Олег Макоша. З.Ы.

А ННО ТА Ц И Я

Перед читателем сборник рассказов Олега Макоши, с несколько загадочным названием «ЗЫ». На самом же деле в нём нет ни Сорокинских перекатов, ни Пелевинских запуток. Всё достаточно просто и ясно: тот же P.S., только в русской раскладке. Пожалуй, что и говорить особенно нечего об особенностях творчества Олега. Пишет и пишет. Сам русский, жизнь такая же. Иногда посткриптум несёт смысловую нагрузку, а порою и без него душа в рай. В некотором роде я рад, что пришлось писать аннотацию к рассказам автора, который крайне отличен от меня самого. Хоть есть чему поудивляться. А то в наш век глобализма слишком много схожести. И зауми много. Бывает, что и зауми трёхступенчатой, как ракета «Протон», а они падают и падают, окоянные, что тоже, согласитесь, символично. Не вижу смысла обращать внимание читателя, делать акцент, намекать. Читатель сам разберётся. Что он увидит? Характеры, ситуации, порою комичные, порою с уклоном в трагедию. Этакую русскую трагедию, с непременным комизмом. Стоит ли читать Макошу? Да, стоит. В силу всё той же самобытности. Ну а кто и что почерпнёт из этого колодца - вопрос к читателю. Каждый разумеет в силу заинтересованности. У кого-то её и вовсе не хватит. Ну и Слава Богу за всё. Писатель пишет для себя, изнутри. А кому его нутро придётся — дело вторичное. Хотя, и радостное, коли придётся. Не очень хорошо жить, да и писать одному весьма уныло.

З Ы: Всё это не для восхваления Макоши, он и без меня хорош, а чтобы вы поняли, насколько наша раскладка приятнее латинянской ереси. Допускаю, что и содержание наших поскриптумов побогаче. Антон Чижов

Ч А Ш К А ПЕ Т Р И

К

Каждая новая любовь начинается с чистого листа, перечеркивая прошлые связи. Но в этот раз у него хватило мозгов не выпускать свои чувства с контролируемой территории в анархию секса. Не то что бы он убил желание, но держал его на поводке. Не мечтал. Не видел эротических снов. Даже не признавался. И наградой ему стало – дружеское похлопывание по плечу. Потому что их ангелы подружились и стали оберегать с удвоенной силой, твердо зная, что отпускать страсть на самотек нельзя. Так что это рассказ о тотальном одиночестве.

В

В юности он выражал свое восхищение поразившей его воображение барышней, фразой – вы так прекрасны, но так одиноки. Как правило, это вызывало благосклонное внимание. За редким исключением. Но сейчас он изменил лексикон и звонил очередной пассии, объясняя окружающим: – Она меня хочет, точнее она хочет быть уверенной, что я ее хочу. А я опять вспоминал Чингиза и его завет – убей врага, забери его коня и женщину. Просто так вспомнил, ни к чему. Но он переживал этот момент остро. Момент не владения. Он говорил: – Ты знаешь, она его зажмет в коридоре и целует три раза, приговаривая – я в ответе за тебя, я в ответе за тебя. Все в ответе за всех.

И приходя домой вечером после работы, он замирал с сигаретой у окна. Так банально замирал и смотрел в темноту, представляя ее на такой же кухне, с такой же сигаретой. Сколько бы ни были они вместе, сколько бы любовных встреч ни произошло, одиночество не уменьшалось. В этом бесконечном одиночестве человеческого существа нет большой загадки. Бродя по коричневым полям своего предназначения, души, обреченные на взаимность, часто принимают за нее первую встреченную ласку. И откликнувшись, делают круг, возвращаясь обманутыми. И он знал об этом, вернее догадывался, и поэтому замирал с сигаретой. А что еще оставалось делать. Напиваться было глупее, чем сидеть в темноте на четырехметровой кухне. Старого советского дома.

А

А еще он размышлял о категориях счастья. И о причинах его отсутствия. Постепенно приходя к мысли, что – счастлив своим несчастьем. Да и какое это несчастье? Все живы? Здоровы? А те, кто должны были умереть – умерли в свой срок. И даже те, кто, казалось бы, так рано ушли – ушли вовремя. Мысли о неспособности увидеть божий промысел согревали своим сослагательным наклонением и возможностью ничего не делать. Все уже решено. И можно спокойно искать блох автобиографии в своих поступках. Не совершённых. Почему в девяносто девятом году не улыбнулся той встречной девушке? Может быть, судьба пошла бы иначе. У судьбы, в среднем, шестьдесят миллионов вариантов каждую секунду. Почему, сука, не улыбнулся? Ты ее помнишь? Да? Но. И еще раз – но. Пусть все идет, как идет Курение у темного окна, это же так романтично. И одиночество, о как можно пестовать свое одиночество, пока не зависнешь от тоски. Подняться до уровня. Создать себе искусственный рай ожидания счастья. Корректировать свои действия, довести до автоматизма процедуру заваривания чая. Устаканить быт до совершенства. Сделать вынос мусора актом точности и сопричастности гринвичскому меридиану. Защититься от хаоса любви и ответственности. Он же ходит и действует как программа. Прога ненужной жизни. Проснулся, умылся, почистил зубы, попил чаю, ушел на работу. Это любовь? Я еще раз повторю – где она? Что ты молчишь, чего ты сидишь, а сигарета тлеет и пепел падает на пол. Там уже неврастеническое пятно от этого пепла. Это же клеймо.

Н

Ну и что. Он мне говорит – ну и что? люди одиноки по сути. Люди обречены на одиночество как птица на счастье (или на полет – не помню). Вот это избегание ответственности и выполнения долга одинокого человека, оно почетно? Оно красиво? Нет, красиво быть самураем самого себя. И строже, ей богу, строже к себе и к людям. Он знакомится только на работе, только с коллегами. Удобно – уровень примерно один, зарплата та же, возможности согласованы. Среда диктует выбор, глупо, когда олигарх жениться на уборщице. Олигарх должен женится на профессиональной красотке. Нет, на олигархине. Плевать, что она разбогатела к пятидесяти семи годам. У моего героя нет имени. Нет и не надо, его зовут – никак. Это одинокий теннис навязчивых мыслей. А как? А как мы будем жить? Вы сначала начните, а потом мы объясним, как. Все равно ничего не выйдет.

И

Или выйдет. Выйдет и не вернется, он же ходит на предприятие, на котором трудится. Почему он должен возвращаться каждый день домой. Он же может потеряться, стать профессиональным бомжем. Или сесть в автобус, потом в электричку, следом в поезд и очутиться в незнакомом городе и начать новую несчастную жизнь. Но она будет ждать. Она всегда ждет. Они всегда ждут. Одиночество и есть любовь. Человек несчастен, но не обречен. Он согласен на двоих детей-подростков, он согласен ездить после работы в область, он согласен любить. Нужно сегодня к трем в школу? Он отпросится пораньше. В поликлинику? Не проблема, как сейчас говорят – говно вопрос. Вопрос не говно, вопрос – краеугольный. Если не можешь отпроситься сходить с детьми в поликлинику, одиночество не победить. Хотя его все равно не победить. Как можно победить дыхание? Или старение? Умирание? Но умирать-то он как раз и не собирался. Ведь смерти нет, как и нет спасения от нее. (Цитата).

Мы все на берегу морском стоим и выбираем сети когда идет бессмертье косяком. (Цитата). Мир соткан из цитат, да? Шит белыми нитками? Неоднократно использован до нас. Использование мира до нас, это как одежда из секонд хенда – удобная и чужая. Все равно брезгливость остается. Невыносимее то, что его будут использовать и после нас. Мир – секонд хенд. Мы же вольемся в мировой цифровой поток? Он говорит что вольется, а вы как знаете. Тебя раздражает это – как знаете? Меня – да.

И

Иди. Ну иди, что же ты. Он не вернется, а мат – пошл, не матерись, не смешно. Ты же помнишь урок? Она не помнит урок. Что мечты сбываются, а иллюзии нет. Как ты всегда говорила? Чтоб душа охренела от счастья и случился оргазм? Он случился, а как ты думала это выглядит? Соитие, дорогая моя, соитие – выглядит, и от того, как оно выглядит, оно становится или нет – таинством. Я нашел его, меня всегда волновали причины резких перемен. Ты ведь помнишь? Человек выходит за дверь и исчезает, растворяется в лунном пейзаже бесснежной зимы. Или влажном мареве прошедшего лета. Он снова влюблен, у него семья. Это случайность, одна из тех, что переворачивают жизнь. То, что я нашел его. Он ездит в троллейбусе на работу, и я хочу узнать курит ли он в темноте на (какая там у него сейчас?) кухне. Заглядывает ли он в коляску новых детей. Новые дети, это ведь новая жизнь? Так? П

Потому что ты победил. Рассеивая свое семя. Но оно догоняет тебя? Одиночество? Или ты хочешь откупиться? И забрать с собой материальные ценности? Брось, я узнавал, Харон не осуществляет грузовых перевозок. Драхм не хватит. Не хватит тишины вместить все вами заработанное, наворованное и принадлежащее по праву. Подожди. Жди всегда. Мы все ждем, сходим с ума от обиды нелюбви, ищем ответы и выходы, но ждем. Можно играть в карты, я обожаю бридж, но нет партнеров. Прекрасное времяпровождение долгими зимними вечерами. Ведь сейчас зима?

Конечно зима, этот пейзаж может принадлежать только зиме, не тебе, неудачливому стяжателю чужого уюта, а – зиме. Сдавай. Ставки, ты знаешь ставки, они везде одинаковы – жизнь, счастье, спокойствие смерти. Не деньги же, ну скажи, не деньги? Не эта аккуратно нарезанная бумага, обеспеченная золотым запасом нашего отчаяния? Нет, не она. Но с ней слаще, мы же не альтруисты подержанных амбиций. Мы реалисты. Ты хочешь – инфинити или ягуар. Хочешь, чтобы вернуться. Было бы куда.

М А С С НЕ

Элегия Массне, имеется в виду. А ничего хорошего, посмотришь вокруг – и что увидишь? Херню всякую: у соседей запой девятый год длится, на работе аванс забыли начислить, жена говорит – дочку хочу. И чего? Дурное дело, как известно, нехитрое. Вот про аванс. А, ладно, хер с ним, проживем как-нибудь. Массне, это из фильма «Любовь и голуби», там Раиса Захаровна говорит герою Михайлова – поставь элегию, а он обреченным голосом – Массне? Этот Массне, мне как лакмусовая бумажка, а рассказ про любовь. * Итак, рассказ. Двадцатитрехлетний мужчина. Семья – жена и сын, хорошая работа – сварщик в ЖЭКе, квартира – три комнаты с бабушкой. Все прекрасно: масса полезных увлечений, железное здоровье и чистая совесть. И так было до того момента, пока он не встретил Ее. Вы чувствуете манеру и стиль изложения? Ее. Она была (чуть не написал – актрисою) учетчицей. Устроилась на работу в ЖЭК, в наше время тотального кризиса, работу не выбирают, а соглашаются на любую. Вот она и согласилась, а через неделю влюбилась в Него. Честно призналась. Сказала, буквально, я хочу тебя. Он мне потом рассказывал, что не слышал такого от дамы никогда, и на него это подействовало разрушительно. * Пора дать герою имя, пусть его зовут Женя. И ее зовут Женя. Женя полюбила Женю. Такое бывает, у меня есть знакомые женатые однофамильцы, то есть они были Корабликовы и до свадьбы. В двух словах. Женя-девочка зажимает Женю-мальчика в тесном коридоре служебного помещения и требует любви. Имеется в виду физической, той, что позднее стала называться сексом. Хотя, многие спорят, утверждая, что секс и любовь не одно и тоже. Очень может быть. Зажимает и требует. Или, говорит, прямо здесь и сейчас, или я за себя не

отвечаю. Женя-мальчик задумался. Потому что, это только злые языки утверждают, что молодежь у нас безнравственна. А перед Женей, во всей своей ослепительной неразрешимости, встала дилемма. * Он жену любит искренне и беззастенчиво уже шесть лет, и сына любит, и бабушку, и случайные связи ему ни к чему. Дилемма-то такая – чего не сделай, все не так. Откажешь – плохо Жене, согласишься – жене, сыну, да и себе изменишь. И он решительно отказывает Жене-девочке. Она – ему: – Поцелуй меня! И глаза у нее лучатся, Женю-мальчика аж подбрасывает. Он – ей: – Ни за что! Она: – Ну, пожалуйста! Он: – Ладно, но кроме поцелуя, никаких этих самых без презерватива! Целует один раз, думает, целует еще раз и гордо уходит. Переполненный чувством собственного твердого достоинства. И Женя-девочка уходит вглубь жековской конторы, но с иным чувством. * А чего? Именно так и происходит взросление. Когда приходиться выбирать, изменить любимому человеку и сделать на краткий миг любимым другого или не изменить. Взросление, типа выбор между долгом и чувством, я бы даже добавил – желанием. Потому что Женя всю ночь не спит и мучается. Как Гамлет, честное слово. У принца – быть или не быть и у Жени – еть или не еть. И по всему, побеждает еть, так как довел он себя за ночь до состояния тотального стояния. Рассуждал он примерно так. Какого хера я должен всю жизнь вести размеренную жизнь пролетария? Приходить с работы, умываться, ужинать щами плюс сто грамм, и торчать за компом, рубясь в варкрафт? Где, бля, поэзия? Где приключения и поиск истины? И не является ли Интернетигра сублимацией всего того, что я недополучил? То есть, разврата и последующего наказания, очищающего душу? Короче – дорогие девки, кабаки. *

И на следующий день, вооруженный этим откровением, Женек является на работу полный решимости пасть. А Женя-девочка не является. Хоть стой, хоть падай в одиночку. Нет ничего хуже, чем пасть в душе, уже согрешить и не воплотить это в натуре. И Женька напивается в десять часов утра, то есть, начинает поэтапно выполнять свой план по разгульной жизни. Напившись и тоскуя, игнорирует свои обязанности сварщика, более того, требует номер телефона Жени, чтобы звонить и назначать свидание. Ну, по всему чувствуется, что настроен человек решительно. * Еще момент, в этом же ЖЭКе работает бойфренд (тьфу) Жени-девочки, сантехник пятого разряда Федор. Бухает, конечно, как верблюд, а как сантехнику не пить? Но работу свою знает, не зря пятый разряд носит как награду. И этот Федор начинает происходящим заинтересовываться. И на просьбу Жени дать телефон Жени спрашивает: – На хрена? А Женя-мальчик перевозбужден уже до крайности: – Грудь – говорит – у нее потрясающая – большая и мягкая. В ладонь – говорит – мою не помещается, а жены – помещается. Федор: – У кого грудь?

– У Евгении.

– У какой?

– Да пошел ты на хер. И очень этот аргумент на него действует убедительно, в плане начать выяснять отношения. Ну, что-то вроде – ты кого не хер послал? И т.д. * Драка хороша только в кино, когда она тщательно поставлена каким-нибудь мастером, вроде Джеки Чана и снята с девятнадцатого дубля. А в жизни ничего интересного, да и тесно драться в конторе. Плакаты на стенах, стулья, теткиначальницы, бабки-просительницы и дворники с инвентарем. Посшибали плакаты наглядной агитации, уронили переходящее знамя, еще с советских времен стоящее в углу. Стоят оба в кровавых соплях, обзываются. Тетки визжат про увольнение и милицию. Бардак и паскудство. * Потом разошлись по обслуживаемым участкам. Потом по домам.

* Все рассказы о любви грустные, как я заметил. Любовь, вообще, грустная штука. И кончается ничем. И эта кончилась ничем. Женя-девочка пришла на работу на следующий день, как ни в чем не бывало. Она понятия не имела о шекспировских страстях, разыгравшихся в душе Женимальчика и на подмостках жилищной конторы. У нее просто легкое недомогание было по женской части. То, за которое, многие европейские суды оправдывают женщин, совершивших убийство. Федор-сантехник, протрезвев, не мог вспомнить, из-за чего подрался с Женькомсварщиком. Потом снова напился. Потом решил уточнить, но плюнул. Женя-мальчик, он же сварщик, проспавшись, усмирил зуд приключений и вернулся в семью, которая и не подозревала о том, что была на грани несчастья. Массне, в свою очередь, – известный французский композитор девятнадцатого века, автор многих опер. Говорят, прекрасный оркестровщик, профессор консерватории. Так что, как исключение, наша история о любви закончилась довольно счастливо. Никто же не умер, как это принято. Не расстался. Не был с позором уволен. И так далее.

ТРИП

Звучит как подстрочник хороших переводных стихов. Почти не режет ухо. Стихов, где охотник призывает льва, где бренди, сигара и наложница из местного населения. Или это я загнул про местное население? Я прошу выключить, не дослушав песню. Говорят, фм-станции борются за внимание стоящих в пробках людей. Кошка в ответ на мою просьбу: – Мы ****ства не любим, мы любим разврат. У нее эталонный французский, как у неподражаемой Матье. И еще она утверждает, что можно ходить в любой рванине, но обувь и сумка должны быть первоклассными. Курит тонкий «Кент» и стряхивает пепел в окно. Я засматриваюсь на нее. Такое ощущение, что она только что завершила очередной трип. Рассказывает свой сон о нью-йоркской квартире. Мне остается сочувственно кивать и поддакивать. Квартира из ее сна пронизана мягким напором розового света, как на картинах Томаса Кинкейда. Я отвечаю, что предпочел бы Сан-Франциско, с его бухтой и вечной погодой «не забыть надеть пиджак». В принципе, ей все равно, что я там бормочу в ответ. * Равнодушие – совершенно. Как способ регулировать внутренний баланс, оно не имеет равных. Шар равновесия, у кого-то с теннисный мячик, а у кого-то с футбольный, лучше всего стережется с помощью наплевательского отношения. Лозунг «Насрать» еще никто не отменял. Прибавив к этому искреннюю заинтересованность собой, можно получить дивный коктейль успеха, а можно получить хер без соли. В данном случае, это был явный успех. * Мне предстояла командировка в город Ижевск, и Кошка вызвалась отвезти меня на вокзал.

Ее резвый яростно-красный «пыжик» триста седьмой модели с железной аббревиатурой сс, красиво прошивал пространство. Симпатичный львенок с эмблемы задирал лапы, пытаясь забарать врагов. Очень хотелось, чтоб машина с такой символикой называлась – Рено. Во время поворота с улицы Рождественской на улицу Парижских коммунаров, Кошка загляделась на свое отражение в зеркале заднего вида, и насадила «пыжик» на крыло зеленоватой «вольвы». Меня со всего маху уебало фронтальной подушкой безопасности. А со стороны водителя она почему-то не сработала. Прижатый этой силиконовой гадостью к сиденью, я чувствовал себя реальным таким кретином. Мужик лет пятидесяти, ехавший на «вольве» по исключительно срочным и таинственным делам, был в своем праве. Поэтому мы сразу предложили ему денег без лишних заморочек. Но он уперся и настоял на вызове автоинспектора. Расставил идиотские знаки в виде треугольников, поднял крышку багажника, залез в машину и заторчал с телефоном у правого уха. Кошка попробовала, работает ли шикарная складная крыша ее кабриолета, и сказала: – Во, бля, попали.

– Да поехали отсюда короче, а то я на вокзал опоздаю.

– Он же наш номер записал, козлик серенький.

– Страховка есть?

– Не, ты как хочешь, а я останусь ждать. Может, договорюсь по-хорошему.

– Тогда я пошел?

– Давай. Выбираясь из-под подушки, я заметил, как она полезла в сумочку за губной помадой. * Минут через десять я поймал такси и продолжил путь на вокзал. А там сел в поезд идущий на Ижевск через тридцать три ****я. Получил постельное белье, расстелил его, забрался на верхнюю полку и заснул. А проснулся, хрен знает во сколько, оттого, что поезд остановился. В купе мирно дремали мои соседи. Я тихонько слез вниз, вышел в коридор и спросил у бодрствующего проводника: – Где мы?

– Киров.

– Долго стоим?

– Долгонько.

– Пойду попить чего-нибудь куплю.

– Ага. Нашел киоск, купил бутылку минеральной воды и когда забирал сдачу, увидел как мимо, набирая скорость, проехал мой состав. Было прекрасное очень раннее утро, точнее конец ночи пребывающий в легкой задумчивости – стоит ли уступать место дню. Я стоял на вокзале, без денег, документов, багажа и желания что-либо делать. Но что-то делать было необходимо. Причем, срочно. * Дежурный по вокзалу сразу послал меня на хер. Я побродил по окрестностям и купил от тоски бутылку явно паленой водки. Потом выпил с каким-то местным бедолагой граммов триста, подумал и пошел к московским поездам. Уже второй соблазняемый проводник, согласился подбросить меня в служебном купе до места назначения. За символическую плату в рублях и поддельный Филипп Патек, выглядевший как настоящий. Не зря, значит, покупал. В Ижевске, с трудом отыскав свои пожитки и получив с проводника в виде компенсации бутылку самогона, я сделал все порученные мне никому не нужные дела. Потом переночевал в гостинице, а утром следующего дня без приключений сел на обратный поезд. В тот же самый вагон, с тем же самым проводником. Мы по-родственному улыбнулись друг другу. Моя улыбка была шире. Его самогон еще крепче. Неизвестно для чего я вспомнил Лермонтова и самый скверный из всех скверных южных городков – городок Тамань. И рассказал о нем проводнику. Он сочувственно покивал головой: – Ездил я в том направлении. Трудные места. Выйдя из поезда на вокзале родного города и пройдя удивляющий меня своей удалью турникет, я обнаружил на привокзальной стоянке улыбающуюся Кошку. На фоне триста седьмого пежо с развороченным крылом. С убранной в багажник крышей. Кошка была ослепительно красива. Жизнь вообще прекрасна.

Т Е ПЛ Ы Й В Е Т Е Р

Холодный ветер кислотных клубов не долетал до среднерусской возвышенности. На что среднерусская возвышенность плевала с превеликим удовольствием. У нее свой ветер, теплый и ласковый. Вопреки очевидному, пахнущий бензином, а не свежестью заливных лугов. * Это такое красивое предисловие я хотел написать. А, вообще, мысль следующая: шекспировские страсти не знают границ. Но в данном случае, учитывая наш колорит и то, что сейчас называют ментальностью, страсти – лесковские, скорее. * Понятно, что жители деревни «Опятирублях» враждовали с жителями соседней деревни «Брахма». Как в 1912 году Сила Яковлевич Полуярин дал в морду Гришке Пронькину, так и повелось. Дал, по сути, ни за что. За Маньку Сопливую (прозвище, ставшее в последствие фамилией). Сейчас воюет четвертое поколение. Праправнук Силы Яковлевича – Серега Полуярин и праправнук Гришки – Петя Кочережников, которых поддерживает все активное население обоих деревень. А активными там остались – дед Тарас, братья Порухи и Степан Тимофеевич Задорожник со стороны «Опятирублях» и банда малолетнего Прони Забыченого (с одним «н») со стороны «Брахмы». Оба героических праправнука законченные алкаши, но парни отменного здоровья (такое еще бывает) – мордатые и с толстыми ляжками. Первопричина раздора забылась давно, но традиция осталась. Хотя, тут есть интересная гримаса случая, воюют, в принципе, из-за ерунды – Светки Сиропкиной. Это если не считать исторической традиции. То есть опять из-за прекрасного пола. * Светка же Сиропкина являла из себя законченную расчетливую стерву и натуру развращенную до крайней степени. Разжигала войну, сука такая, лила сладкую воду на мельницу неутихающего конфликта. Вертела хвостом. Давала то одному, то другому, и не только повод для ревности. Причем, на Серегу влияла опосредованно, а на Петю напрямую, через почерпнутые в немецком порно знания.

То есть, когда влияла, то банда малолетнего Прони сбегалась специально послушать. * Пили всё и много, до одного литра на рыло за один человеко-час. В связи с этим, на хилые местные танцы, одни на две деревни, молодежь не сходилась, а сползалась на грани нервного истощения. И сил на кулачный бой, или там поножовщину не имела. Выясняли отношения, в основном, грозными мутными взглядами и грязными неконцентрированными оскорблениями. Например, Серега Полуярин кричал Пете Кочережникову.

– Ты это чего, альбатрос ощипанный! А тот ему отвечал, не менее шикарно: – А ничего. Учитывая, что танцплощадка была обустроена на поляне аккуратно располагавшейся между двух деревень, на этом и заканчивали. Не было явного преимущества ни у одной из сторон. Включали катушечный магнитофон, лежащий на вкопанном деревянном столе и слушали музыку группы «Крафтверк», называемую здесь «Кефиром». Немецкие электронщики своим космическим дребезжанием тепла в отношения не добавляли. Так и противостояли. Скучно и пошло. С другой стороны, жители «Брахмы», считавшие себя потомками индусов, может и имели право на некоторую отстраненность, а вот жители «Опятирублях», являясь ядерной смесью половины народов бывшего СССР, нет. И у деда Тараса возникали вопросы по поводу мужественности былых времен и лихих драк с последующими тяжелыми сроками для участников соревнования. Но дед переживал пропажу былой лихости не активно, а только вздыхал и сетовал. * Все изменилось в день приезда в «Опятирублях» двоюродной племянницы тети Фени Волипчук – Аськи. Ася эта, принцесса, конечно, натуральная. С мобильным телефоном неработающим (не покрыт район сетью), с условной юбкой шириной в спичечный коробок и на каблуках (где в «Опятирублях» на каблуках-то ходить?). Волосы покрашены чем-то изумрудно-черным. Лак на ногтях, а в «Опятирублях» лак на ногтях видели только в телевизоре у мексиканских актрис. А у Аси он на ногтях, которые на ногах. Тьфу. Ну, то есть, это край просвещенного разврата и столичной утонченности, хотя такими категориями там никто и не мыслил. В «Брахме», тоже все взволновались чрезвычайно. Петя, как местный плейбой, решил аж сапоги снять и кроссовки надеть. «Пума» китайского производства, красоты запредельной. А так же военный берет соседа, отслужившего в десантуре.

И отправиться на танцы, куда и Ася, непременно, должна была прийти. Так как и дураку понятно, что в современном мире, право выяснять отношения о своем истинном месте в иерархии лидеров, перешло к барышням, оставив мужчинам возможность создавать фон. Ну и восхищаться победительницей и королевой. По крайней мере, в означенной географической области, положение сложилось именно такое. И они сошлись. Как лед и пламень, цитату все помнят. * Ася нафуфырилась, но и Светка Сиропкина навела марафет. Засылали разведчиков, братья Порухи принесли неутешительные сведения – Светка красит губы в черный цвет. Банда малолетнего Прони Забыченого – Ася достала из чемодана какие-то необычные трусы, члены банды внятно объяснить не могли какие, но из их восторженного мата, было понятно, что трусов скорее нет, чем они есть. То есть, одни веревочки и условность, способные растерзать сердце деревенского мачо в клочки. Это был страшный удар. Дед Тарас воодушевился, чувствуя грядущие свои любимые огромные сроки и тяжелые статьи. Степан Тимофеевич Задорожник достал, припрятанный последние двенадцать лет, австрийский штык со спиленным облучком для примыкания оного к австрийской же винтовке. Светка решила не надевать лифчик. Аська укоротила призрачную юбку от ширины спичечного коробка до ширины спички. Светка плюнула и достала из загашника парадно-выходные колготки (черные с рисунком), ни разу не одёванные. Аська надушилась французскими духами «Опиум». Светка выпила стакан самогона. Тетя Феня вздохнула и укоризненно посмотрела на Асю: – Гляди, доведешь до греха, окаянная. После чего надолго задумалась. * Стояли и ждали Асю. Светка пришла, а заезжая красавица нет. А в деле выяснения отношений на местных танцах важно дать возможность сопернице нанести первый удар и тем самым раскрыть себя. Стратегия такая, а тактика еще проще – как проявит, тут же применить домашнюю заготовку в виде неотразимой сексуальности с последующим выцарапыванием глаз. Петя и Серега кобенились в сторонке, держа масть. Сочувствующие пили кто во что горазд. Дед Тарас курил доперестроечный Беломор, запасы которого в его кладовых

были неограниченны. Задорожник прятал штык в сапоге так, что большая деревянная рукоять была видна всем. Братья Порухи не закусывали. Банда малолетнего Прони мечтала подержать волшебные трусы в руках. И все возбуждали в себе боевой дух (одновременно устрашая противника) усиленным, каким-то чрезвычайным даже для этих мест, употреблением матерных слов. «Крафтверк» добавлял в воздух электричества. Атмосфера накалялась. * Прошло сорок минут – Аси не было. Я иногда задумываюсь над правомочностью шекспировских сюжетов и прихожу к мысли, что они-таки имеют право быть. Но как любые литературные сюжеты, являются, все-таки, квинтэссенцией жизненных перипетий. В жизни события часто обрываются на полпути, не получают крайнего развития. Не имеют ожидаемого финала. Зато имеют безукоризненно жизненный. Потому что тетя Фима Аську на танцы не пустила – вульгарно закрыла в бане, заманив в оную просьбой посмотреть, там ее двоюродный дядя Иван Иванович Волипчук жрет спирт или ушел к соседу Федору. Тетю Фиму понять можно, она своим жизненным опытом четко чуяла – добром это не кончится. Или снасильничают Аську или друг друга кавалеры поубивают. Или и то и другое одновременно. Так как заступаются у нас за честь дамы с таким же отчаянием, как ее и отнимают. Вот и закрыла в бане. Сказала – сходи-ка, Асенька, в баню, глянь, там ли Иван Иванович, старый дурак. И Ася сходила в баню. И до сих пор там сидит, не сильно, впрочем, переживая из-за несостоявшегося триумфа (уж она-то была уверена, кто победит). Поревела немного (тушь французская хорошая – не потекла), да и заснула на полоке. Так и спит, и я ее, ни будить, ни выпускать оттуда не собираюсь. Ну их, эти страсти деревенские. Лесковщину эту.

* Зы

Победу, конечно, как и сама Светка, так и сочувствующие, присудили деревне

«Брахма». Вялые возражения «Опятирублях», что, дескать, все это происки и интриги, рассыпались на следующее утро, когда Ася, как ни в чем ни бывало, нарисовалась на огороде, срывая спелую клубнику, которую там называют – виктория.

ПИ С Ь М А И З Б У Х А Р Е СТА

А-з-х.

24-12. Здравствуй, дорогой тайный друг. Вот мое письмо тебе из восточного Парижа, а говоря прямо – из города Бухареста. Где я ожидаю свершения своей судьбы и окончательного диагноза поселившейся в моем теле болезни. Итак: * В детстве мы играли в «пуговицы». Сейчас я понимаю, что это был дворовый гольф. И правила, и смысл игр примерно один и тот же. Разве что наши «пуговички» были поазартнее, судя по выражениям лиц международных долбанных гольфистов. А потом всех дворовых собак съели корейцы. По крайней мере, мне так объяснили исчезновение знакомой банды щенков, строго черной или белой масти. Родителей их я, положим, не видел, а детишек встречал каждый день. Они всей кодлой радостно прыгали у ворот гаражного кооператива и хватали друг друга за хвосты и загривки. Большая была компания, человек девять-десять, я никогда не мог их пересчитать, так быстро они перемещались в пространстве полосатым клубком. Я, в числе многих, таскал им всякую вкуснятину из дома и гладил их смешные и умные морды. Про корейцев я, допустим, не поверил и строго допросил охранников, которые больше напоминали зассаных бомжей. Но охрана затравленно клялась, что ни сном, ни духом, мол, китайцы съели. Бараны степные – грубо отвечал я – собак едят корейцы. Они соглашались. У меня было ощущение, что они согласятся со всем, что я скажу. «Мы играем на гитарах, примерно так же, как ребята из «Металлики» пишут романы». Сказал Стивен, мой дорогой Кинг, чья фамилия переводится с английского – король, что как нельзя лучше соответствует удивительной истине. Однако, мистер Кинг – законченный наркоман и алкоголик, и я его за это уважаю. Его уважаю, а к его произведениям испытываю, мягко говоря, вежливое равнодушие. Думаю, он к моим тоже. (А я клею замечательные конверты).

«Лицо должно быть отражением ума и таланта мужчины, и только настоящая красавица вправе об этом судить». Не помню кто сказал, наверное, какой-нибудь придурок из второстепенных классиков английской литературы. Типа Юджина Бомбейского. Так вот, лицо одного из охранников мучительно похоже на лицо короля триллеров (знать бы еще, что это такое – триллер). И сам король носит на лице полное отражение своего ума и таланта с ярким американским акцентом. А пуговицы здесь причем? Да притом,что я вечно поднимаю их с пола и складываю в банку. В основном, это пуговицы от пижамных курток. Мне всегда хотелось надевать пижаму перед сном. А без щенков я просто скучаю. Принес намедни пакет с куриными обрезками, а собак нет, хотел этим пакетом ударить местного стивена кинга по голове, но удержался. Мне, вообще, приходится постоянно сдерживать свои искренние порывы. Сублимируя их в письма ни о чем. * Возвращаясь к письмам, хочу сказать, что в Бухаресте я никогда не был и не собираюсь. А, значит, попаду туда непременно. Бывало, наберешь в яндексе какую-нибудь ерунду и радуешься, как младенец. Вот и про Бухарест я узнал много полезного из поисковой службы. И оставив охранников в покое, мы пойдем дальше, а именно в рабочие боксы. Есть несколько вариантов труда. Можно честно и ответственно выполнять свою работу и получать за это приличные деньги. А можно все то же самое, но – неприличные. Есть еще вариант наплевательского похуистического отношения к своим обязанностям. И т.д. Но мне нравится совмещать – честно получать и похуистически относиться. Говорят, такое возможно. Тем более, всё всегда получается, так как я хочу, а не так как требует мое наивное начальство. Мысль, как известно, материальна, и направленная на определенный объект – влияет на него. Поэтому мы мыслим строго позитивно и строго в отведенных нам рамках. Сказал, не буду этого делать, и не буду! Такая мысль направленная на цель, работает не хуже старой и надежной СС20. Были такие ракеты у моей державы, может, и сейчас есть. Мы же не хуже людей. Он может называть нас макаками, и мы не обидимся, но мы отрицаем наше происхождение от обезьяны. Его – не отрицаем, даже настаиваем на нем.

А наше – отрицаем. Подчистую. Вот так. Она говорит – хер должен стоять так, что б тесто можно было раскатывать. И я задумываюсь. А чего не мясо отбивать? И занимается терапией. Сама себе написала программу занятий и мучается. Тесты проводит самой себя. Отвечает подробно на вопросы, задаваемые вслух самой себе. Делает выводы. Короче, мыслит позитивно. Отжимается в упоре лежа от пола, подтягивается на турнике (закрепленном в коридоре однокомнатной квартиры), изучает гимнастку ци-гун. Чего только не происходит в этом мире. Потом, маленький ангел пролетает над поверхностью сна. Ангелы большие проказники. Наши уже договорились между собой и развлекаются, как умеют. Присылают одинаковые междометия, переставляют слова в предложениях, компилируют образы и сравнения. * Докторская диссертация по ангеловедению, предложенная мной местному университету, даже не была принята к рассмотрению. Они так странно на меня посмотрели, в неродной альма-матер. Тогда я изменил название работы на – Сравнительный анализ ангелоподобных существ от Феропонта Скрипника до Федора Невзглядова. Между прочим, с приложением фрагментов крыл. (Оперение, хрящи). Не произвело впечатления. * Кур. Заканчивая свое письмо, хочу заметить, что ущерб был значительным. Не так, как ты могла бы подумать, но тем не менее, значительным и беспрецедентным. Никогда еще мой сон не был таким крепким и долгим. А что это как не потеря индивидуальности? Прощай. Твой PS. PSS. PPS. Жди следующего письма с голубиной почтой, рейсом МадридРеал.

ГО РЯЧИЙ Ш О К О ЛА Д

1 В жизни полно тайных знаков и намеков. Вот она заходит в подъезд и видит розового голубя с белым хвостом. Мужчина, выходящий навстречу, улыбается ей и не замечает птицу, которую она гладит по головке. Красивый мужчина лет тридцати, в куртке терракотового цвета. Что за мода пошла на цвета? Она перестает гладить голубя и говорит: – Грейся, посланник. Идет к лифту. Поднимается к себе на шестой этаж. Открывает железную дверь ключом с брелоком в виде старинной подвески.

2 Есть вещи, которых у нас не отнять: алкоголизм, обгрызенные ногти, население страны. В принципе никто и не отнимает, но приятно осознавать, что это никуда не денется. В любой момент может быть извлечено из-под спуда благополучия и применено на практике. Сядь в автобус – население с тобой, махни первую рюмку – очнешься в канаве, подстриги ногти – они уже того, смотрят на тебя неровными краями. А в персональном рейтинге сердца своей любимой он и так занимает первое место. И зачем ему понтовые дорогие шмотки и девайсы. Понт в беспонтовости. Проще надо жить (это он врет себе). Сидеть и слушать ее любовный лепет, что может быть прекрасней любовного лепета. Ничего. И он выходит из квартиры. У него семилетняя бэха, которой он гордится .

3 Она смотрит смешные сны, но твердо помнит, что находится по ту строну событий. И ей не приходится вскакивать по ночам от собственного крика, и ангелы, отвечающие за сновидения, удовлетворенно отлетают прочь. Но спать она не любит, считая время сна – потерянным. А плюшевый бегемот по имени Федор упал под кровать. Она просыпается и улыбаясь остаткам только что виденного сна, идет в ванную. Надо купить кусок мыла – этот кончается, и еще стиральный порошок. Только бы не забыть.

Черт – роняет зубную щетку.

4 А он спит. Он любит поспать не жалея времени и не считая его утраченным. Он не читал Пруста и не собирается. В его представлении, времени впереди – вагон и маленькая тележка. Но тут есть небольшой нюанс, их сны, не переплетаясь между собой, часто меняются местами. Ангелы, отвечающие за сновидения, иногда развлекаются так. Работа у них тоже достаточно рутинная, а тут – забава. Он просыпается и хмурясь от противного привкуса во рту, идет в ванную. Они оба чистят зубы. Каждый в своей квартире. У нее щетка простая, а у него с моторчиком.

5 Потом она едет на работу в троллейбусе номер девятнадцать, а он в маршрутном такси номер семь (бэха отогнана в сервис). Ее зовут Наташа, а его Ренат. У нее есть бумажный веер, и когда она нервничает, то трепещет им. А у него новый-старый роман Набокова, коварно изданный на радость поклонникам. И купленный Ренатом из соображений престижности. Она очень хочет детей, а он не задумывался. У нее есть придуманный несложный шифр, на котором она пишет записки подружке Ирке. А у него в верхнем ящике рабочего стола лежит порножурнал. Он по пятницам ходит в ночной клуб «Песок», где выпивает коктейль с приятельницей и водку с коллегами. Она идет в кафе «Отрада», где пьет горячий шоколад и выкуривает тонкую ментоловую сигарету. Они выходят на одной остановке «Политехнический университет». Идут к зданию, где трудятся. Там очень короткий светофор и надо почти бежать.

6 По дороге она замечает пустую сигаретную пачку и решает что это очередной тайный знак. Потому что, это пачка из-под редких давно вышедших из употребления папирос «Казбек». Такие курил ее отец. С тех пор как он умер, она подобных не видела. А он заходит в подъезд, показывает охраннику пропуск на фамилию Сейфутдинов и проходит в офис. Она поднимается по лестнице на третий этаж. Он открывает дверь комнаты. Ему улыбается секретарша Фима. Она открывает дверь комнаты, ей улыбается делопроизводитель Лубенец Д. А. Они работают на разных этажах, но оба в фирмах, арендующих маленькие

помещения у технического университета.

7 Они курят и, возможно, встречаются на лестничной площадке, служащей здесь курилкой. Она курит «Гламур», а он пижонский польский «Парламент». Вместо пепельницы на железной решетке окна привязана проволокой консервная банка. Со старых времен. У университета нет денег на ремонт. Зато аренда – не дорогая. Иногда она, куря, разговаривает по телефону. У нее «Нокия» в смешном девчоночьем лохматом чехле. И у него «Нокия» (не помню какая). Совпадение.

8 А может и не встречаются они в курилке. Автор там не был и не знает.

З А ХО Л У СТ Ь Е С НА

Пофиг мороз. Ее глупость совершенна. Чиста, как бриллиант хорошей воды. Уже произведение искусства. Я смотрю в ее светло-серые, почти прозрачные глаза, и меня отражает пустота. Это не зеркало, это – жесть на солнце. (Жесть – тонкий металл, а не нынешнее понятие безнадежной и заурядной жестокости). Спрашиваю: – Ты когда домой? Она улыбается и молчит. Мог бы и не спрашивать. Меня всегда волновала человеческая глупость в любых ее проявлениях. Мне казалось, что гомо сапиенс, не может быть так безнадежно ограничен. Замкнут в круг примитивных желаний и единовременных порывов. Оставалась надежда, что вот сейчас, индивидуум прорвет пленку тупости и выскочит – в скандал повышенной нервозности, в глубину мистического переживания, в запой, хотя бы. Но этого не происходило, и, сталкиваясь с проявлением подобной ограниченности, отшлифованной не одним поколением деревянных по пояс солдат Урфин Джуса, я начинал восхищаться. А как иначе? Любая крайняя степень, доведенное до совершенства качество, чистое проявление – красивы. И еще она видит сны. * И рассказывает их мне, ожидая комментариев и сопереживания. А я не люблю, не только что чужие, но и свои сновидения. Сновидчество такая область, где я путаюсь и забываю начало сна, едва начав его вспоминать. А она запоминает и тщательно восстанавливает обморочное течение событий. И сны все такие яркой религиозной окраски. Может быть это компенсация, и я не прав и она умна над-умом, сверхчуткостью заменяя сообразительность. Потому что, колыхаясь телесами, Галя смотрит на собеседника чистым взглядом голубя и ни разу не сомневается в своем праве быть правой. С другой стороны у всех свои увлечения, например я, научился смотреть телевизор без звука, сейчас учусь смотреть без изображения. В планах – выкинуть сам агрегат. И мой доморощенный дзен (надерганный из произведений популярных современных прозаиков), ничуть не лучше ее народного христианства.

Мы с ней разговариваем и это разговор в одни ворота. Галя апеллирует ко мне как к выше упомянутому телевизору. Ей очень нужны ответы на вопросы, которые я же и задам. И отвечу, а она будет смотреть. Происходит это так: Галя – Я вчера ходила в магазин. Я–? Галя – ? Я – Да, цены сильно выросли, а зарплаты остались те же. Галя – Конечно. И дальше в том же заколдованном режиме. И еще она рисует. * Мне немного неловко комментировать ее живопись. Врать-то я умею, допустим, но не люблю. А на ее картинах я вижу ангелов (чуть не добавил – в натуральную величину). Ангелы синего цвета, проявившееся случайно, застигнутые врасплох ее искренним гением. Они и не гадали быть увиденными. Но Галя, совершенная, как дождь или облако, ничтоже сумнящеся, нанесла правой рукой (кистью руки, а не художественной кистью), акриловую белую краску, добавила синей, и ангелы немного растерянно оглянулись. Я от них, если честно, такого не ожидал. Я их рассматриваю и думаю о тайне посвящения в истинные движения жизни. Дети – плачут, мой друг – пьет вторую неделю, а Галя – рисует океан. И в правом верхнем углу, из пятен и мазков, незамысловатого локального цвета, появляются лица, опустошенные явным прикосновением к божественному смыслу. Пугающая отстраненность, только и дающая представление о доступной людям страсти. Потому что климакс освобождает. Кстати о климаксе. Галя свободно обсуждает свои женские проблемы. Раскрепощенная природной удачей, она спокойно говорит на табуированные много десятилетий темы. Европейская культура, из века в век вколачивала презрение к сложному устройству женского организма, являющемуся Граалем новой жизни (привет Дену Брауну). Слово менструация стало чуть ли не ругательством. Женщины стесняются говорить, а мужчины боятся слушать. А я, с детства уважавший божий замысел, отношусь к этому спокойно и сочувственно. Главное не доводить до края, избегать игр с фекалиями, но и не кривить презрительно губы на тщательно высчитанные дни овуляции. Поэтому Галя делится со мной событиями из своей интимной жизни, точнее из ее отсутствия. Именно на отсутствие списывая такой ранний климакс. И остро переживая смерть неоплодотворенной яйцеклетки (или так далеко ее знания не идут?). Но мне хочется думать, что она точно понимает волшебство менструации –

ежемесячное освобождение от мертвого и изумительную готовность снова зачать. И представляет формирование желтого тела в середине цикла. И то, как яйцеклетка ждет оплодотворения и, не дождавшись, начинает выходить, разрывая, так и не пригодившуюся будущему дитю, оболочку. Каждый месяц. Каждый месяц, матка сокращается, выталкивая смерть и принося боль, взамен недополученной радости жизни. И это не то сокращение, что бывает при так обожаемом Галей оргазме. А еще она играет в шахматы. * За это я ее уважаю, за шахматы. Мало того, еще и проигрываю. Мы с ней играем время от времени, и она камня от камня не оставляет от моих хитроумных защит. Против нее, вообще, не может быть защиты. Какие нафиг шахматы, Галя – явление чистоты и порядка, а против них бессилен любой хаос мира. Она говорит: – Посмотри.

– Куда?

– Сегодня холоднее, чем вчера. И не поспоришь. Это как в ответ на замечание – тебе не стыдно, получить ответ – стыдно у кого видно. Я всегда замолкаю, пораженный красотой наглой очевидности. Меня простыми ответами можно загнать в угол. Ждешь, я клянусь – ждешь сложности переживаний, а получаешь чистоту пошлой банальности, переходящей в кредо. Это изумительно и достойно зависти. Решить всё. Выбрать из предоставленных максим самые удобные и вооружится ими для победы над растерянностью. И я смотрю, и слушаю ее очередной сон, и отвечаю, и мы заканчиваем игру, где я, белыми, проигрываю безнадежно. На следующий день я буду долго думать – как получается, что человек бывает свят и светел (БГ)? А только так и бывает, в любом другом случае, его тренированный ум отзеркалит сам себя и мгновенно найдет оправдание собственным низким и поганым решениям. Умение оправдать любое действие – главная прерогатива сильного ума. Главная его сила. И слабость. А Галя нравственна, как мне и не снилось. А снилось как раз ей. Что-то там, в очередном сне, было про архимандрита, вдруг заговорившего с ней. И она тут же бросила курить, и стала больше есть на нервной почве, и жаловаться мне. И беря в руку шахматную ладью, недоуменно смотреть на пачку сигарет,

поспешно убираемую мной в карман. Прости, Галя.

ГАЗ

Эпиграф: «Мы говорим не дИскурс, а дискУрс» Вот, бля, не помню кто

* Он одевается - это мечта: черные туфли из поддельной кожи, спортивные штаны, собранные у щиколоток, зимняя куртка с капюшоном, а из под нее пиджак. На голове - вязаная шапка. У меня друган со своей дамой сердца в ночном клубе оставляет восемь тысяч за один визит, я зарабатываю девять в месяц. А этот из бачков помойных поднимает тридцать две. Опохмеляется мартелем в плохие дни. В хорошие не опохмеляется вовсе. Просто пьян круглосуточно. Увидит меня и предлагает: – Будешь? В руке у него бутылка очистителя для стекол «Северное сияние».

– Буду – отвечаю я. И мы оба начинаем смеяться. Вчера заметил рядом с ним чрезвычайно ухоженную барышню. Стоят, пьют пиво, заедают чебуреком. У девчонки волосы собраны на затылке в пучок, распахнутая дубленка – чуть длиннее юбки, - стройные ноги в высоких сапогах. Улыбнулась так, что у меня в глазах слегка потемнело и что-то жарковато стало. Говорит: – Хочешь чебурек? И протягивает надкусанный. Я ничего сексуальнее за последние двенадцать лет не видел.

– Еще бы – я беру чебурек в промасленной бумаге, кусаю и возвращаю ей. Она смотрит на меня. Потом тянет руку и проводит пальцами по моей аляске, от ворота к груди. * На следующий день спрашиваю у него:

– Кто такая?

– Не знаю. Нихера себе, думаю, ритм жизни. Но вслух произношу: – А откуда взялась?

– Да кто его знает? Мимо шла. С чебуреком. * Перечень слов и их окраски по сообщению моей подружки Юльки: Существительные: Мама – красное бархатное. Душа – снаружи – коричневое твердое, внутри – розовое мягкое. Ложь – прозрачно-голубое. Литература – желтое с прожилками. Рельефное. Любовь – сложный цвет. Больше всего напоминает радугу. Гений – черное. Имена: Олег – белое. Андрей – красное. Роман – синее. Таня – розовое. Юля – желтое. Жанна – медное. Местоимения: Я – золотистое. Мы – бледно-малиновое. Вы – зеленое. Ты – серо-голубое. Она – медное. Он – стальное. Они – охра. * Она (медное) идет навстречу ему (стальное). А я (золотистое) иду навстречу им (охра). То есть, медь - навстречу стали. И золото - навстречу охре. Потом мы встречаемся и становимся бледно-малиновым вареньем. *

Я говорю: – Опять чебуреки едите? – ничего умнее я придумать не могу, хоть тресни. Она улыбается. Чего она всегда улыбается? Та же дубленка, те же сапоги. А на нем вместо вязаной шапки – шляпа. Честное слово. У меня нечто вроде ступора – я уже в мечтах несколько раз познакомился с ней поближе (если говорить прилично). Поэтому смотреть, как она пьет пиво из бутылки, мне трудно. И еще. Вот это вот движение, когда она подносит бутылку ко рту и, глотнув, переступает с ноги на ногу – что-то из Блока, что-то про ковыль и кобылицу. Мне кажется, я слышу запах пота. Понятно, что сладкого и молодого. * Я у него спрашиваю: – Да кто это такая? Что за чебуречный мезальянс вы здесь устроили?

– Купи пивасика?

– Приятно с тобой поговорить. * А через неделю я ее встретил. Так хочется написать – шел крупный снег. Не было снега. Дул противный мокрый ветер, я кутался в пальто, сжав воротник рукой в перчатке, а она шла навстречу. Без чебурека. Мы поздоровались, остановились, я достал сигареты и предложил закурить. Она отказалась, и я хотел было попрощаться, но барышня произнесла. То есть, буквально сказала: – Ты ведь в меня влюблен? Я растерялся. Но она и не ждала инициативы, прекрасно зная от кого ее можно дождаться, а от кого – хрен. Мы пошли по улице. Потом она рассказывала, что обожает всякую дрянь с лотков: типа пирожков, чебуреков и беляшей; и пишет имена врагов на туалетной бумаге, называя это копромагией. Мне кажется, я уловил связь. * Когда я начал ее раздевать, она чуть выгнулась, чтобы было удобней, и стала

помогать мне одной рукой, другой продолжая обнимать. Но, посмотрев вниз, ойкнула, заметив непорядок, и, быстро вскинув руку, закрыла мне глаза. Наверное, я не забуду этого никогда.

Б Ы Т Ь С А Д О В НИ К О М

* Всегда мечтал. Что еще надо? Не бронированный же роллс-ройс и особняк в Челси. Окучивать клумбы и сочинять на досуге никому не нужные куплеты. Сажать деревья и выпивать по вечерам со старым другом. Может быть, играть в домино. Ходить в старых широких штанах и разбитых кедах, не бриться и не заморачиваться по поводу развалившегося сепаратора шруса. Толкать перед собой тележку с рассадой или как ее там называют. Иногда толкать речи, больше похожие на бормотание самому себе под нос. Но лучше молчать или разговаривать, только с деревьями. Деревья – лечат. Работа с растениями – гармонизирует жизнь. У меня есть знакомый, и я с ним на одном поле в гольф играть не стану. У всех есть подобные знакомые, но я надеюсь, что работа садовником освободит меня от обязанности с ним встречаться на автобусных остановках. И обмениваться приветствиями. Потому что он, в камуфляжных штанах и такой же майке, с удочкой в руках, наводит на меня тоску невыполненных обязательств. Обещал же я самому себе сходить на зимнюю рыбалку? Обещал. И не сходил, и уже не пойду никогда. Холодно. Ветер, поди, пронзительный. У моей школьной любви странная судьба: в юности она была девочкой с рабочей окраины, в зрелые годы – русский средний класс (что бы в это понятие не вкладывалось), а в старости желает превратиться во французскую старушку. И ее шансы растут день ото дня. Каждую минуту и перпендикулярно моим. Учитывая, что живет она под Лионом. Очаровательно грассирует. Завтракает круассанами. Жизнь, красивая в своей нелепости. Падающие стулья, вилка, забытая на столе под дождем, прошлогодняя выгоревшая на солнце скатерть. Банка варенья, засахаренная до каменного состояния, как синоним нереализованной тоски. Сама тоска, вещественная – пара дурацких эсэмэсок, обрушивших счастье. Дождь. Я когда иду с работы, (а небо начинает хмуриться накануне ливня), испытываю приятное чувство общей прохлады жизни. Завершенности начатого процесса. Краски, наконец высохшей на заборе.

Надписи. Трактор красного цвета роет траншею около моего дома. Мальчишка припарковал скутер и вошел в подъезд. Четыре кошки сидят копилками на бордюрном камне. Это их любимое место. Дворник-узбек что-то произносит, я протягиваю ему зажигалку, и он долго кивает головой. Мы стоим и оба курим. В принципе, все равно куда идти. Меня устраивает все, кроме: работы, зарплаты, климата и собственной репутации. Надеюсь, в работе садовника все эти проблемы отойдут на второй план, как ненужные. Садовнику работа – образ жизни; зарплата – что выросло; климат – условия труда; а репутация – самая правильная в мире. Надо будет купить лопату и лейку, секатор и учебник прогрессивного садоводства. Не забыть фартук. Ну, какой садовник без фартука? Вот насчет удобрения я еще задумываюсь. Хорошо бы жить при усадьбе в домике и использовать в качестве удобрения подручные средства. Подножные то есть, какие придется. Неплохо, что дерьмо рано или поздно превращается в удобрение. Неплохо, когда вместо имперского мрамора - зеленая лужайка и виноградники. Вместо промышленного гиганта – тепло костра из сухих веток. Или коровника. Овчарни. И пусть тебя будит не звонок мобилы, а лай азиатской лайки. Они поэтому так и называются – лайки. Чтоб будить и охранять. * Оч. поэтичный текст получился.

РА В НО В Е С И Е Д З И Г И

Мороз крепчал. Дзига вышел из дома с намерением купить колбасы. А вернулся обратно преображенным до неузнаваемости. Тут в пору сказать: ничего себе, за хлебцем сходил; когда бы не голова, выкатившаяся из-под вагона и сведшая шутку на нет. Зато, закатившаяся прямиком в классическую литературу. Обычно Дзига давление обстоятельств отодвигал левым локтем. Вбок и назад. Оглядывался по сторонам и шел дальше. Интересный момент, человек привыкает к всестороннему давлению, а, оказываясь лишенным его, чувствует дискомфорт легкости. Вот и Дзига, выйдя из дома и дошагав до магазина, почувствовал недоумение – ничего не терзало. Учитывая обстановку, это было странно. У входа мелкие бабки торговали ерундой, машины, наставленные как бог на душу положит, пытались разъехаться, а тонконогая шпана куролесила в ожидании фарта. Дзига испытал приступ волнения переходящий в спазм. Жизнь, то ли отступила, то ли приняла его, раскрывая объятия.

– Купи леща – предложила бабка.

– Дай сколько можешь – прошамкал бомжик.

– Что ищем? – Спросил торговец рухлядью. Ответил, как обычно: – Не надо.

– Не дам.

– Ничего. Давление вернулось, Дзига облегченно выдохнул и заулыбался. Может быть, ему стоило сказать наоборот: – Давай!

– На!

– Все! И, глядишь, история покатилась бы иначе. Попробуем: – Почем лещ?

– Держи, старый пень, пятихатку.

– Вон тот брелок, изоленту и еще оселок, нет, два, но разной зернистости. Взять в руки, провести пальцем, проверяя икорную составляющую, крякнуть от наполненности чувством, и идти дальше, счастливее чем был. Купи, Дзига! Или метеоритный поезд во всем виноват. Говорят, упадет на Землю шар диаметром пятьдесят километров, приземлится в Атлантике и смахнет с лица планеты наши робкие потуги. И останемся мы не у дел. А вот и магазин. Дзига любит колбасу жареную. Когда она изгибается шляпой, и

с той стороны, где у шляпы верх – поджарена, а с той, где поля – налита слезой. Не вся колбаса годится для такого приготовления. Нынешние колбасы, зачастую, норовят поджариться, утончаясь по площади приложения, а не выгибаясь от радости соучастия. Одно расстройство и профанация метода. А бывало, положит Дзига кусок колбаски на кусок хлеба, даст ей отпыхнуть, ему пропитаться, и ест, запивая чаем. Вкусно! Еще под водку можно. Хотя под водку можно все. С этим делом у Дзиги проблем нет, берет четвертинку и, расплатившись, выходит из магазина. На улице ничего не изменилось. Благодать клубится. Дзигу толкают, дышат в лицо перегаром, обгоняют, подрезают, теребят и просят соучастия. И ему есть, что дать всем этим людям взамен. Нужно только изменить отношение, как учат все учебники счастья. Дзига меняет. Неумело размахивается и бьет бомжа в бороду, дает пинка ящику с воблой, плюет на раскладной столик торговца мелочью. Ощущает непередаваемый восторг освобождения и добавляет. Торгашу в рыло, бабке по носу, бомжу ногой по яйцам. Соответственно, получает сдачи. Бомж хватает его за ногу, подбежавший торгаш бьет кулаком куда попало, бабка, визжа, выдергивает волосы. Дзига падает на снег, а раздухарившиеся граждане, упиваясь праведной местью, продолжают бить и выкрикивать угрозы общего порядка. Сколько раз говорил себе Дзига, не бери, не подавай, не соучаствуй. Так нет, заставил его автор испытать на собственной шкуре радость единения. Хорошо патруль подоспел. Серьезная женщина с сержантскими лычками, в красивой шапке, всех отпустила, а Дзиге завернула ласты и отвезла в отделение, где ему был учинен допрос.

– Нарушаем? Дзига государство боялся, сотрудников, олицетворяющих систему, страшился до жути, в их лица, являющиеся одновременно человеческими и державными, не заглядывал. А отвечал, смотря в пол.

– Да.

– Что да?

– Просто – да.

– То-то же.

– Я знаю. Был отпущен, за неимением времени с ним возиться, с обещанием выписать штраф. Нарушение общественного порядка, это вам не фунт изюма, а подрыв и посягательство. И брел домой опьяненный свободой. Много ли человеку надо. Кстати, четвертинка, в суматохе, как-то незаметно пропала. Но Дзига печалиться не стал, обретя, наконец, равновесие, и сочтя водку жертвой богам или многоруким демонам власти. Пусть ее. Одна замахнулась, а двадцать девятая погладила по голове, отпихивая сто

восемнадцатую, норовящую слямзить остатки чести и достоинства. Так что, все нормально, гармонично и уравновешенно. Впрочем, как всегда.

Ф И Б О Н АЧ Ч И В С Е

Гули-гули. Не идет птица. Ни в какую. А схватишь, выскальзывает из рук. Гуляет, клюет зернышки из бутылочного стекла. Зовется – стечение обстоятельств. Роковое или какое там еще. Цепляется. Проворачивает. Иногда скрежещет. Смазывать надо. Из этой птицы можно приготовить блюдо. Он говорит: – Да мне хуле. Я приглядываюсь, точно, ему – хуле.

0, 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9. Не правильно. Возьмем ряд Фибоначчи: 0, 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21… Другое дело, вот так развивались их отношения. А вот герой: Клавдий Миронович Косоногов, считай, что патриций. Отношения в ряду Фибоначчи развиваются, суммируя два предыдущих и перескакивая через голову. (А еще есть линия Фабиноччи, но что это за хрень, автор не разумеет). Клавдий Миронович по профессии – зам. Не зав. Вот так звучит – зам. зав. Лаборатории или отдела. Секции. Цеха. Чего угодно, но только зам. Не давались ему первые места. То есть, фактически, тащит все он, но номинально командует и самодурствует другой. Иван Митрофанович, допустим, на семинар в Монреаль, а Клавдий разгребает отложенное. Ну, он и усердствует. Потому как осознает свое место, свой потолок. Дома та же история. Она говорит: – Ты кончил? Он: – Не люблю это слово. Она: – А как? Он: – Ну, испытал оргазм, что ли. Она:

– Это не одно и тоже. ****ь, и не кончил и оргазма не испытал. Ладно, идем дальше. Ути-пути. Надо признаться, что автор, преимущественно, объебывается в местах скопления своих героев. Здесь поднесет, там оттащит. Недавно взял на себя обязательство: ни дня без стакана. Так что, тащу утром мешок карбида на склад, а у самого ноги заплетаются. Клавдий Миронович меня останавливает: – Куда?

– Так это, как его…

– Молодец.

– Рад стараться!

– А чего в мешке?

– *** знает.

– Тащи. А говорил: «хуле». На самом деле он за производство болеет. Вон как жизнь оборачивается. Сел я пустые бутылки пересчитывать. Строго в ряд этого Фибоначчи. Ноль плюс одна – одна. Одна плюс одна – две. После три плюс пять, бутылки кончились. Не понял. Клавдий Миронович благоволит.

– Чего – спрашивает – пригорюнился?

– Бутылки – ек.

– Иди работай. А сам опять через голову перепрыгивает. У него, что ни баба, то простор. Корпулентные такие. Две предыдущих к третьей прибавляются. Марина Ильинична, последняя, когда на производство заходит, так мужики робеют. А те, что побойчей, не желая терять реноме в глазах товарищей, шутят неудачно. Васек спрашивает, лелея в глубине приготовленную прибаутку: – А ты Клавдий Мироныч, с ней как?

– Что?

– Ну, как вы это самое? Где подступиться-то? Но Клавдий знает, как с народом разговаривать, отвечает философически: – На кости-то, Васек, только собаки бросаются. Васек соглашается. А подъебка пропала втуне. А вчера Косоногов с розами пришел на работу. Сказал, будет корпоративная вечеринка. Все сотрудники приглашены. Даже я. В обед Клавдий съездил с Вовой в магазин, все закупил и приготовил.

А вечером сели за стол. Водка, хлеб, сыр, колбаса, яблоки и торт. Пластиковые тарелки и вилки. Две коробки сока. Очень грамотный мужчина Клавдий Миронович, хозяйственный. Выпили по первой, преодолели неловкость совместного времяпровождения. По второй. Завязался разговор. По третьей. Потек базар. По четвертой. Красота. Певица с цыганским именем поет про Лондон, с мобильного телефона. Клавдий обстоятельно отвечает на вопросы сотрудников. Васек – выдрючивается, Вова – отчаянно напивается. Секретарша Катя уже ест торт с шоколадной середины. Иван Митрофанович семинарит в Стокгольме (и его отсутствие делает атмосферу проще). Марина Ильинична, приглашенная на вечеринку как своя, просит танцев. И танцы будут. Но позже. Они начнутся с фразы «да мне хуле». И подтвердят незыблемую красоту ряда Фибоначчи. И стечение обстоятельств. Потому что происходит это так. Пьяненький Васек приглашает Марину Ильиничну на танец. Катя втыкает пластмассовую вилку в торт. Клавдий поднимает рюмку, с желанием произнести тост. Вова судорожно тянется за яблоком. В далеком Стокгольме Иван Митрофанович заходит в фешенебельный туалет гостиницы «Редиссон Блю Рояль Викинг Хотель». И. Васек говорит: – Потанцуем! Катя тянет вилку на себя, и выдираемый ей кусок торта отлетает на встающую из-за стола Марину Ильиничну. Действия суммируются. Шарахнувшаяся от торта Марина Ильинична толкает под руку Клавдия. Вова пытается увернуться от льющейся на него водки. Катя: – Ой! Вова: – Бля! Опять суммируются. Вова, откинувшись назад, падает со стула и левой ногой бьет по столешнице. Которая, не более чем лист фанеры, положенный на маленькие козлы. Лист летит на пол, по пути подбрасывая закуски с напитками. Вова: – Ой! Катя: – Бля! В это момент, одновременно, Васек пытается поймать Вову, а Клавдий трет салфеткой торт на груди Марины Ильиничны. Катя, вскочив со стула, запинается и падает. В далеком фешенебельном туалете Викинг Хотеля, Иван Митрофанович трясет пенисом над унитазом.

Следующая сумма включает в себя все предыдущие действия. Васек отпускает Вову и бросается к Кате. Клавдий перестает тереть и нагибается за упавшей бутылкой водки. Марина Ильинична начинает орать. Катя визжать. Вова густо материться. Иван Митрофанович застегивает зиппер. В результате. Ильинична в торте. Катя в торте и колбасе. Васек облит водкой, соком и презрением. Вове, вообще, в суматохе зуб выбили. Клавдий, головой, когда нагибался за бутылкой. Кровь из рассеченного лба перемешивается с пролитой водкой. Сверху – торт. Марина Ильинична с размаху наступает, пятясь от этого ужаса. Нога едет и ломается. Ильинична садиться на пол рядом с Катей. Напротив лежат Вова без зуба и Клавдий, раненый в голову. Васек зачем-то сжимает в руке кусок хлеба Короче, все счастливы, епть, включая старого зубра и лысого мудака Митрофаныча. А вы говорите стечение обстоятельств.

Ф О К У С Б РА М Б Е У С А

* 18 сентября 1852 года в городе Екатеринбурге, известный столичный литератор Барон Брамбеус, выходя из экипажа извозчика Ефрема Голытьбы, бляха номер 1347, споткнулся, зацепившись фрачной фалдой за какую-то ерунду. При этом он выронил трость черного дерева с набалдашником из слоновый кости в виде головы медузы горгоны. Которая (голова) от удара о мостовую Успенской улицы и раскололась. Почему Барон был в одном фраке без пальто, история умалчивает. История много о чем умалчивает. Да и вообще, этот случай не имел бы особого значение, если бы не его странное продолжение. А именно. * На следующий день трость была отдана в починку мастеру Петрову П.П., сильно пьющему кустарю, у которого в помощниках болтался сын-оболтус шести лет Пашка. И этот самый Пашка бароновскую трость, а точнее, отвинченный Петровым П.П. набалдашник, украл. А, говоря еще проще – слямзил. И проиграл его в «курду» такому же разгильдяю, приятелю по детским играм Мишке Тетерникову. На что Барон Брамбеус, как человек широких и либеральных взглядов, дал два раза по морде кустарю Петрову и забрал испорченную трость, решив заказать к ней новый набалдашник в виде головы льва. Что больше соответствовало его представлению о себе. А Петров П.П., в свою очередь, оттаскал шестилетнего Пашку за вихры, выписал четыре подзатыльника, от которых у того страшно лязгнули зубы, и пошел в кабак заливать горе. Залив его самым основательным образом, был бит собутыльниками (кожевенными подмастерьями Митькой и Минькой), забран в околоток, и навсегда выкинут из нашей истории. * Мишка Тетерников, по прозвищу Тетеря, поразглядывав расколотую горгону четыре с половиной минуты, решил поменять ее своей старшей сестре Катерине

на цветные шарики, привезенные отцом с Нижегородской ярмарки в прошлом году. Но сестры дома не оказалось, и Мишка, бросив сокровище в хлам на подоконнике, помчался на улицу смотреть, как пьяные возчики зацепились оглоблями и ругают весь белый свет очень интересными словами. И, заодно, убежал из нашего рассказа. Набалдашник провалялся на подоконнике шесть месяцев и три дня, после чего был выброшен на помойку Мишкиной матерью, вместе с остальным бесполезным пацанячьим барахлом. На обратном пути Матрена Степановна, женщина основательная, остановилась поговорить с соседкой Зиной, и за разговорами задержалась на полтора часа. Среди новостей, сообщенных соседкой, ее поразила весть о приезде в город цирка Шапито с борцами и дрессированным питоном. Матрена Степановна никогда раньше в цирке не была, и ей страстно захотелось увидеть ужасного питона с красавцами борцами. После продолжительных споров, отец Мишки, Федор, дал согласие на поход в балаган. И в ближайшее воскресенье вся семья Тетерниковых, принарядившись, отправились на представление.

* Старшая сестра Катерина (барышня шестнадцати лет), пораженная в самое сердце великолепием экзотических нарядов артисток, спустя неделю после похода в цирк, сбежала из дома. С фокусником Филиппом Фирже (Антон Ляпунов). В качестве его ассистентки. И тем самым опозорила семью в глазах всего города на вечные времена. И фраппировала порядочных дам и их дочерей, широко обсуждавших неприличный пассаж. И была объявлена в розыск отчаявшимися родителями. И проклята и прощена заранее. Но пока перегруженная полиция занялась поиском пропавшей девицы вплотную, она успела вступить в интимную связь со своим патроном, и докатиться с цирковой труппой до блестящей Варшавы. Где в ресторане «Аркадиа», на банкете по поводу пятидесятилетнего юбилея капельдинера местного театра Вацлава Вацлавовича Янциковича, увидела импозантного мужчину с повадками бонтонного жуира. Бедная Катенька была сражена в самое сердце. Столичным обаянием избалованного стареющего льва. Кольцом с аметистом на безымянном пальце. Брильянтовой заколкой в галстухе. Бархатным жилетом. Это был, естественно, знаменитый литератор, любимец читающей публики Барон

Брамбеус. * Решительная Катенька, хранившая на лице все следы девичьей невинности и естественной прелести, приложила все усилия для знакомства с Бароном. И усилия увенчались успехом той же ночью в одноименной с рестораном гостинице. В номере люксе с фонтаном посередине роскошного холла. Неплохо тогда зарабатывали модные литераторы. А на следующий день, Брамбеус, отправившийся с визитом к своему польскому издателю, уже на варшавском извозчике, выходя из экипажа, зацепился фалдой фрака за какую-то ерунду. Но не упал. А оперся о новую трость с набалдашником в виде головы льва, и подал руку Екатерине Федоровне, помогая ей выйти. И она сошла на мостовую, прекрасная молодой расцветшей в любви красотой. Впрочем, как и сама Варшава.

М О Й М О Ц А РТ

* Носитель нормальной немецко-еврейской фамилии, русский неженатый джентльмен Константин Константинович Шмидт служил настройщиком роялей в областной филармонии города. И очень любил свою семидесятидевятилетнюю маму. И ее блинчики с крыжовенным вареньем соседки Наташеньки (36 лет). И это не стоило бы внимания, если бы не одно обстоятельство. Константин Константинович был мечтатель. Как когда-то нежный Котик Летаев, он мечтал, практически, профессионально. До обморока и забвения нотного стана. До неумения пожарить яичницу с помидорами. До нежелания постирать единственную пару носков. Да и замызганный (пятилетней давности подарок Наташеньки) галстук фирмы Кристиан Диор, давно пора было сменить на что-нибудь менее беспомощное и отчаянное. И заходя в роддом, чтобы изъять из установленного в холле банкомата крохи от ничтожной зарплаты работника областной культуры, Костя грезил о приобретении новых знаний, а не костюма с галстуком. Оберегая их с мамой бюджет. Вставляя не тем концом карточку в прорезь. И усугубляя (вопреки страстному желанию) отрегулированный хаос мира. * Сконцентрированные в отдельно взятой голове мечты, опасны и морозоустойчивы. И даже отсутствие теплой зимней одежды не мешает их реализации. А джентльмен Шмидт грезил, ни много ни мало, о гении Моцарта со всеми сопутствующими атрибутами и вытекающими последствиями. Вплоть до возможности быть отравленным черным завистником математиком Сальери (Скворцов-гобой, мерзавец и кляузник). Но большего всего Костю волновала Моцарт-терапия. Очень хотелось создавать гармонии, способные настраивать внутренние органы соответствующим образом. Нормализовать работу печени и сердца, поджелудочной железы и простаты. Положительно влиять на потенцию. Сочетание ничтожного количества нот, осененное гением мальчика из Зальцбурга, не давало спокойно спать, своей возможностью лечить и приводить в порядок. И заходя в одноименное венское кафе, садясь за мраморный столик у окна,

сосредотачиваясь на меняющемся спектре болезней, выстукивая тонкими прозрачными пальцами мелодию выздоровления, Костя… Замечтался и проехал свою остановку. Особенно вот эти тонкие, белые, переходящие в иссиня-вымороченный ужас кипящей стали, пальцы не давали ему покоя. * Мелодия выздоровления, выстуканная на мраморе стола, как на пианино, вылетала в открытое окно и, подхваченная ветерком, направлялась вдоль Дуная к Праге. Интересно, долетит ли она до России? Или навсегда поселиться в волшебном городе Праге, осчастливливая тамошних, и без того гармонизированных местной архитектурой, жителей? Размышления на эту и подобные темы, отнимали все свободное, да и не только свободное время нашего настройщика (7 разряд, присвоен в прошлом году). Константин Константинович приходил на работу к девяти часам утра, вяло выкуривал первую утреннею сигарету (около лифта) с артистами кордебалета, и шел трудиться. То есть, настраивать. Выравнивать клавиатуру по линии подъема. Проверять струнную одежду: раскладку струн по хорам и углу прилегания к штегу. И правильность навивки на вирбелях. И тщательный осмотр вирбельбанка. Ах, какая поэзия. Один резонансный щит чего стоит. Но что эта настройка по сравнению с той, о которой он грезил. Металлические струны и деревянные молоточки. Стенвей, Беккер, Каваи, Август Фестер, всего этого восторга вы не увидите в областной филармонии. Пара Петрофых и одна Ямаха (подарок губернатора) – вот удел провинциального мастера. * Джентльмен Шмидт, вздыхал, доставал рояльный ключ и любовно раскладывал на черной замшевой тряпке съемные головки разных диаметров: 6,5-6,9-7,0-7,9. Отдельно хранился ключ гаммерштильный. И машинка для обжима этих самых гаммерштилей. Как много немецких слов в музыкальной технике. Ах, Вена-Вена. Ах, Священная Римская империя. Потом аккуратно устанавливал старый, еще дедовский камертон на 435 Гц, которым он заслуженно гордился, и извлекал звук.

Синюю ноту «ля» первой октавы, 420 колебаний в секунду при температуре 20 градусов по Цельсию. Сколько здесь градусов? Оркестр настраивается по роялю, это все знают, и последним человеком Константин Константинович не был. А был первым. «Ля» – это же константа, то есть – постоянный. Прекрасно. Костя любил свое имя и видел прямую связь с камертоном и лелеемой мечтой о лечебной гармонии, извлекаемой из воздуха. А двойное усиление с помощью отчества, давало двойную надежду. Камертон колебался. Костя крутил. * Иногда, Костя Шмидт догадывался, что хаос организован не менее стройно, чем гармония. И это его удручало. Впереди было много работы. Много трудностей и разочарований. Но и побед. Он садился ужинать вместе с мамой, ел любимые блины, пил чай, курил сигарету на лестничной площадке (мама не переносила дыма). Ждал когда, выучившая его расписание наизусть, выглянет соседка Наташенька, и они мило поболтают ни о чем. Разойдутся по квартирам. А потом он, посмотрев по телевизору отечественный сериал «Молодой Моцарт», ляжет с книжкой в свою холостяцкую постель, ни разу не оскверненную. А его мечты, завихряясь в воздухе, взлетят вертикально вверх и достигнут первого пояса следящих ангелов, и те вздохнут и отвернутся – не его уровень. Но потом пожалеют и пошлют ему сновидение. В котором он, начитанный с детства, будет повторять: «ты – Моцарт, Шмидт, и сам того не знаешь». И спокойно засыпать (наконец-то) в объятиях Наташеньки, переполненный той самой счастливой гармонией, рожденной в результате любви. Такой простой физической любви, еще именуемой – совокуплением.

РА М М Ш ТА Й Н

1 Дерьма в мире и так хватает. Примерно в этом ключе размышлял мой давний друг Отто Карлович Ларинголог. Родившись в языковой стихии, где любое слово, вплоть до деепричастия, может стать еврейской фамилией, Отто на судьбу не обижался. Чего на нее обижаться? Вообще, я Отто люблю, он один из самых роскошных людей, что я встречал в жизни. Но он, конечно, и дятел известный. То, что еврейский юноша должен быть маленьким, в очках и со скрипкой под мышкой, думают те, кто не видел еврейский спецназ. Я еврейский спецназ видел. Там много здоровых светловолосых парней, окончивших рязанское десантное училище. В основном, эти парни командуют маленькими, в очках и с автоматами под мышкой. Но Отто не маленький, но и рязанского училища не кончал. Отто был начинающим гангстером. Странные причуды классической филологии.

2 Мы познакомились с ним в университете, мы вместе пили водку на вечернем факультете филфака. Нахера нам был нужен этот филфак, не знали ни я, ни он. Я из семьи потомственных кораблестроителей. Пять поколений инженеров. И мне говорили после школы – иди в «Водяной», Олежек, но Олежек выебнулся и пошел в универ на филологический. Теперь Олежек выебывается в ремонтной канаве. А Отто, как раз из семьи потомственных филологов-русистов. Так что, может, он и знал нафига ему филфак, но мне не говорил. Учитывая, что сейчас он руководит каким-то кибуцем – наверняка знал. А гангстером он хотел стать, в силу причудливого характера и каменных мышц. Да и кем еще он мог стать? После учебы мы потерялись, я пошел работать на стройку, а Отто – директором гостиницы. Встретились мы в синагоге, спустя десять лет.

3 Я в синагоге работал, если красиво, то – консультантом по безопасности, а если без понтов – охранником. Однажды, помню, не пустил израильского проверяющего, бывшего полковника

разведки, а ныне сотрудника Моссада, очень он впечатлился такой моей бдительностью. Мне повысили оклад. Еще один раз, завернул какого-то красавца с дипломатической карточкой в руке. Случился небольшой международный культурный скандал, мне понизили оклад. Но больше всех меня порадовал визит вооруженного фельдъегеря с правительственной телеграммой, за которую я витиевато расписался. На этот раз мой оклад не сдвинулся с места. В общем, в синагоге меня все устраивало. Я вел долгие философские диспуты с габаем, вызывал "Скорую" старушкам, упавшим в обморок, и нес усиленное дежурство с двумя милиционерами в день рождения Гитлера. Выслушивал угрозы по телефону. Посылал угрожающего на ***, предлагал прийти и объяснить мне на месте, почему ему не нравятся евреи. Долго разговаривал на смеси украинского, идиша и английского со стариком из Германии, который звонил не мне, а раввину, но не застав того на месте, решил покалякать со мной. Ну и с Отто, заезжающим время от времени на разбитой «Пятерке», виделся. По-моему, гангстером он так и не стал, или «Пятерка» – это маскировка?

4 Я тут еще хотел сделать отступление про детство, как источник всех проблем взрослой жизни. Или отсутствия таковых. Но не буду. У меня было хорошее советское детство, и все мои проблемы – благоприобретенные в зрелом возрасте. Например, наш план с Отто организовать фирму по продаже мацы в Карелии. Чего-то мы там не просчитали. Но план был хорош. Поэтому про детство не буду.

5 Как только Отто увидел меня в синагоге, так тут же очень обрадовался: – И сюда пробрались! В самое сердце! Мы с ним обнялись. Потом, конечно, напились на радостях, как скоты, так что его «Пятерку» четыре дня искали. Не могли вспомнить где оставили машину. Нашли в соседнем с синагогой дворе, у дома раввина, мы ее, оказывается, тамошнему охраннику оставили под присмотр. И вот что характерно, после трехсот пятидесяти граммов, Отто меня начинал называть жидовской мордой, а его, соответственно, русофильской. Подрались в тот раз с какими-то оболтусами. И сильно поспорили насчет Раммштайна. Мне диск с этой группешкой сынок подогнал и она мне понравилась. А Отто к Раммштайну был равнодушен, редкий раз, услышав ее у меня в машине, говорил цитируя:

– Суровую музыку твой еврей сочиняет.

6 Я теперь Раммштайн не слушаю, то есть специально не слушаю, ушел дальше, но если случайно зацеплю где краем уха, вспоминаю Отто и нашу тогдашнюю пьянку. Сейчас так выпить не с кем. Скучно люди стали пить. Или это я завидую, как завязавший? Отто уехал в Израиль, звал меня с собой, предлагал сменить фамилию на Макошер, два раза присылал вызов. Узнав, кем я работаю сейчас, называл провинциальным слесарем. Передавал какие-то дурацкие подарки с оказией. Типа бухарской кипы и пластмассового кальяна. И чего мне так та старинная пьянка запомнилась? Может тем, что когда на меня наехал юноша с золотыми перстнями на всех пальцах, Отто без замаха ударил, сломав ему нос. Или тем, что из ментовки нас вызволял чрезвычайно влиятельный бизнесмен и филантроп, паркующий свои броневики на территории синагоги. И милиционеры вернули нам недопитую бутылку коньяку. Может, и этим. Что-то я, последнее время, моду взял в своих рассказах давить хеменгуэевщину из всех щелей. Писать такие эффектные концовки со скупой грустью. Не знаю, почему мне та пьянка запомнилась, и выдумывать не буду.

7 Но с Отто я бы еще бухнул, бывает, распущу мечты по ветру. Будто я лечу в Иерусалим и начинаю пить уже в самолете, а в аэропорту «Бен-Гурион» меня встречает эта морда русофильская. А потом мы сидим в открытом кафе, причем я в черных брюках и белой рубашке и упорно запиваю водку водой, хотя я никогда не запивал водку.

8 Не могу удержаться – когда я иду по центральной пешеходной улице нашего города, то здороваюсь каждые пять минут. С прихожанами нашей синагоги.

НА Ш И ПО М И НК И

Умер старик Иван Иванович Лупшиков, пошел в баню, перепарился и умер. Он, главное, сердцем страдал, ему жена говорит: – Не убивайся ты там, старый, до смерти. А он не послушал, убился. Приступ начался, выгнулся Иван Иванович дугой, ударился головой о верхний полок и умер. Баня хорошо была натоплена, а он в ней три с половиной часа мертвый пролежал, пока жена хватилась, поэтому сохранность тела, сами понимаете, тревожила близких. Ну, ладно, поохали родственники, погоревали и дали телеграммы во все концы нашей Родины. Большая семья была у Ивана Ивановича. И, значит, все успевают на похороны, а один, младший брат покойного, никак успеть не может и просит подождать пять дней. Ему опять телеграфируют – ты что, мол, как так можно, пять дней? Где это видано? Да и сохранность тела оставляет желать лучшего. Но он уперся и ни в какую: – Не могите, – телеграфирует, – без меня хоронить. Я, в силу производственной необходимости, приехать раньше четверга не смогу, ждите.

2 А куда ждать? Слава Богу, законы есть православные и обычаи. В общем, одели Ивана Ивановича в новый костюм, приготовленный для такого случая, отпели в местной церкви, похоронили и поминки справили. Тут как раз два дня проходит и приезжает его младший брат.

– Где, – говорит, – мой дорогой усопший? Ну, объяснили ему, как смогли, где. А он успокоится не может, места себе не находит: – Ни за что, не попрощавшись, не предам земле тело брата моего! Ему и так и сяк, ничего, мол, уже не поделаешь, тело положили в гроб и закопали. Не выкапывать же?

А он в ответ: – Именно, что выкапывать! Жена покойного старуха Лупшикова на грани нервного срыва, родственники грозятся брата в дурдом сдать, а он твердо стоит на своем. И, похоже, отступать не намерен.

3 Я, чем дальше живу, тем больше всему верю, вот скажут мне завтра, что под моим окном инопланетяне высадились, ни на секунду не усомнюсь. Потому что, вы думаете, изолировали ненормального братца в неврологической лечебнице? Ничуть не бывало. Выкопал он тело Ивана Ивановича. И я не шучу. И если бы по-человечески поступил, ну, свидетелей там позвал, достал бы гроб, вскрыл, попрощался с покойным и снова закопал, так нет, он его домой привез. А привезя домой, вынул из гроба, переодел в купленный для этого костюм и позвал соседей с родственниками на поминки. Причем, по полной программе, с отпеванием и столом. Жена покойного, сама уже готова в гроб лечь, лишь бы это ужас прекратился, родственники прячутся от братца по соседям, а соседи не знают, что и подумать. Но все пришли, чтобы закончить это раз и навсегда. То есть второй раз, но навсегда. Отпели по-новой. Поп, немного не в себе был, как будто, но с обрядом справился. Попрощались. Покойник, надо заметить, еще хуже стал выглядеть, за прошедшие дни. Выпили и вышли на свежий воздух.

Тяжело было в избе дышать. А дверь закрыли.

4 Никому обратно в дом идти особо не хотелось, поэтому все стояли и долго курили, а некоторые, сославшись на неотложные дела, совсем ушли. Трудно сказать, что там произошло, но примерную картину люди восстановили. Нормальная изба, в углу икона, под иконой свечу зажгли, зеркало, что висело между окон, занавесили, как полагается тряпкой. Может, свеча сама упала, а может и не сама, только покрывало, висевшее на зеркале, загорелось. А потом и само зеркало рухнуло в гроб. С пылающим покрывалом, от которого загорелся уже покойник. Дверь в горницу, покойным Иваном Ивановичем, была подогнана на совесть. Поэтому воздух в комнате весь выгорел, и пламя притаилось. А когда немногочисленные курившие, увидели густой дым закрывший окна, решили они, значит, заглянуть посмотреть что там случилось. Деверь дернул ручку. Его вместе с дверью снесло метров на двадцать пять. Хлопок был мощный и короткий, но дом загорелся, как будто только этого и ждал. С помощью соседей, кое-как залили пламя. Потом вошли в дом. Покойник обгорел сильно, больше всего досталось, естественно, костюму. Братца это сильно взволновало: – Надо новый костюм купить. Обязательно! Ему уже не отвечали. Жена покойного осела на пол с сердечным приступом и ее унесли к соседям. Домочадцы ушли вслед.

А братец поехал за костюмом. На ночь глядя.

5 Одели покойного Ивана Ивановича в третий раз. Он при жизни столько пиджаков не сносил, сколько после смерти примерил. Братец, опять позвал соседей и родственников на поминки. Но те пошли к местному батюшке, а заодно и в милицию, просить, чтобы органы остановил дикий разгул братской любви. Батюшка с участковым пришли, сделали строгое внушение братцу и Ивана Ивановича повезли на кладбище. Где и похоронили. Во второй раз. В другом гробе, потому что первый сильно обгорел и не годился. Народ, не то, чтобы перешептываться стал, но как-то вдруг все сторониться начали родственников покойного.

6 Прошел день, и покойный Иван Иванович явился к себе домой. Первым его увидела внучка, увидеть-то увидела, но объяснить не сумела. А потом он уже всем стал доступен. Круглосуточно. Ночью включишь свет – тает, выключишь – стоит. Упряж декоративную на стене перебирает. За стол садятся – он рядом. Есть никто не в состоянии. И совсем не прозрачный, а натуральный такой, только молчит все время. Девять дней прошло, сорок – не исчезает. Дом ходуном ходит, конек на крыше, того гляди отвалиться, ведьма местная уехала, плюнув на свою хибарку. Батюшку позвали, он дом освятил – не помогло. Младенца в дом принесли, у них ангел-заступник сильный, ночевать оставили,

безрезультатно, как ходил Иван Иванович, так и ходит. Со специалистами со стороны посоветовались, те говорят – уезжать вам надо, не даст покойный нормально жить, сильно расстроился из-за неудачных похорон. Из-за свистопляски устроенной вокруг. Да и сами родственники чувствуют, что уезжать надо, совсем косо на них соседи поглядывать стали. И не только соседи, но и всея деревня, а так же окрестные села. Так что переезжать пришлось далеко. Дом продали. Пока продавали себе в убыток, жили в землянке. Потом плача и матерясь погрузили скарб и живность на грузовики и уехали. Дальнейшая судьба дома мне не известна, вроде в нем коровник сделали. Интересно, кто это молоко пьет.

7 А что братец? Да ничего. Заявился к ним в новую избу, купленную в большом отдалении от старого места жительства, и говорит: – Я тут как у себя дома, это моя малая Родина! Ну, объяснили ему, где он у себя дома и чья это Родина. Раз семь объясняли, каждый по разу, а младший сын покойного, так, по-моему, два раза объяснял подряд. Подробно. А что вы хотели?

Э ПИ Ч Е С К А Я С И Л А

Моя прабабушка, например, видела русалок. Так, обыденно как-то, между делом. И я ей безупречно верил, когда она мне о них рассказывала. И сейчас верю, причем еще больше, чем в детстве. Но рассказ не об этом. А о том, как умирала одна ведьма преклонных лет.

* Пришло, значит, ей время помирать, болела-болела старушка, а тут совсем худо стало. Скрючило всю, перекосило и выгнуло. Дочь ее видит, что дело к концу идет, и решила переодеть старуху в чистое. Хотя бы рубашку белую одеть на измученное тело. А перед тем как умереть окончательно, старушка намекала родственникам о возможности передачи знаний. Искала, так сказать, преемника. Но все в отказ полезли. Испугались. А ведьме, не передавшей силу, умирать, ну очень тяжело. Им, даже, в старые годы, для такой нужды лаз в крыше избы прорубали. Ведьмы, они, через печку не уходят, как все нормальные люди, им отдельный выход подавай. А если преемник не находился, то старались им живность какую-нибудь подсунуть, типа кота, чтоб в него знания ушли. И если в такого кота ведьма вдувала свое мастерство, то потом только держись. Кот, он же бессмертным становился. Ему при царе Горохе силу передали, а он до сих пор по огородам гуляет. А если что не так, белым шаром обернется и на кладбище деревенском затаится. Поэтому дочка с внучкой, подходили к кровати, на которой лежала бабка, с опаской. И очень правильно делали.

*

Бабка ведьмой была не злой, если так можно сказать. Бывало, килу по ветру пустит безадресно, а там уж кому как повезет, но осознанно не вредила. Потому что им, совсем не вредить нельзя, сила тогда ее переполняет неизрасходованная и разорвать может. Килу же хозяйки деревенские с заборов снимали и жгли по утрам, так что вреда большого не было. А тут, как настали минуты перехода, выгнуло ее сначала дугой правильной, а потом согнуло обратно в крендель. Взвыла она, зарычала, вскочила и по комнате бегать начала. Силы же в бабке проснулись нечеловеческие, а ровно наоборот. Дочку она швырнула в окно, которое со зловещим грохотом разлетелось, внучку в шкаф трехстворчатый, срывая дверцы, а соседку, прибежавшую на помощь, на пол. Бегает ведьма по комнате и рычит. Дочь ее вся в стекле, внучка из разбитого шкафа вылезти не может, соседка без сознания на полу лежит. Из этих трех кандидаток, наследники, понятно, хреновые. А под рукой никого, кому бы это все передать. Бывали, конечно, случаи, когда и в неодушевленные предметы знание вкладывали, но тогда они становились уже одушевленными. А чего хорошего, когда с тобой веник разговаривает и в дела семьи лезет? И вообще, случаи такие вопиющие и за них отвечать отдельно, видимо, приходится в ихнем управлении по делам нечисти. Вот бабка и не находила себе места. То есть, место-то ей было уже приготовлено, но после себя она должна смену оставить, хоть как. Лучше кому-нибудь из родных передать. Отсюда потомственность у ведьм и происходит. А передать некому. Поэтому ведьма бегает, а люди лежат и не знают, что делать.

* Но тут бабка успокаиваться стала, навернула еще пару кругов и обратно на кровать легла. Дочь ее говорит: – Все, отходит. Зовите родню прощаться.

Это потом понятно стало, что темные силы бушевавшие в бабке, пошли на военную хитрость, сменили тактику, а пока, все за кем сходили, потянулись прощаться. Дело это интимное и заходили люди по одному. Прощались там, как умели, и выходили во двор судачить. Ведьма, все-таки переодетая в чистую рубашку, лежала смирно. Сестра ее двоюродная пришла, брат мужа покойного, сын брата мужа покойного и пара внучатых племянников со стороны младшей дочери от первого брака. Все заходят- выходят, говорят сочувственные слова. Последним зашел, тихий, но непутевый сын средней дочери от второго брака, внук значит. А чего он непутевый, так это отдельная история, и расскажу я ее в следующий раз. Вроде все попрощались, сидят кто на чем, ждут. А бабка не умирает. Не иначе ждет чего-то. Или кого-то.

* Посидели полчаса, час, полтора, начали расходиться, сколько можно ждать? Говорят – как помрет, зовите, поможем обмыть, то да се, а пока пойдем мы. И ушли. А бабка полежала еще немного и умерла. Зашла дочь в комнату, спустя полчаса, а мать ее, которую все ведьмой называли – мертва. Тихая лежит, успокоенная. А вот внучек, что последним заходил, с тех пор закидываться начал. Изменился человек, не сильно, но заметно. Бывало, спросят у него соседи: – Петя, как дела?

Ничего не ответит Петя, а только взглянет коротко, но всем сразу понятно делается, что дела у Пети идут хоть куда. В том смысле, что в разные стороны.

ПЕ Р Е ПРА ВА

Она говорит: Ну, не знаю. Это такой мужчина. Какие болванки по шестьсот кило? Он маленький. Сидит, ест яйцо, весь перемажется желтком. Как он там их ворочает? Ходит, шнурки болтаются, того гляди, упадет. Ручки крохотные, ножка тридцать восьмого размера. Носки ему покупаю в детском отделе. Дома книжки валяются, альбомы. Про войну. Не наигрался. Мужчины, как дети, ей богу. Он говорит: Я вчера пришел и упал. Тяжелая смена была. Хотели с мужиками выпить после работы, да чего-то не получилось. Колян сразу отказался, а Серега, сначала, вроде, да, а потом позвонил жене и убежал. Пошел домой, по дороге купил пачку сигарет. Хотел пива, но передумал. Она меня пилит целыми днями – бросай курить, бросай курить. Куда бросай? Последняя радость. Ну, предпоследняя. Она думает: На даче надо крышу перекрывать… Течет, зараза. Ремонт в квартире не делали девять лет. Обои сменить, хотя бы. Разве допросишься. Сидит, клеит свои игрушки. Сапоги зимние нужны. Верка вчера пришла на работу в новом пальто. Подстричься. Что еще? За телефон заплатить. Так… Он думает: Да к ****ям все. Уволюсь, сколько можно. За такую зарплату. Двадцать лет коту под хвост… Уроды. Напиться что ли… Светка из бухгалтерии – ничего… Не забыть сказать Василичу, что деньги отдам с аванса. Подарок еще покупать. Цветы и торт. Открытку? Она думает: Он мне изменяет, я знаю… Через пять дней мне сорок один. Господи… Он говорит: Не думал, что так все получится. Пришел из армии, впереди была перспектива. Отслужил механиком-водителем. Надо было в «тачку» идти. При деньгах всегда. Чего меня на завод понесло… Или хотя бы институт закончить. Сейчас был бы начальником цеха. Сожалеть бессмысленно, я знаю. Что… Иди ты. Умник, бля. Покурить надо. Она говорит: – Сходи, купи хлеба.

Он говорит: – Чего же ты раньше не сказала? Она думает: Сорок один – это все. ****ец. Титьки повисли, ладно ноги еще ничего. И не толстая, вроде… Вот тут бы немного убрать… С завтрашнего дня никаких чипсов с пирожками. Записаться на фитнес… Черт, куда я телефон бросила… Она говорит: – Ой, Леночка! Да. Приходи, посидим. Нет, только свои. Отдельно, да. А с вами в пятницу, так удобнее. Да. Да. Целую. Да. И я. Жду. Она говорит: – Ты меня вообще любишь? Он говорит: – Конечно. Она говорит: Все одинаковые. А ты что думала? Первый? Первый самый дурной и есть. Вспоминаю да. Фотографии хочу, как его, отцифровать. Вот. Оцифровать? Ну да, да, именно. ****ь. Все. Я тебе говорю – все. Надо было рожать лет пять назад. Надо было! Не слушать никого. Он думает: Ну, чего… Чего, мать вашу… Одно и тоже. Каждый день. Этому козлу сколько не говори, все как об стенку горох. Делайте-делайте… Чего фуфло-то гнать. Я что – для себя стараюсь… Денег надо еще занять. Цветы, торт, открытка, бутылка вина, бутылка водки. Лучше две. Что-то еще? Колбаса? Не помню, позвоню. Он говорит: Откуда я знаю? Любил. Да. Ну, может, и не любил. Слушай, я не думал особо. Как у всех. Дети? А что дети? Я не против. Она говорит: – Завтра отметим. Пятница и все такое. А сегодня с тобой посидим, посемейному. Он говорит: – Хорошо. Она думает: Изменяет, я же чувствую. Куда я ножницы положила… Так… Почему вчера пришел позднее… И трезвый. Надо антенну купить. Эта все поет, сколько ей лет

интересно… Пластику, что ли сделала? Натянулась, сука. Изменяет. Точно. Скотина, ну я ему… Он говорит: – Поздравляю. Она говорит: – Спасибо. Она говорит: – Я ухожу от тебя. Он говорит: – Я знаю. Она говорит: – А ты? Он говорит: – А я остаюсь. Она думает: Вот гад. Он думает: Выпить бы успеть… Она говорит: Женщинам тяжелее. Что ты так смотришь? Вам-то что? Мужику сорок лет – молодость. А женщине, все – конец карьеры. Нет, я не верю. Кино смотрела. Все его смотрели. Ага, начинается. Начало конца начинается и не того, что ты подумал. Он говорит: Пускай. Может и к лучшему. Уволюсь, наконец. Дворником устроюсь или грузчиком на базу. Не пропаду. Курить буду, где хочу. Она говорит: – Ложись спать. Не мотайся. Он думает: Бля, не те годы уже. Опохмелиться надо… У Василича, наверное, есть… Только бы не сблевать в автобусе.

Она говорит: – Чтоб вечером сразу домой. Ни каких «пивка с пацанами». Деньги на обед взял? Он говорит: – Взял-взял. Где сигареты? Он говорит: – Ну, я пошел?

Л ЮТ ИК И

12. Как-то гоняли мы пацанами в футбол на старой коробке во дворе. А у бортика все стоял и любовался игрой пожилой мужик, по виду – работяга и болельщик. Стоял со стороны наших ворот, покуривал. И вот значит, разбежался я и засадил по мячу от всей души, по направлению к вражеским воротам. Хорошо так мячик пошел, правильно. Дядька выплюнул окурок и сказал: – Нормалек, мяч чувствуешь. Это был лучший комплимент в моей жизни.

19. Чай в ее исполнении. Вроде все одинаково: заварка, сахар, вода; а на выходе разные напитки. В зависимости от настроения: то прекрасный, то шняга, то не оторваться, то моча ослика Ибу. А этот ослик, он возит на себе придворного звездочета. Звездочет одет в халат со знаками зодиака и высокий колпак с полумесяцем на верхушке. Рак в асценденте, а марс в третьем доме. Агрессивность и подвижность интеллекта. Подвижность ума. Откровенность. Бестактность.

20. Игнорируя полюс навстречу. Крест плюс девять. Мы уходим, перепрыгивая через гаражи, урчащие как мастодонты разума, фрикции, отель закрыт навсегда, потому что мороженое осталось дома. Ничего нельзя знать или 14773902000. Летающая крепость по вечерам попадает прочерк прочерк троеточие мне. ………………… все-таки уходим навстречу ……………………………………………………………………………………… воскресая еще …………………………………………………………………………………. пятимся. Повтори 111, 3478, , , , , до.

74. «Что такое камни в почках? Это материализованные агрессивные мысли, эмоции, которые человек подавляет в себе и накапливает годами. Это сгустки нерастворенного гнева, неприятный осадок от каких-то событий. А почечные колики – это раздражение, нетерпение и недовольство окружающим, достигшее пика. Чаще всего колики возникают на фоне интенсивной нагрузки и максимального накала эмоций». Всю ночь не спал. Думал.

5. Любаня говорит: – Дети болеют. Я спрашиваю:

– Лечишь? Она: – А чего их, сразу убивать?

212. – Конечно, проще отдать жизнь, чем сникерс.

7. Хлеща астральной плеткой разных рас****яев по головам, она добралась до дверей и вышла на своей остановке. Огляделась, убрала плетку, стряхнула навешанное энергетическое дерьмо. Впереди был рабочий день. В прачечной. Работа тяжелая и монотонная. Стиральные агрегаты лязгают стальными стивенкинговскими элементами. Гладильные машины зажевывают руки прачек и ноги сторожей. Грузовик увозящий отстиранные вещи, хищно прищуривается фарами-глазами. Жуть. Жуть.

8. «Невесомостью называется состояние, при котором действующие на тело гравитационные силы не вызывают взаимных давлений его частей друг на друга. Следует подчеркнуть, что действие гравитационного поля любого тела, например, Земли, распространяется на сколь угодно большие расстояния. Оно уменьшается согласно закону Всемирного тяготения, но нигде не становится равным нулю. Состояние же невесомости наступает при условиях, когда действие гравитации не компенсируется силой, называемой в классической физике “реакцией опоры”. Проще всего это состояние иллюстрируется ситуацией, возникающей в падающем лифте. Его пассажиры находятся в свободном падении точно так же, как и сам лифт. Поэтому они не давят на пол лифта и могут свободно парить внутри него вплоть до достижения ими дна шахты лифта. Запущенный на орбиту вокруг Земли космический аппарат постоянно находится в состоянии падения на нее, т.е. имеется полная аналогия с падающим лифтом. Однако, падая на Землю, космический аппарат постоянно “промахивается” и, не достигая ее поверхности, движется по орбите вокруг нее. Состояние полной, абсолютной невесомости недостижимо потому, что на космический аппарат всегда воздействуют какие-либо внешние или внутренние силы помимо гравитационных. Их могут вызывать функционирование всевозможных систем и агрегатов самого аппарата, движения и перемещения космонавтов, аэродинамическое взаимодействие аппарата с верхней атмосферой и т.п. Можно представить, что падающий лифт слегка задевает стенки шахты…».

908. Видимо-невидимо.

0. Американский красный клен. Мой гербарий не полон. Начатый в первом классе, продолженный в сельхозинституте, он не завершен. Три листа клена, вложенные под пергамент, ставшие хрупкими как кожа старика, напоминают о тех кого… Он кричал:

– Мальчик-мальчик…

1140. Обучение началось. Ты-то сам, ёкарный бокр, отличаешь трансцендентальность от забитого в голову гвоздя? Бегемота от семантически ложного томата-помидора? Я – нет. Да мне и нахуй не надо. Я уже в девять часов утра на бровях. Я пил в автозаке, на лекции Лотмана и в музее естествознания. Меня зовут – Ибо, ибо я ослик того звездочета, который впал в немилость, выпав из процесса.

36. Не доел буайбес, скотина?

702. Честертон: «Я думаю, что каждый человек непременно должен это попробовать».

14. Я ее из детского сада забирал, недавно встретил – идет, волочит ребенка за руку, ну как ребенка, такой вполне себе подросток лет двенадцати, матерящийся.

2346 005789 985532010 12 12 9633 7.

КРЫМСКИЙ ДОМ

* Крымский дом, я всегда называл его – крымский дом. Стоящий как бы даже и на холме. Несколько причудливой архитектуры. Купленный пару лет назад. Двухэтажный, с подвалом и со странными переходами между двором, первым этажом и смотровой площадкой. Язвительная Агнесса говорила: – Дом выбирают под себя. В этом доме воплотились все изъебы твоего ума. Но дело не в Агнессе. Главной достопримечательностью дома был камин. Большой, даже по новорусским меркам, с встроенной мною полкой из мощной дубовой доски, найденной в соседней деревне. Во многом из-за него дом и покупался. Ведь так приятно собраться вечером всей семьей у камина, рассесться в кресла, налить в стаканы Шартрез и обсудить прошедший день. Как-то так мне представлялось наше времяпровождение длинными зимними вечерами. Я был романтиком, воспитанным на Стивенсоне и Вальтере Скотте. После продажи моей городской квартиры, вырученных денег хватало максимум на такую же халупу в соседнем доме. Но моя мама, лелея в душе ту же мечту, пошла на экстраординарный шаг. Она продала свою двухкомнатную, добавила недостающую сумму, и мы стали обладателями крымского дома. Другое дело, что от нашего дома до Крыма, было как пешком до Шанхая. Дом, говоря между нами, находился точно в центе среднерусской возвышенности. Ближе к рязанской области, чем к Бахчисараю. Я думаю, нужно совершать такие поступки. Делать то, что всегда хотелось, но руки не доходили или денег не было, или еще какая напасть мешала. Например, купить литровую банку растворимого кофе, прыгнуть с парашютом, выкурить мадагаскарский косяк и приобрести абсолютно ненужный ай-под. Это как превращение. Путем элементарного переодевания из бомжа в джентльмена или из рок-звезды в обывателя. Снимешь с себя кожаную косуху, черную майку с идиотской надписью «фак всех», пару цепей с шеи, шипованый браслет с левой руки и четыре железных перстня с правой. Потом джинсы с дебильными молниями, тяжелые ботинки Доктор Мартинс, носки, трусы.

Остаешься голым и входишь в реку. Где сбриваешь недельную щетину и трехлетний хаер. Чистишь зубы, в конце концов. Надеваешь белую майку, светлые льняные штаны, твидовый пиджак и кожаные туфли кофейного цвета. Очки с диоптриями (все одно нифига не видишь последние пять лет), часы, и засовываешь в карман первое в своей жизни портмоне. Потом садишься в машину и едешь, куда глаза глядят. В этом доме у всех нас сложились определенные роли и довольно странный уклад жизни. Мама почти не выходила на улицу, редко появлялась перед гостями, но незримо присутствовала везде. Мой двоюродный брат Матвей, приезжавший на лето, задерживался до глубокой осени и был центром и двигателем пикников и гуляний. Сосед Павел, которого все называли Павел Второй, ежедневно появлялся на пороге и просиживал весь день на смотровой площадке, нередко оставаясь ночевать. Его бывшая жена Агнесса язвила по любому поводу. Моя жена Анна воспитывала не родного мне (но любимого) малолетнего Петьку, призывая меня в свидетели его неугомонности, а ее школьная подруга Зоя хранила равновесие. Зоя была роковой женщиной. Она приходила в дом, и я начинал испытывать необъяснимое беспокойство и угрызения совести. Анна, нервничая, садилась в кресло, прижимала к себе вырывающегося Петьку и смотрела на меня глазами недобитой косули.

– Аня, – говорил я, – что случилось?

– Пусть она уйдет.

– Почему?

– Пусть она уйдет и никогда больше не приходит. Нет, погоди, не выгоняй ее, это некрасиво. Матвей, чуявший напряжение в воздухе, начинал двигаться по дому. С этажа на этаж, из подвала на смотровую площадку, с площадки во двор и обратно.

– Пойдем гулять?

– Пойдем.

– Чего вы тогда сидите?

– Сейчас пойдем.

– Сделаем шашлык?

– Да.

– Ты ведь ее любишь? Я не уточнял кого, испытывая в глубине души ужас равного чувства к обеим женщинам. Понимая всю мерзость своего раздвоения и садизм поощрения ответных желаний.

Матвей, не дождавшись меня, засовывал в уши наушники от мобилы и уходил. Павел Второй, залившись с утра своим любимым белым вермутом, подходил ко мне и выдыхал сладкий перегар: – Замарцифанил маленько. Проснулся сегодня, сел за стол чаю попить, смотрю, стоит бутылка. Думаю, сейчас что ли выпить или подождать?

– И выпил сейчас.

– И выпил. Мы закуривали и садились в старые, еще советских времен, кресла, вытащенные мной на смотровую площадку. А внутри дома продолжали потихоньку нагнетаться события, вибрацию которых я ощущал даже сквозь кирпичные стены и деревянные перекрытия. Я затягивался поглубже и пытался вытащить из памяти остатки сна, виденного нынешней ночью. Ничего не получалось и это расстраивало больше всего. Мне казалось, что в этом сне есть ответы на все вопросы. Возможность разрулить ситуацию с наименьшими потерями. После обеда мы с Пашей копали грядку под розы. Агнесса, вынимая из сумки йогурты, как обычно, язвила: – Все еще не определился?

– – Что ты вздыхаешь как мерин? Будь мужчиной, заяви миру о своих возможностях.

– – Молчишь? Ну-ну. Кобель хренов. – Она открывает одну упаковку, а другую протягивает мне – А вот скажи, почему я в прошлом году я в Израиль к сестре два раза ездила, а в родную Бочаровку к матери ни разу?

– Агнесса, дорогая, шла бы ты в баню.

– Я-то с удовольствием. Мы доедаем йогурт, и Агнесса продолжает агитацию: – Может, тебе к колдуну обратиться?

– Зачем?

– Пусть отворожит.

– Кого?

– Обеих.

– Друг от друга?

– Дурак. Я поднимаюсь на смотровую площадку, где застаю Анну с Петькой. Петька перегнулся через перила и плюет вниз, стараясь попасть на грядку с розами. Анна молчит, ее молчание невыносимо, я закуриваю и спрашиваю: – Где мама?

– Пошла в подвал за огурцами.

– А Зоя?

– Уехала в город.

– Ты как? Она замыкается еще сильнее, и я ненавижу себя до рвоты. Петька смотрит на меня и улыбается. Он не верит, что я могу обидеть Анну. И я не верю. Я подхожу к ограждению и мы начинаем плевать вниз вместе. Петька уже приноровился и попадает чаще. Сегодня жарко и вернувшаяся Зоя ходит по своей комнате (комнате для гостей) в шортах и с голыми сиськами. Шорты с кружавчиками, я случайно подсмотрел в приоткрытую неслучайно дверь. Потом она оделась и вышла. Прибежавший Матвей целуется с Зоей по взаимозачетам. Они прижимаются щеками и чмокают воздух как селебрити. Оба при этом ржут. У Зои со всеми милые отношения. Вечером Анна собирает какие-то шмотки. Я пугаюсь и спрашиваю: – Куда?

– Домой.

– Здесь твой дом.

– Я этого не чувствую. Она выходит из спальни и идет вниз. Я за ней, мы останавливаемся у камина, и Аня говорит: – Помнишь, как в первые дни ты радовался?

– Да. А мама отправилась в гости к подруге. Я думаю, она все-таки скучает по городу. И страдает от одиночества, несмотря на обилие домочадцев. Петька спал, а Павел Второй допивал на площадке свою вечернюю порцию. Я сидел на диване в комнате, которую мама называет – зал, и смотрел телевизор. Смотрел на экран и не понимал ни слова. Ведущий кривлялся и что-то кричал, а у меня в голове, как гоночный болид по кругу, носилась одна и та же мысль. Примерно, ее можно было выразить так: «Твою в душу, разберись, в конце концов, со своими долбанными чувствами». А дом продолжал скрипеть свою ночную песню. Из огромной каминной пасти тянуло холодом, но мне это показалось слишком романтичным и я решил, что – млит. Приснился тот же сон. И я опять его не помню. Утром мы пошли гулять: опохмелившийся Павел Второй, язвительная Агнесса, немного успокоившаяся Анна, Петька и Матвей. Мама с Зоей остались дома. Мама сказала, что ей надо приготовить праздничный обед, а Зоя сослалась на головную боль. Гуляли мы всегда на речку и обратно.

Паша пил прихваченное из дома пиво, Матвей выкладывал свои новые идеи и проекты, Агнесса язвила, а Анна покрикивала на Петьку, который убегал далеко вперед и в сторону. А там падал, пачкая новую белую майку. Потом вставал, улыбался и отряхивал смешной рисунок на пузе – смайлик, похожий на кенгуру.

– Ты чего это? – Спрашивала Агнесса своего бывшего мужа Павла.

– Да нихера – остроумно отвечал он, а Анна морщилась и просила: – Павлик, не ругайся при детях.

– Это при Петьке, что ли? Он – свой. Анна не выносила брани. Я шел и пинал какие-то неизвестные мне полевые цветы. Мое настроение заражало все и всех вокруг. Я буквально чувствовал, как нечистоплотность отделяется от меня и плывет над колхозным полем, если оно было колхозным. Мучительно хотелось послать всех подальше и забухать по-крупному с Павлом Вторым. Между прочим, по совпадению – Петровичем. Почему-то я считал, что Император был Петровичем. Как минимум. Обливался потом, шел и гнал от себя мысли типа – зачем мы купили это хозяйство? Что за неуемное желание усложнять свою жизнь? То ли дело в городской квартире. Душ, Интернет, мусоропровод воняет. Я люблю лето, но ненавижу жару. Жаль только, что отпуск кончается через две недели. Идеальное времяпровождение. Я бы даже сказал – идеальное бытие. Которое постепенно превращалось в пародию на чеховские пьесы. Агнесса настаивала: – Разберись со своими дамами, зачем ты мучаешь их?

– Агнесса, я бы рад, но не могу.

– То есть?

– Я люблю обеих.

– Ты что идиот, что ли? Не мучь баб, скотина. Вспомнить бы сон, найти бы в себе смелость на честное объяснение. Но когда я видел Анну, судорожно как спасательный круг обнимающую Петьку, или Зою, ненавязчиво поводящую матовым точеным плечом, вся моя решительность летела к черту. Паша, оставаясь умным и чутким человеком, несмотря на все количество выжранного вермута, вздыхал и советовал: – Устрой гарем. Место есть. Потом в округе поселилось беспокойство. Анна смотрела совсем уже невыносимо, и что-то плела про безнадежность существования без взаимной любви. Про глубокие омуты страсти и холодное течение местной реки.

– Ты же не собираешься топиться – спросил я.

– На кого я оставлю Петю? – И она поправляла коралловые бусы на белой блузке. Я обожал эту манеру. И ее короткую стрижку. Русые волосы с медным отливом. Браслет, скатившийся почти к локтю. Матвей грохнул на кухне кастрюлей и вышел к нам, сжимая в одной руке кусок хлеба, а в другой стакан с молоком.

– Гулять пойдем?

– Мотя, допивай молоко и иди устраивать кран. Ты обещал – ответила Анна, а я сказал: – Я сам устрою.

– Ага. Нет ничего хуже капающих кранов. Он же, гад, капает прямиком тебе на мозги. Тем более, если ты еще четыре месяца назад обещал его починить. Агнесса говорит: – А воз и ныне там? Мама вернулась из города уставшая, но помолодевшая. Привезла мне в подарок «Грасский дневник» Кузнецовой. Если это намек, то очень прямой, а если совпадение, то это рифма судьбы. Как хочется все бросить и смотаться отсюда куда подальше. Уволится к чертям собачьим, расплеваться, развестись, устроиться на работу дворником где-нибудь в Угличе. Жить в подвале и пить разведенный спирт или не пить, а сочинять исторический труд, что-нибудь про носовые фигуры парусных судов. Курить самосад. Но я продолжаю пестовать свою трусость и кружить по замкнутому кругу желаний. Когда это все завертелось? Где точка, в которой нормальная и размеренная жизнь в крымском доме, лично для меня, превратилась в тягучий кошмар? Все начиналось так мило. Аня случайно встретила в магазине на станции свою забытую школьную подругу, которая, как выяснилось, вышла в этот город замуж, развелась и жила одна в съемной комнатке. Работала в поликлинике, очень скучала, и на приглашение Анны откликнулась в туже секунду. Она приехала вечером на слишком дорогой для нее спортивной «мазде». С бутылкой вина и шоколадом. Потом мы весело сидели и болтали. Павел острил, а Матвей играл на гитаре. Меня на мгновение пронзило чувство наслаивающихся друг на друга образов чужих жизней. Но я не обратил внимания и не испугался. Под конец мы, как водится, сели разглядывать фотографии. И если раньше для этих целей на колени опускали тяжелый семейный фотоальбом, то сейчас все

принялись щелкать мобильными телефонами, заодно хвалясь куртуазностью моделей. И даже тогда, когда Анна мгновенно насупилась и замкнулась в скорлупе обиды на весь вечер, я ничего не почуял. А Зоя зачастила в гости и подружилась с мамой и слегка приручила Павла Второго, и сочувственно выслушивала матвеевский коммерческий бред. И рассказала, что копила на машину семь лет, отказывая себе во всем. А потом подарила Анне дорогие французские духи. Какой-то изысканный лифчик. И огромный радиоуправляемый самосвал Петьке. Но самое удивительное, она нравилась Агнессе, которой нравилось только отражение в зеркале и то не всегда. Я не считал ее холодной и циничной. Я считал ее, именно что, роковой. Мотался в город по делам и, проходя мимо автобусной станции, надолго застрял около расписания. Названия населенных пунктов, городишек и остановок в голом поле завораживали. Берендеевские какие-то, с явным восточным привкусом. Как пролитое (и дымящаяся) на вспаханное поле молоко кобылицы. Одна (одно?) Карачуму чего стоит. Отправка в девять ноль семь, прибытие в четырнадцать двадцать две. Жаль, нет приснопамятной Хацапетовки. Купить билет, вот прямо сейчас, купить и уехать? В Карачуму, передать привет Бунину И.А.? Рассказать ему, что у меня наконецто есть камин, перед которым можно пить и мечтать о собаке. Но на автобусе далеко не убежишь. Поймают и надают по морде. Побег надо готовить более тщательно. Ступенчато и поэтапно. Запасать продукты и заметать следы. Переодеваться и менять внешность. Купить темные очки. Крымский дом тем временем продолжал жить своей привычной жизнью. Павел Второй попивал вермут на смотровой площадке, Матвей готовил очередной пикник и уточнял музыкальные пристрастия участников, Анна поливала цветы, а мама увлеклась голоданием. Агнесса с Зоей куда-то запропастились. Я поднимался по наружной лестнице на площадку к Павлу, выкуривал с ним сигарету и по кривым деревянным ступенькам спускался вниз, то есть на второй этаж дома. Там бесцельно стоял около любимых книжных полок, вздыхал от отвращения, шел дальше. На первом этаже поправлял приготовленные для камина дрова, трогал безделушки на самодельной каминной полке, закрывал открытые мамой занавески и уходил в подвал. По каменной лестнице, казавшейся мне вырубленной в скале, а на самом деле вульгарно выложенной из красного кирпича. В подвале, пнув старую мотоциклетную покрышку, я открывал дверь, и оказывался ровно под смотровой площадкой, с которой на меня смотрел Павел.

– Гуляешь?

– Угу.

– Чего ты маешься?

– Хрен его знает.

– Он все знает. Голова Павла исчезала. Ржавая металлическая лесенка слегка плавилась от тяжелого зноя. Поздно вечером, в нашей комнате, Анна, надевая смешную желтую пижаму, сказала: – Я тебя ей не отдам.

– Не об этом речь.

– Нет, именно об этом.

– Петька спит?

– Да. Не уходи от ответа.

– Ты ничего не спросила. Я вышел из комнаты, прошел по темному дому, ударился об огромный шкаф, оставленный прежними владельцами, и оказался на улице. Было достаточно светло, что бы я мог разглядеть очертания машины, стоящей в двух шагах от забора. Свет в автомобиле не горел. Я подошел, зная заранее, кого там увижу. Зоя сидела на заднем сиденье. Она была в майке с глубоким вырезом и джинсовой юбке, длинные загорелые ноги едва помещались в казавшейся мне большой машине. Открыв дверь, я приземлился за руль.

– Поехали? – Зоя качнулась ко мне.

– Куда?

– Куда глаза глядят. Помнишь, ты рассказывал про переодевание рокера? Он потом в цивильной одежде сел в машину и поехал «куда глаза глядят»?

– Помню.

– Курить будешь?

– Давай. Утром Анна уехала в город за продуктами. Взяла с собой Петьку, посмотрела расписание автобуса, повесила на шею телефон и уехала. Павел Второй не появился, и я крикнул Агнессе, замеченной мной на огороде: – Где Паша?

– Без малейшего понятия. Агнесса ковыряла землю маленькой лопаткой. Матвей помогал маме развешивать зимнюю елочную гирлянду. Я спросил: – Мама, зачем гирлянда?

– День конституции сегодня. Праздник.

– Господи.

– Не паясничай. За забором по прежнему стояла Зоина «мазда». Самой Зои не было видно, то ли спит на заднем сиденье, то ли ушла умываться на речку. Надеюсь, не топиться. Машина выглядела нестерпимо раскаленной.

Я сел на скамейку, лично мной вкопанную около крыльца, закурил очередную сигарету, потом бросил ее, и стал дожидаться Анну с Петькой. Мимо прошел Матвей, на его плече подпрыгивала удочка, но он даже не обернулся на меня. До конца отпуска оставалось одиннадцать дней.

К А П Ф Е Р РА

* Я познакомился с ней летом после окончания восьмого класса. Нет, не так, осенью перед началом учебного года, в сентябре. В так называемом, трудовом лагере. От названия воняло, но мы тогда не замечали – остатки пафоса военного коммунизма были нормой. Ухо резало самую малость. Лагерь и лагерь, нам не привыкать. Школьников собирали и отсылали помогать колхозу или совхозу. Я никогда не умел отличить один от другого, и не собирался учиться. Мы там убирали свеклу, она же турнепс. Еще пили дешевое вино, ухаживали за девочками и дрались с пацанами из других школ. На танцах. Вот там и познакомились. Сразу выяснилось, что в девятом мы будем учиться в одном классе «Б». И что живем в одном подъезде. На разных этажах. Да я и так это знал, видел ее периодически около дома. Но не пытался познакомиться, делал вид, что мне не интересно. Ходит какая-то фря и пусть ходит. Хотя она мне, конечно, нравилась. Я даже позволял себе некоторые мечты не совсем приличного свойства. В основном, как я спасаю ее из рук злодеев, а она в награду дарит мне свою любовь. Что такое «дарит любовь» я представлял четко. Дома я издавал газету в одном экземпляре. Где освещал события, происходящие в отдельно взятой голове и в полной мере являющиеся практическим плюрализмом. Который, как известно, – шизофрения. У меня она протекала в легкой, вялотекущей форме, открытой советскими психиатрами сразу после моего рождения. Газета называлась – «Меланхолия Квинов». Кто не помнит, Квин, это группа такая с Фреди Меркури во главе. Очень душевно пел занзибарец. Мы все от него тащились, по-разному, но в одном направлении. Бухнем с пацанами в подъезде дерьма красного из горла, я прокрадусь домой тихо, чтоб родители не заметили, поставлю на катушечник пленку с Квинами, и прусь до упора. Утром просыпаешься в школу, а бобина с лентой красиво шваркает на магнитофоне. Шелестит концом закончившейся пленки. Сейчас этого не объяснить. * А еще мы считали, сколько нам будет в двухтысячном году, получались страшные цифры. Двухтысячный миновал десять лет назад, цифры теперь кажутся смешными, а не страшными. Я помню какие-то странные диалоги из тех времен. Немного помню моду (и она периодически повторяется, надо заметить). Но лучше всего я запомнил ощущение бесконечного счастья, ожидающего нас. Не могу сказать, что обманулся, но и утверждать, что все сбылось, тоже не стану.

Самая простая мысль – все идет, так как должно. Но к этой мысли пришлось идти через кучу сомнений и проблем характера. Параллельно со мной крутил свой первый роман мой друган и наперсник Сашка. Он-то, как раз, учился с моей (пора ее назвать, но как? Нина? Нет.) Катей в одном классе. А влюблен был в девочку младше нас на год. Из восьмого. Мы никогда не обсуждали свои отношения с девчонками, но волей или неволей, становились свидетелями размолвок и примирений. Обид, драк с конкурентами, и тяжелых выяснений отношений. Дети (дети?), разбираются со своими влюбленностями с удручающими отчаянием и безнадежностью. Сашка прибегал ко мне и делился: – Она, она… нет, ты понимаешь… Потом он начинал захлебываться восторженным лепетом, перемежаемым восхищенным матом. Так тогда разговаривали. Да и сейчас, идя по улице, я слышу, как сопливые школьницы разговаривают, а не ругаются матом. Надо отдать им должное, делают они это, на зависть профессионалам из моей первой строительной бригады. Тут как-то не к месту вылезает тема многочисленных работ. Но я к ней еще вернусь. Частая смена работ, это ведь как частая смена постельных партнеров в поисках хрен знает чего. Раньше, меняющих по одной работе в год, называли – летунами. Дивный термин, придуманный, клянусь, Блоком. Правда, с другой целью. * Через триста пятьдесят лет я стану любителем сигар, мотоциклов стиля чоппер и лошадей. А мой младший сын первый раз в своей жизни подожжет свою первую школу (я не шучу). Забив на курс всеобщей капитализации страны, я буду любить вещи, не доступные мне по определению. Чоппер, например, стоит тысяч двадцать бакинских. Откуда такие деньги у упустившего момент лоха? Это я про себя. Очень хочется вмонтировать в этот текст кусок реальной газетной статьи тех лет. Случайно выбранной, типа какого-нибудь сумасшедшего уголовника берроуза, придумавшего эту фишку. Голый завтрак. Но это я отвлекся. Хотел написать текст о любви, а заносит на сигары и монтажи фрагментов. Чопперы еще эти недостижимые. Хотя, сколько раз я слышал фразу – все в твоих руках. Мне хотелось убить произносящих ее. Конечно в моих, в чьих же еще. Удлиненная передняя вилка, что там дальше? Спинка сиденья? Огромное заднее колесо? Великое и широкое. Или на фиг чопперы, отдадимся обаянию индиана. Одни крылья чего стоят. И кожаные переметные сумки. На чем я остановился? Мы стали учиться в одном классе, опять память начинает свои игры, в параллельных, она в «А», а я в «Б». И мы сидели на трубе. Встречались на переменах. Еще были совместные уроки двух классов. К примеру, английского языка, которого я не знал совершенно. Естественно, она была отличницей и как тогда говорили – шла на золотую медаль. Я перебивался с тройки на двойку. Моя мама преподавала в этой же школе, что ситуацию и усложняло и делало проще. Откуда смотреть. Я смотрел сбоку, остальные прямо.

Но в этом самом трудовом лагере, мы, как бы это сказать, уже подружились. Заинтересовались друг другом и принялись изучать. В дальнейшем, вообще, все изучения подкреплялись экспериментами. И так до рождения нашего первого ребенка. Что-то я опять забегаю вперед, но такова природа моего нетерпеливого ума и напуганной памяти. * Кстати, о так и не сгоревшей школе. Наши дети учились в том же учебном заведении, что и мы. Более того, мой сынок ходил в тот же детский сад, к той же воспитательнице. Если добавить, что родились мы в одном и том же роддоме, то картина цикличности жизни будет завершена. Хотя нет, для этого нам нужно быть похороненными на одном кладбище. Что маловероятно. Я лягу на Пер-Лашез, а он пусть живет вечно. Разве не этого все мы хотим для своих детей? А они от нас хотят, чтоб мы от них отъеблись. И это правильно. Есть такой период в жизни, я сам его пережил, когда родители со своими проблемами далеки от тебя, как альфа Центавра. Моя дочь смотрит на свою мать, сделавшую мелирование и стрижку, и разве что не говорит – брови выщипала? (Старый анекдот про жену военного в противогазе). У дочки сейчас именно период равнодушия к родителям, и мы разговариваем как шпионы перед окончательным разоблачением.

– Ты где была?

– Гуляла.

– Где?

– Ну, гуляла!

– А ты…

– Папа, отстань! Я сразу сдаюсь, потому что считаю себя умнее. У дочери другое мнение на сей счет. Я не спорю. * Приходится писать короткими главами, подстраиваясь под интернетчтение. Я сам с экрана ноутбука длинные тексты херово читаю. Устаю, да и не интересно читать галиматью подобную этой. Кого интересуют чужие переживания? Никого. Единственный шанс заинтересовать читателя – сделать мемуары, то есть поднять их до общечеловеческих ценностей. Если без понтов, то – написать весело и интересно. Мне как-то одна дама дала рецепт бестселлера – про любовь, много действия, соплей, и неожиданный счастливый финал. Примерно так. А у меня нет сюжетов в прозе. Какие к черту сюжеты, если все украдено до нас. Любимая фраза из советского кино. Пара моих знакомых может разговаривать

цитатами из фильмов. На любую тему, благо их не так много в повседневной жизни. Хотя я себя утешаю высказыванием Бродского – литература феномен языка, а не сюжета. Я, вообще, специалист по утешениям. Мне только дай волю, любого утешу. Лучше – любую. После летнего (осеннего) трудового лагеря мы стали учиться. Что, собственно говоря, естественно. Учились и дружились. Выглядело это так. Я переписывал у нее конспекты по общественным наукам и домашние задания по наукам точным. В математике я был особенно туп. До сих пор десять рублей дважды пересчитываю, и всегда получаются разные суммы. Чего там говорить о теоремах, звучащих для меня как язык пришельцев. Есть дивная арабская поговорка – дважды два, это восемь минус три и еще чуть-чуть. Вот это для гуманитариев. Это по-нашему, побразильски. Опять цитата. Кино-таки влияет на жизнь, непосредственно. Куда не кинь. После переписывания домашних заданий мы шли гулять. Трепались обо всем помаленьку, строили планы на будущую жизнь, сплетничали. Я любил сплетни. Общего характера. А она любила конкретные базары и, как я сейчас задним умом понимаю, не зря. * Это однажды произошло, ведь в жизни всегда есть место маленькому немотивированному подвигу. Я заподозрил Катю в измене и решил проверить. Ничего я не проверил, но тягостное ощущение осталось навсегда. Много чего я ношу с тех пор за пазухой. Но (не помню у кого прочитал), нет ничего тяжелее несчастной любви. А несчастной ее делает только мое личное отношение. Несоответствие желаний и возможностей. Усилие прикладываемое для достижения цели, оборачивается против тебя. Добиваешься и катишься обратно. В исходную точку. Потому что приложил только к самому себе. А возлюбленной как было плевать, так и осталось. Саша, например, всегда очень быстро отходил от последствий неудачных предприятий. Будь то затянувшаяся пьянка, провальное любовное приключение или унизительная работа. Буквально на следующий день, он чувствовал себя бодро и говорил мне: – Чего ты переживаешь? Нормальная ситуация. Рабочий момент. Вся жизнь, похоже, состояла из подобных рабочих ситуаций, из под которых я не знал, как выбраться. Но с годами стал явно умнее. Теперь, натыкаясь на говно, лежащее тугими пластами вокруг и около, я думаю – это же удобрение для будущих посевов. Обратим в пользу. Возьмем буддийскую мудрость – будь как вода, обтекай и подтачивай. Применимо во всех сферах жизни. Сродни нашему золотому правилу, этакому русскому буддизму, в просторечии именуемом – авось. Или – само как-нибудь рассосется. Правило легко укладывается в стройную народную формулу. Не хули царя, не зли псаря и не наезжай на церковь. А все остальное наладится. Санек: – А что такого? Типичное поведение советского офицера.

Зы. Нас тогда чуть не убили за это его типичное поведение. Но, предвидя Сашину реакцию на претензии, говорю сам – ну, так не убили же. * Сейчас странно об этом думать и говорить, но мои ровесники кажутся мне старыми и глупыми. Затвердевшими навсегда в состоянии выпускников средней школы. Засевшими в восьмидесятых годах навечно. Даже прозвища остались в неприкосновенности. У меня тяжелое ощущение – встречаются два сорокалетних дядьки и трут, как восьмиклассники. Только терминология сменилась. Раньше – бабы, драки, школа, сейчас – машины, кредиты, бабы. Но бабы уже в другом значении. И я, где-то в глубине души, понимаю этих рас****осов из шоу-бизнеса. Меняющих любовниц на все более молодых, публично восторгающихся своим очередным счастливым браком, и безнадежно стареющих. Им, ****ь, страшно. А нам, *****, похую. Статистическая справка: 20 процентов населения страны считает обстановку в России спокойной и благополучной.

51 процент убежден, что Россия идет по неправильному пути.

38 процентов верят в правильность курса. Собственное материальное положение назвали хорошим 18 процентов опрошенных.

54 процента сочли его тяжелым, но терпимым.

24 процента заявили, что "больше так жить нельзя".

14 процентов надеются на улучшение своего материального положения в достижимом будущем.

22 процента полагают, что положение будет ухудшаться.

24 процента россиян готовы участвовать в организованных выступлениях протеста.

19 процентов готовы участвовать в забастовках. Работу нынешнего правительства не одобряют 64 процента опрошенных. Мне нравится мой возраст. И цифра красивая и ощущения правильные. И столько еще всего впереди, в основном приятного. А как же иначе? Но в желании прильнуть к молодой жизни (в буквальном смысле) есть свой резон. И не зря ЖанПоль, который Бельмондо, говорил, со слов своего отца, что главное в зрелом и пожилом возрасте – учиться и еще раз учиться. Где-то я это уже слышал. * Так и не удается избавиться от желания вклинить в текст какой-нибудь

документ. Жаль, нет сканера, а то бы я отсканировал и впендюрил сюда свидетельство о браке или школьный аттестат. Вместо этого, я вставлю в повествование несколько подлинных писем. Позднейшего времени. Любовных. По крайней мере, я их оцениваю как любовные, но судить объективно, конечно, не мне. Письмо первое: «Все ушли, ребёнок отправился ночевать к маме. А я вот, сижу на диване, в одеяле (прохладно что-то дома) и пишу тебе, как и обещала. Письма... Я обожаю письма, с детства, и писать и получать. Как-то моя подруга, когда нам было лет 11-12, уехала на всё лето к бабушке. Так вот, переписывались мы чрезвычайно активно, порою по нескольку писем в день писали и затейницы такие были, разукрашивали конверты, как только могли (а мы могли!!!!). Письма специально нумеровали, чтобы читать в правильном временном порядке, т.к. почта работала в темпе, явно более медленном, чем шла наша переписка. Письма порой накапливаясь в почтовом отделении, потом, вдруг, после перерыва в несколько дней, оказывались в почтовом ящике все разом! Знаешь, такая вот куча писем, буквально вываливающаяся из почтового ящика. Мне потом ещё несколько лет, даже и в зрелом возрасте, снился почтовый ящик до отказа набитый письмами - это были очень приятные сны... Тут я (Олег Макоша) прерву письмо, чтобы добавить от себя – не врет респондент, писали раньше письма на бумаге, я сам их десятки написал. Как оправдательных, так и обвиняющих. Я одних только объяснительных в виде эпистол накатал несколько штук. Приходилось оправдываться. Ладно, затыкаюсь. Сейчас всё изменилось. Письма электронные, деньги электронные, отношения виртуальные, как-то так... вакуум, воздуха не хватает. Я вот очень жалею, что пишу тебе не на бумаге (вернее сейчас-то на бумаге) и ты получишь это в отформатированном, холодном виде, лишенном всех тех эмоций, которые способен передать почерк. Жаль. Я ценю письма в конвертах, с почтовыми штемпелями городов, чтобы можно было представить путь письма, увидеть почерк, почувствовать запах. Вот интересно, когда завтра буду это переписывать, много ли чего исправлю? Обещаю минимум исправлений! Классический раздел в письме – погода, сейчас приблизительно четверть десятого, у нас уже сумерки, за бортом около 0 градусов - загадочная температура. Ветра нет, и это радует, т.к. окно у меня открыто, я люблю свежий воздух, хоть и мёрзну вечно, но в одеяле ничего, комфортно... В написании писем мужчинам у меня опыт небольшой и печальный, но тут уж, как говорят французы: "се ля ви..." Знаешь, я, пожалуй, буду закругляться. Ну, во-первых, чтобы тебя не утомлять, во-вторых, я не знаю твоих ожиданий… (Какой чудесный женский знак – многоточие, я и сам им, бывало, грешил О.М.). Если тебе захочется у меня что-то спросит, узнать, обсудить, то ты можешь сделать это без всякого стеснения, я по возможности отвечу на твои вопросы и поговорю на любые темы.

Целую. Я». * Праздник, который всегда без меня. Это я про Париж. Каждый кекс мечтает в юности побывать в Париже. Многие побывали, мой приятель рассказывал (цитата) – одни негры и арабы, охуеть, центр Парижа. Как, ****ь, в Африке, тебе это надо? Съездил человек, отдохнул, вернулся переполненный новыми впечатлениями. Нормальный ход. А старость – это нежелание врать. Так что, в пояс мне не упиралась эта Франция. Сунут сейчас билет в зубы, даже задумываться не стану – не поеду. Раньше надо было. Все хорошо вовремя, и если не случилось, то не случилось. Значит, другие вещи происходили нужные. Например, мы однажды пошли на выставку. И увидели там фотографии Сен-Жан-Кап-Ферра. Ну ферра и ферра, кто ж знал что это Лазурный берег. Мне было все равно. Меня за углом ждал совершенно другой мир – дружков с выбитыми клыками, плохо освещенных строек, грязных подвалов и заброшенных гаражей. А она видимо еще тогда решила, что поселится в этом месте. Что и сделала спустя двадцать лет. Причем сама. То, что называется, собственным трудом, а не с помощью раздвигания ног под углом, грозящим перейти в тупой. Там сейчас и живет, и мои сигары под чашку говенного молотого кофе, жалкая имитация глянцевого кайфа. Хер знает, чем за все это надо заплатить. Меня устраивает моя жизнь. Но тень остается. Потому что когда женщина уходит первой, бросает тебя, присутствует некоторая недосказанность. Эхо. Тебе кажется, что ты все еще любишь ее, потому что не успел разлюбить, она ушла на самом пике. И выбить эту херню можно только новой любовью. Настоящей, а не имитацией, не клонированием первой. Будем ждать. Что нам остается еще делать. Ждать и переписываться. * Любовь закручивала нас и лишала мозгов, я лично столько понаделал глупостей, ослепленный увеличивающимся чувством. Интересно, почему я не сожалею? Сашка, тот вообще знаменитый оптимист, после каждого поражения на личном западном фронте без перемен, сильно укреплялся духом и говорил: – Надо выпить.

– Надо.

– Но денег нет.

– Нет.

– Надо найти.

– Надо. Наши диалоги, как я сейчас понимаю, отличались большим содержанием. Но и тема тотально подросткового (юношеского?) безденежья, я гляжу, не исчезла. В результате деньги мы находили, покупали бутылку портвейна и шли, летом на травку, а зимой в подъезд. Где и обсуждали жизнь, то есть – а она что сказала? А

ты? А она? Ну, нихера себе! Потом, довольные беседой, расходились по домам. Все это кончилось нормально – свадьбами, детьми, разводами, страданиями и запоями. Пьянка сопровождала нас постоянно. Даже когда мы ходили проведать Сашкину жену в роддом, все одно сначала выпили для храбрости и от избытка чувств, а потом подставляли чугунную ванну к стене. Зачем, не помню. Заглянуть с нее на второй или третий этаж, все равно не удалось бы. А на первый не было смысла. Но ванну ставили. Много чего было сделано просто так, радости ради. Мы даже в вытрезвитель умудрялись попадать весело и непринужденно. Буквально. Сами сдавались, такова была полнота ощущения жизни, переходящая в идиотизм. Но нас не вязали. Дежурный сержант, оглядев со всех сторон, печально говорил: – А не пошли бы вы на? И мы шли. В три утра, пешком в деревню за молоком для наших детей. И на обратном пути, держа в руках по полной трехлитровой банке, ввязались в драку с какими-то барбосами неместного разлива. Саня сразу сказал, увидев их со спины: – Не те жопы, не наши. Что и было подтверждено через четыре минуты. И вот она справедливость – нас забрали (приняли) дяденьки милиционеры. И выписали какие-то несусветные штрафы, которые я, после короткой консультации с друганом следователем, оплачивать не стал. * Еще мы не любили Битлз. Все вокруг любили, а мы нет. Наши девочки, допустим, слушали каких-нибудь сраных итальянцев. А мы, то, что тогда считалось хард роком. Мой загадочный ворд пишет Биттлз с двумя «т», странно. Два увлечения – хард рок и (как бы это назвать?) личные отношения, не оставляли времени на учебу. И видимо, зря. Пойдя по пути наименьшего сопротивления, мы поступили: Саня в военное, а я в профессионально-техническое училище (ПТУ) номер 43. Наши девочки поступили умнее: одна рванула в Ин-яз, а другая в Университет на Физтех. Нам потом это все аукнется. Особенно мне, обладателю перспективной профессии – водитель-автомеханик третьего класса. Как-то так это звучало, лень лезть в диплом проверять. Короче, не соответствовал я идеалу. Женский идеал мужчины, построенный дамой в отдельно взятой голове, штука серьезная. Нельзя к этому относится наплевательски, такой плевок в ответ прилетит, что погребет под собой, потопит легко. Если ей не нравятся твои брюки, лучше их сменить. Все мы канаем в их головах, только в процентном отношении к выстроенному образцу. Первый муж, допустим, достигал идеала процентов на сорок семь. Второй, уже на пятьдесят четыре. Это, если по увеличивающейся амплитуде идти. А они по ней только и идут в своем воображении. Третий, значит, будет на семьдесят один процент соотноситься. Такая математика приходит мне в голову. Вот мы и не оправдали, я так думаю, процентов на сто семь с половиной. Казались, суки такие, пятидесятидвухпроцентными, а оказались – минус

двенадцать. Санек говорит: – И, что, ****ь, делать? Я отвечаю: – Надо было соответствовать, ядрена канитель! * Живет человек припеваючи, выдержанный, сбалансированный как нивелир. Идет в гараж, по-хозяйски открывает ворота, курит, небрежно рассказывает: – А чего? Я – нормально, литые диски поставил. Что? Не, я не помню. А через месяц, через год, я узнаю, что он сел или сторчался наглухо или его подрезали. В крайнем случае, развелся с женой-красавицей, такой же лихой и удачливой. Меня в ступор вгоняют такие судьбы. Сашка после училища распределился в Ленинград, и я поехал его проведать. Долго искал офицерское семейное общежитие. Обнаружил на краю города, где-то за Автово, и изможденный пятичасовым блужданием, постучал в дверь. Заорал открывшей мне даме в бигудях: – Где тут генерал такой-то живет, мать вашу?! Он до сих пор вспоминает.

– Помнишь, – спрашивает, – как ты меня в нашей общаге генералом назвал? Я помню. Трудно сказать, что остается в памяти. Лев Толстой себя в утробе помнит, а я осознаю лет с девятнадцати. Поэтому и не Толстой. До девятнадцати – провал, жаркий морок обморока. Не холодный и серый, а именно что жаркий и накопительный. Любовная испарина выступает на лбу и спине не только во время занятия сексом. Любовная испарина, это когда я задыхался, опаздывая на свидание на соседнем этаже. Прыгал через ступеньки, ловил под горлом сердце и гадал – любит или не любит? Нет, я вру, не гадал никогда, не думал такими терминами. Слово «любовь» считал тайным, скрытным, непроизносимым. Как имя Бога. Это не смешно. Потом, много раз, мне мешали застенчивость и стеснительность. Я «жопа» не мог произнести лет до двадцати трех, и матом изъяснялся редко. Мой сын спокойно говорил «жопа», а я не мог. Не уважал себя за слабость, просил у четырехлетнего ребенка научить, и не получалось. Специально тренировался. Никак. А сейчас, ничего – через слово вставляю. Не знаю, как к этому относиться. Сашка говорит: – Жопа, как жопа, чего уж тут. * Расставание. Мы все, наевшись по самое немогу, первой, большой, единственной и неповторимой любви, долго потом еще шарахались из стороны в строну. От недорогих профессионалок, обслуживающих дальнобоев, до билетерш кинотеатров. Самые отчаянные пытались восстановить отношения с первыми женами. Первые жены, елки-палки, как звучит. Но мы же были первыми мужьями?

Иногда (редко) единственными. Кто-то достигал идеала или женщина умнела на глазах. Наши девочки быстро вошли во вкус прерогативы ценностей материального ряда. Сашина молодая жена говорила: – Женщина – предмет роскоши, и позволить её себе может только очень состоятельный мужчина. Я не знал, шутит она или серьезно. И до сих пор не знаю. Десятки опрошенных мной дам с ней соглашались. Даже те, кто не соглашались – соглашались. Еще один нервный знак – тире. Но очень удобный, поставил и не надо проговаривать несколько подсказывающих слов. Через тире. Санек говорит – через пожалуйста. Мы тогда еще так не пили, как стали пить потом, между двумя крайними точками. Между тем как не пили и тем как уже не пьем, лежит тяжелый период беспробудного пьянства. Они еще и поэтому от нас ушли, а не потому что любовь кончилась. Любовь не кончается никогда. Меня всегда волновал этот феномен. Рождение и смерть любви. Вроде уже понял, но каждый раз поражен в самое сердце немотивированной тупой какойто жестокостью ее отсутствия. До четверга, допустим, она была, а с пятницы кончилась. Феноменально. Иди, ищи. * Изобилие любви угнетает. Мне повезло с Катей, она не то что не вываливала на меня своей любви, а приходилось клещами вытаскивать ласковое слово. Тогда я этого не ценил, но впоследствии, столкнувшись с чрезмерным, перехлестывающим проявлении заботы, вспомнил и оценил. Женщина влюбленная – это человек особенный. Наверное, как и мужчина. Но внешняя холодность наших дам, воспринимая как недоразумение, оказалась удобнее тотального контроля последующих моих пассий. Желание принимать участие в каждом вздохе предмета своего обожания, мне понятна, но не приемлема. То есть, я и сам был когда-то таким, но вовремя излечился. Все же меняется. И проявление любви тоже. Честное слово, я влюбленный сейчас и двадцатилетней давности – два разных качества. Не знаю, что меняется на химическом уровне в организме (никогда не верил что любовь химия), но внешне изменилось все. Сашка не любит, когда его подружки называют себя женами. Он хранит некоторый пиетет к этому слову. А я становлюсь спокойнее – жены так жены. Багрянородные. Зачитывался Блоком. Стихи о Прекрасной Даме. Вся в солнечных лучах и неземном сиянии, имени Владимира Соловьева. Сила любви осталась той же, а внешние проявления изменились. Если раньше задыхался вбегая, то сейчас спокойно сижу в кресле. Суть не изменилась, изменилась модель поведения. Катя, стоящая перед зеркалом и красящая глаза, говорила: – Я – тетка. Мне удавалось возразить: – Ну, какая же ты тетка, ты молодая, красивая женщина. Самое удивительное, что спустя двадцать лет, я говорю (другой женщине) то же

самое. * Письмо второе: "Вчера вечером мне никак не удавалось написать тебе, поэтому делаю это сегодня. Очень устала, а, учитывая предыдущую ночь, практически бессонную, будет вернее сказать – вымоталась. Дочка вернулась из поездки с кашлем, причем таким сильным, что вчера часа два она, бедняжка, не могла уснуть, пока он ее не отпустил. Кашель – это наш бич с раннего детства. Её бы, по-хорошему, на море на всё лето отправить, но это надо целую кучу денег где-то добыть….так что отправлю в июне их с мамой на дачу. Хуже нет, когда ребёнок болеет, хочется ему помочь немедленно, но, увы, лечение всегда требует времени. У нас в городе всю эту неделю стоит просто удивительно чудная погода – солнечно и очень тепло, по-летнему тепло… Хотя, я вот люблю абсолютно любую погоду: и дождь, и туман, и ветер, и грозу. Так вот, на улице теплынь и на клумбе, рядом с домом, уже вовсю распустились тюльпаны. Тюльпаны – мои любимые цветы, с самого детства. В школе, в начальных классах, был у меня одноклассник, друг сердечный, Женька Афанасьев, так он на протяжении нескольких лет всегда дарил мне тюльпаны на день рождения. А если учесть, что день рождения у меня в конце января, то процесс добывания тюльпанов становится задачей не из лёгких. Я порой вспоминаю спрятанные от мороза в газету цветы. Вот это, выражаясь твоими недавними словами, дорогого стоит, и я это высоко ценила! А потом, в 6 классе, наш спортивный класс расформировали, и мы все разбежались кто куда, что было просто трагедией. Дочка уверяет меня, что видела с берега акулу в море. Я ей говорю: « Наверное, это был дельфин?» Так она нашла в книжке изображение дельфина и стала доказывать, что у него плавник совсем другой и что в море была акула! Наверное, я буду закругляться со своей писаниной, а то время уже позднее и всем пора спать. Пока"! Я сейчас не помню, но, по-моему, так и не ответил на это письмо. О чем тоже, по многим причинам, не сожалею. * И мне всегда хотелось добавить в конце – ебись оно по девятой усиленной, чье либо согласие или несогласие. Каждый живет, так как хочет или так как ему предначертано, и ничье мнение здесь никого не интересует. Все как-то ненавязчиво поделились на две крупных категории. Одни желают дожить жизнь без особого напряжения, а другие жить еще и не начинали. Я когда иду по улице и

встречаю своих старинных знакомых, всегда могу четко определить, к какой из категорий относится человек. Интересно, что они думают обо мне, если думают вообще. Не вообще обо мне, а вообще думают. Мы теперь если и пьем, то культурно, можем себе позволить, сидим в какихнибудь пафосных заведениях, закусываем иностранным дерьмом. На деньги истраченные за один вечер, в годы нашей юности можно было бухать месяца три. Это даже в пересчете на водочный эквивалент. Я иногда думаю – к этому, что ли, стремились? Добивались и топали через кучу смертей, потерь, приобретений? И следуя последней государственной моде, я настраиваю себя на позитифф с двумя «ф» на конце. Мне эти две «ф» представляются очень важными, именно они несут заряд несокрушимой бодрости и надежды. Не знаю как бывшие жены, а Сашка со мной согласен. И приобретая очередной плоский телевизор с диагональю, что-то-там-невообразимое, говорит: – Ну, вот нафига я его купил? Это и есть крайняя степень позитивизма в отдельно взятом кошельке. Знакомый моих знакомых, седьмая вода на прокисшем киселе, в ответ на предложение подкинуть его семье еды, говорит, не выходя из состояния нищенского запоя: – Че, я своей бабе не могу пачку пшена, что ли купить? При этом у него изо рта вылетает коричневая перегарная слюна и орошает слушателей. Присоединяюсь к его лозунгу двумя руками. И приобретая в фирменном салоне Порше, нет, ****ь, не машину, а шариковую ручку, я повторяю: – Что я не могу своей бабе… И дальше по тексту.

У РА Д У РА

Жена кореша. Дружили двадцать два года, ровно. Сам кореш, Витек, почти не пил, так только, по праздникам. Ленка же бухала изрядно, и он, Илья, не пропускал случая. Вот такой треугольник на фоне общей, хотя и не полной, интоксикации. Ленка как поддаст, тут же на телефон садится, и давай названивать, слабость у нее такая. А Ильюха у нее шел последним номером в программе, самым интимным и задушевным. Много чего он от нее наслушался. И про перипетии внешней политики государства, и про кореша Витька, и про, совершенно не нужные ему, подробности овуляции и формирование каловых масс во время оной. Душевно дружили, на зависть. Но случилось Илье, можно сказать по чистому недоразумению, уйти в неконтролируемый запой. Тут-то все и произошло. С некоторой предысторией. Он им ремонт помогал делать, сантехник отменный, вот и консультировал по поводу установки новых смесителей и душевой кабины. А когда консультация не доходила, то сам брался и устанавливал. На вопрос Ленки: как нам с тобой расплатиться, только пожимал плечами. Говорил: – Ну не натурой же. Как в воду глядел. Сидел как-то дома с приятелем Семеном, две недели спустя после окончания ремонта, допивал вторую бутылку. Тут она звонит, спрашивает: – Я зайду?

– Ага.

– Я тебе коньячка купила.

– Не помешает.

– Гонорар за качественную работу. Пришла, добили вторую водки, принесенный коньяк, сходили еще, Сема отвалил домой, а она осталась. Главное, Илья помнит, спать упали на диван одетые, а проснулись голые. Он ей: – В каком смысле? А она в ответ улыбается загадочно. Пришлось еще водки брать, чтобы разобраться в ситуации. Пили весь день, вечером, перед тем как спать лечь, разделись, и сделали все уже осознанно. Отдавая себе отчет, в некотором смысле. Утром чувство вины усилилось, пришлось снова брать водки. Он ее спрашивает: – А как же Витек? А она в ответ загадочно улыбается.

Потом Илья как-то выпал из действительности, потерялся. Когда стал в себя приходить, дома никого не обнаружил. Зато, надрывался телефон, звонила мама, обеспокоенная недельным молчанием сына.

– Ты чего там? – спрашивает.

– Да так как-то.

– Чего «так» совсем ополоумели что ли? Не стыдно?

– Мама, жизнь такая штука, короче, стерпится – слюбится. Поговорили, в общем. Потом Ильюха пошарил под диваном, отыскал недопитую бутылку, влил в себя граммов сто десять водки и, терзаемый какими-то смутными воспоминаниями, отрубился. Во время следующего всплыва, заметил около себя капельницу, мужика в белом халате и Лену, скорбно сидящую на краю злосчастного дивана. Ничего не сказал и отрубился вновь. В третий раз очнувшись, спросил: – Ты чего здесь?

– Ухаживаю.

– А Витек где?

– Я от него ушла. Официально.

– К кому? Она в ответ даже улыбаться загадочно не стала, а поправила одеяло таким жестом, что Илья слегка забеспокоился.

– Не может быть.

– Не поняла? Стали жить. Но в каком-то глубоком противоречии, Лена, например, пить предпочитает каждый день и желательно помногу. А Ильюха после последних событий, полностью охладел к этому делу, на бутылку без содрогания смотреть не может. И все время волнуется, как там Витек. Звонит Семену, частичному свидетелю ситуации.

– В курсе?

– Все в курсе.

– И как?

– Чего?

– Ну, это.

– По-всякому. Илья к Ленке: – Слушай, не будет нам счастья.

– Это еще почему?

– Нехорошо потому что.

– Ах, вот значит как?

– Только так.

– Ты еще в церковь сходи.

– Это мысль, кстати.

Сходил в церковь Крестовоздвиженскую, что от дома недалеко, вернулся и объявил: – Все. Собирайся.

– С ума сошел? Я семью из-за него бросила, а он «собирайся»! Стали дальше жить, Лена, что не вечер, в дрова, а Илья из церкви не вылезает. Своим человеком сделался, всех бабок по именам знает, службу разуметь стал, в хоре петь. Я иногда думаю, может права старая поговорка и что не делается, все к лучшему? От судьбы же не уйдешь, тем более что Витек, Ленкой коварно брошенный, сразу в гору пошел, в буквальном смысле слова. Он и раньше-то с придурью был, а тут, взволнованный примером Рейнхарда Месснера, накупил снаряжения и в горы подался с новыми товарищами по увлечению. А когда вернулся, Илья Ленку уже выгнал, то есть она домой вернулась. Не сложилась у них жизнь, раздавленная коренными противоречиями. Бытом, в основном. Витек вернулся, и она вернулась. Витя сказал: – Я на Ильюху зла не держу.

– А чего на него держать-то – подтвердила Лена.

– Я ему благодарен.

– За что?

– За горы, дура.

– За годы?

– Ты еще и глухая?

– Да при чем тут… Короче, такая история.

Я Б Л О К И - ВА ГО НЫ

Они уже вернулись. Но вагоны после рейса прибрать надо и их загнали в отстойник, на запасной путь какой-то, ей не видно. А локомотив отцепили. Она третий раз с теткой ездила, кое в чем начала разбираться: сейчас они порядок наведут, и домой, а через два-три дня, другая бригада придет, сядет и помчится поезд, например, в Алма-Ату. Или еще куда. В этот раз здорово съездили, если не считать, что они под Бендерами от поезда отстали. Из-за яблок, то есть из-за тетки, в общем, из-за того, что состав вдруг пошел. И она-то не отстала получается, а только вся издергалась. Поезд тогда в чистом поле остановился, это так только говорится, что в чистом, на самом деле, там сады были. Марианна – дура, увидела яблоки, размером с мяч, вся аж затряслась.

– Пошли – говорит – быстро. Слезли с насыпи, стали собирать, она еще когда вниз спускалась, подумала, как трудно будет обратно выбираться. Но разве Марианну остановишь. Все проводники, как угорелые, собирают что ни попадя или попадя, смешное слово какое. А пассажирский тихо трогается, не как товарный, мягко, а скорость набирает мигом, летит – не догонишь. Тем более они в предпоследнем вагоне ехали. Тронулся, она услышала и закричала. Рванула так, что только пятки засверкали, сама-то успела, а вот тетка нет. Когда на подножку вскочила, оглянулась: бежит, дурында, трясется, яблоки теряет. Дура и есть. Ехала потом одна до следующей станции, пока эта тетя-мотя на перекладных догоняла. Слава богу, догнала, а то бы ей одной не справится и начальство опять же, ревизор. Ее Марианна незаконно возит помощницей, когда проверка идет, она, маленькая и худенькая, залазает на четвертую полку или это третья?, прячется. У нее, кроме тетки, никого. Мать давно где-то потерялась, она ее и не видела никогда, отец то пьет, то сидит. Бабка отцова, так всегда и кричит: – Ты, Улька, чертово отродье! Ее Ульяна зовут и ей тринадцать лет. И она с теткой-проводницей ездит летом, бабка выгоняет: "Нечего, – говорит, – здесь околачиваться, еще принесешь в подоле". А вот теперь вернулись и принялись убираться. Она коридор метет, тетка в купе убирается: белье сдавать, пересчитывать надо, стаканы с подстаканниками, большое хозяйство. Это кажется, ерунда, а как начнешь выгребать, с ума сойти можно. Полдня возились, а потом тетка позвала в купе. Отдохнуть, почаевничать, она воды вскипятила на брикетах, покидала в

титан и погрела чайник.

– Садись, Ульяна, чайку попьем. И дверь закрыла. А с той стороны ручка отвалилась вместе с сердцевиной. От удара, не рассчитала Марианна Николаевна силы, резко дернула. Охнула, сразу поняла, что случилось, опытный человек. Побледнела даже. Перевела дух, ключом попробовала – бесполезно, не открывается. Подергала туда-сюда, а что толку-то, закрыта дверь. Уля за раму оконную схватилась, тянет, тетка помогает, рама не шевелится. Попрыгали, постучали, чего еще делать-то. Мимо, вроде, идет кто-то, но не слышно проходящим через двойные грязные стекла. Сели на полки.

– Ну что, чай пить будем? – Марианна спрашивает.

– Ага – Ульяне не страшно, подумаешь, закрылись, еще одно приключение, найдут же их когда-нибудь. Попили, потом болтать стали, поглядывая в окно, не появится ли кто. Тетка про жизнь свою проводницкую рассказывает, только Ульяна все это уже слышала, не очень ей интересно. Ей интересно думать, это ее любимое занятие. И еще мечтать. Вот вырастет, тоже станет работать на железной дороге проводницей, помидоры привозить ведрами, мандарины, которые она обожает, сливы. Это от направления зависит. А вот дверями хлопать не будет. Она вообще аккуратная. А, может, не станет проводницей, передумает. Часа через два, выяснилось, что зря они чай пили. Поискали куда можно сходить и, оказалось, что, кроме чайных кружек, некуда. Сходили по очереди, Ульяне было смешно и неудобно. Дальше сидеть стали, разговаривать. Если видели проходящих мимо железнодорожников, стучали в окно. Только те, все одно не слышали. Тетка нервничала немного, но старалась держаться молодцом.

– Ничего, Уля, максимум через два дня придут и откроют. Может и через два, а может через неделю. Кто их знает. Ульяне было все равно. Спустя еще пару часов, на перроне показалась женщина в форме, мимо шла и, вот удача, смотрела в их сторону. Как они закричали, как запрыгали, замахали руками. Гримасничали, показывали ей, что попали в западню, что не выбраться. Та сообразила быстро, тоже в ответ замахала руками, мол, у меня ключей с собой нет, а вагон закрыт. Потом ушла, потом вернулась. Ульяна видела, как спасительница нырнула вниз на рельсы. Они затаили дыхание. Потом раздались шаги по коридору, а потом и дверь отворилась.

– Стекло пришлось разбить в тамбур, ладно, там не видно. Смеялись, конечно, много. Но места в чайных кружках, к слову, почти уже не осталось. Неизвестно, куда бы потом ходить стали. Женщина, проводница с другого вагона, говорила: – Ну, вы, девочки, даете, а если бы не я? А что «не я», думала Ульяна, так бы и сидели, подумаешь, делов-то, пописать в кружку, тут главное прицелиться точно, и жопой не вихлять, пока это самое.

К ТО ТА М

Боре Зубову на платной автостоянке местная собака мошонку оторвала. Собака у них не покупная, сама приблудилась, вот ее охранники и подкармливают, а она службу несет, как умеет. Оказалось, что умеет хорошо, профессионально, особенно по части захвата. Боря там машину шестой год ставит и шестой год эту собаку видит, то есть машин уже сменил две штуки, а эта животина по кличке Рекс, как ходила, так и ходит. Просто раньше не проявляла своей подлой сути. В тот вечер Боря подъехал, как всегда, в восемь часов. Поставил тачку на ее законное место, достал бутылку пива и решил вкусить заслуженного отдыха. Сдернул крышку, а вокруг – красота, скучно ему показалось в машине сидеть, вышел он на волю. Оперся задницей о капот, стоит, пивко сосет. Мимо Рекс ковыляет, ну навернул вокруг машины и дальше пошел по своим делам. Боря на него и внимания не обратил, бегает и ладно. Вечер уж больно хорош, тепло, но с дуновением прохладного ветерка, август месяц – король лета. Этакий переход от жары к умеренным стрессам осени. Лепота. Опять Рекс появился. Боря на него доброжелательно цыкнул: – Чего ходишь, сволочь? Тот промолчал в ответ и ушел. А у Бори сегодня день тяжелый был, да у него каждый день такой. Боря трудится бригадиром электриков на бетонном заводе, и в подчинении у него двенадцать гавриков, все сплошь тунеядцы и алкоголики. Один только Миха Савельев чего стоит, тот, которого в прошлом году шестьсот вольт уебало и руку до кости сожгло, спасибо жив остался. За такими орлами глаз да глаз нужен. Устал Боря Зубов, умаялся. Снова Рекс появился, подошел к Боре, понюхал воздух вокруг него, сощурился как-то неприятно. Боря спросил: – Чего тебе? Ушел. У Бори у самого дома две таких, не совсем таких конечно, а с родословной, ухоженных, но тоже крупные псы, кобели. Закурил. Допитую бутылку решил выкинуть около будки охранников, у них там мусорный бак имеется. Подхватил сумку с переднего сиденья, закрыл дверь, пикнул сигнализацией. Пошел на выход, собака чуть в стороне и впереди маячит. В прошлом году здесь не так было. Машин, что ли меньше, тесноты такой не было, сейчас идешь каракулем каким-то, противолодочным зигзагом, нерационально организовано. А Боря он всегда за рациональность, главному энергетику так и говорит:

– ***ня это все, Валерич. Если мы тут долбить начнем, то и через месяц не закончим. А энергетик все нудит, долбите и долбите. Тьфу. Обогнул Зубов очередную машину, только крякнул – «Лексус» кофейного цвета, красоты запредельной. Он-то из-за своей, в общем-то не дорогой «семерки» в такую кабалу влез, что лучше не вспоминать. А сколько же такая «ласточка» стоит? Ладно. Вышел на прямую к воротам, там метров десять осталось. Рекс чего-то посередине дороги стоит. Хотел Боря его обойти, только шаг в сторону делать начал, ногу отставил, как этот гад и вцепился. Четко в мошонку. Как будто специально учили. А на Боре шорты по колено, не зимой же. Взвыл он, наверное, на всю ивановскую, сам-то плохо помнит. Прибежавшие охранники его уже лежащего без сознания нашли. В окно случайно увидели. Примчались. Боря лежит, шорты в крови, Рекс чуть в сторонке прогуливается. Охрана в ауте. Врезали собаке по хребтине черенком от лопаты и в подсобке заперли. А Боре «скорую» вызвали. Жене его позвонили. Перессали, конечно. До вечера тряслись. Рекса сначала убить хотели, но врач сказал, подождите пару недель, если не помрет, значит не бешенный, значит, перестанем Борю лекарствами колоть. А мошонку пришили как-то, не в смысле кое-как, а в смысле не полностью он ее вырвал, надорвал только. Все равно, атас полный. Был я недавно на той стоянке, машину ставил. Смотрю, Рекс гуляет, как ни в чем не бывало.

– Не боитесь? – Спрашиваю у охранника.

– Чего?

– И вам поодкусывает.

– Да ладно пугать-то… Ладно, так ладно. Тем более Боря недавно на работе хвалился, что у него опять стоять начал. Не очень уверенно, но начал. И вот еще что. Охранник мне сказал, Рекс сукой оказался, не в значении падлой последней людям яйца откусывающей, а в значении бабой. Короче, он – это она. Мудак какой-то Рексом назвал не разобравшись, а потом уже поздно было переименовывать. Прижилось имя.

П Р О С О Б АЧ К У , У П А В Ш У Ю И З О К Н А

Не то чтобы упавшую, короче, сейчас расскажу. Генрих Суриков с женой Изольдой и доченькой Полечкой пришли в гости к чете Гайев. Ну, как к чете, Витя Гай – сильно пьющий системный администратор в налоговой полиции, его жена Роза – подруга Изольды, и собачка маленькая неизвестной породы, похожая на болонку. Поздоровались в коридоре, переобулись в тапки, собачка потявкала на радостях, Полечка повосхищалась. Женщины пошли к столу, а мужчины на кухню, перекурить это дело и поговорить приватно. Встретиться давно планировали, но все как-то время не находили. А тут договорились, наконец, конкретно, состыковались, перезвонились, и вот Суриковы у Гайев. Витек предлагает: – Давай для разгону?

– А, давай! Выпили по чуть-чуть. Коньячку. Культурно. Закурили. А женщины уже кричат – зовут за стол. Сели. Тут тебе и горячее, и салаты, и селедка под шубой. Огурчики малосольные, грибочки, хлебушек ржаной, водочка и вино белое полусухое. Роза говорит: – Накладывайте, ну что же вы. Витя разлил, дамам – вино, себе и Генриху – водки. Полечке – компот, Роза сама делает, пальчики оближешь. Выпили, начали закусывать. Полька, зараза такая, не ест ничего, вертится за столом, все норовит с собачкой поиграть. А собачка обалдела слегка от такого внимания, забилась под кровать и не высовывается. Закусили, по второй махнули. Дамы раскраснелись, заблестели глазами. Мужчины выдохнули, огурчиками хрумкнули, за мясо принялись. Роза в духовке готовит, с пряностями какими-то специальными, в фольге. Красивое мясо, цвет аппетитный, пахнет так, что сознание теряешь от вожделения. Режется с приятной влажноватой упругостью. А отрезанный кусок, если потянуть, делится, мягко отрываясь волокнами. Эх. Генрих кивает, Витя по третьей льет. Ах-ах, дамы просят не гнать, не торопиться. Мужики выпивают, с улыбками снисходительными, что эти женщины в выпивке понимают, но и с любовью, свои же родные бабы, любимые. Генрих грибочек на вилку цепляет, сопливый, маленький, испарина на нем густая и прозрачная, и листочком осенним пахнет. Водка ледяная. Чокается с Витьком. Полинку пичкают, когда про нее вспоминают, а так сидит ребенок, занят своими

делами. Огурец разглядывает, пупырышки на нем считает, пальцем по скатерти возит, на тетю Розу смотрит, какая у нее большая грудь. Интересно, она больше Полиной головы или меньше? И куда это собака делась? Неужели все еще под кроватью? Хорошо бы к ней туда залезть и почмокать ее в мордочку. Изольда с двух неполных бокалов чуть-чуть поплыла, смеется, Роза тоже хохочет, вспоминают, как в прошлом году в бассейн абонемент купили и не разу не сходили. Мужчины идут покурить. В это время Полина не выдерживает и, спрыгнув со стула, ныряет под кровать. Отец ушел, мама с Розкой болтает, чего бояться. Заглядывает, а под кроватью: нос, глаза, и хвостик стучит по полу. Полечка тянет руку, хочет погладить по носу, вытащить, прижать к себе, поцеловать, а собачка упирается, ей это все не очень нравится. Сначала интеллигентно так сопротивляется, а потом не выдерживает, цапает дуру за палец.

– А-а-а-а!!! – орет Поля.

– Ой! – Вскрикивает от испуга Роза Васильевна. А мать Поли Изольда, соображает быстро, привыкла, вскакивает из-за стола, роняя салфетку, и бросается спасать ребенка. Поднимает, вертит, ищет травмы. Дочь орет как иерихонская труба в непогоду. Из пальца течет кровь, нормально так собачка Пуся куснула девочку Полю. Вбегают мужчины. Чуют, кайф порушен, но степень разрушений еще не ясна. Генрих Августович: – Что?! Витек: –А?! В семье Гайев, быстрее соображает Витя, видит Полю с пальцем, Изольду с платком, Розу с открытым ртом, не долго думая, накланяется, выдергивает собаку из-под кровати, относит к окну и выбрасывает. Генрих, еще после своего «что» рот закрыть не успел, а остальные открыть. ***к, и нет собачки. Что тут началось. Поля в рев совершенно уже непередаваемый, дамы визжат как резаные, Генрих за сердце схватился, а Витя за бокал для компота, набухал почти полный водки, сказал: «ну, помянем», и выпил. И смотрит на всех. Хорошо второй этаж, Пуся только ушиблась не сильно и моральную травму получила, а если бы восьмой, например? Сбегали, конечно, за собачкой, принесли домой, успокоили. И ребенка тоже. Выпили все на радостях, что обошлось, закусили кое-как, и стали Витю стыдить. И дураком и садистом, и даже пьяной сволочью. Хотя выпито было, смех один. Поля, так та вообще на него обиделась смертельно. Как и собака, кстати.

Но что характерно, каждая в своем углу сидели. Пуся к Поле не пошла, принципы сильнее оказались, чем потрясение. Уважаю. Зы. Финал 2: ***к, и нет собачки. Летит, стало быть, с восьмого этажа. Что тут началось, я описать не в состоянии. Поля в рев совершенно уже непередаваемый, дамы визжат как резаные, Генрих за сердце схватился, а Витя за бокал для компота, набухал почти полный водки, сказал: «ну, помянем», и выпил. И смотрит на всех, гад такой. Моргает. Изольда с Розой, хотел его сначала избить, а потом плюнули. Стали ребенка успокаивать. Что тут сказать, испортил Витя вечер, сломал и праздник и дружбу. Ноги больше Суриковых в доме у Гайев не было. Даже мужчины на нейтральной территории не встречались, не говоря уже о женщинах, детях и животных. А сколько лет дружили.

К Р У Ч Е НЫ ХО ВС К И Й А Д

Любовь. За нее всем прилетало. Подающая сторона: Садится перед зеркалом. Внимательно смотрит. Пусть это проделывалось тысячи раз, но всегда остается место поиску, и чем дальше, тем больше. Мода меняется, а закономерности остаются. Наносит тональный крем. Припудривает. Кладет оливковые тени. Подводка (дивное слово). Сегодня акцент будет на глаза. Красит ресницы черной тушью. Смотрит, чуть подправляет. Губы блеском или помадой? Помадой. Красит розовой. Не то. Нежно-персиковая. Целует бумажку, снимая излишек помады. Еще раз смотрит в зеркало, накладывает чуть румян, и встает удовлетворенная. Поэзия больше правды. Всегда. Принимающая: Бреется. Принюхивается. Нормально. Переодевает трусы, думает, и брызгает дезодорантом. Чистая рубашка. Нет, футболка. Джинсы. Носки. Смотрит в зеркало. Вздыхает, и еще раз чистит зубы. Замечает туалетную воду, которую он всю жизнь называл одеколоном. Брызгает на себя, запах воды перемешивается с запахом лосьона после бритья и дезодоранта. ****ь. Идет на кухню, закуривает. Слегка мандражирует. Ждет когда выветрится запах. Подающая: Надевает итальянский лифчик, поднимающий грудь. Тонкие чулки, цвета загара. Белую блузку, не развратную, но и не учительскую. Черную юбку. Лодочки на шпильке средней высоты. Потом, по совету Коко Шанель, входит в облако духов. Берет маленькую сумочку на тонком ремешке (не клатч). На ходу любуется безукоризненным маникюром. Расстегивает верхнюю пуговицу. Она готова. Принимающая: Не переставая мандражировать, закуривает вторую сигарету. Прикидывает сколько у него денег. На кафе хватит, а там как кривая вывезет. Выходит из квартиры. Возвращается. Холостяцкая мнительность – все ли выключил и перекрыл. Оглядывается, похоже, чисто, если придется приглашать сюда, то – нормально. Меняются местами. Принимающая сторона:

Да кто его вообще знает. Что он, кто он. Так, вроде, нормальный мужик, симпатичный даже. Одет только не очень, но это в ее силах. С другой стороны, еще работать и работать. И одиночество надоело. Хочется чего-нибудь настоящего. Постоянного. Подающая: Не знаю. Разве угодишь? Машину взять, так машинка-то, одно название, и пить нельзя. А если не выпить, то ничего не получится. Не первый раз. Будет молчать как угрюмый идиот. Дома когда, в мыслях, все складно, а с дамами, пока не врежет сотку, только мычит и улыбается. Про кино что ли рассказал бы. Оставляет машину, идет на остановку. Вместе: Встречаются. Она – почти в классике. Он – в джинсах и футболке. Тем не менее, контакт налаживается, и их дальнейшая жизнь (полтора года) пройдет в атмосфере крученыховского ада с изломанными рукавами пальто и бесконечными прощаниями. Ссорами и примирениями. Слезами и покушениями на самоубийство. Ревностью и взаимными претензиями. И кто там охотник, а кто жертва, уже не важно. И не ясно. И никогда не было. Собственно говоря, это и есть любовь.

ЛЯЛЯ

Подружка моей юности, Ляля Королькова, любила повторять: – Меня не интересует, откуда у мужчины деньги, меня интересует, чтобы их было много. Потом я потерял ее из вида, но что-то подсказывало, – Ляля не вписалась в новую жизнь, несмотря на правильные установки. Слишком опережала время. Как же я ошибался. Ляля процветала, да так, что можно было только печально вдыхать запах кожаного салона ее Мерседеса. Она теперь живет в Брюгге (Бельгия), владея там замком или чем-то очень похожим на замок, и когда-нибудь пригласит меня в гости. Я хмыкаю в ответ, видали мы замки в поселке Кадыкчан магаданской области.

– Ляля, – говорю я, – Ляля.

– Тебе там понравится. В Россию она приезжает на отдых (!), хотел бы я знать от чего. Может быть, от муторной размеренности и ухоженности? Или это очередная пуля, про нашу тоску в тепличных европейских условиях, а на самом деле, люди пересекшие границу, испытывают облегчение и восторг от расслабленных лиц вокруг. И по возвращению, начинают плакать уже в Шереметьево, едва завидев родные рожи, перекошенные любовью.

–Тебе там понравится. Мне везде нравится, где меня нет. Тем, что я там когда-нибудь буду. Еще Ляля, разглядывая мои руки, говорила: – Такими пальчиками только женские письки гладить. И я с утра отправлялся на стройку, где в то время работал. Оглаживать черенок лопаты, замешивая раствор для каменщиков. Каменщики, большие любители биатлона, вечно опаздывали на очередные гонки, показываемые по первому каналу, в рамках актуального чемпионата, фиг знает чего. Мне приходилось поторапливаться, захерачивая свои двенадцать ванн. Коля кричал с лесов: – Але, раствор! Или: – Але, кирпич! А Ваня: – Грязи давай! И я тащил ведро с раствором, благословляя мир изо всех сил. Благословляемый мир, откликаясь, раскрывался во всем своем многообразии и правильном устройстве. Наш бригадир, задумывался:

– Цемент кончается. Ваня напирал: – Сегодня гонка! Я таскал песок, цемент, кирпич, и стены росли. Под стенами, кони рыцарей, облеченные в тяжелые доспехи, уже били копытом. Ляля, в свою очередь, лялями называла всех детей без разбора. Например: – Как же ты хочешь от меня лялю, когда такой неспособный? Я что-то робко возражал про свои таланты. Аргументировал наличием четвертого разряда токаря. Перспективной профессией подсобного рабочего. Лялю это не убеждало. Она мечтательно произносила: – Вот бы мне такого мужчину, чтобы… Я добавлял: – Денег побольше?

– Дурак. В результате, она родила-таки от меня лялю мужеского пола. Этому лялю теперь двадцать три года и он живет с матерью в Брюгге. Лет пять назад подарил мне на день рождения синий сноуборд. А я ему пятидесятилитровый аквариум, который Ляля везти в Бельгию категорически отказалась. Так и стоит дома, олицетворяя мою приспособленность к жизни. Говорят, в нем удобно солить огурцы. Попробую в следующем году. А в этом пойду собирать грибы. Даю себе зарок выкинуть из головы все глупости и ходить за грибами с регулярностью восторженного неофита. В детстве и отрочестве меня отец водил в лес по грибы, а сейчас буду сам ходить, один. Потому что сын честно предпочитает Альпы и сноуборд. И еще пойду на рыбалку. Лучше на зимнюю, чтобы замерзнуть, а потом согреться, выпив полстакана водки. Еще полстакана. И любоваться на пару рыбешек, лежащих на столе белыми серебряными медалями. И еще какую-нибудь простую пламенную страсть. Вчера позвонила Ляля: – Черт с тобой, приезжай. И я поехал, и почти доехал, выйдя покурить на полустанке этих воспоминаний. И отстав. Телефон в руке разряжен, звонить бесполезно, да и некому, солнце сверкает на листьях того леса, где кончились грибы. А рыбу я отпустил. Мой главный соперник – время. Иногда кажется, что его не осталось, а иногда, что все впереди. Отсюда все беды, ложишься спать в нынешнем году, а поутру ощущение зеленой травы юности и белых плюмажей всадников из-под стен недостроенного замка.

– Грязи давай! – Кричит из соседней комнаты Ваня.

– Тебе там понравится – повторяет Ляля с промежутком в несколько

тысячелетий.

– Сейчас – отвечаю я Ване.

– Я знаю – говорю Ляле.

С НИ М У К ВА РТ И Р У

Оксана снимала квартиру, а ее сестра Виктория жила с мужчиной своей мечты. Потом сестра Виктория расплевалась с мужчиной своей мечты и переехала к Оксане на съемную квартиру. А Оксана, наоборот, встретила мужчину своей мечты и стала приглашать его на съемную квартиру, где она теперь жила с сестрой Викторией. Тьфу, ****ь, запутался. Короче, что не вечер, к Оксане приходит жених, пьет на кухне пиво, курит, ведет куртуазные базары, и все норовит остаться до утра. А Викторию это раздражает, потому что ей не в кайф всю ночь слушать вопли эротического характера, издаваемые ее родной сестрой в объятиях мужчины мечты. И Виктория делает сестре тактичные замечания, в том плане, чтобы они эти посиделки ****ские с последующим совокуплением, прекращали на фиг. Оксана же, в свою очередь, говорит сестре Виктории, чтобы она шла на *** в буквальном смысле слова, и снимала себе квартиру самостоятельно, и лучше на другом конце города. А Виктория возражает, что если она платит за квартиру половину требуемой суммы, то может выдвигать свои условия и кидать понты в любом произвольном порядке.

– Потому что, – настаивает Виктория.

– Мужика тебе не хватает, – парирует Оксана. Оксана, вроде бы, умом понимает, что платить вдвоем ровно в два раза легче, но и мужчину мечты упустить не хочет. Нет другой площади для встреч. Сейчас вообще у всех с этим проблема. А у Оксаны еще годы летят, как с цепи сорвались, скоро сорок один. Она сама дама в теле и корпулентности своей не стесняется, но молодые и стройные сучки наступают на пятки и, наступив, идут дальше. А Виктория, травмированная недавним расставанием с возлюбленным и угнетаемая собственной нервной худобой, чужое счастье переносит с трудом и ненавистью. На этом фоне у них протекают ежевечерние скандальные разборки, усиленные распитием слабоалкогольных напитков в удручающих количествах. Происходит это так. Мужчина мечты приходит часов в семь, приносит с собой пару баллонов пива и хорошее настроение. Оксана, залившись румянцем, достает их холодильника закуски, в том числе: холодец, колбаску и рыбу горячего копчения. Мужчина мечты разливает по первой, они выпивают, закусывают и начинают вести задушевные беседы.

– Ну, как?

– Хорошо.

– Еще?

– Конечно. Выпивают.

– А я вчера пару полторашек взял.

– Чего не зашел?

– Да что-то задумался. Оксана приятно ревнует. А в восемь часов с работы приходит Виктория, видит эту идеалистическую картину и вместо того чтобы присоединиться к ликующим сердцам, начинает качать права.

– Вы чего это? Опять?

– Дык, ёпть, – отвечает мужчина мечты.

– Пошла нахуй, дура, – доброжелательно добавляет Оксана. Но вместо этого Виктория идет в комнату, где переодевается, готовясь к ежевечернему столкновению. Тут еще нюанс, квартира однокомнатная, поэтому с боевыми действиями особо не развернешься. Виктория взвешивает свои шансы (одна против двоих), силы (устала на работе), и решает отложить сражение. Говорит: – Пойду, погуляю, а когда вернусь, чтоб Этого здесь не было. Понятно? В ответ раздается: – Ну конечно. И еще смех. Виктория гуляет, заходит в магазин, покупает бутылку пива и выпивает ее в отместку неизвестно кому, а может известно – исчезнувшему мужчине мечты и этим двоим, доводящим ее до белого каления. Так-то она не то чтобы любит выпить, но мне отмщения и аз воздам – это наше все. Выкуривает тонкую дамскую сигарету, думает, куда бы податься, ничего не придумывает и покупает еще одну бутылку пива, намереваясь усугубить ее дома. Делает круг по магазину, медитирует в отделе колбас, в отделе восточных сладостей, вздыхает, и уходит восвояси. У нынешних людей странное пристрастие к пиву. Нежное. Такой атрибут раскрепощенности и гламурного времяпрепровождения для социальных низов. А между тем, в одной бутылке пива, по подсчетам некоего нарколога, содержится около сорока семи граммов эквивалента водки. И это эквивалент, как чеховское ружье, еще выстрелит в предстоящей драме. Вернувшись домой, не разуваясь, Виктория заходит в комнату и застает следующую картину: Жених, в трусах и рубашке, мирно почивает на Оксанином диване, пуская слюни. А сама Оксана, мечтательно смотрит телепередачу «Дом два». Она большая любительница этой телепередачи и реалити-шоу вообще. Отожествляет и фантазирует в свое удовольствие, барахтаясь на мягких волнах. Эхма. Здесь Виктория, взбеленясь, произносит срывающимся голосом

интеллигентскую фразу, обессмертившую ее: – Сколько можно повторять?! И хватает мужчину мечты за ворот рубашки с намерением скинуть гада с дивана. Мужик в процессе скидывания просыпается, удивляется и вякает что-то по поводу неотвратимого возмездия. Виктория, сжимая в правой руке пиво, поженски неуклюже замахивается левой, но, передумав, бьет гада ногой в пах. А когда он начинает сгибаться, добавляет по голове бутылкой. Оксана от такого напора, соответственно, полностью охреневает, и с диким воплем бросается на сестру.

– Ах ты, сука драная!

– Сама драная!

– … … …!!! Следует сцена взаимного выцарапывания глаз, сопровождаемая матерным комментарием и повизгиваниями. С небольшим преимуществом побеждает старшая сестра Оксана. Но Виктория не сдается, не из таких. Мужчина мечты, полежав некоторое время на полу, поднимается на ноги, стряхивает с головы осколки бутылки, и, еще окончательно не придя в себя, бьет Викторию в челюсть. Но в суматохе промахивается и попадает в челюсть как раз Оксане, которая падает, увлекая за собой Викторию. Потом, слегка помотав головой, мужчина мечты добавляет пару раз с ноги неизвестно кому и, наконец, сгибается от непереносимой боли в промежности. В некотором смысле, Виктория, согласно своему имени, торжествуют жестокую победу. На следующий день, все три стороны конфликта удостоверяют наличие травм в больнице, и начинают друг друга отчаянно, но аккуратно шантажировать. Причем Оксана требует от Виктории съехать в двадцать четыре часа, а Виктория от Оксаны заплатить за лечение, (видимо, пинки достались все-таки ей). Оксана, со сломанной челюстью и решеткой во рту, невнятными междометиями предъявляет претензии жениху. Конкретно, денежной и моральной компенсации в виде немедленной женитьбы, с последующим переездом к его матери. А мужчина мечты, отбрыкивается как может и вообще ничего уже не хочет, полностью поглощенный сотрясением мозга, общей апатией и распухшими посиневшими яйцами. Утверждая, что всех больше досталось именно ему. И не без основания, надо заметить.

Б Ы Л О ТА К

Король родился в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году в городке Тьюпело, штат Миссисипи, а Серега в тридцать шестом в поселке Ухолта магаданского края. Отец Короля сидел за мошенничество, и вся родня Сереги оттянула по разным статьям сроки разной длины, а некоторые не по одному. Королю в одиннадцать лет подарили гитару, и у Сереги в поселке имелась семиструнка, на которой его старший брат между посадками проникновенно исполнял «Ванинский порт». В сорок восьмом году Король переезжает с семьей в Мемфис, а Серега в сорок девятом перебирается с откинувшимися батяней и матерью в Воронеж. Король в пятьдесят третьем, после школы, устраивается на работу водителем грузовика, и Серый в пятьдесят четвертом крутит баранку газона на воронежской автобазе номер два. Король поет на досуге в церкви, и Серега, когда поддаст с мужиками с базы, напевает пару песен, одну – народную блатную, другую – блатную собственного сочинения. Король сочиняет песни, в частности – «Ай лав ю, ай нид ю, ай вонт ю», и записывает их в студии Сан рекордс, а Серега перебирается в Москву, в поисках крупного фарта. В пятьдесят шестом Король выпускает первый долгоиграющий диск и становится Королем, а Серега садится первоходом на шесть лет, за какую-то смешную ерунду. Импресарио Короля становится полковник Том Паркер, и с Серегой ведет продолжительные и задушевные беседы лейтенант Елбиков, зоновский кум. В пятьдесят седьмом вышел фильм с участием Короля «Тюремный рок», и Серега в это же время занимался примерно тем же самым, но под другим названием. Поет в тюремной самодеятельности, аккомпанируя себе на гитаре. В пятьдесят восьмом у Короля умирает мать, и у Сереги умирает мать. Король идет служить в армию, а Серега продолжает тянуть срок. Король в армии

приобретает новых приятелей-прилипал, да и старые подтягиваются к месту службы, так что скоро эта компания получает название мемфисская мафия. А Серега входит в близкий круг вора в законе Севрика. В шестидесятом Король дембельнулся вчистую, а Серега вышел по УДО. Король решил завязать с рок-н-роллом, и сочинять исключительно коммерческую музыку, и Серега решил завязать с криминалом и вести по возможности честный образ жизни. В шестьдесят седьмом Король женился на Присцилле Булье, а Серега сошелся с Сонькой Афанасьевой, закройщицей из ателье верхней одежды «Лидия». В шестьдесят девятом, Король записывает альбом «Назад в Мемфис», вернувший ему былую популярность, а Серега возвращается в Воронеж, оставив ветреную красавицу Соньку в Москве. В семидесятом, Король впервые появляется на публике в ослепительно белом костюме, расшитом золотыми нитями, а Серегу, в тоже время, можно лицезреть на ялтинской набережной в светлой летней паре, с легкой улыбкой на губах и мечтательностью во взоре. Развязавшись, он приехал на гастроль. И как концерты Короля заканчивались фразой: «Король покинул здание», так и Серега был неуловим и покидал место преступления задолго до приезда милиции.

В семьдесят втором Ричард Никсон садится в Кадиллак, водитель крутит настройку радио, находит Короля, Ричард подпевает, кивая в такт головой. Леонид Брежнев, сидя в лимузине ЗИЛ, слушает последние новости. В семьдесят третьем Король ложится в больницу очистить организм от лекарственной зависимости, а Серега хапает второй срок – четыре года. И пока Серега сидит, Король, по сути, не выходит из лечебниц, поправляя расшатанное в бурной молодости здоровье. В семьдесят четвертом, Король дает концерты и меняет подружек. Серега – сидит. В семьдесят седьмом, без участия Короля, выходит его последний прижизненный альбом «Моди блю», а Серега откидывается, полный светлых планов на дальнейшую жизнь. Король гастролирует, Серега отмечает освобождение и возобновляет старые знакомства. В этом же семьдесят седьмом, выходит книга телохранителей и по совместительству близких друзей Короля, описывающая его повседневную жизнь.

Серега сочиняет несколько песен, ставших необычайно популярными и приобретших статус народных. Король погружается в жестокую депрессию вызванную разоблачением и предательством корешей, а Серега купается в любви, керосиня по блат-хатам и московским ресторанам. Все в том же одна тысяча девятьсот семьдесят седьмом, шестнадцатого августа, Король принимает снотворное, ложится спать и больше не просыпается. А через два дня Серегу винтят в ресторане «Садко», за драку с поножовщиной. Короля хоронят, а Серега отправляется по этапу в соликамскую колонию строгого режима, более известную под неким поэтическим названием, где и пропадает при невыясненных обстоятельствах. Официальная версия гласит: погиб в результате несчастного случая; как будто там могут быть счастливые (могут). В смерть Короля не поверили миллионы, а смерть Сереги не видел вообще никто. И после этого, вы мне хотите сказать, что Серега Королев это не Элвис?

КРЫМСКАЯ ЦИРЦЕЯ

Петра Мешкова арестовали 14 декабря 1926 года в первом часу ночи. И после некоторых формальностей, описывать которые здесь скучно, ибо они хорошо известны, препроводили в одиночную камеру петроградской тюрьмы Кресты. Таким образом, ему было оказано особое внимание. Одиночка в Крестах – это большая привилегия в те, переполненные заключенными, годы. Следователь Лутц, так и заявил на первом же допросе, на том самом, где к Петру Мефодьевичу Мешкову, чекист Иосиф Лутц еще не обращался на вы. Кстати, Лутц была подлинная фамилия следователя, в революционных же кругах он был больше известен как Изя Рискин. Нервный, беловолосый, целеустремленный молодой человек двадцати семи лет. Вот такая странная гримаса, учитывая, что в те годы чекисты (ОГПУ) предпочитали на работе называться псевдонимами. Мешков был розенкрейцер и эзотерик, имевший глуповатую привычку употреблять в речи на конце слов устаревшую частицу – с, словоерс (сокращенное от сударь). Например, он говорил следователю Лутцу: – Да-с, участвовал. Или: – Никак нет-с, не состоял. Лутцу в этих свистящих, чувствовалось презрение, которое он, по-хорошему, попартийному хотел выбить из арестованного. На самом деле же, Петр Мефодьевич к власти относился лояльно, вину за собой признавал и к сотрудничеству был готов. А вина его состояла в проникновении в мистическую, сокровенную подоплеку событий. Кружок организованный им и Алешенькой Извенковым, носил явный, неукоснительный смысл подрыва. Собираясь по пятницам на квартире Мешкова, розенкрейцеры разных степеней посвящения, являли или думали, что являют собой кружок посвященных, тогда как на самом деле, генерировали альтернативное правительство духа. Допросы не отличались разнообразием. Лутц предъявлял, Мешков соглашался. Лутц углублялся, Петр Мефодьевич раскрывался, желая очиститься перед народом и революцией. Называл имена и фамилии участников кружка, темы докладов и лекторов из других городов. Астрахани и Дерпта (дипломатическая неприкосновенность), Нижнего Новгорода и Москвы. Другое дело, что по названным адресам, ворвавшиеся среди ночи чекисты находили пшик. Какие-то фигуры, вроде брезжили за столом, но стоило прикоснуться к ним, как они таяли в воздухе. Беря во внимание увлеченность чекистов чаем по-кронштадски (спирт с кокаином), ничего удивительного в этом не было, контра растворялась без

остатка. Иосифа Лутца это наводило на определенные мысли.

– Хотите воздействия? – Грозил он Мешкову.

– Нет-с.

– Оставьте ваше кривляние. Сейчас приглашу Степку, будете умолять.

– Не надо Степку, – Петр Мефодьевич смотрел на следователя глазами беременной косули.

– Сука, – терял лицо Лутц.

– Ты у меня кровью ссать будешь в портки, гнида тыловая! – Переходил он на пролетарский жаргон. Он даже замахивался, но не бил, и хотя была в нем должная лютость, для этих дел держали другого специалиста из матросов. Степочку Кривозобова, старшину первой статьи (ныне их величали краснофлотцами) с крейсера «Рвущий». Мешков плакал. Лутц дожимал. Потом Петра Мефодьевича отводили в камеру, которую он потихоньку обживал. Четыре стены, нары, даже одеяло. Один-одинешенек, в отличие от иных казематов, рассчитанных на персону, но набитых по шестнадцать человек. Льготы же были обусловлены тем, что из Мешкова готовили главного свидетеля по крупному, полностью сфабрикованному делу, против группы партийных бонз первого ранга. И личной заинтересованности Самого в некоторых методах мистических практик кружка. По донесению агента Карл, Алешенька Извенков на самом деле был никто иной, как стотридцатисемилетний граф Сен-Жермен. Чудны дела твои Господи. Лутц нервничал, ответственный участок работы, а результатов пока не густо. Пора было переходить к радикальным методам воздействия. Избиения, простые, но эффективные пытки (расплющивание половых органов), имитация расстрела во внутреннем дворе и т.д.

– Завтра со мной, – говорил он Степочке.

– Это никак нет.

– Что? – Лицо Лутца менялось страшно.

– Работы невпроворот, товарищ Лутц.

– Хочешь с ним местами поменяться? Степочка харкал на пол, разбодяживал кокаин спиртиком и шел доделывать дела. А завтра нужно будет постараться особо, разве он не понимает, сам товарищ Лутц приказал, старший уполномоченный по мокрым начесам генерала Духонина. Петр Мефодьевич остаток ночи не спал, давил вшей и думал. Сорок пять лет, за плечами почти прожитая жизнь, можно подвести итоги. Он подводил и видел бабочку, темную с белым рисунком крыльев. А завтра его превратят в инвалида,

способного лишь произносить слова утвержденного сценария. Не получилось подчинить, сломают об колено. Он отворачивается к стене и сосредотачивается на длинной линии белого цвета, уходящей далеко отсюда. Это не матросский кокаин и не коридор между мирами, это дыхание человека, вытянутое и осуществленное. Тело Мешкова расслабляется, рука подрагивает, сердцебиение замедляется до одного удара в столетие. Начинают меняться цвета. Через секунду сердце застучит как революционный пулемет, косящий цепи юнкеров. Сейчас, сейчас… Коридоры, натянутые сетки, поворот, еще поворот, вниз, еще, шаги, камера номер …, лязг засова. Конвоир привычным движение открывает тяжеленную дверь. В камере пусто. Никого. На дворе 26 декабря, 26 года, одиннадцатый час ночи.

ПР И В Е Т

Утро. Генчикмахер проснулся и сел на постели. Пусть сидит. Мужики гоношат на бутылку. Федор Федорович, владелец тридцати четырех рублей, банкует.

– Есть?

– Откуда? – Ленчик Круглый выворачивает карманы, халявщик хренов.

– А у тебя? Леха Манжуров протягивает Федоровичу рубль семьдесят.

– ****и. Ладно, Галка в кредит отпустит. Федорович всю жизнь на шарикоподшипниковом, у него в ходу еще старорежимные выражения: отпустит, досааф, кошелка и другие. Приблатненного из себя не строит, и то спасибо. Чистый пролетарий. Станок, в гараже догнивает красная Таврия, стакан, футбол. Сейчас он на больничном, поэтому пьет в неурочное время. В понедельник. На мелочь, завалявшуюся в кармане. В киоске у него Галка, жена сына. Сын на том же заводе наладчиком. Федор Федорович деньги собирает, потому что брать в кредит у Галки, это как у самого себя занимать. Надо еще пачку сигарет. Он здесь стакан-два залудит и домой. Там у него диск с лучшими голами последнего чемпионата. Вот это другое дело, больничный, лежишь на диване, внутри умиротворение, на экране – наслаждение моментом. А вечером еще можно будет добавить, одолжив у жены полтинник. Ленчик Круглый трясется. Потомственный алкоголик, готов на все ради керосина. Затащить холодильник на второй этаж, украсть мешок картошки у соседа, расчленить труп. Без разницы. Лишь бы налили. Сейчас он накатит красного и побежит дальше в поисках. В голове одна мысль: быстрей бы принес, что ли. Манжуров, так, безработный придурок, тихий. Принципиальный уклонист от общественной жизни. Выпал из формата, забрался в самую середину розы ветров и его не колышет. Ему все равно пить или на жопе весь день сидеть около

подъезда. Ему поговорить бы. О тотальной несправедливости. Или инопланетянах.

Федорович возвращается с нольседьмой бутылкой паленого портвейна и пластиковым стаканом. Мужики разливают. Ленчик трясущимися руками вливает в себя вино. Дрыгает головой, хэкает. Отдает стакан Лехе. Леха пьет равнодушно, выполняя ритуал. Остатки – Федору Федоровичу. Там еще будь здоров, и Ленчик согласен минут двадцать заискивающе подхихикивать. Федорыч ему нальет, так и быть. А Манжурову все равно. Генчикмахер, только собирается выйти во двор. Пока он чисти зубы и думает: стоит бриться или нет. Наверное, стоит. Он понятия не имеет, что сегодня вечером, в районе семи часов, его зарежут. Генчикмахер еще застанет компанию у подъезда. Мужики раскрутят его на бутылку. Потом они с Ленчиком добавят водочки. Потом кончатся деньги, и собутыльники пойдут в соседний микрорайон занимать у Светки. Там около киоска встретят местных гопников и закусятся с ними. Ленчик сбежит, а Генчикмахер не успеет, потому что тупой беспредельщик Квас сунет ему в шею короткую заточку. Попадет в яремную вену. Но пока Генчикмахер стоит, наклонившись над раковиной и старательно чистит зубы электрической щеткой. Он, вообще любитель всего самого передового. Продвинутого, я бы сказал.

З О Р Г Е НФ Р Е С С Е Р

Я хожу между и собираю все то, что бросается, как бесценок. Все слова, выражения лиц, движения облаков, лай собак и стрекот вертолетов. Потом делаю из этой браги самогон. Например: – Ты же будешь ругаться.

– Ну и что, тебя никогда это не пугало. Или: Зоргенфрессер – это пожиратель забот. Плюшевое чудище с молнией вместо рта. Туда засовываются записки с проблемами, и он их лопает, избавляя нас. Но на самом деле. Ты там «лежишь». Странное выражение для обозначения того, что... Странное выражения для бесконечности. Длить выражение не всегда пустое дело. Иногда полезное. Кто там у тебя на соседней койке в палате? Турки? Хорваты? А в окошко, что видно в окошко? Турок и хорватов? Деревья, похожие на капельницы? Силы пока есть. Втыкаешь в розетку вилку и подпитываешься. Розетка называется «Бог», вилка называется «совесть». Оттуда сюда любовь и вера. От тебя к остальным то же самое. От них, бывает радость, бывает скорбь, бывает ничего. Но ничего не бывает. Поэтому ты «лежишь», а многие стоят и ходят. И, конечно, река. Пусть называется хоть так, хоть эдак. Пусть называется: Нева, Нил, Рейн, Волга, Миссисипи, Лимпомпо, Речка-срачка. Лишь бы текла. Пока она течет, мы-то знаем, все будет нормально. «Нормально» в нашем понимании, это – нравственно. И чтобы дети были здоровы, и чтобы их дети были здоровы, и чтобы все дети были здоровы. Турецкие, хорватские, марсианские, вон той собачки дети и той ромашки лепестки. Ты здесь для того. Поэтому. А хлеборезку мы ему пошире сделаем, и молнию покрепче. Чтобы все печали убрались, все расстройства и мелкие пакости. И обратно не выскочили. Он вообще смешной. Купили на «чего-то там штрассе». В магазине около больницы. Недорого, на самом деле. А ты что думала? Что сами смастерили, сшили? И вот эти смешные полосатые рожки? И глаза? И молния криво? Так у меня пальцы грубые, толстые и заскорузлые, я же ими только гаечные ключи сжимал, сварочный держак, лом, кувалду и ебтвоюмать. Нет, ничего более нежного не доводилось. Хотя, как-то, пару лет назад, посчастливилось мне… а ладно, не об этом сейчас, да и боль еще не прошла. Ну и что, что другие. Сартр утверждал, что они ад? Нет, другие такие же мы (это если честно). Нет других, все свои. Нет своих, все мы. Все я. И ты права, конечно,

я этого зоргенфрессера-профессора сам сляпал. Из старой варежки и двух разноцветных пуговиц от детской пижамы и спецовки. Потому что мне очень захотелось, чтобы ваша мука ушла. Чтобы сердце, кровь и мозг – жили. Чтобы жилы жили. Чтобы все как обычно: кашель, сопли, понос, золотуха. Нормальные детские болезни. Нормальные детские врачи. Не ад. Не другие. Не здесь и не сейчас. Не катетер в сердце. Держи, напиши там все на бумажке и засунь ему в пасть. Мы сожрем. И поцелуй ребенка.

ЮД ИФ Ь

Живешь в раю – веди себя скромно. А будешь умничать, люди не одобрят. Когда столько счастья в одни руки, это раздражает. Поэтому на месте Костика Пузырева опытный человек бы поостерегся. У всех на улице минус двадцать, а у него плюс. Всех соседи облучают через стенку (обстреливают из нейтронной пушки), а у него от этой стрельбы доходы растут. Жемчуг крупнеет, волос на голове гуще лезет. Невеста невестится. Кстати. Такая красотка – ноги, руки, уши, глаза. Все как у людей, только прекрасней, как у Юдифи. Сосед снизу, Мандыев И.Т., весь извелся, стал разговаривать с неожиданным украинским прононсом.

– Як кто? – спрашивает, – як Юдифь?

– Да, – хвалится Костик, – библейской красоты женщина, волосы там... ногти… Так что произошло-то? Полюбила другого. У красоток это запросто, сегодня, допустим, Костика Пузырева любит, а завтра еще кого. Так и объявила ему: мол, встретила человека. У красоток всегда «человека», нет бы сказать – пацана там или мужчину, в конце концов, австралопитека, нет, у них всегда – «человека». Как будто есть варианты. Но это так, к слову. В общем, она ему говорит: «Встретила человека и полюбила. Что значит ****ь? Ах, вот как?!». Ну, остальное понятно, все через это проходили с той или другой стороны. Что дальше? А дальше Костик стал бороться за свое счастье. И тот, который «человек», тоже стал. Так и боролись друг с другом за сердце красавицы типа Юдифи целых три дня. Цветы дарили, морды окружающим били, интриговали и рассчитывали ходы. Кто победил? Победила, естественно, любовь. Юдифи к комфорту – встретила следующего «человека». Потому что основным лозунгом женщины во все времена было: «мне бы на кого опереться»! Жаль только, что Костик на фоне этого прогресса запил и, долушпендившись до белой горячки, забил арбуз и зарылся в алебастре окончательно и бесповоротно. А тем временем... Жизнь идет своим чередом: соседи из нейтронной пушки обстрел усиливают, И.Т. Мандыев налегает на дыни. Юдифь хорошеет. Но все это вдалеке от Костика, изолированного в местном дурдоме.

Потому что нынешнюю любовь особенно беречь надо, она вся какая-то суррогатная, на взаимовыгодных договорных условиях, не то, что раньше. Хотя тоже, конечно, настоящая. Другой-то не бывает.

М А Л Ы Й И С Р Е Д НИ Й Б И З НЕ С

1 Пойдем, читатель. Это будет история с сюжетом. История о деньгах и не только. Моя родная мать сказала, что до сегодняшнего дня не знала и не понимала меня. То есть, на протяжении последних сорока четырех лет, считала другим человеком. В ответ на это ошеломляющее заявление, я решил сделать свои первые настоящие деньги. Что бы убедиться – я и сам-то себя хреново знаю. Не могу сказать, что я впервые задумался об обогащении, но все предыдущие планы умирали, так и не родившись. И лишь последний, наиновейший, представлялся совершенно гениальным. Короче, мы с моим подельником Артуром решили открыть шиномонтаж. В гараже, доставшемся мне по наследству от отца. Но лучше обо всем по порядку. Артур мой сменный мастер. Из его имени понятно, что он армянин. Потому что всех моих знакомых армян зовут красивыми именами из европейских саг – Эдуард, Артур и Гамлет Саркисович. И все они держат автосервис. Армяне вообще имеют склонность к ремонту российских автомобилей. Кстати, единственную знакомую армянку зовут – Кармен. Так вот, у настоящего армянина должны быть не только идеально чистая обувь и шикарный мобильник, но и самая дорогая сигнализация на машине, даже, если эта машина «Жигули пятой модели» восемьдесят шестого года. А это говорит о правильности понимания армянами положения отечественного автомобилестроения. Поэтому, когда Артур сказал мне: – Все, хватит, честным трудом денег не заработать. Я посомневался всего полторы минуты и уточнил: – То есть?

– Откроем шиномонтаж. Тут надо сделать одно отступление и рассказать про нашу с ним работу. Точнее, о противоречиях творческого подхода к труду. У меня на днях состоялся телефонный разговор с одной очень милой и мужественной конфиденткой, которая сказала: – Не получаю удовлетворения от работы. Не вижу результатов труда. Подписываю бумажки, понимаю, что помогаю обогащаться плохим людям, а результатов не вижу. Не трогаю руками. А деньги, между тем, получаю незаслуженно огромные. Четыре раза в года за границу отдыхать езжу.

– А сколько надо?

– Хотя бы два. И, вообще, дома барахла – не развернуться. Так у нас с Артуром все наоборот – руками потрогать можем, а денег нет. То есть, они, конечно, есть какие-то, но я иногда с трудом могу их идентифицировать.

Потрогать могу, а разглядеть, в принципе, нет. Вот мы и страдаем каждый посвоему. Конфидентке я предложил поменяться – она к нам в ремонтный бокс за результатом труда, а мы к ней в управление за зарплатой. Потому что у нас насчет итогов труда, все нормально, прикрутил гайку – стой, любуйся, осязай. Можно даже обратно открутить. Значит, Артур говорит: – Честным трудом мы с тобой будем совсем плохо кушать. А я стою, ковыряю носком рабочего ботинка и без того уже разбитый бетон первой ремонтной ямы и думаю: «Судьбе не прикажешь». Тогда-то я, дурачок, так думал о том, что организация шиномонтажного бизнеса стала неизбежна, а теперь думаю – как же я ошибался. И «не прикажешь», переделываю в – не обманешь. Нельзя быть недовольным своим положением. Надо учиться довольствоваться тем, что есть. Эх.

2 Первое что нам было нужно, это место, сиречь помещение. Артур дал мне задание: – Найди место под будку. Купим оборудования на сто тысяч, поставим и начнем.

– Чего?

– Зарабатывать деньги.

– Много?

– Очень. Я пришел домой и стал искать место, то есть обзванивать друзей, приятелей и просто знакомых. Благо телефонная книжка исписана от корки до корки. Тут еще момент с предназначением. Не могу привыкнуть к мобильному телефону, к маленькому аппаратику, ставшему для многих лучшим и единственным другом. Забываю или включить или, наоборот, выключить, в общем, дозвониться до меня сложно, поэтому многие абоненты были несказанно счастливы, услышав мой голос. Но все отказали, сказав – не владеем информацией, сами не владеем и тебе не советуем. Почему – удивлялся я. А потому, что многие хотят открыть шиномонтаж, и свободным мест на вас всех не напасешься. Регистрируй ИП и строй помещение.

– Дорого? – Спросил я у самого компетентного. И самый компетентный ответил: – Да, херня. Миллиона три. Я подумал, и вычеркнул этих гадов из своей телефонной книжки. Не люблю людей, не настроенных на позитифф. Сами не творят ничего полезного и мне не дают. Потом пошел готовить обед на скорую руку. У меня большинство обедов такие. Обед: 1. Суп из консервы.

Берем консерву – скумбрия в масле, нет рано. Сначала бросаем в кастрюлю картошку с морковью, варим. Добавляем обжаренный лук. А вот когда картошка готова, херачим туда, собственно, консерву, и доводим до кипения. В общем-то, все. Зеленого луку неплохо бы покрошить сверху. Можно есть с ржаным хлебцем.

2. Яичница. Описать процесс приготовления яичницы, это штука посильнее, чем цитата про Фауста Гете. Не знаю, бросаем масло на сковородку, разбиваем яйца о ее же край (я всегда так делаю), выливаем (выпендюриваем?) их. Солим, перчим, берем хлеб (батон) и уплетаем. Мне очень нравится яичница.

3. Чай. Потому что пить кофе после супа из консервы, как-то глуповато. А чай, он и есть чай. Налил, поставил в дивидишник фильм с Жаном Рено, сел в кресло и наслаждаешься. Люблю отдыхательные фильмы с европейскими актерами.

4. Сигарета. Куда ж без нее. Сто раз обещал себе бросить курить. А потом подумал – ну, если мне это так нравится, чего ж бросать-то? Недаром Антон Павлович говорил, что все приносящее удовольствие, не нужно, вредно и, более того, опасно для жизни. Но начал курить сигары, вот сейчас набираю текст и дымлю Короной петит.

3 Проект. Артур говорит: – Наш проект. И, заступив в вечернюю смену, мы сели составлять бизнес-план. Я постоянно слышу, что все вокруг составляют бизнес-планы. А мы хуже, что ли? Составляли минут пятнадцать, потом Артурчик вспомнил: – У тебя же гараж есть?

– Есть.

– Вот там и откроем. Он ведь у тебя недалеко от дороги?

– Четвертый с левого краю.

– Точно, я эти места хорошо знаю, квартиру здесь снимал девять с половиной лет. Завтра с утра пойдем смотреть. На следующее утро, отработав ночную смену, мы помылись, сели в Артурову «десятку» и поехали смотреть гараж. А располагался он в двух шагах от нашего предприятия, рядом с забором троллейбусного депо. Мы думали прокатиться мимо и глянуть на возможность подъезда и стоянки гипотетических клиентов. Подъехали, глянули и обнаружили один неприятный нюанс, который немного обеспокоил моего товарища – рядом с гаражом уже работал хорошо себя зарекомендовавший шиномонтаж. Артурчик нервничал:

– Семь лет уже работают. Нет, восемь. Нехорошо.

– Чего ж плохого?

– Люди привыкли, понимаешь?

– А то.

– Большие деньги делают.

– Чего ж ты молчал? Я закурил сигарету, хотя Артур строго-настрого запрещает курить в своей машине, и спросил: – Насколько хорошие?

– Пятьдесят тысяч в день.

– Да иди ты!

– Одна машина дешевле тысячи рублей не бывает, так?

– Да хер его знает.

– Не бывает, а в день проходит почти пятьдесят машин.

– Так почти пятьдесят по тысячи рублей, это меньше пятидесяти тысяч.

– А-а. В среднем стоит, в среднем проходит, да?

– А ты ничего по-русски научился разговаривать.

– Потому с тобой бизнес начинаю.

4 Тут еще надо учесть, что накануне организации нашего совместного бизнеса Артур влюбился. Любовь – она всегда, хочешь-не-хочешь, но оказывает влияния на происходящие события. Влюбленный человек, сидя на своей волне, плохо (не аутентично) оценивает суровую реальность. Его избранница, дама приятная во всех отношениях, работает на нашем предприятии. Зовут ее, естественно, Наташа. Пора проговориться: все участники (большинство) задействованные в повествовании, трудятся в трамвайном депо нашего любимого города. Вот и дама Артура лихо управляет трамвайным поездом. А так же личным автомобилем марки «Жигули», который и пытается мне продать за пятнадцать тысяч рублей, пользуясь своим влиянием на Артура и его дружбой со мной. И все эти взаимные уговоры и осмотры техники, слегка отвлекают нас от шиномонтажных дел. Артурчик, как опытный стратег, всегда начинает издалека: – Слушай, хорошая машина.

– Нет.

– Копейки стоит, понимаешь.

– А я говорю, нет.

– Вчера в кафе ходили. Хорошо посидели. Фрукты, вино, потом ее мужа встретили.

– Умеете вы отдыхать.

– Такой человек, такой человек.

–?

– Невыдержанный!

– Подрались, что ли?

– Кто, я? Артур делает лицо армянского терминатора.

– В Европу хочу.

– Артур, не отвлекайся, что с гаражом решили?

– Подумать надо. Дома, вечером, я решил испечь подовые пироги. Что такое подовые, я плохо представлял, но термин меня завораживал. Поискал в Интернете и выяснил, что подовые, это которые пекутся на поду. А вот, что такое под, я так и не понял. Поэтому, решил отложить приготовление пирогов до полной ясности. Знакомый дворник (пару раз вместе опохмелялись) характерной деревенской наружности, будучи спрошенным, долго мялся, а потом сказал: – Ну, это которые в печи.

– Спасибо что просветил.

– Угли, вроде, выгребают со дна, и кладут туда пироги. На под. Он шваркнул метлой по асфальту.

– А потом их едят. Да.

5 На следующий день на работе, я зашел покурить в специально отведенную для этого комнату и нашел на столе заляпанную какой-то дрянью газету. А в газете статью, рекламирующую оборудование для диагностики и шиномонтажа. Для диагностики полагалась куча проводов подключаемых к ноутбуку, а для балансировки и перебортирования колес – красивые полуавтоматы. Еще рекламировались симпатичные домкраты за смешные деньги и итальянские компрессоры. Мне показалось, что это знак. А я серьезно отношусь к знакам, которые жизнь расставляет начинающим бизнесменам. Аккуратно вырвал статейку и показал ее Артуру.

– Смотри, знак!

– А-а, китайское говно. Будем искать немецкое.

– Говно?

– Оборудование. Немецкое, так немецкое. Я пошел трудиться и прятаться от Артуровой пассии Наташи, донимавшей меня своим полуразвалившимся драндулетом. После каждого рейса Наташа имела неприятную привычку ловить меня возле мужского туалета (куда я не успевал спрятаться) и спрашивать: – Ну?!

– Чего?

– Решил?

– Да.

– И?

– Не надо!

– Ну, ты еще подумай. И она отправлялась домой, победно раскачивая бедрами. Артур начинал волноваться: – Ты видел, да?

– Да. Между прочим, все дамы нашего трамвайного депо, сочувствовали развитию их пламенной страсти и живо комментировали события. Я заметил, что женщин всегда волнует протекающая невдалеке любовь, особенно украшенная размазанной по носу кровью. Потому что, муж свел таки с Артурчиком счеты, несколько опосредовано, но свел.

6 Для Артура любая женщина – красавица. И я с ним безупречно согласен. Посмотришь на любую – очень симпатичная, а при правильном ракурсе – просто невероятная красавица. Мы когда с Артуром сидим и переводим дух на лавочке около первой смотровой канавы, а мимо идут наши женщины-водители, я стараюсь смотреть куда-нибудь в сторону. И делать вид, что погружен в свои мысли. Потому что Артурчик вслед каждой красотке говорит: – Ты видел?! – И пожирает глазами. Потом комментирует: – Тонкая, как ветка абрикоса. Нет, алычи. Или: – Какая, а? Вот такая, Олег, тебя порвет как тузик грелку. Еще вариант: – Все на месте, да. Тебе такую не надо. А уж если мимо проплывает девушка Света, прямо скажем, выдающаяся девушка ростом метр восемьдесят пять и весом килограммов девяносто, Артур закатывает глаза, теряет дыхание и кричит на все депо: – Иди сюда, красавица, Олег тебя поцелует! Я у него спрашиваю: – Почему я?

– Ты ей нравишься, я чувствую. Света же всегда реагирует одинаково: – Так я не против, но он же меня боится. Да, боюсь и не скрываю этого. Я, однажды, когда Света загнала очередной сломанный вагон на канаву, сказал ей: – Еще один сломаешь, получишь ****юлей. А она мне ответила: – А если я сдачи дам? Вот с тех пор я ее и опасаюсь.

7

В субботу утром, только мы пришли на работу, как Артур мне говорит: – Представляешь, ты находишь чемодан с долларами? Ё-моё, меня этот пресловутый чемодан с валютой уже во сне преследует. Каждый мой собеседник, рано или поздно, задает мне этот вопрос.

– Нет, – говорю, – Артур, не представляю. Даже вообразить себе не могу.

– А зря. Потом он вышел из бокса на улицу, чтобы позвонить, вернулся взволнованный и рассказал мне следующее: – Понимаешь, мы вчера ходили в парк?

– Понимаю.

– Немного посидели, выпили, поговорили и пошли ко мне, только ты ни кому не говори.

– Хорошо.

– А потом она мне звонит в четыре часа утра и говорит – меня муж избил.

– Так.

– А я говорю – за что?

– Так.

– Что так?

– Я немного запутался.

– Потому что ты не следишь за мыслью. Она говорит – можно я к тебе приеду? А я отвечаю – нет.

– Почему?

– Потому что я останусь виноватым.

– А она?

– А она говорит – если бы я осталась у тебя, он бы меня не избил.

– А ты?

– А я говорю – если бы ты осталась у меня, он бы тебя убил!

– Чего-то я опять запутался.

– Эх, Олег, зачем я буду чужую семью разрушать, да?

– Действительно. Мы еще постояли, повздыхали о сложностях жизни, а потом пошли на склад и по дороге встретили лучшую подругу Наташи Лену. Лена – дама в красных брюках и черных ботфортах по колено. Она окинула Артура суровым взглядом и строгим, исполненным сочувственного презрения голосом, сказала: – Ну что?

– А чего она трубку не берет? – Артур немного спрятался за меня.

– И правильно делает, – ответила Лена, еще раз окатила нас волной французских духов, и ушла.

– Вот всегда так, – вздохнул Артурчик, – что у нас, кстати, с шиномонтажом?

– Ты у меня спрашиваешь?

– А у кого?

8

А с шиномонтажом у нас все обстояло прекрасно, то есть как обычно, то есть никак. Но я никогда не тороплю события, не препятствую их естественному течению. Научился у китайских мудрецов. Накануне я купил в любимом книжном магазине роман Чарльза Буковского «Голливуд», и вовсю наслаждался чтением. Выпивал две таблетки экстракта валерианы и наслаждался перипетиями Генри Чинаски. Это персонаж, под именем которого Буковский выводит себя во всех романах. Чарльз, он большой шалун. Называет себя поэтом-алкоголиком, ради денег пишущим романы. Я те стихи читал. У меня осталось твердое ощущения, что я такие могу гнать километрами, не напрягаясь. Только зачем? Рифму он отвергает принципиально. Размер – стихийно. А от суицидального бреда в плохой лирике, я еще в том, прошлом веке устал. Честно говоря, мне больше сам Чарльз нравится, чем его творчество. Но роман «Голливуд», рассказывающий, как снимался фильм… вот тут с название загвоздка. У нас, его традиционно переводят, как «Пьянь», еще вариант «Завсегдатай бара». Но я бы с английского слово «Barfly» перевел, как – пошли все на хер, не мешайте жить. Так вот, роман подробно повествует о съемках этого фильма, с Микки Рурком и Фэй Данауей в заглавных ролях. А мне это кино всегда нравилось, много родного я находил в сценах романтических свиданий героя с героиней на заднем дворе. Рурк – в жопу пьяный и с разбитой мордой, но чрезвычайно талантливый. А мисс Данауей – просто пьяная, стеснительная и типа из высшего общества. Но с Артурчиком, я этот фильм, понятно, не обсуждал. Я его ни с кем не обсуждал, сейчас впервые высказался. Короче, я сидел, читал, а на заднем плане проскальзывала мысль об упускаемой возможности заработать денег, пока сезон. Пока народ интенсивно переобувает автомобили.

9 Не хотят люди сами пачкаться, и правильно делают. Я когда в гараж хожу, наблюдаю картину, как – мальчики, девочки, взрослые дяди и тети, стоят около своих автомобилей, а ребята из шиномонтажа, высунув языки, таскают туда-сюда колеса. И, надо думать, засовывают их в своей будке, именно в те полуавтоматы, что я видел на картинке в газете. Меня такое зрелище вдохновляет. На работе я весь день думал, то о нашем интенсивно развивающемся бизнесе, то о том гимне счастливой пьянке, который закатил в своей книге мистер Буковский. В его выпивке, нет того служения и надрыва, что читается в каждой букве Венечки Ерофеева. Пьянка Чарьза не аскеза, а естественное состояние человека достигшего компромисса с обществом. Он не Чарльз, а Чарли пьянства. Налили белого, допили красное, мне двойной водки, чистого виски – нормальный процесс. Человек живет в привычных для себя условиях, только и могущих удержать его на грани полураспада.

Потом пришел Артурчик и отвлек меня от размышлений.

– Макака!

– Кто?

– Она.

– Ясно.

– Ты понимаешь, я ей говорю – надо двухконтактную лампу, а она отвечает – иди, выписывай.

– Ну?

– Макака!

– Инструментальщица, что ли?

– Да.

– Еще и старая, к тому же. Так, с легкой руки Артура, в нашем не очень большом коллективе, появилась группа сотрудниц под названием – Старые макаки. Группа постоянно расширялась за счет внесения в нее Артурчиком новых участниц. Обычно, он прибегал и кричал: – Макака!

– Старая?

– Да! И Артур начинал хохотать подпрыгивать на одном месте. Он маленький и когда подпрыгивает, как раз достает мне головой до плеча.

10 Наконец мы отправились выбирать оборудование. Шиномонтажный станок: полуавтомат для стальных колес диаметром до двадцати одного дюйма и алюминиевых до восемнадцати. Артур всю дорогу говорил: – Главное лопатки не забыть.

– Какие еще лопатки?

– Стальные, с резиновой накладкой!

– Это да.

– И стенд балансировочный!

– Без стенда мы никуда.

– И домкраты. Два. Нет, три. Четыре.

– Немецкие?

– Немецкие дорого, возьмем турецкие.

– И почем вся эта красота?

– Тысяч в девяносто уложимся.

– А они у нас есть?

– А-а, не беспокойся. Пока мы ехали на другой край города, мне почему-то вспомнилось моя молодость на стройке. Я там работал с мужиками, которые своей профессии учились сразу после войны. Я потом посчитал – все сошлось. Было это в конце восьмидесятых годов прошлого века (написал и сам охренел), мужикам что-то под

шестьдесят, значит, они родились в начале тридцатых годов. То есть, после войны им было лет по пятнадцать-шестнадцать. Учили тогда не так как ныне, стране нужно было возрождаться после страшной войны, да и школа (отношение к работе) была другой. А учили их мужики, вернувшиеся с фронта и родившиеся в начале века, в девятисотых годах двадцатого. Начавшие, в свою очередь, учится строительному делу еще до революции, при царе Горохе, а точнее, Николае Втором. Вот такая преемственность поколений. От меня, вашего современника, до Николая Второго – два поколения штукатуров. А вы говорите, полуавтоматы. Приехали, припарковались и вошли в офис. Артур тут же, естественным путем, принял деловой и, одновременно, отстраненный вид.

11 – Слишком быстро она мне дала.

– Артурчик, как тебе не стыдно?

– А-а, ты последний романтик. Как ты тут живешь, вообще, не понимаю! Мы меняем электропривод первой двери вагона, и Артур рассказывает мне свою теорию сдачи крепостей.

– Я как рассуждаю? Если она мне дала в первый день, то и другому даст!

– То есть?

– Я за ней должен был в час ночи подъехать, а дома оказался в девять. Решил приготовить ужин. Достал все из холодильника. Красиво разложил на столе.

– Чего все?

– Шашлык из морозилки, коньяк, конфеты и чай.

– Ну?

– Она как увидела, говорит – ты сам приготовил? Я говорю – конечно, десять лет один живу, научился!

– Ну?

– Ну, все и произошло! Только ты никому не говори!

– Чего ж ты хотел? Кто тут устоит?

– И что мне всю жизнь следить за ней, да? Нет, я так не могу!

– Может, это была вспышка мгновенной страсти? Искра, пробежавшая между вами?

– Что-то, я гляжу, она все время искрит, как аккумулятор у Чипполининой «девятки». А женщина должна держаться до последнего, как брестская крепость. Я за Анаит три месяца ухаживал, в кафе водил, в ресторан водил, цветы дарил, домой приглашал.

– Ну?

– Пришла, спать осталась. Но не со мной. Говорит – я боюсь! Понимаешь? Ты, кстати, насчет машины что решил?

– Почему «кстати»?

– Уж больно она тебя долго упрашивает. Тут я хочу отвлечься, потому что не согласен с Артуром.

12 Насчет теории крепостей. Все-таки, дело не в скорости сдачи объекта. Есть у меня подозрение, основанное на личном опыте, что иногда крепость сдается без боя через пять минут, а иногда осада длится годами. И дело тут не в толщине крепостных стен или мощи осадных орудий. Так что, в Артурову теорию, нужно внести коррективы. Я, было, только хотел заикнуться об этом, как к нам в вагон залез Серега Чапанов по прозвищу Чипполино и заявил: – Панкрат свою Бэху продает. У меня в груди что-то екнуло и оборвалось в предвкушении счастья.

– Сколько?

– Не торопись – Артур, как всегда, когда дело касалось автомобилей и возможной траты огромных денег, был собран и целеустремлен – А чего это вдруг?

– Ему около подъезда стекло лобовое разбили. Он говорит – хватит терзаний, продаю.

– Сколько? – Артур присел на кондукторское сиденье.

– Сто пятьдесят, но уступит за сто сорок пять.

– А где, говоришь, машина?

– У нас в депо, на территории. Тут я решил вмешаться: – Согласен! Артур, сначала, посмотрел внимательно на меня, потом на Серегу и сказал: – Ладно, пойдем, посмотрим. Мы прогулялись до автостоянки, организованной нашим предприимчивым начальством прямо на территории парка. От памятника работникам депо, погибшим на фронтах великой отечественной, где стояли машины местного бомонда: полканов ФСБ, мировых судей и зам директоров, до рухнувшего забора, где ютились машины слесарей. Рядом с Серегиной «девяткой» хлопала одеялом на ветру Панкратовская Бэха. Одеялом было прикрыто зияющее отверстие выбитого лобового стекла. Детское одеяло, в полосочку. Мое сердце облилось кровью. Это была любовь с первого взгляда.

13 Артур походил вокруг машины: – Инжектор. Восемьдесят шестого года. Мотор – миллионник, три кузова поменяешь, а ему ничего – он присел сбоку автомобиля – пороги гнилые. Почем, говоришь?

– Сто сорок пять – Серега любовно трогал новые пластмассовые обвесы своей «девятки» – и это, в принципе, не дорого.

– Мы подумаем. Сразу как-то похолодало, и пошел крупный снег, размером с блины из моего детства. И это в апреле месяце, чует мое сердце – очередной знак. Я обошел Бэху вокруг, обнаружил содранную полировку на капоте, отсутствие эмблемы на нем же и марку модели – 318 i. Потом подумал: «Вот бы мой отец обрадовался, первая машина в жизни, что я лично покупаю, и сразу БМВ». Мы пошли обратно в бокс, по дороге Артур сказал: – Стекло найдем.

– Где?

– На нашем заводе закажем под размер. А пороги проварим.

– Хорошо.

– Но мы еще ничего не решили!

– Я понял. Чипполино молчал и о чем-то усиленно думал. Это было заметно по его шевелящимся надбровным дугам и побелевшим ушам. Наконец он выдал: – Бэха восемьдесят шестого года и Жига восемьдесят шестого, не одно и то же.

– Само собой – Артурчик бежал впереди нас.

– Я бы поставил на Бэху!

– И я! Они посмотрели на меня. А я прикидывал, где мне занять сто пятьдесят тысяч и как я их буду отдавать.

14 Дома я написал стихотворение: Снег Двадцать шестое апреля – На улице крупный снег. Оконные стекла сопрели И с улицы слышен смех. Двадцать шестого апреля Я видел на улице нас. Мы руки в карманах грели, Шли мимо билетных касс. Мы навсегда улетали – Дул ветер со всех сторон, Туда, где псковские дали – Всего лишь оксюморон.

Не знаю, как оно связано с БМВ и внезапным похолоданием. Сначала я хотел назвать его «Снег на Бэхе», но потом подумал, что про машину в стихотворении не сказано ни слова.

15 Скромно сидел перед монитором и долго разглядывал фотографию Арнольда Шварценнегера на мотоцикле марки «Индиан». Арни был одет в точно такую же кожаную куртку, как у меня, по-крайней мере, мне так казалось. Для шестидесяти одного года он выглядел неплохо. Для губернатора – терпимо. Полюбовавшись на Арнольда, я начал искать отзывы автолюбителей на мою (мою?) Бэху. Отзывы были от восторженных до очень восторженных. Укрепившись в желании обладать изделием баварского моторного завода, я еще пошарил по Интернету в поисках шиномонтажного оборудования, сравнил цены и полистал выданные нам в шиномонтажном офисе рекламные проспекты. На бумаге все складывалось красиво. Последнее время, я занимаюсь только выбором и отсечением. То, к чему не направлены все устремления моего ума, мной безжалостно отсекается. Например, я больше не покупаю книг по классической философии, к которой стал равнодушен. Или по ремонту и отделке помещений, к которому (ремонту) я испытываю стойкое отвращение. Вот я сидел и думал: «А оно мне надо? БМВ, шиномонтаж, Арнольд на мотоцикле и разбитые лобовые стекла»? И так везде. Вечером ко мне в гости зашел старинный приятель. Окончив университет, он волею судьбы оказался в столичном городе соседней республики. Где прошел путь от преподавателя до директора школы. Его зарплата на сегодняшний день составляет три тысячи восемьсот рублей. К нам приехал утрясать какие-то дела по продаже материной квартиры. Ничего не получилось и квартиру оттяпало государство. Мы посидели, повспоминали прошлое, попили чаю с вареньем, я подарил ему десяток книг и все сигареты, что нашлись в доме. Прощаясь, он сказал, что подумывает о самоубийстве.

– Не знаю, что делать, Олега, наверное, повешусь. Вот так выглядит моя страна. Не на обложке помойного журнала или с экрана телевизора, а в реальности. Я ……..

16 Артурчик говорит: – В твоем гараже не получится.

– Почему?

– Соседи.

– Что?

– Даже если они туда год не ходили, стоит нам начать работать, как они тут же прибегут с претензиями. Заложат нас в Налоговую в первый же день. И, вообще, там развернуться негде, машину не поставишь. Что мы будем колеса от дороги таскать?

– И?!

– Я нашел место. Сегодня после работы поедем смотреть.

– Где?

– Место – конфетка, тебе понравится, в центре сормовского парка.

– Это же на другом конце города! Елки-палки!

– Точно. И мы поехали и по дороге увидели мою приятельницу, остановились, посадили ее на заднее сиденье Артуровской «десятки» и принялись непринужденно беседовать. Артурчик элегантно интересовался: – Как дела?

– Хреново – светски реагировала моя приятельница.

– Почему?

– А чего хорошего? Я решил, что так мы далеко не продвинемся, и влез в беседу.

– Как твои собачки, дорогая? Надо заметить, что моя знакомая – страстная любительница бездомных собак, которых она подбирает на улице и тащит к себе в семейное общежитие. На четвертый этаж. Где ее малолетний сын принимается их воспитывать всеми подручными предметами, вплоть до телевизора.

– Да надоели, суки такие!

– Так избавься от них.

– Ты что?! Они такие милые. Я, например, уже давно не пытаюсь проникнуть в суть человеческой логики, воспринимая все, как есть. А Артур только хмыкнул и свернул к парку. Мы припарковались, попрощались с дамой, которая жила в двух шагах отсюда, и пошли глядеть на будку.

17 Нашел дома, в письменном столе старинную рождественскую открытку. На ней была изображена Богородица с младенцем Иисусом, стоящие под Вифлеемской звездой. Текст внизу затерся до неразборчивости. Повертел ее в руках и положил обратно. Не знаю, зачем храню. На работе приятель электронщик рассказал, что в Японии продвинутые авторы пишут романы прямиком на телефоны и сразу отсылают в издательства. Меня эта инфа поразила – это надо ж до чего дошел прогресс. Скоро верстать начнут на мобилах и сразу в типографию, если они еще будут нужны. Я имею в виду, бумажные книги. А что? Написал текст на телефон и разослал всем абонентам и

заинтересованным лицам. Очень удобно. Мобильная литература. Выйдя из курилки, мы увидели бегущего Чипполино. Он кричал, размахивая над головой глянцевым журналом: – Кругом одни пидорасты! Кругом одни пидорасты! Артур сказал – О! Приятель электронщик – Как человека вперло-то. А я думал, что в русском языке есть слово – педераст и есть слово пидорас, а вот слова пидорасты – нет.

18 Мужчины и их игрушки. Я так часто слышал эту фразу. И подобные, производные от нее. Про то, что мужчины – это большие дети. Или даже так – мужчины дети с большими письками. Про длину машины, компенсирующую недостаток длины пениса. И т.д. и т.п. Может, в этом что-то и есть. Бродя вокруг предполагаемого места своей будущей работы, так называемой «будки», не имеющей никакого отношения к ахматовской, я больше думал о предназначенной мне Бэхе, чем о возможности парковки обслуживаемых автомобилей около шиномонтажа. Место как место, не хуже любого другого. Жаль, что так далеко от моего дома. Но на БМВ-то я долечу до работы за десять минут, невзирая на колоссальные пробки. Подобные мысли, как показали последующие события, свидетельствовали, только о моей неопытности и врожденном лохизме. Раньше это называлось – лопоухость и к реальным ушам не имело отношения. Артур воодушевлялся с каждой минутой все сильнее: – Мой дядя построил!

– Чего?

– Будку!

– Зачем?

– Ресторан хотел открывать. Двухэтажный. Наверху – бильярд!

– Вроде, места мало?

– Главное начать, да?

– Ну, это как водится. Дома у меня есть большая коллекция фотографий стариков, бомжей и мотоциклистов. Мне когда надо набраться позитиффа, я их разглядываю. А еще лучше на меня действует пятиминутный разговор с подружкой попавшейся нам по дороге сюда. Она за пять минут успевает вывалить на тебя столько несчастий, произошедших с ней за последние три дня, что ты поневоле переполняешься несокрушимым оптимизмом. То, что называется, на контрасте.

Так что, настроение было прекрасное.

19 Из истории баварского моторного завода в Росси и не только. У нас, их называют Бэхи или БээМВэ или Бумер (Бимер). Правильно говорить: Би Эм Дабл-ю. Раньше, в девяностые годы, аббревиатуру расшифровывали как – Боевая Машина Вымогателя. Бэха играет в известном фильме имени самой себя. В бандитском антураже соответствующих годов. Фильм, понятно, чисто за советскую власть. История завода, на мой взгляд, довольно типичная для любой легендарной марки. Начинали как строители велосипедов и военной техники, но быстро сообразили и переключились на легковые автомобили. Покупали лицензии, делали оригинальные автомобили. Были на гране банкротства и на гребне успеха. Меняли названия. Все как у людей. В начале своей деятельности под маркой БМВ, компания выпускала: авиационные двигатели, автомобили и мотоциклы (классные). А первую «Трешку» БМВ 303, сделали в 1932 году. Создатели гарантировали скорость сто километров в час. Тогда же они надолго определились с внешним фирменным видом Бэхи. А эмблемой был бело-синий пропеллер. Позднее они определились и с идеей: вечно молодой, но не пьяный. В моем пересказе, звучит, как – БМВ машина для тех, кто уже есть. И будет есть, видимо. Вообще, БМВ машина для тех, кто умеет превращать плохие новости в хорошие. Именно поэтому, я считал, что достоин Бэхи. Кто еще может превратить удручающую весть о лишении нашей бригады премии, в оптимистичную новость – а мы ребята, опять в жопе? Никто. (Даже у меня не получилось). Но это так, к слову. Да, больше всего мне нравятся БМВ шестой серии.

20 Надо будет не забыть купить в машину детское кресло для моего кота. Не буду же я оставлять его дома на целый день? Придется брать с собой на работу. В депо мы работаем посменно, и он, кое-как привык сидеть в одиночестве один раз в неделю. Точнее один день и пару ночей. А в шиномонтаже придется поначалу вкалывать без отдыха. Круглосуточно. По крайней мере, Артур утверждает, что придется. А потом денежки польются рекой. На работе я все утро занимался тем, что обучал своего нового напарника всяким трамвайным премудростям. Он парняга правильный и все схватывал на лету. Мы

мирно крутили гайки, поднимали двери, меняли карданы и ходили в курилку потрепаться. Вечером я хотел обсудить с Панкратом детали купли-продажи Бэхи. Мой новый коллега Миша, сказал: – БМВ, это – да. И я с ним согласился. Артурчик крутился поблизости, утрясая какие-то свои мелкие дела. Серега Чипполино, попавшийся мне около первой канавы, спросил набегу: – Взял? Я не успел ответить, как он рванул дальше. А после обеда, меня прижала к дверям мужского туалета Наташа и задышала, налегая грудью: – Решил?

– Да.

– Ну?

– Нафиг Жигу, хочу Бэху!

– А ты подумай.

– Я уже.

– А ты еще!

– А-а-а.

– Спокойно, даю еще пару дней, потом готовь деньги. Чипполино, пробегавший в обратном направлении, крикнул: – Так ему, Наташка!

21 – Артур, деньги будут?

– Будут, не сомневайся! Готовься пока, изучай оборудование! Артурчик побежал мыть свою «десятку», а мы с Мишей полезли в канаву менять кулачковый механизм.

– Теща вчера сырники пекла, будешь?

– Буду, – я положил ключ, – большие? Миша показал руками, раздвинув их на полметра – во! Я сырники с детства люблю, но, сколько не пытался сам их испечь, ничего кроме размазанного по сковородке творога не получалось. Зато творог был теплый, и я доедал его ложкой. С хлебом – нормально. Можно еще чайку с сахаром. Рецепт сырников: Творог – 250 граммов; Яйцо – одно (штук); Мука – полстакана; Сахар – три столовых ложки; Мешаем творог, яйцо и сахар, добавляем муку и мешаем очень хорошо, то есть тщательно. Потом лепим из полученной массы, такие симпатичные круглые лепешки, обваливаем их в муке и фигачим на сковородку. Нет, не так, так у меня

все к рукам приставало. Берем, значит, творожную массу ложкой, шлепаем ее в муку, обваливаем и уже потом лепим симпатичные хреновины. Жарим на масле, на разогретом растительном масле в сковородке, лучше с двух сторон. Есть их хорошо со сметаной. Но я и так за обе щеки уплетал. Когда, например, мама готовила.

22 Вечером отловленный мной и Артуром Панкрат (Миша стоял около выхода из бокса, перекрывая отступление), широко улыбаясь и дружески тряся нам руки, сказал: – Извините, мужики, жена против! Артурчик очень нехорошо прищурился.

– Что ты сказал, дорогой?

– Жена, говорю, против.

– Против кого?

– Не хочет продавать, уперлась и все! Ну, ты же баб знаешь?!

– Я, дорогой, кроме баб, еще и настоящих мужчин знаю, которые за свои слова отвечают, да?

– Что? Подошел Миша, поняв, что Панкрату от нас не уйти.

– Ну и чего он? – Миша поиграл желваками. Этому приему он научился во время службы в воздушно-десантных войсках, будучи дембелем. Служил он водителеммехаником. Мы все служили водителями-механиками. Только я один отслужил автослесарем, но это отдельная история. Со мной всегда так, идешь служить в Автобат, обязательно определяешься в слесари, в лучшем случае, красишь бээмпешки с бэтэрами. А еще я однажды на электрокаре в танк врезался, в Т-62. Но и Т-54 я застал, ладно, потом как-нибудь расскажу. А то залезу в такие дебри армейских мемуаров, а их (мемуаров) и так что-то многовато стало на полках книжных магазинов.

23 – Человек, понимаешь, за базар не отвечает – Артурчик немного отошел от Панкрата, а Миша наоборот придвинулся.

– Мужики, вы что? – Панкрат сделал плавное движение корпусом вбок и вверх – Анна Ивановна, где двенадцать тринадцать стоит? – И скользя вдоль стенки, рванул навстречу диспетчеру, широко раскинув руки.

– Чего ты? – спросил Артур.

– Надо было ему морду набить – сказал Миша. А я промолчал. Чего тут было говорить. Во-первых, Панкрат мне ничего, по сути, не обещал. Во-вторых, Бог, похоже, услышал и отсек все, чего я хочу не до обморока, не до кровавого тумана в

глазах. Но БМВ, проскользнувшее гладкими полированными боками мимо меня, было жалко. Ладно. Мечта она на то и мечта, чтоб не сбываться, оставаясь стимулом движения вперед. Куплю новую Бэху, последнюю «тройку» или «семерку» или «икс пятый», мало ли какую. Вся жизнь впереди, не смотря или нет – смотря – на все сорок четыре прожитых года. Вечером я подошел к Артуру и спросил, стараясь не смотреть на него сверху вниз: – Артур, денег нет?

– Пока нет, Олег. Но ты не переживай, я найду. Понимаешь, родственники не верят, что мы с тобой раскрутимся, не дают денег. А своих у меня нет. Так что и на машину, я, все равно, не сумел бы тебе одолжить. Извини.

– Потому что ты не правильный армянин, хоть и настоящий.

– Почему?

– Потому что ты, как русский дурак, вкалываешь вместе со мной в грязной канаве.

– И горжусь этим, да? И мы с ним засмеялись.

24 Еще одно стихотворение написанное по горячим следам: Тростник Когда я немного лишнего выпью И меня отовсюду гонят взашей, То я серой такой и болотной выпью, Плачу или кричу среди камышей. Иногда, скрываюсь среди тростника, Бывает, что мыслящего и очень живого И меня берут в оборот с полпинка Представители общества Иеговы. Но в болоте моем мне хорошо, Аутентично и очень комфортно, То есть, куда бы я ни пошел, Мне по колено оно в ботфортах. Хотя мы с Артуром, в принципе, не пьем.

ЗЫ: Не знаю, был ли здесь сюжет, но удовольствие от сочинения этого текста я получил большое. Надеюсь, читатель испытает нечто подобное от чтения. И еще. После того как мы с Артуром отсмеялись, он сказал: – Понимаешь, Наташа говорит – женись на мне, да?! И мы опять захохотали.

CO PY RI G HT I NFO RM ATI O N

Тексты данной электронной книги защищены (cc) Creative Commons Attribution-NonCommercial-NoDerives 3.0 Unported License. Вы можете свободно: делиться (You are free: to Share) – копировать, распространять и передавать другим лицам данную электронную книгу при обязательном соблюдении следующих условий: – Attribution (Атрибуция) – Вы должны атрибутировать произведения (указывать автора и источник) в порядке, предусмотренном автором или лицензиаром (но только так, чтобы никоим образом не подразумевалось, что они поддерживают вас или использование вами данного произведения).

– Некоммерческое использование (Noncommercial use) – Вы не можете использовать эту электронную книгу или отдельные произведения в коммерческих целях.

– Без производных произведений – Вы не можете изменять, преобразовывать или брать за основу эту электронную книгу или отдельные произведения. http://creativecommons.org/licenses/by-nc-nd/3.0/deed.ru Любое из перечисленных выше условий может быть отменено, если вы получили на это разрешение от правообладателя.

------------------Licensed under the Creative Commons Attribution-NonCommercial-NoDerivs 3.0 Unported License.

To view a copy of this license, visit http://creativecommons.org/licenses/by-nc-nd/3.0/ or send a letter to Creative Commons, 444 Castro Street, Suite 900, Mountain View, California, 94041, USA. You are free: to Share – to copy, distribute and transmit the work Under the following conditions: Attribution – You must attribute the work in the manner specified by the author or licensor (but not in any way that suggests that they endorse you or your use of the work).

Non-commercial – You may not use this work for commercial purposes.

No Derivative Works – You may not alter, transform, or build upon this work.

Any of the above conditions can be waived if you get permission from the copyright holder.

Thank you for respecting the work of this author.

ACKNO W LEDG EM ENTS Электронная книга подготовлена с любезного разрешения автора. Аннотация: Антон Чижов Дизайн обложки: Ангелина Злобина Редактор: редакция автора Страницы автора в сети: http://www.proza.ru/avtor/werys Издание электронной книги в формате epub (publisher), pdf Ирина Бебнева 2013 ****************** Book on the Move – Это сайт Independent Publishers – Независимых Издателей электронных книг. Мы издаём и публикуем книги современных авторов, которые соответствуют нашим представлениям о высокой планке требований к литературе. Пусть кто-то назовёт это снобизмом и декадансом, но мы не издаём что попало, лишь бы за деньги. Необычно, Вы согласны? Мы приглашаем Вас познакомиться с другими нашими изданиями по адресу http://eknigi.info/