Dementyev listya 2014 by Ergo Journal

Илья Дементьев

Листья, опавшие в социальные сети

2008—2014

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Гениальный Василий Васильевич Розанов придумал складывать в короба опавшие листья своих мыслей. Рискуя прослыть эпигоном, я собрал здесь свои заметки, с которыми по тем или иным причинам жаль расставаться: неумолимая новостная лента в социальных сетях уносит их с каждым днём всё дальше. Это обрывки мыслей, разговоров, житейских ситуаций, из которых, собственно, и состоит наша жизнь. Их 70, сколько уж набежало за шесть лет пребывания в соцсетях. В разделе Genius loci подобрались те, что отражают авторский взгляд на странную судьбу города К., в котором деревья всё ещё шепчут что-то по-немецки. Загадочное слово Травелоги объединяет бытовые сценки из разных путешествий по Европе. Название

раздела

memoriam

понятно

без

слов.

За

книгами

— тут

рассказывается о визитах к продавцам старых книг в разных городах Европы. В Штудиях — немного о науке и об образовании. Ars longa — про то, что утешает в минуты, когда нас настигает ужас осознания краткости жизни. Чувства к мудрости пробуждаются в одноимённом разделе, собравшем наиболее претенциозные тексты. Завершает эту септуагинту раздел Varia, в котором обобщено всё прочее. В оглавлении всё сделано по последнему слову техники — можно перейти сразу к нужному тексту, если, нажав Ctrl, одновременно кликнуть по названию заметки. Калининград, 26.05.2014

Оглавление 1. Genius loci ................................................................................................................................................. 6 Мечты чистой воды ................................................................................................................................. 6 Через тернии к звёздам .......................................................................................................................... 7 Завершение гештальта: Роза Люксембург на Северной горе ............................................................. 7 Приношение королеве Луизе................................................................................................................. 9 Будущее в прошлом ..............................................................................................................................10 За Сталина? ............................................................................................................................................11 Изменчивые тени ..................................................................................................................................12 Дорога жизни .........................................................................................................................................13 2. Травелоги ...............................................................................................................................................16 Сан-Техника............................................................................................................................................16 Sic transit gloria mundi............................................................................................................................17 Слишком человеческое.........................................................................................................................18 Пятница ..................................................................................................................................................19 Без глаголов, жгущих сердца ...............................................................................................................20 Классическая история безумия в эпоху издержек демократии ........................................................20 Апология Карлсона ................................................................................................................................23 Литовский дивертисмент ......................................................................................................................24 Культурная разница...............................................................................................................................24 Хочу быть зубным техником .................................................................................................................25 Умберто Эко ...........................................................................................................................................27 Пересекаясь с собой..............................................................................................................................27 В газете ...................................................................................................................................................28 Два патриотизма....................................................................................................................................29 3. In memoriam ...........................................................................................................................................31 Отец Станисловас Добровольскис .......................................................................................................31 Lebensabschitt-Freunde ..........................................................................................................................33 Вадик. Девять лет ..................................................................................................................................34 В начале строфы ....................................................................................................................................34 4. За книгами ..............................................................................................................................................36 «Каждый сыщет напоследок…» ...........................................................................................................36 Книги имеют свою судьбу .....................................................................................................................37 Визит к букинисту ..................................................................................................................................37 3

Феноменальное познание: пропедевтика и критика ........................................................................38 Бизнес по-польски .................................................................................................................................40 Белградский словарь.............................................................................................................................40 Реквием ..................................................................................................................................................41 Многоуважаемый шкаф ........................................................................................................................42 5. Штудии ...................................................................................................................................................44 Наказание надзором .............................................................................................................................44 Не всё есть в Интернете ........................................................................................................................45 Что в имени твоём .................................................................................................................................46 Избитая мысль .......................................................................................................................................46 С гневом и пристрастием ......................................................................................................................47 Языковые игры ......................................................................................................................................48 6. Ars longa ..................................................................................................................................................49 Дыхание Колумба ..................................................................................................................................49 Суббота: томление духа ........................................................................................................................51 От Будды к брокерам ............................................................................................................................54 Все расстроены ......................................................................................................................................55 Большинство не бывает правым ..........................................................................................................56 7. Чувства к мудрости ................................................................................................................................57 Теория относительности .......................................................................................................................57 Разговор на просёлочной дороге.........................................................................................................57 Последний Лот .......................................................................................................................................58 Вопрос вопросов....................................................................................................................................58 Асимметрия светотени..........................................................................................................................59 Генеалогия безумного дня ...................................................................................................................59 Правило номер один.............................................................................................................................59 Res sacra miser ........................................................................................................................................60 Молитва..................................................................................................................................................60 Время и кошки .......................................................................................................................................61 Типология тьмы .....................................................................................................................................61 В ожидании того ....................................................................................................................................61 Этика vs. Эстетика ..................................................................................................................................61 Утренняя нирвана ..................................................................................................................................62 Сегодня придумал .................................................................................................................................62 Диалектика мечтания ............................................................................................................................62 4

Целан ......................................................................................................................................................62 О злобе ...................................................................................................................................................63 8. Varia ........................................................................................................................................................63 О границах познания и способности суждения ..................................................................................63 Нужные вещи .........................................................................................................................................64 Широкий круг .........................................................................................................................................64 Петронию ...............................................................................................................................................64 Не давая ежу договорить......................................................................................................................66 Пустыня на десерт .................................................................................................................................67 Св. Анна ..................................................................................................................................................67

1. Genius loci Мечты чистой воды В мае 1970 года шестиклассники школы №49 Калининграда писали сочинения о том, как изменится мир через тридцать лет. Они воображали, в частности, какие

метаморфозы претерпят в недалёком будущем средства

передвижения. Выдержки из сочинений попали на страницы комсомольской многотиражки (Калининградский комсомолец. 1970. 20 мая. №60. С. 3). Приведу некоторые из прогнозов; комментарии в скобках принадлежат мне. «... Летим через пашню, через канавы. Потом над болотом... Автолёту не нужно ни моста, ни брода» (мимо). «...Правила уличного движения будут упрощены, потому что в основном все машины будут ездить по воздушным трассам» (мимо). «На каждой улице будут стоять телеустановки, следящие за порядком» (попахивает незнакомым для шестиклассников Оруэллом; по-моему, только этот прогноз и реализовался). «Около реки или пропасти будут стоять крылья с моторами на любой вкус и цвет. Люди будут подходить и брать крылья. Перелетев через реку, они снимут крылья и поставят их в специальные ящички. Кто захочет, будет переходить реку через мост» (мимо). «Машины будут заправляться особым горючим. В городе будет чистый воздух, как в лесу или в поле» (возможно, прогноз частично реализовался с внедрением газа в качестве

горючего,

хотя

нашей

области,

кажется,

это

не

очень

распространённый вид топлива). «В домах будут установлены лифты, чтобы старушкам не пришлось кряхтеть, поднимаясь на сотый этаж жилого дома» (в Калининграде нет до сих пор, слава Богу, зданий такой этажности).

Школьники предполагали, что в 2000 году вовсю уже будут проводиться экскурсии на Луну; автомобили будут в случае необходимости перепрыгивать неожиданно попадающихся им пешеходов; в стенах квартир будут вмонтированы специальные кнопки для вызова такси — нажал кнопку «и через полчаса жди машину» (без кнопок, но с помощью телефона некоторые такси приезжают даже раньше, чем через полчаса). Редакция подводила итоги: «Всё ли сбудется, все ли мечты станут явью? Что ж, двухтысячный год будет через каких-нибудь 30 лет. Поживём — увидим».

Пожили — увидели. Почти ничего не реализовалось из фонтана фантазий калининградских школьников сорокалетней давности. Парадокс! Не мечтали о навигаторах и системах оповещения о пробках; не проектировали комфортные и надёжные автомобили или поезда-экспрессы; не заикнулись о велосипедных дорожках в мегаполисе. И хотя системы видеонаблюдения на дорогах всё же оправдали надежды фантазёров, старушки по-прежнему кряхтят в ожидании обещанной экскурсии на Луну... Калининград, 16.05.2012

Через тернии к звёздам Вчера Владимир Никифорович попросил меня организовать небольшую экскурсию для группы иногородних участников философской конференции: «Только дайте им возможность перед посещением могилы Канта купить цветы». Сказано — сделано. Закупили цветы (среди участников были и немцы, и русские). Приехали — а могила-то за решёткой. Доступ к телу певца морального закона и звёздного неба перекрыт презренным металлом. Несчастные немецкие философы начали тыкать розами в решётку, стараясь добросить цветы до могилы. Пришлось защищать национальную честь — уж это у нас кто как умеет. Засучив рукава, полез через решётку, поскольку был, может быть, и не самым ловким и даже не самым юным, но зато самым местным. Мол, земляк Канта может себе позволить выйти из состояния несовершеннолетия, перемахнув через забор могилы. Счастливые философы наперегонки совали всякую растительность сквозь прутья ограды. Дорога назад — как обычно — была короче. Не уверен, что прыжок через забор мог бы стать принципом всеобщего законодательства, но, по-моему, старик Кант был доволен оказанным вниманием. Во всяком случае, пурпуролистные буки неподалёку от портика одобрительно шуршали ветвями. Других стражей порядка, к счастью, поблизости не было. Калининград, 27.06.2008

Завершение гештальта: Роза Люксембург на Северной горе …На международной культурной встрече было скучновато, и я решил приклеиться к кому-нибудь на фуршете, чтобы с толком провести вечер. В качестве жертвы была избрана фрау в очках, которую сопровождал молодой художник из Берлина. На бейджике художника было написано «Арндт Б.», и я сразу почему-то окрестил его «доктором Б.». Мне показалось, что очки и всё такое выдают в нём доктора. Доктор Б. для приличия посопротивлялся, где-то три раза. Потом больше не спорил и кивал головой, мол, есть такое дело, док. С дамой 7

оказалось посложнее. Несмотря на наличие у неё прекрасного имени «Катарина» (почти наша государыня

императрица

Анхальт-Цербстского

происхождения),

гештальт долго не завершался. Но судьба оказалась благосклонной к нам: Катарина призналась, что работает в Фонде Розы Люксембург в Берлине. Это, конечно, была её стратегическая ошибка. Весь остаток фуршета мне пришлось знакомить новую приятельницу с русскими, литовцами, эстонцами, шведами, поляками и другими, впрочем, знакомыми ей уже к тому времени немцами. Естественно, для простоты я представлял её как «фрау Люксембург» или «фрау из Люксембурга», в общем, сокращённо «Роза». Кажется, ей это не сразу пришлось по сердцу, и переубедить её удалось только бессмертной цитатой из Шекспира: «Роза пахнет розой, хоть розой назови её, хоть нет». Представительница великой нации Гёте и Шиллера что-то слышала о бледнолицем англосаксе, поэтому аргументов у неё не осталось. Вечер дальше пошёл как по маслу. Столы

стремительно

пустели,

но

до

захода

солнца

оставалось

несколько часов. Пора было расходиться, и тут — счастливый случай! — Катарина решила

наконец

поддержать

разговор.

Полезные

сведения,

которые

она

привнесла в копилку общей дискуссии, состояли в том, что её мама, бабушка и дедушка жили в Кёнигсберге вплоть до 1945 года, когда были вынуждены покинуть родной город ввиду наступления войск Третьего Белорусского фронта. Это была семья коренных кёнигсбержцев. Дедушка и бабушка обвенчались в своё время в кирхе Королевы Луизы, так что наш театр кукол им было хорошо знаком. Весь этот сюжет показался нам любопытным. Оказалось, что Роза Люксембург привезла с собой карту довоенного города, где мама (ей было 9 лет в момент эвакуации) отметила адреса двух домов, в которых прошло её безоблачное детство. Первый адрес — Германн-аллее, второй — Ашман-аллее. Чип и Дейл спешат на помощь! Помочь братскому народу великого герцогства Люксембург вызвались трое: Оксаночка, Сергей Сергеевич (от вооружённых сил) и ваш покорный слуга. В машине оставалось свободное место, чтобы теснота не дала шансов на обиду, поэтому с нами вместе поехал доктор Б. Ему всё равно, думаю, нечем было заняться летним вечером. Первый адрес был известен только в вербальном варианте: Германн-аллее, 9. «Напротив, — вспоминает воспоминания бабушки фрау Люксембург, — была какая-то школа...» Нет вопросов. Оксаночка за штурвалом, звездолёт доставляет нас на улицу Чайковского. В немецкое время она делилась на две части — от Советского проспекта примерно до ул. Римского-Корсакова это была улица Шуберта, а вот дальше — того самого Германа. Приезжаем. Уж десять часов вечера близится, а Германа всё нет. Сергей Сергеевич развлекает гостей рассказом о том, как его дедушка штурмовал Кёнигсберг. Звонок другу позволяет установить место расположения школы — это нынешнее городское управление образования, бывшая вечерка. Доктор Б. с присущей немцам пунктуальностью фотофиксирует все объекты в округе, пугая прохожих. Дома номер девять не обнаружено. Но надо спешить дальше — пока не стемнело — на Ашман-аллее. 8

(Забегая вперёд, замечу, что благодаря адресной книге жителей Кёнигсберга 1941 г.,

любезно

предоставленной

А.П.

Бахтиным, удалось

установить

местоположение дома №9: увы! его больше нет среди нас; он стоял аккуратно в углу зоопарка, на пересечении Зоологической и Чайковского.) Оксаночка доставляет нас к искомому второму адресу. Это север города, вернее, практически посёлок Северная гора. Улица теперь называется Парковая аллея.

На

довоенном плане

отмечен

дом

—

между

двумя

улочками

—

«Мальтезерштрассе» и какой-то ещё. Далее по аллее — приют для пожилых людей, если верить плану... Рукотворная отметка на плане приводит нас прямо к дому №30 (как потом установили по книге, в девичестве это был номер 38) по Парковой аллее. Глаза нашей новообретённой соотечественницы увлажняются: она узнала подъезд длинного, но симпатичного двухэтажного домика. Доктор Б. чешет за ухом местного кота, Сергей Сергеевич с Оксаночкой покуривают в сторонке, общая идиллия. Смеркалось — полночь задумала вступить в свои права. Но поиски не были закончены. Оказалось, что поблизости есть знаменитый монумент Первой мировой войны — в районе стадиона. Да ведь это прямо напротив нашего дома! Дама с собачкой любезно согласились проводить нас к нему. В

сумеречной

мгле

мы

вышли

на

небольшой

каменный

монумент,

возведённый — это вычитал доктор Б., воспользовавшийся вспыльчивостью своей вспышки, — руководством спортивного клуба в память о членах клуба — солдатах, погибших в Первую мировую. Итоговая фотография памятника — и лес проводил нежданных гостей шелестом подножной травы. ... На прощание фрау угостила подарком от сердца — своей визитной карточкой из нагрудного кармана. Первые слова на этой карточке были «Роза Люксембург» (точнее, конечно, «Роза Люксембург Штифтунг»). Правильные черты лица и немного грустный взгляд великой немецкой социалистки на визитке не позволяли

усомниться:

вечер

удался.

Приезжайте

ещё,

фрау

Люксембург,

привозите всех своих родственников! Нас ждут новые сумасшедшие летние вечера. Калининград, 17.06.2009

Приношение королеве Луизе Томик писем королевы Луизы — к мужу, к родственникам, к людям, которым поверяла она свои душевные тайны. О жизни, о политике, о любви. В перерывах между письмами она неустанно занималась благотворительностью, о чём не забыли благодарные кёнигсбержцы. Незадолго до смерти, наступившей июльским днём 1810 года, королева Луиза привела мужа, прусского короля Фридриха Вильгельма III, в замок своего 9

отца — герцога Карла Мекленбург-Стрелицкого. Они прошли с мужем через испытания и унижения во время короткой войны с Наполеоном, до падения ненавистного корсиканца ещё оставалось много времени — и она уже этого не увидит. В замке Луиза показала мужу кабинет своего отца и оставила герцогу записку, ставшую её последним письмом. Текст записки — короткий, на французском языке. «Мой дорогой отец, — пишет прусская королева, — сегодня я счастлива как Ваша дочь и как жена лучшего из мужей». Жизнь прекрасной женщины не может не быть трудной, но финал её не может не оказаться прекрасным. Киль, 23.08.2009

Будущее в прошлом Немецко-российский форум «Будущее нуждается в прошлом!», прошедший на базе Немецко-русского дома, в очередной раз заставил меня задуматься над любопытными проявлениями нашей двойственной идентичности. На уровне дискурса это проявляется не только в элементарных конструкциях типа поехать в Россию, но и в более сложных микронарративах. Как-то слышал пересказ речи экскурсовода

Пионерском:

«С

нашего

аэродрома

фашистские

самолёты

отправлялись бомбить советские города». От чьего вообще лица ведётся этот рассказ? В зоопарке стоит памятный знак, посвящённый освобождению этого учреждения на заключительной стадии штурма Кёнигсберга. Формулировка всё же любопытная: в ней что-то то и что-то не то одновременно. Выступая несколько лет назад на церемонии присуждения президенту Хорватии звания почётного доктора нашего университета, губернатор-москвич сказал с гордостью: «Впервые со времён герцога Альбрехта наш университет принимает в доктора главу иностранного государства». Эта двойственность нашей идентичности, наверное, предопределяет и живучесть стереотипов в сознании соотечественников. Несколько лет назад в Архангельске меня на полном серьёзе спрашивали: «Где вы так хорошо выучились говорить по-русски? Ведь ваш родной язык — немецкий?» Сегодня

на

форуме

моя

коллекция

оговорок

пополнилась

новыми

экспонатами. Один выступавший говорил о «героическом прошлом нашей Родины, в том числе янтарного края». Всё понятно, но в то же время не очень понятно. О какой «нашей Родине» шла речь? О каком периоде истории «янтарного края»? Другой выступавший сказал: «...не успел ни к юбилею КалининградаКалининграда, ни к юбилею Калининградской области — Восточной Пруссии». Юбилей Восточной Пруссии — это когда?

В кулуарах один немец поведал мне свою историю. В шестидесятых годах во Франции он потерял паспорт. Обратился в полицию, сообщил о себе данные: место рождения — Кёнигсберг. Перепуганный полицейский моментально поднял руки вверх: «Вы русский?» Дело не в том, что мы в Калининградской области — немного немцы. Все, кто родом из отмечающей за компанию свой юбилей Восточной Пруссии, — немного русские. Такое уж у нашей Родины героическое прошлое, которое нуждается в будущем не меньше, чем будущее — в прошлом. Калининград — Кёнигсберг, 27.10.2012

За Сталина? На октябрьском форуме землячеств бывшей Восточной Пруссии один из немцев спросил меня, не следует ли при обсуждении калининградских мест памяти отделять русское от советского. Он намекал, что советское — плохое, а русское

—

хорошее.

ответил,

что

для

меня

совсем

не

очевидно

это

противопоставление. Советский опыт представляет собой органичную часть русского национального опыта (хотя и выходит, конечно, за национальные рамки). Я сам был гражданином СССР и сегодня далёк от безоговорочного отрицания этого опыта (при всех оговорках). Меня горячо поддержал товарищ из бывшей

ГДР

—

карикатурная

история

Восточной

Германии,

которой

действовали сплошь агенты Штази, не очень-то достоверна. Я серьёзно полагаю, что советский опыт до сих пор не осмыслен нами достаточно глубоко. Для меня нет особой разницы между апологией советского опыта и его тотальным отрицанием (иллюстрация: чисто ленинский стиль нынешних обвинений Ленина в экстремизме). Для осмысления советского опыта нужен какой-то третий путь. Во вторник на приёме в швейцарском посольстве один профессор из Женевы спросил, откуда я прибыл. «Из Калининграда, — ответил я, — из города Канта» (он в докладе о Руссо упоминал нашего земляка). Профессор повернулся к жене и представил меня ей: «Коллега из Сталинграда». — «Сталинград — это у вас в Париже, — съязвил я, — в нашей стране такого места нет». Сказал и задумался: в этом лёгком и поспешном отказе от Сталинграда есть что-то

от большевистской борьбы с

топонимами. Но

можно

ли

принять

Сталинград в свой символический мир, не принимая сталинское, слишком сталинское? Принуждение к публичному отмежеванию от сталинизма — не восходит ли оно (как дискурс) к практике выбивания самооговоров в НКВД? Перенос всякой ответственности в прошлом и настоящем на совка — нет ли в этом чего-то отчаянно совкового? Сам разговор в терминах борьбы, само 11

рассуждение в модальности «Иного не дано» — всё это придаёт силы советскому дискурсу. Путь к его преодолению действительно требует выработки нового языка для описания советского опыта. Возможно, эта задача уже решена кем-то (вот, например, Жижек не без эпатажа описывает сталинизм как силу, спасшую классическую культуру, и т.п.), но в публичном пространстве эти решения обсуждаются

мало.

Поэтому,

быть

может,

мы

продолжаем

уходить

от

ответственности — рисовать карикатуры и привлекать к суду покойников. Философы до сих пор различным образом объясняли советский мир на советском же языке, дело состоит в том, чтобы найти новый язык для объяснения того, что с нами было и что мы потеряли. Из Москвы, 18.11.2012

Изменчивые тени «После взятия Кенигсберга советскими войсками К. Г. Майер стал жертвой дoноса со стороны некоторых немцев, содержание которого мне неизвестно, — пишет профессор Вернер Лефельдт в статье "Карл Генрих Майер — последний славист Альбертины". — В результате этого доноса К. Г. Майер был арестован и попал в советский лагерь в Кранцене. Оттуда его отпустили в начале мая 1945 года. Совершенно обессиленный, К. Г. Майер умер по дороге в Кенигсберг 4 мая 1945 года» (Slověne. 2012. №1. С. 92—99; http://slovene.ru/2012_1_Lehfeldt.pdf). Лефельдт почти дословно (правда, ошибаясь в названии Кранца) цитирует статью исследователя истории Кёнигсбергского университета Х.В. Шаллера. В одной из рецензий на книгу последнего сказано так о профессоре: «Судьба слависта была печальной; по одному из свидетельств, Майер оказался в советском лагере под Кранцем (сейчас Зеленоградск), а после освобождения он, «совершенно обессиленный», умер по дороге в Кёнигсберг 4 мая 1945 г. (S. 173). Это сообщение в целом согласуется с тем, что пишет Фриц Гаузе в знаменитом трехтомнике по истории Кёнигсберга». «В своих разнонаправленных научных дерзаниях, — подчёркивает В. Лефельдт, — К. Г. Майер стремился преодолеть духовные барьеры между немецким и славянскими, в особенности русским, народами, в один из самых мрачных периодов истории прошлого века. У нас есть все основания сохранить добрую благодарную память о последнем слависте Альбертины». Разве не заслуживает мемориальной доски и этот учёный, профессор Кёнигсбергского университета, член-корреспондент Болгарской академии наук, прочитавший последнюю в университете лекцию о Достоевском незадолго до штурма города советскими войсками?

Я далёк от того, чтобы бросать камни в русского эмигранта и зондерфюрера вермахта Николая Арсеньева, которого привела на восточный фронт ненависть к большевикам. Трагедия имеет много оттенков. Но разве нет разницы между двумя профессорами, коллегами по Альбертине? Оба говорили на двух языках — русском и немецком. Один после начала войны отправляется на фронт. Там он ставит свои дарования на службу вермахту, допрашивая бывших соотечественников в лагере для военнопленных под Ленинградом. Приближение Красной армии к Восточной Пруссии вынуждает его принять решение о бегстве, после чего его биография продолжается, в целом благополучно, ещё три десятилетия на Западе. Второй остаётся в своей стране (хотя он был чуть моложе первого, мы не находим его ни среди зондерфюреров, ни среди офицеров вермахта, ни среди авторов известного сборника о большевистской науке) и попадает в советский лагерь, где его допрашивают — наверное, на русском. Есть противоречивые сведения о том, умер ли он на свободе или в заключении. Я представляю себе, как лишённый сил, униженный и оскорблённый Майер идёт пешком из Кранца в Кёнигсберг. Не по Приморскому кольцу под слепящими фонарями, а по каким-то просёлочным дорогам. Мысли терзают его: будущего нет,

перевезённая

им

из

Мюнстера

библиотека

по

славистике

сгорела,

университет закрыт. Те, кто говорит по-немецки, ненавидят тех, кто говорит порусски, и это взаимно. Это начало мая, весна в разгаре, время надежд. Скоро придёт весть о капитуляции Германии во Второй мировой войне. Весной уходить не так страшно: где-то по дороге Майер присаживается отдохнуть на обочине и умирает. Страхи, боли, горькие мысли больше его не потревожат. Его жена и дочь умерли в Кёнигсберге от голода. Странные видения Родиона Раскольникова о том, как весь мир был поражён безумием, — не о них ли говорил на своей последней лекции профессор слушателям в университете? Не эти ли изменчивые тени явились к нему в последние мгновения его жизни на дороге Кранц — Кёнигсберг, на пути из мира сего в мир иной?.. Наверное, мы никогда не узнаем ни того, где Майер был похоронен, ни того, какие мысли на каком языке провожали его в последний путь. 02.03.2013

Дорога жизни Мы уже, может быть, никогда не узнаем, какие именно строки из «Фауста» утешали на Пасху 1946 года нашего земляка — пастора Йоханнеса Йенике, оставшегося в бывшей Восточной Пруссии, которую заняла Красная армия. В Пальмникене (теперь посёлок Янтарный), где он жил, красота балтийского берега навсегда была, казалось, омрачена трагедией марша смерти и массового расстрела евреев, произведённого нацистами в конце января 1945-го. Страхи и надежды пастора и его жены пересказывает английский лорд Макс Эгремонт, чья 13

книга «Забытая земля. Путешествия среди призраков Восточной Пруссии» (Egremont M. Forgotten Land. Journeys among the Ghosts of East Prussia. L.: Picador, 2011) состоит из таких историй, случившихся с немцами, русскими, евреями... Пасхальный эпизод — лишь один из сюжетов, пережитых пастором в этом до боли прекрасном месте в это до боли жуткое время. Гёте, Гофмансталь, Достоевский и Священное Писание — было всё-таки то, благодаря чему преодолеть самое страшное оказалось возможным. В конце девятнадцатого века Дмитрий Мережковский писал по поводу «Преступления и наказания»: В жизни ужаснее всего не зло, даже не победа зла над добром, потому что можно надеяться, что эта победа временная, а тот роковой закон, по которому зло и добро иногда в одном и том же поступке, в одной и той же душе так смешаны, слиты, спутаны и переплетены, что почти невозможно отличить их друг от друга... Вечный спор Ангела и Демона происходит в нашей собственной совести, и ужаснее всего то, что мы иногда не знаем, кого из них больше любим, кому больше желаем победы. Не только наслаждениями привлекает Демон, а ещё и соблазном своей правоты: мы сомневаемся, не есть ли он непонятая часть, непризнанная сторона истины.

Соблазн своей правоты часто лишает наш взгляд трезвости, на чьей бы стороне мы ни были. «В Пальмникене при русских, — пишет лорд Эгремонт, — Йоханнес Йенике ходил по своим делам так же свободно, как он делал это при нацистах. Один раз только его ударили солдаты Красной Армии — когда он пытался не дать им отобрать

его

обручальное

кольцо.

На

его

службы

приходили

люди

всех

вероисповеданий, включая коммунистов. Йенике гулял на многие мили по другим деревням, в том числе по курорту Кранцу, где он проповедовал в разорённом отеле, цитируя Послание к Римлянам: "Если Бог за нас, кто против нас?" Службу прервал пьяный русский, вооружённый ножом. Крошечная община ответила пением настолько громким, насколько было возможно, пока нарушитель не ушёл. Голод становился всё страшнее, смерти множились, похороны проходили чуть не каждый день, сближая обе стороны — немцев и русских. На майские праздники 1946 года русские танцевали с немецкими девушками и пили, теперь насилия было заметно меньше. Эва Йенике вспоминала, как фантазии немного смягчали страдания — якобы американцы взяли Кёнигсберг, якобы сейчас прибудут английские десантники. Осенью 1946 года община вернулась в церковь, но было слишком холодно зимой, так что службы пришлось перенести в пекарню. Йоханнес Йенике, единственный евангелический пастор на многие мили, наслаждался своими долгими одинокими прогулками по другим церквям — поначалу в сопровождении овчарки, которую он рассматривал как свою защитницу, пока не продал её одному русскому, чтобы заплатить за мешок муки. Зимой, при свечах, он мог по крайней мере читать; однажды на Пасху 1946 года 14

декламировал строчки из "Фауста" Гёте в компании нескольких докторов, которые также оставались там. Бедность Йенике была абсолютной — без карточек на питание ежедневное выживание зависело от найденного в отбросах и от помощи других; вызов состоял в том, чтобы повиноваться заповеди "Не укради". Временами безнадёжная летаргия подкрадывалась к нему. Рождество в 1946 году ощущалось даже более безнадёжным, чем обычно — всё ещё с угрозой со стороны пьяных русских и с этими страшными словами: "Frau komm!" Возможно, его пробудили стихи, найденные на странице, вырванной из книжки: Арлекин, поющий

для

несчастной

Ариадны,

либретто,

написанном

Гуго

фон

Гофмансталем для оперы Рихарда Штрауса "Ариадна на Наксосе": Любовь, ненависть, надежда, дрожь, Все удовольствия и все муки, Всё может выдержать сердце Сейчас или в другой раз. Но нет ни удовольствия, ни боли В умирании от тоски; Смертно твоё сердце, И поэтому ты не должна быть мной. Придётся поднять тебя из тьмы, Поднять, чтобы не было новых мучений, Ты должна жить, любить жизнь, Жизнь даётся один раз!

Дневник Эвы Йенике за апрель 1947 года отмечает, что двадцать человек были похоронены за одну неделю, пятнадцать — неделей раньше. Постоянные смерти от голода и тифа: совершенно быстрые смерти, часто вскоре после того, как человек вернулся с работы. Какая-то еда приходила из мира — без торговли и доставки — рыба из моря, репа с полей, всё обнаруженное в саду, пойманные звери и птицы. Но чтобы найти и приготовить всё это, нужна была энергия и воля; и Эва Йенике видела, как голод превращал людей в мрачных призраков. Приходили сведения о каннибализме в Кранце и Кёнигсберге: мужчины убили девочку, бабушки и матери ели мёртвых детей — голод заглушал даже материнский инстинкт. Приходили письма, которые не всегда были читабельны, но доставляли какие-то новости. Это была единственная дорога жизни. (...) К концу июня прибыли вагоны, чтобы вывезти немцев из того, что стало теперь советской территорией, — двести семьдесят человек в Пальмникене, которые выжили из пятнадцати тысяч переживших 15 апреля 1945. Поезд должен был уходить рано утром. Той ночью чета Йенике, будучи не в силах уснуть, пошла на пляж в раздумьях о том, что значило для них это место — Эва позже сожалела, 15

что они не думали тогда о евреях, убитых здесь двумя с половиной годами раньше. Облака заслоняли часть луны, звёзды блестели над Балтикой — последний проблеск того, о чём она должна была думать как о своей земле, которую нельзя было, очевидно, отличить в темноте от нежных волн. Поезд шёл медленно мимо владений, перевёрнутых вверх дном русскими и польскими чиновниками, — но это не имело значения. Йоханнес Йенике думал об одном фрагменте из "Псалтири Давида": "Они блуждали в пустыне по безлюдному пути и не находили населенного города; терпели голод и жажду, душа их истаевала в них. Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он избавил их от бедствий их..." Когда они пересекли Одер во Франкфурте, он запел: "Теперь возблагодарим Господа, Бога нашего!" Слова, подхваченные другими, прокатились эхом по вагону и над рекой — восточные пруссаки достигли своего нового дома. В силу своих социалистических принципов Йоханнес и Эва Йенике остались жить в русской зоне своей страны. Он стал настоятелем в Галле, а в 1955 году епископом Саксонским — центральной фигурой в порой сложных отношениях между коммунистическими властями и церковью. Уйдя на пенсию в 1968-м, тремя годами позже смерти Эвы, он умер одиннадцать лет спустя в возрасте 78 лет в доме для престарелых в Галле. Его воспоминания, опубликованные посмертно, бросили вызов отчёту о последних днях немецкой Восточной Пруссии, написанному Гансом фон Лендорфом. Для Йенике "Восточнопрусский дневник" Лендорфа, ставший бестселлером, был слишком антирусским, не улавливающим степень ненависти, порождённой в войну немыслимой жестокостью и расистским презрением. Конечно, это именно Достоевский понимал души тех, кто вторгся в Восточную Пруссию. Йоханнес Йенике видел их не просто как русских, но как ужасающе живых людей в их смеси демонического и ангельского». 19.04.2014

2. Травелоги Сан-Техника Прекрасные выходные в Вильнюсе. Правда, всю субботу шёл сильный дождь, но саногенно мыслящая Юлия Сергеевна сняла претензии к небесной канцелярии формулой «Типично балтийская погода». Мы жили — как два месяца назад — в чудной гостинице Domus Maria, разместившейся в бывшем монастыре. Вильнюс — в самом деле прекрасный город, особенно старый.

Пикантность поездке придала полемика со служащими отеля. Меня — как и в прошлый раз — заселили в любимый номер Сергея Сергеевича — 208. Там всё было как раньше, только одно отличало номер от прочих — профессиональная непригодность унитаза. Я пытался решить эту проблему, выпросив у портье какое-нибудь ведро, чтобы самостоятельно восполнить недостатки сантехники. Однако

служащие

наотрез

отказывались

делиться

со

мной

сосудами

вместительнее бокалов для шампанского. Тогда я пошёл на компромисс и согласился переселиться в другой номер — 205 (надеюсь, Сергей Сергеевич не узнает об этом акте малодушия). Вместе с собой я перенёс в новый номер распечатанное мыло и повидавшие виды многочисленные полотенца. Полотенца же и мыло из номера 205 вынуждены были покинуть свою малую родину и отправиться в номер 208, обречённый на отсутствие двуногих беспёрых вплоть до момента реконструкции санузла. Я совершал этот обмен, памятуя о призывах заботиться об окружающей среде, которые доводилось читать в некоторых отелях Евросоюза. Мол, давайте пореже стирать ваши полотенца, дорогой клиент, поэтому оставляйте их на полу лишь в самом крайнем случае. Когда я оповестил о своей нехитрой операции портье, он удивился и начал объяснять мне, что не следовало ничего менять, это их ответственность и т.п. «Как же, — удивился в свою очередь я, — ведь мы с вами вместе должны бороться за экономию воды, за спасение Мирового океана в конечном счёте...» Я бы ещё долго распинался на ту тему, что нам следует делить ответственность за исчерпаемые ресурсы

современном

мире.

Однако

портье

быстро

пресёк

мои

разглагольствования: «Это не ваша проблема, что у вас не работает унитаз». Я понял, что остался один на один с хищнически разграбляющим природу капитализмом и поплёлся в номер 205 принять душ. Вильнюс, 15.09.2008

Sic transit gloria mundi Вчерашняя погода была на редкость отвратительной — а сегодня мир заиграл совсем иными красками. К вечеру так распогодилось, что пришлось идти гулять в городской парк — ведь никакой гарантии на продолжение банкета нет. Парк в центре Лёвена по внешнему виду — потерянный рай. Небольшая совсем территория огорожена забором, на который со всех сторон надвигаются жилые дома, встроенные как будто друг в друга (здесь — как везде в Европе — нехватка километража). Дома все разные и все — как игрушечные, с редкими огнями внутри (не знаю, кто там живёт вообще). Парк как парк — аллейки, массивные деревья, молодые кустарники, подобие пруда с гротом, в центре — 17

руины средневековой башни. То там, то сям разбросаны мохнатые камни, всюду щебечут птицы, подмигивая не то почти полной сегодня луне, не то закатывающемуся в розовых тонах солнцу. Некоторые университетские здания выходят прямо в парк — и так было по крайней мере последние пятьсот лет (сам университет основан в 1425 году). И всё здесь выполнено — слава Богу — не в евростиле: какая-то глина вместо дороги, лужи, битая плитка, ржавые люки... Каждая ветка на дороге, каждый иссохший кленовый листок, каждое дуновение ветра говорят о себе — и о нас, конечно, очутившихся некогда неожиданно в этом мире, проживших без особого смысла всю эту суетную жизнь и в конце концов уходящих туда, где снова — глина, камни, трава... Лёвен, 6.02.2009

Слишком человеческое Завалился пообедать в один итальянский ресторанчик, там в ожидании заказа начал разглядывать детские книжки-раскраски, чем привлёк внимание пожилого

субъекта бельгийской

национальности.

Не

в пример

букинисту,

принявшему меня за православного священника, этот любитель итальянской кухни начал свои расспросы с другого конца света: «Англичанин? (Мотаю головой.) Ирландец? Американец?» — я продолжал мотать головой. «Неужели лучше?» — изумился собеседник. Потом для вежливости поговорил о том, что японцы разбирают больше цветов, чем мы, европейцы, и снова спросил: «Так вы кто по происхождению?» — «Русский», — ответил я. — «О, это в самом деле лучше! — обрадовался он, — Россия — такая великая страна». Дальше в течение часа, пока остывали заказанные им блюда, я узнал много чего. Два выражения, которые в его версии звучали как «Добры утом» и «Добры вешчи» (так его научил папа-бельгиец, сидевший с русскими солдатами в одном лагере в Германии в годы Первой мировой войны). Его любимых писателей — Гончарова («Обломов»), Льва Толстого и Солженицына. Его радость по поводу избрания Патриарха Кирилла, которого он считает очень умным человеком. Его обеспокоенность по поводу величины нашей границы с Китаем — китайцы ведь решатся на свой Великий северный поход! Его уважение к Петру Первому, а также то, что он считает настоящим русским городом Новгород. Санкт-Петербург раньше назывался Ленинградом, а до того Петроградом, а Екатеринбург вернул себе имя взамен Свердловска. Спор западников и славянофилов. Проблемы русскоязычного населения в Латвии и Эстонии. И, конечно, калининградская специфика: Кёнигсберг, Иммануил Кант, «К вечному миру...» Я был раздавлен: про Бельгию так много не расскажу даже в страшном сне. Мой новый бельгийский знакомый до того разоткровенничался, что поведал мне два анекдота из бельгийских газет про евреев (не знаю, как много ещё в

Европе стран, где бы первому встречному начали рассказывать анекдоты на еврейскую тему). 1. Один

старый

—

где-то

районе

девяноста

лет

—

еврей,

живший

Антверпене, мечтал умереть на Святой Земле. Мечтал, мечтал, да и поехал в Израиль помирать. Через некоторое время — возвращается. Все его спрашивают: что такое? Ты ж хотел умирать на Святой Земле? А он отвечает: «Умирать лучше на Святой Земле, а жить лучше в Антверпене...» 2. Один эсэсовец говорит еврею в концлагере: «Я потерял под Сталинградом (sic!) один глаз, но очень хороший доктор заменил мне глаз — на стеклянный, да так, что не отличишь, где какой. Вот ты можешь определить, где искусственный, а где настоящий?» — Еврей разглядывал, разглядывал глаза эсэсовца, а потом и говорит: «Левый». Эсэсовец очень удивился: «А как ты догадался?» — Еврей отвечает: «В нём промелькнуло что-то человеческое...»

Лёвен, 8.02.2009

Пятница Пятничный вечер был посвящён встрече с литовской парой, находящейся в Брюсселе на заработках, — друзьями Витаутаса. Погода хорошела на глазах, с неба приветливо подмигивал месяц, жить становилось легче и веселее. Литовские друзья мне потайное место в самом центре города (но дорога ведёт туда через узкий проход между домами — надо знать, где нырнуть). Кафе то ещё — заказы выполняла

стройная

дама

правильными

чертами

лица

лет,

наверное,

семидесяти. Кажется, она тут работает с середины прошлого столетия — воплощённая история бельгийского общепита. В фокус внимания попали разные сорта

французского

пива,

которые

местные

монахи,

скрывавшиеся

от

преследований со стороны Реформации, разведали во Франции. Там они узнали несколько секретов, на основании которых с тех пор варится пиво, подаваемое в этом злачном во всех смыслах месте. Воодушевлённые двумя кружками таинственного французского пива, мы отправились наконец и перекусить. Неподалёку оказалась прекрасная пиццерия — быстро, вкусно и недорого. Вокруг снуют настоящие итальянцы — смуглые, эмоциональные и романоязычные. Мои новые знакомые заказали по пицце, а я спросил официанта: «Тортеллини?» — «Их, к сожалению, не осталось», — ответил он на чистом русском языке. Мы втроём, не сговариваясь, поперхнулись. Я подумал плохо о секретных сортах французского пива, стимулирующих галлюцинации. Первым совладал с собой литовский товарищ: «Вы из России?»«Нет, — улыбнулся официант, — я из СССР». Как выяснилось позднее, генеалогия этого общительного консультанта по пицце в высшей степени причудлива: мама — армянка из турецких районов (поэтому они с сыном не говорят по-армянски), а папа — эстонец. Домашний и 19

родной язык — русский. Чувство юмора у официанта было на уровне генеалогии. Тортеллини

наличии

совался, обязательно

оказались,

ли

когда

расплачиваться

литовский

товарищ поинтере-

нам, согражданам

одной

великой

державы, официант грустно улыбнулся: «К сожалению, по пятницам у нас принято платить...» На выходе пришлось снять стресс снова у той благообразной мадам, которая разносила пиво ещё до Второй мировой. Всё-таки, подумал я, мы оказались не простыми оккупантами, а золотыми. Мы одарили жителей бывших советских республик одним — и, может быть, в конечном счёте единственным — нашим богатством: русским языком. И этот общий язык легко находится в самых экзотических местах. Наверное, ещё не пришло время для трезвого анализа действительного содержания и значения советского исторического опыта. Но то, что этот опыт нельзя исчерпать тоталитаризмом и оккупациями, — очевидно. Конечно, очевидно это далеко не для всех. Ну, так и богатством своим мы поделились со всеми далеко не в равных долях. Брюссель, 1.03.2009

Без глаголов, жгущих сердца Воскресенье, отличная погода с утра, поезд на девять утра, Гент, старый город, замок IX века, узкая трамвайная колея, группа итальянских туристов с гидом,

колокольный

пламенеющей

готики

звон, и

башня

Бельфор,

ренессанса

пламенеющая

аляповатой

готика,

трубой

помесь качестве

демаркационной линии, собор, соборы, время соборов, группа русских туристов, собор Святого Бавона, Рубенс в соборе, потерянная группа русских туристов, ланч, горящее на столе от свечи меню, сгоревшее меню, старые открытки на лотках, снова собор Святого Бавона, часовня, Гентский алтарь братьев ван Эйк, трамвай, парк, грот, музей изящных искусств, скидка на входной билет, ошибка кассирши

нашу

пользу

при

расчёте

сдачи,

очередной

гардероб,

самообслуживание, Босх, Босх, лица людей у Босха, похожие лица у другого художника, «Страшный суд» Рафаэля Кокси, стигматы Франциска Ассизского у Рубенса, девятнадцатый век, гроб для покойного в позе сидя, Христос в пустыне, возврат расстроенной кассирше её десяти евро, категорический императив, парк, поезд, улица, фонарь, ночь. 1.03.2009

Классическая история безумия в эпоху издержек демократии Несколько дней я наблюдал в окно загадочного гражданина с седыми и длинными волосами, околачивающегося на лужайке позади библиотеки. Он то 20

выпивал что-то, то просто ошивался в районе храма знаний. Пару раз он даже, кажется, подтянулся на перекладине из числа перекрытий библиотечного здания. Появление незадачливого спортсмена неизменно привлекало моё внимание: он выходил на залитую солнцем лужайку из ниоткуда, возвращаясь туда же через некоторое время. Потом мне показалось, что он исчез: испортилась погода. Затем он появился в читальном зале. Это событие, конечно, произвело фурор. Обычно зал заполнен — стола нет, гостеприимного для падения яблок, а тут захожу после обеда и вижу: вокруг выделяющегося белым пятном гражданина в радиусе двух-трёх столов — никого! Загадка разрешилась довольно быстро. Не надо было обладать особенным обонянием, чтобы сообразить, что твоё время работы в библиотеке истекло. Я мужественно отсел на общественно приемлемый радиус и продолжил занятия, исподтишка подглядывая за новобранцем. Он и вправду был своеобразен в полном смысле этого слова. На столе перед ним

лежала

большая,

диссертации,

кажется,

но

не

отчаянно

исполненная

толстая

книга,

машинописью;

наподобие

ещё

была

старой

небольшая

тетрадка, в которую он что-то записывал. Похоже, это занятие было не очень привычным

для

лица

без

определённого

рода

деятельности,

поэтому

он

периодически переходил в позу, напомнившую бы лотос среднестатистическому бюргеру, у которого хватило бы нюха наблюдать за этой картиной. Молчаливый, бесстрастный, занятый чем-то своим. Мне даже показалось, что он подглядывает за мной, поскольку в комнате это было делать несравненно удобнее, чем с улицы, где пару раз всё же наши взгляды, кажется, на мгновение пересеклись. Посидев с два-три часа, седовласый немецкий бомж с тем же достоинством неторопливо покидал читальный зал — я видел эту фигуру в окно удаляющейся в лучах закатывающегося тактично небесного светила. Что было делать? Я продолжал стучать по клавишам ноутбука, поражаясь насыщенной духовной жизни немецких бомжей. … Несколько дней накрапывал дождик, и мой новый знакомец не появлялся. Вчера же он снова зашатался по лужайке — привычными движениями приблизился к насиженному месту, потом ходил, похоже, кругами: бывая в иных библиотечных помещениях, я встречал его фигуру в разных оконных проёмах. Что он хотел сказать миру траекторией своих перемещений? О чём писал в своей тетради? Каким опытом он делился с теми, кто не выносил его присутствия и отсаживался в дальние уголки уютного книгохранилища? Вечером

сел

(Лейбницштрассе)

на

внезапно

автобус, учуял

проехал его.

остановку

Боковое

зрение

на

следующей

быстро

дополнило

обонятельный эффект: мой знакомый бомж с комфортом устроился аккуратно за мной

на

сиденье

—

рубаха

наполовину

расстёгнута,

лицо

по-прежнему

бесстрастно. Пару остановок я провёл на месте, но, честно сказать, моей толерантности не хватило: в автобусе я привык медленно и безболезненно 21

переключаться на режим внешнего мира. Сообразив, что ехать предстоит ещё минут двадцать, я бесстрашно пересел — как былые немецкие обыватели в читальном зале — в хвост автобуса, куда с трудом доносился даже голос объявляющей остановки дикторши, не то что дух библиофила с лужайки. Вышли мы, разумеется, вместе — на вокзале. Он отправился к своим (они там собираются и сдают бутылки, за этим занятием я обычно заставал их в привокзальном магазинчике), я — к своим. Ни слова, ни жеста, только обмен мгновенными взглядами, es ist genug. Придя к знакомым немцам, я поделился историей одного бомжа. Они покачали головами: в берлинской библиотеке такое бы не прокатило — туда не пускают кого попало. Для лиц с такими изысканными манерами это слишком дорого… Оставалось одно лишь непонятным: что писал он в своей тетради, ритмично покачиваясь на стуле? О чём было это новое слово? Берлинская

коллега

предположила,

что

он

crasy,

сумасшедший,

безумец,

озабоченный написанием мемуаров. И все засмеялись: да, конечно, псих ненормальный. Только такой вывод и ожидается от обычного человека из мира, в котором одержал верх психиатрический дискурс. Но вот я себе представил, как он встречается с другими бомжами где-нибудь на задворках вокзала, они обсуждают доходы от сдачи бутылок, выпивают, может быть, покуривают. Он закусывает просроченным по годности куском ветчины из непросроченной по годности урны (как видно, по факту дело обстоит наоборот). Коллеги зовут его Библиотекарем, а он в отместку рассказывает для смеху разные истории, которые выносит из книгохранилища. Замерев, собратья слушают, что поведает учёный человек. И сегодня он рассказывает новую историю — о том, как каждый день он приходит под библиотечное окно, а в нём торчит обложенный книжками странный тип, остервенело стучащий по клавишам ноутбука. В читальном

зале

он

располагается

на

некотором

расстоянии

от

меня

—

молчаливый, бесстрастный, занятый чем-то своим, в позе, напоминающей какойто сутулый цветок. Сегодня мы ехали с ним в одном автобусе, само собой, он был как всегда диковат, схватил свою сумку с железками и отскочил в дальнюю часть автобуса. Оттуда, где все равны перед книгой, любая дорога ведёт туда, где все равны

перед

гудком

паровоза

уходящего

поезда.

Оставалось

одно

лишь

непонятным: что писал он, ритмично покачиваясь на стуле? О чём было это новое слово?.. И тут, должно быть, другой седовласый кильский бомж с плохими зубами, но хорошим чувством юмора, предположил, что тот, из библиотеки, — crasy, сумасшедший, безумец. И все засмеялись: да, конечно, псих ненормальный! Скоро я покину этот странный демократичный город, а седовласый мемуарист будет снова и снова приходить в читальный зал, разворачивать свою тетрадку и предаваться своим странным занятиям. Наверное, он быстро забудет о том психе, который занимал неизменно место около окна, и образ его растворится в памяти, как его отражение уже давно растворилось в оконном проёме, 22

простившемся с заходящим солнцем. Останется, быть может, только эхо вопроса между книжными стеллажами: кто и о чём хотел поведать этому миру. Киль, 16.08.2009

Апология Карлсона Больше десяти лет я отстаиваю интересы Карлсона-на-Крыше в Швеции. В 2000 году, будучи в южных городах этой северной страны, я столкнулся с удивительным фактом: шведы не любят Карлсона. Он для них слишком selfish — эгоистичный, самовлюблённый, тщеславный. Большая часть тех, с кем я говорил, вовсе полагают, что он — отрицательный персонаж. Я понял, что с этим невежеством нужно бороться. Все мои аргументы, собственно, сводились к одному тезису: Карлсон помогает Малышу повзрослеть, стать лучше, научиться заботиться о других людях. Значит, как бы то ни было, он — положительный герой при всей своей упитанности. Шведам, естественно, нечем было крыть, но они продолжали качать головой и высказывать абсурдные предположения (к примеру, о том, что русский перевод слегка искажает образ самовлюблённого мальчишки с пропеллером). Может быть, краски в оригинале и погуще, но ведь весь сюжет строится на постепенной эволюции Малыша, и роль Карлсона в этом процессе исполнить некому. Он оказался единственным, кто протянул руку своему другу и потащил его через тернии к звёздам. В своём большинстве шведы, кажется, осторожно соглашаются со мной, но не предпринимают никаких усилий по пропаганде Карлсона. Мальчуган с пропеллером остаётся на периферии внимания шведских читателей Астрид Линдгрен: его по-прежнему затмевают хулиганка Пеппи и озорник Эмиль из Лённеберги. ...На днях в Гётеборге я продолжал гнуть свою линию. В общем, ничего нового я не услышал (эгоистичный, самовлюблённый...). Но вот визит в одно присутственное

место

второго

по

значению

шведского

города

позволил

обнаружить новые аспекты этой проблемы. На встрече с депутатом Гётеборгского горсовета Т. я предложил ему, ответственному за культуру члену партии зелёных, включить в партийную программу пункт о продвижении положительного образа Карлсона в шведском обществе. «Да, да, у меня дочка тоже очень любит Карлсона, — согласился депутат, давая понять, что этот важнейший для современного мира вопрос давно уже занимает всю его семью, — но в нашей партии могут возникнуть осложнения: есть сомнения в экологичности его пропеллера...» Нет, в этой стране никогда не будет порядка. Гётеборг, 9.02.2011

Литовский дивертисмент Так вышло, что я привёз Витаутасу книжку, которую уже передал ему в прошлом году. Но Витаутас не растерялся и предложил подарить её Пранасу Моркусу, легендарному литовскому киносценаристу и правозащитнику советских времён. Мы зашли к нему — в старый дом на берегу реки Нерис. Зашли порусски, практически неожиданно. Хозяин дома был во всеоружии: на столе появился чипотль — ацтекское сорокаградусное лекарство на высушенном копчёном перце, доставленное из Мексики и собственноручно доведённое до кондиции

киносценаристом. Выяснилось

важнейшее

обстоятельство:

при

приготовлении чипотля обязательно нужно добавить чеснок и укроп. Без укропа — совсем никак. Друг Томаса Венцловы, Пранас когда-то водил по Вильнюсу Иосифа Бродского. Есть его воспоминания о том, как Бродский «приметил в заросших руинах котенка, взял на руки, понес, стал гладить, невольно обнажая тоску по нежности, которой поэты, чем они больше, тем чаще обделены». Но об этом Пранас на сей раз не вспоминал. Спросил, как там бегемот Ганс из Кёнигсбергского

зоопарка

—

его

судьбой

был

озабочен

сам

усатый

генералиссимус; рассказал уйму интересных вещей о Чеславе Милоше, о котором будет сниматься фильм по его сценарию; вспомнили движение очень левых и очень бедных еврейских интеллигентов в предвоенном Вильнюсе «Юнг-Вильнэ». Стараниями Пранаса и других энтузиастов сегодня была открыта мемориальная доска на одном из домов в старом городе — она посвящена умершему год назад поэту Аврому Суцкеверу, пережившему и гетто, и советскую власть. Пролечились ещё и ещё, пока не закончилось чудодейственное ацтекское лекарство. У хозяина дома — прекрасный русский язык, неисчерпаемый юмор и добрая душа. Есть такие люди, мимо которых не может пройти История. Немудрено, что в своё время именно ему довелось выступать в защиту Бориса Пастернака — от имени литовской интеллигентной молодёжи. Письмо в поддержку автора «Доктора Живаго», котёнок Бродского, доска Суцкеверу — как много неожиданных предметов — одушевлённых и неодушевлённых — отмечает нашу жизнь, закрепляя

чувство

причастности

роду

человеческому.

Вступиться

за

обиженного, обнажить тоску по нежности, воздать должное страдавшему — иногда самое неожиданное оказывается долгожданным. 28.04.2011

Культурная разница Культурная разница

— это

когда одно

и то же в одних

тех же

обстоятельствах у разных людей происходит по-разному. Вот сегодня на вторую пару не явился препод (преподша) — по расписанию было страноведение, но почему-то его не было. Преподавателя тоже не было ipso facto. Ну, мы, разумеется, вооружились мелом и начали учить эстонский: я, например, ставил вопрос: 24

(see или tema) on isa? (See или tema) on isamaa? В общем, отрывались как могли. Дурака валяли около часа. Вдруг португалка Катя встаёт и выходит из аудитории. Ну, мы как ни в чём не бывало, продолжаем: перешли на болгарский. Успели разучить один-два-три. Тут открывается дверь — входит португалка, а за ней — какая-то незнакомая дама. Последняя представляется преподшей (ах, у вас нет доцента сегодня? какая жалость!) — начинает мучить всех немецким. Португалка вынуждена разделить эту участь со всеми. Как выяснилось позднее — во время разборок — португальская студентка отправилась прямиком в лекторат и спросила (внимание!), можно ли ей уйти, потому что нет преподавателя! У них в Португалии принято так: прошло 5 минут с начала пары — если преподавателя нет, идём в деканат и спрашиваем, не стоит ли он / она в пробке. Глупее португальской системы не придумать! У нас и в Иркутске ждут 15 минут и тихо исчезают, в Екатеринбурге — 30 минут. В Польше, Болгарии и Эстонии что-то среднее. Бразильцы и китайцы сегодня прогуляли пары, и этот факт подсказывает мне, что они тоже едва ли информируют деканаты о прогулах преподавателей. Одним словом, культурная разница — для историка очевидны причины: Португалию всё ещё гнетёт тяжёлое наследство Салазара. Курсы немецкого, Киль, 11.08.2011

Хочу быть зубным техником Особого национализма во Львове я не заметил. Вернее, он есть, но формы его воплощения преимущественно домашние. Вечером на площади собираются бабушки и дедушки, с воодушевлением распевая национальные песни. За Украину,

за

её

права.

На

стенах

домов

иногда

встречаются

надписи

«Бандерштадт» — «город Бандеры». Многие львовяне говорят по-русски, постоянно извиняясь за плохой язык, — поэтому нередки случаи, когда в ответ на русскую речь можно услышать украинскую. Впрочем, всё понятно обеим сторонам, поэтому проблем коммуникации не возникает. В общем, что-то есть, но чего-то и нет, как и должно быть. Белорусские коллеги обращаются к местным жителям на своём языке; те с улыбкой предлагают не мучиться, а переходить на «родную мову». Белорусских коллег это страшно забавляет. Хотя я здесь третий раз, к местной армянской кухне удалось прикоснуться впервые.

Впечатления

самые

положительные

—

наевшись

бастурмы,

почувствовал себя снова немного армянином. Вчера же пришлось стать немного евреем — довелось посетить «Золотую розу». Настоящее название ресторана — «Галицька Жидiвська кнайпа "Пiд Золотою розою"». Кнайпа находится на улице 25

Староеврейской, в районе синагоги шестнадцатого века, разрушенной нацистами в 41-м году. Как утверждает меню, это классическая галицкая еврейская кухня — много рыбы и всё такое. В самом начале ужина принесли старинный рукомойник, чтобы омыть руки (гендерное неравенство, присущее еврейской традиции, было налицо: руки моют по старшинству сначала мужчины, потом все остальные). Меню в этой знаменитой на всю Галицию кнайпе не включает цены: заказывай всё, что хочешь, а потом придётся торговаться. Торги идут долго, в зависимости от степени устойчивости психики покупателей. Начинается с заоблачных цен, но чудовищными усилиями стоимость ужина можно уменьшить в два, три и даже четыре раза. Особо упирающимся «тётя Соня» присылает свою фирменную настойку, чтобы ускорить процесс расплаты. Мне лично жаль девушек, которые должны в дополнение к обычным своим заботам ещё уговаривать клиентуру разной

степени

подвыпитости

проявить

сочувствие

«тёте

Соне»

её

четырнадцати детям. Говорят, что теоретически можно заплатить столько, сколько хочешь (хоть три гривны — нашу десятку), но до такого никто из посетителей этого богоугодного заведения ещё не опускался. В заключение «тётя Соня» дарит кому настойку, а кому — с повышенными интеллектуальными запросами — сборник галицких еврейских анекдотов на украинском. Мне «тётя Соня» сборник анекдотов подписала. Такими, например, потчуют гостей в «Золотой Розе»: В советские времена Рабиновича пустили в турпоездку по странам с демократичным строем. Он шлёт домой телеграммы: "Привет из свободной Болгарии. Рабинович", "Привет из свободной Румынии. Рабинович", "Привет из свободной Венгрии. Рабинович", "Привет из Австрии. Свободный Рабинович". — Рабинович, как приятно вас тут встретить! Я вас узнал уже издалека. Когда вы подошли ближе, я засомневался — мне сдалось, что это не вы, а ваш брат. Но потом я подумал: нет, не он. А теперь, вблизи, вижу, что это всё ж не вы. Еврей и поп столкнулись машинами, разбили автомобили вдребезги. Поп говорит: — Бог дал — Бог взял. — Нажил одну, наживу и другую, — говорит еврей. — Давай с горя выпьем, благо, фляжка коньяка не разбилась. Налил попу, тот выпил. — А сам почему не пьёшь? — спрашивает поп. — Выпью — только вот гаишника дождусь. Рабинович пришёл в синагогу с собакой. Раввин ему говорит: — Рабинович, вы с ума сошли или как? — Ребе, то не просто собака, она поёт как ангел. Я хочу, шоб вы послухали. Собака начинает петь — дивной красоты голос. Поражённый раввин говорит: — Послухайте, Рабинович, ваша собака может быть кантором в нашей синагоге. Рабинович поворачивается до собаки: — Поняла? А ты заладила, как попугай: хочу быть зубным техником, хочу быть зубным техником!

Львов, 6.09.2011 26

Умберто Эко Накануне пришлось также отметить 80-летие выдающегося писателя. Он стоил обедни — в чудесном ресторане для дальнобойщиков-интеллектуалов, в десяти минутах ходьбы от летнего домика Томаса Манна на волшебном пригорке из сосен и песка, в эко-логически чистых условиях. Всего одна прогулка в литературном лесу! В Ниде улыбчивому итальянскому инженеру человеческих душ понравилось бы — и в колонии художников, и в компании собутыльников. Чокнулись под ровный ход дождя. Пожелали здоровья остроумному бородачу. Вопреки мнению иных лингвистов, остроумие и остров — слова одного корня: острый ум — всегда остров. И ныне, и присно, и накануне. Нида, 6.01.2012

Пересекаясь с собой Белград, как принято говорить в приличном обществе, — город контрастов. Русский вклад в мировую культуру неоспорим и навевает мысли о национальном величии: на каждом углу от аэропорта до центра сербской столицы глаз режут гигантские рекламные билборды одной нефтяной и ещё одной газовой компании из России; сербский вклад рассыпан в цитатах из Иво Андрича по аэропорту. Мы ходили по улицам старого города и толкали друг друга в бок: Львов! Кишинёв! Стокгольм! Киев! Вильнюс! Рига! — потом пробрались через парк и руины крепости, которая притворяется, будто помнит римских легионеров, после чего вышли через задворки стадиона «Полёт» на берег Дуная. Там нам померещилось, будто мы на берегу не великой реки, а какого-то канала в Полесском районе. Словом, в Белграде

всюду — как дома. Местами — лоск современного

европейского города, местами — до боли знакомый советский лайф стайл. Родные буквы на вывесках, родные звуки в уличном гомоне, родная скверно уложенная брусчатка в скверах. Улица Французская пересекается сама с собой, на обочинах полей и на границе реки и суши попадается по-восточному разбросанный в художественном беспорядке мусор западного происхождения, преимущественно пластик. Ясное небо, безмятежно слоняющиеся по улицам туристы и рассевшиеся по крепостной стене белградцы — с виду настоящий парадиз. Парк и крепость — на вершине холма, с которого открывается вид на Дунай. Найдётся ли ещё в мире парк, где глаз постоянно бы натыкался на предупреждение: «Гулять в этом месте опасно для жизни»? В тиши часовни Святой Параскевы-Пятницы горят свечи — Белград так часто горел, что каждая свеча напоминает о том, какая опасная штука жизнь. Опасность и безмятежность — как огонь и вода — всегда соседи в этом чудесном, как принято говорить в приличном обществе, городе контрастов. Белград, 10.04.2012 27

В газете Во французских газетах, которые попадаются в разных аэропортах, меня завораживает страница с объявлениями. В Белграде перед нашим московским рейсом вылетал парижский, но ленивые пассажиры, грезившие Монмартром, оставили нетронутыми газеты на стойке — я подошёл и спросил сотрудницу, могу ли взять пару изданий. Лёгкий кивок головой — чисто по-французски — и я стал владельцем сразу двух авторитетных газет: «Фигаро» и «Ле Монд». Пролистав скучные политические новости в «Фигаро» я добрался до любимого разворота. Вот две четы счастливых дедушек и бабушек информируют всех о рождении внучки Инес. Супружеская пара Брабантов сообщает о рождении пяти младенцев у разных своих родственников и свойственников. Мадам Шоманэ не без кокетства объявляет о рождении правнучки Камиллы. Супруги Эрто подарили родине двойню юных граждан. За двумя колонками рождений идут свадьбы: сначала родители сообщают о бракосочетаниях детей, потом эстафетную палочку перехватывают сами молодожёны. Женитьба в «Фигаро» — Бог мой! Я ещё успею на свадьбу графа Ромена де Мод'Юи и виконтессы Мари де Сультре — безумный день состоится 9 ноября в мексиканском городке. Соболезнований — 8 колонок, что отражает в полной мере демографическую катастрофу Франции: восемь против двух. Сначала сообщается о недавно ушедших: 78 лет, 90 лет, 96 лет, 89 лет...

Ушёл

из

мира

инженер

Раймон

Обрак,

участник

французского

Сопротивления и кавалер ордена дружбы Социалистической республики Вьетнам. Родственники извещают о кончине Николя де Биковец, также героя войны. Все некрологи составлены в изысканных выражениях, соболезнования шлют Гонконг, Англия, США, Бельгия... Умирает в основном аристократия — от титулатуры рябит в глазах; вместе с шевалье уходит в прошлое великая старая добрая Франция. Следующая колонка — благодарности родственников в адрес тех, кто почтил память покойных. Софи и Патрик были тронуты выражениями сочувствия по поводу кончины двух родственников. К их благодарности присоединяются их сын и вся семья. А вот мадам Жорж Кулон, похоронившая своего супруга, осталась одна: её признательность монологична, здесь все найдут слова искренней благодарности за столь же искреннее сострадание. Последняя колонка содержит слова памяти о тех, кто ушёл давно из этого бренного мира. Родные скорбят об ушедшем десять лет назад Шарле. Депутата Европарламента Франсиса Комба поминают уже тридцать лет (умер в 82-м). Ктото

ушёл

полгода

назад,

кого-то

оплакивают

уже

девять

лет.

Друзья

родственники просят помянуть ушедших всех, кто их знал и любил. Я всегда читаю от корки до корки эти разделы. Наверное, многие читатели «Фигаро» пролистывают эти страницы без интереса или разочаровываются, не находя на них знакомых. Но мне этот разворот кажется самым важным. Передо мной будто проходят жизни людей — графов и инженеров, героев и обычных 28

людей, французов и иностранцев. Кто-то радуется, кто-то скорбит. Кто-то родился — и его или её ждёт великое будущее, а кому-то светит ужасная судьба двадцатилетнего Шарля, которого теперь только и остаётся оплакивать друзьям, родственникам и отзывчивым читателям. С кем-то мы прощаемся на восьмом десятке, а с кем-то (счастливчики?) — на девятом. Ого, есть и на десятом — вот это жизнь! Может быть, и об их рождении писали почти век назад на страницах какой-то французской газеты? Мир огромен и в то же время он ничтожно мал: всё, что нам остаётся в нём делать, — рождаться и умирать, радоваться и скорбеть, вступать в браки и вспоминать добрым словом ушедших. Ни одного из этих людей я не знаю лично, но почему-то сообщение об утрате доставляет мне лёгкий укол грусти, а сообщение о рождении едва заметно раздвигает уголки губ. Самым трогательным объявлением воскресного номера «Фигаро» было, пожалуй, то, в котором слово «увековечение» обрело свой подлинный смысл. «В память о Ноэле МАЛАШАРЕ, операторе и фотографе у Пате, 25-летней жертве катастрофы "Титаника", затонувшего на широтах Ньюфаундленда в ночь с 14 на 15 апреля 1912. Семья Малашар, Ле Рессьер, 69430, Ренье».

Из Белграда, 18.04.2012

Два патриотизма Франкфурт-на-Одере после войны был разделён на две части — на немецкой стороне реки остался город Франкфурт, а на польской — Слубице. Теперь границы фактически нет, и немцы беспрепятственно ходят по мосту на польскую сторону, а поляки — на немецкую. Бизнес есть бизнес: у немцев всё закрывается довольно рано, а на польской стороне можно и покутить, и покупки сделать даже ночью. Нет ничего удивительного, что в Слубице можно расплачиваться в евро. Зачем-то, правда, и прямо у моста, и в центральных кварталах работают круглосуточные пункты обмена валюты. Как они выживают, не очень понятно: в магазинах и питейных заведениях также преспокойно принимают евро. Между

делом мы

посетили

городок Гостовице

на

польской

стороне.

Добираться туда пришлось на пароме. Экспозиция музея в Гостовице посвящена подвигу сапёров Войска Польского, обеспечивавших форсирование Одера в 45-м. Принимал всю группу молодой поляк. Старый книжный червь вполз в предбанник и сразу уловил запах книжки о Пауле Тиллихе, немецком религиозном философе. В своё время я читал где-то, что он жил в Кёнигсберге. Патриотические чувства 29

взыграли во мне моментально — я открыл форзац и узнал, что книжка стоит всего 24 злотых. Но есть ли тут что-то про Кёнигсберг? Судорожно перелистывая страницы, я зацепился взглядом за сноску, в которой слово Кёнигсберг шло в паре с ремаркой «сейчас Калининград в России». Что такое 24 злотых для человека, приехавшего из страны нефти, газа и алмазов? Но ничего из этого списка не оказалось у меня в кармане. Памятуя об опыте франкфуртцев, я предложил музейному работнику евро. Тот с презрением покачал головой: «Здесь Польша». «В Слубице, — сказал я, — свободно принимают евро в магазинах...» — «Попробуйте-ка расплатиться злотыми во Франкфурте», — парировал польский патриот. С учётом того, что вокруг было много единиц боевой техники, я предпочёл не оспаривать этот геополитический трюизм. Я с тоской посмотрел на книгу о моём земляке, дорогом сердцу каждого калининградца христианском философе Тиллихе. Неужели мой патриотизм окажется слабее польского? Да кто я такой? Да где же моё прибалтийское мужество быть? Рядом стояла А., внучка пастора и по совместительству участница летней школы. Проникнувшись уважением к нашим патриотическим чувствам, она распахнула кошелёк и наскребла двадцать один злотый. Я мигом проследил ход её мыслей (мы с немцами всегда понимаем друг друга с полуслова, как показал в своё время, к примеру, известный пакт) и достал пять евро. Дружба и взаимопомощь — великая вещь: маленькая незаконная валютная операция, и 21 злотый перекочевал в карман музейного работника. Но где взять ещё три? Парень улыбнулся и махнул рукой: будет со скидкой. Чего не сделаешь для друзей! Мне досталась книжка, польскому музею — доход, а немецкой коллеге — чувство благодарности, которое обычно испытывает нормальный человек, когда ему удаётся кому-то помочь. Не дожидаясь парома, я углубился в чтение книги. Увы, сотрясение основ не заставило себя ждать. Текст, который я не успел прочитать до покупки, был таков: Мир Пауля Тиллиха значительно расширился благодаря обучению в гимназии Кёнигсберга в Ноймарке.

Здесь

важно

напомнить,

что

многие

американские

биографы,

надёжные в прочих отношениях, идентифицируют Кёнигсберг с Крулевцем (Кёнигсбергом в Пруссии) и описывают город Канта, делая намёки на влияние, которое

якобы

автор

"Критики

чистого

разума"

оказал

на

молоденького

гимназиста. Однако Тиллих учился не в гимназии в Кёнигсберге в Восточной Пруссии, но в Ноймарке (Новой Марке)». Современное название того Кёнигсберга — Хойна, это город недалеко от Гостовице. Подкупившая меня сноска к словам об американских биографах гласила: «Так пишет, например, J.H. Thomas, с. 3: Его гимназическое образование было продолжено в Кёнигсберге [теперь Калининград в России]... и затем, после 1901 г., 30

в гимназии Фридриха Вильгельма в Берлине» (Paul Tillich. Teolog pogranicza. Chojna, 2012. S. 52). Что

ж,

мужество

быть

предполагает

также

умение

преобразовать

разочарование патриотизма в очарование истории. Франкфурт-на-Одере, 6.10.2012

3. In memoriam Отец Станисловас Добровольскис Иногда патер приезжал в Вильнюс и встречался с, так сказать, обращающимися. Он с ними много гулял и всегда заходил в одно и то же кафе. Это была проверка! Сидят они за столиком, пьют кофе. И о. Станислав всегда складывал блюдечки, тарелки, чашки-ложки так, чтобы женщине с тележкой было удобнее их убрать. Неофит, горячо делившийся своими высокодуховными проблемами,

как

правило,

одёргивал

старика:

«Да

бросьте вы! Она уберёт». У него было много таких тестов, и, когда в конце прогулки выходили на площадь Гедимина к колокольне, он говорил: «Манюсенький! Так тебе сейчас не надо в Церковь. Ты будешь фарисей, они Бога убили. А это нехорошо. Научись убирать за собой, считаться с другими, слушать других...» Наталья Трауберг

Вчерашний фильм о Жане де Флоретт с пронзительным Жераром Депардьё навеял разные воспоминания о том, какие вообще-то бывают люди. Одно из них — об отце Станисловасе Добровольскисе, католическом священнике и человеке удивительного света. Нас привёз к нему Витаутас во время турне по Литве в июне 2003 года. На носу было закрытие границы и введение виз, позади — бесшабашные

девяностые,

впереди

—

туман.

Группа

была

пёстрая и

интернациональная: кроме нас — латыши, молдаване, эстонцы. Ландшафты сменялись один за другим: вот еврейский центр в маленьком городке, вот разрушенная усадьба Столыпина, вот синагога в литовской столице... Между прочим, по пути, в разгар повседневности мы заехали к отцу Станисловасу в Паберже.

Сопровождающий нас Витаутас не знал, согласится ли хозяин встретиться с разноязыкой делегацией. Отец Станисловас согласился. Из воспоминаний о нём ясно, что он не мог не встретиться — это как сложить чашки и ложки. ...Ему только что исполнилось 85. Он уже был старше Льва Толстого, но немного на него похож — как все старцы похожи друг на друга, наверное. Большой седовласый благообразный старик — он сразу перешёл на русский, знакомый всей группе великий и могучий язык. О чём говорил, как отвечал на вопросы — память неизбежно стирает детали, оставляя место целостному образу. Помню, что он усмехнулся: мол, переживаю восьмую оккупацию; начал загибать пальцы: немецкая, польская, советская, опять немецкая, опять советская... «Сейчас, — подытожил он, — самая страшная — американская оккупация. Для меня, — говорит, — Буш хуже Сталина». Почему? «При Сталине литовцам удалось сохранить свою национальную культуру, а при американцах — конец ей». Отец Станисловас был подчёркнуто благожелателен к православию: ему нравилось, что в православии сохранился дух древности — в языке, в обрядах, в иконах; «мы, на Западе, утрачиваем его», объяснил он — и запел. Noblesse oblige. В советские годы у отца Станисловаса, прошедшего суровую лагерную школу, скрывались диссиденты всех мастей. Не только из Литвы, но и из прочих краёв

широкой

родной

страны

—

Александр

Мень

другие.

Многим

партайгеноссе очень не нравился священник, который по всей Литве собирал кресты, ключи, церковную утварь — создавал свой маленький музей. Вернее, не свой музей, а музей христианства на литовской земле. После 1991 года он опять не пришёлся по нраву — теперь уже следующему поколению партайгеноссе: на сей раз они были недовольны тем, что он публично защищал коммунистов от люстрации. Снова непонят, снова неотмирен, снова слегка чудаковат. Он провёл для нас совсем маленькую экскурсию, улыбнулся, пожелал нам чего-то светлого. Сейчас, оглядываясь, я думаю: о чём говорили? Надо было спросить о чём-то действительно важном, о чём-то спасительном. Но, наверное, так и должно было быть: живой образ отца Станисловаса убедительнее каких бы то ни было слов. Так понимаешь, что Личность может воплотить Истину, и слова — нет. Сегодня четыре года, как он умер. Стали ли мы лучше за это время?.. «Вспомним ещё, — говорит в своей проповеди 1944 года отец Станисловас, — кто смотрит через чёрные очки, тот видит только тьму. Станем сами светлее — светлее станет и мир...» 23.06.2009

Lebensabschitt-Freunde Мир изменился, это правда. Сегодня вспомнилось вдруг, как в 89—90 годах мы стояли в очереди за газетами. Поколению Интернета, конечно, не понять такой способ времяпровождения. Мы стояли за дефицитными газетами — по понедельникам привозили «Собеседник», по пятницам — «Неделю». В среду и четверг перепадали «Литературная газета» и «Литературная Россия» — за ними охотников было меньше, да и привозили два-три экземпляра. А вот «Собеседник» и «Неделя» интересовали слишком многих. Подвозили с десяток штук, пару-тройку откладывала

себе

киоскёрша,

остальное

выбрасывалось

тем,

кто

успевал

выстроиться в очередь перед окошком. Происходило это так. Около часа мы собирались вокруг киоска «Союзпечать» напротив будущего «Янтарного сказа»; киоск и сейчас стоит на остановке, хотя он здорово изменился. Стояли и ждали привоза. Обычно газеты доставлял белый пикап, мы уже знали его в лицо и напряжённо всматривались в линию горизонта — в начало улицы Космонавта Леонова. Точного времени привоза не было — могли привезти и в час, и в два, и в три. Очень редко могли до часа или после трёх, но всегда это был обеденный привоз (ежедневные газеты доставляли с утра — к открытию киоска или чуть позже). Было несколько раз и так, что в обед долгожданный пикап не приезжал — тогда мы расходились, но знали, что газету доставят утром. «Собеседник» — во вторник, а «Неделю» — в субботу, если не в понедельник. Таким образом, мы проводили в очереди несколько часов в неделю. Я шёл из школы после первой смены — и присоединялся к честной компании. Ах, какие у нас

были

разговоры!

На

самые

жгучие

темы

современности.

Конечно,

большинство в компании было настроено просоветски — я бы сказал даже, что среди нас квалифицированное большинство имели сталинисты. Неудивительно: почти все, исключая меня, были работающими пенсионерами. Странно другое: почему все с таким азартом поджидали прессу, которая как правило публиковала разоблачительные статьи? Сталину доставалось и в «Неделе», и в «Собеседнике». Всё же ждали, брали, читали, спорили. Степан Григорьевич, сторож треста зелёного хозяйства. Он работал прямо напротив киоска, на другой остановке, поэтому приходил первым, иногда отлучался попить чайку. Курил, по-моему, дешёвые сигареты, но газеты покупал исправно.

Нина

Николаевна,

невысокая

старушка,

регулярно

приезжала

трамваем с кладбища, где подвизалась дворничихой. Владимир Иванович — высокий седовласый пенсионер в футболке. Разговаривал громко, спорил горячо. Иногда мы занимали очередь друг для друга, по-свойски.

Кем мы были друг другу? Было ли это дружбой — при разнице в возрасте где-то в полвека? Немцы придумали для определения этого типа отношений слово Lebensabschnitt-Freunde — друзья по отрезку жизни. Все мои Freunde уже ушли из жизни

—

не

кем

больше

вспомнить

многочасовые

стояния

киоска

«Союзпечати», не с кем переговорить на жгучие темы с тем же азартом... Ушли, не забрав с собой всю эту макулатуру из киоска. Но когда я иногда ввязываюсь с горячностью в споры, это как будто говорят во мне мои незабываемые Lebensabschnitt-Freunde Владимир Иваныч, Нина Николавна, Степан Григорьич, за жаром спора не забывающие c хитрым прищуром вглядываться в линию горизонта имени Космонавта Леонова. Калининград, 19.04.2012

Вадик. Девять лет Один раз, один только раз в жизни довелось соприкоснуться с подлинной гениальностью. Какой громадной, какой мощной она казалась, несмотря на то, что гений только заканчивал школу. Наша ходячая Вавилонская башня! Тебе были знакомы разные иноземные наречия — живые, мёртвые, никогда не жившие на этой земле... Твоей собеседницей на мрачном небе была луна, и никто не удивлялся этому. Конечно, с кем ещё можно поговорить по душам, когда такая душа?.. А как легко было заметить эту гениальность. Иной раз нужно время, чтобы распознать умного человека и удивиться: вот каков он! Зачастую красивости прикрывают пошлость и пустоту. Чтобы увидеть гения, не нужно обладать особым зрением, он весь — на глазах. Ему не нужна новогодняя мишура, чтобы творить чудеса. Ему не нужно топливо, чтобы полететь. У собеседника звёзд и луны всё есть. Но какой же хрупкой оказалась эта гениальность. Как быстро она ушла из ничтожного мира. Какой подлой оказалась морская стихия. И никогда, никогда не смириться с этой несправедливостью. И никогда никакой пафос, никакие слёзы, никакие красивые и печальные слова не смогут выразить чувство этой утраты. 8.07.2008

В начале строфы Вадим был гениально одарён. Без преувеличения. И в конце двадцатого века десятиклассник, свободно владеющий латынью, выглядел необычно; сегодня, в эпоху господства онлайн-переводчиков, умение писать и говорить на мёртвых языках показалось бы вовсе чем-то фантастическим. Четырнадцать лет назад в тот страшный день, когда бесстрастные балтийские волны заставили его заплатить долг вычитанию, он делился планами: собирался заняться вплотную 34

языком древних пруссов — к тому лету древнегреческий ему уже был хорошо знаком, зачаровывавший его готский обещал блестящие перспективы. Ему было жаль всех растворившихся в реке времени — германцев, балтов, гуннов... Одарённости и щедрости хватило бы на многих. Он смотрел в прошлое со смелостью и сочувствием. Спешил, понимая, что познание гибельно, но ни на минуту в буквальном смысле не отказывался от своего призвания. Собеседник средневековых статуй и античных поэтов, он не стеснялся разговаривать с луной по вечерам на берегу залива. Чем отвечала ему грустная спутница нашей планеты? Какие слова на каком языке шепнул он в последний момент укрывающей его коварной волне? Высказанное осталось навсегда неизвестным, а невысказанное прибывает с каждым годом. Тридцать один год исполнился бы ему в это лето. С его дарованием уже можно было войти в Академию наук. Или наоборот — никуда не входить, запросто наслаждаясь привилегией посланника древних в нашем фельетонном времени. Рядом с его могилой — две берёзы. Они сплелись у самого подножия, ограждая тенью буйную растительность от слишком быстрого роста. Корни этих берёз под землёй ползут к нему, дерзко переходя чужие рубежи и пробиваясь сквозь бетон. С той же дерзостью его живой интерес к древним культурам, к умершим языкам, к безымянным народам пробивался вопреки всему в то странное

время,

когда

завоёвывали

место

под

солнцем

повседневные

местечковые заботы, пустословие, дешёвая самореклама. Любовь к слову в самом чистом, самом возвышенном своём смысле воплотилась в его страстном гении. Предчувствие, запечатлённое в слове, — мог ли он оставить более жуткое завещание? Единственный путь обновления, говорит Вадик, — обернуться назад, в те века, когда времени ещё не было, хоть возвращение это и гибельно для человеческой мысли, осмелившейся на познание: море, движимое любовью, поглощает её. Слишком быстро, слишком рано, слишком круто обернулся ты назад, и тяжкий грохот моря заглушил слова на неведомом языке. И теперь в этом тихом месте лишь чёрная плита, отражающая при солнечном свете цветы и кроны деревьев, остаётся немым свидетелем воспоминаний, которые всегда будут пропитаны горечью. Всех собеседников-то — пролетающие высоко в небе птицы, блуждающий среди надгробий пёс, деловито снующие по плитке в твоём последнем приюте муравьи. Стихия победила культуру. Только почему-то к этой мысли так и не получилось привыкнуть. «В начале третьей строфы, — пишет Вадик в своей школьной работе о Мандельштаме

Гомере,

—

лирический

герой

подводит

итог

своим

раздумьям: “И море, и Гомер — всё движется любовью”. “Море” и “Гомер” — анаграмма, сходство звучания и написания символизирует равновеликость

стихии и культуры. У обеих один двигатель — любовь. Лирический герой стремится мыслью ещё дальше в прошлое, во времена, когда не было культуры, силы, противостоящей стихии и уравнивающей её (“Гомер молчит”). Весь космос под властью моря (“лишь море чёрное”), густого, чёрного, неслиянного с небом. Но и им повелевает любовь, море “подходит к изголовью” со страстью, та же страсть даёт ему некое подобие сознания: море не просто шумит, но “витийствует”. Любовь так же всесильна и губительна, как и во времена Гомера. Она есть одно из свойств Хаоса — первоматерии мира, свойство притяжения. Стихотворение Мандельштама, в отличие от текста Гомера, строфично. Строфика связана с фабулой — размышлением, направленным в “прошлое”. В первой строфе лирический герой живёт ещё в своей современности, лишь начинает задумываться о ”детстве Европы”. О кораблях Ахайи говорится в прошедшем времени. Во II строфе оно изменяется на настоящее. Лирический герой — современник Троянской войны. Третья строфа посвящена эпохе владычества стихий, в ней также использовано настоящее время. Итак, перед нами современность, время заката Микен и Хаос. Первая строфа (за счёт разности времён) звучит резким диссонансом по отношению к двум другим. Люди Микенской Греции помнили, что есть начало мира, люди современности забыли об этом. Единственный путь обновления — обернуться назад, в те века, когда времени ещё не было, хоть возвращение это и гибельно для человеческой мысли, осмелившейся на познание; море, движимое любовью, поглощает её» (Стрюк В.В. Гомеровские реминисценции в стихотворении О.Э. Мандельштама «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» // Культурный слой. Калининград, 2001. Вып. 2. С. 122—123).

8.07.2013

4. За книгами «Каждый сыщет напоследок…» Новое приобретение у таллин(н)ского букиниста — переписка Гёте и его австрийских корреспондентов. Прекрасный в своём одиночестве первый том 1902 года издания. Готический шрифт и засушенный между страницами цветок. Кто и когда купил (купила) его впервые? Было ли прочитано хотя бы одно из писем великого немца графу Меттерниху или австрийской императрице? Что значил для него (или неё) этот похороненный среди эпистолярных шедевров цветок? Засушен он был некогда в силу наслаждения запахом или сочувствия ко всему тленному, ненасытного желания остановить прекрасное мгновение?.. 36

Возможно, именно по поводу этого томика, извлечённого мною из пыльного шкафа эстонского букиниста, поют садовники в «Фаусте»: В свежей зелени беседок Средь расставленных красот Каждый сыщет напоследок Почку, лист, цветок и плод. (перевод Бориса Пастернака)

Во всяком случае книги действительно имеют свою судьбу. Когда мы читаем книгу, вступаем в диалог с её автором, делимся книгой с другими, — задумываемся ли мы над тем, что всё, буквально всё в этом мире имеет значение? И засушенный меж строчек цветок, и небрежная подпись владельца на форзаце, и витиеватый экслибрис на титульном листе, и каждая готическая буква — прочитанная нами многократно или никогда не прочитанная вследствие немоты неразрезанных страниц. Из Таллин(н)а, 17.11.2008

Книги имеют свою судьбу Новое приобретение в букинистике: «Сен-симонизм в общественной мысли 19 века» Г.С. Кучеренко, 1975 года. Около 200 рублей, приобретена по Интернету через Сергея Сергеевича. На форзаце обнаружился автограф автора — Дорогому Виктору Ивановичу Рутенбургу с глубоким уважением и искренней симпатией. Г. Кучеренко. Рутенбург — известный ленинградский историк, автор книг по истории Италии, умер двадцать лет назад. Видимо, родственники наконец приступили к реализации залежавшихся капиталов. Подумал: хорошо было бы, если бы интернет-магазины в своей рекламе, описывая состояние книги («сохранность — хорошая», так было написано в этом случае), воспроизводили автографы. Тогда бы автограф стал на законных основаниях наконец частью текста книги. А может быть, так даже интереснее — каждый раз открываешь форзац с замиранием сердца: кто там ещё оставил свою библиотеку в мире дольнем? 24.01.2009

Визит к букинисту Первым делом в маленьком бельгийском городке Лёвене я направился, разумеется, на поиски букиниста. Удача не заставила себя долго ждать: магазинчик оказался прямо напротив местного университетского ведомства международных связей. Я побродил вдоль стеллажей со старыми книжками. Букинист, как мне казалось, читает своё и не обращает на меня ни малейшего 37

внимания. Мне довелось полистать разные книжки по самым разным темам. Между прочим, заметил, что в ассортименте представлено многообразие русских философов — Владимир Соловьёв на разных языках, Флоренский, Булгаков, несколько изданий Бердяева... Думаю, что я не особенно большой интерес проявлял к этим изданиям, однако на выходе — прощаясь — я снискал несколько вопросов от букиниста. Седовласый, в годах и в очках продавец задал мне вопрос в лоб: «Вы русский?» — Как обычно это происходило с доктором Ватсоном, я не мог сообразить, по каким признакам букинисту удалось безошибочно определить мою национальную принадлежность. «Да...» — признался я. «Русский католик или русский православный?» — следующим вопросом собеседник поставил меня в тупик, потому что — как в своё время Карлсон во время знаменитого допроса фрёкен Бок — исключал иные варианты. «Скорее православный», — произнёс я свой символ веры. «Тогда мои поздравления в связи с вашим новым Патриархом», — резюмировал продавец. «Спасибо, — поблагодарил смущённый покупатель, — он, кстати, раньше отвечал за Калининград, так что... земляк». «Ага, — не растерялся букинист, отвешивая следующую порцию своих познаний о мире за пределами магазина старых книг, — Калининград! Кёнигсберг. Как, в вашем городе чтут имя великого Канта?» — «Разумеется, — вежливо поклонился я, — даже университет назвали несколько лет назад его именем». — «А вы здесь в университете

что

делаете?

—

строго

спросил

он,

—

вы

священник?»

Проницательность, кажется, начала отказывать моему визави. Я начал объяснять свою историю, и он, успокоившись, пожелал приятного времяпребывания. Напоследок показал книгу о нашем Кафедральном соборе, изданную несколько лет назад

немцами.

Калининграда

Без

пяти

откланялся.

минут Вот

так

православный бурно

прошёл

священник мой

из

первый

далёкого визит

букинистический магазин. Лёвен, 5.02.2009

Феноменальное познание: пропедевтика и критика В Вильнюсе на этой неделе был жаркий вторник, но от духоты удалось укрыться в прохладе книжных стеллажей. Это букинистический магазин между арт-салоном и антикварной лавкой в старом городе. Оттуда я ещё ни разу не ушёл без покупки. Во-первых, к этому всегда располагают цены; во-вторых — ассортимент; в-третьих, навязчивая страсть к приобретательству. В обратном порядке эти факторы можно тоже расположить не без резона. На сей раз приобретением было «Феноменологическое познание» Карена Свасьяна. Издание АН Армении, 1987 год. Сдано в набор на Рождество, подписано в печать в годовщину штурма Кёнигсберга. Читал в гостинице на ночь и обнаружил нечто. Специфика профессии предопределяет манеру чтения и — в некотором смысле — то содержание, 38

которое мы вычитываем в книге. Философ, возьми он книгу Свасьяна, будет, надо полагать, читать в первую очередь то, о чём эта книга. Вычитывать содержание — пропедевтика и критика феноменологического познания. А примись за чтение этой чёрной, как дыра, книжки специалист в области полиграфии? Ему-то, конечно, в глаза будут лезть переплёт, шрифты, поля и пустоты. До содержания он, возможно, не доберётся вовсе. А филолог с корректорской

жилкой?

Он

будет

сперва подмечать

ошибки

опечатки

(«балласт» с одной буквой «л» трижды на одной странице армянского издания!), а если он окажется достаточно гуманным, то заострит внимание на стилистических находках блистательного автора. Как книга (должна быть) прочитана историком? При каждой ссылке, при всякой цитате, при любом упоминании имени собственного я отсылал себя к году издания: напечатано в 87-м, значит писалось в 86-м и раньше. Ещё в силе 6-я статья Конституции, ещё под запретом «Архипелаг ГУЛАГ», ещё далеко до первого съезда народных депутатов… И Армения, где напечатана книга, и Литва, где она куплена, и Россия, где живёт её опоздавший читатель, — в составе одного государства, в котором на многорублёвой купюре номинал описан на 15 языках союзных республик. И я спотыкался каждый раз, когда Свасьян упоминал кого-то, кто был, по моему мнению, персоной нон грата для советского читателя двадцать лет назад. На 14-й странице цитирует дореволюционное издание Шпета; на 21-й — Андрея Белого; на 25-й — англоязычное издание Юнга, на 30-й — Кассирера, на 34-й — о. Павла Флоренского, на 43-й — Шпенглера, на 96-й Борхеса, а на 97-й — Ханну Арендт… Слова Флоренского названы «выразительными», работа Шпета — «интересной», а тезис Вл. Соловьёва — «блестящим». Историк видит не текст в первую голову, а обстоятельства производства текста. Он видит пыльные спецхраны, в которые нехотя спускались библиотекари за никем давно не заказываемыми

богословскими

сочинениями

Флоренского;

он

видит

обложившегося словарями автора: Юнг читается по-английски, Гуссерль — понемецки,

Декарт

—

по-французски.

Редактор

издательства

В.А.

Галоян

подстраховался четырьмя рецензиями докторов наук и одной — кандидата. Учёный совет Института философии и права АН Армении, наверное, заседал и обсуждал книгу, рекомендованную к печати. Флоренский? Шпет? Мерло-Понти? Ещё десять лет назад невозможно было представить себе книгу по философии познания, в которой на Маркса и Энгельса по одной ссылке на брата, а Ленин и очередной генсек не упомянуты вовсе ни разу. Но ведь перестройка, но ведь новое мышление, но ведь три тысячи экземпляров тиража, отпечатанных в эчмиадзинской типографии… И феноменологическое познание оборачивается на глазах историка феноменальным — феноменальным познанием контекста через текст, текста через контекст, времени через улику, а улики — только спустя некоторое время. Вильнюс, 17.07.2009 39

Бизнес по-польски Варшава. Сегодня зашли в ресторан — книжный магазин. Там прекрасный выбор разнообразной гуманитарной литературы; выпили по чашке кофе. Хозяйка книжного отсека ресторации была чрезвычайно любезна: включила для меня все лампы и открыла все шкафы. Пришлось изучить ассортимент. Уйти без покупки было нельзя — приобрёл альбом Матейки за 10 злотых. Хозяйка услышала русскую речь и так расчувствовалась, что заговорила порусски и стала с ещё большим энтузиазмом предлагать книжки. Из вежливости стали разглядывать, вдруг — чу! — польский перевод двух романов Гайто Газданова (пожалуй, лучших его романов — «Вечер у Клэр» и «Призрак Александра Вольфа»). «Давай подарим Кшиштофу?» — посоветовался я с Юлей. — «Давай», — поддержала она. — «Это вам подарок», — сообщила распорядительница магазина. Цена книги, отпечатанная на обложке, — 35 злотых. Вот и пойми этот польский бизнес. Как они ухитряются при этом держать баснословно низкие цены?.. Возможно, прав один мудрец: всякому имеющему дано будет, а у неимеющего отнимется и то, что имеет. 17.11.2011

Белградский словарь Голландская приятельница спросила, что я нахожу советского в размеренной югославской жизни. Действительно, советского бросается в глаза много. В некоторых местах — до боли знакомые интерьеры, стены, лестницы, мебель... Терминалами в столице Сербии не пользуются — здесь клиент подходит к киоску, называет киоскёру свой номер, платит, ждёт, пока пройдёт платёж. И всё это — без спешки, без суеты, без конфликтов с вырастающей за твоей спиной очередью — как и положено тем, кто живёт под ласковым солнцем Юго-Восточной Европы. Все

эти

примеры

моей

голландской

приятельнице

не

показались

убедительными. «Так что же, что же советского в югославской жизни?» — добивалась она. Пришлось опять прибегнуть к примеру из книжного. Накануне вечером мы бежали по центральной пешеходной улице в сторону кинозала, где обещали фильм Александра Сокурова «Нам нужно счастье». Счастье нам не было нужно — оно уже тут: в Белграде книжные магазины работают до 20, а большая часть — до 22 часов. Одна беда, что преимущественно литература на сербском. Кто тут всё это читает? И вот в самом конце улицы мы наткнулись на магазинчик с какой-то литературой научного и образовательного характера. Полная солянка, но с академическим привкусом. Я в силу нехватки времени обратился к девушке сразу: что у вас тут есть о Павиче? (По одному делу мне была необходима книга именно о Павиче, хотя обычно продавцы норовят толкнуть чтото из Павича.) «О ком? — переспросила девица, — о Павловиче?» На моей душе 40

заскреблись

кошками

подозрения

всесилии

одной

калининградской

книготорговой сети, славящейся профессионализмом своих сотрудников. «Нет, — с терпением сокуровских героев-курдов ответил я, — о Милораде Павиче, знаменитом (здесь мне особенно хорошо удался сарказм!) сербском писателе». Девица нервно дёрнула плечом, взяла радиотелефон и кому-то позвонила. Сербская речь её, видимо, была разборчивой для собеседника (не для меня!), поскольку через минуту в магазине появился молодой парень. «Что нужно?» — так понял я его вопрос. — «Мне о Павиче что-нибудь. Не Павича, а о Павиче». Парень деловито кивнул головой, перехватил у коллеги трубку и позвонил следующему по цепочке. Дверь открылась — не прошло и минуты! — и в дверь вошла уже благопристойного вида дама, бальзаковский возраст которой вполне отвечал духу этого богоугодного заведения. «Вам что?» — почувствовалось, что теперь появился профессионал. — «Мне, — устал я объяснять одно и то же, — что-то о Павиче». — «Нет! — мотнула головой к моему облегчению, ибо мне уже не нужно было никаких книг, дама. — О Павиче у нас ни-че-го нет». Вся троица заулыбалась и одновременно сочувственно закивала головами. Поблагодарив, я направился к выходу

и...

стоявшем непосредственно

дверей

крутящемся

стеллаже

обнаружил одетый в синее конкорданс к «Хазарскому словарю». «Так вот же у вас о Павиче!..» — в сердцах крикнул я тройственному союзу книгопродавцев. Дама флегматично пожала плечами. Молодёжь, по-моему, меня не поняла. Когда я пересказал своей голландской приятельнице этот случай, она тоже закивала головой: да, в Сербии так много ещё советского! Впрочем, я полагаю, это не так уж плохо. Белград, 13.04.2012

Реквием Вчера в «Букинисте» я наткнулся на серию книг по античной истории и классической литературе. Кто-то сдал целую партию, и теперь они лежат — пока все вместе, как осиротевшие дети, которых должны вскоре разобрать по разным домам. Некоторые из них стоят слишком дёшево, если учесть их реальную ценность; для иных, наоборот, цены явно завышены. То, что хотелось бы взять, стоит чересчур дорого (егуновская история русских переводов Гомера была оценена букинистом в полторы тысячи рублей, тогда как в Интернете я её спокойно заказал за 280 целковых; те, что стоят совсем мало, у меня уже есть). Я открыл одну из книжек — увидел на форзаце подпись владельца: В. Вальченко, 1965 г. Виталий Васильевич учил нас на первом курсе латинскому языку. Теперь у нас бакалавры-историки лишены возможности приобщиться к mor-ris-tur-mur-minintur, а ведь латынь была важнейшим компонентом классического гуманитарного 41

образования в советское время! Несколько лет назад В.В. вышел из дома — и исчез. Прошло ещё несколько лет, и книги, которые он собирал, перечитывал, перелистывал, разгибал до треска корешка, снабжал закладками, совал куда-то и забывал, куда именно, — все эти книги выстроились в стройные ряды и отправились к букинисту, как бы отдавая последний долг памяти своему владельцу.

Эти

стопки

книг,

громоздящихся

одна

на

другую,

—

как

несостоявшаяся похоронная церемония в память о том, кто своей жизнью служил Слову. Электронная книга — прекрасное изобретение человечества! Отправляешься в дорогу — возьми с собой всю библиотеку всемирной литературы, читай в своё удовольствие под шум колёс или шасси. Но из одного ридера никогда не получится похоронной процессии — файл за файлом будут дремать шедевры в равнодушном ожидании следующего владельца. Букинистический магазин — это большое кладбище не только для книг, которые имеют свою судьбу, но и для тех чувств их владельцев. Радость от неожиданной покупки в пору всеобщего дефицита, трепет перед долгожданным подарком, восторг от своевременного посещения букиниста. В мире, где людям мнится, что всё можно купить, эти чувства умирают так же, как бумажные книги. Умирают так же, как люди, от которых остаётся лишь роспись, погребённая на желтеющем форзаце. Калининград, 29.04.2012

Многоуважаемый шкаф Со

шкафом

мы

познакомились

случайно,

ночь

воскресенья

на

понедельник. Ехали с Борисом на высокой скорости по проспекту Мира. Когда машина проскочила памятник Петру и слегка сбросила скорость в знак уважения к Шиллеру, краем глаза я увидел Маргариту с Мариной, не спеша двигавшихся по тротуару в направлении зоопарка. Настоящие джентльмены никогда не упустят возможность подвезти красивых девушек домой; мы притормозили прямо под профилем Николая Васильевича Гоголя, подмигивающего автомобилистам с фасада драматического театра. Автомобиль принялся энергично подмигивать аварийными огнями классику русской литературы. М & М всё не было. Энергия аварийных огней постепенно уступала энтропии, поэтому мы решились на манёвр в духе Шерлока Холмса в исполнении Роберта Дауни-младшего.

Объехав

приют

Мельпомены

филейной

стороны,

мы

обернулись по улице Грекова (в девичестве Глюка) и зашли на второй круг. Девушки были обнаружены на бывшей остановке — между развёрнутой театральной афишей и пышным деревом нашим изумлённым взорам предстал синий

книжный

шкаф.

Да...

Это

вещь. 42

На

полках

стояли

книжки

—

преимущественно

классика,

от

Чарльза

Диккенса

до

Александра

Дюма.

Двенадцать томов Льва Толстого, книжки для младшего школьного возраста, серия «Морской роман»... Неудивительно, что рядом с Маргаритой и Мариной мы застукали

ещё

двух

интеллектуалок,

задержавшихся

воскресным

вечером

неподалёку от областной библиотеки. Объявление, прибитое гвоздями к левой стенке шкафа, разъясняло принципы взаимодействия с содержимым стеллажа. Приглянувшуюся книгу в мягком переплёте можно взять за 30 рублей, в твёрдом — за 50. Деньги следовало бросать тут же в почтовый ящик старого образца. «Мы надеемся

на

вашу

честность»,

—

сообщали

анонимные

книгопродавцы.

Множество купюр в ящике свидетельствовало в пользу заслуженно высокой репутации Калининграда как самого европейского города самой читающей в мире страны. За два следующих дня мы навестили книжный магазин нон-стоп несколько раз:

ассортимент

инкогнито.

обновлялся,

темноте

деньги

разглядывать

изымались, корешки

не

владельцы очень

хранили

удобно,

своё

фонари

расположены относительно далеко — выручают искры богов. Сегодня пошёл дождь,

кто-то

бережно

накрыл

шкаф

целлофаном.

Анна

Анатольевна

переживала за то, что книжкам холодно. Что поделать, habent sua fata libelli. Таких книжных магазинов нам ещё не приходилось встречать в Старом Свете. Есть что-то символичное в том, что он открылся напротив памятника замечательному немецкому поэту. Люди, которые спешат по проспекту Мира, сталкиваются с библиотекой всемирной литературы в синем шкафу. Что делать — им приходится радоваться! Радуются и встрече с необыкновенным, и тому, как много честных людей отметилось в почтовом ящике. Ода к радости на центральной улице европейского города, говорящего по-русски. Наш ответ и Чемберлену, и турецкому султану. Радость, пламя неземное, Райский дух, слетевший к нам, Опьянённые тобою, Мы вошли в твой светлый храм. Ты сближаешь без усилья Всех разрозненных враждой, Там, где ты раскинешь крылья, Люди — братья меж собой.

Шиллер хорош, но Чехов — лучше. Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твоё существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая (сквозь слезы) в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания.

Калининград, 30.05.2012

5. Штудии Наказание надзором Вчера посетил семинар по политической философии у одного профессора. Пригласил — дескать, Вы там всё равно ничего не поймёте, но это даже будет интересно. Назначено было на четыре, работы — на пару часов. В 16.15 начали. Собрались семь человек, работающих над магистерскими диссертациями по разным темам, сели за большим прямоугольным столом. Профессор говорит: ну, кто у нас подготовил презентацию по тексту, который мы определили темой сегодняшнего дня? (Семинары эти, как я понял, идут уже давно.) Все молчат, один товарищ из Венесуэлы даже уткнулся в книгу: что-там подчёркивал карандашом очень важное. «Что? — спрашивает профессор, — никто не сделал?» — Все продолжают молчать. (А для занятия надо было прочитать «Ницше, генеалогия, история» Мишеля Фуко — каких два десятка страниц.) Тут один магистрант, который так кстати пишет диссертацию по Фуко, говорит: «Давайте я вот на следующий раз подготовлю презентацию». Профессор соглашается и добавляет грозно: «Кто хочет ходить на мои занятия, должен делать презентации! В презентации следует выделить основную мысль текста и поставить несколько вопросов для общего обсуждения. Не очень много, однако, вопросов...» Тут все стали что-то писать, я тоже записал инструкции на всякий случай. Профессор дал небольшое введение в философию Фуко. Семинар шёл на английском, а он всё время приводил названия работ Фуко на французском, и группа магистрантов с энтузиазмом помогала переводить. Такое коллективное творческое дело шло минут двадцать пять. Вот и экватор не за горами! Профессор рассказал об основных этапах творческого пути великого француза («У Фуко было три лица»), а потом говорит: «Ну, кому что показалось трудным в этом тексте?» Трудностей было хоть отбавляй. Особенно старались один магистрант с немецким именем и две девушки — местная и из Турции. Третий мир (Индонезия, Филиппины, Китай) отмалчивался, орнаментируя конспекты. Начали обсуждение — до текста к концу пары так и не добрались. Товарищ с немецким именем всё повторял: «Не понимаю я вашего Фуко! Он всех критикует, но где критерии, по которым мы могли бы определить весомость его оснований? На чём сам Фуко стоит твёрдо — где мне это взять?» Профессор терпеливо разъяснял, что товарищ совсем не случайно носит немецкое имя: он повторяет критику Фуко со стороны Хабермаса. Тут третий мир совсем заскучал. Товарищ не успокаивается: почему в тексте история сравнивается с медициной?

Ничего

общего!

Медицина 44

имеет

ясные

цели

—

обеспечить

выздоровление человека, а история? Где критерии? Куда Фуко девал критерии? Неубедительно! Я, говорит, считаю, что Фуко намудрил: он везде в отношениях людей видит отношения власти, это объективирование людей. Тут все задумались, что такое объективирование, и дискуссия ненадолго остановилась. Включились девушки. Одна пишет диссертацию про «гражданство и гендер». Сказала, что хотела бы высказаться, но очень надо уходить — срочные дела. Профессор ей ещё задавал какие-то вопросы, но она пообещала на всё ответить на следующей неделе и скрылась за дверью. Нас стало заметно меньше. Профессор говорит, чтобы разрядить обстановку: «Да я и сам тут читал этот текст вчера и не мог понять: где Фуко пересказывает и цитирует Ницше, а где несёт отсебятину... Да, сложный текст попался...» И Север, и Юг послушно закивали головами — сложный текст... Профессор смотрит на часы: уже скоро шесть (минут десять оставалось). «Что ж, хорошо поработали, давайте в следующий раз поработаем ещё лучше!» — все выдыхают с облегчением и начинают собираться. … Бедный, бедный Мишель Фуко! Двадцать пять лет прошло с его кончины, а этот мир так ничего и не понял. Я говорю профессору в кулуарах: насколько я понимаю Фуко, от него и нельзя было ждать чётких критериев для определения целостной позиции, разграничения себя и Ницше в тексте, шаблонных сравнений. Всё это — исторически обусловленные нормы, которые мы предъявляем к текстам, они принадлежат классическому периоду. А Фуко хотел вырваться за его пределы. Он хотел показать, что требования ясности, целостности, авторства, железной необходимости — не вечные спутники человека, а лишь черта определённого времени. И иллюзия овладения знанием (иллюзия полученных ответов, твёрдой уверенности в авторстве, непротиворечивости построений) всего лишь средство для одних людей обеспечивать господство над другими. Фуко пытался взорвать эту конструкцию, и нет ничего более противного ему, чем препарирование его текстов подобным образом в университетской аудитории. Профессор засмеялся: «Как же ещё его можно изучать?» Но, кажется, в душе он был со мной согласен. Лёвен, 20.02.2009

Не всё есть в Интернете Студентка

читает

доклад:

«...на

берегах

Понта

Евксинского...»

её

спрашиваю удивлённо: «А что это такое?» — В ответ вскинутые брови: «Я вот искала-искала, нигде не могла найти, даже в Интернете!». Доклад студентки продолжается как ни в чём не бывало: «... так греки называли Чёрное море... Ой!» Калининград, 20.04.2009 45

Что в имени твоём Вечер в хорватском ресторане принёс массу новой интересной информации об... именах. Начали перемывать косточки с Хесуса — нашего испанского коллеги. Он утверждает, что в Испании носить Хесус (Иисус) — обычное дело. «А что, в России не так?» — удивился Хесус. Пришлось объяснить, что не так. Англичанка Джулия закивала головой — у нас, дескать, тоже есть только один Джизус. Итальянки поддержали. Задумались о том, какие имена ещё могут (и не могут) быть. Сошлись на том, что запрещённым в Европе после Второй мировой войны стало имя Адольф. Испанцы и тут оказались толерантны: Адольфо у них — пруд пруди. Итальянка Камилла заявила, что в Италии не дают детям имени «Бенито», но её соотечественница Кьяра тут же заметила, что у неё на примете несколько Бенит, а в одной семье даже есть два малыша — Адольфо и Бенито. Правда, в Каталонии, как рассказал испанец Адам, наблюдается аналогичная традиция: в XVII веке там была жестокая война против короля Фелипе, и с тех пор каталонцы не называют детей этим именем — по сей день. Эта грустная история навела нас на следующую тему — откуда у человека много имён. Отчества, разумеется,

есть

только

нас

—

даже

славянский

брат

хорват

Иван

присоединился в этом деле к Евросоюзу. Но вот у британцев теперь принято давать два имени — с фамилией получается тройня. Джулию, в частности, зовут официально «Джулия Джеральдина». Отсюда внимание перекочевало к испанцам — у них и тут тоже много всякой всячины. Испанец Адам растолковал, что всё предельно просто: к основному имени добавляются фамилия от отца и — третьим делом — фамилия от матери. Хесус согласился. Испанские женщины не меняют фамилию, когда выходят замуж. Всем собравшимся это пришлось по вкусу. В следующем поколении имя бабушки по женской линии, конечно, утрачивается, ребёнок наследует фамилию отца и вторым делом фамилию матери. Но всё равно к женщинам уважения больше, чем в Британии, где, как поведала Джулия, её бабушка в последнюю мировую войну ещё получала военную почту с указанием адресата — «Миссис Роберт Такой-то». Но тут пришла пора расплачиваться и ономастическая дискуссия подошла к тому тривиальному финалу, который присущ всем ресторанным разговорам. Киль, 17.08.2009

Избитая мысль Сегодня

на

семинаре

студент

пересказывает

древнюю

историю

под

названием «Ниппурский бедняк»: «Он его так избил, что не осталось никакого места». Задумался: можно ли с нами что-то сделать, чтобы не осталось никакого места, т.е. не живого, а вообще никакого? Мы здорово наследили и в атмосфере, и в семиосфере. Вопрос Хайдеггера «Почему вообще есть сущее, а не, наоборот, ничто?» получает в контексте истории ниппурского бедняка своеобразное 46

решение: любое никакое (даже какое-никакое никакое) место представляет собой чей-тот след. Если мы, придя в мир, уже застаём нечто (к примеру, историю ниппурского

бедняка),

это

само

по

себе

исключает

возможность

ничего.

Приглядимся к тому, что нам кажется ничем: не был ли тут кто-то не очень давно избит?.. 22.10.2009

С гневом и пристрастием Может ли история быть объективной? Так называлась международная научная конференция, организованная истфаком МГУ в конце 2011 года. Выступавший

на

муссолиниевской проблемой

для

ней

профессор,

Италии,

указал,

исторического

известный

что

специалист

«достоверность...

знания».

На

пути

по

остаётся

историка

истории главной

встречаются

разнообразные субъективные и объективные преграды, среди последних — «нескончаемый ряд фактов.., охват которых недоступен человеческому разуму». Говоря о книге Рут Бенедикт «Хризантема и меч», докладчик отметил, что, несмотря на заказной характер этой работы, «вышло издание о японцах того времени, написанное, пользуясь словами Умберто Эко, “без гнева и пристрастия”» (Новая и Новейшая история. 2012. №3. С. 7). В век постмодернизма возможно всё: нет оснований сомневаться в том, что Умберто Эко периодически произносит эти слова, позволяя тем самым кому-то следующему «пользоваться» ими, но ведь общеизвестно и то, что впервые формулу sine ira et studio применил Публий Корнелий Тацит в своих «Анналах». С тех пор её, конечно, переписывали не раз, а «Независимая газета» воспроизводит их чуть не каждый день в качестве своего девиза. Что же имел в виду профессор? В

расследовании

такого

рода

первым

делом

следует

установить,

комментировал ли Умберто Эко в подобных выражениях конкретную книгу г-жи Бенедикт. Действительно, Эко пишет о хризантеме и мече в «Сказках тысячи и одной ночи, рассказанных в Багдаде» (март 2003 г.), где он называет это произведение «одной из самых удивительных книг о Японии». В русском переводе отсутствует даже намёк на слова о гневе и пристрастии (хотя Саддам Хусейн там сравнивается

Шахерезадой

—

без

особого

гнева,

конечно,

но

не

без

пристрастия). Итальянский оригинал, однако, эти слова содержит: «Può darsi che non le abbia indovinate tutte, non so, ma certo ha contribuito a far comprendere sine ira et studio come pensavano e si comportavano i giapponesi di allora». Русский перевод соответствующего места гласит: «Можно предположить, что она смогла «угадать» не все, конечно — нет, но ее исследование действительно помогло понять, как думали и вели себя японцы того времени». Наш переводчик, как

может

заметить

любой,

кто

читает

по-итальянски,

попросту

удалил

всю

конструкцию из текста. Умберто Эко, несомненно, знает о том, что эти слова принадлежат Тациту. Намёк на это содержится в конце «Сказок...» признанного постмодерниста: «Римляне воевали с германскими племенами, но для того, чтобы понять суть их столкновений потребовалась помощь Тацита». Он и в других местах применяет эту расхожую формулу: «My review of the historical reasons for the debate on iconism has perhaps already suggested some of the reasons why it can now be resumed sine ira et studio» (Eco U. Kant and the Platypus, р. 357). Поскольку Эко никогда не ссылается прямо на Тацита (полагая, вероятно, что авторство последнего общеизвестно), в некотором роде и со скидкой на смерть автора можно считать эти «слова» принадлежащими итальянскому постмодернисту. Воистину, охват фактов, составляющих нескончаемый ряд, недоступен человеческому

разуму,

достоверность

остаётся

главной

проблемой

для

человеческого знания. Ряд «главных проблем» пополнился теперь и ещё одним немаловажным вопросом: выступавший на конференции докладчик не знал, что слова

гневе

пристрастии

принадлежат

Тациту,

или

он

сознательно

акцентировал внимание публики на том, что предпочитает некачественным переводам чтение Умберто Эко в оригинале?.. В век постмодернизма возможно всё. Отцвели уж давно хризантемы в саду, отгремели бои на мечах римлян и германцев, но для того, чтобы во всём дойти до самой сути, по-прежнему требуется помощь Публия Корнелия Тацита. 19.06.2012

Языковые игры Регистрируя на сайте РГНФ свои публикации в личном деле, исследователь должен каждый раз указывать язык, на котором напечатана его, её или их статья. Русский спрятан где-то в глубине алфавитного списка — первым делом идёт абазинский, последним — японский. Они как бы обозначают собой весь диапазон языков, на которых может быть написана статья российского исследователя. В этом можно усмотреть и политический смысл — учёные со свойственным этой категории населения демократизмом пишут статьи на языках всех народов — от абхазов, чьи права на собственную территорию мы признаём, до японцев, кому мы отказываем в правах на наши земли. Если внимательнее прочитать список языков, можно увидеть всю широту возможностей для научного творчества. Консерваторы могут пользоваться для выражения своих мыслей английским, немецким или французским языком, конъюнктурщики сочиняют на языках, за которыми будущее, — на китайском или

арабском.

Поклонникам

искусственных 48

языков

предлагается

зарегистрировать

статью

на

эсперанто

или

волапюке.

Разумеется,

ничего

удивительного в том, что существуют научные статьи на языках га, фон, яо и яп. Однако границы языкового разнообразия шире, чем можно ожидать: вы вольны писать статьи на ацтекском, древнеегипетском, самаритянском арамейском, санскрите, церковнославянском... К услугам тех, чей лексический запас невелик, —

жаргон

чинук,

помощью

которого

индейцы

изъяснялись

белыми

торговцами. Кто-то ведь пишет научные статьи на чинуке! Мне трудно понять блажь исследователя, который публикуется на старопровансальском, но это, конечно,

выглядит

современнее,

чем

печататься

на

шумерском;

система

бесстрастно предполагает обе возможности. Увы, совершенство не имеет пределов. Почему-то нельзя зарегистрировать статью тем, кто имеет обыкновение излагать свои мысли на хеттском. Обделены вниманием те, кто пишет на субарейском. Есть сербский, но нет хорватского; с той же неполиткорректностью включён ассирийский, но не предусмотрен вавилонский, хотя это, в общем, два диалекта аккадского языка (публикации на последнем тоже можно регистрировать). Если исследователь опубликовался в ваковском журнале, скажем, на прусском, ему не удастся указать это в библиографии. Хотя чем прусский хуже чинука — на языке древних жителей калининградской земли точно печатаются некоторые энтузиасты! Однако выход всегда есть. При желании можно выбрать опцию «Разных семей языки» (то есть статья может быть написана на нескольких языках — скажем, начали на китайском, чтоб привлечь побольше читателей, потом между прочим

перешли

шумерском).

на

Больше

латынь, всего

завершили

восхищения

садистским

достойны,

пожалуй,

изяществом те

на

статьи,

отношении которых их авторы ничтоже сумняшеся могут выбрать опцию «Неидентифицированный язык». Всё же те, кто творят на хеттском или вавилонском, в любом случае смогут найти достойное место своим публикациям. 2.10.2012

6. Ars longa Дыхание Колумба Странный, очень странный музей Колумба в Кёльне. В нём всё необычно. Музей построен в руинах бывшей кирхи прямо в центре города, в пяти минутах от знаменитого собора. Кирха была почти целиком разрушена годы войны в ходе авианалёта (уцелела только статуя Богоматери), и в

2003 году началось

строительство музея религиозного искусства. Несмотря на то что в музее представлены все эпохи, это в конечном счёте музей современного искусства. Сам статус музея — он действует под патронатом архиепископа Кёльнского — 49

предполагает некоторый клерикализм, и неожиданное сочетание вечного и современного побуждает задуматься о том, что это такое — современное искусство. Здание музея на первый взгляд не вызывает удивления — прямоугольный параллелепипед и есть прямоугольный параллелепипед. Но уже первый этаж вскрывает

андеграунд:

фундаменты

старинной

(раннесредневековой)

христианской церкви, по которым проложена изломанная деревянная дорога. И среди этих фундаментов ходить непривычно: в стенах проделано множество отверстий,

сквозь

предстают

которые

разных

пробивается

амплуа

—

дневной

какие-то

свет;

колодцы,

сами

лестницы

фундаменты в

никуда,

нагромождения камней, в бесформенности которых проглядывается некогда чёткая форма; под сводами звучат странные звуки. Без гида, конечно, не разберёшь, что там за звуки — какие-то уличные сигналы? перестрелка? шумы урбанизированного пространства, обнимающего со всех сторон заброшенный храм? Выясняется, что это записаны на плёнку разговоры голубей, которые поколениями тут проживали долгие годы под крышами развалин. О, теперь всё понятно — голубиное воркование становится более внятным. Но что там? О чём толкуют птицы, лишённые глупой привычки заботиться о завтрашнем дне?.. В музее полно разных инсталляций и композиций, которые мы по привычке отождествляем с contemporary art. Они все — картины, скульптуры, технические конструкции — могут быть прочитаны в религиозных терминах. Тут достанет объектов на любой вкус. Гобелен XIV века изображающий Деву Марию и единорога в райском саду. Под стеклом — средневековые манускрипты, все как на подбор роскошные часословы. Графика известных и неизвестных авторов. В одном зале — страшноватые артефакты: подвешенная к потолку скамья, к которой снизу прикреплён скелет и свисающая до уровня глаз посетителей плащаница;

пыточный

(искусственными,

надо

стул

размазанными

полагать;

ведь

это

по

музей

нему

следами

искусства!).

пыток

Кёльнский

архиепископ — персона очень либеральных взглядов, раз допускает в музейный зал такие вызывающие экспонаты. А вот соседний с тем залом, где пытают посетителей: висят соединённые проволокой фигуры человечков и громадный шар из папье-маше. Зашёл в зал, поглазел, вышел, вернулся через пять минут — что-то не так... Фигуры поменяли своё положение. Тут же подвернулся служитель (не то охранник, не то смотритель) и объяснил, что на композицию нужно... дуть изо всех сил. Тогда фигуры будут двигаться. Мы с каким-то толстым немецким туристом приняли это за чистую монету и начали дуть. Голова заболела, фигурки остались на своих местах. «А чего сами не дуете?"»— поинтересовался я у служителя. «Слишком много курю, — грустно ответил он, — не хватает сил».

Между залами на стену проецируется фильм о Руанде. Два проектора параллельно дают две картинки. Иногда камера движется в одном направлении на обеих картинках, иногда они как будто идут навстречу друг другу. Иногда сходятся на одном объекте в разных ракурсах, а иногда разбегаются по разным объектам. Без слов. Из колонок доносятся только звуки работы — руандийцы трудятся в поле и на разборе развалин. Да ещё пронзительная музыка Баха из «Страстей по Матфею». Ещё один зал — немыслимая конструкция из трубок и технических приспособлений. Посетитель садится на стул, дёргает за верёвочку — и по этим трубкам

начинают

бегать

металлические

шарики.

Набирают

скорость,

проскакивают со свистом опасные участки, с грохотом падают и собираются все на финише в накопителе, откуда поднимаются вверх — к тому месту, с чего всё началось. Для детей — урок физики, для взрослых — повод задуматься над диалектикой случайного и закономерного в нашей жизни... Музей архиепископа обречён быть архинеобычным. В некоторых залах нет электричества, под высокими потолками окна пускают потоки естественного света в помещение. В некоторых — окна от потолка до пола. А за окнами — суета сует кёльнского центра: машины, люди, рекламные щиты… Подойдёшь к такому гигантскому окну и понимаешь: это тоже экспонат. Мир за стеной бывшей церкви, а ныне музея архиепископа Кёльнского — не менее диковинное произведение искусства, чем композиция из папье-маше и распятый под лавкой скелет. В каком ещё музее мог бы разместиться мир как экспонат? Пока Бог не открыл Свой частный музей на нашей земле, смертным остаётся довольствоваться коллекцией Его смиренного служителя в католическом немецком городе. Но приглядимся к коллекции: в этом замечательном музее среди движущихся фигурок из папье-маше можно заметить и другие двуногие и беспёрые экспонаты. Эти экспонаты перемещаются из зала в зал, дёргают за верёвочки, дуют на бумажные шары. О, на последнем этаже гениальный замысел архитектора и архиепископа становится внятным. Современное искусство — это не то, на что мы приходим поглазеть в музей. Современное искусство — это мы сами, наша жизнь, наши дуновения, наше сострадание жертвам геноцида в Руанде, наше отвращение к пыточным камерам. Просто мы не всегда понимаем это. Может быть, слишком много курим — не всегда хватает сил. Кёльн, 6.11.2008

Суббота: томление духа После полудня субботы оказался снова в Брюсселе и по дороге в Музей изящных искусств наткнулся на очередной карнавал. Под знаком этих празднеств проходит

весь

февраль,

наверное,

чтобы 51

не

было

так

тоскливо

из-за

малосимпатичной погоды. Впрочем, это даже не карнавал был, а шествие воздушных шаров и разных оркестров между шарами. Я, конечно, вообразил себе нечто вроде подарка Пятачка ослику-имениннику, но выяснилось, что размах развлечений тут — почти космический. Шары двигались по широкой улице, и их размеры были поистине колоссальны. Детей и взрослых приводили в восторг огромные рыбы и их коллеги по происхождению видов (разумеется, за спиной любой марионетки прячется взрослый дядя, так и эти шары на нитках держали по полдюжины добрых молодцев и красных девиц). Оркестры были выряжены в костюмы старого времени, а всё шествие напоминало коллективное творческое дело, выражаясь языком коммунарской педагогики. В едином порыве колонны двигались и совсем маленькие музыканты, и настоящие Мафусаилы в париках эпохи барокко. Естественно, шествие собрало неимоверное количество зрителей — как местных жителей, так и туристов. Поэтому я, не будучи любителем публичных развлечений,

ретировался

сторону

музея,

анонсировавшего

уникальную

экспозицию «От Ван Дейка до Беллотто. Великолепие савойского двора». Выставка собрала шедевры, принадлежавшие во время оно савойским герцогам — надо признаться, большим любителям прекрасного. На входе нам продали билеты, пытались записать для музейной статистики, из какой страны посетители. Не вышло: не нашли Россию. Я порекомендовал поискать на букву «С» (Советский Союз), но девушка меня, кажется, не очень хорошо поняла. Очень респектабельного вида и бальзаковского, так сказать, возраста гардеробщица приняла пакет и куртку, за что пришлось заплатить один евро. Но что там значит один евро, когда ты пришёл в знаменитый Королевский музей des Beaux Arts — изящных искусств! Выставка очень даже приличная, хотя великолепия многовато. Конечно, большинство картин мне, например, совсем не известно, не только по причине моего невежества, но также вследствие того, что они хранятся в малодоступных музеях того государства, которое бессмертный доктор в старом советском фильме обозначил точно и ёмко: «Сапог сапогом». Экспозиция лишний раз подтвердила избитую истину: никакого прогресса нет, дела принимают всё более печальный оборот. Старые мастера — значительно сильнее более поздних (умолкаю, чтобы не перейти на тему современного искусства). Тут, кстати, среди сокровищ савойских герцогов нашлись не только картины, но ковры и книги. Книги — особенно хороши. Пятнадцатый век, а какие прекрасные издания (в смысле рукописи). Вот уж действительно сделано на века. Книги были под стеклом, чтобы особо ретивые библиофилы не могли их почитать. В общем, грамотное решение. Кому очень надо, пусть сходит в Королевский кабинет рукописей тут неподалёку. Одна книжка произвела на меня особое впечатление — постарался некто Жан де Куси. Рисовал в цвете, выписывал 52

буковки, в общем, старался. Старания пришлись на бурную эпоху между 1475 и 1482

годами.

обнаруживает

Между

тем,

небрежно

самом

низу

поставленный

страницы

под

углом

своё штамп

превосходство «Бургундская

библиотека». Когда и чья рука равнодушно пропечатала бесценную книгу, которой больше, чем полтысячи лет? Сказать трудно, но ясно, что штамп этот — достижение научно-технического прогресса. Картин было много — преимущественно из Турина. Ван Дейк, Рубенс, разные ученики Караваджо... Конечно, были ослепительные портреты средневековых феодалов, трогательные детские портреты, пейзажи, батальные и бытовые городские сцены... Но меня потрясла совершенно другая картина. Над ней поработали два соавтора — Рубенс и художник поскромнее, несмотря на громкую фамилию, — Ян Брейгель Старший. Она называется «Суетность человеческой жизни» (или как-то в этом роде, написано было «Vanité de la vie humaine» и «Vanity of the human life» — как это лучше передать? тщетность? преходящесть?). О, уж это поистине великая картина. На

первом

плане

изображено

просторное

помещение,

напоминающее

немного комнату Карлсона на крыше одного дома, затерянного в шведской столице. В беспорядке по комнате на полу и на столиках разбросаны разные вещи, и самое удивительное было в том, что все эти предметы — из нашего времени (кроме, пожалуй, сотового телефона и ноутбука), а ведь Брейгель Старший расстался с этим суетным миром довольно давно — в 1625 году его вместе с семьёй унесла тяжёлая болезнь. Там были драгоценности, оружие, доспехи, маски, наручные часы, кубки, яства, скульптуры, несколько колод игральных карт... Персонажи первого плана тоже были те ещё: кроме дамы в классической позе, хорошо известной по другому полотну Рубенса, замечены два амурчика

две

чёрных

обезьяны.

Ну,

обезьяны

как

положено

нашим

родственникам по ходу эволюции развлекались с масками, а вот ангелоподобные младенцы были заняты более серьёзными делами. Один держал в руках изображение Христа с подписью «EGO SUM LUX MUNDI, VIA, VERITAS ET VITA», а второй попросту выдувал мыльные пузыри. Соавторам эти пузыри особенно хорошо удались — они практически в центре картины. Там ещё некоторые сюжеты изображены по бокам (справа группа товарищей пирует за столом, не подозревая, что ничто не ново под солнцем). Но самое удивительное в картине, созвучное сегодняшнему дню, было на втором плане. В широком

окне,

продолжающемся

вдоль

почти

всей

комнатной

стены,

развёртывалось... праздничное шествие. Конечно, карнавал — двое на ходулях, некоторые в масках, один шёл на руках, другой, выгнувшись, семенил руками и ногами одновременно. Там же, кажется, толпятся зрители — и дети, и кавалерия, и почтенные матроны...

От картины веет какой-то тоской. Как будто всё они, Рубенс и злосчастный этот Ян Брейгель Старший, знали наперёд. И про обезьян, и про шумные народные гулянья, и про небрежные библиотечные штампы, и про то, каким большим мыльным пузырём обернулась цивилизация, которая так достойно начинала свою историю... Мы ведь куда лучше, чем в семнадцатом веке, научились служить Богу и маммоне. От взгляда гения не скроешься никуда — ни в пространстве, ни во времени. Всюду пир во время чумы на фоне разбросанных колод карт. Тройка, семёрка, туз... Наша жизнь по-прежнему состоит из доспехов, которые нужны, чтобы охранять побрякушки, которые нужны, чтобы покупать доспехи. Суета сует, одним словом или двумя словами. Неужели мы мним, будто великий Рубенс рисовал для нас? Для таких скучающих туристов, которым в один день и Божий дар, и яичница, и летучесть воздушных шаров, и великолепие савойского двора? Все равны перед объективом ненавистной фотокамеры? Но не всё потеряно. Гардеробщица завидела меня издали и протянула вещи ещё до того, как поиски номерка увенчались успехом. «Как вы так хорошо запомнили мои вещи?» — удивился я. — «Это профессиональное, — ответила она, — я должна хорошо помнить лица (des visages)». — «Но лица у людей, — возразил я, — а тут — багаж». — «У вещей тоже есть лица», — ответила мудрая гардеробщица Королевского музея изящных искусств в Брюсселе. И я понял, что есть ещё в мире люди, благодаря которым суеты и энтропии становится меньше. Именно для них рисовал прекрасный фламандский художник Питер Пауль Рубенс. Брюссель, 1.03.2009

От Будды к брокерам Миндаугасу Карбаускису в Российском академическом молодёжном театре удалось поставить «Будденброков». Задача оказалась по плечу: нужно было показать путь героев от юности к старости (а некоторым представителям почтенного немецкого семейства бюргеров пришлось прямо во время спектакля уйти в мир иной — этим заведовала виртуозно игравшая свою роль служанка; она приносила большое зеркало, загораживала им уходящего персонажа и покидала сцену вместе с ним — или с его тенью, как казалось замиравшим зрителям). Старели тоже не без изящества: мужчины, кажется, не только лысели и обзаводились офицерскими усами, а женщины — не только сохраняли наряды, стремительно устаревая вместе с фасоном своей одежды. Фигура менялась, голос становился слабее, часы жизни отчаянно били стрелками задержавших дыхание зрителей. И история стара как мир. Несколько поколений бюргеров проживают свою бессмысленную жизнь — и не то, чтобы культ чистогана омрачал их повседневность; просто деловой хватки всё меньше, почерк для записей в семейной тетради всё мельче, темы для разговоров всё скучнее. Семью ещё 54

держал отцовский дом, но после смерти матери он стал слишком похож на вишнёвый сад; распродали, разбросали, разбежались — кто в сумасшедший дом, кто за зеркало служанки. Будденброки — брокеры, которым так и не удалось стать буддами. Русский романист со вкусом описал бы депрессию, немецкий автор просто перевернул страницу семейной тетради, оставив зрителей один на один с их генеалогией. Литовский режиссёр — это поистине золотая середина. Москва, 27.02.2011

Все расстроены Уикенд удался. В пятницу посетили чудесный спектакль в театре им. Моссовета — «Свадьба Кречинского» в постановке Павла Хомского по пьесе Сухово-Кобылина. Невинная комедия из старых времён — в эпицентре брачный аферист и шулер, в некотором роде жулик и вор. Кречинский в спектакле спрашивает: «Так чего же? Вы, может быть, слышали, что мои дела расстроены?» Муромский — потенциальный тесть и, помоему, погодка, — отвечает: «Признаюсь вам, был такой разговор». Кречинский картинно обводит рукой зал и обращается к публике: «А кто же из нас, сейчас живучи в Москве, не расстроен? Мы все расстроены!» — В зале грохнули аплодисменты. Замечу, что слова «сейчас» в тексте пьесы нет — зал поймал месседж, расстройство сублимировалось, стало полегче. В субботу заглянул на митинг. На Болотной народу было действительно много. При всей суровости требований в целом царило приподнятое настроение. Один товарищ сообщал по телефону родственникам: «Тут как будто Новый год! Все улыбаются, если кто поскользнётся — его тут же с разных сторон бросаются поднимать...»

—

Полицейские

действительно

были

предельно

корректны:

показывали дорогу заблудившимся, поддерживали спотыкающихся. В воскресенье эволюция пришла к закономерному финалу: от комического (Сухово-Кобылин) через драматическое (митинг) путь — в сторону трагического. Прекрасная выставка Николая Николаевича Ге в Третьяковской галерее. От трогательных итальянских пейзажей через «Вестники Воскресения» и «Тайную вечерю» художник движется к допрашивающему сына Петру и украинским портретам простых людей — Ге сблизился с Толстым и обратился к лицам обычных избирателей. Финальный период жизни Ге посвящён евангельским сюжетам: совести Иуды, вопросу об Истине, распятию. От мрачных полотен (в ночной

тьме

Иуда

разбирается

трудом)

—

необычному

свету

кульминационной сцене Евангелия. Путь от долгого мрака к желанному свету непрост — он проходит не только через мирные пейзажи, но и через жестокие допросы, через несправедливые судилища. Иногда долгожданный свет — это грустная примета заката. Может быть, всё, что остаётся на нашу долю в такую пору, — успеть подхватить поскользнувшегося. Как будто Новый год. Москва, 11.12.2011 55

Большинство не бывает правым В наше время, конечно, как ни ставь спектакли, всё выходит про наше время. «Враг народа» Генрика Ибсена в постановке Льва Додина в Театре Европы и вправду великолепен, как это и обещали знающие люди. Сам режиссёр вышел во время оваций и поздравил исполнителя главной роли, удостоенного за неё звания лауреата Международной премии имени Станиславского. Верю. Меня иногда забавляет сверка оригинала пьесы со сценарием. Пьеса написана в 1882 году, в 1900 её поставил Станиславский, он же — сам себе актёр — сыграл главную роль. Воды с тех пор утекло много, но некоторые речи звучат злободневно до дрожи. Вот, к примеру, в оригинале доктор Стокман говорит: «Это-то и есть то великое открытие, которое я сделал вчера. (Возвышая голос.) Опаснейшие среди нас враги истины и свободы — это сплочённое большинство. Да, проклятое сплочённое либеральное большинство! Оно! Так и знайте!» Намёк понятен, особенно в сегодняшнем Петербурге. Правда, в современном сценарии в этой реплике исчезло слово «либеральное». Этот намёк тоже понятен. В другом месте курортный доктор снова возвращается к теме агрессивнопослушного большинства: «Главная беда в том, что все люди в этой стране — рабы партий. Да, впрочем... пожалуй, на этот счет и на свободном Западе не лучше. И там свирепствует сплочённое большинство, и либеральное общественное мнение, и вся эта чертовщина». Тут постановщик не решился убрать слово «либеральное», но и не счёл возможным оставить аутентичный текст. Прозвучало со сцены примерно

следующее

общественное

мнение,

(цитирую сплочённое

по

памяти):

«...сплочённое

консервативное

либеральное

общественное

мнение,

сплочённое национально-патриотическое общественное мнение...» Это, конечно, трюк, рассчитанный на нашего зрителя, хотя подобное перечисление немного затуманивает политический ландшафт. Против какого же большинства направлен пафос? Не может же быть в одном обществе три большинства сразу. Арифметика не разрешает. Тут постановщик, вероятно, сделал вид, что лирическому герою противно любое большинство, каковое может появиться в обществе. Однако большинство большинству рознь: зритель, быть может, встретил бы бурными аплодисментами, переходящими в овации, более точную политическую позицию курортного доктора. Вообще, у Ибсена было немало неприятных для либералов реплик в пьесе: «Но всего нелепее — это матёрые либералы, которые разгуливают здесь толпами и вбивают в голову себе и другим, что они люди свободомыслящие»; «Я хочу только вбить в башку этим псам, что либералы — коварнейшие враги свободных людей, что партийные программы душат все новые, молодые, жизнеспособные истины, что всякие там "соображения" выворачивают наизнанку нравственность и справедливость, так что наконец прямо страшно становится жить на свете!» Разумеется, всего этого со сцены Театра Европы не прозвучало, иначе был бы перебор нежелательных коннотаций.

Однако

главная

мысль

доктора

Стокмана

была

высказана

со

всей

определённостью и без всяких ухищрений самоцензуры: «Большинство никогда не бывает право. Никогда, — говорю я! Это одна из тех общепринятых лживых условностей, против которых обязан восставать каждый свободный и мыслящий человек. Из каких людей составляется большинство в стране? Из умных или глупых? Я думаю, все согласятся, что глупые люди составляют страшное, подавляющее большинство на всём земном шаре. Но разве это правильно, черт возьми, чтобы глупые управляли умными? Никогда в жизни!» Большинство зрителей в зале долго аплодировало и не отпускало актёров. С 1901 года, когда Станиславский наслаждался триумфом спектакля, прошло больше

ста

лет,

но

пафос

чудаковатого

доктора

по-прежнему

собирает

аплодисменты. Великое открытие того, «что все наши духовные жизненные источники отравлены, что вся наша гражданская общественная жизнь зиждется на заражённой ложью почве», похоже, опровергнуть пока не удалось. Но иногда слово правды зеленеющим ростком пробивается сквозь каменистую почву нашей гражданской общественной жизни, и простые аплодисменты в театральном зале звучат как колокол, звонящий по всем нам. Санкт-Петербург, 7.12.2013

7. Чувства к мудрости Теория относительности Мы редко сразу понимаем подлинный смысл происходящего с нами. Люди, которые — как нам кажется — поступают дурно в отношении нас, могут оказаться

конечном

счёте

нашими

благодетелями.

Люди,

которым

мы

благодарны сегодня, вполне могут заслужить в будущем наше презрение за то, что лишали нас самостоятельности в выборе решений. Наши враги часто могут помочь нам стать совершеннее. Мудрость состоит не в том, чтобы здесь и сейчас определить, кто что значит для нас, а в том, чтобы уметь принимать эту нашу неспособность

как

естественное

состояние,

уметь

течением

времени

осуществлять переоценку ценностей и оставаться благодарными всем, кто вольно или невольно, добром или злом помог нам стать самими собой. 6.06.2008

Разговор на просёлочной дороге Когда двое вступают в полемику, вообще в разговор, они как будто помещают друг друга в одну плоскость, плоскость согласия по поводу того, что — 57

как минимум — следует разговаривать (имеет смысл разговаривать). Они могут спорить сколько угодно о том, как обстоят дела в Японии, или о том, может ли воспитатель влиять на человека (либо всё в нас обусловлено генетически) и т.п. Однако спор — даже на повышенных тонах, с оскорблениями собеседников и их ближайших родичей — ведётся из позиции обоюдного признания именно такого — вербального — способа общения. Это и роднит спорщиков независимо от высказываемых ими суждений. Разговаривая с варваром, эллин навязывает ему представление о том, что признак цивилизованности — разговорчивость. И далее эллин оценивает людей по способности разговаривать, хотя с варварской точки зрения дела могут обстоять совершенно противоположным образом. Единственный способ показать, что тебе чужда сама система ценностей оппонента, состоит в том, чтобы уклоняться от разговора. Пленник выслушивает длинный спич Великого инквизитора и вместо ответа лишь молча целует его перед выходом на свет. Это не проявление неуважения или тем паче нелюбви к другому. Это переход на другой язык, на другой уровень обсуждения вопросов, где слова, в общем-то, излишни. Впрочем, словами этого не выразить. 20.07.2008

Последний Лот Мы

самодостаточны

оборачиваться,

не

проезжающая

мимо

тогда

реагировать

лишь, на

автомашина

когда

сигналы, крякнет

можем

себе

обращённые

клаксоном,

позволить к

нам.

не

Когда

всматриваешься

застекленелое лицо водителя: кто это тебя позвал? Не по тебе ли наконец прозвонил этот колокол?.. Но не признак ли это чрезмерной неуверенности в себе? Нет ли здесь тоски по дефицитному в дни триумфа виртуальности общению? Ностальгии по признанию, которым все писаные торбы так были избалованы в детстве? Человеческое, слишком человеческое в этой судороге внимания к тому, кто окликнул — тщетно надеемся! — нас. Высокое искусство состоит в том, чтобы приучить себя не оборачиваться соляным столбом. Высочайшее — в том, чтобы на самом деле не слышать взывающего к тебе из глубин. Впрочем, рано или поздно всё завершается гомеостазом. В этом смысле совершенство всегда одерживает верх. 2.08.2008

Вопрос вопросов Как возможны априорные синтетические суждения? Чем ворон похож на письменный стол? Быть или не быть? Тварь ли я дрожащая или право имею? Снилось ли Чжуанцзы, что он — бабочка, или бабочке снится, что она — Чжуанцзы?.. В этом мире вопросов больше, чем ответов. Но как много людей 58

живёт в пространстве вне этих вопросов. Возможно ли было бы задавать вопросы, если бы не было такой среды, в которой их не задают? Не перемещаемся ли мы в зону «без вопросов», если даём ответы? Человек есть не только существо двуногое и

беспёрое,

но

также

существо

вопрошающее.

Отвечая,

мы

становимся

человеками чуть в меньшей степени. Можно сказать, что в конечном счёте наша смерть есть окончательный ответ на всё многообразие вопросов, поставленных нашей жизнью. Или так: смерть ставит вопрос, ответ на который мы должны угадать своей жизнью. Словом, вопрос и ответ здесь, на краю бытия, — одно и то же. Только остаётся невыясненным: как возможны априорные синтетические суждения? 25.10.2008

Асимметрия светотени Восход всегда обещает закат. Ослеплённые лучами возвышающегося над нами светила, мы могли бы вообразить, будто тьмы больше нет и не будет. Но ослепление всегда вынуждает зажмуриться и отдаться во власть тьмы: и каким бы ясным ни было небо, как бы ласково ни обнимали нас солнечные лучи, мы понимаем: восход всегда предвещает закат. Но что нам, жмурящимся в разгар светового дня, нужно сделать, чтобы в сумерках распознать зарю следующего дня?.. 1.11.2008

Генеалогия безумного дня Если бы Ницше знал заранее, что его персональная биография завершится безумием, писал бы он так, как писал? Или — знал, и именно поэтому так писал? Обычно — в разговорах, в текстах, в поступках — мы ориентированы на предсказуемый и счастливый финал нашей жизни. На тот момент, когда мы, вооружённые мудрой улыбкой, сможем спокойно вздохнуть, обернуться и проститься с прошедшим. Но если только предположить, что закат может принести совсем другое состояние нашего рассудка, то не придём ли мы автоматически к мысли о том, что человек есть нечто, что должно превозмочь?.. 27.11.2008

Правило номер один Скупой рыцарь — всегда в конечном счёте рыцарь бедный, в то время как способность сострадать невозможно ни украсть, ни обесценить. Нужно уметь сочувствовать тем обделённым людям, которые всю жизнь растратили на 59

обретение власти, богатств, благополучия. И когда-нибудь на их устах появится счастливая улыбка мудрого человека, для которого голод — прекрасный шанс уразуметь всю ограниченность сытости. Не говоря уже об известной пользе для здоровья. 9.12.2008

Res sacra miser Бывали ведь иные времена. Одна из самых пронзительных сцен в античной литературе — встреча Ахилла и Приама, пришедшего за телом убитого сына. Что они чувствовали, глядя друг другу в глаза? Какие слова в действительности вырвались у них в тот момент? Что они доверили бы своим блогам, будь у них такая возможность? Несчастный — священен, говорит Сенека. В наше жуткое, в наше дикое время не осталось места для священного, хотя несчастий не убавилось. Толику сочувствия к тем безоружным, кого застрелили посреди улицы. Один грамм христианского милосердия в адрес убитых. Одну секунду для биения сокрушённого сердца. Одно нажатие клавиши «Delete» для очередного потока площадной брани. Но нет — старца великого тень не чую смущённой душой. Давно уже наступило новое время. Тактичность — как и великодушие — ныне не в моде. Когда-то

один

великий

Карфагена вспоминал

полководец

гомеровские

на

руинах

строки и

плакал

объятого о

пламенем

печальном

будущем

торжествующего в тот момент Рима. Теперь ясно: несколько слёз Сципиона предназначалось и для нас. 25.01.2009

Молитва Если

всмотреться

самые

глубины

своего

духа,

там

не

найдёшь

совершенного человека. О, я тоже очень далёк от совершенства. Но и у меня есть одна драгоценность. Это, конечно, дар, потому что совсем не требует труда и, помоему, она не вполне — как всё, что мы получаем даром! — заслужена мною. Это искреннее чувство радости за других — за их рост, за их неповторимость, за их счастье. За то, что они после мучительных поисков находят себя. Даже в самые трудные времена меня не лишить этой радости. Сейчас моя радость может воплотиться в тихую улыбку или громкий смех, в готовность прийти или в смирение уйти. Настанет и другое время, когда меня не будет, но моя радость останется в безмятежности шуршащей листвы в самом спокойном месте мира. За всё это я и возношу сегодня свою благодарность. 28.02.2009 60

Время и кошки Бодлер заметил, что китайцы узнают время по глазам кошек. Но что в этом случае узнают кошки, всматривающиеся в наши узкие глаза? Они как минимум читают в них нашу растерянность по поводу того, который час пробил. Как максимум — они убеждаются в жестокой истине: лишённые чувства времени существа не могут претендовать на роль венца эволюции. Может быть, именно потому кошки знают и своё время, и своё место. 3.02.2009

Типология тьмы Эмпирически: темнота, которая за спиной, страшнее той темноты, в которую ты идёшь. Думаю, поэтому древние запрещали оглядываться: тьма позади нас опаснее, нельзя позволять себе поддаться её силе. К этому же и аргумент Сократа против страха смерти: тьма прожитой жизни страшнее тьмы неведомого грядущего. 13.02.2009

В ожидании того То, что, кажется, только приближается к нам, в действительности уже в нас, уже с нами. То, что, как нам представляется, ушло от нас безвозвратно, — всё ещё остаётся в нас. Мы полны образов прошлого и будущего. Мы питаемся воспоминаниями и ожиданиями. Мы таким бесхитростным способом придаём реальности реальность. Чего в нас действительно нет, так это только нас самих. 27.04.2009

Этика vs. Эстетика Есть что-то символичное в том, что один тиран, окрасивший в багровые тона ХХ век, не окончил курс обучения в духовной семинарии, а другой даже не смог поступить в художественную академию. И дело не только в том, что столетие стало триумфом марширующего невежества; дело также состоит в том, что победитель в любом случае оказался грамотнее. 7.07.2009 61

Утренняя нирвана Вдохновлённое морским ветром утро пробирается через раскрытые окна, через птичий гвалт, через таяние сновидений. Вроде бы всегда так. Но так ли? Или это мы пробираемся в утро — через раскрытые окна, через птичий гвалт, через новые сны. Грёзы освежающей реальности оборачиваются освежающими реальность

грёзами

—

грёзами,

которые

растворяются в

новой

грёзе

продолжении грёз, об отсутствии всяких грёз, об отсутствии как таковом... Утро! И всё, и ничего. 7.08.2009

Сегодня придумал Лучше ничего не сказать, чем ничего не сказать. 3.11.2009

Диалектика мечтания В самой мечте уже содержится что-то от её исполнения; как всё, что происходит, уже присутствует хоть в малой степени в том, что предшествовало. Мудрость, которой недостаёт человеку, состоит в одном: радоваться уже тому, что у него есть пусть даже несбыточные мечты. 17.06.2010

Целан Две темы у Целана. Одна тема — пития, другая — (не)бытия. Мы пьём — дожди, вино и кровь, чёрную млечность рассвета. Где есть что пить — нет места смерти, где смерть — там некому и нечего пить. По-русски ещё точнее: пить — не есть. К примеру: Мы пьём дожди. Дожди мы пьём. Дожди. Чёрная млечность рассвета мы пьём её ночью. Золото волос твоих Маргарита, пепел волос твоих Суламифь. Шуми, волна! Взлететь не бойся, рыба! Где есть вода, там можно жизнь прожить ещё одну. (Пауль Целан. Перевод Вяч. Куприянова)

11.01.2012

О злобе Почему человек, которого переполняет злоба, не замечает того, как это неэстетично? Конечно, у зла бывают цветы, иногда из сора растут бесстыдные стихи и слова, слова, слова. Принять цикуту — это был один из самых красивых жестов; но неужели можно выдыхать яд, не ощущая некоторого дискомфорта? Сострадание такому человеку тоже нередко принимает самые неэстетичные формы. Помочь ему, не погрешив против эстетики, можно, пожалуй, одним только способом: жить иначе. Но как научиться этому?.. 1.03.2012

8. Varia О границах познания и способности суждения Как-то увидели с Николаем в магазине книжку о драконах. Предмет показался

мне

сомнительным,

позвонил

своему

приятелю,

который

разбирается в разных фантастических тварях. Это Петя С., который, несмотря на свой юный возраст (6 лет, приближается к 7), съел собаку в проблемах динозавров и не был замечен в интеллектуальной деградации, которую обычно с успехом обеспечивает наша система образования. Разговор был следующий: Я: Петя? У меня к тебе вопрос как к ведущему специалисту по динозаврам. Ты ведь ведущий специалист? П. (скромничая): Ну, иногда... Я: Как же? Я считаю тебя ведущим... П: Хотя да. Я: Скажи, пожалуйста, существуют ли драконы? П: Все знают, что нет. Я: Все-все? П (уверенно): Не существовали, не существуют и не будут существовать. Я: Почему? П: А что, должны? Я (мечтательно): Ну, вдруг ещё найдут какого-нибудь в будущем... П (примирительно): Хорошо. Не было и нет. Я: А вдруг были? Просто человек их не застал! Как динозавры... П: Тогда хотя бы косточки остались, крылышки, черепа... И в книгах бы о них написали КРУПНЫМ ШРИФТОМ.

27.05.2008

Нужные вещи Петя С. пригласил меня на день рождения. Спрашиваю с намёком: — Петя, а что тебе будут дарить? Чего ты хочешь? — Ну, — отвечает Петя, — люди будут дарить нужные вещи, как они думают. А если подарят ненужные, то я убираю детали и получаются нужные... 18.07.2008

Широкий круг В

книге,

предназначенной

«для

широкого

круга

читателей,

которых

интересует функционирование языка», Борис Андреевич Успенский пишет о подписях испанских монархов между прочим: «...см. письма Филиппа II в архиве князей

Колонна,

хранящемся

монастыре

Санта

Сколастика

Италии»

(Успенский Б.А. Ego loquens. Язык и коммуникационное пространство. М.: РГГУ, 2012. С. 64). 16.11.2012

Петронию Вчера наткнулся на самую короткую статью среди тех, что когда-либо видел в научной литературе. Она опубликована в сборнике «Вопросы классической филологии» (вып. XV. ΝΥΜΦΩΝ ΑΝTΡΟΝ [Пещера нимф] : сборник статей в честь Азы Алибековны Тахо-Годи. М.: Никея, 2010) на стр. 316—318. Автор — известный латинист О.Д. Никитинский. Статья называется лаконично — "К интерпретации Petron. 62". Вот её текст. Там два абзаца. «В 61—62 главах Сатирикона друг Тримальхиона Никерот рассказывает историю об оборотне. Увидев, как его спутник превратился в волка, Никерот достает меч и всю дорогу до дома своей подруги разит призраков вокруг себя: gladium tamen strinxi et †matauitataut umbras cecidi, donec ad uillam amicae meae peruenirem (Petron. 62, 9) (издание Конрада Мюллера, Teubner 1995). Существует

множество

разнообразных

нередко

противоположных

интерпретаций данного места. Я

предлагаю

новое

обоснование

традиционной

интерпретации

matauitatau как заклинания. Похожее заклинание мы находим у Катона, agr. 160: motas uaeta (так начинается состоящее из непонятных слов заклинание против

вывихов).

обеих

формулах

мы

видим

почти

одинаковую

последовательность согласных: m-t-v-t. Кроме того, в обоих местах речь идет о магической силе железа, приводимого в движение во время произнесения

заклинания; ср. ferrum insuper iactato agr. 160, у Петрония подобную роль выполняет меч (gladium... strinxi et... umbras cecidi)».

Всё, статья кончилась. Там ещё есть, правда, пять сносок со списками литературы, краткими примечаниями по поводу существующих интерпретаций и даже характерным воспоминанием, которое звучит так: Когда я показал более раннюю версию этой статьи базельскому филологу Иозефу Дельцу (Josef Delz, 1922—2005), он не высказался ни за, ни против. Это было бы при его занятости и естественно, если бы не то обстоятельство, что он всегда с большим (и мною незаслуженным) вниманием читал и редактировал всё то многое, что я тогда ему в моей филологической невинности посылал. (Позже я к моему стыду узнал, что Эдуард Френкель считал Дельца непревзойденным мастером по чтению корректур — см. письма Э. Френкеля к И. Дельцу в Мюнхене, Bayerische Staatsbibliothek, ANA 681.) Несмотря на то что он всегда был благорасположен и в своих суждениях всегда прям (он говорил: ich nehme mir kein Blatt vor den Mund), я не решился спросить его его, что он думает о моей интерпретации. Возможно, он думал: «Есть вещи, которых лучше не касаться. Это место из Петрония — как платоновский миф об Атлантиде: о нём многие пишут...»

Этой статьёй нельзя не восхищаться. Два абзаца по теме, без воды, без лишних разглагольствований, строго по делу. Железная логика. И трогательное воспоминание о том, что, возможно, думал по этому вопросу швейцарский филолог, которого сам Эдуард Френкель считал непревзойдённым мастером по чтению корректур. Мы узнали ненароком, что у статьи была более ранняя версия (возможно, там насчитывалось больше двух абзацев; впрочем, могло быть и меньше; наверняка отсутствовал рассказ об Иозефе Дельце). И — подкупающая интеллектуальная честность автора: предполагаемую мысль базельского редактора можно было развернуть ещё на несколько страниц (скажем, можно было пересказать от лица Дельца вкратце платоновский миф об Атлантиде и историю вопроса); не помешали бы конкретные цитаты из писем Френкеля о мастерстве его корреспондента. Читателя не удивила бы в конце концов инструкция о том, как в закоулках старого города Мюнхена найти эту библиотеку без риска столкнуться с призраком. Или со всем свойственным латинистам педантизмом автор мог перечислить, в каких библиотеках, скажем, бесполезно искать письма Френкеля к Дельцу. Да мало ли что можно было написать ещё! Но нет. Новое обоснование традиционной интерпретации matauitatau как заклинания: нечто похожее есть у Катона. Всё. Жаль одного: с уходом в мир призраков Иозефа Дельца автору приходится советоваться

по

поводу

интерпретации

Петрония

читателями,

явно

уступающими выдающемуся базельцу и в мастерстве чтения корректур, и в

верности благоразумному принципу помалкивать по поводу вопросов, о которых пишут многие. 09.02.2013

Не давая ежу договорить Читать киндл положительно невозможно! На днях открыл между делом «Коварство и любовь» Шиллера. Коварства у тех добропорядочных людей, которые оцифровывали текст, несомненно, оказалось куда больше, чем любви. Можно стерпеть, что некоторые кавычки открываются и не закрываются, а между буквами с завидным постоянством появляются нижние подчёркивания. Можно притвориться, что не замечаешь того, как Леди схватывает камердинера «8а руку» — в конце концов ей по сюжету скоро уезжать из города восвояси, могла и не разобрать, за что хватать камердинера. Но кое-что стерпеть я не смог. Апофеозом издевательства

над

читателем

стала

шестая

сцена

второго

акта.

Кульминационная, в некотором роде, сцена. Президент, чей сын Фердинанд решил связать себя узами брака с мещанкой Луизой Миллер, входит в комнату и застаёт всю честную компанию: сына, его возлюбленную, её родителей, словом, всех тех, кого драматург определяет традиционной формулой: «Те же и президент со своими слугами». Посреди общего ужаса президент адресует вопрос потенциальному тестю своего сына. Вопрос драматург снабжает следующей ремаркой: «Не давая ежу договорить, обращается к Миллеру». Какому ещё ежу? О чём пытался заговорить ёж с президентом? Не слишком ли много на себя взяло это милое млекопитающее? Я впал в ужас подобно учителю музыки Миллеру при виде потенциального свёкра его дочери. Пролистал несколько страниц назад — официально никакой ёж в комнату не заходил. Народ там не терял времени даром: Фердинанд в задумчивости прогуливался, папаша Миллер дико хохотал, Луиза падала в кресло. Конечно, нельзя было исключить вероятность того, что ёж мог с присущим монотипному отряду ежеобразных коварством проскользнуть на сцену, потому что вся эта гоп-компания была сосредоточена исключительно на своих переживаниях. Однако Шиллеру следовало честно предупредить об этом действующих лиц. Неудивительно, что с такими прихватами драматурга под занавес добрая половина участников пятой сцены второго акта отравилась лимонадом. Намучившись, я пришёл к определённому выводу. Даже если в оригинале было попросту слово «ему», эта досадная опечатка только подтверждает мысль о том, что читать приличную литературу в киндле очень трудно. То и дело хочется сказать ежу несколько _ласковых слов_. С другой стороны — о чём вообще эта 66

трагедия? Не хотел ли Фридрих Шиллер сказать, что от президента нужно ждать скорее коварства, чем любви? Впрочем, это ясно и ежу. 3.10.2012

Пустыня на десерт «...Примерно в 200 году н.э. Афиней из Навкратиса, автор огромной картотеки в форме литературного «симпосия» под названием «Пир мудрецов» (ХIV, 690а), приводит по поводу слова μεταδόρπια, означающего «пустыня», краткий фрагмент из «Крития» (115b), где Платон использует это слово в вопросительном предложении. Это примечание филолога, не более того» (Видаль-Наке П. Атлантида. Краткая история платоновского мифа / пер. с франц. М., 2012. С. 51).

Прочитав это, я сразу схватил греческо-русский словарь Вейсмана. Меня заинтересовало,

почему

слове

«пустыня»

есть

какая-то

«мета-»;

чём

заключается подлинный смысл слова «пустыня»? Увы! Греческое δόρπια на самом деле означает «ужин», а метадорпия — это десерт, то, что следует за приличным ужином. По всей видимости, переводчик перепутал французские слова. В оригинале, вероятно, было dessert (десерт), а ему показалось, что désert (пустыня). В результате получился историко-лингвистический курьёз. Это примечание читателя, не более того. 28.03.2012

Св. Анна Забыл

сказать:

выставка

Ге

изумительна,

но

этикетаж

далёк

от

совершенства. То дочь Льва Толстого вспоминает о дружбе художника и её знаменитого отца — подпись под записью гласит: Т.А. Сухотина-Толстая (дважды!); то в словах опечатки, то лишние запятые, то — наоборот — запятых недостаёт... На первом месте в рейтинге ляпов национального музея уверенно расположилась подпись к эскизу 1868 года «Христос перед Анной». Сюжет редкий, но понятный: Анна был — вопреки первому впечатлению — мужчиной, тестем Каиафы. К нему привели связанного Иисуса (см. Ин., 18:12—24), в ходе допроса один из воинов занёс руку, чтобы ударить Его. Этот сюжет угадывается на картине,

хотя

не

без

труда.

Для

удобства

иностранцев

сотрудники

Государственной Третьяковской галереи перевели (правда, склонная всех всегда оправдывать

Анна

Анатольевна

датирует

этикетку

пятидесятыми

годами)

название эскиза «Христос перед Анной» на английский язык. И как же? Christ and St. Anna. Христос и Святая Анна. Искусствовед, готовивший перевод ухитрился, надо полагать, увидеть на картине встречу Иисуса и Его бабушки — подлинной 67

Святой Анны (по мнению католиков, беспорочно зачавшей Деву Марию). Ладно — пятидесятые годы. Но сегодня музейщики, готовившие выставку, могли бы уточнить сведения, которыми потчуют публику за её же деньги! Ан нет — тесть коварного

первосвященника,

канонизированный

музейными

работниками,

продолжает злоупотреблять легковерием посетителей. Москва, Третьяковская галерея, 13.12.2011