Karl fuks 8 (14) by Karl Fuks

В ПОИСКАХ ЧЕЛОВЕКА

KARL FUKS ИЮЛЬ

№8

С П И С О К Л И Т Е РАТ У Р Ы Н А Л Е Т О специальный выпуск

2014

(рядом с клубом «LUXOR»)

+7 (937) 009-14-41 +7 (987) 284-90-97

* BURGER STORE - бургер стор

Instagram @burgerstore_kzn Пушкина 29а

Первая открытая кухня-студия в Казани. Лучшие бургеры в городе.

РУ КО В ОД И Т Е Л Ь П Р О Е К ТА

Артём Тюрин ГЛ А В Н Ы Й Р Е Д А К ТО Р

СОДЕРЖАНИЕ

Павел Федоровский В Ы П УС К А Ю Щ И Й Р Е Д А К ТО Р

Елена Упорова З А М . ГЛ А В Н О ГО Р Е Д А К ТО РА

Лёша Сорокин КО Р Р Е С П О Н Д Е Н Т Ы

Александр Левин Николай Артюшкин Лена Чеснокова

ИЛЬЯ ЛЕУТИН Мы были молоды и страстно влюблены

06 АНДРЕЙ АСТВАЦАТУРОВ / Потомок абхазских князей и мармеладный кролик 10 А Л Е КС А Н Д Р Е ТО Е В / Рубль 1 2 ДМИТРИЙ ДАНИЛОВ / Амстердам, улица Изоляторов 1 8 ВАДИМ ЛЕВЕНТАЛЬ / Холм Яникул 20

В Е Б - Р Е Д А К ТО Р

Тимур Птахин КО Р Р Е К ТО Р

Аделя Халитова

А РТ - Д И Р Е К ТО Р

ПОСТЕР

25 ДЕ НИС ОСОКИН / Сухая река 30 ЕВГЕНИЙ АЛЕХИН / Птичья гавань 34 ВАСИЛИЙ АВЧЕНКО / В прозрачной оправе. Лирические лекции о воде и камне 38

Алёна Лефлер ДИЗАЙНЕР

Соня Лигостаева

С П Е Ц П Р О Е К Т : К А К П Р О В Е С Т И Л Е ТО

Ф ОТО Р Е Д А К ТО Р

Кэт Огуречкина И Л Л Ю С Т РАТО Р Ы

Алёна Кузнецова Соня Лигостаева Алёна Лефлер Надежда Нечаева Лена Прохорова Алёна Липатова

КО М М Е РЧ Е С К И Й Д И Р Е К ТО Р

Неля Арсланова reklama@karlfuks.ru PR-МЕНЕДЖЕР

Даша Куракова pr@karlfuks.ru МЕНЕДЖЕР РЕДАКЦИИ

НАПИШИТЕ НАМ ПИСЬМО

info@karlfuks.ru СЛ Е Д И Т Е З А Н А М И В СО ЦС Е Т Я Х I N S TAG R A M :

fuks_magazine @KarlFuks facebook.com/fuksmagazine vk.com/karlfuks TWITTER:

РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА БЛАГОДАРИТ : Эдуарда Лимонова за предоставленный отрывок из книги «Дед», готовящейся к публикации в 2014 году в издательстве «Лимбус-пресс», который мы так и не смогли опубликовать по не зависящим от нас причинам, хотя очень хотели; Павла Крусанова и Михаила Котомина за помощь; Андрея Аствацатурова, Евгения Алехина, Вадима Левенталя, Дмитрия Данилова, Дениса Осокина, Василия Авченко, Александра Етоева и Илью Леутина за отзывчивость и отличные тексты.

Ксения Симакова КО О РД И Н АТО Р П Р О Е К ТА

Камиль Шакирьянов

АДРЕС РЕДАКЦИИ

420066, Казань, Декабристов, 2 Телефон/факс (843) 222-06-03 УЧ Р Е Д И Т Е Л Ь

Открытое акционерное общество «Татмедиа» (420097, Казань, Академическая, 2) ОТ П Е Ч АТА Н О

Полиграфическоиздательский комплекс «Идел-Пресс» (420066, Казань, Декабристов, 2) Номер заказа А-1811 Подписан в печать: 14.07.14 Т И РА Ж

10 000 экземпляров

Свидетельство о регистрации средства массовой информации ПИ № ТУ16–01166 от 13 февраля 2014 года. Выдано Управлением Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций по Республике Татарстан. Распространяется бесплатно.

16+

Лет пять назад мне как журналисту предложили поучаствовать в акции «Читаем вместе». Суть её была проста: издатели бесплатно высылали нам подборку свежих книг, а мы гарантировали релизы на часть из них в СМИ. Эту акцию для популяризации чтения в России придумал литературный критик и ресторатор Александр Гаврилов. Честь ему и хвала! Ноги сами несли меня на почту за очередной посылкой. В коробке, источая вкусный запах типографской краски, лежали новинки книжного рынка . О большинстве авторов я прежде даже не слышал, о некоторых, правда, предпочёл бы и дальше не слышать. Но всё-таки это была моя пора открытий современной отечественной прозы. Надеюсь, для многих этот номер «Фукса» окажется таким же открытием, как для меня в своё время открытием стало содержимое картонной коробки от «Читаем вместе». Сомнений, кому же доверить июльский литературный номер, у нас не было. Наш друг, постоянный книжный обозреватель, арт-директор ЦСК «Смена», совладелец издательства «Ил-Мьюзик» и книжного магазина «Смена» Кирилл Маевский — идеальный литературный редактор. Специальный литературный номер «Карл Фукс» выпускает совместно с независимым книжным магазином «Смена». Журнал рекомендован к чтению в гамаке, на даче, в самолёте и на верхней полке поезда дальнего следования. П А В Е Л Ф Е ДО Р О В С К И Й

Срез современной отечественной прозы тяжело умес тить на пятидесяти страницах, десять из которых журнал забирает под свои нужды. Попав в эти жёсткие и конкретные границы, мы постарались расширить их с помощью той самой литературы, которой посвящён этот номер. В каком-то смысле у вас в руках литературно-географический номер, состоящий из текстов восьми известных и абсолютно разных авторов. Читая рассказы или отрывки из книг, готовящихся к публикации, вы попадёте в Кузбасс, покрытый угольной пылью, в воды Дальнего Востока и прибережья казанской Сухой реки, узкие переулки Петербурга и Рима, в «сериальную» Москву и в Амстердам, граничащий с будущим и адом. Приятного чтения. КИРИЛЛ МАЕВСКИЙ

ИЛЬЯ ЛЕУТИН Писатель, кинорежиссёр, художник. Отрывок из романа «Тишина на полную громкость», готовящегося к публикации в издательстве «Ил-music» осенью 2014 года.

МЫ БЫЛИ МОЛОДЫ И СТРАСТНО ВЛЮБЛЕНЫ

Если ленивым субботним утром вы устроили себе выходной и не нашли чем заняться, можно попробовать, лёжа на спине, на надувной кровати, изучить свой пупок — на это занятие, скорее всего, уйдёт пятая часть дня. Я сплю на надувной кровати не из бедности, не от необходимости, не временно. Я предпочитаю её потому, что мне приятно думать, что сплю на воздухе. Это моё личное облако. По статистике, каждый день на Земле шестьдесят пять человек становятся миллионерами, и я просыпаюсь, удивляясь несправедливости математической вероятности: сегодня это снова, похоже, не я. Джамбо! Джина лангу ни Роман. Здравствуй, мистер Утро, проводи меня к мисс День. День набирал обороты, я придумал устроить себе маленький подарок в виде носков в количестве пяти пар. Человеку нужно опредёленное количество радости ежедневно, и для радости ему нужно немного. Каждый день — малость. В рабочие дни я вижу Й, и это само по себе является подарком и неисчерпаемым источником, но в выходные… В выходные пяти пар нейлоновых носков вполне достаточно, чтобы почувствовать себя живущим на полную катушку. До магазина я решил пройтись, потому что ходить — вообще очень хорошо, и особенно хорошо, когда у тебя выходной. Я имею в виду непосредственное физическое действие, поочерёдное переставление то одной, то другой ноги, хотя иногда и это бывает в тягость, с моими-то габаритами. Проходя мимо павильона Союзпечати, я застыл как громом поражённый. Боковым зрением я поймал что-то знакомое, и меня словно пронзило. С витрины, с обложки журнала «ТВ-Антенна», на меня смотрели актёры «Межгалактической Головомойки-3». На радостях я вбежал в павильон и попросил один экземпляр, чтобы ознакомиться. Если напишут про Й, то я, конечно, тут же куплю пару экземпляров, но если про Й не сказано ни слова, я не стану тратить денег на эту макулатуру. Когда продавец, мужчина, покинувший пятьдесят,

но не достигший шестидесяти, подал мне журнал, я стал листать его с остервенением. Наверное, выглядел я уж очень заведённым, но быстро взял себя в руки и принялся оправдываться перед продавцом. — Обычно я покупаю книги, — сделал я неловкую попытку, — предпочитаю что-нибудь почитать, какой-нибудь роман, знаете… Но здесь дело не совсем обычное… Открыв нужную страницу, я увидел на развороте её фотографию. Волна радости захлестнула меня. Мне хотелось поделиться с кем-нибудь чудесной новостью. — Видите?.. Здесь интервью с моей девушкой. Секунду или две тепло расползалось по моему телу, внутри черепной коробки раскрылся цветок. Продавец уставился на меня. Должно быть, в его глазах я выглядел как последний лжец. Я одумался и пресёк себя. Кто знает, может, пятнадцать человек в день, покупая журналы, наперебой твердят ему о том, с кем из знаменитостей у них роман. Ведь легче всего показать на фотографию и сказать: «эта крошка от меня без ума». Фотография ведь не может ответить. Может, этот продавец даже втайне посмеивается над покупателями. Вечером приходит домой, рассказывает жене, и они хохочут вдвоём, за ужином. Может быть, они даже ведут учёт: «— Ну что, был сегодня кто-нибудь интересный? — Да, заходили две школьные любви Аллы Пугачёвой и три любовника Й. — Смотри-ка, Й набирает обороты, скоро догонит Жанну Фриске». Я решил исправить положение. — Ну… не совсем моей девушкой. Бывшей девушкой. Когда-то мы любили друг друга. Мы были молоды и страстно влюблены… Да… А теперь вот нет. Видите, она в журнале, а я здесь. Продавец не выказал никакого интереса к моей истории. Он взял деньги, открыл кассу, и с этого расстояния я смог разглядеть его очки. Толстые линзы с множеством царапин, будто он имел обык-

новение вытирать их о штаны. Мне стало горько от того, что такой жалкий человек не верит мне. Мне хотелось исправить ситуацию, показать, что я не из армии лжецов. — Знаете, может, я ещё возьму книгу, как обычно. Сейчас что-нибудь выберу. Я прошёлся среди стеллажей только чтобы показать, что я не из тех, кто сошёл с ума на газетах, кому мозги высосала жёлтая пресса. Покупка книги — небольшая цена за то, чтобы восстановить себе репутацию. Сомнительные исторические романы, женские романы, книги по домоводству, рецепты, детские тетради и китайские ручки. В павильоне нельзя было найти ничего подходящего, ничего, на что

взгляд мог бы упасть и не чувствовать себя оскорблённым. «Ну и подлец, — подумал я, — и этот человек ещё втайне смеётся надо мной. Как жалок он». Зачем мне — ему, дураку, что-то про себя объяснять? Да, у меня роман с известной актрисой, про которую пишут в журналах. Ему никогда в это не поверить, потому что он живёт в параллельной реальности, в другой галактике. Это всё равно что сказать, что у меня роман с космическим рейнджером. В дельта-квадрантах его жизни не может случиться такой любви. Никакой подобной истории не произойдёт с ним никогда, джек-пот не свалится на него, судьба не поставит его в центр шпионской интриги, он так и будет до конца своих дней вытирать очки о штаны. Какой неосторож-

ной глупостью было открыться ему, доверить свои тайные отношения с Й такому человеку. «Идиот, ты мог поставить её под удар, — сказал я себе, — Всё-таки она довольно знаменитая актриса, а не секретарша, вскармливающая грудью пластиковые папки с документацией в офисных коридорах. Кроме разве что Божедарки ты лично не рискуешь ничем, в то время как Й — человек публичный. Всё это от твоей дурацкой гордости, а любовь предполагает отказ от любой гордости. Разве должен я полдня объяснять что-то о своей личной жизни незнакомому человеку в газетном павильоне? Нет, не должен». Быстрее собственной мысли я обернулся: — Пожалуй, здесь ничего для меня нет. Ладно. Возьму только журналы, те, что с моей девушкой… То есть, я хотел сказать, бывшей девушкой. Да, дайте четыре. — Четыре одинаковых? Этот насмешник явно не отличался сообразительностью. — Да, четыре одинаковых. Почему нет? Ведь мы когда-то были молоды и страстно влюблены. Не в силах терпеть до дома, я открыл журнал прямо на улице. Вот что я прочитал: «Российская актриса кенийского происхождения, известная телезрителям по роли Капитана Белой в комедийном сериале “Межгалактическая Головомойка”, покидает проект. Как рассказала нашей газете сама актриса, уход, вероятнее всего, окажется временным и связан с незапланированной беременностью. Официальное заявление было сделано актрисой на одной из модных вечеринок, организованных агентством Paparazzi (см. фото, на актрисе платье Salvatore Ferragamo, туфли Christian Louboutin, клатч Braccialini). Имя отца ребёнка пока не разглашается. Известно, что он не связан с кино и владеет строительной компанией. Актриса заявила, что в ближайшие месяцы ей предстоит много интересной работы, плотный график которой уже расписан. “Прямо сейчас у меня запланированы пара журнальных фотосессий, съёмки в рекламе и одном

кулинарном шоу. Кроме этого я была вынуждена отложить переговоры о контракте с одним крупным европейским брендом. Вероятно, после рождения малыша мы вернёмся к этому разговору”. Что касается “Межгалактической Головомойки”, то актриса пообещала своим поклонникам, что “весь третий сезон Капитан Белая будет продолжать сражаться с зелотами. Акуна матата!”. В данный момент сериал находится на пике популярности. Напомним, прежде самовольно проект уже покинула актриса Вера Сечкина, которой поступило приглашение возглавить гуманитарный фонд и начать политическую карьеру. Как сообщил один из продюсеров сериала Владимир Попеску, “беременность актрисы — грубое нарушение её контракта и может стать причиной денежных издержек”. Так или иначе, в ближайшие месяцы костюмерам придётся полностью обновить гардероб актрисы и перейти на вещи свободного кроя. Напомним, что в прошлом году темнокожая актриса попала в ежегодный рейтинг “Топ-100 самых сексуальных женщин России” по итогам голосования читателей мужского журнала Maxim». Вся проблема в том, что статьи пишут голодные люди, а читают — сытые. Эту же статью написал человек обожравшийся. Она заляпана курицей и кетчупом. Что нужно иметь в голове, чтобы написать такое? Похоже, он сошел с ума ещё до того, как стал что-либо понимать. У жёлтых газетчиков нет никаких моральных принципов, и всё же как можно так явно, открыто и бесстыже врать? Так низко и пошло. Меня даже бросило в жар от подобной наглости, я не на шутку вспотел, хотя со мной такое случается нечасто. Придя домой, я первым же делом нашёл в интернете официальный сайт паршивой газетёнки, обнаружил там необходимую информацию и набрал номер. Несмотря на субботу, мне ответили. У лжецов не бывает выходных. — Информационный отдел. Чем могу помочь? — Могу я пообщаться с Сергеем Леонидовичем? — По какому вопросу? — Выплата гонораров сотрудникам. Я произнёс это как можно более вкрадчиво. — Одну минуточку. Сорок секунд я оставался на линии, потом в трубке раздался низкий мужской голос: — Да, слушаю. — Сергей Леонидович? — Да, я. — Ваша газета опубликовала чудовищный, клеветнический материал о члене моей семьи. Вы либо намеренно и нагло лжёте, либо не удосужились проверить информацию. Моё «я» сейчас находится между двумя желаниями: желанием подать на вас в суд и желанием прийти в редакцию и набить вам морду. С чего прикажете начать? — О каком материале идёт речь?

Иллюстрации — Алёна Ёлкина

Он отреагировал спокойно — борзописцу явно нередко приходится отвечать на подобные обращения. Уж конечно, когда сочиняешь такие небылицы про людей. Я уже готов был ответить ему, что звоню по поводу «беременности актрисы Й», но вдруг понял, что не могу этого произнести. Я даже приоткрыл рот, чтобы спровоцировать себя на речь, но во рту как будто что-то застряло. Пауза затягивалась, «беременность Й» предстала передо мной иррациональным звуком, на который мой организм оказался неспособен. Я промычал, как ветхий интернет-модем, и положил трубку. Что же, что же я за дурак, теперь он подумает, что я один из тех, кто закидывает редакцию мешками писем, написанных собственным одиночеством, кто и не способен на большее, чем прокричать неудобосказуемое по телефону. В общем-то, если разобраться, я был хорош. «Набить вам морду» — кажется, так я и сказал. Да, я молодец. Разве говорил кому-нибудь хоть раз в жизни что-то подобное? Никогда. А тут не только говорил, но и готов был исполнить угрозу, да. И мог бы, и даже не просто кулаком, но и локтем. Только вот теперь он не отнесётся к этой угрозе всерьёз, может принять за розыгрыш, этот лапотник. А это не розыгрыш, это самый что ни на есть огромный и твёрдый человеческий локоть. «Набить вам морду» — это было неплохо, но не идеально, потому что я тут же положил трубку. Что за детский сад? Кто может всерьёз этого испугаться, если трубку сразу же положили? Никто не испугается, потому что очень уж похоже на розыгрыш. С другой стороны, меня можно понять, я впервые говорил об Й вслух с посторонним человеком. Мне необходимо время, чтобы дать голосу родиться. Необходимо собраться с силами и позвонить снова, иначе то, что я сделал, лишь ухудшило ситуацию, иначе я ещё раз доказал, что журналисты могут нагло врать и никому за это ничего не будет. Теперь нельзя останавливаться ни в коем случае, я уже совершил немало и должен продолжать бороться. И я набрал всё тот же номер. — Здравствуйте. Информационный отдел. — Я только что звонил… Сергею Леонидовичу. Там что-то прервалось. — Хорошо, минуточку. В этот раз я ждал на линии дольше. У меня возникло опасение, что редактор мог параллельно звонить в милицию, чтобы вычислить мой адрес. Он мог захотеть найти обидчика, всё-таки я угрожал ему, а это подсудное дело. Возможно, стоило снова положить трубку. Но тут опять засипел его голос: — Да, слушаю. — Сергей Леонидович? Я вам сейчас звонил, что-то прервалось… — Да-да, слушаю. К какому материалу претензии?

Его голос был всё таким же спокойным и доброжелательным. Удивительно, как он держал себя в руках. — Речь идёт о статье… об актрисе Й, — выпалил я. — Й?.. — редактор задумался. Этот дурошлёп, очевидно, не помнил Й. Что он за редактор, если даже не осведомлён в нужной мере о молодых актёрах кино. Он был достоин только презрения. — Сериал «Межгалактическая Головомойка», — помог я ему. — Ах, ну да… У нас недавно выходило интервью. Что не так? — Не так то, что интервью фальсифицировано. — Что же в нём фальсифицировано? — Всё, от начала до конца. — Наш сотрудник встречался с артистами, делал материал с их слов. Простите, с кем я говорю? — Я член семьи. Брат, — соврал я. — Как ваше имя? Я бесстрашно назвал своё настоящее имя. — Расскажите, что не понравилось в статье? — В вашей статье вы назвали… мою сестру… беременной. Это клевета. Кто это придумал? Она не беременна. Она продолжает успешно работать, в полную силу, каждый день. — Ваша сестра сама предоставила нам такую информацию. У нашего сотрудника остались аудиоматериалы этого интервью. — Нет, этого не может быть. — Но это так. Вашей сестре интервью тоже не понравилось? — Она слишком занята, чтобы читать газеты. Вы просто хотели сделать сенсацию, вот и всё. — Послушайте, не хотелось бы вас обижать, но это рядовое интервью, актриса говорит, что скоро уйдёт в декретный отпуск. Где здесь сенсация? — Может быть, для вас лично это не сенсация, но для людей, которые читают… — Давайте так. Иногда случается: артисты долго не контактируют с родственниками, и родственники узнают об их личной жизни через газеты… — Мы видимся каждый день. — Возможно, она ещё не успела или по какой-то причине не хотела вам говорить. — Какие могут быть причины, чтобы не говорить родному брату о беременности? — Может, она хотела сделать вам сюрприз. Я не знаю. Вы лично с ней об этом говорили? Поговорите с ней, пусть она вам сама всё расскажет. И если лично у неё будут какие-то претензии к интервью, пусть позвонит мне, и мы их обсудим. — Но ваши журналисты это выдумали. — Спасибо за звонок. Надеюсь, я смог оказаться полезным. Он повесил трубку. Наглец. Борзота. — Вы это выдумали, бесстыже сочинили, — продолжал визжать я в телефон.

АНДРЕЙ АСТВАЦАТУРОВ Писатель, филолог, доцент кафедры истории зарубежных литератур СПбГУ, автор книг «Люди в голом» (2009) и «Скунскамера» (2010), монографий «Т.С. Элиот и его поэма „Бесплодная земля“» (2000), «Феноменология текста: игра и репрессия» (2007), «Генри Миллер и его „парижская трилогия“» (2010).

ПОТОМОК АБХАЗСКИХ КНЯЗЕЙ И МАРМЕЛАДНЫЙ КРОЛИК * История от начала до конца является вымыслом. Все сходства персонажей с реальными людьми — случайны.

Саша Чачба, добрейшей души человек, выглядит сурово. Строгий взгляд, орлиный нос, могучая шея, мужественный подбородок, заросший чёрной щетиной. Эта суровая внешность досталась ему от предков — абхазских князей. От этих же князей Саша унаследовал аристократическую привилегию — игнорировать привычки окружающих. Даже если эти привычки широко и, как говорится, повсеместно распространены. Митя Лугин, ближайший друг Чачбы, крупный полный мужчина сорока пяти лет, не раз интернетно жаловался, что Чачба этим своим невниманием развивает в нем, в Лугине Дмитрии Яковлевиче, недостойные слабости и пороки. Вот, к примеру, однажды Митя Лугин объявил знакомым и близким, что начинает вести здоровый образ жизни, что будет заниматься физической культурой, перестанет пить, курить и жрать что попало. Сказано — сделано. Лугин приобрёл в спортивном магазине свежую майку, одолжил у московского филолога Яна Левченко тренировочные штаны, чтобы бегать по утрам. Сел на диету, исключив из ежедневного рациона всё вредное: мясо, соленья, копчёности. А также чай и особенно кофе. Держался целый месяц. Потом ещё месяц. В какойто момент он почувствовал себя героем и понял, что может расслабиться. Тем более что близился день его рождения. Лугин пригласил Чачбу. Тот явился и принёс в подарок новейшую кофемашину. Очень дорогую, купленную для лучшего друга на последние деньги. Лугину с этого самого дня рождения пришлось завести привычку пить по утрам кофе. — А что делать? — огорчённо разводил руками Лугин. — Теперь снова пью кофе. Из последних

сил, между прочим, пью. Не пропадать же дорогой хорошей вещи… Вскоре, на 23 февраля, Чачба преподнёс Лугину другой подарок — английскую курительную трубку. Тоже очень дорогую, инкрустированную какими-то особыми стекляшками. Копию, как сообщил ему Чачба, какой-то старинной модели. — Убить меня хочешь? — обречённо спросил Лугин. Трубка была красивая и вырезана со всем изяществом, присущим эпохе Реформации. Лугин повертел её в руках и вдруг почувствовал, что ему снова очень хочется курить. Он бросил взгляд на кофемашину и обречённо махнул рукой. О здоровом образе жизни пришлось забыть. Лучше бы Митя Лугин приглашал в гости меня. Я бы преподносил ему что-нибудь менее вредное: книжки собственного сочинения или наборы мягких карандашей — писать рассказы. Но он всегда приглашал в гости Чачбу. Поэтому сам виноват. А раз сам виноват, то пусть сам и выкручивается, а я расскажу историю о том, как Чачба однажды встретил в поезде дальнего следования мармеладного кролика. Дело было ранней осенью. Саша Чачба возвращался из Москвы в Петербург. Предъявил, как полагается, на платформе усатому проводнику билет, отыскал свое купе, закинул рюкзак на антресоль и принялся устраиваться на ночь. Он ещё не успел расстелить бельё, как в купе протиснулся небольшого роста мужчина. Внешне он был ничем не примечателен. Рыжие, тщательно зачёсанные назад волосы, нежно-розовое лицо, белого цвета куртка из крокодильей кожи. В руке мужчина держал спортивную сумку. — Добрый вечер. — Мужчина приторно улыбнулся Чачбе и протянул пухлую ладонь. — Узнали? Чачба на секунду замешкался с ответом. Мужчину этого он видел впервые. Странно как-то… — Нет, — честно признался он, но протянутую руку дружески пожал.

Иллюстрация — Соня Лигостаева

— Я — мармеладный кролик! — Что?!! — не поверил Чачба. На его лице, по обыкновению строгом, отразилось недоумение. Он слегка наклонил голову. — Не понял… муж чина… — Как?! Я — тот самый! — в свою очередь удивился мужчина и, поправив волосы, радостно добавил: — Я — мармеладный кролик, я — рыжий греховодник! Бред какой-то… Саша Чачба опустил глаза и стал внимательно смотреть себе под ноги. Мысли его приняли неожиданное направление. В молодости он сочинял стихи, был немного знаком с жизнью петербургской богемы и потому догадывался, что гомосексуализм в нашей стране, несмотря на законотворчество депутатов, совершенно не искоренён. Более того, гомосексуализм продолжает распространяться и, судя по всему, даже проникает в общественный транспорт. Но размышлять подолгу было некогда. Чачба энергично тряхнул головой. — Понятно… — и, придав голосу твёрдость, сказал, будто в сторону: — Так, мармеладный кролик… Слушайте меня внимательно и запоминайте: я не по этой части! Понятно? — По какой части? — вздрогнул рыжий мужчина.

— По какой… — дёрнул плечами Чачба. — Известно по какой… по вашей, по мармеладной! По какой же ещё? Мужчина недоуменно развёл руками. — Билеты приготовьте, пожалуйста! — В дверях вырос усатый проводник в синей форме. Когда он ушёл, мужчина поспешил объясниться. — Это же песня такая, господи! Её все знают, все поют. Вы что, ни разу не слышали?! Чачба молчал и строго на него смотрел. Рыжий мужчина порылся в своей спортивной сумке, извлёк оттуда плеер и нажал кнопку. Из крошечного динамика зазвучала очень ритмичная музыка, а потом мужской голос слащаво запел: «Я — мармеладный кролик! Я — рыжий греховодник! Я — самый заводной! Ой… ой… ой!» Слушали в молчании. Слова были очень глупыми, но Чачбу они странным образом успокоили. Всё, слава богу, разъяснилось. — Ладно, — сказал он примирительно. — Давай-ка водку пить. У меня есть бутылка. — У меня тоже! — обрадовался рыжий муж чина. — Но сначала мою… — на всякий случай настоял Чачба.

АЛЕКСАНДР ЕТОЕВ Писатель, редактор, критик. Автор книги «Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времён, планет и народов» (2007), «Порох непромокаемый» (2012) и ряда других. Представленный текст войдёт в сборник рассказов «Жизнь же», готовящийся к публикации в издательстве «Лимбус-пресс» в 2014 году.

РУБЛЬ

Всё помню — и как горела фабрика за Фонтанкой, и как пятиклассник Савичев разбился насмерть в бане в переулке Макаренко, встал мыльной ногой на борт общественной ванны, поскользнулся, грохнулся о каменный пол, и кровь потекла из уха в дырочку сливного отверстия, и как чморили нас, дворовых с Прядильной улицы, хулиганы из соседнего переулка, но что засело в памяти крепче всего, так это случай с рублём. До шестьдесят первого года рублей из металла не было (серебряный досоветский и раннесоветский нэповский в расчёт не беру). Великая денежная реформа конца шестидесятого года вновь ввела в оборот звонкую металлическую монету, утраченную в прежние времена по вполне понятным причинам — в двадцатые-тридцатые годы страна восставала из пепла после мировой и революционно-гражданской войн, потом новая война, а с нею и новый пепел, потом — разруха сволочная послевоенная, и так до начала шестидесятых. Стране нужен был позарез металл, и такая штука, как рубль, утрачивала временно ценность в масштабе государственного хозяйства, меняла вес и состав, мельчала — экономия стояла на страже. А введение в денежный оборот металла есть верный показатель того, что корабль советского государства наконец преодолел крен и плывёт правильным курсом независимо от воли погоды. Деньги в детстве были для меня понятием отвлечённым. В те сопливые времена они редко водились в моём кармане, разве что в исключительных обстоятельствах — или когда Валька Игнатьев, дворничихин сын и убийца (он пришиб булыжником в подворотне напавшего на него маньяка), вытрясет сквозь щель из копилки мамины нетрудовые доходы и поделится с лучшим другом, то есть со мной, или если соседи по коммуналке братья Витька и Валерка Мохнаткины отвалят мне часть добычи, они отнимали марки у коллекционеров в магазине «Филателист», угол Невского и Литейного, заманивали в парадную, там давали им в рыло и отбирали кляссер. Марки продавали, естественно. Почему делились со мной? Да потому что из магазина в парадную марочников препровождал я, тогдашний десятилетний олух.

Марки… Вспоминаю с улыбкой. Классе в третьем-четвёртом, меня тогда уже приняли в пионеры, я переписывался со сверстником из ГДР — Карлом, так вроде бы его звали, — так вот, я, тогдашний филателист, в каждом письме просил, чтобы Карл мне прислал марки. А Карл не присылал и не присылал. А я, дурак, просил и просил. И наконец он прислал мне пфенниг. Теперь-то я понимаю, что слово «марки» для немца — смерть. Хрен поделится немец марками, тогдашней своей валютой. Ну разве пфеннигом — подачкой для русских нищих. Опять я отвлекаюсь на постороннее. Иду с рубля, а возвращаюсь на ноль. Простите меня, пожалуйста. Такой уж рассеянный я рассказчик. У Горького, как известно из мемуаров, детство было горькое, как горчица. Горькому не хватало сладкого. Лично мне, вернее, моему организму в детстве, недоставало фосфора, и я помню, как слизывал его с циферблата папиных наручных часов, сняв с них тоненькое стёклышко крышки. Папа долго не мог понять, почему циферблат перестал светиться, но однажды ночью, проснувшись по какой-то своей нужде, обнаружил, что у сына светится в темноте язык, и сделал соответствующие выводы. Бить меня он, правда, не стал — на стене над моей кроватью висела вырванная из журнала картинка: «НЕ БЕЙ РЕБЁНКА — это задерживает его развитие и портит характер». И нарисован был пионер в галстуке и коротких штанах на помочах. Картинку эту повесил я, мелкий макулатурный жулик, промышлявший иногда тем, что ходил по близлежащим домам и клянчил у населения макулатуру. «Дяденька (или тётенька), наша школа собирает макулатуру. Нет ли у вас в квартире каких-нибудь ненужных журналов, книжек или старых газет?» Школа упоминалась для убедительности, не скажешь же с порога хозяйке, что понесёшь собранные журналы в ближайший приёмный пункт, а деньги, вырученные за них, потратишь на почтовые марки. Картинка меня спасла. Ремень на папином поясе остался вправленным в брюки. Но — до поры до времени.

Январь шестьдесят первого года был бесснежным, ветреным и холодным. Вечерами я сидел дома, глотал книжки, сидя на табурете между никелированной спинкой родительской железной кровати и холодным рифлёным боком неработающей голландской печки. Лампа-гриб подсвечивала страницу, безумный капитан Гаттерас шагал вверх по склону грохочущего вулкана водружать над полюсом мира красно-синий английский флаг, стекло постукивало от ветра, у соседей пел патефон. В дальнем конце колидора, так на папином языке назывался наш общественный коридор, загрохотало у входной двери. Это папа пришёл с получки. Если папа пришёл с получки, значит, жди весёлого вечера. С подзатыльниками или подарками. Или с теми и другими поочередно. Я поднялся, отложил Жюля Верна и приготовился к папиному явлению. Вообще-то папа у меня добрый. И не только когда спит или пьяный. Он и пьяный бывает злой, и когда трезвый бывает добрый, как любой нормальный родитель. Всё зависит от окружающих — мамы, меня, соседей, каких-нибудь случайных людей, папиного заводского начальства, домашних животных, птиц… Да, я не оговорился, птиц. Папа по простоте душевной решил подкармливать зимою синичек, забил в оконную раму гвоздь и на конец его, торчащий снаружи, насаживал кусочками сало. Но сало почему-то клевали нахальные воробьи и голуби, и папа все выходные проводил перед оконным стеклом, отгоняя грубыми жестами незваных объедал и засранцев. И, понятное дело, злился. Папин голос ровно перемещался по прямой кишке коридора, в его торце повернул на кухню и скоро объединился с маминым. Мама пекла оладушки, дух которых сладкими струями проникал сквозь носовые отверстия в мою ротовую полость, наполняя её слюной. О чём они говорили, было не разобрать, всё забивал фальцет Петра Иваныча Мохнаткина-старшего, Витькиного и Валеркиного папаши. Пётр Иваныч славен был тем, что яро ненавидел Хрущёва, тогдашнего владыку СССР, и всякий раз, приходя с работы, устраивал на кухне дебаты. Даже папу, человека аполитичного, пронимали его страстные речи в защиту родной пшеницы от засилья королевы полей, так величали при Хруще кукурузу. Действительно, кукурузный хлеб, вытеснивший тогда с прилавков другие хлебобулочные изделия, в народе воспринимался как издевательство, потому что он черствел на глазах и превращался в несъедобную массу. Называли его «русское чудо» по аналогии с немецкой кинокартиной, снятой на советские деньги и восхвалявшей невиданные успехи народного хозяйства страны советов. Голосов на кухне прибавилось. Захлопали в коридоре двери, соседи потянулись на кухню

полюбопытствовать, о чём там галдят. Мне всё это не понравилось сразу — фиг теперь дождёшься оладушек, когда на кухне такое столпотворение. А то ещё, господи упаси, соседский вечно голодный Стаська, наверняка уже припёршийся на галдёж, сожрёт оладьи прямо со сковородки, когда мама отойдёт от плиты. В общем, я не выдержал ожидания и, как все, поспешил на кухню. Коммуналка почти в полном составе занимала пространство между столами. Не было инвалида Ртова, он намедни сломал каталку и третий день как ушёл в запой, менял подшипник на передней оси. Зато был дядя Коля Жуков, наоборот, из запоя вышедший, хоть и помятый, но ничего, живой. Посередине коммунального люда враскорячку стоял мой папа, отделенный от прочих квартиросъёмщиков полуметром почтительной пустоты. В его выпученном правом глазу танцевали пьяные чертенята, левого глаза не было. — Сашка! — крикнул он мне, разглядев мою короткую чёлку. — Книжки всё читаешь, читатель, а гляди-ка что твой папка принёс. Папа щёлкнул ногтем себе по глазу, по тому, которого не было, и тот глаз, которого не было, ответил ему звоном металла. — Йо-хо-хо! — Дядя Коля Жуков рассмеялся пиратским смехом. — Звенит, етить твою мать! Ты, Василий, теперь в ухо его засунь — ну, того… для проверки качества. То есть кто кого одолеет — ушная сера твой рубль или рубль ушную серу. — А иди ты, — отмахнулся отец и снова посмотрел на меня. — Видишь, Сашка, это рубель железный, на заводе сегодня выданный. Ты когданибудь видел железный рубель? Вы когда-нибудь рубель железный видели? — говорил он уже всей коммуналке. — А я видел, мне его в кассе выдали, вот он, здесь, у меня в глазу. — Эка невидаль! — сказала Раиска, незамужняя тридцатилетняя тётка, проживавшая через дверь от нас. — У меня этих железных рублей было в жизни, чай, поболе, чем мужиков. — Ты потише при детях про мужиков-то! — отвечала Раиске мама. — Сковородкой сейчас огрею, враз забудешь про мужиков-то! А ты не слушай, — повернулась она ко мне, — не дорос ещё похабщину слушать. — Врёшь, Раиска, — заспорил с Раиской папа. — Рубель новый, только что отчеканенный. Видишь год: сегодняшний, шестьдесят первый. — Папа вытащил из глаза кругляш и приставил его Раиске к носу. — Рубель новый, не какой-нибудь царский, таких раньше в Эсэсэсере не было. Пётр Иваныч Мохнаткин-старший молчаливо сопел у стенки между чёрной дверью на лестницу и углом Раискиного стола. Верно, думал, как бы так поудачнее вставить в разговор о рубле чтонибудь про гада Хрущёва. Думал, думал и наконец придумал.

— Как умру, похороните Меня в кукурузе, — засипел он угрюмым голосом, хмуро глядя на примолкших соседей: — По бокам чтоб был горох, Химия на пузе. Никто из присутствующих не повёлся на его антихрущёвскую выходку, к Мохнаткину все привыкли, а новый железный рубль соседи видели в первый раз, и Пётр Иваныч примолк. — Йо-хо-хо! — Дядя Коля Жуков опять захохотал по-пиратски. — А вот мне как старому металлисту интересно взять бы его на зуб, чтобы точно определить состав. Сплав секретный, если судить по звону. А по блеску вроде как пуговица. — Сам ты пуговица, — сказала мама. — И зарплату тебе выдают пуговицами, потому всё одно — пропьёшь. Рассвистелся, металлист херов. — Ну ты это… — Дядя Коля обиделся. — Ты пеки свои блины, женщина, а в мужские разговоры не влазь. Так, Василий, дашь на зуб для эксперименту? — Нам твои эксперименты известны, — заявила соседка Клячкина. — Кто, когда запойный здесь ползал, сгрыз затычку от общественной ванны? Теперь мочалкой затыкаем, как папуасы. — И весь шкаф мне заблевал изнутри, когда прятался в субботу от участкового, — подлила в огонь керосина злопамятная соседка Раиска. Разговор перешёл на личности, дядя Коля припомнил Клячкиной все её жидовские притязания на ничейный коммунальный чулан, а Раиске припомнил ёжика, которого он принёс из леса на потеху соседским детям, а Раиска, сука рублёвая, извела его отравой для крыс. Я почти не слушал соседей, я следил за Стаськой Казориным, как он, прячась за соседскими спинами, подбирается к тарелке с оладьями. — Он, Василий, почитай как награда, вроде ордена или медали, — подмасливал папу лестью сосед дядя Коля Жуков. — Всякому такой не дадут, только передовикам производства. Ты носи его теперь на груди на октябрьские и майские праздники, но, смотри, чтоб гербом наружу… — Слева молот, справа серп — это наш советский герб, — подхватил тему герба Пётр Иваныч Мохнаткин-старший: — Хочешь сей, а хочешь куй, Всё равно...… Допеть ему помешали. Из комнатки инвалида Ртова раздался мощнейший грохот, и все соседи, и с ними Стасик, поспешно устремились туда. А я и папа пошли к себе, смотреть на Ртова нам было не интересно. Весь тот вечер счастливый папа радовался металлическому рублю. Он вертел его так и этак, брал на зуб, подбрасывал к потолку и в конце концов доподбрасывал. Только что рубль был здесь,

вертелся перед носом волчком, блестел, словно рыбка в озере, и вдруг исчез бесповоротно и окончательно. Папа буквально посантиметрно обыскал всё пространство комнаты, передвинул с мест все предметы, включая шкаф, оттоманку и обе тумбочки, изучил щели в полу и по периметру осмотрел плинтус. Когда всё было обыскано, папа посмотрел на меня, доброты в его взгляде не было. — Сашка, твоя работа? Ну-ка признавайся, твоя? От такого обидного поворота я едва не лишился речи. Полминуты я стоял обалдевший и до боли кусал язык. — Молчишь? — усмехнулся папа. — Рубель где? Говори, где рубель?!! — Я не брал, — сказал я сквозь слёзы. — Я не знаю, правда не знаю. — Он не брал… Покажь-ка карманы! Папа, если вдруг заведётся, сразу превращается в глухаря — слышит только себя единственного. Что-либо доказывать ему без толку и тем более без толку возражать. Он обшарил меня всего, не забыв про трусы и тапочки. Рубль он, естественно, не нашёл, откуда ему было у меня взяться? Не найдя утерянного рубля, он перешёл в психическую атаку. — Я же знаю, ты его проглотил. У нас в цеху было такое. Некоторые проиграются в домино, а чтобы не отдавать проигранное, деньги хвать и глотают, жмоты, прячут мелочь в своём желудке. Давай быстро на горшок, какать, пока он там, в желудке, не растворился! Как всегда, спасла меня мама. Она знала, что я не брал, видела по моим глазам, да если б я его и правда присвоил, этот папин несчастный рубль, тоже встала бы на мою защиту. Такая у меня мама. — Надоел уже со своим рублём, — сказала мама папе. — Сам, наверное, съел с оладьями, а теперь виноватых ищешь. Папа подозрительно скорчился, бочком-бочком — и выскочил в «колидор». Громко хлопнула дверь туалета, следом — громко — унитазная крышка. Это папа решил проверить мамину версию про оладьи. — Как потерялся, так и отыщется, у нас в доме ничего не теряется, — сказала мама, когда папа вернулся. — Давайте спать, уже полдвенадцатого. Последним уроком в пятницу была физкультура. Зимой урок физкультуры часто проходил на катке. Татьяна Михайловна, наша классная, в детстве была опытным конькобежцем и считала, что её второй-бэ поголовно должен встать на коньки, чтобы не уронить в будущем знамя конькобежного спорта. Каток был близко, на стадионе Лесгафта, но для меня такие походы были не меньшей пыткой, чем посещение зубного врача. Я кататься не умел вовсе, на коньках стоял как калека, и если

не держался за борт, то вообще не мог проехать и сантиметра. Дорога до стадиона Лесгафта занимала минут пятнадцать. Путь обратный растягивался минут на сорок, таких, как я, будущих «чемпионов» в нашем классе было с добрую дюжину, и мы вяло плелись в хвосте, понукаемые Татьяной Михайловной. Ноги болели жутко после выданных напрокат коньков, не соблазнял даже весёлый ледок, линзами блестевший на тротуаре. На углу с Канонерской улицей я решил немного передохнуть возле круглой гранитной тумбы. Саша Бобин, я шёл с ним в паре, не хотел отставать от класса и одиноко поплёлся за остальными. Солнце слабо пробивалось сквозь тучи, по проспекту бежали автомобили, в глубине Канонерской улицы на крыше суетились рабочие, скалывая с карниза лёд. Я собрался догонять Бобина, уже сделал шаг вслед за классом, как в глаза мне прыгнуло с мостовой маленькое пятнышко света. Я от неожиданности зажмурился. Когда я открыл глаза, из-под чёрной ледяной корки, затянувшей мостовую близ тротуара, на меня смотрел и смеялся потерявшийся папин рубль. Класс уходил всё дальше, но мне уже было не до него. Я сидел на корточках над рублём и выколупывал его изо льда. Лёд был крепкий, рубль был коварный, он упорно не желал выколупываться, он смеялся над моими потугами, он говорил мне, как Колобок из сказки: «Если я от папы ушёл, то от тебя уйду и подавно». Пальцы содрались в кровь, ногти по краям обломались, был бы в кармане ключ, гвоздь, чтонибудь металлическое, так ведь нет, ничего такого как назло в карманах не оказалось. Уже Татьяна Михайловна махала из начала колонны и звала меня учительским голосом. Уже одноклассник Бобин крутил мне указательным у виска, а весь мой второй-бэ класс хватался от смеха за животы. Уже останавливались прохожие, не понимая, какого чёрта я ковыряюсь на мостовой во льду. Неравный поединок с рублём окончился не в мою пользу. Я сдался, догнал свой класс, естественно, получил выволочку и, понурый, добрёл до школы. Вспомнил про отвёртку в портфеле, ею я отвинчивал номерки с кресел в кинотеатре «Рекорд», выскочил из школы на улицу, руки в ноги и помчался на Канонерскую. Монеты подо льдом не было. Трещинки на чёрной поверхности, прихотливо пересекаясь друг с другом, нарисовали смешную рожицу. Она мне подмигивала глумливо, будто говорила: «Что, съел? Не для того меня чеканило государство, чтобы даваться в руки всякой сопливой мелочи». Я вынул из портфеля отвёртку и начертил на льду поверх рожицы единственное неприличное слово, которое писал без ошибок. Ну-ка догадайтесь, какое?

В субботу был банный день, с утра мы с папой сходили в баню, то ещё, скажу я вам, удовольствие — сначала час отстоять в очереди, потом скучать на мыльной скамье, смотреть, как папа, облепленный сердечками берёзовых листьев, мечется между парилкой и общим залом, слушать шутки голых мужиков («После бани хорошо, особенно первые полгода») и, помывшись, ждать, пока папу, упарившегося до потери пульса и полутрупом лежащего в раздевалке, не приведут в чувство нашатырём. В то время, когда я с папой отбывал субботнюю каторгу в Усачёвской бане, мама обычно устраивала большую стирку. Собирала скопившееся за неделю бельё и стирала его в общественной прачечной во дворе дома № 17. Это сейчас, в эпоху тотальной автоматизации, бельё стирают вручную разве что в общинах старообрядцев, или в полевых экспедициях, где каждый килограмм веса меришь своим горбом, или на Крайнем Севере у вымирающих кочевых народов, или, скажем, в исключительных случаях, когда стиральная машина сломалась. Тогда же, в начале шестидесятых, хозяйки из рабочих семей стирали бельё вручную — дома, если белья немного или нужно было выстирать что-то срочное, пелёнки там, мужнины обоссанные подштанники, одежду неряхи сына, изво зившегося в весенней луже; и в общественной прачечной, где имелось всё, что требуется для стирки, — корыта, чаны с водой, стиральные доски и прочее. Отправлялась мама в прачечную с утра (сама она ходила в баню по воскресеньям), чтобы к нашему возвращению успеть нам с папой приготовить обед. Вот и на этот раз, когда мы пришли из бани, нас уже дожидались щи и скворчавшая на сковороде картошка. Маленькую «Московской» водки папа припас заранее. Он уже елозил локтями по морщинистой клеёнке стола, пожирая голодным взглядом зелёную бутылочную наклейку, когда мама отодвинула рюмку, навытяжку стоявшую перед папой, и сказала, глядя ему в глаза: — Знаешь, что я нашла в твоих брюках, перед тем как нести их в стирку? Папа покраснел и насупился. Губы его задергались. Уж не знаю, о чём он подумал, услышав этот мамин вопрос, но только по всему было видно, что папе сильно не по себе. Он уже не смотрел на маленькую, он взглядом пересчитывал половицы — сколько их умещается под столом. — Это… в общем… ну… мужики… подшутили… в цеху… ну как бы… в раздевалке… в шкафчике… в перерыв… — Папа лепетал неразборчиво, а мама стояла рядом и молча слушала его лепет. Потом она рассмеялась по-маминому, только мама так умеет смеяться, и сказала, дёрнув папу за кончик носа:

Иллюстрации — Соня Лигостаева

— Я твой рубль железный нашла, он за отворот завалился, там, у тебя в брюках, и прятался. А ты Сашку тогда обидел, на горшок его хотел посадить зазря. Ой ты Вася-Василёк недотюканный. Папа снова стал нормального цвета, правда, с лёгоньким свекольным оттенком, но ему это даже шло. А я подумал: «Вот оно как случается. Другой злится, ногти себе ломает, выколупывает рубль изо льда, думает на всех без разбора, какать заставляет насильно, и из-за чего, спрашивается? Из-за ерунды, если вдуматься. Рубль железный разве не ерунда? Ну а добрый человек, вроде мамы, сунет пальцы за отворот брюк, рубль сам идёт ему в руки, чувствует, к кому ему нужно».

— Я его Петру Иванычу одолжила, — сказала мама, разливая щи по тарелкам. — Валерка с Витькой в милицию загремели, ограбили кого-то на Невском, вот он с горя вчера и закеросинил. Встал сегодня — злой как татарин, весь трясётся, как тут не одолжишь. «И только человек вроде мамы, — продолжал я свою мудрую мысль, — расстаётся с рублём легко, если видит, что Пётр Иваныч встал сегодня злой как татарин». Мама заглянула в мои глаза. В них она прочитала всё, о чём я только что думал, и даже немного больше. Мама на то и мама, чтобы знать о нас больше нас. Она улыбнулась весело, потом кивнула на щи: — Ложку в руку и хлебай, пока не остыли.

ДМИТРИЙ ДАНИЛОВ Писатель, журналист, участник литературных групп «Осумбез» и «Киберпочвенники». Автор книг «Горизонтальное положение» (2010), «Описание города» (2011).

АМСТЕРДАМ, УЛИЦА ИЗОЛЯТОРОВ

На карте Амстердама обнаружился район, все улицы которого называются в честь разных электротехнических штуковин, — Isolatorweg, Accumulatorweg, Contactweg, Transformatorweg, Generatorstraat, Elementenstraat, Cabelweg, Condensatorweg, Dynamostraat (это не в честь футбольного, хоккейного, волейбольного и т. д. клуба «Динамо», а в честь так называемой динамомашины, то есть, говоря по-современному, генератора; таким образом, названия Generatorstraat и Dynamostraat означают буквально одно и то же). В этот район ведёт зелёная ветка амстердамского метро с конечной остановкой Isolatorweg. Ну как было туда не съездить. И съездил. Времени на посещение Амстердама было мало — где-то с двух до семи тридцати (к девяти надо было возвращаться в Роттердам на некое мероприятие). Сначала для приличия побродил по центру (площадь Дам, Ньивемаркт и т. п.), а потом сел в метро на станции Waterlooplein на оранжевую ветку и поехал в электротехническое царство. На станции Station Zuid надо было сделать пересадку (просто дождаться на той же платформе поезда зелёной ветки до Isolatorweg). Что и было сделано. Вокруг станции Station Zuid было обнаружено некоторое количество необычайной красоты небоскрёбов. В поезде ехало много пассажиров, и все они дружно вышли на предпоследней станции Sloterdijk (там вокруг тоже много красивых современных зданий), и в результате на станцию Isolatorweg прибыл один (1) пассажир. Вокруг было то, что обычно обозначается словосочетанием «ни души». Хотя две души (помимо единственного прибывшего пассажира) всё же присутствовали, одна бессмертная, а другая смертная — какой-то мужик выгуливал огромную собаку, которая беззвучно носилась туда-сюда, не нарушая общую, повисшую над этим местом беззвучность. Параллельно линии метро — улица Аккумуляторов, перпендикулярно — улица Изоляторов, которая где-то там, вдали, упирается в улицу

Трансформаторов. Жилых домов нет. Только аккуратные, чистенькие промышленные корпуса. Есть ещё автосалон на пересечении улиц Аккумуляторов и Изоляторов. Ещё обнаружилось здание с непонятным названием и светящимися пиктограммами, из которых можно сделать вывод, что здание имеет какое-то отношение к животным. Например, одна пиктограмма изображает кость, рядом число 24. Возможно, это приют для животных. Возможно, животные могут пребывать здесь круглые сутки и жрать кости. Возможно, собака, беззвучно бегающая вокруг перекрёстка улиц Аккумуляторов и Изоляторов, содержится в этом приюте или имеет к этому зданию какое-то другое отношение. Пошёл по улице Изоляторов к улице Трансформаторов. Сначала было «ни души», а потом из одного из чистеньких промышленных корпусов вышла душа (дядька) и направилась к автостоянке, пристально и подозрительно глядя на другую душу, бредущую с рюкзаком за плечами по улице Изоляторов по направлению к улице Трансформаторов. И опять «ни души», и ни звука, только слышно было, как поезд метро неслышно отъехал от станции Isolatorweg. На углу улиц Изоляторов и Трансформаторов обнаружился «Бургер-кинг». Большой и практически пустой, только группа из двух взрослых и одного несовершеннолетнего стояла у кассы с целью приобретения продуктов питания. Откуда здесь появились эти люди, а. Побрёл по улице Трансформаторов, свернул на улицу Элементов. Одновременно с улицы Элементов на улицу Трансформаторов свернули два молчаливых подростка. На улице Элементов — «ни души». Опять производственные корпуса, небольшие, невысокие, аккуратные, беззвучные, отсутствующие. Побрёл обратно на улицу Трансформаторов, потому что возникла мысль воспользоваться туалетом «Бургер-кинга», а заодно приобрести какойнибудь продукт питания. Опять ни души на улице Трансформаторов, а в «Бургер-кинге» неожиданно обнаружилось человек двадцать посетителей, не-

Иллюстрация — Алёна Лефлер

которые из них стояли в очередях к трём работающим кассам, некоторые сидели за столиками. Эти люди словно бы сгустились, конденсировались из пустоты и тишины этого места, может быть, эту конденсирующую функцию выполняет улица Конденсаторов, трудно сказать. Наверное, они сейчас купят и съедят свои наггетсы, бургеры, луковые кольца, картошку фри, выпьют колу и спрайт, посетят туалет и растворятся в вечерней мгле и безмолвии улицы Изоляторов или ещё чтонибудь такое с ними произойдёт. Воспользовался туалетом, купил коробочку наггетсов, побрёл по улице Изоляторов и не растворился в её полном вечернем безмолвии, а добрёл до станции Isolatorweg, там ждал поезд с уютными жёлтыми огнями, в вагоне было человека три, из задней кабины в переднюю медленно прошёл пожилой машинист в синей метрополитеновской форме и сказал каждому присутствующему в вагоне «хэлло», и поезд тронулся, поехал, приехал на станцию Sloterdijk, наполнился людьми, и дальше всё стало как обычно. В прошлый приезд удалось побывать только в центре Амстердама, и отношение к городу было скучно-нейтральным. Ну да, каналы, домики XVII века, площадь Дам и Ньивемаркт. Красиво, ну и что. А после поездки на метро, стояния на станции Station Zuid среди небоскрёбов, блуждания по улицам Изоляторов, Трансформаторов и Элементов в пустоте, тишине и отсутствии всего, после того, как пожилой машинист сказал «хэлло», после всего этого — отношение к городу изменилось. Можно было бы сказать, что оно стало более «тёплым», но, пожалуй, лучше воздержаться от использования этого слова.

ВАДИМ ЛЕВЕНТАЛЬ Писатель, публицист, редактор, ответственный секретарь литературной премии «Национальный бестселлер». Автор книги «Маша Регина» (2013). Рассказ «Рим» написан специально для журнала «Вокруг света».

ХОЛМ ЯНИКУЛ

Стариков успел уже обрадоваться, что поедет один, как в последний момент в лифт, прижав согнутые руки к бокам, мелко подпрыгивая, будто желая вознаградить Старикова за терпение зрелищем этой предположительно смешной пантомимы, забежал маленький пожилой японец и, скорчив извиняющееся лицо, стал протяжно кого-то, высунувшись из клацнувших и снова разъехавшихся дверей, звать, размахивая руками, и через секунду лифт наполнился галдящими, как птичий базар, японцами, старушки прижимали сжатые кулачки к подбородкам, старички хохотали, наклоняя располовиненные улыбками лица друг к другу, а Стариков оказался прижат к стенке и приготовился к семиэтажному мучению, ибо не было сомнений, что прежде чем лифт спустится в холл, его будут останавливать и разочарованно заглядывать в него на каждом этаже гостиницы, — она непременно хотела поселиться повыше, чтобы вид был, Андрюша, что толку ехать в Рим, чтобы смотреть в какие-нибудь балконы с бельём? Вертушку удалось миновать без толкотни, но уже на улице — где Старикова прежде всего ослепило солнце — он оказался в толпе, тем более гнусной, что вся она гудела на вавилонском наречии, а шум голосов мешался с тошнотным запахом жареных каштанов. Стариков пошёл налево по Никола Энрико, потому что так они пошли первый раз неделю назад, когда только заселились и отправились на поиски завтрака, — пошёл, не думая об этом специально, просто в малознакомом городе нужно делать усилие, чтобы идти каким-то новым путём. Он не первый раз был в Риме — несколько лет назад приезжал на климатологическую конференцию, которую организовывала Еврокомиссия, а в прошлом году читал лекцию студентам-экологам, но тогда времени осмотреться не было: самолёт — гостиница — завтрак — работа — ужин, после которого у ночного Термини он находил себе рослую девицу в высоких сапогах, а выпроводив её из номера, засыпал мёртвым сном. Рима днём он, получается, почти и не видел. А днём город оказался котлом, в котором бок о бок варились туристические группы и группы

детей, нищие, бомжи и уличные торговцы, скользили двери магазинов и гудели нетерпеливые автомобилисты, старушки, задорно ворча, залезали в автобусы, всюду пахло кофе (два евро за плевочек на дне миниатюрной чашечки — Старикову было не жалко, но всё же) — воздух в каменном котле накалялся до тридцати с лишним градусов, — после завтрака на пьяцца Навона, поближе к фонтану, Андрюшенька, прошу тебя, она стала жаловаться на усталость, и к Форуму они поехали уже на такси. Она преувеличенно восторгалась городом — восторгалась бытом: ах, как уютно устроено кафе, как хорошо, что все ездят на мотоциклах (наши бы все посбивали друг друга), на газонах можно лежать, это же замечательно, — и Стариков отнёс это на счёт советского «западного» мифа, а может быть, её всегдашней аффективности, но теперь думал, не пыталась ли она таким образом показать, что довольна, чтобы не расстроить его и чтобы он не решил, что зря вообще организовал эту поездку, которая была для неё настоящим подарком — не только потому что на день рождения, но и потому что когда бы им ещё побыть вместе, он то в разъездах, то в институте, то устраивает личную жизнь, а тут целых десять дней вместе — отпускные десять дней, которыми Стариков пожертвовал хоть и не без скрипа, но всё же с искренним желанием её порадовать и с мерзкой мыслью, что надо спешить: ей, в конце концов, семьдесят пять, куда ж ещё этот старый план откладывать. Она, наверное, радовалась бы, отвези он её хоть в санаторий в какой-нибудь Опочке — для неё, вероятно, было в этом что-то от исполнения детской мечты (когда доживаешь до моего возраста, понимаешь, что тридцатилетние — те же дети), должна же она была, когда кормила его грудью, учила держать ложку или спускать за собой в туалете, думать о том, как будет хорошо пройтись с ним, серьёзным и большим, опершись на его крепкую руку, где-нибудь — всё равно где, но Старикову хотелось быть щедрым до конца: ехать, так уж в путешествие. И, конечно, какой там санаторий, Рим ей действительно понравился, и она

с одинаковой радостью советовалась с ним по поводу меню, передавала его пожелания официанту, с грехом пополам вспоминая свой школьный немецкий (пока он наконец не спасал положение своим international English), а потом щурилась вниз, на город, с высоты Витториано — а ведь они даже, наверное, не ценят своего счастья: каждый день смотреть на горы! Стариков видел, но делал вид, что не замечает, чтобы не испортить ей удовольствие: ей нравилось, что она сидит в кафе над Форумом и Колизеем, нравилось, что рядом с ней — красивый и сильный мужчина, который к тому же её сын, нравилось, что она может заказать и то, и другое, и третье, и даже покапризничать, нравилось, что он у неё такой деловой и занятой (ему несколько раз звонили по поводу статьи, которую он, отпуск не отпуск, должен был через две недели сдать), и она спросила, про что статья, несколько подетски, вероятно, надеясь, что и тут найдётся повод для материнской гордости, он начал рассказывать про коралловые рифы в Мексиканском заливе (они под угрозой? — ну да, но дело не совсем в этом...), впрочем, она быстро устала слушать и свернула разговор на свою подружку, у которой сын нырял с аквалангом, как, ты не помнишь Нину Игоревну? когда ты был маленький, она к нам часто приходила… Ей правда было хорошо — именно несмотря на то, что она плоховато себя чувствовала, несмотря на то, что под рукой не было ничего привычного, и даже несмотря на то, что ей невольно приходилось приоткрывать перед ним тайну своей стыдной старухиной гигиены; он мог бы оплатить и два номера, но она настояла на одном: во‑первых, слишком дорого (что правда, то правда), а во‑вторых (это решило исход дела, хотя Стариков и понимал, что она, желая сэкономить его деньги, просто искала причину, от которой он не смог бы отмахнуться), мало ли что. Чтобы дать ей возможность спокойно переодеться и улечься спать, он оба раза, когда они возвращались вечером в номер, говорил, что спустится в бар выпить пива, и уходил на час, а то и на полтора к пьяцца ди Спанья, выпивал там четыре стакана, даже жалея немного, но с каждым стаканом всё больше, что не может гудеть полночи, пойти в клуб, пофлиртовать там с какой-нибудь вертлявой девицей, а то и затащить её к себе, что нужно в гостиницу, потому что только после того, как он возвращался, она откладывала книгу и выключала свет: я-то спать не особо хочу, но ты спи, Андрюшенька. Да, она плохо спала, а он после пива спал крепко, да и пиво-то пил не в последнюю очередь для того, чтобы крепко спать, не отвлекаясь на её верчение и поминутные походы в туалет, так что даже когда в четвёртом часу Стариков проснулся от громкого и неестественно долгого, множественного стука, он в первое мгновение, выпутываясь из сна,

почувствовал досаду на неё за то, что не даёт ему хорошенько поспать. Стариков давно уже свернул с Национале, шёл, стараясь выбирать улочки побезлюднее, в сторону от центра и иногда оказывался на знакомых перекрёстках, лестницах и небольших площадях — за четыре дня, которые он тут перемерил шагами, каждый второй перекрёсток, должно быть, стал ему знаком. Днём он, сжимая в кармане телефон, ходил, чтобы хоть что-то делать, а по ночам, как и хотел, напивался в клубах и флиртовал с девицами, причём одну из них, позавчерашнюю, ему даже удалось трахнуть — впрочем, где-то в парке за пьяцца дель Пополо, отвести её в номер он не решился. Было что-то оскорбительное в том, что, несмотря ни на что, ему смертельно хочется женщину: возвращаясь мыслями к статье — а он и о ней, несмотря ни на что, время от времени думал, причём, когда ловил себя на том, что прикидывает, сможет ли её через две недели сдать или всё же звонить объясняться, испытывал неловкость — он вспоминал о чёртовых кораллах, которые в буквальном смысле живут на трупах своих родителей, и по спине у Старикова шла брезгливая дрожь. У Тибра он оказался рядом с пешеходным мостиком на Тиберина, перешёл его и быстро сбежал с островка, на котором снова почувствовал себя в Диснейленде: камеры, тёмные потные овалы на рубашках, стайки корейских девочек (как будто их так и производят — связками). На другой стороне реки было куда спокойнее, и Стариков, завидев зелень, стал забираться по улочкам вверх, рассчитывая там, в безлюдье, поваляться на траве и отдохнуть. Кроме того, уже ощутимо хотелось есть, и в булочной, выстояв очередь из домовитых римлянок, он купил кусок пиццы с паприкой, причём здесь, за рекой, international English был уже бесполезен, как в ста километрах от Москвы, так что объясняться с улыбчивой дородной продавщицей пришлось жестами. Ел он в последние дни много, больше, чем обычно, успевая в перерывах между кафе и рестораном перехватить то яблоко, то мороженое, и не находил этому разумной причины, или, точнее, их было слишком много — от неотступного беспокойства до звучащего внутри головы её голоса: кушай, Андрюша, почему ты так плохо кушаешь? Омерзительное безвременье, в которое он провалился в тот момент, когда, нервно тыкая пальцем в телефон, перевёл с глупого итальянского листа диагноз (трёх слов «ушиб головного мозга» было достаточно, он знал, что это такое и что это значит в её возрасте — несколько дней), нечто вроде темпоральной невесомости, из которой он пытался выкарабкаться, требуя у строгого и вместе с тем крайне доброжелательного доктора сказать ему, что он может сделать (nothing; she already have everything she needs; and she will have; no, you’re not allowed to get to resuscitation unit), нужно было

чем-то заполнять, и он заполнял — ходил, ел, пил и даже, если это вообще возможно, обжимался с женщинами. Пиццу Стариков съел на огромном, абсолютно пустом газоне, которого он один был на эти полчаса хозяином. Он сбросил ботинки и лежал минут десять, глядя в ровную голубую эмаль неба, всем телом ощущая, как нежно ветерок подсушивает его ступни, и чувствовал дурацкую неловкость от того, что его сытому отдыхающему телу так несказанно хорошо. Потом он стал забираться ещё выше, шёл по лестницам и по тропинкам, мимо целой галереи каких-то голов — безымянных для

него, но и вообще они выглядели так, будто сами забыли, в память о ком поставлены, — мимо пиний и зарослей дрока, мимо длинного высокого забора, за которым ничего не было видно, где-то ещё мелькнул маяк (что за моряки боятся здесь разбиться?), а потом Стариков вышел на площадь, посреди которой стоял памятник — как если бы Медный всадник решил поиграть в ковбоя, — а справа открывался вид вниз, на город. Стариков удивился, когда это он успел забраться так высоко: Рим внизу даже тонул в лёгкой сизой дымке. Дальше всего, будто другой край берега, синел ряд гор, а город был тут как игрушеч-

Иллюстрация — Надежда Нечаева

ный; даже огромный Витториано казался отсюда чем-то вроде чернильницы. Робея, Стариков подошёл к парапету площадки, оперся на него обеими руками и мгновенно остро пожалел, что не знал про это место раньше, — больше всего, кажется, она любила виды. Здесь, на холме Яникул, Старикову пришло в голову, что Рим, на который он смотрит, — город, в котором новый дом опирали на остов тысячелетней стены, в котором Собор сложили из камней полуразрушенного Цирка, в котором дети играют и молодёжь пьёт пиво поверх разровненных кладбищ, — и есть подобие его любимых кораллов,

которые растут незаметно, на величину детской ладошки в десять лет, где каждый умерший организм становится домом для другого и которые — уж это он знал лучше, чем кто-либо, — такие прекрасные и такие хрупкие. И хотя все эти четыре дня он ждал звонка, он вздрогнул, когда телефон завибрировал в кармане, будто набирая воздуха, чтобы запеть свою мелодию, — Стариков знал, что означает этот звонок: что послезавтра ли, в другой ли день (господи, сколько всего ещё нужно узнать, сделать, нахлопотать), он сядет в самолёт и полетит в Москву, но место у окна рядом с ним будет угрожающе пустым.

* Книги можно приобрести в книжном магазине «Смена»

ДЕНИС ОСОКИН Писатель, поэт, сценарист. Лауреат премий «Ника» (2010), Андрея Белого (2013), Гильдии киноведов и кинокритиков России (2010, 2014). Автор книг «Барышни тополя» (2003), «Овсянки» (2011), «Небесные жены луговых мари» (2013).

СУХАЯ РЕКА 1

когда в любое время года — но чаще всего летом-осенью — жить становится невыносимо грустно — мы — старинные жители казани — садимся на 33-й автобус — на резиновую лодку — на велосипед — или можно даже пешком — (смотря где мы — и добираемся откуда) — и отправляемся на сухую реку. она втекает в загородную дачную казанку (реку казань) — полурваной нитью прошивает северную границу города — и дальше неё — мы в это верим — уже не существует ничего. мы не верим своим глазам когда стоя на берегу сухой реки видим что на другом её берегу растут цветы и трава — синеют леса — садятся птицы — вдалеке проносятся машины. мы улыбаемся этому миражу. мы смотрим прямо на север. в серый цвет баренцева моря. её длина километров двенадцать. выходит из грунта чуть севернее городской черты. случается бежит невидимо. бывает за кустами ивы слышен лишь приглушенный звук — и если захочешь сквозь них продраться — тогда и ступишь в сухую реку. тапочка чавкнет и останется в глине — тут же зальётся водой. казалось бы сухая река — это одно название. если в году повсюду высокая вода — можно плыть по сухой реке от устья с полкилометра на лодке — не касаясь берегов вёсельными лопастями. бывшие сёла — теперь окраины авиастроительного района — посёлки сухая река караваево северный — на её пути. гидрологи и сотрудники городских архивов говорят что когда-то она была значительно шире — и пересохла лет триста назад за чьи-то там грехи. у села борисоглебское делается шире и попадает в казанку — где на надувных матрацах хохочет дачная жизнь. никто не думает о сухой реке. никто не видит её устья, слившегося с береговой линией более очевидной реки. нет её и на многих даже городских картах. на большинстве карт. 2 сухую реку можно запросто перепрыгнуть — местами её просто нет — местами можно пройти по палкам и кирпичам. но зачем нам на другой берег? ну да — бывает что мы туда сунемся — постоим — посидим — кого-нибудь тайно полюбим. но все эти вылазки — для усиления отчаянной нежности — для отвода глаз — и пустоты. ни одна женщина не забеременеет на сухой реке. ни одна жена не узнает о впитавшихся в здешнюю глину проступках мужа. мы водим туда приезжих подруг и друзей — а местных подруг и друзей мы давно уже всех перетаскали — (по нескольку раз). на сухой реке мы разговариваем с севером и югом — с морем и островами морей. мы видим всё — стоит лишь открыть глаза — а они и так всегда открыты. на сухой реке особенно доступны картины и закоулки мира. достаточно подумать желаемое — и всмотреться в воду в берега. окрестности сухой реки — что-то вроде большого сломанного телевизора — ты увидишь в нем всё что захочешь — запомнишь — запишешь если нужно все-все подробности — но с возможностью реальных встреч с увиденным скорее всего придется попрощаться. сухая река — условно — всё та же собственность антимира — если опять воспользоваться нашей испытанной терминологией. у казани два сильных спутника — две площадки для обретения максимума информации и чудес. верхний услон — на высоком правом противоположном берегу волги — где волга делает к югу резкий

поворот — где ветер разгоняется чтобы пролетев над травянистыми островами заполнить все сразу казанские улицы — высушить глаза — мы уже описывали. в верхнем услоне активна жизнь — встречи и радости здесь обретаются по её законам. верхний услон ничего не берет взамен — и не прощает обид. он не покажет внутренностей квартир печоры и нарьянмара — а выдаст крики-призывы растущих под ногами трав — нашепчет имена здешних дачниц — и как с ними в два счета познакомиться — как понравиться в один миг. с верхнеуслонской горы можно караулить лето — махать ему голыми телами. осенью жизнерадостный верхний услон обо всем наябедничает казани. сухая река — площадка за номером два — и дело стало быть в этом. сухая река казани не скажет ни о чем. явит любое желаемое — всё разрешит — только без жизненной перспективы. если вы сюда привели бесконечно дорогую женщину чтобы ее раздеть — всё прекрасно получится — всю жизнь без остатка будете сухую реку видеть и вспоминать — но жить друг с другом никогда не будете — не женитесь — не родите детей. если захотите — можете как-нибудь снова вдвоём на сухую реку прийти — воспользоваться мягкой чуткостью антимира — его усталостью и уступчивостью. если вы задумали книгу о латвии — приплывите сюда в августе в октябре — вы увидите алуксне добеле пилтене вентспилс… — все стрижки под юбками тамошних девиц — фуражки всех полицейских — телефоны и имена — не хуже чем наяву — но в латвию вас не пустят. кто не любит трястись в поездах и по синим зимникам — (заледеневшим речным дорогам) — кто достаточно любит оба мира чтобы не пенить их не ворошить — тому стоит навещать сухую реку. она очень хорошая — очень наша. дружба с ней не отменяет поездок в верхний услон в мае месяце. эти местности не ревнивы — как не ревнивы и ласково-равнодушны друг к другу смерть и жизнь. как известно в антимире сухо — там нет океанов — там из ржавого крана изредка капает вода. всё очень верно в случае сухой реки. жители любого города могут задуматься — где находятся их сухая река — их верхний услон. 3 мы особенно любим наш город ка — здесь на сухой реке. мы любим его и думаем о смерти о собственных похоронах в кандалакше или в уржуме — на придуманной родине вымышленных родителей. мы выпиваем здесь — да. что было бы если бы все принесённые сюда бутылки мы оставляли на сухой реке? ветер сыграл бы на них наши личные песни — их слушал бы весь материк. дух сухой реки — какой он? вероятно сорокакилограммовый сом — с рваными усами — утыканный фиолетовыми растениями — синеглазый скользкий — в боку у него гнездятся ласточки-береговушки — как же они под водой? — чем дышат? он толкнётся в ноги случайным купающимся — ни о чём не спросит. много ли людей утонуло в сухой реке? наверно ни одного. это ведь хорошо. это тоже его заслуга. сколько здесь на сухой реке никому не известных растений. прямо скажем — мы удивлены. в верхнем услоне не увидишь и половины — (там растёт всем знакомая с детства трава). а со здешними нам ещё предстоит долгая и интересная работа. надо составить гербарий и атлас ‘травы сухой реки’ — издать отдельной книгой. мы осторожно плывём — чтобы не проткнуть о коряги лодку — и уже по ходу видим что в основном это виды принадлежащие к травам смерти. травы смерти рубцуют самые страшные раны — отпугивают налипшее плотной коркой чужое зло — примерно как мёртвая вода из сказок. мы уверены что в окрестностях сухой реки скрывается не один неизвестный науке вид из царства животных — мы даже немного боимся — надеемся нас здесь никто не сожрёт? — и постоянно вслушиваемся в плески шуршания и пиканья. какая-нибудь голубая змея в оранжевой шляпке — длиной в сухую реку — кивающая всем как тюзовская актриса — и сообщающая: меня зовут катерина. вот опять посыпался берег — кто-то прополз или пробежал. также мы должны получше продумать о возможностях ритуальных практик на этих берегах и в этой воде — и выпустить книжицу ‘ритуалы сухой реки’. и опять-таки с ходу уверены что это будут практики лечения от затяжных болезней — страшные гадания — избавление от бесплодия (что ничуть не странно). мокрая палка со дна сухой реки — определённого цвета глина — пустившая здесь корни и тонкой нитью поднявшаяся на поверхность воды ледяная зелёная кисточка будут чем-то сродни зубу мертвеца добытого собственными зубами или жабьего камня — если вы нам простите такое вульгарное сравнение. обнажившийся здесь человек достигнет многого. девушкам стоит сюда приходить и ронять одежду — ради обретения невероятной привлекательности — и безумной сложности судьбы. (ритуалы верхнего услона — кто помнит: пальба из помпового ружья ради летней радости ‘из окна прямо в дверь туалета’ — скатывание на велосипеде с вершины горы с голыми дачницами на багажнике — кормление кашей огородного пугала и наречение его александром — ловля ветра пустой бутылкой с анной без трусиков — тёплой и родной.)

однажды очень давно — ещё в детстве — мы пришли на сухую реку вдвоём — и в ней купались. мы голышом — а коллега в плавках. мы сделались писателями — и не покидаем сухой реки. коллега уехал и ни разу сюда не вернулся — не пишет — зато танцует — танцует жизнь — и колесит по миру. голышом плывущего по сухой реке смерть наградит талантами. жизнь искривит пути — перепутает все карты — даст табуретку и рубль на сигарету — сумасшедших соседей за ширмами — будет скрипеть и ёжиться — очевидно потом поддастся — даже ещё как — когда лучшие годы будут прожиты — когда останется мало желаний кроме желания посещения сухой реки. 4

на сухую реку существует несколько дорог. первая — на городском транспорте — кроме всегдашнего 33-го автобуса его ещё довольно много. мы сядем к примеру на 1-й троллейбус на улице гагарина — где мы живём. проедем соцгород и выйдем на ленинградской улице — где печальные жёлто-зелёные сталинки шевелят балконами погибшими от неизвестных болезней — где рюмочные школа и баня — 10-й трамвай с непонятной страшной силой несётся на жилплощадку к заводу оргсинтез через изгибы и пустыри — двухэтажные дощатые любимые нами полудома с улицы чапаева хлопают сырым бельем. можно бы было ехать и дальше — но мы пойдем пешком. улицами писателя вересаева — путешественника пржевальского — учёного циолковского — морского героя челюскина — улицей мариупольской или идущей параллельно с ней карагандинской — улицей певца собинова — улицами о существовании которых кроме самых местных мало кто догадывается в городе — выйдем на сухую реку. дома здесь почти все с калитками — то есть свои. остальные пути — вдоль реки казань: от прибрежной панельной улицы гаврилова — на велосипеде на лодке или пешком. горбатый мост — самый северный мост казани — самая мистическая наша конструкция — по которой грохочет товарный поезд — отделяет городскую казанку от загородной — пусть условно но в общемто это так. если на лодке — надо нырнуть под него. если с велосипедом — перелезть через железнодорожную насыпь. неподалёку от горбатого моста раньше был посёлок брикетный — вкраплённый в сладкую жизнь болот — тут когда-то из жижи поднимали торф и прессовали в брикеты — мы здесь родились мы очнулись среди утиных клювов и глаз — блестящей опасной зелени — среди чудовищ (выпивающих всю кровь пиявиц — утягивающих на дно золотисто-заиленных рыбин — и личинок стрекоз способных перекусить человеку позвоночник) — на улице луговая в доме номер один. сапогами мерили глубину. тонули и удивляли уток. проникали в обгоревшие развалины залитые опасной водой — звали на помощь — молчали от ужаса. по болотам неслись к дому — спасаясь от болотных дядек. кидались камнями — стреляли из лука — теряли обувь — о восторг. за горбатым мостом — мы знали — начинается всё волнующее — всё другое — за горбатым мостом есть нечто что даже больше чем всё. мы изредка за него заглядывали — прихватив шарлотку и квас. мы слышали от взрослых что перед ним похожая на нас заболоченная деревня савинка и хлебзавод — а за ним укрытое в лютиках небольшое татарское кладбище и секретный аэродром — самолёты идущие туда на посадку постоянно гудели у нас над головами — их можно было легко потрогать — сорвав подлиннее камыш. мы слышали что где-то совсем далеко за горбатым мостом есть сухая река. ни одна живая душа не могла объяснить нам — а что же дальше? за горбатый мост если плыть на вёслах сквозь луга и тесные дачи с лесенками прямо в воду — с дурацкими старыми креслами тут же у воды — с ивами и тополями — с летними запахами и криками — сухая река появится через полтора часа. а если идти обычным шагом — не петляя и сокращая путь — можно и за час дойти. а если на велосипеде — не успеешь как следует разогнаться. то что до сухой реки замучаешься добираться — это нам смешно конечно. а то что нет ничего за сухой рекой — в это мы верить рады. в казани и её окрестностях много воды — это нам очень нравится. тугая упругая волга — с запахами неумирающих пятисотлетних рыб: река казань — грустная любовь к которой приобретается лишь через чтение татарского народного эпоса: свияга с поймой в тысячу островов — где хрюкает выпь и колдуют цапли — щекастым браконьерам жестоко выбивают глаза: кама — хвойная наша невеста — камское устье с сорока километрами ширины — с деревнями с луковыми грядками неожиданно уходящими к кромке океана — с городом лаишево на приокеанской горе — где в гостинице летом мы обнимаем подруг из киева — а зимой выпиваем за новый год: много воды подземной. вода изрядно снимает напряжение земли — снимает и уносит — поэтому жить нам гораздо легче чем жителям местностей лишённых больших рек. и среди всей здешней названной и неназванной нами воды — сухая река занимает особое место. конечно мы не скажем что она значимее допустим волги —

Иллюстрация — Лена Прохорова

но точно уж волга не значимее сухой реки. сухую реку всегда имеет ввиду каждый настоящий житель казани и пригородов. почти каждый. лично про нас и сухую реку мы теперь вот что с улыбкой думаем — вот о чём мечтаем: вдруг сухая река лично нам окажет невиданную милость — нам одним откроет свои тайны и почти ничего не захочет лишить? мы ведь вон книгу про неё написали — самую первую наверно. едва ли это больше чем самоуверенность — река на нас не в обиде — ей тоже весело. 5 вчера мы снова были на сухой реке — мы только что оттуда. ну и жара стояла. с нашей приятной спутницей мы долго двигались на резиновом пузыре по дачной казанке — спасались от коров — без конца залезали в воду — ненадолго заплыли в сухую реку — не сразу ее нашли — поздоровались и повернули обратно. лето пока что есть. можно кататься — вдвоём и даже втроём. аккуратно вываливаться из лодки. плыть параллельно с ней по казань-реке (чем-то кстати похожей на сухую реку) — и в самом широком месте — мимо внимательных уток и стрелообразных трав. лодку волочь за носовой шнур — намотав его на палец — она не мешает плыть — она из резины и воздуха. кого же мы в ней везём — когда передвигаемся подобным способом? разговаривать друг с другом — иногда переворачиваясь на спины. мы не утонем — мы ухватимся за горячий от солнца борт если за ноги нас схватит судорога — и так к берегу поплывём. неожиданно нащупать дно и вспомнить что при малой воде где-то здесь действительно был остров. животами вползать через борта — осторожно — помогая друг другу. мы уже писали в книге о суккубах что однажды велосипед у лета ломается — и можно его неожиданно обнаружить где-нибудь среди пока что зелёных холмов непожухлых трав. так вот — сломанный жёлтый велосипед лета бережно отбуксовывается на сухую реку. делает это осень. лето-то само бросит его и уйдёт — помочится на траву — прогундосит что-то. а осень припрячет этот велосипед в сухорецкие заросли. зимой здесь будет не пройти — разве что на лыжах. сухая река подо льдом и снегом — обозначенная только двумя рядами замерзших кустов — не потеряет своих свойств. даже будет ещё более благосклонна к человеку из города — прискрипевшему сюда на лыжах — безо всякой лыжни — с маленькой бутылкой водки.

ЕВГЕНИЙ АЛЕХИН Писатель, музыкант. Автор книг «З-я штанина» (2011), «Камерная музка» (2012), «Ни океанов, ни морей» (2012). Отрывок из повести «Птичья гавань», которая войдёт в книгу «Прекрасное уходящее», готовящуюся к публикации в издательстве «Ил-music» осенью 2014 года.

ПТИЧЬЯ ГАВАНЬ

— Ты говорить разучился? Прежде всегда было достаточно повернуться на другой бок, чтобы избавиться от навязчивого сна. Но только не сейчас. Этот сон регулярно снился мне, несколько раз за лето, и каждый раз было трудно из него выбраться. Я даже вставал в туалет, потом выходил на кухню выпить воды, тихонько ставил пустой стакан на стол и минуту стоял перед окном, глядя из темноты, как луна подсвечивает силуэт облепихового дерева в соседском огороде. Но я всё ещё был окружен застывшими в ожидании персонажами, физически чувствовал связь с ними: сон лежал под полупрозрачной реальностью, дразнил, как яркие жвачные вкладыши изпод тонировки оргстекла, и стоит мне положить голову на подушку, он продолжится, с небольшим нахлестом назад, чтобы я не потерял нить. Я смотрел сон как единственный зритель видеосалона, в котором происходящее на экране замедляется, стоит тебе отвлечься; полотно терпеливо ждёт, чтобы погрузить в каждую секунду трансляции. Здесь не выйдет остаться невовлечённым. Сон в точности повторял, какими я их помню, события одного дня, произошедшие со мной чуть больше года назад, пятнадцатого июня две тысячи первого года. Почему я возвращаюсь туда и что хочу забрать? — задаю я вопрос и одновременно даю себе установку, накрываясь одеялом. Снова вхожу в эту реку, вчитываюсь в пацанскую притчу, смысл которой должен разгадать. — Жука, ты говорить разучился? Я сижу на лавочке. Мне не стоит никаких усилий начать угадывать происходящее заранее. Но если я проговорю в уме фразу Лёджика до того, как он ее произнесёт, мне самому же станет страшно. Нужно поверить, что всё это происходит в первый раз, прикинуться и проживать сцену за сценой. В этой постановке одного дня из моей жизни я должен быть естественным, но не импровизировать. Вот он я, здесь, по-настоящему пьяный, и сейчас Лёджик скажет что-то про обезьяний язык… — На обезьяньем только можешь? Человеческий забыл?

Всё нормально. Мне удалось синхронизировать внутренний ритм с ритмом повествования. Мой рот распух, он размазан по лицу. Поднимаю на Лёджика взгляд, щурюсь, чтобы немного навести фокус. Грозя ему указательным пальцем, отвечаю, еле разжёвывая вязкие, как хурма, слова: — Но не забыл, что ты стащил у меня пилу. Я совсем не уверен, что это он, но подозреваю его. И вот я закинул удочку. Не подаёт виду. Раскусить его сложно, но если это и вправду был Лёджик, теперь он знает, что я в курсе. Лёджик смеётся надо мной. — Сегодня ты официально перестал быть человеком, — говорит. — Распрощался с человеческой сущностью. Такого я ещё не видел. А ведь ты подавал большие надежды. Хочу ответить, что он и сам не лучше: с кем это он сейчас увлечённо болтает, кому зачитывает это ироническое сочинение обо мне? — сам с собой же разговаривает, шизофреник. Но не могу острить, дар речи опять покинул меня. Ничего, это быстрое опьянение, скоро оно пройдёт, нужно просто держать себя в руках. Качнувшись, встаю с лавочки, кладу ладони на уши и крепко хватаю себя за голову: соберись. Мне удаётся выбросить за борт фразу-пустышку, чтобы выиграть время и не пойти ко дну: — Обратно ты тупого включил. И меня кто-то резко толкает в плечо. Откуда ни возьмись появился этот тип и первым делом, без всякого «здорово», довольно сильно пихнул меня. От неожиданности и адреналина я выпрямляюсь и становлюсь трезвее: — Что случилось? — спрашиваю я максимально взросло и серьёзно. По-моему, его называют Ляля, настоящее имя мне не известно. Видел его, но не знаю, кто он такой. — А ну-ка свалил отсюда! — агрессивно говорит мне он. Стриженный под машинку здоровяк с залысинами, похожий на бешеного краснорожего пупса-альбиноса, оторванный от мира, в котором прилагательное «гуманитарный» имеет хоть какое-то значение. Маленький, но без-

жалостный двадцатилетний крепыш. Ничего не понимаю. Откуда он свалился? Я развожу руками и открываю рот, пытаясь выдохнуть всё своё недоумение. Ляля не размыкая губ злобно облизывает зубы, гиена, собирательный подонок. — Потеряйся, — заявляет он мне. Я молча поворачиваюсь к Лёджику. Он с тревогой и любопытством смотрит на меня, на Лялю. — Лёджик, это нормально? Как будто действительно усомнился, в том ли мире нахожусь, или это уже другой мир, в котором любой мудак может прогнать тебя с места, где ты стоишь, только потому, что ему так захотелось. — Это мой подъезд, вали отсюда, алкаш. Лёджик вытягивает руку между нами и говорит: — Стоп. Это же Жука. Спокойно. Ляля здесь живёт, да, но и мой друг Миша здесь живёт, это двор моих друзей: Миши, Лёджика и Тимофея. Свободная от опасных приключений зона на моей карте мира. Где же Миша и Тимофей, куда они подевались? Если бы Миша был рядом, никто и никогда не решился бы меня толкнуть. Лёджик что-то говорит, пытается отцепить Лялю от меня, но тот отпихивает его обратно на лавочку. И толкает меня от подъезда, быстро и механически, как будто подметает клочок своей собственной земли, на которую недавно оформил документы. Упёрся, выбрал меня в качестве предмета для вымещения агрессии, решил, что это его звёздный час, что он проявит себя как альфа-самец, хотя на самом деле он просто чёрт. — Пошел отсюда, чёрт! — говорит он мне. Это я мысленно предугадал его слово. Из-за страха мне хочется действовать. Меня выбросили, я уже стою в нескольких метрах и смотрю на обидчика. Ну и человек, вытолкал меня на дорогу (как шуганул гадящего на участке кота) и теперь пытается завязать с моим другом светскую беседу. По-соседски, как ни в чём не бывало. — Ну и день. Подрезал меня какой-то хер сегодня. Мы сцепились прямо на дороге, — говорит Ляля Лёджику, который не очень понимает, что сейчас произошло. — До сих пор отойти не могу, — вот что говорит Ляля. Лёджик смотрит на Лялю, поворачивается на меня, немного щурится и водит лицом в поисках смысла, так как ситуация, похоже, вышла за рамки его представления о вечере. Значит, Ляля во мне увидел козла отпущения. С кем-то поссорился, может быть, его слегка унизили, и он решил отыграться здесь. Я никогда не нападал первым и не понимаю таких вещей. Как он посмел? «Да кто он такой, обычный гопник, не какой-нибудь авторитетный пацан», — думаю я и пытаюсь завестись, разогнать себя, будто старый мопед. Вдох-выдох, вдох-выдох, моя диафрагма — сцепление, нужно

вытолкать слова и воздух, и дальше всё произойдёт само собой, мотор с рёвом заработает, останется только запрыгнуть и покатиться с ветерком под горку. — Эй, Ляля! Мы с тобой ещё не закончили! — Мои слова звучат внушительно и объёмно, на весь двор. Каждый козырёк над каждым подъездом, панельные стены, выложенные грязно-голубой мозаикой, этажи и окна, лавочки и газон, качели и песочница резонируют моему голосу, подзвучивают и продлевают жизнь фразы. Меня зовут Женя, и в этом дне мне пятнадцать лет, почти уже шестнадцать. Я только что окончил десятый класс. Друзья называют меня Жукой в честь героя сериала «Секрет Тропиканки», который показывали по Первому каналу несколько лет назад. Прозвище не имеет никакой связи со своим прототипом, никто даже и не вспомнит, чем был примечателен тот персонаж. Говоря «Жука», все давно имеют в виду только меня, то есть несколько знакомых им до боли сущностей. 1) «Это же Жука» — немного юродивый доморощенный поэт и «философ», вспыльчивый, но не агрессивный; 2) «А, вот и Жука» — начинающий, но уже не подающий особых надежд на выздоровление пьяница, душа своей маленькой компании; 3) «Жука» с устало растянутым «у» — человек, который, как ребёнок, задаёт много вопросов, пытаясь найти смысл там, где его нет; умник и демагог, любитель вывести на чистую воду, хотя и сам знатный мифотворец; 4) «Хорош, Жук» — зануда в отношении мелких и никому не интересных деталей, хотя и плевал на вещи поважнее. Несколько месяцев назад у меня появилась первая работа, или подработка, если хотите. Тричетыре раза в неделю по вечерам за мной заезжает Серёга, и мы развозим питьевую воду на его «каблучке». — Как сам? — спрашивает Серёга, протягивая мне руку. — Нормально. Сколько сегодня? — отвечаю и спрашиваю я. Обычно мы развозим двадцать пять — тридцать бутылей за вечер. По выходным бывает больше, пятьдесят или шестьдесят. Договорённость такая: мои два рубля с каждой бутыли. Но Серёга всегда округляет мой заработок в большую сторону, плюс иногда мне достаётся на чай. Серёга спокоен и серьёзен, не болтлив, таких называют «настоящий мужик». Мне приятно, что он со мной на равных, не как с подростком. Я привычно закидываю двадцатилитровую бутыль на плечо, свободной рукой набираю код домофона, если домофон есть, и легко вбегаю на лестницу или в лифт. Забираю деньги и пустую бутыль у клиента — бегу вниз по лестнице, — и мы едем на следующий адрес.

Иллюстрация — Алёна Липатова

Неделю с лишним назад я сказал себе: хватит все пропивать и просто бездарно тратить, нужно скопить немного денег. Решил откладывать понемногу каждый раз, ограничить карманные расходы, чтобы пригласить девушку на свидание. Есть одна девушка, я познакомился с ней в Доме творчества, куда хожу репетировать рэп. Она на два года старше и красива. По моим подсчётам, нужно скопить рублей четыреста, чтобы пойти с ней гулять. Думал о её коже, когда упаковывал деньги в целлофан и убирал за шкаф. Потом доставал пакетик, пересчитывал и вкладывал в него новые купюры. Она такая ухоженная и скромная. Скоро я позвоню ей. А сегодня пил спирт с Мишей и Тимофеем. Мишины родители уехали на дачу, а у Миши сломана нога, вот он и остался. Мы пришли в гости с бутылкой. Миша прыгал по дому на костылях, смеялся и расставлял рюмки; он быстро напился. Даже Тимофей ушел к себе домой спать, а мне всё было мало. Вышел на улицу и пока решал, идти домой или искать продолжения праздника, встретил Лёджика. — Какие люди! — сказал он. — У меня дома есть немного денег, — сказал я сразу, чтобы пропустить все ненужное. Пока Лёджик ждал за оградкой, я отодвигал шкаф у себя в комнате, чтобы разрушить едва заложенный фундамент, обменять на выпивку собственное будущее счастье. Так и потерял все свои сбережения плюс надежду на любовь. Но я не позволю этому Ляле безнаказанно унизить меня. Вот моя краткая самопрезентация, мое рестлерское резюме перед выходом на ринг. Ляля говорит: — Как ты меня назвал?! Пока он пытается изобразить крутого, скорчить гримасу в стиле «Последнего бойскаута», я успеваю напасть. Понторез, он даже не защитился. Опрокидываю и прижимаю его тушку к бетонной площадке. Он крепкий и на несколько лет старше, но правда на моей стороне. «Не подпускать его к себе. Соблюдай дистанцию, у тебя длинные руки, в дальнем бою он проиграет», — командует внутренний тренер. Но Ляля и так только беспомощно отбрыкивается, пытаясь то ли оттолкнуть меня, то ли обнять и сделать захват. Несколько раз приподнимаю и бросаю его молодым жирком на бетон. Потом резко выдёргиваю из лежачего положения, ставлю на ноги, как ребёнка, будто он мой сын-недоумок, которого я сейчас обувал. Но ещё не собираюсь отпустить его на прогулку, нет, моя постановка не закончена. Больше трёх лет упражнений с гантелями и ежедневного онанизма сделали мою правую руку сильной, как у гориллы. Или это спирт вывел меня на новый уровень, за рамки моей человеческой природы. Лёджик был прав, я утратил человеческую сущность. Крепко хватаю Лялю за грудки и с силой швыряю о дверь

подъезда. Ещё и ещё раз бью его о деревянную дверь, так, что шарниры стонут и дверная коробка трещит. Отступаю на несколько шагов, выпячиваю руки и резко ныряю на Лялю, вспоминая фильмы о кунг-фу, хочу размазать его по двери, чтобы он прошел через неё, пробив доски: отправить парня домой, в его вонючий подъезд. Но я чувствую тупую боль в макушке, и кровь заливает мне глаза. Значит, что-то пошло не так. Я выхожу на середину площадки перед подъездом. Заходящее солнце ласково тянет ко мне из-за домов остывающие лучи. — Эй, Конан-варвар, — говорит Лёджик. Он так и сидит на лавочке, попкорна только не хватает. Оборачиваюсь на дверь — Ляли уже и след простыл, — дверная ручка (вот на что я напоролся) и сама дверь в крови, бетон в крови. Пытаюсь дружески улыбнуться Лёджику, насколько позволяет мое состояние, и получается не очень. Видимо, я не знал элементарных алгоритмов, по которым можно было нормально закончить этот вечер. — А где же мой друг Ляля?! — вот и вся моя наспех сочинённая шутка. Ирония получается свирепая, и я развожу руками: сработано не по плану, но в моём ключе: травмы получаю я сам. Устал, подставляю окровавленное лицо остывающему дню и вспоминаю, что могу проснуться. На сегодня хватит, это ведь не вечер, а утро настоящего.

ВАСИЛИЙ АВЧЕНКО Писатель, журналист. Автор книг «Правый руль» (2009), «Глобус Владивостока» (2010), соавтор (совместно с Ильей Лагутенко) книги «Владивосток-3000. Киноповесть о Тихоокеанской республике» (2011). Отрывок из неопубликованного романа.

КРИСТАЛЛ В ПРОЗРАЧНОЙ ОПРАВЕ. ЛИРИЧЕСКИЕ ЛЕКЦИИ О ВОДЕ И КАМНЯХ Вода

Около двадцати первых лет моей жизни я не замечал моря и не мог сказать, люблю ли я его. Как можно любить или не любить воздух, которым дышишь, воду, из которой, если верить школьным учителям, в основном состоишь? Море всегда было рядом, и мне казалось, что любой город должен находиться у моря — разве не везде так. Только побывав в городах, лишённых моря, я заметил его. Представьте город, лишённый дорог или домов, — и вы меня поймёте. Море было привычным и обязательным. Рыба — не только готовым блюдом, консервными банками или морожеными брикетами, но живым существом, знакомым мне в лицо и живущим рядом со мной. Может быть, тем же, чем для деревенских жителей является корова, с той разницей, что рыба — животное не «домашнее». Отец ходил на рыбалку всегда. Осенью ловил селёдку, зимой — корюшку, весной — камбалу. Когда ехать далеко не было желания или возможности, шёл пешком «на залив» — Амурский залив, который плещется с западного бока нашего Владивостока. Брал меня с собой — то на Русский остров, то подальше, на Суйфун или Лефу (после великого антикитайского переименования 1972 года эти реки зовутся Раздольной и Илистой, но старожилы не признают новых названий). А то ещё дальше — в геологическую экспедицию, где рыбы было не меньше, чем камней. Мы таскали золотистых карасей из полусолёного озера Лебединого у китайской границы, боролись с гигантскими сомами и змееголовами Лефу, извлекали из льдистой морской воды гроздья огуречно пахнущих корюшек, ловили жирных ленивых камбал на мидию,

за которой надо было предварительно нырнуть с маской, добросовестно ободрав пальцы о камни и о сами раковины. Но быть рыбаком — значит вести особый образ жизни, который я не веду, предпочитая от случая к случаю увязаться на рыбалку с кем-нибудь из настоящих. В остальное время я существую около. Мои окна выходят на Амурский залив. На том берегу — синие сопки, куда (это уже почти Китай) каждый вечер обречённо и стремительно, как катящаяся с гильотины голова огненного великана, зарывается раскалённый грейпфрутовый шар. Когда встаёт лёд, сахарная поверхность окаменевшего моря покрывается дорожной сетью — тёмными извивающимися ниточками на белом панцире. На этих ниточках завязываются узелки-парковки — теперь у рыбаков много машин. Если смотреть на залив утром, до рассвета, цепочки красных и белых огоньков на ещё не видимом льду напоминают загадочные «блуждающие огни» или секретный фарватер из советского фильма. Скоро на заливе, похоже, возникнут пробки. Я уже видел настоящую пробку на льду магаданской бухты Гертнера. Отчаянный рыбак на легковой «пузотёрке» Nissan Sunny не мог перебраться через торос, отделяющий море от берега. Железному потоку люксовых японских «крузаков», пафосных американских «тундр» и военно-колхозных отечественных «УАЗов» пришлось ждать — в других местах выбраться на берег было невозможно даже им. Когда лёд уже «не айс», праворульные «таун айсы» и «крауны», подобно торпедированным пароходам, уходят под лёд. Дно бухт, окружающих Владивосток, — стоянка (или парковка) человека новейшего времени — человека моторизованного. Иногда за выезд на лёд пробуют

штрафовать, но это всё равно что штрафовать за выход на улицу. Кроме машин, на дне толстым культурным слоем лежат блёсны, черпалки, буры (бур в районе скалы-островка Уши утопил и мой отец, когда ломало лёд и приходилось спасаться, прыгая через расходящиеся трещины), теперь — и мобильники. У сегодняшних рыбаков есть интернет с популярным форумом ulov.ru, где они делятся опытом: как вчера ловилось «в Вое воде», «на Майхе» или «на Амбе». Какую снасть предпочитает в этом сезоне зубарь, какую — малоротка и какое расстояние между крючками на самодуре оптимально. Где достать лучшего морского червя, где безопасно передвигаться по льду на «делике», как проехать «на Зелёнку» или на «дэ-эр» и т. д. В Амурском заливе в черте Владивостока есть остров Скребцова, который все зовут Коврижкой. Подальше — другой островок, он называется Речным, но все зовут его Второй Коврижкой. Пространство между первой и второй Коврижками недипломированные филологи в просоленных тулупах снайперски прозвали «межковрижьем». Из моего окна видны манёвры групп рыбаков по льду залива, вызванные локальными изменениями динамики клёва. Стоит кому-то вытащить несколько рыбёшек подряд — и его моментально «обуривают» соседи. Затем срываются со своих мест рыбаки, стоявшие поодаль. Здесь работают законы психологии и даже социологии; очень похоже на движения птичьих стай или рыбьих косяков. С какого-то времени потребность не в частой, но в регулярной рыбалке появилась — или проявилась — и у меня. В этой потребности есть что-то важное для так называемого современного человека. Она демонстрирует неявную, но прочную связь с чем-то огромным и не очень познаваемым, иногда даже кажется — не очень существующим (не знаю, какое слово тут уместно: природа, космос, бог?). Ту связь, которая долго была мне, городскому ребёнку, неочевидна. Теперь я точно знаю, что она есть. Редкая рыбалка — чуть ли не единственное, что связывает меня, живущего химерами и условностями, с Настоящим; она заземляет и заводняет меня. Невозможно жить у моря — и жить без моря. Рыбы … И какой-нибудь молодой рыбак удивлялся, зачем же Бог наградил такими прекрасными расцветками рыбу, всю жизнь проводящую в кромешной тьме глубин. Александр Кузнецов-Тулянин. «Язычник» Рыба была прекрасна. Она горчила и таяла на языке. Она отдавала сладостью и травой. Нигде я такой рыбы не ел и есть, конечно, не буду. Олег Куваев. «Правила бегства»

«Рыба тоже люди, — закончил Дерсу...… — Его тоже могу говори, только тихо. Наша его понимай нету». Владимир Арсеньев. «Дерсу Узала» Мне никогда не рассказать исчерпывающе о неисчерпаемом. Я скажу лишь о нескольких каплях морской воды, попавших в мои глаза и оставшихся там навсегда; о нескольких знакомых мне морских обитателях. Я не рыбак, но житель прибойной полосы, перенаблюдавший, переловивший и переевший немало рыб. Именно поэтому я не возражаю, если они — не сейчас, но когда-нибудь потом — съедят и моё уже не нужное мне тело. Нашу рыбу не рисуют в детских книжках, как загадочных западных речных «окуней» или «плотву». Эти слова мне кажутся чуждыми — то ли искусственными, то ли иностранными, то ли безнадёжно устаревшими, как отмершие говоры старой русской деревни. Наша рыба — простая, суровая, тихоокеанская. В основном — северная (у северных рыб — сдержанная цветовая гамма, зато они жирные и холодоустойчивые: треска, навага, минтай, селёдка, лососи, камбала…). Но и более теплолюбивая тоже, а то и совсем южная, тропически-яркая. Север и юг во Владивостоке взаимопроникают. Одни рыбы живут здесь постоянно, другие, как сезонные гастарбайтеры, приходят на время с юга или севера. Северные и южные рыбы наших вод не похожи друг на друга, как работяга в телогрейке не похож на столичного туриста. Мне хочется сказать не об экзотических разноцветных рыбах, а о плебеях моря, с которыми мы кормимся друг другом (эпиграмма на одного из околокриминальных кандидатов в мэры Владивостока, легализовавшегося в «социально ответственного» рыбного промышленника, заканчивалась так: «Раньше рыбу кормил он народом, а теперь этой рыбой — народ»). Первой назову любимую мою камбалу — плоскую, как айпад, с вечной невесёлой ухмылкой перекошенного рта и скептическим взглядом мутноватых, как с похмелья, меланхоличных глаз. Кажется, простодушнее рыбы не отыщешь. Ловить плоских несложно. Камбала неприхотлива, не склонна к гурманству и гламурству. Ей достаточно любой наживки и самой простой удочкидонки, потому что эта ленивая дауншифтерша предпочитает лежать на дне, для чего принимает плоскую форму и перетаскивает оба своих глаза на верхнюю сторону. Родившись нормальной, камбала становится инвалидом и живёт до конца жизни с кривым позвоночником, причём бывают камбалы правосторонние и левосторонние, как левши у людей. Физическая патология возведена камбалой в норму, что затрудняет определение самого понятия нормы. Камбала чужда рисовки, ничего не строит

из себя и, если поймалась, не очень сопротивляется судьбе. Она гибнет спокойно, мирясь с неизбежностью и чужой волей, как призванный на войну крестьянин. Этим она мне нравится, а ещё — ромбовидностью, пьяно-осоловелыми незлыми глазами и сколиозным позвоночником. При всей своей беспретенциозности камбала умеет мимикрировать, принимая расцветку и орнамент той поверхности, на которой лежит. Если вам интересно, какое дно под вашей лодкой — песчаное или каменистое, — выловите камбалу и рассмотрите камбалистические знаки на её спине. Шахматисту Карпову подарили камбалу, специально для него принявшую вид шахматной доски. Видимо, эта способность развилась у неё от лени — чтобы не избегать опасностей другим, более обыденным, но энергозатратным способом. Ей проще замаскироваться, чем убегать или нападать. Она даже умеет выделять вещество «пардаксин» для отпугивания акул. Плавает камбала плохо, предпочитая созерцательную неподвижность. Лежать на дне — не самое плохое занятие. Добродушная и покладистая камбала-шамбала не выдвигает к миру требований, не считая, что этот мир ей что-то должен. Мне симпатична камбала, как симпатичны лягушки с их большими улыбками. Доброе нелепое лицо камбалы напоминает морды советских бензиновых трудяг — «шишиги» и «буханки». Я благодарен камбале за то, что она была, есть и, надеюсь, ещё долго будет в моей жизни. Редкая рыба сравнится по вкусу со свежей жирной весенней камбалой. Люблю её жарить и наблюдать за тем, как кожа камбалы подрумянивается и становится солёно-хрустящей, а мясо остаётся мягким, сочным, чистого белого цвета. Её приятно даже чистить, поскольку камбала лишена чешуи. Не люблю чистить рыбу с чешуёй — она летит во все стороны, липнет к одежде и рукам, забивает раковину. Камбала (ударение на первый слог; по другим вариантам опознаётся чужак, недальневосточник) связана с библейской историей. По легенде, своей необычной формой она обязана Моисею, который, ведя евреев из Египта, раздвинул воды Красного моря и случайно рассёк камбалу, до той поры похожую на всех нормальных рыб, по осевой линии. Отсюда, возможно, старое русское название камбалы — полурыбица. Иногда, ныряя с маской (под водой почему-то часто раздаётся тихое потрескивание, я не знаю, отчего; мне представляется, что это трещат ниточки, которыми крепятся к камням мидии, но на самом деле — Нептун его знает), я вижу камбалу на дне. Она лежит, надеясь остаться незамеченной. Если протянуть к ней руку — камбала вспорхнёт и улизнёт, прямо на животе, плашмя. Живот у неё светлый. У нас ловится камбала нескольких подвидов («желтобрюшка», «каменушка»…). Для некоторых

из них характерны наждачно-шершавые пятнышки на спине. В первых рядах надо назвать и минтай — «морской хлеб» или «морскую пшеницу». Из него сейчас делают всё, вплоть до «крабовых палочек», в которых от краба ничего нет. В моём позднесоветском детстве минтай вообще не считался за рыбу — разве что «для кошки» (хотя были дальновидцы — как, например, капитан дальневосточного рыбного промысла Шалва Надибаидзе, уже в пятидесятые предрекавший минтаю большое будущее). Минтай слыл не «пищевым», а «кормовым» — шёл на тук, на еду для каких-нибудь норок, которых разводили на каждом углу. «Изобилие на прилавках минтая — отнюдь не свидетельство благополучия в рыбных делах», — сурово гвоздил толстый журнал «Дальний Восток» в перестроечном 1988-м. Дискуссию продолжали читательские письма: «Пока в руководящих органах будут сидеть конъюнктурщики, люди некомпетентные, не будет у нас ни речной рыбы, ни озёрной — будет один минтай». Ещё письмо: «Глубоко возмутило нас рассуждение товарища, которому нравится вяленый минтай! Так говорить могут только недруги». Минтай — не рыба, химка — не наркотик, Суйфэньхэ — не заграница, говорят приморцы; лишь когда стало не до жиру, мы оценили минтай, забыв о его мнимом неблагородстве, и поняли, что ничего не понимали. Поэтому я благодарен трудному времени, научившему нас ценить минтай. (…Что минтай — даже камбала не сразу полюбилась русским, переборчивому речному континентальному народу; «Что же делать с камбалой?» — называлась статья профессора П. Ю. Шмидта, опубликованная «Тихоокеанской звездой» в 1932 году и начинавшаяся со слов: «Камбала совсем уж не такая отвратительная рыба, какой её преподносят потребителю наши рыбные организации…») У минтая длинное, почти до метра, сильное серебристо-синеватое тело и неожиданно большие круглые глаза. Однажды мы с отцом ловили камбалу, а вместо неё подошла минтайная стая. Минтай кидался на крючки остервенело, забыв об осторожности. Тем, кто успевал заглотить железо слишком глубоко, приходилось рвать пасти и жабры, резать наживую ножом. Мне это занятие не доставляет удовольствия, но — иногда приходится. Минтай (звучит как гибрид неприличных японских мультиков «хентай», Китая, мрачного русского мента и mint’а — мяты) дёшев, прост, полезен, ненавязчиво вкусен. Его можно есть каждый день (в отличие от слывущего куда более благородным лосося, который быстро приедается). Минтай занимает в моей пищевой иерархии место, какое в традиционной русской кулинарии занимали злаковые блюда — хлеб или каша. Печень минтая (так и слышится «печень мента») хорошо идёт на бу-

терброды. Корейцы называют эту рыбу «мёнтхэ», и слово это как-то связано с «праздником». Может, у них мы его и взяли, если только не у японцев. Глава Росрыболовства Крайний предложил переименовать минтай в европейский «поллак», что стало бы лингвистическим преступлением; на этом Крайний и погорел, тут же лишившись должности. Возможно, именно минтай спас дальневосточников в девяностые — вместе с китайскими шмотками, корейскими «дошираками» и японскими тачками. Когда сошедшая с ума Москва забыла о пограничных окраинах, нам помогало наше русское Японское море, которое умоет, обогреет и накормит. Мы вылавливали в нём праворульные иномарки и минтай. Я люблю минтай, вообще люблю плебейские блюда и напитки. Это один из основных элементов пищевой таблицы Менделеева вроде тех же злаков или попавшей к нам позже, но быстро обрусевшей картошки, которые никогда не приедаются; морской хлеб-черняшка. «Русскую кухню корейцы считают нездоровой: много жира, сахара, мяса, а вот минтай, который очень полезен детям и взрослым, готовят редко», — слова журналиста и корееведа из Владивостока Ольги Мальцевой, прославившейся тем, что она танцевала вальс и пила брудершафт с Ким Чен Иром. Только в Охотском море в год ловят миллион тонн минтая. Мне всегда казалось, что минтай неисчерпаем, как воздух. Оказывается, это не так: минтай часто добывают ради икры, а тушки выбрасывают за борт. Если раньше он считался рыбой сорной, то теперь запасы, говорят, подорваны «переловами». Не удивлюсь, если доживу до времени, когда минтай станет редким деликатесом. Но не удивлюсь и в том случае, если минтай переживёт всех нас. Есть ещё навага — увесистое, мужское, пролетарское, от сохи слово, напоминающее о наваре, Наварре, браге, медали «За отвагу» (ввести бы рыбацкую награду — «За навагу»), интеллигентском докторе Живаго-Мертваго, индейцах племени навахо и наваждении. Пикап Nissan Navara так и хочется переименовать в Navaga и ещё ввести должность следователя по особо наважным делам, причём его могли бы звать Алексеем Наважным. Говорят, и «навагу», и «камбалу» мы взяли у финнов, но теперь это всё уже не важно, наважно. Свежая — из ледяной лунки — жареная навага особенно бела, рассыпчата и вкусна. Если вы хотите сварить из морской рыбы уху, берите краснопёрку (впрочем, морская она — только до известной степени; относясь к классу «река-море», она чувствует себя одинаково хорошо и в пресной воде, и в солёной). Тянуть краснопёрку из воды особенно интересно — серебристая, мускулистая, костистая, злая, яростная рыба сопротивляется, скачет, рвёт леску, не смиряясь до самого конца. Это рыба-воин — в отличие

от благодушной обывательской камбалы с презрительно скривлённым вялым ртом. Вылавливая краснопёрку и камбалу и кладя их в один садок или пакет, каждый раз отмечаю разницу в их поведении. Хищная, снарядно заострённая серебряная краснопёрка — и бурая, склизкая, заведомо на всё согласная камбала, которую всю жизнь плющит. Если бы рыбы проводили митинг против рыболовства, камбала бы на него не пошла — сказала бы: «Всё равно ничего не изменится». Краснопёрка зажигала бы с трибуны инертные рыбные массы. Из камбал выходят толстые телевизорно-пивные обыватели — но и добряки; из краснопёрок — революционеры, но и преступники. Тут следует заметить, что названия рыб часто лукавы. Наши краснопёрка, окунь, касатка, бычок, даже корюшка с селёдкой — не совсем те или совсем не те рыбы, что известны под такими же именами на Западе (Запад для нас — всё, что за Байкалом). Разным рыбам часто давали одинаковые имена. Придёшь в чужом городе в магазин и смотришь: «зубатка» — но на вид совсем другое; «кальмар» — но что ж он так бессовестно растолстел. Всё это — родственники из разных океанов. С касаткой — отдельная проблема. Говорят, рыбы и дельфины — это «косатки», а «касатки» — ласточки. Не знаю; мне больше нравится называть и небольших скрипалей из Лефу, и огромных океанцев «касатками» — так поэтичнее, так мы уходим от «косости» и «косности»; да и серию подлодок назвали именно «касаткой». *** Рыбу у нас ловят на всё подряд: на червей, на мидию, на кальмара. Черви — морские или речные — копаются собственноручно или покупаются по дороге на рыбалку «на трассе». Неформальная граница города и пригорода обозначена популярным местом продажи червей сомнения в удачной рыбалке — обочиной трассы за остановкой «Фабрика “Заря”», где на одном пятачке тусуются инспекторы ДПС, проститутки-подорожницы и суровые мужики с червями. Обычно на задних стёклах их поцарапанных «хайсов» или «ларго» написано, какие черви есть в наличии. Один из червячных сортов — «майха». Так по старинке зовут речку Артёмовку — бывшую Майхе. Когда ловишь рыбу — с лодки ли летом, из-подо льда ли зимой, — чайки летают вокруг и кричат неприятно-кошачьими наглыми голосами, требуя свою долю. Они похожи на «юнкерсы» из фильмов про войну, особенно когда перед посадкой выпускают шасси лап. Сходство усиливается из-за ярко раскрашенных клювов и ещё — из-за их раздражённо-тревожных, недобрых голосов. «Морские птицы не поют Ни за полночь, ни спозаранку.

Иллюстрация — Алёна Лефлер

Им предначертан неуют Большой, как счастье наизнанку», — писал Геннадий Лысенко, рабочий Дальзавода, хулиган, пьяница, великолепный поэт, покончивший с собой в 1978-м. Наши чайки комично соседствуют на городских площадях с голубями, а на загородных озёрах — с лотосами. Чаек порой презрительно называют «гидроворонами». Несмотря на красивые легенды о морячьих душах, не раз приходилось слышать о нелюбви моряков к этим птицам, похичкоковски выклёвывающим утопающим глаза. Чайкам от рыбаков перепадает некондиционная рыбья мелочь — наважата, бычки, камбалы размером с почтовую марку. Клювы чаек устроены таким образом, что из них никогда не выпадает даже самая скользкая рыба. Мелких оголтелых наважат в своё время прозвали «самураями» (за самоубийственно отчаянные броски на крючки?), а позже, с середины девяностых, — «чубайсами». Наверное, за наглость и прожорливость, хотя по типажу отец российской приватизации — другой: скорее крупная хищная рыба, нежели неумный и суетной наважонок. Или же дело в ржавом оттенке гладкой бесчешуйной наважьей шкуры? Раньше таких не брали, разве что для кошки. «Одолели самураи, — жаловался какой-нибудь рыбак, — толкаешь его в лунку, а он, зараза, наверх карабкается». Теперь начинают брать и их, и даже огромноротых колючих жад-

ных бычков, прежде считавшихся несъедобными. Наш бычок отличается от черноморского, который «в томате», — это другая рыба, её не продают на рынках. Наши бычки — жадные и никчёмные создания с колючками повсюду. Главный орган этой монструозной рыбы — пасть, я бы даже сказал — «головопасть» или «головопастебрюхо». Все остальные органы бычка ничтожны и не стоят упоминания. Даже у самого завалящего бычка рот больше, чем у актрисы Джулии Робертс; жабры он растопыривает так, что становится похож на небольшую палатку. Пасть его способна растягиваться до неимоверных размеров. Крючок он заглатывает своей глубокой глоткой так, что его приходится вырывать изнутри с мясом. Внутри выловленного бычка можно найти непереваренную камбалу среднего размера или крабика, проглоченного живьём и целиком — с панцирем и клешнями. Главное — совершить заглот, а дальше как-нибудь переварится, рассуждает бычок. Как рассуждает краб, вдруг оказавшись внутри бычка, я не знаю. Когда настанет большой голод, нас спасут бычки и кто-нибудь ещё. Мы уйдём в сопки и в море, будем ловить рыбу и заготавливать папоротник с черемшой.

ВОСКРЕСНЫЙ ГОЛЬФ И УДАР НА МИЛЛИОН

Н А П ОЛ УД Е Н Н О М СОЛ Н Ц Е ГА З О Н Д А Ё Т И З У М РУД Н Ы Й ОТ Б Л Е С К . С К Л О Н Ы ХОЛ М О В П Л А В Н О У ХОД Я Т В Н И З , П ОД Н И М А Я С Ь Ч Е Р Е З СОТ Н Ю М Е Т Р О В Н О В Ы М И Г Р Е Б Н Я М И . ТОЛ Ь КО ФЛ А Ж К И У Л У Н О К И Д В И Ж У Щ И Е С Я В Д А Л Е К Е ЭЛ Е К Т Р О К А Р Ы ОТЛ И Ч А ЮТ ЭТОТ П Е Й З А Ж ОТ З Н А М Е Н И ТОЙ ФОТОГРАФИИ С РАБОЧЕГО СТОЛА WINDOWS: Н Е Б О ТА КО Е Ж Е ГОЛ У Б О Е , Т РА В А ТА К А Я Ж Е З Е Л Ё Н А Я . П О Л Е Д Л Я Г О Л Ь Ф А РА С П О Л ОЖ И Л О С Ь Н А Б Е Р Е Г У В О Л Г И , З А К И Л О М Е Т РА М И В О Д Ы С В Е Р К А ЮТ Ц Е Р КО В Н Ы Е К У П ОЛ А О С Т Р О В А - Г РА Д А С В И Я ЖС К А .

Ветер развевает над офисом гольф-клуба три флага: российский, татарстанский и сдвоенный нидерландо-швейцарский. 6 июля в Верхнеуслонском районе на поле Kazan Golf & Country Club состоялся второй турнир на призы супервайзера казанского гольфкурорта Арни ван Амергонена (Голландия) и гольфархитектора Питера Харрадина (Швейцария). О Ф И Ц И А Л Ь Н Ы М П А РТ Н Ё Р О М Т У Р Н И РА G R E E N S O M E G O L F TO U R N A M E N T В Ы С Т У П И Л А КО М П А Н И Я « С Е С Т Р И Ц А » , О Б Е Щ А В Ш А Я В О З Н А Г РАЖ Д Е Н И Е В РА З М Е Р Е ОД Н О ГО М И Л Л И О Н А РУБ Л Е Й З А H O L E - I N - O N E — П О П А Д А Н И Е В Л У Н К У С П Е Р В О ГО УД А РА . ТА К Ж Е Б Ы Л РА З Ы Г РА Н П Р И З Н А СА М Ы Й Д АЛ Ь Н И Й УД А Р. И Г РО К И, ОТ П РА В И ВШ И Е М Я Ч Д А Л Ь Ш Е С О П Е Р Н И КО В , П О Л У Ч И Л И С Е Р Т И Ф И К АТ Ы Н А ГОД О В У Ю Д О С ТА В К У А Р Т Е З И А Н С КО Й В ОД Ы « С Е С Т Р И Ц А » .

на правах рекламы

Устроитель и участник турнира Арни ван Амергонен, впервые приехавший в Казань три года назад, рассказал о перспективах гольфа в Татарстане, идеальном семейном отдыхе и поставил под сомнение стереотип о том, что гольф — спорт исключительно для богатых. — Пять лет жизни я потратил на службу в голландском спецназе. После ухода из армии я начал играть в гольф и почти сразу же стал работать в этой сфере — обычно веду переговоры, представляю интересы либо гольф-архитектора, либо инвестора. Сначала была работа в Нидерландах, потом в Шотландии, Англии, Германии, Швейцарии, после — поездка в Дубаи, опять Швейцария, Северный Кипр, Болгария, снова Швейцария и Италия. В Казани я с 25 июля 2011 года, здесь работаю по линии инвестора. — В Казани не так много людей, которые играют в гольф. Нам хотелось как-то подогреть интерес к этому спорту, поэтому мы начали организовывать турниры. Первый опыт был в прошлом году, турнир, кстати, имел определённый успех. Приятно, что в этот раз желающих уже гораздо больше, участником соревнования стал даже президент Татарстана. — Уровень игроков нашего клуба с момента моего приезда до сегодняшнего дня вырос невероятно. Появились действительно хорошие спортсмены. Думаю, через 5–10 лет в Казани будут профессиональные игроки, которые свободно смогут играть в сборной России и участвовать в международных турнирах. Я говорю прежде всего о детях, которые

сегодня только начинают заниматься гольфом. На самом деле, гольф — семейная игра. Мама и папа вместе с детьми проводят несколько часов на свежем воздухе, общаются, двигаются. Это лучше, чем все выходные сидеть с семьёй перед телевизором. — В любой стране есть устойчивый стереотип о том, что гольф, как, например, и горные лыжи, — спорт исключительно для богатых. Где-то это действительно так, но мы своей работой в Казани стараемся с подобными мнениями бороться. В Европе много клубов и для среднего класса, и для игроков с совсем небольшим достатком. Цены на занятия фитнесом приблизительно равны ценам на игру в гольф. — Казанское поле для гольфа уникально, прежде всего, живописностью пейзажа вокруг. Я могу припомнить очень немного полей с сопоставимым по красоте видом. Когда я смотрю вокруг, мне вспоминается итальянская Тоскана. — Из-за возвышенности на поле довольно ветрено. Это делает игру интереснее — когда ветер дует с разных направлений, спланировать удар сложнее. Сейчас мы расширяем поле, после окончания всех работ здесь можно будет смело проводить международные турниры или, к примеру, Кубок России по гольфу. — Либо у тебя есть страсть к гольфу, либо нет. Чтобы это понять, нужно выйти на поле с клюшкой. Я в гольф влюбился, поэтому и работа мне безумно нравится. Такое, кстати, часто происходит: во время первой игры сразу же понимаешь, что это твоё.

на правах рекламы

— Наш турнир не мог состояться без президента Татарстана. Он очень неплохой игрок, что сегодня в очередной раз доказал. Особая благодарность у меня к директору «Сестрицы» Александру и его жене Анне, которые также поддержали турнир. Они — большие молодцы. — Я очень ценю, как ко мне относятся в России. Здесь вообще люди совершенно иные, в Европе, к сожалению, таких не встретишь. Хотя, когда три года назад мне предложили поехать в Казань, реакция на это была примерно такая: «Татарстан? Какой ещё Татарстан? Это вообще где?» Сейчас я очень доволен, что работаю здесь. В Т У Р Н И Р Е П Р И Н И М А Л И УЧ АС Т И Е Д В Е Н А Д Ц АТ Ь КО М А Н Д . П Е Р В О Е М Е С ТО З А Н Я Л А КО М А Н Д А РУС ТА М А М И Н Н И Х А Н О В А И А Н ТО Н А Б О Б Р И К А , В ТО Р О Е — В Я Ч Е С Л А В И Ю Л И Я М А Л А Е В Ы , Т Р Е Т Ь Е — А Р Н И В А Н А М Е Р О Н Г Е Н И РА Д И К М И Н Н А Х М Е ТО В. П Р И З «С Е С Т Р И Ц Ы» З А СА М Ы Й Д АЛ ЬН И Й УД А Р П ОЛ УЧ И Л И И ГО Р Ь М А Л А Е В И А Н Н А М А РУ Ш КО. КО М П А Н И Я « С Е С Т Р И Ц А » УЧ Р Е Д И Л А П Р И З З А П О П АД А Н И Е В Л У Н КУ С П Е Р В О ГО УД А РА ( H O L E - I N - O N E ) – 1 0 0 0 0 0 0 РУ Б Л Е Й ! Б Л И Ж Е В С Е Х К Ц Е Л И Б Ы Л С Е Р Г Е Й С Е Р Г Е Е В , М Я Ч КОТО Р О ГО О С ТА Н О В И Л С Я В 1 М Е Т Р Е ДО Л У Н К И .

ЛЕТО — ЛУЧШЕЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ЖИЗНИ, КАЗАНЬ — ЛУЧШИЙ ГОРОД ДЛЯ ЖИЗНИ. ДУМАТЬ ПО-ДРУГОМУ — УНЫНИЕ. УНЫНИЕ — САМИ ЗНАЕТЕ ЧТО.

на правах рекламы

КАК ПРОВЕСТИ ЛЕТО

П Р О К АТ В Е Л О С И П Е Д О В O R A N G E B I K E Велосипедные дорожки паутиной покроют весь город. Велосипеды заполнят город. Люди пересядут с машин. Это уже происходит. Останутся только трамваи и велосипеды. Это будет похоже на зомби-апокалипсис, только без всякой жути, с красивыми попами вместо некрасивых мертвецов. Будь благоразумным. Подготовься сейчас. Прокат велосипедов Orange Bike. Широкий модельный ряд. Адекватная стоимость. Программа велоквестов и велоэкскурсий. * Orange Bike - Оранж Байк Баумана, 70 (за «Макдоналдсом»), телефон: 8 951 063-23-15 Н. Ершова, 31б, телефон 8 904 673-15-34

П Р О К АТ S E G WAY

Д А Й В И Н Г - К Л У Б « Б Е Н ТО С »

Segway — транспорт будущего, доступный в настоящем. Segway — плод работы целого десятилетия: сплав «космического» бюджета и космических технологий. Segway — простота управления: и маленькому ребенку, и пожилому человеку хватит пары минут, чтобы освоить новый транспорт. Segway — это не новинка сезона, про которую забудут через несколько лет: в Швеции и части Германии владельцы двухколесного электрокара участвуют в движении на правах велосипедистов. Segway — это демократично. Взять Segway напрокат — это, пожалуй, самый простой способ почувствовать себя в будущем. * Segway - Сигвей

Клуб подводного и спортивного плавания «Бентос» основан в 1978 году. Пробные и тренировочные погружения с аквалангом круглый год. Практика во Дворце водных видов спорта — самом большом и глубоком бассейне Казани. Многочисленные варианты курсов обучения дайвингу. Различные специализации: от подводной фото- и видеосъёмки до погружений на затонувшие корабли и поиска сокровищ. Участие в регулярных экспедициях клуба: погружение в чистейшие озера республик Марий Эл и Татарстан, поисковоисследовательские и экскурсионные экспедиции по всему миру, прогулки на парусной яхте и погружения с аквалангом.

Телефон +7 (843) 258-38-90

С. Хакима, 62, телефон +7 (843) 210-01-22

на правах рекламы

В Е РА Н Д А « П И Т Е Р - К А Ф Е »

M E AT B A L L B OX

Для того чтобы оказаться внутри петербургского лета, не обязательно трястись в поезде или ловить воздушные ямы на борту самолёта. Духом Северной Пальмиры пропитан уголок казанского центра, а летняя веранда «Питер-кафе» — точка наибольшей его концентрации. Вид на купола старообрядческой церкви, авторские блюда на гриле, и всегда хорошее настроение. Летняя веранда «Питер-кафе». СанктПетербург ближе, чем кажется.

Дверь первой казанской митбольной выходит на парк Черное озеро. Засесть за митболы, фалафель, хумус, пряный чайлатте и другие вкусности можно в самом MeatballBox’е или прямо у входа — на скамейках под огромными липами либо пойти обедать в любой из близлежащих парков. Более летнего завтрака, обеда или ужина придумать невозможно, особенно в самом центре города. * Meatball Box - Митбол Бокс

Петербургская, 25, телефон +7 (843) 236-15-56

Дзержинского, 20, телефон +7 917 236-33-66

В Е РА Н Д А « М А Р Р И ОТ Т »

В Е РА Н Д А « Х И Н К А Л Ь Н О Й »

Время, проведённое под открытым тёплым небом в тёплой компании, запомнится вам надолго. Летняя веранда на крыше отеля «Марриотт» — это не только меню из освежающих коктейлей, легких закусок, блюд на гриле и воздушных десертов. Roof Terrace® — возможность полюбоваться прекрасным видом Казани, уединение в самом центре города и всемирно известное гостеприимство «Марриотт».

Просторная и уютная летняя веранда «Хинкальной» на Университетской открылась в июне и уже пользуется популярностью у казанцев. Национальная и европейская кухня, легендарные грузинские вина, приятная атмосфера. Это сочетание делает веранду «Хинкальной» идеальной и для деловых встреч, и для дружеских вечеров, и для романтических свиданий. Здесь делают и едят хинкали — самое королевское в своей скромности и самое скромное в своём величии блюдо грузинской кухни. Столы рекомендуем бронировать заранее.

К. Маркса, 6 Бронирование столов по телефону +7 (843) 567-4009

Университетская, 14, телефон +7 (843) 236-55-77

16+ на правах рекламы

Р Е С ТО РА Н « П А Н О РА М А »

П И Р С « К А РА В Е Л Л А »

Среди лучших ресторанов Казани «Панорама» славится самым интересным подбором культурной программы. Помимо великолепной кухни гости ресторана будут впечатлены видами, открывающимися из-за окон «Панорамы». Летняя терраса дополняет перечисленные достоинства свежим воздухом и прохладным речным ветром.

Вкусная еда на свежем воздухе, атмосфера порта курортного городка. Если закрыть глаза и прислушаться к мерному шуму бриза, легко представить, что к пирсу «Каравеллы» вот-вот пристанет круизный лайнер. Амирхана, 1, РК «Ривьера», телефон +7 (843) 526-56-56

Амирхана, 1, РК «Ривьера», телефон +7 (843) 526-56-56

КО Н ТА К Т Н Ы Й З О О П А Р К « Р И В Ь Е РА »

П Л Я Ж « Р И В Ь Е РА »

Самый большой в Казани контактный зоопарк стал новым домом для семейства кенгуру, латиноамериканской родственницы енота — носухи, сурикатов и мартышки. Компанию гостям с других континентов составляют знакомые, но неизменно милые кролики, морские свинки, козы и овечки. Жителей зоопарка можно кормить из рук и гладить до слёз умиления.

Пляж «Ривьеры» — место с самым стабильным летом Казани. Пляж «Ривьеры» — это лето, до которого можно добраться за двадцать минут. Помимо географических и метеорологических достоинств много других плюсов: вечеринки от клубной радиостанции pre-party бар-клуба «Синема Кафе», турниры по пляжному волейболу, занятия аквааэробикой.

Амирхана, 1, пляж «Ривьера», телефон +7 (843) 526-57-57

«СИНЕМА КАФЕ»

Б ОУЛ И Н Г

Отличные вечеринки «Синема Кафе» уже стали привычным явлением. Конкурс красоты «Синема Стар» — вишенка на торте: прекрасные вечеринки дополняются присутствием красивейших девушек. Для счастья больше ничего, в общемто, не надо.

Боулинг-клуб «Ривьера» — это «три кита»: отлично оборудованные дорожки, демократичные цены на игру *, прекрасно приготовленные блюда европейской кухни и разнообразие напитков. * от 200 рублей в час.

Амирхана, 1, РК «Ривьера», телефон +7 (843) 526-56-56

АССОЦИАЦИЯ «ПАРКИ ГОРОДА» ОБЪЯВЛЯЕТ

ПЕРВЫЙ ВОЛОНТЁРСКИЙ ПРИЗЫВ. ДРУЗЬЯ, ГОРОЖАНЕ. КОРЕННЫЕ И НОВОПРИБЫВШИЕ. НАМ НУЖНА ВАША ПОМОЩЬ! ЧТО ПРЕДСТОИТ ДЕЛАТЬ:

1. Исследовать в глубину сообщества и пространства 2. Создавать события весёлые и полезные (экспертизы, воркшопы, пикники) 3. Участвовать профессионально в работе проектировочных мастерских. 4. Копать, высаживать, вбивать гвозди, рисовать, лепить, печатать, убеждать, отстаивать. 5. Ежедневно доказывать действием свое право на город. facebook.com/parkigoroda.kazan/ Звонить и писать Марии Леонтьевой, координатору ассоциации «Парки города» +7 (927) 409-92-08

СВЯТ МУРУНОВ, АНТРОПОЛОГ, ИНСТИТУТ ПРИКЛАДНОЙ УРБАНИСТИКИ: Прежде чем строить новые города, нам предстоит привести в порядок те, что уже есть. Начнем с общественных пространств. Парки и общественные пространства — это площадка для самореализации сообществ. У вас в Казани много разных сообществ, важно, чтобы они оказались активными и деятельными. Мы такую работу по исследованию общественных пространств в Казани начали. Присоединяйтесь! ОЛЕСЯ БАЛТУСОВА, ЖУРНАЛИСТ, ЭКСКУРСОВОД, СОВЕТНИК ПРЕЗИДЕНТА РТ: Чем больше город, тем больше в нём активных горожан, требующих порядка в той или иной сфере или требующих просто права на пространство. Меня очень радует, что в Казани таких людей много, они спасают озёра и парки, памятники и детские площадки. Настал момент переходить от спасения к развитию: вот парк — а что мы можем сделать в нём интересного? Хотелось бы пригласить к этим действиям всех — нужно немного: смотреть на свои пространства по-хозяйски, отмечать, что не так, и обсуждать пожелания с соседями по улице. В сообществе «Парки города» можно обсуждать это уже сегодня.