Через десяток лет после работы учителем ни одна из девушек, скольких я потом ни спрашивал, не ответила по-прежнему: «Я учительница потому, что продолжаю любить детей». Все они стопроцентно отвечали: «Видеть их не могу! Ненавижу! А куда деваться? Ну кем я еще смогу работать? Я же больше ничего делать не умею — только учить этих идиотов!» Лично мне после всего мною увиденного нынешняя российская школа представляется огромной вонючей ямой, наполненной доверху дерьмом! Работать в школе — это значит добровольно с головой нырнуть в эту яму и барахтаться в ней за грошовую зарплату и периодические восклицания властей в День учителя: «О! Ваш святой труд так благороден!» Да уж лучше действительно работать ассенизатором — по крайней мере морально останешься гораздо чище! И это отнюдь не преувеличение — немало учителей при нынешней безработице переквалифи-

«ЧЕМУ НАС УЧИТ, ТАК СКАЗАТЬ, СЕМЬЯ И ШКОЛА?»

цировались в слесари-сантехники и теперь глубоко счастливы переменой профессии на более чистую и денежную! Я, по старой памяти своей работы в школе двадцать лет назад, недолюбливал учителей. Но теперь я их просто презираю! Они не способны постоять за себя, организовать забастовку протеста против своего многолетнего унизительного положения, создать новый, реальный профсоюз, который их, абсолютно бесправных и полунищих, защищал бы на самом деле, а не на словах! Ведь они всегда и во всем привычно проявляют только покорность. Последние годы власти неустанно повторяют: запасов нефти в России осталось лет на двадцать, и чтобы стране после этого не превратиться в нищую и второсортную, необходимо совершить мощнейший технологический рывок. И для этого следует в первую очередь воспитать новое поколение великих инженеров, физиков, программистов, врачей, да просто хороших, порядочных людей, у которых основной целью в жизни будет не обобрать ближнего своего, не обогатиться любой ценой, и в первую очередь путем воровства у соседа или из бюджета, а заработать деньги собственным честным трудом. И первой в этом звене воспитания нового человека является школа. Вот говорят власти об этом, талдычат о пресловутом предстоящем технологическом рывке с утра до вечера, а воз и ныне там. И там он и останется. Помяните мое слово. Потому что при такой школе, при такой системе воспитания никакого рывка мы вообще никогда не сделаем. И будет у нас не толчок — в смысле «вперед», а толчок в смысле «нужник»! И потому мы в перспективе будем иметь не рывок, мы уже имеем — плевок! И даже не плевок, а полновесную повисшую на всем нашем обществе переполненную болезнетворными бациллами — харкотину! г. Ульяновск

№ 3 • март

87

100 книг, которые потрясли мир «Юность» продолжает развивать новую рубрику — «100 книг, которые потрясли мир». Не только потому, что продолжаются споры вокруг предложения Владимира Путина о списке 100 книг, которые должен прочитать каждый выпускник школы. Не только потому, чтобы выявить свои вкусы или чье-то безвкусие. И не потому, что в мире существует всего 100 книг, которые почитать еще как стоит. Конечно, их гораздо, гораздо больше. Но на эту сотню книг обратить внимание стоит — чтобы отблагодарить и время, и планету, которые породили великих писателей. Уважаемые читатели! Редакция предлагает всем вместе составить список 100 книг, которые потрясли мир и которые необходимо прочитать каждому выпускнику. Ждем ваших писем и всем спасибо за первые отклики.

Елена Сазанович Елена Сазанович — писатель, драматург, сценарист, член Союза писателей России, член Высшего творческого совета Московской городской организации Союза писателей России, главный редактор международного аналитического журнала «Геополитика». Лауреат литературных премий: журнала «Юность» имени Бориса Полевого; имени Михаила Ломоносова; имени Н. В. Гоголя в конкурсе Московской городской организации Союза писателей России и Союза писателей-переводчиков «Лучшая книга 2008–2010 годов»; Союза писателей России «Светить всегда» имени В. В. Маяковского; международного литературного журнала TRAFIKA (Прага — Нью-Йорк). Наряду с другими известными писателями и деятелями культуры в 2006 и 2007 годах была представлена в альбомеежегоднике «Женщины Москвы».

Борис Николаевич Полевой. Повесть о настоящем человеке

А

ведь это была и его Юность тоже. И его взросление. Когда он зачитывался Пушкиным, Тургеневым, Чеховым. Когда, окончив промышленный техникум, работал на калининском комбинате «Пролетарка». Когда увлекся журналистикой. Когда стал активным рабкором. Когда с легкой руки своего любимого писателя Максима Горького стал всенародно любимым писателем Борисом Полевым. И это его Юность тоже. И его война. И это он был среди литераторов, которые требовали немедленной отправки на фронт. Не дожидаясь повесток. Около трех тысяч писателей на фронтах войны! Около четырехсот погибших... Они штык приравняли к перу. А перо — к штыку. И не ради красивого слова. А ради красоты жизни. Аналога подобному 88

массовому участию культуры на фронтах в мире не было. Аналога, когда подвиг народа приравнивался к подвигу литературы, не было в мире тоже. И быть не могло. Они создавали совсем другой мир. У которого тоже не было аналогов. И нет. И, возможно, никогда уже не будет. Потому что они были настоящие. И они — настоящие — искренне верили, что возможна такая — настоящая — жизнь, когда разногласия случаются только между хорошим и очень хорошим. Добрым и очень добрым. Справедливым и очень справедливым... Эту настоящую жизнь создавал и Борис Полевой. И это его Юность тоже. И его Нюрнбергский процесс, где он участвовал в качестве корреспондента «Правды». И это он написал правду о фашизме — известные всему миру «Нюрнбергские дневники». юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

БОРИС НИКОЛАЕВИЧ ПОЛЕВОЙ. ПОВЕСТЬ О НАСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ

И это его Юность тоже. Журнал «Юность». Главным редактором которого он был двадцать лет. До самой своей смерти. Но журнал «Юность» не умер. Даже в самые тяжелые времена низкого падения страны и низкого падения литературы. Спорные времена. И бесспорная сила слова. Бесспорная бескомпромиссность. Бесспорные главные. В числе которых был когда-то и Борис Полевой. В марте этого года Борису Николаевичу Полевому, лауреату двух Сталинских премий и Международной премии мира, исполнилось бы 105 лет. «Человек — это звучит гордо», — сказал Максим Горький. Борис Полевой целиком был на его стороне. Он, прошедший всю войну от начала до конца. Он, один из первых журналистов, увидевших чудовищные гитлеровские лагеря смерти, знал: чтобы звучать гордо, нужно быть или стать настоящим Человеком. И сразу после войны совершил свой главный подвиг. На который имел полное право. Настоящий человек написал «Повесть о настоящем человеке». Прототипом главного героя стал летчик-ас Герой Советского Союза Алексей Маресьев (в повести автор изменил лишь одну букву в фамилии). Он победил в поединке со смертью. Он, потеряв обе ноги, снова стал в строй. Чтобы вновь почувствовать землю. Чтобы вновь почувствовать небо. Чтобы победить снова. «Настоящего человека хоронят... Большевика хоронят. И Мересьев запомнил это: настоящего человека. Лучше, пожалуй, и не назовешь Комиссара. И очень захотелось Алексею стать настоящим человеком, таким же, как тот, кого сейчас увезли в последний путь...» (Борис Полевой, «Повесть о настоящем человеке»). Очень русская, очень советская повесть. Которая завоевала в том числе весь мир, такой не русский и такой не советский. И мир принял ее восторженно. Только до 1954 года общий тираж ее изданий составил 2,34 миллиона экземпляров. Повесть около сорока раз издавалась за рубежом. И около ста раз — на русском языке. Она пользовалась огромной популярностью в советской стране и далеко за ее пределами. И не только потому, что рассказывала о легендарном подвиге советского летчика. И даже не только потому, что стала учебником мужества. (Борис Полевой ярко показал, как можно жить в самых нежизненных условиях. Более того — как можно выжить в самых нежизненных условиях. И еще более — как остаться Человеком в самых нечеловечных условиях.) Но, прежде всего, потому, что у каждого, каждого человека есть шанс на жизнь, даже когда шансов нет. Особенно если знаешь, зачем живешь. № 3 • март

И поэтому у произведения свой, особенный стиль. Медлительный и детальный. Со своим светом и тенью. Это и журналистика, и патетизм. Это и документалистика, и романтизм. А еще, конечно, соцреализм. Который в истории культуры прожил самый короткий век. Социалистический реализм стал эксклюзивом, как и вся наша эксклюзивная страна. Которая, увы, уже потом, став далеко не эксклюзивной, его не оценила. Так когда-то инквизиция пыталась уничтожить величайшую культуру античности. За безнравственность (!). Соцреализм не простили за нравственность. Он не вписывался в новую, далеко не нравственную идею новой страны... В искусстве еще многое случится. Скорее всего — повторится. Или возвратится. И реализм, и модернизм, и романтизм, и сюрреализм. Но соцреализм — вряд ли. Впрочем, все уникальное бесценно. Забытое с годами становится все дороже. Как древнегреческая античность. Как антиквариат. Настоящий человек — это положительный, это идеальный герой. Без преувеличения. Да и какой может быть страна, если в ней нет места для положительных, идеальных героев? Хотя бы в литературе. И шанса выжить для них практически нет. Хотя бы в литературе. «Я назвал книгу “Повестью о настоящем человеке” потому, что Алексей Мересьев и есть настоящий советский человек, которого никогда не понимал и не понял до самой своей позорной смерти Герман Геринг, которого не понимают до сих пор те, кто склонен забывать уроки истории, кто и теперь еще втайне мечтает пойти по пути Наполеона и Гитлера...» (Борис Полевой). Много ли сегодня мы встречаем настоящих... Нет. Их все меньше и меньше. И все больше и больше пустот, которые не заполняются. И мы проваливаемся в эти пустоты. И барахтаемся там в одиночку. Борису Полевому, как и его ровесникам, все-таки повезло. И он не просто жил среди них, настоящих. Он о них написал. И сам был таким. Настоящим. Как еще 99 писателей, которые потрясли мир.

89

Женские веды

Светлана Кайдаш-Лакшина

Светлана Кайдаш-Лакшина окончила филологический факультет МГУ. Много лет работала редактором в издательстве, преподавала в вузе древнерусскую литературу и фольклор. Член Союза писателей и член Союза журналистов СССР. Автор книг: «Сильнее бедствия земного. Очерки о женщинах русской истории» (1983), «Сила слабых. Женщины в истории России XI–XIX вв.» (1989), «Судьбы русских женщин сквозь века. Любовь и долг» (1990, на французском языке), «Великие женщины России» (2001), исторического романа «Княгиня Ольга» (2002), «Судьбы великих русских женщин» (2005), детской книжки «Где блины, там и мы в радости и горе. Все любят пряники» (2008). Автор телевизионных фильмов о поэтессе Елизавете КузьминойКараваевой (матери Марии) — «Четыре жизни матери Марии» и великой княгине Елизавете Федоровне Романовой — Silentcium. Автор филологических исследований о «Слове о полку Игореве», творчестве Чехова, Гаршина.

Парадный женский портрет

У

каждого времени есть свой женский парадный портрет. Каждое время во все эпохи имело своих любимых героинь: во Франции — Жанна д’Арк, на Руси — княгиня Ольга, московская княгиня Ефросинья, супруга Дмитрия Донского, автор замечательного плача о нем, сохраненного летописями, по существу — первая русская поэтесса. Может быть, самым грандиозным женским портретом, созданным в европейской культуре, был портрет Беатриче Портинари — возлюбленной музы Данте. Однако мало кто знает, что у Данте были жена Джемма Донати и несколько детей. Жена Данте делила с ним горький хлеб изгнания, была жизненной и душевной защитой в самые горькие дни. О Беатриче знают все, о Джемме можно найти лишь скупые комментарии у самых добросовестных биографов поэта. Если Беатриче — это Прекрасная Дама Данте, то, несомненно, Джемма Донати — забытая тень его биографии и истории. Чаще всего именно эти забытые женские тени создают главные богатства жизни, которые в основном и держатся на них. И может быть, создать образ Беатриче Данте сумел лишь благодаря заботам сво90

ей жены, которая ежедневно варила ему похлебку и стирала его рубашки. Сколько забытых теней накопилось и в наше время, не говоря уже о прошлом?.. Пройдитесь по нашим выставочным залам — вы не увидите портрета матери с ребенком, которых так любовно изображали художники прошлых эпох. Тема настоящего, подлинного материнства практически отсутствует в нашей современной литературе и кино. Трудно перечислить парадные женские портреты, созданные в советское время, — от Зои Космодемьянской до космонавта Светланы Савицкой. А что же в наши дни? Парадным женским портретом современности стала наглая валютная проститутка и мошенница с высшим образованием, часто на высокой административной должности, наворовавшая миллиарды рублей, имеющая особняки за границей и самые дорогие лимузины в личном автопарке. Полторы тысячи золотых украшений! Имели ли их члены царской семьи? Однако не следует забывать, что женский парадный портрет создается коллективно — восхищенными мужчинами, которые тоже обучались в престижных университетах... юность • 2013

Как беден наш язык! / Пожалуйста, говорите по-русски!

Марианна ТАРАСЕНКО Марианна Тарасенко родилась в Новосибирске. Окончила филологический факультет Тартуского университета (специальность «филолог-русист, преподаватель»). Работала учителем в школе, затем на кафедре русского языка Таллинского политехнического института. После ликвидации кафедры еще пять лет проработала в школе. В настоящее время работает редактором (в том числе и литературным) выходящего в Эстонии на русском языке еженедельника «День за днем».

Пила как орудие адюльтера

С

ерьезная проблема — ударение в личных формах глагола «звони`ть». Странное дело! Крик — крича`ть — кричи`т, писк — пища`ть — пищи`т, визг — визжа`ть — визжи`т и так далее. И никто даже не пытается произнести «пи`щит» или «ви`зжит». Но почему-то в аналогичной ситуации — звон — звони`ть — звони`т — многие начинают коверкать язык: как поется в песне, «у нас на районе не звоня`т, а зво`нят». При этом почему-то не говорят «я зво́ню»... Обидно. Конечно, есть и исключения. Например, стон — стона`ть — сто`нет и другие. Ничего не поделаешь, русский язык непрост даже для его носителей. Правда, в последнее время эта ошибка стала встречаться несколько реже. Но природа, как известно, пустоты не терпит, и на русский язык обрушилась новая беда. Пришла она, как это у русских бед и водится, совершенно неожиданно, и с той стороны, откуда не ждали. Помню старый анекдот, несколько фривольного содержания. Да простят меня читатели, но уж больно пример хорош: если кто-то приведет другой, не менее убедительный, но более целомудренный — честь ему и хвала. Так вот, возвращается муж домой, долго роется в чулане и в итоге спрашивает жену: «Где пила?» Жена застенчиво отвечает: «У соседа...» — «Зачем дала?» — «Пила — и дала». Этот анекдот, построенный на игре слов, в наше время существовать не может: по той простой при-

№ 3 • март

чине, что игры слов не получится. Если глагол употреблен в форме прошедшего времени женского рода, то последняя мода настоятельно рекомендует немедленно «ударять не туда». Современная жена в вышеприведенной ситуации ни за что не попадет впросак и сразу поймет, что речь идет об инструменте, а не о бытовом пьянстве. Потому что современный муж, желая узнать, где, собственно, набралась его драгоценная половина, спросит: «Где пи́ла?» С точки зрения адюльтера это, конечно, удобно (не придется краснеть и отвечать: «Пи́ла — и да`ла»), но с точки зрения русского языка — дико. Из какого диалекта вполз в нашу речь этот кошмарный ужас — бра`ла, сня`ла, спа`ла? Еще сравнительно недавно подобное произношение было редкостью, вызывало насмешки и немедленно передразнивалось. Досмеялись и додразнились: теперь оно стало чуть ли не нормой. Между тем в словах «пила», «дала», «спала», «брала», «взяла», «сняла», «рвала», «гнала» и тому подобных, а также в аналогичных формах приставочных глаголов («запила», «отобрала», «прогнала» и т. д.) ударение падает на последний слог. Формы с первым ударным слогом (крала, знала и др.) опять-таки являются исключениями, причем достаточно редкими.

91

Проза

Елена Сазанович Продолжение. Начало в № 1, 2 за 2013 г.

.

Рисунок Юлии Спасовской

Перевернутый мир Роман

У

тром, проснувшись с больной головой, в отвратительном настроении, потный и взлохмаченный, я первым делом пожалел Ростика, уже начиная понимать его. И впервые начиная понимать, что такое депрессия. Мне вдруг так захотелось от всего отказаться. Это не моя жизнь. Такая продажная, мучительная жизнь с дурным душком. Я ведь по-прежнему любил запах леса, запах скошенной травы на лугу, запах моего пса Чижика. Если бы у меня были силы, я бы, пожалуй, тотчас уехал, послав к черту всех лютиков и залетовых. Но после душа и бутылки холодного пива, которую предусмотрительно оставил Лютик, стало гораздо легче. Мир не выглядел таким уж отвратительным. К тому же под окном расцветала сирень, так похожая на ту, которую любила Марианна Кирилловна. И вскоре я смогу так же наслаждаться ароматом цветов и искать пять заветных лепестков. Я долго стоял на балконе босиком и пытался вдоволь наглотаться утреннего воздуха. И все же костюмерша была не права. Счастливым можно быть где угодно. Ведь все в мире имеет свой аналог. И сирень точно такая же, и запах весны, и даже я так похож на кого-то. Чтобы увидеть японский садик, не обязательно ехать в Японию. Наверняка японец был прав — модель мира лучше, чем сам мир. Во всяком случае — безопаснее. Я ведь тоже — всего лишь модель Ростика. И мне тоже безопаснее. Я свободен. И могу делать с жизнью Ростика все что угодно. В своей жизни я бы опасался совершать многие поступки, а теперь бояться нечего. Я могу шагать без оглядки. И делать практически все. Я могу усовершенствовать жизнь или ее упростить. Я могу ее идеализировать или пустить под откос. В любом случае она не моя. Телефонный звонок окончательно меня разбудил. Как я забыл! Лютик кричал в трубку, что срочно нужно ехать подписывать договор. Что ж, почему 92

бы и не подписать. Тем более что я уже научился подделывать подпись Ростика. Как ни странно, довольно быстро. Подпись Ростика оказалась не более сложной, чем его жизнь. Мы подписали договор на солидную сумму. Вечером я принялся за читку сценария. Поскольку я был новичком в кино, сценарий для меня стал не просто открытием. Оказывается, можно писать и так. Я не блистал особой начитанностью, но то, что проходил в школе и техникуме, было настоящей литературой. И если бы мне в бытность мою лесником кто-то подсунул эту дребедень, я бы решил, что это дурная шутка. Потому что такие вещи вообще не пригодны для чтения. Я долго возмущался трубке, которую на другом конце города держал Лютик. Я кричал, что такое сочинительство вообще невозможно, и я завтра же разрываю договор, и мне плевать на все деньги, вместе взятые.

— Ты что, совсем рехнулся! — заорал на меня Лютик. Его крик подействовал отрезвляюще. — Ты что, впервые читаешь подобную чушь?!

— Не впервые, — мне пришлось согласиться и унять свой пыл.

— Ну и заткнись! Раньше бы ты за этот сценарий душу продал! А теперь тебе даже ничего продавать не приходится! К тому же это не самое худшее, что могут предложить! Вот и радуйся! Видишь, как бросил пить — удача сама тебе в руки прет! Смотри, не расплескай! Я налил себе полный стакан бренди, оно слегка расплескалось на стол. Я залпом выпил и подумал, что пить только начинаю. Впрочем, я все только начинал. Моя жизнь в один миг встала с ног на голову. И я смотрел на нее в перевернутом виде, механически жонглируя людьми, как кольцами, и не боясь их уронить. юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

Так в один миг я стал артистом. И надо сказать, мне это далось легко. Впрочем, кто умеет достоверно играть в жизни, тот с легкостью станет актером. У меня в жизни игры было предостаточно. К тому же я сделал неутешительный вывод, что сегодня актером может стать кто угодно. Вот из артиста врач или лесник вряд ли получится. И дело даже не в моем собственном опыте. Почти вся наша группа представляла собой сборище непрофессионалов. Что поначалу меня шокировало. Но лишь поначалу. Потом я успокоился. Хотя меня до конца не покидало ощущение, что каждый из них занимает не свое место под солнцем. Словно кто-то шутки ради перетасовал карты и, перечеркнув настоящие правила игры, сочинил новые, лишенные логики и смысла. Иногда в минуты отдыха я подолгу наблюдал за своими коллегами, развлекаясь угадыванием, какое они должны занимать место при правильном раскладе карт. Лютик, к примеру, был вылитым продавцом в мясном отделе. Толстый, красный, кривоногий, он разделывал бы мясные туши и выставлял их на витрине. Хотя наверняка, имея ранимую душу, он бы вскоре отказался от подобной работы, не раз представляя себе предсмертные хрипы животных, но дальше мясного отдела все равно не ушел бы. Где-нибудь выбил бы деньги, став владельцем мясного магазинчика, этаким респектабельным лавочником, правда, пьющим по ночам за безвременно погибших меньших братьев. Но при чем тут режиссер? На Залетова много фантазии не требовалось, чтобы определить его место под солнцем. Он в прошлом какой-нибудь мелкий чиновник, теперь — типичный пенсионер, сухонький, седенький. Я легко мог представить его на лавочке в парке, с газетой в руках, с роговыми очками на переносице, в окружении любящих внуков. И при чем тут продюсер и молодая жена? А вот Альбина... Этакая серенькая мышка должна быть домохозяйкой с кучей румяных ребятишек, скучающей по вечерам дома в ожидании мужа-пройдохи. И при чем тут актриса в главной роли?.. Впрочем, будучи неискушенным в кино, я поначалу подумал, что за серой внешностью вполне может скрываться талант. Человек способен менять свое лицо, свой темперамент на съемочной площадке. Но я слишком хорошо думал о кино. Когда Лютик с заговорщицким видом мне сообщил, что Альбина даже не имеет мало-мальского театрального образования и даже ни разу не играла, я был сражен наповал. Окончив десятилетку, она занялась поисками обеспеченного мужа, и ей это более чем удалось. Она специально устраивалась домработни№ 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

цей у нуворишей, пока один из них не клюнул на ее молодость. А потом, как старуха из сказки о золотой рыбке, она стала требовать все больше и больше. И вот теперь ни много ни мало — захотела стать звездой экрана. После этой истории я окончательно перестал мучиться, что занимаю чужое место в жизни. Ничьего места я не занимал и попросту не мог занять. Поскольку каждый был не на своем. И мне казалось, что не только кино, вся наша жизнь ужасно непрофессиональна. Словно мир был придуман для того, чтобы не пытаться найти свое место, а вовремя занять чужое. При этом профессиональной оставалась только природа. Поскольку медведь никогда не будет летать — ему это не нужно. А соловей не станет жить в берлоге. И береза вряд ли позарится на цветочный горшок... Я подумал, может, было бы правильнее, если бы при рождении каждый знал, по какой дороге идти. Неплохо бы изобрести прибор, указывающий на определенные способности и таланты. Впрочем, и этот номер с людьми бы не прошел. Наверняка они тут же придумали бы механизмы, заставляющие играть этот аппарат под их дудку. Какой честности можно требовать от бездушной машины, если люди ее игнорируют?! И почему-то стремятся к противоестественному для живого существа чувству дисгармонии. Впрочем, разве я — не один из них? Я разве сознаю, что принял на себя чужое лицо и судьбу? И понимаю это, в отличие от других. Но разве от такого знания я стал лучше?.. Я очнулся от визгливого голоса Лютика.

— Ты что, уснул, придурок?! — На меня посыпался шквал нецензурных слов, с помощью которых Лютик утверждался как режиссер. На этом утверждение и заканчивалось. — Так, повторим сцену первой встречи этого идиота с Альбиной! Биночка, лапочка, сосредоточь свое внимание на этом уроде! Лютик бесцеремонно ткнул в меня толстым пальцем. Все начиналось по-новому. Вообще это было удивительно. Там, в другой жизни, я был довольно скованным человеком. При встрече даже со знакомыми людьми мои жесты становились неловкими, а слова — нескладными. Здесь же, среди толпы, я чувствовал себя очень свободно. Можно даже сказать, свободнее других актеров. Возможно, потому, что я окончательно уничтожал в себе Даника и становился другим человеком — далеким Ростиком, мне нечего было стесняться. Я смело приблизился к Альбине. Она зарделась от счастья, ей это удалось, поскольку она в этот момент не играла.

— Так, изобразите поцелуй! — по-прежнему орал Лютик. — Страстный поцелуй! Ты что, Неглинов, целоваться совсем разучился?! С каких это пор?!

93

ПРОЗА

Да, сценарист, похоже, ни разу не встречался с девушкой, если решил, что при первой встрече вот так лихо можно ее поцеловать. Но Альбина была мне так безразлична, что я поцеловал ее искренне, легко, почти страстно. За Ростика. Лютик не унимался, он бегал взад-вперед, размахивал руками и что-то пытался доказать благим матом, правда, никто не понимал, что. Лютик во всю прыть изображал из себя режиссера. Я ему не противоречил, помня, как он хорошо смотрелся бы в мясной лавке. Вдруг визг Лютика резко оборвался. Я в недоумении оглянулся. И без того маленький Лютик, сгорбившись, стоял перед продюсером Залетовым, и меня не покидало чувство, что он все же мечтает поцеловать ему руки. Залетов отозвал Лютика в сторону и долго ему что-то объяснял. Тот беспрерывно кланялся, прижав к груди пухлые ручки.

— Так! — наконец громко выкрикнул в рупор Лютик. Но уже голосом не хозяина, а приказчика. — Посторонних прошу удалиться. Будет сниматься интимная сцена.

— Что значит интимная? — опешил я.

— Что?! Как — что!!! Ты не учился в киношной альма-матер?!

— Учился, но нас там интимным сценам не учили, — наугад отрезал я. Лютик на секунду смешался. Видимо, я попал в точку. Хотя, возможно, Лютик понятия не имел, чему учат в кинематографических вузах.

— Интимные сцены можно назвать и проще, — ответил Песочный, и при этом его глазки заблестели, словно в них капнули подсолнечного масла. — Можно назвать — сцены любви. Я оттащил Лютика в сторону.

— Слушай, ты! — я схватил его за ворот спортивной куртки и слегка приподнял. — Ты порнуху снимать собираешься?! Так вот, поди объясни этому жирному индюку, что или я сейчас же уйду, и он меня больше никогда не увидит, или пусть отменяет свою пошлость. Можешь добавить, что он мне должен платить дополнительно, что я с его чучелом вообще целуюсь!

— Все! Понял! — Лютик испуганно поднял толстые лапки вверх, словно сдаваясь. — Только о чучеле я не заикнусь, и не проси. После переговоров мы пришли к компромиссу. Альбина расстегнет кофточку, и на этом интимная сцена закончится. Надо сказать, эта серая мышка с удовольствием позировала и перед камерой, и передо мной, и перед всей съемочной группой. Но более омерзительной была реакция Песочного, который почти дрожал, глядя на свою бесцветную, облезлую жену.

94

Лютику все же досталось от Песочного. За меня. Он не иначе как требовал обнаженного «крупняка» своей жены, причем вместе со мной. Но поскольку я этому категорически противился, Песочный от души поносил Лютика, разве что не хлестал плетью, как верного холопа. Вообще, Лютик мгновенно понял, кто хозяин на съемочной площадке, и старательно выполнял все его указания. Он набрал группу, целиком и полностью следуя указаниям Залетова. Все — друзья Песочного, родственники и знакомые. И лишь я не вписывался в этот круг. Я вдруг почувствовал силу, поскольку Песочный меня выгнать не мог из-за влюбленной в меня жены. Ситуация была до того абсурдной, что иногда мне казалось, будто действительность — просто кино, все кругом сплошное кино. Если бы я воспринимал это как реальную жизнь, то, пожалуй, свихнулся бы. Но я еще помнил, что жизнь совсем другая. Она там, где сторожка утопает в зеленых соснах, где шумит и бьется в ставни ветер, где соловьи поют по ночам и радостно лает собака, где девчонка в цветном сарафане и с зеленкой на острых коленках лазает по деревьям, а сельский доктор со старомодным чемоданчиком посещает больных... Если бы я этого не помнил, то, пожалуй, возненавидел бы жизнь. Но это было всего лишь кино. А я — всего лишь Ростик в этом кино. Которое я тихо ненавидел. Кое-как эта сцена была снята. И если бы я хоть на грамм был искушенней в любви, то с самого начала понял, что эта сцена для меня не интимна, а опасна. Но я мало знал женщин. Раньше я думал, что они такие же добрые и преданные, как собаки (это Валька). Потом — что коварные и лживые, как змеи (это Лида). Но то, что серенькая мышка может быть опасна, я и не подозревал. Альбина отловила меня на выходе. Ничего не подозревая, я поджидал Лютика, который, как всегда, где-то бегал, улаживая дела и посекундно благодаря Бога в лице Песочного, что тот сделал его кинорежиссером. Впрочем, Лютик уже начинал путать Бога и Песочного, молясь то одному, то второму попеременно. Я уже докуривал вторую сигарету «Парламента» (помня о вкусах Ростика), как чьи-то влажные руки закрыли мои глаза.

— Ты что, спятил, Лютик, я тебе не девушка, — попытался я вырваться, наивно думая, что такие влажные ручонки могут принадлежать только моему другу.

— А это не Лютик. И хорошо, что ты не девушка, — услышал я жалобный писк. И обернулся. Передо мной стояла Альбина. В темных очках, зеленой косынке, повязанной под подбородок, длинном ярко-красном дорогом плаще и желтых юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

туфлях на высоких каблуках, она представляла собой настоящий светофор. Словно на маскараде, где легко удается сотворить себе яркий образ.

— Тебя подвезти? — Она кивнула на красный «ягуар» с зеленым откидным верхом, который был под стать ее наряду. Я пожал плечами.

— Спасибо, конечно. Но нам с Лютиком нужно еще обсудить важное дело. — Я инстинктивно почувствовал, что нужно смываться.

— Все важные дела здесь решаю я, — твердо пропищала она, да так, что мне стало не по себе. Показалось, если бы она сняла с себя маскарадный костюм, мне было бы безопаснее.

— Так что мы обсудим... Важного? — повторила она еще более твердым голосом.

— Есть вещи, которые решают только мужчины. Наедине! — довольно резко отрезал я.

— Но есть и другие вещи. Которые решают мужчина и женщина. Наедине! — не менее резко отрезала она. И это был вызов. Если бы я видел ее глаза, мне было бы проще. А так я словно разговаривал через затемненную витрину. И даже не знал, слышат ли меня. Она меня слышать не хотела. Вообще я впервые сталкивался с таким перевоплощением и уже начинал понимать, почему Песочный на ней женился.

— И все же, боюсь, нам не по пути, — не сдавался я. — Хотя если ты хочешь подвезти нас с Лютиком...

— А ты не хочешь обсудить важные дела с моим мужем вместо Лютика? — Она пыталась поставить меня на место. — Съемки только начались, и у моего мужа хватит денег, чтобы переключиться на новый фильм, а этот заморозить. С новым героем. Бесхозных сценариев и артистов по горло. — Она резко провела ладонью по шее.

— Ты мне угрожаешь? — Я неожиданно расхохотался. — Но, милая Бина, ты одного не поняла — мне абсолютно все равно, в каком кино сниматься.

— Но, очевидно, не все равно — будешь ли ты сниматься вообще? Из студии выскочил взмыленный Лютик. Я так обрадовался его появлению, что готов был броситься ему на шею. Но Альбина резко потянула меня за рукав.

— А твоему другу и подавно не все равно — будет ли он вообще режиссером. Я подумал, что это, возможно, самое лучшее, чтобы Лютик никогда больше не снимал, а я не снимался. Но Альбине объяснить этого не мог. И уж тем более Лютику. Она расценила мое молчание как слабость.

— Советую тебе быть сегодня вечером дома. И тем более советую поднимать трубку. № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

Альбина резко развернулась на каблуках, как солдат, и быстрым шагом направилась к своему красно-зеленому «ягуару».

— Что-нибудь случилось? — не на шутку встревожился Лютик.

— Знаешь, друг, — хлопнул я его по плечу. — Как там у вас говорят, лучшее кино — вино.

— Вот это верно! — обрадовался Лютик, даже забыв про Альбину. — Тем более ты же бросил пить, так что можно по этому поводу спокойно напиться. А я подумал, что как только Ростик пить бросил, я тут же начал. А может, просто продолжил — за него. Какой же он хитрый, чертяка.

— Так куда держим путь? — спросил нас лохматый таксист, едва мы бухнулись на заднее сиденье машины. Лютик повернулся ко мне и хитро сощурился.

— Что, Ростя, а завалимся мы в твое излюбленное местечко. Ты это заслужил! У меня все в груди похолодело. Я понятия не имел об излюбленном местечке Ростика.

— В конце концов, ты с него всегда начинал перед съемками. И хотя клипы получались не самыми удачными, с деньжатами все было в ажуре. Во всяком случае, никто нас не обманул. А это много на сегодняшний день значит!

— Отправимся, — вздохнул обречено я. Лохматый таксист нетерпеливо поерзал на сиденье.

— Ну же, мужики, куда держим путь в конце-то концов?!

— В «Дубравку», — сказал Лютик и назвал адрес. Я похолодел. Это было именно то кафе, в котором я впервые увидел Ростика и где он забыл пальто с деньгами и документами. Я прикрыл глаза. Конечно, можно сейчас наотрез отказаться. Не думаю, что Лютик был таким уж апологетом примет, и, пожалуй, ему все равно, где пить. И все же я решил испытать судьбу, заметив, что мне это даже нравится. И хотя нервишки пошаливали, я надеялся, что фортуна вновь приветливо подмигнет мне. Безусловно, я не рассчитывал, что в кафе увижу сидящего на том же месте Ростика. И все же когда мы с Лютиком переступили порог «Дубравки», мои ноги слегка подкосились. Я бросил быстрый взгляд на столик, за которым когда-то сидел мой двойник. Столик был пуст. А вдруг меня запомнили официанты? Тем более если Ростик разыскивал свои вещи, они наверняка сейчас расскажут все... И все же я решил идти ва-банк. И даже предложил сесть за тот же столик. Это был в некотором роде вызов судьбе. В кафе было многолюдно. Здесь ничего не изменилось. Обшарпанные столики, круглые окошки, на стене плохая картина, изображающая осень. Даже 95

ПРОЗА

публика та же, в основном состоящая из студентов и обедневшей интеллигенции. И хотя я не помнил ни одного официанта в лицо, подозревал, что и они остались теми же. Я тщательно изучал неприхотливое меню, стараясь не поднимать взгляд. И когда Лютик силой вырвал его у меня из рук, уже знал наизусть весь перечень блюд.

— И все же, Ростя, я никогда тебя не понимал. — Лютик почесал лысый затылок. — И чего ты торчал тут целыми вечерами? Хотя да, подозреваю, здесь легче напиться, чем в японском ресторане. Лютик обвел взглядом неуютное, мрачное кафе с маленькими круглыми окнами в решетке.

— Как в тюрьме. И контингент подходящий.

— Контингент, к твоему сведению, гораздо лучший, чем на съемочной площадке, — огрызнулся я. — Ты ведь тоже, подозреваю, не из графьев. Лютик тоненько захихикал, и его круглые маленькие глазки, похожие на окошки кафе, забегали по моему лицу. Я же старался по-прежнему не поднимать головы, таким образом надеясь укрыться от официантов. И все же чувствовал на себе их пытливые взгляды. А раз не выдержал и мельком взглянул на стойку бара. И тут же заметил, как они о чем-то шушукаются, откровенно указывая на меня. Все, конец, подумал я. Впрочем, успокоил себя тем, что в разоблачении есть и положительный момент — я избавлюсь от Альбины и всех так называемых коллег. Правда, небо в клетку стало теперь гораздо реальнее, чем решетчатые окошки в кафе... Очнулся я от нерадужных мыслей, когда Лютик со всей силы хлопнул меня по плечу.

— Ты чего, парень! Где витаешь, возвращайся на землю, космонавт! Уже приехали! Я вдруг резко поднял голову вверх и посмотрел мимо Лютика. Официанты, не отрываясь, продолжали пялиться на меня.

— Так вот, — Лютик продолжал свою мысль. — Может, я и не из графьев, но об этом не обязательно знать. И тебе советую, когда у нас будут брать интервью, молотить что угодно. Только не про свое рабоче-крестьянское происхождение. Придумай себе прадедушку — владельца заводов, газет, пароходов или еще чего-нибудь... Я лично уже все про себя выучил. Моя прабабка была фрейлиной императорского двора, усек? И кто докажет? Я вообще понял, что все проглатывается, абсолютно все. Даже если я завтра объявлю всему миру, что красивее Алена Делона, поверят! Вот ей-богу, поверят! А если к этому присовокупить еще парочку статеек о моей неотразимости и графском происхождении, то... Я внимательно посмотрел на Лютика, словно увидел его впервые. Маленькие круглые глазки с 96

каким-то бурым отливом, как у кролика. Красная толстая морда, пухлые, маленькие, вечно потные ручонки... А ведь и впрямь могут поверить, что Лютик красивее Алена Делона, неожиданно подумал я. Раньше бы мне такое в голову не пришло. Но раньше я был совсем другим и слишком хорошо думал о человечестве. Прямиком к нашему столику направлялся худой и очень прямой официант, словно его спина была стянута корсетом. Все, конец, в очередной раз подумал я. И даже не заметил, как пробубнил себе под нос: — Конец фильму.

— Чего? — не понял Лютик. — Какому фильму? Сплюнь три раза! Фильм еще только начинается. Я уже не смотрел на официанта, а только слушал, как он приближался к нам. И мне показалось, что сейчас раздастся милицейский свисток. Я почувствовал себя по меньшей мере Гришкой Отрепьевым, претендующим на царский престол. Наконец я поднял голову и наткнулся взглядом на улыбку до ушей, которой светился официант.

— Чрезмерно рады вас здесь видеть, Ростислав Евгеньевич, — запыхавшись от волнения, начал он. — А мы уж переживали, куда вы пропали, боялись, вдруг чего случилось. Но, слава богу, увидели вас в замечательной рекламе кофе, и отлегло от сердца. Вы знаете, Ростислав Евгеньевич, мы даже заказали эту марку кофе для нашего ресторана. Это наверняка ваш любимый сорт, вы с таким удовольствием его пили! У меня отлегло от сердца, словно после мощного удара форварда мяч прошел мимо ворот, которые я защищал. И краем глаза заметил, что при упоминании о кофе Лютик поморщился, словно от зубной боли. И назло этому новоявленному графу сделал заказ.

— Так, замечательно, пожалуйста, две порции рубленых зраз с грибной начинкой, тушеный картофель... И, безусловно, кофе! — торжественно заключил я. — По две, нет, пожалуй, по три чашки для начала. А там посмотрим.

— И ничего крепкого? — искренне удивился официант, видимо, вспоминая мое сомнительное прошлое.

— Завязал! А у моего друга — язва, — я указал на Лютика. — К тому же не позволяет социальное положение. Он из графьев. Официант с благоговением посмотрел на Лютика и даже слегка ему поклонился. Он поверил с первого слова. Лютик за его спиной показал мне кулак.

— Но для такого почетного гостя и такого из ряда вон выходящего случая у нас есть прекрасное розовое мартини. юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

Лютик за спиной официанта показал большой палец в знак одобрения.

— Ну что ж, — вздохнул я, — мартини так мартини. Оно, я слышал, лечит язву. Правда, не знаю, пьют ли его графья.

— Пьют, пьют! — обрадовался официант. — Давеча сам потомок графа Волконского заказывал, он тоже артист, вы наверняка знакомы.

— Ну, если потомок графа Волконского... — Я развел руками и на секунду представил этого потомка. Если он похож на Лютика... Лютик тем временем не отрывал взгляд от меню. Что-то его покорило.

— А что такое «картофельные поросята»? — с благоговением спросил он.

— О, это очень вкусно! Наше фирменное блюдо. Кусочки поджаренной свинины обертывают в картофельное пюре, смазывают яйцом и выпекают в духовке. Воистину графское блюдо! Любимое блюдо графа Волконского! Лютик громко проглотил слюну.

— Мне, пожалуйста, вместо зраз пару-тройку «поросят», — попросил граф Лютик, воздев руки к обшарпанному потолку. Официант побежал исполнять заказ. А Лютик довольно потирал руки в предвкушении праздника.

— Эх, вспомни рожу этого Волконского! И его настоящую фамилию! — Он расхохотался во весь голос. Ничего вспомнить я не мог, поскольку просто не знал. Но на всякий случай расхохотался вслед за Лютиком. Видимо, я оказался прав: граф Волконский мало чем отличался от моего приятеля графа Лютика. После третьего бокала мартини и «картофельных поросят» Лютик сам стал походить на поросенка. Вдруг он вспомнил про Альбину, и в его свинячьих глазках появился испуг.

— Слушай, дружище, а о чем ты все же спорил с Биной? Что-то мне не понравилось выражение ее лица, — с тревогой спросил он. Я подробно изложил наш разговор. Лютик встревожился еще больше и заерзал на стуле.

— Ну и... — начал он, заикаясь и подобострастно заглядывая в мои глаза, прямо как в глаза Песочного. — И что теперь собираешься делать?

— Как — что? — Для меня это было очевидным. — Послать ее подальше. Лютик от возмущения подпрыгнул на месте и задел локтем початую бутылку мартини. Та перевернулась и свалилась прямо на колени моему приятелю, залив его штаны. Но Лютик этого не заметил. Он машинально взял бутылку и так же машинально разлил вермут по рюмкам. № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

— Ты сумасшедший. — Он залпом выпил бокал. — Ты определенно сумасшедший. Нет, я тебя не узнаю. Более того, я тебя не понимаю и не принимаю. Отказываюсь понимать! Все, что ты тут болтаешь, — это полный бред. Бред сумасшедшего. Послать подальше! Нет, вы такое слышали! — Лютик обернулся и вновь, театрально воздев руки к протекающему потолку, громко повторил: — Нет, вы слышали! На нас удивленно обернулись соседи. Они так хотели услышать, что же такого поведает удивительного маленький толстенький человечек со свинячьим взглядом.

— Прекрати, Лютик, — процедил я сквозь зубы. — Или я пошлю тебя тоже. Всех, черт побери, пошлю!

— Все-все-все, — прошептал мой друг, перегнувшись через столик ко мне и дыша перегаром. — Только ты скажи, чудище, ну, чтобы я понял. Ну хотя бы немножко, ну хотя бы вот столечко. — Лютик показал толстый мизинец. — Тебе же раньше все равно было. Ты же за любой юбкой гонялся. А помнишь, чтобы получить какую-то зачуханную ничтожную рольку, ну просто мерзенький эпизодик, ты готов был соблазнить ту страшную продюсершу, которая тебе в бабки годилась. Но, главное, таки соблазнил! И ничего! Жив остался! Эпизодик получил! А от продюсерши отделался легким испугом! Что? Забыл?! Или ты себя теперь звездой возомнил? Так опустись на землю, придурок! Чтобы на звездный олимп залезть, нужно по меньшей мере кучу грязи на грешной земле сожрать! Так вот и жри! А потом водворяйся на небо, сколько тебе захочется. К тому же эта серенькая мышка по сравнению с той продюсершей просто Мона Лиза! Ты ей ноги целовать должен! И запомни, чтобы самому диктовать правила, нужно поначалу этим правилам подчиниться. Усек, моя лапочка? — Лютик легонько потрепал меня по щеке, да так приторно-ласково, что это ударило сильнее любой пощечины. Да, Ростик был еще тот жук. Похоже, безо всяких принципов. Хотя какие в кино могут быть принципы? Это же всего лишь кино.

— Да, но... Лютик! — Я отрицательно помотал головой. Язык мой слегка заплетался. И с каких это пор я стал так быстро пьянеть? Раньше у меня от такого вина ум только прояснился бы. — Нет, Лютик... Но пойми... То было раньше. Ну не нравится мне эта серая крыса. И у нее к тому же муж, тоже тип еще тот. Ты хочешь, чтобы он меня пристрелил? Лютик захихикал в ладошку.

— Да он, может, тебе только спасибо скажет. Это было выше моих сил. Я тяжело поднялся и направился к выходу. Но маленький Лютик силой вернул меня на место. И вновь зашипел мне в лицо: — Ты, сволочь, меня хочешь подставить, да? Ну же, говори, ты хочешь перечеркнуть мне всю музы97

ПРОЗА

ку? У меня, может, только настоящая жизнь начинается. Я тебя по этим тупым рекламам таскал, ты на моем горбу, можно сказать, квартиру купил, а теперь — старые друзья пошли к черту, да? Так понимать? Я схватился за голову. Лютик никогда не был мне другом и никогда им не станет. Это друг Ростика. И Ростик, похоже, от Альбины бы не отказался.

— Да она от меня потом никогда не отцепится.

— Нет, я определенно тебя не узнаю. Ты как пить бросил, слегка тронулся. Уж что-что, а ловко сбегать от неинтересных женщин ты всегда умел. Тем более тут и сбегать не нужно. Да тебя после этого сериала на руках носить будут, даю слово! Ты же сам об этом так мечтал! Сколько ради этого крови у других высосал, скольких подставил! А тут — все само в руки течет. Главное, чтобы не утекло сквозь пальцы. Вот ты и постарайся. Попотей, попыхти. И не играй в совесть. У тебя ее никогда не было! А после этого кина начнется наше с тобой настоящее. И мы сможем уже выбирать. И ты наплюешь на всех продюсерских жен, вместе взятых. А теперь уж, изволь, играй по всем правилам. Тем более тебе это не впервой.

— И ты серьезно веришь, что на такой гадости можно сделать настоящее искусство?

— Не на такой, так на другой, — хихикнул Лютик и посмотрел на часы. — Но все равно на гадости. И не строй из себя святошу. Ты это знаешь лучше меня. Или почти как я. Я подумал, каким должен быть Ростик, если Лютик его лучший друг. И все же мне было странно, что Лютик его так и не узнал. Они, похоже, не один год знакомы. Правда, не с детства и не со студенческой скамьи, что упрощало дело. Они познакомились на киностудии. И их дружба ограничивалась съемками клипов и пьяными загулами. Разве за это время можно распознать человека и тем более стать настоящими друзьями? Поэтому для Лютика я ничем не отличался от Ростика. А мои разговоры насчет совести он принимал за пьяную прихоть зарвавшегося артиста, и не более. Так что для большей достоверности я принял уставший от славы вид. И театрально провел ладонью по вспотевшему лбу. Ну почему я не оказался близнецом какого-нибудь простого честного работяги? Я готов был разгружать мешки или добывать уголь, только бы не торчать в этой пропитой и прокуренной забегаловке, которую официант почему-то именовал рестораном. Вместе с этим толстомордым типом, жующим «картофельных поросят» и называющим себя моим другом. Лютик вновь взглянул на часы.

— Так что вали домой, дружище, она скоро будет звонить. И смотри, без фокусов. Иначе и впрямь наступит конец фильма.

98

Мы подозвали официанта. Такой же прямой, он важно поставил на столик поднос с шестью чашечками рекламного кофе. Лютик протестующие поднял лапки вверх.

— Это вам за наш счет, — важно сказал граф Лютик и многозначительно посмотрел на меня.— Пейте на здоровье. Тяжело вздохнув, я вытащил свой бумажник. Одно утешало, что Ростик, при всей его продажной душонке, не слыл скупердяем. Тоненький официант подобострастно посмотрел на Лютика и, заикаясь, вымолвил: — А вы знаете... В вас сразу видно графское происхождение. Этакий благородный взгляд, осанка... Я смотрел на свинячьи налитые глазки Лютика, на его жирную тушу, еле уместившуюся в кресло, и готов был расхохотаться.

— А вы знаете, — еле сдерживая себя, обратился я к официанту, — Международная академия киноискусства признала его более красивым, чем Ален Делон.

— Ну, это неудивительно, — официант развел недоуменно руками, словно поражался, кто еще в этом может сомневаться. Я уже ничему не удивлялся. И мы покинули кафе. Лютик важно шагал впереди меня, снисходительно оглядываясь и небрежно бросая реплики в мою сторону: — Впрочем, чему здесь удивляться? Кто, в конце концов, этот Ален Делон? Так, смазливая рожа, и не более. Я вот подумываю о роли Ромео. Да, да! Новая интерпретация. Кто сказал, что Ромео должен быть безусым хорошеньким мальчиком? А не зрелым интересным мужчиной?! Шекспир бы мне пожал руку! За оригинальное осмысление великого произведения!

— А на роль Джульетты можно пригласить столетнюю старуху с внешностью Бабы-яги, — съязвил я. Лютик приостановился и почесал лысый затылок.

— Это мысль! В конце концов, любви все возрасты покорны. И кто сказал, что в Бабу-ягу нельзя влюбиться!.. Едва переступив порог дома, я услышал непрерывный звонок. Я долго сидел, крепко вцепившись в трубку, так и не решаясь ее поднять. Наконец после некоторых раздумий я признал себя проигравшим. И нисколечко не удивился этому писку серенькой мышки. Зажмурив глаза, я пытался вникнуть в смысл ее слов.

— Так, я сейчас же приеду. Ты назови адрес и по какой дороге лучше ехать, чтобы не застрять в пробках! юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

Если бы я разбирался в маршруте, я бы наверняка подсказал тот путь, на котором она застрянет на всю ночь. Но я плохо знал географию города. Поэтому покорился и указал лишь адрес.

— Кати по той дороге, которая тебе удобна. Я тебя встречу у подъезда. Я принял душ, налил себе полный стакан бренди и выпил, уже начиная понимать, почему спивался Ростик. Как еще можно было принять старую продюсершу, если не напоить свою совесть? И как я могу встретить жену продюсера, если не напиться? После стакана бренди на душе потеплело. Бунтующая совесть слегка успокоилась. Бренди подавляет любой бунт. Через полчаса я спустился вниз. И столкнулся нос к носу с Ритой и Джерри. Пес радостно завилял хвостом и поднялся на задние лапы, чтобы лизнуть мое лицо.

— Ну-ну, собака. Ты хороший парень. Только от меня пахнет слегка перегаром. Думаю, тебе это не понравится. Джерри, лизнув меня в губы, громко несколько раз чихнул.

— Опять обсуждали важные дела? — понимающе спросила Рита.

— Да, и похоже, на этом вечер не закончился.

— А я вас долго ждала, чтобы вместе выгулять Джерри. Но так и не дождалась. Может, еще прогуляемся? Я погладил Риту по светлым коротким волосам, как маленькую. И ее желтый беретик слегка сбился на бок.

— Нет, Рита. Не стоит. Да и Джерри уже домой просится. Он, похоже, устал. Я понял, что Рита очень долго гуляла с собакой в надежде встретить меня у подъезда. Слава богу, я как-то незаметно прошмыгнул мимо нее.

— Мне так не хочется домой. — Рита поежилась.

— А мне вот хочется, — ответил я скорее себе, вглядываясь пустым взглядом в безмолвную ночь. — Мне так хочется домой... Еще мне хотелось добавить, что у меня нет дома. А если и есть, то чужой. Но Рита этого бы не поняла. Она и так плохо понимала меня. Возможно, это ее и притягивало.

— Тогда почему вы не дома?

— Почему? — с удивлением переспросил я. Действительно, все так просто. — Почему... Ты иди, Рита, мне нужно дождаться одного человека.

— Ту белокурую кудрявую женщину? Если бы, вздохнул я про себя. Любашу я воспринимал как ангела по сравнению с Альбиной. К тому же от Любаши было проще отделаться. № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

— Почти, — неопределенно ответил я. — В общем, женщину. И какая разница — какую, — раздраженно прибавил я, злясь на себя. Но Рита приняла раздражение на свой счет и, резко повернувшись, скрылась с Джерри в подъезде. И тут меня осенило. Хмель на воздухе быстро рассеялся, и совесть вновь взбунтовала против встречи с непрошеной гостей. Я должен был выкрутиться во что бы то ни стало. И бросился в подъезд вслед за Ритой. Она уже открыла свою дверь, пропустив Джерри вперед, но я успел схватить ее за руку и оттащил в сторону.

— Не обижайся на меня, девочка. И если я тебе хоть капельку симпатичен, будь другом — выручай. Щечки Риты зарделись. И она опустила взгляд.

— Я не понимаю...

— Я еще сам ничего не понимаю, но поверь на слово, мне эта встреча ни к чему. В общем, я ничего не могу тебе сейчас объяснить, а лишь попрошу. Позвони мне через часик, а, Ритка? Ну позвони, пожалуйста. — Я вкратце рассказал, что нужно делать, и бросился вниз по лестнице встречать Альбину. Едва я выскочил на улицу, как подъехал серебряный «вольво». Я облегченно вздохнул. Насколько я помнил, Бина разъезжала на красненьком автомобиле. Может, она и впрямь застряла в пробке и не доберется до меня, с надеждой подумал я. Но надежда была напрасной, а радость недолгой. Из серебряного «вольво» вышла Альбина. В серебряном платье и серебряных туфлях на высоких каблуках. Похоже, она одевалась исключительно под цвет автомобиля. Сколько же у нее автомобилей? И сколько еще ей предстоит их купить, поскольку одежды было наверняка гораздо больше?

— Ты прекрасно выглядишь, Бина. — Я вовсю старался изобразить из себя галантного кавалера. Несмотря на серебристое платье, она по-прежнему была всего лишь серенькой мышкой. Определенно, ей нужно носить темные очки. Мы прошли в дом, и я, усадив ее в плюшевое кресло, бросился на кухню, изображая теперь уже гостеприимного хозяина.

— Я голоден, как черт! — орал я ей. — Сейчас мы с тобой отужинаем. Ты включи телевизор! Или магнитофон! Я посмотрел на часы. До обещанного звонка было еще полчаса. И эти полчаса мне нужно чем-нибудь занять, только бы не остаться с мышкой наедине. Я принялся чистить картошку. Но оказался слишком самонадеян: кто ближе к ночи станет есть жареный картофель, кроме меня? Бина появилась в дверях и с удивлением смотрела, как я орудую ножом.

99

ПРОЗА

— Прекрати этот цирк! — взвизгнула она. — Я привезла все что нужно! Я вздохнул, двинулся в ванную и, включив кран, долго смотрел на воду, умоляя время идти побыстрее. Время же в отместку ползло все медленнее и медленнее. Когда по настоятельному зову Альбины я появился в комнате, на столике уже стояли открытая бутылка мартини, оливки, аккуратно разложенные на тарелочке, и гроздья крупного винограда в вазе. Я же был голоден, как черт. И разозлился. Бина полулежала на моем диване, одно плечо ее было оголено. Это взбесило меня еще больше. Но я тут же взял себя в руки.

— Чудесный стол! — Я всплеснул руками и слегка переиграл. Бина подозрительно на меня покосилась и протянула руки. Я присел на краешек дивана. И легонько убрал жиденькие волосы с ее лица. Тут же разлил вино по бокалам. И залпом выпил. Совесть не успокаивалась. Мне по-прежнему было тошно. Бина вдруг потянулась к бра, щелкнула выключателем, обвила мою шею руками и почти силой прижала мою голову к своей груди. Я старался думать, что она ничем не хуже Лиды, с которой мы провели в Сосновке прекрасный месяц и которую я целовал с удовольствием. Я старался думать, что Бина довольно симпатичная девушка, что она ничего плохого мне не сделала. Я старался со всех сил так думать, но мои старания разбивались о взбешенную совесть. Бина жадно целовала мои губы, подбородок, плечи, а я с ненавистью поглядывал на часы.

— Ну же, скажи что-нибудь, Ростик, — томно шептала она. — Я так в тебя влюблена, скажи мне, ну же... И раздался телефонный звонок, который обозначил мое спасение.

— Не поднимай! Я приказываю, не поднимай! — закричала Альбина, но было поздно, я вскочил как ошпаренный и бросился к трубке. И услышал такой приятный, такой родной голосок Риты.

— Да, Вика? Удивлен, конечно, удивлен. Я не думал, что это так срочно. Ты прямо сейчас собираешься приехать? Может быть, завтра с утра? Нет? Ну что ж, это ведь и твой дом тоже... Я со злостью бросил трубку на рычаг.

— Вот чертовка! — Я старательно изображал злость. — Нет, это же надо! В самый пикантный момент! Ну не гадюка ли? Словно все чувствует! Понимаешь, что я могу сделать?! Мы же еще женаты. И это ее квартира пока не меньше, чем моя. Ей, видите ли, нужно забрать какие-то важные записи, — я тараторил текст, стараясь не столкнуться взглядом с Биной. Но когда нечаянно на нее взглянул, то 100

испугался. Она сидела напротив меня неподвижно, как статуя, впившись своими серыми глазками в мое лицо. Она не верила ни единому моему слову.

— Я не верю ни единому твоему слову, — тоненько, но решительно пропищала она. А я вдруг некстати подумал, что по всем законам природы у нее должен быть хриплый командирский баритон. А этот писклявый голосок она всего лишь придумала, и дается он ей нелегко. Мне даже хотелось сказать ей, чтобы она не принуждала себя пищать.

— Это ложь, — вновь взвизгнула она, и я понял, что нужно держаться, как на допросе. Она была далеко не простушкой, как я подумал с первого взгляда.

— Клянусь тебе, Бина! — Я даже присел перед ней на корточки и взял ее влажные руки в свои. — Клянусь всеми богами. Разве ты не знала, что я женат? Я тебе даже паспорт могу показать. — Я уже собирался броситься за паспортом, но она силой меня усадила на место, на колени.

— Я прекрасно знала, что ты женат! Я все про тебя знаю! Все, абсолютно! Она так это заявила, что я даже испугался. Пожалуй, она знала больше, чем я сам.

— Ты давно не живешь со своей женой и почему-то теперь, в двенадцать ночи, когда у тебя женщина, она вдруг вздумала к тебе заявиться. Мои ноги затекли, и я медленно поднялся.

— Я тебя не понимаю, Биночка. Ты что, намекаешь, что я сам рассказал жене, что у меня будет дама? Если хочешь знать, ты — первая женщина, которая после нашего расставания переступила порог этого дома.

— Я все равно тебе не верю! Не знаю как, но ты все подстроил. Альбина поправила платье, прикрыла оголенное плечо, схватила сумочку и решительно застучала каблучками к выходу. Лютик мне этого никогда не простит. Я бросился вслед за ней. И как мог, горячо обнял ее за плечи.

— Ну же, не дуйся, препятствия только усиливают любовь, разве не так?

— Когда их слишком много, любовь может превратиться в ненависть. А если я кого-нибудь ненавижу... Я подозревал, что тому уж точно несдобровать. И страстно поцеловал Бину в губы. Я вообразил, что мы играем очередную сцену. Играть я умел. Бина слегка обмякла в моих объятиях и ответила на мой поцелуй. Похоже, она меня простила... Проводив ее к машине и дождавшись, когда она уедет, довольный, что выкрутился, я бегом заскакал вверх по лестнице. И вновь, как в далеком прошлом, юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

в голове моей стучала фраза: «Домой, скорее домой». Из соседней двери показалось румяное личико.

— Ну и как? Все прошло нормально? — шепотом спросила Рита.

— Ага, — шепотом ответил я. И вдруг вспомнил, что Альбина оставила виноград, оливки и вино. — Хочешь, приглашу тебя на легкий ужин?

— Ой, так поздно, — испугалась девушка. И с опаской обернулась. — Вдруг мама проснется, а меня нет?

— А ты возьми с собой Джерри. Скажешь, что у него разболелся живот и срочно нужно было на улицу. Я жду, дверь не заперта. Девушка радостно кивнула и скрылась за порогом. А я подумал, что так ловко научился изворачиваться и врать, даже самому противно. Впрочем, я давно усвоил, что изворачивание и ложь зачастую становятся всего лишь самосохранением. Там, в Сосновке, все было настолько ясно и просто, как солнечный день, что бесстыдным враньем выглядел разве что снег в мае. Я очень обрадовался приходу Риты. Усадил ее в кресло и укрыл ноги пледом. Рядом примостился большой и неуклюжий Джерри. Рита была для меня всего лишь ребенком, чуть-чуть влюбленным в меня и совсем не опасным. Я же ее совсем не любил и сразу решил, что мы сможем стать хорошими друзьями. К тому же у меня за все долгое пребывание в городе так и не появились друзья. А всякие Лютики были всего лишь приятелями Ростика. Рита, безусловно, тоже не моя знакомая, не я ее встретил и не я ее выделил в толпе. Она тоже для Ростика. И все же она была мне ближе всех. И с ней меньше всего приходилось притворяться и играть. Она знала Ростика не больше моего. Девушка взяла с тарелки гроздь винограда и откусила неправдоподобно крупную ягоду.

— Удивительно это, — тихо сказала она, — виноград в апреле.

— Тебе он не по вкусу?

— Не знаю, он действительно безвкусный. Мне нравится, когда все по сезону. Клубника в июле, а виноград в августе.

— Мне тоже нравится, когда все по правилам. У каждого овоща — свой месяц, а у человека — свое место.

— Вы это так грустно говорите, почему? Вы ведь на своем месте? — Рита внимательно на меня посмотрела. Ее большие зеленые глаза светились в полу­ мраке комнаты, как у кошки.

— Конечно, на своем, девочка. Но вот ты могла бы, к примеру, меня представить живущим где-нибудь в лесу, в маленькой сторожке? Рита улыбнулась. У нее была нежная, открытая улыбка. № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

— После рекламы кофе это трудно представить. Но... Вы ведь хороший артист, наверное, вам бы удалось сыграть лесника. Помните, вы мне рассказывали, что репетируете новую роль? Расскажите еще... О чем эта история?..

— О чем? — Я пригубил мартини, мягкое тепло растеклось по телу. Там, в Сосновке, наверное, тепло, настоящая весна. И совсем скоро расцветет на могилке моей костюмерши молоденькая сирень. — О чем... Знаешь, так сразу и не расскажешь. Она об одном парне, этаком лесном дикаре, здоровом, бородатом, словно рожденном вместе с соснами и понимающем язык птиц и зверей. Иногда его называют лесным богом. Но он, конечно, не бог. Он не может спасти мир или хотя бы усовершенствовать его. Но он так же, как бог, его любит. Маленькую сторожку с перекошенной калиткой, куст сирени, на котором весной взрываются почки, завывание ветра по ночам и настойчивый стук дятла, а еще многое, многое другое. Но самым близким для него был друг...

— Это девушка? — встрепенулась Рита, и в ее глазах появился испуг.

— Нет, Рита, это всего лишь собака. Его зовут Чижик. — Мой голос дрогнул, и я погладил Джерри по рыжей шерсти. Он в ответ лизнул мою руку. — Чижик совсем не похож на твоего пса. Он совсем беспородный, но тоже рыжий, очень похожий на лису. Возможно, какая-то лиса и затесалась в его родо­словной. Я... то есть этот парень, лесник, как-то нашел раненого пса в лесу, выходил и оставил у себя. С тех пор тот и стал его самым лучшим другом. А вот людей парень не знал, вернее, знал совсем мало.

— И никого не любил?

— Любил, пожалуй. Без любви фильм был бы, наверное, скучным. Он полюбил приезжую девушку, совсем из другого мира, яркого, насквозь лживого. Но по сценарию возлюбленная его предаст. При этом героя горячо и преданно любит девушка из деревни, всем сердцем любит, но он предаст ее. И своего Чижика тоже. Пес уходит от него и умирает. В общем, все кого-то предают...

— Не так уж хорош ваш герой, если он предает собаку. Самое безобидное существо. — Рита поставила тарелку с виноградом на место и облизнула губы.

— Ты же не читала сценарий, — резко ответил я. — Возможно, у него были на то причины. И возможно, он потом сильно раскаялся.

— Знаете, Ростислав Евгеньевич, я думаю, что сценарист не очень-то хорошо разбирается в жизни. — Рита разволновалась и залпом осушила бокал вина. — Он сам, скорее всего, разбалованный маменькин сынок, дальше своей дачи и носа не показывал. И собаки у него никогда не было. Разве может человек предать живое существо? И вы... Если 101

ПРОЗА

честно, не совсем подходите на эту роль. Вы ведь тоже не знаете этой жизни. Извините, но я буду откровенна. Ну какой из вас лесник? Вы такой лощеный весь, такой красивый, ухоженный... Похоже, девушке вино крепко ударило в голову. Я отобрал у нее бокал.

— Ты плохо разбираешься в искусстве, Рита. Артисты играют и разбойников, и полярников, и героев. И не обязательно, чтобы они были на них похожи. Рита смутилась и покраснела. Джерри носом подталкивал ее встать с места. Он хотел домой.

— Нам пора, Ростислав Евгеньевич. Вы на меня не обиделись?

— Ну что ты, девочка. Я подумал, что Рита во многом права. Я все менее походил на себя, на дикого парня из Сосновки.

— Вы мне потом еще расскажете эту историю поподробнее, ну, чем она закончилась?

— Обязательно, Рита.

— А знаете... Ну, в общем, чтобы вам было проще играть эту роль, я могу отвезти вас к своей тетке, у них там и лес, и озеро, и беспородная собака... Я могу многое рассказать и показать... А мой двоюродный брат научит вас стрелять из охотничьего ружья... Я представил себе, как городской пижон, этакий модный артист в белом костюме, удивленно таращится на сосны и ели, аккуратно, чтобы не запачкаться, ступает лаковыми ботиночками по земле и со страхом прикасается к ружью. А здоровый бородатый мужик объясняет ему премудрости деревенского быта. Нет, эту игру я уже не осилю.

— Замечательное предложение, Рита, но, боюсь, у меня мало времени для вылазки на природу. Рита остановилась в дверях и задумчиво посмотрела мне прямо в глаза.

— Скажите честно... Почему вы так боитесь природы?

— Я всего лишь опасаюсь, что это она меня испугается, — неудачно отшутился я. И про себя добавил: «И не простит…» Следующее утро выдалось хмурым и серым, облака низко повисли над крышами домов, и черный заводской дым растворялся в них. Настроение было отвратительным. Я вспоминал слова Риты, что я меньше всего похож на человека леса, и с тревогой думал, что когда-нибудь вообще похороню в себе Даника. И настроение превращалось в похоронное. На студии обстановка была не менее мрачной и траурной. Почему-то работа не кипела, декорации не были подготовлены для съемок, свет не установлен. Съемочная группа толпилась кучкой в стороне, пуская дым в потолок и что-то горячо обсуж102

дая. Я даже, грешным делом, подумал, что не иначе как умер продюсер. Но едва я кашлянул, давая о себе знать, все разом оглянулись. Наступило гробовое молчание. Десятки взглядов смотрели на меня с презрением и злобой. И я тут же понял, что дело не в Песочном. Дело во мне. Неужели появился Ростик? Как ни странно, я даже обрадовался. Неужели конец этому затянувшемуся кошмару? Неужели я смогу вернуться домой? Я искал в толпе настоящего Ростика и не находил. Наконец ко мне засеменил Лютик. И, едва поравнявшись, процедил сквозь зубы: — Ну, поздравляю, супермен.

— Так получилось, — только и сказал я. Мне не хотелось объяснять, почему я занял место Ростика. Я подозревал, что объяснять придется еще не один раз.

— Всю группу подставил, сволочь.

— А не все ли равно, кто будет играть главную роль? — Я имел в виду Ростика.

— А ее вообще никто играть не будет, — злорадно зашипел Лютик. — Съемки накрылись. А все мы — кучка жалких безработных, усек? Я не понимал, почему с появлением Ростика нужно останавливать съемки.

— Боже мой, — всплеснул толстыми ручками Лютик, — какое благородство! Видите ли, он не любит Альбину. А ты вообще кого-нибудь, сволочь, любил? То-то и оно! И тем не менее почему-то не пропускал ни одной юбки! А тут, когда такое дело, подставил всю группу! Я встряхнул головой, начиная все понимать.

— Погоди, Лютик, объясни толком, в чем дело?

— Ах, какая невинная овечка! Ты кому-нибудь другому честные глазки строй, но не мне! Твой продажный взгляд я наизусть выучил, он у меня во где, — Лютик похлопал рукой по своей шее. — Говори честно, свинья, ты за моей спиной вел с кем-то переговоры, тебя перекупили, и ты нас всех кинул?

— Фу-у-у, — я облегченно вздохнул. — Значит, дело всего лишь в Бине? — Я ободряюще похлопал Лютика по плечу. — Успокойся, дружище. Никто меня не перекупил, клянусь. А с Биной... Я выкручивался, как мог, каюсь, но мне показалось, мы с ней хорошо расстались.

— Настолько хорошо, что ее муж, этот жирный индюк, прикрыл съемки! Более того, никто ни тебя, ни меня уже не возьмет на работу! Он постарается! Так что прощай, кино! Кина не будет, кинщик спился! И куда нам теперь податься? А? Официантами или гардеробщиками? Я подумал, что Лютику лучше всего идти в мясники. И все же мне стало его жалко. Но дело даже не в нем. Было проделано много работы, пусть не самой лучшей на свете. Но и не самой худшей. К тому юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

же, получается, именно по моей вине на сегодняшний день все стали безработными. Я от всей души ненавидел Бину. Какая-то серая мышь с тремя классами образования руководит всеми. От нее, видите ли, зависят судьбы людей и чуть ли не судьба кинематографа вообще. Если бы она сейчас попалась под руку, то задушил бы, не задумываясь. И я со всей силы сжал кулаки. По щучьему велению, по моему хотению мимо нас проплыла Бина в ярко-желтом сарафане. Не иначе приехала на желтом авто.

— Бина, — окликнул я ее. Мои кулаки были по-прежнему сжаты. Она фыркнула и прошествовала мимо. Я почувствовал на себе пристальные настойчивые взгляды зрителей. Со всех сторон на меня давило гробовое молчание. И не кто иной, как я, должен был разрушить немую сцену.

— Бина, — более мягко окликнул я мышку и разжал кулаки. — Погоди, нам нужно поговорить. В этот кульминационный момент зрители затаили дыхание. Альбина остановилась, но в мою сторону так и не обернулась. Я приблизился к ней и горячо зашептал слова, которые наверняка сказал бы главный герой, который вот-вот может навсегда потерять любимую. Бина не была любимой девушкой, упаси бог. И я всей душой желал ее потерять. Навсегда. Но терять работу ни я, ни кто-то другой не хотел. Щечки Альбины зарделись, она победоносно оглядела зрителей и наконец удостоила меня вниманием. И нарочито громко сказала: — Попроси прощения на коленях, если хочешь, чтобы я простила! Ты вчера вел себя недостойно! Я рассказала мужу, как ты ко мне приставал. Он ужасно разозлился! И видишь, чем все кончилось! Ты всех подставил! Но если ты хочешь заслужить мое прощение... Встань на колени. Да, это была воистину кульминационная сцена. Стало настолько тихо, что жужжание крупной желтой пчелы, пролетавшей мимо, казалось гудением реактивного авиадвигателя. Я был так огорошен ее наглостью, что язык прилип к небу, а ноги одеревенели. Неподалеку Лютик бухнулся на колени и воздел руки к потолку. Наверное, он готов был вместо меня стоять на коленях перед Биной до полного изнеможения. Или — передо мной. Бина, гордо приподняв подбородок, вызывающе пожирала меня своим бесцветным взглядом. Ожидая моего унижения. Вдруг прямо в ее глаз со сверхзвуковой скоростью врезалась пчела и тут же замертво упала прямо передо мной. Бина исступленно завизжала. А я растерянно смотрел на желтое пушистое тельце у моих ног. И вовремя сообразил № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

поднять его, пока десятки ног, бросившихся к серой мыши, не успели его раздавить.

— Ой, спасите! — визжала Бина, и ее вопли сопровождались нецензурной бранью. — Эта сволочь меня ужалила! Ненавижу! Киношники подобострастно пытались помочь жене продюсера. Лютик чуть не сшиб меня с ног, и его красное лицо было перекошено от злобы.

— Ты, гад, чего стоишь, как остолоп, беги за льдом! Но никуда бежать я не собирался, тем более вместо меня это уже делали десятки добровольцев. Я же, разжав ладонь, смотрел на мертвую пчелу, спасшую меня от унизительной процедуры.

— Ты чего это! — не унимался Лютик и взглянул на мою ладонь. — Фу, какая гадость! Зря я ее сразу не прихлопнул, эту пчелиную морду!

— Зачем она сюда прилетела, — тихо сказал я. — В эту прокуренную комнату, на это отвратительное сборище, этот шабаш... На свете столько цветов, столько зелени... Лютик подумал, что я сошел с ума. Он покрутил пальцем у виска. И бросился на помощь орущей Бине. Я сжал ладонь, приблизился к окну, распахнул его настежь и бросил пушистое насекомое в траву. Туда, где она и должна была жить. И умереть. Я вдохнул утренний воздух. Он был насквозь пропитан машинным маслом и заводским дымом. И все же он был лучше, чем студийный. Природа и сегодня пришла ко мне на помощь. Они все чувствуют и все знают, эти неразумные твари. И эта желтая пчела прекрасно знала, кому сделать больно и кого спасти. Даже ценой своей жизни. И я вдруг вспомнил, как давно, в Сосновке, мы с Валькой гуляли по лесу и наткнулись на пчелиный улей. Я схватил ее за руку и потянул назад, чтобы не рисковать. Но девушка заупрямилась. Помню, она уверенно заявила, что пчелы нас не тронут. Что они чувствуют, кто для них свой, а кто нет. А еще, по народной примете, они жалят только отъявленных грешников.

— Брось, Валька, — сказал я тогда девушке, — неужели ты и впрямь думаешь, что я ангел? Ты — это другой разговор, тебя они точно не тронут, а вот я... Я, признаюсь честно, грешник.

— Но не отъявленный же, — рассмеялась Валька. — К тому же даже если бы ты был отъявленным, они все равно бы тебя не тронули. Потому что ты ничего плохого не сделал ни флоре, ни фауне. Пчелы кружились над нами, одна даже села мне на плечо, словно раздумывала, жалить или нет. Но тут же улетела, не сделав ничего дурного. А Валька ликовала, как ребенок. Она оказалась права... С тех пор много воды утекло. И я уже не знал, на моей ли стороне флора и фауна. Но когда я держал в своей 103

ПРОЗА

руке пушистое тельце погибшего шмеля, я понял, что у меня еще есть шанс. Из оцепенения меня вывел крик Лютика. Он тормошил меня и кричал прямо в лицо: — Да очнись ты! Вот уж не думал, что ты до такой степени трус! Ну да! Ты же этих всех пернатых и лохматых больше моего терпеть не можешь! Да ладно, все! Приказано больше пчел не пускать ни под каким предлогом! На, бери, иди к Бине с повинной. Лютик сунул мне кубик льда из морозильника и подтолкнул к жене продюсера. В студии не было стульев, и Бина сидела прямо на полу на каком-то журнале и громко ревела. Лютик со всей силы дал мне пинка, и я упал перед Биной на колени. Все зааплодировали. Финальная сцена удачно завершилась. Я принялся осторожно протирать ей глаз.

— Ой, как больно! — пищала она.

— Ну, прости, — попросил я прощения на коленях. — Ну-ну, все сейчас пройдет. Успокойся. Почувствовав себя вновь на коне, я приказал принести стул. Кто-то мигом сбегал к реквизиторам, и через несколько минут Бина уже восседала на высоком бархатном троне. Ее лицо было красным от слез, а глаз так распух, что, казалось, вот-вот лопнет. Губы перекосила гримаса ненависти, похоже, уже не столько к моей скромной персоне, сколько к несчастной пчеле. Она была вылитой сватьей бабой Бабарихой, хитрой и злобной, и я подумал, что эту роль она, пожалуй, осилила бы. Я приблизился к трону, меня преследовали слуховые галлюцинации: «На колени, на колени перед госпожой императрицей...» Будто зубной врач, я встал у ее изголовья и вновь осторожно приложил к глазу лед.

— Очень страшный глаз? — Бина вцепилась в мою руку. Мне было совсем не жаль ее. Я с грустью думал о пчеле.

— Ну что ты, Биночка, слегка припух, к завтрашнему утру все заживет. Съемок все равно нет. Бина вновь расслабилась в кресле, почувствовав себя королевой.

— А ты все-таки не встал передо мной на колени. По-настоящему.

— Во всем виновата пчела. Но ты не права, есть свидетели, как я рухнул на колени перед тобой, — еле сдерживаясь, ответил я и подумал: «Кто хочет унизить другого, рано или поздно унизится сам». У Бины это случилось рано. То ли на моей стороне была фауна, то ли Валька права — жалят отъявленных грешников. А может, и то и другое. Сразу было видно, как Бине хочется еще раз опустить меня на колени. Но она не могла не понимать, что время ушло. И ее не спасало теперь ни то, что 104

она сидит на троне, ни то, что она жена продюсера. Сколько бабу Бабариху ни сажай на трон, царицей она не станет. Но сила по-прежнему оставалась на ее стороне. И это понимала вся съемочная группа. Властным взглядом Бина обвела студию. Опухший глаз при этом слегка дернулся. Ей оставалось разве что стукнуть о пол жезлом, но его не оказалось под рукой.

— Чего вы уставились, — взвизгнула она. — Завтра съемки, а ничего не готово! В дверях, как сфинкс, возник ее муж, продюсер Залетов. Он бросился к трону и с испугом стал осматривать опухшее лицо молодой супруги. И успокоился лишь тогда, когда Лютик, заикаясь, все объяснил, при этом ругая шмеля самыми последними словами.

— Как вы посмели допустить такое! — Песочный в гневе готов был разорвать Лютика на части. Но вдруг заметил меня, и его лицо перекосилось. — А этот что здесь делает? Альбина обвила шею Песочного влажными ручками. И лизнула в крашеную рыжую бороду.

— Ну же, милый, мы уже все выяснили. А Ростислав даже попросил у меня прощения — на коленях. Это все видели. Песочный недоверчиво на меня покосился и отозвал в сторону.

— Это правда? — раздраженно спросил он. Я закурил и внимательно посмотрел на Песочного. Неужели он доверяет своей жене? И что у них за отношения?! Мне вновь предстояло играть, и в этой игре главным было найти нужное слово.

— Раз ваша жена сказала, значит, так и есть. Я попросил прощения при всех.

— Я не то имел в виду. — Песочный махнул своей сухой рукой, как веткой. — Это правда, что вы вели себя по отношению к ней некорректно?

— Ну-у-у... Если то, что я сделал ей комплиментов больше, чем положено, назвать некорректностью… — в тон ему ответил я.

— Не уходите в сторону от вопроса, Неглинов. Вы знаете, что я имею в виду.

— Я мужчина не меньше, чем вы. — Я лихорадочно подбирал правильный ответ. — А она — очень интересная женщина. Возможно, я слишком увлекся ролью и не мог себя сдержать... Я интуитивно почувствовал, что такой ответ попадет в точку. Мне казалось, скажи я правду, что его жена сама нахально ко мне пристает, он тут же вышвырнет меня за дверь. К тому же стучать на кого-то было не в моих правилах. Песочный благодушно похлопал меня по плечу.

— Ну-ну, я рад, что все улажено. Прекрасно вас понимаю, перед моей женой мало кто устоит. Но юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

согласитесь, это лучше, чем если было бы наоборот. Мне это в некотором роде льстит, вы согласны? К тому же вы — артист, натура впечатлительная... И все же я вас хочу предупредить...

— Понял, — поспешно ответил я. — И все же осмелюсь задать вам вопрос. Скажите, Георгий Павлович, вы и впрямь верите, что ваша жена талантлива?

— Что за вопрос! — Песочный нахмурился. — Безусловно. А потом... Разве это имеет какое-то значение? И разве она менее талантлива, чем другие? Ну хорошо, попробую вам ответить более откровенно. Таланты нужны для искусства. Ремеслу нужны ремесленники. Кто может назвать сегодняшнее кино искусством? Как, впрочем, и многое другое. И нужно ли вообще искусство? Оно усложняет человеку жизнь, которая, поверьте, и без того нелегка. Раньше искусство заставляло думать. А вы спросите, хочет ли кто-нибудь сегодня думать? Скорее наоборот, все желают поскорее избавиться от лишних мыслей. И они правы. Поэтому я с полной уверенностью могу сказать, что моя жена может стать прекрасной артисткой. Под стать нынешнему кино. А вам советую поменьше предаваться философским измышлениям. Иначе никогда не станете звездой.

— Но почему вы решили, что искусством должны управлять именно вы? Песочный расхохотался, обнажив свои безупречные фарфоровые зубы. Плохо, что он не был знаком с настоящим Ростиком. Настоящий Ростик этого вопроса не задал бы.

— Все очень просто. У меня есть деньги. Много денег. А что такое искусство без денег?

— А если бы они были у меня? И я захотел бы делать искусство, а не ремесло?

— Тоже простой ответ. Поначалу так оно и было бы. Но лишь поначалу. Потому вы непременно повторили бы мой путь. Иначе бы просто прогорели... Я раньше мало задумывался об искусстве. Мне это и не было нужно. Я все измерял по высшему счету. И считал, что миром должны править совершенство и гармония. Как в природе. Неужели я ошибался? Или ошибались другие, готовые превратить нашу жизнь в макет и ремесло? Эту ошибку нужно было исправить. Пока не поздно. Но Песочный прав, без денег ничего не изменить. И я повторял в сотый, тысячный раз мысль, рожденную сотни, тысячи лет назад: все зло в деньгах. Деревьям не нужно платить за землю, птицам — за небо, животным — за пищу. Они не хотят стать богаче, и среди них нет бедных... Я начинал понимать — чтобы что-то изменить, нужны деньги. Много денег. Что ж, теперь от них я так легко не откажусь. Совсем недавно я чуть было так легкомысленно не потерял роль, но больше такой ошибки не повто№ 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

рю. Я снимусь лишь в этом дурацком сериале, заработаю круглую сумму, а потом подыщу работу по душе. И попробую изменить порядок вещей хотя бы в одном деле, вернее, расставить эти вещи в нужном порядке. Попробую хотя бы одно дело усовершенствовать и возвести до уровня искусства. Но для начала нужен хоть какой-то капитал. Его мне могла дать только работа в кино. Лютик прав — кому мы нужны в этом мире?! И если жизнь хоть один раз повернулась к нам лицом, нужно помнить, что это может и не повториться. Я же больше не хотел искушать судьбу. Мне нужны деньги. Чтобы стать свободным, я должен откупиться. Вначале нужно смотреть на мир, как на модель, а потом уже пытаться его изменить. И мне придется до конца сыграть роль Ростика, не очень честного и чистого на руку парня. Чтобы потом жить по всем правилам, которые должны быть и которых пока нет. Этим же вечером, пересиливая отвращение, я позвонил Бине и договорился о встрече. Я успокоил себя тем, что все это временно. Что ненадолго я стану негодяем и подлецом. И временно буду поступаться совестью, продавая ее. Чтобы потом иметь возможность жить по-другому... Тогда я еще не знал, что от хорошего к дурному идти гораздо легче, чем наоборот. И я легко решился на свидание с Биной, все больше и больше убеждая себя, что сейчас я — всего лишь артист Ростислав Неглинов. Которому позволено многое. Данька же по-прежнему живет в Сосновке, и когда-нибудь, в один прекрасный солнечный день, я обязательно к нему вернусь, в его маленькую сторожку, утопающую в зелени. И навстречу выбежит радостный Чижик. А сегодня мне нужно поменьше вспоминать тот лесной мир, чтобы легче жить в этом. С Биной мы встретились в парке. Я убедил себя, что, несмотря на ее серую внешность, выглядит она довольно неплохо. В том же красном плаще, темных очках и косынке она была даже эффектна. А я приложил все усилия, чтобы выглядеть плохо. Не побрился, нацепил на себя что-то помятое и старое из Ростикова гардероба и перед встречей для храбрости выпил стакан коньяка, так что разило от меня неслабо. Как ни странно, эффект оказался обратным. Видимо, все-таки я плохо разбирался в женщинах. Ростик наверняка бы нашел способ вызвать к себе неприязнь. Мне же это не удалось. Напротив, Бине настолько надоел ухоженный, чистенький, утонченный муж, что меня она встретила восторженным влюбленным взглядом. Она даже сняла очки, пожирая меня глазами с ног до головы. А ее припухлый глаз все время дергался.

105

ПРОЗА

— Болит? — участливо спросил я, слегка притронувшись к веку. Она надула губки, изображая из себя ребенка.

— Ага, все этот сволочная пчела. До чего ненавижу всяких насекомых! Отвращение вызывают, кажется бы, придушила их всех! — Она скривилась и затрясла кулачками. Я скривился вслед за ней. Я обожал всяких насекомых. А отвращение у меня вызывали некоторые представители рода человеческого, да и то с недавних пор. Одна из них сейчас стояла передо мной. И я понял, что если не напьюсь до беспамятства, то сотворю очередную глупость. И уже не смогу исправить ошибки. Ведь предупреждение Песочного было более чем серьезным.

— Куда-нибудь сходим, отужинаем? — Я пытался оттянуть время, хотя надеяться было не на что. — Я ужасно голодный.

— У меня дома все есть, — пропищала Бина. — Я заказала шикарный ужин из ресторана, его уже привезли. Осталось разогреть в печке.

— Ужин дома? — Я не поверил своим ушам. И несказанно обрадовался. — Значит, мы ужинаем с твоим мужем? Бина тоненько заливисто расхохоталась. Я был слишком наивен, цепляясь за любую соломинку, и в этой пикантной ситуации пытался найти спасение в лице ее благоверного.

— А ты шутник! У меня есть своя квартира, как бы собственная крыша под солнцем. Сам понимаешь, творческим натурам нужно иногда уединяться.

— Кому-кому? — честно не понял я.

— Творческим натурам! — вызывающе встряхнула головой Бина. — Мне же где-то нужно учить свою роль. Подумать о том о сем. Например, о своем творчестве... Ну и вообще... Мне ничего не оставалось, как смириться. И с творческой натурой, и с предстоящей ночью любви.

— Едем, Бина! — Я решительно взял ее за руку. — Творческим натурам иногда нужен полноценный отдых. Откровенной иронии жена продюсера, безусловно, не заметила. Квартира Альбины была ей под стать. Супермодная, очень безвкусная и бесцветная. И совершенно стерильная. Белые стены, стеклянная мебель, ни одного цветка и ни одной книги. Мне показалось, что это — больничная палата, разве что очень дорогая. Я с опаской поглядывал на дверь, меня не покидало чувство, что вот-вот появится санитар в белом накрахмаленном халате и в лучшем случае предложит мензурку с горькой микстурой, в худшем — привяжет к кровати. Впрочем, санитар в данной ситуации был бы для меня просто чудом. Но чуда не произошло. Вме106

сто него появилась Бина в белом атласном халате и предложила выпить. Она с ногами забралась на плюшевый диван, откровенно обнажив коленки. Она была на своей территории.

— Вино, шнапс? Я понятия не имел, что такое шнапс, но по резкому звучанию названия подумал, что, наверное, это самый крепкий напиток из предложенных. А мне так нужно было срочно забыться и все забыть. И я залпом выпил рюмку, содержимое которой на поверку оказалось всего-навсего водкой, хотя и немецкой. Умеют же за счет непонятностей набивать цену вещам! Я тут же налил вторую рюмку. И непонятное стало более ясным. Бина нежно провела пальчиком по моей руке. Ее пальчик был, как всегда, влажный. И я поежился.

— Говорят, у тебя были серьезные проблемы с алкоголем? — участливо спросила она Ростика. Так как мне пришлось отвечать за него, я подумал, что лично мои проблемы с алкоголем только начинаются.

— Все в прошлом, — улыбнулся я. И для убедительности выпил еще. Меня не так-то просто свалить с ног. И все же голова пошла кругом. Ноги стали ватными. Я почувствовал на своих губах горьковатый поцелуй, слегка отдающий шнапсом. И искренне пожалел Ростика, который ради жалкой роли должен целовать столетнюю продюсершу. По сравнению с ним я был в более выгодном положении. И хотя от всей души ненавидел Бину, мысли о Ростике придали сил. Я крепко обнял Бину. Перед моими глазами проплыли белые стерильные стены. И показалось, что пахнет горькой микстурой. И я вновь почувствовал на своих губах терпкий вкус. Где-то далеко-далеко приглушенно залаяла собака. Мне показалось, что Чижик зовет меня и просит о помощи. А я пытаюсь вырваться из больничной палаты, разбить окно, однако ноги не слушаются. А санитары уже вяжут меня резиновыми жгутами, и становится нечем дышать. Мне хочется крикнуть Чижику, что помню его и никогда не брошу, но язык липнет к небу, и я задыхаюсь... Наконец я очнулся. И увидел склоненное над собой лицо Бины. Жиденькие волосы растрепались, по щекам пошли красные пятна, а глаз слезился и еще больше набух. Кругом белые больничные стены и запах микстуры, которая называется шнапсом. Если это — любовь, я даю себе зарок никогда больше не любить.

— Любимый, — слышу я хрипы Бины. И мне становится тошно. И чтобы выжить, чтобы набраться сил и привести мысли в порядок, я вспоминаю Чижика. Его рыжую лисью морду, его заливистый лай. Мне становится легче.

— Любимый... юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

Бина перебивает мои мысли. Она имеет на это право. Я должен сегодня любить ее, чтобы жить дальше, чтобы работать и чтобы когда-нибудь потом послать всех к черту. И стать абсолютно свободным. Для этого я должен играть в любовь с Биной. Я старательно глажу ее по бесцветным волосам. Осторожно прикасаюсь губами к красной щеке. Но сказать ничего не могу. Это выше моих сил.

— Скажи мне что-нибудь, — требует Бина. Я закрываю глаза и вижу перед собой Чижика, резвящегося на крыльце сторожки. Он подбегает ко мне, лижет руки, и я его треплю по рыжему загривку... Альбина приближает руку к моим губам. Я представляю, с каким удовольствием ее укусил бы Чижик. Я машинально целую руку Альбины и с трудом выдавливаю заветные слова, только бы она отстала.

— Я люблю тебя, — шепчу я, а на деле, наверное, получается — «гав». Бина довольно смеется. Я сыграл свою роль до конца, и мне хочется поскорее домой. Хотя это и не мой дом, он все же лучше, чем стерильная палата с невидимыми санитарами. И я осторожно освобождаюсь от цепких рук Бины.

— Когда мы встретимся? — спрашивает она, и ее серые глазки при этом вызывающе блестят.

— Завтра, — говорю я, не лукавя. Завтра съемочный день. Я старательно припоминаю, сколько осталось до окончания съемок. Пожалуй, дней двадцать пять. Из них нужно вычесть выходные, которые Бина наверняка проведет с Песочным, мои внезапные приступы болезни, которые я придумаю, и просто неудачные дни. Что ж, не так много времени судьба нам выделяет для личных встреч. От этой мысли становится легче. И я даже ободряюще хлопаю жену продюсера по плечу.

— У нас впереди так много дней, — успокаивает меня Бина.

— Конечно, — с готовностью соглашаюсь я, припоминая свои подсчеты. Мы прощаемся до завтра. Прощаемся как страстные влюбленные. Я поспешно сбегаю с лестницы. И на улице жадно глотаю пропитанный бензином воздух. И он мне кажется самым чистым и прозрачным воздухом горных курортов. Наконец я чувствую себя свиньей. И себя ненавижу. Даник корчится во мне от боли, Даник не хочет умирать. Он хочет победить. Но у него так мало шансов. И я успокаиваю его тем, что в конце концов это свинство — временное. Что мне нужно только встать на ноги. Что, закончив эту картину, я навсегда распрощаюсь с кино, которое уже ненавижу. И начну новую жизнь — без мук совести. Как и поступил бы Даник. Но мне кажется, что Даник меня не слышит... № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

Как ни странно, этой ночью я спал крепко. Совесть уже не бунтовала, а, напротив, тихонько уснула во мне, словно после удачной сделки. Даник сдался. И все же, как мне хотелось думать, только на время. На следующее утро я с уснувшей совестью и смиренным видом явился на съемочную площадку. Меня встретили счастливые лица моих коллег. Все мне кланялись, сочувственно справляясь о здоровье. А Лютик и вовсе кружил возле меня, как бабочка, хватая за руки и беспрерывно благодаря.

— Ты не представляешь, Бинка сегодня — просто чудо! Ты знаешь, она и впрямь неплохая девчонка и даже симпатичная. Нужно уметь разглядеть человека, а не судить по первому впечатлению, согласен? С ее помощью нам даже повысили ставки! Ребята вне себя от счастья. Что я тебе говорил! Нужно меня слушать, старого волка. А ты и сам похорошел, ей-богу. Любовь еще никому не была во вред. У тебя даже цвет лица стал лучше, и кругов под глазами нет... Такое впечатление, что Лютик зазывал покупателей на мясном рынке. Впрочем, ему же заплатили.

— Заткнись! — рявкнул я так громко и так отчаянно, что гул голосов на съемочной площадке стих. Все с опаской оглянулись в мою сторону. А ктото даже подобострастно придвинул ко мне бархатный трон, на котором вчера восседала Альбина. И я вдруг отчетливо осознал, что с сегодняшнего дня не Песочный, не Бина, не Лютик, а именно я являюсь шефом на съемочной площадке. Именно от меня зависит и судьба фильма, и судьба всей группы. Никто не понимал, вернее, не хотел понимать, что мне приходится тяжелее всего. Поскольку я должен играть роль пылкого влюбленного дважды — на сцене и в жизни. И если с первым я мог кое­ как примириться, то сделать второе было гораздо труднее. Но все же ничего другого не оставалось, как полностью покориться и этой роли. И я пылко и страстно смотрел на Биночку (как уже сладенько ее называл), придумывая разные страстные слова, которыми осыпал ее в перерывах между съемками. Не знаю, верила ли она мне, но, скорее всего, ее это не заботило — лгу или нет, главное, что я ей полностью подчинился. А Песочный довольно потирал руки, наблюдая ту тишь и благодать, что царят на площадке. Не подозревая, что в моей душе бушевал ураган. Готовый разнести этот призрачный мир, которым я не дорожил, в клочья. Однажды этот призрачный мир, с такими муками выстроенный, и вправду чуть не рухнул в одно мгновение. Тогда я в очередной раз недобрым словом помянул Ростика. Разве можно связываться с таким количеством женщин одновременно? Причем 107

ПРОЗА

так серьезно и почти искренне. И всем им оставаться верным. Я ведь совсем забыл про существование Любаши, которая уехала. И как-то не подумал, что она должна вернуться. Тем более уже не помнил, что дал определенные обещания насчет женитьбы. Я вообще предпочел бы, чтобы с ней разбирался Ростик. Мне и Бины было достаточно. Но Ростик исчез. А Любаша никуда исчезать не собиралась. Более того, в один из ясных солнечных дней, когда вовсю шла подготовка к натурным съемкам, Любаша свалилась как снег на голову. Как всегда, веселая, румяная, она на глазах у всех тут же бросилась мне на шею и расцеловала.

— Ростичек, миленький, лапочка, — щебетала она, не умолкая. Ее слова звучали удивительно громко и шумно, словно запущенные в воздух петарды. Я почему-то вспомнил детскую игру с приговоркой «Море волнуется — раз, море волнуется — два, море волнуется — три, морская фигура на месте замри!»... И все действительно замерли. Мы снимали в городском парке. Неподалеку гудели машины, шумела листва, чирикали воробьи. Но казалось, никто не слышал посторонних шумов. Все, затаив дыхание, слышали только Любашу. Она могла перебить любой шум и привлечь внимание самого незаинтересованного зрителя. Впрочем, на площадке всем было страшно интересно, как все станет развиваться дальше. И я, как в детстве, вдруг крикнул: — Отомрите! Меня никто не послушал. И тут, как всегда, на выручку прибежал запыхавшийся Лютик. Он с трудом отцепил от меня Любашу и неправдоподобно громко, возбужденно заорал: — О, заинька! Солнышко! Сколько же я тебя не видел! Где ты пропадала, радость моя! Я так соскучился! Лютик подхватил Любашу под руку и, старательно изображая влюбленного, потащил ее подальше от любопытных глаз. В частности, от Альбининых. Любаша сопротивлялась и беспомощно оглядывалась на меня. А я бросал такие жаркие взгляды в сторону Биночки, что ее подозрения только усилились.

— Это что за кикимора? — уперев руки в боки, властно спросила Бина. Я невольно покосился на Любашу. В это солнечное весеннее утро она была хороша, как сама весна. Яркая, можно было бы сказать, что вульгарная, если бы не ее детская непосредственность. Пухлые чувственные губы накрашены розовой блестящей помадой. Меховой зеленый воротничок нелепо смотрелся на легком алом пальтишке.

108

— И впрямь кикимора, — мечтательно протянул я.

— А какая безвкусная! — не унималась Биночка. — Что это за воронье гнездо у нее на голове! Солнечные лучи резвились в белокурых пышных кудряшках Любаши.

— Точно, гнездо, — продолжал я в угоду Бине кривить душой, с тоской взглянув на ее облезлые серые волосы.

— А глазенки-то, глазенки! — злобно зашипела Бинуля. — Ну точно как у линялой кобры. Большие, густо накрашенные синей тушью глаза Любаши блестели от слез, напоминая две утренние звездочки.

— Так точно, как у кобры, — с готовностью поддакнул я Бине, как верный солдат, с грустью посмотрев в ее бесцветные маленькие глазки.

— А щеки — как лопнувшие шары, — пыхтела, как раскаленный самовар, жена продюсера. Пухлые круглые щечки Любаши раскраснелись, как у ребенка. На них показались глубокие ямочки.

— Именно лопнувшие, — тотчас согласился я, бросив взгляд на бледные впалые щеки Бины.

— В общем, просто уродина, — удовлетворенно констатировала она.

— Да уж куда уродливей! — Я невольно залюбовался Любашей и даже на секунду пожалел, что она — не моя девушка. На землю меня опустило змеиное шипение Бины: — Ну же, отвечай: у тебя с ней что-то было? Я вздрогнул, но успел изобразить презрительный взгляд, коим одарил бедную Любашу, чего она явно не заслуживала.

— С ней?! Ты с ума сошла! Такие дешевки не по моей части. Скорее, это удел Лютика. Видишь, как он с ней любезничает. Лютик продолжал старательно изображать из себя влюбленного. В отличие от меня, ему это давалось легко. Он даже обнял Любашу и умудрился поцеловать. Пожалуй, этот поцелуй окончательно успокоил Бину. И она даже милосердно заметила: — А впрочем, эта девица — ничего себе. Хотя ты прав — дешевка, для таких, как Лютик. Дешевле Бины в своей жизни я никого не встречал. Но признаться в этом пока не мог. Нужно было снять фильм. А Любаша грозила стать серьезным препятствием для этого. Что я понял, замечая решительный взгляд, брошенный в мою сторону. Ее распахнутые глазки, похожие на утренние звездочки, начинали гореть космическим огнем. Любаша, бесспорно, была лучше, светлее и радостнее Альбины. И не менее опасной. Как любая женщина, чувствующая, что ее бросают. Я никого не мог бросить, поскольку у меня никого не было. Все принадлежало Ростику, в том числе и Любаша. Но от этого юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

ситуация не становилась проще. Спасти положение мог только Лютик. Я же в очередной раз поразился его способности улаживать самые безнадежные дела. А попросту говоря — его прохиндейству. Все по-прежнему молчали в немой сцене, когда Лютик вдруг торжественно вышел с Любашей под руку и во всеуслышание пафосно заявил: — Познакомьтесь с новой актрисой на роль второго плана в нашем сериале — Любовью Барьеровой. Или просто Любашей, которая всегда была для меня женщиной исключительно первого плана. Все недоуменно переглянулись. И было из-за чего. За каких-то жалких полчаса Любаша из моей любовницы вдруг превратилась в женщину Лютика. Бина с видом победительницы стояла чуть впереди, а я в недоумении таращил глаза. Любаша же умудрилась незаметно от всех кокетливо подмигнуть мне. И я вновь подумал, как мало понимаю жизнь. Там, в лесу, об этом даже и не задумывался, разве что о понимании местной флоры и фауны. Хотя съемочную группу тоже в некотором роде можно было назвать флорой и фауной, но — в самом негативном смысле. Но я все меньше вспоминал о той, прежней своей судьбе, и не потому, что нынешняя была лучше, она была страшнее и подлее. А потому, что боялся искушения вернуться. И боялся возвращения. Потому что начинал привыкать к другому. Не очень хорошему, но достаточно легкому. И как любой оказавшийся на чужбине, думал, что все послать к черту смогу в любой момент. Так же как каждый заядлый курильщик думает, что в любой момент сможет бросить свою привычку к табаку. Но постоянно оттягивает этот момент... Съемки сериала успешно продолжались. Я любил Бину, Любаша любила Лютика, Песочный любил Бину, Любаша любила меня. А съемочная группа любила всех нас. Все шло по правилам. По правилам игры в «любовь», установленным в кинематографе. Вечером того же дня ко мне нагрянули Лютик и Любаша, которые прямо с порога объявили, что они теперь жених и невеста и уже подали заявление в загс. И это событие грех не отметить. Мне же было все равно что отмечать. Я бросил пить, как Ростик. И начал пить, как Даня. Это было равноценно. Поэтому когда Лютик проворно вытащил из кожаного рюкзака бутылку холодной водки и разлил по рюмкам, я, не сопротивляясь, тут же осушил стопку, профессионально закусив бутербродом с зернистой икрой.

— Ну, чертяка, чего ты так расклеился? — Лютик со всей силы стукнул меня по плечу. — Пока все классно получается! К тому же мне давно нравится № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

Любаша! Такая женщина! Дурак ты, скажу тебе! Такую женщину упустить! Любаша сидела на плюшевом диване, сложив ноги по-турецки и опустив свою белокурую головку на плечо Лютика. И, стреляя в меня своими распахнутыми глазками-звездочками, всем видом показывала, что ничего я не упустил.

— Так вы на полном серьезе влюблены друг в друга? — неосторожно спросил я.

— Обижаешь! — возмутился Лютик. Его толстая рожа покраснела, как вареная свекла. А маленькие свинячьи глазки совсем заплыли. Он разом опустошил еще рюмку. — Мы обожаем друг друга! И, если хочешь знать, жизни друг без друга не представляем. Мне вдруг в этот миг показалось, что Лютик давно хотел отомстить Ростику. Чем угодно. И наконец для этой цели использовал Любашу, не подозревая, что я этому только рад. Мое мужское самолюбие никоим образом не будет ущемлено, поскольку Любашу я вообще не знал.

— Она прелесть. — Лютик небрежно похлопал Любашу по бедру. Любаша бросила страстный взгляд в мою сторону.

— Быстро же у вас все получилось, — заметил я. И хотя никогда не был знаком с Любашей, почему-то обиделся за Ростика.

— А я вообще считаю, что все нужно быстро делать! — хлопнул по столу кулаком Лютик, и бутылка с малыми остатками водки покачнулась. — Раздумье — удел нищих! Это я раньше раздумывал: какой костюм покупать — этот или тот? Чтобы и качество получше, и не переплатить. Теперь — не-е-а... Это не для меня. Прогадал — завтра куплю другой! Деньги есть, чего думать долго, правда, моя милая? Милая на секунду призадумалась, насколько позволял ей интеллект, но тут же расплылась в мягкой кошачьей улыбке.

— Правда, — промурлыкала Любаша и потрепала Лютика по щетинистому красному подбородку. — Я тоже много не думаю. Если есть сегодня роль, зачем ее упускать? Завтра может и не быть. И зачем думать, хорошая она или плохая, как костюм. Здесь не прогадаешь. Других не подают. Если бы я не узнал когда-то в Сосновке от Лиды, что такое театр абсурда, то непременно бы сегодня его выдумал. Это когда сидят за рюмкой чая друг, его невеста и бывший любовник невесты друга и мило беседуют о том, кто кого любит или любил. Эта ситуация могла бы стать отвратительной, если бы не была столь комичной. Тем более абсолютно безразличной мне самому. И я в очередной раз возблагодарил Ростика, что принял на себя его судьбу. Возможно, он бы и возмутился, хотя наверняка ему Любаша была не столь дорога. И все же он дал бы в 109

ПРОЗА

морду своему другу за девушку, которая была близка с ним не один день. Мне же Лютик не являлся другом, а Любаша — возлюбленной, поэтому я мог даже сыграть роль благословляющего их на брак и семейную жизнь. Когда мой друг Лютик побежал за очередной порцией «чая», а я остался с Любашей наедине, у меня даже не возникло чувство неловкости. Эта женщина всегда была мне чужой, хотя не скажу, что она не вызывала симпатии. Однако Любаша, похоже, считала иначе. Она тут же вплотную подошла ко мне и положила руки на мои плечи.

— Ростя, Росточек, миленький, я же все понимаю, я же не дурочка, знаю, как ты меня любишь, и знаю, что тебе приходится терпеть с этой дрянью. Я знаю, что искусство превыше всего. Поэтому ты с ней, а я с ним. Солнышко, нужно немного потерпеть, вот когда мы встанем на ноги... Все будет по-другому. Я знаю, что тебе она противна, как и мне это жирное мурло, но что мы можем сделать? Иначе нам никогда не заниматься любимой работой, никогда... Я знаю, когда ты к ней прикасаешься... Любаша скривилась.

— Эти жиденькие серенькие волосы... Я вдруг вспомнил, что у Бины стальной цвет волос, напоминающий серебро, особенно на солнце.

— Да уж, — согласился вяло я.

— А эти крысиные узкие глазенки... Я вдруг вспомнил, как Бина смотрела на меня в японском ресторане, и ее глаза были похожи на распустившиеся цветки.

— Конечно, крысиные. — У меня не было сил сопротивляться.

— А эти бледные впалые щеки, как ямы на дороге. Я вдруг вспомнил, что бледность Бины естественна и аристократична.

— Точно, ямы, — вторил я, как верный служака.

— Боже, какая уродина, — печально вздохнула Любаша, сладко потягиваясь. А я взглянул на нее и вдруг увидел перед собой облезлую стареющую кошку с растершейся яркой помадой вокруг губ, синей тушью вокруг глаз и похотливыми глазками. Альбина была просто красавицей.

— Уродина, каких не найти. — Я мечтательно улыбнулся, вспоминая о Бине.

— Ростичек, ну же! — Любаша протянула ко мне свои руки с ярко-красными коготками, которые выглядели ужасно вульгарно. — Ну же, милый, у нас так мало времени. У меня его было предостаточно. Я не на шутку разозлился на Любашу. И хотя от души поносил ее, все же понимал, что она неплохая девушка. Захотелось выпить. И выпить вместе с Лютиком. Он 110

не был моим другом. Он был другом Ростика. Но предать его я никогда бы не смог. К тому же мне Любаша безразлична. И я пожалел Лютика. Делая мне назло, он сделал хуже себе. Но меня это не касалось.

— У нас вообще нет времени, милая, — пробурчал я, пытаясь изобразить старого уставшего кота. — Твой жених вот-вот вернется. К тому же, запомни, пока ты его невеста и пока он мой друг, ни о чем таком и речи быть не может.

— Все играешь в честность? Не поздновато ли? Ты и так предал всех, кого мог. Тем более, подумаешь, Лютик. Не велика потеря! Хотя, конечно, извини, ты же у него снимаешься, как я не подумала! Да, теперь нам с тобой придется много перетерпеть! Много, ох как много!.. Любаша вдруг резко замолчала, вскочила с дивана и подошла к подоконнику, заставленному цветочными горшками. Она нежно прикоснулась своим накрашенным длинным коготком к ярко-красной гортензии.

— Подлые мы с тобой, Ростя, очень подлые, — вдруг грустно сказала она. — Иногда так хочется стать бабочкой. Всего лишь маленькой пестрой бабочкой. Порхать возле цветов, ни о чем не думать.

— Муха тоже не думает, — заметил я. — Но ты же не хочешь стать мухой. Любаша рассмеялась.

— Да, не хочу. Бабочка красивее. Но ты прав. Мухой тоже быть лучше. Ведь все они, эти безмозглые существа... Они не такие. Они честнее... Красномордый Лютик, не похожий ни на бабочку, ни на муху, явился с очередной бутылкой водки и заорал с порога: — Ну что, целовались, подлецы?! Он делал вид, что шутит. Но я вдруг понял, что он говорит серьезно. Он этого боялся. И возможно, именно поэтому оставил нас наедине. Чтобы в очередной раз убедиться в подлости и друга, и подруги. Он не убедился. Но был в ней уверен.

— Я так и знал! За моей сильной спиной! За моими честными глазами!

— Знаешь, Лютик, — вдруг спокойно и совершенно серьезно сказал я. — Я бросил не только пить. Я еще бросил любить женщин.

— Если бы я это бросил, то повесился. Впрочем, Ростя, ты уже бросался из окна. Теперь я понимаю... Любаша, полупьяная, с блестящими глазками — то ли звездами, то ли перегоревшими лампочками, мягкая, как кошка, вызывающе расправила зеленый меховой воротничок поверх алого пальто и сладко потянулась.

— О, как хочется спать! Я так устала! А завтра съемки. — Последнюю фразу она произнесла с осоюность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

бой утомленностью, как уставшая от бесконечной славы Сара Бернар.

— Иди, милая. — Лютик легонько, по-хозяйски подтолкнул ее к двери. — Такси уже наверняка прибыло. № 3 • март

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

Лютик осторожно прикрыл за ней дверь.

— Я подлец, ты так считаешь? — Лютик много выпил и наверняка хотел закатить театральную сцену. Возможно, она бы попала в скандальные рубрики утренних газетенок.

111

ПРОЗА

— Ну что ты, Лютик! — Я как можно ласковее улыбнулся. — Ты же мой друг. А она — хорошая девушка.

— Стерва! — заключил Лютик, буравя меня щелочками.

— Тебе с ней жить, — я пожал плечами.

— Ты знаешь, Ростя, возможно, этот сериал — мой последний шанс. Мой старт или мой финиш. Я должен его снять. Должен. К тому же я не так молод, ты знаешь. Может, больше в моей жизни ничего уже не будет, так пусть будет она.

— Она будет только тогда, когда у тебя будет что-либо в жизни, — не выдержал я.

— Да, я знаю. Но сегодня... Понимаешь, сегодня все как-то удается. Абсолютно все! И съемки, и друзья, и даже костюмы, которые я могу покупать, не глядя. Все удается. Даже она. Пусть хотя бы на время останется только она, если уже ничего не будет.

— Останется ли, Лютик, останется ли, если ничего не будет. Заведи лучше собаку. Она останется навсегда.

— Уже заводил, — усмехнулся Лютик. — Было дело. Они рано умирают, Ростик, гораздо раньше, чем мы. В общем... Наверное, их гораздо больше жаль, чем все это. И съемки, и друзья... И костюмы... В общем, я решил лучше завести ее, Любашу, и думаю, что прав. А собаку нужно брать, когда есть семья. Вот я и подумал... Лютик ушел, неслышно прикрыв за собой дверь. И вскоре я услышал звуки резко срывающегося с места автомобиля. И подумал, что он не прав. И дело не в собаке и не в Любаше. Дело в том, что он неправильно понимает счастье. Он его видит только в кино. Иллюзия не может быть счастьем. После их ухода позвонила Вика. Не сказать, что я забыл о ее существовании, но все же звонок был неожиданным. Вика исчезла из поля зрения надолго, и я старался не думать, что мы с ней состоим в браке и нас ожидает развод. Хотелось, чтобы эти неприятности уладил Ростик, тем более что она была его законной женой. А я вообще никогда не был женат и опыта в семейных распрях не имел никакого.

— Ну и как ты, Слава? — как всегда чересчур спокойно и уравновешенно спросила она. Мне нравилась Вика хотя бы потому, что не была способна на скандалы. И в отличие от Любаши и Бины не кидалась мне на шею.

— Да по-разному, — неопределенно ответил я.

— Я слышала, что дела у тебя идут неплохо. Рада за тебя. Честно, рада. И спокойна. Во всяком случае, ты больше не наделаешь глупостей.

— Не наделаю, Вика. Обещаю, что неприятностей тебе не доставлю.

112

— Ну, неприятности еще впереди. Для нас обоих. Если развод можно назвать неприятностью. Развод был некстати. Волокита, бумаги, суд, раздел имущества — то, что я приблизительно знал о разводе.

— Вика, может, стоит еще подождать? Не могу утверждать точно, но мне показалось, что на другом конце трубки раздался вздох облегчения.

— Ты так считаешь?

— Ну да. У меня столько работы. Эти бесконечные съемки. Я и дома-то почти не бываю.

— Понятно, — вновь резкий и достойный ответ. — И тем не менее я с тобой соглашусь. К тому же меня выбрали в совет директоров банка и времени у меня не больше твоего. Поэтому действительно стоит подождать. Спешка была бы уместна, если бы у тебя или у меня кто-нибудь появился. Это был тонкий и ненавязчивый вопрос. Спросить прямо Вика в силу своего сильного характера не могла. И я ей честно ответил: — У меня никто не появился. И я этому безмерно рад. И вновь мне показалось, что на том конце трубки — вздох облегчения. Не знаю почему, но мне вдруг стало жаль жену Ростика. Хотя эта жалость была неуместной. Я совершенно не знал Вику. Я не целовал ее и не вел под руку в загс. И не прогуливался с ней у моря. И не выслушивал ее нравоучительные нотации. И не видел, насколько она переживает измены мужа... Она была чужой женщиной. И тем не менее я искренне и как можно нежнее сказал после затянувшегося молчания, сказал как мальчишка, торопливо и стесняясь своих слов: — А знаешь, я рад, что у тебя тоже никто не появился.

— В любом случае тебя это не касается, — послышался резкий и холодный ответ и такие же резкие и холодные гудки. Да, она определенно была железной леди. Ледышкой, которую растопить не так уж легко, поскольку она предпочитала холодный климат. Я так и не понял, зачем она звонила. Она ведь совсем не любила. Во всяком случае, вряд ли была способна на любовь. И я начинал понимать, почему вдруг у Ростика появилась Любаша. Моя мимолетная жалость к Вике действительно была неуместна. После горячих сцен с Лютиком и Любашей, после ледяного разговора с женой Ростика мне вдруг нетерпимо захотелось увидеть Риту. Милую, нежную, простую — единственную, кого я мог представить у себя в Сосновке, в своей сторожке со скрипучей калиткой, у своего окошка, за которым шумели вековые сосны, и щебетали, и смеялись, и спорили юность • 2013

ЕЛЕНА САЗАНОВИЧ

наперебой птицы. И словно почуяв мое настроение, с улицы послышался громкий лай Джерри. И я выскочил во двор.

— Рита! Все то же коротенькое, легкое пальтишко, все тот же желтый берет набекрень. Она крепко держала Джерри на поводке. Она мне улыбалась.

— Ростислав Евгеньевич! Как я рада вас видеть! Как я вас давно не видела!

— Взаимно, девочка. Все дурацкие съемки.

— Это ваша работа. И вы ее сильно любите. Эта работа была не моя. И ее я сильно ненавидел.

— Конечно, люблю, Рита. Разве можно не любить свою работу.

— А тот, помните, вы мне рассказывали... Тот сценарий, про то, как этот лесной бог всех предал и даже своего пса... Уже дописали? Рита отпустила Джерри с поводка, и он, весело лая, бросился за воробышком.

— Да нет, девочка. Как-то конец не получается.

— Но вы хотя бы знаете, он будет грустный или хороший?

— Скорее и грустный, и хороший одновременно. — Я поправил беретик Риты, который совсем сполз на ухо и приготовился свалиться наземь. Рита густо покраснела.

— Ну хотя бы расскажите, когда он всех предал, что было потом?

— Потом? — Я запрокинул голову. Скоро лето. И даже воздух пропитан запахом распустившихся лип, и даже звезды висят совсем низко. Между ними двигался огонек самолета. Он мало чем от них отличался, если смотреть с Земли. И все же он был другой.

— Да, потом. — Рита вслед за мной подняла голову к небу. — Я, кажется, догадываюсь. Он сильно раскаялся.

— Да, раскаялся. Видишь, какая ты умница. Он бросил свой лес, бросил свою собаку, бросил куст сирени под окном и уехал в город. Там тоже есть собаки, бывает, распускается весной сирень, и даже не так уж далеко лес, во всяком случае, очень много парков. Но он умирал от тоски. Знаешь, словно южное растение пересадили в северные земли. Совсем другой климат. Оно может выжить. Но вряд ли навсегда приживется. Так и этот герой. Он выжил. Но так и не прижился. Его тянуло домой. По ночам он слышал крик филина, скрип покосившейся калитки, запахи луговых цветов. Он вскакивал, подбегал к распахнутому окну. Ему вдруг казалось, что он дома. Но это были всего лишь тормоза автомобилей, пес-

ПЕРЕВЕРНУТЫЙ МИР

ни пьяных прохожих и запах чьих-то приторных духов. Подделка, имитация...

— Но ведь это так просто! — Рита от возмущения топнула туфелькой. — Так удивительно просто. Взять и вернуться назад.

— Возможно... — Я глубоко затянулся сигаретой. И в темноте закружились белые облачка. Тоже имитация. — Возможно, он и вернется. Но это будет конец. Рита резко остановилась. В ее глазах стояли слезы.

— Конец? Я улыбнулся. И стряхнул пепел на землю.

— Конец фильма, я имею в виду.

— Вы знаете, Ростислав Евгеньевич, честно скажу, вряд ли этот фильм будут смотреть. В нем так мало событий.

— Ты права, моя девочка. — Я слегка потрепал ее по подбородку. — Это всего лишь каркас, фабула, основа. А события... Они еще впереди... Они еще будут придумываться, будут происходить... А это всего лишь идея.

— Это не очень хорошая идея. Предавать все, что любил, ради другой, совершенно другой и непонятной жизни. Предавать свое прошлое. А потом возвращаться и видеть, что ты чужой и тебя не простили. Я вас правильно поняла?

— Правильно, почти правильно. Но это не значит, что таким и будет конец. Возможно, все закончится хорошо. Подул ветер, и в воздухе сладко запахло ранними цветами.

— Знаешь, летом не хочется думать о печальном конце. Ты слышишь, уже даже пахнет сиренью. Мимо нас громко и уверенно простучали каблуки.

— Это всего лишь духи, Ростислав Евгеньевич. «Белая сирень» называются. Мы с Ритой посмотрели друг другу в глаза. И рассмеялись.

— Ну а наша дружба настоящая, Рита? Рита прикоснулась дрожащими губами к моему подбородку, резко повернулась и побежала к подъезду, за ней стремглав бросился Джерри. Я долго смотрел им вслед. Нет, это было уже лишним и совсем не входило в мои планы. Ведь это мне не принадлежало. Меньше всего на свете я хотел причинить боль этой девочке. Я ее не любил, во всяком случае, не мог любить. Сегодняшний день мне уготовил лишь запах духов «Белая сирень» вместо аромата настоящих цветов. Продолжение следует.

№ 3 • март

113

Былое и думы

Михаил Моргулис Продолжение. Начало в № 4–12 за 2012 г., № 1, 2 за 2013 г.

Сны моей жизни, или Полузабытые сны (Воспоминания Михаила Моргулиса. Начаты в 2008 году, в августе)

А

вот самолетик переносит меня в Чикаго. Еду вверх по эскалатору метро. Что за видение! Кажется, что навстречу мне опускается чемпион мира по боксу Мохаммед Али (при рождении Кассиус Клей). В длинном черном пальто тонкого материала. Трясутся руки, болезнь Паркинсона. Легенда мира без охраны. Легенда движется мне навстречу. Я быстро спускаюсь вслед за ним. Его окружили люди. Я спрашиваю: «Как же вы без охраны?» Он смотрит знакомыми всему миру глазами: «Меня знают, это и есть моя охрана». Руки сильно трясутся. Я немного знаком с Джорджем Форманом и говорю об этом Али. Он кивает: «Добрый человек». Вижу, уходит. «Кого больше всего помните?» Проявляет заинтересованность. «Кошку мою. Больше всех меня жалела. Умерла». Он уходит. Шаркающей походкой, но все равно той, что известна всему миру. «Руки работают, видят глаза. Порхай, как бабочка, жаль, как пчела». Так он говорил о своей манере в боксе. Самолетик памяти приземляется в Иерусалиме. Вначале я выступаю в Кнессете с Юрой Штерном, первопроходцем по улучшению отношений между Израилем и христианами Америки. Я говорю: «Наступит время, и вы убедитесь, что самые верные друзья Израиля — евангельские христиане Америки!» Некоторые депутаты крутили пальцем у виска, мол, бестолковый, не понимает, что это невозможно. Но прошли годы, и когда в трудное для Израиля время большинство стран в мире отвернулись от него, хри114

стиане Америки остались самыми лояльными и верными друзьями этой маленькой, но великой страны. Вижу, по коридору Кнессета идет премьер-министр Ариэль Шарон. Подхожу к нему, охрана останавливается вместе с ним. Помощник что-то шепчет. Я приобнимаю Шарона, а он неожиданно трубит мне в ухо по-русски: «Я тебэ понимаю!» Потом там, в Кнессете, в разное время было еще много встреч с различными лидерами страны. Вице-премьер министр Шалом ревнует, конечно, ревнует к Биби Нетаньяху. Спрашивает, чтобы другие слышали: «Из Конгресса привезли приветы?» Мне нечего сказать, но бубню что-то радостное. Потом незапланированная короткая встреча с Нетаньяху. Передаю ему свое восхищение им. На нем море усталости. Он оживляется: «Так что, я прав?» — «Конечно. Вы всегда должны быть правы, потому что вы народ Библии!» Он улыбается, теряет часть усталости. Я успеваю сказать ему: «Руах (Святой Дух) вам помогает». Он останавливается: «Ну да, а что сделать, чтобы это было всегда?» Видит в моих глазах ответ: «Понятно, ничего постоянного не бывает». Я показываю наверх: «А как же Он?» Он трижды кивает, и показалось мне, что вздохнул. В Израиле нас привели в семью, на адрес которой прислали по почте красивую посылку, перевязанную алой лентой. Четырнадцатилетний сын позвонил маме на работу, сказал, что почтальон принес подарок, спросил, можно ли ему открыть коробку. Мама строго сказала, что, мол, нет, вечером соберется вся семья, тогда и откроем. Сын не послушалюность • 2013

МИХАИЛ МОРГУЛИС

ся и открыл. В коробке была бомба. Он не погиб, ему изуродовало лицо, грудь, шею. Придя в сознание, он сказал маме: «Извини, но я вас всех спас» — и снова отключился. Выжил, раны затянулись, вдруг стал быстро расти, начал играть в баскетбол. Мы были у них в гостях с баскетбольным тренером из Америки Биллом Алексеном. Я спросил мальчика, ему тогда было уже шестнадцать лет: «После случившегося что ты стал думать о жизни и о людях?» — «Что жизнь — это площадка для игры. Что игроки часто пользуются запрещенными приемами. Что есть судья, который их останавливает. Что иногда на площадку заходят переодетые враги. Но и тогда судья может вас спасти. Меня спас Судья, оттуда», — и он показал пальцем на небо. Продолжаю тянуть из вороха воспоминаний ниточки встреч. Они все в одном клубке, а вот краешек ниточки, я его замечаю — и р-раз, как обещал, на темечко. На открытии Фонда Горбачева я оказался рядом с гениальным актером Иннокентием Смоктуновским. Торжествую: ну вот, сейчас услышу много нового о кино и театре. Начали потихоньку говорить. Смоктуновский приглядывается, потом начинает горячо доказывать, что еда, приготовленная на пару, продлевает человеку жизнь. Я и не думал спорить. А он от моего покачивания головой еще больше возбуждается и настаивает: «Да нет, все ваши возражения поверхностны, уверяю вас, ешьте еду на пару — и продлите свою жизнь на десять лет». Рядом с кем-то остановился Иосиф Кобзон. Смоктуновский очень тяжело вздохнул и стал апеллировать довольно громко к нему: «Представляете, вот он, — указал на меня, — не верит выдающимся ученым, доказавшим, что еда на пару продлевает жизнь!» Кобзон заморгал глазами, стал отходить, успел трафаретно бросить: «Мы живем в век неверия». Так закончилась моя беседа с великим актером. Еще раз убеждаюсь: лучше пореже встречаться с известными писателями и актерами. Разочарование почти всегда неизбежно. Помню, как говорил, окая, отец перестройки Александр Николаевич Яковлев: «Не очаровывайтесь, и тогда не будете разочаровываться». Нет, я хочу очаровываться игрой актеров и рассказами писателей, но лучше не заглядывать в их жизнь. А вообще, повторю, писатель в книге и писатель в жизни — совершенно разные люди. А актер — тот вообще играет другого. А многие, если бы себя сыграли, повергли бы зрителей в ужас. Такова культурная жизнь! Чувствую, мне снова надо коснуться Виктора Некрасова. Был он любвеобильный человек, писал в открытках добрые слова разному народу. Надо сказать, что, несмотря на свою деликатность, он графоманам говорил, что лучше им не писать, а вот № 3 • март

СНЫ МОЕЙ ЖИЗНИ, ИЛИ ПОЛУЗАБЫТЫЕ СНЫ

способным людям признавался в любви. Писал часто подшофе, потому так много слезоточивого написано им в эпистолярном жанре. И мне довольно много писал, я же большинство писем не сохранил. Но одно его письмо вставил в книгу «Сны моей жизни», изданную в Киеве в 1991 году. Вот это письмо, помещенное на форзаце. Мой дорогой Миша! Ты окончательно стал деловым американцем. Теперь к тебе добраться на трезвую очень трудно. Я звонил в твое издательство, но какая-то любопытная американская баба стала выпытывать, кто я и для чего ты мне нужен. Не понимает, глупая, что звонить можно просто так. Не беспокойся, матом я ее не послал, а повесил трубку. Советую брать секретарш с лучшим знанием русского языка. ...А помнишь, как славно мы сидели на пустом стадионе в Вермонте, как легко было на душе, как легко все пилось и елось. Ты обещал изобразить в твоих мистериях злачный вермонтский уголок — ресторанчик «Папа Джон». Где это? Пару слов о твоих рассказах. Ты напрасно обижаешься, что на них обращают мало внимания. Если кто не обращает на них внимания — так это ты! Это очень хорошие рассказы, в них аромат, настроение, жуткая грусть, которая, как ни странно, в результате приносит радость. Хватит, дорогой мой магистр, выпускать книги других писателей — выпускай себя! Я уже писал, что твоя повесть «Толя-Толечка» останется навсегда. Этот мужик ни на кого не похож, такого еще не изображали. А «Фрола» твоего я вообще считаю своим. ...Я писал уже тебе, что говорил мне Коля Губенко в Париже: «Приезжайте, Виктор Платонович, мы все простим!» — «Вы — меня!!!» Ах, твою дивизию, да я еще должен вас простить, и, может быть, прощу, только... сам понимаешь, что для этого надо... ...Я тебе скажу кое-что, Михаил. Ты, наверное, скажешь мне после этого: столько лет в партии был, столько лет тебя обманывали, и ничему ты не научился. И все же скажу, может быть, я и мудак, но вот увидишь, очень скоро у них что-то случится, изменится. Вот увидишь! Ну вот, кажется, сказал, что хотел. А доскажу, когда свидимся. Пиши своих фролов и толечек, потом разберутся, поймут и спасибо скажут. Звони и пиши. А лучше приезжай. Твой Вика.

1989 г. Так кто же он был? Конечно, писатель. И актером считал себя хорошим. Но главное, был он человеком, не сломленным советской силой. Это сейчас хорошо вспоминать, типа, да, мы были против! А вот чтобы 115

БЫЛОЕ И ДУМЫ

тогда в КГБ говорить, что мол, я да, против, это могли единицы. И других защищать, тех, кого называли газеты националистами, бандеровцами, врагами. Это могли очень больные или сверхблагородные люди. Тогда говорили, что если в Москве КГБ людям ногти стрижет, то в Киеве КГБ пальцы рубит. Да, похоже, так оно и было. Писатель он был хороший, но не выдающийся. А про актера и не скажу. Может быть, но нет этому подтверждений. Но вот редкий гибрид в нем родился, слияние прекрасного человека, хорошего писателя и актера, вот что случилось гениальное. Честность в дружбе — это стало его постоянным девизом. Чистота отличала поступки и слова. Понятно, как все земные, и он шел на компромиссы, но не на компромиссы предательства. Честность и верность — были его верой, и не все он понимал, но все же вкус у него был близок к безупречному. Я очень его любил, да и большинство тех, кто его знал, кто видел в нем веселую и печальную несломленную и добрую душу. Мне кажется еще, что он изо всех сил старался не быть одиноким. Но умираем все же одинокими. В Париже мы с Татьяной Титовой стояли у его могилы. Тут лежали десять тысяч русских, многие знакомые всему миру писатели, танцоры, генералы, режиссеры, художники, политики. Тут тишина, никто уже не ссорится. Сколько похоронено несбывшихся мечтаний, разочарований, надежд, и обид, и веры в счастье, которое к большинству не пришло. Здесь похоронена уехавшая, изгнанная Россия. Россия, в которой было много чести и благородства. Все, кто при жизни ссорились, успокоились, их души в небе. Подошли к могиле Ивана Алексеевича Бунина. В жизни тоже был достаточно вредный, но какой писатель! Считаю его лучшим стилистом среди писателей прошлого. Снова подошли к Виктору Платоновичу. Я ему кое-что рассказал о нашей жизни. Татьяна моя: «Говори громче!» Я и стал говорить громче. А потом ушли. Была в сердце непонятная радость, тревога, и был свет, исходивший из многих могил. Возвращаясь к эмиграции. Кто же они были? Все они разные, кем же они были? Все эти старые и новые, всех волн эмиграции, сочувствующие СССР и ярые антикоммунисты, способные и бесталанные, злые и добрые, мерзкие и прекрасные? Все они были жителями оторвавшегося от России метеора, скорее всего, счастливого метеора. Унесшего их в неизвестность на другие разные земли, где красиво и где поют птицы, но не так красиво и не так поют птицы, как там, в том жестоком краю, откуда их оторвали. Они были счастливыми и несчастными, со злыми ух116

мылками и часто со слезами печали. Они ссорились и пели. Они жили с водкой, как в России, и вставали торжественно, когда исполнялось «Боже, царя храни», но пели потом и «Катюшу», песню пограничников. Все переплелось в их душах, и как в каждом человеке на планете, в них жили и Бог, и дьявол. А мои слова «эмиграция — болезнь, и в начале ее высокая температура» всегда были верны. Мои слова имеют в виду настоящую эмиграцию, а не людей, укравших миллионы и убежавших за границу. Москва 90-х годов. В номере гостиницы Марко Поло, где я останавливался, собирались друзья. Россия становилась другой. Собирались политики, журналисты, высокие чиновники. Рассуждали о будущем, боялись его, но надеялись. В основном это были люди состоявшиеся. В моем большом номере умещалось человек по двадцать. Пришел один раз в наш отель знаменитый художник Илья Глазунов. Говорил, что зашел купить сигареты, познакомились, просидел со мной целый день, держал за руку и все спрашивал: «Как вы думаете, Господь меня благословит?» Потом, когда я смотрел его работы, поражался его особенному благословенному таланту. Теперь его знает весь мир. Но когда читал его статьи, они казались мне слишком националистическими, ура-патриотическими, даже с некоторым шовинистическим духом. Потом государство дало ему все: галереи, деньги, заказы. А тогда он держал меня за руку, повторял: «Попросите Всевышнего, чтобы Он меня благословил». К сожалению, я часто повторяю людям, которые боятся зверей: «Вы людей бойтесь...» Была шутка. В зоопарке тигренок говорит тигрице-матери: «Люди идут к нам. Я боюсь...» — «Не бойся, тигренок, нас же оградили от них железными прутьями». Кого же бояться тем, кто знает о преступлениях Гитлера, Сталина, о холокосте и Хиросиме... Кого, зверей? Нет! О Сталине и Гитлере написаны тысячи книг. Деспоты, бандиты и убийцы интересуют людей больше, чем хорошие люди. Физиология и психология массы жаждет информации о вурдалаках, упырях, насильниках, убийцах. Я иногда думаю об этом в несколько другом ракурсе: почему такое может быть? Все же почему Бог это допускает? В общем, на земле совершаются миллионы несправедливостей, из-за которых задают подобные вопросы. Понятно, богословы и священнослужители отвечают: «Не Бог виноват, а люди. Бог дал им свободу, вот так они ею пользуются, извратили ее». Я и их понимаю: люди избрали свободу жить без Бога, жить по своей человеческой модели. Поэтому они губят друг друга и губят мир. И все же, зная несовершенство человеческой натуры, разве можно было оставлять нас одних в этом мире и лишь пассивно ждать, пока юность • 2013

МИХАИЛ МОРГУЛИС

люди начнут возвращаться к Нему, к Богу? Да и среди тех, кто возвращается к Нему, лишь крохотное количество истинно желающих этого, а не возвращающихся к Богу из-за страха. Это тема огромная, отдельная, говорю о ней между прочим. Вставлю в это место мои мысли о детях дьявола-сатаны — Гитлере и Сталине — и их дьявольской интуиции. Как Россия смогла победить Германию, полностью не объяснит никто. Потому что человеческих объяснений этому недостаточно. Объяснения эти — слепки с массового человеческого понимания. Да, Сталин заливал кровью людей подступы к России, заваливал трупами дороги, и все же. Если бы он не был рабом дьявола, то не смог бы остановить саранчу, идущую со стороны другого раба дьявола, из Германии. Сердце дьявола разрывалось между двумя лучшими рабами. Но дьявольская суть не может допускать любви и даже дружбы. При любви и дружбе дьявол катастрофически теряет силу. Вспомните раба Сталина, он был прекрасный ученик князя Тьмы и в своей земной жизни повторял дьявола, не допускал любви и дружбы, потому что узнал от него: любовь и дружба вызывают жалость и отбирают силу. На заре человечества были братья Авель и Каин. Каин убил Авеля. Дьявол же придумал двух каинов — Сталина и Гитлера. И на них двоих будет кровь невинных, которая вопиет к Богу. Но, конечно, во всю эту дьявольскую затею вынужден был вмешаться Бог. Честно говоря, я тоже не до конца понимаю Божью логику, когда льется кровь, а Он молчит. Но все же существует некоторое объяснение. После изгнания нас из Эдема Он взамен Своей защиты дал нам свободу выбора между злом и добром. Так же, как дал ее в Эдемском саду, когда видел измену Евы, равнодушие Адама и высокое искусство дьявола в искушении. И не вмешивался Бог в Эдеме во время дискуссии дьявола с Евой, и не вмешивается сейчас, когда мы слушаем дьявола и проливаем кровь себе подобных. Он понимает, что мы не понимаем, что, когда мы убиваем человека — мы убиваем Его и себя. Вмешивается он только тогда, когда по Его Божьей логике начинается экстремальный период истории. Думаю, что в период Гитлера и Сталина Он вмешался из-за когда-то избранного Им народа. Как оказалось — еврейского. И что «когда-то» — это для нас, для Него, это сегодня. Шесть миллионов умерщвленных — это не наказание, это преступление! Слишком много погибло Авелей. Так что же дало Сталину умение создать на земле царство дьявола и присвоить себе имя наместника дьявола в мире? Испытывая при этом глубокое родственное уважение к брату Гитлеру, он предвидел, что кто-то из них убьет другого. Вы помните, по дьявольскому учению, любви быть не может. Ува№ 3 • март

СНЫ МОЕЙ ЖИЗНИ, ИЛИ ПОЛУЗАБЫТЫЕ СНЫ

жая человека, его можно легко убить, а любя его, это делать труднее, хотя и возможно. Сталин выпросил у дьявола дьявольскую интуицию, и тот не смог отказать любимому ученику и последователю. Гитлер тоже об этом просил. И тоже получил, и она ему много раз помогала, но это уже была копия сталинской интуиции, чуть не сказал, Конституции. Дьявол направил его на евреев, а Сталин за счет интуиции понял, что преследование избранного народа надо скрывать и не превращать в официальный лозунг. Достоевский, который имел доступ как к Богу, так и к дьяволу, в минуту нейтрального просветления выразился очень четко: ежедневно происходит сражение между Богом и дьяволом, и место этого сражения — душа человека. И все же, осмелюсь добавить, сражаются не стаи божьих ангелов с легионами падших ангелов, а люди, люди сражаются на стороне Бога и на стороне дьявола. Задолго до предательства Гитлера, что по воровским и бесовским законам карается смертью, Сталин почувствовал, что оно будет. И также он чувствовал, что только великий страх, который станет осязаемым, а не абстрактным, может парализовать и унизить самых сильных в его стране. Это должен был быть другой страх, его новая модель. Это должен быть страх, который просит смерти, еще не испытав пыток. Это страх души и мозга, страх того, что вложил в человека Бог. И для того, чтобы его создать в творении Божьем, нужна была сила противника Бога, его изобретательность. Победить то, что создал Бог, может только дьявол, и только на короткое историческое время. Жалко, что эти исторические времена повторяются всегда и постоянно. Девяностые годы. У Евгения Петросяна был день рождения. Мы с моими американскими друзьями-писателями Питером и Анитой Дейнека пригласили его в ресторан и славно посидели вместе. Сибирская жена Евгения Лена была ласковой и вдумчивой, смотрела небольшими умными глазами. И Женя тогда тоже не уверен был в своем будущем, тогда в нем никто не был уверен. На следующий день мы пришли на его концерт в Театр эстрады. Надоумило меня подарить ему перед всеми зрителями мексиканского клоуна. Дело в том, что он и я собирали коллекции клоунов. Забыл я, что когда у артиста концерт, это его праздник, и вмешиваться в это действо нельзя. А я вмешался. Вышел в финале концерта на сцену, задержал зрителей и подарил Жене клоуна. И вдруг вспомнил, что говорил легендарный Леонид Утесов о Жене: «Вы увидите, из него получится что-то стоящее». И сказал я это залу. И этим испортил Жене весь праздник. Стал 117

БЫЛОЕ И ДУМЫ

Женя зеленым, а я еще клоуна уронил, и стали мы вдвоем его поднимать, чуть ли лбами не стукались. Потом я вспомнил, как мы с ним сидели в квартире Леонида Утесова. В то время Утесов был знаменит, как сегодня звезды современной эстрады, все вместе взятые. Мне кажется, что во времена Сталина его имя повторяли не реже, чем имя Сталина. Оркестр, фильмы, в которых он играл, песни, его одесские шлягеры были самыми известными в советской империи. Говорят, Сталин очень любил воровскую песню в исполнении Утесова «С одесского кичмана бежали два уркана...». И сейчас, сидя в московской квартире живой легенды, я жутко робел, боялся смотреть на Утесова, мне казалось, это все мираж. А Женя, тогда совсем еще юный, выступавший под псевдонимом Петров, вел концерты оркестра Утесова. В то время я немного пописывал романтические новеллы, и Женя очень хотел прочитать со сцены одну из них, «Багряные страны». А Утесов не соглашался, говорил: «Твое дело смешить народ!» Женя мне говорит: «Скажи ему, что я лучше всех прочитаю “Багряные страны”. Я сейчас вроде выйду в туалет, а ты ему скажи». Ну, я набрался храбрости, и когда Женя отошел, сказал это. Утесов посмотрел на меня маленьким мудрым глазом и говорит: «Ну что ж, это 118

нормально, клоуны всегда хотят сыграть Гамлета. Ты ему это скажи, когда он вернется, возможно, так и будет, но не при моей жизни!» Но я это Жене не сказал. Вот смотрю сейчас на фото, где мы молодые и грустные. Однажды ко мне в номер привели полного армянина. Он оказался владельцем модного ресторана «Фаэтон». Говорит мне: «Исцели меня. Мне сказали, ты можешь!» И столько веры в нем было, что даже я удивился и отказать не мог. «А что болит?» — «Печень». — «Много пили?» — «Всегда». — «Хорошо. Вот вам Библия, это волшебная книга. Приложите к месту, где болит, и молитесь. Я уйду, пока меня не будет, молитесь». Так и сделали, усадили его в кресло и приложили к печени мою большую Библию. Я ушел и, надо сказать честно, забыл о хозяине «Фаэтона». Пришли через три часа, он сидит, не шелохнется, но лицо уже другое.

— Ну как?

— Помогло. Отпустило. Клянусь мамой, не забуду этого!

— Не клянись, забудешь. Иди, не пей больше, иначе умрешь. Мне говорили, что он почти не пил и всем рассказывал о чуде. Но никогда я его больше не видел. юность • 2013

МИХАИЛ МОРГУЛИС

И вспоминал эпизод из Библии, когда Иисус говорит исцеленной женщине: «Вера твоя спасла тебя». Федор Бурлацкий был советником Никиты Хрущева. Никита Сергеевич очень ценил молодого интеллектуала, умеющего поговорить с ним о литературе и музыке на доступном ему уровне. Когда разгорелся Карибский кризис, Бурлацкий написал пьесу об этом. Там актриса, игравшая Жаклин Кеннеди, сидела у Джона Кеннеди на коленях и умоляла его ради будущего детей всего мира протянуть руку мира Хрущеву. Как мы помним, тогда перепуганный Хрущев пошел на уступки американцам. В дни нашего знакомства уже не было ни Хрущева, ни Брежнева. Был Горбачев, потом Ельцин. Бурлацкий стал членом парламента страны и редактором известной «Литературной газеты». Как раз там было напечатано интервью со мной о духовной дипломатии. Правила в доме и газете его жена Кира Владина. Между прочим, она написала книгу, где были ее двадцать пять интервью с различными людьми мира. Книга называлась «Галерея имен», и я тоже удостоился там быть и находиться между актером Депардье и сыном Чарли Чаплина. Вспоминаю смешной эпизод. Кира говорит Федору Михайловичу: «Федя, у тебя много седых волос. Я тебя покрашу». Бурлацкий возражает: «Да у меня через несколько часов заседание парламента и я там выступаю». — «Ничего, успеем. Я купила у цыган французскую краску. Хватает намертво». Уговорила Федора Михайловича, покрасила. Уехал он, а мы смотрим телевизор, по которому передают это заседание парламента. Выходит на трибуну Бурлацкий. В зале смешки. Бурлацкий говорит на серьезные темы, а зал начинает смеяться. Мы тоже вначале не понимаем. Тут операторы показывают

СНЫ МОЕЙ ЖИЗНИ, ИЛИ ПОЛУЗАБЫТЫЕ СНЫ

его крупно. «Боже мой!» — говорит Кира. Все видят, что волосы у Бурлацкого стали зеленого цвета и продолжают зеленеть на глазах. После этого шутили: Бурлацкий создает партию зеленых. Он был хорошим писателем-документалистом. Политика испортила ему жизнь и перо. Вот, к примеру, писал бы о джунглях, все бы читали его взахлеб. Хотя мне скажут: политика — те же джунгли. И там и там убивают в схватках или пулями. Это было переходное время. Время перехода из недоразвитого социализма в недоразвитый капитализм. Многие падали на этой дороге, многих на ней убивали. Будущие капиталисты заказывали друг другу убийства. Фраза О’Генри «Боливар двоих не вынесет» точно подходила к тому времени. Партнеры также убивали друг друга. Россия трансформировалась в варварскую страну. А обычные люди не знали, что ждет их завтра. Многие теряли работу, сбережения в воровских банках. Моему знакомому прострелили через дверь грудь, но он выжил. После этого из демократа стал коммунистом. Он понял: демократы перерождаются в киллеров. Рушилось телевидение и радио, цены за рекламу и передачи увеличивались в тысячу раз. Это была эра растерянности и страха. Чиновников выгоняли и набирали вместо них бандитов с громкими голосами. Это были девяностые годы, их самое начало. Моя телепрограмма передавалась по 4-му Центральному каналу. Нам прислали тридцать две тысячи писем. Люди приносили банки с огурцами и вареньем. Это были их пожертвования, денег не было. Монстр рухнул, но люди были костями монстра, и теперь время ломало и перемалывало эти кости. Испытания многострадального народа продолжались. Многие были раздавлены в этой мясорубке времени. За обретение мнимой свободы многие заплатили жизнью. Продолжение следует.

№ 3 • март

119

Иноземный сюжет

Мэри Хантер Остин Рубрику ведет Евгений Никитин

Евгений Никитин

Мэри Хантер Остин (1868–1934) — американская поэтесса, писательница и критик, автор тридцати двух книг (в том числе романов «Санта-Лючия. Обыкновенная история», «Джейн‑стрит, 26», «Приключения под звездами», мистических трактатов «Христос в Италии», «Любовь и творец душ», автобиографии «Земные горизонты») и более двухсот критических статей. Принадлежала к литературному кругу, в который входили Джек Лондон, Амброз Бирс, Джордж Стерлинг. Одна из первых писателей, заинтересовавшихся природой юго-западной Америки; ее роман с мистическим уклоном «Земля маленького дождя» описывает флору, фауну и население Южной Калифорнии. Предлагаем вашему вниманию небольшую сказку о природе «Неунывающий ледник».

Неунывающий ледник

Д

авным-давно у подножия безымянной горы между пиками Риттер и Тогобах после трех лет обильных снегопадов образовался ледник. Он выползал из борозды на склоне горы, поднимался высоко в горы — еще выше, чем одетые в белое одинокие сосны, — и исчезал где-то в снегах. Три зимы подряд длящиеся месяцами бури висели над перевалом серой пеленой. Снег все падал и падал, ветер все дул и дул. В конце концов под тяжестью собственного веса ледник осел на северном склоне, надежно укрытый снегами. Шло время; наступила весна, начались дожди. Снег растаял, и ледник остался на каменистой почве. Однако он был мал — всего лишь пара жилок прозрачного льда; смесь синего и грязно-серого, припудренная остатками снега, словно стеклянным порошком. Так ледник и лежал, а горные бараны уже начали возвращаться на летние пастбища. Когда склоны покрылись вереском и лишайником, а скалы нагрелись, лед вырвался из каменной хватки и начал сползать вниз. Впервые почувствовав радость движения, маленький ледник даже треснул от восхищения.

120

— Потрясающе, — молвил он, — очевидно, я не обычный сугроб, раз стал двигаться. Теперь я точно знаю, что я — настоящий ледник. (До этого момента он немного да сомневался.) К концу лета он вылез из отбрасываемой горой тени всего на несколько футов. Потом снова пошел обильный снегопад. Однако ледник не жаловался; он забился в расщелину и мечтал о будущем путешествии. То ли из-за таких мыслей, то ли из-за суровой зимы и холодного лета ледник разросся, докатился до каменного плато и уверился в том, что сможет оставить в мире свой внушительный след — и недаром. Ведь окружающая местность была перепахана следами исчезнувших ледников, а высокие пики сверкали от покрывавших их льдин. Отполированный веками гранитный склон стал ложем для буйной растительности: вереска, разрыв-травы, таволги и пенстемона1, которые спускались до горной речки — границы между двумя стихиями, где вода соперничала с камнем. И к тому времени, когда лед1 Род многолетних травянистых растений, произрастающих в основном в Северной и Центральной Америке.

юность • 2013

МЭРИ ХАНТЕР ОСТИН

ник уверился, что оставит внушительный шрам (чью суровость смягчат покрывшие его цветочки) на склоне, который будет виден издалека, он добрался до края плато и попытался заглянуть вниз, но не сумел изогнуться. В конце концов, он состоял из хрупкого льда.

— Ничего страшного, — сказал себе ледник. — Надо лишь крепко держаться за утес, пока тот не осядет. И ледник ухватился покрепче за валуны, которые утянул за собой по пути к ущелью. Однако мокрый снег по-прежнему давил на него сверху, и очень скоро ледник соскользнул с края утеса и рухнул вниз.

— Тем лучше, — сказал себе неунывающий ледник. — Теперь, когда сверху снег, а внизу — лишь осколки льда, спуск произойдет еще быстрее. Но план так и не осуществился; в эту зиму ледник в последний раз забрался так далеко. Следующий год выдался менее снежным и более солнечным. Голые скалы нагревались от жары. Ледник начал таять; из него потекла вода — вначале тонкая струйка, а вскоре — полноценный ручей, ниспадающий с утеса великолепным серебристым потоком.

— Какая удача, — заметил ледник, — так быстро стать рекой. К тому же теперь мне не придется опасаться падения. Поток все увеличивался в размерах. Он с журчанием огибал камни, спускался с каньона и впадал в вытекающую с горы Тогобах речку. На следующее лето прилетела оляпка. Чирикающая птичка покружилась над ручьем, словно брошенный камешек — круглая, синевато-серая, — и, закончив петь, уселась на кромке льда.

— Пойми, — обратился к ней ледник, — я начал жизнь с твердым стремлением спуститься вниз по склону. Но теперь я стал рекой, чему тоже рад.

— Все к лучшему, — ответила оляпка, — таков старинный девиз моей семьи; и я сама — живое тому доказательство. И если бы кто-то внимательно прислушался к летающей над потоком в поисках еды птичке, то понял бы, что об этом она и пела.

— Все к лучшему, — продолжала звучать песня, в то время как таявший ледник стал таким маленьким, что начал оседать, и снег просвечивал сквозь его сине-белый покров. Оляпка часто залетала в образовавшуюся ледяную пещерку, откуда доносилось ее пение, смешивающееся с журчанием воды и звоном льда. Ледник никогда не спорил с гостьей по поводу ее девиза, хоть и успел изрядно осесть. Тем временем ветер принес семена карликовой ивы. Та проросла и пустила корни, а вокруг № 3 • март

НЕУНЫВАЮЩИЙ ЛЕДНИК

зацвели яркие лютики, дрожа под напором воды и льда.

— Похоже, у меня теперь есть собственный луг, — промолвил ледник. — Едва ли на этом склоне найдется ледяной сад красивее. Подумать только — когда-то я хотел лишь оставить след на голых камнях! Оляпка права: все к лучшему. В начале зимы, когда поток исчезал под снегом, птичка улетала вниз по течению, к предгорью, а к началу таяния льдов возвращалась. Поэтому между октябрем и июнем ледник и оляпка не виделись.

— Это хорошо, — как-то заметил ледник, — чем дольше тебя нет, тем больше у нас тем для беседы при новой встрече.

— К тому же с этим ничего нельзя поделать, — ответила птица. Хоть она и не имела ничего против бурь и холодов, никто не может жить без еды. После очередного зимнего путешествия оляпка заметила, что ниспадавший поток почти иссяк и бежал лишь тонкой струйкой, которая извивалась среди дрожащих кустов папоротника и исчезала в каменных щелях. Хоть она и была беспечной оптимисткой, ей не хотелось первой заговаривать об этом. Судя по всему, ледник долго не продержится. Потому она вновь запорхала в ледяной пещерке, самозабвенно напевая свою прежнюю песню.

— Все верно, — промолвил ледник. — Так со мной и происходит: раньше я гордо низвергался с горы шумным потоком, а теперь предпочитаю хранить воду для моего луга. Перед самым ледником уже прорастали трава и белые цветы. Луг зеленел и цвел все пышнее с каждым годом. Оляпка привыкла к этой радующей глаз картине и была очень расстроена, когда, закружившись над потоком после очередной отлучки, не увидела ни луга, ни ледника. Настала суровая зима. Начались бури. Большой осколок гранита откололся от горного пика, упав грудой щебня и камней на то место, где лежал ледник. Однако по старой дружбе оляпка вскоре прилетела опять к той же горе и зачирикала на холме. В один прекрасный день, когда солнце ярко светило, а белый вереск расцветал на склонах, она заметила выползающий из-под щебенки тонкий ручеек и по веселому журчанию сразу узнала друга-ледника — точнее, то, что от него осталось.

— Невероятно, — пробулькал ручеек, — мне ужасно везет. Останься я ледником, я бы, скорее всего, растаял через несколько лет. Теперь же, под каменным щитом, мне не придется думать, вечен ли я как поток. Так и случилось. Благодаря падающему на камни снегу бывшему лугу-леднику, а ныне — ручейку 121

ИНОЗЕМНЫЙ СЮЖЕТ

всегда хватало воды, и он не пересыхал. Каждое лето, когда зацветают вереск, разрыв-трава и таволга, веселый поток спускается с безымянной горы, прилетает оляпка и садится на камни. Они

заводят дружную песню, и их голоса замечательно дополняют друг друга. И если вы прислушаетесь внимательно, то поймете, что поют они об одном и том же. Перевод с английского Евгения Никитина.

Евгений Никитин — студент пятого курса Института лингвистики и межкультурной коммуникации Московского государственного областного университета. Как переводчик публикуется в «Юности» с 2010 года.

122

юность • 2013

Творческий конкурс

Арина Каледина Продолжение. Начало в № 2 за 2013 г. Рисунки Натальи Болотских

Бразильский карнавал Роман

2. Огромный невесомый глобус лежал на трех свободно вращающихся шарах, как на могучих спинах китов-исполинов. Стоя посреди просторной гостиной, Игорь бездумно поворачивал голубой шар то одним боком, то другим, рассеянным взглядом цепляя названия хорошо знакомых и совсем чужих городов. Одни отзывались глухими ватными воспоминаниями, другие звенели пустотой… За окном сердито фыркала и гудела Тверская-Ямская, привычно тужась и пыхтя, стараясь вытолкнуть неподатливую пробку из слишком узкого уличного горла. Чикаго… Женева… Веллингтон… Он всегда хотел иметь такой глобус, но даже в самых дерзких мечтах не мог предположить, что когда-нибудь будет мерить его расстояния не масштабной линейкой, а перелетами, количеством аэропортов и бутылок, опустошенных на бортах комфортабельных авиалайнеров. Уральские горы были похожи на старый, плохо зарубцевавшийся шрам. Игорь провел пальцем по гладкому глянцевому хребту. Хороший глобус, но не тот, не настоящий. В краеведческом музее, куда он первоклассником прибегал после уроков, глобус был выпуклый, рельефный. Родные горы на нем были шершавые, бугристые и колючие, как хребет доисторического № 3 • март

динозавра. Мама Игоря — в ту пору тридцатилетняя женщина со сливочной пеной взбитых кудрей — работала в музее старушкой: сидела сбоку от чудес на шатком деревянном стуле и не разрешала никому гладить облезлых лис с приплюснутыми мордами и пыльного косоглазого медведя. Пробегая мимо экспонатов, Игорь дежурно дергал лисицу за хвост и отправлялся в маленькую комнату-подсобку, где устраивался за хромающим на одну ногу столом делать уроки, потеснив стеклянный графин с воткнутой в него скрученной поросячьим хвостиком ножкой кипятильника. Маме так было спокойнее — ребенок на глазах. Дома за мальчиком присмотреть было некому. Гулять он не любил, в компании сверстников всегда чувствовал себя изгоем. Жили Вороновичи в одном из многочисленных спальных районов, ютящихся вокруг машиностроительного гиганта. Показушные «западные» башни новостроек, кое-как собранные из серых плит и битого стекла, нелепо торчали, устремленные в грязное небо. Окна многоэтажек зимой и летом были украшены цветными треугольниками молочных пакетов, выброшенных за борт в сетках-авоськах, тряпками, выбеленными ветром и хлоркой, и двухвостыми джинсовыми

флагами с полинялыми чернильными разводами. Скуластые лица здешних обитателей напоминали о географическом соседстве с Татарской и Башкирской автономными республиками, были некрасивы, словно изъедены ржавчиной. Вдоль бесконечных серых заборов тянулись стихийные рынки: согбенные бабки с высушенными северным ветром лицами предлагали товары, мало чем отличающиеся от пестревшего тут же уличного мусора. Казалось, они распродают последнее, чтобы добрать недостающую сумму на собственные похороны. Завод, однако, был жив. Каждый день в половине седьмого вечера два человеческих потока синхронно ползли друг навстречу другу, застревая и тормозя возле мрачного зарешеченного магазина, где продавали спиртное на разлив. Возвращаясь с работы и стараясь успеть до пересменки, Игорь с мамой покупали удивительно свежий хрустящий батон и бутылку молока. Дома мама доставала из сумки вяло-розовый кусок докторской колбасы, купленный с переплатой у завхоза Семеновны, чья золовка (производное от слова «ловкая», Игорь был уверен) работала продавщицей в том же магазине. И не было в мире ничего вкуснее толстого бутерброда с молоком!

123

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

Лето в их городке обычно выдавалось скудным, скорее похожим на разогретые на солнечной сковородке остатки прошлого года. Огромная лужа в форме Южной Америки посреди двора никогда не высыхала. Игорь ненавидел эту лужу, старался обходить стороной. Дворовые мальчишки не раз загоняли его по щиколотку в чавкающую, лоснящуюся бензиновыми разводами грязь. Сколько он себя помнил, его всегда недолюбливали. Подспудно чувствуя слабость и беззащитность, при каждом удобном случае задирали, обзывали, лупили без видимой причины. Заступиться было некому — Игорь рос без отца. Точнее, где-то он был, отец, но спрашивать о нем у мамы или бабушки не имело смысла. Обе отмалчивались либо отвечали односложно: «Подрастешь — узнаешь». В доме не было ни одной вещи, ни одной фотографии, которые бы доказывали, что отец вообще когда-то существовал. В семье царствовало странное забвение, будто память заморозили до лучших времен. Учился Игорь посредственно, без особых усилий. Наскоро разделавшись с бестолковыми заданиями, брался за книжку. Читал все, что попадало в руки.

— Ничего не понимаю, — расстраивалась мама, — вроде уроки учит регулярно, а результат едва­­ едва удовлетворительный. Может, он у нас неспособный?

— Да ему просто скучно, — вступалась за внука бабушка. — Вот найдет свой интерес в жизни,— быстро выучится всему, что сочтет для себя полезным. Злейшим врагом семилетнего Игоря был восьмиклассник Серый — известный хулиган и бузотер. Весь двор его боялся и уважал. Игорь — ненавидел. Не за обиды свои ненавидел, не за унижения. За собственную трусость. Серый не был подрастающим классическим бандюганом с рано оформившимися бицепсами и большими лапами в тем124

О том, где был и чем занимался ных мозолях, набитых о деревянные доски и кирпичи. Скорее — клоуном, отец все эти годы, в семье не говоричто не менее опасно. Мелкий пали. Закрытая тема. Устраиваться на работу он не спешил. Первую неделю цан с тонкими ручками, на котовообще сидел дома, смотрел телевирых рукава застиранной футболки полоскались черными пиратскими зор, в основном новости, перебирал флагами. Злой на весь мир, агрессив- огромную кипу каких-то неизвестно откуда появившихся бумаг. ный и непредсказуемый, как затравОни — отец и сын — много говориленный зверек, случайно выпущенный из клетки. Герой не для драки, ли в эти дни. Точнее, говорил Игорь. скорее, для провокации. Дрались за Отец задавал бесконечные вопронего преданные псы из стаи, наусьсы, и сын охотно рассказывал о шкоканные и выдрессированные плюгале, учителях, одноклассниках и их родителях, о маме, ее знакомых, вым вожаком. Игоря колошматили подругах и бывших коллегах, о сосепросто так, за безответность. Все изменилось в одночасье, когда дях, управдоме и ворчливой дворниоднажды, прибежав после урочихе с ее колченогой собакой. Отца интересовало все и вся. Он не одоков в музей, он не застал на работе мамы. брял, что Игорь до сих пор не запи— Уволилась, — недобро блеснув сан в спортивную секцию, что у него очками, сообщил директор растеряв- совсем нет друзей, как-то насторошемуся мальчику. женно радовался близости мате— Домой беги, Игорек, — шепнула ри и сына, неторопливо объясняя, толстая и добрая тетя Клава-уборчто мама — это, конечно, мама, но щица, давняя приятельница Игоря. — она прежде всего женщина, ее нужно любить, уважать, оберегать и заТебя уж там, поди, заждались. Еще ничего не понимая, он со всех щищать. Мужчина должен быть ног припустил домой. самостоятельным и сильным, чтобы В кухне за столом сидел очень хуникогда и никому не дать в обиду ни маму, ни себя самого. дой осунувшийся мужчина с глубоко К концу недели отец куда-то уехал. посаженными колючими глазами, Его не было целых три дня. Игорь тонким птичьим носом и впалыми бесцельно слонялся по двору, просто щеками. Темная рубаха, словно так. На самом деле — ждал отца. военная гимнастерка, была наглухо Надеялся увидеть его первым, побезастегнута до последней пуговицы. Мама возбужденно хлопотала вожать, подпрыгнуть, на глазах у всего круг. Увидев Игоря, мужчина тяжело двора повиснуть на отцовской шее. Слух о том, что его отец «воскрес», поднялся из-за стола навстречу: облетел соседние подъезды в первый — Ну, дай посмотрю на тебя, сын… же день. Отца еще никто не видел, но мальчишки уже опасались при*** С того дня началась совсем иная, но- ближаться к Игорю, лишь издали вая жизнь. Мать действительно ушла выкрикивая свои обычные обидные глупости. Игорь не реагировал. из музея и теперь целыми днями заВернулся отец ночью, долго о чемнималась хозяйством, сыном, собой. то разговаривал на кухне с мамой. Из старушки-сиделки она вдруг преОна плакала или смеялась, Игорь вратилась в статную красивую даму спросонья не разобрал, как ни прина тонких высоких каблуках. Всегда сероватое, будто слегка припудренслушивался. В конце концов уснул ное музейной пылью лицо светилось под их мирный домашний шепот. Теперь отец уезжал довольно чамягким внутренним светом. В ее гардеробе появились модные пласто. «В командировку», — говорила мама и не проявляла ни малейшего тья, сумочки, кокетливые цветные беспокойства. косынки. юность • 2013

АРИНА КАЛЕДИНА

К ним тоже стали приходить гости. Мама накрывала щедрый стол, потчуя друзей отца свеженьким да горяченьким, с пылу с жару. В ней неожиданно обнаружилась отменная хозяйка. Визитеры много и вкусно ели, почти совсем не пили, хотя бутылка на столе неизменно присутствовала. Наверное, потому что не пил отец. Угрюмые и немногословные, эти люди к отцу относились с явным почтением, будто был он здесь не просто хозяином, а старшим по званию. Игорю это было приятно. Стараясь следовать наставлениям отца, во время его отлучек сын особенно внимательно следил за мамой, провожая в магазин, помогая тащить тяжелые сумки, искренне веря, что в случае чего сумеет не № 3 • март

БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ

дать ее в обиду. Однако подлые сомнения нередко заползали в душу коварными пауками тревоги. И не без оснований. Защитить себя самого у Игоря пока не получалось. Маленький тяжелый фонарик — подарок отца — как раз помещался в карман, радостно и волнительно оттягивая брючину. Светил далеко и мощно, как пронзающий луч маяка. Увидев фонарик, одноклас­ сники, раньше вообще не замечавшие Игоря, прониклись к нему внезапным уважением. Однажды на большой перемене, когда Игорь спешил в пропитавшуюся смешанными запахами хлорки и кислого борща школьную столовую, перед ним словно из-под земли выскочил Серый.

— Покажи фонарик дяденьке, деточка, покажи, сука, — фальшиво загундосил он, сложив на груди ручки, как уличный попрошайка. Глубоко запихнув в карманы стиснутые кулаки, ощущая гладкую холодную поверхность фонарика, Игорь стоял посреди рекреации неподвижным каменным идолом, нервно сглатывая соленый ком страха. Сердце вдруг наполнилось тяжестью, будто фонарика теперь было два — в кармане и в сердце. С разных сторон, зажимая в кольцо, его уже обступали бойцы Серого. Они не спешили, двигаясь вразвалочку, лениво похрустывая костяшками разминаемых пальцев. Не выдержав тягучего напряжения, Игорь дернулся в сторону и тут же угодил в чьи-то 125

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

ла, побежала в ванную за аптечкой. Отец поманил пальцем, покрутил сына в разные стороны, внимательно рассматривая ссадины и синяки, прощупал ребра. Игорь вскрикнул.

— Расскажешь? — только и спросил. Игорь мотнул головой.

— Как знаешь, — не стал настаивать отец. — Не маленький уже.

цепкие лапы. Он бешено замахал руками, как поршнями бездумной машины, не ощущая в пространстве плоти противников, будто их естество состояло из одной огромной дыры, куда и угождали мелкие Игоревы кулаки. Его скрутили, как резиновый жгутик. Грубые руки полезли в карманы, вырывая их с мясом. Об голову Игоря будто разбили банку с красной краской. Внезапно он оказался на земле, увидел заплывающим глазом, как разлетаются, словно помойные голуби, грязные потертые подметки. Стало тихо. Тишина, тугая, как футбольный мяч, постепенно напитывалась влагой и темнотой. Игорь попытался вдохнуть, но легкие обожгло болью. С трудом разлепив глаза, будто смазанные слоем жидкого клея, увидел две параллельные башни толстых ног завуча Раисы Станиславовны, втиснутые в тупоносые черные туфли на низком широком, как сруб столетнего дерева, каблуке. Игорь попытался пошевелить руками. Правую кисть сводило судорогой. Круглая рукоятка фонарика сладко холодила ладонь. Мать, увидев лицо сына, похожее на баклажан, треснувший под чьим-то каблуком и пустивший почему-то томатную юшку, ахну126

*** С возвращением отца их квартира будто раздалась в боках, расширилась, незаметно наполняясь неброскими, но такими красивыми и нужными вещами. Первым исчез старый покалеченный шкаф, занимавший ровно половину комнаты. На его место встал изящный комод на гнутых ножках, над которым повисло огромное зеркало в золоченой раме. Затем появился уютный торшер на длинной ножке. Вместо хлипкого коврика с оленями на стене под ноги лег густой мягкий красавец ковер. Небольшое пространство кухни заполнила компактная встроенная мебель с вытяжкой и бесшумным, всегда полным холодильником, вытеснившим из угла старый, вечно пустой ворчливый «Север». И множество «всяких безделушек», как говорила, улыбаясь, мама о новеньких блестящих кастрюльках, пузатых хрустальных бокалах, пушистых махровых тапочках и халатах, полотенцах и прочей милой ерунде, заполнившей дом. Мама, как девочка, радовалась армии флакончиков, баночек-скляночек, нарядными рядами выстроенных на полочках в ванной, в одночасье покрывшейся, будто чешуей, прохладным матовым кафелем теплого кофейного цвета. В старой маминой шкатулке, инкрустированной перламутровыми ракушками, теперь хранились непростые украшения, которые она носила умело и с большим достоинством. Однажды Игорь увидел, как папа застегивает переливающееся ожерелье на ее склоненной шее, приподняв аккуратно уложенную волну новой прически. У мальчика сжалось

сердце. Он вдруг отчетливо понял, что между этими двумя самыми близкими ему людьми существует тайна, которой они в любой момент могут отгородиться от мира и от него, Игоря. Он так испугался, что неожиданно для себя вдруг заплакал, не в состоянии объяснить, что, собственно, произошло. Родители удивленно смотрели на раскрасневшееся от слез абсолютно несчастное лицо сына, и мама, присев на корточки и обхватив руками лохматую детскую головушку, принялась утешать его, мгновенно спугнув свою тайну.

— Что приключилось-то? — довольно сухо и как будто немного раздосадованно поинтересовался отец, глядя на их идиллию. Признаться, что плачет он от простой мальчишеской ревности, было невозможно. Да и вряд ли Игорь сам понимал, в чем дело.

— Серый… — проскулил ребенок, требующий в этот момент только одного — родительского утешения.

— Опять этот гад над нами издевается! — запричитала мама. — Никакой жизни от него нет!

— Ну-ка, поподробнее, — распорядился отец, беря Игоря за плечо крепкими сухими пальцами и отводя в сторону. — Рассказывай. Только по-мужски, без соплей. — Он выразительно посмотрел на маму и та, опустив глаза, вышла из комнаты, оставив мужчин наедине. Обрадовавшись возможности скрыть подлинную причину слез, Игорь принялся жаловаться на Серого, выкладывая все начистоту и даже почти не привирая. По мере изложения фактов травли и потасовок он все больше и больше распалялся и в конце концов так себя накрутил, что сам испугался, неожиданно осознав, какой силы ненависть и злость скрывались в глубине души. Как сильно он, оказывается, желает мести, расправы, справедливого наказания врагу.

— Ты же проучишь его, папа, ты же дашь ему, дашь, дашь? — Игорь юность • 2013

АРИНА КАЛЕДИНА

молотил невидимого противника, кулаки глупо летали в пустоте. Отец смотрел внимательно, слегка прищурившись.

— Ты должен сам, — неожиданно жестко произнес он. — По понятиям. По справедливости.

— Сам? — опешил Игорь. — По справедливости? А то, что я в первом классе, а он в восьмом — это справедливо?

— Возраст здесь ни при чем.

— Но я маленький, — мальчик задыхался от негодования. — С ним эти бугаи. Они просто убьют меня! Тебе не жалко родного сына, не жалко, да? — Он был близок к истерике. Поведение отца расценивалось как предательство.

— Главное не сила, — отец смотрел в упор. — Главное — победить свой страх. От этого взгляда Игорь вдруг успокоился, задышал ровнее.

— И еще… — Отец, видимо, обдумывал нечто важное, что должен был сказать сейчас сыну. — Пойдем. Он резко поднялся и, взяв в прихожей связку ключей, вышел из квартиры, беззвучно прикрыв дверь. Игорь семенил следом. Спустились в общий подвал. Поплутав между рядами захламленных деревянных клетушек, подошли к неприметной, но крепкой двери. В кладовке обнаружилась целая мастерская. Вдоль стен высокими рядами громоздились ящики с инструментами, шурупами, гвоздями. Аккуратные мотки проволоки, шнура, веревки висели на массивных крючках. Полный порядок и даже относительная чистота.

— Что это за станок? — почему-то шепотом спросил Игорь, осторожно поглаживая холодный бок незнакомого механизма и зачарованно разглядывая отцовскую каверну Али-Бабы.

— Слесарный, — тоже шепотом ответил отец. — Для работы по металлу. Он выдвинул один из железных ящиков, покопался, достал узкий № 3 • март

БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ

длинный предмет, зажал в широкой ладони.

— Когда один человек ни во что не ставит другого, — глухо заговорил он, пронизывая сына взглядом, — унижает, не считая достойным противником, есть сила страшнее слов и даже страшнее кулаков… Тусклая лампочка под потолком вдруг погасла. Из темноты мгновенно полезли страхи, проникая внутрь и мерзко щекоча ледяными щупальцами в районе солнечного сплетения. Скользкие змейки ужаса заструились по щуплой спине Игоря, превращая все его существо в напряженный сгусток трусости. Отец одним движением подкрутил лампочку, она вспыхнула неожиданно ярко. Наваждение вмиг отступило.

— Эта сила поможет убить твой страх, — продолжил отец, похоже, не заметив испуга сына. — Но применять ее можно только в крайних случаях, когда противник сильнее и ты точно уверен, что это тебе не просто кажется. — Он покачал в руке тяжелый предмет, взвешивая. — Держи, но помни — самооборона, а не нападение. Возможность приструнить, поставить на место, а не искалечить. Иначе — беда! Он медленно разжал пальцы. На сухой ладони с шершавыми орехами мозолей лежала обычная слесарная стамеска. Воспользоваться ею Игорю пришлось лишь однажды, когда псы Серого в очередной раз зажали дрожащего первоклассника в тупике. На кирпичной стене за спиной безобразными монстрами расползались буквы граффити. Игорь сунул руку под куртку, где была воткнута за ремень смертоносная спасительная железка. Этого жеста хватило, чтобы перевернуть всю настоящую и выстроить всю будущую жизнь юного Вороновича. Словно в замедленном кино, он наблюдал, как меняется выражение глаз Серого, скорее интуитивно почувствовавшего, чем реально осознавшего близкую опас-

ность, как расступаются испуганные псы, не понимая смысла приказа вожака, но не смея ослушаться. Кровь пульсировала в висках. Казалось, голова сейчас лопнет, как перекачанный воздушный шар. Серый смачно плюнул с затяжкой, длинная струйка слюны зависла в воздухе и, не долетев нескольких сантиметров, свернулась в пыли безобидным сопливым червячком возле новеньких блестящих ботинок Игоря… Он пришел в себя только когда крепкие спины вояк, прикрывающие нервную худую спину Серого, скрылись в кустах осыпавшейся сирени. *** Для Игоря началась новая, вполне самостоятельная жизнь. С мамой он по-прежнему ладил. Мамина любовь была чем-то незыблемым и неоспоримым, принадлежащим ему раз и навсегда, что бы ни случилось. Отношения с отцом носили совсем иной характер. Ревность улеглась как-то сама собой. После памятного погружения в подвальную тьму они словно стали соучастниками общего секретного дела, о котором не знал никто. Даже мама. Прежде всего — мама! Теперь у отца с сыном была своя, мужская тайна. Работал отец простым дворником. Где он бывал и чем занимался в свободное время, Игорь по-прежнему не знал. Однако в гости к ним нередко наведывались солидные люди. Кое-кого Игорь узнавал — видел по местному телевидению на трибунах во время парадов и демонстраций 1 Мая и 7 Ноября. Их почтительное уважение к отцу лишь подтверждало смутные догадки мальчика о том, кем на самом деле был отец. Но думать об этом совсем не хотелось. Вскоре Вороновичи переехали в частный сектор, в старый, но крепкий, недавно отремонтированный дом. А еще через полгода отца назначили директором бумажно-целлюлозного комбината. Гости 127

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

стали бывать чаще. Их блестящие черные машины, припаркованные во дворе, казались мальчику пришельцами из иного мира. Однажды приехал сам Певец — достопочтенный господин с густой черной шевелюрой (тогда еще не париком). Гладкий, лощеный, моложавый. Спустя много лет, слушая этого многоуважаемого долгожителя эстрады по телевизору, Игорь поражался его способности сохранять вечную молодость, не поддаваться влиянию времени. Отца уже давно не было на свете, а эта ходячая мумия, словно накачанная живительным бальзамом, все пела звучным, нестареющим голосом на всю страну: Что бы ни случилось ты, пожалуйста, живи… Отец воспитывал сына в строгости. Лишнего не позволял, но и самостоятельности не лишал. Жестко спрашивал за учебу. За двойки, пусть нечастые, наказывал, но никогда не лупил. Игорь и сам не заметил, как из тихого троечника превратился в твердого хорошиста с пятерками по точным наукам. Физика и математика давались легко. Он быстро рос, незаметно взрослел. Вокруг окрепшего подростка собралась шумная предприимчивая компания. Бегали на грязную речку. Ныряли с подвесного, напрочь прогнившего моста. Катались на товарняках, тяжело тащившихся мимо железнодорожного вокзала, пыхтя и обливаясь потом технических сливов. Плавали по ледяному даже летом радоновому озеру ранней весной, едва сходил снег, воткнув в резинку трусов булавку на случай судорог. Рисковать много и бессмысленно было нормой поведения. Уральские озера — вещь особая. Если взглянуть с самолета, кажется, что видишь дуршлаг. Только дырки разной величины. Одни озера соединяются тайными нитями подземных вод, другие — многодонные, илистые, бесконечные — имеют в глубине внутренние ямы со своими 128

источниками. Утопленников здесь не находили никогда. Эти коварные озера и их окрестности мальчишки покоряли одно за другим, следуя маршрутами дедов и прадедов — угрюмых уральских старателей. В походах шла проверка на стойкость и выносливость, формировался жесткий мужской характер. Городской пляж был любимым местом отдыха горожан. Пацаны приставали к девочкам-ровесницам из соседней многоэтажки. Этих хихикающих под полотенцами принцесс с лягушачьими ртами, большими розовыми коленками, смешными прыщиками недавно вылупившихся грудок и молодыми непритязательными телами не стоило, например, учить танцевать — напрасная трата времени. Зато каждая из них, в отличие от барышень из приличных семейств, могла преподнести любому подростку ценный урок простых житейских наук. Свою территорию, своих девочек отстаивали в драках, кровью и синяками доказывая ценность рабочих кварталов своей малой родины. Ни один философ не постиг той меры одиночества, какая грозила местному пацану, если он решался отречься от родного болота. Никому из них и в голову не приходило сказать, что не милы ему эти улицы с покореженным асфальтом, серые от пыли тополя, тоннами разбрасывающие докучные хлопковые ошметки, камуфляжные сетки проводов, провисающие над головами. Все это следовало любить и защищать. В результате промзоны рождали патриотов. Уральских парней увозили в Афганистан, Карабах, Приднестровье, зная — эти не подведут! По осени командой подряжались копать соседям картошку на участках в пять соток или ямы в гаражах для хранения той же картошки и банок с соленьями. По мелочи тырили из «своего» гастронома, не подпуская близко чужих. Зарабатывая кое-какие деньги, чувствовали себя взрослее и увереннее.

Отец смотрел на эти заработки сквозь пальцы, и только когда в соседнем районе происходило что-то более серьезное — поджог киоска, квартирная кража, нападение на старушку, — сурово спрашивал: «Ты?» Получив отрицательный ответ, больше вопросов не задавал. Верил сыну безоговорочно. Игорь и не врал отцу: авторитет был слишком велик. Вот уже несколько лет Игорь занимался троеборьем, ежедневно тренируясь до седьмого пота, упорно и самоотверженно. Однако серьезные занятия спортом все же оставляли достаточно времени, чтобы руководить своей командой. Под их контролем были уже пять городских торговых центров. Пришлось, правда, повоевать с татуированными, бригадир которых, пэтэушник Пашка Башка, оттачивал на пацанах бандитскую технику «давить глазами». У Игоря эта его манера вызывала приступ глухой злобы и желание сокрушить не только Пашку, но и захваченный им магазин. На одной лишь ярости он отмутузил Башку в общественном туалете, непонятным образом запихав его лысую голову, похожую на боксерскую перчатку, под ржавую трубу, где она и застряла в неестественной позиции. Однако Пашка недолго ходил неотомщенным. После разборок с его татуированной братией Игорю пришлось обратиться к услугам дантиста — старого знакомого отца. Отец и на этот раз смолчал, сделав вид, что ничего особенного не произошло. К тому времени магазинная романтика уже изрядно подвыцвела. Да и время подошло как-то определяться в жизни. Игорь всерьез подумывал о карьере профессионального спортсмена, когда перед очередными всесоюзными соревнованиями его забраковала медкомиссия, поставив жирную точку в личном деле. Игорь растерялся — как же так? Что теперь? Тогда отец, призвав сына на разговор, сказал просто: юность • 2013

АРИНА КАЛЕДИНА

— Езжай в центр, поступай в политехнический. Специальность выберешь сам.

3. За окнами старенькой BMW в лучах восходящего солнца мелькали миниатюрные луга с пасущимися стадами белоснежных, словно ангелы, коров небывалых размеров, шахматные доски желто-зеленых полей, виноградники, карабкающиеся по склонам… Все вымытое-вылизанное, трогательно ухоженное. Рай земной, да и только! Ехали довольно долго, миновав десяток деревень, торчащих в небо тонкими и длинными шпилями церквушек. Повсюду добротные каменные дома феодально-средневекового типа с круглыми башенками, витражами и балкончиками, яркие фасады, разноцветные клумбы, зеленые изгороди. Остановились в лесном кемпинге на берегу симпатичной речушки с плотинами и мостиками, похожими на театральные декорации. Первоначальный план, предложенный Паскалем и Генрихом, заключался в том, чтобы как можно быстрее подыскать какое-либо пристанище для горемычных артисток, желательно подальше от столицы, и спрятать их хотя бы на первое время. Требовалось организовать побег. Что девушки будут делать, оказавшись на нелегальном положении, никто пока не представлял. Во всяком случае, оставаться в притоне «блудных фей» было немыслимо. Ночная перестрелка потребовала стремительных действий. Бегство оказалось блестящей импровизацией. Сampingcar — дом на колесах — принадлежал троюродному кузену Генриха. На каких условиях Генрих снял у родственника лесные «апартаменты», девушки не знали, но по тому, как он возмущался, разговаривая по телефону, заподозрили, что вряд ли даром. № 3 • март

БРАЗИЛЬСКИЙ КАРНАВАЛ

В небольшом с виду домике-вагончике обнаружились две спальни, гостиная с диваном, ковром и самым настоящим камином. Правда, газовым. В кухне нашлось все, о чем в те годы могла только мечтать российская хозяйка, — от микроволновой печи до электрической кофеварки. Генрих сварил кофе. Пили молча. Языковой барьер тяготил. Переживания минувшей ночи еще не улеглись. Полная неизвестность и осознание беспомощности не позволяли расслабиться и насладиться тишиной солнечного утра. В воздухе невидимой свинцовой тучей висело тягостное напряжение.

— Ну что, авантюристки, на первый раз пронесло? — нарушила молчание Катя, исподлобья взглянув на подруг, как-то странно улыбаясь. — Не вижу радости на постных лицах!

— Чему радоваться? — Обычно бойкая и жизнерадостная Татьяна сейчас была настроена весьма пессимистично. — Лучше скажи, что нам теперь делать в лесу без денег и документов? Не можем же мы повесить наши проблемы на плечи этих парней. Катя взглянула на растерянных, но хорохорящихся перед девушками Паскаля и Генриха и неожиданно вытащила из сумочки три тоненькие синенькие книжечки...

— Мы — профессиональные карманники — свое дело знаем! — широко улыбнулась она. — Эти картонки достались мне, можно сказать, с риском для жизни и колоссальными убытками: пришлось пожертвовать аж тремя шпильками!

— Зачем? — не поняла Леля. Маленькая росточком Катя смотрела свысока.

— Ящик письменного стола в кабинете хозяина на замке оказался... *** Жизнь в лесном кемпинге на берегу крошечной речушки текла спокойно и размеренно. Но не было ни денег, ни работы, ни перспектив. Лишь тягостное ожидание непонятно чего.

Каждый вечер после трудового дня герои-спасители Генрих и Паскаль проделывали неблизкий путь, чтобы навестить девушек, нежданно-негаданно свалившихся им на голову и «висящих» теперь на шее тяжелым грузом ответственности. Привозили продукты, журналы. Трогательную заботу проявила сердобольная мама Генриха, которая регулярно присылала затворницам домашние супчики и котлетки в эмалированных кастрюльках и пластиковых коробочках. Чтобы не выйти из формы, девушки ежедневно устраивали утренние пробежки, умывались речной водой и изнуряли тела классическим станком — балетными упражнениями, используя для опоры деревянные перила длинного крыльца. Отдыхающие кемпинга с удовольствием собирались на бесплатные концерты. Не каждый день удается увидеть воочию, как занимаются настоящие живые балерины. Потом просто сидели на солнышке, листая разговорники. Каждая думала о своем. Мозги, находясь в постоянном напряжении, работать отказывались и иностранных слов не запоминали. Ждали Паскаля и Генриха. Ужинали вместе. Умудрялись както общаться, замечая, что день ото дня понимать друг друга становится все легче. Каждый вечер ребята уезжали домой, ни разу не посетовав на дальнюю дорогу или усталость. На ночь в кемпинге не оставались, боясь двусмысленности положения. И хотя хорошенькая Леля явно нравилась Генриху и он не прочь был завязать роман, первый шаг сделать не решался. Слишком деликатная сложилась ситуация, слишком многим девушки были обязаны своим спасителям. Отношения не предполагали простого, ни к чему не обязывающего флирта, а женитьба пока не входила в планы молодого человека. Все случилось как-то естественно, само собой. Подруга-интуиция оказалась права.

129

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

*** Домик был снят на три летних месяца. Генрих и Паскаль — начинающие риелторы, не так давно вступившие во взрослую трудовую жизнь, — выложили за него все свои нехитрые сбережения. Кузен по-родственному скидок не делал. Дальше нужно было что-то придумывать. Возвращаться домой побежденными не хотелось. Да и денег на три билета ребятам было не наскрести. Найти работу, даже сезонную, оказалось не так-то просто. Услышав, что милые девушки — русские, работодатели начинали подозрительно крутить в руках советские паспорта и задавать вопросы, на которые ни ребята, ни сами девушки отвечать не были готовы. Пару раз приходилось упрашивать владельцев ресторанов и гостиниц, куда беглянки надеялись устроиться официантками, посудомойками, уборщицами — неважно кем, — не звонить в полицию, где те намеревались выяснить, на каких условиях они имеют право принять на работу граждан Советской России. Попытки трудоустройства пришлось прекратить — слишком опасная игра с огнем. Рассчитывать на чью-то помощь не приходилось. В этой стране было не принято одалживать деньги ни у друзей, ни у родных. Да и не у кого оказалось. Паскаль воспитывался бабушкой, которая теперь жила в доме престарелых и сама нуждалась в его заботе и помощи. Родители Генриха — автомеханик и домохозяйка — жили просто и небогато. Неопределенность тяготила все больше… К концу лета в Советском Союзе грянули события, перевернувшие ход истории вспять. Воспользовавшись политической неразберихой, по совету все тех же Паскаля и Генриха наши беглянки, преодолев страх и поборов сомнения, попросили политического убежища.

130

Через полтора месяца, пройдя сквозь тернии бюрократической волокиты и изрядно потрепав себе нервы, молоденькие Таня и Леля получили... отказ, от ворот поворот. К всеобщему удивлению выяснилось, что в свои двадцать пять Катя уже имела кое-какие «разногласия» с советской властью. Подробностей никто так и не узнал, но она получила добро, то есть разрешение жить и работать в Цвергбурге на законных основаниях. Таня вернулась в Россию. Ребята скинулись на билет. А Леля... Возвращаться было не к кому и незачем. Институт окончен. Перспектив найти прилично оплачиваемую работу по специальности — никаких. Дома — мама. А что мама… Отец ушел от них, когда Леле было шесть лет. Мама воспитывала ее одна. Жили скромно, дружно и весело. После поступления дочери в институт мама неожиданно и счастливо вышла замуж. В их маленькой однокомнатной квартирке поселился хороший, но чужой мамин муж. В какой-то момент Леля поняла, что единственная возможность остаться в этой стране — выйти замуж. Что же касается Генриха, трудно сказать, действительно ли он влюбился, но он был хорошим мальчиком, воспитанным в католической семье, и имел кое-какие понятия о мужской (или женской, пойди теперь разберись) чести и человеческом долге. В сентябре молодые подали заявление в местный загс. В декабре сыграли свадьбу. *** В тот день с раннего утра в дом втаскивали огромные кадки с фикусами и горшки поменьше с геранями — свадебные подарки от соседей и дальних родственников, от деревенского мясника, чьей постоянной клиенткой была мама жениха, от старенького пастыря, когда-то

крестившего маленького Генриха. Ни одного букета обычных живых цветов! Леля тихонько плакала от мещанской несправедливости, а свекровь искренне удивлялась: глупо выбрасывать деньги на ветер, покупая цветы на три дня. Лучше — на всю жизнь. На здании коммуны, где проходила свадебная церемония, развевался трехцветный флаг. Жизнерадостный и остроумный свекор уверял невесту, что в связи с бракосочетанием интернациональной пары на крыше государственного здания вывесили новый флаг свободной России. Леля раскраснелась от патриотической гордости, забыв уточнить порядок расположения полос. Она и не предполагала, что триколор существует не только в родной стране и испокон веков известен в мировой вексиллологии1. Гостей забавляла ее юношеская наивность. Официальная церемония заняла пятнадцать минут. Коммунальный бюрократ в джинсах и сером свитере по фамилии Фиш скороговоркой прочитал по бумажке все что положено. Леле никто ничего не переводил. В самый ответственный момент она сказала «да» на чисто русском языке. Свадебный ужин был организован в доме родителей жениха. Ресторан оказался непозволительно дорог. Маме и отчиму невесты так и не удалось полюбоваться красавицей дочерью в подвенечном наряде: визу оформить не успели. В доме было весело и шумно. Гости непринужденно общались на родном языке, изредка обращаясь к невесте по-французски. Леля скучала. Новобрачный Генрих в разгар веселья закрылся в туалете с лучшим другом Паскалем и на робкие призы1 Вексиллология — историческая дисциплина, занимающаяся изучением флагов, знамен, штандартов, вымпелов и прочих предметов подобного рода.

юность • 2013

вы молодой жены отвечал гробовым молчанием. Леля заподозрила неладное. Тогда муж впустил растерянную жену в тесное, заполненное едким дымом пространство туалетной комнаты, и, улыбаясь, предложил fumerun joint1 в их чудной компании. Леля испуганно отказалась, не очень точно понимая значение слова joint. Но услышанный впервые запах навсегда вошел в подсознание сигналом тревоги.

1 Fumerun joint (фр.) — «раздавить косячок».

Единственная подруга со стороны невесты — элегантная и холодная Катя — плакала в уголке на протяжении всего праздника, не простив Леле исхода их общей авантюры. Грустный свекор просидел возле нее весь вечер, но так и не выяснил причины слез. По окончании всей этой тягомотины — свадебного застолья — закрылись, наконец, в спальне. Леле хотелось упасть и забыться. Но брачное ложе оказалось усыпано слоем поваренной соли сантиметра в три толщиной и прикрыто одеялом для маскировки. В этой стране тоже

существовали «веселые» традиции. Здесь тоже умели шутить. «Неужели это и есть тот самый пуд, который предстоит съесть вместе с мужем? — с тоской думала молодая жена, горстями ссыпая соль в мусорное ведро… Просто-напросто сменить постельное белье не хватило ума. Леля будто впала в предлетаргическое состояние, когда мозг уже спит, все действия замедлены, а реакции на любые раздражители отсутствуют вовсе… — Господи! Что же я наделала, Господи!..» Продолжение следует. Люксембург По этому адресу вы можете присылать отзывы о прозе Арины Калединой: kolinna1111@mail.ru

Зулкар Хасанов

Мама Посвящаю моей доброй и дорогой маме Маргие Хайрулловне Хасановой Женщина — ангел-хранитель мужчины на ступенях его жизни. Она представительница на земле грации, жрица любви и самоотвержения; она утешительница в бедствиях и горестях жизни, радость и гордость мужчины. Виссарион Белинский Какое же емкое и священное для всех людей слово «мама»! Первое слово, которое произносит в жизни ребенок, — «мама». Каждый из нас № 3 • март

уверен, что лучше мамы никого нет на свете. И это правильно. Все мы дети своих мам. Великая честь быть мамой, но и великая ответствен-

ность. Каждый из нас может сказать много теплых слов о маме. Я расскажу о своей маме.

131

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

Моя мама родилась в крестьянской семье в деревне Кадыргулово Давлекановского района Башкортостана. Я, тогда маленький мальчишка, не спрашивал у мамы, откуда она родом. На эту деревню указали мои близкие родственники позже. Так ли это, я утверждать не могу. По образованию она самоучка. Знала то, чему учили родители, их друзья и близкие. Она не заканчивала медресе, но достаточно хорошо знала азы «Шараитуль-иман», устные предания и изречения пророка Мухаммеда. В Мекку она не ездила по бедности. Она была воспитана по обычаям своих предков. Поэтому доброта и сердечность сопровождали ее всю жизнь. С великим прилежанием относилась к приглашаемым гостям, да и вообще окружающим, к любому человеку, будь он свой или чужой. Помню, как мой отец, мама и я бывали довольно часто в гостях у папиного сына от первого брака. Сколько теплых воспоминаний осталось от этой поездки! Моя добрая и великодушная мама всегда искренне сострадала человеку, попавшему в беду. Детей у моей мамы четверо: самая старшая — девочка и три мальчика, я самый младший в семье. Жили бедно, каждого из нас надо одеть, накормить, напоить. Нелегко приходилось ей сводить концы с концами, нести такое бремя. Да еще как-то отец рубил дрова и отхватил топором два пальца. Мама не могла найти себе места. Перевязав руку папе, в тот же час побежала на колхозный двор запрягать лошадь: надо было отвезти отца в больницу. Но папа, стряхнув пот со лба и упрямо улыбнувшись, отказался ехать в больницу, сославшись на то, что рана несерьезная. На лице мамы тогда застыл крик боли и страха. Страха за любимого человека. Моя мама была натурой чувствительной и всегда была готова прийти на помощь людям, причем иной раз не задумываясь о последствиях.

132

Самоотверженность и самопожертвование — вот что отличало ее в первую очередь. Лицо немного смуглое, глаза большие, зеленые, а белозубая улыбка восхитительна. Одевалась просто, носила белые бусы, которые были очень ей к лицу. На дорогие платья и обувь денег не было, обшивала себя и все наше семейство сама. Носила густые темные длинные волосы, которые аккуратно сплетала в две косы, и выглядела обаятельной. Помню, когда мама пекла хлеб, она становилась бойкой, заводной и радостной, улыбка не сходила с лица. Она говорила: «Дети, сейчас испеку блинов и приглашу вас откушать — с парным молоком, а потом посажу хлеба` в печку и испеку красивые караваи». И, правда, у нее это получалось восхитительно. Мы с нетерпением ждали, когда закончится это чудодействие мамы. Была у нас такая традиция — мыть пшено на речке или на роднике, где оно, лучась на солнце, превращалось в золотые зернышки. Обычно ходили мыть пшено компанией — несколько женщин с малыми детьми. Было весело, и мы, мальчишки, выделывали по дороге всякие сюрпризы. Если по пути попадался репейник, мы набирали «собачек» и цепляли их на девчонок. Мама взволнованно и с укоризной говорила: «Ребята, не бросайтесь репьями, можете поранить глаза и ослепить друг друга». Слова мамы действовали магически, и мы переставали бросаться. Зато возле речки мы зачастую бросали камушки в речку, камушки подпрыгивали на воде: один, два, три, четыре... А мама с улыбкой потаенной тревоги мотала головой: «Что же вы, дети, пугаете рыбок». Папа, будучи намного старше, удивлялся ее прозорливости, если хотите, предусмотрительности, как она умело выстраивала отношения в семье. Добрая жена, подруга, советчица папы, но впереди его

никогда себя не выставляла — великая скромница. Наверное, и родители, которые по традиции с малых лет учили ее состраданию, трудолюбию, доброте и любви, были таковы. Не знаю, я только помню, что ее глаза всегда излучали тепло и свет. Шести-семилетним мальчишкой я создавал ей немало проблем, о чем сожалею до сих пор. Частенько капризничал и, обидевшись, прятался от нее. Пусть помучается! И она долго искала меня повсюду и, обнаружив в самом неожиданном месте, никогда не ругала. Говорила: «Мальчик ты мой добрый, что же ты меня заставляешь волноваться, я же тебя люблю и учу добру». Ее озорные глаза, добрый взгляд заряжали нас, детишек, словно электрическим током. «Что же вы дети, носитесь, как сумасшедшие», — влюбленным голосом укоряла детей. Начало 30-х… Только закончилась коллективизация в деревне. Беднота со своим небогатым скарбом влилась в коллективное хозяйство, уповая на то, что теперь жизнь сложится более удачно. Трудовой пафос и вера в лучшее будущее окрыляли людей, они шли на невиданные трудовые подвиги. Мама работала без устали в овощеводческой бригаде. Это тяжелый физический труд. Надо выращивать рассаду, потом сажать, поливать, полоть до седьмого пота. Мама всегда гордилась своей работой. И урожай никогда себя не заставлял ждать. По вечерам, когда на небо наползали сумерки, мы просили маму зажечь керосиновую лампу. Это был целый ритуал. Мы никак не могли дождаться, когда же мама зажжет керосиновую лампу, чтобы можно было почитать. Мама всячески, на наш взгляд, тянула резину, говорила, что еще рано зажигать лампу, будет ругаться папа, что переводим керосин почем зря. Для мамы папа был наивысший авторитет в семье. А мы канючили, юность • 2013

ЗУЛКАР ХАСАНОВ

умоляя маму зажечь лампу. И мама уступала, чистила закопченное ламповое стекло от сажи и зажигала фитиль семилинейной лампы. Да будет свет! Свет керосинки вызывал радость и бурное оживление, и мы приступали к чтению. Мама встречала, как и многие другие родители, нас из школы, радовалась успехам своих детей. Однажды в первом классе, спускаясь с крыльца школы с пером в руке, я проткнул угол глазной щели правого глаза. Брызнула кровь. Дети помчались ко мне домой и сообщили маме. Вы бы видели ее волнение! Она стремглав прибежала к школе и перевязала глаз. А сколько ей пришлось пережить, пока мой глаз лечили! Близилась осень. Пришла пора уборки хлеба, пора сенокоса. И мы вместе поехали копнить сено… Незабвенное время отдыха после работы. Пока мама отдыхала, ее граблями я сгребал сено. Потом она на меня смотрела с умилением и радостью и гладила мою голову. «Ты еще мал, сынок, для такой работы, вырасти немного, тогда и будешь моим помощником», — говорила она. Она любила крестьянский труд, была легка на подъем. Глядя на нее, я приобретал некоторые трудовые навыки, узнавая, что такое труд, какова его цена. Особенно запомнился мне один случай, когда я чуть было не утонул в речке во время полоскания белья. Пробовал развернуть ручную тележку на берегу реки, она меня столкнула по склону в речку, и я стал тонуть. Мама закричала: «Сынок тонет! Господи, помоги!» Она кинулась меня спасать, хотя сама не умела плавать. Мы, лапотники, ходили в школу в одежде взрослых, так как детскую одежду не на что было ку-

МАМА

пить. Рубашки ситцевые мама шила вручную. Из льняной нити ткала материал, из которого шила брюки. Это труд тяжелый, требует полной самоотдачи. Она ткала при свете керосиновой лампы ночами. Ранней весной, как только появлялись проталины, мы босиком выбегали на улицу. На ногах появлялись цыпки, которые мама лечила яичным желтком. Мы кричали: «Больно, больно!» Мама говорила: «Потерпи, сынок, немного, сейчас боль пройдет», а потом продолжала: «Учись, сынок, может быть, тебе повезет в жизни больше, чем нам». По весне у нас всегда были проблемы с едой. Питались съедобными травами и ели похлебку, слегка побеленную мукой. Болели малярией и куриной слепотой. Были у нас и небольшие развлечения. Кино тогда было немое. Смотрели кинофильм «Броненосец “Потемкин”» и крутили динамо-машину вручную за бесплатный пропуск в кино. Однажды после сеанса фильма «Путевка в жизнь» шли домой ночью. Мы шли на ощупь, по голосам взрослых, так как часто болели куриной слепотой. Как же мама тяжело переживала, когда я, отстав от группы ребят в сумерках, заплакал. Каково было на душе у моей мамы, когда дите не вернулось из кино! Искала она меня долго, но, услышав мой голос в заброшенном овраге, все же нашла. Болели мы нередко. Доставала нас малярия. Приступы малярии вызывали сильнейший озноб и высокую температуру. Тогда мама меня кутала в одеяло и сидела тихо, чтото нашептывая, возможно, молилась. Озноб проходил, и я засыпал. А иногда мама возила меня в амбулаторию деревни Степановка. Тогда эффективных средств от малярии не было, лечили хиной. Сколько же

нужно любви, терпения и мудрости, чтобы быть до конца своей жизни хранителем очага, своих детей, своей семьи. В начале весны 1940 года моя мама серьезно заболела. В первые дни болезни мы заходили за ширму к маме, приносили ей еду, спрашивали, когда она выздоровеет. «Бог даст, дети мои, скоро встану», — говорила она. Сколько боли всколыхнула в ее душе мысль о том, что она не может ухаживать за детьми! Но она продолжала лечиться, ездила в Уфу к республиканским докторам, к разным целителям и знахарям, но безрезультатно. Не помогли ей ни гомеопаты, ни аллопаты. Мама лежала за ширмой в доме и угасала. Но она была очень терпелива, никогда я не слышал ее стона. Лицо стало покрываться желтизной. От взрослых я слышал, что у нее какая-то опухоль. В последние дни папа просил нас не беспокоить ее. Она умерла летом 1940 года. Ей исполнилось только сорок пять лет. Ее смерть стала для нас великим горем и печалью, но мы еще не совсем понимали, какая эта утрата. Мою мать похоронили на деревенском кладбище. Хоронили в белом одеянии с ног до головы. После смерти матери в наш дом вселились тоска и печаль. Папа долго потом ходил молча с опущенной головой. Мне показалось, что он сделался каким-то маленьким, приземистым и немощным. Горе, наверное, никого не украшает. Но я любовь ее пронес через всю мою жизнь, сквозь печали и радости. Любовь к маме. К моему самому дорогу человеку на свете, который однажды даровал мне жизнь…

г. Калуга

№ 3 • март

133

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

Мирон Тихомиров Журналист из Сергиева Посада. Печатался в провинциальных изданиях, учился на курсах и семинарах Союза писателей, участник совещаний писателей России, Москвы.

Иносфера Роман Уже в постели Вэл вспомнил о том, ева, они культурные и уважительные. что не успел написать письмо матери. Ты не думай, что я в прислугах, про«Как только заработаю, куплю ей сто каждый устраивается как может. дешевый сотовый, простой, для Мне еще повезло…» связи. А завтра черкану несколько После таких слов Вэл представил, строчек. Устроился на хорошую как мать плачет, читая его письработу, готовлю еду и прислуживаю, мо. Как, уставшая, придя с работы, пригодилась армейская поварская топит печку в бараке, где за стенкой профессия. Освоил излюбленные буянит пьяный сосед и плачет реблюда хозяев. Люди хорошие, устро- бенок… Как согреет кашу и заварит чай, потом, встав перед фотографиился в хороший дом по протекции их дочки, мода сейчас такая, чтоб ями сыновей, перекрестится, скажет молодые парни подавали к столу. Из «Храни вас Господь!», ляжет и уснет моего окна в очень высоком доме от усталости, от ломоты во всем теле. видна почти вся Москва, здесь живут Как-то она сказала: я и до пенсии не самые известные люди. Да, чуть доживу, хоть бы немного отдохнуть не забыл, твои старшие сыновья, от ткацкого станка и узнать, что Слава и Толя, мои братья, проситакое покой и тишина. «Как она нас вырастила одна, ума не приложу, — ли передать тебе, что в Сочи они думал Вэл. — Хотя много таких, и не строят олимпийскую дорогу, работа дуры, и не пьяницы, труженицы тяжелая, но платят хорошо. Слава тащат весь российский воз. хочет жениться, у него девушка А правильно ли я сделал, что местная, а Толик мечтает вернуться пошел сюда работать? Не знаю, содомой в Подмосковье и построить дом, но деньги еще не скопил, накомнения терзали меня с первого дня». После этой мысли Вэл хотел пит года через три. Мне они звонят приписать, чтоб она не рассказыочень редко, а писать тебе у них нет времени. вала в поселке о том, где он рабоЯ заработаю, мама, подарю тебе тает. «А вдруг матери стыдно за сотовый, тогда ты будешь звоменя будет, — колебался Вэл, — да еще и зовут меня теперь чудно — нить и Толику со Славой, и мне. Вэл, по-американски. Ну, понятно, Учеба идет нормально, хвостов мы люди современные, даже интенет, стипендию пока платят и билет проездной дают. Питаюсь я теперь ресно, но мать не поймет!» И Вэл хорошо, одежду мне подарили хозярешил ничего этого не писать, вдруг 134

осмеют, в прислугах парень. «Пошлю я телеграмму, мол, все нормально. У Толика со Славой все хорошо. Будь здорова, твой Виктор». Засыпая, Вэл не мог избавиться от чувства обиды. Уязвленное самолюбие не давало ему покоя. Ему казалось, что все превратно истолковывают его работу. «Понятно, мне нужны деньги на жизнь, платят неплохо, сыт. Мать одна, на нее рассчитывать не приходится, у братьев своя жизнь, я еще только на втором курсе исторического в пединституте. Стипендия — грошовая, общежитие — далеко не отель. Софья Федоровна, хозяйка, — все о романтике, ей явно не хватает в жизни чувств, и какие-то неясные намеки с полупрозрачными предложениями, вроде того, вы такой душка, вы такой милый… Но и Ира, ее дочь, вдруг как-то с двусмысленной улыбкой заметила: “Вэл, сколько в вас обаяния”». А Петр Владимирович, ее отец, каждый раз подчеркивает, что ему очень приятно с Вэлом, что общение с ним не тяготит, напротив, всегда есть желание поговорить, особенно о текущем моменте и о современной молодежи. Но что мог сказать Вэл и о том и о другом, когда только что и читал учебники и исторические книжки, юность • 2013

МИРОН ТИХОМИРОВ

да немного студенческий фольклор. Вэл не мог понять этот уклад. Да и все в этом доме ему казалось странным: компьютеры никогда не выключаются, система «умный дом» все контролирует. Такая маленькая семья, думал он, двое родителей и дочь, но сколько суеты… «Домработница, повар (это я), водитель, благо он приходящий. И все время какие-то люди: то косметолог, то собачий парикмахер, то с примеркой портной. Хорошо, что однокурсники Иры всегда собирались в ее комнате и ели, и пили, как правило, там же и только чай и что-нибудь сладкое, может быть, другое было, как знать...» А Вэлу так хотелось сосредоточиться на Древнем Риме или наконец дочитать роман об октябрьском перевороте. Или нужно было срочно сдавать зачет по августовскому путчу, было и другое увлечение: девушка. Во сне его обступали люди, со всех сторон слышались голоса, они бесцеремонно заглядывали в лицо. «Ой, видный, сладкий, смазливый». Вэл думал со вздохом: хорошо, что у них хватает такта не лезть в душу, а может, это от равнодушия. «Но “секси” они меня не зовут и не просят показывать стриптиз. Это знакомый рассказывал: устроился к одним, а его в первый день хозяйка изнасиловала, но дала такие бабки!» Потом во сне все мысли стали путаться, люди сгрудились и не давали Вэлу пройти, загородив дорогу. И как ни пытался он выбраться из этого порочного круга, ему так это и не удалось, и, более того, ктото вдруг стал целовать его, и с таким остервенением… А потом голос: «Не много ли ты себе позволяешь, и что ты вообще вообразил…» Потом появилось милое лицо однокурсницы Катюшки, с которой крутил роман, и она стыдливо и с опаской произнесла: «А я беременная». И что теперь сказал Вэл, моментально проснувшись: как тривиально, как банально или как всегда? № 3 • март

ИНОСФЕРА

Неужели все заканчивается этим? Не одному Вэлу не спалось в эту ночь. В темной гостиной, высвеченной мерцающим огнем камина и слабым светом плазменной панели, застыли мать и дочь. Ира, склонив голову на плечо Софьи Федоровны, с отрешенным взглядом смотрела на тлеющие угли. Софья Федоровна, пытаясь уловить смысл происходящего на экране, никак не могла освободиться от мысли, как же быть теперь с Павлом, с юношей, что дружил с их дочерью. В глазах Иры, в темных расширенных зрачках отражалось алое пятно в каминной утробе, казавшееся то подернутым серым пеплом, то вдруг ожившим, словно сбросившим покрывало затухающего огня. «Что со мной? — думала Ира. — Почему мне с недавних пор недоступно ни одно чувство, кроме ощущения усталости? Как я устала от неопределенности в отношениях с Павлом, любит ли он?» Игра огня вдруг показалась ей странной, и она чуть не вскрикнула, когда так явственно обозначились знакомые черты. Софья Федоровна почувствовала это, может быть, по тому легкому трепету, что охватил Иру, завладел ее телом и передался каким-то слегка различимым импульсом матери. «Что с тобой?» — спросила она, пытаясь заглянуть ей в глаза. Пляшущие светляки в глазах Иры высветили ее мысли, и Софья Федоровна угадала там Павла. Тонко очерченное лицо. Прямая линия носа, изящно вычерченные губы, глаза — выражение их никак не удавалось определить, они менялись каждое мгновение. «Мне страшно за тебя», — чуть слышно сказала мать. Ира не ответила, продолжая молча смотреть на огонь, на его крохотный голубой язычок, что трепетно затихал. «Павел и Ира появились на свет почти одновременно, — вспоминала Софья Федоровна, — с разницей в три месяца, он весной, в апреле, а она в августе. И уже тогда я подумала, что,

может, это знак, как было бы хорошо соединить их судьбы». Семья Павла с такой красивой фамилией Оргиевы была закадычным другом семьи Петра Владимировича. Их отцы работали вместе над атомным проектом еще при вожде народа. Столько тогда было страхов, все чего-то боялись. Этот страх пронизывал все. «Тогда мы, еще маленькие дети, чувствовали этот страх, видя вечно молчащих родителей или говорящих почти шепотом, с глазами, полными ужаса, при каждом сообщении по радио. Сейчас у молодежи другие страхи. Павел и Ира — одна цивилизация, а Вэл — другая, с недавних пор я постоянно их сравниваю. Молодые люди нашего круга — уже с европейским менталитетом, они впитали в себя культуру всего мира, а Вэл задавлен мыслью, как выжить, как бы хватило денег на житье и пропитание. Как говорится, рожденный ползать, хотя старается держаться с достоинством, независимо, рассуждая достаточно здраво и логично. Похоже, что-то читал, в общем, не чужд знаниям, не случайно же он в институт попал. Но наши дети, как и мы, их родители, на олимпе, а Вэл — так, забавное существо, из мира насекомых. У нас всегда все было, в страшные годы мы могли лишиться этого в один миг. Сейчас мы свободны, богаты, и дети могут не обременять себя мыслями о хлебе насущном. У них неограниченные возможности. Только бы Павел не подвел и не нарушил бы мои планы. Они должны быть вместе. В чем же суть происходящего?» — глядя на экран, думала Софья Федоровна. Так хотелось хоть на миг забыться. Ясно одно: она любит, а он? Что же он? Вот взгляды их встречаются, и оба понимают, что он тяготится ею, что его пугает страстное желание любви, ему кажется, что ее любовь обязывает его, требует от него чего-то, чего — он понять не может. Он и хочет ее любить, она ему нравится, но до конца что-то мешает 135

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

разобраться, осознать свою любовь к ней. А может быть, это и не любовь, пугается он. В его глазах испуг, он боится ее, ее чувства, ее любви, боится, что его чувство не будет таким сильным. «Моя любовь сдержанней, я не могу так выплескивать свои эмоции. Я совсем другой, у меня совсем другой мир, и когда она касается меня губами, какая-то неразбериха происходит во мне, все путается и все приходит в беспорядок. Герой фильма был так же нерешителен, как Павел, что же он делает, ведь девчонка с ума сходит». Это был последний эпизод телевизионного фильма, где герой хотел разобраться в своих чувствах. «Неужели они так и расстанутся?» — мелькнуло в мыслях Софьи Федоровны. Происходящее на экране смешалось в сознании с мыслями о Павле. Как странно! Софья Федоровна, казалось, вместе с дочерью заново переживала все испытанное ею в ту счастливую пору ее молодости, когда она так же была влюблена. Словно бы впервые она ощущала в себе трепетную дрожь от переполнявшей ее радости. Она испытывала легкое головокружение при виде Павла, при его прикосновении к ее руке. Она сравнивала переживаемое ею состояние с чувствами дочери. Ей хотелось отчетливо представить, почувствовать, испытывает ли она сердечный порыв при улыбке Павла, способна ли она на всю глубину любви. И удовлетворенно отмечала, что Ира любит страстно и сильно, как может только чистая, молодая девушка. Когда-то она так же любила Петра. В нем было столько энергии, силы, увлеченности. Он был предан науке до самозабвения, открытия его были не столь заметными в мире науки, но он неуклонно шел вверх, получал одну ученую степень за другой, стал профессором, теперь академиком. Правда, сейчас Петр Владимирович все реже упоминается в ученых отчетах, 136

все-таки звание не дало ему весомого авторитета, больших достижений за ним не числилось, хотя и подчеркивалось не раз, что он обладает недюжинными организаторскими способностями. Неожиданно Софья Федоровна вспомнила, как они познакомились на одном банкете. Она пела какой-то романс, аккомпанируя себе на рояле. Тогда он, может быть, был даже привлекательней Павла. «Почему Ира не стала играть на рояле? Ей приглашали прекрасного преподавателя из консерватории, а она стала заниматься аэробикой, просто сошла с ума, — досадовала Софья Федоровна. — Такая глупость эта ритмика, зачем она молодой стройной девушке? Если бы я была молода, я знала бы, как держать себя с Павлом, я свела бы его с ума, я бы и думать не думала об аэробике, фитнесе». Об этом и еще многом другом думала Софья Федоровна. Она никогда не решилась бы сказать это вслух. В их доме было не принято выражать свои мысли вслух, это могло разрушить хрупкую связь между ними. В доме была щадящая система взаимоотношений. Хотя Софья Федоровна решалась иногда, как ей казалось, из самых лучших побуждений давать советы дочери, мужу, это воспринималось ими крайне болезненно. «Надо всегда держать себя с изяществом, что подчеркивалось естественностью и простотой, никакой фальши, никакой игры, исключая кокетство». Но и этого Софья Федоровна не говорила вслух, это было азбучной истиной, само собой разумеющимся. Ире не нужно было говорить об этом, она видела это, впитывала в себя ежедневно. «Но почему же иногда из нее что-то вырывалось, — недоумевала мать, — что-то колючее, неудобное? Угловатость и резкость в суждениях настораживали. Как можно в наше время говорить то, что думаешь?» Софья Федоровна скептически

воспринимала все, что происходило в политике. Обычно когда кто-то пытался с ней заговорить о стране, она не отмахивалась, не очерчивала в воздухе линию запрета на эти разговоры, как делал это Петр Владимирович, или, как Ира, смеялась над возней в кремлевском муравейнике. Она и слышать не хотела о партиях и движениях, в этих разговорах она видела для себя какую-то опасность, они казались ей провокацией для того, чтобы выведать то, о чем она думала. О, как тщательно скрывала она свои мысли, считала, что свой внутренний мир она вправе огородить ото всех, даже от мужа. Никто не имеет права претендовать, ожидать и уж тем более требовать от нее откровенности. Ей казалось, что искренность и откровенность могут раскрыть ее, высветить, как рентгеном, что непременно в ней покажет какую-то скрытую мысль. Когда она посещала оздоровительный комплекс для семей членов Академии наук, она каждый раз просила массажистку делать массаж молча, а когда убедилась, что ее просьбы остаются без внимания, попросила перевести ее к другой массажистке, молчаливой. «Их бредни о чем-либо мне совершенно неинтересны», — заключила она для себя. В бассейн она ходила в самое безлюдное время. Ее устраивал только шофер Петра Владимировича, который никогда не позволял себе ничего, кроме «здравствуйте» и «до свидания». Машину он водил молча, молча привозил то, что было куплено в магазинах, правда, ничего подобострастного в нем она не замечала и даже как-то увидела в его взгляде что-то злое. «Наверное, устал», — подумала она и забыла об этом. Вот Вэл приятен. «Как он мне симпатичен», — думала Софья Федоровна о парне, что подрабатывал у них поваром и официантом. Чтобы от него не пахло кухней, она дарила ему французский парфюм, только наполовину использованный. юность • 2013

МИРОН ТИХОМИРОВ

Ей доставляло удовольствие беседовать с ним. Она испытывала к нему влечение, даже чувствовала, что это влечение сексуальное. И как-то под воздействием каких-то ощущений, возникших во время одной из бесед, когда она неожиданно для себя вспомнила те сексуальные образы, которые постепенно стирались в ее памяти, пришла к мысли, что между ними в будущем что-то возможно, вроде близости. Это тяготение к молодому человеку испугало ее и в то же время оживило. В начале ее это просто занимало и забавляло, но потом она склонилась к тому, что это все-таки возможно. Но Вэл думал иначе. Когда он пришел в дом Софьи Федоровны, то увидел, как все кругом красиво: картины, столько книг. Ему разрешали пользоваться библиотекой, он удивился, что большинство книг были по искусству. Оказалось, что вся специализированная литература находится в кабинете Петра Владимировича, куда не разрешалось входить никому, а уж трогать бумаги тем паче. Вообще это место, обставленное тяжелой удобной и громоздкой мебелью, обтянутой темной кожей, называлось обителью науки. Огромный стол из дубового дерева представлял собой что-то фундаментальное, как наука, которой занимался Петр Владимирович. Все должно было подчеркнуть значимость и превосходство хозяина, который здесь мог автономно пребывать сколько угодно, выходя лишь по надобности. Здесь и компьютер, и все виды связи, еще что-то очень современное и научное, и «вообще не нашего ума дело», говорила Софья Федоровна, оберегавшая покой и досуг мужа. «Когда папа работает, — объясняла она дочери, — то это сродни таинству, священнодейству». Ира вначале не очень понимала, что все это значит, а повзрослев, уже не воспринимала мамины слова всерьез, тем более постепенно в них слышалось все больше иронии. № 3 • март

ИНОСФЕРА

Петр Владимирович был для Вэла загадкой: такой франт, весь в парфюме, скорее бизнесмен, чем ученый. Ухоженный, изнеженный, прихотливый в еде, лекарство по часам, никакого намека на лысину, густая темная шевелюра, открытая улыбка и рот полон родных ровных белых зубов. Только разговоры о врачах, здоровье — это тема номер один, его девиз — здоровье превыше всего. «Как они берегут себя, — думал Вэл, — когда жизнь удалась». Петр Владимирович всегда куда-то спешил, суетился. Но при этом у него не было кичливости, никогда он не смотрел ни на кого свысока, ни хамского тона, ни оскорбительных ноток в голосе. Он мог говорить проникновенно, словно со сцены или с трибуны, убедительно и ненавязчиво, без нажима, ему хотелось верить, к нему испытывают доверие, он открыт и доброжелателен. Он был галантен и воспитан безукоризненно, всегда целовал дамам руки. Ни в чем, казалось, нельзя было его упрекнуть, и все же он не дотягивает до аристократа, думал Вэл, все-таки он простоват, не было той неуловимой харизмы, которая делает человека не похожим на других, и этим он притягателен. Петр Владимирович все же был каким-то бесцветным, не бросался в глаза, в отличие от Софьи Федоровны, та же всегда претендовала на первую скрипку, но, может, это намеренно, или это и есть аристократизм: не выпячиваться, не лезть из себя, только бы запомнили, да к тому же зачем ему это все, ведь не в шоу-бизнесе работает, а в Академии наук. Иногда Вэла так и подмывало сказать что-нибудь грубое, злое или хотя бы колкое в ответ на их отталкивающее самолюбование, самодовольство. Но вдруг это сочтут за хамство, за грубость, будут считать его невоспитанным, и он молчал. Ему вдруг казалось, что эти мелкие люди с дутой значимостью возомнили себя какой-то элитой науки. Хотя в науке они

нули и только мешают ее прогрессу. Но потом эти чувства стихали, и он думал иначе, вроде того: «Да что здесь особенного, все что-то изображают, и чем они хуже других. Какое они совершают преступление, и что я знаю о них. Ведь мое мнение поверхностное: я вижу их только со стороны, а в душу не залезешь». Но эти сомнения переходили в другие: «Неужели я такой же, — корил он себя, — мирюсь со всем, но видно же, что эти люди лгут себе и всем остальным, что они приумножают ложь… Может быть, и я поверю новым учебникам по истории, которые лукаво говорят об одном, умалчивая о главном. Где опять в угоду временщикам сочиняют мифы. Кто скажет правду политикам, правду, как на уроке истории, чтобы не повторить ошибки, чтобы народ опять не страдал. Кто напишет историю страданий человеческих в России. Невинные жертвы и палачи, получающие награды. Нет, как-нибудь я всем им выскажу, этим холеным должностным получателям почести». Лишь Ирой мог восхищаться Вэл. О ней же постоянно думала Софья Федоровна. И сейчас, немного помечтав о Вэле, она вновь задумалась о дочери. Дочь была ей ближе всех, это была ее боль, в ней она видела себя. Как она хотела для нее другого счастья, другой жизни, иной судьбы. Когда-то она говорила себе, что любит Петра Владимировича, но потом забыла об этом и вспоминала все реже и реже. Ира в детстве была капризным ребенком, и Софья Федоровна постоянно консультировалась о ее здоровье у разных врачей, и когда они жили за границей в Англии, она и там не преминула воспользоваться услугами тамошних врачей. Петр Владимирович резко выступал против этого, но Софья Федоровна была непреклонна. Ей всегда удавалось настоять на своем. И сейчас, когда Петр Владимирович возражал против опеки дочери, приводя свои доводы на этот счет, говоря, 137

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

что нельзя так навязчиво и в лоб, Софья Федоровна махала на него рукой, чего в других случаях себе не позволяла. Она повторяла, что судьба дочери для нее все. Когда же Ира после школы для продолжения учебы выбрала киноинститут и не прошла по конкурсу в первый раз, Софья Федоровна решила устроить ее туда другим образом. Петр Владимирович вначале категорически отказался содействовать этому. Потом сдался, куда-то позвонил, где-то заплатил — и Ира стала студенткой. Хотя сама об этом узнала случайно и сначала об этом не подозревала. Ира была в шоке, но Софья Федоровна и ее убедила в том, что так принято, что и другие так поступают. В эти обстоятельства никто не был посвящен, Павел тоже был в неведении на этот счет. О, как она восторгалась этим молодым человеком. Всегда безукоризненно одетый, с такими манерами, высокий, стройный, в нем сразу ощущалась порода, знатная, известная. О, этот молодой человек может быть героем любого любовного романа. «Все при нем, как по-мужски он держится, как он говорит, его слова можно пить, как нектар, он должен быть с моей дочерью». Одно, по ее мнению, портило его — это необязательность. «Почему его не было два дня? — спрашивала она себя. — Это наводит на грустные мысли, так нельзя поступать с девушкой, которая влюблена. Сегодня он явится к обеду, зачем заодно с ним Ира пригласила и Олю?» — недоумевала Софья Федоровна. На звонок в дверь первым отозвался Вэл. Он поспешил из кухни, а следом, оставив все тягостные мысли о дочери, — Софья Федоровна. Проходя мимо комнаты Иры, она тихонечко постучала в дверь. «Ира, Павел в прихожей». «Я иду», — послышался голос дочери. Когда же на пороге они увидели Олю, то с трудом справились с разочарованием. «Проходи, Олечка», — с подчеркнутой вежливостью пригласила Софья Федоровна.

138

его, и ее не смущало то, что мнения Когда-то Ира и Оля были неразих были различные, ей все равно лучными подругами, как и их отцы, было интересно, и главное, это ее не дружившие с тех пор, как были раздражало. студентами одного курса. На всю Но Вэла, напротив, в этом доме все жизнь они связали себя одной идебольше раздражало. Их вежливая ей и работой над ней в науке. И депредупредительность, более чем вочки с детства были вместе. И дачи учтивые напоминания вроде того: их рядом, и жили они в одном доме, «Вэл, пожалуйста, не забудь впредь учились в одной школе. Но по мере не добавлять специи, когда припутого, как они становились взрослее, Софья Федоровна замечала, что Оля скаете рыбу, только лимон. А Петру ни в чем не проигрывает Ире, а ей Владимировичу сервировка отдельхотелось думать, что Ира превосно, приборы — только его. И еще Вэл, я повторюсь, — голос Софьи ходит подругу. С недавних пор она Федоровны был строгим, если стала раздражать Софью Федоровзамечание было неоднократным, ну, она не могла объяснить себе, при гостях, — вы должны быть чем, и это раздражало ее еще более. Когда она сказала об этом дочери, то незаметным. — Уже вскользь, как бы мимоходом: — У вас пятно на та в ответ довольно жестко сказаворотнике рубашки или от соуса, ла: она как была моей подругой, или от масла, пожалуйста, наденьте так и останется. «Поэтому я и тердругую». Как-то Вэл хотел попраплю ее», — подумала Софья Федоровна. вить Петра Владимировича, когда «Мы сразу пройдем в столовую тот ошибся, назвав дату польско-лиили подождем в гостиной Павтовского нашествия. В ответ на это все обернулись в сторону Вэла и с ла?» — спросила Софья Федоровна, недоумением разглядывали, словно взглянув на дочь. «А у Вэла все бы какое-то диковинное явление, на готово»? — отозвалась Ира. «У него их лицах явно читалось: «А тебя кто всегда порядок и все всегда вовремя, спрашивает…» нам с ним повезло», — удовлетвоБыли моменты, когда все восренно подчеркнула Софья Федоровна. «Когда пошла мода на мужчин, ставало в нем против них, когда исполняющих обязанности поваони начинали рассуждать о народе, как он сер, груб, необразован, как ра и официанта, я первая ее подхватила, потому что это мне по душе», — ужасна провинция: кругом пьянство, признавалась себе Софья Федоровна. наркотики, грязь и нищета. Не хотят работать, лодыри, бездельники. Вэл — это удивительное сочетание Им только дай, пенсии маленькие, интеллекта и знания кухни. С ним пособия грошовые, идите работайте, можно поговорить и о Кафке, и о не ждите подаяния, не рассчитывайфранцузской кухне, он рассуждает свежо и неординарно, к тому те на государство. В общем, убога же в нем есть что-то от народа, чтоРоссия. А они вправе об этом расто наивное и легковерное, что высуждать, они — элита, они знатоки поэзии, музыки и живописи. Они зывает во мне снисходительную успоклоняются науке, служат ей, как мешку, и все же он мил, даже очень истине, но какой истине? мил и порой приятен, я решаюсь «И все же, — думал Вэл, — меня разделить с ним тягостные минуони больше презирают, чем я их, ты. И даже посоветоваться, потому пусть они меня иногда сажают за что в этом юноше нет корысти, и он не заинтересован в чем-либо, людей, один стол, пусть говорят, что пронисобытия, невольным свидетелем клись доверием, что я такой же член которых он является, он видит со семьи, что смешно, поскольку в глустороны, порой не зная, кто это». бине души равенства все равно не Но Софья Федоровна спрашивала признают». И в тот же момент Вэл юность • 2013

МИРОН ТИХОМИРОВ

дня, что не знала ничего, кроме поправлял себя с укоризной: «Это тяжкого рабского труда. И ничего понты, ты просто хочешь казаться себе героем. Ты моешь посуду, и этим за него не получила, кроме утлой каморки. И таких простых русских все сказано. Зачем оправдываться женщин — вся Россия, думаете, они перед собой, ты не борец, скорее, не хотели счастья? Да они бились за сам такой же, не отказался бы от него, но были слишком искренни, такой жизни и стремишься к ней. простодушны, бескорыстны и доверХочется удовольствий, с девочками погулять, попутешествовать. Были чивы, одним словом, легковеры. б деньги, поехал бы в Италию с той Теперь-то мне ясно, почему я не же Катюшкой, какая она все же буду таким, как они, — потому что простушка и влюблена в меня, как не смогу забыть свою мать. Ее кошка, это ясно по всему… Да и люди измученное, истерзанное страданиони симпатичные, приняли меня, ями лицо, испещренное множеством умные собеседники, и нравлюсь я им… морщин. Тусклый и усталый взгляд Может, простая человеческая зависть потухших глаз. Непосильный труд или обида за народ? Народ, пойна износ. Разочарованная, разуведи разберись в нем… Как понять рившаяся, без всяких желаний. Она народ, простого человека? А кто молча смотрит на меня с укоризной, я? — спрашивал себя Вэл. — Да я — обидой и тревогой, горечью и сопросто парень, еще не разобравшийжалением. “Как вы будете жить?” — спрашивают ее глаза. ся в жизни, что к чему и как. И все Этот взгляд время постепенно же ложь я могу отличить, потому как старается стереть из памяти… сам не раз врал и вообще праведник И, может быть, это щемящая какой, — смеялся он над собой. — грусть о дорогом человеке покиТебе ли нравоучения говорить. И что ты в науке смыслишь? Опять в тебе нет меня, — продолжал думать уязвленное самолюбие говорит. Они- Вэл, — я буду стараться помто добились, а ты сможешь? И все-та- нить и жалеть мать, но боль пройки бросишь им в лицо слово, облитое дет. И я стану таким же, как все? горечью и злостью или так уйдешь, Нет, мать мне поможет… Смешно, отработав, как говорят, без году ненаверное, говорить матерям: помоделю?» Вэл решил, что эта роль не по гите сыновьям остаться людьми… нему. «Слабак, нет характера, они же Наверное, мы сами должны отвечать сволочи… Ну скажу я, — рассуждал за себя и отличать ложь от истины. он, — и что изменится, все так и остаВсе же попробую в другом месте нется и в моей, и в их жизни, и в этом заработать деньги, на крайний слумире, видимо, он так устроен. Но где- чай в метро, в ночную смену устрото есть другая сфера, иносфера, непоюсь. На первых порах ребята в обстижимая нашим сознанием, какая-то щаге приютят, а там, может, и койку тонкая материя, неуловимая и неовыделят». Мысль уйти из этого дома посещала его все чаще. «Рожденный сязаемая, за гранью понимания, не ползать будет летать», — твердо поддающаяся объяснению. О нет, это сказал себе Вэл. не бесстрашие, граничащее с безуНеужели это возможно? мием, это чистый и светлый разум, Софья Федоровна и не подозреспособный победить мрак, ложь, зло лохматое, отвратительное, в какие бы вала о настроении Вэла. Все думы — одежды оно ни рядилось и какими бы только о дочери и Павле, который оправданиями ни прикрывалось. вот-вот должен прийти. На этом Тайна иносферы непостижима, мысли Софьи Федоровны были прекак и сам человек, он так и остался рваны очередным звонком в дверь. загадкой. И что я скажу? Я скажу На этот раз она сама взглянула на им о своей матери, что она не видеэкран телемонитора: Павел у входа. Она нажала кнопку. Уже с порога, ла в своей жизни ни одного светлого № 3 • март

ИНОСФЕРА

поцеловав руку Софьи Федоровны, он стал извиняться за то, что не смог прийти в прошлую субботу. «В прошлую субботу я был занят, — сказал Павел, — срочно нужно было провести опыт в лаборатории, и именно в ту субботу не были задействованы приборы». Остановив свой взгляд на Софье Федоровне, он понял, что прежде всего нужно все объяснить именно ей. Софья Федоровна была обижена. Улыбка, как дань вежливости, лишь подчеркивала ее разочарованность. Уже за столом, когда и Петра Владимировича пригласили из кабинета, она, продолжая начатый в прихожей разговор, решила не скрывать раздражение, в ее глазах блеснули слезы, и она резко заговорила о том, что Ира плакала, и что это, наконец, не по-мужски — не выполнять свои обещания. Удивленный и озадаченный началом разговора Петр Владимирович, восседавший за столом, с настойчивой нарочитостью постучал ложкой по тарелке, но после слов о мужской чести он вдруг резко заметил: «Прекрати, Соня, что это значит, что за сцены ты здесь устраиваешь!» Ира, умоляюще смотревшая на мать, попросила сдавленным голосом: «Не надо, мама!» «Все, все, не буду», — проговорила Софья Федоровна. Она начала успокаиваться, она была удовлетворена, она сказала, она дала понять, что в будущем это не должно повториться, в отношении ее дочери это должно быть исключено. И после ее слов воцарилось тягостное молчание. Софью Федоровну можно понять: с недавних пор устройство судьбы Иры занимает ее настолько, что она ни о чем больше не может думать. Поведение Павла она находила странным. Почему этот милый мальчик, сын действительного члена Академии наук, не может приезжать за Ирой в институт, провожать домой. Как он может иногда даже не звонить? Софья Федоровна знает свою дочь, для нее она верх совершенства, и ей непонятно, как 139

ТВОРЧЕСКИЙ КОНКУРС

этот молодой человек не поймет, что она его любит, страдает. Что лучше девушки ему не найти. «Вот Вэл обожает Иру, — думала Софья Федоровна, наблюдая за тем, как тот подает на стол, — это явно, он так завороженно смотрит на нее». В этом Софья Федоровна не ошибалась. Однажды, когда в квартире никого не было, Вэл решил зайти в комнату Иры. Ему казалось, что эта девушка недосягаема. Она красива, умна, несколько язвительна и может уколоть в разговоре, невзначай сделать какое-нибудь замечание: «Ты знаешь, Вэл, эти туфли никак не под-

ходят к этим брюкам». Ей невдомек, что у него нет выбора, носит, что есть. «Конечно, она избалована», — думал Вэл, разглядывая фотографии американских кинозвезд на стене. Все здесь говорило об увлечении кино: книги, журналы, огромное количество дисков с фильмами всех времен и народов и, самое интересное, большой экран с кинопроектором над кроватью. Сколько раз Ира предлагала посмотреть интересный фильм, когда к ней приходили ребята с курса! Но ему было некогда. Работы полно, хотя готовил он простовато, готовить он научился в армии, а там не до изысков. И когда

были торжества и праздники, приглашали еще поваров или делали заказ в ресторане. Еду готовила и сама Софья Федоровна, что-то подсказывала и показывала. И когда из Ириной комнаты доносились хохот и какая-то возня, он всегда с досадой думал, что у него другая судьба. Когда же Ира была одна, даже и речи не могло быть о том, чтобы зайти к ней просто так. Дистанция, как говорится, с обслугой соблюдалась непреложно.

Продолжение следует.

г. Москва

140

юность • 2013

в конце концов / детектив на ночь

Валерий ИЛЬИЧЕВ Продолжение. Начало в № 1, 2 за 2013 г.

Схватка бульдогов под ковром Повесть Глава III. Под колпаком Собираясь на встречу, начальник особого отдела полковник Кленов вновь прокрутил в памяти события, разыгравшиеся во время его недавнего дежурства по управлению. В тот вечер позвонили из престижной московской гостиницы, и начальник службы безопасности сообщил о задержании за попытку изнасилования некоего Лыкова, представившегося оперативным сотрудником их ведомства. Полковник незамедлительно выехал на место. «При нынешнем политическом раскладе надо избежать появления любого темного пятна на нашей службе». Ему повезло: отделом безопасности гостиницы руководил бывший коллега из ФСБ, не желающий испортить репутацию заведения шумным скандалом. Он сразу предупредил: — Нам огласка неприятного происшествия не нужна. Хотя дело весьма тухлое. Этот нашкодивший щенок хорошо погулял в ресторане на первом этаже со своими приятелями. Начались танцы. Он пригласил одинокую девицу, сидевшую за соседним столиком. Эта приезжая из Челябинска остановилась в нашей гостинице в отдельном номере. Обстановка вполне подходящая. Короче говоря, оба в подпитии, слово за слово, и она пригласила его подняться к ней. Что там у них приключилось, не знаю, свечку не держал. Только дежурная по этажу услышала крик и сообщила о происшествии мне. Я поднялся со своими ребятами в номер. А там типичная картина: дама в слезах в порванной кофте, на полу дешевые бусы рассыпаны, и этот наш герой в изрядном подпитии с укусом на руке. Приезжая из Челябинска заявляет о попытке изнаси№ 3 • март

лования. Я хотел полицейских вызвать из местного отдела полиции. А парень удостоверение оперское предъявляет. Я ему пару вопросов задал. Вижу — ориентируется в терминах, значит, наш человек и не купил фальшивую ксиву в переходе. Вот и позвонил вам. Решайте сами: будете ряды очищать или замнете дело.

— Баба потерпевшая случаем не профессиональная путана?

— Нет, должна была в столицу вдвоем с мужем приехать, заранее заказали номер на двоих. Но он по делам в Челябинске в последний момент застрял и должен через пару дней сюда прибыть.

— Ладно, я понял. Где наш Казанова хренов?

— В моем кабинете с нашими охранниками ждет своей участи.

— Хорошо, обеспечь мне с ним разговор наедине. Посмотрим, что парень скажет. А ты пока собери докладные от дежурной, горничной и своих ребят.

— Все будет сделано в наилучшем виде. Начальник службы безопасности явно получал удовольствие, вновь окунувшись в привычную атмосферу оперативной проверки. Увидев задержанного сыщика, Кленов мигом оценил ситуацию: «Я знаю этого опера. Способный парень. Зарекомендовал себя положительно. Но, главное, он из отдела этого проныры Бурова. А там явно творятся темные дела. Давно присматриваюсь к этому подразделению. Мне нужен свой человек в этом отделе. Надо использовать ситуацию по полной программе». Не откладывая задуманное, он повел психическую атаку: 141

В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ

— Слушай, Лыков, у нас мало шансов для благополучной разрядки ситуации. Я тебе не враг и хочу помочь. Хотя это будет нелегко. Давай излагай суть дела кратко и по существу. Время пошло.

— Да все просто. Сидел с приятелем в ресторане. За соседним столиком полненькая брюнетка. Пригласил на танец. Сама прижиматься начала. Сказала, что живет одна в номере. Муж подъедет через пару дней. Я намекнул на желание выпить кофе в ее номере. Она согласилась. Поднялись на лифте. Зашли. Я сразу ее загреб в охапку, поцеловались. Начал ее кофту расстегивать и неловко задел бусы. Нитка порвалась, и жемчужины рассыпались. Она пришла в ярость. Заявила, что бусы ей подарил любимый человек и они ей дороги. Начала меня оскорблять и выгонять из номера. Я ей обещал дороже купить, если сразу к делу приступим. А она уперлась. Убирайся, говорит, отсюда. Рванулась в сторону, а я ее за рукав схватил. Кофта и порвалась по шву. Она совсем из себя вышла. Хотела мне лицо расцарапать, да я уклонился, за руки ее схватил. Так она укусила, сука, за тыльную часть ладони. Ну а на шум служащие сбежались. Даже не знаю, что делать, если жена узнает. А у меня дочке четыре года.

— Нашел о чем горевать. Тебе светит не развод, а тюрьма. Реальный срок.

— А в чем моя вина?

— Твои голословные оправдания следствие и суд не примут во внимание. А показания потерпевшей объективно подтверждаются ее разорванной одеждой, рассыпанными бусами и, главное, укусом на твоей руке.

— Значит, я в глубокой заднице и мне не выкрутиться?

— Не паникуй раньше времени. Посмотрим на твое поведение. Вот лист бумаги. Напиши свою версию, а я пока пойду к упущенной тобою даме. Прозондирую обстановку. У тебя минут десять. Кленов застал гостью столицы в номере за сбором с пола бусинок. С профессиональной точностью мгновенно оценил, с кем имеет дело: «Судя по маловыразительному смазливому личику и непомерной жадности, вынуждающей состоятельную дамочку горевать по дешевой бижутерии, рассчитывать на ее человеческое сочувствие к Лыкову не следует. И времени у меня нет на ее тщательную обработку, а потому начну сразу атаку». И полковник строго представился: — Я следователь, ведущий ваше уголовное дело.

— Как это уголовное?

— У нас ответственность за изнасилование предусмотрена именно Уголовным кодексом. Мы вас признаем потерпевшей, будем вызывать на допросы и очные ставки. А затем вам придется приезжать в Москву на заседания суда, и, возможно, не раз.

142

Заметив, как тревожно забегали глаза женщины, полковник подумал: «Я на верном пути. Надо дожимать».

— А сейчас прошу изложить мне все произошедшее с вами письменно. И начните с момента, когда заселились, во сколько пришли в ресторан, какое количество спиртного употребили, как познакомились с этим парнем и пригласили к себе в номер.

— Я его не приглашала.

— Вот те на! А лифтер говорит, что вы вместе поднимались на ваш этаж и мило, по-доброму беседовали. Так что не врите, рассказывайте все честно. Мы должны будем тщательно проверить ваши показания. А кстати, когда приедет ваш муж, мы его тоже вызовем. Он должен будет подтвердить, что с вами подобных происшествий раньше не было.

— Послушайте, я не хочу никаких расследований. Мне скандал ни к чему. Я отказываюсь привлекать этого молодого человека к ответственности.

— Ну как хотите. Только зря у органов правопорядка время отнимаете. Пишите тогда объяснение, что ссора возникла из-за случайно порванных бус. А в конце обязательно припишите фразу: «Я ни к кому никаких претензий не имею и прошу уголовное дело не возбуждать». Наблюдая, как женщина старательно выводит буквы, полковник удовлетворенно подумал: «Мой расчет оказался верным. Никакая замужняя женщина не захочет информировать супруга о своем легкомысленном приглашении незнакомого мужчины в номер. Теперь мне остается только заставить работать на себя этого опера. В данных обстоятельствах это будет несложно». Вернувшись в кабинет начальника службы безопасности, Кленов вновь попросил оставить его наедине с Лыковым. Помахав угрожающе в воздухе заявлением девицы, он сразу перешел к угрозам: — Я был бы рад тебе помочь и выручить из беды. Но твоя новая знакомая неистовствует от обиды. Тут все перемешалось: и бусы, рассыпанные по номеру, и оторванный рукав у кофты, и ссадины на запястьях. В общем, она так все расписала, что тебя надо проверить по всем нераскрытым нападениям маньяков на зазевавшихся женщин. Я могу попытаться скрыть происшествие, а вдруг она жалобу на мою бездеятельность накатает? Зачем мне свою спину подставлять за кого-то другого?

— Так что же мне делать? Как отца родного прошу, помогите! А я уж отплачу добром за добро.

— Надеюсь, ты мне не примитивную взятку предлагаешь? Я так и думал. Есть один выход оправдать мое отклонение от служебного долга. Слушай внимательно: ты напишешь сейчас обязательство информировать меня о всех ставших тебе известными факюность • 2013

ВАЛЕРИЙ ИЛЬИЧЕВ

тах нарушений законности в отделе Бурова. У меня при таком варианте будет официальное объяснение, почему я решил тебя сохранить в рядах славных чекистов. Слово за тобой. Что решаешь?

— Вы меня, похоже, элементарно вербуете.

— Ну ты и загнул. Я же не предлагаю тебе взять псевдоним и стучать по мелочи на товарищей. Об этом я мог бы договориться и без подписанного тобою обязательства. Ты бы не отказался сотрудничать в данных обстоятельствах. Но я хочу не просто прикрыться от неприятностей, речь действительно идет о привлечении тебя к выполнению важного поручения по обеспечению безопасности государства.

— А в чем будет состоять задание?

— Это тебе объясню позже. Сейчас пиши согласие на сотрудничество. Лыков написал обязательство и передал полковнику. Тот поторопил: — Все правильно изложено. Сейчас отсюда надо быстрее смотаться. Я тебя подкину на машине до дома, отдыхай и протрезвляйся. Завтра в двенадцать я жду тебя в кафе в отдаленном районе Москвы. Там объясню цель и суть задания. Меня поджимают сроки, а ты идеальный кандидат для объективного установления истины. Иначе бы сейчас повез тебя к начальству для решения вопроса о мере наказания. Все, а теперь надо убираться отсюда поскорее. Прощаясь с начальником службы безопасности, Кленов с благодарностью пожал ему руку: — Спасибо, коллега. В случае нужды обращайся, помогу. Глядя ему вслед, отставной капитан иронически усмехнулся: «В нашей системе ничего не меняется. Предложил обращаться за помощью, а номера телефона не оставил. Ну и ладно. И без него еще работают в конторе сочувствующие мне люди. Главное, я не нажил себе врагов в своем бывшем ведомстве: неизвестно, какие фигуры стоят за спиной проштрафившегося юнца. Пусть за него полковник сам отдувается». Автомашина подъехала к дому Лыкова, и он задал мучающий его всю дорогу вопрос: — Скажите, эту бабу мне специально подсунули для того, чтобы заставить работать на вас?

— Нет, даю слово офицера, просто случайное стечение обстоятельств. Но не горюй: все, что ни делается, — все к лучшему. Вспомнив волнения прошедшего вечера, Лыков, поднимаясь по лестнице, испытывал сильные сомнения в благополучном разрешении опасной для него ситуации. На следующий день ровно в полдень Лыков подъехал в кафе, где полковник назначил встречу. Зайдя в зал, направился к столику, за которым сидел в одино№ 3 • март

СХВАТКА БУЛЬДОГОВ ПОД КОВРОМ

честве Кленов. Тот встретил его как старого доброго друга: — Привет, Алексей, сегодня ты выглядишь намного лучше, чем накануне. Я здесь живу неподалеку и иногда захаживаю в это уютное местечко отдохнуть от забот. Но давай сразу перейдем к делу. Что ты обо мне знаешь? Говори не таясь.

— Только хорошее. Вы один из лучших профессионалов. Работали раньше за рубежом. Ходят легенды о ваших операциях, включенных в учебники наших специальных учебных заведений. Как-то в компании один из оперов в подпитии рассказал, что в канун распада Советского Союза вы были резидентом на Ближнем Востоке. Работая под прикрытием, состояли в личных консультантах мудрых шейхов. Узнав о развале страны, числящаяся на балансе агентура из крупных дельцов предлагала вам не возвращаться на родину, а продолжать получать прибыли в сфере вполне легального бизнеса. Но вы как патриот отказались. Этот опер еще пошутил: «Наверняка наш бравый полковник за прошедшие годы многократно пожалел о своем решении. Сейчас бы мог быть долларовым миллионером, а не охранять безопасность и интересы обнаглевших от безнаказанности российских богачей».

— Я догадываюсь, кто из моих ребят язык без меры распускает, он свое внушение получит. Но я спрашиваю совсем не об этом: слышал ли ты хоть раз, чтобы я не сдержал данное слово и подвел своих коллег?

— Нет, такого не было.

— Значит, ты должен мне безоговорочно поверить и выполнить мою просьбу. Когда я вернулся из-за рубежа, стало ясно, что все идет не так, как надо, и в политике, и в экономике. Везде правит криминал, захватывая руководящие позиции. Надо было ему противостоять. Выход нашли простой: решили отдать силовым ведомствам под контроль наиболее важные отрасли экономики и препятствовать проникновению во власть преступных авторитетов. И в политике, и в нашей оперативной деятельности есть старое, проверенное годами правило: «Не можешь справиться — возглавь». Вот и милицейские службы и наше более серьезное ведомство начали внедрять в руководство крупных экономических объектов своих людей. И не только агентуру, но и официально входящих в штат сотрудников. На первом этапе все было нормально: мы защитили от влияния криминала крупные предприятия и заставили их работать на общероссийские интересы, направляя выручку в госбюджет. Пока все понятно?

— Да, но к чему вы клоните?

— Сделаем небольшое отступление. Я изучал на заре перестройки опыт США. Даже ездил туда в составе нашей делегации. Интересовался работой 143

В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ

полицейских под прикрытием, когда офицер внедряется в преступные группировки и легендирует активную преступную деятельность, собирая доказательства для разоблачения виновных. Американские копы нам отвечают: да, такие офицеры есть, но у нас их не любят. Мы удивляемся: как же так, ведь они же герои! А америкосы нам объясняют: находясь среди преступников, офицеры сами становятся на противоправный путь, к их рукам невольно прилипают значительные нелегально добытые средства. А до конца их проконтролировать мы не можем, так как все тонкости преступлений знают только они сами. К тому же за долгие годы в тесном контакте с криминалом они невольно перенимают уголовную психологию и начинают использовать в полицейской работе незаконные методы достижения целей. — Кленов отхлебнул остывший кофе и с усталой горечью произнес: — Вот и наши сотрудники всего лишь обыкновенные люди, которым надо содержать семьи. А соблазн велик, если фактически лично или через агентов влияешь на распределение доходов между крупными предприятиями либо отраслями.

— Так вы полагаете, что в нашем отделе завелся «крот»?

— В данном случае речь идет не о «кроте», сливающем противнику секретную информацию, а о злоупотреблении служебными полномочиями. В течение последнего времени к нам начали поступать разрозненные сигналы о нечистоплотности заместителя начальника отдела Бурова. Есть основания подозревать его в присвоении части прибыли одной крупной фирмы, имеющей обширные зарубежные связи. Официально майор Буров ведет разработку дельцов из этой фирмы. А в реальности активно участвует в присвоении части получаемых ими нелегальных доходов. Я не знаю, так это или нет. Возможно, завистливые недоброжелатели на него клевещут. Но проверить я должен. И в этом возлагаю надежду на тебя. Сообщай мне немедленно обо всех настораживающих фактах, даже если они тебе покажутся незначительными. И не тяготись этим заданием: если в течение двух месяцев информация о злоупотреблениях Бурова не подтвердится, наблюдение прекратим. Ну что скажешь?

— Если речь идет лишь о проверке честности майора, я согласен.

— Ну тогда, считай, договорились. Выполнишь задание и ровно через два месяца сам порвешь составленные на тебя в гостинице материалы. Все, жду твоих сообщений. Встречаться в случае необходимости будем здесь. Позвонишь, не называя себя, скажешь, что нужно заказать номер в гостинице, и назовешь время. Место известно только нам с тобой. По дороге подстрахуйся, чтобы не было слежки. Ну, вроде бы все обговорили. Давай, как говорится, до связи.

144

Глядя вслед уходящему оперативнику, полковник не был уверен в успехе затеянной им операции. Но Лыков позвонил ровно через неделю и срывающимся от волнения голосом попросил о срочной встрече. Полковник приехал в кафе за полчаса до назначенного времени и занял пустующее место в углу зала. За долгие годы оперативной работы он приучил себя заранее убеждаться в безопасности предстоящей встречи. Заказав чашку кофе, внимательно осмотрелся: «Вокруг все спокойно. Кроме нескольких парочек и пришедших перекусить молодых продавщиц из соседнего магазина — никого. Главное, чтобы лейтенант по неопытности не привел за собою хвост. Измельчало наше ведомство: раньше такого неопытного молодняка и близко к центральному аппарату не подпускали, а сейчас юнцы ходят с важным видом по служебным коридорам. Но придется смириться и работать с таким контингентом. Как говорил товарищ Сталин, “ у меня нет других писателей”. Придется и мне иметь дело с этим неопытным опером. А вот и он! Судя по его взволнованному лицу, информацию принес важную». Присев за столик, Лыков сразу начал взволнованный рассказ о проведенной накануне под руководством Бурова операции. Полковник выслушал, не перебивая. «Похоже, я наконец зацепил Бурова. Об этой операции он руководству не докладывал и явно скрывал перед подчиненным сотрудником цель своих весьма странных действий якобы по пресечению утечки секретной информации за рубеж. Но все-таки ему пришлось наследить: известен адрес дачи женщины, где он, судя по всему, выполнил основную задачу. Поскольку Буров вышел из коттеджа без бумаг, информация, скорее всего, зафиксирована на электронном носителе. А вот мужика, явившегося на встречу с женщиной в лиловом костюме, придется устанавливать. Хотя он фигура, скорее всего, не ключевая, но может дать важные показания. Странно только, что Буров оставил их в целости и сохранности. Эти свидетели для него реально опасны. Впрочем, у меня в распоряжении только уравнение со многими неизвестными. И мне позарез нужна какая-то дополнительная зацепка». Полковник задал стандартный вопрос: — Слушай, Алексей. Ты парень наблюдательный и сообразительный. Припомни еще хотя бы мелкие детали событий вчерашнего дня.

— Да ничего особенного. Хотя стоп! Когда отъезжали от церкви, на противоположной стороне переулка крутился молодой мужик в джинсовом костюме с фотоаппаратом на груди.

— Случайно не наш коллега?

— Нет, не похож. Опера, ведя наблюдение, тайно делают снимки из пуговицы, кармана или из деловой юность • 2013

ВАЛЕРИЙ ИЛЬИЧЕВ

папки. А мужик этот тупо стоял почти на виду за капотом припаркованной иномарки и открыто щелкал все подряд.

— Значит, в объектив этого фотолюбителя мог попасть интересный для нас кадр. Ладно, это я беру на себя. Ну все, спасибо за ценные сведения. Сам на рожон с расспросами к Бурову не лезь, но наблюдай внимательно и немедленно докладывай. Для срочной связи запомни номер моего запасного мобильного телефона. Докладывай сжато, не более двух минут. После ухода Лыкова полковник, убедившись, что все вокруг спокойно, тоже покинул кафе. Вернувшись в отдел, Кленов первым делом просмотрел сводки-ориентировки по Москве и Московской области. Не очень удивился, прочитав о гибели в сгоревшем доме Бочаровой Людмилы Васильевны из поселка, названного Лыковым. Затем обратил внимание на сообщение об убийстве в тот же день в районе Арбата некоего Фалина Дмитрия Григорьевича, которому проломили голову возле его собственной иномарки. «Очень уж жертва преступления внешне схожа с мужиком, пришедшим на свидание к бухгалтерше. Надо добыть его фото и показать Лыкову. Но сначала выясню в полиции, как идет расследование». Узнав, что за убийство задержан семнадцатилетний парень, проживающий рядом с местом происшествия, с досадой подумал: «Эти полицейские работают по старинке: нашли на месте бутылку с отпечатками пальцев подозреваемого юноши и дальше копать не хотят, добиваясь признательных показаний. Парень пока свою вину отрицает, но куда ему в такой ситуации деваться? Ладно, о его судьбе позабочусь позже. А пока я на нуле. Доказательств у меня никаких. А Лыкова в качестве свидетеля мне официально засвечивать нельзя: за вербовку опера из соседнего отдела меня могут с треском выгнать, несмотря на мои заслуги. Да и сам Лыков не захочет прослыть доносчиком среди коллег даже под страхом увольнения. И как ни крути, а пока мой реальный шанс — это найти фотографа, видевшего возле церкви похищение Бочаровой и Фалина, погибших в тот же день. Какие же бешеные деньги наобещали Бурову, если он решился на столь рискованные меры! Дело явно не рядовое, и надо будет докопаться до истины. На данном этапе надо избежать утечки информации, и потому нельзя привлекать к расследованию лишних людей. Придется тряхнуть стариной и самому провести оперативный поиск важного свидетеля». Решив не откладывать дела, Кленов направился в Спасопесковский переулок. Не спеша осмотрелся. «Справа церковь, а на противоположной стороне возле офисов и магазинов плотно припаркованы иномарки. Вон, вышел из антикварного салона на улицу покурить охранник. Начну с него». № 3 • март

СХВАТКА БУЛЬДОГОВ ПОД КОВРОМ

Кленов с добродушной улыбкой провинциального простака подошел к парню в форменной одежде.

— Привет, служивый. Выручи меня, старика. На той неделе с внуком гулял тут в сквере. Фотограф подвернулся и сделал снимок, как я со своим внуком Витькой мяч друг другу подбрасываем. Он предложил выкупить фотку по сходной цене, а я от него тогда отмахнулся. А дочка меня запилила за скупость. Захотелось ей такой удачный игровой снимок в домашнем альбоме иметь. Может, подскажешь, где этого фотомастера найти? Он молодой парень и ходит в сером джинсовом костюме. Томящийся от скуки внутри салона охранник, радуясь случайному общению, охотно пояснил: — Да это наверняка Виталька. Мы его между собой «стоп-кадр» называем. Он часто тут вертится. И мне предлагал позировать на фоне вывески «Антиквариат». Еще пошутил, что раньше подобные снимки человека в форме называли «На страже родины», а он мое изображение озаглавит «На защите капитала».

— Ну и где этот занимательный снимок?

— Не удалось ему меня сфотографировать. Начальство мое подъехало и запретило позировать.

— Чего ж так?

— Да наш руководитель ранее в спецслужбах работал и потому всех подряд в тайных кознях подозревает. Сказал, что фотосъемка человека на фоне объекта — старый прием разведки для выведывания системы охраны, и если кадр попадет лихим людям, то надо ждать скорого нападения.

— Да твой начальник не промах, сразу виден опыт. А все-таки как же мне найти этого Виталика?

— Да он у нас ходок великий: ни одну юбку не пропускает. Говорит, что ищет натуру, а сам всех баб до сорока лет готов в постель затащить. Сходи вон в то кафе. Он часто там пищу принимает. И девчонки из обслуги его хорошо знают. Наверняка подскажут, где его найти. Поблагодарив, Кленов направился в кафе. «Моя нехитрая легенда сработала, не буду от нее отступать». Зайдя в кафе, Кленов обратился к кассирше: — Ищу фотографа Витальку. Он моего внука на фото щелкнул, дал номер своего телефона. Да я потерял бумажку с записью, а мне уезжать на Украину через день. А так хотелось снимок внука сестре показать. Не поможете? Кассирша посмотрела на посетителя внимательно. «Мужик в годах, одет прилично и лицо приятное, надо выручить. Да и Виталий деньгу заработает». Она протянула Кленову оставленную фотографом визитку: — Вот здесь его телефон. Свяжитесь и узнаете, когда он здесь вновь появится.

145

В КОНЦЕ КОНЦОВ / ДЕТЕКТИВ НА НОЧЬ

Быстро зафиксировав нужные ему данные на мобильном телефоне, Кленов направился к выходу. «Неплохо я тряхнул стариной, вспомнив далекие оперские годы. До чего же все удачно получилось. Возможно, это знак свыше, что я на правильном пути, и Бурова нужно остановить как можно скорее. Но мне встречаться с этим фотографом пока рано, он может упереться и действовать, как известные три обезьяны: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Надо сначала надергать на него компру, и тогда он вынужден будет выложить все начистоту. Для начала срочно установлю за ним наружное наблюдение. Посмотрим, что оно принесет. Но заказ дорогостоящего оперативного мероприятия в отношении этого Силина может насторожить моих противников. Придется для зашифровки использовать материалы одной из моих оперативных разработок. Пожалуй, подойдет дело о вывозимых нелегально за рубеж предметах искусства. Я в эти материалы подошью анонимное сообщение о предварительном представлении иностранным покупателям снимков дорогих икон и картин, которые изготавливает фотограф, промышляющий в районе Арбата. Под такое описание вполне попадает Силин, и потому рапорт об установлении за ним наблюдения не вызовет подозрений. А герой-любовник пусть поживет несколько дней под тесным колпаком. А я уж буду действовать в зависимости от полученных результатов». Намеченный путь достижения цели придал полковнику дополнительную уверенность в успехе проведения разоблачительной операции. На следующий день Силин в поисках интересной натуры выехал в центр города на своих «жигулях». Он рассчитывал, что повышение маневренности позволит скорее найти нужный кадр. Но кроме парочки бомжей, покорно ожидающих, когда молодой парень допьет пиво и отдаст им бутылку, ничего не сфотографировал. Припарковав автомашину недалеко от метро, Виталий лениво следил за спешащими мимо прохожими. Его мысли по-прежнему были заняты происшествием рядом с церковью. «Прошло несколько дней, и меня пока никто не потревожил. Зря я боялся. Возможно, похитители просто отпустили того мужика. А уж потом его отоварил по голове какой-то отморозок, жаждущий очередной порции выпивки. И нечего мне лезть в чужие дела, когда по горло своих забот хватает. Неблагодарная Любка в своем гостеприимстве отказала, да еще мстительно посеяла сомнения в верности Татьяны. Сама никому не отказывает и о других по себе судит. Но меня, действительно, беспокоят постоянные командировки жены по редакционным заданиям. Хотя Татьяна все 146

упреки и подозрения с негодованием отвергает. Но сердцем чувствую: не все у нас ладно». Силин почувствовал, как ревность с новой силой охватила его, потеснив тревожные мысли о событиях, невольным свидетелем которых он стал в арбатском переулке. Теперь Силин не мог думать ни о чем, кроме измены своей Татьяны. Воображение предательски рисовало картины безумной любовной страсти супруги в объятиях очередного везунчика. «Возможно, это происходит прямо сейчас в данный момент, а я, дурачок рогатый, мечусь по улицам в поисках яркой натуры. Ну нет, я тоже ходок не последний. Надо мне отплатить ей заранее. Прямо сейчас сниму на улицу смазливую девчонку и приведу домой на супружескую постель. Не позволю над собой безнаказанно издеваться». Силин включил мотор и медленно поехал вдоль тротуара, внимательно высматривая девушку, способную легко пойти на уличное знакомство. «Задача у меня несложная. Девчата в наше время пошли раскрепощенные и отлично знают, зачем с ними мужики знакомятся. А вот и подходящая натура: простенько одетая студентка с тубусом в руке. Иду на абордаж». Поравнявшись с девушкой, Силин из окна автомашины поинтересовался: — Вы не знаете, как проехать на Сретенку? Вопрос звучал нелепо, поскольку машина находилась посередине этой известной московской улицы. Сразу поняв, к чему идет дело, девушка, оценивающе взглянув на сидящего в автомашине молодого человека, без колебаний приняла условия игры: — Давайте я сяду рядом с вами и покажу, куда ехать. Меня, кстати, зовут Софья. И Виталий всю дорогу к своему дому старался развлечь веселой болтовней спутницу, искренний смех которой убедил Силина в правильно сделанном выборе. Кивнув на тубус, поинтересовался: — Всегда уважал технарей. А что, сопромат еще не отменили? Девушка от души рассмеялась: — А зачем? У нас в стране давно уже никто не сопротивляется: ни металлы, ни железобетонные опоры, ни люди. Я, например, сопротивляться не собираюсь. И Виталий понял, что у него с этой девицей забот не будет. Подъехав к своему дому, Силин пригласил: — У меня в холодильнике застоялась бутылка шампанского и коробка с шоколадными конфетами. Пора их употребить с пользой для дела. А одному ужинать не хочется. Не составишь мне компанию?

— Не вижу весомых причин для отказа. Употребление баночного пива у нас в общаге уже надоело. А тут юность • 2013

ВАЛЕРИЙ ИЛЬИЧЕВ

чуть ли не ужин при свечах наклевывается: редкое везение. И Силин окончательно уверился в победном результате. Во время распития шампанского он заметил, как девица частенько посматривает на свой простенький мобильник, узнавая время. «Куда-то спешит девица и начинает нервничать. Пора переходить к делу. Если затяну, то могу все испортить. Действовать буду внезапным штурмом, словно обуреваемый страстью». В этот момент девица привстала, потянувшись к коробке конфет. Воспользовавшись удобным моментом, Виталий уверенно обнял гостью и впился поцелуем в упругие чувственные губы. Заметив, что молодой мужчина запутался в пуговицах на ее блузке, девушка мягко отстранила его руки и начала деловито раздеваться сама, аккуратно развешивая каждую из снимаемых вещей на стоящий рядом стул. И эта ловкая расчетливость движений обидно уязвила Виталия отсутствием у молодой женщины сильного к нему влечения. Но пришлось смириться. Расположившись с девушкой на диване, он начал умело ласкать молодое тело, охотно отзывающееся на его прикосновения. Но что-то препятствовало ему полностью отдаться любимой усладе. Внезапно догадавшись, что ему мешает, Виталий направился к серванту и резко повернул к стене сделанный им фотопортрет жены, стремясь избавиться от беспокоящего его взгляда. Это помогло, и Виталий почти бегом вернулся к кровати, где томно потягивалась жаждущим ласки телом девушка, недоумевающая, что могло отвлечь партнера в такую минуту. Теперь Виталий мог наконец полностью отдаться любовной игре. И сразу по достоинству оценил сексуальную многоопытность партнерши, во многом взявшей на себя инициативу в страстных объятиях. Когда все было кончено и Виталий начал приходить в себя, первой мыслью его было: «Судя по дешевому костюмчику, девушка нуждается в деньгах. Надо предложить ей вознаграждение. Но сделать это деликатно, чтобы не обидеть». Нежно проведя по обнаженному девичьему телу, вкрадчиво спросил: — Ты останешься на ночь?

— Нет, не могу: мне сегодня еще надо успеть в институт на пересдачу зачета.

— Жаль! Я хотел бы подарить тебе что-нибудь на память. Слушай, а если я дам тебе денег и ты сама купишь по-своему усмотрению?

— Как тебе не стыдно! Принимаешь меня за продажную девку! Если бы ты мне не понравился, я бы

СХВАТКА БУЛЬДОГОВ ПОД КОВРОМ

сюда не пришла. — Девушка резко встала с постели и начала одеваться. — Не смотри на меня: я стесняюсь. Лучше сходи и принеси холодной воды из-под крана. После сладкого шампанского пить хочется. Пристыженный Виталий направился на кухню. Когда он вернулся, девушка уже стояла одетая. Нехотя отпив два глотка, взяла тубус с чертежами и направилась к выходу. Проходя мимо, интимным шепотом произнесла: — Мне с тобою было хорошо. Жаль, что надо уходить. Дверь за гостьей захлопнулась, и Виталий принялся неторопливо убирать со стола. Внезапно его взгляд упал на бумажник, небрежно брошенный под стул. Предчувствуя недоброе, поднял и раскрыл: денег в нем не было. «Эта наглая девчонка меня обокрала. Для этого и отослала на кухню. Хотя ее поступок можно понять. Взяв предложенные мною деньги, она автоматически превращалась в обычную проститутку. А украв их, ловко завершила рискованное приключение. И завтра весело будет рассказывать подружкам в общаге об одураченном горе-любовнике. А наплевать! Зато я сработал на опережение и заранее отплатил Татьяне ее же монетой». Виталий подошел к серванту и повернул к себе фотопортрет жены. Ему показалось, что теперь Татьяна смотрит на него с насмешливым издевательством. И вновь острая боль ревности кольнула сердце. «Как она там сейчас развлекается в гостинице? Уже снюхалась с кем-то или отложила бурные страсти на вечернее время?» В этот момент старший группы, ведущей оперативное наблюдение за Силиным, доложил Кленову: — Случайная знакомая покинула квартиру объекта. Направляется к автобусной остановке. Какие будут указания?

— Дайте ей отъехать подальше, а затем задержите под благовидным предлогом, якобы вы ее спутали с разыскиваемой преступницей. Доставьте в ближайший отдел полиции и позвоните. Я за ней подъеду.

— А что с основным объектом?

— Оставь часть своих людей у его дома и продолжайте наблюдение. При выявлении новых связей сообщите немедленно.

— Я понял. Конец связи. Если бы Силин знал о происходящих вокруг него событиях, то его перестала бы волновать предполагаемая неверность супруги: над его головой нависли гораздо более крупные неприятности.

Продолжение следует.

№ 3 • март

147

в конце концов / зеленый портфель

Дмитрий Филь О себе Родился в Запорожье, музыкант по образованию, публикуюсь с 1996 года (журнал «Простор», газета «Наша Канада», сборник «Евроформат», газета «Чернильница», «Юморист», «Русский глобус», «Литпутник»).

Выдумщики Часть I Полз по сырой земле червь. А за ним другой. Вот они поравнялись и завели разговор.

— Привет, земляк. Что-то я тебя долго не видел. Где это ты пропадаешь? — спросил один другого.

— На рыбалке. Где ж еще? — ответил тот.

— Да ты что?! Вот это да… — удивился первый.

— А почему это тебя так удивляет? Я теперь часто на рыбалку хожу.

— И что ты там делаешь?!

— Как что? Рыбу ловлю, конечно. Вот сегодня, например. Пришел пораньше на речку, залез в воду. Жду… Нет ничего. «Плохо дело, — думаю, — придется плыть дальше». Вдруг смотрю — окунь! Увидел меня — и давай нырять в разные стороны. Но от меня далеко не уйдешь. Догнал я его, оглушил. Только собрался тащить к берегу, а тут — щука. Хитрая, черт… Сразу сообразила, что к чему. Я уж и за окуня прятался, и нырял поглубже — ничего не помогло. Плохая, видишь ли, приманка — окунь. Мелкая рыбешка, что и говорить. Заметила меня щука. Сначала я хотел было пуститься вдогонку, а потом раздумал. Вдруг кто окуня сопрет… Лучше уже синица в руках, чем журавль в небе. Как говорится, за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь.

— Ну и ну, — не переставал удивляться попутчик рыбака, — так, может, ты не червь, а уж?

— Это я плаваю, как уж, а на самом деле я удав, — объяснил рассказчик. — Обычно, когда улов небольшой, я на уток бросаюсь, сворачиваю им шеи и… А уток действительно в это время немало находилось вокруг. И одна из них пристально наблюдала за спокойно ползущими и ничего не подозревающими червями. Неизвестно, слышала ли она их разговор или на то были еще какие-либо причины, но именно эта 148

фраза оказалась последней в жизни для червя-рассказчика, как, впрочем и для его любопытного спутника, которому довелось услышать самую интересную и невероятную историю в своей унылой и однообразно-беспросветной жизни. Что ж, за все нужно платить.

Часть II Утка уже возвращалась во двор, когда увидела свою приятельницу, что жила по соседству. К слову сказать, знакомы они были не так давно, и приятельницами их можно было назвать с некоторой натяжкой. Однако обе старались подчеркнуть свои товарищеские отношения перед другими домашними птицами и этим лишний раз доказать собственное превосходство над остальными — ведь не каждому дано похвастать знакомством с представителем чужого двора, к тому же, возможно, занимающим высокое положение в иерархии соседского семейства. Кто знает. При встрече, обмениваясь мнениями об окружающей действительности, они не упускали случая представить себя с выгодной стороны и потому не испытывали друг к другу особой симпатии (кто любит гордецов), хотя, конечно, беседовать с малоизвестной и, по-видимому, уважаемой личностью гораздо приятнее, чем с теми надоевшими собратьями по кормушке, которые знают тебя с самого детства. И теперь, как обычно после коротких приветствий, речь зашла о бытовых проблемах мирового масштаба, а лидерство в этот раз захватила та самая утка, что опаздывала домой.

— …Знаю я тех охотников. Я же вообще-то дикая, не то что эти… Здесь я просто отдыхаю. Отдохну, а потом опять — к своим. Там лучше, чем здесь, просторнее, там так… Ну, словами не передать. Опасно, юность • 2013

ДМИТРИЙ ФИЛЬ

ВЫДУМЩИКИ

правда. Надо уметь в лесу жить. Это не каждый сможет. Да, лесной мир не для трусов. Так вот, об охотниках. Произошло это несколько лет назад. В это время я была всего лишь вожаком одной стаи. А у нас так: чуть осень началась — сразу на юг улетаем. Корешей повидать. И вот, значит, летели мы как-то осенью на юг — то ли через моря, то ли через океаны — точно не помню. Столько я разных морей и океанов перелетела за свою жизнь — разве вспомнишь! Да, океаны перелететь — не пруд перелететь. Летим, летим и вдруг видим — на одном из островов охотники появились. И как начали стрелять со всей силы. Наши сразу растерялись, дальше лететь не могут — боятся. Тогда я решила принять огонь на себя. Крикнула своим: «Улетайте, я вас прикрою». И стала опускаться вниз. Целое утро уворачивалась от пуль, пока наши не скрылись из виду. А когда начала уходить, все-таки меня зацепила одна пуля. Крыло. И сильно притом. До сих пор болит по утрам. Но я держалась. Лечу с одним крылом и говорю: «Врешь, не возьмешь». Дотянула до другого острова. Отдохнула. А там вплавь… Тут утка заметила, что за родным забором приступили к ужину и что ей, стало быть, срочно надо закругляться.

— Ну ладно. Завтра доскажу. Вон… зовут на ужин. Эти же недоумки без меня жрать не станут. Как только они без меня останутся — не представляю, — в спешке проговорила она, указывая на забор, и добавила напоследок: — А я скоро уйду отсюда. Я таких хозяев уже несколько поменяла. И все меня уважали. Но я все равно в лес. Лес — это… Эх… Ладно, до завтра. Но ни завтра, ни когда-либо потом никто не мог узнать конец этой увлекательной повести, поскольку утром следующего дня повествовательница оказалась в духовке, и выбраться оттуда ей не помог даже тот жизненный опыт, которым она всегда очень гордилась.

— А куда вы запустите ваш корабль? — недоверчиво справился товарищ Славика.

— Да не корабль. Какой еще корабль? Так… Парусник. До ближайшего Марса долетит — и обратно. В этот момент, прервав интеллектуальные рассуждения юного разработчика космической техники, к скамье подошел его старший брат Витя с предложением потесниться. Он был не один, а с новой компанией, с которой, вероятно, только вчера завязал тесные отношения и вследствие чего вел себя особенно бесцеремонно. Согнав Славика с приятелем и раскинувшись, насколько это было возможно, на скамейке, он оказался в центре внимания.

— Я как выпью два литра чистого спирта, так буянить начинаю. Тогда мне на глаза не показывайся. Меня пока до вытрезвителя доведут, я всем милиционерам морды поразбиваю. Если я не засну, то в вытрезвителе меня долго не удержишь. Они там уже привыкли. Дверь быстро закрывают и прячутся. Ждут. Обычно я успеваю только дверь выбить, и все… На пороге засыпаю. Продолжить Вите не удалось из-за не вовремя вмешавшегося деда, который, еле передвигаясь, медленно открыл калитку и направился ко второй точке своего постоянного местопребывания. Прогулка Николая Павловича — его звали Николай Павлович — несколько утомила. Согнав, в свою очередь, внука Витю, а заодно и его окружение, он с заметным облегчением расположился на скамейке из одной доски. Для Николая Павловича компании не нашлось, поэтому, отдышавшись, он предпочел беседовать с самим собой.

— Бездельник. А в кого? В отца. По хозяйству не поможет, лазит целыми днями непонятно где. Делает вид, что ищет работу… Ну и жизнь пошла. А молодежь?.. Эх… Вот раньше времена были. Придешь, бывало, на рыбалку…

Часть III

На этом можно было бы и закончить, если не учитывать того, что кое-где встречаются комары, считающие слонов своими ближайшими родственниками, лягушки, называющие себя особой разновидностью бегемотов, а главное — ящерицы, которые не только причисляют себя к семейству крокодилов, но и убедительно доказывают свое происхождение от динозавров.

Пообедав свежезапеченной утятиной, двенадцатилетний Славик вместе со своим младшим товарищем сидел на скамейке из одной доски и размышлял вслух: — Наверное, через год. Нам в кружке, где мы занимаемся ракетно-космическим моделированием, сказали — скоро. Я считаю, через год. Не раньше.

№ 3 • март

Эпилог

И действительно, какое-то сходство есть.

149

Фразы *** По версии мыши, чемпионом мира по бою без правил является кошка. *** Девиз боксеров: «Ты мне — я тебе». *** Девиз столовой: «Аппетит уходит во время еды». *** Довольно необычную переписку ведут некоторые газеты с некоторыми читателями. Каждый раз, получив возврат своей рукописи, местный поэт К. в ответ посылает в редакцию свежий номер газеты в разорванном виде. *** Объект особого назначения — «бомжеубежище». *** Риторический вопрос: нужно ли оказывать услугу за услугу, если эта услуга медвежья?

150

юность • 2013

в конце концов / до востребования

Галка галкина

Заместителю главного редактора журнала «Юность» Михайлову И. М.

Игорь Михайлович, приглашаю Вас в среду, 13 февраля, на светский салон, посвященный «Первозвукам». Дискуссия о звуках, словах, символах. Что значат они в нашей жизни? Для представителей СМИ бесплатно. Те, кто не сможет приехать после 18:00 к нам в кафе «Пушкарев» (Пушкарев пер., 9, район м. «Сухаревская»), сможет посмотреть прямую трансляцию здесь… Приглашаю Вас также на энергоинформационную диагностику состояния Вашей жизнеспособности в четверг, 14 февраля, в 19:00, к мастеру-учителю Александру Петровичу Полуботонову в офис по адресу: Открытое шоссе, д. 21, корп.

2, кв. 52.Стоимость индивидуальной консультации — 500 руб. Обязательна предварительная регистрация по телефону…

По поручению заместителя главного редактора Михайлова И. М. отвечает Галка ГАЛКИНА: Голуба моя, первозвуки, символы, Полуботонов — это то, что надо! Мечтала давно, ждала! Согласна сразу на все. На комплексное обслуживание. Начихать на 500 рублей. Что можно нынче купить на 500 рублей? Две бутылки водки! А тут первозвуки, слова, символы, энергоинформационная диагностика и Полуботонов в придачу. От водки и без диагностики понятно, какие первозвуки наутро! У меня просто нет слов от умиления. Кстати, почему Полуботонов, а не целый? Требую энергоинформационной связи с Самим! А то какая-то неопределенность и половинчатость: Полуботонов, а там, глядишь, и полузвуки,

№ 3 • март

полу-энерго-полу-информационная-полу-диагностика. Нет уж, дудки! А за Самого Ботонова и 1000 рублей не жалко, да и вообще любых денег. А-а, да что там! Дайте, дайте мне диссонансов в шампанском и первозвуков. Да побольше и почаще, погуще, со дна. Ботонов, голуба моя, мой шоколадный заяц, продиагностируй ты меня! К дьяволу регистрацию, сольемся в эксклюзивном экстазе! О деньгах не думай. Что деньги? Мусор! Вперед и с песней!

151

В конце концов / Veriora veris*

Шалун Гео, человек-юбилей

* Чистая правда

Мартовские иды VV Роковые дни у Лиды даже в мартовские иды!

VV Будешь трезв — махни шартрез!

VV Мою балалайку съела лайка!

VV Мою лайку съела балалайка!

VV Сел я как-то на лужайку, посмотрел на балалайку!

VV На Маланью посмотрел, крякнул вдруг и померел!

Фаза месяца:

VV Ах, Маланья, ты Маланья — ты предел маво желанья!

VV Не садись, Прасковья, в сани, там сидит уже Маланья!

VV И хромую и кривую, все ж люблю Перепетую!

VV Приходила Калевала, тихо семечки клевала!

Аблада

и Облю

би!

Стоп-фото Юбилейные здравицы -- И примкнувший к ним Гео!

-- Этот май чародей, напои, обогрей!

-- Русская драма: не пью ни грамма!

-- Жду весну в колумбарии!

-- Бутылки собери и пошли в ЦДРИ!

©Фото Игоря МИХАЙЛОВА

-- Пока цел, сходи в ЦДЛ!

-- Собрал гербарий — пора в колумбарий!

-- Иди в ЦДХ, там и водка, и уха!

-- Кому М и Ж, а я живу в ЦКДЖ!

-- Даю зуб, что вступлю в ПЕН-клуб!

SMS’ка, посланная в Рыбинск:

А как у вас там с раками?

152

юность • 2013