КОНЕЦ "ОБЩАГИ" by Сергей Бублий

С.Кочнев

КОНЕЦ «ОБЩАГИ» Процентов на 90 быль.

Всем выпускникам Свердловского Театрального Училище, хоть раз бывавшим на «Татищевке».

Био. (Исторический экскурс). Старинный дом стоял на грязной и короткой, всего в пять-шесть кварталов, улице имени вельможи и по случайному, видимо, совпадению, землепроходца, первооткрывателя, географа, историка и прочая, прочая, прочая, Василия Никитича Татищева, ведущего свой род от древних Рюриковичей. Протекала улица в описываемое время почти по окраине основанного сим почтенным деятелем на уральских горах города Свердловска, возвратившего, как известно, себе имя императрицы Екатерины... Так вот, дом этот являлся когда-то «особняком зажиточного рабочего», что было отчётливо указано в исторических справочниках и документах. Вы когда-нибудь в жизни видели с близкого расстояния «зажиточного рабочего»? Я тоже не видел никогда, вероятно этот биологический класс живых организмов, существовавший на Земле ещё во времена динозавров, тогда же и вымер, не оставив материальных свидетельств своего пребывания. Хотя нет, одно осталось – этот самый особняк. Впрочем, рабочий был хотя и «зажиточный», но, зараза, прижимистый, потому что, возведя двухэтажный дом о двенадцати покоях - первый этаж каменный, стены по метру толщиной, рассчитанные как будто на прямое попадание артиллерийского снаряда крупного калибра, второй деревянный - не позаботился ни о водопроводе, ни о канализации. Хотя, вероятно, в те стародавние годы, ни того, ни другого, возможно и не существовало во всём Татищевом граде. Так что не будем на рабочего напраслину возводить, построил, и спасибо ему. Спасибо за то, что больше двадцати лет, с шестидесятых по восьмидесятые включительно годы прошлого, сиречь двадцатого века, дом этот исправно служил общежитием для студентов, приезжавших в Свердловск, дабы посвятить себя служению Мельпомены, обучаясь в театральном училище. Для непосвящённых откроем тайну: Мельпомена, это светская дама такая, оченьочень давно, ещё в Древней Греции, работала сначала музой песни, затем музой печальной песни, а впоследствии была повышена до покровительницы театра вообще и назначена «лицом» трагического сценического искусства, по-нынешнему, стала чем-то вроде завотделом театров при губернаторе или мэрии. Какие уж там были у неё обязанности, того история не сохранила, но работала она так усердно, что купно с несколькими другими дамами, сестрами её, кстати, составила вседревнегреческий синклит муз, по-нашему это вроде общественного совета по вопросам культуры и искусства. Была Мельпомен дамой справедливой и в душе демократкой. Как раз в те самые времена древние греки эту демократию и придумали, очень этим были горды и пропагандировали своё изобретение всеми доступными тогда методами. Так вот, Мельпомена тоже демократкой была, а потому заслужила всемерное уважение своими делами, за что для неё с сёстрами построили, за государственный, заметьте, счёт, отдельный коттедж - мусейон - и даже не один, а почти в каждом, извиняюсь, полисе и присвоили почётное звание «богини», что-то вроде нынешнего «Заслуженный артист». Демократия демократией, но и семейственность в Древней Греции процветала, будь здоров, совсем, как в наши дни. Родитель-то Мельпоменин, Зевс, верховным был, можно по-нашенски сказать, спикером или даже, премьером, а то и, не к ночи будь сказано, президентом… Тьфу, тьфу, тьфу! Не приведи господи! Вот и пристроил дочурочек, поближе к пирогу. 2

Есть также мнение, которое лично я категорически, впрочем, не поддерживаю, что деятельность свою благородную Мельпомена вела во искупление - дети её, всё дочери, будто бы были... не совсем здоровые, как бы помягче объяснить, неполноценные, что ли... Проще говоря, были они сиренами, то есть не людьми в полном смысле, а скорее монстрами-маньяками, и развлекались тем, что сладким своим пением, точь-в-точь как у сегодняшней попсы по телику, заманивали путников и поедали их живьём... Тфу, мерзость какая! Но, как уже было сказано, эту гнусную, клеветническую, сугубо аморальную точку зрения я не разделяю и считаю глубоко антинаучной. Продолжу, однако, про Свердловск и особняк, но предварительно спешу уведомить о следующем. Автор, это я, значит, и в дальнейшем намеренно желает употреблять слово «Свердловск», обозначая название города, ибо в нынешнем Екатеринбурге, хотя и сохранилась улица имени основателя Татищева, всё такая же короткая и грязная, но особняка зажиточного рабочего на ней нет и в помине, как и не было будто. На месте его и прилегающих домов в купе с приусадебными участками сейчас располагается комфортабельная, просторная, строго охраняемая автостоянка для всех желающих оставить авто на любой срок. Обидно. Нас ещё ждут исторические изыскания на тему вроде: «Здесь когда-то стоя дом, в котором в 1978 году великий русский драматург 20-века Николай Негляда вместе с Анатолием Кошканёвым...», или рассказы экскурсоводов такого плана: «Посмотрите, господа, внимательно налево. А теперь, вместо этого мерседеса и стоящих рядом жигулей триста первой модели, представьте себе обширный приусадебный участок с плодовыми деревьями, кустарниками крыжовника и малины, местом для пикников, на котором знаменитые артисты, к сожалению уже ушедшие от нас...» А не будет изысканий, так и не будет - коротка историческая память у многих из человеческого рода. Что имеем - не храним... Пройдя с улицы в рабоче-особняковый двор через скрипучую, навечно перекошенную на ржавых огромных кованых петлях калитку, немедленно можно было споткнуться о рассыпавшиеся брёвна плохо сложенной поленницы. Идти по деревянному настилу тротуара поэтому следовало осторожно, глядя под ноги. Дом имел три отдельных входа в разные свои части. Первый - сразу налево за калиткой, в дверь и наверх по крутой деревянной лестнице с кривыми перилами, отполированными руками до блеска за много лет. Под лестницей же располагался чулан для хранения никому не нужного, но чрезвычайно ценного хлама и дров. Поднявшись по поющим разными голосами ступеням, входящий оказывался на веранде, вдоль стен которой были натянуты многочисленные шнуры и верёвки с висящими на них тут и там предметами женской по большей частей одежды, велосипедом, детскими санками и железными корытами, мирно почивавшими на торчащих из стены гвоздях. Дальше проход был закрыт огромной дверью, обитой дерматином и утеплённой технической серой ватой. Дверь всегда запиралась на внутренний засов, а потому пришедшему надлежало стучать по ней очень сильным стуком и лучше ногами, в противном случае из-за ватного утепления, в котором совершенно тонули слабые попытки, мирные студиозусы или комендантша Зина, проживавшая там же вместе с гигантом-мужем, просто не могли услышать его, пришедшего, старания.

Открыв, наконец, дверь, входящий попадал в небольшую комнатку - прихожую, где мог снять верхнюю одежду и оставить на гвозде, если, конечно, хотел этого. А уже из прихожей открывался холл, он же столовая, с длинным столом, сколоченным из дюймовых досок, тут же располагавшимся умывальником, баками для воды и комодом, в котором покоилась иногда мытая, а чаще немытая посуда. Отсюда две двери, налево и направо, вели, соответственно, в комнату девочек, где проживало временами до десяти юных дарований, и в комнату Зины с мужем, где проживали только они, да белый с чёрными пятнами кот Иннокентий – местный кошачий бандит и соблазнитель с рваными ушами и полными грусти жёлтыми, почти человеческими глазами. Примечательным и весьма важным для дальнейшего элементом в столовой была огромная печь, топившаяся летом для приготовления изысканных кушаний, а зимой - для тепла и томного смотрения на огонь под шепелявые звуки висящего опять же на гвозде наушника, вместо радиоприемника приспособленного к восприятию последних новостей и концертов классической музыки. Томное смотрение на огонь осуществлялось обыкновенно студиозусами мужеского полу, в основном старших лет обучения, имевшими при этом на могучих коленях, как обязательный атрибут сего смотрения, студиозуса пола женского, обучавшегося на курсах младших. Иногда в круг обязательных атрибутов добавлялся гранёный стакан в руке одного или в руках у обоих смотревших, если руки эти не были заняты обниманием лёгких талий. Что было в стакане? Чаще всего портвейн красный «72-й» или ещё более одиозные напитки, как-то: «Абрикотин» или даже «Солнцедар». Впрочем, сии, несущие сладостное расслабление напитки, из стаканов быстро перемещались внутрь студиозусов, освобождая руки для не всегда приличных, но страстно желаемых действий. Действия эти, сопровождавшиеся часто всякого интимного рода восклицаниями, вздохами и стонами, вызывали порой негодование за дверью Зины и тут же прерывались ею довольно грубым образом, вроде: «Заткнитесь там!» или «Пошли к чёрту со своей любовью!», а то и с употреблением очень нехороших слов, которые даже и писать-то невозможно. А вот муж Зинин, гигант Алексей, настоящий русский богатырь, медлительный и добродушный, к шалостям в столовой относился с мало скрываемой симпатией. Испив ввечеру с полведра свежего пивка, продававшегося в ларьке буквально в двух шагах от общаги любезным дядей Жорой, любителем недолива и густой высокой пены, на чём он, вероятнее всего и заработал себе ни на одну машину... Кстати, Свердловск был в те спокойные годы чуть ли ни единственным городом в Великом государстве, где пиво не только было всегда, но и отпускалось в полиэтиленовые пакетики. Пакетик вкладывался в пакетик для пущей крепости, и в эту прелесть помещалось как раз три литра янтарного напитка. Студентам же дядя Жора отпускал пиво даже по ночам и прямо в эмалированное ведро - десять литров, тютелька в тютельку, стоило только постучать особым стуком в его гостеприимную дверь, а жил он в соседнем доме. Да! Были времена!!! Так вот. Испив вдоволь Жориного пивка, Алексей, бывало, похрапывал, уронивши буйну голову на стол, или делал вид, что похрапывает, а сквозь прищур с вожделением наблюдал за предающимися созерцанию пламени парочками, представляя себя на месте студиозуса мужеского полу и переживая, что годы его безвозвратно утекают. Сладко было ему в мечтах его находится, а потому к восклицаниям Зины он относился, как к запаху

тухлой рыбы - морщился, тряс головой, делая вид, что воспрянул от нежного сна и, тяжело вздохнув, перемещал необъятное тело в комнату, где царствовала супруга. Второй вход имелся сразу налево за углом дома и вёл в первый этаж. Начинался он сенями с умывальниками популярного в народе типа «мойдодыр» и баками для воды, а из сеней дверь вела в общий коридор. Всего в первом этаже было четыре комнаты: одна маленькая, для проживания не более двух персонажей, две поболее, где могли разместиться по четыре будущих звезды драматического театра, и одна очень обширная, на восьмерых. В каждой из комнат почётное место занимала, опять таки печь, только топились они по-разному. Печь маленькой комнаты топилась из коридора, а остальные - из комнат, и возле каждой из печей всегда высилась громада поленьев, принесённых заранее с улицы для предварительной просушки. Поленья занимали также значительное место в неотапливаемых сенях. На этом этаже царили мужеского пола служители Мельпомены драматической. Третий вход, тоже налево за углом дома, но немного подальше, начинался высокой деревянной лестницей, ведущей на веранду, из которой уже можно было попасть сразу в коридор. В этой части дома, которая принадлежала исключительно будущим адептам Мельпомены кукольной, находилось три комнаты, одна из которых была проходной. В этой проходной комнате стоял полудохлый телевизор, перевязанный крест-накрест пеньковой бечёвкой, чтобы не вывалились внутренности. Работал этот телевизор только когда имел настроение, или когда ему, вероятно, нравились фильмы про крестьянский тяжёлый быт и битву за урожай или про гражданскую войну. Иногда удавалось наблюдать на его запылённом и мерцающем экране вечную программу «Время», но зато «Иронию судьбы» под Новый год он показывал исправно. Вот что значит - великая сила искусства! Проходная эта комната предназначалась исключительно для ночёвки гостей, и в тот момент, когда «свои» жильцы расползались по тёплым постелькам, запозднившиеся гости укладывались прямо на полу или на пожертвованных добрыми аборигенами матрацах. Сосчитать одновременно ночевавших здесь было порой невозможно, потому что мирно посапывающие и тяжело храпящие обнаруживались и в кресле (единственном в комнате), и под креслом, и на столе, рядом с телевизором, и под столом, и у стены на составленных стульях, и под оными, не считая рядком лежащих прямо на проходе. Однажды будущие повелители паркетных и перчаточных кукол с трудом отыскали утром хмельного однокурсника, умудрившегося уместиться на подоконнике, шириной всего в метр, не более, но правда достаточной глубины, чтобы не упасть. «Для чего все эти подробности? Надоел уже, пора к делу переходить!» - воскликнет в негодовании искатель захватывающих сюжетов. Искатель, не спеши! Если нет терпения, или надоело ждать начала погони со стрельбой и смертоубийством, то лучше обратиться, например, к классике. «Му-му», к слову сказать, очень познавательная, захватывающая вестчь, со злодейским убийством лучшего друга через утопление. Рекомендую. Для остальных же спешу сообщить, что ни воды, ни, извинюсь, туалета внутри дома не существовало, но всё было в пределах досягаемости трезвого индивида: вода в колонке на улице, метрах в семидесяти всего, а туалетный скворечник о двух кабинах прямо во дворе у сарая. Скворечник был всем замечательный, сколоченный из неструганных занозистых досок и настолько старый, что не только посерел под пеленой времени, но и наклонился 5

под ветрами времени градусов под тридцать, в связи с чем зимой, покрывшись и снаружи, и внутри ледяными корками, происходящими по известным причинам, представлял несомненную угрозу для репутации и даже жизни и служил бесконечным объектом всевозможных шутейных увеселений и насмешек. Света в скворечнике не было отродясь, по причине отсутствия во дворе каких бы то ни было электрических проводов, а потому посещение оного зимой в тёмное время суток строжайше не рекомендовалось. Рискнувшая нарушить рекомендацию одна юная особа, была наказана тем, что наклонённая дверь скворечника, согласно общеизвестным законам физики, стремительно захлопнувшись под собственной тяжестью, с глухим стуком шарахнула по спине любительницу острых ощущений и нарушения рекомендаций, от чего ноги особы в кромешной тьме соскользнули по наледи и унесли свою обладательницу туда... в адское горло... Спасло от окончательной гибели и тяжкого позора особу то, что содержимое внизу под её ногами, как и всё вокруг, давно и прочно замёрзло намертво. Зима была, однако. Слабые крики о помощи услышаны были идущими с занятий студентами, правда далеко не сразу, и особа, по горло насытившаяся ужасом от своего не совсем нормального положения, сполна испытала ещё и острые ощущения извлечения из ада и всех последующих необходимых клининговых процедур. Больше никто и никогда юную особу не видел ни в общаге, ни в городе, ни вообще где-нибудь. Именно поэтому имя страдалицы мы утаим. Не будем тревожить воспоминания о трагическом моменте. Замечательным и, несомненно, полезным во всех смыслах было наличие при доме большого земельного участка, занятого под сад, огород и хозяйственные постройки, из которых скворечник был уже упомянут. Кроме оного на участке находился большой сарай, в котором хранились дрова и разного рода инструментарий – лопаты, мётлы, колуны, топоры, ломы, проржавевшие насквозь баки, листы кровельного железа, настолько древние, что рассыпались в прах... В нём же хранились какие-то части декораций, ковры, одежда, бутафория, кулисы… Всё такое же старое и ненужное. Содержимое сарая до конца никем никогда изучено не было, а потому про этот сарай ходили разнообразные слухи, вроде того, что в дальнем конце его чрева есть потайной отсек, где живёт самый настоящий домовой. Называлось даже имя домового – Трифон Игнатьевич, и будто бы много лет назад он служил зажиточному рабочему садовником, а затем, после грандиозного «шкандаля» из-за беспробудного своего пьянства был с позором уволен и стал домовым. Так это или не так, судить не берусь, но проходя мимо сарая поздно вечером, можно было отчётливо слышать явно потусторонние звуки: размеренные монотонные скрипы, глухие шорохи, чихание и кашель, иногда даже негромкий плачь, а один раз, в момент прохождения мимо него трёх почти трезвых приятелей, домовой из сарая тихо прошелестел сиплым женским голосом: «Тише, дурак, убери руки… застукают…» Тут уж даже скептикам стало ясно-понятно, что Трифон Игнатьевич крепко помнил о годах своего позора и не жаждал быть обнаруженным. И его старались не трогать. Садово-огородная, так сказать, часть была засажена яблонями, дававшими к началу сентября, как раз к массовому перелёту студенческих стай из тёплых и иных краёв, обильный урожай хоть и мелких, но незабываемо вкусных яблок. Хороша была так же ирга, да не одно дерево, а целых три, не помню, может и четыре. С них собиралось такое

количество вкуснейших ягод, что все подоконники особняка были заставлены банками на зиму, не говоря уже о поедании в сыром и посыпанном сахаром виде. А красная и черноплодная рябина – источник витаминов на всю зиму!? Кусты малины и крыжовника снабжали своими сладкими дарами всех любителей ягод, отдельное, особое место занимала царица студенческого стола – картошка. Тут главное было – вовремя вскопать себе грядочку, никто ведь не запрещал и не контролировал, копай, где хочешь, лишь бы репетициям твоя деятельность не мешала. Про репетиции, само собой, разговор ещё будет впереди, а сейчас отмечу только, что с наступлением тёплых деньков, эти самые репетиции происходили по всему пространству двора, в любом удобном его месте. Тут вскопанная тобой грядочка, если не была особым образом обозначена, очень даже запросто могла быть затоптана, особенно при наличии в репетиции фехтовальных сцен или боёв. Потому копать следовало за кустами, ближе к забору, тут же сажать картошку и не скупиться на ограждающие знаки. Какие? Да хоть старые носки на воткнутых в землю палочках, хоть кирпичи, хоть… да что угодно, кроме пустых бутылок. Пустые бутылки, это святое, это валюта! По мешку бутылок иногда, в удачные дни, можно было во дворе обнаружить и ими запросто залатать прореху в треснувшем бюджете. К прилёту студенческих осенних стай, особенно если лето выдавалось средней дождливости, картошка саморостом вырастала, созревала до самой правильной кондиции и как раз готова была разложиться по ящикам и мешкам в подпольные пространства, чтобы почти всю зиму кормить своим вкуснющим естеством служителей обеих Мельпомен – и драматической, и кукольной. Несомненным украшением двора общежития была кошка Сара, проживавшая в мужеской части второго этажа и находившаяся в контрах с кастрированным Иннокентием, но зато с желанием дарящая свои ласки всем окрестным Донам Жуанам кошачьего племени. Невозможно было оторвать взор от раскинувшейся на досках тротуара в солнечном пятне Сары. Шерсть её лоснилась, тщательно вылизанная шершавым язычком, огромные зелёные глаза с хитрым, томным прищуром, широко открывались навстречу любому, протягивающему руку с целью погладить или угостить вкусненьким. Была Сара необыкновенно грациозна, ласкова и умна, и если бы не белый окрас с палевыми и почти рыжими небольшими пятнами, то не миновать было бы ей именоваться Багирой. Ещё одним обитателем двора была чрезвычайно наглая и хитрая, но необыкновенно умная и обаятельная ворона, которую автор этих правдивых записок назвал Карлушей. Имя это закрепилось, стало общепризнанным, и Карлуша, таким образом, получила законную «прописку» и стала членом студенческого сообщества.

Карлуша. А возникла она во дворе рано утром, когда ещё спят даже трамвайные кондукторы. А уж кондукторам вставать положено ни свет ни заря, чтобы к пяти часам утра уже сидеть со своей сумкой на рабочем месте - в пустом туловище трамвая, выходящего из ворот депо в странствие по извивам железных путей. Следовательно, произошло это в самом начале пятого часа прекрасного весеннего утра. 7

В комнате первого, мужского, этажа, выходящей окнами, вросшими по подоконник в сырую землю, прямо на двор, смотрел в это время сладкие сны студизус Бублик. То есть, звали его обыкновенным человеческим именем Сергей, но промеж собой иначе как Бубликом никто не называл. Серёга был не против, прозвище ему нравилось, а потому и мы дальше будем его называть так же. Так вот, в тот самый момент, когда Бублик храбро бросился в поединок, держа в правой руке шпагу, а в левой кинжал, называемый дагой, прерван был поединок самым наглым образом - в окно раздался призывный стук, и Бублик, уже приготовившийся разить противника искусным выпадом, вынырнул из сна в суровую действительность, поднял голову от подушки и, не открывая глаз, чтобы не прогнать сон окончательно, прислушался. Призывный стук повторился, и тогда он, чертыхаясь, нашарил ногами тапочки, вставил в них босые ноги, встал и пошатываясь побрёл отпирать входную дверь. Так уж было заведено, что любой пришедший в общагу стучал в окно первого этажа, в какое бы время это ни происходило, и ему гостеприимно открывалась дверь. Добредя до двери и открыв засов, Бублик некоторое время стоял позёвывая в полной тишине, ожидая, что вот сейчас войдёт... Но никто не входил. Подождав немного, Бублик начал замерзать, нетерпеливо выглянул во двор, чтобы поторопить пришедшего, но обнаружил, что за дверью в дворе никого нет. Чертыхаясь про себя, кляня шутника на чём стоит белый свет и жалея, что сладкий сон окончательно погублен, он вернулся в тёплую ещё постельку и скоро сопел в две дырочки, как и до этого досадного происшествия. Следующая ночь для Бублика оказалась окрашена теми же красками. Снова был стук в окно, снова был поход к входной двери в сени и снова за дверью не обнаружилось ровным счётом никого. 8

Наступление третьей ночи сопровождалось приготовлениями к поимке злодейского шутника, в числе которых был полный ковш воды, аккуратно выставленный у входной двери, для обливания паразита. К рассвету, когда на дворе значительно понизилась температура наполняющего его воздуха, воздух, наполнявший сени, достиг исторического температурного минимума, и вода в ковшике покрылась ледяной прозрачной корочкой. Только это оказалось ни к чему - Бублик уснул в своей комнате, не выдержав чтения тяжёлого, как хороший кирпич, труда одного из великих классиков мировой литературы. В нужное время призывный стук возник среди ночной тишины, как удар вечевого колокола и скинул с постели сначала кирпич, потом самого «стража». Вскочив в серьёзном недоумении, Бублик поначалу кинулся зачем-то к столу и схватил первое, что попалось под руку - вилку с насаженным на неё куском жареного хлеба (хлеб очень вкусно было поджаривать на горячих углях в печке). Постояв несколько секунд с вилкой в руке, он сообразил, что вскочил не для того, чтобы хлеб доедать. Добредя до входной двери, он в очередной раз обнаружил, что за ней никого нет. Постоял немного для порядка и, вернувшись в комнату, снова улёгся в не успевшую простыть постельку. Долго лежал без сна, прокручивая в голове варианты поимки негодяя и не заметил, как заснул, так ничего толком и не придумав. Следующая, четвёртая ночь ознаменовалась тем, что спал себе Бублик спокойно и не о чём не тревожился. Дело в том, что он заранее одолжил у однокурсника старенький и очень звонкий будильник, ещё и в кастрюлю его поставил, чтобы точно услышать. Заведя будильник на четыре часа, постарался лечь пораньше и почти сразу уснул, добирая недоспанные за предыдущие три ночи часы-минуты. Ровно в четыре утра будильник в кастрюле загремел так, что разбудил бы мертвеца. Бублик вскочил, выключил будильник, выпил холодной воды из приготовленного стакана и приготовился ждать, притаившись у окна за занавеской. Ждать оказалось совсем немного. В начинающем светлеть небе мелькнула лёгкая тень и скрылась за ведущей на второй этаж лестницей. Минута-другая и на перила вспорхнула большая почти совершенно чёрная ворона. Прошлась ворона по перилам туда-сюда, затем полезла клювом под крыло, что-то там поелозила, башкой мотнула, потом спрыгнула плавно на травку и направилась прямо к окну, шагая, как солдат на параде. И вот подходит эта прелесть к самому окну, вскакивает на карниз, глаз свой немигающий, исполненный хитрых искорок, прямо к стеклу приближает и долго-долго сквозь стекло и занавеску пытается комнату разглядеть. Бублик за занавеской замер, дыхание затаил и сквозь полупрозрачную ткань наблюдает за пришелицей. Потопталась ворона на карнизе, покачалась в стороны, хитрым глазом наводя фокус, а потом четыре раза, точно как припозднившиеся студенты стучат обычно, клювом долбанула в стекло и тут же отскочила в сторону, за стенкой притаилась, а хитрый глаз выставила и ждёт, что будет.

Ещё не понимая, что уже полностью пропал, наблюдая за этим обаятельным, умным и явно обладающим чувством юмора хулиганским существом, Бублик тихонько протянул руку, взял с тумбочки кусок вчерашнего хлеба, отломил порядочный кусман и отодвинув занавеску протянул руку, чтобы открыть форточку. Глаз мгновенно исчез - ворона отскочила в сторону, - но спустя минуту появился снова и с любопытством глядел на форточку. Осторожно стал Бублик крошить хлеб сквозь приоткрытую форточку на карниз. Ворона боязливо наблюдала одним глазом из-за угла. Как только хлеб был раскрошен и рука Бублика исчезла в форточной кромешности, ворона сделала несколько шагов, выйдя из укрытия и, переждав некоторое время, принялась за угощение. Хлеб был чёрствый, вчерашний, особенно крепкой оказалась корочка, которую Бублик, не сумев раскрошить одной рукой, целиком бросил на карниз. Как только дело дошло до этой корки, ворона поступила следующим образом: взяла корку в клюв, повернулась и с важным видом прошествовала к лужице, которая всегда существовала около лестницы, в тени её. Достигнув лужицы, ворона стала корку полоскать в воде, потом выпустила из клюва и стала ждать, когда та размокнет. Поражённый Бублик наблюдал за этими флуктуациями, уже почти не скрываясь за занавеской. Когда корка размокла, ворона доела хлеб, отряхнулась, почистила пёрышки и снова пошагала к окну. Много и часто разные учёные-эксперты спорят о том, обладают ли животные способностью мыслить. Я вам не скажу за всех животных, но вороны точно обладают. Бублик лично убедился в этом, когда высунув голову в форточку сказал вороне: «Ты, конечно, свинья, но уж больно хороша! Какие пёрышки, какой носок... Погуляй немножко, я тебе вынесу в тарелочке ещё покушать!» - и начал спешно собирать со стола в белую эмалированную мисочку всего, что попадалось под руку. Тут были и кусочки вчерашнего дряблого малосольного огурца, и хлеб, и ломтик сала и бог знает ещё чего, оставшегося от вчерашней вечерней трапезы. Выйдя с мисочкой во двор, он обнаружил ворону, сидевшую на перилах лестницы и занимающуюся важнейшим делом - чисткой любимых пёрышек. Осторожно, чтобы не спугнуть гостью, Бублик поставил мисочку с угощениями рядом с окном, причём ворона не выказала ни малейшего беспокойства и только поглядывала на него, кося то один сверкающий глаз, то другой. - Я тебе буду утром мисочку ставить вот сюда, - прокомментировал Бублик свои действия, - только перед завтраком, в восемь часов, договорились? А ты, пожалуйста, в окно мне больше не стучи. У меня скоро экзамены, я готовлюсь допоздна и рано вставать тяжело. Хорошо? Он отступил на несколько шагов, дождался, когда ворона, окончательно осмелев, примется за еду, мешать не стал, а вернулся в комнату и долго наблюдал через окно за трапезой.

Так и подружились с вороной сначала Бублик, а потом и все остальные обитатели общаги. К разговору об интеллектуальных способностях животных: ни разу после этого ворона Бублику в окно больше не стучала, она просто поняла его слова. И ничего удивительно в этом я не вижу.