МАРГАРИТА ИВАНОВНА МИРИМАНОВА (1895—1984)
История армянского фортепианного искусства XX века представлена именами музыкантов, живших не только в самой Армении, но и в России, странах Западной Европы. Это Ольга Калантарова (Санкт-Петербург), сестры Елена и Евгения Адамян, Мария Каламкарян (все — Германия), а также Маргарита Мириманова (Франция). О Маргарите Ивановне Миримановой я знала немногое — только то, что сообщала армянская пресса начала XX века и ―Русская музыкальная газета‖ (1916—1917 гг.). Было известно, что пианистка училась в Петербургской консерватории в классе прославленной Анны Николаевны Есиповой, затем — у выдающегося западноевропейского пианиста Леопольда Годовского. В годы ―железного занавеса‖ имя Маргариты Ивановны у нас было неизвестным. Лишь в 70-е годы я узнала, что она живет во Франции, много и успешно концертирует. 1978-й год. Я — в Париже. Здесь мне удалось не только собрать материалы о Миримановой, но и встретиться с ней лично. Наши встречи в ее небольшой квартире в одном из старинных кварталов Парижа остались для меня незабываемыми. Жила она близ Триумфальной арки. В нижнем холле с 1
зеркалами консьерж указал мне рукой наверх. Я поднялась по витой лестнице и остановилась перед черной резной дверью. ―Еще выше‖, — крикнул мне консьерж снизу. Я послушно поднялась, но не успела позвонить, как дверь открылась: Маргарита Ивановна ждала меня с нетерпением. Я не знала, с чего начать: слушать Мириманову или знакомиться с разложенными на круглом столе пухлыми папками ее архива, содержащими рецензии, письма, фото, афиши, программы. Они вобрали в себя целую музыкальную жизнь с радостями и горестями. Хотелось попросить ее поиграть, очень хотелось также послушать ее грамзаписи, выпущенные знаменитой фирмой ―Columbia‖. Заметила я и стоящий поодаль маленький столик с армянской национальной утварью. Небольшого роста, приветливая и живая, Маргарита Ивановна Мириманова, владевшая несколькими европейскими языками, говорила хорошо и по-русски. Как и у всех истинных артистов, главным в ее жизни была музыка. С ней были связаны встречи, нередко — сердечная дружба и творческие контакты. Она была знакома с выдающимися композиторами и музыкантами, такими, как М. Равель, А. Глазунов, С. Прокофьев, Ф. Шаляпин, П. Казальс, Л. Годовский, среди дирижеров — Б. Паумгартнер, Ф. Шальк, А. Конрадт, П. Коппола. Перебирая в памяти прошлое, Мириманова с особой теплотой вспоминала годы, проведенные в Тифлисе, затем — в Санкт-Петербурге. Рассказывала о своем детстве. В семье Миримановых, известной в Тифлисе своей высокой культурой, любили музыку. Мать Маргариты была лично знакома с П. Чайковским и А. Рубинштейном, бывавшими в Тифлисе. Любовь родителей к музыке передалась и детям: три сестры и один из братьев стали музыкантами. Младшая, Иоланта, скрипачка, училась у известного чешского педагога Отакара Шевчика в Праге. Но особенно удачно сложилась артистическая судьба старшей — Маргариты. В пять лет она начала обучаться игре на рояле у матери. Вскоре она стала ученицей основателя грузинской фортепианной школы, педагога и пианиста Алоиза Мизандари. Грек по национальности, просвещенный музыкант, в прошлом концертировавший в Вене и Париже, общавшийся со многими русскими и западноевропейскими композиторами, в частности, с Брамсом, он немало сделал для своей одаренной ученицы. Быстро развивающийся талант юной Маргариты ―опрокинул‖ все возрастные критерии: в девять лет она исполнила поэтический шедевр фортепианной музыки — Первый концерт Шопена. Это редкий пример ранней зрелости музыкального таланта. Но важнее было то, что ее талант не замкнулся на проявлении ―вундеркинизма‖: дальнейшее развитие девочки привело к блестящему окончанию в 1910 г. Тифлисского музыкального училища. В тот же год Мириманова поступила в Петербургскую консерваторию в класс профессора А.Н. Есиповой. Проучившись недолго, она все же приобрела многое — с точки 2
зрения пианистического мастерства и культуры исполнения. Здесь она встретилась со своими соотечественниками, воспитанниками ее учителя: одним из них была Ольга Калантарова — впоследствии известный профессор Ленинградской консерватории, другим — в будущем один из основателей фортепианного образования в Армении Иосиф Мадатов. Из всей профессуры консерватории наиболее сильное воздействие на становление личности молодой пианистки оказал выдающийся русский композитор, ректор Петербургской консерватории Александр Константинович Глазунов. И впоследствии, многие десятилетия, насыщенные яркими жизненными и творческими встречами и впечатлениями, тем не менее, не заслонили в ее памяти образ этого замечательного музыканта. Его образ, овеянный особым благородством, не потускнел. С гордостью она называла себя ученицей Глазунова. Это и понятно: педагогические способности Глазунова распространялись не только на композиторов. Кроме того, будучи ректором, он следил за ростом студентов, принимал участие в их жизненном устройстве, особенно заботился об одаренных. Он высоко оценил дарование Маргариты Миримановой и именно ей доверил исполнение своего Первого фортепианного концерта на авторском симфоническом вечере. Дирижировал оркестром сам автор. Мириманова в последующие годы часто исполняла Вариации fis-moll Глазунова. В эту встречу пианистка рассказала мне следующий эпизод из жизни и концертной деятельности Глазунова, поведанный ей самим композитором. Этот удивительный эпизод раскрывает душу замечательного музыканта. Как-то, дирижируя Седьмой симфонией Бетховена в зале Дворянского собрания (Большой зал Санкт-Петербургской филармонии), Глазунов поднял голову и вдруг увидел белую бабочку, кружившуюся над оркестром. А было это в январе — на дворе стоял трескучий мороз. Не поверив себе, он взглянул на оркестрантов. Они тоже следили за бабочкой. Это было невероятно. Закончился концерт, и допоздна музыканты безуспешно искали бабочку. Глазунов потом говорил, что это душа Бетховена явилась к ним в образе нежного легкокрылого существа. О творческой и чисто человеческой дружбе между Мастером и его юной ученицей свидетельствуют и две фотографии, которые сохранились в архиве пианистки, копии с которых она любезно предоставила мне. На одной — за инструментом сидит пианистка и рядом с ней Глазунов. На другой — Глазунов сидит за небольшим нарядным инструментом, а рядом стоит совсем еще юная Мириманова. Необычайна теплая и ласковая надпись на обороте: ―Южному солнышку, источнику жизни — Маргарите. Глазунов‖. Знаменитый французский композитор М. Равель, друг Миримановой, увидев фото, воскликнул: ―Я был бы счастлив иметь надпись этого великого композитора‖, и затем прибавил: ―Храните это фото как зеницу ока‖. В архиве есть и другой снимок — портрет Глазунова, 3
подаренный им Миримановой. Он расписан по краям строчками музыкальных импровизаций композитора, посвященных пианистке и представляющих немалый интерес для исследователей. Последняя встреча Глазунова с Миримановой произошла спустя многие годы в парижском метро. ―Это была печальная встреча, — говорила Мириманова, — я чувствовала, что мы больше не увидимся. Глазунов говорил о музыке, как о великой силе в жизни человека‖. В петербургских воспоминаниях Миримановой сохранились образы и других русских композиторов — А.К. Лядова, С.М. Ляпунова, пианисток Н.И. Голубовской, Н.Н. Позняковской. Помнила она и выдающегося русского композитора С.С. Прокофьева. Они одновременно учились в классе Есиповой и дружили. Как-то он даже пригласил ее в гости к своей бабушке. Прокофьев играл для нее отрывки из Третьей сонаты ―сухим‖, ―отрывистым‖ звуком и остроумно комментировал их. Делился он с сокурсницей и своими суждениями о музыкантах. Так, например, он считал Глазунова великолепным музыкантом, великолепным композитором, но не артистом. Прокофьева-пианиста причисляют к лучшим представителям есиповской школы. Однако, как известно, разные творческие индивидуальности учителя и ученика порой ―сталкивались‖. Как-то после одного из таких ―столкновений‖ музыкант признался, что хочет ―удрать‖ от Есиповой к С.М. Дягилеву (антрепренеру, организатору триумфальных Русских музыкальных сезонов в Париже) и там устроить ―свою будущую артистическую карьеру‖. Дружба с русскими музыкантами продолжалась и в парижские годы Маргариты Ивановны Миримановой, она встречалась с Шаляпиным, участвовала в его концертах. Ее интересовали и достижения советской пианистической школы: с интересом слушала выступления музыкантов из Советского Союза. Прослушав один из Международных конкурсов пианистов в Париже (1970), она восторженно писала: ―В конкурсе этого года советские пианисты, как всегда, были лучше всех. Даже студенты Московской консерватории, — говорила она, — законченные артисты, а им ведь всего 17—18 лет‖ [из парижского письма М. Миримановой к Ш. Апоян, 1970 г. (архив Ш. Апоян)]. Чувство искреннего уважения к русской культуре можно усмотреть и в том факте, что на всех своих концертных афишах Мириманова указывала ―русская пианистка‖, а иногда — ―армянская пианистка‖. Вслед за русскими музыкантами решающую роль в становлении творческой индивидуальности Миримановой сыграл и один из крупных мастеров фортепианного искусства первой половины XX века Леопольд Годовский, которого Генрих Густавович Нейгауз в своей книге называл ―мой несравненный учитель‖. Она совершенствовалась у Годовского в Meisterschule при Венской музыкальной академии. Маститый профессор раскрывал перед ней новые грани прекрасного мира музыки, тонко шлифовал пианистическое мастерство. 4
А.К. Глазунов и М.И. Мириманова, Санкт-Петербург, 1913 г. Дарственная надпись гласит: ―Милому Александру Аркадьевичу Тер-Акопяну на добрую память от сердечно преданного ему А. Глазунова‖.
Афиша концерта М. Миримановой, 13 ноября 1953 г.
5
Мириманова рассказала мне эпизод, связанный с ее первым уроком у Годовского. К занятию она выучила шесть этюдов Шопена, ко Годовский остался недоволен. ―На урок надо приносить больше произведений‖, — строго заметил он. Эти слова сильно ее расстроили. Усомнившись в возможности учиться у такого педагога, молодая пианистка решила покинуть Вену. Однако на следующее утро во дворе загудел автомобиль (тогда автомобили были редкостью в Вене). Выбежав на балкон, она увидела стоящего у машины Годовского, который приглашал ее в тот теплый солнечный день на прогулку. Мир был восстановлен. О высокой оценке Годовским дарования Миримановой говорит тот факт, что он представил ее своему антрепренеру Кугелю, и последний организовывал ее концертную деятельность. Мириманова жила в Италии, а в военные годы — в Каире, но дольше всего — во Франции. Особенно она была привязана к Парижу, очень любила этот город. На обороте присланной мне репродукции с картины Мориса Утрилло, запечатлевшего уголок старого Парижа, она писала: ―Не правда ли, какая красота,
гармония, даже в копии чудно. Той Франции больше нет. Ни Ренуара, ни Дега, ни Тулуз-Лотрека‖. Живя долгие годы за рубежом, Мириманова часто мысленно возвращалась к своей родине — Армении, в ее душе всегда жила надежда на встречу с ней. Надежда, которая, к сожалению, так и не осуществилась. Правда, в Ереване она все же однажды побывала, — очень давно, в ранней молодости. Об этом событии писал ―Тифлисский листок‖ в мае 1920 года, накануне установления Советской власти в Армении. В 1919 году по приглашению ―Литературно-художественного кружка‖ (его художественной частью руководил академик архитектуры Александр Таманян) Мириманова дала клавирабенд в здании бывшей Государственной Думы РА (старое здание Ереванского государственного театра музыкальной комедии). Концерт имел большой успех. Даже была напечатана коротенькая характеристика исполнения в духе того времени: ―Тонкая, филигранная игра, масса чувств и нюансов, богатая техника‖. Но главное состояло в том, что сбор от концерта должен был заложить ―первый камень‖ в основу Ереванской консерватории (так и называлась статья). С этой же целью пианистка выступила в Батуми. Однако консерватория была основана позже, уже при другом общественно-политическом строе... Я привела малоизвестный факт лишь с одной целью — рассказать о патриотических чувствах нашей соотечественницы, ее готовности вложить свою лепту в столь важное для судьбы национального музыкального искусства начинание. Этим не исчерпываются связи Миримановой с армянской культурой. Как армянка, Маргарита Ивановна была приглашена на юбилейные комитасовские 6
торжества в Берлин в 1969 году, где исполнила Танцы для фортепиано Комитаса. Проявляла интерес и к творчеству Арама Хачатуряна. В судьбе Миримановой армянское, русское и западноевропейское сплелись воедино. Я помню стоящий на рояле Миримановой портрет итальянского композитора Умберто Джордано, автора обошедшей многие сцены оперы ―Андре Шенье‖. Впечатляла дарственная надпись на фото: ―Великой пианистке Маргарите Миримановой‖. Артистическая жизнь Миримановой была продолжительной. Она охватывала шесть лет русского периода (с 1915 по 1921 гг.), а позже — с 1921 года — западноевропейский период, длившийся почти полвека. Афиша последнего концерта датирована 1971 годом. Интенсивность музыкальной деятельности приходится на вторую половину 20-х и 30-е годы, когда она давала порой по три-четыре концерта в неделю. В предреволюционные годы о пианистке писали, как я уже говорила выше, в ―Русской музыкальной газете‖ (1916—1917) и армянских газетах «Մշակ» (―Мшак‖), «Արարատ» (―Арарат‖), «Տարազ» (―Тараз‖) и «Ժողովրդի ձայն» (―Жоговрди дзайн‖). Писали восторженно, но в общих словах, что в ее исполнении ―много прекрасного‖, ―неотъемлемая музыкальность и выдающаяся техника‖. По возвращении из Вены Глазунов представил пианистку в своей статье. ―Я
признаю пианистку Мириманову за выдающуюся исполнительницу музыкальнохудожественного мира. Во всеоружии дарования и знаний, вдохновенная артистка должна обратить на себя внимание всего музыкального художественного мира, в частности, ее соотечественников‖ [Армянский вестник, М., 1916, № 14]. Последующие многочисленные материалы принадлежат прессе Западной Европы, где протекала ее дальнейшая концертная деятельность. Она выступала в Австрии, Италии, Франции, Англии, Швейцарии, Норвегии, Египте. В течение ряда лет она была солисткой известных воскресных концертов Падлу в Париже, привлекавших крупных исполнителей. И всегда там, где выступала пианистка, она создавала свою собственную аудиторию, свой круг почитателей, любящих и ценящих искусство. Одним из ярких событий ее жизни стало присуждение диплома Болонской филармонической Академии ―За особые заслуги‖ (1931 г.). Чтобы дать представление о том, насколько высока эта почесть, напомним, что лауреатами этой старинной, известной в Европе Академии были такие музыканты, как Вольфганг Амадей Моцарт, почти через сто лет после него — Ферруччо Бузони. В первой половине XX века — дирижер Артуро Тосканини, певец Беньямино Джильи и другие. Мариэтта Шагинян в книге ―Йозеф Мысливечек‖ писала, что ―разрешение
7
попасть в Академию получали только те, кто уже успел прославиться или имел особые заслуги в области музыки‖. Репертуар пианистки охватывал разные стили. Здесь и старинная, и классическая музыка разных стран, импрессионисты, а также произведения современных ей французских композиторов. Предпочтение она все же отдавала романтикам — Шуберту, Шуману, особенно Шопену. Из русской музыки часто исполняла сочинения Чайковского, Прокофьева, Кабалевского, из армянской музыки — Токкату Хачатуряна. По характеру исполнительского стиля Мириманову относили к венской школе пианизма — школе Годовского, отличающейся ―ясностью и логичностью выражения, элегантностью, тонким звуковым мастерством‖. Художественные замыслы пианистки отмечались как ―серьезные и значительные‖. Примечательно, что ее игру сравнивали с игрой пианистов, оставивших свой след в истории фортепианного искусства. Так, например, одна из венских газет в 1934 году писала, что исполнение Второго фортепианного концерта Листа на симфоническом вечере под управлением Б. Паумгартнера по ―великолепию и прочувствованности‖ напоминало знаменитого немецкого виртуоза Альфреда Грюнфельда. В рецензиях на другие концерты ее сравнивали ―по обаянию и элегантности‖ с Артуром Рубинштейном, з темперамент и эмоциональность противопоставляли ―холодной и сдержанной‖ игре французского пианиста Франсиса Планте. Об образности и звуковой фантазии пианистки свидетельствуют следующие высказывания прессы: ―Мириманова представляет слушателям мощь Баха, просторы Бетховена, поэзию Шопена, грезы Шумана, великолепие Листа ‖ [Comedie. Paris, 20.06.1926]. В рецензии на другой концерт в ее исполнении подчеркивается ―необычайная легкость и изящество моцартовских сочинений, обаяние прелюдий Дебюсси ―Девушка с волосами цвета льна‖, красочно переливающихся ―Золотых рыбок‖, юмористичность прелюдии ―Генерал Лявин, эксцентрик‖. О ее исполнительском стиле писали: ―...повсюду ясная исполнительская мысль, точная передача деталей и тонкий вкус‖ [Gazetta del Popolo. Turin, 21.12.1925]. Касаясь пианистического мастерства, говорили о ее ―великолепных, виртуозных данных‖, гибкой кисти, цепких, на редкость ―уверенных и живых пальцах‖, которые помогали ей преодолевать любые трудности в исполнении этюдов Шопена, ―Мефисто-вальса‖ Листа и других сочинений [E.F. Velletaz // Journal des Debats. Paris, 19.01.1927].
8
Мое представление об игре Миримановой сложилось также в результате непосредственного прослушивания двух миниатюр в грамзаписи: Вальса op. 69 № 2 (h-moll) Шопена и Экспромта Шуберта (Es-dur). Впечатление было сильным, привлекала высокая культура исполнения. Это было искусство, в котором сменяли друг друга тончайшие настроения. Все было просто, выверено, без ложных эффектов и нарочитости. Это была интерпретация, в основе которой лежит ясная и значительная мысль, она вводила в атмосферу высокого искусства замечательных мастеров-виртуозов первой половины XX века. Жизнь знаменитой артистки, обласканной успехом! Благодаря таланту она заняла видное положение в обществе. Ей дарили цветы, море цветов, ей делали богатые подношения, ее приглашали повсюду. В одном из писем она описывает примечательный эпизод времен своей жизни в Италии [Письмо к Ш. Апоян из Парижа, 10 июля 1982 г. (архив Ш. Апоян)]. ―В честь 80-летия королевы
Маргариты, матери короля Виктора Эммануила Третьего, я давала концерт. На следующий день принесли приглашение во дворец. Во время приема в зал вошел король, невысокого роста, живой и остроумный. Подойдя ко мне и протянув руку, он сказал: ―Я король, потому что королем был мой отец, королем был мой дед. Вы же королева благодаря своему искусству, а публика — ваши подданные‖. В тот вечер королева-мать подарила Миримановой чудесную брошь. Она очень любила природу. Из Швейцарии писала друзьям, что из окна отеля видит в дымке Монблан. Из Норвегии прислала описание старинного замка. Ее восхищала русская поэзия, особенно М. Лермонтов. Одно из своих фото, присланных мне, она подписала: ―В минуту жизни трудную...‖, а в разговоре со мной как-то произнесла: ―По небу полуночный ангел летел...‖ Увидеть Армению вновь было мечтой Маргариты Ивановны. Комитет дружбы с зарубежными армянами наконец пригласил ее посетить Армению. Такие же приглашения были посланы Союзом композиторов Армении и Ереванской государственной консерваторией. Но преклонные годы выдающейся пианистки помешали осуществлению давней мечты. Последние годы жизни, по ее же словам, были ―тяжелыми и невыносимыми‖. Муж давно умер. Жалуясь на одиночество, она сказала мне: ―Кому ни звоню из друзей, лакей говорит: ―Elle est morte‖ (она умерла). Маргарита Ивановна Мириманова скончалась в августе 1984 года в одной из парижских клиник на девяностом году жизни. Судьба ее архива, книг, редких нот неизвестна.
Апоян Ш., Маргарита Ивановна Мириманова // Незабываемые имена, очерки о пианистах-армянах. – Ер., 2008, с. 72–83 9