5 stikhiy4 2012 by rucomix.ru

Литературно-художественный журнал ISSN 2226-3586

ПЯТЬ СТИХИЙ Творчество без излишнего пафоса

№4 (6) – 2012 Учредитель, шеф-редактор: Ратундалов А.В. Рег.свид. № ДЦ 3130-757Р от 6.01.2012 г. Редакционная коллегия: Анна Воинова (КЛУ), Иван Волосюк (МСПС), Ирина Кузнецова (СП России), Иван Нечипорук (МСПС), Корректор: Е.А. Ратундалова. Информационный портал: http://5stihiy.blogspot.com Адрес редакции: Украина, Донецкая обл. г.Горловка-14, ул. Стожка – 138/11 Произведения принимаются только на п/я: 5stih@bk.ru

Материалы принимаются после положительного решения редколлегии. Редакция знакомится с письмами читателей, не вступая в переписку. Рукописи не возвращаются и не рецензируются. Авторы опубликованных материалов несут ответственность за подбор и точность фактов, цитат, статистических данных, имен собственных и прочих сведений. Мнения авторов могут не совпадать с точкой зрения редакции. Тираж 310 экз.

Фото на обложке – Дмитрия Сазонова и Виктора Коваленко. Художественное оформление Станислав Григорьевич Каплун

В НОМЕРЕ: Литературные объединения Наталья Бугир - 2 Елена Диченко - 2 Елена Мищенко - 3 Иван Нечипорук – 4 Антонина Никифорова- 5 Микола Новіков– 6 Александр Савенков - 7 Наталья Вукотич - 8 Алла Дашкеева - 9 Людила Калиник - 10 Любовь Карнаухова - 11 Михаил Маляров - 12 Валентина Пащенко - 12 Александр Челаков – 13 Александр Чиненов - 14 Светлана Шемякина – 15 Ирина Глебова – 17 Алексей Ланцов – 18 Наталья Мери – 19 Мария Розенблит – 20 Ольга Пуссинен – 21 Ольга Сванберг – 23

Литературная Ойкумена (с миру по нитке) Татьяна Бобровских - 24 Анна Гросул – 25 Юрий Максименко - 26 Тамара Малеевская – 27 Николай Тимохин – 28 Владимир Шаронов - 29

Стихия прозы

Ольга Прилуцкая – 30 Оксана Турченко – 34 Анна Шемахова – 37

Литературное содружество Александр Кобелев – 38 Ольга Олгерт – 41

Стихия публицистики Николай Гончаров – 43

ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ Горловское литобъединение «Забой» Истоки литературного движения в Горловке уходят в 20-е годы 20 столетия. Здесь была создана литературная ячейка с шахтерским названием "Забой". По имени литературно-художественного приложения к губернской газете "Кочегарка", первый номер которого вышел в Артемовскке в 1923 г. Сегодня ЛитО "Забой" является одним из крупнейших объединений Донбасса. НАТАЛЬЯ БУГИР

Член Национального союза писателей Украины. Автор поэтических сборников: «Горькая весна», «Пятый туз», «Витинанка», «Абетка», «Азбука», «Избранное», «ALTER EGO». Член литературного объединения «Забой». * * * Не знаешь, что тебе простила, Не знаешь, что еще прощу – У Вечности я погостила, Теперь себя и отпущу, Гостинец же ее припрячу, Чтоб ты опять не отобрал, Молясь, чтоб сердце стало зрячим, А ты – хотя бы раз не прав. * * * Три дня в сравнении с веками – Они перевернули жизнь, И так же падали стрижи, И волны обнажали камни, И ты в сто первый раз давал Зарок любить меня до гроба, И в это верили мы оба, И в сердце целый мир был мал, В котором подарил мой Каин Три дня… В сравнении с веками.

ЕЛЕНА ДИЧЕНКО

Родилась 28 мая 1975 года в городе Горловка. Поэзией увлекается с детства. Стихи печатались в альманахах «Восхождение», коллективном сборнике «Злато стремя». В рядах литобъединения «Забой» с 1999 года. * * * Стихи – от желания объяснить Кому-либо что-либо. Может, не всем. Нас свяжет с тобою незримая нить Еле касаясь запретных тем.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Незримая нить, ненадёжная нить Не сможет судьбы соединить. И я о привязанности молчу, Я быть привязанной не хочу… Зачем же птицей к тебе лечу? СЕНТЯБРЬ На тонкой паутинке сентября качаемся над пропастью сомнений и ждём под серым небом озарений, о трудностях почти не говоря. И ждём плодов, ждём золотых плодов не своего, так хоть чужого сада. Красив сентябрь, как щедрая награда, оплата долговременных трудов. На тонкой паутинке Бытия над пропастью, и всем ветрам подвластны, Ах, лишь бы знать, что жертвы не напрасны! И может быть, что жизнь прошла не зря.

ЕЛЕНА МИЩЕНКО

Коренная горловчанка, член литературного объединения «ЗАБОЙ» с 1990 года. Лауреат областного конкурса им. Н.Рыбалко. Автор книг «Золотая колыбель» и «Не кажи не вмію, а кажи навчусь». * * * Сыплет снегом зима На дома и дорожки. Старый дворник ворчит, Разгребая занос. Воробьям - беспризорникам Хлебные крошки Добрый мальчик из пятой Квартиры принёс. Смотрит мама в окно, Умиляясь любимому сыну, А мальчишка на птичек Таращит глазёнки свои. Вот такую сегодня Я видела утром картину: Добрый мальчик, зима И клюющие хлеб воробьи. Снег поставил заслон Между нами и миром,

ПЯТЬ СТИХИЙ

И такая вокруг Поднялась кутерьма! Кем он вырастет, Мальчик из пятой квартиры? Что оставит в душе у мальчишки зима? ОСЕННИЙ РОМАНС Как рано в наш город нагрянула осень, Как рано листву опалила огнём. Давай суету на мгновенье отбросим, Вдвоём постоим под осенним дождём. Давай постоим под дождём листопада, Подставив ладони под солнечный свет. Если осень приходит - значит, так надо. Кому-то так надо, а может, и нет. А может, и нет, просто тайну природы Увы, разгадать, никому не дано. А кружатся листья, опьянев от свободы, Им лететь или падать - уже всё равно. Я с листьями рядом закружусь в листопаде, Едким дымом костра проплыву над землёй К голубым небесам, словно к высшей награде, Позабыв всё, что было в этой жизни со мной.

ИВАН НЕЧИПОРУК

Горловчанин. Заочно закончил филфак ДГПУ. Работает на ГП «Артёмуголь».Член Международного сообщества писательских союзов (МСПУ), лито «Забой» и Международного клуба православных литераторов «Омилия». Смотритель сетевого лито «Стражи Весны». К ИОАННУ ЗАТВОРНИКУ За грядой холмов священных мне дышать на много проще… Отутюжена ногами, мириадами сапог Эта тропка меловая, что ведет меня сквозь рощу, К месту, где стоит незримо храм, величественно строг. Сердце бьётся и трепещет от предчувствия и света… Ни души, но только свечи до сих пор ещё горят, Где застывшие деревья внемлют солнцу безответно, Там молитвой наполняясь, я стою у алтаря. Здесь присутствие Святого вся природа осязает, Здесь легко освободится от мирских проблем и зол. Боль проходит, только радость упивается слезами, И молитва тонет в сладкой песне монастырских пчёл.

ПЯТЬ СТИХИЙ

* * * Своя у каждого Россия! Виктор Дронников

У каждого своя Россия! Боль моя – Её по-настоящему не знаю, Хоть мой Донбасс, где проживаю я, Когда-то слыл Южнороссийским краем. Я с материнским молоком впитал Язык – не предков, а великороссов. Для Украины я варягом стал – Быть пасынком на Родине непросто. Как сын, не знавший матери стремлюсь, Преграды на пути своём осиля, Идти к тебе неведомая Русь, И в Украине находить Россию!

АНТОНИНА НИКИФОРОВА

Родилась в 1951 году в г.Тюмень. В Горловке живёт с 1975 года. С 1992 года является членом литературного объединения «Забой», в альманахе «Восхождение», в коллективных сборниках. * * * К.Т. Была обычной женщиной когда-то, Звёзд с неба не хватала, и жила Случайно из гнезда упавшей птахой, Счастливой, несчастливой, пополам. Мы встретились, хоть долго шли друг к другу. Ты подарил мне два больших крыла: Теперь я птица-женщина! И трудно Представить мне – что не тебя ждала.

ПЯТЬ СТИХИЙ

* * * Мы все уйдём – кто в срок, а кто до срока – Туда, где ждут покой и тишина, Где все равны, где не важны пороки, И не имеют смысла имена. …Но, уходя, мы оставляем память Длиною в суть свершённых нами дел, Не зная, кто вослед нам бросит камень, Кто горсть земли - в земную колыбель.

МИКОЛА НОВІКОВ

Народився в м. Горлівка. Сорок років відпрацював на машинобудівному заводі ім.С.М.Кірова. Лауреат премії ім. П.Безпощадного (1995 р.) та обласної премії Ім.В.Шутова (2008р.) Нагороджений медаллю Ім.П.М.Горлова. Голова літературного об'єднання "Забой" з 2006 року. * * * Як тільки я тебе зустріну, то відчуваю серця спів. Пробач мені мою провину, я зраджувати не хотів. Але вона була мов рута, така ж духмяна і п`янка. Я пив її немов отруту і жага й досі не зника. Ти не шукай в собі причину, облиш дивитись з-під руки. 3 тобою я - до неї лину, а з нею - мрію навпаки. Живу й не можу зрозуміти, чи все насправді то було. Літа минають. Став сивіти. І не збагнув - життя пройшло. * * * В ставок, заквітчаний лататтям, впадав не гомінкий струмок. Рибалка, розпалив багаття, на крюк підвісив казанок.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Здіймався пар від юшки пряний, він ніздрі лоскотав і смак. Вставало сонце. Слід багряний, як павучок, мотав літак. А навкруги буяло літо І навіть шахтний терикон зумів забарвлення змінити без зайвих слів і перепон. Життя крилате, наче жайвір, з'єднало землю і блакить, щоб ми красу її і намір в душі відчули... кожну мить.

АЛЕКСАНДР САВЕНКОВ

Родился в 1964 году в г. Горловке. Закончил Туапсинский гидрометеорологический техникум. Член литобъединения «Забой». Автор поэтического сборника «Смутное время». Лауреат городской литературной премии им. П.Г.Беспощадного. * * * Город без имени – в мареве дачном, в городе – дом, в дому – окна с решётками, столик невзрачный с письмами к никому, на терпеливо-ленивой бумаге – болиголовы слов, тропы степные, курганы, овраги, реки без рукавов, мальчик с отцовским биноклем на шее, бронзов, светловолос, машет и машет бумажному змею, горькое чудо слёз, длинная нота оборванной нити, слышная лишь ему, ветреный вечер и свитер забытый, ветхая даль и… в дому дикие маки – на выцветших стенах, сколько в них не кружи, быт омрачит ощущенье подмены, правдоподобной лжи, в кресле под лампой в ещё один вечер, мошки на свет летят, дни, как матрёшки, и в каждый всё меньше втискиваешь себя.

ПЯТЬ СТИХИЙ

* * * Прекрасный снимок – чахлая сирень и ты вся в чёрном белые тюльпаны колышешь, как дитя, субботний день: я из лито вернусь под вечер пьяный, стоит теплынь, вздыхает грузный дом, пока с тобой по комнатам под ручку гуляет май, как будущий разлучник, и чай мы пьём, конечно же, втроём, и просит белым шёпотом щенка наш нерождённый сын, таясь в тюльпанах, – прекрасный снимок, память на века чужого счастья и самообмана.

||||||||||||||| Литературная студия «МУЗА» г. Дзержинск Литературная студия появилась в 1960-х годах при газете «Дзержинский шахтёр». В данный момент руководит студией учитель-словесник Любовь Карнаухова. Студийцы публикуются в периодике, в литературных альманахах и журналах, так же в свет выпущено немало авторских книг поэзии и прозы. НАТАЛЬЯ ВУКОТИЧ

Родилась в г. Дзержинске в 1978 году. Окончила Украинский государственный университет водного хозяйства и природопользования. Стихи начала писать со школьной скамьи. Публиковалась в коллективных сборниках «Уголь и слово» и «Встряска», в альманахе «На семи ветрах». *** Я устала дышать В завиток остывающей жизни. Отчуждения шарм Леденяще тоскою вновь взбрызнет. Улетает с губ жар, Не согревший холодной мишени. В мертвость зим мозг мой стар От желаний остались лишь тени. Внешний мир - что есть он? Расхождение с заданной целью. Курс в мишень отклоненОн заслушался музык свирельных. Но смогу ли понять взгляд в себя: Это дар или кара? Я устала дышатьВся я только мечта, Вся я только полет Икара.

ПЯТЬ СТИХИЙ

*** Дыханье ветра для тебя Смешается с моим дыханьем. Как приоткрылись грёз желанья Ты вспомнишь, в осень уходя. Желанием прощать, любя, Наполнишь чувства новой тайной. Ведь этот взгляд такой случайный, Случайным не был для тебя. Желанье искренность найти И утонуть в её признаньях. И гордым быть от пониманья, Что смог средь будней обрести Бесценное любви сиянье. И будет ночь, и будет тайна: Дыханье ветра для тебя Смешается с моим дыханьем.

АЛЛА ДАШКЕЕВА

Родилась в г. Дзержинске. Закончила педагогическое училище. Пишет стихи для детей и взрослых. Публиковалась в коллективных сборниках «Уголь и слово», «Встряска», альманахах «Восхождение», «На семи ветрах», в журнале «Пять стихий». Победитель городского поэтического конкурса «Светлое Рождество» (2009 год). МИР ПОЭЗИИ Луна, купаясь в отраженье света, Любуясь зябью сонных вод реки, Сияньем лунным холила поэта, Их отношения до трепета близки. Пел соловей под звуки нежной лиры, Флюиды счастья впитывал Зефир И разносил их ароматом мирры В тот день, когда вошла я в этот мир. ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ Дзержинск – не Минск, не Киев, не Москва. На карте мира точкой не отмечен, Ворчун брюзжит – провинция, тоска, А я иду, расправив гордо плечи. Мне сладок воздух улиц городских, Аллей тенистых свежая прохлада,

ПЯТЬ СТИХИЙ

Здесь в рифму мягкую ложится стих, А мне другого счастья и не надо. Мне дорог у дороги василёк, Здесь каждая тропинка мне знакома, Я с молоком впитала уголёк – Соседствовала шахта рядом с домом. Посёлок Кирово и террикон, На «Северной» отец всю жизнь работал, Есть у забойщика у каждого свой «конь», Он кровью заработанный и потом. Микрорайон Зелёный - здесь мой дом, Лесная улица – дуб, сосны, ели. Люблю свой город, мне спокойно в нём, И мне мои места не надоели. Копры Дзержинск мой красит в цвет зари, С них ночью зажигает звёзды, Путь к дому мне укажут сизари, Домой вернуться никогда не поздно. Дзержинск – не Минск, не Киев, не Москва. На карте мира точкой не отмечен, Уехав ненадолго, дня на два, Спешу опять, родной, к тебе на встречу!

ЛЮДМИЛА КАЛИННИК

Историк по образованию. Публиковалась в альманахах «Восхождение», «На семи ветрах», в журнале «Пять стихий». Автор поэтического сборника «Между нами – листопад». В 80-е годы руководила литературной студией «Муза». НЕ ПАРА. Судьба шептала: «Он тебе не пара!» Змеился шёпот ядом горячо. И сердце, пропустив момент удара, Кольнуло мне чувствительно в плечо. Переживаю я свою Голгофу На пятачке безликой пустоты. Хроническою стала катастрофа, Где в эпицентре вечно будешь ты. МЁД Мёд лето в соты паковал, В них блещет золотом роса И месяца полуовал, Что скрёб рогами небеса.

ПЯТЬ СТИХИЙ

В них зноя летнего истома, Где аромат цветов плывёт. И взятку взять пчела готова, Чтобы сложить в янтарный мёд. Среди созвездий всем знакомых, Подозреваю – может быть, Что две Медведицы готовы В него все лапы запустить.

ЛЮБОВЬ КАРНАУХОВА

Родилась в Краматорске. Работала 39 лет учителем- словесником в г.Дзержинске. Пишет стихи и публицистику. Публиковалась в коллективных сборниках «Уголь и слово», «Встряска», альманахах «Восхождение», «На семи ветрах», в журнале «Пять стихий». С 1997г руководит литературной студией «Муза. *** Что может быть печальнее разлуки И безысходней слова «никогда»? Не обовьют меня твои уж руки, И не зажжется в сумраке звезда. Я буду жить в беззвездном тусклом мире, Мучительно и ревностно храня Твой голос, пахнущий степной полынью, В тот миг, когда окликнул ты меня. Я не забуду все его оттенки И выраженье твоего лица, Когда ты клялся, что любовь нетленна И не имеет горького конца. …Тогда, наверно, думали мы оба, Что наше счастье крепче твердых скал. Не смея раньше срока догадаться, Что в тот момент ты вдохновенно лгал. *** Там, на грани счастья и беды, И земли на грани, и воды. Там, на грани тайны и печали, Я тебя внезапно повстречаю. Я тебя узнаю по рассказам, По глазам, не виденным ни разу. По улыбке, светлой и широкой. По морщинке, горькой и глубокой.

ПЯТЬ СТИХИЙ

МИХАИЛ МАЛЯРОВ

Родился в 1985 в г. Дзержинске. Учится в Донецком национальном университете на историческом факультете. Пишет стихи. Публиковался в альманахе «На семи ветрах». ВРЕМЯ Вид с космоса- планета, как на пляже Вращаясь, греет, нежа телеса, Струится свет, пронзая небеса, Земля кружится в сумасшедшем раже. Земная ось - огромные качели На полюсах, меняя зиму с летом, Кусками сутки режет ярким светом, Тенями, обрамляя параллели. Плохое мягким ластиком стираем, Невзгоды и потери – глушит время. Забвение лишь облегчает бремя, В пути конец, которого не знаем. ЗА СЛОВОМ СЛОВО… Писатель открывает новый мир Пером в строке в моменты откровенья, Ему покажет только озаренье, Герой или злодей его кумир. Луи лукавый, храбрый Рескатор, Раскольников – убийца и старуха, И комиссар Катани – жертва спрута, Велик для дум писательских простор. За словом слово он рождает жизнь И за героем вслед тебя уводит, Тропой неведомою колобродит Через десятки многоликих призм.

ВАЛЕНТИНА ПАЩЕНКО

Родилась в пос. Новгородское. Медик по образованию. Ранее занималась в литобъединении «Парус» (пос. Новгородское). Является членом литературной студии «Муза». Публиковалась в сборнике «Встряска», в альманахе «На семи ветрах». Я ПИШУ, КАК ЖИВУ... Стройность звуков и ритм ударений, Я пишу как живу, как дышу. Не приемлет строфа возражений, Словно плод, коль под сердцем ношу.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Не ложится в прокрустово ложе, Ей свобода - родная сестра. Пусть она ни на что не похожа, Мир получит чуть больше добра. Сердце бьётся легко и свободно, И на улице скоро весна. Я приветствую, Боже, свободу, Мне она изначально дана. Выбираю, меня выбирают, О, какая случайность успеха! Слава будто снежинка растает, Прозвучит шаловливое ль эхо? *** Я свободна как ветер, Мне колёса к чему?! Нежно солнышко светит, Улыбаюсь ему. Мне под ноги ложится Шар земной не спеша, И как будто бы птицей Ликует душа.

АЛЕКСАНДР ЧЕЛАКОВ

Родился 23.09.1988 в г. Дзержинске. Окончил Дзержинский горный техникум и Украинскую инженерно-педагогическую академию в г. Артемовске. Работает на шахте «Новодзержинская». Публиковался в альманахе «На семи ветрах». НОВАЯ СТРОКА Снова голову ломая, Темой нового стиха, Прочная встает, глухая, Твёрдая, как сталь, стена. Не дает за рамки выйти, В корне все идеи давит, Не оставив прежней прыти, Всё забросить вдруг заставит. Но приходит вдохновенье В неожиданных местах, Замирают на мгновенье Стрелки на ручных часах. И плетутся рифм лианы, Нитью вяжутся слова,

ПЯТЬ СТИХИЙ

Проверяются карманы Шустро, в поисках листа. Клавишей клавиатуры, Или ручкой чудака В фонд родной литературы «Лезет» новая строка. МУЗЫКАНТ Во мне - великий музыкант! Точу уменье год за годом. Не пропадёт в конец талант, Непризнанный моим народом! Мой дар - врождённый тонкий слух Не балован богатым залом, Чувствительный к октавам дух Не нужен никому и даром. Уменье проявить пытался (Нет фальши в ноте, ни в одной) И как я только не старался, Но прогоняли с глаз долой. С концерта шёл без роз домой, А очень стать хотелось первым, Жаль, нет профессии такой«Чудак, играющий на нервах»!

АЛЕКСАНДР ЧИНЕНОВ

Родился в г. Дзержинск. В 1989 году закончил исторический факультет Донецкого Государственного университета. Публиковался в периодике и альманахе «На семи ветрах». Пишет стихи и прозу. ПАМЯТИ ДРУГА Полу-Гамлет ты был Также полу-Челкаш, Хоть и пылок, Но в тонких Вопросах несмелый. Умер Митька Макеевский, Сказочник наш. И фамилию он Носил чистую – Белый.

ПЯТЬ СТИХИЙ

ЖУРАВЛИ Через океан сквозь густой туман Журавли по небу пролетают. Где их ждет, друзья, Новая земля. Птицы это сердцем ощущают. Как у журавлей, Так и у людей: Путь, порою, наш во мраке, ночью. В розовый туман Прячется обман. К цели мы стремимся в одиночку. Надо мной кружась, Стая пронеслась (С журавлями юность промелькнула), След их в облаках Замела пурга Зимним сном повсюду жизнь уснула.

СВЕТЛАНА ШЕМЯКИНА

Родилась на Украине. Живёт в г. Дзержинске. Имеет два высших образования: техническое и экономическое. Работает в городском финансовом управлении. Публиковалась в коллективных сборниках «Уголь и слово», «Встряска», альманахах «Восхождение», «На семи ветрах», в журналах «Пять стихий».и «Три желания». Автор сборников «Звёзды падают в августе» и «Владея пламенной душой». МЕНЯ МАНИЛА ВАША ЛИРА... Ф.И. Тютчеву Я в мир поэзии входила На звук чарующей кифары*. Меня прельщала Ваша Лира Изыскано манили чары. Завороженная внимала Её пленительным напевам, Усталость, как рукой, снимало Бальзамом будто сердце грело. Всё, что со мной происходило, И то, что мучило годами, Когда-то сами пережили, И описали Вы стихами.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Я также с грустью замечала, Что за добро добром не взыщешь, Как феникс, душу возрождала На месте, ставшем пепелищем. Во мне «Две силы роковые…», «Всесилен я...», «Молчанье», «Вечер», «Душа хотела б...», о России... – Казалось мне, звучали вечно. Я Вам всем сердцем благодарна За мир лирических сюжетов, В котором Муза – лучезарна В союзе с лучшим из поэтов. ПОД КРОНАМИ СОСЕН... Под кронами сосен беспечно Проносится время, и Вечность Своей неразгаданной тайной Уносит меня неслучайно В прошедшие юностью дали, Где верили мы и мечтали, Где ждали, страдали, любили И всё-таки счастливы были. Под кронами сосен беспечно Мне вновь улыбается Вечность! Сокрыв свою тайну до срока, Уносит в иной мир далёкий В страну неизведанных далей (о них лишь душа моя знает). Надеюсь, печаль там забуду И, может быть, счастлива буду… Под кронами сосен беспечно Над временем властвует Вечность...

|||||||||||||||

ПЯТЬ СТИХИЙ

Объединение русскоязычных литераторов Финляндии Объединение русскоязычных литераторов Финляндии создано в 2000 году. В него входят прозаики, поэты, литературные критики и переводчики. Основными направлениями в деятельности Объединения являются: издание литературнохудожественного журнала «Иные берега»; перевод произведений финской художественной литературы на русский язык; сохранение русского языка и русской культуры; исследовательская работа в области языка и литературы, а также эмиграции и проблем русскоязычной диаспоры как в Финляндии, так и в других странах и другие направления. ИРИНА ГЛЕБОВА

Родилась в Саранске. Закончила факультет иностранных языков Мордовского государственного университета. Второе образование – музыкальное. Стихи начала писать еще в школе. В 2003 году опубликован первый стихотворный сборник «Камертон», в 2008 – второй сборник «Другие». С 2006 года является членом Координационного совета молодых писателей Поволжья. ВОСПОМИНАНИЯ О СКАНДИНАВИИ Светило робкое сквозь желтую листву Ласкает оголившиеся камни. Его другим я именем зову, Разбуженная в час промозглый, ранний. И с неба низкого, как будто с потолка, Плывущие вальяжно и нескоро Белесые глядятся облака, Как в зеркала, в бездонные озера. Балованные чайки над водой Прозрачные распахивают крылья, А на камнях старинной мостовой Не видно русской, милой сердцу пыли… На старой башне время дрогнет вспять, И колоколен незнаком мне говор. «Есть время жить, есть время воскресать» – Поют часы и будят город снова. *** Саксофон, играющий джаз Возле церкви Святой Марии. И дома повторяют на раз Музыкальную эйфорию. Деревянных скамеек ряд Расправляет пустые плечи. Перекупщик мой ловит взгляд, Не узнав чужестранной речи.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Лейтмотив продолжая петь, Попаду, от дождя продрогнув, В узкогорлых проулков сеть К заглянувшим друг в друга окнам. Белобрысый спешит варяг Мне навстречу, в ладонь зевая, И глотает мой тихий шаг Бесконечная мостовая.

АЛЕКСЕЙ ЛАНЦОВ

Поэт, филолог. Родился в Красноярском крае. Окончил филологический факультет Ульяновского педагогического университета им. И.Н. Ульянова. С 2006 года живёт в Финляндии. Постоянный автор журнала «Иные берега» (Хельсинки). Автор книги стихов «Русская тоска» (Ульяновск, 2003) и монографии «"Будут все как дети Божии...": Традиции житийной литературы в романе Ф.М. Достоевского "Братья Карамазовы"». НАЧАЛО ПОЭЗИИ Наверно, так: затор осенний В твоём несмелом городке Случись, и всё стихотворенней Живёт душа в своём мирке. Ни метафизикой, ни бытом (Зачем ей?) не увлечена, В голубозём небес зарыта С луною заодно она. Как силы или, может, соки, Что копятся весной в стволах, Душа накапливает строки Под пенье птах. …………………………………. Всепобеждающее время, Как написал мудрец-пиит, Ценить едва ли что умея, Один язык боготворит. *** Встал на якорь ноябрь. Закавычено время пространством. Чайник чувств выкипает до дна – не пора ль его снять? Ты контужен иллюзией, брат, и с тупым постоянством Ты готов умирать от любви, а потом от любви воскресать. Дефилируют листья, и смех из окна: бутафоры Городского театра опять у себя наверху

ПЯТЬ СТИХИЙ

Допоздна мастерят – в этот раз офицерские шпоры, Ожерелье невесте, погоны её жениху. О, любитель красивых статисток в совковом театре, Ты здесь лишний герой – для тебя даже реплики нет! Ты из тёмного зала идёшь за кулисы в антракте И сидишь наверху, игнорируя пышный буфет. Погружаешься в дрёму и видишь, как полые люди Ставят трон тишине, зарываясь почти в облака. Лишь во сне и возможно порой созерцание сути. Сны, как иглы, остры, и до смерти четыре шага. Ну а после в гримёрку к сидящей ещё в ожерелье Кто с букетом, а ты с ощущеньем таким неземным: Одинокую жизнь, посвящённую стихослуженью, Мне нельзя на любовь променять, разменять, как алтын...

НАТАЛЬЯ МЕРИ

Свою короткую жизнь прожила в России, Эстонии, Каире и Алжире. Последние двадцать лет проживает в Финляндии, в Хельсинки. Работает секретарем по культуре в обществе «Финляндия – Россия».Автор поэтического сборника «Я – везде, я – нигде». Председатель правления ”Объединения русскоязычных литераторов Финляндии”. *** Как зерно прорастает зелёным ростком на весеннем, распаханном поле – так любовь просыпается в сердце моём, против воли моей, против воли... Против ветра иду, не взирая на дождь металлических взглядов колючих... Средь туманов горящее солнце найду, разгоню неподъёмные тучи! Позабуду о времени, месте, о том, с кем делила свою безутешность... И, оставив движения круг на потом, погружусь с головой в безмятежность... *** Любимый мой, мы станем солью лениво дышащих морей, мы станем криком, станем болью на юг летящих журавлей...

ПЯТЬ СТИХИЙ

Летящих над осенней Русью, где золотые купола, наполненной пьянящей грустью, что по особому тепла. Мы станем пламенным закатом, ласкающим отвесы скал, под грохот позднего раската откроешь то, что не сказал,.. И день вчерашний станет былью, и слов вчерашних не найти... Мы унесёмся млечной пылью по крупно звёздному пути.

МАРИЯ РОЗЕНБЛИТ

Родилась и выросла на Украине, под Киевом. В 1968 году переехала в Эстонию, в Таллинн, где живёт до сих пор. Член Объединения русских литераторов Финляндии, а также Эстонии, член Союза писателей Москвы. Многократный финалист, лауреат и победитель литературных международных конкурсов: Каверинского литературного конкурса (2012), Венского литературного конкурса «Литературная Вена». Финалист конкурса «Русский стиль» и «Славянские традиции» (2011). *** Схиляє троянда голівку, Пелюстку зроняє додолу, А серце зітхає так гірко І лине без мене додому Туди, де беруть свій початок, І місяць, і зорі, і сонце, Де те босоноге дівчатко Весну виглядало в віконце. Трояндовий кущ в самотині Так вірно щораз розцвітає... Для тих, хто живе на чужині, Пелюстками шлях вистеляє. *** Хвилини мить – ото є щастя, Тож як затримати її? Або ж спіймати, якщо вдасться, И вже не випустити, ні! Ось, стисла пальці міцно-міцно... В неволі мить, але ж моя! Шматочок щастя хай навічно Зі мною буде на життя...

ПЯТЬ СТИХИЙ

Крізь пальці жевріє, ледь гріє, Чому ж так серцю боляче? Адже спіймала щастя-мрію – В руці затисла, не втече! Чому так холодом війнуло? Адже в долоні щастя вщерть, Відкрила – пусто, обмануло, Або ж втекло вид мене геть! Щаслива мить – то птаха в небі І їй дана пташина доля, То ж міцно стискувать не треба – Їй краще смерть – а чим неволя...

ОЛЬГА ПУССИНЕН

Поэт, прозаик, переводчик, ученый-филолог. Родилась в Мордовии. Живет в Хельсинки с 2001 года. В настоящее время пишет докторскую диссертацию по вопросам билингвизма в хельсинкском университете. Главный редактор литературно-художественного журнала «Иные берега». Автор поэтического сборника «Жизнь в двух частях» (2012). БРАТУ 1. – Словно к Моисеевому кусту, Я приду по весне к твоему кресту, Что стоит, как и летом, молод и крепок. Ты ушел, никому ничего не сказав, И теперь моя жизнь – как базар-вокзал, Где стою на перроне с кулечком орехов. А вокруг все шумят и гудят поезда… Ты ушел, а я-то ведь вот никуда Не девалась из бренного этого мира. Лезут во все прорехи, как лопухи, Мелкие огрехи, большие грехи, И бредут, спотыкаясь, не в ногу мои стихи, Будто рота солдат без командира. И такая, ты знаешь, в душе маета, И такая стоит в голове пустота, И тебя не увидеть уже никогда Посреди ежедневного стука и звона. А часы убегают мутной водой, Размывает слезой бережок крутой, И так трудно услышать напев простой, Лишь гремят барабаны под стенами Иерихона. – Ах, родная, постой, постой у креста, Посмотри, – уж раскрыли почки уста,

ПЯТЬ СТИХИЙ

Пробивается тонкая ткань листа, Прорастает древесная плоть стихами… Скоро, скоро в ночи соловей запоет, По реке уплывет ветхий зимний лед, И предсмертный яд на губах обратится в мед, И расправит бумажные крылья птенец оригами. В этот день, прошу, не рыдай ты мене, – Я уже не во гробе, я на Луне, На Венере, на Марсе, в мерцающей млечной пыли. Ты вложи в мои раны свои персты И почувствуй снова всю синь высоты, И поверь, что теперь моя жизнь – это ты, Улыбнись и скажи: «Мы – есть. Мы – были…» 2. Если об этом думать, то знаешь сама, – Если об этом думать, то можно свихнуться с ума. Горы и долы стоят, ну а Черная речка течет; Бог предъявляет суровый армейский расчет, – Бог говорит, что пока не узрю благодать, Первого номера мне, как ушей, не видать. Только Иосифа мне не догнать никогда, – Брат мой ушел, не сказав ни зачем, ни куда. Брат мой у Бога в архангелах служит, а я Все постигаю законы путей бытия, Все, как слепое щеня, у порога скулю, Не соглашаясь свести единицу к нулю, Не понимая, что там, за великою Ра Будет Свобо… и Любо… и прекрасное Бра… *** Боже, пусть лишится он покоя, Пусть тоска-печаль его сгрызет, Пусть по-волчьи на луну он взвоет, Дням с ночами потерявши счет. Желтой ревностью пусть заболеет, Злою лихорадкою любви, Пусть в жару дрожит, а в стужу млеет, Жар отравы чувствуя в крови. Пусть никто помочь ему не сможет, Перестанет пусть он есть и пить,

ПЯТЬ СТИХИЙ

Пусть однажды ночью, – слышишь, Боже? – Без меня он не захочет жить! И когда без причащенья примет Смерть на этом медленном огне, – Все былое наконец-то сгинет. Я спокойно улыбнусь во сне.

ОЛЬГА СВАНБЕРГ

Прозаик, поэт, переводчица, продюсер. Родилась в Санкт-Петербурге. Живет в Хельсинки. Закончила университет путей сообщения в Санкт-Петербурге. Член правления Объединения русскоязычных литераторов Финляндии. Автор романа в стихах, новеллах, эссе и переводах «Две осени года» и книги «Время действия (Сага о дилетантах)». КАПИТАНУ МОЕГО СЕРДЦА Эти руки мои – беспризорные птицы, Что летают в безмолвии стужи ночной. Им с чужбины вернуться бы, соединиться И найти себе дом за твоею спиной. Эти губы мои – одичавшие розы, Что цветут для себя в придорожной пыли. Им бы сад свой найти, чтобы в утренних росах Они слиться с твоими однажды могли. Это сердце мое – одинокое судно, Что плывет без руля сквозь дожди и туман. В рубке выключен свет. Там свежо и безлюдно. Три гудка. И поющий для нас океан… РОССИЯ Давно заросшие могилы, К которым выбраться нет сил… Я об одном всегда просила, О чем любой бы попросил. Любой, живущий за границей, Очерченной как на войне, Который смог уже смириться С привычной болью в глубине. Я об одном тебя просила: Остаться честною со мной. Простое, горькое «Россия»… И вздох застыл, и свет – стеной.

ПЯТЬ СТИХИЙ

ЛИТЕРАТУРНАЯ ОЙКУМЕНА ТАТЬЯНА БОБРОВСКИХ

Пишет психологические статьи, стихи, прозу. Замужем, воспитывает троих детей, поёт в церковном хоре. Живёт в Торонто, Канада. Член Международного клуба православных литераторов «Омилия». СТУЧИТ ДУША С ПРОТЯНУТОЙ РУКОЙ Стучит душа с протянутой рукой, В её ладонях - капли тёплых слёз... Душа рвалась, хотела быть живой, Но ветер расплескал и свет унёс. Она ждала, надеялась - а вдруг Смахнёт судьба с кривой дороги грязь, И разомкнёт порочной жизни круг, Чтоб жить привольно, тихо, не таясь. Душа стучала, распахнув свой мир Промозглый, падший, тёмный и пустой. Из огрубевших, тайных чёрных дыр Сочилось время грешной кутерьмой. На стук души слеталось вороньё, И не было, казалось, больше сил... В житейском море, жалкую её Господь спасал и бережно любил. ЖЕНСКОЙ ЖИЗНИ АНТУРАЖ Мармеладная улыбка, Тени, пудра, карандаш. Виртуальная открытка, Сплетни, поиск распродаж. Запах кофе, призрак лета, Разговоры ни о чём. Рядом — он, а счастье — где то, Сердце плачет, боль — ручьём. Зависть подло завывает — Жертва поймана в капкан, Жизнь по капле выпивает И судьбу кладёт в карман. Посиделки иль поминки, Через час и не поймёшь.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Маскарадные картинки — День за днём и в каждом — ложь. Мармеладная улыбка, Пирсинг, SPA и татуаж… Ускользает день. Ошибка — Женской жизни антураж. |||||||||||||||

АННА ГРОСУЛ

Родилась в Кишиневе, Молдова. Журналист. Стихи пишет с 14 лет. Увлекается иностранными языками и футболом. Лауреат премии «Автор года-2010» в номинации «Поэзия». Член творческого клуба «Наше поколение» и участник творческого движения «Улица искусств». *** говоря о власти, я не думаю о стране. всё, что меня волнует, сходится к одной точке. я женюсь на ней, у тебя – две прекрасных дочки; ты имеешь власть, я давно на глубоком дне. я смотрел твои фото с ибицы – я растерян: ты теряешь форму, обретаешь что-то совсем чужое. это колет словно старое рваное ножевое. я всё так же слаб и всё так же несовершенен. я сейчас сорвусь, не подумай, что часто ною. я, в отличие от тебя, ищу хоть какой-то выход. если хочешь прожить со мной, позвони мне и очень тихо назови моё имя, и я сделаю все остальное. *** мне останутся лишь стрихнин да старые кружева. отравить королеву легче, чем свергнуть с трона. если будешь в маске - пойдет молва, что уродство, увы, не в силах скрывать корона. все они - королевы маленьких городов заполняют ниши согласно росту и этикету. ты попробуй занять престол, не нажив врагов сразу станешь желанной судьбы макетом. что до фрейлин - утопят в зависти, как в пруду. по большому счету, если подумать - они и правы им-то вряд ли воздастся честно по их труду, вот они и придумывают расправы. королевы, конечно, знают, но им плевать, ведь они всемогущи даже в ночных халатах:

ПЯТЬ СТИХИЙ

"слуги, если они однажды решат восстать, пусть не мыслят себя сияющими в палатах". как я зла на мелких пафосных королев, мнящих, что они - власть, не имея власти ни над кем, окромя быков, уходящих в хлев за бурёнками, изнывающими от страсти. |||||||||||||||

ЮРИЙ МАКСИМЕНКО Родился 9 декабря 1964 г. в деревне Гдень Брагинского района Гомельской области. Закончил Минский институт культуры. Живёт, работает в Гомеле. Член Союза писателей Беларуси. *** Белорусскому акварелисту Фёдору Киселёву

Молилось долго дерево нагое Перед иконой мартовских небес. И от молитв во мне поэт воскрес. И по земле я вновь побрёл изгоем, Чтобы под древом слушать звёзд псалмы, Чтобы рыдать над их извечным смыслом. И Млечный путь, зависший коромыслом Над головой моей, позвал меня из тьмы. *** Душа моя, уставшая, омойся В купели слёз в священный час молебна. Признаться в грешных помыслах не бойся — Молитва покаянная целебна. Душа моя, сойди с пути гордыни. Смиренна будь в земной лихой юдоли. Омытая, прозревшая, отныне Одной подчинена ты — Божьей воле.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Уставшая душа, скажи на милость, От Неба стала дальше или ближе? В купели покаяния омылась? Теперь же сквозь огонь молитв пройди же! |||||||||||||||

ТАМАРА МАЛЕЕВСКАЯ

Родилась в Харбине (Китай). Живёт в Австралии. Окончила Квинслеэндский университет, там же преподавала русский как иностранный. Редактор-издатель литературного русского журнала «Жемчужина». ДАЛЁКИМ И БЛИЗКИМ... Я по-русски пишу Вам о боли Из далёкой страны на восток. Обжигает глаза горечь соли Не пробьётся на камне цветок. Наша дружба, как песня: не спетой, Оборвалась на самой заре, Оттого что Россия зачем-то Захлебнулась в крови "в октябре"... Милый друг, я - из "вражьего стана". Пусть войны уже нету давно, Но болит незажившая рана Мне Отчизны иметь не дано. Мои предки сражались когда-то Защищали монарха, народ... И поднялся тогда брат на брата Кровью залил страну красный сброд. Милый друг, Вы не в силах смиряться, Признавать за "врагом" правоту. Ваш удел - не любить, а бояться... И лелеять в душе пустоту. Всё проходит. Россия воскреснет, Слёзы вытрет и дальше пойдёт... Только как же мы будем с той песней Оборвём... - кто за нас допоёт? НА ЗАКАТЕ Ты пройдись. На скамейке у моря Посиди на закате порой...

ПЯТЬ СТИХИЙ

Тихо плещет прибой. Точно с горя Солнце красным глядит за горой... Всё проходит: обиды, печали Они все исчезают, как дым, Оттого что ветра повенчали Море с небом – навек - голубым. Счастье тоже, как рай, голубое Так что трудно с земли рассмотреть. Слышишь - радости звуки в прибое? Слышишь - ветер зовёт улететь..? |||||||||||||||

НИКОЛАЙ ТИМОХИН Родился и проживает в Казахстане, в г.Семипалатинске. Закончил филологический факультет Семипалатинского пединститута. Председатель казахстанского отделения Всемирной корпорации писателей, член СП России. Автор двух книг, к изданию готовится третья. *** Чёрная полоска неудачи Разделила жизнь твою опять На две части. Только это значит Следом счастье сможешь ты познать. Даже и не надо в чудо верить, Лишь уверенно иди своей дорогой. Всех на ней препятствий не измерить, Только приведёт она к порогу Дома твоего. И в темноте, В дождь, в пургу и в сильное ненастье. Это будет долгий путь к мечте И к вершинам истинного счастья. *** За собою меня позови, Необъятные дали открой Где простор чистой, светлой любви, На свидание с давней мечтой. Я душою хочу отдохнуть, Уж давно - много зим, много лет. Но тернистым был жизненный путь У меня, и покоя всё нет.

ПЯТЬ СТИХИЙ

За собою меня поведи, Верю, счастье с тобой повстречаем. Будет радостных дней вперед Столько, сколько мы их пожелаем. |||||||||||||||

ВЛАДИМИР ШАРОНОВ

Родился в городе Богородске Горьковской области (ныне Нижегородской) в 1952 году. Живёт и работает в г. Гомеле. По профессии — врач. является членом Белорусского литературного союза «Полоцкая ветвь». ОКТЯБРЬ Золотом сыплет печальная осень, Словно богач на предсмертном одре. Душу волнует небесная просинь, Вновь мы о прошлом грустим в октябре. Снова слеза на ресницах искрится, Сердце зашлось в непонятной тоске. В небе листок одинокий кружится, Клин журавлиный летит вдалеке. Рыжее солнце пока ещё греет, Нас одаряя теплом не спеша. Осенью каждой на год всё стареет, Лишь молодой остаётся душа. ЭТОТ ДЕНЬ День этот золотом осенним напоён И сказочно-блаженной, чудной негой. То осень исполняет вальс «Осенний сон» На струнах паутинных. Словно с неба Мелодия звучит, как гимн прощальный, Тому, чего уж нет, и больше не вернёшь. И этот день прозрачный, как хрустальный, Не повторится больше, тем он и хорош. Мелькает вычурное бабочки крыло, Как будто лепесток, упавший с розы. И сердцу хорошо, и на душе светло, Но впереди нас ждут зимы угрозы – Ещё кружатся листья в вихре вальса, На землю всё ж они в бессилье упадут. О, Господи! Тебя молю я, сжалься, Когда холодные дни в жизнь мою войдут!

ПЯТЬ СТИХИЙ

СТИХИЯ ПРОЗЫ ОЛЬГА ПРИЛУЦКАЯ Прилуцкая Ольга Владимировна родилась в прошлом веке в г.Якутске. С семи лет до окончания средней школы №41 жила в г.Горловке Донецкой области. Окончила Красноярский политехнический институт - инженер-строитель, экономист. Автор романа "Общежитие", повести "Не повернется время вспять...", пьес, рассказов, поэтических переводов с украинского и чешского языков. Изданы две собственные книги. Член Европейского конгресса литераторов, лауреат международной литературной премии им. Юрия Каплана, дважды лауреат международного конкурса "Славянские традиции". Редактор журнала "Доля" (Крым).

РОДОВАЯ ПАМЯТЬ Мне сегодня приснился отец. Вот уже четверть века мы с ним изредка встречаемся во сне. Как быстро летит время! Каждый следующий год короче предыдущего. Завтра мне пятьдесят. Господи, неужели я уже прожила столько лет? Страшно-то как! А кажется, что я все такая же, как в двадцать пять и в тридцать… Но мой папа умер, едва ему перевалило за эту половину века. Я похожа на своего отца, и мне всегда говорили: «Ты — Ворошилина!» Хотя на самом деле у меня была другая фамилия. Потому что мой дед, Ворошилин Алексей Алексеевич, пропал без вести на войне. Опасаясь, чтобы это не навредило во взрослой жизни сыну, бабушка записала его на свою девичью фамилию, оставив младших дочерей Ворошилиными. Их у нее двое. Последняя родилась в июне сорок первого, через семь дней после начала войны. Вряд ли успел увидеть ее отец, ушедший на фронт. Она-то его знает по единственной фотографии довоенной поры, из которой гораздо позже сделали цветной портрет и повесили на стену. А папа мой помнил отца всю жизнь. Я же на этот портрет обращала внимание нечасто. Висит да висит себе… Круглолицый, с добродушным взглядом, взрослый, как мой папа, мужчина. Чужой, если честно. Позже, заезжая к бабушке раз в год-два, я встречалась с голубыми глазами молодого парня с портрета. Со временем он становился уже младше моего папы, а потом — и меня самой… Как-то в детстве я обиделась на бабушку. Не помню, за что. Папа, уловив мое настроение, решил поговорить со мной. — Знаешь, дочь, ты не серчай на бабушку Полю... Она добрая. Только не всегда ласковая. Так ведь это потому, что жизнь у нее тяжелая была. Больно много трудностей выпало на ее долю. В войну осталась с нами троими одна. Пришлось работать в шахте, таскать вагонетки с углем. Страдала, оттого что не могла накормить нас досыта, и мы с сестрами то стреляли воробьев из рогатки, то просили милостыню втихаря от нее. У нее, дочь, только руки жесткие, а душа мягкая и добрая. Так ведь этими руками она сама дом построила… Дом и вправду был не хуже, чем у кого-то на их улице в небольшом шахтерском поселке. Вообще-то Ворошилины родом из Курской области. Говорят, у моего прадеда был очень большой яблоневый сад и справный дом в деревне на реке Псел. Но в коллективизацию все отобрали. Бабушка-то из голытьбы была, ее не коснулось

ПЯТЬ СТИХИЙ

раскулачивание. Она считалась в деревне красавицей. А жених Алешка, единственный сын состоятельной и уважаемой за честность семьи, был просто очень добрым и любящим парнем. Этим и покорил ее сердце. Поженившись, уехали в Донбасс. Наверное, дед мой специально увез свою Полюшку подальше от родных мест. Потому что у нее там была любовь. Говорят, что когда еще в девках она шла на свидание к другому, Алешка убегал в рожь и плакал. А уж женившись на своей жар-птице, он ревностно оберегал семью! И жили хорошо. Сначала сына родили, вскоре дочку. Но война, война, подлая, все перечеркнула! Бабушке был тридцать один год, когда она осталась одна в оккупации с тремя ребятишками, мал-мала меньше. А муж пропал без вести. Хотя, после войны приходил к ней односельчанин, служивший вместе с ее Алексеем. Говорил, что своими глазами видел, как того убили во время боя за Смоленск. Звал ее замуж. Отказала, хоть и любила его когда-то. Да теперь у нее муж был. Не верила, что он погиб. А коль не погиб, к ней вернется обязательно. Он верный. Но не вернулся… Так и прожила моя бабушка одна с тремя детьми. Всех выучила, дала высшее образование. Сама-то она училась читать, будучи уже взрослой, по книжке Пушкина «Барышня-крестьянка». Эта пожелтевшая от времени книжонка у нее за иконой лежала. Икона висела в летней кухне, куда чужие люди заходили редко. Однажды я осталась там одна. Поставив табуретку на стул, добралась до той иконы, достала книжку и зачиталась. Мне еще семи лет не было, но читать я умела уже года два. Это была первая взрослая книга в моей жизни! Когда бабушка увидела как я ее читаю, она, что-то вспомнив, погладила меня по голове, зацепив мои волосенки заскорузлыми пальцами труженицы, отчего я недовольно дернулась. — Читай, внучка! Алешка вот в богатой семье вырос, а был неграмотным. Даже не мог мне с войны письма написать. Я-то читать выучилась сразу, как замуж вышла… Она никогда не называла его дедом. Он для нее так и остался Алешкой на всю жизнь. Позже бабушка выстроила еще один дом, кирпичный. И снова сама спроектировала и почти все сделала своими руками. А старый дом сломала… Да, этот самый старый дом и приснился мне года через два после смерти папы. Будто собралась вся родня — столы выставили через две комнаты. Все заняты друг другом. Неожиданно в дверном проеме с улицы появляется мой папа с молодым красноармейцем в пилоточке времен Великой Отечественной войны. А папа такой, каким я его помню в последние годы жизни. В шуме застолья одна я обратила на них внимание. В полутемной комнате стоят они, пронизанные лучами солнечного света. Папа обращается к красноармейцу, показывая в мою сторону: — Вот, пап, смотри — мои дочь и жена. Я хочу спросить его: «Какой папа? Ты что?!», но немею, как это обычно бывает во сне. С тем и просыпаюсь. Пришла к бабушке и говорю ей: — Слушай, наверное, дед сегодня умер. Вот что мне приснилось… Рассказала сон. — Не знаю… Я долго верила, что он живой. Порой обижалась на него: «Что ж ты бросил меня, Алешка! Мне так трудно с тремя ребятишками …», — бабушка скорбно поджала губы, вспомнив, видно, все обиды и унижения. — Да, может, и жил себе припеваючи где-нибудь за границей все эти годы, — усмехнулась я. Но невольно снова мысленно, как киноленту, прокрутила свой сон. И тут меня словно озарило — пилотка, и он молодой. Я, неверующая ни в Бога, ни в черта, ни в загробную жизнь, вдруг бухнула: — А, может, они сегодня встретились там, на том свете?

ПЯТЬ СТИХИЙ

Бабушка молча перекрестилась почему-то двумя пальцами и пошла на огород. Я вспомнила, что когда-то она была в старой вере, а потом уж стала как все. Запал мне этот сон в душу. Странный какой-то... Когда год назад я вышла в Интернет, то первым делом обратила внимание на окно «Поиск». Для примера под ним было написано: «А.С.Пушкин». Я набрала свою фамилию. Чего только не выдал компьютер в ответ! Набрала «Ворошилин». Выдали «Историческую летопись Курского дворянства», «Писцовыя книги» с «Ять». Там в записи от 1688 года я увидела фамилию своих предков по отцовской линии. Они и в ней стояли рядом с бабушкиными. Судьба? Интересно! С тех пор я стала искать Ворошилина А.А. на всех сайтах, связанных с Великой Отечественной войной. Даже среди власовцев. Но везде был один ответ: «В базе данных не найден. Слишком мало сведений». Все верно! Бабушки нет в живых уже около десяти лет. Мой папа и его средняя сестра умерли еще раньше. Осталась только самая младшая, сорок первого года рождения. Та вряд ли что знает… Я поднялась с постели, сделала пару привычных упражнений утренней зарядки — на пятьдесят выглядеть не хочется. Весна! Из окна виден Дон. Оттуда доносятся гудки — судоходство началось. Земля в саду усыпана лепестками облетевшего цвета вишни. И яблоня стоит, словно невеста в пене подвенечной фаты. Жизнь прекрасна! После душа подсела к компьютеру, вошла в Интернет. Пробежалась по сайтам. Наткнулась на «Мемориал». Сто раз уж была в нем. «Архивы, генеалогия»… Общались! «ОБД — Мемориал. Данные ЦАМО РФ». А сюда я обращалась? Не помню! Попробовать? Вошла. Как обычно набираю «Ворошилин А.А.» Жду привычный ответ: «Нет данных». Но вдруг появляется условно-графическая фигурка солдата и слова: «Ворошилин А.А. 02.1912 — 16.03.1942 — Русская Борчная» Нет, опять мимо! Не мой Ворошилин. Ничего общего с моим, кроме ФИО. Если 1912 — год рождения, то бабушка с 1910 года. Не может же он быть младше ее? А почему нет? Что-то останавливает меня. Я снова возвращаюсь к таблице. Русская Борчная, что это? В 1688 году мои предки жили в селе Поречном. Гораздо позже оно разделилось на Черкасское Поречное и Русское Поречное, где родился мой папа. Так может быть?.. Да нет! Этот младше бабушки на два года. Что-то я разнервничалась, даже не сразу сообразила, что есть еще и продолжение. Выхожу на другую таблицу. Так, снова 02.1912, но уже Русская Порчная. Конечно, очередной однофамилец, можно не сомневаться! «Воинское звание — солдат (рядовой)» Понятное дело! «Судьба — погиб в плену 16.03.1942». Что ж, царствие ему небесное, этому незнакомому мне страдальцу. Действительно, судьба. Не найти мне своего деда и на этот раз! На всякий случай распечатаю на бумаге эти данные. Только зачем? Но рука сама собой нажала на значок «Печать». Заработал принтер, и из недр машинки медленно выползает лист бумаги. Он ползет, а я вижу на нем совсем не то, что видела на мониторе и хотела распечатать. На бумаге проявляется снимок большого листа с дырками от дырокола по краю, вырванного из какой-то старинной амбарной книги. Что это? Написано авторучкой по-немецки готическим шрифтом. Ничего не понимаю! Куда я влезла? Спокойнее надо, спокойнее! Чего я нервничаю? Снова нажимаю на «Печать». Господи, опять такой же листок выползает, только написано гораздо больше. Кажется, там даже что-то есть и на русском языке. С нетерпением вырываю из зубов принтера листок. Сразу все одним взглядом не охватить. Но бросается в глаза свастика в правом верхнем углу и ниже слева отпечаток пальца в рамке. Под ним по-русски: «Умер 16.3.42». Прямо как в кино! Спокойнее, не нервничать! Читаем документ неизвестно какой давности. Почему его нет на мониторе? Так, WOROSCHILIN ALEKSEJ Ruskaja Portschnaja. Ясно, все о том же! Взгляд вправо. Следующая колонка: по-русски кем-то сделан перевод написанного «кр-ц 410 АП». Не понимаю, что означает печатный шрифт (я учила английский), но той же авторучкой написано: Smolensk (батюшки, Смоленск! Мой?!), 20 VIII 41. Я покрылась испариной.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Неужели мой? Но чего трястись, чего нервничать? Ну и что, может, и мой. Что же теперь? Да нет, не мой! Он с двенадцатого года, а моя бабушка с десятого! Никогда и речи не было, что ее муж младше. А когда о чем вообще-то была речь? Ты хоть раз с бабкой поговорила о ее жизни? Так, все урывками да обрывками. А теперь уж что плакать по волосам, снявши голову? А никто и не плачет. Читай дальше! Pelageja Woroschilina. Ой, мне плохо! Моя бабушка — Пелагея Алексеевна! Не может быть! Дальше! Глаза ничего не видят, руки трясутся! Господи, да что за почерк у этого проклятого немца! Или это я так плохо соображаю, что с трудом различаю латинские буквы? Да вот же ниже русским языком написано это имя и еще ниже — «Шахта Румянцева,46». Мой!!! Мой дед… Нашелся! Как будто живого встретила! Но он умер! Какая жалость! А где умер? В плену. Да понятно! Но где? Руки трясутся все сильнее, бумага в них ходуном ходит. А, вот в верхнем углу: Stalag VI/B Mauthausen. Маутхаузен?! Ужас! Бедный мой, родной мой! Слезы текут ручьем по лицу. Как же ты? Сколько же пришлось тебе выстрадать? Тебе, старообрядцу, которому вера запрещала пользоваться чужой посудой, курить, пить, материться и, конечно же, убивать! Может, потому ты и попал в плен, что не мог выстрелить в человека? Ты же, говорят, был очень добрым! Дед ты мой родной! А я и не помню твоего лица с того старого, восстановленного кем-то портрета. Прости меня! Прости! Но я тебя нашла, нашла! Только вот уже ни бабушке, ни папе не смогу рассказать об этом. Люди! Мой дед не предатель, как считали тогда всех, пропавших без вести! Он не пропал! Он погиб мученической смертью. В Маутхаузене весной сорок второго впервые опробовали газовые камеры на узниках. Об этом я где-то читала недавно! И папа тоже умер в марте… Судьба! Я плачу, а в голове мечутся мысли, одна нелепее другой. Мелькнуло лицо Витьки Бухгаммера, красивого голубоглазого немца, который в студенчестве любил меня. Он был из поволжских немцев, немало пострадавших из-за своей национальности в войну. Славный парень, но что-то не сложилось у нас. Не судьба! Вспомнилось, какие хорошие немцы принимали нас с мужем в Берлине. Они тоже пережили войну. Одна приятная пожилая австриячка пригласила к себе домой. После войны ее угнали в Красноярский край. Мы с ней пили водку, и она вспоминала русские слова «картошка, спасибо, карашо!», сибирский мороз, спирт. А я смеялась и называла ее землячкой, потому что училась там же в институте. И был старый немец, который говорил, что в годы войны работал на санитарной машине, а мы с мужем шутили между собой, не на душегубке ли? И вот оно что! Мой дед погиб в плену у этих милых немцев!.. Нет, у фашистов! В каждой нации есть свои мерзавцы. Но мне-то от этого не легче! Бедный, бедный мой дед! Только мы с тобой из всей нашей семьи побывали за границей. Я вернулась с приятными воспоминаниями, а ты остался там навечно. Но теперь ты жив для меня! Я нашла тебя! Я обязательно приеду к тебе! Ты заново возродился для своих внуков и правнуков! Теперь ты — не просто портрет на стене! Ты мой родной, дорогой мой, погибший за наше будущее. Да ведь я люблю тебя! Спасибо тебе! И прости нас!!! За окном буйно цветут пять яблонь в моем маленьком саду, как когда-то в огромном яблоневом саду моих предков в Курской губернии. Завтра День победы и мое пятидесятилетие. И названа я своим отцом в честь победы Викторией. Я плачу от счастья и от боли за своего деда, бабушку, папу… За всех, кто пережил ту проклятую войну с ее еще долгим эхом… Действительно, праздник со слезами на глазах. Только теперь это для меня не просто фраза из песни. Господи, пусть никогда не будет войн! Люди, берегите МИР! А иначе, зачем она, родовая память?

|||||||||||||||

ПЯТЬ СТИХИЙ

ОКСАНА ТУРЧЕНКО

Родилась в 1983 году в Горловке. Член сетевого лито «Стражи весны». Сейчас живёт и работает в Киеве. Публиковалась в коллективных сборниках, в альманахах, в журналах «Страна Озарение», «Союз писателей», «Лава», «Пять стихий». Лауреат поэтического конкурса им. Олега Герасимова.

СТЕКЛЯННЫЙ МИР ...Подниматься на крышу небоскреба по лестнице скажу вам дело не для хлюпиков – я уж насколько здоров, а все равно запыхался. Я вынул из кармана стеклянный шарик с игрушечной кукольной фигуркой внутри – ей тоже нужно было увидеть этот ВИД С КРЫШИ. Такой... БОЛЬШОЙ! Придуманный город где-то внизу, эти огоньки, слабые гудки будто игрушечных машинок, ненужные, глупые, заблудшие люди кучкой – точь-в-точь как муравьи. И белые-белые облака всего в секунде, всего в шаге от начала воздуха, простора и выхода.... Она делала такие маленькие куколки — знаете, без лица и половых признаков, стандартные маленькие фигурки, стилизованные искусственные человечки. Материалом для этих крошек могло служить что угодно — от глины до носовых платков. Я видел у нее экземпляры из хлебного мякиша, спичек, парафина, пластилина, цветных кусочков ткани, открыток и цветной бумаги. Перечислять можно до бесконечности, потому что куколок у нее было очень, нереально много. Когда я говорю очень много, я именно это и имею в виду. Их было не 100 и не 200 – их были тысячи, и это только тех, которые гнездились огромными семьями у нее в квартире. Всюду – на полочках, под кроватью, между рамами окна и на подоконнике, в раковине и под ванной (и в самой ванной тоже) – их небольшие кукольные тельца буквально устилали дорогу ее жизни. Делала она их всегда очень быстро – как-то ловко скручивала проволочкой тельце, ручки, ножки, небольшую головку и вот очередная куколка присоединялась к скопищу таких же безликих мини-манекенчиков на столе, откуда вскоре смещалась вновь прибывшими на полку (или в ящик стола), потом на пол, затем в дальний угол и так дальше, по наклонной, пока не заканчивалась ее кукольная жизнь под чьим-нибудь неаккуратным ботинком. Она не была ведьмой. И ни о каком вуду речь даже не шла – ни одно мало-мальски серьезное верование не выдержало бы такого наплыва подопытных сувениров. Куколки не прокалывались иглами, не жглись на огне, над ними не читали заклятья и привороты – они просто перемещались в тесном пространстве ее квартиры из одного захламленного угла в другой, влача свою жалкую кукольную долю скитальца по периметру стандартной хрущевки. Она не была сумасшедшей. Хотя я никогда не назвал бы нормальной тридцатилетнюю женщину, живущую будто бы на игрушечной мини-фабрике. Впрочем, об этом я ей конечно не говорил – о таких вещах в нашем последовательном, рациональном и тщательно благоустроенном мире говорить не принято. Ну, в самом деле, фраза “а почему вас до сих пор не забрали в психушку, вы ведь явно ненормальная” звучит как-то не очень вежливо. Хотя она была необычайно рассудительна - и свое, мягко говоря, “странное” занятие маскировала довольно умело, впрочем, это не имеет ни малейшего отношения к притворству и камуфляжу – она просто вполне легально и открыто занималась частной практикой психологической помощи – утверждала, что помогает людям обрести уверенность в себе и самих себя.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Сумасшедшие иной раз бывают так изобретательны. На деле все ее занятия сводились к тому, что жертва (кодовое название “клиент”) садилась перед куколками, выстроенными рядами, и несколько занятий подряд пыталась представить их различными людьми: своими знакомыми и просто посторонними, друзьями и врагами, девочками, мальчиками, шефами, подчиненными, забытыми и еще незнакомыми. Второй этап – клиент знакомился и разговаривал, делился мыслями, проблемами, анекдотами, выстраивал отношения с этими безликими крохами, платил за это деньги и почему-то искренне думал, что такие действия оправданны, обдуманны и, что самое интересное, - нормальны. Последний и завершающий этап тренинга – жертва, (читай, клиент) должна была не попрощавшись с этими своими игрушечными товарищами выйти из комнаты, из тренинга, из помещения, из своего замкнутого круга. Что ж тут необычно и странного? В чем же фокус, секрет поинтересуетесь вы? А разве я не сказал? Пройти человек должен был прямо по телам своих игрушечных знакомых, не обращая внимания на хруст глиняных костей и скрип ломающихся голов под своими подошвами. Я же говорил, что она ненормальная. Или больше даже они – ее неиссякаемые клиенты, готовые выкладывать наличку и чеки за хождение по (пусть и не настоящим) трупам. Иногда она делала особенные куколки. Нет, они внешне ничем от других не отличались, и делались тоже наспех из подручных материалов. Просто это были куколки конкретные люди. Не знаю скольким до меня и после она мастерила их протеже, но что она это делала – уж, поверьте, в этом я уверен. Моя куколка была из парафина – обычного медицинского белого парафина, что продают в аптеке по 8 гривен за баночку. Выбор материала объяснялся просто – это первое, что попалось ей под руку в ее квартире, постоянно терпящей нашествия маленьких безликих человечков. Она сказала, что эта куколка – вовсе не куколка, а на самом деле – это я, настоящий. А еще, что это не я – а все-все. И они тоже настоящие. Но больше это все-таки я, потому что все они на самом деле не существуют, я их просто себе выдумал. Она еще что-то говорила потом, но именно в этот момент я понял, что она не в своем уме и пытался вспомнить: обладают ли буйные сумасшедшие какими либо очевидными отличительными признаками, или внешне они совсем как не буйные? Потом она посадила меня кукольного в стеклянный шар – и клянусь богом, в которого я никогда не верил, что лучшего фокуса я не видел в своей жизни – шар оказался абсолютно целым, без всяких стыков и спаек, а куколка-я висела в нем, будто в вакууме, не касаясь стенок шара. Как она это сделала и в чем секрет – я до сих пор не разгадал, хотя я знаю, как получить ответ на этот вопрос, и если я, наконец, решусь, то сделаю это сегодня вечером... Шар я засунул на верхнюю полку книжного шкафа – туда, где хранятся те самые книги, которые никто не читает (по причине того, что они либо прочитаны еще в школе, било никогда прочитаны не будут). Больше месяца он пылился там, пока я не подумал, что куколке должно быть очень одиноко на самом верху, среди забытых книг. Куколка в стеклянном шаре ничуть не изменилась. Но от нее веяло таким одиночеством и забвением, что я даже с некоторыми угрызениями совести стирал пыль со стеклянной поверхности. А потом, словно извиняясь, поместил сферу на заваленную бумагами поверхность письменного стола – справа от ноутбука. Теперь кукле не должно быть одиноко – мой рабочий стол самое густонаселенное место в моей квартире: я из-за него практически не встаю, дети норовят постоянно подобрать к забавным офисным сувенирчикам, а жена то и дело подсаживается ко

ПЯТЬ СТИХИЙ

Всемирной Паутине. Но куколке не становилось веселее – наоборот, глядя на нее, я с каждым днем понимал, что человечек становится еще более одиноким. Я начал говорить с ним. Точнее с собой. Говорить с куклой казалось мне верхом идиотизма, поэтому, глядя в пустое лицо парафинового пупса, я вел длинные и сумрачные споры со своим внутренним я. Сначала парафиновый человечек ни в какую не хотел идти на откровенность, либо отмалчиваясь, либо хохмя ни к месту, либо швыряя в меня общими фразами. И становился все более грустным в своем стеклянном мире. Но вскоре мы подружились. Хотя вскоре это я немного преувеличил – прошел ни один месяц, пока этот маленький негодяй наконец впустил меня в свой стеклянный шарик. Поначалу я дико завидовал его прозрачной жизни – ему там никто не мешает и не надоедает. Ему тихо и спокойно. Я даже хотел поменяться с ним местами – и поменялся бы, если бы мне было что предложить взамен. А потом он открыл мне глаза. И тайну. Хотя тайна оказалась совсем не тайной, а явным фактом, который впрочем, мы, люди, стараемся не замечать. А именно, что такая стеклянная сфера – она есть у каждого из нас. Просто мы ее не видим. И никогда увидеть не сможем. И потрогать не сможем. И доказать, что стекло это вокруг нас существует, тоже не сможем. Но шар этот он все равно реален, он есть вокруг нас. Вот таким парадоксам научил меня мой парафиновый друг. А когда я это понял и по-настоящему, даже чуть обреченно, принял эту неутешительную новость, я в первый раз увидел свой шар. Он был большой и прозрачный, а я висел в нем странным образом, не касаясь стен, прямо по центру. И у других тоже были свои шары – все мы как в бильярде сталкивались между собой, только сферы наши не бились – стекло сжималось, приближая нас вплотную друг к другу, пружинило, отталкивая в разные стороны, но не билось. И всем остальным было хорошо, ведь они не видели и не догадывались, что на самом деле – они просто куколки, живущие в огромных прозрачных шарах. И мне было хорошо, потому что я один знал, что все мы заключены в стекло. И от этого мне было спокойно и так уютно, ведь что бы я ни делал – шар вокруг меня защищал мое тело и мой мирок от ненужных касаний и других шаров. И я был как бы со всеми и один, и я наслаждался от души этой совместимой несовместимостью, и совсем не замечал как язвительно-сочувственно улыбается куколкая на моем столе. А потом огромный шар вокруг меня стал тесен. Оболочка его, до которой я никак не мог дотянуться, давила на мое тело и сознание. Прикосновения, которых я так ждал от других, терялись на стеклянной поверхности сферы, а одиночество маленькой куклы стало моим собственным. И я вспомнил, что изначально оно и было моим, только я этого не знал, потому что в нашем мире не принято знать то, что на самом деле должно быть известно. Это считается неважным, недостойным и неприличным. И я бился в стены и двери, брал нож и резал невидимое стекло, из которого шла кровь сквозь мои вены. Я стучал головой и руками, и голова болела от этих усилий, а врачи лишь сочувственно качали круглыми лицами и обматывали меня бинтами, пока им не надоело, и они не привязали меня к кровати, обмотав мою стеклянную сферу старыми потертыми кожаными ремнями. А близкие притворялись, что плачут, а сами смотрели на меня как на изгоя, потому что стеклянные сферы оказывается нельзя ломать… Потому что это против правил, против тех правил, которые никто не писал, но которые все знают и которым подчиняются смиренно, потому как это принято в этом парадоксальном мире. Близкие говорили со мной ласковыми голосами и прятали мою куколку, убеждая, что ее никогда не было. А я делал вид что верю им, потому что знал уже – стекло в моем шаре слишком прочное, его не разбить руками, его не сломать вилкой и лезвием, и лишь маленькая куколка знала как от

ПЯТЬ СТИХИЙ

него избавится, лишь маленькая куколка, которую от меня прятали и к которой мне нужно было добраться. А для этого стоило делать вид, что я тоже не вижу своей сферы, что я как все, что я - нормальный. Процесс занял каких-то 7 месяцев, это было трудно и противно, но в конце концов они мне поверили, и вернули меня домой. Стеклянный шар стоял на столе на том же месте. Хотя мне не нужна была уже помощь парафиновой фигурки, потому что я сам знал где выход. Но я хотел спасти и его. Поэтому быстро спрятал кукольный шарик в карман, и незаметно выскочил из квартиры....

||||||||||||||| АННА ШЕМАХОВА Родилась 14 июня 1982 году в городе Горловка. Закончила Горловский ГПИИЯ. Пишет стихи, прозу, публицистику. Член Конгресса литераторов Украины, сетевого литобъединения «Стражи весны». Публиковалась в коллективных сборниках, в альманахах, в журнале «Страна Озарение». Автор поэтического сборника «Ход за ходом».

УТРО Сентябрь. Груши во дворе окончательно сгнили и опали – странный сорт. Утром воздух прозрачный и редкий. Созревшая пыльца прилипает к штанинам. Дворовые коты отсыпаются в тепле – холодная роса им не в радость. Бабка с пятью собаками тревожно зовет Бублика, отбившегося от стаи, зябко кутается в изношенный плащ. Тихо и грустно. Деревья желтеют медленно. Яркие пятна кленов на сером фоне неба. Просыпается выводок сорок, поднимают галдеж. Соседка выходит с тазом, развешивает белье. В окне нерешительно, потягиваясь, появляется Тима – молодой песочный кот. Забирается на дерево, жадно наблюдает за голубями. Мужчина с толстой черной собакой неспешно выходит из подъезда. Пес с энтузиазмом облаивает очередную бабку, плывущую на рынок. Утреннюю тишину разбивает недолгая перебранка. Тощая женщина, с двумя тойтерьерами на поводке и совсем крошечным в руках, здоровается с хозяином черного пса. Недособаки с прозрачными лапками дрожат от утренней прохлады. Динозаврье рычание ЛАЗа дает сигнал автовладельцам, хлопают дверцы, разогреваются моторы. Появляются работники ЖЭКа в оранжевых жилетах, шумят, стучат кастрюлями, окончательно ломают робкое очарование утра.

|||||||||||||||

ПЯТЬ СТИХИЙ

ЛИТЕРАТУРНОЕ СОДРУЖЕСТВО АЛЕКСАНДР КОБЕЛЕВ Новонукутск, Иркутская область. Дважды лауреат и победитель Международного поэтического конкурса «Звезда полей» имени русского национального поэта Николая Рубцова. Автор двух книг стихов. Заведующий отделом поэзии журнала «Северо-Муйские огни» (Бурятия, Россия).

ДЕРЕВЕНСКИЕ ПЕСНИ

ЖАЖДА

Как светлы и как красивы, Словно майский ясный день, Эти русские мотивы На просторах деревень.

Замерло во времени солнце надо мной, и стучит по темени молоточком зной.

Помню, сидя за работой Тихо женщины поют. Я сижу, рисую что-то, И в душе моей – уют.

Лишь трава незрячая – высохший ковыль, лишь, как печь горячая, на дороге пыль.

Мелодичные преданья Как из вечности звучат. Помню грустные Страданья В исполнении девчат.

Степи раскалённые, тени нет нигде. Мысли воспалённые только о воде.

Или праздник, на котором Соберутся всем селом И раздольно сводным хором Грянут песню за столом.

Слышу, будто кружится и журчит поток. Но нигде ни лужицы даже на глоток.

Для меня неповторимы Эти песни давних лет. Мной всегда они любимы – Нелюбимых песен нет.

Мне б дойти до дому, там – с радостью в душе, как в пучине омута, утону в ковше.

Даже песни-нескладушки Мне отрада для души, Даже смачные частушки, Что горланят алкаши.

ДОМ ПОД ПАРУСАМИ «Милый мой, сегодня праздник – Двадцать лет той первой встрече. Помнишь, шёл ты с синей книжкой? Помнишь школьные года?

Жив пока, я всё приемлю: Всю простую красоту. А умру – зарроют в землю – Тихой песней прорасту.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Ты тогда назвался Грэем, Я Ассоль была в тот вечер. Почитай мне Грина, милый, Почитай мне как тогда».

И в зарю вечернюю Уплывает музыка Прямо над теплицами Опустевших дач. Попиликай тоненько, добрая гармоника, Побеседуй с дедушкой, Вместе с ним поплачь.

Вдруг все окна распахнулись И ударил свежий ветер. Дом так сильно накренило, Что он еле устоял. Но морской закон известен: Капитан за всё в ответе. Только Грэй всегда на месте, Крепко держит свой штурвал.

ВЕСНА И ОСЕНЬ На ложечку радости - бочка печали. На узкой тропе, что бежит за оградами, Опять мы случайно с тобой повстречались, Пройдя, оглянулись и встретились взглядами.

Галиот под парусами, Такелаж скрипит натужно, Вся команда за работой – Каждый знает свою роль, Музыканты наготове – Скоро, скоро грянут дружно. И раздастся голос Грэя: «Я пришёл к тебе, Ассоль!»

Весенняя свежесть Цветущего сада В глазах твоих ясных, Моя чернобровая, А взгляд мой сейчас, Как канун листопада, Когда впереди Только осень суровая.

А Ассоль сидела рядом, Позабыв про всё на свете. Двадцать лет – как не бывало, Остановлен бег часов. И прохожие гадают В честь чего сегодня светит Над обшарпанной хрущёвкой Пламя Алых парусов.

Но встречи жестоки В своём постоянстве, В своей безысходности, В тяжести бремени. Прекрасно, Что мы повстречались в пространстве. Ужасно, Что мы разминулись во времени.

БРОШЕНЫЙ Осень. Поздним вечером На скамью у домика Сел старик, задумчиво Голову склонив, А в руках натруженных Шуйская гармоника Завела тихонечко Памятный мотив.

ПЯТЬ СТИХИЙ

ВКУС ОГУРЦОВ Детский сон окутан утреннею негой. Мама разбудила в шесть часов утра: 39

«Всё, сыночек, хватит по деревне бегать, Время сенокоса, помогать пора».

ПОЛЯНА

Для деревни лето – время заготовки, Не на день готовишь, а на целый год. Мы идём в распадок, на плечах литовки, Сзади младший братик налегке идёт.

Здравствуй, милая поляна В зареве жарков. Я вернулся из тумана Тысячи веков.

Травы осыпают сапоги росою, Рядом лес сосновый, вдалеке село. Вроде бы не сложно справиться с косою, Но вначале это очень тяжело.

Хватит мне топтать дорогу. Сяду, посижу. Это место ближе к богу Душу освежу.

То срубаю кочку, то врубаюсь в яму, Но литовку твёрдо, как отец, держу. Может, очень скоро обгоню я маму, А потом и папе спину покажу.

Ветер мысли навевает, И цветок живой Понимающе кивает Рыжей головой.

И сидит братишка на моём прокосе, Пусть сидит, играет – он ещё малыш. Сам-то я сегодня совершенно взрослый: Если есть хозяйство, разве посидишь?

СЕВЕРОМУЙСКИЙ ВЕЧЕР

Мой милый край, мой край безбрежный, Ты и суровый край и нежный, Все проголодались, отдохнуть бы надо, Зелёный край и белоснежный, Мухи надоели, солнце высоко. Храни, Господь, тебя, храни. Вот идём мы к лесу, дышит лес прохладой, …Последний свет с зарёю тает, Хоть и тяжесть в теле, на душе легко. На рельсах звёздочка мигает, И вечер тихо зажигает И легла, как скатерть, белая газета, Северомуйские огни. На газете хлеба целый каравай, Зелень с огорода – угощенье лета, У нас свой мир на самом деле В банке простокваша и в бутылке чай. Своя жара, свои метели, Свой даже свет в конце тоннеля. Стол нам – пень сосновый, Не веришь - приезжай, взгляни. стулья нам – коряги. А вечер всё темней и глуше, Сели рядом мама, братик и отец. Лишь стук колёс покой нарушит, Под улыбку мамы, с видом работяги, И снова тронут наши души ел я самый вкусный в жизни огурец. Северомуйские огни.

ПЯТЬ СТИХИЙ

||||||||||||||| ОЛЬГА ОЛГЕРТ Родилась в г. Целинограде (Астана), в творческой семье. По образованию врач-невропатолог. Более 10 лет живёт в Кёльне. Публиковалась в журналах Германии, России, Финляндии и Украины. Победитель международного берлинского литературного конкурса в номинации «поэзия»(2010). Редактор международного литературного журнала "Европейская словесность". МЕЛОДИЯ ДЛЯ АЛЬТА

Но я – уже не я, Ищи меня другую! Судьба моя в плену Семи высоких нот. Я струнами души Застенчиво торгую, Надеясь, что душа Меня не подведёт. И мысль не подведёт, Играя на гитаре Мелодию любви, Срываясь на печаль. Меняя сотни строк На тайны Страдивари, Я жизнь свою вдохну В забытый жизнью альт. Когда в моих мечтах Распишется Всевышний, Я выберусь на час В далёкую страну. Какой-нибудь чудак Шепнёт мне: "Love you, слышишь?" И я ему отдам последнюю струну. ***

И степь звучит на семь земных октав. И мало звёзд в пригоршне неба, мало На солнце пятен и поющих трав. Здесь слышен шёпот вещей, мудрой птицы, И руки улиц вяжет темнота.. И я мечтаю :только б возвратиться Мне раньше, чем устану я мечтать… *** Я не имею права на печаль, А ты – печалься, жалуйся и сетуй На жизнь, на осень, на мои советы, О том, что нужно радостней звучать, Что нет беды и цвет надежды бел, А цвет любви бессмертию созвучен, И ты стреляешь в небо –смелый лучник, Укравший у амура пару стрел. Там всходит над Измайловским шоссе Мой голос, тот, который ты не слышал, И наши письма падают на крыши Разлуки в среднерусской полосе. А там, где век хранит меня от бед, Мой город шепчет бледными губами.. Я городу влюблённо улыбаюсь, А сердце шлю, Наверное, тебе. ***

Здесь прошлое на части раскололось, И явь моя становится нежней, И кажется, что твой далёкий голос Похож на голос Родины моей, Что дремлет под осенним покрывалом,

ПЯТЬ СТИХИЙ

Вот – речь моя, волна, Бросай её в огонь, В ущелье тишины, Смотрись в её глубины. 41

Вот - Родина моя, Возьми её в ладонь, Корми её с руки, Мой пастырь голубиный.

Ещё мой доверчивый стих Не дрогнул скупыми речами, И нет ещё взглядов и тем, Что с нами отпразднуют вечер, И руки твои в темноте Ещё не нашли мои плечи. И слёзы с полночных высот Не стали счастливым цунами.. Но всё это будет, придёт, Всё это случится... не с нами...

В тот день, когда тоска В окно твоё влетит, И вырастут слова разлуки вдоль обочин, Я выучу любовь, и цвет её картин, Мой ласковый бунтарь, Слепой от счастья зодчий.

***

Услышь мои шаги Как сотни лет назад. Послушай, как звучат Сверчков степные скрипки. Здесь дождь идёт из глаз, И пахнет небом сад. И Родина моя – Сейчас - в твоей улыбке.

Над крышей – туч поющий караван, И тянутся к луне цветные струны. А я хочу туда, где ты и дюны, Обнявшие осенний океан, Где манит волн летящих бирюза, И слышно пенье карликовых сосен. И я тебе пишу - куда-то в осень, Предчувствуя весну в твоих глазах.

***

Где крылья альбатросов верят в дни, Что прячутся сейчас в моей улыбке, И ты играешь жизнь мою на скрипке, Где новая мелодия –пьянит.

«Ещё не любовь – удивленье..» Леопольд Шафранский.

Ещё не любовь - тишина Меж нами в пространстве осеннем, Где радость в полнеба видна, И молится лес о спасенье Листвы на крутых берегах Тоскующей речи столетий.. Ещё не огонь на губах, Ещё ты меня не заметил. И тайна признаний твоих Меня не тревожит ночами,

Где лица гроз о будущем трубят, И длится век, И в ночь открыты двери, Где я пишу стихи, а ты не веришь, Что все мои полёты - для тебя.

|||||||||||||||

ПЯТЬ СТИХИЙ

СТИХИЯ ПУБЛИЦИСТИКИ НИКОЛАЙ ГОНЧАРОВ

Родился 11 декабря 1925 года в слободе Томаровка Белгородской области Фронтовик, ветеран журналистики, член Союза писателей России, литературный критик, очеркист, прозаик, публицист и поэт. Живёт и работает в Москве

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ ВОЗВРАЩЕНИЕ БОРИСА КОТОВА В октябре 1950 года я, в ту пору внештатный корреспондент городской газеты «Кочегарка», получил телеграмму с просьбой срочно приехать в редакцию. Так было часто: меня обычно ждало какое-то поручение. Однако на этот раз заместитель редактора Александр Александрович Эмилит повел со мной разговор о другом. Накануне в автомобильной катастрофе трагически погибла молодая учительница русского языка и литературы средней школы № 73 Людмила Ивановна Клевцова, которую газета приобщала к руководству городским литературным объединением. Энергичная, влюбленная в свой предмет, она охотно помогала Эмилиту проводить занятия местных авторов, собиравшихся тогда в редакции каждое воскресенье. Сообщив, что поедет в областную библиотеку, чтобы подготовить лекцию, которую собиралась прочесть в литобъединении, Клевцова туда не доехала… Хоронили мы ее на центральной аллее кладбища, и не забывали: на ее могиле всегда были цветы. Теперь нет там не только цветов, но и самого холмика: на его месте – пышное надгробие, видимо, быстро преуспевшего и скоро оставившего мир наживы и зависти человека… Я начинаю свой рассказ о литераторах Горловки тех лет со столь печальной ноты потому, что мой родной город недооценивает свое литературное прошлое. Позабыты многие известные в прошлом имена. Уходят люди, теряются документы, фотографии. А ведь в них живая история города, замечательное духовное богатство! В Горловке до сих пор нет достойного литературного музея, в который давно просятся будни городского творческого объединения, где могут быть наглядно представлены, по моим подсчетам, до сорока писателей, связанных со славным шахтерским городом своим литературным наследием. А предпосылки для такого музея давно есть: я не знаю ни одного населенного пункта, воспитавшего за сравнительно короткий срок столько заметных писателей. В Горловке, конечно, знают, что двадцать горловчан стали членами Союза писателей СССР, куда принимали в ту пору не так-то просто. В свое время я вел переговоры с музейными работниками Горловки. Они соглашались со мной. Насколько я знаю, обращались к местным властям. Только их согласия, как видно, не получили. Тогда я написал нынешнему городскому голове. Ответа, скорее всего, так и не будет, как не было его и от прежних руководителей города… Между тем, Горловке, меняющей свою старую профессию, литературный музей был бы весьма полезен. Он бы существенно дополнил уже существующий в городе музейный ряд. В нем есть что рассказать и горловчанам, и туристам. Комната в городской библиотеке такого музея не заменит. Помещение для литмузея найти несложно: вот хотя бы двухэтажный коттедж, в котором первое время жил с семьей Павел Беспощадный… Наверное, свое веское слово о будущем музее могло бы сказать и городское литературное сообщество, к несчастью, расколовшееся на враждующие отсеки. Вот я и подумал, вспоминая былое горловское литературное братство, что, может быть, общие хлопоты о будущем музее сведут воедино оба творческих крыла в надежде оживить подлинную литературную память знаменитого шахтерского города. В самом деле, кто же станет делить горловское литературное прошлое по нынешним предпочтениям? Сейчас и самые отпетые либералы в разбежавшихся странах опомнились и задумались. У нас в России нынче весьма популярна обновленная украинская поговорка: «Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Но когда и перепрыгнул, тоже не говори «гоп»: сперва посмотри, во что влетел»… Творческие люди в новых независимых странах стали пристальней всматриваться в наше общее прошлое. И вовсе не для того, чтобы лишний раз поплакать в жилетку о старом общежитии. Что свершилось, - то свершилось. Но было в нашей прошлой жизни, в том числе и литературной, много доброго и светлого, что и сейчас можно взять в нелегкую дорогу. Газета «Кочегарка», по меткому слову Бориса Горбатова, была

ПЯТЬ СТИХИЙ

колыбелью литературной молодежи. Ей всегда была присуща исключительная доброжелательность к творчеству начинающих авторов. При этом, если речь шла о выборе, она оказывалась на стороне лучшего текста и никогда не принимала во внимание никаких посторонних мотивов. Я лично ощутил это с первого своего шага в газете. Когда в апреле 1950 года принес в редакцию свою тетрадку со статьей о Маяковском, к 20летию со дня гибели поэта, там уже была набрана статья другого автора на ту же тему. Прочтя мое сочинение, Эмилит сказал, что у них есть подобный материал, но мой – лучше и будут печатать его… Больше того, он привел меня в литературное объединение, представил, как студента-филолога и молодого литературного критика, который все знает о Маяковском. Все – не все, а кое-что я знал. Великий поэт тогда звучал в моей душе, и говорить о нем я мог сколько угодно. Прислонил свою палку к столу и стал рассказывать о том, как Маяковский немного не доехал до Горловки, направляясь сюда из Ясиноватой: машина сломалась. Этот мой рассказ, подкрепленный стихами поэта о шахтерах, вызвал интерес молодых гениев Горловки. Эмилит заметил его и попросил меня к следующим занятиям подготовить сообщения о других известных писателях, побывавших в Донбассе. И когда месяца через два в литобъединении появилась Клевцова, мы с ней чередовали свои короткие доклады на литературные темы. Причем, Людмила Ивановна доходчиво умела рассказывать о писательском мастерстве: сказывался ее учительский опыт. И вот ее не стало… В помощь Эмилиту, в одиночку после войны возрождавшему творческое движение в Горловке, снова понадобился человек, близкий к местным литературным кругам. Александр Александрович назвал редактору Ивану Федоровичу Синько мое имя. Тот согласился, но сказал, что хорошо бы избрать руководителя литобъединения на общем собрании местных писателей. Для подготовки такого литературного слета и вызвал меня телеграммой Эмилит. Общий творческий сбор объявили по городскому радио. Так в последнее октябрьское воскресенье 1950 года я стал первым избранным руководителем Горловского литобъединения. Меня дружно поддержали фронтовики. Я был человеком их круга. Голосовали за меня единогласно. С тех пор, занятый своим газетным делом, Эмилит был на литературных сходках всего три раза. Хочу сразу же сказать, что у меня нигде не было «волосатой руки», всего я добивался сам. При этом все видели, что мне понадобилось чуть больше усилий, чем другим. И горя, и мук в военное лихолетье мне выпало намного больше, чем другим. Страдания, горькие раздумья, особенно в часы, когда в госпиталях, где я провел 1610 дней и ночей, неистово терзала боль, закалили дух, приучили не пасовать перед трудностями, а добрые люди, встретившиеся на пути, научили терпеливо и участливо относиться ко всем, с кем сводила судьба. Видимо, это в какой-то мере почувствовали и местные писатели. И сейчас, на склоне лет, когда люди обычно исповедуются, я говорю совершенно искренне, что ни в чем не подвел своих коллег, и мне не стыдно за свою работу в литобъединении в то сложное время. Я всячески старался оградить начинающих авторов от многих невзгод, каких тогда было немало. У меня была и осталась стойкая черта, которой горжусь, и которой не поступался ни при каких обстоятельствах: я всегда давал отпор вельможному хамству любых начальников. Тогда работали шесть дней в неделю. И на тех, кто в свой выходной тащился в редакцию порой с дальних рабочих поселков в обшарпанных послевоенных трамвайчиках, иные руководящие совмещане смотрели, как на слегка пришибленных чудиков. Но так было до поры, пока окрепшее литературное объединение не стало причинять кое-кому, мягко говоря, неудобства. Но об этом позже. Пишу я эти строки в смутное время, когда нашу великую страну свои и заморские стервятники разодрали в клочья, когда моя родная Горловка оказались за кордоном. Не знаю, прочтет ли эти строки кто-нибудь, откопав их в пыльной музейной кладовке. Но я знаю твердо, что придет лучшее время, когда люди, уставшие от скотской жизни и злобы, опомнятся и, отринув митинговые страсти, оглянутся вокруг и скажут: а ведь жили в Горловке и до нас, даже пытались описать свои будни, тянулись к слову, к высотам культуры. И наверняка поинтересуются: как же им это удавалось в то время и что это были за люди, что они писали, что волновало и тревожило их. Наверняка найдется такой человек в Горловке, который поймет, что в истории маленького литературного кружка можно прочесть все боли, страсти и трагедии, какие волновали, радовали, калечили живую душу того, что называется отечественной литературой в целом. Ведь Горловское литературное объединение – один из тех многих светлых ручейков, которые постоянно подпитывают духовную жизнь народа в глубинке. Именно для такого человека я пишу сейчас в Москве эти строки, мысленно вглядываясь в те далекие годы, в лица людей, которых мне не забыть никогда. Но прежде чем перейти к сути дела, ради чего я и взялся за перо, и чтобы сразу ввести в атмосферу литературной Горловки тех лет, позволю себе привести здесь строки,

ПЯТЬ СТИХИЙ

написанные учителем Сергеем Ширяевым, который позже уехал в Россию и стал известен своими стихами, опубликованными в книге «Лицом к лицу с Америкой» - о поездке Н.С. Хрущева в США. Привожу строки Сергея с понятным смущением, ибо в них речь идет и обо мне. Но это свидетельство очевидца и участника. Сквозь известную риторику тех лет в них пробивается главное, уловленное горловским учителем, - дух братства и содружества увлеченных литературой людей. И это, хоть и не без оговорки, одолело мое смущение. Впрочем, вот эти строки:

В воскресные дни, когда в Горловке жители Гуляют нарядной толпой, Поклонники музы, стихов сочинители В редакцию входят гурьбой. Вокруг Гончарова садятся все вряд, И, целью единой согреты, Читают стихи, обсуждают, долбят: Пути себе ищут поэты. Они их найдут, несмотря ни на что, Работая в дружеской спайке. Тут учатся все: и учитель в пальто, И слесарь в сезонной фуфайке. И в этой учебе: борьба за идею. О ней спорят долго, взволнованно, жарко… В большую дорогу программой своею Поэтов ведет «Кочегарка». Что правда, - то правда: спорили мы жарко. Ведь там, под крышей нашей газеты, собирались люди, еще не забывшие яростных фронтовых атак, подчас приходившие в спецовках сразу после горячих трудовых вахт… Как-то месяца через два Эмилит спросил меня, почему я не прихожу за зарплатой. Я удивился: за какой, мол, зарплатой? «Вам, как руководителю литобъединения, положено двести рублей в месяц», - ответил заместитель редактора. Наверное кто-то, знающий, что из себя представляли в ту пору эти тощие рубли, улыбнется. Но я вам скажу по правде, эти малые деньги все же были для меня кое-какой поддержкой, если учесть, что я, в ту пору инвалид Отечественной войны I группы, получал пенсии всего пятьсот рублей. А когда вскоре нашу семью постигло неизбывное горе, эти двести рублей неизмеримо выросли в цене… И тогда мне снова помогли фронтовики – на этот раз редакционные. Именно они уговорили редактора взять меня в штат, в котором была лишь одна вакансия – в партийном отделе. «Но он же беспартийный, и даже в комсомоле никогда не состоял», возразил было Синько. И тогда фронтовики придумали хитрую формулировку приказа. Иван Федорович, царство ему небесное, подумав, согласился и в декабре 1950 года подписал беспримерный приказ: меня, беспартийного, взяли в отдел партийной жизни с такой оговоркой – «литработником по вопросам советского строительства». Ай, да «Кочегарка»!.. В первый же мой рабочий день была комическая сцена. Увидев меня, редактор промолвил с чувством: - В хорошее время начинаете работать. Знаете, какой сегодня день? - Среда? – вопросительно-растерянно посмотрел я на своего шефа. Он взглянул на меня, как агроном на суслика… - Четверг?.. - Сегодня, 21 декабря, - день рождения Иосифа Виссарионовича!.. Я вспыхнул, как речной бакен, и готов был провалиться сквозь землю. В конце 1950 года я был среди большинства. Сходно мыслил и, несмотря ни на что, свято верил… До глубины души, поверьте, я был тронут доверием редакции, и летел на работу, как на крыльях, хоть и шагал тогда еще с палочкой. Я понял, что это моя дорога, что я выстрадал ее в госпиталях, что о чем-то таком я мечтал бессонными ночами. Беспощадно переписывал поступавшее в редакцию рабкоровское сырье, писал сам, составлял подборки стихов членов литобъединения в разные газеты и журналы с заметками об авторах, готовил каждый месяц литературную страницу. И тут неожиданно возникла еще одна творческая работа, близкая солдатскому сердцу. Однажды утром раздался звонок из Киева. К телефону попросили руководителя городского литобъединения. Мой шеф – заведующий партоделом Александр Александрович Эмилит, спокойно взявший трубку, удивленно поднял свои густые брови и, отчаянно жестикулируя, подозвал меня к себе. Передавая трубку, шепнул: «Секретарь ЦК». Я был удивлен не

ПЯТЬ СТИХИЙ

меньше Эмилита, когда кто-то сказал в трубку: «Сейчас с вами будет говорить Иван Дмитриевич Назаренко». Оказалось, что к секретарю ЦК Компартии Украины приходила группа русских писателей, живущих в нашей республике, по делам нового литературнохудожественного журнала, который готовился к изданию на русском языке. Среди этих писателей был и горловчанин подполковник Юрий Черный-Диденко. Разговор зашел о тех, кто выступит со своими произведениями в первых номерах «Советской Украины» (сейчас – «Радуга»). Юрий Лукич сразу же назвал друга и ученика Павла Беспощадного – поэта Бориса Котова, отличившегося при форсировании Днепра, и посмертно удостоенного звания Героя Советского Союза. Секретарь ЦК решил лично узнать о судьбе рукописей поэта, его семье. К стыду своему, я ничего не мог сказать И.Д. Назаренко, так как никогда раньше не слышал о Котове, хотя он жил и работал в Горловке на шахте № 9 «Подземгаз», и пообещал немедленно начать поиски. Иван Федорович Синько, узнавший о звонке, велел бросить все дела и отправиться в Ново-Горловку. Жена Котова Елена Захаровна сказала, что особо важная тетрадь исчезла бесследно: ее взял секретарь горкома комсомола Колесов, а сам уехал учиться в Ростов. Редакция немедленно выписала мне командировку туда. Колесов сказал, что передал рукопись в областное книжное издательство. Не хочу утомлять вас рассказом о своих поисках… Рукопись я нашел на чердаке издательства. К ней была приклеена бумажка с приговором известного донецкого критика: «Слабки вирши»… Мыши объели тот край тетрадки, где наложена резолюция. Показал этот отзыв Павлу Григорьевичу Беспощадному. Посмотрел он недоеденный приговор стихам своего ученика и рассмеялся: «Смотри, какие умницы, съели как раз резолюцию этого чудака, а стихов почти не тронули». На глазах помрачнев и со значением постучав по столу полусогнутым пальцем, сказал зло, как припечатал: «Холодная порода, без уголька, ни одной тебе прожилки! Не заметить таких стихов!» И вслух стал читать «Гармониста»:

Окованная медью по углам, Гармонь казалась недоступно строгой. А парень брал ее по вечерам, Ладов стекляшки осторожно трогал. Он, как ребенок новые слова, Искал в ладах могучие звучанья И каждый звук, как тайну, открывал, Берег, терял и находил случайно. Павел Григорьевич поднял тетрадку над головой, заговорил задумчиво, словно вглядываясь в синеющий за окном вечер: «Тут, знаешь, весь Борис – скромный и настойчивый в поиске слова, чуткий к поэтической мелодии». И стал называть стихи Котова для подборки в «Советскую Украину»… С той поры началось возвращение Бориса Котова к свету, к новой посмертной жизни. Но шло оно, теперь об этом можно сказать, не так уж просто. Среди добрых откликов на мой первый очерк о поэте оказалась злобная «телега», предупреждавшая меня так: «Ты прославляешь поповского сына». Скрыть сигнал неизвестного стукача я не мог и пошел с ним к редактору. И тут наш осторожный шеф, которого я тогда мало знал, предстал передо мной с неожиданной стороны. Он внимательно прочитал письмецо и сказал: «Не обращайте внимания… Если бы все поповские сыновья были такими»… Я коротко ответил: «Спасибо, Иван Федорович!» Мы поняли друг друга. Наш караван пошел дальше… Для меня работа с литературным наследием Бориса Котова была исполнением моего солдатского долга, а после анонимки – и делом принципа. Она помогала мне найти убедительные примеры в беседах с начинающими авторами. В литературном объединении мы жадно читали переписку Бориса Котова с литконсультантами, в том числе и с Михаилом Исаковским. В ней было немало любопытных деталей. Особый интерес для нас представляли стихотворные отклики Бориса Котова на злободневные события городской жизни. Тут был прямой повод поговорить об интересах приютившей нас газеты, и я им сполна воспользовался. Живая перекличка литературных поколений Горловки стала фактом. Борис Котов был теперь с нами в нашей городской литературной жизни. А когда в Донецком областном издательстве вышел составленный мною первый посмертный сборник Бориса Котова, о нем узнала вся страна. Говорю это без всякого преувеличения. Вокруг меня сразу же возникла эстафета неравнодушных людей, озабоченных судьбой поэта. Привез я книжку Бориса Котова в Горловку и первым делом показал ее Беспощадному. Павел Григорьевич погладил обложку ласково, как ребенка, и промолвил тихо, дрогнувшим голосом: - Вот ты и вернулся, Боря, в Горловку…

ПЯТЬ СТИХИЙ

По щекам поэта текли слезы. Я растерянно топтался на месте. Павел Григорьевич встал с дивана, подошел ко мне и крепко обнял: - Ты сделал доброе дело, Коля. Но это лишь первый шаг. Теперь я хочу видеть твою собственную книгу. - Постараюсь, Павел Григорьевич! - Смотри, скорей старайся. Знаешь, критики работают в горячем цехе литературы. И им, чаще, чем другим, надо вспоминать наше писательское присловье: «Два дела не оставляй на старость: женитьбу и рукопись». Извинившись за свою хворь, Павел Григорьевич снова прилег на диван и сказал уже твердым, деловым тоном: - Незадолго до твоего прихода звонил мне корреспондент «Литературной газеты» Алексей Ионов и просил написать рецензию на книгу Бориса. Так вот, садись, бери ручку, а я тебе буду диктовать. Уж извини, брат, там любят точность, а я совсем расклеился. Приготовился? Пиши: «С большим сердечным волнением держу я в руках любовно изданную книгу: «Борис Котов. СТИХИ». А рядом на обложке Золотая Звезда Героя Советского Союза. Я знал его»… Словно вчера это было. Я помню до деталей, как на следующий день, отпечатав рецензию, мы с Беспощадным ждали Алексея Ионова. На исходе был декабрь 1953 года. За окнами выла снежная вьюга. Все дороги замело. Говорили, что движение по трассе Горловка – Сталино прекратилось. Я высказал предположение, что Ионов вряд ли пробьется в такую пургу. Но старик упрямо сказал: - Ты не знаешь Ионова. Если пообещал – пешком придет. В тот момент в окно постучали. То был Алексей Васильевич Ионов… На этом моя работа с литературным наследием Бориса Котова, которая шла на виду у молодой горловской творческой поросли, не закончилась. Я составил вторую посмертную книгу поэта «Недопетая песня» с моим очерком о жизни Бориса Котова. В эту книгу вошли новые, разысканные мною стихи, повесть «Записки ликвидатора» и письма с фронта. Потом, по моим следам, любовно пошли другие. Появились новые публикации, в том числе в Киеве и Москве. Бориса Котова посмертно приняли в Союз писателей СССР. Ему также посмертно была присуждена престижная республиканская литературная премия имени Александра Бойченко. На шахте № 9 «Подземгаз», где работал Борис Котов, у школы, где учился его сын, ставший впоследствии полковником Советской Армии, был сооружен памятник поэту. В этой же школе открыли музей Бориса Котова. Немало мне пришлось походить по разным чиновничьим кабинетам, пока улицу Днепровская, на которой жил поэт (какое созвучие судьбы!) назвали его именем. Я бережно храню открытку Юрия Черного-Диденко: «Вчера в Союзе писателей Украины открывали новую мемориальную доску. На ней и имя Героя Советского Союза Бориса Котова, и я невольно вспомнил тебя, который приложил столько сил, чтобы вернуть из безвестности нашего земляка-героя»… Наверное есть знаки судьбы: когда я писал эти строки, раздался телефонный звонок. В трубке звучал знакомый голос. Полковник Сергей Борисович Котов, который теперь живет в Москве на соседней улице, просил меня выйти на минутку во двор. Он только что вернулся с дачи и хочет кое-что передать мне. В большой сумке были краснобокие яблоки, о каких так трогательно писал его отец… КАК ЗАБИВАЮТ ГВОЗДИ В мое время – с октября 1950 по сентябрь 1958 года на занятия в редакцию порой собиралось до сорока четырех человек. Это были люди разных возрастов и профессий. Но весь этот восьмилетний период своей сплоченностью, взглядами на жизнь, целеустремленностью выделялись две группы – фронтовики и старавшиеся походить на них дети войны. Именно среди них и оказались самые одаренные, имена которых прозвучали потом на всю Украину и даже на весь Союз. Сразу же хочу назвать «золотишко», которое осталось на густом сите времени. Это ученый-философ, академик, прозаик и поэт, полковник Борис Яроцкий, нынче живущий на два дома – в Москве и на берегу Северского Донца в дачном поместье на Луганщине. Его остросюжетные романы посвящены драматическим событиям современности. О разрушении ВПК Украины он с болью рассказал в романе «Город динозавров». О том, как в России разворовывают народное достояние – подземные клады – в романе «Змеиная гора». Схватке за власть в России посвящен его роман «Час олигарха». Публицистика Бориса Яроцкого звенит от гнева за развал Отечества, за то, что миллионы людей влачат нищенское существование. Эти убедительные послания писателя народу читать больно и горько. Яроцкий печатает их в «Правде», став ее внештатным корреспондентом. Своих убеждений писатель не меняет и не скрывает. Он живет среди народа, и его муками проникнуты все строки писателя. В

ПЯТЬ СТИХИЙ

последнее время на книжных прилавках появились острые политизированные детективы Яроцкого. Они быстро расходятся и обретают многих читателей. К нам в литобъединение Яроцкий пришел с тетрадкой стихов, приехав из села Кременное на Луганщине на школьные каникулы в Горловку к своему родственнику. Узнал о литобъединении, побывал среди горловчан-сочинителей и прильнул к ним сердцем. Так среди них потом и проводил свои каникулы и отпуска. В Донбассе вышли две его первые книги – сборник стихов «Мое горнило» и книга рассказов «Первая получка». Лиха беда – начало… Остается на слуху и в памяти читателей горловский детский врач Иван Костыря. Это весьма талантливый прозаик. Жаль, рано умер. Незадолго до смерти мы с ним виделись в Москве. Он был полон творческих планов и много еще мог поведать читателю. Не могу забыть, с какой отрадой мы встретили уже первый его рассказ «Капли светятся». Они светятся и до сих пор… Итоговый трехтомник Ивана Костыри достоин был гораздо большего тиража… Плотник Егор Гончаров сумел подняться на значительную литературную высоту и в советское время был удостоен известной премии имени Николая Островского. Егор и сейчас в литературном строю, создавая произведения, которые находят своего читателя. Помню, пришел на свое первое занятие скромный паренек, у которого были золотые руки, и прочел что-то вроде зарисовки с натуры «Как забивают гвозди»… В ней были интересные наблюдения, которые не выдумаешь. И сразу подумалось: у этого парня, которому довелось столько пережить, есть что рассказать людям. Но учиться надо, учиться! Имевший всего шестиклассное образование, Егор прислушался к моему совету, окончил школу рабочей молодежи. Мы рекомендовали его в престижный московский литературный вуз. Этот парень вышел на большую творческую дорогу, стал писателемпрофессионалом, и своим примером показал всем, «как забивают гвозди»… Талантливыми произведениями о детях и для детей прославилась учительница Виктория Кузнецова (Вита). Не знаю, жива ли она, но книги ее живут. Среди поэтов выделялись проходчик Николай Домовитов и токарь Владимир Демидов. Они заметно соперничали. На мой взгляд, сперва побеждал Домовитов. Николай Домовитов стал писать и прозу, в которой зазвучали оригинальные суждения и наблюдения. А шли они от тех десяти лет, которые он провел за колючей проволокой, о чем Николай до поры помалкивал… И когда в литобъединении появился второй бывший репрессированный – работник городского парка культуры и отдыха Владимир Черненко, писавший отличные стихи, наше литературное сообщество оказалось под колпаком местной спецслужбы. Вслед за Домовитовым и Черненко, я почувствовал, тянулся какой-то след. Сперва со мной с какими-то прозрачными намеками поговорил Иван Федорович Синько. Позже я узнал, что к нему приходили бравые ребята из особнячка, что у Красного базара. Редактор дал мне понять, что интересовались Домовитовым и Черненко… Иван Федорович стал внимательно читать наши литературные страницы… Из соседнего города позвонил редактор газеты «Енакиевский рабочий» Ефимов. Как видно, изрядно перетрусивший (тогда еще был жив Сталин), он сказал мне: «У нас печатался Домовитов, и к нам пришли, сам знаешь откуда. Гони его, иначе тебе несдобровать»… А в нашем литобъединении появился «засланный казачок». Когда он прочитал свои стихи, не трудно было догадаться, что к нам пожаловал провокатор. Выходит, меня и моих подопечных грубо проверяли? Но затея тех, кто заслал к нам «казачка», с треском провалилась: горловские фронтовики-литераторы прогнали провокатора. Дня через три ко мне из особнячка пришел очень вежливый парень. Прямо с порога, поздоровавшись, с заметным участием поинтересовался: «Как ваше здоровьице?» Предъявил удостоверение и повел неожиданный разговор о том, что ему нравятся стихи Николая Домовитова и Владимира Черненко. «А вам?» - спросил он меня. Я сказал, что мне – тоже. «Но вот беда, - продолжал этот любопытный парень, - у этих ребят, к сожалению, - злые языки. Не находите?» Я насторожился, и отвечал, что ничего подобного не замечал, и это было правдой: в чем в чем, а в злоязычии, даже на бытовом уровне, я ни Домовитова, ни Черненко упрекнуть не мог. Они оба ровно, дружелюбно относились к товарищам по перу и вели себя безупречно. Пройдет всего несколько лет, и я уже так о Домовитове сказать не мог: он стал заносчивым, нетерпимым в общении, зло отзывался о приятелях и терял друзей. Правда, часто спохватывался, сокрушался, но вернуть прежнее расположение товарищей было нелегко, а порой уже и невозможно. И это злоязычие как-то уживалось в нем с его несомненным дарованием. Он творчески рос, оставил семью, легко менял женщин, переезжал с места на место, пока не остановился в Перми, где и умер, обретя довольно широкую литературную известность, став ответственным секретарем тамошней писательской организации. Скажу откровенно, я с тревогой следил за его

ПЯТЬ СТИХИЙ

литературным возмужанием и по-дружески жалел о его житейских срывах, о тех десяти годах, которые он провел за решеткой. О том, как он туда попал, мне рассказывал Иван Федорович Синько. Видимо, его просветили ребята из особнячка. В бакинском госпитале, где Николай находился после ранения на фронте, он, человек впечатлительный, разъяснял своим однопалатникам, почему, по его мнению, мы отступали. Разговор был откровенный, острый, Домовитов, как это с ним в такие минуты бывало, увлекся и не заметил женщину-врача, тихонько вошедшую в палату. Через два часа пришли крепкие ребята с носилками, и Домовитов оказался в тюремной больнице. На скором и беспощадном суде ему разъяснили, что он «сеял пораженческие настроения» среди раненых, а потому следующие десять лет в соответствии с законами военного времени проведет в особой зоне в Баку. Среди военных прокуроров той поры не нашлось ни одного милосердного и дальнозоркого. И после Победы срок этот не уменьшили ни на один день. Это и была суровая плата за «злой язык», о котором говорил мне горловский кагэбист. Кстати, парня этого, который больше в редакции не появлялся, я иногда видел на трамвайной остановке, и он всегда подчеркнуто вежливо здоровался со мной, непременно тут же спрашивая: «Как ваше здоровьице?..» Несомненно читал мое пенсионное дело, а может, и мои скорбные госпитальные листы… И вот еще что уже тогда показалось странным: весьма точная информация о Домовитове военных лет каким-то образом проникла в литобъединение. Мы с Синько молчали как партизаны на допросе и печатали стихи Николая, как и прежде. Но что-то все-таки шелестело в закоулках до той поры, пока, спустя годы, Николай не принес официальный документ Генеральной прокуратуры Азербайджанской ССР о том, что он полностью реабилитирован. Однако, не скрою, и позже замечал, как горловские литераторы-фронтовики бросали на Домовитова косые взгляды. У них было свое мнение о законах военного времени. Может слушок на то и был рассчитан? Кто теперь в этом разберется?.. Это были дети сурового времени. Фронтовики тогда всюду были на виду. С их суждением считались. Их побаивалось начальство. Стоит ли мне говорить о том, что и литобъединение сплачивалось и держалось их силой? Тон в нем в мое время задавали фронтовики братья Анатолий и Леонид Пивни. Первый, на войне – офицер, работал диспетчером, а второй – младший, на фронте – старшина, был слесарем-сборщиком угольных комбайнов на машзаводе имени С.М. Кирова. Анатолий был подававшим надежды литературным критиком, а его брат – Леонид писал любопытные басни. Вот одна из его мини-басен «Кукушка-лектор»:

Кукушка лекцию читала О воспитании детей. Что в зале думали о ней? * * * А лекторов таких немало… Братья были и в общественном, и в литературном плане очень активные люди и являлись моими первыми помощниками. Оба глубоко разбирались в литературных текстах и отчаянно громили графоманов, которых прибивалось к нам немало. Помню, как братья своей квалифицированной настойчивостью заставили одного из них – забойщика Ковбасу, писавшего очень слабые стихи, покинуть литобъединение из-за полной беспомощности. По этому случаю мы сочинили и опубликовали в очередном номере нашей огромной – чуть ли не на длину всего коридора – стенгазеты «На-гора!» такое четверостишие: Поэту Ковбасе Свои стихи в редакцию несу, Но до читателя они дойдут едва ли: Вчера у нас поэта Ковбасу Два Пивня насмерть заклевали… Очень жаль, что Анатолий Пивень уехал из Горловки в свой родной Мелитополь, работал там на заводе, и, по моим сведениям, отошел от литературных занятий. То же случилось и с Леонидом. Когда меня перевели в Сталино, он все реже посещал занятия литобъединения и оставил литературу. Жаль! Это был, как и его брат, человек весьма одаренный. Творчески активным человеком был и бывалый комбат, кавалер ордена Боевого Красного Знамени Владимир Кондюшин, писавший пронзительные стихи на шахтерские

ПЯТЬ СТИХИЙ

темы, сатирические стихотворные миниатюры о поджигателях войны. Но его все больше привлекало живое газетное дело. Ряд лет он был корреспондентом газеты «Комсомолец Донбасса». Последний раз я говорил с ним в 1995 году, приехав на побывку в Горловку. Невеселый это был разговор. Оказывается, Кондюшин ради куска хлеба сбывал на Красном базаре какие-то свои вещи, простаивая там часы на толкучке. Было стыдно, горько и обидно за ветерана войны, брошенного политиканами в беспросветную нищету… Фронтовиками были и такие талантливые люди, как Иван Лындин, потерявший ногу на войне и ставший инвалидом, но тем не менее каждое воскресенье добиравшийся до редакции из поселка Зайцево, врач Евгений Филозоп, зав. складом стратегического назначения Александр Дидоренко, замполит училища для детей погибших фронтовиков Павел Скубко, электромонтер Николай Москвин, служащий Ефим Поленок и ряд других. С Пашей Скубко, ставшим позже заместителем редактора «Кочегарки» и редактором большеформатной газеты «Макеевский рабочий», у меня сложились особо дружеские отношения. Он, как и многие фронтовики, никогда не распространялся о своих воинских делах. А между тем, был смелым солдатом, стрелком-радистом штурмовика, прозванного «летающим танком». Не раз метким огнем он разгонял атакующих немецких истребителей. Но однажды им удалось зажечь его Ил-2. Паша отбивался до последнего патрона в объятой пламенем машине, и покинул ее по приказу пилота, когда самолет уже разваливался. Скубко повис на высоком дереве над обрывом. Стропы парашюта нельзя было резать: разбился бы. Целые сутки висел на дереве, тревожно прислушиваясь к треску ломавшихся ветвей. В те часы он, совсем молодой парень, поседел. Спасли его партизаны, переправили в часть, и снова – в бой, в атаку на другом «летающем танке»… Паша писал стихи о подвигах геройских людей, сочинял и рассказы. Помню замечательные стихотворные строки о вожде рабов – Спартаке. В своем училище он умел находить путь к душам осиротевших ребят. Паша стал блестящим газетчиком, лауреатом премии Союза журналистов СССР. Он умер рано. Для меня это была невосполнимая утрата. Он был дружелюбным, уважительным человеком. К его голосу прислушивалось все литобъединение. Это было веское, обдуманное, строгое, но дружеское слово. Он был человек примерный во всем: в работе, в дружбе, в общественных делах. Пусть эти строки будут ему, как и всем фронтовикам, скромным памятником. Еще один мой фронтовой побратим в истории Горловского литобъединения достоин красной строки. Ученик средней школы № 10 на поселке Ртутного комбината Сережа Посниченко пришел в «Кочегарку» еще до войны и при содействии Юрия ЧерногоДиденко делал там первые творческие шаги. Печатался в сборничке «На-гора», выпущенном газетой. Я передал эту книжицу в исторический музей Горловки. Там стихи Сережи можно увидеть в одном ряду со строками Бориса Котова. Сергей воевал достойно, потом был фронтовым газетчиком. Вернулся домой после Победы и стал усердно помогать Эмилиту собирать горловских начинающих сочинителей. Но его вскоре отозвали в Советскую Армию. Он служил на Дальнем Востоке в знаменитой газете «Суворовский натиск», стал ее ведущим сотрудником. Но его сердце было в Горловке, и в каждый отпуск Сергей, уже подполковник, приезжая в родной город, первым делом навещал литературное объединение, куда являлся с новыми любопытными стихами, которые доносили запахи тайги, отголоски пограничных историй, невероятные события в соседней великой стране… Когда пришло время уходить в запас, Сергей вернулся в Горловку, тут же приехал ко мне в Донецк, поговорили мы с ним по душам о многом и, конечно, о нашем общем горловском литературном доме, где Сергей вскоре по праву занял ведущее место. Увидели свет и его поэтические сборники. В той же средней школе № 10 учился еще один будущий фронтовик с очень интересной творческой судьбой – Иван Карабутенко. После Победы Иван Федотович осел в Москве, и занялся переводами с украинского, со временем стал знаменитым, незаменимым переводчиком с родного языка на русский. Благодаря его подвижнической работе все лучшее, что выходило на Украине, стало достоянием всесоюзного, а потом, в ряде случаев, и мирового читателя. Долгие годы свою творческую работу он сочетал с многолетней службой в аппарате Союза писателей СССР. Всегда по-доброму, задушевно встречал земляков, никогда не отказывал в помощи оказавшимся в столице по лечебным, творческим, служебным делам. В будущем Горловском литературном музее его по праву ждет достойное место. Не могу здесь же не сказать еще об одном питомце средней школы № 10 – Иване Евсикове. Во время войны он, по моим сведениям, был в Кузбассе. После Победы стал журналистом, плодотворно работал в «Комсомольце Донбасса», в киевской «Рабочей газете», где стал известным, даровитым публицистом. Школа № 10, если она еще не успела это сделать, вправе открыть для этой троицы литературный уголок, и уж, во всяком случае, вправе гордиться такими своими питомцами.

ПЯТЬ СТИХИЙ

И тут я подошел к еще одному заметному отряду молодых литераторов Горловки, в мое время особенно усердно посещавших занятия литобъединения. Это были дети войны. Они азартно учились в школах, наверстывая упущенное, стремились в вузы, техникумы, училища. Назову тех ребят, кто особенно выделялся своим стремлением к знаниям. Первым по праву среди этой особой литературной поросли был токарь Володя Демидов – человек трудной судьбы. Его отец погиб на фронте. Он вместе с братом и матерьюеврейкой пережил на Дону все ужасы оккупации: их, бежавших из Горловки, обогнали там немецкие танки. По доносу предателя всю семью едва не расстреляли. Но нашлись в казачьем крае смелые люди, укрывшие несчастных беженцев. Всю жизнь Володя помнил и чтил их. Там на Дону, в обожженном бедой сердце мальчишки родились его первые строки, которые не скоро появятся на бумаге. Возвратясь в Горловку, работая учеником лудильщика, потом токарем, спешил по вечерам в школу. Рядом с ним неистово тянулись к знаниям одаренные ребята, уже сложившие первые строки. Учились, пробиваясь к высшим знаниям школьники Борис Яроцкий, Толя Егоров, Вадим Зубарев, Саша Ткаченко, питомцы горно-промышленного училища Николай Титов, Александр Подмогильный, учащиеся горного техникума Георгий Дорофеев, Владимир Назин и другие. «Дети, опаленные войной», как и фронтовики, представляли в литобъединении одну сплоченную группу, которая выделялась трудолюбием, большим интересом к литературе и быстро овладевала творческими секретами. Пример этих ребят зажег многих, в литобъединении возник своеобразный культ учебы, который увлек даже стариков. При мне пожилой фронтовик, электромонтер, у которого было пятилетнее образование, Николай Москвин, увлеченный общим походом за знаниями, подался в вечернюю школу и окончил ее. И тут у многих логично возник интерес к высшему литературному образованию. Заочно знаменитый Литературный институт имени А.М. Горького успешно окончили десять горловчан, посещавших литобъединение. Первопроходцами в этом были Владимир Демидов, Егор Гончаров, Павел Омельяненко, Николай Домовитов, Николай Титов и другие. Иван Костыря окончил Высшие литературные курсы. Все они поступали туда по рекомендации литобъединения Горловки. Именно они и стали среди горловчан первыми членами Союза писателей СССР. Была в нашем литературном объединении и еще одна группа, которая тоже выделялась дружеской спайкой и особым взглядом на Донбасс. Это, как вы догадываетесь, шахтеры. Их у нас было в разное время человек восемь – девять. Они писали о горняках. Не все созданное ими осталось в памяти. Но были подлинные творческие прорывы. С особым душевным волнением называю Женю Сердинова – такелажника шахты «Кочегарка». Это был могучий парень, смельчак, рослый, статный красавец с какой-то обаятельной улыбкой. Писал стихи, в которых пробивались удивительные строки. Это он сказал об угле: «Ты будешь жить, лишь выйдешь из забоя, короткую, но пламенную жизнь». Когда эти строки прочел Павел Беспощадный, он позвонил мне и велел обратить на Сердинова пристальное внимание. Женя издал небольшой сборник стихов, о котором тепло отозвалась критика. Печатью творческой одаренности несомненно был отмечен горный мастер шахты № 4-5 «Никитовка» Алексей Журман, который писал о горных машинах, как о людях. Тоже был крепкий, рослый парень, человек молчаливый, мудрый, ценивший красоту дельного слова и, если отзывался на творения собратьев по перу, то всегда только в случае, когда они удивляли его чем-то: неожиданным открытием или откровенной глупостью. Мы печатали его теплые зарисовки. Он, как и Женя Сердинов, писал мало, долго, но все его шахтерские были непременно отличались каким-нибудь неожиданным наблюдением. Два молодых горняка Мыкола Титов и Саша Подмогильный, окончившие профессиональные училища, писали стихи: первый – на живом, метком украинском языке, усиленном добрым чувством юмора, а второй – на русском, тоже не без любопытной живинки. Мыкола Титов сочинял и рассказы. Его сборник был встречен одобрительными рецензиями. Удивлялись непридуманным находкам Мыколы, особенно в стихах о горняке, который первый раз спускался в шахту. Когда клеть ухнула в преисподнюю, он отчаянно закричал: «Ой, спинiть її, спинiть!..» Но Коля рано ушел от нас: его сжег туберкулез. Я был последним, кто навестил его в Киеве, на Батыевой горе в Амосовском Институте туберкулеза и грудной хирургии. Было видно, что Колю испепелял внутренний огонь. Щеки его пылали. Он держался из последних сил, но улыбался и даже пытался шутить. Я ушел от него, еле сдерживая слезы… Саша Подмогильный тоже умер рано, уже в Москве, успев хорошо потрудиться в государственном информационном ведомстве: десять лет он был корреспондентом ТАСС по Магаданской области. Оттуда он вернулся в столицу с подорванным здоровьем, но еще работал в шахтерском ведомственном журнале пока были силы. Когда у меня раздался печальный звонок, я пошел к главному редактору «Трибуны», бывшему сотруднику

ПЯТЬ СТИХИЙ

«Комсомольца Донбасса» Виктору Андриянову, мы собрали с ним все, что могли, и тем проводили Сашу в последний путь. А вечером в комнате отдыха главного редактора выпили по горькой рюмочке, и я прочитал оставшиеся в памяти стихи Саши. Он, сын павшего в бою воина, так писал о солдатском последнем приюте:

Как зачехленные знамена Над ним два тополя стоят… Еще две горняцких судьбы наособицу остались в памяти. Горные техники Володя Назин и Жора Дорофеев писали хорошие стихи, предпочитая патриотические мотивы. Но Георгий Дорофеев вскоре оставил поэзию и стал толковым журналистом. Одно время был директором Донецкой телестудии, потом корреспондентом украинской республиканской газеты. Там ему стало неуютно и он позвонил мне в Москву. Я рекомендовал его собкором в «Социалистическую индустрию», где он и работал много лет, постепенно тайком вызревая, как прозаик исторической тематики. Недавно прислал мне неожиданную, очень любопытную книгу об отношении Сталина к религии. Георгий, так же, как и Борис Яроцкий, своих политических взглядов не меняет… Одаренный парень, Володя Назин был в литобъединении общим любимцем. Дружелюбный, открытый, любил легкую, беззлобную шутку. Его стихи привлекали неожиданными открытиями, новизной образов, теплотой взгляда на жизнь. На шахте он работал недолго: призвали в Советскую Армию. Служил в Венгрии, писал оттуда трогательные письма. А однажды, уже после известных событий в этой стране, он прислал мне такие стихи:

Все могу. Могу со смертью даже Рядом жить, отстаивая мир, Если только Родина прикажет – Мой вышестоящий командир. Мы встречали его со службы всем литобъединением. Много интересного он рассказал нам о венгерских событиях. По всему чувствовался в нем какой-то неясный пока надлом. Но молодость и природное жизнелюбие брали верх. Володя встретил и полюбил хорошую, милую девушку. Всем литобъединением гуляли у него на свадьбе. К сожалению, его счастье было недолгим. Скорее всего, именно поэтому он и уехал в Свердловск, где и умер. Свердловские литераторы рассказывали мне, что он пользовался известностью на Урале. Издал ряд книг. Стал членом Союза советских писателей. Активно посещали литературное объединение проходчик Владимир Язловецкий, инструктор райкома комсомола Иван Лепин, слесарь Виктор Сергеев, дорожный мастер Виктор Николайчук, каменщик Георгий Гадиев, бухгалтер Серафим Бобров, быстро подготовившие свои первые книги. Все свободное время многие годы отдавала творчеству нормировщица Клавдия Выпряжкина, называвшая литобъединение светом в окошке. Писала она рассказы, первой приходила на занятия и умерла в смутное время на ходу, на пороге литобъединения… Не могу не назвать учительницу Наталью Сердюкову, писавшую рассказы, и добившуюся литературного успеха уже в Орле, куда уехала на постоянное жительство. Заметной фигурой в литобъединении была Надежда Ткачук. Она влетела (именно влетела!) ко мне в редакцию в рабочее время. Я был тогда ответственным секретарем редакции. Номер складывался трудно. Меня окружали сотрудники, с которыми я вел спешные переговоры по номеру. Вдруг прорывается ко мне молоденькая девица и говорит: «Вот!» Протягивает листок со стихами и требует напечатать их сразу. Я пригласил ее сесть. Она присела, но беспокойно вертелась. Прочел я ее стихи. Это были беспомощные вирши. Сказал ей, что для печати они не годятся, и пояснил – почему именно. Надежда вскочила, вырвала у меня листок и воскликнула: «Есть и другое мнение!» Быстро побежала к выходу… Через год она пришла на занятие литобъединения. Я сказал, что у нас, мол, новенькая – Надежда Ткачук – бухгалтер «Смешторга». Девушка смутилась: - Вы меня помните?.. - Конечно! Стихи принесли? - Аж пять штук! - У вас счет на штуки? – ехидно спросил ее наш баснописец Леонид Пивень. Девушка покраснела. Я вмешался. Сказал что-то ободряющее и предоставил ей слово. Новые ее стихи были куда лучше. Какие-то строчки и четверостишия отметили даже наши штатные критики. Я отобрал два стихотворения для воскресной литстраницы,

ПЯТЬ СТИХИЙ

попросив кое-что исправить. Надежда быстро нашла замену. Стихи напечатали. Надя не пропускала ни одного занятия. Вскоре стало ясно, что у девушки есть творческое будущее. Она окончила заочно Литературный институт имени А.М. Горького. Вышли ее книги. Но лучшие из них уже пришлись на смутные годы. Владимир Демидов рассказывал мне, что Надя продавала свои книги в «Пассаже»… Ушла она из жизни рано. Хорошие детские стихи писала домохозяйка Светлана Долженко, заметную прозу – пожарник Борис Бессонов. Светлана усердно работала, ее печатали, она стала довольно известной. Борис Бессонов на каком-то этапе стал часто прикладываться к рюмке, и я потерял его из вида. Были и другие утраты… Кое-кого я не назвал в своих заметках: забыл имена. Очень надеюсь, что в Горловке найдется человек с живой душой и талантом и расскажет об этих безвестных энтузиастах народного литературного движения. Не все оказались заметными на литературном поле страны. Кое-кто отличился на партийном поприще: Вадим Зубарев стал помощником секретаря ЦК КПСС Григория Романова; Александр Дидоренко был зам. заведующего отделом ЦК Компартии Украины. Павел Скубко, Владимир Кондюшин, Георгий Дорофеев, Владимир Черненко, Павел Омельяненко, Ефим Поленок, Мария Бровко, Евгений Сердинов и другие стали активными журналистами. Но и те, кто не издал книг, кто не стал известен как писатель, несли в своем сердце литературный интерес и признавались мне через годы, что они с чувством благодарности вспоминают Горловское литобъединение. ОТСВЕТ ЭПОХИ Мои восемь литературных лет в Горловке пришлись на разные времена: начинались при Сталине и завершились в разгар хрущевской оттепели. Понятно, что все события горловской литературной жизни носят отсвет этой драматической, обнадеживающей, ералашной поры. Не могу забыть тот несчастный год, когда у нас с московской подачи повсюду громили замечательного поэта Владимира Сосюру за его стихотворение «Люби Украину». Не буду повторять, что тогда о нем писали даже его талантливые собратья, у которых, казалось, помутился разум. С особой изобретательностью его шельмовали на Украине, где неожиданно возник нездоровый интерес местных партийных вождей к работе городских и районных литературных объединений. Искали повсюду своих местных «сосюристов»… В те дни шутовски прославился первый секретарь Херсонского обкома Компартии Украины, который под шквал подхалимских аплодисментов заявил буквально следующее (цитирую): «Польза от литературных объединений не доказана, а вред весьма возможен». У нас в Донбассе до такой глупости не договорились, но под общий шум кое-кто пытался и тут найти «порочные произведения, в которых образ современной Украины бледен и невыразителен». Досталось и мне. Меня «воспитывал» в своих выступлениях весьма бойкий лектор горкома партии Гительштейн. Он отыскал себе напарника в самом литературном объединении – как ни странно, моего лучшего друга. Вдвоем они разделывали под орех и руководителя городского литсообщества, и молодых ребят, едва приобщившихся к образному слову. Их треп процитировала «Кочегарка». Сама себя высекла!.. Собрание комсомольского актива проходило в Зеленом театре городского парка культуры и отдыха. На него пригласили всех комсомольцев и партийцев – членов литобъединения. Меня Эмилит провел по редакционному удостоверению. Все мы с огорчением и немалым удивлением слушали непонятно кем подогретое, злое выступление моего дружка. Пока он издевался над слабыми стихами Володи Назина, зал молчал. Но когда он понес заведомую неправду: «Гончаров организует мало встреч с трудящимися города», с мест раздались возгласы: «Брехня!», «Ты бесстыдно лжешь!..» Эту отповедь зала газета опустила. Добрейший наш редактор дрогнул… Но тут к горловским авторам неожиданно пришла помощь с московской литературной стороны. На занятие нашего творческого объединения приехал корреспондент «Литературной газеты» Алексей Ионов. Послушал стихи горловчан, прочитал наши литературные страницы, поговорил с участниками литобъединения и предложил мне выступить в «ЛГ». Я согласился. Мое суждение о литобъединениях «Литературная газета» напечатала на первой странице. Смелая поддержка «ЛГ» в разгар вселенского гвалта не прошла бесследно. В Донбассе, который всегда имел свое особое мнение, казалось, только и ждали такого поступка авторитетной столичной газеты. Меня пригласили на бюро обкома с докладом (надо же!). «Будем слушать в положительном плане», - сразу сказал мне секретарь обкома по идеологии Роман Иванович Кигинько. И такие тогда были секретари! Поехали в Сталино вдвоем с секретарем Горловского горкома партии Зоей Дмитриевной Ильяшенко. Милейший, обходительный человек, всю дорогу она наставляла

ПЯТЬ СТИХИЙ

меня, как себя вести в столь высоком присутственном месте. Договорились, что доклад я буду читать по тексту, одобренному горловским партийным начальством. Но когда я увидел, с каким любопытством поглядывают на меня члены бюро обкома, привыкшие обсуждать серьезные хозяйственные и партийные проблемы, я отложил листы и стал докладывать своими словами. Это, видимо, понравилось. Мне стали задавать вопросы. «Чем конкретно помогает литобъединению Донецкое отделение СПУ?», «Кто из писателей Донецка, Киева, Москвы, сколько раз и когда был в Горловке на занятиях литобъединения?» и т. п. Я ответил, назвал фамилии. Среди них не оказалось литератора, представлявшего на бюро Донецкую писательскую организацию. «А вы что ж так ни разу в Горловке у творческой молодежи и не были?» - вдруг спросил у него невысокий ладно скроенный человек с веселыми глазами. При этом он сперва поднялся. Все остальные задавали вопросы сидя. Пока донецкий писательский полпред что-то смущенно отвечал поднявшемуся из-за стола человеку, я тихонько спросил Зою Дмитриевну, кто, мол, это? «Секретарь обкома партии Александр Павлович Ляшко», - сказала она мне. По его предложению бюро обкома партии одобрило работу Горловского литературного объединения. В ту пору такое мнение партийной власти о низовом самодеятельном творческом коллективе, говоря по-нынешнему, было знаковым. В литературных кругах оно вызвало удивленный интерес. Да это и понятно: никогда ни до этого, ни после за все годы советской власти такого доброго внимания к городской литературной организации нигде проявлено не было. Но главное, что вслед за ним последовали поистине чудеса... На нас обратили внимание издатели. Одна за другой стали выходить книги горловчан. Вслед за сборником Бориса Котова на прилавках многих городов появилась книга стихов Владимира Демидова, потом стартовал со своим сборником Николай Домовитов. «Цвет восходящего солнца» - так назвал свою книжку Егор Гончаров. Повезли свои рукописи в Сталино быстро набиравшие известность Иван Костыря, Мыкола Титов, Виктория Кузнецова, Володя Назин. Нас заметили. Ребята наши ходили, задрав носы! То ли еще будет!.. Не помню кто придумал трогательное правило: каждый издавший свою первую книгу обязательно приносил в садик Павла Беспощадного саженец дерева, за которым потом и ухаживал. Со временем возникла небольшая литературная рощица. Там уже поднимались к солнцу именные деревца Владимира Демидова, Николая Домовитова, Егора Гончарова, Ивана Костыри, Мыколы Титова, Евгения Сердинова, Надежды Ткачук, Владимира Назина, Виктории Кузнецовой, Ефима Поленка… К сожалению, после смерти поэта эта добрая традиция прервалась. Может быть, в Горловке среди нынешних писателей найдутся энтузиасты и, скажем, к 70-летию освобождения Донбасса от фашистов посадят именную рощу в честь горловских литераторов-фронтовиков, придумают ей хорошее название, а затем и возродят старое доброе правило, начало которому было положено в садике Павла Беспощадного. Дерзайте, земляки!.. Когда в Донбассе возродили выпуск горьковской серии книг по истории фабрик и заводов, мы в Горловке силами местных авторов первыми создали документальную летопись знаменитой шахты «Кочегарка» и строительства канала Северский Донец – Донбасс. «Наша «Кочегарка», «Донец идет через кряж» и другие книги этой серии тоже не остались без отклика большой прессы. Из обкома позвонил заведующий отделом пропаганды, моряк-североморец в годы войны – Леонид Скобцов и передал благодарность секретарей обкома. Тогда это было нечто! Последовали лестные предложения из столичных газет и журналов. В наше литобъединение началось настоящее паломничество не только литераторов из донецких городов и сел, но порой из самых отдаленных мест страны. Первыми на совместное занятие приехали соседи – енакиевцы с их восходящей звездой Михаилом Пляцковским. За ними прибыли краматорцы во главе с легендарным Николаем Рыбалко, ослепшим после фронтовой травмы офицером, нашедшим самобытное место в другом строю – поэтическом. Встреча с ним и его питомцами была братской – у нас, как я уже говорил, в литобъединении было немало фронтовиков. Завязалась искренняя дружба и творческие связи на долгие годы… Нагрянула к нам знаменитая московская «Вальцовка» со столичного завода «Серп и молот» во главе с известным поэтом Александром Филатовым. Договорились о совместном сборнике, который позже и вышел у нас в Донбассе. Теплоту встречи с москвичами удалось пронести сквозь годы. Все чаще к нам на огонек «Кочегарки» заглядывали приезжавшие в Горловку земляки из Киева – писатели старшего поколения – Юрий Черный-Диденко и Владимир Торин. Из Ташкента приезжал со своими друзьями-литераторами горловчанин Вячеслав Костыря. Бывали у нас на занятиях москвич Леонид Жариков, ленинградец Александр Володин, киевляне: знаменитый критик Борис Буряк, поэты и прозаики Степан Олейник, Леонид Вышеславский, Леонид Первомайский, Мыкыта Шумыло, Олэкса Ющенко.

ПЯТЬ СТИХИЙ

Степана Олейника, поэтические юморески которого читала вся страна, я сопровождал в его поездках на горловские шахты. Это были веселые поездки! Всюду этот удивительный человек находил незаметные для других смешинки. Они отозвались потом в его книге «Шахтарям донецьким, хлопцям молодецьким». Естественно, я рассказывал об этих поездках в литобъединении. Ребята покатывались со смеху. А когда Олейник встретился с нашими литераторами, - это был настоящий урок юмора. Хохотали мы до упаду, а Степан Иванович даже не улыбнулся… Городское начальство устроило большой литературный вечер, гвоздем программы в котором был знаменитый гость. Но и наша команда во главе с Павлом Беспощадным выглядела в тот вечер, честное слово, прилично… Гораздо чаще стали наведываться к нам донецкие писатели, подтолкнутые обкомом, - Павло Байдебура, Николай Родичев, Виктор Соколов, Евген Летюк, Владимир Труханов, Лариса Черкашина, Евген Волошко… Однажды пожаловала целая писательская делегация из Абхазии. Приезжали тамбовцы, воронежцы, сибиряки… Побывали в Горловке даже живые классики украинской литературы - Андрей Головко и Александр Корнейчук… Об одном классике не могу не сказать особо. В тот день шло бурное собрание в литобъединении. Вдруг кто-то постучал в дверь. У нас это было не принято: к нам в редакцию входили без стука. Я вышел в коридор и сказал: «Смелее!» Дверь приоткрылась. Через порог робко шагнул человек, показавшийся мне знакомым. Я вопросительно взглянул на него. Он сказал мне: «Я Володымыр Сосюра, якого побылы!..» Я тут же пригласил гостя на наше собрание и, уступив ему свое место за столом, сказал, что к нам приехал Владимир Николаевич Сосюра. Горловская литературная братия вскочила с мест в полном составе и устроила гостю горячий прием. Ее аплодисменты были далеко слышны. Прославленный поэт принял живейшее участие в обсуждении стихов горловчан, по их просьбе проникновенно, со слезами на глазах читал отрывки из своей поэмы «Червона зима» и стал с тех пор надолго шефом нашего литературного объединения. Вместе с гостями нередко приходил на наши творческие посиделки известный шахтерский поэт Павел Беспощадный. Но чаще всего мы после нашей сходки отправлялись к поэту домой всей гурьбой. Для опоздавших на двери оставляли записку: «Закрыто: ушли на литфронт…» Спор, вспыхнувший на занятии, продолжался в садике за столом у яблони под пристальным взором шахтерского мудреца. Помню, как горячо обсуждали мы там материалы «Литгазеты» в защиту литературных объединений и решение бюро обкома. Все это будоражило и возвышало творческие души. Конечно, вокруг литобъединения, не скрою, в ту пору рядом со светлой ниткой вилась и черная. Но не она определяла общий настрой на мастерство, на честный отклик на события быстротекущей жизни. Тот, кто приходил в литобъединение за советом и дружеской помощью, быстро становился на крыло. Известность нашего литобъединения возрастала с каждой новой книгой горловчан, с каждым прозвучавшим со страниц «Кочегарки» новым именем. У нас появилось талантливое пополнение. Заявил о себе добротными рассказами еще один горловский врач – Владимир Зеленский, который потом в подмосковном Рошале стал довольно известным прозаиком. В одно время с Зеленским пришли одаренные ребята из рабочей среды – Евгений Легостаев, Олег Герасимов, Алексей Аляутдинов, Геннадий Мозолевский… Но они расправили крылья позднее, когда я уже уехал из Горловки. Для примера этим ребятам критики все чаще называли литературный успех наших ветеранов Владимира Демидова и Николая Домовитова. Их все чаще и вполне заслуженно упоминала столичная печать. Они явно выходили на большую литературную дорогу. У них уже было по несколько поэтических сборников. За ними почти вровень шли Егор Гончаров, детская писательница Виктория Кузнецова и обретавший широкую литературную известность Иван Костыря. В Горловке же их имена были на слуху, ими шахтерский город, не в пример нынешнему, гордился. У нас не было ни одного предприятия, ни одного Дворца культуры, клуба, кинотеатра, общежития, где бы мы не побывали. Читали стихи и прозу, а вскоре у нас на литературных вечерах появилась и музыкальная часть. Ко мне пришел горловский композитор-фронтовик Хархадинов и попросил прослушать его песню на стихи Владимира Демидова «У моей курносой шелковые косы». (Кстати, его невестка нынче заведует отделом культуры в городской администрации.) Песня Хархадинова понравилась. Он написал еще несколько мелодий. Их стали исполнять на литературных вечерах. Пример Хархадинова воодушевил других горловских творцов музыки. Их озвучивать вызвались оркестры народных инструментов Яши Хаславского и отца писателя Вячеслава Костыри, а также самодеятельные хоровые коллективы ряда предприятий. Мы стали в городе серьезной культурной силой…

ПЯТЬ СТИХИЙ

И вот именно тогда, а было это в разгар хрущевской оттепели, когда языки у многих творческих людей стали острее, в Горловке произошло несколько вытекавших друг из друга событий, вызвавших немалый гнев городского начальства. Из Москвы в Горловку с попутным ветром занесло стихотворную сатиру на Никиту Хрущева, в которой говорилось: «Я пью досыта», - сказал Никита. «А я – в меру», - промолвил Неру. Анонимный горловский автор, несомненно знакомый с первоисточником, сотворил нечто похожее о горловском начальстве. Чтобы стало ясно нынешним читателям, о ком шла речь, назову персонажей новоявленной сатиры: это первый секретарь горкома Компартии Украины Судейко, председатель горисполкома Ушев, заведующий отделом пропаганды и агитации горкома Макляк, первый секретарь Центрально-городского райкома партии Чичканов и, к несчастью, совсем несправедливо приплетенный в этот ряд наш редактор Синько. Вот что говорилось в этой стихотворной побасенке, ходившей по Горловке в рукописном виде, осторожно исполненной печатными буквами: «А ну, налей-ка!» сказал Судейко. «И не меньше стакана», - попросил Чичканов. «Я пью только коньяк!» сказал Макляк. «Главное, чтоб было на живот легко», - промолвил Синько. «И чтобы не очутиться под душем», - напомнил Ушев… Все действующие лица этого творения получили его с очередной почтой и, надо полагать, не обрадовались. На следующий день у меня раздался звонок из приемной Судейко. Просили срочно прийти к Степану Владимировичу. Редакция тогда находилась в одном доме с горкомом. Через несколько минут я был в приемной. Секретарша улыбнулась понимающе и сказала: «Ждет»… Судейко выглядел мрачным и взъерошенным. На мое приветствие не ответил. Бросил: «Садись!» Подал какой-то листок, исписанный печатными буквами. Пока я читал, он не сводил с меня глаз. Я положил листок и тянул время, не зная, что сказать этому всевластному человеку. Я мог бы высказать догадку, что листок вырос наверняка из слухов, гуляющих в Горловке. Мог бы добавить, что интеллигентного Ушева и много раз битого, осторожного Синько пристегнули в ту компанию в листочке напрасно: о нашем шефе, например, говорили, что он пьет мало, пьет только дома и под одеялом… Но я уже прошел школу Синько и знал, что всякие такие откровения – себе дороже. И потому на вопрос Степана Владимировича с намеком о том, что скорее всего листочек вышел из городского литературного кружка, – кто мол, автор, я ответил: «Сочинение это вижу впервые и не думаю, что оно родилось в литобъединении». Расстались мы после довольно продолжительного разговора холодно, и этот горкомовский холодок я вскоре почувствовал сполна. Тому невольно содействовали еще два события. У Владимира Демидова в Киеве вышла очередная книга «Это вам влюбленные». Он тут же решил подарить ее Судейко. Я особо не стал его отговаривать, только заметил, что это – не в коня корм. Володя меня не послушал, рано утром подался в горком и два часа ждал появления Степана Владимировича. Когда тот пришел, бросился ему навстречу и вручил свою книгу. Дальше – по рассказу самого Демидова: «Он, понимаешь, взял ее двумя пальцами за обложку, как кутенка. «Это что – тебе любимая?» Книга растрепалась… Я выскочил из приемной»… А дальше привожу стихотворение Демидова, которое он, возмущенный таким небрежением, написал в считанные часы в тот же день: ***

Иван Петрович вышел из народа – В секретарях уже который год. А вот сегодня мне руки не подал: Наверно, много у него забот… А я припомнил дни Октябрьской бури С войной и голодухой пополам. И Ленин, добрые глаза прищурив, Протягивает руки ходокам. Оторванный кружится лист над крышей, Без дерева свернулся и зачах… Иван Петрович из народа вышел – Который год уже в секретарях. Конечно, нынешний читатель улыбнется нашей наивности, но мы тогда, в хрущевскую оттепельную пору, посчитали это стихотворение Демидова смелым творческим прорывом и гражданским откровением поэта. Я поставил стихотворение в литературную страницу. Номер читал редактор. Иван Федорович зашел ко мне с этой нашей страницей, и я сразу увидел на стихотворении Демидова жирный красный крест.

ПЯТЬ СТИХИЙ

- Что же вы, Николай Ефремович, подставляете и себя, и меня, - обиженно сказал мне Синько. Ведь из этого стиха за версту виден Судейко. Давайте быстро замену! Я пытался убедить шефа, что это обобщенный портрет, приводил разные доводы, но редактор, получивший вместе с другими отцами города анонимную рифмованную оплеуху, был настороже. Стихотворение сняли. А вот тому, что последовало вслед за этим, я долго не верил, не мог даже себе представить, что мой редактор, так по-отечески опекавший нас, способен на такое. Но это было, было: Синько показал Судейко нашу литстраницу, и нарвался сам на разнос. «Ну, вот видишь – видишь, - вспылил городской партийный вождь, - откуда ноги растут. Я ведь тебе говорил… Ну, ничего, разберемся без тебя»… Синько понял это как угрозу отставки и заболел. Для меня, в ту пору его заместителя, начались судные дни. Горкомовская братия потребовала от меня кучу справок по моему отделу, и, наконец, заявила, что будут слушать редакцию на пленуме горкома. Дело неслыханное! Нас не раз били на заседаниях бюро горкома, но чтобы на пленуме!.. Такого не было никогда за всю историю газеты! Был и еще один вызывавший кривотолки момент: с докладом на пленуме велено было выступить не редактору, а мне. Мой шеф пытался объяснить это углом зрения, под которым собирались слушать газету: проблематика, мол, твоя. Но я эти горкомовские повадки знал досконально и по ряду признаков чувствовал, что готовится прилюдный мордобой именно мне. И тогда я решил, что помирать буду с музыкой: доклад готовил острый, без оглядки на лица. Решил высказать Судейко все редакционные обиды… Но в самый разгар подготовки к пленуму в ход событий неожиданно вмешалась сама моя судьба. Меня срочно пригласили на беседу к первому секретарю Сталинского обкома Компартии Украины Ивану Павловичу Казанцу. Оказалось, принято решение о переводе газеты «Макеевский рабочий» на формат «Правды», потребовался новый редактор. Прежний редактор Марусов, приехавшему из Москвы цекисту не приглянулся: не понравилось какое-то опрометчивое слово говорливого фронтовика. Тут и вспомнили обо мне. Иван Павлович стал рассказывать о Макеевке, где некогда был первым секретарем, и я понял, куда он клонит. И когда он спросил меня: «Разве не интересно в таком городе, да еще в такой большеформатной газете поработать редактором?» - я буквально взмолился не переводить меня в Макеевку, так как в будущем я вообще не вижу себя на редакторской работе. Стал торопливо рассказывать Ивану Павловичу о своей учебе в заочной аспирантуре, о том, что я сдал уже два экзамена кандидатского минимума, заканчиваю доработку диссертации, и сразу после защиты перехожу в институт на преподавательскую и литературную, творческую работу. И чтобы совсем убедить Казанца, говорю, что только что впервые в жизни получил в Горловке замечательную квартиру, что я люблю свой город и никуда не собираюсь из него… Казанец, внимательно слушавший меня, молча поднял трубку и сказал в нее, что, мол, будущий редактор сомневается насчет квартиры. «Так, ясно, трехкомнатная? В центре города? Спасибо!» И уже мне: «Вот секретарь горкома Запорожец говорит, что квартира вас уже ждет»… Я чувствовал, что мои доводы рассыпаются, как песок, и стал торопливо рассказывать Ивану Павловичу, как жила наша семья в землянке на Грабиловке, какие там были дружные, отзывчивые люди, в каком неоплатном творческом долгу я перед ними, да и перед всей Горловкой, которую люблю искренне, всей душой. Я уже немало написал о ней, но главные задумки впереди. И что же теперь отрываться от такого родника, Иван Павлович?.. То, что я говорил Казанцу, было отзвуком моих размышлений, вызванных жизненным примером Павла Беспощадного, которого не раз манили в большие города, в том числе и в обе столицы, но он предпочел остаться среди своих героев. Я ему просто подражал, так как всецело находился под его обаянием… Наверное, в этом моем взволнованном лепете было что-то такое, что зацепилось в сознании первого секретаря, и он пока отпустил меня домой, но с наказом крепко подумать и о своем решении сообщить в сектор печати в течение трех дней. Я не передумал, и Марусов еще несколько лет руководил «Макрабом», при случае поднимая тост за мое здоровье. В горкоме знали о моей поездке в Сталино и хитромудро учитывали ее в своей подготовке к пленуму. А тут произошло еще одно событие, которое смешало все карты у тех, кто готовился дать прицельный залп по нашей редакции. Газета «Социалистический Донбасс» выступила с хвалебной статьей, рассказывая о моих газетных инициативах. Этого я не ожидал. «Соц.Донбасс» был скуп на такого рода похвалу. А тут вот оно, как говорится, яичко к Христову дню! В отделе пропаганды и агитации обзор областной газеты вызвал, как нынче говорят, шок. Там завертелись, как караси на огненной сковородке: до пленума оставались считанные дни. Даже справедливый и сочувственно ко мне относившийся Макляк,

ПЯТЬ СТИХИЙ

спросил меня с плохо скрытой досадой: «Ну, что, Коля, выпросил соломки у «Соц.Донбасса»? Я ему ответил так: «Для вас же старался: соломка хорошо горит»… Макляк, человек с чувством юмора, от души рассмеялся… В самой редакции хвалебный обзор вызвал другие треволнения. По традиции после такой похвалы старшей газеты редактор немедленно выписывал хорошую премию. Но Синько медлил: и я его понимал. Он боялся, как бы горком не упрекнул его в попытке отвести от меня критику. Редакция зорко следила за переживаниями шефа. И Синько снова оказался на человеческой высоте: премия мне была выдана и в тот же день после работы дружно пропита. Причем, Иван Федорович тоже оскоромился: зашел ко мне и осушил рюмку. Подумал и сказал: «Пронеси, Господи, послезавтра». И добавил: «Надеюсь на вашу выдержку»… Пленум начался при полном сборе. Докладывал я самокритично, не скрывая наших промахов и неудач, но, разумеется, коснулся и внешних помех. И вот тут, едва я сказал, что мы могли бы оперативнее освещать городские события, если бы горком партии помог, наконец, с транспортом. И тут Судейко, сидевший в президиуме рядом с Синько, стал бросать сердитые реплики. Они становились все злее, после того, как я стал поименно называть секретарей горкома и райкомов, забывших дорогу на свою печатную трибуну, когда напомнил публикации в газете, повисшие в воздухе потому, что официальные лица побоялись продолжить разговор и сказать правду. Эти люди сидели в зале. Сейчас бессмысленно называть те печатные выступления, а тем более молчунов, уже ушедших из жизни. Но тогда, поверьте, это было на слуху и волновало не только узкий партийный актив, но и всю Горловку. Поэтому-то даже на этом малом «сквознячке» Степан Владимирович почувствовал себя неуютно и, улучив момент, решил отыграться. Он тотчас ухватил меня за язык, как только я сказал о нашем творческом резерве – городском литературном объединении, не позволяющем угаснуть критическому огню в топках «Кочегарки». Я хотел было привести примеры такой помощи при организации очень критичной переклички партгрупоргов угольных участков, за которую нашу газету хвалил «Социалистический Донбасс». В ходе этой переклички наглядно обнажились изъяны горкомовского руководства, всплыли разительные примеры… Но Судейко грубо прервал меня и потребовал: «Ты лучше скажи, как твой поэт Демидов с твоей помощью хотел пропечатать стишок, оскорблявший заслуженного ветерана. Хорошо, что редактор у нас на своем месте»… Ну, вот теперь все сразу стало ясным. Как мог более спокойно, я сказал Степану Владимировичу, чтобы он не перебивал меня. Но Судейко уже занесло и он стал вкривь и вкось рассказывать сам о стихотворении Демидова. Видно, крепко оно его задело… Я молча стоял на трибуне и слушал. Было такое чувство, что меня сюда и выставили, чтобы наглядно на миру показательно выпороть. И тогда меня, признаюсь, тоже занесло. Вот что я сказал в ту минуту Судейко: «Эх, Степан Владимирович, видно верно говорят умные люди: начальство критиковать, это все равно, что с тигром целоваться – и приятного мало, и смотри, как бы не поцарапал»… Раздался смех, а потом довольно дружные аплодисменты в задних рядах. Судейко вспыхнул и, пристально посмотрев на меня, как ни странно, больше не проронил ни слова… Вы понимаете, конечно, что после такой стычки что-то должно было произойти с действующими лицами. Я, понятное дело, оказался на холодном ветру. Взялся усердно дорабатывать диссертацию и готовиться к последнему кандидатскому экзамену. Но мне не суждено было пойти по ученой тропе. Когда мой труд был одобрен, я неожиданно попал под действие постановления ЦК Компартии Украины, запрещавшего местному начальству защищать диссертации на территории республики. Надо было думать о другом университете за пределами Украины. Но я был охвачен новым делом, внезапно став издателем. Мой ангел-хранитель не дремал. Наверно, он и подсказал мне выход: я переделал свою диссертацию в популярную книгу и отложил свои аспирантские документы в долгий ящик… А было так. Вскоре после того самого пленума, мне неожиданно позвонил Степан Владимирович Судейко. Сам лично, без секретаря. И прочел только что полученное им письмо от нового секретаря обкома партии, будущего министра иностранных дел Украины Дмитрия Захаровича Белоколоса с предписанием «откомандировать тов. Гончарова Н.Е. в распоряжение обкома для дальнейшей работы в межобластном книжном издательстве «Донбасс». Бюро Горловского горкома не возражало. С грустью, со слезами на глазах попрощался я с Горловкой, с литобъединением. Я оставлял в них частицу своего сердца. Горловка была для меня не просто очередным местом жительства, она стала моей второй малой Родиной. Такого братского участия в судьбе несправедливо униженных и оскорбленных, такой верности я не встречал больше нигде на своем долгом жизненном пути. Горловка всегда была со мной и в радостные моменты признания моих

ПЯТЬ СТИХИЙ

творческих удач, и в трагические моменты нашей истории, и в дни личного горя. Там, в этом милом шахтерском городе, всегда находилась живая душа, не забывавшая позвонить, прислать листочек телеграммы, который наполнял мою душу теплом. Во все дни моей жизни вне Горловки как бы само собой вершилось еще одно чудо: мое литературное объединение навсегда оказалось со мной. И в Донецке, и в Москве я всячески помогал моим творческим питомцам. Еще долго готовил горловские литературные подборки в разные издания. Кстати, известную литературную страницу «Правды», посвященную (небывалое событие!) Горловскому литобъединению, готовил я лично по просьбе Дмитрия Захаровича Белоколоса, уже будучи в Донецке. Приехавший за этой страницей заместитель редактора «Правды» по отделу литературы и искусства Сергей Петрович Кошечкин был избавлен от всяких хлопот по ее подготовке и сполна познал в те дни горловское гостеприимство, изучая корни народного литературного творчества при содействии самых ярких его представителей, среди которых на первом плане как всегда был Володя Демидов… Горловская литстраница была принята Кошечкиным лишь с одним замечанием: по его мнению, в ней не хватало моей заметки. Я не возражал и дополнил страницу своими строками. В тот же день мы с Кошечкиным улетели в Москву. В аэропорту нас ждала правдинская машина и спустя несколько часов мы с Сергеем Петровичем принесли горловскую литературную подборку лично главному редактору «Правды» Сатюкову. Тот сразу же прочел ее и одобрил. Сказал Кошечкину: «Ставь целевую страницу и пиши к ней передовую». Что и говорить, номер «Правды», где широко и броско была представлена небольшая творческая ячейка страны, вызвал живейший интерес в литературных кругах. Конечно, сведущие люди понимали, что здесь не обошлось и без высокой политики: шахтерский литературный салют пришелся на хрущевские времена. Горловский номер «Правды» долго грел мою душу. Он был своеобразным завершением моей восьмилетней работы руководителем Горловского литобъединения. Не скрою, мне было приятно получить отклики на правдинскую публикацию из разных мест страны. Но особую отраду вызвали письма затерявшихся на просторах страны моих питомцев. Приходили они и годы спустя. Приведу только одно письмецо из северного нефтяного края: «Николай Ефремович! Помните Горловку пятидесятых годов и литературное объединение при газете «Кочегарка», которым вы руководили? Я тогда писала очень слабые стихи, но мне в литобъединении было очень интересно. Я увлеклась творческой работой, окончила университет, стала журналисткой. Вот уже 27 лет работаю в Сибири. С глубоким уважением и благодарностью за то прошлое литературное, что вы дали нам тогда. Мария БРОВКО, журналистка. 22 марта 1980 года. Нефтеюганск». Это письмо нашло меня уже в Москве, в «Социалистической индустрии». Сюда ко мне нередко заносило с попутным ветром литературных земляков. Частенько забегали уже в «Рабочую трибуну» и просто «Трибуну», как теперь называется «СИ», Егорушка Гончаров, Володя Демидов, Иван Костыря, Владимир Зеленский, Борис Яроцкий, Георгий Дорофеев и другие. Пишут, а то и приезжают уже и дети моих литературных побратимов. Как-то заглянул известный донецкий поэт Анатолий Кравченко, не раз «пикировал» ко мне с этажа «Комсомольской правды» Женя Нефёдов. Словом, литературные связи, идущие с горловских времен, не угасают. Радует непозабытой памятью родная «Кочегарка»: то откликнется на мою новую книгу, то на вдруг случившийся юбилей. Спасибо, друзья! Я вижу в этом верность шахтерской заповеди: делись светом! Светом души… И, наконец, еще одно сказание. Как известно, Владимир Демидов вслед за мной переехал в Москву. Здесь его ждал немалый творческий успех. Вышло его «Избранное», которым он вправе был гордиться. Но я считаю, что подлинный взлет его творчества пришелся на смутные времена, когда чуть ли не в каждом номере «Правды» печатались стихи из его знаменитого цикла, исполненного гражданского мужества и патриотических мотивов. До такой высоты его давний соперник Николай Домовитов подняться не мог. Так что творческая победа осталась за Володей Демидовым. Вечерами он мне часто звонил, и мы отводили душу в разговоре на злобу дня. Весной он уезжал на Дон, где и спасался в тяжкую годину. Возвращался домой в предзимье с сумкой сушеной рыбы, которой оделял друзей. Как-то глубокой осенью раздался знакомый характерный стук в дверь моей маленькой кельи – выгородки в редакционной библиотеке. Я сразу понял, кто там прибился и крикнул: «Шагай!» Дверь открылась. Показался Демидов. «А я не один!» «Тем лучше!» Из-за спины Володи появился Володя Черненко – мой старый искренний друг. Улыбается своей милой улыбкой. Постарел, осунулся. Мы обнялись. Я всегда ценил этого замечательного человека за его верность дружбе, за его трудовое усердие. И не раз принимал его к себе на работу – в областное управление по печати, в областные газеты, которые редактировал в Донбассе. Когда меня перевели в Москву, Володя стал

ПЯТЬ СТИХИЙ

ответственным секретарем журнала «Донбасс», а после, был слух, переехал в Одессу и работал там в областной газете. Оттуда, после серьезной полостной операции приехал в Москву показаться врачам. Мне не хватило бы и книги, чтобы пересказать наш разговор, растянувшийся на долгие часы. Трудный, нерадостный это был разговор друзей, оказавшихся по чьей-то злой воле иностранцами. Не хочу его пересказывать. Вы меня поймете и так… Ребята проводили меня до остановки автобуса. Черненко спросил: «А как бы нам поближе к метро?» - «А вам прямо – под землю». – Володя Черненко даже вскинулся: «Под землю?..» - «Да, в подземный переход и направо под мост», - стал я объяснять, о чем-то уже догадываясь по тону вопроса. Мистика какая-то!.. Вскоре один за другим мои друзья, мои питомцы ушли из жизни. Володя Демидов навечно остался на тихом Дону, а Володя Черненко – на берегу Черного моря. Одесситы, спасибо им, издали хороший посмертный сборник поэта… С большим опозданием ко мне пришли вести о кончине Анатолия Пивня, Алексея Журмана, Владимира Кондюшина, Клавдии Выпряжкиной, Надежды Ткачук, Павла Омельяненко… В Москве безвременно скончался Вадим Зубарев. Я провожал его в последний путь вместе с донецкими земляками… Вот так и получилось: начинал я свои воспоминания с печальной ноты, ею и заканчиваю. Добавить мне к этой грустной исповеди нечего. Разве вот что. Ушедшие от нас горловские писатели-фронтовики достойны особой чести. Хотелось бы в Горловке, в литературном объединении, увидеть мемориальную Доску памяти с именами горловских писателей-фронтовиков. Примите это просто как мечту иностранца-горловчанина. На всякий случай напоминаю их имена: Борис Котов, Герой Советского Союза, Юрий Черный-Диденко, Владимир Торин, Сергей Посниченко, Павел Скубко, Евгений Филозоп, Иван Карабутенко, Владимир Кондюшин, Николай Домовитов, Александр Дидоренко, Николай Москвин, Ефим Поленок, Иван Лындин, Анатолий Пивень, Леонид Пивень… Как вы понимаете это нужно не им, а тем молодым, что по их следу вступают на трудную литературную тропу. Для примера. Для вдохновения. Для прививки от пустословия и пошлости. Приближается 70-летие освобождения Донбасса от фашистов. Может быть успеете, и я порадуюсь вашей доброй памяти. Ведь литературная Горловка всегда со мной. Поверьте, все мои питомцы – и живые, и мертвые в моей душе на постоянной перекличке. Хотелось бы узнать, что это стало золотым правилом литературной Горловки на все времена!

Москва Ведётся сбор материалов на литературный журнал "Пять стихий" на основе самофинансирования (к сожалению, редакция пока не имеет спонсора). Журнал выходит в свет соответственно наполняемости материалом объёма в 60-100 страниц А5 формата. Принимаются поэзия, проза, публицистика, критические материалы. Стоимость одной страницы А5 - 16 гривен (65 рос. рублей) + стоимость пересылки для живущих за пределами Донбасса. Анонсирование книги в рубрике "Вышли в свет"- 25 грн. страница. Язык произведений - русский и украинский (при условии большого количества заявок возможна публикация произведений на белорусском языке, а так же сербские и болгарские произведения с параллельным переводом на русский или украинский языки). Материалы принимаются после положительного решения редколлегии. Редакция имеет право отказать автору, без указания причин, и не вступать в переписку. Журнал не является коммерческим проектом, а потому – издание безгонорарное, авторам предоставляется бесплатный авторский экземпляр. Цель журнала – через библиотечную систему донести Слово к читателю. Основная часть тиража поступает в горловские и донбасские библиотеки, книжную палату Украины и Национальную библиотеку им. В.И. Вернадского.

Заявки принимаются на электронный п/я 5stih@bk.ru

ПЯТЬ СТИХИЙ