Дайджест (Подписка 2016)

с.2-14

с. 108-132

с. 15-57

с. 133-153

с. 28-39

с. 40-50

с. 154-158

с. 51-78

с. 159-174

с. 79-93

с. 175-193

с. 94-107

с. 194-207

Алексей Иванов Тобол

.

пролог

Мертвец

П

ьяный Пётр промахнулся ботфортом мимо стремени и едва не упал, но удержался за луку седла. Сашка Меншиков тотчас без колебаний рухнул коленями в лужу, поднял обеими руками заляпанную грязью пудовую ногу императора и вставил носком сапога в стремя, а потом, натужно хохотнув, подсадил государя на лошадь. Лизетта, соловая кобыла, стояла смирно и лишь подрагивала хвостом — она и не такое видала. Пётр разбирал поводья. Меншиков незаметно от царя вытер ладони о шелковистый бок Лизетты. Конечно, государь перебрал мальвазии на галере, пока вместе с Сашкой плыл от Адмиралтейства к причалу Троицкой набережной, но он всё равно бы напился — не на галере, так в Коммерц-коллегии у Апраксина. У Петра опять нестерпимо болел живот, словно дьявол сидел в брюхе и накручивал кишки на локоть. Пётр знал: эта боль заполнила бы всё тело и даже голову, а теперь хотя бы из головы её вытеснил дурной и тяжёлый хмель. На адмиралтейские верфи Пётр ездил посмотреть, как идёт тимберовка «Леферма» — потрёпанного в боях фран5

ТОБОЛ. Много званых

цузского фрегата, который в Лондоне приглянулся Федьке Салтыкову, и Федька его купил. «Леферм» шесть лет ходил на Балтике, потом его перегнали в Петербург. На Неве с корабля сняли все пушки и мачты, две палубы, фальшборты и обшивку выше ватерлинии, а корпус кабестанами выволокли на стапель. Деревянная туша фрегата, зияя пустотой между шпангоутов, покоилась на опорах-кильблоках под мелким ингерманландским дождём. Рядом с мокрой громадиной морского корабля Пётр чувствовал свою человеческую мелкоту. Величие корабля всегда по-юношески волновало его, даже теперь, когда терзала боль. Федосейка Скляев, адмиралтейский строитель, устроил государю визитацию «Леферма». Петру приятно было видеть упрямое муравьиное копошение работы, густо облепившее фрегат: десятники орали и размахивали руками, грузчики поднимали на талях длинные тёсаные доски, плотники приколачивали бортовины, конопатчики стучали колотушками. На царя никто не обращал внимания. С верфи Пётр отправился в Коммерц-коллегию, где его ждал граф Апраксин. По Неве государя везла сорокавёсельная шхерная галера. С её косых латинских парусов стекала вода. На открытой корме был установлен балдахин, и Сашка Меншиков угощал Петра обедом с мальвазией и музыкой. Холодный осенний ветер гнал по реке тугую волну, балдахин хлопал и махал кистями, задранную корму галеры обдавало порывами водяной пыли. Несчастных шведов-музыкантов мутило от качки, усатый скрипач порой проскальзывал смычком по струнам, и скрипка взвизгивала. Пётр пил из кубка и смотрел на просторную мрачную Неву: галеры, шлюпки, карбасы, плашкоуты с грудами мешков, вельботы, караваны барок, идущие с Ладоги, голландские шнявы, два новых фрегата с вьющимися на ветру флагами, длинные вереницы плотов с домиками плотогонов… С грузного прама, пришвартованного у Петропавловской крепости, бабахнули три 6

Пролог. МЕРТВЕЦ

пушки: может, учения, а может, увидели на галере брейдвымпел императора. На дощатом пирсе Троицкой набережной Петра ожидал продрогший эскорт — адъютанты, вестовые, офицеры гвардии. Растрёпанные отсыревшие плюмажи торчали, как цветное сено. Подсаженный Меншиковым, Пётр с трудом взобрался в седло и оглянулся на галеру. Усатый скрипач-швед уже метнулся к борту и свесился над водой, раскорячив ноги: его тошнило. Императорская кавалькада двинулась к зданию Коллегий.

— Сашка, поди поближе, — окликнул Пётр. Меншиков сразу же подъехал, широко улыбаясь, словно ждал похвалы. Копыта лошадей чавкали по слякоти.

— Почто у тебя музыканты — шведы? — устало спросил Пётр. — Я же приказал: как заключим мир с королём Фредриком — всем пленным воля.

— У меня не шведы, государь, — тотчас отпёрся Сашка. — Я сих молодцев у Покровского монастыря в Пскове откупил.

— Думаешь, я русскую рожу от шведской не отличу?

— Не отличишь, государь, — убеждённо сказал Меншиков. Пётр вытащил из-за отворота рукава исписанную бумагу, скомкал её и швырнул Сашке в плутовскую морду.

— Они мне жалобу сунули, когда ты за руль встал. Плачутся, что ты у них пашпорты в свой шкатул запер и держишь их тут беззаконно. Меншиков обиженно надулся.

— Ты сам в Сенате нам говорил не спешить шведов отпускать, ежели они мастерство знают!

— Так то про корабельщиков и оружейников сказано! — злобно рявкнул Пётр. — Не про твоих свистоплясов! Ради своей потехи ты императорским словом зад подтираешь?

7

ТОБОЛ. Много званых

— Прости, Лексеич, — виновато сказал Меншиков. Физиономия у него сразу стала несчастной. — Я думал, семеро бандуристов — велика ли беда? Пётр только бессильно дёрнул лошадь за поводья. Лизетта спотыкалась в грязи, и её рывки отзывались в животе Петра толчками тупой боли. Пётр уже осознал, что эта болезнь убьёт его. Не спасут ни амстердамские лекари, ни марциальные воды. Он видел немало смертей — в петле, от пыток, под топором палача, от осколков гранат, вспоровших тело. Он знал, что содержится внутри у человека, и у него внутри такие же потроха, как у всех. И он тоже умрёт, и довольно скоро, и ему было очень страшно превратиться в труп, как превращались многие знакомые ему люди. И всё же у него была надежда уцелеть, выкупить себя у бога. Выкрутился же этот шельма — Сашка Меншиков. Три года назад Пётр хотел его судить за воровство и казнить, и Сашка от ужаса пал в перины и сам чуть не сдох. Он не притворялся, а по-настоящему захаркал кровью; его корёжило в припадках и трясло от лихоманки. Врач сказал, что у него «феба» в груди, и пора его соборовать. Пётр у одра простил грешного друга — и Сашка вдруг исцелился. И вот он опять рядом, и пьёт, и баб портит, и ворует. Сашку исцелил он — царь, помазанник. А его самого исцелит царство. Империя. Он достроит свою империю, и бог его помилует. Империя — это фрегат, который увезёт его из болезни. Его спасение и награда. Пётр понимал, что верить в такое — наивно, однако надо же было во что-то верить. Вот мореплаватель Магелланус уверовал, что земля круглая, и поплыл на запад в неведомый простор, отказавшись поворачивать обратно: дескать, ежели вера его истинна, он вернётся домой с другой стороны мира, а ежели вера ложна, то пропадёт чёрт знает где. И он, Пётр, тоже как Магелланус. Троицкая площадь была полна народу. Офицеры, чиновники, солдаты, извозчики, матросы, денщики, по8

Пролог. МЕРТВЕЦ

сыльные… Разодетые иноземцы стояли на галерее аустерии под большой вывеской с портретом Петра и курили трубки. В приземистом Троицком соборе шла служба. А железный купол собора — ржавый, заметил Пётр. Говорил же он Сашке поменять железо — и что?.. По периметру площадь окружали деревянные дворцы: Сенат, Синод, таможенное казначейство, коллегии. В центре — так, чтобы из всех казённых окон было видно, — возвышалась виселица, и на ней висел растрёпанный полуистлевший мертвец. Булыжная вымостка на площади, набитая десять лет назад, уже пришла в негодность: зыбкая земля местами просела, булыжники выщербило из кладки, наводнения натащили грязь. Повсюду вольно распростёрлись размашистые бурые лужи, через которые там и сям были перекинуты корабельные трапы. В глубоких выбоинах застряли несколько карет на больших и тонких колёсах. Кавалькада Петра еле продвигалась по колдобинам.

— Сашка, ты обещал к распутице брусчатку сделать, — сказал Пётр.

— Я на то четыре барки камня в Твери заготовил, — сразу пояснил Меншиков, — а они в гагаринском канале под Волочком на мелях застряли, никаким лядом не стащить. Пришлось до водополья ждать подъёма.

— Врёшь. Ты берег у своего дворца ими укрепил. Своровал, значит.

— Да я за всякую копейку душой клянусь! — загорячился Меншиков. Пётр не ответил. Он угрюмо разглядывал мертвеца на виселице. Голова казнённого была свёрнута набок; чернели провалы глазниц, расклёванных вороньём; зияла гнилая дыра на месте рта; из тряпья, точно коряги, торчали распухшие чёрные руки и босые ноги. Уже и не узнать в этом адском чудовище былого человека. А ведь в прежние годы Пётр очень его уважал. Думал, что может опереться на его плечо — такой не предаст. Предал.

9

ТОБОЛ. Много званых

— Хочешь рядом с ним, Сашка? — Пётр кивнул на висельника.

— Я тебя накормил, Лексеич, опохмелил, а ты меня за горло, — опять обиделся Меншиков. — Не по-царски это. Петру безразлична была обида Сашки. Меншиков — такой же вор, как этот висельник. Вся разница — что ещё живой.

— Знаешь, Сашка, чего желаю успеть, покуда меня бог не приберёт?

— Чего? — настороженно спросил Сашка.

— Тебя как его вздёрнуть. Ты же одной с ним породы. Все вы мне опаскудели. Вы хуже бородатых. Меншиков смолчал, не ответил — слишком серьёзен был Пётр. А Пётр думал, что он умирает, а его город засасывают чухонские хляби, а его империя нужна только ворам. Никуда его прекрасный фрегат не уплывёт из этой ижорской болотины, если его не спустить на большую воду. Пётр вспоминал «Леферм» на адмиралтейской верфи. Люди вроде Сашки Меншикова или того мертвеца на виселице — они будто кильблоки под «Лефермом». Фрегат нужно строить на кильблоках, но потом их надо убирать, вышибать из-под судна, иначе корабль не сойдёт со стапеля. Пётр направил Лизетту прямо к висельнику. Меншиков опасливо ехал на шаг позади. Кавалькада следовала за императором в тихом недоумении: зачем государь двинулся к этой мерзости? Пётр приблизился к мертвецу, остановил лошадь, вытянул из седельной кобуры длинноствольный пистолет и толкнул повешенного в сырое заплесневелое колено.

— Босой висишь? — издеваясь, спросил он у покойника. — Сначала ты сам воровал, а теперь и с тебя сапоги украли. Мертвец покачивался от толчка, словно не желал отвечать. Вдруг прокисшая верёвка лопнула, и мерт10

Пролог. МЕРТВЕЦ

вец рухнул. Он тяжко шлёпнулся в лужу под виселицей, плеснув грязью. Петра обдало смрадом разложения. Лизетта испуганно шарахнулась в сторону и тряхнула государя, так что он чуть не вывалился из седла. В животе у Петра бултыхнулась острая боль. Офицеры и гвардейцы эскорта мгновенно выхватили шпаги и палаши.

— Тихо, Лизет! — прохрипел Пётр, стукнув лошадь пистолетом по шее. Болело. Болело. Болело. Пётр бросил пистолет на землю, кряхтя, слез с лошади и облокотился на седло. Когда стоишь, меньше режет… Сашка тоже спешился и подошёл к Петру с кожаной флягой в руке.

— Может, глотнёшь ренского? — с сочувствием спросил он. Пётр повернулся, морщась, оттолкнул Меншикова, шагнул к мертвецу, лежащему в луже, и, не щадя себя, пнул покойника в бок.

— Ах ты иуда! — выдохнул он. Движения разжигали боль, и Пётр яростно пнул мертвеца снова, а потом ещё и ещё. Мертвец дёргался в луже, словно был живой, а на виселице только притворялся мёртвым. Офицеры смотрели на государя с ужасом. Боль раздирала внутренности, лицо Петра покрыла испарина. Меншиков мелко крестился. Пётр с ненавистью харкнул на мертвеца, вырвал из руки Меншикова флягу с вином и приложился к горлышку. Он уже не берёг себя. Он сам запрыгнул в седло, словно стал молодым и сильным, и оглянулся на свой эскорт.

— Сего изменника поднять и обратно на перекладину! — властно приказал он, указывая пальцем на труп посреди лужи. — Токмо теперь на железную цепь, дабы не истлела! И пусть три года висит всей державе для примера! Офицеры эскорта выпрямились в сёдлах и, не находя слов, салютовали императору шпагами.

11

ТОБОЛ. Много званых

Пётр пришпорил кобылу и поскакал напрямик через площадь к зданию коллегий. Меншиков взлетел на коня и поспешил за государем. Мертвец остался лежать в луже под ингерманландским дождём. Его закостеневшая скрюченная рука торчала из грязи, будто мертвец благословлял императора.

часть первая

ПРИШЕДШИЕ И ВЗЯВШИЕ

глава 1

Шествие побеждённых

О

ни шли на восток бесконечно долго. В заунывном однообразии пути можно было поверить, что земная твердь скоро незаметно пойдёт под уклон, и они, идущие на восток, потихоньку окажутся уже в пределах преисподней. Но преисподняя никак не начиналась. Впереди под тучами один за другим медленно проступали из холодной снежной мглы какие-то сизые горные хребты, и всё продолжалась, всё тянулась, всё не заканчивалась эта непомерная Россия, неизбывная и неотвратимая, как Страшный суд. Туда, в бездны России, брели вереницы пленных шведов. Санные дороги ползли сквозь глухие и непробудные леса, катились по льду неизвестных рек. Хлестал вьюгами тоскливый март 1711 года. По заметённым трактам в Сибирь шагали подданные короля Карла XII. Король гордо называл себя последним викингом, но никакие викинги, ни первые, ни последние, никогда не забирались в такую немыслимую даль: в страны Гога и Магога, в царство псоглавцев, в гибельную Гиперборею, за пределы Ойкумены.

15

ТОБОЛ. Много званых

Среди пленных были безбровые от артиллерийского огня канониры, у которых под стенами Полтавы полопались перекалённые стрельбой орудия. Были рослые гренадеры, которые на дымных лугах Ворсклы расшвыряли во врагов все свои гранаты, а потом бежали, обезоруженные. Были иссечённые шрамами мушкетёры, которые на редутах отбивали русские атаки, воткнув длинные штыки-багинеты в горячие стволы мушкетов. Были усатые драгуны, у которых перед ретраншементом царя Петра картечью перебило лошадей. Были надменные офицеры, которые с поля боя отступили до берега Днепра и, настигнутые на переправе летучим русским корволантом, сдались, бросив свои шпаги под копыта казачьей конницы. А ещё в Сибирь уходили обозники шведской армии. Они спасались бегством после поражения короля и увязли в болотах, заблудились в лесах. Это были повара, фуражиры, конюхи, лекари, писари провиантской службы, оружейники, фурманы, покинутые господами лакеи, цирюльники, бабёнки-маркитантки, солдатские жёны и вдовы, которым без войска некуда было приткнуться, полковые потаскухи, музыканты и карточные шулеры. Их всех ждала Сибирь. В каморке московского Фельдткомиссариата Табберту довелось-таки поговорить со старым графом Карлом Пипером, начальником королевской походной канцелярии, и граф, качая париком, грустно поведал, что их, каролинов разного калибра, в русском плену тысяч двадцать, а то и тридцать. Целая армия. И царь Пётр безжалостно отправил её осваивать дикие окраины своей неизмеримой державы. Филипп Юхан Табберт фон Страленберг, капитан Померанского полка принцессы Ульрики Элеоноры, был отправлен на поселение в город Тобольск в составе команды из сотни военнопленных и десятка солдат конвоя. В зашитом кармане камзола Табберт нёс на груди рекомендательное письмо графа Пипера ольдерману шведской об16

Часть первая. ПРИШЕДШИЕ И ВЗЯВШИЕ

щины в Тобольске — капитану Курту фон Вреху. Команда Табберта вышла из Москвы уже год назад; в мае 1710 года шведы добрались до города Вятки, он же — Хлынов, и застряли там до Рождества. Русские власти не выплатили конвойным солдатам жалованья, а шведский Фельдт-комиссариат не выслал пленным денежного содержания, обещанного королём и риксдагом. Ссыльным и их охранникам оставалось просто сдохнуть с голода, поэтому они нанялись работать на пашни и покосы богатых монастырей Вятки. Осенью вятский комендант Степан Траханиотов нажаловался новому сибирскому губернатору князю Гагарину, что шведы не уходят в Тобольск, потому что у них и гроша на дорогу нет, а сидят в городе в съезжей избе и пьянствуют, поганцы, со своими нищими сторожами. Князь Гагарин был женат на дочери коменданта и внял жалобе тестя: прислал триста рублей на провиант и одёжу — дал шведам в долг из своего кармана. И вот теперь пленные шагали по ледяной дороге реки Вишеры, по старому Сибирскому тракту — так зимой было ближе до города Верхотурье. Табберт догадался, что эти покатые лесные кручи вокруг с заснеженными скалами на вершинах — легендарные Рифейские горы, о которых рассказывал Птолемей, только нет здесь ни мрачных киммерийцев, ни свирепых скифов. Здесь живут русские, а страна здешняя — окраина Великой Татарии. Табберт оглядывал своих товарищей. Уже и не узнать воинов короля Карла. Лица тёмные, обветренные, распухшие от холода. Многодневная щетина. И солдаты, и офицеры одеты в русские обноски: рваные армяки, облезлые полушубки, зипуны и тулупы, у которых прорехи выворачиваются грязной овчиной наружу. Камзолы — под рваньём. Поверх чулок и коротких штанов-кюлотов надеты плотные крестьянские порты. Башмаки с медными пряжками все шведы давно обменяли на войлочные сапоги с кожаными подошвами. На головах — жуткие 17

Вячеслав Прах Кофейня

Скажите мне, чем должно пахнуть в кофейне?

— Наверное, чем угодно, но только не кофе…

…Грусть. То место, в котором можно найти себя среди музыки. Искать то, чего нет, среди пустых стульев. Или обжигать пальцы об сигареты, пеплом размывая страницы, в которых автор нашел тебя.

— Позвольте…

— Да, присаживайтесь, — не отводя глаз от книги, ответила она. Шекспир, «Сонеты о любви». Красивая обложка. Громкое имя и… разбитое сердце женщины, дополняющие друг друга. Так могло показаться на первый взгляд. В тоске не гаснет жар мятежный, Горит за сенью гробовой, И к мертвой пламень безнадежный Святее, чем любовь к живой…

— Удивительно. Так точно и с чувством… Шекспир.

—7—

Вячеслав Прах

Такого ответа он больше всего ожидал, но меньше всего хотел услышать.

— Нет. Это Байрон, — с каким-то волнением, но без всякого удивления произнес он. Она склонила голову и, подкурив новую сигарету, продолжила увлеченно изучать страницы. Будто его и не было вовсе.

— Уходите.

— Вы кого-то ждете. Кого-то, кто с опозданием на два месяца и шестьдесят две чашки выпитого кофе так и не соизволил опоздать. Она подняла голову и посмотрела на него так, будто он прочитал ее мысли. Загадочный взгляд, хоть и весьма предсказуемый.

— С чего вы это взяли? — в недоумении спросила она.

— Когда вы приходите и открываете книгу, вы кладете левую руку так, чтобы хорошо было видно время. Если приглядеться, то можно заметить, что смотрите вы вовсе не в книгу, а на свои часы. Создаете иллюзию отдыха, в то же время ограждаете себя от таких, как я.

— Но как… Как вы могли за мной наблюдать, если сидели все время спиной ко мне?

— Здесь нет ничего странного. С вашего столика, если смотреть в окно, видна улица. С моего — ваш столик. И получилось, что мы

—8—

Кофейня

оба смотрели в окно. Вы — на прохожих, а я — на вас.

— Кого ждете вы? — с явным интересом спросила она.

*** Глаза цвета кофе. Губы оттенка розы. И музыка… Такая же безвкусная, как и их латте.

— Не смотрите на меня так, — делая глоток кофе, отвела взгляд она. Куда она смотрела? На прохожих. Нет, скорее, мимо них. На серые тротуары, или вошла в тон не менее серой суеты. Этот взгляд был ему знаком. Она во всем видела человека, но никак не могла его найти.

— Как мне на вас не смотреть? — устало спросил он.

— Так, будто все обо мне знаете, — ответила она, по-прежнему глядя в окно. Была ли она замужем? Была. Он это понял по ее рукам. Кольца на пальце не было, но его след она продолжала неосознанно гладить. Временный след… Это было видно по глазам, по ее походке и даже по тому, как она держит сигарету. Это мужчине скрыть свой брак — как окурок выбросить. У женщин с этим сложнее.

—9—

Вячеслав Прах

— Как я выгляжу? — после длительной паузы она перевела взгляд в его сторону. Затем посмотрела на часы и, не дожидаясь ответа, добавила: — Мне пора. Его не смутил ее внезапный уход, как и то, что ответа на вопрос не прозвучало. Напротив, он и не думал на него отвечать, и не стал провожать ее взглядом. Спустя время его внимание привлек еще один посетитель этой кофейни. Вредный, толстый мужчина лет сорока пяти. Скажем так, манеры этого типа были куда дешевле его костюма. Как и всегда, он заказал кофе по-ирландски и попросил дать ему меню. Это уже было его привычкой: пить крепкий кофе с дешевым виски, а глядя в меню — недовольно бурчать. Но проблема была в другом. «Когда тебе было холодно, я надевал на тебя свой свитер, и мне становилось теплее. Когда тебе было больно, я сжимал зубы и шептал в гневе о себе. Я знал вкус твоих слез, бесконечно целуя мокрое лицо. А ты даже не знала, во сколько я завтра чужой. Я молился о тебе по средам, когда ты заводила будильник на восемь. А в четверг я тебя ненавидел. Без пятнадцати девять…» Он закрыл книгу и положил ее возле себя. Встав с кровати, стал искать спрятанную

— 10 —

Кофейня

пачку сигарет. Два года и четыре месяца он сжимал эту пачку в руках, не открывая ее. Два года борьбы с собой. Его манил этот дым. Глубокая тяга. Секундное облегчение. А с выдохом уходило все то, что наболело. Достав сигарету, он стоял минуты две, все крепче сжимая ее в зубах. После чего взял и смял ее в кулаке, рассыпая по полу. Этой ночью он уснул победителем, чтобы утром вновь объявить себе войну. Холодный душ. Крепкий чай без сахара. В семь утра этот город просыпался и ненавидел все вокруг. Люди вставали и заканчивали день двумя постоянными мыслями: как мне выспаться и какая жизнь дерьмо. Он каждый день поднимался в это время, выходил на балкон и смотрел на них, хмурых, полусонных. Людей без яркости. Размытых. Они спешили на работу, которую ненавидели чуть меньше своего босса. Зарабатывали деньги, чтобы тратить их на то, что им не по карману. И все время стремились к роскоши, не имея даже свободы. Допивая свой чай, он заходил обратно в квартиру, оставляя за стеклом недовольные лица, во всем винившие жизнь. Переводил будильник на двенадцать и, натягивая на себя теплое одеяло, еще больше влюблялся в утро.

— 11 —

Вячеслав Прах

*** Когда Роза открыла дверь кофейни, на часах уже было четыре. Он, как обычно, сидел спиной к ней за соседним столиком и думал о чемто своем. Не узнать ее шаги было сложно. Ему каждый день, на протяжении двух месяцев, приходилось их слышать. В этих шагах не было ничего особенного, но спутать их с другими он не мог. Подойдя к своему столику, она заметила книгу и закладку на одной из страниц. Он не видел, но каждой клеткой спины чувствовал, как она смотрит то на книгу, то на него. И в какой-то момент ему показалось, что она задержала на нем свой взгляд. Нет, не показалось. Он был в этом уверен. Мысли тонули в чашке ее латте. Она водила ложкой по дну, будто размешивала вкус горьких букв. Шелест страниц. Глубокие затяжки дымом. Ее тонкие пальцы обжигала сигарета, что дотлевала в ее руке. Она была увлечена. Дождь стучал в окно и навевал прохладный порыв грусти. Воспоминаний. Нелепых улыбок длиною в секунды, затем глухих ударов в груди, от которых порой можно было задохнуться. В такие минуты, наедине с дождем, ты готов верно ждать солнца. А с его приходом —

— 12 —

Кофейня

и дальше тонуть в своих лужах. А может, дело не в погоде? Слабость времени — настоящее. Сегодня ты живешь вчера. А завтра снова… Незаметно. Быстротечно. И все проходит, кроме прошлого. Ему позволено быть вечным… Он даже не заметил, как Роза подошла и встала у него за спиной. Неудивительно: он был слишком погружен в свою бездну. Так бывает, когда твой корабль разбился, а ты, глядя в сторону берега, решаешь для себя тонуть. И неважно, что до суши рукой подать. Тебе не страшно: идешь на дно вместе с обломками. Но разве считаешь, что топишь себя сам? Конечно, нет. Во всем виноват шторм.

*** — Слишком много вопросов, когда не о чем спросить, — нарушил молчание он. Роза прикрывала ладонью рот, чтобы он не услышал, как трудно ей стало дышать.

— Присядьте, — попросил он ее, отодвинув свободный стул. Выложив пачку своих сигарет, она крепко сжала книгу и посмотрела на него пустыми глазами.

— Меня зовут Лау…

— 13 —

Вячеслав Прах

— Вас зовут Роза, — оборвал ее он, отводя взгляд в сторону окна. Проигнорировав его слова, она достала из пачки мужских крепких Lucky Strike сигарету и начала искать по карманам свою зажигалку. Не найдя ее там, она принялась обыскивать свое пальто. Но и в нем оказалось пусто.

— Вы курите? — спросила она у него в надежде на очередную порцию дыма. Он улыбнулся и, достав из кармана пачку своих сигарет, посмотрел на нее и положил обратно в карман.

— Нет, Роза, я не курю, — спокойно ответил он. Взгляд. Этот взгляд. Она посмотрела на него, как на сумасшедшего, и встала из-за столика, надевая пальто. Но не успела она сделать и шага, как он крепко взял ее за руку и тихо попросил: «Оставь книгу». Она смотрела ему в глаза, как январь бы смотрел на июль. Холодный, стеклянный взгляд. Но и он отводить глаз не думал: вглядываясь, он увидел нечто большее, чем просто лед. Он был уверен: еще от силы секунд семь — и этот лед начнет таять…

— Я оставлю ее себе, — спокойно и твердо, как показалось ей, сказала она.

— 14 —

Кофейня

Роза присела и, взяв в губы сигарету, открыла страницу, на которой закончила свое путешествие. Он, достав из внутреннего кармана своего пиджака зажигалку, наклонился к ней, чтобы дать ей прикурить, но она решила отказаться, отведя голову в сторону. Положив на стол зажигалку, он следил за ее пальцами. Зачем?.. «Я не любил шумных компаний, да и сейчас, в общем-то, не люблю. Пустые разговоры. Смех непонятно от чего: то ли анекдот оказался удачным, то ли неудачник решил спрятать себя за смехом. Ох, какая удача… Фальшь. Люди прячут себя за таким жирным куском лжи, оставляя правду себе на диету. Они давятся сплетнями и прячутся за спинами, а когда дело касается их, только тогда они начинают убавлять громкость. Ты меня понимаешь и понимала каждую секунду, когда я не понимал себя. Вспомни тот вечер, когда ты решила познакомить меня со своими друзьями. Вспомнила? Я держал руки за спиной не потому, что хотел произвести впечатление солидного мужчины с ровной осанкой и гордо поднятой головой. Нет, не потому. Я просто не хотел быть к ним ближе. Пожать руку. Пустяк? О, нет, дорогая,

— 15 —

Вячеслав Прах

это расстояние. В котором я предпочел быть самым отдаленным. Я смотрел им в глаза и видел их насквозь. Думаешь, я их слушал? Нет, я вслушивался в отдельные слова. Наблюдал за движениями и, самое главное, — за тем, как они относились к тебе. Как пытались произвести на меня впечатление и вызвать уважение к себе. А я просто наблюдал. И когда той картины, что я срисовал с них, мне хватило — я встал и ушел. Не попрощавшись. Да я, собственно, и не здоровался с ними. А вот тебя я тогда покинул. В тот вечер, седьмого июля, в наглаженных черных брюках и мятой серой рубашке, я…»

— Пьеро, — перебив ее увлеченные глаза и сердце, произнес собеседник. Она не сумела сразу выйти из мира, в который так глубоко погрузилась сейчас, и потому сказанное им встревожило ее и показалось совсем неясным.

— Что, простите? — не поняв его, с удивлением спросила она. Она находилась на своей волне, в своей душе и ясном сознании. Ее увлекла эта книга, и все испортил он, сидящий напротив мужчина.

— Автор этого произведения — Пьеро. Я перечитал эту книгу девять раз за два года и, как я

— 16 —

Кофейня

вижу, не только я нашел себя в ней, — спокойно и слегка огорченно ответил он на ее вопрос.

— Я никогда не слышала о нем. Пьеро… Возможно, она задала себе вопрос: а нужно ли было мне о нем слышать? Ведь главное, что строки этого писателя поразили ее до глубины души. По всему ее виду было понятно, что продолжать диалог ей казалось неуместным, но она все-таки спросила: — А где можно купить эту книгу?

— Нигде. Я обыскал много книжных лавок, после того как она попала мне в руки. Ни в одной ее не было, и никто о ней не слышал, — тихо ответил он.

— Не понимаю. А как тогда она попала к вам? — спросила она, сопровождая слова любопытным взглядом. Он сделал вид, что не расслышал ее вопроса. На самом деле ответить ему было нечего, она бы всё равно не поверила, что он нашел ее в мусорном баке, среди вонючих помоев и презервативов. Среди разбитого бутылочного стекла под ногами и собачьего дерьма, в которое он тогда наступил… Книги выбрасывают. А взамен покупают кучу фильмов и музыки, что считается популярной в данное время. Смотрят, слушают, а затем

— 17 —

Вячеслав Прах

забывают, когда наступает новая волна моды. Музыка, секс, фильмы, алкоголь. Разврат. Ах да, я ведь совсем забыл… Любовь! Они выбрасывают книги, на чтение которых у них нет времени, а потом сами же бросаются из окон от такой жизни… В которой они живут и так уверены, что будут жить вечно.

*** «…Боже, как я тебя ревновал, только одному Ему известно, насколько сильно! Я никогда не показывал это, тая злобу в себе, а когда накапливалось до самого «не могу», я срывался на мелочах. Любой пустяк служил громоотводом. Днями я молчал, когда ты сидела рядом и обнимала меня, а ночью кричал, когда ты засыпала. Так громко, что никто не слышал, как я винил себя во всем. Ты же меня лечила, а я себя губил. Боялся тебя потерять на минуту, на секунду и все то время, которого мне так не хватало. Я молчал, считая это постыдным. А чего я стыдился? Своих чувств к тебе или боли, которую причинял себе? Все это время я стыдился себя. Ведь ты такая вся нежная. И перед сном, и поутру. Даже в моей грубости ты оставляла свою нежность.

— 18 —

Дмитрий Новиков Голомяное Пламя 1

Дмитрий Новиков родился и живет в Карелии. Учился в медицинском институте, служил на Северном флоте. Автор книг «Муха в янтаре», «Вожделение», «В сетях Твоих». Лауреат «Новой Пушкинской премии». Герой нового романа «ГОЛОМЯНОЕ ПЛАМЯ» отправляется на берега северных озер и Белого моря за настоящим, которое неожиданно оказывается неотъединимо от недавнего прошлого. На фоне мощной северной природы драма отдельного человека здесь и сейчас начинает казаться ничтожно малой, а трагедия народа – непоправимо большой.

1913, с. Кереть …Помню деревню большую. На склоне горы, а с другой стороны – море. И вокруг лес. И с другой стороны моря – тоже лес. Только не моря сторона, а залива. Само море островом большим скрыто. Дышит ветром оттуда, не видишь, а знаешь – там оно. Когда спокойное совсем, всё равно знаешь. Но уж когда рассердится – знай прячься. А в залив река впадала. Тоже большая, бурливая. Последний порог уже морским назывался, прямо в соленой воде буруны высокие.

2

Вот там деревня и стояла, рядом со всем этим. Вернее, не стояла, а сбегала как девушка нарядная с горки к воде. Это летом, когда разнотравье. Луга цветные кругом – красные, синие, желтые. Зеленого совсем немного, цветы в основном. И воздух звенит от зноя. И кузнечики стрекочут гулко, как будто из-под земли. А комаров, мошки мало – море дышит постоянно. Только вечером бывают, когда оно затихает перед сном и лишь легонько посапывает. Но редко когда день без дождя. Тучи завсегда по небу ходили, помню. То сухо-глухо, то вдруг брызнет пылью водяной с неба, а то ливанет так, что до дому добежать не успеешь, насквозь весь мокрый. Тогда деревня тоже как девушка была, оконцами смеется на солнечный блик из-за туч, волосы травой мокрой по ней струятся, ручьи на камнях хихикают, к морю подбегают да в него с разбегу прыгают. Быстро летний дождь кончается – ветра сильные, все тучи разом сносят. И новые приносят тоже разом. Так что сухо-мокро по нескольку раз на дню. Вот и сети на солнце сушатся, под дождем опять мокнут, потом опять на солнце. Светлеют быстро, выцвечиваются. Красить их часто приходится. Но это летом всё. Осенью же поздней да зимой деревня как старуха с горы ковыляет, кривыми домами под тяжестью снега пригибается.

3

Или тихо молчит, окошками подслеповатыми изпод насупленных бровей в судьбу вглядываясь, или шторм когда придет, рассерчается моребатюшко, то и треплет ее тогда, как забулдыгасын престарелую мамашу, – под один бок ей поддаст, под другой, да за волосы мха оттаскает бесстыдно. Осуждающе, жутко шумит лес вокруг, кричит почти, воет, а что делать – жизнь такая да судьба. Вот и терпит старуха нападки злые недоученного, недолюбленного, а он ветром, водой, волнами, треском страшным пробавляется, беснуется. И много дней так, пока не изойдет сила, не утихнет на море шторм, заснет в углу усталый ветер-сын, и отдышится немного старуха древняя, деревянная, дома свои порасставит опять в порядке заведенном да оживет немного. Знает, за побоями тихо будет, раскаянье и даже слезы легкие, пока опять не накопится дурная сила и не придет с моря новый шторм. Церковь у нас большая была, красивая. Высоко над водой стояла, словно лебедь белая притворы-крылья раскинув. Варламия Керетского, святого нашего беломорского церковь была. А кто такой поп Варламий, сызмальства все знали. Заладит зимним вечером дедушка какой, песенник-рассказчик, свою долгую песню, мы сидим с открытыми ртами, слушаем: 4

Не устал Варламий У руля сидеть. Не уснул Варламий На жену глядеть. Не умолк Варламий Колыбельну петь: «Спи, жена иереева, Спи, краса несказанная». Жалко, теперь забылись старины, никто слов не помнит. А не жалко, тошно даже, без дедовых научений что человек перед новой жизнью – наг, как голец какой арктический. За лесом, недалеко по дорожке идти – поляна большая, ровная. Тут летом девушки хороводы гуляют. Песни прерывистые – на ветру долго не потянешь. Нарядятся все, любо смотреть. Повойники, жилетки, подолы – всё жемчугом шито. На вышивке – мелкий жемчуг, на шее, в ушах – крупный, залюбуешься. Голубой, белый, розовый, даже черный порой попадается. Это у богатых совсем. А и остальные не обделены были. Самое главное – красоту, любовь, ласку настоящую за 5

деньги не купишь. Жемчуг хороший можно купить, да корявице иной неласковой и он не поможет. Жемчуг всем им батюшка мой доставал. Брат его по купеческой линии пошел. Хорошо у него получалось – рыбой торговал, солью поморской. Потом завод лесопильный построил. Но и людей не обижал. Школу построил, церковь. А в доме у него всегда дверь для нуждающихся открыта была, для вдов и сирот поморских. Так его все в Поморье знали и звали уважительно – купец Савин. Отцу же моему знание от дедов было. Нелегкая наука да работа тяжелая. Иной раз бросал он всё, в покрут уходил в моря, да быстро назад возвращался. «Характер тяжелый», – говорил, оправдываясь, а мы-то знали, что не терпит над собой начала ничьего. Будь ты богач заносчивый, бедняк ехидный, властная какая структура – а что не по батюшке, делать не будет. Смолчит другой-третий раз, сожмет нутренность всю в кулак, ради прибыли, удобства какого, но потом всё равно не выдержит, так оттянет неумного командира, что бесенята из того так и кувыркаются. Это ведь мелкие бесы внутри у человека сидят – гордыня да чванливость. Очень

6

они острого слова боятся, аж кукожатся все и избечь норовят. Вот батюшка и возвращался каждый раз к своему промыслу. Сам один, сам себе голова, сверху небо и Бог, под ногами – вода, весельем журчащая, вокруг вольный лес с комарами да ягодами. А к дьяволу сам не просись – он к тебе особо и не полезет, кому лишних уговоров да кривляний хочется, всё норовим попроще да поглаже. Промысел такой интересный, что не жалел он никогда ни о спине, всю жизнь больмя болевшей, да под конец его скрутившей, как сосну северную на студеном ветру, ни о жизни худобедно небогатой. Перекупщик всю основную прибыль соберет, наш северный жемчуг в иностранные страны продаст, а потом обратно его же – такой ориентальный тот становится – купит и нашим же русским дуракам втридорога. А батюшка процесс любил – как из глубины подводной да из тайны иножизненной, из мяса моллюсечьего вдруг красота появляется, живая такая, теплая, небесная, что хоть плачь от чуда дивного. Он меня смала тоже начал к промыслу приучать. Сначала к речке нашей всё водил, учил. Семга к нам на нерест ходила, ловили ее, 7

матушку, много, да отцу моему не та прибыль. Зачерпнет ладонью горсть песка со дна и мне показывает – видишь, говорит, серебринки малые? А в песке, действительно, словно звездочки мелькают, чуть песчинок крупнее. Иной год совсем их много, иной – поменьше. Я, – отец говорит, – наперед могу сказать, за несколько лет – много жемчугу будет или мало. Серебринки эти живые. Зародыши жемчужницы, раковины, что жемчуг дает. Они сначала, как родятся, плывут в воде и семгу ищут. Забираются к ней в мясо и живут так два года. Люди глупые говорят – семужий клещ, рыбу, мол, портит. А он через два года покидает ее, когда она в речку из моря приходит. На дно ложится в местах под порогами речными и ракушкой становится. Растет, силы копит. Красоту делать непросто, созреть надо. Видишь как – люди думают, вредитель, рыбу портит, а он свое дело знает, и не до людской им всем глупости – и рыбе, и жемчугу. Добровольно нам отдаются потом, чтоб не перегрызлись все. А мы дара этого не понимаем. Очень сильно нужно думать про жизнь, Колямба, добро и зло сложно замешаны, нельзя наобум бросаться. Так меня учить начинал, а я всё за серебринками смотрел, когда они ползать начнут,

8

живые ведь. Но они лишь мерцали улыбчиво сквозь песок и воду, маленькие, а мудрые. Когда на ловлю брать меня стал – то счастье мне было. У батюшки была избушка своя на речке, далеко от деревни. Там такая протока тайная, узкая вроде, а потом широко разливалась за островом речным и водопадом бурным падала с камней. На острове этом избушка и стояла. Маленькая снаружи, а всё в ней помещалось – печка-каменка, нары широкие да приспособы разные. Труба была, из полена выдолбленная. Плотик малый он на берегу держал. Пойдем мы с ним с утра на ловлю, плотик спустим, сами шестами толкаемся. Глубина под нами метра два, не больше. А не видно ничего, то солнечные блики по воде бегут, то рябь мелкую ветер нагонит, да и сама речка бурливая, неспокойная. Доплывем до места, ничем вроде не примечательного, остановит отец плот, якорь в воду бросит. Возьмет трубу свою, из бревна долбленную, одним концом в воду опустит. Смотри, – говорит, – лежат, красавицы. А там на дне, действительно, жемчужниц видимоневидимо. Лежат, как тарелочки овальные, как угольки погасшие – черные. Отец долго их рассматривает, потом указывает – смотри, та, что с горбиком, кривулинка такая большая, она может 9

быть с жемчугом. И вот та, левее, щербатая такая, с зубчиками. Так насмотрит несколько и доставать начинает. Можно палкой длинной с расщелиной на конце, но неудобно ей, далеко, да раковины повредить можно. Отец тогда разденется да ульнет в воду. Долго его нету, а поднимется – в руках несколько раковин. Возьму их, ему помогу забраться на плот. И пойдем к берегу. Там отец достанет из кошелки берестяной все раковины, что насобирал, разложит на мелководье. Лежат они на песочке, прозрачной водой омываются, солнцем обогреваются – хорошо им. Потихоньку начинают одна за одной раскрываться. Так интересно это – вроде и противные внутри, слизистые, а всё равно живые. И присмотришься – внутри незащищенность какая-то, нежность и красота, хоть и чужая, а всё равно – бахромочки тонкие, мяско желейное, оранжевым да перламутровым переливается. Отец их бережно берет каждую. Они, конечно, захлопываются сразу. Тут силу приходится применить. Нож осторожно меж створок протискивает, да поворачивает потом, чтобы щель достаточная осталась. Вот туда, в нутро, палец просунет, и щупает там, складочки разглаживает. Если пусто, нет жемчужины, 10

тогда аккуратно нож вынимает. Раковинка захлопывается. Он ее обратно в воду кладет. Мне самому сначала противно было палец в неизвестное совать. Но отец настоял, надо, говорит, ко всему в жизни привыкать. Вот я собрался со всех сил, аж зажмурился, да и стал пальцем внутри шурудить, ничего не почувствовал сначала. Отец даже прикрикнул на меня – тише, порвешь всё там. Я тогда тише стал елозить, но неумело как-то. Пока не понял, не почувствовал, как у нее всё непрочно там, как прохладно и слезливо. Тогда и понял, как нужно делать. А когда мантию приподнял, да под ней что-то твердое ущупал – вот тогда радость и азарт появились. Она мне без сопротивления сокровище свое отдала, покорно и даже ласково. Я жемчужину достал, а раковина почему-то и закрываться не спешила, словно прощалась со мной, створками, словно губами, шептала что-то. Но я неблагодарный – быстрее ее в воду, а сам за жемчуг схватился. И как увидел по-настоящему первый раз – ахнул. Попалась мне крупная, больше горошины, светлее неба, игристее рыбы, – круглое счастье. И переливается, словно живое дрожит от испуга. И затаиться пытается, только свет красоты ее наружу рвется. Не мог я 11

насмотреться, но отец и тут торопит – возьми, говорит, ее в рот и держи за щекой. Полчаса нужно держать, не меньше. Жемчуг затвердеет от этого, краску наберет. А иначе потускнеет быстро. Вот и ходил я со счастьем своим детским за щекой, всё языком трогал, как будто гладкий зуб у меня вырос, еще новый, но уже родной. Красивая у меня жемчужина была, без изъяна, без облачка. Быстро от меня ушла, покинуло меня мое счастье.

12

Стефани Майер «Жизнь и смерть» 1

Открыв глаза следующим утром, я сразу заметил: что-то изменилось. Другим стал свет. По-прежнему сероватозеленый, как пасмурным днем в лесу, он ощутимо посветлел. Я понял, что тумана за окном нет. Вскочив, я выглянул в окно и застонал. Тонкий слой снега покрыл двор, припорошил крышу моего пикапа и выбелил улицу. Но это было еще не самое страшное. Весь вчерашний дождь замерз, затвердел, покрыв иголки на деревьях фантастическим панцирем и превратив подъездную дорожку в опасный каток. Мне стоит немалого труда не падать даже на сухой земле, а в такой день, как этот, мне лучше вообще не вылезать из постели. Чарли уехал на работу задолго до того, как я спустился. В некотором смысле жить с Чарли было все равно что одному, и я обнаружил, что наслаждаюсь одиночеством, а не страдаю от него.

2

Я позавтракал миской хлопьев и апельсиновым соком из пакета. В школу я буквально рвался, и это меня пугало: дело было вовсе не в стимулирующей учебной атмосфере или встрече с новыми друзьями. Если уж говорить начистоту, я знал, что спешу в школу только для того, чтобы поскорее увидеть Эдит Каллен. А это страшная глупость. Может, других девчонок и вправду заинтересовал новенький, но в том-то и дело, что Эдит — не Маккайла и не Эрика. Я прекрасно понимал, что мы играем в разных лигах. И всерьез опасался, что, насмотревшись на нее, буду до конца жизни лелеять несбыточные мечты. И если мне доведется проводить с ней больше времени — смотреть, как шевелятся ее губы, восхищаться ее кожей, слушать ее голос, — мне будет только тяжелее. Не знаю, стоит ли вообще доверять ей — зачем она соврала насчет линз?

3

Мне понадобилось как следует сосредоточиться, чтобы одолеть скользкую подъездную дорожку и остаться в живых. Возле самого пикапа я чуть не потерял равновесие, но ухитрился схватиться за боковое зеркало и устоял на ногах. Сегодня дорожки на территории школы превратятся в полосу препятствий… возможности опозориться практически безграничны. По черному льду, покрывающему дороги, мой пикап передвигался, не доставляя мне проблем. Но ехал я очень медленно, не желая оставлять за собой полосу разрушений на Мейн-стрит. Только выйдя из пикапа у школы, я понял, почему добрался до нее без приключений. Заметив какой-то серебристый блеск, я обошел машину сзади, на всякий случай держась за крыло, и осмотрел шины. Тонкие противоледные цепи, надетые на них крест-накрест, образовывали ромбы. Чарли поднялся ни свет ни заря, чтобы оснастить цепями мой пикап.

4

Я нахмурился и с удивлением заметил, что горло вдруг перехватило. Все должно быть совсем не так. Это мне следовало подумать о цепях и надеть их на колеса машины Чарли — если бы я знал, как это делается. Или, по крайней мере, я должен был помочь ему справиться с этой задачей. А вообще это не его дело… Только чье же тогда? Его, конечно. Он же отец. Вот он и позаботился обо мне, своем сыне. Именно так, как пишут в книгах и показывают по телевизору, но меня не покидало странное ощущение, будто мой мир перевернулся с ног на голову. Я стоял за пикапом, борясь с внезапной волной эмоций, которую вызвали цепи, когда вдруг услышал странный звук. Это был пронзительный скрип, и как только я заметил его, он стал оглушительно громким. Я удивленно вскинул голову. А потом увидел все и сразу. Но не как в кино, в замедленной съемке: видимо, из-за выброса адреналина мой мозг заработал

5

гораздо быстрее, и я сумел уловить картину целиком во всех подробностях. Эдит Каллен стояла на расстоянии четырех машин от меня, в ужасе приоткрыв рот. Ее лицо выделялось из целого моря лиц, на которых застыло одинаковое выражение шока. А темносиний фургон, который занесло юзом, с заблокированными колесами под визг тормозов волчком крутился на обледенелой стоянке. Удар по заднему углу моего пикапа был неминуем, а на пути фургона, между ним и пикапом, стоял я. И времени не было даже на то, чтобы закрыть глаза. Но за мгновение до того, как я услышал скрежет, с которым крыло фургона сложилось, огибая угол кузова пикапа, что-то с силой ударило в меня, но не с той стороны, откуда я ожидал. Моя голова стукнулась о покрытый льдом асфальт, я почувствовал, как что-то твердое и холодное пригвоздило меня к нему. Оказалось, я лежу за бежевой машиной, возле которой припарковался. Но больше 6

я ничего не успел заметить, потому что фургон снова приближался. Со скрежетом обогнув пикап, он, продолжая скользить и вращаться, вновь угрожал наехать на меня.

— Давай! Слова я различил с трудом, но голос, который их произнес, не узнать было невозможно. Две тонкие белые руки рывком выдвинулись вперед, и фургон, содрогнувшись, остановился на расстоянии фута от моего лица, бледные ладони пришлись точно по размеру глубокой вмятины на боку фургона. А потом руки задвигались так стремительно, что расплылись в воздухе. Одна схватилась снизу за кузов фургона, и одновременно что-то потащило меня прочь, пока наконец мои ноги не были перекинуты, словно тряпичные, на другое место, где задели шину бежевого автомобиля. Глухой стук металла и звон резанули уши, и фургон с лопнувшим стеклом наконец застыл на 7

асфальте — на том самом месте, где за мгновение до этого лежали мои ноги. Секунда гробовой тишины тянулась бесконечно, а потом раздался визг. В этом внезапном хаосе я слышал, как сразу несколько голосов повторяют мое имя. Но гораздо отчетливее, чем эти вопли, я различил приглушенный, но отчаянный возглас Эдит Каллен прямо над моим ухом: — Бо, ты в порядке?

— Со мной все хорошо, — собственный голос показался мне чужим. Я попытался сесть и только тогда понял, что Эдит прижимает меня к своему боку. Наверное, травма оказалась серьезнее, чем я думал, потому что я не мог даже отодвинуть ее руку. Неужели я ослабел от шока?

— Осторожно! — предостерегла она, пока я пытался высвободиться. — Кажется, ты сильно ударился головой. Я вдруг почувствовал пульсирующую боль выше левого уха.

— Ой… — удивился я.

8

— Так я и думала, — она словно с трудом удерживалась от смеха, а я не видел в случившемся ничего смешного.

— Но как… — я осекся, пытаясь взять себя в руки и осмыслить случившееся. — Как же ты успела?

— Я же стояла рядом с тобой, Бо, — она снова посерьезнела. Я попробовал сесть, и на этот раз она помогла мне, но потом сразу же отползла подальше, насколько позволяло узкое пространство. Посмотрев в ее озабоченное и бесхитростное лицо, я снова растерялся под взглядом ее золотистых глаз. Так о чем я хотел ее спросить? В этот момент нас окружила целая толпа. Со слезами на глазах эти люди что-то кричали друг другу и нам.

— Не двигайся! — велел кто-то.

— Вытащите Тейлор из фургона! — крикнул другой голос. Вокруг нас поднялась суета. Я хотел было встать, но Эдит удержала меня за плечо.

— Подожди пока.

9

— Холодно, — пожаловался я, и Эдит, удивив меня, негромко хмыкнула. В этом звуке слышалось самодовольство.

— Ты стояла вон там, — вдруг вспомнил я, и ее смешок оборвался. — Возле своей машины. Ее лицо стало непреклонным.

— Нет, не там.

— Но я же видел! Хаос вокруг нас продолжался. Я различал низкие голоса подоспевших взрослых. И упрямо продолжал спорить: я считал, что прав, и добивался от Эдит признания своей правоты.

— Бо, я стояла рядом с тобой и оттолкнула тебя в сторону. Она уставилась на меня, и вдруг произошло что-то странное. Казалось, золото проступило сквозь черноту ее глаз, и эти глаза дурманили, гипнотизировали меня. Это ощущение ошеломляло и вместе с тем непривычно будоражило. Но выражение ее лица оставалось обеспокоенным. Она словно пыталась мысленно внушить мне что-то важное.

10

— Нет, все было совсем не так, — слабо возразил я. Ее глаза снова вспыхнули золотом.

— Прошу тебя, Бо!

— Но почему? — допытывался я.

— Доверься мне, — умоляла она. Неподалеку завыли сирены.

— Обещаешь потом все объяснить?

— Ладно, — с внезапным раздражением бросила она.

— Хорошо, — промямлил я, не надеясь разгадать внезапные перепады ее настроений прямо сейчас, когда на меня слишком много всего свалилось. Но что я должен был думать, если того, что я помнил, попросту не могло быть?

11

Джиллиан Детский сад

* * * ыстрое шлёпанье босых ног по сухому асфальту отдавало ритмично шуршащим эхом в стены пустых высотных домов. Переулок был небольшим, и в темноте наступающей ночи чёрные тени от зданий почти скрывали маленькую фигурку — мальчишки лет десяти. Бежал он уже давно, слыша за спиной то близкий, то словно уходящий назад гул моторов. Преследователи иной раз теряли плывущий в пространстве след, но, притормаживая и прислушиваясь, быстро восстанавливали его. Между последними домами, перед следующей большой дорогой, маленький беглец тоже остановился — отдышаться. Теперь, когда он позволил себе небольшую остановку, саднящие порезы на лице ощутились уже приглушённой, ноющей болью. Кровь на них застыла и, засыхая, стянула края порезов. Но всё равно — больно, очень больно. И страшно. Мальчишка вздохнул, но прерывистое от бега дыхание превратило вздох в горестный всхлип. Прислушался к себе. Сбитые об асфальт ноги дрожат, но пока бежать он может. Ещё немного — и будет в безопасности. Добраться бы только до реки. Эти даже на мост побоятся въезжать... На шорох слева он подпрыгнул, мгновенно разворачиваясь и так же мгновенно пригнувшись. Секунды лихорадочно осматривал здание, стараясь уловить бьющее по глазам синее сияние. Но торец дома был тих и тёмен, как

Б

5

ДЖИЛЛИАН

и пространство вокруг него. Больше шорохов не слышалось, зато в установившейся тишине уверенно нарастало гудение моторов. Оглядевшись и чутко прислушавшись к пустынным улицам, мальчишка подавил новый вздох и рванул с места. ...Вчера на этой витрине висели джинсовые шмотки. А сегодня здесь небрежно навалены огромные картонные коробки, из-за чего за стеклом пусто и пыльно. Лена нерешительно подошла, изображая любопытство и пряча от самой себя нежелание идти домой. В громадной витрине отражалась вечерняя улица середины ноября. Себя не рассмотреть. Виден лишь силуэт. Длинная куртка, бесформенные джинсы; взлохмаченные на ветру, плохо собранные волосы; обвисшая сумка, с которой вышла в продуктовый магазин и которая привычно набита бог знает чем... За спиной деловито мельтешат люди — тенями, чуть искажёнными витринным стеклом; время от времени проезжают машины... Домой не хочется. Если б не хлеб, который домашние так и не удосужились купить... Впрочем, что уж — не удосужились? Прекрасно знали — есть кому сходить, пусть и после работы... Подождут. Она же, защищённая с этой стороны здания от резкого, пронизывающего ветра, может постоять, подумать о привычном. Никчёмность. Нереализованность. Даже думать не хочется о том, что могла бы!.. А вот проехали. А ведь было бы!.. А вот фиг... В последнее время её улыбка, которую раньше называли шаловливой и плутовской, слишком быстро превращается в гримасу горечи... После смерти матери, продав неожиданно пустую квартиру и оставшись в семье брата, Лена часто думала: лучше бы не продавала. На каторгу надо было пойти, чтобы денег хватило на квартплату, но не продавать... Под ногой хрустнул лёд сероватой лужицы.

6

Детский сад

Хватит нытья... Сосредоточься на... Что за сероватобелые мёрзлые точки на пыльной витрине? Машина проехала, грязью обдав, а потом всё замёрзло?.. Сыграть, что ли? Как в детстве. Провести от одной точки линию к другой. А от этой — к третьей. Лена замерла. Первые точки соединились легко. Но потом... Она же хотела провести линию к точке выше! А рука вдруг, как будто на неё мягко нажали, опустилась вниз. Странный узор получился... Хм. Пыталась руку от стекла отвести, а она продолжает выписывать корявые линии. И внезапно — точка. Руку позволили опустить. Лена отступила. Что получилось? Странные буквы. Странные письмена. Не прочитаешь... Разве что интуитивно чувствуешь — от этих каракулей исходит опасность... Витрина неожиданно взорвалась — с грохочущим звоном, словно в неё швырнули целую кучу камней! За спиной — визг и крики. Зажмурившись от страха, Лена одновременно вскинула сумку, чтобы защитить голову, и метнулась — бежать! И будто в пружинистую преграду упёрлась. Не пускают?! Кто?! Но... Боли нет. Ни одного пореза на лице или на руках... Опустила сумку, опасливо выглянула... И впрямь — все осколки мимо. Но сколько их!.. И все летят в страшном взрыве, только странно как-то — медленно. Каждый осколок разглядеть можно, а то и потрогать... А из рвано растущей — звеняще разлетающимися осколками под ноги! — стекольной дыры внезапно вылетела когтистая лапа, вцепилась в куртку на груди и рывком подтащила Лену к себе. Вскрикнув от ужаса и отворачиваясь, чтобы не врезаться лицом в торчащие осколки, отчаянно жмурясь в ожидании боли («Не надо! Пожалуйста! Не надо!»), девушка услышала чудовищное пронзительное шипение: — Никчёмная, говориш-шь?.. Тут такие и нужны! И её со страшной силой рванули к дыре, скалившейся клыкастыми краями... Она пронзительно закричала.

7

ДЖИЛЛИАН

1 И грохнулась на колени, охнув от боли, между огромными камнями, почти чёрными — в сумерках! ... Пришла в себя. Левая нога горела. Нетрудно догадаться: синячище ожидается немереный. Слава богу, кажется, всё-таки не сломала... Лена поднялась и неуверенно огляделась. Вечер. Как тот, из которого только что выпала сюда. Но... сюда — это куда? И здесь темней. Потому что света нет. Но даже без освещения Лена разглядела: вокруг не камни. Искорёженные плиты асфальта, уродливо выломанные из дороги. Будто чудовищный трактор пропахал. Так где же она? Дорога, широкая и длинная. С обеих сторон глухие парапеты. Впереди и сзади сплошь странные кучи, заросшие, оплетённые травой. Далеко впереди высотные дома — серые на фоне тёмно-синего неба и будто вылезающие из чёрных скал. Приглядевшись, Лена со страхом поняла: каждое из зданий обросло ползучими травами или кустарниками, а зелень издалека и ближе к ночи обычно видится чёрной... Пригород? И ни одного огонька в домах. Казалось бы, безо всякой связи с представшим пейзажем Лена вспомнила, что на дне сумки валяется небольшой складной нож. Однажды ходила в лесопарк — за грибами, а потом забыла выложить... оружие. Так что... Сунулась в сумку и, нашарив нож, переложила в карман куртки. Только немного успокоилась и почувствовала себя менее уязвимой, как снова замерла, забыв дышать. Пока возилась, шуршала одеждой и предметами в сумке, не сразу заметила, что и вокруг много шорохов. Вопервых, за высокими парапетами слышны всплески, которые затем рассыпаются в беспорядочно мелкий шумок. Во-вторых, оттуда же доносятся короткие тихие звуки, явно издаваемые живыми существами. Лена почему-то сразу уверилась, что существ много... И запахи — терпкие

8

Детский сад

запахи гниющей рыбы и водорослей, облепивших сырой бетон. Соединила всё вместе. Это не дорога. Это мост. Огромный. И снова испугалась. Место открытое, и бежать некуда, произойди что... Она подтянула к себе сумку. Первая мысль — снимают дурацкую передачу, типа «Жизнь за стеклом». Сунули неподготовленного человека в глупую ситуацию и смотрят, как он себя поведёт. Если сделает что-то неловкое, будет идиотский закадровый смех.

— Глупо, — шепнула она, лишь бы услышать свой голос. И сразу вспомнила, потрогала лицо. Ни царапин, ни крови. Значит, когда втаскивали сюда, о стекло не порезалась? Крови — чуть-чуть, и только на ладони. Рассекла, пока падала. Втаскивали? Значит... Всё-таки это было? Домой бы. В мирный покой привычного бытия. И нога всё ещё болит... Кажется, именно боль, которая постоянно отвлекает, и притупила острый страх перед неведомым... Что ж... Неизвестно, где она оказалась (эхом вспыхнуло злорадное шипение: «Тут такие и нужны!»), но время — к ночи. Надо оглядеться, найти безопасное место и переночевать. А утром, когда будет светлей... Напряжённо всматриваясь в густеющие чёрные тени, зашагала к домам, медленно и с опаской. Как бы не провалиться куда-нибудь. Пару раз чуть не попала в ловушки — в трещины, спрятанные под травами или кустарниками, окутанными вечерним сумраком... Один раз шагнула — а из-под ноги с негодующим писком кто-то вышмыгнул. Еле сердце уняла... Взглянула на небо. Низкие тучи тоже наполнялись густой тьмой. Не попасть бы под дождь. Последнее соображение заставило поторопиться. Пусть дома и выглядят обезлюдевшими, но ливень, например, лучше переждать под крышей. По ощущениям, шла довольно долго. Раз взглянула на старенькие наручные часы, но циферблата не увидела.

9

ДЖИЛЛИАН

Можно, конечно, посмотреть и при свете: в сумке есть газовая зажигалка. Только вот на открытом пространстве как-то не хочется светиться — во всех смыслах. Вспомнив про сумку, Лена слегка встряхнула её, тяжёлую, и впервые с благодарностью вспомнила о родных: нет, они молодцы, что забыли купить хлеб!.. И передёрнула плечами. Здесь, кстати, не слишком жарко... Может, параллельный мир? Или будущее? А если прошлое?.. Вот ужасто... В «Жизнь за стеклом» как-то уже не верилось. Снова в ушах зашипело: «Никч-чёмная...» Ближе к концу моста Лена зашагала быстрей: дорога ровней и чище, травы почти нет. И возблагодарила своё дурацкое для всех остальных пристрастие к высоким ботинкам на толстой подошве. Брат с женой всё морщились — неженственно, а Лена возражала — практично. Зато как шагалось в удобной обувке сейчас!.. Мягко, плавно. Ушибленная нога почти и не болела. Перешла с моста на дорогу, положенную по насыпи, пересекла её. Уже медленней, остерегаясь неизвестно чего, подкралась к ближайшему дому. Окна первого этажа, с выбитыми стёклами, зияли пустотой и мраком — бездонной пропастью. Нерешительно остановилась. Как идти: прижимаясь к стенам, чтобы её не видели с дороги, или наоборот — подальше от окон? А вдруг из них кто-нибудь выпрыгнет? Хотя выбор невелик: ближе к стенам — мусору-у... И по большей части битое стекло, строительный хлам. По нему идти — себя обнаружить сразу: хруст, дребезжание... Машинально похлопала по карману, проверяя нож, и сделала первый шаг. Затаив дыхание, она двигалась вдоль дома, наверное, минут двадцать — длинным оказался. Следующий — такой же. Зато подъездами — страшными чёрными провалами — выходил на дорогу. И под окнами первого этажа дорожка довольно чистая — даже страшно стало, почему бы это. Хотя шагать можно, не спотыкаясь... И правда, пусто везде. Что тут было? Война?

10

Детский сад

Осторожно подошла к подъезду с полуоткрытой дверью. Приблизилась к порогу. Постояла у чёрного проёма, изо всех сил напрягая слух. Тишина. И жуткое ощущение пустоты. Показалось, внутренности у здания вообще нет — только стены... Она ещё долго сомневалась, войти ли, поискать ли место для ночлега. А на улице совсем стемнело. Соседнего дома через дорогу почти не видно. Внезапно насторожилась: уже привыкшая вслушиваться, различила странный, пока слабый звук. Он-то и заставил её шмыгнуть за дверь, в темноту здания. Здесь она застыла: пустота за спиной и нос к носу — чёрная дверь, в ручку которой она вцепилась, поспешно нашарив её... Вцепиться-то вцепилась, а руки всё равно от страха ходуном ходят — дрожь не остановить. Ровно нарастающий гул, кажется, в три гудящие ноты, постепенно накатывал на дорогу. Не со стороны реки, а из города. В этом сильном гудении был слышен четвёртый, слабый, странно диссонирующий с первыми звук — подпрыгивающий, жалобный. Не сводя глаз с улицы, Лена отставила сумку в сторону, стараясь примерно запомнить — куда. А гудение приближалось — вместе с тем прыгающим тоненьким подвыванием. Теперь к звукам добавился суховатый стук по дороге, еле слышным эхом отдающийся в стены. Лена чуть высунулась из-за двери... Прижимаясь к стене дома, прихрамывая, в её сторону бежала маленькая фигурка. Она-то как раз и подвывала. Сердце подпрыгнуло больно-больно, когда из-за угла дома вывернули мощные огни и шарахнули ослепляющим белым потоком по дому напротив, а затем, развернувшись, ударили светом по дороге и полетели по ней. Мотоциклы?! Но из-за мощных фар они сейчас казались чёрными чудовищами... Фигурка всё бежала — и теперь Лена расслышала детское хныканье. Бежал ребёнок, который задыхался

11

ДЖИЛЛИАН

от усталости и плакал от страха, что его вот-вот догонят. Ничего не понимая, Лена приготовилась. Мотоциклисты приближались, и до беглеца им оставалось совсем немного. Правда, тот мчался вдоль стены здания и в темноте. Сообрази преследователи осветить дом... Белые полосы заливали дорогу, ослепляя, но Лена разглядела-таки, что мотоциклистам до её подъезда — несколько секунд. Зато ребёнок уже пробегал мимо. Она стремительно шагнула вперёд. Резко выбросила руку в темноту и, схватившись за плечо беглеца, под его дикий, почти звериный визг пойманного (хорошо — в мотоциклетном гудении не слышно!), рывком втянула к себе, за дверь. Был миг — Лена испугалась, что ребёнок вылетит из собственной одёжки: так натянулась, потрескивая, непрочная ткань. Но всё-таки прижала его к себе: — Тихо! Ребёнок снова взвизгнул, как пойманный зверёныш. Он вцепился в её руку, отдирая её от себя, а потом сильно дёрнулся — бежать. Сама перепуганная, Лена поневоле, совсем не желая того, шлёпнула его по губам, обрывая крик. Стремительно наклонилась к уху: — Тихо... Тихо... Я тебе ничего не сделаю. Только секунды спустя дошло, что он, наверное, и не понял её. Ведь, возможно, в этом мире говорят на неизвестном ей языке... Тяжёлое дыхание. Напряжённые худенькие плечи под её руками медленно опали, почти расслабляясь. Она почувствовала, как он повернулся взглянуть на неё. Убрала руку с дрожащего рта, погладила по голове. Другую оставила на тонком плече... Какой маленький. Совсем ребёнок. Лет семь есть ли? Она чувствовала под пальцами лихорадочно трепещущий пульс беглеца, и казалось, что он бьётся в одном ритме с её. Господи, сердце от страха зашлось не только у неё... На мгновение свет фар попал в подъезд — и у Лены перехватило дыхание, когда она увидела запрокинутое

12

Детский сад

к ней лицо. Да, детское. Но исполосованное страшными, вспухшими царапинами, словно из кожи пытались нарезать... Что нарезать?! Свет уехал из подъезда, зато затормозили мотоциклисты. И тут Лена ещё сильней прижала к себе мальчика, уже послушного её движениям. Преследователи остановились недалеко, перед соседним подъездом, приглушив свет и явно пытаясь рассмотреть, куда же делся беглец. От опасливого наблюдения за мотоциклистами отвлёк мальчик. Вцепившись ладонями в её поддерживающую руку, он что-то жалобно, даже умоляюще спросил — чтото неразборчивое в гудении трёх машин.

— Да-да, — рассеянно покивала Лена, не спуская с мотоциклистов глаз. И не закричала, а замычала от ужасающей боли только потому, что успела теперь прихлопнуть ладонью рот самой себе: мальчишка впился зубами в её руку, чуть выше кисти. После первого шока до неё дошло, что он, прокусив ей кожу, высасывает из раны кровь... И она ничего не может с этим поделать. Ведь, попытайся она отодрать его от себя, движение привлечёт внимание с дороги: свет еле-еле, но проникал сюда. Преследователи ребёнка показались страшней, чем укус. Их больше, и они взрослые — одной не справиться с ними... И она собралась с силами — выдержать боль. Полная ненависти к подловившему её в ситуации-западне страшному мальчишке. Только часы спустя, как показалось, боль слегка притупилась. И, хотя пальцы прокушенной руки похолодели, Лена уже могла выдерживать ощущение, тянущее воспалённым зубным нервом. И могла соображать. Мальчишка — вампир?! И теперь вампиром (по многочисленным сведениям из книг и фильмов) станет она сама?! Когда он вынул зубы из её плоти (она снова ощутила это, как будто из руки тупо тянут жилы или нервы), он, как ни странно, не облизал, а погладил место укуса и снова поднял к ней лицо. Лена, стараясь дышать спокойно, мед-

13

ДЖИЛЛИАН

ленно опустила руку, которую дёргало от тупой боли. Кажется, теперь он не собирался сбегать. Успокоившись, она осторожно заглянула в его лицо. И снова оцепенела. Ни одной царапины. Ровная кожа без единого повреждения... Это что? Он пил её кровь, чтобы... Чтобы излечиться? Мельком она вспомнила: он спросил о чём-то, прежде чем укусить. Она кивнула и ответила утвердительно. Значит... Он просил разрешить ему... и она согласилась? Потом разберёмся. Но как больно до сих пор... Тем временем на дороге зашевелились. Трое развернули угрожающе гудящие машины так, чтобы пустить свет по всем направлениям. Опять мазнуло светом по их дому. Лена отступила было в темноту, но теперь мальчишка вцепился в её куртку, останавливая с характерным, наверное, для всех народов: «Ш-ш...» И опять мельком: а как говорить? На каком здесь говорят языке? Мальчишка вдруг попятился — так внезапно и так явно забывшись, что наступил на ногу Лены, стоящей за ним. Сначала не испугалась. Она в ботинках, а мальчишка, как сейчас выяснилось, босиком. Но чего он боится?.. Маленький беглец тем временем, сообразив, куда идёт — во тьму подъезда, снова машинально шарахнулся к Лене. Она обняла его. Он стремительно развернулся и буквально влепился — лицом в её живот. А потом повернул голову, словно боялся и не смотреть... На что?.. Судя по подбородку, он поднял голову, чтобы смотреть вверх. Лена взглянула, отыскивая глазами... И оцепенела. Мотоциклисты сидели на своих ревущих машинах уже лицом к их дому. Кажется, они собирались приблизиться к их подъезду, а может, обшарить все подъезды подряд... Но взгляд Лены был направлен не на них. С крыши дома напротив, за их спинами, сползало нечто. Прозрачное, оно тускло блестело каким-то не освещающим, а замкнутым на себе сиянием. Такое Лена видела,

14

Детский сад

лишь когда зажигала конфорки на газовой плите. Туманно-синий цвет, режущий глаза. Дом напротив — многоэтажный, с пропадающим в ночном небе последним этажом. И ЭТО сползало, исчезая краями — и сверху, с крыши, и по сторонам здания, продолжая равнодушно сиять холодным, убивающим глаза тусклым светом. А мотоциклисты тихо переговаривались, не подозревая, что у них за спиной... Мальчишка судорожно всхлипнул. Лена пришла в себя. Плюнула на всё, повернула его к себе лицом. И, подхватив под мышки, обняла так, чтобы он тоже смог обнять её. Вампир не вампир, но он знает, что это такое... Знает и боится — страшно боится. Значит, ребёнок не должен видеть чудовища... А сама молилась: не знаю, что будет делать это страшное прозрачное покрывало, только — Господи, помоги! — пусть оно до нас не долезет, не доползёт! Её движение защитить мальчишка понял: крепко, чуть не до удушья обнял её за шею, ткнулся лицом, холодным носом, ей в ключицу. А весу-то в нём — подумалось с жалостью, косточки ж одни... Нечто скользило, словно ломаясь углом или стекая со стены ровным водопадом на узкие газоны под окнами дома, а затем — на дорогу. Преследователи тем временем уже, кажется, договорились, что будут делать, но... Край ЭТОГО оказался в нескольких метрах от них. Один мотоциклист, наверное, что-то услышал или почувствовал — оглянулся. Край «покрывала» мгновенно взвился в воздух и опустился на всех троих. Ни крика, ни другого звука, который бы свидетельствовал о том, что происходит под мерцающим «покрывалом». Лишь ровное гудение моторов. Лена от ужаса сама обняла мальчишку так, что он ойкнул. Но услышала она его придушенный стон как-то отстранённо... Если эта дрянь сейчас полезет уже на них... Нечто медленно стекло с преследователей назад, к дому, с которого сползло. Мотоциклы валялись на дороге,

15

ДЖИЛЛИАН

продолжая гудеть и светить фарами в разные стороны. Людей не было. А «покрывало» медленно и не спеша взбиралось на дом, с которого сторожило свою добычу... Лена почти не дышала...

— Оно ушло? — жарко выдохнул в ухо мальчишка.

— Ушло, — следя, как уволакивается в темноту над домом светящийся край чудища, и промаргиваясь от режущего глаза света, машинально ответила она. И через секунды сообразила: мальчишка сказал — она поняла. Только у него несколько странный выговор. Но, может, это она пару слов не так услышала. Главное — она его понимает... В общем, лучше разобраться с этим потом. — А что это было?

— Ночной Убийца, — удивлённо сказал (как это?! Ты не узнала этого зверя?!) мальчишка и разомкнул руки. — Ты отпустишь меня? А как ты здесь оказалась? Ты со своей группой? Тебя выгнали? Куда ты пойдёшь? У тебя есть место, где переночевать? Возьмёшь меня с собой?

— Тихо-тихо, — велела Лена, ошарашенная непрерывно падающими на неё вопросами, и спустила егозу на землю. Почему-то ожидала, что он немедленно сбежит. Но он встал рядом, прижимаясь к ней, быстро и зорко оглядываясь, и явно боялся отходить далеко. А потом вспомнила — босой! Господи, да как же он бегает босиком? Среди стеклянных осколков! — Подожди. Где-то здесь была моя сумка. А ты кто?

— Я Мика. А ты? Мальчишка до сих пор говорил шёпотом, не сводя глаз с дома напротив, хотя мерцающий голубым, газовым огнём Ночной Убийца уже утянулся в темноту. И Лена отвечала шёпотом — всё-таки он местный, лучше соображает, как говорить.

— А меня — Елена.

— Селена? Красивое имя. Кажется, мальчишка не расслышал, какое имя она произнесла. Но Лена вдруг решилась: новый мир — новое имя! Неизвестно, вернётся ли она в свой старый мир,

16

Детский сад

но... Селена — так Селена! Интересно, а в этом мире есть луна? Она выпрямилась, уже с сумкой. Постояла, посмотрела в дверной проём.

— Мика, я здесь пришлая. Чужая. Я не знаю ничего.

— Дома, значит, у тебя нет и группы — тоже, — со вздохом заключил Мика. Помолчал, глядя на улицу. — Ладно. Пошли, Селена. Есть одно местечко, где переночевать можно. Правда, идти придётся долго. Она заколебалась, глядя на лохматую макушку мальчишки. А вдруг он приведёт её куда-нибудь, где их встретят его взрослые сородичи?! Не отводя глаз от дома напротив, Мика предупредил, словно услышал её беспокойные мысли: — Только у меня есть нечего.

— Как это? Ты же у меня...

— Я не чистокровный, — шёпотом объяснил Мика. — У меня папа человек был. Да и чистокровным был бы — ел бы всё подряд, только мяса побольше.

— А почему ты сейчас не с родителями? Сбежал?

— Папа умер. А мама ушла давно.

— То есть кровью... — Лена запнулась. — Кровь ты не пьёшь — ну, в смысле...

— Я ем всё, когда найду чего-нибудь. Ну, что? Бежим? Они осторожно вышли из-за двери на неровный свет мотоциклетных фар. Остановились. Мика сунул ладошку в ладонь Лены. Сначала она не сообразила: ей показалось — он хочет погреться, очень уж холодная ладошка была. Но Мика стиснул пальцы и потянул её в сторону, ближе к стене, шёпотом предупредив: — Ты на окна смотри, а я на дорогу. Как ни странно, он повёл её обратным путём — причём именно к мосту, который и при первом знакомстве показался опасным, а уж теперь, почти в полной тьме, после того, что случилось... Приглядываясь с той же опаской к мальчишке, Лена заметила, что он чуть ссутулился, когда они двинулись в кромешном мраке.

17

ДЖИЛЛИАН

— Мика, ты видишь, как мы идём?

— Вижу, — прошептал мальчишка. Кажется, он, наконец, обратил внимание, как она идёт — шаркая, ногами нашаривая поверхность. — А разве ты не видишь?

— Нет.

— Ты же маг! Почему ты не видишь? Лена поперхнулась. Маг? Она? Кхм... Наверное, лучше промолчать. Или сказать что-нибудь такое... Только вот какое — такое? Что у этого маленького аборигена не вызовет подозрений? И подозрений в чём? Знать бы ещё... Ну вот. А она хотела спросить, не война ли здесь была.

— Я... болела.

— Отравилась небось, — тоном специалиста по отравам сказал мальчик.

— Ага... Лена замолчала, да и Мика явно не был расположен говорить, когда они начали путь по мосту. Он шёл на шаг впереди, чутко прислушиваясь: Лена замечала, что он то и дело словно кивает головой. Она всё ещё не могла привыкнуть, что мальчишка идёт босиком, поэтому следила за ним — не укололся бы, и раздумывала, предложить ли взять его на руки? Но он шёл спокойно, будто не замечая, что босой. И она побоялась спрашивать: а вдруг скажет лишнее, выдавая собственную неосведомлённость? Оказаться снова в одиночестве ой как не хотелось. Пару раз останавливались. Сначала — когда всплеск за перилами моста раздался слишком сильный, а потом по твёрдому раскатился металлический цокот. Пришлось следом за мальчишкой присесть, притаиться. Второй раз оба чуть не споткнулись, когда буквально под ногами кто-то пронзительно заверещал, а потом крик резко оборвался, и некоторое время пришлось слушать удаляющееся чавканье явно громадной пасти. «Если бы не темнота», — обмирая от страха, подумала Лена... Она уже поняла, что здесь будет делать — особенно первые дни. Да, в этом мире страшно. Да, непонятно. Поэтому она вцепится в этого мальчишку, вампира-полукров-

18

Детский сад

ку, и будет постоянно рядом с ним. Сделает всё, только бы он хоть чуть-чуть нуждался в ней. И, пока она будет держаться рядом с ним, она постепенно привыкнет к этому месту и узнает этот мир. И больше никто не будет воспринимать её чужачкой. А там, глядишь... Её передёрнуло, а когда снова начала нормально двигаться, сумела криво усмехнуться: только бы назад, домой, не отправили...

2 Мост остался позади. Здесь, где по обе стороны дороги чернели ряды невысоких кустов и, кажется, поля, тьма не была кромешной. Небо густо синело и поблёскивало острыми уколами звёзд. Не вынимая ладошки из её руки, Мика начал время от времени наклоняться и что-то поднимать с дороги, благо брели еле-еле. Правда, не совсем с дороги — шли по обочине, насколько смогла разглядеть Лена. Не выдержала, спросила: — Что ты собираешь?

— Здесь кустов много было, — сказал мальчишка тихо, но уже не шёпотом. — Ветки обломанные везде валяются. Наберу, а когда придём — можно будет костёр разжечь.

— Ветки передавай мне. Ты будешь собирать, а я нести. А почему ветки валяются?

— Демоны передрались, — обыденно сказал Мика. Так обыденно, что Лена сначала и не поняла, о чём это он. — За мост пройти не смогли — вода всё-таки, не пускает, но здесь такая драка была — ух! Деревья так и летали! Из её пальцев ладошка выскользнула, зато почти сразу что-то ткнулось в руку. Прутики. Те самые ветки — полуобморочно думала Лена, всё ещё слыша внутренним слухом поразившую её фразу: демоны передрались. Там — ночные убийцы, здесь — демоны. Весело живут. Но ведь... живут. Значит, привыкнет и она? И Лена пообещала себе: привыкну! Точно привыкну. Домой — ни за

19

ДЖИЛЛИАН

что. Когда умерла мама, за которой она ухаживала года два, и пришлось продать квартиру, где, прячась от мира, жила привычно уединённо, Лена поняла, что стала никому не нужной. На работу девушка устроилась быстро. Вот только общаться с коллегами было тяжело... И робко подумалось: а вдруг здесь придётся быть другой? Мир-то тоже непривычный. Хоть что-то сдвинет с насиженного места её, отшельницу последних лет? Под лежачий камень вода не течёт. Но сейчас Лену забросило в неизвестность, так что поневоле придётся шевелиться. «Судьба, пожалуйста! Пусть всё изменится! Пусть меня заставят быть другой! Не хочу домой!» Длинный ремень сумки Лена забросила на плечо. Раньше она не любила носить сумку так — через плечо. Но лямок-ремней не убирала, привыкла прятать их в сумке, как носила в ней и другой практичный хлам. Зато теперь, благодаря лямкам, можно много чего на свободной руке нести. И ручонку Мики не отпускать. Веток Мика набрал много, видимо, радуясь, что есть на кого их взвалить. Хозяйственный — невольно улыбнулась. Потом они шли неопределённо долго в раздражающей и опасной тьме. Начала побаливать ушибленная нога... Мальчишка неожиданно, наверное забыв предупредить, свернул, и ещё пару минут они спускались в кромешную тьму — и не по дороге, а по какой-то насыпи. Это оказалось до жути страшно: идти наобум вниз — в глубокий мрак.

— Пришли, — с облегчением сказал Мика, и Лена почувствовала, что он, только что стоявший рядом, пропал.

— Мика... — выдохнула она. Никто не ответил. Надеясь, что правильно поняла ситуацию, сумку, болтавшуюся сбоку, она повернула на живот и пошарила в ней. Нашла. Газовая зажигалка вспыхнула и осветила странную дыру — громадную, в человеческий рост. Наполовину закрытую — лохматой и грязной дерюгой. Поднесла зажигалку ближе. Нет, не дерюга. Тонкий покорёжен-

20

Детский сад

ный лист металла, весь в ржавчине. Вроде как большой холодильник «освежевали», а потом молотком «шкуру» распрямили. Через минуту Лена поняла, что это — бетонная труба гигантских размеров. Может, здесь мелиорацией народ занимался когда-то — с полей лишнюю воду после половодья спускал? Или по ней когда-то текла речка, а над нею был мост. Или ещё что...

— Ты идёшь? — изнутри глухо спросил мальчишка, и Лена шагнула в дыру. Она оказалась права. Труба. Внутри получилось довольно просторное округлое помещение — с утоптанным земляным полом, с какой-то ветошью — возможно, для сна. А чуть дальше от ветоши едва-едва светилось серое пятно. Наверное, здесь Мика жёг свои ветки. Кострище. Но ведь... Лена задрала голову. Круглый потолок.

— Там две дыры есть, в потолке, — объяснил мальчишка, забирая у неё охапку ветвей. — Дым туда и утягивает. Ну что? Зажигай давай.

— То есть — зажигай?

— Ну, ты же не настолько больная. Огонь-то можешь сотворить. Лена молча прошла вперёд и, нагнувшись, сунула под сухие ветки огонёк зажигалки. Пока поджигала, заметила за кострищем ещё какую-то кучу. Приглядевшись, поняла только, что там небрежно навалены металлические детали. Наверное. Сухие тонкие ветки, почти хворост, занялись быстро. Лена прикинула: кажется, принесённого хвороста на всю ночь не хватит, но однажды она в каком-то журнале читала, что одной свечи достаточно, чтобы согреть за ночь закрытую семиместную палатку... Мальчишка постоял за нею, следя, как разбегается по веткам пламя, и сказал, пожимая плечами: — Тебя точно выгнали. Он завесил узкий вход в трубу каким-то толстым, в ошметках грязи полотном, протянув его от металлического

21

ДЖИЛЛИАН

листа до крюка, вбитого изнутри, рядом со входом, а потом дошёл до костерка и присел, протянув к нему руки. Лена тоже присела на корточки напротив, через огонь, и положила перед собой сумку. Хлеб она прямо в магазине обычно засовывала в пакет, а потом — в сумку. Итак, что мы на сегодня имеем? Один чёрный круглый и два батона. Кроме того, ожидая вечера, Лена решила себя побаловать и купила пластиковую бутылку сладкого кефира. На «полу» перед костром она расстелила опустошённый пакет, наломала батон кусками и выставила кефир.

— Это у тебя... столько-о... — Кажется, у Мики, присевшего у костра, перехватило дыхание при виде того, что появилось на свет из её сумки. И, кажется, чисто на всякий случай, он переполз поближе к сумке.

— А ты хлеб ешь? — спросила Лена и протянула ему кусок батона. Вечерний привоз. И батон до сих пор свежий, только-только с завода: пропечённая корочка твёрдая, что так вкусно хрустит и ломается на зубах, а внутри — мякоть, которую сожми — и она слипнется, такая свежая! А уж запах! Этот крепкий хлебный запах заставил Мику сглотнуть так, что он опомнился. В протянутые ему полбатона он вцепился обеими руками. Но, даже вгрызшись, ел аккуратно, подставляя под крошки ладонь. Лена спокойно сняла с бутылки крышечку и протянула ему кефир: уж этот-то, голодный, точно не прольёт ни капли. И вздохнула: а предложи она племянникам кефир с батоном? Покривились бы. Пока Мика ел, не обращая внимания ни на что, она осторожно и быстро потрогала ладонью пол в его убежище. Холодно, хотя бетон присыпан землёй. Что ж... Она сняла куртку, постелила и заставила мальчишку пересесть с пола на тёплое. И только тогда отщипнула от батона себе кусочек. Есть не хочется пока. Видимо, адреналин ещё не улёгся. Спустя минуту она улыбнулась: пригревшись, Мика подтянул на куртку и ноги. Рядом с костром было светло, и Лена, наконец, рассмотрела мальчишку. Наверное,

22

Детский сад

светловолос. Но гря-язный!.. И попахивает от него так, что хочется немедленно сунуть его в ванну с тёплой водой... Найти бы её ещё... Отросшие волосы прямо-таки задубели: когда Мика поворачивается, они даже не шевелятся. Лена почувствовала, как снова вздрогнули её пальцы: отмыть бы ребёнка... Тощий — понятное дело. Глаза небольшие, зато под тёмными бровями. Как там у Лермонтова про Печорина — порода? Ну, когда сам светловолосый, а брови — тёмные? Рот — большой. Как раз, чтобы запихать в него последний кусище и давиться им с выражением блаженства на лице. Носишко прямой, а главное — порезов на лице так и не видно. Неужели её кровь помогла? И нет ни одного признака, что мальчишка — вампир. Или этих признаков и не должно быть? Да и откуда Лене знать про это? Ну, какие признаки должны быть у вампиров... Когда мальчишка наелся, она начала осторожно допрашивать его: — Почему мы не остались в том доме? Это из-за Ночного Убийцы, да?

— Ты правда не знаешь? — спросил он, явно сонный от сытости. А она обрадовалась этой сонливости. Ребёнок же. Если и услышит лишний вопрос — вдруг завтра не вспомнит?

— Мика, я жила очень далеко отсюда. И долго путешествовала. Здешних порядков и жизни не знаю. Поэтому и спрашиваю.

— Середину города охраняют. Застав много, — медленно сказал Мика, приваливаясь удобней к ней и берясь за её руку — точно, потянулся к теплу! — А по краям всякие бывают. И ночные убийцы, и топтуны... Да и охотников много. Я быстро бегаю, а вот тебе вокруг города лучше не ходить.

— А кто за тобой гнался?

— Не знаю. Они меня пообещали накормить, если я дам лицо порезать. В прошлый раз — кормили. А сегодня не захотели.

23

ДЖИЛЛИАН

— А... А зачем... кожу резать?

— Ну, посмотреть, как долго заживать будет. Только я не думал, что они по второму разу резать начнут... Ну, и сбежал. «Посмотреть, как заживать будет...» Перед глазами вспыхнула картинка: лето, племянники сидят на подоконнике распахнутого окна и что-то сосредоточенно разглядывают. Лена подходит, заинтересовавшись: по подоконнику ковыляют мухи с оборванными крыльями. Её передёрнуло. Среди взрослых такие уроды тоже бывают... Она вспомнила огромные машины, мчавшиеся по ночной дороге, ослепляя фарами; с какой-то злорадной усмешкой вспомнила, как волна Ночного Убийцы упала на преследователей. Жаль, нельзя их проучить по второму разу... Ишь, придумали забаву: бездомного сироту прикармливать, чтобы резать ему кожу — из праздного любопытства.

— Мика, а как ты догадался, что я... маг?

— Ты светишься, как маг... — прошептал мальчишка, уже не открывая глаз. — Очень сильная... Селена... Ты охранные обереги поставишь у двери? Или ты...

— Или, Мика, — вздохнула Лена. Тот, с трудом разлепив глаза, недовольно завозился, с видимым сожалением вставая с пригретого местечка рядом с нею, — Лене даже стыдно стало. Но, вместо того чтобы пойти к входной дыре, вяло приблизился к костру, обошёл его и склонился к куче металлических предметов. Откуда устало и с заметным усилием вынул две какие-то странные штуки, похожие на длинные вытянутые свёклы или на огромные гранаты-лимонки, такие же ребристые, и понёс их к «двери». Лене стало любопытно. Она поднялась с пола, прихватила куртку — надеть, чтобы не остыла, и последовала за мальчиком. Их длинные корявые тени то застывали, то дёргались размазанными чёрными кляксами по круглым стенам, заставляя её вздрагивать.

24

Детский сад

Мика положил штуковины на землю, у выхода, покачал их, чтобы они встали прочно на широком основании, и велел: — Сторожить! Странно. Лена мгновенно поверила, что Мика сразу отойдёт, а штуковины так и останутся — и правда сторожить. Попытается кто-нибудь нехороший войти в трубу — и ка-ак подорвётся!.. Но мальчишка не уходил и как будто ожидал чего-то, сонно помаргивая на штуковины. Ржаво-металлический скрежет заставил вздрогнуть. Сначала одна, а затем и вторая штуковина, словно перерезанные пополам, подняли верхние половинки. Лена быстро поморгала, не веря глазам: обе «перерезанные» половинки по краю были усеяны острыми гвоздями! И обе штуковины так выразительно повернулись этими чудовищно разинутыми пастями к мальчишке, что стало ясно: они ему напрямую угрожают! Мика зевнул и безразлично, будто не впервые, сказал: — Попробуйте только! Без меня — заржавеете! Кто вас смазывать будет? Бронированные штуковины немедленно лязгнули, захлопнув ужасающие пасти, и будто притаились. Поскольку Мика всё не уходил, Лена, опасливо поглядывая то на него, то на «сторожей», тоже выжидала, что ещё будет. Дальнейшее оказалось таким неожиданным, что она снова не поверила: штуковины медленно подросли сантиметров на десять — да они на ножки встали! Лапчатые! И быстро полезли на стенки выхода прятаться: одна — за металлический лист, другая — за толстое, напоминающее шинельное полотно. Лена перевела дыхание. А мальчишка побрёл к костру — Лена за ним, постоянно оборачиваясь. Словно сообразив, Мика посмотрел на неё (Лене показалось — в большей степени с сожалением на её куртку) и объяснил, поминутно зевая:

25

ДЖИЛЛИАН

— У них память полетела. Приходится каждый вечер напоминать, что без меня им туго будет. — И снова зевнул. У вороха ветоши — старой одежды — он постоял немного, скептически глядя на неё. Потом, не оглядываясь, нагнулся разбросать тряпки. Лена опомнилась, подошла к мальчишке, отодвинула его в сторону. Осторожно потрогала тряпки. Сухие. Но ветхие до пыли. Ничего. Не помрём. Куртку она когда-то приобрела на два размера больше. Не растолстеть надеялась, а потому, что эту отдавали за смешные деньги. И она купила, уверив себя, что выглядит в свободной одежде довольно стильно. Теперь она быстро расстегнула нагревшуюся куртку, уложила на кучу мягкого тряпья, легла сама и кивнула: — Мика, иди сюда! Мальчишка немедленно шмыгнул к ней чуть ли не под мышку. Она закрыла его краем куртки, вспоминая его быстрый вопросительный говорок совсем недавно: «У тебя есть место, где ты можешь переночевать? Возьмёшь меня с собой?» Возьмёшь меня с собой... Она обняла мальчишку, хотя сомнения всё ещё оставались: а вдруг он не просто полукровка, а вдруг ночью... Страшно же... Но хлеб-то он ел с удовольствием. Она услышала сопение под своим подбородком, почувствовала на руке тёплую тонкую кожу, чуть прикрытую тканью ветхой рубашки, и отчётливо твёрдые тонкие косточки... Один... Сколько же времени этот ребёнок один? Странное ощущение. Никогда она раньше не обнимала ребёнка. Спала разве что с кошкой в обнимку... Кажется, в этом мире ей придётся учиться жить заново. И начинать с основ, которые даёт только детский сад. Потому что лишь этот мальчишка может взять её за руку и познакомить с этим миром в меру своего понимания. Вряд ли пригодится всё то, что она оставила в прошлом, все её знания. Библиотечный техникум был только началом.

26

Детский сад

Поработала и в ВОХре, и продавщицей на рынке, и санитаркой в больнице... Интересно, хватятся ли её в больнице? А дома? Если и будут искать, то недолго... Тихий треск сгорающих сучьев был таким мирным и уютным, что Лена... ммм... Селена постепенно задремала. ...Утро вообще оказалось весёлым. Мика давно проснулся, но вылезать из куртки не хотел. Он кутался в нее, нежась в тепле, благо Селена встала и уже при свете утра обследовала маленькое убежище. Тогда она быстренько пригрозила, что остатки сладкого кефира выпьет сама, не дожидаясь некоторых сонь. Мальчишка вылетел из-под одёжки немедленно. Опять босой, но в какой-то большой рубашке, на которой не хватало пуговиц, и в штанах, о ткани которых трудно было судить по причине их жуткой заскорузлости от грязи. Они позавтракали, причём во время завтрака Селена объяснила Мике своё положение в этом мире так: — Понимаешь... Меня не выгнали. И я не совсем больна. Просто я упала на камни, а когда пришла в себя, поняла, что ничего не помню. Мне надо заново всё вспоминать.

— А такое бывает? — недоверчиво спросил мальчишка. — Чтобы упал — и ничего не помнить?

— Со мной же случилось, — пожала плечами Селена. — Поэтому я тебя попрошу: я у тебя много чего спрашивать буду, а ты мне помогай. Но, если тебе это не понравится... Он, кажется, думая — незаметно, покосился на её куртку, а потом на сумку.

— Помогу. Булка у тебя вкусная.

— А чем ты питаешься? Что ты обычно ешь?

— Тут речка недалеко, — уже деловито сказал мальчишка. — Я на большую реку не хожу, там бумбумы живут, сожрать могут. А в речке рыба есть. Селена поёжилась: бумбумы — звучит жутковато.

27

ДЖИЛЛИАН

— Мика, а почему ты живёшь в трубе? Здесь вообще есть где-нибудь дома?

— Полно, — отмахнулся мальчишка. — И целые есть, и погромленные... Можно было бы вселиться. Бесхозных много. Только я не умею оберечь их. А вот ты... — Он вдруг внимательно оглядел её. — Селена, ты и правда колдовство забыла?

— Ага, — виновато сказала Селена. — Мне всему теперь надо учиться сначала. А ты? — осторожно спросила она. — Ты умеешь?

— Не-а. У нас соседка умела, но она меня не любила. Не показывала ничего.

— Тогда, Мика, вот что. Ты чем хотел заняться с утра?

— Хлеб есть. Рыбы надо наловить, — важно сказал мальчишка. — Пойдёшь со мной?

— Конечно. А по дороге будешь знакомить меня с местами. Перед уходом мальчишка забрал с края бетонной трубы сторожей. Создалось впечатление, что он ухватил их за шкирки. Оттащил к куче других металлических деталей и велел им сторожить дом дальше.

— А почему не у входа? — спросила Селена, приглядываясь к действиям Мики. У неё появилось какое-то странное ощущение, что сторожа-штуковины вздохнули с облегчением, отчего и повисли в руках мальчишки, как покорные котята.

— Если их из трубы вытащить, они забудут, что должны её охранять. А здесь им напомнят, — и Мика бросил гордый взгляд на кучу металлических штуковин. Судя по всему, он набрал не только сторожей, но и ещё каких-то чудес. Впрочем, Селена опять затаила дыхание: показалось или нет, что остальные штуковины как-то потеснились, чтобы сторожа хорошенько могли разместиться среди них? Потом мальчишка запросто предложил Селене сходить «в кустики», пока он посторожит её. Она вздохнула, но решила, что деваться некуда и пора привыкать к реалиям новой жизни.

28

Детский сад

Выйдя из трубы вместе с ним, Селена увидела вокруг огромные кусты, но не древесные. Росли они так кучно, что ничего вокруг не разглядеть, кроме едва заметной тропки, наверное, протоптанной самим Микой. Казалось, обычные травы выросли о-очень сильно. Даже опаска появилась: не радиация ли повлияла? Вернувшись «из кустиков», она обнаружила, что мальчишка стоит с каким-то странным сооружением в руках. Он с гордостью продемонстрировал ей рыболовные снасти.

— Мика, ты извини, но я никуда не пойду, если ты мне какое-нибудь оружие не дашь, — предупредила Селена, приглядываясь к дубинке, укреплённой на его поясе. Пояс этот был сделан явно из ремня для взрослого, потому как кончик торчал, слегка вихляясь во время ходьбы. И дубинка, мягко говоря, была странной: тонкий конец из металла, а дальше что-то тёмное, непонятное. Мика уловил её взгляд и заявил: — Такой больше нет! Да и не справишься с ней!

— Тогда придумай мне что-нибудь вроде обычной дубинки. Ну, чтобы стукнуть можно было, если полезут!

— А ты им ножичек свой покажи! — засмеялся мальчишка. Селена тоже засмеялась: успел залезть в карман её куртки?

— Ладно. Давай так. По дороге к речке есть обычные деревья?

— Есть. Сломанные тоже, — добавил Мика, сообразив, куда она гнёт.

— И ещё один вопрос, Мика. Тебе не больно ходить босиком?

— Привык, — лихо сказал мальчишка. Так лихо, что Селена решила обязательно уговорить его пойти в пустующие дома на «этой стороне», вне защиты города. Надо найти ему обувь. Пусть не надеется, что, изрежь он ноги, она снова решится отдать ему свою кровь. Она, конечно, сделает это, но... Лучше убрать при-

29

ДЖИЛЛИАН

чину, чем постоянно тревожить едва затянувшиеся следы его укусов. И они пошли. Речка оказалась недалеко. Опять спустились, как вчера ночью спускались к убежищу Мики. И опять Селена пожалела, что вокруг ничего не видно. На берегу речки, которая была шириной метров шесть, росли обыкновенные деревья. И от одного из них они совместными усилиями отломали здоровенный сук. Мика пообещал, вернувшись к трубе, хорошенько его обтесать, а пока они содрали с сука всё, что смогли, и счастливая Селена потащила его за мальчишкой. Местечко на берегу у него оказалось очень удобным. С небольшого холмика вид на воду открывался замечательный. А поскольку вода была прозрачной, то рыбалка превращалась в азартное, чуть не с воплями и радостным визгом занятие. Рыболовная снасть Мики представляла собой пластиковый шест-складень, на один край которого нужно было закручивать что-то вроде бидончика. Опускаешь этот бидончик в воду — он там распускается, словно пальцы из кулака. И сидишь, ждёшь. Подплывает рыбина, лезет посмотреть, что там, внутри, а «пальцы» — хап, и ловят! Поймав несколько рыбин, Мика передал снасть Селене, показав, как нужно с ней обращаться, а сам пошёл готовить костёр, в котором собирался добычу запечь. Селена сидела, сосредоточившись на рыбной ловле, изредка оглядываясь назад. Мальчишка к приготовлению костра подошёл очень серьёзно: оттащил уже пойманных, довольно крупных рыбин ей за спину, туда же начал таскать сухие сучья. Увлёкшись наблюдением за снастью и за происходящим в прозрачной воде, Селена не сразу расслышала, что за спиной творится нечто странное. Оглянулась лишь на придушенный вскрик и рычание — и вскочила. У костра, потрескивавшего горящими сучьями, дрались трое.

30

Детский сад

Мика валялся на земле — точнее, его валяла небольшая чёрная собака, а вторая собака, размером поменьше, наскакивала на обоих и рычала. Две рыбины, уже уложенные на угольки, постепенно темнели, источая невообразимо сытный запах, а третья, растерзанная чуть не в клочья, валялась в отдалении. Видимо, мальчишка отходил от костра, а вернувшись, обнаружил, что их с Селеной добычу пытаются стащить. Селена схватила дубину, лежавшую рядом, под рукой, и с воинственным криком бросилась защищать продукты.

3 Мальчишка, всё ещё лёжа на земле, изловчился и крепко вцепился в шерсть на шее противника, не позволяя оскаленным зубищам дотянуться до своей шеи. Кажется, он старался опрокинуть зверя, но тот твёрдо стоял на широко расставленных лапах, лишь изредка переступая передними, чтобы не дать Мике подняться. Сообразив, что мальчишка некоторое время обойдётся без её помощи, Селена замахнулась суком на вторую собаку, помельче. В глубине души она надеялась, что убивать животное не придётся. Вдруг само испугается и убежит? Но собака, вместо того чтобы убежать или залаять, резко прижала уши к башке и зарычала. Буквально секунду спустя пёс, трепавший Мику, рванулся так сильно, что мальчишка не удержал его за шерсть. И прыгнул между рычащей собакой и Селеной, всё ещё угрожающе потрясавшей страшным суком. Встал молча — оскалившись и подняв дыбом жёсткую шерсть на холке. Защищает?! Держа сук уже впереди себя, нацеленным на псов, Селена, часто дыша, сосредоточилась, чтобы мгновенно среагировать на любое агрессивное движение. Кажется, не взрослые особи. Молодые псы? Возможно, совсем жел-

31

Лорен КЕЙТ Падшие

1

Но рай заперт… Мы должны обогнуть мир и посмотреть, нет ли лазейки где-нибудь сзади. Генрих фон Клейст, «О театре марионеток» В начале Хельстон, Англия Сентябрь 1854 года Примерно к полуночи ее глаза наконец-то стали такими, как он хотел. Взгляд их был кошачьим, решительным, осторожным и полным тревоги. Да, глаза получились именно такими, как было

задумано…

Взлетающими

к

тонким

изящным бровям. Тяжелая волна темных волос обрамляла высокий лоб.

2

Он

отодвинул

листок

на

расстояние

вытянутой руки. Работать, не видя ее перед собой, было трудно, но он не смог бы рисовать в ее присутствии. С тех пор, как он прибыл из Лондона… Нет, с тех пор, как он впервые ее увидел, приходилось постоянно быть настороже, соблюдать дистанцию. С

каждым

днем

она

все

больше

приближалась к нему, и каждый день был труднее предыдущего. Вот почему утром он уедет — в Индию или в одну из Америк. Куда именно, он не знал и знать не хотел. Где бы он в итоге ни оказался, там будет проще, чем здесь. Он вновь склонился над рисунком и со вздохом поправил большим пальцем смазанный изгиб ее полной нижней губы. Мертвая бумага, безжалостная

самозванка,

оставалась

единственным способом увезти ее с собой.

3

Выпрямившись

в

кожаном

кресле,

он

ощутил тепло, разливающееся чуть ниже затылка. Это она. Он ощущал ее близость словно облако жара от горящего бревна, рассыпающегося искрами. Даже не оборачиваясь, он знал: она здесь. Он захлопнул лежавший на коленях альбом, чтобы спрятать ее изображение, но сбежать от нее самой не мог. Его взгляд упал на стоявший напротив диван с обивкой цвета слоновой кости: она в розовом шелковом платье сидела на нем всего несколько

часов

назад,

появившись

неожиданно — позже, чем все остальные, — и аплодировала

прелестной

клавесинной

пьесе,

которую играла старшая дочь хозяев дома. Он посмотрел в окно, выходившее на веранду, где накануне она подкралась к нему с букетом диких белых пионов в руке. Она все еще думала, что влечение, которое она испытывает к нему,

4

невинно, а частые встречи в беседке — всего лишь счастливое совпадение. Какая наивность! Но он никогда не откроет ей глаза. Бремя этой тайны нести ему одному. Он встал и обернулся, оставив альбом в кресле. Ее фигура в простеньком белом пеньюаре отчетливо проступала на фоне алой бархатной портьеры. Черные волосы выбились из прически. Выражение лица было в точности таким, какое он столько раз рисовал. На ее щеках разгорался жаркий

румянец.

Она

была

рассержена?

Смущена? Он мечтал узнать, но не смел спросить.

— Что вы здесь делаете? Он услышал раздражение в собственном голосе и пожалел об этом, ведь она не сможет понять, отчего он так резок с ней.

— Я… не могла заснуть, — запинаясь, сказала она, подходя ближе к огню. — Увидела свет

в

вашей

комнате,

5

а

потом… —

Она

помедлила, рассматривая свои руки: — Ваш сундук за дверью… Вы уезжаете?

— Я собирался вам сказать… Лгать не имело смысла. А правды он ей не скажет. Ведь это все осложнит. Он и так позволил ей зайти слишком далеко, надеясь, что на этот раз все будет иначе. Она шагнула ближе, и ее взгляд упал на раскрывшийся альбом.

— Вы рисовали меня? Изумление в ее голосе напомнило ему, как глубока пропасть между ними. Он провели вместе несколько недель, но она все еще не замечала истинной природы их взаимного притяжения. И это хорошо. Или, по крайней мере, к лучшему. В последние дни, решившись уехать, он старался отдалиться от нее. Эти усилия отбирали столько

сил,

что,

стоило

ему

остаться

в

одиночестве, как он уступал неистовому желанию рисовать ее. Он заполнил целый альбом изгибами

6

ее шеи, мраморными ключицами, копной черных волос. Он смотрел на свой набросок, смущенный не тем, что его застали за рисованием ее портрета… Он содрогнулся, понимая, что если она узнает о его чувствах, это погубит ее. Нужно быть осторожнее. Это всегда начиналось именно так.

— Теплое молоко с ложкой патоки, — пробормотал он, по-прежнему стоя к ней спиной, и грустно добавил: — Это поможет вам уснуть.

— Как странно! Именно к этому средству обычно прибегала моя мать…

— Я знаю, — ответил он, оборачиваясь. Он знал, что она удивится, хотя он не смог бы ничего объяснить. Не смог бы рассказать, сколько раз предлагал ей такое же питье, когда являлись тени и он держал ее в объятиях до тех пор, пока она не засыпала.

7

Ее прикосновение словно прожгло его рубашку. Ладонь мягко легла ему на плечо. У него перехватило дыхание. В этой жизни они еще не дотрагивались

друг

до

друга,

а

первое

прикосновение всегда действовало на него именно так.

— Скажите же мне, — прошептала она, — вы уезжаете?

— Да.

— Возьмите меня с собой! — выпалила она. И тут же задохнулась, мгновенно пожалев, что не может забрать свою просьбу обратно. Он видел, как меняются ее чувства: пылкость, смущение и, наконец, стыд за собственную дерзость. С ней всегда бывало так, и слишком много раз он уже совершал одну и ту же ошибку, утешая ее в этот самый миг.

— Нет, —

шепнул

он,

помня… —

Я

отплываю завтра. И если я вам небезразличен, вы не произнесете больше ни слова.

8

— Если

вы

мне

небезразличны, —

отозвалась она эхом. — Я… я люблю…

— Остановитесь.

— Но я должна сказать!.. Я люблю вас, я уверена в этом. Вы должны поверить мне! И если вы уедете…

— Если я уеду, то спасу вам жизнь, — медленно проговорил он, желая пробудить ее память. Но возможно ли это? — Есть вещи важнее любви. Вы не поймете, но вам придется поверить мне. Она впилась в него взглядом. Отступила на шаг, скрестила на груди руки. И это тоже была его вина — разговаривая снисходительно, он всегда пробуждал в ней высокомерие.

— Вы хотите сказать: есть что-то важнее любви?— спросила она, взяв его за руки и приблизив их к своему сердцу. О, как бы ему хотелось быть на ее месте и не знать о том, что надвигается! Или хотя бы стать

9

сильнее, и остановить ее. Если он ей не помешает, она так никогда и не узнает, и прошлое повторится, терзая их снова и снова. Знакомое тепло ее кожи заставило его запрокинуть голову и застонать. Он боролся с собой, пытался не вспоминать вкус ее губ. Не думать, как горько ему оттого, что всему этому суждено закончиться. Она поглаживала его руки. Сквозь тонкую хлопковую ткань он чувствовал, как бьется ее сердце. Она права. Нет ничего важнее любви. И никогда не было. Он почти сдался, готовый уступить и заключить ее в объятия, когда заметил выражение ее глаз. Словно она увидела призрака. Она отстранилась и, прижав ладонь ко лбу, прошептала: — У меня какое-то странное чувство… Нет! Неужели слишком поздно?

10

Ее глаза сузились так же, как на его рисунке, и она вновь прильнула к нему, положила ладони ему на грудь, приоткрыв в ожидании губы.

— Можете сказать мне, что я безумна, но готова поклясться, что уже бывала здесь раньше… Значит, и впрямь слишком поздно. Он открыл глаза, и, содрогнувшись, ощутил, как надвигается тьма. Он ухватился за последнюю возможность обнять ее, прижать к себе так сильно, как мечтал неделями.

Едва их губы слились, как оба они оказались беспомощны. От привкуса жимолости в ее дыхании у него закружилась голова. Чем теснее она приникала к нему, тем сильнее все у него внутри сжималось от мучительного трепета. Она скользила по его языку своим, и пламя между ними разгоралось ярче, жарче, сильнее с каждым

11

новым касанием, каждым новым открытием. Хотя ни одно из них не было новым. Стены комнаты задрожали. Воздух вокруг засиял. Она ни на что не обращала внимания, ничего не замечала, кроме их поцелуя. Только

он

один

знал,

что

вот-вот

произойдет. Знал, что темные призраки в любую секунду обрушатся на них. Он снова не сумел изменить течение их жизни, но он знал. Тени кружились прямо у них над головами. Так близко, что он мог бы их коснуться. Так близко, что он гадал, слышит ли она их шепот. Он видел, как омрачилось ее лицо. На миг различил искру узнавания, вспыхнувшую в ее глазах. Затем не стало ничего, совсем ничего.

12

Глава 1 Совершенно чужие Люс

влетела

в

освещенный

лампами

дневного света холл школы «Меч и Крест» на десять минут позже, чем следовало. Краснолицый бритоголовый накачанный воспитатель, зажав планшет под могучим бицепсом, уже вовсю вещал — и это означало, что она опоздала.

— Запомните три «К» — койки, камеры, колеса! — рявкнул воспитатель, обращаясь к трем ученикам,

стоявшим

спиной

к

Люс. —

Не

забывайте о главном, и никто не пострадает! Она поспешно подошла к ним и встала сзади,

пытаясь

одновременно

сообразить,

правильно ли заполнила гигантскую стопку бумаг, мужчина или женщина этот воспитатель, поможет ли ей кто-нибудь тащить дальше ее огромную спортивную сумку и не избавятся ли родители от ее любимого «плимута фьюри», как только

13

вернутся домой. Они все лето грозились его продать, а теперь у них появился аргумент, с которым Люс не могла поспорить: в новой школе ученикам было запрещено иметь машину. В ее новой исправительной школе. Она все еще пыталась привыкнуть к этому.

— Не могли бы вы, э-э… Не могли бы вы повторить? — спросила она. — Что за «колеса»?..

— Вы только посмотрите, кого к нам ветром принесло, — громко произнес воспитатель и продолжил, медленно и отчетливо выговаривая слова: — Колеса. Если ты из тех, кому требуются таблетки, чтобы оставаться под кайфом или в своем уме, дышать и тому подобное — добро пожаловать в лазарет. «Это

женщина», —

решила

Люс,

внимательно глядя на воспитателя. Ни один мужчина

не

смог

бы

произнести

язвительно и в то же время сладко.

14

это

так

— Ясно, — кивнула Люс, а ее желудок подскочил к горлу. Она уже много лет не принимала никаких лекарств. Но после летнего происшествия доктор Сэнфорд, врач в Хопкинтоне — именно по его рекомендации родители отправили ее в школуинтернат в Нью-Гэмпшире — всерьез задумался, не стоит ли снова начать лечение таблетками. Люс удалось убедить его, что с ней все в порядке, но ей все равно пришлось целый месяц ходить к нему на сеансы психоанализа, чтобы обойтись без этих ужасных нейролептиков. Вот почему она явилась в старший класс школы «Меч и Крест» спустя целый месяц после начала учебного года. Быть новенькой и так хреново, и Люс изнывала от беспокойства, что ей придется вливаться в класс, где все уже успели перезнакомиться и привыкнуть к новому месту. Но, судя по всему, она сегодня не единственный новичок.

15

Роберт Джексон Беннетт Город Лестниц

И сказала им Олвос: «Зачем вы сделали это, дети мои? Почему небо скрылось за клубами дыма? Зачем вы отправились на войну в далекие страны и пролили кровь в чужих землях?» И они ответили Ей: «Ты сказала, что мы народ Твой, и на нас Твое благословение, и возрадовались мы в сердце своем, и умножилось наше счастье. Однако увидели мы неких людей не из Твоего народа, жестоковыйных и невежественных, и не захотели они пойти под руку Твою. Не пожелали они открыть слух свой для Твоих песен и положить слова Твои себе на язык. И тогда приступили мы к ним, и сбросили их со скал, и обрушили жилища их, и пролили их кровь, и развеяли их по ветру, и праведны были наши деяния. Ибо мы — избранный народ Твой, и на нас Твое благословение. Мы Твои, и через это облечены праведностью. Разве не таково слово Твое, данное нам в прошлом?» И Олвос ничего не ответила. Книга Красного Лотоса, часть IV, 13.51—13.59

Злейший себя

В

— … таком случае, полагаю,— заявляет Василий Ярославцев,— речь должна идти о наличии умысла! Не правда ли? Я прекрасно понимаю, что суд может не согласиться со мной — этот суд всегда выносил решение исходя из последствий поступков, а не намерений ответчика,— однако все же спрошу: неужели вы наложите столь существенный штраф на честного, скромного предпринимателя — и за что?! За не-

8

Роберт Джексон Беннетт

преднамеренное причинение вреда? Да еще и столь… мгм… абстрактного, с позволения сказать, характера? Гулкий кашель в зале прерывает напряженное молчание. Из окна видно, как тени облаков бегут по стенам Мирграда. Губернатор Турин Мулагеш хочет печально вздохнуть, но не решается. И смотрит на часы. «Гражданин определенно в ударе,— думает она.— Еще шесть минут — и он побьет рекорд предыдущего говоруна…»

— И вот мои свидетели! Мои друзья… — начинает перечислять Ярославцев,— …соседи, работники, близкие, мои кредиторы наконец! Эти люди прекрасно меня знают — зачем им лгать? И они раз за разом повторяли: это просто стечение обстоятельств. Неприятное — безусловно! Но совершенно случайное! Мулагеш косится в сторону стола, за которым расположились члены Высокого суда. Прокурор Джиндаш с очень серьезным лицом сосредоточенно обрисовывает собственную руку на бланке Министерства иностранных дел. Слева от нее Главный дипломат Труни пристально разглядывает весьма объемные прелести девушки в первом ряду. Рядом с Труни, в самом конце стола, пустует кресло, в котором положено сидеть приглашенному профессору доктору Ефрему Панъюю. Впрочем, профессор в последнее время нечасто тут появлялся. И хорошо, и отлично! Потому что присутствие профессора Панъюя в этом зале — да что там говорить, в самой этой проклятой стране! — сплошная головная боль для губернатора Мулагеш. Да.

— Я призываю Высокий суд,— и тут Ярославцев отважно колотит по столу,— к здравомыслию! «Надо бы приискать кого другого,— мрачно думает Мулагеш,— чтоб вместо меня сюда таскался». Пустые мечты… Как губернатор полиса Мирград, столицы Континента, она обязана председательствовать на всех судебных заседаниях. Даже на таких дурацких.

— Общеизвестно — и вы обязаны принять это во внимание! — что я никогда не имел никакого на-ме-ре-ния!

ГОРОД ЛЕСТНИЦ

9

Я вообще думать не думал, что знак, висевший перед моей лавкой, имеет… словом, имеет ту природу, которую имеет! В зале поднимается ропот — все прекрасно понимают, что хочет, но не может сказать Ярославцев. Труни поглаживает бороду и подается вперед: девица в первом ряду скрестила ноги. Джиндаш раскрашивает ногти нарисованной руки. Мулагеш быстро оглядывает толпу, привычно выделяя болезных и увечных: мальчик на костылях — рахит, женщина с коростой на лице — ветряная оспа, а что с человеком, что приткнулся в углу? Ладно, будем надеяться, что это просто грязь. Хотя… Так, нет, пусть это будет грязь. Ярославцев один из немногих континентцев, кто добился хоть небольшого, но успеха в жизни — он может позволить себе жилье с водопроводом. Так что в его лице мы наблюдаем отмытого от грязи представителя континентальной расы: бледнокожего, с грубыми чертами лица и темными глазами. Мужчины все как один заросшие бородищами — смотреть страшно. Мулагеш и остальные сайпурцы являют собой полную противоположность континентальному типу: невысокие, тонкие в кости, смуглые, с длинноватыми носами и узкими подбородками. И привычные к более теплому климату — вот почему Труни кутается в эту нелепую медвежью шубу! Ах, солнечный Сайпур за Южными морями, как до тебя далеко… В какой-то степени — причем в самой малой! — Мулагеш может понять равнодушие судей: Континент — жуткая отсталая дыра. Даже не так: Континент — упорствующая в своей отсталости дыра. Мрак и ужас. И зачем мы их оккупировали? Нищая, убогая страна… нет, понятно, зачем оккупировали, более того, у Сайпура о-оочень уважительные причины для этого… «Кстати, а почему мы все еще зовемся оккупантами? — вдруг задумывается Мулагеш.— Мы здесь уже сколько? Семьдесят пять лет? Интересно, когда нас местные за своих признают…» Однако попробуй подойти к кому-нибудь прям в этом зале и сказать: вот, на тебе денег, пойди купи лекарств и вымойся! Так нет же, континентцы тебе скорее в руку плюнут. От сайпурца им и медного гроша не надо.

10

Роберт Джексон Беннетт

И Мулагеш понимает, почему сайпурцев так презирают. Сейчас местные все сплошь бедняки и нищие, но когда-то континентцы были самой опасной, самой грозной на свете человеческой расой. «И они это прекрасно помнят,— думает Мулагеш, замечая, как кто-то смотрит на нее из зала с нескрываемой ненавистью.— Вот почему они нас так ненавидят…» И тут Ярославцев собирается с духом. «Так. Начина-ааается»,— обреченно думает Мулагеш.

— У меня не было намерений,— четко и ясно выговаривает он,— придать моей вывеске сходство с талисманом какого-либо Божества, знаком небесной власти или сигилой какого-либо бога! В зале тут же зашептались и зароптали — пока негромко. На Мулагеш и остальных сайпурцев эта пафосная речь не производит, впрочем, ровно никакого впечатления.

— Они что, не знают? — шипит Джиндаш.— Нам на каждом заседании по нарушениям Светских Установлений такое говорят! Сколько можно!

— Тихо,— шепчет в ответ Мулагеш. Ярославцев понимает, что только что нарушил закон перед лицом власть предержащих, и это его воодушевляет.

— Да! Я не имел намерений выказать преданность какому-либо Божеству! Я вообще ничего — слышите? Ничего! — не знаю ни о каких Божествах! Не знаю, кем и чем они были… Мулагеш хочет закатить глаза, но вовремя останавливается. Ну конечно. Так мы вам и поверили, господин Ярославцев. Да каждый — слышите! каждый! — континентец знает хоть что-нибудь о Божествах. А говорить, что не знает,— все равно что спорить с тем, что дождь — мокрый.

— …И поэтому я не мог знать и предполагать, что знак, который я вывесил над своим магазином дамских шляпок, имеет сходство — совершенно случайное, заметьте! — с божественной сигилой! В зале вдруг повисает молчание. Мулагеш поднимает взгляд: ах, вот оно что, Ярославцев просто закончил свою речь.

ГОРОД ЛЕСТНИЦ

11

— У вас все, господин Ярославцев? — спрашивает она. Тот явно колеблется: — Ммм… э-э-э… да? Хотя… да, да. Пожалуй, все.

— Благодарю. Можете присесть. Слово берет прокурор Джиндаш. И выставляет на всеобщее обозрение фотографию вывески «Шляпы от Ярославцева». А под буквами четко виден довольно большой знак: прямая линия с причудливой завитушкой на конце — при желании в ней можно увидеть поля шляпы. Джиндаш разворачивается на каблуках лицом к залу: — Это ваша вывеска, господин Ярославтсев? Джиндаш коверкает фамилию, причем вряд ли специально: просто все эти континентальные имена — они же непроизносимые. Все эти «-цевы», «-чевы» и прочие «-овы» — поди их различи. Нет, если больше десяти лет, как Мулагеш, здесь прожил, все нормально,— но Джиндаш не жил здесь десять лет.

— Д-да,— отвечает Ярославцев.

— Благодарю. И Джиндаш демонстрирует изображение судьям и всем присутствующим в зале.

— Прошу суд отметить, что господин Ярославцев признал, что эта вывеска — да, именно эта вывеска — принадлежит ему. ГД Труни многозначительно кивает. Континентцы в зале тревожно перешептываются. Джиндаш открывает свой дипломат с видом фокусника, готовящегося вытащить из шляпы кролика,— и Мулагеш морщится: клоун отвратительный, поганец, и зачем его назначили сюда, в Мирград… Прокурор тем временем вынимает из чемоданчика печатный оттиск с похожим знаком: прямая линия, внизу завитушка. Но на этом рисунке линия и завитушка туго сплетены из виноградных лоз — вон внизу даже листики видны. При виде знака зрители дружно ахают. Кто-то порывается осенить себя священным знамением, но вовремя

12

Роберт Джексон Беннетт

спохватывается — они же все-таки в зале суда. Ярославцев вздрагивает и съеживается. Труни фыркает: — Ничего они не знают о Божествах, как же…

— Если бы достопочтенный доктор Ефрем Панъюй присутствовал на этом заседании,— и Джиндаш указывает на пустое кресло рядом с Труни,— он бы без труда опознал бы в этом рисунке священный знак Божества… ах, прошу прощения, покойного Божества… В зале поднимается сердитый ропот, и Мулагеш мысленно помечает: при любом удобном случае наградить этого высокомерного сукина сына переводом куда-нибудь подальше. И похолоднее. И чтобы крысы кругом бегали. Джиндаш заканчивает фразу: — …известного как Аханас. Данная сигила, по мнению континентцев, способствовала плодородию, плодовитости и придавала жизненных сил. Помещенная же на вывеску, она служила косвенным знаком того, что шляпы из этого магазина способны наделить покупателя подобными качествами. И хотя господин Ярославцев может опротестовать это, я узнал от его поверенных, что дело его резко пошло вверх, после того как над магазином была помещена эта вывеска! Судите сами: квартальная прибыль выросла на двадцать три процента! Вы только представьте себе… Джиндаш кладет рисунок на стол и показывает два пальца на одной руке и три на другой: — Двадцать. Три. Процента. Каково?!

— Ах ты ж батюшки! — качает головой Труни. Мулагеш в замешательстве закрывает лицо ладонью.

— Но как вы?..— лепечет Ярославцев.

— Простите, господин Ярославцев,— цедит Джиндаш,— но сейчас моя очередь говорить, не правда ли? Именно. Так вот о чем бишь я. Светские Установления, принятые Сайпурским парламентом в 1650 году, прямо запрещают и объявляют вне закона любое публичное признание существования божественного на Континен-

ГОРОД ЛЕСТНИЦ

13

те. Любое публичное признание — намеки и косвенные упоминания тоже. Никаких исключений! Произнести имя Божества вслух — точно такое же нарушение закона, как упасть на колени посреди улицы, выкрикивая молитвы! Любое подобное действие считается нарушением Светских Установлений и неотвратимо влечет за собой наказание. Что же до нашего дела, то существенное увеличение прибыли прямо доказывает, что господин Ярославцев повесил этот знак, осознавая, что делает, а следовательно, преднамеренно!

— Это ложь! — выкрикивает Ярославцев.

— Господин Ярославцев был прекрасно осведомлен о божественной природе этого знака. И совершенно неважно, что Божество, соотносимое с этой сигилой, признано мертвым. Совершенно неважно, что эта сигила, естественно, не обладала никакими особыми свойствами и не могла наделить никого и ничего никакими качествами. Важно, что умысел в данном случае — налицо. И потому действия господина Ярославцева квалифицируются как нарушение, влекущее за собой наложение штрафа… — тут Джиндаш сверяется со своими записями,— …в пятнадцать тысяч дрекелей. Толпа в зале угрожающе ворочается, ропот переходит в низкое злое ворчание. Ярославцев шипит, брызгая слюной: — Вы… не имеете права… как же так! Джиндаш гордо шествует к своему креслу и опускается в него. И оборачивается к Мулагеш с гордой улыбкой. Вот так бы взяла и врезала ему кулаком по физиономии… Как бы хотелось обойтись без этой трескотни и показухи! Дела о нарушении Светских Установлений очень редко доходят до суда — не чаще, чем раз в пять месяцев. Обычно в таких случаях ответчик предпочитает иметь дело с губернаторскими чиновниками. Но иногда… о, иногда ответчика посещает невероятная уверенность в себе. И в своей правоте. И тогда он идет в суд. И каждый раз итогом оказывается нелепый спектакль.

14

Роберт Джексон Беннетт

Мулагеш оглядывает набитый битком зал — даже за скамьями у стены люди стоят. На что любуются? Это же скучное разбирательство по дурацкому муниципальному иску! Как в театр пришли, понимаешь… Хотя нет — какой театр? Они пришли не на суд посмотреть. И Мулагеш смотрит в сторону пустующего кресла доктора Ефрема Панъюя. Они пришли посмотреть на человека, от которого у нее сплошные проблемы… Так или иначе, если дело о нарушении Светских Установлений доходит до суда, ответчик почти всегда проигрывает. За двадцать лет, пока она тут губернаторствует, Мулагеш всего три раза вынесла оправдательный приговор. А все почему? Потому что сайпурские законы делают из этих людей преступников. А они просто живут, как привыкли… Мулагеш покашливает, прочищая горло.

— Обвинение представило свои доказательства. Господин Ярославцев, вам предоставляется возможность опровергнуть сказанное.

— Но… но это… это нечестно! — сердито заявляет Ярославцев.— Выходит, вам можно рассуждать о наших сигилах, а нам нет? Это наши сигилы, знаки наших богов, между прочим! Наши, а не ваши! Почему мы должны молчать?!

— Штаб-квартира губернатора полиса,— и Джиндаш широким жестом обводит зал,— с точки зрения закона является территорией Сайпура. Она не подпадает под действие Светских Установлений, применяемых только на Континенте.

— Но это… это возмутительно! Нет, это даже не возмутительно… это… это ересь! Самая натуральная ересь! И Ярославцев вскакивает. В зале суда повисает мертвая тишина. Все изумленно таращатся на Ярославцева. «Отлично,— думает Мулагеш.— Только публичных выступлений против властей нам и не хватало».

— Вы не имеете права так поступать с нами,— упорно продолжает Ярославцев.— Вы уничтожаете все, связанное

ГОРОД ЛЕСТНИЦ

15

с Божественным! Произведения искусства, книги — вы людей арестовываете за простое упоминание имени!..

— Мы здесь собрались не для того,— строго прерывает его Джиндаш,— чтобы обсуждать законы или историю.

— Нет уж позвольте! Мы будем обсуждать здесь историю, потому что ваши Светские Установления отказывают нам в праве знать ее! Я… да я раньше никогда не видел знак, что вы сейчас показывали, знак… знак…

— Знак вашего Божества,— безжалостно заканчивает Джиндаш.— По имени Аханас. Мулагеш видит в зале двух Отцов Города — так в Мирграде называют членов городского совета. Почтенные мужи смотрят на Джиндаша, в их взглядах читается холодная ненависть.

— Да! — восклицает Ярославцев.— А почему я не видел этого знака? Потому что его запретили! А ведь она была нашей богиней! Нашей! Присутствующие оборачиваются на охранников у дверей зала — видно, думают, что те сейчас кинутся на Ярославцева и изрубят в куски.

— Вы что, хотите эти доводы привести в качестве опровержения? — усмехается Труни.

— А вы… вы позволили этому человеку… — и Ярославцев упирает обвиняющий перст в пустое кресло доктора Ефрема Панъюя,— …приехать в нашу страну и прочитать все наши легенды, все наши сказания… изучить нашу историю — которой мы сами не знаем! Не знаем, потому что вы нам запретили! Мулагеш морщится: ну естественно. Этого следовало ожидать. Нет, понятно, что на часах мировой истории возраст Сайпура как сверхдержавы исчисляется в минутах. А до Великой Войны в течение многих веков Сайпур был колонией Континента. Точнее, Божеств Континента, которые его завоевали и удерживали под своей властью. И в Мирграде этого не забыли — иначе с чего бы Отцы Города ворчат: мол, что за времена настали, господа при-

16

Роберт Джексон Беннетт

служивают слугам. Понятно, что не на публике ворчат, но все равно… И, надо сказать, Министерство иностранных дел проявило вопиющую некомпетентность и удивительную халатность, когда проигнорировало все сообщения о напряженной обстановке и позволило достопочтенному доктору Панъюю прибыть сюда, в Мирград, с целью изучения древней истории Континента — той самой истории, которую континентцы по закону лишены права изучать. А ведь Мулагеш писала в Министерство: прибытие профессора вызовет протесты общественности. И все случилось как она и предсказывала: пребывание доктора Панъюя в Мирграде менее всего походило на визит, предпринятый во имя миролюбия и взаимопонимания; пришлось разбираться с протестами, угрозами и даже одним нападением — если можно было таковым назвать случай, когда кто-то бросил в доктора Панъюя камень, но случайно попал в полицейского, прямо по подбородку.

— Этот человек,— упорно продолжает Ярославцев, тыча перстом указующим в пустое кресло,— самим своим присутствием оскорбляет Мирград и весь Континент! Этот человек — живое подтверждение тому, что Сайпур презирает нас и не считает нужным считаться с нами!

— Так-так,— хмурится Труни.— Это уж слишком, вы не находите?

— Почему он читает то, что нам читать непозволительно?! — злится Ярославцев.— Он читает книги, написанные нашими предками! Дедами и прадедами!

— Он читает эти книги, потому что у него есть разрешение,— строго отвечает Джиндаш.— Разрешение Министерства иностранных дел. Профессор находится здесь с дипломатическим визитом в качестве посланника, если хотите. И какое все это имеет отношение к судебному…

— Думаете, выиграли войну и можете делать все, что хотите?! Так нет же! — выкрикивает Ярославцев.— Мы проиграли, да, но вы не смеете лишать нас нашего наследия! Руки прочь от наших культурных ценностей!

ГОРОД ЛЕСТНИЦ

17

— Задай им жару, Василий! — выкрикивает кто-то из задних рядов. Мулагеш хватается за свой молоток и колотит по столу. В зале мгновенно воцаряется тишина.

— Господин Ярославцев, могу ли я считать, что вы закончили приводить опровержения доводов обвинения? — устало спрашивает она.

— Я… я считаю этот суд незаконным! — хрипло выкрикивает тот.

— Принято к сведению. Главный дипломат Труни, каков будет ваш вердикт?

— О-о-о, виновен,— усмехается Труни.— Очень и очень виновен, просто до невозможности виновен. Все взгляды в зале устремляются на Мулагеш. Ярославцев горько качает головой, губы беззвучно шепчут: нет, нет, нет… Перекурить бы.

— Господин Ярославцев,— четко произносит она.— Если бы вы отказались оспаривать предъявленное вам обвинение, вам был бы назначен существенно меньший штраф. Однако, несмотря на рекомендацию суда и — заметьте! — данный лично мною совет, вы потребовали публичного рассмотрения дела. Полагаю, вы понимаете, что в данном деле обвинение предъявило исчерпывающие доказательства вашей виновности. Как правильно отметил прокурор Джиндаш, мы здесь собрались не для того, чтобы обсуждать историю. Мы имеем дело с последствиями исторических событий прошлого, и не нам их менять. Поэтому я с глубочайшим сожалением вынуждена… Гулко бухает входная дверь. К ней одновременно поворачиваются семьдесят два человека. На пороге стоит маленький сайпурец. Видно, что ему очень не по себе. И еще он очень встревожен. Мулагеш знает его: Питри как-то там, из посольства, мелкая сошка у Труни на побегушках. Питри сглатывает и жалобно семенит через весь зал к расположившимся в креслах судьям.

18

Роберт Джексон Беннетт

— И что? — сердито говорит Мулагеш.— Вы в курсе, что прервали заседание суда? Надеюсь, у вас уважительная причина! Питри протягивает руку. В руке у него записка. Мулагеш берет ее, разворачивает и читает: «ТЕЛО ЕФРЕМА ПАНЪЮЯ НАЙДЕНО В ЕГО КАБИНЕТЕ В МИРГРАДСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ. ПОХОЖЕ, ЕГО УБИЛИ». Мулагеш поднимает глаза и смотрит в зал. Зал смотрит на нее. Пора заканчивать с этим фарсом. Теперь всем точно будет не до дурацких судебных заседаний… Она откашливается: — Господин Ярославцев… В свете только что случившегося я вынуждена пересмотреть отношение к вашему делу. Джиндаш и Труни одновременно восклицают: — Что такое? Ярославцев хмурится: — Что такое?

— Можете ли вы сказать, господин Ярославцев, что извлекли должный урок из случившегося? — четко выговаривает Мулагеш. В зал осторожно просачиваются два континентца. Они проталкиваются к стоящим в толпе знакомым, шепчут на ухо. Вскоре весь зал оживленно переговаривается.

— … убит?..— громко переспрашивает кто-то.

— У-урок?..— повторяет Ярославцев.

— Я спрошу без обиняков, господин Ярославцев,— ровно говорит Мулагеш.— Вы ведь не дурак, правда? Вы ведь больше не будете вешать над лавкой божественную сигилу, чтобы привлечь покупателей?

— Что вы делаете? — шипит Джиндаш. Мулагеш отдает ему записку. Джиндаш пробегает ее глазами и заметно бледнеет.

— О нет… Во имя всех морей, нет…

ГОРОД ЛЕСТНИЦ

19

— …забили до смерти! — громко сообщает кто-то в зале. Весь Мирград уже в курсе. Естественно.

— Я… нет,— выходит из оцепенения Ярославцев.— Я… конечно… нет, я не буду, что вы? Записку читает Труни, ахает и в ужасе оборачивается к пустому креслу доктора Панъюя, словно ожидая увидеть там труп безвременно почившего профессора.

— Я удовлетворена вашим ответом,— громко произносит Мулагеш и стучит молотком.— В таком случае как председатель суда я объявляю высказанное достопочтенным Главным дипломатом Труни мнение несущественным и закрываю ваше дело. Вы можете покинуть зал.

— Да? Правда могу? — изумленно переспрашивает Ярославцев.

— Правда можете,— чеканит Мулагеш.— И я бы на вашем месте немедленно воспользовалась этой возможностью. Немедленно — значит очень быстро, прямо руки в ноги, господин Ярославцев. Люди в зале не скрывают своей радости. Кто-то кричит во всю глотку: — Он мертв! Воистину, он мертв! О, славная победа! Джиндаш оседает в кресле, словно из него выдернули позвоночник.

— И что же нам теперь делать? — в ужасе бормочет Труни. В толпе кто-то причитает: — Нет! Нет! Подумайте сами! Кого они теперь пришлют? Кто-то орет в ответ: — Да кому какое дело!

— Вы что, не понимаете?! — отвечает тот же плаксивый голос.— Они снова нападут! Опять война, оккупация, понимаете?! Они возьмут злейших себя и займут его место! Мулагеш откладывает судейский молоток и с облегченным вздохом закуривает.

Лиза Скоттолине «Желанное дитя» 1

Лиза Скоттолине (р. 1955) — автор бестселлеров, проданных тиражом более 30 миллионов экземпляров и переведенных на 35 языков мира. Сейчас она живет в Филадельфии вместе со своими питомцами, продолжает писать книги, ведет колонку в газете и читает авторский

курс

«Право

университете

и

литература»

в

Пенсильвании.

Глава 11. Кристина выехала с больничной парковки на боковую дорогу – потому что Маркус всегда ездил по бульвару. Она смотрела прямо перед собой, вцепившись в руль, из-под солнечных очков по щекам ее катились слезы – в лучших традициях представления под названием «плачущая женщина за рулем». Первый раз она ехала так в старшей 2

школе, после того как ее бросил Майкл Ротенберг, потом – в колледже, когда получила «тройку» по истории Америки. Она знала, что с Лорен тоже такое было – когда она не попала в Пенн. И не раз она видела на дороге других женщин, плачущих за рулем. Их было так много, таких женщин, что впору было присваивать им номерной знак с аббревиатурой «ЖПЗР». Никогда в жизни Кристине не было так плохо, как сейчас, хотя она все равно сохранила остатки чувства юмора, раз отдавала себе отчет, что в данный момент представляет собой ходячее клише на колесах. Был час пик, и она тащилась с бесконечными

остановками

за

здоровенным

грузовиком. Она старалась не смотреть на других водителей,

которые

писали

смски

или

разговаривали по телефону – сама она никогда не писала за рулем смсок и всегда пользовалась гарнитурой хэндз-фри, поэтому ей все-таки, наверно, было простительно плакать – ее муж 3

только что сказал ей, что не хочет их ребенка. Ребенка серийного убийцы. Ее ребенка. Этого ребенка – каким бы он ни был. Кристина всхлипнула, потянулась к упаковке салфеток из «Старбакс», взяла одну, вытерла мокрый

нос,

а

потом

швырнула

ее

на

пассажирское сиденье, где уже валялась целая куча

точно

таких

же,

уже

использованных

салфеток, говорящих о том, что она самая главная плакса среди всех плакс в мире. Она подумала было

о

том,

чтобы

позвонить

Лорен,

но

вспомнила, что та собиралась сегодня вечером отмечать в ресторане окончание учебного года с мужем Джошем и детьми, а времени было уже 6:15. От воспоминания о школе Кристине стало еще хуже, и она потянулась еще за одной салфеткой: то, что она больше не будет работать в школе, расстраивало ее, пожалуй, ничуть не меньше, чем то, что донором спермы для нее оказался серийный убийца.

4

Грузовик наконец тронулся с места, машины поехали, и Кристина увидела, что на углу улицы находится несколько магазинов и кафе, в том числе

ее

любимый

продуктовый

магазин

«Тимсон». Желудок ее тут же дал о себе знать нетерпеливым урчанием, и она вдруг поняла, что жутко хочет есть – это был, возможно, самый приятный из симптомов ее беременности: ей всегда было интересно, будет ли она, как другие беременные, испытывать волчий голод во время беременности, и вот выяснилось, что да – она все время хотела есть. Все подряд, любую еду и в любое время. Вытерев глаза, она подъехала к «Тимсону» и довольно быстро нашла место на магазинной парковке перед массивным зданием магазина с весьма

характерным

фасадом

из

какого-то

особенного кирпича – это не был «ее Тимсон», но все-таки он выглядел абсолютно так же, как «ее Тимсон», и от этого ей почему-то стало хорошо и 5

спокойно. Она поправила солнечные очки, взяла сумочку и телефон и вошла внутрь магазина, чувствуя, как благотворная кондиционированная прохлада ласкает каждую клеточку ее тела. Осмотревшись

в

искусственно

созданном

полумраке, она обнаружила, что и внутри здесь все точно так же, как в «ее Тимсоне», а значит, они готовили еду прямо на месте. Она прошла напрямую к стальным стойкам с готовой едой, взяла большую пластиковую тарелку из высокой стопки и, ведомая собственным носом, тут же нашла остро пахнущую приправами индийскую еду. Настроение ее на глазах улучшалась, по мере того как она наваливала себе на тарелку целую гору какой-то оранжевой, аппетитно дымящейся бурды, потом она добавила на тарелку кучку картошки-фри

и

порцию

баклажанов

с

пармезаном, сама себя спрашивая: интересно, в какой вселенной все этим продукты сочетаются между собой? И сама же себе ответила: в Мире 6

Беременных. Захватив бутылку воды, она расплатилась и понесла свой поднос в зал для взрослых: детской зоны с маленькими стульчиками и столиками и бесконечным мультиком «Лего» по телевизору она избегала, потому что когда-то не могла не думать о том, выпадет ли на ее долю такая удача – стать матерью, как те женщины, которые пихали своим детям в рот картошку-фри в этой самой детской зоне. А теперь, когда она была беременна, это не казалось ей такой уж удачей. Кристина села за круглый деревянный стол в обеденной зоне, здесь тоже были дети – но это было уже не важно. Она давно уже поняла, что городская жизнь крутится вокруг детей – и отчасти именно поэтому она чувствовала себя такой обделенной из-за своей бездетности: она не могла вступить в это сообщество, не имея детей, стать частью этого мира, где были школы, кружки, футбольные занятия, педиатры, она всегда была 7

немного чужой и немного на отшибе. Кристину везде и всегда окружали дети – дома и на работе, она жила в мире, полном детей – и черт возьми, хрена с два она сделает аборт, что бы там ни говорил Маркус! Кристина

взяла

маленькую

пластиковую

вилку и набросилась на свою индийскую еду, одним глазом кося в плоский экран телевизора на стене,

который

показывал

выключенным звуком. Она

новости

CNN

с

сразу вспомнила

ВсезнАла на прощальной вечеринке, но поняла, что сейчас по телевизору идут политические новости,

где

рассказывают

о

предстоящих

президентских выборах, которые должны были состояться в ноябре. Не отрываясь от своей острой, горячей и вкуснейшей еды, она достала телефон и вошла в сеть, затем набрала в поисковике

имя

Закари

Джефкот,

чтобы

проверить, есть ли какие-нибудь новости о нем. Пройдя по первой ссылке на экране, она оказалась 8

на сайте CNN со вчерашней заметкой. Быстро пробежав ее глазами, она убедилась, что ничего нового там нет. Вернувшись на страницу Гугла, она нажала на вторую ссылку, где была статья из «Филадельфия

Инквайр»:

без

фото,

заметка

длиной в один параграф, под названием «Убийца медсестер найден!», автор Уильям Магни. «Закари Джеффкот, 24 года, был задержан сегодня по подозрению в убийстве Гейл Робинбрайт, 31 год, медсестры в больнице Честербрук. Федеральные и местные власти считают, что Джефкот может быть причастен и к другим убийствам медсестер – в Мэриленде и Вирджинии. Джефкот заключен под стражу в тюрьме Грейтерфорд в Колледжвилле, в отделении для особо опасных преступников». Вернувшись снова в Гугл, Кристина нажала на

третью

ссылку,

которая

привела

ее

на

страничку другой филадельфийской газеты с такой же точно заметкой. Продолжая есть, она бродила по ссылкам, но не нашла никакой новой 9

информации

о

Джефкоте.

Тогда

она

снова

щелкнула по ссылке на «Инквайр», передовица которой выборам,

оказалась и

поняв,

посвящена что

президентским

искать

бесполезно,

уставилась в телевизор, где очередные говорящие головы в очередной раз яростно сражались между собой за голоса избирателей. Она не отрывала взгляда

от

телевизора, пока ела:

телевизор

сообщил о бомбардировках на Ближнем Востоке, потом о бомбардировке в Кабуле, а к тому времени, как она покончила с едой, снова вернулся к выборам. Было похоже, что новые события сегодняшнего дня вытеснили новость о Джефкоте и задвинули ее на задний план. Вдруг у Кристины зазвонил телефон, она взглянула на экран – это был Маркус. Сначала она не хотела брать трубку, но потом все-таки ответила: – Алло?

– Привет. Ты едешь домой? – спросил 10

Маркус,

но

его

холодный

тон

совсем

не

понравился Кристине. Она поняла, что он и не собирается извиняться или брать свои слова обратно, что он даже не думал об этом. Впрочем, она не очень на это и рассчитывала – не в его это было правилах. Во рту у нее пересохло, поэтому она взяла бутылку с водой и сделала большой глоток.

– Нет. Я заехала перекусить.

– А, понятно. Что ж, мне тут позвонили – я должен вернуться в Рейли. Там какие-то проблемы с сайтом.

– О! – Кристина поняла, что он говорит о главном офисе своей фирмы, расположенном в Северной Каролине.

– Мне нужно быть там завтра утром, так что я уеду сегодня вечером. Они мне забронировали билет на последний рейс. Ты не возражаешь?

– Да нет, отлично. – Кристина и сама слышала, что в голосе ее звучит раздражение, но 11

ничего не могла с этим поделать.

– Нам обоим не помешает остыть. Кристина фыркнула: – Вот уж не думаю, что я остыну, Маркус.

– Мы обо всем поговорим, когда я вернусь.

– Что ж, с нетерпением буду ждать. – Кристина сделала еще один глоток из бутылки. Она имела право на сарказм – обстоятельства позволяли. Хотя и понимала, что это не очень-то хорошо.

– Я обдумал то, что ты сказала о судебном иске.

– И ты согласился, что я права?

– Нет, – Маркус помолчал. – Я позвонил Гэри. Он согласен встретиться с тобой завтра утром, в десять часов.

– Я не хочу встречаться с Гэри.

– Я хотел тоже пойти на эту встречу, но потом мне позвонили. Так что иди одна, думаю, тебе следует пойти. Он ответит на все твои 12

вопросы.

– У меня нет никаких вопросов.

– Слушай, я с ним поговорил. Он говорит, что нам нет необходимости подавать иск на клинику. Он говорит, что все объяснит тебе, когда ты придешь, – голос Маркуса немного смягчился: – Я очень прошу тебя сходить на эту встречу. А потом, если ты по-прежнему будешь возражать против иска к «Началу Семьи» – мы не станем его подавать. Ладно? Мы не будем судиться с Давидоу, чтобы припугнуть Хоумстед. Но сначала

–

пожалуйста, собери все факты, чтобы принять верное решение. Кристина поставила бутылку на стол.

– Хорошо. Я пойду. Но я ничего не обещаю.

– Прекрасно, – Маркус облегченно вздохнул.

– Я пришлю тебе адрес смской и скажу ему, чтобы он тебя ждал.

– Когда ты уезжаешь в Рейли? – Кристина решила не напоминать ему про ультразвук – она 13

не хотела, чтобы он был там.

– Я уеду в аэропорт с минуты на минуту. С собакой я погулял, кошку накормил.

– Спасибо. В горле у Кристины встал ком: она знала, что у Маркуса доброе сердце, она всегда была уверена, что он будет прекрасным отцом. Слезы вновь выступили

у нее на

глазах, и она

порадовалась, что не сняла темные очки. Люди, сидящие рядом с ней, наверно, думали, что она слепая.

– Ну все тогда. Спокойной тебе ночи, я прилечу слишком поздно, чтобы тебе звонить – ты уже будешь спать.

– Не волнуйся, лети спокойно.

– Я люблю тебя, – сказал Маркус, секунду помедлив, но звучало это как-то неубедительно.

– Я тоже тебя люблю, – ответила Кристина таким же тоном. Она повесила трубку и отодвинула поднос, 14

мысли у нее путались. Она хотела знать, является ли Джефкот их донором так же сильно, как и Маркус, и ей было любопытно, что скажет ей завтра адвокат. Идти на встречу ей не очень-то хотелось – но невольно она начала думать о Хоумстеде

и

их

донорах,

а

потом

вдруг

придвинула телефон и снова нашла в архиве профиль донора. Она сохранила его в Dropbox, чтобы всегда иметь к нему доступ. Должно же быть там что-то – хоть что-то, что станет ключом к его личности или хотя бы поможет понять, является ли он Закари Джефкотом. Открыв

файл,

она

пролистала

его

до

интервью. Там после его рассказа о себе были ответы на вопросы, которые задавали донору 3319 в письменном виде. Кристина начала читать: В. Опишите себя. Вы: веселый, робкий, смелый,

самоуверенный,

серьезный,

целеустремленный, любопытный, импульсивный 15

и т. д. О. Я считаю себя серьезным человеком, но это не значит, что я не умею и не люблю веселиться. Меня радуют и приносят удовольствие многие вещи. Я очень люблю читать и узнавать новое.

Люблю

особенности политического

изучать

их

разные

культуры,

устройства,

страны,

архитектуры, законодательной

системы. Кристина поймала себя на мысли, что вряд ли это мог бы написать человек, способный когото убить – тем более убить нескольких женщин. Ну или он был просто выдающимся лгуном. Она стала читать дальше: В. Ваши интересы и таланты? О.

Люблю

читать

и

заниматься

исследованиями. Именно поэтому я решил стать врачом-исследователем. Я не сумасшедший и не так глуп, чтобы утверждать, что смогу победить, скажем, рак, но я надеюсь, что смогу как-то 16

использовать свои способности к медицине и сделать жизнь людей хоть чуточку лучше. Я знаю, что в мире медицине многое зависит от политики и страховки, но все же врачи как-то выживают – а я действительно хочу попытаться сделать в жизни что-нибудь важное. Хочу что-то изменить. В. Где вы видите себя через пять лет? О. Смотрите предыдущий ответ. Добавлю только, что еще я хотел бы иметь семью в будущем. Сейчас у меня есть девушка, мы встречаемся уже год, но она пока не готова создавать семью. Кристина прервала чтение. Она не помнила, чтобы

в

статьях

про

Закари

Джефкота

упоминалась подруга, так же как не было никаких упоминаний про его семью, но статьи ведь были такие короткие. Когда она читала эти ответы в прошлый раз, они показались ей свидетельством зрелости отвечающего, но теперь она не могла не думать, а не ложь ли это все от первого до 17

последнего слова. И она очень сомневалась, что Хоумстед

занимался

проверкой

подобных

сведений. Вернувшись к профилю, она стала читать дальше. В.

Расскажите,

как

вы

относитесь

к

следующим предметам: математика. О.

Я

люблю

математику

и

отлично

разбираюсь в ней. Я мог бы стать неплохим математиком. В. Механика. О. Руки у меня растут из правильного места, и я отлично умею решать инженерные задачи, такие как починка чего-нибудь в моей квартире. Я считаю себя довольно рукастым. В. Спорт. О. Я не спортсмен, должен признать. Я высокий, поэтому тренеры по баскетболу всегда гонялись за мной, но мне это неинтересно. Не думаю, что я хороший командный игрок – я 18

предпочитаю одиночество. Я был единственным ребенком в семье и очень люблю шахматы. Играю я

хорошо,

потому

что

у

меня

отличное

стратегическое мышление. Я заметил, что другие опрашиваемые никогда не говорят о таком виде спорта как шахматы – и считаю, что это дает мне определенное преимущество перед ними. Кристина

вспомнила,

что

Маркусу

понравился этот ответ – потому что напомнил ему его самого в молодости. Он играл в шахматы в колледже. Она прочитала ответ еще раз, и хотя она очень старалась взглянуть на него по-новому, критичным взглядом, никак у нее не складывался образ

жестокого

преступника.

Она

видела

мыслящего, умного молодого человека, может быть слегка высокомерного. Конечно, она не знала, как говорят и пишут серийные убийцы – но этот был точно как Маркус. Она читала дальше: В. Творческая деятельность.

19

О. Не сказал бы, что мне это интересно. В. Литература. О. Как я уже говорил, я читаю, чтобы учиться, поэтому художественная литература и поэзия меня не интересуют. В. Наука. О. Очевидно, что это моя сильная сторона – большой объем информации, которую нужно запоминать, учась в медицинском колледже, для меня не проблема. В. Любимая книга, фильм или альбом. О. Моя любимая книга – «Космос» Карла Сагана. Любимый

фильм –

«Пробуждение»,

потому что в нем показывается, на что способны настоящие врачи и что они могут сделать для общества, пусть даже там и грустный конец. Насчет музыки я не слишком силен. Кристина потянулась за своей водой и допила ее. Она крутила в голове разговор в кабинете Мишель, пытаясь вспомнить точно, что говорила 20

им об отклонениях, которые могут сделать человека серийным убийцей, Люси, что говорил Маркус о «гене воина» – и все это старалась «наложить» на ответы их донора. Оставался всего один вопрос, и Кристина считала, что это на самом деле самый важный вопрос. В. Почему вы хотите стать донором? О. Как я уже говорил, я по-настоящему хочу помогать людям, любым способом, делая все, что могу. Хочу помогать тем, кто страдает бесплодием или другими болезнями – вот почему я хочу стать донором. Это довольно простой способ помочь людям. А кроме того – не знаю, корректно ли об этом говорить, но это еще и способ заработать деньги. А мне нужны деньги, чтобы платить за медицинский колледж – мои родители не в том положении, чтобы помогать мне финансово. Кристина вышла обратно в Интернет и кликнула на ссылку «Филадельфия Инквайер». Она задумчиво смотрела на подпись под заметкой 21

– Уильям Магни, а под именем был адрес электронной почты, Твиттер и номер телефона. Повинуясь

внезапному

импульсу,

она

набрала номер репортера.

– Отдел новостей, – послышался женский голос. Кристина нервно сглотнула.

– Я бы хотела поговорить с Уильямом Магни.

– А кто его спрашивает? Кристина взглянула на чашку, которая стояла перед ней на столе.

– Тимсон. Кристина Тимсон.

– Подождите, пожалуйста, – на линии раздался щелчок и стало тихо, так что Кристина могла слышать, как громко бьется ее сердце.

– Чем могу помочь?

– Уильям Магни?

– Да.

– Я видела вашу заметку о Закари Джефкоте, том молодом человеке, который убивал медсестер.

22

Это ваша заметка.

– О да. А что? – равнодушно и нетерпеливо спросил Магни.

– Я думаю, что мы были с ним соседями. Пытаюсь выяснить, не путаю ли я и тот ли это человек. Вы знаете, откуда он?

– Нет, я знаю только то, что написано в заметке. Я получил ее уже в готовом виде. Кристина не поняла, что это значит.

– А... а кто же ее тогда написал?

– Это, наверно, какой-нибудь стрингер из АП. Кристина догадалась, что АП – это Associated Press.

– А кто такой «стрингер»?

– Фрилансер. Кто угодно, кто хочет писать статьи. Журналист без диплома. Журналистгражданин.

–

Магни

фыркнул,

довольный

собственной шуткой. – Иными словами – любой, кто думает, что этой работой можно заработать на жизнь. В наши дни каждый может делать что 23

угодно. Не секрет, что на каждую информацию всегда найдется своя дезинформация. Кристина решила не вникать особо.

–

Джефкот

когда-нибудь

учился

в

медицинском колледже?

– Я не знаю. Как я уже сказал, я не писал эту заметку.

– А девушка у него была, вы не знаете? Тот парень, которого я знаю, учился в медицинском колледже и встречался с девушкой.

– Простите, я ничего не знаю. – Магни зашелестел какими-то бумажками.

– А у этого Джефкота есть адвокат?

– Ну вот опять... я не знаю! Попробуйте обратиться к общественным адвокатам.

– А что насчет семьи? Вы не знаете, они присутствовали при аресте?

– Да понятия не имею! Мне нужно идти.

–

Еще

один

вопрос,

последний.

собираетесь следить за этой историей дальше?

24

Вы

– Этот парень в Грейтерфорде. До самого суда с ним не произойдет больше ничего интересного,

а

суд

состоится

прямо

перед

выборами. Нет, это не для меня. Не мой формат.

– Я поняла, простите. Спасибо, что уделили мне время, до свидания. Магни

отключился,

и

Кристина

тоже

повесила трубку, погрузившись в раздумья. Она взяла сумочку, встала и убрала за собой поднос, пытаясь сообразить, что же ей делать дальше. Но в глубине души она уже знала.

25

ДЖОЭЛ ЛИВИ Почему мы делаем то, что мы делаем Тайны нашего мозга

1

Майку и Кристине, которые помогли этой книге появиться на свет.

Почему мы любим страшное кино? Непреходящая страх

популярность

фильмов

представляет

ужасов собой

вызывающих и

триллеров

психологический

парадокс: чем страшнее фильм, тем большему числу

людей

он

нравится.

К

другим

популярным формам страшных развлечений относятся

аттракционы

привидениями»,

«Поезд

«Дом призраков»

с и

приводящие в трепет американские горки. Эти формы развлечений

предлагают пережить

самые разнообразные ощущения, от медленно наползающего страха до внезапного испуга, от захватывающего

волнения

до

жуткого

отвращения, то есть простого ответа на наш вопрос,

по-видимому, 2

нет

(исследования

фильмов ужасов зачастую не могут прояснить картину, поскольку выбирают для изучения только, скажем, фильмы с расчлененкой, оставляя

без

внимания

психологические

ужасы). Ясно, что мы встречаемся здесь с весьма распространенным явлением. Как же его объясняет психология?

Факторы страха Говоря о страшном кино и об эмоциях, которые оно внушает, следует в первую очередь отметить, что страх – это одна из самых универсальных эмоций с высокой степенью

кросс-культурного

между

воздействующими

Например,

для

западного

соответствия факторами. кинозрителя

корейская комедия, опирающаяся на чуждые ему социо-культурные тропы, может оказаться непонятной, зато он почти без затруднений 3

опознает и вникнет в сюжет корейского фильма

ужасов. Общая

вероятно,

культура страха,

отражает

эволюционное

происхождение врожденных эмоциональных откликов. Исследование, проведенное в 2010 году Нобуо Масатакой совместно с другими учеными, продемонстрировало эффект так называемого «готового знания»: оказывается, что уже в три года дети, растущие в городской среде, замечают змею на демонстрируемом на экране изображении намного быстрее, чем замечают цветы, и реагируют еще более быстро, если видят змею в позе нападения. Эволюционные очевидны

–

корни

атавистический

истреблением.

Вероятно,

распространенные страхом

–

подобной и

реакции,

например,

со

реакции

страх

перед

другие

наши

связанные страхом

со

перед

инфекционным заболеванием или насилием, – 4

также

имеют

прямое

эволюционное

происхождение. В 2004 году ученые из Гуэлфского Андреа

университета

Джейвор

Хэнк

попросили

Дэвис

и

участников

проводимого ими эксперимента оценить сорок фильмов ужасов в соответствии с тремя упомянутыми выше темами (истребление, инфекционное

заболевание,

насилие)

и

обнаружили значительное соотношение между коммерческим успехом фильма и высокими баллами в каждой из категорий. Иными словами, самый успешный фильм тот, что наилучшим образом подключается к нашим самым говорит

примитивным Дэвис,

к

страхам, «нашему

когнитивному аппарату».

Притягательность «Оно»

5

или,

как

развитому

Это может объяснить, почему на таких фильмах человек пугается, но не то, почему он получает удовольствие от как будто бы неприятного

переживания.

Фрейд

своим

судьбоносным очерком «Сверхъестественное» (1919) положил начало богатой традиции психодинамических

объяснений,

то

есть

основанных на психодинамическом аспекте философских основ психологии, выросшем из психоаналитических практик Фрейда, Юнга и др.

(см.

стр.

Ошибка!

Закладка

не

определена.). По фрейдистской традиции, ужас воскрешает глубоко запрятанные эмоции и

запретные

желания,

захватывающую

предоставляя компенсаторную

возможность окунуться внутрь того, что называется

«Оно».

последователей

Между

Юнга

тем

для

привлекательность

страшных историй заключается в общении с архетипами

–

первобытными, 6

глубоко

укорененными

в

бессознательном которые

коллективном

культурными

шаблонами,

обусловливают

сильные

эмоциональные реакции. В

широком

кругу

психологического

сообщества теории Фрейда и Юнга считаются скорее

философскими

эмпирически

доктринами,

проверяемыми

чем

научными

гипотезами. К более современным попыткам объяснить привлекательность фильмов ужасов относится гипотеза «переноса возбуждения», выдвинутая

в

1970-е

годы

Дольфом

Зиллманом. Зиллман предположил, что по окончании фильма ужасов, когда напряжение спадает

и

торжествует

добро,

зрители

испытывают радость, что представляет собой древнегреческое

понятие

катарсиса

на

современный лад. Очевидный изъян этой

7

теории заключается в том, что многие фильмы ужасов лишены оптимистичной развязки. По другой теории, фильмы ужасов выполняют функцию,

сходную

с

той,

что

иногда

приписывают сновидениям: становятся своего рода репетиционным залом в виртуальной реальности, где нас учат справляться со сценариями из реальной жизни, таящими в себе угрозу. Испытав страх в вымышленном мире, мы будем готовы встретиться с ним и в реальном.

Эффект прижатия В 1986 году Зиллман вместе с Норбертом Мундорфом и другими учеными опубликовали результаты исследования, доказывающего, что студенты мужского пола получали больше удовольствия от фильма ужасов, если их 8

спутницы во время просмотра выказывали тревогу, тогда как студенты женского пола получали больше удовольствия от просмотра, если

их

спутники-мужчины

спокойствие

и

невозмутимость.

сохраняли Согласно

классическому исследованию, проведенному в 1960-е годы, мужчины, которые встречали молодую женщину во внушающей страх ситуации – находясь на неустойчивом висячем мосту, считали ее более привлекательной, чем те, кто встретил ее, находясь на твердой земле. То есть в случае, если сильное возбуждение (в психологическом, смысле)

повышающем

переходит

в

адреналин

представление

о

сексуальной привлекательности, проявляется эффект ложной атрибуции. Возможно, что-то подобное происходит и при так называемом «эффекте прижатия», когда семейная пара отправляется на фильм ужасов.

9

Вполне вероятно даже и то, что возбужденная реакция на фильм ужасов в сочетании с безопасной, контролируемой обстановкой, где происходит картины,

просмотр может

метаэмоцию,

художественной

вызывать

которая

своего

позволяет

рода

зрителю

наблюдать

за

своими

собственными

реакциями

и

получать

удовольствие,

испытывая страх.

Можно ли отличить горячую воду от холодной? Один из самых простых и при этом самых впечатляющих опытов в психофизике (раздел психологии, который, используя тщательно отобранные

раздражители,

изучает

восприятие) доказывает, что отличить горячую воду от холодной можно не всегда. Повторить

10

этот опыт, который особенно нравится детям, под

силу

каждому

из

нас.

Все,

что

необходимо, – это три большие миски, таза или ведра. Одну емкость наполните холодной водой, другую – теплой, третью – горячей и поставьте

их

в

ряд

в

такой

же

последовательности. Поместите одну руку в холодную воду, а другую в горячую, и подождите минуту или две, пока ощущения холода и жара не ослабнут. Теперь окуните обе руки в стоящую посередине емкость с теплой водой и опишите ощущения в каждой руке.

Привыкание Та рука, которая была в холодной воде, почувствует жар, а та, которая была в горячей, – холод, хотя температура воды для каждой из них одинакова. Обнаруженный нами парадокс 11

–

результат

явления,

называемого

привыканием или адаптацией, при котором непрерывное или повторяющееся раздражение рецепторов приводит к понижению уровня реакции. Например, если кто-то неожиданно коснется

вашего

запястья,

вы,

вероятно,

вздрогнете, но давление наручных часов на том же запястье вы скоро перестаете замечать. Привыкание проявляется тогда, когда нервные клетки устают от непрерывной стимуляции и прекращают посылать сигнал в мозг.

Парадоксальные реакции Привыкание – это не единственный способ испытать

парадоксальные

ощущения,

вызванные температурой. Такие парадоксы связаны с тем, как в кожных покровах располагаются реагирующие на температуру нервные

окончания.

Рецепторы, 12

которые

реагируют на температуру (их называют терморецепторами),

находятся

слоях кожного покрова на

в

верхних

минимальной

глубине 0,6 мм (1/20 дюйма) от поверхности и бывают двух видов: холодовые и тепловые. Когда стимулируется холодовой рецептор, в этом месте у вас появляется ощущение прохлады, а когда тепловой – ощущение тепла. Сенсоры расположены на расстоянии друг от друга и не связаны между собой, и если к участку кожи, имеющему только холодовой рецептор, приложить теплый щуп, может произойти возбуждение рецептора, и у вас возникнет ощущение холода даже при том, что щуп теплый. Это и есть парадоксальная реакция.

Загадка горячего

13

Одна из психофизических загадок состоит в том, как мы определяем горячее, имея только холодовые Тепловые реагируют

и

тепловые

терморецепторы на

терморецепторы. сильнее

температуру,

всего

близкую

к

температуре тела, а также реагируют и на более

высокую

температуру.

Холодовые

рецепторы реагируют как на холодные, так и на горячие раздражители. По одной из теорий, ощущение горячего возникает, когда теплые и холодные

терморецепторы

одновременно, помощи

что

возбуждаются

подтверждается

устройства,

названного

при

горячей

решеткой и опять же способного обмануть систему восприятия температуры организмом. Горячая

решетка

состоит

из

изогнутых,

переплетающихся между собой по центру медных трубок, по которым пропускают холодную и теплую воду. По краям решетка либо теплая, либо холодная, и если взяться 14

руками за оба края, можно почувствовать разницу. Однако если взяться за решетку в центре,

на

руки

одновременно раздражители,

будут

теплые что

воздействовать и

холодные

вызовет

ощущение

горячего. Некоторые люди даже отдергивают руки, словно почувствовали ожог.

Озноб Еще

одно

парадоксальное

восприятие

температуры случается при ознобе, когда вы дрожите от холода, несмотря на повышенную температуру тела. Температурные ощущения возникают в верхних слоях кожного покрова, а потому зависят от внешней температуры и от притока крови к поверхности кожи. Вероятно, когда

у

вас

жар,

ресурсы

организма

перенаправляются к внутренним органам и системам, что вызывает отток крови от 15

поверхности кожи, ее температура понижается – и отсюда возникает и парадоксальное ощущение холода, и бледный цвет кожи, которыми иногда сопровождается жар. Из-за периферийного

расположения

терморецепторов человека можно подвергнуть микроволновому облучению и, нагревая таким образом изнутри, сварить, хотя сам он этого даже не почувствует. Когда дети начинают догадываться, что, закрыв глаза, они не исчезают? Примерно до трех-четырех лет дети верят, что если они закроют глаза, их никто не увидит. Этот феномен «игры в куку» можно считать всего лишь очаровательным заблуждением детства, однако способность представить, что видят другие – и таким образом понять, что если вы не видите других, это не значит, что другие не видят вас, – одна из ключевых 16

составляющих человеческой психики и одно из

самых

эволюции

поразительных человеческого

достижений

разума.

Когда

ребенок начинает задумываться о том, что видят другие, это говорит о кардинальном переходе на продвинутый уровень познания, который отличает человека от остального животного мира и открывает новые миры мышления и поведения, которые, вероятно, и сыграли важную роль в эволюции нашего вида. Что же позволяет ребенку представить, что именно видят (и, следовательно, думают) другие

люди?

Психологи

называют

это

моделью психического состояния человека: набором мыслительных инструментов или правил, которые позволяют вам поставить себя на место другого. Всякий раз, когда вы думаете о других людях, о том, что они могут 17

сказать, сделать или почувствовать, как они отреагируют и как вас поймут, вы обращаетесь к

модели

психического

состояния.

Эти

ежедневные психологические исследования, в которые постоянно вовлечен каждый из нас, иногда

называют

просто

«обыденной

психологией».

Шалунья Энн Термин «модель психического состояния» был предложен в 1978 году двумя приматологами – Дэвидом Премаком и Гаем Вудрафом – в статье, где они задавались вопросом, могут ли построить модель психического состояния шимпанзе.

Их

исследования,

к

примеру,

показали, что шимпанзе, которым требовалось решить, у кого попросить пищу – у того, кто видит, где находится пища, или у того, чьи глаза завязаны, – поступали попросту наугад.

18

Говоря иначе, они были не в состоянии представить

себе

психическое

состояние

человека с завязанными глазами, а значит, догадаться о том, что он не может увидеть пищу. Смогут ли дети справиться с подобным заданием

лучше?

Был

проведен

важный

эксперимент, который исследовал способность детей соотносить ошибочные убеждения, или, другими словами, понимать, что другие люди могут верить в то, что нам известно как ошибка.

Во

время

эксперимента

под

названием «Салли-Энн» ребенку показывали игру с участием двух кукол, Салли и Энн. Энн видит, как Салли прячет шарик в корзину; Салли уходит, Энн перекладывает шарит в коробку, и когда Салли возвращается, ребенку задают вопрос: «Где Салли будет искать шарик?» Дети младше трех лет обычно 19

говорят, что Салли будет искать шарик в коробке; дети же в возрасте от четырех лет безошибочно приписывают Салли ложное убеждение,

будто

шарик

по-прежнему

находится в корзине. Они выстроили модель психического состояния.

Мои глаза тебя видят Точно так же дети старше четырех лет способны понять, что даже если они не видят других, это совершенно не означает, что их не видят

другие.

Но

модель

психического

состояния – это не единственное объяснения феномена

«игры

в

куку».

Исследование,

проведенное в Кембриджском университете под руководством Джеймса Рассела, показало, что для детей имеет решающее значение, видны ли другим их глаза, или, вернее, смотрит ли им в глаза другой человек. Иными 20

словами, дети верят: чтобы кто-то смог их увидеть,

необходим

прямой

зрительный

контакт. «По-видимому, дети, – делает вывод Рассел,

–

применяют

к

себе

принцип

совместного внимания и предполагают, что быть увиденным – значит испытать это ощущение совместно с кем-то и получить обоюдное представление о таком ощущении, что и происходит, когда встречаются две пары глаз».

21

Паоло Джордано Черное и серебро

В

день, когда мне исполнилось тридцать пять, у синьоры А. внезапно иссякло упорство, которое я считал ее главным качеством, и, покоясь в слишком просторной для ее тела постели, она покинула наш мир. Тем утром я поехал в аэропорт за Норой, возвращавшейся из короткой рабочей поездки. Хотя стоял поздний декабрь, зима не торопилась приходить: однообразные равнины, расстилавшиеся по обе стороны автострады, белели под тонкой пеленой тумана, который притворялся, будто он вовсе не туман, а не осмеливавшийся выпасть снег. Нора ответила на телефонный звонок: сама почти не говорила, в основном слушала. “Ясно, — сказала она, — хорошо, значит, во вторник, — а потом добавила одну из тех фраз, которые дарит нам опыт, когда слов не хватает, — наверное, так оно и лучше”.

13

черное и серебро

На первой же заправке я свернул, чтобы Нора смогла выйти из машины и в одиночестве брести по парковке куда глаза глядят. Она тихо плакала, прикрывая правой ладошкой рот и нос. Среди бесчисленного множества вещей, которые я узнал о своей жене за десять лет брака, есть одна: в минуты горя ей нужно побыть одной. Внезапно она становится недоступной, не позволяет себя утешать, и я, бессильный свидетель ее страданий, вынужден стоять в стороне; прежде я принимал ее желание спрятать горе за равнодушие. Оставшуюся часть пути я ехал медленнее: это казалось мне оправданным проявлением уважения. Мы говорили о синьоре А., вспоминали смешные случаи из прошлого, хотя на самом деле смешных случаев было мало, — ничего смешного с ней не происходило, скорее, у нее имелись привычки — привычки, до такой степени вошедшие в нашу семейную жизнь, что стали притчей во языцех: и то, как она каждое утро пересказывала нам гороскоп, который слушала по радио, пока мы еще спали; и то, как устанавливала свою власть в разных частях нашего дома, особенно на кухне, и нам невольно хотелось спросить ее разрешения, прежде чем открыть соб-

14

синьора а.

ственный холодильник; и те мудрые советы, которыми она пресекала все, что казалось ей проявлением способности у нас, молодежи, усложнять себе жизнь; и ее героическое, мужественное прошлое, неискоренимое крохоборство — помнишь, как мы однажды забыли оставить ей деньги на продукты? Она открыла копилку и выгребла всю мелочь, до последнего цента. Помолчав несколько минут, Нора прибавила: — И все-таки, какая женщина! Наша Бабетта. Всегда на посту. Даже на этот раз дождалась моего возвращения. Я не стал говорить, что на картине, нарисованной ею, для меня не нашлось места, и я не решился признаться в том, о чем сам думал в эту минуту: синьора А. дождалась дня моего рождения и ушла. Каждый из нас сейчас придумывал себе мелкое личное утешение. Что нам еще остается, сталкиваясь со смертью, как не выискивать смягчающие обстоятельства, приписывать покойному последнее проявление заботы, обращенной лично к нам, видеть за совпадениями осмысленный план. Однако, рассуждая бесстрастно, с течением времени мне с трудом верится, что все было именно так. Страдание увело

15

черное и серебро

синьору А. далеко и от нас, и вообще от всех задолго до того декабрьского вечера, страдание вынудило ее забиться в дальний угол собственного мира — как Нора ушла от меня на парковке, — и там синьора А., отвернувшись от нас, замерла. Мы так и звали ее — Бабеттой, прозвище нравилось нам, потому что намекало: синьора А. принадлежит нам одним, и нравилось ей, потому что ни у кого такого прозвища не было, да и звучало оно очень по-французски и очень ласково. Эмануэле, наверное, так и не понял, что оно значит; возможно, однажды он наткнется на него в рассказе Карен Бликсен или, что вероятнее, увидит фильм и тогда свяжет одно с другим. Впрочем, он охотно согласился с тем, что в один прекрасный день синьора А. стала Бабеттой, его Бабеттой; подозреваю, что для него это имя было созвучно “бабучче” — так назывались шлепанцы, которые его няня надевала, входя в наш дом, а вечером, уходя, аккуратно ставила у скамейки, в прихожей. Когда Нора обнаружила, что подошвы у тапочек стерлись, она подарила ей новые, но синьора А. отнесла их в кладовку и ни разу не надевала. Она всегда так поступала, никогда ничего не меняла, — наоборот, сопротив-

16

Шейн Доусон Я ненавижу селфи

ОБ ИЛЛЮСТРАЦИЯХ

У меня много талантливых фанатов. Поэтому я подумал: было бы здорово, если бы некоторые из них, вдохновившись моими эссе, что-нибудь к ним нарисовали. Я отправил каждому по отрывку и попросил изобразить, что душе угодно. Вы увидите: результаты их творчества иногда поражают, иногда ужасно смешат и, учитывая, что мое лицо ОЧЕНЬ трудно нарисовать, никогда мне не льстят.

9

Я НЕНАВИЖУ «СЕБЯШКУ»: ВСТУПЛЕНИЕ

Привет. Я Шейн Доусон. Кто-то из вас мог ви-

деть мои видео в интернете. Кто-то мог слышать про мой фильм «Не круто». А для кого-то — я парень, которому хочется дать кулаком в лицо, просто взглянув на обложку этой книги. Все это и не только — обо мне! А еще у меня тело человека, которому хочется врезать, вот только никто из вас не сможет в этом убедиться. Сразу хочу пояснить: я не ненавижу себя, но я и правда ненавижу то, как преподношу себя в сети. То есть ненавижу «себяшку». Заценили игру слов? В интернете я эпатажный, уверенный в себе парень, который делает, что хочет, и которому на все плевать. Но в реальной жизни — я скромный и тихий. Предпочитаю проводить вечера в крова10

Я НЕНАВИЖУ «СЕБЯШКУ»: ВСТУПЛЕНИЕ

ти и смотреть «Нетфликс», а не играть роль достойного члена общества. Если бы я мог пролежать всю жизнь под электроодеялом, держась за яйца, я бы с удовольствием так и сделал. Я не говорю, будто мне не нравится то, что я выкладываю в сеть — я по-настоящему люблю свои видео и считаю их смешными. Но согласен, меня хочется треснуть, и я бы сам дал себе кулаком в лицо, если бы не чувствовал боли. Иногда я листаю свои фото в Инстаграме и громко и тяжело вздыхаю. Какой смысл публиковать в один день четыре одинаковых «утиных» фоток из четырех разных мест? Мой профиль похож на кинеограф1, где я воображаю себя НАМНОГО более привлекательным, чем на самом деле. Отвратное зрелище. Но, пожалуйста, смело подписывайтесь на @SHANEDAWSON! Можете еще подписаться на меня в Твиттере. Там я публикую важные сообщения типа: «Кажется, я только что покакал кровью. Стоит пойти к доктору? А, проехали, просто погуглю» или «Господи-и. Эмма Стоун все еще в моде? Может, хватит уже?». Все очень серьезно. Я борец за справедливость, само собой. В этой книге вы увидите меня настоящего, а не меня с YouTube. Вы узнаете, что творится в моей 1

Книжка с бегущими картинками. — Здесь и далее прим. перев.

11

ШЕЙН ДОУСОН

голове, но предупреждаю — это малопривлекательная картина. Это клубок из печали, ненависти к себе и тонн подавленного гнева ко всем, кто когда-либо меня ранил. НАСЛАЖДАЙТЕСЬ! Не переживайте, я разбавил истории пошлыми шутками, чтобы вам было чуть проще их вынести. Будто смешал арахисовую пасту с лекарством (кстати, так раньше делала моя мама.) Если вы не пробовали сэндвич с арахисовой пастой, кремом из маршмеллоу и обезболивающим — вы не жили. Я все еще чувствую этот вкус онемевших эмоций. Ням-ням. Так что устраивайтесь поудобнее, наслаждайтесь чтением и помните, что, в конце концов, дела мои стали лучше. И ваши наладятся тоже (если вы вдруг сомневаетесь). Смело смейтесь над моими неудачами и думайте что-то вроде: «О, да моя жизнь НАМНОГО лучше, чем у ЭТОГО парня». Полушутя-полусерьезно, Шейн Доусон

МОЯ ДЕСТИНИ1

Ничто

не пугает меня больше, чем необходимость стричься. Одна мысль о походе в парикмахерскую, где незнакомый человек будет трогать мою голову и задавать личные вопросы, сводит меня с ума. Я чувствую то же, что испытало бы плетеное кресло, если бы в него села Келли Кларксон образца 2006 года. НАПРЯЖЕНИЕ. Но иногда надо стиснуть зубы и позволить Келли Кларксон сесть тебе на лицо. Нечто подобное мне пришлось испытать на следующий день после выпускного. Я носил вьющиеся волосы до плеч с двенадцати лет, и эта прическа уже себя исчерпала. Вообще-то со своей головой я мог делать только три вещи: мыть, сушить без фена и молиться богу, чтобы не появились вши. Вши просто 1

Destiny — судьба (англ.).

13

ШЕЙН ДОУСОН

мечтали поселиться в моих волосах. У меня было так много кудрей, что моя голова была настоящим курортом для этих маленьких тварей. Уверен, каждый раз, когда я проходил мимо какого-нибудь бездомного, его вши просто ЖАЖДАЛИ попутешествовать в запутанном, замысловатом лабиринте моих волос. Может быть, девушки и не пожирали меня глазами, но, черт возьми, вши были не прочь полакомиться! И вот, в один жаркий июньский понедельник 2006 года я подъехал к торговому центру и уставился на надпись, отбрасывающую тень на мою машину, — «Суперстрижки». Настал тот самый день. Я готовился к нему неделями. Наконец, я собрался с духом, перекусил протеиновым печеньем (давайте смотреть правде в глаза, это было обычное печенье) и неуверенно, со страхом в глазах переступил порог парикмахерской. Женщина-администратор на ресепшне дружелюбно улыбнулась и спросила, чем может помочь. Я ответил, что хочу сделать стрижку. Женщина задумалась. Повисла неловкая тишина. И потом она спросила: «Стрижку? Женскую или мужскую?». Ну-ну. Определенно, мне пора подстричься. Она проводила меня к креслу, и я огляделся, пытаясь понять, куда я попал. Обстановка прояснилась сразу: эти люди ВООБЩЕ не понимали, что делают, и воняло там, как 14

МОЯ ДЕСТИНИ

в душной закусочной, посетители которой съели слишком много буррито. Мне было лень искать другой салон (то есть парикмахерскую), так что я просто сел во вращающееся фиолетовое кресло и стал ждать своей участи. Администратор: Дестини скоро подойдет. Она на улице, разговаривает с бывшим мужем по телефону. Я: Можно без подробностей, но спасибо. Я листал старый испанский выпуск журнала «Пипл» и думал: «Вау, не знаю, кто такая эта Селена, но девчонка ОДНОЗНАЧНО далеко пойдет!» Тут завибрировала моя «моторола», и заиграла песня Эшли Симпсон Pieces of Me. Это звонила мама. Я: Привет, мам. Мама: Ну, ты подстригся?! Я: Нет. Жду еще. Кажется, мой парикмахер сейчас делит ребенка с мужем. Мама: О! Здорово! Ты в предвкушении?! Я: Не особо. Побаиваюсь, что она превратит меня в куклу-тролля. Мама: О-о-о, но ты МОЯ куколка-тролль! Я: Поддержка так себе, но спасибо, мам.

15

ШЕЙН ДОУСОН

Мама: Ну, позвони, когда будет готово! И пришли мне фотографию по почте на твой пейджер! Я: Ты опять все перепутала. Мама: Целую! Когда я потянулся за следующим журналом, мой «стилист» зашла в комнату и поздоровалась со мной. Я пишу «стилист» в кавычках, потому что ее сертификат косметолога выглядел так, будто его напечатали на термосалфетке из придорожного кафе. Мои ожидания от этой стрижки были примерно такими же, как от похода в кино на фильм с Эдди Мерфи: знаю, это будет плохо, но хоть поржем. Люблю радовать, даже если это мне в ущерб. Я оглядел ее с головы до ног, и мои ожидания понизились: это будет не фильм с Эдди Мерфи, а что-нибудь с Адамом Сэндлером, после 2008 года. Все было так же безнадежно, как «Одноклассники». Эта женщина выглядела так, будто подстригла себя сама, без помощи ножниц, и решила скрыть результат арахисовой пастой и сырым мясом, а потом повисела вверх ногами на дереве в парке. На ней была одна из этих дерьмовых хэллоуинских футболок с надписью «Это И ЕСТЬ мой костюм». Я уже говорил, что дело было в июне? Она носила такие большие серьги-кольца, что 16

МОЯ ДЕСТИНИ

я мог бы повеситься в одном из них. («Отличная идея, — подумал я, — на случай, если стрижка и правда выйдет кошмарной»). Женщина отпила фрапучино из огромного стакана из «Старбакс» и слегка рыгнула. Все шло как по маслу. Дестини: Так, и что будем делать? Я: Скажите, вы же просто одна из тех бойких дам у ресепшена, а Дестини все еще на улице кричит на нерадивого папочку? Дестини: Не-а. Это я, твоя Дестини. Я: Вот эта игра слов особенно меня пугает. Мне нужно в туалет. Сейчас вернусь. В ту минуту я жалел, что оказался не в фильме ужасов, потому что там «сейчас вернусь» обычно значит, что ты не вернешься — ты умрешь. Мне хотелось умереть. Знаю, вы сейчас думаете: «Почему он просто не ушел?» Да потому, что у меня синдром «немужика», вот почему. В общем, я трус и всегда говорю «да», чтобы избежать конфликта. С возрастом я научился с этим справляться, но когда мне было восемнадцать, я боялся всех и вся. Даже плетеную мебель. Я вошел в туалет и заперся. Я стоял перед зеркалом, смотрел на себя и старался увидеть то, чего не было: отличную прическу. «Может быть, 17

ШЕЙН ДОУСОН

если я смогу убедить себя, что мои волосы еще ничего, то я просто свалю из этой парикмахерской и никогда больше не буду стричься», — думал я. Да, это было мне по силам. Я достал телефон и стал делать селфи: со всех ракурсов, с разным выражением лица, с кучей фильтров. Я сфотографировался раз сто и попытался найти хотя бы одну фотографию, на которой я бы не выглядел, как пугало. Не нашел. Стало только хуже. После этой фотосессии в туалете я решил, что пора вернуться в зал и столкнуться со своей судьбой — Дестини — лицом к лицу. Я: Мне нужна помощь. Мне страшно. Можете сделать меня не такой лесбиянкой? Пожалуйста. Дестини: О-о-о, да не переживай ты так. И люди не должны судить о тебе по твоим волосам или образу жизни! Она думала, что я женщина. Прекрасно. В тот момент я хотел вообще сбрить волосы к чертовой матери. Я: Я просто хочу быть похож на парня, вы можете помочь? Дестини: Какого именно парня? Ты полистал мои журналы?

18

МОЯ ДЕСТИНИ

Я: Не уверен, что мне пойдет стрижка Энрике Иглесиаса девяносто шестого года. Может, сделаете мне прическу, как у Брэда Питта? Тишина. Вызов не принят. Это было за гранью возможного. Я: Ладно… А как насчет Джея Лено1? Дестини: Джей Лено? Никто не хочет Джея Лено. Я: Моя бабушка с вами не согласилась бы, но ладушки, принято к сведению. Дестини: Просто доверься мне. Я сделаю тебе свою фирменную. Учитывая ее внешний вид и полное отсутствие клиентов, я и не надеялся, что ее «фирменная» — это что-то революционное, но у меня не было выбора. Дестини схватила ножницы, взглянула на мои волосы, положила ножницы обратно и взяла самую здоровенную машинку для стрижки, которую я когда-либо видел. Это была работка не для хлипких лезвий — то была работа для лезвий, которыми можно стричь газон. Я не хотел видеть наносимый мне ущерб, поэтому старался не смотреть в зеркало. Так же я стараюсь не смо1 Американский стэнд-ап комик, телеведущий и писатель. Родился в 1950 году.

19

ШЕЙН ДОУСОН

треть в любые зеркальные поверхности, когда ем в ресторане. Я посмотрел вниз и увидел комки волос, собирающиеся вокруг ширинки. Так много пушистых, посыпанных перхотью волос падало с моей головы, будто Господь брил свои древние лобковые волосы. А потом я услышал то, что никому не хочется услышать от парикмахера. Дестини: Ой. Ой?! ОЙ?! Надеюсь, ты пролила свой жирочино на пелерину, потому что если это «ой» как-то связано с моей стрижкой, Я ВЛЕПЛЮ ТЕБЕ ОДНУ ЗВЕЗДУ НА YELP, ТЫ СМЕНИШЬ СВОЕ ДОЛБАННОЕ ИМЯ И ЭМИГРИРУЕШЬ В КАНАДУ! (Сайт Yelp тогда еще не был особо популярен, но вы меня поняли.) Дестини: Думаю, я многовато убрала сзади. Возможно, придется подровнять. Согласен? СОГЛАСЕН?! ТЫ, КРИВОЗУБАЯ ТУПИЦА С ПАРАЛИЗОВАННЫМ ЧУВСТВОМ СТИЛЯ, ЧЕРТ ТЕБЯ ДЕРИ, ШУТИШЬ ЧТО ЛИ?! НЕТ! Я НЕ согласен. Я: Конечно.

20

МОЯ ДЕСТИНИ

И снова синдром «немужика». Я закрыл глаза и стал ждать, когда все закончится, как сделала бы любая девушка в постели с Хью Хефнером. Я слышал, что Дестини выключила машинку и громко вздохнула позади меня. Настало время посмотреть на то, что получилось. Я открыл глаза, и то, что я увидел, было не стрижкой, это было КРОВАВОЙ РАСПРАВОЙ. Если бы я спал на кровати, кишащей голодными крысами, именно так выглядели бы утром мои волосы. Они были такими короткими, что я видел свои брови (поверьте, НИКТО не хочет видеть мои брови). Я: Они… короткие. Дестини: Ага. Ну, выглядит-то очень… м-м-м… сексуально. До сих пор не верю, что она произнесла это без рвотных спазмов. Дестини: Знаешь… Можно попробовать сделать так, чтобы они выглядели чуть длиннее. Я: Не, такая реклама мне уже приходила на почту. Уж поверьте, это просто развод на деньги. Дестини: Их всегда можно выпрямить традиционным способом.

21

ШЕЙН ДОУСОН

Выпрямить традиционным способом? Что это значит? Как люди вообще… выпрямляют что-то традиционным способом? Это как-то связано с жуткими христианскими лагерями, куда чокнутые родители отсылают своих детей-гомосексуалистов на перевоспитание? Я: О чем это вы? Она схватила огромный фаллический предмет и включила самый сильный режим. Дестини: Я покажу тебе. Жаль, в книгу нельзя вставить киномонтаж, потому что следующие двадцать минут были прямо вырезаны из фильма девяностых с Фредди Принцем-младшим. Я был уродливой девушкой, а Дестини — моей распутной сестрицей, которая трудилась над моим новым имиджем. Я постепенно поднимался по шкале от «уродливой» до «не такой уж страшной, если слегка зажмуриться». Мечта становилась реальностью. Тонны зажимов, выпрямлений, запах сгоревших волос — и Дестини закончила. Я посмотрел в зеркало и увидел, что вообще-то выгляжу НЕ ТАК УЖ ужасно! Чудо!

22

МОЯ ДЕСТИНИ

Но Дестини не знала, что создала монстра. С того самого дня я не нашел ни одного выпрямителя, который бы не УНИЧТОЖИЛ в своих лохмах. Если бы я мог жениться на выпрямителе, я бы женился. Нашел бы способ зарегистрировать этот брак. Да, это было бы отвратительно и немного опасно, но я все равно бы это сделал. Я сел в машину и выдохнул с облегчением. Посмотрел в зеркало заднего вида и замер, уставившись на нового меня. Королевой выпускного бала я не был, но изнасилование на первом свидании мне было бы обеспечено. БИП! Сообщение от мамы. Просила отправить ей фотографию новой стрижки. Я достал телефон, сфотографировался, посмотрел на фото и был потрясен — оно мне нравилось. И мне не пришлось делать тысячу других селфи с пятидесяти разных ракурсов и даже пользоваться фильтрами. Впервые за долгое время фотография нравилась мне такой, какой была изначально. Клик. ОТПРАВИТЬ.

Эйлин О'Коннор О людях, котах и маленьких собаках

1

Про семью Если уж начистоту, Витя был несколько туповат. «А это голова, я в неё ем», — говорил о нем сосед Померанцевых, язвительный Лев Маркович — бывший хирург, умница, пропойца и страшный грубиян. Но говорил, конечно, не в лицо Померанцевым. Ибо даже Лев Маркович, готовый задирать всех и каждого с азартом забияки-фокстерьера (и имевший с последним неоспоримое внешнее сходство), в общении с кротким Андреем Борисовичем и сам становился на удивление сдержан. Так же вежлив он был с милейшей Ольгой Яковлевной и лишь сердито улыбался, слушая ее рассказы о жизненных перипетиях сына. Витя женился рано. Жена оказалась глупа и твердолоба,

и

в

противовес

ее

овечьей

упертости Витя замкнулся и стал еще упрямее, 2

чем был. Семейная жизнь после трех лет боданий предсказуемо закончилась разводом, но целый год они по инерции еще волочили за собой вериги скандалов и кандалы склок о дележе имущества. Получив свидетельство о разводе, Витя немедленно отправился в загс, чтобы

жениться

снова.

На

каком

этапе

неудачной супружеской жизни подобрала его Ирочка, так навсегда и осталось загадкой, но Виктор расписался с ней быстрее, чем родители успели выговорить: «Дружочек, повременил бы ты со свадьбой». Вторая жена была миниатюрная ясноглазая женщина с кудряшками; ее портило небольшое косоглазие, но Витя находил его прелестным. В памяти был еще свеж свирепый овечий взгляд исподлобья, которым награждала его бывшая супруга в преддверии очередных боев. В том, что теперь даже в редкие минуты ссор прямо на

3

него смотрел максимум один глаз, было что-то невыразимо успокаивающее. Андрей

Борисович

и

Ольга

Яковлевна

последние тридцать лет проводили лето под Каширой.

Домик

их

был

очарователен:

маленький, но уютный, и при нем такой же уютный

садик

плетистыми

розами

и

посыпанными гравием дорожками, и все это на высоком берегу реки, в окружении черемухи и яблоневых садов. Супруги любили наблюдать из беседки закат над рекой, частенько к ним присоединялся

и

Лев

Маркович,

и

они

неспешно потягивали домашнее вино под интеллигентный достоинством

разговор. восседал

Рядом такой

с же

интеллигентный воспитанный кот, пушистый как гусеница. Когда Витя с женой приехали первый раз на выходные, родители приняли их приветливо.

4

Угощали

молодоженов

малиной,

устроили

рыбалку, а после жарили карасиков в сметане.

— Мы теперь одна семья! — сказал на прощанье очень довольный Витя.

— Я счастлива, что вы приняли меня как родную! — сказала Ирочка и прослезилась. Через неделю они привезли с собой мальчика Игорешу,

сына

Придурковатый

Иры

от

первого

девятилетний

брака. Игореша

сосредоточенно обломал всю малину, швырял гравий в ошеломленного кота, а на вечерней рыбалке свалился с мостков в воду и успел наораться до истерики, пока его переодевали в сухое.

— Ма, мы в следующий раз Иркиного старикана

захватим,

—

вспомнил

перед

отъездом Витя. — Ничего? А то в городе духота... Родители замялись.

5

— Папе уже семьдесят три, — скорбно шепнула Ирочка.

— Он теперь вроде как и наш родственник! — подхватил Витя. И поцеловал жену в выпуклый лобик. В

очередную

субботу

из

машины,

остановившейся перед домиком Померанцевых, выбрался

сухой,

как

вобла,

старичок.

Оглядевшись, он смачно харкнул в палисадник, на негнущихся ногах проковылял в дом, рухнул на кровать и захрапел. Отдохнув пару часов, старикашка выполз наружу и наткнулся на Ольгу Яковлевну.

—

Херлис-пёрлис-вэбеня?

—

раздраженно

прохрипел он, хлопая себя по карманам в поисках сигарет. Ольга Яковлевна не поняла смысла этого выражения, музыкальность

но

уловила и

его

внутреннее

скрытую родство

с

забытыми детскими считалками, а потому 6

решила, что ее одарили образцом народного фольклора.

— Рада, что вам здесь нравится, — сказала она, неуверенно улыбнувшись. Петр Иваныч молча треснул по шее несущегося мимо Игорешу и с наслаждением пукнул. Перед отъездом сына родители отозвали его в сторону и, отец, стесняясь, намекнул, что следующие выходные они хотели бы провести с Ольгой Яковлевной вдвоем. Витя перестал улыбаться.

— Ты имеешь в виду, что вы не хотите меня видеть? — прямо спросил он. Андрей Борисович беспомощно оглянулся на жену.

— Конечно, нет! Просто...

— Мам, ты же знаешь, как я работаю, — проникновенно сказал Витя. — Всю неделю как раб на галерах. Могу я хоть в выходные отдохнуть с вами?

7

Ольга Яковлевна заверила, что может.

— Если не хотите, чтобы я приезжал, так и скажите! Родители переглянулись. «Хотим, но без твоей жены» — произнести такое вслух просто немыслимо! Витя любит ее, он будет страшно оскорблен. Ссора, скандал, смертельная обида, разрыв

отношений

—

и

они

потеряют

единственного сына.

— Ну что ты, — с извиняющейся улыбкой возразила мама. — Разумеется, хотим. В субботу Лев Маркович проснулся от лая. Пес брехал на участке соседей.

— Мы не могли не взять Грея, — говорила Ира под звенящий гав спаниеля, ввинчивающийся в мозг, точно гудение бормашины. — Папочка без него скучает. Компания любимого питомца, очевидно, пошла Петру Иванычу на пользу: он почувствовал себя 8

значительно непринужденнее и после обеда, сытно рыгая, отправился на прогулку. Андрей Борисович

нашел

его

в

саду:

старикан

задумчиво мочился на любимые розы Ольги Яковлевны, восхищенно матерясь себе под нос. Грей тем временем разрыл клумбу и теперь лежал, вывалив язык, на куче земли, в окружении истерзанных настурций. Заметив остолбеневшего хозяина, Петр Иваныч нисколько не смутился. Неторопливо закончив свое дело, он застегнул ширинку, окинул взглядом зеленеющие сады, ленивую реку, дальние луга за рекой и удовлетворенно прокряхтел: — Йих, вэбеняяя... Под

вечер

Ольга

Яковлевна

внезапно

почувствовала, что у нее тяжело бухает в затылке: должно быть, от перемены погоды,

9

объяснила она Льву Марковичу, к которому пришла за лекарством от мигрени.

— Ваши-то уехали? — поинтересовался сосед. Ольга Яковлевна покачала головой.

— Гнали бы вы их в шею, — ласково посоветовал Лев Маркович, роясь в ящике. — Я вам как врач рекомендую.

— Ну что вы такое говорите, — укоризненно сказала Ольга Яковлевна. — Неужели можно выгнать собственного сына? Сосед пожал плечами: — Пусть сам остается, а вся его приблудная кодла идет к чертям.

— Они теперь одна семья, — вздохнула Ольга Яковлевна.

— Любишь меня — люби мою жену? — Лев Маркович нашел, наконец, упаковку «Но-шпы» и протянул ей. — Дождетесь, что в следующий раз вам сгрузят прабабку с сенильной деменцией.

10

Некоторое время Ольга Яковлевна всерьез боялась, что шутливая угроза соседа окажется пророческой: она плохо спала и вскрикивала во сне — снилось, что подъезжает грузовик сына и оттуда

высыпается

отряд

идиотов

в

камуфляжной форме, а за ними выглядывает Ирочка, грозя пальцем. Чушь какая, думала она, проснувшись, и откуда грузовик, когда у Вити седан. Но внезапно из города позвонил озабоченный сын:

Петру

Иванычу

стало

плохо,

они

отправляют его в больницу. Узнав об этом, кроткий Андрей Борисович совершенно неожиданно для самого себя горячо возжелал, чтобы в этой же больнице гнусного старика хватил удар, и он скончался на ржавой койке, не приходя в сознание. Но вместо того, чтобы тихо уйти в мир иной, Петр Иваныч вернулся к жизни. И не просто

11

вернулся, а буквально восстал из больничных простыней, как феникс из пепла. Когда Витя позвонил снова, голос его звучал насмешливо, но тепло.

— Старикан-то наш того, женился! — Он рассмеялся. — Живчик, черт возьми. Еще побегает! Андрей Борисович позеленел и привалился к стенке.

— Семья расширяется! — пошутил Витя, выгружая из машины набитые сумки. — Познакомьтесь: Клавдия Игнатьевна.

— Можно попросту — Клава, — кокетливо разрешила гостья и улыбнулась, озарив и без того ясный день сиянием золотых зубов.

— Жена! Да убоица мужа своево! — хрипло завопил новоиспеченный супруг и облапил молодую

за

необъятный

леопардовыми лосинами.

12

зад,

обтянутый

В августе Витя получил долгожданный отпуск и, взяв семью, рванул на две недели в Каширу. Они уже давно приезжали на дачу как к себе домой, обсуждали, где лучше ставить мангал для

шашлыков,

целыми

днями

смотрели

телевизор, который Витя повесил в доме специально для Клавы и Петра Иваныча — «уважил стариков» — и горячо спорили о необходимости беседки.

— Да лааан, пусть стоит! — ныл Игореша, понемногу выцарапывавший на деревянной стене обнаженного мужчину с некоторыми гипертрофированными органами.

— Нахер, — убедительно аргументировал Петр Иваныч. По вечерам Ирочка приносила на лужайку маленький переносной магнитофон, и взрослые потягивали пивко под веселые звуки истинно народной радиостанции «Шансон».

13

— До чего же хорошо, когда вся семья с тобой!

— говорил разомлевший Витя.

— Йоптыть! — соглашался Петр Иваныч. Изредка в глубине сада мелькали две фигуры и снова таяли в темноте. Случайный прохожий мог принять их за призраков, но то были Ольга Яковлевна

и

Андрей

Борисович,

тихо

крадущиеся среди яблонь. Они приобрели привычку

двигаться

бесшумно,

говорить

шепотом и не выходить из своей комнаты без острой необходимости. Что касается кота, он давно переселился ко Льву Марковичу.

Пару раз они все-таки

попадались Клавдии Игнатьевне, и тогда она, подхватив их, как щенят, радостно волочила за собой,

приговаривая

«музыкальная,

блин,

пауза!». Клавдия

оказалась

пылкой

любительницей

романсов, и если ее исполнению и недоставало

14

мелодичности,

то

душевности

хватало

с

избытком.

— У церкви стояла карета! — голосила она. — Там пыыышная свадьба былааа! Ирочка каждый день обходила сад, хозяйским глазом оглядывая заброшенные клумбы — они с

Витей

прикидывали,

где

будут

делать

площадку для второго ребенка.

— Все гости нарядно одеты! — раздавалось над рекой, и перепуганные птицы снимались с веток. — Невеста всех краше была! Откуда начался пожар, так и не узнали. То ли Петр Иваныч не потушил окурок, подымив в беседке, то ли плохо залили угли после шашлыков, но вспыхнуло быстро и весело. Огонь живо пробежал по деревьям, попробовал на вкус поленницу и радостно вцепился в стены дома, урча и потрескивая от удовольствия. Когда все закончилось, от домика с садом осталось только 15

дымящееся

пепелище,

посреди

которого

торчала чудом уцелевшая стена беседки — та самая,

на

которой

Игореша

наконец-то

завершил свой рисунок. Собравшись вокруг нее, погорельцы застыли в гробовом молчании. Прошла минута, и вдруг стенка покачнулась и рухнула, подняв вверх тучу золы.

—

Ы-ы!

—

взвыл

Игореша,

оплакивая

погибший шедевр заборной живописи. Его вопль послужил сигналом остальным.

—

Ааа-ааа-ааа!

—

голосила

Клава,

от

потрясения первый раз в жизни точно повторяя мелодию романса.

— Не уберегли! — раскачивался Витя.

— На сколько застраховали? На сколько? — повизгивала Ирочка.

— Херак — и трындец, — хрипел Петр Иваныч. Да ведь только что! — витало в воздухе невысказанное, — ведь буквально только что 16

сидели! пели! пили! жрали! А теперь что же? Ррраз

—

и

исчезло!

Сгорело!

Пропало!

Развеялось! НЕТУ БОЛЬШЕ!

— Уж не спою, выходит, — рыдала Клавдия.

— Беседочка, и та! — утирал слезы Витя.

— Шашлычки! — горевал Игореша.

— Куда ребенка на лето? — вторила Ирочка. Одна и та же ужасная мысль понемногу охватила всех, прошелестела ветерком, зрея глубоко

в

нутре

осознанием

полной,

невероятной катастрофы.

— Что же мы?..

— Где же мы?..

— Как же мы?.. И

наконец

вырвалась

наружу

слаженным

стоном пяти глоток: — Куда же мы теперь денемся?! Но не успело затихнуть горестное эхо, как раздался странный звук. Ни один из горюющих 17

поначалу даже не понял, что это, а поняв, отринул догадку как невозможную. Кто-то смеялся. Смех был чистый, искренний и самый что ни на есть радостный.

— Эт-т-т-то что?

— наливаясь яростью,

прошептал Витя. — Убью! Но вынужден был заткнуться, ибо глазам его открылось невероятное. Смеялся Андрей Борисович. Хлопал себя по бокам, сгибался пополам и хохотал от всей души. Витя поменялся в лице.

— И правда, куда же вы теперь? — едва выговорил Андрей Борисович, похрюкивая от смеха.

— Замолчите! — вдруг взвизгнула Ирочка. Но

на

этот

раз

Андрей

Борисович

не

подчинился. А за мужем и Ольга Яковлевна зашлась в звонких руладах. Не истерический, не 18

дикий, не безумный, а самый что ни на есть веселый смех разносился над сгоревшим домом. И

спаниель

Грей

отозвался

на

него

—

единственный из всех — одобрительным лаем.

19

«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег, собранных Игорем Кохановским при участии Дмитрия Быкова.

1

Фрагмент воспоминания Игоря Кохановского – поэта-песенника, одноклассника и друга Владимира Высоцкого, того самого, что «уехал в Магадан» о том, как Высоцкий прилетел в Магадан в 1968 году: …В этот вечер я дежурил по газете. Только сел попить чайку – звонок: – Васёчек, это я! Услышав голос Володи, я ничего не мог понять, сначала подумал, что звонят из типографии.

– Ты?! Ты где?

– Я здесь, в редакции. Звоню от дежурного милиционера. Он мне дал твой телефон…

– Стой там. Я через пару минут буду! Я все еще не мог поверить, что это Володя. Здесь, в Магадане…

2

Едва мы обнялись, он тут же мне выпалил, что приятель его приятеля оказался летчиком, летающим в Магадан, и… вот он здесь. По его виду и запаху я сразу все понял.

– Володь, ты развязал?!

– Слегка. Есть причина…

– Ну, причина всегда найдется…

– Такая, как эта, раз в жизни…

– И что же это за причина?

– Понимаешь, Васёчек, сейчас Сергей Герасимов снимает фильм по рассказу Чехова «Сюжет для небольшого рассказа» На роль Лики он пригласил Марину Влади. Меня с ней познакомили… И я, Васечек, пропал…

– У тебя с ней роман?

– Нет, но, кажется, будет…

– Что за ерунда, Васёчек. Что значит – кажется?

– Не знаю. Сам не могу себе объяснить. Но вот чую сердцем – что-то будет…

3

– Прям как в комсомольской песне: «все мечты сбываются, товарищ».

– Я серьезно, Васёк, а тебе все шуточки. Она такая… Обычно я бы сказал «такая баба», а про нее так не могу. Это женщина во плоти, дама…

– И ты, босяк, рядом с дамой…

– Васек, ну что уж у меня вид босяка, что ли?

– Сейчас – точно босяка.

– Нет, ну, я небритый, с похмелья… А ты знаешь, как за ней все в Москве увиваются… И Женя Евтушенко, и Вася Аксенов – все запали на нее…

– И ты за компанию…

– Ну, ладно, Васёчек, тебе все шуточки да хаханьки…

– Да нет, я не шучу. Просто не понимаю, ты говоришь – ничего не было, но чувствуешь – будет. Я и хочу понять – как это ты чувствуешь…

4

– Я не могу объяснить. Но вот если бы можно было тут же жениться на ней, я бы с ходу

женился.

У

меня

никогда

такой

уверенности и такого желания жениться не было. Ты же знаешь всех моих баб. И желания жениться ни разу не было. А тут – сразу…

– Но ты ведь ее совсем не знаешь? Может, она стервь какая… У нее же вроде трое сыновей и все от разных мужей…

– А ты откуда знаешь?

– Где-то читал. Не помню.

– Ну и что? Это еще ни о чем не говорит.

– А как же твой роман с Татьяной?

– Это сейчас уже не важно. Ты лучше скажи, как быть?

– Откуда я знаю, как быть…

– Васечек, я же прилетел к тебе, чтоб ты мне сказал, как быть и что делать?

– И ты с этим летел ко мне? Думал, что я сразу твою беду руками разведу?

5

– Ну а кто, если не ты?

– Ну, Васёчек, ты слишком завышаешь мои возможности. Я со своими-то бабами разобраться не могу, а теперь еще и с твоими разбирайся…

– Понимаешь, я всё время про Марину думаю.

– А что с Татьяной?

– Это, Васёчек, самое сложное. Тоже не знаю, как быть. Она, как кошка, чует, что чтото не так… Говорит на днях «вроде как не замечаешь меня»… А я, действительно, не замечаю ее, да и никого вокруг – все думаю о Марине и ее одну мысленно вижу. Я и прилетел к тебе за советом – как быть?

– Как быть… Кабы знать… Угораздило же тебя… Н-да… А что Люся?

– Люсечка нормально, она у меня золото. Сейчас, правда, в панике, что я сорвался. Но знает, я покуролесю неделькудругую и завяжу – либо сам, либо через

6

больницу…

– Как детишки?

– Мальчишек своих почти не вижу, а когда

вижу…

Знаешь,

как

трехлетний

человечек смотрит в глаза?

– То есть?

– Он смотрит – как будто душу наизнанку выворачивает… Я их очень люблю, своих мальчишек, но дрянная эта жизнь…

– Ладно, уже поздно, давай спать. Утро вечера мудренее…

– Но и в вечере что-то есть…

– И все-таки, почему, Васечек, ты решил, что у тебя с Мариной будет роман?

– Потому что я очень давно мечтал о ней, мечтал и встретил, а раз так, то обязательно что-то должно быть… Я в первый же вечер сказал, что давно люблю ее… А когда она улетела в Париж, написал ей песню…

Завтра

спою,

слипаются…

7

сейчас

глаза

Мы замолчали. А я лежал и думал об услышанном, почему-то не придавая особого значения этой новости, ибо родилась она, насколько я мог понять, не до, а во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло

произойти

прекращалось

все

сразу

что же,

угодно как

и

только

прекращался и сам загул. Мне казалось, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое. Укрепил меня в этом предположении и довольно забавный эпизод. На следующий день после дежурства по газете мне полагался выходной, и мы пошли бродить по Магадану. Я был в качестве гида, показывал районы, где когда-то находились лагеря,

оставившие

свои

следы

в

перекошенных строениях барачного типа. Проходя

по

центру

города,

мимо

Главпочтамта, я сказал, что вот здесь получаю от него письма, которые он, хоть и редко, но

8

все же мне пишет…

– Васёчек, давай зайдем, – встрепенулся вдруг Володя.

– Зачем?

– Хочу позвонить Марине.

– Куда?

– В Париж.

– Ну и что ты ей скажешь? – продолжал допытываться я.

– Скажу, что люблю ее.

– Васёчек, она воспримет это как шутку. Почему же ты не позвонил ей из Москвы и не сказал об этом? Неужели для этого необходимо было прилетать в Магадан?

– Нет, ты не понимаешь, – пытался убедить меня Володя. – Я ей скажу, что вот я прилетел к тебе, мы здесь с тобой (я ей все о тебе рассказал, и она знает, какой у меня есть настоящий, замечательный друг), и говорим о ней, и ты мне сказал, что если я ее люблю, то надо, чтоб она об этом узнала, и чем раньше,

9

тем лучше, и поэтому я решил ей немедленно позвонить, следуя твоему совету…

– Васечек, не дури. Она поймет, что ты под хорошей банкой, и только посмеется над твоей выходкой.

– Ну и что же, что под банкой… Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Может, мне смелости не хватало сказать ей об этом в Москве или позвонить оттуда. А вот здесь, с тобой, мне спокойно, я больше уверен в себе, никаких

рефлексий,

и ты

мне

посоветовал сказать ей об этом… Вот я и позвонил… Я понял, что от этой сумасбродной идеи отговорить его не удастся. Мы зашли на Главпочтамт. разговоры

Заказы

принимала

на

междугородные

очень

миловидная

телефонистка.

– Девушка, у меня к вам просьба, можно сказать, всей моей жизни. Если вы мне откажите, то сделаете меня самым несчастным

10

человеком на земле. Вот вы такая милая, молодая, красивая. Скажите, вы счастливы? Телефонистка кокетливо улыбнулась.

– Ну правда, скажите, вы счастливы? – не унимался Володя. – Не может быть, чтобы вы не были счастливы… У вас непременно должен быть человек, которого вы любите и который безумно любит вас. Ведь правда, я угадал?

– Правда, – чуть смущенно ответила телефонистка.

– Тогда вы не можете не понять меня и не выполнить мою просьбу.

– А какая у вас просьба?

–

Мне

необходимо

поговорить

с

Парижем.

– С Парижем?

– Да, с Парижем.

– Вряд ли. Но сейчас узнаю. Быть может, как-то через Москву. А какой номер в Париже?

11

– Не знаю.

– Как не знаете? А кому же вы хотите звонить?

– Марине Влади.

– Ну, ладно, ребята. Я думала, у вас действительно что-то серьезное…

– Девушка, милая,

у меня очень

серьезное… Мне необходимо поговорить с Мариной Влади. Телефонистка продолжала улыбаться, но уже не слушала Володю, так как, судя по всему, все-таки соединилась с Москвой.

– Пятая, это Магадан. Здесь один чудак хочет заказать Париж, правда, не знает номера телефона. Наступила пауза, во время которой московская телефонистка, вероятно, что-то уточняла.

–

С

Мариной

магаданская. Опять пауза.

12

Влади,

–

сказала

– Нет-нет, – продолжила девушка и рассмеялась.

Продолжая

улыбаться,

она

объяснила нам, что это невозможно по техническим причинам.

– А почему вы так смеялись? – расстроенно спросил ее Володя.

– Москва сказала, что попытается это сделать только в том случае, если разговор заказывает Ален Делон, Бельмондо или еще кто-то из этой элегантной компании. И

я

понял,

что

рассмешило

телефонистку. Володя был с хорошего похмелья. Это было заметно даже не посвященному в происходившее накануне (а мы здорово на радостях набрались). К тому же он был небрит – с утра не мог себя заставить побриться. Поэтому

сравнение

со

знаменитыми

французами действительно звучало смешно. Мы вышли из Главпочтамта.

– Я же говорил, что из твоей дурацкой

13

затеи ничего не выйдет.

– Вовсе она не дурацкая, а просто технически

невыполнимая,

–

уже

успокоившись, сказал Володя и тут же опять стал говорить про Марину – какая она красивая, обаятельная, с каким вкусом одета и держится, и что весь Мосфильм по ней сошел с ума, а она всем знаменитостям предпочла его…

– Васёчек, что значит «предпочла»? – невольно вырвалось у меня.

– Нет, еще ничего не было. Но, кажется, будет…

14