Fonvizin-Artur by Sergey Filippov

1 8 8 2

1 9 7 3

Этот портрет – как Провидение. Ведь до встречи с мамой, он не писал женщин. А, написав ее, cоздал потом сотни женских портретов – и все акварелью. Сергей Фонвизин This Portrait is as a Providence. Before meeting my Mother my Father had never painted women. But after painting her portrait He created hundreds of ladies' portraits – all in watercolous. Sergei Fonvizin

акварелист

Портрет жены художника. 1930-е A Portrait of the Painter`s Wife. 1930th

Искусству Артура Фонвизина присущ ритм юношеской походки. Не удивительно, что оно так легко перешагнуло через столетие его жизни. Николай Харджиев Arthur Fonvisin’s pictures expose the rhythm of a youth’s gait. No wonder that his works be of interest even after a hundred years of his life. Nickolay Hardjiev.

Артур Фонвизин. Фотопортрет с кистями. 1962 Arthur Fonvizin. Photo-portrait with brushes. 1962

АРТУР ФОН ВИЗИН Статьи Письма Документы Стенограммы Воспоминания Articles Letters Documents Stenographies Memoirs

Фотографии Рисунки Литографии картины Photoes Drawings Lithographies Pictures

Москва ЭЛИТА-ДИЗАЙН 2012

Леонид Лернер

ББК 85.143(2) Л 49

Акварелист

Авторы проекта ЛЕОНИД ЛЕРНЕР НИНА КИТАЕВА НИНА ПОНИ-ПОДГОРНЕНСКАЯ Составитель и редактор ЛЕОНИД ЛЕРНЕР

Артур, ты, кажется, сошел с ума. Акварель – это же баловство! На что ты будешь жить? Михаил Ларионов из Парижа

Художник-дизайнер ЕВГЕНИЙ КЛОДТ Верстка и подготовка иллюстраций СЕРГЕЙ СОНЬКО Английский текст ПОЛИНА СЛУЦКИНА ВЕРА САМАРИНА Видеоряд картин из семейного альбома СЕРГЕЯ ФОНВИЗИНА галереи АРТНИВА частного собрания СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВА семейного собрания ГАЛИНЫ СТРЕЛЕЦКОЙ музеев и издательств Особая благодарность нашим спонсорам: В.Г. Хайкину, генеральному директору ГУП МНИИ ТЭП А.Ю. Грибову, председателю совета директоров банка «Платина». На первой полосе суперобложки: Артур Фонвизин. Портрет женщины под вуалью. 1946 Артур Фонвизин. Портрет дочери Павла Барто. 1951 On the 1th page of the book-jacket: Arthur Fonvizin. The Portrait of a Lady in a Veil. 1946 Arthur Fonvizin. Portrait of Pavel Barto’s daughter. 1951 На четвертой полосе суперобложки: Артур Фонвизин. Наездница. Розовая пачка – черный хвост. 1954 Артур Фонвизин. Натюрморт с арбузом. 1957 th On the 4 page of the book-jacket: Arthur Fonvizin. Horsewoman. Pink Tutu – Black Tail. 1954 Arthur Fonvizin. Still Life with Watermelon. 1957

ISBN 5-902287-08-1

му стукнуло 90, когда Господь, с улыбкой наблюдая, как художник пишет легких и прозрачных цирковых наездниц, кружа с ними по манежу, предложил ему прогуляться в мир столь же прекрасный, как сны его детства. И художник ушел, оставив на последнем бумажном листе загадочное «фонвизинское» мерцание, да охапку кистей – колонковых, беличьих, барсучьих, медвежьих... – Отец брал в руку сразу штук двадцать самых разных кистей, – рассказывает художник Сергей Фонвизин, – и стремительно писал, выхватывая из горсти одну за другой. Архитектор Руднев, автор высотки МГУ, позируя ему для портрета, сравнил его с оркестром: «Артур Фонвизин играет на своих кистях, как на инструментах». Его акварели сравнивали с акварелями Брюллова, Врубеля, Сурикова. Но (пусть простят классики!) фонвизинская акварель, на мой взгляд, нежнее и трепетнее и, что самое парадоксальное – абсолютно живописна. Марк Шагал, уезжавший из России в ту пору, когда Фонвизин писал еще исключительно маслом, спустя тридцать лет, увидев его акварели, воскликнул: «А ведь Артур – подлинный живописец!» – Как же он раньше этого не заметил? – удивляюсь я. – Вместе участвовали и в «Голубой Розе», и в «Бубновом Валете», где Фонвизин выставлял именно живопись. – Шагала поразила загадка: столько лет писать маслом – и вдруг... Когда это случилось, отцу было уже 47 лет! Михаил Ларионов, звавший его с собой в Париж, узнав о фонвизинских метаморфозах, писал ему оттуда: «Артур, ты, кажется, сошел с ума. Акварель – это же баловство. Подумай, на что ты будешь жить?» Ларионов как в воду глядел. Фонвизинская акварель потрясла мир искусства, но не кормила его никогда. – А все-таки, что с ним случилось? – пытаю я Фонвизина-младшего. – Откуда вдруг такой акварельный взрыв? – Меня тогда еще на свете не было. Когда я появился, отец уже слыл «белой вороной». А в тридцать седьмом все издательства, в которых он иллюстрировал книжки, отказали ему от дома. За что? Акварель по природе аполитична. Фонвизин же был плоть от плоти акварели – он жил среди своих нехитрых сюжетов: старого цирка, цветочных натюрмортов, женских портретов. А его зачислили в «шайку формалистов – три «Ф», в компанию к Фальку и Фаворскому – так ошеломляла его акварель. Зачем он устроил себе такую жизнь? Почему, взявшись за акварель, до последнего дыхания остался ей верен? Это я понял лишь после его смерти. Наталья Осиповна (покойная мама Сергея. – Л.Л.) показала мне свой акварельный портрет, который раньше никому не показывала – хранила, как талисман. Артур Фонвизин встретил свою музу в 1929 году на бирже художников. Наталья Малкина приехала в Москву из Одессы, училась живописи у знаменитого Машкова. И, как считал маэстро, подавала надежды. Но в тот день, когда седеющий и бедно одетый художник с печальными глазами написал ее акварельный портрет, все свои надежды Наталья Осиповна сложила к его ногам. Сергей достал из папки тонкий, слегка пожухший листочек, и я увидел женщину, которая, спустя всего несколько дней, выйдет замуж за акварелиста. Залитая солнечным светом, в соломенной шляпе, под которой угадывался неземной профиль, она была совершенно одухотворенной.

акварелист

Aртур Фонвизин – студент московского училища Живописи, Ваяния и Зодчества. 1900 Arthur Fonvizin – a Student of the Moscow School of Painting, Sculpture and Architecture. 1900

WatercolorArtist

y Father picked up in his hand about twenty various artistic brushes – says the painter Sergey Fonvizin and speedily worked choosing one brush after another. Architect Rudnev, the designer of the Moscow University Skyscraper, posing for the portrait, compared Fonvizin’s method of painting with orchestra. He said: “Fonvizin works playing on his brushes as if they were musical instruments”.

Mark Shagal, who left Russia when Fonvizin used oil paints, years later had a chance of admiring Fonvizin’s watercolors. Then Shagal exclaimed “Arthur is a genuine artist!” Shagal appeared to be shocked by the enigma of Fonvizin, who for long had used oil paints and all of a sudden

←

Розы. 1940-е. Roses. The 1940s.

passed to watercolors. Mihail Larionov posted a letter to Fonvizin from Paris which run thus: “Arthur, you seem to become crazy. Watercolors are child’s play. Please, think of means for living.” Larionov was right as usual. Fonvizin’s watercolors shook the Artistic Word but had never offered him means for living. Fonvizin lived with his most plain plots: old circus, flower still-lives, ladies’ portraits. By the way, in 1937 he was enlisted into “the band of formal-

Р ists” – called “the three F-s” among whom there were Falk and Favorsky – so shocked were the Stalinist authorities by Fonvizin’s watercolors. Sergey Fonvizin placed in front of me mysteriously twinkling pictures where out of the

→

Наездница в розовом тумане. 1953 Horsewoman. In Pink Fog. 1953

овесник Ларионова, Гончаровой, Кустодиева, Серебряковой, – Артур Фонвизин пришел в мир искусства, когда в величавотревожном закате догорающего Золотого Века нарождался молодой и бунтарский – Серебряный. Но он не стал сыном сверкнувшего, как молния, века. Рядом с Артуром вспыхивали ярчайшие звезды, его окружали люди, при жизни ставшие легендой, – в нем жил совсем другой человек. Кто-то заметил, что Фонвизин родился слишком поздно, либо слишком рано. Тихий романтик среди бунтарей, хрупкий и наивный, как подросток, среди уверенных, рвущихся к славе однокашников, – он выпал из «серебряной» колеи в первые же годы жизни в прославленном училище. Один из сокурсников (в будущем известный живописец Судейкин, а в ту пору наглый юнец, гордый своим папашей – столичным полицмейстером), сразу приметив в Артуре жертву, назвал его «ангелом без крылышек». Главный заводила курса Михаил Ларионов, взявший Фонвизина под свое крыло, призвал Артура к «сатисфакции». И на глазах у ошеломленной студенческой братии «ангел», обретя крылья, закатил Судейкину пощечину. Тот позорно ретировался. Дирекция училища расценила этот отчаянный поступок, как хулиганство. И «дерзкий» Фонвизин был изгнан из святых стен. Это случилось в 1904 году. С тех пор четверть века неприкаянного художника носило по волнам бурлящего революциями искусства, пока

13 акварелист

акварелист

– Этот портрет – как Провидение. Ведь до того дня он с юности не брался за акварель. А написав маму, создал потом десятки женских портретов – и все акварелью. В Третьяковке, на выставке «ХХ век», я видел одну из последних масляных работ Артура Фонвизина – «Автопортрет», написанный густо, мощно и так драматично, будто художник прощался, возвращаясь туда, откуда вскоре, как в распахнутую настежь дверь, хлынут голоса и краски его детства, чистые и прозрачные, как акварель. ...И вот я снова вхожу в круглый дом, где когда-то летала на трапециях незабвенная моя сестра, и куда я приводил к своему другу, дрессировщику Бег-Буди, маленького сынишку. А он вел его в цирковую конюшню к медведям, слонам и жирафам. – В этом доме ты никогда не был, – говорит Сергей, раскладывая передо мной таинственно мерцающие картинки, на которых, словно из тумана воспоминаний, выплывают упругие лошади в плюмажах с заплетенными хвостами, унося в вечность легких, как стрекозы, наездниц. – То цирк Чинизелли, ставший для отца чудом исцеления. Как мальчик из известной английской притчи, молчавший до семи лет и – вдруг заговоривший, так Артур, с рождения пораженный аутизмом, открылся миру после того, как попал в цирк. Его отец (из рода немецких дворян, чью знатную фамилию получил от Екатерины автор «Недоросля», урожденный Ван Виссен), лесоустроитель, возил за собой жену и детей по российским губерниям. Жили на кордонах, лесных усадьбах. А при наездах в города детей неизменно вели в цирк, к Чинизелли, который был вездесущ. Цирк преобразил Артура. Мальчик не только ожил, заговорил – он начал рисовать. Его воображением завладели сказочные принцессы, игравшие огненными факелами на спинах мчащихся по манежу лошадей. На этих цирковых лошадках и «въехал» в Училище Живописи, Ваяния и Зодчества.

акварелист

не прибило к акварельному берегу. Жил и учился в Мюнхене, где в те же годы искал свой авангард «синий всадник» Кандинский, но с ним не сошелся. Вернувшись, поселился в мастерской у Михаила Ларионова и его «парного сердца» Натальи Гончаровой, безропотно терпя их любовно-творческие скандалы. Молодые гении метали друг в друга посуду, а будущий акварелист собирал веничком осколки. Эта же неугомонная пара вовлекла Фонвизина в шумные модные выставки – «Союз молодежи», «Бубновый Валет», «Голубую Розу»... И тут произошло уж совсем непонятное. В то время как другие художники пожинали успех «розы» и «валета», Артур Фонвизин внезапно исчез из столицы. Пятнадцать лет художник скитался по Ярославщине, Тамбовщине, Нижегородчине, в краях своего незабвенного отрочества. И, смутно догадываясь о своей акварельной судьбе, готовился перейти черту, за которой лежал еще никем не тронутый – его мир. В глухой российской глубинке Артур Фонвизин пишет только с натуры, набирая жизненную силу, обретая пластическую завершенность и спокойную правдивость образов – чем поразит всех, когда введет этот «тамбовский реализм» в поэтическое состояние своих удивительных акварелей. Он еще работает маслом, но густые тяжелые массы света уже тают, становятся светлее и светлее. Он еще не ведает, что с ним происходит. Но мы-то знаем – происходит чудо: художник возвращается к своим истокам, в мир, который за долгие годы его странствий стал еще прекрасней.

«П

осредственность (как говаривал великий Сенека) неспособна удивляться». Мир, который принес в своих акварелях Артур Фонвизин, оказался столь радостным, солнечным, ароматным, что, заметив, как он волнует женщин – от простых домохозяек до светских красавиц, – «придворный» критик Кеменов решил положить конец этим глупостям. На выставке Артура Фонвизина в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, где среди «странных» пейзажей и «воображающих о себе цветов» царствовал образ Женщины, восходящий от «эфирных существ», летящих на лошадях, к «маскараду» уважаемых московских актрис, – товарищ Кеменов поставил вопросы, исполненные страстного недоумения и общественного негодования. Что находят в этих «детских» картинках советские люди? Что случилось с любимыми народом артистками – позволили портретировать себя легкомысленному художнику, да еще акварелью? И кто, наконец, допустил выставку явного «формалиста» в серьезном музее?.. Шел 1936 год. И все это, изложенное в «Правде», произвело такой эффект, что художник-романтик в одночасье обратился в опасного авантюриста. Читаю стенограмму заседания городского отдела ИЗО Управления по делам искусств от 11 марта 1937 года, состоявшегося сразу же после злополучной статьи. Живописцы, среди которых узнаю имена Древина, Удальцовой, Морозова, констатируют «отчаянное положение», в котором оказался и без того бедствующий, не имеющий ни квартиры, ни мастерской художник. «Надо помочь Фонвизину выбраться из этого тупика», – решают они. И я невольно удивляюсь мужеству людей, живущих в дни пика сталинского террора. «Спасите, – тихо просит товарищей загнанный в угол, уже пожилой художник. – Я не знаю, что делать». И они, как могут, спасают: идут в издательства, убеждают, что Фонвизин не опасен, говорят о его уникальности: «Артур Фонвизин открыл

акварелист vapour of reminiscences appeared galloping elastic horses with plumage which carried into eternity light as dragonflies and gracious lady-riders.

Since his birth suffering from autism young Arthur revealed himself to the World of people due to the Circus. His Father (who was from German nobility by birth) was the chief Russian forester. As a rule the elder Fonvizin took his family with himself during his business trips. And when the family stayed in the cities, the children were taken to the Circus. Enjoying the circus performance Arthur became more lively, ready to communicate with people and started drawing and painting. Those circus’ horses which he liked most of all helped Arthur “gallop” to the Famous Moscow College of Painting, Sculpture and Architecture.

←

Артур Фонвизин. Автопортрет Мюнхен. 1907 г. Частное собрание Arthur Fonvizin. Self-portrait Munich. 1907 Private collection

The same age as Larionov, Goncharova, Kustodiev and Serebryacova Arhtur Fonvizin entered the word of art when the so-called Silver Age of

Art and Literature came into existence, the Age of young gifted and riotous artists. At that time Arthur was surrounded by most bright artists whose names became legendary when they were still alive. But Arthur by nature was quirt different. He seemed to be a quiet romantic among riotous schoolmates striving for fame. To him apprenticeship in Munich appealed most of all. And upon returning to Russia for a quarter of a century he was submerged by the stormy Art of Revolution until he reached the still waters of watercolors. It was at that time that Fonvizin encountered his Muse, painter Natalia Malkina. And since he had portrayed her in watercolors (it was the first among hundreds of women’s portraits!) she became his wife

акварелист

новую акварель». Среди документов той зловещей эпохи, исполненных страха и предательства, эта стенограмма в защиту «формалиста» является настоящим откровением. Встает Александр Древин, художник тонкий, изысканный, говорит страстно, горячо (и это одна из последних его речей, ибо через полгода его не растреляют. – Л.Л.): «Акварель чрезвычайно связана с Фонвизиным. Я думаю, Артур проложил ей путь на столетие вперед. Найдется ли еще художник такой поэтики, такой романтики красок, такого трепетного психологизма? На его картинах краски горят, мерцают, переливаются – даже черная и белая». – А ведь у него до восьмидесяти(!) не было своей мастерской, – вспоминает сын. – Я помню себя в коммуналке, в комнатке с единственным окном, в которое глядела красная кирпичная стена. Отец писал за столиком у этого окна, бликовавшего ржавым кирпичом. Не представляю, как можно было в этих условиях творить светоносные акварели. Отца выручало абсолютное чувство цвета. – Скажи, а как удалось ему, столь беззащитному, устроить выставку в святая святых – по существу, в правительственном музее? – Ну, он тут не причем. Думаю, актрисы, которых он писал, захотели выставить свои портреты. Вот именно – свои. Всем своим героиням отец дарил портреты. Он обожал женщин, любя тихо и беззаветно. – Почему же не брал денег? – Ему достаточно было их радости, улыбки. Артур Фонвизин поэтизировал женщин. Что касается актрис, сам посуди – какие имена, какие звезды: Бабанова, Зеркалова, Глизер... А в пятидесятых—шестидесятых явились его балерины: Богуславская, Левитина, Тихомирнова и, конечно, Майя Плисецкая. – Тем более странно: когда Кеменов обрушился на эту выставку, на художника, неужели не могли его защитить? Уж, наверное, были приняты у самых важных партийных бонз. Да и Фонвизин... Не мог (хотя бы ради семьи) через своих героинь добиться квартиры, мастерской, выгодного заказа? – Ему это и в голову не приходило. Он считал их ангелами. А что можно попросить у ангела?..

ногие фонвизинские «ангелы» уже покинули эту землю. Но они живут – на портретах, завещанных Третьяковке, Пушкинскому, Русскому, театральным музеям. Вот балерина Марина Семенова, прима тридцатых – перед зеркалом, охваченная сиянием молодого утра; блистательная Юлия Глизер – шиллеровская Елизавета, в платье голубоватых и светло-зеленых – ледяных тонов, с алой лентой через плечо (уж не кровь ли казненной Марии Стюарт? – Л.Л.); а вот и легендарная Мария Бабанова – очаровательная Диана («Собака на сене»), голубая, розовая, золотистая, словно распускающийся цветок... Давно известно: лишь подлинный художник владеет тайной женского образа. Артур Фонвизин владел совершенно. Более того, использовал психологию цвета: на его портретах каждая краска, в отдельности, становится знаком – души, характера, темперамента. Вглядываясь в лица его женщин, понимаешь: конечно, он их ни о чем не просил. Счастлив был тем, что пишет эту звездную красоту. И они были счастливы. «Артур вдохновлял нас, – скажет, спустя 25 лет, на выставке, посвященной 80-летию мастера, актриса Ксения Половикова – Мария Стюарт. – Его портрет сделал мою королеву бессмертной». И когда в первый же

Мышка. 1951 Государственая Третьяковская галерея

A Little mouse. 1951 The State Tretyakov Gallery

and most close friend. With the assistance of Natalia Osipovna the Artist overcame all misfortunes: the failure of his Personal Exhibition in the State Pushkin Museum of Fine Arts, constant poverty and lack of money and absence of his personal studio until he was nearly eighty. And at the beginning of the Great Patriotic War Arthur Fonvisin as a German by birth was exiled from Moscow into the desert steppes of Kazakhstan. He was saved by the ladies – great actresses and ballerinas, whose portraits he had portrayed though he had never applied to them. He had been simply happy to portray those beautiful stars and they used all their influence to obtain permission for him and his family to return to Moscow, back to his paintings and books’ design. But the works of another Great German Genius, the author of the most famous fairy tales – Hofman, because of Fonvizin’s design, were banned to be published. These marvel-

19 акварелист

акварелист

год Отечественной «немца» Фонвизина выслали под Караганду, в безлюдную казахскую степь, его «ангелы» спасли художника. Фонвизина вернули в Москву. Но другого великого немца – сказочника Гофмана, его «Крошку Цахеса», иллюстрированную Фонвизиным перед самой войной, так и не выпустили из издательства. Эти изумительные рисунки я увидел в Музее изобразительных искусств имени Пушкина – их выкупили у художника уже в шестидесятых, когда, запоздалая и робкая, к нему начала спускаться слава. – Отец – человек второй половины жизни, – размышляет Сергей. – Он долго искал себя. Господь отпустил ему долголетие, чтобы Артур Фонвизин успел сделать все то, что мог только он. И в самом деле: к акварели пришел уже под пятьдесят. Сына «родил» в пятьдесят пять. Своим домом обзавелся в семьдесят... В квартиру, где идет наш разговор, художник въехал из коммуналки лишь в 1952 году. – Радовался, как ребенок: «Наташа, Сережа, тут даже балкон! Буду с него пейзажи писать. Цветы разведем – живая натура!» Утром, очень рано, вставал, доставал свой акварельный ящик, ставил ванночки, разбирал кисти... Мы с мамой встаем – уже картинка готова. Я ему с детства ассистировал: воду менял, чтобы не вставал, готовил фон к портретам. Часто приходили «модели»: помню народную артистку Гоголеву – властную и величественную, архитектора Руднева – друга и поклонника отца, добродушного физика Тамма... – Ну, а мама? Какова была ее роль? – Когда он писал, Наталья Осиповна будто исчезала. Но готовую вещь всегда нес ей. Он, конечно, понимал, что с первой встречи она как бы ведет его по акварельному коридору. У мамы было чутье, вкус, она мгновенно схватывала суть. Отец ей безмерно доверял. «Может, здесь дать еще свету?» – тихо спрашивал. – «Нет, не трожь – все готово», – отвечала. Или: «Да, здесь, пожалуй, чуть-чуть добавь». – Артур Фонвизин создал с в о ю акварель. Но что-то брал и у старых мастеров? – У него был один Бог – Веласкес. И это не удивительно: перед Веласкесом преклонялись и Суриков, и Врубель, тоже, между прочим, великие акварелисты. Удивительно другое: от Веласкеса многое взял – глубину, живописность, психологию цвета... А в технике акварели, уважая традиции, делал, однако, все по-своему. Отказался от белил, применяемых старыми мастерами. Не мочил бумагу (как до сих пор делают все акварелисты, стремясь облегчить задачу) и, таким образом, добивался редкой выразительности, мерцания, переливчатости красок. Я уж не говорю о работе с кистями, тут он был просто виртуозом. Никогда не пользовался карандашом – сразу писал, используя весь арсенал кистей – и акварельных, и живописных. Артур Фонвизин раскрепостил акварель, выпустил ее на свободу. Именно эта фонвизинская свобода так раздражала в сталинскую эпоху критиков кеменовых. Но уже в хрущевскую «оттепель», и особенно в шестидесятые, его акварель обрела сподвижников и подражателей. Парадокс: полжизни работая маслом, Фонвизин не имел успеха, ибо не стремился быть модным. А став акварелистом, уже на склоне лет, сам того не ведая, породил моду на акварель.

Весенний натюрморт. Май, 1949 Частное собрание

Spring Bouquet. May, 1949 Private collection

акварелист

ous drawings I did admire in the State Pushkin Museum of Fine Arts – the drawings were purchased in the 60s when the Artist, at last, enjoyed the real Fame, though shy and late.

Девушка с собакой. 1941 Частное собрание Girl with a Dog. 1941 Private collection

Впрочем, никому до сих пор не удалось то, что ему удавалось с поразительной легкостью.

ажется, этой загадочной «легкостью» пронизан весь дом, из которого тридцать лет назад навсегда ушел художник. В доме остались крылатые акварели – светлые и прозрачные, как детские сны. Каждый раз, приходя сюда, я испытываю ощущение счастья. И пытаюсь понять: что же так волнует в этих свежих, как раннее утро, картинах? В них живет потрясение, испытанное человеком, дожившим до седых волос, и – вновь вернувшимся в сад своей юности. Мы идем вслед за ним – туда, где когда-то были лучше и чище, где любили так беззаветно, где так искренне верили, и где жизнь была так прекрасна. Александр Грин говорил: «Детство, если оно вернулось – уже не уйдет». А если покажется, что уходит, взгляни на эти акварели. ... Кружат по манежу воздушные наездницы – фонвизинские дульсинеи; звучат, как встарь, хватая за душу, акварельные «Свидания» и «Расставания», писанные по мотивам городских романсов в исполнении легендарной Анны Вяльцевой; а вот и ее портрет, чарующий ностальгической прелестью – из сонма женщин его мечты, исполненный акварелистом с юношеской любовью: так любят в первый раз – сладостно-горько и тайно... – А вот и я, – смеется Сергей, показывая золотокудрого спящего купидона. – А вот эта, в полосатеньком платьице – соседская девочка из нашей коммуналки, я звал ее Мышкой. Отец так и подписал – «Мышка». Фонвизинские дети... Он писал их с такой же правдивой нежностью, как рисовал сказки – без сюсюканья, без всякой подделки. В Третьяковке, еще не зная младшего Фонвизина, я познакомился с «Сережей в панаме», задумчивым маленьким принцем, словно вышедшим из сказок Андерсена, иллюстрированных его отцом. – В последние годы он писал на природе: цветы, деревья, лес, поле, реку... На выставке к 80-летию ему присвоили звание Заслуженного и впервые купили столько работ, что мы, наконец, приобрели старенькую дачку. Отец почти не уезжал с дачи, работал как одержимый – всегда любил натуру. За несколько дней до смерти писал свое любимое поле, деревья на опушке, цветы на полянах, облака... Он больше всего любил облака. Про свои пейзажи говорил: «Я пишу небо». Я стою возле его последнего поля, лежащего под огромным небом. Объятое тишиной, оно сияет и дышит божественной акварелью.

Эмилия Логвинская

В дуэте с Пушкиным и Гофманом Размышления в дни 90-летия Фонвизина

Эскиз к изданию «Немецкая романтическая повесть». 1935 Семейный альбом

A sketch for the edition “The German Romantic Stories”. 1935 The Family album

пособность увидеть в привычном чудесное, соединить буквальность с поэтичностью делает Артура Фонвизина прекрасным иллюстратором Пушкина, Жуковского, Гофмана, Андерсена. Фонвизин-иллюстратор умеет найти точную образную меру, оставаясь при этом всегда самим собой. Мы сразу узнаем его в обложке «Спящей царевны» Жуковского (1939 г.), в изображенном на коне принце, который своей грацией так напоминает волшебные образы фонвизинских наездниц. В «Руслане и Людмиле» (1945 г.) художник иллюстрирует основные сюжетные моменты: «Людмила и Черномор», «Бой Руслана»... Эта станковость в постановке иллюстраций, звучные мерцающие цвета, абсолютная живописность акварели, иногда необычно плотной, делают книжку маленьким волшебным театром. Книжка пушкинских стихов удивительно пейзажна. В заставке к строкам «Гонимы вешними лучами» тонкие линии описывают долины, холмы, стада – все, что нарисовано в прозрачном пушкинском пейзаже. «Зимний вечер», «Уж небо осенью дышало», «Сквозь волнистые туманы» – этим хрестоматийным, столь знакомым и привычным строчкам чистота и точность фонвизинских рисунков возвращают забытую нами свежесть. Совсем иная живописная психология у иллюстраций к Андерсену и Гофману. Рисунки к «Новому платью короля» (1935 г.) раскрывают самую сердцевину сказки: мнимые портные плутовскими движениями широко раскидывают перед толстым простофилей-королем пустые руки; точность их жестов напоминает этюд актера с несуществующим предметом, создавая иллюзию тяжести ткани; вместе с тем эти жесты так очевидно нарочиты, а светлый зал с высоким окном и голыми ткацкими станками так выразительно пуст, что возникает особая острота обмана. Сказки Гофмана провоцируют художника к гротеску, эксцентричности. Творческая манера Фонвизина абсолютно идентична Гофману. Причудливый сплав красок, переливы акварельных пятен, летучесть фантастических видений... Однако листы «Крошки Цахес» (1936 г.) еще раз показывают, насколько далек был этот мастер от чисто внешних эффектов. В его рисунках нет резких силуэтов и капризов формы. Фигуры красивые и некрасивые, изящные и нелепые живут в ритмах света и тени, и даже исполненные карандашом, мерцают и светятся. Художник объединяет на одном листе красавицу и урода в органичнопричудливом дуэте. Загадка Фонвизина: чудесное является не среди чудес, а именно в обычной жизни. Этот гофмановский принцип Фонвизин воплощает с мастерством подлинного романтика и фантаста.

В дуэте с Пушкиным и Гофманом IN A DUO WITH PUSHKIN AND HOFFMAN.

capability to see in ordinary things something miraculous, uniting the original with a poetry of his own makes Arthur Fonvizin a marvelous illustrator of Pushkin, Jukovsky, Hoffman and Andersen. Fonvizin as an illustrator manages to find the exact measure of literary characters, remaining a genuine artist as he was. We recognize his manner as an artist on the cover of the poem “The Sleeping Princess” by Jukovsky, in the image of the Prince on Horseback, Who reminds us of Fonvizin’s lady-riders in the Circus series. For “Ruslan and Ludmila” by Pushkin the painter made illustrations of the main subjects of the poem: “Ludmila

Сцены из «Руслана и Людмилы» А.С. Пушкин. «Руслан и Людмила» Детская литература. 1945 The Scenes from “Ruslan and Ludmila” A.S. Pushkin “Ruslan and Ludmila” “Books for Children” Publishing House. 1945

24 В дуэте с Пушкиным и Гофманом

Художник, чья молодость пришлась на начало ХХ века, взял лучшее, что создал в искусстве дух того времени. Ему ни в коей мере не свойственна стилизация. Глубокая внутренняя культура органично и естественно связывает его с миром литературы, театра, музыки. Писал ли он по мотивам «1001 ночи» или по мотивам французской литературы – он создавал эти вещи по каким-то своим художественным законам. Иной раз обращался к классическим произведениям живописи, и это не было копией, а прекрасной вариацией на классическую тему. Такими же классическими вариациями я бы назвала его серию «Песни и романсы». «Когда легковерен и молод я был», «Калитка», «Встреча»,

В дуэте с Пушкиным и Гофманом and Chernomor”, “Ruslan’ Combat”…Fonvizin’s formation as an artist and an oil painter helped him a lot to produce most picturesque illustrations with sonorous and shimmering watercolors, which made the book a real magic theatre. Artistic manner and psychological method of the Artist change when he turns to Andersen and Hoffman. The drawings to the “King’s New Robe” discover the essence of the fairy tale. False tailors spread before the foolish King their own hands – holding nothing, as if they had pieces of garment with them. The precision of their gestures reminds us of an actor’s performance when the actor produces the illusion of holding a heavy cloth in his hand.

Сцены из «Руслана и Людмилы» А.С. Пушкин. «Руслан и Людмила» Детская литература. 1945

The Scenes from “Ruslan and Ludmila” A.S. Pushkin “Ruslan and Ludmila” “Books for Children” Publishing House. 1945

Э.Т.А. Гофман. «Крошка Цахес». 1936 Государственный Музей изобразительных искусств им. Пушкина

E.T.A. Gofman. “Little Tsahes”.1936 The State Pushkin Museum of Fine Arts

Hoffman’s fairy tales provoke the artist to make grotesque and eccentric illustrations. Creative manner of Fonvizin is absolutely identical to that of Hoffman: miraculous blending of pains, play of watercolors, fantastic visions swimming before eyes…But his drawings to “Little Tsahes” show that the master was very far from an attempt to reach immediate effects. There no sharp silhouettes or even whims of shapes in his drawings. His characters – beautiful or ugly, subtle or grotesque – exist in rhythms and effects of light and shade, and even performed in pencil – are shimmering and shining. Fonvizin’s puzzle is as follows: miraculous things happen not only in fairy tales but

В дуэте с Пушкиным и Гофманом in ordinary life. This Hoffman’s principle is realized by Fonvizin with his skill of a genuine romantic and the Master of fantasies.

Новое платье короля. The King’s new garment.

«Гость», «Тройка» и просто без названий, – в каждом листе передан и характер, и настроение, и стиль, без костюмировки и декораций, лишь легкими деталями и мелодией цвета. А все же нигде не ощущается с такой полнотой способность Фонвизина преображать мир в светлый праздник, как в его «Цирках». Цирковая наездница на лошади пролетела с художником через всю его жизнь, не потеряв блеска юности. Эта тема поражает своей неисчерпаемостью. В сотнях вариантов художник ни разу не повторил цветовых сочетаний, настолько они тонки и фантастичны, настолько каждая маленькая акварель содержит в себе и совершенную законченность, и то вечное движение жизни, которое переносит с листа на лист всегда молодая кисть художника.

Евгений Левитин

Умереть в акварелисте Искусство Артура Фонвизина к 100-летию мастера

Сказки Оле-Лукойе Сказки. Г.Х. Андерсен Детская литература. 1935 Ole-Lukoye Tales Fairy-Tales by G.H. Andersen “Books for Children” Publishing House. 1935

каждом фонвизинском листе почерк, манера, стиль с первого же взгляда выдают его авторство. Лист может быть неудавшимся, он может быть просто плохим, но он всегда остается несомненно фонвизинским. Ибо так естественно и легко вести кисть, так растворять краску во влажности бумажного листа мог только Фонвизин. У большинства других художников, работавших в этой технике, можно попытаться мысленно убрать с листа акварель: останется рисунок, композиция, определенность пространственного построения. Если проделать такой эксперимент с акварелью Фонвизина, в результате не останется ничего – чистый лист бумаги. Таково главное свойство этого поразительного художника – «умереть в акварелисте». Когда Фонвизину не удавалось сразу же уловить лейтмотив образа, его акварельный лист оставался лишь ритмом пятен. Чаще всего это случалось с его портретами женскими. Фонвизина интересовали не столько психология и характер сидящей перед ним модели, сколько воплощенный в ней образ женственности, жизненности и красоты. Если этот образ не поднимался до настроения художника, тогда мы видим лишь виртуозное движение акварельной кисти. Но когда модель отвечала требованиям его души, Фонвизин создавал акварельные портреты, замечательные по полноте жизненности, по воплощению трепетного порыва красоты, физической и душевной. Таков, например, знаменитый портрет актрисы Зеркаловой. В этом сказывалось характернейшее свойство искусства Артура Фонвизина. Он, так часто писавший акварелью с натуры, создавал, собственно, не натуру, а некий внутренний образ, рождавшийся в нем от соприкосновения с темой, моделью, предметом. И всякая излишняя определенность могла этот образ огрубить, упростить или просто уничтожить. Поэтому Фонвизин часто начинал разработку какой-либо темы с рисования акварелью, чтобы потом, в последовательных вариациях, уйти от этого рисунка, оставить его где-то глубоко запрятанным под поверхностью свободного ритма красочных пятен. На протяжении всего творчества Фонвизинасамой постоянной была тема цирка. Собственно говоря, «Цирк» – это широкое понятие. Фонвизин же писал исключительно цирковых наездниц. В листах этой бесконечной серии счастливо соединяются все особенности искусства неповторимого акварелиста. Художник, конечно, отталкивался от натуры, от зрительных впечатлений, но никакая пристальность наблюдений не могла бы вызвать такого неиссякаемого потока образных ассоциаций. Для этого нужна была не только удивительная сила творческого импульса, но и особая настроенность души, которая резонировала в унисон именно этим образам. Вернее даже сказать по-другому: настойчивая определенность мелодической темы, постоянно звучавшей в его душе, находила выход в бесконечности вариаций, каждая из которых выражала всего лишь один оттенок, один возможный вариант ее значения, ни в коей мере ее не исчерпывающий, и потому одна вариация тут же сменялась другой, третьей – в иной

Портрет актрисы Д. Зеркаловой. 1936 Государственная Третьяковская галерея Actress D. Zerkalova’s Portrait. 1936 The State Tretyakov Gallery

умереть в акварелисте

E. LEVITIN

Arthur Fonvisin’s Skill.

early in all pictures of watercolor painters if one clear away watercolors – only the underlying drawings and sketches remain. If one does the same with Fonvizin’s watercolors – a clean sheet of paper remains. Such is the main quality of this remarkable painter: “to die in watercolors”. When Fonvizin did not manage at a first glance to make a rough draft of his model – the sheet of paper contain only spots of col-

ors, located to a special rhythm. If the model pleased him and appealed to him, Fonvizin created unique watercolor portraits – vivacious and beautiful. Cast a glance at the famous portrait of actress Zerkalova. The second important theme of the Artist was the Circus – he portrayed hundreds of lady-riders on horse-back. The plots and composition of these pictures are very simple. But the colors, their intensity, the rhythm of his brush, silhouettes of lady-riders and horses – are fantastically various. In the diversity of colors one can discern a horse’ plumage, its roof,

тональности, в ином темпе, в ином ритме, в ином тембре, в иной звуковой окраске, – поток этих вариаций был необычайно разнообразен. Тут невольно прибегаешь к метафоре – трезвой повествовательной речью невозможно выразить ощущение, которое рождает неостанавливающаяся череда этих листов. Сюжет и композиция этих акварелей постоянны и предельно просты: цирковая лошадка, на которой сидит или стоит фигурка наездницы. Все разнообразие – в цвете, в ритме движения кисти, в тональной насыщенности пятен, в отчетливости силуэта, в световых вспышках. Наездница предстает перед нами на условном, как бы нейтральном фоне. Тут нет ничего конкретного, это какой-то насыщенный цветом светящийся воздух. В нем нет плотности, материальности, сама консистенция его неопределенна. Он словно бы растворяет фигурку наездницы, от нее остается лишь ритм, лишь движение, да еще какая-нибудь деталь: нога всадницы или бант, грива или хвост лошади. Художник пишет широкой, пропитанной влажной краской кистью; малейшее изменение ее темпа меняет насыщенность пятен краской: вот кисть идет быстро – и краска почти прозрачна, вот она чуть задержалась – и краска скапливается на бумаге, насыщается цветом. Бывает, что в заливах акварели, в ритме цветовых пятен сначала даже не угадываешь никаких реальных форм. Но вот из калейдоскопа красок выплывает султан лошади, ее копыто, седло, изгиб женской фигуры – и перед нами предстает загадочная наездница, словно выехавшая из цветного тумана. Для постижения образного смысла фонвизинских «цирков» это очень существенная черта. Она как бы намекает на природу этих акварелей. Его наездницы – не персонажи циркового представления, как, скажем, наездницы В. Лебедева. Невозможно перечислить акварельные приемы Фонвизина. Да и как описать фонвизинскую акварель! Эмоциональный строй каждой из этих работ неотделим от строя пластического, а вся пластика здесь рождается в движении акварельной кисти, в переходах акварельных пятен, в податливости акварельной бумаги. Художник, с такой открытостью и декоративностью пользующийся цветом, непостижимым образом умеет разделить краску и цвет: ритм красочных пятен ковром лежит на поверхности бумаги, а цвет оказывается то более, то менее углублен в эту бумагу, он, в зависимости от тональной насыщенности, уходит от зрителя или приближается к нему, – и в декоративном, ярком листе акварели возникает вибрирующее, мерцающее пространство, вмещающее в себя и хрупкую фигурку всадницы, и ее призрачную лошадку. Иные акварели – совсем светлые, как бы созданные почти из одной белой бумаги, чуть подправленной кистью, другие – плотные, очень насыщенные цветом, не оставляющим от белизны бумаги ни сантиметра. Часто Фонвизин пишет не краской, а как бы чуть-чуть подкрашенной водой, в таком листе сама бумага, белая или кремовая, естественно входит в цветовую гамму: бесконечно малое

умереть в акварелисте

a curve of the girl’s body – and summing up one can see a mysterious lady-rider, appearing out of the magical colorful mist. It is impossible to enumerate all the watercolor techniques of Fonvizin. It seems there are thousands of them! Fonvizin’s watercolors are beyond describing! But the main feature of the artist consists not only in refinement and subtlety of his method. The secret of his method is that he creates his pictures at a gasp, by several strokes of his brush. One stroke, another – and all is full of life and breath.

←

Наездница. Серия «Цирк». 1952– 1957 Государственная Третьяковская галерея. Lady-Rider on Horseback Series “The Circus”, 1952–1957 The State Tretyakov Gallery Свидание. Серия «Песни и романсы» Семейный альбом A Rendezvous. Series “The Songs and Romances”. The Family album

умереть в акварелисте

Анютины глазки. 1954 Семейный альбом Pansies. 1954 The Family album

→

Пейзаж. 1960-е. Семейный альбом. Landscape.1960s. The Family album

количество пигмента, растворенного в воде, окрашивает фон, получающий таинственную глубину, из которой выступает белая лошадь – нетронутое кистью пятно бумаги. А все же главное свойство цирковых листов Фонвизина – даже не в тонкости и изысканности самих акварельных приемов. Сильнее всего в них воздействует на нас ритм фигур, ритм пятен, ритм движения кисти. Именно он создает особую ценность каждого произведения. Ведь в фонвизинской акварели ничего нельзя исправить, дополнить, ее можно написать лишь сразу, в несколько мазков. А для этого образ ее должен быть заранее увиден внутренним зрением художника, окрашен его настроением. Краски, кисть, бумага – это для него лишь средство освободиться от этого образа-ощущения, освободить душу – для другого, для следующего. Бег кисти по бумаге, ее акварельные ритмы – не что иное, как продолжение внутренних вибраций художника, душевных его ритмов. В своем стремлении уловить и выразить эти ощущения Фонвизин пользуется подчас, казалось бы, невозможными сочетаниями цветов – голубого и лилового, зеленого и розового, применяет резкие анилиновые краски, – и все это растворяется, плывет, размывается, все это в движении, словно оттенки чувств, спорящих друг с другом, противоречащие друг другу, изменчивые, как сама жизнь. Сотни листов с цирковыми наездницами, взятые вместе, являют собою необыкновенно богатую оттенками эмоциональную жизнь

умереть в акварелисте

художника, – ведь ощущения, которые вызывает в нас каждая акварель, никогда не повторяются. Удивителен артистизм художника, всегда находившего иной цвет, иную тональность, иной ритм, иной ракурс, иную меру изобразительности каждого из этих листов, столь близких друг другу. Когда смотришь эти фонвизинские акварели одну за другой, постепенно возникает ощущение, – сначала неотчетливо, потом уверенней, – что вся эта серия, все эти сотни листов, сопоставленные друг с другом, несут в себе некий скрытый смысл, гораздо более глубокий, чем кажется на первый, восхищенный их красотой, взгляд. Радостные и печальные, светлые и драматичные, ироничные и меланхоличные, таинственные и восторженные, образы эти развертываются перед нами, как метафора человеческой жизни. И мы взволнованно, с непередаваемой грустью следим за этим потоком образов, настроений, ощущений, порывов... Все творчество Фонвизина замечательно своей цельностью. Когда он пишет натюрморты, в них тоже, как и в наездницах, при всей, казалось бы, разнице образного строя, поражает единство цветовой среды всего листа акварели. Букет погружен в окружающую его атмосферу, фон обволакивает вазу, драпировка растворяется в воздухе. Для Фонвизина акварель – разновидность живописи: ничего графического, рисованного, линеарного нет в его работах. Я видел много произведений А.В. Фонвизина – в его семье, в музеях. И решаюсь сказать, что, быть может, самые глубокие вещи Фонвизина – это акварельные пейзажи, исполненные почти в восьмидесятилетнем возрасте. Они предельно просты по мотиву: поля, огромное небо, отдельно стоящие деревья. Эти листы написаны в иной гамме, чем знаменитые его композиции или натюрморты, тут нет сверкающих красок, тут все основано не на цвете, а на тональности. В них поражает необыкновенная тонкость акварельной живописи, глубокое переживание природы, эмоциональная взволнованность. Художник не наблюдает ландшафт, не исследует его. Он передает сущность пейзажа – жизнь пространства, отношение земли и неба, те вечные категории, которые не зависят ни от локального мотива, ни от сезона, ни от освещения. Земля передается серо-зелеными и бурыми пятнами. Эти бесформенные пятна разной насыщенности перетекают одно в другое, обрываются, накладываются друг на друга, словно земля застигнута в процессе создания: она вспучивается гранями, пронизывается вихрями. Небо в этих листах – не фон, а часть всей органической жизни природы. Иногда в небе больше цвета, больше активности, чем в земле, но тона и ритмы земли и неба переходят один в другой, создавая удивительную цельность акварельного листа. Эти уходящие дали влекут за собой не только наш взгляд, но и самую душу, освобождая ее от всего временного, случайного, сиюминутного. Как и обо всех акварелях А.В. Фонвизина, о его пейзажах говорить очень трудно, это искусство требует не слов, не объяснений, а максимальной зрительной и душевной сосредоточенности. Свыкнувшись с этими акварелями, вглядевшись в них, ощущаешь духовную наполненность мира. В них нет ни строений, ни людей, ни животных, ни даже растений, а только – Земля, Небо и Пространство, живущие как единый организм. О Фонвизине написано мало, еще меньше написано справедливо. О нем говорили – «феерия», «сказочность». Все это есть в его искусстве. Но он неизмеримо значительнее этих определений. 1984 год

О бедном художнике замолвите слово Михаил Ларионов Портрет Артура Фонвизина. 1910 Государственный Pусский музей Mihail Larionov Portrait of Arthur Fonvizin. 1910 The State Russian Museum

Из автобиографии

родился в декабре 1882 года в Риге. Отец, ученый-лесовод, был, невзирая на трудное существование и скитальческий быт, оптимистом, умел создать вокруг себя радостное ощущение, вселить бодрость и веселость. Мне, сам, быть может, того не желая, привил неудержимую любовь к рисованию. Из Риги переехали в Петербург, который оставил сильное впечатление: Невский, Черная речка, куда мы переезжали на лето, июньские белые ночи... Восьмой год жизни встретил я уже в Туле, где отец получил место лесовода-таксатора, и мы целыми неделями жили среди чудесной природы, объезжая леса Средней России, с ночевками и кострами в глухих лесах. Я остро полюбил природу, крестьянскую жизнь, немногословных деревенских людей. Из Тулы переехали во Владимир, затем в Кострому, куда переводился по службе отец, и куда следовала за ним наша семья. Тульская, владимирская и костромская гимназии, где я учился очень плохо, ненавидя учителей за их бездарность, оставили тяжелое впечатление. В пятом классе костромской гимназии стал нарочно учиться так скверно, что меня, наконец, выгнали, и я занялся исключительно рисованием. Приехал к спокойно встретившим меня родителям в деревню Петровское на Вохме и начал готовиться к поступлению в Московское Училище Живописи, Ваяния и Зодчества. В 1901 году приехал в Москву и вторым по экзамену был зачислен в третий общеобразовательный класс Училища. После экзамена, выходя из класса, увидел рослого рыжего верзилу, который меня спросил: — Ну что, выдержал? Так я познакомился с Михаилом Ларионовым, с которым мы сразу же сдружились. Я был очарован его жизнью и тем, что он делал. Мы ходили по музеям, изучали великих мастеров прошлого, хранившихся в московских собраниях. Я в это время увлекался Рембрандтом, его «Эсфирью», которая произвела на меня потрясающее впечатление выражением лица, его психологическим раскрытием, необычайной живописностью. Сильнейшее впечатление произвело собрание картин Третьяковки. «Аленушка» Виктора Васнецова захватила своим лиризмом, удивительным пейзажем и той прелестью женского образа, который, как мне кажется, проходит через все лучшие произведения этого художника. Брюллова полюбил за жизнерадостность и ясность живописи; Рокотова за благородство его портретов; Федотова за умение живописать русский быт так ярко и своеобычно... Перейдя в головной класс Училища, я участвовал в выставке акварелистов в Историческом музее, где выставил две пастели с театральной

Артур Фонвизин. Автопортрет. 1926 Государственная Третьяковская галерея Arthur Fonvizin. Self-Portrait. 1926. The State Tretyakov Gallery

Arthur FONVIZIN

A piece of Autobiography.

was born in December, 1882, in Riga. From Riga my family soon moved to St.Petersburg, which

Артур Фонвизин (2-й слева) с семьей брата. 1904 Arthur Fonvizin (second left) with His Brother’s Family. 1904 impressed us greatly – Nevsky avenue, Chernaya river, polar nights. When I was eight years of age our family moved to Tula, where my Father worked as a forester and for weeks our family lived among beautiful nature moving along the forests of Middle Russia. From Tula our family moved to Vladimir and then – to Kostroma. When I attended the 5th form of the Kostroma gymnasium I started on purpose studying so badly that in the end I was excluded from the gymnasium and could start my drawing classes. In 1901 I came to Moscow, passed the exam as the Second and was admitted into the famous Moscow College of Painting, Sculpture and Architecture. There I got acquainted with Mihail Larionov with whom we became dear friends. And once without any permission we demonstrated our pictures in the Round Hall of the College. Our schoolmates became jealous and as a result there

о бедном художнике замолвите слово was a serious quarrel and even fighting. As aftermath Larionov and myself were excluded from the College and I left Moscow for Munich to complete my formation as a painter in the Studio of Heidner. Soon I learned that Larionov exhibited my paintings at the “Golden Fleece” exhibition. Then I returned to Moscow and quite unexpectedly saw my pictures at the Exhibition of the “Diamonds Knave” group. And I had been residing in the Studio of Larionov and Goncharova until they left for Paris.

тематикой, заслужив одобрительный отзыв В.Д. Поленова. А затем решили с Ларионовым контрабандой устроить показ своих вещей в Училище. Во время вечерних занятий развесили в круглом зале свои работы. Собралась толпа. Преподаватель Горский некоторые вещи похвалил. А студент Судейкин заявил: «Эдакую гадость я бы написал в один вечер». Вышла большая ссора, с дракой. В результате нас с Ларионовым исключили из Училища. Как всегда после личных неудач, я уехал к родителям в Кологрив на Унжу, где меня, по обыкновению, радушно встретили. В это мое кологривское затишье Ларионов прислал каталог нашей ученической выставки с моим рисунком на обложке. И снова позвал в Москву. Мы пожили в Замоскворечье, на Пятницкой. А когда я получил от Трояновского за три рисунка сто рублей, уехали в Молдавию, поселились в старом фруктовом саду, где много работали. Ларионов упрекал меня, что я плохо рисую с натуры. Я и сам это сознавал. Но все же обиделся и уехал к брату в Андрианополь на Азовское море. А оттуда по совету брата отправился в Мюнхен. Поступил в студию Хейднера, в котором быстро разочаровался. Ушел к Хейману, увлекшему меня своими рассказами о Гольбейне, Дюрере, Рембрандте. Мюнхенский период был знаменателен острым, на всю жизнь, увлечением Веласкесом, репродукции с работ которого заполняли всю мою скромную комнату. Жил очень замкнуто, работаяу себя в комнате без устали. А в это время в Москве Ларионов, у которого оставались мои работы, экспонировал их, без всякого предупреждения, на выставке «Золотого руна». Он использовал все мои работы, давал им названия по своему усмотрению, и я подчас узнавал о своем участии на той или иной выставке лишь после ее закрытия... Из Мюнхена я вернулся в Мологу к родителям, откуда меня вызвал в Москву Ларионов, увлеченный организацией выставки «Бубнового Валета». На этой громкой и шумной выставке я примкнул к группе Ларионова и Гончаровой, у которых в мастерской и поселился. И жил вместе с ними вплоть до их отъезда в Париж... Михаил Ларионов. Автопортрет. 1910 Государственный Русский музей Mihail Larionov. Self-Portrait. 1910 The State Russian Museum

Об Артуре Фонвизине

первые имя Фонвизина запомнилось в 1906 году по «Голубой розе». Он участвовал в этой первой манифестации русских символистов живописи рядом с Кузнецовым, Сарьяном, Сапуновым, Крымовым, Судейкиным. Вся группа искала в ту пору дорогу к детской наивности. Так пытались они найти свежесть чувства и свежесть глаза. Это было отповедью усталой утонченности «Мира искусства». Но нарочитость такого опрощенчества была явной. «Голубая роза» была маскарадом. Чувствовалось, что и Кузнецов, и Сарьян, и Сапунов, и Крымов — взрослые люди, играющие в детей. Фонвизин же был действительно ребячлив. Он был даже «блажным». Если он не вызывал шума ни у приверженцев, ни у врагов, то потому что был тишайшим и скромнейшим. В памяти осталось только одно: его прирожденная живописность.

Abram Efros “Soviet Art”. 1936 ...And Fonvizin has burst out. He has appeared as a new mature artist. At the exhibition devoted to the Fifteenth Anniversary of the Soviet Art his water colors and drawings were among the most outstanding. He is full of strength, images, colors. He has his own manner, motives and his own technique. He has become a real phenomenon in art. He is the first class master of water color, he can stand great comparisons. He has gone very far from “The Blue Rose” of 1906, now he has created “The Blue Rose” of the thirties. Fonvizin is a true romanticist. He sees life as a féerie. It should be understood literally. He walks in the world as in the theatre. Reality unfolds before him like a ballet. Fonvizin is burning colors, dance of brightness, Портрет балерины М. Семеновой. 1935 Государственный Театральный музей им.Бахрушина. Portrait of Ballerina M. Semenova. 1935 The State Bahrushin Theatre Museum Маленький букет. 1947 Частное собрание Small Bouquet. 1947 Private collection

о бедном художнике замолвите слово

festivity of phenomena. When you enter the hall with Fonvizin pictures joy overwhelms you. Besides, he is not just an inventor and he is not a fantasy painter like Gustave Moreau. His real essence is different: he romanticizes reality. He paints what he sees. However, what he sees is fantastic. At last, we see that Fonvizin is not a recluse. He loves nature, he is attentive to people. And he moves the pencil with such gentleness as though he spins a web on paper. It is very original and very artistic.

Потом Фонвизин пропал. Он пропадал долго и упорно. Его товарищи по «Голубой розе» ушли за это время далеко. Они были уже на авансцене, сделались почетными людьми музеев и выставок. Фонвизин же объявился снова лишь в 20-х годах. Но это не принесло изменений. И вот Фонвизина «прорвало». Он появился в новом и зрелом виде. Он как бы нашел себя. Он стал много работать, много выставляться, много общаться со зрителем. На выставке 15-летия советского искусства три щита с его акварелями и рисунками были в числе наиболее заметных. Сейчас он поднял большую личную выставку, вместившую едва половину того, что хранят его папки. Он переполнен силами, образами, красками. У него свое лицо, свои мотивы и своя техника. Он стал настоящим явлением искусства, каким никогда не был. Его знают теперь все, любят многие и столь же многие отвергают. Такое отношение оправдано. То, что делает Фонвизин, очень ярко, но и очень спорно. Фонвизин сугубо двойственен. Одно в нем крепко радует, другое столь же крепко отталкивает. Если бы дело шло о его мастерстве, об умении выразить то, что ему хочется, — его единодушно носили бы на руках. Это первоклассный мастер акварели. Он выдержит самые большие сравнения. Но дело идет о сути того, что он выражает с такой упоенностью и блеском. От «Голубой розы» девятьсот шестого года он очень далек, но он создает «Голубую розу» тридцатых годов. Фонвизин вырос из детскости, но стал романтиком. Жизнь представляется ему феерией. Это надо понимать буквально. Он ходит по миру, как по театру. Действительность развертывается балетом. Фонвизин видит в ней лишь горение красок, танец яркостей, праздничность явлений. По первоначалу это пленительно. Когда входишь в зал с фонвизинскими работами, охватывает радость. Фонвизин — один из самых жизнерадостных художников. К тому же он не выдумщик несуществующих явлений. Он не фантаст наподобие Гюстава Моро. Настоящая его суть иная. Он романтизирует самую действительность. Его романтика реалистична. Он рисует то, что видит. Однако то, что он видит, фантастично. Поэтому он, с одной стороны, — упорный и обильный портретист, пейзажист, натюрмортист, а с другой — эти зерна жизни прорастают под его кисточкой каким-то маскарадом. Хочется видеть Фонвизина иным. Мы не отказываемся от него — как отказаться от такого увлекательного и искреннего художника. Но мы принимаемся искать на его выставке вещи прямо противоположные тому, что манило вначале. Мы ищем теперь самых скромных, самых «зависимых от действительности», самых «подчиняющихся» ей листов. К радости нашей оказывается, что у Фонвизина существует целая группа работ, которая в общем тарараме его фанфар была сперва незаметной. Теперь она выходит на передний план. Мы наконец-то видим, что Фонвизин не комнатный затворник. Он знает природу, любит природу, бережен к ее живым обликам, внимателен к людям. Он водит карандашом с такой тонкостью, точно накладывает на бумагу паутину, которая должна очертить облик существ и предметов. Это очень своеобразно и очень артистично. В его руках большое мастерство. Теперь вопрос лишь в нем самом. Ему не к чему задерживаться и вредно оглядываться. Надо, чтобы выставка стала для него не поводом для юбилейного самоуспокоения, хотя бы и после трудного пути, а началом нового и высшего этапа. Абрам Эфрос «Советское искусство». 29 февраля 1936 г.

Стенограмма обсуждения художника А.В. Фонвизина от 11 марта 1937 г. Городской отдел ИЗО Управления по делам искусств

Председатель тов. Рейс: Управление и Всесоюзный комитет по делам искусств поставили перед нами задачу выяснить положение художника Фонвизина, в котором он очутился после статьи Кеменова в «Правде» по поводу выставки в ГМИИ. Кеменов обвинил Фонвизина в формализме, после чего А.В. стал терять заказчиков в целом ряде издательств. Грубо говоря, ему приклеили ярлык «формалиста» и с этим ярлыком так и оставили. Как помочь Фонвизину выбраться из этого тупика? Тов. Фонвизин: Я хотел бы сказать, что мне негде работать. В комнате живут 4 человека. Я даже не могу зажечь сильный свет, моему ребенку всего полгода. Тов. Герасимов: Говорите о своем творчестве, а не о квартире. Мы собрались для разбора вашего творчества, а квартира – это детали. Тов. Фонвизин: В прошлом году состоялась моя выставка в Музее изобразительных искусств. Тов. Кеменов внимательно ее изучал, но когда я подошел к нему поздороваться, он руки мне не подал, сказал, что не знакомится с художниками, которых критикует. После его статьи все издательства отказали мне в работе. Тов. Моор: У человека родился ребенок, нет квартиры, работать невозможно, а тут еще эти ярлыковеды, пришили ему ярлычок – будьте любезны. Фонвизину нужно помочь, подойти к нему по-товарищески: товарищ дорогой, работай на нас, на нашу революцию. Тов. Морозов: Я целиком присоединяюсь к словам т. Моора. Сколько вокруг бессовестных людей, от которых зависит и жизнь и смерть художника! Что такое – «формализм»? У нас с этим словом связана политическая оценка человека. В деятельности любого художника могут быть срывы, это вполне естественно. Дискуссии, конечно, нужны, но не должно быть абсолютного пресечения художника. С периода «Голубой розы» в творчестве Фонвизина произошла громадная

Артур Фонвизин. 1936 Arthur Fonvizin. 1936

Transcript of Discussion of Artist Fonvizin.

City Department of Art March 11, 1937

Chairman Comrade Reis: – After the article in “Pravda” in which Fonvizin was blamed in formalism the artist started losing work and orders. How can we help him to get out of the deadlock? Comrade Moor: – Fonvizin has got a baby, he has no flat, no studio, and there is this label “Formalist” on top of all. Comrade Morozov: – I totally agree. There are so many unscrupulous people on whom life and death of the artist depend!

эволюция в сторону реализма. Но вот что важно: все те влияния, которые у него были, он сумел переработать по-своему и остался именно Фонвизиным. Это личность яркая. Обвинение его в мистицизме я считаю совершенным вздором. Никаких данных из Пушкинской выставки для такого обвинения нет. Председатель: У Фонвизина нервы так напряжены, что он потерял человеческий облик. Просит: «Спасите меня, я не знаю, что делать!» Тов.Альтер: У нас эдакое наклеивание ярлычка равносильно удару томагавком по фарфору. Между тем, понятие формализма отнюдь не совпадает с требованиями реализма, а реализм вовсе не сводится к обеднению средств и приемов, выработанных художником. Фонвизину менее всего свойствен формализм. Его творчество чуждо всего головного, рассудочного. В его приемах нет ничего, не вытекающего из эмоций. В творчестве Фонвизина мы видим два лика. Один, который и послужил главным поводом для зачисления его в «формалисты» – это лик романтика и фантаста, выраженный акварелью, самым чутким, эластичным и интимным материалом, боящимся малейшей фальши и требующим особого мастерства. В этой своей излюбленной стихии Фонвизин творит чудеса. Влюбленный в театр, он дает образы балета и трагедии в портретах балерин и актеров. Это, собственно, даже не столько портреты, сколько живые ощущения. Из тончайших переливов розоватых тонов он лепит,

о бедном художнике замолвите слово

Портрет клоуна Цхомелидзе. 1930-е Частное собрание Portrait of Clown Tshomelidze. 1930ies Private collection Портрет архитектора Льва Руднева. 1956 Частная коллекция A Portrait of Architect Rudnev. 1956 Private Collection

←

Наездница. Гуашь. 1902 Семейный альбом.

Lady-Rider on Horseback. Gouache. 1902 The Family album

Chairman: – Fonvizin is so unnerved that he has lost human appearance. He asks: “Save me, I do not know what to do!” Comrade Alter: – Formalism is least characteristic of Fonvizin. Being in love with the theatre he creates beautiful images of ballet and drama in portraits of ballet dancers and actors. Moreover, he is far from stylization both in his late works and in illustrations to German romantics. Dynamic and fleeting nature of his water colors brings him close to the best creations of the French art. Comrade Beskin: – But I have to declare that Alter’s approach confuses us. We have already heard that Fonvizin is a child. And it is said that this childishness in him makes him a great artist. In my opinion, this is the most harmful and formal-

о бедном художнике замолвите слово istic. We understand the charm of children’s art. But if we do not place it on a higher step of adult intellect we get art devoid of a message, in other words irresponsible art. Let us at least take his “Circus”, it is just endless shimmering. Why not move to realism? Here is artist Drevin, he has changed his mind and at our last artistic council showed us a wonderful picture: a table with Артур Фонвизин На арене. 1950 Частная собрание Arthur Fonvizin On the Arena. 1950 Private collection an edible still life on it and two hunters at the table. Next to it a dog is snuggling up … These are Soviet people close to us. Comrade Drevin: – I am ashamed to look at it. There are many cowards and bootlickers among us who wish to appear very Soviet. Life will expose them some day and very cruelly. And Fonvizin’s gift can be wonderfully applied in Soviet Russia. Water color… On a large scale it is a rare case when one masters it. This is the reason why we must extremely value and cherish the exquisite beauty of Fonvizin water color.

Артур Фонвизин Едет к милой корнет молодой. 1959 Частное собрание Arthur Fonvizin Young Cornet Riding to his Sweetheart. 1959 Private collection

как бы из воздуха, балерину прерывистыми, ритмически взбегающими арабесками, поднимая ее ввысь, вытягивая с необыкновенной пластичностью ноги, давая при этом звучать ее отражению в зеркале, подобно эху. Артиста Михоэлса изображает в обыкновенном черном пиджаке – как бы выходящим из глубины черного фона, придавая его выразительному лицу синтезированный образ. При этом, как в современных вещах, так и в иллюстрациях немецких романтиков он совершенно чужд какой-либо стилизации; даже передавая отзвук прошлого, дает остроту и своеобразие нашей эпохи, обогащая свои акварели динамикой и поэтической полетностью. Эта полетность роднит его с лучшими произведениями французской живописи. И хотя он никогда не был в Париже, а учился в Мюнхене, его произведения совершенно лишены той тяжести, которая свойственна немецким художникам. Это сближало его и с представителями дореволюционных новых течений русской живописи, но характерно, что он всегда держался особняком от своих товарищей по «Золотому руну», «Голубой розе» и «Бубновому валету». В то время, как его коллеги увлекались кубистическими, экспрессионистическими течениями, эти модные волны не только не коснулись Фонвизина, но, напротив, подвигли к добросовестнейшему и скрупулезному изучению действительности. Этот, второй его облик, мы тоже видели на выставке в ГМИИ. Среди друзей Фонвизина идет спор. Одни утверждают, что настоящее лицо, которое делает его близким нашей эпохе, и есть этот второй облик зоркого и тонкого наблюдателя. Другие считают, что подлинное его «я» заключается в романтике и фантастике. Я думаю, что оба эти облика ему органически присущи. И ни один из них не должен быть подавлен в ущерб другому. Тов. Бескин: А я вынужден заявить, что позиция Альтера дезориентирует нас и уводит совсем в другую сторону. Мы уже неоднократно слышали, что Фонвизин – дитя, и, якобы, именно детское в нем делает его большим художником. С моей точки зрения, это и есть самое вредное, формалистическое. Мы прекрасно понимаем прелесть детского творчества. Но если не поставить его на высшую ступень взрослого интеллекта, то мы получим творчество безыдейное, иначе говоря, безответственное творчество. Для меня аксиома, что А.В. – мастер, а не ребенок, которого нужно водить за руку, одевать слюнявчик и обучать элементарным истинам. Но когда он не идет от действительности, а, скажем откровенно, создает блестящий каскад красочных измышлений, это формалистический Фонвизин. Формализм – вот база идеалистического мышления в искусстве. И я бросаю А.В. упрек. Вы, обладающий прекрасным дарованием, не имеете темы. Взять хотя бы ваш «Цирк». Сплошное мерцание! Исключение – сестры Кох. Физическая структура этих спортсменок не дала вам расплыться. Получились красивые крепкие девушки. А где в вашем творчестве советские праздники? Да ведь наши праздники просто созданы для ваших возможностей: как ярко перевитая лента, огромная

о бедном художнике замолвите слово

Жизнь композитора Берлингера Эскиз к изданию «Немецкая романтическая повесть». 1935 Семейный альбом The Life of Composer Berlinger A sketch for the edition “The German Romantic stories”. 1935 The Family Album

о бедном художнике замолвите слово

Артур Фонвизин Одалиска. 1940-е Частное собрание Arthur Fonvizin Odalisque. 1940-ies Private collection

советская толпа, плывущая по улице, – вот готовая тема вашей акварели. Вот пример. Какая радость была на последнем нашем худсовете: лучшей реалистической вещью признана работа присутствующего здесь тов. Древина. Да, это была радость, потому что означала перестройку Древина с формалистических позиций, ранее увлекавшегося тем, что я бы назвал «живописным месивом». Древин – человек буйный и упорный, однако задумался над тем, как ему выразить сегодняшний день. И тогда на художественном совете появилась картина: стол, на нем замечательный съедобный натюрморт, за ним два человека, пришедшие с охоты. Рядом пес ластится к одному из них... Очень незатейливый сюжет. Но это сидят два сегодняшних человека. И я ясно себе представил, что они в выходной день вволю поохотились, а завтра пойдут на свою обычную работу. Зачем я это говорю? Для того, чтобы спросить Фонвизина: как он собирается дальше жить? Тов. Морозов: Бескин считает, что Фонвизину нужно пересмотреть свои темы. Я думаю по-другому. Когда он будет крепко стоять на ногах, иметь свой дом и не подвергаться остракизму, у него появится и другое мироощущение. А пока Фонвизина давит жизнь, тут нужны не советы (оставим их критике), а реальная помощь. Обратите внимание на его иллюстрации к детским книжкам. В них абсолютное понимание детской души. Но как раз эти вещи и бракуются сегодня во всех издательствах, якобы из-за плохого рисунка. Тов. Древин: Я особенно чувствую положение Фонвизина. Ведь эти проблемы меня самого касались. Странно и стыдно на это смотреть. Среди нас есть целый ряд людей – трусов и подхалимов, которые хотят показать себя очень советскими. Конечно, жизнь когда-нибудь разоблачит их, и очень жестоко. Из творчества Фонвизина необходимо извлечь то, что только он может дать и что незаменимо. От него требуют конкретности, плотоядности, упрекают в переливах красок. Я его вещи помню с тех пор, когда сам только начал заниматься живописью. В них поражала такая романтика, которой явно не хватало романтикам из «Мира искусства». У тех романтика была чисто внешняя, у Фонвизина она – подлинная. Если мы будем так туго напирать на него, и он перевернет себя, это будет трагической ошибкой. Фонвизинский вкус можно в советской России применить блестяще, и дураки те, кто, в ущерб государству, не использует его редкого вкуса. Акварель... Она, по большому счету, редко кому удается. Здесь очень много нюансов. К примеру, французская живопись почти не имеет акварельных художников. Да и в России, особенно в наше время, интерес к акварели пропадает. Вот почему особую прелесть фонвизинской акварели нужно чрезвычайно высоко ценить. Этот художник принес с собой новую акварель. Меня потрясли его романтические иллюстрации, особенно Гофман. Эти вещи просто изумительны. Пусть кто-нибудь еще попробует такое сделать. Стенограмма публикуется в современной орфографии.

Из выступления на выставке Артура Фонвизина в ВТО

го работы останавливают, приковывают, и это его влияние, воздействие на зрителя во всех его вещах есть. Это воздействие, мне кажется, можно отнести к порядку высокого эмоционального претворения видимого, когда художнику даже и нетребуется такой связи с натурой, проще выражаясь, — с данной моделью. Мне кажется, что Артур Владимирович больше работает без модели, чем с моделью, да я и не совру, если скажу, что он очень мало сидит перед моделью. Он вызывает образ в своем внутреннем ощущении. Поэтому его полотна и дышат какой-то эмоциональной зарядкой, эмоциональной прелестью, и, несмотря на всю разницу между нами, они мне созвучны и близки. Это указывает на то, что реалистическое искусство не может, конечно, идти по одному закону, по одному пути или по одной дороге. Оно имеет свойства различные, оно очень многогранно в своих идеях, и тем не менее оно приводит к одной и той же цели. Мы давно не видели произведений такого высокого порядка, как произведения Фонвизина. Его работы являются как бы зеркалом, через которое наши зрители воспитывают свои эстетические чувства, свою любовь к искусству. А. Лентулов. 1940 год Казанская певица. 1938 Государственный Театральный Музей им. Бахрушина. Kazan Songstress. 1938 The State Bahrushin Theatre Museum

A. LENTULOV

FROM THE SPEECH AT THE EXHIBITION OF A. FONVIZIN

is works arrest your gaze and chain it. And such is the impact eventually of all his pictures onto the viewer. His art can be described as emotional incarnation of the visual when the artist does not even need any links with the model. It seems to me that Arthur Vladi-

Из выступления на выставке Артура Фонвизина к 75-летию творческой деятельности

о бедном художнике замолвите слово

mirovich works more without a model than with it. He conjures up an image in his inner experience. That is why his canvases breathe such an emotional charge, such an emotional charm. It points to the fact that realistic art, obviously, cannot develop according to one law, along one path or one road. Art has different features; its ideas have many facets. For a long time we have not seen works of such a high degree. Fonvizin’s works are as a mirror through which viewers cultivate their esthetic feelings, their love to art.

то искусство рождает в нас ощущение такой легкости, свободы, ясности, которое нужно каждому человеку, как кислород, но вместе с тем, когда немного подумаешь, то видишь, что за этой внешней легкостью, за этой, казалось бы, без всякого труда изливающейся песней, заключено большое напряжение. Это дает в лучших акварелях ощущение интенсивного восприятия жизни во всем ее богатстве, во всей многокрасочности, во всей полноте. Это большая поэзия. М. Алпатов. МОСХ, 1957 г.

Портрет В. Татлина с бандурой. 1939 V. Tatlin’s Portrait with bandoura. 1939

M. ALPANOV

TO THE 75TH ANNIVERSARY OF FONVIZIN Fonvizin’s art gives us a sense of such lightness, freedom and clarity which every person needs like oxygen. But behind this outward lightness, behind this floating song there is an intense tension. In his best water colors it creates the feeling of joyous life perception in all its richness, fullness and endless colors. It is great poetry.

←

Портрет Михаила Алпатова. 1956 M. Alpatov’s Portrait. 1956

о бедном художнике замолвите слово

Артур Фонвизин на юбилейной выставке. 1957 Arthur Fonvizin at the Jubilee Exhibition. 1957

→

Артур Фонвизин Наездница Семейный альбом

Arthur Fonvizin Lady-rider on Horseback The Family album

Сергей Фонвизин на юбилейной выставке отца Sergei Fonvizin at the Jubilee Exhibition of His Father

Николай Харджиев

Сокровенный человек

Артур Фонвизин Большой букет. 1955 Частная коллекция Arthur Fonvizin Big Bouquet. 1955 Private collection

ртур Фонвизин с гипнотизирующей силой привлек мое внимание в 1935 году, когда в издательстве «Academia» вышла двухтомная «Немецкая романтическая повесть», им иллюстрированная. Я был изумлен необычайной свежестью акварельной техники, этими легкими и уверенными мазками, нюансами тональных гамм, музыкальностью цветовых соотношений, сновидческой таинственностью образов. В лице Фонвизина Брентано, Эйхендорф, Вакенродер, Фридрих Шлегель и особенно Генрих Клейст обрели самого проникновенного живописнопластического интерпретатора, равного которому не было и нет в европейском искусстве. Новеллы немецких поэтов-романтиков с акварельными и карандашными иллюстрациями Фонвизина следовало бы издать в Дрездене и Лейпциге — уверен, они стали бы достоянием мировой художественной культуры.

огда впервые увидел Фонвизина, меня больше всего поразили его глаза. И в моем сознании промелькнули глаза художников, с которыми я встречался. Голубоватые, стекляннопрозрачные зрачки Михаила Матюшина, напоминавшие о светлой гармонии его ранних пленэров. Испытующе впивающийся в собеседника взгляд Филонова — нечеловеческие глаза инопланетянина. Недоверчиво лукавые глаза Татлина, этого сказочного Иванушки-дурачка, мастерового с золотыми руками. Глаза Малевича — властные, волевые, в которых нередко вспыхивали искры озорства и юмора. У Фонвизина были странные, какие-то лунные глаза. Взгляд острый и вместе с тем как бы невидящий. Глаза художникавизионера, у которого внутренний мир окутан магической светотенью.

Л. Тик. «Любовные чары». Эскиз к изданию «Немецкая романтическая повесть». 1935 Семейный альбом L. Tick. “Amour Spells”. A Sketch for the Edition The German Romantic stories”. 1935 The Family album

Nikolai HARDZHIEV

THE INNERMOST PERSON

rthur Fonvizin attracted my attention with hypnotizing force in 1935 when “Academia” Publishing House published two volumes of “German Romantic Tales” illustrated by him. I was amazed by extraordinary freshness of water color technique, light and decisive brushwork, Михаил Ларионов Автопортрет. 1907 Mihail Larionov. Self-Portrait. 1910

56 Сокровенный человек

сентябре 1965 года Фонвизин пришел в музей Маяковского, где я устроил первую персональную выставку произведений Михаила Ларионова. В записи, сделанной в книге отзывов, он обратился к своему другу как к живому, хотя выставка открылась через год после смерти Ларионова: «Дорогой Миша, целую тебя, великий художник». В своих последних письмах к Фонвизину и московским друзьям Ларионов неоднократно сообщал о важнейшем своем замысле – организовать в Париже и Лондоне большую выставку русского искусства первого пятнадцатилетия ХХ века. Задолго до открытия выставки «Москва–Париж» он мечтал ознакомить Запад с художниками своей молодости. В этот перечень Ларионов включил и давних своих соратников, наиболее им ценимых: Фонвизина, Якулова и Чекрыгина. По словам Фонвизина, именно Ларионов помог ему найти самого себя. В частности, научил его понимать композиционные и структурные особенности картин Сезанна, их живописную цельность, основанную на принципе протекающего цвета. Фонвизин написал портрет своего друга и наставника. Этот портрет (к сожалению, не сохранившийся) был показан в 1907 году на выставке «Голубой розы», устроенной Ларионовым. В свою очередь, Ларионов написал чрезвычайно экспрессивный портрет Фонвизина, ныне находящийся в Русском музее. Он называл Фонвизина своим Мюратом. Наполеоном, разумеется, считал себя. Как известно, этот маршал Наполеона, получивший неаполитанскую корону, любил роскошнейшие, почти карнавальные одеяния. Он вполне представим в качестве героя романтической новеллы. «Ларионов был прав, – говорил мне Фонвизин. – Он реалист, а я – романтик». Показывая мне пастели Ларионова, Артур Владимирович внезапно схватил меня за плечо и закричал: «Ведь лучше сделать невозможно!» Не могу забыть радостное изумление Артура Владимировича, когда я сообщил ему о том, что обнаружил у Ларионова фонвизинские образы. То были две небольшие, чрезвычайно напряженные по цвету гуаши: женская фигура в пышном красном наряде, и турчанка в охристом тюрбане и красных шароварах. Чтобы лишить романтического ореола свою имитацию ориентального фонвизинского образа, Ларионов ввел в композицию «Турчанки» рекламные надписи: «Гильзы, Табак».

Эскиз к изданию «Немецкая романтическая повесть». 1935 Семейный альбом A sketch for the Edition “The German Romantic stories”. 1935 The Family album

Сокровенный человек by nuances of tone gamut, by the music of color schemes, by dreamy secret images. Bretano, Eichendorff, Wackenroder, Friedrich Schlegel and especially Heinrich Kleist have got the most sensitive artistic and plastique interpreter, with whom no one in European art can be compared. xxx Fonvizin had strange and somewhat moony eyes. His gaze was sharp and at the same time unseeing. The eyes of an artist, a visionary whose inner world is covered by magic chiaroscuro.

Э.Т.А. Гофман «Крошка Цахес» Примерка Цахесу Ордена Зеленого Тигра Смерть Цахеса. 1936 Государственный Музей изобразительных искусств им. Пушкина E.T.A. Hoffmann. 1936 “Little Tsahes”. Tsahes’ Try-on of the Green Tiger’ Order. Tsahes’ Death. The State Pushkin Museum of Fine Arts.

Сокровенный человек

ртур Владимирович рассказал мне историю его единственной встречи с Врубелем. Вскоре после поступления в Московское Училище Живописи, Ваяния и Зодчества, в поисках заработка, Фонвизин и Ларионов решили пойти к Врубелю. Они предложили ему помощь в его театрально-декорационных работах. Но Врубель, взглянув на неведомых ему юношей весьма недоверчиво, ответил резким отказом. «Вот как принял нас Михаил Александрович», – с детской обидой в голосе пожаловался мне Фонвизин.

О Э.Т.А. Гофман. 1936 «Фея и доктор Альпанус» Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина. E.T.A. Goffmann. 1936 “A Fairy and Doctor Alpanus” The State Pushkin Museum of Fine Arts.

дним из любимейших художников Фонвизина был Константин Гис, в чьих акварелях и рисунках уличная жизнь Парижа времен Второй Империи преображена в сказочную феерию. Фонвизин часто вспоминал о странной судьбе одинокого, но жизнелюбивого художникабродяги, продававшего свои драгоценные листы по 50 сантимов за «штуку». Этого поэта уличной толпы улица и погубила: 83-летний художник попал под колеса фиакра и семь лет пролежал в госпитале,

где и умер. На работы Гиса едва ли не первым обратил внимание Шарль Бодлер, написавший о нем блестящий очерк. Акварелями Гиса восхищались Делакруа, Мане, Ренуар. Влияние Гиса нетрудно проследить в работах Фонвизина зрелого периода. Он то и дело варьировал грациозные женские образы Гиса. Между тем, я всегда считал, что акварели Фонвизина выдерживают сравнение с работами Гиса. Когда же я сказал об этом Артуру Владимировичу, он сердито замахал руками и даже обвинил меня в лести.

ранней юности Фонвизин был «травмирован» образом Рембрандтовой «Эсфири». Он считал эту картину лучшим произведением великого голландца, чудом живописной эманации. Тут, кстати, замечу, что в 1922 году на московской выставке «Искусство – жизнь» экспонировалась композиция Фонвизина «Эсфирь», навеянная мерцающей, как расплавленное золото, картиной Рембрандта. К сожалению, так и осталось невыясненным, где в настоящее время находится эта работа Фонвизина.

Сокровенный человек xxx In the last letters to Fonvisin Mikhail Larionov wrote about his paramount idea to arrange a big exhibition of Russian art of the fist fifteen years of the 20ieth century in Paris and in London. Many years before the exhibition “Moscow–Paris” he dreamed to acquaint the West with the artists

Немецкая романтическая повесть ACADEMIA. 1935 The German Romantic stories ACADEMIA. 1935

Сокровенный человек

днажды Артур Владимирович показал мне превосходную репродукцию с непарадного портрета кисти Веласкеса – погрудное изображение черноглазой девочки в серовато-зеленом платье. – Почему это так прекрасно? – задумчиво, как бы спрашивая у самого себя, сказал Фонвизин. – Ведь портрет поразительно иллюзорен! – Иллюзорен, – согласился я. – Но какая гармония! В истории мирового искусства Веласкес – явление уникальное: в его вещах оптика совпадает с пластикой. Артур Владимирович одобрительно закивал головой: – Да, именно так, и только у него.

последние годы жизни Фонвизин нередко создавал свои живописные миражи на увлажненной плотной пропускной бумаге: техника, требующая безошибочного прикосновения кисти, процесс, уподобляющий

художника сверхметкому стрелку. Покрыв мокрую промокашку белилами, Фонвизин писал на ней акварелью и золотом. Предметы развеществлялись, но возникала форма, свойственная самой живописи. Это новые, чисто живописные организмы. Можно подумать, что немецкий романтик Фридрих Шлегель предвидел эти работы будущего иллюстратора его повести «Люцинда», где мы находим следующие строки: «Это было чистое смешение цветов, нигде не выделялся один только белый, коричневый или красный. Все туманилось и растворялось в одном единственном гармоническом сиянии». Искусству Фонвизина присущ ритм юношеской походки. Не удивительно, что оно так легко перешагнуло через столетие его жизни.

Сокровенный человек of his youth whom he appreciated most of all: Fonvizin, Yakulov and Chekrigin. xxx Arthur Vladimirovich told me about his only meeting with Vrubel. Soon after entering the Moscow School of Painting, Sculpture and Architecture Fonvizin and Larionov decided to go to Vrubel to offer him help in theatrical decorative work. Vrubel looked at the unknown youths rather suspiciously and sharply refused. “That is how Mikhail Alexandrovich received us”, – Fonvizin complained to me with a childlike offence in the voice. Once Arthur Vladimirovich showed a wonderful reproduction of an informal portrait by Velazquez to me, a half-length portrait of a black-eyed girl in a gray-green dress. – Why is it so beautiful? – Fonvizin said thoughtfully as though asking himself.– The portrait is astonishingly illusionary. – Illusionary, – I agreed. – But such harmony! In the history of world art Velazquez is a unique phenomenon: in his works optics coincides with plastique. Arthur Vladimirovich nodded approvingly: – Yes, exactly. And exclusively in his works.

Немецкая романтическая повесть ACADEMIA. 1935 The German Romantic stories ACADEMIA. 1935

из рабочих тетрадей артура фонвизина

Алла Белякова

Наедине с Фонвизиным Есть в близости людей заветная черта. Ее не перейти влюбленности и страсти. Анна Ахматова

Артур Фонвизин Портрет Аллы Беляковой Arthur Fonvizin Portrait of Alla Belyakova

Спасибо вам и сердцем, и рукой, За то, что вы меня – не зная сами! Так любите… Марина Цветаева От редакции: Этот материал по своему уникален. Мы обнаружили эти записки в архиве Аллы Беляковой. Любимая ученица Фонвизина размышляла наедине с собой, не думая, что когда-нибудь эти ее откровения выйдут в свет. Каждое утро я просыпаюсь, зная, что сейчас увижу букет, подобранный накануне для натюрморта. Так меня учил Артур Владимирович: «Поставь на ночь перед собой, увидишь во сне, и утром напишешь таким, каким он уже привиделся тебе». Открыв глаза, дрожу от нетерпения. Холодный душ – чтобы унять этот огонь. Обжигающий глоток крепкого чая. И за мольберт. И вот я уже ощущаю себя каждым из этих живых цветов… Да ведь я и сама казалась себе своего рода букетом, когда меня писал Фонвизин. Он ушел на девяносто первом году, оставив на память волшебное фонвизинское мерцание в этих самых дорогих для меня портретах. Мне кажется, что в наших творческих судьбах есть что-то общее. Артур Владимирович (будучи уже известным художником) пришел к акварели почти в пятьдесят. Я – почти в сорок. Но, по сути, еще позже, чем мой учитель, ибо начинала с нуля. Акварель подарила нам обоим долгую жизнь. Быть может, и мне скоро собираться в последний путь. Но меня это не пугает. Знаю, что снова вместе будем писать и на небесах.

наедине с фонвизиным

From the editor: Artist Alla Mikhailovna Belyakova, a favourite student of Fonvizin, recollects her teacher so vividly as though they parted only yesterday.

Tête-à-tête with Fonvisin

ow I know that all my life irrespective of all most crazy turns of fate has been directed to

От редакции: Алла Михайловна Белякова вспоминала своего учителя так ярко, будто он расстался с ней только вчера. Теперь-то я знаю, что вся моя жизнь, несмотря на самые безумные повороты судьбы, была устремлена к встрече с Артуром Владимировичем. Ибо, встретившись с ним, только тогда и поняла – кто я, зачем родилась, и что отныне я – художник. На мою жизнь пришлись две мировые войны, самая жестокая революция, самая бесчеловечная из всех войн – Гражданская. Не считая сталинских репрессий, искалечивших судьбу всей семьи, высланной из дворянского особняка в Петербурге в дикую Среднюю Азию. Но меня всегда оберегал мой ангел хранитель. Думаю, именно он отправил русскую девочку в узбекских косичках из Ташкента в Москву – поступать в архитектурный! Меня, конечно, не приняли, узнав о моем происхождении. А тут вскоре грянула новая беда – Отечественная война. Но и в эти страшные годы я верила – придет и мое время. И в самом деле, пришло. Сразу после войны чудом попала в Академию архитектуры, о чем и мечтать не могла. Я была всего лишь техником-архитектором, но попала в круг талантливых людей: искусствоведов, писателей и музыкантов. С детства я прекрасно шила и, быстро усвоив современную моду, сама себя одевала. Помню, когда меня знакомили с пианистом Святославом Рихтером, на мне было черное платье в японском стиле, восхитившее его. А вот как я была одета в первую встречу с Артуром Владимировичем – решительно не помню. Все чувства, все эмоции ушли – встреча с Фонвизиным казалась просто сказкой. А было это так. Архитектор Рашель Моисеевна Смоленская однажды, как бы между прочим, спросила: «Алочка, а вы акварелью заняться не хотите?» И повела

Артур Фонвизин Букет в синей вазе. 1956 Arthur Fonvizin Bouquet in Blue Vase. 1956 the meeting with Arthur Vladimirovich. As only having met him have I realized who I am, why I was born and that henceforth I am a painter. Soon after the war I entered the Academy of Architecture by chance, at that time I was just a technician-architect. Once architect Rashel Smolenskaya said

←

Алла Белякова. Пионы. 1970 Alla Belyakova. Peonies. 1970

к своему другу, Артуру Фонвизину. Это было, как солнечный удар: вокруг летали фантастические наездницы, сияли, подернутые дымкой мечты, наполненные воздухом и солнцем, пейзажи; и цветы, цветы, цветы… Влюбилась в его акварели сразу, насмерть и навсегда! Решила: буду у него учиться. Однако, долго уговаривала давать мне уроки. Надиктовал кучу условий: собрать кружок учеников, провожать из дома на занятия и обратно (он был ужасно близорук). Первый урок состоялся восьмого марта, как подарок нашему кружку, исключительно женскому. И я с такой жаждой ушла в акварель, что вскоре оставила и Академию, и архитектуру. Писала целыми днями, пока не уходил свет… Как он учил? Не мочить бумагу, брать на кисть много воды, чтобы акварель текла играючи, не делать подготовительного рисунка, ибо настоящая акварель и рисунок никогда не совпадают. Рисунок – геометрия, акварель – музыка, стихи, движение! Фонвизин подарил мне чувство ритма и цвета. Учил, как ставить натюрморты. Это самое трудное. Пока не поймаешь в постановке необходимый ритм чередования цветных пятен, не состоится картина. Писать только с натуры, не изобретать всякие «кляксы-мяксы». Поставив нам натюрморт, Артур Владимирович тоже его рисовал. А в конце работы садился за наши листы и несколькими мазками оживлял их. Иногда увлекался и совершенно переделывал работу, но великодушно подписывал ее фамилией ученика. Если же ему нравилась чья-либо вещь, шутливо ставил «пять с плюсом». Во время занятий любил цитировать: Художник, развивая глаз и руку, Обдумывай науку. Без мысли гений не творит. Он обожал Веласкеса. Без конца копировал портрет инфанты Маргариты, восхищаясь, как просто и легко выписано лицо, как свободно сотворены складки платья, кружева, банты. Из русских портретистов любил Рокотова: тонкие характеры его образов, отсутствие салонности, воздушность живописи. Особенно нравилась Артуру Владимировичу рокотовская «Неизвестная в розовом платье». Отныне все, что я видела и чувствовала, чем дышала, становилось акварелью. Писала яблоки, груши, виноград, арбузы… Но самое живое, самое радостное, самое органичное и гармоничное, самое прекрасное – цветы! Артур Владимирович говорил о цветах: «Они живут, звучат, поют, тянутся к художнику, сами просятся на бумагу…». А однажды случилось и вовсе неожиданное. Я показала ему свой первый автопортрет – новогодний, в клоунском колпаке. Артур Владимирович улыбнулся и вдруг, оглядев меня, смущенно сказал: «А мне вот нравится ваша зеленая шляпка, так хотелось бы ее написать». Я засмеялась, сняла с головы эту шляпку, протянула ему: «Пишите». – Нет, вы ее наденьте. Мне кажется, она будет еще красивее, если я напишу ее вместе с вами. Он писал удивительные женские портреты. Я поражалась точности и смелости его образов. Это была загадка. Артур Владимирович был робким и скромным человеком, особенно с женщинами. Но, глядя на его женские портреты, я невольно думаю: так видеть женщину мог только настоящий мужчина. От редакции: Чистота их отношений не вызывала сомнений. Но они были больше, чем учитель и ученица. Алла Михайловна Белякова была его музой. Артур Фонвизин написал десятки ее портретов, которые разошлись по музеям и частным собраниям.

наедине с фонвизиным among other things: “Allochka, don’t you want to study water color?” And she took me to her friend Arthur Fonvizin. It was like a sun stroke: fantastic horse-riders flying around, dreams sparkling through the haze, landscapes

suffused with the air and sun; and flowers, flowers, flowers… I fell in love with his water colors the very moment, to death and forever! I decided to become his student. And I plunged into water color with such a thirst that eventually I left both the Academy and architecture. I was painting all days long until the light went out… How did he teach? Not to water paper, to take much water onto a brush so that water color could flow playfully, not to make a preparatory drawing, for a true water color and a drawing never overlap. A drawing is geometry; a water color is music, poems, movement! Fonvizin presented to me the sense of rhythm and color. From that time on all I saw and felt and breathed became water color. I painted apples, pears, grapes, water-melons… But the most live, the most glorious, the most natural and harmonious, the most beautiful were flowers!

←

Артур Фонвизин Алла Белякова – Леди Гамильтон Arthur Fonvizin Alla Belyakova – Lady Hamilton

наедине с фонвизиным

Аспазия

Arthur Vladimirovich used to say about flowers:”They live, sound, sing, lean toward the artist, they yearn for paper…” Once something absolutely unexpected happened. I came to a lesson wearing a green hat. Athur Vladimirovich, having looked me over, suddenly said:” I like your hat and would like to paint it”. I laughed, put off the hat and handed to him: “Paint it”. But he said: No. Put it on. I will paint it together with you”. From the editor: Purity of their relationship never raised any doubts. But they were more than a teacher and a student. Alla Mikhailovna was his Muse. Arthur Vladimirovich painted numerous portraits of her, which are in museums and private collections.

Акварели и рисунки Артура Фонвизина

Галина Стрелецкая

Артур Фонвизин, мама, бабушка ия Акварели Фонвизина – это импровизации в стихах. Роберт Фальк

Артур Фонвизин Гале Чаус (Стрелецкой) пять лет Arthur Fonvizin Galya Chaus (Streletskaya) is Five

1948 году Алла Михайловна Белякова познакомилась с Фонвизиным и уговорила преподавать акварель группе архитекторов. Алла Белякова стала «самой любимой ученицей», а моя мама, Елена Чаус, «самой старательной ученицей». Так называл их мастер. Занятия акварелью проходили у нас дома, в коммуналке на Гоголевском бульваре. Особенно запомнилось мне первое занятие. Дамы пришли, одетые, как в театр, и так волновались, будто ждали принца из сказки. И вот он вошел, пожилой дядя с веселыми смеющимися глазами, пританцовывающей походкой подошел к дамам (среди которых была и моя бабушка, Галина Кронидовна Чаус), огляделся, увидел меня, пятилетнюю девочку с огромным бантом, подошел и сказал (не гладя по головке, чего я не терпела): «О! какие локоны! Надо написать». В тот же день Артур Владимирович написал первый мой портрет. Вокруг стояла благоговейная тишина, все почему-то замерли, а мастер, работая, что-то напевал, непонятное мне. Только позже, когда Артур Владимирович писал мой второй портрет у нас на даче в Лианозове, а мне было уже десять, я поняла, что он пел. То была песенка из любимой им сказки Гофмана «Цахес, по прозванию Циннобер»: «Как пошли бы тебе эти локоны, когда бы ты не был таким мерзким уродом». Я наблюдала за движениями рук мастера, которые напоминали мне полет птиц. А взгляд был очень проницательный, завораживающий и таинственный. Виртуозные прикосновения кисти создавали мой облик: сначала глаза, потом появилась голова и солнечный луч в волосах, затем букет полевых цветов в руках… Фон осуществлялся большими цветовыми потоками краски, объединяющими весь портрет. Образ получался воздушным, нежным, и совсем не сентиментальным. Но самое интересное, что это опять была я! А как Артур Владимирович писал маму! Прозрачно, тонко, и сразу улавливалась чуть заметная ее добрая улыбка. Этот портрет, подаренный маме Артуром Владимировичем, очень нравился ему самому, и часто, хитро улыбаясь, он говорил: «Лена! Отдайте его мне». И, так же улыбаясь, мама отвечала: «Никогда, маэстро!» Бабушкин портрет Артур Владимирович писал на даче, когда жил у нас почти весь июнь. И я была очень огорчена, почему же нет цветка в волосах на бабушкином портрете! На занятиях с Фонвизиным дамы писали портреты и натюрморты, которые перед этим долго создавал маэстро, как всегда пританцовывая и напевая. Я крутилась рядом, и все мне казалось какой-то бессмыслицей – вазочка так или вазочка эдак. Какая разница! Придумывая композиции, Артур Владимирович творил, как волшебник и фокусник. Предметы для натюрмортов собирались по всей квартире, многие имели известное происхождение: Гарднер, Кузнецов, Мейсен… И это были не просто уроки акварели, но и познание мира искусства. Помню, как Артур Владимирович рассказывал о мастере Гольбейне, художнике классической стадии немецкого Возрождения.

АРТУР ФОНВИЗИН, МАМА, БАБУШКА ИЯ ARTHUR FONVIZIN, MOTHER, GRANDMOTHER AND MYSELF

n 1948 Alla Mikhailovna Belyakova met Fonvizin and talked him into teaching water color painting to a group of architects.

Еленa Чаус Натюрморт с венецианским бокалом. 1950 Elena Chaus Still Life with Venetian Wineglass. 1950 Alla Belyakova became “the most beloved student” and my Mother, Elena Chaus, became “the most diligent student.”That is how the Master called them. I remember especially well their first lesson. The ladies came dressed up like for the theatre and were so excited as if they expected Артур Фонвизин. Портер мамы (Елены Чаус) Arthur Fonvizin Portrait of Mother (Elena Chaus)

АРТУР ФОНВИЗИН, МАМА, БАБУШКА ИЯ

a prince from a fairytale. And there he entered, an elderly man with cheerful laughing eyes, he approached the ladies with a dancing gait. Looking around he noticed me, a five-year old girl with a big bow, came up to me and said: “Oh! Such curls! We must paint”. This day Arthur Vladimirovich painted my first portrait. Awesome silence fell, all of us were breathless but the Master was singing something while working. And how Arthur Vladimirovich painted my Mother! Transparently, delicately and one could immediately discern her hardly noticeable tender smile. Arthur Vladimirovich presented the portrait to her but he loved it so much that he kept saying with a cunning smile:”Lena, give it back to me.” And Mother answered also smiling: “Never, Maestro!” At Fonvizin’s lessons the ladies painted portraits and still lives, Артур Фонвизин Портер бабушки Галины Кронидовны Arthur Fonvizin Portrait of Grandmother Galina Kronidovma

На занятиях обычно «присутствовал» патефон. Крутили пластинки – чаще романсы, любимые Артуром Владимировичем: Отвори потихоньку калитку И войди в тихий садик, как тень. Не забудь, потемнее накидку, Кружева на головку надень. И это было замечательно! После занятий бабушка Галина Кронидовна затапливала знаменитую нашу изразцовую печь, сервировала стол, ставила чай, пирог с вязигой, пирожки с мясом, с капустой, варенья и все во главе с Фонвизиным садились за стол. В печи трещали дрова, отсвечивали малахитовые изразцы. И все это отражалось в зеркале. Артур Владимирович как-то преображался и открывался другой его талант – рассказчика. Впрочем, рассказчиков было двое: Фонвизин и моя бабушка. Артур Владимирович с юмором рассказывал о своей жизни и учебе в Мюнхене, бабушка о великом Устюге, где родилась, об учебе на высших женских курсах в Петербурге. Артуру Владимировичу очень нравилось у нас на даче в Лианозове. В саду было много цветов, самых разных: сирень, пионы, колокольчики, анютины глазки. Фонвизину очень нравилась сирень, о чем он также выражал свои чувства: Пока еще не отцвели сирени, Сладкое дыханье их волнует грудь Иной раз хочется пасть на колени. Сказать весне: не уходи, побудь… Артур Владимирович без конца писал бабушкин сад. И я поражалась – десятки раз пишет одни и те же пионы и всегда они разные. Учил меня, как надо смотреть на цветы и подбирать их к натюрморту. Любимым его местом была дачная беседка, обвитая каприфолью с оранжевыми цветами. Здесь же его ученицы писали цветы, обсуждали свои работы и слушали критику мастера. Затем усаживались за длинным столом под древним развесистым дубом. Артур Владимирович назвал его Старый Витязь и вспоминал стихи Фета: Все дальше, дальше с каждым годом Вокруг тебя незримым ходом Ползет простор твоих корней. И в их кривые промежутки, Гнездясь, с пригорка незабудки Глядят смелее в даль степей. Мама моя дружила с Натальей Осиповной, женой Артура Владимировича, очаровательной женщиной с совершенно потрясающей улыбкой. Я очень любила ходить к Фонвизиным, поздравлять маэстро с днем рождения, 30 декабря. Наталья Осиповна показывала мне изящных маленьких кукол, сделанных Артуром Владимировичем, как модели для иллюстраций сказок. С годами я поняла, что создавать такую живопись Артур Владимирович мог только при детском восприятии мира. Однажды к нам на занятие зашел Роберт Рафаилович Фальк, у которого мама с Беляковой тоже иногда занимались. Фальк увидел наши портреты работы Фонвизина и задумчиво произнес: «Акварели Артура – это же импровизациия в стихах».

АРТУР ФОНВИЗИН, МАМА, БАБУШКА ИЯ setting them up took Maestro lots of time beforehand. Arranging compositions Arthur Vladimirovich created them as a magician or a juggler. Articles for still lives were sought around the whole house some of them were of a well-known origin: Gärtner, Kuznetsov, Meissen… Gramophone was a frequent guest at the lessons. They played records, usually favourite romances of Arthur Vladimirovich. After the lesson my Grandmother Galina Kronidovna, lit our famous tiled stove, made tea, laid the table, putting out a pie with viziga, small pies with meat and cabbage, different kinds of jam. And we all sat down with Fonvizin at the head of the table. Firewood was crackling in the stove with malachite tiles reflecting the light.

Arthur Vladimirovich liked our country house in Lianozovo very much. And he kept on painting Grandmother’s garden. His beloved place was our arbour twined with orange flowers. It was the place where his students painted flowers, discussed their works and listened to Master’s criticism. My Mother was on friendly terms with Natalia Osipovna, the wife of Arthur Vladimirovich, a charming person. I loved to visit the Fonvizins to wish Maestro a happy birthday on December, 30. Natalia Osipovna showed me small exquisite dolls made by Arthur Vladimirovich as models for his illustrations to fairytales. When years went by I understood that Arthur Vladimirovich could create such watercolors only thanks to his infantile world-view.

Я стою возле его последнего поля, лежащего под огромным небом. Объятое тишиной, оно сияет и дышит божественной акварелью. I am standing in front of his last field lying under the enormous sky. Filled with quietude it is shining and breathing in divine watercolor.

И цветы, и шмели, и трава, и колосья, И лазурь, и полуденный зной… Срок настанет, Господь сына блудного спросит: Был ли счастлив ты в жизни земной? И забуду я все, вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав. И от сладостных слез не сумею ответить, К милосердным коленям припав. Иван Бунин

Наталья Фонвизина

Записки жены художника начаты после его смерти и прерваны смертью автора

Портрет жены художника. 1949 A Portrait of the Painter’s wife. 1949

огда умер Артур Владимирович, я не могла опомниться от обиды за его страдания. Живу его муками и никак не могу понять, почему такая Божия птица обречена была, почему столь дивный талант не помог человеку уйти из жизни подругому. Я не сразу поняла, что произошло. Все не верила, что его нет. А когда, наконец, ощутила свое сиротство, поняла, что должна рассказать о нем. Ибо то, что знаю о нем я, не знает, пожалуй, никто. Мои попытки написать об А.В. такие разбросанные, иногда бессвязные и нелепые, я не могу назвать серьезным словом «мемуары». Ловлю себя на том, что эта старушечья болтовня никому не может быть интересна. И если из этих кратких записок можно связать что-то литературное – пусть это будет названо: «Бедный художник». Писать о нем объективно мог бы только чужой человек. Серьезный анализ его работ, наверное, мне не по силам. И пусть уж люди радуются и любуются его творчеством, каждый в меру своих возможностей. А эти записки – лишь небольшая часть его сорокапятилетней жизни со мной. Очень небольшая... Рокуэлл Кент (которого А.В. очень любил) сказал: «Искусство – это средство осознать скрытые в жизни возможности, чтобы быть счастливым». Это он о моем бедном художнике сказал. А.В. жил так храбро, с такой радостью и доверием к жизни. Две коробочки драгоценной английской акварели я убрала в его ящик. Но кисти – его колонковые кисти – пусть лежат. Я всегда чувствовала их, как залог его радостных цирков, как надежду на продолжение жизни в искусстве – нет, кисти я не могу убрать. В первые дни, когда я, больная, стояла в глубине комнаты, на балконный ящик села ворона и внимательными, Его глазами, всмотрелась ко мне в комнату. Настолько ясно я увидела этот Его взгляд. Еще хоть один такой мистический намек – и как мне было бы легче и спокойней на душе. Помню, когда погибла наша Агатка, сын Сережа проявил верх деликатности: незаметно убрал все следы ее жизни с нами. И у меня осталась только

Записки жены художника Natalia FONVIZINA

NOTES OF THE ARTIST’S WIFE Written after his death

hen Arthur Vladimirovich passed away I could not overcome the grudge for his sufferings. I am living through his grievances and fail to understand why such an amazing talent had not helped him to leave this world in some other way. I did not realize at the moment what had happened. And when eventually I felt my orphan hood I realized that I

←

Наездница. Серия «Цирк». 1930-е Семейный альбом Lady-rider. Series “The Circus”. 1930s The Family album must write about him. A serious analysis of his works is probably beyond my abilities. So let people enjoy and admire his art as much as they can. And these notes is just a small part of his forty five year life with me. A very small one… … I remembered flowers by unforgettable Arthur, which he painted every morning at dawn. He loved flowers so much! Nature unveiled all the flowers growing on earth to Arthur. Is it possible to convey all the loveliness of his watercolors? No, it is impossible to put it into words without grasping the charming simplicity, lyricism and naïve sincerity of his fine artistic language. Arthur knew the watercolor secret of his own. … A half century ago I saw his first “circuses”. After long and hard work on nature study it was a sudden breakthrough into artistic freedom, a burst of juvenile ecstasy. Since that time his mastery let him share with people his luminous world view. The awareness of his peculiarity made him

Записки жены художника

память о моей милой и верной собаке. А теперь... Все, что меня окружает – все было его. И мое свойство одушевлять вещи усиливается, и я все больше плачу. Благо никто, кроме кошек, меня не видит. Он умирал в одиночестве – никому не нужный. Нужны только его картинки. А уж жена художника – это такой неинтересный придаток... Делаю для себя замечательное открытие: оказывается, кроме глупой храброй молодости, которая жаждет авантюр, я никогда не заботилась о себе, своем благополучии. Всегда, минуя себя, думала о других. А теперь оказалось, что я совсем этого не умею. Не могу осознать свои возможности – на что могу быть еще способна. Найти бескорыстного биографа, который только из любви к искусству взялся бы со мной за это сложное дело? А ведь можно было бы сделать замечательную биографию. Вот только для стиля немецкой романтики, которая жила в нем, и гофманской причуды судьбы не хватает хорошего конца. Ах, как не хватает!

less vulnerable to misfortune. And the startling thing is that his late “circuses” radiate the same childlike love and joy as the early ones. … Last night in my dream I saw him as he first appeared before my eyes forty five years ago – at the artists’ job center in Krivokolenny lane: short, provincial, poorly dressed with large gray eyes behind the glasses; a strange mixture of modesty and adventurous pride. Then I saw him in some empty club which we were to decorate for the October celebration. We enjoyed eating sausage discussing who is more talented Goethe or Pushkin washing it all down with

завидую моим предкам, двум братьям, граверам на камне. Они ездили ко всяким вельможам, которые им заказывали печати на все случаи жизни. У меня хранится альбом оттисков таких печатей на сургуче. Это не только профессионально, но тонко и артистично исполненные картинки нравов, гербы, эмблемы, символы, отражающие стиль и быт своего времени. Вторая профессия этих братьев – виноделие. В-третьих, они были еще и строителями-архитекторами. В Воронежской губернии в своем имении построили красивый дом, в котором дружно жили – каждый со своим семейством, и теперь здесь стоят на горе в вишневом саду две стелы над их могилами. И, видно, дружба этих братьев передалась по наследству: мой отец со своим младшим братом тоже были неразлучны. И хотя у младшего была прекрасная работа и благополучная жизнь, он так боготворил моего отца, что, как самый преданный друг, до последнего дня не покинул его. Спустя много лет я пришла на кладбище, где могилы отца и брата рядом. Кладбище было пустынно, поздняя осень, голая земля кругом. А на этих двух могилах росли два одинаковых бледно-желтых цветка, «королевский скипетр» – дикие гордые цветы с высокими стеблями и серыми мохнатыми листьями. Они росли совершенно симметрично в изголовьях могил и были единственными цветами на всей пустынной аллее кладбища... И я вспомнила «Цветы» незабвенного Артура, которые он писал каждое утро на рассвете. Как он любил цветы! Природа одарила моих предков «королевским скипетром». А Артуру открыла все цветы, которые растут на земле. Можно ли описать всю прелесть его акварелей? Нет, это невозможно выразить, не поняв чудной простоты, лирики и наивной искренности этого тончайшего языка живописи. У А.В. была своя акварельная тайна. Полвека назад я увидела первые «цирки» его. После долгой упорной работы над изучением природы это был внезапный прорыв в творческую свободу, взрыв юношеского восторга. С тех пор его мастерство давало ему возможность делиться с людьми своим лучезарным видением мира, сознание своей особенности делало его менее уязвимым в беде. И поразительная вещь: поздние его «цирки» сияют той же детской любовью и радостью, как и первые.

адо, надо, надо писать. Сегодня во сне или полусне увидела его таким, каким он явился мне сорок пять лет назад – на бирже безработных художников в Кривоколенном переулочке: маленький, провинциальный, плохо одетый, под очками большие серые глаза; странная смесь робости и авантюрной важности. Приехал из Тамбова с Зефировым, своим приятелем по Мюнхену – усатым «Лепорелло», из породы прилипал... Второй раз увидела его в каком-то пустом клубе, который им поручили оформить к празднику Октября. Меня с художницей Громовой привели к ним на помощь. Я прицепила какие-то тряпки к стенам, а Лепорелло по знаку своего «Дон Жуана» побежал за пивом. Весело жевали колбасу, обсуждая, кто выше – Гете или Пушкин, запивая все это пивом. А.В. вдруг запел «Сусанну». Вот из этой «Сусанны» у меня и выросло точное ощущение этого человека – беспомощного, плывущего по течению, с детской радостью в душе, с доверием к своей странной судьбе и к своему ангелухранителю, с немецкой наивностью и с чисто русской деревенской простотой. Великий график Николай Николаевич Купреянов называл его «маленький гениальный человек». А он ростом совсем даже не маленький. Но его так принижала социальная беспочвенность, скверная одежда, нелепое положение нищего художника, что он казался меньше себя. Между тем, одетый с изяществом, он бы легко сошел за аристократа. Я слышала, что где-то на маскараде, одетый в смокинг, он поразил первую красавицу бала. Впрочем, и сам влюблялся в каждую юбку! Интеллигентов не понимал, даже немножко избегал, чувствовал себя с ними неуютно. Но фимиамы поклонниц его завораживали. Возносился на такой Олимп, что терял всякое чувство реальности.

дна, одна, одна... Весна идет. После долгого затворничества поехала на кладбище. Очень долго блуждала, пока нашла могилу. У меня все время чувство вины – что я могу для него сделать. Ничего не могу без денег. А денег нет. И нет физических сил, чтобы привезти землю. Поставила ржавую ограду. Положила веточку с еловыми шишками. Приеду красить ограду... Звонила Николаю Ивановичу Харджиеву. Он сказал: «Ларионов и Фонвизин – куски природы. Пишите, что помните. Необходимо писать». Но что можно писать про этот «кусок природы», когда природа, кажется, не создавала ничего более иррационального, противоречивого, прелестного и малодушного. Его биография так сложна и необычна. Чудные родители, безропотно содержали его до тридцати лет, без единого упрека отослали деньги негритянке, с которой он жил в Мюнхене. Надо ли писать его биографию? Ведь чуть не до пятидесяти лет столько ошибок, срывов, разворотов судьбы, все так запутанно, извилисто, что вряд ли годится, как ввод в настоящую его творческую жизнь с тридцатых годов, трогательную и печальную. С тех пор, как мы встретились, я делю его жизнь на две половины: до меня и со

Записки жены художника beer. Unexpectedly Arthur started to sing “Susanna”. During this “Susanna” I developed an exact feeling of this person: helpless, free-floating, with a childlike joy in the soul, trusting his strange fate and his guardian angel, with a German naivety and with a clearly Russian rural simplicity. … Nikolai Ivanovich Hardzhiev called. He said: “Larionov and Fonvizin are pieces of nature. Write down everything you remember. You must write.” Should I write his biography? There were so many mistakes, failures, turns of fate; all is so Маленький букет. 1947 Частная коллекция. Small Bouquet. 1947 Private collection.

мной. И проще всего мне было бы взяться за вторую половину. Но кто опишет первую? Ведь, кроме меня, он никому о себе не рассказывал. А я ее так знаю, будто сама прожила. Вот ступени первой половины: детство (родители, лес, цирк); Москва (Ларионов); Мюнхен (негритянка); Зефиров (17 лет в глуши); Тамбов (студия Пролеткульт); Москва... И тут начинается романтика со мной: комната на Мясницкой, книжка «Жак и Жанна», журнал «Гудок» у Брагина, 1929-й – персональная выставка в ЦЕКУБУ... Весна. Удрал. Осень. Вернулся, упал на колени. 1930-й – первые настоящие акварели (мой портрет!). Суды с его первой женой. Над нашей жизнью тогда можно было только причитать. А другим – учиться, как не надо жить.

Записки жены художника

пишу о человеке с такими противоречиями, которые логически понять невозможно. Вот несколько поистине героических поступков при натуре остро нерешительной, боязливой. Ученик пятого класса костромской казенной гимназии сам, по своей инициативе, пришел к директору и заявил, что уходит из гимназии. По тем временам это больше, чем подвиг. И после этого хватило у него, вечного двоечника, решимости самостоятельно подготовиться и поступить в лучшую живописную школу России! Боялся людей. Боялся собак. Боялся ехать в трамвае, со страху один раз на ходу из трамвая выскочил... А бомб во время войны не боялся! У него никогда не было определенных желаний – все колебалось, как маятник. Когда раздавали командировки, сто раз менял место и тему. Меня посылал в Наркомпрос, чтобы я все устроила. И меня за него там ругали... Идет «страстная неделя». В августе начались его муки. Потом шесть дней больницы, 19-го – конец. Но сегодня солнце, гроза, опять солнце, и я оживаю. Сижу с кошками, греюсь. Розы цветут. И эта капля тепла, как он говорил – «лисьим хвостом по сердцу». Вчера рассказывал Сережин друг, как однажды сидел у нас дома рядом с А.В. И тот вдруг спросил: «Вы давно читали «Кола Брюньон»?» Это, казалось, не имело никакой связи ни с чем. Ошарашило неожиданностью, заставило задуматься. А когда я попробовала расшифровать: мол, А.В. вспомнил о Кола Брюньоне, как об источнике жизнерадостности – чувствуя, что сидящий рядом с ним в этом нуждается, этот Сережин друг мне руку поцеловал. Да, скрытая мудрость была тут. У Диккенса есть такой мудрец, мистер Дик, он живет с бабушкой и пускает змеев – дитя. Но в самые решительные минуты дает людям мудрые и простые советы.

Я,

грешница, мало тепла ему давала, жила, стиснув зубы от хронического бунта внутреннего. Не всегда умела учитывать, когда он впадал в детство, и всей его инфантильности. Да и как учесть такую комбинацию: ортодоксальную немецкую семью – и глухие русские деревни, а то и вовсе медвежьи углы на лесных реках (Муром, Вятка, Ветлуга, Молога); детство среди деревенских мальчишек – и сентиментальные обряды истых немцев; тихий бесхитростный мальчик, не от мира сего – и казенная гимназия, жизнь у чужих людей, на каникулы один отправлялся домой к родителям по бездорожью. Его для смеху пугали мужики, а другой раз через переправу мужик перенес на плечах. По дороге надолго останавливался из-за разливов реки, кто-нибудь подкармливал, опекал. Жил, как птичка Божья... Отогревался у родителей на зимних каникулах, у елки, где все было как в сказках Гофмана.

На святках отец рассказывал, как бабушка А.В., оставшись вдовой с тремя малыми сыновьями, однажды при выезде Великой княгини бросилась перед ней на колени. Помогли устроить детей. А сама стала очень известной акушеркой, у нее училась будущая мать А.В. и тоже замечательно работала. С одной своей пациенткой, очень богатой дамой, подружилась и сошлась на всю жизнь. Артур стал ее крестником. Когда семья уехала из Петербурга, на Рождество он получал от своей крестной ящики с подарками. То были не простые подарки – игрушки из магазина, снабжавшего и царских детей. (К примеру, кукла, едучи на громадном слоне, била в цимбалы). И все это приходило в лесное захолустье. Под огромной елкой, под рождественские немецкие песни, ребенок окунался в волшебный мир. Этот гофмановский мир остался в душе навсегда.

ак этот провинциальный подросток в своем глухом углу узнал про знаменитое московское училище Живописи, Ваяния и Зодчества, как решился туда ехать, и как поступил – для меня остается загадкой. До этого он рисовал с фотографий портреты актеров для своей восторженной матери, а кругозор его ограничивался журналом «Нива» и сентиментальными немецкими календарями. И вот он на Мясницкой, в легендарном Баженовском доме, и на большой лестнице рыжий детина протягивает ему руку: «Михаил Ларионов». Так они встретились и стали неразлучны. Ларионов открыл ему московскую художественную жизнь, стал его гидом и вдохновителем. Под его руководством А.В. упивался и влюблялся – сорок раз ходил на певицу Цветкову, певшую в Большом «Чародейку». И вот однажды эти шальные друзья устроили выставку своих работ в училище. Самовольно развесили их в круглом Баженовском зале. Конечно, нарвались на скандал. Особенно издевался Судейкин, сокурсник. Ларионов затаил сильную обиду. А тихоня А.В., крикнув патетически: «Ах ты, мерзавец!», дал пощечину Судейкину. За что и был исключен. Благодарный Ларионов увез А.В. к своей бабушке под Тирасполь, поселил в саду, в баньке. Оттуда он уехал в Мюнхен. А Ларионов выставлял его работы в Москве, печатал их в журналах, продавал, деньги за проданные картины высылал в Мюнхен. А.В. в Мюнхене. Наивный полудикарь, в шубе из синей дамской материи и в калошах, он выглядел так, что немецкие девочки, глядя на него, изнемогали от хохота. Русские художники помогли ему кое-как устроиться. Поступил в частную студию. Потом сел работать самостоятельно. А когда Ларионов прислал ему триста рублей, все деньги потратил на громадные репродукции Веласкеса, увесил ими всю свою комнату. Хозяйка его квартиры была портниха, африканская метиска, с которой он был

Записки жены художника entangled, twisted up… I am writing about a person with such contradictions which can never be understood logically. Here are some really heroic deeds of the person who is extremely indecisive and fearful. A student of the fifth form of a municipal Gymnasium in Kostroma comes to the director to declare that he is leaving. At that time it was more than a feat. And later on he, an eternal botcher, managed to get prepared and to enter the best school of art in Russia! He was afraid of people. He was afraid of dogs. He was afraid of Портрет жены художника. 1932 Семейный альбом A Portrait of the Painter’s wife. 1932 The Family album

близок. Вернувшись, жил у родителей в Мологе. Из этой самой Мологи прихватил песенку, которую напевал, будучи в настроении. Вот эта глупая, смешная, веселая песенка: С вашего желанья Справим мы Маланью. Маланья моя, Лупоглазая моя, Босиком домой ходила, Разудалая моя!

Записки жены художника

В Портрет жены с книгой. 1934 Частное собрание Portrait of My Wife With a Book. 1934 Private collection formal gymnasium; life in rented flats and for holidays he alone walked along impassible roads home to his parents. He lived as God’s birdie… During winter holidays he warmed up at his parents’ home with the Christmas tree where all was like in Hoffmann’s tales. … And it is still a mystery for me how this provincial teenager from a far off village came to know about the famous Moscow School of Painting, Sculpture and Architecture, how he made up his mind to go there and how he entered it. And here he is in Myasnitskaya street in the legendary Bazhenov mansion and on a high staircase a redhaired strapper stretches out his hand saying: “Mikhail Larionov”. That is how they met and became inseparable. Larionov opened Moscow artistic life to him and became his guide and inspiration. Under his guidance Arthur enjoyed and adored – forty times he listened to the singer Tsvetkova who sang “The Charmer” in the Bolshoi. The crazy friends once arranged a show of their works at the School. Naturally, they invited a scandal. And they were expelled.

споминаю такой рассказ его: Москва. Он сидит, одинокий, на Тверском бульваре. И встречает знакомого по Мюнхену бездомного художника Зефирова. Приглашает к себе, в мастерскую Ларионова и Гончаровой, уехавших в Париж. Утром находит холостяцкую кухню чисто прибранной. И чувствует такую признательность, что сразу принимает эту нежданную опеку. Вероятно, оба они были страшно одиноки, только этим и можно объяснить внезапную тесную связь гения с посредственностью. Зефиров увез А.В. в свою тамбовскую деревню, на целых 17 лет! В Тамбове организовал студию живописи, спасал имущество студии при налетах банд на Тамбов. И когда, наконец, вырвался в Москву, из него буквально посыпались живописные жемчужины. В это время мы и встретились. И, как оказалось, на всю оставшуюся жизнь. Первое наше крещение. Спасаясь от бывшей его жены, бежали в Ленинград. Сидя на вокзале (пока я искала пристанище), А.В. на серой оберточной бумаге писал первые свои цирки, ни о чем не заботясь, как безмятежный ребенок. Те голодные пять месяцев, когда нам едва удавалось держаться, стали настоящей базой его акварели. Питерский художник Владимир Васильевич Лебедев очень помог – дал иллюстрировать книжку «Ветер». Жили нелегально в полуразрушенном доме, в пустых комнатах, украшенных артуровскими акварелями. Лебедев говорил, что мы живем, как в подводном царстве... Наверное, это было грешно. Годы Великого Перелома, люди жили в ритме страны, а мы жили совершенно безответственно, бездумно. Многие нас осуждали, но у нас это получалось совершенно органично, иначе мы бы и не могли жить в то время. Проза началась по возвращении в Москву – бедность, коммуналка, поиск заработков, который давался А.В. с большим трудом. Но постепенно художники стали его принимать в свои группировки, он стал получать командировки. До 36 года мы успели съездить в Асканию-Нова, в Керчь, пожить две блаженных недели в Одессе, одно лето прожили на Волге под Ржевом. А.В. начал писать портреты актрис и нашел себя в этом жанре. Он ходил

Записки жены художника going by tram, once he got so scared that he jumped out of a moving tram. But he was not scared of bombs during the war! … I, the sinner, gave him little warmth; I have been living with my teeth clenched because of my chronic inner revolt. I was not always able to take into account when he got into his second childhood and all his infantilism. And how to account for such a mixture: an orthodox German family and forgotten Russian villages; a childhood among village boys and sentimental rites of true Germans; a quiet straightforward ingenious boy head-in- air and a

Наездница в черном цилиндре Серия «Цирк». 1952–1957 Семейный альбом Lady-rider with Black Topper on Series “The Circus”

Записки жены художника

писать портреты по домам, своей мастерской у него никогда не было. Охлопков заказал ему целую серию портретов для театра Революции. А.В. писал их в театре, в тесных и темных уборных, в антрактах и после спектаклей. Охлопков говорил, что отдыхает на фонвизинских портретах.

1936 году на Волхонке, над колоннами Музея изящных искусств появилась громадная афиша, извещавшая о фонвизинской выставке. Директор музея Васильев рискнул устроить эту выставку, не учитывая ситуации на фронте ИЗО. И торжественное открытие с музыкой Штрауса на вернисаже завершилось разгромной статьей в «Правде» – «Формалист». Все полетело в пропасть. Возникла полная изоляция. Нас боялись, нас избегали, нас забыли. Мы должны были получить жилье, я ждала ребенка. А мы остались в своей каморке у разбитого корыта. Однако этот «преступник», «враг народа», «формалист», этот маленький человек, своим искусством ни на кого не похожий, спокойно переживает свои клички – никакого уныния! Сознание своей особенности жило в нем всегда. А когда бывало полегче, какая веселость в нем была! Он изображал коня и таскал меня на плечах, фыркал и скакал по нашей каморке. Между тем, в те дни мы скорее напоминали зябнущих обнявшихся обезьянок в холодной цирковой конюшне. Время было голодное. Питались в столовой Всекохудожника, в подвале, украшенном портретами вождей Александра Герасимова, где нас кормили гнилой воблой. По дороге на Кузнецкий любовались всяким живьем в зоомагазине, один раз не удержались, купили маленькую белую крыску. Назвали ее Брамбиллой. Отвели ей половину стола, по которой она гуляла и примерно себя вела. Но пришло время зрелости, она затосковала, и тут нас выручил Николай Николаевич Купреянов. У него было две крыски, два коричневых братца, которых он назвал именами своих друзей, художников Аксельрода и Горшмана – Миша и Костя. Он принес к нам Костю. Тот вошел в клетку к Брамбилле, и начался трогательный роман.

Записки жены художника … And here is Arthur in Munich. A naïve semi barbarian in a coat made of lady’s blue material and in galoshes; he looked so funny that German girls could not stop laughing looking at him. Russian artists helped him to settle down anyhow. He attended a private studio. He spent all his money on enormous Velazquez

Серия «Старая Караганда». 1944 Государственный Музей изобразительныз искусств им. Пушкина The Series “Ancient Karaganda”. 1944 The State Pushkin museum of Fine Arts.

←

Портрет жены художника. 1950-е Семейный альбом A Portrait of the Painter’s wife. 1950-s The Family album

Записки жены художника

reproductions, he covered all the room with them. … Our first baptizing. We ran to Leningrad escaping from his ex wife. Sitting at a railway station (while I was looking for shelter) Arthur was painting his first “circuses” on gray wrapping paper undisturbed as an untroubled child. And again in Moscow: poverty, a communal room, search of a living, it was very hard. Then he start-

Летом мы жили в деревне, среди цветов, над маленьким деревенским прудом. А.В. там писал пейзажи. А осенью я рожала. И тут на нас разом обрушились все бытовые несчастья: болезни, теснота. Нас стало уже пятеро в нашей каморке. Мама спала посередине на раскладушке. Ночью она своим храпом так мешала спать А.В., что он ложился с длинной палкой в руках, и при храпе тихонько касался мамы этой палкой. Она просыпалась и добродушно говорила «спасибо». А я целые ночи держала головку ребенка – от страшного диатеза, страдая от зуда, он бился о кровать. А когда я как-то приболела и не могла его держать, А.В., который по ночам работал над рисунками к Гофману, взял сына к себе на колени и продолжал работать. Так создавалась вся его гофмановская серия для издательства «АCADEMIA». Кинорежиссер Пудовкин, частый наш гость и свидетель нашей бедности, увидев эти изумительные рисунки, воскликнул: «Какая роскошная жизнь в ваших акварелях!» Каких замечательных людей в те годы мы знали и принимали в своей каморке. Вот этот, далеко не полный список: художник Татлин,

архитектор Руднев, балерина Семенова, скульптор Лебедева, пианистка Юдина, поэт Городецкий, Мария Бабанова, Илья Эренбург, художник Фальк, Аллилуева (золовка Сталина), француз Веркор с женой, музыкант Волконский, Ознобишин – циркач и библиофил... Станиславский, увидев фонвизинскую книжечку «Янко-музыкант», ко всеобщему изумлению, предложил А.В. сделать в Художественном театре постановку – и не больше не меньше, как «Пиковую даму»! Но Станиславский был уже смертельно болен, и эта (невероятная!) постановка не состоялась... А в 1940 году на персональной выставке в ВТО другой режиссер, один из братьев Васильевых, поставивших «Чапаева», подошел к А.В. и выразил ему свои чувства. В книге отзывов с этой выставки мы увидели восторженный отзыв архитектора Руднева, автора будущей высотки МГУ. Искусствовед Машковцев с риском для своей карьеры произнес восторженную речь в честь «формалиста». Балерина Семенова, портрет которой А.В. написал еще в 1935 году, станцевала прелестный номер,

Записки жены художника Museum there appeared a large poster announcing Fonvizin exhibition. However, the grand opening day with music by Strauss at the vernisage collapsed with a crushing article in “Pravda” – “a Formalist”! And again all rushed down into an abyss. We got into an absolute isolation. We were to get a flat, I was expecting a baby, but we were left in our shabby room and were no better off. However, “the enemy”, this Семья Фонвизиных После войны. 1946 The Fonvizins After the War. 1946

Серия «Старая Караганда». 1944 Государственный Музей изобразительныз искусств им. Пушкина The Series “Ancient Karaganda”. 1944 The State Pushkin museum of Fine Arts. ed painting portraits of actresses, it turned out his genre. Ohlopkov ordered a whole series of portraits for the Revolution Theatre. Arthur painted them in the theatre, in small dark dressing rooms, during intervals and after performances. Ohlopkov used to say that he rested looking at portraits by Fonvizin… … In 1936 in Volkhonka above the columns of the Fine Arts

tiny person whose art is incomparable, is tranquil and far from despondency! When life was easier he imitated a horse, placed me on his shoulders snorting and galloping around our room. … Then Serezha was born. And all the everyday troubles befell upon us: illnesses, tightness. During nights I was holding the baby’s head, as, because of an acute diathesis, he kept hitting against the bed suffering from the itch. At night Arthur worked on illustrations to Hoffmann and took the son onto the lap and continued painting. That is how the Hoffmann series for the Academy Publishing House was created. Pudovkin, our frequent guest and witness of our poverty, once saw the wonderful paintings, crying out: “such luxurious life in your water colours!” We knew and received such outstanding people in our box room: artist Tatlin, architect Rudnev, ballet dancer Semenova, pianist Yudina, poet Gorodetsky, Maria Babanova, Ilya Ehrenburg, artist Falk… … Theatrical museum named after Bakhrushin bought several

посвященный любимому художнику. Зал был переполнен. Я стояла перед сценой, на которой чествовали А.В., и плакала. Могли ли мы даже представить в тот вечер, что очень скоро «немца» Фонвизина отправят в далекую ссылку?..

Записки жены художника

Литография Артура Фонвизина Lithograph by Arthur Fonvizin Fonvizin portraits of actresses. For the first time in the thirties we ate to our heart’s content and tasted a bit of carefree life. But our light-heartedness did not last long. Once I was going to buy flowers for still lives when a street loudspeaker burst out: “War!’ Heavy bombings began. We were driven into shelters and looked at as underground enemies. And there were intense discussions in the community committee (domkom) – what to do with us, “Germans”? So we continued living unawares till October forty two when our passports were annulled and we were sent to Kazakhstan, near Karaganda. … There was too much misery around to describe all our or-

выставки в ВТО театральный музей им. Бахрушина приобрел несколько портретов. Впервые за все тридцатые годы мы отъелись и вкусили немножко беззаботной жизни. Но недолго длилась наша беззаботность. Как-то я шла за цветами для натюрмортов, когда из радиотарелки на улице грянуло: «Война!» Начались страшные бомбежки. Нас загоняли в убежище и смотрели, как на подпольных врагов. Потом я узнала, что все это время в домкоме усиленно обсуждали – что с нами делать. Но в 41-м нас не тронули. Не знаю, как мы тогда удержались, ведь в первый год войны МОСХ еще не давал никаких лимитов. А.В. получал от старшей дочери один обед в столовой архивного института на Никольской. Он и пятилетний Сережа слегли от голода. Зима была лютая. Я каждый день ходила с бидоном в эту столовую. Два часа стояла на дворе в очереди. Потом изображала обедающую. Там было так тепло, чисто, уютно и такой чудный суп подавали! Я для вида прихлебывала, а потихоньку переливала под столом суп в бидон – обед запрещали выносить. Затем поскорее взять второе и отнести обед своим больным. Дома они получали все пополам. А мы с мамой обходились куском хлеба с чаем. Кое-как наладилось снабжение – паек от МОСХа. А.В. получил в работу книжку Жуковского, но все болел и больше лежал. Летом приняла нас семья одного художника к себе на дачу. Я ездила за хлебом и пайком в Москву. Сережа пробавлялся морковкой с чужих огородов. А к концу лета меня пригласили в милицию и заставили привезти А.В. Это было предупреждение: готовиться к отъезду в Казахстан. Семью «немца» Фонвизина отправляли в ссылку. И вот ирония судьбы: А.В. ничего не понял! А было время похлопотать и мы бы могли не попасть в Караганду. Так мы и прожили в полном неведении до октября 1942 года, когда у нас зачеркнули паспорта и направили «в область Караганды». Дали три дня на сборы. Слишком много было кругом горя, слишком много беженцев, чтобы описывать все наши мытарства. Мы ехали без денег с маленьким ребенком и старенькой мамой, да и сам А.В. был как ребенок. А все же именно тогда и начались чудеса – какая-то высшая жалость к нам. Мы плыли по течению, но судьба нас все время выносила и спасала. Только маму вот не спасла: старики там все поумирали. Чудом добрались до Караганды, попали в землянку к шахтерам, смрадную от мыловарения. И, словно Лоэнгрин, как небесный посол, явился к нам под землю человек и сказал: «Знаете ли вы, что тут есть люди, которые готовы молиться на вас?» Не знаю, откуда они проведали про художника Фонвизина, но эти люди сделали для нас все: нашли нам работу, квартиру – саклю на краю города среди казахов. А в милиции нам не хотели верить, хотели отослать в глубинку, на верную погибель. И опять чудо: полтора часа сидели мы перед дверью, за которой решалась наша судьба. Вдруг вышел начальник и сказал: «Кто-то за вас в Москве хлопочет».

Мы жили на Загородной улице, на самом краю города. По снежным сугробам бродили свиньи. Люди, не стесняясь, оправлялись где попало. Мы с ужасом ждали – что же будет весной, когда все растает? И в то же время сколько добра мы видели. В самые критические дни вдруг являлось, как в сказке: то грузовик с углем, то вдруг, сидя в полной темноте, получали бутылку керосина. А один раз, когда уже все иссякло, я вышла к двери и вижу: везут на ишаке целый воз хвороста! И еще много тепла и добра мы видели. И это добро в то грозное время было так велико и так дорого, что мы действительно воспринимали это как чудо. И пришла чудная весна. И новое чудо нам открылось: солнце и ветер сразу все осушили, очистили, и такой божественный ароматный воздух пришел из степи, и стало так неузнаваемо чисто и празднично. А.В. воспрял духом. Начал писать. И эти маленькие акварели просияли в нашу трудную жизнь, откинули все беды. До сих пор сквозь эти акварели вижу, как необыкновенный спектакль, нашу казахскую ссылку: верблюды, яркие халаты на белом снегу, наклонные телеграфные столбы – вечные жертвы буранов, волшебные небеса и огромные терриконы – черные горы, увенчанные огнем. Разве это тоже не чудо? Такой вышла из А.В. акварельная серия «Караганда» (хранящаяся ныне в музее им. Пушкина). Глядя на эти рисунки, люди говорили, что даже температуру горящего угля и холод пустыни чувствуют в этих акварелях. А температура нас не баловала. Помню одно утро, рассвет, я вела сына в детский сад, солнце стояло будто на земле, громадное и совершенно красное. Было 46 градусов мороза. Мы с Сережей страдали. А с нами бежала маленькая казахская девочка – Розочка, как цветочек хорошенькая. Она весело бежала и сверкала своими белыми ножками в старых валенках без чулок... Наше необыкновенное освобождение тоже происходило загадочно. Мы не знали, кто нас вызывает из Москвы, а милиция опять не верила. В те дни умирала мама. Только через две недели мы собрались. Поезд стоял весь день и всю ночь. Ждали лунного затмения. Позже мы узнали: когда депутат Верховного Совета архитектор Веснин принес Землячке (в то время зампреду Совнаркома) коллективное письмо московской интеллигенции с просьбой о нашем освобождении, Розалия Самойловна, вспомнив работы А.В., решительно подписала это письмо и сказала: «Что ж, пусть у нас будет свой Фон!»

...В

1952 году, вернувшись однажды из магазина, прямо у дверей встретила почтальона, вручившего мне письмо. То было извещение на получение квартиры. На письме было написано «вторично».

Записки жены художника deals. We went there without any money with a small child and an old mother. And Arthur was like a child too. We drifted with the stream but our fortune kept and saved us. In Karaganda we lived in a dugout with miners, it was stinking because of soap boiling. And once a man as a heavenly ambassador appeared before us saying: “There are people here ready to pray for you”. I have no idea how they learnt about artist Fonvizin but those people arranged everything for us. They found a job for us and a flat - it was a saklya (a hut) in the suburb among Kazakhs. And the spring came. And a new miracle opened to us: the sun and the wind dried and cleaned all and divine fragrant air came from the steppe. Arthur heartened up. He started painting. And his water colours brightened up our hard life and moved aside all the troubles. Up till now in those water colors I can see our Kazakh exile as an extraordinary play: camels, bright gowns against white snow, gorgeous

Записки жены художника

heavens and great waste banks – black mountains, crowned with fire. Such was a water colour series “Karaganda” which is now in the Pushkin Museum. … Our wonderful release was also mysterious. Later we learnt that when Deputy of the Supreme Soviet Vesnin handed to Zemlyachka (at that time Deputy Chairman of the Council of Peoples Commissars) a letter from Moscow intellectuals requesting our liberation, Rozalia Samoilovna did not hesitate to sign it saying:”Well, let’s have our own Fon”. … In 1952 once coming back from shopping I met a postman at the door who gave me a letter. It was a notification that we were to get an apartment. All house started buzzing. Nobody believed that a poor artist could get an apartment of his own. It was like getting into paradise. And I am so happy that Arthur Vladimirovich spent last years of his life in this paradise. After our dark room we were actually reveling in our new bright dwelling. It was May. Fonvizin used to put flowers against the background of the balcony and pierced them with such divine light which had always filled him since the very childhood. P.S. Here the notes end. Natalia Osipovna Fonvizina passed away on November 23, 1993. В дни новоселья. 1953 Фото Сергея Фонвизина The House-Warming term. 1953 The photo by Sergei Fonvizin

Первое, видно, было перехвачено соседями. Весь дом загудел. Никто не верил, что этот нищий художник может получить целую квартиру. Но как мы были счастливы! Мы буквально попали в рай. И я так рада, что последние 20 лет своей жизни А.В. был в этом раю. После темной каморки (в которой было прожито 25 лет) мы буквально купались в нашем новом светлом жилье. Был май, цветы и бесконечные натюрморты. А.В. ставил цветы на фоне балкона и пронизывал их таким дивным светом, который его самого всегда наполнял. Впрочем, мы были так бедны, что до самого Нового года не могли устроить новоселья. И вот, наконец, собрались друзья, пришла молодежь, было очень весело. Татлин пел. Всем было хорошо. С тех пор в день рождения А.В. мы каждый год собирали друзей, но тот вечер был самым счастливым... P.S. На этом записки кончаются. 23 ноября 1993 года Наталья Осиповна Фонвизина скончалась.

Я посылаю Вам портрет

Я посылаю Вам портрет Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим. Александр Пушкин

Я посылаю Вам портрет

Портрет певицы Анастасии Вяльцевой (Дата неизвестна) A Portrait of the songstress Anastasya Vyaltseva (Date Unknown)

Я посылаю Вам портрет

Портрет оперной певицы Марии Максаковой. Конец 1940-х. Частная коллекция Portrait of Opera Singer Maria Maksakova. End of 1940-ies. Private collection

100 Я посылаю Вам портрет

Я посылаю Вам портрет

101

Майя Плисецкая. Начало 60-х. Государственная Третьяковская галерея Maya Plisetskaya. The Beginning of the 60s. The State Tretyakov Gallery

Портрет женщины под вуалью. 1946 The Portrait of a Lady in a Veil. 1946

102

Я посылаю Вам портрет

103

Галина Вишневская в партии Наташи Ростовой. 1960–1962. Частная коллекция Galina Vishnevskaya Singing the Part of Natasha Rostova. 1960–1962. Private collection

Портрет молодой женщины. 1958 The Portrait of a young lady. 1958

104

Я посылаю Вам портрет

105

Актриса Елена Гоголева в шляпе. 1935 A Portrait of actress Gogoleva. 1935

Жена летчика Громова. 1950 Pilot Gromov’s wife. 1950

106

Я посылаю Вам портрет

107

Портрет неизвестной в сценическом платье. 1950-е годы. Частная коллекция

Портрет балерины М. Семеновой. 1935. Государственный Театральный музей им.Бахрушина Portrait of Ballerina M. Semenova. 1935. The State Bahrushin Theatre Museum

108

Я посылаю Вам портрет

109

Портрет жены с сыном. 1937 A Portrait of the Painter’s wife with their son. 1937

Портрет сына с лошадкой. Серия «Сережа». 1939 A Portrait of the son with a horse. Series “Sereja”. 1939

110

Я посылаю Вам портрет

111

Портрет сына. Из серии Сережа. 1941 A Portrait of the son. Series “Sereja”. 1941

Портрет сына. Из серии Сережа. 1943 A Portrait of the son. Series “Sereja’. 1943

112

Я посылаю Вам портрет

113

Портрет сына. Из серии Сережа. 1945 A Portrait of the son. Series “Sereja”. 1945

Портрет сына. Из серии Сережа. 1947 A Portrait of the son. Series “Sereja”. 1947

114

Я посылаю Вам портрет

115

Портрет сына. Серия «Сережа». 1949 A Portrait of the son. Series “Sereja”.1949

Портрет дочери Павла Барто. 1951 Portrait of Pavel Barto’s daughter. 1951

116

Я посылаю Вам портрет

117

Портрет актрисы Ю. Глизер. 1940 A Portrait of actress Yu. Gliser. 1940

Портрет балерины Тихомирновой. 1947 A Portrait of ballerina Tihomirnova. 1947

119 Я посылаю Вам портрет

Я посылаю Вам портрет

118

Портрет балерины Кузнецовой. 1957 A Portrait of ballerina Kuznetsova. 1957

Портрет девочки Дели. 1949 A Portrait of the girl, named Delia. 1949

120

Я посылаю Вам портрет

121

Портрет молодой женщины. 1952 A Portrait of a young lady. 1952

Портрет Геды. 1948 Portrait of Geda. 1948

122

Я посылаю Вам портрет

123

Портрет Люции Юмашевойв в розовой шляпе. 1950 A Portrait of Lutsia Yumasheva with a pink hat. 1950

Трубач. 1934 The Trumperter. 1934

124

Я посылаю Вам портрет

125

Портрет художника Гуревича. 1944 A Portrait of Painter Gurevitch. 1944

Портрет скульптора Фрихара. 1946 A Portrait of Sculptor Frichar. 1946

126

Я посылаю Вам портрет

127

Портрет Павла Барто. 1949 Pavel Barto’s Portrait. 1949

Портрет Юрия Тынянова. Конец 1920-х. Частная коллекция Portrait of Yury Tynyanov. End of 1920-ies. Private collection

128

Я посылаю Вам портрет

129

Портрет художницы Урановой. 1953 A Portrait of Painter Uranova. 1953

Портрет певицы Пантофель-Нечецкой. 1946 A Portrait of the Songstress Pantofel-Nechetskaya. 1946

Я посылаю Вам портрет

131

Портрет Танечки Гинзбург. 1947 Tanechka Ginsburg’s portrait. 1947

132

Я посылаю Вам портрет

133

Портрет неизвестной. 1939 A Portrait of an Unknown Lady. 1939

Портрет актрисы В. Пашенной. 1939 A Portrait of Actress V. Pashennaya. 1939

Я посылаю Вам портрет

134

Портрет актрисы Татьяны Самойловой. 1963 A Portrait of Actress Tatiana Samoylova. 1963

Я посылаю Вам портрет

136

Последний романс Не уходи, тебя я умоляю, Не уходи, стократ я повторю. Пусть осень у дверей, Я это твердо знаю. И все ж не уходи, Тебе я говорю. Елена Белогорская

Портрет женщины в декольте. 1956 A Portrait of a Lady in a Low-necked dress. 1956

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

139

Извозчик. 1956 A Coachman. 1956

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС 141

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

140

Одесса. У моря. 1934 Odessa. On the seaside. 1934

Признание. 1954 Confession. 1954

142 ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС 143

Встреча. 1948 A Meeting. 1948

Расстались мы. 1946 We’ve parted. 1946

144 ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС 145

Про... летка! 1949 A Light Four…wheeler! 1949

Из серии «Извозчик». 1959 From the Series “A Coachman”. 1959

146

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

147

Дама в черном и белая лошадь. 1935 A Lady in Black and a Whiite Horse. 1935

Таинственный незнакомец. 1948 A Mysterious Stranger. 1948

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

149

Вечер. 1932 In the Evening. 1932

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

150

Моя любимая лошадь. 1938 My favorite Horse. 1938

152 ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС 153

Из серии "Извозчик". 1957 From the Series “A Coachman”. 1957

Лихач. 1940 A Racer.1940

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС 155

Гони, мой друг, гони! 1959 Ride Hard, My Friend, Ride Hard! 1959

Теплый вечер. 1948 Warm evening. 1948

156 ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

Тройка. 1945 Troika. 1945

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС 159

ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

158

Предчувствие. 1942 Premonition. 1942

Сквозь облака. 1946 Through the Clouds. 1946

Мой цирк

160 ПОСЛЕДНИЙ РОМАНС

Синий кучер. 1952 Blue Coachman.1959

162

мой цирк

163

Представление публике. 1962 Presentation to Public. 1962

Наездница. Белый круп- черная челка. 1958 Horsewoman. White Croup. Black Forelock. 1958

мой цирк

164

Наездница. Черный глаз. 1958 Horsewoman. Black Eye. 1958

Наездница. 1953 Horsewoman. 1953

166

мой цирк

167

Наездница с зонтиком. 1936 Horsewoman with Umbrella. 1936

Наездница в цилиндре. 1947 Horsewoman in Top Hat. 1947

168

мой цирк

169

Наездница. 1959 Horsewoman. 1959

Наездница. 1954 Horsewoman. 1954

мой цирк 171

Наездница. Галоп. 1947 Horsewoman. Gallop. 1947

172

мой цирк

173

Наездница. Через барьер. 1957 Horsewoman. Over the Barrier. 1957

Наездница. 1958 Horsewoman. 1958

174

мой цирк

175

Наездница в шляпе. 1955 Horsewoman in Hat. 1955

Наездница со стеком. 1959 Horsewoman with Riding Crop. 1959

176 мой цирк

Наездница в красной пачке. 1957 Horsewoman in Red Tutu. 1957

мой цирк 177

Наездница. «Алле!» 1958 Horsewoman. “Allez!” 1958

Наездница в тумане. 1951 Horsewoman in Fog. 1951

Наездница. С манежа. 1955 Horsewoman. From the Arena. 1955

178 мой цирк

Наездница в краcной шапочке. 1954 Horsewoman in Red Hat. 1954

мой цирк 179

Наездница в желтой пачке. 1953 Horsewoman in Yellow Tutu. 1953

Наездница. Миг перед сальто. 1956 Horsewoman. Moment before Somersault. 1956

Оранжевая наездница. 1955 Orange Horsewoman. 1955

мой цирк

180

Наездница. 1948 Horsewoman. 1948

Наездница. Улетаем... 1959 Horsewoman. Flying Away…1959

182

мой цирк

183

Наездница. В розовом тумане. 1953 Horsewoman. In Pink Fog. 1953

Наездница. Розовая пачка – черный хвост. 1954 Horsewoman. Pink Tutu– Black Tail. 1954

184

мой цирк

185

Наездница в голубой пачке с красным седлом. 1956 Horsewoman. In Blue Tutu. 1956

Наездница. Лошадь с розовым бантом. 1952 Horsewoman. With Pink Bow. 1952

186

мой цирк

187

Наездница. 1958 Horsewoman. 1958

Наездница на черной лошади. 1950 Horsewoman on Black Horse. 1950

188

мой цирк

189

Наездница на белой лошади. 1950 Horsewoman on White Horse. 1950

Наездник. 1959 Horseman. 1959

190

мой цирк

191

Наездница в белом платье на белой лошади. 1952 Horsewoman. In White Dress on White Horse.1952

Наездница на лошади с черной попоной. 1953 Horsewoman. On Horse with Black Horse Cloth.1953

192

мой цирк

193

Наездница в желтой пачке. 1953 Horsewoman in Yellow Tutu. 1953

Наездница. 1950-е гг. Частная коллекция Horsewoman. 1950. Private Collection

194

мой цирк

195

Наездница №28. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №28. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

Наездница №29. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №29. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

196

мой цирк

197

Наездница №30. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №30. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

Наездница №31. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №31. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

мой цирк

198

Наездница №32. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №32. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

200 мой цирк

мой цирк 201

Наездница №33. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №33. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

Наездница №34. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №34. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

мой цирк

202

Я пишу небо Есть в небесах блаженный сад у Бога. Блаженный сад нездешней красоты. И каждый день из своего чертога Выходит Бог благословить цветы. Надежда Тэффи

Наездница №35. Золотая серия («Промокашки»). 1960-е Horsewoman. №35. Gold Series “Blotters”. 1960-ies

204 я пишу небо

Кусты. Из серии «Облака». 1959 Bushes. Series “Clouds”.1959

Домик у дороги. 1945 House on the Road. 1945

я пишу небо

206

Розовые георгины. 1945 Pink Dahlias. 1945

208

я пишу небо

209

Роза и игрушка. 1950. Частная коллекция Rose and Toy. 1950. Private Collection

Роза на балконе. 1950. Частная коллекция Rose on the Balcony. 1950. Private Collection

я пишу небо 211

Вечерний пруд. 1935 Night Pond. 1935

я пишу небо

212

Тонкая береза. 1947 Thin Birch. 1947

Ветер. Из серии «Облака». 1960 Wind. Series “Clouds”.1960

я пишу небо

214

Розы. 1954 Roses. 1954

я пишу небо

217

Синь. Из серии «Облака». 1968 Clouds. 1968

Даль. 1969 Expanse. 1969

218

я пишу небо

219

Гвоздики. 1945 Carnations. 1945

Цветы. 1956 Flowers. 1956

220

я пишу небо

221

Натюрморт с яблоком. 1953 Still Life with Apple. 1953

Водосборы. 1947 Aquilegias.1947

я пишу небо

222

Полдень. 1960 Noon.1960

Загадочный свет. Из серии «Облака». 1959 Mysterious Light. Series “Clouds”. 1959

я пишу небо 225

я пишу небо

224

Натюрморт с арбузом. 1957 Still Life with Watermelon. 1957

Осеннее солнце. 1960 Autumn Sun. 1960

я пишу небо 227

я пишу небо

226

Троица. 1959 Trinity. 1959

Двор посреди неба. 1970 Yard amidst the Sky. 1970

я пишу небо

228

Натюрморт с гранатами. 1960 Still Life with Pomegranates. 1960

Цветы на окне. 1958 Flowers on Windowsill. 1958

230

я пишу небо

231

Флоксы с рюмкой. 1957 Phloxes with Wineglass. 1957

Два кувшина. 1962 Two Jugs. 1962

232 я пишу небо

я пишу небо

233

Нарциссы с голубой кружкой. 1958 Daffodils With Blue Mug. 1958

Роза в бокале. 1955 A Rose in Wineglass. 1955

я пишу небо

234

Охота. 1950-е. Частная коллекция Hunting. 1950-ies. Private collection

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ Стр. 2. Портрет жены художника 1930 Стр. 10. Розы 1940-е Стр. 13. Наездница в розовом тумане 1953 Стр. 14. Автопортрет. Мюнхен 1907 Стр. 22. Эскиз к изданию «Немецкая романтическая повесть» 1935 Стр. 31. Свидание Серия «Песни и романсы» Стр. 32. Пейзаж 1960-е Стр. 33. Анютины глазки 1954 Стр. 42. Наездница. Гуашь 1902 Стр. 43. Портрет архитектора Руднева 1956 Стр. 45. Жизнь композитора Берлингера 1935 Стр. 48. Портрет В. Татлина 1939 Стр. 49. Портрет М. Алпатова 1956 Стр. 51. Наездница. Серия «Цирк» Стр. 54. Л. Тик. «Любовные чары» 1935 Стр. 56. Эскиз к изданию «Немецкая романтическая повесть» Стр. 80. Портрет жены художника 1949 Стр. 82. Наездница «Мисс Заира» 1930 Стр. 87. Портрет жены художника 1932 Стр. 89. Наездница в черном цилиндре Серия «Цирк» 1952 Стр. 90. Портрет жены художника 1950 Стр. 98. Портрет певицы Анны Вяльцевой 1954 Стр. 101. Портрет женщины под вуалью 1946

Стр. 103. Портрет молодой женщины 1958 Стр. 104. Актриса Елена Гоголева 1935 Стр. 105. Жена летчика Громова 1950 Стр. 108. Портрет жены с сыном 1937 Стр. 109. Портрет сына с лошадкой 1939 Стр. 110. Портрет сына Из серии «Сережа» 1941 Стр. 111. Портрет сына Из серии «Сережа» 1943 Стр. 112. Портрет сына 1945 Стр. 113. Портрет сына 1947 Стр. 114. Портрет сына 1949 Стр. 115. Портрет дочери Павла Барто 1951 Стр. 116. Портрет актрисы Ю. Глизер 1940 Стр. 117. Портрет балерины Тихомирновой 1947 Стр. 118. Портрет балерины Кузнецовой. 1957 Стр. 119. Девочка Дели 1949 Стр. 120. Портрет молодой женщины 1952 Стр. 122. Люция Юмашева в розовой шляпе 1949 Стр. 123. Трубач 1934 Стр. 124. Художник Гуревич 1944 Стр. 125. Скульптор Фрихар 1946 Стр. 126. Портрет Павла Барто 1949 Стр. 128. Художница Уранова 1953 Стр. 129. Певица Пантофель-Нечецкая 1946 Стр. 131. Портрет Танечки Гинзбург 1947

Стр. 132. Портрет неизвестной 1939 Стр. 133. Портрет актрисы Веры Пашенной 1939 Стр. 134–135. Слева и справа – актриса Самойлова 1963 Стр. 136. Портрет дамы в декольте 1956 Стр. 138–139. Извозчик 1956 Стр. 140. Признание 1954 Стр. 141. Одесса. Море с облаком 1934 Стр. 142. Встреча 1948. Стр. 143. Расстались мы 1946 Стр. 144. Про…летка! 1958 Стр. 145. Из серии «Извозчик» 1959 Стр. 146. Дама в черном и белая лошадь 1935 Стр. 147. Таинственный незнакомец 1948 Стр. 148–149. Вечер 1932 Стр. 150. Моя любимая лошадь. 1938 Стр. 152. Из серии «Извозчик» 1957 Стр. 153. Лихач 1940 Стр. 154. Теплый вечер 1948 Стр. 155. Гони, мой друг, гони! 1959 Стр. 156–157. Тройка 1945 Стр. 158. Предчувствие 1942 Стр. 159. Сквозь облака 1946 Стр. 160. Синий кучер 1952 Стр. 162. Представление публике 1962

список иллюстраций 237

Стр. 163. Белый круп – черная челка 1958 Стр. 164. Черный глаз 1958 Стр. 165. Наездница 1953 Стр. 166. Наездница с зонтиком 1936 Стр. 167. Наездница в цилиндре 1947 Стр. 168. Наездница 1959 Стр. 169. Наездница 1954 Стр. 170–171. Галоп 1947 Стр. 172. Через барьер 1957 Стр. 173. Наездница 1958 Стр. 174. Наездница в шляпе 1955 Стр. 175. Наездница со стеком 1959 Стр. 176. Наездница в красной пачке 1957 Стр. 176. «Алле!» 1958 Стр. 177. Наездница с манежа 1955 Стр. 179. Наездница. Миг перед сальто 1956 Стр. 180. Наездница 1948 Стр. 181. Улетаем... 1959 Стр.182. Наездница. В розовом тумане 1953 Стр.183. Наездница. Розовая пачка – черный хвост 1954 Стр. 184. Наездница в голубой пачке с красным седлом 1956 Стр. 185. Наездница. Лошадь с розовым бантом 1952 Стр. 186. Наездница 1958

Стр. 187. Наездница на черной лошади. 1950 Стр. 188. Наездница на белой лошади 1950 Стр. 190. Наездница в белом платье на белой лошади 1952 Стр. 191. Наездница на лошади с черной попоной 1953 Стр. 194. Наездница №1 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 195. Наездница №2 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 196. Наездница №3 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 197. Наездница №4 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 198. Наездница №5 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 199. Наездница №5. Фрагмент Стр. 200. Наездница №6 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 201. Наездница №7 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 202. Наездница №8 Золотая серия «Промокашки» 1960-е Стр. 204. Кусты Из серии «Облака» 1959. Стр. 205. Домик у дороги 1945 Стр. 206. Розовые георгины 1945 Стр. 207. Розовые георгины. Фрагмент Стр. 210–211. Вечерний пруд 1935 Стр. 212. Тонкая береза 1947 Стр. 213. Ветер Из серии «Облака» 1960

Стр. 214. Розы 1954 Стр. 215. Розы. Фрагмент Стр. 216. Синь Из серии «Облака» 1968 Стр. 217. Даль 1969 Стр. 218. Гвоздики 1945 Стр. 219. Цветы 1956 Стр. 220. Натюрморт с яблоком 1953 Стр. 221. Водосборы 1947 Стр. 222. Полдень 1960 Стр. 223. Загадочный свет Из серии «Облака» 1959 Стр. 224. Натюрморт с арбузом 1957 Стр. 225. Осеннее солнце 1960 Стр. 226. Троица 1959 Стр. 227. Двор посреди неба 1970 Стр. 228. Натюрморт с гранатами 1960 Стр. 229. Цветы на окне 1958 Стр. 230. Флоксы с рюмкой 1957 Стр. 231. Два кувшина 1962 Стр. 232. Нарциссы с голубой кружкой 1958 Стр. 233. Роза в бокале 1955

ИЗ СОБРАНИЯ МУЗЕЕВ И ИЗДАТЕЛЬСТВ Стр. 17. «Мышка» Государственная Третьяковская галерея 1931

ОГЛАВЛЕНИЕ

238 список иллюстраций

Леонид Лернер

Стр. 23–24. Сцены из «Руслана и Людмилы» Издательство «Детская литература» 1945 Стр. 25. Э.Т.А. Гофман. «Крошка Цахес» Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина 1936 Стр. 28. Портрет актрисы Д. Зеркаловой Государственная Третьяковская галерея 1936 Стр. 30. Наездница. Серия «Цирк» Государственная Третьяковская галерея 1952–1957 Стр. 35. Михаил Ларионов. Портрет Артура Фонвизина Государственный Русский музей 1910 Стр. 36. Артур Фонвизин. Автопортрет Государственная Третьяковская галерея 1926 Стр. 38. Михаил Ларионов. Автопортрет Государственный Русский музей музей 1910 Стр. 39. Портрет балерины М.Семеновой Государственный театральный музей им. Бахрушина 1935 Стр. 45. Казанская певица Государственный театральный музей им. Бахрушина 1938 Стр. 57. Э.Т.А. Гофман. «Крошка Цахес» 1936 Стр. 58. Э.Т.А. Гофман. «Фея и доктор Альпанус» 1936 Стр. 59–61. Немецкая романтическая повесть. ACADEMIA 1935 Стр. 91–92. Серия «Старая Караганда» Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина Стр. 100. Портрет Майи Плисецкой Государственная Третьяковская галерея 1960-е Стр. 107. Портрет балерины М. Семеновой Государственный Театральный музей им.Бахрушина 1935

ИЗ СОБРАНИЯ ГАЛЕРЕИ «АРТНИВА» Стр. 19. Весенний натюрморт. Май 1949 Стр. 39. Маленький букет 1947 Стр. 44. Едет к милой корнет молодой 1959 Стр. 52. Большой букет 1955 Стр. 64. Портрет Аллы Беляковой Стр. 66. Алла Белякова. Пионы 1970. Стр. 67. Букет в синей вазе 1936 Стр. 68 Алла Белякова – леди Гамильтон Стр. 70. Портреты Аллы Беляковой Стр. 71. Аспазия. Стр. 85. Маленький букет 1947. Стр. 106. Балерина 1950-е Стр. 121. Портрет Геды 1948 Стр. 127. Портрет Юрия Тынянова. Конец 1920-х Стр. 177. Наездница в белом тумане 1951 Стр. 178. Наездница в краcной шапочке 1954 Стр. 178. Наездница в желтой пачке. 1953 Стр. 179. Оранжевая наездница 1955 Стр. 208. Белая роза и свистулька 1950-е Стр. 209. Роза в рюмке 1950-е ИЗ СОБРАНИЯ ГАЛИНЫ СТРЕЛЕЦКОЙ Стр. 72. Гале Чаус (Стрелецкой) пять лет) Стр. 74. Портрет мамы (Елены Чаус) 1950-е Стр. 75. Елена Чаус. Натюрморт с венецианским бокалом 1950

Стр. 76. Портрет бабушки Галины Кронидовны 1950--е ИЗ СОБРАНИЯ СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВА Стр. 20. Девушка с собакой 1942 Стр. 44. На арене 1950 Стр. 46. Одалиска 1949-е Стр. 88. Портрет жены с книгой 1934 Стр. 99. Портрет оперной певицы Марии Максаковой 1940-е Стр. 102. Галина Вишневская в партии Наташи Ростовой 1960–1962 Стр. 150. Моя любимая лошадь 1938 Стр. 189. Наездник 1959 Стр. 234–235. Охота 1950

Акварелист 9

Эмилия Логвинская

В дуэте с Пушкиным и Гофманом 21 Евгений Левитин

Умереть в акварелисте 27 О бедном художнике замолвите слово 35 Николай Харджиев

Сокровенный человек 53 Алла Белякова

Наедине с Фонвизиным 65 Галина Стрелецкая

Артур Фонвизин, мама, бабушка и я 73 Наталья Фонвизина

Записки жены художника 81 Я посылаю вам портрет 97 Последний романс 137 Мой цирк 161 Я пишу небо 203

АРТУР ВЛАДИМИРОВИЧ ФОНВИЗИН Я посылаю вам портрет

АРТНИВА ЭЛИТА-Дизайн 2012

Авторы проекта ЛЕОНИД ЛЕРНЕР НИНА КИТАЕВА НИНА ПОНИ-ПОДГОРНЕНСКАЯ Художник-дизайнер ЕВГЕНИЙ КЛОДТ Видеоряд картин из семейного альбома СЕРГЕЯ ФОНВИЗИНА галереи АРТНИВА частного собрания СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВА семейного собрания ГАЛИНЫ СТРЕЛЕЦКОЙ музеев и издательств «Артнива» благодарит за помощь в создании этого альбома Наталью Ковалеву, Надежду Чернову, Владислава Сугейкина.

Подписано в печать Формат Бумага Гарнитура NewBaskerville Печать офсетная. Объем Тираж Заказ

Отпечатано