Людмила Хмельницкая
Марк Шагал и Витебск
Людмила Хмельницкая
Марк Шагал и Витебск УП «РИФТУР» Минск 2013
2
3
Людмила Хмельницкая
Марк Шагал и Витебск УП «РИФТУР» Минск 2013
2
3
География мест, связанных с именем художника Марка Шагала, очень широка — Франция и Швейцария, Германия и Англия, США и Израиль. Шагалом были сделаны роспись плафона оперы Гарнье в Париже, его витражи — в церквях Майнца, Цюриха и Тьюдли, в синагоге в Иерусалиме, мозаичные панно в Чикаго, тысячи полотен и графических работ, находящихся теперь в разных странах на разных континентах... За свою жизнь длиною почти в целое столетие Шагал стал настоящим гражданином мира, а его творчество сделалось близким и понятным представителям разных национальностей и вероисповеданий. Однако был в жизни великого художника город, память о котором он пронес через всю жизнь, — Витебск, известный сегодня благодаря Марку Шагалу всему миру, место, где прошли его детство и юность.
Дом-музей Марка Шагала. Фрагмент экспозиции. Фото А. Маленкова.
На обложке: И. Пэн. Портрет Марка Шагала. 1910-е гг.
4
На стр. 6-9: Витебск. Вид на центральную часть города. Фото С.М Прокудина-Горского. 1912 г.
5
География мест, связанных с именем художника Марка Шагала, очень широка — Франция и Швейцария, Германия и Англия, США и Израиль. Шагалом были сделаны роспись плафона оперы Гарнье в Париже, его витражи — в церквях Майнца, Цюриха и Тьюдли, в синагоге в Иерусалиме, мозаичные панно в Чикаго, тысячи полотен и графических работ, находящихся теперь в разных странах на разных континентах... За свою жизнь длиною почти в целое столетие Шагал стал настоящим гражданином мира, а его творчество сделалось близким и понятным представителям разных национальностей и вероисповеданий. Однако был в жизни великого художника город, память о котором он пронес через всю жизнь, — Витебск, известный сегодня благодаря Марку Шагалу всему миру, место, где прошли его детство и юность.
Дом-музей Марка Шагала. Фрагмент экспозиции. Фото А. Маленкова.
На обложке: И. Пэн. Портрет Марка Шагала. 1910-е гг.
4
На стр. 6-9: Витебск. Вид на центральную часть города. Фото С.М Прокудина-Горского. 1912 г.
5
6
7
6
7
8
9
8
9
Среди десятков молодых людей, приехавших в 1910-х годах в столицу искусств Париж постигать тайны живописи, Шагал выделялся тем, что не стремился поскорее забыть прошлое, проведенное в бедной провинции, а наоборот, стал запечатлевать на полотнах свои воспоминания, на десятки последующих лет обретя в них источник вдохновения. Своеобразным манифестом любви Марка Шагала к Витебску стало его поэтическое обращение «К моему городу Витебску», опубликованное 15 февраля 1944 г. в Нью-Йорке в журнале «Эйникайт» («Единство»), который издавал американский Комитет еврейских писателей, художников и ученых. В это время художник жил в Нью-Йорке, куда он перебрался из Франции, спасаясь от фашизма. 10
Это стихотворение в прозе — объяснение в любви Витебску, своеобразное послание через время и пространство: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками и не опирался на твои заборы. Как грустный странник — я только нес все годы твое дыхание на моих картинах. И так с тобой беседовал и, как во сне, тебя видел. Мой дорогой, ты не спросил с болью, почему, ради чего я ушел от тебя много лет назад. Юноша, думал ты, что-то ищет, какую-то особую краску, которая рассыпается, как звезды с неба, и оседает светло и прозрачно, как снег на наши крыши. Откуда он это берет, как это приходит к нему? Почему он не может найти все это рядом, тут в городе, в стране, где ро-
дился? Может, этот парень вообще «сумасшедший»? Но «сойти с ума» от искусства?.. Ты думал: «Вижу — я этому мальчугану в сердце запал, но он все «летает», он срывается с места, у него в голове какой-то «ветерок». Я оставил на твоей земле — моя родина, моя душа — гору, в которой под рассыпанными камнями спят вечным сном мои родители. Почему же я ушел так давно от тебя, если сердцем я всегда с тобой, с твоим новым миром, который являет светлый пример в истории? Я не жил с тобой, но не было моей картины, которая не дышала бы твоим духом и отражением. Иногда бываю я печален, когда слышу, что люди говорят обо мне на языках, которых не знаю и не могу понять, — они говорят о моем отношении к тебе, будто я забыл тебя. Что говорят они? Мало мне моих художнических терзаний, должен я еще выстоять как человек. Не зря я издавна мечтал, чтобы человек во мне не был виден — только художник. Еще в моей юности я ушел от тебя — постигать язык искусства... Я не могу сам сказать, выучился ли я чему-либо в Париже, обогатился ли мой язык искусства, привели ли мои детские сны к чему-то хорошему. Но все же, если специалисты говорили и писали, что я достиг чего-то в искусстве, то я этим принес пользу и тебе.
И все же я все годы не переставал сомневаться: понимаешь ли ты меня, мой город, понимаем ли мы друг друга? Но сегодня, как всегда, хочу я говорить о тебе. Что ты только ни вытерпел, мой город: страдания, голод, разрушения, как тысячи других братьев-городов моей родины. Я счастлив и горжусь тобой, твоим героизмом, что ты явил и являешь страшнейшему врагу мира, я горжусь твоими людьми, их творчеством и великим смыслом жизни, которую ты построил. Ты это даешь не только мне, но и всему миру. Еще более счастлив был бы я бродить по твоим полям, собирать камни твоих руин, подставлять мои старые плечи, помогая отстраивать твои улицы. Лучшее, что я могу пожелать себе — чтобы ты сказал, что я был и остался верен тебе. А иначе бы я не был художником! Ты не скажешь мне, что я слишком фантазирую и непонятен тебе. Ты же сам в глубине души своей — такой. Это же твои сны, я их только вывел на полотно, как невесту к венцу. Я тебя целовал всеми красками и штрихами — и не говори теперь, что ты не узнаешь себя. Я знаю, что уже не найду памятники на могилах моих родителей, но, мой город, ты станешь для меня большим живым памятником, и все твои новорожденные голоса будут звучать, как прекрасная музыка,
будут звать к новым жизненным свершениям. Когда я услышал, что враг у твоих ворот, что теснит он твоих героических защитников, я словно сам воспламенился желанием создать большую картину и показать на ней, как враг ползет в мой отчий дом на Покровской улице, и из моих окон бьется он с вами. Но вы несете навстречу ему смерть, которую он заслужил, потому что через смерть и кару, возможно, много лет спустя, обретет он человеческий облик. И если бывало, что какая-то страна объявляла святым человека, то сегодня все человечество должно было бы тебя обожествить, мой город, вместе с твоими старшими братьями Сталинградом, Ленинградом, Москвой, Харьковом, Киевом, и еще, и еще, — и всех вас назвать святыми.
Мы, люди, не можем и не имеем права спокойно жить, честно творить и оставить этот свет, пока грешный мир не будет очищен через кару святую. Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как моя мать на меня смотрела из дверей, когда я уходил. На твоих улицах враг. Мало ему было твоих изображений на моих картинах, которые он громил везде. Он пришел сжечь мой настоящий дом и мой настоящий город. Я бросаю ему обратно в лицо его признание и славу, которые он когда-то дал мне в своей стране. Его «доктора от философии», которые обо мне писали «глубокие» слова, сейчас пришли к тебе, мой город, чтобы сбросить моих братьев с высокого моста в воду, похоронить их живьем, стрелять, жечь, грабить и все это наблюдать с кривыми улыбками в монокли.
11
Среди десятков молодых людей, приехавших в 1910-х годах в столицу искусств Париж постигать тайны живописи, Шагал выделялся тем, что не стремился поскорее забыть прошлое, проведенное в бедной провинции, а наоборот, стал запечатлевать на полотнах свои воспоминания, на десятки последующих лет обретя в них источник вдохновения. Своеобразным манифестом любви Марка Шагала к Витебску стало его поэтическое обращение «К моему городу Витебску», опубликованное 15 февраля 1944 г. в Нью-Йорке в журнале «Эйникайт» («Единство»), который издавал американский Комитет еврейских писателей, художников и ученых. В это время художник жил в Нью-Йорке, куда он перебрался из Франции, спасаясь от фашизма. 10
Это стихотворение в прозе — объяснение в любви Витебску, своеобразное послание через время и пространство: «Давно уже, мой любимый город, я тебя не видел, не слышал, не разговаривал с твоими облаками и не опирался на твои заборы. Как грустный странник — я только нес все годы твое дыхание на моих картинах. И так с тобой беседовал и, как во сне, тебя видел. Мой дорогой, ты не спросил с болью, почему, ради чего я ушел от тебя много лет назад. Юноша, думал ты, что-то ищет, какую-то особую краску, которая рассыпается, как звезды с неба, и оседает светло и прозрачно, как снег на наши крыши. Откуда он это берет, как это приходит к нему? Почему он не может найти все это рядом, тут в городе, в стране, где ро-
дился? Может, этот парень вообще «сумасшедший»? Но «сойти с ума» от искусства?.. Ты думал: «Вижу — я этому мальчугану в сердце запал, но он все «летает», он срывается с места, у него в голове какой-то «ветерок». Я оставил на твоей земле — моя родина, моя душа — гору, в которой под рассыпанными камнями спят вечным сном мои родители. Почему же я ушел так давно от тебя, если сердцем я всегда с тобой, с твоим новым миром, который являет светлый пример в истории? Я не жил с тобой, но не было моей картины, которая не дышала бы твоим духом и отражением. Иногда бываю я печален, когда слышу, что люди говорят обо мне на языках, которых не знаю и не могу понять, — они говорят о моем отношении к тебе, будто я забыл тебя. Что говорят они? Мало мне моих художнических терзаний, должен я еще выстоять как человек. Не зря я издавна мечтал, чтобы человек во мне не был виден — только художник. Еще в моей юности я ушел от тебя — постигать язык искусства... Я не могу сам сказать, выучился ли я чему-либо в Париже, обогатился ли мой язык искусства, привели ли мои детские сны к чему-то хорошему. Но все же, если специалисты говорили и писали, что я достиг чего-то в искусстве, то я этим принес пользу и тебе.
И все же я все годы не переставал сомневаться: понимаешь ли ты меня, мой город, понимаем ли мы друг друга? Но сегодня, как всегда, хочу я говорить о тебе. Что ты только ни вытерпел, мой город: страдания, голод, разрушения, как тысячи других братьев-городов моей родины. Я счастлив и горжусь тобой, твоим героизмом, что ты явил и являешь страшнейшему врагу мира, я горжусь твоими людьми, их творчеством и великим смыслом жизни, которую ты построил. Ты это даешь не только мне, но и всему миру. Еще более счастлив был бы я бродить по твоим полям, собирать камни твоих руин, подставлять мои старые плечи, помогая отстраивать твои улицы. Лучшее, что я могу пожелать себе — чтобы ты сказал, что я был и остался верен тебе. А иначе бы я не был художником! Ты не скажешь мне, что я слишком фантазирую и непонятен тебе. Ты же сам в глубине души своей — такой. Это же твои сны, я их только вывел на полотно, как невесту к венцу. Я тебя целовал всеми красками и штрихами — и не говори теперь, что ты не узнаешь себя. Я знаю, что уже не найду памятники на могилах моих родителей, но, мой город, ты станешь для меня большим живым памятником, и все твои новорожденные голоса будут звучать, как прекрасная музыка,
будут звать к новым жизненным свершениям. Когда я услышал, что враг у твоих ворот, что теснит он твоих героических защитников, я словно сам воспламенился желанием создать большую картину и показать на ней, как враг ползет в мой отчий дом на Покровской улице, и из моих окон бьется он с вами. Но вы несете навстречу ему смерть, которую он заслужил, потому что через смерть и кару, возможно, много лет спустя, обретет он человеческий облик. И если бывало, что какая-то страна объявляла святым человека, то сегодня все человечество должно было бы тебя обожествить, мой город, вместе с твоими старшими братьями Сталинградом, Ленинградом, Москвой, Харьковом, Киевом, и еще, и еще, — и всех вас назвать святыми.
Мы, люди, не можем и не имеем права спокойно жить, честно творить и оставить этот свет, пока грешный мир не будет очищен через кару святую. Я смотрю, мой город, на тебя издалека, как моя мать на меня смотрела из дверей, когда я уходил. На твоих улицах враг. Мало ему было твоих изображений на моих картинах, которые он громил везде. Он пришел сжечь мой настоящий дом и мой настоящий город. Я бросаю ему обратно в лицо его признание и славу, которые он когда-то дал мне в своей стране. Его «доктора от философии», которые обо мне писали «глубокие» слова, сейчас пришли к тебе, мой город, чтобы сбросить моих братьев с высокого моста в воду, похоронить их живьем, стрелять, жечь, грабить и все это наблюдать с кривыми улыбками в монокли.
11
Витебск. Освобожденный город. Июнь 1944 г.
Витебск. Фото 1946 г.
12
13
Витебск. Освобожденный город. Июнь 1944 г.
Витебск. Фото 1946 г.
12
13
Мне не нужен больше мой собственный дом, если вы даже его спасете, во всех ваших сердцах — мое жилище. Ваше дыхание мне дорого, как бальзам. И счастлив был бы я принести тебе новую весть, как сам ты, мой город, принесешь ее миру». 1
Пожар в Витебске. Фото 24 июня 1887 г.
Дом-музей Марка Шагала на Покровской улице. Фото С. Плыткевича.
Прошение родителей Шагала о постройке дома на Покровской улице. 1900 г. Национальный исторический архив Республики Беларусь.
Марк Шагал появился на свет в Витебске 24 июня (по старому стилю) 1887 г. 2 во время большого пожара — самого страшного за все XIX столетие, в результате которого выгорела почти треть города. Его родители в это время жили «в маленьком домике у дороги, позади тюрьмы на окраине Витебска», как писал позднее художник в автобиографической книге «Моя жизнь», в районе, который назывался Песковатик. В этом домике родителям Шагала вместе с маленьким сыном, которого назвали Моисеем, 3 довелось жить недолго. Семья вскоре переехала в другую часть города — Задвинье — и обосновалась на Покровской улице. «Здесь, на Покровской улице, я родился еще раз», — признавался художник, оглядываясь на свое прошлое. 4 Вначале родители Шагала, Хацкель и Фейга-Ита, имели только один деревянный дом на Покровской улице, но со временем усердным
Перевод с идиша Давида Симановича. Цит. по: Симанович Д. Мой Шагал или Полет любви. Витебск, 2001. С. 21–23. По новому стилю свой день рождения художник всегда отмечал 7 июля. 3 Артистическое имя Марк художник принял уже в Париже. 4 Шагал М. Моя жизнь. М.: Эллис Лак, 1994. С. 7. 1 2
14
15
Мне не нужен больше мой собственный дом, если вы даже его спасете, во всех ваших сердцах — мое жилище. Ваше дыхание мне дорого, как бальзам. И счастлив был бы я принести тебе новую весть, как сам ты, мой город, принесешь ее миру». 1
Пожар в Витебске. Фото 24 июня 1887 г.
Дом-музей Марка Шагала на Покровской улице. Фото С. Плыткевича.
Прошение родителей Шагала о постройке дома на Покровской улице. 1900 г. Национальный исторический архив Республики Беларусь.
Марк Шагал появился на свет в Витебске 24 июня (по старому стилю) 1887 г. 2 во время большого пожара — самого страшного за все XIX столетие, в результате которого выгорела почти треть города. Его родители в это время жили «в маленьком домике у дороги, позади тюрьмы на окраине Витебска», как писал позднее художник в автобиографической книге «Моя жизнь», в районе, который назывался Песковатик. В этом домике родителям Шагала вместе с маленьким сыном, которого назвали Моисеем, 3 довелось жить недолго. Семья вскоре переехала в другую часть города — Задвинье — и обосновалась на Покровской улице. «Здесь, на Покровской улице, я родился еще раз», — признавался художник, оглядываясь на свое прошлое. 4 Вначале родители Шагала, Хацкель и Фейга-Ита, имели только один деревянный дом на Покровской улице, но со временем усердным
Перевод с идиша Давида Симановича. Цит. по: Симанович Д. Мой Шагал или Полет любви. Витебск, 2001. С. 21–23. По новому стилю свой день рождения художник всегда отмечал 7 июля. 3 Артистическое имя Марк художник принял уже в Париже. 4 Шагал М. Моя жизнь. М.: Эллис Лак, 1994. С. 7. 1 2
14
15
трудом приумножили семейное достояние и построили еще два деревянных и один кирпичный дом. Семейство быстро увеличивалось. После старшего Моисея в 1889 г. родилась Анна (или Хана, как ее звали в семье), после нее — Давид (1891 г.), Зисля (или Зина,1893 г.), близнецы Лея (Лиза) и Маня (1898 г.), Роза (1899 г.), Мария (1902 г.), которую в семье все называли Марьясей. Самая последняя девочка — Рахель — появилась на свет в 1904 г., но прожила около пяти лет. «Вокруг церкви, заборы, лавки, синагоги, незамысловатые и вечные строения, как на фресках Джотто. Явичи, Бейлины —
Родители М. Шагала. Фрагмент экспозиции.
16
молодые и старые евреи всех мастей трутся, снуют, суетятся. Спешит домой нищий, степенно вышагивает богач. Мальчишка бежит из хедера. И мой папа идет домой», — писал Шагал о годах своего детства на Покровской улице. Для большой семьи места в четырех домах, принадлежавших Шагалам, было достаточно, некоторые помещения они даже сдавали внаем. Внутренний двор был вымощен булыжником, чтобы избежать лишней грязи в осеннюю и весеннюю распутицу. В кирпичном доме, в котором теперь создан мемориальный Дом-музей художника, предприимчивая мама Фейга-Ита открыла небольшую бакалейную лавку, пополнявшую не только скромный семейный бюджет, но и дававшую возможность удовлетворить ее страсть к общению. Главный предмет торговли составляли селедки из
бочек, овес, пиленый сахар, мука и свечи. Шагал всегда вспоминал о своих родителях с большой теплотой и любовью. Мать художника была женщиной энергичной, общительной и предприимчивой. Она имела дар слова — «большая редкость в бедном предместье», вела хозяйство, руководила мужем и детьми, с заботой и вниманием относилась к собственным сестрам. «Весь мой талант таился в ней, в моей матери, и все, кроме ее ума, передалось мне», — писал Шагал в «Моей жизни». Глава семейства Хацкель Мордухов Шагал был человеком тихим, набожным и работящим. Художник оставил несколько портретов своего отца — запечатленных на холстах красками и кистью, а также в слове на страницах «Моей жизни». Хацкель Шагал всегда зарабатывал
Кухня. Фрагмент экспозиции. Фото С. Плыткевича.
17
трудом приумножили семейное достояние и построили еще два деревянных и один кирпичный дом. Семейство быстро увеличивалось. После старшего Моисея в 1889 г. родилась Анна (или Хана, как ее звали в семье), после нее — Давид (1891 г.), Зисля (или Зина,1893 г.), близнецы Лея (Лиза) и Маня (1898 г.), Роза (1899 г.), Мария (1902 г.), которую в семье все называли Марьясей. Самая последняя девочка — Рахель — появилась на свет в 1904 г., но прожила около пяти лет. «Вокруг церкви, заборы, лавки, синагоги, незамысловатые и вечные строения, как на фресках Джотто. Явичи, Бейлины —
Родители М. Шагала. Фрагмент экспозиции.
16
молодые и старые евреи всех мастей трутся, снуют, суетятся. Спешит домой нищий, степенно вышагивает богач. Мальчишка бежит из хедера. И мой папа идет домой», — писал Шагал о годах своего детства на Покровской улице. Для большой семьи места в четырех домах, принадлежавших Шагалам, было достаточно, некоторые помещения они даже сдавали внаем. Внутренний двор был вымощен булыжником, чтобы избежать лишней грязи в осеннюю и весеннюю распутицу. В кирпичном доме, в котором теперь создан мемориальный Дом-музей художника, предприимчивая мама Фейга-Ита открыла небольшую бакалейную лавку, пополнявшую не только скромный семейный бюджет, но и дававшую возможность удовлетворить ее страсть к общению. Главный предмет торговли составляли селедки из
бочек, овес, пиленый сахар, мука и свечи. Шагал всегда вспоминал о своих родителях с большой теплотой и любовью. Мать художника была женщиной энергичной, общительной и предприимчивой. Она имела дар слова — «большая редкость в бедном предместье», вела хозяйство, руководила мужем и детьми, с заботой и вниманием относилась к собственным сестрам. «Весь мой талант таился в ней, в моей матери, и все, кроме ее ума, передалось мне», — писал Шагал в «Моей жизни». Глава семейства Хацкель Мордухов Шагал был человеком тихим, набожным и работящим. Художник оставил несколько портретов своего отца — запечатленных на холстах красками и кистью, а также в слове на страницах «Моей жизни». Хацкель Шагал всегда зарабатывал
Кухня. Фрагмент экспозиции. Фото С. Плыткевича.
17
шел к доске, почернеть как сажа или покраснеть как рак. Мне казалось, я лежу без сил, а надо мной стоит и лает рыжая из страшной сказки собака. Рот у меня забит землей, землей облеплены зубы». В предпоследнем классе за неуспеваемость Шагал был оставлен на второй год. Наконец летом 1905 г. учеба в училище была завершена.
К этому времени юноша уже имел первый опыт общения с искусством. «Однажды в пятом классе, — писал Шагал в «Моей жизни», — на уроке рисования зубрила с первой парты, который все время щипался, вдруг показал мне лист тонкой бумаги, на которой он перерисовал картинку из «Нивы» — «Курильщик». Я ринулся в библиотеку, впился в толстенную «Ниву» и принялся копировать
И. Пэн. Автопортрет с палитрой. 1898 г.
Здание бывшего Витебского городского четырехклассного училища.Фото Л. Хмельницкой. 2011 г.
на жизнь тяжелым физическим трудом — он был грузчиком на складе Яхнина, позже работал приказчиком. «Работать в лавке, как отец, я не мог, просто не хватило бы физических сил ворочать тяжеленные бочки», — вспоминал Марк Шагал. Несмотря на скромные заработки родителей, дети в семье не бедствовали, для них всегда
находился кусок хлеба с маслом, «этот извечный символ достатка». С пятилетнего возраста Мовша Шагал, как и всякий еврейский мальчик, должен был посещать хедер (начальную еврейскую школу) или учиться у меламеда, приглашенного в семью. В 1900 г. ему исполнилось 13 лет — возраст совершеннолетия. По законам Талмуда,
юноша, которому исполнилось 13 лет и один день, уже мог жениться, так как с этого времени сам отвечал перед Богом за свои грехи. В этом возрасте ему первый раз навязывали на руку и на лоб тфилин 5, читали Тору в синагоге, и отец благословлял Бога за освобождение от ответственности за поведение своего сына.
Тфилин – прямоугольные черные кожаные футляры, в которых лежат написанные на пергаменте отрывки из четырех мест Торы. Мужчины каждый будний день к утренней молитве прикрепляют специальными кожаными ремешками один тфилин к голове, а другой – к левой руке.
5
18
В 1900 г. Мовша Шагал поступил в Витебское городское четырехклассное училище с ремесленными классами — русскоязычное светское учебное заведение, которое давало начальное образование. Учеба будущему художнику большого удовольствия не доставляла. Примитивная система обучения, грубые нравы учеников, окружавших застенчивого юношу, — все это способствовало тому, что Шагал начал учиться очень плохо. Он был не уверен в себе, стал заикаться и не мог у доски ответить урок, даже если и знал его. Свои переживания художник очень образно и трогательно описал позднее на страницах «Моей жизни»: «Ужас сковывал меня при взгляде на множество голов над партами. Содрогаясь болезненной дрожью, я успевал, пока
И. Пэн. Улица в Витебске. 1900-е гг.
19
шел к доске, почернеть как сажа или покраснеть как рак. Мне казалось, я лежу без сил, а надо мной стоит и лает рыжая из страшной сказки собака. Рот у меня забит землей, землей облеплены зубы». В предпоследнем классе за неуспеваемость Шагал был оставлен на второй год. Наконец летом 1905 г. учеба в училище была завершена.
К этому времени юноша уже имел первый опыт общения с искусством. «Однажды в пятом классе, — писал Шагал в «Моей жизни», — на уроке рисования зубрила с первой парты, который все время щипался, вдруг показал мне лист тонкой бумаги, на которой он перерисовал картинку из «Нивы» — «Курильщик». Я ринулся в библиотеку, впился в толстенную «Ниву» и принялся копировать
И. Пэн. Автопортрет с палитрой. 1898 г.
Здание бывшего Витебского городского четырехклассного училища.Фото Л. Хмельницкой. 2011 г.
на жизнь тяжелым физическим трудом — он был грузчиком на складе Яхнина, позже работал приказчиком. «Работать в лавке, как отец, я не мог, просто не хватило бы физических сил ворочать тяжеленные бочки», — вспоминал Марк Шагал. Несмотря на скромные заработки родителей, дети в семье не бедствовали, для них всегда
находился кусок хлеба с маслом, «этот извечный символ достатка». С пятилетнего возраста Мовша Шагал, как и всякий еврейский мальчик, должен был посещать хедер (начальную еврейскую школу) или учиться у меламеда, приглашенного в семью. В 1900 г. ему исполнилось 13 лет — возраст совершеннолетия. По законам Талмуда,
юноша, которому исполнилось 13 лет и один день, уже мог жениться, так как с этого времени сам отвечал перед Богом за свои грехи. В этом возрасте ему первый раз навязывали на руку и на лоб тфилин 5, читали Тору в синагоге, и отец благословлял Бога за освобождение от ответственности за поведение своего сына.
Тфилин – прямоугольные черные кожаные футляры, в которых лежат написанные на пергаменте отрывки из четырех мест Торы. Мужчины каждый будний день к утренней молитве прикрепляют специальными кожаными ремешками один тфилин к голове, а другой – к левой руке.
5
18
В 1900 г. Мовша Шагал поступил в Витебское городское четырехклассное училище с ремесленными классами — русскоязычное светское учебное заведение, которое давало начальное образование. Учеба будущему художнику большого удовольствия не доставляла. Примитивная система обучения, грубые нравы учеников, окружавших застенчивого юношу, — все это способствовало тому, что Шагал начал учиться очень плохо. Он был не уверен в себе, стал заикаться и не мог у доски ответить урок, даже если и знал его. Свои переживания художник очень образно и трогательно описал позднее на страницах «Моей жизни»: «Ужас сковывал меня при взгляде на множество голов над партами. Содрогаясь болезненной дрожью, я успевал, пока
И. Пэн. Улица в Витебске. 1900-е гг.
19
И. Пэн. После обеда. 1920-е гг.
На стр. 22: Витебск. Улица Грибоедова. Фото Л. Хмельницкой. 2005 г. Витебск. На стр. 24-25: Старое еврейское кладбище. Фото 2010 г.
20
21
И. Пэн. После обеда. 1920-е гг.
На стр. 22: Витебск. Улица Грибоедова. Фото Л. Хмельницкой. 2005 г. Витебск. На стр. 24-25: Старое еврейское кладбище. Фото 2010 г.
20
21
22
23
22
23
Витебск. Суворовская улица. Открытка начала ХХ в. На стр 24: Витебск. Улица Суворова. Фото Л. Хмельницкой. 2007 г.
24
25
Витебск. Суворовская улица. Открытка начала ХХ в. На стр 24: Витебск. Улица Суворова. Фото Л. Хмельницкой. 2007 г.
24
25
26
27