Степан Кулик - Операция Рокировка

Степан Кулик ОПЕРАЦИЯ «РОКИРОВКА»

Покуда тучи над землёй ещё теснятся — Для нас покоя нет и нет пути назад!.. Так чем с тобой мне на прощанье обменяться? Махнём не глядя, как на фронте говорят. М. Матусовский.

Глава первая Пара «мессеров» выскочила из-за тучи и стремительно понеслась на перехват тихоходного Ю-52, подныривая справа и снизу, под брюхо. Немецкие летчики хорошо знали слабые стороны своих же транспортников и атаковали так, чтобы оказаться в секторе обстрела только одной из трех пулеметных установок. К тому же, при таком маневре, солнце слепило глаза бортстрелкам. Оберштурмбанфюрер Максимилиан Штейнглиц вжался в сидение и втянул голову в плечи. Роковая фортуна не хотела отпускать его так просто. Минутная слабость и, как следствие, сдача в плен всего лишь на время отсрочила смерть, — а умирать по-прежнему не хотелось. Пусть война проиграна, пусть вся Германия вместе с бесноватым фюрером, развязавшим всю эту кровавую бойню, катиться в Преисподнюю, но только дайте еще пожить!.. Хоть немного… Каким он был идиотом, когда решил, что у русских диверсантов есть шанс уйти. У транспортного «юнкерса» скорость всего двести с небольшим, а до линии фронта почти пятьдесят километров. Лететь — не меньше четверти часа. Даже если русский пилот, не жалея машины, станет непрерывно нагружать двигатель, это не на много сократит время полета. А новым «мессершмитам», чтобы догнать беглеца, достаточно пяти минут. Еще пять минут на то, чтобы гауптман Бертгольтц сообразил, что случилось на секретном объекте. И можно не сомневаться: Пауль сообразит. Он фронтовик, привык принимать быстрые решения и не побоится кого-то зря потревожить. Дальше последует звонок на ближайший аэродром и команда на взлет. Если, для экономии времени, в их район по рации не перенаправили пару машин, из тех, что уже находились в воздухе.

— О, майн Гот! — Максимилиан суетливо перекрестился. — Engel Gottes, mein heiliger Beschützer, bewahre mein Leben in der Furcht Christi, unseres 1

Gottes*… (*Ангел Божий, хранителю мой святый, сохрани жизнь в страхе Христа Бога нашего…)

— Стреляй, фриц! Собьют же! Голос Корнеева перекрыл и рев двигателей, и бормотание Штейнглица.

— Стреляй, сволочь! Майор беспомощно смотрел на стремительно и уверенно атакующую самолет пару истребителей, по роковой случайности заходящих с той стороны, где сектор обстрела был только у пленного абверовского офицера. Черт! А ведь оберштурмбанфюрер так горячо заверял в готовности к сотрудничеству, обещая выдать любые секреты в обмен на жизнь. И по глазам было видно, что фриц действительно согласен на все, только бы уцелеть. Поэтому, учитывая перегруз самолета и некомплект экипажа, Николай доверил ему место правого борт-стрелка. Майор рассчитывал на то, что немец, спасая собственную шкуру, будет отстреливаться даже от своих. А теперь что случилось? Фашист неожиданно опомнился и решил героически погибнуть? Смыть позор кровью? Или опять струсил?.. Но все это уже не имело никакого значения. Даже если бы оберштурмбанфюрер успел образумиться и нажать на спусковой крючок, он вряд ли сумел бы с первой же очереди попасть в непривычную, подвижную цель. Тем более что Колесников, не слыша звуков выстрелов, в отчаянье пытался заставить неповоротливый транспортник совершить хоть какой-то маневр.

— Не долго музыка играла… — пробормотал Корнеев. — Прощай, Дашенька. Извини… Оба истребителя, так и не произведя ни единого выстрела, проскочили под «юнкерсом», покачивая крыльями, сделали горку и ушли на разворот в той же плоскости.

— Почему они не стреляли?.. Корнеев, в горячке, вместе с креслом центрального стрелка, развернулся за ними, пытаясь поймать хоть одного перекрестьем, но «мессеры», уверенно оставаясь в мертвой зоне, покинули дистанцию прицельного выстрела и стали снова заходить в хвост. «Хотят посадить!» Эта мысль объясняла если не все, то очень многое. Учитывая сверхсекретность груза, вряд ли, даже в штабе армии, кто-то был в полной мере посвящен в тайну операции, чтобы в нужный момент суметь отдать внятный приказ. А уж тем более, в таком цейтноте. Тот офицер, что дозвонился до аэродрома, скорее всего, ничего толком не объяснив, потребовал задержать транспортный самолет Ю-52, направляющийся к линии фронта. Дежурный по аэродрому, принявший звонок, особенно, если позвонивший представился офицером СС, не мог не доложить дальше. Но, зная отношение Люфтваффе к остальным родам войск и особенно частям СС, все спустили на тормозах. И если бы не немецкая педантичность, погоню могли вообще не выслать.

2

То есть, летчики, догнавшие их, понятия не имеют, кого они преследуют и какой груз на борту самолета. А полученный ими приказ, как предполагал Корнеев, звучал, примерно, так: «Транспортник посадить на ближайший аэродром. Сбить только в крайнем случае». И что это дает? Время! Самый важный и не обходимый фактор в данной ситуации. Как бы медленно не полз «юнкерс», но каждая выигранная минута приближает их к линии фронта еще на пару километров. Любой ценой надо дотянуть до передовой, а там многое может статься. Вряд ли наши, даже получив радиограмму, так быстро среагируют, как немцы, но им и лететь ближе. А еще ближе — зенитчикам! Чтоб поднять трубку телефона и позвонить полковнику Сербиченко, над участком дивизии которого пролегал маршрут возвращения, полковнику Стеклову не требовалось ни разрешения, ни согласования. Вот только где взять эти пару минут?..

— Не стрелять! — Корнеев заорал во всю силу. — Отставить!!! Никому не стрелять!.. Зная, что может быть не понят, майор соскользнул с кресла и, рассчитывая на то, что Ованесян больше приучен к исполнению команд, отданных на русском языке, сперва бросился к немцу. Штейнглиц, весь белый, как первый снег, бормоча в полголоса то ли ругательства, то ли молитву, уже выцеливал, заходящий справа истребитель.

— Nicht schießen!* (*нем., — Не стрелять!) Оберштурмбанфюрер повернул к Корнееву голову и в белесых от ужаса глазах немца появился проблеск надежды.

— Яволь…

— Не хочется умирать?

— Найн.

— Вот и поживем еще чуток. Слушай меня внимательно, Максимилиан.

— Да, конечно… Вы можете полностью рассчитывать на меня. Я гарантирую вам и вашим людям жизнь. Оберштурмбанфюрер похоже решил, что под прицелом пушек «мессеров» Корнеев хочет сдаться в плен и пришел просить у него защиты. От такой мысли майору стало смешно. Пресловутая прусская тупость в лучшем виде. На дворе осень сорок четвертого, наши войска уже давно выбросили фашистов за пределы Советского Союза, а Штейнглицу, как и многим другим фрицам, все еще кажется, что это какая-то ошибка, роковая случайность. Что надо только чуть-чуть поднажать, ввести в бой дополнительные силы или новое оружие, и опять вернется победоносный для Германии сорок первый год.

— Заткнись. Никто сдаваться не намерен. А ты, если не хочешь сдохнуть, от пуль своих же, слушай сюда!

— Entschuldigung!* (*нем., — Извините!) — страх снова плеснулся в глазах Штейнглица.

3

— Бог простит. Хватит трепаться. Истребители хотят развернуть нас обратно, поэтому не стреляют. Держи «мессеры» в прицеле, но не стреляй, пока они сами не начнут. Понял меня?

— Я.

— И не дрейфь. Первые очереди будут заградительными. Успеешь. Только целься хорошо. Это наш шанс. Второго могут не предоставить.

— Яволь.

— Давай, господин подполковник… Не подкачай… — Корнеев сделал над собою усилие и дружески похлопал немца по плечу.

— Entschuldigung?

— Не бери в голову, — усмехнулся Корнеев. — Ты другое помни: попадешь — не только живой останешься, но еще и груз сохранить поможешь. А это, при рассмотрении твоего дела, зачтется! *** «Мессеры» зашли на еще один круг, пройдя рядом с «юнкерсом», едва не задевая его крыльями. И поскольку пулеметы транспортника молчали, летчики решили, что в самолете-беглеце либо нет боезапаса, либо некому стрелять. То есть, «юнкерс» угнан одним пилотом. Сбросив газ до минимума, они поравнялись с кабиной и знаками показали Колесникову, чтобы он разворачивался. Получивший указания Корнеева, Сергей оживленно жестикулируя, семафорил в ответ какую-то несуразицу. Тыкая пальцем в потолок, стуча себя по лбу, показывая пальцем за спину и производя еще целую кучу маловразумительных действий. Ведущий пары честно пытался понять, переглядываясь со своим ведомым. Потом немецкий летчик опять пожимая плечами, грозил и показывал круговой разворот и посадку. На что Колесников отвечал еще более бурным размахиванием свободной рукой, периодически отпуская штурвал и хватаясь за него снова. Смысл затеи оставался прежним: тянуть время. Молчание, как известно трактуется однозначно, а непонятные ответы требуют времени для осмысления. Пускай счет идет на секунды, но и это выигрыш. Еще на сотню метров ближе к передовой… Ованесян понял замысел командира без объяснений. Показал большой палец и сполз на пол, чтоб его даже случайно не заметили из кабины вражеского истребителя.

— Огонь на поражение, только после второй заградительной очереди, — уточнил на всякий случай Корнеев. — Бей наверняка, Вартан.

— Не беспокойся, командир.

— Добро… Корнеев быстро занял свое место, опять-таки соблюдая максимальную осторожность. То, что немцы не могли не видеть Штейнглица, даже сыграло на руку. Приняв решение атаковать, истребители наверняка, на всякий случай, зайдут с той стороны, где у пулемета как бы нет стрелка.

4

А развязка приближалась с каждой секундой ... Отчаявшись добиться четкого ответа от пилота транспортника, ведущий пары «мессеров» самым не двузначным образом последний раз стукнул себя кулаком по лбу, показал пальцем на Сергея и изобразил ладонью крутое пике. Мол, дурак ты, парень, и — покойник. В ответ капитан Колесников тоже постучал по лбу. От такого пассажа немецкий истребитель вильнул, свалился на крыло, нырнул вниз и пропал из виду.

— Приготовиться! — закричал Корнеев, разворачиваясь к хвосту. Никого. Крутнулся обратно. Вовремя… Немцы шли в атаку, как на учениях. В лоб. Наверное, решили применить последнее средство устрашения. Чтобы летчик транспортника взглянул, так сказать, смерти в лицо. Самолет ухнул в воздушную яму так резко, что сердце вместе с желудком болезненным комком оказалось в горле.

— Твою мать!.. — Корнеев вдохнул глубже и сплюнул под ноги. Секунда, вторая… И тут Сергей учудил такое, чего не ожидал никто. Капитан гордо вздернул подбородок и выбросил руку в нацистском приветствии. «Мессеры», так и не открыв огонь, взмыли вверх и пронеслись серыми молниями над неуклюжим транспортником. Корнеев едва удержался, чтоб не всадить очередь в брюхо одному из них. Пальцы майора буквально впились в рукоять пулемета. Но, нельзя!.. Даже удачное попадание тут же раскрыло бы всю маскировку, и второй истребитель немедля сбил бы тихоходный «юнкерс». Нет, рано. Надо еще потянуть. Линия фронта совсем рядом. Немецкие истребители снова зашли в хвост. Будут стрелять или нет?! Если будут, с такой дистанции промахнуться невозможно. Двумя залпами превратят «юнкерс» в клубок ревущего огня. Корнеев замер. Нет, похоже, еще сомневаются. Слишком близко подошли. Сами увернуться не успеют. Может, первым начать? Майор посмотрел вниз, и сердце радостно екнуло. Под ними проплывала передовая. Две линии траншей, ходов связи, артиллерийских позиций и пулеметных гнезд, разделенные полосою ничейной земли. Местами окопы и траншеи замаскированы так, словно там и нет никого, а кое-где — как трафарет, темнеет выброшенная земля, демаскируя позиции. Может, из-за чьего-то преступного головотяпства, а может, наоборот — создавая ложные цели. Если первое, то ненадолго. До обязательного облета передовой командующим фронтом. И если что-то будет не так, как положено или приказано — штрафбат немедленно получит внеочередное пополнение. Прямым приказом маршала. Больше всего Иван Степанович не терпит разгильдяйства, считая его вторым худшим качеством командира, после трусости. Звук скорострельной авиационной пушки и пулеметной очереди ворвался в мысли Корнеева, мгновенно приведя майора в чувство. Вот и конец игре. Вот и дождались предупредительных выстрелов. Первых и скорее всего последних. Как бы не сомневались немецкие летчики, но должны понимать: дольше тянуть нельзя.

5

«Мессеры» красиво отвалили в сторону и зашли на последний вираж, завершить который собирались прицельным выстрелом. Кто бы не сидел за штурвалом этого странного Ю-52, хоть сам рейхсмаршал Геринг, приказы не обсуждают.

— Всем приготовиться! Корнеев понимал, что все и так готовы, даже Штейнглиц, но ничто так не ободряет, как уверенный командирский голос. Напоминающий бойцу, что он остался не один на один с врагом, что вместе с ним в бой идут и его товарищи. Майор довернул кресло, и стал выцеливать ведущего. Убежденный в собственной безопасности, вражеский истребитель сам вползал в перекрестье прицела, выбирая безупречную позицию. Наверное хотел покрасоваться перед своим ведомым, сбив транспортник с первого же выстрела. Пора! Корнеев нажал на спуск, и пулемет застрочил, задергался, словно пытался вырваться из рук советского офицера и не желает успокоится, пока не кончатся патроны. К счастью, первый же десяток пуль попали в цель, потому что с непривычки, всю остальную очередь, майор выпустил в белый свет. Вести огонь с летящего самолета по другой движущейся цели совсем не то же самое, что стрелять приняв упор лежа на твердой почве, или из окопа. Но и тех первых хватило вполне. Пули буквально в упор прошили в кабину истребителя, сразив летчика. Неуправляемый «мессер» дернулся, потерял тягу, клюнул носом и свалился в штопор. Ведомый, сразу не сообразив, что произошло, метнулся следом. И только когда сбитый истребитель врезался в землю и взорвался, второй «мессер» отвернул и взмыл вверх свечкой, пытаясь зайти под «юнкерс» с нижней полусферы. Успей немецкий летчик завершить этот маневр, транспортник Ю-52 скорее всего, ожидала бы судьба первого истребителя. Но отпущенное фашистам время вышло… Случилось именно то, на что все время рассчитывал майор Корнеев. Самолеты пересекли нейтральную полосу и в бой вступила зенитная артиллерия. А сбить самолет, когда он еще не набрал скорости и тянет вверх, по прямой — проще, чем попасть в цель на учебных стрельбах. Второй «Ме-109» буквально развалился в воздухе от пары прямых попаданий восьмидесяти пяти миллиметровых снарядов, и вниз закувыркались только дымящиеся обломки.

— Ура! Корнееву показалось, что в хор радостных криков вплелся даже голос Штейнглица. Похоже, бывший оберштурмбанфюрер стремительно менял свою нацистскую шкуру.

— Не кажите «гоп», хлопцы… Майор напряженно вглядывался вниз, ожидая, что зенитные орудия вотвот перенесут огонь на «юнкерс». Но, судя по возобновившейся тишине, Михаил Иванович успел не только дозвониться куда надо, но еще и сумел объяснить все, что положено.

— Кажись, пронесло…

6

Корнеев вытер вспотевший лоб, огляделся и обмер. Еще не стреляя, но явно намереваясь сбить обнаглевшего фрица, в одиночку летающего над передовой, в соколином ударе* (*заход со стороны солнца с пикированием на цель) на «юнкерс» неслись два советских Ла-5. *** К счастью, похоже, полковник Стеклов успел везде. Пара краснозвездных «Лавочкиных» дружелюбно покачала крыльями, сделала обратный иммельман и расположилась перед носом транспортника. После чего Ла-5 еще раз покачали крыльями, подавая сигнал: «Следуй за мной!» Оставаясь в боевом настрое, Корнеев рывком вскочил с кресла и метнулся в кабину самолета.

— Ты как, капитан? — хлопнул по плечу Колесникова. — Вроде, пронесло нас, нет?

— Что, командир, и тебя тоже? — усмехнулся летчик. — То-то запашок специфический пошел.

— Остряк…

— Есть немного. А ты чего по салону, как по Приморскому бульвару мечешься? Присаживайся… — Колесников кивнул на кресло второго пилота. — И шлемофон надень. Истребители как раз о нас говорят… Гнездо справа… Николай плюхнулся в кресло, ткнул шнур в разъем и приложил шлемофон к уху.

— Кузнечик… — сквозь хрип и треск эфира донесся голос одного из советских истребителей. — Ты хоть что-то понял? Сперва была команда: «Уничтожить». Теперь «Утес» требует сопроводить фрица…

— Есть многое на свете, друг Ромео, что и не снилось нашим командирам… — чуть переврав Шекспира, нараспев ответил второй пилот.

— Да перестань, ты, хохмить… Я серьезно.

— А если серьезно, то выполняй приказ… — сменил тон «Кузнечик». — Жаль нельзя фашисту объяснить, куда лететь. На таких скоростях, того и гляди в штопор свалишься, и мотор греется... — Давай, по очереди вести… Я сопровождаю, а ты — вверх. Осмотришься и обратно, меня сменишь.

— Ты же немецкий знаешь… Вот и объясни.

— Я могу ему процитировать Гетте и Шиллера, или послать по матушке с баварским акцентом... — проворчал «Кузнечик». — Но как объяснить немцу кодировку наших карт?

— Парни, а вы мне пальцем направление покажите… — хохотнул Колесников. — Глядишь, пойму. Некоторое время эфир хранил молчание.

— Свой, что ли? — неуверенно переспросил «Ромео».

— Строевой Устав зачитать, или матерную частушку спеть? — поинтересовался Колесников. — Не любите лейтенантов у них синие штаны! С лейтенантов толку мало — весь товар у старшины.

— Лучше имя или позывной назови, певун…

7

— Сергей…

— «Сокол шесть» — это «Утес»! — голос ворвавшийся в разговор летчиков был едва слышен, но от этого не потерял командирских интонаций. — Прекратить засорять эфир! Пилот «Юнкерса», как слышно?

— Слышимость хорошая.

— Сколько у вас горючего?

— Часа на три лету хватит… Но правый мотор барахлит. Не выдержал постоянного газа…

— Понятно. Следуйте прежним курсом. В тридцати километрах аэродром подскока. Войдете в зону прямой видимости, подкорректируем вас.

— «Утес», — Корнеев вмешался в разговор. — Прошу обеспечить…

— Не волнуйтесь, майор. К встрече готовы… — «Утес» умышленно назвал Корнеева только по званию. Давая понять, что тем, кому положено, о них все известно. — «Сокол шесть»!

— Внимательно…

— Парни, эта телега должна доползти в целости и сохранности.

— Вас понял, «Утес».

— Все будет, как в песне. Мы же дома… Колесников глубоко вдохнул, потом протяжно выдохнул и показал Корнееву большой палец.

— «Кузнечик»! Вижу сзади шестерку «фоккеров»! — голос «Ромео» ворвался в наушники.

— Понял, «Ромео»! Вижу. Успеваем. Жди меня. Иду вверх… Перехватим их пораньше.

— Есть…

— Сергей, следуй своим курсом. Мы прикроем! Удачи…

— Черт! «Утес» вижу еще одну шестерку. На десять часов! Идут выше нас на опережение!

— «Сокол шесть»! Держитесь, парни! Вся «Поющая» уже в воздухе.

— «Кузнечик», «Ромео», я — «Маэстро!». Время подлета четыре минуты!

— Хрена себе суета… Что же ты такое стырил у них, Серега?.. Самого Гитлера в плен взял?

— Вроде того…

— Пилот «Юнкерса», приказываю соблюдать молчание.

— Есть… — Колесников, проводил взглядом унесшиеся наперехват «фоккерам» краснозвездные истребители, потом повернулся к Корнееву. — Держись, командир. Сейчас немного прибавим газу… Пилот совсем чуть-чуть подал штурвал от себя, и, увлекаемая не только мощью трех моторов, но и силой земного притяжения, неуклюжая «тетушка Ю», словно заскользила с горки, убыстряя лет…

— «Ромео», прикрой! Атакую…

— А-а, горишь, сволочь! Получи еще!.. Эфир заполнили крики на немецком, ругань и прочие звуки боя.

— Жарко там… — ни к кому не обращаясь, пробормотал Корнеев.

8

— Ничего, командир… — подмигнул ему летчик. — Разберутся. Сейчас не сорок первый. И фриц выдохся, да и наши соколы кое-чему научились. Мы свое сделали, они — тоже не подведут… Тем более, помощь идет. И словно в подтверждение в наушниках раздался спокойный и уверенный голос: — «Сокол шесть», это «Маэстро». Вижу вас, выходите из боя. Дайте и «старикам» размяться. Колесников выровнял машину, но высоту набирать не стал, шел на бреющем. Тридцать километров это бесконечность, когда с полной выкладкой да по раскисшей пахоте. А для самолета, даже такого неуклюжего, семь минут лета, — пять из которых уже утекли в прошлое…

— Пилот «Юнкерса», — ожили динамики. — Видим вас. Доверните на два часа…

— Вас понял. Есть довернуть на два часа.

— Как самолет? Дотянете.

— Теперь, точно дотянем. Как истребители?

— Трех фрицев сбили, остальные ушли. Как услышали, что «Маэстро» в воздухе. Так и драпанули…

— Вижу аэродром. Разрешите посадку?

— Посадку разрешаю… Корнеев тоже увидел ровную, как пара футбольных полей, площадку. Посреди нее более темную, чем остальная площадь, полосу. Готовые к бою зенитные орудия. Десяток легковых и грузовых машин чуть в сторонке. Даже несколько танков…

— А вот теперь, командир, держись крепче и молись, если веруешь, — Колесников расстегнул пару верхних пуговиц. — Хоть богу, хоть товарищу Сталину…

— Ты чего, Серега? — удивился Корнеев. — Долетели же?

— Чтобы поднять машину в воздух и не дать ей сразу грохнуться, много ума не требуется. А вот вернуть ее целой и невредимой обратно на землю — уже наука. У каждого самолета свой норов… Я же, на этой «телеге», в первый раз за штурвалом сижу. Все придется по наитию делать. Капотировать я ей не позволю, но на пузо плюхнуться, можем. Поэтому и говорю: держись крепче…

— Ничего, Серега, — Корнеев ободряюще подмигнул. — Так или иначе, но задание выполнено… и мы дома.

Глава вторая Команду «Группа, бегом марш!» капитан Малышев отдал, как только «юнкерс» взмыл над лесом. Негромко, чтоб не услышали плененные фрицы. Первым в лес нырнули старшина Телегин и старший лейтенант Гусев. Потом — Петров с Лейлой и Хохлов с Гордеевой. За Олей — Олег Пивоваренко 9

добровольно вызвавшийся тащить рацию. Замыкал цепочку бойцов Степаныч. Приглядывая, чтобы новички не оставляли чересчур явных следов. В непосредственной близости к лесной сторожке в слишком тщательно маскировке не имелось надобности. И без того здесь уже изрядно натоптано, да и группа себя обнаружила, так что исчезновение следов наоборот могло бы излишне насторожить командира егерей. А вот когда «призраки» отойдут на пару километров, замыкать группу будет Кузьмич. После него след сможет обнаружить только такой же таежный охотник. Вернее — еще более опытный. Вряд ли их будут искать, но не в правилах капитана Малышева рисковать понапрасну? Бесшабашность — преступная глупость, а не мужество или не храбрость. Исходя из последней задачи, комбинация Корнеевым задумалась не хитрая, зато имеющая все шансы на успех. Во-первых, — в эфир рация «Призрака» вышла перед взлетом транспортника. Во-вторых, — очень удачно получилось, что никто из оставленных живыми фрицев группу в полном составе не видел. Поэтому, по отрывочным свидетельствам и из опыта немцы могут предположить, что русские диверсанты работали обычным составом — пять-шесть бойцов. Втретьих, — те, кто мог бы сопоставить грузоподъемность Ю-52 с суммой массы секретного груза и веса людей, хоть и по другим причинам, но тоже командиру егерей ничего не скажут. То есть, напрашивается единственный подходящий ответ: русские диверсанты, случайно или намеренно, захватили самолет и убрались на нем домой. Проводить дальнейшие поиски бессмысленно. Надо докладывать в штаб и готовиться к взысканию. И пока есть время, обставить все так, что бы кругом и во всем виноватым оказался пропавший без вести оберштурмбанфюрер Штейнглиц. А еще лучше, найти хоть какие-то факты или свидетельства, указывающие, что подполковник, якобы захваченный русскими, на самом деле не жертва, а матерый враг. Предатель или шпион. После такого рапорта, с копией для четвертого управления, у вышестоящего начальства появиться столько забот, что обо всех остальных участниках операции, в ранге ниже майора никто и не вспомнит. Впрочем, эти проблемы фашистов уже не касались «Призрака», если только в том смысле, что какое-то время диверсантов искать не будут. А уж Андрей постарается как можно дольше продержать фрицев в неведении, что его группа никуда не ушла и продолжает углубляться в немецкий тыл. Успели отойти километра полтора, когда разведчиков догнал звук взрыва, пробившийся сквозь густую листву. Следом громыхнуло еще раз, гораздо мощнее. Явно, возле сторожки.

— Не понял? — Малышев переглянулся с ефрейтором Семеняком. — Группа! Стой! Но те уже и сами остановились.

— Кто-нибудь мне…

10

— Извини, командир… — шагнул вперед капитан Петров. — Забыл доложить. Сперва хотел сказать Корнееву, а потом закрутились с погрузкой, новым заданием… Виноват!

— Толком объясни.

— Ну, там… в броневике у фрицев парочка противотанковых мин завалялась и гранаты, опять же... Не пропадать такому добру зря? Вот мы с Вартаном избушку и заминировали.

— Понятно. Что заминировали — хвалю, лишняя суета нам только на руку, а если офицера прибило — еще лучше. А за то что не доложил…

— Виноват… — сапер вроде повинился, а глаза смеялись.

— Согласен… Значит, понесешь рацию вне очереди. Смени Пивоваренка.

— Есть, сменить.

— Командир, — рядом со старшиной Телегиным встал Иван Гусев. — Может, расскажешь: куда топаем? А то, невзначай, недоглядим, да прямиком в Берлине окажемся.

— Не успеем, война быстрее закончится… — отшутился Малышев. Капитан вынул карту, поглядел. Что-то прикинул в уме.

— Так… Группа, слушай меня. Продолжаем движение в прежнем направлении. Километра через три на карте обозначен ручей. Мимо не проскочим. Там и поговорим, и обсудим… Кому на запад, а кому — «в другую сторону». Еще вопросы есть? Вопросов нет… — наследуя Корнеева, повторил его любимую командирскую поговорку Малышев. — Я в голове колонны. Гусев, со мной. Старшина, подсоби Степанычу. Теперь нам лучше следов не оставлять.

— Есть подсобить… — Телегин шагнул в сторону, пропуская группу вперед. — Как делиться будем, Степаныч? Кому вершки, а кому корешки?

— Гляди под ноги, охотник. У тебя лучше получится. А я ветки поправлять буду.

— Добро, — кивнул старшина. — Шагай, стало быть дальше. Не задерживай движение…

— Как думаешь, Кузьмич…

— Перестань, — проворчал в ответ тот, даже не дослушав. Они так давно воевали вместе, что научились понимать друг друга без слов. — Ты, как бабка старая… Ничего с твоим Колей не случится.

— Тревожно мне…

— А в прежние годы, было спокойно?

— Не так, как сейчас.

— Да? Чего же в поиск напросился? Летел бы вместе с ним на Большую землю... Стареешь, Игорь.

— Есть немного, — ефрейтор Семеняк кивнул. — Пожил. От того, вдвойне молодых жаль.

— Согласен. А коли так, то помолчи и смотри лучше. Вон… — старшина показал пальцем, — ветку сбитую пропустил.

— Да я ее и теперь не вижу… — хмыкнул Степаныч. — Ну, и глаз у тебя, Кузьмич… Прям, Дерсу Узала.

11

— Хороший был охотник, — согласился тот. — Только погиб зря. В своего убийцу не смог выстрелить… А разве ж такую гниду или, положим, фашистов можно за людей считать?

— Пустое говоришь, Кузьмич. Кровью кровь не остановить… Да и обманули их, задурманили головы. В Германии, небось, нет ликбезов и бесплатных школ для всех. А темный народ обмишурить не трудно. Наплетет какой-нибудь краснобай семь коробов лаптей о лучшей жизни, — хоть загробной, хоть тутошней, — и обует всех остальных. Да еще так заморочит, подлец, что и не опомниться, и о справедливости не вспомнить. А как кровью душу замараешь, обратно повернуть трудно… страшно. Ведь понимает человек: что перешел черту, что для всех остальных он стал хуже бешеного пса. Потому и держится до последнего за таких же отщепенцев…

— Ты, прям как политрук… — покрутил головой старшина.

— А я за ним и повторяю… — не стал отрицать Семеняк. — Весной сорок второго, когда под Ржевом землю грызли, наш батальонный комиссар Юркив так говорил. Хорошо сказал, душевно… вот и запомнил. Представляешь: мясорубка такая, что только ошметки летят. И наши, и фрицы раненых и убитых тысячами каждый день считают, а Андрей нам о милосердии толкует. Умный был мужик, башковитый. До войны в университете историю преподавал…

— Был?

— В марте сорок третьего погиб. Один день до своего сорокалетия не дожил.

— Тогда, понятно. Уговорили, — расправил усы Телегин. — Встречу Адольфа, не стану стрелять. На цепь возьму, намордник надену, а дальше пусть народ и партия решает: лечить или казнить.

— Ну, самого Гитлера и прибить не грех… — Степаныч сплюнул. — Хотя — живым взять, конечно, больше толку.

— Аккуратнее, — проворчал старшина. — Расплевался… А убирать мне.

— Извини. От одного имени во рту противно стало, как кизяк пожевал… Мне Коля как-то рассказывал, что в Турции такой закон раньше был. Преступника сажали в бочку с дерьмом, так что только голова торчала и возили весь день по городу. А стражник время от времени саблей над бочкой помахивал. И злодей тот, чтоб голову не потерять, весь день в нечистоты эти и нырял… Вот бы фюрера с его генералами так?.. Да не на один день, а пока жители всех стран, городов и деревень, где они напаскудили, где кровь человеческую пролили, не увидят их изгвазданные в дерьме морды.

— Здорово… — восхитился Телегин. — Ну ты дал, Степаныч. Молоток… Отличная придумка. Да-а, от такого зрелища, наверное, многих отпустило бы… Надо будет нашим командирам сказать, может, выше доложат? Так сказать, инициатива, почин рядового состава…

— Сами сообразят. Не дурнее нас будут… — отмахнулся ефрейтор Семеняк. — Ну, что? Хватит? Вряд ли дальше искать станут. От ищеек наши старания все равно не уберегут, а человеку ни в жизнь не найти.

12

— Согласен, — кивнул старшина. — Лучше не сделаем. Махоркой притрушу и побежим догонять… Наши-то, небось, уже у ручья отдыхают. *** Группу догоняли не таясь, поэтому оставленный в дозоре Гусев увидел их первыми. Иван вышел из-за дерева, метрах в десяти и поднял руку, привлекая внимание.

— Давайте сюда, братья славяне. Наши вон там расположились… — старший лейтенант кивнул направо.

— Регулировщик, выискался… — проворчал старшина. — А то я дыма не чую… Не рейд, а воскресная прогулка.

— Не бухти, Кузьмич, — вступился за давшего послабление командира Семеняк. — Люди вторые сутки без горячего... Да и задание мы уже выполнили. Теперь только своими жизнями рискуем.

— А у тебя, Игорь Степаныч, их несколько?.. — не сдавался Телегин. — Что ты готов расстаться с одной из них за банку разогретой тушенки?

— Не знаю, как насчет дыма, а твое ворчание, старшина, точно за пять верст слыхать… — Малышев махнул рукой, давая понять, что доклад не нужен.

— Присаживайтесь. Отдыхаем. Фрицам сейчас не до нас. А если фронт и в самом деле вскоре сдвинется, так и вовсе курорт... Старшина придирчиво осмотрел место привала, но не нашел к чему придраться. Костерок разложили грамотно, между корнями ясеня. Вообще-то сухой хворост почти не дает дыма, зато столб горячего воздуха, если уметь смотреть, заметен с расстояния в пару километров. А при таком способе разведения огня, дымок тянется вверх, по стволу дерева и рассеивается листьями. Только запах и остается… Но тут уж ничего не попишешь. Придется надеяться, что с подветренной стороны никто чужой сейчас не лазит.

— И все же, стоило хотя бы еще на парочку километров вглубь отойти…

— Нельзя, Михаил Кузьмич. Лишний крюк получится.

— Вокруг чего?

— А вот когда все соберутся и объясню, — капитан Малышев лег на спину, прикрыл глаза. — Кстати, я дал группе пятнадцать минут на оправку. Так что вы бы тоже зря время не тратили. Я не поп, дважды одно и то же говорить не стану…

— Напугал. Голому собраться, только подпоясаться… — Кузьмич прилег рядом. — Когда смолоду зверя промышлял, бывало на вторые сутки батя спросит: «Коля, ты до ветра когда в последний раз ходил?», а я — как из дому вышли, так и забыл об этом деле.

— Ох и горазд ты заливать, старшина, — не поверил Пивоваренко. — А мочевой пузырь не лопнул? Или ты за все это время ничего не пил.

— Пил, конечно… Да вся жидкость из тела с потом вытекала. Тайга, Олежка, пока по ней правильно ходить не научишься, хуже любой полосы препятствий будет.

13

— Спасибо, дочка, — ефрейтор Семеняк взял у Лейлы две разрезанные ножом половинки банки разогретой тушенки. Вторую протянул другу. — Держи, зверь таежный, Подкрепись. Может, подобреешь и перестанешь ворчать?..

— Спасибо…

— Ну, что? — капитан Малышев открыл глаза. Мгновенно засыпать и так же мгновенно просыпаться, одно из первых умений, которым обучаются фронтовые разведчики. Поскольку у них «время на отдых» категория условная.

— Все уже собрались?

— Кроме Гусева. Он в охранении.

— Тушите огонь и зовите лейтенанта сюда… Думаю, в ближайшие десять минут нас не обнаружат… А разговор предстоит важный. Капитан пружинисто вскочил, поправил одежду и отступил в сторону, так чтобы видеть всех разом.

— Прежде чем я начну, хочу чтобы все поняли: задача, которую майор Корнеев поставил группе перед отлетом, с руководством не согласована и силы приказа не имеет. Николай, сделал это на всякий случай. Помня о нашем штрафбатовском прошлом… Командир дал нам возможность ссылаться на него, если придется объяснять особистам, почему группа задержалась во вражеском тылу, а не вернулась сразу же, после выполнения задания. Давая время осознать услышанное, Андрей преувеличенно внимательно осмотрел кострище и что-то там старательно затоптал.

— Я сейчас расскажу все, что мы с ним узнали от эсесовца, а потом, каждый из вас сам за себя решит, что делать дальше. Девушки переглянулись. Пивоваренко хмыкнул. Хохлов снял и протер очки. И никто не задал ни одного вопроса.

— В общем, у фрицев есть какая-то очень секретная организация, подотчетная только Гиммлеру, а то и самому Адольфу. Называется «Аненербе», что в переводе с немецкого значит «Наследие предков». Чем там занимаются, я лично объяснить затрудняюсь. Из слов оберштурмбанфюрера — какой-то чертовщиной.

— Самое оно, для Гитлера, — кивнул Кузьмич. — С кем бесноватому фюреру еще знаться, как не с Сатаной.

— Как атеист, я не могу согласится с существованием ада, но для Гитлера сделаем исключение. Только духовная сфера для нас не главное. Важно то, что пленный указал место, где сейчас проходят последние испытания образца нового оружия. Кодовое название «Lanze des Hasses».

— К-копье Ненависти, — перевел Хохлов.

— Совершенно точно. И судя по тому, как описывал действие этого копья Штейнглиц, с таким типом вооружения мы еще не стыкались. Кто-то читал книгу Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»?

— Я… — отозвалась Оля Гордеева. — Вы говорите о тепловом луче?

— Не я… — пожал плечами капитан. — Пленный фриц. Причем, он утверждает, что это не изобретение их ученых, а какая-то древняя штука, найденная при археологических раскопках еще пару лет тому. То ли в Азии, то 14

ли в Африке. Поэтому ее так долго изучали. Да и не торопились, сначала... Были уверены, что смогут нас победить и без «наследия предков». Но теперь, вроде, все секреты наконец-то этим Аненербе раскрыты. И в ближайшее полнолуние, то есть через восемь дней…

— Через пять… — поправил командира Семеняк.

— Что?

— Полнолуние будет через пять дней. Я точно знаю.

— Не понял, Степаныч, ты что — астроном? Откуда такие познания?

— Коля в госпитале лежал… — отчего-то смущаясь, а потому сумбурно стал объяснять Степаныч. — Вот я в этом месяце и забыл монетку показать… Теперь, каждую ночь поглядываю. Понимаю, что раньше не будет, а поглядываю…

— Ничего не понял… — мотнул головой Малышев. — При чем тут монетка? И с какого боку к ней полнолуние?

— Полнолуние ни при чем. Мне растущий месяц нужен. Примета такая есть. Если молодой Луне серебряную денежку показать, она подсобит в этом месяце с прибытком… На деньги мне, пока война, плевать. Но вот какая хитрость… Рассуждая здраво, мертвому прибыток ни к чему. Значит, чтобы примета исполнилась, человек жить должен. Вот я Луне, от имени всех, кого знаю, и показываю денежку… Семеняк порылся в кармане, а когда показал ладонь, на ней поблескивал серебряный диск с обнимающимися крестьянами.

— И вам не стыдно! — возмутилась Оля. — Вы же советский человек! А всякое суеверие — опиум хуже религии.

— Возможно, — не стал спорить Семеняк. — Но, кому от этого вред? Да и с религией, похоже, погорячились в революцию. А теперь сам Иосиф Виссарионович разрешил в церквях молебен служить. Во славу русского оружия и на погибель супостату. Так-то, девонька...

— Отставить диспут, — капитан Малышев чуть повысил голос. — Не место и не время. Ефрейтор Семеняк, доложите, четко и внятно, почему вы сказали, что полнолуние наступит через пять дней, тогда как пленный говорил о восьми?

— Я не знаю, может, у немцев другой отсчет. Но первая четверть была позавчера. Когда мы только линию фронта переползали. А это середка между полнолунием и новолунием. Ровно неделя в обе стороны…

— Понятно. Спасибо, Степаныч… — кивнул капитан. — Значит, будем исходить из этой вводной. Лучше пару дней подождать, чем опоздать хоть на час.

— А далеко бежать, командир? — поинтересовался Петров, многозначительно приподнимая брови и незаметно для девушек, косясь на радисток.

— Не очень. Фриц сказал: чуть больше двухсот километров.

— Действительно, — хмыкнул Хохлов. — Как в соседнюю деревню на танцы сходить.

15

— Даже ближе, — не оценил шутки старшина Телегин. Для таежного охотника полтора или две сотни километров в самом деле не расстояние. — Было бы ради чего заседание устраивать. Или я что-то не понял, Андрей?

— Объясняю еще раз… — Малышев, взмахом ладони остановил зарождающийся смешок. — Немец мог и солгать, чтобы смерть свою отстрочить. Приказа на поиск мы не получали. Поэтому, если сходим зря, спросят по полной. Мне лично терять нечего. Хуже не будет. А вот ломать судьбы тех, у кого биография не замарана, не хочу…

— А рация зачем? — Гордеева оглянулась на Пивоваренка, рядом с которым стоял вещмешок с передатчиком. — Можно же послать запрос.

— Нельзя, Оля. В том что нас с вами как бы нет — самый главный козырь группы. Поэтому, работаем только на прием. Каждый четвертый час, считая от двадцати ноль-ноль сегодняшнего дня. Майор Корнеев очень рассчитывал на то, что к этому времени он уже успеет обо всем доложить в Управлении и получить добро на поиск. *** — Тогда я вообще не понимаю, чего мы головы ломаем? — пожал плечами Иван Гусев. — Дождемся сеанса связи и все будет ясно. Вперед — значит, вперед и с песней. Ну а прикажут возвращаться — вернемся. Начальству виднее, где и как нас использовать.

— Оно, как бы именно так и надо, — согласился с замечанием старшего лейтенанта Малышев. — И нужно… Но расстояние до цели все же приличное. Даже в глубоком немецком тылу на попутках не подскочишь. Значит, запас времени не такой и большой. А теперь, когда Степаныч такую существенную поправку внес, его еще меньше стало. И заведомо терять почти сутки — непозволительная роскошь. Поэтому, считаю — выступать надо немедленно… Капитан сделал паузу, как бы подчеркивая особую важность следующих слов.

— Но, в рейд пойдут только добровольцы. Почему — надеюсь, мне не придется повторять? На размышление, обдумывание и принятие решения даю еще десять минут. Разрешаю, кому надо пошушукаться, отойти в сторону. А тех, кто вопреки здравому смыслу, захочет идти со мной, прошу собраться под той березой… — Малышев указал правее. — Остальных, не теряя драгоценное время на какие либо объяснения, прошу встать вон там... — капитан указал другое дерево, левее от себя. Подумал немного и очень серьезно прибавил: — Товарищи, настоятельно рекомендую, особенно девушкам и бойцам старшего возраста, хорошо взвесить собственные силы. Дорога к цели предстоит не столько опасная — на войне нет безопасных мест, а просто длинная и трудная. И еще: стоит ли рисковать чистой биографией, вполне возможно, что и зря? Так что решайте, по уму, без обид и душевных терзаний. Я мог бы приказать, но считаю: осознанное решение лучше.

— Я с тобой, командир… — буквально сразу же, как только Малышев замолчал, отозвался Олег Пивоваренко, одновременно перемещаясь к березе. — 16

Как говорится: «Либо грудь в крестах, либо голова в кустах». А штрафбат… что ж, не впервой, бывали уже. И там советские люди воюют. Не привыкать… Зато, если выгорит — с таким опытом переведусь в разведку. Нравиться мне здесь.

— И чем же?

— А что в затылок никто не дышит… — усмехнулся парашютист. — Как у нас, после выброски…

— У нас, у вас… — пробормотал Петров, становясь рядом. — А у нас в квартире газ. А у вас? А у нас водопровод. Вот… Младший сержант Мамедова не удержалась и прыснула, прикрыв лицо ладошкой.

— Это ты, Виктор, к чему? — удивился Малышев — Стишок детский вспомнил. Дело было вечером, делать было нечего. И заканчивается соответственно: «Дело было вечером — спорить было нечего...»

— Все равно не понял.

— Потому что понимать нечего, — пожал плечами Петров. — Будто ты, командир, не знаешь, что на конкурсе «Всемирной лени» саперы уверенно держат второе место. Сразу после пожарников. Вот и я, Андрей, не хочу тудасюда мотаться? Drang nach Westen* (*нем., — Путь на запад. В противовес популярному в Германии лозунгу «Drang nach Оsten», «Путь на восток»). В том смысле, если уж трудить ноги, то только в направлении Берлина. Да и несподручно вам будет без сапера. Как-то мало вериться, что на том секретном объекте ничего разминировать или взрывать не понадобится. И потом, я же в штрафбате без году неделю побыл. И даже не ранен. Кто его знает: пересмотрят мое дело или нет? Так что лишний подвиг лишним не будет…

— Правильно. Мы тоже с вами… — не дожидаясь пока Петров закончит, обе радистки, держась за руки, как на прогулке, перешли под березу.

— Я же просил… — начал Малышев.

— А мы не снизошли, — вздернула носик Оля Гордеева. — Приказывайте, если решили нас в тыл отправить, товарищ командир!.. Добровольно мы из группы не уйдем! Сапер, значит, вам понадобится, а связь — нет? Лейла позволила подруге говорить за обеих, но и сама смотрела твердо.

— Детский сад.

— Точно подмечено, командир. Балагуры… — проворчал Кузьмич, обозначая движение к вновь формирующейся группе, — и детвора сопливая. Взять бы хворостинку, да отстегать, как следует… Как же, отпустишь вас одних.

— Никак нельзя без присмотра оставлять… — согласился Семеняк. — Что я, потом, Коле скажу? Извините, товарищ майор, стар я уже стал, побоялся, что не угнаться мне за ними?..

— А если товарищ майор даст команду «Отбой»? — живо поинтересовался Гусев. Старший лейтенант пока не сделал ни одного движения, но при этом вспотел так, словно воз дров нарубил. — Тогда как?

— Приказы не обсуждают…

17

— Так чего мы думу думаем? — с видимым облегчением Иван вскочил на ноги, вытер лицо и бодро шагнул в строй. — Поддержат в штабе наше рвение — мы на коне. Завернут обратно — всего и делов-то: десяток-другой километров пробежаться. В первый раз что ли? Это ж не по своей земле отступать. А мозоли не раны… Заживут и даже ныть не будут.

— Угу, — Малышев обвел взглядом разведчиков. — Я вижу, глас разума не нашел пути к вашим светлым головам. Только один Хохлов и внял рассудку…

— Простите, задумался… — услышав свою фамилию, военврач, что-то чертящий на земле, поднял голову. — В-выступаем уже? Негромкий, но дружный смех стал ответом на его вопрос.

— Чего р-ржете… — Хохлов привычно потянулся к очкам, но передумал и оставил их на носу. — Командир, г-глянь. Я не картограф, но п-память зрительная хорошая. Подсмотрел н-на карте у фрицев, в-в монастыре.

— И что ты там увидел?

— А в-вот… — Хохлов показал кончиком ветки на схему. — К-как я понимаю, нам предстоит путь н-на запад. Примерно с-сюда. А были мы здесь, да?

— Примерно, — капитан заинтересованно склонился над схемой, которую военврач попытался нацарапать на земле.

— Тогда все п-правильно. Тут хутор д-должен быть отмечен. И вот здесь еще один… Малышев развернул свою карту.

— Да. Есть. Каргуля и Любешка.

— А вот тут, — Хохлов провел воображаемую черту по воздуху и ткнул веткой в землю, чуть дальше на северо-запад... — узловая с-станция.

— Точно. Мала Гура… — подтвердил капитан. — Отсюда километров двадцать пять будет. Но это не узловая. Просто две ветки сходятся.

— Н-не знаю. Я в этом не р-разбираюсь… — пожал плечами военврач. — Т-только она к-красным к-кружком у немцев на карте отмечена и ф-флажком. Ддумаю, там важное что-то.

— Вполне возможно, — согласился Малышев. Сверил еще раз карту со схемой Хохлова. — Фрицы зря ничего не делают. Молодец, доктор. Уважаю… Что же ты раньше молчал?

— Я д-думал, может... — Хохлов таки добрался до очков и стал их протирать полой пиджака.

— Думал он. Мыслитель… Сократ, блин… Это ж в корне меняет дело! — с лица Андрея сошла тень озабоченности, неотъемлемая пару последних часов, и даже глаза заблестели.

— Группа, слушай мою команду! Отставить разброд и шатание. Ситуация меняется. Больше никакой самодеятельности и партизанщины. Выдвигаемся в направлении железнодорожной станции Мала Гура. Там ждем сеанса связи с «Базой». Дает «Огородник» добро на поиск — продолжаем выполнять основное задание. А если майору Корнееву не удалось убедить руководство, или у них другие планы — объясняем ситуацию и запрашиваем добро на проведения 18

диверсии. При любом раскладе — наше будет сверху. Не зря во вражеском тылу зависнем…

Глава третья Николай внимательно перечитал последнюю страницу, только что законченного рапорта. Ну, что ж — ни отнять, ни прибавить. В одном месте, на всякий случай, подправил букву, которую можно было читать и как «и», и как «а». Положил листок поверх еще доброго десятка таких же, исписанных четким, убористым почерком, взял всю стопку, подошел к двери и постучал в нее кулаком. Открыли без промедлений, рапорта ждали. Молчаливый и угрюмый младший лейтенант, как и несколько раз до этого, взял у Корнеева исписанные листки, пересчитал, сверил нумерацию страниц, кивнул и снова запер дверь. Майор вернулся к столу, посмотрел на часы. Восемнадцать тридцать! Вот уже больше шести часов прошло, как он снова шагнул из самолета на родную землю. Из них — минут сорок ушло на доклад непосредственному начальству, а все остальное время Николай писал, не выходя из этой комнаты. Для изложения в письменной форме подробного рапорта о проведенной операции майору Корнееву понадобилось пять часов, стопка бумаги в палец толщиною, полтора карандаша и шесть стаканов крепкого горячего чая. Пачку сигарет и спички он попросил унести сразу. Знал, что не сможет удержаться, а нарушать данный зарок не хотел. Корнеев подошел к окну, но чтоб не раздражать часового, не стал опираться на подоконник. Он не был ни арестован, ни задержан, только сутулый парень с винтовкой, вышагивающий по периметру здания, этого мог и не знать. Глядя на чистое, залитое легкой лазурью небо, не скажешь, что осень. Но природу не обманешь и не прикажешь, даже в военное время. Всего лишь девятнадцатый час по Москве, а даже здесь уже ощущается близость вечера. Жаль, нельзя распахнуть створки, и вдохнуть свежего воздуха. От долгой писанины и крепкого чая у Николая слегка разболелась голова и неприятно ныла спина, аккурат между лопатками. Словно майор не карандашом орудовал, а железным ломиком. Вообще-то можно было попроситься в туалет, а заодно и подышать в свое удовольствие, пока сходил бы туда и обратно, но Николаю надоело чувствовать себя в роли заключенного. Тем более, недолго ждать осталось. По прикидкам Корнеева — его судьба должна решиться в ближайшие полчаса. Поверят, что все именно так и было — за ним придут из родного Управления. Засомневаются в правдивости объяснений — дверь откроет конвой Особого отдела. Сейчас, когда вот-вот должна начаться такая масштабная наступательная операция, ни у кого нет времени долго разбираться или затевать многоходовую комбинацию. Свой — иди и работай. Вызываешь подозрения — извини, такая специфика, церемонии разводить некогда. Как говориться, по закону военного 19

времени. Если ошибка вышла, потом помянем и наградим посмертно, чтобы семье жизнь не портить... Корнеев, желая размять спину и прогнать прочь лишние мысли, принял упор лежа и стал отжиматься, поочередно меняя руки. На счете «тридцать семь» дверь противно заскрипела… Странно, до сих пор Корнеев не обращал на это внимания, хотя открывалась она, за проведенное тут время, не меньше полтора десятка раз. Николай неторопливо поднялся и еще медленнее оглянулся. Сердце противно заныло. Этих лейтенантов — молоденьких, но с очень цепким и холодным взглядом, он не знал. «Не поверили, значит…»

— Товарищ майор, прошу следовать за нами. «Товарищ?.. Отвлекают внимание, или все не так плохо, как кажется? Отделение разведки при Штабе фронта не передовая, но и тут личный состав не засиживается на одном месте. Да и вообще…» Корнеев демонстративно одернул гимнастерку, поправил портупею, расстегнул и застегнул кобуру с пистолетом. Взгляды лейтенантов напряженно отследили движения его руки, но требования «сдать оружие» не последовало.

— Я готов. Один из офицеров без слов шагнул в коридор, второй — посторонился, пропуская Корнеева. «И все-таки странно все это», — подумал Николай, но расспрашивать ни о чем не стал. Не первый раз видел таких парней и знал, что проще разговорить телеграфный столб или каменную статую. Следуя все тем же способом: один — на шаг впереди майора, второй — сзади и чуть правее, лейтенанты вывели Корнеева из здания и повернули за угол. «При попытке к бегству… решили пустить в расход, что ли? — подумал Николай. — Да ну, бред. Какой смысл усложнять? Нет, похоже, какая-то более сложная комбинация затевается». Угадал. Сзади за домом, так чтоб не привлекать лишнего внимания, стоял большой черный «Паккард». Корнеев узнал эмблему, хотя вот такой мощной, обтекаемой модели никогда прежде не видел. Тем более, в прифронтовой полосе. Эдакому «зверю» только по Московским улицам рассекать… Автомобиль одним видом говорил, что перевозить кого-либо званием ниже генерала, ему просто не прилично.

— Вас ждут… Впереди идущий лейтенант открыл заднюю дверцу машины, а идущий сзади деликатно притронулся к плечу.

— Попрошу без глупостей, товарищ майор. Корнеев кивнул, пригнулся и как в омут нырнул в пасмурное из-за затемненных стекол и пахнущее кожей нутро автомобиля. «Пистолет не отняли… — мелькнула еще мысль. — Значит, шансы на успешный исход дела растут. Или охрана уверенна, что я по любому не успею?»

20

— Корнеев Николай Андреевич. Одна тысяча семнадцатого года рождения. Уроженец города Одессы. Не женат. Не судим. Не привлекался… Майор Главного управления контрразведки «Смерш». Все верно? Голос человека, сидящего тут же, на заднем сидении только у противоположной дверцы был под стать его внушительным габаритам. Сразу захотелось стать смирно и щелкнуть каблуками.

— Так точно. Николай пытался вглядеться в лицо собеседника, но глаза еще не привыкли к полумраку, царившему внутри машины, да и человек сидел вполоборота к нему и спиною к свету.

— Документы! — требовательно протянул руку. Корнеев вынул из нагрудного кармана гимнастерки полученное от полковника Стеклова перед операцией удостоверение и протянул его властному незнакомцу. Тот повертел в руке красную книжицу с золотым тиснением, раскрыл, хмыкнул и легким движением одних пальцев разорвал удостоверение пополам. Корнеев даже не возмутился. Этот человек мог себе позволить такое отношение практически к любым документам. Зрение уже полностью восстановилось, и Николай узнал, с кем волею судьбы ему довелось свидится. Напротив сидел начальник того самого Главного управления контрразведки «Смерш» к которому он якобы был приписан — заместитель наркома обороны генерал-лейтенант Виктор Семенович Абакумов. «Приехали… — мигнула совсем не радостная мысль. — А ведь могли просто пристрелить. Неужели будут разматывать на шпионскую деятельность всех, с кем я работал? Но, почему тогда не изъяли оружие?» Генерал-лейтенант небрежно бросил обрывки удостоверения на сидение между ними и протянул руку к человеку, сидящему впереди, рядом с водителем. Тот, не оборачиваясь, что-то передал.

— Вот так будет лучше… — Абакумов повернулся к Корнееву, держа в руке удостоверение, как две капли воды похожее на то, которое он только что порвал. — Не пристало советскому офицеру ходить с фальшивкой. И пока Николай собирал расползающиеся мысли, добродушно хохотнул.

— А ну, посмотри внимательно, Николай Андреевич… Ничего в нашей канцелярии не напутали? Корнеев открыл удостоверение, мазнул по нему взглядом. Фотография его, печать, подпись… Что? Подполковник?

— Товарищ…

— Поздравляю, — еще шире усмехнулся Абакумов.

— Служу трудовому народу.

— Отлично служишь, подполковник. Я бы даже сказал, молодцом… С опережением графика, так сказать. Типа, отсидим пятилетку за три года? Зам наркома обороны добродушно хохотнул, щепетливой шуткой как бы придавая беседе неофициальную доверительность. При этом Корнеев готов был поклясться, что генерал не хвалит его, а ругает. Слова говорит добрые, приветливые, а самого от злости аж распирает.

21

— Такую операцию за сутки провернул. Прямо этот, как его… Цезарь. Пришел, увидел и захватил…

— Товарищ…

— Мы, почти два месяца потратили, чтоб подобраться к этой начинке для дьявольской бомбы, а он — лихим кавалерийским наскоком… Раз, два и в «дамки»! Молодец! Побольше бы таких орлов... — Абакумов резко подал Николаю руку. Окончательно растерявшийся Корнеев ответил тем же и ощутил крепкое, как капкан, рукопожатие. Не зря поговаривали о недюжинной силе начальника Главного управления контрразведки. Медведь-шатун, да и только. Если бывают такие лощеные, ухоженные медведи.

— Заслуженную награду получишь у своего непосредственного руководства, чуть позже. По совести, тебе бы вторую звезду не только на погоны, а и на грудь… Но поскольку ты, Николай Андреевич, не только помог, а и напакостил изрядно… хоть и случайно… То решим по справедливости и совокупности. В общем, пока, орден. *** Корнеев еще только дернулся козырнуть, а Абакумов уже озадачил его следующим вопросом: — Как считаешь, товарищ подполковник, полученной от Штейнглица информации можно верить? Не врет фриц?

— Думаю, можно.

— Думаешь, или уверен?

— На все сто ни в чем нельзя быть уверенным, товарищ генераллейтенант, — осторожно ответил Корнеев. — Но в данном случае, вероятность того, что немец не врал, очень высока.

— Почему?

— Не было у него времени, чтобы сочинить более-менее правдоподобную версию. Вряд ли офицерам Абвера заранее разрабатываю легенды, на случай их неожиданного захвата в плен. Значит, рассказал, что считал действительно важным для советского командования. То, что могло заинтересовать меня, и спасти ему жизнь.

— Согласен… — одобрил Абакумов. — Соображаешь. Мы тоже так считаем. Так что решение твое, отправить часть группы в поиск по информации полученной оперативным путем, одобряем. Более того, именно тебе, подполковник, поручается дальнейшее проведение этой операции.

— Есть. Но…

— Не напрягайся. С твоим ведомством все согласовано. Операция под кодовым названием «Рокировка» поручено ГРУ. «Смерш» только курирует ее, в связи с особой важностью. Скажу тебе больше… Сам товарищ Сталин… — Абакумов многозначительно понял палец… — ждет от вас результата. Слишком часто в последнее время пленные немецкие старшие офицеры упоминают это 22

«Аненербе». Причем, одновременно с туманными намеками на какое-то сверхмощное и таинственное «оружие возмездия». Корнеев, чувствуя что сейчас ему позволено очень многое, наплевал на субординацию и вытер лоб.

— Вижу, осознал, — кивнул генерал. — Кого хочешь задействовать?

— Если позволите, товарищ генерал, я предпочел бы обойтись прежним составом. Людей в группе достаточно. Лучшего аналитика, чем полковник Стеклов я все равно не знаю. Да и времени нет новых фигурантов в тонкости операции посвящать. Пять дней всего до испытания осталось.

— Да, помню. Читал рапорт. Когда у тебя очередной сеанс связи с «Призраком»? В двадцать ноль-ноль?

— Так точно. Абакумов посмотрел на светящийся циферблат наручных часов.

— Успеешь. У меня последний вопрос остался. Фрица, которого в плен взял, с собою на задание возьмешь?

— Никак нет.

— Почему? У меня сложилось впечатление, что он на самом деле хочет заслужить прощение. Может, дадим ему такой шанс? Немец-то не простой. Все входы и выходы знает… Может пригодиться.

— Боюсь, это ослабит группу. У нас нечем его прижать. А данное слово может испариться, как только он окажется среди своих.

— Согласен, — Абакумов почему-то широко улыбнулся и посмотрел на человека, на переднем сидении. — Извини, Максимилиан, ты сам слышал ответ. А приказывать напрямую руководителю операции я не могу. Потому как и спрос потом тоже с меня будет.

— Может, я сам договорюсь? — тот, к кому обращался генерал-лейтенант госбезопасности, обернулся — и Корнеев увидел перед собою оберштурмбанфюрера СС Штейнглица…

— Ни хрена себе… — возглас удивления вырвался раньше, чем Корнеев вспомнил, где находится. — Виноват, товарищ генерал.

— Ничего, подполковник... Когда мне из особого отдела фронта доложили какой довесок к основному грузу притащили с той стороны разведчики Конева, я выразился куда забористее.

— Ну так что, Николай? Возьмешь меня с собой?

— Подожди, подожди… Так ты наш, русский?

— Нет.

— Это к делу не относится! — вмешался Абакумов. — Но, поскольку вам предстоит вместе работать, внесу ясность. Информация о нахождении склада «тяжелой воды» была получена управлением «Смерш» по своим каналам, в ходе одной радиоигры, — после чего операция по его уничтожению или захвату была поручена нашему агенту. А учитывая важность и высочайшую секретность задания, все проводилось без согласования с ГРУ. Ну, ты понимаешь… «Что ж тут непонятного? Решили показать, что контрразведка тоже коечто, помимо разоблачения шпионов, делать умеет» 23

— В общем-то, я не доделал совсем немного… — прибавил Штейнглиц.

— Просто не ожидал от вас такой прыти. По моему замыслу…

— Много или чуть-чуть, как и весь твой замысел теперь обсуждать бессмысленно, — перебил его Абакумов. — Значение имеет, как подать факты. И как их рассмотреть… А выглядит ситуация следующим образом: оберштурмбанфюрера СС Максимилиана Штейнглица фронтовая разведка взяла в плен в тот момент, когда он пытался эвакуировать подальше от линии фронта тот самый спецгруз, который якобы собирался передать нам. Весьма неприглядная картина, замечу, вырисовывается. Поскольку четко подтвердить, что упомянутый офицер СС действительно собирался захватить и переправить «тяжелую воду» к нам, нет никакой возможности. Да и некому. Одни только слова и домыслы…

— Но ты же знаешь, Виктор!..

— Да, я знаю, Макс. Именно поэтому мы сейчас здесь сидим и уговариваем товарища подполковника.

— Товарищ генерал.

— Погоди, разведка… — Авакумов положил руку на плечо Корнееву. — Надо чтобы ты все оценил и расставил правильно. Лично я ни секунды не сомневаюсь в этом человеке, — генерал кивнул в сторону Штейнглица. — И мог бы поручиться за него даже перед товарищем Сталиным. И на этом бы все проверки и сомнения закончились. Но вот какая закавыка: поверили бы мне, а не ему. Понимаешь?

— Да, — Корнеев ответил твердо. Он хоть и молод, в тридцать седьмом даже училища не закончил, но видел, как исчезали командиры и политработники, еще недавно считавшиеся образцовыми офицерами и преподавателями, но пользовавшиеся благосклонностью очередного опального командарма. Вдруг оказавшегося заговорщиком, предателем и врагом народа… Видимо Абакумов что-то такое прочел во взгляде Корнеева, поскольку недовольно дернул щекой, но тем не менее кивнул.

— Вижу, действительно понимаешь. Отсюда и просьба. Возьми Макса с собой. Он заслужил это право. Дай человеку шанс реабилитироваться. Тем более, повод важный. Он действительно присутствовал на тех испытаниях. Знает местность и поможет проникнуть на остров.

— Остров?

— Условно, — подтвердил Штейнглиц. — Клочок суши среди болот. Не зная потайных троп, попасть на него будет затруднительно. На единственном перешейке, обозначенном на карте, как ты понимаешь, охрана объекта очень серьезная. Настоящие «волки», не «Фольксштурм».

— Что ж сразу не сказал?

— Мне надо было живым за линию фронта попасть, да и для первого допроса какую-то информацию оставить. Поэтому сообщил только самую важную часть, на всякий случай. Чтоб не унести тайну в могилу... Ну, если б ты все же не сдержал руку и решил убрать эсесовского офицера.

— А почему не открылся?

24

— Подполковник, — хмыкнул Штейнглиц. — Я пока Виктора не увидел, до тех пор не был уверен, что действительно нахожусь в тылу Красной Армии, а не прохожу очередную хитроумную проверку. Покойный адмирал и не такие подставы умел организовывать, когда проводил внутренние чистки. Однажды…

— Воспоминания оставьте на потом. Успеется… Ну, так что, Николай Андреевич… — Абакумов посмотрел на татуировку на пальцах левой руки Корнеева, — одна тысяча девятьсот семнадцатого года рождения, возьмешь?

— Согласен…

— Вот и договорились. Задачу тебе начальник разведотдела поставит. Но от себя уточню. Найдете и уничтожите эту штуковину — честь вам и хвала. А если притащите сюда, хоть часть — вот тебе подполковник мое слово: лично прослежу, чтобы и вторая «Золотая Звезда» нашла своего героя.

— Есть, притащить хоть часть.

— Володя! — Абакумов окликнул водителя. — Стой. Похоже, приехали. «Ну, ты брат даешь! — мысленно выругался Корнеев. — Совсем голову потерял. Не заметить, что машина движется — надо не только ослепнуть и оглохнуть, но и все прочие ощущения реальности потерять...»

— Ну-ка, подполковник, глянь вперед. Сориентируйся. Узнаешь местность? Корнеев посмотрел сквозь лобовое стекло и с пригорка, на котором остановился «Паккард», километрах в трех впереди увидел, тот самый городок, где располагался аналитический отдел РО штаба фронта.

— Так точно.

— Добро. Дальше — гуляй пешочком. Проветришься после писанины и еще раз все обдумаешь. О нашем разговоре забудь. Меня здесь не было. Больше чем положено твоему начальнику знать не надо. Немца в группу затребуй сам. И крепко настаивай, если будут возражать!

— Есть настаивать. Авакумов хотел еще что-то сказать. Наверное, о том, что он в долгу не останется, что с ним лучше дружить, чем ссориться. Но все это было бы пустым сотрясанием воздуха. Генерал понял это, посмотрев в глаза Корнеева, и в последний момент промолчал. А только еще раз и очень крепко пожал новоиспеченному подполковнику руку.

— Успеха… *** Идя через притихший городок, привычно замирающий с наступлением сумерек, Корнеев чувствовал себя так, словно просматривал второй раз один и то же фильм. За те несколько суток, когда он первый раз прошагал единственной, незахламленной развалинами улицей, держа курс на храм неустановленного бога, здесь практически ничего не изменилось. У военных имелись дела важнее благоустройства и наведения порядка. Максимум, черкнули саперы мелом на стене «Разминировано» или «Мин нет», да километровый указатель фанерный 25

на угол дома приколотили. А гражданское население, похоже, еще не приспособилось к этой, ворвавшейся на броне танков, новой мирной жизни. Непонятной и странной… Вон тот переулок, в который он тогда сдуру сунулся, желая сократить путь… А тут, вдохнув гнилостный запах герани, стал думать о смиренном кладбище, в который буржуи превратили целые страны. Корнеев повел носом и чертыхнулся. Сейчас, вечером, этот омерзительный, тошнотворный аромат «убийцы мух» по-прежнему перебивал все остальные запахи. Ну точно, не человеческое жилье, а какой-то маскарадный костюм, вытащенный из затхлой кладовки, насквозь пропитанный нафталином и пылью… Николай громко прокашлялся, сплюнул, словно пытался избавиться от неприятного привкуса во рту, прибавил шаг и вскоре уже поднимался по знакомому крыльцу ничем непримечательного, кроме того что ухитрился уцелеть, двухэтажного дома. Сегодня в холле дома дежурил другой офицер. В звании старшего лейтенанта, да и годами постарше прежнего. Но на этот раз, похоже, Корнеева не просто ждали. Увидев входящего в дверь майора, дежурный выскочил навстречу, словно Корнеев был как минимум генерал-майором. А когда Николай потянулся к нагрудному карману за удостоверением, старший лейтенант молодцевато козырнул и сам доложил: — Товарищ майор, прошу за мной. Вас давно ждут.

— Меня? — переспросил Николай.

— Так точно… — правда, после такого вопроса, дежурный слегка засомневался. Потом еще раз окинул взглядом Николая, негромко бормоча при этом: — Майор, Герой, две нашивки, рост выше среднего, глаза карие, татуировка на руке «1917». Все сходится. Вы же Корнеев? Верно?

— В общих чертах.

— Тогда, идемте скорее. Михаил Иванович и генерал больше часа вас дожидаются. Товарищ полковник уже дважды справлялся…

— Ну, если дважды… — Николай одернул гимнастерку. Ребяческое желание, заставить дежурного посмотреть удостоверение, и наладиться удивлением, после того как старлей увидит там новое звание, мгновенно прошло. — Уважим Михаила Ивановича. Мне к нему или в генеральский кабинет?

— Я проведу… Старший лейтенант развернулся кругом и, шагая через ступеньку, понесся вверх. Ну, что ж. И здесь тоже все по-прежнему. Начальника РО штаба фронта уважают, а полковника Стеклова любят. И его просьба имеет силу больше иного, даже самого верхнего, приказа. Корнеев шагнул в открытую дежурным дверь и бросил ладонь к обрезу пилотки.

— Товарищ генерал-майор…

— Вольно…

26

Начальник разведотдела поднялся на встречу. Из-за стола, правда, не выходил, что на корню пресекало любую фамильярность. Зато Михаилу Ивановичу, как и всегда, было чихать на всякую и всяческую субординацию. Вернее, он попросту, забывал о ней, привычно разделяя мир на коллег, любимых учеников и всех остальных.

— Коля, голубчик, ну где же вас носит? — Михаил Иванович схватил Корнеева за руку и с чувством потряс. — Мы с Иваном Григорьевичем… Генерал-майор громко кашлянул, и профессору Стеклову в очередной раз пришлось вспомнить, что он сейчас не на родной кафедре.

— Да, да… Прошу прощения. Ты присаживайся, присаживайся. Корнеев почти насильно оказался усажен на табурет, а Стеклов примостился напротив.

— Ну, рассказывай, рассказывай… Мы, конечно же, все прочитали в твоей докладной записке. Кстати, Коля, излагаете вы свои мысли и наблюдения очень толково, но разве можно делать столько грамматических ошибок? Помилуй бог, это даже неприлично…

— Михаил Иванович! — повысил голос генерал.

— Слушаю вас, Иван Григорьевич?

— Товарищ полковник! Может, разрешите и мне вставить пару слов?

— Да, да, конечно, товарищ генерал… Простите, — стушевался тот. — Опять я забылся.

— Ничего страшного. Просто помолчите пару минут, если вас не затруднит, конечно. Начальник РО, несмотря на крестьянское происхождение и рабочую биографию, при желании умел изъясняться не хуже любого интеллигента. Корнеев встал и повторно откозырял.

— Разрешите доложить по всей форме?

— Ладно, майор, уважим Михаила Ивановича и пропустим эту часть, — генерал махнул рукой, мол: присаживайся, чего уж там. — Тем более что мы действительно читали рапорт. Молодец, красиво сработано. Если б не скомкал финал, хоть в историю вноси. Для обучения будущих диверсантов. Как пример образцово-показательных действий в тылу врага...

— Разрешите вопрос?

— Спрашивай.

— Что не так с финалом?

— Вернулся ты, Николай, практически без группы, да еще и с фрицем…

— дернул подбородком генерал, словно ему натирал шею воротник кителя. — Для Особого отдела лучше повода не надо. Вопросов сразу вагон и целая тележка… «А не была ли в ходе операции группа «Призрак» схвачена немцами? После чего, под угрозой пыток и расстрела, командир группы чтобы сохранить жизнь себе и бойцам, пошел на сотрудничество с врагами. Может, весь этот, так называемый «спецгруз», на самом деле пустышка, а настоящая цель Абвера — внедрить к нам своего агента?»

— Бред… — не удержался от комментария Стеклов.

27

— Как посмотреть, — генерал пожал плечами. — В логике им не откажешь. Хоть и параноидальной.

— Вы хотите сказать, что весь этот бред не шутка и там так действительно думают?.. — от возмущения, профессор не смог подобрать нужных слов и, неожиданно для всех, забористо выругался.

— Успокойтесь, Михаил Иванович! — улыбнулся генерал. — Да, мы знаем, что ничего подобного произойти не могло. Но на чем основана, к примеру, ваша уверенность? На личном знакомстве с Корнеевым. А у Особого отдела такого фактора нет. Вот они и решили подстраховаться. Тем более, перед наступлением...

— Да уж, мысли Достоевского этим товарищам глубоко чужды… — проворчал Стеклов.

— Товарищ полковник, прекратите, — генерал-майор опять дернул подбородком. — Разобрались же… Более того, теперь, когда операция на контроле у Ставки, нам будут предоставлены такие полномочия и средства усиления, о которых прежде и мечтать не приходилось. Кстати!.. Чтоб уж расставить все точки и для бодрости духа... Майор Корнеев! Николай поспешно поднялся.

— За проявленный героизм, мужество и умелое руководство операцией, вы награждаетесь Орденом Отечественной войны первой степени.

— Служу трудовому народу.

— Поздравляю… — генерал-майор торжественно пожал руку Корнееву и вручил коробочку с орденом. — Это немного не та награда, на которую ты заслужил, но… Считай это подтверждением, что с тебя сняты все подозрения. А настоящая награда будет после выполнения следующего задания.

— Я так и понял, товарищ генерал… — Николай вынул свое новое удостоверение. — Тем более что пред тем, как отпустить, мне вручили вот это…

— Ну, правильно, — не понял тот. — Как же без документов?..

— Вы раскройте… Генерал недоуменно взял в руки удостоверение офицера «Смерш», раскрыл, мазнул взглядом и удивленно поднял бровь.

— Подполковник?

— Так точно.

— Ну, что ж, поздравляю… — начальник РО расстегнул верхнюю пуговицу. — Это многое объясняет. И в частности, ваше назначение руководителем операции. Похоже, Николай Андреевич, все закончилось даже лучше, чем я предполагал. Генерал-майор, помолчал несколько секунд, обдумывая что-то свое. Скорее всего, прикидывал: насколько вероятен тот факт, что Корнеев с самого начала работает на ведомство Авакумова и внедрен в органы ГРУ с определенной целью. С другой стороны: это обстоятельство ничего не меняло, а сейчас, оказалось даже полезно. Кто знает, чем бы закончилось подобное разбирательство для обычного фронтового разведчика? Во всяком случае, точно 28

не присвоением очередного звания. Сам себе кивнул и бодрым тоном продолжил: — Товарищи офицеры, прежде чем вы приступите к делам, предлагаю принять на грудь по глоточку… чаю. Обмывать звание сейчас не ко времени, но все-таки совершенно игнорировать традиции тоже нельзя. Звезды могут и отвернуться…

Глава четвертая Ровно в двадцать часов ноль шесть минут капитан Малышев бегло прочитал полученный от Гордеевой листочек с текстом радиограммы, потом обвел взглядом притихших разведчиков и негромко произнес: — Поздравляю, товарищи. «База» дала добро на поиск!

— Ура… — радостным шепотом оценил известие Гусев. Чего скрывать, старшему лейтенанту очень не хотелось второй раз оказаться в штрафбате. А уж тем более, попасть в списки изменников Родины.

— Молодец, Коля… — Игорь Степаныч сделал вид, что у него зачесался глаз, и стал усиленно тереть левую глазницу. — Дошел…

— Группе приказано скрытно выдвинуться в условленное место и ждать проводника. Кузьмич возмущенно посмотрел на Семеняка, но тот был погружен в свои мысли и никак не отреагировал. Старшина хмыкнул и смолчал. Только по лицу тень ухмылки промелькнула. Мол, нужен нам этот проводник, как телеге пятое колесо. И сами с усами… Кого хочешь куда надо проведем и спровадим.

— Вместе с ним, скорее всего, прибудет и наш командир. Второе «ура» было чуть громче и коллективнее. Только Малышев не выказал особой радости от скорой встречи с боевым товарищем. Степаныч тут же прекратил тереть глаза и шагнул к капитану, чуток заслоняя его от остальных. Так, чтоб сказанное осталось только между ними.

— Ты, Андрей, не обижайся. Это не тебе недоверие выразили, а Коле нашему облегчение сделали. Наверняка, Михал Иваныч постарался. А то б замучился Николай рапорты отписывать. Шутка, такое дело провернули. В целом-то, у нас как бы все хорошо. Но, если кому захочется, то обстоятельства гибели Василия не так просто подтвердить. Ни тела, ни свидетелей. Может, погиб, а может… Сам понимаешь.

— Да ты чего удумал, Степаныч? — удивленно посмотрел на ефрейтора Малышев. — Нам ли с Колей чинами меряться? Война еще не завтра закончится. Всем, кто доживет — и славы, и наград хватит. На всю оставшуюся жизнь…

— Отлично с-сказано, т-товарищ капитан… Слух у военврача Хохлова оказался гораздо лучше зрения.

— П-помните, как у Т-твардовского?.. Н-нет р-ребята…

29

— Нет ребята, — пришла ему на помощь Лейла… — я не гордый, не загадывая вдаль, так скажу: Зачем мне орден? Я согласен на медаль. На медаль. И ту не к спеху. Вот закончили б войну…

— Спасибо, товарищ младший сержант, — намеренно обращаясь к девушке по званию, Малышев дал понять, что концерт сейчас неуместен. — Все верно… Вот закончим войну, тогда мы все с удовольствием послушаем вас с какой угодно высокой сцены. А сейчас попрошу внимания… Капитан сделал небольшую паузу, дождался когда все посмотрят на него и продолжил: — Особенно «База» обращает внимание на то, что на территории, через которую нам предстоит пройти, в последнее время активизировалась деятельность боевых групп АК* (* Армия Крайова).

— А это еще что такое? На чьей стороне воюет? — поинтересовался Олег Пивоваренко.

— Так называют себя польские партизаны…

— Отлично… — довольно потер руки десантник. — Они местность знают, проведут короткими тропами. А то и с транспортом помогут…

— Все не так просто, Олег. Во-первых, — на большинстве из нас немецкая форма, а на лицах национальность не прописана. Вполне могут сперва начать стрелять, а уж потом документы смотреть и расспрашивать. А вовторых, — здесь не Украина и не Белоруссия. Местное население, задурманенное буржуазной пропагандой, готово сражаться не только с фашистами, но и с Красной Армией.

— Ты серьезно?

— Вполне, — кивнул Малышев. — Не все, конечно. У польской рабочей партии глаза не зашорены, но и таких, которые боятся и ненавидят коммунистов, как черт ладана — тоже хватает. Поэтому, «База» рекомендует передвигаться скрытно, без особой надобности в контакт ни с кем не вступать.

— А что со станцией? — Петрова больше интересовало реальное дело для сапера, чем политическая ситуация в чужой стране. — Разрешение на диверсию получили?

— Ну, какая диверсия, Виктор? — ткнул его в бок локтем Гусев. — Сказано же: «Скрытно выдвинуться в условленное место!»

— Совершенно верно, — Малышев подтвердил слова старшего лейтенанта. — Увы, на этот раз шумнуть не получится. Будут еще какие-то вопросы? Задавайте. Только попрошу по существу. Группа молчала. Понятное дело, у каждого нашлось бы что спросить, живые люди, но когда командир просит «по существу» — это значит: время для разговоров закончилось, решение принято и остается ждать приказа.

— Харчами б разжиться не помешало, командир… — ефрейтор Семеняк выразительно кивнул на тощие вещмешки. — Дня на два провизии осталось. Если сильно ремни затянуть — на три, но не больше. Операцию со складом на трое суток планировали. Почти налегке вышли… Что могли, мы с Кузьмичом у фрицев, конечно, реквизировали, но у них тоже с запасами не густо было. Последнее подъедали.

30

— Жаль, вознаграждение ветеринара у его дома сбросили... — вспомнил туго набитый консервами мешок Хохлов и вздохнул. — Очень кстати был бы. Тем более что я его честно заработал.

— Обязательно сегодня? — Малышев сказал раньше, чем сообразил, что Степаныч прав на все сто. Чем ближе к цели, тем скрытее придется себя вести. Какая уж тогда фуражировка. Так что, если искать провиант, то именно сегодня. Крайний срок — завтра…

— Есть предложение? — это Андрей тоже спросил по инерции. За все те годы, что они воевали рядом, неизменный ординарец Корнеева, ефрейтор Семеняк никогда не говорил просто так. И если задавал какой-то вопрос своим молодым, годящимся по возрасту в сыновья, командирам, то обязательно имел наготове и достойный ответ.

— Мне тут Коля карту свою оставил… — Степаныч потянулся к голенищу сапога, но поскольку в руках у Малышева был открытый планшет, то не стал вытаскивать. — Я посмотрел… Отсюда на север, километрах в шести обозначена деревушка. Даже хутор, скорее. Вряд ли там можно напороться на большой отряд немцев или здешних партизан. Им там попросту спать негде будет. Капитан посмотрел на карту района. Сориентировался и кивнул.

— Согласен. Так вдалеке от коммуникаций немцам нет резона даже постоянный пост выставлять. На засаду вряд ли напоремся. Но и с едою там, скорее всего не густо…

— А нам что, много надо? — пожал плечами Семеняк. — Только б живот задурить. А уж пара-тройка кило картошки да коврига хлеба в таком медвежьем углу завсегда сыщется. Это ж не только нам туда переться не охота. Немецкие фуражиры, небось, тоже стороной объезжали. Они такую глухомань не сильно уважают. Прибытку ноль, а пулю схлопотать — запросто.

— Дело Степаныч говорит, — поддержал товарища старшина Телегин. — Дороги — за час управимся, еще до темноты. Повезет — там и заночуем. Не выгорит — не большой крюк. И потом — на дворе осень, командир. А мы не слепые и не безрукие. Пускай на кабанов или какую иную дикую живность нарекает буржуй… за потраву огорода. Если не захочет добровольно накормить освободителей.

— Уговорили, обжоры… — Малышев закрыл планшет. — Выдвигаемся. *** То ли, карта местности грешила неточностью, то ли после двадцатикилометрового марш-броска, еще парочка дополнительных километров не показалась серьезной дистанцией, но разведчики, как и предполагал старшина Телегин, в самом деле вышли к безымянному хутору прежде, чем ночь окончательно сменила вечер. Плюс помогло то, что пройдя немного краем леса, им повезло обнаружить вполне приличную грунтовую дорогу, ведущую от железнодорожной станции как раз в нужном направлении. Судя по состоянию покрытия, грейдером почти не пользовались, что еще раз 31

подтвердило шансы разведчиков не встретиться на хуторе с немцами. Ну а шагать пусть даже по обочине намного быстрее и приятнее, чем продираться сквозь кусты и буреломы. Хуторок оказался в самом деле так себе. Три крепких дома, на высоких каменных фундаментах, пара дощатых сараев, крепкий, бревенчатый амбар и большой, голов на десять, хлев. Поставить более упорядоченно, обнести общим забором и как раз потянет на усадьбу дореволюционного сибирского хозяина средней руки. Тихо, людей во дворе не видно… Только в одном окне тусклый свет мерцает, как от свечи.

— Братцы, это м-мне кажется, или действительно х-хлебом пахнет? — прошептал Хохлов, с такой жадностью втягивая воздух, что даже очки не могли удержаться на месте, а ползали вверх и вниз по мясистому носу военврача.

— Нет, не кажется… — на лице Ивана Гусева появилась мечтательная улыбка. — Как дома… Аромат свежей выпечки действительно витал над хутором. Причем, запах стоял такой густой, словно группа не к обычному жилью вышла, а как минимум к районному хлебозаводу.

— Ну, что, командир? — Пивоваренко шутейно похлопал себя по животу.

— Похоже, мы вовремя наведались. Пойдем на постой проситься?

— Всем отойти в лес, укрыться и не обнаруживать себя! — в разрез с общим благодушием, неожиданно приказал капитан Малышев. — Старшина Телегин, ефрейтор Семеняк! Ко мне… Разведчики если и удивились, то ничем этого не показали. Командиру виднее. Когда группа скрылась в подлеске, Малышев отложил бинокль и повернулся к оставшимся бойцам.

— Ну, что, отцы?.. Ничто не настораживает? Телегин с Семеняком переглянулись.

— Вообще-то, да, слишком тихо здесь… — неуверенно начал Кузьмич. — И псов нет. Но опасности я не ощущаю. А что не так, командир?

— Запах… Семеняк принюхался и пожал плечами.

— Хлеб… Свежий. Только что из печи… Ну, так его все учуяли.

— Нет, Степаныч, не так… — поправил его капитан. — Очень много хлеба! Весь день пекли. А зачем? Вернее — для кого? Вряд ли на хуторе даже десяток жителей, считая вместе с детворой, наберется.

— Партизанская пекарня? — первым сообразил Кузьмич. — Гм, похоже… И, судя по тому, что печи погасли, заказ уже выполнен.

— Вот именно… — Малышев хотел еще что-то прибавить, но замолк и поднял палец, привлекая внимание остальных. В ночной тишине вполне отчетливо послышалось характерное поскрипывание колес и неторопливый, мерный перестук копыт.

— А вот и экспедитор пожаловал… Разведчики затаились.

32

Прошла минута, вторая, и на подворье въехала обычная крестьянская телега, запряженная парой неказистых лошадок. Поэтому, видимо, их и не реквизировали до сих пор. Лошади привычно добрели до крайнего дома, в окошке которого теплился свет, и сами остановились. Возница легко спрыгнул на землю и звонким, девичьим голоском громко позвал: — Pani Katarzynо, jestem już!* (* пол., — Пани Катерина, я уже здесь!) Дверь тихо, без скрипа отворилась и на пороге возникла дородная женская фигура.

— Baśka, nie wygłupiaj się… Рo со wrzeszczysz na cały las?* (* Баська, не дурачься…Чего орешь на весь лес?)

— A со takiego? Jestem u siębe w domu...* (* А что такое? Я у себя дома…)

— Na pewno. Тylko że schwaby myślą po innemu…* (* Да. Только фрицы думают иначе…)

— Kichać na nich!.. — девушка фыркнула, потом немного понизила голос.

— Stryj Andrzej kazał kłaniać się i zabrać posyłkę.* (* Чихать на них!.. Дядька Андрей велел поклониться и забрать посылку).

— Блин горелый. О чем они говорят?.. — Малышев в общем-то не ожидая ответа, посмотрел на «стариков». А зря — и ефрейтор Семеняк, проживший несколько лет в Белостоке, научился понимать польский, и старшина Телегин мог вполне сносно изъясняться на этом языке, благодаря польскому ссыльному, что стал первым учителем для паренька из далекого таежного поселка.

— Пока, ничего важного… — первым ответил Кузьмич. — Девчонка демонстрирует храбрость. Мол, чихать хотела на фрицев. А тетка урезонивает ее, чтоб говорила тише.

— Они упоминали слово «Анджей». Андрей, я так понимаю? — капитан умел слушать.

— Да, — подтвердил Семеняк. — Может, просто приветствие. А может — пароль?.. Давай, поглядим и послушаем дальше. Разведчики притихли, а на подворье лесного хутора тем временем началась обычная суета, непременно возникающая при погрузке. Особенно, если все спешат закончить дело как можно быстрее и не зажигают свет. Людей в доме тоже оказалось больше, чем можно было предположить. Не меньше шести. Судя по силуэтам и платкам — женщины. Телегу какими-то мешками и большими кулями загрузили споро. По несколько раз обернулись в дом и обратно и все. Доверху… Одуряющий запах свежеиспеченного хлеба буквально затопил подворье и опушку. Малышев непроизвольно сглотнул. От таких ароматов даже только что вставший из-за стола человек и то почувствовал бы новый прилив аппетита. Что же говорить о изрядно проголодавшемся за день бойце. Андрей буквально увидел у себя в руках хрустящую горбушку коровая и запотевшую крынку холодного молока. Ух… Скрип отъезжающей телеги привел его в чувство.

33

— Uważaj, Baska!.. Małgosia była wczoraj na stacji i słyszała, że Młynarz ponownie pojawił się...* (* Будь осторожна, Баська!.. Малгося была вчера на станции и слышала, что Мельник опять объявился...)

— Niech się ciocia nie martwi. Nic się ze mną nie stane. Co przekazać stryju Andrzeju?* (* Пусть тетя не волнуется. Ничего со мною не случиться. Что передать дяде Андрею?)

— Przekaż, że następna posyłka będzie nie wcześniej soboty. I że męki pozostało tylko na dwa razy.* (* Передай, что следующая посылка будет не раньше субботы. И что муки осталось только на два раза.)

— Dobrze. Przekażę. Do widzenia.* (* Хорошо. Передам. До свидания.)

— Idź z Вogiem, dziecko.* (* Иди с богом, детка.) Телега так же неторопливо, мерно поскрипывая, как и прибыла, покатилась обратно в лес.

— Так, — Малышев почесал затылок. — Если я правильно понял, хлеб только что от нас уехал.

— Похоже на то, командир, — хмыкнул старшина Телегин. — И что дальше?

— Отпустим чуток телегу, на всякий случай, чтобы с хутора не услышали и попытаемся экспроприировать один мешок. Судя по объему, в каждом не меньше дюжины хлебин. Партизаны не сильно обеднеют, а нам в самый раз. Но, лучше действовать незаметно… Сможешь, Кузьмич?

— Вполне… — кивнул тот. — Как в сказке о старике и лисице. Даже лучше… А одного хватит?

— Не понял, вы сюда воевать или отъедаться пришли? Одним мешком больше, одним меньше — вряд ли хватятся. А возьмем два — точно привлечем внимание. И хоть я сильно сомневаюсь, что вот так, скрытно, ночью хлеб везут в заготовительную контору, но «База» четко приказала: не обнаруживать себя ни перед кем. А это значит, и перед местными партизанами.

— Приказ понял, — старшина кивнул. — Есть, не раскрывать себя. Разрешите исполнять? *** — А ну, тпру!.. Стой! Приехали… — голос мужчины, останавливающего телегу, звучал громко, по-хозяйски.

— Уйди с дороги! Ты кто?

— Что, Басенька, голос хозяина узнавать перестала?

— Чего тебе? — голос девушки слегка дрожал, но скорее от возмущения, чем от страха.

— Говорю же, приехали. Сама слезешь или помочь? Погуляем, поговорим. Глянь, какие звезды. Разве красивой девушке не найдется что сказать мужчине в такую прекрасную, тихую ночь?

— Хам!

— Ошибаешься, красавица. Подхорунжий войска польского не может быть хамом. Хамы и быдло те, с кем ты и твой отец сейчас потоварищились. А 34

еще в большей мере — большевицкая орда, что как саранча лезет на нашу землю с востока. Ну, же. Не упрямься!.. Пойдем и я покажу тебе разницу между хлопом и шляхтичем.

— Убери руки, а то как врежу кнутом по морде!

— Только посмей, сучка! — пригрозил мужчина, из голоса которого напрочь пропали все игривые нотки и осталась только ярость. — Я это кнутовище знаешь куда тебе засуну?! Видимо угроза на девушку не подействовала, потому что сперва раздался звук, отдаленно напоминающий выстрел из нагана, а потом мужчина разразился руганью.

— Ах, ты ж хвойда краснопузая! Ну, теперь ты пожалеешь, что вообще родилась! Эй, парни! Стащите эту коммунарскую сучку с воза. Заткните ей рот и свяжите. С собой возьмем. Они так много о коммуне болтают, что многих даже убедить успели… Обещая раздать все и всем. Вот и устроим девке коллективную постель…

— Rozkaz, panie podhorunzhy!* (* Слушаюсь, господин подхорунжий!) Луна, до того прячущаяся в облаках, очень вовремя выглянула из-за тучи, позволяя разведчикам не только слышать, но и увидеть, что происходило всего в паре десятков метров дальше, на лесной дороге. Хотя, и без этого не трудно было догадаться. Даже капитану Малышеву, не понимающему ни слова попольски. Если никто не оставался в кустах, а все вышли на дорогу, то телегу с хлебом окружило около десятка мужчин одетых в гражданскую одежду, а так же — хоть и непривычного покроя и расцветки, но явно военную форму. Особенно странно выглядели угловатые, то ли треугольные, то ли — пятиугольные головные уборы. Все мужчины при оружии и настроены очень решительно. Даже излишне зло. Во всяком случае, девчонку, посмевшую поднять руку на их командира, скрутили жестко, как захваченного в плен врага. Без снисхождения на пол и возраст.

— Это ты правильно решил, Мельник, — одобрил действия командира группы кто-то из «лесных братьев». — Поглядим, много ли комуняки без еды навоюют? И еще одна девка в отряде пригодится. Ночи все холоднее…

— Заткнись, Гунявый, — ответил первый голос. — Мне комиссары не нужны. Сам разберусь… Пленницу хорошенько связали, для надежности даже сунув ее ногами в освобожденный от хлеба мешок. Так что девушка даже не рыпалась, а только сопела. После чего Басю забросили на телегу, поверх остального груза. Лошадей взяли под уздцы и вся процессия двинулась дальше.

— Давайте, знатоки словесности, объясняйте? — Малышев вопросительно взглянул на Телегина и Семеняка. — Что за ерунда? Партизаны грабят партизан? Или хлеб все-таки немцам везли?

— Нет, командир. Не немцам. Тут другое… Девчонка, похоже, наша. Поскольку ее все время обзывали то краснопузой, то коммунаркой. А эти «лесные братья» кто такие, я не понял. Ряженые… Замашки, как у полицаев, но не совсем. Фрицев, похоже, тоже не слишком жалуют.

35

— Может, из армии, о которой Коля говорил? — вставил Степаныч.

— Угу, похоже… — согласился старшина. — Во всяком случае, это тот самый Мельник, о котором девушку предупреждала тетка на хуторе.

— Нифига не понятно, — проворчал Малышев. — Блин горелый. И хлеб увели, и девчонку, судя по рожам, та еще участь ждет.

— Командир…

— Чего?

— Разреши размяться?

— Да… — капитан, потер кончик носа. — Согласен. Нельзя отдавать провизию неизвестно кому, но — явно не с нашей улицы. Степаныч, ты давай, собери наших и веди следом. По скрипу… Действуйте по обстановке. Если что, не вмешивайтесь. Остаешься старшим группы, до прибытия Корнеева. Помните, главное — выполнение приказа.

— Может…

— Степаныч, ты что, первый день на войне? — хлопнул Семеняка по плечу Андрей. — Если б риск был, я бы и соваться не стал. Мы их с Кузьмичом, как куропаток почиркаем. А что старшего назначаю — по уставу положено. Устав надо исполнять… Все будет путем. На вот, держи мешок и автомат. Кузьмич, ты тоже «облегчись». Работаем только ножами. Несколькими секундами позже две тени беззвучно заскользили следом за отдаляющейся группой боевиков АК, а к подавшему условленный знак и оставшемуся на месте ефрейтору Семеняку стали подтягиваться остальные разведчики.

— Что тут произошло? — первым спросил Гусев. — Где командир?

— А вы что, ничего не видели.

— Да отошли, сдуру, слишком далеко, а потом не хотели поднимать лишний шум. Как луна зашла, совсем ничего не разглядеть. Если б только с места сдвинулись, тут такой треск стоял бы, как от жирующего стада кабанов.

— Понятно. В двух словах ситуация следующая: плохие польские партизаны ограбили своих же соотечественников, правильных партизан. Андрей с Кузьмичом пошли восстанавливать справедливость. Нам приказано следовать на слух, за тележным скрипом, но не выдавать себя. Иван, Виктор — возьмите оружие и вещмешки старшины и командира.

— Есть, — шутейно откозыряли ефрейтору оба офицера. Впрочем, придись, они проделали бы это и всерьез. На маскхалатах погон нет, и статус разведчика в группе зачастую определяется не званием, а опытом. А Малышев и Кузьмич, пользуясь тем, что боевики двигались двумя колонами с обеих сторон телеги, подкрались сзади и одновременно прикончили крайнюю пару… Бедняги умерли не издав ни звука и, наверняка, даже не успев понять, что уходят. Просто звезды, ярко блеснув напоследок, вдруг пропали, ночь стала еще темнее и какой-то слишком холодной, как для начала сентября... Трупы аккуратно, придерживая их оружие, положили на землю. Оттаскивать в сторону или прятать не имело смысла. Не тот случай, когда нельзя оставлять следы.

36

Малышев показал Кузьмичу большой палец. Старшина кивнул и, ткнув в направлении телеги, показал два пальца. Капитан кивнул в ответ. На языке жестов их разговор означал следующее…

— Отлично сработали.

— Да. Берем следующую пару?

— Вперед… Колеса и дюжину раз не успели проскрипеть, как количество «лесных братьев» уменьшилось еще на два человека. Теперь хлеб сопровождало только четверо бойцов, идущих вровень с телегой и еще пара, ведущая под уздцы лошадей. Капитан со старшиной чуть приотстав, выждали несколько минут, дав сердцу успокоиться и выровнять дыхание. Из-за скрипа, случайно шумнуть было нестрашно, никто не заметит, а вот жаркое сопение в затылок насторожит любого. Еще один бросок, и на лесной дороге осталось только четверо борцов за свободную Польшу и от немцев, и от коммунистов.

— Франек! — окликнул кого-то из бойцов, шагающий впереди Мельник.

— Глянь, как там наша краля. Что-то она слишком притихла. Как бы не задохнулась… Если пообещает не орать, можешь вынуть кляп. Отсюда ее крик с хутора все равно уже не услышат. Телегин и Малышев переглянулись и бросились вперед. Теперь было не до соблюдения скрытности. Судьба, как оно и происходит чаще всего в жизни, в очередной раз перетасовала карты. Судя по всему, Франек оказался в числе тех, кому уже не суждено вести мирские разговоры и, естественно, ответить своему командиру не смог.

— Ей, ты что, оглох?! — Мельник не отличался терпением и уравновешенностью характера. — Проверь, как там девка, говорю! Не хватало еще, чтоб и эта подохла… Сам командир, даже оглянувшись, не заметил бы, насколько поредели ряды его войска, но это сразу увидели бойцы, идущие рядом с передком телеги. К счастью, капитан со старшиной уже успели достаточно приблизиться, и поляки сперва приняли их за часть своих товарищей. Ну, а времени приглядеться внимательнее и понять, что рядом не друзья, а враги — им, естественно, не предоставили. Правда, бить теперь приходилось в грудь и не имея возможности зажать рот, но разведчикам опять повезло. Предсмертные хрипы и стон, ждущий ответа, Мельник принял за нечто другое. Видимо, ему тоже не терпелось.

— Аккуратнее там руками, не испорть мне товар… — хохотнул он. — Слышу, слышу, что живая… Мог бы обойтись и без демонстрации, а просто ответить. Телегин, поскольку именно он находился с той стороны дороги, по которой шел Мельник, жестом привлек внимание командира и изобразил захват. Малышев мотнул головой и чиркнул ладонью по горлу. «Язык», во всяком случае такой, был разведчикам без надобности, так зачем зря рисковать.

37

Старшина кивнул и шагнул вперед. Последний акт возмездия произошел точно так же, как и четыре предыдущие. Тихо и без суеты. Единственное отличие — больше не ощущая человеческой руки, лошадки прошли всего пару шагов и остановились.

Глава пятая Новенький, еще пахнущий краской и заводской смазкой транспортный Ли-2 трясло, как старый рыдван по ухабистой дороге. Только-только удавалось Корнееву ухватиться за какую-то дельную мысль, как самолет опять ухал в очередную воздушную яму. Желудок у Николая немедленно взмывал вверх, пытаясь вытолкнуть сердце через горло, а плененная усилием воли мысль, в свою очередь, улетала куда-то в потолок, словно пробка из бутылки теплого шампанского.

— Эй! Воздушные извозчики! Аккуратнее! Не дрова везете! — заорал Корнеев, черт его знает в который раз, едва успев удержать в себе обед. Но в реве пары авиационных двигателей он с одинаковым успехом мог и шептать, и стрелять из пистолета. Тем не менее, на этот раз дверца в кабину летчиков приоткрылась, и оттуда высунулась веснушчатая голова то ли штурмана, то ли второго пилота.

— Товарищи, впереди большой грозовой фронт! — прокричал он. — Не пройти! Надо возвращаться! Корнеев переглянулся с Штейнглицем, и оба синхронно помотали головами.

— Нет! Этого ни в коем случае нельзя делать! У нас приказ и сроки! Самолет опять ухнул в яму. Корнеев судорожно сглотнул и выругался. Летчик оглянулся и быстро перекинулся парой слов с первым пилотом.

— Товарищи офицеры, мы все понимаем, но впереди не просто гроза, а ураган. Нас собьет молнией вернее чем залпом зенитной артиллерии. Держась за борт, Корнеев подошел ближе, чтобы не перекрикивать двигатели.

— А облететь это как-то можно?

— Можно… И мы уже попытались, но при такой облачности и переменном ветре рискуем заблудиться. От близости и мощи природного электричества все приборы начинают показывать «день рождения бабушки».

— Я не понял? Что показывают приборы? — переспросил Штейнглиц. Немец тоже подошел к кабине пилотов.

— Присказка такая… — объяснил Корнеев. — Черт знает что показывают. Барахлят, одним словом.

— Мы летим без приборов? — глаза у немца стали раза в два больше, и он притих, опасливо косясь в пол.

— Как далеко мы от цели? — уточнил Корнеев у летчика.

— Километров двести…

38

— Не понял? — подполковник воспроизвел в уме карту и по степени удивления приблизился к Максимилиану. — Мы уже больше получаса в воздухе, а все еще находимся на своей территории?

— Нет, — мотнул головой второй пилот. — Километров семьдесят уже как над немцами летим. Просто, Яков… капитан Гусман… сразу взял севернее. Думал, удастся обойти грозу по краю. Но фронт оказался гораздо обширнее, чем синоптики предполагали.

— Черт… — Корнеев посмотрел на Штейнглица. — Что будем делать?

— Думаю, придется прыгать, Николай. Мы и так потеряли зря слишком много времени… Ждать дольше нельзя. А если завтра тоже нелетная погода будет? Лучше немножко ходить пешком…

— Пройтись, — Корнеев машинально поправил Штейнглица, который по непонятной причуде то говорил, как прирожденный русак, то словно забывал русский язык и начинал коверкать фразы, как самый настоящий иностранец. Наверно, от волнения.

— Я. Данке… Корнеев кивнул. Похоже, ничего другого не остается… Да, все верно, они действительно и «потеряли», и «много», и «слишком». А самое обидное, что большинство этих драгоценных часов были потрачены впустую, то есть — «зря»… Быстрее всех Корнееву удалось убедить полковника Стеклова. Ни на секунду не ставящий под сомнение благородство других и руководствуясь только здравым смыслом, Михаил Иванович влет оценил преимущество подключения к операции бывшего оберштурмбанфюрера СС. Не только ориентирующегося на местности, но и видевшего секретный образец в действии. А вот дальше все пошло с нарастающим сопротивлением… Даже заручившись поддержкой Стеклова, Корнееву пришлось убить несколько часов, пока общими с профессором усилиями, удалось убедить «собственного» генерала в том что изъявивший готовность к сотрудничеству фриц в этом поиске группе крайне необходим. Десятки раз напоминая, что дело на контроле у Ставки, что он лично отвечает за успех операции, демонстративно хватаясь за телефон, всерьез угрожая позвонить самому Абакумову, подполковнику Корнееву удалось таки преодолеть и этот рубеж. Казалось бы все, дело сделано, но... Как только дальнейший переговорный процесс выпал из-под его контроля и перешел на уровень межведомственных согласований, тут-то процедура согласования застопорилась по-настоящему. Никто из старших офицеров управленческого аппарата ГРУ, курирующих их фронт не хотел связываться с соответствующим звеном контрразведки. Поскольку, как объясняли генералу, это могло свидетельствовать о беспомощности военной разведки и привести к оргвыводам со всеми соответствующими последствиями. В том числе и для самого Ивана Григорьевича. Не помогали ни звонки, ни радиограммы, ни даже шифровка отправленная лично начальнику Управления военной разведки 39

Генерального Штаба генерал-полковнику Кузнецову… Скорее всего, она благодаря чьей-то бдительности, попросту не попала на стол Федора Федотовича. Потеряв больше суток подготовительного времени на ожидание и понимая, что дальнейшее промедление уже чревато срывом операции, начальник РО штаба фронта решился на крайний шаг и связался с канцелярией заместителя народного комиссара обороны напрямую. Вопреки всем опасениям генерала, Виктор Абакумов выслушал Ивана Григорьевича вполне доброжелательно, поблагодарил за сигнал и пообещал во всем разобраться… С этого момента события покатились как с горки. Генерал-майор еще и вспотевшую шею не успел вытереть, когда телефонную связь словно включили в обратном направлении. Десятки служб, о существовании которых подполковник Корнеев, да и сам генерал знали исключительно номинально, вдруг озаботились вопросами обеспечения РО фронта, наперебой предлагая любую посильную помощь… А затребованный разведчиками Максимилиан Штейнглиц был предоставлен в их распоряжение так быстро, словно немца удерживали под домашним арестом в соседнем здании. При чем, доставлен в самом лучшем виде… Отдохнувший, без следов допроса на лице и идеально отутюженной форме. Войдя в кабинет начальника РО, пленный фриц молодцевато щелкнул каблуками и с едва уловимым прибалтийским акцентом обратился к генералу.

— Товарищ генерал-майор, оберштурмбанфюрер СС Максимилиан Штейнглиц прибыл в ваше распоряжение. После перипетий прошлых суток, этого оказалось слишком даже для закаленных нервов разведчиков. Такого хохота скромный особняк не слышал, наверное, с дня его постройки… Самолетом мотнуло и швырнуло в сторону с такой силой, словно Ли-2 увидел перед собою непреодолимое препятствие, и норовисто встал на дыбы. Николай Корнеев, держащийся за переборку, и летчик, до половины торчащий в дверях кабины, сумели удержаться на ногах, а вот Штейнглица швырнуло к противоположному борту, как куль.

— Шайзе! Второй пилот нырнул в кабину и буквально через пару секунд высунулся обратно, поправляя лямки парашюта.

— Все, парни. Приехали… Хватай мешки, вокзал отходит.

— Что случилось?

— Накаркали… Молния... — летчик показал пальцем на окна левого борта, за которыми и в самом деле как-то посветлело. — Горим… Прения закончены. Теперь прыгать придется всем! Даже несогласным… Второй пилот прошел к двери и принялся ее открывать.

— Прыгайте!.. Яша долго не удержит высоту. А еще и нам с ним надо успеть...

40

— Не дрейфь, крылатый. — Корнеев ткнул кулаком в бок второго пилота.

— Тебя как звать?

— Петрухой кличут.

— Ты вот что, Петро. Постарайтесь приземлиться кучно и держитесь вместе… Смотри за нашими куполами и подтягивайся туда же. Но и если снесет, ничего. Я вас найду. Обещаю… Повоюем еще.

— Если ветер позволит… — не слишком уверенно ответил летчик, кладя ладонь на плечо разведчика. — Просвета не жди. Облачность почти до самой земли. Досчитай до пяти и дергай кольцо. Немец поймет, или переведешь?

— Немец поймет, — кивнул Штейнглиц. — Айн, цвай, драй, фир, фюнф и дергать. Я…

— Я. Натюрлих… Дернешь за веревочку — дверь-то и откроется… — вопреки совершенно не смешной ситуации, на веснушчатом лице летчика сияла искренняя улыбка. — Первый, пошел! Прежде чем вывалиться из самолета наружу, Корнеев еще успел ощутить сильный удар ветра в лицо. Но не кулаком, а как туго набитой подушкой. «Только бы купол не смяло…» *** Все обошлось. И если не считать того, что аварийное десантирование произошло в незапланированном районе, то даже, удачно. Не на шутку разбушевавшаяся, запоздалая летняя гроза, разогнала по домам и другим укрытиям всех возможных наблюдателей. В том числе и случайных... Поскольку Корнееву и Штейнглицу предстояло приземляться на лес, время выброски было рассчитано так, чтобы захватить еще последние дневные минуты. Потому и вылетели не под покровом ночи, когда немецкая истребительная авиация спит, а раньше. Зато теперь, когда их занесло черт знает куда и внизу не видно даже мало-мальски приличной рощицы — белым днем, в нормальную погоду, десантников в точке приземления, скорее всего ожидал бы «почетный караул» из немецких мотоциклистов. Просвет под тучами оказался не так уж и мал, как предупреждал второй пилот. Корнееву вполне хватило времени, чтобы успеть увидеть справа у речки красивый, геометрически правильный, словно рисованный под линейку, городок с крестом костела в центре и довольно внушительную крепость… Чемто напоминающую Брестскую. Наверно, из-за обилия красного кирпича. Черную сеть дорог, толстыми и не очень нитями разбегающуюся во все стороны, связывая между собой селения калибром поменьше. От одиноких фольварков и хуторов, до небольших сел. Оценив направление нижнего ветра, Николай, отпуская и подтягивая стропы, кое-как сумел приноровиться к капризам уже теряющей беспощадную силу стихии и направил парашют в сторону речки. На противоположном от города берегу оказалось меньше всего построек. А значит, и людей тоже должно быть меньше.

41

В нескольких километрах на северо-запад Николай заметил и полосу леса, но запаса высоты не хватало для того, чтобы выбрать более удобное место. Поэтому подполковник решил поставить между собой и немецким гарнизоном, предположительно расквартированным в крепости, хотя бы водный рубеж. Тем более, сверху было отлично видно, что до ближайшего моста, от того места, куда пытался дотянуть Корнеев, не меньше трех километров. А еще, рискуя быть обнаруженным, но не видя другой возможности, подполковник старался максимально отсрочить момент приземления. Давая тем самым Штейнглицу и летчикам время засечь его парашют и сориентироваться. Немец ему был нужен для выполнения задания… Убеждая в этом целую кучу вышестоящего начальства, Николай и сам поверил в предложенную Абакумовым легенду. Словно до этого Корнеев только и делал, что на все операции таскал с собою раскаявшихся фрицев… Ну, а пилотов разведчик попросту пытался спасти… Понимал: у парней фактически нет шансов самим пробраться обратно, за линию фронта. Без должных навыков, без оружия и документов, к тому же — в советской форме… И разве это не ирония доли? Собираясь в немецкий тыл, Николай сознательно не стал брать с собою отлично зарекомендовавшего себя в предыдущей операции Сергея Колесникова, понимая: угнать самолет и вернуться домой тем же способом второй раз не получится. И не потому, что группа не сможет захватить самолет, а из-за расстояния. В случае с «тяжелой водой», склад был всего в пятнадцати минутах лету от передовой, да и то они едва успели. А лететь на тихоходном транспортнике почти час над вражеской территорией, когда все Люфтваффе и наземные силы противовоздушной обороны будут искать беглецов — форменное безумие. И что в результате? Вместо одного летчика вертихвостка и насмешница судьба подсовывает подполковнику Корнееву сразу парочку пилотов. Случайность или намек? Пойди, угадай… Приземлился удачно. Тяжелый от влаги купол погасил легко и быстро. Сноровисто рассупонился и посмотрел в небо. Один есть… На фоне уже светлеющих, рваных облаков заметить белое пятно парашюта было не так просто, но Корнеев знал куда смотреть. По логике — это Штейнглиц.

— Молодец фриц, — пробормотал Николай. — Неплохо вас в Абвере на наши головы учат. Быстро сориентировался, прямиком сюда падаешь… Корнеев глядел в небо, а сам тем временем неторопливо сматывал парашют. Давая Штейнглицу дополнительный шанс четче разглядеть место приземления.

— Ага, а вот и второй показался… Ну, родной, давай! Разуй глаза, Петруха! Меня ты не заметишь, но немец-то почти под тобой. Посмотри под ноги!... Вот, молодец!.. Так, хорошо. Ну, а Яша где? Пора бы и ему показаться… Транспортный Ли-2, оставляя за собою дымящий след, вывалился из облаков раньше. Прямо над крепостью. Клюнул носом и, подвывая от нетерпения, рухнул вниз. Мгновение тишины и… Рвануло прилично. Транспортник не истребитель, запас горючего больше.

42

— Черт! Неужели не выпрыгнул? Корнеев пристально вглядывался в небо, но третьего парашюта так и не увидел. Вообще-то, к этому времени в воздухе оставался только один купол. Штейнглиц уже приземлился. Четко, как на учениях. Всего в паре шагов правее… Похоже, не прогадал с ним Корнеев. Жизнь покажет, но пока проблем с этим, не слишком разговорчивым и странным фрицем, числящимся в личных друзьях самого Абакумова, нет.

— Утопим? — Штейнглиц оказывается уже и парашют сложить успел.

— Да, — кивнул Корнеев, все еще пытаясь высмотреть второго летчика.

— Будь другом, поищи камень и мне.

— Почему «будь»? Николай, ты мне до сих пор не доверяешь?

— Макс, не нуди… — отмахнулся Корнеев. — Не время. Просто запомни. Русский язык очень разнообразен. И у нас зачастую важны не слова, а интонации.

— Да, вы очень другие. Не зря еще великий кайзер завещал немцам никогда не воевать с русскими.

— Так какого ж хрена?..

— Не злись, Николай. Германия дорогую цену платить за непослушание. Я…

— Потом, разговоры потом… Упавший самолет уже поднял на ноги всех. И даже самый тупой комендант сообразит срочно прочесать местность. Надо быстрее уходить. Если вон на той мельнице кто-то сидел наверху, он не мог нас не заметить. И вообще, кто знает, скольким здешним жителям нравится смотреть на грозу?.. Утопи и свой, и мой парашют тоже. А я — помогу летчику. Похоже, летать парней учили лучше чем прыгать. Но оказалось что второй пилот застыл не от растерянности. Петро не отрываясь глядел в небо, высматривая товарища.

— Яша, черт тебя дери! — бормотал он. — Ты не можешь так со мной... Ты не смеешь!..

— Что случилось?

— А я знаю?! — вызверился на Корнеева летчик. — Яшка крикнул: «Прыгай! Я следом!..» Я и выпрыгнул. А он меня обманул!.. Сволочь!

— Не сволочь… Герой, дурак… но не сволочь… — Максимилиан показывал пальцем вверх и в сторону городка. — Отвлекает солдат от мы… Первый пилот должен был открыть парашют сразу, как только выбросился из самолета, а потом ухитриться поймать восходящий поток, иначе такую задержку объяснить невозможно. Тем не менее, он только-только показался из облаков и летел в противоположную сторону. То есть, прямо на город… *** — Я спрятал парашюты в реке, — доложил Штейнглиц. — Можем уходить…

43

— Что? — Петруха непонимающе посмотрел на него, потом на Корнеева.

— Как уходить? А Яша? Поскольку Корнеев молчал, ответил Штейнглиц.

— Очень жаль. Там рота охраны. Не меньше. Ему не помочь…

— Как не помочь?! — летчик схватил немца за грудки. — Как не помочь? Мы же еще живы!

— Извини, — Максимилиан освободился от его рук и аккуратно оправил мундир. — Это война. Вы же сюда не сами лететь... У нас тоже приказ.

— Ребята! Товарищи офицеры! Помогите освободить Яшку! А потом, мы вместе с ним подсобим вам. Ему нельзя в плен… Он же еврей. Ну, хотите, я на колени перед вами встану?.. Сказал и бухнулся на колени.

— Прекратить истерику! — Николай подскочил к пилоту и рывком поставил его на ноги! — Ты офицер или баба?! Звание!

— Лейтенант Колокольчиков! — вытянулся летчик.

— Так вот, слушай сюда лейтенант… Друга твоего мы не бросим.

— Спасибо, товарищи! — Петруха схватил Корнеева за руку и с чувством сжал. — Яшка — он же… Вы даже не знаете какой он!

— Николай… — Штейнглиц подошел ближе. — Это безумие!

— Нет, Макс. Здраво рассуждая, риск не так велик, как кажется на первый взгляд. Мы километров сто за линией фронта. В стороне от театра основных действий… В городке этом и в довоенное время проживало не больше пятишести тысяч. Как думаешь, в каком звании местный начальник гарнизона? Старший лейтенант? Капитан?

— Примерно...

— Из новоиспеченных сопляков, не нюхавших пороха. И он сможет разумно реагировать, когда к нему заявится с проверкой подполковник СС?

— Он — нет. А начальник местного отделения гестапо обязательно проверит мои документы. Потом, один телефонный звонок в районное отделение… Николай, я понимаю ваши чувства, но — это авантюра.

— Я так не считаю. Главное, все сделать быстро, нахрапом. Не давая противнику времени на обдумывание. Потом, они конечно же опомнятся. И даже погоню за нами организуют, для собственного успокоения и отвода глаз... Но сомневаюсь, что доложат об инциденте выше. Никто не любит признаваться в собственной глупости. Особенно после покушения на фюрера, когда служба имперской безопасности даже в собственной постели ищет заговорщиков.

— У тебя есть план?

— Скорее замысел… — кивнул Корнеев. — А пока, пошли к мосту. В любом случае, нам на тот берег.

— Подожди, Николай. Нам нельзя идти в город пешком. Старший офицер СС путешествующий ногами и без охраны — все равно что нищий оборванец, объявивший себя богом.

— Тогда у нас есть очень неплохой шанс… — улыбнулся Корнеев. — Одному нищенствующему столяру, в свое время, добрая половина мира поверила. Идем, Максимилиан, идем… Говорить можно и в движении. У меня 44

сейчас крутиться в голове два варианта... Слушай и ищи слабые места. Вариант первый… Мы переходим мост и ждем, когда здесь появиться поисковая группа. Ты, Максимилиан, всех строишь и мы, на реквизированном транспорте, едем в город. Легенда на этот случай такая… Ты ехал с инспекцией, заметил высадку десанта километрах в трех от сюда и отправил свою охрану на его уничтожение. Тебе же по статусу не меньше отделения автоматчиков охраны положено, верно?

— Взвод. Бронетранспортер и четыре мотоциклиста. Забыл, что ли Дубовицы?

— Ну, да… Тем более. А там всего-то три парашютиста было. Одного мы, кстати, поймали… — Корнеев посмотрел на Петруху. — Так… Лейтенант, скажи: ты своим комбинезоном сильно дорожишь?

— Что?.. А, нет… Это старый. Новый я постирал вчера. Нас же по тревоге подняли. Должен был лететь экипаж капитана Тарасенки, но у штурмана приступ аппендицита случился…. — летчик тараторил быстро и как бы не очень связно. Похоже, парень впервые попал в такой переплет и вне кабины самолета чувствовал себя не слишком уютно. К тому же за друга волновался.

— Вот и хорошо… Корнеев ухватился за рукав летнего комбинезона и с силой дернул вниз. Ткань затрещала и уступила…

— Ты чего? — Петруха недоуменно уставился на образовавшуюся у плеча прореху.

— Сейчас, сейчас… Подполковник подумал и как бы походя оторвал с мясом погон на другом плече.

— Держи, потом пришьешь. Летчик только глазами хлопал. А Николай, в раздумье склонив голову, смотрел на него.

— Халтура… Нет, не поверят фрицы. Извини, брат Колокольчиков. Потом, когда Якова освободим, вернешь… если захочешь… — и коротко, без замаха, заехал пилоту кулаком в лицо. Вроде и не сильно бил, но тому хватило. Сшиб наземь, как кеглю. Взбешенный летчик вскочил на ноги, притронулся к наливающемуся синевой лицу, отер кровавые сопли и потянулся к кобуре…

— Вы что творите?!

— Тихо… — Максимилиан понял раньше. Обхватил Петруху сзади и объяснил. — Так надо. Ты же пленный. А фашисты всегда избивают пленных летчиков, особенно, если они сопротивлялись. Ты же не сдался бы добровольно?..

— Никогда! — горячо заверил тот. — До предпоследнего патрона отстреливался бы, а последнюю пулю — себе в лоб!

— Вот видишь…

— Будем надеяться, — проворчал Корнеев. — что Яков Гусман умнее. Иначе вся наша и без того рискованная затея теряет смысл. Кстати, отдай пистолет. Пленному оружие не положено. И ремень снимай... Руки свяжем.

45

— А как же…

— Затягивать не буду. Для видимости. Так что следи сам, чтобы ремень не упал в самый неподходящий момент.

— Хорошо… — летчик тоже сообразил.

— Ты сказал: два раза подумал? — напомнил Штейнглиц, когда закончили с маскировкой лейтенанта Колокольчикова. — Какой второй?

— Нападение на колону партизан. Охрана вступила в бой и ведет преследование. Мы, на машине, продолжили движение. Но оказалось, что пробит радиатор. Машину бросили в паре километров отсюда. Русского летчика нашли здесь, у моста… Лежал без сознания.

— И что мы будем инспектировать?

— Ничего. Ты же трус, тыловая крыса. У тебя чуть обморок не случился. Кстати, намочи платок, оботрешь лицо перед разговором, чтоб все видели как ты вспотел… Твое дело вещать какой-то высокопарный бред, приличествующий высокому чину, а я… — Корнеев кивнул на свои погоны оберштурмфюрера* (*старший лейтенант), — объясню коменданту все попроще. Как и то: зачем нам второй пилот…

— Да? И зачем?

— Так ведь ты именно за этим и вызвался в инспекцию на восток. Потому что ты, Максимилиан, большая сволочь и проныра с еще большими связями. Но для получения очередного звания и перевода в канцелярию рейхсфюрера бравому оберштурмбанфюреру* (*подполковник) не хватает боевых заслуг. А теперь ты сможешь указать в рапорте, что лично взял в плен двух русских диверсантов. При чем, предоставить их самих, а не просто бумагу.

— Умно…

— А то… Как думаешь, если я намекну что все те, кто поможет в карьере завтрашнему штандартенфюреру* (*полковник), не будут забыты — много вопросов возникнет в головах здешних служак? Штейнглиц какое-то время покачивал головой в такт мыслям, потом улыбнулся: — Я… Натюрлих… Это может сработать! Ты, Николай, большая голова…. Немец так вдохновился предстоящей операцией, что хлопнул по плечу летчика.

— Петер… если ваш друг жив, мы его тащить вон! Еще подумал и прибавил: — Но потом всем нам придется очень быстро бежать. Я…

— Будем решать проблемы по мере их поступления, — хмыкнул Корнеев, с некоторым удивлением посматривая на так вдохновленного предстоящей операцией немца. — А ты, Макс, как я погляжу, тоже риск любишь?

— Найн… — мотнул головой тот. — Я же штабная мышь. Но штандартенфюрером очень хочу стать… Теперь хохотали все.

46

Глава шестая Бася, которой не завязали глаза, и она все могла видеть, если и обрадовалась гибели подхорунжего Мельника и его отряда, то не слишком. Ночь и люди в немецкой форме, спокойно вытирающие ножи от крови убитых «аковцев» об их же одежду, вызывали у девушки не лучшие мысли. И когда один из них потянулся к Басе, она в ужасе замычала и попыталась отодвинуться.

— Nie bój się, mała. Wszystko dobrze*. (* пол., — Не бойся, малая. Все хорошо) — Кузьмич первым делом вытащил кляп изо рта девушки.

— Kim jesteście?* (* Кто вы такие?)

— Żołnierze rosyjscy… Zwiadowcy* (* Русские солдаты… Разведчики) — Łżesz!* (* Врешь!)

— Развяжи девушку, старшина.

— Легко… — Телегин чиркнул лезвием по веревках, стягивающих запястья. — Только ты поосторожнее с ней, командир. Как бы пигалица и тебя, сгоряча, кнутом не обожгла.

— С чего бы это?

— Не верит, что мы русские.

— Ну, понятное дело. Я же говорил, что люди сначала на форму смотрят…

— Таварисчи!.. — девушка попыталась соскочить с телеги, от радости позабыв, что ноги у нее по-прежнему связанные. В результате потеряла равновесие и, взмахнув руками, упала в объятия Малышева.

— Ты чего, убиться решила? — пробормотал тот, непроизвольно прижимая девушку к груди.

— Русский? — Баська даже не обратила внимание на то, где оказалась.

— Да.

— Коммуниста?

— Да.

— Pozwól, jа cię pocałuję… Как и прежние вопросы девушки, последний тоже не нуждался в переводе. Поскольку Баська осуществила свое пожелание не дожидаясь ответа.

— Глядите, хлопцы, а командир наш не теряется… — хохотнул Пивоваренко. Услышав, что телега остановилась, остальные разведчики подтянулись ближе. А тут и луна окончательно выбралась из-за туч. Так что картина радостной встречи местным населением воинов освободителей стала видна всем в мельчайших подробностях.

— Тихо ты, пустобрех!... — шикнул на капитана Степаныч.

— А что такого? — искренне удивился десантник. — Дело молодое…

— Ты хоть знаешь из-за чего Андрей в штрафбате оказался?

47

— Откуда… — пожал плечами капитан. — Там лишние вопросы задавать не принято, особисты и так человеку всю душу вымотали. А позже, не до разговоров было. Расскажешь?

— Расскажу. Немецкий снайпер выстрелил в живот его беременной жене… Андрей еще в себя не пришел, на руках ее тело держал, а тут, как раз, наши из поиска вернулись. Фрица какого-то очень важного притащили... Не вовремя… Если бы парой минут раньше или позже… В общем, пристрелил его Малышев. Не успели удержать…

— Охренеть. И за это в штрафбат? У особистов совсем сердца нет, что ли?

— Не так все просто, Олег. Правда, это уже не точные сведения, но штабные говорили, что сперва наш генерал дело хотел замять, а потом решил: пусть повоюет капитан... Он же мести и смерти искать будет. Значит, в разведке с него толку мало. Если сам погибнет — полбеды, а если сгоряча группу положит? И в тылу держать нельзя — застрелится или сопьется. Вот Андрея и определили туда, где погорячее… Для одних штрафбат — наказание, а ему — лечение. И, как видишь, помогло. Ожил человек… И умом не тронулся… Теперь, похоже, и сердцем оттаивать начал. Ну и правильно. Звездочек у нашего командира на погонах много, а годочков-то. В мою юность, отец сына в таком возрасте и на гулянку бы не отпустил. Ефрейтор Семеняк посмотрел на остальных и вздохнул. Мол, и кому я это говорю. Как будто остальные взрослее. Парням хоть за двадцать, а радистки — только-только после школы…

— Да, война… Столько всего вокруг… Кажется, ничему удивляться не будешь, а оно еще каким-то неожиданным боком поворачивается… Одного сразу наповал, а другому, как кошке, все девять шкур снимет, а жить оставит. И поди, пойми, кому повезло больше?

— Это ты верно сказал, Олег… — Иван Гусев покосился на притихших и прислушивающихся к разговору радисток. — Нет уж, чем такие страсти, лучше поступить так, как наш командир.

— Который? — уточнила Гордеева.

— Корнеев.

— И что же он сделал?

— Салаги. Об этом же весь фронт знает. Командир зарок дал. До победы никаких сигарет и женщин.

— Ну, не офицеры, а бабки базарные… — проворчал Семеняк. — Лишь бы языком молоть.

— Степаныч, расскажи, — попросили хором девчонки. — Ты же с Корнеевым давно вместе. А мы, слышали об этом, конечно, но ведь в пересудах и сплетнях правды с гулькин нос.

— От начала войны… — кивнул тот. — Ладно, скажу, как знаю. Все равно ведь не отстанете. Курить Николай не совсем бросил, а только когда не на задании. За линией фронта позволяет себе. Да вы и сами видели… А девушка у него есть. Даша Синичкина. И любовь промеж них большая. Факт. А все прочее — не моего и не вашего ума дело. Говорят, что у них ни-ни, до конца войны, но 48

я свечку не держал и на этом точка. Желаете знать больше, спросите у него сами. Девушкам такая отповедь явно не понравилась, но переспрашивать никто не стал. Да и времени не оставалось. Пришли.

— Вы, это, не обращайте на меня внимания… целуйтесь, — Телегин ловко стащил с ног девушки мешок и стал нащупывать веревку.

— Ой! — почувствовав чужие руки на своих лодыжках, Баська опомнилась и задергалась в объятиях Малышева... — Отпусти меня! Ты… Что именно девушка хотела прибавить осталось ее тайной, поскольку Андрей немедленно разжал руки, а оказавшись на земле, Баська поняла, что полностью свободна.

— Спасибо.

— Не булькает… — привычно проворчал старшина. — Командир, что дальше?

— Дальше?.. — Малышев посмотрел на Телегина, на польку, вытер влажные губы и смущенно кашлянул.

— Сопровождаем, уходим, остаемся… — перечислил возможные действия старшина, видя что Андрей испытывает временные затруднения с мыслительным процессом. Как после легкой контузии.

— Остаемся?.. — Малышев помотал головой, отгоняя наваждение. — Нас же не приглашали. А нежданный гость, сам знаешь — хуже татарина. Ты, вот что, старшина — объясни девушке, что нам хлеб нужен. И проводник. Но, пусть не волнуется, место дислокации отряда выдавать не придется. За ней мы не пойдем. Здесь ждать будем. До рассвета. Захочет их командир нам помочь, пусть сюда приходит. Нет — поймем. У каждого свое задание… А хлеб возьмем сразу. Который рассыпан. Тут как раз по ковриге на брата. Хватит… Это переводить не надо…

— Понятно, — кивнул Кузьмич и довольно бойко «запшекал» на польском. Наверно, с жутким акцентом, но в данном случае это было только на руку. Человеку, говорящему, как коренной поляк, доверия было бы значительно меньше. Гестапо и не на такие провокации способно. Научили за шесть лет оккупации…

— Хорошо, — девушка сразу сообразила, что от нее хотят. — Только поступим иначе. Я телегу здесь оставлю. Без нее быстрее обернусь. Ну, а если не успеем до рассвета — не стесняйтесь, берите хлеба сколько захотите. У нас в отряде с едой нет проблем. Это про запас… На всякий случай. Отец говорит: запас карман не тянет...

— Умный человек, — согласился старшина. — Если не судьба нам свидится, передай ему привет от Михаила Кузьмича Телегина.

— Хорошо… — девушка повернулась к Малышеву. — Побегу я… До рассвета не так и долго осталось. Хоть и не лето уже, а светает еще рано…

— Давай, дочка. Поспеши. Проводник нам не помешает… С ним мы вернее фрицам праздник испортим. Баська еще раз кивнула, крутнулась на месте и убежала. Прямиком по дороге…

49

— Малая, а хитрая… — одобрил Кузьмич. — Думаешь, она телегу оставила, чтоб быстрее в отряд попасть? Ага, так я и поверил. Боялась, что мы по скрипу пройдем за ней прямиком в лагерь.

— Без разницы… — Малышев взял с телеги хлебину, отломил кусок, понюхал. — Идите все сюда… Отдыхаем… Разбирайте хлеб. По две ковриги. Наглеть не будем. Ефрейтор Семеняк — в дозор.

— Есть. Только, знаешь, командир… кажется мне, что поспать нам не удастся.

— Почему?

— Рядом где-то отряд. Даже в мирное время отец не отпустил бы дочь далеко одну, а уж теперь-то… И уснуть не успеем, как хозяева объявятся. Мне даже странно, что Мельника нам резать пришлось, а не партизанам. *** На этот раз Степаныч чуток ошибся. Успели. И уснуть, и даже немного поспать. А если бы в дозоре стоял не Телегин, так и вовсе проспали бы. Уж на что таежный охотник-промысловик чуткий, а и он скорее почувствовал присутствие чужого, чем заметил его приближение. Кузьмич не стал окликать неизвестного, а только затвор передернул. Ночью в лесу каждый звук слышен. А понимающему человеку такого намека достаточно.

— Pochwaleny* (*здесь — Слава Иисусу...) Незнакомец отозвался немедленно и даже ближе.

— И тебе здравствовать.

— Ne strzelaj. Swoi…* (* Не стреляй. Свои…)

— Свои ночью дома сидят, а не по кустам шарятся… Разговор шел на двух языках сразу, но тем не менее, оба собеседника прекрасно друг друга понимали.

— Пришел раньше времени, не хотел будить. Знаю, что солдатская доля тогда спать, когда разрешат, а не когда хочется.

— После войны отоспимся.

— Это, да. Главное — чтоб еще на этом свете… — тише прежнего ответил незнакомец. А потом спросил: — Ты, до войны, наверное охотником был?

— Почему спрашиваешь.

— До сегодняшнего дня меня никто не мог услышать раньше, чем я сам захотел.

— Так и я не услышал. Учуял…

— Збышек — меня зовут. Учуял?

— Михаил. А что тут удивительного? — Телегин развеселился. — Ты когда в последний раз в бане был? На Пасху?.. Или еще на Рождество? Поляк засмеялся.

— Уел…

50

— Старшина, ты что с лесными духами переговоры завел? — Малышев проснулся, но не вставал. Продолжал лежать, наслаждаясь той непередаваемой негой, что возникает на стыке последних мгновений сна и первых минут пробуждения. Когда можешь себе ее позволить.

— Никак нет, товарищ капитан. Гости к нам пожаловали.

— А чего не будишь?

— Так они и сами не торопятся.

— Они, может, и нет… — Андрей рывком сел. — Зато у нас лишнего времени не предусмотрено. Давай, зови.

— Сами слышат. Збышек, у того граба сидит. А второй… — старшина повел стволом левее… — вон там залег.

— Пан инженер, можете больше не прятаться, — позвал товарища Збышек. Встал, забросил ружье за спину. Там, куда указывал Телегин, тоже послышалось шевеление, а потом и человеческий силуэт показался. Збышек тем временем приблизился к месту отдыха диверсантов. Двигался он, как по льду скользил. Чисто привидение.

— Хорошим ты, наверное, охотником был, Михал? — поляк подошел ближе. Невысокий. Худощавый. Лица не разглядеть, но судя по голосу, скорее пожилой. Теперь он говорил уже по-русски. С характерным южным говором.

— Начальство не жаловалось. Каждый квартал премии за перевыполнение плана имел. А что?

— Ничего. Любопытно. А польский откуда знаешь?

— Да, наверно, оттуда откуда ты русский. Живу долго…

— Мне не удивительно. Я родился, когда земли Польши еще в состав Российской Империи входили.

— А у меня из ваших ссыльных учитель был.

— В Сибири?

— Да.

— А не Стахом Ковальским, случайно учителя звали?

— Нет… — Кузьмич мотнул головой. — Фамилии не знаю. Он никогда не говорил, а я и не спрашивал... А имя помню. Отец называл его пан Тадеуш, а мне учитель велел звать себя Томеком. Знакомый?

— Может и знакомый… — пожал плечами поляк. — В те годы люди часто меняли и имена, и фамилии. Чтоб родных и близких не подставлять... — слегка поклонился Малышеву. — Мое почтение, пан капитан.

— Какой из меня пан… — от такого обращения Андрей даже растерялся.

— Ты что мелишь, старое помело, — второй поляк подошел размашисто, как по асфальту. Сухие ветки только что не кричали под его ногами. — Здравствуйте, товарищи!

— Стар я для того, чтоб к новым обычаям привыкать. — ответил Збышек.

— Не хочет пан капитан быть паном, так и хорошо. А мне губа не распухнет, лишний раз уважение высказать.

— Здравствуйте… — Малышев, привычно оправил одежду и протянул руку второму поляку. — Товарищ…

51

— Анджей Квасневский, — представился тот. — Командир отряда Армии Людовой.

— Слышь, Иван… — долетел негромкий голос Пивоваренка. — Тут в лесах, оказывается целых две армии прячется. То-то немец в ихней Польше, как у себя дома хозяйничает.

— Разговорчики! — цыкнул на десантника Малышев.

— Обидно, но справедливо… — товарищ Анджей пожал руку капитану.

— Товарищ командир, поговорить бы нам.

— Говорите. Поляк неуверенно покосился в ту сторону, откуда слышалось тихое перешептывание, потом — на старшину.

— Говорите, не сомневайтесь. Диверсионная группа — как один человек. Случайных ушей здесь нет.

— Нам помощь нужна.

— То есть?

— Две недели тому наша радистка в облаву попала, и мы остались без связи. Двух связных посылали, но… судя по тому, что Басю ждали у пекарни, обе попали к «аковцам»… — товарищ Андрей помолчал немного. — Спасибо, за дочь. Даже думать не хочется, что с ней могло случиться, если б не вы.

— В следующий раз не посылайте девушек без прикрытия… — не удержался Малышев. — А вы даже телегу смазать не удосужились.

— Товарищ капитан не понимает специфики подполья… — усправедливился поляк. — Скрипящая телега лучше всего говорит, что на хозяйстве мужчин нет, и не вызывает у немцев подозрения. А что одна… Бася не только моя дочь, но и боец сопротивления. Или вы думаете: за тех двоих, что без вести пропали, меня меньше сердце болит? Каждой девчонке и на каждый день стражу не приставить. Мужчин не хватит. Война их гораздо больше, чем баб любит и себе забирает… Командир партизанского отряда опять умолк. Но быстро взял себя в руки.

— Поможете?

— Извини, товарищ Андрей, но я еще не понял: в чем именно?

— Нам бы радиограмму отправить. У вас же есть связь?

— Да. Но кроме этого — также имеется запрет выходить в эфир. У нас секретное задание. Понимаешь?

— Конечно, — поляк кивнул. — Но, я так прикинул: если проводника ищите, то цель группы не здесь. Верно?

— В общих чертах. Но это сути приказа не меняет.

— Еще как меняет, — потер руки товарищ Андрей. — Покажи на карте нужный вам район.

— Шутишь?

— Товарищ капитан, ну что ты в самом деле? — хмыкнул тот. — А с проводником как поступишь? Пристрелишь старого Збышка, когда он вас до места доведет? Я не настаиваю, но — либо мы доверяем друг другу, либо сразу распрощаемся. Без обид… Малышев задумался, потом вынул планшет.

52

— Нам надо сюда… Понятное дело, Андрей указал не точное место, а километров тридцать в сторону от объекта, но и этого оказалось достаточно.

— Отлично! То что надо! — обрадовался командир партизан. — Збышек, ты как, не забыл еще свои старые угодья.

— Пана графа Соколовского? — уточнил тот.

— Они самые…

— Конечно помню. Лучше меня те места только Кривой Ендрусь знал. Никак я его поймать не мог… Пока тот разбойник сам в трясине не утоп, царствие ему небесное. Только что в тех болотах интересного? Я имею в виду панов военных… Потому как охота там славная.

— Это они тебе сами объяснят… — товарищ Анджей опят потер ладони.

— Лучше ответь, сколько времени тебе надо, чтоб проводить группу, ну… скажем, к графскому замку?

— Нынче утром выйдем… — прикинул тот в уме расстояние и маршрут.

— Завтра к вечеру будем. Это, если поторопиться. А неспешно — послезавтра к обеду.

— То есть? — удивился Малышев, который рассчитывал в лучшем случае прибыть к объекту на исходе четвертых суток. — Туда же не меньше ста пятидесяти километров.

— Не знаю, — пожал плечами проводник. — Я не мерил… Но, ежели в отряде нет хромых и беременных — придем, как сказал.

— Ну, вот… — командир партизан взял командира разведгруппы за рукав.

— Теперь, когда мы вам путь сократили, я могу и свои соображения о взаимопомощи высказать.

— Это только слова… — не сдавался Малышев, некстати вспомнив о подвиге Сусанина. Больно уж обстоятельства схожие.

— Думаю, командир, словам проводника можно верить, — неожиданно для всех поручился за Збышка старшина Телегин.

— С чего, вдруг, такая уверенность?

— Может, потому что один охотник другого сразу распознает?.. — объяснил сам Збышек. — Пусть пан капитан не сомневается. Ходко пойдем, легко...

— Ладно, уговорили… — сдался Малышев. — Излагай товарищ Анджей свои проблемы. Если в наших силах — поможем... *** — В общем, мои соображения такие… Вы себе на дорогу четверо суток отводили. Збышек — не дольше чем за три дня привести отряд к месту обещает. Значит, примерно, двадцать часов сэкономили… Почему бы не использовать их с толком и пользой?

— Это мы уже обсудили, а помощь-то наша в чем состоять будет?

— Рация у нас есть, взрывчатка тоже найдется, — словно извиняясь, опустил голову командир партизанского отряда. — А ни радиста, ни минера в 53

отряде нет. Ни с руководством, ни с другими отрядами связаться... Ни повоевать, как следует. Взять к примеру железную дорогу. Станция здешняя хоть и не шибко важная, а все же и тут интересные составы, идущие к фронту, останавливаются. Бывает, что и по нескольку дней назначения ждут… Будь у нас минер — такой фейерверк можно устроить, что в Берлине швабам аукнется.

— Как же вы до сих пор воевали?

— Армия Людова молодая еще. Полгода всего, как образовалась. Вот и не умеем многого и обучить некому. В Армии Краевой хватает бывших офицеров, а в нашей — рабочей партии с кадровыми военными сложности.

— Что так?

— Товарищ капитан молод, а в польской армии многие, особенно среди офицеров, помнят и поход Тухачевского, и бои за Варшаву. Ведь не так уж много лет минуло с двадцатого года. Поэтому и чувства у людей двоякие. За то что швабов гоните — Красной армии все готовы спасибо сказать, а социализма в Польше не многие хотят. А еще больше опасаются, что русские обратно не уйдут… Захотят, чтоб как при царе было.

— Бред, — фыркнул Малышев. — Вот идиоты! Да на кой черт нам ваша Польша сдалась? Видели бы они, что фрицы с нашей страной сделали! Руины, да пепелище. Жизни не хватит, чтоб восстановить. Да и рук тоже… Одни бабы да детишки в тылу работают.

— Партия рабочих объясняет людям, что Советский Союз не ведет захватнических войн, что после победы над Гитлером, Красная Армия в Европе не задержится… И каждая страна сама будет выбирать, как строить послевоенную жизнь… — кивнул товарищ Андрей. — Но после стольких лет оккупации в худшее вериться легче, чем в добро и благородство.

— Ладно. Разобьем фашистов, разберемся и с этим… Но я по-прежнему пока не понял: чем мы сможем вам помочь? Если надо передать радиограмму, то это исключено. Группа не имеет права себя обнаруживать.

— Не совсем… У вас же и радист, и сапер должны быть. А у меня в отряде найдется десяток толковых парей и девчат. Пусть ваши их посмотрят? Я понимаю, за сутки многому не научишь, но все лучше, чем совсем ничего не уметь.

— Вы серьезно? Обучить радио и минному делу за сутки?

— Хоть азам, а мы потом доучимся. Я и сам инженер-механик по образованию, кое-что помню из лекций, но непосредственно с взрывчаткой никогда не работал. Боюсь, что на первом же занятии либо студентов не досчитаюсь, либо они учителя.

— Я понял, товарищ Анджей. И, кажется, знаю, как помочь нашему общему делу. Подожди здесь… Мне посоветоваться с товарищами надо.

— Лучше мы со Збышеком в сторонку отойдем, так быстрее будет, — проявил понимание тот.

— Тоже верно, — согласился Малышев. Дождался, пока поляки отойдут и подозвал к себе группу.

— Дело следующее, товарищи. Я тут прикинул: скорее всего фрицы должны были купиться на наш трюк и поверить, что мы все улетели вместе с 54

грузом. Но, не факт. А вдруг, нашелся среди них кто-то более сообразительный? В таком случае, у контрразведки обязательно должен возникнуть вопрос: куда мы направляемся? Расстояние до цели приличное, угадать сложно, но — опятьтаки, шанс не нулевой. Могут и усилить меры предосторожности. А оно нам надо?

— Не надо, командир. Ты стопудово прав, — кивнул Пивоваренко. — Приказывай, что надо сделать?

— Да все как обычно, ничего нового. Отвлечь внимание. Выйти в эфир, организовать диверсию на станции. Просто, если раньше для этого надо было оставлять половину группы, а я не мог так ослабить отряд, то теперь — используя силы бойцов Армии Людовой, можно обойтись одним человеком…

— Малышев посмотрел на радисток. — Девчата, у партизан проблемы со связью. Рация имеется. В общем, приказывать не хочу, нужен доброволец. Младшие сержанты переглянулись, посмотрели друг другу в глаза, и Лейла кивнула.

— Я могу остаться, товарищ капитан. Оля лесом лучше меня ходит.

— Вот и славно. Думаю, тебе не долго наших дожидаться придется. Недельку, не больше. А как фронт докатится, вернешься в отряд… В общем, со связью решили. Теперь второе — поляки просят обучить бойцов минному делу. А сапер у нас только один… Виктор, сможешь провести за освободившиеся сутки ликбез союзникам?

— Провести я смогу, — пожал плечами Петров. — Поймут ли… Тем более что я польским не владею, а они, скорее всего, русского не знают. Но, попытаться можно. Разные самородки встречаются. У нас на курсах один парень был, я так и не понял, если честно, откуда он родом. Какая-то деревушка среди Кавказских гор… Сапер от бога. Все налету схватывал. Самые сложные ловушки мог разминировать… Когда спрашивали: откуда знает? Отвечал — где нельзя трогать, там песня Смерти слышна.

— Вот и посмотришь…

— Не надо… — Ефрейтор Семеняк кашлянул в кулак и продолжил. — Командир, если разрешишь, мнение выскажу.

— Конечно, Степаныч… — Малышев даже удивился. — Мы же разведчики, каждый имеет голос.

— Думаю, как бы проводник не обещал, а Кузьмич за него не ручался, время терять группе не стоит. Мы все не первый день воюем и хорошо знаем, как оно на фронте бывает. Запас хоть пуль, хоть минут еще никому не вредил. Поэтому, я предлагаю вам здесь не задерживаться…

— То есть, ты против помощи полякам в минном деле?

— Подожди, командир, дай доскажу до конца… Я это… хочу остаться с радисткой. И за Лейлой пригляжу, чтоб не обижали, и минированию их хлопцев обучу. С капитаном мне не тягаться, но живу долго и кое-какое разумение имею. Состав, если подберемся достаточно близко, рванем за милую душу.

— Ты серьезно, Степаныч? А как же Корнеев? Он же скоро с нами будет. О тебе первым делом спросит.

55

— Коле скажешь: староват я, чтобы сотни километров бегать. Вот тебе, командир, и еще одна причина. Если даже сопливые девчонки понимают, что в рейд лучше идти той, которая легче на ногу, то мне тем более, нечего обузой становиться.

— Что ж, Игорь Степаныч, прав ты кругом, — Малышев задумчиво покивал. — И спасибо тебе… Идея потерять целые сутки, мне тоже не слишком нравилась. А теперь у нас все правильно складывается. Только шуметь начинайте не раньше чем через сутки. А лучше — двое. Чтоб мы гарантированно успели покинуть зону внимания.

— Это, уж как водится, — козырнул Семеняк, потом поманил Лейлу. — Давай, дочка, прощайся с подругой и пошли с союзниками знакомиться?

— Игорь Степанович, — вдруг спросила Оля Гордеева. — А если б я вызвалась, ты бы и меня охранять остался?

— Тебя? — ефрейтор Семеняк поскреб подбородок, потом задумчиво посмотрел на Пивоваренка. — Нет, Оленька. Ты уж извини, но с тобою не я бы остался… Это уж точно. Правда, Олег? Ведь вас тоже минному делу обучают?

— Ну, да, — кивнул тот, прежде украдкой взглянув на девушку.

— Вот видишь… — Степаныч улыбнулся и подмигнул радистке, потом поднял руки над головой, сжимая ладони в замок. — Ну, все, держитесь, братцы... Успеха и удачи. Прощаться не будем. Примета плохая… Оставайтесь живыми. А если мы с Лейлой задержимся чуток, ждите нас в Берлине.

Глава седьмая Тарахтение нескольких мотоциклетных моторов донеслось со стороны города спустя примерно пятнадцать минут, когда Корнеев уже переходил по мосту на противоположный берег.

— Внимание! Работаем. Петруха сел на помост, опираясь спиною на перила, а Штейнглиц — картинно расставив ноги, навел на него пистолет. Со стороны смотрится глупо и смешно, зато как раз в духе высокопоставленного штабного чиновника, который если и стрелял раньше, то только в тире, или по безоружным пленным. Вскоре показались и сами мотоциклы. Пара. Великолепно! Учитывая небольшой размер гарнизона, примерно этого Корнеев и ждал. Ведь поисковые группы надо разослать, как минимум в трех направлениях… Заметив людей на мосту, мотоциклисты грамотно разъехались в стороны и уступом, чтобы одновременно не попасть под огонь противника и не перекрывать друг другу сектор обстрела.

— Хальт! — Корнеев двинулся навстречу, требовательно подняв руку. — Хальт! Вряд ли его услышали, но один человек, одетый в форму офицера СС, при этом уверенно держащий себя, не вызывал особой тревоги у четверых солдат, вооруженных помимо личного оружия еще и двумя пулеметами.

56

Не доезжая метров десять, немцы заглушили моторы, но пулеметчики продолжали держать на мушке и Корнеева, и людей на мосту.

— Старший группы, ко мне! Характерные командирский тембр голоса Николая не оставлял места для сомнений: имеет ли он право распоряжаться. Один из немцев, слез с мотоцикла, оправил форму и быстрым шагом направился к Корнееву. Не эсесовец, не жандарм, обычный армейский фельдфебель. Судя по выправке, одутловатому лицу и характерному окрасу носа, служака исправный, но не из тех, кто рвется в герои, предпочитая орденам и медалям тихое место и лишнюю рюмку шнапса… Желательно не только к ужину. Приблизившись на предписанное расстояние, фельдфебель остановился и согласно уставу поприветствовал офицера.

— Фельдфебель Вайгель, господин оберштурмфюрер!

— Хайль, — Корнеев ответил чуть небрежно, чтоб сразу обозначить: кто есть кто. — Вас за парашютистами выслали?

— Так точно, господин оберштурмфюрер. Тип самолета рассмотреть не удалось, но это явно был не истребитель. Поэтому, господин комендант приказал прочесать местность и в случае обнаружения…

— Кто комендант?

— Обер-лейтенант Оскар Кринке.

— Хорошо. Я запомню. Это действительно был не истребитель. Мы видели четверых парашютистов. Одного понесло на город, трое приземлились вон там… — Корнеев указал рукой на другой берег. — Двое русских убежало, один — ударился при падении, и нам удалось схватить его. Фельдфебель ничего не спросил, но посмотрел на Штейнглица, по прежнему удерживающего летчика на мушке.

— Оберштурмбанфюрер направлялся в ваш городок с инспекцией, когда мы заметили десант русских… — парочку спрыгнувших с подбитого самолета летчиков Корнеев намеренно возвел в более серьезную категорию, чего не мог не заметить фельдфебель. Но немец даже бровью не повел. Так только, в глазах что-то похожее на насмешку мелькнуло. Наверняка старый служака сходу смекнул, что поимка пары плотов и уничтожение десанта проходят по разным категориям. И если этот оберштурмфюрер хочет, чтобы был десант, то почему старина Вайгель должен возражать. Ведь в рапорте, а потом и наградном списке за успешно проведенную операцию будет указана не только фамилия господина инспектора.

— Охрана господина Штейнглица преследует тех двоих, — Корнеев опять махнул рукой в прежнем направлении, только не так конкретно. — А мы решили подождать здесь поисковую группу. Это тоже укладывалось в понятную фельдфебелю поведенческую модель старшего штабного офицера. Он и сам на месте подполковника поступил бы точно так же. Зачем самому гоняться за русскими, если имеется отделение, а то и взвод солдат охраны?

57

— Какие будут приказы, господин оберштурмфюрер? — похоже, немец уже все для себя решил, и Корнеев не стал его разочаровывать.

— Берите двоих солдат и достаньте из реки парашюты. Место найдете легко, трава там примятая так, словно кони валялись. Мы возьмем пленного и ваши мотоциклы… Если охрана господина оберштурмбанфюрера вернется раньше — проводите их в город. Если нет, мы пришлем за вами машину.

— Но…

— Вайгель… — Корнеев вынул из кармана блокнот и карандаш. — Я правильно запомнил? Не хотелось бы в рапорте допустить ошибку. Группенфюрер очень не любит неточностей, даже в мелочах. И вместо награды может влепить выговор…

— Так точно, господин оберштурмфюрер! — немец встал по стойке смирно с таким выражением лица, словно Корнеев прямо сейчас собирался прицепить ему на грудь Железный крест. — Фриц Вайгель! Фельдфебель. Сто восемнадцатая отдельная рота…

— Вольно, солдат. Приказ ясен? Исполняйте…

— Яволь… Фельдфебель козырнул и побежал к мотоциклам, а Корнеев вернулся на мост.

— Все в порядке. Можем двигаться дальше. Транспорт в нашем распоряжении.

— Николай, — Максимилиан опустил пистолет. — Петр… Прошу понять правильно. Я все понимаю — и о чести офицерской, и о том, что товарищей не бросают, но если мы погибнем — то провалим дело, стоящее гораздо больше нескольких жизней. Прошу вас еще раз подумать. Сейчас у нас есть отличная возможность уйти. Положить фрицев, взять мотоциклы и пока в гарнизоне поймут, что произошло…

— Ты кое что выпустил из внимания, а потому не совсем прав, Макс, — помотал головою Корнеев. — Фронтовое братство и то что разведка своих не бросает — это, конечно, верно. Но, картина не полная. Как бы неприятно это не прозвучало. Извини, Петруха… Корнеев вздохнул.

— Летчик знает район нашего десантирования. И если остается хоть малейший шанс, что Яков Гусман попал в плен, мы не можем быть уверенными, что в гестапо из него не выбьют признание. А, в нашем случае, такая вероятность равна провалу операции. Поэтому, хотим мы того или нет — обязаны либо спасти летчика, либо убедиться в его гибели.

— Да, ты прав, Николай… — очень серьезно кивнул Штейнглиц. — Об этом я не подумал. У нас действительно нет выбора.

— Тогда на этом и закончим пустые разговоры… И не сопи лейтенант, на войне, как на войне. Тем более что в нашем случае, трезвый расчет благородству не помеха. Наоборот — подспорье… Корнеев рывком поставил Колокольчикова на ноги и пинком придал нужное направление.

— Пошел вперед, русская свинья…

58

Потом слегка сдвинулся в сторону, пропуская вперед Штейнглица.

— Господин оберштурмбанфюрер, прошу вас. Транспорт ждет. Думаю, вам не стоит здесь больше задерживаться. Фельдфебель!

— Здесь! Вайгель и сопровождающие его двое солдат вскинули руки в нацистском приветствии.

— Помните, я на вас рассчитываю!

— Так точно! Все будет исполнено! Разрешите идти? Штейнглиц задержал шаг, чуточку внимательно посмотрел на фельдфебеля и милостиво кивнул. Тот вытянулся еще больше. Дождался, когда оба офицера вместе с пленным пройдут мимо него, — бросил солдатам: «За мной!», — развернулся и побежал к тому месту, где должны были находиться парашюты русских. Видимо, наград старина Фриц все же хотел не меньше, чем дармового шнапса. Хотя, если здраво рассуждать, Корнееву трудно было понять: какой смысл в наградах, когда война почти проиграна? Или на уровне умственного развития фельдфебеля вермахта, подобные мысли в голову еще не приходят? «Ну ничего, — мысленно хмыкнул Николай. — Еще одно-два успешных наступления, и эту простую истину поймут даже рядовые…» *** Мотоциклист немец, в коляску к которому усадили «пленного», уверенно въехал на главную и, что вполне возможно, единственную площадь, сделал по ней небольшой круг почета и подкатил к парадному административного двухэтажного здания, расположенного в самом центре городка, аккурат напротив костела. Фасад особняка украшала пара фашистских флагов, намокших от грозы и свисающих тяжелыми тряпками, а так же — довольно скромный транспарант с надписью «Комендатура». Молодой, подтянутый офицер, нетерпеливо вышагивающий перед дверью здания, выжидающе повернулся на звук моторов, но разглядев форму и знаки различия людей, приехавших на втором мотоцикле, тут же заторопился навстречу. На ходу оправляя и без того безукоризненно сидящий мундир.

— Хайль Гитлер! Не часто в своей не столь длинной офицерской жизни обер-лейтенанту Кринке доводилось лично приветствовать столь высокого гостя. Капитаны и майоры — вот уровень вышестоящего начальства, с которым в основном сводила его служба. Да и то не... Не того значения объект вверен его опеке. Нормальную рыбалку или охоту и ту не организовать. В этой Богом забытой глуши, куда обер-лейтенанта Оскара Кринке забросила судьба, пусть и на комендантскую должность, не нашлось даже ни одного мало-мальски приличного предприятия. Пилорама со столярной мастерской, где можно заказать кое-какую мебель, дверь, окно, колыбель и… гроб. Мельница с пекарней, да пивоварня с баром. Вот, практически, полный 59

список стратегически важных объектов провинциального польского местечка. Если не считать глиняные копи на берегу реки и печь для обжига изразцов. Кому это нужно и интересно? Ни русским диверсантам, ни своему командованию. Ни даже так называемому Сопротивлению. За два года пара листовок, призывающая не признавать власть немецких оккупантов, да белокрасный флаг на Пасху, вывешенный какими-то сопляками на крыше мельницы — вот и весь улов. Посовещавшись с Гансом Лемке, начальником местного отделения гестапо, они даже рапорт о происшествиях отправлять не стали, чтоб не смешить начальство. Обошлись показательной поркой двух десятков случайных прохожих, специально задержанных для этого в один из воскресных дней. Да что там партизаны, или диверсанты?! Офицеры тылового обеспечения и те почти не заглядывали, как только выяснили, что никакого гешефта здесь не организовать. А тут — оберштурмбанфюрер СС! Да еще и не обычный подполковник четвертой канцелярии. Тем адъютанты не положены… Это птица высокого полета. Вот только, почему на одном из мотоциклов комендантской роты? Неужели, наконец, что-то действительно важное случилось и на его участке. Помимо пары-тройки парашютистов, спрыгнувших из того самолета?

— Хайль! Оберштурмбанфюрер даже из коляски сумел выбраться так вальяжно, словно вышел из кабриолета. На обер-лейтенанта тем не менее посмотрел доброжелательно и даже руку протянул.

— Вот уж не думал, что даже в такой глуши воюют… — бросил то ли в шутку, то ли с досадой.

— Разве это война, — не сдержал вздоха комендант.

— Бросьте скромничать, Оскар… — адъютант подполковника взял оберлейтенанта под руку. — Вы позволите так вас называть? То что адъютант оберштурмбанфюрера знает его имя, сказало Кринке куда больше, чем любые бумаги и предписания. Значит, не случайно, завернули. Он еще не знал истинной цели их приезда, но то что со старшими офицерами, особенно из штабов, лучше дружить — обер-лейтенант успел понять давно.

— Окажите честь.

— Так вот, Оскар, можете не скромничать, мы все видели собственными глазами. Сбить самолет в такую погоду может только настоящий снайпер! Господин оберштурмбанфюрер так и сказал мне: «Генрих…». Генрих Клюге…

— Корнеев энергично потряс руку немцу. Вообще-то в документах Николая значилась приставка фон перед фамилией, но он решил, что не стоит оставлять лишний след. — «Генрих! — сказал он. — Первым делом узнай фамилию зенитчика и его командира. Такое мастерство достойно награды»…

— Но, мы не…

— Да, да… Вы правы, отличный результат — это не столько личное умение, сколько слаженность в действиях всего подразделения. Но… старина, вы же понимаете: наградить всех можно только добрым словом и дополнительной порцией шнапса. Поэтому, я думаю, общую награду, по праву 60

следует вручить командиру подразделения. И это не только мое мнение… — Корнеев красноречиво оглянулся на Штейнглица. — Вы согласны со мной?

— Вообще-то…

— Кстати. А где летчик из сбитого самолета? Его уже поймали?

— Еще нет, но…

— У тебя просто талант возражать, — деланно восхитился Корнеев. — Оскар, послушай дружеского совета. Хочешь сделать карьеру, чаще соглашайся и давай утвердительные ответы. Мы с тобою почти ровесники, так что со мною руби правду, а с господином Штейнглицем будь осторожнее. Впрочем, если рвешься на фронт…

— Летчик успел закрыться в доме. Мы его окружили, но еще не взяли.

— Так что же ты молчишь! С этого следовало начинать. Великолепно!

— Не понял… Корнеев еще раз посмотрел на озирающегося со скучающим видом оберштурмбанфюрера, взял коменданта под руку и потащил в сторону.

— Оскар, дружище. Как на духу, но только между нами. Максимилиан Штейглиц уже держит в личном сейфе петлицы и погоны штандартенфюрера! Для подписания приказа не хватает всего лишь небольшого штриха. Его дядя…

— разведчик закатил глаза под лоб. — В общем, семья не желает слухов о протекции. Понимаешь? И вот такой уникальный случай отличиться! Ликвидировать отряд русских диверсантов. Успешная операция такого уровня мгновенно сдвинет все с места.

— Отряд?

— Конечно… Сбит транспортный самолет. А это значит — не меньше двух десятков парашютистов. Настоящих сибирских волков, вооруженных до зубов.

— Но мы его не сбивали… — наконец-то произнес до конца оберлейтенант.

— Не понял? — удивился Корнеев. — Русский пилот сам себя подорвал?

— Я не знаю, — пожал плечами комендант. — Может, молния? Я слышал, такое бывает.

— Я тоже, — согласился «адъютант». — Но как ты себе представляешь наш рапорт об этой операции? Хочешь доложить, что самолет противника сбил Господь? Корнеев немного помолчал, давая немцу осознать всю нелепость этой фразы.

— Нет, в штабе, конечно же обрадуются подтверждению того, что Бог сражается на нашей стороне, но наградить Его никак не смогут. Так почему нам не получить эту, ничью, награду, а потом — отстоять благодарственный молебен. Думаешь, Господь, станет возражать? Оскар помотал головой. Оберштурмфюрер умел убеждать.

— Вот и славно. А теперь — пошли брать летчика. Он нам живой нужен.

— Зачем?

— Простая арифметика боя, — пожал плечами Корнеев. — Чем больше захвачено в плен живых врагов — тем больше к ним можно приписать мертвых.

61

Один у нас уже есть. Еще двоих ловит охрана господина Штейнглица. А четвертого — мы сами возьмем. Четверо живых и шестнадцать мертвых. Более правдоподобно, чем один пленный и девятнадцать трупов, которых, кстати даже предъявить нельзя… Согласен?

— Да.

— Тогда, вперед. Пока твои орлы не забросали русского гранатами. Корнеев повернулся к Штейнглицу.

— Разрешите, господин оберштурмбанфюрер?

— Валяй, — небрежно махнул тот снятой с руки перчаткой. — Развлекайся…

— Спасибо… — щелкнул каблуками «адъютант».

— Что значит «развлекайся»? — переспросил Корнеева комендант, когда они уже немного отошли в сторону.

— Я службу в егерях начинал, — объяснил тот. — В адъютанты потом попал, после контузии. Господин Штейнглиц, он тогда еще майором в Абвере служил, заприметил меня на одной из операций… Позвал к себе... — Корнеев помолчал. — Да ну, длинная история… Вечерком, если все удачно сложится и оберштурмбанфюрер разрешит расслабиться, поговорим. Судя по тому, что я вижу перед собой задницы и спины солдат, мы уже на месте?.. *** — Хайль Гитлер! Гестаповский офицер с лицом хитрого хорька и петлицами лейтенанта приветствовал старшего по званию по всей форме. Вот только взгляд у штурмфюрера чересчур напряженный, внимательный. И кобура расстегнутая.

— Хайль.

— Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, что не встретил вас лично. Но меня не предупредили о вашем приезде…

— И не удивительно, — ответил Штейнглиц. — Много ли проку в проверке, если о ней предупреждать заранее? Или вы иначе считаете?

— Никак нет, — подтянулся тот еще больше. — Значит, вы к нам с инспекцией?

— Не совсем… Планы пришлось изменить из-за этой проклятой грозы. Но, так даже лучше получилось. Очень вовремя появились русские… Будет о чем рассказать. А то у вас тут такая тишь, словно вся война, одни сплошные выдумки газетчиков. Будь моя воля, этих щелкоперов, я бы вешал на одном столбе с евреями. А то и впереди них…

— Совершенно с вами согласен. Незачем людям головы морочить. От газет и прочих прокламаций только вред. Другое дело — радио! Все что народу надлежит знать фюрер скажет лично, и каждый его услышит… Или доктор Геббельс перескажет.

— Очень точно подмечено, — Штейнглиц внимательнее посмотрел на гестаповца. — Я так понимаю, штурмфюрер, вы возглавляете службу безопасности?

62

— Так точно! — еще раз вскинул руку в приветствии тот. — Ганс Лемке...

— потом понизил голос и извиняющимся тоном произнес: — В связи с этим, не позволите ли взглянуть на ваши документы и служебное предписание?

— Конечно. Какие тут могут быть церемонии? Вы же из любопытства спрашиваете… Штейнглиц сунул руку в нагрудный карман и вынул несколько сложенных в четверо раз листков. Но проделал это так неловко, что из стопки выпала какаято фотография и, подхваченная ветерком, медленно спланировала чуть в сторонке. Младший по званию, да и по возрасту, Лемке быстро шагнул за ней, поднял с земли и даже не от любопытства, а чисто механически взглянул на снимок. В следующую секунду штурмфюреру понадобилось все самообладание, чтобы не вытянуться по стойке «смирно». Добродушно улыбаясь, с фотографии на него глядел Штейнглиц, держащий на руках недовольно жмурящуюся в объектив кошку, и дружески обнимающий оберштурмбанфюрера за плечи — рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер!

— Спасибо, — поблагодарил гестаповца Штейнглиц. — Это моя Марта… Если бы вы знали, какой она недавно переполох устроила в Дубовицком монастыре. Уму непостижимо. Всю ночь не дала никому глаз сомкнуть. Кстати, вы любите кошек?

— Не очень, господин оберштурмбанфюрер. Говоря откровенно, предпочитаю собак.

— Тогда вам следовало идти не в гестапо, а в Люфтваффе… — улыбнулся Штейнглиц, намекая на всем известное пристрастие рейхсмаршала Германа Геринга к псовой охоте. — Хотя, я тоже терпеть не могу котов. Эти бестии сродни партизан, все время пытаются отстаивать свою свободу и при каждом случае обязательно демонстрируют независимость. Другое дело кошки — они почти как собаки. Никогда не забывают, кто их кормит. За разговором, как-то само собой, Штейнглиц сунул документы вместе с фотографией обратно в карман, а у гестаповца не хватило духу потребовать предъявить их еще раз. Ганс, хоть и служил в самом настоящем захолустье, понимал не хуже любого штабного, что людей, которые близко знакомы с такими высокопоставленными личностями, по пустякам лучше не донимать. Себе дороже встанет…

— Простите, а куда ваш адъютант с нашим комендантом отправились? — решил сменить скользкую тему гестаповец. А то всякое случается. Сегодня твои слова воспринимаются как шутка, а завтра — ты уже изменник родины.

— Брать парашютиста.

— Лично? — удивился Лемке.

— Не волнуйтесь, старина, лучшего специалиста в этом деле, чем мой помощник, я уверен, не только в вашем гарнизоне не найдется, а и во всех частях этого района. Вы о Скорцени слышали?

— Мы, конечно же, провинция, господин оберштурмбанфюрер. Я бы даже сказал: настоящее задупье Генерал-губернаторства, но и радио слушаем, и 63

вообще новостей не чураемся… — штурмфюрер Лемке оглянулся и, желая показать свою осведомленность, понизив голос, прибавил. — Операция «Эйхе», верно?..

— О, браво! — Штейнглиц изобразил аплодисменты. — А вы, Ганс, как я погляжу, не так просты, как кажетесь. Что-то ваше начальство не доглядело. Пора продвигаться дальше. Это, как вы изволили изящно выразиться, польское задупье — явно вам уже тесновато. Гм, похоже, нам всем очень повезло с этим русскими... Так вот, возвращаясь к Генриху… Он какое-то время служил вместе с Отто. Потом возглавил спецотряд «Призрак». Группа провела ряд блестящих операций во вражеском тылу, но в последнем деле, Генрих получил контузию и для диверсионной работы стал непригоден. Но, время от времени, я даю ему возможность размяться и «половить мышей». Чтоб не слишком зажирел, котяра… Ха-ха-ха.

— Но вы же понимаете — русскому пилоту терять нечего. Как бы чего не случилось.

— Вы переоцениваете мужество русских, дружище, — отмахнулся Штейнглиц. — Было б нечего — не выпрыгивал бы из самолета. А прыгнул — значит, хочет жить. Только не как трус, а более героически… В том смысле, что добровольно в плен не пойдет. Вот Генрих и поможет ему сохранить самоуважение… На время. Знаете ли, это так забавно смотреть, когда они у стенки орут «Слава, Сталину!» или нечто подобное. Как будто их слышит ктото еще, кроме расстрельной команды. Впрочем, вы же, наверняка, и сами подобное не единожды наблюдали?

— Увы, господин оберштурмбанфюрер, но вынужден признаться, что не имел такого удовольствия. Мои подопечные все больше плачут, клянутся в невиновности или безбожно ругаются.

— Ну, ничего. Думаю, после того, как я изложу в своем рапорте о проведенной нами совместной успешной операции по ликвидации русского десанта, ни вы, ни наш бравый комендант долго не задержитесь в этом городке.

— Десант?..

— Ах, да… чуть забыл. В том, подбитом вашими зенитчиками, самолете летела диверсионная группа. Двадцать человек. Полиция, солдаты гарнизона и моя охрана действовали умело и слажено. В результате — русские частью уничтожены, частью захвачены в плен. Сколько именно захвачено, мы узнаем после возвращения моей охраны. Но, в любом случае — один пленный у нас уже есть, а второго — зная возможности Генриха, я жду с минуты на минуту. Трупы остальных диверсантов, надеюсь, у вас найдутся? Впрочем, это не обязательно. Никто мои слова подвергать сомнению не станет. Так что все участники получат заслуженные награды.

— Благодарю, господин оберштурмбанфюрер. Можете полностью рассчитывать на меня. Что до тел диверсантов — не стоит беспокоиться. В подвале как раз сидит полтора десятка местных жителей. Заложники, на случай беспорядков. Отвезти их на речку и пустить в расход, не займет много времени. Правда, половина из них женщины. Но я слышал, что красные все чаще призывают в войска и их.

64

— Это не слухи, Ганс, — кивнул Штейнглиц. — Так оно и ест. Заканчиваются на Руси мужики. Кто весной и летом сорок первого не успел сдаться, тех наши доблестные войска в боях повыбили. Теперь советы сгоняют в армию крестьян из Сибири и Монголии. А что их там, в лесах да степях трудно поймать, то загребают и баб. Особенно молодых, которые по домам с маленькими детьми сидят и убежать не могут.

— Это хорошо. У меня как раз такие имеются на примете… — довольно потер руки гестаповец. — Если б не чистоплюйство коменданта, давно сидели бы в тюрьме. Но наш Оскар слишком интеллигентен и считает, что заложники не устрашают, а только зря озлобляют аборигенов. За год — ни одного расстрельного приговора!

— Обер-лейтенант вермахта указывает вам, офицеру СС, как надлежит наводить порядок на оккупированных территориях? — вздел бровь Штейнглиц.

— Нет, — Ганс понял, что наушничать сейчас не самое подходящее время. — Что вы. Мы с комендантом прекрасно ладим и всегда находим общий язык в любых вопросах. Но слишком уж он мягок. Я этого не одобряю, вот и пришлось к слову.

— Это великолепно. Там где армия и безопасность не занимаются перетягиванием одеяла а дружно впрягаются в лямку — всегда самые высокие результаты. Значит, мы друг друга поняли?

— Яволь, господин оберштурмбанфюрер… Вот только не могу понять, что диверсантам понадобилось в здешней дыре? Ведь на сто километров вокруг ни одного важного объекта. Поля, леса и села…

— Поля, говоришь? Соответственно и склад продовольствия имеется?

— Конечно… — в глазах гестаповца мелькнуло понимание. — Армейского подчинения. Собственно, только из-за него здесь комендантская рота и стоит. А то обошлись бы силами полиции.

— Вот! Именно его диверсанты и намеревались уничтожить.

— Ну, да. Как я сам не сообразил? Штейнглиц красноречиво промолчал. Имея в виду, что на то он и полковник, чтобы быть умнее и сообразительнее лейтенанта. А если лейтенант хочет получить очередное звание, то должен понимать все с полуслова.

Глава восьмая Лес стоял впереди сплошной стеной, в которой, даже просвета видно не было. А Збышек вел группу так уверенно, словно шел не бездорожной глухоманью, а утоптанной сотней ног дорожкой городского парка. При этом, как Малышев не приглядывался — понять, почему этот дуб старик обошел с левой стороны, а у следующего свернул уже правее, так и не смог. Не было для капитана ни на земле, ни на стволах деревьев никаких явных примет и тем более — указателей. Тем не менее, проводник напевал себе что-то негромко, 65

время от времени легонько постукивал посохом по древесным стволам, и топал дальше. За все время пути ни разу не замедлив шаг.

— О чем поете? — Андрей попытался прислушаться к словам песни.

— А обо всем, что на ум взбредет, пан капитан… — охотно ответил тот.

— Чего в голове запаслось за прожитие годы, то и бормочу. Важно не о чем, а как…

— Не понял?

— Я лесу даю понять, что мы мимо идем, по своим делам, и тревожить его не будем. Вот и он нам не препятствует, пропускает без задержки.

— Вы серьезно?

— А то… Или пан капитан считает, что мы не достаточно ходко идем?

— Идем хорошо, — признал Малышев. — Спору нет. Хоть и петляем, ровно зайцы. Вот только что опять свернули.

— В лесу, пан капитан, не тот путь короче, что прямее, а где ногам проворно.

— Согласен. Только я не пан… Лучше уж по имени зовите. Андреем.

— Хорошо, пан Анджей. Можно и по имени…

— Опять пан? Нет у нас панов, отец, повывелись все. Теперь люди друг другу товарищи и братья.

— Э, нет! — отмахнулся поляк. — Пусть пан Анджей не обижается на старика, но это неправильная придумка… Родных у меня никого не осталось еще с Германской войны. Так что как ни зови, а ни братья, ни сестры уже не отзовутся и ни на помощь, ни в гости не придут. Только если я сам к ним наконец-то соберусь… А товарищами всех звать — слишком много чести. Вспомнить хотя бы, Кривого Ендруся, пусть земля ему пухом будет… хоть и в болоте утоп. Ну, какой он мне товарищ? Не принято так покойников поминать, но — пустой был человек. Можно сказать: совсем негодящий. Правда, лес, сучий сын, знал лучше собственной хибары… Это я и на Страшном Суде подтвержу… если спросят, конечно.

— А панами, значит, можно всех к ряду звать?

— Обязательно, — вполне серьезно кивнул старик. — Ведь как сказано в Святом писании? Спросится с каждого, за деяния его! Вот…

— Ну, положим, я Библию не читал, но даже если и так, что из этого следует? — убежденность поляка заинтересовала Андрея.

— А то, пан Анджей, что если бы люди не были хозяевами своей судьбы, то за что перед Небесным Судьей ответ держать? Разве с раба спрашивают? Нет. Вот и выходит, что каждый человек — пан над собственной жизнью! И никто, кроме Господа, не властен над ним. А чтоб не забывали люди об этом и не обвиняли в своих бедах других, дозволено нам панами себя величать.

— Да, отец, умеешь ты зубы заговаривать. В замполиты тебя определить — точно самая сознательная часть была бы... — рассмеялся Малышев. — Но, кое-что не сходиться. Почему тогда верующие сами себя рабами Божьими называют. Сколько раз слышал, особенно на свадьбах да похоронах.

— Слаб человек, — ничуть не обескураживаясь, кивнул Збышек. — Подвержен соблазнам не только телесным, но и духовным. И дабы не 66

уподобился он, в своем желании возвеличиться, Лучезарному ангелу, впоследствии низвергнутому с небес и нареченному Сатаной — ксендз напоминает нам о важности смирения…

— Ладно, — видя, что старика все равно не переубедить, Малышев сменил тему. — Об этом мы еще побеседуем, при случае. Скажи лучше, отец, ты действительно хорошо знаешь те места, куда мы идем? Извини, что переспрашиваю, но…

— Не надо извиняться, пан Анджей. Разве ж я не понимаю. Ты командир. У тебя задание, тебе — жизни других доверены. То нелегкая ноша. Отсюда и тревога гложет… Да только не сомневайся. Наш род уж и не упомнить сколько поколений за лесом графов Соколовских глядит. Еще когда француз там гостил, мой прапрадед Матеуш им для охоты зверье с лежек поднимал.

— Это ты сейчас о Наполеоне сказал? — недоверчиво уточнил капитан.

— Чего? — переспросил Збышек. — Не, я о прапрадеде своем говорил. Матеушем его звали.

— А француза? Того, для которого охота…

— Откуда мне знать? — пожал плечами Збышек. — Меня там не было. Да и на кой ляд он мне сдался? Мало ли на нашей земле всяких заброд побывало? Кто по-доброму, как гость. А кто — и непрошенный… Вон, когда те швабы, что сейчас в графском замке живут, уберутся к чертовой матери, думаешь: вспомнит их имена хоть кто-то лет через сто?

— Сомнительно… — согласился с проводником Малышев. — А ты что же так далеко от дома оказался?

— Так пан граф с семьей еще в тридцать девятом году в Англию сбежал. Вот я и решил, пока никто не держит, край наш поглядеть. Ну и силы покуда еще остались. Так и бродил. Для войска стар я, так что подсоблял людям посвоему, чем мог… Война всем дел и забот прибавила. Особенно, где бабы да детишки безвинно осиротели. Кому хату подправить, кому с харчами… Зверье пуганное стало, без сноровки ни почем не взять… А то и отряд из окружения вывести.

— И многих вывел? — эта тема была Малышеву ближе и важнее.

— Многих, пан Анджей. Многих… Больше, чем хотелось бы… — нахмурился Збышек. — И вот что дюже интересует меня все это время: куда панове офицеры подевались? Верите, я на балу у пана графа много больше их видел, чем среди тех жолнеров, что от немцев уводил.

— Не знаю… Так ты, отец, ценный кадр… — и желая отвлечь старика от тягостных мыслей, Малышев спросил, как бы шутя. — Случись что, можешь к фрицам в тыл целую армию провести?

— Армию не смогу, — совершенно серьезно ответил тот. — А один-два батальона, если без танков и артиллерии, можно.

— Не шутишь? — продолжал веселиться капитан. — И что, прямиком до Берлина потопаем?

— Нет, я тамошних лесов не знаю, — по-прежнему без тени улыбки, ответил поляк. — А до Варшавы или, к примеру, Кракова — если польза от того Отчизне будет — проведу.

67

— Смотри, отец… — теперь посерьезнел и Малышев. — Я ведь запомню твои слова. Чтоб не отнекивался потом.

— А я, пан капитан, не девка, чтобы с утра подмигивать, а вечером отпрыгивать… — вроде даже как обиделся старик. — Сказал, значит сделаю. Теперь — командуй привал. Люди твои, как кони, топать начинают, стало быть — притомились. Да и мои ноги не казенные…

— Не рановато? — Малышев вслед за проводником поглядел на небо. — Солнце еще и в зените не встало.

— В сам раз. Мили три прошли, если не больше* (* 1 польская миля = 8 верст = 8534 метра). Переть дальше — плестись начнем. Все медленнее и медленнее. Устанем, а пройдем даже меньше. В бою сам командуй, а в лесу меня слушай, пан Анджей. Знаю, что говорю. Сейчас мы на отдых один час потерям — зато потом, в пути два, а то и все три нагоним. Не сомневайся. Будем на месте в срок… *** Сообразуясь с какими-то своими мыслями и планами, следующий привал проводник объявил чуть больше чем через четыре часа. В шестнадцать тридцать. Как и в прошлый раз, поглядел на небо, прислушался к отяжелевшему звуку шагов разведчиков и, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал: — Ну и хватит с вас. Хорошего понемногу. Это мазурку можно танцевать до упада, а дальний путь уважать следует…

— Отец, как же так? Белый день на дворе, — попытался урезонить его Малышев. — Мы же не на воскресной прогулке, в самом деле. Ты на бойцов глянь!.. Они даже не вспотели толком.

— Отдыхайте, пан Анджей, отдыхайте… — старик бесцеремонно уселся и стал стаскивать сапоги. — Тут место хорошее. Никто не потревожит. Вода, опять-таки вкусная. полезная. Пусть люди умоются. Можно разуться… Дальше все больше мочары да топи. Не то что разлечься — присесть негде будет. Вот тогда без остановок и пойдем… До поздней ночи. А когда часов семь к ряду по щиколотки в грязи плюхать будете, каждую минуту, что сейчас зря потраченной считаете, с благодарностью вспомните.

— Не знаю, что там впереди, командир, но почва влажнее становится, факт… — подтвердил Телегин. — Решать тебе, но я бы прислушался к совету проводника.

— Ладно, старики-разбойники, пусть по-вашему будет. Группа, привал. Можно помыться и оправиться. Стоянка — один час. Хватит? — Малышев повернулся к поляку.

— Нет, не управиться мне, пан капитан… — помотал головою Збышек, неторопливо перематывая портянки.

— Ты о чем это?

— Хочу, пока вы отдыхать будете, к куму наведаться. У него тут хутор неподалеку. Полчаса ходьбы. Обратно, значится, столько же топать. Ну и хоть 68

парой словечек перемолвиться. Года три мы, почитай, не виделись… А я его сынка к кресту носил. Не чужой человек. Кто знает, выпадет ли еще случай… Мне давно за шестьдесят, да и Куба Залевский не вчера родился… Это, если о военной доле не вспоминать.

— Темнишь, ты что-то, отец? — Малышев глядел прищурившись. — Если хутор неподалеку, почему нас туда не ведешь?

— Не по пути он нам. Обратно возвращаться придется… — спокойно объяснил Збышек. — И потом, пан Анджей, это мне полчаса пути, а ваши люди и за час не управятся. Чего попусту силы и время тратить? Отдыхайте.

— Правду говоришь?

— Как на духу, — перекрестился тот, как и полагается католикам слева направо. — Вообще-то, — прибавил задумчиво, — лукавить не стану, кум мой, Кубусь русских недолюбливает… Но тех, кого я приведу, принял бы. А если сомневаешься, могу пана Михала с собою взять, — поляк кивнул на старшину Телегина. — Сибиряк мне в обузу не встанет.

— Хорошо, не возражаю… Идите вместе с Кузьмичом, — сразу же согласился капитан. — Не обижайся, отец, что недоверие выказываю, но так всем спокойнее будет. А то нам, случись что, хоть обратно возвращайся. Ты так петлял, что я уже и не знаю, где мы сейчас находимся.

— То дело поправимое, пан капитан. Карту дай… — хмыкнул проводник. Взял планшет, пригляделся и уверенно ткнул пальцем на северный край обширного болота.

— Вот тут мы. А вот здесь, — палец переместился восточнее, — кумов хутор. Андрей посмотрел и недоуменно помотал головой.

— Погоди, отец. Ты ничего не путаешь? Тот даже отвечать не стал, а только еще раз ткнул пальцем в планшет.

— Блин горелый, что-то я опять ничего не понимаю!.. — дернул себя за мочку уха Малышев. — Если по карте, то получается, что мы за десять часов больше шестидесяти километров прошли. Лесом! Ни разу не переходя на бег!.. Как такое возможно?

— Зря я что ли просил его нам не препятствовать? Лешие, они тоже разумение имеют… — пожал плечами старик. — А вот с болотником так запросто не договоришься. Вредный он, подношение любит. Вот потому я и хочу у кума курицу взять… Чтобы кикимор с их старостой задобрить. На такие речи Малышев даже не нашелся, что ответить. Промолчал. «А интересно, что подумали бы в штабе, получив радиограмму примерно такого содержания: «Базе от Призрака. Благодаря личному знакомству партизанского проводника с лешим, группа прошла за день больше шестидесяти километров. Чтоб не терять темп передвижения, проводник отправился к куму за подарком для водяного и кикимор». Сочли бы сумасшедшим, или решили, что я использую неустановленные позывные? Хорошо, хоть связь до прибытия на место запрещена».

— Бред… Капитан покрутил пальцем у виска, потом посмотрел на часы.

69

— Крайний срок — девятнадцать часов по Москве. Потом… — Андрей посмотрел на старшину Телегина и не стал продолжать. Махнул рукой и пошел к ручью. Остальные разведчики не заморачивались проблемами командира. Радуясь передышке, все с удовольствием плескались в ручье. Даже Ольга. Отойдя чуть дальше, девушка белела сквозь кусты то ли телом, то ли исподней рубахой.

— И не стыдно, старый? — Кузьмич укоризненно покачал головой. — Чего над командиром подтруниваешь? У него на личном счету пленных фрицев больше чем…

— А что я ему должен был сказать? — нахмурился поляк. — Что у кума первач знатный и мне не терпится пробу снять?

— Правду, пан Збышек. В нашем деле она самое верное средство, если хочешь чтоб тебе доверяли.

— Ты-то, пан Михал, знаешь ее? — исподлобья взглянул на Телегина проводник.

— Три года… — произнес старшина веско. — Сам сказал…

— Да, — кивнул Збышек, даже не притворяясь, что не понял. — За это время горы с места сдвигаются, а тут — живое болото… Парочка хороших ливней — и все по-другому. Но, как признаться командиру, что не уверен я в старых гатях? Думаешь — это прибавило бы духу твоим товарищам?

— Вряд ли, — вынужденно согласился Кузьмич.

— Вот и я не хочу преждевременно людей баламутить. Спрошу у кума. Понадобиться — помощи попрошу. Авось, и не придется пана капитана тревожить… Ну, пойдем? А то время бежит… Командир потом спросит…

— Пошли… — Телегин двинулся следом, спрашивая уже глядя в спину проводнику. — А там, у замка? Ты тоже еще какого-то кума или куму искать будешь?

— Не, пан Михал. Там мне помощь не нужна. Там я каждое деревцо, каждый кустик в лицо знаю. Там они сами мне все расскажут и покажут. У себя я не оплошаю и окно с сервантом не перепутаю…

— Не понял, причем тут посудный шкаф?

— А это с Кубусем однажды случай такой приключился, — охотно объяснил поляк. — Аккурат на крестинах его первого сына, Томаша. Моего крестника. Мы тогда крепко погуляли…

— Угу, значит, самогон у кума, все же, хороший? — уточнил старшина. — И не отпирайся, проговорился.

— Зачем языком попусту молоть… — Збышек шагал, будто не седьмой десяток разменял, а самое большее — третий. — Придем, попробуешь — оценишь. Так вот… Ночью душно куму стало, решил он окно открыть. Дергал, дергал, а оно ни в какую. Кум осерчал да и вышиб кулаком стекло. Вдохнул свежего воздуха и опять спать улегся.

— И в чем юмор?

— Кума утром крик подняла, что ночью какая-то пьяная зараза в серванте стекло разбила. Хорошо, хоть посуду праздничную не переколотила. Кум-то, спросонья да похмелья, сервант с окном перепутал, — хохотнул поляк.

70

— Забавная история, — Телегин, припомнил свое катание на спине уссурийского тигра, случившееся с ним в сходных условиях, и смеяться не стал. Збышек посмотрел на старшину и, видимо, догадался, что у того тоже имеется подобный опыт, потому как ткнул разведчика дружески кулаком в бок и рассмеялся еще громче.

— Кажется, пан Михал, у наших народов общего много больше, чем пара добрососедских войн?

— Это, как водится, — согласился сибиряк. — Тут народ теснее живет, вот и собачится по пустякам. А в тайге иной попутчик бывает дороже родни. Пусть и самой близкой по крови, но — живущей за сотни верст. И случись в чем надобность — добраться к ним не будет никакой возможности. *** К хутору вышли, как и предполагал Збышек, примерно через полчаса быстрой ходьбы. Богатый то был хутор. Зажиточный. Настоящие хоромы… Солидный дом, на большую семью — шестистенок с выгульным крыльцом. Большой амбар. Просторный хлев. И еще пара хозяйственных построек общего назначения. Хорошо здесь жилось хозяевам, не бедно… Вот именно, жилось. Дотла не выгорели только каменный фундамент дома, закопченная до смоли изразцовая печь, дымоход и нижние венцы хлева.

— Матерь Божья! Это как же так? — поляк позабыв обо всем на свете бросился на пожарище. Старшина остался. Не препятствовал. Присел на стоявший в сторонке пень — судя по несчитанным зарубкам, на нем хозяева кололи дрова. Достал кисет и стал сворачивать самокрутку. За три года, особенно, как погнали фрицев обратно, Телегину приходилось видеть столько руин и пепелищ, что, казалось бы, можно уже и привыкнуть. Ан нет — не так остро, как впервые, но каждый раз сжималось сердце, и что-то темное, дикое начинало ворочаться в груди солдата, занимая еще чуть больше места в его душе. То зрела ненависть. Самая страшная — холодная, расчетливая… Которая не оставит места в сердце для христианского милосердия и прощения. Слишком далеко шагнули фашисты за грань добра и зла, тем самым как бы вычеркнув себя из рода человеческого. Нет и не будет места этим выродкам на Земле. Не имеют они права жить… И что бы там не говорил замполит о дружбе и пролетарском единении с германскими тружениками, якобы пострадавшим от фашизма не меньше других народов, у Кузьмича на это счет было свое мнение. Бешеного пса, что набросился на человека, следует пристрелить, а хозяина — так наказать, чтобы вдругорядь даже кошку заводить опасался, ежели за животиной углядеть не умеет! В этом Телегин не сомневался. Значит, и с Германией так же надо поступить! Вот только, как именно наказать всю страну, в которой, после этой войны, наверное, тоже одни бабы с детишками останутся, старшина никак не 71

мог сообразить? Чтоб и отомстить по справедливости, и чтоб самим в, ошалевшее от крови, зверье не превратится. Пока Кузьмич раздумывал, вернулся проводник. Чикнул зажигалкой и поднес к самокрутке.

— Нашел?.. — Телегин пыхнул дымком и протянул «козью ножку» поляку.

— Спасибо… — Збышек дважды к ряду жадно затянулся. — Нет… Слава Иисусу, кажется, все успели уйти.

— Хорошо, коли так… Остальное неважно. Если живы — отстроятся… Кузьмич встал.

— Жаль, нам теперь помощи ждать не приходится. Придется самим както тропу искать. Ответить поляк не успел. Краем глаза старшина заметил среди веток шевеление на том уровне, куда большому зверю не влезть, а для белки или куницы — тень была слишком большая. Без раздумий, Кузьмич оттолкнулся от пня и повалился вперед, сшибая наземь и проводника. Секундой позже хлопнул выстрел. Из карабина… А еще через мгновение послышался другой звук. Как от оплеухи или хлесткого подзатыльника.

— Przepraszam bardzo, państwo! Przypadkowo…* (* Прошу прощения, господа. Это случайно…) Голос был юный. Того возраста, когда по тембру хлопца еще не отличить от девушки.

— Хороша случайность, — поднялся поляк. — В живых людей стрелять… Ни слова не сказав — бабах и все? Разве ж я вас так учил? Что молчишь, Янек? Скурвий ты сын… С тобой разговариваю…

—Дядя Збышек?.. — недоверчиво переспросили с дерева.

— Нет, Святой Дух. Слезай и отца позови. Впрочем… Он и сам уже, наверняка, сюда бежит. Небось, не оглох. Зашуршали листья, закачались ветки, и из кустов показалось двое парней. Один — постарше, лет семнадцати. Второй — моложе года на три. Оба белобрысые, словно мукой присыпанные. Старший держал в руке карабин.

— Ну, и с чего вас угораздило пулять в нас? — проводник начал демонстративно снимать ремень.

— Не серчайте, дядька Збышек, — повинился старший. — То Войтусь не сдержался. Как увидел того пана, что с вами пришел, так и нажал на спуск. А я не успел остановить.

— А чего они фрицем вырядились? — пробормотал тот.

— Что тут у вас?! — на поляну выскочили крепкий, высокий мужчина лет за сорок, а за ним парень лет двадцати… Не такой широкий в плечах, но ростом повыше. Оба вооруженные немецкими автоматами.

— Учишь вас, учишь, а все без толку… — словно ища поддержки, оглянулся на Телегина проводник. — Ну, ладно — малец сглупил. А вы чего, как дурни из кукурузы выскакиваете? Трудно посмотреть сперва?

— Збых? — удивился мужчина.

72

— Крестный, это вы? — вторил ему самый старший из парней.

— Дева Мария… — проворчал проводник. — Кубусь, верь мне на слово: ты можешь спать спокойно и не сомневаться в своей Катерине. Дети все твои… Такие же глупые, как их отец. Вообще-то, глядя на четыре белобрысые головы, у отца только она уже чуть потемнела от седины, мало кто смог бы усомниться в их родстве.

— Пока они соображают, что дальше делать, пан Михал… — Збышек тронул Телегина за рукав. — Послушай байку. Прибегает сын домой и орет: «Папа, папа, я на поле ничей рой видел!» Отец обрадовался. Схватил ведро, веник, бежит за сыном и приговаривает: «Умный отец — умные дети. Умный отец — умные дети…» Прибежали на место, он смотрит — а это мухи свежую коровью лепешку облепили. Плюнул, развернулся, идет домой и приговаривает: «Глупая мать — дурные и дети…»

— Збых! Живой! Кум с силой сграбастал Збышка в объятия и стал радостно тискать. Сыновья почтительно ждали в сторонке, но и на их лицах сияли улыбки. Странно было глядеть на это веселье, стоя рядом с пепелищем. Впрочем, война многому научила людей. В том числе и умению радоваться случайным встречам. Ведь никто не знает, что ждет его уже завтра. А то и вовсе — за следующим поворотом.

— Я тоже рад тебя видеть, Кубусь, — проводник притворно застонал и закряхтел, высвобождаясь от объятий. — Только со сломанными ребрами я уже буду не так живуч, как прежде.

— Збых! — отступил на полшага хозяин. — Где же тебя носило, старая ты перечница. Подожди… — он что-то прикинул, загибая пальцы. — Ну, точно. С позапрошлого лета не заглядывал.

— Ну, не такой я уже и старый, — притворно проворчал Збышек. — И вообще, отдвинься. Я на твою рожу за жизнь нагляделся досыта. Дай на парней полюбоваться. Спасибо Катерине, что своей красоты не пожалела — поделилась. Любо-дорого взглянуть, не то что… И что она в таком лешаке нашла?.. Здоровяк только улыбнулся. Видимо, то была давняя тема, которая не нуждалась в ответе. Здесь ее все знали, а никого из чужих в тайну рода посвящать не собирались. Впрочем, как на вкус Телегина — хозяин выглядел вполне пристойно, даже интеллигентно. По сравнению с варнаками, которых старшине в тайге встречать доводилось. А Збышек уже пошел здороваться с парнями. Со старшими — солидно, за руку, а третьего потомка рода Зелевских — обнял. Хотя, как раз именно Войтек предпочел бы рукопожатие, вместо жарких объятий и тех слов, что дядька прошептал ему на ухо. Паренек покраснел, как пион, и покосился на старшину.

— Я честно не нарочно.

— Давай, давай… — проводник развернул парня лицом к Телегину и слегка подтолкнул. — Крепче запомнишь.

73

— Не мучай парня, — догадался о чем речь Кузьмич. — Война — не тетка. Сегодня он оказался не прав, а завтра, глядишь — успеет чью-то жизнь сберечь. Но все же, думать надо прежде чем действовать, хлопец. Обязательно.

— А чего вы фрицем вырядились? — не отступал тот.

— Ну, ты и спросил парень, — хмыкнул Телегин. — Во-первых, своими бывают не только те, что правильную форму носят...

— Разведчик он, — приложив палец к губам, полушепотом объяснил Збышек и прежде, чем хоть кто-то успел открыть рот, быстро спросил: — Вас фрицы пожгли, или случайность?..

— Швабы, чтоб им в Геенне огненной гореть вечным огнем… — ответил Куба.

— Как же они вас нашли? Впрочем, глупый вопрос. С воздуха, ясное дело. Но зачем?

— Прошлой весной эсесовцы зачистку местности проводили. Объект у них тут расположен, неподалеку, особой секретности. Вот и убирают лишние глаза и уши. Хорошо — бомбу не бросили. А то б мы уйти не успели…

— Объект, говоришь? — переспросил старшина. — Особой секретности? Это интересно. Расскажешь подробнее?

— Почему нет? — пожал плечами хозяин. — Если тебя… пан Михал, кум в дом привел — значит, человек ты достойный. Можем и поговорить. Только, лучше не здесь. Год минул, а все сердце от вида пожарища ноет. Пойдемте, в нашу новую «усадьбу»… — Куба хлопнул по плечу Збышка. — Да и как тебя, пердун ты старый, Касеньке не показать? Она ж меня потом со свету сживет…

Глава девятая — Оскар, — дружески попросил коменданта Корнеев, — прикажи своим парням отойти и не открывать огонь, что бы кому не померещилось. Дай мне повеселиться?

— Хорошо, но ты не слишком рискуешь? — комендант помолчал пару секунд, обдумывая: стоит ли быть откровенным до конца. Потом решился. — Знаешь, Генрих, мне кажется, господин Штейнглиц может забыть упомянуть в своем рапорте мое имя, если с его адъютантом что-то случится.

— Об этом не волнуйся, — Корнеев коротко хохотнул, давая понять, что оценил шутку. Даже такую тяжеловесную и не совсем шутейную. — Может, русские и хорошо учат своих пилотов летать, но тут не небо. На земле другие навыки нужны. Так что я быстро с ним договорюсь…

— Ты знаешь русский?

— Вообще-то владение языком возможного противника входит в подготовку диверсанта, — пожал плечами Корнеев. — Я разговариваю не только по-русски, но еще на восьми языках. Не так складно, как родном… но объясниться с пленным могу. Как и убедить его сдаться…

74

Корнеев немного рисковал. На самом деле Николай хорошо знал только два языка. И с десяток фраз на испанском, украинском, французском, грузинском и по-казахски. В основном ругательного характера. Но вряд ли обер-лейтенант посмеет устроить ему экзамен. И оказался прав. Оскар Кринке только с еще большим уважением посмотрел на оберштурмфюрера.

— Хорошо, Генрих. И все же не рискуй зря. Я не слишком хорошо понимаю по-русски, в Генерал губернаторстве больше польский в ходу… был, — он коротко рассмеялся. — Зато я знаю одну поговорку красных. «Пуля — дура!».

— Договорились. Спасибо, что предупредил! Буду осторожнее… — Корнев хлопнул коменданта по плечу, потом округлил глаза, глядя ему за спину: — Не понял, а это что еще такое? Кринке оглянулся, но ничего не увидел. Пустая улица. Дома с закрытыми дверями и затянутыми белыми занавесками окнами.

— Ты о чем? Обер-лейтенант снова повернулся лицом к собеседнику, но того уже не было рядом. Как только немец отвлекся, Николай шагнул в сторону и в два прыжка нырнул в ближайший палисадник. Отсюда было удобнее всего обойти дом, где засел советский летчик, сзади. Не привлекая внимания ни пилота, ни немцев.

— Черт!.. — восхищенно пробормотал Оскар. — Теперь верю, что русскому недолго на свободе разгуливать. Интересно, оберштурмбанфюрер достаточно влиятелен, чтобы помимо креста, мне еще и капитана присвоили?.. Но, в любом случае, мне лучше быть рядом. Обер-лейтенант поманил к себе ближайшего солдата, распорядился отойти подальше, а сам двинулся следом за «адъютантом». Корнеев быстрым шагом пересек сад и двор, легко перемахнул через низкий штакетник, отделяющий одно подворье от другого, и встал под стеной нужного дома, рядом с окном.

— Яша, забодай тебя корова, ты меня слышишь? — произнес хоть и громко, но такой скороговоркой, что и не каждый русский смог бы разобрать, не то что немец, кое-как понимающий русскую речь.

— Да… — по минутной паузе отозвался летчик. — Ты кто такой?

— Пассажир твой, чтоб меня подняло, развернуло да шмякнуло… — в прежнем темпе ответил Корнеев.

— А чего так странно говоришь?

— Вот же дубина стоеросовая, тебя там черепушкой о потолок не приложило? Или думать пилоту по штатному расписанию не положено? Ушки у стен растут или нет, мне почем знать? — Корнеев максимально взвинтил темп. Слова сыпались из него одной непрерывной очередью.

— А-а, — дошло до летчика.

— Ну, то-то… — перевел дыхание Николай и уже чуть не по слогам, громко проорал. — Сдавайся, Иван! Немецкое командование обещает сохранить тебе жизнь!

75

Выхватил пистолет и резко развернулся на раздавшийся неподалеку шорох.

— Не стреляй, свои… — Оскар Кринке быстро подбежал к дому и тоже прислонился к стеке рядом с Корнеевым. — Как ты ловко говоришь… Я даже половины слов не то что не понял — расслышать не успел.

— Хотел, чтоб русский за своего принял, — объяснил Корнеев, мысленно проклиная излишнее рвение коменданта. — Они, даже предателям больше доверяют, чем нам. Летчик молчал. Похоже, все еще сомневался.

— Эй, Иван! — Корнеев сменил тактику. — Выпить хочешь?

— А ты нальешь? — тут же отреагировал Яков.

— Тому, кто возьмет в плен летчика, положена бутылка шнапса. Так почему бы тебе не сдаться добровольно и не выпить ее самому?

— Заманчиво. А не обманешь?

— Слово офицера.

— Угу… — пилот немного помолчал. — Слово, говоришь? Нет, давай так. Ты мне сперва бутылку брось. Я приму на грудь и сразу в плен. Идет?

— Она же разобьется!..

— А в флягу перелить?

— Хорошо, будет тебе шнапс… — Корнеев повернулся к коменданту. — Оскар…

— Я понял, — кивнул тот. — Сделаем. Обер-лейтенант хотел отдать распоряжение, но кроме них с Корнеевым рядом никого не было. Сам же отослал солдат.

— Сейчас… Я знал, что русские любят выпить, но чтоб настолько… Оскар Кринке улыбаясь, подмигнул «адъютанту» и убежал.

— Яша! Сейчас будет тебе шнапс. Гляди, и в самом деле не напейся! Уши оборву и скажу шо так было! А еще, ничему не удивляйся, когда сдашься. Все понял?

— Так точно.

— Ну и славно. Сядешь рядом с Петрухой, он тебе подробнее объяснит. На всякий случай запомни одно, пока я или мой товарищ не произнесем: «Ну все, нам пора!», ничего не предпринимать.

— Есть, ничего не предпринимать…

— В какое окно тебе флягу забросить?

— Да в какое угодно, я ж пить все равно не буду.

— Идиот… — прошипел Корнеев. — Совсем рехнулся? Хоть рот прополощи, и вылей. Они ж проверят потом.

— Извини, друг… Что-то я растерялся.

— Еще вопрос. Ты на еврея сильно похож?

— Как вылитый.

— Тогда изгваздай морду грязью, кровью… Нам час нужен, не больше. Все, фриц обратно бежит. Очень прошу, сыграй правдоподобно.

— Не боись, командир. Яша Гусман не только летать умеет. Яша Гусман еще и в самодеятельности не последний человек.

76

— Радуйся, Иван! Вот твой шнапс! — опасаясь, что Кринке может расслышать пилота, Корнеев шагнул навстречу немцу. Взял у него флягу, прицелился и точно метнул ее в открытое чердачное окно. Послышался глухой удар, вскрик и брань. Николай с Оскаром переглянулись и рассмеялись.

— Можно было вместо фляги кинуть русскому булыжник, — сделал вывод комендант. — Интересно, это он такой дурной, или выпить торопился?

— Нам его не в школу сдавать, — отмахнулся Николай. На чердаке дома опять что-то загремело, а еще буквально через минуту оттуда донеслось совершенно не мелодичное, но задушевное: — Степь, да степь круго-о-ом... Путь далек лежи-и-ит… В той степи-и глухо-о-ой… Замерзал ямщи-и-ик… Пауза, какая-то непонятная возня, сопровождающаяся негромким, но забористым матом.

— Держите, фрицы… Вслед за этим из окна вылетел и глухо шлепнулся на землю пистолет ТТ. А еще секунду спустя через подоконник, до половины высунулась фигура в форме советского летчика и принялась судорожно блевать.

— Дерьмо у вас, а не водка… — в перерывах между позывами, жаловался пилот. — Настоящее дерьмо. И сами вы — свиньи. Грязные немецкие свиньи… Швайнегунд… *** — А вот и наши герои! Штейнглиц первым увидел коменданта гарнизона и довольно улыбающегося Корнеева. Чуть позади них, в сопровождении двух конвоиров, уныло плелся пленный летчик. Не доходя пару шагов до начальника, Корнеев, взбивая подошвами сапог пыль, перешел на строевой шаг. Вскинул руку в партийном приветствии и громко доложил: — Господин оберштурмбанфюрер, ваш приказ выполнен. Русский летчик взят в плен живым.

— Спасибо, дружище… — Штейнглиц шагнул к «адъютанту» и обнял его. — Я ни минуты в вас не сомневался. Ганс может подтвердить.

— Да, — кивнул гестаповец. — И сделаю это с огромным удовольствием.

— Господин оберштурмбанфюрер, я обязан отметить, что в поимке опасного диверсанта… — тут Николай слегка запнулся, поскольку притворяющийся пьяным летчик никак не тянул на столь звучное определение.

— Самую непосредственную помощь мне оказал обер-лейтенант Кринке. Проявляя при этом мужество и смекалку.

77

— Рад… — Штейнглиц повернулся к коменданту, и тот немедленно вытянулся перед ним. — Нет, это просто преступление перед фюрером и Рейхом, что такие отличные офицеры прозябают в здешней дыре. Оберштурмбанфюрер немного подумал, и сменил тон.

— Господа, случай каждому человеку хотя бы раз в жизни предоставляет шанс. И умный от глупца отличается тем, что не упускает свою возможность. Надеюсь, здесь нет глупцов? Частично подготовленные и Корнеевым, и самим Штейнглицем, оба немца немедленно подтянулись.

— Располагайте нами, господин оберштурмбанфюрер.

— Макс… Друзья зовут меня Макс. Не правда ли, Генрих?

— Так точно. Штейнглиц подошел ближе к пленному летчику, но уже в трех шагах остановился и презрительно скривился.

— Дружище, вы его из винной бочки выудили, что ли?

— Принял для храбрости… — улыбнулся в ответ Николай.

— О, это надо запомнить… — засмеялся Штейнглиц. — Русские диверсанты храбро сдаются в плен. Группенфюреру понравится. Но, оставим шутки для более удобного времени. А сейчас, господа, предлагаю вернуться к нашему плану. Штейнглиц намеренно выделил интонацией слово «нашего», подчеркивая заинтересованность в его исполнении всех присутствующих.

— Не будем терять время. Ганс, отдавайте распоряжение, насчет недостающих пленных. Этих двоих, — небрежный взмах в сторону летчиков, — погрузите туда же. Много охраны не берите. Чем меньше посвященных в детали операции, тем меньше свидетелей. Думаю, четверых офицеров для того чтобы кончить два десятка гражданских вполне достаточно. Тем более что у моста нас наверняка уже дожидается моя охрана. Ну и те трое ваших солдат, что парашюты из реки вылавливают.

— Конечно, — кивнул гестаповец. — Возьму только водителя и двух сопровождающих. На всякий случай, чтоб арестанты по дороге не разбежались.

— Отлично. Действуйте. А мы… — Штейнглиц вопросительно посмотрел на «адъютанта», попутно зацепив взглядом коменданта.

— Думаю, господин оберштурмбанфюрер, — немедленно шагнул вперед тот, — нам с вами удобнее всего будет поехать на моем автомобиле.

— У вас здесь личный автомобиль имеется? — восхитился Штейнглиц. — Однако… Удивили.

— У местного ксендза был довоенный «Опель-капитан», — неожиданно покраснел обер-лейтенант и поспешно прибавил. — Не на ходу. Еще и месяца не прошло, как удалось его починить. Вот я и не доложил…

— Бросьте, Оскар, — отмахнулся Штейнглиц. — Не будем придираться к мелочам. Мы же друзья. А могуществу Рейха и вермахта, от того, что кто-то в штабе не досчитается одной легковушки, ничего не угрожает. Показывайте свое сокровище. Надеюсь, кабриолет?

— Так точно, господин…

78

— Макс, дружище. Ну или Максимилиан, если тебе так удобнее.

— Так точно, — повторил комендант, но так и не решился назвать по имени офицера имперской безопасности, стоящим над ним выше на три звания. Тем более что в табели о рангах и по должности — оберштурмбанфюрер СС весит куда больше, чем простой армейский подполковник. — Прошу за мной.

— Не тушуйся, — Корнеев взял коменданта под руку. — Он, в целом, неплохой парень. Заносчив немного, жуткая зануда, карьерист — но, если ты ему нужен и уже оказал услугу, считай вытянул козырную карту. Этот маневр Николай проделал не только с целю успокоить оберлейтенанта. Разведчику не понравилось, что гестаповец, вместо того чтобы заниматься погрузкой арестантов, быстрым шагом возвращается на площадь. В сопровождении пары автоматчиков.

— Что-то случилось, дружище? — немедленно отреагировал Штейнглиц.

— У вас взволнованный вид. Сбежали заключенные? Наплюйте. Вон их тут сколько вокруг. И могу поспорить, большинство — партизаны.

— Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, но я вынужден попросить вас предъявить документы.

— Опять? — Штейнглиц неторопливо расстегнул пуговичку на кармане кителя. — Что же все-таки произошло?

— Я только что разговаривал с дежурным из штаба дивизии! Он ничего не знает о ревизии. И о оберштурмбанфюрере Штейнглице тоже никогда не слышал!

— Удивили, — пожал плечами тот. — Я же не Марлен Дитрих, чтоб меня знал каждый немецкий мужчина. А о секретности проверки мы уже с вами говорили.

— И все-таки, — на этот раз не отступил гестаповец. — Я настаиваю. Мне очень жаль, но служение фюреру и Отечеству прежде всего.

— Вот как? — Штейнглиц шагнул ближе и так, чтоб расслышали оба автоматчика, громко поинтересовался. — Скажите, Лемке, а вы не еврей? И пока возмущенный гестаповец ловил ртом воздух, не в состоянии чтото вразумительное ответить, Штейнглиц резко ударил его ребром ладони по кадыку. Одновременно с этим, Корнеев приставил дуло пистолета к боку коменданта и прошептал: — Замри, Оскар, и не повторяй ошибки Ганса. А ведь мог, дурак, сделать неплохую карьеру. Теперь пойдет в компании с парашютистами. Старина Максимилиан никогда не прощает недругов.

— Смирно! — рявкнул тем временем Штейнглиц. — Никому не вмешиваться. Оберштурмфюрер! Арестовать изменника! Это к нему были направлены русские диверсанты! Что сволочь, молчишь?! — он еще раз саданул хрипящего гестаповца в живот, так чтобы тот, даже случайно, не смог произнести ни единого слова. — Ничего, у нас и не такие молчуны разговаривали. Эй вы! — он резко развернулся и прицелился в пилотов. — Говорите! Вас к нему направили? Ну! Считаю до трех! Айн… Летчики ничего не поняли в происходящем, но головами закивали дружно.

79

— Вот и требуемое доказательство… — Штейнглиц немного понизил голос, но удар в лицо, нанесенный им фашисту от этого мягче не стал. Что-то громко хрустнуло, наверно, сломался нос, и окровавленный Ганс мешком рухнул под ноги своим же солдатам.

— Связать. Заткнуть рот. Запереть в подвал. Пить и есть не давать до моего личного распоряжения. Или… — Штейнглиц посмотрел на растерянно притихшего коменданта, получил одобрительный кивок от Корнеева и закончил: — Или, до приказа обер-лейтенанта Кринке. Солдаты взглянули на коменданта. А тот, похоже, не сомневался в праве оберштурмбанфюрера вести себя именно так. Что немедленно подтвердил: — Исполнять приказ!

— Молодец, — все так же полушепотом произнес Корнеев. — Ты принял правильное решение, Оскар. И очень скоро в этом убедишься лично. Думаю, пагоны гауптмана, тебе пойдут больше. *** Автомобиль неторопливо выкатился за черту города. При этом, ему не стреляли вслед и не требовали остановиться. Если солдат и удивило непонятное поведение коменданта города и чужих офицеров, уточнять полученные приказы никто не стал. Так что, как только легковушка скрылась за поворотом, все свободные и оказавшиеся в это время на площади солдаты, сбились в несколько групп, закурили и принялись обсуждать более насущные проблемы... Например, что сегодня на обед? Или правда ли, что с первого числа уменьшается норма обеспечения тыловых частей табачными изделиями? И кто может объяснить, в чем разница между услугами пани Ядвиги и пани Зоси? А если никакой разницы, то почему пани Зося берет дороже? Разве все это не важнее, чем рассуждать: почему оберштурмбанфюрер лично уселся на место водителя, а его адъютанта нисколько не смутило место на заднем сидении между двумя пленными? Или почему комендант не взял даже одного мотоцикла охраны?

— Ну что, Оскар… — повернул голову к обер-лейтенанту Штейнглиц. — Пора объясниться? А то, я вижу, вы пребываете в полной растерянности.

— Я и в самом деле ничего не понимаю, господин оберштурмбанфюрер. Это какая-то особо секретная операция? Или вы… русские?

— Мои товарищи русские, но лично я — немец. Родился в Мюнхене и там же, если судьба позволит, хотел бы в могилу лечь… Когда время придет. Там похоронены пять поколений моих предков. А вместе с родными нигде не страшно. Не правда ли?

— Наверно… — поерзал на сидении Кринке, оглядываясь назад. Особенно не вязались со статусом военнопленных улыбки на лицах летчиков.

— Я еще не думал над этим. Или пора уже?..

— Вообще-то, обер-лейтенант вы до сих пор живы, а я продолжаю вести светскую беседу, только благодаря старине Гансу.

— Лемке?..

80

— Очень уж начальник гестапо жаловался на ваше чистоплюйство. Это правда, что вы не дали ему расстрелять ни одного местного жителя?

— Я не воюю с женщинами и стариками! — гордо вздернул подбородок Кринке.

— Похвально. Значит, не безнадежны… Но как же приказ Гитлера? Или вы забыли, что Рейху нужны славянские земли, а не славяне.

— Фюрер ошибся, когда пошел на поводу Гиммлера и Гейдриха. Нельзя делить людей на истинных арийцев и недочеловеков.

— Вот как? И что же? Вы больше не верите в гений Гитлера?

— Он ошибся… — насупился Кринке. — Знаит, должен уйти.

— Так вы, оказывается, антифашист?! — изумился Штейнглиц. Оглянулся назад и вопросительно вздел брови. Корнеев ответил пожиманием плеч. — Что же мне теперь с вами делать, дружище? Оскар промолчал. Просить пощады гордость не позволяла, а другого варианта он и сам не видел…

— Вот что мы с вами сделаем. Может и зря, но что-то мне подсказывает, что вы еще пригодитесь послевоенной Германии.

— Советской?

— Немецкой. Очистившейся от коричневого налета и осознавшей, что фашизм страшная, но все-таки излечимая болезнь. Хотите?

— А у меня есть выбор?

— Конечно. Можете крикнуть «Хайль, Гитлер!» и пустить себе пулю в лоб… Генрих, у меня руки заняты, дайте ему свой пистолет. Над плечом Кринке немедленно показалась рукоять «Вальтера».

— Битте. Какое-то время Оскар косился на него, потом отвернулся.

— Говорите, что делать?..

— Организуем все как надо. К вам претензий не будет. Вернетесь почти героем. Лемке освободите, а заодно, объясните ему, что такой скандал лучше замять. Для вас обоих. Он не дурак, поймет. А вы с ним управляться умеете. Второе — к вам придут. Может, в самое ближайшее время. Может — после войны. Скажут, что от меня. Пароль… — Штейнглиц повертел головой. — «Три плюс два». А дальше — решайте сами.

— Я понял… — обер-лейтенант упрямо поджал губы. — Но ничего не обещаю. Кроме того, что ваш человек сможет уйти свободно... Если я не захочу вам помогать. Уже показался мост и фигуры солдат на противоположном берегу. Далеко… На месте десантирования. Подчиняясь вековой мудрости гласящей, что служба идет даже когда солдат спит, а любой путь в обход начальства короче самого прямого, фельдфебель Вайгель тоже никуда не торопился. Приказано достать парашюты — он их достал. А тащить находку в городок распоряжения не было. Так чего суетится? Понадобятся срочно — за ними кого-нибудь пришлют. А если и до ужина не вспомнят — солдата отправит. Хоть бы и Курта. Молодой парнишка. Ему пару километров пробежать, только согреться.

81

Фельдфебель курил и размышлял: еще подождать или уже распорядится собирать дрова. После непредвиденного купания, Вайгеля немного знобило. Да и сам по себе костер — это одна из малых солдатских радостей. Тем более, в подсумке имелась половина заныканой в обед буханки. А что может быть вкуснее поджаренного на огне куска хлеба. Разве, что кусок мяса. Фельдфебель непроизвольно сглотнул. Большой, обжигающий пальцы, стекающим по ним горячим жиром, кусок мяса был мечтой Вайгеля сколько он себя помнит. С раннего детства то есть. Большинство друзей мечтало о шоколаде, конфетах, мороженном, а он всегда хотел жаренного мяса. А довольствоваться приходилось сосиской с гороховым пюре. Одной на двоих с сестренкой. Да и то не каждый день. Сестренка родилась слабенькой, часто болела, и старший Фриц почти всегда отдавал ей свою порцию, довольствуясь гарниром. С приходом к власти Гитлера жить стало легче, сытнее. А когда войска вермахта заняли Чехию, Вайгель, отпущенный домой в увольнение, смог купить на полученное жалование три килограмма отличной сырокопченой колбасы… Но мечты о куске мяса, так и оставались до сих пор мечтами. Ровное гудение автомобильного мотора вырвало фельдфебеля из задумчивости. Машина приближалась с противоположной стороны, от города. Вот и накликал начальство. Вспомнили… Вайгель вскочил на ноги и осмотрел внешний вид подчиненных. Порядок прежде всего! На смотре замечания нашлись бы, а для полевых условий вполне бравый вид. Но машина не остановилась. Притормозила перед мостом, проползла неспешно по дощатому настилу, а дальше началось что-то невероятное… Обер-лейтенант Кринке, своего командира фельдфебель узнал бы даже ночью, вдруг вскочил, выпрыгнул на ходу из автомобиля и побежал прочь, размахивая руками и что-то крича. Полтора километра не слишком большое расстояние, но когда человек бежит сломя голову, внятно произносить слова не получается. Впрочем, кое-что прояснилось сразу. Зазвучали пистолетные выстрелы. Стреляли из машины и вслед коменданту.

— Приготовиться к бою! За мной, бегом! Фельдфебель перебросил автомат на грудь и со всех ног помчался на выручку командиру. Оба солдата — следом. Обер-лейтенанту приходилось туго. Одна из пуль уже сбила с головы фуражку. А когда он на мгновение замер, схватившись за голову, следующая пуля попала офицеру в руку. Заставив согнуться и издать болезненный вскрик. При этом, Кринке увидел приближающихся солдат. Оглянулся, оценил расстояние до дороги, упал на колени и закричал: — Вайгель! Это партизаны! Огонь! После чего повалился ничком. Всего пара секунд понадобилась фельдфебелю, чтобы принять решение, поскольку он уже отчетливо видел в машине немецких офицеров, но и этого 82

хватило, чтоб автомобиль фыркнул и понесся прочь, стремительно набирая скорость.

— Огонь! — повторил он приказ обер-лейтенант и стал выцеливать быстро удаляющуюся легковушку. Понимая, что машина уже за пределами убойной дистанции автомата, Фриц Вайгель, для очистки совести, все же дал короткую очередь им вслед и поспешил к раненому командиру.

Глава десятая Новую «усадьбу» Залевские разбили недалеко от старого дома. Напрямую и полтораста метров не будет. Вот только нет в тех местах прямых дорог. Трясина… Жилье погорельцев состояло из землянки, что молодым грибом выпиралась на поверхность. Над землей едва на метр поднимались всего три венца, завершенные островерхой двускатной крышей. А еще на лесном подворье, чуть в сторонке, имелся обширный навес для скота и прочих хозяйственных нужд с уже возведенными двумя стенами из плотно подогнанных жердей. Несущими столбами для навеса служили живые деревья. Понятное дело, их никто специально не высаживал под линейку, а потому постройка в одном конце была раза в полтора шире. Но, ни стоящую под навесом лошадь с жеребенком, ни пару коров это нисколько не волновало. Моложавой хозяйке, доившей одну из буренок, если и не очень нравилось новое жилье, то она ничем этого не показывала. В конце концов, даже самый добротный и уютный дом всего лишь имущество. А богатство, как известно — дело наживное. Куда важнее, что муж и сыновья успели уйти и остались в живых.

— Кася! Смотри, кто к нам пожаловал! — закричал Куба, едва только разглядел в просвете между деревьями платье жены. — Ты ни за что не поверишь!

— Неужто, Збых? — повернула женщина голову, не прекращая дойку. — Такой гармидер ты обычно поднимаешь, только когда любимого кума встретишь. Но ворчала она больше для виду, потому как отставила в сторону подойник и поднялась на встречу гостью. Не забыв поправить платье и платок, повязывающий голову.

— И правда, Збышек! — радостно сплеснула ладонями. — Живой. Целехонький!.. Вот радость-то в дом нежданная. Женщина церемонно перекрестила гостя, то ли изгоняя дьявола, то ли благословляя.

— Да чего мне станется, — смутился чуток тот, но благословение принял. Взял хозяйку за руку и поцеловал. Как священника. — Святым апостолам и без 83

меня есть кем заняться. Столько грешников в одночасье в Чистилище пожаловало. И не рассортировать. Но долго оставаться серьезным он, по-видимому, не умел. Потому что уже в следующий миг, со словами: «Дай-ка я тебя кума расцелую!», — сгреб женщину в охапку и смачно чмокнул в губы.

— Вот-вот… — теперь неодобрительно проворчал Куба, жестом призывая Телегина в свидетели. — Всегда такой был. Только отвернись…

— Ну, так что же это за кума, что под кумом не была? — вроде кстати вспомнил одну из любимых присказок своего учителя старшина, молодецки подкручивая усы. — А глядя на красоту такой панны и железный чурбан не устоит. Проводник только крякнул, а пани Катерина мгновенно заалела щечками.

— А вы что тут забыли?! — шугнул улыбающихся сыновей Куба. — Дежурить кто будет? Святой дух? И чтоб не палить без спросу в белый свет как в копейку!

— Ой, да что же мы на пороге… — хозяйка привычно хотела прибавить: «Прошу в дом, дорогие гости!», да вспомнила, что дома-то и нет. Замолкла на полуслове, оглянулась на землянку и растерянно закончила. — Видишь, как оно, кум…

— Вижу, Кася. Но это ничего. Главное — все живы.

— Верно, — поддержал его хозяин. — Были бы кости — мясо нарастет. Кася, ты давай, на стол собери чего-нибудь. Люди с дороги… А мы здесь, на воздухе. За встречу… И чтоб наша доля нас не чуралась.

— За встречу обязательно, — кивнул Збышек, — но на этом и остановимся, Кубусь. Не время еще для горилки... По делу я к тебе.

— А то я не понял, — пожал плечами тот. — Давно тут не хаживал. Стало быть, гатями интересуешься?

— Угадал.

— Опять кого-то выводишь? — посмотрел на Телегина.

— Нет, кум, нынче как раз наоборот.

— Правда, что ли? Диверсанты?

— В точку.

— Это хорошо, — посерьезнел Куба Залевский. — Тогда у меня тоже к вам дело будет. Пан диверсант, не хотите немного подкалымить? Или лучше к вам обращаться — товарищ?

— Товарищ более привычно, но и на пана не обижусь, — ответил Кузьмич. — А можно просто — старшина Телегин.

— Кубусь, ты что, с дуба свалился? — напустился на кума проводник. — Какой еще калым? Нашел когда поденщиков нанимать. Огород вскопать некому что ли?

— Отстань... — отмахнулся хозяин. — Вам тропинка через болота нужна — покажу, а как же. Но и мне помощь нужна. Так что все по-честному. Пан старшина, вы про объект секретный спрашивали? Так вот я о нем и говорю. Скажите, нельзя ли вашему отряду задержаться на денек, да и уничтожить его к чертовой матери?

84

— Группа…

— Простите?

— Не отряд, говорю, — повторил Кузьмич, — а только группа.

— И сколько же вас?

— Нет, кум, ты точно головой ушибся! — возмутился проводник. — Кто ж в военное время такие вопросы задает?

— Я к тому, что швабов там немного. Плутон* (*пол., — взвод), не больше. А ночью все солдаты в одной казарме спят. И пары гранат хватило бы. Только дежурят вшестером, сволочи. Четверо на вышках, а двое по периметру ходят. Так что мне с парнями одному никак не управиться.

— Отомстить хочешь? — понимающе кивнул Збышек.

— Какое там, — махнул рукой кум. — Господь всем воздаст. Детишек мне жаль…

— Присаживайтесь… Чем богаты… — позвала хозяйка гостей к накрытому чуть поодаль, под разлогим дубом, столу.

— Добре, добре, Кася… Ты иди, мы сами… Слышишь, Рыжая мычит. Как бы молоко не пропало… — рассеянно отослал жену Куба. — Ну, так что? Поможете в добром деле?

— Давай, все же, по рюмке сперва опрокинем… — помотал головой Збышек. — А то я что-то никак не соображу, о чем ты, кум, толкуешь? Какие еще детишки?

— Можно и по рюмке… — хозяин сделал приглашающий жест, и сам пошел к столу. А пока наполнял из бутыли тяжелые, зеленого стекла стаканы, продолжил объяснять. — Я точно не знаю, что там, но вряд ли доброе дело будут в болотах прятать, да колючкой оплетать. Вот… А еще — дети там сплошь еврейские или русские. Я подкрадывался. Сам разговоры слышал. Ну, будем, кум… — Куба поднял стакан. — За встречу…

— Здоров будь…

— За победу. Выпили, дружно крякнули от забористого самогона. Закусили…

— Дети напуганы, — продолжил хозяин. — Много уже умерло. Как хоронили не видел, но недавно еще подвозили. На двух грузовиках. А нового барака не строили… Тут недалече, мили три будет, отряд Армии Краевой квартирует. Я было к ним сунулся… за подмогой. А командир сказал, что за жидовских и комиссарских ублюдков своих хлопцев под пули посылать не станет… Зараза. Поглядел на гостей, потом на бутыль.

— Наливать?

— Не стоит, — отказался Кузьмич. — Думаю, пан Куба, надо тебе с нами пойти. Времени в обрез, но и этого так оставлять нельзя. Будь моя воля… — старшина скрипнул зубами. — Нет, ничего больше не скажу, не в моей власти. Как капитан решит, так и будет. Собирайся. Если капитан даст добро — все еще этой ночью сделать придется.

— Это я мигом. Кася!

— Не глухая…

85

Хозяйка стояла рядом, держа в руках туго набитый вещмешок.

— Горилку со стола берите, остальное я сложила. Хлопцев тоже возьмешь?

— Только Томаша. Но ты не переживай. Мы аккуратно. Правда, пан старшина?

— Обязательно. Зря рисковать не станем. Нам же еще свое задание выполнять… — прибавил зачем-то Кузьмич, словно это обстоятельство могло уберечь от немецкой пули.

— Храни вас Бог, — женщина перекрестила всех троих. — Храни вас Бог… *** — Здоров, Кузьмич! — сияя улыбкой, вышел навстречу старшине Иван Гусев. — Как погостили у кума? Нам, сирым и убогим гостинец прихватить не забыли, товарищ старшина?

— Пароль чего не спрашиваешь? — проворчал тот.

— Слепой я что ли? — пожал плечами тот. — И потом, какой немец сможет под тебя замаскироваться? Где он такие усищи найдет? У Семена Михайловича одолжит разве.

— Положено… — не отступал Телегин. — Видишь, чужие люди со мной. Откуда ты знаешь, что да как? А может, меня под дулами ведут? Ты пароль спросишь, я неправильно скажу, сигнал, значит, подам…

— Это точно, — согласился старший лейтенант. Посмотрел на незнакомцев, настороженно прислушивающимся к разговору, передвинул автомат на грудь и строго рявкнул: — Пароль?

— Вот, другое дело, — Кузьмич расправил усы. — Люди сразу видят, что мы не босота подзаборная, а боевое подразделение.

— Кузьмич, ты мне зубы не заговаривай, — передернул затвор Гусев. — Говори пароль, или стрелять буду.

— Чего у вас тут? — сонно зевая, высунулся из ближайших кустов Петров.

— Да вот, товарищ капитан, — едва сдерживая смех, пожаловался старлей. — Старшина Телегин пароль назвать не хочет. Я, правда, и сам его не знаю, но ведь положено.

— Совсем сдурели, — еще раз зевнул Виктор. — То командир за девками гоняется, теперь вы театр устроили. Поспать не дадут. А ты знаешь, что для окружающих нет ничего опаснее не выспавшегося сапера? Разве что — сапер с похмелья.

— Какие еще девки? — удивился Телегин.

— Откуда я знаю? — Виктор протер глаза. — Местная какая-то. По нашим следам шла. Вот командир ее и повязал. Теперь допрашивает. А она только краснеет и глазищами зыркает.

— Может, по-русски не понимает?

86

— Может, — согласился сапер. — Все, я спать. И только попробуйте разбудить зря!.. — капитан подумал, чем бы таким весомым пригрозить, и многозначительно закончил: — Растолкаю Пивоваренко, не обрадуетесь… Блин, проходной двор, а не отряд. Скоро гражданских больше чем бойцов будет…

— Русским не понравилось, что вы с паном Михалом нас сюда привели?

— негромко спросил у кума Залевский.

— Не будь глупцом, — отмахнулся тот. — Понравилось, не понравилось… Я что, на смотрины вас привел. Говорят, девка к ним какая-то прибилась. По следу шла. И, кажется, я догадываюсь у кого из тутошних белоголовых* (*пол., — женщин) заноза в заднице… Пан Михал, идем к командиру. Я его мигом от лазутчицы избавлю.

— Само собою. Только и капитан прав, все-таки не в колхозе. Пан Куба, вы с сыном, пока здесь подождите.

— Как скажете, пан Михал, — старший Залевский присмотрел место поудобнее и опустился на землю с таким видом, словно готов был сидеть здесь хоть до зимы. Автомат положил чуть поодаль. Указал рукой рядом, и сын молча повиновался.

— Добро… Телегин вопросительно посмотрел на Гусева, тот указал глазами направо. Как раз в ту сторону, куда уже двинулся проводник.

— Ты что же, сквозь листву видишь? — пошутил Телегин. Проводник демонстративно понюхал воздух.

— После вчерашней ночи Баська еще долго хлебным духом пахнуть будет. Чистая сдоба, а не девка.

— Думаешь, это она?

— А некому больше, — пожал плечами поляк. — Смекаю так, что командир ей ваш приглянулся. Только и разговоров было о ее спасении русским. За самовольство следовало бы розг всыпать дурехе, но теперь от ее глупости польза может выйти.

— Детишек увести? — догадался старшина.

— В точку, — кивнул проводник. — Куба далеко от дома не пойдет. А Томусь тех лесов не знает. Мне возвращаться нельзя. И детей, когда швабов побьем, в лагере не оставишь… Вот и выходит, по всему — вовремя Баська влюбилась. О, а я что говорил? — Збышек остановился, давая Телегину поравняться. — Полюбуйся сам. Она, голубушка. Как намалеванная…

— Здравия желаю, товарищ капитан.

— Вернулись уже… — Малышев поднялся навстречу. — Хорошо. А то я тут лазутчицу изловил… — указал подбородком на сидящую возле дерева девушку. — Шпионила за нами. А поговорить не удается. По-русски она понимает не больше, чем я по-польски.

— Дядя Збышек! — вскочила та на ноги Бася. — Чего они на меня, как на врага глядят? Я же ничего плохого не сделала. Наоборот, помочь хочу!

87

— А кто же ты такая, если тайком подкрадываешься? — резонно заметил Збышек. — Настоящая шпиенка и есть. Сама приперлась или стрый Анджей прислал? Девушка покраснела и опустила голову.

— Что она говорит?

— Говорит, что ее к вам командир отряда направил, — и глазом не моргнул проводник. — Вы двоих бойцов в отряде оставили… Вот он и решил, что справедливо будет вам тоже двоих взамен дать. Чтоб поровну, значит. Сразу не сообразил, вот Баське нас догонять и пришлось.

— Так прислал бы бойца. Зачем нам девушка?

— То есть? — удивился Збышек. — А в разведку сходить. Кто ж ее заподозрит? Баська! Сними платок! От неожиданности та сдернула косынку с головы раньше чем успела удивиться… Косы у девушки оказались чистого пшеничного цвета.

— Вот. Убедились?.. Малышев только хмыкнул.

— Чего вы, дядька Збых? — заволновалась Баська, торопливо повязывая платок обратно. — Что вы ему сказали?

— Правду, детка. Одну только правду. Кто ж союзника обманывать станет?

— Какую еще правду?

— Ну, что ты влюбилась в красного командира по уши и готова за ним хоть на край света. А он попросил, чтоб ты волосы показала. Он темненьких не любит… Сама видела — из двух радисток, при себе белокурую оставил. Правда, товарищ капитан? — последнюю фразу Збых произнес по-русски. — Не будем ее обратно отсылать? Малышев механически кивнул, а потом отрицательно помотал головой. Кузьмич надул щеки и вытаращил глаза, едва сдерживая смех.

— Сдурел, черт старый?! — Баська взвилась на ноги, как взбешенная кошка. — Да как ты… Да чтоб я..

— Тихо, коза… — засмеялся Збышек. — Шучу. Хотя, судя по твоей ярости, в самое яблочко угадал. Ведь правда? — и не дожидаясь ответа, сам сменил тон. — Ладно-ладно, все. Успокойся. На самом деле я говорил, что это стрый тебя в подмогу прислал. Вон, хоть у пана Михала спроси… И не зыркай, не зыркай! Не пугай мне командира. Молодой он еще… Видишь, растерялся совсем. Никак не решит, что безопаснее: приголубить тебя или пристрелить сразу?..

— Старшина! — Малышеву надоело чувствовать себя дураком на чужом пиру. — Что за цирк?! Ну-ка угомони обоих. Беда с этими гражданскими. Война, не война — а им все хихоньки, да хахоньки. Скажи, если еще раз такое повторится, обоих из отряда выгоню. Независимо от важности!..

— Есть, угомонить… Ты бы, пан Збышек, и в самом деле… — укоризненно посмотрел на проводника Телегин. — Не в бирюльки играем. Ну и ты, дочка, не обижайся на нас. Беда вокруг, горе… Если совсем перестать 88

улыбаться — душа истлеет. Теперь помолчите, оба. Или — в сторонку отойдите…

— Хорошо, — проводник взял девушку за руку и потащил за собою, чтото вполголоса выговаривая. Та только сопела в ответ.

— Андрей, разговор важный имеется…

— И чего ждешь? Выкладывай.

— Тут к нам еще одна делегация из местных…

— Совсем сдурели? — Малышев постучал себя по лбу. — Кузьмич, ну-ка дыхни…

— Погодь, командир. Дело действительно серьезное. Очень серьезное. Ты же меня не первый день знаешь.

— Серьезное, говоришь? — капитан устало вздохнул. — Ну, тогда излагай, старшина. Кратко, четко и по порядку. Чтоб не переспрашивать… *** — Так значит, жидовских и комиссарских детей они спасть не хотят? Это высказывание командира отряда Армии Крайовой больнее всего задело Малышева. Как капитан не крепился, а заливающееся мертвенной бледностью лицо любимой, нет-нет да и вставало перед глазами офицера. И не было в нем умиротворения, а только обида и страх…

— Советские солдаты, наши жены и дети могут умирать на их земле, чтобы Польшу от фашистов освободить, а они себя для мирной жизни берегут. Без жидов и комиссаров… — прибавил зло. — Нет, ты ответь мне: чем тогда эти ваши патриоты лучше фрицев? Попрятались в лесах и ждут чья возьмет? Наверняка Збышек нашел бы пару примеров, чтоб указать красному командиру на различия между немцами и польскими патриотами, а так же о том, что Красная армия Тухачевского творила всего двадцать лет тому, но решил не обострять. Да и какая в том польза. Мертвые сраму не знают… На войне разное случается. После многое спишется, еще больше забудется со временем, а что-то и проститься, но…

— Прошу прощения, пан… товарищ капитан, я тоже считаю, что отказывать детям в помощи грех. А что до земляков моих — Бог им судья. Ибо сказано, что каждому воздастся по заслугам. Только не ко времени разговор… мы уже на месте. Вон, просвет… — указал рукой. — Метров через десять на опушку выйдем, а там и лагерь. Малышев остановился, хмуро поглядел на проводника, словно видел сейчас перед собой не его, а тех «лесных братьев», что бросили на произвол детей и кивнул.

— Согласен. Потом договорим… После войны. И спросим… У всех и за все спросим. По совести. Немецкий солдат, отчаянно зевая, неторопливо брел вдоль колючей проволоки и время от времени останавливался протереть глаза. Погода менялась, или еще что-то, но спать бедняге Курту хотелось невыносимо... до смерти. Вот прямо здесь бы и улегся. Хоть на часок…

89

Курт в очередной раз протер глаза, проморгался от выступивших слез, поправил мозолящий плечо ремень винтовки и недоуменно уставился на человека, возникшего перед ним. Сигнал тревоги попытался пробиться сквозь сонный туман обволакивающий разум, но не успел. Человек приложил палец к губам, произнес: «Тсс…», — а когда солдат кивнул, ударил его ножом в сердце. Сильно и точно. Курт умер не издав ни единого звука. Как уснул…

— А нас в войске учили, что часовых надо сзади снимать, — не удержался от замечания Збышек. — Зачем пан капитан на немца спереди попер? Он же мог тревогу поднять.

— Не мог, — отмахнулся Малышев. — Когда человек так зевает, ему не до крика… Воздуха в легких не хватит. Капитан приложил ладони к губам и издал резкий, недовольный крик потревоженного филина, извещая группу, о проделанной работе. Подождал немного, но остальные «птицы» молчали. Гусев и Пивоваренко ждали сигнала от Телегина, а у того, судя по всему, рандеву еще не случилось.

— Пошли дальше…

— Ближе к проволоке жмись, пан Анджей… Вон там болотная жижа почти вплотную к лагерю подступает. Даже призрак хлюпать начнет. Проводник потому и увязался с капитаном, что с этой стороны было самое труднопроходимое место.

— Не начнет, — усмехнулся Малышев, услышав про призрака. — О, а вот и Кузьмич отработал. Второй филин отозвался с противоположного боку охраняемой территории. Таким же одиночным криком. Капитан последовал совету поляка, и двинулся вдоль заграждения, едва не задевая маскхалатом за колючки. И все-таки болото своего не упустило. Очередная, с виду надежная и твердая кочка, когда Андрей перенес на нее вес тела, вдруг уползла в сторону, увлекая за собою опорную ногу. Капитан потерял равновесие, взмахнул руками и… устоял. Но чавканье раздалось такое, что ойей-ей… Тем более, в ночной тишине?

—Эй, Ганс? Чего шумишь? Упал что ли? — весело окликнул Малышева еще невидимый часовой.

— Да, черт возьми! — капитан отвечал невнятно, словно с набитым грязью ртом. — Проклятье!..

— Свинья болото везде найдет… — продолжал веселиться часовой. — Чему удивляться, имея такую фамилию? Ха-ха-ха… Ганс Отто Мария Швайне* (*Свинья). Ха-ха-ха! О, шайсе… При чем здесь навоз, Малышев не понял, но крик филина, раздавшийся с того места, откуда раньше доносился голос немецкого часового, все объяснил. И почти сразу же после этого, ночные хищники через короткие промежутки заухали еще в трех углах лагеря. Минутная тишина и ночь разбудил грохот рвущихся гранат. А последовавшие за ними крики боли, заглушили еще два взрыва…

90

— Все что ли? — спросил самого себя Малышев, не верящий в возможность легкого успеха. Особенно, если операция проводится нахрапом — без разведки и подготовки. И не ошибся… По ушам ударил рев сирены, слепя глаза полыхнули прожектора, заливая территорию лагеря ярким светом. А вслед за этим сухо захлопали пистолетные выстрелы.

— Мать вашу! Капитан рванулся на звук, забирая вправо. Но, к счастью, охрана лагеря все же была поставлена небрежно. Видимо, немцы считали непроходимость и глухомань болот достаточно надежными факторами безопасности. Не нуждающимися в дополнительном усилении. Еще раз бухнула граната. Судя по звуку, в помещении менее просторном нежели казарма. А еще полминуты спустя утихло и завывание сирены. Свет прожекторов остался… Малышев к тому времени уже вбежал на территорию лагеря, на всякий случай прижимаясь к стене ближайшего здания.

— Эй! Все целы?!

— Из наших все… — из-за угла строения вывернулся запыхавшийся старший лейтенант Гусев. — А сына хуторянина зацепило… Хохлов уже смотрит.

— Серьезно?

— Ерунда. Мякоть предплечья задело. Через пару-тройку дней даже следа не останется. Старший поляк ругается… Говорит, что там, откуда стреляли и сирену включили — медицинская лаборатория. И в ней на ночь никто никогда не оставался. Днем у двери пост стоял. А ночью…

— Мало ли, — пожал плечами Малышев, прикрывая глаза ладонью. — Ни черта не видно. Свет приглушить надо, или убрать половину.

— Виктор сказал, что посмотрит, где там регулятор… В этот момент прозвучал одиночный выстрел, звон бьющегося стекла и глазам стало немного легче. А еще секунду спустя все повторилось. Свет от двух уцелевших прожекторов, направленных вдоль ограждение был уже не столь ослепителен.

— Вижу, что нашел… — хмыкнул Малышев.

— Пан командир, прошу прощения, моя оплошность… — подошел к ним Куба Залевский.

— Выяснили, кто стрелял?

— Да, — Телегин, возник за спиной поляка. — Какой-то доктор с медсестрой уединиться решили. Пан Куба, вы к сыну идите… Мы сами дальше. И не вините себя. На войне без случайностей не бывает. Поляк кивнул и торопливо ушел.

— В общем, все чисто, командир. Только дети остались. Если никто из фрицев под кровать не заполз… Мы пока камеры не открывали. Чтобы паники не создавать.

— Правильно. Збышек где?

— Тут я, пан Анджей.

91

— Возьмите Олю, Басю и ступайте вместе с Кузьмичом в бараки. Мы в немецкой форме, а дети и без того, наверняка, напуганы. Старику с девушками больше доверия будет. Успокойте их и объясните, чтоб соблюдали порядок. Скоро начнем эвакуацию. На все про все у вас минут двадцать. Максимум — полчаса. Я в канцелярию. Петров! Ты и Пивоваренко смотрите за периметром. Иван! Гусев! Пройдись вдоль подъездной дороги, километра два… Послушай. Вдруг, у них тут парочки не только в лаборатории уединяются… Хуторян тоже в охранение… Хохлова пришлите ко мне. Мало ли, какие там документы обнаружатся. По медицинской части. Все понятно?

— Так точно.

— Выполняйте. Дольше необходимого задерживаться не будем. Хватит с нас и этих сюрпризов.

Глава одиннадцатая Хохлов побледнел, хлюпнул носом и вытер рукавом выступившую на лбу испарину. Руки его не то чтоб сильно, но вполне заметно дрожали.

— К-командир, это ловушка…

— Не понял тебя? Где? Вместо ответа Хохлов сделал широкий круговой жест.

— Кабинет заминирован?! Позвать Петрова? — Малышев еще раз, более внимательно осмотрел помещение. Вместо ответа Хохлов помотал головой и прямо через разбитую дверцу достал из стеклянного шкафа несколько марлевых повязок. Одну протянул Малышеву, вторую быстро нацепил на себя.

— Н-адевай… — голос врача звучал чуть глуховато, но по-прежнему встревожено. — Может, еще не поздно. Капитан не стал допытываться и выяснять причину, если медицина считает что это необходимо, лучше прислушаться. Доктору виднее. Уточнил только после того, как крепко затянул тесемки.

— Объяснишь?

— Обязательно, — Хохлов зло плюнул на труп немца. — Ублюдки… Нничего святого… Надо н-немедленно всех детей в-вернуть обратно в боксы! — на Хохлова было страшно смотреть. От волнения он даже заикался меньше чем обычно. — Быстрее, командир! Б-быстрее! Малышеву приходилось видеть, как в секунду поседел сапер, когда услышал щелчок предохранителя, а фугас после этого не взорвался. Так вот, лицо у военврача сейчас было точь-в-точь, как у того солдата, — заглянувшего в глазницы смерти, но неожиданно получившего отсрочку. Капитан обвел взглядом помещение, но ничего, хоть отдаленно похожего не увидел. Письменный стол, пара медицинских шкафов с разбитыми стеклами. Два перевернутых набок стула, кушетка. Вешалка для одежды… На ней два халата и офицерский китель. У окна — ничком труп немца в одних подштанниках. На 92

кушетке — лицом к стене молодая женщина в ночной рубашке. Мертвая. Осколки гранаты посекли ее так, что от крови белая ткань стала алой. На полу штаны от мундира, сброшенные взрывом папки, рассыпавшие по комнате какие-то бланки, документы и исписанные листы бумаги.

— Ничего не понимаю. А Хохлов тем временем выбежал на улицу, сорвал с плеча автомат и выпустил в воздух длинную очередь.

— Внимание! Боксы н-не открывать! К детям не п-прикасаться!

— Что случилось? — из-за угла здания показался старшина Телегин. Дверь барака хлопнула и почти одновременно наружу выскочил полякпроводник и младший сержант Гордеева. Затрещали кусты и с автоматом наизготовку на свету возник Пивоваренко.

— Что за шум, медицина?

— Всем оставаться н-на местах! — закричал Хохлов, внося еще большую сумятицу.

— А что случилось-то? — Оля шагнула вперед.

— С-стой! — врач замахал на девушку руками. — Никому не пприближаться!

— Смирно! — Малышев понял, что пора вмешаться и прекратить панику.

— Группа, слушай мою команду! Всем оставаться на своих местах, вплоть до особого распоряжения! Капитан Хохлов! Ко мне!

— Командир, ты не…

— Отставить! — Малышев, когда хотел, мог одним только голосом, заставить встать по стойке смирно оплывшего на весеннем солнышке снеговика. — Ко мне! Хохлов непроизвольно подтянулся и даже попытался изобразить строевой шаг.

— Т-товарищ капитан, капитан медицинской с-службы…

— Отставить, — козырнул Малышев. — Приказываю прекратить панику и доложить, как положено! П — Мы в-в ловушке.

— Попрошу по существу!..

— Дети заражены. Любой к-контакт с ними с-смертельно опасен. Эти нелюди п-превращали их в биологическое оружие. Я еще не п-просмотрел журнал до конца, но д-думаю, что кроме новеньких, все дети носители с-самых смертоносных вирусов. Мы должны в-возобновить изоляцию!

— Что мы должны сделать?

— Всех запереть обратно в-в боксы! — военврач отвечал негромко, но твердо. Видимо, первый шок уже прошел. — А также, — его взгляд мазнул по Оле и поляку, — изолировать в-всех тех, кто уже имел с ними непосредственный к-контакт.

— Погоди, Сергей Фомич… — Малышев мотнул головой. — То есть, как изолировать? А зачем же мы их у фрицев отбивали?

— На этом и с-строился расчет... — потемнел Хохлов. — Н-на милосердии… Что сделают с-советские солдаты, наткнувшись на такой лагерь?

93

П-правильно, освободят, накормят, обогреют и в тыл отправят. А у большинства б-болезней, которые я успел заметить в бюллетенях, инкубационный п-период — месяц и больше. Как раз хватит, чтобы детишки успели к своим ддобраться… Заражая по пути всех, с кем будут общаться. И вспышка множественных очагов эпидемии в стране г-гарантированна. Никакой карантин не п-поможет. Каждый из них, пока обнаружат след, сопоставят и сделают выводы успеет з-заразить тысячи людей. А те, в свою очередь… — Хохлов замолчал. Малышев представил себе обрисованную картину и судорожно сглотнул.

— Мама родная, это ж… Вот, суки! Потом до него окончательно дошел смысл сложившейся ситуации.

— Сергей Фомич, надеюсь… ты не предлагаешь их всех уничтожить?

— Мы же н-не фашисты, командир… — опять вытер лоб военврач. — Немцы скрупулезны во всем, а если з-знать наверняка: кого от чего лечить, причем задолго до того, как вирус активизируется, — шанс на пположительный исход очень неплохой. Т-только, как ты понимаешь, для этого нужны медикаменты и время.

— Твое предложение?

— Ну, во-первых, п-пусть те из наших, кто входил в бараки, не приближаются к тем, кто оставался снаружи. Во-вторых, — мне и всем тем, кто мог заразиться, п-придется остаться здесь. Под моим наблюдением.

— Йоперный театр! Вот влипли! — Малышев стукнул кулаком в ладонь.

— На ровном месте, без боя потерять половину группы! И какую?! Проводника, радистку, старшину и врача!.. А по другому никак?

— Можно, — кивнул Хохлов. — Но без гарантии. С вероятностью ппятьдесят на пятьдесят, что через несколько дней в горячке свалятся все. Успев з-заразить и тех, к кому направляемся на встречу.

— Черт!.. Умеешь ты успокоить… Малышев присел прямо на землю, по-турецки скрестив ноги, и вытащил сигарету.

— Группа, вольно. Можно курить. Друг к другу лучше пока не приближаться, независимо от того: кто где находился…

— Андрей, — старшина Телегин окликнул командира с того места, где его застиг приказ. Рядом с углом здания. — Меня не торопись списывать. Я внутрь не успел зайти. Захотелось до ветру… Ну и задержался маленько, вот...

— Спасибо, старшина… Хоть что-то приятное. Жаль, что ты проводника за компанию не прихватил. Нам без него, через эти чертовы болота, все равно вовремя не поспеть.

— А кум зачем? — возмутился поляк. — Пусть пан капитан не переживает. Кубусь нас в эту историю втравил, ему и вытаскивать. А леса он не многим хуже меня знает. Доведет, как миленький.

— Думаете, — от второй хорошей новости Малышев заметно приободрился.

— А то… — усмехнулся Збышек. — Если некому, то кум куму… Эй, Кубусь! Покажись людям!

94

— Чего? — старший Залевский словно не слышал пальбы Хохлова. — Бал закончился, пора по домам расходиться?

— Как бы не так, — в тон ему ответил Збышек. — Вот теперь как раз все только начинается. Впрочем, малого можешь отправить на хутор, чтобы Кася не волновалась. А сам — готовься к новой выцечке* (*пол., — прогулка) .

— Шутишь?

— Не приближайся! Як Бога кохам! — видя что кум хочет подойти, воскликнул Збышек. — Стой, где стоишь! Шутки закончились! Последняя была швабов. И нам всем теперь долго предстоит веселиться. Как бы со смеху не лопнуть…

— Не понимаю?

— Ты знаешь, что в этом лагере происходило?

— Откуда? — пожал плечами Куба Залевский. — Я же только издали за ними наблюдал.

— Швабы детей разными болячками заражали, чтобы те, выйдя на свободу, разносили их дальше.

— Пся крев! — выругался хозяин лесного хутора. — Вот лайдаки! Чтоб им подохнуть всем, один поперед другого! Швабам, то есть… И что теперь?

— Да ничего страшного. Доктор у русских хороший. Вылечит. Беда в другом, кум. Меня вместе с ребятишками в карантин определили. Значит, друзей наших к замку графа Соколовского тебе отвести придется.

— Тьфу на тебя, пердун ты старый, я уж было всерьез испугался!.. А это ерунда… Отведу, конечно. Почему не отвести хороших людей? Может, они по пути, еще с десяток-другой швабов пристрелят… — Куба Залевский широко перекрестился. — Пусть пан Бог будет нам всем в помощь. *** Отделив здоровых от условно больных и взяв с товарищей слово, что они не будут нарушать условий карантина, Хохлов повел Малышева в кабинет начальника лагеря. Журнал регистрации болезней лежал сверху на столе, но военврач заприметил в углу за шторкой для переодевания, что-то вроде несгораемого шкафа. И Сергей Фомич очень опасался, что самый главный и неприятный секрет изуверской лаборатории они еще не раскрыли.

— В-вот… — военврач отодвинул ширму и продемонстрировал командиру сейф.

— А ключ?

— Я н-не видел… — мотнул головою Хохлов. — Всех н-немцев я не обыскивал, но что у той п-парочки его нет, м-могу утверждать. Осматривал их одежду т-тщательно. Малышев заглянул в ящики стола, обвел взглядом помещение, высматривая место, где можно хранить ключ. Чтоб и неприметно для посторонних глаз положить, и одновременно, не слишком хлопотно было доставать, когда сейф понадобиться открыть. Но ничего подходящего не 95

заприметил. Провел ладонью снизу по подоконнику, приподнял горшок с геранью и пожал плечами.

— Да наплевать… — открыл окно и высунулся наружу. — Петров! Виктор! Подь сюда. Работа по твоему профилю нарисовалась.

— Нормальный у меня профиль, — наигранно весело огрызнулся тот, прикасаясь к мясистому носу. — Особенно, если с доктором сравнивать. В нашем роду все мужчины такие… видные. С деда-прадеда… Природные русаки.

— Шутник… — хмыкнул Малышев. — Я не Геббельс чтоб твои данные с шаблоном сравнивать. Шнифером* (*жар., — взломщик) поработаешь? А то у нас тут сейф закрытый и без ключа.

— Распахнуть или приоткрыть? — деловито осведомился сапер.

— Лучше так, чтобы внутренности в целости сохранились. Доктор считает, что там еще кое-какие важные секреты хранятся.

— А м-может и не только с-секреты… — уточнил Хохлов. — П-пробирки со штаммами болезней обычно в-в холодильнике держат, но м-мало ли. Так что, Витя, ты н-на самых мягких лапках сделай. П-пожалуйста… У нас и так здоровых в группе осталось — р-раз-два и обчелся.

— Я понял, — кивнул сапер, входя в комнату и разминая пальцы, будто пианист перед концертом. — Ну, и где тут у нас пациент? Ага, вижу… А вы, товарищи офицеры, в сторонку отойдите. Свет загораживаете. И не волнуйтесь, не волнуйтесь. Сейчас все спроворим в лучшем виде. И высморкаться не успеете, как шашка прыгнет в дамки. Это нам, что семечек налузгать… Петров постучал костяшками по железному боку сейфа. Потом — по дверке. Вынул из кармана какую-то железку. Сунул ее в замочную скважину, повернул ручку, дернул особым способом, одновременно прижимая коленкой дверцу внизу. Внутри несгораемого шкафа что-то противно хрустнуло, и сапер отошел в сторону.

— Шубки и жакеты, кольца и браслеты, разве ж я тебе не покупал… — пропел он пару слов из популярной воровской песенки. — Готово. Можно пользоваться…

— Капитан, а ты до войны чем на хлеб с маслом зарабатывал? — Малышев с удивлением посмотрел на Петрова. — Больно ловко у тебя получилось. А говорил, что на химика учился…

— Разве ж это сейф? — пренебрежительно махнул рукою сапер. — Этажерка металлическая, не больше. От огня упаковка, чтоб при пожаре не все сгорело… сразу. Так что, получите и распишитесь.

— П-потом, — Хохлов отстранил Петрова. — А теперь п-попрошу мне не мешать. И лучше, если с-с улицы п-понаблюдаете.

— Не вопрос, — капитан Малышев ловко перемахнул через низкий подоконник. — Мне сейчас болеть недосуг. Ты только не копайся там, лады? Время бежит, светает скоро, а нам еще топать и топать…

— Вот и не з-задерживайте меня.

96

Военврач подождал пока сапер шагнет за порог кабинета и только после этого осторожно открыл дверцу. К счастью, в шкафу не было ничего кроме нескольких гроссбухов. Хохлов взял верхний. Открыл и начал читать. Через несколько страниц отложил и взял второй. Его он уже просматривал бегло. Третий — только полистал. Потом взял, лежащий отдельно, журнал регистрации и расшифровки телефонограмм и прочитал последнюю запись.

— Понятно…

— Что именно? — тут же отозвался Малышев, стоящий хоть и снаружи, но рядом с окном.

— В-в общем, командир, у меня, как в анекдоте, две н-новости: плохая и хорошая. С-с которой начнем?

— Я вижу, Сергей Фомич, что сапер и тебя заразил? — построжел голосом Малышев. — Весело вам, да? Шутки-прибаутки, блин горелый.

— Н-не заводись, Андрей, — примирительно произнес военврач. — Ттакая реакция на стресс, вполне н-нормальна. Это я тебе как врач говорю.

— Да? Ну, если нормальная, то начинай с хорошей.

— Я нашел для вас п-подходящий транспорт. Чтоб почти до м-места встречи добраться, без остановок и п-пересадок.

— Здорово, — серьезно ответил Малышев, видя что на этот раз военврач не шутит. — А какая плохая?

— Н-на нем сюда утром н-немцы приедут… Петров, стоящий рядом с командиром, не сдержался и фыркнул.

— Точно, как в анекдоте.

— Понятно, — кивнул Малышев. — Считай посмеялись. А теперь доложи внятно и подробно. В смысле…

— Я п-понял. Докладываю. Это не просто лагерь, а м-медицинская лаборатория… Язык не п-поворачивается назвать ее н-научной. В общем, здесь не столько изучали с-способы лечения, как методику продления инкубационного п-периода. Так чтоб носитель в-вируса был заразным, но сам не болел, к-как можно дольше.

— Зачем?

— Цель, как я п-понимаю, простая и изуверская. Поскольку п-позволяет заразить максимально большее количество людей, к-которые до какого-то определенного времени будут оставаться з-здоровыми, а потом — п-под воздействием какого-то фактора — раз, и разразится н-невиданная эпидемия. Одновременно п-по всей стране. Не зря здесь только дети из Советского Союза. В-впрочем, где-то еще, м-могут находиться аналогичные лагеря, но с детьми ддругих национальностей.

— Вот сволочи!

— Ф-фашисты… — пожал плечами Хохлов.

— Ну, понятно… А что с транспортом?

— Все эти дети уже более-менее удовлетворяют п-поставленные требования и завтра… в-вернее, уже сегодня утром за ними п-приедут.

97

— Час от часу не легче... — Малышев, словно ища поддержки, оглянулся на сапера. — Что же тут хорошего? Мы же не успеем увести детей. Еще один бой? Какими силами? Ведь для транспортировки полторы сотни заключенных, пусть и детей, фрицы не меньше взвода охраны пришлют.

— А вот и нет, — отрицательно помотал головою Хохлов. — Это ж н-не просто заключенные, это б-биологическое оружие. И проходит совсем п-по другому ведомству. За ними пришлют специальные грузовики, а ссопровождение будет в защитных костюмах, резиновых п-перчатках и ппротивогазах.

— Думаешь?

— Ну, в-варианты, конечно, возможны. И стопроцентной г-гарантии дать нельзя. Но вероятность изложенного х-хода событий достаточно высока, чтобы п-принять ее за руководство для дальнейших д-действий.

— Здорово, — уважительно прищелкнул языком сапер. — Так завернуть надо как минимум аспирантуру закончить.

— В резиновых перчатках не постреляешь, — выцепил главное Малышев, уже разрабатывая в уме план боя. — Машины нам достаточно одной… Если перенести на вышку у ворот и второй пулемет, а группу расположить… Интересно, интересно... А что, машины Nebeltruppen* (*нем., — туманные войска, химическая служба) действительно не подлежат проверке? Откуда сведения?

— Ну что ты, командир. Такое в принципе невозможно… — усмехнулся военврач. — Но интуиция мне п-подсказывает, что желающих остановить спецтранспорт и подвергнуть д-досмотру без конкретного приказа, особенно, если из кабины в-взирают «чудовища» в противогазах, даже среди полевой жжандармерии, будет исчезающе мало. Малышев вспомнил последние довоенные учения, когда курсантам приходилось преодолевать задымленный район с использованием индивидуальных средств противохимической защиты, то — как при этом выглядели его товарищи и ухмыльнулся.

— А ведь сработает, черт меня дери… Действительно сработает. Молодец, Сергей Фомич. Выношу тебе благодарность.

— С-служу трудовому народу! *** Пять тентованных пятнистым брезентом грузовиков выползли из леса ровно в одиннадцать тридцать, как и было указано в телефонограмме. Двигалась колонна, как и предположил Хохлов, без сопровождения. Да и чего им опасаться в своем тылу? Помигав фарами, быстрой, размеренно рычащей моторами змейкой машины подкатили к воротам лагеря, даже не сбрасывая газ, явно рассчитывая сходу въехать на территорию. Но лагерь безмолвствовал. Водитель переднего грузовика за несколько метров от ворот дважды коротко и требовательно 98

просигналил, но ничего не изменилось. И он вынужденно затормозил, почти уткнувшись бампером в опущенный шлагбаум. Из кабины грузовика хорошо был виден пустой двор лагеря и фигура часового на вышке. Он смотрел вниз, удерживая колонну машин в прицеле пулемета. И больше ничего. Никакого движения. Сидящий рядом с водителем офицер, приоткрыл дверцу, встал на подножку и что-то возмущенно прокричал. Подождал ответа и прибавил еще одну фразу. Громче и резче. Видимо, что-то очень обидное. Потому что в ответ протарахтела пулеметная очередь, изрешетившая и офицера, а заодно и водителя первой машины. И пока немцы, сидящие в следующих грузовиках, еще не поняли настоящей причины задержки и только недоуменно завертели головами, услышав выстрелы — из леса к грузовикам подскочили диверсанты. Одновременно с обеих сторон. Фрицев выдергивали наружу и кончали ножами. Что бы детей лишний раз не пугать. И только у предпоследней машины вышла заминка. Увидев перед собою усатое лицо старшины Телегина, ни капельки не похожее на европейца, водитель поднял руки и крикнул: — Товарищ! Гитлер капут!

— Брянский волк тебе товарищ, — проворчал Кузьмич, но удар придержал.

— Товарищ, я-я!.. — быстро подтвердил немец, видимо только одно это слово и поняв. — Эрнст Тельман! Камрад…

— Чего? — опешил пробегающий мимо Пивоваренко и громко окликнул Малышева. — Слышь, командир. Тут у нас вождь немецких коммунистов объявился.

— Отставить балаган! Вечно ты, Виктор, со своими хохмами! — Малышев быстро подошел к ним. — Старшина! В чем дело? Одного фрица кончить не можете? Откуда здесь товарищ Тельман? Он же в концлагере. Об этом когда еще газеты писали. И потом — фрицу не больше тридцати лет, а Тельману…

— Нет есть товарищ Тельман, — замотал головою шофер, видимо сообразив, что происходит недоразумение. — Их бин Дитрих Хорстман. Их бин коммунист.

— А-а, — протянул Малышев. — Понятно… Товарищ, говоришь? А сам с нами воюешь. Солдат…

— Найн, нихт зольдатен!.. — отчаянно замотал головою пленный. — Их бин… шафёр. Fahrer… Ich musste... Meine Familie... Meine Frau ist... Meine Tochter... Оh, meinem kleinen Else (*нем., — Водитель… Мне пришлось... Моя семья... Моя жена... Моя дочь... О, моя маленькая Эльза). Немец торопливо расстегнул прорезиненный плащ, вытащил из кармана гимнастерки портмоне и вынул из него слегка выцветшую фотографию. На изрядно потрепанном глянцевом снимке радостно улыбалась молодая белокурая женщина с таким же улыбчивым и кудрявым ребенком на руках.

99

— Богородица прямо, — проворчал старшина. — И что? Прикажешь нам на нее молиться? Ты видел, скольких таких ангелочков, за которыми ты, кстати, приехал… ваши изверги к смерти приговорили? Нет?.. Так пойдем, покажу!

— Шофер, говоришь? Коммунист? — Андрей понимал чувства Кузьмича, как никто другой. Но знал так же, что всех под одну гребенку стричь нельзя.

— Командир, ты же не хочешь… — начал было Телегин.

— Почему нет? — Андрей еще раз внимательно посмотрел на притихшего немца. — Нам надо добраться на место быстро и не привлекая внимания. А фриц уж точно лучше нас с тобою грузовик водит. К тому же — правила движения в немецком тылу знает. Где газануть, где притормозить или там… просигналить. Сечешь, старшина?

— Да, но…

— Остынь и угости человека сигаретой.

— Обойдется.

— Зря ты так… Не пацан ведь. Должен понимать, что жизнь не только приласкать умеет. Но если не дать человеку шанса, то он так и может умереть врагом или трусом. Знаешь, Кузьмич, я в штрафбате недолго побыл, пару суток всего, но увидел и услышал больше чем за год… Старшина молча кивнул. Ни один политрук и уж тем более особисты не одобрили бы этого решения, но в словах капитана действительно была простая, житейская мудрость. Без затей… И Кузьмич полез в карман за куревом.

— Сергей Фомич! — Малышев увидел Хохлова, вытаскивающего из соседнего грузовика какой-то чемоданчик помеченный большим белым крестом. — Иди сюда…

— Очень удачная находка… — военврач довольно похлопал рукой по саквояжу. — Тут у них запас разных противоядий. Кое-что очень даже может пригодиться.

— Кузьмич тут, тоже… кое-кого нашел. Поговори с пленным. Объясни. Если просто жить хочет и не вредный, оставь себе в помощь. Куда он отсюда денется… Болота одни кругом. А если решительнее настроен — с нами поедет. Точнее, машину поведет. Хохлов такому поручению не удивился. Три месяца в штрафбате и военврача научили смотреть на все более философски. Немец слушал его внимательно и, как заведенный, только головою кивал и поддакивал. Потом произнес что-то скороговоркой и даже кулак поднял в старом антифашистском приветствии.

— Рот фронт!

— Он говорит, что устал бояться. И что готов… — перевел общий смысл разговора Хохлов. Немец еще что-то произнес.

— А еще Дитрих говорит, что у их офицера, в первой машине, должен быть специальный пропуск. На право проезда в любую зону.

— Вот, — удовлетворенно произнес Малышев. — Уже моя доброта начинает окупаться.

100

— Лишь бы выделка дороже овчинки не встала, — по прежнему не до конца одобряя поступок командира, проворчал Телегин, направляясь к первому грузовику и обыскивая убитого офицера.

— Ну что, нашел?

— Нашел… Только в нем дырка, товарищ капитан.

— Большая? Очень заметно?

— Нет. Кровью не пропуск заляпан. Так что, если из рук не выпускать, можно пальцем прикрыть. А бумажка знатная. Такие цвета и издалека ни с чем не спутаешь. Может, на лобовое стекло прицепим?

— Фомич, спроси шофера… Хохлов перевел вопрос и тут же — ответ.

— Нельзя. Пропуск должен храниться вместе с документами старшего колоны или транспортного средства и предъявляется только по требованию.

— Понятно… — Малышев рассеянно кивнул. — Ладно, пора собираться. Скажи, пусть машину выберет, на которой поедем. Лучшую. Чтоб не заглохла на полпути. И если бензин нужен, пусть до полного зальет. В общем, объясни, чтобы как следует понял и проникся. Ехать нам километров двести с гаком. Сюрпризов быть не должно. Скажи, что мы ему верим, но если подведет… то кляйне Эльза вмиг осиротеет. С гарантией.

— Хорошо, Андрей… Только пугать не буду. Со страху человек часто делает глупости. А оно вам надо? Лучше надежды нет допинга, — Хохлов взял у немца фотографию и долго разглядывал. — Какое милое лицо. Даже не вериться, что вот такая же добродушная фрау принесла на свет самое страшное чудовище…

— Майн фрау, я… — улыбнулся шофер. — Майн либен Ирен. Военврач кивнул и вернул немцу фотографию. Потом взял его за плечо и повел к машинам, попутно разъясняя задачу, поставленную Малышевым. Дитрих Хорстман слушал внимательно и только один раз быстро оглянулся. Увидел, что никто не смотрит ему в спину и заметно успокоился. Похоже, эти русские не такие уж и страшные, как о них говорит доктор Геббельс.

Глава двенадцатая — Спасибо! — Яков Гусман хлопнул по плечу своего второго пилота. Потом схватил Колокольчикова за руку и с чувством сжал его ладонь. — Спасибо, братцы… — повторил, глядя на сидящих спереди Корнеева и Штейнглица.

— Не на чем, — отмахнулся Николай. Они с Максимилианом уже поменялись местами, а когда ты за рулем машины, мчащейся на пределе мощности, разговаривать не очень удобно. Так что это дело Николай доверил Штейнглицу.

101

Немец выщелкнул из магазина «Вальтера» оставшиеся два патрона, положил их в карман, а в рукоять вставил полный.

— Вообще-то, ты прав, товарищ Яков… — поворачиваясь вполоборота к летчикам заговорил он. — Украсть такой молодец из рук гестапо, конечно же было непросто. Но нам, как правильно сказать?.. Подфартило! Так что все это уже старая история... Теперь надо думать: что с вами дальше делать?

— В смысле? — нахмурился летчик.

— Да хоть в каком. За линию фронта вы сами не проберетесь. Ибо, как сказал ваш пролетарский поэт Максим Горький: «Рожденный летать — ползать не умеет» — Наоборот, — уточнил Петька. — И почему «наш». А ты чей?

— Даю справку, — отозвался Корнеев. — Макс немец. И самый настоящий эсесовский офицер. Сделал паузу и веско прибавил.

— Запомните накрепко и, если придется, твердите это, как строевой устав. на любом допросе. Уяснили? Летчики переглянулись и с пониманием закивали.

— Так точно.

— Вот и лады. Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, что перебил вас. Продолжайте пожалуйста.

— Благодарю, — кивнул Штейнглиц. — Я помню, как было написано в книге, но в нашем случае, именно так. А с собою вас тащить почти невозможно… — он посмотрел на Николая. — И нецелесообразно.

— Да, друг Яша, проблема, — подключился Корнеев. — Завезли вы нас, совсем не в ту степь, куда следовало. И до места назначения теперь по немецким тылам добрых полторы сотни километров пылить. А тут — прифронтовая зона другая. Соответственно и с легендой, и с пропусками у нас полный швах. Не говоря уж о парочке в советской форме на заднем сидении автомобиля, которую и вовсе правдоподобно никак не залегендировать.

— Это, если обер-лейтенанту Кринке удастся сохранить нашу эпопею в тайне, — опять отозвался Штейнглиц. — Потому что один звонок и… Что именно последует за звонком, Максимилиан уточнять не стал. Даже летчики, зато воевавшие не первый год, наверняка хоть раз бывали сбитыми, и прекрасно знали, как сложно уйти от полевой жандармерии и егерей, если преследование идет всерьез.

— Располагайте нами, товарищ командир… — первый пилот выпрямил спину. — Мы выполним любой приказ.

— Решать тебе, — неожиданно изменил мнение Штейнглиц, взглянув в зеркало заднего вида на Якова, и негромко прибавил, обращаясь к Корнееву: — Пропадут парни… Да и с группой у нас пока связи нет. Вчетвером сподручнее.

— Наверное, ты прав, геноссе Макс, — после короткого раздумья согласился Николай. — Чует сердце, что не зря судьба нам этих летчиков навязала. Вот только переодеть бы их…

— Сейчас переоденем, — оберштурмбанфюрер ткнул пальцем в лобовое стекло. — Подъедем ближе, притормози.

102

Метрах в ста, на обочине стоял мотоцикл с коляской. Один из двух солдат, что-то делал, присев рядом с мотором. Второй — с отчетливо различимой бляхой полевой жандармерии на груди — курил, опираясь на сидение. Корнеев кивнул, и когда машина поравнялась с жандармами, аккуратно принял вправо и остановился.

— Здорова, парни! Помощь требуется? — дружелюбно поинтересовался Николай.

— Хайль Гитлер! — оба жандарма, солдат и фельдфебель, дружно откозыряли, увидев перед собою подполковника СС.

— Хайль, — поднял руку Корнеев, а Штейнглиц ограничился кивком. — Что случилось?

— Карбюратор, кажется… — безнадежно махнул рукой мотоциклист. — Заправляют всякой дрянью… Взглянув на старшего офицера СС, он прикусил язык.

— Разрешите посмотреть, господин оберштурмбанфюрер? — Николай привстал. — Не ночевать же парням в лесу. Не Россия, но все же и партизан, и диверсантов… — он кивнул на прижавшихся друг к дружке летчиков, — хватает…

— Посмотри, — даже не поворачивая головы проворчал Штейнглиц. — Проводят потом. А то охрана наша совсем отстала…

— Ну, что у вас там, показывайте? — Николай ловко выпрыгнул из машины и пару раз присел, словно разминался. — Ох, хорошо. Совсем задеревенел… Господин оберштурмбанфюрер, вы не желаете?

— Желаю… — проворчал Штейнглиц и с кряхтением тоже полез наружу.

— Хорошо быть молодым… — прибавил словно самому себе, но так что услышали все. Услышали и усмехнулись. Подполковник если и был старше остальных, то лет на пять, не больше. И негнущуюся жесткость поясница офицера приобрела не от возраста, а от кабинетных кресел. Или — автомобильных сидений. Как сейчас… Штейнглиц картинно прогнулся пару раз, расставляя руки. Потом выровнялся и поманил фельдфебеля.

— Дружище, проверьте хорошо ли связаны эти русские свиньи. А то от них так разит, что задохнуться можно.

— Как прикажете, господин оберштурмбанфюрер… — жандарм щелкнул каблуками. — Позволю себе заметить, что от свиней и должно вонять посвински. Это ж не красотки с Сен-Дени или плац Пигаль.

— О, приходилось бывать в Париже? — притворно удивился Штейнглиц.

— И как тебе француженки?

— Благодаря нашему фюреру, господин оберштурмбанфюрер, мы поимели всю Европу, — хохотнул тот. — А что до француженок, то на мой вкус, они слишком костлявы, излишне говорливы и чересчур много о себе мнят. Как по мне, женщина должна лучше знать свое место. Кирха, кухня и дети…

103

— Это ты хорошо сказал, дружище… — Штейнглиц поощрительно похлопал фельдфебеля по плечу. — Только я не о женщинах спрашивал, а о блудницах... Секунду жандарм непонимающе хлопал белесыми глазками, а потом оглушительно захохотал.

— Это парням понравиться. Надо обязательно… Что именно надо фельдфебель договорить не успел. Штейнглиц коротко рубанул его ребром ладони по шее и чуть придержал падающее тело. Почти одновременно раздался глухой удар за спиной и спокойный голос Корнеева возвестил.

— Готово, товарищ летчики. Прошу переодеваться. Выбор небольшой, но чем богаты…

— И побыстрее, — прибавил Штейнглиц. — Кстати, жандармы крупнее вас, так что натягивайте форму поверх комбинезонов. На мотоцикле не взопреете. Николай, а его вообще, починить можно?

— Откуда мне знать? — развел руками тот. — Водить обучен, а в ремонте не силен. Максимум колесо накачать могу.

— Не волнуйтесь, товарищи командиры! — уверенно объявил Петруха.

— Нет такой техники, которую Яша не заставил бы ехать.

— Правда?

— Смотреть надо, — пожал плечами тот.

— Скромничает капитан, — Петруха уже волочил фельдфебеля в придорожные кусты. — Он до армии мотористом в МТС работал. Хотел в танкисты, но получил комсомольскую путевку в летное.

— Эй, болтун находка для шпиона! Забыл, — одернул товарища первый пилот. — Звонков ты, брат, а не Колокольчиков.

— Тоже сравнил, — обиделся Петруха. — Товарищи не шпионы, а наши — разведчики. Но могу и помолчать… Больно надо. Штейнглиц посмотрел на Корнеева и вздохнул.

— Не была старая женщина ничем озабочена — купила себе козу. Так у вас говорят?

— Не совсем, но по существу, — Николай подмигнул немцу. — Ничего, Максимилиан. Это пройдет. Считай парни на тот свет заглянули, вот и прет из них понос словесный. Успокоятся, клещами слова не добудешь… *** Руки у Якова Гусмана росли из правильного места. Не прошло и десяти минут, как капризный двигатель несколько раз оглушительно стрельнул черным дымом, откашлялся и размеренно затарахтел.

— Добро, — оценил мастерство капитана Корнеев. — Раз так, тогда по коням. Следуйте за нами. Дистанция пять метров. И никакой инициативы! Вперед батьки не высовываться. Не геройствовать. Действовать исключительно по принципу «делай как я». Приказ ясен?

104

— Так точно, товарищ командир… — ответил за обоих плотов Яша. — Эта команда каждому курсанту известна. Натянув форму жандармов поверх собственной, оба щуплых летчика смотрелись гораздо внушительнее. Ростом летуны, конечно, подкачали — совсем не гренадеры, зато в плечах раздались и теперь напоминали штангистов среднего веса. А если с мотоцикла не слезать, так и вообще — Геракл и Геркулес. Впрочем, немцы в последние годы войны стали не столь требовательными к антропологическим параметрам при наборе личного состава. Не до жиру. Даже в элитных частях СС голубоглазых и рослых блондинов изрядно разбавили брюнетами и шатенами. Не сосунок и не древний старец — вот и ладно.

— Будем надеяться… — проворчал разведчик себе под нос, не желая зря обижать парней. — Потому что в нашем случае, за нарушение нарядом вне очереди не обойдется. Машина тронулась плавно и ровно гудя мотором понеслась совершенно пустой трассой. Даже странно, что за пятнадцать минут ни одного автомобиля не проехало.

— Прав наш недавний знакомец Оскар, — хмыкнул Корнеев. — Самое настоящее задупье. До войны даже по проселочным дорогам и то насыщеннее движение было.

— До войны многое было иначе, — с ноткой грусти ответил Штейнглиц.

— И после нее, тоже очень многое, если не все изменится.

— Факт… — кивнул Николай, но втягиваться в общий разговор не стал.

— Макс, что дальше делать будем?

— У тебя есть предложение? — в свою очередь поинтересовался немец.

— Пока нет. Но уповать на везение до бесконечности нельзя. Сам знаешь… Глушь, не глушь, а переть по трассе напрямик глупо. Времени у нас немного, но пока терпит. Думаю, десяток-другой километров проскочим и баста… В леса уходить надо.

— И что дальше? Связи с центром нет. О изменившихся обстоятельствах не доложить…

— Ну, об этом я бы в последнюю очередь стал беспокоиться. Разберутся. Как только узнают о том, что наш самолет не вернулся. Хуже, что с группой не связаться. Я Андрюху Малышева не первый год знаю, он на точку по любому выйдет. А нас — там не будет. И задачу поставить кроме тебя тоже некому. Даже из центра. Зря, значит, все получается?

— Вот ты, Николай, сам и ответил на свой вопрос. Нельзя нам в лес. Вопервых, — времени много потеряем. А во-вторых, — из лесу нам в замок не войти.

— Не понял?

— То есть, там, конечно же, и потайной ход найдется… — поправился немец. — В прежние времена иначе не строили, но я о его расположении ничего не знаю. Так что у нас с тобой, товарищ Корнеев, только один путь — на белом коне и через главные ворота. А чтоб все прошло гладко, мы должны легенде 105

соответствовать. К тому же те, кто выползает из болот в рванине и изгвазданные с ног до головы, вызывают на порядок больше вопросов. Понимаешь?

— Макс, — покосился на него Корнеев. — Даже если слухи о немецком педантизме значительно преувеличены, то все равно мы на секретный объект попасть намерены. И что? Охрана нас встретит с распростертыми объятиями? Даже не взглянув на документы? Не связавшись с…

— Обязательно и непременно, — Штейнглиц утвердительно кивнул. — Если только мы сами не представимся надлежащим образом. Сразу. И чтобы больше никаких вопросов не возникало.

— Хорошо бы. Рассказывай, что придумал?

— Для начала мне нужен телефон. Поэтому, придется рискнуть и ехать дальше.

— Макс, — Корнеев немного сбросил газ, чтоб иметь возможность сосредоточиться на разговоре. — Давай откровенно. Учитывая обстоятельства нашего второго знакомства, я не могу тебе не верить, но для полного доверия всего лишь слов мало. Даже, если они сказаны заместителем наркома обороны и начальником Главного управления контрразведки…

— Я понимаю, Николай. Тем более что если бы в нашу первую встречу ты не придержал руку, вообще никакого разговора могло б и не быть* (*эти события описаны в романе «Операция «Прикрытие»).

— Это все в прошлом, — отмахнулся Корнеев. — Давай о деле насущном…

— Я был там, если помнишь. Поэтому, знаю: как и кому позвонить, что сказать и от чьего имени. Причем так, чтоб звонку поверили и не стали перепроверять. И это, геноссе Николай, единственный наш шанс попасть внутрь объекта вовремя. Сохраняя мобильность и свободу действий.

— Заманчиво… Разведчик задумался. Идея Штейнглица была понятна и, несмотря на авантюрность, вполне осуществима. Ну, а что до риска и возможных нестыковок, так и в болоте можно утонуть, не дойдя до конечной цели… Или еще на какую-то непредсказуемую, зато смертельную случайность нарваться.

— Хорошо. Поддерживаю. Действуем по твоему плану... А вот, кстати, и первая проверка показалась, — Корнеев указал подбородком вперед. «Опель» как раз выскочил на небольшой подъем, внизу которого, метрах в трехстах, там где от главного шоссе ответвлялась боковая дорога, был виден опущенный шлагбаум, караульная будка, оборудованная из мешков пулеметная точка и, съехавший на обочину, бронетранспортер.

— Тормозить и разворачиваться в любом случае поздно. Нас уже заметили…

— Отлично, — оживился Штейнглиц. — То что нужно. Вряд ли здесь командует кто-то званием старше унтер-офицера. А если пост поддерживает связь с комендатурой не по рации, так и вовсе замечательно.

— Мы какие, добрые или суровые? — утонил еще Корнеев.

— По обстоятельствам…

106

При виде приближающейся легковушки, из будки, как и предполагал Штейнглиц, вышел унтер-офицер и встал рядом со шлагбаумом.

— Хальт! Уверенный голос, властный жест постового сменился суетливой растерянностью, как только он смог разглядеть знаки различия пассажира «Опеля». Унтер-офицер нервно посмотрел себе за спину, где в легковушку целились из пулемета. Потом бросил взгляд на будку и, приняв собственное решение, вскинул руку в приветствии.

— Хайль, Гитлер!

— Хайль! — Николай ответил как положено, потом оглянулся на припавшего к прикладу пулемета Петруху и громко скомандовал: — Отставить! А Штейнглиц, продолжая изображать большое начальство, только пальцем поманил.

— Унтер-офицер, ко мне! Погоны старшего офицера СС и в этот раз произвели гипнотическое воздействие. С виду не слишком молодой унтер, позабыв основы караульной службы, строевым шагом приблизился к машине и замер рядом по стойке смирно.

— А доложи мне, дружок, — словно с трудом сдерживая ярость, негромко произнес Штейнглиц. — Что у вас тут, черт побери, происходит? Пост или курорт для дефективных инвалидов?!

— Унтер-офицер Ганс Бюргер. Все в порядке, господин оберштурмбанфюрер! За время моего дежурства никаких происшествий не…

— Да? А высадка красного десанта всего лишь десятке километров отсюда — это что, пасхальный хоровод?.. — Штейнглиц махнул перчаткой себе за спину.

— Десант? — искренне удивился унтер-офицер.

— У вас что нет связи? — теперь удивление изображал Штейнглиц. — Или пост не оповестили?

— Так точно! Не оповестили…

— Безобразие… — Штейнглиц полез наружу. — Проведите меня к телефону. Где он у вас? В будке?.. Обер-лейтенант, мотор не глушить, я быстро. Только разбужу это сонное болото… — бросил через плечо Корнееву Штейнглиц и прибавил, уже обращаясь к постовому. — Поднять шлагбаум. Я не собираюсь зря терять время…

— Так точно. Прошу за мной, господин оберштурмбанфюрер, — Ганс угодливо придержал дверцу, дернулся было показать дорогу, но сунуться вперед незнакомого подполковника не осмелился. При этом поскользнулся на мокрой траве и, чтоб удержаться на ногах, нелепо взмахнул руками. Он еще выравнивался, когда с бронетранспортера застрекотал двумя длинными очередями пулемет. К счастью, над головами…

— Отставить! — заорал во все горло унтер-офицер! — Прекратить огонь! Не стрелять! Но пулеметчик уже, похоже, сам понял свою оплошность и больше выстрелов не последовало.

107

— Идиот! — погрозил ему кулаком Бюргер. — Господин оберштурмбанфюрер, прошу…

— Не стоит извиняться, дружище. Все нормально, — Штейнглиц одобрительно похлопал постового по плечу. — Благодарю за службу. Бдительность прежде всего. Молодец… На таких парнях армия и держится. А теперь веди к телефону. У меня и в самом деле времени мало. *** Гауптман Бользен осторожно положил на рычаги телефонную трубку, облегченно вздохнул и вытер вспотевший лоб. Но тут ему показалось, что он поторопился, не дослушал до конца, и на другом конце провода группенфюрер СС Вилли Шварцкопф раздраженно вслушивается в неожиданно наступившую тишину. От такого видения гауптмана бросило в озноб. Фредерик поспешно схватил трубку и снова приложил к уху.

— Алло?! Господин группенфюрер?! Алло?... Но телефон, к счастью, молчал.

— Дьявол меня побери вместе со всем своим адом! Гауптман Бользен тяжело опустился в кресло и потянулся за сигаретой. Вытащил одну из коробки, помял в пальцах и бросил на стол. Посмотрел на часы, уверенно показывающие десятый час, и еще раз крепко выругался.

— К черту зарок… Фредерик встал и подошел к окну. Пейзаж за стеклом, мутноватым от старости, оставался неизменным… Двадцать шагов брусчатки и невысокая каменная стена, местами расцвеченная буро-зелеными пятнами мха и лишайника, уцепившимися за пустоты в стыках — словно на нее набросили маскировочную сеть. Над обрезом стены верхушки деревьев и небо — блеклое, словно на дворе уже как минимум декабрь. Гауптман прижался лбом к стеклу, но не ощутил прохлады. Еще раз ругнулся, ослабил узел галстука, расстегнул воротник рубашки и решительно шагнул к сейфу. Выудил из него бутылку «Мартеля» и, не теряя времени на поиски стакана, жадно отхлебнул прямо из горлышка. Ароматная, густая влага очистительным огнем прокатилась по пищеводу, возвращая телу тепло и жизнь. Бользен постоял немного с закрытыми глазами, наслаждаясь этим ощущением, а потом, не выпуская из рук бутылки коньяка, снова уселся в кресло.

— Ну как их заставишь шевелиться?.. — пробормотал вслух то, что не осмелился сказать генералу. — К примеру, позавчера я всего лишь из вежливости поинтересовался: как продвигается эксперимент, — и чертов профессор словно взбесился… Топал ногами, брызгал слюной, орал как сумасшедший. Впрочем, почему как? Сумасшедший и есть. Вместе со всей своей группой… Гауптман сделал еще глоток. Поменьше…

— «Я не обязан отчитываться перед каждым солдафоном! Хотите выслужиться?! Не спешите! Будет о чем доложить, я сам позвоню 108

рейхсфюреру!»… — намеренно картавя, передразнил он профессора. — А чего докладывать? Слепому ежу понятно, что у них ничего не получается. Почти год эти яйцеголовые умники ругаются и спорят, а результат прежний. Установка привезенная из экспедиции сбивает самолеты и насквозь прожигает три танка поставленные в колону. А убожества, созданные в лаборатории замка, в состоянии только сухой хворост поджечь. Да и то не всегда и не с первого раза. Бользен сделал третий глоток.

— Их не охранять надо, а расстреливать… По одному, в конце каждой недели. И чтоб мне с этого места не встать, если через пару месяцев, а то и раньше не был бы получен нужный результат. Нет лучшего стимула для работы ученых, чем их собственная жизнь. А если они незаменимые — привезти сюда всех родственников и запереть в подвале. На тюремном пайке. Объяснив умникам, что кормить их жен, родителей и детей будут в зависимости от хода исследований… Фредерик даже губами причмокнул от удовольствия, представив себе эту картину.

— Хотя… — гауптман отставил бутылку и закурил. — Если быть до конца откровенным, в достижении быстрого результата тоже ничего хорошего нет. Объект немедленно получил бы статус «А». И охранять его прислали бы какого-нибудь полковника, из имеющих допуск и связи. Еще быстрее, чем теперь с проверкой... Фредерик с сожалением посмотрел на коньяк и отодвинул его в сторону. День только начинался, а бутылка опустела почти на треть. И хоть в замке ему никто не указ, гауптман Бользен не вчера надел мундир и прекрасно знал, чем заканчиваются такие шалости комендантов в отдаленных и захолустных гарнизонах или объектах. Это сейчас лично к нему нет претензий, поскольку результаты исследований спецов из Аненербе от караульной службы не зависят. Но, когда придет время искать крайних, припомнят все промахи. В том числе и постоянный запах коньяка от коменданта. А доложить найдется кому… Тот же профессор Гольдштофф, когда гестапо возьмет его за жабры, придумает сотню отговорок, чтобы спасти свой тощий зад от крепкого пинка… И все! Как работает система, гауптман Бользен знал не понаслышке. Достаточно дать утвердительный ответ хотя бы на один вопрос следователя, — остальное припишется само. А попытка отрицать очевидное, уже доказанное десятком свидетелей, сделает ситуацию только хуже. Потому что, если один раз соврал органам, значит и в остальном тебе веры нет. Будь ты хоть членом НСДАП с момента ее основания. Фредерик еще немного ослабил узел галстука, подумал и вынул из тумбы стола стакан. Налил в него на два пальца янтарной жидкости, а бутылку отнес в сейф и запер на ключ. От самого себя, конечно же, не спрячешь, но — лишние пару мгновений на обдумывание, если опять прижмет, все-таки будут. Глядишь, и успеет справиться с секундной слабостью.

109

— А ведь хорошо, что проверяющего присылают… — мелькнула неожиданно мысль. — Да еще с неограниченными полномочиями. Ведь в дальнейшем весь спрос автоматически будет с этого подполковника. Как там его?.. Штейнглиц, кажется. Бользен затянулся покрепче и выпустил дым в потолок.

— Вот пусть оберштурмбанфюрер и покажет, как надо работать. А я погляжу, кто кого забодает... И конечно же, всеми силами постараюсь помочь победителю. Группенфюрер Шварцкопф птица высокого полета, но если профессор действительно вхож в кабинет рейхсфюрера — еще неизвестно, чья карта сверху окажется. Особенно, если изделие, все-таки пройдет испытание. А это, кстати, вполне возможно… Уж больно довольная морда у Карла Гольдштоффа последние пару суток. Либо победа близка, либо профессор каверзу какую-то придумал… Мысль о каверзе заставила Фредерика разжать пальцы уже вцепившиеся в стакан.

— Ладно, нечего умирать раньше смерти. Пойду-ка, пройдусь. Глоток свежего воздуха не хуже алкоголя успокаивает. Хотя, какой воздух в этих болотах? Никогда не поверю, что здесь граф жил. Разве что ссыльный? Или самозваный?.. С пшеков станется. У них каждый второй шляхтич, а каждый первый — сын королевский. О котором венценосный фатер, естественно, никогда не слышал… Да и не делал, скорее всего. Гауптман ухмыльнулся.

— Интересно, а все те байстрюки, что четвертый год плодятся по всему Генерал-губернаторству чьи будут? Неужто, самого фюрера?... Га-га-га! От удачной, хоть и не слишком безопасной шутки, настроение Бользена стремительно улучшилось. Настолько, что дышать стало легче, и гауптман, прежде чем выйти из кабинета, привел форму в порядок. Офицер не имеет права на расхлябанность, если хочет чтобы и подчиненные несли службу исправно.

— Кстати, о байстрюках… — под воздействием французского алкоголя мысли немца приобрели более фривольное направление. — Пора, наверно, Мольтке опять в рейд отправлять. А то с равноапостольных Петра и Павла никаких развлечений... Хоть за ассистентками профессора ухлестывать начинай. И умеет же, сучий сын… — прибавил с неприкрытым восхищением гауптман.

— С виду, пентюх пентюхом, на десятки верст вокруг топи да болота, а роттенфюрер каждый раз откуда-то новых девок притащить умудряется... И прехорошеньких к тому же. Не зря поговаривают, что рыжим везет. Носом он их чует, что ли? — и Фредерик шумно вдохнул. Зря. Собственный нос гауптмана еще помнил запах «Мартеля», и Бользену пришлось сделать грандиозное усилие, чтобы не вернуться в кабинет.

— Господин гауптман, — тот самый упомянутый рыжий роттенфюрер Мольтке, подбежал к командиру и козырнул.

— Что случилось?

— Разрешите доложить. Они только что потащили свой аппарат на подворье.

110

— Опять?..

— Так точно. Вы приказывали предупреждать, если начнется подготовка к испытаниям. Вот я и…

— Я помню. Свободен…

— Есть.

— Впрочем, постой! — алкоголь уже во всю веселился в крови гауптмана.

— Бери своих парней и сходи на охоту. К нам из Берлина инспектор приезжает… В общем, сам понимаешь. Как мы его примем, таким и отзыв будет. Так что не подведи. Роттенфюрер ухмыльнулся и щелкнул каблуками.

— Не волнуйтесь, господин комендант. «Дичь» будет наилучшая. Господину инспектору понравится.

— Смотри, Питер, — гауптман вспомнил имя роттенфюрера. — Я тебя за язык не тянул.

Глава тринадцатая Яркие, густо усеявшие небо звезды и величаво скользящий между ними рогатый челн месяца, оказывали посильную помощь в освещении узловой станции. Несколько фонарей, разнесенных по периметру с таким расчетом, чтоб от одного столба как раз можно было разглядеть следующий, давали слишком мало света для такой огромной территории. А часовых на станции, несмотря на пути забитые товарными вагонами и цистернами, было выставлено еще меньше, чем фонарей. Патруль из четверых солдат и одного унтер-офицера обходил посты никуда не торопясь, понимая, что ночь длинная и все успеется. Из неплотно прикрытых дверей одноэтажного железнодорожного вокзала, больше похожего на грузовой пакгауз, доносился громкий гогот и пиликанье губной гармошки. Судя по припаркованным возле здания двум тентованным грузовикам, полугусеничному бронетранспортеру и тройке мотоциклов, там грелся весь личный состав роты охраны, свободный от несения караульной службы. Хохот стоял такой громкий, что все часовые, нет-нет, да и поглядывали завистливо в сторону вокзала. Особенно, когда в хор мужских голосов вплетался женский смех и игривое повизгивание. Игорь Степаныч, глядя на такое форменное безобразие и разгильдяйство, только головою покрутил. Ничего подобного ни в Белоруссии, ни на Украине немцы себе не позволяли. Даже и сравнивать нечего. Любой полустанок на оккупированной фрицами советской земле охранялся куда надежнее и плотнее. А уж об узловых станциях и говорить не хочется…

111

Ефрейтор Семеняк вспомнил какой заслон фашисты держали вокруг Бахмача и даже поежился. Штурмовикам с воздуха к железнодорожному узлу и то не всегда удавалось подступиться.

— Такое впечатление, что фрицы или полностью уничтожили здешних партизан, или заключили с ними пакт о ненападении, — пробормотал он себе под нос. — Как говорит Коля, прощения просим, самим жаль, но придется вас разочаровать.

— Вы что-то сказали? — шевельнулась позади Лейла.

— Ничего… — шепотом ответил тот. — Зря ты все же за нами увязалась, дочка. Баловство это.

— И не начинайте, дядька Игорь. Одна с чужими мужчинами я не останусь… — твердо повторила наверное раз десятый за последний день свой единственный аргумент радистка. — Армия — это одно, а партизаны — совсем другое. Вы же сами видели. Никакой дисциплины. От них даже водкой пахнет.

— Ладно, ладно… Не ползти ж тебе обратно. Только сиди здесь и не высовывайся. Поняла?

— Как скажете, дядька Игорь. Вы старший… — о том, что она младший сержант, а Семеняк только ефрейтор, Лейла даже не вспомнила.

— Юзеф, — поманил Степаныч к себе одного из пяти минеров, которых сам же и подготовил для этой диверсии.

— Естем, пане капрале…

— Гляди туда… — Семеняк указал парню на дальний товарняк. — Если дашь круг и зайдешь слева, часовой тебя не увидит. Тлеющий фитиль тоже не заметит. Твоя цель дальше всех, так что действуй по обстановке. Если, вдруг, не дождешься общего сигнала — поджигай ровно через десять минут. Все понял?

— Так ест, пане капрале. Вшистко беньдзе добже.

— Тогда, вперед. Дадим фашистам прикурить… Семеняк отправил первого подрывника и поманил к себе следующего.

— Войтех, ползи сюда… Но вместо Войтеха с земли поднялся другой партизан — Анджей Езерский. Совершенно не прячась, словно на прогулке, он перешагнул через лежащих товарищей и прямиком направился к путям.

— Стой!

— Ей, не глупи!

— Анджей, что ты делаешь?.. Вернись, придурок!

— Хальт! Ближайший часовой тоже заметил на путях неизвестного мужчину, но пока сильно не встревожился. Даже винтовку с плеча не снял. Видимо, солдату и в голову не пришло, что враг может ходить вот так открыто по охраняемому объекту. Он только еще раз требовательно поднял руку, и не повышая голоса повторил: — Хальт! А тот только шаг чуть ускорил. Потом остановился и громко закричал на весь вокзал: 112

— Kłaniam się wam, dranie, w imieniu mojej narzeczonej! I zapraszam na nasz ślub! Zatańczymy?* (*пол., — Низкий поклон вам, сволочи, от моей невесты! И приглашение на свадьбу! Потанцуем?) Остальные поляки уже догадались, что сейчас произойдет, но в силу молодости и недостатка опыта решение приняли неверное. Вместо того, чтобы вжаться в землю, все трое бросились к своему товарищу. Наверняка даже не успев подумать: чем именно в такой ситуации они могли ему помочь. Часовой тоже понял, что этот человек не случайно забрел сюда и стал рвать с плеча ремень винтовки. Но, как водится в таких случаях, оружие упрямо цеплялось за что-то и не торопилось лечь цевьем в руку.

— Halt! Ich schieße!..* (*нем., — Стой! Стреляю!..) Анджей презрительно рассмеялся, изогнулся, как метатель диска, взмахнул рукой и, ранее прикрываемая от глаз немца, связка гранат полетела в сторону ближнего вагона.

— Ложись! — успел еще скомандовать Степаныч, перед тем как сам вжался в землю… Первый взрыв был не слишком громким, как будто учебный. Или, может, так показалось на фоне того ада, что разверзся несколько секунд спустя. В воздухе стоял гул, как от сотен моторов. Громыхало, словно на железнодорожную станцию одновременно высыпали груз десятки бомбардировщиков, или ее накрыло прицельным огнем тяжелой гаубичной бригады. Над головой со свистом проносились какие-то осколки, обломки и ошметки. А вжаться в спасительный приямок не удавалось, поскольку земля не просто вздрагивала, а силилась сбросить Степаныча с себя, будто норовистая лошадь. Хуже чем сейчас было только однажды, под Киевом. Когда их роту прижали пулеметами и начали забрасывать минами. К счастью, недолго. Случайно так получилось, или навели корректировщики, но минометчиков проутюжила возвращающаяся со штурмовки эскадрилья Ил-2. Дав роте ту самую минутную передышку, которой бойцам не хватало, чтоб собраться для решающего броска. Сейчас передышку дать было некому, а самому не то что подняться, оторвать лицо от земли всего лишь на секунду, чтобы избавиться от впившегося в щеку камня, и то страшно. Кажется, бушующая вокруг смерть только и ждет малейшего шевеления, чтобы смахнуть солдатскую голову с плеч, словно переспевшую грушу с ветки. Но и залеживаться нельзя. На путях стояло столько цистерн с горючим, что огненная река могла затопить все вокруг на сотню метров. Жар от полыхающего соляра, бензина и мазута уже давал себя знать. К счастью, пока еще только легким касанием. Степаныч осторожно приоткрыл глаз и… не увидел здания вокзала. На его месте стояла местами обрушившаяся кирпичная коробка, без какого либо намека на крышу, окна и двери.

— Здорово шумнули, — пробормотал ефрейтор. Подумал о цене, столь неожиданно заплаченной за диверсию, и вздохнул. — Глупо. Ну да чего уж теперь. Всем вечная память…

113

— Лейла?! — частично отшибленная память выдала очередной кусочек мозаики, и Степаныч рывком развернулся на месте. В нескольких шагах от него девушка неподвижно лежала на спине, раскинув руки и запрокинув к небу лицо.

— Лейла! Ефрейтор Семеняк ползком скользнул к радистке, приложился щекой к ее в груди и, замирая от боязни спугнуть везение, ощутил живое биение сердца.

— Слава Богу! Живая… Поверхностный осмотр показал, что девушка цела. Во всяком случае, никакие раны или кровавые пятна спереди на ее одежде не обнаружились. Степаныч просунул ладонь под голову Лейлы и ощутил на коже теплую липкость крови.

— Черт!.. Он аккуратно повернул радистку на бок и облегченно выдохнул.

— Ф-фу, разве можно так старика пугать. Прямо скажу: повезло тебе, младший сержант, что девицей уродилась. Голова, не без того, пару деньков поболит, как с сурового похмелья, но жить будешь. А вот на парня, наверняка, пришлось бы похоронку писать. Судя по всему, приподнявшуюся девушку отбросило ударной волной и со всего маху приложило затылком о торчащий из земли камень. Спасли Лейлу ее густые длинные волосы, собранные сзади в тугой пучок. *** Погруженный в глубокое раздумье, полковник Стеклов бог весть в который раз перемешал в стакане не только давно остывший, но и выпитый чай. Ложечка мелодично позвякивала о стекло, отбивая бесконечное тире.

— Дзинь… дзинь… дзинь… В дверь аккуратно постучали.

— Да? — Михаил Иванович очнулся и с недоумением уставился на пустой стакан. В кабинет шагнул дежурный шифровальщик.

— Товарищ полковник, радиограмма от «Призрака». Вы приказывали…

— Давайте! — Стеклов потянулся через стол, неловко смахнув с него многострадальную посуду, но даже не обратил на это внимания. Шифровальщик протянул полковнику открытую папку с вложенным в нее листком бумаги. Стеклов жадно впился в ровные черно-синие строчки, написанные химическим карандашом. Быстро пробежал их взглядом и вопросительно взглянул на шифровальщика.

— Что это?

— Текст радиограммы. Михаил Иванович хмыкнул и еще раз перечитал, лежащую перед ним шифровку. «Все хорошо, прекрасная маркиза и хороши у нас дела…»

114

Строчка из известной песенки повторялась дважды. А кроме нее в тексте не было больше ни единого слова.

— Сергей Ипатьевич, это шутка?

— Никак нет, товарищ полковник, — капитан, в силу занимаемой должности, знал содержание, но считал его условленной фразой. — Получено на волне «Призрака». Да и лейтенант Трофимов, принявший радиограмму, утверждает, что узнал руку младшего сержанта Мамедовой.

— Значит, не шутка. Но в чем тогда смысл? Стеклов с силой растер виски. Группа капитана Малышева имела строгий приказ в эфир не выходить и не обнаруживать своего присутствия до прибытия в квадрат поиска или встречи с Корнеевым. Судя по срокам, как первое, так и второе было маловероятно. Полковник подошел к стене, с закрепленной на ней картой и неторопливо провел пальцем от места захвата группой «Призрак» самолета с грузом «тяжелой» воды, до района указанного оберштурмбанфюрером Штейнглицем, как полигон для испытания сверхсекретного оружия.

— Разрешите идти? — напомнил о себе дежурный шифровальщик.

— Что? — Михаил Иванович оглянулся. — Ах, да. Ступайте, голубчик. И вот еще что… Майора Лапкина попросите зайти.

— Есть. Капитан козырнул и ушел, а полковник Стеклов снова уткнулся в карту. Сутки тому, где-то там исчез транспортный самолет, на борту которого были Корнеев и Штейнглиц. Самолет, скорее всего, сбили. Но как узнать: случилось это до того, как ЛИ-2 доставил разведгруппу к месту десантирования, или — после выброски? На обратном курсе. Живые Николай с Максимилианом, или…

— Чертова песенка… — Стеклов мысленно выругался, поминая недобрым словом неизвестного, составившего текст донесения. — Как ее понимать? Буквально: «Все хорошо… и хороши дела!», или с точностью до наоборот? В том смысле, что заложен автором песни? Кранты, капут и полное фиаско?

— Разрешите войти, Михаил Иванович? Майор Лапкин был ходячим эталоном полнейшей усредненности и незаметности. Росточка незначительного, виду невзрачного. И даже в голосе его начисто отсутствовали любые интонации. Так, наверняка, должны были разговаривать роботы Чапека. И ходил он, соответственно фамилии — тихо и незаметно, на «мягких лапках», словно постоянно подкрадывался.

— Да, Илья Фомич. Жду вас… Проходите… Присаживайтесь. Майор проскользнул в кабинет и опустился на рассохшийся стул так легко, что тот даже не скрипнул. И выжидающе замер, готовый в любую секунду так же тихонечко и незаметно исчезнуть.

— Илья Фомич, что интересного произошло за последние сутки вот в этом районе?.. — без обиняков начал Стеклов, очертя пальцем сильно вытянутый эллипс, вокруг предполагаемого маршрута группы «Призрак».

— На словах, или подготовить справку?

115

— Пока, устно.

— Слушаюсь… — Майор подкрался к карте и коснулся ее невесть откуда возникшей в руке короткой указкой. — Вот здесь ночью на станции был взорван состав с горючим и боеприпасами. По нашим данным — это активизировались польские партизаны. Именно там база отряда Армии Людовой имени Тадеуша Костюшки. Кстати, они и доложили о результатах диверсии в свой центр.

— И что в этом эпизоде интересного для нас?

— Неделю назад агентура доносила, что немцы уничтожили этот отряд. Во всяком случае, на связь после этого они больше не выходили... — майор сделал небольшую паузу, но продолжил тем же бесстрастным тоном. — До сегодняшнего утра.

— И что это по-вашему может значить?

— Если отбросить все маловероятные версии, то остается только три варианта.

— Излагайте.

— Первый, — отряд не был уничтожен в ходе карательной экспедиции, а только рассеян, и спустя неделю его члены снова собрались вместе. Второй, — под видом партизан действует отряд созданный немцами. И третий — с отрядом ничего не случилось, но по какой-то причине была утрачена связь с центром. Поломка рации или гибель радиста.

— Согласен. Но по-прежнему не понимаю, каким боком эта история…

— Лично мне кажется, что третьим, Михаил Иванович. Стеклов призадумался.

— Вы полагаете?

— Почему нет? Сопоставляйте факты сами. Сперва оживает замолчавший партизанский отряд, а потом, почти сразу же приходит радиограмма от «Призрака». Случайное совпадение?

— Вряд ли… — кивнул Стеклов. — Вероятность ничтожна. Это все?

— Есть еще одна информация. Поступила буквально только что. Вне зоны нашего внимания, но в пределах допустимого отклонения…

— Продолжайте.

— Вот в этом квадрате… — майор ткнул указкой. — Неизвестный транспортник выбросил десант и был сбит немцами.

— Откуда данные?

— От соседей поступил запрос, не проводим ли мы какую-то операцию без согласования с ними. Полковник Стеклов подошел ближе к карте.

— По времени подлета расстояние совпадает… — прибавил майор Лапкин.

— Совпадает…— рассеянно произнес Стеклов. — Но как они могли там оказаться? Это ж черт знает где…

— Выйдут на связь — уточним. Во всяком случае, Корнеев сейчас оказался гораздо ближе к своим, чем если бы следовал назначенным курсом.

— Так может, в этом и смысл шифровки? — оживился Михаил Иванович.

— Как вы считаете?

116

— Простите, Михаил Иванович, — напомнил Стеклову Лапкин, — но я с ее текстом не ознакомлен. Радиограмму сразу доставили вам. Тот молча кивнул на открытую папку. Майор перетек ближе к столу, взглянул и спросил: — Условная фраза?

— Если бы, — вздохнул профессор математики и вкратце пересказал майору суть проблемы. — Вот такая закавыка… Чистой воды импровизация. Совершенно непонятно: кто именно, а главное — что, хотел нам этим посланием сказать.

— Мне кажется, Михаил Иванович, что вы слишком усложняете… — майор Лапкин отодвинулся от стола, привычно занимая самое неприметное место в углу кабинета. — Руку радистки узнали. А насколько я помню из дела младшего сержанта Лейлы Мамедовой, девушка она серьезная, скромная и вряд ли могла в такие короткие сроки настолько измениться, чтобы сообщать о гибели группы или других аналогичных событиях в виде шуточной песенки.

— Убеждены?

— Не на сто процентов, конечно. Но думаю, что текст радиограммы, с очень большой долей вероятности, надо понимать в самом прямом смысле… Впервые на памяти Стеклова, в голосе Ильи Фомича, появились живые оттенки. Больше того, очень точно наследуя тембр и стиль Утесова, майор Лапкин пропел: — «Все хорошо, прекрасная маркиза. И хороши у нас дела…» Да. Именно так. *** Малышев занял место в кабине «Опеля». Остальные бойцы разместились в кузове. В целях маскировки все надели противогазы и прорезиненные плащи. Исключение сделали только для специальных перчаток. Возможно, «химичить» в них и удобно, но стрелять не получится. Палец под защитную скобу не пролезает. Придется снимать. А в скоротечном бою и одна секунда огромная фора. А еще, прямо у заднего борта установили найденные в лаборатории лагеря пустые баллоны. Ничего особенного, самые обыкновенные… Из-под пропана, кислорода и углекислого газа. Но смотрелась эта батарея красных, синих и черных металлических емкостей довольно внушительно. И просто обязана была произвести надлежащее впечатление на всякого, кто вздумал бы сунуть нос под тент… Они ехали по шоссе уже третий час, и до сих пор маскировка работала великолепно. Грузовик принадлежащий «Nebeltruppen», при ближайшем рассмотрении, пропускали без задержек. При этом, все кто находился на дорожном посту, непроизвольно сходили на обочину и вообще старались держаться подальше от опасной машины с ее таинственным и, скорее всего, смертоносным грузом. Один только раз жандармский старший фельдфебель решил проявить 117

служебное рвение, но и он передумал, как только увидел через боковое стекло спецпропуск. Издали… Второй раз посмотреть на документ сунулись спустя полтора часа и километров шестьдесят пути. Да и то, скорее всего, чтобы продемонстрировать бдительность высокому начальству. Случилось это на перекрестке. С востока через пост проезжал открытый кабриолет с двумя эсесовскими офицерами и в сопровождении мотоцикла полевой жандармерии. Уже привычно тыкая пропуском в стекло, Андрей смотрел на немецких офицеров, и никак не мог сообразить, что его в них так заинтересовало. А когда сообразил и сдвинул на лоб очки, чтобы проверить догадку, легковушка уже умчалась. «Блин горелый, может, я и ошибаюсь, но тот, который за рулем сидел, точь-в-точь Николай. Жаль, что он ни разу ко мне лицом не повернулся, а со спины немудрено и обознаться…» Пытаться догнать «Опель-капитан», имеющий фору почти в пять минут, на тяжелом грузовике не имело смысла... Тем более, на приличной дороге. До проселка выбранного Малышевым, как самое подходящее место, чтоб свернуть с шоссе и опять уйти в леса, оставалось не больше пятнадцати километров, когда на очередном посту, наперерез грузовику решительно шагнул с обочины молоденький лейтенант. То ли парнишка недавно получил свое первое офицерское звание и очень хотел поскорее заслужить очередное повышение, то ли относился к службе серьезнее других, но властно поднятую руку не опустил. Даже после того, как увидел, что люди в кабине «Опеля» сидят в респираторах. Зато его люди мигом сообразили: с каким подразделением пришлось столкнуться. И, предоставив своему командиру право лично проверять проездные документы, торопливо отодвинулись на безопасное, с их точки зрения, расстояние. Одетый по всей форме, только заменивший противогаз на более удобный респиратор и уверенный, что схема сработает, Малышев небрежно ткнул в лобовое стекло спецпропуском. Лейтенант козырнул, кивнул, а потом… предложил заглушить мотор и всем выйти из машины. Водитель, посмотрел на Малышева. Тот пожал плечами, кивнул и, не снимая противогаза, полез наружу. Довольно неуклюже, поскольку длинные полы и жестковатая ткань плаща не способствовал легкости движений. Потом снял с крючка специально приготовленную для такого случая запасную фильтрмаску.

— Что везете? — голос у лейтенанта дрогнул. Похоже, несмотря на всю решительность, увидав перед собой зловещего вида фигуру в химзащите, молоденький офицер стал не так уверен в правильности своих действий. Вместо ответа Андрей протянул патрульному респиратор и сделал пригласительный жест в сторону кузова. Лейтенант послушно нацепил маску и, держась сбоку, обошел грузовик по более широкой дуге, чем требовалось.

118

Малышев скупым движением слегка распахнул брезент, и юный офицер увидел именно то, что ему хотели показать. Непонятную и от того устрашающую батарею разноцветных баллонов, предназначенных для хранения и транспортировки газа. А еще — нескольких людей, в противогазах и такой же химзащите, как и старший машины. Увы, спланировавший всю эту психологическую мизансцену Хохлов, не учел, что на пути группы может встать юноша, который больше всего на свете боится прослыть трусом. Даже в своих собственных глазах… Лейтенант судорожно дернул щекой, отступил на шаг и требовательно протянул руку.

— Ausweis!* (*нем., — Документ!)

— Ja, natürlich… Zählen Sie bis Sieben!* (*нем., — Да, конечно… Считайте до семи!) Дальнейшее происходило по заранее оговоренному плану. Со стороны обочины, куда смотрел Малышев, указывая своим расположение немецкого патруля, брезент был вспорот в двух местах ударами ножа, и в прорехи выглянули дула автоматов. Немцы и удивиться не успели, как слаженная очередь из четырех стволов скосила всех до одного. Дольше других прожил излишне ретивый лейтенант. Он даже успел потянуться к кобуре, когда Андрей полоснул его ножом по горлу. Офицер, уже понимая, что сейчас умрет, в последнее мгновение заполошно дернулся, и удар получился нечистым. Кровь из распоротого горла брызнула фонтаном. Так что прорезиненный защитный плащ все-таки пригодился...

— Отбой, парни! Конец маскараду.

— Что, выгружаемся? — уточнил Петров.

— Нет. Это я фигурально. Попытаемся немного проскочить. Фрицы чаще чем через десять километров посты не ставят. Так что, прокатимся еще чуток.

— А, может, рано разоблачаться?

— Ну, если тебе так нравится… Кто ж запрещает. Но смысла нет. Все, некогда лясы точить. Погнали дальше. Хотите раздевайтесь, хотите парьтесь в плащах дальше… Малышев демонстративно зашвырнул свой респиратор в поле, пробежался пальцами по пуговицам и переступил через упавший к ногам плащ.

— Ф-фу, ну и духотища. Дитрих за все время даже из кабины не выглянул. Впрочем, оружия ему не доверили, так что при любом ходе боя, толку из него никакого. Уже то хорошо, что не попытался сбежать.

— Vorwärts!* (*нем., — Вперед!)

— Jawohl!* (*нем., — Есть!) Машина рванула с места, как подстегнутая кнутом. От неожиданности Малышева вжало в спинку сиденья, а в кузове что-то загрохотало.

— Осторожнее, блин! Не дрова везешь…

— Entschuldigung!* — шофер, похоже, уловил интонацию и слегка втянул голову в плечи.

119

— Нормально, — и, не зная как еще приободрить немца, подмигнул ему.

— Аллес гут… Сверившись по карте, Андрей решил свернуть с шоссе немного раньше, чем планировалось вначале. Береженного, как известно, конвой не стережет. А километра за четыре до выбранного поворота от главной дороги ответвлялась еще одна, отмеченная пунктиром. То есть — грейдер. Правда, в этом случае, почему она и была сперва забракована, грунтовка не сразу ныряла в лес, а вилась еще километров семь через поля, оставаясь в пределах видимости с шоссе. Но, если погони не будет — эти пятнадцать минут существенной роли не играли. Лишь бы на мины не наскочить. Мало ли, зачем ее проложили. И куда… Малышев указал на поворот водителю.

— Ферштейн?

— Ja... Jawohl… Малышев ободряюще похлопал Дитриха по плечу и трижды постучал по задней стенке кабины. Секунду спустя, из кузова так же трижды ответили. Поездка на автомобиле заканчивалась. Дальше — опять пешком. Но это уже было не существенно. До рандеву с Корнеевым в запасе оставались еще целые сутки и всего лишь двенадцать километров.

Глава четырнадцатая Телефон задребезжал сперва чуток неуверенно, но почти сразу же заважничал и выдал такой трезвон, словно был как минимум правительственной вертушкой. Полковник Стеклов, только что задремавший и ничего не соображающий спросонку, вскочил из-за стола, опрокидывая стул и шарахаясь в сторону, как от разрыва.

— Чтоб тебе треснуть!.. — произнес в сердцах, когда осознал причину переполоха. — Нет, Михайло Иваныч, не быть тебе джентльменом. Аппарат трескать не собирался, равно как и сводить счеты с бытием всеми иными доступными ему способами. И вообще не думал хоть как-то реагировать на пожелания подполковника. Зато зазвонил он еще громче.

— Алло? — Стеклов поднес трубку к уху.

— С вами будут разговаривать, — очень четко произнесла телефонистка, словно находилась в соседнем кабинете. От такого «здрасьте» со Стеклова остатки сна, как ударной волной сдуло.

— Добрый день, Михаил Иванович! Не разбудил? Что можете доложить по нашему делу? Голос заместителя наркома обороны звучал равнодушно, словно бы даже с ленцой. Мол, чем только не приходиться заниматься. Вот и тебе звоню, в числе прочих. Давай, полковник, доложись по-быстрому, не отнимай у начальства драгоценное время.

— Пока нечего конкретного сказать не могу, товарищ…

120

— Семенов, — подсказал генерал.

— …Семенов, — повторил Стеклов.

— Совсем? Или не хотите расстраивать? Что-то пошло не так?.. Михаил Иванович! Не напомните, что там древние греки о своевременности говорили?

— «Praemonitus praemunitus...» Латиняне.

— Не важно. Суть вы уловили, надеюсь?

— На данный момент имеются некоторые странности... — профессор терпеть не мог делать преждевременные выводы. — Но они вполне коррелируются в пределах системы и...

— Это вы о сбитом самолете? — перебил Абакумов. — Забудьте. Исходите из того, что наши парни уцелели.

— Нет, я о двух радиограммах. Первая была получена вчера. Подчерк радистки узнали, зато текст радиограммы странный, если не бессмысленный. Вторая — получена час назад. Это доклад о прибытии группы Малышева в заданный район. Время передачи, шифр и условленные знаки совпадают, но передавал кто-то чужой.

— Безобразие. У вас имеются соображения?

— Боюсь, товарищ Семенов, выводы делать слишком рано. Надо подождать. Если Николай жив, в ближайшие сутки он даст о себе знать.

— Хорошо. Подождем. А, пока, подумайте о второй группе. Я свяжусь с вами и уточню детали…

— Товарищ… — Стеклов хотел объяснить генералу, что проделать подобную работу меньше чем за сутки немыслимо, проще разбомбить объект, но в телефонной трубке осталось только потрескивающее эхо и короткие гудки. Михаил Иванович досадливо сморщил лоб.

— Вот и поговорили… Зачем разбираться и думать, если можно дублеров отправить? А то, что и вторая группа может угодить в ту же самую ловушку и зря погибнуть, уже неважно. Война все спишет. Стеклов встал и несколько раз прошелся по комнате, заложив руки за спину и поглядывая в потолок. Имелась такая привычка у профессора. Будучи убежденным атеистом, в самые трудные минуты жизни, Михаил Иванович нетнет, да и поглядывал вверх. Хотя, с учетом шарообразности земли и прочей космогонии, чем для общения с иными силами предпочтительнее именно это направление, внятно объяснить бы не смог.

— Положим, сам по себе единичный факт незнакомого почерка не является доказательством провала. Мало ли, что могло случиться с радистом — убили, ранили, и на ключе работал тот же Малышев. Но в ряде странностей все выглядит иначе. Сперва упавший самолет, который никто не сбивал. Потом — песенка вместо доклада… Полковник прошагал еще пару кругов.

— С какого ж конца потянуть, чтобы этот клубок несуразностей все-таки размотался? Стеклов посмотрел на часы.

— Половина восьмого утра?.. Или девятнадцать тридцать вечера?

121

Остановился напротив окна, отодвинул край светомаскировочной шторы и выглянул на улицу.

— Нет, все же утро? Как там Ленский вопрошал: «Что день грядущий нам готовит?» Мне бы найти у кого спросить… Спросить… Расспросить… — Михаил Иванович еще раз взглянул на потолок. — Ну, да. Обязательно расспросить. И немедленно. Не бывает так, чтоб никто ничего не слышал. Как обычно, приняв решение, Стеклов больше не терял ни одного мгновения. Торопливым шагом вышел в коридор и почти бегом спустился вниз.

— Товарищ полковник! — заметив его, вскочил с места дежурный офицер.

— Сергей, машину! Срочно!

— Машина возле дома, Михаил Иванович… — старший лейтенант развернул толстый гроссбух. — Только распишитесь в журнале.

— Формалист ты, братец… — недовольно проворчал Стеклов, которому даже эта секундная задержка показалась излишней. — И бюрократ…

— Положено… — развел руками тот. — И маршрут укажите.

— Сам впиши, — Стеклов быстро и размашисто черкнул в пустой графе.

— Время тоже. Я в расположение штаба фронта. К нашим разведчикам. Думаю, за полтора-два часа управлюсь.

— Хорошо, Михаил Иванович… — не стал спорить дежурный. Главному аналитику Разведотдела разрешалось многое. И совсем не по причине его достаточно высокой должности или звания. — Счастливого пути. Стеклов вышел на улицу и оглянулся. Недавно закрепленная за отделом «эмка» и в самом деле стояла, припаркованная за углом. Только водителя, рядового Бигуна в машине не оказалось. Михаил Иванович подошел, просунул руку в открытое окно и коротко просигналил.

— Я туточки, товарищ полковнык! Уже бегу! Водитель, невысокий, поджарый, а по возрасту, как бы не ровесник Стеклова, выскочил из-за ближайшего дома, на ходу оправляя гимнастерку.

— Виноват, товарищ полковнык! — солдат смахнул какие-то капли с седых усов и неуклюже откозырял офицеру. — Я только на хвыльку отлучился… Водитель непроизвольно оглянулся. Стеклов проследил за его взглядом и увидел возле дома молодую девушку. Даже девочку, совсем подростка. Лет тринадцати не больше…

— Как вам не совестно, Владимир Тарасович!.. — после двух десятков лет преподавательской работы имена и отчества профессор запоминал механически.

— А шо? — водитель еще раз оглянулся, пожал плечами и неожиданно густо покраснел. — Та вы шо, товарищ полковнык? Как вы могли такое подуматы? Та ж она мне у внучки годыться. Хиба ж можно?

— Кто такая? — Стеклов и сам понял, что погорячился. Пожилой украинец или белорус никак не походил на бесстыжего ловеласа.

— Ядя. Ядвига по-ихнему... — по-прежнему немного конфузясь, стал объяснять тот. — Ихнюю хату миною разнесло, от воны с бабушкой в погребе и 122

живут. Неподалеку звидсы… — водитель махнул в том же направлении. — Пока тепло, оно, конечно, можно и так прожить. Не до жиру… А як снег ляжет? Плохо… А у соседей сарай уцелел. Добрый сарай. Соседей больше никого нет, усе погибли, а он стоит. Ось я им печку в том сарае и кладу. И стены утепляю понемногу, колы час есть. А Ядя мне молоко носыть. Я отказываюсь, а она все носыть тай носыть... Даже сюда. Товарищ полковнык, а вы молочка не хотите? Ядя, ходы к нам!

— Нет!.. — Стеклов жестом остановил сдвинувшуюся с места девочку. — Спасибо. Когда вернемся, обязательно выпью. Сейчас нет времени на угощение. Поехали, Тарасович…

— Есть, — водитель торопливо открыл дверцу и запрыгнул за руль. Машина завелась с пол оборота, что значительно подняло настроение Стеклову.

— В штаб… — предупредил вопрос. — Откуда молоко у них? Что-то я в округе коров не видел.

— Так козье ж… — хмыкнул солдат, включая передачу и трогаясь с места. — А это такая скотина, что никакой фриц не выведет. Михаил Иванович, задумчиво поглядел на провожающую машину девочку и хлопнул себя по лбу.

— Вот я старый дурень. Спасибо тебе, Тарасович…

— За что же, товарищ полковнык?

— Что надоумил вовремя.

— Заедем еще куда-то? — понятливо уточнил водитель.

— Нет, едем прямиком в штаб. Это мне зайти кое-куда давно следует. Мог бы и раньше смекнуть, а вишь — не сообразил. Черствеет душа, Тарасович, ох и черствеет. Будь она неладна война эта проклятущая. *** Любой штабной городок в первые дни после передислокации, кишит как потревоженный муравейник или разоряемый медведем улей. Но с течением времени вся эта суета постепенно утихает, успокаивается и входит в нормальное, если можно применить такой термин к войне, русло. В конце концов, впадая в некое подобие летаргического сна или, если быть точнее — замирает, словно лес перед надвигающейся бурей. Заканчивается разработка очередной операции, назначено время «Д», отданы утвержденные Ставкой Верховного командования приказы и распоряжения, — и все военачальники (кому положено, а кому просто не сидится на месте) вместе со своими свитами отбывают в войска. А в городке остаются только службы тылового обеспечения, связисты и прочие подразделения, уже выполнившие свою часть работы и в наступлении непосредственного участия не принимающие. Разведчики, к примеру… И если вражеский шпион достаточно умен и внимателен, то только по степени этого обязательного спокойствия, сумеет достаточно точно предсказать срок перехода армии в наступление. И никакая дезинформация не поможет.

123

Генералы не танковые дивизии, их так просто с одного участка фронта на другой не перебросишь. И на месте сиднем сидеть не заставишь… При въезде на территорию штабного городка, грунтовку перегораживал временный шлагбаум. Полковник Стеклов уже приготовился было предъявить документы, но дежурный на КПП старший лейтенант, взглянув на номера машины и чуть пристальнее на водителя, козырнул и жестом приказал солдатам открыть дорогу.

— Не понял? — полковник развернулся к водителю. — Земляк твой, что ли?

— Никак нет, Михаил Иванович. Просто машина ця приметная и многим известная.

— Растолкуй? — еще больше заинтересовался Стеклов.

— Я на ней раньше начальника особого отдела армии возыв.

— И?

— Под обстрел попали… — не слишком охотливо ответил тот. — Сами, к счастью, почти не пострадали, а машину пришлось ремонтировать. Неделю с чем-то провозывся. Ну и пока ремонтировав, начальник на другую пересел…

— А тебя, Тарасович, после ремонта, значит, к нам направили? Странно. Обычно хорошими водителями не разбрасываются.

— Не повезло Карпу Терентьевичу. Непоседливый був чоловик, любыв на передовую навидуватыся. Вот, аккурат через три дня после того случая, накрыло их ще раз. Только тепер уже не промахнувся фриц… — вздохнул рядовой Бигун. — Одна выгоревшая воронка и позосталась. Даже похоронить ничого було.

— Война…

— Да… — дернул щекой солдат. Помолчал, словно отдавал долг памяти погибшему, а потом продолжил. Все так же нехотя. — Ну, а новый начальник особого отдела вместе зи своим шофером прыбув. Так шо вы, товарищ полковнык, совершенно правы: хорошими водителями не разбрасываются…

— Понятно. — Стеклов заприметил нужную складскую палатку. — Ты вот что, Владимир Тарасович, здесь притормози мне.

— Пидождаты? — водитель плавно остановил машину, по довоенной привычке прижимая ее вправо.

— Нет. Езжай прямиком к расположению разведроты. А я пройдусь немного. Надо подумать.

— Есть. Будут ще якись распоряжения?

— Да. Чтобы время зря не терять, пока я подойду, найди старшего лейтенанта Руставели. Пусть никуда не отлучается, меня дождется.

— А колы его там нет?

— Тогда тот же приказ передай заместителю исполняющего обязанности командира роты. Лейтенанту Рыжову.

— Есть передаты... — водитель немного замялся, но все же решился поправить начальника. — Только, товарищ полковнык, Семен уже второй день як третью звездочку получыв.

124

— Действительно, — Стеклов несколько раз плотно закрыл и открыл веки. — Неприятная тенденция, однако, Тарасович. Начинаю упускать из виду мелочи. Старею, что ли?

— Устали вы, Михаил Иванович… Вам бы самогонки хорошей стакан принять, под горячую закуску, та поспаты часиков десять кряду. Все як рукой снимет.

— Отличный рецепт. Обязательно воспользуюсь, — кивнул Стеклов. — Сразу после победы. Услышав звук остановившейся машины, из складской палатки вышла миловидная девушка в звании ефрейтора, левой рукой поправляя пилотку, а правую подняв к шее. Мало ли, какое начальство пожаловало. Рядовой и младший комсостав на легковушках не разъезжают. И вовремя застегнутая пуговица, иной раз спасает от лишнего выговора. Начальству, особенно когда оно не в духе, нет дела до того, что покрой гимнастерки не учитывает особенности строения женского тела. Стеклов раньше никогда не встречался с невестой Корнеева, но почему-то признал ее сразу. Было в ней что-то светлое, чистое. Так что одного взгляда хватало чтобы поверить: она действительно сможет пронести любовь через все невзгоды и дождется победы. Глядя на Дашу, Стеклову вдруг вспомнились стихи, недавно вычитанные в «Красной звезде». «Жди меня, и я вернусь, Всем смертям назло. Кто не ждал меня, тот пусть Скажет: — Повезло. Не понять не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня. Как я выжил, будем знать Только мы с тобой, — Просто ты умела ждать, Как никто другой» Увидев незнакомого полковника, ефрейтор быстро привела форму в надлежащий вид и шагнула навстречу, лихо вскидывая ладонь к обрезу пилотки.

— Так вот ты какая, Даша Синичкина…

— Товарищ полковник… — девушка слегка покраснела, то ли от смущения, то ли от возмущения.

— Михаил Иванович.

— Михаил Иванович… — Даша повторила сперва механически, а потом еще раз, с отчетливой тревогой в голосе. — Михаил Иванович?! Что-то с Колей?! Простите, с майором Корнеевым? Девушка побледнела, прижала руки к груди и уставилась на Стеклова огромными, быстро влажнеющими глазищами.

125

— Тихо, тихо… — даже растерялся тот. — С чего такая реакция? Нормально все у Николая. И двух суток еще не минуло, как я с ним беседовал, вот как с тобою сейчас. Даже ужинали вместе. Поэтому и к тебе заглянул. Николай не смог вырваться… Сама понимаешь, работа у него такая… Да и я, признаться… Михаил Иванович умышленно употребил термин «работа», а не «служба», считая, что в таком аспекте оно несколько обыденнее прозвучит.

— Не смог… — Даша погрустнела.

— А что такого? Ты вон, к примеру, всего лишь при складе состоишь, а захочешь отлучиться — небось, начальство тоже не сразу отпустит. Даша молча кивнула. Она не первый год служила в армии и прекрасно понимала, что полковник прав. Но все же ей было немножко… нет, не обидно — жаль, что любимый был рядом, а повидаться не смогли.

— А он сейчас снова там… — девушка кивнула в сторону фронта и тут же торопливо прибавила. — Простите. Я понимаю, вы не имеете права...

— Не имею, — согласился Стеклов. — Кстати. Николаю твоему, за отлично проведенную операцию, очередное звание присвоили… Так что он теперь у нас в подполковниках ходит. О том, что Корнееву дали еще и орден, Стеклов решил умолчать. Женщины существа непредсказуемые. И вместо того, чтоб обрадоваться — девушка вполне может расстроиться еще больше. Если смекнет, что награды просто так не дают, а значит, Николаю очень сильно рисковать пришлось.

— Такие вот дела, красавица. А ты говоришь… — и, уловив более-менее подходящий момент, Стеклов проделал то, зачем, собственно, и явился. Помимо визита вежливости, так сказать. Он притворно весело подмигнул Даше и отчаянно фальшивя пропел: — Все хорошо прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо… Но девушка почти не отреагировала на эту фразу. Только вздохнула: — Ваши бы слова, да Богу в уши, товарищ полковник…

— Будем надеяться на то, что со слухом у Создателя все в порядке, — отшутился Стеклов. — Ладно… Поклон от Николая я тебе передал. А теперь, извини, милая, служба.

— Да, да… Я понимаю… Спасибо… — Даша чуток замешкалась и неуверенно спросила: — А мне можно?

— Что?

— Ну, Коле привет передать.

— А-а... — Михаил Иванович задумался. Врать он не любил и по возможности старался избегать пустых обещаний. — Вообще-то, можно попробовать… Но не уверен, точно не знаю. Как получится. Если будет задерживаться дольше, чем рассчитывал — постараюсь. Но, вполне возможно, что он и сам к тебе заглянет денька через два-три. Уж на этот раз я лично об этом позабочусь. И как-то неожиданно для самого себя, Михаил Иванович обнял Дашу и прижал к груди.

126

— Ты главное жди его, девочка. Мужчинам, это очень важно. И если ждут по-настоящему — мы обязательно возвращаемся. *** Так и не поняв, поднял он Даше Синичкиной настроение своим визитом или наоборот, только расстроил девушку — полковник Стеклов зашагал в направлении расположения разведроты. Вокруг по-прежнему царили тишина и покой, ничем не предрекая грядущего наступления. И только очень пристальный взгляд мог бы заприметить во всем этом благолепии некоторое несоответствие общей тенденции. Например, — что вездесущие, как муравьи, саперы ничего не строят и не ремонтируют, а наоборот — аккуратно разбирают… или, выражаясь понаучному, ведут демонтажные работы уже существующих объектов. Из тех, что не возведены на месте из подручных материалов и будут снова переброшены на новое место дислокации штаба фронта.

— Ну что ж, — пробормотал Стеклов. — Первая попытка успехом не увенчалась. Впрочем, с чего я решил, что куплет обязательно должен иметь прямое отношение к Николаю? Будь песенка среди любимых — я и сам хоть раз, но услышал бы, как он напевает, или насвистывает эту мелодию. Так что Корнеев, скорее всего, не причем. А кто же тогда? Малышев?.. Полковник остановился.

— Нет. Слишком мало времени прошло со дня гибели Машеньки. Не до песен Андрею… Значит, радировал кто-то третий. Водитель припарковался рядом с входом на территорию роты и ждал Стеклова возле машины. Видимо у прежнего начальника были такие требования, а к новому Бигун еще не приноровился. Да и откуда? Михаил Иванович больше по картам да по крокам путешествовал, не покидая кабинета. Увидев полковника, водитель шагнул навстречу, молодецки вскидывая руку — Товарищ полковнык, разрешите доложить…

— Не надо так громко, голубчик, — даже вздрогнул от неожиданности Стеклов и недовольно поморщился. — Я же не глухой. Разведка не особый отдел, тут орать не надо.

— Вынуватый… — пожилой солдат обиженно потупил взгляд.

— Пустяки, не бери в голову, Владимир Тарасович… — повинился Стеклов. Ему и в самом деле стало неловко, что сорвался на ни в чем не повинного солдата… Который и ответить-то не имеет права. — Это я по другому поводу злюсь, а на тебя выплеснул.

— Да я шо. Не дите малое. Разумение имею, — мгновенно ожил тот. — Так шо, можно докладывать?

— Можно.

— Старший лейтенант Руставели отсутствует по делам службы. Старший лейтенант Рыжов о вашем прибытии предупрежден. Ждет…

127

— Подожди-ка, Тарасович… — в голове Стеклова что-то тихонечко щелкнуло, как обычно бывало, когда соединялись разрозненные прежде факты.

— А ведь ты знал заранее, что Коте не будет в роте. Откуда?

— Звидкы ж я мог знать, товарищ полковнык? — сделал удивленные глаза тот.

— Не финти, Тарасович, — погрозил пальцем Стеклов. — Правда, как шило, в мешке не спрячешь.

— Та мэни вчера шофер нашего генерала сказав, шо они ездили смотреть, як разведчики плавать умиють.

— Совершенно верно, — вспомнил Михаил Иванович. — Был запрос от соседей на пловцов и что?

— А хто победил, знаете? Хто дольше усих под водою продержался?

— Нет... — полковник пожал плечами. — Не поинтересовался. Своих забот хватает. Это так важно?

— Старший лейтенант Руставели. Генерал еще сказав, шо у настоящего горца не только серце, но и легкие большие.

— Ну, правильно. В горах воздух разрежен, и для нормального снабжения организма кислородом, площадь легких должна быть больше, чем у жителей низин… Подожди, ты хочешь сказать, что соседям на помощь отправили Коте?..

— Этого я не можу знаты, товарищ полковнык. Но, подумав…

— Молодец, Тарасович. Если еще пару раз так смекнешь, я тебя к нам в отдел переведу. Младшим аналитиком…

— Спасибо, только батько казав: не в свои сани не сидай. Я лучше за баранкой. Двадцать годков почитай. Куда ще рыпаться?

— Ладно, Тарасович. О себе мы позже поговорим, сейчас — о деле. Я вижу, вон уже Рыжов бежит. А ты, раз такой наблюдательный, пока мы с лейтенантом беседовать будем, походи вокруг. Послушай, кто что поет.

— Есть походить и послухать… — солдат даже виду не подал, что удивился приказу. Козырнул, потом вынул из багажника пустое ведро и неторопливо вошел в расположение разведроты.

— Здравие желаю, Михаил Иванович! — Рыжов молодцевато щелкнул каблуками, умышленно поворачиваясь так, чтоб солнце блеснуло на новеньких погонах, — хоть и с одним просветом, но уже с тремя звездочками. — Давненько вы к нам не заглядывали.

— Здравствуй, Семен... — полковник протянул ладонь для рукопожатия.

— Вижу, тебя можно поздравить.

— Так точно, можно… — довольно улыбнулся тот. «Господи!.. Мальчишка, которому вручили кубок на школьной спартакиаде, да и только… — подумал Стеклов, глядя на веснушчатую физиономию офицера. — И вот с этими детьми мы бьем фрицев в хвост и в гриву…»

— Считай, поздравил. А теперь — к делу. Ты за командира?

— Так точно, — улыбка исчезла, взгляд построжел. — Пройдемте в мою палатку?

128

— Здесь поговорим. Я, Семен, в помещении лекции привык читать, а секретничать лучше на открытом пространстве. Но присесть не помешает… — произнеся все это, Стеклов оглянулся вокруг, заприметил невдалеке подходящий пенек и направился к нему. Рыжову ничего не оставалось, как последовать за ним.

— В общем, Семен, есть мнение, что «там», кое-что не пошло... И следует готовить для заброски еще одну группу.

— Сразу надо было своих брать, а не со штрафниками возиться, — нахмурился тот. — Говорил я командиру…

— Ну, ты все в одну кучу не вали... То первое задание парни на отлично выполнили. Почти без потерь. Знаешь же… Старший лейтенант Рыжов промолчал. Он, конечно же, знал о том, чем закончилась операция «Прикрытие», и тем более обидно было разведчику, что Корнеев в тот рейд взял бойцов со стороны. Понимал, что командир не хотел зря рисковать подготовленными кадрами, так нужными фронту в преддверии большого наступления (и был прав), но прими тогда майор Корнеев иное решение — и среди героев мог оказаться и он — тогда еще лейтенант.

— Знаешь, — вместо него утвердительно ответил Стеклов. — А теперь что-то случилось. И Корнеев на связь не выходит, и с группой Малышева не все слава богу. Один молчит, другой какую-то ахинею передает. Видя, что уж в достаточной мере привлек внимание Рыжова, полковник понизил голос.

— Вот скажи мне, к примеру, Семен. Что бы ты подумал, если бы вместо положенной радиограммы, со всеми предусмотренными позывными и соответственно зашифрованную, получил несколько строчек из песни.

— Смотря какая песня, — пожал плечами тот.

— Из репертуара Утесова.

— Утесова? — задумчиво повторил Рыжов. — Ну так Корнеев одессит. Может, от него весточка?

— Я тоже так сперва подумал, но по времени не сходится, — мотнул головою Стеклов. — Руку радистки из группы Малышева узнали — это Лейла Мамедова. А Николай с ними еще никак не мог встретиться.

— А какая именно песня? — неожиданно улыбнулся старший лейтенант.

— Случайно, не «Все хорошо, прекрасная маркиза»?

— Да. Она. Ты что-то знаешь?

— В общем-то, об заклад биться не стану, но очень похоже, что радисту текст диктовал Степаныч. Виноват, ефрейтор Семеняк.

— Почему?

— Ну, тут длинная история. И довольно давняя. Случившаяся еще до меня. Но рассказывали, что было время, когда наши острословы едва не приклеили Семеняку пожизненный позывной «Маркиза». Как раз из-за этой песенки.

— Интересно, — потер подбородок Стеклов. — А я вот этой истории не слышал… Ладно, допустим ты прав и радиограмма от ефрейтора Семеняка. Но почему?

129

— Разрешите, товарищ полковнык? — рядовой Бигун умышленно громко громыхнул пустым ведром, запихивая его обратно в багажник.

— Да? — полковник и старший лейтенант развернулись к водителю.

— Я не так шоб специально, но вы громко говорили… И був приказ послухать…

— Тарасович, не до политесов, честное слово. Есть соображения, выкладывай. Карать или миловать, потом разберемся.

— У нас в Отделе якось дило рассматривали. Радист видкрытым текстом шпарил важные сведения. Думалы шо шпион, а оказалося — контузыло его. Шо передаваты надо, вин ще до бомбежкы успел записать на бумажку, а шифр в голове трымав. И як шандарахнуло — бумажка осталася, а шифр вин забув… От и выйшов в эфир так, як було записано.

— Занятно… Стеклов вскочил и зашагал, как по кабинету. Пять шагов в одну сторону, поворот и — обратно.

— А ведь вполне могло быть именно так. Особенно с учетом той странной диверсии на железнодорожном узле. Гм… Спасибо, Владимир Тарасович. От лица службы выношу вам благодарность…

— Радый старатыся.

— Вот именно… — пробормотал Стеклов. — Радый… Так что не отсидеться тебе за баранкой. Никак не отсидеться… Рыжов промолчал. Только подмигнул водителю ободряюще. Мол, не робей воробей. И вообще, каждый сам кузнец своей судьбы.

Глава пятнадцатая Тихоходный У-2, с белыми пятнами на крыльях и фюзеляже вместо красных звезд, бесшумно скользил по небу, словно игрушечный или нарисованный на лазурном холсте вместе с редкими кучками пушистых, белых облаков. Впечатление от картинности несколько портила буксируемая самолетом конусная мишень из перкаля, используемая для отработки точности стрельбы истребителями и зенитчиками. Вот только в воздухе не было других самолетов, а на тех нескольких зенитных точках, что расположились вокруг замка, солдаты не торопились снимать маскировку, расчехлять стволы и занимать места согласно боевого расписания. Зато во дворе сумрачного, старинного замка, утопающего в зелени окружающих лесов, полудюжина людей в белых халатах суматошно возилась с каким-то непонятным и громоздким прибором, больше всего похожим на средних размеров телескоп. При этом создавая такую суету, словно было их там никак не меньше полутора десятка.

130

Фредерик Бользен неторопливо поднялся на крышу угловой башни, откуда с насмешливой ухмылкой наблюдал за кипящей внизу кажущейся бестолковой сумятицей. Гауптман до такой степени не верил, что без использования специальных мер принуждения, его подопечным удастся достичь хоть какого-то успеха, что на этот раз даже вниз не спустился, как делал прежде. Много-много раз, особенно за последние три месяца. Поскольку профессор Гольдштофф был уверен, что для качественной работы установки необходимы лучи именно летнего солнца. Впрочем, до конца мая, он искренне твердил то же самое о весеннем спектре. А еще раньше — о специфике зимнего угла падения света. Странно, что ему не только в Аненербе, но и в самых высоких кабинетах до сих пор верят и терпеливо ждут результата исследований люди, во власти которых жизни миллионов. Или все-таки уже не верят? Чем и обусловлен приезд оберштурмбанфюрера. В самом деле, ну не караульную же службу едет проверять доверенное лицо Вилли Шварцкопфа?.. Пройдя над условной отметкой, летчик заложил плавный вираж, и мишень поползла обратно. Суета во дворе затихла. Все ассистенты профессора, кроме одного, отпрянули в стороны и напряженно замерли. До сих пор ни одна из установок собранных в лаборатории замка не взорвалась, но мало ли. Всякая пакость случается когда-то впервые и неожиданно. Несколько секунд, как и на всех предыдущих испытаниях, ничего не происходило… А потом перкалевая мишень полыхнула жарким пламенем. На несколько секунд заслонив даже солнце. Одинокий радостный вопль, перешедший в не менее радостный ор десятка голосов, вспугнул задремавших ворон по всей округе. Они тучей взвились над лесом и с недовольным карканьем унеслись в более спокойное место.

— Получилось! Гер профессор! У нас получилось! — кричал кто-то из ассистентов, приплясывая на месте и хлопая себя руками.

— Получилось! Еще двое обнимались и то ли боролись, то ли пытались поочередно поднимать друг друга. Остальные просто размахивали руками и вновь, как перед испытанием толклись вокруг аппарата.

— Да, черт побери!.. Франц, вы гений… — профессор восторженно тряс руку какого-то худощавого паренька. — И если вы этого раньше не знали, то я вам сейчас об этом говорю со всей искренностью и убеждением. Кто бы мог подумать, что все так просто? Бользен неуверенно хмыкнул и заторопился вниз. За годы службы гауптман неукоснительно следовал двум принципам: никогда не помогать споткнувшимся, но обязательно быть в числе тех, кто поддерживает под локоток восходящих на пьедестал. Огромной выгоды от этого не будет, — награждают все же победителей, а не болельщиков. Зато и не наказывают потом. Если победа вдруг станет кому-то неугодной и обернется поражением.

131

— День добрый, господин профессор! Я так понимаю, что вас можно поздравить? Невысокий и аскетически худой, словно узник концлагеря, профессор Гольдштофф порывисто развернулся и словно кинжалом ткнул в направлении Бользена указательным пальцем.

— Вы видели, да?

— Конечно, дорогой профессор. Присутствие на испытаниях входит в круг моих обязанностей.

— И что вы теперь на это скажете, господин гауптман?

— Я только что уже все сказал, господин профессор, — Фредерик вытащил наружу самую обаятельную улыбку. — Но могу и повторить. Поздравляю… От всей души. И не скрою, ваш успех пришел очень вовремя.

— Что вы имеете в виду, господин гауптман?

— Не более получаса тому я разговаривал по телефону с группенфюрером Шварцкопфом. Он выразил озабоченность тем, что ваша группа, профессор, до сих пор не смогла разобраться с изобретением древних. Он сказал, что у фюрера тоже заканчивается терпение, и если даже Аненербе не может ничего положить на алтарь победы…

— Но вы же сами все видели! — вскричал профессор, делая руками круговой жест, словно призывая в свидетелей всех, кто сейчас присутствовал на замковом подворье. — Фредерик! Вы же сами видели?! У нас все получилось! Я немедленно иду звонить Генриху…

— Думаю, профессор, вам не стоит торопиться с докладом рейхсфюреру… — Бользен легонько придержал ученого за рукав халата. — Лучше еще раз все перепроверьте и проведите повторные испытания. Я мало понимаю в ваших физиках и химиях, но знаю наверняка, что наука и техника дамы капризные и непостоянные. Сегодня у них одно на уме, а что будет завтра — одному Господу Богу известно… Так что очень неплохо было бы, чтоб к приезду доверенного лица группенфюрера у нас с вами оказалось хоть несколько удачных экспериментов. Если профессор Гольдштофф и обратил внимание на оборот «у нас с вами», то виду не подал, а наоборот — энергично закивал.

— Совершенно с вами согласен, коллега. Надо все еще раз проверить и перепроверить. Догадка юного коллеги Франца оказалась поразительно верной. Но — тем не менее, нельзя исключать и тот факт, что на сегодняшний результат повлияли какие-то другие, еще не обнаруженные нами параметры.

— Значит, вы все-таки были правы, утверждая, что для активизации установки необходим определенный солнечный свет? Осенний?..

— И да, и нет… — уже думая о чем-то другом, несколько невнимательно ответил ученый. — Ясно одно: свет должен быть либо монохроматический, либо максимально узкий по спектру… Но это уже мелочи, коллега. Теперь все станет гораздо проще. Вы же понимаете, одно дело предполагать и надеяться, что предположения верны. И другое — получить этому наглядное подтверждение!.. Маргарита! Немедленно звоните на аэродром! Мне нужна еще одна воздушная мишень!..

132

Несмотря на то что у Бользена имелась парочка вопросов по существу, а также он хотел предупредить Карла Гольдштоффа, что проверяющего — оберштурмбанфюрера Штейнглица следует ожидать уже завтра, гауптман промолчал. Пребывая в состоянии, когда даже начальник охраны попадал в разряд коллег, профессор мог разговаривать только с самим собой. *** — И что это было? — капитан Малышев проводил взглядом плавно парящие в воздухе темные хлопья сгоревшей мишени. На небольшом пятачке суши, метров семь в диаметре, по краям густо поросшем камышами, сгрудились пятеро человек. Остатки уцелевшей после последнего дела группы. Большинство из них занималось теми мелочами, что становятся самыми насущными после восьмичасового барахтанья в болотной жиже, когда по колено, а когда по пояс… И конечно же, не без того, чтобы ни разу не поскользнутся и не бултыхнуть в болото с головою. В общем, отжимали мокрую одежду, сами как могли сушились — благо, обеденное солнце не жалело тепла, — и не заглядывались на небеса. Из всего отряда относительно сухими оставались только поляк-проводник и старшина Телегин. К ним-то, в общем, Малышев и обращался.

— Przepraszam, panie kapitanie, ja nie rozumiem*… (*пол., — Извините, господин капитан, я не понимаю…) — пожал плечами Куба Залевский.

— Не понимает он, Андрей, — перевел Телегин.

— Это я и без тебя понял, — отмахнулся капитан. — А сам ты что думаешь, Кузьмич?

— Жаль, Сергея с нами нет. Он бы объяснил… — развел руками старшина. — Я так смекаю: то мишень была. И ее чем-то подожгли. Снизу. Типа, зениткой. Зажигательным снарядом, что ли? Только выстрела я не слышал.

— Вот и я об этом… — тряхнул чубом Малышев. — Зенитный ствол с глушителем? Зачем? Чтобы во время налета незаметно сбивать самолеты противника? Ерунда какая-то…

— Может, и ерунда, — не согласился старшина. — Но ведь не зря мы сюда через всю Польшу топали? Сам рассказывал о книжке.

— Факт, — Малышев не мог не признать логику в рассуждении бывалого разведчика. — И чем страннее, то что мы видим, тем больше вероятность — что таки да, не зря. Осталось дождаться Корнеева… — капитан сорвал травинку и сунул в рот. — На место мы прибыли в указанный срок. Так что и Николай вскоре объявиться должен. А пока расспроси проводника… Черт! Угораздило ж так с этой заразой немецкой проколоться. Со стариком Збышеком я бы сам поговорил, а теперь без переводчика никак. Хорошо, хоть ты по-ихнему «шпрехаеш». А то б совсем беда… Малышев достал сигарету, но прикуривать не стал. Так, повертел только в пальцах…

133

Дорогую цену пришлось заплатить «Призраку» за освобождение из лагеря детей. Военврач Хохлов. Радистка — младший сержант Гордеева. Приданный отряду, в обмен на радистку Мамедову и ефрейтора Семеняка, старикпроводник. До войны работавший лесничим в нужном диверсантам районе, а главное — понимающий и сносно говорящий по-русски. Вместе с ними, для помощи больным детям и зараженным товарищам, пришлось оставить и Олега Пивоваренка. Капитан-десантник, сам вызвался, а Малышев не возражал. Понимал, что иначе все их усилия и жертвы могут оказаться напрасными. Сваляться с ног зараженные — умрут и дети. Сто шестьдесят один ребенок в возрасте не старше двенадцати лет. Малышев вспомнил погибшую супругу, так и не родившегося ребенка, и смятая сигарета осыпалась на землю мелкой трухой. Капитан крепко зажмурился и усилием воли отогнал страшную картину… Нельзя поддаваться. Ненависть плохой советчик. Один раз Андрей уже дал сердцу волю — закончилось штрафбатом. Если бы не Корнеев, может, и в живых бы его уже не было. Но тогда Малышев отвечал только за себя и расплачивался за глупость, опять-таки, только собственной жизнью, а сейчас — командир группы. И в случае провала, утащит в бесславную могилу еще и товарищей. Так что никаких рефлексий, и без этого дела идут не слишком гладко. Вроде все верно, а в условленный район из полноценного отделения с капитаном Малышевым пришло только пятеро. Вон они… Отдыхают. Лейтенант-разведчик Иван Гусев. Виктор Петров — капитан-сапер. Кузьмич — старшина Телегин. И кум предыдущего проводника, он же хозяин лесного хутора поляк Куба Залевский. С чьей подачи разведчики, собственно, и ввязались в историю с освобождением заключенных из детского концлагеря. Впрочем, вряд ли Николай собирался брать замок штурмом. А для тихой операции по уничтожению или захвату «языка» сил вполне хватит. В смысле: они втроем — Андрей, Корнеев и старшина Кузьмич все сделают… Петров — отвлекая фрицев, шумнет где понадобится, а Гусев сапера прикроет и выведет. Совместный опыт, в операциях такого рода, у них уже есть. С монастырем у ребят очень неплохо все получилось. Так что даже в том случае, если командир десантируется в «гордом» одиночестве, задание группа «Призрак» выполнить сможет почти наверняка. Если оно выполнимо в принципе.

— О чем расспросить-то, Андрей? — уточнил Кузьмич, неожиданно замолчавшего командира.

— Збышек что-то о потайном ходе упоминал. Вот и узнай подробнее. Не мог же кум о таком факте ни разу не рассказать. Понадобиться ход нам или нет — вопрос, а знать не мешает. Тем более, все равно ждем Николая и заняться больше нечем, — он посмотрел на часы. — До второго сеанса связи почти двенадцать часов. Пообедать и поспать, разве что?

134

— Przepraszam, panie kapitanie, jeśli nie potrzebujece mne więcej... czy ja mogę wrócić? Martwię się o rodzinę. I dzieciska ze mną skorzystają więcej… — отозвался тем временем поляк.

— Что он говорит?

— Спрашивает разрешения уйти, — перевел общий смысл сказанного Телегин. — О родных беспокоится. А еще пан Куба считает, что больным детям он больше пригодится, чем нам...

— О подземном ходе расспроси и, если хочет, пусть идет. Он не военнообязанный и приказывать я ему не могу. Да и в целом, он прав, вообщето. Если Хохлов не справится с эпидемией, их даже похоронить некому будет. Старшина перевел вопрос и тут же, почти синхронно стал переводить ответ проводника.

— Куба говорит, что потайной ход в замке Соколовских есть. Об этом всем известно. Но где именно расположен вход и выход не знает никто. Збышек ему рассказывал, что летом тридцать девятого года, граф как-то приказал слугам искать тот потайной подкоп. Сам тоже в библиотеке целыми днями просиживал, разыскивал план или другие документы. Но ход так и не обнаружили. В нескольких местах, вроде, прослушивались пустоты, и граф даже собирался нанять каменщиков, чтобы разобрать стены, но в сентябре началась война и стало не до поисков…

— Плохо… — сплюнул разжеванную травинку Малышев. — Если ход есть, но воспользоваться им нельзя — это все равно, что его и вовсе нет. Спроси еще, в какой хоть стороне, скорее всего, мог быть расположен выход. Или это тоже неизвестно?

— Он говорит, что кум рассказывал, будто бы в одном из родовых преданий рода Соколовских говорится, что если придется бежать из замка, то надо поглядывать на восток.

— Дранг нах остен, — проворчал капитан. — И эти туда же... Медом им у нас намазано, что ли?

— Может, и медом, — подключился к разговору Петров. — Только о жалах сластены забыли… Которые у пчел имеются.

— Во-во… И это все?

— Куба говорит, что больше ничего кум ему не рассказывал.

— Ну что ж, как говорится, и на том спасибо.

— Nie ma sprawy* (*пол., — Не стоит), — Куба Залевский по своему понял слова Малышева. — Szkoda, że nie mogę pomóc więcej. Do widzenia* (*пол., — Жаль, что не могу ничем больше помочь. До свидания) — Чего? А-а-а… Малышев спросил автоматически, поскольку протянутая поляком для пожатия рука, не оставляла сомнения в произнесенных им словах.

— Да, конечно. И тебе удачи… пан Куба. Не поддавайтесь там фашистским болячкам, в общем. Поляк приподнял за краешек свою давно потерявшую цвет и форму шляпу, слегка поклонился, поправил на плече автомат, развернулся и шагнул в заросли камыша, будто стеной отгораживающие островок от остального мира.

135

— Командир, если мы только ждем и ничего больше, может, я пройдусь?

— старшина повел подбородком в сторону болота. — Оно ж сам знаешь: один раз увидеть лучше...

— Считаешь, Кузьмич, тебе больше повезет, чем графу со всеми слугами? Охотник только ухмыльнулся.

— А и погляди, — неожиданно согласился Андрей. — Чем черт не шутит, пока господь спит? За час управишься?

— Думаю, да. Если что сразу не заприметишь, свежим глазом, того уж и вовсе не сыскать. Примета верная.

— Гусева с собою возьми…

— Командир… — старшина пожал плечами. — У тебя лишние бойцы появились? Мне Иван ничем не поможет. Лучше охранение выставь. Или дай парням отдохнуть…

— Черт с тобою, бирюк ты таежный. Но чтоб через час был с докладом как штык.

— Есть, быть с докладом! *** Похоже, команда всячески способствовать экспериментам Гольдштоффа была отдана и соответствующим службам люфтваффе. Второй раз буксировщик мишени появился над замком всего лишь через минут пятнадцать. Что свидетельствовало о крайней поспешности в выполнении требования профессора. Аэродром находился не слишком далеко, но долететь, сесть, произвести осмотр самолета, дозаправку и прочие манипуляции — все же требует определенного времени. Так что обернуться за четверть часа, тем более на тихоходном У-2 действительно рекордный срок. То потирая от нетерпения ладони и напоминая всем обликом приготовившегося к нападению богомола, то покручивая верньеры настройки и припадая глазом к окуляру, профессор сам стал ловить мишень прицелом. Сделать это не составляло особого труда, опытный летчик вел самолет ровно, по заранее утвержденной траектории. Не рыская и даже не подпрыгивая на «воздушных ямах». Так что перкалевый конус вспыхнул, не преодолев и половины зоны захвата.

— Горит! Горит! — Гольдштофф от избытка чувств подскочил на месте, крутнулся на месте, проделывая непонятные пасы руками, и опять припал к окуляру. — Что и требовалось доказать… Франц! Какая у нас расчетная дальность с использованием нового источника света?

— Теоретически, мощности должно хватать на десять километров, профессор… — тот самый ассистент, которого совсем недавно профессор лично именовал гением, вытащил из кармана халата небольшой блокнот и стал в нем что-то чиркать карандашом. — Но учитывая оптическую проницаемость среды и отражающие свойства материала…

136

— Вы что, юноша, лекцию мне прочитать решили? — Гольдштофф воинственно выскочил из-за аппарата. — Вот это… — он ткнул пальцем в небо, — достанет или нет?

— Считать надо, — пожал плечами ассистент.

— А каково ваше мнение, господа? — профессор с насмешливым прищуром оглядел всех присутствующих, то ли бросая вызов, то ли приглашая к спору. Ассистенты благоразумно молчали. Спорить с Карлом Гольдштоффом, когда он считал свое мнение верным, было не только бессмысленно, но и опасно. Старик отличался капризностью и злопамятством. А учитывая связи профессора в нацистской верхушке, для того чтоб вступать с ним в спор, надо быть либо фанатиком, либо самоубийцей.

— Угу, вы не знаете, а обратиться к интуиции — кишка тонка. Зато я не только верю, а убежден, что все получится! Профессор присел возле установки, развернул ее вслед самолету, неторопливо покидающему район полета, подрегулировал наводку и нажал пуск. Гауптман Бользен, немного снисходительно поглядывающий на эту суету, еще даже сообразить не успел: что именно происходит на его глазах, как на хвосте биплана весело затанцевали оранжевые языки пламени. Словно художнику картина показалась слишком бледной, и он решил добавить в пейзаж несколько ярких мазков.

— Вы с ума сошли! Фредерик в несколько прыжков оказался рядом с профессором и, ухватив за плечи, оттащил его в сторону от аппарата. Да только самолету это уже ничем не помогло. Огонь, ухватившись за хвост, уверенно полз по фюзеляжу вперед. Несколькими секундами позже, что машину не спасти, понял и пилот. Но для прыжка с парашютом высота была слишком мала. Летчик развернул самолет в сторону, видимо, направляя вбок от аэродрома, и потянул его вверх, максимально нагружая двигатель. Пытаясь успеть хоть немного подняться, пока самолет еще слушался рулей высоты. Неторопливо, как бы нехотя У-2 все-таки приподнял нос и трагически медленно, пополз к вершине невидимой горы, буквально по одному шагу набирая спасительную для человека высоту… Немного и оставалось, когда огонь окончательно сжег рули, или тяги. Неуправляемая машина немедленно клюнула носом и стремительно стала терять, с таким трудом отвоеванные метры. Не теряя ни секунды, пилот вывалился из кабины и, даже не отсчитав положенные три секунды, дернул за кольцо. Парашют, к счастью, открылся сразу, но земля была слишком близко. Даже для непосвященному было очевидно, что белый купол чересчур стремительно несется вниз. Секунда, вторая… и он исчез, отрезанный от глаз верхушками деревьев.

— Вы не смеете! Профессор уже опомнился и вырвался из рук Бользена. Недовольно оправляя одежду.

137

— Что вы себе позволяете, гауптман?!

— Это что вы себе позволяете?! — Фредерик сорвался на крик. — Кто дал вам право убивать наших летчиков?! Я на вас рапорт подам!

— Да пойдите вы к черту со своим рапортом! — Гольдштофф приосанился. — Или нет. Обязательно подайте. И не забудьте указать расстояние, на котором был уничтожен летательный аппарат. Сколько там примерно? Километров шесть, семь? Это же успех! Грандиозный успех!

— Профессор, вы идиот? — Бользен подошел почти вплотную к разошедшемуся ученому. — К нам присылают проверяющего из Берлина, а вы черт знает чем занимаетесь! Неужели трудно сообразить, что такую «удачу», можно подать с разных сторон. А я уверен — бездарные завистники, желающие присвоить ваши труды и заслуги, найдутся на всех уровнях. И не только в лабораториях, но и в кабинетах.

— Завистники... — Карл Гольдштофф увял в тот же миг. Как и все фанатики он был в определенной мере параноиком.

— Как вы правы, коллега!.. Как же вы чертовски правы. Конечно же все бездари, которые завидуют моему успеху, немедленно поднимут лай… Даже доктор Рамштайн, этот кретин, выдающий себя за светило всех наук сразу, непременно поспешит подставить мне ногу. Нет! Мы не должны… Мы просто не имеем права допустить, чтобы через досадную оплошность… Я бы даже сказал — случайность, наш проект не был доведен до ума. Фатерлянд в опасности. А наше оружие может повернуть вспять большевистские орды... Профессор на секунду прикрыл глаза, призывая перед своим мысленным взором картину будущего.

— Бользен! Вы только представьте себе!.. Полки, дивизии красных поднимаются в атаку. Танки, пехота… Эта лавина катится на наши траншеи и вдруг — вспыхивает луч! Проходит, как остро отточенная коса лугом, справа налево… Пшшш… И — тишина. Только ряды трупов и догорающие половинки танков и прочей краснозвездной техники. Гольдштофф судорожно сглотнул.

— Или другое. Ночь, к спящему городу приближается армада английских и американских бомбардировщиков. Самолеты уже легли на боевой курс и готовы сбросить на головы мирных жителей свой смертоносный груз. И вдруг — как разящий клинок рапиры! Мгновенный укол, пшшш… И с неба валяться уже не бомбы, а обломки сотен «летающих крепостей». Скажите, гауптман, неужели вам не хотелось бы воочию увидеть такаю восхитительную картину?

— Это было бы грандиозно, профессор, — искренне согласился Фредерик. — И сумей вы достигнуть этого, фюрер и весь немецкий народ воздвиг бы вам памятник еще при жизни. Но, причем тут, убитый вами пилот? Вы же могли просто позвонить на аэродром. И следующую мишень протянули бы на другом расстоянии. С каждым разом отодвигая ее все дальше.

— Бросьте, бросьте, — отмахнулся Гольдштофф, все еще пребывая под впечатлением фантазии. — Лес рубят — щепки летят. А на аэродром надо непременно позвонить. Сейчас же!

138

— Прошу прощения, господин профессор, но продолжение эксперимента придется отложить до завтра. Маргарита, ассистентка профессора, была настолько некрасивой, что, как пошутил однажды группенфюрер Шварцкопф, батальон таких девиц можно использовать для устрашения и деморализации противника, просто доставив их на вражескую передовую. Даже без оружия. И каждый раз, взглянув на нее, Бользен понимал, что проработать с ней вместе столько лет, мог либо слепой, либо настоящий фанатик.

— Что такое?! В чем дело, Марго?! Вы с ума сошли?! Это саботаж!

— Источник света выгорел, — не обращая ни малейшего внимания на оскорбительный тон профессора, ответила девушка. — А новую лампу мы раньше чем через три часа не сделаем.

— Ну, так делайте. Через три, так через три. Какая разница?

— К этому времени уже стемнеет.

— И что? Ночью самолеты не летают?

— Летают. Но в темноте слишком велика вероятность сбить еще одну машину… — спокойно, словно маленькому ребенку, объяснила ассистентка. — А этого уж точно никто не одобрит.

— Одобрит — не одобрит, — проворчал Карл Гольдштофф. — Все хотят меня поучать. Нет, чтобы делом заняться!.. Так, какого же дьявола вы ждете, милочка! Бегом все в лабораторию! Франц! Дитрих! Если до утра у меня не будет двух… Нет! Трех световых элементов, я лично посажу вас в первый же самолет или танк, выделенный для испытания. И будьте уверены: не промахнусь по нему!

Глава шестнадцатая Конечно, у каждого болота свой характер, привычки и манеры. В зависимости от местности, в которой оно родилось и выросло. Но все же общего гораздо больше чем отличий. Так что, если хорошо знаешь одно, поймешь и все остальные. Главное не суетиться. Первейший враг человека, угодившего в топь, паника. Почувствовал, как исчезла опора для ног, испугался, задергался, все — считай пропал. А если вести себя уверенно, не торопиться, внимательно глядеть вокруг, обращать внимания на приметы, они же подсказки… там, где сомневаешься, прежде чем шагнуть, пощупать слегой — тогда никакая трясина не страшна. Хоть сибирская, хоть белорусская, хоть европейского разлива… Кузьмич неторопливо брел краешком болота, внимательно присматриваясь только к суше. Поддавшись общему настрою, он тоже сперва полез вглубь болота. Но побродив с полчаса, сообразил, что занимается полной ерундой. Нет и не может быть посреди топи никакого потайного выхода. Хоть на островке, хоть еще где.

139

— Вот не зря говорят, что из-за дурной головы, ногам покоя нет. Седой стал, а ума не нажил. Болото не гора, в нем подкоп не сделаешь. Значит, надо искать на берегу. И если уж говорить о странностях, возникал другой вопрос… Почему он, простой таежный охотник смог до этого додуматься, а остальные нет? Неужели за столько лет в замке не нашлось ни одного умного человека? А с другой стороны, если вспомнить рассказ Збышка: кто искал проход? Слуги! А оно им надо? Графу развлечение, а холопам лишняя работа. Ну, допустим, найдут. А кто будет потом этот ход убирать, поддерживать в рабочем состоянии? В общем, то еще удовольствие. Как будто и без подземелья в замке нечем заняться. Впрочем, если вознаграждение граф пообещал достойное, могли и проявить немного рвения. Вот только старательность и смекалка вещи разные. Вблизи стен, скорее всего, смотрели не слишком внимательно. Рассуждая примерно так: «Зачем вообще нужен тайный лаз? Чтобы скрытно убежать. Значит, искать надо поодаль от замка. Чтобы выход наружу был незаметным со стен. И главное — от ворот». А поскольку все знали о непроходимости болота, то лезть в него из-за панской блажи дурных не было. Потыкались, где безопаснее всего, и хватит. А если их сиятельство не верит своим верным слугам на слово — пусть сходит и проверит лично. Примерно такая вот картина воображалась старшине. Вполне себе правдоподобная. Что значит, если поискать с умом, то… Тем более, если знать болота так, как знал их Михаил Кузьмич. Давая себе передышку и время еще раз все обдумать, Телегин присел на поваленное дерево. Предположим, ему самому пришлось бы делать такой лаз, где бы он замаскировал выход? Правильно, на самом видном месте.

— Правильно, то оно правильно… Только какое именно считать самым видным? — Кузьмич поскреб щетину на подбородке. — Думай, думай голова, картуз куплю. Но собраться с мыслями не получилось. Сперва в небе опять появился уже знакомый У-2, с закрашенными звездами, волочащий за собою мишень. А потом эта мишень, как и в прошлый раз, беззвучно полыхнула ярким пламенем. Словно перкаль мог загореться изнутри.

— Что же они такое еще придумали, фрицы проклятые? — старшина зло сплюнул. — Ну, ничего… Скоро у них и спросим… Чтоб ты сам сгорел! Телегин хотел было припечатать летчика матерным словцом, как замер с открытым ртом. Развернувшийся на обратный курс У-2 горел. Сперва огонь лизнул только хвостовое оперение, но уже через секунду весь самолет заполыхал, как факел…

— Вот тебе и здрасьте… Летчик попытался набрать высоту, но биплан плохо слушался рулей, разгораясь все сильнее. И пилоту, чтоб не сгореть заживо, пришлось прыгать. Фрицу повезло, парашют открылся сразу и задержал падение. Но высоты для нормального приземления все же не хватило, и летчик с воплем, рухнул в заросли. Примерно метрах в ста от Кузьмича.

140

Какое-то время было тихо, а потом плюхнуло так, словно рыбу глушили…

— Hilfe*! (*нем., — Помогите!)

— Дерьмо не тонет… — проворчал Телегин.

— Hilfe!.. — еще громче завопил тот. — Hilfe…

— Вот я идиот старый, — старшина быстро вскочил. — «Язык» сам, прямо с неба в руки свалился, а я даже не чешусь... У старшины едва не вырвалось привычное «Хальт!» и «Хенде хох!», но Телегин вовремя сообразил, что тут надо действовать хитростью, порылся в памяти и выбрал из своего скромного запаса более подходящие фразы: — Ich bin hier! Hold on!* (*нем., — Я здесь! Держись!) Помня о том, что в болоте поспешать надо медленно, а кратчайший путь ведет на небеса, старшина сперва присмотрел себе примерный маршрут подхода, и только после этого двинулся на голос. Фриц что-то постоянно выкрикивал, но Телегин либо не обращал на его вопли внимания, либо повторял одно и тоже: — Ich gehe… Ich gehe*… (*нем., — Я иду… Я иду…) А что поделать? Поспешишь — родных и близких огорчишь. Один неверный шаг и все — Митькой звали. Только булькнет. И фрицу не поможешь, и сам сгинешь. Так что извини — своя гимнастерка дороже… До места приземления пилота старшина добирался минут десять. Тот к тому времени окончательно притих. Видимо, понял, что дергаться только хуже. Да и в тишине лучше слышно, как приближается помощь. Плесканье да чмоканье болота, издаваемое при каждом шаге Кузьмичом, для летчика было сейчас приятнее любой музыки. Выйдя на расстояние прямой видимости, старшина остановился и еще раз осмотрелся. В общем и целом, фрицу повезло. Первое, — он свалился не на дерево и не на сушу. Что при падении с такой высоты закончилось бы если не смертью, то множественными переломами. Итог одинаковый, только более мучительный. Второе, — парашют очень удачно зацепился за верхушку ольхи, которая спружинила и еще немного уменьшила скорость приземления. Точнее, «приболотнения», но такого термина нет. А вот дальше немец оплошал. Окунувшись в жижу, он испугался, что купол не удержится на ветках и накроет его с головой. Страх его не был надуманным. Самое опасное, что может случиться с парашютистом в воде — запутаться в шелке, как в коконе. Почти стопроцентная гарантия утонуть. И летчик поспешил обрезать стропы. То есть, ту самую пуповину, которая только и могла его спасти, дав шанс выбраться на берег. Крона ольхи, естественно, с облегчением распрямилась, оставив человека погруженного почти по шею в болоте. Так что, если бы не случись рядом с местом падения Кузьмич, пошел бы фриц ко дну, как миленький… Даже по самым оптимистическим прикидкам, максимум минут через пятнадцать. Немец увидел Кузьмича и заорал так громко, как позволяла вода, плещущаяся уже почти у подбородка.

141

— Нier!

— Вижу… — проворчал старшина. — Не слепой.

— Русиш?.. — пилот переспросил с таким недоверием, будто к нему лично явился сам Сатана.

— Извини, никого больше не было. Или ты не рад? Так я пойду дальше… Телегин указал на себя, потом на немца и отрицательно помахал перстом. Потом опять на себя и большим пальцем за спину.

— Ферштейн?

— Я… — немец думал недолго. — Ферштейн. Ich gebe auf* (*нем., — Я сдаюсь). Капитулирен…

— Приятно иметь дело с умным человеком. Только что ж вы, сволочи, умнеть начинаете, только когда под хвостом загорится? Старшина протянул немцу конец слеги.

— Хватайся…

— Данке.

— Я твое «данке» на хлеб не намажу, — ворчал Кузьмич, понемногу вытягивая летчика. — Сочтемся более ценным. Дай только до наших добраться. Чтоб тебе поговорить было с кем.

— Я, я… Натюрлих… — летчик, похоже, полностью смирился с судьбой. Да и не выглядел он тем бравым воякой, что в сорок первом под гром маршей возвращались на аэродромы, отбомбившись по беззащитным советским городам.

— Последняя буква в алфавите… Как только немец показался по пояс, старшина перевел вперед ствол автомата и требовательно протянул руку.

— Пистолет! Немец жест и слово истолковал верно. Очень медленно расстегнул портупею, но не отдал, а позволил ей соскользнуть в болото.

— Гордый? Ну и черт с тобой, это не запрещено. Зато теперь у нас, самый полный гут образовался, — удовлетворенно кивнул Телегин, забрасывая автомат за спину и снова берясь за свой конец слеги. — Ком, фриц… Шнель… *** Как-то раз, еще до войны, в сороковом году, Корнееву случилось бывать на Закарпатье. А именно — в Мукачево. И вот там он впервые увидел замок с подъемным мостом. Только мукачевский мост подъемным разве что по документам числился, тогда как здесь, судя по блеску мощных железных цепей, механизмом пользовались постоянно. Родовое гнездо графа Соколовского окружали высокие стены из дикого камня, облагороженные кирпичной кладкой только по самому верху. Под стенами — с умыслом, или стараниями природы — поднялся терновый кустарник, слегка причесанный снаружи. Такой густой, что попытаться преодолеть его можно только на танке. И крепостной ров… Не так чтоб очень 142

широкий и глубокий, но с крутыми берегами и для транспорта непреодолимый… Особенно, когда мост поднят. Как сейчас. Корнеев остановил машину возле единственного сооружения расположенного на этой стороне рва. Сложенный из таких же, как и в стенах, кое-как отесанных диких валунов, но на фоне крепости, кажущийся почти кукольным, небольшой домик служил и контрольно-пропускным пунктом и жильем для охраны. Заслышав звук моторов, из караулки торопливо выскочили двое солдат, на бегу поправляя амуницию. Видимо, гости здесь случаются не часто, а уж приезжающие на машинах — и подавно. Один постовой занял место прямо перед радиатором легковушки, спиною к мосту, а второй, ефрейтор — подскочил к машине со стороны пассажира, увидел знаки различия, лихо вскинул руку в приветствии и почтительно произнес.

— Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, но здесь секретный объект. Пожалуйста, предъявите ваши документы.

— Дружище, — Штейнглиц зевнул, прикрывая рот ладонью. — Я двенадцатый час в пути и чертовски устал. В этом курятнике есть телефон?

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер!

— Ну, так пойди и доложи коменданту, что прибыл инспектор из Берлина. Остальное он знает. Гауптман Бользен кажется?

— Так точно!

— И поторопись, дружище. Ефрейтор еще раз козырнул и умчался в домик. Штейнглиц откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Не специально для успокоения оставшегося караульного. Максимилиан и в самом деле уморился. Последние сутки, как и вся предыдущая неделя, откровенно говоря, выдались не из легких. Сперва, ему пришлось потратить уйму сил, чтоб организовать захват склада с сырьем для сверхбомбы. При этом не столько для утечки информации, сколько для того, чтобы самому не попасть под подозрение гестапо. И что в результате? Фарс и трагикомедия… Да, полковник Стеклов сделал правильные выводы, и группа Корнеева сырье захватила. Более того, им удалось даже перебросить груз за линию фронта. К сожалению, вместе со Штейглицем. А вот это в планы оберштурмбанфюрера СС не входило. Излишней старательностью диверсантов сломалась вся долго выстраиваемая комбинация «Смерш» по глубокому внедрению своего человека в высшие эшелоны власти Рейха. Причем, Максимилиану Отто Штейнглицу вменялся не сбор разведданных, а работа на самую отдаленную перспективу. Руководство советской разведки не могло не понимать, что чем ближе победа и конец войны, тем больше будет приложено усилий для организации «запасного аэродрома». Имея в своем распоряжении хоть и сильно подорванные многолетней войной, тем не менее огромные ресурсы целого государства и стран, еще не освобожденных советскими войсками, «здравомыслящие» вожди немецкой нации, не столь фанатично преданные идеям фюрера, были просто 143

обязаны подумать над завтрашним днем. Днем, который принесет капитуляцию фашистской Германии. Борман, Гесс, Кальтенбруннер… Гиммлер… И еще десятки менее известных, но тоже желающих сохранить и жизнь, и власть. Даже, если вера в чудо-оружие, — изобретенное гениями немецкой науки, или извлеченное из тайников времени специалистами Аненербе, — которое смогло бы склонить чашу на сторону Германии, было по-прежнему огромна. Все равно, эти люди, оставаясь прагматиками и зная, что поражение в войне, для них лично, равнозначно смертному приговору, не могли сидеть сложа руки. О переговорах, что явно и тайно ведутся почти со всеми странами, которые будут иметь вес в послевоенном мире, советской разведке было в той или иной степени известно. Но, кому как не им знать, что такое дезинформация или «дымовая завеса», прикрытие? А что действительно предусмотрено на самый крайний случай? В такой секретности, что об этом не знает вообще никто, кроме самих посвященных? Именно это и было заданием Максимилиана Штейнглица. Он не имел права раскрыть себя ни при каких условиях и имел прямой приказ: любой ценой оставаться вне подозрений! Все время находиться на виду у большого начальства и быть востребованным. Примелькаться настолько, чтобы в час «Ч», ни у кого из бонз даже мысль не возникла, что этого — расторопного, исполнительного, в меру умного и достаточно преданного офицера можно не взять с собой в эвакуацию. Начиная с зимы сорок второго — сорок третьего, когда на Штейнглица вышли агенты советской разведки, чтобы продвигаться по служебной лестнице, ему пришлось совершить многое, в Союзе подпадающее под статью «враг народа». Но, приказ есть приказ… Только узнав о складе с сырьем для новой сверхбомбы, мощностью, как несколько сотен обычных — Максимилиан не сдержался. Эта цель показалась ему достойной того, чтоб рискнуть. И все бы прошло как надо, если бы не досадная случайность, в результате которой он был пленен бойцами группы «Призрак» и не оказался вместе с грузом в расположении советских войск. К счастью, операция оказалась достаточно громкой, чтобы доклад о ней попал на стол Виктора Абакумова. Почти единственного в аппарате разведки, кому была известна личность Штейнглица и его настоящая задача. Заместитель народного комиссара обороны немедленно затребовал доставить ему пленного офицера. А дальше — произошел разговор на повышенных тонах. Генерал, в обычной своей манере, не удержался, чтобы для вразумления пару раз не съездить проштрафившемуся сотруднику по физиономии. Силу удара, правда, сдержал... Чтоб, значит, дошло, но — «вывеску» не испортить. Потом был разработан план возвращения «блудного сына» и… опять, досадная случайность, в виде незапланированной грозы, едва не перечеркнула весь ход операции «Рокировка». К счастью, обошлось еще раз. И вот теперь она вступала в завершающую фазу. Вернее — дальнейшие события должны были 144

обеспечить оберштурмбанфюреру СС Максимилиану Штейнглицу алиби и прежний статус.

— Господин оберштурмбанфюрер! — выскочил из домика караульный. — Господин оберштурмбанфюрер! Вас просят подойти к телефону.

— Меня?.. — натурально удивился тот.

— Прошу прощения, но господин комендант обязан спросить пароль.

— Ах, да… — Штейнглиц кивнул. — Скажи: «Сиреневый туман».

— Слушаюсь! Ефрейтор скрылся за дверью. А несколько секунд спустя, удерживаемый толстыми цепями, мост стал неторопливо опускаться, открывая ворота в старинный польский замок.

— Чувствую себя захватчиком, принимающим ключи от города, — улыбнулся Штейнглиц. — Как думаешь, Генрих… — он умышленно употребил имя, значащееся в документах Корнеева, — трех суток на разграбление нам хватит?

— Поживем, увидим.

— Тоже верно. Заводи…

— Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, — почтительно окликнул Штейнглица караульный. — Но по инструкции я могу пропустить внутрь только вас и водителя. Охране придется остаться снаружи.

— Само собой, — отмахнулся, как от надоедливой мухи тот. — Тем более, это не охрана, а провожатые. Такой поворот был предусмотрен и оговорен заранее. Так что Корнееву оставалось только приподняться, повернуться в сторону летчиков и, подняв руку прощальным жестом, весело прокричать: — Спасибо за службу, парни! Передайте майору нашу благодарность. Сидящий в коляске Петруха откозырял, а Яша Гусман пару раз газанул, разогревая мотор, развернул мотоцикл почти на месте и укатил прочь с глаз.

— Поехали, поехали! — нетерпеливо скомандовал Штейнглиц, отвлекая внимание от мнимых жандармов. Тем более что мост уже надежно улегся на землю, а в открытые ворота были видны несколько человек в военной форме, поспешающие навстречу. *** — Хайль Гитлер!

— Хайль… — на этот раз Штейнглиц ответил почти как положено по уставу. Капитанское звание хоть и не большая величина, тем более вермахта на не СС, но должность коменданта делает серебро на его пагонах более густым.

— Гауптман Бользен, как я понимаю? Комендант держался напряженно, но глядел прямо. Значит, уверен в себе, хоть и не без греха. Впрочем, может, у него просто боязнь начальства в крови? От того и засиделся в капитанах, несмотря на возраст и военное время.

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер.

— А где профессор Гольдштофф?

145

— Господин профессор готовит аппарат к испытаниям и сказал, что выйдет из лаборатории только в том случае, когда все будет готово. Или если в замок заглянет лично фюрер.

— Так и сказал?

— Да. Более того, он даже уточнил, что носа не высунет, даже если будут звонить из Берлина.

— Ох уж эти ученые… — уголками рта изобразил понимающую усмешку Штейнглиц. — Будь моя воля, дружище, я бы не реже двух дней в месяц ставил их под ружье. Для вентилирования мозгов и напоминания: в каком мире они живут. Уверен, вы думаете так же. Комендант тактично промолчал, но по его лицу промелькнуло мимолетное наслаждение, когда Фредерик представил себе, что мог бы проделывать такие штуки со своими подопечными.

— Но, увы, дружище… — развел руками Штейнглиц. — Рейх нуждается в них не меньше, чем в солдатах. Так что не будем мешать, господину профессору. Лучше покажите нам свои владения. Никогда прежде не доводилось бывать в польских замках. Неужели они умели их строить? Судя по дорогам Генерал-губернаторства, этого никак не скажешь. Не так ли, Генрих?

— Так точно, господин оберштурмбанфюрер. Нам следовало завоевать их хотя бы лет на пять раньше. Возможно, за это время, польские лентяи хоть чему-нибудь да научились.

— Согласен, — хохотнул Штейнглиц. — Кстати, господин комендант, позвольте представить моего помощника… Корнеев уже заглушил мотор, но оставался возле машины. Теперь он шагнул вперед, щелкнул каблуками и кивнул подбородком.

— Оберштурмфюрер Генрих Альберт Ганс фон Клюге-младший.

— Фон Клюге? — сглотнул слюну Бользен. — Вы сын генералфельдмаршала?.. Готовя документы для Корнеева, как раз на такой эффект и рассчитывали. Ошеломить и тем самым, не допустить пристальной проверки.

— Младший… Имеете честь быть знакомым с моим отцом? — поинтересовался Корнеев.

— Никак нет… — у гауптмана голова пошла кругом. Он перевел взгляд с молодцеватого оберштурмфюрера на эсесовского подполковника и обратно. «О, мой Бог! Кого же принесла нелегкая на мою голову, если у него в адъютантах сын самого фон Клюге?! Это ж какие связи?.. Пальцами щелкнет и…» Додумать эту мысль гауптман Бользен не отважился. Поскольку душевный маятник, дойдя до придела самоуничижения, качнулся в обратную сторону и на смену панике пришли уверенность и оптимизм. «Значит, все что здесь происходит, в Берлине считают важным, если с инспекцией прислали такую важную птицу! А я по-прежнему на своем посту, значит, рейхсфюрер мною доволен!»

— Так что с экскурсией, Фредерик? — Штейнглиц взял коменданта под локоть. — Вы мне позволите вас так называть?

146

— Конечно, господин…

— Макс. Просто, Макс… Дружище, к чему церемонии? Кроме нас троих здесь больше нет офицеров… А какие титулы между рыцарями одного ордена? Естественно, комендант не стал уточнять, что не служит в СС, а только учтиво кивнул и предложил гостям следовать за ним… Кольцо из стен окружало не такую и большую территорию. Да и кольцом, собственно, не было. Как оказалось, родовое гнездо Соколовских находилось на небольшом мысе, метров сто шириной и раза в полтора длиннее. Этаким языком вползающим в непроходимые, как объяснил комендант, топи. Поэтому, крепостной вал охранял замок только со стороны суши. А от болот территорию ограждала стена скорее дополняющая архитектурный замысел, нежели имеющая оборонительные функции. С высоты смотровой площадки на донжоне точно определить ее высоту было сложно, но Корнеев поставил бы максимум на два с половиной метра… В случае чего, можно будет перебраться буквально с разбегу…

— Что, в самом деле непроходимая местность? — чуточку небрежно, будто для поддержания беседы поинтересовался Корнеев.

— Можете не сомневаться Генрих. Когда утверждали это место для размещения лаборатории, провели проверку. Устроили ложный побег трем десяткам заключенных. Из болот не выбрался ни один.

— Ну, это ни о чем не говорит… — пренебрежительно махнул рукой Корнеев. — Они могли отсидеться пару недель, а когда оцепление сняли — уйти.

— По их следам отправили роту егерей.

— И?

— После того, как буквально на глазах своих товарищей утонули шестеро солдат, поиски пришлось свернуть... — вместо коменданта ответил Штейнглиц.

— Это было в отчете. Немного привыкнув к присутствию высокого чина, Бользен пригляделся к оберштурмбанфюреру внимательнее. В том что они незнакомы, сомневаться не приходилось. Но все же, гауптману казалось, что он уже где-то видел это лицо. Вот только никак не мог вспомнить: где?

— Вы абсолютно правы… Макс, — гауптман с трудом заставил себя назвать подполковника по имени. — Прошу прощения, но мы с вами раньше нигде не…

— У вас хорошая зрительная память, дружище! — Штейнглиц воскликнул так радостно, словно его оповестили о присвоении очередного звания. — Я и в самом деле уже бывал в здешних местах. Прошлым летом. Сопровождал рейхсфюрера, когда он приезжал посмотреть на тот агрегат, что профессор Гольдштофф привез из экспедиции в Гималаи. Собственно, именно благодаря этому, пусть шапочному знакомству с профессором, выбор группенфюрера и выпал на меня. Когда встал вопрос о кандидатуре инспектора проекта. Чужаков нигде не любят.

147

— Да… Вот, когда вы сказали о шапочном знакомстве, — оживился Бользен, — я сразу же вас вспомнил. Помнится, вы тогда крепко повздорили с Гольдштоффом…

— Ну, я бы не стал называть это недоразумение раздором... — слегка усмехнулся Штейнглиц. — Профессор всего лишь чересчур эмоционально отреагировал на мою поправку.

— Ну, да… — расхохотался комендант, которому было приятно вспомнить пусть крохотное, зато публичное уничижение своего закадычного врага. — О, вы бы видели, Генрих, каким болваном господин оберштурмбанфюрер выставил в тот раз нашего профессора.

— Так что же все-таки приключилось? — Корнеев вопросительно посмотрел на товарища. Но объяснять стал комендант замка. Уж в этом удовольствии гауптман не мог себе отказать.

— Рассказывая рейхсфюреру об экспедиции, профессор сказал, что они останавливались в Бхактапуре и любовались красотами индийского храма Бхаг Байраб. На что господин оберштурмбанфюрер заметил, что названный профессором храм находится в другом городе — Киртипуре. А Бхактапур больше знаменит огромным пятиэтажным храмом Ньятаполе. Еще и уточнил, что «Ньятаполе» так и переводится — «Дом в пять этажей». Представляете?

— В самом деле? — Корнеев удивился вполне искренне. Его познания в достопримечательностях других стран, особенно капиталистических, были куда скромнее.

— Бросьте, — отмахнулся Штейнглиц. — Во-первых, — Макс. Кажется, мы условились?.. А во-вторых, — ученым, тем более физикам и астрономам, вполне позволительно витать в облаках и не знать географии. Это ведь нам, военным, приходится завоевывать мир в основном пешком. И если путаться в карте, то можно заблудиться в соседнем лесу.

— Но…

— Дружище, я же начинал службу у Адмирала. А армия, чья разведка слепа, обречена… С учетом того, что начальник Абвера адмирал Канарис то ли был казнен, то ли сидел в тюрьме, а фронт катился на запад, тема разговора становилась довольно опасной. И комендант прибег к гарантированному способу отвлечь внимание гостей и завоевать их расположение.

— Господа, у меня в кабинете имеется бутылочка отличного французского коньяка. Не желаете ли пригубить? С дороги…

Глава семнадцатая — Почему-то я был в этом уверен… — двери в кабинет коменданта гарнизона открылись без стука, и на пороге, обличительно подняв указательный перст, возникла фигура профессора Гольдштоффа.

148

— Действительно? — шагнул ему навстречу Штейнглиц, даже не опуская бокала, на дне которого поблескивала янтарно-коричневая жидкость. — И в чем именно, позволите полюбопытствовать, дорогой Карл?

— Мы с вами пили на брудершафт? Не имею чести… — вскинул брови профессор. — Впрочем… Позвольте, позвольте… Как же, как же! Вы тот самый знаток Непала. Я не ошибаюсь?

— Совершенно верно, господин профессор.

— Ну вот, теперь господин… А вас, если мне не изменяет память… Не подсказывайте… — Гольдштофф пожевал губами. — Сейчас, сейчас… Где же у меня тот случай. Есть! Максимилиан Штейнглиц! Штурмбанфюрер СС, доверенное лицо группенфюрера Шварцкопфа. Пользуется расположением рейхсфюрера Гиммлера. Не женат. Тридцать шесть лет…

— О, я вижу, у вас в голове целое досье на меня хранится?.. — рассмеялся Штейнглиц. — Польщен…

— Ничего особенного, — отмахнулся профессор. — Привычка, заведенная еще со студенческих лет, когда приходилось запоминать сотни и тысяч имен, событий и дат. При чем с каждой лекцией их количество росло в геометрической прогрессии. Вот и приходилось сортировать все сразу же по полчкам, чтобы не утонуть в куче этого хлама. Сперва едва справлялся, а как привык, так мозг проделывает эту операцию уже самостоятельно. Без непосредственного участия сознания…

— Вот как, — Штейнглиц сделал серьезное лицо. — В таком случае, уважаемый профессор, придется доложить рейхсфюреру и взять вас под неусыпную охрану. Вы и сами того не зная, можете оказаться носителем множества имперских секретов. Гольдштофф рассмеялся.

— Не стоит беспокоится господин… О, я вижу, с момента нашей встречи вы продвинулись по службе. Поздравляю. А я — по-прежнему профессор. Так вот… Генрих, я имею в виду, рейхсфюрера — прекрасно знает о моем умении запоминать любые мелочи.

— Простите, а как же… — взглянул на него с недоумением Корнеев.

— Как я умудрился перепутать храмы в Бхактапуре и Киртипуре? Гольдштоффа тема воспоминаний похоже забавляла.

— Господа офицеры, а вам не кажется, что это дискриминация? В этой комнате налито у всех, кроме меня.

— Сейчас исправим, — взял на себя обязанности официанта Корнеев, как младший по званию.

— Спасибо, — профессор принял наполненный на четверть бокал. — Прозит. Так вот, о Непале… Вы, конечно же не в курсе… Собственно, так и задумывалось. Честно говоря, я не очень-то и надеялся, что удастся. Но вы, Максимилиан, мне помогли. Не позволите, кстати, узнать: откуда у офицера СС такие познания о Гималаях?

— Абвер… — лаконично ответил Штейнглиц.

— А, тогда понятно, — кивнул Гольдштофф. — Простите… Все время отвлекаюсь. Мне нужен был повод, чтоб рассердиться, изобразить усталость, 149

расстройство чувств и скомкать лекцию. Слишком многое в этой находке было нам еще не ясно. А рейхсфюрер терпеть не может завуалированные ответы. Считает, что от него пытаются что-то скрыть. И такие докладчики, как правило, продолжают объяснение в апартаментах Мюллера. К Аненербе подход мягче, но рисковать не хотелось. Естественно, я не мог перепутать ни города, ни храмы. Гиммлер это отлично знал, и мою рассеянность списал именно на усталость. Если помните, сразу после нашего спора, перешли к демонстрации свойств объекта.

— Да вы, господин профессор, не только ученый, но и политик!.. — воскликнул Корнеев. Вообще-то, дважды влезать в разговор, не будучи представленным, бестактность. Но искренность, с которой оберштурмфюрер высказал восхищение, искупила некоторый моветон.

— Мой помощник, — поспешил исправить ситуацию Штейнглиц. — Генрих… На этот раз называть Корнеева сыном фельдмаршала Максимилиан поостерегся. Вдруг, профессор и с ним где-то встречался?

— Очень приятно… Вы, военные, живущие по уставу, даже предположить не можете, как тяжела и коварна жизнь обычного человека. А в особенности — в научной среде. И если не быть изворотливым и дальновидным политиком, то ученые коллеги сожрут тебя быстрее, чем пираньи успевают обглодать неосторожно забредшего в Амазонку буйвола. Вот и приходится соответствовать… Прозит. Профессор, как обычный шнапс, влил в себя «Мартель» и сделал пригласительный жест.

— Но все-таки, мне кажется, что господин инспектор прибыл в нашу глухомань не для воспоминаний. У меня все готово. Прошу на полигон. Сейчас вы все убедитесь, что мы не зря переводим бутерброды* (*игра слов: в немецком языке масло — Butter, хлеб — Brot. Бутерброд — в данном случае в смысле хлеб и масло) — Уверены?

— Как в том, что меня зовут Карл Йоахим Гольдштофф. Жаль, что вы вчера не приехали. Было на что посмотреть. Дыры в броне танка — тоже впечатляет, но не так зрелищно, как пылающий самолет. Скажите, Фредерик. У коменданта на этот счет, похоже, было свое мнение, но все-таки он утвердительно кивнул.

— Да… Еще как впечатляюще…

— Вы вчера сбили своей установкой самолет? — уточнил Штейнглиц. — Чей? Американский или английский? Русские вроде сюда не летают…

— В том-то и дело, — проворчал гауптман Бользен, а уточнять не стал.

— Бросьте, бросьте!.. — замахал на него руками профессор. — Чего стоит какой-то фанерный аэроплан в сравнении с достигнутым результатом?!

— А летчик?

— Он же выпрыгнул?.. — пожал плечами Гольдштофф.

150

— Куда? — комендант вздохнул и посмотрел на Штейнглица с тем выражением в глазах, которое появляется у родителей умственно отсталого ребенка. Ругать нельзя, а объяснить не получается. — В самую топь? С тем же успехом, вы могли просто полоснуть его своим лучом. Профессор на секунду задумался, но уже через мгновение снова отмахнулся.

— Ерунда. Даже если вы и правы, не до сантиментов. Мы на войне… Ну так что, господа? На полигон?

— Несомненно, — Штейнглиц поставил на бюро пустой бокал. — Но ответьте мне еще на один вопрос, дорогой Карл… Все равно, придется указать обстоятельства трагедии в докладе. Ведь авиаторы уже наверняка доложили о происшествии в штаб дивизии люфтваффе. А оттуда — самому Герингу. Даже странно, что из Берлина до сих пор не звонили. Или рейхсмаршал еще не решил, как именно использовать эту ситуацию?..

— Откуда мне знать, что решил Геринг, а что нет? — надулся Гольдштофф.

— Конечно, конечно, дорогой профессор. Не наше это дело. Я о другом спросить хотел: зачем понадобилось сбивать самолет? Насколько мне известно, для пристрелки имеются мишени. Теперь пришла очередь вздыхать профессору.

— Господа, ну как я смогу объяснить вам, офицерам, что такое азарт испытателя? Для этого надо самому… — он немного помолчал, подбирая слова.

— Вспомните, какое чувство у вас было, когда девушка, за которой вы ухаживали несколько месяцев или еще дольше, впервые не отстранилась и разрешила себя поцеловать? А теперь, скажите, что могло бы вас остановить в тот миг, когда вы наконец-то оказались с ней наедине? Кроме смерти?.. Только честно? Нашлись бы хоть какие-то доводы рассудка, чтоб отказаться использовать свой шанс? Профессор перевел дыхание, давая возможность собеседникам ответить.

— Молчите? Это хорошо… Значит, должны понять. Я с тридцать третьего года и до тридцать восьмого не вылезал из архивов. Потом еще пять лет провел в экспедициях. Забираясь в такую глушь, где не то что человека — животное не часто встретишь. Потом случилась эта удивительная находка, а за нею — еще год исследований. Большей частью неудачных. Мощнейшее, гениальное оружие Ариев было у меня перед глазами, манило, флиртовало, а в руки не давалось. И вот — свершилось! Тайна открылась! Я победил!.. А вы говорите… пилот, самолет. Эх, плесните еще немножко, что ли? Совсем старика расстроили… *** Она шла цветущим лугом и сбивала подолом с трав росу, торжественно и богато сверкающую в первых лучах солнца. От этого легкая белая ткань летнего сарафана до колен и чуть выше казалась темной, как и след, который девушка оставляла за собой. Андрей ускорил шаг, пытаясь догнать Машу, но расстояние оставалось прежним. Тогда он попытался ее окликнуть… И из этого тоже 151

ничего не получилось. Его любимая уходила навстречу утренней заре, и исчезала, растворялась в ярком свете. Какое-то время, несмотря на резь в глазах, Малышеву удавалось удерживать взглядом контуры призрачного женского тела, а потом боль заставила сморгнуть, и все исчезло. Как он не старался, надеясь, что жена все-таки обернется, но тщетно. Маша ушла не попрощавшись. Сердцем и умом Малышев понимал, что покойница его ни в чем не винит и не таит обиды. Больше того, Маша намеренно это делает, как бы предлагая поскорее ее забыть и даже мыслями вернуться к живым. Но Андрею было важно услышать это именно от нее.

— Командир… — Иван Гусев опустился рядом на корточки. — Слушай. Там какая-то ерунда происходит.

— Где именно? — Андрей вытер ладонью лицо, привычно ощутив губами горечь.

— Там, — старший лейтенант махнул рукою за спину.

— Слушай, — капитан сел и помотал головою, прогоняя остатки сна. — Ты либо начинай: «Жили-были старик со старухой…», либо докладывай как положено. «Там», «ерунда»… — передразнил разведчика.

— У дороги в замок мною замечены двое жандармов. Ведут себя странно.

— И в чем именно странность?

— Съехали с дороги. Спрятали в лесу мотоцикл. Надежно. Откатили метров на двадцать. Сами улеглись спать.

— Устали, значит… — не сразу сообразил Малышев. — Погоди. Как улеглись? Оба одновременно?!

— А я об чем? Дрыхнут без задних ног. Как пожарники.

— Совсем немчура страх потеряла, — возмутился капитан. — Нет, ну это же не сорок первый. Надо наказывать… Гусев промолчал, давая командиру обдумать и принять решение.

— Они в замок ехали или из замка?

— С уверенностью не скажу, а мотоцикл закатывали справа. Как бы двигаясь со стороны замка. Но могли и развернуться.

— Есть шанс провентилировать обстановку. Рискнем?

— Как прикажешь. Ты командир, тебе решать.

— Жаль, Кузьмич запропастился где-то.

— Можно подумать, кроме старшины уже и «языка» некому больше взять, — произнес, глядя в сторону старший лейтенант.

— Тоже верно, — согласился Малышев, а сам подумал: «И в самом деле, засиделся парень. Вторую неделю в рейде, а как что важное — посылают «зубров». А ведь Гусев не из пехоты в штрафбат попал». — Бери для подстраховки Петрова и действуй. Если что, одного можно в расход.

— Есть, — обрадовался Иван. — Разрешите исполнять?

— Давай… Только не торопись. И лучше возьмите обоих живьем. Больше информации. Сопоставить показания, опять же… Ты чего? — Андрей удивился, заметив, как вздулись желваки на скулах разведчика.

152

— Слово поганое услышал… — объяснил тот. — Следователь, паскуда, прям как живой перед глазами встал.

— Понимаю, — кивнул Малышев. — Мне кроме себя и винить некого было. Даже не отпирался. А все равно душу наизнанку вывернули. Ничего, Ваня… Забудь. Это уже в прошлом. И в звании ты восстановлен, и награды вернули.

— А если снова?..

— Не должно… — Андрей видел, что парня этот вопрос всерьез беспокоит. — После войны многое изменится. Пережив такой ужас, люди обязаны стать добрее, проще. Да и враги, какие только есть, за четыре года свои клыки показать успели. А победа всему миру покажет, что нет и никогда не будет силы способной победить коммунизм. Только давай, мы обо всем этом поговорим, когда обратно вернемся.

— Как скажешь, командир. И все-таки я сомнение имею. С врагами понятно. Сам бы расстрелял и рука не дрогнет. Но, почему столько невиновного народа страдает? Неужто нельзя разобраться по справедливости?

— Почему нельзя? — удивился Малышев. — Вот мы все здесь, а не в штрафбате, разве не потому, что есть на свете, эта самая справедливость?

— Я же не об…

— Понимаю, — кивнул Андрей. — И тоже задумывался. Раньше… А потом понял: страна у нас огромная. За годы революции и гражданской все так перемешалось, что Иван Безпорточный — Рюриковичем мог стать и наоборот… князья в комбеды затесались. Пойди, разберись сходу: кто есть кто. А враг не дремлет. Весь капиталистический мир, все буржуи ночи напролет не спят, а только думают, как советскую власть согнуть….

— Оно так… Малышев нетерпеливо махнул рукой, не давая себя перебить.

— Погоди. Дай закончить. Разве не лучшее тому доказательство — бесноватый фюрер, которого они на нас натравили? Вот и выходит, что правильную и дальновидную политику вел товарищ Сталин. Жаль, не успел немного…

— Но столько народа…

— Не расстреляли же. Изолировали… Как я соображаю, именно для того, что бы дров сгоряча не наломать, а все перепроверить и разобраться.

— В Сибири?

— А что такого? В Лефортово, или Владимирском централе, небось куда хуже… Нашел чем русского человека испугать. Сибирью… Ты вон у Кузьмича поинтересуйся: хотел бы он жить где-нибудь еще, кроме своего Алтая? Кстати, где ж это наш старшина запропастился. Может, и в самом деле потайной лаз обнаружил?

— Хорошо бы, — согласился Гусев. — Ну, так я пойду, займусь фрицами?

— Давай, Иван. И это… завязывай. Сейчас у нас только две цели. Выполнить задание и вернуться. В остальном пусть разбираются и наводят порядок те, кто после победы живой останется. Приказ ясен?

— Так точно.

153

— Вот и славно… Вперед. Хорошо бы нам к очередному сеансу связи побольше данных получить. Проводив взглядом старшего лейтенанта, Андрей задумался над тем, как же сложно будет таким вот молодым ребятам, с обостренным чувством справедливости и толком не умеющим ничего, кроме как воевать, обустроиться в мирной жизни. Додумать до конца эту неприятную и тревожную мысль капитан не успел. Поодаль трижды крякнул селезень, подзывая утицу, а вскоре и характерное хлюпанье раздалось. «Чего это Кузьмич о своем возвращении издалека предупреждает?» — удивился Андрей. Прислушался и понял: старшина идет не один. Хотел дать команду группе замаскироваться, но потом решил, что нет смысла зря дергать людей. Если это окажется кто-то «лишний» — то и разговор будет короткий. По закону военного времени. Но сам встал и привел себя в порядок. Командир обязан всегда выглядеть, как… как командир. Кузьмич и в самом деле удивил. Зверя поймал знатного. Вернее — птицу. Обер-лейтенант люфтваффе Ганс Тохтер, дважды пережив прикосновения смерти, говорил охотно. Ничего не утаивая. Вот только знал он немного… В двадцати километрах, строго на северо-запад расположен старый польский полевой аэродром. На нем базируется пара бипланов У-2, бомбардировщик Пе-2 и один истребитель Як-1. Аэродром хорошо замаскирован и охраняется ротой ваффен СС. Задачу каждому летчику ставят непосредственно перед вылетом. Его самого направили сюда месяц назад, после лечения и признания медкомиссией непригодным для действительной службы. В предписании было указано, что он направляется в учебный центр, на должность испытателя. Но за все время, которое Ганс провел здесь, он не видел ничего, кроме аэродрома. И не летал никуда, кроме одного единственного маршрута. В план полетов входило притащить к замку воздушную мишень для обучения бортстрелков и зенитчиков. Сделать три круга и возвращаться, даже если мишень не будет поражена. Он лично летал раз двадцать, и за все это время конус поджигали только четырежды. Каким именно оружием, он не знал. Видел во дворе людей в белых халатах, возящихся возле какой-то сигароподбной установки, которая отблескивала оптикой даже на срезе дула, но больше ничего не знает. В самом замке никогда не был, и что там находится — не имеет малейшего представления.

— Понятно… — Малышев посмотрел на часы. — Кузьмич, дай ему чегонибудь пожрать, потом заткни рот, свяжи и оттащи в сторонку. Чтоб отсюда видно не было. Пусть отдохнет. А нам сейчас еще одну исповедь предстоит услышать... *** 154

Выйдя во двор, профессор зашагал не к воротам, как ожидал Корнеев, считая, что их сейчас повезут на испытательный полигон, а просто свернул на задний двор. Совсем небольшой, примерно с волейбольную площадку. Глядя на этот колодец из кирпичных стен, можно было только удивляться: как сюда умудрились загнать танк? Конечно, легкий Т-70 не самая крупная машина, но на этом пятачке и он смотрелся достаточно внушительно. Как младший брат знаменитой «тридцатьчетверки».

— Сперва я собирался продемонстрировать действие аппарата на полигоне, — объяснил Гольдштофф, видя недоумение всех присутствующих, включая коменданта. — Но потом подумал: зачем? Лишний блеск и эффектность нужны, когда хочешь произвести впечатление. А боевые офицеры не барышни, им золотую пыль в глаза пускать без надобности. Важен принцип работы оружия! Остальное они и сами сообразят. Верно?

— Соглашусь с вами на все сто… — Штейнглиц поощрительно кивнул.

— Ну вот. Приятно иметь дело с профессионалом, — польстил самолюбию оберштурмбанфюрера профессор. Пусть он и знаком лично с рейхсфюрером, но тот в Берлине. А инспектор здесь… — Я и решил: к чему тратить лишнее время? Тащиться с оборудованием туда и обратно — это ж, как минимум половину дня терять. Тогда как тут имеется все, что необходимо для испытания… Гольдштофф сделал жест в направлении танка.

— Кому-то надо напомнить толщину лобовой брони этого русского звереныша?

— Бить в лоб будете?

— Конечно. Пинка мы им отвесим потом, когда русские обратно в свою Сибирь покатятся.

— Верхняя часть сорок пять миллиметров, нижняя — тридцать пять… — отчеканил Штейнглиц. В очередной раз удивив Корнеева. Похоже, фрицы хорошо готовились. Николай, к примеру, даже толщины брони «тигра» не зал. Но подполковник тут же отбросил ненужные угрызения. Фронт к Берлину катится. А значит, те кому положено, тоже все о немцах знают.

— Именно так. А теперь, внимание… Профессор подошел к танку и мелом нарисовал на верхней части брони, там где она толще всего, небольшой крестик.

— Коллеги… — Гольдштофф повернулся в сторону своих ассистентов, плотной группкой теснящихся поодаль. — Вы готовы?

— Да, господин профессор.

— Тогда, приступим, господа… Франц, включайте аппарат. Я разрешаю вам продемонстрировать наше чудо. О, прошу прощения! Господа офицеры, родился небольшой тост. Коньяка здесь нет, так что произнесу авансом. За то, чтоб наше чудо стало чудовищем для врагов!

— Браво, — Штейнглиц изобразил аплодисменты. — Хорошо сказано. А теперь, хотелось бы все-таки увидеть оружие в действии…

— Смотрите…

155

Гольдштофф с загадочным и торжественным видом факира взмахнул полой халата и отошел в сторону.

— Альзо!.. Сперва Корнеев ничего не понял, а когда разглядел, не сдержался и присвистнул. Точнехонько в том самом месте, которое пометил профессор, дымилось проплавленное отверстие. Словно над броней поработали ацетиленовым резаком.

— Занятный фокус. Но я ничего не понял…

— Один момент. Профессор поднял половинку кирпича и установил его ребром рядом с башней.

— Франц, прошу вас… Теперь Николай следил за всем более внимательно и услышал, как в той стороне, где толпились ассистенты Гольдштоффа, что-то загудело едва слышно. Как при скачке напряжения в трансформаторной будке. Но за их спинами не смог разглядеть: что именно издавало этот звук. А секундой позже, профессор нарочито небрежным и широким жестом вновь указал на танк. Вернее, на тот кусок кирпича.

— Прошу вас, господа. Взгляните… Можете подойти ближе. Это не опасно. Корнеев немедленно воспользовался приглашением и подошел первым. То, что он увидел, фокусом уже нельзя было объяснить. В кирпиче, на всю длину зияло такое же оплавленное по краям отверстие, как и в лобовой броне танка.

— Фантастика. Это невозможно!..

— А знаете, Генрих, — сияя довольной улыбкой, ответил Гольдштофф. — Вы не столь далеки от истины. В свое время, услышав о тепловом луче, очень многие ученые мужи именно так и решили. Но не ваш покорный слуга. И кто же остался в дураках? Ответ вы только что видели сами.

— Тепловой луч?

— Совершенно верно. Аппарат, который мы сумели создать, в виде разрушительной силы использует пучок электромагнитных импульсов. А точнее — квантов света. Корнеев посмотрел на Штейнглица, как бы передавая тому эстафету. В конце концов, оберштурмфюреру не пристало выказывать слишком много прыти в присутствии старшего по званию офицера.

— Распорядитесь еще что-нибудь прожечь, дружище… Хочу увидеть процесс, так сказать, в зародыше.

— Легко… — профессор дал отмашку ассистентам, но в ответ те бурно зажестикулировали, подзывая его к себе.

— Прошу прощения, господа… — Гольдштофф метнулся к аппарату и почти сразу же вернулся. — Увы, к сожалению, на сегодня все. Источник света еще не устойчив. Слишком быстро садится. Но, это мелочь. Вопрос нескольких недель…

156

— Конечно. Доводка… — Штейнглиц понимающе кивнул. — А ближе взглянуть на установку нельзя?

— От чего же, — профессор подал знак, и ассистенты расступились. — Можете даже трогать и крутить виньеры. Мы же разрабатываем оружие, а не выставочный экземпляр. Значит, с большой долей вероятности, пользоваться им будут не только специалисты.

— Дальновидно… — кивнул Штейнглиц, подходя ближе к устройству, которое больше всего напоминало огромную подзорную трубу. — А как вы его назовете?

— Простите?

— Своему оружию вы уже придумали название? Это же ваше право… Или оно пойдет в серию под условным грифом?

— Да. «Lanze des Hasses».

— Копье ненависти?

— Ну, сперва хотел назвать аппарат «Ненависть предков», но потом подумал, что луч больше всего похож на летящее копье.

— Или стрелу… — прибавил Штейнглиц. — Кстати, а почему «предков»?

— О, это интересная история. Но долгая.

— А что, мы куда-то торопимся?

— Собственно… Если вы уже все осмотрели.

— Скажите, профессор… — этот вопрос Николай обязан был задать. — Как я понимаю, мы видим стационарный излучатель. Судя по весу и количеству обслуги. А изготовление портативного аппарата возможно? Хотя бы в принципе? Чтоб не тяжелее, пулемета, к примеру...

— Чисто теоретически, вполне. Мощность его, конечно же, будет не столь огромная, да и подзаряжать придется чаще. Но — да, возможно… Только, зачем? Смысл «Копья» как раз в масштабности его применения. Мне кажется, это ненужная трата времени, сил и ресурсов.

— Вы не учитываете специфику проведения тайных операций, дорогой Карл… — поддержал разговор Штейнглиц. — Где важнее всего тишина… А мой помощник, имел возможность работать с самим Скорцени. Так что его интерес вполне объясним.

— Вот как, — профессор впервые взглянул на Корнеева чуть уважительнее. — В этом случае, я думаю, можно будет сделать ограниченное количество аппаратов облегченного образца. Впрочем, в любом случае, решать не нам.

— Совершенно с вами согласен, профессор. Наше дело выполнять приказы… — Штейнглиц прикрыл рот ладонью и зевнул. — Чертовы дороги. Господин Гольдштофф, не откажите в любезности рассказать моему другу историю своего изобретения. А так как я ее уже знаю… Ну, вы помните, что я слушал в прошлый раз… С вашего позволения, пойду, вздремну немного. Увидимся за ужином. Фредерик, дружище, не покажете, где в вашем замке можно прилечь на часок-другой усталому путнику?

— Конечно, господин оберштурмбанфюрер. Прошу за мной. Господин оберштурмфюрер, желаю приятно провести время. История профессора и в 157

самом деле замечательная. Если б я умел, то непременно написал бы по ней авантюрный роман. Уверяю, получилось бы не хуже историй Буссенара или того же Хаггарда. Комендант увел Штейнглица, а Корнеев, пребывая в некотором недоумении от неожиданной пассивности товарища, остался с профессором. Впрочем, если оберштурмбанфюрер изображал высокопоставленного чиновника, которого заставили заниматься никому не нужной ерундой, то… Но даже в этом случае, судя по обиженному лицу Гольдштоффа, Максимилиан перестарался. Или тут еще какая-то партия разыгрывается? О которой Корнеева не сочли нужным поставить в известность? Черт! Надо поскорее установить контакт с группой и послать запрос в Центр. Малышев, наверняка, уже здесь… Корнеев трижды мысленно сплюнул и повернулся к профессору, рисуя мимикой огромнейшую заинтересованность. Что, впрочем, не было далеко от истины. Советский разведчик готов был слушать и запоминать самые мельчайшие подробности, касающиеся аппарата профессора Гольдштоффа.

Глава восемнадцатая Предоставив ассистентам возиться с аппаратурой, профессор повел Корнеева в библиотеку. Здесь, по заведенному еще в семнадцатом веке порядку, была единственная в доме комната, где можно было курить. Конечно же новым хозяевам, особенно из рядового состава было глубоко плевать на всякие традиции. Тем более, не арийского происхождения. Но Гольдштоффу здесь нравилось. Каждый раз поднимаясь из лаборатории в библиотеку, он словно бы возвышался над всеми теми поколениями аристократов, ушедших в небытие и освободившим место простому парню из семьи скромного телеграфного служащего. Не забывая при этом поминать добрым словом фюрера, благодаря которому все это стало возможным. А еще, кроме солидных шкафов с книгами, профессор совершенно случайно обнаружил здесь небольшой бар. Видимо, прежний хозяин имел слабость к крепким напиткам, но предпочитал это держать в секрете от остальных.

— Прошу вас, Генрих, присаживайтесь. Не желаете рюмочку?

— Не сейчас. Спасибо. Я ведь тоже устал в дороге. Будет не очень красиво, если я засну, не дослушав вашу историю до конца…

— О, какие пустяки. Знали бы вы, скольких студентов усыпили мои лекции… — рассмеялся профессор. — Настаивать не буду. Но, если передумаете… Не стесняйтесь. Гольдштофф налил себе в фужер красного вина и присел напротив.

— Готовы?..

— Весь сгораю от нетерпения, господин профессор.

158

— Все началось еще в мою студенческую бытность в Праге. С одной истории, о которой я узнал совершенно случайно, от такого же студиозуса из Росси. Вы слишком молоды, чтобы помнить, да и если работали со Скорцени, то вряд ли настолько глубоко интересовались историей, как оберштурмбанфюрер Штейнглиц. У которого за спиной школа Канариса.

— Это правда, — подтвердил Корнеев. — Так глубоко изучать врага, как это принято в Абвере, мне не приходилось. У нас другая специфика… Более тесная и быстротечная.

— Понимаю. Так вот… Еще до большевистского переворота в России жил один талантливейший ученый. Михаил Филиппов. Он занимался изучением электричества и был знаменит, как убежденный пацифист. А особенно увлекался идеей того, как можно раз и навсегда предотвратить любые войны. Сделать их бессмысленными.

— Утопия…

— Не скажите, мой друг… — мотнул головою Гольдштофф. — Для человеческого гения нет ничего невозможного. Другое дело, что никто, из имеющих власть и деньги, по-настоящему в этом не заинтересован. Впрочем, зачем так высоко заглядывать. Согласитесь, что даже солдаты, которые первыми же и погибнут на фронте, и те не откажутся от возможности войти победителями в чужую страну. Поскольку все надеются выжить и хорошенько заработать.

— Наверно, вы правы.

— И даже, наверняка. Но, вернемся к Филиппову. Он выдвинул одну занятную теорию. О том, что энергию взрыва, можно наложить на электронный поток и при помощи излучателя, как радиоволну, передать в любую точку мира. Вы только представьте себе это! Где-нибудь в сибирской глуши производят мощнейший взрыв. Например, сразу нескольких вагонов тротила! А потом, каким-то образом, перебрасывают всю полученную энергию, к примеру, в Берлин!

— Слава Богу, что такое невозможно… — Корнеев даже лоб вытер от выступившей испарины. Представив себе на секунду, что подобное оружие могло бы оказаться в руках нацистов.

— Сейчас невозможно… — уточнил Гольдштофф. — Что будет через десять-двадцать лет никому не известно. Наука не стоит на месте. И, вообще-то, Филиппов считал, что после возникновения такого оружия, люди перестанут воевать. Ввиду полного бессмыслия. Ведь любого монарха или президента, желающего побряцать оружием, можно будет уничтожить, как бы далеко от линии фронта он сам не находился. И в любой момент.

— И что этот русский? — Корнеев скривил губы в усмешке, долженствующей продемонстрировать его отношение к этой фантазии. — Сумел доказать свою теорию? Впрочем, вопрос излишний. Если б доказал, мы бы сейчас с Россией не воевали.

— Да. Не успел. Летом одна тысяча девятьсот третьего года Михаил Филиппов при загадочных обстоятельствах скончался у себя в лаборатории. А все его записи то ли исчезли, то ли были конфискованы охранкой…

159

Подозреваю, что в организации его преждевременной и скоропостижной кончины не обошлось без помощи агентов Германской разведки. Вряд ли нашим генералам было приятно знать, что в случае войны, у русских будет хотя бы нечто отдаленное…

— Это уж точно. Значит, следует понимать, что разработки в этом направлении больше не велись?

— Увы… Научный мир очень недоверчив к сенсациям. И администраторам от науки проще объявить гения сумасшедшим и похоронить перспективное начинание, нежели признать собственную недалекость. Эту фразу Корнеев оставил без комментариев. Слишком уж резко она прозвучала. А профессор Гольдштофф только скулами поиграл. В свое время он тоже достаточно натерпелся от ретроградов. Пока его идеями и разработками не заинтересовались в Аненербе.

— И Тесла сумел это подтвердить. Но уже только через тридцать лет.

— А кто это?

— О, извините Генрих… Я снова забыл, что вы специалист несколько в иной области. Никола Тесла — американский ученый. Он тоже занимался электричеством и радиоволнами. Ну и многим другим. Американцам свойственно распаляться и хвататься за все сразу. Не глупые парни, но совершенно не дисциплинированы. Впрочем, любые слабости врага, нам только на руку. Профессор сделал небольшой глоточек из фужера.

— Его, как и многих других жителей больших городов, до смерти испугало появление бомбардировочной авиации. И Тесла решил как-то приспособить электричество для отражения воздушных налетов.

— Угу… И в результате его тоже убили, — с многозначительной улыбкой кивнул Корнеев. — Так что, как видите, дорогой профессор, моя бывшая специальность очень тесно связана с миром науки.

— Нет, — рассмеялся в ответ Гольдштофф. — Он всего лишь не смог побороть артиллерийское лобби в американском Сенате. Они убедили остальных, что гораздо проще научить пушки задирать нос к небу… А для страны дешевле чуток перепрофилировать пару заводов, чем налаживать с нуля новое производство.

— Вообще-то…

— Вообще-то, мой друг, это тупик. И поверьте, вскоре многим аукнется. Самолеты забираются все выше, и никаким пушкам их не достать. А бомбе все равно откуда падать. Закон тяготения не отменить даже сенаторам.

— Возможно… Но при всем уважении, профессор, я пока не понял, где среди этих чужаков вы и ваш излучатель?

— Уже близко. Можно сказать, посередке… Хотя, окончательно на мысль о тепловом луче меня навел снова русский.

— Хорошо, что нас не слышит Штейнглиц. Оберштурмбанфюрер очень подозрительно относится к подобным стечениям обстоятельств. Тем более, сейчас…

160

— Бросьте, Генрих. Неужели вы думаете, что прежде чем допустить меня к тайнам Аненербе, я не прошел через сито гестапо? Да меня чуть рентгеном не просвечивали… Га-га-га. И первый, кому я от начала и до конца поведал всю эту историю, был сам рейхсфюрер Гиммлер. Так что, в моей благонадежности можете не сомневаться.

— Да я пошутил.

— Понимаю. Тема закрыта… Так вот. Однажды, мне пришлось отдыхать в Карловых Варах. И там я оказался в компании молодого русского писателя. Он тоже там отдыхал. Как бы… Вы же понимаете, что только рабочий, выключив станок, может получить полновесный отдых. А люди умственного труда, по большому счету, работают все время. Даже во сне… Корнеев тактично промолчал.

— Этот писатель как раз вынашивал замысел своего нового романа, и ему очень нужна была кое-какая информация. Совет специалиста. Узнав, что я имею степень магистра химико-технологических наук, он попросил меня о помощи. Дело касалось небольшой консультации по поводу производства анилина. Свободного времени у меня было больше чем надо, так что я согласился. А в благодарность, он немного рассказал о своих планах.

— Русский писатель сочинял роман о тепловом луче? — подыграл профессору Корнеев. — Не может быть.

— Именно, мой друг! Именно так! У него были кое-какие бумаги из архива геологии, кажется. Что-то об исследованиях в Сибири. На Алтае… и в Гималаях. Очень важные документы. Но, не будучи специалистом в этой области, он не смог оценить их важность. В итоге — у русских имеется неплохой фантастический роман, а у нас, немцев — аппарат, способный прожигать танковую броню и сбивать самолеты.

— Замечательно. Но я по-прежнему…

— Когда я прочитал эти путевые заметки русского геолога, я понял: где и что именно предстоит искать. И я сделал все, чтоб организовать экспедицию и попасть в Гималаи. Потом были годы поисков, ошибок, разочарований, но я не отступал… Победа, как всякая женщина, покоряется упорным. В прошлом году мы все-таки нашли захоронение Воинов Неба Разящих Огненными Стрелами. И среди многих прочих таинственных вещей там был излучатель. Я сразу его узнал, как только увидел…

— Просто невероятно.

— Это потому, что профессор скуп на эмоции, подробности и эпитеты… Прошу прощения, что прерываю, — в библиотеку вошел комендант. — Но произошли кое-какие изменения. Бользен сделал эффектную паузу, а потом негромко произнес, глядя на Корнеева.

— Господин обер-лейтенант, не делайте глупостей и сдайте оружие. Вы арестованы. *** 161

— Что за вздор? Возможность разоблачения учитывалась, но не так быстро. Или это предательство? Корнееву надо было быстро принять правильное решение. Комендант, судя по всему, один и обезвредить его не составит труда. Но после этого уже обратно не сыграть.

— Где оберштурмбанфюрер?

— Вот всем хорош наш Фредерик … — профессор даже с места не сдвинулся. — Но когда Господь наделял людей юмором, он куда-то отлучался… Вы с ума сошли? Прекратите свои глупые шутки, пока Генрих не всадил вам пулю. А я потом подтвержу, что вы сами его спровоцировали.

— Извините, Генрих… — широко улыбнулся комендант. — Здесь такая скука… Вот и развлекаемся, как получится.

— Гауптман… — Корнеев проглотил непечатные слова, заменив их достаточно выразительной паузой. — Не волнуйтесь. Я оценил. Шутка достойная настоящего солдата… — и помолчал еще несколько секунд. — Надеюсь, к оберштурмбанфюреру вы с ней не совались? Впрочем, поскольку вы еще живы…

— Я знал, что вы оцените, — Бользен наполнил фужер из пузатой бутылки с синей этикеткой. — Человек, работавший с Отто Скорцени, обязан иметь железные нервы. Штафиркам этого не понять. Прозит…

— Плесните и мне на два пальца… Корнеев ощутил острую потребность сполоснуть рот чем-то покрепче воды.

— Держите… Гауптман подал Корнееву бокал.

— Без обид?

— Сочтемся…

— Вот это по-нашему… — довольно заржал Бользен. — А то развели штатские разный цирлих-манирлих. Профессор, это не о вас. Начальник экспедиции — тот же ротный командир. Так что к вам я отношусь со всем почтением. И, кстати, вы действительно не хотите рассказать Генриху, где и как именно вам удалось обнаружить то таинственное захоронение Ариев?

—Я думал, офицеру это не интересно.

— Зря… — Корнеев уже восстановил душевное равновесие. — Возможно, я и не пойму больше половины умных слов, но о всяких приключениях готов слушать сколько угодно. Вы, наверное, думаете, что у «рыцарей плаща и кинжала» от приключений оскомина? Смею заверить — это совсем не так. У нас очень пресная работа. Все десятки раз просчитано аналитиками и пройдено в процессе подготовки. Так что когда начинается сама операция, все скучно и нудно до тошноты. Мы с Отто как-то вспомнили слова Цезаря и смеялись, что это он как раз о нас сказал. Помните? Veni, vidi, vici. Пришёл, увидел, победил…

— Скромничаете.

— Ничуть.

— Хотите сказать, что все всегда идет строго по плану?

162

— Бывают и сбои… — согласился Корнеев. — Но, в этих случаях, как правило, уже некому сочинять истории.

— Отлично сказано! — гауптман Бользен приподнял бокал. — За тех, кто умеет возвращаться. Кто бы ни провозгласил подобный тост, не выпить за это Корнеев не мог.

— За победу! Офицеры выпили, и в библиотеке замка снова воцарилась вполне дружественная, располагающая к задушевной беседе, атмосфера.

— Ну, так что? Вы и в самом деле хотите послушать?

— Не сомневайтесь, профессор.

— Я могу даже приказать подать обед сюда, чтоб не прерываться... — Бользен взглянул на большие напольные часы в виде башенки. Позолоченные стрелки показывали половину двенадцатого. Гольдштофф посмотрел туда же.

— Шутите, господин комендант? За два с половиной часа я могу пересказать всю свою жизнь, несколько раз по кругу.

— Это если вы снова захотите припрятать самые интересные подробности… — рассмеялся тот. — Помните, как в прошлом месяце мои парни привели из «тренировочного» рейда польскую девчонку? Профессор слегка покраснел, но кивнул.

— Ну, так я только о том, как мы с ней развлекались, могу весь день рассказывать. Причем, упуская самые пикантные моменты… — Бользен широко осклабился. — Неужто забыли? А в той истории, только пересказу ваших шалостей, мне бы пришлось уделить не меньше часа. Генрих, вы не представляете, до чего изобретательны ученые мужи...

— Сейчас же прекратите, Фредерик! Мне неприятны ваши намеки…

— Извините, профессор. Я думал, тут только мужчины и… — он посмотрел на Корнеева, но и в его взгляде увидел не то, на что рассчитывал и окончательно стушевался. — Еще раз извините. Я всего лишь хотел подчеркнуть, что, если не упускать подробности, о ходе многолетней экспедиции за два часа никак не получится поведать. Гольдштофф хоть и покраснел немного, но извинения принял и продолжил рассказ… Корнев глядел на него, время от времени произносил пару слов, кивал или делал еще какой-либо жест, долженствующий подтвердить его интерес к повествованию, а сам думал совершенно о другом. Раньше, во всей этой круговерти у него не было времени, чтобы все взвесить и сопоставить. Да и фактов не доставало. Зато теперь, когда большая часть задания выполнена и оставалось: либо уничтожить аппарат Гольдштоффа, либо каким-то образом переправить его через линию фронта, подполковник Корнеев растерялся. Потому что не мог понять: зачем Абакумову понадобилось городить такой огород? Положим, изобретение профессора стоящее. Но, оно все еще, именно, изобретение. А от единичного испытательного образца до запуска в серийное производство, чтобы излучатель мог оказать хоть какое-то влияние на ход 163

военных действий, нужен целый вагон времени. Тех самых месяцев, а то и лет, которых у Гитлера больше нет. Осень сорок четвертого на дворе. Тогда, в чем смысл задания?.. Корнеев сосредоточился и стал вспоминать все несуразности этого дела с самого начала. Все то, что показалось странным, но было погребено обрушившейся лавиной обстоятельств и приказов. Для начала, взять хотя бы момент пленения Штейнглица. Оберштурмбанфюрер от захвата грузовика и до приземления в тылу вел себя так, что у Николая даже тени сомнения не возникало, что рядом с ним матерый враг. Который сдался только чтобы сохранить жизнь. А потом появился Абакумов… Это событие было настолько из ряда вон выходящее, что на всем протяжении разговора с заместителем наркома обороны и начальником «Смерша» Корнеев находился словно под гипнозом. А вот теперь подумалось: о какой реабилитации Штейнглица могла идти речь, если о немце знали на самом верху? И при совершенно незначительном смещении акцентов, захват секретного сырья можно было преподнести, как разработанную лично им операцию. Все. Точка. Никаких дополнительных усилий… Тогда зачем министр дал ход совершенно фантастической операции по захвату не менее фантастического оружия. О существовании которого, кстати, все узнали только со слов самого Штейнглица. Да, поначалу рассказ впечатлил даже Корнеева. Но он только один из тысяч фронтовых разведчиков, а к услугам Абакумова мощь всех аналитических отделов разведывательного управления. Не может быть, чтобы о профессоре Гольдштоффе и его разработках в Аненербе никому до сих пор совершено ничего не было известно. Так не бывает. А если знали, но не доложили — значит, сочли дальнейшую разработку бесперспективной. Так что же изменилось?.. Черт! Корнеев едва не стукнул себя по лбу. В системе уравнений изменилось только одно неизвестное. Вернее — теперь известное. Туда вписался оберштурмбанфюрер Максимилиан Отто Штейнглиц. А это значит, операция по захвату излучателя всего лишь дымовая завеса, а на самом деле карусель вертится вокруг этого непонятного немца. Который и с генерал-лейтенантом Абакумовым знаком, и в кабинет рейхсфюрера Гиммлера вхож… Так какой же вывод из вышеизложенного следует?.. А самый простой: Макс Штейнглиц, кем бы он ни был на самом деле, совершенно не нужен в Москве и очень нужен в Берлине. Причем, идеально прикрытым от любых подозрений со стороны германских спецслужб. Вот такая петрушка. Группа «Призрак», включая самого Корнеева, находиться здесь, только затем, чтобы обеспечить торжественное возвращение оберштурмбанфюрера СС Штейнглица обратно к его явным и тайным обязанностям. Что проделать не так просто, учитывая его, пусть и кратковременное, пребывание в советском тылу.

— …вы не возражаете, Генрих?

164

Корнеев уловил только конец фразы, но кивнул. Если спрашивают согласия, то вряд ли предложение таит опасность. И видя, что профессор встает, а комендант идет к двери, поднялся и сам. Похоже, гауптману все-таки удалось убедить Гольдштоффа, продолжить беседу за обеденным столом. *** Николай сориентировался точно. Комната, в которую они перешли, не могла быть ничем иным, кроме столовой. Просторная зала, хоть ротное собрание проводи. А из мебели — только длинный стол, с прилагающимися к нему двумя дюжинами стульев. Вдоль наружной стены четверо стрельчатых окон забранных толстыми решетками. С противоположной стороны — пара мягких кожаных диванов, а между ними камин. Над очагом развешаны старинные рыцарские щиты и длинные мечи. Кроме оружия стены украшают портреты каких-то мужчин и дам, в костюмах из той эпохи, когда, наверное, еще даже керосином не пользовались. И одна — побольше, панорамная. На ней, судя по стилю одежды, охотники и охотницы, примерно из того же времени, что и персоны на портретах, весело травили псовой сворой большерогого оленя.

— Красиво, — кивнул Корнеев на картину. И прибавил, многозначительно. — Конечно, не так пышно, как в угодьях рейхсмаршала Геринга, но дамы — вполне достойны холста.

— Как по мне, — хохотнул гауптман, — все молодые и красивые польки достойны только одного холста… Белой простыни. А изображаться должны исключительно ню*. (*фр., — обнажённый) — Вы не правы, Бользен… — поморщился Гольдштофф.

— Ладно, ладно, профессор. Не буду настаивать. Обойдемся без простыней. Но ню я требую категорически! Когда мы покорим весь мир, истребим лишнее население, и на Земле останутся только германцы и их рабы, — я думаю, все настоящие мужчины проголосуют за то, чтобы девушки не арийского происхождения ходили исключительно в набедренных повязках. Да и те, скорее всего, лучше запретить, с целях экономии ткани.

— Как, и в Сибири тоже? — едва сдерживаясь, чтоб не плюнуть в рожу этому идиоту, спросил Корнеев.

— Об этом я как-то не подумал… — призадумался комендант. — Впрочем, меня это не касается. Да и кто там будет жить? Нам, немцам и теплых стран хватит… — и рассмеялся, довольный, что нашел такой ловкий выход.

— О чем беседа, друзья? — в обеденную залу вошел Штейнглиц.

— Да вот, — гауптману, похоже, никак не хотелось оставлять приятную тему. — Старина Генрих считает, что в Сибири из-за мороза русские девушки не смогут ходить обнаженными по улицам.

— А там есть девушки и улицы? — сделал большие глаза оберштурмбанфюрер. Шутку оценили по достоинству. В том числе и как отличное завершение фривольной темы.

— Как отдохнули, Макс? — поинтересовался Гольдштофф.

165

— Отлично… Я же не кисейная барышня. Но эти чертовы дороги… А если серьезно... Как много вы успели поведать моему помощнику, дорогой Карл? — Штейнглиц присел к столу. — Признаться, теперь, на свежую голову и опуская научную часть, многое из ваших приключений, я охотно послушал бы и во второй раз…

— Благодарю… Я как раз собирался пересказать историю нашего последнего проводника об одном лысом и беззубом старце из небольшой деревушки, который, как будто бы на самом деле десятилетний мальчик. А состарился тот за одну ночь. Когда спрятался от грозы в плохом месте. В пещере… Ее в той округе все знают, но никто из аборигенов не отваживается туда не только войти, но даже рассказывать о самом ее существовании. Потому что внутри Безымянной пещеры спят то ли Воины, то ли Стражи Неба. Перевод с местного наречия имеет двоякую трактовку. В общем, Те кто имеет право носить оружие. И если их сон потревожить, то Воины рассердятся и непременно накажут нарушителя покоя. И не только его. Бывали случаи, когда из-за неосторожности одного человека, даже ребенка — за одну ночь исчезали целые семьи. А то и селения…

— Доннерветтер!* (*нем., — Гром и молния!) Чего только люди не придумают, лишь бы не выдавать секретов, — хмыкнул Штейнглиц. — Прям, как в Белоруссии. Сначала жители отпираются, что ничего о партизанах не знают... А потом исчезают!.. Как вы только что сказали: целыми семьями и деревнями. Корнев посмотрел внимательнее на немца, пытаясь понять, насколько он шутит. После всех своих сомнений и размышлений, Николай все чаще подмечал в поведении Штейнглица какую-то нарочитость и суетливость. «Кто же ты, геноссе Штейнглиц? Чего от тебя ожидать? А главное — когда?»

— Господа, — Бользен демонстративно взглянул на часы и поднялся. — Прошу прощения, но вынужден вас покинуть на некоторое время. Служба…

— Конечно, — кивнул Штейнглиц. — Это мы с Генрихом почти что в отпуске. Ну, в самом деле, не считать же работой столь приятное времяпровождение в не хорошей компании.

— Пользуясь случаем… — поднялся Корнеев. — Пока мы еще не приступили к трапезе, схожу, проверю, хорошо ли я коня привязал* (*идиома, — имеет тот же смысл, что и женское «попудрить носик»).

— Конюшня во дворе, — рассмеялся Бользен, пропуская его вперед. — Думаю, не заблудитесь. Ну, или за стенами… Если пройтись желаете. Как спуститесь по ступеням, сверните налево и идите вдоль стены. Там калитка... Только я бы не рекомендовал.

— Партизаны?

— Откуда? Трясина…

— Вообще-то, наверно, небольшой моцион не помешает. Но, так далеко отходить от замка не собираюсь. Я тоже с нетерпением жду продолжения истории.

166

— Тогда не опаздывай, — гауптман шутливо козырнул. — Обед через полчаса. Надеюсь, ваш конь не слишком далеко ускакал. Управитесь… Корнеев тоже изобразил улыбку и неторопливо двинулся вниз по ступеням. Он все еще не мог принять окончательное решение. Вроде еще ничего не произошло, но интуиция не просто подсказывала, — она вопила, что пора уходить. И тем не менее, никто его не останавливал. Часовой на крыльце встал смирно и даже взглядом не проводил. Как и все остальные солдаты или штатские, которых Николай встретил, пока обходил здание донжона. Приоткрыв тяжелую, дубовую калитку, усиленную широкими полосами стали, Корнеев остановился и снова задумался. У решения, уйти прямо сейчас, был хоть и важный, но единственный плюс — он уцелеет и сможет действовать дальше. Сам или с группой Малышева, если ребята уже подоспели. Остальное состояло из отрицательных моментов. Главным среди которых было то, что Николай так и не поймет: что затевает Штейнглиц? А в том что это гораздо важнее, чем захват излучателя, Корнеев больше не сомневался. Но если все-таки его подозрения ошибочны, и Штейнглиц не изворотливый сучий сын, ухитрившийся предать и своих, и чужих, а человек даже не Абакумова, а… — то своим побегом Николай может поломать всю игру внешней разведке. И в этом случае, Корнееву лучше не возвращаться. Такого ему не простят.

— Ну, что ж… Иль погибнем мы со славой, иль покажем чудеса, — пробормотал Николай. — Авось вывезет кривая… Придерживаясь легенды, он все-таки вышел за стену замка. И зря… Вдохнув свободы, заставить себя вернуться, оказалось гораздо труднее. Насвистывая, хоть и коряво, но достаточно узнаваемо, мелодию из популярного довоенного немецкого фильма, Корнеев вошел в обеденный зал. Штейнглиц с Гольдштоффом беседовали о чем-то, вполне оживленно. Коменданта с ними не было.

— Еще раз прошу меня извинить, господин профессор. И обещаю, что более внимательного слушателя чем я, вы в ближайшее время не встретите. Фраза прозвучала несколько двусмысленно, но была встречена поощрительной усмешкой.

— Присаживайтесь, Генрих. Сейчас вернется наш капитан, накроют на стол. Отобедаем и я продолжу.

— Да, пора бы и подавать. Штейнглиц посмотрел на часы, и как раз в это время за дверью послышались множественные шаги. Словно в столовую спешило как минимум отделение солдат.

— О, кажется, несут… Дверь широко распахнулась, и в нее ввалился, чуть запыхавшийся от бега, гауптман Бользен. Не говоря ни слова, он быстро подошел к профессору и встал так, чтоб отгородить его от остальных.

— И в чем соль шутки? — поинтересовался Штейнглиц.

— Господин оберштурмбанфюрер, вы арестованы! — громко ответил комендант.

167

Сразу после этих слов в помещение вбежали двое автоматчиков и взяли на прицел Штейнглица и Корнеева.

— Да пойдите вы прочь, со своим солдафонским юмором, Бользен! — возмутился Гольдштофф, вскакивая с кресла и пытаясь оттолкнуть коменданта.

— Какого дьявола? Второй раз уже совершенно не смешно!

Глава девятнадцатая Сухой валежник тихо потрескивал в костре, давая ровный жар. Небольшие язычки пламени лениво поднимались вверх, будто подпирали снизу большой двухведерный чан, в котором неторопливо побулькивало коричневатое варево, источающее густой запах мяты, полыни, живицы и еще целого букета всевозможных трав. Младший сержант Ольга Гордеева, напоминая сказочную волшебницу или какую иную лесную дриаду, сидела рядом на толстом бревне, расчесывала волосы и, время от времени, помешивала в казане большой деревянной ложкой. От этого духмяный аромат кипящего настоя делался еще сильнее, а картина — сказочнее. Олег Пивоваренко, стараясь не шуметь, аккуратно сложил у костра принесенные дрова и присел рядом.

— Любишь смотреть на огонь?

— Люблю. Я же деревенская. Отец часто брал меня в ночное. Сам спит, утром же на работу, а я — дежурю, вместо будильника, слежу за огнем, за лошадьми приглядываю, да на звезды поглядываю. Вот и люблю, с тех пор, огонь костра и россыпь Млечного пути по небу…

— Украинцы называют Млечный путь «Чумацькым шляхом», — Олег оторвал взгляд от огня и посмотрел вверх. — Легенда говорит, что это не звезды, а соляная пыль, сыпавшаяся с возов, когда чумаки возвращались из Крыма.

— Красиво… — девушка зачерпнула ложкой и повернулась к нему. — Попробуй, готово или нет?

— Шутишь… — слегка отпрянул тот. — Зелье нашей хозяйки на вкус хуже касторки. Похоже, в польских лесах нет таких трав и корешков, которые пани Катерина туда бы не всыпала. Осталось только добавить, как в сказках, сушеные лягушачьи лапки и помет летучих мышей…

— Это да, — девушка спрятала расческу и стала собирать волосы в хвост.

— Вкус у варева еще тот. Но Сергей Фомич говорит, что польза от него огромная. Да ты, небось, и сам заметил, как дети посвежели.

— Заметил… — кивнул десантник и попросил неожиданно. — Не надо, пожалуйста. Не укладывай. Оставь распущенными… А то я уже и забывать стал, какая это красота. Девушка слегка зарумянилась, но руки опустила и даже встряхнула волосами, давая им свободно заструиться по плечам.

168

— Спасибо… — Олег подбросил в огонь немного хвороста. — Яркое и мирное пламя огня, развевающиеся на ветру женские волосы или конская грива, что может быть прекраснее? Был бы художником, только такие картины и рисовал бы.

— Не знаю, какой из тебя получился бы художник, — улыбнулась Оля. — А поэт, наверное, был бы неплохой.

— Поэты не бывают неплохие. Они либо поэты, либо нет… — очень серьезно ответил тот и без перехода произнес, рубя каждое слово: «Бой был коротким, а потом — мы пили водку ледяную. И выковыривал ножом Из-под ногтей я кровь чужую» — Перестань, Олежка… Когда ты такой, мне страшно. Лучше обними меня.

— Не надо бояться, Оленька. — Пивоваренко придвинулся к девушке и приобнял ее за плечи. — Страх унижает человека и делает его рабом.

— Ты мужчина, воин, тебе нельзя. А мне можно… — Оля уткнулась носом в плечо десантника.

— Уговорила, подрожи еще немного… — улыбнулся тот и, чтоб отвлечь девушку, вернулся к воспоминаниям. — Но, знаешь, Оля, больше всего я любил смотреть на воду. Особенно поутру. С первой зорькой. Даже если не клюет. Все равно. Сидишь на бережку или в лодке, и такая тишина вокруг, словно нет больше на Земле никого, кроме тебя.

— Я и говорю, страшно…

— Поначалу нет… — помотал головою Пивоваренко. — Даже наоборот. А потом и в самом деле оторопь берет. И мысли разные…

— Мысли… — Оля высвободилась, перемешала варево, потом попробовала. — Кажется готово. Будить Сергея Фомича, или пусть настаивается?

— Кипяток все равно пить не будут. Дай доктору еще немного поспать. За последние сутки первый раз прилег.

— Это да… Вот сволочи… — Оля вздохнула. — А о любви ты стихи знаешь…

— О любви? Конечно, знаю… — капитан снова прижал к себе девушку и тихонько, как колыбельную запел: «Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза, И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза…» Оля притихла, слушала. А когда песня закончилась, потянулась к мужчине.

— Поцелуй меня… Второй раз капитана просить не понадобилось… Треснула ветка под ногой, и кто-то прокашлялся за их спинами.

169

— Не обращайте на меня внимания, — извиняющимся тоном пробормотал Хохлов. — Дело молодое. Я отвару зачерпну и уйду. Оля отодвинулась немного и, чтоб скрыть смущение, поинтересовалась: — Сергей Фомич, а вы женаты?

— Конечно… Антонина меня еще на третьем курсе окрутила. Сам-то я, с таким украшением… — военврач прикоснулся к кончику своего выдающегося носа, — к девушкам даже не приближался. А она подошла как-то после занятий и говорит: «Люблю тебя, хочу выйти за тебя замуж и родить тебе сына. Такого же красивого, как его отец…» Представляете?.. — Хохлов хмыкнул, словно до сих пор не верил, что кто-то мог такое сказать.

— Здорово, — восхитилась Оля. — Храбрая она у вас. Я бы ни за что первая в любви объясниться не решилась.

— А где сейчас ваша жена? — спросил Пивоваренко.

— Последнее письмо я получил еще до штрафбата, — военврач попробовал варево и стал наполнять котелок. — Была в бригаде санитарного поезда. На первом Украинском. Вернемся, напишу…

— А сын?

— С сыном у нас, пока, не получилось, — вздохнул Хохлов. — А, может, оно и к лучшему? Я, Олег, как подумаю, что и мой мог бы вот так, как эти детишки… Военврач скрипнул зубами, махнул рукой и ушел.

— А я бы рискнула… — Оля проводила взглядом ссутулившуюся спину Сергея Фомича. — Иначе, какой смысл во всем этом, если после нас никого не будет? Пивоваренко промолчал. Разворошил угли и притих. Когда женщины задумываются о продолжении рода, им лучше не мешать… *** Болото самый лучший охранник. Лучше сторожевого пса. Ну, разве что еще галька. По склону, обильно усыпанному голышами, тоже бесшумно не взберешься. А в тылу все время приходиться быть начеку. В одно мгновение ситуация может измениться. И хуже всего то, что чаще всего это происходит именно в тот миг, когда ты уверен в безопасности и не ожидаешь нападения. Ну что такое диверсионный отряд в масштабах даже не всего фронта, а только отдельно взятой дивизии. Пять, максимум десять человек вооруженных легки стрелковым оружием против двадцати тысяч солдат, офицеров и генералов... Имеющих в своем распоряжении всю боевую технику, включая танки и самолеты! Это даже не слон и Моська. Комарик… Да, именно комарик! Почему-то Малышеву это сравнение понравилось больше других. Потому что если комарик малярийный, то и слону не поздоровится. Главное, успеть укусить раньше, чем тебя прихлопнут. Гусев и Петров производили шуму гораздо больше, чем обычно. Значит, возвращаются не с пустыми руками.

— Свои… — на всякий случай предупредил негромко Иван.

170

Разведчики сперва вытолкали на островок двоих немцев в форме полевой жандармерии. Оказалось, что им завязали не только рты, но и глаза. Проявили инициативу, так сказать. На всякий случай… А чему удивляться? В ходе предыдущей и этой операций, Корнеев, да и сам Малышев, уже стольким фрицам сохранили жизнь, что если рассказать: до конца жизни объяснительные писать придется. Но вот что странно… Андрей не чувствовал угрызения. Белее того, он был почти уверен, что даже его Маша смогла бы их с Николаем понять. Видимо, это сказывается близость победы. И тот, кто произнес «Горе побежденным!», дурак и психопат. Потому что только таким асоциальным типам может не опротиветь кровопролитие и насилие. А настоящий победитель должен быть снисходителен и милостив. Андрей подошел к старшему по званию и возрасту пленнику, продемонстрировал ему на всякий случай нож, а потом развязал кляп.

— Name! Militärrang?* (*нем., — Имя? Звание?) Капитан умышленно выбрал вопросы по существу бесполезные и не имеющие тайны. Ведь у него в руках были документы жандармов. Но ему было важно разговорить пленников. Поскольку, чисто психологически, начав отвечать, на казалось бы малозначащие вопросы, пленным будет сложнее остановиться, чем если бы они отмалчивались с самого начала. Старший немец, видимо, тоже это знал. Поскольку даже рта не раскрыл. А только бросил быстрый взгляд на младшего товарища. Молчи, мол… Малышев повторил процедуру и со вторым пленником.

— Name! Militärrang? Ответа, как он и ожидал, не последовало.

— Парни, вы их по головам били, что ли? — посмотрел на Гусева Андрей. — Или они с рождения глухонемые.

— Ну, ты будешь говорить, гнида фашистская! — шагнул тот к немцам.

— Сам ты фашист! — не выдержал младший. — Глаза разуй, разведчик! Не видишь, форма с чужого плеча. А под ней родной летный комбинезон.

— Интересный коленкор… — хмыкнул Малышев, который и сам уже подметил, что фрицы одеты, как капуста. — Ну-ка, ну-ка, поглядим. Развяжите им руки… Куда они денутся? Немецкую форму пленники снимали с такой поспешностью, как будто она их жгла, и они едва смогли дождаться момента, чтоб от нее избавиться.

— Гм.. Действительно, летчики-налетчики, — Малышев принял протянутые ему офицерские книжки. — Вот только не факт, что под комбинезонами у вас еще что-нибудь не надето. Вообще-то он пошутил, но старший шутки не понял и начал расстегивать пуговицы.

— Яша, что ты делаешь? — удивленно спросил второй пленник.

— А чтоб наверняка… Малышев тоже не вполне понял, но решил, что летчик хочет показать какую-то старую наколку. Что-то очень характерное именно для хулиганистого советского парня. Ну, там портрет кого-то из вождей трудового народа, или «Не 171

забуду мать родную». Как у Корнеева на фалангах пальцев был наколот его год рождения — он же дата Октябрьской революции. Но тот, освободившись от верхней одежды, принялся развязывать кальсоны.

— Не понял. Эй, летун, ты не в баню часом собрался? — Малышев принюхался, и ему показалось, что от старшего летчика хорошенько попахивает спиртным. — Пьяный что ли?

— Погоди, командир, — Кузьмич встал рядом и взял у Андрея документы летчиков. — Пусть, пусть покажет…

— Старшина, тебя что, тоже по голове били. Я же не врач и девица, чтоб его гордость рассматривать?

— А ты взгляни, командир… — похоже, Телегин не шутил. — И в самом деле, не барышня. Не сомлеешь. Хлопец правильно сообразил. Под напором старшины, Малышев перевел взгляд на пах летчика и все понял.

— Еврей?

— Яков Самуилович Гусман. Капитан. А это мой второй пилот, лейтенант Петр Колокольчиков.

— Петруха, — совсем по-мальчишечьи улыбнулся тот. — Меня все так кличут. А вы, я так понимаю, те самые призраки, которые нас поймать должны?

— Одевайся… Больше вопросов у Малышева и в самом деле не имелось. В принципе, служба в диверсионно-разведывательном отряде приучила его к тому, что на войне всякое может случиться. Но, только не иудей в фашистской армии. Эта мысль его настолько отвлекла, что он даже не сразу понял, что сказал лейтенант летчик.

— Эй, ну-ка повтори, что ты там говорил о духах?

— Не о духах, а о призраках…— уточнил тот. — Подполковник Корнеев велел нам затаиться рядом с замком и прибавил, что если хоть кто-то из группы сумел добраться до места назначения, то и нескольких часов не пройдет, как «призраки» нас возьмут в плен. Прошло и в самом деле всего три часа. Поэтому я и спрашиваю: это вы группа «Призрак»?

— Допустим.

— Тогда вам привет о Корнеева. И просьба ответить на один вопрос. В каком храме и какого города поставили свечку, когда его призвали в армию? Малышев усмехнулся. Николай оставался в своем репертуаре. Доверяй, но проверяй.

— В Преображенском соборе города Одессы.

— Вы Андрей Малышев?

— Я-то Малышев, а вы кто такие и откуда на наши головы свалились?

— Вы же видели документы, — капитан Гусман уже привел себя в порядок. — Они настоящие. А свалились мы и в самом деле… прямо с неба.

— Есть хотите? — опять вмешался старшина.

— Не откажемся. Спасибо. Не до еды нам было, — кивнул Яков. — Хотя выпить, как командир верно заметил, пришлось.

172

— Согласен, — Андрей знал, что в этих вопросах старшине лучше не мешать. — Накрывай Кузьмич поляну. Прием пищи разговору не мешает.

— Ни в коей мере… — Гусман улыбнулся. — Но я, говорить не мастак. Изложу только суть. Так сказать, конспективно. А подробности вам потом Петька поведает. Он у нас Колокольчиков не только по фамилии. Судя по тому, что лейтенант не обиделся, это была чистая правда, которую даже он сам воспринимал как должное.

— Конечно, Яша. О чем речь?.. Вы же евреи такие скупые, что слова лишнего не вытащишь. Знаете анекдот о приглашении на похороны?

— Нет… — Малышеву определенно нравился этот жизнерадостный парень. А то в последние время вокруг все больше злых да угрюмых. Гусеву тоже. Разведчик подошел к своим «языкам» и протянул руку.

— Старший лейтенант Гусев. Иван. Без обид? Летчики обменялись с ним и Петровым рукопожатиями. Потом все уселись вокруг открытых банок тушенки и нарезанного хлеба.

— В общем, если начинать с начала, то мы с Петрухой экипаж того самолета, в котором летел ваш командир с немцем.

— Немцем?

— Да. Корнеев представил его нам как оберштурмбанфюрера СС Максимилиана Штейнглица. И приказал запомнить, что его зовут только так и никак иначе. И что этот фриц самый настоящий фашист. Правда, когда он полез вместе с подполковником спасать одну еврейскую задницу, я сильно в этом усомнился.

— Какую еще… тьфу, — Малышев вздохнув, вспомнив в какой причудливой манере порой изъяснялся его друг Николай.

— Яша, ты же обещал суть. Или ты тоже из Одессы? Если нет, то избавь нас от многословия. Итак, вы пилоты, которым было поручено осуществить переброску Корнеева и Штейнглица. Что случилось дальше? Вас сбили?

— Нет. С нами случилась гроза… *** — На этот раз никаких шуток, господин профессор. Бользен смотрел настороженно и держал руку на расстегнутой кобуре. Корнеев приготовился сбить с ног ближайшего автоматчика, если Штейнглиц начнет. Но тот даже позы не сменил.

— Тогда, может быть, вы потрудись объясниться, господин гауптман? — профессор тоже удивленно посмотрел на оберштурмбанфюрера, но тот был совершенно безмятежен. Только что не зевал от скуки.

— Непременно, — кивнул Бользен. — Все дело в том, что я только что разговаривал с Пюклерштрассе. Они сами мне позвонили. Впрочем. Это не существенно. Важнее другое — в штаб-квартире Аненербе понятия не имеют ни о какой инспекции. А когда я назвал имя проверяющего, меня попросили оставаться у телефона. И буквально через несколько минут снова перезвонили. На этот раз секретарь группенфюрера СС Вилли Шварцкопфа.

173

— И что?

— Он очень удивился, выслушав мой рассказ, и еще раз переспросил: не перепутал ли я ничего.

— А вы не перепутали?

— Я посмотрю, будет ли вам так же смешно, господин оберштурмбанфюрер, — огрызнулся комендант, — когда я скажу, какой получил приказ.

— Поверьте, дружище, что все мы только этого и ждем.

— Мне приказано… — гауптман Бользен сделал, как ему казалось, эффектную паузу, и важно произнес: — Заключить вас под стражу и никуда не выпускать из замка до приезда группенфюрера.

— Спасибо, дружище. — Штейнглиц сделал вид, будто смахивает непрошеную слезу. — Вы меня буквально растрогали. Вот уж не думал, что старина Вилли так обо мне заботится. Господа, прошу простить мою сентиментальность, но я думаю, что каждому из вас было бы приятно узнать, что начальник так переживает, узнав о вашей гибели. Нет, вы только подумайте! Группенфюрер бросит все дела только ради встречи со мной!.. Ему никто не ответил. Да он в этом и не нуждался. Но роль играл очень убедительно. Даже Корнеев поверил, что Максимилиан рад предстоящей встрече. Немного нервничает, словно перед первым свиданием, но ждет с нетерпением.

— А теперь, дружище, — Штейнглиц встал и, не обращая внимания на автоматчиков, подошел к коменданту, — давайте разберемся в полученном вам приказе. Так сказать, по буквам… Тот удивленно отступил и поднял подбородок.

— Я не привык обсуждать полу…

— Во-первых, гауптман, потрудитесь не перебивать старших по званию. И как офицер, и как комендант замка вы подаете дурной пример солдатам, — зазвенел металлом голос Штейнглица. — А во-вторых, ответьте прямо: вам приказано приковать меня к стене в самой темной и сырой камере, где-то в подвале этого замка?

— Никак нет… — стушевался под напором оберштурмбанфюрера Бользен.

— Тогда прикажите рядовым покинуть обеденную залу и подождать вас за дверью. Пока они из ненужного усердия не наделали дыр в старинной штукатурке.

— Все шутите? — проворчал комендант, но совету внял. Потому что поведение оберштурмбанфюрера совершенно не сочеталось с реакцией захваченного врасплох преступника. Слишком уж он был спокоен, уверен и властен. А это значит, что одному Господу ведомо: чем дело обернется? Ну а шанс заполучить в его лице достаточно влиятельного врага в планы гауптмана не входил.

— Спасибо, дружище. И что теперь? Может, все-таки пообедаем, пока я еще здесь? Тем более, в этом нет никакого нарушения. Ведь для приема пищи 174

мне не придется покидать пределы замка. Кстати, а распоряжение об аресте касается только меня, или и моего помощника то же?

— Насчет оберштурмфюрера я никаких распоряжений не получал. Но, думаю, будет вполне логично задержать вас обоих. До выяснения…

— Разумно, — согласился Штейнглиц. — Генрих, вы составите мне компанию? Нам же надо еще поработать над легендой, до приезда группенфюрера. Чтоб давать одинаковые показания на допросе.

— Как прикажете, господин оберштурмбанфюрер… Корнеев добродушно улыбнулся и украдкой подмигнул коменданту.

— Но в таком случае просите у господина Бользена двухместную камеру. Или будем перестукиваться?

— Да ну вас, — комендант махнул рукой и сел на стул. — Господа, дайте слово офицера, что не покинете пределы замка и забудем об этом инциденте, как о досадном недоразумении.

— Разумное решение, — согласился Штейнглиц. — Ради вашего спокойствия, дружище, я даю вам слово офицера, что до встречи с Шварцкопфом не покину пределы замка. Хотя, если вдуматься, зачем нам кудато отлучаться? Мы сами сюда приехали… Подождал немного, потом повернулся к Корнееву.

— А вы, Генрих? Успокоите нашего коменданта или оставите меня одного ему на съедение?

— Клянусь честью рода фон Клюге! — с толикой вполне уместной надменности ответил Николай.

— О! — профессор Гольдштофф учтиво приподнялся. — Услышать подобное заверение не каждому довелось. На вашем месте, дорогой Фредерик, я бы спал спокойно, даже узнав, что обер-лейтенант садится в машину и заводит двигатель. Честь рода для дворянина важнее, крепче и надежнее любых казематных стен и засовов.

— Благодарю вас, господин профессор, — изобразил легкий поклон в его сторону Корнеев.

— Вопрос решен?

— Вполне.

— Вот и отлично… — Штейнглиц посмотрел на коменданта, медленно расстегнул кобуру и вынул пистолет. — Держите, дружище. Все же мне кажется, что понятие «задержать» не включает в себя ношение оружия. Даже наградного. Гауптман уважительно принял новенький «парабеллум» с матово отсвечивающими слоновой костью щечками, и демонстративно положил его на камин, на серебряный поднос для визиток.

— Ваш «люггер» будет лучшим украшением этой комнаты, господин оберштурмбанфюрер…

— М-да, — насмешливо хмыкнул Гольдштофф. — Не задался у вас сегодня день с арестами, Бользен. Впрочем, как и у меня с рассказом… Все время что-то не так. Надеюсь, хотя бы обед нам приготовят съедобный…

175

— Не волнуйтесь, профессор, — чуточку демонстративно рассмеялся комендант, как бы показывая, что все недоразумения разрешены и больше ничто не помешает приятной беседе. — Во всем перечисленном вами виноват случай. Но, к моему глубочайшему сожалению, даже доказав его причастность, мы не можем виновника расстрелять. Тогда как за обед отвечает повар.

— Вот прекрасный образец истинно германского позитивного мышления, — беззвучно поаплодировал Штейнглиц. — Ксерксу остается только позавидовать*. (*По преданию, царь персов велел отстегать плетями море за то, что шторм разметал построенный его войском понтонный мост). В это время во дворе что-то металлически задребезжало, словно на брусчатку уронили большой жестяной таз. Гольдштофф выскочил из-за стола и метнулся к окну.

— Teufel!* (*нем., — Черт!)! Ничего нельзя поручить криворуким обезьянам! С кем приходиться работать! Бездари! Остолопы! А ведь эти еще из лучших! И профессор, костеря на чем свет стоит неуклюжих помощников, выскочил за дверь. Комендант тоже подошел к окну и выглянул наружу.

— Что там случилось? — поинтересовался Штейнглиц.

— Обычное дело, — махнул рукой комендант. — Яйцеголовые опять аппарат при демонтаже уронили… Третий раз только за эту неделю. Странно, как он у них вообще работает.

— Думаю, это обстоятельство надо обязательно отметить в докладе, господин оберштурмбанфюрер, — нарочито официально произнес Корнеев. — Если перемещение излучателя так сложно произвести специалистам, то каково будет обслуживать его в полевом режиме?

— Согласен, — кивнул Штейнглиц. — Вы совершенно правы, Генрих. Восторг, восторгом, а недочеты надо фиксировать и устранять. Иначе вместо оружия фатерляд рискует получить от Гольдштоффа всего лишь дорогостоящую хлопушку…

— Да нет же, — неожиданно вступился за профессора Бользен. — Ассистентам просто силенок не хватает. Я даже предлагал выделить в помощь несколько солдат, так нельзя. Секретность… За окном опять задребезжало…

— Идиоты! Пойду, все же, распоряжусь. А то к приезду группенфюрера и демонстрировать нечего будет. *** Как только комендант скрылся за дверью, Корнеев повернулся к Штейнглицу.

— Давай, камрад Макс, выкладывай свой план, пока лишних ушей нет.

— Ты о чем, Генрих?

— Послушай, Штейнглиц… — Корнеев пересел поближе. — Я же не вчерашний… Что излучатель Гольдштоффа на самом деле полная туфта, просек 176

уже давно. Единственно, в чем сомневался и сомневаюсь до сих пор: сам ты придумал такую хитрую комбинацию и ввел в заблуждение даже Абакумова, или — так надо?

— А теперь знаешь.

— По-прежнему только предполагаю, — пожал плечами Корнеев. — Но склоняюсь ко второму варианту. И наш генерал не пальцем деланный, да и был бы ты просто очень умной и изворотливой фашистской сволочью, меня бы уже повязали. Так что колись оберштурмбанфюрер. И поживее… Если я тебе нужен для легализации — говори, что сделать. Обойдешься своими силами — я пошел. Пока двери снаружи не заперли.

— Да, не зря полковник Стеклов почти в каждой докладной просит снять тебя с полевых работ и перевести к нему в отдел. И давно ты в теме?

— Как только излучатель увидел. Ты не поверишь, Макс, но «Гиперболоид инженера Гарина» я еще в училище прочитал. Есть такой роман у писателя Алексея Толстого. И не трудно сообразить, что если идее о применении теплового луча почти десять лет, а оружия подобного действия до сих пор нет — значит, не так все с ним просто… Что, собственно, ваш профессор, а еще больше его ассистенты, вполне наглядно подтвердили.

— Да, Николай, ты прав… Излучатель древних, найденный Гольдштоффом, конечно, некоторый интерес представляет… для науки. Но более важная цель, мое возвращение. Захватив меня в плен, вы едва не сломали очень важную игру. И совсем не факт, что ее удастся исправить… Слишком серьезные люди там участвуют. А хочешь знать, каким был первоначальный вариант, одобренный на самом верху?

— Сдать меня немцам.

— Да. Ничего другого, столь оперативно и в полной секретности, придумать нам не удалось.

— Михаил Иванович в курсе?

— Нет. Это не его уровень секретности.

— Спасибо.

— За что?

— Всегда приятно узнать, что и в разведке еще остались порядочные люди…

— Не перегибай.

— Да, ты прав. И как ты себя чувствовал все это время? Зная, что ведешь меня на смерть? И вместе со мною еще десяток ребят… Ведь «Призраком» тоже пожертвовали?

— Хреново… — проворчал оберштурмбанфюрер. — Продолжим дальше в моей душе копаться, или поговорим о деле?

— Еще один вопрос можно? Штейнглиц хмуро кивнул.

— Почему передумал?

— Увидел более перспективный вариант. А для его осуществления мне понадобится помощь твоей группы. Ты должен захватить замок до приезда 177

Шварцкопфа и уйти с излучателем. Или с какой-то важной частью… А я — спасу профессора с его записками.

— Каким образом?

— Решим, Николай, — устало прикрыл глаза Штейнглиц. — Вы свою часть сперва сделайте.

— Об этом не волнуйся. Если группа успела подойти, это вообще не вопрос. У меня шесть опытных диверсантов, а тут всего человек двадцать охраны.

— А если нет? Путь не близкий… Мы с тобою и то едва управились.

— Тогда повоюем втроем, с летчиками. Штейнглиц хмыкнул.

— Мне бы твою уверенность.

— После того, как возьмем замок, отсыплю с полкило. Оберштурмбанфюрер рассмеялся.

— Договорились. Не забудь профессору завязать глаза. Желательно сразу... Чем меньше он увидит, тем проще будет легенду спасения сочинить.

— Понятно. А ты уверен, что у тебя получится? Что не зря рискуешь? Будь я на месте твоих начальников…

— Им очень нужно, чтобы это было правдой, Николай, — Штейнглиц если и волновался, то самую малость. — Настолько, что они заставят себя поверить. Я же с Виктором не только чаи с сушками гонял, кое-что придумали. Но на этом точка. Тут, как говорится, нам в разные стороны.

— Ты банкуешь, твои и правила. Еще что-то мне надо знать?

— Только одно… Забудь о нашем разговоре. Для всех остальных, я раздумал и вернулся к своим с повинной. Тебе едва удалось уйти. Корнеев поднялся и протянул руку Штейнглицу.

— Удачи, камрад…

— К черту… — невпопад ответил тот, уже погруженный в другие мысли. Видимо, еще раз взвешивал: будет ли это план более удачным. Корнеев не стал его отвлекать и тихонько вышел… На заднем дворике замка царила рабочая суматоха, так что на оберлейтенанта, с вялым интересом наблюдающего за ней, никто не обращал внимания. Не суется с мудрыми советами и не путается под ногами — уже хорошо. Профессор Гольдштофф взглянул мельком на Николая и дернулся было в его сторону, но передумал и с преувеличенным жаром принялся то ли объяснять, то ли вычитывать одному из ассистентов. Гауптмана Бользена с солдатами пока не наблюдалось. Дожидаться его прихода Корнеев не стал. Он, с тем же скучающим выражением лица, неторопливо прошествовал к потайной калитке. Открыл ее, немного постоял, словно в раздумье: надо ему туда или нет? Потом почесал в затылке и вышел наружу. За стенами замка маска показной лени была немедленно сброшена. Корнеев быстрым шагом свернул за угол и, как только его уже нельзя было заметить, выглянув следом, нырнул в почти подступающие к стенам замка со стороны болота лесные заросли.

178

— Ф-фу… — вздохнул облегченно. — До чего же, оказывается, тяжело дышится в такой компании. Нет, хорошо, что военная судьба позволила мне только туда-сюда через линию фронта ползать. Внедриться надолго мне бы точно самообладания не хватило. И так едва стерпел, что бы не съездить по сволочным рожам… Профессора, хрен с ним, пусть Максимилиан забирает, а этого Бользена — суку, лично пристрелю… Николай, когда приказывал летчикам укрыться недалеко от замка, хотел убить сразу двух зайцев. Во-первых, — прекрасно зная своих ребят, подполковник Корнеев ни секунды не сомневался, что мнимых фрицев обнаружат и возьмут в плен. То есть, пилоты окажутся рядом с Малышевым и будут не так беспомощны, как предоставленные самим себе. Во-вторых, — они, даже не зная об этом, должны были ему самому оказать услугу... Пытаться найти группу опытных диверсантов, затаившихся на болоте, зная только примерное место расположения — дело гиблое и бессмысленное. А вот если они проведут к себе парочку пленников, след оставят наверняка. Не торную тропу, конечно, но вполне достаточно, чтобы облегчить Николаю поиски. Двигался придерживаясь опушки, чтоб не пропустить место, где летчики съехали с дороги, Как Николай и рассчитывал, пилоты особо не усложняли выполнение поставленной перед ними задачи и свернули в лес, как только постовые у моста их больше не могли видеть. И продолжали ехать лесом, не слезая с мотоцикла, пока он окончательно не увяз в болотистой почве… Там и привал устроили. Буквально в паре шагов, всего лишь найдя место посуше. Как они оба спали без задних ног, и как были схвачены, Корнееву показали остальные следы. Слегка затоптанные, но такие наглядные, что картину происходившего можно было представить себе и без умений Дерсу Узала.

— Угу, — Николай еще раз окинул беглым взглядом местность. — Судя по тому, что мотоцикл не утопили, можно предположить, что за «языками» ходили «молодые»… Андрей или кто из «зубров» никогда не оставили бы поисковой группе отправную точку. Но теперь это даже к лучшему. В ночной операции мотоцикл нам еще пригодится… Ну а пока, на всякий пожарный… Корнеев вернулся шагов на двадцать обратно и аккуратно замел следы колес. Если погоня будет без собак, только настоящий следопыт сможет что-то заметить. Мотоцикл тоже замаскировал. Правда, уже не так тщательно. Метров с пяти, можно разглядеть. Но на лучшую маскировку не хватало времени.

— Ничего, если фрицы до вечера поиск не организуют, то ночью уже будет поздно. Мы к ним сами пожалуем. Теперь оставалось найти группу и вместе с ними проникнуть обратно в замок. То есть, начиналась настоящая работа диверсанта… «Найти и уничтожить».

179

Глава двадцатая — Да, нарочно такое никто придумывать не станет. Побоится, что не поверят, — Малышев затянулся пару раз и передал самокрутку Петрову. — А я уж было подумал, что нашему отцу-командиру понравилось возвращаться с удобствами. Поэтому он теперь сразу двух пилотов на задание прихватил…

— Думаешь, нам с Петрухой верится? — проворчал Яков. — Нет, конечно же… случалось всякое. И сбивали нас пару раз. Все-таки с сорок второго на фронте. И даже один раз на вражескую территорию упали. Но такого приключения у нас с Петрухой еще не было.

— Ладно, с этим разобрались. Значит, по существу задания вам добавить нечего. А какие инструкции получили от Корнеева?

— Ждать вас… — пожал плечами Яков.

— Да, — более разговорчивый Колокольчиков поспешил уточнить. — И когда вы нас возьмете в плен, приказано передать капитану Малышеву, чтоб ждал в условленном месте ровно сутки. И если товарищ подполковник за это время не сможет дать о себе знать, доложить Центру.

— Блин, летуны, с этого же надо было начинать, а не басни травить! Когда истекают сутки?!

— Завтра в девять тридцать утра по Московскому времени.

— Понятно… — Малышев облегченно вздохнул и поскреб подбородок.

— Ну, а что бы вы делали в том случае, если бы мы вас не нашли?

— Корнеев сказал, что это невозможно. Особенно, если с вами Кузьмич. Капитан взглянул на старшину и кивнул.

— Вот мы и не прятались особенно…

— Не прятать, да… — отозвался Телегин. — Видимо в этом весь смысл. Понимаешь, Андрей?

— Нет. Ты о чем, сейчас?

— Да вот, подумалось… Китайцы говорят, что лист надо прятать в лесу…

— все так же не слишком внятно ответил старшина. — О тайном ходе... Кажется, я понял, где его надо искать.

— И?

— Выход из него замаскировали на самом видном месте!

— Во дворе замка? — улыбнулся Андрей.

— Нет, командир. Под мостом…

— Извини старшина, но это бессмыслица, — вместо Малышева ответил Петров. — Подземный ход не может там находиться, по одной простой причине. Если ров заполнят водой, она его затопит.

— Это если заполнят… — за несколько лет Малышев столько раз убеждался в безошибочной интуиции охотника-промысловика, что доверял его чутью больше чем самым надежным умозаключениям. — В этом есть смысл, Виктор. Ведь, как и ты, все знают для чего роют рвы вокруг замков и никому даже в голову не придет именно там искать… Кроме нашего старшины. Петруха переглянулся с товарищем и помотал головой.

180

— Мы стояли перед воротами метрах в пятнадцати и очень хорошо видели, что ров совершенно сухой. Вот только нет там никакого лаза. Извини, старшина, но мост подъемный. Под ним ничего не спрячешь… Просматривается каждый метр дна.

— Вот как? — Кузьмич пожал плечами. — Жаль. А как по мне — самое идеальное место. И если проход не выдумка, то спрятать его больше негде.

— Не торопись с выводами, старшина. Если бы выход было так просто разглядеть, то почему его не нашли раньше? Но твою идею с ходу отметать тоже не будем. Посмотрим поближе. Если ты угадал, что ров держат сухим, может, и в остальном не сильно ошибаешься? Дождемся темноты, сходим вдвоем…

— Я только доложил о том, что сам видел. А с плохим зрением в летную школу не берут… — обижено заметил Петруха.

— Да ты не кипятись, парень, — Андрей вспомнил, как Кузьмич когда-то обучал его самого. — Смотреть и видеть разные вещи.

— Ага, — хмыкнул лейтенант. — Знаю, приходилось читать. У Конан Дойля об этом хорошо написано. Когда Шерлок Холмс спрашивает у доктора Ватсона: сколько ступенек на лестнице?

— Зачем нам какой-то немец? — проворчал Кузьмич, видимо тоже вспомнив, как натаскивал теперешних своих командиров, когда те были еще желторотыми лейтенантами. — Мы и сами с усами.

— Дойл не немец, он англичанин… — объяснил Малышев.

— А, ну если союзник, то пусть… Но если нужен пример… Вы оба уже добрых полчаса сидите напротив ольхового куста… — Телегин показал рукой, какого именно. — Значит, наверняка успели его хорошо рассмотреть. А кто скажет, сколько на нем веток?

— Чего? — оба летчика растерянно переглянулись, а потом дружно посмотрели на куст.

— Э, э! Чур, теперь не считать.

— Не знаю, — первым признал поражение Петруха.

— Я тоже, — подтвердил Яша. — А еще, это на всякий случай, я так же не считал на нем листьев.

— Ну и зря… — вздохнул старшина. — Впрочем, что взять с городских. Да еще таких, что уже и по земле не ходят.

— Можно подумать, что все остальные тут знают ответ? — вспылил Колокольчиков.

— За всех я не скажу, из «зубров» тут только двое. А за себя отвечу… Тридцать семь веток. С листьями сложнее, но никак не больше семисот… Петруха захлопал глазами и сунулся к кусту, но его остановил негромкий смех Малышева.

— Да идите вы… разведчики…

— Не обижайся, на это все покупаются, — Андрей хлопнул парня по спине. — Мы с Корнеевым тоже в свое время пересчитывали ветки.

— Правда? — теперь усомнился Гусев. — Я, в общем-то, и сам деревенский…

181

— Абсолютная… И знаешь, что я тебе скажу? Михаил Кузьмич ни разу не ошибся. О, черт! — Малышев хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл. Заговорили зубы. А у нас тут, между прочим, еще один летчик имеется. Правда, немец, но…

— Тихо все! Замрите… — старшина Телегин поднял руку, прислушиваясь. «Что?» — одним взглядом спросил Малышев. Кузьмич покивал пальцем, требуя полной тишины, и только чуть прищурившись, глядел за спину пилотам. Потом ответил одними губами: — На болоте кто-то есть… Еще немного послушал и прибавил: — Уверенно идет. Прямиком к нам. Малышев сделал круговой жест, держа руку ладонью вниз, что означало команду «залечь!». Разведчики мигом припали к земле и совершенно бесшумно, как змеи расползлись по островку, занимая оборону. Глядя на них, залегли и летчики. Благоразумно оставаясь на месте. Благодаря кустам издали их не было видно, а неслышно ползать пилотов не учили. Теперь звуки неторопливо бредущего болотной жижей человека были слышны всем. Хотя сам он по-прежнему оставался незаметным.

— Эй, на «Беде»… — голос прозвучал негромко, но отчетливо. — Вы бегемота за собою, часом, не водите? Наследили так, что на ощупь вашу лежку найти можно. Совсем фрицев не уважаете? Леший, своих не признаешь, что ли? Кузьмич... Уж ты-то наверняка меня услышал. Малышев укоризненно посмотрел на Гусева, но ничего не сказал. Мог бы и сообразить, что ведя «пленных», они с Петровым и в самом деле должны были оставить очень заметный след. Но не подумал и мер для маскировки не принял. Значит — сам виноват. Потом поднялся на ноги.

— Свои дома сидят и водку трескают, а не по трясине шастают…

— Это смотря какие свои… Николай раздвинул кусты и вышел на полянку. Причем, совсем не с той стороны, где его высматривали летчики.

— Здорово, братцы. Как же я рад всех вас... Корнеев увидел, что здесь только часть группы, и улыбка его тотчас пропала. Он нахмурился и вопросительно взглянул на Малышева. Тот понял командира без слов и поторопился успокоить.

— Товарищ подполковник, разрешите доложить... Все живы. Вот только разбросало немного нашу группу по польским лесам. Путь то не близкий…

— Главное, что живые… — Корнеев снова улыбнулся. — А за остальное, как говорят у нас в Одессе: «Ша!». Обнимемся что ли, бродяги?

— Летуны говорили, будто ты, Коля, подполковник… — подошел к ним Телегин. — А ты только до оберштурмфюрера дослужился. Брехали, стало быть?

— Да, старшина, не ценят меня фрицы… — рассмеялся Николай, и они тоже обнялись. — Обидно, даже… Хотя, с другого боку, было бы у меня больше 182

серебра на погонах, не факт, что смог бы так легко уйти из замка. Штейнглицу пришлось остаться.

— И что дальше, командир? Какие следующие наши действия? Можно уже узнать подробнее, зачем группу сюда направили?

— Конечно, братцы, — Корнеев сел и стал разуваться. — Когда следующий сеанс связи с Центром?

— Через… — Малышев посмотрел на часы... — три часа и двадцать семь минут.

— Вагон времени. Присаживайтесь, обменяемся информацией. И поскольку большую часть моей одиссеи вы уже слышали от пилотов, начинай ты, Андрей. Прямо с того часа, как я улетел с захваченным нами спецгрузом… *** Мелкий, но моросящий дождь, припустивший около часа назад и явно затянувшийся на всю ночь, был как нельзя кстати. В такую погоду ни одна собака лишний раз нос из конуры не высунет. Часовой тоже… Даже имей возможность Корнеев заказывать погоду — ничего лучше он не придумал бы. В замке уже, конечно, обеспокоились исчезновением оберштурмфюрера Клюге, но начинать поиски раньше чем рассветет, точно не будут. Ограничатся осмотром самого замка. Опросят: кто, когда и где последний раз его видел. Обойдут с фонарями наружный периметр и все. В конце концов, комендант насчет него никаких распоряжений из Берлина не получал, стало быть и ответственности не несет. И пусть фон Клюге за свои поступки отчитывается перед непосредственным начальством сам. Если живой, конечно. Ну, а если утоп, так с мертвого уже не спросишь. Это в том случае, если оберштурмбанфюрер Штейнглиц сам куда-то не отправил своего помощника. Поскольку гауптман Бользен никогда бы не поверил, что фон Клюге-младший способен нарушить данное им слово, поклявшись честью рода. То есть, как рассчитывал Корнеев, некоторая суматоха и активность даже сама по себе должны были поутихнуть к вечеру. А в дождь — и подавно… Сперва все вместе вытолкали из лесу мотоцикл, усадили в коляску связанного немца, предварительно заткнув ему рот и переодев в комбинезон Яши Гусмана. Они оказались почти одной комплекции, и форма на немце сидела как влитая. Корнеев лично пообещал немецкому летчику оставить его в живых, если он не будет доставлять хлопот. Вернее, Николай предложил Гансу Тохтеру выбор. Он может оставаться связанным на болоте, или под видом пленного русского диверсанта отправляться вместе со всеми. На что пилот резонно заметил, что не видит разницы, поскольку ясно, что живым его не оставят. Вот тогда Корнеев и пообещал. Мол, будешь вести себя правильно, черт с тобой обер-лейтенант — живи. Уж если судьба так долго тебя хранила, может, ты еще ей зачем-то нужен.

183

Летчик потребовал поклясться. Вместо этого Корнеев выразительно постучал себя по лбу, и немец поверил. Понял, хотели бы обмануть, обещали бы все что угодно. Он сам переоделся, попросил две минуты на оправку, после чего безропотно дал себя связать. Яше Гусману и Андрею Малышеву, переодетым в форму полевой жандармерии отводилась запасная роль, если первый, самый простой вариант, войти через калитку, не сработает… Рассчитывать на полную безалаберность фрицев не приходилось, не свойственно это немцам, но зачем усложнять, когда шанс все же оставался. Днем-то они ее не запирали. Увы, не случилось. Может, бдительность возросла после исчезновения помощника оберштурмбанфюрера, или комендант руководствовался еще какими-то соображениями, но калитка оказалась заперта. Более того, чуткий как зверь, Кузьмич унюхал по ту сторону часового. Немцы так панически боялись вшей, что обсыпали себя порошком от них обильнее, чем в старину пудрили парики. И этот мерзкий запах состава Тео Морреля буквально витал над их окопами, забивая дух покруче нестиранных портянок. Говорили, что порошок этот больше воняет, чем помогает на самом деле, но так как его изобретатель был обласкан самим фюрером, военное ведомство закупало средство в огромных количествах и применение его происходило фактически в приказном порядке. Вот и здесь, даже несмотря на то, что в замке солдаты спали в сухих помещениях, имели возможность чаще купаться и стирать белье, никто приказ не отменял. Ну, может, сыпали не так густо. Такой вариант тоже продумали. Вряд ли солдата насторожила бы фраза, типа: «На помощь. Я ногу подвернул!» или что-то в этом духе. Скорее всего, после того как весь гарнизон обыскался обер-лейтенанта, он должен был, не задумываясь, открыть калитку и броситься на помощь потерявшемуся офицеру. Хуже, если у часового не оказалось бы ключа. Что ж, в этом случае разведчикам пришлось бы иметь дело еще и с начальником караула или разводящим. Важно, что никому бы и в голову не пришло ради такого поднимать тревогу и сообщать коменданту. Нашлась пропажа, и слава богу, завтра по болоту бегать не придется. Корнеев уже открыл было рот и собрался позвать охранника на помощь, но именно в этот момент за стенкой кто-то попросил у кого-то огня. Корнеев обернулся и показал стоящим почти вплотную за ним остальным разведчикам два пальца. Не в смысле «их там двое», а «задействуем второй вариант»! Это решение он принял, исходя из того, что если часовых двое, то оба за стену не сунутся. Зато, почти наверняка, пока один солдат будет открывать, второй — поторопится обрадовать командира, что нашелся фон Клюгемладший. А обнаруживать себя с первых шагов — равнозначно провалу операции... Или за выполнение придется заплатить лишней кровью. Гусев побежал к Малышеву, а остальная группа спустилась в ров. Отбросить версию старшины Телегина, даже не проверив, было бы по меньшей 184

мере глупо. А поскольку идея Кузьмича, его пропустили вперед. Да и видел старшина в ночной тьме лучше остальных. Ров повернул вправо и вывел к мосту. Сейчас он был поднят, и ничто не мешало обследовать откосы. Оставив группу за поворотом, Телегин прокрался вперед и занялся поисками. Много времени у старшины не было, минут пятнадцать. Пока Гусев добежит до мотоциклистов. Потом тарахтение приближающегося мотора поднимет на ноги отдыхающую смену. Совсем не факт и все же, если солдаты достаточно опытные, то могут и в ров заглянуть. На всякий случай. Так что стоило поторопиться. Но, как ни старался Кузьмич, ничего даже отдаленно похожего на потайной лаз, обнаружить не удалось. Если он тут и был раньше, то теперь засыпан такой толщей земли и дерна, что даже со щупом не найти. Пришлось возвращаться к своим с пустыми руками.

— Блин горелый… — проворчал он обескуражено. — Коля, ну я нутром чую: тут этот проход. Днем я бы его враз заметил… Корнеев промолчал, но задумался. Старшина не упрямился, он буквально излучал уверенность в собственной правоте. Такое с Телегиным случалось не часто, но каждый раз оказывался прав. Даже, когда ему никто не верил. А что, если Кузьмич и теперь не ошибается? Но, где же его искать этот чертов подкоп? Вокруг все, как на ладони. Лаз не иголка, его даже в стогу сена не спрячешь. Да и стогов вокруг тоже нет. Метров на сто ровная, как футбольное поле, площадка, перерезанная рвом. С одной стороны стоит замок, а на другой — сторожка. Она же жилище привратника. По камням в кладке видно, что и замок, и караульное помещение строились в одно время. По одному архитектурному проекту…

— Чего? Корнеев так удивился собственной недогадливости, что даже переспросил сам себя вслух. Остальные подтянулись ближе.

— Ты прав, Кузьмич. Есть проход. И я его только что нашел…

— Где? — разведчики заозирались вокруг, пытаясь разглядеть то, что заметил командир.

— Вон… — Корнеев указал на сторожку. — Ты говорил, что выход должен быть спрятан на самом видном месте? Ну и как? Всем эту собачью будку видно?

— Шутишь… — недоверчиво помотал головою старшина.

— А что на это скажет сапер?

— Гм… А что, вполне логично, — произнес Петров. — После того как захватят и опустят мост, вряд ли нападающие задержатся в пустой караулке. Когда вся добыча ждет их в замке… Да и оглядываться на нее не будут. Кстати, обратите внимание, как расположены двери. С противоположной от замка стороны. Выходи смело, сторожка прикроет… А еще — очень разумно подобрали размеры. Больше чем четверым внутри уже тесно. Что гарантирует 185

отсутствие толпы врагов возле потайного хода, когда первый защитник замка шагнет наружу… Петров еще раз кивнул в такт своим же словам.

— Да, я согласен с командиром. Это лучшее место из всего, что можно предположить. И настолько демонстративное, что никому в голову не приходило искать лаз там. Я, конечно же, не Госстрах и стопроцентной гарантии дать не могу, но вероятность очень высока.

— Спасибо. Группа, слушай приказ. В связи с вновь открывшимися обстоятельствами, приказываю скрытно захватить сторожку.

— А как же Малышев? Если в надвратной башне выставлен пост, они не могут не услышать мотоцикл.

— Ну и добре… Ничего же не меняется. Просто рапортовать по телефону на запрос из замка будут не караульные фрицы, а я лично… *** «Твое письмо я прочел с большим интересом. Если сокращение фронта пойдет дальше, то вскоре ты очутишься в тех местах, где я воевал в 1915 году, то есть в Галиции. Я тебя прошу — будь осторожен. Твое письмо пришло распечатанным и потом заклеенным какими-то липкими бумажками. Я понимаю, что фронтовику трудно молчать, ему хочется отвести душу. Но мы здесь давно знаем, что нельзя говорить все, что думаешь, даже о действительных неурядицах лучше не шуметь, а с радостной уверенностью ждать счастливого окончания войны. У нас говорят, что теперь зубные врачи будут выдергивать зубы через нос, так как ни один пациент не решается раскрыть рот»*. (*Эренбург И. Очерки 1941–1945) Это было последнее письмо от отца, которое Пауль успел получить. Следующим пришел надушенный «Шипром» конверт от тетушки Грэтхен, в котором она сообщала, что на городок был совершен ночной налет американцев, и ее брат Зиберт погиб от взрыва бомбы. А еще тетушка интересовалась, будет ли племянник после войны отстраивать свой дом, или, получив обещанный солдатам земельный надел, останется на Востоке и заберет ее к себе домоправительницей? Вообще-то старая дева никогда не отличалась особым умом, но соединенные в одном письме сообщение о смерти отца и хозяйственные вопросы, уязвили Пауля настолько, что он не стал отвечать тетушке. И вот теперь, спустя два месяца, перечитывая обе последние весточки из дому, все чаще задумывался: жива ли она еще. Может, погибла при следующей бомбежке и так и не узнала, что никакого надела на Востоке немецкие солдаты уже не получат. Разве что могилу… Если повезет. Да и то, чаще всего, общую… безымянную яму. Попав после госпиталя в эту тыловую часть, Пауль мог считать себя настоящим везунчиком. Мало того что выжил в той мясорубке, которую устроила русская артиллерия и авиация перед наступлением на их участке фронта, он даже в плен не попал, поскольку получил ранение в первые минуты 186

артподготовки, и санитары успели оттащить его в тыл. Позже, в госпитале, он узнал, что из всего батальона уцелело только семеро солдат. Таких же везунчиков… Впрочем, если подходить к вопросу в философском смысле, то просто выжить далеко не самое большая удача. Вот если бы он послушал отца, и они еще перед войной выехали в Австралию, куда их приглашал мамин брат Густав, вот это было бы настоящее везение. А теперь… Даже если русские окажутся хотя бы вполовину не такими кровожадными, как их расписывает доктор Геббельс, то и тогда Германию ждет ужас насилия. Сравнимый разве с тем, что римляне сделали с побежденным Карфагеном. Небось Сталин уже заготовил приказ своим войскам. Что-то вроде: «Ceterum censeo Berolinum esse delendam»* (*лат., префраз., — Берлин (Карфаген) должен быть уничтожен) Во всяком случае, лично он бы, развернись колесо Фортуны обратно, не простил бы русским смерти отца. Так почему дикие, едва цивилизованные варвары должны оказаться милосерднее урожденного австрийца, чья страна еще совсем недавно возглавляла самую великолепную и могущественную империю в Европе*. (*имеется в виду Австро-Венгерская империя, существовавшая с 1867 по 1918 гг.) Хорошо, если русские хотя бы не последуют традициям Чингисхана и не вырежут всех, кроме молодых девушек и детей ростом не выше тележной оси… Тарахтение мотоцикла сбило Пауля с мысли и заставило очнуться. Не желая снова угодить на фронт, он нес службу так старательно, как только мог. И обер-ефрейтор Штосс, который сейчас безмятежно дрых в караулке, похоже, заметил это и оценил. Потому что, как только приходила его очередь заступать на пост, фронтовик Пауль Синовац непременно оказывался с ним в паре. Мотоцикл приближался с включенной фарой, но это в равной степени могло быть и военной хитростью. Свои, мол. Видишь, едем открыто, ничего не опасаясь. Хотя... Если не врут, то о партизанах здесь с сорокового не слышали, а до передовой слишком далеко. Но Пауль все же поудобнее перехватил ремень винтовки, так чтоб ее можно было одним движением скинуть с плеча. Подумал, не следует ли разбудить обер-ефрейтора, и решил, что нет, не стоит… Пусть отдыхает. Хорошие отношения складываются долго и трудно, а испортить все можно в один миг. Единственной досадной оплошностью.

— Хальт! Пауль шагнул наперерез мотоциклу, требовательно поднимая руку. Если тусклой лампочки над дверью караулки в такую слякоть могло и не хватить для освещения фигуры постового, то уж не разглядеть его в ярком луче света фары не смог бы только слепой. Или враг. Поэтому солдат снял винтовку и передернул затвор. Мотоциклист сбросил газ, заглушил мотор и дальше катился по инерции… А когда их разделяло не больше пяти шагов, выключил фару.

— Кто такие? Пропуск имеется?

187

Пауль вовремя прикрыл глаза от слепящего света и теперь четко разглядел двоих мотоциклистов в форме полевой жандармерии, а в коляске — третьего… Связанного и, кажется, в советском обмундировании.

— Русский? — удивился Синовац. — Вы где его поймали, парни? Диверсант?

— Да… — Андрей побаиваясь, что акцент может его выдать, отвечал кратко. Что касается Яши Гусмана, тому с его картавостью и вовсе не стоило открывать рта. — Диверсант…

— Ух, как глазами зыркает, сволочь… — часовой зло сплюнул. — А зачем вы его сюда привезли? Здесь секретный объект, а не отделение гестапо.

— Приказ…

— Чей? Пауль окончательно расслабился и подошел ближе. На этом шаге, отпущенное австрийцу везение, закончилось.

— Подполковника Корнеева, — добродушно ответил Малышев, всаживая немцу нож под нижнюю челюсть. Придержал немного обмякшее тело и аккуратно посадил мертвеца на коляску. Вряд ли происходящее можно было разглядеть со стены замка, но соблюдение тишины давно уже стала неотъемлемой привычкой.

— Любопытной Варваре нос оторвали… Яша, накинь плащ часового, возьми винтовку и помаячь у моста. Если со стены будут что-то спрашивать, не отвечай. Похлопай себя по ушам и помаши в ответ. Мол, ничего не слышу, но все в порядке. На какое-то время сойдет. А там и командир подоспеет. Запасной вариант предусматривал захват сторожки и доклад по телефону, о якобы доставленном по приказу группенфюрера Шварцкопфа русском пленном. Для опознания или очной ставки. Подробности конвоирам не известны. Но у них так же имеется конверт с документами, в котором наверняка все сказано подробно. Конверт приказано вручить лично коменданту замка гауптману Бользену. Малышев метнулся к домику и упал ничком, не добегая нескольких шагов. С противоположной стороны к нему тоже подбиралось несколько человек…

— Свои, Леший… — успокоил капитана Корнеев раньше, чем Андрей сообразил, что это остальная группа уже выбралась изо рва.

— Что-то изменилось в планах? Малышев в три прыжка преодолел расстояние до сторожки и прижался к стене рядом с командиром.

— Есть немного… Часового сняли?

— Да. Но внутри еще не были.

— Кузьмич, Гусев… Действуйте. В этот момент дверь в караулку распахнулась, и из нее вышел второй караульный.

— Was los?* (*нем., — Что происходит?)

188

Он может и еще что-нибудь спросил, но Гусев высунулся из-за угла, ухватил немца за руку и, проведя как в танце вокруг себя, со всего маху впечатал лицом в стенку. Аж загудело…

— Вообще-то, молодец… — чуть насмешливо одобрил действия старшего лейтенанта Кузьмич. — Но в следующий раз, Ваня, сперва думай, а потом действуй. Перешагнул через бесчувственное тело, отстранил товарища и прошмыгнул внутрь домика.

— А что не так?

— Хорошо, что немец был в пилотке, а не в каске... — объяснил Корнеев.

— Да я его от души приложил. Никакая каска не помогла бы… — отмахнулся Гусев.

— Ночью она загремела бы так, что ты бы на милю вокруг всех поднял на ноги, — объяснил подполковник, доставая из кармана убитого документы. — Так, кто тут был злостным нарушителем устава караульной службы?

— Чисто, — высунулся голову старшина.

— Заходим… — распорядился Корнеев, и в это время в сторожке требовательно зажужжал зуммер полевого телефона.

Глава двадцать первая Корнеев быстро пробежал глазами строчки в солдатской книжке убитого немца и только после этого снял трубку.

— Обер-ефрейтор Штосс у аппарата.

— Что у вас там за шум? Почему не докладываете о гостях? Или вы до сих пор спите?

— Виноват. Никак нет, не спим. Как раз собирался доложить. Ничего важного. Двое парней из полевой жандармерии заблудились. На перекрестке какая-то свинья поменяла местами указатели, вот они и свернули не в ту сторону. Просят разрешения заночевать у нас до рассвета…

— Да, погодка нынче та еще. Пусть ночуют. Заодно и вам спать не дадут… — на той стороне провода коротко хохотнули. — Не поместитесь. Штосс!

— Я здесь, господин гауптман… — Корнеев наконец-то узнал голос коменданта.

— Напоите их кофе и, если у них нет с собой провизии, разрешаю использовать НЗ. А еще скажите, что если дождутся, то утром мы накормим их завтраком.

— Будет исполнено, господин гауптман… В мембране сухо щелкнуло. Корнеев выждал еще несколько секунд, и тоже положил трубку.

— Отлично… Как сказал бы Вася Купченко: «Это раунд за нами!»

189

— Командир, я чего-то не знаю? — Малышев выслушал сообщение о заблудившихся жандармах с величайшим удивлением. Ведь по предыдущему плану Корнеев должен был вызвать коменданта из замка. А теперь что? Как внутрь попасть? Взбираться на стены?

— Да, Андрей… Мы вычислили тайный ход в замок. И теперь сможем сами войти. Без шума и пыли.

— Неужто Кузьмич угадал со рвом?

— Почти… Проход здесь. В сторожке. Осталось только обнаружить его… Малышев недоуменно оглянулся. Внутри здание привратницкой оказалось даже меньше, чем можно было предположить, глядя снаружи. Оно состояло всего из двух комнат. Крохотной прихожей — она же столовая и кухня. Весь смежный угол помещения занимала отделанная затейливыми изразцами кухонная плита с печкой. При этом очаг был устроен так хитро, что лицевая стенка печки выглядывала в прихожую, а тыльной стороной выходила в соседнюю комнату. Таким образом, одним очагом обогревались сразу оба помещения. Центр и вообще большую часть передней комнаты занимал массивный квадратный стол, рассчитанный на четверых едоков. Стол был придвинут почти вплотную к широкому, деревянному дивану, бамбетлю* (*мебель популярная в восточной части Австро-Венгерской империи. Сочетал в себе функции раздвижной лежанки и сундука. Бытует мнение, что название «бамбетль» происходит от немецкого — мусор, хлам. Поскольку в нем было удобно хранить ненужные вещи). С противоположной стороны едоки должны были подсаживаться на два табурета, которые сейчас стояли под столом. Поскольку пройти через комнату, не задев их, не получилось бы. Еще при входе, сразу за дверью имелась оружейная подставка, а к стене была приколочена массивная вешалка с пятью крючками. На одном из них висел форменный плащ. Вторая комната, размерами немногим больше первой, служила местом отдыха. В ней находилась двуспальная кровать, платяной шкаф и большой, объемистый комод. Где в этих крохотных помещениях можно спрятать лаз так, чтоб его не нашли за столько лет, Андрей даже не представлял. Корнеев, кажется, тоже…

— Ребус, однако, — пробормотал Николай, обращаясь к саперу. — Выручай, Виктор. Я помню, что ты больше химик чем строитель, но остальные и того меньше в этом деле понимают.

— А чего тут особенно понимать? — Гусев открыл шкаф и стал простукивать заднюю стенку.

— Перестань, Иван… — засмеялся Петров. — Это бессмысленно.

— Не понял? Я же пустоту ищу…

— За шкафом наружная стенка. Впрочем, как и все остальные в этом здании…

— И что…

— А то, что проход не отверстие, а туннель. И если он здесь, то искать надо в полу. Командир, мебель на слом или на вынос?

— Если без лишнего шума, то ломайте. Выносить дольше…

190

Гусев, не выходя из шкафа, несколько раз притопнул, но поскольку пол не отозвался пустотой, оставил его в покое, и вместе с Петровым принялся отодвигать комод. А пилоты занялись в прихожей бамбетлем.

— Я так понимаю, Коля, что нам предоставлено право разломать кровать?

— словно уточняя, обратился к Корнееву Малышев, сбрасывая на пол туго набитый сенник.

— Погодите, парни!.. — старшина Телегин остановил разведчиков. — Командир, я тут подумал… Ведь мебель, даже очень старая, по сути своей, все равно движимое имущество. Не может быть, чтобы за столькие годы ее ни разу не совали с места на место.

— И что ты предлагаешь, Кузьмич?

— Осмотреть внимательнее единственную вещь, которая наверняка остается на одном и том же месте с начала постройки здания… — и Михаил Кузьмич указал на изразцовую печь.

— Ты серьезно? — для парня, выросшего в южном городе на берегу Черного моря, вопросы отопления оставались в разряде таинства и священнодействия.

— Вполне. Я такие штуки у староверов видел. Они всяких хитростей понапридумывали, когда от царских жандармов прятались. Стоит в избе вот такая же, с виду обычная русская печь, а нырнешь в подполье — там ход… Тут, правда, несколько иначе устроено, но…

— А ведь старшина дело говорит, — совершенно неожиданно поддержал Телегина Яша Гусман. — Нет, я не строитель, но читал… в книжке. В старину, зодчие, любили всякие такие штуки вытворять. Особенно в замках.

— Ладно, отойди в сторонку, Кузьмич… — Гусев взял за ножки тяжелый табурет. — Сейчас поглядим, чего у нее внутри…

— Ну что за молодежь такая… — осуждающе произнес тот, придерживая руку старшего лейтенанта. — Вам бы только ломать.

— Ну так, как учили. «До основанья, а затем…», — пропел Иван.

— А ты что предлагаешь? — спросил Корнеев, глядя на небольшое отверстие для закладки дров.

— Посмотреть внимательнее надо, — вместо старшины ответил Гусман.

— Если ход потайной, то и механизм его открытия тоже должны были замаскировать.

— Под чугунки и кастрюли? — хмыкнул Гусев.

— Под изразцы… — Яша встал так, чтоб видеть всю печь целиком. — Смотрите и во второй комнате. Ищите рисунок отличающийся от остальных. Хоть чем-нибудь.

— Одинаковые они, вроде… — неуверенно произнес Малышев, разглядывая печные изразцы. Светло-зеленые квадратики и прямоугольники либо гладкие, либо со стилистическим изображением птицы, сидящей на ветке.

— Впрочем… Нет, показалось…

— Есть, есть отличие!.. Сюда идите… — доложил с другой комнаты Колокольчиков.

— Ну-ка, ну-ка… — заторопился к товарищу Гусман. — И что ты увидел?

191

— А вот… — Петруха ткнул пальцем в одну из плиток.

— Не вижу отличий… — пожал плечами летчик.

— Я тоже… — согласился Малышев.

— И я… — Гусев слегка пхнул Колокольчикова в спину. — В чем разница-то?.. Корнеев присмотрелся и тоже хотел было уточнить, но в этот момент старшина шагнул на порог, свет лег иначе, и подполковник обратил внимание, что у птички раскрыт клюв.

— Ух, какой глазастый. Молодец…

— Я же говорил, что в летном училище строгие требования к зрению курсантов.

— Командир, что не так? — на Корнеева смотрели все остальные.

— Этот воробушек единственный из всех, кто клюв открыл… — усмехнулся тот. — Теперь осталось понять, о чем он чирикает. В смысле, как именно нажимать?.. Если древние зодчие помимо секретности еще и комбинацию какую-то придумали, то придется повозиться.

— Против лома нет приема… — хмыкнул Петров. — Метод Гусева действует безотказно во всех случаях.

— Кто о чем, а вшивый о бане. Было бы «что», а «как» разберемся… — старшина подошел ближе и осторожно провел пальцами по изразцу.

— Что ты ее гладишь, Кузьмич? — хохотнул Гусев. — Это ж печь, а не девушка.

— Понимал бы что в девицах, сопляк… — проворчал тот. — Это ж не лошадь — взнуздал и в седло. Надо чтоб сама… чтоб по согласию… Как у Емели… По щучьему веленью, по моему хотенью. Ага… Ну, ну… А если вот таким способом? Правой ладонью старшина нажал на один изразец, а левой — в другом месте. Чуть повыше. Так как указывал раскрытый клюв птички. Печь с места не сдвинулась. Оно и не удивительно, поскольку была наглухо вмурована в перегородку. Зато кухонный очаг так плавно и легко поехал вперед, что стоявший перед ним Малышев едва успел отскочить.

— Тьфу ты, так и заикой сделаться не долго. *** В квадратном проеме, подсвеченном только сверху, отчетливо были видны шесть широких каменных ступенек, ведущих вниз, а дальше все растворялось в сумраке и тонуло во тьме.

— Ну, что, парни… — Петруха буквально сиял. — Мы молодцы, да? Теперь войдем внутрь, как сказал командир, без шуму и пыли.

— Не говори «гоп»… — Корнеев опустился на колени, заглянул в дыру и принюхался. — Гнилью и сыростью не отдает. Это хорошо. Есть надежда, что проход сохранился в рабочем состоянии. Неприятно было бы, на половине пути, наткнуться на завал…

— Так я разведаю? — вызвался добровольцем Гусев.

192

— Не лезь поперед батьки в пекло… — придержал его старшина. — Спешка только при ловле блох годится. Если древние зодчие так все серьезно устроили, то могли и для непрошеных гостей какие-то сюрпризы-ловушки поставить.

— Это вряд ли… — не согласился Гусман. — Ход строили не для входа в замок, а для того, чтоб в тяжелый час детей и женщин спасти. Впопыхах, в спешке… Даже то что его можно открыть снаружи и то большая удача. Наверное, оставили на всякий случай, если внутренние запоры заклинят…

— Ничего, — Корнеев положил конец обсуждениям. — Осторожность не трусость. Действуй, старшина.

— Не понял… — Петров шагнул вперед. — А зачем в группе сапер?

— Виктор, мин там наверняка нет, а с остальным Кузьмич лучше любого из нас справится… — положил руку ему на плечо Корнеев. — А ты, Яков, давай обратно на пост. Как бы фрицы часового не хватились. Будете с Петрухой страховать нас отсюда.

— Товарищ подполковник…

— Отставить пререкания. Кому как не летчикам, капитан, понимать, что значит остаться без ведомого. Вам предстоит прикрывать наш хвост… любой ценой. В разведке, как и в воздухе, нет безопасного места. Утром сюда должен прибыть группенфюрер СС Шварцкопф. Вряд ли такая шишка передвигается без серьезной охраны. И если что-то пойдет не так, если мы еще не закончим в замке, то вам предстоит принять бой. Отвлечь фрицев на себя. Тем самым предупредив нас и давая дополнительное время... Но это только первая часть задания. Вторая состоит в том, что со стен как можно дольше должны видеть часового перед рвом и кому-то надо замести следы. Привести сторожку в прежний вид. Пусть фрицы и дальше ничего о проходе не знают. Задача ясна?

— Не вполне.

— Что именно?

— Если проход будет закрыт, как вы вернетесь?

— Уйдем через калитку. Сразу в болото… Теперь ясно?

—Так точно.

— Вот и хорошо… — Корнеев повернулся к летчикам спиной, давая понять, что разговор закончен. — Кузьмич, не молчи! Нашел что-нибудь интересное?

— Да много чего… Хозяйственный граф был. Тут даже оружия запас имеется. Правда, не нашего фасона. Все больше мечи да сабли… Погодьте, я сейчас свечи зажгу, они тут тоже заготовлены, сами посмотрите… Снизу донеслись звуки чирканья зажигалки, а несколько секунд спустя, проход осветился чуть дрожащим желтоватым пламенем.

— Залезайте, осматривайтесь, а я дальше пойду.

— Можно, — разрешил Корнеев, сам придержал за рукав Колокольчикова.

— Лейтенант, я очень на вас с Яшей рассчитываю. Не подведите… Я могу быть уверен, что пока мы внутри, нас сзади не ухватят за шкирку?

— Клянусь.

— Спасибо…

193

Вообще-то Корнеев немного лукавил и оставлял летчиков не столько ради всего перечисленного, а чтобы не обученные штурму здания пилоты не путались под ногами, тем самым рискуя и самим пулю словить, и товарищей подставить. Как всего несколько дней назад и немного по другому случаю говорила младший сержант Гордеева: «Рожденный летать ползать не может…» Вспомнив Олю, подполковник даже глаза на секунду прикрыл. Вот ведь… И в самом деле — еще и недели не прошло, как группа «Призрак» перешла линию фронта, а сколько всего уже случилось за это время. В нормальной, гражданской жизни за месяц не управиться.

— Николай, ты где потерялся? — Малышев высунул голову из подвала.

— Иди, глянь! Тут не только оружейка, но и сундук с сокровищами имеется…

— Иду… Минувшие столетия никак не сказались на состоянии ступенек. Камень по прежнему был гладкий и ровный, словно их только вчера ставили. Стены — тоже. Большие полуметровые блоки лежали один на другом плотно, без швов. Во всяком случае, в неверном свете двух толстых свечей, места соединений показались Николаю выцарапанными в монолите.

— Е-мое, сколько усилий и времени пришлось затратить, чтоб вот так…

— пробормотал он. — Интересно, хоть однажды все это хоть кому-нибудь пригодилось?

— Похоже, никому… — ответил Петров.

— Думаешь?

— А ты сам погляди… Люди к вопросу эвакуации серьезно подходили….

— Виктор указал на развешанное на стене старинное оружие, а под ними ряд сундуков. — Видишь, какие запасы заготовили? И ничего не тронули. Значит, либо не успели, либо нужды не было…

— Логично. Ну и хорошо… Надеюсь, нам все это тоже не пригодится. Корнеев оглядел десяток сабель, палашей и мушкетов.

— Это да… — Малышев открыл один из сундуков и вытащил оттуда чтото серебристое и струящееся. — Даже в кольчугах нет смысла. Пуля не стрела… Зато, какая красота. Словно не железо в руке держишь, а шелковую ткань… Блин, красиво.

— Вы сюда гляньте, товарищи офицеры… Вот где красота, доложу я вам… — голос Петрова даже сел от волнения. — Мама дорогая. Ювелирторг обрыдается. Хоть сразу все скопом в Алмазный фонд сдавай… Николай мельком заглянул в сундучок размером с коробку для торта, добытый из недр сундука размерами побольше.

— Да, это надо прихватить с собой. Я в ценах на драгоценности не разбираюсь. Но, похоже, что тут не меньше чем на десяток-полтора истребителей.

— Истребителей? Ты чего, командир? Я не из барского рода и всякие цацки тоже не сильно уважаю, но это же не просто золото-брилианты. Этим украшениям не одна сотня лет! Это же история…

— Фрицев добьем, вот тогда и начнем писать историю, а сейчас — самолеты и танки важнее красивых камешков…

194

— Твою дивизию!.. — раздраженный голос старшины Телегина напомнил всем, что подземный ход замка не самое подходящее место для дискуссий о ценности ювелирных украшений.

— Что у тебя, старшина? Цел?

— Порядок. Не зря я бдел… Озаботились все же хозяева… Поставили защиту от непрошенных гостей. Самострел. Точнее — самотык.

— Какой еще самотык?

— Сами гляньте. Только захватите с собою копье. Которое покрепче. Я видел там, в углу пару штук стояло.

— Сейчас… — Корнеев снял с подставки одну свечу. — Виктор, раз ты такой ценитель, за драгоценности головой отвечаешь.

— Есть.

— Гусев, возьми копье и за мной… Старшина Телегин отошел недалеко, шагов на тридцать.

— Ну и где тут у тебя «самопшик»? — пошутил подполковник.

— А вон… Кузьмич взял у Ивана копье, примерился и ткнул в одну из каменных плит, которыми был вымощен пол. В тот же миг что-то мелькнуло в воздухе, примерно на уровне груди человека среднего роста. Мелькнуло так быстро, что Корнеев успел заметить только размытую тень.

— Видели?

— Почти…

— Могу повторить… Вон на ту отметину глядите, — старшина показал копьем едва приметное темное пятно. — Птичка аккурат оттуда вылетает… — потом еще раз ткнул острием в пол. Теперь удалось разглядеть лучше. При нажатии на секретную пружину из стены выскакивало копье, такое же, как то, что держал в руке Кузьмич. Наносило укол и пряталось обратно.

— Да, такое «здрасьте» никого не обрадует, — хмыкнул Корнеев. — Тыто, как ловушку разглядеть умудрился?

— Долго объяснять, — отмахнулся Телегин. — Что с ним делать будем? Проползем или сломаем?

— Сломаем, Кузьмич. Обязательно сломаем. После войны и без древних сюрпризов саперам работенки хватит… Ваня, тащи сюда саблю.

— Есть… Гусев метнулся обратно и вернулся с клинком в руке. Корнеев примерил оружие и взмахнул им пару раз, проверяя, как лежит в руке.

— На счет «три». Раз.. два… Кузьмич ткнул в плиту. Копье метнулось к ложной цели, и одновременно подполковник Корнеев рубанул чуть наискосок, метя в отверстие. Древко оказалось крепче, чем рассчитывал Николай, перерубить его с одного удара не получилось. Зато, застрявшая в дереве сабля не позволила «самотыку» спрятать жало. И уже Гусев доломал его пинком.

195

— Что один человек построил, другие завсегда сломать могут… — глубокомысленно произнес Кузьмич. — Шагаем дальше. Вперед меня не высовываться. *** Телегин двигался неторопливо, взвешивая каждое движение, будто на охоте на крупного зверя. Такого, что в любую секунду сам может в охотника обернуться. Но все предосторожности оказались излишними, больше никаких сюрпризов строители тоннеля не приготовили. Видимо, посчитали, что одномудвум случайным грабителям «самотыка» хватит. А настоящих врагов никакие ловушки не задержат, разве что полностью обрушить свод. Собственно, именно этого старшина больше всего и опасался. Но, либо хозяева замка возможности самоликвидации постройки не предусмотрели, либо механизм ее запуска находился снаружи… С этой стороны проход заканчивался (или начинался) не каменными ступенями, а винтовой деревянной лестницей, сделанной из таких толстых дубовых брусьев и досок, что они выдержали бы вес закованного в латы рыцаря. Вместе с конем… Ступени даже не скрипнули под Телегиным. Старшина поднялся на верхнюю площадку и потушил свечу. Сделал он это непреднамеренно, не сообразуясь с каким-то предчувствием или замыслом, а совершенно машинально. Как сотни раз делал дома, выходя из погреба. Но очень вовремя… Вряд ли имея пламя свечи перед глазами, он заметил бы два блеклых солнечных лучика, падающих со стены напротив. Подземелье не чердак, тут пыль столбом не вьется.

— Для вентиляции что-то маловаты отверстия… — Кузьмич подошел ближе и понял, что дырочки в кладке не сами по себе образовались. — Вон оно как… Смотровая щель, значит… Интересно, за кем тут подглядывали? Непроизвольно затаив дыхание, Телегин осторожно приложился глазом к одному из отверстий. За стеной оказалась не спальня, как можно было ожидать, а библиотека. Видимо, того, кто сверлил дырки, интересовала не столько личная жизнь хозяев, сколько разговоры, которые ими ведутся за закрытыми дверями. Разговаривали и сейчас. На немецком. Двое. Одного из них старшина никогда прежде не встречал. Зато личность второго была Кузьмичу известна. Потягивая что-то из пузатого фужера, с незнакомцем беседовал оберштурмбанфюрер СС Максимилиан Отто Штейнглиц!

— Ты чего к стенке прилип? — прошептал за спиною у старшины Корнеев.

— Тсс… — приложил тот к губам палец, потом им же указал на второе отверстие. Корнееву подробнее объяснять не понадобилось. Шагнул ближе и тоже приложился глазом. А Телегин свое отверстие заткнул ладонью и развернулся к остальным, уже взбиравшимся по лестнице.

— Куда ломанулись? А ну, все вниз! И чтоб тихо там…

196

Корнеев вглядывался недолго. Как раз старшине хватило времени, чтобы вынуть из кармана мякиш хлеба, скатать из него комок и залепить отверстие. У командира привычки охотника таскать с собою хлеб не было, и он протянул ладонь к Телегину. Потом повторил проделанную им операцию.

— Какой будет приказ? — хоть обе смотровые щели были заткнуты, Кузьмич понизил голос до шепота. Мало ли какие тут еще могут быть сюрпризы.

— Удачно, что они вместе. Вот только как бы нам внутрь войти так, чтоб профессор крик на весь замок не поднял? Оно, конечно, существенных проблем уже не создаст… И все-таки, хотелось бы отработать максимально по тихому. Как и положено «призракам».

— Призракам, говоришь? — усмехнулся в усы Кузьмич. — Это мы запросто, командир… С нашим удовольствием.

— Есть идея?

— А то… Внизу столько барахлишка, что на три маскарада хватит.

— В смысле…

— Да проще пареной репы, — еще шире улыбнулся старшина. — Натяну на себя кольчугу, шелом. Возьму в одну руку саблю, в другую рогатину и… Как думаешь, командир, когда из стены в библиотеку вот такая личность ввалится, профессор визжать станет или сразу в обморок хлопнется?

— Визжать — это вряд ли, — Корнеев уловил смысл затеи и сходу принялся его отшлифовывать. — Он в экспедициях всякого насмотрелся. Да и в обморок, сто пудов не шмякнется. А вот в ступор впасть может. Особенно, если призрак с ним заговорит. Пусть даже на пару секунд всего. Мне хватит. Спасибо, Кузьмич… *** — И все-таки гениально сформулировано… Gott mit uns!* (*нем., — С нами Бог!) Не так ли? В таком случае, кто же против нас? — профессор Гольдштофф назидательно поднял перст и… замер с открытым ртом. Один из книжных шкафов плавно сместился впритык к соседнему, а из темного проема, бряцая оружием и броней, в библиотеку шагнул средневековый рыцарь. Он вышел на средину комнаты, сперва стукнул об пол ратовищем рогатины, зажатой в левой руке, а потом вскинул вверх правую руку вооруженную саблей. Голос его из-под опущенной на лицо кольчужной сетки шелома звучал грозно и пафосно: — Cóż, rabusie?! Wasz czas się skończył! Przyszła chwila policzenia! Gotowi zapłacić za swoje zbrodnie? Ja, hrabia Sokolovsky, przyszedł by pomścić wszystkich! * (*пол., — Ну что, разбойники?! Закончилось ваше время! Пришел миг расплаты! Готовы заплатить за свои преступления? Я, граф Соколовский, пришел отомстить за всех!) Максимилиан Штейнглиц едва фужер не выронил. Он догадывался, что подполковник Корнеев не будет брать замок приступом и обязательно 197

придумает какой-то нетрадиционный ход, но такого эффектного появления не ожидал. И все же оберштурмбанфюреру хватило самообладания, чтобы не таращиться на явление народу «призрака» хозяина замка, а заметить, как за спиной у рыцаря прошмыгнула легкая тень уже настоящего бойца. Корнеев не стал поручать кому-либо столь ответственное задание. Используя ошеломление первых секунд, — пока внимание профессора всецело было поглощено невероятностью происходящего, — Николай, стараясь не попадать в поле зрения Гольдштоффа, максимально быстро скользнул ему за спину и четким, выверенным ударом в затылок, отправил немца в нокаут. Профессор охнул, обмяк и плюхнулся обратно в то самое кресло, с которого только что вскочил. А Корнеев повернулся к Штейнглицу и шутейно откозырял.

— Товарищ оберштурмбанфюрер, первая часть поставленной вами задачи выполнена. Можете паковать своего гения. Штейнглиц беззвучно зааплодировал.

— Браво, господин подполковник! Можете продолжать… И оба негромко рассмеялись.

— Сам ты как, Макс? — уже серьезно поинтересовался Николай. — Я-то думал, тебя наш любвеобильный комендант уже во всю в подвале мордует. А ты, с профессором коньяки распиваешь. Да беседы беседуешь.

— Ты не ошибся, — кивнул Штейнглиц. — Дружище Бользен изъявил подобное желание, когда окончательно стало ясно, что ты сбежал. Но я посоветовал ему, прежде чем совершить очередную глупость, сперва связаться с штаб-квартирой в Берлине.

— И что?

— Как я и рассчитывал, группенфюрер Шварцкопф запретил ему даже пальцем ко мне прикасаться до его приезда.

— Понятно… Это хорошо или плохо? Как считаешь?

— Отлично, Корнеев… — улыбнулся Максимилиан, вполне сноровисто принимаясь связывать профессора. — Значит, я им по-прежнему нужен. А когда я изложу разработанную с Абакумовым легенду, они… Впрочем, не будем загадывать. К сожалению, большинство высших чинов Рейха страдает такой обостренной формой паранойи, что предугадать их поступки практически невозможно. За одно и то же — могут и наградить, и повесить…

— Тьфу-тьфу-тьфу… — сплюнул Корнеев. — Ладно, удачи, Макс, на тот случай, если мы с тобою больше не увидимся…

— Это как карта ляжет, Коля, — пожал плечами тот. — Но если что, не удивляйся. С тобой приятно работать. Так и доложу…

— Даже не начинай. Пойди, возьми, принеси — хоть сто раз, а для внедрения я не гожусь. Не выдержу. Поэтому, душевно тебя прошу, будешь докладывать наверх о результатах, не перебарщивай. Корнеев оглянулся на столпившихся за спиной бойцов.

— Товарищи офицеры, слушай боевой приказ! Телегин! Гусев! Ваш сектор налево по коридору и продвигайтесь вниз. Малышев! Петров! Вы 198

отработаете правое крыло и зачищайте верхние этажи. До первого выстрела работать максимально скрытно. Потом — не жалейте пуль и гранат. Используйте все оружие, какое только захватите. Я хочу, чтоб вы вихрем пронеслись по замку. Пленных не брать, раненых не добивать. На все, про все у вас полчаса, максимум — сорок минут. По выполнению задачи или окончании отведенного времени уходить самостоятельно! Никого не ждать! Место сбора — здесь, если обстановка не позволит — наша прежняя стоянка на болоте. Я занимаюсь комендантом, излучателем и заберу пилотов. Приказ ясен?

— Так точно!

— Выполняйте! И главное, товарищи, помните, победа будет за нами… Даже если без нас.

Вместо эпилога Идущий впереди группы Кузьмич неожиданно резко остановился.

— А это еще что такое нарисовалось? — глухим эхом разнесся подземельем его голос. — Ничего подобного тут не стояло.

— Что, опять ловушка? — поинтересовался Петров. — Да, не жаловали графья Соколовские гостей. Ну и правильно... Незваный гость хуже татарина.

— Что ты там бурчишь себе под нос? — Корнеев подошел ближе.

— А вот… — старшина указал подбородком на четко очерченный прямоугольник в стене. — Картина маслом. Похоже на дверь. Но ни замочной скважины, ни ручки на ней нет. Как будто нарисованная… И как я ее в первый раз проглядел? Корнеев провел ладонью по странной двери. На ощупь такая же холодная, каменная и гладкая, как и остальная стена, только что поверхность сплошная, не разделенная на кладку.

— Нарисованная дверь? — встал рядом Малышев. — Как в коморке папы Карло? С очагом? В отличие от прожившего всю жизнь в тайге старшины Телегина и Корнеева — хоть и городского парня, но о строительстве высотных зданий знающего только из киножурналов — москвичу Андрею Малышеву приходилось видеть двери без ручек.

— Ну-ка, ну-ка… Дайте позырить… Ух, ты… здорово. Лифт в подземном переходе средневекового замка! И куда ж он ведет?

— Лифт? Ты сказал: лифт?.. — переспросил Николай.

— Ну да… А вот и кнопка вызова… И прежде чем кто-либо успел его остановить, Андрей с силой вдавил чуть выступающий бугорок с наружной стороны прямоугольника.

— Стой!.. — Корнеев схватил товарища за руку и дернул к себе, но было уже поздно. Наверху что-то натужно заскрипело, вздохнуло, словно из 199

большого объема выдавили воздух, и очерченная дверь плавно и бесшумно поехала в сторону, исчезая в массиве стены...

— Ложись! — Корнеев плюхнулся на пол. Остальные выполнили команду не задумываясь. На войне те, кто спрашивают: «что да зачем?», долго не живут. К счастью, тревога оказалась ложной. За странной дверью пряталось небольшое и совершенно пустое помещение. Как пенал. Метр на полтора и два с копейками в высоту. Комнатка освещалась ровным матовым светом, испускаемым невидимым источником, откуда-то из потолка.

— Ну, точно лифт… — еще увереннее повторил Малышев. — Вон, на стенке даже панель с кнопками имеется. Конечно, не тютелька в тютельку, так и не Москва же… Заграница.

— Андрей, у нас в Одессе еще за тех царей, что Россию как бы строили, контрабандисты много подземных ходов нарыли. Целые катакомбы… Но я никогда не слышал, чтобы в них лифты строили. Куда он отсюда ведет? В ад?

— Зачем в ад? Наверх… Вон, видишь зеленую стрелку? Она в потолок указывает.

— Это я сильно умным стал или ты стремительно глупеешь? Какой к чертовой матери верх? Над нами либо ров, либо пустырь перед замковой стеной… Ты видел где-то там подъемник?

— А что же тогда, по-твоему, мы наблюдаем? Комнату для замурования злодеев или застуканных, не вовремя вернувшимся с охоты графом, любовников графини? — хмыкнул Андрей.

— Я не знаю… — Корнеев не стал отшучиваться, а ответил серьезно. — Но мне оно не нравится. Тем более что красная стрелка как раз наоборот глядит.

— Ну так и не будем ее трогать… Если стремно… Дверь в комнатку услужливо ждала и не торопилась закрываться.

— Командир…

— Нет.

— Да ладно тебе, Коля, — Малышев слегка толкнул Корнеева локтем в бок. — Задание мы выполнили? Выполнили… Даже оба. Так почему бы не рискнуть? Вдруг, обнаружим что-то действительно важное? Разреши… Я быстро. Зайду и выйду. А случись что — по мне некому плакать. И даже, если без вести пропаду… тоже. Только я уверен: все будет тип-топ. Раз-два и шашка прыгнет в дамки. Я же — Леший… Корнеев посмотрел на товарищей. Равнодушным казался только старшина. Все остальные с интересом глядели на панель с кнопками и стрелками. И тогда Николай решился.

— Ладно, мазурики, заседание правления колхоза «Призрак» объявляю открытым. Голосуем. Кто за то, чтобы разведать дверь в неизвестность, попрошу поднять руки… Конец второй книги Южный, март-сентябрь 2013 200

201