ТАТЬЯНА МИРОВАЯ
У КАЖДОГО ИЗ НАС СВОЯ ДОРОГА, СВОИ СИНИЦЫ БРАЛИ ХЛЕБ С РУКИ. ДЛЯ КАЖДОГО СВЕТИЛИ ОГОНЬКИ, НАМ ОБЕЩАЯ МНОГОЕ В НЕМНОГОМ. ТАК ПУСТЬ ДОРОГИ БЕРЕГУТ ИДУЩИХ...
КАПРИЗ Намолчу этот день, нашепчу... Время бременем ляжет на плечи, каждый час по счетам оплачу, каждый миг, что остался до встречи. Пусть дурачит кого-то прогноз, пусть астрологи мучают звезды. Ну какое мне дело до звезд? Только страх, чтобы не было поздно, только сердца упрямый каприз, замирая от счастья и боли, будто падаешь, падаешь вниз... И себе разрешаешь позволить позабыть, то что было вчера, и о чем за спиною судачат, и всходило ли солнце с утра... Помнить только - всё будет иначе. Прикрывая ладонью свечу, пока сердца каприз не исполнен, намолчу я тебя, нашепчу. Только помни. Прошу тебя. Помни...
ЧТО ЭТО БЫЛО... Еще вчера был чистым лист, не знал помарки. И горизонт казался чист, и солнце жарким. Еще вчера в моем саду цвело и пело. Когда посеять лебеду судьба успела? Из горстки выделенных дней слагались даты. И оставались на войне, как те солдаты. А память всё длинней, длинней и взглядом строже. Что за спиной уже вдвойне теперь дороже. А за окном осенний твист. Что это было? Уже к стеклу холодный лист судьбой прибило.
СУТЬ Кузе Разве случается так, чтобы не был дан каждому в жизни хотя бы единый шанс? Если на пир этот, всё-таки, каждый зван. Ежели, всё-таки, выдан нам был аванс. Разве бывает по капельке или чуть? Может потом, когда схлынет хмельной угар... Впрочем, любить, это главная в жизни суть. Самый бесценный и самый роскошный дар.
А ВЧЕРА ЕЩЕ...
Что вчера еще так тревожило, безраздельно владело мыслями, и казалось совсем немыслимым как же так, без него, о Боже мой! Неужели ушло, да как же я? Обесцвечено, обезличено... Разве можно такое важное в безразличие, в безразличие?.. Удивлялась поляне ситцевой на лугах, где трава не скошена... Вот и выцвела, значит выцвела, и подёрнулась цветом брошенным.
ВЕРОЮ
День-то какой! Видишь ли? Ночь разметал серую. Будто больной, выживший, только одной верою. Свод у небес высвечен, синь не объять мерою, будто слепой вылечен только одной верою. Если чужим вымыслом черный туман стелется, верьте глазам милого, верьте губам милого, верьте рукам милого, верьте пока верится.
СЕБЕ, ЛЮБИМОЙ
Итог прозаичен, и годы давно уж не пули. Эй, сколько вас, спичин, в моём коробке? Не задули ветра только малость. Не парюсь, ну кто из нас вечен, уж сколько осталось, обидно, что тают как свечи Слинять бы на вспышке без всякого лишнего смрада, а копоть - излишки, кому это, собственно, надо? И я размечталась: ничуть не жалея об этом, отдать эту малость за миг восхитительный света!
ЖАЛОСТЬ Врач растерян, глаза отводит, чуть темнеют они от влаги. Только нервные пальцы бродят по столу, по листу бумаги, и слова, не совсем умелые, выдают полноту участья. Черным там, по листу по белому перечеркнуто было счастье. То, что виделось бесконечным и транжирилось без огляда. И скукожилась точкой вечность та, в которою нужно падать. Обозначившись, жизни сроки не коснулись души испугом, не увиделся мир жестоким, мысль ясна, голова не кругом, сердце смертной тоской не сжалось. Лишь щекам становилось жарко, лишь внезапно пришла усталость. Да и доктора было жалко.
РАССВЕТНОЕ Ближе к ночи сметет усталость, нервы вздыбятся до предела, как гадюка вопьется жалость и гнетет, и ломает тело, и подспудно сверлит мыслишка, что же это на самом деле, жизнь обман, мишура,пустышка... А под утро из колыбели, алый полог задернув выше, обозначив коньки на крышах, солнце выплыло, и с востока воздух мягко пришел в движенье, это вырвались из потока и придали ему скольженье золотого свеченья нити, и, играясь, рассвет похитил краски серые негатива, и свободно, легко, красиво в нарожденной от солнца сини, благодатным теплом согреты птицы парами разносили песню жизни, любви и света.
ВСТРЕЧА От тебя лишь одни ненастья, ты же смерти моей желаешь! Вот возьму и умру от счастья! Понимаешь ты, понимаешь? Погоди, я не все сказала, заруби на носу и помни! Но сиял старый друг глазами и мои целовал ладони... Пять часов до его отъезда. От прощанья до встречи бездна.
ДЕНЬ Погрузившись в своей заботе, что вовне, пропуская мимо, я пекла пироги любимым. День смеялся, он был не против. Муж звонил, забегали дети, день обычный, совсем не праздный. Но казалось, что все на свете так добры, несмотря на разность. Ни войны, ни горящей хаты, нет врагов у меня, кумиров. В заоконном пространстве мира нет ни правых, ни виноватых. Там ничто не берется боем знать уроки дались недаром. И не нужно второго Ноя, чтобы вновь собирать по парам. ...День, по сути, такая малость, горизонт истекает красным. Может прожит он был напрасно, может кроха и мне досталась. Может быть. Только снова снится луг весенний, теплом объятый. Скачут вольные кобылицы и смешные их жеребята.
КАК ТЕБЕ, МИЛЫЙ МОЙ...
Как тебе, милый мой, дышится вольно ли? День одинокий ветрами продрог. Не потревожу печалью, а боль мою выстудит время холодных дорог. Даже случайной не встречусь прохожею, горек обид неистершийся след, но почему-то как прежде тревожусь я, ты по погоде ли нынче одет. Что вечерами осенними слышится долог безвременья тягостный срок, вирши по-прежнему сердцем ли пишутся, что приберег, утаил между строк? Встречи не жду, да ее и не чаю я, только лишь память поникшей листвой, письма пишу и сама отвечаю им... Как тебе, милый мой, милый не мой?
ЧАЙ НА ДВОИХ Замело на душе, замело, боль в грудине от каждого вдоха не ждала я от сердца подвоха. Может быть растеряла тепло, а к душе прицепилась остуда, Может это всего лишь простуда... Подожди, отыщу туесок прошлогодней сушеной малины. Помнишь тот придорожный лесок, время будто зависло в зените и распалось на тысячи нитей, а с ладоней малиновый сок словно бусинки падал в корзины... Заварю-ка малинку я к чаю и душистой добавлю ромашки... Ах, душа, мы, как две потеряшки, ищем сами себя. Что встречаем в этом лучшем из лучших миров, или юдоли вечной печали?.. Разболталась, что толку от слов. Всё готово, наполнены кружки ароматным живительным чаем. Ах, душа, сколько лет мы подружки... Ну, за нас! Я за вкус отвечаю .
ЗАЧЕМ НАМ БОГ? Из века в век, из года в год ужель не хватит? Мы как слепые ищем брод среди распятий. Как было много лет назад, так и поныне. Нам видно сладок этот смрад второй Хатыни. Где наши Боги, мы к кому взываем в церкви? Коль превратили мир в тюрьму, коль жаждем смерти? Коль брат на брата, что в веках давно сроднились. Какой тут, к черту, Божий страх скажи на милость? Цветут сады, поет весна веселой птахой. Но выползает муть со дна забыв о страхе. Мир от позора изнемог, он стал проклятым... Боюсь спросить - зачем нам Бог? Чтоб быть распятым?
СИТО Упрямо, сдирая шкуру, с нелепым мешком заплечным, все лезем и лезем сдуру к тому, что зовется вечность, забыв о тепле привала искать, что от глаз сокрыто. Цепляясь в пути за скалы мешок превратился в сито и тощей поник котомкой. Казалось, должно быть легче, но нитью страховки тонкой смешно удержать за плечи. Лишь время к земле прижало. И острой насмешки жало в бунтарских глазах осело, вопросом немым повисло. И не было Богу дела. И не было места смыслу.
ОБЕРЕГ За окошком темно, там простудою мается осень, плющит капли в стекло и туманными клочьями виснет. Ветер в кучу собрал и охапкой к балкону подбросил умирающий ком из поникших и сморщенных листьев. Заберусь на диван, притяну к подбородку колени, зашнурую плотнее глазницы нахмуренных окон, здесь в тепле ночника столько нежной и тающей лени, и рассеянный свет подбирается к томику Блока. Обетованный рай, островок под названием "Пасхи", здесь нещадное Хроно теряет стремительность бега, Ангел здесь добродушен и так удивительно ласков. Для усталой души не сыскать мне милей оберега.