ISSN 2226-3586
Литературно-художественный журнал
ПЯТЬ СТИХИЙ Творчество без излишнего пафоса N
4 (17) - MMXV
Устав от пресной чепухи, Как в море ухожу в стихи я – Ведь эта пятая стихия Просторней остальных стихий. Игорь Царёв
Журналу «Пять стихий» - пять лет! Учредитель, шеф-редактор: Ратундалов А.В. Рег.свид. ДЦ 3130-757Р от 6.01.2012 г. Редакционная коллегия: Иван Волосюк (Донецк), Ирина Кузнецова (Харьков), Корректор: Е.А. Ратундалова. Адрес редакции: Донбасс, г. Горловка-14, ул. Стожка – 138 http://5stihiy.blogspot.com
Иван Нечипорук (Горловка), Оксана Турченко (Киев).
Произведения принимаются только на п/я: 5stih@bk.ru Журнал не является коммерческим проектом. Издание безгонорарное, издаётся по принципу самофинансирования. Материалы принимаются после положительного решения редколлегии. Редакция имеет право отказать автору без указания причин и, не вступая в переписку. Тираж 350 экз.
Читайте В НОМЕРЕ: Стихия стиха Руслан Ковальчук - 33 Виталий Свиридов – 35 Светлана Шемякина – 39
Юбиляры Фёдор Ошевнев – 3 Екатерина Ромащук – 8 Сергей Таран -11 Иван Нечипорук - 13
Широкий взмах Владимир Карлов - 60
Дебют Анастасiя Юник – 16 Дмитрий Афенчук - 19
Стихия иронии Алла Дашкеева - 67
Стихiя прози/Стихия прозы Катерина Урусова - 23 Виктор Бескровный – 43 Дмитрий Манаев - 50 Оксана Турченко – 57
Стихия публицистики Марианна Свиридова – 71 Вольная стихия Анвар Каландаров - 81
Дорогие друзья! Не успели оглянуться, а уже пролетело пять лет со дня выхода первого номера «Пяти стихий». Первоначально появившийся на свет, как литературный альманах, вскоре проект был зарегистрирован, как периодический ежеквартальный журнал. Несмотря на то, что изначально журнал был задуман, как трибуна для литераторов Центрального Района Донбасса, однако сразу же вышел за пределы шахтёрского края. За эти пять лет, помимо авторов Донбасса, России и Украины, в журнале гостили литераторы из Крыма и Молдовы, из Бурятии и Белоруссии, из Германии и Канады, из Казахстана и Финляндии, Израиля и Австралии – и это ещё не полный перечень географии авторов. Несмотря на то, что у журнала нет постоянной финансовой базы, издание выходит в свет, невзирая на гражданскую войну, захлестнувшую нашу землю. А значит, журнал выстоит, и достойно продолжит литературные традиции нашего Донбасса и славянской Ойкумены. И, конечно же, мы не имеем права не надеяться, что следующий номер выйдет в свет уже в мирной Горловке! ПЯТЬ СТИХИЙ
ЮБИЛЯРЫ 60-летний юбилей в августе отметил член Союза писателей России, наш автор из Ростова-на-Дону Фёдор Ошевнев. Коллектив журнала «Пять стихий» поздравляет юбиляра с этой славной датой и желает творческого долголетия и неиссякаемого вдохновения! ФЁДОР ОШЕВНЕВ Прозаик, публицист, журналист. Родился в 1955 году в г. Усмани Липецкой области. Окончил Воронежский технологический институт (1978-й) и Литературный институт имени А.М. Горького (1990-й). Двадцать пять календарных лет отдал госслужбе: в армии и милиции. Майор внутренней службы в отставке, участник боевых действий, за создание повести на тему афганской войны «Да минует вас чаша сия», в 2001 году, по ходатайству генерала Бориса Громова, был награжден медалью «За ратную доблесть». Член Союза журналистов России и Союза российских писателей. Автор девяти книг, а также более ста публикаций в российской и зарубежной периодике, в том числе в Германии, Чехии, США, Канаде, Австралии, Израиле, ДНР, Беларуси, Казахстане, Узбекистане.
ШОКОЛАДНЫЙ СИМВОЛ ВОЛИ Давно дело было... В конце шестидесятых. Я тогда в пятый класс ходил. И очень любил конфеты, особенно шоколадные, с белой начинкой. «Пилот», «Весна», «Озеро Рица». Не скажу, чтобы уж так часто они мне перепадали, а все же почаще, чем старшей на четыре года сестре, Иринке. Сладким обоих больше баловала бабушка Дуся, наш главный воспитатель. Заканчивалась вторая четверть, и я жил в предвкушении новогоднего праздника и зимних каникул. Во дворе снежинками на иголках серебрилась уже купленная отцом разлапистая ель. Так хотелось поскорее ее украсить... И вот наконец отец принес из сарая крестовину, чуточку подпилил ствол лесной красавицы и установил ее посреди зала. В комнате вскорости запахло хвоей. Игрушки развешивали мы с сестрой – разумеется, под контролем бабушки. ПЯТЬ СТИХИЙ
О, эти елочные игрушки моего детства! Пузатые будильники, на которых всегда без пяти двенадцать, лубочные избушки с заснеженными крышами, фигурки сказочных зверюшек, переливчатые рыбки, грибыкрепыши... А красная звезда из стекляруса на проволоке чудом сохранилась у меня и поныне. Айболит и cтарик Хоттабыч. Светофор и матрешка. Труба, скрипка и барабан: все ручной росписи. Космонавт и ракета. Витые сосульки. Аж три пендитных кукурузных початка. Гирлянды из флажков. И, конечно, жизнерадостные шары – всех цветов и размеров: с портретами вождей, с серпом и молотом, с узорами, с отражателем, с серебристой присыпкой, – неярко блестевшие среди колких мохнатых ветвей. Сегодняшние же пластиковые шарики оптом сработаны на одну колодку и без души. Единственный плюс, да и то сомнительный: не бьются. Под елку мы установили Снегурочку и Деда Мороза из папье-маше с надрезанным мешком: по малолетству Иринка пыталась найти в нем подарок. В заключение священнодействия бабушка принесла еще и конфеты «Пилот» – двенадцать штук, я их сразу сосчитал, и мы на нитках подвесили лакомство за хвостики фантиков. Потом бабушка предупредила: – И чтоб ни-ни! Пусть пока покрасуются, а уж после праздника разделите. Ничего себе испытание для меня, сладкоежки! Еще и елка рядом с моим диваном: утром глаза открыл – конфеты с веток дразнятся; спать ложишься – опять душевное расстройство. Что испытание – настоящая пытка неокрепшего волею... Словом, уже через два дня «не вынесла душа поэта»... Ведь половина конфет моя, так? Так какая разница, когда именно их употребить? Ну, недовисели, подумаешь, это-то мы замаскируем. Первой «жертвой» стал «Пилот» с нижней ветки. Подгадав момент, я вытянул его из фантика и с наслаждением сжевал, а пустую бумажку свернул так, чтобы казалось, будто конфета цела. Лиха беда начало – в тот же день добрался и до второй, а следующим утром – до третьей. Ликвидировав полдюжины «Пилотов», временно остановился: оставшиеся-то уже вроде и не мои... Однако я быстро пришел к мысли, что сестра почти взрослая, и вообще за свою длинную жизнь куда больше меня всяких вкусностей переела, значит, пора восстанавливать справедливость. И без всяких угрызений опустошил пару очередных фантиков. Потом, даже внутренне не оправдываясь, просто «приговорил» две следующих конфеты. Доел бы и последние, с самого верха елки: семь бед – один ответ. Но тут наступило 30 декабря, и на школьном новогоднем празднике мне вручили традиционный подарок. ПЯТЬ СТИХИЙ
Я было хотел подстраховаться, завернуть в пустые фантики конфеты из кулька, но... Это почти все шоколадные повыбирать? Жа-алко... Развязка наступила после новогоднего ужина – его нам с Иринкой устраивали в девять вечера, и я на нем сидел, как на елочных иголках... Эх, и быть бы мне битым широким отцовским фронтовым ремнем, на котором папа точил трофейную бритву «Золинген», однако меня отстояла бабушка. Только изъяла четыре наиболее интересные конфеты из остававшихся в кульке, присовокупила к ним две несъеденные с елки и вручила кровно обиженной сестре, тоже любительнице сладкого. Мне же попеняла: – Нету у тебя, друг ситцевый, силы воли ни на грош. А еще мужчина будущий. Срамота! – и отошла, бессильно махнув рукой. Очень меня те слова пробрали, даром что мал был. Любым путем доказать захотелось: конфеты – пустяк, а сила воли имеется, и настоящий мужчина – такой, как мой кумир актер Жан Маре из любимого фильма «Парижские тайны», из меня обязательно получится. Пожалуй, то был первый в моей жизни по-взрослому осознанный поступок. В сильно потощавшем кульке-подарке оставалась большая шоколадная медаль в серебряной фольге и с выступающей картинкой: космический корабль, удаляющийся от Земли к звездам. Медаль сберегалась напоследок, вкуснее будет казаться. Взял я ее и с отчаянной решимостью принес бабушке: – На, возьми, а отдашь на следующий Новый год, тогда и съем. И попробуй только после сказать, что у меня силы воли нет! – Э-э-э, друг сердешный, так дело не пойдет, – возразила бабушка. – Невелика важность, если я шоколадку под ключ упрячу. А вот ты ее в свой стол положи, чтоб все время под рукой, и потерпи годик. Тогда – герой! На том и порешили. И еще – что это будет наш секрет. Намучился я. Особенно – спервоначалу. Сядешь уроки учить – а мысль о рядом лежащей сласти все знания отгоняет. Вынешь шоколадку, посмотришь на нее – тьфу, сгинь, искусительница! – и назад, в ящик. Я уж и серебряную фольгу аккуратно снимал, и шоколад нюхал, и кончиком языка к выпуклому изображению прикладывался. Ах, как хотелось отгрызть ту же «Землю», либо хотя бы ракету слизать... Сейчасто понятно: сам соль на рану сыпал. Но – кое-как держался. Бабушка же время от времени интересовалась: – Ну, что там твоя медаль? Есть еще сила воли, не съел? Я несся к столу и предъявлял заначку. И как был тогда горд и счастлив! Летом сдерживать себя оказалось проще: каникулы, еще и в гости уезжал. Вернулся домой – и сразу к столу: на месте ли шоколад? Да куда ему деться... А вот в сентябре едва не сорвался. Получил нагоняй от матери за то, что гулял много, по-летнему, а за уроки садился под вечер. И как бы в ПЯТЬ СТИХИЙ
компенсацию просто загорелось эту распроклятую медаль изничтожить! Спасибо бабушке – вовремя углядела, что с внуком что-то неладное, и о «силе воли» спросила... Дотерпел-таки я до следующего Нового года! За праздничным столом бабушка открыла домашним нашу тайну и торжественно подвигла меня на поедание шоколадного символа воли. Медаль к тому времени треснула – как раз меж Землей и ракетой, немного посветлела и сильно затвердела. Пришлось ее натурально грызть. И все равно: это был самый вкусный шоколад, который мне довелось попробовать в жизни… СВЕРХБДИТЕЛЬНОСТЬ Старший цензор штаба округа полковник Птимов – крупный мужчиначревоугодник – с отвращением вчитывался в лежащую на рабочем столе очередную полосу завтрашней армейской газеты. С год назад офицер допустил непростительный для своей должности промах: не углядел, что в словосочетании «главнокомандующий генералполковник такой-то» в первом слове пропущено «л». Строптивую исчезнувшую букву прошляпили также и дежурная группа по выпуску номера, и секретариат, за что впоследствии кого из виновных в курьезе уволили, а кого разжаловали. И напрасно Птимов пытался доказать высоким чинам из комиссии по расследованию факта публичной клеветы, что в цензорские функции не входит исполнение обязанностей корректора. Офицера обвинили в радикальной потере бдительности, из-за чего, мол, на газетной площади и утвердилась ярая крамола. Как следствие, через две недели после выхода в свет нашумевшего особым образом материала Птимов уже сменил место службы под южным небом на отнюдь не курортный северный регион. В воинском звании полковника, правда, не понизили и оставили в той же должности. Но теперь, ежесекундно помня о роковом ляпсусе, он в своей работе свирепствовал, не давая послабления решительно ни единой строчке, вышедшей из-под военно-журналистского пера. Впрочем, сегодня, сколь ни вчитывался в газетные полосы полковник, он напрасно выискивал крамолу, которую можно было бы «с чувством глубокого удовлетворения» обвести красным карандашом и перечеркнуть крест-накрест: прошедшие сито секретариата статьи и заметки военных корреспондентов были так же невинны с точки зрения цензорских «рогаток», как бесконфликтны, прилизанны и пусты.
ПЯТЬ СТИХИЙ
Птимов корпел над последней страницей номера, когда его цепкий взгляд враждебно остановился на короткой заметке, подготовленной отделом культуры. – Так-так-так, – многозначительно буркнул себе под нос полковник и настороженно принялся перечитывать заметку еще раз.
ИНТЕРЕСНАЯ ВСТРЕЧА На прошлой неделе воины одной из частей округа встретились со студентами местного педагогического института, и будущие филологи рассказали защитникам Родины много интересного о замечательном памятнике древнерусской литературы – повести «Слово о полку Игореве»… Старшего цензора мгновенно прошиб холодный пот. Как: сплошное рассекречивание военных и государственных тайн! Да любой дурак может элементарно вычислить, где и когда происходила «интересная встреча» – много ли в округе областных центров с педагогическими вузами! Ну а додуматься открыто назвать имя командира целого полка… Вопиющая безответственность! Что они там, в культуре, вообще бдительности лишились? И секретариат туда же! Сегодня же отправлю докладную записку на имя командующего округом! И полковник ожесточенно заработал красным карандашом… В новой, цензорской интерпретации заметка стала выглядеть так:
СООТВЕТСТВУЮЩАЯ ВСТРЕЧА Однажды воины Н-ской части встретилась с учащимися Н-ского учебного заведения, и будущие молодые специалисты Н-ского профиля рассказали защитникам Родины много интересного о замечательном памятнике Н-скорусской литературы, исполненном в Н-ском литературном жанре – «Слово о подразделении И…», в котором было чему поучиться в плане Н-ского передового опыта». Донельзя довольный Птимов отложил в сторону карандаш, полюбовался на исчерканную заметку и облегченно подытожил: – Пусть теперь считают, что И… – это командир отделения, в крайнем случае, комвзвода. Как говорится, и волки сыты, и овцы в сохранности, и военная тайна с государственной. Бдительность – наше оружие!
ПЯТЬ СТИХИЙ
30 лет в этом году исполнилось Екатерине Ромащук. Редакция журнала «Пять стихий», коллективы Литобъединения «Стражи весны» и Горловское отделение МСП поздравляют Екатерину с этим знаменательным событием и желают успехов в творчестве, счастья и мира! Екатерина РОМАЩУК Родилась в 1985 году в Горловке. Член Конгресса литераторов Украины, Межрегионального союза писателей, лито "Забой" и молодёжного лито "Стражи весны". Выпускница украинского отделение ГИИЯ. Публиковалась в альманахах "Восхождение", "Междуречье", "Славянские колокола", в журналах "Донбасс", «Хортица» и "Страна Озарение". За последний год стала участницей многих коллективных сборников гражданской поэзии. Делегат Съезда молодых писателей Донбасса – Славянск-2008. Автор поэтических сборников "Рассвет" и "За гранью Слова". В этом году была отмечена специальным дипломом МСП, за правдивое и мужественное отражение трагических событий в Донбассе.
*** Остановите землю – я сойду, В дурдоме смерти потеряв рассудок. На Украине нынче как в аду, Где чтобы выжить – нужно стать Иудой. Зашиты рты у тех, кто выбрал рай. Их жизни сломлены, а ноги перебиты. Нажмите «паузу» - пусть кончится игра, Придуманная дьявольскою свитой. Остановите кто-нибудь войну, Её абсурдность перешла границы! А если «нет»…то дайте я засну И пусть мне прежний мир хотя бы снится. РЕБЕНОК ДОНБАССА Мой мир – подвал без солнечных лучей. Я больше не играю с другом в мячик И даже не боюсь уже ночей, Когда бомбят… и только мама плачет. Мои игрушки – гильзы с блокпостов, А вместо сладостей я счастлив просто хлебу. ПЯТЬ СТИХИЙ
«Война не выбирает возрастов»,Сказал мой папа, отправляясь к небу. Я вместо сказок слышу "градов" шум, Что бьёт в мой дом и те, что по соседству… Я выросту и я у вас спрошу: «За что вы у меня украли детство?!...» ТЬМА НАД СТРАНОЙ А нас опять бомбят…который день, И тишина теперь нам только снится. Тень над страной- давно уже не тень, А тьма, как у покойника в зеницах. Мы верили в такой желанный мир И даже в государство Украина, Которое так превозносят СМИ, Всё заклеймив печаткою «едына». Но мира нет, и государства нет, И даже нет того, кто всё разрушил. Тень оттого не превратилась в свет, Что тьма фашизма поглотила души. ВЛЮБЛЁННЫЙ ПОЭТ Любовь - капризная девица, Порой лишающая сна. Поэту так легко влюбиться, Когда вокруг кипит весна. Идёт к любви, как узник пленный, И позабыв про святость рифм, Бесповоротно и мгновенно Поэт сгорает изнутри. Готов последнюю рубаху, По первой просьбе, снять с плеча… И ложит голову на плаху, В любимой видя палача. ПЯТЬ СТИХИЙ
МОЁ СЧАСТЬЕ Не тронь моё счастье пальцами От них остаются следы. Пусть мысли слепыми скитальцами Пройдут, не заметив беды. Никто до тебя не рассказывал Так нежно о зрелой любви. Пусть счастье насытится фразами Без страха себя отравить. Я больше не думаю временем И опытом прошлых "вчера". Не тронь моё счастье сомнением И грязью возможных утрат. Смертельно тобой заболевшую Прижми, как ребёнка, к груди. Пошлём все прелюдии к лешему... Счастливых не будут судить. ПОЖИЗНЕННО МОЙ Я не та, что срывает ромашки, Чтоб о чувствах узнать наугад. Я пила твою душу из чашки И вдыхала её аромат. Я листала твой мир по страницам И учила тебя наизусть. Я не та, что желает влюбиться, Чтоб забыть одиночества грусть. Я люблю, не скупясь на мгновенья, И на то, чтоб поверить в покой. Я в тебя проросла вдохновеньем И теперь ты пожизненно мой.
ПЯТЬ СТИХИЙ
55 лет исполнилось в этом году нашему постоянному автору Сергею Тарану, который к своему юбилею выпустил новую книгу «Падение в бездну». Коллектив журнала «Пять стихий» и Горловское отделение МСП поздравляют Сергея с юбелеем и желают ему творческих побед, здоровья и мира! СЕРГЕЙ ТАРАН Родился в 1960 году. Окончил Батумское мореходное училище и Горловское медицинское училище. Автор книги стихов «Детство мое, постой» и книг прозы «Рожденный свыше», «Сила искусства». Лауреат городской литературной премии им. Евгения Легостаева. Член литературных объединений «Забой» и «Стражи весны», с ноября 2014 г. в рядах Межрегионального союза писателей.
НАГЛЯДНЫЙ ПРИМЕР Константин стал «праведником» после автомобильной аварии. Тогда он сидел за рулём скутера, а жена, обняв его, находилась сзади. Водитель иномарки, которая их сбила, был в невменяемом состоянии. Когда разъярённые свидетели вытянули его из автомобиля, тот еле стоял на ногах. Доза алкоголя превышала предельно допустимые нормы. Жена Кости оказалась в десятке метров от места столкновения. Фрагменты мозга пострадавшей женщины, как автограф смертного приговора, были размазаны по асфальту на протяжении всего этого расстояния. Константину, получившему многочисленные переломы, фотографическая память не давала покоя. Он не мог спать по ночам и даже в отчаянии предпринял попытку суицида: пытался зубами перегрызть себе вены. - Сынок, одумайся, - при очередном проведывании старалась переубедить его в больнице мать, - у тебя двое детей. Если Господь сохранил тебе жизнь, то ты должен жить ради них. Молись, и Всевышний тебе поможет. - Без мамы нам тяжело будет. Поэтому береги себя, батя, - подбодрил по-взрослому пострадавшего его десятилетний сын Максим. - Ты нам очень-очень нужен. - Папочка, - умоляла семилетняя Лиза, - возвращайся быстрее домой. Втайне от всех, утирая безудержно льющиеся слёзы, Константин молился Господу Богу. Молитва была услышана: не прошло и месяца, к удивлению медиков, мужчина встал на ноги. Эта ситуация усилила его веру в Бога, и он стал чаще посещать церковь. Появилась позитивная энергия, которая помогла Косте восстановиться не только физически, но и духовно. Шло время. На одном из семейных занятий по изучению Библии рассматривалось грехопадение Адама и Евы, которые съели яблоко с дерева познания добра и зла, и тем самым нарушили запрет Господа Бога. ПЯТЬ СТИХИЙ
- Из-за какого-то яблока так наказывать?! Какая жестокость - обречь на страдания все последующие поколения! – негодовал не по годам взрослый Максим. - Мы можем вообще обойтись без яблок. Фруктов сколько душа пожелает – валом, - уверенно заявила Лиза. - Дело не во фруктах, - возразил детям Константин. – Причина в том, что люди ослушались заповеди Творца. В этом заключается грех всего человечества. - Батя, - авторитетно произнёс Максим. – То всё в Библии, то есть – в книге. А в жизни: мы твои дети, значит, будем полагаться на приобретённый тобой опыт и беспрекословно исполнять твои наказы. - Дай Бог, чтобы так было, - задумчиво кивнул отец… Наступила осень. Едва похолодало, как пронырливые мыши начали гнездиться в комфортных жилищах людей. Заряжая мышеловки, каждый день Константин как бы стоял перед выбором: если примитивное устройство убийства угробит представителя рассадника инфекции, значит, на то – воля Божья, но если омерзительная сущность останется в живых, придётся отпустить её на все четыре стороны. Мужчина не желал брать грех на душу. Однажды так и произошло: попавшемуся мышонку прищемило хвост. Вспомнив о грехопадении Адама и Евы, Костю осенила идея: освободив из плена мерзкое существо, мужчина сразу накрыл его пластмассовым ведром. В этот момент в дом вошли со школы дети. - Сейчас будем обедать. Вы раздевайтесь, а я пока за углём схожу. Без моего разрешения ведро не поднимать, - выходя, предупредил их отец. Раздевшись, дети с любопытством поглядывали на вещь под знаком отцовского «табу». Не зря говорят: запретный плод всегда сладок. - Макс, - не выдержала Лиза. – Давай глянем, что там. А папе не скажем. - Хм, сам хотел предложить, - и мальчик с интересом поднял ведро. Из-под него выскочил шустрый мышонок и скрылся в неизвестном направлении. - Тьфу! – брезгливо вскрикнула девочка. – Какая гадость! - Скорее всего, - умудрено произнёс её брат, - гадость в том, что мы не послушались отца… Возвратившись, Константин поставил детей перед фактом: - А теперь проверим, как вы соблюдали мой запрет. Он приподнял ведро и обнаружил там то, что называется «ничего». - Это то, что требовалось доказать: никогда не клянитесь в том, в чём вы не уверены, - строго напутствовал детей Константин. - Вы ослушались меня. Вот на лицо грех, который вы божились не совершать. Теперь вы осознали, за что Создатель наказал Адама и Еву? - Да, - ответили виновато ребята. - Если осознали, значит, я наказывать вас не буду, - решил милосердный отец. – Но запомните: осуждать поступки Господа Бога люди не имеют права, потому что Он – Всемогущий. По святости, величию и мудрости Он для всех смертных недосягаем… ПЯТЬ СТИХИЙ
24 июня этого года 40 лет отметил соредактор нашего журнала «Пять стихий» Иван Нечипорук. И хотя данный юбилей не принято праздновать у мужчин (совершенно глупая традиция), тем не менее, поздравления приветствуются. Коллектив журнала желает Ивану удачи и скорейшего мира на Донбассе! ИВАН НЕЧИПОРУК Коренной горловчанин. Шахтёр. Выпускник Донбасского ГПУ (филфак, заочно). Член правления Межрегионального союза писателей, исполкома МСПС, член СП России и Международного клуба православных литераторов «Омилия». Лаурет межрегиональных литературных премий им. «Молодой Гвардии», им. М. Матусовского, региональной премии им. А. Стаханова, областных премий им. Н. Рыбалко и им. В. Шутова. Автор нескольких поэтических сборников и книг, среди которых: «Каждым нервом», «Синегория» и «Немолчание». Член редколлегий журналов «Пять стихий» и «Метаморфозы» (Гомель). Руководитель Литобъединения авторов Донбасса «Стражи весны» и ведущий литпортала «Литературная Горловка».
*** У меня не стало друга. Он не умер, слава Богу, Но пошёл своей дорогой, Нам теперь не по пути. И в душе рыдает вьюга, Сердце вдребезги, в осколки… Ненависть, а не размолвки, Как тут от вражды спастись? Что поделать? Письма в печку? Память вымести метлою? Над расколотой страною Все мы пленники страстей. Жизнь вполне бесчеловечна, Души злобою искрятся… Но не стану отрекаться От отрёкшихся друзей. ПЯТЬ СТИХИЙ
*** Всё это – просто бред, попытки быть свободным, Непозволительная роскошь или блажь. Свободный человек – бесцельный и бесплодный, С отключенной душой и разумом холодным, Вся жизнь его пуста и лжива, как мираж. А я всегда хочу чему-то быть обязан, Зависеть от любви и от наплыва слов, От быта, суеты, от выхваченной фразы, И чтобы жизнь текла с молитвою непраздно. А независимость - удел слепых глупцов! *** Мой мир, как башня на виду – Мне нечего скрывать. И в окровавленном году, Очнувшись в городском аду, Я не могу молчать. Расколот город, как кувшин, – Иду по черепкам, Считая мелкие гроши… Навылет разум мой прошит, Печаль моя горька. Пришла в шахтёрскую юдоль Война, как в страшном сне. Земли моей печальна роль, Её рыдания и боль Огнём горят во мне. *** Рассеиваний больше не приемлю, Сложив свой мир из образов, примет… Как смею родиною называть я землю, Где ни копров, ни терриконов нет? Всему назло я сберегу сыновье Святое чувство, помня каждый час, Что я живу с тревожною любовью К родной земле по имени Донбасс! ПЯТЬ СТИХИЙ
*** Осталось лишь, сцепивши зубы, В бессильи всматриваться вдаль. Беплодным кажется и грубым День, закаляющийся в сталь. Ночь тьмы осенней преломляет Луну, как жизни скудный хлеб. Я, провожая птичьи стаи, В беспечности совсем ослеп. А поздний дождь, как гость незванный, Стучит в окно и плачет зря... И клёны шепчут в ночь: «Осанна, Грядым во благо ноября!» *** А в небе птицы: клин за клином, Строкой блокнотного листа… Нас в этот город журавлиный Вела дорога неспроста. В лубочный край, почти былинный, Где блики пляшут на крестах. И солнце льёт тепло на крыши. И здесь, не ведая войны, Сентябрь покоем мирным дышит. И вдохновения полны, На этих улочках притихших Мы грезим духом старины. ***
Война ещё не пережита, И слёзы сохнут в дневниках, И гладь в реке ещё дрожит, но… Но отступили боль и страх. Война ещё не пережита, Но многоточия пунктир, Которым вдоль судьба прошита, Несмело дарит веру в мир. Война ещё не пережита, Но время, как дитя, спешит, И день выводит на орбиту Желание спокойно жить. ПЯТЬ СТИХИЙ
ДЕБЮТ АНАСТАСІЯ ЮНИК Народилась 21 квітня 1994 року в Луганській обл., Старобільського р-н, с. Половинкине. Навчається в Луганському національному університеті імені Тараса Шевченка за спеціальністю «Філологія (українська мова та література») з 2012 року за освітньо-кваліфікаційним рівнем бакалавр. Бере участь у науковому житті університету, цікавиться історією Старобільщини. Це перша публікація молодого автора.
ТАМ, ДЕ ПАХНУТЬ ЯБЛУКА 1 Поле дзвеніло жовтими головами соняшників. Вони – велетні. Стоять мовчки і ніжно кліпають волохатими, повними ще нестиглого насіння головами. Я доторкаюся до шорсткого теплого листя і відчуваю, як воно пахне дощем і пилюкою. Закурена смоляниста дорога простирається за небокрай. Пухкий літній вітер залітає у відчинене вікно машини, наповнюючи груди легкістю, танучи неначе морозиво у гарячих долонях дитини. Праворуч – соняшники. Зліва – достиглий колос рум’яної пшениці, що злегка шепоче-махає повним зерном. Їду галереєю безкінечного поля, цілованого помаранчевим променем сонця. Воно – шедевр. Безцінне полотно майстра, ім’я якого – Людина. Стомлені, жовті обличчя ледь усміхнено кивають на вітання. Вони проводжають тебе мутним старечим поглядом турботливої бабусі, яка випроводжає своїх коханих онуків. Зашкарубла вузлувата рука злегка махає «Прощай».
ПЯТЬ СТИХИЙ
Село вже потопає у сіро-рожевій павутині імли… Вона солодко заколисує будинки, нашіптуючи казкову колискову. Хати мляво кліпають очима жовтих вікон. Віє нічною прохолодою, яка трохи бадьорить і освіжає усе навкруги. А нічні квіти уже розпустили свої пелюстки – я п’ю їх ніжний аромат. Бігме, я готовий вічно вдихати цей запах літньої ночі, що така і довга, і коротка водночас. Чорне простирадло ночі накинуло свою попону. Тс-с-с-с… Чи чуєш, як оркестр грає ноктюрн піано? Його червнева меланхолійна мелодія звучить у кожній росинці, яка рясно запорошила траву; вона лунає у млявому сяйві зірок і у подихові бризу. Летячи піснею солов’я і не в змозі зупинитися, пісня вдаряє мене у груди і безслідно зникає там, залишаючи солодкий присмак безтурботної радості. 2 Чорна сутінь накрила червоною китайкою смерті усе живе. Більше нічого не буде тут рости, множитися і жити. Село – то вирва розкиданої навкруги гливкої землі, яка стала суцільним багном після тижнів виснажливих злив. Я дивлюсь у замурзані обвуглені обличчя, де тліє розчарований крик карих очей. І ті очі назавжди запамятають горе, яке принесла людська ненажерливість і байдужість до чужого життя і майна. Сивочолі руїни простираються ген далеко за крайнебо. І нема їм кінця й краю, бо все пожерло найстрашніше слово у світі – війна. Вона витоптала золотокосі зеленочубі поля, стерла з лиця цілі міста і села. А там – чийсь дім, чиясь мама і бабця, і зелений сад з червоними порічками. Голені голови чоловічків товпляться біла машин. Вони усі поїдуть туди – далеко-далеко, де тхне потом, кров'ю і горілим. Голови дивляться на тебе, махають на прощання руками і кліпають важкими очима; можливо, ти останнє, що вони побачать у цьому житті. 3 Зелена мережка полів мчить переді мною. Млосна тріпотлива ніжність біжить річковими стурумочками по моїх жилах. Я кам’янію і прикипаю поглядом до землі, яка неначе прив’язала моє тіло до себе путами. І ті обійми такі міцні, що їхня життєдайна сила живить мене, як вода зів’ялу травину. А поїзд мчить. Тах-тах, тах-тах... ПЯТЬ СТИХИЙ
Пропливають села, селища, міста... Вони всі такі чепурні, заквітчані вінками садів і битих доріг; такі гарні і такі чужі. Бридотна відраза стоїть у горлі; пече, деренчить і хоче вирватися назовні. Що се: ненависть чи така дивна радість? Ні. То несамовита жура, яка точить мене сірою мишею, болючий відчай за своєю хатою, рипливою хвірткою, яблуневим садом. Ах, той яблуневий сад! Відчуваю смачний солодкуватий запах рожевощоких яблук. Вони росянисті висять на своїх гілках і привітно махають листям. Великі, запашні, соковиті, вони стрибають до рук. Я хочу бути там. Там, де пахнуть яблука. Вагон, потяг, ні, усе життя тхне сигаретами і потом. Я задихаюся. Хочу втекти, але ноги, як брили, завмерли на місці. Та й куди тікати? Викинутися з потяга? Зійти на наступній станції? Куди йти? Додому? Зараз у мене немає дому. О-о-о, дім. Він був. Чепурний, білий, цегляний вал, моя фортеця. Брудні руки війни залізли до мого дому. Вони ненажерливо витрясли життя з кожного куточка будинку. Його чорні обвуглені стіни несамовито кричать вселенським болем, кровоточачи велетенською раною. Я заходжу у двері і відчуваю їдкий дух попелу. Згарище. Сирітська хата. Розбиті шибки вікон ридають задушливим плачем. 4 Всесвітня руїна покинутих обкрадених душ, які несамовито мовчать про своє пекло розжареного вулкану всередині себе. Я зламаний сірник у великій коробці суспільних злиднів, де моя чорна обгоріла голівка тримається на непевній волосинці випадковості. Сьогодні я ще хочу жити, тримаючись з останніх сил за соломинку скалічего буття. А завтра – непевність. Я піду до свого яблуневого саду, туди, де пахнуть яблука, ростуть кущі порічок, і співає зелений коник. Сюрчи, мій маленький друже, бо я вже можу жити, вдихати запах яблуневого саду.
ПЯТЬ СТИХИЙ
ДМИТРИЙ АФЕНЧУК Родился в городе Горловка 2 августа 1991 года. Выпускник АДИ Дон НТУ факультета Транспортные технологии. Работал на проводном радио «Валентина», в Музее миниатюрной книги им. В.А. Разумова в должности – младший научный сотрудник. Участник объединения творческих людей «Новый взгляд» при городской библиотеке для юношества. Публиковался в городской и областной прессе. Участвовал в радиопроектах о родном городе.
КОКЕТКА Она – сплошное олицетворение кокетства. Грациозна и подтянута – всегда очень красива. Никогда не обделена вниманием мужчин и завистливыми взглядами женщин. Её самолюбивое эго не знает отказов. Стоило ей хоть когда-нибудь услышать от кого-либо отказ (такое случалось крайне редко, ведь кто бы посмел отказать такой особе), как губы у кокетки невыразимым образом сужались, взгляд опускался в сторону, и порой даже прислушавшись, можно было услышать учащенное дыхание, которое служило предвестником надвигающейся бури. Так могло продолжаться довольно долго, вплоть до тех пор, пока человек не выдерживал и исполнял просьбу. А если этого не случалось, то кокетка просто напросто прекращала общение. Данный человек с этого момента для неё просто переставал существовать. Ибо в её пестрой жизни, наполненной только яркими красками, преобладал принцип: один отказ повлечет другой. Дважды просить было не в её правилах. Последовал отказ? Значит ты уже выбываешь из игры, ведь ты нарушил правила... сошёл с дистанции. Это объясняется тем, что все те, кто входил в ближайший круг общения кокетки, старались только выражать своё восхищение, в её принципиальности и безпринципности, хотя все же и находились и такие, которые в менее яркой форме поговаривали между собой, что из-за скверного на их взгляд характера, кокетка может заплатить в будущем очень большую цену. Но кто же будет слушать этих скряг? Некие безликие голоса из толпы... Ктонибудь прислушивается вообще к ним?! Эти «голоса совести масс» внезапно возникают и так же молниеносно исчезают, растворяясь в океане мнений народа на фоне другого рода разностей мнений всей остальной толпы. Что же касается самой кокетки, то это ее ничуть не волновало, а даже наоборот ПЯТЬ СТИХИЙ
забавляло, словно как она говорила: «Подбрасываешь веточки хвороста в только что разгорающийся костёр, но если более не подкладывать поленьев, что с ним произойдёт?» Мысленно отвечала заранее приготовленным ответом: «Он угаснет, как свеча на ветру....ведь хворост перегорит, а если не подкладывать поленьев, то как конечный итог – останется лишь пепел! Её не волновали голоса общества, строго судившие за распущенные нравы, ведь зачастую они доносились к ней своеобразным эхом, как некоего рода пересуды на стороне. Управляя своим кокетством, она была далека от самой сути общества, как и общество в свою очередь в её сознании было не на той ступени открытого понимания её натуры в целом. Жить в удовольствие - её правило. Которое никто не имеет право нарушить. Никто! Жизнь, как постоянный праздник – вот желаемый результат. Она работает на результат и, ничто не остановит эту своеобразную карусель повседневности. Все преходящее и уходящее, но лишь она одна будет властвовать над всеми... Воспринимание повседневности, как постоянного праздника – её главная задача. А Быть может кокетство лишь только маска, способная стать неким подобием жизни? Это ширма, скрывающая истинную душу кокетки? Или же реализацию её необходимых потребностей?! Возможно... А как же тогда чувства? Неужели их нет и не было! Ни к одному из свохи партнеров?! И всётаки они были... Они вспыхивали, но из-за не имения любовной дальнейшей связи так и угасали, не дав проникнуть в суть сознания кокетки. Что для неё означает крутить роман на стороне? Сущий пустяк! Строить свои роскошно подведенные глазки первому встречному. Но в таких встречах нет любви, да и обоюдной взаимности тоже не чувствуется. Одна фальшь, сплошная горькая фальшь, которая подобна змее, заползает и начинает душить своим сомнениями, и чем дольше продолжаются такие "отношения", тем узлы вокруг шеи сужаются, не давая уже вольно дышать. Но в этот раз все пошло не по сценарию, и ...узлы ослабли, а позже и вовсе исчезлили. Ты – свободен! Иди же! И он уходит. Ты – другой, не такой как все и был раньше, твоё определение теперь – опустошенный. Вслушайся: о-п-у-стошеный! Ощущаешь, сколько тишины и бездействия в этом слове? В ответ молчание. И ты, тот некий беглец, пытающийся сбежать от неё, той, которая лишь играла роль, изображала некое подобие- пародию фальши, ты попросту попался на эту удочку, безликой рыбкой, которую вот-вот подадут к обеду. Жаль ли тебя? Честно – да! Но нужно самому учитывать свои ошибки! А что кокетка? Для неё попрежнему все было обращено в игру, некий театр цинизма, где на сцене только она играет главную роль, а все остальные имеют понятие некоего ПЯТЬ СТИХИЙ
подобие свиты, танцующие под музыку из сюжетов жизни и правил, придуманных только ей самой. Она бы знала, как заблуждается! И на сколько далеко... Ведь даже клоун, после представления потешив публику, вынужден снимать свой грим. Ибо ареальной жизни играть нужно иную роль или все же жить?! А если и роль, то какую? Человека обыкновенного, со своими радостями и проблемами? Из этой логики следует, что у кокетки нет грима?... Значит, у неё есть маска! За которой она умело скрывается и может в дальнейшем прожить оставшуюся жизнь. Все зависит от возраста? Нет! Кокетство вне возрастных ограничений. Под этой самой маской может скрываться чувственная, но не уверенная в себе особа. Трудности её смущают, ведь вне своей оболочки может быть иное течение жизни. СЕЗОНЫ ЖИЗНИ Вот подумаешь: как же хороши все без исключения времена года! А ведь каждый сезон по-своему особенный. Вот, например, зима. Всегда поражает своей розовощекостью, долгими шумными гуляниями и запахом ароматных мандарин, только что купленных и принесённых на стол к обеду. А если взглянуть на улицу, то глаз невозможно оторвать - красота! Над крышами кружится белоснежная сыпь утреннего снега, а в воздухе, после ночи, еще сильно морозно. Но вот вглядываюсь – и уже приветливо светят утренние лучи восходящего солнца, озаряя все вокруг. Какое раздолье детворе и словами не передать! Вот кто-то лепит снеговую бабу, а взглянув немного левее, замечаю парнишку лет семи, который удобно умостившись на санках, звонко смеется, подгоняя старшего брата. Ну довольно о зиме. А что можно сказать о весне? Время пробуждения от долгого сна, расцвет всего и вся. А главное, новые надежды и сокровенные желания. Ну кто из нас не ждал с нетерпением весну? Мы все привыкли к жизненным парадоксам. Что-то забываем, ищем и стремимся к неопределенному идеалу… Порой забывая о самом важном… О том, что главным парадоксом в нашей жизни являемся мы сами! Ведь, если разобраться по сути, то никто не идеален, с какой стороны не посмотри. Но в жизни преобладает негласный принцип: «Я лучше другого». Хотя, от части, человек возвысив себе такую планку, находится в поиске, свойственного для него одного, своего я. Читая труды ученых в конечном итоге, все сводится к выводу, что за период человеческой жизни все без исключения проходят некий естественный отбор. Отбор, который и раскрывает нас как индивидов, а вследствие процесса раскрытия личностного психотолка, как полноправно существующую личность. Но в чем же заключается наш естественный отбор как личноПЯТЬ СТИХИЙ
сти? Снова, не с понятия ли: «Я - лучше другого?» Возможен и этот вариант. Но он не совсем верный. Начинается он с понятия: «Я - сильнее другого!». В тот же момент крепкое тело еще не означает крепкий дух. Ибо физически ты можешь быть крепок, а в плане духовном - скуден. Красота ума должна присутствовать в каждом из нас без исключения и вне зависимости от пола. Лето. Спелых груш румяные бока, абрикос душистое варенье, алых губ твоих прикосновенье и лепестков душистая роса… О лете можно говорить бесконечно! Ведь недаром есть утверждение, что лето – это маленькая жизнь. Жизнь… Для тебя и для меня. Мы встречаем вместе уже не одно лето, и каждый раз оно особенное, не такое, как предыдущее. Но мы теперь не вместе. Расставание… Да что ты вообще знаешь о расставании? Когда в долгой изоляции друг от друга в каждой миловидной девушке улавливаешь знакомые твоему сердцу черты, видишь тебя одну. Замечаешь контуры лица, пластику фигуры! Пока тебя нет, перед моими глазами уже сколько их прошло… Сотни… тысячи…десятки тысяч тех, кто уже встретил свою любовь, либо еще находится в поиске своего счастья. Нет… Это не ты! Слышишь, не ты! Они может, в чем-то и похожи на тебя, но у них совсем иная душа! А способна ли она любить и уметь сопереживать так, как твоя? И быть беззаветной, а не безответной любовью?.. Да что ты вообще знаешь о ней?! Предательство же, сущее кругом предательство! Тебя не любил никто как я… Знай же это! Об осени и говорить нечего. Похолодало… Затвори шторами окно, да побыстрей! Поземка уже стелится. Видимо, рановато осень решила свои капризы показать. По небу сильным ветром гонит серые тяжелые облака. В воздухе уже не услышать те радостные и теплые трели, так как птицы с каждым днем все больше и больше улетают на юг. Скучно. Осталась одна грусть. Одна сплошная грусть на сердце, где есть ты. Хотя почему только грусть? Пустота… Но ты и пустота – понятия несоизмеримые и уж тем более несовместимые! В тоже время, ты выше пустоты, как будто находишься над ней. И тишина. Тебя нет…. Тишина угнетает! По-прежнему потрескивают дрова в дачном камине, но они своим оповещением только лишь утверждают мне, что тебя уже не вернуть. Так же как и эти сезоны жизни, которые каждый раз сменяются за окном. Зима-ВеснаЛето-Осень… ПЯТЬ СТИХИЙ
СТИХIЯ ПРОЗИ КАТЕРИНА УРУСОВА Народилася 1985 р. у місті Києві. Закінчила юридичний факультет КНУ ім. Тараса Шевченка. Юрист і науковець. Друкувалася в літературному журналі «П'ять стихій».
ЛІТНЯ ПРИГОДА Не люби козаченьку дві дівчини зразу Дві дівчини, Дві дівчини – То велика зрада: Одна плаче, Друга тому рада Українська народна пісня
Це сталось того ж таки літа, коли вечоріло червоним полум’ям. Навіть старожили не пригадували таких вечорів. Сонце ще тільки починало сідати, та й сідало спокійним із своїм жовтим забарвленням, а хмари сунули зі сходу червоні, немов кров’ю налиті. Ні вітру сильного, ні дощу, все спокійно, тільки відчуття невідворотної катастрофи та беззахисності перед нею. Все літом того року було тривожне та неспокійне. Це було літо 1914 року. Року, коли життя розділилось на дві половини: чарівна, романтична, безтурботна пора – до і крах, злидні, кінець всьому прекрасному – після. Того року, на літні контракти я отримав запрошення від моєї тітоньки відвідати її маєток, що знаходився неподалік від Києва. Помістя стояло посеред великого лісу, поряд з яким було багато озер, а подалі протікала річка Стугна. Там я сподівався надихатись лісового повітря, попоїсти духмяних пиріжечків, покататись верхи, зібратись з думками… Навіть спробувати побути трохи поміщиком. Така нагода випадала не часто, адже я був тоді ще студентом юридичного відділення університету Святого Володимира. Взявши мої улюблені книги та дещо найнеобхідніше з речей, я потягом направився у Васильків. Зустрічала мене особисто тітонька. Вона взагалі все найбільш відповідальне робила сама. Тітонька Ольга, а точніше Ольга Левівна – то була сестра моєї мами, вона була жінкою крутого норову і суворої вдачі. Свого часу їй поталанило вийти заміж за гвардійського офіцера Дмитра Євстафійовича, який ПЯТЬ СТИХИЙ
проживши з нею сім років, не витримав муштри ще більш сурової, аніж гвардійська і відійшов в інший світ, залишивши на неї двоє гарних хлоп’яток: Микитку і Івасика. Про свого покійного чоловіка Ольга Левівна розказує всім і всюди, що то був порядний мужчина і вірний сім’янин. Щоправда, при ній всі, опускаючи вії відмовчуються, а поза очі тихенько посміюються, про те, що Дмитро Євстафійович мав певну падкість на артисток опери з пишними формами. Сама ж Ольга Левівна була тонкої худорлявої статури, мала смугле обличчя і гарні сіроблакитні очі. Ольга Левівна виявилась вправною хазяйкою і вела хазяйство сама без управителя. Хазяїнувала вона так, що дохід з господарства було розпродано ще до збору врожаїв. Доки ми їхали, я дивувався, який Васильків чепурненький, здається, він став ще більше з мого останнього приїзду. Вздовж центральної вулиці стояв ряд білих будиночків. Деякі були двоповерхові на петербурзький манер. На балконах хазяйками були висаджені кольорові квіти в високих горщиках. На повороті стояла кав’ярня з плетеними столиками перед входом, де гарненькі панянки попивали каву. Аромат кави поширювався на всю центральну вулицю. Все, як в Парижі, тільки менше і більш затишне. Вже вечоріло, коли ми приїхали в маєток. На зустріч нам вибігли Микитка і Івасик. За ними біг сетер Рей. Як ми вже обіймалися! Я скучив за маленькими бешкетниками, і виросли вони дуже – не впізнати. Потім ми пили чай з самовару на терасі, і я пішов розкладати речі. Коли вже зовсім стемніло, я вирішив вийти в гостинну, думав поспілкуватись з домашніми або просто почитати. Спускаючись, почув, що хтось грає на білому роялі. Чому саме на ньому? Ну по-перше, тому що в маєтку є тільки один рояль і він білий, а також є фортеп’ян, але то був рояль напевне. Зрозуміло було, що до тітоньки завітали гості, оскільки вона грала сама або дозволяла грати іншим на роялі тільки на великі свята, або коли приїздили гості. Зайшовши в простору кімнату, я побачив милу панянку, що грала на роялі, а коло неї сиділа невелика компанія: тітонька, поважна пані та мужчина в мундирі. Мужчина був не молодий і не старий, підтягнутий, чорнявий з повними губами, його тонкий ніс видавав породу. Тітонька, почувши мене, повернулась: - А, Олесю! – сплеснула вона руками – знайомся, любчику: це Маргарита Олександрівна Соболенська, наша сусідка, ця молода особа – Марія Андріївна, Марі – її вихованка. Я нагнувся і, як того вимагав етикет, поцілував руку тітоньці, потім Маргариті Олександрівні, і на останок, ніжну руку Марі. – А це – тітонька показала на чоловіка середніх літ, – Борис Ігнатійович – син Маргарити Олександрівни, тобі з ним буде цікаво, адже він робить кар’єру в судовому слідстві. Прошу любити і жалувати. ПЯТЬ СТИХИЙ
Я одразу помітив, з якою цікавістю подивилась на мене Марі. А цей Борис Ігнатійович напевне її кавалер. Шкода… добре було б завести шалені почуття з такою кралечкою, подумалось тоді. Вечір виявився веселим. Марі грала на роялі, ми багато сміялись. Борис Ігнатійович був до Марі не без претензії, хоча і намагався того не показати. Коли вони вже мали їхати, завелась дискусія стосовно того, чи буде війна. Всі дійшли висновку, що це абсолютно неможливо, а якщо і буде, то ми настільки сильні, що наведемо порядки у світі. І, шуткуючи, розійшлись. На виході Марі пильно подивилась мені в вічі і більш сильно, ніж дозволено, стиснула мою руку. -Як тобі Марі? – спитала тітонька, коли вони пішли. -Гарненька, та мені здалося вони, з Борисом Ігнатійовичем мають стосунки… -А не мели дурниць, Олесю! Того абсолютно не може бути, адже Борис Ігнатійович одружений. -Як?! – захопившись, я і не подумав подивитись на його праву руку… -У нього дружина має понести, то є причиною, що він не бере її в компанію. Дивно, але я ладен був поклястись, що між ними існує роман. Потаємні погляди, ненавмисне стискання рук, випадкове торкання одне одного – все це свідчило про певну близькість. Було вже пізно, і ми з тітонькою, бажаючи одне одному найприємніших снів розійшлись по кімнатах. Та сон не йшов: все ввижалась Марі, її очі, тонкий стан. І разом з тим виникало відчуття якоїсь дивної тривоги, коли я думав про неї і Бориса Ігнатійовича. Наступного ранку я проснувся вдосвіта, лежав, вкрившись ковдрою і слухав таємничий шепіт лісу, що наче зазирав в кімнату і колисав мене, як матінка в дитинстві. Не хотілось вставати. Різні думки лізли в голову: мрії бути таким адвокатом як батько. Він був добрий і обожнював маму. А потім спогади про вчорашній вечір, непросту дівчину Марі. Треба буде якось нанести їм візит. З такими думками я прокидався того ранку. Поснідавши, я спитав у тітоньки дозволу піти прогулятись нашою гористою місцевістю, а собі подумав зайти до Соболенських. Жили вони далекувато, та я вирішив туди дійти пішки, а назад попросити у них екіпаж. Я йшов і милувався природою, від довгої прогулянки я вже добре притомився і вирішив лягти під липою відпочити. Аромат липи дурманив голову, і я швидко заснув. Прокинувся від того, що гомін людей був надто близько. Одразу я навіть і не зрозумів, звідки конкретно людська мова лунає, оскільки лежав в високій траві, а люди і втім не могли мене бачити. Прислухавшись я зрозумів, що говорять двоє: чоловік і жінка. Вони сміялись, казали одне одному ніжні слова. Прислухавшись, зрозумів, що знаю їх, та от тільки не міг ніяк згадати. Обережно визирнув ізпід трави і побачив Марі і Бориса Ігнатійовича, абсолютно голих. Ото штука! ПЯТЬ СТИХИЙ
Бовдур! В яку халепу вляпався! Ну звичайно, вони не мають ніяких відносин, оце вже я тепер точно знаю! Аж смішно! Але й гарна Марі! Одним словом я отак лежав в траві і чекав, коли вони закінчать. Жаліючи мого читача, я не смію описувати сцени занять коханням, свідком яких я, не по своїй волі, став. Потім вони почали говорити дуже нерозбірливо, як заговірники. Та я напевне не зміг зрозуміти, про що вони говорили, лише почув щось про дитину… Потім вони одразу встали, одяглися і пішли, дорогою вони ще про щось сперечались, та через вітер та шелест листя я нічого не чув. Впевнившись, що вони пішли, я встав і з неприємним осадом поплентався до нашого маєтку. Минали дні і ночі. Помалу я став забувати пригоду із Марі та Борисом Ігнатійовичем. Я багато гуляв, багато мріяв. В маєтку було по-провінційному спокійно, безлюдно, скучно. Мені було цікаво бавитись з Микиткою і Івасиком. Хотілось заохотити їх науками, а вони все на річку та на річку. Все їм тільки до розваг. Але я не противився, адже в таких наших веселощах час наповнювався відчуттям дитинства, і це відчуття мені не хотілось втрачати. Досить часто приїздили гості. Всі вони були дорогі тітоньці, а отже, приймали їх з відкритим серцем. Серед гостей були і молоді панянки, таким чином жіночою увагою я обділений не був. До Соболенських я не їздив і про Марі майже забув… Та одного разу я вирішив вийти прогулятись на світанку. Дні тоді стояли спекотні, і прогулянка вдосвіта не була чимось незвичним. Йшов я через ліс, збирав хлопчикам шишки та всілякі приладдя, з яких ми майстрували. Незчувся, як опинився на галявині, яка виходила на озеро. Краєвиди надзвичайні. Не витримавши, я роздягнувся і пірнув у воду. Аж раптом побачив на березі жіночий одяг. Озирнувшись по сторонах, нікого не побачив і вирішив не робити незручностей особі жіночого стану, для чого виліз з води і ліг за великим кущем на траві. Якоїсь миті мені здалося, що лунає музика. Звідкіля одразу зрозуміло не було. А може, то ліс так співає? Прислухавшись та подивившись в сторону, де лежав одяг, я побачив… Марі. Вона підпливала вже ближче до берега і почала виходити. В мене перехопило подих: я не міг ні дихати, ні думати. Краса її зачарувала мене. Марі була надзвичайної прямої статури, тоненька мов тростинка з гарними невеликими грудьми. Смугла шкіра. Довге чорне волосся водоспадом лягало на плечі. Хочу запевнити мого читача, Марі була рідкісної краси жінка. Справа була навіть не в її зовнішній красі, хоча вона безспірна; справа була в її внутрішньому магнетизмі. Це був саме той тип жінок, які шалено подобаються чоловікам, коли чоловіки втрачають голову і контроль над собою. Саме так сталось і зі мною… Втім я не наважився підійти до неї. І просто спостерігав. Не знаю як, але вона мене помітила. Спершу вона подивилась на ПЯТЬ СТИХИЙ
мене із великим подивом, потім посміхнулась і не одягаючись пішла. Поки я одягнувся і побіг за нею, вона вже зникла. Я перебував неначе в якомусь солодкому дурмані. Не знаю, чи справа в тому, що я встав надзвичайно рано, чи в тому, що багато пройшов, а може через щастя, що переповнювало мене, било через край від такої надзвичайної зустрічі з Марі! Того ж вечора я вирішив відвідати Соболенських. Мені конче кортіло побачити Марі. Дивні почуття охопили мене: може кохання, може бажання, неначе я ішов вздовж самого краю прірви. Коли вже стемніло, я верхи направився до маєтку Соболенських. Приймали мене душевно. І Марі… Якою нереальною вона була! Здавалось, неначе в її очах зібрались всі бісики всесвіту. Якою лукавою посмішкою посміхалась. Неначе випадково брала мене за руку, дивлячись в цей момент не просто в вічі, а прямо в душу. Солодка істома переповнювала мене від відчуття того, що вона близько. Хотілось схопити її; злитись на віки так, ніби не існує більше нікого крім нас. Це було щастя! До речі, того ж таки вечора випала нагода познайомитись з Наталією Глібовною – дружиною Бориса Ігнатійовича. Вона була абсолютна протилежність Марі. Спокійна, задумлива, серйозна. Я б назвав її янголом, така вона вся світла, неначе мати ткала її тільки з золотих ниток. Весь час вона гладила свій живіт. Часом до нього заговорювала, часом до нього посміхалась. Бідолашна, вона така ніжна, якби вона тільки дізналась про Бориса Ігнатійовича і Марі! Це, напевнее, був би удар. Після того вечора, я почав часто бувати у Соболенських. Зустрічали мене радо. Та головне для мене була увага Марі. Ми гуляли разом, читали, мріяли… Чарівна природа навкруги і Марі. Вона захопила мене повністю. Вир справжніх почуттів. В результаті я прив’язався до Марі настільки, що життя без неї вже не уявляв. Я буквально марив нею. Якби вона запропонувала мені втопитись, або ще щось таке, я зробив би, не роздумуючи. Тітонька про те не знала. Вона помітила, що я десь вештаюсь, та особливої уваги тому не придавала. Хоча, я думаю вона і мама були б тому дуже раді, оскільки Марі була з порядної сім’ї та ще до того за нею давали 800 десятин землі приданого. Щоправда, мені до її приданого було байдуже. Я просто хотів бути поряд з нею щосекунди. Були такі дні, коли вона не бажала зустрічатись, аргументуючи це зайнятістю домашніми справами або поганим самопочуттям, або ще чимось, і в такі дні я неймовірно страждав. Життя просто зупинялось для мене. Щоправда, коли ми знову бачились, я все забував і безмежно її кохав. ПЯТЬ СТИХИЙ
За весь період нашого знайомства я жодного разу навіть не натякнув їй, що бачив їх з Борисом Ігнатовичем тоді біля липи. Якось удень я заїхав до Соболенських і, почувши звуки роялю, зрозумів, що грає вона. Як тільки я побачив її, серце моє забилось надзвичайно швидко. Її розпущене волосся… вона була схожа на німфу. Я підбіг до неї, почав цілувати її руки. Потім ми гуляли, Марі збирала квіти і заквітчувала волосся, співала пісні, я кружив її на руках. Це були найкращі моменти в моєму житті. В той період у батька були дуже важливі справи, і він попросив мене приїхати на декілька днів в Київ. Це були найдовші дні в моєму житті. Без Марі життя здавалось мені пустим і нецікавим. Перед поверненням у Васильків я купив каблучку з діамантом та колье і вирішив просити руки Марі. Коли я під’їжджав до будинку Соболенських, почалася страшенна злива. Я почув якісь крики, що лунали з тераси, а потім побачив, як з будинку вибігла Марі, під самісінький дощ. Я побіг за нею в глибину саду, що виходив в ліс. Я біг за нею, і краплі дощу били мене по обличчі. Нарешті я наздогнав її та схопив за руку, вона не стримуючись кричала: -Гріх, Олесю! Мій гріх! -Який? – я намагався очами знайти місце, де сховатись від такої зливи, Марі пручалась, намагаючись забрати руку. -У мене під серцем дитина! Його дитина! -Бориса Ігнатійовича? – вона почала голосно сміятись, я схопив її і намагався обняти, щоб хоч якось захистити від дощу, що ставав ще сильніше. -Не твоя ж! -Я прикрию! Я прикрию твій гріх! Будь моєю дружиною перед Богом і людьми! -А що ти мені? Я не люблю тебе! – вона відштовхнула мене і побігла, я доганяв її, вона знов пручалась. Від її слів у мене сдавило горло, все потемніло в очах, але потім все ж надія знову промайнула в моєму серці. -Не любиш і не треба. Дитину пожалій! Ось я прошу твоєї руки – я дістав каблучку і надів їй на палець. -Яка краса! – вона дивилась на каблучку, її голос тремтів, а очі наповнились слізьми, і хоча дощ омивав її обличчя, я відчував, що вона хоче плакати. - А чи знаєш ти, як про таких як я, кажуть? Я дивився їй в вічі і мовчав. -Покритка! От, яка слава мені і моїй дитині навіки! -Ні! Марі, ні! Я буду любити тебе вічно, дитиною не дорікну ніколи, хоч би грім зараз мене вдарив, тільки благаю, виходь за мене! Все налагодиться! -Налагодиться?! Він мене в домі своєї рідної, а моєї названої матері збезчестив! А потім оженився на другій! Вона носить його дитину, а я? -Як збезчестив? ПЯТЬ СТИХИЙ
-Це давня історія… Маргарита Олександрівна виховувала мене з самого дитинства. З самого дитинства я бачила від неї тільки ласку, вона беззавітно любила мене, а потім… Мені було лише чотирнадцять років… Йому тридцять… Він повернувся в маєток Маргарити Олександрівни. Я покохала його з першої секунди, коли побачила. Мужній, красивий. Натяки, розмови в саду, прогулянки лісом, гра на роялі в чотири руки… Незчулася, як ми стали коханцями, а через два роки з Пакистану повернувся батько Наталі, він служив там по дипломатичному відомству; ще через два роки оголосили про їхні заручини. Він запевняв мене, що то все необхідно для його кар’єри, статків. Хоча у мене також спадщина дуже велика і коли я вийду заміж, вступлю в права. Я пропонувала йому почекати до мого шлюбного віку. Він і чути нічого не хотів. А коли вона приїхала, я зрозуміла, що він її кохає, але і мене кохає також! І ми почали так жити: вночі він з нею, а вдень, де стане – зі мною. -Мерзотник! А вона знає? Тобто, Наталі знає? -Знає… Вона майже одразу здогадалась про все. Ні, ну ми звичайно не обговорювали такі теми! Та я відчуваю це. -І що ж тепер буде? -Я втомилась… Злива зчухла, Марі стояла і дивилась в далечінь. Я обійняв її за плечі: -Марі, давай повінчаємось! Багато так живуть і все добре. -У тебе все життя попереду. І вір мені, воно буде яскравим. Та до того ж що скажуть люди? -Що люди?! Заради тебе я забуду всіх людей. Вона глянула на мене… погладила моє волосся… посміхнулась… лише один погляд… -Я втомилась – і почала підніматись в будинок – прощавай, Олесю… -Оце вже ні. Я проводжу тебе, а завтра зранку приїду просити твоєї руки у Маргарити Олександрівни. Дорогою вона йшла, не вимовивши ні слова. Я намагався розвеселити її, обійняти… Вона не пручалась і мовчала. Я підвів її до будинку, поцілував і благав заспокоїтись і почекати до завтра. Всю ніч я мучився роздумами. Ні, не в якому разі не докорами сумління, а навіть навпаки я мріяв себе у ролі її чоловіка і батька її дитини, яку я вже тоді полюбив. На ранок я, не сказавши тітоньці ані слова, оскільки хотів їй показатись вже в статусі нареченого, поїхав з величезним букетом квітів до Соболенських. Ще на повороті до маєтку я побачив багато людей, карет з конями, якийсь гомін. Всі чомусь стояли з похмурими обличчями. Прислухавшись, я не міг зрозуміти, говорять про якесь душогубство… ПЯТЬ СТИХИЙ
На терасі маєтку я побачив Маргариту Олександрівну: вона стала якась чорна і надзвичайно стара, не менш, як на років десять старіша, ніж була вчора. Сиділа з опущеною головою. -Це я винна, це я винна – без кінця повторювала вона. Я підбіг до неї: -Маргарито Олександрівно, що сталось? А я от у справі до вас, приїхав просити руки… Тільки зараз я повернувся і побачив в кімнаті біля тераси щось накрите простирадлом. Це була Наталія Глебівна! Животик видавав її. Я мовчки пройшов далі. Всюди була кров. Видно було, що сталась якась бійка. Розкидані меблі… На підлозі я побачив великі криваві садові ножиці. Біля виходу з кімнати стояли два жандарми. Я направився до них: -Панове жандарми, благаю, поясніть, що тут сталося. Я не чужа людина цій сім’ї. Окрім того, я майже адвокат -Вбивство, пане адвокате. Коханка зарізала вагітну дружину хазяїна будинку, била прямо в живіт садовими ножицями, а потім кинулась у прірву там далі за Стугною… -Боже, Марі! Не пам’ятаючи себе, я скочив на коня і летів до обриву. Щось холодне і колюче розривало голову. Коли я прилетів, поліцмейстери вже витягнули Марі нагору. Це була вона, безспірно… Смерть закарбувала її красу навіки… Сам не свій, я плентався в маєток Соболевських. Мені вкрай необхідно було поговорити з Маргаритою Олександрівною. Приїхавши туди, я побіг до тераси, і нікого не знайшовши, почав блукати і розшукувати хазяйку. В будинку всюди була кров. Бідолашна Наталія Глібовна. Я знайшов Маргариту Олександрівну у флігелі, що в саду. Вона напівлежала на канапі, очі її були закриті. -Маргарито Олександрівно, що тут сталось? -Ох, юначе, це жахливо! Жахливо! Я не розумію, як так вийшло… – вона озирнувшись по сторонах, попросила мене принести їй води. Я приніс, вона продовжила: – Коли мені було сорок років, померли мій кузен з дружиною, це темна історія… Що там сталось, достеменно не відомо, три дні їх шукала вся губернія. Мій кузен був досить вагомою особою… Їх обох вже без ознак життя знайшли у лісі, ніякого насильства над ними скоєно не було, виглядало це так неначе вони вийшли на галявину, сіли на траву і просто померли. Біля них всі три дні просиділа Марі, їй тоді було лише три роки. У мене серце кров’ю обливається, як я про це згадую. Це була чарівна дівчинка, мені було дуже шкода її, і я вирішила взяти Марі до себе, загоїти душевні рани. Все її дитинство ми були нерозлучні. Саме про таку дівчинку я мріяла все своє життя. Це була лагідна, ПЯТЬ СТИХИЙ
весела, любляча дитина. А потім, коли Марі було років чотирнадцять, вона стала замкнена та вразлива. З’явилася ця її напускна маска цинізму, насправді це зовсім не властиве моїй Марі. Вона почала уникати мене. – у Маргарити Олександрівни почав тремтіти голос. – Потім вона виросла, багато молодих людей почали звертати на неї увагу. Але вона не мала до них ніякого інтересу. Коли до нашого дому увійшла Наталі, Марі немов підмінили. Вона стала холодна, колюча і чужа. А цього літа все змінилось, вона стала більш відвертою, життєрадісною, знову почала щебетати. Я пов’язувала це з Вашою появою. Подумала, що от, тепер моя Марі буде щасливою. -Маргарито Олександрівно, я задам Вам одне питання, але воно дуже важливе: Ви знали про її стосунки з Борисом Ігнатовичем? -Це жахливо… Приблизно два тижні тому Марі зайшла до мене в кімнату, сіла на підлогу біля мого крісла, так вона завжди робила в дитинстві – з очей Маргарити Олександрівни потекли сльози – і сказала, що вагітна. Я подумала, що від Вас, попросила її дозволу поїхати до Вашої тітоньки і про все переговорити. Та вона заборонила, сказала, що це не Ви. Тоді я умовляннями, сльозами та благанням переконала її розказати. І вона розповіла мені все… Моя бідна маленька дівчинка. Я поступила вкрай несправедливо до неї… Але Ви повинні мене зрозуміти: з іншого боку був мій син і його сім’я. Боже! Як я могла так вчинити?! Вона ж довірилась мені як матері! Я зрадила її в дитинстві, коли не захистила від цього мерзотника, мого сина, і зрадила тоді, коли вона все мені розказала. Пробач мене, Господи! Я почала кричати, що це не правда, що вона просто своїми примхами хоче зруйнувати життя Бориса. Вона звинувачувала Наталі, казала, що та – пакистанська пройдисвітка. Потім я попросила Марі взяти документи на спадщину і залишити наш дім. Як вона на мене подивилась! Якби Ви тільки бачили. А вчора я випадково почула розмову Бориса і Марі у флігелі. Борис переконував Марі, що кохає її понад усе та Наталі кохає також. Проте так сталося, що він уже в шлюбі і щоб не викликати резонансу у світі, Марі слід вийти заміж за Вас, Олесю. А після того, як вона вийде заміж, вони зможуть продовжувати відносини і нікого не боятись. Бідолашна Марі, вона напевне подумала, що перешкодою до її щастя є Наталі і дитина. Як він міг так вчинити?! Не пам’ятаючи себе, я забігла у флігель і побачила їх на канапі за балдахіном. Вони були голі. Мене вони не побачили, бо були поглинені своєю розмовою, я швидко вискочила. Один Бог знає, що мені коштували ці хвилини очікування їх на терасі. Коли вони повернулись, я вирішила з ними серйозно поговорити. А в цей злощасний момент Наталі стояла поряд з терасою і все чула. Вона підскочила до нас вся в сльозах. Почала кричати, кидати прокльони, була просто сама не своя. Потім крикнула Марі, тримаючись за живіт: ПЯТЬ СТИХИЙ
-Ти безчестиш наш дім! Борис Ігнатійович – мій чоловік, тобі його не бачити ніколи, зрозуміла? А тепер геть з мого дому, покритко! Марі тільки немов бритвою блиснула на Наталію Глебівну очима: -Ти ще пошкодуєш про це, пакистанська шльондро! Почалася злива і Марі вибігла з маєтку. Я подумала, що вона провітриться, заспокоїться, а потім ми все обговоримо. Через певний час злива зчухла, а Марі повернулась додому. Сказала, що дуже втомилась. Я попросила її поспати, вкрила ковдрою. Хотіла побути з нею, та вона сказала, що вже спокійна і просто хоче побути на самоті. Я поцілувала її. Вже була глибока ніч, коли я почула ці страшенні крики. Коли я вискочила, Наталі лежала скривавлена на підлозі. Тут одразу ж прибіг Борис. Він схопив Наталі, плакав над нею, обіймав, колисав, як дитину. Я подумала, що він збожеволів, прибігли слуги, хтось побіг за лікарем. Марі я вже не бачила. А потім одна зі служниць сказала, що Марі покінчила життя самогубством, – вона замовчала. А через деякий час продовжила, очі її в цей момент світились якоюсь нездоровою радістю. – Що ж тепер робити? А чи Ви допоможете мені організувати весілля Марі та хрестини моєму онукові? Останні слова Маргарити Олександрівни не одразу дійшли до мене. -Ви напевне мали на увазі похорон? -Молодий чоловіче, що Ви таке кажете? Гріх Вам таке казати перед такими урочистими подіями в нашій сім’ї! -Так, Маргарито Олександрівно, Ви тільки лягайте, відпочиньте трохи, а я поки піду віддам розпорядження. -Дивіться-но мені, щоб все пройшло на найвищому рівні! -Звичайно! – І я покликав лікаря. Похорон Наталі взяла на себе її родина. А я займався похороном Марі. Це була найгірша мить мого життя. Вона лежала в труні у весільному платті з каблучкою, яку я дарував з мріями взяти її за дружину. Ніхто більше не прийшов. Тільки я, вона і старий дідусь, що на своєму возі допоміг відвести її на цвинтар. Коли після похорону я вертався додому почався теплий літній дощик… А в серпні того ж року почалась війна. Не дивлячись на мамині вмовляння, я одним з перших записався добровольцем на фронт, сподіваючись війною стерти душевні муки та докори сумління від єдиного шаленого місяця кохання в моєму житті…
ПЯТЬ СТИХИЙ
СТИХИЯ СТИХА РУСЛАН КОВАЛЬЧУК Родился в 1987 году в Донецке. Пишет стихи, прозу, публицистику. Учился на факультете философии и религиоведения в ДонГУИиИИ. Публиковался в сборниках и журналах Донбасса, Украины и России.
GRAUEN* СТАРОСТИ Мрак, которым окутана Сущность нашего мира, Словно пьяница хуторный, Над сознаньем-трактиром Насмехается, празднуя Опустевшую чашу, От страдания грязную И как будто не нашу. Мрак, который неведом нам, Спутник внутренней смерти, Провожает умедленно По пути троеперстий. Никаких интересов нет К колокольным трезвонам. Там ремёсла ремесленней И дела завершённей? Ужас тлена и холода, Пустоты бесконечной Возвращает нас в молодость В самый рай человечный. Grauen! Мрак не рассеется. Время не повернётся. Не прискачет келейница Дать воды из колодца. _______
Grauen *(нем.) - ужас
МАТРЕШКИНА ЛЮБОВЬ Соловей поет - ему не больно. Запою и я на весь февраль Про любовь матрешки колокольной, Как она ушла куда-то в даль. Обнимала и лгала безбожно, За слезами прятала порок, ПЯТЬ СТИХИЙ
Разве ей в меня влюбиться можно? Никогда! Ей нужен был игрок. Да, игрок, который без рассудка Променял бы жизнь на черноту. Ведь игрок пойдет за проституткой, Ведь ему что эту, что вон ту... Поутру в стихах писал Есенин (Может, впрочем, даже в вечерах): "Поцелуй названья не имеет, Поцелуй не надпись на гробах." В русских сказках мертвых целовали. И вставали мертвые, и шли. А сейчас матрешки да скандалы Превращают в умерших живых. На кострах метели покраснели Небеса, покинувшие ночь. А под ними киевские ели, А под ними чувства ходят прочь. Месяца, года меняют лица. Их так много на людском пути. Можно злиться, можно и не злиться, Но от прошлых лет нам не уйти. Верю я, однажды будет день их Всех матрешек, живших меж людей. Их казнят на ярмарке без денег Пьяный врач и голый лицедей. *** Современность - упадок искусства; Из бесплодия слепленный фарс; Бессемянность мышления. Пусто Среди вас, одиноко средь вас. Нет идей, нет великого слова В мёртвой литературной среде. Возродится, всеребрится ль снова, Запророчит, как прежде, поэт? Я желаю искусству расцвета. Я кричу: истребляйте всю вошь, Что мешает развитию. Детям Стройте мир, мир, который хорош! ПЯТЬ СТИХИЙ
ВИТАЛИЙ СВИРИДОВ . Родился 18 октября 1947 года в г. Брянске (Россия). Художник-оформитель. Живёт и работает в городе Алчевске Луганской обл.. Член Межрегионального союза писателей, лауреат литературной премии им. Б. Горбатова, автор книг «О поэзии и не только», «Великое счастье идти». Соавтор 18 литературнопоэтических сборников, лауреат нескольких поэтических фестивалей и литературных конкурсов. Литературные пристрастия: поэзия, проза, литературная и художественная критика, публицистика, эссе. МЕТАСТАЗЫ
Предвижу, скажет кто-нибудь: «Надуманный сюжет. Ни чувств, ни глубины, Ни новизны в нем нет. Интрига развита с трудом, И выспренно, и тривиально… Неинтересно, и притом до крайности Не актуально». Уничижителям своим Я в ноги поклонюсь. На колокольни глядя их, Смиренно помолюсь, Но, приноравливать свое К чужому сердцу не резон, Поскольку, собственно моё, с чужим Не бьется в унисон. Оно само себе «Высочество» ПЯТЬ СТИХИЙ
В час просветленья и пророчества. Я словно шар земной отталкивал ногами... С вершин обрушивались снежные лавины, И каркала воронья глотка:«А-а-минь!»... Пути Господни неисповедимы. Закат мои ладони прожигал. Дышали жаром грузные котлы, И капеллан назойливо брюзжал: «Меч не сечет повинной головы!» И горестно вздыхал провидец Илия:«Эх, люди, говорил вам я...» Символика. Бессвязные картинки. Причуды круговерти будней. Разорванные кем-то фотоснимки
Того, что было, или только будет. На помощь чей-то голос призывал, И содрогался Гефсиманский Сад. Передо мной, проворнее гадюки, На жертву бросился осклабленный Пилат... Мешали Колдовства запутанные сети. Обиды ноша стискивала грудь, И непомерный груз тысячелетий Над миром нависал, как Млечный Путь. И осыпался вниз созвездий хрупкий лед… И тут же, взгляд мой узнает,Беззубый , искаженный рот... А это что?.. Плеснуло кровью в небо! Ударом грозным распахнуло высь; Над стартовой площадкой, пламенея, Джордано Бруно руки поднялись! А дальше коллонады Ватикана... Остроголовые кресты зажгли, Как будто к Риму тени Ку-Клукс-Клана Из будущей Америки пришли. И будто Время сжалось. Во Вселенной был подан ПЯТЬ СТИХИЙ
тайный знак, И, погружаясь в сон, Кому-то смерть покажется Мгновенной, кого-то пощадит Армагеддон. Слезлива поминальная свеча. Надменные черты былого лоска растаяли На сводах алтаря, и сам я Остывал, как капля воска. Но прочь, скорее прочь! Храни меня, Фемида! Бегу... И падаю, и верить не хочу, Когда пришел в себя,Мадонна Литта ладонью гладит Голову мою. Я жажду утолял на шелке Золотистом. О чем-то важном пел орган светло и чисто. Однако, тесен мир. Лиха беда – начало. Напрасно славил Бога гугенот. За полночь. Выпь три раза прокричала:«Никто живым из замка не уйдет!» Какая невидаль багровая роса! Внезапно Слух мой уловил рычанье пса.
Все ближе Топот... Здесь и там Спешит Злодейство По пятам: На милосердие Нет права У клинка!.. Пусть тот, Кому не повезет,Чертополохом Прорастет, а тот, Которому везет,Живи пока!
Обратно хода нет... вперед еще полшага, И в сторону... в крутом падении; За мной метнулась следом Чья-то шпага, но в силе был Закон иного Времени!
Громоздкий пульт чужого корабля. Радист у пульта глохнет от помех; Пульсары и магнитные поля Судьба похожа на картонный Висят Домик, когда ты не удав, на нем, А кролик… как Первородный Грех. Вот кто-то рядом захрипел; – Эй, Высший Разум, где ты?! Короткою была расправа. Я Земля! Я даже лиц не разглядел,Мой курс Вокруг безликая орава. перекосило А сверху, на эклиптике... прямо на меня Спаси живые души,- у руля нацелив клюв Дерутся Свой птичий, безголовые политики! недобро улыбается В ответ Медичи… затишья всплеск... Чу, слышу Ткань сна оборвалась. за спиной Вдоль стен какая-то возня: провисли ребра - «О'кей, книжных полок. великолепная была резня! Опять двадцатый век. Вот это парни, Билл!..» Душа мерещится мне, перенеслась что ли?! на белый свет, Гляжу,- фигура лейтенанта Пробившись из потёмок. Колли!.. И снова И понял я тогда:был рассвет Несчастным не помочь,прелюдией Добра. Долга Варфоломеевская Ночь! ПЯТЬ СТИХИЙ
Вот только, есть ли в парусах надежд Попутные ветра?.. Предвижу, скажет кто-нибудь: «Надуманный сюжет. Ни чувств, ни глубины, Ни новизны в нем нет. Интрига развита с трудом, И выспренно и тривиально…
Неинтересно, и притом до крайности Не актуально». Символика?! Бессвязные картинки? Причуды круговерти будней? Разорванные кем-то фотоснимки Того, что было?... или только будет??! Алчевск 1982-2008г.г.
ПЛАТОН МНЕ ДРУГ...
„Amicus Plato sed magis amica est Veritas..." -"Платон мне друг, Но истина дороже."Признался Аристотель,.. И похоже, С тех пор На дружбу Спрос упал в цене... А Истина?.. "In vino veritas!"Да!.. Истина в вине...
ПЛАТОН Е МОЙ ПРИЯТЕЛ
„Amicus Plato sed magis amica est Veritas...” „Платон е мой приятел, но истината е по-свята!” – признава Аристотел. Оттогава обезцени се дружбата, загина тя... А истината? („In vino veritas!”) Тя си е във виното.. Перевод на болгарский язык: Красимир Георгиев
ПЛАТОН МIЙ ДРУГ „Платон мiй друг, та iстина дорожче.” – Зiзнався Аристотель... З тих пiр, схоже, На дружбу попит дуже впав в цiнi... А „veritas”?.. – Так!.. „Iстина – в винi”... Перевод на украинский язык: Петр Голубков ПЯТЬ СТИХИЙ
СВЕТЛАНА ШЕМЯКИНА Родилась в Украине. Живет в городе Дзержинске Донецкой области. Является членом Межрегионального союза писателей и городской литературной студии «Муза». Публиковалась в периодике, литературных альманахах и журналах Украины, России, Белоруссии и Австралии. Автор поэтических сборников: «Звезды падают в августе», «Владея пламенной душой», «Мелодии степной свирели», «Возвращение», «Буферная зона».
НЕ РАДИ САМОУТВЕРЖДЕНИЯ Не ради самоутвержденья, Ни ради почестей, похвал, Ни скуки ради иль забав, Пишу свои стихотворенья. Скажу, читатель, чтоб ты знал: Пишу тогда, когда не спится В часы полночной тишины И вздохи звезд едва слышны, Лишь к ним одним душа стремится Сквозь лабиринты темноты; Пишу, когда заря едва ли Коснется краешка земли, Чтоб долы контур обрели И, сбросив темные вуали, Красой порадовать могли; Пишу, сиреневым туманом Когда закат окрасит день, И спустится на землю тень, Дразня наивности обманом, Как будто нет вокруг людей… …Да, я пишу и днем, и ночью, И вечером, и на заре Любой я радуюсь поре, Но лишь тогда, скажу вам точно, Когда необходимо мне. ПЯТЬ СТИХИЙ
ГЛОЖЕТ ГРУСТЬ БЕЗЫСХОДНОСТЬЮ ДУШУ... Умирает мой сад... Умирает... Летаргическим сном засыпает. Веки тяжесть свинцовая смежит И укроет их саваном снежным. Безмятежностью сад поражает. Ветер раны его обнажает, Истрепав все наряды в лохмотья Под аккорды осенних рапсодий. Гложет грусть безысходностью душу. «Ты рассказы о смерти не слушай. Это – сон, и несет нам покой он», Говорили деревья со мною. Может быть… Может быть… Я не знаю. Я, мне кажется, что-то теряю Этой осенью. Мне одиноко, Безотрадно и грустно немного… Повзрослели птенцы. Улетают. Отчий дом навсегда ль покидают? Провожаю их любящим взглядом: «Возвращайтесь, мне так это надо!» Гроздья спелой рябины алеют: «Не грусти, позабыть не посмеют Дети дом свой родной на чужбине, Жди – весной. И будь сильной отныне!» Как быть сильной, скажи? Я не знаю… Сад мой тленом листва засыпает… Гложет грусть безысходностью душу, Ожидая январскую стужу... НЕ ВЕРЬ, ДУША МОЯ, УМУ Что мечешься, душа моя, И ищешь свет во тьме кромешной? ПЯТЬ СТИХИЙ
Тебе претит сей климат здешний И, от бессилья всё кляня, Ты вырваться желаешь спешно. И то не радует меня. Зачем тревожишь тишину Рыданьями, и, пав в унынье, Зелёный свет даешь гордыне, Моих пороков множа тьму? Она ль главенствует отныне? Ты проявляешь слабину. Не верь, душа моя, уму, Чрезмерные ведут познанья К погибели и наказаньям. Скорее я сама умру, Но прежде будет покаянье... И приговор… Я всё приму… НЕТ НИЧЕГО ПРЕКРАСНЕЙ ТИШИНЫ Что может быть прекрасней тишины? Лишь тишина осеннею порою, Когда лазурь сливается с землею, И сад мой засыпает до весны. Что может быть прекрасней тишины? Что может быть прекрасней сентября? Мой листопад* – таинственно-спокойный И в тишину неистово влюбленный, Даря ей щедро россыпь янтаря. Что может быть прекрасней октября? Что может быть прекраснее любви? Сама Любовь – светла и непорочна, Сияет чистотой своею, точно Кристаллы камня утренней зари.** Что может быть прекраснее Любви? Что может быть прекрасней тишины И листопада в час зари хрустальной, Когда кружатся листья и прощальный Нам дарят танец истинной Любви? Что может быть прекрасней тишины?.. ПЯТЬ СТИХИЙ
…Нет ничего прекрасней тишины, Когда не слышно залпов грозных пушек, Когда закат спокойно можно слушать, Беспечно видеть розовые сны… Дай, Господи, чтоб не было войны! Нет ничего прекрасней тишины... ______________________________
*Листопад – так назывался октябрь в древнерусском календаре. **Камень утренней зари (Циркон) - минерал разнообразных цветов и оттенков.
РАЗНОЦВЕТНЫЙ АВГУСТ Август, расправивши плечи, Смело на землю ступил, Звезды - горящие свечи Мигом к ногам опустил. Лихо с жарой расквитавшись, Свежестью утра объял, Зорькой вечерней взорвавшись, Искренностью обаял. Краски его многогранны: В небе колдует лазурь В час предрассветный, желанный, Прочь отгоняющий смурь; Кадмий оранжевый красит День, что в зените стоит; Ночью индиговой страсти Месяц достойно хранит; Ультрамариновый вечер Полон загадок и тайн… Память хранит нашу встречу, Болью отыгранный тайм… РАННИМ УТРОМ... Далеких, сонных звезд мерцанье Сменяет солнечный карниз, И я, умерив свой каприз, В ручье умоюсь утром ранним, Сбежав тропой росистой вниз С вершины грез ночных исканий… ПЯТЬ СТИХИЙ
СТИХИЯ ПРОЗЫ ВИКТОР БЕСКРОВНЫЙ Украинец. 1945 г.р.. Уроженец Харьковской области. Окончил Фармацевтический институт в г. Харьков. Работал в Киргизии и в г. Дзержинск Донецкой области. Публиковался в газете «Дзержинский шахтер».
НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ Мамины воспоминания Апрель 1945 год. Где-то под Кенигсбергом. Было за полночь, когда санитарный поезд, соблюдая светомаскировку, остановился на каком-то глухом полустанке. Единственной сошедшей с поезда была молоденькая медсестра. За спиной был небольшой вещьмешок с нехитрыми пожитками. Прильнув к окнам вагона, провожали её взглядами подруги, раненные бойцы, так полюбившие её за старательность, доброту и заботливость, всегда приветливую. Медленно и тихо тронулся состав в глубокий тыл. Осталась она одна среди темноты и оглушающей тишины. Лишь вверху слегка чуть слышно шумели могучие сосны. Постояла, немного привыкнув, к темноте и направилась по еле заметной тропинке к небольшому хуторку. Куда и зачем забросила война судьба выпускницу медучилища, жителя степных районов Украины, в этот не известный лесной край, с не знакомым народом, их обычаями? А до этого была далёкая Сибирь, с её морозами, с отставанием от санитарного поезда, при попытке набрать воды для чая и 40 километров стояния на платформе последнего вагона до следующей остановки поезда. А сейчас это совсем другая сторона. Я часто её спрашивал: «Страшно было одной, ночью в не знакомом краю, среди чужих людей, да ещё и на войне?» «Не знаю. Наверно. Об этом не когда было думать». «А у тебя был автомат?» Мама смеялась. Откуда? Только маленький трофейный пистолетик, подарок раненого офицера. Слегка виднеющаяся тропинка, привела на хуторок. Добротные дома необычной архитектуры, тёмные окна, наглухо закрытые калитки. Не видно ни одного огонька, не слышно лая собак. Двинулась вдоль улицы и поняла, что никто не пустит на ночлег. Решила зайти с другой стороны. На этот раз повезло, толкнув незакрытую калитку, осторожно подошла к окну и робко постучала раз, второй, прислушалась, ещё постучала, и показалось, что её кто-то рассматривает. Наконец забелело в окошке чьё-то лицо, скрипнула дверь. Возле двери стоял мужчина высокого роста. Молча отступив в сторону, жестом показал: «Проходи!» Шагнув в комнату, остановилась у двери. Неяркий свет ПЯТЬ СТИХИЙ
керосиновой лампы, выхватил из темноты худое и сердитое лицо такой же высокой и пожилой женщины. Здесь же замер мужчина, впустивший такую незванную ночную гостью. Это была семья латышей, муж и жена. Хозяин молча подвинул стул к столу, что-то сказал старухе. Мама устало опустилась на стул. «Кто ты спросил он, откуда?» «Я, медсестра с санитарного поезда, а родом с Украины». Покачав сочувственно головой, проронил: «Я был в Украине ещё в ту войну». Вошла жена, молча и сердито поставила кружку молока и краюху хлеба. Так же молча и со скрытой ненавистью, взглянув на непрошеную гостью, отошла, затем, молча, как в немом кино положила подушку на широкую деревянную лавку. Сняв сапоги, едва прикоснувшись к подушке, провалилась в сон и не слышала, как её укрыли шинелью. Утром на столе ждал завтрак: та же кружка молока, хлеб и кусочек сала. На стуле аккуратно лежали шерстяной свитер и такой же шарф. «Это тебе» - сказал хозяин, жена только с укором и жалостью смотрела на девушку. «Тебе ещё жить и жить. Да хранит тебя Господь!» Может, их сын или дочь, где то в далёком краю, тоже нуждаются в чей-то помощи и сочувствии? Торопливо порывшись в сумке, мама достала пару бинтов, флакончик йода, немного подумав, добавила порошок такого редкого в то время стрептоцида. Намного позже я тоже «оценил» подарок прибалтов. Моё первое пальто было пошито из той маминой шинели. Жёсткий воротник безжалостно натирал детскую шею. А когда пришло время носить свитер и шарф всё повторилось сначала. Вернулась мама из Прусии с медалью «За взятие Кенигсберга», которую я по недомыслию использовал для рыбалки, о чём долго сожалел позже. Вспоминая о той ночи в Прибалтике, мама украдкой смахивала набежавшую слезу, с благодарностью вспоминая о той случайной встрече. И в лихую годину, мир не без добрых людей! Цыгане Издавна живописные берега речки Оскол привлекали людей. Прозрачная вода, обилие разной рыбы, густо заросшие берега верболозом чередовались с могучими дубами, вербами, берестом. Низкие и топкие берега зеленели зарослями аира, завезённого монголами для корма лошадей, да и воинство монгольское использовало целебные свойства аира для лечения желудочнокишечных заболеваний. После половодья луга покрывались таким разнотравьем с густым душистым, запахом, от которого кружится голова. Сказка, да и только. Вдали на самом высоком месте, защищённом с двух сторон оврагами, была заложена крепость, давшая начало поселению, позже превратившееся в деревню. От крепости остался только ров, с которого мы мальчишками спускаПЯТЬ СТИХИЙ
лись на санках. На месте крепости была построена больница, где лечились жители с окрестных сёл. Из транспорта в больнице была только лошадь, на которой мой дедушка возил доктора к больному. Имея в свое время лошадей, с самого детства любил их и отлично разбирался в них. Да и служба на Кавказе многому научила его. Тут история другая. Полюбили цыгане со своим табором здешнюю речку и луга, хотя рыба их вряд ли интересовала, более чем куры в курятнике сельчан. А вот луг на то время уже колхозный привлекал их гораздо больше. Оставляли после себя как пустыню: что не съедено, то вытоптано, изгажено, сожжено кострищами. Выздоравливал луг до следующего нашествия табора. Так было и в этот раз. Ещё не успели разноцветные кибитки опуститься с горы, а сельчане захлопывали калитки и ворота своих жилищ. Орущая толпа женщин и детей на непонятном для нас языке, в разноцветной одежде заполнила улицу. Одни предлагают погадать, другие просят что-то из одежды, у третьих глаза ищут живность или просто, что плохо лежит. Мне , кажется, что и куры прячутся от этой шумной толпы. Мы с испугом выглядываем из окон. Покой деревни нарушен на столько дней, на сколько хватит корма для лошадей на лугу, или до конфликта с колхозниками. Не минули цыгане и больницу! Очень уж им понравилась больничная лошадь. Тут же пристали к дедушке: «Давай меняться. Выбирай вот, смотри какая, кругленькая, быстрая, не пожалеешь». На вид лошадь как лошадь, не худая, упитанная. Но не знали они, кому хотели подсунуть её. Вцепившись рукой в край тарантаса, я смотрел, как мой дед гладил лошадь, смотрел зубы, копыта, за тем поднял хвост, отошёл в сторону и хлопнул по боку. Как воздушный шарик сдулся, так и лошадь, из которой выпустили воздух, превратилась в худую клячу. -Что? Всем табором надували через камыш? Старый цыган, сдвинув шляпу на лоб, почесал затылок, изрёк: - Да! Ну, дед даёшь! Откуда ты всё знаешь? Случайно, ты не конокрад? Или ты нашей породы? - Ну не все же дураки держат лошадей. А я люблю их с детства, и ваши уловки знаю наперечёт. Не удалось им спихнуть старую клячу. - Раз так, давай выбирай любого коня, всё равно нам твоя нужна. Долго в полной тишине выбирал дедушка лошадь, цыгане с любопытством наблюдали за его действиями, но не вмешивались, пока не выбрал лошадь, слегка прихрамывающую. Ну, ты дед выбрал правильно, ту, что надо. Уехал табор, оставив после себя на лугу следы от костров, выкошенную траву. Не слышно шума и говора цыганок и цыганчат. Коня подлечили, и он долго ещё служил больнице. Деревня затихла до следующего набега цыганского табора. ПЯТЬ СТИХИЙ
Ожидание. Первый снег. Ожидание чего-то всегда долгое и томительное. Медленно уходила осень со своим ярко-жёлтым и багрово-красным цветом. Отяжелевшие листья под ногами, жёсткие и хрустящие днём, а утром мягкие и от ночного тумана или от обильной утренней росы. Стаи кричащих ворон кружат над опустевшими полями и огородами, высматривая что-то на медленно остывающей земле. Вспаханные огороды. Везде чёрная и жирная пахота и только кое-где виднеется белозелёный капустный лист. Небольшая стая ворон чинно расхаживает среди борозд, высматривая только им известные остатки пищи. Стены изб, утеплённые снопами стеблей кукурузы. На кухне раздаётся стук ножей, шинкующие кочаны капусты, закладывают в бочки, заранее опущенные в погреб. Ребята зорко следят, чтобы капустная кочерыжка досталась всем и по справедливости. Казалось, что вкуснее и слаще сладости нет на целом свете. Всё убрано, всё сложено и расставлено по полкам. Деревня замерла, ожидая прихода зимы. Раскисшая дорога от длительных дождей. Не слышно скрипа телеги, и только слышно усталое дыхание лошадей, тянущих их по раскисшей дороге. Но утренние морозы уже подкрались, украшая узорами остатки воды в колеи от телег. То там, то здесь раздаётся стеклянный хруст, это мы пробуем на прочность тонкий ледок. Ждём первый снег. Всё чаще смотрим в небо и прислушиваемся к крикам воронья, собравшегося в большие стаи. По старинным приметам – кричат вороны, значит скоро пойдёт снег. Прильнув разгорячённым лбом к холодному стеклу окна, смотришь ещё темноту в надежде увидеть заснеженную землю. Наверное, тебе приснилось, как ветер бросал в окно снежную крупу. Теперь уже не до сна. Едва натянув штаны, всунув босые ноги в валенки, накинув пальто и не слыша окрика мамы: «Куда голый на улицу?». Вылетаешь во двор, – а там царство тишины и снега. Ветер давно утих. Снег ровным белым покрывалом укрыл чёрную и замёрзшую улицу. Дождались! Какой там завтрак. Быстрей, быстрей достать лыжи или санки, первому проложить след на снегу и на любимую горку. Позже визг, хохот детворы не смолкнет до самого вечера. Не слышно, как зовут обедать, затем ужинать. Мокрые штаны, валенки, сосульки внизу пальто, где-то потерянная временно шапка, такая мелочь. Ведь это первый снег. Первый и такой долгожданный. Стихает смех. Расходится детвора. Дома украдкой ставят обувь ближе к теплу сушиться, вешаешь одежду мокрую и на печку. Слегка ворча, бабушка или мама ПЯТЬ СТИХИЙ
подают туда же и ужин. После зарываешь ноги в зерно, насыпанное для просушки, засыпаешь. А завтра всё повторится сначала. Жаль, что детство так быстро кончается и не тянется вечно, а мы стараемся быстрее взрослеть, не подозреваем, что мы теряем. Лишь потом во снах или воспоминаниях возвращаемся в него. Из прошлого Память. Предательская память, всегда подсовывает те воспоминания того времени, в котором ты жил или хотел жить, отодвигает на задворки мозга те события или поступки, которые тебе не хочется вытягивать на свет Божий. Наступает время, когда, то ли на пороге ухода в мир иной, то ли напротив, находясь в полном расцвете сил и здравой памяти, покаешься в вольно или невольно содеянном. Попробуй сам оценить ту часть прожитого времени, если сможешь. Всегда мысленно возвращаешься в те места, где у тебя началась более или менее осмысленная жизнь. В тот уголок родной земли, где, наверно, самим Богом выбранное место начала твоего жизненного пути. А может предки выбирали его, повинуясь указаниям высших сил: «Здесь! И только здесь!» Как привязанные материнской пуповиной, мы слетаемся при первой возможности на берег родного Оскола, теперь он носит новое название Краснооскольское водохранилище. Здесь ты научился плавать, тонул, рыбачил, познал дружбу и взаимно выручку приятелей, прощал обиды и сам просил прощенье, наносил набеги на колхозные огороды и баловался с взрывчаткой. После войны её было в изобилии и в речке и на берегу. Но нам видится старый Оскол, который впервые увидели и навсегда были очарованны им, как и родную деревню с её оврагами, лугами, маленькими речушками да разбросанными по склонам невысоких холмов изб. Да их избами назвать язык не поворачивается так «хатынки», покрытые соломой или камышом. Небольшие окна, сквозь которые видно цветы: столетник или герань в этом вечный символ, охраняющий семейный уют и благополучие от злых духов и от «сглаза». Где бы мы жили: на Крайнем Севере, Дальнем Востоке, Средней Азии или совсем рядом, всё равно слетаемся или приезжаем на это святое для нас место! Куда больше всего тянет? Конечно, на крутой берег реки. Посмотреть на её мощь, величие. Но больше к старой школе, вернее на то место, где, когда то она
ПЯТЬ СТИХИЙ
была, где впервые со своими одноклассниками встретился. Где прочитал свою первую книгу, услышал первые слова учительницы. Сердце гулко стучит, когда остановился на вершине некогда крутой горы в таком далёком детстве и такой низкой сейчас. Огромный утюг времени разгладил её. Отсюда открывается вид на бывший центр деревни. Отыскиваешь тропинку, что некогда вела к школе, но напрасно: всё давно заросло бурьяном. Закрываешь глаза, и воображение рисует картину того далёкого времени. Вон там дальше была начальная школа для первоклассников, рядом библиотека, где прочитанная твоя первая книжка «Журка». Чуть ближе школа для средних классов. Здесь ты ощутил вкус бесплатного обеда. По самой горой учебные классы для старшеклассников с плакатами того времени: «Приказ начальника - закон для подчинённого». «Первый раз ошибка, второй раз ошибка, третий - политика». А помнишь? Еще не ходили в школу, но поздним вечером вместе со старшеклассниками возвращались со школы, такие гордые, что добросовестно просидели урок, с разрешения учителя, при тусклой лампе, освещающей только столик учителя. Свой первый класс и первый урок, свою первую учительницу. Как бережно выкладываешь на парту чернильницу «невыливайка» из специально пошитой сумочки, ручку со стальными перьями и конечно же счётные палочки из веточки клёна, ещё хранящих горьковатый вкус коры. Под горой была голубятня с парой голубей. Рядом трофейная машина «Виллис», еще заводилась. Потом от неё осталась только рама. Открываешь глаза – и куда всё девалось. Исчезли и заросший склон холма, и тропинка, по которой мы сбегали до школы. Еле заметные бугорки от прежнего фундамента. Исчезла маленькая братская могила, возле которой проводили пионерские костры. Лишь старые деревья того времени напоминают, что здесь кипела жизнь, и отсюда началась дорога в длинную дорогу в жизнь, не всегда прямую. Чувствуешь, как неведомая сила вливается в тебя, даёт надежду, что не последний раз ты встречаешься с родными местами, с детством и юностью, друзьями. С оптимизмом смотришь в будущий день. Теперь на берег реки с теми, в кругу тех, кто ещё жив, вспоминаем всех своих друзей. Как молоды мы были. А удалась ли жизнь, каждый ответит сам за себя! Зимние вечера Как короток зимний день. Но вдоволь накатавшись и на санках и лыжах, в одежде мокрой с ног до головы, заползаешь в комнату, развесив быстро одежду, проглотив наспех ужин – и на горячую печку. ПЯТЬ СТИХИЙ
Блаженно протягиваешь ноги и с замиранием ждёшь, когда справится с нехитрым хозяйством дедушка, что бы почитал, не ведая, откуда взявшуюся книгу «Кавказский пленник». В молодости действительную службу он проходил на Кавказе. Образование он получил в церковно- приходской школе в 1899 году. Бегло читал и писал, а арифметику мне помогал решать, наверное, в классе пятом. Речь не об этом. Однажды увидев книгу с картинками, не было вечера, чтобы, я не просил его прочитать или рассказать, что там написано. Было это редко, но было. Удобно устроившись рядом с печкой. Подвинув ближе лампу, заправленную таким дефицитным керосином, (шёл 1949 год) он ровным голосом начинал читать. Позже засыпая, я представлял, как в холодной яме мучились два пленных русских казака. Мне казалось, что это мой дед. Как дочь хозяина татарина (в то время кавказцы для меня были все черкесы) тайком приносила пленникам еду и воду. Это были - Жилин и Костылин. Не видя, её они по её шагам и по перезвону монет на ожерелье узнавали издалека её приближение. Мне представлялось, как она перескакивает, как козочка с камня на камень, как звенит её монисто, как грациозно несёт на голове кувшин с ключевой водой. Вот она помогает Жилину сбивать с ноги деревянную колодку, мешающую бежать. На этот раз побег удался. Казалось, я вижу как Жилин, придерживая одной рукой бьющую по ногам колодку, бежит по склону горы от преследующих его татар. Конечно, чтение выпадало не часто. Снова день начинается с горки, саней и лыж. Вот и долгожданный вечер. По заснеженной улице бегу к приятелю. Из окон домов на снег падает не яркий свет керосиновых ламп. День угомонился. Люди занялись своими делами. Семья у приятеля большая, почти все старше меня. Да кто об этом думал. Нас рождённых незадолго до войны и после войны, общение не было в тягость. Отец, инвалид, участник войны, у него не было правой руки, но это не мешало ему быть отменным рыбаком и отлично управлять лошадью. Особенно отличался на рыбалке. Если рядом не клевало, то у него клёв был, наверное знал волшебные слова. Длинными, зимними вечерами старшие сыновья изготовляли веники. В комнате стоял резковатый запах ивняка, распаренного в большом чугунке. В углу лежала вязанка стеблей, которые через десять минут станут веником пригодным в хозяйстве. Небольшого роста хозяйка неторопливо готовит ужин. Я, усевшись возле приоткрытой дверки печки, зачарованно смотрю на игру огня, не отрывая глаз, взахлёб пересказываю приключения пленников, их побег. На очереди была книга о приключениях Робинзона Крузо. Спустя много лет, на летней рыбалке, наслаждаясь покоем и тишиной реки, один из братьев признался, с каким нетерпением ждали продолжения приключений героев книг. Наверное, с того времени появилась любовь к книгам, оставшаяся на всю жизнь. ПЯТЬ СТИХИЙ
ДМИТРИЙ МАНАЕВ Родился 29 июля 1979 года в г. Саратове, где и живёт по настоящее время. Стихи и прозу пишет с 14 лет. Публиковался в альманахах. Автор нескольких книг.
ЗОНА НЕДОСТУПНОСТИ (дорожная элегия в пяти частях) I В конечном счёте всё сводится к необходимости употребить. Не всегда понятно, что (или кого) надо употребить в данном случае, но об этом стоит задумываться в самую последнюю очередь – или не задумываться вовсе. Самое главное – успеть как можно больше. И как можно глубже. Чтобы не приходить в сознание вплоть до выбранного пункта. Злополучная радость сочится сквозь поры раскрасневшегося лица. Что будет с нами? Как будем мы? Не надо только останавливаться на этих вопросах. Главное – успеть как можно больше. И как можно глубже. Вызвать такси и на смехотворно маленьком дисплее отслеживать лягушачьи прыжки. За кварталом квартал. Вот! Уже рядом! Подаренные книжки и книжки, взятые в долг, – всё в рюкзак. Набросить пальто. Доброй ночи всем, кто остался. Спасибо за приют, алкоголь, за множество хороших и не всегда понятных слов, за новые песни, за смех (порой – без особой причины). Десять минут под гирляндами фонарей, по сверкающей полосе асфальта, мимо слегка припозднившихся и только что вышедших на охоту. Стоп! Привычно пугающая статуя охраняет город. Всегда на посту. Не смотреть на него, не оборачиваться, как бы чего не заподозрил. Беспечным рывком воткнуть своё тело в сверкающую плоть вокзала. Путь номер шесть. Понятно! Времени ещё - минут тридцать. Усталость накатывает. Хорошо. Где усталость – там сон. Боковое место. Внизу. Бельё принесли – а зачем? Ну, надо, так надо. Раскинуться полочно, раскататься матрасно, простынно расстелиться, упасть туловищно. Усталость - ну же! - гони сюда моё долгожданное и заслуженное забытье. Шутка ли – семь с половиной часов впереди! В вагоне темно, значит, книги не пригодятся – не сейчас, может утром? Светает теперь в такую безумную рань – будет время. Заскрежетало, толкнулось, дрогнуло. Поползли навстречу фонари, столбы, гаражи и прочая привычная дрянь. Пишу тем, кому до меня есть какое-то дело: сел, поехал. Отвечают: «Ура! Передайте привет!» Передам. Катимся, катимся. Ожиданно выползает знакомая платформа: лавочки, ограда, билетная касса, - дыхание последних стихов всё ещё здесь. Мимо. Мимо – впервые за тридцать шесть лет. Всё-таки хорошо быть слегка навеселе – ПЯТЬ СТИХИЙ
отрешиться и немного отчаяться (на всякий случай). Вот только сон так и не хочет идти. Город уже не маячит, не мерцает слепящими вспышками. Уполз потихоньку куда-то за спину, притаился. Вот и славно. Посадки, кусты, перелески, поля. Тьма. Отсутствие мира и переполненность миром. Одеяло протягивает с верхней полки своё пушистое щупальце и улыбается: «Следующая станция, дружок, Сенная!» Что? Сенная? Как Сенная? «Видел же сам, в каком направлении пошёл поезд?» – щупальце втягивается обратно, улыбка растворяется в бесконечном вагонном проходе. С верхней полки спускается юный лейтенант в белом халате и хирургической маске. «Доложите обстановку!» Рывком снимает фуражку и, перевернув, протягивает мне. «Докладывайте же! Видите, сколько не хватает!?» Заглядываю внутрь, а там… Резкий толчок. А? Что? Телефон достать бы откуда-нибудь. Из кармана попробовать, что ли? 3.00. Значит, всё-таки спал. Чёрт возьми, как же хочется закурить – особенно в некурящем вагоне. С недавних пор все вагоны у нас некурящие и непьющие. Свободы выбора остаётся всё меньше и меньше. А если я в туалете? В окно? Потихоньку? Может проводница не заметит? Прокрался сквозь череду сонных пяток и неожиданных всхрапов. Шпионом проник в туалет. Заперся. Открыл окно. Закурил. Ничего. Не стучатся, не угрожают расправой. Спит поезд. Хорошо. Ну, и я , пожалуй, пойду. Утро – мне говорили – всяко мудренее вечера. 3.15. Скоро рассвет. Попытаюсь-таки поспать. Хоть часок ещё. Лёг. Провалился. Поплыли в тумане образы, полунамёки, что-то отдалённо знакомое – не зацепиться никак. Ну и ладно. Так, может, и лучше. II Какие здесь, всё же, странные улицы. И дома. И магазинов много совершенно незнакомых. Люди – и те какие-то не такие. Словно в другой город попал. Хорошо, что поддал вчера. Вот только дышать неприятно. На каждом выдохе ловлю подозрительные взгляды: «Чего это он? Дышит? Да вот так ещё – не стесняясь?» А почему не стесняясь? Откуда они знают, каково мне, даже если им самим не по себе? Ну хорошо. Вон, в ларьке этом, наверняка найдётся чтонибудь освежающее. Пива только не продадут – да мне и не надо сейчас. Лишнее. Хочу приехать к ней трезвым и не особо помятым. Жарко. Опять не по погоде оделся – да разве угадаешь тут? Мне до Энска, пожалуйста. «На девять часов?» На девять. «Паспорт. Двести рублей.» Объясните, как пройти на остановку. Объяснил. Вроде понятно. Да, странное место. На вокзал похоже. Но ведь если это – вокзал, значит другой город. А я-то знаю: нет других городов. И поезд – это так, обман зрения. Но тут разве поспоришь с ними? Говорят: «Надо ехать семь с половиной часов!» Садишься и вроде как едешь, не веря в происходящее. Впрочем, мелочи это всё. ПЯТЬ СТИХИЙ
Просто время уходит – жалко. Но раз такие правила, ничего не поделаешь. Пусть думают, что убедили: Волгоград, так Волгоград. Энск? Ладно, допустим, Энск. Торопиться некуда – час до прибытия автобуса. Пройтись? Да куда здесь пройдёшься?! Солнце поднимается над домами, укорачивает тени. Скорей бы уже! Некуда спрятаться. Голова болит от неопределённости предыдущей ночи. То ли спал я, то ли мир грезил мной. Как ни крути – странно. С чего бы это я стал спать? В поезде? Здесь, что ли, остановка? А, вон люди, что передо мной покупали билеты. Подслушал. Тоже до Энска. Популярное, видать, место. Обычно-то я в поездах не сплю. Обычно? А когда я в последний раз ездил поездом? Вообще, из Саратова когда пытался выбраться? Семь лет назад? С тех пор убедил себя: нет ничего за пределами известного мне города. И пределов никаких нет. Всё – обман. Опаздывает автобус – нехорошо это. Времени всё меньше. И мне бы – с моимто знанием – плюнуть и не обращать внимания. Да вот только, если даже все эти дистанции и впрямь чья-то больная прихоть, для меня всё равно ничего не изменится. Ровным счётом ничего. Вот он! На двадцать минут задержался. «Пробки!» - говорят. Поверить что ли? Пёс с ними! Не до того. Уселся. Очень неудобно уселся. Но лучше и не получится. Все микроавтобусы сделаны под каких-то зловещих карликов. И так они хотят меня одурачить? Смешно, право! Могли бы для убедительности создать нечто более комфортное, иной какойнибудь способ перемещения – отличный от всех этих гремящих, скрипящих, тесных, несвоевременных, душных ящиков. Поехали. Да, надо отдать им должное: и впрямь похоже на другой город. Подбрасывает на ухабах, бьёт головой о стекло – не зевай! Не зеваю. Не верю. Всё то же самое. Ехать два часа. Пялюсь в окно – ничего там не понимаю. Всё чужое – и всё-таки отдалённо знакомое. Дома, сараи, заводы, шумные базары, ночные клубы, освещённые мерцанием чудовищных вывесок. Что же стемнело так рано? И чего у них по ночам толкутся пингвины на рынках? Ну и наворочено тут! Зеленоватая тень пролетает совсем рядом, почти касаясь запотевшего стекла. Пингвины разбегаются по всему обозримому пространству. И тут тень становится светом. Знаете, как зелёный становится золотым? Да-да, - и таким ярким! Нестерпимо ярким, обжигающим глаза. Бьюсь головой о стекло. Больно. Мимо летят пожелтевшие пространства полей. Где я? Кто-то из пассажиров подаёт голос: «На заправке остановите, пожалуйста!» Вот! Это мне и нужно. За заправкой – видел на карте – есть тропинка. И дыра в бетонном заборе – специально для таких, как я. Захожу с тыла. I’m the backdoor man! ПЯТЬ СТИХИЙ
III Телефон. Связь – хуже некуда. Зона недоступности. Работают, видать, какиенибудь локаторы – или ещё там что – я не знаю. Делаю пару шагов – посмотрите-ка – вполне нормальная связь! Чудеса! Набираю заученный наизусть номер. Привет! «Привет! Где ты сейчас?» На заправке. «О! Я сейчас подойду. Я тут, рядом!» Хорошо. Иду тебе навстречу. Дыра в заборе. Калитка. Подхожу. Вот и она. Не изменилась. Улыбается немного растерянно. И я улыбаюсь немного растерянно. Крисс! «Димка!» Пауза. Смотрим друг на друга. «Не верится даже!» Нет, не верится. И всё-таки – вот, встретились. «Да!» Пойдём? «Пошли!» За обратными билетами сначала. Потом – к ней. Небольшая прогулка под пронзительно голубым октябрьским небом. Листья шуршат под ногами. Тепло. Постоим немного, покурим. Времени так катастрофически мало. Типичный подъезд провинциальной пятиэтажки. Первый этаж. Старая дверь. Видно, что жильцы не собираются задерживаться здесь надолго. Прихожая. Разуваемся. Пальто – на вешалку. Рюкзак – на пол. …………………………………………………………………………………………………… «Останься! Не хочу, чтобы ты уезжал!» Я бы остался, но ведь ты сама понимаешь. «Да, понимаю. Но так не хочется тебя отпускать!» Крисс! …………………………………………………………………………………………………… И всё же пора. До отправления десять минут. Почти бежим в темноте. Спотыкаемся постоянно – хоть бы один фонарь! Смеемся. Всё равно смеёмся. Не успею! «Если что, они позвонят!» А если нет? «Хватит паниковать! Обязательно позвонят!» Калитка. Заправка. Обходим. Подъехал! Ещё метров сто осталось. Вроде бы ждёт. Подбежали. Открыл. На Волгоград? «Да!» Пока, Крисс, я люблю тебя,– почти в одно слово. «Я тоже тебя люблю! Счастливого пути.» Спасибо. Поцелуй на прощание: едва заметное скользящее касание губ. Закрывается дверь, отрезая меня от засыпающего мира. Семь часов счастья. Время истекло. IV Немилосердно трясёт. Подбрасывает до потолка на заднем сиденье. Трёхдневный перегар соседа успокаивает и примиряет с действительностью. Что бы такое сделать? Заняться чем бы? Ах, вот же: музыки новой полно в умирающем плеере (батарейка старая, не годная уже совершенно). Помню из личного опыта: аккумуляторы дольше живут в тепле. Значит, надо зажать плеер в руке – глядишь, хватит до Волгограда. Ну, на большую часть пути, хотя бы. Тяжёлая британская психоделия будоражит сознание, вплетается в провода и полосы дорожной разметки. Не уснуть. И не надо. Город какой-то упал под колёса. Прокатился. Помигал фонарями, хитросплетением улиц запутал, вогнал в полнейшее непонимание. Дальше, за городом – плотина. Шлюзы. Чёрной воды ПЯТЬ СТИХИЙ
невидимое могущество. Прожектора, корабли, рельсы, - опять намешали всё в одну кучу. Так и хотят, чтоб я поверил. Бесполезно. Я их давно раскусил. Нет ничего. Волгоград, Камышин, Энск, Волжский, Красноармейск, - звуки пустые. Стремимся сквозь ослепительность широких проспектов, мимо бесконечных имперских колоннад, - здесь всё такое величественно-казённое. Нет ничего похожего на человеческое жильё – сплошной памятник размером с целый город. Оттенки жёлтого, коричневого и серого безумно навязчивы. И никого. Рано ведь ещё. Восемь часов вечера – а то и меньше. Все разбрелись по норам. А может, здесь и не было никого. Очень даже может такое быть. Стал бы кто жить внутри монумента? Я бы не смог, наверное. Примчались. Вокзал? Ну, допустим, вокзал. К менту подошёл. Как на автовокзал пройти? Подскажите, пожалуйста. «Налево. Через подземный переход. Направо. Там увидишь.» Спасибо. Так и есть. Там увидел. Долго шёл. Наверное, устал просто. Люди толкутся: цыгане, казахи, армяне, - кого только нет! Местная гопота деловая и важная – как и везде. В зале свободно. Можно присесть. Так странно. «Не верится даже!» - эхом отдалось в голове. Да. Не верится. Словно один из дорожных снов. Впрочем, нет. Где-то там, под футболкой ещё осталось немного тепла. Её тепла. По вере нашей – да будет нам. Три часа ожидания. Гоняют менты нерадивых курильщиков. «Есть - говорят, - специально отведённое место!» Вздор. Нет таких мест. Для меня не осталось ни одного. Подали автобус. Не надо так шутить, господа! Шесть часов в этой консервной банке? Пешком, что ли, пойти? Всё равно ведь нет никакого Волгограда. Буду шагать, пока им не надоест. Устанут от меня – и вернут Саратов на место. А ну, как нет? Чёрт с вами, поеду! Сел кое-как. Упёрся коленками. Голову некуда положить. Миниатюрные калмыки повсюду. Едут из Элисты (которой, разумеется, нет) в Саратов. Учиться. Чему? Не верю. Вас специально придумали, чтобы наполнять микроавтобусы. Чтобы горемыки, вроде меня, верили в существование внешнего мира. Ух! Раскусил я все эти экивоки, понял до дна. И что? Ничего. Еду. Дремлю. Проваливаюсь в чёрт-знает-что. Остановка. Час только прошёл. Невмоготу уже. Закурить можно. Выпить тоже, а я не хочу. Как отрезало. Заползаем обратно. Поехали. Полночь. Снова тьма – то ли ничего, то ли всё в одном месте. «Да ты не стесняйся, проходи! Все собрались уже!» Я и не стесняюсь. Стану я стесняться! Вот посижу немножко – и пойду. «Нам без тебя начинать никак нельзя!» Что ж я за важная птица такая? «Ну, ты спросил! Ампутация-то кому на сегодня назначена? Не тебе ли, дружок?» Ампутация? Зачем это? Чего ампутировать? «Будто не знаешь! Сам приходил позавчера вечером. Просил, мол не могли бы вы мне укоротить?» ПЯТЬ СТИХИЙ
Остановка опять. Фары протянули жёлтые лапы лучей, схватили два куска кирпичной стены, погасли. Выбираюсь наружу. Похолодало что-то. Где я? У кого хоть спросить-то? Не верю. Себе уже не верю. В себя уже не верю. «Просто не верится», – снова эхо её голоса. Ан нет! Верится! Только вот в это и верится. Помнится. Сигарету. И ещё одну. Надпись «Камышин» - полпути, значит. Так говорят. Водитель пытается заставить печку работать. Зачем? «Люди мёрзнут!» Печка дымит, завывает, но не греет совершенно. Бегает мужичок вокруг заграничного автомобиля, недоумевает. Тут подкрутит, там постучит, сюда заглянет, - без толку. Не работает печка. Да чёрт бы с ней! Поехали – надышим как-нибудь – не замёрзнем, поди. Уселись. Половина второго. То ли хлопнула входная дверь, то ли нож гильотины ласково опустился на мою шею. Нет никого, ничего. Теснота. Неудобство. Так, наверное, и надо. V Ну вот, ещё немного - и вершина! Так думал каждый из нас, карабкаясь по ненадёжному, постоянно осыпающемуся склону. Давно уже была забыта цель нашего восхождения. Всё, что осталось - это изнурительный подъём - такой невыносимый для ненатренированных мышц и прокуренных лёгких. Известняк под нашими ногами крошился, оползал, коварно забивался самыми злостными своими камушками в потрёпанные кеды. Яростное полуденное солнце царапало безжалостными лучами наши затылки и мокрые спины. Иногда кому-нибудь из нас начинало казаться, что этот подъём не закончится никогда. Тогда отчаявшийся, он останавливался и смотрел по сторонам. Вершина - она всегда была вот здесь, в нескольких шагах. Проделанный путь казался настолько долгим, что, вроде бы, не было смысла возвращаться. И путник, вздохнув, продолжал восхождение. Нас было четверо. Никто никого не подбадривал - на это требовалось слишком много сил - мы просто продолжали карабкаться, в душе проклиная и этот склон, и саму идею этого путешествия, и того, кому впервые пришла она в голову. Впрочем, вряд ли кто-нибудь из нас смог бы вспомнить виновника наших теперешних трудностей. Казалось, что мысль возникла одновременно - словно и не в головах, а где-то прямо над столом, на котором гнездились в невероятной тесноте бутылки с самым разнообразным алкоголем, сигаретные пачки, пепельница и трубка для гашиша. И всё же кто-то должен был быть первым. С самой дружелюбной злобой, с исполненным любви недоверием мы искоса поглядывали друг на друга и продолжали путь. ПЯТЬ СТИХИЙ
Ещё немного. Осталось ещё немного! Поначалу мы пытались передвигаться гуськом, но из-за нашей неуклюжести и отсутствия надлежащего опыта в путешествиях по холмам, от такого способа пришлось отказаться. Дело в том, что тот, кто шёл впереди (а мы пытались даже меняться местами) неизменно сталкивал под ноги следующему небольшую волну камешков. Следующий понятное дело - в долгу не оставался и, запинаясь и матерясь, толкал уже чуть большую волну дальше. В итоге замыкающему приходилось совсем уж несладко. Постепенно мы перестроились и ближе к середине шли вполне себе ровной такой шеренгой. Тропинок на склоне не наблюдалось, так что идти каждому из нас было одинаково трудно. И всё-таки мы шли. Ближе к вершине холма росло несколько чахлых кустиков. В какой-то момент мы вчетвером не сговариваясь рванули к ним - нам была катастрофически необходима их помощь и поддержка. Опять! Ну, и где я теперь? Знакомые повороты. Знакомые указатели. Знакомая тьма. Словно навсегда она мне дарована.Ага! вернули-таки на место ненавистный Саратов. То-то же! Можно было и раньше – пока с ней был. Не хотят. Ах, ладно. Половина шестого утра. Холод. Тоннель под нагромождением рельсов и поездов. Менты разглядывают. Подозрительный тип. Пальто, рюкзак, потерянный взгляд. Всё, всё, ухожу. На площади всё тот же гигантский железный чекист. Следит. Охраняет. Медленно поднимаю руку с оттопыренным средним пальцем. Пошёл ты! Пошли вы все! Тьма постепенно растворяется в белёсой безнадёжности рассвета. Первый троллейбус. Кондуктор-замухрыжка кутается в рабочее тряпье, смотрит на меня исподлобья, посылая мне почти осязаемые импульсы ласковой ненависти. Отвечаю взаимностью. На тебе денег – и не трогай меня больше. Поднял воротник, накинул капюшон, привалился к ледяному стеклу. Посмотрел на утекающие в новый день улицы. Вот и всё. Осталось расслабиться, закрыть глаза и потихоньку дожидаться момента, когда меня, наконец, не станет.
ПЯТЬ СТИХИЙ
ОКСАНА ТУРЧЕНКО Родилась в 1983 году в Горловке. Закончила Донецкий институт социального образования. Работает на телеканале СТБ сценаристом. Автор книги «Взрослые сказки». Член Межрегионального союза писателей, Конгресса литераторов Украины и ЛитО авторов Донбасса «Стражи Весны».
ПТИЦА НОТ Идти на этот глупый концерт не хотелось, как не хотелось, впрочем, три раза в неделю таскаться в «музыкалку», ежедневно два-три часа зубрить эти гаммы до боли в кончиках пальцах, надевать идиотские костюмы с бабочками и пропускать который вечер игр на улице с друзьями. В общем, Саня был, ну очень, очень недоволен. Папа, судя по всему, тоже не испытывал большого удовольствия от инициированного мамой похода в филармонию, тем более, что как раз сегодня по телевизору передают какой-то очередной важный (естественно!) чемпионат по бильярду. Но против мамы не попрешь, еще и без папиной поддержки, а папа, как он сам ему однажды признался, не такой дурак, чтоб почем зря нагнетать конфликты. Нагнетать Саня ничего не собирался, да и что тут поделаешь, если тебе всего восемь, а родители (в основном мама, конечно) хотят видеть тебя великим пианистом. Сам Саня пианистом быть не мечтал – ни великим, ни каким бы то ни было вообще. И потому с притворным, безразличным старанием барабанил по чернобелым прямоугольничкам, отсчитывая секунды «отработанной» сегодня каторги по круглому улыбчивому циферблату настенных часов. Дурацкая филармония вблизи оказалась еще хуже, чем он представлял заранее – ряды скучных, обтянутых красным кресел, толстая тетка со слащавой улыбкой на входе, седой старикашка в глубине сцены, копошащийся над бесчисленными ярусами клавиш, и лица, лица, сплошь эти серьезные лица взрослых, на которых какой-то невидимой печатью лежала нотная пыль времен – так, что все (молодые и не очень) казались одного возраста с той музыкой, что вот-вот зазвучит из-под пальцев небольшого человечка посреди сцены. Все основные приготовления, похоже, были сделаны, и народ с последним затухающим говорком рассаживался по местам. Занавес, скрывающий многочисленные трубы органа, медленно поднялся, обнажив стройные колонны разномастных трубок, до смешного напоминавших бамбуковые деревья. Огромные, большие, небольшие, маленькие – ряды гордых прямых палок где-то там, под потолком блестели под затухающим светом нарядной люстры. И невысокий ПЯТЬ СТИХИЙ
музыкант выглядел столь нелепо перед громадным этим чудовищем, что на секунду Сашке стало страшно – справится ли, сумеет укротить эту связку педалей, труб и клавиш? И он решил, что будет весь концерт держать скрещенными пальцы «на удачу» за этого заметно волнующегося старичка с лицом доброго сказочника. Музыкант волновался. Это заметно было по тому, как он в сотый раз переставил на то же место ноты и пододвинул на 2 мм стул, по крепким узловатым пальцам, будто в ознобе трущим друг друга, по лихорадочному, слишком яркому цвету глаз. Это был его последний концерт, и музыкант понимал это. Вся его жизнь прошла тут – среди этих глаз, устремленных в спину, пыли тяжелых портьер, уходящих ввысь труб…. Орган был его жизнью, музыка была его жизнью, она звучала в нем шорохом листвы, текла по венам потоками океанских вод, лучилась из глаз светом рождественских свечей. Но его тело предало ее: руки его были уже не так быстры и порой не попадали по знакомым клавишам, память его все чаще изменяла ему, заставляя забывать, путать знакомые аккорды, менять местами диезы и бекары, свивать в непонятный клубок размеры и такты. Это был его последний концерт, и он должен был стать лучшим из всех его прошлых исполнений. Он должен, нет, он сделает это! В медленной темноте седой старичок степенно отодвинул стул и, смешно откинув фалды концертного фрака, сел, положив руки на средний ярус клавиатуры. На краткий миг тишина и темнота, взявшись за руки, бережно укрыли зал и сидящих людей.… А потом пришла музыка…. Она была невесомой, воздушной и бестелесной. Она была незаметной и нереальной. Ощутимой, словно дыхание уснувшего котенка на твоей щеке. Мягкой, будто молодой зеленый но белоснежной невесте на руках счастливого влюбленного. Музыка была силой. Она звала вдаль за тридевять земель, искала солнце за плотными тучами и искру в закрытых глазах. Музыка была мечтой. Она билась в темном зале, звенела в бархатных малиновых шторах, дрожала в сердцевине стен, отражалась от бешено стучащих сердец, взмывала сквозь распахнутые веки под слегка потемневшие лепнины потолка и падала камнем, обрушивалась водопадом, бросалась раненным лебедем куда-то в самую середину обессилевшего тела. Музыка зачаровывала. Она звала за собой туда, где нет взрослых и детей, где нет завтра и вчера, мальчишек и девчонок. Туда, где мысли открыты, а сердца всегда приветливы. Туда, где глаза не врут, а слова ничего не значат. Туда, где музыка звучит в каждом. Музыка была ощутимой, слишком реальной и ясно видимой. Саня видел ее – эту птицу с лохматыми лиловыми перьями пушистого хвоста. Птицу, что билась в ПЯТЬ СТИХИЙ
закрытые окна, садилась на перила балкона, заглядывала грустными глазами в распахнутые зрачки сидящих слушателей, поднимала нежные крылья над головой седого органиста. Прозрачная птица с россыпью черных нот на беззащитной спине вылетала одновременно из каждой трубы органа, опускалась тяжестью десяти старческих пальцев на костяшки клавиш, придавливала серыми туфлями мягкие педали старого инструмента. Резким взмахом своих огромных крыльев шевелила она волосы внимательных людей, кружилась в бешеном вальсе прерывистых звуков и замирала в плотном воздухе высокого зала. Саня сидел без движения и боялся неловким, слишком громким вздохом вспугнуть чудесное видение, рожденное талантом маленького седого человечка в черном фраке. Ему было странно и радостно от знания, что никто кроме него не видит птицу-музыку, не видит ее блестящих глаз и мягких перьев, ее длинного, будто у павлина, хвоста и нотный стан причудливым узором разрисовавший ей грудь. Птица кружилась и пела, распадалась на части и возрождалась из пены всех морей и золы всеобщих пожаров. Она росла до невиданных размеров, заполняя собою весь зал, и уменьшалась до крошечной пылинки, щекочущей глаза до появления случайных слез. Она заглядывала в лицо каждому и не видела никого в своем диком танце. Ее слышали все, но звучала она только для него. Птица взмыла в последний раз под потолок, замерла на верхней дрожащей ноте и рухнула бессильно вниз, туда, где зарождались в ладонях сотен рук одновременные аплодисменты. Она падала медленно, плавно, затухая, растворяясь в новом шуме бурных оваций, куда-то между рядов, в сердце одного маленького мальчика, ошеломленно замершего на красном бархатном кресле. Музыкант обессилено поклонился стоящему залу. Его прощание с миром мелодий свершилось. Седой старик чувствовал, как музыка ушла из его тела и мыслей, превратив его в обычного человека. Соленый привкус сожаления намертво зацементировал его скулы и навесил дымную пелену на усталый взгляд. И лишь трепетное осторожное пожелание лучшего спутника ей, его всежизненной любви, мелкой дрожью грело сердце. *** - Ты знаешь, он сегодня играет на удивление увлеченно! А посмотри на его лицо – будто елочные огоньки освещают его. А ты не верил, что филармония благотворно подействует! На следующей неделе обязательно сходим еще раз! Мужчина недовольно поморщился, стараясь сделать это незаметно от жены, и с обреченным вздохом посмотрел на маленького сына с радостным личиком, наполовину скрытого черным телом рояля. ПЯТЬ СТИХИЙ
ШИРОКИЙ ВЗМАХ ВЛАДИМИР КАРЛОВ Родился в 1952 году в г. Дзержинске, где и проживает по настоящее время. Образование – средне-техническое. Шахтёр. Публиковался в периодике, в альманахах «На семи ветрах», «Вольные стражи весны», в литературном журнале «Пять стихий», в коллективном многотомном сборнике творческих сил «Рыцари слова» и мн. др. Автор поэтического сборника «Я родом с Тополей». Член Межрегионального союза писателей.
СТАРИК Поэма Как-то на шахте, безусый студент, Практику я проходил как обкатку. Помнится, выдали мне инструментЛомик доверили, кайло, лопатку. И закрепили меня за седым, Грубым таким и нахрапистым дедом. Только и я, хоть и был молодым, Но не из тех, кто покорно шел следом. Мне самому не клади пальцы в рот, Тоже могу, когда нужно, быть грубым. Сам я Хоттабыча взял в оборот, Сам показал и характер, и зубы. И заявил: «Ты еще хоть куда, Крепкий такой старичок, не подарок, Видно – на ферме, не зная труда, Проошивался ты возле доярок. И пил самогонку из буряка, А в старости вот, откровенно скажем, Поняв, что хватит валять дурака, В шахту пошёл за рублем и за стажем». Думал – он вспыхнет, крича и кляня, Но, молча поправив седые пряди, Странно он так посмотрел на меня, Что-то такое мелькнуло во взгляде. ПЯТЬ СТИХИЙ
Что подавился я вмиг языком, Будто с разбега ударился в стену, Занялся скудным своим тормозком, Молча мы с ним отработали смену. И по дороге с работы домой Уши горели в январскую стужу, Напрочь утратил душевный покой, Словно прилюдно уселся я в лужу. Разные мысли сплетались в клубок, Прямо не мог отыскать себе места. Но поработал я с ним бок о бок И раскусил, из какого он теста. Многое стало понятней, видней, Так что невольно тот самый Хоттабыч Был для меня через несколько дней Незаменимый и нужный Михалыч. Дружно трудились мы месяцев шесть, В памяти стёрлась та глупая вспышка, Целую смену ни стать, ни присесть. Выпала, впрочем, и нам передышка. Я попытался заполнить досуг, Но невзначай растравил ему душу И инстинктивно почувствовал вдруг, Что предстоит мемуары мне слушать. Длинный Михалыч затеял рассказ, Как-то «по-свойски» присев со мной рядом, Но после первых же сказанных фраз Сразу ушёл в себя мысленно взглядом… Сам я нездешний, залётный варяг. Стать сиротой довелось рановато. В том, что застрял теперь в ваших краях, Только лихая судьба виновата. Исколесить мне пришлось полстраны, Я ведь геолог был, вечный бродяга. Мне заменяли семью и родных Преданный пёс да лошадка – трудяга. И в сорок первом в начале войны, Я без семьи оставался, без дома, Сам, на подъеме народной волны, Дверь отворил в кабинет военкома. Мог бы, конечно,прикрыться«бронёй», Это входило тогда даже в норму, Мне же казалось позорной вознёй. ПЯТЬ СТИХИЙ
Вскоре надел я солдатскую форму. Всё, что вчера волновало меня, Стало далёким и как-то поблекло. Сутки на сборы, в дороге три дня, Сходу попал прямо в самое пекло. Под ураганным немецким огнём Часто минуты тянулись годами, Небо пылало и ночью, и днём Над оставляемыми городами. Долго везло, но в одной из атак Смерть оказалась совсем уже рядом, Яркая вспышка, за ней полный мрак – Память отшибло разрывом снаряда. В чувство привёл меня холод и звон, Звон в голове, как гуденье набата. Немец, зараза, здоровый как слон, Тыкал под рёбра стволом автомата. Сроду не думал, что ждёт меня плен, Горя и так натерпелся немало. Много война принесла перемен, Ну а тогда и совсем доконала. Помню, как в первые пленные дни, Хмуро шагая в осеннюю слякоть, Тем утешался, что нету родни, Что некому будет за мною плакать. Так, под конвоем, в Европу попал. Лагерь за лагерем, чудом не сгинул. В Польше, в Германии торф я копал, Даже во Франции гнул свою спину. Только куда б ни попал я, везде – Разноязыкие, разного круга, Не поддавались мы общей беде И постоянно держались друг друга. Не перечесть, сколько всяких невзгод Я перенёс в моей каторжной доле, Сколько всего насмотрелся за год И натерпелся в фашистской неволе. Хоть и казалась она иногда Вечным ярмом, но казак по природе, Я ни на день, ни на час, никогда Не расставался с мечтой о свободе. Выбрав дождливую ночь потемней, Я проскользнул сквозь посты и заборы ПЯТЬ СТИХИЙ
И, сторонясь и людей, и теней, Как угорелый рванул сразу в горы. Там укрывались отряды «маки» И беглецы, избежавшие смерти. Выпить, гульнуть, как один мастаки, Но и в бою настоящие черти. Вновь воевал, как-то раз, например, Ловко устроили немцам засаду. Позже французский штабной офицер Орден вручил мне, большую награду. Но я оставался самим собой, В боях рисковал не награды ради И встретился там со своей судьбой – Была санитарка у нас в отряде. Как-то взялась перешить мне шинель, Потом угостила лесной малиной, Звали её по-французски Нинель, Я же по-русски прозвал её Ниной. Я был один, Нина тоже одна, А получилось, что стало нас двое. Страшную дань собирала война, Но мёртвое – мёртвым, живым – живое. Весной одарила меня Нинель Смешным и горластым таким сынишкой, Она называла его Мишель, Я в честь отца называл его Мишкой. Бои откатились от наших мест, Мирным стали дела и заботы. Я, обойдя все кварталы окрест, Нашёл неплохую вполне работу. Рад был, что смерть разминулась со мной, И стороной обминали напасти, Помню – приходишь с работы домой И понимаешь, что вот оно – счастье. А вскоре настал и войне конец, Ныло в груди, и тоска задавила, Ночью приснился покойный отец, Позвал поклониться родным могилам. Тут еще стали на каждом шагу ПЯТЬ СТИХИЙ
Душу травить и манить эмиссары, Всё, мол, простят вам, что сдались врагу И никакой не последует кары. Ждёт – не дождётся вас Родина-мать, Тоскуете ведь за родною землёю. В общем, решился я съездить, узнать И возвратиться назад за семьёю. Начались сборы, а что собирать? Мы обрасти не успели вещами. Добра всего было – стол и кровать, Да и на Родине рай обещали. Тихо сынишка проплакал всю ночь, Нина сказать не могла мне ни слова, А я отгонял все тревоги прочь, Верил, что скоро увидимся снова. Помню вокзал, где в дыму сигарет, Переживая, толклись горемыки. Из русских, французских слов винегрет. Тянет вернуться, и вроде привыкли. Но возвращались, была – ни была, Ведь многие, как по живому рвали, Женщин бросали, друзей и дела, Таких нас на целый состав собрали, Тронули, с Богом, вдруг – грохот и стон, А в уши как будто заткнули вату. Это, «прощаясь», в последний вагон Кто-то украдкой нам бросил гранату. Господи, мир же, конец был войне, Но не смирилась какая-то гадость. Случай тот здорово помнится мне, Всем омрачил возращения радость. Чуть успокоил знакомый мотив, Легче дорога становится, если Чувства свои хоть на час отпустив, Скрасить её задушевною песней. Вот и граница, в ночной темноте Отблеск вокзала, составы теплушек. Каждый к окошку приникнуть хотел, Невольной слезой облегчая душу.
ПЯТЬ СТИХИЙ
Родина… Рядом послышались крики команд, И замелькали фигуры военных, Рвались собаки с ремней у солдат, Ждали кого-то – ЗеКа или пленных. Видим – надутый такой фанфарон, Входит майор, красномордый, испитый, Всем приказал выходить на перрон. Мне показалось – сейчас будет митинг. Только приём был устроен иной, Не позабуду его я до гроба. Кто-то шепнул за моею спиной, Что поджидает нас чёрная роба. Вместо плацкартных билетов домой «тройки» уже подготовили списки. Дадут по статье пятьдесят восьмой Всем по десятке и без переписки. Вот как нас встретила Родина-мать, Сворой шпионов, врагов, отщепенцев. Да и порядки, ни взять и ни дать, Точно такие же, как и у немцев. Так же – за всё отвечать головой, Так же – собаки оскалили морды, Не лучшего немецкого был конвой И офицер – тупорылый, но гордый. - Слушай, майор, ну какой же я гад? Даже французы вручили мне орден. Но схлопотал сапогом я под зад И кулаком по шпионской по морде. Вновь закрутила меня круговерть, Вновь пересылки, вокзалы, этапы. Как-то подумал, что лучше бы смерть, Чем так добровольно попасть к ним в лапы. Мучили мысли – а как там жена? Скажет: пропал, и ни слуха, ни духа. Может решить, что уже не нужна, Что всё же нашла меня смерть-старуха. Ползла бесконечная лента шпал, Тянулись мосты и речные плеса, И причитая: «Про-пал, ты, про-пал»,Гулко в мозгу выбивали колёса. ПЯТЬ СТИХИЙ
Прямо в дороге застала зима. Капли надежды уже не осталось. Здравствуй, седая, ну вот, Колыма, Время пришло, и до нас ты добралась. В лагере встретился разный народ, День в нём порою казался мне веком. Всё пережил на две жизни вперед, Честным остаться сумев человеком. Хоть и далось это мне нелегко, Груз непомерный лежит за плечами, То, что казалось уже далеко – Снова и снова приходит ночами. И до сих пор, если только во сне Зона приснится, бараки, охрана,Гробом покажется сразу постель, Память заноет, как старая рана. Если там не был – не понять вовек И не постичь постороннему толком, Как к человеку другой человек Мог относиться затравленным волком. А при Хрущеве скостили мой срок, Многим невинным вернули свободу, И заодно хоть какой-то урок Дан был Никитой сановному сброду. Но не вернуть мне загубленных лет, Да и семью мне искать бесполезно, Был вместо паспорта «волчий билет», Занавес был между нами «железный», Не вылезай, не то снова сошлют, Хоть и прощенный, но все-таки враг ты, А к старости нужно искать приют. Вот и приехал в Донбасс я, «на шахты…». Грустный такой получился рассказ. Есть в нём обида, душевная мука И убеждаешься в тысячный раз – Жизнь, вообще, невеселая штука. Я, упрекая себя до сих пор, За неуместную, злую потешность, Помню тот взгляд и безмолвный укор, И то, что обманчива очень внешность… ПЯТЬ СТИХИЙ
СТИХИЯ ИРОНИИ АЛЛА ДАШКЕЕВА Живет г. Дзержинске Донецкой области. По образованию дошкольный педагог. Пишет стихи для детей и взрослых и публицистику. Является членом литературной студии «Муза», а также внештатным корреспондентом газеты «Дзержинский шахтёр». Публиковалась в газетах «Отражение» (Донецк), в альманахе «Восхождение» (Горловка), в коллективных сборниках «Встряска», «На семи ветрах», «Рыцари слова», «Свет рождества», «Стезя», «Поэтическая номисма», «Вічне Тарасове слово» и др. Публикуется в газетах «Дзержинский шахтёр», «Литературная Горловка» и литературно-художественном журнале «Пять стихий». Победитель городского поэтического конкурса «Светлое Рождество». Автор поэтического сборника «Словоспелость осени янтарной».
КРАСОТКА Покачивая бедрами, Модельною походкой Без коромысла с ведрами Несла себя красотка. Вид со спины - шестнадцать лет – Мир покорять фигурой. Лица ее синюшный цвет Сказал, что дура – дурой! Очки упали мне на нос Под взглядом «лани кроткой». В руках бутылка вместо роз И тощий хвост селедки. *** Что в зеркале хочу увидеть Того за деньги не куплю, ПЯТЬ СТИХИЙ
А отражение обидеть – Свой долгий путь свести к нулю. А, может, зеркало кривое? А, может, я сейчас туплю… С годами видится Большое – Я все равно его люблю! ЗОРЯНЕ КОХАННЯ Казав Іван Марусі – зірку їй дістане. Завзято готувавсь, поліз, як сніг розтанув, Забув сердешний влітку підлатати стріху І гепнувся сторчма сусідам всім на втіху! Кохання зоряним було, а стало лихом. НАДЯ І МІШОК З ПАЛИЧКАМИ Подрузі Надії Батюк зі Львова Надя – жіночка зі Львова, Добродушна вчителька, І лічби навчає й мови, Їздити - любителька. Ось отримала путівку В санаторій «Токарі», «Київ –Суми» поїзд дівку Врешті вранці докотив. Аж від самого вокзалу Налякали голодом: «Їсти там дають так мало – Непритомність покотом». Хто за салом, ковбасою – Понапихували сумки. ПЯТЬ СТИХИЙ
Узяли горох, квасолю – Тільки б не страждали шлунки. Надя палички купила, Щоб не вмерти з голоду. В кукурудзі дивна сила – Знає Надя змолоду. На гачок повісить ніде Ті калорії в мішку, То ж вони по людях підуть, В шлунок Віктору й Сашку. З добрим серцем пригощала: «Хочеш?! Ні?! В кишеню - на!». Хто не гриз усім прощала Надя Теофілівна. Їх Павло Петрович їв, Віктор Миколайович, Ніжин, Вінниця і Львів, І Абрам Ісайович. Їв Дзержинськ і Запоріжжя, Харків, Лебедин , Золочів. Добре, що нема в них дріжджів – То б кишки розперло й очі. Їв їх пес Сірко і кішка, Навкруги літали крихти. Плакала і гризла мишка, Бо не встигла, бідна, збігти. Сперечатися неможна – Хрумкотіли «Токарі». Надя – жіночка заможна, Хоч й не брала хабарів. ПЯТЬ СТИХИЙ
Вчителює в місті Львові Понад тридцять років поспіль, Гумор в кожній думці й слові, В друзях – діти і дорослі. Пригостив пенсіонерів, Паличок в дорогу дав, Вчасно не закрила двері – Вулик бджілок завітав. Ми ганялися за ними, А вони – у той мішок: Розтовкли, бо були злими, Палички ті в порошок. День останній відпочинку – Хрумкає у ліжку жінка, Лічить Надя добрі вчинки – Палички сидять в печінках. Є тепер, що пригадати, Сміхом ми спасли життя. У відпустку треба брати Позитивні почуття. ГРІШНА ВИШНЯ. Хрестила вилами Параска чоловіка, Бо залицявся він з сусідкою під вишнею, Кричала, що і вб`є, і наколотить пику, Сльозою умивалася: «Не грішна я!» Молилася, божилася в уклін, аж поки Попадали від сміху із корінням вишні – Два парубки, сини, соколи синьоокі, Як дві сльози, були портретами сусіда Гриші І от тепер, саджати треба другі вишні, Бо кляті ті були, аж до коріння грішні. ПЯТЬ СТИХИЙ
СТИХИЯ ПУБЛИЦИСТИКИ МАРИАННА СВИРИДОВА Родилась 24 февраля 1988г. в городе Алчевск Луганской обл. Профессия – архитектор. Закончила ДонГТУ по специальности «Архитектура зданий и сооружений» и Национальный авиационный университет по специальности «Дизайн архитектурной среды». Ныне доцент архитектурного колледжа при институте Будды в городе Карнал (Индия).
ИНДИЙСКИЙ ДНЕВНИК МАРЫ (Продолжение) 14.07.2015 День четвертый Мы снова утром с Анурагом и Горо едем в колледж. Я на самом деле невыразимо переживаю этот момент, так как понимаю, что так будет не всегда. Горо - очень хороший водитель. Вот как такое бывает: человек иной культуры, другой национальности, не зная тебя, читает твои мысли?! Горо это делает постоянно. У меня к нему какое-то особенное чувство привязанности. Он невысокого роста, но очень гармонично сложенный, всегда в идеально выглаженной рубашке со стоечкой или в национальной длинной тунике красивого однотонного цвета. Когда я утром выбегаю из парадного, он уже готов открыть мне дверь: «Доброе утро, мадам!» - говорит он мне, улыбаясь. Я знаю, что это не его обязанность, ему это действительно приятно. Мне тоже. Едем по дороге, забитой автобусами, мотоциклами, скутерами, туктуками, автомобилями: вокруг все друг друга подрезают, гремят, сигналят, кричат… И только Горо плавно ведёт свою машину. Он всегда включает мою любимую песню, на моём любимом участке пути - на выезде, за пределами города, где дорога идет прямо через изумрудные поля. По обочинам растут высокие деревья, переплетаясь вверху своими кронами, от чего создается ощущение тенистой аллеи, сквозь которую свет ложится лёгкой дымкой, создавая ощущение только что написанной акварели по тонированной бумаге. Кукурузные и рисовые поля после дождя стоят, затопленные водой, и то-там, то-тут, посреди этой заводи, торчат одинокие высокие причудливо изогнутые пальмы. Музыка очень грустная, но невероятно красивая. Я поднимаю глаза и смотрю в зеркало заднего вида - Горо смотрит на меня и улыбается; я до сих пор не знаю, как эти загадочные индийцы читают мои мысли. Вечером Анураг заехал за мной на своём мотоцикле. Я надела его увесистый рюкзак себе на спину и уселась сзади. Уже смеркалось, но дорога, как обычно, была забита тук-туками, машинами, скутерами и байками, однако Анурагу удавалось очень ловко проскакивать между ними. Встречный ветер ПЯТЬ СТИХИЙ
обдавал меня пылью, вечерний Карнал был погружён в горячую липкую дымку. Анураг постоянно просил меня расслабиться и перестать держаться за сиденье, мне надоело сопротивляться - и я сдалась. Под конец вечера я уже сидела легко и непринуждённо, с тяжёлым рюкзаком на спине, уверенно балансируя на сиденье с увесистыми пакетами тропических фруктов в одной руке и пакетиком вкусного мороженого в другой. Это был последний непринуждённый вечер перед началом моей аллергии. Я не знаю, что послужило тому причиной, но на утро, глядя в зеркало, я себя не узнала. Моё лицо отекло и стало красного цвета, руки и живот покрылись сыпью. Я понимала, что мне надо срочно что-то делать — в таком виде я не могу идти в колледж. Я выпила диазолин и активированный уголь, первым делом подумав о личи и папайе, съеденных мною накануне вечером. Кое-как нанеся на лицо тональный крем, я решила, что надо переключить внимание окружающих с воспалённого своего лица на свою одежду… Натянула на себя длинную нежно-салатового цвета юбку в пол и чёрную шифоновую блузку с длинными рукавами, скрывающими сыпь. После джинсов эта одежда должна сыграть отвлекающую роль… Возможно, для кого-то она и сыграла такую роль, но, конечно же, не для Анурага. Я вошла в аудиторию, незаметно проскочив на задние ряды. Анураг сидел с двумя студентами, которым на лето давал классы рисования для поступления в колледж. Увидев меня, он неспешно подошёл к столу, на минуту замер, потом улыбнулся и сказал: - Не очень заметно. Я удивлённо посмотрела на него: «Что?..» Он тихо ответил: - Я же говорил тебе: не ешь много манго и замачивай их в воде минут на пятнадцать перед едой… - Но это не манго… — попробовала возразить я. Тогда уже скорее папайя или личи… А может, и вообще солнце… - Хорошо, - улыбался Анураг, - я сегодня же попрошу солнце больше не смотреть на мою Мару. Я очень хотела уйти от его пристального взгляда и перевести разговор в другое русло: - Ты не мог бы мне дать свой ноутбук на пять минут, мне очень нужно написать брату? - Нет, - невозмутимо и, как всегда, тихо ответил Анураг. Это было что-то новое и неожиданное для меня — слово «Нет» в Индии!.. Я подняла глаза. Анураг серьёзным тоном продолжил: - Есть одно условие, Мара. Я не могу дать тебе мой лэптоп на пять минут, я его могу дать минимум на час, не меньше. - Он опять заулыбался. - Запомни, не меньше часа, это моё условие. Ох, уж этот Анураг!.. Этот день был пыткой: от тонального лицо всё чесалось, как будто я нацепила на себя липкую маску. Возникло желание как-то отвлечься. Анураг предложил мне посетить библиотеку колледжа. Это действительно сработало. Библиотека была на втором этаже. В ней очень интересная подборка книг ПЯТЬ СТИХИЙ
по архитектуре. Чем ещё меня взволновало это место, так это выходом на просторную террасу. На ней студенты могут выставлять стулья и читать сидя. Террасой служит козырёк главного входа, поэтому вид оттуда открывается на подъездную аллею с зелеными газонами. Я выбрала себе две книги: «Архитектура Индии» и «Трёхмерные модели из бумаги». Из первой я хотела узнать больше о постройках Ле Корбюзье в Чандигархе, так как собралась поехать в этот город с Анурагом в ближайшее время, а вторая книга мне была интересна, в смысле использования опубликованного в ней материала для моих будущих лекций: на этот счёт у меня были некоторые идеи. Вечером я опять выпила диазолин и уголь, очень хотелось спать. В целом надо заметить, что сплю я в Индии очень странно. Я очень хочу спать в пять вечера, могу отключиться сразу же, как коснусь подушки. Через два часа, в районе ужина, я просыпаюсь и бодрствую часов до десяти. Затем опять засыпаю и вскакиваю в два часа ночи. До четырёх утра заснуть невозможно; позже засыпать опасно - можно проспать в колледж. Но я опять засыпаю на один-два часа. И так каждый день. Очень странный распорядок сна… Чем ближе к ночи, тем более я начинала осознавать, что это не просто аллергия на фрукты. У меня сильно отекало лицо и глаза, становилось тяжелее дышать, как при отеке Квинке. Я стала думать, и вдруг… меня как осенило – левомицетин! Накануне эта таблетка была неосторожно выпита мною: почувствовав себя очень нехорошо и странно и опасаясь подцепить какой-то «индийский сюрприз», я не нашла ничего лучше, как выпить её. О том, что это сложно переносимый антибиотик моим организмом, да ещё и в сложном климате, да ещё и с употреблением острой пищи - я вообще не думала. Я теперь была почти уверена: левомицетин - причина моей крапивницы и отёчности. Я выпила много воды и активированного угля. На следующее утро мне стало легче. Отёчность постепенно спадала, правда, сыпь перешла на лицо… Веселье продолжалось. 18.07.2015 День седьмой Cегодня - ровно неделя со дня моего приезда в Индию. Я плохо спала, скорее, вообще не спала, под утро меня напугал геккон, гулко проскакавший по стене в мой шкаф. В предрассветных сумерках на фоне окна его тень казалось огромной. Он до сих пор сидит в платяном шкафу, над моими вешалками, заняв выжидательную позицию, как перед прыжком. Если бы они ещё не гадили по квартире - хуже голубей на моём балконе - возможно, я бы не так нервничала. День не задался. Опять пошёл дождь, а мы с Анурагом договаривались прогуляться. Он сегодня работал в колледже, я - дома. У меня закончилась питьевая вода. Виджей так её и не привёз. Мне надо было запить диазолин, поэтому я решила выйти сама на территорию нашего комплекса в поисках магазина. Охраняемый комплекс, в котором я живу, называется «Pulm Resorts»’. Многоэтажные дома стоят по касательной друг к другу, образуя внутренний ПЯТЬ СТИХИЙ
зелёный дворик для детей. В секторе D, где я нахожусь, живёт профессор Синг, и директор колледжа, профессор Таял. В секторе B, на шестом и седьмом этажах, находится хостел, где также проживают сотрудники нашего колледжа. Именно оттуда каждый день мне доставляют еду. Магазинчик обнаружился в соседнем секторе. Седобородый пожилой индус, с национальной повязкой на голове, вежливо показал мне ассортимент продуктов и товаров, но воды в нём не было. Пришлось купить гранатовый сок и ещё какой-то йогуртовый напиток. Вернувшись домой, не тратя времени в ожидании Анурага, я решила поработать. Надо было перевести некоторые слова из расписания предметов для студентов. Но интернет опять не работал, страницы не загружались. Тогда я решила восполнить пробелы в моём дневнике, накопившиеся за последние два дня. На самом деле, писать дневник непросто. Это как ещё одна работа, только сложнее в том смысле, что надо обладать самодисциплиной. Я пропустила пару дней из-за аллергии, попутно пытаясь удержать в своей голове самое ценное за прошедшие дни. В голове текст идет постоянно, особенно когда сидишь в ожидании конца рабочего дня или когда едешь в машине; вечером в душной комнате, с тяжёлой головой, заставить написать себя хоть пару строк - тяжёлая работа. Батарея моего «нетбука» совсем не держит зарядку, а при систематических перебоях с электроэнергией, если ток в сети пропадает даже на секунду, и если ты не успела сохранить уже набранный текст - пиши заново. Было очень душно, моросил легкий дождик — я вышла на балкон. Влажность и духота не давали сосредоточиться, болела голова, настроения не было… Анураг приехал вечером, в начале шестого. «Как твоя аллергия?» - спросил он меня. Я ответила, что мне уже лучше. Он сказал, что надо поехать к доктору, с которым я общалась накануне по телефону. «Но мне уже лучше, ответила я, - и к доктору я не поеду». Анураг задумался и посмотрел на меня пристально: «Хорошо. Не хочешь - не поедем. Тогда мы поедем прогуляться на озеро Карнал». Мы вышли на улицу. Я, как обычно, села сзади; мы выехали за пределы комплекса. Сегодня Анураг ехал очень быстро, скорость и свежий ветер потихоньку возвращали моё настроение в норму. Именно эти моменты мне здесь нравятся больше всего. Мчаться по городу на байке Анурага, в беспрерывном нереальном индийском трафике. Мы подъехали к магазину электроники и остановились. Анураг слез с мотоцикла, перекинул мою сумку себе через плечо, взял меня за руку и сказал: «Мара, мы сейчас приехали к доктору, а потом на озеро. Это очень важно. Хорошо?» Я не могу сказать, что очень удивилась, - он всегда так делает, хотя и злиться я не могла, потому что, как ни крути, - он всегда оказывается прав. «Врун», - сказала я и неспешно слезла с байка. Анураг засмеялся. Мы вошли в магазин, доктором оказался очень симпатичный молодой индиец, который, видимо, подрабатывал по выходным в компьютерном отделе. Он улыбался, посмотрел мои руки, лицо, и выписал таблетки. Сказал, чтобы я принимала их два дня, а потом сообщила ему результаты. ПЯТЬ СТИХИЙ
Аптека, в которую меня привёз Анураг, оказалась похожа на открытый ларёк, скорее подходивший для продажи памперсов, газет и туалетной бумаги. За стойкой толпилось очень много мужчин. Они внимательно посмотрели на рецепт и вынесли мне таблетки. Анураг расплатился. Я достала кошелёк… Анураг забрал его из моих рук и сказал: «Я знаю, Мара, что у тебя очень много денег. Но это мы положим сейчас сюда, и вернул кошелёк на место. А теперь на озеро!» Озеро Карнал находилось на выезде из города в очень живописном парке. Высокие многовековые деревья, пальмы и… дикие обезьяны! Они были до того забавные, что трудно было переключить своё внимание на что-либо другое. В парке было очень много людей, по аллее бегала группа ребят в кроссовках. Мне «ностальгически» захотелось побегать. В последний раз я бегала по стадиону своей родной школы. Анураг посмотрел на меня: «Ты, наверное, сейчас тоже хотела бы побегать? Я могу тебя привозить сюда по воскресеньям, к шести утра». Мы прошли к озеру, по нему плавали катамараны в виде лебедей и машинок. Мы выбрали себе красного лебедя; Анураг с радостью стал крутить педали, я же, свесив ноги через бортик, наслаждалась видами. Озеро небольшое, но очень живописное! Воздух исключительно свежий, и мне казалось, что пахнет кипарисами. Обезьяны резвились на ветках деревьев, в отдалении паслись ослики, дождь кончился, и показалось заходящее за горизонт солнце. Розовый закат покрывал небо, стаи белых птиц кружились над манговыми деревьями. Я понимала, что влюбилась в Индию окончательно. Хотя слово «влюбилась» не подходит - точнее бы подошло английское выражение «fall in love» - что дословно переводится как «падать в любовь». Именно это ощущение я и испытывала. Я «падаю в любовь», и нет даже шанса за что-то зацепиться. Индия меня поглощает целиком и полностью. Я всматриваюсь в огромные глубокие глаза Анурага, он улыбается: «Мара, не смотри так мне в глаза. Fall in love, и что ты потом будешь делать?» Объясните мне, люди добрые, - как так можно читать мысли?! Анураг действительно особенный… Начинало смеркаться, мы вернулись к стоянке: «Ты голодна, Мара?», — спросил Анураг. «Нет», - ответила я. Хотя, если быть откровенной, сегодня я почти ничего не ела, и мне не особенно хотелось. Но вот в голове, маячила идея о чём-нибудь улично-съедобно-аутентично-индийском… Но вслух я сказала: «Давай заедем в магазин, купим мне воду для дома». Вечерний Карнал неописуем. Он неумолкаемо шумный, местами трущобный, местами элитный, но люди и машины, коровы и бездомные собаки, весь этот неразделимый поток невозможно экзотического трафика создает невероятную атмосферу потусторонности происходящего. Я понимаю, что мне повезло… Я познаю Индию, сидя на мотоцикле Анурага на невероятной скорости и в «особом» статусе. Но что бы я думала о ней, если бы мне пришлось вечерами ходить пешком, перескакивая через грязные канавы, под пристальным вниманием невероятного количества цепких глаз?… Я не знаю ПЯТЬ СТИХИЙ
ответа на этот вопрос. Сейчас же для меня всё это - невероятно привлекательно. Мы остановились на шумной улице возле какой-то индийской закусочной. Мужчина готовил овощи на пару. Анураг повернулся ко мне, он улыбался. Я поняла - опять прочитал мои мысли. Мы приехали попробовать то, о чём я мечтала, странную на вид, очень пугающую, но такую манящую индийскую уличную еду. Анураг что-то заказал, и мы поднялись наверх по крутой узкой лестнице. В небольшом помещении сидело только два посетителя, они замолчали и уставились на меня. Если честно, то с Анурагом я настолько ни о чём не задумываюсь, что даже не было мысли о том, можно ли мне это есть, или мне этого есть нельзя. Он попросил воды. Мальчишка-индиец принёс кувшин. Анураг пробует первым и что-то быстро говорит на хинди. Мальчик куда-то уходит. В разговор включаются мужчины за соседним столиком, Анураг вежливо отвечает им, но я вижу, что он недоволен. «Что случилось?» - спрашиваю. «Ничего, просто эту воду тебе пить не надо. Они говорят, что можно, но я тебе запрещаю. Ты ещё к ней не привыкла в Индии». В этот момент мальчишка возвращается. На подносе что-то очень ароматнодымящееся и бутылка чистой воды. Оказалось, что это блюдо индийскокитайское. Называется оно «момоз». На вид это - круглые шарики из тонкого рисового теста, внутри с какими-то овощами… Всё это тушилось на пару в сливочном масле. Сказать, что мне блюдо понравилось, значит, ничего не сказать! Анураг пообещал в следующий раз заказать новое блюдо. По пути домой мы заехали в супермаркет. На этом чудесный вечер моего седьмого дня пребывания в Индии, подходил к концу. Анураг занёс в квартиру мой тяжёлый пакет с продуктами из супермаркета. В дверях я вспомнила, что хотела попросить распечатать несколько фотографий из его коллекции, чтобы завесить свою жуткую, ещё не отремонтированную до конца, стену напротив кровати. Фотографии Анураг делает очень профессионально, серьёзной камерой… он действительно талантлив! «Можно я выберу твоё фото, чтобы повесить себе на стену против кровати?» Возникла неловкая пауза, и до этого огромные глаза Анурага стали ещё больше. «Какую именно?» - придя в себя, проговорил Анураг. «Не знаю… я выберу несколько. Хочу смотреть перед сном не на плохую стену, а на твои прекрасные снимки!», - ответила я, при этом заметив, что у Анурага вытянулось лицо... Он же сам хвастался своими работами, так что же тут странного в моей просьбе? Анураг вглядывается мне в глаза: «Ну, хорошо, Мара, я принесу свой лэптоп, и ты выберешь себе то, что понравится». И тут до меня начинает доходить, я заливаюсь смехом: «Анураг! Не твоё фото, а твои работы! Ландшафты Индии!» Анураг старается сделать серьёзное выражение лица и открывает резко дверь. Я не унимаюсь: «Хотя я могу повесить парочку и твоих портретов, там, где ты с распущенными волосами, ты там и впрямь выглядишь как Иисус!» Он не глядя закрывает перед моим носом дверь, успев бросить: «Спи хорошо!». Я выглядываю на площадку лифта: в темноте холла темнокожего Анурага с моим зрением рассмотреть сложно. Но я вижу его белоснежные зубы. Анураг улыбается… ПЯТЬ СТИХИЙ
Я поужинала, а затем добросовестно проглотила новые таблетки, запив их свежей водой. Моё тело жутко искусано какими-то насекомыми. Не решаюсь сейчас обрабатывать себя репелентом - поэтому очень мучаюсь. Насекомых каждый вечер в моей комнате - пруд пруди. Это одна из самых значительных проблем для меня в Индии. Приходится спать в душной комнате, с включенным светом. Завтра у меня ещё один выходной. Я должна встретиться со Стришти - девушкой из колледжа. Но это уже следующий день... 19.07.2015 День восьмой Когда меня здесь, в Индии, переполняют эмоции восхищения, то это далеко не значит, что я не замечаю её недостатков. Их хватает. Однако по прибытии в аэропорт я для себя приняла важное решение — всё плохое я оставляю позади, а с собою беру только самое хорошее. *** Моя память постоянно возвращает меня в родной Донбасс. На днях снова и снова мне снилась война, где-то над ухом разорвался снаряд, я резко подскочила на кровати, в комнате было темно — за окном гремел гром, шёл сильный ливень… Любуясь ландшафтами Индии, я всё равно не могу забыть тех ощущений, что меня посещали дома, в последние дни перед отъездом. День отъезда совпал с чудесной солнечной погодой. Автобус ехал в сторону Изварино. Природа была как никогда хороша — мои любимые степи! Мне действительно казалось, что за каждым кустом и за каждым деревом живут волшебные феи. От всех растений исходило какое-то лёгкое изумрудное свечение и благодать, я готова поклясться, что чувствовала её… Казалось, что я в каком-то ином измерении. Было очень хорошо в тот момент, и я понимала, что родной край отпускает меня с болью. Возможно, кто-то скажет: «ностальгия» моя надуманная… Но я то знаю, что видела и чувствовала, может быть, так, как многим ещё только предстоит увидеть и прочувствовать. Мой многострадальный, мой родной Донбасс! Я даже в мыслях тебя не предам! Я часть твоей души — ты часть моего сердца! Он научил меня радоваться любым поворотам жизни, и не опускать рук перед грудой трудных проблем. Именно когда мне плохо и хочется в чём-то отыскать опору, в голову приходит только одна фраза: «Мы будем жить вечно!» Я очень хорошо помню, в какой момент это выражение стало частью меня, моим девизом…… Я не спеша иду по Алчевску, сердце сжимается от щемящей боли и тоски — сегодня 40 дней после убийства Алексея Мозгового. Не могу даже объяснить себе, как этот человек за такой короткий срок стал символом моего города. Я думаю, не зря его многие называют наш ЧЕ (Че Гевара), и не зря в огромном количестве люди несли букеты роз к нему на похороны. Букеты роз(!)- когда для многих здесь даже продукты купить - роскошь. ПЯТЬ СТИХИЙ
«Я человек… со мной народ» — его слова, которые уже в истории. Пусть со мною многие не согласятся, но это моё мнение. Я родилась в степном краю, в краю вольных ветров, я ценю свободу, мне не привыкать идти против течения - оно меня никогда не останавливало. Единственное, что всегда настораживало и отталкивало, — это агрессия слепых инстинктов безумной толпы. Есть вещи, которым я всегда верна, даже если весь мир будет против. Я всегда доверяюсь своей интуиции, своему сердцу… Оно не прощает подлости и предательства. Я подхожу к ставку возле Георгиевского храма, внутри меня звучит только один вопрос: «Что же будет дальше?» Я хочу посмотреть на купола храма и найти ответ... Поднимаю глаза и вижу огромный билдборд - на нём изображён Мозговой, он смотрит на меня своим прямым уверенным взглядом: «Мы будем жить вечно!» - гласит надпись на плакате. «Мы будем жить вечно!» - ответ на мой вопрос. «Мы будем жить вечно!» – звучит даже здесь, в далёкой экзотической Индии… *** Сегодня мы ездили с Анурагом в большой городской парк. На подъезде к парку индиец продавал свежие кокосы. Не слезая с мотоцикла, мы заказали себе два. Индиец обрубил «мачете» край зеленой скорлупы и вставил туда трубочку. Я в первый раз пробовала на вкус настоящую свежую кокосовую воду. Затем продавец разрубил напополам кокос, и мы доели внутреннюю свежую мякоть. Парк был большой и вполне удачно спроектированный. Очень зелёный, с аккуратно подстриженными газонами и причудливыми кустарниками, напоминал яркий розарий… Розы повсюду! Сегодня воскресенье, и поэтому много индийцев с семьями отдыхают сидя прямо на газонах. Кто-то занимается йогой, кто-то бегает... Последним я особенно завидую. Мы сели в тени пальм на лавочку, вокруг нас снуют смешные бурундуки. Анураг мне постоянно говорит: «Смотри, смотри, белка!» Я смеюсь: «Это не белка, а бурундук!» Но я не знаю, как на английском будет «бурундук», объяснить отличие для меня — непосильная задача. Мы опять много катались на мотоцикле. По пути, обгоняя нас, индийцы начинают пронзительно сигналить, завидев белую девушку на заднем сиденье мотоцикла. Я уже никак не реагирую на тотальное внимание со стороны. Насекомые меня не оставляют в покое, проверяя нервы на прочность. Аллергия прошла, но то, что последовало за ней — ещё хуже. Ночью меня покусало какое-то насекомое, оставив на теле и лице длинные обожжённые следы. Я боюсь подходить к зеркалу: то, что я вижу, приводит меня в шок. Через всю щеку — красный ожог. При попытке замазать его тональным, начинает выделятся сукровица. С каждым днем Марианна становится всё краше и краше… В колледже Сришти мне говорит, что моя кожа — лакомый кусочек для местных насекомых. ПЯТЬ СТИХИЙ
На следующее утро в колледж я не поехала. Ожог на лице приобрёл угрожающий вид. Появился глубокий шрам через всю левую щёку, от глаза до подбородка, из которого постоянно выделялась сукровица. Я обработала рану стрептоцидовой мазью — настроение упало до нуля. Целый день просидела дома, а к вечеру мне позвонил Анураг. Он сказал, что Сришти с Горо заедут ко мне через минуту, потому что я хотела съездить в магазин. Я была разозлённой до предела. Ещё утром по телефону я ему говорила, что с таким лицом я не смею никуда показываться… В дверь позвонили, Сришти и Горо ждали меня. Ничего не оставалось, как одеться и ехать с ними. Ну конечно, Анураг был в своём репертуаре: меня привезли не в магазин, а к нему в офис. Его коллега Гунджан стала упрекать меня в том, что я сразу не позвонила к ней, либо к её доктору, к которому я уже обращалась однажды по поводу аллергии — к тому самому, который был в электронном магазине… Пока Анураг был занят, Гунджан с Горо усадили меня в машину и повезли к врачу . Тот, увидев меня, уже улыбался, как давней знакомой: «Что опять случилось, Марианна? Вы себя не берёжете…» Он быстро прописал мне мазь, тем самым подтвердив моё предположение, что «ожог» щеки — следствие укуса какого-то насекомого. На обратном пути Гунджан убеждала меня в том, что мне не нужно никуда ходить, что мне стоит только составить список покупок, и она купит и доставит их прямо ко мне на дом. Что я могу пожить у неё, и что моё лицо настолько милое, что местные насекомые не могут удержаться, чтобы меня не съесть. Я оценила такое внимание Гунджан, но мне было неловко, да и по правде сказать, не очень я люблю сверхопеку посторонних людей. Привычка контролировать свою жизнь самой и делать покупки по собственному усмотрению за годы учёбы и жизни вне родительского дома выработали в характере устойчивый иммунитет к различного рода иждивенчеству. В офисе ждал Анураг. Он, как всегда, угадал, что я нисколько не настроена на разговор с ним. «Хочешь ужинать? Поехали, я куплю тебе любимый момоз». Мы сели в машину, Горо привез нас к частной клинике. Я была в окончательном шоке. Анураг стал объяснять мне, что этот врач специализируется по кожным заболеваниям, что визитку этого врача ему дал сам Нитеш, что это его родственник, и что у меня проблемы с кожей, которые надо обязательно решить, а предыдущего доктора он не знает, т.к. это всего лишь друг Гунджан. Я устала объяснять ему, что это ожог после укуса насекомого, что это не кожная проблема, и что я терпеть не могу пить таблетки; за последнюю неделю я их выпила предостаточно, и что у меня есть мазь, и быстрее проблему не решить — я достаточно хорошо знаю своё тело. В том, что это укус насекомого я не сомневалась…. Я молча вышла из машины. Анураг видел: я была очень раздражена - психологически очень непросто ходить с таким лицом по улице. В тесном помещении приёмной набилось невозможное количество людей. Все уставились на меня. Анураг вне очереди влез с визиткой от Нитеша. Люди недовольно пропускали меня вперёд. Врач, посмотрев на меня, выписал ПЯТЬ СТИХИЙ
очередные таблетки и мазь. Ожог подтвердился. Анураг купил по рецепту препараты. Мы молча вышли на улицу. Я не разговаривала. Анураг стал объяснять мне, что он очень переживает за моё здоровье, что он мне доверяет, но это так для меня опасно… и что он непременно будет пытаться «ослабить хватку», перестав всё контролировать… Пока он оправдывался, я с ужасом думала об очередных порциях таблеток… Бедный мой желудок!… Перед сном, как обычно, зазвонил телефон: «Мара, ты поужинала? А что ты ела? Ты же ничего не ешь, ты питаешься одним воздухом… А таблетки выпила? Это необходимо! Пойди и выпей! Я жду…» Да, у Анурага определенно получалось «ослабить хватку»… На следующий день стало намного лучше, ожог стал подсыхать и затягиваться. Я еду в колледж. Сегодня целый день я провожу с новым другом — зовут его Генри. Высокий, широкоплечий, мускулистый, обаятельный чернокожий африканец из Ганы. На фоне преимущественно щуплых индийцев Генри выглядит как представитель совершенно другой культуры — африканского мира. Он студент отделения менеджмента, но сейчас, как и Анураг со Сришти, работает в приёмной комиссии — представляет свой колледж, как иностранец. Вот такой интересный групповой симбиоз: африканец, русская и индийцы! Мне очень легко в этом обществе. С Генри мне интересно, и както совсем по-другому. Мы говорим с ним о том, что в Индии нравится, а что — нет; где я непременно должна побывать: Малайзия, Гонконг, Сингапур, Таиланд, Непал, Кения, и о том, что Дели и Мумбаи — это и есть реальная дневная и ночная жизнь Индии; о проблемах в мире, и об Африке; о том, что его друг учился в Луганском медицинском университете, и о том, что из местных продуктов мне следует употреблять для получения необходимого белка при наборе мышечной массы, и о том, что сам он раньше очень быстро, профессионально бегал на короткие дистанции; и о том, где купить вкусный фреш и найти хороший кофе, и почему лучше ехать в колледж на рикше, а не в автобусе… С ним можно обсудить вкус утреннего омлета и сваренный в джезве кофе, потому что с индийцами об этом не поговоришь — их кофеэто растворимый «нескафе», и я до сих пор не могу забыть отвращения на лице вегетарианца Анурага, когда я сказала, что иногда ем яичницу. У Генри совсем другой акцент — хороший английский с примесью африканского: протяжный, немного панибратский. Я добавляю любимую музыку Генри к себе в плейлист, преимущественно это джазовая музыка. Когда я одеваю наушники, начинаю смотреть на мир, через призму африканца, приехавшего на учёбу в Индию. В одном месте я знакомлюсь с культурами, столь любимых мною с детства стран, учу английский в окружении колоритных акцентов — пожинаю нереальное ощущение счастья и космополитизма… Спасибо тебе, Индия!!!
Июль 2015, Индия, Карнал (Продолжение следует) ПЯТЬ СТИХИЙ
ВОЛЬНАЯ СТИХИЯ АНВАР КАЛАНДАРОВ Родился в 1984 г. в Ташкенте. По образованию инженер. С 2004 года работает журналистом в ряде столичных изданий. Первая поэтическая публикация в журнале «Звезда Востока» в 2012 году. В 2015 году был отмечен в номинации «Особый взгляд. Поэзия» II Международного литературного конкурса «Верлибр». Участник «15 Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья». Живет и работает в Ташкенте.
ТУАЛЕТ бурлящаяся вода вонь манки на весь дом бом бом бом в ташкенте собрали хлопок мама мама мама таня покорми ребенка бом бом бом дима не ковыряй в носу поет о чем-то михайлов шипят говорящие головы днр бом днр бом днр бом в донецке во время обстрела погибло 6 человек мама мама мама дорогой выходи диме невтерпеж подожди я не дочитал газету ** вновь прогремел взрыв вновь утро испорчено словно вскрыли нарыв гвоздями заколоченный лежа на холодном полу глядишь устало в окно ПЯТЬ СТИХИЙ
а не проспал ли войну? или уже все равно может и не вставать дальше лежа глядеть как мир начнет умирать не в силах больше терпеть ненависть! ** холодный ветер прожигает насквозь дверь сорвали с петель держит ее гвоздь меня держит небо ну еще и зима но поворот влево расценивается как борьба приходится песни слагать за жизнь и за любовь и петь нет даже орать когда пускают кровь больные мысли больных не трогают сердца и отряд вновь не заметит потери бойца ** биеньем сердца претворившись тук-тук бум-бум это не циферблат стучит это сердца шум хотя можно не обращать своего внимания экг покажет очередные линии тетка в очках согнется над листком (это напоминает шаманское камлание) потом произнесет набор звуков о том что пора мне отдыхать так говорит наука полежать перестать писать ПЯТЬ СТИХИЙ
забыть читать больше спать потом предложит лечь в больницу я откажусь свободно запереть себя как птицу в клетку ну уж нет я пройдусь по осеннему городу дойду до дома сяду за стол возьму перо и начну записывать мысли забуду о стуке о шуме позволю своей руке бессознательно водить по белой бумаге и именно тогда пойму вдохновенье претворяется сердцебиеньем ** утро наступает как всегда внезапно. сон абсурдный, даже можно сказать, сюрреальный. будильник, гремящий в ухо в третий раз, последний отчаянный шанс досмотреть сон – это разбить круглую вещицу, вместившую в себя время, взявшую на себя это тяжкое бремя – распоряжаться судьбами бытия. время: час, минута, секунда, год, месяц, неделя, день. ПЯТЬ СТИХИЙ
стрелка бешено вращается, приближая тот день, когда время мною наиграется, а я все смотрю на циферблат… я не вижу цифр, я не вижу стрелок, я вижу жизнь – она в часах отражается. вот мои первые шаги, вот мои первые слова, первый поцелуй, первая война. хочу увидеть, что будет завтра, через месяц, через год. часы молчат, накручивая мою жизнь на свои шестеренки, на свои валики, ожидают поломки, когда замертво встанут, и на столе предстанут часовщика, отца отцов, издалека пришедшего на зов. а я не проснусь!
ПЯТЬ СТИХИЙ