Free-journal#6 by Lesha Kopcharov

#06 2013

Мысли вслух Старики стр. 5

Интервью

С Народным артистом России, актёром Евгением Поплавским. стр. 15

РАЗВЛЕЧЕНИЯ

«Путешествие» за приправками» стр. 21

5 муз

Короткие предложения стр. 25 Кохинор стр. 33

Просто о музыке

Н а ww ш с w. ай fre т Ва eш во и j.r u п пр авт

о о по жел сы орс и к fre адр ания ие р аб ejr есу м от ы u Вк ж ы, @ д g он ё m м ht та tp кт ail .co :// е

Гл а ве вны р Ал ста й ре ек льщ да сей и кт Ко к ор и Ре п д

«Дети Курят» стр. 37

.fr e

/ru

co m

ад рж т че а о с нк ни об о я А ло ле жк кс и ей

пч д Ол акт ар ов ьг ор аП ик А и о и вто мк рре о к с р Гл оде ф ва тор о

ид из ай не р-

В И наа й Т и К ф Е гражурнал Ъ о т Б о ОСерия фаницах

с тр

Текст: Алексей Копчаров

«Человек — эгоистичное создание, и любой, кто кладёт руку на конституцию, читая клятву, другой рукой за спиной скрещивает пальцы»

«Когда-то занавес пал, и люди подсмотрели, что жить можно иначе. Теперь не быть прежней жизни»

Uтопия — как мало мы об этом знаем и как часто рисуем у себя в голове, и это вовсе не бесплодное воображение, а конечный результат любой политики. «Построение социализма — один из главных шагов по достижению «модели идеального общества,» — скажет любой апологет рабочего происхождения и будет прав. Идея справедливого распределения и братских начал как ничто другое олицетворяет социальную утопию. Но насколько светлое это социалистическое будущее? Пока светоч социализма является ориентиром для людей, обиженных жизнью, капиталисты воротят носом, продолжая монетезировать «обиженную» рабочую силу.

Вкусив лучшей жизни, совсем не хочется от неё отказываться. Правда? Человеческое милосердие — одна из дверей в нравственное общество. В этом обществе чрезмерно преобладают сентиментальные чувства, в отдельных нуждающихся случаях переходя в альтруизм. Человек тратит много сил в борьбе с бедностью, поддерживая самих бедных, жертвуя свои ресурсы, по сути разрушая при этом свою жизнь. Говорит это о правильных моральных представлениях и о неправильности современного общества. Отказавшись от частной собственности, мы бы давно решили вопрос бедности и нищеты. Наши альтруистические порывы бы успокоились, добившись того,

«Ученые — синтезируют, праздный народ — смешивает алкоголь. Так и политика должна быть интегрирована»

что все были бы в достатке. На улицах не стояли бы изголодавшиеся люди с протянутой рукой, дети всегда были бы сыты. «Совершенно аморально использовать частную собственность для облегчения ужасных последствий, которые влечет за собой институт частной собственности. Это аморально и несправедливо,» — говорил Оскар Уайльд. Мы восхищаемся благородством пресыщенно богатых людей, когда слышем об одноимённых благотворительных фондах. Сами стремимся к материальным высотам, наивно полагая, что когда станем богатыми, будем помогать бедным, отдавая то количество своего капитала в пользу нуждающихся, которое позволит наша

«Конформисты — налево, людям верующим в собственные силы — направо»

добродетель. В соотношении с общим капиталом — это ничтожные гроши. Одна часть неимущего населения благодарна за милосердие, так как не в состоянии реализовать себя, другая малоимущая — неблагодарна, недовольна и непослушна, они понимают, что должны сидеть за общим столом и считают дань богача хамством. Давайте попросим 20% населения поделиться 80% всех материальных ценностей. Получим фигу. «Значит, нужно заменить частное на общее,» — говорит социализм. Звучит утопично и прекрасно, но любой коллективизм неминуемо ведёт к тоталитаризму. А здесь и утопии конец, а кто слушал — молодец!

Мысли вслу х Фото: Денис Д емков

Старики

Текст: Екатери на

Безымянная

Хорошие родители учат детей уважать старость. Они говорят своим детям, что старость — своего рода авторитет. Они говорят, что стариков надо слушать. У них за плечами жизнь. У них опыт. Они многое повидали и через многое прошли. Они работали, они воспитывали детей, закладывали новые ячейки общества. Их есть за что уважать. И хорошие правильные дети уважают старость по умолчанию, уважают, не задумываясь, за что. И даже становясь взрослыми, продолжают это делать. Потому что так надо. Но мало кто задумывается, какой там за плечами опыт и какая жизнь.

Фото: Денис Демков

Я хожу иногда в магазин возле дома, за сигаретами, йогуртами и всякой мелочью. Под магазином лавочка. Бывает, сижу, курю. В соседнем доме дед живёт. Вот мы с ним на этой-то лавочке и пересекаемся иногда. Дед старый, лет под семьдесят пять, не слишком опрятен, не слишком здоров, словом, дед как дед. У деда, в его одинокой старости, видимо, накопилось очень много нерассказанных слов, и я, видя его, идущего к лавочке, уже знаю: придётся послушать. Сбежать получается далеко не всегда. Дед любит пускаться в долгие пространные рассуждения. О том, что молодёжь сейчас такая — никакого уважения к старикам вообще, и к нему, к отцу, в частности. Вот взять хотя бы его собственных детей. Он вырастил двоих, а они — ни опоры ни защиты. Деда бросили дети. Сын заезжал в марте, на час, дочери вообще не до него, даже не звонит, хотя бы просто узнать, как жизнь. Жена умерла лет пять назад. Одинокому деду слишком тяжело жить. Я сочувствовала деду и печально кивала головой. Ровно

до тех пор, пока не узнала его получше. Дед страшно гулял с самой молодости. Дед до сих пор гордится этим. И, кстати, где-то там, в той же молодости, у дела осталась первая жена с ребёнком. Они затерялись на просторах бывшего Союза, и вряд ли ему хоть раз было интересно, как они живут. Потом появилась вторая. Она родила ему ещё двоих. И кто б слышал, с какой гордостью дед сам рассказывал мне, как его в семье уважали. Ну, это же всё просто: боятся — значит, уважают. Дед не считает нужным скрывать подробности своей жизни, и однажды с какой-то странной гордостью рассказывал, как с двух ударов отправил жену в больницу: ребра сломал. Рассказывал, что в доме было его правило: за провинности лишать домашних еды. Дед был в доме хозяином-тираном, только он решал, кому есть, а кому спать, и спать ли на кровати, или за провинность — под кроватью. И его слово — было закон. Иначе... Но даже сейчас, в свои семьдесят пять, он не улавливает связи между той своей жизнью и совсем уж одинокой старостью.

Недалеко живёт полубезумная старуха. В тёплые дни её можно видеть бродящей по району то с холщовой торбочкой, то с пластиковым стаканчиком в руках. В стаканчик сердобольные прохожие ссыпают мелочь: кто сколько может. Старуху жалко. Старуха собирает на еду. Однажды старуха пристала ко мне на улице. Она совала мне измятую бумажку с криво накорябанными цифрами, и просила мой мобильный телефон. Старуха хотела слышать дочь. Я набрала номер и дала ей трубку. Говорили они недолго. Слишком ясно было слышно: дочь была раздражена. Я думала потом полночи. Я ненавидела эту дочь, я не понимала, как так можно. А спустя несколько дней разговорилась с Бабдашей. Жизнь такая неожиданная, да. Бабдаша знает старуху лет тридцать как. Они когда-то работали вместе. Даже были не-

много дружны. И помнит ещё Бабдаша старухину историю. У старухи была дочь — тихая, забитая мамой девушка. Из-за малейшей провинности мать колотила её до синяков, и искренне гордилась своим воспитанием. Ровно до тех пор, пока семнадцатилетняя дочурка не принесла в подоле от командировочного молодца. И старуха отправила её к полуподпольной абортажнице. Потом ещё лет пятнадцать дочь, живя с матерью, пыталась устроить собственную жизнь. Надо ли говорить, что мужчины в той семье не приживались? Дочь ходила с синяками лет до тридцати, и нашла в себе силы сбежать от властной матери, когда стало ну совсем невмоготу. Сейчас дочери что-то около сорока пяти. Детей у неё нет и никогда не будет. Последствия аборта даром не прошли. Как нет и мужа. Видеть мать она категорически не хочет.

Фото: Денис Демков

Сколько ж живёт по стране таких одиноких стариков? Грязных, немытых, голодных и больных? Проживших жизнь и злых на жизнь. Старики эти толкутся по утрам в трамваях, гоняют детей во дворах, иногда пытаются учить нас жизни и требуют уважения к собственной старости. Только за что их уважать - не уточняется. За возраст? А разве возраст — это не всего лишь биологический параметр, а чтото такое, что требует уважения по умолчанию? За мудрость? А они мудры? За то, то прожили жизнь, как умели? Ну так все мы её проживём. Разве это правильно — уважать старость по умолчанию? Разве это уважение человек не должен жизнью заслужить? Никто не знает, скольким десяткам женщин разбил сердце тот хромой дедушка у перехода, скольких бросил детей. Никто не знает, что ту бабушку с протянутой рукой у магазина, бросили родные, потому что у неё, у бабушки, был настолько склочный характер, что даже близкие не смогли с ней жить. А тот старичок, что теперь на лавочке стыдит обнимающихся подростков, кто он на самом деле? Кем он был? А не он ли совратил в пьяном угаре собственную дочь и не он ли выгнал из дома сына, когда тот совершил свою первую взрослую ошибку? Мы никогда не узнаем, какую

жизнь они прожили. Хорошими ли были или плохими, добрыми или злыми, трудягами или лентяями. Они больше прожили. Они, наверное, лучше знают, как правильно?.. А знают ли они? А лучше ли? Кем они были и какой опыт у них за плечами? Да и зачем нам их опыт, если опыт всё равно, как ни крути, но у каждого свой? Какой, в самом деле, опыт, может передать старичок в маразме, когда садится рядом с тобой на детской площадке; что может рассказать дедушка-лектор о новейшей истории, когда он сам уже исторический экспонат? Они могут судить нас за короткие юбки и курение, они могут стыдить за обнимашки в общественных местах и неприлично дорогие машины. Но имеют ли право? Да, они стары и часто беспомощны. И мы, наверное, должны им помогать, по мере сил. Мы должны поднимать эти тяжелые тележки в час пик, переходить дорогу с бабушкой в руке, мы должны уступать место в метро — просто потому что им самим тяжело. Это уже вопрос нашей личной морали. Нашего человеколюбия, нашей сопричастности. Но стоит ли уважать стариков по умолчанию? Только за то, что все эти разные люди — уже старики?

ужчина и женщина, глубоко за восемьдесят. Они еле плелись друг за другом. Он и она с небольшими пакетами из «Пятерочки», и я уверена, что могу представить, что в этих пакетах. Но дело не в этом. А в том, что они шли. Вдвоём, из магазина, и несли себе еду. Добытчики. Выживающие. И с одной стороны их стало невыносимо жалко, что вот — такие слабые старики, как им тяжело в нашем трудном мире сейчас, с такими пенсиями, без сил. А с другой — они прожили свою жизнь. Уже прожили. Они когдато были молодыми и сильными. И что-то у них в этой жизни было. Но мне никогда не знать — где и кем они работали, и как распорядились своей молодостью. Но она у них совершенно точно была. Уже была.

ОБЪЕКТИВ Фото: Алексей Гладченко

Интервью

то невыносимо, когда ощущаешь свою ненужность в собственном государстве» Текст: Анастасия Барановская Маленькое, но светлое и аккуратное помещение на втором этаже Курского драматического театра им. А.С Пушкина. Из окна — вид на улицу Садовую: дорога, остановка, магазины.… Это гримёрная Народного артиста России, актёра Евгения Поплавского. Его можно найти здесь даже в понедельник, в заслуженный выходной. Брянск, Орёл, Адыгея, Донецк, Курск, Челябинск, снова Курск — творческая биография Евгения охватывает не только Россию, но и бывшие союзные республики.

— Театр, режиссура, кино…и всё же Вы вновь на сцене курского театра. С чем был связан перерыв в сотрудничестве с Курским Драматическим театром? Почему вернулись? — Так устроена природа артиста, что он в театре — фигура, зависимая от всех: от директора театра, от главного режиссёра, от заведующего театральной труппой, от костюмера, от кого угодно. Это тяжёлая ноша. А когда цепочка взаимодействия наруша-

ется, встаёт вопрос, как дальше актёру жить: то ли смириться с теми обстоятельствами, в которых он находится, то ли поменять обстановку, решится на какойто поступок. Так получилось и в моей жизни, я проработал девятнадцать лет в курском театре, но потом настал период безвластия — не было художественного руководителя. А театр без главного режиссёра все равно, что армия без генерала. В течение трёх лет я находился в ожидании «вдруг придёт новый человек и подхватит театр». Потом сел перед зеркалом и сам себе сказал, что надо сделать попытку вырваться, так как силы ещё есть, энергия есть, желание работать есть. Я прибегнул к помощи всех своих друзей из разных регионов России и с их помощью поехал в челябинский театр драмы. Встретился с тем руководством, они на меня посмотрели, приняли. А вернулся обратно по нескольким причинам. Главная — это состояние здоровья. Челябинск мне очень нравился, было мне комфортно в творческом плане, много друзей и сама культурная жизнь бьёт другим ключом, нежели в таких маленьких городах как Курск, Брянск, Смоленск. Там я сыграл семнадцать центральных ролей, где у меня не было партнёра, того человека, с которым мы вместе эту роль играли. Но очень резкий, контрастный челябинский климат, плюс психофизическая нагрузка от спектаклей, повлияли на работу моего «мотора». Врачи сказали, что если я не хочу, чтобы меня везли ногами вперёд, нужно самому отсюда уезжать. Туда, где я родился, где природа родная. Затем состоялся разговор с Юрием Валерьевичем Бурэ, который к две тысячи девятому уже был новым

— Евгений Семёнович, давайте вернёмся к зависимости. У каждого человека есть таковая в жизни, но у актёров она особая. В чем же она выражается? художественным руководителем театра, и я вновь оказался в Курском драматическом театре им. Пушкина. — Если говорить о художественном руководителе, или, как его раньше называли, главном режиссёре, то твоя судьба зависит от того, нравишься ты ему или нет. У всех у них свой взгляд на искусство, на нашу жизнь в театре. Зачастую бывает, что в одном театре ты хороший для кого-то, а в другом театре или при другом художественном руководителе «у тебя не то, что нам нужно». В крупных городах куча профессиональных театров, а вот в Курске, простите, что? А в Курске — один. И вот если человек не пришёлся к месту какому-нибудь главному режиссёру, который неизвестно, сколько ещё в театре пробудет, может быть, через годдва уедет, но судьбу актёру способен сломать. И куда деться таланту в таком городе, как Курск? Уехать невозможно, миграция актёров сейчас отсутствует и это связано с социальными вопросами: новая квартира, работа для себя и для жены, учёба детей. Крайне сложно. Актёр, чтобы выжить, не подстраивается, унижается или становится рабом, но вынужден подчиниться тем требованиям, которые установлены в театре. Директор издаёт приказы, зав. труппой заведует многими вопросами по организации спектакля, костюмер отвечает за твою одеж-

ду – все они контролируют твою деятельность, что-то не успевают, забывают. Это всё вроде бы мелочи, но которые не дают спокойно работать. Я не говорю, что это происходит постоянно, но с этим иногда встречаешься. В театре всё старание его работников должно быть направлено только на то, чтобы актёр вышел на сцену, готовый делать своё дело. Чтобы те мысли и чаяния, которые родились у актёра во время репетиции, воплотились в жизнь, чтобы зрители захотели следующий раз прийти на этот спектакль. Я очень хорошо отношусь ко всем работникам театра, но и они должны понимать, что наша общая задача, чтобы каждый вечер распахивались двери центрального входа и люди приходили на актёра. Если артиста убрать со сцены, то одно лишь оформление спектакля и музыка не удержит интерес зрителя больше пятнадцати минут. Люди пришли сопереживать: либо плакать, либо смеяться вместе с актёром.

ность: за актёрское мастерство, за количество проработанных лет. Если есть у региона такие деньги, то власть идёт навстречу. В Курске выпустили закон о культуре, который позволяет делать доплаты. В итоге сумма добегает до пятнадцати, до шестнадцати тысяч. Молодые актёры, которым хочется красиво одеваться, приобрести смартфон какой-нибудь, получают в два, в три раза меньше. А куда с такой зарплатой? Люди вынуждены подрабатывать на корпоративах, в кружках, на радио. Естественно, это забирает время и силы от основной работы. Один мой друг работает в Москве во МХАТе у Дорониной. Официально у нас с ним одинаковый статус, но это же Москва, и он получает зарплату сто — сто десять тысяч. Я не говорю, что дело в деньгах, ведь в театре никогда зарплат высоких никогда не бывало. Но я считаю, что государство должно хотя бы создать достойную жизнь актёрам.

— Какова специфика работы региональных театров, в чём они принципиально отличаются от театров в крупных и столичных городах?

— Если бы у Вас вновь была возможность выбрать профессии, Вы бы изменили своё решение?

— Актёры — они везде одинаковые. И в Москве, и в СанктПетербурге, и в Екатеринбурге все учатся по системе «Жизнь человеческого духа», которую открыл Станиславский. А условия, возможности в каждом театре совершенно разные. Все бюджетные работники (а в театре именно такие) получают фиксированную зарплату — ставку. Я, Народный артист России, получаю пять тысяч рублей. И всё. Остальное — доплачивают местные власти, если у них есть на то вохмож-

— Во мне всегда боролось два чувства. Дело в том, что я до безумия люблю песни. Марк Бернес, советский актёр кино и исполнитель песен, благословил меня на пение. Душа металась — кем же всё-таки стать: актёром драматического театра или заниматься музыкой. Потом я решил, что можно заниматься и тем и другим, это разнообразит жизнь и даёт новую творческую волну. Когда я приехал в Саратовское училище, где я учился с Олегом Янковским, сразу же показал свои вокальные способности, и с

первого курса меня стали занимать в музыкальных спектаклях. К сожалению, возможность записывать живые фонограммы появилась только лет двадцать назад, потому что появилась техника, которая способна заменить весь симфонический оркестр. Только тогда я занялся музыкой по-настоящему. В своё время у меня был сольный концерт на открытии кинорынка в Москве. Как сейчас помню — вышел на сцену и руки затряслись: до кулисы двадцать пять метров и я один. Сейчас в мом репертуаре около двухсот песен, есть диски записанные хотя востребованности в Курске как певца нет практически никакой. Зато используют меня в спектаклях, например, в «Водевиле», где сплошные куплеты, пение, танцы. Если бы я начал жизнь сначала, не пошёл бы ни в актёры, ни в певцы. Из-за сознания собственной ненужности, прежде всего ненужности государству. Искусство — это не количество танцующих, поющих, сочиняющих. Культура, вообще-то, это образ нашей с вами жизни. Можно читать Гоголя, Островского, Чехова, а дома плохо обращаться с женой. С каждым годом видишь, как люди звереют и теряют своё достоинство, обижая, унижая, предавая, пропивая. Где ж тут культура? А её-то и нужно, на мой взгляд, поднимать на ноги, а для этого надо поддерживать культуру. На проведение олимпиад, на строительство спортивных объектов деньги находятся, а на нас — нет. Мы свою лепту вносим в воспитание человеческого духа, и если не решаем вопросы своими спектаклями, то хотя бы ставим эти вопросы, заставляем задуматься. Деньги в государстве есть, я в этом железно уверен. Но зарплаты из бюджета повышаются только учителям, врачам,

научным работникам, военным. Слово «искусство» не звучало рядом с ними ни разу. Может, это мне не повезло, но я его не слышал никогда.

— Верите в улучшение ситуации? — Нет, не верю. В нашей стране — нет. Я верил, как и все, в двадцать пять лет, что не может быть всё так, что не может ничего меняться. Мне шестьдесят шесть лет и я вижу, что все те добрые, хорошие начинания по отношению к человеку у нас в России не закончились добром. Кроме того, что дали болтать много. Мне верить дальше уже некуда, за свою жизнь я слышал и про ваучеризацию, приватизацию, ЖКХ, но ни один проект не доходит до конца. Поэтому я даже, хотя и к сожалению, приветствую тех людей, которые уезжают из страны. Жизнь одна, способности одни, и если человек хочет воплотить свои идеи в жизнь, он делает это там, где создают условия

— А сами бы уехали? — Уехал бы! Теперь уже уверенно говорю. Я понимаю, что мне сейчас могут массу примеров привести о ностальгии, о плохом стечении обстоятельств. Но я не уехал бы от страны, не поменял бы гражданство, но работал бы там. Соскучился по дому, по предкам — сел в самолёт и прилетел. И это хорошо, что люди могут себя реализовывать. Но когда ощущаешь свою ненужность в собственном государстве, это невыносимо. Можно всю жизнь любить Россию, которая есть у тебя в душе, с её просторами, лесами, полями, но не любить власть, которая всю жизнь определяла твои действия.

ОБЪЕКТИВ

Фото: Алексей Гладченко

Текст: Светлана Бронникова

Обыкновенно наши вечера проходят вполне однотипно. Либо просмотр фильмов с Джонни Деппом, либо простой «расколбас» под Земфиру. Но однажды мы всё-таки смогли переплюнуть черту обыденности!

— Светка, а если я под пухан кофту не буду теплую одевать, то замёрзну? — шёпотом спрашивает меня Ксюха. — Я тебя умоляю, нам тут идти-то… меньше десяти минут, — отвечаю я. — Тогда я и колготки не буду надевать, — приходит Ксюха к заключению. Я (та самая Светка), Ксюха, которая не стала надевать тёплую кофту под «пухан» и Юля, та, из-за которой мы переговаривались шёпотом (она в тот момент спала), живём в одной комнате, в общежитии. Самостоятельная жизнь началась у нас полгода назад, когда мы поступили в универ, и уже, если честно, успела нам надоесть. Вроде бы рядом нет никого, кто бы осуществлял строгий контроль над тобой и по принципу «кнута и пряника» следил за твоей учёбой. Но это ежедневная готовка еды, уборка комнаты и стирка одежды порядком изнуряет. И вот уже буквально на втором месяце свободной жизни завоешь по «бабушкиным булкам» и

«мамкиному борщу». За окном январь месяц, а это значит, что на улицах Новосибирска (мы с девчонками учимся в Новосибирском государственном педагогическом университете, на отделении журналистики) самые что ни на есть сибирские морозы под 40 градусов. В такое время бы дома сидеть, да вот у нас приправки закончились, а сегодня по плану плов. Пока Юля спала крепким сном и мило обнимала подушку, мы решили не терять времени зря и пойти в «Горожанку» (самый близкий универсам, который располагается буквально в пяти минутах ходьбы от нас). Быстро накинув на себя верхнюю одежду и взяв «валюту» (то бишь, обычные деньги), мы с Ксюхой отправились за приправками. На часах тогда было 16:30, и абсолютно ничего не предвещало беды… — Вот эту давай, и ещё с поварёнком тоже надо взять. У меня мама на такой приправке всегда плов готовит. Ты не представляешь, как это вкусно… — говорит Ксюха. Мы берём две упаковки и шагаем к кассе. Как всегда «Горожана» кишит людьми, которым что-то вечно надо. В магазине всего пять касс, три из которых не обслуживают. Возле остальных громадная очередь. Чтобы не умереть от скуки несусветной возле кассы, мы пошли к полкам с журналами. Мы же будущие

журналисты, как никак! На часах ровно 17:00. — О, Ксюх, смотри, «Esquire» новый. Сто восемьдесят рублей стоит! В «Ашане» за сто двадцать продается! — жалуюсь я. — А я «GEO» хочу… Он в «Ашане» тоже дешевле стоит? — спрашивает Ксюха. — Ну да… – пытаюсь ответить я. — Так поехали? Прямо сейчас. Я серьёзно, без шуток. Поехали в «Ашан»? — перебивает меня она. Этот диалог не вызывает каких-либо удивительных эмоций у тех, кто ни разу не был на улице Вилюйской (к вашему сведению наше общежитие и «Горожанка», собственно, и расположены на Вилюйской). В Новосибирске всего около трёх или четырёх «Ашанов». Мы были только в одном, который находится в ТРК «Меге», расположенном не просто на другом берегу города, а на другом конце света. Я не помню уже точную детализацию… В моей памяти только Ксюшины карие глаза с задоринкой, улыбка до ушей и фраза, произнесённая после моего «поехали»: «Люблю спонтанные поездки!». На улице -35, а из зимних вещей на нас только пуховики и ботинки. Без шапок, варежек и колготок под джинсами мы стоим на остановке, ждём не понятно какую маршруту, дабы уехать на ней в самый ближайший «Ашан», за свеженькими «GEO» и «Esquire» по доступной для студентов цене. Сходили за приправкой, называется. На часах 17:15, и мы, благода-

Иллюстрация: Алена Шапочкина

РАЗВЛЕЧЕНИЯ «Путешествие» за приправками»

ря гаджету в телефоне и одногруппнице Насте, узнали новый маршрут «Горожанка — наиближайший «Ашан». — Там недолго ехать. Садитесь на маршрутку 1129 и доезжаете до остановки «Золотая Нива», там на 18 пересаживаетесь и до остановки ТРК «Си-

бирский молл». В этом самом молле и есть «Ашан», — слышится из трубки голос Насти. И вот проходит 15 минут, как мы с Ксюхой несёмся на долгожданной 1129 в неизвестном направлении. В шесть часов мы уже были на остановке «Золотая Нива» в поисках верного пути. Мы не знали, надо нам переходить дорогу или нет, мы не знали даже, в какую сторону повернуть, чтобы попасть в нужное место назначения… Не удивительно, что мы заблудились! Прохожие не давали нам чётких и вразумительных ответов на вопрос: «Как добраться до «Сибирского молла»?». Мы решили действовать на авось. «Эх, была не была!» — пронеслось в нашем сознании,, и мы через подземный переход пошли на другу сторону улицы. Наш

шаг уже напоминал спортивную ходьбу. Наступил именно тот момент, которого мы боялись: мы замёрзли. Пальцы на ногах превратились в ледышки, и казалось, если вот сейчас запнешься о какую-нибудь глыбу, то они к чертям отвалятся, а ты этого даже не почувствуешь… Перейдя на другую улицу, через подземный переход, ничего в нашем мозгу не прояснилось. Мы стояли на улице полной непонятного движения, как матрос, оказавшийся в открытом океане после кораблекрушения. Вдруг Ксюха схватила мою руку и потащила меня за собой. — Ты чего? Куда мы идём? — в недоумении спрашиваю я её. — Не знаю. Посмотри вперёд! — отвечает она. — Не может быть! Это что К*** (наш преподаватель)!? — Именно. Я не знаю, куда она идёт, но пусть она будет нашим знаком, и мы пойдём за ней. Смешная картина. Мы видим её, она нас нет. Мы не знаем, куда она идёт, но маленькими перебежками мы следуем за ней. Она поворачивает за угол — и мы поворачиваем за угол. Она переходит дорогу — и мы переходим дорогу. Вот так мы дошли до остановки, и как оказалось, до нужной нам остановки. К*** пошла дальше, но это было уже не важно, ибо подъезжала 18 маршрутка, на которой мы доехали до «Сибирского молла». На часах 18:40, и нам звонит Юля. Она уже проснулась, успела подготовиться к надвигающемуся экзамену и потерять нас. — Мы в «Ашане», Юль. Приедем скоро, — нажав зеленую кнопку на телефоне, сразу тараторит Ксюха.

— Где? Давайте быстрее. У нас в комнате таракан завёлся! Мне страшно одной, — слышится из трубки реплика Юли. «Таракан… только его нам и не хватало», — пронеслось в моей голове. Опечалены новостью мы были недолго, так как подошли к полкам с журналами! И тут счастью нашему не было предела! Низкие цены, наличие «валюты» в кошельке… разве возможно тут удержаться. Нам казалось тогда, что мы скупили абсолютно весь глянец. Удовлетворив свои желания, ровно в 20:00 мы отправились домой, в свою родную общагу. Сначала на 18, а потом уже на 1129 маршрутках. Казалось, что на 1129 мы ехали вечно. Ну, по крайней мере «туда» мы доехали быстрее. Но нам было всё равно. «Пробки!» — повторяли мы. Как вдруг раздался голос водителя: — Выходите, девушки, конечная! — Как конечная? — в недоумении закричали мы. — Так, конечная. Остановка «Сад Дзержинского». Конечная! — сказал строгим голосом водитель. На часах 20:40. И мы сели не на той стороне… Эх, К***, где же вы были? Ещё ровно час езды, но уже в другую, правильную сторону, ещё 20 рублей за проезд, и мы окажемся дома, с журналами «по дешевке» и приправками для теперь уже «завтрашнего» плова!

ОБЪЕКТИВ Фото: Алексей Гладченко

Фото:

муз

Текст: Александр Чусовлянов

Короткие предложени Город увяз в пробках. Полностью. Нет, даже не в пробках, множественное число неуместно в констатации такого факта моего города. Он увяз в пробке. Большой, практически неподвижной, душной и наэлектризованной пробке. Похоже это на механизм старинных часов, шестеренки которого перестали двигаться по годами отработанному алгоритму и встали, упершись зубьями друг в друга. Я сидел на заднем сидении разбитой шестёрки, пытался не дышать выхлопным шлейфом, тянувшимся на сотню метров вперёд. Получалось плохо, я то и дело закашливался, и цвет лица мой окончательно растерял летний румянец. Похож я был не на отдыхающего паяца, а на человека с туберкулезом «на лице». Моя кожа приобрела странный оттенок, оттенок фильтра выкуренной сигареты. Я наблюдал части своего лица сквозь призму зеркала. Водитель тараторил одну из сотен историй про что-то неинтересное, ни мне, ни даже ему самому. Снова закашлялся. Машина продвинулась на пару метров и вновь осела на раскалённом асфальте. Шелест трёх сотен рублей. Стук задней двери. Десятиметровая пробежка. Свежий воздух проникал в меня, питая каждую клетку моего внутреннего я. Свобода — это бутылка без пробки.

ия

Краснощек Илья

Фото:

Я зашёл на террасу с трудно произносимым названием. Тонкие телевизоры в унисон сообщали о мировой катастрофе, кажется о пожарах в центральной полосе России. На всех плазмах полыхали, картинки горящих зданий, лесов, полей, от чего мне самому стало невыносимо жарко. Я заказал лёд, попросив разбавить его водой. Именно так. «Взбалтывая, но не смешивая». Мир вокруг бурлил, закипая окончательно. Официант справлялся с заказом. А я предался своему любимому занятию… достраивать этот мир. Я сочинил девушку, которая зачемто зашла сюда. В чёрно-белой гамме цветов, от вида которой я зажмурился. Потом вдохнул. Потом выдохнул. И снова на неё посмотрел. Вот он, мой глоток свежего воздуха и обжигающе холодный коктейль. Вот эта пятиминутка надуманного прекрасного. Вот она, девушка с обложки старых фильмов, честная и безумно красивая. Я посмотрел на неё тем ничего незначащим взглядом, каким смотрят на хорошеньких девушек, от которых внутри становится холодно. Мой взгляд ровным счётом ничего не выражал, ни страсти, ни симпатии, ни уж тем более страха. Я её просто разглядывал, каждую её пуговицу на белой блузке. Едва заметные черты её нижнего белья. Она прошла уверенно и без эмоций. Словно оставила сумочку у дальнего столика, а на выходе посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Я ещё раз посмотрел

ей в след как на вещь, которая несколько минут назад имела значение, а сейчас нет. Так смотрят на пустую бутылку виски, разорванную банкноту или нечаянно рассыпанный по полу кофе. Целый метеоритный дождь из эмоций вышел на улицу. Гамма чувств от безропотной любви до испепеляющей ненависти растворились в душном воздухе и миллионе никому не нужных аберраций. Пошёл дождь, напоминающий занавес. Тяжёлый, пыльный занавес провинциального театра. Дождь в отличие от девушки был настоящим. Ваша вода! — сказал официант и вывел меня из моей Шамбалы. Девушка исчезла окончательно. В нашей с ней жизни могло случиться разное, но как водится в таких случаях, не случилось ничего. Жизнь продолжалась. Я по-прежнему сходил с ума. Уткнувшись в окно, где сотни капель рисовали переплетающиеся нити дождя. Окно оканчивалось на уровне моего стола. Эта была пристань моих капелек. Поймал себя на мысли, что со стороны я и похож на марионетку. Вот сижу такой и в тоже время болтаюсь на нитях дождя, словно кукла в кукольном театре. У меня начиналась тоска по осмысленному существованию. Это отпускное. Глупая привычка быть в деле. Приручить себя расписанию. Ненавидеть рабочие будни настолько, что не представлять свою жизнь без них. Дождь тщательно вымывал город, словно

Николай Разуваев

отец маленького сына. И какойто лёгкой и несвойственной рысцой под козырёк веранды забежал человек вполне преклонных лет. Я бы назвал его стариком, если бы не его «дождевой кросс». Признаться честно, он ничем таким не выделялся, то есть внешность его была вполне обычная, такой серый и холодный, словно разбавленный уличным дождём. Его редкие волосы прибились ко лбу, он же направился прямиком за мой столик. Не знаю почему, но от него пахло старостью. Да, именно человеческой старостью. Запах был не слишком сильным, но отсылал меня к моим бабушкам и дедушкам, которые постоянно возились со мной в детстве. — Я не помешаю? — интонация его была вполне вопросительная, а алгоритм действий «пришёл — увидел — присел за мой столик» наоборот, до ужаса уверенным и безальтернативным для нас обоих. — Да нет, я вот уже ухожу. — Куда же вы пойдёте в такой дождь?! Вы боитесь меня. Я это чувствую. Незнакомые люди пугают. Они как бездомные собаки, вызывают страх неизвестного. Укусит — не укусит. Но мне просто нужно с Вами поговорить. — Именно со мной? — я не мог не уточнить. — Нет. Почти надвигающееся волнение улетучилось. Чувство ответственности скользнуло по моим плечам и исчезло. И протянутая сигарета символизировала начало разговора. Мы закурили.

Фото:

— Ты часто бываешь, одинок? — старик без изменений морщинистой мимики спрашивает меня, соблюдая традиционный обычай любого первого разговора. Кто нуждается в том, чтобы его выслушали, должен принести в жертву и первый вопрос. Мне комфортно, что мы не вставляем в нашу речь скоропортящиеся слова сорняки по типу Имя Отчество и куда хуже Фамилия. Я крайне неуютно себя чувствую, обременяя память ничего незначащими именами. Потому что они никому за этим столом не нужны. «Эффект незнакомца» лучше получается в режиме «no name». — Нет. Одиночество весьма условная штуковина. Мне, например не одиноко даже в компании чашки кофе. Она, как правило, не разговорчива, но зато читает всё по губам. Одиночества, по сути, не существует, пока ты сам его не придумаешь. А я придумываю женщин, с ними весело и они сплошь и рядом красивые, — старик одобряюще кивнул головой. И глазами сообщил, что встречный будет как нельзя кстати. — Вы знаете. А что вас заставляет вот так просто, извиняюсь, бесцеремонно, со мной тут разговаривать? — я старался быть славным малым. — Не знаю. У меня странное предчувствие скорой смерти. Мне хочется рассказаться. Именно не рассказать что-то, а рассказаться. Словно я боксёр, который отработал одиннадцать раундов на ринге, но как то в полсилы что ли, и сейчас явно проигрывает по очкам. И вот в двенадцатом раунде этот боксёр раскрывается и идёт в размен, стараясь наверстать упущенное. Смерть — это тоже нокдаун. И вот сейчас я хочу поведать тебе что-нибудь. Не всё конечно. Я

разделил свою жизнь на куски, словно большой яблочный пирог и раздаю его голодным и не очень. Ведь в любом случае получив что-то бесплатно, только ты решаешь, что делать: съесть или накормить урну. — Какой же кусок достался мне? — Не знаю ещё. Вчера я рассказал девятилетней девочке всю историю моей единственной любви. Она ровным счётом ничего не поняла, но это и не главное. Я отвлёкся. Дождь играл бесконечно знакомую мелодию. Слова о любви всегда действуют на меня усыпляюще. — Я лицемер, — заявил старик на выдохе. Вот так да «Добро пожаловать в мои мозги» — подумал я. Старик продолжил, словно уцепился за мой внутренний монолог. — Да, да. Полный и бесконечно разговорчивый. И всю жизнь им был. Такой лицемер с мозгом на тысячу язвительных и ироничных слов, а может и больше. Вот только я какой-то неправильный лицемер. Своим знакомым, друзьям, большая часть которых уже в могиле, и тем, кому адресованы мои слова, я в лицо говорил вещи плохие, проблемные, комплексообразующие, и подчеркивающие их недостатки. А за спиной наоборот хвалил и восторгался ими. За всю свою жизнь я не признался ни одной девушке в любви, не делал комплименты, от которых проступал бы румянец на их прелестных щёчках. Я не говорил слов, которые бы подчёркивали их значимость в моей жизни. Все эти слова оставались, как правило, за их спинами, в ушах моих друзей, в комнатах любовниц, на страницах моих дневников. Но зато, сколько неприятных замечаний, неумест-

ных сравнений и капитуляций в изменах (!!!) они узнали от меня. Я чудовище. Да? Было сложно судить такое признание, разговор растерял всю лёгкость с каждой произнесённой буквой. Словно слова деда были отлиты из свинца. — Наверное, это называется трусостью, или необдуманной храбростью или банальной недальновидностью. Извините, не хочу вас судить, просто пытаюсь понять. — Самое обидное в этой жизни, что я остался в проигрыше. Я не успел. Не успел сказать своей умершей от рака жене, насколько сильно я её любил. Насколько я её ценил. Насколько эта женщина изменила мою жизнь. Я лишь уткнулся в собственные холодные ладоши и плакал. Плакал слезами, которых не было. — А ещё, я провёл достаточно никчёмную жизнь, — подытожил старик и приподнявшись направился к выходу. Странно, когда он уходил, мне вдруг показалось, что я сам сбегаю. От этого разговора. От этого его куска пирога, который встал в моём горле. Я молчал, не стараясь его окликнуть или, следуя правилам приличия, попрощаться. Наверное, я просто испугался, испугался внутренних параллелей, которые он нечаянно провёл. Испугался закончить жизнь вот так, блуждая по городу и рассказывая людям, которым на тебя всё равно, свою жизнь. Одиночество материализуется. Одиночество. Одиночество. Я мог придумать этого старика, а может, я его и придумал. Может, я заигрался в эту игру. Но вещи, сказанные мне, были реальными, то есть имели неоспоримый смысл. И теперь оставалось только съесть кусок пирога или накормить урну…

Харутюнян Анет

ОБЪЕКТИВ

Фото: Алексей Гладченко

Это мой собственный мир. Я создаю его сам. Раньше, когда человечество прогрессировало, я был только орудием для выражения его сомнительных идей. Сейчас все изменилось. Меня зовут Кохинор. Это старая фирма в Чехии, где меня сделали, облачив смешанный с глиной графит с острова Цейлон в шестигранную деревянную рубашку. Моё облачение — жёлтого цвета, с отштампованной бронзовой фольгой надписью. Я горжусь собой и своими создателями. Они подарили искусству новые возможности. Мой графит перевидал десятки листов бумаги и оставил свой отпечаток в истории, наверняка. Мой хозяин, известный художник, сейчас сидит на кресле у плотоядно потрескивающего камина и сжигает свои картины. Он зашёл в тупик, ведь его руки могут только воссоздавать то, что уже было создано. В глазах старого человека теперь 33

пустота, чуть прикрытая мутной пленкой катаракты. Когда он зашёл в магазин, я был ещё совсем новеньким и ничего не умел. Меня окружала уйма других карандашей различных марок, цветов, различного уровня твердости. Он походил между прилавков, всматриваясь в характеристики, выбирая нужное для себя. Я беззвучно умолял его. Неподвижно кидался в руки. Безвольно заставлял обратить на себя внимание. Это был мой шанс попасть именно туда, куда мне хотелось. В образный мир искусства. Наконец он взял в руки меня. Его глаза за толстыми выгнутыми очками в черепаховой оправе казались мне неправдоподобно огромными, они были похожи на прожекторы, убивающие лёгкий полумрак вокруг. Сверив написанное на мне со своими планами, он остался доволен. Это был день Кохинора, Кохинор ликовал. Я принял как дар его умение.

Кохин

Текст: Маргарита Да

Рисунок: Katya Malina

5 муз

нор

анилова

ОБЪЕКТИВ Фото: Алексей Гладченко

«Дети курят» Текст: Юлия Воронина

Танцевальная музыка. Для многих всё чаще это пренепременно означает что-то англо\франко\ китайско\португальско язычное, ремикс на «душераздирающую» отечественную попсу или дабстеп. Но оказалось, всё не так драматично, и есть молодые группы «специализирующиеся» именно на ритмичной музыке (есть ещё порох в пороховницах). Дети кУрят — музыкальный коллектив, существующий (в нынешнем составе) с апреля 2010 года, Москва. Сочетание энергичной музыки и очень искренних текстов, компенсирующих даже порой нелепый английский вокалиста. Ребята, кстати, не лишены самоиронии и извечные шуточки по поводу названия поддерживают собственнолично, так что на вопрос «что курят дети?» в их арсенале найдётся, пожалуй, не один ответ. Из излюбленного также — игра с ударением, на «цыплят» «Дети…» совсем не обижаются. Сакрального смысла в названии Вы не найдете, разве что придумано оно отражением — так уж вышло, была лестница, два зеркала, парочка утомлённых гитаристов и барабанщик, а дальше — сломанный телефон. Вот и получилось, что «Дети курят». По-моему удачно для подобного коллектива — свои в доску ребята, которые

Просто о музыке вечно находят приключения…на барабанные палочки. Например, «Детям…» как-то довелось давать концерт в байкерском клубе. Прямо в день открытия сезона. Угрюмые взгляды исподлобья со стороны перепроколотых мужиков, конечно, мотивируют, но только любителей острых ощущений, а если исполняешь «полупопсовую-полутанцевальную музыку с элементами рока», как определяют сами музыканты, то бегущей строкой в голове будут мысли о том, как бы скорее свинтить с арены…всмысле, сцены. К такому определению ещё можно добавить «инди», независимая, как бесконечно подчеркивает вокалист. Но в общем и целом, сложно определить направление, в котором движется коллектив, разве что стиль каждой песни в отдельности: здесь и диско, и звучание акустики, карибские мотивы и ирландские настроения, шуточные вариацции, самая малость регги. А начиналось всё с малого: два мальчика, баян и гитара, один пишет тексты и музыку, другой

подпевает. И прежде чем прийти к нынешнему составу, кто только не играл в «Детях…»: кудрявый баянист, рыженькая пианистка, трубач — яркие личности, которых оставить без внимания было бы странно, каждый внёс в эту музыку чтото своё, что можно найти в старых записях. В старом же составе коллектив дошёл до финала фестиваля «Emergenza». Нынешний состав это: Митя Намаконов (вокал, тексты, гитара), Михаил Абрагин (ударные), Денис Куценко (бас-гитара), Макс Сергеев (гитары, бэк-вокал). В октябре этого года ребята записали ЕР, который не так давно выложили и вконтакте, так что оценить можно

уже прямо сейчас. Ну и, конечно, есть группа, в которой появляется информация о грядущих выступлениях. Коллектив, в общем-то, даже не стремиться «раскручивать» себя, разве что администратор группы — Михаил добросовестно обновляет «новости». Просто «Дети…» уверены, слушателей притягивает исключительно творчество, особенно сегодня, когда любой музыки на самый разный вкус в открытом доступе пруд пруди. Главное — не бояться эксперементировать, рисковать, смешивать стили, ведь порой это дает самые причудливые музыкальные сплетения. Атмосфера вечного поиска, вечного движения.

«А как вы поняли, что хотите заниматься именно музыкой?» Ребята улыбаются и рассказывают, что, оказывается, дебют нынешних музыкантов состоялся, когда «Дети курят» ещё в проекте не было: дело было в деревне, где, что скрывать, связанные родственными узами Михаил и Митя давали концерты самым искушённым слушателям — бабушкам. Уже тогда первый играл на губной гармошке, а второй пел ещё не сломанным голосом мальчика из церковного хора, аккомпанируя одной струной на гитаре (как Миша учил). Теперь же «Дети…» выступают в небольших столичных клубах с периодичностью в

несколько месяцев, а недавно был первый, «гаражный», как они сами смеясь называют, выезд в Питер и Псков, где ребят приняли довольно душевно, правда пока, можно сказать, узким кругом (на удивление, в Пскове на концерт пришло даже больше людей, чем в Питере), но для начала вполне себе. Вместо девиза: если тебе нравится то, чем ты занимаешься — это гарантирует как минимум хорошее время препровождение. Если другим нравится то, что ты делаешь — это уже что-то значит. Музыка как средство поиска, вечный двигатель. «Дети курят» желают Вам слушать только хорошую музыку!

www.free-j.ru ОБЪЕКТИВ

Фото: Алексей Гладченко