А был ли Пушкин... Мифы и мистификации

УДК 82-94 ББК 84.2 К 59

К 59

Козаровецкий В. А. А был ли Пушкин... Мифы и мистификации / Владимир Козаровецкий. — M. : Алгоритм, 2013. — 432 с. — (Жизнь Пушкина).

ISBN 978-5-4438-0478-1 Пушкин — гений, эта аксиома ни у кого не вызывает сомнений. Гением он был и в своих мистификациях. Одна из них — версия об авторстве знаменитого «Конька-Горбунка», которое великий поэт «подарил» Ершову, осуществив, таким образом, литературную мистификацию. Да и наши представления о его происхождении и смерти, многих поступках и фразах, о содержании его главных произведений до сих пор держатся на инициированных им самим мифах, — утверждает автор книги, современный исследователь жизни и творчества Пушкина Владимир Козаровецкий. УДК 82-94 ББК 84.2

ISBN 978-5-4438-0478-1

© Козаровецкий В. А., 2013 © ООО «Издательство «Алгоритм», 2013

СОДЕРЖАНИЕ

Верх земных утех . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8 Литературная мистификация как самостоятельный вид искусства. Гениальные мистификаторы. Характерные черты и приемы жанра. Пушкин — выдающийся мистификатор в ряду гениев мировой литературы. Глава 1. Пушкинская Тайна . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20 Пушкин — прирожденный проказник в жизни и мистификатор в литературе. Открытия последних лет в пушкинистике. Почему Пушкиным занялись аналитики. Глава 2. Кто написал «Конька-Горбунка» . . . . . . . . . . . 36 Мог ли Ершов быть автором «Конька-Горбунка». Причины пушкинской мистификации: «Кит державный», «хитрый Спальник» и похотливый царь. Несколько способов доказательства пушкинского авторства сказки. Пушкин — гениальный мастер мистификации. Глава 3. Приверженец первобытной свободы . . . . . . . . 121 Текла ли в жилах Пушкина кровь Ганнибалов. «Разводная» переписка бабушки поэта и «прекрасная креолка». Версия цыганского происхождения Пушкина. Преображение семейных преданий. «Моя родословная» — пушкинская мистификация. Глава 4. В поисках «утаенной любви» . . . . . . . . . . . . 145 История поисков «утаенной любви». Кто скрывался за инициалами N.N. «донжуанского списка» и кому была посвящена «Полтава». Исчерпанность темы. Пушкин — прадедушка Льва Троцкого? Знаменитые потомки Пушкина по внебрачным линиям. Глава 5. Поэма в мистическом роде . . . . . . . . . . . . . 206

Зачем была написана «Гавриилиада»: «страшная месть» поэта. История расследования дела о «Гавриилиаде». Реконструкция пушкинского поведения и мистификационного письма Николаю I. Почему царь «закрыл дело». Глава 6. Две звездочки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Неизвестные эпиграммы Пушкина. Михайловская «птичка», угнездившаяся в стихах Державина. «Люби две звездочки!» Неизвестная эпиграмма на Кукольника. Глава 7. Заклятый друг Пушкина . . . . . . . . . . . . . . Кому были адресованы стихотворения Пушкина «Демон» и «Коварность». Реабилитация незаконно осужденного пушкинистами Александра Раевского. «Демон» — совместная мистификация Пушкина и Раевского. Двухходовая сплетня со смертельным исходом для Пушкина. Заклятый друг Пушкина Павел Катенин — адресат «Коварности» и прообраз главного героя «Евгения Онегина». Глава 8. Кто «написал» «Евгения Онегина» . . . . . . . . Кто был «автором» «Евгения Онегина». «Евгений Онегин» — сатира на литератора, «на наших глазах пишущего роман». Почему «Онегин» публиковался поглавно. «Разговор книгопродавца с поэтом» — пролог книги. Двусмысленность как основной мистификационный прием Пушкина в романе. Главная мысль книги: посредственность — убийца таланта. «Евгений Онегин» — развернутая эпиграмма на П.Катенина и архаистов и коллективная мистификация. Глава 9. Полученье оплеухи . . . . . . . . . . . . . . . . . Разговор с Николаем I: обмен недовериями. «Андрей Шенье» и секретный надзор. «Невыездной» поэт. Пушкинское противостояние с Бенкендорфом: скрытая борьба за свободу, честь и достоинство. Притеснения шефа жандармов и ответные «оплеухи» мистификатора.

. 220

. 232

. 270

. 310

Глава 10. Тайны письмена . . . . . . . . . . . . . . . . . . Пушкинские мистификации: зашифрованная X глава «Евгения Онегина»; непрочтенная нами «Полтава»; тайна Болдинских писем; «диалог с митрополитом»; отводящая от семьи дата. Глава 11. С Пушкиным на дружеской ноге . . . . . . . . . Пушкинская месть высочайшим перлюстраторам его почты. Хлестаков — «друг» Пушкина и его «двойник». Открытие М.И.Будыко: факты биографии Пушкина, присвоенные Хлестаковым. «Ревизор» — совместная мистификация Пушкина и Гоголя. Глава 12. Последняя игра Александра Пушкина . . . . . . Интервью с Н.Я.Петраковым: теория иерархического эротизма. С кем было свидание у Натальи Николаевны. Дантес — пешка императорской семьи. Пушкинская контригра и его мистификационные письма. Пушкин — автор пресловутого «пасквиля»: против кого был направлен «диплом рогоносца». Пушкин целился в царя. Вокруг книги Н.Я.Петракова: дуэль с пушкинистами; демоны русской пушкинистики; встреча у Обухова моста. Масонская подоплека «диплома». «Диплом рогоносца» — гениальная пушкинская мистификация. О вчерашнем солнце нашей пушкинистики . . . . . . . .

. 331

. 366

. 376

. 423

Источники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 429

«ВЕРХ ЗЕМНЫХ УТЕХ» Об искусстве литературной мистификации

1 «Литературные мистификации существуют столько же, сколько и сама литература». Этой фразой начинается чуть ли не каждая статья о литературных мистификациях, и с ней невозможно не согласиться. Как только Слово стало тиражируемым и потому сказанное одним становилось достоянием многих, неизбежно должны были появиться и литераторы, которые, в силу характера, предрасположенного к розыгрышам (черта редкая, но не до такой степени, чтобы обладающих ею не было в каждом поколении писателей), — которые не пожелали бы разыграть современников, а чаще — и потомков: в том, чтобы «дурачить» одновременно как можно большее количество людей, видимо, есть какая-то притягательная сила. «Читатель… смейся: верх земных утех из-за угла смеяться надо всеми», — откровенно писал Пушкин; по воспоминаниям современников прирожденным мистификатором был и Михаил Булгаков. Разумеется, причины, толкавшие писателей на мистификационные розыгрыши, были, как правило, серьезнее и глубже, но и любовь к шутке сбрасывать со счетов нельзя. За последние 15 — 20 лет были переосмыслены известнейшие произведения мировой литературы и важные факты биографий их авторов — главным образом, благодаря усилиям отечественных литературоведов-аналитиков или выходцев из России (И.Л.Амлински, А.Н.Барков, Т.И.Буслова, И.М.Гилилов, А.А.Лацис, Н.Я.Петраков, В.А.Чудинов). Скорее всего, причиной появления этой блистательной плеяды исследователей стала перестройка, высвободившая необходимую для такой аналитической работы и накопившуюся в подсоветские годы энергию талантов. И вот что интересно:

оказалось, что все высочайшие пики мировой литературы в той или иной степени являются литературными мистификациями. Это заставляет задуматься над самим жанром и попытаться выявить его характерные черты. Литературная мистификация, существуя не одну тысячу лет, до сих пор не описана как самостоятельный вид искусства. В большинстве статей лишь рассказываются истории тех или иных, не самых значительных и давно разгаданных литературных мистификаций, в лучшем случае предлагается их классификация по признаку, кому приписывается литературное произведение: писателю, историческому лицу или вымышленному автору. Между тем, у литературных мистификаций есть свои общие ограничения и особенные возможности, свои правила и свои приемы, — свои законы жанра. Достаточно сказать, что в литературной мистификации не только само художественное произведение становится укрупненным знаком, предметом мистификации, которым в жизни — в игре — оперирует мистификатор, но и общепринятое мнение (представление) об этом художественном произведении является таким же предметом игры. Другими словами, в «табели о рангах» этой игры литературная мистификация стоит выше самого художественного произведения. И у этой игры — свои умельцы и неудачники, свои мастера и даже гении: например, из того, что нам в последнее время стало известно о Пушкине, сегодня уже очевидно, что он был истинным гением мистификации. Разумеется, литература — не единственный вид искусства, вводивший в заблуждение множество людей; мистификаторы бывали в живописи и в музыке, в археологии и в кино, и даже в науке. Но, поскольку в данном случае нас интересует именно литература, здесь мы ею и займемся, иллюстрируя выявленные черты литературной мистификации как искусства примерами из истории мировой литературы.

2 Начнем с того, что литературная мистификация является синтетическим видом искусства. В самом деле, если для того, чтобы написать значительное литературное

произведение, достаточно таланта и ручки (гусиного пера, карандаша, пишущей машинки, клавиатуры компьютера), то мистификатор должен обладать еще и умением вводить в заблуждение большое количество людей вне самого процесса создания литературного произведения. Если писатель владеет искусством игры в Слове, то мистификатор должен обладать еще и искусством игры в Жизни, поскольку литературная мистификация — коллективная игра, ведущаяся сразу и в жизни, и в литературе. Причем в игре невольно принимают участие не только те, кто предлагаемую им мистификацию принимают за чистую монету, но и те, что «на стороне» мистификатора, посвященные в мистификацию. Их может быть мало, один-два человека, или, как в шекспировской мистификации, — десятки, но, за редкими исключениями, они всегда имеют место. Так, в только что раскрытой булгаковской мистификации вокруг романов «12 стульев» и «Золотой теленок» кроме самого Булгакова и Ильфа с Петровым принимал участие Валентин Катаев; в пушкинской мистификации со сказкой «КОНЕК-ГОРБУНОК», кроме Ершова прямое участие принимали А.В.Никитенко, О.И.Сенковский и П.А.Плетнев, предположительно знали о мистификации Е.А.Баратынский, П.А.Вяземский и В.А.Жуковский и догадывался И.А.Крылов, а В.Г.Белинский даже высказал свои подозрения в печати. Мало того, мистификаторы могут разыгрывать даже посвященных в мистификацию. Плетнев и сам был Пушкиным обманут: разгляди он мощный политический подтекст «КОНЬКА-ГОРБУНКА» (который мы сегодня в упор не видим только потому, что на сказке стоит имя Ершова), он ни за что не принял бы участия в этом деле обхода царской цензуры, так как был трусоват. Вероятно, вместе с ближайшими друзьями Пушкина не набралось бы и десятка узнавших о его авторстве сказки, а обманутыми, или, мягче говоря, введенными в заблуждение, кроме остальных современников, оказались все последующие поколения русских читателей, вплоть до нашего времени, — счет идет на сотни миллионов. В шекспировскую мистификацию были посвящены десятки поэтов и драматургов елизаветинской эпохи, ближай10

шее окружение Елизаветы I и короля Иакова и сами монархи, а число всех обманутых в мире этой мистификацией исчисляется миллиардами, и столько времени она смогла продержаться только по той причине, что с самого начала тайна Шекспира была под охраной государства. Причины, побуждавшие писателей на мистификации, чаще всего были политические — но и не только. Одной из причин, заставившей Пушкина пойти на мистификацию с «КОНЬКОМ-ГОРБУНКОМ», было страстное желание поэта эпиграмматически ответить Бенкендорфу на его постоянные притеснения. Причиной вынужденного сокрытия имен истинных авторов, писавших под псевдонимом «Шекспир», была забота о государственной безопасности, поскольку участниками псевдонима были тайные дети королевы Елизаветы. Ее сакральная власть держалась на авторитете «королевы-девственницы», у которой по определению не могло быть потомства (за любые разговоры о детях королевы следовало беспощадное наказание, от позорного столба до смертной казни). Между тем у нее было шесть детей: один сын, Эдуард де Вер, граф Оксфорд, — от Томаса Сеймура, мужа правившей в то время королевы Екатерины Парр (Елизавета родила его в 17 лет), и пять детей — от Роберта Дадли (до нас дошла брошенная в 1581 году дворецким Дадли Генри Хоукинсом фраза: «У моего лорда пять детей от королевы и больше не будет!») — Филипп Сидни, Френсис Бэкон, Кристофер Марло, Роберт Эссекс и Елизавета Сидни-Рэтленд. Несмотря на строжайшую охрану тайны псевдонима, относительно каждого из них сохранились убедительные — хотя и косвенные — свидетельства об их родстве с королевой, а относительно как минимум четверых из них (Оксфорда, Бэкона, Марло и Елизаветы Рэтленд) и самой Елизаветы — об их причастности к созданию шекспировских произведений. Сервантес с помощью тайного масонского символического языка — он был масоном — зашифровал в «Дон Кихоте» свою автобиографию, а Пушкин в сказках теми же приемами — историю (летопись) деятельности масонского ордена в России. Проспер Мериме, устроивший мистификации с «Гузлой» (в переводе Пушкина, попавшегося на этот розы11

грыш, — «Песни западных славян») и «Театром Клары Газуль», затеял их с целью через некоторое время открыться, вызвав литературный скандал, и тем самым получить известность. Поль Верлен придумал и создал «неизвестного поэта» Артюра Рембо только для того, чтобы удержать при себе молодого любовника (на французском существует литература об этой мистификации, которая русскоязычному читателю практически неизвестна). В целях личной безопасности Булгаков и в «Мастере и Маргарите», и в «Белой гвардии», а Пушкин — в «Полтаве» (пушкинское отношение к Мазепе прямо противоположно читаемому нами в поэме) пошли на мистификационный прием, передав роли повествователей персонажу произведения или лицу «за кадром». Отсюда следует парадоксальный вывод: одна из главных задач литературной мистификации — скрыть ее причину.

3 Из приведенного и далеко не полного перечня гениальных литературных мистификаций следует, что мистификации всегда обращены в будущее, — что автоматически снимает вопрос об этической ответственности мистификатора. Да, мистификатор обманывает современников (вводит их в заблуждение), манипулирует ими — но ведь они об этом и не узнают, а следовательно никто и не пострадает и не станет объектом насмешек. Смех раздается только в момент разгадки, но к этому времени заблуждающихся столько, что индивидуальное ощущение обманутых растворяется в коллективном и только вызывает улыбку: «Над нами здорово подшутили!» Как правило, «в дураках» остаются только литературоведы, живущие в момент разгадки: ведь им приходится решать, что делать со своими трудами, которые мистификатор «подставил». Отсюда следует и другой вывод: мистификации предназначены для их разгадывания — в противном случае они лишены смысла (мистификация, предназначенная только для обмана, не имеет будущего). Именно поэтому мистификаторы, уничтожая любые документальные свидетель12

ства мистификации, тем не менее оставляют всевозможные двусмысленные намеки и «ключи». Чем лучше организована мистификация, тем дольше она бывает не разгадана, тем больше современников и потомков оказываются введенными в заблуждение — и тем сильнее оказывается эффект при ее разгадке, которая одних восхищает, давая пищу для ума и для понимания контекста жизни и творчества мистификатора, а других огорчает, вынуждая менять привычное представление об авторе и его произведениях. Другими словами, литературная мистификация становится тем значительнее, чем дольше остается неразгаданной. Из сказанного следует, что предметом успешной литературной мистификации может быть только незаурядное художественное произведение. В самом деле, только такое произведение может вызывать длительный, на протяжении десятилетий и столетий, стойкий читательский интерес, который, собственно, и приводит к вспышке всеобщего внимания при его разгадке. Именно такими произведениями являются «Гамлет», «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН», «Мастер и Маргарита»; таким произведением является и «12 стульев», мистификация вокруг которого разгадана в самое последнее время, буквально на наших глазах (И.Амлински, «12 стульев от Михаила Булгакова», Берлин, 2013), и пушкинский «Конек-горбунок» — бесспорно самая любимая детская стихотворная сказка наших предков, нас и наших детей и внуков. Столь же очевидно, что литературная мистификация считается состоявшейся, когда она разгадана. Мы могли догадываться, что сказка «Конек-Горбунок» написана Пушкиным (и, кстати сказать, многие это подозревали), но все эти догадки так и оставались всего лишь подозрениями — до тех пор, пока пушкинист Александр Лацис не проделал основополагающую текстологическую и аналитическую работу и не оформил свое исследование в убедительную статью под названием «Верните лошадь!», опубликованную в пушкинской газете «Автограф» в 1996 году. Эту дату и надо принимать за точку отсчета новой жизни пушкинской сказки, а тот факт, что официальная пушкинистика сопротивляется признанию пушкинского авторства сказки, принимать во внимание не следует. Более того, поскольку ход истины неостановим, со13

противление нынешних пушкиноведов только усиливает эффект от разгадки, в конечном счете неизбежно навешивая на их попытки воспрепятствовать признанию пушкинской мистификации ярлык ретроградства, а то и глупости.

4 Все же единственный аргумент пушкинистов («Доказать нельзя!») заслуживает того, чтобы на нем остановиться. Требуя документального подтверждения состоявшейся мистификации, литературоведы никак не могут взять в толк, что мистификаторы не оставляют документальных подтверждений — наоборот, какие бы то ни было документы, на основании которых можно было бы сделать вывод об истинном авторстве мистификационного произведения, сознательно уничтожаются. Не случайно не сохранилось ни одной рукописи Шекспира и даже нет ни одного его автографа, кроме нескольких подписей Шакспера под документами, вызывающих сомнение даже в его грамотности. Ведь если бы остался хоть один документ, хоть одно письменное свидетельство — и проблем бы не было, и мистификация была бы давным-давно разгадана. Таким образом, с точки зрения ортодоксального литературоведения, настоящая мистификация не может быть разгадана «до конца». Между тем достоверные способы разгадки литературных мистификаций существуют: анализ словаря и частотных характеристик словоупотребления, анализ стиля и др. Например, сравнительный стилистический анализ произведений Шекспира и Кристофера Марло привел Баркова к выводу, что «основной составляющей» псевдонима «Шекспир» был именно Марло, — что подтверждается и проведенным еще в начале прошлого века сравнительным анализом частотных характеристик словоупотребления в текстах Шекспира и основных кандидатов на его «пост» по методу Менденхолла: совпадение имело место только в случае Марло. К тому же выводу пришел и я, анализируя сонеты Шекспира (Шекспир, «Сонеты»; М., НПЦ ПРАКСИС, 2009): единственный из кандидатов на «пост» Шекспира, кто обладал шекспировским остроумием и в жизни, и в текстах, был Марло.

14

Но есть универсальный метод, которым пользуется наука и который обоснован современной философией. Когда в какой-то области знаний имеется хотя бы один факт, противоречащий общепринятой теории, господствующей в этой области знаний, теория ставится под сомнение — до объяснения этого противоречия. Если же общепринятой теории противоречит некоторое множество фактов, неизбежно поднимается вопрос о пересмотре теории и выдвигается гипотеза, которая должна непротиворечиво объяснять все эти факты. И если такая гипотеза не противоречит и всем фактам общепринятой ранее теории, не вызывающим сомнения, она становится новой общепринятой теорией. Такой подход и требуется при исследовании литературных мистификаций. Например, имеется множество фактов, противоречащих общепринятой теории, которая утверждает, что автор шекспировских произведений — Уильям Шакспер из Стратфорда. Но в какой степени литературоведение отличается от точных наук, в такой же степени отличается и понятие факта в литературоведении от научного факта. Все аргументы в пользу гипотезы, утверждающей, что Шакспер не мог быть автором этих произведений, можно считать фактами постольку, поскольку все они основываются на эмпирическом опыте и разумном историко-литературном подходе к нему. Например, невозможно представить, чтобы такой величайший гуманист, как Шекспир, мог быть мелким ростовщиком, за ничтожные суммы загонявшим своих должников в долговую яму; что он мог оставить своих детей неграмотными; чтобы в доме у него не было ни одной книги; чтобы этот гений духа мог оставить столь бездуховное завещание, о котором обнаруживший его священник сказал: «Лучше бы я его не находил!» — и т.д. и т.п. Эти противоречия невозможно объяснить с точки зрения общечеловеческих представлений о шекспировском гении. Поэтому мы вполне можем использовать такой же подход, заменив слово «факт» словом «противоречие». Однако обнаруженные исследователями противоречия хотя и подтверждают, что Уильям Шакспер не мог быть автором шекспировского канона, тем не менее не дают отве1

та на вопрос: «Кто был скрыт под псевдонимом “Шекспир”»? О каждой из перечисленных выше кандидатур есть свидетельства, что данный кандидат действительно имел отношение к этому псевдониму, но не мог быть автором всех его произведений. Таким образом единственным вариантом самого общего ответа на этот вопрос будет такой: «Шекспир» — тайный коллективный псевдоним, в разное время использовавшийся разными авторами, в жилах которых текла королевская кровь.

5 Исследование литературных мистификаций требует особого подхода не только из-за отсутствия их документального подтверждения, но и потому, что мистификаторы пользуются и особыми, необщепринятыми — и не только литературными — приемами: 1. Издавая мистификационные произведения под псевдонимом, они могут подставить под авторство существующего, живого человека — будь то полуграмотный ростовщик Шакспер, 18-летний студент Ершов или 17-летний юнец Рембо, — что, конечно же, вводит в заблуждение читателей и затрудняет разгадку мистификации современниками мистификатора — хотя со временем может стать (и становится) одним из главных ключей для ее понимания.

2. Одним из распространенных приемов мистификации является изменение даты написания произведения; так Пушкин ставил «отводящие» даты под некоторыми стихами, а изменение даты «Честеровского сборника» надолго отодвинуло его разгадку как посвященного смерти истинного Шекспира.

3. Одним из распространенных приемов мистификации является выдача своих стихов за переводы с другого языка; так Д.Макферсон выдавал свои стилизации под Оссиана за переводы стихов самого поэта, Мериме — свои стилизации под иллирийскую народную поэзию за свои переводы, а Пушкин под названием своего очевидно автобиографического стихотворения «ЦЫГАНЫ» поставил «отводящий подозрения» подзаголовок: «С английского».

1

4. Одним из приемов мистификации может быть изменение порядка строк в стихах (так Пушкин шифровал посвящение «ГАВРИИЛИАДЫ» и 10-ю главу «ОНЕГИНА») или стихов в сборнике. В шекспировском сборнике сонетов есть стихи, написанные и мужчинами, и женщинами, и адресованные и мужчинам, и женщинам. Благодаря тому, что в английском языке нет гендерных окончаний у глаголов, прилагательных и некоторых притяжательных местоимений, составителям удалось так перемешать стихи нескольких авторов, мужчин и женщин, что на долгие годы — на века — удалось создать впечатление единого мужского авторства в цикле. Между тем истинный порядок этих сонетов, который мог бы пролить свет на фигуры участников сборника в связи с их полом и королевским происхождением (а указания на это в текстах сонетов есть), не разгадан до сих пор.

5. Литературные мистификаторы могут использовать приемы из «соседнего» рода искусства — например, рисунки. «Портрет» Шекспира представляет собой сложную театральную маску, где совмещены черты Елизаветы I и Марло — и не только; Пушкин, который был блестящим рисовальщиком (представим себе, что в большинстве его рисунков есть еще и скрытые надписи, выполненные руницей; см. В.А.Чудинов, «Тайнопись в рисунках Пушкина», М., 2007), подбрасывая потомкам «ключ», в 1833 или 1834 году на пустом месте черновика стихотворения «Андрей Шенье» (1825) изобразил себя в виде конька-горбунка между двух других лошадей (одновременно таким размещением рисунка отводя мистификацию от преждевременной разгадки).

6. Мистификаторы часто используют игру слов как мистификационный прием, играя двусмысленностями как в мистифицирующем публику литературном произведении, так и в жизни (см., например, подписи к портретам «Шекспира»). Особенно это характерно для Шекспира и Пушкина, причем Пушкин постарался сделать так, чтобы такого рода двусмысленности, намеренно брошенные им в разговорах, дошли и до нас. При ближайшем рассмотрении они приводят к однозначному пониманию того, что Ершов не был и не мог быть автором «Конька-горбунка» и что автором сказки был именно Пушкин.

17

7. Мистификаторы часто использовали прием передачи роли повествователя своим антагонистам — персонажам своих произведений или кому-то «за кадром» — и тем самым кардинально меняли их смысл, что оказывалось понятым только спустя многие годы. Особенно удачно воспользовались этим мистификационным приемом Шекспир («Гамлет» и другие драмы), Стерн («Сентиментальное путешествие»), Пушкин («ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН», «Повести Белкина», «Борис Годунов», «МЕДНЫЙ ВСАДНИК» и другие поэмы), Булгаков («Белая гвардия», «Мастер и Маргарита») и Джойс («Улисс»).

8. Мистификаторы часто пользовались всевозможными шифрами; в той или иной мере прибегали к разного рода шифровкам в своих текстах Шекспир, Сервантес, Пушкин и Булгаков. Документ о королевском происхождении Бэкона в начале прошлого века расшифровал шеф шифровальной службы французской контрразведки генерал Картье; в конце прошлого века биографию Марло, зашифрованную в пьесах Шекспира, расшифровала Роберта Бэллантайн; «Дон Кихот» и три сказки Пушкина расшифрованы Татьяной Бусловой; часть «уничтоженной» десятой главы «ОНЕГИНА», зашифрованной Пушкиным с помощью «магического квадрата», расшифровал Александр Лацис.

9. Мистификаторы используют всевозможные ухищрения, чтобы поддержать мистификацию и в жизни, — такую мистификационную игру устроил, например, Пушкин вокруг своего романа (см. главу «Кто “написал” “ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА”»); но особенно мощным был розыгрыш вокруг «Шекспира», в котором, помимо стратфордца Уильяма Шакспера и участников псевдонима, приняли участие десятки поэтов и драматургов елизаветинской эпохи.

10. Для разгадки некоторых мистификаций могут даже потребоваться криминологические методы, от баллистической экспертизы до анализа ДНК и генетического анализа.

6 Цель этой книги — дать представление не только об искусстве литературной мистификации, но и о том, что наш великий русский поэт был явлением и мирового масшта1