15.03

1

АЛЕКСАНДР АЙЗЕНШТАТ

ЖЕЛТЫЕ ЦВЕТЫ Александр Айзенштат

15 марта 2016

1

ПОСЛЕДНИЙ ПРОЕКТ А.В. ТОЛСТОГО Подборка работ для этого проекта осуществлялась звестным ученым и ценителем искусства Андреем Владимировичем Толстым. Благодаря его стараниям и кропотливой работе удалось наиболее выразительно показать всю глубину и необычную эстетику художественного мира Александра Айзенштата. Андрей Владимирович одним из первых сумел заметить и оценить невероятный потенциал творчества художника, о чем он подробно пишет в своей статье “Мифы, притчи и архетипы Александра Айзенштата”. Мы бесконечно благодарны Андрею Владимировичу за его труд и посвящаем эту выставку его светлой памяти.

Александр Айзенштат

2

ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО

ПИР У ЭСФИРЬ 2015 Холст, масло. 130х190

Показ творчества художников, работающих в наши дни, в Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина — одна из ответственных задач. Эту ответственность музей разделяет вместе с художником, предлагая нашим зрителям оценить его творчество в контексте мировой художественной культуры. Живопись Александра Айзенштата уже давно привлекла внимание выдающихся искусствоведов России, какими являются недавно ушедшие от нас Андрей Толстой и Валерий Турчин, а также представляющий сегодня выставку Александр Якимович, посвятившие ему серьёзные статьи. Желтые цветы

Художественный мир Александра Айзенштата — это размышления о человеке, ищущем своё место в окружающей его действительности, о его духовной сущности, ключ к которой он находит, обращаясь к поэзии, в том числе, к религиозным текстам. Он владеет ярко выраженным индивидуальным почерком, язык его живописи исполнен энергии и суровости, твердой убежденности в моральных силах человека. Желаю успехов, президент ГМИИ им. А.С. Пушкина Ирина Антонова

3

СУМАСШЕДШИЙ СЫН 2005 Холст, акрил. 90x60

Александр Айзенштат

4

КАФКА. ЗАМОК. КЛАММ 2007 Холст, акрил. 90x80 Желтые цветы

5

АНГЕЛЫ У АВРААМА 2013 Холст, масло. 100x100

Александр Айзенштат

6

ЗОЛОТАЯ РЫБКА 2013 Холст, масло. 90x50

Желтые цветы

7

СЛЕПЦЫ И ВОРОНЫ 2015 Холст, масло. 130х130 Александр Айзенштат

8

ПЛОД ПОЗНАНИЯ 2013 Холст, масло. 100x100 Желтые цветы

9

ГЛУБОКИЙ ОБМОРОК СИРЕНИ…

2009 Холст, масло.

120x100

Александр Айзенштат

10

МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА 2009 Холст, масло. 100х70

Желтые цветы

11

ЛЮДИ ИДУТ 2015 Холст, масло. 130х180

Александр Айзенштат

12

ГОРОД И БАШНЯ 2015 Холст, масло. 80х90

Желтые цветы

13

РЕВОЛЮЦИЯ 2015 Холст, масло. 180x130

Александр Айзенштат

14

МИФЫ, ПРИТЧИ И АРХЕТИПЫ АЛЕКСАНДРА АЙЗЕНШТАТА

Об Александре Айзенштате написано не так мало. Каждый из тех, кто создавал какой-либо текст об этом художнике, находил свои собственные слова, чтобы выразить глубоко заинтересованное отношение к его оригинальному и глубокому дарованию. Впрочем, большинство авторов единодушно в главном: за внешне простым, подчас почти житейским — меланхолическим или драматическим — сюжетом в картинах Айзенштата скрыты глубокие размышления об основополагающих категориях мироздания, о месте человека в этом мире, наконец — о таких вечных ценностях, как Добро и Зло, Счастье и Горе, Любовь и Ненависть, Преданность и Предательство и т.п. Поэтому в работах художника Быт с легкостью перевоплощается Бытие, проза жизни — в притчу и миф, а обычные люди — в героев архетипических сказаний и священных текстов. Рассуждая о стилистических истоках искусства Айзенштата, уместно вспомнить о мощном потоке разнообразных экспрессивных тенденций в европейской живописи первой половины ХХ века, соединившихся в мощный и многогранный феномен Парижской школы 1910-х — 1930-х, основную часть которой составили выходцы из еврейских местечек и окраин многих стран Европы, прежде всего — Восточной. Никогда ранее, как уже никогда и позже, мотивы, навеянные повседневной жизнью в еврейских гетто, где почти всякое вполне обыденное занятие нередко оборачивалось своего рода действом, исполнением давних, уходящих в древнейшие традиции ритуалов, не становились Желтые цветы

такими распространенными и такими востребованными на выставках и в коллекциях многих галерей французской столицы. Темы уюта и теплоты домашнего очага, материнства и детства, вообще — искренних чувств, объединявших членов одной семьи, а также различных фольклорных празднеств, равно как и натюрморты из предметов скромного быта и пейзажи не столь величественных, но зато родных и дорогих мест были не только наиболее распространенными и характерными приметами творчества еврейских художников, обосновавшихся в Париже, но и отражали чувства и помыслы многих из них — тех, кто, в поисках возможности обрести любимую профессию художника, оставлял родину и близких, устремляясь навстречу манящей, САПОЖНИК 2006. Холст, масло. 90x80

15

но и опасной неизвестности. Острота и искренность душевных переживаний, сиротливое чувство тоски по родным местам и близким людям, перемешиваясь с детскими воспоминаниями, личными фантазиями и национальными фольклорными образами, воплощались в работах этих художников в стремление к насыщенности и яркости палитры, в поиски преимущественно острых цветовых контрастов и динамичных композиционных решений. Разумеется, Александр Айзенштат творит в другую эпоху и работает в основном в Израиле и в России, но нам кажется, что в геноме его яркой и острой живописной манеры заключены принципы, во многом сходные с теми, что двигали мастерами Ecole de Paris. Каковы же основные мотивы и жанры последних работ художника? Александр Айзенштат много и с удовольствием изображает людей — наверное потому, что он испытывает к ним искренний интерес и во многих случаях — неподдельное уважение. Вообще, можно сказать, что люди — а это слово нередко встречается как общее название некоего цикла работ, в которых участвует множество персонажей, — занимают в живописи и графике художника центральное место. Его персонажи то заняты повседневными делами, похожими при этом на исполнение ролей в каком-то эзотерическом действе, то участвуют в разных празднествах и костюмированных шествиях, то разыгрывают сцены из литературных произведений, то созерцательно или медитативно молчат. Некоторые заняты конкретным ремеслом («Сапожник», «Придорожная торговля» из триптиха «Люди») или совершенно определенным видом творчества («Старый пианист»). Следует подчеркнуть, что и городские пейзажи, и натюрморты, и составляющие отдельный цикл «Цветы», и семейные застолья и еще многое другое — все это представлено в работах Айзенштата через восприятие кого-то

СТАРЫЙ ПИАНИСТ 2006. Холст, масло. 90x80

из персонажей многофигурных или «сольных» полотен мастера, лирическим героем которых всегда является сам автор. Находясь не вовне, а внутри каждого из полотен, автор обладает совсем особенным видением мира. Этому видению свойственна условная трактовка пространства, плоскостность форм, яркость и насыщенность цветового строя, создаваемого, в основном, тонами локальных оттенков. Как известно, окрашенность того или иного цветового тона — величина в значительной мере субъективная, поэтому любимая цветовая гамма всякого художника неповторима и лучше всего характеризует его индивидуальный авторский язык. В произведениях Александра Айзенштата цвет никогда не случаен, он исполняет отнюдь не декоративную, Александр Айзенштат

16

Предметы обихода, фигурирующие в картинах Айзенштата — нарочито утилитарны и прозаичны. Но именно благодаря ним художнику удается создавать особенную атмосферу в своих полотнах — это атмосфера не светского торжественного приема, а особенного, искреннего внутреннего единения, взаимопонимания персонажей, объединенных не требованиями этикета, а духовного узами родства.

ЕВРЕЙСКАЯ СЕМЬЯ. ТИШ 2013. Холст, масло. 90x110

но содержательную, смыслообразующую функцию, отражая и выражая внутреннее душевное состояние автора. Если посмотреть под этим углом зрения на произведения нашего художника, мы увидим целостность и органичность его творческой модели, к какой бы теме он ни обращался, поскольку целостна и органически самодостаточна креативная индивидуальность мастера. Начнем с натюрмортов, коих немало — как самостоятельных, так и тех, которые являют собой часть других, более отвлеченных сюжетов. Первое, что обращает на себя здесь внимание — это ограниченность набора предметов, попадающих в поле зрения художника, и повторяемость некоторых мотивов. Нехитрая кухонная утварь, архаические чайники и скромные столовые приборы для чаепития — картина скромного, если не сказать скудного достатка (натюрморт «После трапезы» и т.д.). Желтые цветы

Часто, изображая семейные посиделки за необильной трапезой («Семейный ужин», например), художник помещает в поле композиции только руки собравшихся вокруг стола. Своими жестами эти руки демонстрируют либо готовность предупредительно предложить что-то своим соседям, либо, если они спокойно сложены, — терпеливо дождаться того, когда и на их владельца обратят внимание. Этим композиционным и ритмическим приемом, через, своего рода, «язык рук» автору удается передать не только характер взаимоотношений между участвующими в общим застолье, но и акцентировать некую этическую позицию своих персонажей, не стремящихся выделиться или возвыситься среди себе подобных, не ищущих для себя какой-то особой роли среди собственного окружения. Одно из ключевых понятий для Александра Айзенштата — «жизнь», и оно варьируется в названиях нескольких живописных циклов художника. «Спектр жизни» — это монументализированные, возведенные в ранг символа изображения представителей нескольких поколений некоторой условной семьи, начиная с юности («Девушка», «Невеста»), минуя зрелость («Мужчина») и кульминирующих в образах убеленных почтенной старостью предков («Дедушка», «Бабушка»). Серия «Течение жизни» представляет обычно двух персонажей, сидящих за столиком у окна в купе поезда (с этим сюжетом композиционно близок подобный же мотив, включенный автором в другой цикл — «Люди»). Жизненный путь как путешествие на фоне изменяющихся за окном ландшафтов обращается в аллегорию

17

ЧЕРНОЕ И КРАСНОЕ 2010 Холст, масло.

110x90

Александр Айзенштат

18

осознания человеком своего места и предназначения в мире. К данному кругу можно отнести еще работы, в которых художник неожиданно обращается к социальным катаклизмам, трактуемым то как движение людского строя с оружием поверх распластанного на земле изображения огромной хищной птицы, как поверженного символа некоей воображаемой империи («Черное и красное»), то как однонаправленное стремление множества черных лодок с гребцами или под парусом в мощном кроваво-красном потоке («Артерия жизни»). В данном случае понятие «жизнь», можно сказать, рифмуется с понятием движение — и только вперед, пусть даже и в сторону неизвестности. С темой жизненной силы, которая в целом очень важна для Александра Айзенштата, весьма надежно связаны и другие авторские циклы художника. Например, его замечательные и очень разные цветы, изображения которых язык уж никак не повернется назвать «натюрмортами»: «Живые цветы», «Красные цветы», «Синие цветы», «Красный букет», «Таинственный букет», а также «Триумфальная арка. №1» и «Два эклера» эти и примыкающие к ним по мотиву работы представляют целую галерею цветов в стройных высоких или коренастых округлых вазах, стоящих в центре на своеобразных подиумах, на фоне расположенного поодаль городского парка с силуэтами прогуливающихся людей, или в центре стола, в окружении собравшейся за ним семьи. Вазы с яркими, насыщенными по цвету букетами, расположенные в центре композиции того или иного полотна, собирают и центруют ее, служа естественным колористическим и смысловым стержнем авторского замысла. Разумеется, роль букетов не только в этом — цветовые гармонии, воплощаемые ими, служат важнейшими эмоциональными камертонами перечисленных и близких им произведений Айзенштата. В условном, спрессованном пространстве работ художника цветовые контрасты Желтые цветы

и ритмы приобретают особо важное значение. Ведь недаром в одном из своих текстов он таким образом описывал процесс своей работы. По словам мастера, она начинается с какого-либо, иногда почти мимолетного, впечатления, за которым следует «приладка» первоначальной идеи к будущему визуальному воплощению: через создание некой «живописной плоскости, которая содержит в себе отголосок того первоначального впечатления». Цикл «Дамы и господа» в этом отношении воплощает широкий диапазон эмоционально-колористических впечатлений Александра Айзенштата. Силуэты женских и мужских фигур образуют почти орнаментальный, условно-декоративный рисунок — то на нейтральном контрастном фоне, а то, ради усложнения ритмической игры — на еще более дробном заднем плане. И почти каждая из форм будь то дальнего или среднего планов при этом отличается усложненностью очертаний и изощренностью силуэтов, заставляющих вспоминать об особенностях стилистики деталей в творениях ар-нуво; одновременно рядоположенными большими цветовыми пятнами ярких оттенков эти произведения напоминают композиции фовистов, где каждый элемент, по закону дополнительных цветов и по принципу колористических контрастов, взаимно усиливает интенсивность цветового звучания тех форм, что расположены по соседству. Множество персонажей, чьи уплощенные силуэты соседствуют и частично накладываются друг на друга, как на оживленной улице мегаполиса в час пик, переливы цветных огней и подобный почти сценический свет весьма уместны для воплощения темы «Город». У Айзенштата есть несколько работ на урбанистическую тему и на примыкающие к ней темы карнавала и цирка. Эти вещи составляют очевидную альтернативу другим сюжетам и темам, которые для нашего художника не в пример важнее и дороже. Но о них чуть позже. В картинах «Ночные потоки» и «Дамы и господа. №6» красочная стихия

художник склонен противопоставить обращение к древним истокам мудрости и ее воплощениям в последующие времена. В первую очередь речь здесь идет о визуальном воплощении персонажей и сюжетов иудейского Ветхого Завета, особенно Пятикнижия («Хумаш»). На холстах, непосредственно посвященных образам этой священной книги, изображены: на одном — явление Аврааму и Сарре трех ангелов-странников, на другом — плод с Древа Познания (в виде трех тяжелых гроздьев винограда на коротком стволе с корнями и листьями). Древние священные книги, как правило, излагают важнейшие непреходящие и вечные истины иносказательно, прибегая к формам притчи и предания. При этом возникают очевидные параллели и аналогии с иконографическими прототипами в искусстве разных эпох. Например, архетипический сюжет «Шествие цепочки слепцов» заставляет вспомнить не только одну из библейских мудрых притч, но и легендарную картину Питера Брейгеля («Мужицкого»). Впрочем, у Айзенштата слепцы — это музыканты, шествующие друг за другом в овале яркого желтого света, возможно, в стремлении сыграть гармоничную мелодию. ДАМЫ И ГОСПОДА. №7 2013. Холст, масло. 100x80

бурлящего моря огней, написанного как сотканное из мелких мазков переливающееся многими цветами покрывало, под которым надежно укрыты силуэты людей и проезжающих автомобилей, захватывает и завораживает зрителя, унося его ассоциации далеко от шумных улиц. Например, на арену, где происходит шумное цирковое представление: наездница в белом плаще скачет на белой лошади, а гимнасты в красных трико выстраивают пирамиду. Стихия уличной какофонии гудков и голосов сменяется грохотом циркового оркестра. Этим не слишком привлекательным сторонам современного бытия

В работе «Семейный ужин» стол освещен керосиновой лампой, освещающей тоже желтым светом пятиконечный центр стола с котелком и мисками картошки, ломтями хлеба и дольками лука и чеснока на тарелке. Руки деловито сжимают ложки и вилки, накладывают картошку — и, помимо библейских трапез, информированный зритель легко вспоминает знаменитую раннюю картину Винсента Ван Гога «Едоки картофеля». Вангоговская стилистика и эмоция присутствуют в еще одной работе Айзенштата «Заключенный» — где в темной комнате, ярко освещенной узким конусом желтого света лампы, свет из которой, написанный короткими вертикальными параллельными мазками, почти физически струится на фигуру сидящего на табурете, обхватившего бритую голову. Эта эмоция, подхватываемая Александр Айзенштат

19

20

присутствием в композиции и других атрибутов картин Ван Гога: грубых ботинок, грубой мебели — пустого стола с книгой и кружкой, простой кровати с железной спинкой — возникает сама собой, и, как и в предыдущей работе, не затушевывает библейские коннотации этой работы, вне сомнения, таящей надежду на преодоление уныния и отчаяния, но главное — исподволь присутствующую возможность обретения другой жизни. Еще один «притчевый» цикл — «Еврейские темы». Сюда входят изображения ритуальных застолий: картины «Еврейская семья. Стол», «Песах»

ПЕСАХ 2008. Холст, масло. 120х100

Желтые цветы

и «Пасхальный седер», триптих «Тиш». К последнему по смыслу примыкают еще две работы — «Ночная трапеза» и «Дамы и господа. №9», поскольку, как и в триптихе, речь здесь идет о поедании рыбы как ветхозаветного символа жертвы вообще: от нее после усилий трапезничающих в двух последних произведениях на столе или на блюде остается только голый скелет, голова и хвост. Если еврейская трапеза в «… столе» довольно проста: хлеб, масло, кофе в чашках и т.д., то в ритуальном порядке размещения всех «ингредиентов» на столе во время праздника еврейской Пасхи (Песаха) строго регламентированы. В строго определенных местах на круглом блюде в центре стола располагаются косточка с мясом (символ пасхальной жертвы), крутое яйцо (другой символ праздничной жертвы), харосет (толченые орехи, специи, измельченные фрукты, смешанные с вином), марор (листовой салат с хреном и цикорием), карпас (петрушка, лук, сельдерей, вареная картофелина, редька) и кусочки трех разных видов мацы; как и полагается, трапеза сопровождается вином в кувшинах, разлитым по кубкам. Этот порядок и есть «пасхальный седер», достоверному воспроизведению которого Александр Айзенштат уделяет большое внимание. Своего рода седер (то есть определенный порядок, последовательность элементов) можно усмотреть и в своеобразных композициях нашего художника, которые он полушутя-полусерьезно именует «квадратиками». Речь в данном случае идет о работах «Кушать подано!» и «Молодость». Двадцать пять ячеек, образуемых квадратиками расположенными наподобие шахматной доски 5 х 5, заполнены самыми, на первый взгляд, случайными, но отнюдь не таковыми, визуальными образами и знаками. В случае «Молодости» — это отдельные профили лиц, силуэты танцующих фигур, букет цветов в руке, надкусанное яблоко, отрытый и отнюдь не пустой кошелек, конверт с письмом, чернильница и ключ, зажатый между пальцев и т.п. В работе «Кушать подано!» перед зрителем развернуты то отдельные составные элементы столовой сервировки

21

(бутыль и бокал, креманка с ложкой, куриная ножка на тарелке, петушок-леденец на палочке), а то фигура официанта с подносом, силуэт дерева на фоне неба, лицо пожилого мужчины с чуть прикрытыми глазами на фоне предгрозового неба и т.д. Если принять во внимание и другие немалочисленные аналогичные работы, можно заключить, что эти своеобразные полиптихи есть некие антологии суммы визуальных образов и ассоциаций наших современников, живущих, скорее всего, в большом городе, о той или иной проблеме современного бытия. Фрагментированность этих представлений своеобразно иллюстрирует отрывочность, дискретность мышления современного горожанина, которому зачастую присуще «клиповое сознание». Исполнение заранее предначертанной роли ради исполнения собственного предназначения — суть и внешнее проявление практически любого ритуального действия. Это же можно сказать и о таком древнем игровом ритуале, как костюмированный бал, маскарад, карнавал (хотя, как известно, последнее слово больше подходит для игр в переодевание в преддверии прихода весны и наступления испытаний Великого Поста). Среди произведений Александра Айзенштата есть целые циклы, представляющие персонажей некоего карнавала, в котором все участники являются также участниками мрачноватых игрищ с полулюдьми — полуживотными. Тут и мужчины, переодевшиеся то Ослом (в зеленой гамме), то Козлом, то Конем, то Быком, и женщины, имитируюшие то Лисицу, а то и Бабочку. Каждый костюмированный персонаж на карнавале исполняет определенную роль, предначертанную, возможно, свыше. В этом случае каждый из них подобен марионетке кукольного балагана, где за нитки дергает какая-то высшая сила, заставляя одетых животными людей принимать неестественные или нарочитые позы и лицедействовать, то есть быть не самими собой. Мужчина в костюме осла обращается франтом в манишке и галстуке-бабочке,

ЖЕЛТЫЕ ЦВЕТЫ. М. Б. М. и М.

2015. Холст, масло. 130х130

с зонтиком-тростью и сигарой в руке; тот, кто одет козлом, как кажется, готов пуститься в пляс; еще два мужских персонажа — переодетый быком и изображающий коня, кутаются в плащи, из-под которых виднеются шпага и сапоги со шпорами. Женские образы также исполняют не свойственные роли — женщина-бабочка в желтом платье с желтым букетом в руках, который она готова кому-то преподнести, выделяется эффектным усложненным силуэтом на темно-фиолетовом фоне; женщина-лиса в бордово-розовых тонах играет на тонкой дудочке. Две другие дамы снабжены причудливыми атрибутами: одна несет на плече диковинную птицу с причудливо изогнутой шеей, другая, пряча лицо под маской на палочке, второй рукой раскрывает огромный синий веер небывалых размеров. Когда праздник заканчивается, все эти персонажи, Александр Айзенштат

22

отыгравшие свою временную карнавальную роль-маску, скорее всего уподобятся брошенным и всеми забытым куклам, какими их изображает художник на своих полотнах из другого — одноименного — цикла. Как и в иных подступах к тем или иным развивающимся сюжетным историям, Александр Айзенштат, искусно используя приемы аллегории и метафоры, и в этом случае придерживается притчевого подхода. Весьма важным в творчестве такого художника-философа, каким, без сомнения, является наш мастер, остается его рефлексия на литературные тексты любимых авторов. Среди них очень важны для Айзенштата творения Франца Кафки (воссозданию некоторых персонажей его романов посвящены несколько работ мастера) и Осипа Мандельштама (ему также посвящен ряд вещей). Продолжая тему цветов, столь им любимую, Айзенштат обратился к одному из самых пленительных стихотворений Мандельштама об искусстве «Импрессионизм»: Художник нам изобразил Глубокий обморок сирени И красок звучные ступени На холст, как струпья, положил. Он понял масла густоту — Его запекшееся лето Лиловым мозгом разогрето, Расширенное в духоту. А тень-то, тень все лиловей, Свисток иль хлыст, как спичка, тухнет, — Ты скажешь: повара на кухне Готовят жирных голубей. Угадывается качель, Недомалеваны вуали, И в этом солнечном развале Уже хозяйничает шмель. На полотне можно видеть и «звучные ступени» красочных плоскостей, и различить «густоту масла» живописного мазка, а главное — узреть ту самую Желтые цветы

«лиловую тень», которую так зримо и выпукло описал поэт. Но дело не только в этой очень убедительной визуализации вербального. На картине есть множество и других деталей, но они ни в коей мере не кажутся произволом художнической фантазии. Напротив, все это — и женщина с козой в тени сирени, и идущая вокруг нее по извилистой дорожке почти бесплотная тень — силуэт идущего человека — очень органичны для самого духа мандельштамовского гения, где огромный пласт смыслов и ассоциаций находится в подтексте, считывается как бы параллельно с постижением музыки строк, воплощенных на бумаге. Персонажи неоконченного и во многом таинственного романа Франца Кафки «Замок» отражены художником с большой проникновенностью, с выраженной экспрессией обуревающих их сильных чувств — этому способствует и контрастная, насыщенная цветовая палитра этих работ. Посыльный Варнава превращен Александром Айзенштатом в почти трагическую фигуру, конфликт гордой Амалии и вожделеющего ее Сортини уподобляется не более - не менее, как противостоянию добра и зла, Добродетели, отвергающей домогательства Порока. А высокопоставленный чиновник Кламм, по замыслу Кафки — злонамеренный вершитель чужих судеб, в произведении Айзенштата больше похож то ли на мелкого доносчика, строчащего что-то на листке бумаги под тусклым светом лампы, то ли — возможно, неожиданно даже для самого автора — вдруг заставляет вспоминать жалкого чиновника Башмачкина из гоголевской «Шинели»; мнимое величие под кистью мастера вдруг оборачивается жалким прозябанием. Что касается героев другого, не менее загадочного романа «Процесс», то и здесь Александр Айзенштат, сохраняя общий дух взаимоотношений персонажей и общий абсурдистский строй повествования, вносит в его интерпретацию собственный весомый вклад, усиливая и без того отчетливо ощущаемую

ЗАМОК. СОРТИНИ И АМАЛИЯ 2015. Холст, масло. 80х90

парадоксальность происходящего экспрессивными живописными решениями отдельных сцен. Одна из самых сильных в этом отношении — «Казнь», предшествующая финальной сцене умерщвления главного героя Йозефа К., где на мосту два неизвестных персонажа — будущие палачи — поддерживают под руки обессиленного третьего. Динамика решения основана на резких контрастах угловатых форм, искривлении пространства и сопряжении темно-синих и ярко-желтых элементов на картинной плоскости. Драматизм и безысходность предопределенности благодаря этим сугубо живописным приемам получают здесь весьма мощное и убедительное звучание. Стоит добавить, что и к «Замку» и к «Процессу» Айзенштатом создано еще множество иллюстраций, и причем не только в живописи, но и в графической форме — все они, впрочем, решены теми же экспрессивными, подчас весьма динамичными приемами, что и разобранные выше.

Искусство Александра Айзенштата — многообразно. Оно черпает вдохновение и сами образы в глубинах культурного самосознания и многовековой еврейской религиозной традиции — и в этом неистощимость вдохновения автора, поскольку оно постоянно подпитывается живыми импульсами вершин национального духа. С другой стороны, это искусство очень современно. В поле зрения художника — очень широкий диапазон творческих исканий художников, литераторов, деятелей театра и даже кино от эпохи Возрождения до современности, от Америки до Израиля и от Европы до России. Весьма высокая визуальная культура и ассоциативная полифония практически каждого произведения Айзенштата несомненно вырастают из этого глубокого синтетического знания и понимания открытий разных культурных ареалов и их развития во времени и пространстве. Этическая подоплека и постоянно присутствующее в произведениях художника стремление привлечь своего зрителя к восприятию им вечных вопросов Веры, Добра, Истины всегда диктовали особый интерес нашего автора к мифотворчеству и изъяснению универсальным языком притчи, посредством которых он неустанно пытается донести важнейшие ценности до всех тех, кто смотрит и стремится постигнуть смысл его произведений. Как писал Антуан де Сент-Экзюпери, «Ничего нет драгоценнее уз, соединяющих человека с человеком…»

Андрей Толстой

Александр Айзенштат

23

24

СЕРИЯ СПЕКТР ЖИЗНИ Желтые цветы

МАЛЬЧИК 2009 Холст, масло. 110х90

25

ДЕВОЧКА 2009 Холст, масло. 110х90

Александр Айзенштат

26

ЖЕНИХ 2009 Холст, масло. 110х90 Желтые цветы

27

НЕВЕСТА 2009 Холст, масло. 110х90

Александр Айзенштат

28

МУЖЧИНА 2009 Холст, масло. 110х90 Желтые цветы

29

ЖЕНЩИНА 2009 Холст, масло. 110х90

Александр Айзенштат

30

ДЕДУШКА 2009 Холст, масло. 110х90 Желтые цветы

31

БАБУШКА 2009 Холст, масло. 110х90

Александр Айзенштат

32

ЗАГАДКИ АЙЗЕНШТАТА Когда мы видим картины Александра Айзенштата, то нам, русским людям, приходят на ум два стихотворения больших русских поэтов. Это Мандельштам и Пастернак. Один нашел слова «глубокий обморок сирени», и они сразу и точно соединяются в наших глазах, сердцах и головах с картинами Айзенштата. Да он притом и сам написал картину, которую так и назвал — «Глубокий обморок сирени». Там светится загадочный сиреневый свет, одновременно теплый и холодноватый — логически немыслимый, но выплескивающийся на наши московские улицы в дни весны. Второе стихотворение, которое мы вспоминаем, это из Пастернака: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту». Вот уж кто действительно впадает в простоту, и делает это последовательно и намеренно, так это живописец и рисовальщик Айзенштат. Притом его простые вещи, обычные люди и рядовые события — это чаще всего символы и аллегории. Рыба на столе, цветы на окне, улица города и ноги идущих по ней обитателей — это не только кадры из фильма жизни, это еще и знаки какого-то учения. И знаки предельно простые; как будто азбука элементарных понятий. Всматриваясь в картины нашего мастера, вспоминая стихи русских поэтов (которые, случайно или нет, родились и воспитались на почве обрусевшего иудаизма), и почитав еще пару умных книг про культуру и историю наших собратьев, приходится предположить примерно следующее. Талантливые мастера слова и кисти в рамках этой культуры, этого наследия делятся на хитроумных Желтые цветы

и простодушных. Первых называют талмудистами, а вторых — хасидами. Как и все прочие классификации, эти две категории условны. Но они не бесполезны. Талмудисты — люди ученые и мудреные, изощренные и философически погруженные. Они строгие учителя и духовные отцы шумного и беспокойного племени. Они следят за соблюдением ритуалов не формально, а по существу, и они ведают всю сложность и финальную непостижимость Божьей мудрости. Уж им-то ведомо, что такое есть «виденье, непостижное уму». Они — умудренные чудаки и Дон Кихоты иудаизма, вникающие в сокровенные послания до той черты, до которой человеческому понятию дано добраться. На другом полюсе этой культуры стоят хасидствующие простецы, радостные и смешные дети Господни, способные счастливо переживать мгновения бытия и вещи нехитрого быта. Если думать о художниках, которых мы знаем и любим, то Марк Шагал был по своей природе близок к хасидам. Он светлый мечтатель и зачарованный странник по странам и временам, по душевным струнам и сновидениям. А вот Роберт Фальк был скорее близок к талмудизму. Не в том смысле, что он много читал и изучал Тору. Он был умудренный и утонченный философ красочного дела и творец загадочных и изысканных формул и форм. Непостижимость Творения зачаровывала его. Умные и глубокие зачаровываются непостижимостью бытия, а вдохновенно простодушные радуются этой непостижимости, как дети радуются словам любимого Отца, не обязательно понимая их. Малым да сирым этой земли не понять глубин учения. Но зато им открыт этот свет, этот нехитрый знак, этот сигнал. Куда поставить картины Айзенштата, на сторону мудрых и глубоких, или на сторону счастливо и лукаво простодушных, — это трудный вопрос.

33

СЛЕПЦЫ И ВОРОНЫ 2015 Холст, масло. 100х120

Александр Айзенштат

34

Вряд ли можно думать, будто он, известный и почитаемый учитель мудрости и знаток богословия, становится прост, как дитя, когда берется за кисть и подходит к холсту. Его формы просты, его фигуры наивны, его композиции доведены до геометрической схемы. Но изнутри мерцает вечный свет, диковинная энергия внеземного происхождения. Любой цвет палитры превращается под этой кистью в зачарованно светящийся поток на грани видимого. Словно бы немного сдвинуть цвет по шкале — и он уйдет в инфракрасный или ультрафиолетовый, и станет невидимым. Неужели художник вознамерился соединить два берега иудейской коллективной души, и показать сложную простоту, наивную мудрость, нестрашную глубину? Можно бесхитростно упиваться присутствием вещей и людей, сотворенных Словом Господним, не слишком углубляясь в их смыслы. Можно и углубляться, и разгадывать символы, и добиваться умудрений. Но наш художник — не просто счастливое дитя Господне, и не просто старательный ученик вселенской школы. Он еще и задает неудобные вопросы. Присмотритесь еще раз. Неудобны и строптивы эти вещи и формы. Искривленные и обглоданные жизнью, руки как гнутые вилки, цветы из жести, автомобили бегут по улице, как стая крыс, ищущих поживиться или спасающихся от огромного кота. Не то что Айзенштат пытается нас напугать. Но то и дело в его картинах нам не по себе. А уж когда дело доходит до персонажей Кафки, тогда нам, зрителям, и совсем тревожно. И тут он уже не мудрый исследователь и не наивное дитя Господне, а вопрошатель и испытатель терпения Отца. Господи, неужто всё это так и должно быть? Ты ли сделал эту жизнь такой, какова она есть для меня? Не ошибся ли Ты случайно, Отец наш на небесех, и слышишь ли ты, как мы к тебе взываем? Желтые цветы

В христианстве строптивость не очень приветствуется, а в книгах Пророков она как раз на своем месте. Господь скорее привечал сына блудного и строптивого, нежели послушного. Иудейская душа не так уверена в своих опорах, как душа христианская. Мессия к ним всё еще не пришел, и приходится сомневаться, спорить и заниматься богоискательством. Оттого сыны Израилевы, как считается, особо успешны в бизнесе, науке и некоторых искусствах. Недоверчивое, беспокойное племя. Беспокойство, сомнение и вопрос — это тоже стихия художника Айзенштата. Александр Якимович