Кладбище саша стихи 2002 2012 by Євген Довгий

Саша Кладбище

Стихи 2002-2012 Сборник

Киев ЗАО «Випол» 2012

УДК _____ ББК _____ К (__)

К ( _)

Саша Кладбище Стихи 2002-2012: Cборник/ С. Кладбище. – К.: ЗАО «Випол», 2012. – 120с. ISBN Более сотни избранных стихов и песен киевского барда, известного в интернете под псевдонимом kladbische. Урбанистическая поэзия в жанре мистического реализма.

Більше сотні вибраних віршів та пісень київського барда, відомого в інтернеті під псевдонімом kladbische. Урбаністична поезія в жанрі містичного реалізму.

ББК

ISBN

Эта книга посвящается моим родителям и сестре, лучшему другу и любимому человеку, друзьям и всем котам. Без вас у меня бы ничего не получилось. Или получилось бы, но не так. Саша К.

Сказки

Маленький Рыцарь С облака прыгает ангел вперед – белый, святой, крылатый. Маленький рыцарь утром встает и надевает латы: всѐ чин по чину, кирасу, плащ, клевер свой – на удачу. Пусть будет трудно, а ты не плачь. Рыцари, брат, не плачут. Сколько драконов и змей вокруг, всех я не одолею… Только не выпусти меч из рук, станешь смелей и злее. Так, только так; да запомни, брат – пусть и один ты в поле, но всѐ же воин. Чего не рад? То твоя, братец, доля, Правила жѐсткие у игры: маленький самый – водит. Падают звезды, горят миры, даже друзья уходят. Плакать нет силы. Разряд. Зажим. Доктор, я умираю? Маленький рыцарь неустрашим – твердо идет по краю. Маленький рыцарь свой страх забыл – золотом латы блещут, крыльями снова орел забил, светом лѐг плащ на плечи. Меч его яростный славы ждет, Головы срубит Зверю! Маленький рыцарь идет вперед. Он победит. Я верю. 2008

Сказка про феникса Вот пламя снова Грызѐт и гложет, И вновь утихнет, И вновь играет… Без боли Феникс Уже не может: Он счастлив только Когда сгорает. И в вихре Силы его убившей Горели крылья, горели перья… Одну лишь горстку золы остывшей В ладонях скорбных держу теперь я. И страшно думать, что жду напрасно, Что лгут легенды, и в мире этом Не будет больше кроваво-красной Волшебной птицы, рождѐнной светом. Но ночь проходит – и с новой силой Из пепла Феникс опять восстанет. И то, что было его могилой, Для новой жизни началом станет! Не днѐм, не ночью, а где-то между Кружится Феникс в безумной пляске. Он будет людям дарить надежду, Дарить легенды и веру в сказки… И снова в тéни глаза закрыл я. Жаль, от гордыни мне не отречься. О, как хотелось погладить крылья! Но слишком страшно О них обжечься… 2004

Белый Город Среди безмолвия и стужи, Лежал и молча ждал гостей Кишками проводов наружу И арматурами костей Мой Город, пламенем объятый – Холодной огненной зимой. Мы рассчитались. Третий! Пятый! Четыре – влево. Ты – за мной. Стыл голос в воздухе звенящем, Мешался с пеплом снегопад. И рядом, притворяясь спящим, Упал застреленный солдат. Смешались танки, лед и мясо. Мы новый заняли рубеж, А в нем – еда, боеприпасы, И также трупы цвета беж. Я чиркал спичками неловко, И пальцы начали неметь. Один солдат швырнул винтовку, Упал в окоп и начал петь. Ну вот, с ума сошел бедняга. Я взвел курок – и голос смолк. - Похороните. Где бумага? Я подпишу. Десятый полк. Мы снова вышли утром рано, Пока еще не рассвело. Заныла под шинелью рана, Опять потрескалось крыло.

- Прием! Прием! Координаты… Незанятая высота. Ну, с Богом... Эй, вперед, солдаты! Не пожалеем живота.

- Прием. Прием! Да, все в порядке. Мои оскалились клыки… Но нет, не все идет так гладко. Наперехват идут полки…

А впереди… О, нет. Я знаю И этот взгляд, и этот Знак. Вот мы и встретились, родная. Тебя узнал я даже так, – В походном порванном мундире, И в окровавленном шарфе. Ну что, давай на «три–четыре» Мы совершим аутодафе?

На площади, живой когда-то, Натянутые, начеку Стоят замерзшие солдаты Лицом к лицу, штыком к штыку –

Твои, мои… Одно лишь слово, И снова – крик, кишки, стрельба! Так что, родная. Ты готова? Смотри, как нас свела судьба…

- Огонь! - Вперед! Уже не страшно. Вот он, «последний смертный бой». Когда дойдешь до рукопашной, Всѐ справится само собой… В который раз? Уже ведь было… Я в Бездну не хочу к Червю. Удар – и боль. В груди заныло. Да, снова это… дежавю. В воспоминанье светлом детском – Твой взгляд. И песни под луной… Но я упал. И с мерзким треском Сломались крылья подо мной. Моей шинелью меч протерла… Ну что, узнала? Нет, так нет… А я хотел сказать, но горло Кровь залила. Померк мой свет, Ну, смилуйся. Закрой мне глазки… Я снова падал в Пустоту. И лишь жалел, что в этой Сказке Опять не занял высоту. 2006

Про пиратов В цепи закована моя армия: куплены все ли, обезоружены... Что ж ты без боцмана в море плаваешь, Джек Воробей на своей Жемчужине? Да не реву я – давно проплаканы слѐзы по сказкам и по историям. Знаю, там сабли, цинга и кракены, только во сне снова вижу море я… Что, слишком вырос? Смотри, какие вы! Рано мне, милые, успокоиться! Я же не здесь, на работе, в Киеве – я на картинках тех самых комиксов, я на потертых кассетах с дисками, в мультиках разных и фильмах с сагами, с парусом, звездами – слишком близкими, – с песней пиратской, ветрáми, флагами! Я же не в вас – в них-то больше верую, крысы, заразы, чума продажная! Я покажу вам рутину серую! Рому и саблю мне абордажную! Будни, работа – я скучный сказочник, практикой стала моя теория… Только в рутине меж стен бескрасочных все же во сне снова вижу море я. 2007

Сказка про серого волка Слышишь, серая шкура? Послушай, не слышит он! Я же вижу, как ты по кончик хвоста влюблен – про опасность забыл, как двинулся головой. Ну, давай-ка, еще на месяц при всех завой! Я же вижу, как ты глядишь на нее, дурак, провожаешь до дома, слушаешь болтовню, этот треп про музыку и философский мрак про кино, равноправие, фото в журналах «ню», про модерн, постмодерн и политику, шмотки, шлюх … Ты теряешь не только голову, но и нюх. Не гуляй с ней ночами, слышишь, не жди луны, не давай проникать в твои мысли, тревоги, сны, а еще – не води даже близко ее от норы! Ей с тобой интересно – до времени, до поры. Но когда будут выть сирены между домами, и захлопает ржавой пастью стальной капкан, она бросит тебя и вернется обратно к маме, перестанет есть мясо… На шее твоей аркан, тебе колют снотворное, вяжут и тащат в клетку. Где теперь твоя девочка, милая, твоя детка? Где ее обещания – быть навсегда вдвоем? Она будет ходить в музей или клеить марки. В лучшем случае – раз посетит тебя в зоопарке. Если в худшем – посмотрит на чучело на твое, там, в музее… с другим, в один из деньков субботних, говоря ему те же сопли из тех же фраз. Может, ты и не знал, но отец у нее охотник, и ему не хватает шкуры – твоей как раз,

положить на паркет вместо коврика у камина…. Он с большим удовольствием выстрелит тебе в спину, и возможно, по-своему будет немного прав… Твое место не здесь. В лесу, у дремучих трав, где нет серого камня, бетона, метро и злобы, где вода из ручьев, и птицы в ветвях кричат, где не знают о лжи, и есть все условия, чтобы жить спокойно с волчицей, воспитывая волчат. Слышишь, серая шкура? Всю жизнь в человечьем теле – станет тесно, и город – он все же не лес родной. Да послушай, я вижу, глаза твои пожелтели, ты не слышишь – все думаешь только о ней одной. В общем, ладно, иди, иди к своей малолетке, ты меня своим видом и так разозлил уже! Только помни, ты с ней окажешься все же в клетке. Пусть в трехкомнатной даже, на двадцать шестом этаже. А потом, через годы, куря на балконе приму, ты в тоске на луну завоешь, как выл не раз…

А луна не ответит – покатится молча мимо, и исчезнет долой с твоих человечьих глаз. 2009

Сказка про Пугало Первый залп был похож на пощечину, второй разорвал плечо, а от третьего стало в груди моей горячо. И пока я лежал на земле и царапал ногтями ее, и пока я сквозь крошку зубную выхаркивал имя твое, и пока я не знал, почему же я все-таки жив до сих пор, твои братья с отцом несли заступы, пару ножей и топор. И веревку покрепче, и крепкое слово, и сноп – кукурузной соломы, заткнулся навеки чтоб. В поле пугало видно будет со всех сторон. Хрип особо звучит, когда давит сапог гортань. И вишу я в плаще, с соломою изо рта, и на черную шляпу садится мне князь ворон, говорит он – «Ну здравствуй, дружок, я пришел поесть. Что ты хочешь за левый глаз? Полагаю – месть». Кукурузное поле в ночи шелестит. Меня, знаю я, ты в условленном месте ждала три дня, все гадала – неужто тебя обманул, сбежал? Ты воткнула в любовь сомнений стальной кинжал. Как прийти, если ноги прибиты к доске? Мне жаль. Моя грудь вороньем исписана, как скрижаль. Кукурузное поле я кровью полил сполна. А когда третьей ночью на небе взошла луна, и когда моя тень предо мною упала ниц,

я по-новому мир узрел из пустых глазниц. И почувствовав силу в соломе, решил – раз так, значит, самое время соскакивать мне с креста. И пошел я, глазами черен, а телом сер, и на поле нашел я оставленный кем-то серп, и вопили сверчки, заглушая мои шаги… Я уже возле дома, родная. Беги! Беги. Помнишь, раньше мы прятались, милая? Но теперь – я открыто стучу в дверь закрытую, наконец. Я стучу, и едва с петель не слетает дверь, чтобы слышали братья, и слышал бы твой отец. «Уходи!» – мне кричат. – «Нечистая, уходи!» – и опять горячеет от пули в моей груди, и дрожащей рукой кто-то давит опять курок, но солома – не мясо, и я пересек порог. Моя грудь вороньем исписана, как скрижаль. Мы с серпом собираем особенный урожай. Крики, кровь, кто-то снова выстрелил из угла, только толку-то? Смерти же нету у пугала! Я крыльцо разломал, чтобы было на чем распять… Был один в поле сторож, теперь будет целых пять. Целых пять! Тучи скрыли луну, не видать ни зги. Пять четыре три два…. Я искать иду, да. Беги. 2011

Сказка про Кота-Капитана Кот залез на окно. Смотрит вдаль он со взглядом странным, Словно видит внизу не стройку, пустырь и грязь, А огромное море… Кот хочет стать капитаном: Бороздить океаны, со штормом седым борясь. Он в команду б набрал не крыс из канавы сточной – Только самых проверенных, лучших морских котов. Чтоб на каждое «мяу!» говорили ему «так точно!», И к девятому валу чтоб каждый бы был готов… Кот бы трубку курил, и ходил по морям неблизким, Знал бы карты, значения все широты-долготы. Свою шхуну назвал бы… скажем, «Морской сосиской», И его б уважали и слушались все коты! И однажды они б из-за дальних морей вернулись, Капитан бы прослыл героем котов навек… Но под окнами только серость осенних улиц. И стекает слеза из-под серых кошачьих век. 2008

Сказка про Маленького Принца Нет конца у дороги: так древний мудрец учил. Чтобы просто уйти, есть без счета путей на свете, Только раз не ушел, а остался и приручил, Значит, ты навсегда, ты навеки теперь в ответе. Ночью звезды в пустыне становятся так близки, Что попросишь – услышат, и даже исполнить могут. И змея, проползая, свернула себе в пески, И в колодце была не вода, а клубничный йогурт. Принц смеялся, бросая на землю измятый лист; Ну, кому нужна роза, ошейник, барашек, ящик, Если рядом есть теплый и пахнущий солнцем Лис, Приручѐнный и верный, ушастый и Настоящий... Говорят, в наше время дружба – легенд удел, Да и преданный друг, говорят, может только сниться. Но я видел: когда в поле мальчик один сидел, Рядом хвост то и дело выглядывал из пшеницы. 2011

Сказка про кошек и луну Когда догорит закат и темень одержит верх, Полезет луна опять белесою плошкой вверх. И знаю – когда ко сну в кровати пойду своей, Учует кошка луну, и будет молиться ей. У кошек горят огнем Глаза, света звезд полны. Все кошки ждут ночи днем И круглой своей луны. Когда же та бледный лик покажет из пустоты? Зрачки вертикальны их, дрожат в темноте хвосты, И подняты вверх носы – принюхались к небесам. И капли текут росы слезами по их усам. И слышно ночами мне, как кошки тайком поют. Они говорят луне о том, как им плохо тут. Как им одиноко, как Им пусто, и как темно… И сквозь полуночный мрак мигает луны бельмо: За тучами свет ее Играет теней плащом, И каждая кошка ждет, Чтоб ветер подул еще… Он выгонит туч волну С небесных морей-полей. Все кошки любят луну. И молятся ночью ей. 2007

Сказка про фей За окном был октябрьский вечер. Я в кружке ром С чаем грел на огне. Блики света у лампы вились. В девятнадцать пятнадцать в квартире раздался гром – все часы вдруг, ударив разом, остановились. Всѐ замедлилось, словно включили эффект в кино – Сразу звуки притихли, а также огни притухли. Сильный ветер внезапно мое распахнул окно, Он все свечи задул и растаял в потемках кухни. А потом с циферблата потрескавшихся часов Стала сыпаться пыль, серебром в темноте сверкая. И послышались тысячи вздохов и голосов, И тогда началась вдруг вокруг кутерьма такая! – Сотни резвых крылатых маленьких заводил Отовсюду летели, как будто бы рой из улья. Мои книги порхали по комнате, стол ходил, Табуретки плясали вальсы, и джиги – стулья. Холодильник подпрыгивал, словно гиппопотам, Три кота моих в страхе мяукали и шипели. В батареи стучали соседи – «потише там!» Только как успокоить фей – ну, на самом деле?! Они били посуду и на пол бросали хлам, Они выпили весь мой ром, добрались до виски. И к полуночи дом превратился в сплошной бедлам, Где повсюду слышны были феечек пьяных писки. А потом они вдруг пропали – в единый миг, Унеслись и исчезли во мраке осенней ночи. Лишь к утру разобрал я завалы вещей и книг, И уставший, прилег на секунду вздремнуть… Короче, дорогое начальство, прошу извинить меня. Знаю, я опоздал, но приехать не мог скорее! В том, что я задержался, как минимум, на полдня Виноваты, вне всяких сомнений, подонки-феи. 2010

Я пройду на рассвете дорогой шаманских тайн, Я достану ключи, против солнца их проверну... И откроется черный, как Кэльпи спина, Самайн, И откроются двери в особенную страну. Соберу всю тоску, и по ветру ее пустив, Стану лесу петь песню осеннего волшебства! И слетит позолота с рыдающих вечно ив, Завихрится, танцуя, оранжевая листва, И сплетутся ветвями десятки древесных пар, Ляжет изморозь тихо, дороги посеребря, Будет гладить мне щеки иней, и сизый пар Изо рта заклубится дыханием ноября. Знает каждый шаман: без зимы не наступит май! Я достану ключи, проверну против солнца их, И откроется черный, как Кэльпи спина, Самайн. И изменится мир навсегда за единый миг... 2011

Миры

Мне снилось Мне снилось место без войны и страха, Без крови луж, без тварей в сапогах, Без кучек пепла жирного и праха… Там даже воздух по-другому пах. На золотых полях там запах хлеба, От радости кружится голова; Там самое безоблачное небо И самая зелѐная трава… Там горы открывают ветру лики, И в тихих рощах слышно пенье птиц, А на лугах в траве, как солнца блики, Мелькают спинки маленьких лисиц… А здесь – седая ночь и полдень серый, И стены хмурых зданий за окном. Здесь лица без надежды и без веры, Холодный чай, бомбѐжка перед сном… Сюда раз в год на месяц лишь заглянет Луч солнца, разжигая жуткий зной. Здесь из трубы наружу ветер тянет Тот самый пепел, смешанный с золой… На той земле, в полях благословенных, Счастливый труд, живые родники… А здесь толпу больных военнопленных Погнали встретить смерть на рудники. И я смотрел, как плачет небо сиро… В бушлатах грязных, с кровью на губах, Мы стали повелителями мира, И будем строить тюрьмы на гробах.

И я закрыл глаза, чтоб на мгновенье Вместо разрывов бомб и воя вдов Услышать птиц лесных святое пенье, Увидеть краски полевых цветов… И понял вдруг: как странно, мерзко, жутко Запачкать эти травы сапогом… И вновь пошѐл, уснув лишь на минутку, На новый бой с неведомым врагом – За чистоту мундира или расы, Ищу железный крест в вечерней мгле. Дай Боже никогда не знать мне трассы, Ведущей к этой радостной земле… 2004

Есть место без зла, без зависти и отчаянья, без глупой политики, войн и стрельбы из танка! Здесь вечные мантры, похожие на мурчание, хранит вязью букв старинных святая тхангка, молочные реки слáдки, как воды Ганга, и так вдохновленно-прекрасны глаза и лица! Здесь Будда пушистый с розой ветров в петлице пьет чай и идет танцевать вечерами танго: бесшумно по залу, пола едва касаясь, скользит на подушках священных кошачьих ног... И кошки, которые приглашены на танец, ему говорят, что танцует он, будто бог. И им невдомек, что нет никакого «будто». А утром, перед рассветом, кошачий Будда в позе пушистого лотоса для покоя садится на коврик – готовится к просветлению. (Хотя, полагаю, со стороны такое легко перепутать с обычной кошачьей ленью!) 2009

Мы стояли с братом на льду под вышкой Снег летел на нас, Или пепел, может. Брат сказал: - Пи*дец. Нам, по ходу, крышка. Этот мѐртвый снег Навсегда, похоже. А я говорю: но какого хрена, Должен быть смысл, Ведь, правда, должен? Вырваться надо из этого плена, Чтобы был Путь Мной, тобой продолжен! Ведь к чему тогда эти Подводные лодки, выстрелы, бомбы, И скрип портупей??? А брат мне налил Полстакана водки, И тихо сказал: - На*уй. Просто пей. Просто пей. Наш мир – как параша, хлипкий, Пни его – развалится, Не иначе. И я взял стакан, от мороза липкий, И я выпил водки, И плакать начал. Потому что вдруг понял – за этим бегом Я забыл – цветы там, где сейчас сугробы И я понял, что выживу даже под снегом Просто чтоб дышать,и смеяться чтобы. Чтобы в голос петь, звуки неба внемля, Чтобы смерть сама Стала сном и былью. И разбив стакан, я упал на землю, И как снежный ангел Раскинул крылья. 2006

2023 Вот, лампа освещает тускло Бомбоубежище твоѐ – Стена. Пяток картин безвкусных, Вокруг какое-то старьѐ, Предметы, тряпки и ботинки, Разбитый розовый плафон, Шкатулки, ложки, фотоснимки И даже древний патефон. Я понимаю, в самом деле, Что ты здесь около недели, Мечтаешь, разве что, поесть. Но говоришь: – А хочешь чаю? И я, конечно, замечаю, Что между нами что-то есть. В мундштук пихаешь сигарету, Игриво лезешь мне в карман За зажигалкой. Ешь конфеты, - Мерси, мон Шер. Ои, шарман! Дешевый пафос в каждой фразе, В таком болезненном экстазе – В том, право, не твоя вина: Среди всей этой древней грязи – Ты ходишь год в противогазе, Ты стала страшной, как война. 2007

Киберпанк Париж. Перестрелка, и лето в разгаре. «Запомни пароль. Вот билет. Позову…» Абсент. Снова Прага. Неделя в угаре, Венеция, Вена. Обратно в Москву. Шотландия. Осень. Туманные горы. Отключка. Сюрприз: поменяли разъѐм. Убийство хозяина. Переговоры. Побег. Тѐмный Лондон и слякоть с дождѐм. Зима. Амстердам и две белых дорожки, Как снег за окном. Нужно кейс передать. Наѐмный убийца и ширка из ложки, И деньги – на память и новую «мать». Весна… Петербург, апельсиновый вечер. Три яркие вспышки и шок болевой. Я выжил. Я дома. Я молод, я вечен, Как звѐздное небо над чѐрной Невой. 2004

Так, маршируя, мы дошли до рая. Мы по телам добрались до небес... Здесь тихо. Осень листьями играет, Без суматохи и печали без. Зимой тут все опять покроет белым. Весной сквозь трупы прорастет трава… Я сел на миг почистить парабеллум. Мне скоро в бой. Я отдохну сперва, Я посижу минут хотя бы десять. Жаль, осень. Не щебечут соловьи, А капитан сказал – «Тебя повесят За мысли неугодные твои».

В погоне за мечтой о вечном лете Погаснет моя грустная звезда. Но пусть тогда придут играться дети В придуманные мною города. 2009

Tremor Дурнеет голова От запаха бензина, И трасса, словно нить: Когда вперед рвану, Порвется. Чуть жива Паленая резина – Давно пора сменить Покрышки и страну. Один на двадцать пять, мы выжили в Ливане, потом курили бханг в борделе Сомали. Я все спустил опять в очередной нирване /в любой другой дыре неправедной земли/. Знай, что не мочит нас, то делает сильнее. Малым я видел жизнь без края и конца, а также смерть не раз – но разминулся с нею /ты, говорила мать, везунчик – весь в отца/. А ты мне говоришь, что все мы станем чище, что мог стрелять не я, а кто-нибудь другой. Что здесь, на небесах, такая красотища!.. Ты погоди, чувак, я скоро за тобой. 2009

Мастер и Маргарита Пусть город сменит листопад весной, Когда, собрав героев всех под кожей, Гулять я выйду с тросточкой резной, И с треснувшим пенсне, и с наглой рожей. На рельсах масло расплескаю вновь, Сон про Пилата снова мне приснится… Я снова окуну колено в кровь, И снова побываю в психбольнице. Тугая боль рождается внутри, Бессмертные не говорят словами. И снова заору «Гори! Гори!» И рукопись опять не тронет пламя. По улицам иду – один? Одна? Мурлычет город, выгибая спину. И снова примус осушу – до дна, И жѐлтые цветы в канаву кину. Я хвост держу, как Бегемот, трубой. Но оттого виски мои обриты, Что принимаю опиум. И бой. И не хочу быть тенью Маргариты. 2004

Ад, наказание. Память в башке чужая – или же эхо прошлой моей судьбы? Снова во сне патроны в ствол заряжаю, целюсь, стреляю. Опять не промазать бы… Стоит сомкнуть глаза – и без перерыва, целую ночь в липком, глухом бреду – крики о помощи, грохот орудий, взрывы, кровь по колено, и я по телам бреду… В карте тропинок ночи хитросплетений скрыты от глаз невидимые пути. Это по ним до рассвета из тьмы и тени детские страхи выходят меня найти. Тянутся к горлу, визжат, верещат и душат, для нападения, алчные, ждут момент… Только мой сон стерегут неизменно души из двадцати придуманных мной легенд. Стоит лишь тварям к постели ступить поближе – сгинут они, рассыплются, как зола.

И потому сны я цветные вижу. Самые добрые сны без войны и зла. 2009

миры в картинках: озерца напалма, разбитый дзот и кофе по утрам, где знают все: войны не станет мало, давайте же вернемся к нашим снам. © Strahd Брату А ты не врал. Тебя считали странным. Ну, думали, что это – эпатаж. Я видел твои руки – грязь и раны, Руины зданий, взорванный этаж. От тишины там было страшно. Очень. Беззвучно шел вокруг смертельный бой. Ты был во сне такой, как раньше, тощий – Нас путали тогда еще с тобой. Ты кофе пил из выщербленной чашки, Среди бетонных, жутко древних, свай. А сверху самолет бросал бумажки С одним лишь только словом «Убивай». Я ранен был, но кровь с бетона стерло, Размазало дождями по стене. И ты мне бритвой перерезал горло, Чтоб я не сильно мучился во сне. И сон расплылся тонкой паутинкой, Я встал. Горел на шее тонкий шрам… Я видел все твои миры в картинках, Там воздух пах напалмом по утрам. 2008

Изгнанники, мы проклятых когорта, Сплоченные безумием ряды... Они считают – мы второго сорта. Но мы зальем напалмом их сады, Здесь будет яд, безжизненная зона! Резню устроить? О, я только за. Ты чуешь – ветер с запахом озона? Сегодня будет буря и гроза! И ярость закипит в надутых венах, Взметнутся пули роем злобных фей, О, мы не станем брать военнопленных! Мы станем брать их зубы, как трофей, Из пальцев будем делать ожерелья! Достань ножи, начисти свой доспех. Нас ожидает славное веселье! Возможно, ты не веришь в наш успех? Но знай, сегодня войско носферату Нам присягнуло. Буря и гроза! Мы пролетели точку невозврата. И в темноте их хищные глаза сверкают, как волшебные рубины. Мой кубок пуст. Налей еще. Налей!

Ты слышишь? Воют в небесах турбины, Винты моих военных кораблей. 2011

Сестра Зубастый зверь пятнистого окраса, С глазами до безумия пустыми, Она ступает босиком на трассу – По обе стороны лежит пустыня. Шершавый поцелуй сухого ветра, На шее амулеты против боли, Жара очередного километра И горький привкус перекати-поля, Нанесены на кожу знаки грубо Безлунными холодными ночами. Обветрены покусанные губы; И демоны пустыни за плечами. Вместо ножа в ладони – кость резная, Шерсть на загривке дыбом... Сатанею. Я чувствую, я чувствую, я знаю – Огонь! Огонь. Огонь идет за нею. 2009

Бойцовский клуб Здравствуй, алло. Ага, это я. Узнала? Нет? Значит, стану богатым. Да ладно, шутка. Я ненадолго, правда. Хреново стало – вот и подумал, услышать бы на минутку... Стой, не бросай трубу. Ничего не надо, правда – хотел услышать... Ты как? Живая? Я, вроде, тоже. Немножечко едет крыша. Может быть, не немножечко. Я не знаю. Нет, ты чего! Завязал. Никаких ―увечий‖. Только балет и керамика, сон и телек. Тут из-за сырости нафиг прогнили вещи. Берцы порвал, представляешь, до самых стелек. Рыбы? А, рыбы сдохли – осталась тина: помнишь аквариум в старой оранжерее? Стены вверху пожелтели от никотина. Нету воды, батарея давно не грееет. В общем, говно, а не место. Уехать? Нет уж. Некуда ехать и не на чем. И, что хуже – незачем. Я же давно превратился в ветошь, я даже сам себе больше уже не нужен. Шрамы болят, а вчера еще заломило перед дождем все суставы – артрит, похоже. Может, мне стоило взяться за варку мыла? Ладно, шучу, я забросил и это тоже. Ну приезжай, у меня еще виски литр, правда, жратвы вот, как водится, не осталось. Если решишь заехать – взяла бы свитер? Только не думай, что я тут давлю на жалость. Я бы хотел, чтобы все повернулось иначе. Только что толку кричать – я давно охрип. Знаешь, в последние дни меня часто фачит – кто на моей могиле напишет R.I.P.? Крутит живот – от любви ли неимоверной, или от джанки-фуда пришел гастрит. Ты не приедешь? Тогда я умру, наверно. Да, адрес тот же. Домик на Пейпер-стрит. 2011

Черную тень на песок опустила вышка; зной поднимается паром, неумолим. Если в пустыне поднимется буря – крышка... нашему каравану и нам самим. Надо спешить – я же видел, за нами флаги, на горизонте черных коней поток. Меньше глотка осталось в походной фляге, это последний, один на двоих глоток. Солнце на небе пылающим фонарем. Мы не сдаемся, а значит, мы не умрем! Главное верить, бороться и не бояться... Губы растрескались, ноет, горит висок, алая кровь просыпается вскользь сквозь пальцы, впитывает за секунды ее песок, пепел летает над красным ковром пустыни, слепит глаза, иссушает собой нутро... Мать из окна кричит, что мой суп остынет, значит, пора совок положить в ведро, и отряхнуть этот красный песок с колена, чтобы успеть на первое непременно. После обеда у нас – бесконечный лес, за голубятней, в старой зеленой роще, вечером – звезды считать в глубине небес. Ты не волнуйся, теперь будет только проще. Помнишь, как мы секрет закопали где-то? Нужно искать – уже на исходе лето, август закончится ливнем и сентябрем. В левом кармане одна на двоих конфета. Мы не взрослеем, а значит, мы не умрем. 2010

Мои ремни не режут даже бритвы. Когда затих пожар последней битвы, И снежная на кровь упала взвесь – Ты сам ушел, меня оставив здесь Со взглядом патетически-безумным Зубами край рубахи теребить. Ты думал, если я не буду шумным, Меня не станут слишком сильно бить. Тебя всего лишь чуточку задело, А я попал к виденьям в кабалу. Царапая ногтями свое тело, Круги рисую красным на полу: Здесь хорошо, спокойно, как на дне, И видится там высоко, в окне Гранитовый карниз с лепниной старой, И облака плывут, и вид хорош. Но мне вчера сказали санитары, Что ты, похоже, больше не придешь. Резиновая гладь остывшей грелки, И каша – в голове и на тарелке, И мягких стен больницы благодать. Тебя давно со мною рядом нету, Но мы – две стороны одной монеты, Которой не купить и не продать. Лежу в кругах карминового цвета, За стенкой слышно – капает вода. Пылинки в лужах солнечного света Плывут легко, порхая, в никуда, Сгорая в ослепительном огне, Сверкая и взлетая выше, выше… И я забудусь в милосердном сне, Не дергаясь и выстрелов не слыша. 2008

Аркхэм Мы оба знаем – каждый правду ищет, И каждому воздастся. Но постой – Скажи, кто может стать добрей и чище, Упав в поток отходов с кислотой? Кого не держат стены психбольницы, А кто привык за маской прятать честь? Что наяву, а что нам только снится, Что делает нас теми, кто мы есть? Что наша жизнь – комедия абсурда, Трагедия несбывшейся мечты? Я развяжу тебя. Беги отсюда, Пока они не подняли мосты. 2008

Вирт Сняты часы, оковы, квартиры, мерки. Скалится маленький дьявол из табакерки, верой обласкан – утренняя звезда. Страх проникает в окна, густой и липкий. Я перестал твоей доверять улыбке. Я верю маскам больше отныне, да. Знаешь, ведь маски останутся, даже когда станут бледнеть и в итоге сотрутся лица. Ты говорила, что хочешь остановиться, только теперь уже поздно. Прости, Алиса. В комнатах синим потрескивает неон. Мы же давно на всех поделили роли. Ты посчитала, что я – это белый кролик, но ты ошибалась, Алиса, и я – не он. Время-вперед, мы двинем неустрашимо, сзади оставив брошенные машины. Ты говорила, что эта игра не к добру. Ты говоришь, тебе страшно шагать за край. А я вырвал крылья – и в каждой руке по перу. Черное или желтое? Выбирай.

2010

Алиса лишилась сна. Как старый рекламный ролик, реальность сплошной флешбек: рекурсиям нет конца. На зеркале полоса – рассыпчатый белый кролик, дар флюрных болотных фей, разбавленная пыльца. Она бы и рада спать, но сон ей покой не дарит; и тремор в руках унять становится все сложней. Когда на стене часы тринадцатый раз ударят, чеширский наркобарон придет рассчитаться с ней. Беги из Страны Чудес – от третьей звезды налево. Иначе тебя найдет безумие-точка-com. По коже струится кровь, и красная королева следы от кровавых слез стирает тебе платком. Не пей, не коли, не ешь, не втягивай в нос, Алиса; чужие грибы не тронь, чужой не кури кальян. Беги из Страны Чудес, а то будет вечно длиться болезненный твой поход. Беги, пока Шляпник пьян. Чеширский наркобарон алмазные зубы скалит. Ром-кола, Шалтай-болтай, все пати с приставкой «пси». На зеркале полоса, за зеркалом – Зазеркалье; Алиса стучит в стекло. Разбить не хватает сил.

2010

Золотые нити На окраине звездной, на золотой орбите Дети-боги играют, прыгая, что коты: Золотые клубки распускают они на нити Чтоб связать тебя с теми, кто Видит совсем как ты. Неслучайны случайности. Знаки даются свыше. Среди сонмища душ золотыми блистают те, Кто с тобой одинаково думает, верит, дышит, Чья легенда с твоей – навсегда на одном листе. Прочитайте же вы, что под кожей Любовь храните, У которых нездешним светом горит в глазах. Даже смерть никогда не порвет золотые нити, По которым найдемся в любом из миров и саг.

2012

Автопортрет

Мой мир так безумно наивен и интересен, Его ты узнаешь, уверен, издалека. Он создан из снов цветных и осенних песен, Из слов позабытого детского языка. Здесь яркие дни будут вечной рекой тянуться, Здесь полдник и мультик – всегда по часам, к шести. Я создал его, чтобы было куда вернуться, И это, ты знаешь, дает не упасть в пути. Однажды мы здесь все дела и заботы бросим, И я покажу тебе сказочный путь – туда, Где я все такой же, каким был примерно в восемь, И старше не стану, пожалуй, что никогда. Ни пропуск в мой мир, ни даже билет не нужен. Ведь там без границ и условностей всѐ. Совсем. Там вечером мама всегда меня ждет на ужин, Там папе всегда не больше, чем двадцать семь. Там ветер в холмах, легендами земли дышат, Там вечное лето. Там мало людей, зато Там живы мои собаки, коты и мыши… Там, кроме тоски, вообще не умрѐт никто. Мы будем в широких карманах таскать патроны, Дырявые камни, солдатиков и ножи. Построим домА у самой древесной кроны, И будем играть, смеясь, в бесконечной ржи, И свалимся в поле устало на дня исходе, И будем смотреть на небо во все глаза… А в небе мои корабли убирают сходни, Летят над землей, Уплывая куда-то за. 2009

Я маленький игрушечный солдат: В войну опять по выходным играю, Стреляю, понарошку умираю, Игрушечный сжимая автомат... Я маленький игрушечный пират – В татуировках и в вещах дурацких, Качаю файлы с торрентов пиратских, Пью черный ром, бываю часто пьян, Раз в год, не чаще, вижу океан, Сокровищ карты нету – чистый лист… Я маленький игрушечный фашист: Кричу о чистоте арийских наций, Но ежели поглубже разобраться, То кто из нас, на самом деле, чист? Я маленький игрушечный поэт – Пишу стихи в игрушечном журнале Про жуть моих игрушечных реалий И про войну, которой тоже нет, Про бытие – во сне и наяву – В стране, где понарошку, год от года Дурная власть играется с народом, Где не по-настоящему живу. Я весь такой игрушечный! Зато Себя не дал реальности калечить. Кто ты такой, чтоб мне противоречить, Большое Настоящее Ничто? Пускай бывает нелегко порой, Пускай мои стихи сойдут за бредни. Зато в своей игрушечной легенде, Я Настоящий маленький Герой. 2009

Завещание Однажды – ночью, поутру, а может, в полдень – я помру. И коль порвется жизни нить, меня решат похоронить! И буду я лежать таков, среди могил и червяков; опустят гробик в почвы тьму... Мне будет скучно одному, и гроба не спасет уют – ведь там кругом негромкий люд, и даже водки не нальют, лежат, тихонечко гниют; лишь ночью слышен крик совы… Но хуже то, друзья, что вы меня придете навещать: сперва реветь, потом молчать, угрюмо кутаясь в пальто, а может, высказать все то, чего при жизни не успели. Мой холмик заметут метели. Но год пройдет, потом и два – и вот, уже едва-едва придут последние к могиле – другие-то давно забыли! Кругом тоска, земля и мрак, а я валяюсь, как дурак, и одиноко мне в гробу – один червяк сидит на лбу. Прислушайтесь к моим словам! Чтоб лучше было мне и вам, не нужно затевать возню – прошу предать меня огню! Тогда не буду гнить и преть, а буду весело гореть: сгорит с ноги моей ярлык, я буду пахнуть, как шашлык, и в пепел превращусь потом (оно компактнее притом!), и стану словно пыль у фей (ну, чуть жирнее и серей). Рассыпьте прах мой по ветрам! Я полечу к морям, горам, на Полюс, к средней полосе… Что помер я – забудут все, ведь тела-то пропал и след! И кто-то скажет: умер? Нет, вы что, Господь не приведи. Он где-то шастает, поди! 2009

Перебесившись с тоской болезной, стал я спокойней… светлее, да. Стали стихи мои бесполезны? Сколько я силы вложил, труда, чтобы внутри стало проще, тише, двери все накрепко там закрыв… А мне говорят – нет, ну что ты пишешь, где твоя боль, где былой надрыв? Песни твои – словно гимн победный, глупая радость без серых стен… Видно, ты всѐ, исписался, бедный, коль не страдаешь, не режешь вен! Я улыбаюсь безмолвно, тихо. Лучше не знайте, друзья, ей-ей, сколько маньяков, убийц и психов скрыто в несчастной башке моей. Как мне непросто держать границу, ту, за которой тоска и жуть. Лучше не знайте, что ночью снится, стоит мне только глаза сомкнуть. Лучше я все ж хоть на время брошу лить из себя негативный бред. Лучше я буду теперь хороший, вроде как солнцем весны согрет, вроде как глупый поэт/прозаик буду писать про цветы и, там, розовых котиков, белых заек, милых парней и прекрасных дам. Это не ложь, не тупая маска, я даже счастлив – клянусь, вполне; я же и вправду судьбой обласкан, мало кому так везло, как мне. Жизнь теперь видится в белом цвете, я не печален и очень рад! Только вот, знаешь, ничто на свете не убирает твой личный ад; всѐ, что тебя изнутри на части рвет и терзает, пока живой – знаешь, не хватит и тонны счастья, чтобы пустырь вдруг зарос травой, чтобы ручьи кислоты и яда стали вдруг чистым святым ключом. Так что о боли моей – не надо. Мне еще есть рассказать о чем; пусть я пишу не так остро, просто, не будоражу стихом умы. Пусть я останусь собой, Погостом, Кладбищем собственной, личной тьмы. 2009

Меня, я слышал, видели убитым. Все говорили, что я прахом стал, А я впитал в себя азот и битум, И из бетона серого восстал. Меня считали без вести пропавшим, Печатали в газетах некролог. А я проснулся, травами пропахший, Раскинул руки – и на землю лег, И так лежал, лежал, пока из грязи Обратно в раны кровь моя текла. Я стал котов и птиц весенних князем С глазами цвета битого стекла… И снова вдаль вела меня дорога, А вдоль нее гудели провода. Я пил из талых луж, я небо трогал, Я жил везде, а главное – всегда. Мой серый плащ был молнией распорот, Никто уже не верил в мой приход. А я пришел. И значит, завтра в город Весна по расписанию придет. 2009

Из люков пар, ресницы в инеи, Горит заря. От октября прошел по линии До октября. Качаюсь в мире, словно маятник. Кричать охрип. Моя судьба напоминает мне кислотный трип. Я недоваренная кашица легенд и саг, и пепел снегом белым кажется на волосах. Сверкает луч за краем осени, с собой маня… И в рифмах по Cети разбросаны Куски меня. 2009

Стая в небо бежит – то ли явь, то ли просто снится, Капли крови на морде закрасили шкуру ало... Волчий след на снегу – свежим росчерком на странице: Твоя книга еще не дописана до финала. Нужно просто бежать, а сдаваться... пожалуй, рано. Иногда даже холод спасает, ты знаешь это? На морозе хотя бы не так кровоточит рана. За морозом всегда наступает тепло и лето... А на небе заснеженном – серая бездна только. Но над ней выше солнце: горит себе, не сгорая. Если хочешь взлететь, то дорогу узнай у волка. Потому что лишь волки ведают путь до рая. 2011

Мы уставшие дети города и асфальта, мы давно оборвали с природой любые связи. Невдомек, как форели на нересте крутят сальто; или как отличают орешника лист от вяза, и в котором часу муравьи закрывают двери, что там кречет на скалах кричит себе без умолку; мы не знаем (не помним?) как трутся носами звери, как о тайной тропе волк расскажет другому волку, как сигналит сове сова про мышей, заухав... Мы же дети асфальта, природа нам незнакома, мы увидим ее на рабочих столах нетбуков, или ночью в усталом сне, что похож на кому. Мы не вносим природу в наш статус и "интересы". Да гори все огнем, лишь бы был интернет быстрее... Нас не трогает в море грязь или рубка леса; запах меда на травах июля давно не греет. Мы в коробках живем и питаемся, чем придется. Мы давно не природа, мы смесь сволочей и свалок. Но скажи, отчего на закате так сердце рвется, когда алое солнце отсвечивает на скалах? Почему так приятно в разломе меж плит бетонных неожиданно встретить головку чертополоха? Почему вызывают улыбку цветов бутоны, и приходят коты на руки, когда нам плохо? И порою мне снится – в тумане, как будто в вате, слышу тихую песню, мелодия мне знакома... И тогда среди ночи я резко сажусь в кровати, и накинув ветровку, один выхожу из дома. Вспомнив что-то забытое я в электричке еду, после долго иду, звукам ветра в ушах внимая. И в высокой траве, улыбаясь, снимаю кеды. И земля говорит. И я, кажется, понимаю. 2011

Ржавеют влажные шляпки закрученных в кость шурупов. Я буду ждать тебя в доме, в доме тысячи трупов. Застыл формалин в ржавеющих чанах. Ножи разлеглись на полке. Здесь много вещей непонятных и странных, хрустят под ногой осколки. Вон кровью написано «помоги!» – стирается постепенно. За лестницей снова слышны шаги, бегущие вверх по стенам. Избитый уродец в подвале сидит, прикованный к полу: сволочь, раскрошены зубы, и нос разбит, узором на коже щелочь; я помню, он плакал, кого-то звал, на все голоса стеная. Ты знаешь, насколько глубок подвал? Я, честно, и сам не знаю. Зайди и забудь свой нелепый страх, неважно, что будет после. Кто кукол развешивал на крюках? И куклы ли это вовсе... Так своеобразен мой быт, уют, мне здесь не бывает больно; послушай – летучие мыши поют в заброшенной колокольне. На мне злые феи танцуют фокстрот, пока лежу на полу я. Раскрой, темнота, свой беззубый рот, для сладкого поцелуя. 2009

Девять жизней

1 Я помню этот миг… и свет недвижимый, Когда в оковах к трону подвели Меня – я молодой был и обиженный, А рядом вишни бешено цвели. Он говорил – величие есть мания, Он говорил: гордыня – это грех. Он говорил, что будет наказание, И это будет мой урок для всех. Пред хором белокрылых херувимчиков (я был им братом… полчаса назад!) Мне оборвали крылья – как зачинщику И вынесли вердикт – навеки в Ад… Неважно стало – выживу ли, сгину ли, Я так устал от хора пошлых фраз! И вниз упал – не потому, что скинули, А чтобы полетать – в последний раз. 2005

2 Был в отряде один паренѐк – Запевала для всех строевых. И когда, было, валишься с ног, И когда, вроде, к смерти привык, И на марше, и если привал, И когда биться насмерть приказ, Он нам песню всегда запевал, Ужас прочь прогоняя от нас. В одну воду опять не войдешь. В одно место две бомбы не бьют. Но в ногах унимается дрожь, Если рядом о доме поют. И однажды, когда закипел Мир вокруг от чужого огня, Из окопа он вышел, и пел, Страх долой от отряда гоня, Сквозь осколков чудовищный град, Словно пуля его не берет! И за ним следом вышел отряд, Как один – в лобовую. Вперед… А потом ярость боя прошла; И певец оказался седым. Но я видел за ним два крыла, Когда пел он, идя через дым. Там, где холод и тяжесть сапог, Где винтовка в ладони вросла, Нам поет его голосом Бог, И дорога не так тяжела. 2011

3 Френсису несколько лет за двадцать, он симпатичен и вечно пьян. Любит с иголочки одеваться, жаждет уехать за океан. Френсис не знает ни в чем границы: девочки, покер и алкоголь… Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль. Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак. Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой! Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал! Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал». Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой». Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя. Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя. За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро,

он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем». Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда. Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «Я здесь женился опять почти»! На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной. Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце. Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива. В сумке несет почтальон исправно от никого никому слова. 2010

4 Меня утром на воздух вывели, из вещей – лишь штаны больничные. В полусне я не помнил имени – увезли мое дело личное (пока я сидел на скамеечке) в черно-черной стальной машине. А потом я увидел девочку – в белом платье, с глазами большими, она шла сквозь туман, как пьяная, босиком по холодным шпалам. Я окликнул ее, она глянула, улыбнулась мне и пропала. Потащился по рельсам следом я, надо мной гулкий провод тянется. Вот найду еѐ и поведаю, что я не наркоман и пьяница, хоть башка моя и обритая, и по локоть рука обколота. Тут внезапно так стало обидно мне – не от голода, не от холода; не того, что в Африке эбола, просто понял, что нету истины. Да и девочки нет, и не было. Только шпалы. И осень с листьями. 2009

5 Иван Постоянный, ефрейтор Войска Божьего …И топали девки к ручью за пригорком пó воду, босыми ногами по травам шагали весело. Валяясь во ржи, я думал – гудели оводы, а это гудели за линией неба мессеры. Наш попик церковный, рыдая, читал Евангелий. Я рядом был. Взрыв. Нас отбросило аж за просеку. Мои открывают глаза цвета хаки ангелы, вручают мне связку гранат и святую мосинку. «Служивый, служи! – повернули лицом к Лукавому. – Туда и стреляй. О потерях – не беспокоиться! Ты будешь весь в белом в конце и овеян славою; такие, как ты, нужны нам в небесном воинстве. Тебе мы дадим паѐк и конягу верного, не хочешь коня – бери танк. Мы оплатим хлопоты.» Что толку писать о днях и ночах инферного? Горела земля, даже небо все было в копоти. Вручили звезду, награждали меня наградами… Не помню. А помню, как брел сапогами рваными По мертвому полю, по лужам солярки-радуги, и фрица тащил на себе чуть живого, с ранами, Ему говорил – «Нихт штербен, держись, пожалуйста. Зашью тебя, этим на зло!» И сорвал звезду мою. Пускай наверху они сами не знают жалости. Но я-то не ангел, и слава Христу, я думаю. 2009

6 Муттер и Фатер гордятся Отто. Рост за два метра, глаза как сталь, тело, осанка, манеры -- что ты, впору сниматься у Риффеншталь. Он побеждает на скачках конских, Вагнера темы поет на бис, Даже стреляет по-македонски. Белая бестия, as it is. Но каждую ночь из тумана глядя черными дырами мертвых глаз Отто является фройлян Надя в платье сатиновом. Был приказ – Каждый изловленный партизайне должен висеть на суку. И вот, Отто с улыбкой "йедем дас зайне" пойманных русских к допросу ждет. В двери Надежду впихнули грубо. Отто глядит на нее свысока. Наде семнадцать, разбиты губы, кровь на сатине, в глазах тоска. Делу, увы, не помочь слезами. Слышно – солдаты копают рвы. Отто вздыхает "Jedem das seine". Милая фройлян, мне жаль, увы. Вдруг исчезает тоска во взгляде, зал погрузился на миг во тьму. Прыгнув, на Отто повисла Надя, в ухо гадюкой шипит ему: "Что, офицер, не боишься мести? Нынче я стану твоей судьбой. Мы теперь будем цузаммен, вместе. Слышишь? Отныне навек с тобой."

Надю за волосы тащат к вязу, в бабушкин, с детства знакомый, двор, Где ожидает, к суку привязан, быстрый веревочный приговор. "Шнапсу бы... Водки бы... Не иначе – рюмку с товарищем вечерком". Отто стирает рукой дрожащей Надину кровь со щеки платком. Водка ли, шнапс ли, исповедальня – все бесполезно. Опять в ночи Надя из курской деревни дальней смотрит на Отто, а он молчит. Наденька шепчет "Jedem das seine!". Отто хрипит, воздух ловит ртом. Дойче овчарка глядит на хозяина, длинным виляет, скуля, хвостом. Был же приказ и была задача... Йедем дас зайне. В окне рассвет Надя уходит. А Отто плачет Семьдесят долгих кошмарных лет. 2011

7 Не каждый породистый знак зодиака Судьбу вам предскажет и выпишет чек. Один мой знакомый – немного собака (хоть с первого взгляда – совсем человек). Я видел недавно – по улице серой он шел, озираясь, как будто злодей; в глазах с недобитой собачею верой касательно дружбы собак и людей. Мы сели на лавочке обледенелой, Чадил поездами февральский вокзал. Мы выпили с ним по стаканчику белой, И друг мой, собака, мне тихо сказал: – Я крест бы поставил на мире на этом С безликой толпой, свой утратившей ум. Но знаешь, есть девочка с иммунитетом, чью кровь не испортил назойливый шум. Она не боится дорожного знака, чужих голосов, отражений зеркал. Она – это то, – говорит мне собака, – что я среди улиц безумных искал. А я ведь просветов не ждал и подачек от немилосердной клыкастой судьбы. Но видно, что есть свой Господь у собачек, И Oн отвечает на наши мольбы. Колесами поезд размеренно стукал, В туман уходила путей полоса. Я видел в толпе обезличенных кукол Ее необычного цвета глаза. Она шла маршрутом, что мне был неведом, И, кажется, книгу держала в руке. И друг мой, собака, пошел за ней следом На тонком, невидимом нам, поводке. 2010

8 Подарила мне мама однажды нож, с черным лезвием маленький воронок. Мать не знала, что я – наркоман и бомж, говорила – учись хорошо, сынок. Брат мой старший лицом был похож на смерть; обещал взять на дело когда-нибудь. Он на звезды меня научил смотреть, и сказал, как из золота делать ртуть; научил различать он, где бред, где брод, где знак свыше, где просто дорожный знак. А сестра говорила, что я урод, но уверен, она не считала так. Трасса в небо идет, горизонт высок, вдоль дороги лежат черепа коров. Ветер здесь горяч, раскалѐн песок, и машина едва не скатилась в ров. Тормошу водителя – брат, не спать, до границы доехать – полдня всего. За рулем – мой младший, он пьян опять, и разбавлены спиртом глаза его. Обернувшись, он мне говорит – «держись, не сдыхай, братишка!» А в окнах — тьма. Подарила мне мама однажды жизнь, но забыла в нагрузку додать ума. И в простреленном легком клокочет страх, заливает кровавая пена рот. Но со лба вытирает мне пот сестра. Говорит: «Если сдохнешь – убью, урод». 2009

9 Когда солнце листву из зеленого стѐрло в медь, и ладья твоя сбила с доски моего офицера, ты сказала, что хочешь детей от меня иметь, чтобы были у них глаза не черны, а серы. Что надеяться мне можно лишь на тебя одну, что мы чем-то похожи и так одиноки оба. Ты сказала, что знаешь – все кончится моргом, ну, или камерой, где отбывают свой срок до гроба. Ты туда принесешь мне напильники в пироге, поцелуешь все шрамы мои и мои наколки. И ты тащишь меня танцевать, а в моей ноге уже несколько лет продолжают ржаветь осколки. И ты пляшешь одна на холодном стальном ноже, ты меняешь прически, любовников и наряды. Ты желаешь, чтоб я был счастлив, но мне уже ничего, кроме выпивки, собственно, и не надо, и в багажнике шмайсер соседствует с ППШ, и на свете меня держит только святая сила. Мы не будем вдвоем. Я подумал – зачем мешать Мой ирландский вискарь с мексиканской твоей текилой?

2009

О важном

Они Они – в мониторе, на радио, на ТВ, Они в нашей личной почте и в голове. Они сократили сон нам – уже на треть, Они говорят, что слушать и что смотреть. Они нас гноят в ярме цифровых оков. Они нас растят – придурков и слабаков, Они отбирают Библию и Коран В обмен на клавиатуру и твой экран. С кем надо дружить, работать и даже спать – Они продиктуют, а ты и не будешь знать. Им нравится то, что каждый из нас устал, Им нравится знать, что не закалится сталь. Им нравится то, что радость ушла из нас, Им нравится видеть сотни погасших глаз. Им нравится то, что мы верим ложным снам. Им нравится то, что нравится это нам… Но знаешь, ведь даже здесь, где огонь зачах, Где офисный стол семейный сменил очаг, Где вместо друзей – никнейм-юзерпик в жеже, Где вместо любви – твой смайл в айсикью уже – Останется кто-то, пускай хоть один, но тот, Кто любит тебя, кто верит в тебя и ждѐт, И вечером свет зажжется в твоем окне. ОНИ проиграют. И нравится это мне. 2007

Джонни решил в такую сыграть игру: Собрал всех друзей: «А знаете, я умру.» /Он говорит, а голос его дрожит/ «Врач мне сказал, две недели осталось жить, Врач мне сказал, будет больно, ну, сущий ад, Что умереть я сам буду даже рад. » Расстроились все, И плакали, И скорбя, Одни говорили «как же мы без тебя?» Вторые сказали к другому сходить врачу, А третьи участливо хлопали по плечу. К вечеру Джонни оплакали все вокруг. И только один, самый лучший и верный друг Подумал секунду, накручивая усы... Сказал: «Я достану морфий, чувак. Не ссы.» 2012

Революция Ты знаешь, ночью снова был мороз. Проклятием нависла баррикада, И кофе пили – из молитв и слѐз. Зачем? Не знаю. Видно, было Надо. И Че Гевар – не сотню и не три, А миллион собрали Бонапарты. Но Родина – не флаги и не карты, А то, что слева так болит внутри… 2004

Сидел я на склоне в густой траве Купаясь в закате дня. И был юный Бог в моей голове, И он понимал меня. Четыре ветра дули на склон, Пути открывая снам. А мы говорили – и я, и Он, И солнце светило нам. А ночью звѐзды включили свет, Холмов освещая зал. Я спрашивал Бога в моей голове, Я много чего сказал. Из ночи рассвет ковылем пророс, И вечер на землю лѐг. И слушал опять за вопросом вопрос Мой юный беспечный Бог. Я мог бы сидеть с Ним вот так всегда, В сплетении трав и рук. Но в третий раз поднялась звезда, И Бог мне ответил вдруг. - Ты ищешь причину во всем и суть, Ты ищешь богов на крестах. Но стоит прилечь на часок уснуть – И все на своих местах. Всѐ проще, несчастный мой идиот, Носящий за пазухой нож. Ведь ночь настанет, и день пройдет, И ты через всѐ пройдешь. Не плачь по тем, кто давно мертвы, Пой гимны себе самому! И вышел Бог из моей головы, И к звездам ушел во тьму. 2005

Мы идем (в соавторстве с Че) Днем – а если надо, и в ночи, Не боясь споткнуться и упасть. Хлюпают по лужам кирзачи, Драные ботинки месят грязь – Мы идѐм. Затянуты ремни, Проверяет бегло ствол рука. За спиною – километро-дни, Впереди то поле, то река, Мы идем. Колючие кусты рвут одежду, как голодный зверь. Мы идем, мы рядом. Слышишь, ты? Продержись, мы скоро. Ты поверь. Слушай – ветер чей-то хрип несет. Мы идем, мы рядом. Мы – всегда... И когда покажется, что всѐ,нет тебе спасения – тогда Там, на горизонте, – посмотри, наших папирос горят огни… Только если сдался ты внутри, только если струсил – извини, Не успеем, нет. Не добежим, не преодолеем этот путь. Если в драке руки ты сложил – Ну, дружище, что… не обессудь, Не успеем. Так что уж держись, И пока внутри тебя огнѐм Тонкой жилки в сердце бьется жизнь – Мы идем. Ты помни, мы идем! Бейся насмерть, плоть когтями рви, Вой, кричи, чтоб слышно небесам! Мы придем – ты только позови – Если ты держаться будешь сам: Просто знай, под снегом и дождем, Под покровом вечной тишины – Мы идем. Ты слышишь? Мы идем. Если мы тебе ещѐ нужны… 2007

Пуст мой дом. А помню, что когда-то Был гостеприимством знаменит. Позабылись памятные даты, Запахи подушка не хранит… Что ж ты, моѐ сердце, не сигналишь? Через пальцы утекают дни, И в кровати ждет меня одна лишь Белизна холодной простыни… 2006

Вновь обострение у психов – Весна приходит втихаря. Апрельский дождь смывает лихо Дерьмо с газонов ноября, По парку льѐтся хрип гармони, И шум воды, и лай собак. Налипла вечность на ладони, И не смывается никак. 2006

Однажды мы будем солдатами Однажды мы будем солдатами, когда время настанет скверное. Я пока не уверен с датами. Это глупо звучит, наверное, – тут же вон, ребятня в песочнице, солнце в небе широколицее… Ты не думай, нет, мне не хочется, ни в окопы, ни на позиции; но ночами во сне мерещатся те убитыми, те – распятыми... Только мы одни, вроде, держимся – ведь однажды мы будем солдатами. Молодыми, не очень… Разными. Кто-то трусом, а кто героем, намотаем портянки грязные, рассчитаемся, встанем строем, и от первого до десятого каждый выкрикнет свое имя. Знай, однажды мы будем солдатами, я уверен, мы станем ими. Мы расстанемся с играми детскими, со дворами своими спокойными, когда небо взорвется тресками, а земля запылает войнами… И, смирившиеся с утратами, будут плакать по нам родители. Однажды мы будем солдатами – с сигаретой в обшлаге кителя, с пневмонией, холерой, ранами, с похоронками и жетонами, с сапогами в грязи и рваными, и с молитвами, и со стонами, и с привычной бомбежкой утренней, с фотографией втрое сложенной, и с патроном в кармане внутреннем – тем одним, для себя отложенным; с челюстями до боли сжатыми, с отрешенным безумным взглядом... Однажды мы будем солдатами. Потому, что война уже рядом. 2009

Злая кошка Лучше котов зверей не бывает в мире, кошки честнее тварей любых других… Много таких живет у меня в квартире – всех я люблю, и глажу, конечно, их; трачу на них зарплату, боюсь невольно – как они там, дома и без меня. В общем, казалось бы, мне их с лихвой довольно. Но не хватает кошки одной, огня глаз ее – самых больших, больше не бывало… И никогда не будет в другом коте голоса, носа, морды ее овала. Общие есть черты, но совсем не те: Кошка моя была просто на редкость злая; взгляд ее был недоволен и вечно хмур, звук наподобие жуткого сиплого лая кошка моя издавала вместо «мур-мур». Грозного рыка ее хрипловатым нотам все удивлялись. Она не любила детей, взрослых… любых, а особо чужих, да что там – даже свои опасались ее когтей. Ей придержать бы яд, кислоту и щелочь, хоть бы на миг недовольство смирить своѐ! Можно не верить, но знаете, эту сволочь я обожал, и люблю до сих пор еѐ. «Злобная тварь!» каждый в след говорил, заахав. Не было ласки в кошке моей. Зато мало кто знал, но от холода детских страхов кроме нее мне помочь не умел никто. Ночью лежишь один в полумраке… тело Оцепенело, ужас стоит у ног. Кошка моя дверь открывать умела, чтобы кошмар меня удушить не мог.

Тыкалась мокрым носом в мою ладошку (чтобы я знал, что теперь не один, а с ней) и начинала мурчать, как простая кошка, только, пожалуй, в несколько раз нежней. Мне было двадцать. Родители равнодушно в трубку сказали – «Отмучилось зло твое». Мало, кто знал, как молча ревел в подушку, как в темноте, словно в детстве, я ждал ее, Мало… Да нет, никто. В небе одиноко Гордо гуляет над крышей моей луна. Много котов живет у меня под боком, младший – в полоску, помоечный, как она, Ласковый только. И каждую ночь в постели Рядом мурчит, подставляет чесать живот… Может, в его полосатом глазастом теле Злой моей кошки нежность теперь живет? Он и мурчит, и встречает всегда на входе, тычется розовым носом в ладонь, дурак. Кошки всегда за нами назад приходят, если их любишь по-честному, просто так. 2010

Лето течет и течет сквозь пальцы, прочь разлетается, словно птицы. Солнце надело лучи на пяльцы – август так плавится и дымится, вроде прощается – напоследок жарит асфальт, даже ночью душно, тлеющий воздух безбожно едок. Мир – наконец-то – такой, как нужно. Вещими снами набил оскому; встав, перестал я ходить в веригах. Я научился за год такому, что не читал и в трехтомных книгах. Был когда мудр, когда – юродив, много искал – и нашел немало. Где-то стал крепче, а где – напротив, жизнь размолола и поломала. В небе летал, в море плавал кролем, были находки, дары, пропажи. Как бы там ни было, я доволен – год был хороший, отличный даже. Год был бессовестно интересен – путь, полный ребусов, ям, подсказок… Я вам желаю таких же песен, неба и моря таких же сказок. Год был хороший, отличный даже… Время, ты дальше бежать изволишь? Я и не думал о том, куда же можно зайти, сделав шаг всего лишь. В волосы ветер – восточный? Южный? Нас уже ждут, понимаешь, где-то? Мир в моем сердце, такой, как нужно – яркий, горячий. Живой, как лето. 2010

Psalm23 ...though I walk through the valley of the shadow of death, I will fear no evil, For You arе with me. Пусть другие в страхе еле дышат, пусть они… Tебе-то что с того? Ничего не бойся в мире. Слышишь? Бойся никогда и ничего. Как бы ни старались в твои уши влить побольше ужаса и лжи, Голоса трусливые не слушай, твердым будь. Не бойся, не дрожи: В темноте нет ничего страшнее, хуже этой самой темноты. И когда ты разберешься с нею – страх уйдет, боясь тебя. А ты Крепким, наравне с земною осью, стань и стой, под корень зло рубя! Никогда и ничего не бойся – этот мир был создан для тебя… Все его невзгоды, неудачи, кризис, беды, ужасы войны Ничего, ни капельки, не значат, если страх мы победить вольны. Если ужас наполняет вены, если все внутри тебя дрожит, Вспомни, что к полям благословенным сквозь долину смерти путь лежит. На костер, на бойню или битву собираясь выйти – повтори: «Ничего не бойся!» – как молитву. Нету страха у тебя внутри. 2010

Не заостряйся на вопросе «Зачем я? Кто я? И куда...?» Смотри, вокруг какая осень!– Таких, пожалуй, никогда Еще вокруг не танцевало: С остатком лета ветерок По кругу листья носит ало, И солнца спущенный курок Взрывается кроваво-ярким Закатом в брызги и огни. Сентябрь дарит нам подарки, И все из золота они, И облака на небе смяты Большой невидимой рукой... И запах вереска и мяты Несет душе моей покой. 2010

На чьей бы не сражался стороне, Молюсь о тех, кто не забыл о главном, О тех, кто выбрал сгинуть на войне Пускай безвестным – только не бесславным! Их лица скрыла пламени волна, Неисчислимы скорби и потери... Но, Боже, пусть воздастся им сполна По их святой несокрушимой вере. 2010

Мы в люди вылезли из панка, и потому не любим ложь. Мы пережили грипп «испанка» и заговор масонских лож. Мы за спиной не прячем фигу, а после залпа бьем стакан. Мы стали первыми индиго – последними из могикан. Мы не застали лет застойных; мы знаем – свет поборет тьму; мы выросли на звездных войнах и добрых фильмах, потому – в конце историй «хэпи-энда» всегда без компромисса ждем. Мы любим старые «нинтендо», а также танцы под дождем. Здесь каждый капельку наследник страны, где зло считалось злом. Мы поколение последних, кто собирал металлолом, бутылки и макулатуру не за бабло, а за «ура». Мы создавали масскультуру, узнав на вкус «Три топора». Мы знаем, той эпохи дети, за что у деда ордена, и что не только в интернете бывает драка и война. Без эмо-пафосной печали мы рвали джинсы /punk not dead/, за это в челюсть получали и не боялись дать в ответ. На горизонте ожидая армады алых парусов, мы, спайдермены и джедаи, не раз расстроили отцов, прервав налаженную схему «семья-работа»... Вот те на, мы можем плюнуть на систему, когда плюет на нас она! Смесь гипер-скорости и лени, цинизма-альтруизма смесь... Я знаю, круче поколений еще не появлялось здесь. Мы можем быть собой, мы верим своим предчувствиям и снам... Эпоха закрывает двери. Как ни хотелось бы, но нам детьми не долго оставаться – не поворотишь время вспять. И власть имущие боятся, ведь нам уже за двадцать пять. За нас решать теперь непросто – мы забивать умеем болт! Чем можно испугать, серьезно, того, кто пережил дефолт, братков, три кризиса и смену всего – от веры до страны? Нас не подсадишь на измену, мы лишь себе теперь верны. Что будет дальше – неизвестно, узнаем через много лет. Но то, что будет интересно – поверьте мне, сомнений нет. Кто старше – бытом был затрахан, кто младше – выращен в Сети. А мы идем вперед без страха, и нам открыты все пути. 2010

О маньяках Существовать на свете проще всяко по принципу «авось, меня не тронет». Мы не поверим никогда в маньяка, Пока он нож у горла не откроет, Пока не виден взгляд, лишенный смысла…. Нам так удобней, жить, о зле не мысля, не думать про паяльники и цепи, и взгляд смущенный отводить неловко: меня оно, конечно, не зацепит, не выйдет из газетных заголовков, Фамилий жертв, и передачи в десять... А ужас по ту сторону экрана – киношный миф. Три колотые раны, потом шнурок на шею и повесить; Оттрахать труп, прославиться навеки! Засыпать всѐ листвою и щебенкой... Проломлен нос и вырезаны веки замученного до смерти ребенка, и ужас за широкими зрачками, И крики каждой девочки убитой... Добро неактуально с кулаками – добру пора вооружиться битой, Железным ломом, цепью, монтировкой, чтоб ползали, как черви, унижаясь, разбить им лица тротуара бровкой, сломать им каждый ненавистный палец, Раскаяние плетьми на спинах высечь! Но как определишь из сотен тысяч Обличье зла, без маски и без грима, среди людей обычных, настоящих? И мы опять, опять проходим мимо Невнятных дядь, в жару в плащах ходящих, что там, у школы, мнутся, поджидая... Мы пишем в блог, что нет плохих на свете, и слыша крик в окне, мы убеждаем, Себя что (ночью?) балуются дети! Меня тошнит от параной и маний, но много лет — еще, пожалуй, с детства, – я, как дурак, хожу с ножом в кармане, Ведь он один — проверенное средство. И чтобы не сойти с ума – я верю: Замученным, на пустырях зарытым, Навеки нараспашку рая двери На справедливых небесах открыты. 2009

О жертвах В метро, где людей в «оно» превращает плазма, Я вижу порой наивных и большеглазых, Чей лик еще чист, понтами не напомажен, Таких тонких девушек… девочек скажем даже. Их наша реальность коверкает и калечит; Они едут с книгой и в плеере – это легче: Ведь так им хотя бы не видно, не слышно будет, Что рядом столпились зомби – уже не люди; Ведь девочки знают, что мир их – он без поблажек, Что в нем много злобы, жестокости, просто лажи, Что в грязь тут макают именно тех, кто чище, Что принц если встретится – то наркоман и нищий. Я часто смотрю на их лица – им так неловко, Здесь всѐ не волшебно. Пора уже, остановка. От книг отрываются, молча и отрешенно, И прячут тоску под покровами капюшона. Ах, если бы я бы мог –я хватал бы в руки Всех этих прекрасных, беспомощно-тонких, хрупких, Я их защищал бы от холода и обмана, Я прятал бы их за спину от хулигана! Ведь зависть и ложь, чужие понты и нервы Из девочки завтра сделают злую стерву, А если не сможет, не выдержит перемены, На тонких руках разрежет под душем вены – И даже не знаю, что девочке будет лучше. В огромных глазах погасает последний лучик, Закончилось детство – бесплатного счастья шоу, Впитает рука запашок сигарет дешевых, Пополнится новой жертвой наш монстр-сити. Я дальше поеду. Я вам не помог. Простите. 2008

Вечное лето Натянув свой мундир, ордена, эполеты, Разрывая преграды из траурных лент, Я однажды вернусь в свое вечное лето, Скрытый утренней дымкой святой Неверленд. Мои руки в крови, мои ноги устали, Я и сам устарел, как немое кино. После сотен миров, после тысяч баталий, После жизни и смерти — вернусь всѐ равно. Где-то или нигде, между верхом и низом, Отражается в небе морская звезда. На волшебной пыльце, над зефиром и бризом, Я однажды вернусь — и уже навсегда. 2009

Об остывшем Так радостно, как будто на парад Мы шли под руку с вами на закате: Я, одноногий сказочный пират, На вас – корона, взятая в прокате. На пляже мы – о наконец! – одни: Волнуетесь, ладонями потея… Но вы со мною внешне холодны Как мраморная сволочь Галатея. Поете о любви на все лады, Но я-то знаю ключ к заветной дверце: Фальшивые алмазы из слюды Растопят ваше каменное сердце. Следы отмоют волны от песка, Лицо запомню ваше я едва ли, Когда в вине утопится тоска – Не так я вас любил, как вы стонали. 2008

У кого не бывало на сердце по сто камней, черных дней у кого не бывало в его судьбе? И звенит тишина, и становится ночь темней, и трясется рука, наливающая себе. И в моменты особых битв-с-собой, утрат, когда горло горит... да, в общем-то, всѐ горит, когда думаешь – как не откинуться до утра, Он приходит и рядом садится, и говорит, и тихонько так гладит, гладит по волосам: - Ну, давай помогу. - Погоди, – говорю. – Я сам. В первый раз ли мой поезд катится под уклон? У тебя там молитв неотвеченных миллион. У меня все в порядке: есть водка , а вот стакан, не хватало Тебя беспокоить по пустякам. Там, гляди, у людей – наводнения, спид и рак. Он тогда говорит: – И в кого ты такой дурак? И в кого ты, скажи Мне, упрямый всегда такой? И берет Он стакан мой пробитой Своей рукой, выпивает так просто, как будто там – молоко, и опять говорит: - А ты думаешь, Мне легко – каждый раз тебя видеть над бездною, на краю, где ты «сам» заливаешь мазутом печаль свою? Он сидит в темноте и плачет – как наяву. И ответа не ждет. И я рядом с Ним реву. 2012

Машенька Машенька, Мать Бога-Человека, Посмотри, какая жуть вокруг: Все Мадонны атомного века Превратились в вавилонских шлюх… Машенька, раздвинуты колени Тех, что непорочны быть должны, И у каждой Змей ползѐт по вене… Им слова Гаврюши не нужны. Бес в татуировках рукоблудит, На груди – орѐл, телец и лев… Сиквела «Пришествие» не будет – Не осталось непорочных дев. Маша, где невесту взять для Сына? Тут она, родная, посмотри: Всѐ снаружи – латекс и резина, СПИД и жажда опия – внутри… Орды их – как легионы Рима – Только попс и золото в ушах. Маша, от экстрима до мейнстрима Так легко последний сделать шаг! Машенька с иконы плачет мирром: Больше Сына некому зачать… Боже Святый, смилуйся над миром И сними последнюю печать… 2005

Дом Адски устал от писательства, всѐ не впрок: если не в стол, то в подушку и под замок. Ветер гудит сквозняками из-за трубы... Холодно мне, пережить бы октябрь бы! Темень, маршрутка, снова звенит в ушах, десять минут до дома: размерен шаг. Пьют у ларьков соседи без лиц-имѐн; нынче темнеет раньше и клонит в сон. Вылился свет из окон в ночных домах; в каждом окне – запах свой, цвет и страх: где-то теплее лампы – там чай и быт; кто-то один в темноте у окна забыт… Свет в моем доме – ангельских цвета крыл. Кот серой лапой от холода нос закрыл, плед, подогретый с медом горячий эль. Пусть за окном сентябрь. А здесь – апрель… Тонкий мой мир, одинаково стар и нов, дом мой оплел паутиной из детских снов. Здесь оживает каждый волшебный стих, здесь притаились сказки в страницах книг. Запах его, каждый случайный знак видится мне в самых счастливых снах. Брошены за порогом тоска и боль. Переживу октябрь. Впервые, что ль? 2007

Когда сковырну я ненужную больше печать С деливших пространство и время чугунных дверей, Когда я уйду – интересно, я буду скучать По снегу, летящему в свете ночных фонарей? По давке метро, штукатурке облупленных стен, По звуку журчания водопроводных систем, По свойствам предметов, заполнивших мусорный бак, По желтому взгляду больных и бездомных собак, По детским садам, превращенным в публичный сортир, По выбитым окнам забытых жильцами квартир? Наверное, в мире, куда я однажды уйду, Все будет так славно, что даже и думать не смей – Без мата на стенах, заводов, без «слава труду», А также без разных умы искушающих змей. Конечно, там радость немедленно вступит в права, Конечно, там вечный пломбир, чистота, красота. Но здесь среди мусорных куч вырастает трава, И здесь злые дети добреют, лаская кота; Мать сына прощает, забыв про побои и крик. Конечно, здесь воды отравлены, климат жесток, Но здесь, умирая в больнице, несчастный старик Найдет под подушкой оставленный кем-то цветок, Убийца, услышавший музыку, станет рыдать; Накормят врага, а замерзшего пустят к огню. Мне хочется верить, что там, где течет благодать, Я все-таки память про это в себе сохраню. Там радостным дням, ну конечно, не будет числа, Там можно забыться… Но я забывать не хочу. Нет больше богатства, чем вера в добро среди зла. И лишь в темноте даже малую ценишь свечу. 2009

Осень Асфальта ртуть течет по жилам, И небо стало – как свинец. На город осень возложила Свой серый сказочный венец: В нем, как игрушки заводные, Машины мокрые снуют, Дождя иголки ледяные Из парков вымыли уют – Лишь алым светом, что рубины, Блестят среди листвы сырой Огни волшебные рябины И листья светятся порой. Меж засыпающих растений, К теплу домов стремясь скорей Идут прохожие, как тени, В туманном свете фонарей. Вдыхая осень, я украдкой Слезу нелепую сотру. И губы вскроет лихорадка От поцелуя на ветру. 2008

О несправедливости Не смейте трогать бронзовых солдат! Как больно то, что нет сегодня силы, Чтоб защитила братские могилы От рук, «совком» клеймящих всех подряд! Да эти пацаны – «отцы и деды» – Они не за советский красный флаг: За знамя кровью пóлитой победы Шли на врага, кишки зажав в кулак! Боец, сложивший голову от пули В аду под Курском пятого июля В игре политиканов виноват? Не смейте трогать бронзовых солдат! Да, я не понимаю, не приемлю: Могилы разрывать? Неужто ад Уже давно пришел сюда, на землю? Не смейте трогать бронзовых солдат! И кровь адреналином бьет по вене… Мой дед был в сорок пятом ранен в Вене, Чтоб сын его – а значит, мой отец – Не стал рабом под сапогом у фрица, Чтоб не горели печи Аушвица, Чтоб небо не горело, наконец! Чтоб не вернулся страшный тот июнь… А сволочь оказалась недобита. Простите, вы, из бронзы и гранита, Вы за живых отдали жизнь свою, За всех: и тех, кто вас ругает тоже, Не за медаль, вождей или парад. А мы и мертвым отплатить не можем… Не разрушайте бронзовых солдат. 2007

О справедливости О, Боже, ты, что за людей распят, Скажи – лишь у тебя прошу ответа. Мне интересно – как ночами спят, Те, кто войну ведет из кабинета? Кто знает, что единый их приказ – И воздух полон дыма, смерти, пыли, И кровь вокруг, и сотни детских глаз, В которых взрывы навсегда застыли? Я не пытаюсь спрашивать о том, Зачем – за деньги? Стать мощнее, выше? Мне просто интересно, как потом Они своих детей целуют, дышат, Едят и пьют, касаются жены, И даже улыбаются, похоже, И ночью (спят же?) – спят, и видят сны, И молятся Тебе, наверно, тоже? Скажи мне! Я не против разобраться, Ответом удостой меня своим! О, Боже. Я прошу – пускай воздастся, Пускай за их дела воздастся им. 2008

Другу, от которого долго нет вестей Ты как там, брат? Живой, скажи на милость? А ночью в небе был планет парад, И знаешь, знаешь, мне под ним приснилось, Что ты вполне здоров себе и рад, Что не тоскуешь, стало больше места Для солнца в твоем темном доме вдруг, Я видел, у тебя уже невеста, И как-то было радостно вокруг… А после я проснулся и за чаем На кухню полусонную пошел. О, пусть у тех, за кем мы так скучаем, Все будет просто… просто хорошо! Так надоели глупые потери, Словно дерьмо под снегом по весне. Поэтому позволь мне просто верить, Что у тебя все славно, как во сне. 2008

О мудрости У диска луны, как поганка, бледной, легли девять звездных камней в наврáтну. Мне Странник сказал: "У тебя последний, единственный шанс повернуть обратно! Единожды выпив из чаши знаний, мы прежними, брат, никогда не станем. И будет твой путь все страннèй и стрáнней, ты сменишь людей на иную стаю..." Я встал на колени, и чуть робея, из рук его принял с отваром кружку. Я слышал, как в чаще играли феи, забавно пища, тормоша друг дружку, Листва стоголосая шелестела, огонь ел дрова, как деликатесы... И с каждым глотком проникала в тело особая мудрость земли и леса. На плечи мне падала неба милость, И с прошлым навеки пришлось проститься, Ведь с этого мига все изменилось: Я стал понимать, что щебечут птицы; Рисунки коры расплелись во фразы, И красками ночь расцветила травы. Я видел все тайные тропы сразу, И троллей, и эльфов, и фей оравы, Ходил по чащобам, где смертный не был, Корону примерил из лунной стали. Я стал необъятен, подобен небу, И звезды глазами моими стали... А Странник смотрел, как на своде чистом Играла луна серебристым бликом. Он трубку набил чабрецом душистым, и мятой волшебной, и базиликом,

И рѐк мне, клубы выпуская дыма: "Пусть нас осуждают друзья и семьи, Зато мы теперь не проходим мимо Источников силы, дверей в Подземье. Зато мы летаем быстрее ветра, Зато мы всегда восстаем из праха! Храни волшебство и запомни это, И где бы ни шел ты – иди без страха." Когда истекли все часы и сроки, Без сил и без мыслей на землю сел я... О путник, читающий эти строки, Не пей мед поэзии для веселья! Не пей чашу мудрости, если гложет Тебя рой сомнений. Не пей, серьезно! Но если отважишься выпить, всѐ же, Ты карту увидишь на небе звездном. По ней и иди. Есть сердца без фальши, Их души – бессмертны. Пути бескрайны, Пути, по которым идешь всѐ дальше. И мир открывает тебе все тайны. 2011

Злые стихи

Последняя капля упала в хрустальный стакан, Но вылилась кровь, а не спирт. Красно-чѐрная жижа. Она больше мне не нужна. Тонкой струйкою кран Согреет ладони и нож, и я встану на лыжи. За тѐмным окном – белый снег и сверкающий лѐд. Так я обрету свой покой. Страха больше не будет. Вы часто бросали меня, но теперь – мой черѐд, И я полечу, даже если за это и судят. И звѐздный милиционер у сверкающих врат Докурит и спросит, поправив серебряный китель: «Неужто ты плачешь?» - А я скажу: «Видишь ли, брат, сегодня меня убил собственный ангел-хранитель». 2002

Я ядовитый Ленин в Мавозлее, Маньяк безлунной ночью на аллее, Плохое слово на стене подъезда, Глядящая в тебя седая бездна, Больной котенок с перебитой лапкой, Забытый мишка плюшевый на лавке, Слеза ребенка мамы-наркомана, Украденные деньги из кармана, Сгоревший дом, сгнивающий во мраке. Вкус крови на губе, разбитой в драке, Дежурная улыбочка для вида, Навеки затаенная обида, Продуманная мелкая измена, От злости перерезанная вена, Я маска безразличия на лицах Я устаю так злиться. Злиться. Злиться. 2008

Оземь разбились листочки осенние, Зеркало в луже – для первой звезды. Пятница – телу, душе – воскресение, Утром в субботу – попить бы воды… Скалятся зубы, прокурены волосы, Спирта глоток – потому что привык. Зебры асфальтной расходятся полосы… Только б меня не поймал грузовик! Тупо смеюсь. Моя осень-кудесница, Ты от запоя к депрессии дверь. Мама, родная, смотри – я повесился. Можно уроки не делать теперь? 2004

Я счастливый вполне, невзирая на частности. От всего отрекусь, открещусь и пойму: Я достиг долгожданной такой непричастности, Я не должен теперь ни себе, никому… И картинки плывут мимо глаз моих алых Как цветное кино, как комедия, фарс… Мне нет дела уже до больших и до малых – Победит ли Манчестер, взорвѐтся ли Марс. Я сижу с тѐплым чаем в руках. Одеяло На плечах меня греет. Я счастлив. Вполне. А на небе Сверхнова зажглась – и упала, Освещая дорогу… Кому-то. Не мне. 2004

Стих про стыд В метро лежала женщина. Не знаю, Что с ней случилось – приступ, перепой? Она была, мне кажется, живая, (Еѐ не накрывали простынѐй). Лет сорок-пятьдесят. Таких в столице Десятки тысяч. Сотни, может быть: У них морщинки грустные на лицах, Их просто не заметить и забыть. Из поезда народ неудержимо Пошел на выход – всей толпой наверх. Все видели. И каждый топал мимо. (Стоял с ней только милиционер). И правда – ну, кому какое дело – У нас куда важнее есть дела. Она чего-то не того поела, Перепила, от сердца умерла, Да мало ли? Я шел тогда со всеми, И думал: что ты сделаешь? Кончай, Здесь есть, кому подумать о проблеме, Скорей домой: там ужин, теплый чай… А дома понял вдруг – в порядке бреда, Что, опасаясь руки замарать И я, и каждый шедший мимо – предал Свою родную, собственную мать. 2007

Смерть собаки Маленькие злобные уроды До смерти замучили собаку. Я стоял под серым небосводом И тайком от всех тихонько плакал. Я жалел, что нету пистолета, Маленького Кольта или Смита. И ни одного патрона нету Разрывного... Или динамита. Если б были пистолет и пули, Я не дал бы мучиться зверюшке. А потом уродов малолетних Всех бы на фиг замочил из пушки. Я бы позабыл минут на двадцать Заповедь о ближнем... Боже правый, Я бы показал им, как смеяться, Мучая животное оравой! Потому что лучше пусть я сяду За убийство нескольких паскудин, Чем такие маленькие гады Вырастут в больших. И выйдут в люди. Я простил бы злобного маньяка, Или террориста из Ирака, Но не тех, кто улыбался, глядя, Как, сдыхая, плакала собака. 2004

Весь мир – театр. А лучше – шапито! Вся жизнь игра, в которой люди – фишки. Но все имеет свой конец (а то!), как Иоанн писал когда-то в Книжке. И тот игрок, за кем последний ход, запустит скоро адскую машинку… И вот тогда – ага, вас всех в расход, а землю просто сдует, как пушинку. И кто потом расскажет, что я гнал – про геноцид, про взрыв, про то и это? Вам не поможет даже Бэт-сигнал, когда взорвется нахрен вся планета, и все исчезнет – люди и скоты, моря и реки, корни или кроны. Когда, когда, когда же *бнешь ты, большой коллайдер мать твою адронный??? 2008

Индифферентность. Бедность духа, Двуличье, фальшь, обман и муть, Убийства, голод и разруха, И лицемерия чуть-чуть. По всей земле живут, не каясь – Кто идиот, кто прохиндей. А я хожу и улыбаюсь: Я искренне люблю людей! Смотрю на землю без укора – На все бесчинства и грехи. Я просто знаю – ѐ*нет скоро, И мир сотрется до трухи. 2008

О пустоте Будет грустным рассказ, конечно. Я сегодня вечером поздно По дороге бредя беспечно, В серой луже увидел звезды. И, увидев, вдруг понял сразу – Что иными болеть мирами? Звезды – это лишь взрывы газа Где-то там далеко над нами. Соловьи в полуночных скверах – Не влюбленные менестрели. Это сборище птичек серых, Что для самок выводят трели. Так и сердце – мышца, не боле, Гонит кровь где-то там, под кожей. Говорят, от сердечной боли Помогают таблетки тоже – И от демонов глупых личных Это знание мне поможет. Я себя починил отлично. Лучше даже и быть не может. 2006

О внутренних демонах Сгибает боль твои худые плечи; Ты на отлично знаешь, каково – Когда бросают, бьют, когда калечат; Когда не остается ничего Кроме немого горького укора… Развязка же обычна и проста: Злокачественной опухолью скоро В душе произрастает пустота. Но свято место пусто не бывает, и скоро что-то возникает в ней, И понимаешь – что не убивает, Нас делает, наверное, сильней. Теперь ты не обижен, а разгневан, Теперь не милосердствуй, а души. Теперь ты знаешь – поселился демон В пустом куске израненной души. Теперь тебе и веселей, и проще, Не страшно от безумия луны; Теперь твои не одиноки ночи, А дни приятной злобою полны. В груди кусочек мяса оживает, Покрыт зарубцевавшимися ранами. Теперь ты знаешь – что не убивает, Нас делает не сильными, а странными. Как злой конец в любимой детской сказке, Как мясо под колесами трамвая, Как рев бензопилы у типа в маске… Теперь ты знаешь – что не убивает, Нас делает несчастными калеками. Так стал я домом бесу своему. А как прогонишь? Больше просто некому Хоть капельку души отдать ему. 2008

Готика Депрессия, упадок! Как всегда я Тебе отдаться целостно готов. Печаль моя, тоска моя седая, Немая боль несбывшихся мечтов! Патетика трагических мучений И грѐзы, обратившиеся в прах! Так мрачно на стене сереют тени, А впереди – затмение и крах: Развалины очередного Рейха И супермен в линяющих трусах… Не греет тело даже телогрейка. И гаснут звезды в сраных небесах. 2008

Любовь

Да, я слова рифмовать мастак, Только оно – не то… Я написать бы хотел бы так, Как не писал никто. Сердце зажечь, как огонь свечу, Рифмы тянуть из жил… Я быть Поэтом таким хочу, Чтобы писал, как жил, Чтобы писал, как дышал и пел, Кровью, огнем, золой! Чтобы плодом золотым поспел Стих сокровенный мой! Чтобы заплакали от него, Чуя мою тоску... Чтобы тебе прочитать его – Весь, за строкой строку, Внять каждой букве – моей мольбе – Слезы в глазах храня, И осознать – это всѐ – тебе. И полюбить меня. 2006

Утром – помятая простыня, кофе, всѐ не на месте. Не уходи, подожди меня, выйдем из дома вместе. Улица, жарко, порос травой даже асфальт горячий; едем в метро, я до узловой, ты – парой станций дальше. Днем – черный чай. Стол завален, жуть: чашку и не поставишь. Срочный проект – целый день сижу в цоканье сотен клавиш. Мне не работается совсем, за жалюзями – лето. Мы оба выйдем с работы в семь – в город, жарой раздетый. Вечером – ужин, потом кино, в клетке стрекочут мыши. Море огней под моим окном: кажется, город дышит… Я на балконе кормлю мышей, там, под планет парадом. Музыку тише – ты спишь уже, значит, и мне пора бы. Ночью – темно, и болота спят, лает собака где-то. Снова мне снится война: опять – яркие вспышки света, бомбы и взорванные мосты, грохот и канонада. Я просыпаюсь, а рядом – ты, и умирать не надо. Светит луна из окна на нас – вспышкой для фотоснимка. Скоро рассвет, а пока есть час просто лежать в обнимку. Утром – помятая простыня, кофе, всѐ не на месте. Не уходи, подожди меня. Выйдем из дома вместе. 2007

Рвáлось сердце, зла не принимало, А теперь в ремонт его я сдал: Ведь за жизнь свою, поверь, немало Грязи человеческой видал! Без речей особо долго-нудных Я скажу, что встретил – будь здоров: Множество предателей паскудных, Трусов, гадов подлых и воров, Видел тех, чья хата вечно с краю, Кто готов продать родную мать. Только я одно наверно знаю, То, чего навеки не отнять: Где-то в этой жуткой круговерти Постных лиц без совести-стыда Есть и те, кто нас спасѐт от смерти Просто обнимая иногда. 2006

Весна меня душит. И кажется – все впереди, И сакура белым цветет, и коньяк не спасает, И красные бабочки резво порхают в груди, Да крылья у них – словно лезвия рѐбра кромсают... Но сакура ночью рассыплет свои лепестки На черный асфальт и на луж сероватую жижу. И больше не будет меня разрывать на куски Весенняя злоба, которую я ненавижу. 2006

С чего начать, не знаю. Я в потере. Мне только и осталось, что стихи. Весь мир – театр. И кто-то там, в партере, Срывается всѐ время на «хи-хи». Последний акт всѐ ближе, значит, скоро Ударит нож и выстрелит ружье. Упав под звуки ангельского хора Скажу в последний раз «Ну ѐ-моѐ!». Тогда взорвется тысячей оваций И закричит «На бис!» огромный зал, И потускневший пластик декораций От клюквенного сока станет ал. Статисты подойдут в шинелях серых, Загадит пол их грязная кирза. Как жаль, что в мире фальши и фанеры Не ты придешь закрыть мои глаза. 2005

100

Если звѐзды зажглись – значит, смерть до меня не добралась... Не сегодня, не здесь – у меня ещѐ есть пара дней. Мне уже слишком сложно испытывать вечную жалость: Но, жалея себя, я мечтаю всѐ так же о Ней... Еѐ тонкие губы просили не думать о дозе, Еѐ руки холодные гладили волосы мне... Но я шѐл всѐ равно, коченея на диком морозе, И варил в ложке ширку, не мысля о завтрашнем дне. Я лежал на полу и смотрел на Неѐ равнодушно, А потом снова звѐзды зажглись – и позвали гулять, И я вышел – в окно... Мне казалось, что так было нужно… И меня приняла тротуара морозная гладь. На снегу была кровь – на щеках так алеет помада. Вся бригада старалась, сшивая с кусками куски… Если звѐзды зажглись – значит, это кому-нибудь НАДО. Только звѐзды мои – хирургических ламп огоньки… 2005

Красота твоя иная. Кто нашел – другой не ищет. Каждым вдохом, каждым взглядом, Словно космос ловит звезды. Красоту твою я знаю – глубже неба, снега чище. От нее с тобою рядом Стал я лѐгким, словно воздух. И секунды счастья эти – на столетия похожи, Не измерить мегагерцем, килограммом, километром. Жить на этой же планете, и как ты смеяться тоже, И болеть таким же сердцем. И дышать таким же ветром. 2006

101

Алеют твои зрачки Как мака цветы в траве. Гранатной кольцо чеки Скрепит наш союз навек. Одна на двоих кровать Луна на двоих одна. Не дай мне тебя сорвать, Пошли мне немного сна! Болезненный звон в ушах – Не стóим друг друга мы, Но сделав один лишь шаг Ты выйдешь ко мне из тьмы, И запахом ночь тогда Наполнится двух кровей. И скатится вниз вода По теплой щеке твоей. Гниют на окне цветы, Бессонных ночей не счесть. Но здесь у меня есть ты, И час до рассвета есть. На лбу засветился знак Я ночи испил сполна. Мой опийный звездный мак, Пошли мне немного сна 2006

102

Ты, чья душа не может быть фальшива, Ты – луч, мой освещающий подвал. Тобою танцевал однажды Шива, Христос тобою раны врачевал. И от звезды твоей благословенной Великий свет сияет надо мной. Ведь будет день, и в темноте вселенной Однажды растворится шар земной. Исчезнут пики гор остроконечных, Моря, пустыни, берега реки. И только ты останешься навечно, Любому злу и смерти вопреки. 2009

Вот, обиду сглотнул торопливо – Эта горечь меня не сломала. Ничего, я почти что счастливый, Мне для счастья вообще надо мало. Привыкаю к свободе полѐта, Не хожу по следам твоим следом. Остывает горячее что-то – Словно кофе в обнимку под пледом, Словно кровь на разбитой губе… Залил дождь тишину городскую. Я привык тосковать по тебе, Так привык, что уже не тоскую. 2006

103

Знаю, тебя утомило за нашу жизнь День ото дня повторение тех же фраз... Срочно скажи, что любишь меня, скажи! Так беззаветно, как будто в последний раз. Я за сегодня только прочел в новостях где-то не менее сотни различных бед – взрывы, бои, катастрофы, в крови-костях все заголовки: грипп или диабет, сто самолетов упало, все поезда с рельс посходили, вулканы взорвались ли, Сто террористов, Аллаху хвалу воздав, вместе с собой полмира подорвали. Всюду резня, эпидемии, мятежи, прется из космоса метеоритов рать... Срочно скажи, что любишь меня. Скажи... С этим уже не боязно умирать. 2010

104

Мы весь вечер сидели в баре, ты пила калуа и ром; я раздетый по пояс парень с окровавленным топором. Ты бежишь теперь без оглядки, вся под звездами на виду: ты сегодня играешь в прятки, я сегодня тебя найду! Скроет лес силуэт размытый среди черных своих стволов; ноги белые в кровь разбиты – так и чувствую свой улов! Твоих криков никто не слышит, кроме тварей ночных в горах. И деревья так жадно дышат, выдыхая твой липкий страх… Мне тебя так безумно мало, твоей кожи и нежных рук… Брызнут теплые струи ало на луны грязно-белый круг; сверху ива спускает плети в пляске духов лесных и муз, и лучами звезда осветит кратковременный наш союз. 2008

Танго Переменялись числа, мешались даты, Гибли в мирах, придуманных мной, солдаты, Враг наступал, начиная атаку с фланга… Ты был влюблен, но, увы, не в меня, а в танго. Крепкий матэ в полумраке какой-то чайной, красное платье, купленное случайно вместе с туфлями теми – ретро-фасона, Чтобы, дождавшись вечера, полусонно в зале войти в объятие. Погружение: глядя в глаза, спиной угадать движение, дым сигарет вдыхая, как благовоние, словно плащом, ладонь обернуть ладонью, к линии жизни – каждая вскользь фаланга… Ты – моя дрожь в ногах, непривыкших К Танго, Сказка моя на тонких таких страницах, Запах волос, и соль на моих ресницах, Ветер, несущий дождь от Днепра до Ганга… Нежность моя, ревность и верность Танго. 2007

105

Танго-2 Смотрю с балкона: город разный, прекрасный, где-то безобразный; деревья и людей гурьба. И ведь у каждого – судьба, друзья, работа, все в делах. И интересов разных сфера; там кто-то молится в церквях, а кто-то славит Люцифера, но знаешь, все они падут. В тот час, когда жара и лето внезапно что-то вспыхнет где-то, и всем, как водится, капут. И в ветре огненном разящем сольются сотни гор и рек, и будущее настоящим отныне станет и навек. А дальше что? Дымок, руины, могилы под землей и над. Все, кто виновны, кто невинны – неважно, всем во тьму и в ад... И ночь опустится седая, все пропадет, включая нас. И, черт возьми, я знаю, знаю, что вот тогда, в последний час ты будешь делать. Не молиться, не медитировать, отнюдь. Когда с небес горячих литься начнет огонь – сперва чуть-чуть, потом сильнее, больше, чаще... И всюду крик и жуткий стон, а ты такой: послушай, Саша, а где там наш магнитофон? Тебе я знаю, надоело, болео, очо, но пардон, ты видишь, тут такое дело, что за окном Армагеддон… И я скажу: рассвет едва ли наступит завтра, потому – пускай проклятый танец валит, ведь скоро в ад и в эту тьму. А вон, огнем пробило стену, да бес с ним, ладно, я надену вот эти туфли – жмут чуток. В петлицу вставленный цветок, рука в руке, потом – объятье… На мне уже пылает платье, и мы, давя у горла стон, танцуем на границе тонкой, пока не загорится пленка, пока хрипит бандонеон.. 2007

106

В каждой защите прореха есть незаметная. В каждой решеточке есть потаенный лаз… Я тебя встретил в парке. Такая светлая, Та же невинность в озерах зеленых глаз. Как без тебя столько месяцев?... Впрочем, жалобы Здесь не помогут. Поверь мне, душа моя, Я говорил – без тебя все не так. И знала бы, Знала бы ты, как теперь изменился я! «Прибереги оправдания бесполезные!» Плачешь, и нервно в ладонях платок зажат. «Ты говоришь, изменился, но что же лезвия так же в твоих голенищах опять лежат? С рук оплетенных убийствами, словно венами, Кровь ты отмыл, но из глаз не исчезнет зверь! Ты все такой же, не ври, ты больной, за стенами И за решетками место твое теперь…» Плачешь и шепчешь, трясешься, как бесноватая, Словно меня боишься. Мой друг, скажи, Может, ты помнишь, ради кого когда-то я Из голенищ своих доставал ножи? Не уводи же глаза, будто мною брезгуя. Я это вовсе выслушивать не готов. Не упрекай меня. Знаешь, я эти лезвия Взял, чтобы в парке нарезать тебе цветов. 2011

107

Много вещей на земле вызывают страх – Ужас до дрожи в ногах и сведенных скул: Вот, например, потеряться в ночных горах, Встретить в лесу волков, а в морях – акул, Или же детский мизинец найти в колбасе, Забыть документы в поезде на югах, Перебегáть восемь полос шоссе, Прыгнуть с моста с веревкою на ногах, сесть за чужое дело на восемь лет, в трубку мобильного дышащий аноним… Но знаешь, все страхи и фобии на земле даже и близко не падали с тем, одним, самым безумным, неистовым. Теребя Пальцами нервными пряди своих волос, я каждый день боюсь потерять тебя. Очень боюсь, до кровавых соплей и слез. Не говори, мол, совсем я поехал, ишь, драму на ровном месте развел, больной! Знаешь, порой ночами, когда ты спишь, я в темноте лежу за твоей спиной, слушаю, как ты там – дышишь? Гляжу в потолок. Думаю, что рассветает, пожалуй, в пять. А ты вдруг как дернешься, словно ударил ток, Пару секунд не дышишь – и вот, опять… Я прочитал, что это бывает с теми, Чей мозг вдруг решил, что тело уже мертво – И шлет свой сигнал, импульс из центра в темени, Чтобы таким пинком, запустить его. И вот, ты вздыхаешь во сне, так жалея, верно, что не удалось добраться опять до рая. Но только, ты знаешь, пусть я эгоист, наверно, А ты все равно живи и не умирай. А? 2009

108

Дверь в лето

109

Ветер в лицо. В кулаке страх сжимаю до боли я. За горизонтом – Внутренняя Монголия. Небо поет, то ли реквием, то ли гимн. Я не вернусь, точнее вернусь другим. Святый Иисус, светлый поправив нимб, Будду попросит: «Ты присмотри за ним, Ветер пошли в паруса его кораблей, Дай ему хлеба и молока налей...» Только билет и паспорт. Рюкзак пустой. Прежде, чем сделать шаг – на секунду, стой, Просто закрой глаза – и тогда смотри: Там не Монголия – там целый мир внутри, Ветер в лицо. Можно открыть глаза, Можно теперь – вперед, а назад – нельзя. Пусть самолет левее проложит путь: Пусть не Монголия, ниже куда-нибудь, Над небоскрѐбами, крыльями голубей – Агра, Бхопал, а дальше Мумбай-Бомбей. Из синевы яркой чужих небес Будда пошлет Христу про меня СМС: «Он на песке загорелой лежит спиной, Лыбится солнцу, хихикает, что дурной, Прыгает в море, в ласковую волну… В марте живым-здоровым его верну». 2008

110

Прогноз/диагноз – лѐтная погода. Всего-то продержаться бы – полгода, Перетерпеть неверие и гнусь, Засилье суеты и ширпотреба… Мне кажется, что я вот-вот проснусь, И снова над собой увижу небо, Не потолок двухкомнатной тюрьмы. А помнишь, как с тобой светились мы В такой невыносимо яркой гамме, Там, где орлы играют с облаками На расстоянье вытянутых рук?! Теперь мы здесь. Зачем? Внезапно, вдруг, Осознаешь, что это все не то, что это фэйк, обман и шапито, Какой-то сон нелепый, несуразный, Из тех, что и проснуться не дают – Про улиц лабиринт однообразный, Про пустоту, про вечный не-уют, В котором, стиснув кулаки до боли, Хожу, почти что сам уже пустой…

Моя душа навеки в Арамболе, Где океан, и пахнет красотой. 2009

111

Бесов изгнал из меня старик-кришнаит. Море сверкало зеленым, как малахит. Я заблокировал ненависть точка ком. вечность запахла мне парным молоком... Я добежал, стал светлее, живой, не сдох. и впервые за долгое время я сделал вдох. А потом из краев, там где каждый с тобой на "ты", Меня бросило в место злобы и суеты. И хожу неприкаянный, что-то ищу, зову, Я ищу свой огонь внутри — нахожу золу. И иду пустой, и кричу старику — постой, верни моих демонов, всех, что изгнал. Верни, они во всем мире одни мне всегда верны. Они мне воды нальют и руку дадут, они как другие не бросят, не предадут. Это там, где добро и рай, где волны нежны, было просто без них. А здесь они мне нужны. И кричу, и кричу... В пустоту мой срывается крик, Но молчит пустота, и молчит в пустоте старик. 2009 Город туман превращает в ртуть, Кашляет хрипло от серой злобы. Ветер по-зимнему начал дуть, Скоро метель наметет сугробы. Холод и тлен. Ледяная взвесь. Грязь. Карантин и нехватка света. Город, прощай! Оставайся здесь. Я отправляюсь За двери В лето. 2008

112

Привет. Намаскáр. Приходи, я тебя буду ждать под баньяном. Я стал загорелым, немножечко мудрым и капельку пьяным. Я видел дороги и горы, святыни и древние храмы, И я изменился — не веришь? У Кришны спроси или Рамы. Я здесь под защитой good кармы, а также Ганеша и свастик. Садись. Мы сотрем старый мир — вот, возьми кохинуровский ластик — Тот мир, где все было не нóво, в напряг и по-правде паршиво. Тот мир, что однажды разрушил танцующий Шива. Забудь этим вечером Russian. Дханéвад. Ни слова на English. Мы сядем вдвоем на закате, и ты меня просто обнимешь, Мы будем сидеть, океана босыми ногами касаясь, А ночью с луны нам опять улыбнется серебряный заяц. Стал ветер теплей, на рассвете в Дургý превращается Кали. Не стой же! Садись, отдохни. Мы нашли, что так долго искали. 2009

113

Однажды я узнал, что в лето двери Работают стабильно, по часам. Однажды я проверил — и поверил, Доверил шхуну новым парусам. Однажды мир стал красочной обложкой, Причем я даже не заметил — как? Луна мигала в небе белой плошкой, а снизу ей подмигивал маяк, песчаные желтели в море косы, бросали тени пальмы на песок. В волне прибоя плавали кокосы, в кокосах плавал кисло-сладкий сок. Осела соль на загоревшей коже, исчезло время, стали дни полны. Мои глаза сменили цвет, похоже, на цвет заката и морской волны, На цвет безоговорочного счастья. Я стал таким, как в детстве, посмотри! А что теперь? Мне страшно возвращаться Туда, где холод. Внешне и внутри. Где все теперь неискренне и странно, Где нужно научиться злу опять. Где спят, не слыша шума океана (А разве так вообще возможно спать?) Где мир звонков, рутины, круговерти, Заборов и решеток и дверей. Где просыпаясь думают о смерти, чтоб от забот избавиться скорей. Меня к так называемому «дому» не тянет почему-то. Почему? Здесь, верно, звезды светят по-другому – не в темноте, а освещая тьму. Здесь джунгли и жонглеры, день и детство, Баньяны, сотни птичьих голосов... И значит, я вернусь — куда же деться! Вернусь! Вернусь. Вернусь. В конце концов, Другие побоялись верить в это, а я пошел, и все проверил сам. Теперь я точно знаю — двери в лето Работают стабильно, по часам. 2009

114

Сломав обыденности клетку, Меняя где-то на нигде, Я растворился, как таблетка, В соленой ласковой воде. Ветрами волосы пропахли, Грубее сделалась рука. Я не состарился ни капли, Но стал взрослее — на века. Расстался с наносным и мнимым, прошел пятьсот дорог, и там Был не туристом — пилигримом Идущим по святым местам... Где сотни храмов, станций, пабов, Я шел и ехал налегке, Я спал среди коров и крабов Под одеялом на песке. Я начал получать подачи, А не удары от судьбы. Я начал размышлять иначе. Узнал, о чем молчат бабЫ. Забыл, какое время года, А также ночи или дня...

И озарением свобода Сошла внезапно на меня. 2009

115

Океан катит волны, становится тень длинней, И закаты такие, что сердце – у горла комом... Я хотел бы навеки остаться в одном из дней Среди этих камней, без возврата к местам знакомым. Среди вихря безумного света и красоты, Там, где каждый листок словно яркой покрашен краской. Там, где добрые псы не боятся людей; коты Там заходят в любой из домов за едой и лаской. Через пальцы песком просыпается благодать, Волны время листают, как жизни моей страницы. Я хотел бы не знать, что однажды придется встать, И уехать туда, где закат может только сниться. Возвратиться опять в свой мир, Вавилон-Содом, Где песок лишь в сердцах, океан – из тоски и злобы. Зная – это мираж. А там, далеко – мой дом, Ждет, когда я найду в себе храбрость вернуться чтобы. 2011

116

Arambol Тоскливо верещат морские птицы, Тенями корабли идут вдали. И солнце обреченное садится В расплавленную дымку Сомали. Чуток трясутся пальцы от тревоги: Сигара, спички, вдох, горячий дым… Горячий океан ласкает ноги. Я все-таки не умер молодым. 2011

Varanasi Говорят, это Город Шивы, И, возможно, совсем не врут. Нечто древнее, правда, живо И гуляет, и дышит тут. Поднимаю, озябнув, ворот – Холод цапает до костей, – И смотрю, как сжигает Город На кострищах своих детей. Кшатрий ты или шудра бедный – Погребальный наряд надев, Выпиваешь глоток последний. Разгоревшись и загудев, В темноте огонь не заметил Кто был беден, а кто богат. В пряный чай оседает пепел, Жирный прах из горящих гат. 2011

117

Pokhara Так странно однажды проснуться героем прочитанных в детстве тобой же страниц! Закончена повесть – и книгу закроем… И в сердце врезается конусом птиц Тибетский рассвет, удивительно четкий, и масляный чай, и дымящийся хлеб… Монах что-то шепчет неслышно на четки. Становится чужд и ужасно нелеп мир вечного шума, и смога, и пыли. Скажи, ты скучал по бетонным лесам, когда облака под рукой твоей плыли? Когда ты едва не был облаком сам? Играя с орлами, дыша до упора и черпая воду из горной реки, Ты хоть на мгновение вспомнил про город? Невидимый призрак коснулся руки, он гладил мне пальцы, и пел, и игрался, Смеясь, меня бросил в нетающий снег. Мне кажется, я в Гималаях остался. А с гор возвратился другой человек. 2011

118

Оглавление Сказки ······································································································4 Миры ·······································································································20 Автопортрет ··························································································40 Девять жизней ·····················································································49 О важном ·······························································································61 Злые стихи ·····························································································87 Любовь ····································································································96 Дверь в лето ························································································109

119

Літературно-художнє видання Саша Кладбище (О. Жиленко) Вірші 2002-2012 Збірник (Російською мовою)

Редагування і коректура автора Комп’ютерна верстка Ю.Є. Дарицький Художнє оформлення Є.М. Губанова

Віддрукована ЗАТ «Віпол», Київ, вул. Волинська, 60. Свідоцтво про внесення до Державного Реєстру серія ДК №752 від 27.12.2001р. Підписано до друку __.04.2012 Формат 60х8 4/16. Папір офсетний. Обл.-вид. арк. 6,5 Ум. друк. арк. Тираж 200 прим. Зам.

120