Аркадий БАРАНОВ ЛИХОЛЕТЬЕ

Аркадий БАРАНОВ

ЛИХОЛЕТЬЕ

ФУРМАНОВ 2012

Книга издана по программе «С В Е Т О Ч»

Экземпляр книги находится в фондах РОССИЙСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ БИБЛИОТЕКИ

Аркадий БАРАНОВ

ЛИХОЛЕТЬЕ

ФУРМАНОВ 2012 ББК 37-24-2 Б24

Книга издана по заказу библиотеки посёлка Лух Не для продажи.

Москва конца XVII столетия. Художник А. Васнецов

Не раз наше Отечество за свою более чем тысяче-летнюю историю переживало трудные времена. Они вы-пали и на годы так называемого «Смутного времени» в конце XVI и в начале XVII веков, когда русскому народу пришлось отстаивать свою независимость от польско-литовских интервентов. В этой борьбе за независимость принимала участие и Лухская земля. Аркадий Ефимович Баранов годами собирал в ар-хивах и в рукописных отделах библиотек свидетельства о годах и событиях «Смутного времени» в Ивановской области, чтобы всё это выстроить в историческое пове-ствование. И хотя Аркадий Ефимович не дожил до наших дней, редакция «Издательского Дома Николаевых» и жители Луха благодарны ему за ту работу, которую он проделал для освещения роли Земли Лухской в истории государства Российского.

Б24

Лихолетье. Исторические очерки. – Фурманов.: «Издательский Дом Николаевых», 2012. – 74 с.

© Баранов А.Е., 2012 SMZA 979-5-001-1998-254-12 © «Издательский Дом Николаевых», 2012

ЛИХОЛЕТЬЕ Исторический очерк

_________

Уличная решётка. Ночь. Художник А.М. Васнецов

ЛУХСКОЕ ПОДВОРЬЕ В Москве, в дальнем конце Сретенской улицы, стояло просторное полукаменное, полудеревянное строение, которое называлось «Лухским подворьем». Старый «московский люд» проходил мимо него, истово крестился, а потом ставил свечку в соседней церкви перед иконой Иоанна Крестителя, чтобы помянуть за упокой «многострадальную душу» князя, бояри-на и воеводы Ивана Дмитриевича Бельского.

Людская память хранила те времена, когда на месте «Лухского подворья» стояли хоромы князей Бельских. Появи-лись они ещё в ту пору, когда на Москве правил великий князь Иван III Васильевич. А на Смоленской земле стоял город Белый. И владель-цы его величались князьями Бельскими. Один из них князь Фёдор Иванович Бельский даже стал прямым потомком самого князя Литовского Ольгерда, во владении которого в ту пору находилась Смоленская земля. В 1482 году князь Фёдор Иванович Бельский решил порвать с Литвой и с родным смоленским владением и выехал в Москву. Приезд Бельского имел для Московского великого княжества большое политическое значение. Выходило, что не все русские люди подчинялись засилью католичества, кото-рое по указанию самого папы Римского распространялось в соседней Литве. Великий московский князь Иван Васильевич встретил Бельского с большой честью и торжеством. Вскоре в велико-княжеском тереме Кремля зазвенела серебряными чашами свадьба. Иван Васильевич выдавал замуж за Фёдора Иванови-ча Бельского свою сестру Анну Васильевну, княжну Рязан-скую. За свадебным столом Бельскому из рук великого князя была вручена владетельная грамота. Он получил во владение вотчину в так называемой Шелонской пятине Новгородской земли. В ту пору княжеских и боярских междоусобиц в ходу были наговоры и ложные доносы. Жертвой их стал и Бель-ский. По оговору князя Лукомского Фёдора Ивановича обви-нили в намерении бежать обратно в Литву, к своей первой жене католичке Ядвиге. Мнимого «беглеца» посадили в тюрь-му в Галиче. Но вскоре он был оправдан и получил от вели-кого князя Московского ещё более крупное владение, но не на западной окраине Московского государства, откуда он мог соблазниться на бегство в Литву, а на востоке от Москвы. Князь Фёдор Иванович Бельский получил во владение город Лух с волостями да ещё крупные волости: Вичугу, Ки-нешму и Чихачёв. Вот так стала Лухская земля уделом князей Бельских. Это случилось в 1498 году. Вот тогда жена Бель-ского княгиня Анна Васильевна уговорила мужа поставить в Москве свой дом в конце Сретенской улицы. Сама она не часто проживала в Лухе, а больше всего была хозяйкой в женской половине Московского княжеского терема. Анна Васильевна имела при Лухском княжеском дворе небольшую мастерскую по женскому рукоделью. Крестьянки из Кузьмина, Половинкина и других деревень Сокольской луки занимались вышивкой полотенец, которые потом были украшением даже кремлёвских жилых хором при Иване Грозном. Не без труда и не без борьбы приходилось Бельскому сохранять своё высокое положение в Московской боярской среде. В 1541 году младший сын Фёдора Ивановича, боярин Семён Фёдорович, спасаясь от боярских смут, бежал в Литву. После его побега единственным наследником Лухского удела стал его брат боярин Дмитрий Фёдорович. Но он по доносу был сослан в 1541 году на Белоозеро и убит там в тюрьме. И Лухский удел перешёл к его единственному сыну Ивану Дмитриевичу Бельскому. Князья Бельские имели в Лухе не только княжеский двор, но и богатые погреба. Бельские имели право суда и дани, держали своих судей-тиунов, давали своим людям жалованные грамоты. И они становились, эти люди, как тогда говорили, детьми боярскими. Так появилось Лухское дворян-ство. Особенно бурной была жизнь последнего из князей Бельских – Ивана Дмитриевича. Он ведь был в родстве с самим царём Иваном Васильевичем Грозным. Жена его Марфа по тогдашним счетам родства была племянницей царя. Сестра Ивана Дмитриевича Анастасия была женой боярина Василия Михайловича Юрьева, племянника любимой жены царя Анастасии Романовой. Новый курс внутренней политики Ивана Грозного, принятый им в 1560 году, привёл его к столкновению в первую очередь не с рядовым боярством, а с его ближайшими родственниками – в 1561 году с князем Михаилом Глинским, а в 1562 году –

с Иваном Дмитриевичем Бельским. Последний был заподозрен не только в намерении бежать в Литву, но в клятвопреступлении и подлежал смертной казни. Но по хода-тайству митрополита Макария и всего священного собора Бельский был помилован и восстановлен в боярском чине. Однако Лухский удел от него был отнят и передан во владение волошского (молдавского) господаря (князя) Богдана. Лушане этого Богдана запомнили плохо. Лучше пом-нили его белого коня с богатым седлом да его шумные пиршества в Лухе с «детьми боярскими». Запомнились бога-тые чёрные усы «господаря» и его ломаная речь. В самый разгар опричнины, когда король польский Сигизмунд сделал несколько попыток переманить к себе Мстиславского, Бельского, Воротынского и других виднейших бояр, Ивану Дмитриевичу вернули его Лухский удел. Было это в 1569 году. В Лухе он бывал наездом и не часто, даже не успел восстановить сгоревшую конюшню при княже-ском дворе. Были у него большие заботы в Москве. На столи-цу двигались отряды крымских татар под водительством хана Давлета. Бельский, назначенный царём воеводою «Большого полка», пытался задержать татар на Оке. Но это не удалось. Татары прорвались к Москве и стали поджигать дома. Бель-ский укрылся со своей семьёй в каменном подвале своего дома на Сретенской улице. 24 мая 1571 года он и его домочадцы задохнулись от дыма в этом подвале. Так кончился род князей Бельских. Так оказался вымороченным, то есть ничей-ным, Лухский удел. Тогда Иван Грозный распорядился пере-дать Лухскую землю царскому двору, то есть сделал её своим владением. Царь же распорядился на месте сгоревшего княжеского двора Бельских построить «Лухское подворье», где бы жили люди, нужные для управления лухским уделом, где бы содер-жалась конюшня для конных обозов, которые ходили между Лухом и Москвой. А старожилы Москвы помнили, что это «Лухское подворье» было на месте мученической смерти князя боярина и воеводы «Большого полка» Ивана Дмитриевича Бельского, и ещё долго осеняли себя крестным знамением, проходя мимо этого горестного места.

ТРЕВОЖНЫЕ ВЕТРЫ ПЕРЕМЕН В один из мартовских вечеров 1584 года в Лухской осадной крепости, где стоял дом воеводы Семёна Головина, постучался в ворота ездовой Ивашка Хренов. Он прискакал с бумагой от дьяка Тимофея Соломина, который жил на Лухском подворье Москвы. В бумаге была изложена большая государственная новость: скончался на Москве царь и государь Иван Васильевич Грозный. Говорилось и о том, что бояре принесли присягу наследнику – царевичу Фёдору. В доме Лухского воеводы такая весть большого пере-полоха не вызвала. Ведь Лух с его волостями ещё при жизни царя был отписан в удел царевичу Фёдору. Выходило, хозяином лушан становился сам царь. В конце мая этого же года Лухского воеводу вызвали в Москву на коронацию нового царя. Головин терялся в догад-ках, отчего он удостоился такой чести: или оттого что был воеводой в царском уделе, или оттого что его брат Пётр Головин сидел в Москве земским казначеем и был почитаем среди боярства. В Лухе тогда проживало в посадских домах около земляного вала осадной крепости не более двухсот душ мужского населения. И почти все лушане, кроме детей, собрались на проводы своего воеводы. И по указке воевод-ских стражников все опустились на колени, прося воеводу передать новому царю их молитву за здоровье и благоден-ствие государя Фёдора Иоанновича. Только ездовой Лухского подворья на

Москве Ивашка Хренов шепнул соседу, стоя-щему на коленях: «Слыхал я, что новый царь – дурак ду-раком. От такого до беды близко… За такого и молиться стыдно».

31 мая 1584 года столица торжественно отпраздновала коронацию нового царя. После службы в семейном Благове-щенском соборе Фёдор и его свита отправились в Архан-гельский собор, оттуда в Успенский. Дорогу от дворца к собо-рам устелили дорогие ткани. Вдоль пути следования процесс-сии стояли дворяне в «золотых платьях», среди них и лухский воевода Семён Головин. Фёдора короновали по чину византийских императо-ров. Долгая церемония утомила его. Не дождавшись оконча-ния коронации, он передал шапку Мономаха боярину Мсти-славскому, а тяжёлое золотое яблоко («державу») – Борису Годунову. Семён Головин и его соседи по дворянскому роду были потрясены увиденным. Фёдор Иванович мало чем походил на отца. Вид у него был болезненным, телосложение слабое, походка не твёрдая, лицо бледное, на нём постоянно блуждала какая-то глупо-ватая улыбка. «Да ему не под силу управлять и Лухским уделом, не то что всем государством», – осмелился подумать про себя Лухский воевода. Обитатели Лухского подворья Москвы при царе Иване Грозном жили настороженно. Каждый подозревал в другом доносчика и завистника. Подьячий (писецделопроизводи-тель) Степан Стриженый любил попугать ездовых людей и конюхов: «Ужо я запишу вас, крамольников, в чёрный список и отнесу на царский двор». И простой люд боялся таких угроз. Ведь Москва слухами была полна, как гуляли опричники царя, как летели с плеч боярские головы. Да разве только боярские? Восемьдесят тысяч новгородцев по милости грозного царя нашли себе могилу подо льдом реки Волхов и Ильмень-озера. Только после смерти старшего сына Ивана царь поу-спокоился или, как говорили, «начал замаливать свои грехи». Начал ездить по монастырям, раздавать подаяния нищим и юродивым, «чтобы те молились за отпущение его грехов». Перепало из царских щедрот и обитателям Лухского подворья. Тот же подьячий Степан Стриженый звенел медя-ками, оделяя толпы нищих и убогих. А они всегда толпились во дворе подворья с протянутыми руками. Некоторые всё ещё твердили: «Подайте за упокоение души боярина и князя Ива-на Дмитриевича». С воцарением Фёдора Ивановича уходил постепенно страх из углов Лухского подворья. Правда, богомольцев не убавилось. Ведь новый царь тяготился делами и искал спасе-ния в религии. Каждый день подолгу молился, нередко сам трезвонил на колокольне, раз в неделю отправлялся на бого-молье в ближние монастыри. Среди знати Фёдор не пользо-вался уважением. Его не боялись и не почитали. Все видели, что власть постепенно прибирает к рукам его шурин Борис Фёдорович Годунов. Он был фактическим правителем Мо-сковского государства. Начав службу заурядным дворянином, породнившись с главой опричников Малютой Скуратовым, женив на своей сестре Ирине царевича Фёдора, после смерти Ивана Грозного, этот «вчерашний раб, татарин, зять Малюты» стал фактиче-ским властелином огромной державы ещё при живом царе Фёдоре. На Лухском подворье даже ездовой Ивашка Хренов понимал, в чьих руках власть на Москве и, бывая во хмелю, передразнивал нового царя, наклоняя голову набок, высовы-вая язык и закатывая глаза к потолку, истово крестясь. Борис Годунов пробивался к власти трудно, встречая сопротивление бояр и всего боярского рода Шуйских. Убирал он с пути и менее знатных противников. Дошла очередь и до казначея Петра Головина. По настоянию Годунова боярская Дума постановила провести ревизию казны. Проверка налич-ности обнаружила столь большие хищения, что боярский суд вынужден был приговорить Головина к смерти. Ведь совсем недавно казначей Пётр Головин во время венчания Фёдора Ивановича на царство удостоился чести нести шапку Мономаха впереди царя, а вот теперь его самого

вели на Лобное место Красной площади, именуемой в то время Пожаром, чтобы отдать в руки палача. Но когда тот сорвал с него одежду и занёс топор над его головой, вестовой глашатай, выехавший из Спасских ворот Кремля, крикнул: «Остановись!» Годунов, насладившись самой церемонией казни, от имени царя объявил Головину помилование и выслал в Казан-ский край. Второго казначея, Владимира Головина, изгнали со службы, лишили чинов и имущества и тоже отправили в ссылку. Третий брат Петра Головина, Михаил, бежал в Поль-шу. Разве при всём этом мог усидеть на месте Лухский воевода Семён Головин? Уже через месяц после условной казни его брата, прискакали в Лух на конях ратные люди из Москвы с новым воеводой Яковом Яхонтовым. Это был уже ставленник Годунова. Лушане встретили его с покорностью, но молчанием. Все почувствовали, что из Москвы подули тревожные ветры перемен. Прежнего воеводу Головина вроде бы не очень-то винили в чем-либо. А поэтому наделили его землёй как рядового дворянина и назвали ему новое местожительство – село Клоны. Вот так начала нависать и над Лухской землёй тень Бориса Фёдоровича Годунова. Сквозь эту тень лушане стара-лись увидеть и надежды, и тревоги, которые их ожидали в будущем.

УГЛИЧСКИЙ НАБАТ Последняя, по счёту седьмая, жена умершего Ивана Грозного Мария Нагая получила в удел город Углич, где про-живала с отроком своим, младшим сыном царя Дмитрием. Временами бывала в эту пору в Угличе у своей двоюродной сестры и лушанка Евдокия Куроедова. Прозвали её в Лухе «перемётной сумой» за то, что она часто лжесвидетельствовала выгоду тех, кто, по её разуме-нию, больше власти имел. Оттого лушане именовали её насмешливо Евдохой Куреёй. Иногда Евдоха притворялась юродивой, зная, что по обычаям того времени обижать юро-дивых считалось делом греховным. Бывая в Лухе, Евдоха нашёптывала «по большому секрету» о делах в Угличе, а больше всего о царевиче Дмит-рии. Клялась Христом-Богом, что царевич – «злюка, как змеё-ныш». Однажды, когда она сидела в гостях у постельницы царевича Анны Колобовой, этот самый царевич у неё «паль-цы стал грызти». И Евдоха показывала зажившие раны на своих пальцах. Один раз Евдоху Курею приволокли к лухскому воево-де Яхонтову, обвиняя её в ереси против «невинного отрока царевича Дмитрия». Но воевода, выслушав донос, сказал: «Юродивым сам Господь слова подсказывает»… И отпустил Евдоху, даже вручив ей серебряную деньгу. Воевода знал, что делал. Ведь и в Лух пришёл указ, воспрещающий упоминать на богослужениях имя Дмитрия на том основании, что он рождён от седьмого брака царя, следо-вательно, является незаконнорожденным. Многие знали, что такой указ подсказан Годуновым. Последний понимал, что в случае смерти бездетного царя Фёдора царевич Дмитрий оставался единственным чле-ном царствующего дома. Родственники царицы Марии Нагой понимали, что малолетний царевич может сесть на царство в любой момент, и посвоему готовились к этому, старательно поддерживая в нём неприязнь к советникам царя Фёдора. В характере Дмитрия, страдавшего «падучей бо-лезнью» (эпилепсией), рано проявилась унаследованная от отца жестокость. Зимой мальчик лепил снежные фигуры и называл их именами ближних бояр. Окончив работу, он при-нимался лихо рубить им головы, приговаривая: «Это Мстиславский, это Годунов…»

В Москве такие игры царевича вызывали неудоволь-ствие и даже страх. Взаимные подозрения между Угличем и Москвой росли. Стоял полдень 15 мая 1591 года. В этот час и ударил в набатный колокол звонарь Максим Кузнецов из Спасской церкви города Углича. На этот звон прибежал первым вдовый поп из соседней церкви по прозвищу Огурец. Навстречу ему бежал стряпчий кормового дворца Суббота Протопопов. Увидя Огурца, он закричал: «Царевича не стало!» Царица велела звонить. Огурец принялся усердно бить в набат. Звон переполошил весь Углич. Толпы народа посыпали в Углич-ский Кремль. Люди подумали, что где-то пожар. Бежали с рогатинами, дубинами, топорами. Тут раздался клич: «Царе-вича зарезали!» На заднем дворе кормилица Орина Жданова держала мёртвого ребёнка, царица Мария колотила в неистовстве по-леном матку-кормилицу царевича Василису Волохову. Неподалёку громко причитала её двоюродная сестра лушанка Евдокия Куроедова. Царица приказала посадским людям схватить Воло-хову. Они прежде всего сдёрнули с её головы платок-волос-ник и опростоволосили. Это считалось крайним бесчестием и поруганием для женщины. Когда Евдоха увидела такую ра-справу над своей сестрой, быстро замешалась в толпе. Царица и братья кричали всенародно, что царевича зарезали приставленные к нему люди: сын мамки Осип Волохов, Никита Качалов и государев дьяк Битяговский. Народ без всякого допроса бросился убивать тех, на кого ему указывали. В этой свалке погибли многие посадские люди, так и не узнав правды о гибели царевича Дмитрия. А когда в Углич приехала комиссия из Москвы во главе с Шуйским, то услышала и такие показания, что Дмитрий зарезался сам. Приставленная к нему мамка Волохо-ва, постельница Марья Самойлова и четыре мальчика, посто-янно игравшие с царевичем Дмитрием, в один голос показали одно. Царевич играл со сверстниками в «тычку» ножом и зарезался в припадке «чёрного недуга» (падучей). Даже один из братьев царицы Григорий Нагой показал на следствии, что царевич сам зарезался. Царское следствие по делу царевича Дмитрия призна-ло царицу Марию Нагую виновной в расправе над невинными людьми. Сама она была выслана в Судин монастырь на Выксе и пострижена в монахини. Её братьев и другую родню разос-

Смерть царевича Димитрия

лали по городам в ссылку. Наказали и угличан, которые участвовали в мятеже: иным порубили головы, других утопи-ли, иным отрезали языки. И, наконец, выселили жителей Углича в Сибирь, населили ими город Пелым. Даже колокол, в который звонили в набат, сослали в Сибирь. Убереглась от наказания Евдоха Курея. Она снова при-няла обличье юродивой и отправилась в путь по дороге на родину свою – в Лух. Драма в Угличе повлияла на судьбу людей на Лухской земле. Угличский набат как бы разбудил новые события, новые беды, которые последовали потом на русской земле. Жизнь доказала, что из искры иногда ветры истории разду-вают большое пламя народных волнений, народных бедствий.

НАЧАЛОСЬ ЭТО В КОПЫТОВЕ История Лухской земли заставляет наше повествова-ние вернуться к годам правления на Москве великого князя Ивана III Васильевича. Тогда вместе с князем Фёдором Ива-новичем Бельским бежали из Литвы и несколько его ратных людей.

Когда Литовское княжество вступило во временное единение с Польшей, в которой господствовало католичество, тогда литовцы-католики получили все права и преимущества польской шляхты (дворянства). Католики притесняли людей, исповедовавших православие. Притеснялся не только простой народ по религиозному признаку, но и ратные люди, и даже князья. Поэтому и бежали из Литвы тот же Бельский и некото-рые ратные люди. Среди них был и ратный человек по имени Тимофей. Он был родом с Украины, из тех её мест, которые были в подданстве Литовского княжества. Проживал он в зрелом возрасте в Вильно, столице Литовского княжества и нёс военную службу. Родители его были люди просвещённые. Они дали своему сыну хорошее образование и воспитали в духе православия. Тимофей выделялся среди ратников как человек «пись-менный», начитанный. Тимофей в свободное от воинской службы время занимался переписыванием церковных книг – «Евангелия» и «Апостола». К тому же он был прекрасный резчик по дереву. Тимофей прибыл в Москву летом в 1482 году вместе с князем Бельским. Он, оставив военную службу, в одежде про-стого поселянина стал ходить по монастырям. Он решил пов-торить жизнь известных деятелей монастырской колонизации русской земли Кирилла Белозерского, Нила Сорского, Иоси-фа Волоцкого, Пафнутия Боровского. Всё это были ученики и последователи «отца северного монашества» Сергия Радо-нежского, известного вдохновителя русского воинства на победу в Куликовской битве. Вернувшись в Москву, Тимофей в одном из монастырей прошёл послушание и постригся в монахи под именем Тихона. В то время в северо-восточных областях Московского государства было немало пустынножителей, которые сели-лись в глухих местах. Таким пустынножителем и решил стать монах Тихон. И не случайно он появился в Костромском крае. В ту пору здесь находился в заточении его бывший хозяин по ратной службе Фёдор Иванович Бельский. Тихон побывал в Галиче, Кинешме. Потом он достиг такого места, которое соответствовало его замыслу посели-ться пустынником. Слава основателей монастырей не давала Тихону покоя. И он остановился в местечке, которое называ-лось Копытово. Оно находилось около реки Лух и города Луха среди болот и лесных дебрей. В этом Копытове он и поселился. Срубил собственно-ручно себе келью, в которой и начал свою отшельническую жизнь. Вспомнил своё уменье резьбы по дереву. Оно ему при-годилось. Он стал вырезать из дерева ковши и другую посуду. Выносил их на дорогу на предмет обмена на хлеб и другие продукты. Прохожие брали эти деревянные изделия, а на то место, где они лежали, клали хлеб и другую пищу. Такой натуральный товарообмен был на руку монаху-отшельнику. О нём уже говорили как о подвижнике, который «зарабатывал хлеб свой насущный в поте лица своего». К нему потянулись некоторые лушане, которых устраивала иноческая жизнь. В народе тогда говорили: «Монахи с голодухи не умирают». Когда князь Фёдор Бельский вернулся из опалы, кото-рую отбывал в Галиче, и получил Лухский удел, Тихон не замедлил обратиться к нему за покровительством. Бельский отвёл Тихону и другим инокам просторное место вблизи Копытова при слиянии рек Лух и Возополь. Так стала постепенно возникать новая монастырская обитель. Тихон вместе со своими иноками построил деревян-ную церковь во имя святителя Николая. Поэтому впослед-ствии монастырь некоторое время назывался Никольским. Тихон поселился в Копытове около 1493 года. Време-нем возникновения монастыря можно считать 1498 год. Монастырская хроника засвидетельствовала и дату смерти Тихона – 16 июня 1503 года. Следует сказать, что монастыр-ская братия не сразу стала владельцем земель и деревень. В год смерти Тихона она ещё жила в бедности. Чтобы похоро-нить основателя монастырской обители, суздальский епископ прислал и гроб, и мантию для усопшего. Это засвидетель-ствовано в летописях.

Князья Бельские очень хотели, чтобы в их Лухском уделе была своя монастырская обитель как местная опора православия. Поэтому они заботились о попечении Тихоно-вой пустыни. Фёдор Иванович через старост своей княжеской вотчины присылал в монастырь пшеничную муку, масло, восковые свечи, красное вино. По примеру отца сыновья Фёдора Ивановича, Дмитрий и Иван, с особым вниманием относились к монастырю. Дмит-рий построил на свои средства новую монастырскую церковь. Князь Иван посылал монашеской братии ладан, воск и муку. Не обходила вниманием монастырь и царская семья. Выдавались подарки по случаю рождения детей, по случаю выступления в поход, по случаю болезни или смерти кого-либо из царской семьи. А вот Иван Дмитриевич Бельский даже больше отца и дядей своих покровительствовал монастырю. Он пожертвовал ему 36 деревень и починков. Это он сделал, когда возвратился из польского похода, в котором был воеводою. Всё это было сделано с царского согласия. А после его гибели во время московского пожара в 1571 году «на помин его души» монастырю были отданы ещё несколько деревень, в том числе село Сокольское. И на все эти пожертвования была царская грамота. Тогда же за год раньше Тихон был причислен к лику святых, в чине «препо-добного». Царь Иван Грозный своей грамотой в 1577 году под-твердил все подаренные монастырю деревни и земли. Грамота эта называлась «тарханной». Она в те времена давала право не быть владельцу земель судимым никем, кро-ме царя. Это значило, что никто, кроме царя, не имел права отнять монастырские владенья. Так появился на Лухской земле самый крупный земле-владелец Никольский монастырь или Тихонова пустынь. А началось всё с появления в Копытове одинокого монаха. Вот обычно так зарождалась монастырская колониза-ция и в других местах Руси.

КАК ОТНЯЛИ ЮРЬЕВ ДЕНЬ Лухский край одно время был окраиною Суздальского княжества, пограничного с казанскими татарами, а затем с Нижегородскими владениями. Край этот имел своими естест-венными границами: на севере – Волгу, на востоке – притоки Оки, на юге – Клязьму, на западе – болотистую равнину в районе Вичугской и Кинешемской волостей. В конце XVI века лухская округа имела 30 приходов с населением более пяти тысяч человек. Сам город Лух оста-вался местом убежища для окружающего населения в случае нашествия неприятеля. В городе находился довольно высокий земляной вал, осадный княжеский двор. Внутри этого вала находились и церкви. В Лухе было несколько древних часовен с иконами древнего письма, несколько уличных крестов. Существовали крестные ходы. Около Луха было немало деревень, большинство кото-рых состояло из 3-4 дворов. Много было «починков» или местечек, в которых только что начинали селиться крестьяне. Князья Бельские, будучи владельцами Лухского удела, имели своих служилых людей, то есть обязанных нести ратную (воинскую) службу. За эту службу Бельские дарили служилым людям («боярским детям») земляные участки вме-сте с деревнями. Таким образом, крестьяне становились зави-симыми от служилых людей, которые потом всё чаще стали называться дворянами. Но крестьяне не сразу были закрепле-ны за дворянским владением. Был для крестьян один желан-ный день в году после окончания полевых работ – 26 ноября (по старому стилю), в церковных святцах он значился как день памяти святого Георгия Победоносца или по-простому Юрьев день. За неделю до этого дня, то есть с 20 ноября и ещё одну неделю после Юрьева дня крестьяне имели право

переходить свободно от одного служилого человека (дворяни-на) во владение другого дворянина. Так установлено было ещё Судебником 1497 года. Крестьяне переходили от одного землевладельца к другому не от хорошей жизни. Старались найти такого дворя-нина, где бы чуть было полегче жить. Многодетный крестья-нин Еремей Нехороня каждый год в Юрьев день переходил от одного служилого человека к другому, но так и не нашёл для себя «доброго» хозяина. Отчаявшись, он ночью поджёг свою «чёрную» избу и сгорел вместе с девятью своими детьми и женой. Случилось это в деревне Гуменнице на реке Печуге. Крестьяне чаще всего уходили от мелких землевла-дельцев, которые, желая поправить своё слабое материальное положение, стремились драть со своего «тяглового человека» три шкуры. А такие луховские крестьяне как Семён Смышляй из села Порздня и Гаврила Неустрой из Клон подались в далёкие южные степи в Дикое поле «казаковать». Об этом писал в Поместный приказ и царю Фёдору лухский воевода Яков Абрамович Яхонтов. Площадной подьячий (помощник дьяка) Родионко Мехов каждый месяц объявлял лушанам, собиравшимся возле крепостного вала, имена тех, кто объявлялся в бегах, называя их «татями» (ворами). В 1597 году царь Фёдор по подсказке своего шурина и фактического правителя Московского государства Бориса Го-дунова издал Указ об отмене Юрьева дня. Таким образом крестьяне закрепощались за тем или иным дворянином-помещиком без права перехода к другому помещику. Новый закон так и назывался «О крестьянском выхо-де». Он оставлял крестьянина в полной власти помещика-дворянина. Уже не видно было на дорогах Лухской земли саней-розвальней или колёсных колымаг, на которых, бывало, тащились по осенней грязи, схваченной первыми морозами, или по зимнему первопутку крестьянские семьи за призрач-ным «счастьем» во владение более «доброго» дворянина. Раньше, бывало, уходили от худородных дворян Кашиных да Каблуковых к более богатым землевладельцам – к князю Ивану Барятинскому или к князю Байтерскому. В их боярских вотчинах жилось чуть вольготнее. А теперь «тягловые лю-дишки» на деревне вздыхали в горести, приговаривая: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Новый закон приветствовали дворяне-помещики. Им не всегда довольны были крупные вотчинники-бояре. Ведь теперь не пополнялось крестьянское тягло на их землях за счёт прихода от худородных бояр. От полного закрепощения с Лухской земли бежали на Дон к казачьим атаманам тягловые крестьяне. Снова подьячий Родионко Мехов выкрикивал с земляного вала Лухской крепости тех, кто находился «в бе-гах»: «Родька Куприянов, Якушка Семёнов, Панька Мясоедов…» Лухский воевода Яков Абрамович Яхонтов жаловался в бумаге, направленной в Поместный приказ на то, что бег-ство тягловых крестьян на Дон наносит ущерб казне, так как «податный люд» сокращается из-за побегов «тягловых людишек». Потеряв Юрьев день, бежали в «Вольное поле» на Дон и монастырские крестьяне. Из деревень, закреплённых за Тихоновой пустынью, после отмены Юрьева дня в первый же год бежало несколько десятков крестьян. Почти обезлюдели деревни Ворсино, Круг-лое-Пирогово, Кандаурово. Игумен монастыря Ферапонт показал себя настоящим крепостником. Он собственноручно наказывал монастырских крестьян только за то, что они ругали царский указ об отмене Юрьева дня. Этот же самый игумен Ферапонт отсудил от лухских посадских людей Еремея Гобислова и его товарищей право рыбной ловли на реке Лух и на её притоках Печуге и Добрице. А на Дону всё больше и больше гудело недовольством беглое «крестьянское тягло», среди которого было и немало лушан. Беглые крестьяне готовы были бороться за такого царя, который бы вернул им Юрьев день, отнятый Москвой.

ЦАРЬ-ГОЛОД Царь Фёдор умер 6 января 1598 года. Древнюю корону – шапку Мономаха – надел на себя Борис Годунов, одержавший победу в борьбе за власть. Очень не лёгкую победу. Он её готовил даже тогда, когда, ещё при жизни царя Фёдора, во главе церкви и всего духовенства возвёл своего ставленника патри-арха Иова. Этот высший чин в иерархии православного духо-венства Борис, можно сказать, купил у патриарха Констан-тинопольского. До сих пор русская православная церковь управ-лялась митрополитом Московским, который подчинялся «все-ленскому» патриарху Константинопольскому. И вот тебе, поя-вился на Руси свой патриарх. Патриарх Иов, имея огромную власть в глазах духо-венства и всех верующих, трижды благословлял Бориса на царство. И трижды Борис отказывался от короны, понимая, что Боярская дума была против него. Вот тогда-то и был собран так называемый Земский собор 1598 года. Это было собрание представителей разных сословий, слоёв населения, в основном, конечно, дворян и духовенства. От Луха и его волостей на Земском соборе присут-ствовало пять человек, в том числе воевода Яков Яхонтов, игумен Тихонова монастыря Ферапонт да ещё три дворянина. Земский собор и подтвердил избрание Годунова на царство. Во время коронации он воскликнул: – Бог свидетель, в моём царствовании не будет нищих или блудных. Взявшись за воротник своей рубашки, он добавил: – И эту последнюю разделю со всеми! Возведение на царство Бориса Фёдоровича Годунова было торжественно отмечено и в Лухе. Трезвонили колокола двух деревянных церквей, которые стояли в центре осадной крепости. Лухское духовенство устроило несколько крестных ходов по улицам города. А в Тихоновом монастыре о воцаре-нии Годунова возвестили гонцы из Москвы, посланные пат-риархом Иовом. В своём послании Московский патриарх повелел игу-мену монастыря Ферапонту три дня подряд звонить в мона-стырские колокола, возвещая всему «православному люду» о воцарении Бориса Фёдоровича. Новый царь не оставил без покровительства и Тихоно-ву пустынь. Он подтвердил особым указом законность Тар-ханной грамоты Ивана Васильевича Грозного о даровании монастырю земельных владений вместе с деревнями и кре-стьянскими «душами», сделав монашескую братию крепост-никами в своей округе. В первые два года царствования Борис делал многое, чтобы утвердить в народе любовь и доверие к себе. Он освободил сельский люд от всех податей на целый год. Дал торговым людям право беспошлинной торговли на два года. Служилым людям выдал одновременно двойное годо-вое жалованье. Борис знал, как народ русский уважает нище-любие и был очень щедр на подачу милостыни. Получили помощь вдовы и сироты. Появились дома призрения больных и убогих женщин. Один такой дом был открыт и в Лухе, рядом с церквами в середине крепости. Борис преследовал «бесчинное пьянство». Не терпел уличного пьянства. Он закрывал шинки (кабаки). Один такой шинок был закрыт около Луха на «пьяной горе» и его владелец Ермоха Чернов был послан в Тихонов монастырь на три месяца «замаливать» грехи. Но всё это было только год-два. Потом царские мило-сти заметно пошли на убыль. И в народе стали ходить слухи, что доброта царя Бориса обманная. Быстро исчезла призрач-ная любовь народа к новому царю. А тут ещё сама природа обернулась злой мачехой к русской земле. Страшный голод обрушился на неё в 1601 и 1602 годах. Лето 1601 года было холодное и дождливое. Стояли зелёными до августа не только овсы, но и рожь. На лухских полях возле рек Возополь, Добрица и Лух хлебные нивы местами вымокли. Тревога обуяла всех россиян, в их числе лушан.

Тревожной была ночь на 15 августа. Дул почти зимний ветер со стороны Беломорья. Редко кто спал в эту ночь в крестьянских избах лушан. Чуяли люди беду. А когда пришло утро, боялись идти в поле. А там мороз убил на корню даже семена озимой ржи. Стебли овса ломались, как стеклянные. Всю зиму ели лепёшки из лебеды да прошлогодней льняной мякины, берегли для весны, пусть и худое, зерно к посеву. А когда по весне посеяли, то семена взошли кое-где, целые полосы стояли пустыми. Да и скудные всходы 1602 года убил снова мороз. Великая беда пришла в Московское государство. На-чался голод, какой не помнили ни деды, ни прадеды. Тогда многие дворяне начали прогонять от себя ранее насильно закабалённых крестьян, потому что их прокорм обходился очень дорого. Лухские дворяне Кашин и Каблуков отказались от своих крестьян, и сами подались в Москву, надеясь на царский «прокорм». Царь Борис приказал отпереть свои житницы и прода-вать хлеб дешевле ходячей цены, а очень бедным раздавать деньги. Каждый день в Москве раздавали нищим по полуденьге на человека, а в праздничные и воскресные дни по целой деньге. На этом царском милосердии «грели руки» нечестные люди. Должностные лица раздавали деньги своей родне. Дьяки и подьячие, нарядившись в лохмотья, брали милостыню. Раздача милостыни в Москве продолжалась с месяц. Тогда ради этого сбежалось в столицу около сотни лушан, в основном посадских людей. Они начали было отбирать овёс у лошадей Лухского подворья, а потом стали резать и самих ло-шадей. Но Ивашка Хренов, ставший к этому времени стар-шим ездовым, с помощью царских приставов сохранил коней от полного истребления, выполняя царскую волю – стал отвозить трупы умерших от голода на «скудельницы» (брат-ские кладбища). Овёс, который выделяли лошадям, спасал жизнь людям Лухского подворья. И всё-таки половину их тому же Ивашке Хренову пришлось отвезти на «скудель-ницу». Исчерпав запасы продовольствия, голодающие приня-лись за кошек и собак, а затем стали есть траву, липовую кору, трупы людей. Голодная смерть косила население по всей стране. Трупы валялись по дорогам. Летописец этого времени засвидетельствовал: «Ядоша всяку траву и мертвечину, а иные живые друг друга. Муж съедал жену свою, а иная жена съедала своего мужа и детей своих». Только в Москве власти во время голода в трёх боль-ших «скудельницах» погребли 125 тысяч человек. Современ-ники считали, что в голодные годы вымерла «треть царства Московского». …По раскисшей дороге между Лухом и селом Порздня брела опухшая от лебеды и липовой коры ещё не старая женщина. Почти на голой груди её висела деревянная икона Богоматери. В этой женщине трудно было узнать лушанку Евдокию Куроедову, в простонародии – Евдоху Курею. Она тыкалась клюкой в окна деревенских изб, но редко где теплилась живая душа. Костлявая рука этой «души» вна-чале крестилась, а потом показывала в сторону погоста, где стояли ещё свежие надмогильные кресты. Этих крестов было ох как много. То был деревянный урожай великого голода на лухской земле. Эта земля за три года похоронила каждого третьего, жившего на ней. Евдоха Курея, встречая по дороге живых, с молитвен-ной тайной рассказывала о том, как ей приснилась «пресвятая Богородица», которая открыла ей великую тайну, почему по Руси прошёлся «Царь-голод». А всё оттого, что на москов-ский престол сел «незаконный царь Борис». Но скоро придёт «законный царь» Дмитрий – сын Ивана Васильевича Гроз-ного. Он совсем не зарезался в Угличе, а его сберёг сам господь-бог. Вот когда воцарится Дмитрий, тогда вернут людям и Юрьев день, и придёт народу всякое облегчение! Евдоху Курею слушали и мало что запомнили, разве только что о Царе-голоде, который опустошил и лухскую землю.

ТЕНЬ ГРОЗНОГО ЕГО УСЫНОВИЛА Лухская земля, как и всё Московское государство, полнилось слухами о том, что в Польско-Литовском госу-дарстве объявился младший сын Ивана Грозного – Дмитрий. Распространялась молва о том, что Дмитрий вовсе не был зарезан в Угличе, а чудом спасся и проживал тайно от царя Бориса, который намеревался его умертвить. Такие слухи распространяла среди лушан не только юродивая Евдоха Курея, но и люди с Лухского подворья на Москве. Старший ездовой Ивашка Хренов, навестив Лух с очередным конным обозом, поведал такие страхи, от которых лушане осеняли себя крестным знамением. Будто ему сами караульные стрельцы рассказывали: «Стоим мы ночью в Кремле на карауле и видим, как в час полуночи промчалась по воздуху колесница над Кремлём. Колесница в шесть лошадей, а возница одета по-польски. Он ударил бичом по кремлёвской стене, да так зычно крикнул, что мы от страха разбежались». Множились слухи и о других дурных предзнаменова-ниях. Около Москвы появилось множество лисиц. Одну из них поймали прямо в Кремле. Люди стали видеть на небе по два солнца. В довершение всех ужасов явилась комета. Она была так велика, что во второе воскресенье после Троицына дня 1604 года видели её даже в полдень. Все эти слухи и дурные приметы воспринимались в народе быстро, так как верилось «в доброго царя», который должен появиться на Руси, чтобы «чёрному люду» жилось чуть легче, чтобы ему вернули снова Юрьев день. Вот в такую пору ожидания лучших перемен, в ожидании «закон-ного царя» и появился в Польше самозваный царевич Дмит-рий. То был галичский дворянин Юрий Богданович Отрепьев, который при пострижении в монахи принял имя Григория. Вскоре юный монах Григорий стал переписчиком книг при патриаршем дворе в Москве. Уличённый в какой-то ере-си, Григорий бежал в Литву. Здесь, проживая в имении крупного польского магната Адама Вишневецкого, он и ре-шил объявить себя спасшимся от казней Бориса Годунова сыном Ивана Грозного – Дмитрием. Адам Вишневецкий и польская шляхта всячески подо-гревала честолюбивые мечты Лжедмитрия сесть на москов-ский престол. Сделать названного Дмитрия знаменем польско-литовской интервенции в Московском государстве хотел и сам польский король Сигизмунд III-й, хотя в 1600 году он заключил мирный договор с Москвой. Проживая в Польше, Лжедмитрий не только приобрёл себе покровителей и советчиков из среды местной знати, но и попал под влияние дочери управителя королевской экономии в Сомборе Мнишека – Марины Мнишек. Она была объявлена невестой Дмитрия. Польский король, который вынашивал планы широкой экспансии на востоке, оказал энергичную поддержку Отрепь-еву, а тот обязался передать Польше плодородную Черни-гово-Северскую землю, а семье Мнишек Отрепьев посулил Новгород и Псков. Вначале под знамёна Лжедмитрия собралось около двух тысяч наёмников. Это был всякий сброд, мародёры, при-влечённые жаждой наживы. Эта армия была слишком малоплеменной, чтобы затевать интервенцию в Россию. Но втор-жение Отрепьева поддержало донское казачье войско. Борис Годунов послал против Отрепьева большую воинскую силу во главе с воеводами. Правда, те потеснили войско самозванца, но совсем прогнать с русской земли не сумели. А потом волею крестьянского движения против на-чавшегося укрепляться крепостного строя Григорий Отрепь-ев, назвавший себя сыном Ивана Грозного Дмитрием, оказал-ся на гребне событий. К нему в войско шли недовольные отменой Юрьева дня, все, кто бежал от дворянского закабале-ния и голодухи на юг. В числе примкнувшихся к самозванцу было немало и лушан, которые убежали в «дикое поле» в казацкие степи на Дон. В Лухе запрещалось упоминать о появлении на юге Московского государства Лжедмитрия, хо-тя против него было послано 80 тысяч человек войска. С отрядом лушан отправился сражаться против отрядов самоз-ванца и лухский воевода Яков Абрамович Яхонтов.

В конце концов скрывать от народа появление Лже-дмитрия стало просто невозможно. Тогда патриарх Иов разос-лал по всем монастырям и церковным приходам предписание, в котором объявлялся вором и самозванцем Юшка Отрепьев, Богданов сын, который должен был проклят со всех церков-ных амвонов как «богоотступник и предатель веры право-славной». Особенно постарался в этом деле игумен Тихонова монастыря Ферапонт, предававший анафеме «чернокнижника и расстригу Юшку Отрепьева» на каждом богослужении.

13 апреля 1605 года царь Борис внезапно скончался в Кремлёвском дворце. На Лухском подворье рассказывали подробности смерти Годунова. После обеда Борис поднялся на вышку, с которой он любил обозревать Москву. Вдруг он сошёл оттуда и закричал, что чувствует «колотье и дурность». Побежали за докторами. У него пошла кровь из ушей и носа. И он упал без чувств. К нему подбежали патриарх и духо-венство. Уже на полумёртвом совершили посвящение в схиму и нарекли Боголепом. Целый день не объявляли народу о смерти царя. И только на следующий день послали народ всякого званья, детей боярских (дворян), купцов и посадских людей в Кремль целовать крест царице Марии и сыну Фёдору. Патриарх Иов объявил, что царь Борис им оставил свой престол. Тотчас пошли слухи, что Борис, поднявшись на выш-ку, сам себя отравил ядом в припадке отчаяния и мук совести. Эти разговоры подогревались свидетельствами немецких вра-чей, которые обратили внимание на то, что лицо мёртвого ца-ря было изуродовано предсмертными конвульсиями и почер-нело. На следующий день останки царя были погребены в Архангельском соборе среди других властителей Москов-ского государства. Семьдесят тысяч рублей назначено было раздать на милостыню в течение сорока дней ради успокое-ния души усопшего царя. Из них город Лух получил полторы тысячи, да Тихонов монастырь – две тысячи рублей. Заупойконым звоном помянула Лухская земля царя, при котором она перенесла столько невзгод, но после которого будет полита обильно кровью своих защитников. Лушане без особых волнений присягнули новому царю Фёдору. О нём в Лухе появились добрые слухи, которые ис-ходили от людей Лухского подворья на Москве. Царь Фёдор, по их рассказам, был юноша шестнадцати лет, полный телом, с белым, румяным лицом, с чёрными глазами, способный и умный от природы, начитанный с детства, как говорили тогда, «полон был всякого философского естествославия и благочестия». Евдоха Курея, получив щедрую милостыню за упокой души царя Бориса, снова оказалась «перемётной сумой». На этот раз она снова наушничала в пользу Годуновых, клялась-божилась в том, что объявившийся царевич Дмитрий не кто иной, как вор и обманщик, что настоящего царевича Дмитрия она своими глазами видела мёртвым в Угличе. Лушане верили и не верили всем этим слухам, но вынуждены были выслушивать в церкви «крестоцеловальную грамоту» патриарха Иова, в которой говорилось: «к вору, который называется Дмитрием Углицким, не приставати и видети его не хотети». Ну, а сам Лжедмитрий продолжал действовать, как бы предрекая слова Пушкина о нём, и от его имени: Тень Грозного меня усыновила, Дмитрием из гроба нарекла, Вокруг меня народы возмутила И в жертву мне Бориса обрекла.

ЛУШАНЕ ПОД КРОМАМИ Войско Лжедмитрия постепенно продвигалось к Моск-ве. Оно заняло небольшую крепость с деревянными стенами – Кромы. Сам Лжедмитрий находился в это время в древнем городе Путивле. Москва послала для осады Кром войско числом семьдесят тысяч человек. Частицей этого войска был и отряд лушан числом около полуторы сотни человек, во главе которых стоял лухский воевода Яков Абрамович Яхон-тов. Главным воеводой московского войска, которое осаж-дало Кромы 17 апреля 1605 года, был Пётр Фёдорович Басма-нов. Он должен был привести войско к присяге новому царю Фёдору Борисовичу, с ним для этого дела прибыл Новгород-ский митрополит Исидор с духовенством. Когда начали приводить к присяге ратных людей, в войске поднялся шум и раздались разногласия. Слышалось имя «Дмитрия Ивановича – законного наследника». Многие ратные открыто заявляли, что они не хотят служить «роду Годуновых», в числе первых, кто так заявлял, были рязанские дворяне Ляпуновы – братья Прокопий и Захарий, а за ними всё рязанское ополчение. А потом к ним примкнуло ополче-ние других городов – Тулы, Каширы и Алексина и других мест, лежащих на южной окраине Московского государства. Положение Фёдора Борисовича на московском престоле оказалось очень шатким. Он не мог быть царём ни по избранию, ни по наследству. В окружной грамоте патриар-ха Иова рассказывалось об избрании Фёдора Борисовича «всею землею, всенародным множеством» всего Российского государства. Но ведь такого избрания не было вовсе. Однако некоторые ратные люди, стоявшие под Крома-ми, покорно присягнули новому царю. Приняло присягу и всё лухское ополчение. Больше того, произошла короткая схватка между ратными людьми из Алексина и лушанами, последние «кричали на алексинцев бранными словами», называя их «изменниками и христопродавцами». Когда мелководная река Крома разлилась во время весеннего половодья и между двумя военными лагерями образовалась непролазная топь, разброд в московском войске усилился. Осада Кром только в том и состояла, что москов-ские ратные люди иногда постреливали на ветер, тратя попу-сту боевые припасы. Составился даже заговор. Кто за Дмитрия, перейдут на другой берег Кромы, начальников повяжут, упорных прого-нят или принудят к сдаче. В установленный день – 7 мая в 4 часа утра все кромчане были уже наготове. Был наскоро устроен мост через реку. Воеводы собрались у разрядного шатра. Вдруг по данному знаку кромчане окружили разряд-ный шатёр и по команде Прокопия Ляпунова стали вязать воевод. Раздались крики: – Боже, пособи Дмитрию Ивановичу! Связанных воевод потащили на мост через речку Кро-му. На мосту развязали им руки. Тогда главный воевода московского осадного войска Пётр Басманов начал показывать и читать грамоты Дмитрия: – Вот грамота царя и великого князя Дмитрия Ивано-вича! Изменник Борис хотел погубить его в детстве. Но Божий промысел спас его чудесным способом. Он идёт те-перь на Москву получить законные наследства. Толпы бежали за речку. На мосту стояли три или четы-ре священника. Они принимали крестное целование на имя Дмитрия Ивановича. От большой давки переломился мост. Многие попадали в реку. Иные перешли её вброд. Иные верхом переехали. Некоторые утонули. Многие разбежались из лагеря. Если Басманов изменил роду Годуновых и перешёл на сторону самозванца, то князь Андрей Телятевский, а вместе с ним и лухский воевода Яков Яхонтов с ополчением лушан остались верны Годуновым. Были и такие, которые не переходили ни на ту, ни на другую сторону. Они кричали: – Кого на Москве царём признают, тот нам и царь.

Иные, испуганные переполохом, не разобравшись, в чём дело, бежали из лагеря на возах и верхом. Кто в Москву, кто в свою деревню. В таком переполохе возникли перестрел-ки и рубки. Около половины мая стали в Москве появляться люди, бежавшие из-под Кром. Переход Басманова, бояр и во́йска на сторону Лжедмитрия был роковым для Годуновых. Им остава-лось или бежать, или отречься от престола. Но они не сделали ни того, ни другого. Продолжали пребывать в царских пала-тах Кремля. Когда в народе стало известно, что войско передава-лось Дмитрию, в Москве наступила тишина. 31 мая стали поднимать на кремлёвские стены пушки. В столице появи-лись слухи, что казацкий атаман Корела, который оборонял Кромы, идёт со своим войском на Москву. Тогда именитые и богатые москвичи стали платить свои деньги и драгоценности по монастырям. Боялись черни больше, чем самозванца. Между тем Лжедмитрий медленно продвигался к Мо-скве, посылал вперёд гонцов с письмами к столичному насе-лению. Когда разнёсся слух о приближении «законного царя», Москва загудела, как «пчелиный улей», кто спешил домой за ружьём, кто готовился встречать «сына» Грозного. Фёдор Го-дунов, его мать и верные им бояре, «полумёртвые от страха», затворились в Кремле и усилили стражу. В конце мая лухское ополчение воеводы Якова Яхон-това вернулось в Лух. Дворяне и посадские люди разошлись по домам. А в Москве было неспокойно. 1 июня посланцы Лжедмитрия Гаврила Пушкин и Наум Плещеев прибыли в Красное село, богатое торговое место в окрестностях столи-цы. Их появление послужило толчком к давно назревшему восстанию. Красносельцы двинулись в столицу, где к ним присоединились москвичи. Толпа смела стражу, проникла в Китай-город и заполнила Красную площадь. Годуновы высла-ли против толпы стрельцов, но оказались бессильны спра-виться с народом. С лобного места Гаврила Пушкин прочитал «прелестные грамоты» самозванца с обещанием многих милостей всему столичному населению – от бояр до «чёрных людей». Лжедмитрий медлил и откладывал въезд в Москву до той поры, пока не убрал все препятствия со своего пути. Его посланцы арестовали патриарха Иова и с позором сослали его в монастырь. Московское восстание показало ничтожество Иова как ставленника Бориса и показало полное его бессилие. Иова отстранили не только за преданность Годуновым. Отрепьева пугало другое. В бытность дьяконом самозванец служил патриарху и был хорошо ему известен. После низложения Иова князь Василий Голицын со стрельцами явился на подворье к Годуновым и велел задушить царевича Фёдора Борисовича и его мать. Бояре не оставили в покое и его прах. Они извлекли труп Бориса из Архангельского собора и закопали его вместе с останками жены и сына на заброшенном кладбище за городом. В правление Бориса Годунова в судьбах России произошёл крутой перелом. Фактический преемник Ивана Грозного Годунов расширил и упрочил дворянские привилегии. В стране утвердилось крепостное право, законы против Юрьева дня доставили Борису поддержку феодальных земле-дельцев. Но против него восстали народные низы. Падение династии Годуновых послужило началом грандиозной кре-стьянской войны, которая потрясла Московское государство до основания.

САМОЗВАНЕЦ

Дав приказание, чтобы Москву очистили от его врагов, Лжедмитрий выехал из Тулы в Серпухов. Он ехал медленно. Отов-сюду стекался к нему народ всякого звания, разного сословия. Самозванец расспрашивал о его житье-бытье, обещал льготы. В Серпухове он снова остановился на короткое время. Люди с лухского подворья вместе с ездовыми с других кон-ных дворов с большими трудами и немалыми хитростями доставили из Москвы в Серпухов на лошадях огромный ша-тёр для нового царя. В нём можно было поместить несколько сот человек. Шатёр поставили на лугу около реки Оки. В нём моло-дой царь давал первые пиры. Он угощал приехавших из Мо-сквы бояр, окольничьих, думских дьяков. Тут были и поляки, провожавшие московского государя на своё наследие. Отпи-ровав в Серпухове, самозванец двинулся к Москве. Перед Москвой он остановился в селе Коломенское. Опять раскинули шатёр на лугу, теперь уже на берегу Мо-сквы-реки. Народ снова повалил толпами к новому царю. Шли попы, монахи, купцы, посадские люди, крестьяне. Всех допускал к себе молодой царь. Со всеми обходился ровно, любезно. Царю подносили подарки, кто одежду, кто меха, кто золото, серебро, жемчуг, а кто и просто хлеб-соль. Лжедмитрий принимал хлеб-соль от бедноты с особен-ным чувством и расположением. Он говорил: «Я не царём, не великим князем у вас буду. Я хочу быть отцом у вас. Всё прошлое будет забыто». Бояре кланялись и говорили: «Иди, великий государь, на свой прародительский престол в царствующий град». Утром 20 июня 1605 года самозванцу подвели лучшего коня из царской конюшни. Начался въезд нового царя в сто-лицу. Прежде всего народ увидел польские роты. Их оружие и латы были начищены до блеска. Они держали свои копья остриями вверх. Между ними ехали трубачи и барабанщики и играли на своих инструментах маршевую музыку. Всё это настораживало москвитян. Лжедмитрий въехал в Кремль, сошёл с коня около Успенского собора, вошёл в храм, принял благословение от духовенства, отслужил молебен. А потом отправился в Архангельский собор к гробам «своих прародителей». Он при-пал к гробу Ивана Грозного и сказал: – О, мой родитель, я оставлен тобою в изгнании и го-нении, но я уцелел отеческими твоими молитвами. История, наверное, не знала более лицемерной и лжи-вой сцены, чем та, которую разыграл самозванец у гроба своего «отца». Не менее клятвопреступной и лживой была и позиция царицы Марии (последней жены Ивана Грозного), которая «признала» в самозванце своего сына Дмитрия. В первые дни своего воцарения Лжедмитрий показал склонность к реформам. Видно было, что он нахватался приё-мов иноземной образованности и счёл её выше московской. Сразу же проявилось подражание польскому строю. Боярская дума была преобразована в сенат. Появились новые звания: великий дворецкий, мечник, печатник, подчаший, великий оружничий. Во многие города были назначены новые воево-ды. В Лухе появился новый воевода Пётр Стремянов. При-помнили Якову Яхонтову его отказ перейти на сторону само-званца под Кромами и отстранили его от воеводства. Стремя-нов пробыл лухским воеводой недолго и ничем заметно себя не проявил. В эту пору среди лушан было немалое брожение. Одни считали нового царя настоящим сыном Ивана Грозного, дру-гие – «выдуманным Дмитрием». Те и другие свои сомнения не высказывали вслух, а безмолвствовали. Лишь «перемётная сума» – Евдоха Курея твёрдо знала, кто есть кто. Она была единственным человеком в Лухе, кто видел своими глазами мёртвого царевича Дмитрия, когда находилась в Угличе. Евдоха тоже безмолвствовала до поры до времени. Даже на исповедь перестала ходить, чтобы не сказать правду. Молчало лухское духовенство, молчало монашество Тихоно-ва монастыря. Молчала вся лухская земля, ожидая новых со-бытий.

А в Москве разворачивались и в самом деле такие события. Самозванец ввёл в число придворной челяди многих уроженцев из польских владений, которые с ним приехали. Это породило первое недовольство среди москвитян, особен-но среди знатных бояр. Некоторые из них возроптали.

25 июля 1605 года судебное собрание осудило Василия Шуйского на смерть. Казнь должна была состояться на Крас-ной площади при большом стечении народа. Многим жаль было Шуйского. На площадь приставы пригнали людей и с лухского подворья. Они стали свидетелями поведения Шуйского перед казнью. Потом это отразилось на поведении лушан при конце правления Лжедмитрия. Обвиняемого вывели на площадь. Там стояла плаха. В неё был воткнут топор. Возле плахи стоял палач. Стрельцы стояли плотным кольцом. Бывший главный воевода москов-ского войска под Кромами, переметнувшийся на сторону Лжедмитрия Пётр Басманов, приказал читать приговор. В нём от имени царя говорилось народу: «Сей великий боярин князь Василий Иванович Шуйский изменяет мне велико-му государю-царю и великому князю Дмитрию Ивановичу всея Руси, рассевает про меня недобрые речи, остужает меня со всеми вами, называя меня не Дмитрием, а Гришкою Отрепьевым. И за то, что он, князь Василий, довелся смертной казни». Шуйский поступил здесь бесстрашно. Он приблизился к плахе, перекрестился и, обратившись к народу, сказал: «Умираю за веру и правду». Честолюбивому Шуйскому, ожидавшему смерти, ниче-го больше не оставалось в утешение, как умереть со славою мученика за правду. Палач снял с него уже кафтан, хотел сдёрнуть даже рубашку, прельстившую его блестящим воро-том, унизанным жемчужинами, но Шуйский запротестовал, заявив, что «хочет в ней Богу душу отдать». Вдруг из Кремля скачет вестовой и объявляет, что царь по своему милосердию не желает проливать крови даже важных преступников как Шуйский, дарует жизнь и заменяет смертную казнь ссылкой в Вятку. Тогда Басманов обратился к народу: – Вот какого милосердного государя даровал нам Господь!

30 июля было совершено царское венчание самозванца в Успенском соборе. Так воцарился на Руси самозваный Дмитрий Иванович, оказавшийся ставленником другого государства – речи Посполитой (Польши в союзе с Литвой).

ДРАМА 17 МАЯ 1606 ГОДА Разные слухи ходили по лухской земле о новом царе. Их распространяли ездовые с Лухского подворья на Москве и монахи Тихонова монастыря. Многим лушанам Лжедмитрий казался «весёлым царём». И в самом деле самозванец был нрава весёлого и хотел, чтобы вокруг него все веселились. На улицах Москвы то и дело появлялись скоморохи с волын-ками. Не стало наказаний за игру в «зернь» (карты), ни за игру в «тавлеи» (шашки). Монашеская братия смиренно возмущалась тем, что новый царь «был охотником до женского естества». Было известно, что выходец из Луха Михайло Молчанов, убийца Бориса Годунова, доставлял за деньги самозванцу особ жен-ского пола в баню. Пётр Басманов участвовал также в этих удовольствиях, даже молодых монахинь соблазняли на грех. После смерти Лжедмитрия осталось до 30 женщин, которые сделались беременными после посещения царских бань. Но русских людей беспокоили не эти царские вольно-сти, а засилье поляков на Москве. Поляки вели себя буйно и своевольно. Случилось однажды, они повздорили с москов-скими людьми. Некий поляк Липский поссорился с одним москвичом. Тогда его

схватили и повели по улицам, подгоняя кнутом по старомосковскому обычаю. Такое обращение не понравилось шляхтичам. Они оскорбились и все вышли из посольского двора, где проживали. Произошла драка между москвичами и поляками. С той и с другой стороны было несколько убитых и раненых. Между тем царь с каждым днём делал всё более легко-мысленные выходки, нарушавшие обычаи москвитян. По-следние, например, по предрассудку не ели телятины, царь повелел подавать телятину на стол даже в дни Великого поста. А тут ещё женитьба царя на католичке Марине Мни-шек. Последняя со своим отцом Юрием Мнишек переехала границу Московского государства 8 апреля 1606 года. Царь приказал устроить пышную встречу своему тестю, израсхо-довал немало денег из казны. Это вызвало большое брожение умов. Таким антипольским настроением умно воспользовался возвращённый ещё в октябре 1605 года из вятской ссылки Василий Шуйский. Бракосочетание самозванца с полячкой Мариной Мни-шек тоже оскорбило национальное чувство русских. Оно совершилось 8 мая. После по пять дней веселились в Кремле. Между соборами соорудили возвышение, а на нём играли 34 трубадура и гремели бубны. Благочестивые люди крестились и отплёвывались при виде такой «бесовщины». По московским улицам скакали на лошадях, стреляли из ружей в воздух, пели песни, танцевали. И вот тогда по московским дворам пошли толки: «Что это за царь! По всему видно, что он не настоящий сын покойного Ивана Василье-вича, коли не держится обычаев старины, ест телятину, в церковь ходит не так прилежно, как прежние цари. И перед образами не так низко поклоны кладёт. В баню не ходит, хотя каждый день бани топятся, а он со своей женой спит, так и не обмывшись». Сторонники Шуйского, среди которых были и некото-рые обитатели Лухского подворья на Сретенской улице, воз-мущались тем, что в православные кремлёвские соборы царь ходит вместе с поляками-католиками и те даже тащат с собой собак. «Нет, это не истинный Дмитрий». Эта мысль всё крепче укоренялась в умах москвитян. Нашлись и такие, которые вспоминали добрым словом Бориса Годунова: «Вот царь был, так царь! Отец родной». Заговор против самозванца зрел в доме Василия Ива-новича Шуйского. «Если же мы теперь не срубим деревце, то оно скоро вырастет под небеса и всё Московское государство попадёт под власть Польши», – разъяснял Шуйский участни-кам заговора. Накануне ночью с пятницы на субботу, которая прихо-дилась на 17 мая, были помечены дома, где жили поляки. Утром в субботу Шуйский приказал открыть тюрьмы и выпу-стить заключённых, им раздали топоры и мечи. С солнечным восходом ударили в большой «сплошной» колокол, который всегда бил тревогу. Народ со всех сторон бежал в сторону Кремля. Главные руководители заговора Шуйский, Татищев и Голицыны были на конях.

– Что за тревога? – спрашивала толпа. Заговорщики отвечали народу: – Литва собирается убить государя и перебить бояр. Идите все бить Литву. Народ бросился в разные стороны на поляков. Шуй-ский, освободившись от толпы, поехал в Кремль. В одной руке его был крест, а в другой – меч. За ним ехали заговорщики с ружьями, обнажёнными саблями, с кольями, топорами и рогатинами. Набатный звон разбудил царя. Он поспешно вскочил, надел кафтан, побежал искать Басманова. Басманов отворил окно, увидел около дворца разъярён-ную толпу: – Что вам надобно? Толпа закричала: – Отдай нам своего царя-вора. В схватке во дворце Басманов был убит, а Лжедмитрий выпрыгнул в окно, но сломал ногу и грудь и не мог бежать от преследователей. К нему подбежали стрельцы, отлили водой, отнесли на каменный фундамент сломанного по его приказа-нию

деревянного дворца Бориса Годунова. Ему пришлось окровавленному бороться со смертью и вымаливать себе за-щиту на том месте, где год назад не вымолили себе жизни Борисова жена и её сын. Самозванец собрал в себе силы и увидел, что окружают его стрельцы, обратился к ним: – Обороните меня от злодеев Шуйских и отдам вам в неволю их боярских жён и детей и вознесу вас выше всех… Но Шуйский пригрозил стрельцам, что сейчас повер-нёт своих людей в стрелецкую слободу и побьёт всех «стрель-чих и стрельчат». Стрельцы вынуждены были покориться. Заговорщики принялись было высказывать свои обиды само-званцу.

– Да что тут толковать с еретиком, – сказал дворянин Григорий Валуев. – Вот я благословлю этого польского сви-стуна, – и он наповал убил выстрелом названного Дмитрия. Его потащили из Кремля через Спасские ворота на Красную площадь. Толпа вызвала царицу Марию Нагую: – Говори, царица, твой ли это сын?

– Нет, – послышался ответ. Тело самозванца было положено на маленьком столи-ке, длиною в аршин. Ноги бывшего царя свешены были на грудь убитого Петра Басманова. К трупу свергнутого царя подошёл весёлый человечек и громко пошутил: – Ты любил музыку. Мы тебя тешили. Теперь ты нас потешь. При этих словах он сунул в рот самозванцу дудку. Этим весёлым человеком был старший ездовой с Лухского подворья Ивашка Хренов. Потом он очень гордился своим поступком, когда пришли иные времена. Потом труп Лжедмитрия бросили в яму, завалили на-возом. Но когда по Москве поползли слухи, что труп самозванца выполз из могилы, его провезли через всю Моск-ву и сожгли за серпуховскими воротами. Собранный пепел всыпали в пушку и выстрелили им в ту сторону, откуда поя-вился самозваный царь. Так завершилась ещё одна драма русской истории, за которой последовали новые события и невзгоды в этой полосе лихолетья.

«ВОЛЬНЫЕ ЛИСОВЧИКИ» Лухская земля в годы «смутного времени» переживала те же потрясения, что и всё Русское государство. Но прямого участия в событиях того времени, кроме «стояния» под Кро-мами, лушане в массе своей не могли принять. Главные политические схватки происходили в Москве. И вести об этих событиях шли главным образом от людей Лухского подворья на Москве. Но летом 1606 года подворье сгорело полностью. С его пепелища многие вернулись в Лух, а кое-кто пошёл служить в стрелецкие полки нового царя Василия Шуйского, который пришёл на смену Лжедмитрию. В самом Лухе перемены были прежде всего в том, что быстро менялись воеводы и подьячие. В церквах провозгла-шалось «многолетие» вчера за царя Василия Шуйского, сегодня за малолетнего польского королевича Владислава, а завтра за ещё одного самозванца Лжедмитрия второго, проз-ванного потом в народе «Тушинским вором», так как его лагерь стоял в селе Тушино под Москвой. Междоусобица и прямые измены интересам Родины среди бояр и верхов дворянства были на руку Польско-литов-скому государству, которое пошло на прямую интервенцию. Великие страдания выпали на верхневолжские земли, в том числе и на Лух, при так называемом «Тушинском воре». 1608-1609 годы были самыми многострадальными временами для лушан, кинешемцев, юрьевчан и других жителей верхне-волжья. Шайки польско-литовских захватчиков бродили по этим землям, разоряя всё на пути, убивая всё живое. И навсегда в исторической памяти останутся так называемые «вольные лисовчики». А всё началось так.

…В одной из иезуитских школ литовского города Вильно (Вильнюса) учился некий Александр Лисовский. Но вскоре он, по его собственному признанию, поспешил проме-нять «премудрую латынь на боевого коня». Смолоду Лисов-ский служил в «казачьем», то есть «вольном полку» поль-ского воеводы Яна Боровского. А потом в чине ротмистра стал во главе отряда «жолнёров» (конников-кавалеристов). По имени своего командира этот отряд получил название «вольных лисовчиков». А назывались они «вольными», так как никому не подчинялись, ни польскому сейму, ни королю Сигизмунду. Это была вольная шайка, шайка бандитов-налётчиков на ко-нях, которая наводила ужас на русские города и сёла. Вначале «вольные лисовчики» разоряли Северную Украину (Черниговщину, Курские земли), а потом перемет-нулись на земли Пскова и Новгорода. Пока русские бояре, воеводы и дворяне вымаливали у польского короля Сигизмунда владения и должности, русские мужики и посадские люди отдавали жизни свои, чтобы защитить жильё своё от банд интервентов. В Лухе стали углублять рвы осадной крепости, поднимать крепостные валы. Со всей округи, со всех деревень люди шли доброволь-но на работы по укреплению городской крепости. А ротмистр Лисовский тем временем начал рейды своей конницы на восток. По пути он разбил такую же банду польских конников, которой командовал пан Просовецкий. Пало с той и другой стороны около тысячи человек. За такое избиение своих же польских конников Польский сейм под угрозой смертной казни запретил Лисовскому возвращаться на родину. Но вряд ли такое решение сейма огорчило профессионального убийцу. Он в ответ на решение сейма ограбил по дороге польского посла в Москве, захватив солидную казну. Перед своим отрядом он бахвалился: – Я сам себе король. Но я не хочу быть таким слюня-вым королём, как Сигизмунд. Он швед по рождению, немец по образу мыслей, римлянин по религии. В нём и крупицы нет от поляка. Плевал я на такого короля! В ответ «вольные лисовчики» кричали: – Ты наш король Александр! Правильно организованная и отлично вышколенная суровым атаманом шайка алчных разбойников использовала смуту и разброд в верхах Московского государства, делала своё дело почти без военного проигрыша. Ещё в царствование Василия Шуйского ротмистр (полковник) Лисовский взял Суздаль и Шую. А в мае 1608 года он оказался уже под Кинешмой. Накануне «вольные лисовчики» стреножили своих коней в соседнем лесу по доро-ге на Лух. Выставив сторожевых, они спали накануне «рат-ного дела». Сам Лисовский отдыхал, не раздевшись. На нём была серая литовская короткая «чкмарка» тонкого сукна, «помережённая» тонким чёрным шёлком, украшенная серебря-ными застёжками вроде бубенчиков. На ногах были длинные из толстой кожи сапоги с раструбами, которые совершенно скрывали штаны из красного сукна. Таким увидел «атамана» мальчонка Севка, ни весть каким чудом миновавший сторожевых. Он искал не пришед-шую на ночлег корову Рогулю. Перепугавшись увиденного, он мышонком-невидимкой прибежал домой, на окраину Кинешмы и рассказал отцу об увиденном в лесу. Уже почти к утру все кинешемцы были оповещены о грозящей опасности, о ляхах, которые притаились в лесу. Кинешемский староста Фёдор Боборыкин понимал, что звать на помощь соседние города было уже поздно. Была одна на-дежда. Сегодня с утра 26 мая был базарный день, и нужно было обратиться за помощью к людям, выставить заслон на лухском почтовом тракте и не пустить ляхов в город. Кинешемцы по тревоге с утра поспешили, вооружив-шись, кто чем мог, на третью версту лухского тракта, чтобы организовать живой заслон для врага. На утреннем солнце поблёскивали пики и ружья, топоры и вилы, рогатины и крючья.

Лисовский редко снимал сапоги, даже когда спал в помещении. Он всегда был готов выбежать по тревоге. Ну, а сон в лесу тем более был сторожким.

– Сарматы! Любимые сыны бога Марса! Сидлай портки! Давай коня! – раздалась по лесу команда атамана. Лес зазвенел весёлыми птичьими голосами. Всё распо-лагало к радости и миру. Всё жаждало жизни. Всё звало к умиротворению души. И это светлое утро было 26 мая 1608 года.

ЗЕМЛЯ, КРОВЬЮ УМЫТАЯ И настал день 26 мая 1608 года. Гомоном на третьей версте лухского тракта встретили его кинешемцы, когда со стороны леса на нагорном берегу Волги показалась польская конница. Она шла навстречу кинешемскому заслону на стре-мительной скорости, с гиком, с выкриками: – Побиемо пархатую Кинешму! «Вольные лисовчики» на полном скаку атаковали ки-нешемскую оборону. Польские сабли звенели о русские пики и топоры. Нескольких жолнёров кинешемцы стащили крючьями с сёдел и тут же изрубили их топорами.

– Круши Литву! Спасай нас, Богородица! – кричали кинешемцы. Но силы оказались неравными. После нескольких сты-чек силы кинешемского заслона были рассеяны. Военная вы-учка «вольных лисовчиков», число которых превосходило в этой схватке тысячу человек, довершила дело. Поляки ворва-лись в город. Началась беспощадная рубка всего живого. Го-рожане бросались в Волгу, чтобы спастись от сабель врага, укрывались, где могли. Летописи потом засвидетельствовали, что поляки умертвили почти всех горожан, разграбили всё, что можно было разграбить. Хоронили убитых на главной площади города в общей могиле руками пришедших из окрестных деревень крестьян. В память об избиении кинешемцев в городе была сооружена часовня на месте захоронения, которая простояла не один век. Была построена часовня и на третьей версте лухской дороги, где была сеча кинешемцев с «вольными лисовчиками». Разорив несколько деревень, Лисовский 5 июня 1608 года взял приступом Лух. Сжёг дом воеводы и ограбил церк-ви, а потом ушёл на Дунилово, оставив в Лухе свой гарнизон. О бесчинствах «вольных лисовчиков» на лухской зем-ле ходили страшные рассказы. Во время своих попоек они хватали лушан, крестьянских посадских людей, обвязывали их соломой и поджигали её. Их утехами было зрелище, когда по улицам города с дикими воплями: «Спасите!» бежали горящие люди. Не пощадили поляки и Тихонов монастырь. Летописец засвидетельствовал: «И чин иноченский они смерти предаху, похищая сокровища». Известный просветительский деятель Авраам Палицин оставил в своих записках следующую мысль: «Не стало, наконец, терпения у крестьян и посадских людей от иноземных разорителей, и они, движимые своим умом и любовью к земле своей, решили сами силами своими избавиться от насильников». Жители Луха, Юрьевца, Гороховца, села Решмы и дру-гих мест под начальством сотника Фёдора Красного из Юрьевца, посадских людей из Луха Наговицына и Деньгина и крестьянина Григория Лапши решили пойти на Лух и разбить ляхов. Сеча произошла 7 августа у лухской осадной крепости на берегу реки. В ней участвовал и сам Лисовский.

– Виват, Польска! Побиемо лухошан! – кричал ротмистр. И как ни опытен был в бою вожак лисовчиков, а Григорий Лапша, говорят, выбил из его рук саблю, и Лисов-ский, пришпорив своего коня, направил его в реку Лух вплавь.

При виде бегства своего атамана «вольные лисов-чики» расстроили свои ряды и отступили в сторону Шуи. Через четыре дня такая же схватка с отрядом Лисов-ского произошла в Дунилове. Она тоже закончилась победой над «вольными лисовчиками». Но Лисовский был мстительный человек. Он не про-щал обид и поражений. Ещё долго гуляли ляхи в окрестно-стях Луха. Ещё долго они свои кровавые грабительские похо-ды отмечали дикими попойками: Гуляй, душа, Без контуша! Нема пана Без жупана! В начале 1609 года Лисовский напал на Юрьевец. Од-нако юрьевчане к этой беде готовились заранее. Они сами сожгли свои строения и скрылись на левобережии, на луговой стороне Волги. Гарнизон Лисовского находился в Юрьевце до 1611 года. История навечно занесла в свои письмена великий и бескорыстный подвиг лушан в борьбе с польско-литовскими интервентами. Когда в Нижнем Новгороде стало организовываться народное ополчение, чтобы освободить Москву от иноземных захватчиков, они одни из первых стали собирать добровольные пожертвования по призыву торгового человека «говядаря» Козьмы Захаровича Минина-Сухорука. Посадский человек города Луха Максим Фёдорович Попов отдал три четверти своего состояния в казну нижего-родского ополчения. Со своим пожертвованием сам отправил-ся в Нижний Новгород и был принят самим Козьмой Мини-ным. Даже игумен Тихонова монастыря Иона Балахонец (родом из Балахны) обратился с посланием к своим землякам – жителям Балахны, чтобы они «мыслили воедино» с Мининым и князем Дмитрием Пожарским, чтобы идти спасать Москву от «иноплеменных врагов-супостатов». Отряд лушан помогал воеводе Вышеславцеву освобож-дать город Ярославль от поляков. Это лушане попрятали лод-ки, на которых хотел Лисовский спасать своих одноплемен-ников, осаждённых в Ипатьевском монастыре Костромы. Прибыв к Костроме из Юрьевца с нагорной стороны Волги, он не нашёл лодок для переправы к монастырю. Вот тогда-то он в ярости своей и направился к Троице-Сергиевской лавре, предав по пути разорению костромской пригород Нерехту. Как известно, пришёл конец и польской интервенции на Руси, как пришёл конец и разбоям ротмистра Лисовского. Он был убит в тех местах, откуда начал свои разбойные походы – на Северной Украине. А лушане продолжили верно служить своему отече-ству. Когда нижегородское ополчение Минина и Пожарского проходило через Решму, идя освобождать Москву, к нему присоединился большой отряд лушан. И когда ты смотришь, дорогой читатель, на памятник Минину и Пожарскому, что стоит на Красной площади Моск-вы, то знай, что этот памятник отражает славу и честь и твоих земляков-предков, которые «не щадили живота своего и несли его на алтарь своего отечества» в пору лихолетья.

ЕГО ВОССЛАВИЛ ЛОМОНОСОВ Исторический очерк

_________

ВСТУПЛЕНИЕ Он не умрёт навеки в памяти Россиян! Он жив и в смерти своей. Михаил Ломоносов.

555 лет. Это много или мало? Смотря о чём идёт речь. И всё-таки это немало, когда разговор заходит о возрасте городов. Так вот, нынче исполнилось 555 лет с того дня, когда впервые Лух был упомянут в летописной записи (очерк был написан в 1984 году – примечание редактора). Он был назван в Софийской летописи 14 января 1429 года в связи с нападением казанских татар на Галич, Кострому, Плёс и Лух. Тогда татары разорили эти города и увели в плен много рус-ских людей, в том числе и лушан. Но ведь Лух существовал и до летописного упоминания о нём. Выходит, его возникнове-ние уходит куда в более далёкие времена. Поэтому целый ряд исторических и географических исследований не обходится без упоминаний о Лухе. И почти во всех случаях это упоминание связывается с пребыванием в нём (пусть и недолгим) известного государственного деятеля Русского государства семнадцатого века Артамона Сергееви-ча Матвеева. В последнем издании Большой Советской энциклопе-дии о нём в частности сказано: «Русский государственный деятель и дипломат Матве-ев входил в состав русской делегации на Переяславской раде. Он возглавлял Малороссийский приказ, а с 1671 года руково-дил одновременно Польским приказом и другими централь-ными учреждениями. Он считал основной задачей русской внешней политики присоединение к России всей Украины. В 1672 году во время переговоров с Польшей добился закрепле-ния за Россией Киева. Был близок с царём Алексеем Михай-ловичем, вторая жена которого Наталья Кирилловна Нарыш-кина была воспитанницей Матвеева. Последний был для своего времени образованным человеком, имел большую библиотеку, являлся инициатором составления «Титулярника» – справочника по дипломатиче-ской переписке. После смерти царя подвергся опале и был сослан вместе с семьёй на север. С избранием на царство Петра Первого возвращён в Москву, но через несколько дней стал одной из первых жертв Московского восстания 1682 года». В энциклопедии, разумеется, даны только главные штрихи к портрету этого выдающегося человека, оставившего очень заметный след в истории нашей Родины. И нам, луховчанам, совсем небезынтересно знать как можно больше об этом человеке, поскольку его жизненный путь прошёл и через город Лух.

СЛАВНОЕ НАЧАЛО Артамон Сергеевич Матвеев родился в 1625 году. Отец его имел немалые заслуги на дипломатической службе при царствовании Михаила Фёдоровича. Вот за эти-то заслуги его сын Артамон был записан на государеву службу ещё будучи тринадцатилетним подростком. Необыкновенные дарования этого отрока стали широко известны. Скромность, понятли-вость и наклонность к учению служили примером для других детей. Это, очевидно, и способствовало тому, что он был приближен к царскому двору.

В 1642 году он получает должность стряпчего при дворе. А стряпчему было-то всего 17 лет. В ту пору стряп-чими назывались должностные лица, выполнявшие различные хозяйственные обязанности при царском дворе. Кстати сказать, через год Артамон Матвеев уже был произведён в стрелецкие головы. Он стал во главе Московского стрелецкого полка. Но в истории России Артамон Матвеев известен преж-де всего как выдающийся дипломат. Ведь он при царе Алек-сее Михайловиче возглавлял Польский приказ, то есть по нынешним понятиям был министром иностранных дел. Осо-бой его заслугой перед Отечеством было самое активное участие в делах по воссоединению Украины с Россией. Он был уполномоченным при первых переговорах с Запорож-ским гетманом Богданом Хмельницким. В сентябре 1653 года, когда польский король Ян Казимир отказался удовле-творить требование запорожцев по Зборовскому договору, Матвеев был отправлен в Чигирин, тогдашнюю столицу мало-российского казачества. Там Матвеев и уведомил гетмана Хмельницкого о желании России взять под своё покровитель-ство украинские земли. Как известно, уже 13 декабря 1653 года из Москвы на Украину была направлена делегация послов, среди которых был и голова московских стрельцов Артамон Матвеев.

БЛИЖНИЙ БОЯРИН Того не потемнится честь, Кому, почтив дела благие, Народ не пощадил принесть В дар камни предков гробовые. Кондратий Рылеев. В эпиграф мы вынесли слова одного из вождей дека-бристов – Кондратия Рылеева, который одну из своих поэм-дум посвятил Артамону Матвееву. О каких же гробовых камнях, принесённых в дар этому человеку, поведал поэт? Прежде чем ответить на этот вопрос, проследим за дальнейшей судьбой героя нашего повествования. А судьба эта очень тесно переплеталась с судьбой русского государ-ства. После воссоединения Украины с Россией в Москве был учреждён Малороссийский приказ. Он как раз ведал делами Малороссии, как тогда называлась Украина. Приказ был рас-положен на улице, которая получила у москвичей название Маросейки (производное опять же от слова Малороссия). Теперь эта улица носит имя Богдана Хмельницкого. И не слу-чайно было выбрано место для Малороссийского приказа на Маросейке. От неё неподалёку стоял старый неприглядный дом со скрипучими половицами, в котором жил Артамон Сергеевич Матвеев. Он как раз и был поставлен во главе этого приказа, будучи одновременно и руководителем всей дипломатической службы в государстве. Приходится удивляться работоспособности этого человека. Он ведь ведал и многими другими делами в России. Будучи одним из образованнейших людей своего времени, он занимался историей, философией, интересовался архитекту-рой и медициной, создал первую в Москве аптеку. В 1672-1679 годах он фактически был первым помощ-ником царя Алексея Михайловича. Последний настолько был благосклонен к Матвееву, что возвёл его в чин «ближнего боярина» и обращался к нему просто, по-семейному, называя его по-дружески «Сергеевичем». В биографии Матвеева, напечатанной в журнале «Рус-ский вестник» за 1808 год, мы читаем:

«Ближний боярин Артамон Сергеевич – есть славней-ший муж времён царствования Алексея Михайловича. Присо-вокупим, что слава сего боярина заключалась в его славных делах. Каждый его чин означал честно исполняемую им должность. Он был наместник многих городов, царской печати и государственных польских дел оберегатель: прика-зов Стрелецкого, Казанского, а также местного двора главный судья». Это, видимо, ещё не полный послужной список «ближ-него боярина». Но и он достаточно убедительно свидетель-ствует о той руководящей роли в государственных делах, ко-торую играл Артамон Сергеевич. Историк пушкинской поры П.Ю. Львов, рисовавший Матвеева в духе времени рыцарем без страха и упрёка, писал: «В боярине Матвееве мы находим и лучшие черты Сюлли, и достоинства Кольбера, и одни похвальные качества Рише-лье»* (смотри комментарии на странице 72). Ведь даже такой враг Матвеева и приверженец царев-ны Софьи Алексеевны (по приказу которой потом был убит Матвеев), каким был известный в истории Сильверст Мед-ведев, давал такую характеристику Артамону Сергеевичу: «Бе человек остр в разуме и в гражданских делах искусен зело». А теперь в самую пору и разъяснить слова Рылеева о «гробовых камнях предков». Уже сказано было, что Матвеев, занимая столь высокое место в государстве, жил в ветхом и тесном деревянном доме в районе Покровской улицы и Маросейки. Царь Алексей Михайлович, посещая этот дом, там и приметил воспитанницу Матвеева Наталью Кирилловну Нарышкину, ставшую потом его женой и матерью Петра Великого. Царь не раз увещевал «Сергеевича» построить дом каменный, который бы приличествовал чинам его хозяина. Однако Матвеев под разными предлогами не следовал сове-там царя, ссылаясь, в частности, на отсутствие камня в Моск-ве для возведения дома. Но когда прослышали об этом моск-вичи, они в одну из ночей привезли к старому дому Матвеева большое количество каменных плит. И когда Артамон Серге-евич попросил своих доброжелателей назвать цену этим камням, ему ответили: – Такие камни цены не имеют, а значит и не про-даются.

– А почему? – вопрошал боярин.

– А они с могил отцов и дедов наших, – ответствовали москвичи. Подобного подношения даров наша отечественная да и всемирная история не знает. Такому выражению благодарно-сти сограждан ближнему своему удивляются уже триста лет. Дом Матвеева не сохранился. Но то место, где он стоял, москвичи знают. Оно находится в Армянском переул-ке. Там, между улицей Кирова и улицей Богдана Хмельниц-кого – и могила хозяина этого дома. Он похоронен был в притворе церкви Николы в Столпах.

И ВОИН, И ДИПЛОМАТ Кому из нас неизвестно такое важное событие в исто-рии нашей Родины, как Переяславская Рада. Это было собра-ние представителей украинского народа, которое состоялось 8 января 1654 года в городе Переяславле (ныне Переяслав-Хмельницкий). На нём было принято решение о воссоедине-нии Левобережней Украины с Россией. Это событие во мно-гом было подготовлено энергичной деятельностью Артамона Матвеева, который в составе Московской делегации присут-ствовал на Раде. За такие заслуги перед государством Матвеев был пожалован в Стольники и получил чин полковника в одном из стрелецких полков. Тогда стольниками назывались придвор-ные чины рангом ниже боярского. Они не только прислужи-вали за царским столом, но и выполняли воинские обязан-ности.

После смерти Богдана Хмельницкого в 1657 году Польша (по-тогдашнему Речь Посполитая) возобновила вой-ну с Россией. Война позвала на ратный труд и Артамона Мат-веева. Он вместе со своим полком взял Каменец-Подольск и участвовал в осаде Львова. Однако ненастная и суровая зима заставила снять эту осаду. Русские войска при отступлении стали редеть. Были брошены даже пушки. Вот тогда-то и совершил большой подвиг полковник Матвеев. Он решил вместе с оставшимися ратниками тащить пушки на себе, чтобы они не достались врагу. Он сам впрягался в лямки и вместе со своими подчинёнными дошёл до Белой Церкви, не оставив полякам артиллерию. Этот ратный подвиг Матвеева запечатлён во многих исторических трудах. Остался в народной памяти и дипломатический подвиг Артамона Сергеевича, заставившего поляков сдать русским Смоленск и оставить за Россией Киев. Израненный и конту-женный в боях, он вернулся в Москву с большими почестями. К этому времени умер боярин Ордин-Нащокин, возглавляв-ший Посольский приказ. И эту высокую должность царь Алексей Михайлович передал Матвееву. Руководя внешней политикой Русского государства, Артамон Сергеевич показал себя талантливым, если не сказать выдающимся, дипломатом. Он удивлял иностранных послов своей образованностью и умением защищать интересы России. Далеко смотрел вперёд. Мы читаем в одном историческом труде следующее: «Находя полезным для Отечества быть в непосредственном сношении с Китаем по видам сухопутной с ним торговли через Сибирь и татарию, Матвеев отправил в качестве послан-ника переводчика Польского приказа Николая Спафария с поручением: «сочинить подробное описание пути от Тоболь-ска до Китайской границы. Показать, как находящиеся на том пути реки, горы, татарские и остяцкие селения, так и взаим-ные расстояния мест одного от другого». Спафарий отправился в дорогу в 1675 году и через два года возвратился благополучно. Он первым совершил путь из России в Китай. Эта инициатива Матвеева навсегда вошла в историю русской дипломатии и внешних сношений.

В ОПАЛЕ Муж знаменитый, друг добра, Боярин Артамон Матвеев Был сослан в ссылку от двора По клеветам своих злодеев. Семь лет томился он в глуши; Семь лет позор и стыд изгнания Сносил с величием души, Без слёз, без скорби и роптанья. Кондратий Рылеев.

30 января 1676 года умирает царь Алексей Михай-лович. Царский трон занял его старший сын от первого брака Фёдор Алексеевич. Матвеев пользовался милостью нового венценосца не более полугода. Недолгое правление царя Фёдора сопровождалось упорной борьбой дворцовых партий. Всё более верх брали партия Милославских – родственников царя по матери (первой жены царя Алексея Михайловича). Ближние бояре Иван Милославский, Богдан Хитров, окольничий Василий Волын-ский и главная сплетница при дворе, имевшая влияние на царя, Анна Хитрова начали плести заговор против Артамона Матвеева. Доводы против него в наше время звучат просто дико: – Он богоотступник! Он чёртов брат! Он великий чародей и сзывает несметные силы злых духов, чтобы загу-бить царя Фёдора…

Бедой обернулась для Артамона Сергеевича его побоч-ная должность. Он надзиратель за первой в Москве аптекой. У него имелся лечебник на латинском языке. Он имел связи с докторами Кастерием и Симоном. Всего этого было достаточ-но, чтобы обвинить его в том, что он имеет намерение отра-вить царя. И вот слабовольный Фёдор Алексеевич, поддав-шись наветам своей родни, отлучает Матвеева от двора и посылает его воеводой на северный Урал в далёкое Верхо-турье. Первый серьёзный биограф Матвеева начала XIX века, археограф и директор архива Министерства иностранных дел, И.Ф. Малиновский, главной причиной опалы Матвеева счи-тал, что «возвышенность ума его, опередившая тот век, в ко-тором жить ему предопределила судьба. В результате этого лютая зависть и легковерное невежество огласили любомуд-рие его чародейством». И вот бывший руководитель внешней политики России Артамон Матвеев в пути. Вместе с ним по тогдашнему бездо-рожью едут на телегах в неведомую даль жена Евдокия Гри-горьевна, десятилетний сын Андрей и домашняя прислуга. Они ехали, не ведая того, что позади их плетётся новая клевета думным дворянином Соковиным и думным дьяком Семёновым. Они послали вслед Матвееву его смертельного врага дьяка Ивана Горохова. Последний догоняет обоз Мат-веева в Казани. Там он более месяца чинит ему допрос, ищет у него «чёрные книги» и, наконец, объявляет ему о лишении боярского сана.

– За что? – вопрошает Артамон Сергеевич.

– Слушай, молчи и смирись, – ответствует ему Горо-хов. В Казани Матвеев узнал от Горохова, что его отправ-ляют на вечное заточение в Пустозёрск на Печору. Тут же объявили его преступником и посадили под стражу. Водили в сопровождении военного караула пешком несколько вёрст в съезжую избу, где чинили ему допросы о мнимых преступле-ниях, уличали «в умышлении на жизнь царскую», требовали «чёрных книг». Потом разлучили его с женой, племянниками и прислугой и, посадив с сыном на дровни, повезли в дикий Пустозёрск. Там отвели ему чёрную, холодную избу с полу-развалившейся печью. От угара Артамон Сергеевич и его сын часто лишались чувств. Караул обходился с ним весьма же-стоко. Простой нагольный тулуп прикрывал измождённое те-ло старика. Когда пишешь эти строки, невольно припоминаешь портрет «Ближнего боярина Артамона Матвеева» в 20-м зале Государственного Исторического музея в Москве. С этого портрета смотрит на нас человек с умным лицом, проница-тельными глазами, в парадном боярском одеянии с регалия-ми, полученными, говоря на нынешнем языке, за дела патрио-тические, за любовь к своей Отчизне. И вот такое коварство судьбы, а лучше сказать, коварство политических противни-ков, рвавшихся к власти. Царские палаты в Москве вчера и чёрная холодная изба в неведомом Пустозёрске сегодня! Артамон Сергеевич писал из Пустозёрска в Москву ближнему боярину князю Юрию Долгорукому: «Если здесь постигнет смерть меня, не оставь сироту моего, бедного червя Андрюшку, которого так ты жаловал. По сем работник твой Артамошка челом бьёт». Писал Матвеев челобитные и самому царю: «Меня осудили на голод и наготу. Лучше бы мне никогда не родить-ся! Третий раз посылаю тебе челобитную, но тщетно. Царь, чем я тебя прогневал? Разве я твой недоброхот?» Выходит, не точен был Кондратий Рылеев, когда писал о том, что Матвеев сносил свою опалу «без слёз, без скорби и роптания». Он скорбел и роптал на чёрную неблагодарность. И он имел на то право, право оклеветанного и униженного человека, столь много свершившего для Отечества своего.

ПОЧЁТНЫЙ ГОСТЬ ЛУХА Читатель вправе удивиться такому подзаголовку. Разве можно ссыльного назвать гостем да ещё почётным. Ведь сколько раз приходилось слышать и читать о том, что под конец своей ссылки Матвеев из Пустозёрска был переведён в Лух. И только после смерти царя Фёдора он стал свободен и был вызволен из опалы в Москву. Если бы было всё так, не стало бы большой нужды писать этот очерк. Работая в отделе редких книг Государ-ственной Публичной библиотеки имени М.Е. СалтыковаЩедрина в Ленинграде, автор этих строк поимел счастливую возможность познакомиться с изданием известного писателя и просветителя XVIII века Н.И. Новикова. Эта книга была издана в царствование Екатерины Второй в 1785 году и называлась «История о невинном заточении Ближнего боярина Артамона Сергеевича Матвеева». В этой книге собраны челобитные и другая переписка Матвеева за период его опалы и освобождения из ссылки. Значит, ошибался историк Мил-лер, упрекнув Новикова в том, что он, «заимея челобитные Maтвеева, не обнародовал их». Вот они лежат передо мной, изданные двести лет назад. От них веет веком Екатерины. И язык их так старо-моден. Но им, этим языком, написана правда о последних годах жизни Артамона Матвеева. И правда эта начинается с того факта, что Матвеев был вызволен из опалы ещё царём Фёдором по совету и настоянию жены своей Марфы Матвеев-ны Апраксиной, крестницы Матвеева. Эта женщина настояла на честном расследовании дела об опале Артамона Сергее-вича. Расследование это началось в 1680 году. Для этого Матвеева перевезли из Пустозёрска в Мезень. И вот в январе 1682 года в Мезень приехал капитан стремянного полка Иван Сергеевич Лишуков. Последний вручает мезенскому воеводе и приставу Гаврилу Яковлевичу Тухачевскому царский Указ. А в том Указе было велено объявить боярину Артамону Сергеевичу и сыну его, что его царское величество «рассмотри их невинность и бывшее на них самое ложное оклеветание и милосердуя об них Боярине и сыне, его, указал их из пристава освободить и Московский двор и подмосков-ские и другие вотчины им возвратить и сверх того пожаловать вотчину из дворцовых сел Суздальского уезда, село Верхний Ландех с деревнями, восемь сот дворов крестьянских и отпустить его Боярина и сына его с Мезени свободно в город Лух, дав им подорожную и ямские подводы». Так гласил царский Указ. Почему же не Верхний Ландех, который был объявлен вотчиной Матвеева, а Лух должен стать пристанищем бывше-го опального? На этот вопрос можно ответить предположи-тельно. В ту пору в Лухе жили родственники Артамона Сергеевича – Стрешневы. Возможно по их совету Матвеев попросил царя избрать для своего пребывания Лух. Путь от Мезени до Луха – это почти полторы тысячи вёрст. Но он казался теперь не таким трудным, как путь на Пустозёрск. Ведь это был путь к свободе. Он был обставлен почестями. Воевода Мезени Тухачевский самолично прово-жал обоз Матвеева до Холмогор. А там его хлебом-солью встретил воевода князь Никита Урусов. Он же провожал пять верст почётного гостя по дороге на Щенкурск. Оттуда путь лежал на Вологду. Дальше мы читаем: «С Вологды прибыв в город Ярославль от воеводы Уньковского и от купечества тамошнего он Боярин и сын его равномерную честь и всякое довольство на путь свой имел. Потом месяца марта он Боярин Артамон Сергеевич и сын его при всеми при них сущими достигли прежде помянутого города Луха».

Почетному гостю-переселенцу лухский воевода отвёл каменный дом, который раньше был постоялым двором. Луч-шей постройки в городе не было, поскольку дом бывших хозяев Луха князей Бельских лежал в развалинах. Но и тем был доволен Артамон Сергеевич. После холодной избы в Пусто-зёрске, после длинных переездов по северным лесным доро-гам пребывание в Лухе он считал великой милостью судьбы. Стояли мартовские дни 1682 года. Оседали уже снеж-ные сугробы. Первые оттепели украсили карнизы домов оже-рельем сосулек. Сияла куполами и белизной стен только что два года назад законченная постройкой Воскресенская цер-ковь – великолепное украшение тогдашнего Луха. Через несколько дней после приезда сюда пришлось Артамону Сергеевичу присутствовать в этой церкви на отпе-вании умершего главы семейства Стрешневых, которые при-ходились дальней роднёй роду Матвеевых. По просьбе Артамона Сергеевича на отпевании присутствовал епископ Дмит-рий, приезжавший в ту пору в Тихонов (Никольский) мона-стырь. Впоследствии этот священнослужитель стал знамени-тым митрополитом Ростовским, украсившим новыми постройками Кремль Ростова Великого. Лушане, как тогда звали луховчан, с великим почтением относились к знаменитому боярину. Именитые и состоя-тельные из них считали великой честью пригласить его в гости или порадовать подношениями. Но Артамон Сергеевич «являл собой большую скромность и старался всеми видами не показывать своей знатности». Так свидетельствует учитель его сына Иван Лавресов, который приехал в Лух вместе со своим учеником из Пустозёрска. Не забывали сейчас о Матвееве и в Москве. Теперь в Лух шли все главные новости из стольного града. Среди них и весть о смерти царя Фёдора. В тогдашних записях об этом рассказывается такими словами: «В последних числах месяца апреля внезапно прибыл из Москвы в Лух свойственник ближний его Боярина Артамо-на Сергеевича стольник Карп Естифеев сын Сытин к нему боярину с злополучною и всему государству Российскому с многоплачевною ведомостью, что волею Божею месяца апре-ля в 27-й день благочестивы и Государь царь, и Великий Князь Федор Алексеевич самодержец всея России представился». Что думал и переживал Артамон Сергеевич, получив такую весть из Москвы? Ведь царь Фёдор сделал его опаль-ным человеком и заставил пережить страдания и унижения. Правда, он потом и освободил его. Но разве можно простить ему такую чёрную неблагодарность? Но Матвеев всегда стоял выше личной обиды, а тем более личной ненависти. Он понимал подоплёку заговора против него. И мало винил самого царя, недалёкого и больного. Его сейчас больше тревожила судьба государства. Кто станет у его кормила? Какими путями пойдёт его любезное Отечество? Поэтому смерть царя переживал Артамон Сергее-вич с печалью и тревогой.

ЧЕРЕЗ СМЕРТЬ К БЕССМЕРТИЮ Пребывая в Лухе, Артамон Сергеевич имел возмож-ность выстроить в своей памяти всё пережитое, весь свой пройденный путь. И не было ему стыдно за ушедшие годы. Всё, что делал он, так или иначе служило на пользу Отече-ству. Может быть поэтому и тревожно было на душе от вестей, которые шли в Лух из Москвы.

Незадолго до своей смерти царь Фёдор Алексеевич объявил своему главному советчику Павлу Языкову, что в случае его кончины он намерен назначить наследником престола своего брата по отцу Петра Алексеевича. Однако Языков доказывал царю, что прямым наследником является царевич Иван Алексеевич, как единоутробный брат государя, к тому же старший брат Петра. Государь не согласился, сославшись на слабое здоровье царевича Ивана, добавил, что Пётр, напротив, сильного сложения и что к тому же бог наделил его выдающимися дарованьями, почему он и более достоин ему наследовать. Но как не противился Языков воле царя Фёдора, всё же после смерти последнего новым государем был объявлен Пётр Алексеевич. Собранные в Кремль стрелецкие полки охотно присягнули новому царю и разош-лись по домам. Но среди них назревало недовольство своими полковыми командирами, которые под разными предлогами недоплачивали им жалование, посылали их на различные работы, не давая отдыха даже в праздники. Недовольство стрельцов решила обратить в свою пользу честолюбивая сестра умершего царя Фёдора Софья. Она подговаривала недовольных возвести на престол царевича Ивана, который был, как и она, от первого брака Алексея Михайловича. Вот в это-то сложное и тревожное время возведённый на престол Пётр Первый нуждался в мудром и верном совет-чике. Им мог быть прежде всего Артамон Матвеев, воспита-тель матери царя Натальи Кирилловны Нарышкиной. А его не было рядом. Он находился вне Москвы, в городе Лухе. И вот из Москвы в Лух направляется письмо с посыль-ным. В тогдашних записях это событие описывается таким образом: «После кончины царя Федора Алексеевича в том же 1682 году месяца майя в первых числах по Указу тогда же воцарившегося благочестивейшего государя царя и Великого Князя Петра Алексеевича и матери его из Москвы от двора его царского в город Лух к Боярину Артамону Сергеевичу прислан был стольник Семен Ерофеевич Алмазов, по мило-сердному их царскому обыкновению с спросом о здоровье его боярском и сына от обоих высокоименованных величеств и с повелительным к ним указом, чтобы они, Боярин и сын его неукоснительно с поспешением ехали в Москву и их царские величества очи видели...» Матвеев принял царский указ как веление судьбы, как зов Отечества. Он быстро собрался в путь, не ведая того, что этот путь будет последним в его жизни. Стояли тёплые майские дни, но дороги, ведущие из Луха на Москву, ещё не подсохли, и карету Матвеева лухов-чане готовили тщательно. На отдельную телегу погрузили запасные оси и колёса. Нарядили запасных коней. Проводы Матвеева за околицу Луха отметили колокольным звоном. Луховчане прощались с Артамоном Сергеевичем, кланяясь ему в пояс, и желали счастливой и верной государевой служ-бы. Пока Матвеев с сыном Андреем в сопровождении стольника Семёна Алмазова добирались до Москвы, держа путь туда через Троице-Сергиеву Лавру (нынешний Загорск), там, в столице, уже созрел заговор царевны Софьи против Петра, его матери Натальи Кирилловны, всех сторонников Нарышкиных. Был составлен «чёрный список» лиц, подлежа-щих убийству. Первым в этом списке был начальник стре-лецкого приказа князь Юрий Алексеевич Долгорукий, вторым значился Артамон Матвеев. В этот список попали почти все родственники царя Петра по матери. О намерении убить Матвеева узнали верные ему мо-сквичи из числа тех же стрельцов. И вот навстречу Артамону Сергеевичу из Москвы на Лух выехали конники, чтобы угово-рить Матвеева повернуть обратно ради спасения жизни. Они встретились где-то на средине пути.

– Поверни, боярин, обратно, – советовали ему верные люди, – там в Москве затаилась смерть твоя.

К этим уговорам присоединился и Семён Алмазов. Однако Матвеев отвечал им твёрдо: – Раз меня позвали, значит, я там нужен. А смерть мне не страшна... Доехали до подмосковного владения Матвеева – села Братовщины. Это было 10 мая. Царь Пётр послал ему на-встречу одну из собственных карет, в которой Матвеев и прибыл в Москву 11 мая, вступил в свой дом, где всё было приготовлено для встречи. Три дня дом этот был полон москвичей, приветство-вавших возвращение Артамона Сергеевича. Но заговорщики во главе с царевной Софьей делали своё дело. Они распустили слухи, что Нарышкины задушили царевича Ивана, готовят расправу над стрельцами. И хотя им вывели на Красное крыльцо царевича Ивана, чтобы показать, что он жив, стрельцы требовали выдать им всех Нарыш-киных. Ставленник Милославских Пётр Толстой объезжал верхом кварталы города, где жили стрельцы, подбивая их к восстанию. В понедельник, 15 мая (старый стиль), когда бояре ещё сидели в Думе, вдруг раздался громкий крик: стрелец, стоявший на карауле во дворе перед покоями царя, кричал, что Иван Нарышкин хотел задушить царевича Ивана Алексее-вича. Сейчас же подняли тревогу, начали бить в набат. Боль-

Стрелецкий бунт. Художник А. Шарлеман

шинство стрельцов, бывших в Кремле, устремилось во дво-рец, другие заняли выходы и никого не пускали. Вскоре отряды стрельцов ворвались в Кремль с развёрнутыми знамёнами, даже захватив с собой пушки. Чтобы успокоить восставших, на Красное крыльцо царского дворца вышли начальник стрелецкого приказа князь Юрий Долгорукий и Артамон Матвеев. И вот тут сработали увещевания царевны Софьи, которая ещё накануне убеждала стрельцов в том, что если они оставят в живых «главного уговорщика» Матвеева, им не сносить голов. Разъярённые стрельцы сбросили Долгорукого и Матвеева с Красного крыльца на пики, и, покончив с жертвами, приволокли их тела на Красную площадь. Итак, Артамон Матвеев, вернувшись из Луха, прожил в Москве всего 4 дня. Московское восстание 1682 года продолжалось ещё два дня. Число жертв умножи-лось. 17 мая стрельцы объявили, что разрешают всем забрать своих покойников и похоронить их. Тогда на Красную площадь пришёл слуга Матвеева, крещённый негр Иван, нашёл своего хозяина, изрубленного на куски. Собрал части тела в простыню и отнёс к дому, где, собрав родственников, захоронил останки Артамона Сергеевича в притворе церкви Николы на Столпах. Мученическую смерть принял Артамон Матвеев на 57-м году жизни. Великий сын русского народа Михаил Васильевич Ломоносов подробно описавший стрелецкое восстание 1682 года, сказал о Матвееве: «Он и в смерти своей бессмертен». И напомнил любимые слова самого Артамона Сергеевича, которые тот любил повторять: «О человеке надо судить только по его делам». А дела ближнего боярина Артамона Матвеева вошли в историю красной строкой и послужили во славу нашего Отечества.

ПТЕНЕЦ ГНЕЗДА ПЕТРОВА

…Сии птенцы гнезда Петрова – В пременах жребия земного, В трудах державства и войны Его товарищи, сыны… Александр Пушкин.

Апрель взломал лёд на реке Лух, и полая вода залила широкую пойму. На это весеннее половодье задумчиво смот-рел юноша, сидевший на высоком земляном валу древней крепости. В его памяти, словно льдина на реке, всплывало одно событие за другим. Припомнилась Казань в холодную осень 1676 года, когда его, десятилетнего, насильно разлучили с матерью, посадили с отцом в санные розвальни и много, много дней везли по замёрзшим ухабам в неведомый Пустозёрск, к далё-кой и холодной реке Печоре, в изгнание. Ещё в Казани злые люди сказали отцу: – Выбирай, что тебе положить в розвальни – одежды твои или книги? Отец выбрал книги, оставив из одежды только то, что было на нём. А потом ему заявили: – Выбирай только одного из своих людей... И отец выбрал одного из них – учителя Ивана Лавресова. Вспомнилась и холодная изба в Пустозёрске. Шесть лютых зим пришлось прожить в ней. Бывало на троих на день оставалось два ржаных сухаря. Порой все трое одевались одним рваным тулупом, лёжа на полатях, устланных болот-ным мхом. И всё же каждый день, сидя у крошечного оконца, затянутого оленьим пузырём, он с помощью своего учителя одолевал по очереди латынь, аглицкий (английский) и немец-кий языки, постигал арифметику и даже римскую (византийскую) риторику. В зимние вечера страницы книг освещала лучина, а летом – белые северные ночи. После всех этих испытаний он, Андрей Матвеев, сын Артамонов, испытывал в Лухе сущее благоденствие. Вот только лушане смотрели на него с немалым удивлением. Вро-де юнец в возрасте жениховом, а вместо гуслей всё время держит в руках книгу. Уж больно это было дивно. Никто ведь не думал, не ведал, что про этого «несчастного червя Андрюшку» (как писал отец в своих челобит-ных из Пустозёрска), про этого юношу, такого скромного и тихого, через двадцать лет заговорят все короли и министры Европы, а через триста лет уже совсем в иную эпоху напишут о нём такие слова: «Матвеев Андрей Артамонович – русский государственный деятель и дипломат, сподвижник Петра Великого, сын Артамона Сергеевича Матвеева. С 1699 года по 1712 год был послом в Голландии, а затем послом в Австрии. Исполь-зуя противоречия между европейскими державами в связи с войной за Испанское наследство, сумел удержать правитель-ства Голландии и Великобритании от помощи Швеции в Северной войне с Россией». Эти слова взяты из «Большой Советской энциклопедии». Выходит, немалую дипломатическую победу во имя интересов России совершил Андрей Матвеев, будучи по примеру своего отца верным слугой своего Отечества. Ведь за словами «Сумел удержать правительства Голландии и Великобритании...» видят-ся великие труды талантливого дипломата. Ну, а пока шестнадцатилетний Андрей Матвеев вос-станавливает свои силы в Лухе и отдаётся мечтам о будущем. Он вместе со своим родственником, боярским сыном Тихоном Никитычем Стрешневым интересуется историей города, где поселился, знакомится с его достопримечательностями, продолжает сидеть над страницами книг, готовя себя к госу-дарственной службе.

Ну, а потом был отъезд из Луха и страшные дни Московского восстания в мае 1682 года, когда ему судьба уготовила быть свидетелем мученической смерти своего отца. Это горе умножилось тем, что, вернувшись в Москву, он не застал в живых своей матери. Началось сиротство в тревож-ные дни 7-летнего правления царевны Софьи. И снова юный Матвеев оказался в положении неполно-правном. Однако дозволено ему проживать в Москве и на-стойчиво постигать науки и прежде всего европейские языки. Иногда он жил вместе со своим учителем-наставником в селе Братовщине под Москвой, чтобы не быть на глазах врагов его отца, а значит и врагов Петра Первого, который сейчас вместе с братом Иваном находился под опекой царевны Софьи. В эту пору Андрей Артамонович получал поддержку от своего род-ственника боярина Тихона Никитича Стрешнева, который после смерти отца переехал из Луха в Москву. В средине минувшего века историк Устряло писал, что в лице Артамона Матвеева Пётр Великий имел бы лучшего помощника и наставника в первые годы своего царствования. Но, как известно, не суждено было такому случиться. Но когда в 1689 году правление Софьи кончилось и Пётр Алек-сеевич стал единодержавным царём России, он вспомнил сына Матвеева – Андрея Артамоновича и приблизил его к себе. Не оставил он без внимания и боярина Тихона Никитича Стрешнева, родственника Матвеева. Оба они потом будут верными помощниками царя-преобразователя. Стрешнев ста-нет начальником Разрядного приказа. Андрей Артамонович был старше царя на 6 лет и обра-зованность его была куда выше. Это внушало к нему уважение и доверие со стороны Петра. Поэтому уже в 1691 году он получил должность воеводы в Двинском крае, а в 1699 году был направлен послом в Голландию. Не надо забывать, что в эту пору столица Голландских Штатов Гаага была центром, где сплетались нити европейской дипломатии. Выходит, на посла Андрея Матвеева возлагалась ответствен-ная миссия. Живое воображение Петра опережало ход вещей, рисо-вало ему русский коммерческий флот бороздящим европей-ские моря. И Пётр посылает письмо в Гаагу Матвееву «исхло-потать» грамоты от Голландии, Англии и Франции на разре-шение плавания русских кораблей в водах Европы. И талант-ливый, деятельный Андрей Артамонович сумел добиться для Российского флота свободного плавания по морям западных государств. Столь большая дипломатическая победа наряду с другими заслугами Андрея Матвеева завершилась присужде-нием ему графского звания в 1715 году. В этом же году он возвращается в Россию и становится президентом Морской академии и Навигационной школы. С 1719 года он – сенатор и президент юстиц-коллегии, затем президент Московской сенатской конторы. Уйдя в 1727 году в отставку, он составил описание стрелецкого бунта 1682 года, не забыв рассказать о своём пре-бывании в Лухе. Умер Андрей Артамонов в 1728 году, на 62 году жизни, пережив своего государя всего на 3 года. Похо-ронен он в Москве рядом с могилой отца и матери. Он был из тех, кто помог России придти к победе в Северной войне со шведами в 1700-1721 годах. Он был из плеяды тех, кого Александр Сергеевич Пушкин образно назвал «птенцами гнезда Петрова».

ПОСЛЕСЛОВИЕ Уже было сказано, что нынче исполнилось 555 лет со дня первого летописного упоминания о Лухе. Ему не раз при-ходилось быть городом-воином и вставать на защиту Русской земли от внешних врагов. Лух стал родиной живописи братьев художников, академиков Григория и Никанора Чер-нецовых. Через него прошёл жизненный путь отца и сына Матвеевых, о чём рассказано в этом очерке. Выходит, у луховчан есть причины дорожить истори-ческой памятью о своей малой родине. Есть и памятники, которые надо сохранять для потомков.

…Разве хорошо быть «Иванами, не помнящими своего родства»? Разве можно успешно воспитывать в луховчанах чувство любви к большой нашей Родине, забывая о прошлом их малой родины – Луха? На эти вопросы надо отвечать не словами, а делами. Следует позаботиться прежде всего о памятниках материаль-ной и духовной культуры, которые являются свидетелями славного прошлого лухской земли. И давайте всё время будем помнить слова великого Пушкина, который сказал: «Тот, кто не уважает славного прошлого, тот сам не достоин уваже-ния».

ПРИМЕЧАНИЯ *Сюлли, Максимилиан де Бетюн, барон Рони (1559-1641), герцог де, – французский политический деятель, принадлежавший к ближайшему окружению короля Генриха IV. С 1599 года по 1611 год – министр финансов. *Кольбер, Жан Батист (1619-1683) – министр короля Людовика XIV. С 1665 года – генеральный контролёр финан-сов, постепенно ставший фактическим руководителем внут-ренней и внешней политики Франции. *Ришелье, Арман Жан дю Плесси (1585-1642), герцог, кардинал. С 1624 по 1642 год занимал пост первого министра короля Людовика XIII и был фактическим правителем Франции.

СОДЕРЖАНИЕ ЛИХОЛЕТЬЕ Исторический очерк Лухское подворье……………………………………………… Тревожные ветры перемен……………………………………. Угличский набат……………………………………………….. Началось это в Копытове……………………………………… Как отняли Юрьев день………………………………………… Царь-голод………………………………………………………. Тень Грозного его усыновила…………………………………. Лушане под Кромами…………………………………………… Самозванец………………………………………………………. Драма 17 мая 1606 года………………………………………… «Вольные лисовчики»…………………………………………. Земля, кровью умытая…………………………………………. ЕГО ВОССЛАВИЛ ЛОМОНОСОВ Исторический очерк Вступление……………………………………………………… Славное начало………………………………………………….. Ближний боярин…………………………………………………

И воин, и дипломат…………………………………………….. В опале…………………………………………………………. Почётный гость Луха…………………………………………. Через смерть к бессмертию…………………………………….. Птенец гнезда Петрова………………………………………….. Послесловие……………………………………………………… Примечания………………………………………………………

Издание бесплатное. Не для продажи. Учебно-методическое пособие для образовательных учреждений по историко-краеведческой работе

Аркадий Ефимович Баранов ЛИХОЛЕТЬЕ Исторические очерки Редактоp-издатель С. Николаев Под общей редакцией О. Николаевой Техническое исполнение: Т. Малюшко С. Николаев Пpогpаммное обеспечение компьютерной вёрстки: А. Молчанов А. Зименков Подписано в печать 10.02.2012 г. Гарнитура Times New Roman. Формат 60х901/16 Тираж 200+. Заказ 218.

SMZA 979-5-001-1998-254-12 __________________________________ «Издательский Дом Николаевых» 155526, Ивановская область, Фурмановский район, деревня Акульцево, дом 16. Телефон 8-915-826-59-20 svetoch-11@yandex.ru