Мир искусства (5-6) 1902 by Denis Zimarin

0 «>

9« *

"а

•.' •*

:•: :•:

• :•: • :•: • :•: • :-: • >У • . *:•;" • ' х ^ • у.' • *••:' [ ^ЭОЛ •':•:*•':•:

• *:•;'• ° х ° ' Х .

•

:•:

•

• :•: V. ^-У^ '['•']• /•[ -•':-:'

'••

•

;•: •.'

;•:

•

:•:'• "х* • ' л : ' ' ' : ! : ' •

ѵ ^ ^ - ^ - ' ѵ ; ' . «*••».»,,,,,,,..••"^

•

:•:

•

'.'

ИЛЛ

ЮСТРАЦ1Л.

Гаись фош-Марэ. 83 спимка съ его прогізведеигй. ѣыставт 1903. Сііумт съ работъ Бакста, Венуа^ Богаевскаго, Бра.ча, Ъальтера, ѣрубеля, Головина, ГроПаря, Жуковскаго, Кузпецова, Лапсере, Латргі, Маковгко», Петрсвичева, Рябушкша, Рьиооа, Рѣпиііа, Сіьрова, Трубецкая, Ціотлтскаго, Чиркова. Н. Рерихъ. 11 еиимковъ съ его произведеній. Обзоръ иностранныхъ гізданій. Л. Фредерикъ, Дж. Сванъ. ІТрнложеніе. А. Лепэръ. Гравюравъкраскахъ.{хромолгітографія {Іасаітііе).

ТЕЕСТЪ. Л.Шестовъ, Фіиософія трагсдіи {гл. ГІИ— X V) В. Розановъ. Помпея И. Грабаръ. Гансъ фонъ-Мара. Ст, Яремгічъ. Художествеиная выставка въ Н. Грабаръ. По Европѣ. 3—4. В. Кандинскій. Корреспондениія изъ Мюнхена. В. Ц. Польскій художеспівенный журналь. Ст. Пжибыгііевскій. На путяхъ души. {перев. сь полъскаго). Д, Ф. Журна.ш. Д. Бѣэіеаниѵікій \ Д. ГПестаковъ. 1 Книги. Замгьтки. Объяв.іепія. Къ № 5—6 при.южены оглавленіе и титулблатъ тома ТГІ журиа.га.

Напз ѵоп Магеез (23 іІІгЫг. р.р. Звб—384). Гез ехрозіііопз Ле 1903. {шііё) 30 ііі.р.р. 387—308 еі 316. У. ДоегісП. {11 іПивѣ: рр. 309-313). Пегчіе Лез Веѵнез. Ъ. ІГгі^сІегіс еі8тіп. {4 ііІизіг). Н0Е8-ТЕХТЕ. А. Герёге. Огаѵгіге еп ооиіеигз, виг Ьоіз. {Еас-зітііе еп сІігото-ШІіодгарЫе). ^

ТЕХТЕ. Ь. СЬезіо/'/. Шеігзсііе еі ВозіогегозЫ. VIII— XV. В. Еовапого. Еп Ііаііе. ; I ОгаЪаг. Напз ѵоп Маг&з. 1837—1887. Е. Уаг-ёгпііск. Ооггеврошіапсе йе Кіего. 1. ОгаЬаг. Еп Еигоре. В. КагкНпвкг. Соггезропсіапсе (Іе Мипісіі. 8і. Рг-гіЬузгегѵзЫ. Гез ѵоіез сіе Гате. {Тг-аЛ. Ли роіопаіз). V. Р. ІІпе геѵгіе (Гаг-і, есіііёе а Ѵагвоѵіе. Еіѵгез. Веѵиез. Шігсез. . а

Г А Н С Ъ

М А Р

Э.

/'. Марэ {Нап8 ѵ. Магёея). Сооетвенный портрстъ. 265

Г. Марэ [Н. V. Магёез). Ленбахъ и Марэ.

266

Г. Марэ {Н. V. Магёеи). Декоративное панно.

267

Г. Марэ {Н. V. Риеунокъ.

268

Магёез).

Г. Марэ (Н. V. Св. Гудертъ.

Магёез). 269

Г. Марэ {В. V. Магёс^і). Декѳратиьгіое паѵно.

270

Г. Марэ {Н. V. Магёез). Фрески на зоологической станціи въ Неаполѣ.

271

Ма^ю {Н. V. Рис.унокъ.

272

Магёец).

Г. Марэ {Н. V. Магёс8). Гсорііи Нобѣдоносецъ. 283

28^

Г. Марэ (Я. V. Рисунокъ.

Магёез).

Л. Вакеть (Ь. Ваісзі). ТТортретъ В. В. Розанова. Выставка оюурнала „Міръ /Іекусства",

1902 г.

287

0. Бразъ {I. Вгаг). Воспоминанія. Выставка эісурнала „Міръ Искусства",

288

1902 г.

,і. Бенуа {А. ѣепоіз). Людоѳикъ XIV {эскизъ). Выставка журнала „Міръ Искусства",

А. Бенуа {А. Вепоіз). Ораніенбау.иъ. Выставка журнала „Міръ ІІскусства",

1902

г.

' 1902

289

А. Бенуа {А. Вепоіз). Катальная гора въ Ораніенбаумѣ. Выетавка оісурнала „Міръ Искуссѵіва^\

290

1902 ъ.

Л. Рябушкинъ {А. ЕіаЬоискЫпё). Ѣдутъ {фрагментъ). Выставка журнала „Міръ Иекуссгпва",

1902 г. 291

В. Сѣровъ {\Ѵ. 5е)-о/7"). Пейзажъ. Выставка оісуіта.іа „Мірь ІІекусетва", 1902 г.

292

И. Гра6ар)ь {1. вгаЬаг). Золотые листья. Выставка оісуітала „Міръ Искусства",

] \ 1902 \

М. Врубель {М. '[ѴгоиЬеІ). Демонъ. Выставка оісурнала „Мгръ Искусства", 1902 г.

ОО

//. Граоарь (I. бѵаЬаг). Лучъ солнца. Выставка оісурнала „Міръ Лскусства", 2!)4

1902 г.

В. Сщювъ {Ж. 8ёго/Г}. Портретъ Е. Еоровина. Выставка оісурнала „Міръ ІІскусства",

1902 г.

295

И. Ваяьтеръ {I. ЦЫісг). Купающіесп мальчики. Выетавка журнала „Міръ Иекусства",

296

1002 г.

Ен. II. Трі/бецкоіі {Ргііісе Р. ТгоиЬеІгІсоу). ІІортретъ С. 10. Вшпте {бронза). Высіпаока эісурнала „Міръ ІІскусства", 1902 г. 297

77. Пстровичевъ ( Р . РёігоѵіісНе^). Послѣ дождя. {Пріобрѣтено въ Третьяновск. галлерею въ Москвѣ). Выставка журнала „Міръ Искусства", 1902 г.

Я. Ціонглинскій {I. СгіопдІіпзЪу). Иалестинекігі этюдъ. Выставка оюурнала „Міръ Иекусства", 298

1902 г.

В. Сѣровъ {ѴѴ. 8ёго^). Портреупъ кн. ІОсі/повой. Выставка журнала „Міръ Пскусства",

1902 г. 299

Ен. П. 2'ру6еці;ой (Ргіпсе Р. ТуоііЬеі.г:1соу). ТТортретъ. Выставка эісурнала „Міръ Т}скусстѳа", 1908

300

П. Пстровичево ( Р . РсЧгоѵНсІге/І). Вечеръ. Выставка оісурнала „Міръ Пскусства",

П. Кузнсцовъ ( Р . 1\ьиш6іго-[С). Па Волгѣ. Выставка оісурнала „Міръ Искусства",

1902 г.

301

-•1. Чгіртвъ {А. ТсЫгкоі^). Ночь на Соловецтмъ. Передвижная выставка 1902 г.

302

Е. Маковская {Н. Макоѵзісаіа). Ярмарка. Выставка журнала „Міръ Пскусства",

1902 г.

И. Рѣпинъ (Е. Еёріп). Портретъ В, Сѣрова. Передвшісная выставка 1902 г. 303

С. Жуковскій Опустѣло. Л.ередвижная

304

(5. Тоикоювісу). выставка 1902 г.

С. Жуковскгй {8. ^оиЬоюзІсу). Весноіі въ лѣсу. Лередвиоюная выставка 1902 г.

//. Ріъпино [Е. Еёріп). /Іортретъ .4. / / . Еоткиногі, /Іередвижная выставка 1902 г.

305

М. Латри {М. Іліігі). Старинньпі домъ. Академичесная выставка 1902 г;

306

К. Богаевекій (О. Водаіегѵьісу). Ерѣпоеть у моря. Академическая выставка 1902 г.

А. Рыловъ {А. КуЩ). Глубокая хтка. Академическая выставка 1902 г.

4 Ж А

А. Головинъ {А. Ооіоѵіпе). ІІЬ;а.фъ. Выставка Московскихъ художниковъ 1902 г.

308

Ж Ж

••

//. Рёрихъ (іѴ. Воеѵіск). Волховъ (пастель). Н.

П. Рёрихъ Лідутъ.

(Ж

Р Е Р И X ]).

ЕоегісН).

309

Н. Рёрихъ Городокъ.

(іѴ.

Ііосгіск).

Н. Рерихъ (ІѴ. Еоегіск). Походъ Владиміра на Корсунь. Собств. В. В. фонъ-Меккъ. Академическая выставка 190,2 г.

310

Н. Рёріиго (іѴ. Еоеуісіі). Замоітпе гости. Собств. Е. П. В. Госі/даря Пмператора. Академичсеісая выетавка 1902 г.

П. Рёрихъ (Ж Еоегіек). Языческое. Академическая выставка 1902 г.

312

Н. Рёрихъ (ІѴ. ЕоегісН). Злоѳѣщге. Академическая выставка 1902 г. Пріобрѣтено Илт. Академіей Худоэісеетвъ.

Н. Рёрихъ (Ж Роегіск). Гонецъ. Третьяковсиая галлерея въ 2Тосквіъ.^

314

//. Рёрихъ {Ж. Еоегіск). Черепа {пастель).

Н. Рсрихъ (іѴ. Еоегіеіі). Зловѣщіе (варіантъ).

Н. Рёрихъ Рисунокъ.

(Ж

Еоегіск).

315

Е. Лансере {Е. Ьапсегау). Проектъ деко^шціи къ балету. Выставка журнала „Міръ ІІекусства"\ 1902 г.

316

ВЗОРЪ _ ИНОСТРАЯНЫХЪ ИЗЛАНгЙ.

Л. Фредерипъ {Ь. Ргёйёгіс). За работой. {„Агі еі Вёеогаігоп", 1001 г.).

317

Л. ФрсЬеішкъ ІЬ. ЕгёЛёгіе). Природа. і„Агі сі Пёсогаііоп", 1901 ?.). 318

Л. Фреде^шіго (/,. Ргёсіёгіс). ІГ^трода. {,Лгі еі Оёсогаііоп", 1901 •/.).

319

Д)іс. Сванъ (Іі М. Згѵап), Леппарды. („Тке ЗіиЛіо", 1901 г.).

320

ДОСТОЕВСКІЙ

НИТШЕ.

( фИАОСОСрЫ ТРАГЕДІИ.)

женіемъ,

VIII.

ставило Достоевскій, разбирая нину", замЬтилъ между

„Анну Карепрочимъ: „Ан-

взорвало Достоевскаго его

сказать больше

дозволяло его

и за-

чЬмъ то

литературное положеніе

и обязанности вЬрующаго проповЬдни-

на Каренина совсЪмъ не невинная вещь".

ка. Д а

и гр. Толстоіі

далъ в ъ „АннЬ

Ещ,е-бы! Нужно быть самому очень уже

Карениноіі" слишкомъ много

невиннымъ человЬкомъ для того, чтобы

„подпольному

въ

увидЪть

примЬръ, прямо заявляетъ, что „ника-

лишь одну поэзію. Любопытно, однако,

кого непосредственнаго чувства къ угне-

что нЪсколько раньше, до появленія по-

тенію славянъ нЪтъ и не можетъ быть"

слЪдней части ,,Анны Карениной" (вы-

и встрЬчаетъ въ старомъ князЪ (лицЬ,

шедшей отдЪльнымъ изданіемъ),

очень симпатичномъ автору, какъ видно

творчествЬ гр.

же Достоевскій

Толстого

тотъ-

назвалъ Левина чело-

по ходу

простору

человЬку^'. Левинъ, на-

романа)

сильную

поддержку.

вЪкомъ „чистой души". Неправда-ли, в ъ

„ВотЪ и я, говоритъ князь, никакъ не

нЬкоторыхъ случаяхъ слЬдуетъ съ боль-

понималъ, почему

шой осторожностью

такъ полюбили

относиться къ об-

в с Ь русскіе вдругъ

братьевъ славянъ, а я

чистой

никакоіі къ нимъ любви не чувствую...

„невин-

Но, пріЬхавъ сюда, я успокоился; я ви-

ность",—а Левинъ—герой „Анны Каре-

жу, что и кромЬ меня есть люди, инте-

ниной", въ немъ

ресующіеся только Россіеіі, а не братья-

щепринятымъ души

Но

словамъ.''' ВЬдь

человЬкъ — эта

та-же

весь смыслъ романа.

Достоевскій, выступая въ роли ли-

ми

славянами. Вотъ въ

и Константинъ".

тературнаго критика, считалъ себя обя-

Такія разсужденія

устахъ положи-

заннымъ д и а п ( і - т ё т е

поддерживать вся-

тельныхъ героевъ толстовскаго романа

каго рода идеалы—поэтому и къ Леви-

Достоевскій считаетъ неумЬстными. Все

ну примЬняется столь младенчески нЬж-

это можно высказать — но съ соотвЬт-

ный эпитетъ. На самомъ дЬлЬ Достоев-

ствующими примЪчаніями,

скій хорошо зналъ цЬну Левину и, если

мЬрЪ хоть

имЬлъ сперва

это высказывалось в ъ „воіінЬ и мирЪ".

намЬреніе

держать свое

по

крайней

въ такой формЬ, въ какоіі

знаніе про себя, то у него была на то

Тамъ люди,

важная причина.

равнодушными къ судьбамъ своеіі стра-

Появленіе

послЬднейі

если

чувствовали себя

которой

ны, то по краіінеіі мЬрЬ притворялись

себЬ смЬяться

горячо заинтересованными войноіі и та-

надъ увлеченіемъ добровольческнмъ дви-

кимъ образомъ какъ-бы сознавались въ

части „Анны Карениноіі", гр. Толстой позволяетъ

въ

321

своей „ В И 1 1 І І " . ЗдѢсь-же Левинъ напрямикъ объявляетъ, что не хочеіъ знать 11И о какихЪ страданіяхъ славянъ. Осталось еще прибавить: было-бы только все у меня благополучно. Но на такую дерзость и гр. Толстой не пошелъ, такъ что Достоевскому пришлось уже отъ себя заставить Левина произнести н'Ьсколько словъ въ этомъ родЪ ^). Столкновеніе двухъ векикихъ писателей земли русской по вопросу о сочувствіи страданіямъ славянъ—высоко знаменательно. Какъ это случилось, что „разумъ и совЬсть",стольнепогрЬшимые и поднесь восхваляемые гр. Толстымъ судьи, подсказали столь разныя рЬшенія двумъ одинаково примЬчательнымъ людямъ? Достоевскій больно почувствовалъ всю обиду, заключающ,уюся въ возможности такого столкновенія и съ горечью кончаетъ свою статью: „такіе люди, какъ авторъ Анны Карениной, есть учите.ія общества, наши учителя, а мы лишь ученики ихъ. Чему-же они насъ учатъ". И тЬмъ не менЬе, столкновеніе пророковъ было дЪломъ чистаго случая! Если-бы не славянскія дЬла, Достоевскій могъ-бы найти въ „АннЪ Карениной" всЪ тЬ элементы, которые его плЪняли въ „войнЬ и мирЬ" и читатели такъ-бы и не узнали, что „разумъ и совЪсть" не всегда говорятъ однимъ и тЪмъ-же языкомъ. Достоевскііі, повидимому, напрасно погорячился. Пусть Л е випъ нЬсколько рЪзче, чЬмъ нужно было, высказалъ свое равнодушіе къ судьбЬ славянъ, пусть онъ разболталъ „тайну пЬвца"—зато онъ при случаЪ, а то и безъ всякаго случая, куритъ ѳиміамъ инымъ, очень высокпмъ и совсЪмъ не чуждымъ Достоевскому, идеаламъ. Отреченіе отъ славянъ вовсе не знаменуетъ ') Т. 11-й, стр. 264.

322

у него готовности посягиуть на суверенитетъ „совЬсти и разума". Наоборотъ, по своему обыкновенію, гр. Толстоіі, если и рЪшается на что-либо иеобыкновенное, то лишь съ ихъ всемилостивЪйшаго согласія и разрЬшенія. Вспомните, напримЬръ, разговоръ Левина съ женой в ъ ІІІ-Гі главЪ б-й части романа. Левинъ и „недоволенъ собоГі'^ и чувствуетъ себя ,,виноватымъ" и „плохимъ въ сравненіи съ другими", — даже съ СергЬемъ Ивановичемъ Кознышевымъ (котораго въ душЬ онъ ненавидитъ и всячески старается презирать)—словомъ, самая требовательная совЬсть и самый строгііі разумъ должны быть удовлетворены его вЪрноподданническими чувствами. Необыкновенное умиленіе п размягченіе души Левина граничитъ въ этой сценЬ уже почти съ областью комическаго. Е г о заигрываніе с ъ „добромъ" напоминаетъ ухаживаніе гоголевскаго дьяка за Солохой: „А что это у васъ божественная Солоха".-^ Помните? Н о г р . Толстой не иронизируетъ надъ своимъ героемъ. НЬтъ — онъ серьезенъ, хотя, кажется, и чувствуетъ въ глубинЬ души, сколько дерзости кроется въ такомъ отношеніи къ идеаламъ. ЧЪмъ больше его Левинъ замыкается въ у з к у ю сферу своихъ личныхъ интересовъ, тЬмъ „наглЪе" (о Нитше и Достоевскомъ сказано это слово: справедливость требуетъ примЪнить его и къ Л е в и н у ) становится онъ въ восхваленіи добра... О, „Анна Каренина" совсЪмъ не невинная вещь! Левинъ отчаивается, Л е винъ видитъ себя на пути къ вЪчному подполью, къ каторгЪ на волЬ, къ гибели—и спасается, не разбирая способовъ спасенія. „Чистоіі души человЬкъ"! Не даромъ его похвалилъ Достоевскііі: воронъ почувствовалъ запахъ тлЪнья и не можетъ скрыть своеіі радости! Вдумайтесь только хорошенько въ жизнЬ

Левмна и вы убЬдитесь, что не только

люди,

лгалъ онъ добру, когда

переходить

выражалъ ему

ревновать и въ ревности

своеіі

черезъ всякія границы. В ъ

свою глубокую признательность, но об-

одномъ изъ своихъ писемъ гр. Толстоіі

манывалъ

говоритъ, что съ отвращеніемъ работалъ

и „счастье",

когда увЪрялъ

себя и Кити, что онъ счастливъ. В с е —

надъ „Аниоіі Карениноіі''.

неправда,

оіъ

перваго до

полагаю,

послЬдняго

что этому можно повЬрить, если имЪть

слова. Левинъ никогда не былъ счаст-

въ виду, какую задачу ему задалъ Л е -

ливъ—ни тогда, когда онъ былъ жени-

винъ. Что можетъ

хомъ Кити, ни тогда, когда онъ на ней

жели необходимость

женплся. Онъ только притворялся сча-

стало изобразить счастливымъ и „доб-

стливымъ. Д а и въ самомъ дЬлЬ, развЬ

рымъ" человЪка, которыіі былъ такъ-же

годится такая болчья

чуждъ

четъ—можетъ Кити, въ

коровка (кто хо-

эпитетъ опустить), какъ

подруги

жизни

для Левина.'^

добру,

ще, развЬ семейная

строить

Сцены, въ ко-

какъ и далекъ отъ счавъ этомъ

Левіша къ обыденной лшзни,

т. е. дать ему занятіе, семью и т. д. На губернскихъ

несмотря на то,

исходитъ незначущій

необыкновеннымъ стараніемъ томъ, рисуютъ намъ

и талан-

въ ЛевинЪ чело-

вЬка, рЬшившагося продЪлать все, что при извЬстныхъ обстоятельствахъ продЪлываютъ счастливые и любящіе л ю ди. Канунъ свадьбы—и Левинъ цЬлую ночь не спитъ, доходитъ

въ безтолко-

именно

было во что бы то ни стало п р и -

торыхъ изобралгается эта странная пара, что онЪ выписаны съ

что бы то ни

и было все дЬло гр. Толстого. Ему нужно

для Левина атмосфера?

во

стья! А между тЬмъ

РазвЬ могъ онъ полюбить ее? И вообжизнь—подходящая

быть постылЬіі, не-

служивающііі

выборахъ у Левина прона

видъ,

вниманія

но з а -

разговоръ

съ

Знакомымъ помЬщнкомъ: — В ы женаты, я слышалъ? спросилъ помЪщикъ. — Да, съ гордымъ

удовольствіемъ

отвЪтилъ Левинъ. С ъ гордымъ

удовольствіемъ!

ЧЬмъ

вости, какъ и слЬдуетъ жениху, до краіі-

тутъ гордиться? ЧеловЬкъ женился, з а -

неіі степени, собирается

слуга не изъ большихъ. Но для Левина

обнять всЪхъ

людеіі и т. д. Кити беременна—Левинъ

женитьба

оберегаетъ

какъ для в с Ь х ъ людей.

каждыіі шагъ

ея, суетится,

не была

просто

женитьбоіі,

Она была для

дрожитъ. Накоиецъ, пріЬзжаетъ въ гости

него доказательствомъ, что онъ не х у -

Васенька

же, чЬмъ другіе. Оттого-то онъ, вопреки

Весловскііі и счастливый су-

пругъ, точно чая,

насилу

устраиваетъ

дождавшись слу-

женЬ

нелЬпЬіішую

своему обыкновенію, не столько провЪряетъ свою любовь къ

Кити,

сколько

сцену ревности съ блестящими глазами,

подыскиваетъ для нея соотвЪтствующія

сжатыми кулаками и всЪмъ, чему въ та-

внЬшнія выраженія. Оттого-то онъ про-

кихъ случаяхъ

Апо-

щаетъ Кити ея прошлое и соглашается

мзгнаніе Васеньки,

ступать зиг Іез Ьгізёез, какъ выражается

Христіански-кроткііі Левинъ, не желаю-

въ „воіінЬ м мирЬ" князь Андреіі Бол-

щііі обижать

коискііі,

ѳеозъ

быть полагается.

всему — это

турокъ,

не задумываясь,

Вронскаго.

Отказаться

отъ

буквально выталкиваетъ въ шею гостя.

семьи значило для Левина обречь себя

И при этомъ не только не раскаивает-

на сарігіз сіітіпийо т а х і т а , значмло по-

ся, но радуется:

терять одинъ мзъ всЬмм

которой

онъ

не смЬлости

своеіі, о

и не вспоминаетъ.

радуется тому, что можетъ, к а к ъ

Онъ ивсЬ

жизненныхъ

устоевъ,

прмзнанныхъ

а это

было для

него всего страшнЬіі. И онъ лсенился на 323

Кити, какъ женился бы на Долли или на какой хотите не слишкомъ непріятноіі для него женщинЬ его круга, достаточно приличной, чтобъ придать жизни внЪшне благообразныіі характеръ. А его любовь, заботливость, ревность— это одни лишь нервы, играющіе комедію для чужихъ и собственныхъ глазъ. Само собою разумЪется, что такоіі бракъ возбуждаетъ въ человЪкЪ чувство гордости: и у меня, говоритъ онъ себЬ, есть почва подъ ногами. И все, рЪшительно все, что дЬлаетъ Левинъ—имЪетъ одну цЪль: убЪдить себя и другихъ, что онъ прочно, съ корнями, вросъ въ землю, такъ что никакая буря уже не повалитъ его. Задача Левина вмЪстЪ съ тЬмъ и задача гр. Толстого. А между тЬмъ великііі писатель знаетъ, что есть и падаю?ді,іе, и улавшіе люди, которымъ уже никогда не подняться. Онъ часто говоритъ о нихъ, онъ выдумываетъ теоріи, примиряющія насъ съ паденіемъ. Но самому попасть въ категорію падшихъ, принять на себя саріііз (іітіпиііо т а х і т а , потерять право на покровительство человЬческихъ и божескихъ законовъ.'' На это онъ добровольно ни за что не согласится. Все лучше, чЪмъ это. Лучше жениться на Кити, лучше заниматься хозяііствомъ, лучше лицемЬрить предъ добромъ, лучше обманывать себя, лучше быть такимъ, какъ всЪ—только-бы не оторваться отъ л ю деіі, только не оказаться „заживо погребеннымъ". СовсЬмъ такъ, какъ у Достоевскаго. Разница въ томъ, что у гр. Толстого была еще чисто внЬшняя возможность вернуться къ людямъ, а Достоевскііі уже неимЪлъ ея. Достоевскому у ж е б ы л о „ в с е р а в н о " ( „ с о н ъ спящаго человЬка"), онъ зналъ, чго не уіідетъ отъ судьбы. Г р . Толстоіі еще имЪетъ надежду и до конца своеіі жизни борется съ страшнымъ призракомъ безна324

дежности, никогда не оставлявшимъ его на долгое время въ покоЪ,

IX.

Э т а борьба опредЪляетъ собою все творчество гр. Толстого, въ лицЪ котораго мы имЪемъ единственныіі примЪръ геніальнаго человЪка, во что бы то ни стало стремящагося сравниться съ посредственностью, самому с т а т ь посредственностью. Конечно, это ему не удается. Сколько онъ ки оберегаетъ себя отъ запросовъ своеіі природы, она каждыіі разъ сказывается въ немъ бурными и нетерпЪливыми вспышками. Казалось, что въ „ВоіінЪ и МирЬ" онъ уже подвелъ окончательныіі итогъ в ы водамъ и наблюденіямъ своеіі жизни. Все, что онъ видЬлъ, закрЪплено, опредЬленно и прочно, на своемъ мЪстЬ. И , главное, такъ размЬщено, что въ общемъ получается ободряющая и радующая взоры картина, несмотря на то, что в ъ ней ничего не забыто изъ тЪхъ ужасовъ жизни, которые подрываютъ довЪріе людеіі къ ближнимъ и Творцу. Князь Андреіі умеръ мучительноіі смертью послЪ мучительноіі жизни, П е т Ь Ростову французы прострЬлили голову, старая графиня на нашихъ г л а з а х ъ обращается въ полуидіотку, графъ Илья Андреевичъ, раззоривъ дЬтеіі, незамЪтно стушевывается, Соня становится прилшвалкоіі и т. д. Но все это такъ расположено на картинЪ, что не только не ослабляетъ, но еще усиливаетъ общее, бодрящее впечатлЬніе. Достоевскііі иикогда не могъ постигнуть таііны этои стороны толстовскаго искусства. Онъ воображалъ, что грозныіі окрикъ, повелительныіі тонъ, рЬшительность въ утвержденіи, нЪсколько добродЬтельныхъ и святыхъ

словъ всегда способны справиться съ живущей въ его собственномъ, и вообще въ каждомъ человЪческомъ сердцЪ безпокойствомъ. Такъ, напримЪръ, въ „ИдіотЪ", гдЪ роль миротворящаго духа играетъ князь Мышкинъ, встрЪчается слЪдующііі характернЪіішііі діалогъ. ПослЪ ночного чтенія въ саду, обреченныіі на смерть Ипполитъ встрЪчаетъ в ъ саду князя Мышкина и з а даетъ ему „вопросъ". „Скажите мнЪ прямо, спрашиваетъ онъ, какъ по в а шему, какъ мнЪ лучше всего умереть? Что-бы вышло всего добродЪтельнЪе то-есть? Ну, говорите?" Какъ вамъ нравится такоіі „вопросъ"?! По смыслу романа князю Мышкину полагается всегда отличаться; онъ долженъ умЪть все понимать и изъ самыхъ трудныхъ положеній выходить побЪдителемъ. Но, въ такомъ случаЪ, нужно думать, что Достоевскііі, устраивая ему встрЪчу съ Ипполитомъ, просто рЪшилъ посмЪяться надъ своимъ героемъ. РазвЪ можно с ъ иными цЪлями задавать такіе вопросы, на которые, сколько не беііся, никогда не отвЪтишь не то, что толково, но даже хоть сколько-нибудь удовлетворительно? И форма-то вопроса какова: „чтобы вышло всего добродЪтельнЪе тоесть!" Кажется, будто Достоевскому, по староіі привычкЪ подпольнаго человЪка, вдругъ неудержимо захотЪлось показать языкъ своей собственной мудрости. И точно, если вопросъ Ипполита дерзокъ, то отвЪтъ князя Мышкина возмутителенъ. Вотъ онъ: „проіідите мимо иасъ и простите намъ наше счастье, проговорилъ князь тихимъ (!) голосомъ". Ипполитъ расхохотался ему прямо въ глаза. у Достоевскаго не хватило рЪшительности заставить бЪднаго мальчика преклониться предъ безпардонною святостью князя. И тихііі голосъ, всегда в ъ такихъ случаяхъ осо-

бенно сильно дЪііствующій, велъ никакого эффекта,

не произ-

равно какъ и

магическое слово „простите"... О нЪтъ, Достоевскііі не зналъ, совсЪмъ не зналъ, какъ нужно пользоваться темными красками. О н ъ воображалъ, что достаточно придумать

благочестивое названіе

для

картины и ея сюжетъ будетъ оправданъ. Или,

лучше

сказать, онъ

хотЪлъ до-

биться настоящаго отвЪта на вопросъ Ипполита,

а не только

художественное

дать

публикЪ

произведеніе. Г р . Т о л -

стоіі дЪло иное. О н ъ глубоко убЪжденъ, что отвЪта н Ъ т ъ, а стало быть нужно не только читателеіі, но и самого себя отдЪлить

отъ дЪііствительности

жественнымъ Миръ"

вымысломъ.

худо-

„Воііна

въ этомъ смыслЪ является ше-

девромъ. Тамъ все разсчитано: тамъ и малое и значительное имЪетъ свое мЪсто.

Дерзкіе

вопросы

не забыты,

но

они не только не смущаютъ читателя, но даже

кажутся,

при

чтеніи,

разрЪ-

шенными. К ъ умирающему князю Андрею никто не приходитъ тихимъ голосомъ

докладывать о

венности

въ таііны

своеіі міра.

проникноНаоборотъ,

окружающіе—молчатъ и только молчатъ, испуганные и уничтоженные таинственностью и грозностью

событія.

Князю

Андрею отдаются всЪ почести, какихъ только можетъ желать

себЪ

уходящііі

въ иной міръ и никто не дерзаетъ еще раздражать его своеіі требовательностью. И

вЪдь это

единственно

истинныіі,

вЪрныіі способъ основательно, навсегда похоронить

безвременно - умирающаго

человЪка. Гр.- Толстоіі перенялъ его у обыкновенной житеііскоіі практики. Побольше скорби, покорности, слезъ, торжественности—все это открываетъ путь къ новоіі жизни, все это въ концЪ концовъ примиритъ съ какой угодно тереіі. Но гр. Толстому и этого

по-

мало.

Онъ своихъ мертвецовъ такъ выпрова325

живаетъ въ иной міръ, чтобы они уже

до предЬловъ

человЪческаго

не могли имЪть совсЪмъ никакого зна-

калгется,

еще

ченія для оставшихся въ живыхъ. Д л я

таііна жизни раскроется

этой цЪли онъ даже не брезгаетъ поль-

Но это оптическій обманъ.

зоваться шопенгауеровскоіі философіеіі,

дЪлЪ, какъ разъ наоборотъ: здЪсь сдЪ-

чуть-чуть только измЬненноіі сообразно

лано все, чтобы тайна

что

познанія,

шагъ—и

великая

предъ

тобой.

На самомъ

навсегда

оста-

съ требованіями художественнаго твор-

лась нераскрытоіі. Смерть представлена,

чества. Князь Андреіі, умирая, не обра-

какъ нЬчто совсЪмъ иное, чЪмъ лгизнь,

щается

и потому для живыхъ совершенно

въ ,,ничто"—нЪтъ;

онъ

лишь

возвращается обратно въ то лоно, куда

онъ

вышелъ. Теряется

индивидуальность, теряется,

но

зато

от-

постижимое.

не-

Князь Андрей, умирая, те-

только

ряетъ свою человЪческую индивидуаль-

настолько

ность, которая, постепенно растворяясь

что еще за нБкоторое

время

и расплываясь, тонетъ в ъ чемъ-то

со-

до смерти все живое, даже собственный

всЬмъ иномъ, нежели все, что мы мо-

сынъ, становится ему совершенно чулс-

жемъ

дымъ и безразличнымъ. Э т о чисто шо-

эта В і п § ап зісіі илп „воля" во всякомъ

пенгауеровское

случаЬ нЪчто кантово-шопенгауерскаго

изображеніи

„безсмертіе души",

гр. Толстого,

въ

необычаііно

успокоительно и ободряюще дЪііствуетъ

представить

происхожденія

себЪ.

Зто-то иное,

и есть ожидающее чело-

вЬка ,,безсмертіе".

Для

живыхъ такоіі

на остающихся въ живыхъ. Смерть есть

грандіозный

пробужденіе

„ И относи-

интереснымъ зрЪлищемъ.

жизни

оно

же за такое безсмертіе не дастъ ничего.

не казалось ему (князю Андрею) болЬе

ПослЬднія пЪсни Геііне, къ слову ска-

медленно,

зать, любимаго поэта гр. Толстого, мо-

отъ жизни...

тельно продолжительности чЬмъ

относительно видЬнія".

пробужденіе

отъ сна

продолжительности

Приведенныя

гр. Толстымъ

почти

сно-

строки

взяты

буквально

изъ

горизонтъ

представляется Умирающііі-

г у т ъ на этотъ счетъ многое любопытствующему нЪмецкііі

лирикъ

выяснить

человЪку: великііі

умЪлъ

быть

очень

„міра, какъ воля и представленіе", какъ

правдивымъ и искреннимъ. Но гр. Т о л -

стомі

вся

теорія о смерти.

З т о странно.

не

хочетъ

смЬшивать себя

съ

Г р . Толстоіі, вообще говоря, не любитъ

людьми,

заимствованій,

деждъ. ДЪло князя Андрея—не его соб-

но

на этотъ

разъ

дЪ-

не

имЪющими

земныхъ

на-

лаетъ исключеніе. Взглядъ Шопенгауера

ственное

показался очень уже соотвЪтствующимъ

нужно приличнымъ образомъ выпрово-

нуждамъ минуты.

дить изъ

нечно,

Онъ обЬщаетъ,

не настоящее

безсмертіе

безсмертіе,

кот.-е.

не для умирающаго, а для

остаюшихся въ живыхъ.

Но, кто ста-

нужно

смерть

нужно

точкн зрЪнія

Потому

разсматривать

уходящихъ,

не

и съ

съ точки

мерт-

вецъ не могъ встать и побезпокоить ночноіі

пользуются жизнью.

Нужно зарыть его по-

валить огромныіі камеиь, чтобы

мнрно покоятся пусть

ЖХ13НИ.

Князя Андрея твлько

глубже въ землю и на могилу еще на-

нетъ думать о мертвецахъ! П у с т ь себЬ въ гробахъ—а живые

дЬло.

сонъ

живыхъ—или,

его

обратить

еще

лучше,

въ В і п § ап зісЬ.

В ъ этомъ

задача

толстовскаго искус-

ства,

этомъ

смыслъ

въ

идеалистической

кантовскоіі

философіи:

всЪ

тре-

зрЬнія остающихся на землЪ. В ъ этомъ

вол?ные

смыслЬ изображеніе гр. Толстого—верхъ

или ииымъ

совершенства.

ласть непознаваемаго, Тогда лишь

326

Кажется,

будто дошелъ

вопросы

жизни

путемъ

нужно

перевести

тЪмъ въ обна-

ступитъ

на землЬ то спокойствіе,

ко-

торое люди, однажды испуганные призракомъ, цЪнятъ выше всего въ жизни. У Канта это еще не такъ замЬтно, его тревога носила все-таки чисто теоретическііі,

отвлеченныіі

призракомъ Юма,

характеръ.

Его

былъ только скептицизмъ

грозившііі

подорвать

вЪру

въ

аподиктичность науки. Но гр. Толстой столкнулся

съ инымъ

скептицизмомъ:

предъ нимъ раскрылась пропасть, грозившая

поглотить

его,

онъ

видЪлъ

торжество смерти на землЪ, онъ

себя

самого видЪлъ живымъ трупомъ. ченныіі

ужасомъ,

высшіе

запросы

онъ

Охва-

проклялъ

своеіі

души,

всЪ сталъ

учиться у посредственности, у

середи-

ны, у пошлости, вЪрно почувствовавши, что только изъ этихъ

э^^ементовъ воз-

можно воздвигнуть ту стЪну, если

не

навсегда,

то

которая,

хоть

надолго

скроетъ отъ глазъ страшную ,,истину". И

онъ

нашелъ свою ,,Віп§

ап

зісіі"

и свои синтетическія сужденія а ргіогі, то

есть

узналъ,

какъ отдЪлываются

отъ всего проблематическаго ются твердые принципы, можно

лшть человЪку.

законность станетъ

этого

созда-

по которымъ Полагаю^

„то есть"

что

никто не

оспаривать: вЪдь в ъ

апріор-

н ы х ъ сужденіяхъ существенно

не ихъ

происхожденіе, а ихъ

аподиктичность,

т.-е. всеобщность и необходимость.

А о

Оіп§ ап 5ІсЬ еще будетъ рЪчь впереди:

НитшевскіііЗаратустра говоритъ ученикамъ своимъ: „дабы никто не могъ заглянуть въ мою глубину и узнать мою послЪднюю волю, я изобрЪлъ себЪ долгое и свЪтлое молчаніе. Много умныхъ людеіі видалъ я: они закрывали свои лица и мутили свою воду,

дабы ничеіі взглядъ не могъ насквозь увидЪть ихъ. Но къ нимъ приходили болЪе умные и недовЪрчивые разгадчики и вылавливали у нихъ наилучше скрытую рыбу... СвЪтлые, смЪлые, прозрачные людѵі — самые умные молчальники: ибо такъ глубоко дно и х ъ , что и самая прозрачная вода не выдаетъ ихъ". Самъ Нитше не былъ такимъ умнымъ молчальникомъ: онъ мутилъ свою воду; но къ гр. Толстому эти слова могутъ быть примЪнены цЪликомъ. Онъ — свЪтелъ, прозраченъ, смЪлъ,—кто можетъ думать, что нужно еще спускаться на дно его души, и что на этомъ днЪ живутъ чудовища? Онъ и самъ любитъ называть свою жизнь „исключительно счастливоіі в ъ мірскомъ смыслЪ". И когда въ молодости читаешь его произведенія, съ какоіі радостью глядишь въ эту свЪтлую, ясную, прозрачную глубину! Кажется, что гр. Толстоіі—^ все знаетъ и понимаетъ, кажется, что смущающая людей загадочность и противорЪчивость жизни — только соблазнительная приманка для человЪка, а непрочность всего существующаго — только обманчивая видимость. Непрочность—для гр. Толстого нЪтъ такого слова. Вспомните, напримЪръ, эпилогъ къ „войнЪ и миру". РазвЪ есть такія сомнЪнія, которыя не были-бы разрЪшены в ъ уютноіі столовоіі Николая Ростова, за чаіінымъ столомъ, собравшимися вмЪстЪ довольными и радостными членами большой семьи? Правда, Пьеръ привезъ изъ П е тербурга горсточку идей, грозящихъ какъ будто нарушить мирное благоденствіе обитателеіі Л ы с ы х ъ горъ. Но г р . Толстоіі вЪдь отказался писать „ Д е к а бристовъ", а написалъ „воііну и миръ". Декабристы, вслЪдъ за Андреемъ Б о л конскимъ выпровожены в ъ область Оіп§ ап 5ІсЬ, куда по теоріи Канта и пола-

327

гается направлять в с В антиноміи

чело-

чивыми, а силоіі, никогда себіі неизмЬ-

вЪческаго сознанія. А для жизни оставлены апріорныя сужденія, выразителемъ которыхъ избирается наиболЪе подходящііі для такихъ дЪлъ человЪкъ— Николаіі Ростовъ. Угодно-ли вамъ послушать языкъ апріорности.»' Пьеръ Б е зухііі, шамкая и шепелявя, начинаетъ разсказывать что-то о своихъ петербургскихъ сношеніяхъ. „ В ъ судахъ воровство, въ арміи^—^одна палка: шагистика, поселеніе—мучатъ народъ, просвЪщеніе душатъ. Что молодо, честно— то губятъ! ВсЪ видятъ, что это не можетъ такъ долго итти. Все слишкомъ натянуто—и скоро лопнетъ—говорилъ Пьеръ (какъ съ тЪхъ норъ, какъ существуютъ правительства, вглядЪвшись въ дЪііствія какого бы то ни было правительства, всегда говорятъ люди)". З т о , вы понимаете, рЪчи скептицизма, Юма. Даііте имъ просторъ,—и всЪ усилія, потраченныя на „воііну и міръ" окажутся потраченными даромъ. Необходимо, значитъ, измЪнить направленіе разговора. И вотъ слово предоставляется Николаю Ростову. Въ качествЪ человЪка апріорнаго онъ доказательствъ не любитъ и уважаетъ лишь всеобщность и необходимость. Онъ такъ прямо и заявляетъ Пьеру: „ Д о к а з а т ь я т е б Ъ н е м о г у . Т ы говоришь,чтоунасъ все скверно; я этого не вижу... И вели мнЪ Аракчеевъ итти на васъ (т. е. на Пьера съ его петербургскими друзьями) съ эскадрономъ и рубить — ни на секунду не задумаюсь и поііду"... Неправда-ли чудесно сказано?! Д а развЪ, въ самомъ д^ЬлѢ^ Пьеру возможно чтонибудь доказатЬ? И , затЪмъ, развЪ Кантъ не правъ, развЪ намъ можно существовать безъ апріорныхъ сужденій, т. е. безъ такихъ, которыя поддерживаются не учеными соображеніями, всегда противорЪчивыми и неустоіі-

няющеіі, иначе говоря—необходимостью.'' Г р а ф ъ Толстоіі незадолго до „воііны и мира" продЪлалъ цЪлыіі рядъ опытовъ съ „совЪстью", не кантово-ростовскоіі совЪстью, имЪющеіі принципы, а со своеѵі собственноіі совЪстью геніальнаго человЪка. Вы знаете, что изъ этого вышло: не только апріорныхъ—почти никакихъ сужденііі не осталось. А какъ жить человЪку безъ сужденііі, безъ убЪжденііі.'' Великііі пнсатель земли русской увидЪлъ, наконецъ, какъ рождаютсл убЪжденія и понялъ, какое великое преимущество имЪютъ Ростовы предъ Болконскимъ. Болконскаго и жить оставить нельзя. Куда с ъ нимъ дЪнешься.'' А Ростовъ — хоть сто лЪтъ жизни ему даіі, не заведетъ тебя на неизвЪстныіі. ложныіі путь (неизвЪстныіі и лоншыіі, в ъ данномъ случаЪ, какъ извЪстно, синонимы). И посмотрите, какое глубокое уваженіе питаетъ гр. Толстоіі къ Ростову. „Долго разсказываетъ онъ намъ, послЪ его (Николая) смерти въ народЪ хранилась н аб о ж н а я память о его управленіи". Набожная память! Долго хранилась! Пересмотрите все, что писалъ гр. Толстой: ни объ одномъ изъ своихъ героевъ онъ не говорилъ съ такимъ чувствомъ благодарности и умиленія. Но за что-же? спросите вы. ЧЪмъ заслужилъ этотъ обыкновенныіі человЪкъ такую признательность? А вотъ именно своеіі обыкновенностью: Ростовъ зналъ, какъ жить и былъ потому всегда твердъ, Во всю же свою писательскую дЪятельность гр. Толстоіі ничего такъ не цЪнилъ, какъ опредЪленное знаніе и твердость, ибо у себя не находилъ ни того, ни другого. Онъ могъ только п о д р а ж а т ь Ростову и, само собою разумЪется, былъ принужденъ расточать хвалу своему высокому образцу. З т а „набожная

328

память", какъ и весь э"илогъ къ ,,войнЪ и миру"—дерзкій, сознательно дерзкій вызовъ, брошенныіі гр. Толстымъ всЬмъ образованнымъ людямъ, всеіі, если хотите, с о в Ъ с т и нашего времени. И именно сознательныіі вызовъ: гр. Толстоіі понималъ, слишкомъ хорошо понималъ, что онъ дЬлаетъ. „ Я преклоняюсь предъ Ростовымъ, а не предъ Пушкинымъ или Шекспиромъ и открыто всЬмъ заявляю эхо"—вотъ смыслъ Эпилога къ „воіінЪ и миру". ЗамЪтьте, что въ эпоху яснополянскихъ журналовъ и первыхъ своихъ литературнопублицистическихъ опытовъ, когда тоже отрицались Ш е к с п и р ъ и Пушкинъ, имъ, по краіінеіі мЬрЬ противоставлялся не интеллигентный-же помЪщикъ, а весь русскііі народъ. З т о еще не казалось столь страннымъ. Русскій народъ все-же большая ,,идея", коверъ самолетъ, на которомъ не одинъ читатель или писатель свершалъ свое з а облачное путешествіе. Но Ростовъ — вЬдь въ немъ ничего даже похожаго на идею нЬтъ; это — чистЪіішая матерія, косность, неподви?кность. И къ нему рЬшиться примЬнить эпитетъ „набожная память"! Какъ только, послЬ этого, могли повЬрить, что гр. Толстоіі наивенъ, невиненъ, что его глубина прозрачна и его дно видноР! Видно, у Достоевскаго чутье было лучше, чЬмъ у другихъ читателей гр. Толстого: „Анна Каренина" —совсЬмъ не невинная вещь... ПослЪ спора Пьера съ Николаемъ, гр. Толстоіі вводитъ насъ еще на нЬсколько минутъ въ спальни своихъ счастливыхъ паръ. В ъ спальняхъ разговоры у гр. Толстого ведутся совсЬмъ на особыіі манеръ. Супруги такъ хорошо сжились межъ собоіі, такъ близки, такъ связаны, что понимаютъ одинъ другого съ полуслова, с ъ намека. Тамъ только улавливается основная мелодія

семеіінаго счастья: \ѵіг ІгеіЪеп ]е2і Г а т і 1іеп§1йск, \ѵаз ЬбЬег Іоскі:, сіаз ізі; ѵ о т ІІЬеІ". Но гр. Толстоіі опять-таки чуть ли не набожно рисуетъ всю эту идилію. „ П у с т ь себЬ Шекспиры изображаютъ трагедію — я-же ничего подобнаго не хочу знать''—можетъ быть у него была такая мысль, когда онъ провожалъ въ спальни свои пары. Но открыто онъ этого не сказалъ. Открыто устраивается торжественныіі апоѳеозъ этому семейному счастью, признающему, что все, „болЪе высокое", происходитъ отъ дьявола. Впрочемъ, одна капля ироніи есть въ этомъ апоѳеозЬ — гр. Толстоіі не удержался. Но, увы! Иронія относится не къ Ростову, а къ Пьеру, и не по поводу его семеііныхъ, домашнихъ дЪлъ, а по поводу петербургскихъ замысловъ. Но и то иронія чуть-чуть замЬтна; всего два раза, словно невзначай, брошено по адресу Пьера словечко „ с а модовольство"... В ъ спальнЬ-же Ростовыхъ—все чудесно. Графиня Марья даетъ читать мужу благочестивую литературу своего сочиненія и мужъ, читая дневникъ жены, сознаетъ свое ничтожество предъ ея душевиоіі высотоіі. Сверхъ того, графиня Марья, по поводу спора Пьера съ Николаемъ, предлагаетъ въ защиту апріорности новыіі аргументь, который съ удовольствіемъ принимается Николаемъ, несмотря на то, что, собственно говоря, ему никакіе аргументы не нулшы и что именно въ этомъ его высшее качество... Графиня Марья говоритъ: „по моему, ты совершенно правъ. Я такъ и сказала НаташЬ. Пьеръ говоритъ, что всЪ страдаютъ, мучаются, развращаются и что нашъ долгъ — помочь бЬднымъ. РазумЬется (это ,,разумЬется" велііколЬпно!) онъ правъ—говорила княжна Марья; но онъ забываетъ, что у насъ есть другія обязаниости блилсе, которыя 32 9

самъ Б о г ъ указалъ намъ и что мы можемъ рисковать собой, а не дЪтьми". Вотъ какъ пишется исторія! Но это ещ,е не все. Апріорныіі человЪкъ, ухватившись за аргументъ графини Марьи, сраз у отъ дБтеіі переходитъ къ разговорамъ о дБлахъ, имЪніи, выкупахъ, платежахъ, о своемъ богатствЪ. ГрафинЪ МарьБ такоіі переходъ показался неестественно рЪзкимъ: „ей хотЪлось сказать ему (мужу), что не о единомъ хлЪбЪ будетъ сытъ человЪкъ, что онъ слишкомъ много приписываетъ важности э т и м ъ дЪламъ(подчеркнутоугр.Толстого): но она знала, что этого говорить не нужно и безполезно. Она только взяла его за руку и поцБловала. Онъ принялъ этотъ жестъ за одобреніе и подтвержденіе его мыслеіі"... Неправда-ли, какая чудесная дерзость?! Укажите, кто изъ писателеіі, кромЪ гр. Толстого, смБлъ такъ открыто играть в ъ такую опасную игру! Графиня Марья, „всегда стремившаяся къ безконечному, вЪчному и совершенному" какъ ни въ чемъ не бывало соглашается на самое краіінее лицемЪріе, какъ только инстинктъ подсказываетъ еіі, что грозитъ опасность прочности ея „духовнаго" союза съ мужемъ. ВЪдь еще шагъ и.іицемЪріе возводится въ законъ, въ законъ—страшно сказать—совБсти. Е с л и хотите — никакого иіага больше не нужно, онъ уже сдЪланъ в ъ словахъ графини Марьи. Но, что любопытнЪе всего, гр. Толстоіі и виду не подаетъ, что понимаетъ, черезъ какую пропасть онъ только что перескочилъ. Онъ по обыкновенію ясенъ, свЪтелъ, прозраченъ. Какую-бы ,,психологію" сдЪлалъ изъ этого Достоевскііі! Но гр. Толстоіі уже искушенъ. Онъ знаетъ, что каждыіі разъ, когда приближается антиномія— нужно дБлать святое, невинное, дЪтски простодушное лицо,—иначе прощаіі на330

всегда всякія апріори, всеобщность, необходимость, прочность, почва, устои!.. И нБтъ равнаго ему въ этомъ дипломатическомъ искусствЪ. Т у т ъ , можетъ быть, сказывается ,,порода", происхожденіе — десятокъ поколЪнііі „служившихъ', предковъ, всегда нуждавшихся въ парадномъ лицЪ... Г р . Толстоіі, такимъ способомъ, достигаетъ двойноіі цБли: онъ сказалъ „правду"—и правда не подорвала жизни. До гр. Толстого идеализмъ не зналъ такихъ тонкихъ пріемовъ. Ему для своихъ эффектовъ всегда требовалась и грубая ложь, и „горячее" чувство, и краснорЪчіе, и мишура, и даже лубочныя краски. Если-бы Достоевскііі вспомнилъ эпилогъ къ „воіінБ и миру", онъ-бы понялъ, что сердиться на Левина, за его безучастное отношеніе къ бЪдствіямъ славянъ—есть анахронизмъ. Сердиться нужно было раньше—за „воііну и миръ". Если-же „воііна и миръ" принята, то приходится принять и ,,Анну Каренину", цЪликомъ, безъвсякихъ ограниченііі, съ послБднеіі частью. ВЪдь въ сущности и славянскія дБла—большая путаница. В ъ нихъ скрывается одна изъ антиномій—убивать или не убивать. Т а к ъ отчего-бы не отнести ихъ къ Оіп§ ап зісЬ? Отчего-бы не предоставить и х ъ , какъ предлагаетъ Левинъ, въ исключительное вБдЪніе правптельства, памятуя примБръ предковъ, передавшихъ всЪ дЪла правленія нарочито призваннымъ заморскимъ князьямъ? Вся дБятельность гр. Толстого, включая его послЪднія философски-публистическія статьи н даже романъ „воскресеніе" (одно изъ немногихъ, почти единственное относительно неудачное его произведеніе—въ немъ гр. Толстоіі словно собираетъ крохи отъ своего собственнаго, когда-то роскошнаго стола) не выходятъ за предБлы указанноіі мноіі

задачи. Он-ь во что бы то ни стало хочетъ приручить т Ь х ъ бЪихеныхъ з в Ь рей, которые называются иностранными словами скептицизмъ и пессимизмъ, Онъ не скрываетъ ихъ отъ нашихъ г л а з ъ — но дёржитъ въ крЬпчайшихъ и надежнЬйшихъ на видъ клЬткахъ, такъ что и самый нодовЬрчивый человЬкъ начинаетъ ихъ считать не опасными, навЬки усмиренными. ПослЬдняя формула гр. Толстого, которой подводится итогъ всей его неустанной многолЬтней борьбЬ и которую онъ особенно торжественно возвЬстилъ въ своей книгЬ „что такое искусство", гласитъ: ,,добро, братская любовь—есть Б о г ъ " . Говорить о ней здЬсь я не буду, такъ какъ имЬлъ случай въ другомъ мЬстЬ подробно объяснить ея смыслъ и значеніе ^). Я хочу только напомнить, что и это „убЬжденіе", которое, по настойчивому увЬренію гр, Толстого, имЬетъ своими родителями чистЬіішііі разумъ и правдивую совЬсть, совсЬмъ не такого уже благороднаго происхожденія, Е г о породилъ все тотъ-же страхъ предъ В і п § ап зісЬ, все то-же стихіііное почти стремленіе ,,назадъ къ Канту", (какъ еще недавно восклицали хоромъ представители новЬйшеіі нЬмецкоіі философіи), въ силу которыхъ выпроваживался князь Андреіі, возвеличивался Ростовъ, поэтизировалась княжна Марья и т. д, Оттого-то, какъ мы увидимъ ниже, положеніе, представляемое гр. Толстымъ какъ величаіішая и возвышеннЪіішая истина, казалось, могло казаться кощунственноіі, безобразноіі и отвратительноіі ложью Достоевскому,

XI. Итакъ одинъ изъ способовъ борьбы съ пессимизмомъ и скептицизмомъ есть

созданіе апріорныхъ сужденііі и Оіп§ ап зісЬ, короче—идеализмъ, которыіі гр. Толстоіі формулируетъ въ словахъ „добро есть Б о г ъ " . Но, вмЬстЬ съ тЬмъ изъ предыдущаго слЬдуетъ, чтО идеализмъ нуждается во внЬшнеіі опорЬ. Левину необходимо было жениться на Кити, повести хозяііство, ходить на охоту и пр., и пр. Одного „разума" оказалось недостаточно для возведенія этоіі воздушноіі построііки. Потребовалось „матеріальное", оченьматеріальное основаніе. Но—основаніе лежитъ глу боко подъ землеіі: его никто не видитъ. З т о всегда много помогало торжеству всего ,,высокаго" на землЪ. Вспомнмте хотя-бы родоначальниковъ европейскаго идеализма—Сократа и Платона съ ихъ ученіемъ о добрЬ. Казалось, оно соткано изъ чистЬіішихъ идеіі, брезгливо сторонящихся отъ всякаго соприкосновенія съ тЬмъ, что не происходитъ отъ разума. Однако, въ чистую область идей контрабанда была все-же пронесена—и какая контрабанда! Оказывается, что ученіе о преимуществЬ добра надъ зломъ не можетъ — я почти готовъ сказать не хо~ •сетЪ—держаться одноіі діалектикой, какъ бы „божественна" она ни была. Д л я своего закрЪпленія оно нуждается въ такоіі грубоіі, такоіі матеріальноіі вЬрЪ, какъ вЬра въ воздаяніе. Собственно говоря, чего еще нужно, послЬ того какъ доказано, что испытать несправедливость лучше, чЬмъ причинить ее? Но на самомъ дЬлЬ этого мало. В ъ діалогахъ Платона (Горгііі, государство, федонъ) на поддержку добра призывается самое обыкновенное человЬческое средство. Тамъ объявляется, что злые будутъ наказаны въ свое время, (въ будущей жизни), а добрые вознаграяѵдены... Р а з ъ добру принадлежитъ такое несомнЪнное торжество,—то, пожалуіі, можно было бы и всякую діалектику оставить въ

1) „Добро въ ученіи гр. Толстого н Ф. Нитше".

331

покоЬ. Самый неразвитой умъ способенъ понять преимущество добра, имЬющаго за собой, хотя и да.іекаго, но совсЪмъ по земному устроеннаго и притомъ всесильнаго защитника. Но странное дЪло! Сократово-Платоновское воздаяніе вы наіідете во всЬхъ почти идеалистическихъ системахъ нравственности. В с Ь моралисты считали необходимымъ дЬлать самого Б о г а покровителемъ добра или даже, какъ гр. Толстоіі отождествлять добро съ Богомъ (это въ новЪіішее уже время—время позитивизма, эволюціи и т. А.). Очевидно, добро моралистовъ само по себЬ, ап зісЬ, представлялось не очень привлекательнымъ и люди принимали его только изъ боязни возбудить противъ себя гнЪвъ всемогущаго существа. Идеализмъ далеко не такъ идеаленъ, какъ можно было ожидать въ виду тоіі торжественности, съ котороіі выступали его провозвЬстники. В ъ концЪ концовъ онъ живетъ самыми земными надеждами и его а ргіогі и В і п § ап зісЬ—только высокія стЬны, которыми онъ ограждаетъ себя отъ болЬе трудныхъ запросовъ дЪііствительноіі жизни. В ъ этомъ смыслЪ идеализмъ подобенъ восточноіі деспотіи: снаружи все блестяще, красиво, вЪчно; внутри-же—ужасы. В ъ этомъ и причина того непонятнаго явленія, что такое невинное на первый взглядъ ученіе такъ часто дЪлалось предметомъ самоіі ожесточенноіі ненависти со стороны людей, менЪе всего заслуживающихъ подозрЪнія въ „природноіі" склонности къ злу. Но можно съ увЬренностью сказать, что всякій непримиримый врагъ идеализма былъ самъ когда-то, какъ Достоевскій или Нитше, крайнимъ идеалистомъ, и, что „психологія", такъ пышно расцвЬтшая въ новое время, есть дЪло рукъ отступниковъ идеализмаі И въ самомъ дЪлЬ, съ чего-бы человЪку начать лазить 332

вЪ глубину своеіі души, зачЬмъ пров'Ьрять вЬрованія, несомнЬнно блестящія, красивыя, интересныя? Декартово сіе о т піЬиз сІиЬііапсіиш тутъ, конечно, не прп чемъ: изъ за методологическаго правила человЬкъ ни за что не согласится терять подъ собоіі почву. СкорЬй наоборотъ — потерянная почва полагаетъ начало всякому сомнЬнію. Вотъ, когда оказывается, что идеализмъ не выдержалъ папора дЪііствительности, когда человЬкъ, столкнувшись волеіі судебъ лицомъ къ лицу съ настоящей жизнью, вдругъ, къ своему ужасу видитъ, что всЪ красивыя апріори были ложью; тогда только впервые овладЪваетъ имъ тотъ безудержъ сомнЪнія, который в ъ одно мгновеніе разрушаетъ казавшіяся столь прочными стЬны старыхъ воздушныхъ замковъ. Сократъ, Платонъ, добро, гуманность, идеи —весь сонмъ прежнихъ ангеловъ и святыхъ, оберегавшихъ невинную челов'Ьческую душу отъ нападенііі з л ы х ъ демоновъ скептицизма и пессимизма, безслЪдно исчезаетъ въ пространствЪ и человЬкъ ііредъ лицомъ своихъ ужаснЬйшихъ враговъ впервые въ жизни испытываетъ то страшное одиночество, изъ котораго его не в ъ силахъ вывести ни одно, самое преданное и любящее сердце. З д Ъ с ь - т о и н а ч и н а е т с я ф и л о с о ф і я т р а г е д і и . Надежда погибла навсегда, а жизнь—есть, и много жизнивпереди. умереть нельзя, хотя-бы и хотЪлъ. Ошибался древнііі русскііі князь, когда говорилъ, что мертвые срама не имутъ. Спросите Достоевскаго. Онъ скажетъ вамъ устами Димитріп Карамазова иное: „многое узналъ я въ эху ночь. Узналъ, что не только жить, но и умереть подлецомъ невозможно". Понимаете? В с Ь апріори погибли, философія Канта и гр, Толстого кончена, начинается область В і п § ап зісЬ... Угодно-ли вамъ сл'Бдовать туда за Достоевскимъ и Нитше?

Обязательнаго

въ этомъ нЬтъ ничего:

кто хочетъ—вправЪ уйти

,,назадъ къ

Канту"-. В ы не убЪждены,

что найдете

ЗдЪсь то, что вамъ нужно—какую бы то ни было „красоту". Можетъ быть здЪсь ничёго

кромЪ безобразнаго

нЪтъ. Не-

сомнЪнно только одно: тутъ есть д Ъ й с т в и т е л ь н о с т ь , новая, неслыханная, невиданная или лучше сказать не выставленная до сихъ поръ дЪйствительность, и тЪ люди,

которые

принуждены

ее

звать с в о е й дЪйствительностью, которымъ

не

дано

вернуться

обратно въ

простую жизнь, гдЪ заботы о здоровьи Кити, сгюры съ Кознышевымъ, устроеніе ииЪнііі, сочиненіе книгъ и т. д. вводятъ даже видавшихъ виды Л е в и н ы х ъ въ обычную

колею

человЪческаго с у -

ществованія, тЪ люди будутъ смотрЪть на все иными

глазами, чЪмъ мы. Мы

можемъ отречься отъ этихъ людей: какое намъ до нихъ дЪло! Мы такъ и поступали, поступаемъ до с и х ъ поръ. Н. К. Михайловскііі в ъ своеіі извЪстноіі и во многихъ отношеніяхъ

примЪ-

чательноіі статьЪ назвалъ Достоевскаго „жестокимъ

талантомъ".

ОпредЪленіе

чрезвычаііно мЪткое: я думаю, что оно навсегда

удержится

К ъ сожалЪнію

за

Достоевскимъ.

критикъ хотЪлъ этими

двумя словами не только дать характеристику художника, но также и произнести п р и г о в о р ъ надънимъи всеіі его дЪятельностью. Жестокііі—значитъ исковерканныіі, изуродованньш, а потому и негодныіі. Н. К. Михаііловскому остается только скорбЪть случилось — что

о томъ,

что

Достоевскііі,

такъ имЪя

огромныіі талантъ, не былъ вмЪстЪ с ъ тЪмъ жрецомъ гуманности. З т о

сужде-

ніе критика основывается на томъ предположеніи, что гуманность

несомнЪнно

выше, лучше жестокости... НесомнЪнно? Но гдЪ-же декартовское правило, о которомъ сеіічасъ шла рЪчь, гдЪ сіе о т -

піЬиз сІиЬііаікіит? О немъ, конечно, Н. К. Михаііловскііі былъ освЪдомленъ. Н о оно, по своему обыкновенію, осталось бездЪііствовать, отлично зная, что ему всегда нужно приходить послЪднимъ, если оно желаетъ быть Ьіепѵепи. Тотъ-же Н. К. Михаііловскій, в ъ другоіі своеіі статьЪ, говоря о ПрудонЪ, передаетъ цЪлыіі рядъ фактовъ, доказ ы в а ю щ и х ъ , что знаменнтыіі французъ, съ именемъ котораго въ Россіи связывали представленіе о лучшемъ борцЪ за высокія идеи, былъ въ жизни „ п л у товатымъ" человЪкомъ. Свой разсказъ онъ заключаетъ слЪдующими словами; „совсЪмъ не весело подбирать эти тусклыя черты, потому что, подбирая ихъ, приходится отрывать нЪчто отъ сердца". И затЪмъ, непосредственно за этимъ, по странной ассоціаціи идеіі, прибавляетъ: „это не фраза". Не знаю, какъ другіе поняли читатели, но, что касается меня, то я именно подумалъ, что приведенныя слова—фраза. Ничего Н. К. Михаііловскому не пришлось отрывать отъ сердца. З т о не значитъ, что онъ былъ равнодушенъ къ прудоновскимъ идеямъ. И еще меньше я хотЪлъ-бы сказать, что Н. К. Михаііловскій склоненъ къ разговорамъ ради разговоровъ: наоборотъ, в ъ его произведеніяхъ „фраза" встрЪчается такъ-же рЪдко, какъ у большинства другихъ писателеіі серіозная мысль. Но на этотъ разъ фалшь была несомнЪнная, почему и потребовалась оговорка. Очевидно, даже такое неожиданное открытіе, какъ то, что творецъ высокихъ идеіі былъ въ жизни не совсЪмъ честнымъ человЪкомъ, не могло поразить Н. К. Михаііловскаго. О н ъ самъ смущенъ своимъ спокоііствіемъ и, не умЪя объяснить или не имЪя времени подумать надъ этимъ страннымъ явленіемъ, спЪшитъ замаскировать его шаблонной, залежав-

333

шейся въ памяти фразой. В ъ этомъ незначущемъ на первый взглядъ психологическомъ фактЪ выразилось очень многое. Для Н. К. Михайловскаго (хотя онъ въ своей статьЬ и утверждаетъ обратное) самъ Прудонъ повидимому ничего не значилъ. Прудонъ лишь воплощеніе великоіі идеи гуманиости (да будетъ мнЬ дозволено пользоваться этимъ словомъ въ его самомъ широкомъ смыслЬ), ну, а развЪ цЬлая армія Прудоновъ-мошенниковъ, даже Прудоновъ-разбоііниковъ и убійцъ могла-бы набросигь хоть тЪнь сомнЪнія на величіе идеи! Гуманность держится не авторитетомъ французскихъ писателеіі—она часть души самого Н. К. Михаііловскаго и часть самая прочная. Объ этомъ онъ самъ хорошо говоритъ въ предисловіи съ новому изданію своихъ сочиненій, въ предисловіи, подводящемъ итогъ его многолЪтней литературноіі дЪятельности: „всякііі разъ, какъ мнЪ приходитъ въ го лову слово „правда", я не могу не восхищаться его поразительноіівнутреннеіі красотоіі. Такого слова нЪтъ, кажется, ни въ одномъ европеііскомъ языкЪ. К а жется, только по русски истина и справедливость называются однимъ и тЪмъ же словомъ и какъ-бы сливаются въ одно великое цЬлое. Правда, въ этомъ огромномъ смыслЪ слова всегда состояла цЪль моихъ исканііі... Я никогда не могъ повЪрить и теперь не вЪрю, чтобы нельзя было найти такую точку зрЪнія, съ которой правда-истина и правда-справедливость являлись-бы рука объ руку, одна другую пополняя". В ъ этихъ словахъ — объясненіе того, почему Н. К. Михайловскііі остается спокоіінымъ, дЪлая свое открытіе о ПрудонЪ, хотя онъ и знаетъ, что въ такихъ случаяхъ полагается очень сильно огорчаться. Чтб Прудонъ, когда есть у человЪка въ душЪ идея, прочная 334

какъ гранитъ, аеге регеппшз, нерукотворная! Вотъ эта-то неноколебимая вЪра въ идею, въ гуманность, въ правду, которая приняла какъ фактъ второстепенноіі важности открытіе о ПрудонЪ (вЪроятно, Н. К. Михаііловскій дЬлалъ въ своей жизни не одно такое открытіе и не разъ удивлялся черствости своей души и даже, быть можетъ, бичевалъ себя за то), помЬшала критику остановиться въ виду необычаіінаго случая „жестокаго таланта". ВЬдь не жестокая бездарность—а жестокііі талантъ, т. е. свойство человЪка, по поводу котораго и самые краіініе позитивисты не стЪсняются вспоминать имя Божіе. И вдругъ талантъ оказывается въ услуженіи у жестокости! Но Н. К. Михайіловскііі одинъ и х ъ т Ь х ъ счастлив ы х ъ избранниковъ, которымъ дано всю жизнь служить идеямъ. Такимъ людямъ и идеи служатъ, оберегая ихъ отъ ужаснЪіішихъ переживанііі. Не то было съ Достоевскимъ. Е м у не удалось остаться до конца жизни жрецомъ своеіі молодоіі вЪры. Онъ былъ обреченъ на участь перебЪжчика, измЬнника, предателя. Такимъ людямъ идеи мстятъ, и мстятъ безжалостно, неумолимо. НЬтъ позора, невидимаго, внутренняго, нЪтъ униженія, которое-бы не выпадало на ихъ долю, Каторга Достоевскаго продолжалась не четыре года, а в с ю жизнь... Н. К. Михаііловскііі, конечно, правъ, когда объясняетъ міровоззрЪніе Достоевскаго вынесенными имъ испытаніями. Но вопросъ въ томъ, дЪііствительно-ли такія испытанія мЪшаютъ людямъ видЬть ,,истину.''" Не наоборотъ-ли.'' ВЬдь можетъ быть, что обыденная жизнь среди обыденныхъ людей даетъ и философію обыденности! А кто поручится, что именно такая философія нужна л ю дямъ.'' Можетъ быть, чтобъ обрЪсти истину, нужно прежде всего освободиться отъ

всякой обыденности? Такъ что каторга не только не опровергаетъ „убЬжденій", но о п р а в д ы в а е т ъ ихъ; и настоящая, истинная философія есть философія каторги... Если все это такъ, то, значитъ, и гуманность, родившаяся среди вольныхъ людеіі, не вправЪ тащить жестокость къ позорному столбу и попрекать ее ея темнымъ, каторжнымъ происхожденіямъ, и должна уступить своей униженноіі противницВ всЪ несчетныя права и преимущества, которыми она до сихъ поръ пользовалась въ мірЪ и прежде всего блестящую свиту поэтовъ, художниковъ, философовъ и проповЪдниковъ, которые в ъ теченіе тысячелЪтііі неустанно расточали еіі высокія похвалы... Во всякомъ случаЪ, справедливость требуетъ отъ насъ, чтобы мы по краіінеіі мЪрЪ безпристрастно и внимательно выслушали подпольнаго, жестокаго человЪка, не смущаясь ни страхами гр. Толстого, ни непоколебимоіі вЪроіі в ъ правду Н. К, МихаГіловскаго.

XII. Скептипизмъ

и пессимизмъ

возбу-

ждаютъ в ъ подпольномъ человЪкЪ такоіі-же

мистическій ужасъ, какъ и

въ

гр. Толстомъ, но вернуться къ обыденности,

даже

прилично

притвориться

предъ собоіі и другими вернувшимся къ обыденности (онъ-бы, можетъ быть, пошелъ на это) ему не дано. Онъ знаетъ, что былое быльемъ поросло, нитъ,

аеге

регеппіиз,

что

гра-

нерукотвор-

ность—все то, словомъ, на чемъ люди основывали до сихъ поръ свою „прочность", всЪ и х ъ „апріори" для него безвозвратно погибли. И онъ съ дерзостью не имЪющаго надежды сразу рЪшается

достерегали и завЪты прошлаго и собственныіі опытъ уже прожитыхъ сорока лЪтъ, ПобЪдить идеализмомъ свои несчастія и сомнЪнія—невозможно. ВсЪ попытки борьбы въ этомъ направленіи не привели ни къ чему: „это „прекрасное и высокое" сильно-таки надавило мнЪ затылокъ въ мои сорокъ лЪтъ", говоритъ у Достоевскаго его подпольныіі человЪкъ. Остается одно: оставить безплодную борьбу и поііти вслЪдъ за скептицизмомъ и пессимизмомъ, посмотрЪть—куда они приведутъ человЪка, З т о значитъ сказать себЪ: „все, что цЪнилось, все, что считалось прекраснымъ и высокимъ—въ этой жизни для меня запретныіі плодъ. Но я живу еще, я буду еще долго жить въ новыхъ, страшныхъ условіяхъ. Т а к ъ создамъ-же я себЪ свое прекрасное и высокое". Иначе говоря,начинается „переопЪнка всЪхъ іі,Ънностеіі". Идеализмъ, совершенно неожиданно для себя, обращается изъ безгрЪшнаго судьи въ подсудимаго. Д о стоевскому стыдно вспомнѵіть, что онъ когда-то самъ былъ идеалистомъ. Онъ хотЪлъ-бы отречься отъ своего прошлаго и з а невозможностью обмануть себя, старается представить себЪ свою недавнюю жизнь в ъ иномъ свЪтЪ, придумываетъ себЪ смягчающія вину обстоятельства. „ У насъ, русскихъ, вообще говоря, никогда не бывало г л у пыхъ, надзвЪздныхъ, нЪмецкихъ и особенно французскихъ романтиковъ, на которыхъ ничего не дЪііствуетъ, хоть земля подъ ними трещи, хоть погибаіі вся франція на баррикадахъ—они все тЪ-же, даже для приличія не измЪияются и все будутъ пЪть свои надзвЪздныя пЪсни, такъ сказать, по гробъ своеіі жизни, потому что они дураки. у насъ же, в ъ русскоіі землЪ, нЪтъ дураковъ"... ^) У ж ъ будто у насъ нЪтъ

перейти за роковую черту, сдЪлать тотъ страшныіі шагъ, отъ котораго его пре-

') Запнскн изъ подполья, 107.

335

„дураковъРІ" А кто по ночамъ воспЪвалъ Макара ДЪвушкина? Кто обливался слезами надъ Наташей даже въ ту пору, когда земля уже трещала подъ ногами? Увы, этихъ страницъ прошлаго не вытравить изъ памяти, сколько не хитри. И з ъ в с Ь х ъ нашихъ романтиковъ, Достоевскій былъ самымъ мечтательнымъ, самымъ надзвЪзднымъ, самымъ искреннимъ. Теперь, когда наступилъ страшныіі судъ и когда онъ увидЪлъ, что порядокъ на этомъ судЪ иноіі, чЬмъ обЪщали Сократъ и Платонъ, и что несмотря на его добродЬтели, его, с ъ толпоГі ему подобныхъ, загналп ошуюю, онъ хочетъ хоть немного оправдаться. Можетъ быть онъ вспомнилъ—въ такихъ случаяхъ, какъ извЪстно, память бываетъ всегда назоіілнво услужливоіі— можетъ онъ вспомнилъ, что вЪдь его и предупреждали. Е м у говорили, что цЪлоіі сотнЪ праведниковъ такъ не обрадуются на судЬ, какъ одному раскаявшемуся грЬшнику. Онъ долженъ былъ-бы понять, что праведники, всЪ эти „надзвЪздные романтнки", считаются дюжинами и на послЪдиемъ судЬ, въ качествЬ дюжинныхъ людей, не мог у т ъ разсчитывать на прощеніе. Но прежде онъ не с л ы ш а л ъ или не понималъ предостерегающаго голоса, а теперь—теперь почти уже поздно, теперь раскаяніе, самобичеваніе—уже ни къ чему. Онъ осужденъ и, конечно, н а в Ъ к и . На страшномъ судЬ нЪтъ иныхъ приговоровъ. З т о не то, что у гр. Толстого въ его дЬлахъ съ совЬстью, налагающеіі приговоры условные, человЪческіе, въ которыхъ есть и правда, и милость и—главное—обЪщаніе прощенія. Т у т ъ прощенія нЬтъ. Но, что еще х у же, здЬсь и резиньяція, на которую такъ всегда разсчитываютъ моралисты, не помогаетъ. Вотъ вамъ свидЪтельство

свЪдущаго въ этихъ дЪлахъ подпольнаго человЬка:... „передъ стЪной непосредственные люди... искренно пасуютъ. Для нихъ стЪна не отводъ, какъ напримЬръ для насъ... не предлогъ воротиться съ дороги. НЬтъ, они пасуютъ со всей искренностью. СтЪна имЪетъ для нихъ что-то успокоительное, нравственно разрЪшающее и окончательное, пожалуіі даже, что-то мистическое" ^). Я з ы к ъ , конечно, иноіі,—но кто не узнаетъ въ этой стЬнЪ кантовскихъ а ргіогі, поставленныхъ предъ В і п § ап зісЬ? философовъ они очень удовлетворяли, но Достоевскііі, которому больше всего на свЬтЪ нужно было это „успокоительное, нравственно разрЬшающее и окончательное", сознательно предпочитаетъ лучше расшибить голову о стЬну, чЪмъ примприться съ ея непроницаемостью. ,,Страшно впасть въ руки Б о г а живаго!" Вы видите, что „вЪчныя'' истины были придуманы мудрецами не столько для нуждающихся въ утЬшеніи, сколько для утЬшителей, т.-е. для себя самихъ. Отъ этоіі мысли Достоевскііі приходитъ въ ужасъ. ВЬдь онъ-же всеи своей жизнью, всЪмъ своимъ прошлымъ олицетворялъ идею утЬшающаго. Онъ былъ романистомъ, учившимъ людеіі вЪрить, что ужасная судьба униженн ы х ъ и оскорбленныхъ искупается слезами и добрыми чувствами читателей и писателей. Е г о счастье, его вдохновеніе питалось „послЪднимъ человЪкомъ", „братомъ"... Лишьтогда, когда человЪкъ воочію убЪждается, что такую безобразную "ложь онъ могъ цЬлые годы лелЪять въ д у ш Ь своеГі и чтить, какъ великую и святую истину, лишь тогда онъ начинаетъ понимать, какъ нельзя вЬрить „идеямъ" и въ какія прекрасныя и соблазнительныя формы могутъ облекаться ') ІЪ. 77.

336

самыя низменныя побужденія наши, если имъ нужно взять власть надъ нашей душой. И точно, что можетъ быть ужаснЪй піЗвца „б^Ьдныхъ людей", орошающаго свой поэтическій цвЪтнпкъ слезами Макара ДВвушкина и Натанш? Теперь ясно, отчего Достоевскііі не можетъ возвратиться къ прелшему успокоенію, къ тоіі стЬнЬ, которая заключаетъ въ себЬ столько нравственно разрЬшающаго и окончательнаго для непосредственныхъ людеіі. Лучше какая угодно правда, чЬмъ такая ложь, говоритъ онъ себЬ—и отсюда у него мужество, съ которымъ онъ глядитъ въ лицо дЪііствительности. Помните почти безсмысленное, но геніальное выраженіе шекспировскаго Лира: „отъ медвЪдя ты побЬжишь, но, встрЬтивъ на пути бушующее лшре, къ пасти звЬря поіідешь назадъ"? Достоевскііі побЬлсалъ отъ дЬііствительности, но, встрЪтивъ на пути идеализмъ—пошелъ назадъ: всЪ ужасы жизни не такъ страшны, какъ выдуманныя совЪстью и разумомъ идеи. ЧЬмъ облѵіваться слезами надъ Д Ь в у ш кинымъ — лучше правду объявить: пусть свЪтъ провалится, а чтобъ мнЬ чаіі былъ. Не легко было Достоевскому принять такую „правду", да и что с ъ ней дЬлать человЬку, у котораго въ прошломъ—Макаръ ДЬвушкинъ и каторга, а въ настоящемъ—падучая и в с Ь прелестп жизни изо дня въ день бьющагося, уже не молодого, но почти пачинающаго петербургскаго писателя? Когда-то думали, что „истина" утЪшаетъ, укрЪпляетъ человЪка, поддержпваетъ въ немъ бодрость духа. Но истина подполья совсЪмъ иначе устоена, чЬмъ ея великодушныя предшественницы. Она нимало не думаетъ о человЬкЬ, а если, метафорически выражаясь, еіі и можно приписать коіі-какія намЪре Н1Я, то во всякомъ случаЪ никакъ

не благожелательныя. Успокаивать—не ея дЬло. Вотъ развЬ посмЬяться, обидЬть—на это она еще способна... „ З а коны природы постоянно и болЪе всего всю жизнь обижали меня", разсказываетъ подпольныіі человЬкъ. Удивительно-ли, что у него не можетъ быть нЪжности ни къ истинамъ, ни къ идеаламъ, если тЪ и другіе, то въ формЪ законовъ природы, то въ формЬ высокихъ ученііі о нравственности, только и знали, что оскорблять и унижать ни въ чемъ неповинное и ребачески довЬрчивое существо? ЧЬмъ можно отвЬтить такимъ властелинамъ? Какое чувство, кромЪ вЪчноіі, непримиримоіі ненависти можно питать къ естественному порядку и къ гуманности? Спенсеръ проповЬдывалъ приспособленіе, моралисты—покорность судьбЪ. Но все это хорошо при предположеніи, что приспособиться еще возможно, а покорность принесетъ хотя-бы покой. „При предположеніи!" Но психологія уже показала намъ, что всЬ предположенія придуманы только для предполагающ и х ъ и что даже г р . Толстоіі принялъ участіе въ заговорЬ противъ униженныхъ и оскорбленныхъ. В ъ этомъ причина, почему Достоевскііі, къ удивленію его современниковъ, съ такнмъ страннымъ упорствомъ отказывался благоговЬть предъ гуманными идеями, такъ безраздЬльно господствовавшими въ шестидесятыхъ и семидесятыхъ годахъ въ нашей литературЪ. Н. К. Михаііловскііі справедливо видЬлъ въ немъ „злонамЬреннаго" человЪка (какъ только этотъ энитетъ забрелъ на страницы сочиненііі Н. К. МихаГіловскаго—мы привыкли его встрЪчать в ъ иныхъ мЪстахъ). Какъ, напримЪръ, подпольныіічелсвЪкъразсулсдаетъ о „будущемъ счастьЬ человЪчества'', т.-е. о томъ краеугольномъ камнЬ, на 337

которомъ покоились н до сихъ поръ покоятся всЪ „убЬжденія" гуманныхъ людей! „Тогда-то, говоритъ онъ, настанутъ новыя экономическія отношенія, совсЬмъ уже готовыя..., такъ что въ одинъ мигъ исчезнутъ всевозможные вопросы собственно потому, что на нихъ получатся всевозможные отвЬты. Тогда выстроится хрустальныіі дворецъ. Ну, словомъ, тогда прилетитъ птица Каганъ". Видно, что говоритъ злонамЪренныіі человЪкъ, посягающііі на спокоііствіе и благополучіе своихъ ближнихъ. Но это еще ничего—пока только одна иронія. А дальше слЬдуетъ уже почти „призывъ къ дЪлу". „ Я , напримЪръ, продолжалъ онъ, нисколько не удивлюсь, если вдругъ, ни с ъ того, нн съ сего, среди всеобщаго будущаго благоразумія возникнетъ какоіі-нибудь джентельменъ съ неблагородноіі или лучше сказать съ ретроградноіі и насмЪшливой физіономіей, упретъ руки въ бока и скажетъ намъ всЪмъ: а что, господа, не столкнуть-ли намъ все это благоразуміе съ одного разу, ногоіі, прахомъ, единственно съ тоіі цЪлью, чтобы всЪ Эти логариѳмы отправить къ черту и чтобы намъ опять на своеіі волЪ пожить?" Очевидно, вы имЪете тутъ дЪло не съ діалектикомъ. Достоевскому не до спора, совсЪмъ не до спора. Онъ вЪдь не чужія, а свои собственныя надежды убиваетъ. „ Я это говорилъ вовсе не потому, что ужъ такъ люблю моіі языкъ выставлять, признается онъ далЪе. Я , можетъ быть, на то только и сердился, что такого зданія, которому бы можно было не выставлять языка, изъ всЬхъ вашихъ зданііі до сихъ поръ не }іаходнтся", ЧеловЪкъ съ ретроградной и насмЪшливоіі физіономіеіі тутъ, значитъ, не при чемъ. Вопросъ идетъ

') Записки изъ подполья, 90.

338

о томъ, можетъ-ли примирпть хрустальное зданіе Достоевскаго съ его прошлоѵі, настоящеіі, съ его вЬчноіі каторгой? И отвЬтъ на него дается рТ^зко отрицательн)ліі: нЪтъ, не можетъ. Если задача человЪка обрЪсти счастье на землЬ, то, значитъ, все, навсегда іюгибло. З т а задача уже певыполнима, ибо развЬ будущее счастье можетъ искупить несчастье прошлаго и настоящаго? РазвЪ судьба Макара ДЬвуінкина, котораго оплевываютъ въ X I X столЪтіи, становнтся .іучше оттого, что въ X X I I столЪтіи пикому не будетъ дозволено обижать своего ближняго? Не только не лучше, а хуже. Н Ь т ъ , если уже на то поіпло, такъ пусть-же навЬки несчастье живетъ среди людей, пусть и будущихъ Макаровъ оплевываютъ. Д о стоевскііі теперь не только не хочетъ пріуготовлять основаніе для будущихъ великолЪпій хрустальнаго дворца,—онъ съ ненавистью, злобоіі, а вмЪстЬ с ъ тЪмъ и с ъ таііноп радостью заранЬе торжествуетъ при мысли, что всегда найдется какой-нибудь джентельменъ, которыіі не дастъ водвориться на землЪ благополучію. Джентельменъ—лицо, конечно, очень фантастическое; для человЬка вЬрующаго онъ, разумЪется, не доводъ. Но вЬдь здЬсь и не въ довод а х ъ дЬло. Сущность въ томъ, что Д о стоевскііі н е х о ч е т ъ всеобщагосчастья въ будущемъ, н е х о ч е т ъ , чтобъ это будущее оправдывало настоящее. Онъ требуетъ иного оправданія и лучше предпочитаетъ до изнеможенія колотиться головоіі объ стЪну, чЪмъ успокоиться на гуманномъ идеалЬ. Люди избрали себЪ благоіі удЪлъ, спасовавши предъ стЪноіі. Но такая доля уготовлена не для в с Ь х ъ . А ргіогі существуетъ только для непосредственныхъ натуръ. Что-же остается Достоевскому?

хш. В ъ „запмскахъ изъ подполья" Достоевскій отрекается отъ с в о и х ъ идеаловъ, отъ тЪхъ идеаловъ, которые, какъ ему казалось, онъ вынесъ нетронутыми изъ каторги, Я говорю „казалось", ибо на самомъ дЪлЬ то, что опъ прннималъ во время своей жизни въ острогЪ и въ нервые годы свободы за идеалы, была лишь—надЪюсь теперь это очевидио— обманчивая вЪра, что по окончаніи срока наказанія онъ станетъ прелінимъ вольн м м ъ человЪкомъ. Какъ и всЪ люди, онъ припималъ собственную надежду за мдеалъ и торопился вырвать изъ себя всЪ воспоммнанія о каторгЪ или по краіінеіі мЪрЪ приспособить ихъ къ условіямъ новоіі жизни. Но его старанія ни къ чему или, вЪрнЪе, почти ни къ чеиу не привели. Каторжныя истины, какъ онъ мхъ ни приглажмвалъ и ни прибиралъ, сохранили слишкомъ явные слЪды своего п роисхоженія. И з ъ подъ іплшныхъ уборовъ глядЪли на читателеіі угрюмыя, клеііменыя лмца, виднЪлись бритыя головы, В ъ шумихЪ громкихъ словъ слышался звонъ цЪпеіі. Только „записки изъ ліертваго доліа" были приняты публикоіі и критпкоіі, какъ нЪчто свое, обыденное, вольное. И точно, в ъ этомъ произведеніи Достоевскій проявляетъ — одіпіъ разъ в ъ жизни — почти толстовское искусство примиренія дЪііствительности съ прпнятыми идеаламм. Чмтатель уходилъ отъ „записокъ изъ мертваго дома'' просвЪтленнымъ, возвысившимся, умиленнымЪ; готовымъ на борьбу со зломъ, н т. д.— совсЪмъ—какъ того требовала современная эстетика. И , кстати, в ъ своемъ возвышенномъ иастроеніи и въ своеіі готовности, считалъ Достоевскаго такимъ-же хорошимъ м добрымъ человЪкомъ, какъ и самого себя. А между

тЪмъ чуточку вниманія и поменьше восторженности — и в ъ „запискахъ изъ мертваго дома" открываются такіе перлы, какихъ и въ подпольЪ не наіідешь, НапримЪръ, хотя-бы эти заключительныя слова романа: ,,сколько въ этихъ стЪнахъ погребено напрасно молодости, сколько великихъ силъ погибло здЪсь даромъ! ВЪдь надо уже все сказать; вЪдь этотъ народъ необыкновенныіі былъ народъ. ВЪдь это, можетъ быть, и есть с амыіі д а р о в и т ы і і , с а м ы і і с и л ь н ы й народъ изъ всего народа нашего. Но погибли даромъ могучія силы, погибли неііормально, незаконно, безвозвратно".,. Кто изъ русскихъ людей не знаетъ этихъ строкъ наизусть? Д а и не имъ-ли наполовину обязанъ романъ своеіі славоіі? Значитъ, умЪлъ-нсе Достоевскій принарядить эту безобразную и отвратительную мысль. Какъ? Лучшіе русскіе людм живутъ въ каторгЪ?! Самыіі даровитый, самыіі сильныІі, необыкновенный народъ—это убіііцы, воры, поджигатели, разбоііники? И кто такъ говорптъ? Ч е ловЪкъ, жившііі съ ВЪлинскимъ, Некрасовымъ, Тургеневымъ, Григоровичемъ, со всЪми тЪми людьми, которые до сихъ поръ счмтались красоіі и гордостью Россіи! И имъ предпочесть клеііменыхъ обитателеіі мертваго дома? Но вЪдь это— настоящее безуміе. А мелсду тЪмъ два поколЪиія читателеіі видЪли въ этомъ сужденіи выраженіе высоком гуманностп Достоевскаго, Полагали, что это онъ такъ в ъ смиреніи своемъ, в ъ своей любвп къ ближнему на новыіі ладъ воспЪваетъ послЪдняго человЪка. Даже для приличія не замЪтили, что пЪвецъ на этотъ разъ въ своемъ усердіи зашелъ уиѵе слишкомъ далеко. Только въ самое послЪднее время, наконецъ,обратили вииманіе (и то, собствеішо говоря, случаііно) ііа несообразность такого смиреиія. Но все - же не осмЪлились открыто

339

пурекнуть Достоевскаго—до того уже укрЪпилась репутапія святости за прпведенпымъ отрывкомъ. Постаралнсь только ослабить его значеніе соотвЬтствующей интерпретаиіеіі. Стали указывать на то обстоятельство, что во времена Достоевскаго каторжники собственно небыли настоящими преступниками, а были только протестантами—большеіі частью людьми, возставшимн протнвъ безобраЗІя крЪпостныхъ порядковъ. Объясненіе, хотя и запоздалое, но, конечно, необходимое. К ъ сожалЬнію, оно совершенно лишено какого-бы то ни было основанія. Достоевскііі протестантовъ въ каторгЪ не очень любилъ, только что переносилъ ихъ. Вспомните, какъ онъ говоритъ о политическихъ преступникахъ. Е г о восторги относятся къ настоящимъ каторжникамъ, вотъ къ тЪмъ, о которыхъ его товарищъ по заключенію, полякъ М-цкііі, всегда говорилъ: ]е ЬаІ5 сез Ьгі^апсіз—и только къ этимъ. В ъ нихъ-то онъ нашелъ и силы^ и дарованія, и необыкновенность, ихъ то онъ поставилъ выше БЬлинскаго, Тургенева и Некрасова; намъ предоставляется возмущаться такнмъ сужденіемъ, смЬяться надъ нимъ, проклннать его— что угодно; но Достоевскій нменно это и толЬко это хотЪлъ сказать. Въ противуположность поляку М-цкому Достоевскііі въ этихъ Ьгі§ап(із видЬлъ, если „надо уже все сказать",—а вЪдь я думаю пора уже, — съош „идеалъ", и какъ когда-то отъ БЬлннскаго, такъ теперь отъ нихъ принялъ все ихъ, хотя и ни въ какихъ книгахъ не записанное, но несомнЪняо очень опредЬленное и отчетлнвое ученіе о жизни. Принялъ, правда, не съ радостью и съ готовностью, а потому что иначе не могъ, и не соображаясь съ тЪмъ, что оно нрпнесетъ ему: въ этнхъ случаяхъ Ьепеіісіит іпѵепѣагіі не полагается... Онъ и 340

самъ не хочетъ признаться даже себЬ^ что учился у каторжниковъ. Защищая свои новыя воззрЬнія, онъ все ссылается на народъ. „... НЪчто другое измЬнило нашъ взглядъ, нанш убЬждепія и сердца нашн. З т о нЬчто другое было непосредственное соприкосновеніе съ народомъ, братское соединеніе съ нимъ въ общемъ несчастіи, понятіе, что самъ сталъ такимъ-же, какъ онъ, с ъ нимъ сравненъ и даже приравненъ къ низшеіі ступени его" 1 ) . Но какой- же это н а р о д ъ—т Ъ людн съ которыми жилъ Достоевскііі.^ З т с — каторжннки, это тЬ э.^іементы, которые народъ нзвергаетъ изъ себя. Жить с ъ ними значитъ не соіітнсь, не сопрінюснуться съ народомъ, а уйти отъ него таьъ далеко, какъ не уходилъ ни одинъ нзъ проживающихъ постоянно заграницеіі абсентенстовъ нашихъ. З т о г о не должно ни на мннуту забывать. А если такъ, то стало быть и все благоговЪніе Достоевскаго предъ народомъ, которое дало ему столько преданныхъ и страстныхъ поклонннковъ, относнлось къ совсЪмъ иному божеству и русскіе, „ в Ь рующіе" читатели были жестоко и неслыханно обмануты своимъ учителемъ. Правда, Достоевскііл былъ не первымъ учителемъ, обманувшимъ своихъ учениковъ. Но на такую подмЪну пе у многихъ хватило-бы мужества. Я полагаю, что самъ Достоевскій, несмотря на свою необыкновенную пронипательность и чуткость ко всему, что относилось къ идеаламъ и вЪрЪ (онъ авторъ „великаго ннквнзитора"), въ данномъ случаЪ не вполнЬ давалъ себЬ отчетъ въ томъ, что онъ дЬлалъ. Онъ не хотЬлъ вЬрить въ каторжниковъ и если въ приведенномъ отрывкЬ изъ „мертваго дома" возводитъ ихъ на столь недосягаемыіі пье-

') „Гражданішъ". 1873 г. № 50.

двсталъ, то лншь въ смутной надеждЬ, что каторжпиковъ все еще можно будетъ подчинить болЪе высокой идеЪ. По краиней мЪрЪ въ своихъ сочнненіяхъ Д о стоевскій всего одинъ только разъ открыто преклонился предъ своими товарищами по заключепію. И то, вЪроятпо, потому, что „Записки изъ мертваго дома" своимъ общимъ колоритомъ устраняютъ всякую возможіюсть подозрЪнія у читателя. В ъ нихъ столько умиленія предъ добромъ, столько художествен1ЮСТИ. Читатель улсе давно пересталъ присматриваться къ отдЪльньшъ мыслямъ: говори, что хочешь, все соіідетъ за высокую идею. А между тЪмъ всЪ вынесенныя Д о стоевскимъ въ Сибири испытанія были 1 П 1 Ч Т 0 Ж Н Ы по своему значенію по сравненіи съ этой страшноіі необходимостью преклониться предъ каторжными. „ З н а ешь-ли ты, моіі другъ, слово презрЪніе.'' И муки твоеіі справедливости быть справедливымъ къ тЪмъ, кто презираетъ тебя^.і' спрашиваетъ Нитше. И точно— нЪтъ больгаихъ мукъ въ жизни. А Д о стоевскому пришлось узнать ихъ. К а торжнпки лрезпралп его, объ этомъ свидЪтельствуетъ чуть-ли не каждая страница ,,записокъ изъ мертваго дома", а сознаніе, совЪсть, ,,справедлнвость", не давали ему мстить тЪмъ-же, отвЪчать на презрЪніе—презрЪніемъ. Онъ еще принужденъ былъ, какъ Нитше, взять сторону своихъ неумолимыхъ враговъ, признать въ нихъ—и, повторяю, незастрахъ, не по величію своеіі снисходящеіі къ послЪднему человЪку души, аза совЪсть,— учителей своихъ, высшихъ, наиболЪе даровитыхъ людеіі, которые своимъ существованіемъ оправдываютъ все, что есть безобразнаго, ничтожнаго, ненужнаго въ жизни, т. е. Достоевскихъ, Т у р геневыхъ, БЪлинскихъ и т. д. Такое страшное бремя вынесъ Д о -

стоевскііі изъ своей каторги. Съ годами оно не только не становилось легче, но все болЪе и болЪе давило его. Свалить его съ себя онъ не могъ до самыхъ послЪднихъ днеіі своихъ. Нужно было его нести, нужпо было его скрывать отъ всЪхъ глазъ и при томъ еще „учить" людеіі. Какъ справиться с ъ такоіі задачей? XIV.ОтвЪтомъявляется вся послЪдующая литературная дЪятельность Достоевскаго. Униженпыми и оскорбленными отнынЪ онъ уже почти не занимается, развЪ только иногда, между дЪломъ, по староіі привычкЪ. Любимая его тема — преступленіеи преступникъ. Предъ пимъ неотступно стоитъ одинъ вопросъ: „что Это за люди, каторжники? Какъ случилось, что они показались мнЪ, продолжаютъ казаться правыми въ своемъ презрЪніи к о мнЪ и отчего я невольно чувствую себя предъ ними такимъ уничтоженнымъ, такимъ слабымъ, такимъ, страшно сказать, обыкновеппьгмЪ. И неужели это—истина?Зтому—нужно учить людеіі"? В ъ томъ, что у Достоевскаго былъ такоіі вопросъ, сомнЪваться невозможно. Статья Раскольникова ясно говоритъ объ этомъ. В ъ неіі люди дЪлятся не на добрыхъ и на з л ы х ъ , а на обыкновенныхъ и необыкновенныхъ, при чемъ въ разрядъ обыкновенныхъ зачисляются всЪ „добрые", повинующіеся въ своеіі духовноіі ограниченности нравственнымъ законамъ; необыкновенпые же сами создаютъ законы, имъ — „все позволено". Разумихинъ вЪрно резюмируетъ смыслъ статьи, когда говоритъ Раскольникову: ,,что дЪііствительно оригнналъно во всемъ этомъ (то есть въ статьЪ и объяснительныхъ къ неіі разсужденіяхъ Раскольиикова) и дЪіі341

ствительно прѵніадлежитъ одному тебІэ, рется Достоевскііі? ОтвЬтъ: с ъ с о бо й н къ моему ужасу рто то, что ты все т о л ь к о с ъ самнмъ собой. Онъ таки кровь по совѢстп разрЬшаешь одинъ, во всемъ мірЬ, п о з а в и д о в а л ъ н, извинн меня, съ такнмъ ({)анатиз- нравственному велпчію преступника—и, момъ даже... В ъ этомъ стало быть и не смЬя прямо высказать свои настоящія главная мысль твоей статьи заключает- мысли, создавалъ для нихъ разнагорода ся. ВЬдь это разрЪшеніе крови по со- „обстановки". Сперва онъ выразилъ въ вѢстн, это... это по моему страшнЪе, „запнскахъизъмертваго дома"свое пречЪмъ оффипіальное разрЬшеніе кровь клоненіе предъ каторлсниками въ такоГі пролпвать, законное" ^). (Слова „ориги- формЪ, что соблазнилъ къ нему самыхъ нально" и „по совЬсти" подчеркнуты у ,,добрыхъ" и чуткихъ людей. Потомъ подсамого Достоевскаго). Такимъ образомъ ставилъ подъ понятіе народа—каторжни„совЬсть" принуждаетъ Раскольникова ковъ. Потомъвсюжнзнь воевалъ съ теорестать на сторону преступника. Ея санк- тнческими отступниками ,,добра", хотя во ція, ея одобреніе, ея сочувствіе уже не всемірноГілитературЪбылъ всего одинъ съ добромъ, а со зломъ. Самыя слова такон теоретпкъ — самъ Достоевскій. „добро" и „зло" уже не существуютъ. ВЪдь, если-бы въ самомъ дЬлЪ задача И х ъ заічЪнили выраженія „обыкновен- Достоевскаго сводилась къ борьбі) со ность" и „необыкіювенность", при чемъ зломъ, то онъ доллгенъ былъ-бы себя съ первымъ соединяется предсіавленіе превосходно чувствовать. Кто изъ его о пошлости, негодности, ненужности; товарищей по перу не имЬлъ такоіі-же второе-же является синонимомъ вели- задачи? Но у Достоевскаго была своя, чія. Иначе говоря, Раскольниковъ стано- оригинальная, очень оригннальная идея. вится ,,по ту сторону добра и зла", и Борясь со зломъ, онъ выдвигалъ въ его Это улсе 35 лЬтъ тому назадъ, когда защнту такіе аргументы, о которыхъ Нитше еще былъ студентомъ и мечталъ оно и мечтать никогда не СімЪло. Сама о высокихъ идеалахъ. Правду сказалъ совЬсть взяла на себя дЬло зла!.. Мысль, Разумихинъ—мысль совершенно ориги- лежащая въ основЪ статыі Раскольнинальная и цЬликомъ принадлелѵащая «ова, развита подробно и въ нноГі (|)ормЬ Достоевскому. В ъ бО-хъ годахъ никому у Нитше, въ его гиг Сепеа1о§іе сіег не только въ Россіи, но и въ ЕвропЪ Могаі и еще прежде, въ МепзсЫісЬез, ничего подобнаго и не снилось. Даже АИгитепзсЫісЬез. Я не хочу сказать, Шекспировскіп „Макбетъ" принимался что Нитше запмствовалъ ее у Достоевтогда, какъ назидательная картина у г р ы - скаго. Когда онъ писалъ свое „МепзсЫізенін совЬсти, ожидающихъ еще на землЪ сЬез АІІгитепзсЫісЬез", въ ЕвропЪ о грЬшника (Брандесъ и теперь еще такъ Достоевскомъ ннчего не знали. Но мол;толкуетъ „Макбета": іаЪиІа (іосеі:). но съ увЪренностььо утверждать, что ппкогда-бы нЪмецкій фнлосо(|)Ъ ііе доТеперь вопросъ: если мысль Р а с шелъ въ „Сепеа1о§іе (Іег Могаі" до такольникова столь оригинальна, что рЪкой смЪлости и откровенности въ излошительно никому, кромЪ его творца, не женіи, если-бы не чувствовалъ за собоГі приходила въ голову, зачЬмъ было Доподдержки Достоевскаго. стоевскому вооружаться противъ нея? Для чего копья ломать? Съ кЪмъ боВо всякомъ случаЪ, очевидно, что, ') Преступлѳніе и наказаніе, стр. 260.1

342

несмотря на фабулу романа, истинная трагедія Раскольннкова не в ъ томъ, что

онъ рЬшился преступить законъ, а въ томъ, что онъ сознавалъ себя неспособнымъ на такой шагъ. Раскольниковъ не убіііца; кикакого преступленія за нимъ не было. Исторія со старухоіі процентщицеіі и Лизаветоіі—выдумка, поклепъ, иапраслипа. И И в а н ъ Карамазовъ впослЪдствіи пе былъ причастенъ къ дЪлу Смердякова. И его оклеветалъ Достоевскііі. В с Ь эти „герои"—плоть отъ плоти самого Достоевскаго, надзвЪздные мечтатели, ромаптики, составители проектовъ будущаго совершеннаго и счастливаго устройства общества, преданные друзья человЪчества, внезапно устыдившіеся своей возвышениости и надзвЪздности и сознавшіе, что разговоры объ идеалахъ—пустая болтовня, не вносящая ни одной крупицы въ общую сокровищницу человЪческаго богатства. И х ъ трагедія—въ невозможности начать новую, иную жнзнь. И такъ глубока, такъ безъисходна эта трагедія, что Д о стоевскому пе трудію было выставить ее, какъ причину мучительныхъ переживанііі своихъ героевъ убійства. Но считать иа этомъ основаніи Достоевскаго знатокомъ и изслЪдователемъ преступноіі души нЪтъ ни малЪіішаго основанія. Хотя онъ и зналъ каторжниковъ, 110 онъ ихъ видЪлъ въ тюрьмЪ. И х ъ прошлая, вольная жизнь, исторія ихъ ііреступленііі осталась для него такоіі же таііноіі, какъ и для всЪхъ насъ. Арестанты обо всемъ этомъ никогда не говорили. А поэтическія фантазіи?—скажутъ мнЪ. Но, на моіі взглядъ, по поводу Достоевскаго, о ней вспоминать не приходится. З т о у д р е в н и х ъ пЪвцовъ была фантазія. К ъ ііимъ, точно, по ночамъ прилетали музы и нашептывали имъ дивные сны, которые и записывались на утро любимцами Аполлона. Достоевскому-же, подпольному человЪку, каторжнику, россіііскому литератору.

носившему закладывать въ ссудныя кассы женииы юбки, вся эта миѳологія совсЪмъ не къ лицу. Е г о мысль бродила по пустынямъ собственноіі души, Оттуда-то она и вынесла трагедію ііодпольнаго человЪка, Раскольникова, КарамаЗОваит.д.Зти-топреступники б е з ъ п р е с т у п л е н і я , эти-то угрызенія совЪсти б е з ъ в и н ы и составляютъ содерлѵаніе многочнсленныхъ романовъ Достоевскаго. В ъ этомъ—онъ самъ, въ этомъ— дЪііствительность, въ этомъ—настоящая жизнь. Все осталыіое — ,,ученіе". Все остальное наскоро сколоченныіі изъ обломковъ старыхъ строенііі жалкііі шалашъ. Кому онъ нуженъ? Самъ Достоевскііі—необходимо это отмЪтить — придавалъ большое значеніе своему ученііо, такъ-же какъ и гр. Толстоіі, какъ Нитше, какъ всЪ почти писатели. Онъ полагалъ, что можетъ сказать людямъ, что имъ дЪлать, какъ имъ жить. Но эта смЪшііая претепзія, конечно, такъ 11 осталась на вЪкъ претензіеіі. Людн живутъ и всегда жили не по кннгамъ. В ъ концЪ „преступленія и наказанія" вы читаете слЪдующія многообЪщающія строки: „...Но тутъ уже начинается новая исторія, исторія постепеннаго обновленія человЪка, исторія его перероніденія, постепенаго перехода изъ одного міра въ другоіі, знакомства с ъ новою, доселЪ совершенно невЪдомою дЪііствительностью. Это йогло-бы составить тему новаго разсказа, но теперешнііі разсказъ нашъ оконченъ". Не звучатъ-ли эти слова торжественнымъ обЪтомъ? И не взялъ-ли на себя Достоевскііі, какъ учптель, обязанности показать намъ эту новую дЪііствительность, новыя возможности для Раскольникова? Но дальше обЪта учитель не пошелъ. В ъ предисловіи къ „братьямъ Карамазовымъ", уже послЪднему произведенію Достоевскаго, мы опять сталки343

ваемся съ тЪмъ-же обЬщаніемъ. Одного романа Достоевскому мало. Чтобъ обрнсовать своего настоящаго героя, ему нуженъ еще одннъ романъ, хотя въ „братьяхъ Карамазовыхъ", растянувшнхся на тысячу страницъ, должно было бы хватить мЪста и д.ія „новоіі жизни". А вЪдь между „преступленіемъ и наказаніемъ'' и „братьями Карамазовыми" Достоевскимъ были написаны цЪлыхъ три романа и все громадныхъ: „идіотъ^', „подростокъ", „бГЬсы!" Но объ обЪтЪ все не вспоминается. „Идіотъ" съ княземъ Мышкинымъ, конечно, въ разсчетъ не можетъ быть прпнятъ. Если только такое „новое" ждетъ человЬка, если нашимъ „идеаломъ" долженъ служить князь Мышкинъ, эта жалкая тЪнь, это холодное, безкровное привидЪніе, то не лучше-ли совсЪмъ не глядЪть въ будущее.»' Самыіі скромныіі и обиженныіі человЪкъ, даже Макаръ ДБвушкинъ откажется отъ такихъ „надеждъ" и вернется къ своему бЪдному прошлому. НЪтъ, князь Мышкинъ одна идея, т.-е. пустота. Д а и роль-то его какова! Онъ стоитъ между двухъ женщинъ и, точно китаііскііі болванчикъ, кланяется то въ одну, то въ другую сторону. Правда, отъ времени до временп Достоевскій даетъ ему хорошо поговорить. Но вЪдь это еще не заслуга: разговариваетъ-то самъ авторъ. Е щ е князь Мышкпнъ, какъ п Алеша Карамазовъ, надЪляется необыкновенноіі способностью къ предугадыванію, почти граничащеіі съ ясновидЪніемъ. Но и это—небольшое достоинство въ героЪ романа, гдЪ мыслями п поступками всЪхъ дЪііствующихъ лицъ управляетъ авторъ. А сверхъ этихъ качествъ князь Мышкинъ—чистЪіішііі нуль, ВЪчно скорбя о скорбящихъ, онъ никого не можетъ утЪшить. Онъ отталкиваетъ отъ себя Аглаю, но не успокаиваетъ Настасью филипповну; 344

онъ сходится съ Рогожинымъ, предвидитъ его преступленіе, но ничего сдЪлать не можетъ. Хотя-бы ему дано было понять трагичность положенія близкихъ ему лицъ! Но и этого нЪтъ. Его'скорбь— только скорбь по обязанности. Оттого то онъ такъ легокъ на слова надежды и утЪшенія. 'Даже Ипполиту онъ предлагаетъ своіі литературныіі бальзамъ, но тутъ-то его встрЪчаютъ или, если хотите, провожаютъпозаслугамъ. НЪтъ, князь Мышкинъ—выродокъ даже среди высокихъ людеіі Достоевскаго, хотя всЪ они бо.іЪе изъ менЪе неудачны. Достоевскііі нонималъ и умЪлъ рисовать лишь мятежную, борящуюся, ищущ у ю душу. Какъ только-же онъ дЪлалъ попытку изобразить человЪка нашедшаго, успокоившагося, понявшаго—онъ сразу впадалъ въ обидную банальность. Вспомните хотя-бы мечты старца Зосимы о „будущемъ, уже великолЪпномъ соединеніи людеіі". РазвЪ отъ нихъ не отдаетъ самымъ шаблоннымъ ^икипйзтаіегеі, отъ котораго даже и соціалисты, такъ высмЪиваемые въ подпольЪ, давно уже отказались.'' Но во всЪхъ такихъ случаяхъ Достоевскому думать—не охота. Неразборчивоіі рукоіі онъ беретъ, гдЪ придется: у слафянофиловъ, соціалистовъ, въ обыденности буржуазноіі жизни. Онъ, видно, самъ чувствовалъ, что не в ъ этомъ его задача и исполнялъ ее съ поразительной небрежностью. Но отказаться отъ морализпрованія и предсказаній онъ не могъ: только это и связывало его съ остальнымп людьми. З т о въ немъ лучше всего поішмали, это цЪнили, за это его въ пророки возвели. А безъ людеіі, совсЪмъ безъ людей невозможно жить. „ВЪдь надобно же, чтобы всякому человЪку хоть куданибудь можно было поііти. Ибо бываетъ такое время, когда непремЪнно

надо хоть куда-нибудь да пойти", говоритъ Мармеладовъ. Вотъ на этотъ случай и требуется общепринятый мундиръ. ВЪдь не явиться-же на люди со словами подпольнаго человЪка, съ преклоненіемъ предъ каторгоіі, со всЪми „оригинальными" мыслями, наполнявшими голову Достоевскаго! Люди такого ближняго не захотятъ слушать, прогонятъ. Людямъ нуженъ идеализмъ, во что бы то ни стало. И Достоевскііі швыряетъ имъ это добро цЪлыми пригоршнями, такъ что подъ конецъ и самъ временами начинаетъ думать, что такое занятіе и въ самомъ дЪлЬ чегонибудь стоитъ. Но только временами, чтобъ потомъ самому-же посмЪяться надъ собоіі. О комъ идетъ рЪчь в ъ скаэаніи о великомъ инквизиторЪ? Кто этотъ кардиналъ, изъ рукъ котораго народъ принимаетъ свои-же собственные хлЪбы? РазвЪ эта легенда не символъ пророческоіі „дЪятельности" самого Достоевскаго? Чудо, таііна, авторитетъ—вЪдь изъ этихъ, и только этихъ элементовъ составлялась его проповЪдь. Правда, Достоевскііі умышленно не досказалъ главнаго. Самъ великій инквизиторъ, дерзновенно взявшійся исправлять дЪло Христа, такъ-же слабъ и жалокъ, какъ и тЪ люди, которыхъ онъ третируетъ съ такимъ презрЪніемъ. Онъ страшно ошибся въ оцЪнкЪ своеіі роли. Онъ смЪетъ сказать только часть истины—и не самую ужасную. Народъ принялъ отъ него, не разбирая, не провЪряя идеалы. Но это лишь потому, что для народа идеалы—одна забава обстановка, внЪшность. ДВтская, наивная, ещ,е не знавшая сомнЪній вЪра его ничего больше не требуетъ себЪ, какъ тЪхъ или иныхъ словъ для своего выраженія. Оттого-то народъ идетъ за всякимъ почти, кто захочетъ вести его за собоіі и такъ легко мВняетъ своихъ

кумировъ: 1е гоі езі; тогі;, ѵіѵе 1е гоі. Но старыіі, измученныіі долгими думами, надломленныіі кардиналъ вообразилъ себЪ, что его немощиая мысль способна формировать и давать твердое направленіе безпорядочнымъ, хаотическимъ массамъ, что еіі дано благодѢтельсгпвоватъ сотни тысячъ и милліопы людеіі... Какое счастливое и ослЪпительно прекрасное заблужденіе! И вЪдь не одному великому инквизитору въ романЪ Достоевскаго оно своііственно. Во всЪ времена всЪ учитела думали, что ими держится міръ, что они ведутъ своихъ учениковъ къ счастью, къ радости, къ свЪту! На самомъ дЬлѢ пастухи были гораздо меньше нужны стаду, чЪмъ стадо пастухамъ. Что сталось-бы съ великимъ инквизиторомъ, если-бъ онъ не имЪлъ гордоіі вЪры, что безъ него погибло-бы все человЪчество? Что сдЪлалъ-бы онъ со своей жизнью? И вотъ, глубокііі старецъ, проникающііі своимъ изощреннымъ умомъ во всЪ таііны нашего существованія, не умЪетъ (можетъ быть, дЪлаетъ видъ, что не умЪетъ) видЪть одного—самаго для него главнаго. Онъ не знаетъ, что н е н а р о д ъ е м у , а о н ъ н а р о д у обязанъ вЪрой, тоіі вЪрой, которая хоть отчасти оправдываетъ в ъ его глазахъ его длинную, унылую, мучительную и одинокую жизнь. Онъ обманулъ народъ своими разсказами о чудесахъ и таіінахъ, онъ принялъ на себя видъ всезнающаго и всепонимающаго авторитета, онъ называлъ себя намЪстникомъ Бога на землЪ. Народъ довЪрчиво принялъ эху ложь, ибо и пе нуждалсд въ правдЪ, не хотЪлъ ее знать; но старикъ кардиналъ, со всЪмъ своимъ почти вЪковымъ опытомъ, съ изощреннымъ пытливоіі и неустанноіі мыслью умомъ, не замЪтилъ, что и самъ сталъ жертвоіі своего обмана, 345

вообраэивъ себя благодЪтелемъ человЪчества. Ему этотъ обманъ пужепЪ былъ, ему неоткуда было получить вЪру въ себя и онъ нринялъ ее изъ рукъ презнраемой имъ, ничтожной толпы...

XV. Но самъ Достоевскій не вынесъ этого обмана, не могъ удовлетворнться такоіі „вЪроіі в ъ себя". Несмотря на то, что онъ такъ красиво и обольстительно умЪлъ разсказывать о „гордомъ одиночествЪ" своего великаго инквизитора, онъ понималъ, что весь пышныіі маскарадъ высокихъ и громкихъ словъ опять таки нуженъ не для него самого, а для другихъ, для народа. Гордое одиночество! Д а развЪ современныіі человЪкъ можетъ быть гордымъ наединЪ с ъ собою.'' Предъ людьми, въ рЪчахъ, въ книгахъ—дЪло иное. Но когда никто его не видитъ и не слышитъ, когда онъ въ г л у х у ю полночь, среди тишины и безмолвія, даетъ себВ отчетъ въ своей жизни, развЪ смЪетъ онъ употребить хоть одно высокое слово.'' Хорошо было Прометею—онъ никогда не оставалсяоднимъ. Е г о всегда слышалъ З е в е с ъ — у него былъ противнпкъ, было кого злить и раздражать своимъ непреклоннымъ видомъ и гордыми рЪчами, значитъ, было „дЪло". Но современныіі человЪкъ, Р а с кольниковъ или Достоевскііі, въ З е в с а не вЪритъ. Когда его покидаютъ люди, когда онъ остается наединЪ съ собоіі, онъ поневолЪ начинаетъ говорить себВ правду и, Боже моіі, какая это ужасная правда! Какъ мало в ъ ней тЪхъ плЪнительныхъ и чудныхъ образовъ, которые мы, по поэтическимъ преданіямъ, считали постоянными спутниками одинокихъ людеіі! Вотъ, для примЪра, одно изъ размышленіи Достоевскаго (собственно Р а с 346

кольникова, но это, какъ мы знаемъ, все равно): „потому я окончательно вошь, прибавилъ онъ, скрежеща зубами,—потому что самъ-то я, можетъ быть, еще сквернЪе и гаже, чЪмъ убитая вошь и заранЪе п р е д ч у в с т в о в а л ъ , что скажу себВ это уже послЪтого, какъ убью! Д а развЪ съ этимъ ужасомъ можетъ что нибудь сравниться! О пошлость, о подлость! О, какъ я понимаю „пророка", с ъ саблеіі, на конЪ: велитъ Аллахъ и повинуііся, дрожащая тварь! П р а в ъ , правъ пророкъ, когда ставитъ гдВ нибудь поперекъ улицы хор-р-р-ошую батарею и дуетъ въ праваго и виноватаго, не удостоивая даже и объясниться. Повѵшуйся, дрожащая тварь, и не желащ потому не твое это дЪло! О, ни за что, ни за что не прощу старушонкВ. * ) " Какіе унизительные, отвратительные слова и образы! Неправда-ли, что Раскольникову необходимо было „для поэзіи" дать хоть старушонку и Лизавету прихлопнуть, чтобъ было приличное объясненіе такихъ настроенііі.^ Но на самомъ дВлВ, тутъ кровь не была пролита, тутъ уголовщины—нЪтъ. З т о обычное „наказаніе", ожидающее рано или поздно всЪхъ „идеалистовъ". Рано или поздно д.ія каждаго изъ нпхъ пробьетъ часъ и онъ съ ужасомъ и зубовнымъ скрежетомъ воскликнетъ: „правъ, пророкъ; повинуііся дрожащая тварь". Е щ е триста лЪтъ тому назадъ былъ произиесенъ страшный приговоръ величайшимъ изъ поэтовъ надъ величаіішимъ изъ идеалистовъ. Помните безумныіі крикъ Гамлета: „распалась связь временъ!" Съ т В х ъ поръ эти слова не перестаютъ варьироваться писателями и поэтами на безконечные лады. Н о по настоящее время никто не хочетъ прямо сказать себЪ, что нечего и связывать разъ прорвав') Преступденіе и наказаніе, 272.

шіяся звенья, нечего вновь вводить вре-

ихъ ближнихъ. Именно блилСнихЪ - тО,

мя в ъ колею, изъ котороіі оно вышло.

по моему, и невозможно любить, а развЪ

Все дЪлаются новыя и новыя нопытки

дальпихъ" ^). Алеша перебиваетъ брата

возстановить призракъ

замЪчаніемъ,

стараго благо-

долженствующимъ

намъ

нолучія. Намъ неустанно кричатъ, что

показать, что самъ Достоевскііі не р а з -

нессимизмъ и скептинизмъ все погуби-

дЪляетъ мнЪнія Ивана, Но мы уже при-

ли, что нужно вновь „новЪрить", ,,вер-

выкли къ назоііливому и однообразному

нуться назадъ",

„непосредствен-

сюсюканью этого младенца и оно мало

ными" и т. д. И неизмЬннопредлагаютъ

насъ смущаетъ, тЪмъ болЪе, что память

въ

цемента

подсказываетъ намъ другоіі отрывокъ,

старыя „идеи", упорно отказываясь по-

на этотъ разъ уже и з ъ дневнпка писа-

нять, что в ъ идеяхъ и было все наше

теля за 1 8 7 6 годъ; „я объявляю, гово-

несчастье. Что скажете вы Достоевскому,

ритъ тамъ Достоевскій, что любовь къ

когда онъ заявляетъ вамъ, что онъ „точ-

человЪчеству даже совсѣмъ немыслима,

но ножницами отрЪзалъ себа самъ отъ

непонятна и с о в с Ъ м ъ

качествЪ

стать

скрЬпляющаго

всЪхъ и всего въ эту

минуту".^ ^)Вы

невозможна

безъсовмЪстноіі вЪры въбезсмертіе души

пошлете его благодЪтельствовать ближ-

человЪческой".

нимъ? Но онъ уже давно испробовалъ

словами Ивана Карамазова и самого Д о -

этотъ путь и написалъ

„великаго ин-

стоевскаго нЪтъ никакоііразнииы. И в а н ъ

квизитора". Кто можетъ — пускаіі еще

Карамазовъ вЪдь все время говоритъ въ

занимается возвышенными истинами и

томъ предположеніи, что душа не без-

обманами,

Достоевскііі-же

если в ъ этомъ

связь

между

что

смертна. Правда, онъ не приводитъ ни-

временъ, то она

какихъ доказательствъ в ъ пользу своего

уже н а в Ъ к и порвана.

знаетъ,

^) ДЪло ясное:

Онъ

говоритъ

„предположенія",

но

вЪдь и

Достоев-

объ этомъ не в ъ качествЪ диллетанта,

скііі свое утвержденіе приводитъ „пока

начитавшагося книжекъ, а какъ чело-

бездоказательно". Такъ или иначе несо-

вЪкъ,

мнЪнно, что ни героіі романа, ни авторъ

своими

глазами

все

видЪвшііі,

своими руками все ощупавшіи. В ъ пя-

не

той

„любви къ ближнему". Е с л и угодно

книгЪ ,,6ратьевъ Карамазовыхъ"

четвертая

глава

озаглавлена

словомъ

вЪрятъ

въ

спасительность

рамазова.

не только не хочетъ

утверждаю, что сознаніе

становленіи прежнеіі „связи", но готовъ

—

Достоевскій пдетъ д а л ь ш е Ивана К а -

„бунтъ". Это значитъ, что Достоевскііі хлопотать о воз-

идеи

„Мало того, пишетъ онъ, я своего совер-

шеннаго безсилія помочь или принести

сдЪлать все, чтобъ показать, что здЪсь

хоть какую-нибудь пользу или облегче-

нЪтъ и не можетъ улсе больше

ніе страдающему человЪчеству, въ то-же

никакихъ надеждъ.

быть

И в а н ъ Карамазовъ

возстаетъ противънезыблемЪйшихъ ложенііі, лежащихъ меннаго Глава

по-

въ

основЪ совре-

нравственнаго

прямо

начинается

время при полномъ

вашемъ убЪжденіи

въ этомъ

человЪчества—мо-

страданіи

жетъ д а ж е о б р а т и т ь

въ сердцЪ ва-

міровозрЪнія.

шемъ

человЪчеству

слЪдующими

въ

любовь

ненависть

словами: „я тебЪ долженъ сдЪлать одно

черкнуто

признаніе, сказалъ Иванъ: я никогда не

да-ли жаль,

къ

кънему"

(под-

Достоевскаго),

Неправ-

что

не

случилось

тутъ

могъ понять. какъ можно любить сво') Преступленіѳ п наказаніе, 115.

') Братья Карамазовы, 280. ») Сочиненія, т. X , стр. 425.

347

Разумихина й некому было напомнить Достоевскому, что его идея чрезчайно оригинальна? ВЬдь тутъ тоже, что и въ статьЪ Раскольникова: совѢстъ разрЬшаетъ ненависть къ людямъ! Если нельзя помочь ближнему, то и любить его нельзя. Но вЪдь тЬ именно ближніе, которые обыкновенно претендуютъ на нашу любовь, бываютъ большеіі частью людьми, которымъ невозможно помочь— я уже не говорю обо всемъ человЪчествЪ. Когда-то достаточно было воспЪть страждущаго, облиться надъ нимъ слезами, назвать его братомъ. Теперь этого мало;ему хотятъ во что бы то ни стало помочь, хотятъ, чтобъ послЪднііі человБкъ пересталъ быть посіЪднимъ и сталъ первымъ! Если-же это неосуществимо, то любовь посылается къ чорту и на ея опустЪвшемъ тронБ поселяется навБки вЬчная ненависть... Достоевскііі (полагаю, что послЪ приведенныхъ цитатъ его больше не будутъ смБшивать съ Алешеіі) уже не вЪритъ во всемогущ,ество любви и не цЪнитъ слезъ сочувствія и умиленія. Безсиліе помочь является для него окончательнымъ и всеуничтожающ,имъ аргументомъ. Онъ ищетъ силы, могущества. И у него вы открываете, какъ послЪднюю, самую задушевную, завЪтную цЬль его стремленііі "ѴѴШе гиг МасЬі;, столь-же рЪзко и ясно выраженную, какъ у Нитше! И онъ могъ-бы, въ концЪ любого изъ своихъ романовъ напечатать, какъ Нитше, эти слова огромными, черными буквами, ибо въ нихъ смыслъ всЪхъ его исканііі! В ъ „преступленіи и наказаніи" основная задача всеіі литературноіі дЪятельности Достоевскаго затемняется ловко прилаженноіі къ роману идеейі возмездія, ДовБрчивому читателю кажется, что Достоевскій и в ъ самомъ д^лѢ судья надъ Раскольниковымъ, а не подсудимыіі. Но въ „братьяхъ Карамазовыхъ 348

іюпросѣ поставленъ с ѣ такой ясностЬЮ, которая уже не оставляетъ никакихъ сомнЪнііі въ намЬреніяхъ автора, Раскольниковъ—„виноватъ", онъ, по своему собственному, хотя и вынужденному пыткой, слЪдовательно не заслуживающему вЪры, признанію,совершилъ преступленіе, убилъ. Люди снимаютъ с ъ себя отвЪтственность за его страданія, какъ-бы ужасны они не были. И в а н ъ Карамазовъ знаетъ эту логику. О н ъ знаетъ, что, если-бы предложилъ на обсужденіе свою собственную судьбу, то его тотчасъ-бы уличили, такъ или иначе, что онъ „яблоко съЪлъ", какъ выражается Достоевскііі, т. е. виноватъ, если не в ъ дЪміствіяхъ, то в ъ помыслахъ. Поэтому онъ и не пытается о себЪ разговаривать. Онъ ставитъ свой знаменитыіі вопросъ объ неотмщенныхъ слезахъ ребенка. ,,Скажи мнЪ, обращается онъ къ брату, самъ прямо я зову тебя, отвБчаіі: представь, что это ты самъ возводишь зданіе судьбы человЪческоіі с ъ цЪлью в ъ финалЬ осчастливить людей, дать имъ, наконецъ, миръ и покой, но для этого тебЪ необходимо и неминуемо предстояло-бы замучить всего одно лишь крохотное созданьице, вотъ того самого ребеночка, бившаго себя кулаченкомъ въ грудь (о которомъ И в а н ъ раньше разсказывалъ АлешЪ) и на неотмщенныхъ слезахъ его основать это зданіе, согласился-ли ты быть архитекторомъ на этихъ условіяхъ, скажи и не лги". Алеша отвЬчаетъ на этотъ вопросъ тоже тихимъ голосомъ, какъ княэь Мышкинъ Ипполиту, но отвЪтъ, конечно, ужъ не тотъ. Слово „прощеніе" не вспоминается и Алеша прямо отказывается отъ предложеннаго проекта. Достоевскііі, наконецъ, договорился до послЬдняго слова. Онъ открыто теперь заявляетъ то, что съ такими оговорками и примЪчаніями впервые выразилъ въ „запискахъ изъ

подполья*': никакія гармоніи, никакія идеи, никакая любовь или нрощеніе, словомъ, ничего изъ того, что отъ древнЪйшихъ до новЬіішихъ временъ придумывали мудрецы, не можетъ оправдать безсмыслицу и нелЬпость въ судьбЬ отдЬльнаго человЬка. Онъ говоритъ о ребенкЬ, но это лишь для „упрощенія" и безъ того сложнаго вопроса, вЬрнЬе затЬмъ, чтобъ обезоружить противниковъ, такъ ловко играющихъ въ спорЬ словомъ „вина". И в ъ самомъ дЬлЬ, развЬ эхотъ бьющііі себя кулаченками въ грудь ребеночекъ ужаснЬе, чЬмъ Достоевскііі—Раскольниковъ, внезапно почувствовавшій, что онъ себя „словно ножницами отрЬзалъ отъ всего и всЬхъ?^' Вспомните, что сдЬлалось с ъ Разумихинымъ, когда онъ, выіідя вслЬдъ за Раскольниковымъ, послЬ неслыханной, безумно-мучительноіі сцены его прощанія с ъ матерью и сестроіі, вдругъ догадался, какоіі адъ происходитъ в ъ д у ш Ь его несчастнаго друга. „Понимаешь? спросилъ его Раскольниковъ с ъ болЬзненно искривившимся лицомъ"—и отъ эхого вопроса волосъ поднимается на головЬ дыбомъ. Д а , есхь на землЬ ужасы, которые не снились учености ученЬіішихъ. Предъ ними блЬднЬютъ разсказы Карамазова о звЬрствЬ турокъ, объ и с тязаніи дЬтеіі родителями и т. д. И „яблоко" эдЬсь, конечно, ничего не объясняетъ, Нужно либо „отмстить" эа эти слеэы, либо—но раэвЬ можетъ быть какое-нибудь еще ,,ли6о" для т Ь х ъ , кто подобно Достоевскому, самъ лроливалъ ихъ? Какоіі здЪсь возможенъ отвЬгь? ,,Назадъ къ Канту?" С ъ Богомъ, никто ие удерживаетъ. Но Достоевскій идетъ в п е р е д ъ, что-бы его ни ждало впереди. Когда Раскольниковъ послЬ убійства убЬждается, что ему навсегда отрЬзанъ возвратъ къ прежнеіі жиэни^ когда онъ видитъ, что родная мать, л ю -

бящая его больше всего на свіэтЪ, перестала быть для него матерью (кто, до Достоевскаго, могъ думать, что такіе ужасы возможны?), что сестра, согласившаяся, ради его будущности, навЬки з а кабалить себя Лужину — уже для него не сестра, онъ инстинктивно бЬжитъ къ СонЬ Мармеладовоіі. ЗачЬмъ? Что можетъ наііти онъ у этоіі несчастноіі дЬвушки, ничему не учившеііся, ничего не знающеіі? Отчего онъ предпочелъ ее, безсловесную и безотвЬтную, своему вЬрному и преданному другу, такъ хорошо умЬющему говорить о высокихъ предметахъ? Но онъ о РазумихинЬ даже и не вспомнилъ! З х о т ъ другъ, при всеіі своеіі готовности помочь, не будетъ знать, что дЬлать с ъ таііноіі Раскольникова. Пожалуіі, еще посовЬтуетъ добрыми дЬлами заниматьса и такимъ способомъ успокаивать бЬдную совЬсть! Но Раскольниковъ при одноіі мысли о добрЬ приходитъ в ъ ярость. В ъ его размышленіяхъ уже чувствуется тотъ порывъ отчаянія, которыіі подсказалъ впослЬдствіи Ивану Карамазову его страшныіі вопросъ: „для чего познавать эхо гортово добро и зло, когда эхо схчэлькаго стоитъ". Чортово добро и зло, — вы понимаете, на что посягаетъ Д о стоевскій. ВВдь дальше этого человЬческое дерзновеніе итти не можетъ. ВЪдь в с Ь наши надежды и не только тЪ, которыя в ъ книгахъ, но и тЬ, которыя въ сердцахъ людей, жили и держались до сихъ поръ вЬроіі, что ради торжества добра надъ зломъ ничЬмъ не страшно пожертвовать. И вдругъ неизвЪстно откуда является человЬкъ и торжественно, открыто, почти безбояэненно (почти, ибо все-таки Алеша лепечетъ что-то в ъ воэраженіе И в а н у ) посылаетъ к ъ чорту то, предъ чЬмъ в с Ь народы в с Ь х ъ вЪковъ падали ницъ! И люди были настолько легковЪрны, что иэъ-эа жалкоіі 349

болтовни Алеши нростили му страшную

Достоевско-

философію Ивана Кара-

бы снесъ тогда все, даже стыдъ и поЗоръ.

Но

онъ

строго

судилъ

мазова. Во всеіі русскоіі литературЪ на-

ожесточенная

шелся только

какоіі особенно ужасной

одинъ писатель,

Н.

К.

себя и

совЪсть его не нашла нивины въ его

Михайловскііі, почувствовавшііі въ Д о -

прошломъ, кромБ развЬ лромаху

стоевскомъ „жестокаго" человЪка, сто-

черкнулъ Достоевскііі), которыіі со вся-

ронника темноіі силы,искони считавшей-

кимъ могъ случиться... Онъ не раскаи-

ся всЪми враждебноп. Но даже и онъ не

вался в ъ своемъ преступленіи"

угадалъ

слова—итогъ всеіі ужасноіі исторіи Р а -

всеіі

опасности

этого

врага.

(под-

^). З т и

Ему показалось^ что стоитъ только обна-

скольникова.

ружитЬяЗЛонам'іэренность*Достоевскаго,

нымъ неизвЬстно за что. Е г о задача, всЪ

назвать ее настоящимъ именемъ, чтобъ

его

стремленія сводятся теперь къ то-

убить ее навсегда. Не могъ онъ думать

му,

чтобы

двадцать лЪтъ тому

вернуть

назадъ, что

под-

Онъ оказался раздавлен-

оправдать

свою

свое

жизнь, — и

несчастіе, ничего,

ни

польнымъ идеямъ суждено вскор'іэ воз-

счастье всего міра^ ни торжество какоіі

родиться вновь и предъявить свои пра-

хотите идеи не можетъ въ его глазахъ

ва не робко и боязливо, не подъ при-

дать смыслъ его

крытіемъ привычныхъ, примиряющихъ

Вотъ

шаблонныхъ фразъ, а см'Ьло и свобод-

чаетъ у

но, в ъ предчувствіи несомн'Ьнной побЪ-

ее прочесть ему про воскресеніе Л а з а -

ды. „Чортово добро и зло", казавшееся

ря, Ни нагорная проповЪдь, ни притча

случаііноіі

о фарисеЬ и мытарЬ, словомъ,

фразоіі в ъ у с т а х ъ

чуждаго

автору героя романа, теперь облеклось въ ученую

формулу „по ту

сторону"

„добра и з л а " и в ъ такомъ видБ бросаетъ в ы з о в ъ тысячелЪтней вЪрЬ всЪхъ жившихъ доселБ

мудрецовъ. И

чЪмъ склонило у Достоевскаго

предъ

„добро"

свою гордую голову.'' Карамазовъ говоритъ о судьбЪ замученнаго ребенка. Но Раскольниковъ требуетъ отвЪта за себя, за одного ра

себя.

нужнаго

Вспомните

И не находя

отвЪта,

доб-

отвергаетъ

его.

его разговоровъ съ

Сонеіі

Мармеладовоіі. Раскольниковъ пришелъ къ ней не

затЪмъ, чтобъ раскаяться.

Онъ

самаго конца, в ъ

души

и до своеіі

не

глубинЪ

могъ раскаяться,

ибо

чувствовалъ себя ни в ъ чемъ неповиннымъ и зналъ, что Достоевскій только для порядка

взвалилъ па него обвине-

ніе в ъ убійствЬ. Вотъ его размышленія,

изъ

почему,

собственноіі

какъ только онъ

Сони Евангеліе,

того,

Евангелія

что въ

было

онъ

проситъ

современную

ничего изъ

этику,

толстовской формулЪ „добро,

по

братская

любовь—есть Б о г ъ " , не интересуетъ его. Онъ все это

допросилъ,

испыталъ и

убЪдился, какъ и самъ Достоевскій, что отдЪльно взятое, вырванное изъ общаго содержанія св. Писанія, оно становится уже

не истиноіі,

еще не

а ложью.

смЪетъ допустить

Хотя

онъ

мысли,

что

правда не у науки, а тамъ, гдЪ написаны загадочныя и таинственныя слова: претерп'Ьвшій до конца спасется, но онъ все-же пробуетъ обратить въ

сторону

своіі

т Ь х ъ надеждъ,

взоръ

которымн

живетъ Соня, „ВЬдь она, думаетъ

онъ,

какъ и я, тоже послЪднііі человЪкъ, вЪдь она узнала своимъ

опытомъ,

что зна-

читъ жпть такоіі жизнью, Можетъ быть отъ нея

узнаю я то,

чего не

умЪетъ

объяснить мнЪ ученыіі Разумихинъ, че-

бы счастливъ онъ былъ, если-бы могъ

350

замЬ-

переведено

уже послЬднія, уже в ъ каторгЪ: „о, какъ обвинить себя (т, е. въ убіііствЬ). О н ъ

трагедіи.

') Прѳступлѳніѳ и наказаніе, 539.

го. не угадываетъ даже безмЪрно любящее, готовое на в с Ь жертвы материнское сердце". О н ъ пытается вновь воскресить въ своей памяти то пониманіе Евангелія, которое не отвергаетъ молитвъ и надеждъ одинокаго, загубленнаго человЬка, пбдъ предлогомъ, что думать о своемъ горЬ значитъ, какъ говорятъ на современномъ научномъ языкЬ, „быть эгоистомъ". Онъ знаетъ, что ЗдЬсь его скорбь будетъ услышана, что его уже не отошлютъ на пытку къ идеямъ, что ему будетъ позволено сказать в с ю внутреннюю, страшную правду о себЬ, ту правду, съ которой онъ родился на свЬтъ Божііі. Но всего этого онъ можетъ ждать лишь отъ того Евангелія, которое читаетъ Соня, ещ,е не сокращеннаго и не передЬланнаго наукоіі, и гр. Толстымъ, отъ того Евангелія, в ъ которомъ наряду с ъ прочимъ ученіемъ сохранилось и сказаніе о вос-

кресеніи Лазаря, гдЬ, болЬе того, воскресеніе Лазаря, знаменующее собою великую силу творящаго чудеса, даетъ смыслъ и остальнымъ, столь недоступнымъ и загадочнымъ для бЬднаго, э в клидова, человЬческаго ума, словамъ. Подобно тому, какъ Раскольниковъ ищетъ своихъ надеждъ лишь в ъ воскресеніи Лазаря, такъ и самъ Достоевскій видЬлъ в ъ Евангеліи не проповЬдь тоіі или иноіі нравственности, а залогъ новоіі жизни: „ б е з ъ высшей идеи не можетъ существовать ни человЬкъ, ни нація, пишетъ онъ. А высшая идея на земл Ь лишъ одна (подчеркнуто у Достоевскаго), и именно идея о безсмертіи души человЬческоіі, ибо в с Ь остальныя „ в ы с шія" идеи жизни, которыми можетъ бытьживъ человЬкъ, л и ш ь и з ъ о д н о і і е я в ы т е к а ю т ъ " ^). Л.

ШеспговЪ.

') Сочинѳнія, тоыъ X , стр. 424.

351

ИЗЪ

ИТАЛЬЯНСКИХЪ

ВПЕЧАТЛЬНІЙ.

П о м п е я. Устроеніе жилища удивителЬно связано сЪ нашей психологіей. Оно и в ы текаетЪ изЪ нея; а разЪ уже установилосЬ и окрЪпло, вЪ свою очередЬ вліяетЪ на нее обратно. Кто не замЪчалЪ, что на дачЪ мы нЬсколЬко иные, чЪмЪ вЪ городЪ;

что

знакомство

на

ныхЪ водахЪ происходитъ жится

воздушнЪе

минералЬлегче,

кончается

лЪзненнЬе, чЪмЪ аналогичное

дер-

безбознаком-

ство, не оченЬ нужное и не оченЬ ненужное, заведенное вЪ городЪ? П с и х о логія моллюска, таскаюіцаго з а

собою

раковину, независимо отЪ прочихЪ причинЪ, должна единственно отЪ этой причины бытЬ совершенно иною, чЪмЪпсихологія рыскающ,аго по лЪсу волка. Ч е ловЪкЪ

всегда

нЬсколЬко

похожЪ

на

своіі домЪ. По краіінеіі мЪрЪ это столЬко-же вЪрно, какЪ и то, ловЬка похожЪ точЬ

в ъ точЪ

италЬянцы какъ

Кухня—на задворкахЪ, в Ь спальня, темная

домЪ че-

на своего хозяина.

НынЪшніе греки и вутЪ

что

русскіе.

сторонкЪ—

и неудобная,

кимЪ хламомЪ, который

жи-

со

стыдно

всявыне-

сти вЪ парадныя комнаты. ДалЪе—па352

радныя комнаты, ,,главное'' жилища; это кабинетЪ мужа, гостинная жены, и для офиціалЬныхЪ и отягохителЬныхЪ посЪтителей—зала. Все это—вЪ третЬемЪ этажЪ, между двумя этажами ниже себя и однимЪ этажемЪ выше себя. Общая лЪстница, на котороіі мы не безЪ зависти оглядываемЪ тЪхЪ жилЬцовЪ дома, которые побогаче насЪ, и проходимЪ не безЪ удоволЪствія мимо носа тЬхЪ, которые побЪднЪе насЪ. ВЪ дурную погоду—головная болЬ, вЪ хорошііі лЪтнііі вечерЪ—сладостный роберЪ винта. ЗатЪмЪ коіі-какоіі снишко, безЪ привидЬнііі и сновидЬнііі, по у т р у — перекрестилЪ дЪтей, далЪ поцЪловатЬ имЪ руку, два слова женЪ и—на служ6у. ТамЪ уже корридоры болЬшіе, з а л ы болЬшіе, люди строгіе, отношенія формалЬныя. Но мнЪ это все равно, потому что послЪ обЪда я засну и забуду всякія на свЬтЪ началЬства; а кЪ вечеру опятЬ винтЪ. СЪ этими мыслями я вошелЪ вЪ Помпею, таинственныіі городЪ, засыпаннымі заживо пепломЪ Везувія, и вЪ настоящее время отрытыіі любопытствомЪ ученыхЪ. Я назвалЪ его „таинственнымЪ'', потому что считаю вполнЬ

таппственііымЪ весЬ древиій

античныи

но говорилЪ такЪ, какЪ будто-бы было

мірЬ, ,,засыпанныіі" гораздо глубже и гораздо сплЬнЪіішимЪ ,,извержепіемЪ", какое двЪ тысячи лЪтЪ назадЪ нача-

трц партпера вЪ винтЪ: опЪ, ДемосѳенЪ и еще третій партперЪ,—аудиторія ничего у него не понимающ,ихЪ студентовЪ.

лосЬ изЪ Галилеи и потянулосЬ на западЪ. Что мы отЪ него имЪемЪ, кромЪ обломковЪ, этихЪ несчастныхЪ камнеіі

С Ь ДемосѳеномЪ онЪ обращался такЪ, какЪ б у д т о - б ы ДемосѳенЪ никогда не носилЪ ничего, кромЪ сипяго фрака со

термЪ Діоклетіапа

Адріана?

свЪтлыми пуговицами. Никакого чувства

Мы знаемЪ ихЪ поэзію, но, Боже, какЪ

тоги. Никакого чувства форума. Ничего

недоступна она иамЪ! ШекспирЪ вызываетЬ во мнЪ комедіями смЪхЪ и трагедіями—горе, но, читая вЪ гимназіи и

античнаго. Все—русское, илирусско-нЪмецкое. ПрофессорЪ лсплЪ вЪ третьемЪ этажЪ, имЪлЪ на задворкахЪ кухню,

унпверсптетЪ „ В е гериЫіса" Цицерона и „Мііез ^іогіозиз" Плавта, я какЪ-бы

давалъ дЪтишкамЪ цЪловатЬ руку по утру, и кЪ вечеру садился за роберЪ

пспытывалЪ зубную болЬ или кто-нибудЬ меня ставилЪ на колЪни. Не опро-

винта. ТакЪ онЪ прожилЪ до 5 0 лЪтЪ, и отЪ скуки, ради того, что нужно-же

вергаю, что я былЪ плохой ученпкЪ, но вЪдЬ до такоіі степепи не чувствоватЬ ничего отЪ произведенііі, которыя когда-то „потрясали сердца"—это зна-

что нпбудЬ дЪлатЬ, выучилЪ отлично греческую грамматику, запомнилЪ множество греческихЪ словЪ, и такЪ какЪ это давало трп тысячи жалованЬя вЪ

читЪ до такой степени умереті) вЪ одномЪ и воскреспутЬ вЪ другомЪ, что—

годЪ, началЪ намЪ комментироватЬ „ В е согопа". Но вЪ сущности онЪ былЪ та-

трудно выразитЬ! Когда бывало вЪ дЪт-

коп-лсе учеппкЪ,

ствЪ я пзЪ рукЪ давалЪ коровЪ огромные лопухн травы—между нами было

этимЪ сказаті), что ученые также толЬко ощупываютЪ камни термЪ Діокле-

все-таки взапмное пониманіе. Еіі пріятпо сЪЪстЬ, а мнЪ пріятно еіі датЬ. Но когда умершій ЦицеронЪ закатываетЪ

тіаны и виллы Адріапа; но далЪе этого проникпутЬ вЪ античныіі мірЪ—и они не пропикаютЪ,..

передЪ мною періодЪ вЪ 1 3 строкЪ...— точпо меня ставятЪ на колЪни, п ни-

ОнЪ умерЪ. А по умершему судитЬ о живомЪ возможно-ли? Или еще бо-

чего болЬше! ровпо болЬше пичего! Ни сочувствія, ни понимапія.

лЪе: „изверженіе" христіанства до такой степенп засыпало насЪ новыми

Конечно, это мое ученическое сердце говоритЪ. Но я твердо помню, вЪ

чувствами, другими понятіями, оно родило вокругЪ нашего ,,я" такоіі орга-

университетЪ, что когда почтенпыіі русскій профессорЪ сЪ нЪмецкою фами-

нпзмЪ, сквозЬ которып ничего античпаго пробптЬся не можетЪ. Л а в а Везу-

ліеіі сталЪ намЪ комментироватЬ

вія сожгла все лсивое вЪ ПомпеЪ. Я з ы -

виллы

„Ве

какЪ п

мы. Я

хочу

согопа", самую зиаменптую (по его словамЪ) рЪчЬ Демосѳена, то и онЪ сеп-

ческое чувство, едва подходя къ стіанину, до такоіі-же степенп

часЪ-же, сЪ самаго начала и до конца курса, кЪ веспЪ, интересовался самЬ вЪ себЪ и самЪ про себя тоже однимн аористами и {и1иг'ами, разными частицами „ап", „іі" и проч., и не толЬко

гастся вЪ немЪ, что для физическаго созерцанія остается толЬко зола.

не

лЪе лЪтняя, и душа

интересовался

античнымЪ

міромЪ,

Прежде всего, ихЪ жизнЬ ихЪ

хрисжи-

была 6 о -

тоже

была 353

болііе ліэтняя, чѢмЪ наша. Я замЬтилЪ, что грекн и нталЬянцы все равно строптЬ теперЬ себЪ жнлнща знлпіія,

денЪ внутрЬ дома какЪ его органнческая частЬ. Но главное—свЬтЪ сверху. Не могу я постигнутЬ необорнмоіі по-

какЪ вЪ ПетербургЬ и ЛондонЬ. Европеііцы на МанилЬЬ (я видалЪ на картинкахЪ) имЪютЪ тЬже огромныя ка-

требности христіанЪ закрыватЬся отЪ прямого солнечнаго свЬта, выражающагося вЪ верхнеіі драпировкЬ оконЪ. Ѵ

менныя зданія. Во флоренціи въ средніе вЬка, кажется, строили зданія ещ,е

насЪ, напримЪрЬ, вЪ ПетербургЬ и безЪ тогосвЪту мало,ііэтотЪничтожныіісвЬтЪ

болЪе масснвныя (раіагго РіШ и Зѣгоггі), чЪмЪ мы теперЬ. Д у ш а стала массив-

еще загороженЪ домами ѵіз-а-ѵіз; всЪ это чувствуютЪ, в с Ь радп этого стре-

ною, тяжелою

мятся

у хрнстіанЪ. Я

думаю,

вЪ четвертын

іі

пятыіі

этажъ;

КапнЪ, убивЪ Авеля, тоже почувствовалЪ нужду строитЬ каменныя дома.

но даже н вЪ первомЪ этажЬ, и в Ь бел1)-этажЪ, гдЪ свЬтЪ вЪ окно идетЪ

,,ТеперЬ каждыіі, кто встрЬтитЪ меня— убЬетъ", сказалЪ онЪ, затрепетавЪ, Бо-

каіюн-то мутныіі, отЪ земли, всю верхнюю половину окна задЬлываютЪ гар-

г у . — „ у б и в ш е м у Каина—отомстится

вЪ

динамн, занавЪсками, полотняными, без-

семеро". Д у ш а христіанина—грЬшная (по сознанію), к а ю щ а я с я . — „ Я стою на

конечно пылЬными тряпками, кружевами, тюлемЪ; не хотятЪ свЬта отЪ солн-

покаянноіі молитвЬ, а онЪ меня въ это

ца, а хотятЪ его отраженнымЪ или отЪ

время и хватЬ

земли, или

камнемЪ

изЪ-за

угла;

отЪ стЬны

противополож-

лучше построю крЪпкііі домЪ и уже вЪ немЪ помолюсЬ основателЬно". ВсЪ

наго дома. Е щ е два слова. Окна у

стали боятЬся другЪ друга, не довЪрятЬ.—„Мы всЪ каемся; ну, такЪ ужЪ

рЬзываютЪ средніою частЬ передней стЪны комнаты; задняя стЪна и боко-

все равно, убЬемЪ—а потомЪ покаемся".

выя прорЪзаны дверЬмн. ТакимЪ обра-

Чувство трепета за себя п неуваженія кЪ другому, неуваженія вообщекЪприродЪ человЪческой („павшеіі"), неустра-

зомЪ глазЪ, куда ни обратится, видптЪ кусочки стЬны, вырЪзки. И х Ъ мы з а клеиваемЪ обоями, обыкновенно—цвЪт-

насЪ

про-

нимо изЪ

христіанина, и потребностЬ

ными, но какого рода? З т о — н е

хорошаго

замка, цЪпной

цвЪты, даже не существующіе, а выду-

собаки,

по-

живые

стояннаго націоналЬнаго войска н ш а § -

манные. ТакЪ, тянутся какіе-то

па сЬагЬа ІіЬейаШш, какЪ обезпеченія противЪ разнообразныхЪ укусовЪ со-

ни изЪ Азіи, ни изЪ Европы, и какіето цвЬты, тоже ни откуда взятые. Мы

сЪда, стало бытовою

пснхилогическою особенностЬю

нуждою,

ихЪ рисуемЪ, чтобы не заклеитЬ стЪн-

задачею

ныхЪ вырЬзокЪ бЬлой или

сЬрон

магоіі, что уже совершенно

некрасиво.

исторіи. Жилища вЪ ПомпеЬ

листы,

бу-

имЬютЪ лЪт-

Мелсду тЪмЪ передвинемЪ окно кЪ вер-

нюю психологію, воздушную, довЬрчи-

х у , подведемЪ его подЪ потолокЪ, нлн

вую. „ Е с л и даже

ближе къ потолку. Компата

обокрадутЪ,

то ужЪ

получится

лучше внезапно: не стану-же я всю жизнЬ готовитЬся кЪ этому". ВЪ жили-

какЪ углубленіе, она будетЪ имЪтІ) необыкновенно цЬл1)ныіі видЪ, получится

щахЪ много воздуха. СвЪтЪ шелЪ свер-

сплошное нолотно стЬны для

ху. На дворЬ и вЪ тоже время вЪ жи-

ноіі живописи, для разстановки картинЪ,

лищЪ собнралась дождевая

т. е.

глаза не

вве-

ружу („смотрЪтЬ въ окно",

вода,

дворЪ, крошечныіі и узкій, былЪ 354

возмож-

будутЪ искатЬ смотрЪтЬ

на-

„зЪватЬ по

сторонамЪ улицы") и нсихологія жителей дома получитЪ большую уютностЬ, обращенностЬ къ себ^Ъ и къ другимЪ жителямЪ дома, болЬшую взаимную сцЪпленностЬ и интимностЬ. ,,МнЪ нЪтЪ дЪла до того, что внЪ дома; но до того, что внутри дома, мнЪ естЬ горячее дЪло". ВесЬ характерЪ разговоровЪ, какЪ и теченіе мыслеіі, получитЪ вЪ комнатЪ такого устроііства другое содержаніе и лучшее направленіе, болЪе мягкое и внутреннее, и дружеское. ЗамЪчательно, что уже теперЬ, при нижнемЪ или боковомЪ свЪтЪ, дружеская бесЪда днемЪ невозможна. Мы хорошо бесЪдуемЪ, бесЪда у насЪ лЬется толЬко ночЬю, когда вовсе нЪтЪ свЪта со стороны, сЪ улицы, этого непріятнаго, дряблаго, не столЬко солнечнаго, сколЬко площ,адного свЪта. Дома вЪ ПомпеЪ всЪ не велики и для каждой семЬи, съ прислугоіі, былЪ свой домЪ. З т о черта независимости, это вытекаетЪ изЪ независимости и вЪ свою очередЬ поддерживаетЪ ее. Мы всЪ—жилЬцы, т. е. странствующія особы, скорЪе „жмемся'' на свЪтЪ, чЪмЪ живемЪ на свЪтЪ. ДомЪ у насЪ—муравеііникЪ. З т о всегда НоевЪ ковчегЪ, по сЪ краіінимЪ недружелюбіемЪ его жителеіі. Мы и страшно замкнуты, какЪ КаинЪ послЪ убійства, и столЬ-же страшно обусловлены, стЪснены, зави•симы. ОтЪ кого я не завишу? ВЪ дЪтяхЪ я завишу отЪ педагога и гимназіи, въ семЬЪ и бракЪ—отЪ священника, вЪ трудЪ—отЪ департамента и конторы. ТолЬко когда я засыпаю, блаженно чувствую, что до утра отлетЪли всЪ зависимости. Несмотря на то, что цезари страшно сжали РимЪ, эта сжатостЬ была болЪе историческою, т. е. она болЪе вошла в ъ исторію и описывается въ исторіи, чЪмЪ проникла вЪ бытъ. В ъ провинціяхъ римскихъ, въ

муниципіяхЬ, вЪ маленЬкихЪ городкахЪ и областяхЪ, какЪ эта Помпея, шла совершенно независимая жизнЬ, свободная, разверпутая, хохочущая, веселая, дружелюбная, и нимало не угнетаемая императоромЪ. А не угнеталЪ императорЪ, то улсЪ конечно не угнеталЪ ни педагогЪ, ни гимназія, ни полицііімеіістерЪ, ни „слулсба" вЪ томЪ тысячеголовомЪ ея развЪтвленіи, вЪ какомЪ мы ее зпаемЪ сеіічасЪ. ВнутрЬ дома былЪ у нихЪ введенЪ маленЬкій садЪ. ТакимЪ образомЪ воздухЪ, человЪкЪ и растенія перемЪшивалисЬ, и земля (почва) и каменЬ тоже перемЪшивалисЬ. у насЪ цвЪты вЪ комнатахЪ имЪютЪ болЪе декоратпвное, нежели физіологическое значеніе, и это до такоіі степени, что ихЪ болЪе и болЪе теперЬ замЪняютЪ высушенными листами палЬмЪ, искусно связанными и прикрЪпленными также къ высушеннымЪ стволамЪ ихЪ. З т а сухая ботаника, конечно, мало чЪмЪ отличается отЪ дурного вЪника и если „цвЪты вЪ комнатахЪ"' стали переходитЬ вЪ него, то отЪ того, что и сЪ самаго начала они были только добавленіемЪ кЪ обоямЪ и нЪкоторымЪ ассортиментамЪ меблировки. у насЪ такЪ-же мало потребности вЪ цвЪткЪ, какЪ вЪ полЪ, вЪ лЪсЪ, вЪ путешествіи. Помпея представляетЪ жалкій видЪ, какЪ все разрушенное, какЪ всякіе останки. Я упомяну толЬко о росписи стЪнЪ. Непріятную сторону нашихЪ комнатЪ представляетЪ ихЪ краііняя пестрота. Мы ее переиначиваемЪ, дЪлаемЪ такЪ и дЪлаемЪ иначе, и все остаемся недоволЬны, не замЪчая, что намЪ не нравится въ сущности самая пестрота, а не способЪ запестрЪнія. ВЪ ПомпеЪ стЪнная живописЬ показываетЬ высочаіішііі цЪлЬный вкусЬ. Вся стЪна— ярко красная; это—огромное красное 355

полотііо, п вЪ середппЪ его—малепЬкая сценка, летящій Меркурііі, охотящался Діапа, нлн мирная спена нзЪ Одиссен. ГлазЪ не разбЬгается, вниманіе не дробится, оно ничего не пін,етЪ, потому-что все прямо передЪ собон находитЪ. Илн еще: стЪна вся черная^— и среди ея живоіі цвЪтокЪ, желтое съ пунцовымЪ, бЪлое съ лиловымЪ. З т о сообщало комнатамЪ удивителЬное едннство плана и настроенія. ИзЪ зданій меня занялЪ одині) храмЪ Аполлона, сеіічасЪ-же по входЪ вЪ Помпею. ХрамЪ Аполлона!!! Я вошелЪ вЪ него пораженныіі, удивленный. З т о уже не былЪ профессорЪ изЪ нЪмцевЪ, читавшііі вЪ МосквЪ „ В е согопа" Демосѳена; это было кое-что, вЪ останкахЪ, вЪ обломкахЪ, но однако кое-что столЬ-же живое, конкретное, какЪ листокЪ, зеленыіі и душистыіі, оторванныіі отЪ неизвЪстнаго дерева и попавшііі вамЪ вЪ руки. Чтобы почувствоватЬ контрастЪ, я сталЪ чнтатЬ: „ Д а воскреснетЪ БогЪ п расточатся врази Е г о " , любимую дЬтскую мою молитву, которую бывало всегда торопливо читалЪ въ банЬ, когда няня или матЬ, мывшія меня, на минуты выіідутЪ вЪ передбанникЪ. По нашеіі домашнеіі вЬрЪ, баня (единственное мЬсто, гдЪ никогда нЪтЪ образа) псполнена нечистоіі силы, а нечистая сила особенно опасна для неразумныхЪ и неопытныхЪ дЬтеіі, и оставаясЬодинЪ— я прямо испытывалЪ ужасЪ бытЬ схваченнымЪ и куда-то унесеннымЪ, но вЪрилЪ всегда вЪ несокрушимостЬ „ Д а воскреснетЪ БогЪ". ВЪ храмЪ Аполлона, сЪ сохранившимся алтаремЪ, жервенникомЪ, омфалосомЪ—я зачиталЪ ее же. СлавянизмЪ и грецизмЪ смЪшалисЬ, встрЪтилисЬ. ,,А вотЪ здЪсЬ стоялЪ квадрантЪ", сказалЪ мнЪ гидЪ. — „Что"і^—„КвадрантЪ, солнечныіі кругЪ, 356

раздТзлепный иа градусы". З т о было передЪ алтаремЪ, на боковомЪ перистилЪ, сзади жреца и передЪ глазами народа.—^„Боже! БЪ самомЪ дЪлЪ, вЪдЬ АполлонЪ—не статуя, какЪ мы привыкли его представляті) себЪ, а—Солнце, и до статуи красиваго юноши, подЪ которымЪ почему-то подписано А п о л .'ЮнЪ—греки поздно дошли, и уже это былЪ (іесасіепсе, вырожденіе". ВЪ самомЪ дЬлЬ, я стоялЪ въ храмЪ Солнца. Невольно я вспомнилЪ одно мЬсто изЪ пророка Іезекіпля: , , И сказалЪ мнЬ Г о сподЬ: поіідн, посмотрп, что дЪлаютЪ израилЬскіе мужи вЪ ІерусалпмЬ: онн всходятЪ на крышу храма и, обратпвшисЬ кЪ Солнцу—кадятЪ ему, и подносятЪ свЪжія древесныя вЪтвп кЪ носу и обоняюгЪ ихЪ", СвязалЬ я сЪ этииЪ и свое давнее недоумЪніе: отчего солпцс не гаснетЪ. ВЪдЬ ужЪ оно сотворено (по ученымЪ) милліоны вЪковЪ назадЪ, да и вообще оченЬ давно сотворено. КругомЪ атмосфера—ледяная, до 20()° мороза (между-звЬздная). Ну, какЪ вЪ милліонЪ лЪтЪ не остынутЬ, не выхолодЪтЬ, не выгорЬтЬ?! Невозможно, пикакоіі гипотезоіі нелЬзя обЪяснитЬ, и никакоіі обІэемЪ матерЬяла не выстоитЪ. Но ест]) передЪ намп одинЪ фактЪ, а не гппотеза, обіэясняющая температуру солнна, не толЬко не угасающаго, но и не остывающаго ни на одинЪ градусъ, сравнителЬно положимЪ сЪ X V в. по Р. X . и даже сЪ I в. до Р. X . Т ы , читателЬ, также тепелЪ сеіічасЪ, какЪ и когда родился, и я вЪ 4 8 лЬтЪ имЬю ту-же температуру 37", какЪ и моіі двух7)-лЬтнііі сынЪ и Ѵз годовалая дочЬ. Мы не стынемЪ. ТолЬко живое не стынетЪ, его законЪ—отЪ начала и до конца сохранятЬ ту-же температуру, различную для каждаго существа, не одну для лягушки и ласточки, но и для ласточки и для лягушки постоянную. ВЪ

то-же время я вЪчно лучеиспускаю изЪ себя теплоту, теряю и пе теряю ее

на немЪ собственно стоялЪ храмЪ, сЪ колопнами, квадратнып, гдЪ соверша-

Это естЬ полная

лосЬ

вмЪстЪ это

естЬ

единственная параллелЬ живому

теплу

богослуженіе.

Но

этомЪ, опятЬ занимая

вЪ

храмЪ

переднее

мЪсто,

солпца, живому, читателЬ—это замЪтЬ-

стоялЪ еще квадрантЪ, чутЬ-чутЬ возвы-

те! Если вы натопите вЪ комнатахЪ печЬ до 20°, вы заболЪете отЪ нежи-

шенныіі, и обнесенныіі сплошной мраморной стЪноіі, высотою четвертеіі в'Ь

вого, отЪ механическаго ея жара, хотя 6ы поздухЪ былЪ совершенно чистЪ,

пятЬ, сЪ отверстіемЪ—проходомЪ кЪ народу. Посреди его стоялЪ камениыіі

комната отлично вентилирована, трубы

кубЪ, для жертвоприношенііі

пе закрыты. Вы

другого, но и мЪстомЪ своего

почувствуете

необЪ-

или чего положе-

яснимую дурноту всего тЪла, темноту.

нія и видомЪ

Между тЪиЪ лЪтняя, солнечная, ж и в а я теплота безболЪзненно выносится,

поминающііі нашЪ престолЪ. Около лЪвой стЪны этого алтаря, нЪско.іЬко па-

доходя до 2 5 — 2 8 градусовЪ. МірЪ без-

задЪ, помЪщался

конеченЪ, ВогЪ—безконеченЪ во всемогуществЪ, п какЪ китЪ непохонѵЪна

ческое изображеніе солнпа-же, толЬко другое, чЪмЪ квадрантЪ, вЪроятно при-

пнфузорію и одиако естЬ и китЪ, и ин({іузорія; ВогЪ вЪ мірЪ могЪ разлитЬ

крытое неболЬшимЪ балдахиномЪ, и на которое вЪ свое время возливался елей.

могущество жпзни вЪ вндЪ капелЬЗвЪздЪ, искрЪ бытія, огромныхЪ для

„ Д а , если солпце—толЬко распаленныіі до красна каменЬ, какими у насЪ вЪ

насЪ, малыхЪ—для Него, невозможныхЪ

КостромЪ

и однако сущихЪ! СЪ этой-то точки зрЪнія и израильтяне, кадившіе солнцу,

то конечно все это, и мраморЪ, и колонны—ужасныіі вздорЪ; но если естЬ

пе какЪ богу, но какЪ полу-богу, какЪ ангелу вЪ тверди небесной—возиожны,

животворящее солнце?.. Но естЬ-ли"? ВЪ сущности мірЪ такъ и остается ^

да и я посиотрЪлЪ

до сихЪ порЪ загадкоіі,и если мы (че-

на

лона" с ъ нЪсколЬко

„храмЬ Апол-

иноіі

точки

зрЪ-

своимЪ совершенно

омфалосЪ,

па-

аллегори-

нагрЪваютЪ для банЬ воду,

резЪ науку) знаемЪ одежду

вещей,

то

нія. Я подошелЪ кЪ омфалосу, вЪ лЪвомЪ у г л у алтаря, и дотронулся до не-

не знаемЪ души вещеіі, Можно отлично знатЬ разстояніе солнца отЪ землп,

го рукоіі.

обЪемЪ его, вЪсЪ его, и не

„КакЪ

все

странно,

Боже!

знатЬ

со-

Воже, до чего это прошло!! а—было!!! И алтарЬ, и въ самомЪ І:$ІЛЬ жертвен-

вершенно, естЬ-ли оно каменЬ горящііі или живое теплое существо? ВЪ Не-

никЪ, все напоминаетЪ даже наше, ибо

аполЪ, вЪ АкваріумЪ, я увидЪлЪ очеиЬ

народа

отЪ

страшныя морскія

жреца, слушающихЪ богослуженіе

это-же и тутЪ

отЪ

разрушали во мнЪ всЪ ранЪе

самого

отдЪленіе

богослуженія,

богослуженія...

Аполлону"! крыши. На

которыя бывшія

представленія о живомЪ. И з Ъ многихЪ диковинокЪ вотЪ одпа: вЪ морскоіі во-

ВесЬ планЪ храма сохранплся, кромЪ

существа,

неболЬшоіі

площадкЪ

дЪ виласЬ солоиинка, роятно—жидкая,

прозрачная,

словомЪ—тоже

вЪвода

выложенЪкаменный помостЪ—этодворЪ, гдБ толпился народЪ. ВЪ переднеіі его

или какЪ студенЬ, но толЬко отдЪленная отЪ толщи осталЬноіі воды. Она

сторонЪ, занимая совсЪмЪ неболЬшое мЪсто, поднимался улсе значителЬно,

бы и не была видна, еслиб^Ь не слЪдующее: вЪ соломинкЪ этоіі происхо-

аршина на 17^, слЪдующііі

дило непрерывпое,

помостЪ и

вЪчное

движеніе-— 357

свЪта! Кто училЪ физику, знаетЪ свЪтЪ ГейслеровыхЪ трубокЪ, сЪроватый, фосфористый, вЪчно внутренно движущійся, волнуюш,іііся. ВотЪ такоіі-же точно по характеру свЪтЪ, пулЬсомЪ (какЪ пулЬсЪ крови) пробЪгалЪ и по неподвижноіі вЪ водЬ змЪистоіі соломинкЪ. КакЪ это не похоже на корову! иа меня! какЪ я—не похожЪ на солнце, чудовищное, сферическое, милліонЪ лЬтЪ пулЬсирующее огнемЪ и свЪтомЪ. Но можетЪ бытЬ все это такЪ, а можетЪ бытЬ—не такЪ. Если „не такЪ", греки городили чудовищный вздорЪ. ВсеосталЬное вЪ ПомпеЬ вЪ сущности не интересно, т. е. все однообразно, какЪ и дома вЪ нашихЪ городахЪ. Они жили легкоіі лЬтней жизнЬю, имЪли лЬтнюю психологію, польЬовалисЬ хорошимЪ расположеніемЪ духа, какЪ мы на дачЪ и на минералЬныхЪ водахЪ. ИмЪли свои заботы, не столичныя, не страшныя и свои маленЬкія провин,іалЬ-

ныя удоволЬствія. Д а , еще интересно: это древняя базилика, т. е. судебное мЪсто, гдЪ производилосЬ разбирателЬство дЬлЪ и произносился приговорЪ. ИзвЪстно, что базилики эти дали планъ христіанскихЪ храмовЪ. ПослЬ паденія имперіи и даже ранЪе, по перемЬнЪ религіиимператорами,эти базилики прямо занималисЬ христіанами, и безЪ всякихЪ передЪлокЪ, черезЪ простое внесеніе креста Господня, становилисЬ христіанскими церквами. ДЬііствителЬно, обычная теперешняя католическая церковЬ естЬ просто базилика, древнііі ,,окружноіі судЪ", но куда внесено все новое, новыя вещн, символы, и вошли новые люди. Я все это зналЪ изЪ исторіи, но было вЪ высшеіі степени интересно все это увидЪтЬ воочію. Вообще, путешествуя по Италіи— дотрагиваешЬся рукою до исторіи; тогда какЪ сидя дома, толЬко думалЪ о неіі. В.

РозшювЪ,

Т ' Г 0 ]1 11 к л

ГАНСЪ ф О Н Ъ МАРЗ *). Я 8НАЮ въ Европѣ музеи и галлѳреи, способные до такой степени нагонять тоску, что мпого лѣтъ спустя, вы не можете безъ зѣвоты 0 нихъ вспомнить. И какъ будто даже безъ особеннаго основанія: въ нихъ много хлама, но есть зато и превосходныя вещи, есть много знаменитыхъ именъ. Такія галлереи, какъ на грѣхъ, безконечно велики и, чѣмъ онѣ больше, тѣмъ тоскливѣе. Мнѣ кажется, что самая тоскливая изъ нихъ—дворцовая галлерея въ Щлейсгеймѣ, деревенькѣ въ окрестностяхъ Мюнхена. Боже мой, чго это за невѣроятнѣйшая скука! Въ прелестномъ снаружи и на половину уже испорченномъ внутриувеселительномъ замкѣ баварскихъ курфюрстовъ конца 17-го вѣка развѣшано что-то около 1500 картинъ. Идешь по мрачнымъ, полутемнымъ заламъ п рѣшительно теряешь надежду дойти когда-нибудь до конца. А со стѣнъ косятся на васъ съ недовольнымъ видомъ маленькіе „великіе мастера" и большіе „маленькіе мастера", нѣмцы, голландцы и итальянцы. При этомъ отлично сознаешь, что у себя дома съ удовольствіемъ повѣсилъ-бы любого изъ нихъ на *) Гансъ фонъ Марэ (Напз ѵ. Магёев) род. въ 1837 г. въ Эрбвльфѳльдѣ, ум. въ 1887 г. въ Римѣ.

стѣнку, любовался-бы нмъ и, можетъ быть, не безъ скрытаго кокетства показывалъ-бы своимъ пріятелямъ. А тутъ скорѣе бѣжишь мимо, тольки бы обѣжать всѣхъ и выбраться на свѣжій воздухъ. Помню, что я отправился сюда изъ-за знэменитаго оригинала Веласкеца—небольшаго Оливарѳса на бѣлой лошади и изъ-за огромнаго несомнѣннаго Тинторетто во всю стѣну въ дворцовой капеллѣ. Въ Оливаресѣ пришлось сильно разочароваться, а холстъ Тинторетто оказался совершѳной чернотой. По крышѣ, съ которой виднѣлся весь стрижѳнный садъ, я попалъ въ отдѣльныП флигель дворца и тутъ увидѣлъ нѣчто совершенно неожиданное. Прежде всего бросилась въ глаза большая фреска съ густой, бархатной, дивной жнвописью. Живопись до того не походила на то, чѣмъ былъ набитъ весь дворецъ, что казалось будто она по ошибкѣ сюда попала. Со стѣнъ глядѣли обнаженные люди, мужчины, женщины, старики и дѣти. Какимъ-то чуднымъ покоемъ и м»ромъ вѣяло отъ людей и отъ природы, окружавшей людей. Ни одного рѣзкаго движенія, ни одной безпокойной линіи. Люди стояли подъ открытымъ небомъ, сидѣли у ручья, лежали подъ деревомъ, глядѣли въ воду, какъ въ зеркало. Странные мечтатели, счастливые жители невѣдомаго

острова, влюблепные въ сіюго іірітроду, слішшіеся съ нею въ одпо цѣлое и постигшіо до конца ея сокровенпый смыслъ, разгадавшіе ея тайну. И, казалось, что мастеръ, который въ состояніи былъ создать іі эту природу, и этііхъ людей, самъ долженъ быть такимъже мечтателемъ самъ долженъ быть причастнымъ тайнѣ. Этотъ мечтатель—Гансъ фанъ Марэ. Какая ужасная иронія судьбы, что нмя одного изъ лучшихъ мечтателей человѣчества,—ихъ было такъ немного,—до сихъ поръ, пятнадцать , лѣтъ спустя послѣ его смерти, пользуется такой ничтожной извѣстностыо, а сколько громкихъ именъ современниковъ можно былобы вычеркнуть изъ лѣтописи искусства! Какой позоръ для Мюнхена, для Германіи, для Евроны! Марэ явился въ такой моментъ, когда никто его не могъ понять. Начиная съ конца шестидесятыхъ годовъ, лучшіе художники бросились искать правды. В ъ Германіи создаютъ свои шедевры Менцель, Лейбль, Либерманъ и Удэ. Не только публика, но п эти художники не могли оцѣнить тогда] значенія того, что задумалъ въ своемъ уѳдиненіи въ Римѣ Марэ. Онъ перешагнулъ уже тогда вмѣстѣ съ Росетти, Пювисомъ и Беклиномъ черезъ все то гпгантское пустынпое поле, которое пришлось пройти борцамъ за правду и въ концѣ котораго еіце никто не видѣлъ въ то время т ѣ нистой рощи съ вѣчной зеленью, съ журчащими ручьями, съ поющими дпковинными птицамп. Это священная роща мечтателей, въ которую позже вступили и юные поэты съ Бердслей во г л а в ѣ . „Учиться видѣть—это все", говоритъ Марэ. Нельзя передавать извѣстный предметъ такъ, какъ онъ есть, какъ его видитъ всякій, а надо его вобрать въ себя и затѣмъ создать вновь изъ себя. Онъ намѣчаетъ уже иринципъ новѣйшаго индивидуализма задолго до найденной впослѣдствіи формулы. Способность творить изъ себя п есть главная особепность искусства Марэ. Онъ былъ не только противъ копировапья природы, но даже противъ модной погони за передачей впечатлѣпія, противъ импрессіо-

низма. Опъ завѣдомо отбрасываетъ всякоо сяучайпоо впечатлѣніе па томъ осповапіи, что только при помощіі огромнаго жизпеннаго запаса такихъ впечатлѣній п притомъ полной переработки ихъ можно притти къ единому и обобщенному. Только обобщеніе способно приблизить пасъ къ тайнѣ, можетъ помочь намъ хоть нѣсколько прігаоднять роковую завѣсу. Опъ не рисуетъ поэтому случайнаго человѣка, данпаго человѣка, а человѣка вообще. Его не иптересуетъ проблема свѣта, такъ какъ свѣтъ уничтожаетъ форму, мѣшаетъ выражать съ полной ясностью все ея содержаніе. Е г о занимаетъ лишь незыблемая, независящая отъ случайнаго момента фор.ма. Е г о идеалъ—найти возможно полное содержаніе формы бытія вещей. И Марэ не нужно было ни сюжета, ни разсказа, ни того, что принято обыкновенно называть содеряіаніемъ художественнаго произведенія: единственное содержаніе его картинъ—человѣкъ въ просіпранствѣ—(іег Мепзсіг іш К а п т . Онъ выражалъ этимъ путемъ свои сложнѣйшія мысли и тончайшія чувствованія. Лучшее, что онъ сдѣлалъ—это триптріхъ „Геспериды". Е д в а - л и онъ самъ придумалъ это названіе: раньше картина называлась; „собиратели апельсиновъ", а еще рапьше, навѣрное, ннкакъ не называлась. То, что писалъ Марэ, не подлежитъ занесенію въ каталогъ на общепринятыхъ основаніяхъ. Да и какъ назвать мечты поэта о несуществующихъ краяхъ и несуществующихъ людяхъ? Репродукція съ этой вещи не дастъ, къ сожалѣнію, представленія о неземной поэзіи, вылившейся въ ней. Я видѣлъ ее десяткп разъ, знаю въ ней наизустъ каждый клочекъ и отъ души посовѣтовалъ-бы каждому, кто любитъ поэзію и живопись, если ему случится побывать въ Мюнхенѣ, пожертвовать часа два на поѣздку въ ПІлейсгеймъ; онъ въ этомъ не раскается. Живоиись этой вещи— одна изъ высшихъ точекъ, до которыхъ доходила гармонія красокъ. Описать божественную красоту этого сумеречнаго перламутроваго неба, переливающаго розовыміі, голубыми, зелеповатыми и фіолетовыми тонами,

удивительный синій тонъ горъ, необычайный темно-коричневый тонъ стволовъ, оранжевыхъ апельсиновъ и зеленовато - сѣраго тѣла я не въ состояніи. Замѣчу только, что другой триптихъ, такъ называемое „сватовство", немногимъ уступитъ первому, также какъ и „охота Діаны" и оба варіанта „золотого вѣка".

При жизни Марэ ни разу не улыбнулось счастье быть признаннымъ: кромѣ двухътрехъ друзей его никто не понималъ. Между тѣмъ онъ ясно сознавалъ все свое значеніе и чувствовалъ, что когда-нибудь оцѣнятъ то, что создано имъ. Онъ говоритъ въ одномъ изъ писемъ къ своему лучшему другу Фидлеру: „ Я зпаю, что то, что несвязано съ немедленнымъ успѣхомъ, кажется свѣту сумасшествіемъ. Надо терпѣть и терпѣть"

Съ технической стороны живопись Мар.э „сдѣлана" съ полнымъ отсутствіемъ того, что зовется мастерствомъ. Она лежитъ буграми, Разъ только, незадолго до его смерти, доходящими часто до настоящей скульптуры судьба, казалось, ему улыбнулась: въ Римъ и залита сверху лакалш, дающими ей видъ пріѣхалъ Луи Гурлптъ и былъ совершенно майоликовой поливы. Онъ одинъ изъ первыхъ раздавленъ тѣмъ, что онъ увидалъ у Марэ. вернулся къ ѣ е т р е г а кватрочентистовъ и Онъ насилу уговорилъ его отдать картины почти все, что отъ него осталось, написано для спеціальной выставки въ Берлинѣ. Марэ этимъ способомъ Его фигуры почти сплошь такъ свыкся съ ними, что безъ слезъ не могъ грѣшатъ въ рисункѣ; руки и ноги часто со- разстаться съ лучшимъ, что нашлось въ его вершенно сбиты и тѣмъ не менѣе я ни на мастерской. Выставка не имѣла никакого мипуту не задумаюсь причислить его къ успѣха. Да?ке не было брани: ея просто не большимъ рисовальщикамъ. Онъ мѣсяцами замѣтили. Жизнь Марэ, надорванная, достиги годами работалъ надъ одной вещью и въ шая уже тахішіші'а положеннаго ей страпоискахъ за главнымъ, за формулой своей данія, оборвалась тотчасъ-же послѣ этой выгрезы, за широчайшимъ обобщеніемъ,'легко ставки. Умеръ одинъизъвеличайшихъ поэтовъ утрачивалъ контуры отдѣльныхъ частей. За- человѣчества и величайшій живописецъ Герто во всемъ современномъ искусствѣ, кромѣ , маніи. Пювпса, я не знаю художника, который до Когда-то я недоумѣвалъ, какъ мояшо потакой степени владѣлъ - бы общей красотой мѣщать эти шедевры здѣсь, въ деревушкѣ, нужнаго ему движенія, который-бы такъ близвъ этомъ холодномъ дворцѣ, во флигелѣ, въ ко умѣлъ подходить къ своему собственному которыѲ можно попасть только по крышѣ, идеалу линій. Вообпі;е надо быть осторожкогда мѣсто имъ въ Пинакотекѣ. Однако танымъ, когда вопросъ идетъ о такъ называекова была воля Фидлера, наслѣдовавшаго мыхъ недочетахъ въ рисункѣ у большого хуотъ покойнаго друга в с ѣ его сокровища. дожника съ одной стороны и о корректномъ Теперь, когда я въ послѣдній разъ былъ рисункѣ какого-нибудь академика—съ друвъ Шлейсгеймѣ, я попялъ, что это лучшее, гой. Я знаю нѣсколько такихъ «безграмотчто можно было сдѣлать. Онъ всю жизпь пыхъ> рисунковъ, которые перетянутъ на в ѣ былъ одинокъ; пусть и здѣсь онъ останется сахъ исторіи академическую грамотность вдали отъ всего. Кто захочетъ, придетъ и всѣх:ъ временъ и народовъ. увидитъ его и здѣсь. У Марэ есть рисунки, напоминающіе великихъ мастеровъ возрояеденія. Мнѣ вспоИгоіѣ Грабарь. минается, напр., его картонъ въ Шлейсгеймѣ—„Слава". Вотъ, г д ѣ сказался рисовальщикъ! і ) Ом. К а г і V . Р і й о И . Аиз йег ѴѴегкзІаи еіпез КііпзИогз. Егіппогипееп ап сіѳп Маіег Напз ѵ. Магёез аив (Іоп ^аіігеп 1880 - 8 1 ипа 1884—85. ЬихетЬиге 1890.

') Нап8 V. Магёез. беіпет Сопгай Ріесііег. Мііпсіі. 1889.

Апсіепкеп

^еѵійтеі ѵоп

89,

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ВЫСТАВКА ВЪ М У З Е Ъ ДРЕВНОСТЕЙ И И С К у С С ГВЪ, ВЪ КІЕВБ. Кіевъ по преимуществу центръ археологическій. Совокупность предметовъ, имѣіощихъ отношеніе главнымъ образомъ къ древней топографіи города и его окрестностямъ,—вотъ цѣль, къ которой направлены стремленія ученыхъ археологовъ. Памятяики, археологическіе въ узкомъ смыслѣ слова, какъ-то курганныя находкн, монетвые клады и вообще предметы, имѣющіе въ большияствѣ случаевъ ничтожное художествепное значеніе, но носящіе на себѣ опредѣленные признаки принадлежности къ какой-либо мѣстпости или къ какому-либо времепи, считаются единственными, достойнымп тщательнаго обслѣдованія. Особенно посчастлпвилось въ этомъ отношеніп предметамъ курганнаго происхожденія и вещамъ великокняжеской эпохи. В ъ послѣдніе годы сдѣлалось даже какішъ-то почетнымъ спортомъ собирать предметы до-монгольскаго періода и—оііять-таки въ узко коллекціонерскихъ рамкахъ — ц ѣ нится не художественная сторона памятника, а лишь степень его рѣдкости. Совершенно иначе обстоитъ дѣло относительно мѣстныхъ памятниковъ искусства в ъ собственномъ смыслѣ этого слова. Интересъ къ архитектурѣ, скулыітурѣ и живоішси такъ слабъ, что возможны какіе угодно „реставраціонные" ужасы, пикто не обратитъ на нихъ ни малѣйшаго вниманія. Е щ е многимъ памятенъ фактъ варварскаго иская^енія купола на геніальномъ произведеніи Растрелли — Андреевской церкви; на виду у всѣхъ, почти на дняхъ, былъ изуродованъ Кловскій дворецъ, построенный по чертежамъ того-?ке Растрелли архитекторомъ I. Г . Шейденомъ ( 1 7 4 4 г.). Всѣмъ также памятно, какъ администрація Кіево-Печерской лавры уничтожила рядъ чортретовъ историческихъ дѣятелей—произведенія мѣстныхъ мастеровъ Х У П и начала ХТПІ столѣтій и кромѣ того подымала еще вопросъ объ уничтоженіи замѣчательнаго

9о:

надгробнаго памятника знамѳнитому поборнику православія, князю К. И. Остроя?скому (•{• 1 5 3 0 г.). Немного лѣтъ тому назадъ былъ выброшеяъ великолѣпный рѣзной иконостасъ X V I I столѣтія пзъ Софійскаго собора, а теперь точно т а к а я - ж е участь ожидаетъ грандіозный мазепинскій иконостасъ соборной церкви Кіево-Печерской лавры... Примѣры нодобнаго рода такъ многочисленны, что нѣтъ нпкакой возмоягности ихъ пьречислить, достаточно только сказать, что это совершенно обыденное, никого не оскорбляющее явленіе. Помимо обычной среди нашихъ меценатовъ некультурности и вытекающаго отсюда отношенія къ пскусству, какъ къ спорту, способствуетъ такому пренебрежительному взгляду на мѣстные памятники искусства еще отчасти и то, что высокпмъ искусствомъ у любителей считаіотся единственно пропзведенія Рафаэлей, Рембрандтовъ, Псрудягино, Тьеполо, Донателло, Луки делла Раббіа и др. знаменитыхъ яіивописцевъ и скульпторовъ, I I собственно даже не общеизвѣстныя произведенія этихъ велпкихъ мастеровъ, а тѣ, которыми надѣляютъ, подъ ихъ именемъ, заграничные антиквары тщеславныхъ.но не особенно твердыхъ в ъ пониманіи искусства „знатоковъ". Такое положеніе дѣлъ новольно отраягается па музеѣ древностей и искусствъ и на его выставкахъ. Отдѣлъ допсторическихъ и великокняжескихъ древностей находится въ наплучшемъ состояніи, мѣстная-же старая живопись и вообще пластическіе памятники, не имѣющіе особой матеріальной цѣнности на археологическомъ рынкѣ, разсматриваются какъ неваяіный балластъ, которымъ не стоитъ загромождать музей. И если бы слишкоиъ ужъ много вещей было подобнаго рода; наоборотъ, церковная"!!;ясивопись и рѣзьба, напримѣръ, такъ дѣятельно уничтожалась и уничтоясается до сихъ поръ, что въ настоящее время даже памятники искусства X V I I I столѣтія встрѣчаются довольно рѣдко, не говоря уже о произведеніяхъ временъ болѣе отдаленныхъ.

Доказатольствомъ индиферентнаго отношенія къ дѣлу моя?етъ слуясить такого рода явленіе, довольно хорошо характеризуіощее музей и его порядки: на выставкѣ находится нѣсколько рѣзныхъ барочныхъ статуй—любопытные образцы мѣстной работы, представляіощіе изваянія Богоматери, ангеловъ и святыхъ. Посѣтитель вправѣ думать, что вещи эти принадлежатъ музею, но при ближайшемъ разсмотрѣніи оказывается, что эти немпогочисленныя и единственныя въ музеѣ произведенія рѣзпого мастерства предназначены къ продажѣ, такъ по крайней мѣрѣ гласятъ объ этомъ лаконическіе ярлычки, паклеенные на статуяхъ: „продается". Кто продаетъ, музей или частное лицо— неизвѣстно. А между тѣмъ пріобрѣтеніе подобнаго рода вещей является прямой задачей музея, оправдывающей смыслъ его существовапія. Е щ е гораздо хуже обстоитъ дѣло съ яшвописью. Нѣсколько лѣтъ тому пазадъ изъ Вишпевецкаго замка поступила въ музей серія фамильныхъ портретовъ кн. Вишневецкихъ. Среди этихъ портретовъпервое мѣстоприпадлея«итъ драгоцѣнному изображенііо Дмитрія Самозванца, писанному, повидимому, съ патуры. Умное и красивое, слегка улыбаіощееся лицо этой загадочной ліічпости передапо съ поразительнымъ мастерствомъ. *) Годъ пли два тому пазадъ этотъ первостепенной ваягности историческій памятникъ былъ весь пропитанъ масломъ, а мпогія частности совершенно замазапы реставраторомъ музея. Т а кая-же участь постигла и остальпые портреты Вишневецкаго замка. В ъ особенности сильно пострадали портреты князей Вишневецкихъ, писанные X . I. Вернеромъ въ половинѣ Х Ѵ Б І в., а такяіе довольпо значительно изуродованъ интересный въ историческомъ отношеніи портретъ Дмитрія Корибута кн. Вишпевецкаго. Такого рода положеніе вещей никого не удивляетъ и не возмущаетъ. *) У Киліана и на другихъ современныхъ гравированныхъ портретахъ черты лпца Димитрія по сравненію съ этиыъ портретомъ значптельно измѣнепы къ худшему, такъ что Вишневецкій портретъ занимаетъ исключиіѳльноѳ ыѣсто въ иконографіи самозванца.

Да и стоитъ-ли особенно хлопотать изъ-за какихъ-то портретовъ, писанныхъ какими-то малоизвѣстными или даже совсѣмъ неизвѣстными мастерами? Впрочемт) было-бы не вполнѣ справедливо но отмѣтить, что на выставкѣ самое видно мѣсто отведено все-таки ясивописп. Но зато здѣсь собраны не безвѣстные анонимы, а Есе произведенія корифеевъ, начиная отъ ретушированныхъ портретовъ Крамского и кончая бездарными пародіями на Макарта— Котарбинскаго. В ъ общемъ, впечатлѣніе, получаемое отъ обозрѣнія этого отдѣла, довольно безотрадное. Значительныя пространства заполнены немощнымп академическимихолстами „на'степень художника", которыми обыкновенно академія надѣляетъ провипціальные музеи, имѣя повидимому въ виду благую цѣль—облагораживаніе туземныхъ вкусовъ. Огромные щиты съ рисунками двухъ Верещагиныхъ смѣшаны съдѣтской наивностыо подъ общимъ именемъ. Тутъ въ трогательномъ единеніи находятся эскизы Верещагнпа - иконописца („Изведеніе ап. Петра изъ темницы", „Крещеніо кіевлянъ" и д р . ) с ъ ташкептскими и кавказскими этюдами Верещагипа-этнографа. В ъ лубочныхъ издѣліяхъ мѣстныхъ силъ тоже нѣтъ недостатка. „Дѣвочки съ куклаыи", „Интересныя дыни", „Дивчата" и т. п. персонаяіи, скверно нарисованные и отвратительно раскрашепные, съ самодовольной пазойливостью глядятъ со стѣнъ. Отдыхаетъ г л а з ъ л и ш ь на немногихъ, какъ бы случайно попавшихъ в ъ эти груды хламу, истинно поразительныхъ вещахъ. Одно изъ первыхъ мѣстъ припадлежитъ портрету кн. Н. И. Куракпной—Боровпковскаго (писанъ въ 1 7 9 5 г . ) . Среди работъ Боровиковскаго едвали найдется что-нпбудь равное этому порт рету въ смыслѣ гармонпческой цѣльности и законченности. Такого-же совершенства портретъ неизвѣстной Левііцкаго и женскій портретъ Кипренскаго. Затѣмъ слѣдуютъ — мастерское произведеніе Боровиковскаго, хотя п болѣе обычнаго характера—портретъ Трощинскаго, очаровательный этюдъ-голова молодого человѣка Кипренскаго и интересный портретъ дамы въ голубомъ неизвѣстнаго русска-

го мастера екатернненскихъ временъ. Среди довольно большого количества всщей современныхъ школъ рѣзко выдѣляіотся: иптеросная акварель Врубеля—„Натурщица" и нѣсколько этюдовъ Ге и Рѣпина. Обращаетъ также на себя вниманіе великолѣппое іояшорусское шитье Х Ѵ П іі Х Ѵ І П ст. (Изъ собранія В . Н. и Б . И. Ханенко). Вотъ перечень почти всего, что имѣетъ на выставкѣ художественное зпачепіе. Ст. Яремичъ.

ПО ЕВРОПЪ. Письма о современпомъ искусствѣ. 3. Тотъ, кто хотѣлъ-бы ознакомиться съ молодымъ французскимъ искусствомъ послѣдняго десятплѣтія, напрасно сталъ-бы пскать его по офиціальпымъ выставкамъ: пи въ обоихъ Салонахъ, ни у пастеллпстовъ, нп даже въ „международномъ обществѣ художниковъ" нѣтъ почтп ни одного представителя модернистовъ новѣйшей формаціи. Они в с ѣ ютятся въ знаменитой гце Ьайѣіе у ДіоранъРюэля, Бернгейма и главнымъ образомъ у Волара. Послѣдній является для новѣйшей французской школы тѣмъ-же, чѣмъ нѣкогда былъ Дюранъ-Ріоэль для старыхъ импрессіоонистовъ. Р а з ъ въ годъ молодые художники выступаютъ и публично на „выставкѣ независимыхъ". Здѣсь нѣтъ жіори и, какъ значится въ статутѣ выставки, „ея задача состоитъ въ томъ, чтобы дать возможность художникамъ свободно представить свои произведенія па судъ публики". Само собоіо разумѣется, что это приводитъ къ массѣ самыхъ неожиданныхъ курьезовъ и, напр., на нынѣшпей выставкѣ есть буквально дѣтскія каракули, занумерованныя, какъ и все остальное и попавшія въ каталогъ, насчитывающій благодаря этой доступности свыше 1 8 0 0 нумеровъ. Это своего рода салонъ по ужасающему количеству выставленнаго матеріала. Модернисты выдѣляютъ себя однако въ осо92

бый отдѣлъ и производятъ очень опродѣленное впечатлѣпіе. Достаточпо пройтпсь по нѣсколькимъ з а . ламъ, въ которыхъ опи выставили, чтобы не оставалось никакихъ сомнѣній на счетъ ихъ паціональпости: это могутъ быть только соотечественники Клода Монэ. То здѣсь, то тамъ видишь вліяніе Дегаса, Уистлера, Бенара, но его очень немпого. Дегасъ выродплся въ пастоящее кривлянье на почвѣ композицій, добытыхъ съ помоіцью „Кодака", Уистлеръ—расплылся въ морѣ пошлѣйшаго фюмизма и Бенаръ прсвратился въ оргію эксперимента съ ультрамариномъ и кадміемъ. Доминируетъ надъ всѣми Монэ и его менѣе крупные современппки: Сислэ и Писсаро. Ипые прямо повторяіотъ то, что такъ сильно формулировано Монэ, но повторяютъ его въ безконечно худшей редакціи,—другіе д ѣ й ствительно пробуютъ въ разныхъ направленіяхъ найти какой-нпбудь плюсъ къ формулѣ стараго пмпрессіошізма. Это даетъ поводъ говорить 0 нео-импрессіонизмѣ. Е г о представители утверждаіотъ, что Монэ не исчерпалъ области красочнаго впечатлѣнія, онъ только первый началъ ее разрабатывать іі лишь кое-что успѣлъ намѣтить. Д л я нихъ онъ не то чтобы совсѣмъ устарѣлъ, но просто мало рафиніірованъ, совершенно такъ-же, какъ п Бенаръ. Послѣдній только намѣтилъ шармъ люмпнизма, но не пошелъ дальше грубоватыхъ эфектовъ, которые теперь уже видитъ въ природѣ всякій буржуа. Когда выйдешь изъ большого Салопа на открытый воздухъ и глазамъ становится больно отъ ослѣпительнаго свѣта, отъ яркаго солнца, отъ сочной зелсни, отъ бѣлыхъ дорожекъ, то ясно сознаешь, всѣми свопми чувствами одновременно, какая огромная разница между всѣмъ, только что видѣннымъ въ Салонѣ, и этой настоящей природой. И понимаешь, чего тамъ жадно ищутъ лучшіе изъ молодыхъ импрессіонистовъ. Они готовы пожертвовать всѣмъ, только-бы какъ нибудь подойтп ближе къ этому до сихъ поръ не дающемуся свѣту. И у нихъ дѣйствительпо свѣтлѣе па выставкѣ, чѣмъ въ Салонахъ. Для передачи свѣта они не останавливаются

кп передъ какимн средствами. Есть у нихъ одиа зала, которая вся сплошь кажется сипе(1. Здѣсь выставлены вещи извѣстнаго Синьяка, очень входящаго въ моду Кросеа, Люса и ванъ-Рисселъберга. Послѣдній мнѣ кажется самымъ талантлпвымъ изъ нпхъ и въ его „жепщинахъ на берегу моря" есть чрезвычайно много удачно схваченныхъ красокъ. Опъ паименѣе „синій" изъ этой группы. Синьякъ, отличагощійся наибольшимъ мастерствомъ, успѣлъ уже сдѣлать изъ найденной имъ когда-то гаммы довольно дешевый трафаретъ, по которому безошибочно пишетъ сотни вещей. Ни Кроссъ, ни Люсъ не производятъ впечатлѣнія искреннихъ искателей. Изъ импрессіонистовъ не синей категоріи выдѣляются красочяые Этнеръ и Пюи. Этнеръ пишетъ чистыми красками и его „трюкъ" пе передача свѣта, а возможно большая интенсивность краски. Онъ написалъ „человѣка съ лошадью", освѣщенныхъ заходящимъ солнцемъ, и взялъ совершенно зеленое небо, красную лошадь, желтую траву и желтое тѣло человѣка.—Въ общемъ есть какой-то курьезный намекъ на послѣдніе лучи солнца. Пюи, въ противоположность синимъ импрессіонистамъ, беретъ зелень интенсивно зеленой съ перевѣсомъ желтизны надъ синимъ. Одновременно съ появленіемъ нео-импрессіонистовъ стала замѣчаться въ другой части молодежи реакція противъ крайиостей импрессіонизма. Художники какъ будто разочаровались въ возможности передать силу свѣта и обратиліись къ его красотѣ. Свѣтъ не всегда ослѣпителенъ, не всегда отъ него глазамъ больно: онъ можетъ быть убаюкивающимъ, нѣжнымъ, ласкающимъ. Д л я того, чтобы добиться его силы, нео-импрессіонисты разлагали его на составныя части,—оттого они такъ пестры. Это анализъ живописи. Реакціонная молодежь затосковала по ласковости въ природѣ; ей захотѣлось снова слить краски, уйти отъ пестроты, притти къ спокойнымъ серебристо-сѣрымъ гаммамъ, ей нужны упрощенія, обобщенія, нужѳнъ стиль. Это синтезъ живописи. И въ то-.же самое время, какъ нео-импрессіонисты перегоняютъ одинъ другого въ лихорадочной скачкѣ за

яркостью красокъ, сиптетпки завѣдомо эти краски тушатъ. Ихъ сѣрая живопись одпако совсѣмъ не та сѣрая живоппсь, которая была у пленеристовъ, воспитавшихся на Манэ; она гораздо тоньше. Для нихъ не пропали даромъ красочныя искапія Клода Монэ, Дегаса, Бенара и да?ке Латуша; они только понижаютъ на нѣсколько топовъ интенсіівность ихъ гаммъ, сохраняя часто всю красоту этого безконечнаго разнообразія тонкихъ переливовъ красокъ. Красивѣе другихъ живопись Бильяра. На выставкѣ у него есть нѣсколько небольшихъ вещей, набросковъ, этюдовъ, по которымъ трудно составить себѣ полное представленіе объ этомъ художникѣ. Узнать его можно только въ гие ЬаГі11;е. Однако п здѣсь видѣнъ тонкій гармонистъ, умѣющій наблюдать в е щ и не шаблопно. Другой художникъ этой группы—^оиногз-ь поставилъ нѣсколько очень типичныхъ для него красивыхъ пейзажей и нѣсколько, къ сожалѣнііо, тоже типичныхъ для него скверныхъ портретовъ. Е г о знанія головы и тѣла слишкомъ скромны, чтобы пускаться съ ними въ портретную живопись. Зато его „садъ"—очарователенъ, такъ-же какъ триптихъ, изобраяіаіощій паркъ съ гуляющей публикой и в ъ особенности „мостъ искусствъвъ Парияіѣ". Вездѣ есть солнце, но оно слегка потушено. Живопись Боннара не такъ красива, какъ у Вильяра; она менѣе проста и не такъ далека отъ нѣкоторыхъ вещей старыхъ импрессіонистовъ. Красивыя вещи выставилъ въ той-же группѣ Руссель; по степепи дарованія онъ однако несравненно ниже обоихъ предыдущихъ. Ниже ихъ и Ибельсъ, на этотъ разъ выставившій особенно неудачно, нѣчто среднее между іілохимъ Дегасомъ и среднимъ Фореномъ. Дальше всѣхъ ихъ въ упрощепіи попіелъ Валлотонъ. Онъ выставилъ рядъ портретовъ, написанныхъ въ три, четыре тона. В ъ своей живописи онъ останавливается какъ разъ на той границѣ, за которой уже начинается каррикатура и, кажется, иногда онъ переходитъ за эту границу. Е г о портретъ уже не просто

93:

сиптезъ, не просто квинтэссенція того, что для человѣка характерно, а какая-то математическая формула этого характера, переведенная на языкъ калпграфіи въ краскахъ. Таковъ у него В . Гюго, таковъ еще больше Верленъ. Когда знаешь, какъ этотъ человѣкъ писалъ когда-то, какъ чисто по Энгровски паписанъ его портретъ, бывшій на ретроспективной выставкѣ в ъ Парижѣ, то начинаешь сомнѣваться въ полной пскренности его теперешняго искусства. На меня онъ производитъ впечатлѣпіе человѣка, сказавшаго себѣ: такъ писать теперь нельзя, надо проще и чѣмъ проще, тѣмъ лучше. Мнѣ кажется, что онъ пменно убѣдплъ себя въ этомъ, пришелъ къ этому логически, безъ пастоящаго интуитивнаго импульса, безъ той полусознательной, неуловимой п пеподдающейся никакимъ формулировкамъ потребности, которая одна только ведетъ къ истинному искусству. Нѣсколько въ сторонѣ отъ этой груипы стоитъ Морисъ Денисъ, выставившій цѣлую коллекцію вещей.Онъимѣетъ съ предыдущими только то общее, что также является представителемъ реакціи противъ импрессіонизма. Но въ то время, какъ тѣ стараются уиростить импрессіонизмъ и кагкдый по своему оперируютъ надъ нимъ, Денисъ ищетъ спасенія совсѣмъ внѣ его. Импрессіонизмъ задѣлъ его лишь слегка. Ему каяіется, что в с ѣ эти задачи впечатлѣнія, свѣта, красокъ до такой степени закрыли намъ глаза на все остальное, болѣе важное, что необходимо нѣсколько встряхнуться. Надо смотрѣть на вещи пепосредственнѣе п наивнѣе, а не сквозь вѣчныя свѣтовыя и красочныя проблемы. Онъ написалъ портретъ матери съ двумя маленькими дѣвочками и груднымъ ребенкомъ. В ъ этой вещи есть нѣчто очень тонкое: отъ нея вѣетъ какнмъ-то безконечпо добрымъ и ласковымъ чувствомъ. Можно притти въ такую дѣтскую и не услыхать ничего кромѣ дѣтскаго визга, можетъ быть, очень непріятнаго, и пе увидать ничего, кромѣ хаоса и безпорядка, можетъ быть, очень противпыхъ. И можно притти въ такую дѣтскую, увидать тамъ мать н дѣтишекъ и отъ одного вида и матери, и дѣтишекъ, и всей дѣтской съ ябло-

ками и смѣшпой чашкой и яіелтой скатертью, почувствовать вдругъ гдѣ-то далеко внутри себя что-то такое-же доброе и ласковое, какъ в с ѣ они. Это удалось Денису написать. Для того, чтобы такія вещи удавались, необходима большая непосредственность и извѣстная неслоя«ность впечатлѣнія, отсутствіе нагроможденія разныхъ побочныхъ задачъ. Нельзя однако сказать, чтобы Денису это всегда удавалось. На выставкѣ есть еще только одна вполнѣ удачная вещь,—это „играющій ребенокъ", г д ѣ мать держитъ разыгравшееся дитя. Во всемъ остальномъ ви.іно ягеланіе нодняться до очень цѣннаго для художника міросозерцанія: до міросозерцанія напвнаго, отрицающаго все рафинированное, но это слишкомъ ирозрачно и въ рѳзультатѣ онъ возвращается къ тому, отъ чего хотѣлъ уйти, къ крайней изысканности пресыщеннаго гурмана - эсте та. Надо сказать, что въ этомъ году онъ очень слабъ въ краскахъ, которыя какъ разъ составляютъ прелесть его прежнихъ вешей; ихъ много можно увидѣть у Волара п Бернгейма. „Снятіе съ Креста" и „Мадонна" ныпѣшняго салона—мнѣ не нравятся. Здѣсь я ни одной черточкѣ не въ состояніи иовѣрить. Вообще, если въ наши днп возможна еще религіозная живоппсь, то не въ схемѣ Беато-Анжелико придется ее искать; только въ собственноП д у ш ѣ ее отыщетъ худоясникъ и разъ отыщетъ, то всякая форма, въ которую она выльется, будетъ убѣдительна, не только архаичная, но и совсѣмъ совремепная, можетъ быть даже наПденная импрессіонистамп.

Кромѣ тѣхъ художппковъ, которые выставили у „независимыхъ", есть цѣлая группа пмирессіонистовъ, выставляющихъ только у Дюрапъ-Рюэля и очень имъ покровительствуемыхъ, — это Луазо, Моффра, д'Эспанья, Андрэ и Ассамъ. Луазо и Моффра не прибавили ровно пичего къ тому, что было сдѣлано старыми импрессіонистами. Луазо похожъ на посред-

ственнаго Монэ, а Моффра на посредственнаго Писсаро. Д'Эспанья считается главнымъ столпомъ всей группы, па него есть уже большой спросъ и онъ попалъ въ младшіе богатыри. Онъ представляетъ собою нѣчто среднее меягду Писсаро, очень плохимъ Ренуаромъ его послѣдняго періода—сине-краснаго, Ванъ-Гогомъ и Гогеномъ. Два послѣдніе мастера въ особенности сильно на него повліяли. Онъ пишетъ солнце, зелень, женщинъ въ саду, паіиге т о г і е въ красноватосиней гаммѣ и на мой в з г л я д ъ ничего, кромѣ пережевыванья стараго, не даетъ. Андрэ скорѣе приблияіается къ Вильяру, чѣмъ къ этимъ импрессіонистамъ, но онъ очень скученъ и достаточно бездаренъ. Единственный несомнѣнно даровитый человѣкъ этой груипы — только что дебютирующій Ассамъ. Онъ выставилъ теперь и въ салонѣ рядъ пейзажей. Первое впечатлѣніе при в з г л я д ѣ на нихъ— это сходство съ Рафаэлли; они иохояш по фактурѣ на живопись Рафаэлли. Но вмѣсто молочно-сѣрой гаммы въ нихъ есть какой-то звонкій, золотой аккордъ, краски очень красивы и чрезвычайно тонко наблюдены. Лучшая его вещь „Испанская лѣстница" въ Р и мѣ, выставленная имъ въ Салонѣ. Вотъ все, что молодая Франція дала въ этотъ годъ. Я не говорю о вещахъ Форэна и Гогена, такъ какъ оба они и въ особенности первый принадлежатъ скорѣе къ переходной эпохѣ. Форэнъ—мастеръ съ давнишней репутаціей первокласснаго рисовальщика и ясивописца, стоящаго по своему характеру между Дегасомъ и Домье. В ъ послѣднее время вліяніе Домье сказывается на немъ особенно сильно и нѣкоторыя его картины изъ міра адвокатовъ и преступниковъ издали можно принять за вещи Домье. Гогенъ какъ - то вдругъ остановился и сталъ повторяться въ своихъ темахъ съ острова Таити, г д ѣ онъ, кажется, окончательно осѣлъ. Е с л и подвести итоги тому новому, что Франція дала въ послѣдніе годы, то едва-ли они окажутся очень благопріятными для творчества народа, въ теченіи цѣлаго столѣтія стоявшаго во г л а в ѣ всѣхъ крупныхъ движеній въ европейскомъ искусствѣ. Если и

замѣтно извѣстное стремленіе искать новое и, если можно да^ке отдать себѣ отчетъ, въ какомъ именно направленіи модернисты ищутъ, чего они хотятъ, — то съ другой стороны слишкомъ очевидно бросается въ глаза недостатокъ сильныхъ талантовъ, энергичпыхъ натуръ, какими были Манэ, Монэ и Дегасъ. Чувствуется болѣзненность, нервность и надорванность. Когда сидишь въ кафе на одномъ изъ шумныхъ бульваровъ Парижа п лампочки только что заікгутся подъ маркизами и сотни, тысячп людей, мужчинъ и женщинъ, в ѣ ч но куда-то спѣша, проносятся мимо съ желтыми рефлексами отъ электричества и синими отъ темнѣющаго неба, то калгется, что начинаешь понимать всю нервность этой жіівописи. Ни въ одномъ городѣ нѣтъ этой бездны кафе и нигдѣ художникъ не имѣетъ передъ глазами этой вѣчной борьбы искусственнаго свѣта съ небомъ, этихъ тонкихъ, пзумительно красивыхъ, желтоватыхъ, и голубоватыхъ тоновъ, которые онъ наблюдаетъ здѣсь. Когда долго въ нихъ всматриваешься, понимаешь, что и Бенаръ, и Латушъ для нихъ, для модернистовъ—ужеѵіеих ^еи. Здѣсьвсеэто еще тоньше и еще красивѣе. А мужчины в ъ цилиндрахъ и женщины въ какой-то пѣнѣ изъ кружевъ, газа и мѣха, въ красивыхъ шляпахъ, безпрерывно мелькаютъ передъ глазами, каждое мгновеніе новая голова, новая шляпа, новыя кружева. Какая-то нервная, бѣшенная скачка. И самъ становишься нервнымъ до иослѣдней возможности. Сама жизнь какт^-будто сложилась здѣсь такъ, что иначе ея не передашь, какъ только на лету, быстро, полунамеками. И самъ Дегасъ начинаетъ казаться ужъ слишкомъ размышляющимъ. Д л я того, чтобы угнаться за этой ягизнью, нуяіны новые титаны. Ихъ нѣтъ. Все, что явилось на смѣну старымъ—безконечно я т л ко и хило. И каягется уж;е, будто Франція сказала свое послѣднее слово въ живописи Монэ и Дегаса. Моягетъ быть настала очередь другихъ, болѣе молодыхъ народовъ. Игорь

Гра^арь.

КОРРЕСПОНДЕНЦІЯ И З Ъ МЮНХЕИА. I. Международная выставка Сецессіона.

Послѣ нѣкоторыхъ внутреннихъ неурядпцъ и столкновеніП молодыхъ членовъ сецессіона со „стариками" (въ число которыхъ отнесенъ уже и Ф.Штукъ), а быть можетъ, главнымъ образомъ, вслѣдствіе начавшеЛся конкурренціи съ Берлиномъ изъ за титула „Кипзізкасіі," руководители п заправилы мюнхенскаго сецессіона очевидно рѣшили въ этомъ году постараться. Послѣ блестящаго начала и сравнительно быстраго успѣха у наиболѣе художественной части публики выставки сецессіона какъ-то вдругъ поблекли. В ъ каталогахъ попрежнему стояли тѣ-яіе возбуждавшія живой интересъ имена мѣстныхъ художниковъ, а между тѣмъ казалось, что по стѣнамъ висятъ „тѣ-же", уже давно видѣнныя вещи, только какъ-бы иолинявшія, вещи, исходная точка которыхъ вслѣдствіе буквальнаго повторенія утеряла блескъ свѣжаго замысла, въ которыхъ темпераментъ замѣнился „пріемомъ". Однимъ изъ отрадныхъ исключеній въ этомъ случаѣ являлся ЬисІ-ѵі'і§ НегіегісЬ, который, вопреки своему профессорству, съ безпокойствомъ, свойственнымъ большею чаетью только молодому художнику, отворачивался отъ своего „успѣха" и ставилъ себѣ постоянно новыя задачи. В ъ то-же время сецессіонъ пересталъ искать и привлекать на свои выставки пностранцевъ (вѣдь ему въ свое время былъ обязанъ Мюнхенъ „открытіемъ" шотландцевъ, русскихъ н скандинавовъ); въ немъ сталъ мало по малу, изъ года въ годъ, сильнѣе застаиваться чисто мѣстный сецессіонный воздухъ, воздухъ „новой академіи". Благодаря этому начавшемуся застою^ Мюнхенъ ((ііе Кипзізіайі МііпсЬеп) лишь въ этомъ году въ первый рааъ видитъ у себя Зулоагу. Организаторы выставки позаботились достать у Бременскаго художественнаго общества извѣстный, кажется, всему свѣту портретъ

96:

актрисы Консуэло (см. репродукцію въ „Мірѣ Искусства" 1901 г., №Л'Ь 8 — 9 ) . В ъ первый же разъ мы видѣли въ Мюпхенѣ А. йе 1а Оапйага, прпславшаго портретъ президпнта парил«скаго совѣта Езсийіег и „Спящую молодую женщину", вещи, отличающіяся спокойной величественностью и серьезностью рисунка и нростой живописи. Сецессіонъ даетъ намъ случай видѣть и нѣсколько первоклассныхъ французовъ: здѣсь есть „Бурный вечеръ" Мёпаг(і'а, огромная „Процессія" Соііеі, построенная на противоположеніи цѣлаго хора яркихъ красочныхъ пятенъ (фигуры въ бретонскихъ костюмахъ, хоругви на солнцѣ) къ спокоПно обобщенной тѣни, въ которой потонули группы фигуръ по бокамъ и весь пейзажъ сзадн; хорошій Віапсіге, чудесная небольшая вещь А т а п ]еап (свѣтлая дама съ чернымъ вѣеромъ) и 12 скучныхъ картоновъ (рисунки для госпитальной капеллы въ Беркѣ) Ве8паг(і'а. Изъ англичанъ мы встрѣчаемъ преяінихъ постоянныхъ участниковъ мюнхенскаго сецессіона: Аизіеп Вго\ѵп'а, Вгап§лѵуп'а, СгеіІГепЬ.а§еп'а, Ьаѵегу, ^еѵеп (іи Мопі, Аіех, йосЬе и т. д. въ заключеніе съ объангличанившимся 8апІег'омъ, который на этотъ разъ не внесъ въ свой „утренній разговоръ" уже ни одноП краски, кромѣ сѣровато-бѣлой и черной, чѣмъ и обезпечилъ себѣ безусловную гармонію. Кромѣ нѣсколькихъ малозначительныхъ итальяпцевъ и, кажется, одного венгерца, сецессіонъ получилъ нѣсколько вещей изъ различныхъ нѣмецкихъ городовъ. Напз Т Ь о т а прислалъ свое „Стадо козъ" (см. репродукцію в ъ „Мірѣ Искусствѣ" 1901 г. 8—9) и свой тихо поэтичный „Лѣтній пейза^къ", писанный еще в ъ 72 г.,—вещи, къ которымъ такъ хорошо подходитъ нѣмецкое слово „есЬі". Изъ берлинскихъ сецессіонистовъ, поддерживающихъ сухо-оффиціальную связь съ Мюнхеномъ, мы видѣли д в ѣ хорошихъ вещи ЬеІ8Ііко-«г и не очень плохого 2. ѵ. НоГГтап'а. Что касается самого Мюнхена, то нужно преяіде всего отмѣтить молодого худоягника 2ісЬіепЬегдег'а, выставляющаго только второй разъ.

Его рѣдкая любовь къ „живописи" попала на благодарпую почву удивительпо тонкаго чувства мѣры и яснаго пониманія смысла красочнаго пятна. Его іпііёгіепг'ы, чистые образцы интимной яіивописи, — источникъ наслалідснія для настоящаго гастронома краски.— Изъ молодыхъ-я№ очень интересенъ Ехіег, который оставилъ свой стиль „]и§:еп(і" и обратился больше къ я«ивописной сторонѣ. Ргапг Зіиск далъ, кромѣ обычных7> за послѣдніе годы „продажныхъ" головъ и портретовъ, большой двойной портретъ: самъ онъ стоптъ въ своей мастерской передъ большимъ, еще нѳтронутымъ холстомъ и какъ-бы готовится писать стоящую передъ пимъ яіеиу.—Пікіе, НаЬеѵшапп, ЗатЬег^ег, Каізег, Вескег, Кеііег, Е.еиі1іп^еп и изъ болѣе молодыхъ ЗсЬгатіп, ]аик, \ѴіпІ;егпіІ2, — не пзмѣнились ни на волосъ. Думается, что они могутъ теперь писать и съ завязанными глазами.

П.

ГОДИЧНАЯ ВЫСТАВКА 0ЬА8РАЬА8Т'А. Огромное зданіе, соединяющее въ себѣ 7 5 разной величипы залъ, такъ тщательно загороягено внутрп отъ свѣта, что, бродя въ этомъ лабпринтѣ въ пасмурный день, спрашиваешь себя: зачѣмъ строили его отъ фундаыепта до крыши изъ стекла? Но легче спрятаться въ стеклянномъ зданіи отъ солнца, чѣмъ закупориться въ немъ въ наши дни отъ „свѣжаго воздуха" въ искусствѣ. В ъ послѣднее время (особенно въ послѣдніе полтора-два года), въ средѣ Кйп8І1ег-(}епоз8еп8СІгай пошлп недоразумѣнія п раздоры, главпымъ образомъ, вслѣдствіе неправильныхъ дѣйствій и небрежности жюри. Многіе даже старые члены-профессора вышли пзъ состава общества и пробуютъ пристроиться со всѣмп своими горными вндами, оленями и тирольцами въ молодыя общества н въ случаѣ неудачи (болѣе чѣмъ частой) выставляютъ въ художественпыхъ магазинахъ. Вмѣсто ЬепЪас1і'а на президентское кресло посаженъ „извѣстный маринистъ" Реіегзеп. Однако в с ѣ эти внутреннія переустройства

ничѣмъ не отразилпсь на ваѣшнемъ впдѣ выставки самой КйпзіІег-СепоззепзсЬаК;. Несмотря на необыкпопепную свою производптельность, старѣйшее мюпхенское общество уже пе могло-бы паполнить собою всего зданія и вѣшаетъ на дверяхъ нѣкоторыхъ залъ таблпчку „^езсЫоззеп". Ояо прпзываетъ себѣ на помощь слоихъ близкихъ по духу собратій другихъ нѣміщкихъ городовъ и даясс иностранцевъ иотводитъ имъ в ъ этомъ году 1 6 залъ Съ другой стороны, и возникающія въ Мюнхенѣ молодыя общества (послѣднее—ѴегеіпіШг ^гарЬізсІіе Кипзѣ) съ удовольствіемъ берутъ себѣ отдѣльныя залы, предлагаемыя им ь по пастоянію принца-регента,. обезпокоеннаго паденіемъ „родового начала" въ искусствѣ. Кромѣ только что названнаго, еще два такихъ-яге общества (ЗсІіоПеи ЬиііроМ^гоирре) получиливъ этомъ году 1 9 залъ. Трудно описаті. то ощущеніе, которое испытываешь при подчасъ нсожиданномъпереходѣизъзалы, у в ѣ шанпой „до(іросовѣстными"и „старательными" тйзігжа.пи, оюанрами и портретами, в ъ залу, г д ѣ ііидишь картины, лишенныя всякой старательности: будто кнутомъ хлестнетъ по глазамъ! Иногда вы даже сразу не скажете, красі;во-ли это, какъ в ъ жаркій день, вскочивъ въ свѣжую воду, не можете сразу опредѣлпть, насколько холодна вода. Иногца, паоборотъ, эта нестарательная зала кажется вамъ необыкновенно красивой и надо нѣкоторое время, чтобы разобрать, что тутъ дѣйствительпо хорошо п что только такимъ показалось. Особенно сильно это впечатлѣніе отъ затъ группы „ 8 с Ь о 1 1 е " . Захватывающе-сильный контрастъ меяаду огромнымъ бѣлымъ пятномъ (бѣлый диванъ, на немъ совсѣмъ бѣлая дама съ бѣлымъ ліщомъ и волосами, бѣлая-же борзая собяка) и узкой полосой темнаго моря цвѣта инднго, между сѣрымъ небомъ, по котороыу тянутся темно-сѣрыя - же облака въ формѣ огромныхъ дикихъ гусей, и ярко-жел. той клѣткой съ желтой канарейкой, висящей к а к ъ б ы на самомъ небѣ—таково одно изъ „нанно для музыкальной комнаты" Р г . Ег1ег'а. Скучаый п грязный въ своихъ портретахъ, этотъ молодой еще художннкъ слишкомъ

эффектенъ и насильственно оригиналенъ въ картинахъ. Иначе, конечно, не мо?кетъ и быть: разъ художникъ видитъ природу такъ безсильно и вяло (въ портретахъ), ему приходится выдумывать свои задачи, пе имѣя истинпой почвы подъ ногами; лишенный необходимой связи съ первоисточникомъ, онъ долженъ строить свой домъ „на пескѣ". Я слышалъ, что упомянутуіо вещь Егіег написалъ въ недѣлю, пѳредъ самой выставкой. Это сообщается, то съ уваженіемъ, то съ восторженнымъ удивленіемъ. Но я не знаю, чему тутъ радоваться... Воскііп говорилъ, что истинная картина „дол.жпа представлятьсякшъ-бы огромной импровизаціей". Позволю себѣ прибавить, что при этомъ совершенно безразлично, создалась-ли эта истинная картина въ восемь дней или въ восемь лѣтъ. Я принужденъ остановиться на этомъ обстоятельствѣ потому, что въ послѣднее время въ Мюнхенѣ все больше доролгатъ „быстротою производства". Чтобы подъ неѳ поддѣлаться, художники безпорядочно нагромождаютъ кучи красокъ и кладутъ эти краски какими-то необыкповенными закорючками. И въ этомъ будто-бы сказывается темпераментъ. Нѣтъ ничего противнѣе и вреднѣе такихъ техничѳскихъ насильственныхъ модъ. Искренній темпераментъ не поддѣлатьин какими пріемами. Онъ сказывается самъ и надолго приковываетъ къ себѣ вниманіе. Этимъ рѣдкимъ качествомъ отличается другой участяикъ ЗсЬоПе—Еісіііег. В ъ его вещахъобыкновенпо искренняя поэзія идетъ объ руку съ тонкимъ и добродушнымъ юморомъ; онѣ не выдуманы, а возникли въ немъ сами изъ чистой любви къ природѣ. В ъ жаркій день, по краю холма, въ тѣни густой листвы дерѳвьевъ, идутъ четыре ножилыхъ господина съ сюртуками, переброшенными на руку. со сдвинутыми на затылокъ шляпами, за лентами которыхъ вотішуты сосновыя вѣтки. Внизу, въ залитой солнцемъ долинѣ крестьяне убираютъ сѣно. — ^ѴаІіег Сеог^і занялъ цѣлую маленькую залу фризомъ, приспособленнымъ для печатанія въ простыхъ краскахъ и построеннымъ на сочетаніи бѣлаго, сѣрозеленаго, свѣтло-желтаго и блѣдно-лиловаго тона. Это — различные осенніе пейзажи

98)

иногда съ одной или двумя маленькими фигурами: большой бѣлый домъ вдали па холмѣ, передъ нимъ паркъ, смѣшанная листва котораго переходптъ къ одному краіо въ большое свѣтло-ікелтое пятно, длинпый сѣрый мостикъ и па пемъ д в ѣ фигурки чернаго господина и блѣдно - лиловой дамы. Или сѣрый день, длипные ряды сѣрыхъ скаией и столовъ загородпаго кабачка, желтые каштаны п пара мелапхолическихъ куръ на первомъ планѣ. Ь и і ѣ р о Ы - д г о и р р е въсвоихъ 1 6 з а л а х ъ даетъ меньше интереснаго, чѣмъ 3 маленькихъ залы ЗсЬоІІе. „Гвоздемъ" ея остается КарЬаеІ 5с1іи8І;ег-Ѵ/о1(іап, который впрочемъ на этотъ разъ тоже мало интересенъ. ВагЬеІз, Магг, ТЬог и мн. др. какъ-бы копируютъ свои старыя вещи. Много встрѣчается въ наши дни такихъ „хорошихъ" вещей, о которыхъ, отвернувшись, моментально забываошь. Большая коллекція умершаго недавпо Е^аЬег (іи Еаиг'а производитъ въ концѣ-концовъ тяжелое впечатлѣніе. Е г о ранпія работы— сухи, академичны п часто прямо плохи. Позже онъ натолкнулся па взаимодѣйствіе сильпыхъ красочныхъ эфектовъ, па которомъ построенъ у него цѣлый рядъ подчасъ очень интересныхъ эскизовъ. Въ картинахъ-же онъ такъ и не съумѣлъ ни разу сохранить то главное что было намѣчено въ эскизѣ. Въ обычной залѣ помѣщаотся ЬепЬасЬ, который имѣетъ теперь одновременпо большую свою выставку въ І{{іп8иегЬ.аиз'ѣ. То, что мы видимъ въ Ша8ра1а8І'ѣ, большею частію не ново, а что ново, то часто нѳ хуже стараго. Для маститой знаменптости и то, ко нечно, очень хорошо. Онъ, какъ Бурбоны, ничего не забылъ, но какъ-же съ него требовать, чтобы онъ еще чему-нибудь научился? В ъ залахъ КйпбЙег-СепоззепзсЬаГі и ея нѣмецкихъ, французскихъ, итальянскихъ и другихъ собратій меясду тусклыми вещами „старой" школы здѣсь и тамъ колятъ глазъ безсовѣстныя поддѣлки подъ ВіІГя, 2іі^еГя, всякихъ французовъ и, наконецъ и больше всего, подъ Вбск1іп'а; яіалкія, торгашескія поддѣлки, надъ которыми не стоитъ даже и смѣяться. В. Кандинскій.

ПОЛЬСКІЙ Х У Д О Ж Е С Т В Е Н Н Ы И ЖУРНАЛЪ. В ъ началѣ мипувшаго года въ Варшавѣ появился новый польскій журналъ, посвяV щенный искусству. Е щ е не вышелъ въ свѣтъ нервый М „ Х и меры" (таково названіе журнала), какъ в ъ печати уже забили тревогу противъ „декадентства, начинающаго у насъ кампанію подъ флагомъ Химеры". Мнѣ нѳ привелось имѣть въ рукахъ объявленія съ изложеніемъ программы журнала, его взглядовъ и убѣжденій. Да это и лишне, такъ какъ достаточно взять первую тетрадь, чтобы изъ нея тотчасъ-же выглянула яркая, типичная физіономія народившагося изданія. „Подобно религіи, метафизикѣ, мистикѣ— и искусство, это око, обращенное къ безконечпости, это призма, сквозь которую мы всматриваемся въ бездонную глубь ея то съ той, то съ другой стороны. Поэтому-то не существуетъ новаго искусства; есть лишь новые способы, новыя попытки, новыя стремленія охватпть, подъ новымъ угломъ зрѣнія, съ новой стороны, все то-же, вѣчно еднное, всеобъемлющее единство бытія".—Такъ думаетъ редакторъ Химеры, талантливый критикъ и мыслитель, Зенонъ Пшесмыцкій, той'же вѣрою и убѣягденіемъ охвачены в с ѣ его немногіе сотрудники—Ст. Пжибышевскій и Ф, Ясеньскій.

кѣ и японцахъ. Если не считать рецензій Миріама 0 вновь вышедшихъ книгахъ и отчетовъ 0 текущихъ выставкахъ, то этимъ и ограничивается отдѣлъ худоя^ественной критики в ъ вышедшихъ выпускахъ Химеры. Зато беллетристическій отдѣлъ поставленъ широко и свободно. Здѣсь пестрятъ имена писателей нынѣ здравствующихъ и давнопочившихъ, польскихъ, французскихъ, нѣмецкихъ, англійскихъ, русскихъ,чешскихъ,испанскихъ. Помѣщены: „Аксель" Вилье де Лиль Адама, Комедія Х р . Граббе, 9-ая глава изъ „По ту сторону..." Фр. Нитче, „Старый морякъ"—С. Кольриджа, „Айаіеа ргіпсерз"— В . Гаршина, „На Синаѣ"—ІОл. Зейера, „Лиценціатъ Торральба"—Рамона де Кампоамора, норвежскія и датскія пѣсни съ ихъ мелодіей и т. д. Ст. Пжибышевскій далъ новую повѣсть— „Сыны земли"—не оконченную еще печатаньемъ, самое, кажется, характерное произведеніе этого выдающагося таланта, по крайней мѣрѣ среди тѣхъ его произведеній, что переступили русскую границу, здѣсь онъ весь вылился со своими взглядами на творчество, на созидающаго, т. е. на генія, т. е. на „сына земли", съ его теоріей метамузыки, съ его діаболизмомъ, съ его любовью къ родной землѣ (въ повѣсти много автобіографическаго), наконецъ, съ психологіей любви.

Отмѣтимъ также вещи Каспровича, Реймонта и др. Къ каждой тетрадкѣ прилагается на отОстанавливаться на этомъ основпомъ и исходномъ в з г л я д ѣ Химеры на искусство я дѣльныхъ листахъ по одному или по два не стану, ибо въ настоящемъ номерѣ „Міра воспроизведенія творчества того или другого Искусства" печатается статья Ст. Пжибышеп- худояіника. Къ I выпуску была приложена— скаго—„Напутяхъ души"—гдѣ этотъ в з г л я д ъ „Химера" Г . Моро, исполненная геліогравюрой. развивается съ достаточной подробностью. Текстъ журнала снабженъ обильно заставВ ъ содержаніи вышедшихъ 5 тетрадей пока перевѣшиваетъ беллетристика и поэзія. ками, виньетками, концовками. В с ѣ онѣ въ Но, какъ обѣщаетъ редакція, отдѣлъ художе- большинствѣ случаевъ обнаруяиіваютъ ориственпой крптики будетъ постепенно расши- гинальный талантъ ихъ авторовъ. Эта область ряемъ. Сейчасъ-же онъ исчерпывается двумя искусства нашла среди нольскихъ художнистатьями 3 . Пшесмыцкаго (псевдонимъ — » ковъ довольно широкое распространеніе. Миріамъ): „Борьба съ искусствомъ" и „ЯпонБороздя и взрывая сбитую массу сонлиская гравюра на деревѣ". ваго общества, Химера не ограничивается Кромѣ того, Ф. Ясеньскій номѣстилъ нѣ- однимъ воздѣйствіемъ при номощи печатнаго сколько набросковъ объ архитектурѣ, ыузы- слова. Опа устраиваетъ цѣлый рядъ с л ѣ 99{

дуіощихъ одна за другой выставокъ. Каждая посвящена только одному художнику и длится 2 недѣли. Изъ художниковъ, чьи работы (въ воспроизведеніяхъ) были уже выставлепы плп же еще будутъ, отмѣчу нѣкоторыхъ: это— А. Дюреръ, А. Беклинъ, Фр. Гойя, Г . Моро, Барбизонская школа; Нігозііі^е ( 3 0 0 оріігипальныхъ цвѣтныхъ гравіоръ и нѣсколько ориганальпыхъ-же альбомовъ), Нокиёаі ( 6 0 зигітопа и 4 0 альбомовъ), П і а т а г о ( 1 0 0 грав.), КипіуозЫ ( 1 5 0 грав.), 8Ьип8Ііо и другіе, арабская орнаментика и много еще другихъ. Н ѣ которымъ выставкамъ предшествуютъ рефераты кого нибудь изъ участниковъ Химеры. Такъ 0 Г . Моро—рефератъ 3 . Пшесмыцкаго; 0 Ф. Гойѣ—ст. Пяіпбышевскаго; о М. Клингерѣ—Ф. Ясеньскаго. Какъ видно, задачи, нринятыя на себя Химерою, интересны и значительны, п даже, какъ будто, непосильны для одного журнала, притомъ для журнала, разсчптывающаго не на большоіі кругъ читатслей, а скорѣо на круговую враждебность и недоброжелательство.

В. II.

НА П у Т Я Х І э

ДУШИ.

Подъ общимъ заглавіемъ „Напзтяхъ душп" я издаю томъ одной части моихъ крптпческихъ работъ, разбросанныхъ то въ „Жизпи" ,(2усіе) (сильно урѣзапныхъ), то въ разныхъ нѣмецкпхъ журналахъ, то изданныхъ уже отдѣльными брошюрами. Не имѣлъ и не имѣіо я ни того желанія, пи того смѣшного честолюбія, какія повсемѣстно приписывались мнѣ,—создать какоето повое паправленіе, или - же литературнуіо секту, ибо слишкомъ горя^усь тѣмъ, что я самъ для себя;—я иисалъ в с ѣ эти афоризмы и наблюдепія безъ всякихъ претензій, со всей искренностью человѣка, дошедшаго послѣ долгаго размышленія до, хотя-бы и ошибочнаго, синтеза, однимъ словомъ, я пробовалъ смотрѣть па художника, откипувъ в с ѣ случайные и второстепенные факты, проникпуть 100

въ его глубочайпіее существо. Нѣтъ мпѣ поэтому накакого дѣла до того, по какимъ я?изненнымъ путямъ проходилъ тотъ или другой художпик'1.. Это любопытство предоставляю камердинерамъ, подсматриваіощимъ за своимъ господиномъ сквозь замочнуіо скважину. А впрочемъ внѣшніоіо ягизнь художника вырабатываетъ, соотвѣтственно своей надобности, метафнзическое существо въ художпикѣ, то существо, что творптъ и чьимъ орудіемъ я в ляется лпчность художника. Художникъ живетъ, какъ долженъ, а не какъ хочетъ. В с ѣ личныя наслаягденія, нечали, страданія, в с ѣ безумія и мученія производитъ въ художникѣ это творческое первичное существо, дабы черпать изъ нихъ новый порывъ къ творчеству. А мояіетъ быть эта внѣшняя жизпь есть лишь проявленіе всѣхъ творческихъ страданій и безумій. Нѣтъ мнѣ, равнымъ образомъ, никакого дѣла до того, подъ какими вліяніями „формировалось" это творческое существо. Это чисто случайныя, ничего не означающія вещп. Всякій истинный художникъ совершенно самобытенъ. Онъ ііриходитъ въ міръ съ извѣстнымъ, тѣсно-ограниченнымъ запасомъ силъ, а запасъ этотъ тѣмъ или инымъ способомъ, но долженъ быть выгруженъ. Впѣшнее воадѣйствіе служитъ лишь раздраягеніемъ творческаго существа, благодаря чему нагроможденный въ д у ш ѣ запасъ творческихъ силъ переходитъ нзъ безсознательнаго состоянія въ сознательное. То обстоятельство, что я въ своей книгѣ представляіо иноземннхъ худояшпковъ, — фактъ совершенно второстепепный, такъ какъ тутъ дѣло касается не иностраннаго или-же своего художника, а только творческаго существа художника вообще. Что этотъ худояіникъ—французъ, а тотъ—полякъ,—это вполнѣ безразлично, Вдинствеппо исключительно важнымъ обстоятельствомъ является путь, по котороліу ступаетъ душа худояшика. *) Дѣло не касается, слѣдовательно, націо') У насъ попялъ эіо Миріаыъ (Зенонъ Пржесмыцкій), посвятивъ Мѳтерлипку свое великолѣпное, ѳдинствѳнноо въ своемъ родѣ, п.чслѣдованіе.

нальности творческаго существа, а его отличія отъ всякаго другого его организма и ипдивидуальности. *

А при такой точкѣ зрѣнія всякое творческое существо является для критика равно пнтереснымъ, равно святымъ, ибо критпкъ, разсматривающій проявленія души, смотритъ па творческое существо съ высоты мстафизическаго мышленія. Говоря 0 произведепіяхъ художниковъ Мунка и Вигеланда, я не стѣспялся никакими взглядами. Въ качествѣ худояшика, разсматривающаго проявленія души, я обладаю тѣмъ-же, по меньшей мѣрѣ, правомъ, какое имѣетъ всякій біологъ, которому никто не думаетъ залгимать рта, хотя-бы онъ и описывалъ самыя отвратительныя проявленія ж и 3 н и. Сверхъ того, пишу я не для дѣтей, не для барышень, а лишь для худоя^никовъ и людей, доросшихъ до культуры чисто худоліественной, т. е. для людей, в ъ искусствѣ не ищущихъ „пользы" и умѣющихъ отдѣлить его отъ дѣлъ общественпыхъ и этическихъ.

Я не думаю шісать никакой программы, не сомпѣваюсь, что то, что я выскажу—уже высказано, но къ закліочепіямъ, нпжеизложеннымъ, я пришелъ совершенно саыостоятельнымъ путемъ, путемъ, развитіе котораго, а моясетъбытьиокольныятропипки, можно прослѣдить, начиная отъ моихъ первыхъ, еще неувѣреппыхъ крптическнхъ очерковъ („Сііоріп ппсі Ніеігзсіге" и „01а Напззоп")и вплоть до того момента. пока мои взгляды не пріобрѣли нынѣшней устойчпвости. Я не думаю дать исчерпывающей системы, скорѣе это—вольные афоризмы, в з г л я ды, которые я сначала набрасываіо, а в ъ дальнѣйшемъ слѣдованіи развиваю и дополняю, такъ что въ концѣ концовъ — какъ по крайней мѣрѣ кажется это мнѣ — даю цѣльный образъ своихъ взглядовъ на искусство. Взглядовъ,но не программы—и при-

томъ взглядовъ, раздѣляемыхъ со мной горстью художниковъ, произведенія которыхъ я стремлюсь возсоздать и сдѣлать пониманіе ихъ доступнымъ. Этимъ объясняется то, что я выражаюсь во множественномъ числѣ...

* * Искусство, в ъ пашемъ пониманіи его,— это ни „прекрасное", ни „еіп Тііеіі сіег Егкеппі;піз8"какъ называетъ его Шопенгауэръ, равнымъобразомъ не признаемъ мыни одной изъ тѣхъ безчисленныхъ формулъ, какія ставила эстетика, начиная отъ Платопа и вплоть до старческихъ нелѣпостей Толстого. Искусство,—это воспроизведеніе того, что вѣчно, воспроизведеніе, независящее отъ в с я ческихъ перемѣнъ или случайностей, независимое пи отъ временп, ни отъ пространства, а слѣдовательно: воспроизведеніе сущности, т. е. души. И притомъ души, безразлично, проявляется-ли она во вселенной, или в ъ человѣчествѣ или в ъ единичномъ индивиДУУмѣ. Искусство поэтому является воспроизведепіемъ жизнп души во в с ѣ х ъ ея проявленіяхъ, независимо отъ того, хороши-ли они или дурны, безобразны, или красивы. Это собственно составляетъ основной пунктъ нашей этетики. *

Вчерашнее искусство было на побѣгушкахъ у такъ называемой нравственности. Даже самые могучіе художники, за малыми исключеніями, не были в ъ состояніи разсматривать проявленія души отдѣльно отъ столь перемѣнчивыхъ понятій, какъ понятія моральныя или-же общественныя; всегда нуждались они для своихъ пропзведепій въ морально-народной тогѣ. Искусство въ нашемъ пониманіи его, не знаетъ случайнаго классифицированія проявленій души на хорошія или-же злыя, не знаетъ никакихъ основаній, будь то моральныя или общественныя; для художника, в ъ нашемъ нониманіи его, р а в н 0 ц ѣ н н ы в с ѣ проявленія души. Критикъ не заглядывается на ихъ случайную цѣнпость.

101

пе считается съ ихъ случайнымъ дурнымъ или-же хорошимъ воздѣйствіемъ на человѣка или на обш,ество, онъ только взвѣшиваетъ ихъ относительно с и л ы , въ какой они проявляіотся. А слѣдовательно субстратъ нашего искусства существуетъ для насъ единствепно со стороны своей энергіи, вовсе независимо отъ того, является-ли онъ добромъ или-же зломъ, прекраснымъ или безобразнымъ, чистотой или гармоніей, порокомъ или добродѣтелью.

Худояшикъ возсоздаетъ поэтому жизнь душп во всѣхъ нроявленіяхъ; ему нѣтъ никакого дѣла ни до общественныхъ правъ, ни до этическихъ, онъ не знаетъ случайныхъ разграничееій, именъ, формулъ, нн одного изъ этихъ корытъ, рукавовъ и руселъ, въ какіе общество втолкнуло огромный потокъ души и тѣмъ ослабило его. Художпикъ знаетъ лишь—повторяю—силу, съ какою душа вырывается наружу. Искусство—это проявленіе души во всѣхъ состояніяхъ, оно наблюдаетъ ее на всѣхъ путяхъ, слѣдуетъ за ней въ вѣчность и пространство, погружается съ нею въ прахъ бытія и воздымается в ъ радужныя вершины. Искусство не имѣетъ никакой цѣли, есть цѣлыо само въ себѣ, оно абсолютъ, пбо я в ляется ограниченіемъ абсолюта—д у ш и . А являясь абсолютомъ, оно не можетъ уя^е быть смирено никакой уздечкой, не можетъ быть въ услуженіи у какой нибудь іідеи, является господиномъ, родннкомъ, изъ котораго в с я жизнь вышла. Искусство стоитъ надъ жизнью, вникаетъ въ суть вещей, читаетъ обыкновенному человѣку скрытыя письмена, не вѣдаетъ ни правъ, ни границъ, знаетъ лишь одну извѣчную ностоянность и жизненную силу души, связуетъ душу человѣка съ душой всей природы, а душу отдѣльной особи считаетъ ироявленіемъ первой. ѴИскусство тенденціозное, искусство поучающее, искусство-развлеченіе, искусствопатріотизмъ, искусство, имѣющее какую-лпбо

102

нравствепную пли - же общественнуіо цѣль перестаетъ быть искусствомъ и становится „ЪіЫіа раирегоічіш" для людей, не умѣющихъ думать, или слишкомъ мало образованныхъ, чтобъ быть въ состояніи прочесть соотвѣтственныя руководства—и для такихъ нужны учителя, а не искусство. Дѣйствовать на общество дидактпчески или морально, будить въ пемъ патріотнзмъ или-яад общественные инстинкты съ помощью искусства, значитъ приния;ать послѣдпее, сталкивать съ высоты абсолюта до жалкой случайпости ягизни, и художникъ, дѣлающій это, недостоинъ имени художника. Демократическое искусство, искусство для народа стоитъ еще ниже. Народу нуженъ хлѣбъ—пе искусство; а будетъ онъ имѣть хлѣбъ, тогда и самъ найдетъ себѣ путь къ искусству. Сводить искусство съ его пьедестала, таскать его по всѣмъ рынкамъ іі улпцамъ— это дѣяпіе святотатца.

Искусство, понятое такимъ образомъ, становится высочайшей религіей, а жрецомъ ея—художникъ. Онъ индивидуаленъ только внутренней силой, съ какой воспроизводитъ состояніе души, поэтому онъ является космической, метафизической силой, черезъ которую проявляются абсолютъ и вѣчность. Онъ былъ первымъ пророкомъ, который раскрывалъ всякую будущность, объяснялъ руны заплеснѣвшаго прошлаго, былъ магомъ, что проникалъ въ глубочайшія тайны, постигалъ таинствепныя звенья вселенныхъ, прѳдугадывалъ и открывалъ ихъ взаимодѣйствіе и изъ этого знанія создавалъ себѣ мощь, останавливавшую звѣзды на небѣ въ ихъ бѣгѣ, былъ великимъ мудрецомъ, знавшимъ невѣдомѣйшія причины и создававшимъ повыя, никогда еще не предучуяпные синтезы: этотъ худояіникъ, это „ірзе рііііозорііиз (іаешоп В е и з еі ошпіа". Худояшикъ не является ни слугой, ни путеводителемъ, не принадлежитъ ни народу, ни міру, не служитъ никакой идеѣ и никакому обществу.

Худояшикъ стоитъ надъ жизнью, надъ міромъ, онъ госнодинъ, нѳ подлея?ащій пикакому праву, не ограниченный никакой людской силой. Онъ равно святъ и чпстъ, воспроизводитъ ли онъ величайшія преступленія, обпаруяшваетъ-лн отвратительнѣйшую грязь, или-же, вперяя взоръ въ небо и проникая имъ свѣтлость Бога. Ибо не знаетъ онъ правъ и ограниченій, которыя впихиваютъ въ то или другое русло проявленія души человѣческой, онъ знаетъ единственно только силу этихъ проявленій, одинаково мощную въ добродѣтсли или въ преступленіи, в ъ развратѣ или въ молитвенномъ сосредоточеніи. * *

Худоясникъ, желающій поучать „нищихъ духомъ", желающій быть ихъ вожатымъ, пусть лучше сдѣлается агитаторомъ или оснуетъ огромныя фаланстеры, о какихъ мечталъ Фурье, ибо царство нищихъ духомъ—хлѣбъ, не искусство. Художникъ, склоняющійся къ требованіямъ отдѣльнаго общества, поддакивающій ему, предлагающій ему разжеванный и легкій для пищеваренія кормъ...—но это не ху дояшикъ, а послушный рабочій. Худояшикъ, жаждущій хлопковъ и ясалующійся на слабое признаніе толпы, стоитъ еще въ передней искусства, не чувствуетъ еще себя господиномъ, который не протягиваетъ руки за милостыней, но самъ щедрой рукой кидаетъ ее въ толпу и не хочетъ благодарности—ея жаждетъ только плебей духомъ, ее жаждутъ только выскочки. Художнпкъ, жалующійся, что, разбрасывая сокровища своего духа, оскверняетъ душу свою соприкосновеніемъ съ толпой, ошибается. Человѣкъ, не призпающій нпкакихъ правъ, стоящій надъ толпой, надъ міромъ, оскверненъ быть не можетъ.

Народъ—это частица вѣчности, и въ немъ сидятъ корни художника, изъ него, изъ родной земли, извлекаетъ художникъ жизнен-

нѣйшую силу свою. В ъ народѣ коренптся худояшикъ, по не в ъ его полптикѣ, пе въ его внѣшнихъ перемѣнахъ, въ томъ лишь только, чтб вѣчно въ народѣ—въ его отличіп отъ в с ѣ х ъ лругихъ народовъ, пеизмѣнномъ и пскоппомъ: въ расѣ. Поэтому нелѣпостью будетъ упрекать художника, в ъ нашемъ его понпманіи, за отсутствіе народности, ибо въ немъ сильнѣе всего проявляется „сущный" духъ народа, онъ— это мистическій король-духъ, слава преображеніе народа. Нелѣпо упрекать художника за „туманный мистицизмъ". Искусство, въ нашемъ пониманіи его, метафизично, создаетъ новые синтезы, добирается до ядра всѣхъ вещей, проникаетъ во в с ѣ тайники п глубины—а вѣдь есть еще люди, для которыхъ это мистпка (нѣчто вродѣ спиритизма,—хе, хе...) И еще разъ повторяю на всевозмояшыя возраженія, которыя могутъ пасъ встрѣтить,— не знаемъ мы никакихъ правъ, ни нравственныхъ, ни общественныхъ, не знаемъ никакихъ взглядовъ, всякое проявленіе души является для насъ чистымъ, святымъ, глубиной п тайной, коль скоро оно сильпо.

П. Основнымъ полоягеніемъ всего, такъ называемаго, „новаго" искусства, в с ѣ х ъ теченій и направленій въ искусствѣ является, слѣдовательно, понятіе души, какъ огромной силы, дущи, переходящей изъ одной вѣчности в ъ другую, души, которая постоянно, невѣдомой силой понуждаемая, нисходитъ на землю, возвращается обратно въ лоно вѣчности и снова воплощается, уже болѣе богатая, сильная и сознанная, чѣмъ въ первый разъ и такъ безъ конца, пока наконецъ не доходитъ до сознанія всей своей силы, нроникаетъ въ сокровеннѣйшія вещи, охватываетъ отдаленнѣйшія п скрытнѣйшія звенья, т. е. нока не становится геніемъ, и не разверзается в ъ своемъ абсолютѣ, во всей роскоши своѳй „наготы". З а этимъ

тѣснымъ и малымъ сознаніемъ

103

за этимъ • сознаваемымъ Я , за всѣиъ тѣмъ, чѣмъ долікагы мы довольствоваться въ обыденноа •лгигчи, за такъ называемой логической координаціей и ассоціаціей виечатлѣній (необходимьіми для того, чтобы прнспособиться й прйнсровиться къ внѣшнимъ условіямъ •^т-^тт'.»). т роется огромное трансцедентное •• хъ состояній, какія до сей поры і!С|;с:і\..;л- -мша, сознаніе всѣхъ міровъ, въ лонѣ которыхъ дремала она втеченіе цѣлыхъ вѣковъ, ссананіе всебытія, всѣхъ силъ и тайнъ тір-лроды. Аі слѣд-.зательно, въ нашемъ нониманш ѵгла чѳловѣческая есть абсолютное сознаніе, ,нмъ-же ротается и впредь послѣ своего воплощенія, но лишь мелкая частица этого абсЬлютяаго сознанія проявляется въ умѣ, какъ ЛЙЧЕ08 Я , клчтожная часть его изрѣдка прояйляетея во снахъ, видѣніяхъ, в ъ моменты необычныхъ и сильныхъ напряженій духа, ещ8-жо меньшая выдѣляется изъ сознанія сокровеняѣишихъ и знакомыхъ древности тайнъ,-^какъ чудо; но безмѣрные нросторы, непорочныя, безграничпыя святыни его абсо•^т;.іт}і намъ ^овсе невѣдомы. Да! За •ѣснымъ кругомъ сознательныхъ состояяій 1-ашего Я существуетъ внутренній океанъ, М':-етайнъ и загадокъ, г д ѣ бушуютъ странЕЫя 5ури, тамъ обрѣтаются тайники Сезама, і \ ные сокровищъ, чудесъ и вещей, словамъ н дающихся. Одинъ -^азъ, на мгновеніе, въ тысячную секунды, і.идетъ въ этотъ мракъ кровавая молнія, :: іогда въ страхѣ и ужасѣ мы закрызаемъ лаза, ибо сознаніе этихъ вещей р-зрывае-; т мозгъ. ііість в г нашей д у ш ѣ удивительно запутанныя ., зрекрещивающіяся галлереи, гробнпцы івос; іминаній о жизнп предъ жпзнью, подземіше корридоры, куда никогда еще пе пронпкалъ свѣтъ. Только лишь въ темныя ночи пыла эщихъ сновъ нѣтъ-нѣтъ, да и ударитъ зеле: эе пламя, раздастся звукъ, точно огдалекнѣйшее, тайнѣйшее эхо, блеснетъ предчувстг.іе, будто отраженіе блѣдной звѣзды въ ;ЙИИѢНІ-,И ТѲМНЫХЪ ВОЛНЪ.

ІІо рѣдііо, рѣдко раскрывается эта глубь вдъ очр.ми человѣка;мы скользимъ даль104

ше ио тонкой скорлупѣ льда, подъ которымъ покоится мпстическое т а г е іепеЬгагит п пе присматриваемся къ этимъ какимъ-то далекимъ и непонятяымъ воспоминаніямъ и ііредчувствіямъ, какія, словно тѣни заморскихъ кипарисовъ, передвигаются по стеклистой поверхности нашего сознанія. Существуютъ, однако, люди, рѣдкіе люди, стремящіеся постояннымъ возвращеніемъ на земліо къ воплощенію послѣдняго идеала человѣка: г е н і я . Существуютъ ліоди, предъ очами которыхъ обнажается все, что переяшла душа пхъ, существуютъ людіг, въ которыхъ абсолютная душа гораздо сильнѣе сознается, нежели въ другихъ, которые въ безмѣрномъ самоуглубленіи видятъ волшебныя картины I I раи не отъ міра сего, слышатъ мелодіи и звуки, о к а к и х і і не грезило ухо людское, разливы красокъ, какихъ обыкновенный глазъ не моясетъ подмѣтить. Такой человѣкъ—созидаіощій. Этимъ рѣдкимъ людямъ дано узрѣть блескъ этого загадочнаго бытія, дѣйствптельнаго бы•гія, дапо имъ проникновеніе въ непзвѣдапныя сплы душп, однимъ словомъ, дано ІІМЪ усознать состоянія души, какъ абсолютныя, широко за граныо той мелкой ея частички, что составляетъ наше сознательное Я . И вотъ какая разница ложптся меясду вчерашнимъ творчествомъ и тѣмъ, какое для насъ является послѣднимъ и вожделѣннымъ идеаломъ, къ которому мы стремимся. Для созидаіощаго, какого мы знаемъ, человѣкъ сущсствовалъ, какъ законченное существо, за лпчнымъ и сознательнымъ Я котораго не было никакихъ тайнъ, никакихъ глубинъ, который отвѣчалъ и страдалъ за свои поступки, ибо хорошо „зналъ", что онъ дѣлаетъ и къ чему стремится, однпмъ словомъ, человѣкъ съ сознаніемъ причинъ и слѣдствій, который въ состояніи въ ліобой моментъ сознательно создать себѣ ту или другую причину, что повлечетъ за собою тѣ или другія иослѣдствія. И вотъ онъ творилъ человѣка съ свободною волею. Д л я насъ человѣкъ является, какъ существо, въ мотивахъ, ощущеніяхъ котораго, во

всѳмъ, что онъ дѣлаетъ, проявляется лишь мельчаНшая частичка безконечнаго, абсолютнаго сознанія и сознательное Я котораго— только пѣна, выкидываемая по временамъ океаномъ на берегъ. А если прежній созидаюні,ій опирался на сознательныя, логическія связи мыслей, оперировалъ ассоціаціями мыслей такъ, какъ онѣ въ обпіемъ, при помощи собранныхъ уже опытовъ и законовъ, связуются въ мозгу, оперировалъ внѣнгними вещами, которыя почиталъ за нѣчто абсолютное, въ лояшомъ пониманіи, будто „извнѣ" и „внутри" совершенно покрываются, тогда наоборотъ: нредставитель новаго искусства совсѣмъ отворачивается отъ этого „извнѣ", какъ отъ вещи случайной, перемѣнной, уходитъ въ себя, охватываетъ въ своей д у ш ѣ вещи, словамъ не дающіяся, разыскиваетъ за обманчивой картиной такъ называемой дѣйствительности цѣлую, мельчайшую сѣть побуя«деній, вліяній и взаимовоздѣйствій, имѣющихъ м ѣ сто между всей природой и человѣкомъ, однимъ словомъ, не дается въ обманъ сознанію и ищетъ всѣхъ причинъ за его предѣлами. И з в ѣ с т н ы й намъ созидающій возсоздавалъ „вещи", н о в ы й созидающій возсоздаетъ свое душевпое состояніе; тотъ ординировалъ вещи и впечатлѣнія такъ, какъ онѣ входили въ его умъ, вѣря въ ихъ объективность, этотъ, наоборотъ, воспроизводитъ только 0 щ у щ ен і я, какія вызываютъ въ немъ эти вещи. Отсюда также и эта прозрачность, разумность, эта — классичность стараго производства и, наоборотъ, эта ославленная, будто бы, нелогичность новаго творчества, это безразуміе, „болѣзненность" и — Іеабі поі Іеазі; „идіотизмъ".

Резюмирую. Душа — это абсолютъ, а мельчайшее ея проявленіе—это сознательное Я . Абсолютное сознаніе—(а въ человѣческихъ понятіяхъ, значитъ, неизмѣримые просторы безсознанія)—это абсолютный геній.

Вся тоска человѣческая, стремленія къ „идеалу", жажда совершенствованія, это, собственно, была тоска о сознаніи все новыхъ, все дальнѣйшихъ просторовъ абсолютной души. Всякое совершество достигалось тѣмъ, что человѣкъ замыкалъ глаза на „реальную" дѣйствительность, углублялся въ себя, изслѣдовалъ и наблюдалъ явленія своей собственной души, и свѣтъ, излучающійся изъ этого очага всебытія, разъяснялъ ему в с ѣ сокровенности и загадки. Такъ дошли до сверхчеловѣческой силы библейскій пророкъ, египетскій магъ, средневѣковый „колдунъ" и нашъ Словацкій въ „Королѣ-Духѣ". То, что мѣшало совершенствованію себя, что препятствовало все болѣе широкому усознанію абсолюта, то была одеряшмость человѣчества страшнымъ, злобнымъ обольщеніемъ, Майей, которой такъ боялся индусъ, фантомомъ дѣйствительности... Вслѣдствіе этого оолѣпленія человѣкъ вырвалъ изъ души своей центральную картину явленій, выкинулъ ее наруліу, утратилъ чувство содѣланнаго и сдѣлалъ изъ явленія души обманный фетишъ: абсолютъ. И такимъ образомъ создалъ д в ѣ дѣйствительности, одну внѣшнюю и другую внутреннюю. Быть можетъ, это было необходимо, дабы удержать при жизни „породу", необходимо, чтобы приспособиться къ жизни, но ОТЪ ЭТОГО пострадала внутренняя, единственная, первичная дѣйствительность: душа. Человѣкъ перенесъ дѣйствительность за себя, и то, что въ немъ было абсолютнымъ, стало за нимъ случайнымъ, разрозненнымъ, безсвязнымъ. Ибо въ минуту, когда онъ чуъственно должѳнъ былъ воснринять эту фиктивную д ѣ й ствительность, онъ терялъ въ себѣ абсолютное сознаніе всѣхъ вещей. Онь долженъ былъ разорвать на части то, что ностоянно и едино. Онъ долженъ былъ раздѣлить время на части, ибо его бѣдное сознаніе работаетъ въ интервалахъ и не улавливаетъ уже времени

105

за секундою; изъ непрерывности временп повылавливалъ онъ тамъ и сямъ оторванныя части и назвалъ это причипой и слѣдствіемъ. А имѣя эти д в ѣ фиктивныя данныя, онъ убилъ в ъ себѣ сознаніе абсолютной непрерывности бытія и создалъ произволеніе и отвѣтственность. На этомъ фиктивномъ заключеніи онъ построилъ всю громаду своихъ моральныхъ и общественныхъ основъ. Затѣмъ онъ долженъ былъ разорвать в с ѣ вещи въ пространствѣ, ибо зрительное чувство одинаково неимовѣрно ограничено—долженъ былъ порвать цѣльность на части, ибо умъ слишкомъ слабъ, чтобы быть въ состояніи обнять ирѳдметъ во всей его неразрывности— когда слышалъ онъ звукъ, онъ въ то-же время не чувствовалъ его запаха, не видѣлъ его очертаній. И эту разрозненность, переиначенье и искривленность всѣхъ явленій онъ назвалъ реальностью, а правильное воспроизведеніе этой фиктивной реальности въ томъ-же самомъ порядкѣ, системѣ, рядахъ, переиначеньяхъ въ безсильномъ умѣ—назвалъ р е а л и з м о м ъ . В с е вчерашнее искусство, за малымъ исключеніемъ того, которое создавалъ геній, было искусствомъ реальнымъ. Дѣленіе его на идеальное и реалистическоѳ опирается развѣ только на извѣстныхъ данныхъ этической и религіозной натуры.

РІскусство—откровеніе души. Все вчерашнее искусство — искусство реалистическое—было бездорожіемъ души.

Звукъ тамъ въ то-же время и краска, и запахъ, и все то, чему нѣтъ выраженія въ рѣчи. Это есть понятіе чѳго-то неуловимаго; всякое впечатлѣніе перестаетъ быть предмѳтомъ мысли, а становится самимъ собой: феноменомъ. В ъ этой глубинѣ, в ъ абсолютномъ сознаніи, теряютъ цѣнность всякія ассоціаціи мысли, созданныя помощью чувствъ, а завязываются новыя, единственно дѣйствительныя звенья и сцѣнленія—ощущѳній. За чувствѳнной ассоціаціей, звука-ли со звукомъ, или краски съ краскою, сущѳствуетъ, при посредствѣ ош^щѳній, ассоціація разпороднѣйшихъ впечатлѣній, ибо они имѣютъ ту-же почву, что и ощущенія: въ моментъ, когда они сошли въ душу, онн соединились тамъ неразрывно и равно интенсивно. Добраться до этой глубины,до этого абсолютнаго сознанья, вникнуть въ него—вотъ, къ чему мы стремимся. Мы стремимся раскрыть новые кругозоры, обнажить тайныя и до сихъ поръ въ слова не заключенныя вещи, связуя впѳчатлѣнія, не чувственно, но помощью ошущеній. Методъ, какимъ мы пользуемся въ данномъ случаѣ, это перѳдача и воспроизведеніе ощущеній, мыслей, впечатлѣній, сновъ, видѣній. н е п о с р е д с т в е н н о такъ, какъ они проявляются въ душѣ, безъ логичѳской связи, во всѣхъ ихъ внезаиныхъ прыжкахъ и сцѣпленіяхъ. Ибо за тѣмъ, что бѣдному уму мѣщанства сдается смѣшнымъ идіотизмомъ, кроется всегда глубина.

** Резюмирую

Ш. дальшѳ.

Душа едина и недѣлима; усознанная ея частичка трѳбуетъ этихъ нѣсколькихъ бѣдныхъ чувствъ, но за чувствами кроется одинъ нераздѣльный органъ, въ которомъ дѣйствуютъ милліоны чувствъ, въ которомъ каждое явленіѳ объявляется во всѣхъ своихъ цѣнностяхъ, объявляется, какъ единство и абсолютъ.

106

Существуетъ двоякій путь, чтобъ искусствомъ объять жизнь. Одинъ—широкій, торный, беззаботный и удобный, другой-же—крутой, ведущій чрезъ пропасти, полный смѳртеліьныхъ опасностей. Совсѣмъ, какъ въ сказкѣ. Удобный путь, это путь ума, бѣдныхъ почти чувствъ, охватывающихъ жизнь только

въ ея случайностяхъ, въ ея печальной и глупой новседневности. Обрывистый, полный нропастей путь, это путь дупіи, жизнь для которой—тяжкій сонъ и болѣзненное предчувствіе какой-то иной жйзни и запредѣльности, предчувствіе иныхъ звеньевъ и иныхъ глубинъ, чѣмъ т ѣ , которыхъ бѣдный, бѣдный наіпъ умъ можетъ достичь. Различны эти пути, ибо умъ—это будень, день работы и труда, это магематика, это логика, душа-же это—-рѣдкій праздничный день, нѣчто, чего ни правиломъ, ни логикой не объемлешь, это блаясенство и воскресеніе рода человѣческаго. Для ума—дважды два—четыре, для души, можетъ быть, милліонъ, ибо она не знаетъ интервала ни во времени, ни въ пространствѣ. Для ума предметъ существуетъ лишь во времени и пространствѣ, для души существуетъ безпредметная, внѣпространная, внѣвременная с у щ н о с т ь ве/цей. Непонятное уму завершается въ душѣ, все обнажаіощей отъ случайности формы, въ какой оно нредставляется уму. Она видитъ только неизвѣданныя вещи, то, что бѣжитъ извѣчнымъ потокомъ, независимо отъ всякихъ превращеній и перемѣнъ, отъ одного полюса вѣчности къ другому, безъ конца, безъ края. Видитъ она то, что тянется на протяженіи всѣхъ временъ и всѣхъ родовъ: „ т а М х " в с ѣ х ъ явленій. Душа—это органъ, объемлющій безконечныя, безнредѣльныя вещи, органъ, въ которомъ сливаются въ одно небо и зѳмля; душа— это неизмѣнно внутрь нанравленный взглядъ, это состояніе, въ которомъ вся, на милліонъ частей расколотая, жизнь объединяется въ одно великое солнцѳ, милліоны членовъ—въ одно огромное тѣло, а милліоны столѣтій растворяются въ одной секундѣ. Умъ—это матеріализмъ въ предѣлахъ знанія, это наука о наименьшемъ сопротивленіи силы, это психофизика — это соціализмъ и безчисленныя экономическія систѳмы, родящіяся на свѣтъ съ цѣлью осчастливить—ха, ха—осчастливить чѳловѣка помощью коллективизма труда, это безсмысленное искусство.

искусство аршина и хорошихъ глазъ, искусство, передъ которымъ склоняется толпа. Художникъ, тѣшащійся обладаніемъ этого аршина и яары хорошихъ глазъ, возсоздаетъ все „такъ, какъ оно есть". А слѣдоватѳльно— типы людей съ хорошо выписанными носами, прачекъ у колодца, крапинки свѣта, разливающіяся по хребту какой нибудь старой клячи, волковъ в ъ степи, порою степь подъ снѣгомъ, порою—безъ снѣга. Ну, и такъ до безконечности. Для такого художника женщина — пользуясь однимъ изъ обычнѣйшихъ примѣровъ—является существомъ, безконечно благороднымъ, или нростой бездѣлушкой, является обычной Марусей или прерафаэлистской Кунигундой, кокоткой или-же туго зашнурованной, неприступной Миссъ. Иначе для художника, идущаго путями души. Женщина Ропса—это ужасная, космическая сила. Его женщина, это женщина, пробудившая в ъ мужчинѣ страсть, приковавшая его къ себѣ коварной и фальшивой лаской, воспитавшая его одноженцемъ, утончившая его инстинкты, ухватившая стихію его вожделѣній в ъ новыя формы и привившая ему ядъ сатанинской боли. И въ болѣзненномъ экстазѣ творчѳства Ропсъ обрѣлъ давно утрачѳнныя звенья, связующія насъ съ средними вѣками. Это уже не мужчина, прозакладывающій жизнь за смѣшную цѣну пятиминутнаго наслажденія; онъ не страдаетъ уже больше для женщины, но растетъ въ дикой ненависти къ этой страшной губительной силѣ, становится фанатическимъ обвинителемъ, который - бы охотнѣѳ всего приговорилъ женщину къ костру, только-бы избавить міръ отъ этого „величайшаго зла". Для художника толпы любовь, это—или нѳчеловѣчески-нлоскій романтизмъ любимцевъ нашей публики, или перечно-комичная и скучная эротика Гюи де Мопассана, или приторно-сладкая поэзія халатовъ, доставляемая модисткамъ Петромъ Нансеномъ, и л и - ж е сиронно-отвратительная норнографія Габріэля д'Анунціо.

107

Для художника-избраншіка любовь, — это болѣзненное, полное тревоги сознаніе невѣдомой страшной силы, кидающей д в ѣ души другъ на друга и жаждущей слить ихъ въ одно, это интенсивное страданіе, въ которомъ ломится душа, ибо она не въ силахъ свершить дѣла Новаго Завѣта, факта этого сліянія въ одно, факта абсолютнаго андрогинизма. Для такого художника любовь, — это неслыханное сознаніе какой-то страшной глубины, предчувствіе какого-то дна въ безднѣ души, по которому переливается жизнь тысячи генерацій, тысячи вѣковъ ихъ страданій и мученій, ихъ экстазъ множенія и яіажда бытія. Такъ понялъ любовь и Мункъ и такую минуту экстаза, боли, страха предъ ужасомъ воспроизвѳлъ онъ въ своей „Мадоннѣ" (см. главу 0 Мункѣ). Портретъ работы художника въ одинъ аршинъ — это въ наилучшемъ случаѣ вѣрная, цвѣтная фотографія. Портретъ Шумана, нанисанный Феликсомъ Валлотономъ,—это „душа" Шумана, когда она скитается иплачетъ въ интродукціи къ сонатѣ „Й8-шо1", когда она раздирающе кричигь въ больномъ „Сиріо (ІІ880ІѴІ", въ „ѴІ8І0П", когда въ поѵеіеіе іІ8-то1 описываетъ она безумные круги, блуждаетъ туда и назадъ, чтобы вдругъ въ дикихъ прыжкахъ завеоти тарантуловую пляску св. Вита. И въ д у т ѣ такого художника-избранника нѣтъ границъ между тономъ и звукомъ. Совершенно разнородныя ощущенія сливаются въ одинъ равноцѣнный отзвукъ, музыка становптся линіей, звукъ запахомъ: „Ье8 р а г й і т з , іез соиіеигз еі іез 80П8 зе геропйепЬ". Очевидно: все сіе—безумство, анормальное, нездоровое, больное—хе, хе... Ибо здоровое общество, которому нужно давать ясную, истолкованную, достаточно пережованную пищу, нен авидитъ глу бины, осмѣиваетъ всякую тайну и все, что не можетъ понять, обзываетъ безумствомъ. И дѣйствительно, никогда еще ненависть обывательства къ д у ш ѣ не была такъ сильна, какъ нынче, подъ абсоліотнымъ господствомъ естественныхъ наукъ, денегъ и проституціи.

108

Съ бѣшепымъ самозабвеніемъ преслѣдуютъ и притупляютъ ея проявленія. В ъ наукѣ настало великое открытіе и одинъ великій кличъ: Фактовъ! фактовъ! фактовъ! В ъ политикѣ и въ общественной жизни— грязь, глупость, обструкція, деньги и стремленіе къ „счастью". Въ искусствѣ—натурализмъ, въ широчайшемъ его значепіи, какъ выраженіе „дѣйствительности". „Віе Рііапіазіе І8І КоіЬеІіеІі"" взываетъ папа натуралистовъ, Либерманъ. Значитъ остается, согласно извѣстной формулѣ Золя, темпераментъ. Но и темпераментъ — лишь фраза. Искусству, какое возлюбило наше время, въ литературѣ нужны запнсныя книжки, въ живописи—хорошій "глазъ и в ѣ р н а я р у к а . Обыкновенный солдатъ не нуждается в ъ большемъ — и, чудное -дѣло, самыя знаменитыя откровенія нашего времени: милитаризмъ и натурализмъ сходятся въ своихъ стремленіяхъ; оба они означаіотъ гибель индивидуа.цизма и казарменное униформированье. Нѣкогда искусство воздѣлывали только тѣ, кто имѣлъ милость божііо, пророки, скрывавшіеся в ъ пещерахъ, чтобъ предаваться страшнымъ видѣніямъ освобожденной души, анахореты, жившіе в ъ пустыняхъ и одиночествѣ. Во времена грековъ ноэть былъ экстатикомъ, мышленіе было святостью, и Сократъ не чувствовалъ холода, когда, во время вдохновенія мысли, босой стоялъ въ снѣгу. Средневѣковый художникъ приуготовывалъ душу долгимн молитвами и постами. В ъ судорожномъ сосредоточепіи всего своего существа умолялъ онъ св. Духа о милости, ирежде чѣмъ пристуналъ къ дѣлу. Нынѣшній художникъ нуждается въ другого рода приготовленіяхъ: онъ сталъ репортеромъ, а сильнѣйшія шпоры его къ творчеству—недостатокъ въ деньгахъ, Новѣйшій художникъ долженъ прежде всего отвѣчать одному важному условію: долженъ быть глупъ, долженъ стать воплощенной глупостыо,—если только онъ уже не представляетъ ея. Е м у думать нельзя, онъ долженъ отучиться отъ мышленія, если только

онъ уже не критпкъ, ему нельзя видѣть въ природѣ больше того, что мояіетъ дать хорошая фотографія. Но независимо отъ этого ргоГапит ѵпі^из идутъ жрецы, приносящіѳ жертвы—душѣ,горсточка, въ которой традпціи прошлыхъ временъ 0 святости мышленія и святости искусства живутъ сильнѣй, чѣмъ когда-либо, горсточка, творящая только въ мгновенія интенсивнѣйшаго подъема душп и мучительнѣйшей ея вспышки, новые пророки, проповѣдующіе вѣчпое возвращеніе души, пренсполненные милости мистикп, объемлющіе міръ не глазомъ и ухомъ, но таипственпымъ органомъ души, синтетизирующимъ органомъ, который видитъ лишь вѣчныя, неизвѣданныя вѳщи и добирается до ихъ сердцевины. Ст. Поюибышевскгй. (Перев. съ польскаго В.

Перемиловскаго).

Ж У Р Н А Л Ы.

„іез Агѣ", годъ первый, №№ 1—4. Глядя на этотъ журналъ, проникаешься завистью. Какъ это фрапцузы могутъ съ такою легкостью, при обиліи уже существующихъ художѳственныхъ я^урналовъ, выпускать ѳще новый, и столь интересный, и столь дѳшевый? И существуетъ онъ вѣроятно не только безъ субсидій, но еще приноситъ доходъ своему издателю, для котораго главное затрудненіе состоитъ лишь въ томъ, чтобы найти хорошаго и свѣдущаго редактора. Р а з ъ такое лицо найдено—все устраивается само собой. Фабрики наперерывъ предлагаютъ ему образцы своей бумаги, одинъ дешевле другого и одинъ лучше другого. Куча фотографовъ къ его услугамъ. Ири заказываніп клише онъ не получаетъ никакихъ огорченій. Понятія пошлины, таможни, цензуры для него не существуютъ. Организація торговли печатными произведеніями не оставляетъ яіелать ничего лучшаго. Словомъ, заграничному редактору-издателюхудожественнаго журнала открыто поле для всякихъ улучшеній, и техническая сторона дѣла его нисколько не

волнуетъ. У насъ полоягеніе дѣла—совершенно обратное. Руководитель художествѳннаго изданія становится прямо рабомъ техническихъ неурядицъ, рабомъ монополистовъ-тѳхниковъ, которые, будучи ограждены отъ заграничной конкурренціи запретительной пошлиной, отнюдь не думаютъ о томъ, чтобы хоть нѣсколько удовлетворять предъявляемымъ къ нимъ художествѳннымъ требованіямъ. Само собой разумѣется, что когда фабрика галошъ желаетъ напечатать для распространенія своихъ издѣлій милліоны автотипическихъ отпечатковъ съ галоши, въ натуральную величину, то это ея желаніе съ уснѣхомъ можетъ быть выполнено мѣстными, русскими, цинкографическими заведеніями. Но когда эти завѳдѳнія съ особой любовью принимаютъ лишь заказы на „калошные" клише, считая это самымъ выгоднымъ и съ неудовольотвіемъ встрѣчаютъ чисто художественные заказы, выполненіе которыхъ требуетъ особой тщательности — то положеніе дѣла мѣняется. Приходится или мириться съ отпечатками, искажающими оригиналъ, или обращаться къ помощи „заграницы", т. е. путаться съ таможней, почтой и, наконецъ, терять лишнее время. Возвращаясь къ „Ьев АгІ5",замѣтимъ, что какъ по содержанію, такъ и по внѣшности этотъ дешевый журналъ (2 франка вынускъ) заслуживаетъ особаго вниманія. В ъ первыхъ четырехъ выпускахъ журнала помѣщенъ рядъ снимковъ съ различныхъ предметовъ искусства изъ частныхъ коллекцій Ротшильда, Фулька, Руара, съ лучшихъ произведеній салона нынѣшняго года—и т. д. Смѣшеніе эпохъ, стилей, родовъ искусства—дѣлаетъ содержаніе журнала веселымъ и разнообразнымъ. Донателло рядомъ съ Фальгьеромъ, Зулоага рядомъ съ Ватто — такія неожиданныя сопоставленія производятъ впечатлѣніе й придаютъ жизнь журналу.

„Віе

Иеіі" М 402.

Вопросъ 0 стилѣ тѣсно связанъ съ вопросомъ 0 культурѣ. Чѣмъ характѳрнѣе, цѣль-

109

нѣе культура данной эпохи—тѣмъ характернѣй ея стиль. Послѣдній создается не усиліями отдѣльныхъ лицъ, а является продуктомъ самыхъ глубокихъ основъ культуры. Карлъ Шеффлеръ, въ статьѣ „о кризисѣ въ художественной нромышленности" ( „ В і е 2еі1;" № 402) высказываетъ нѣсколько любопытныхъ мыслей о культурной роли зодчества—какъ созидателя новаго стиля. „Обновители архитектурныхъ формъ, говоритъ авторъ, создали въ сущности не архитектурный, а декоративный стиль. Онъ очень богатъ и разнообразенъ, но создался какъ-то слишкомъ скоро и выказалъ слишкомъ большую способность приспособленія. Было-бы крайне любонытно съ точки зрѣнія исторіи искусства, нрослѣдить, какъ эволюція современнаго пониманія формы иея задачъшлачерезъ художественную промышленность, а не черезъ архитектуру, что бывало до сихъ поръ въ эпоху созданія стилей. Можно доказать, что здѣсь мы имѣемъ дѣло съ безсознательннымъ стремленіемъ къ архитектурѣ, которое пробуетъ свои силы въ чисто декоративной области, прежде чѣмъ нерейти къ разрѣшенію спеціально архитектурныхъ задачъ.... Нынѣшній подъемъ декоративнаго вкуса, не даетъ гарантіи въ томъ, что въ будущемъ дѣло выработки стиля обезпечено. Сила косности, сила застоя велики и находятся въ постоянномъ дѣйствіи. Такимъ образомъ, все движеніе грозитъ остановится на первыхъ же шагахъ. Художники думаютъ, что они сдѣлали свое дѣло, и мало смотрятъ внередъ. Достигнутые результаты преисполняютъ ихъ гордости, которая не достаточно обоснована, такъ какъ легко достигнутые результаты являются въ сущности лишь слѣдствіемъ давно назрѣвшей необходимости Теперь только п пачинается серьезная работа. Находка новыхъ формъ въ орнаментѣ—есть только первый шагъ. В ъ искусствѣ деталей— художники выказали свои способности, но достигнутые ими результаты являются лишь нюансомъ въ сферѣ созданія настоящаго стиля. „Дѣло не въ декоративныхъ украшеніяхъ. Дѣло въ созданіи новой, великой архитектуры,

110

которая доляша обхватить в с ѣ пластическія искусства. Надо воплотить вѣчные законы въ такія формы, которыя соотвѣтствовали-бы пашему современному міросозерцанію. Великая необходимость, которая управляетъ человѣкомъ на началахъ той-же закономѣрности, какъ и всѣмъ космосомъ, должна быть постигнута какъ красота, такъ-же наивно, какъ постигалъ ее нѣкогда античный міръ или готика. Это стремленіе воплотить въ образахъ вѣчно дѣйственную силу природы и вселенной въ сущности своей глубоко религіозно. И всякоѳ великое зодчество возможно только на основѣ глубокихъ морально-философскихъ идей. Зодчій, отыскивающій пластическіе символы божественной необходимости, дѣлаѳтъ то-же, что и всякій молящійся передъ алтарѳмъ. В ъ своемъ сознательномъ творчествѣ, отыскивая явныя, чувственныя формы красоты для неявнаго, сокрытаго закона, зодчій проявляетъ то-яіе высокое ощущеніе жизни, какъ и поэтъ. Съ культурной точки зрѣнія—онъ стоитъ даже выше послѣдняго, потому-что его творчество по самой сущности своей—активно, утвердительно, тогда какъ иоэтъ достигаетъ иногда наивысшихъточекъ творчествавътѣмоменты.когда емуудается воплотить свои страданія, своѳ нассивное, отрицательное отношѳніѳ къ жизни. „Самоѳ низмѳнное соприкасаѳтся съ самымъ выспреннымъ. Соціальныя и экономическія потребности диктуютъ архитектурѣ ея задачи, новыя условія обработки матеріала вліяютъ на вынолненіе этихъ задачъ такъже, какъ и самыя банальныя потребности нашей жизни. Но все это должно слуясить для великаго зодчаго лишь поводомъ для грандіознаго просвѣтленія и просвѣщенія. Свѣтъ красоты, очищенной отъ грубой д ѣ й ствительности и случайностѳй, красоты, въ которой находитъ своѳ удовлетвореніе духъ народовъ, долженъ свѣтить въ теченіи столѣтій и пережить преходящую суету". Такую постановку вопроса нельзя не признать правильной. Стиль, оторванный отъ жизни, отъ міросозерцанія эпохи, не есть стиль, а лишь понытки (можетъ быть и геніальныя) индивидуальнаго творчества.

Вмѣстѣ съ тѣмъ, для новаго стиля, обращеннаголицомъ къ будущему—прошлаго не должно существовать. В с я к а я перефразировка старыхъ архитектурныхъ формъ есть лишь реставрація, есть отрицаніе творчества. Надо сознаться, что въ этомъ отношеніи преобладаніе „музейнаго" направленія въ эстетическихъ кругахъ нашего времени крайне вредио отзывается на творчествѣ. Всякое созерцаніе исключаетъ дѣйствіе. В ъ области воспріятія ощущеній, въ области созерцанія мы сдѣлали большіе успѣхи. Намъ, вмѣщающимъ индусскую архитектуру наравнѣ съ Версалемъ, каягется смѣшнымъ, какъ это въ Х Ѵ П І в ѣ к ѣ могли считать готику продуктомъ варварства. Мы все любимъ, все цѣнимъ, все понимаемъ, и поэтому не можемъ ничего создать. Боясь вандализма и варварства мы становимся кладбищенскими консерваторами, охранителями въ полномъ смыслѣ слова.

Д.

Ф.

к н и г и .

К. Байэ. Исторія Искусствъ. Переводъ подъ редакціей и съ добавленіями проф. Г . Павлуцкаго, съ прибавленіемъ главы о древнерусскомъ искусствѣ В . Г . Георгіевскаго. 350 рис. въ текстѣ, 28 фототипич. таблицъ и 2 табл. въ краскахъ. Изд. С. В . Кульясенко. Кіевъ. 1902. Ц. 4 р. Выпуская в ъ свѣтъ русскій переводъ книги С. Вауеѣ, проф. Павлуцкій задавался цѣлью дать популярную книгу по исторіи искусства, предназначенную для учащагося юношества. Сама но себѣ книга Байэ мало интересна и представляетъ, собой въ сущности лишь краткій и довольно безцвѣтный конснѳктъ популярныхъ лекцій. В ъ этомъ отношеніи книжка Мутера, изданная въ дешевой и столь распространенной серіи учебниковъ С б з с Ь е п г о р а з д о интереснѣе. Она написана увлекательно, ясиво, и можетъ дѣйствительно заинтересовать читателя и привлечь _ 0 Т. I, въ цѳреводѣ К. Д. Бальмонта, вышепъ въ свѣтъ на русскомъ языкѣ въ 1900 г.

късебѣ его симпатіи, но, к а к ъ в с я к а я талант ливая вещь, она слишкомъ субъективна, въ нѳй много рискованныхъ заключеній и мало обоснованныхъ обобщеній. Байэ, съ сухой педантичностью, ничего не навязывая и отнюдь не увлекая, даетъ новичку въ области искусства путѳводную нить для занятій, даетъ почву для распредѣленія художественнаго матеріала. В ъ этомъ отношеніи мысль перевести эту книгу нельзя не признать удачной. Французскій оригиналъ этого сочинѳнія крайне бѣдно илліострированъ. А въ исторіи искусства — иллюстрація почти все. Разсужденія о творчествѣ художника или характеристика стилей, безъ нагляднаго примѣра, становятся для малосвѣдущаго человѣка столь-же скучными, какъ классификація растеній въ учебникѣ ботаники. Но проф. Павлуцкій восполнилъ этотъ существенный пробѣлъ книги Байэ, и не только тѣмъ, что снабдилъ ее многочисленными илліостраціями, а главнымъ образомъ тѣмъ, что с д ѣ лалъ подборъ ихъ очень толково и интересно. Насколько это было въ предѣлахъ намѣченной имъ задачи, онъ съ большимъ тактомъ и педагогическимъ чутьемъ выдвинулъ все дѣйствительно худоя^ѳственное и значительное, не безъ умысла, ДОЛЯІНОбыть, затѣнивъ в с ѣ тѣ шедевры, которые, несмотря на свою обіцепризнанность, нѣсколь- < ко помертвѣли подъ взглядомъ современ-; наго человѣка. ; Въ общемъ, иллюстраціи исполнены хо- = рошо и чисто. Нѣкоторыя вышли мутно, въ виду того, что издателямъ вѣроятно приходилось пользоваться не фотографіями, а автотипіями. Къ книгѣ нриложенъ и краткій очеркъ русскаго искусства, опять съ толкомъ и любовью иллюстрированный. Очеркъ составленъ нѣсколько вяло, но зато вполнѣ безпристрастно. Молодой современной школѣ отведено подобающее ей мѣсто и такимъ художникамъ, какъ Врубель и Сомовъ, удѣлено должное вниманіе, наряду съ В . Васнецовымъ и Нестеровымъ.

Д . Биъжаницкій. 111

К. и В. И. Успенсніѳ. Заиѣткіі о древне-русскомъ иконописаніи. Извѣстные иконописцы и ихъ произведенія. Св. Алимпій и Андрей Рублевъ. Спб. 1 9 0 1 , стр. 7 0 , ц. 2 р. Книга открывается интереснымъ рисункомъ изъ старо-нечатнаго кіевскаго патерика: „прпшествіе иконописцевъ пзъ Ііарьграда въ монастырь Печерскій, како силою Божіею понуждени приплыша". Старина любила установлять такими чудесными сказаніями взапмную связь фактовъ, родство которыхъ явно чувствовалось, но не установлялось неносредственно. Такъ и в ъ я з ы ч е с т в ѣ одинъ, напримѣръ, греческій гимнъ изъ VII ст. до Р. Х р . повѣствуетъ, какъ Аполлонъ силою ііригналъ корабль къ новому своему храму, чтобы с д ѣ лать плывшихъ своими служителями и первыми представителями культа. Довѣряясь западу, мы долго представляли византійскихъ грековъ только „лукавыми царедворцами" и дипломатами. Западъ отмѣтилъ въ нихъ то, что было ему замѣтнѣе, но не умѣлъ уловить болѣе глубокой основы византійскаго народнаго характера. Намъ, духовнымъ дѣтямъ Визаитіи, все яснѣе становится, чтб своего внесла Византія во всемірную культуру. Е с л и древніе греки были народъ-художникъ, если желѣзная сила Рима родила государственность и право, то византійцы были народомъ-мыслителемъ, народомъбогословомъ. Это были своеобразные рыцари духа по преимуш;еству. Изслѣдованіе г. г. Успенскихъ важно и интересно, какъ всякая работа, раскрываюіцая въ деталяхъ это духовное наше ученичество у Византіи. Оба художника, о которыхъ въ книгѣ идетъ рѣчь, были монахи. Мысли обоихъ, какъ и творческія воспріятія, враіцались въ традиціонномъ кругу византійскаго богословствованія, византійскаго священнаго искусства. Оба творили, но творили какъ-бы анонимно, скрадывая личное, свое, за общимъ, святымъ, разъ навсегда преподаннымъ отъ отцовъ и наставниковъ. В ъ церковномъ пѣснопѣніисв. Алимпію дана художественная характеристика всей его художественнойдѣятельности. „Разгорѣвшись алканіемъ неописанной славы Божіей,—поется въ церкви,—ты напи-

112

салъ на скрижаляхъ сердца образъ пепрестан ной любви къ Пречистой Богоматери" іі въ с а момъ д ѣ л ѣ всѣ приписываемыя этому монахухудожпику Х І І в ѣ к а пконы написаны съ единой мыслью—-служенія величііо Богоматери. „ЬитепСоеІі еапсІаКоза" вспомігаается невольпо... Андрей Рублевъ, монахъ СергіевскоН лавры подъ Москвой, работалъ въ X V в ѣ к ѣ . Его кисти приписываютъ, напримѣръ, фрески Успенскаго собора во Владимірѣ, открытыя въ 5 9 — 6 0 г. г. и представляіощія, по словамъ проф. Покровскаго, — „такое монументальное явленіе, равнаго которому мы не зпаемъ въ стѣнописяхъ до 17-го ст. (картина Страшнаго Суда,—эсхатологія, опять-таки близкая религіозной мистикѣ византійца). Вотъ отзывъ покойнаго московскаго профессора Шевырева о другой ііконѣ кистп Рублева: „Письмо византійское, превосходное. Необычайная красота іі грація разлиты по ликамъ ангеловъ, чисто греческимъ." Мы видимъ, что греко-царьградскія традиціи остаются и здѣсь во всей силѣ.

* * *

А. и. Успенсн/й. Пять вновь открытыхъ нконъ кисти Симона Ушакова. М. 1 9 0 1 г. стр. 1 6 . Д. Н. Трвнѳвъ. Иконы царскаго изографа Симона Ушакова въ Московскомъ Новодѣвичьемъ монастырѣ. М. 1 9 0 1 г., стр. 5 9 . Какъ робка еще, какъ запугана наша молодая наука православной иконографіи! Вотъ мы читаемъ о вновь открытыхъ иконахъ У ш а кова, относящихся къ 1 6 8 2 — 3 годамъ. Старина почтенная! Г. Треневъ удостовѣряетъ, что и эти иконы отмѣчены обычными достоинствами Ушаковскаго письма, — „нѣжностью тоновъ окраски и мягкостью переходовъ отъ тѣней къ свѣту" но тотчасъ-лге, съ робкой оглядкой на западъ и „вѣжливой уклонкой" какъ говорилось въ старину, добавляетъ: „многіе его лики, по всей справедливости, можно было-бы поставить отніодь не ния?е таковыхъ кисти лучшихъ западныхъ древнихъ худож" никовъ". Не потому-ли мы такъ робки и, въ крайнемъ случаѣ, почитаемъ возможнымъ поста-

вить себя „нѳ ниже таковыхъ", что не научились еще, какъ слѣдуѳтъ, перѳдавать по русски слова наншхъ вѣчныхъ учителей и наставниковъ? Читайте г. Тренева: „когда Х р и ста изображаютъ лѣтъ 3 0 , онъ не болѣе некрасивъ, какъ и в с ѣ люди 3 0 или 4 0 лѣтъ", Такъ иередаѳтъ русскій авторъ слова французскаго богослова-иконографа, И ѳще потому мы такъ робко озираемся „на западъ солнца", что, какъ дѣятели и зрители церковнаго искусства, развивались мы въ условіяхъ нѣсколько иныхъ, нежеѵТИ тамъ, на счастливомъ западѣ. Вотъ г. Треневъ съ радостью, съ восторгомъ сообщаетъ объ одной Ушаковской иконѣ, что „рѳставрація не тронула античной пѳрвоначальной раскраски ея дивныхъ ликовъ и одѣяній." Таково русское и—-увы!—слишкомъ оправданное фактами понятіе 0 рѳставраціи. „Художникъ - варваръ кистью сонной",.. Въ другомъ, или в ъ этомъ-же случаѣ живопись иконы сохранилась благодаря яСплошной ризѣ, которая оставляла открытыми только лики и руки изображеній". Это еще преосв. Порфирій замѣтилъ, что „Москва предпочитаетъ чеканъ живописи". Вотъ и чеканъ пригодился. Зато и г. Треневъ, и г. Успенскій не находятъ словъ, чтобъ достойно характѳризовать „художественную" дѣятельность реставратора-иконописца г. Чирикова, нѳ далѣе, какъ въ 1 9 0 0 году „подновившаго" нѣкоторыя Ушаковскія иконы. И дажѳ не безъ нокровительства науки, какъ указываетъ г. Треневъ, т. к. за реставраціей наблюдалъ членъ Археологичѳскаго Общества. „Подобные реставраторы, замѣчаетъ г. Успенскій *), пользуются у насъ (?) репутаціею хорошихъ, знающихъ мастеровъ и успѣшно... портятъ по московскимъ церквамъ множество прекрасныхъ старинныхъ памятниковъ православной иконографіи". ^иоиздие і а п й е т ? Когда-жѳ „художникъварваръ" останется и „у насъ" безъ почитателей? Д. Шестаковъ. ') Товарищъ прѳдсѣдателя Церковно Археологичѳскаго отдѣла общества любителей Духовнаго Просвѣщенія.

ЗАМЪТКИ. ^ В ъ М 2 4 .Театра [и Искусства" помѣщена статья г. Варнеке, касающаяся пресловутаго „интервью" съ г - н о м ъ Озаровскимъ и замѣтки о немъ г-на Философова. Вопросъ 0 томъ, какъ надо ставить на сценѣ совремѳннаго театра античныя трагедіи — слишкомъ важенъ и серьезенъ, чтобы бесѣдовать 0 нѳмъ в ъ полемическомъ тонѣ, а потому пока замѣтимъ лишь, что мы абсолютно несогласны съ основной точкой зрѣнія г-на Варнеке, будто-бы античная трагедія сохранила лишь одно художественное значеяіе, Конечно, художественная сторона играетъ очень важную роль, но не в ъ ней все дѣло. Обращаясь, в ъ частности, къ предстоящей постановкѣ „Ипполита", замѣтимъ, что онъ пойдѳтъ съ декораціями и костгомами по проектамъ художника Л . Бакста, котораго тоже надо причислить къ числу „составитѳлей первоначальнаго проекта". ^ В ъ короткій промежутокъ времени скончались три русскихъ художника, пользовавшихся в ъ своѳ время довольно большимъ успѣхомъ у широкой публики. Мы говоримъ 0 Риццони, Якобіѣ и М. Клодтѣ. Имъ досталось на долю пережить свою славу и умѳреть почти въ нѳизвѣстности. ™ Скончался извѣстный французскій художникъ Бенжаменъ Констанъ. ^ Чешскоѳ художѳственное общество „Манесъ" устроило въ Прагѣ выставку произведѳній Родэна. Ко времени выставки было пріурочено торжественное чествованіе скульптора. ^ Намъ доставленъ отчетъ Московскаго Общества Любителей за 1 9 0 1 г, Какъ извѣстно, отчетъ этотъ послужилъ предметомъ бурныхъ преній в ъ теченіи двухъ общихъ собраній общества. Мы не будемъ входить в ъ обсужденіе вопроса о томъ кто виноватъ въ возникшей неурядицѣ и на чьѳй сторонѣ правда. Замѣтимъ лишь, что выходъ изъ членовъ общества художниковъ Остроухова, Полѣнова и Сѣрова еще и еще разъ доказываетъ,что в с ѣ эти „поощряющія художества" общѳства отжили свой вѣкъ и давно уже нѳ только не нужны искусству, но скорѣй даже 113

оказываютъ вредъ ему. У насъ в ъ Петербург ѣ тоже есть подобное московскому общество, которое, при помощи нѣсколькихъ дряхлыхъ любителей, не любящихъ искусство, тігхо влачитъ свое жалкое существованіе только потому, что имѣетъ многочисленные дома и капиталъ, съ которыми что нибудь да надо дѣлать. Итакъ, предоставимъ мертвымъ погребать своихъ мертвецовъ. і і Пятая международная художественная выставка в ъ Венеціи откроется 2 2 апрѣля 1 9 0 3 г. и продлится до 31-го октября. На нріобрѣтеніе художественныхъ произведеній въ музей современнаго искусства городъ ассигновалъ 1 0 0 тыс. франковъ. Общество Охраненія стараго Парижа— открыло конкурсъ любительскихъ фотографій съ живописныхъ деталей Парижа. В с ѣ представленные на конкурсъ снимки будутъ выставлены въ Рейі Раіаіз. Хорошо было-бы, если-бы по случаю двухсотлѣтія Петербурга нѣчто подобное было устроено и у насъ. іі^ Парижскій ыуниципальный совѣтъ открылъ конкурсъ на составленіе художественныхъ вывѣсокъ.

^ В ъ іюньскомъ номерѣ „Ееѵие Біизігёе" помѣщена статья Ваніеі ЕосЬе'а, посвященная творчеству И. Е . Рѣпина. Статья иллюстрирована десятью снимками съ произведеній художяика. іііі 1 2 ііоня скончался на 38-мъ году жизни проф. Отто Экманъ. Покойный худоя^никъ не отличался выдающимся дарованіемъ, но какъ свѣдущій, умпый и вполнѣ современный человѣкъ, онъ сыгралъ очень крупную роль въ исторіи развитія современнаго декоративнаго искусства. Съ неутомимымъ рвеніемъ Экманъ работалъ во в с ѣ х ъ областяхъ прикладного искусства. Извѣстны его керамическія издѣлія, проекты рисунковъ для матерій, шрифтовъ, чеканка по мѣди, наконецъ, онъ исполнялъ проекты обстановокъ въ современномъ стилѣ. Съ 1 8 9 7 г. Экманъ состоялъ профессоромъ декоративнаго искусства в ъ школѣ берлинскаго музея прикладныхъ искусствъ. Творчеству художника былъ посвященъ Л'» 7 журнала „ВеиІзсЬе Кннзі ипй Веііогаііоп" за 1 9 0 0 г.

РедакторЪ-нздатель

С. Л.

ДягпжвЪ.

ДДОРБТВЕНІЬІ бОКРОВИЦ І І россш. Еіем^сячный йллюстрйрованный сборникъ, И З Д А В А Е М Ы Й

ИМПЕРАТОРОКИМЪ Обществом-ь Поощренія Художествъ, подъ редакціей Александра Б Е Н У А . СборникЪ состоитЪ изЪ 1) таблицъ иллюстрацій (12 вЪ номерЪ, 1 4 4 вЪ году) 2) обЪяснителЬнаго кЪ нимЪ текста и 3) худошественной хронини. ТАБЛИЦЫ посвящены иснлючительно художественнымЪ произведеніямЪ, находящимся въ Россіи. (Архитектурныя сооруженія, картины скулЬптура, церковная утварЬ, мебелЬ, бронза, іиитЬе, ковры, кружева, матеріи, оружіе, и проч.). ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ кЪ таблицамЪ ТЕНСТЪ содержитЪ историческія данныя обЪ изображенныхЪ предметахЪ, эстетическую ихЪ оцЪнку и біографическія свЬдЪнія обЪ ихЪ творцахЪ. ТекстЪ печатается на руссномъ и франиузсномъ язынахъ. Содершаніе ХРОНИНИ: Отчеты о дЪятелЬности И м п е р а т о р с к а г о Общества Поощренія ХудожествЪ по разнымЪ его учрежденіямЪ, выставки: русскія и иностранныя, новыя книги, некрологи скончавшихся художниковЪ и другія извЬстія. П О Д П И С Н А Я Ц Ъ Н А : Б е з ъ доставки 6 руб. С ъ доставкой в ъ предЪлахъ Россіи 8 р. С ъ пересылкой за границу 10 рублеіі. Подписна принимается во всгьхъ ннитныхъ магазинахъ и въ реданціи Сборнина: С.-Петербургъ. Мойна, д. № 83. (№ телефона 2665). В Ы Ш Е Л Ъ

ИЗЪ

ПЕЧАТИ

томъ первый изданія

РѴСЩАЯ ЖИВППИСЬ ВЪ ХѴІІІ вѣнѣ. Первый томъ посвящ,енъ произведеніямъ Д. Г. Жевнцкаго ( 1 7 3 5 — 1 8 2 2 ) . В ъ немъ помЪщено ополо 100 стімковЪ сЪ работЪ художннка, всЪ дошедшія до насъ гравюры съ п о р третовъ его работы, нЪсколько гравюръ работы отца художника Г . К. Левицкаго, а также лортретьг, лнсанные сЪ самого художннка В. Л. ВоровнковскнмЪ и И . Е . Яковлевымъ. РізЪ работЪ Д. Г. Левнцкаго помЪщены въ снимкахъ, исполненныхъ геліогравюроіі (39), фототипіей ( 2 5 ) и автотипіей ( 4 1 ) , всЪ портреты мастера, о которыхъ было возможно собрать какія либо свЪдЪнія. В ъ текстЪ помЪщены статЬи; „ Ж и з н ь Д . Г . Левицкаго" В . П . Горленко и „Произведенія Д . Г . Левицкаго" С. П . Дягилева, а также сохранившіеся документы, какъ офиціальные (формулярн. списокъ, прошенія въ Имп. Акад. Худож., постановленія СовЪта Имп. Акад. Х у д . и пр.), такъ и частные. Документы напечатаны іп ехіепзо. ВсЪ оставшіеся отъ подписки экземпляры находятся на складЪ в ъ книжномъ магазинЪ М. О. Вольфъ. ( С . П . В . Гостиный Дворъ 18). Изданге

редакцгн

журнала

^.^МірЪ Искусства^''.

Открыта подписка на 1 9 0 2 годъ (4-й годъ изданія) на художественный иллюстрированный журналъ

„МІРЪ ИСИУССТВА Журналъ выходитъ въ 1 9 0 2 году по прежней программЬ и въ прежнемъ объемЪ, одинъ разъ в ъ мЪсяцъ, книжками в ъ 1 0 — 1 2 листовъ іп 4 ° , с ъ многочисленными иллюстраціями въ текстЬ и съ художественными приложеніями (геліогравюры, фототипіи и хромолитографіи) на отдЪльныхъ листахъ.

ПОДПИСНАЯ

ЦЪНА: На годъ. На Ѵі года.

Съ доставкой в ъ С.-ПетербургЪ „ пересылкой иногороднимъ » „ за границу

1 0 руб. 5 руб. 12 „ в „ 14 „ 7 „

Долускается разсрогка. Первыіі взносъ при подпискЬ для городскихъ подписчпковъ 2 р. 5 0 к., для иногороднихъ 3 р. ЗатЪмъ вносится по 1 р. ежемЪсячно.

Подпиока принимаетоя во всіхъ кни)кныхъ магазинахъ. Главная контора журнала находится при книжномъ магазинЪ Товарпщества М. 0. Вольфъ (С.Л.Б.., Гостгтыіі ДворЪ.^ Ж 18; Москва,, Кузнецкгй мосттіЪ, 12). Подписноіі годъ начинается съ 1-го Января. Полные экземпляры „Міръ Искусства" продаются лсклюѵнтельно въ редакцін журнала (Спб., фонтанка, 1 1 ) по слЪдующимъ цЪнамъ:

Годъ „

I — ( 1 8 9 9 ) — 2 0 р. ІІ-(1900)-40

р.

(безъ перес.) „

..^.^

З а 1 9 0 1 г. имЪются лишь №№ 4 — 1 2 (7 руб. безъ перес). 1901 г. разопілись сполна.

Ііервые

трн номера

Ц ѣ н а № 4 - г о — 1 р. 2 0 к. с ъ перес. 1 р. 5 0 к.

|І

Довволесо дензурою, Спб. 26 Іювя 1902 г.

Тип. Спб. акц. общ. „Слово", М. Итальяпская, № 21.

за