Новая газета. Спецвыпуск Горбачева by Novaya Gazeta

С П Е Ц И А Л Ь Н Ы Й

В Ы П У С К

№ 22а ((2453а) 2453а) 02.03.2016 г.

85-й съезд

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

современной истории есть немало славных имен: Черчилль, де Голль, Тэтчер, Коль, Рейган, Гавел и Валенса. Это всё лидеры, которые определили судьбы своих стран в решающий для них момент. Но есть лишь один лидер, который определил судьбу мирового порядка на долгую перспективу, — Михаил Горбачев. Собственно, что он сделал? Он пришел к выводу, что сила — это опасное средство ведения политики как внешней, так и внутренней, особенно когда у тебя в руках ядерное оружие. «Какой идеализм!» — воскликнет скептик. И действительно: сегодня у Горбачева, скорее всего, ничего не вышло бы. Мир в своем политическом измерении стал приземленным, прагматичным, зацикленным на статус-кво и мыслящим в традиционных категориях. Но тогда, в конце 80-х годов, мир жил надеждой на обновление и был готов к невероятному. Воплощением этого невероятного и стал Горбачев. Он предложил свою «триаду», которая противоречила не только советским устоям. Она была непривычна для западных демократий. Во-первых, Горбачев признал обреченность гонки вооружений и бессмысленность ядерной войны. Кстати, именно Горбачев выдвинул идею «безъядерного мира» в 1986 году — задолго до Обамы. Еще одним горбачевским прорывом стала его уверенность, что каждый народ имеет право на свободу выбора. Он пришел к этой очевидной истине, когда западное сообщество с удовольствием воплощало киссинджеровскую Realpolitik — а она оправдывала раздел мира на «сферы влияния». Наконец, Горбачев, провозгласив гласность и открыв форточку, создал основы для формирования в России гражданского общества — впервые в российской истории! Случился тот редчайший общественный перелом, когда усилия одного человека вызывают лавину событий, меняющих мировую траекторию (и было ли в истории подобное?). Человеком, вызвавшим лавину, оказался Горбачев. Именно ему было суждено стать лидером, который демонтировал воинственную цивилизацию — мировой коммунизм. Причем он это сделал тогда, когда эта цивилизация была способна жить, бороться либо загнивать неопределенное время. А могла и закончить свою жизнь в безумных конвульсиях, которые бы увлекли мир в преисподнюю. Горбачев перевернул шахматную доску, когда к этому не была готова не только советская элита. К этому не был готов сладко посапывающий Запад, который приспособился к существованию в условиях биполярности. Действия Горбачева вызвали у западного истеблишмента непонимание и даже шок! Ведь они нарушали привычный ритм жизни и открывали вызовы, к которым Запад готов не был. Недаром сенатор Фулбрайт не без ехидства говорил: «Существование СССР… оправдывало наши глупости». Давайте взглянем на то, что сделал Горбачев с 1985 по 1990 год. Результатом горбачевского «нового мышления» стал советско-американский диалог по ядерному разоружению и подписание (в 1987 году) Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Противоборствующие стороны решили уничтожить целый класс ядерных вооружений, которые могли в любой момент вызвать апокалипсис. Затем последовали переговоры о сокращении стратегических наступательных вооружений и обычных вооружений, о запрете химического, бактериологического и биологического оружия. Диалог Горбачева с Рейганом по вопросам безопасности был не только следствием признания Москвой своей неспособности конкурировать с

новое мышление

Горбачев Америкой в гонке вооружений. Будь на его месте другой советский лидер, он мог бы еще долго играть с американцами в «русскую рулетку». Он мог бы шантажировать Запад, как это с успехом делают северокорейские лидеры. Горбачев добровольно решился разорвать с советской парадигмой выживания за счет поддержания ядерной угрозы. Сегодняшний диалог Москвы и Вашингтона по СНВ является лишь возвратом к горбачевским временам и признанием того, что ничего нового обе стороны с тех пор придумать не смогли. Горбачев решил не удерживать в советских объятиях Восточную Европу. Когда начались бархатные революции в Восточной Германии, Чехословакии, Венгрии и Польше, некоторые тамошние руководители надеялись на «сочувствие» Кремля. Горбачев сказал твердое «Нет!». В этих странах еще находились советские войска, и Москве только стоило отдать приказ… Но Горбачев не хотел повторения кровопролития Пражской весны. Он дал возможность немцам объединиться в рамках одного государства (а как же этого не хотели тогда Париж и Лондон!), а бывшим сателлитам СССР вернуться в Европу. Сегодня в ответ на обвинения в «сдаче» Восточной Европы он не без сарказма говорит: «Но мы же отдали Польшу, Германию, Чехословакию полякам, немцам и чехам!» Благодаря лишь одному человеку коммунистическая система рассыпалась в прах. Так закончилась холодная война и конфронтация двух враждебных систем, соперничающих за глобальное лидерство. Мирный распад тоталитарного коммунизма был, пожалуй, по своим последствиям самым значительным событием ХХ века. Только задумайтесь — этим мы обязаны одному человеку! Мир вошел в постгорбачевскую эпоху, из которой пока не вышел. Может быть, потому, что кончилось поколение лидеров и их место заняли политические пигмеи. В рамках горбачевского «нового мышления» вполне логичной была его попытка реформировать основной тоталитарный инструмент — компартию и сделать из нее что-то человекоподобное. Но ослабление железного обруча, стягивающего советскую империю, и отказ от идеологии «осажденной крепости» неизбежно означали ее демонтаж. Видимо, Горбачев не ожидал того, что он сам же и вызвал. Он отчаянно надеялся сохранить Союз как сообщество

О том, что нам принес этот человек, и о том,

что произошло с нами после того, как он покинул Кремль

союзнических государств. Но процесс отталкивания национальных республик от центра был настолько мощным, что дезинтеграцию было уже не остановить. Не исключено, что формирование рынка могло на время замедлить этот процесс — кто знает? Но создать рынок Горбачев не успел. Мотивы, которыми руководствовался Горбачев, начиная свою перестройку, — это отдельная тема. Мечтал ли он о «социализме с человеческим лицом», как полагают многие? Видимо, он был искренен, когда считал, что «больше демократии — больше социализма». Тогда еще не было исторического опыта, который бы доказал, что это невозможно. В любом случае он знал (не мог не знать), что перестройка советской системы — это не способ упрочить свою власть. И он понимал риск затеянного. Но, как теперь очевидно, ни он, ни его соратники не предвидели, что перестройка приведет к крушению государства. Лидер, начавший как реформатор, закончил как терминатор. Он сам включил закон «непреднамеренных последствий»: каждый, даже сверхосторожный шаг по разгерметизации советского пространства только ускорял его распад. Горбачев создавал новые институты и дал возможность обществу создавать свои формы активности. Все это стало способом разложения системы, которая могла существовать только в герметически закрытом пространстве. Когда Горбачев осознал, что ведет дело к демонтажу СССР? Пусть скажет он сам — если сочтет нужным. Думаю, что

« одному человеку Благодаря лишь

коммунистическая система рассыпалась в прах. Так закончилась холодная война и конфронтация двух враждебных систем, соперничающих за глобальное лидерство

в какой-то момент ему все стало ясно. И он понял возникшую перед ним дилемму: сохранить СССР можно только ценой большой крови. И он на это не пошел. Горбачев уничтожил в себе советского лидера еще до упадка советского государства. Конечно, он шел на внутренний разрыв. Он ведь хотел перестроить систему, а кончил тем, что ликвидировал государство. Какой лидер сознательно на это решится, даже осознавая его пороки? Но разрушение разрушению рознь. В свое время Шумпетер говорил о «созидательном разрушении», то есть таком, которое создает основу для конструктивного развития. Именно это и сделал Горбачев, став великим «созидательным разрушителем». Да, он не сумел, не успел полностью освободиться от советских институтов (а иные он пытался сохранить). Но он создал антисистемное поле в рамках прежней системы. Новые институты помогли избежать хаоса, который сопровождает любой распад. Горбачев ввел «улицу» и поднявшиеся страсти в формат Съезда народных депутатов. Именно Горбачев, а не Ельцин (как сегодня твердят многие) предотвратил в уходящем в небытие Советском Союзе югославский сценарий. Одновременно Горбачев создал импульсы, которые могли облегчить появление новых сил и новой политической атмосферы. Именно он впервые в российской истории обратился к обществу через голову аппарата. Пусть вначале он сам с удивлением и едва скрытым раздражением выносил творение своих рук — безудержную критику и нападки. Но он уже не мог захлопнуть окно, которое сам же и распахнул. Он создал новые стандарты для себя самого. Он предоставил обществу возможность учиться говорить вслух и спорить, и сам учился этому вместе с обществом. Он породил у нас стремление к свободе и дал нам возможность учиться в ней жить. Но он не успел гарантировать необратимость своих же преобразований. Впрочем, он и не мог этого сделать. Ему выпало сыграть более неблагодарную роль — очистить поле для новых правил игры. Горбачева критиковали и продолжают критиковать с противоположных сторон. Одни его клеймят за то, что он разрушил привычный уклад. Слишком многие так и не смогли найти себя в новой жизни и в новом государстве. Другие, и прежде все-

«Новая «Новая газета» газета» пятница. среда. №22а №15 02. 12. 03. 02. 2016

Ваше окно в мир

не заколотишь обратно!

Андрей ТРУХАЧЕВ

Дорогой Михаил Сергеевич! Каждый, кто вступает на арену политики, должен помнить, что нет более неблагодарной профессии и быть готовым к этому. Увы, такова природа человеческая. Невозможно угодить всем, ибо все хотят совершенно разного и изо всех сил тянут в разные стороны. Конечная объективная историческая оценка той или иной личности часто затягивается, иногда и навсегда. Но Ваше имя, неотделимое от имени Вашей жены, будет с каждым годом отшелушиваться от недоброжелательных наговоров и останется то, что когда-то Вы спасли человечество от атомной катастрофы, поставив его судьбу выше полити-

ческих и личных амбиций и показав, что патриотизм собственной страны нравственно неотделим от патриотизма человечества. За это Вам уже благодарно человечество. И когданибудь все больше и больше людей в нашей стране начнут понимать, и уже многие понимают… Вы когда-то вырвали Россию из самоизоляции, а ее снова пытаются туда затолкнуть, но уверен, что никому не удастся забить петровское и горбачевское окно в мир, который немыслим без русской великой культуры. Поздравляем Вас от души с 85-летием, Евгений ЕВТУШЕНКО и его семья

ГОРБАЧЁВ В ОКЛАХОМЕ

го интеллигенция, обвиняли Горбачева в том, что он шел слишком медленно и все жал на тормоза (это был и мой упрек Горбачеву). Мы не понимали, что начала действовать логика распада, и надеялись (как и Горбачев), что находимся в режиме реформирования. Поэтому нам казалось, что нужно было действовать смелее, энергичнее, быстрее! Только сегодня становится ясно, что, если бы он убрал ногу с тормозов, страна могла бы слететь в пропасть. (…) Сегодня Россия вернулась в догорбачевское время — к властной вертикали, к декоративной конституции, к державно-имперской идентичности, к попыткам технологической модернизации и даже к политическим заключенным. Мы вновь стоим перед необходимостью начать все сначала. И мы вновь будем размышлять: можно ли реформировать единовластие либо придется повторить горбачевский путь и вначале его демонтировать? Горбачев своей судьбой дал недвусмысленный ответ на этот вопрос. Горбачев предстает как драматическая личность: он трансформировал мировой порядок, а в своей стране воспринимается как разрушитель. Между тем в мире не было и не будет лидера, который бы сумел сыграть две роли — и демонтировать старую систему, и начать строить новую. Лидеры сжигают свою популярность, начав разрушать привычную жизнь. Тем более что эти две роли предполагают разные методы и разную легитимацию. Кроме того, ни одно общество в мире пока не воспринимало своих лидеров, которые осмеливались нарушить нормы (даже если таковые и ужасны!), как героев при их жизни. Признательность приходит к великим лидерам, замахнувшимся на устоявшееся, тогда, когда они уходят в вечность. Драматизм лидерства Горбачева и в том, что волна, которую он поднял, смела его самого с российской сцены. Ему пришлось испытать и одиночество, и недоброжелательность, и непонимание. Те, кого вынесла наверх горбачевская перестройка, не могли простить ему его размаха и того, что он осмелился совершить. Ему мелко и гнусно мстили те, кто пришел к власти благодаря ему. Горбачев пережил тяжелое личное горе, потеряв самого дорогого человека — свою жену и друга Раису. И это человеческое горе в какой-то момент стало тем толчком, который сблизил

Горбачева и Россию: люди через понимание страдания Горбачева-человека начали понимать значение Горбачеваполитика. Горбачев оставил нам не только новый мир и новую страну, в которой мы еще не научились жить. Он создал прецеденты, которые могут стать основой новой жизни — если мы их сделаем традицией. Горбачев был первым в российской истории лидером, кто покинул Кремль, не цепляясь за власть и не пытаясь назначать преемника. Пока традиция добровольного ухода лидера из Кремля оказалась невостребованной. Горбачев сделал и еще один важный для России шаг — он показал, что возможна нормальная и полноценная жизнь после власти, причем именно в своей стране. Он не покинул Россию. Хотя любое западное государство сочло бы за честь иметь Горбачева своим почетным гражданином и сделало бы его жизнь гораздо комфортнее, чем та, которую он ведет в России. Горбачеву нечего бояться и стыдиться. Ему нечего прятать и ему нечего скрывать. Его жизнь «после Кремля» свидетельствует об удивительной демократической органике этого человека. Об этом можно судить по кругу его друзей — журналистов, писателей и музыкантов. Об этом можно судить по тому, что он создал свою общественную среду, сняв дистанцию, которую определяла его прежняя должность. Он, Гражданин Мира, создал вокруг себя такую степень открытости и человеческого общения, которую не могут позволить себе и западные лидеры. Для того чтобы убедиться в этом, стоит пойти на любую встречу в Горбачев-фонд с его участием. Он первый из российских лидеров, десакрализовав власть, стал символом нового времени. И то, что оно еще не пришло в России, — это не его вина. В российской политической жизни, которая уничтожает авторитеты и моральные стандарты, Горбачев остался единственным, к кому прислушивается мир. А то, что мы пытаемся его игнорировать, говорит не о нем — а о нас. (…) Ему не повезло с нами. Но нам повезло с ним. Правда, нам еще предстоит это осознать.

Лилия ШЕВЦОВА («Новая газета», №19, 21.02.2011)

В России – распустёж, разлад, распад. А в Оклахоме – просто листопад. Ни музыки, ни красного ковра. Под реквиемный шелест мёртвых листьев любимый коммунист капиталистов похож на прилетевшее вчера. Но не такая дура Оклахома чтоб так встречать любого охламона. Встаёт индейский вождь, от всяких порч повесивший койота зуб в свой «Порш», и стоя аплодирует тому, кто трубку мира протянул ему. Встают, кряхтя, владыки нефти с кресел, как будто вроде умер, но воскрес он, а жёны их едва не плачут в скорби, что там, в России, так обижен Горби. Чужие люди поняли его. Свои – ошибок злобно не простили. Кого в России любят? Никого. Весь мир добрее к русским, чем Россия. Свободу непродуманно даря по своему и Божьему желанью, он первым был, кто комбайнёрской дланью сам снял корону красного царя. И кончилась Афганская война, и Сахаров из Горького вернулся, и рухнула Берлинская Стена лишь Горбачёв лукаво отвернулся. От Хиросимы и от Колымы он спас нас всех, а внуков и подавно, но стал он жертвой своего подарка – свободы, незаслуженной людьми. В свободе столько зависти и зла открылось вдруг, как прорвало плотину. Он дрогнул. В страх он влип, как в паутину, а из-под ног держава поползала. Он – автор карты будущего века – вдруг стал ненужным призраком генсека. Сменились и фигуры, и доска во времена Великого Хапка. Он одинок как все герои мира. Его неблагодарность надломила. Он постарел. Он слишком простодушен, когда в удушье ищет он отдушин, лишь очертанья Африки на взлобье вспухают при плебейской чьей-то злобе, но даже в джунглях африканских бойко ещё лопочут: «гласность», «перестройка»... Он ездит, но ему во всей вселенной все страны – острова Святой Елены. Елены, а не Эльбы. Бог рассудит, в чём был он прав, в чём нет. «Ста дней» – не будет. При полустукачах-полуохране не помолиться одному во храме, и всюду ждут его неумолимо растянутые траурные limo и police cars, как сытые собаки, ворча, сшибают мусорные баки... 1995 Евгений ЕВТУШЕНКО

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

ГОРБИ-2005

«На сколько хватит Интересно все же узнать,

как обсуждали первые кооперативы на Политбюро, куда делись продукты, чего стоило вытащить страну из Афганистана, вернуть Сахарова, открыть границы для своих граждан Про борьбу с бедностью — Михаил Сергеевич, мы как-то с вами про это говорили. При социализме у людей была справедливость, ну все могли получать 120 рублей, 160, но свободы не было. В начале перестройки появилась свобода, но люди считают, что у них начали потихонечку отбирать справедливость, появилось разделение на богатых и бедных. Вот и ваши опросы вообще-то об этом. — Да, правильно. Какова была ситуация? Вначале ведь мы добавили людям денег! У нас зарплата поднялась в промышленности. 6 млрд добавили врачам, около пяти миллиардов — учителям, деятелям культуры, работникам тех сфер, которые находились на так называемом «остаточном» финансировании. И еще мы приняли закон о пенсиях. Стоимость его — 45 млрд. Хотели бедность быстро одолеть. Но это все одновременно усилило пресс на рынок, на товарную массу. Огромный разрыв между товарами и деньгами возник: 55 млрд, 60, а потом и до 70 млрд. И еще больше ажиотаж, еще длиннее очереди, еще острее дефицит. И как раз в этот момент цены на нефть упали до 12 долларов. Мы сразу потеряли примерно 13 млрд — это огромная цифра. На память говорю: из 20 возможных потеряли 13. — А водка? — На сокращении продажи водки потеряли 35 млрд. В общем, мы сами себе петлю надели. — А в принципе можно было как-то свободу подкрепить колбасой? — Можно. — Как? — Сократить расходы на «силовые структуры». На их содержание уходило 105 млрд. Вот Николай Шмелев и говорил: «Давайте найдем 15 млрд или займем у кого угодно. Купим товаров, продадим в розницу с коэффициентом 6, в 10 раз больше». Это сразу представляешь — сколько! На 150 млрд товаров. И пресс этот уберем. Что такое 15 млрд снять с военных расходов? Особенно в условиях падения цены на нефть коррективы эти сделать было необходимо! Страсти кипели, сражение, борьба. Слюньков (секретарь ЦК КПСС. — Ред.) тогда это отстаивал. Мы финансами занимались хреново. — А кто с другой стороны был? — Николай Иванович (Рыжков, председатель правительства. — Ред.) прежде всего. — А он чего отстаивал? — Он стоял на том, что нельзя ничего разрушать. Есть план, есть бюджет — не трогать. И точка. Но нам просто позарез надо было найти возможности сокращения. Производство-то росло, но вовсе не такими темпами, как фор-

нефти и какие предлагали взятки»

мирование денежной массы. Надо было бы притормозить, и люди бы тогда поняли! Притормозить. Даже реализацию 45-миллиардной программы по повышению пенсий. Потому что изменилась ситуация финансовая. И тогда бы мы удержали. — И что? — Ни на то, ни на другое у нас духа не хватило. Ведь только-только мы пошли людям навстречу, что-то сделали! Это ведь, знаешь, и есть то, ради чего ты находишься в политике. Теперь-то я этот урок, как говорят, усвоил по-настоящему, но что махать кулаками после драки? Мы этого не сделали. А могли сделать. Я тебе откровенно скажу. Все-таки тут сказывалась какая-то боязнь, черт возьми, и, наверное, еще — незрелость. Не трогать! Не покушаться на отраслевые и пенсионные деньги. А как не трогать, если жизнь вот так пошла. Для этого ты и поставлен, чтобы принимать трудные решения. — Боялись социального протеста. А с другой стороны, он из-за этого и нарастал? — Да и еще были факторы… Николай Иванович Рыжков, когда мы дискутировали вопрос о ценах, о том, что их надо повышать, потому что они, в общем, ничем не были оправданы по некоторым продуктам, по некоторым товарам, — согласился. Договорились, что придется это делать, но готовиться надо хорошо. А он взял да и сказал во всеуслышание до всех решений: «Цены будем повышать». И все смели с прилавков! Враз скупили два объема товарооборота годовых. Все брали.

— А зачем делали обмен денег? — В этих же целях. — А вы не сомневались, что это надо делать? — Не сомневался. Если бы я сомневался, этого бы не было. Тут нечего скрывать или перекладывать на кого-то. Мы преодолевали собственную инерцию с потерями и опозданием. И учились по ходу дела. Но: ни у кого — ни в правительстве, ни в Политбюро — не было никаких личных коммерческих интересов.

Про взятку — Когда Горбачев достаточно деликатно покритиковал правящую партию и правительство, на одном из телеканалов рассказали, как вы взяли взятку $100 000 от президента Южной Кореи. Что это за история? — Я думаю, это заказ для конкретной программы. И больше ничего. — А чей же заказ? — Сверху. — А выше кто? — Выше? Российская власть. — А зачем? Это связано с пресс-конференцией, на которой вы сказали, что не поддерживаете такую монетизацию? — Нет-нет. Я думаю, что это связано вообще с тем, что нет желания воспользоваться уроками перестройки в решении сегодняшних проблем. — То есть те ценности надо забыть. — Наверное, немало таких, кто хотел бы этого. Что же для них неприемлемо? Ведь перестройка — это преодоление

Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна в редакции «Новой газеты». 1994 год.

сталинизма, выход из тоталитаризма к свободе, демократии, социальной справедливости, к становлению гражданского общества. Вот это первое. Теперь о деньгах, которые нашли у Болдина (управделами, один из путчистов. — Ред.) в сейфе, во время путча. По версии телевидения выходит: Горбачев принял взятку в 100 тысяч долларов от президента Южной Кореи. Врут у нас по-геббельсовски: ложь должна быть грандиозной. Конечно, есть самый простой ответ, как у Ильфа и Петрова: «Его обвиняли, что в баню ездит на государственной машине, а он оправдывался, что два года в бане не мылся». И, кажется, было бы достаточно. Но людям, которые верят ящику, я должен ответить конкретно. И прошу газету опубликовать. — Мы не вырежем. — Это была весна 91-го года. Конец апреля. Я ездил с большим визитом в Японию. А Ро Де У — президент Южной Кореи — попросил: на обратном пути нанести краткий визит в страну. Целый день велись переговоры. Когда они закончилось и все встали, подошли жены, помощники, Ро Де У говорит мне: «Президент, мы знаем, что вы перед этой поездкой передали средства от Нобелевской премии на благотворительность». (Действительно, более миллиона долларов от Нобелевской премии и премии «Фьюджи» я тогда направил на строительство больниц по всей стране: и в России, и в Узбекистане, и в Украине, и, конечно, в Белоруссии.) «Нам понятны мотивы ваших действий, — продолжал Ро Де У, — мы хотим передать через вас сбережения нашей семьи на эти же цели». Вот и вся история. Теперь мои «доброжелатели» пытаются преподнести этот акт как взятку. Нужны ли комментарии? Это очередная попытка дискредитировать Горбачева, бросить тень на перестройку. А скорее всего — отвести внимание от собственной нечистоплотности. Есть старая русская пословица: «На воре шапка горит». Здесь она, по-моему, попадает не в бровь, а в глаз. — А Болдин был управляющий делами? — Да. И у него в сейфе эти деньги пролежали до путча и были обнаружены при обыске. Для читателей могу сказать: сейчас я живу обеспеченно, семья моя не бедствует. Но это благодаря моим усилиям. Заслужил Горбачев и пенсию — 10 тысяч рублей. Ельцин, как я узнал из «Аргументов и фактов», в 11 раз больше. — Спасибо за интервью.

Дмитрий МУРАТОВ, «Новая газета», 21—23 февраля 2005 года

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

ГОРБИ-2001

и х а и л Го р б а ч е в покинул свой пост менее десяти лет назад, но его роль в совет ской (и российской) истории уже сейчас крайне искажена во многих западных научных изданиях, учебниках и журналистских отчетах, особенно в американских. Согласно широко распространенным сегодня мнениям и толкованиям периода перестроечных лет Горбачев возглавил проведение неадекватных реформ, не имел по-настоящему неортодоксальных убеждений и не брал на себя обязательств осуществить фундаментальные радикальные перемены в советской системе – и был, таким образом, Папой, а не Лютером. В результате оказалось, что Горбачев был прирожденным центристом и предпочитал полумеры смелым шагам, а политика его была «нерешительной и непродуктивной». Некоторые американские специалисты утверждают даже, что лидер перестройки был «ортодоксальным коммунистом до самого конца», другие говорят, что «у него и вовсе не было твердых убеждений». Столь глубоко ошибочное представление об одном из наиболее значительных политических лидеров ХХ столетия является вопиющим случаем идеологической необъективности и исторической амнезии. Западные авторы, которые обвиняют Горбачева в том, что он не был достаточно «радикален», никогда не одобряли даже малейшего радикализма со стороны лидеров своих собственных стран. При этом имелись в виду приверженность Горбачева к «социалистическим идеям» и его отказ отстаивать необходимость «перехода к капитализму» в Советском Союзе. Неудивительно, что для этих ученых, журналистов (и политиков) «настоящие реформы» начались лишь после 1991 года, при Борисе Ельцине. Их историческая амнезия поражает еще более. С 1985 года до начала 1990-х – в период наибольших достижений Горбачева, благодаря которым он и был назван лидером реформ, – серьезные западные обозреватели не рассматривали его как осторожного, нерешительного политика центристского толка. Наоборот, их беспокоило, что он рисковал быть свергнутым, «пытаясь сделать слишком много и слишком быстро». Даже в экономической политике, где Горбачев был менее решительным, их «поразила смелость его шагов». В конце 1989 года один из лучших советских политических аналитиков даже назвал Горбачева «российским радикалом № 1». На самом деле в течение этих пяти лет Горбачев был, возможно, самым радикальным реформатором из когдалибо приходивших к власти в самой крупной (и глубоко консервативной) политической системе, из известных

сталкивавшимися с гораздо меньшими препятствиями. Например, в период между 1985 и 1990 годами Горбачев реально осуществил столь дерзкий во всех смыслах шаг, а именно – шаг к отречению от господствовавших на протяжении десятилетий идеологических догм, к отмене цензуры по отношению к советскому прошлому и настоящему, к освобождению политических заключенных, к подтверждению необходимости рыночной экономики, к

Стивен Коэн

Папа римский или Лютер? Все стоящее в философии появилось сначала как

ересь, а в политике – как мнение меньшинства. М.С. Горбачев, 1990 г. учреждению подлинных выборов и реального парламента, к многопартийной системе, к предложению пересмотреть суверенный статус союзных республик – большинству западных (да и советских) комментаторов никогда бы в голову не пришло, что это может произойти. И это еще не все. Осуществляя все перечисленное, Горбачев реформировал также и внешнюю политику и этим завершил 40-летнюю холодную войну с Западом и не прекращавшуюся в течение семи лет горячую войну в Афганистане, позволил Восточной Европе идти своим собственным путем и сделал возможным объединение Германии. Наблюдая развитие всех этих исторических событий внутри и за пределами Советского Союза, один из самых заметных американских советологов заключил: «Горбачев уже заявил о себе как один из крупных политических лидеров нашего столетия».

Для Горбачева определяющей миссией перестройки было, как он неоднократно повторял,

«освобождение» советского общества из-под ига государства-монополиста и партийного контроля

нам в новейшей истории. Не менее примечательно и то, что перед лицом чудовищной оппозиции он, реформатор, смог сохранять свое лидерство в течение более длительного времени по сравнению с менее радикальными реформаторами в других странах,

четкой программы реформ, когда вступил в должность в 1985 году, но у него уже сложился определенный «набор представлений», воля к изменению «нашей концепции социализма в целом» и «направления». Все эти намерения были антисталинистскими. Для Горбачева определяющей миссией перестройки было, как он неоднократно повторял, «освобождение» советского общества из-под ига государства-монополиста и партийного контроля, навязанных Сталиным в

Историческое лидерство такого масштаба не могло исходить от человека с обычными взглядами или от человека, не имеющего твердых убеждений. Определенное мировоззрение и высокая цель должны были стоять за этим. Горбачев часто признавался, что не имел

30-е годы и к середине 80-х годов ужесточенных бюрократической «командноадминистративной системой». Антисталинистские идеи прошли долгий и мучительный исторический путь внутри правящей советской коммунистической партии. Эта история тянется от ленинского нэпа 20-х годов до хрущевского ХХ съезда партии и оттепели 50-х – начала 60-х годов, от Николая Бухарина и других партийных оппозиционеров, замученных Сталиным, до собственно горбачевского политического поколения «детей ХХ съезда». В течение двадцати лет после свержения Хрущева реформаторы-антисталинисты составляли подконтрольное меньшинство в партии, управляемой консерваторами эры Брежнева и их союзниками-неосталинистами, но многие из реформаторов, оставаясь верными своей надежде, развивали свои идеи и ждали своего часа. Патриот советского опыта и верящий в возможность его исправления, Горбачев был продуктом этой антисталинистской традиции. Для него сталинизм «предал и растоптал идеи Великой Революции». Придя к власти, он пок-

лялся развивать «идеи социализма на новый лад». Горбачев продолжал уважительно относиться к Ленину, хотя и не как к «иконе» или «Богу». В отличие от многих своих товарищей по перестройке, которые позже, в зрелом возрасте заявили о своем полном идеологическом переходе к антисоциализму, Горбачев никогда не отрекался от базовых антисталинистских принципов «истинного социализма» – ни тогда, когда он «бывал освистан каждый раз, когда упоминал об этом», ни сегодня… Известно, что антисталинизм зародился как движение «обратно к ленинизму». Но с годами он развивался и к концу 80-х привел Горбачева и его сподвижников от десталинизации к деленинизации советской системы. Одна из причин этого лежала, конечно, в его личной готовности преодолевать один политический рубикон за другим. (Горбачев сказал своему помощнику в частной беседе в 1987 году: «Я пойду далеко, очень далеко. Никто не знает, как далеко я пойду».)… Другими словами, широко распространенное мнение, что Горбачев хотел лишь «подправить» систему, которую он унаследовал, является глубоко ошибочным. Будучи вдохновляемым современным антисталинизмом, он поставил себе цель полномасштабного реформирования советской системы. «Гуманный демократический социализм», который он предлагал, был по существу разновидностью социал-демократии, практикуемой в Западной Европе и Скандинавии на протяжении десятилетий, однако она почти не имела сходства с чем-либо и когда-либо существовавшим в Советском Союзе и в течение долгого времени предавалась анафеме его собственной партией. К 1990-м подобное политическое и экономическое реформирование советской системы шло уже полным ходом, и, идя этим путем, Горбачев сам стал беспрецедентным лидером с двух исторических точек зрения. Он стал первым руководителем в российской истории, который перешел рубикон между либерализацией диктатуры и подлинной демократизацией. А когда его реформы внутри страны предсказуемо и неизбежно стали угрожать влиянию Москвы в Восточной Европе, Горбачев, в отличие от предшествующих царских и советских правителей, предпочел реформы в своей стране внешнему господству. Здесь не место обсуждать, почему горбачевская антисталинистская перестройка была поражена кризисами и отвергнута в 1991 году (в противоположность стандартным западным трактовкам, это не было результатом какой-либо народной революции). Оглядываясь назад, однако, невозможно не задаться вопросом: не оказалась бы сегодня Россия в существенно лучших условиях, если бы горбачевский просоветский процесс перемен, который его вдохновитель назвал «революционным по содержанию, но эволюционным по методам и формам», продолжался? После десяти лет грабежа, экономического упадка, обнищания и кровопролитий при Ельцине, в большой степени вызванных его возвратом к традиционным кремлевским попыткам навязать обществу поспешные реформы сверху, россияне и сами обсуждают вопрос, заданный выше, все более и более широко. На Западе же, особенно в преисполненной восторга Америке периода окончания холодной войны, идея того, что реформация советской системы могла бы быть более гуманной и гораздо менее дорого обойтись обществу, чем поставленный в качестве цели в России «переход к капитализму» 90-х годов, стала нашей собственной ересью, о которой у нас иногда задумывались, но которую никогда серьезно не обсуждали.

«Многая Лета…». – М., 2001

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горбачев и война

Эвакуатор праведливости ради надо сказать, что разговоры о необходимости вывода из Афганистана советских войск начались в кремлевских коридорах еще в пору Ю.В. Андропова. Вспоминаю свою кабульскую командировку 1983 года: наш посол Ф.А. Табеев доверительно поведал мне на прогулке по саду, что вот-вот все должно закончиться, Андропов, по его словам, был настроен решительно. Генсек еще в декабре 82-го встречался с пакистанским президентом Зия-уль-Хаком и говорил ему буквально следующее: «СССР покинет Афганистан быстро, если вы прекратите поддержку сопротивления». Верно, именно глава КГБ был одним из тех лиц, которые считаются инициаторами вторжения, но надо отдать ему должное: быстрее других понял, чем все это грозит государству, главой которого он стал. Однако тяжелая болезнь и скорая кончина помешали Андропову реализовать эти планы. А заступивший следом на недолгую кремлевскую вахту К.У. Черненко с такой масштабной проблемой справиться был просто не в состоянии. Авгиевы конюшни пришлось разгребать Горбачеву. Могу себе представить состояние Михаила Сергеевича, когда он понял, какую сложную задачу ему предстоит решить. Война за Амударьей к тому времени стала просто непосильным бременем для Москвы. Когда предсовмина Н.И. Рыжков положил на стол генсека справку «О расходах СССР в Афганистане», то Горбачев потерял дар речи. Только экономическая помощь соседям обходилась нам почти в 15 млн рублей в день. А военные затраты! Боеприпасы, горючее, техника, снабжение стотысячного контингента… Миллиарды таяли в диких афганских горах. Вторым важным мотивом была та внешнеполитическая изоляция, которой подвергли СССР в мире после его вторжения в Афганистан. Сейчас это было главным препятствием в той стратегии на открытость и диалог, которой намеревался следовать генеральный секретарь. Да и в самой стране росло пока еще глухое недовольство «спрятанной войной». Надо уходить! Приговор прозвучал твердо и обжалованию не подлежал. Но было одно серьезное обстоятельство, которое приходилось учитывать. Да, Горбачев не имел никакого отношения к принятию решения о вводе войск, он тогда в ЦК отвечал за сельское хозяйство. Но теперь, став во главе партии и государства, Михаил Сергеевич невольно нес ответственность за поступки предшественников. Ему было ясно, что 40-я армия не может покинуть Афганистан просто так, без каких-либо гарантий для дружественного кабульского режима. Да и соратники зорко приглядывали за тем, чтобы в пылу перестройки не потерять верность «интернациональному долгу». А.А. Громыко, Б.Н. Пономарев, В.А. Крючков — эти изначально были глубоко завязаны на войну и все, что с ней связано. Стали думать, как быть. Для начала решили укрепить кабульское руководс-

тво. Глава Афганистана Бабрак Кармаль был предан Москве, но он и слышать не хотел о выводе советских войск. К тому же не пользовался авторитетом у своего же окружения, погряз во фракционной борьбе, редко покидал резиденцию в центре Кабула, охраняемую нашими десантниками и сотрудниками КГБ. Для нового курса — а это была политика национального примирения — Кармаль явно не годился. В марте 86-го его под каким-то предлогом выманили в Москву, затем надолго упекли в Кремлевскую больницу («Вы плохо выглядите, и мы не можем рисковать вашим здоровьем»), и только спустя двадцать дней афганского руководителя принял Горбачев. Тут-то все и разъяснилось. Хозяин Кремля с радушной улыбкой на лице прочел гостю целую лекцию о том, что мир становится другим, что большие изменения грядут и в Советском Союзе, и в Афганистане, что «не каждый из нас способен адекватно соответствовать этим изменениям». Конечно, заслуги товарища Кармаля велики, а его вклад в дело революции и укрепление афгано-советской дружбы просто выдающийся, но, возможно, было бы целесообразно подумать о том,

Ввязаться в войну легко. Но чтобы закончить ее, надо гораздо больше

сил и мужества

чтобы уступить пост генсека кому-то из более молодых товарищей. Курить в кремлевском кабинете было не принято. Но когда Михаил Сергеевич закончил свой монолог, афганец, враз потемнев лицом, назвал действия советской стороны «государственным терроризмом», разволновался, попросил переводчика принести ему пепельницу, достал пачку «Кента». Горбачев тоже

«невольно нес Михаил Сергеевич

ответственность за поступки предшественников

расстроился, его предупреждали, что Кармаль — крепкий орешек, но… Нет, не ожидал Михаил Сергеевич такого. На следующее утро афганского лидера навестил начальник Первого главного управления КГБ В.А. Крючков: «Не волнуйтесь, дорогой товарищ Кармаль, все будет хорошо». Решив выиграть время, гость попросил разрешить ему вернуться в Кабул, «чтобы посоветоваться с соратниками и уже после этого принять окончательное решение». Москва, подумав, разрешила, но вслед за его самолетом в Кабул вылетел другой, «комитетский», на борту которого были Крючков и его будущий преемник на посту начальника разведки Л.В. Шебаршин. Крючков в Кабуле 20 часов (!) убеждал афганского руководителя добровольно покинуть пост генерального секретаря. В ход было пущено все — лесть, скрытые угрозы, щедрые посулы («За вами оста-

«Новая «Новая газета» газета» пятница. среда. №22а №15 02. 12. 03. 02. 2016

нется пост председателя ревсовета, вы всегда будете окружены почетом и уважением»)… Эти изнурительные беседы днем позже завершились тем, что хозяин дворца в присутствии советских генералов написал заявление об уходе. Главой Афганистана стал доктор Наджибулла, креатура КГБ, до того возглавлявший тайную службу. Параллельно шла ни на минуту не прекращавшаяся работа по линии МИДа, Минобороны и спецслужб — по налаживанию контактов с иностранными партнерами моджахедских организаций, сражавшихся против Кабула, и с самими лидерами партизан. Тут успехи были гораздо скромнее. В ответ на сигналы из Москвы о готовности вывести войска зарубежные спонсоры партизан, напротив, значительно увеличили поставки им самого современного оружия. Как раз в этот период «духи» стали получать портативные зенитно-ракетные комплексы, что сразу усложнило применение авиации в небе Афганистана. А самые авторитетные лидеры вооруженной оппозиции наотрез отказались участвовать в каких-либо мирных переговорах, отвергали любые компромиссы с Кабулом и Москвой. Так, например, знаменитый «лев Панджшера» Ахмад Шах Масуд, получив через посредников письмо с предложением занять в будущем коалиционном правительстве пост министра обороны, в категорической форме ответил «нет». Среди наших политиков, крупных военачальников, дипломатов крепло убеждение, что кабульский режим падет сразу после эвакуации последних подразделений «ограниченного контингента».

последний « советский солдат 15 февраля

перешел мост, соединявший Союз и Афганистан

Не знаю, что подумал при этом автор перестройки, однако поезд на всех парах продолжал мчаться по той же колее. Еще в марте 1986 года спецпредставитель генсека ООН по Афганистану Кордовес объявил, что в его руках все элементы решения афганской проблемы. И именно тогда, тридцать лет назад, первые шесть полков вернулись домой, хотя, если честно, это никак не сказалось на боеспособности ОКСВ. То был скорее жест доброй воли. Лишь два года спустя, после изнурительных переговоров при посредничестве ООН, министры иностранных дел ДРА и Пакистана подписали в Женеве пакет документов, призванных положить конец долгой войне. Основой этих документов было обязательство СССР полностью вывести свои войска. Весной 1988 года Горбачев встретился в Ташкенте с Наджибуллой, после чего министр обороны (им стал Д.Т. Язов) подписал директиву: вывод войск осуществить с 15 мая 1988 года по 15 февраля 1989 года. На тот момент за Амударьей и Пянджем находились более ста тысяч советских солдат, офицеров и генералов. В Кабул зачастили самые высокопоставленные московские представители,

Приговор « прозвучал твердо «Надо уходить!»

и обжалованию не подлежал

Даже проницательный, обладавший аналитическим складом ума Александр Бовин, посланный Горбачевым в Кабул со специальной миссией (прояснить перспективы режима), вернувшись, вынес однозначный вердикт: Наджибулла и его сторонники будут сметены, едва наш последний солдат покинет Афганистан.

включая Э.А. Шеварднадзе, а послом в это захолустье — небывалый случай — определили первого заместителя министра иностранных дел, блистательного дипломата Юлия Михайловича Воронцова. Он, правда, большую часть своего рабочего времени проводил между Исламабадом, Женевой, Нью-Йорком

и Москвой. Такая была челночная дипломатия, и она, надо сказать, давала результат. А пребывая в афганской столице, Воронцов тщетно пытался установить доверительные отношения с Масудом и даже предлагал «льву Панджшера» встретиться один на один в том месте, которое укажет партизанский командир. Я хорошо помню, как огорчался Воронцов, неизменно получая от Масуда отказы. Афганец не доверял «шурави», и у него были для этого веские основания. Зато Ахмад Шах Масуд остался верен своему обещанию — не стрелять в спину уходившим солдатам на перевале Саланг, который входил в зону его контроля. Он не стрелял даже после того, как по приказу маршала Язова накануне последнего этапа вывода войск, 23 января 1989 года Саланг и прилегающие к нему районы были подвергнуты массированным бомбардировкам с привлечением стратегической авиации, базировавшейся в СССР. Вот так напоследок наши дуболомы поквитались с непокорными афганцами. Кстати, против этой операции, а на самом деле — карательной акции, выступали и генерал армии Варенников, и командарм-40 Громов, и посол Воронцов. Увы… Незадолго до этого в Кабул по просьбе Горбачева прилетели Шеварднадзе и Крючков. Они пришли в резиденцию Наджибуллы и предложили семье афганского руководителя выехать в СССР. Фатана, супруга президента, твердо отказалась: «Мы остаемся». Еще можно вспомнить о том, как в самый последний момент дрогнул и сам Наджибулла, запросил Москву оставить часть войск — под тем предлогом, что Пакистан и США не выполняют Женевские соглашения. Его уговорам поддался Эдуард Шеварднадзе, стали говорить о возможности использовать добровольцев из состава ОКСВ, о привлечении сил ООН. На состоявшемся в январе 89-го заседании политбюро рассматривались разные варианты: как оставить часть войск и при этом сделать

вид, что они полностью выведены. Но тогда генеральный секретарь ЦК КПСС проявил завидную волю: уходим! 15 февраля последний советский солдат перешел мост, соединявший Союз и Афганистан. Жаль, Горбачев, который так последовательно руководил этой многолетней и многотрудной операцией, не нашел времени приехать в Термез и лично поблагодарить воинов, а также склонить голову в память о погибших. Это было бы очень правильно. Жаль… А режим Наджибуллы, к удивлению московских знатоков, продолжал держаться и более того — успешно отбивал все атаки исламских партизан. И это притом что Запад и Пакистан, в нарушение Женевских соглашений, продолжали активно поддерживать моджахедов деньгами, оружием, боеприпасами. Москва, надо признать, тоже до поры помогала «своим». Но с развалом СССР и крушением системы эта поддержка прекратилась. Силы стали неравными. Спустя три года Кабул пал. Заканчивая эти заметки, не могу не сказать следующее. Загадка: отчего всяк последующий глава нашего государства не извлекает уроков из опыта своих предшественников? Войти в чужую страну под предлогом оказания ей интернациональной помощи или борьбы с террористами легко. Еще легче там надолго завязнуть, истощая силы и народа, и государства. И уж совсем невозможно — просто взять и уйти.

Владимир СНЕГИРЕВ P.S. Бабрак Кармаль с 1987 года находился фактически под домашним арестом в Москве. Скончался в 1996-м. Семья президента Наджибуллы сумела укрыться в Индии, а сам он остался в Кабуле и в 1996 году был зверски убит талибами. Ахмад Шах Масуд после победы моджахедов в 1992 году стал министром обороны Афганистана, а затем возглавил т.н. «Северный альянс», силы которого успешно противостояли «Талибану», однако тоже не уцелел: убит неопознанными террористами в 2001-м. Об авторе: Владимир СНЕГИРЕВ долгое время представлял советские и российские СМИ в Афганистане. Сейчас — корреспондент газеты «Вечерняя Москва» в странах Центральной и Восточной Европы.

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

не наши даты

Навстречу юбилею путча В этом году исполнится 25 лет с тех пор, как наша страна прошла развилку между двумя сценариями: прихода к власти военночекистской хунты и создания нового, демократического государства. Тогда попытка путча провалилась: президент СССР Михаил Горбачев отказался передать власть Государственному комитету по чрезвычайному положению, а граждане оказали сопротивление введенным в столицу войскам — ценой трех жизней. Но сила исторической инерции, на минуту вынесшая на авансцену путчистов, оказалась сильнее, чем это казалось в августе 1991 года. Сегодня многое из того, о чем они мечтали, забылось, но многое — сбылось. Главной логикой ГКЧП было сохранение империи, пусть и в советском интерфейсе, — жесткого, авторитарного государства, где реальная власть принадлежит серым кардиналам спецслужб. А первый шаг в этом направлении был сделан вскоре после путча, когда его участники получили амнистию. В результате даже материалы уголовного дела, собранные следствием, не были оглашены в зале суда. Сейчас самое время их читать — с позиции сегодняшнего дня, когда из маргинального угла снова выбрались силы, считающие даже нынешний режим слишком мягким…

Предпосылки заговора <…> Не добившись изменений государственной политики парламентским, законным путем, стремясь сорвать подписание нового Союзного договора, ввести в стране чрезвычайное положение, сохранить в неприкосновенности союзные структуры, председатель КГБ СССР Крючков В.А., министр обороны СССР Язов Д.Т., премьер-министр СССР Павлов В.С., заместитель председателя Совета обороны СССР Бакланов О.Д., руководитель Аппарата президента СССР Болдин В.И., секретарь ЦК КПСС Шенин О.С. встали на путь организации заговора с целью захвата власти. В процессе его подготовки и реализации помимо указанных лиц на различных его стадиях в заговор вошли: председатель Верховного Совета СССР Лукьянов А.И., вице-президент СССР Янаев Г.И., министр внутренних дел СССР Пуго Б.К., президент Ассоциации государственных предприятий и объединений промышленности, транспорта и связи СССР (АГПО) Тизяков А.И., председатель Крестьянского союза СССР Стародубцев В.А., первые заместители председателя КГБ СССР Грушко В.Ф. и Агеев Г.Е., начальник Службы охраны КГБ СССР Плеханов Ю.С., начальник специального эксплуатационно-технического управления при ХОЗУ КГБ СССР Генералов В.В., заместители ми-

нистра обороны СССР Варенников В.И. и Ачалов В.А. Дату их выступления обусловило назначенное на 20 августа 1991 года подписание Договора о Союзе суверенных государств. События развивались следующим образом. 4 августа 1991 года президент СССР М.С. Горбачев отбыл на отдых в Крым, намереваясь к 20 августа возвратиться в Москву. 5 августа на конспиративном объекте КГБ СССР «АБЦ» по взаимной договоренности собрались Крючков, Язов, Бакланов, Шенин, Болдин. После обсуждения ситуации в стране, отношения к новому Союзному договору они решили сорвать его подписание, захватив власть в стране и введя чрезвычайное положение. <…> На следующий день, 6 августа 1991 года, Крючков, действуя согласно договоренности, поручил сотрудникам КГБ СССР Жижину В.И. и Егорову А.Г. проанализировать ситуацию введения чрезвычайного положения в стране и возможную реакцию на него населения. По согласованию с Язовым Д.Т. к этой работе от Министерства обороны СССР был привлечен командующий воздушнодесантными войсками Грачев П.С. 7—8 августа на оперативном объекте КГБ СССР в деревне Машкино указанные лица подготовили аналитическую справку, из которой следовало, что обстановка в стране является сложной, но контролируемой, и введение чрезвычайного положения возможно лишь при наличии законных оснований. Ознакомившись с этими выводами, Крючков отметил, что после подписания Союзного договора вводить чрезвычайное положение будет поздно. <...> Начиная с 15 августа 1991 года Крючков отдал распоряжение об организации прослушивания телефонов руководства России и демократических лидеров из числа наиболее вероятных противников заговора. 16 августа Крючков, планируя меры по изоляции президента СССР, поручил своему заместителю Агееву Г. Е. подготовить для поездки в Крым предназначенную для этого группу связистов. <…> 17 августа Крючков перед начальником 7-го Управления КГБ СССР Расщеповым Е.М. поставил задачу совместно с Министерством обороны спланировать операцию, предусматривающую задержание и доставку на военный объект в Завидово президента России Б.Н. Ельцина. Объединившись для совместной деятельности по захвату власти в стране, вечером того же дня на объекте «АБЦ» КГБ СССР собрались Крючков, Язов, Павлов, Шенин, Бакланов, Болдин, Ачалов, Варенников, Грушко. <...> Они договорились приступить 18 августа 1991 года к реализации планов захвата власти, предусматривавших следующее: предварительно изолировав президента СССР в Форосе и лишив его связи с внешним миром, потребовать от него ввести в стране чрезвычайное положение или подать в отставку. В случае его неподчинения, продолжая блокаду, объявить М.С. Горбачева

Почти четверть века

страна возвращается на курс, по которому еще в августе 1991 года ее хотела повести провалившаяся хунта

Члены ГКЧП. В центре Г. Янаев

больным и неспособным по этим причинам к руководству страной. Сместив его таким образом с поста главы государства, обязанности президента СССР возложить на вице-президента Янаева Г.И. Для управления страной из числа участников заговора образовать Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР), наделив его всей полнотой власти, ввести в стране чрезвычайное положение.

Встреча на объекте «АБЦ», или О роли виски в истории Свидетель Егоров А.Г., присутствовавший на встрече, показал, что 17 августа 1991 года, около 18 часов, Крючков, Грушко и он на служебной машине марки «Мерседес» выехали на объект «АБЦ», где должна была состояться встреча Павлова, Язова, Ачалова, Варенникова, Бакланова, Шенина, Болдина, Крючкова и Грушко. <...> Все приехавшие собрались в отдельно стоящей беседке, где был

накрыт стол с легкой закуской, водкой и виски. <...> Крючков высказал предложение следовать к президенту СССР и убедить его временно передать свои полномочия Комитету по чрезвычайному положению, а самому отдохнуть в отпуске. Болдин одобрил это предложение, заявив, что Горбачев М.С. находится на пределе моральных и физических сил. Далее Егоров А.Г. пояснил, что выйдя из беседки за водкой, он вернулся примерно минут через двадцать, и в это время собравшиеся обсуждали кандидатуры на поездку к президенту СССР в Крым. По ходу разговора он понял, что Шенин и Бакланов уже дали свое согласие. <...> Павлов сказал, что лететь надо людям, представляющим реальную власть — армию, КГБ, и предложил войти в состав группы Крючкову или Грушко, на что Крючков возразил, сославшись на необходимость находиться в Москве и контролировать обстановку, а Грушко не был знаком с Горбачевым. Решили послать Плеханова как начальника службы охраны и лицо, хорошо знакомое с Горбачевым. Язов также сослался на невозможность его личного участия

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

в вылете и предложил Варенникова, с чем все согласились. (Боялись. А потом утверждали, что Горбачев все знал. А чего тогда боялись? — Ред.) <...> В этот момент появился охранник и сообщил, что звонит из Крыма Горбачев и вызывает Крючкова. <...> Обстоятельства, связанные с встречей на объекте «АБЦ» 17 августа 1991 года, объективно подтверждаются и следующими доказательствами: согласно изъятому журналу №259 учета соединений на коммутаторе «СК» станции ПМ связи «Форос», расположенной в п. Мухалатка, следует, что 17 августа 1991 года Горбачев М.С. с 17 час. 12 мин. до 17 час. 15 мин. разговаривал с Крючковым, т.е. в тот момент, когда последний находился на объекте «АБЦ». Обвиняемый Крючков не отрицает то обстоятельство, что он разговаривал по телефону с М.С. Горбачевым, находясь на объекте «АБЦ». По его словам, разговор носил общий характер и детализировать его содержание не может: «...претензий к президенту я каких-либо не предъявлял, иначе говоря, с требованиями или просьбами не обращался. Наверное, потому что эти претензии еще не были четко сформулированы собравшимися. Обсуждение только началось. Работали над этими документами. Не был я уполномочен товарищами на то, чтобы информировать Горбачева о нашей встрече. По этой причине не считал возможным уведомлять президента о намечавшейся поездке». (Смолчал. Уже с документами ГКЧП на руках «претензий президенту не предъявлял». — Ред.) Отвечая на аналогичный вопрос, свидетель Горбачев М.С. показал, что разговоры им по телефону велись постоянно с широким кругом лиц. Касались они различных служебных дел. С Крючковым говорил ежедневно, поэтому содержания разговора 17 августа он не помнит. С Янаевым он разговаривал практически через день, а с Болдиным — по нескольку раз в день. Однако предложений о введении чрезвычайного положения ни от кого из них не поступало. Ситуация, возникшая 18 августа 1991 года, явилась для него полной неожиданностью, поскольку 19 августа он намеревался возвратиться в Москву.

Этот момент весьма важен для понимания сути происходивших событий. Поездка в Крым к президенту СССР, о которой шла речь на объекте «АБЦ», преследовала цель не информирования его о положении дел, а являлась составной частью заговора — переходом к открытым действиям по захвату власти. Подготовка носила тайный характер, и ставка во многом делалась на эффект неожиданности, что исключало возможность принятия М.С. Горбачевым какихлибо контрмер. С этих позиций объяснимо и поведение Крючкова, скрывшего от М.С. Горбачева то обстоятельство, что в момент разговора с ним собравшимися на объекте решались вопросы судьбы страны, отнесенные Конституцией СССР к исключительной компетенции высших органов власти.<…>

Форос. Изоляция президента Продолжая подготовку к захвату власти, Крючков В.А. заблаговременно предусмотрел возможность изоляции президента СССР, находившегося на отдыхе в Форосе. С этой целью он привлек к участию в заговоре своего первого заместителя Агеева Г.Е. 15 августа 1991 года во второй половине дня он сообщил ему о планируемой поездке группы лиц к Горбачеву М.С. с предложением передать власть ГКЧП. В случае отказа подчиниться требовалось изолировать президента СССР, в том числе и путем отключения всех видов связи. Крючков поручил Агееву к 10 часам 18 августа 1991 года подобрать группу связистов для выполнения этой задачи. Так, допрошенный в качестве свидетеля Агеев Г.Е., называя вещи своими именами, показал, что примерно 16 августа 1991 года во второй половине дня Крючков вызвал его к себе в кабинет и сообщил, что создается Государственный комитет по чрезвычайному положению. Из пояснений Крючкова он понял, что цель создания ГКЧП и введения чрезвычайного положения заключалась в том, чтобы не допустить подписания Союзного договора, которое намечалось на 20 августа 1991 года. В этой

связи, со слов Крючкова, он понял, что члены ГКЧП намерены слетать к М.С. Горбачеву, отдыхавшему в Форосе, и предложить передать власть в руки ГКЧП. В случае отказа удовлетворить это требование предполагается изолировать его и отключить все виды связи. Для решения этой задачи Крючков дал ему указание к 10 часам утра 18 августа 1991 года сформировать группу связистов, которые вылетят вместе с членами ГКЧП в Форос и при необходимости отключат связь у президента СССР. Приступив к выполнению указания Крючкова, он отозвал из отпуска начальника Управления правительственной связи Беду А.Г. <...> Таким образом, приведенные доказательства позволяют сделать вывод о том, что в процессе подготовки к захвату власти заблаговременно были продуманы и мероприятия, позволявшие изолировать президента СССР по месту его отдыха в Крыму, а Крючковым в этих целях к заговору были привлечены подчиненные ему по службе Агеев Г.Е., Плеханов Ю.С. и Генералов В.В. В соответствии с договоренностью на объекте «АБЦ» 18 августа 1991 года в 13 час. 02 мин. группа участников заговора — Бакланов, Болдин, Варенников и Шенин — на предоставленном министром обороны СССР Язовым самолете Ту-154 (бортовой номер 85605) вылетела с военного аэродрома Чкаловский в Крым для предъявления президенту СССР ультимативных требований. Вместе с ними находились привлеченные к участию в заговоре Крючковым начальник службы охраны КГБ СССР Плеханов и начальник специального эксплуатационно-технического управления при ХОЗУ КГБ СССР Генералов. <…> 22 августа 1991 года, непосредственно после событий, на одном из первых допросов Язов Д.Т., рассказывая об этом, сообщил следствию следующее: «…У нас было неудовлетворение, что после подписания проекта Договора Союз развалится и возникнет конфедерация. 17-го было решено, что я пошлю самолет, они — 5 человек, кого выделили, едут в Чкаловское к часу дня, после чего летят к Горбачеву. Остальными вопросами занимался Крючков. Полетели

Шенин, Бакланов, Варенников, Болдин и Плеханов. Плеханов полетел как человек, знающий лучше других всю систему охраны… Крючков поручил ему сменить всю систему охраны там <…>. Для этого туда полетели другие люди. Об этом говорил Крючков при обсуждении в субботу <…>. Охрану надо было сменить, чтобы изолировать президента. Отключить связь и потом действовать». (Т. 99, л. д. 5.) <…> Свидетели Игнашкин В.В., Маслов С.Г., Корзинкин В.Н., Назимкин А.А., Сафонов А.С., Свинцов Ю.Н., работавшие в 18-м отделении Службы охраны КГБ СССР, показали, что 18 августа 1991 года в 11—12 часов они получили указание от оперативного дежурного подготовиться к выезду, взяв с собой оружие. <…> (Т. 35, л. д. 121, 127, 138, 145, 154, 167.) Таким образом были созданы условия для предъявления президенту СССР ультиматума участников заговора, исключавшие возможность принятия с его стороны каких-либо контрмер. (Кроме, видимо, мата, которым Горбачев послал заговорщиков. — Ред.) <…> (Т. 5, л. д. 37.) Отдав необходимые распоряжения о закрытии объекта, Плеханов направил начальника личной охраны президента СССР Медведева В.Т. к М.С. Горбачеву сообщить о прибытии делегации. Поставленный перед фактом внезапного визита, обнаружив отключение всех видов связи, осознавая необычность и серьезность ситуации, М.С. Горбачев был вынужден принять прибывших. Сотрудники личной охраны президента СССР не воспрепятствовали прохождению к нему прибывшей группы, т.к. в ее числе находился начальник службы охраны КГБ СССР Плеханов, имевший право беспрепятственного доступа на все охраняемые объекты и места. Встретившись с президентом СССР, Бакланов, Болдин, Варенников, Шенин заявили, что они и ряд других высших должностных лиц СССР не согласны с проводимой им политикой и, в частности, с концепцией Союзного договора, выработанного в Ново-Огареве. Поэтому они намерены не допустить назначенное на 20 августа 1991 года его подписание. Ссылаясь на тяжесть социально-экономического и политического положения, они потребовали ввести в стране чрезвычайное положение. Не сумев убедить Горбачева, они, как и предполагалось в процессе подготовки к захвату власти, предложили ему подать в отставку, передав полномочия вице-президенту Янаеву и комитету по чрезвычайному положению. Когда зашла речь о чрезвычайном положении, Горбачев заявил, что эта мера приведет к гражданской войне. Он, Варенников, сказал, что правоохранительные органы, а если нужно, то и армия, обеспечат спокойствие и помогут избежать кровопролития.<…> (Т. 102, л. д. 138—148, 149—157.) <…> Горбачеву предложили либо ввести чрезвычайное положение, либо «отключиться» от работы, и тогда порядок в государстве наведут другие. Президент назвал то, что они делают, авантюрой, неконституционным путем, и в резкой, категорической форме отклонил все их предложения.<…> (Т. 76, л. д. 213—215, 223—224.) <…> Приступив к реализации заговора, утром 18 августа Язов провел совещание с участием заместителей министра обороны, начальников главных управлений, командующего войсками Московского военного округа Калинина Н.В. и других лиц. Он поставил задачи: Калинину быть готовым по команде ввести в Москву 2-ю мотострелковую и 4-ю танковую дивизии, а командующему ВДВ Грачеву П.С. привести в повышенную боевую готовность 106-ю (Тульскую) воздушно-десантную дивизию.

стр. 10

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

не наши даты

стр. 8-9

Москва. Провал путча Ожидая в Москве возвращения из Крыма Болдина, Шенина и Бакланова, Крючков, Язов, Павлов приняли меры по обеспечению участия в заговоре Лукьянова, Янаева, Пуго и Стародубцева. В частности, Крючков и Язов пригласили возвратившегося в этот день из отпуска министра внутренних дел СССР Пуго Б.К. и посвятили его в планы захвата власти. После этого Пуго, включившись в их реализацию, направил своего первого заместителя Шилова И.Ф. и первого заместителя командующего внутренними войсками МВД СССР Дубиняка В.С. в КГБ СССР, где на проводимом Грушко В.Ф. совещании обсуждался вопрос о задачах войск Министерства обороны, КГБ и МВД СССР в условиях чрезвычайного положения. О назначенной на вечер встрече в Кремле для обсуждения результатов поездки в Крым Крючковым и Павловым были уведомлены Янаев и Лукьянов. Павлов, связавшись по телефону со Стародубцевым, вызвал его в Москву. Планируя привлечь к участию в заговоре министра иностранных дел Бессмертных А.А., Крючков разыскал его под Минском, где тот отдыхал, и предложил срочно прибыть в Москву <...>. 18 августа 1991 года около 20 часов в Кремле собрались Павлов, Крючков, Язов, Пуго, Ачалов, к которым спустя непродолжительное время присоединились Янаев и Лукьянов. После сообщения возвратившихся из Крыма Шенина, Болдина, Бакланова об отказе М.С. Горбачева выполнить предъявленные требования, как и было запланировано, полномочия президента СССР в нарушение ст. 127-6 Конституции СССР были возложены на вице-президента Янаева Г.И., который здесь же подписал об этом соответствующий указ. Для обоснования содержавшейся в нем ссылки на болезнь М.С. Горбачева было решено подготовить медицинское заключение. Крючков предложил заранее согласованный между участниками заговора список членов ГКЧП в составе 10 человек. Однако Лукьянов и прибывший около 23 часов 30 мин. Бессмертных потребовали вычеркнуть их из списка. <...> Го с у д а р с т в е н н ы й к о м и т е т п о чрезвычайному положению в СССР (ГКЧП СССР) был образован в составе Бакланова, Крючкова, Павлова, Пуго, Стародубцева, Тизякова, Язова, Янаева. Янаев, Бакланов и Павлов подписали «Заявление советского руководства». <…> Объявлялось, что «для управления страной и эффективного осуществления режима чрезвычайного положения» образован ГКЧП СССР. Для обеспечения практической деятельности ГКЧП, поддержания режима чрезвычайного положения Язовым, Крючковым и Пуго были задействованы вооруженные силы, а также специальные подразделения КГБ и МВД СССР. Возвратившись из Кремля, утром 19 августа Язов поручил Ачалову силами спецназа ВДВ блокировать телецентр «Останкино». Около 7 часов утра по приказу Язова 2-я мотострелковая Таманская дивизия общей численностью 2107 человек, 127 танков, 15 БМП, 144 БТР, 216 автомашин и 4-я танковая Кантемировская дивизия в количестве 1702 человека, 235 танков, 129 БМП и БТР, 214 автомашин начали движение к Москве. При содействии экипажей ГАИ, выделенных по указанию Пуго, войска к 10 часам утра заняли в Москве позиции, определенные для них боевыми распоряжениями, взяв под контроль ключевые объекты жизнеобеспечения города. Спецназ КГБ СССР блокировал Манежную площадь и Кремль. По приказу Ачалова маршем на боевой технике начали движение к Москве парашютно-десантные полки: 15-й (Тула), 137-й (Рязань), 331-й (Кострома).

В 9 час. 28 мин. Язов подписал директиву о приведении войск в повышенную боевую готовность. Кроме того, по его же указанию в период 19—21 августа 1991 года в войска были направлены шифротелеграммы, предписывавшие выделить представителей войск в создаваемые на местах комитеты по чрезвычайному положению. Согласно приказу Язова, в состояние повышенной боевой готовности были приведены все вооруженные силы <...>, ряд подразделений ВДВ были передислоцированы в места, где в первую очередь планировалось введение чрезвычайного положения. И в частности: 36-я отдельная воздушно-десантная бригада и 104-й парашютно-десантный полк (г. Псков) были направлены в г. Ленинград в распоряжение командующего ЛенВО, 234-й парашютнодесантный полк перешел в подчинение командующего ПрибВО для усиления Таллинского гарнизона, 21-я отдельная воздушно-десантная бригада десантиро-

обстановке на Украине требования принять самые решительные меры, и прежде всего в отношении руководства России. Он же, стремясь исключить возможность освобождения президента СССР М.С. Горбачева, отдал распоряжение об усилении охраны аэропорта Бельбек, в соответствии с которым рота морских пехотинцев и противотанковый дивизион получили команду уничтожать самолеты в случае их несанкционированной посадки. Расценивая ситуацию вокруг Белого дома как прямую угрозу заговору, Крючков, Язов и Пуго приняли решение о проведении боевой операции по захвату здания Верховного совета России, которое было поддержано на состоявшемся вечером 20 августа заседании ГКЧП. Непосредственная ее подготовка Крючковым и Язовым была поручена своим заместителям Агееву и Ачалову, которые в течение 20 августа разработали операцию под кодовым названием «Гром».

Навстречу юбилею путча

о своем решении. Поэтому участники заговора были вынуждены от ее проведения отказаться. Вечером 20 августа на очередном заседании ГКЧП собрались Янаев, Язов, Крючков, Пуго, Болдин, Бакланов, Грушко, Тизяков, Стародубцев и ряд приглашенных лиц. Анализ информации, собранной штабом ГКЧП, свидетельствовал о развитии ситуации не в пользу заговора <...>. Был подготовлен проект указа и.о. президента СССР Янаева Г.И. «О введении временного президентского правления в республиках Прибалтики, Молдове, Армении, Грузии, отдельных областях РСФСР и Украинской ССР (Свердловской, Львовской, ИваноФранковской, Тернопольской, городах Ленинграде и Свердловске)», а также принято постановление ГКЧП № 3, которым ограничивался перечень транслируемых из Москвы телерадиоканалов, приостанавливалась деятельность телевидения и радио России, а также радиостанции «Эхо Москвы». Несмотря на принятые дополнительные меры, среди участников заговора наметились разногласия. Шенин настаивал на продолжении активных действий, Тизяков и Бакланов заявили о своем возможном выходе из ГКЧП <...>. Сказалось и отсутствие Павлова, у которого развился гипертонический криз. (Почему «развился криз» — известно. — Ред.) Около часу ночи 21 августа в тоннеле на пересечении улицы Чайковского и Семья Горбачевых возвращается в Москву. Август 1991 года

валась на аэродром Вазиани и поступила в распоряжение командующего ЗакВО, 37-я десантная бригада передислоцировалась на аэродром в г. Ригу и поступила в распоряжение командующего ПрибВО, 38-я бригада для усиления войск гарнизона г. Киева перешла в подчинение командующего Киевским военным округом. Утром 19 августа Крючков отдал приказ о приведении в повышенную боевую готовность органов и войск КГБ СССР, распорядился выдвинуть в район с. Архангельское к даче президента России 60 человек из состава группы «Альфа», после обнародования документов ГКЧП начать операцию по задержанию и доставлению на территорию военной части народных депутатов и демократических лидеров, круг которых был заранее определен (до 70 человек). Комендант города Москвы Калинин издал приказ № 2 о разделении города на комендантские районы и введении с 23.00 20.08.91 комендантского часа. <...> Следивший за событиями в Москве Варенников в течение 19 августа из Киева направил Язову пять шифротелеграмм, содержавших помимо докладов об

Намечалось, что войска и ОМОН, расчленив толпу перед зданием Верховного совета России, проделают в ней проходы, а спецподразделение «Альфа», проникнув в помещение, осуществит его захват. Были определены силы и средства, необходимые для задержания и «фильтрации» лиц, находившихся в здании и непосредственно около него. Для усиления намеченных для участия в штурме Белого дома подразделений Варенников, возвратившийся по приказу Язова из Киева, дал указание подготовить три танковые роты и эскадрилью боевых вертолетов с боезапасом. <...> Штурм был назначен на 3 часа ночи 21 августа 1991 года. Однако по мере подготовки операции и осознания неправомерности действий высшего руководства среди ее исполнителей созрело решение об отказе участвовать в захвате Белого дома, т. к. эти действия были бы сопряжены с большими человеческими жертвами. В итоге около часа ночи 21 августа руководители подразделений КГБ, задействованные в этой операции, а также заместитель министра внутренних дел СССР Громов Б.В., прибыв к Крючкову, сообщили

Нового Арбата собравшимися гражданами были блокированы восемь БМП Таманской дивизии. В процессе столкновения погибли Дмитрий Комарь, Владимир Усов, Илья Кричевский. Кроме того, в результате неправомерного ввода войск в Москву городскому хозяйству был причинен ущерб на общую сумму 24,2 млн руб. Понимая, что дальнейшая эскалация силы повлечет за собой новые жертвы, утром 21 августа Язов принял решение о выводе войск из Москвы, поддержанное коллегией Министерства обороны СССР, что по своей сути означало провал заговора <...>. Пытаясь найти выход из сложившейся ситуации, 21 августа 1991 года Крючков, Бакланов, Язов, Тизяков, Плеханов и присоединившийся к ним Лукьянов около 13 часов вылетели из Москвы в Форос. Добившись снятия изоляции и при содействии прибывшей на Бельбек российской делегации, в ночь на 22 августа 1991 года президент СССР М.С. Горбачев возвратился в Москву <…>.

горби-1994

Интервью М.С. Горбачева В.Н. Листьеву В.Н. Листьев. Добрый вечер. Мы в прямом эфире. И сегодня «Час пик» для человека, которого не нужно представлять никому. Одни его обожают, другие не любят. Это Михаил Сергеевич Горбачев. Здравствуйте. М.С. Горбачев. Добрый день. Голос за кадром. Михаил Горбачев — 63 года, лауреат Нобелевской премии мира, первый и последний Президент СССР. С декабря 91-го года — в отставке. За это время создал свой фонд, написал три книги и дважды выступил в суде по делу ГКЧП. С Президентом России Борисом Ельциным за два с половиной года не встретился ни разу. В.Н. Листьев. Я думаю, что дел наверняка вы совершили за это время гораздо больше. Но время не позволяет все их перечислить, в том числе и хорошее, и, с чьей-то точки зрения, может быть, не очень хорошее. А вы бы хотели встретиться с Борисом Николаевичем? М.С. Горбачев. Я готов в любой момент встретиться, если в этом есть необходимость и потребность у президента. В.Н. Листьев. А у вас? М.С. Горбачев. У меня было желание, но реакции и желания с той стороны я не почувствовал тогда. Больше того, началось отторжение. Я не придавал этому значения. В.Н. Листьев. А как вы считаете, почему? М.С. Горбачев. Затрудняюсь сказать. Мне думается, что тут какие-то необъяснимые причины. В.Н. Листьев. Чисто политического характера? М.С. Горбачев. Не думаю, не думаю. В.Н. Листьев. Михаил Сергеевич, давайте попробуем наш разговор построить таким образом, потому что мало времени: я буду задавать вам конкретные вопросы и хотел бы получать на них конкретные ответы. Договорились? М.С. Горбачев. Давайте попробуем. Что из этого получится? В.Н. Листьев. Вы будете выдвигать свою кандидатуру на президентских выборах 96-го года? М.С. Горбачев. Вы знаете, меня не это занимает. Меня занимает сейчас то, как мы живем, что получается с реформами. В.Н. Листьев. Сейчас мы поговорим об этом. Я поставил вопрос — попробуйте ответить. Вы будете выдвигать свою кандидатуру на президентских выборах? М.С. Горбачев. Меня сейчас это не занимает. В.Н. Листьев. Это опять уход, Михаил Сергеевич. Вы славитесь своими уходами от вопроса. М.С. Горбачев. Предвыборной кампании нет. Это не актуальная проблема сегодня. Еще надо позаботиться о том, чтобы выборы от нас не увели. Очень инициативные люди вокруг президента и не только вокруг него. В.Н. Листьев. Хорошо. Вы хотите стать президентом России? М.С. Горбачев. У меня таких планов нет. В.Н. Листьев. Благодарю вас. Что вас сегодня занимает больше всего? М.С. Горбачев. Больше всего занимает то, как мы живем, что получается с нами. В.Н. Листьев. А что получается с нами? Давайте о вас поговорим. Как вы живете сегодня? Вы. М.С. Горбачев. Вы знаете, если судить обо мне, то, конечно, может быть, с точки зрения переживаний… Ведь это все связано с моей страной и связано с тем, что я начинал. В.Н. Листьев. Вы живете сейчас благополучно по сравнению со средним уровнем? М.С. Горбачев. Я не могу жить благополучно по одной простой причине. Если дело только в том, что я обедаю и завтракаю, есть ли у меня завтраки и обеды, то… В.Н. Листьев. На это хватает? М.С. Горбачев. …тогда это все. Но я думаю, не с этого человек начинается. Еще при Аристотеле было известно, что мы едим для того, чтобы жить, а не живем, чтобы есть. С этой точки зрения меня многое мучает. В.Н. Листьев. Что? Первое, самое главное? М.С. Горбачев. Я думаю, что мы уходим от того, к чему продвинулись с 85-го года. Мы теряем демократический вектор развития. Мы теряем парламент настоящий. Он, оказывается, даже не нужен. Его пытаются низвести до утилитарной роли. В.Н. Листьев. Но есть же и Государственная дума, и есть Федеральное собрание. Вы считаете, что… М.С. Горбачев. Это все есть. Есть — это еще не значит, что они на самом деле. В.Н. Листьев. Какие позиции, с вашей точки зрения, в развитии демократии мы потеряли за это время? М.С. Горбачев. Думаю, мы потеряли гласность, и намного. Если я сегодня впервые за два с половиной года в прямом эфире, то это что-нибудь значит. Я думаю, что одна пресса сегодня монополизирована правительством и находится на пайке, и она уже несамостоятельна. А другая уже находится на пайке у

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

Молчать

не буду финансовых и промышленных групп. Она тоже несамостоятельна. В.Н. Листьев. Михаил Сергеевич, вы же знаете, вы много ездили по миру: нет абсолютно независимой прессы. М.С. Горбачев. Нет, вы все-таки послушайте, что я скажу. В.Н. Листьев. Извините. М.С. Горбачев. Я все-таки скажу это. Это очень плохо. Потому что мы только впервые с вами пробрались в эту сферу гласности и начали освещать все темные углы. А самое главное — как вы думаете, как мы можем принимать решения, вообще чувствовать себя людьми, если мы не получаем нам нужную информацию? В.Н. Листьев. Мы — это кто? М.С. Горбачев. Мы — граждане России. В этом смысле я думаю, что мы сейчас… В.Н. Листьев. Михаил Сергеевич, давайте про это «мы» забудем. Давайте говорить: я. М.С. Горбачев. И я могу сказать. В.Н. Листьев. Какой нужной информации вы не получаете? М.С. Горбачев. В газетах совершенно не та картина, которая происходит в жизни. Абсолютно. В.Н. Листьев. То есть вы считаете, они ее извращают? Это делается сознательно?

Надо было немедленно

убрать этот пистолет от виска страны. И это было сделано. Это самое главное М.С. Горбачев. Сознательно. Это манипулирование. Я не могу согласиться с тем, что видим… И на этом теряют пресса, газеты, подписки, и телевидение уже начинают выключать. Потому что люди видят, что их не уважают. В.Н. Листьев. Давайте немножко обострим наш разговор. М.С. Горбачев. Давайте. До предела готов обострить. В.Н. Листьев. До предела. Тогда одна цитата. Я бы сказал: статистика. Голос за кадром. Самым большим обманщиком послереволюционного периода 31% опрошенных россиян считает Михаила Горбачева. Бориса Ельцина обманщиком назвали 25% опрошенных. Владимира Жириновского — 14%, Егора Гайдара – 10%. («Общая газета», 1 июля 94-го года). М.С. Горбачев. Это я уже прочитал. В.Н. Листьев. Это проводил фонд «Общественное мнение». Как вы относитесь к таким цифрам? М.С. Горбачев. Я отношусь так, как все здравомыслящие люди и очень понимающие, что к чему. Что такое

наши опросы и все эти институты, изучающие общественное мнение?! В.Н. Листьев. То есть им мало доверия? М.С. Горбачев. Абсолютно. Раиса Максимовна — давнишний социолог. Наконец, я увидел, что наши люди не только умеют говорить свободно, раскованно, но, оказывается, у них есть что сказать. И это самое главное. А то, что там иногда перехлестывало через край… В.Н. Листьев. Это нормально, естественно. М.С. Горбачев. Ничего. Столько лет молчали. В.Н. Листьев. Михаил Сергеевич, вы максимально выдержанный человек и вы в различных перипетиях это показали. Но давая показания на процессе по делу ГКЧП, в частности господина Варенникова, вы не сдержались и позволили себе крепкие выражения. С чем это было связано? М.С. Горбачев. Просто Горбачев — человек. Не только политик, но человек. В.Н. Листьев. А какой вопрос вас вывел из себя? М.С. Горбачев. Там было много вопросов. Но я решил отреагировать в двух местах. Когда предъявили Горбачеву счет о том, что, видите ли, размен ракетами средней дальности произошел неравный. А я сказал: как вы, командование, подвели политическое руководство, которое не способно было реально оценивать и принимать решение, и разместили наши ракеты средней дальности, новой модификации, и в ответ получились «Першинги», способные за две-три-пять минут достигать Волги. А защиты, возможности отразить удары «Першингов» не было у Советского Союза. Это я говорю вам впервые, может быть, публично так, но чтобы знали. То есть той своей реакцией они привели к тому, что к нам был приставлен пистолет. Надо было немедленно убрать этот пистолет от виска страны. И это было сделано. Это самое главное. И второе. Я сказал об Афганистане, когда начали упрекать Горбачева, который как раз и привел к тому, чтобы покончить с этой войной — позорной войной. Не будем винить военных. Люди выполняли свой долг и гибли, сколько семей… И помните, как скрывали эти гробы и все тяжелейшие новости, приходившие оттуда, из той далекой… страны. В.Н. Листьев. Что же вы сказали на суде по Афганистану? М.С. Горбачев. Я сказал: знаете, вы не восстали тогда против того, чтобы вводить эти войска в Афганистан. Вы там все были, воевали и тогда не внесли эти предложения. Когда я стал руководителем государства, то вместе со своими соратниками с первого месяца я занялся этой проблемой. Варенников даже подтвердил, что и раньше поставил эту проблему. А вот надо было вывести из Афганистана не так, чтобы опозорить страну. В.Н. Листьев. Я благодарю вас. Сейчас мы прервемся на одну минуту (реклама). Ролик — реклама МММ. В.Н. Листьев. Вы так засмеялись — вам понравилась реклама? М.С. Горбачев. Ну, нет. Знаете, я очень хотел, чтобы вы меня спросили, как я отношусь к этому. В.Н. Листьев. Будем считать, что можете сказать свое мнение. М.С. Горбачев. Я считаю, это один из элементов одурачивания людей. В.Н. Листьев. Почему одурачивания? М.С. Горбачев. Потому что нам очень многое преподносят того, что на самом деле нельзя иначе назвать.... В.Н. Листьев. Михаил Сергеевич, получается парадоксальная ситуация — извините, я вас перебью. Социология — одурачивание, реклама — одурачивание, газеты оболванивают, потому что не дают правдивой информации. Не превращаетесь ли вы в старого брюзгу, когда встаете на такую позицию? М.С. Горбачев. Понимаю, что такое возникает, особенно у тех, кто сегодня у власти находится. И когда я высказываю свое независимое суждение — это далеко не всем нравится. Ролик — реклама МММ… Программа «Час пик», 1994 год

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

ет смысла повторять тут хорошее и плохое, что о нем писали коллеги, и я в том числе. Вышло так, что с его именем связано третье после Октябрьской революции и Второй мировой войны главное событие ХХ века. Горбачев — пусть не лично, пусть даже не по собственной воле — изменил лицо Земли в не меньшей, а то и в большей степени, чем Ленин. Он в истории навсегда. И как бы запросто он с вами ни разговаривал в собственном фонде, жуя печенье, — вы об этом факте помните.

Пока баррель держится вокруг девяноста, угрозы бунта нет — Вы в «Российской газете» только что опубликовали увлекательную статью. Цитирую финал: «Режимы, однотипные египетскому, существуют повсюду. Некоторые стали результатом отката демократической волны после народных революций. Другие закрепились в результате благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры, высоких цен на ресурсы. На определенном этапе у многих сложилось впечатление, что между этими режимами и народами этих стран возник «контракт»: экономический рост в обмен на свободу и права человека. Сейчас лидеры таких режимов получили сигнал тревоги. Может быть, они продолжают убеждать себя, что у них все не так уж плохо, что они «контролируют ситуацию». Но они не могут не спрашивать себя: насколько устойчив этот «контроль»? Думаю, в глубине души они понимают, что он не вечен, что он все больше превращается в формальность». — Спасибо, я это читал и даже писал. — Намек присутствует? — Йа, натюрлихь. — Реакция была? — Читают. Но вообще — это же не первое высказывание такого плана. Фонд регулярно проверяют, ищут злоупотребления. С большим успехом они могли бы инспектировать церковную мышь. — И по какому сценарию все произойдет? — Египетский, сам понимаешь, маловероятен: пока баррель держится вокруг девяноста — а он может в ближайший год держаться и вокруг ста, — угрозы бунта нет. Иное дело, что нефтяное процветание — палка о двух концах: есть иллюзия стабильности, да, но появляется ведь и привычка есть пирог. Не пускать деньги в дело, а пилить, делить их — вот как Елена Батурина, у которой на счете вдруг обнаружились деньги Банка Москвы. При большом пироге можно увлечься, не сдержать аппетиты — что мы и видим, собственно; тогда опасность придет уже не снизу, а сверху. — Вам жалко Лужкова? — Жалко, да. Он работал у нас в Комитете по оперативному управлению народным хозяйством СССР в августе 91-го. Как раз на самом важном участке — продовольственном. Деловой человек и с пониманием, нравился мне. Но восемнадцать лет на посту — что ж ты хочешь? — Значит, пока нефть хорошо стоит, ничего не изменится? — Во-первых, рвануть и потечь может непредсказуемо, а во-вторых, я и не сторонник египетского варианта. Революции снизу в наших условиях чреваты такими последствиями, что цели их оказываются скомпрометированы надолго. Есть простой и надежный вариант перемен сверху, благо сигнал, как и сказано в статье, получен. — С чего сейчас надо начинать? — Со свободных парламентских выборов. Многое может решиться уже в этом декабре. Если тебя интересуют конкретные действия общества — надо создавать социал-демократическую партию, альтернативу «Единой России», на широкой платформе, с привлечением всего спектра интеллигенции, оппозиции, просто порядочных людей. Нынешний парламент ни

ГОРБИ-2011

«Есть простой и надежный вариант

перемен сверху» «

Меня спрашивали: готов ли я сам к тому, что мне придется уйти после второго срока?

на что не годен, это орган, по существу, паразитарный. А в нормальной политике, которая и была у нас в восьмидесятые и начале девяностых, вброс новых идей и людей происходит через парламент. Посмотри: съезды народных депутатов дали всю политическую элиту девяностых. Постепенно в политику придут новые люди. Сейчас, по сути, и выбирать некого.

Кого выбирать? — Но есть версия, что в качестве «третьей сосны» рассматривается Собянин. — Есть, но эта версия неверна. Собянин по природе менеджер, сильный менеджер, но не лидер. — Значит, кто-то из двух? — Пока да, если в течение года не случится непредвиденного. У обоих вариантов свои плюсы, но и столь же существенные минусы. — Но я не готов еще 12 лет жить при Путине. — Надо возвращаться к прежнему закону о двух непременных сроках и ни днем больше. Здесь же — два срока плюс

четыре года премьерства, сколько можно? Меня спрашивали: готов ли я сам к тому, что мне придется уйти после второго срока? Я отвечал: это в любом случае будет моя победа. Потому что это торжество закона, инициированного мной. — Ну хорошо, а эта социал-демократическая партия не может получиться из «Справедливой России» с Сергеем Мироновым во главе? — Интуитивно я чувствую, что Миронов — человек безусловно порядочный. Я больше всего ненавижу предательство, так вот — он на него не способен, он честен внутренне и безусловно неглуп. Но он не орел, к сожалению. Именно поэтому к партии так приклеилась выхухоль — подобные ассоциации просто так не прирастают. — А Немцов? — Многие не воспринимают его как серьезную фигуру. Симпатизируют — но не так, чтобы голосовать. — А в политические перспективы Ходорковского вы верите? — Нет. — Почему?

— Потому что, кроме интеллигенции и оппозиции в стране имеется народ. — Но он выйдет живым, как по-вашему? — Уверен в этом. — Вы знаете, что сегодня многие задаются вопросом, валить ли отсюда. Я его задаю многим собеседникам — интересно, что скажете вы. — Тебе? Нет, не валить. Погоди, мы еще увидим совсем другое время. — Вас называют, и небезосновательно, креатурой Андропова. Как вы к нему относитесь? — Это был человек сложный, очень умный, четкий, жесткий и многое предвидевший. — Как вышло, что он на вас поставил? — У меня в жизни, знаешь, все по большей части происходило случайно — это и есть главная ее закономерность. Был Леонид Николаевич Ефремов, крепкий мужик, пострадавший после отставки Хрущева за излишнюю близость к телу. Его «сослали» первым секретарем в Ставрополь, я был при нем вторым.

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

В шестьдесят девятом ранней весной Андропов поехал к нам в отпуск. Он предупредил Ефремова, что лично встречать его не нужно: получится, что они дружат до сих пор, это повредит обоим. Ефремов отправил меня. Андропов меня удивил вежливостью — он был человек, так сказать, извинительный: извините, что заставил ждать… Мы поехали под гору Железную, костерок, шашлычок, разговор был о Гусаке — как раз из-за чехословацких дел он пропустил отпуск и потому отгуливал его с запозданием. Ну вот, а потом его визиты к нам стали регулярными, и вскоре он стал ко мне присматриваться, хотя панибратства с ним не было и быть не могло. — Есть версия, что он не сам умер, а помогли… — Бред, я видел его в последние дни перед госпитализацией. Лицо было серозеленое, даже сине-зеленое. Мне стоило труда сделать вид, что все в порядке. В сущности, перестройка началась при нем. В предсмертном докладе, предупреждая, что надолго ложится на лечение, он подчеркивал, что страна не может остаться без руководителя, и предлагал меня. Этот абзац был из доклада убран, его не опубликовали. — Как вышло, что, «не приходя в сознание», генсеком стал Черненко? — Его продавил Тихонов, тогдашний предсовмина. В Политбюро были три

Я отвечал:

это в любом случае будет моя победа.

Потому что это торжество закона, инициированного мной

сильных и решительных человека — Андропов, Громыко и Устинов. Устинов был стар, но крепок еще. Проблема в том, что они не могли договориться друг с другом. Вместе они, конечно, могли бы противостоять Тихонову, но тут роковую роль играли амбиции: Громыко, например, хотел занять место Суслова, всерьез просил Андропова о содействии. Кстати, такие внутренние трения в конце концов всегда приводят к тому, что приходит не тот человек. Рыжков меня предупреждал: вы с Ельциным наплачетесь. А Лигачев повторял и повторял: разрешите съездить в Свердловск! Я разрешил. Он звонит среди ночи: я говорил с ним, это стопроцентно наш человек! А этот стопроцентно наш был стопроцентным авантюристом — я употребляю это слово без негативной оценки, вполне нейтрально, потому что иногда в политике это даже хорошо, спасительно. А иногда губительно. Ельцин радикализировал страну, начало его правления — конец перестройки, конец социальной политики вообще. Что хорошего он сделал — то сделал, но я настаиваю на одном: не отождествлять его

с перестройкой. Его правление было не продолжением, а отрицанием моего. — Как вы относитесь к Гайдару? — Он был лобастый, головастый, хороший мужик. И дочь Мария хорошая, умная. И если бы к Гайдару прислушивались более критично, а не продвинули его в премьеры, сделав, по сути, громоотводом, от него было бы куда больше проку, и карьера его была бы дольше, и он не надломился бы после отставки, мне кажется. — Вам не кажется, что можно было остановить развал Союза, введя уголовную ответственность за любые проявления радикального национализма, такого как в Карабахе? — Против кого вводить уголовную ответственность, Дима? Не Карабах развалил Советский Союз. Его развалило российское руководство. А в России национализма не было. Что СССР обречен, я понял, когда Ельцин начал постепенно перетягивать республики на свою сторону, устраивать парад суверенитетов и вносить в Союзный договор формулировку о союзе государств – вместо Союзного государства. Вот тогда я сказал, что в этом участвовать не буду, и понял, что мне придется уйти. — И как себя чувствовали при этом? — Состояние мое было довольно скверное, к сожалению. А что касается Карабаха, как раз в 1991 году Карабах был относительно стабилен, там армия стояла, и Тбилиси был уже позади, и Вильнюс. А главная дестабилизирующая сила была в Москве, и эта сила прекрасно понимала, что ей мешает Горбачев. Вот и все. — К вопросу о предстоящих парламентских выборах: многие пугают нас тем, что, если они будут честными, на них победят националисты. Вы в это верите? — Это разводка довольно банальная, можно бы и распознать ее: «Если не мы, то они». Ельцинский вариант с коммунистами. Всю дорогу пугал ими: голосуйте за нас, иначе — вот. — Мои школьники узнали, что я собираюсь к вам на интервью, и все как один интересовались: что вы думаете о Манежной площади? — То и думаю. Никакого фашизма в России нет. Есть национализм — от цивилизованного до радикального. С ним можно и нужно работать: с чем-то вступать в диалог, с чем-то бороться. Есть молодежь со своими проблемами, с отсутствием социальных лифтов и будущего. Есть ее больные реакции на это. Но никакого фашистского движения нет — его инспирируют с понятными целями.

«Каждый делает свое дело» «О

сенью 1990 года у Горбачева была поездка в Ленинград, одна из последних, — вспоминает Владимир Бондарь, бывший заместитель управления охраны при аппарате президента СССР. — Михаил Сергеевич там встречался с Собчаком. И пока они шли, рядом с ними оказался мужчина и полез в карман. Естественно, у каждого сотрудника на этот случай есть инструкция. И Володя Шушкин, офицер, моментально схватил этого мужчину, поджал под себя и держит. Горбачев и Собчак это заметили, и Михаил Сергеевич так сказал: «Ничего, не расстраивайтесь, каждый делает свое дело». Мужчину отвели в сторону, осмотрели. И оказалось, что он просто хотел письмо передать…» Времена были уже беспокойные, но помимо ленинградского курьеза с письмом Михаил Горбачев лишь дважды столкнулся с реальной угрозой, рассказывает Владимир Бондарь. Это небезызвестный случай на Красной площади во время ноябрьской демонстрации 1990 года и нападение в Омске в 1996 году. На Красной площади Горбачева пытался застрелить Александр Шмонов. Шмонов специально для этого приехал в Москву из родного Ленинграда, шел в колонне демонстрантов и попытался с 50 метров выстрелить из обреза в Горбачева, который стоял на мавзолее. Сотрудник милиции успел ударить нападавшего по стволу. Однако Бондарь считает, что с такого дальнего расстояния Шмонов все равно бы промазал: из этого обреза невозможно была никуда попасть. «Это был просто несмышленыш» — так он

говорит. «Несмышленыша» Шмонова признали инвалидом по душевному заболеванию и четыре года лечили. «Дурак какой-то», — только и сказал тогда Горбачев. В Омске, где у Горбачева в апреле 1996 года была запланирована предвыборная встреча, кандидата в президенты ударил безработный Михаил Мальков. «Удар вышел не сильный, потому что офицеры Гоман и Климов успели подставить руку, — вспоминает Бондарь. — Но Михаилу Сергеевичу все же досталась пощечина. Парня быстро скрутили, даже начали бить. Я скомандовал это прекратить. Его увели. Михаил Сергеевич очень переживал, расстроился. Но все-таки не отказался от выступления». Открытость Горбачева, не принятая прежде среди руководителей подобного ранга, сильно тревожила силовиков. Руководство 9-го управления КГБ даже советовало Горбачеву поменьше общаться с народом. «Это был 1986 год, первые его поездки: Америка, Италия. Михаил Сергеевич останавливал машину, выходил из нее, люди протягивали к нему руки, он со всеми здоровался, — вспоминает Владимир Бондарь. — И тогда руководство 9-го управления через Раису Максимовну (начальник управления Юрий Плеханов сам не стал ему говорить) передало Михаилу Сергеевичу, что этого делать не надо. Мало ли что в руке может быть? И кольнуть могут, и чем-нибудь намазать. Он эту принял к сведению информацию».

Силой Кавказ не возьмешь — Вы сами со Ставрополья — нет ли у вас опасения, что именно там может вспыхнуть новая кавказская война? — Война — нет. Вяло тлеющий конфликт там был и, думаю, в каких-то формах будет. Но казачество так просто не возьмешь, да и вообще Ставрополье — слишком большой кусок, чтобы им не подавиться. Думаю, на Кавказе это хорошо понимают. Для Кубани, Ставрополя, вообще юга опасен не столько Кавказ, сколько ситуация безвластия: грубо говоря, Кущевская… На Кавказе силой не возьмешь, это уже и в девяностом ясно было. Ставить и поддерживать своего человека — не самый надежный, не самый дешевый, но единственный пока вариант. — А фигура Рамзана Кадырова не вызывает у вас вопросов? — Вызывает… У меня многие вызывают вопросы… Кстати, я отца его хорошо знал, Ахмата Кадырова. Он вызывал у меня меньше вопросов.

Дмитрий БЫКОВ «Собеседник», 22 февраля 2011 года

Открытость Горбачева сильно тревожила силовиков

Никита ГИРИН

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горбачев и стена

Немецкая мечта

покойно, только спокойно. Ты же не впервые пересекаешь здесь границу. С какой стати они должны что-то учуять? Но все равно — в машине тишина мертвая, ни словечка, ни шутки, чтобы разрядить напряжение. Напряжение, которое нагнеталось все последние месяцы, а со вчерашнего дня, когда мы с Буркхардом, моим старшим братом, выехали из Мюнхена, просто перехватило горло и стискивает все сильнее. Буркхард рядом, за рулем, он и сейчас лучше владеет собой. Но на душе-то у него наверняка тоже кошки скребут. Уже совсем скоро ему, как и мне, предстоит миновать рубеж паспортного контроля на болгарской границе. <...>Наша машина не лучше и не хуже других. Двое парней, по сути, еще юноши — одному двадцать, другому двадцать два. Едут в маленьком красном «Опеле-кадете», судя по всему, на каникулы в Турцию, а может, и дальше. В те годы, когда молодежь в массовом порядке паковала рюкзаки и автостопом

Посол Германии Рюдигер фон Фрич — о том, за что немцы благодарны Михаилу Горбачеву:

«Нам больше не приходится бояться, что одни немцы станут стрелять в других» — Вы, господин посол, познали драму разделенной Германии и разделенных семей на личном, семейном уровне. Кем для вас в связи с этим является Михаил Горбачев как историческая фигура? Какое влияние он оказал на жизнь германского общества? От каких проблем он помог избавиться немцам, уже 25 лет живущим без «стены»? — Для меня лично Горбачев — одна из самых крупных личностей в истории ХХ века. Конечно, значение личности в истории может быть очень разное. Однако то значение, которое лично я придаю фигуре Горбачева, — исключительно положительное. Мы, немцы, никогда не отказывались от своей мечты: чтобы наша родная страна, разделенная на две конфронтирующие друг с другом части, когда-нибудь воссоединилась. Другое дело, что у нас не было представления о том, когда это произойдет и каким образом. Для меня лично раздел страны означал и разделение моей семьи. Часть моих родственников проживала в ГДР: моя родня по отцу происходит из Саксонии и Тюрингии. И за то, что мы в конце концов воссоединились друг с другом, за то, что, наконец, прекратилась эта конфронтация, и за то, что это произошло еще при нашей жизни, мы конечно же благодарны Михаилу Горбачеву. Думаю, самая большая его заслуга заключается в том, что он допустил, чтобы воля немецкого народа к единству и свободе вылилась в мирную революцию и чтобы, в свою очередь, эта революция была направлена на те рельсы, которые в согласии с мировым сообществом привели к воссоединению немецкого народа. — Многие считают, что СССР не просто дал согласие, но и оказался практически в авангарде этого процесса. — Я думаю, ведущую роль в этом процессе сыграли лидеры двух самых главных на тот момент государств: президент США Джордж Буш-старший и Михаил Горбачев. — У вас были личные контакты с Горбачевым? — Я первый раз с ним встретился, будучи уже послом в России. И для меня это были особенные, необычайно интересные встречи. Но до этого с ним встречался мой младший брат, которому в 1990 году было 29 лет. Я был западногерманским немцем, а мой брат по удивительному стечению обстоятельств стал первым руководителем секретариата последнего министра иностранных дел ГДР Маркуса Меккеля, который занял этот пост в результате свободных выборов 1990 года. Брат всегда его сопровождал, и на знаменитой фотографии подписания Договора 2+4 в Москве можно увидеть, что рядом с Михаилом Горбачевым стоит как раз мой младший брат. — А что он делает сейчас? — Руководит Ганноверской ярмаркой. Нам стало ясно, насколько тесно связаны судьбы всех стран Европы. И в результате этого понимания — в том числе благодаря политике Горбачева — мы сумели договориться об очень ясных правилах, которые мы все должны соблюдать. Они нашли свое отражение в Парижской хартии. После долгих лет холодной войны был сформирован внушительный капитал доверия, который помогал нам развивать отношения и после ухода Горбачева с политической арены. И несмотря на то что сейчас в наших отношениях существуют проблемы, есть надежда, что выработанные тогда правила помогут нам полностью вернуться к их реализации и восстановить доверие. Мы считаем, что это вполне возможно. Исторические заслуги Горбачева перед Германией можно было бы кратко сформулировать так: нам больше не приходится жить в состоянии опасности, что одни немцы станут стрелять в других.

Беседовал Андрей ЛИПСКИЙ

Штем

Сканы двух болгарских транзитных виз в западногерманских паспортах с датой въезда во время второй (удавшейся) попытки побега: оригинал (нижняя виза) и подделка (верхняя виза). Фото из семейного архива

Нынешнему немецкому послу Рюдигеру фон Фричу есть что рассказать о разделенной Германии. В 2009 году он издал в Германии свою книгу Die Sache mit Tom — eine Flucht in Deutschland, Wjs VERLAG, 2009 («Дело Тома — побег из Германии»). По жанру — это документально-художественная проза. Рассказывается в ней о том, как юный Рюдигер помог своему кузену Томасу и двум его друзьям бежать из ГДР в Западную Германию. Как он составлял план этого невероятно опасного действа, как практически готовил побег, придумывая и проверяя хитроумный маршрут через третьи страны, как подделывал паспорта и «рисовал» в них фальшивые штемпели. Главная особенность этого захватывающего детектива — в нем нет ни одного вымышленного факта, ни одной придуманной детали. А значит, и опасность, которая грозила всем участникам этой благородной «гуманитарной авантюры» в случае неудачи, была совсем не игрушечной. В № 4 журнала «Иностранная литература» за 2015 год были опубликованы главы из книги посла фон Фрича на русском языке под названием «Штемпель в свободный мир» в блестящем переводе Михаила Рудницкого.

отправлялась куда-нибудь в сторону Катманду или на поездах через всю Европу, а нередко и к морю в Турцию, — такое было в порядке вещей. В машине обычный туристический бардак, спальники, продукты, инструменты, запчасти, шмотки, дорожные карты. Впрочем, если приглядеться повнимательнее, шмоток в машине для двоих, пожалуй, многовато. Три дешевых армейских вещмешка, целый ворох брюк и рубашек, спальников тоже явно больше, чем нужно. Но мы, разумеется, готовы все объяснить. Что-то прихватили на подарки, что-то на случай холодов, да и вещи все старые, порваться могут. А что, звучит вполне правдоподобно. Зато чего никакими силами не объяснить — это зачем нам три лишних заграничных паспорта, припрятанных в машине. Три зеленых западногерманских паспорта, по одному на Тома и двоих его друзей. Зелененькие паспорта на имя Тома, Бернда и Максимилиана, которые въедут в Болгарию вовсе не из Мюнхена, а из разных районов ГДР — из Тюрингии, из-под Магдебурга, из Лейпцига. Которые, если все прошло по плану, вот уже двое суток дожидаются нас на Черноморском побережье. У которых паспорта вообще-то есть, но не зеленые, западногерманские, а синенькие, гэдээровские. Которые этих трех зеленых паспортов ждут не дождутся, чтобы завтра же вместе с нами из Болгарии перебраться в Турцию, из диктатуры на свободу, «за бугор», в другую Германию. Мы оба, Буркхард и я, прекрасно знаем: если эти паспорта найдут, нам и объяснять-то ничего не придется. Все и так слишком очевидно. Три паспорта не на наши имена, в которых к тому же уже оттиснуты въездные штемпеля болгарской пограничной службы, хотя границу мы еще не пересекали. Штемпеля добротные, почти совсем как настоящие, — но только на первый взгляд. На самом деле вырезаны они не ахти как, да и под ультрафиолетом, если начнут проверять, не засветятся. И заклепки, которыми закреплены фотографии, чуть толще и грубее стандартных — потому что сами фотографии подменены. Зато если паспортов не найдут — все должно сработать. Тогда мы с Буркхардом покатим дальше, ночь напролет будем ехать, до самого побережья. Встретимся в условленном месте с Томом, Берндом и

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

Максимилианом, отдадим им паспорта, рюкзаки и излишки нашего багажа. И превратим их в наших земляков, обыкновенных западногерманских ребят, которые надумали из ФРГ автостопом махнуть в Турцию. Им, правда, придется за одну ночь назубок выучить свои новые биографии. Вместе с ними мы доедем до турецкой границы, вместе с ними покинем пределы социалистического лагеря. Это должно произойти завтра, во второй половине дня, а точнее — около четырех часов. Не раньше, но и не позже. Ибо завтра — финал. И как раз в четыре матч будет в самом разгаре. Воскресенье, 7 июля 1974 года. Дата выбрана идеально. Завтра в Мюнхене — финальный матч чемпионата мира по футболу, ФРГ — Голландия. Весь мир прильнет к экранам телевизоров, на худой конец — к динамикам радиоприемников. И болгарские пограничники тоже. <...>У нас все продумано, все до мелочей. Свести риск к минимуму, а шансы на успех к максимуму — это был главный принцип всех наших расчетов. У нас за спиной — девять месяцев подготовки, а перед нами — только эти

пель

а в ГДР мгновенно засудят и посадят. И только если очень повезет, их, может быть, когда-нибудь выкупят, ибо на самом-то деле противозаконной торговлей людьми занимается как раз правительство ГДР: за солидные отступные в твердой валюте оно некоторых политических заключенных выпускает. До 1989 года руководство ГДР подобным образом продало в ФРГ 33 тысячи своих граждан, заработав на этом 3,4 миллиарда западногерманских марок. <…> Болгарский пограничник заглядывает в открытое окно нашей машины: бесстрастное лицо, невнятное приветствие. — Паспорта, пожалуйста. Неужели он не видит, что у меня сердце буквально выпрыгивает из груди? Паспорта переданы в окошко, исчезают где-то под стойкой. Что там с ними делают? Сверяют по спискам? Может, нас уже объявили в розыск? Чушь! Не могут они знать, что мы задумали. Стандартные вопросы. Куда? Зачем? Для проформы. Еще один взгляд в машину. Для проформы. Нам возвращают паспорта, пограничник взмахом руки пропускает машину. Обычные туристы, ничего подозрительного, дополнительная проверка не требуется. Спокойно, только спокойно, мы еще не совсем въехали. Еще одна остановка, обмен «обязательного минимума» валюты, наших западных марок на болгарские левы, — по сути, принудительный отъем

Для порядка я на всякий случай решаю пролистнуть свой паспорт, глянуть на транзитную визу, которую нам только что проштемпелевали. Открываю, и в тот же миг понимаю: все зазря! Все зазря! Все наши ухищрения, вся столь безупречно спланированная «операция» — всё псу под хвост! Кранты. Полная хана. — Эти гады поменяли цвета! — ору я в бессильной ярости. — Ты только посмотри! Не веря себе, мы таращимся в наши паспорта. Да, вот они, два болгарских въездных штемпеля, знакомый прямоугольный формат, все строчки на месте и число сегодняшнее. Но: левая половина прямоугольника зеленая, правая красная. А за две недели до этого, когда мы совершали последний контрольный въезд, цвета, как и во все предыдущие разы, были другие: верхняя половина голубая, нижняя лиловая. В точности как в тех трех паспортах, что припрятаны у нас между автомобильными картами и которые теперь ни на что не годятся. Все остальное в полном ажуре: те же страницы, то же место в паспорте, та же структура самого штемпеля, сегодняшнее число и даже приписка шариковой ручкой на кириллице: «автостоп». Все как надо — кроме цвета штемпеля. Хана. Полная хана! <…> Поначалу мы вообще решили просто положиться на сходство и

в свободный мир два КПП: с Запада через Югославию шмыгнуть в Болгарию, а из Болгарии вынырнуть на Востоке, в Турции. Все остальное не важно, все остальное ерунда. Ибо там, по ту сторону другой болгарской границы, мы, хотя и будем на Востоке, уже снова окажемся «на Западе», вырвавшись из социалистической Болгарии, очутимся в Турции, которая как-никак член НАТО. Такая вот в нынешнем биполярном мире парадоксальная география. Граница все ближе. Надвигается неотвратимо и мучительно медленно. А если все-таки влипнем? «Пособничество бегству из республики», «противозаконная торговля людьми» — таковы «составы» наших преступлений на юридическом жаргоне ГДР. Что нас ждет: болгарская тюрьма или выдача властям ГДР? Какая мера наказания? Есть вещи, о которых и не спросишь никого, их только на себе опробовать надо. Впрочем, в тот же день, 6 июля 1974 года, воскресные издания западногерманских ежедневных газет сообщают: за пособничество бегству окружной суд города Шверин приговорил западноберлинца Петера Штрауха к девяти годам лишения свободы — наказание необычайно суровое по сравнению с обычными сроками в три, четыре года, которые чаще всего дают за такое. Газеты в эти месяцы изобилуют сообщениями о неудавшихся попытках побега и приговорах участникам и пособникам. Волной судебных процессов и суровых вердиктов власти ГДР пытаются очередной раз запугать тех своих граждан, кто вознамерился покинуть страну. Еслисцапаютнас,тонавернякаарестуют и троих друзей, слепо положившихся на нас, безоглядно вверивших свои судьбы в наши руки, поставивших на карту все свое будущее. Их-то уж точно болгары выдадут,

Рюдигер фон Фрич (слева) и его кузен Томас Ретиг. Этап подготовки побега: встреча на «нейтральной территории» в Карловых Варах, Чехословакия, 3 марта 1974 г. Фото из семейного архива

денег, а потом еще и покупка талонов на бензин. Трогаемся дальше. Выехали за пределы КПП. Еще один поворот — и нас уже не видно. Вопль! Ликующий вопль облегчения, кулаки молотят по панели приборов, словно мы только что стали чемпионами мира. Это разрядка неимоверного напряжения. «Прорвались!» Мы тормозим, тискаем друг друга в объятиях. И не упомнить, когда мы с братом в последний раз обнимались. Зато теперь вот эта вновь обретенная близость — она уже навсегда.

фотографии в паспортах не менять. Но уже вскоре поняли, что риск слишком велик. Даже на паспортах с давним сроком выдачи и почти подростковыми фотографиями различия были слишком заметны — любой опытный пограничник обнаружил бы их без труда. Том и ребята к идее паспортов с чужими фотографиями тоже отнеслись без восторга. Вот почему во время первой нашей встречи в Карловых Варах я их сфотографировал. Но эти снимки в итоге не подошли: слишком очевидным было их нестудийное качество, уличный фон хоть и слабо, но угадывался,

да и зимние куртки, — короче, для паспорта никак не годится. К тому же они были свежие, совсем недавние, значит, в старые паспорта их не вклеешь. Вот и пришлось добывать настоящие паспортные фотографии, желательно к тому же сколько-то годичной давности. Их привез нам Кристиан Вильгельми — на Пасху он поехал в Шверин и повстречался там с Берндом. Но как подменить фотографию в паспорте? Немецкие паспортные столы к тому времени уже предпринимали немалые усилия, чтобы защитить паспорта от подделки. Паспортное фото — «вполоборота, левое ухо открыто» — вклеивалось в паспорт, а в дополнение к этому скреплялось со страницей двумя металлическими заклепками (люверсами) и печатью. Значит, весь этот технический процесс следовало проделать в обратном порядке: в отверстие заклепки с тыльной стороны страницы надо было вставить стерженек — для этой цели я приспособил хорошо заточенный карандаш — и, поворачивая, аккуратно обжать ее края до первоначального вида тонкой латунной трубочки. После чего можно было аккуратно извлечь заклепку с лицевой стороны. Именно так этот процесс описывается в одном из шпионских романов Зиммеля. Гораздо сложнее оказалось отклеить фотографию от паспортной страницы: тут «профессиональные» советы столь авторитетного «фармазона», как Зиммель, ничуть меня не выручили. Хотя рекомендованная им «колонковая кисточка нулевого размера» и вправду оказалась чрезвычайно тонким рабочим инструментом, субстанция, которую полагалось этой кисточкой наносить, в одном месте упоминается у него как «чудодейственная жидкость», в другом — как «раствор из пузырька с едким запахом». Проку от подобных указаний было немного. Тогда я обратился в фотоателье — под предлогом, что мне нужно отклеить снимки из старых фотоальбомов. «Нитрорастворитель», — услыхал я в ответ, однако на добротный канцелярский клей немецких паспортных столов эта вонючая гадость не произвела ни малейшего впечатления — фотографии не отклеивались. Вдобавок обнаружилось, что растворитель этот мгновенно оставляет следы на паспортной бумаге. Тогда я решил фотографии просто срезать. Разумеется, предельно аккуратно, строго параллельно поверхности страницы: тонким лезвием ножа я отделял плотную фотобумагу слой за слоем. И здесь тоже ошибаться было нельзя: всякое слишком резкое движение прорывало страницу насквозь, и паспорт можно было выбрасывать. Легкие шероховатости, впрочем, можно было оставлять, их скрадывала потом вновь наклеенная фотография. Но сперва я наклеивал ее, так сказать, временно, скотчем, чтобы с тыльной стороны наметить карандашом отверстия для заклепок и точки схождения с печатью. Печать была обыкновенная, резная, я переносил отпечаток с той, что была в паспорте, и прорезал отверстия для заклепок. После чего наклеивал фотографию и закреплял ее новыми заклепками. Тут мне на помощь пришли веяния моды. Среди молодежи тогда считалось особым шиком одеваться поособенному, ни на кого не похоже. Майки предпочитались только перекрашенные (краситель заливался дома в ванну), свитера — только домашней вязки (такие «самовязы» не зазорно было и дарить), ну а ремни и кожаные куртки сам бог велел украшать заклепками, пряжками и бляшками по собственному вкусу. Для чего и предлагались в продаже специальные степлеры (пробойники), один из которых весьма пригодился мне для паспортных фотографий. Публикацию в «Новой газете» подготовил Андрей ЛИПСКИЙ

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

видела и знала их вместе — Раису Максимовну и Михаила Сергеевича Горбачевых. Помню, как в девяносто третьем году он подвел ее за руку ко мне, познакомил и сказал, смеясь: «Вот из-за тебя две ваши газеты приходится выписывать. Одну — на фонд, другую — Раисе Максимовне на дачу. А то она сразу у меня газету отнимает, ищет твои статьи». Из той первой встречи, из многочасового нашего общения более всего запомнила ее красоту, изящество, легкость, веселую любезность и то, что она любила посмеяться.

Когда Михаил Сергеевич был начальником страны, страна им завидовала. Ей — потому что у нее есть он. Ему — потому что у него — она. Зависть ведь страх перед сравнением. Вот и сравнивали: а я? а у меня? Наверное, казалось: количество счастья в этом мире строго дозировано, и если кому-то досталось много, то это исключительно за мой счет. Не все умеют чувствовать. Чаще чувства изображают. А они — Раиса Максимовна и Михаил Сергеевич — чувствовали сильные чувства друг к другу. Страна и по этому поводу тоже впадала в раздражение. Страна уже давно была в системе самоимитации и мало что могла понимать, реально и духовно воспринимать. Про истинные сильные чувства в том числе. Страна подозревала: изображают… Раиса Максимовна предчувствовала все это, и ровно в тот момент, когда Михаил Сергеевич стал Генсеком КэПээСэС, сказала ему: «А что теперь делать, мы уже не сможем ходить с тобой, как прежде, за руку? Мы ведь будем все время на людях…» А Михаил Сергеевич сказал: «Нет! Мне пятьдесят четыре года. Мы с тобой всю нашу общую жизнь ходили, держась за руки, так было всегда, всегда! И теперь ничего не будем менять. Ни при людях, ни без них». В том-то и дело, что они ничего и никого из себя не изображали. В них вообще не было ни малейшего настаивания на собственной значительности. Никакой важности или мрачности. Просто счастливые люди. Как-то Ира Горбачева, дочь, рассказывала мне: «Когда живешь в счастливой семье, ты поначалу никак это не ощущаешь. Ты свою семью воспринимаешь просто как нормальную среду. Среду своего личного обитания. Не задумываешься — вот такая семья или такая… Так в семье или не так… Это уже приходит с годами, когда у тебя появляется собственный опыт семьи. Тогда ты начинаешь чтото сопоставлять, что-то думать… Мои родители при мне в детстве были очень сдержанны, без такого, знаешь, внешнего проявления любви… Но вот что было, так это взаимопроникновение. Постоянное! А что такое постоянное взаимопроникновение? Это когда папа приезжает с работы, и вся семья собирается к ужину, и вот вся семья слушает про всех овец! Где что сгорело, где что куда пошло, куда ездил, с кем говорил… Мама вернулась с кафедры — и рассказывает: такой студент, сякой студент… И я в этом, и я рассказываю, что у меня в школе… Все мы жили одной жизнью, даже если у папы и мамы у каждого в своей профессиональной жизни происходило что-то отдельное. Это было общим, а не чем-то абсолютно личным. Общим — в проговаривании, в прочувствовании… Вот это что? Счастливая семья? Конечно, счастливая. Опять же что помню из детства: родители все время безумно заняты, все-таки у них был огромный карьерный рост. Это отрицать совершенно невозможно. Михаил Сергеевич стал одним из самых

горбачев и любовь

молодых секретарей крайкома партии и членом ЦК КПСС. А Раиса Максимовна в своем провинциальном вузе защищала кандидатскую диссертацию по абсолютно тогда новому направлению в социологии, такого направления вообще не было… Они очень много отдавали себя работе. И — постоянная тишина в доме. Все мы — в книгах. Я в четыре года начала читать. Мама мне говорила, что они с папой так и не поняли, почему и как. То есть: как-то специально никто меня не учил читать. Что-то я спрашивала, какие-то буквы мне объясняли, но строго отведенного времени на обучение меня чтению у родителей не было. Может, потому что все были с книгами, может, потому что у нас в доме всегда была огромная библиотека.

Я больше чем уверена: в этом — человеческом — смысле перестройкой мы очень сильно обязаны той, что была рядом. И в перестройку, и после Раисе Максимовне досталось много подозрений, сплетен, злых слухов, корчений рож. Но она умела на низкую схватку отвечать персональным достоинством и отстранением. И он, Михаил Сергеевич, потому что она рядом, был деятельно, радостно открыт. И страна встала на этот путь: деятельной, радостной открытости. Из рассказов Иры Горбачевой: «Мама Москву любила. Воспоминания о студенческих годах и все такое. Она и Ставрополье

Вот у меня, да, командный голос появляется. Но — когда? Когда папа ест пятую булочку. Ну ты понимаешь: есть такие вещи, где нельзя уступать. Ну что делать, если папа пьет кофе и ест пятую булочку, причем делает вид, что взял одну. Ты ему говоришь: папа, это шестая. А он говорит: а ты, что, считаешь?! И доказывает, что это первая булочка… Но чтобы маме хоть раз в жизни пришло в голову покомандовать папой на каком-то другом фронте?! Это просто было невозможно! Мы могли обсуждать что-то, если он нас спрашивал… Просто говорить. Мы контактировали. И вот эта ткань, которую ты видишь, которую ты дополнительно видишь… мнения, вос-

О той,

что была рядом А первое, что помню из бытовых условий: жизнь в коммуналке. Имен соседей не помню, но помню лица и количество дверей — восемь, то есть семей восемь в нашей коммуналке жило. Помню кухню с бесконечным количеством газовых плит, помню и ругань, и хорошее что-то. Мне было три-четыре года. А потом мы переехали в двухкомнатную квартиру, потом в трехкомнатную, а когда Михаил Сергеевич стал первым секретарем Ставропольского крайкома партии — это был уже дом, охраняемый, с постом милицейским и так далее. Дом стоял прямо в городе, на улице Дзержинского, на втором выходе из городского парка. Охранников, боже упаси, не было, конечно. Ни у мамы, ни у меня. Да и у папы был просто водитель, и все». Что-то было очень правильное в том, что перестройку в возлюбленном отечестве начал человек, влюбленный в свою жену. Человек — без внутреннего и внешнего ощущения затюканности и несчастности. А со стремлением (и усилием) к счастливому равновесию. После безнадежности и бессмысленности советского застоя стало происходить освобождение: ч е р е з л ю б о в ь! Так личное, частное не просто случилось, а переплелось, перемешалось с коллективным. Никогда, как мне кажется, ни до, ни после перестройки государство наше не пыталось стать похожим на страну людей. И вот вдруг (или не вдруг?) оказалось: близость — это ВСЕ, что существует вокруг нас. И избавление от ненависти — наше внутреннее разоружение. И мы — не империя зла, а просто люди из просто жизни. И совсем не надо, чтобы нас боялись. Есть только любовь. И это то конечное и высшее, что оправдывает наше здешнее земное существование. То л ь к о л ю б о в ь м о ж е т н а с ВОЗВЫШАТЬ и УКРЕПЛЯТЬ.

Что-то было очень правильное в том, что перестройку в возлюбленном отечестве начал

человек, влюбленный в свою жену любила. Не так уж сам город… Но вот эта возможность выйти за город, и идти, идти, идти, а вокруг горы и поля, луга и степи… Она всю эту красоту очень любила. Они с папой травы собирали в горах… И после избрания папы генсеком семья оставалась. Никуда она не делась. Единственное: появилась постоянная охрана, сопровождение. И когда мы стали «кремлевской семьей» — все в семье оставалось по-прежнему. Но у нас такая страна… Все эти разговоры, что решения Политбюро принимались в семье, Раисой Максимовной… Но это же анекдот. Потому что те решения, которые были политическими, они, конечно, в семье не обсуждались и не принимались. Обсуждались эмоции, реакции, ощущения, переживания… Вот на уровне: устал — не устал… Это мучает, это беспокоит… Человеку всегда нужно с кем-то поговорить, нужен собеседник… Когда ты говоришь с человеком, у которого черное — белое и вообще две черточки в голове, то ты даже не можешь поддержать беседу. Потому что: то, что ты скажешь, может быть вырвано из контекста — и тут же опошлено. Вот так опошлили и сделали мифом и этот миф, до сих пор живой, до сих пор гуляет: как только всплывает что-то, связанное с Раисой Максимовной, — тут же всплывает в интернете масса этих высказываний: а она решала, а она управляла, а она командовала… Не было этого у мамы.

приятия, людей… Ну почему же ему это не рассказать?!» Раиса Максимовна на первых порах в Москве не работала. Но сразу обошла все музеи. Она все посмотрела, изучила, вникла… Как будто у нее было какое-то внутреннее ощущение, что все это ей понадобится. И когда был создан советский Фонд культуры, и она его возглавила, она уже многое знала, многое представляла и понимала. Из Нобелевской премии Михаил Сергеевич себе ни копейки не оставил. Нобелевка была распределена между несколькими больницами. И в том числе деньги пошли в Первую детскую республиканскую больницу, где лечили лейкоз. Это было совместное решение Михаила Сергеевича и Раисы Максимовны — отдать всю Нобелевку больницам. Когда после отставки Горбачева у них замолчали телефоны, Раиса Максимовна, помню, сама мне рассказывая об этом, пожала плечами. Ну, мол, замолчали и замолчали… Просто отсеклись какие-то люди, а какие-то не отсеклись. И появились новые друзья. Отставка, и правда, была очень тяжелой. Особенно в начале девяностых. Все эти суды, вся эта травля, выселения фонда. «Мама то больная, то полубольная после Фороса, — вспоминала Ира, — не только рука тогда у нее отнялась, она ж еще ослепла…» Я спросила: «Это можно

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

Эпохи в сравнении Аксенов говорил друзьям-евреям, Напившись и сощурившись хитро, Что умереть мы права не имеем, — Нам надо пережить Политбюро. Но если мы, историю листая, Эпохи эти схожие сравним, — Задача много более простая, По-моему, стояла перед ним. Не то чтоб эти люди были мельче — Но вид их был нагляден и нелжив. Кого переживать там было? Пельше? Он и при жизни был не слишком жив. И Окуджава дожил, и Аксенов, И все, кого терзал Большой Партком, И двести молчаливых миллионов, Мечтающих о том же, но тайком. Сегодня тоже — веришь ли, не веришь, Хотя с баблом становится трудней, Но надо долго жить, Михал Сергеич, Чтоб вместе дотянуть до ясных дней. Проблема только в том, что наши дуче, Хоть их мировоззрение старо, Теперь гораздо более живучи, Чем памятное нам Политбюро. написать?» Ира, вздыхая: «Можно. Теперь уже все можно». (После смерти Раисы Максимовны был у нас этот разговор.) Когда она заболела, страна вдруг опомнилась. Пошли письма, телеграммы, телефонные звонки, свечки в церкви за здравие, просьбы простить… Она говорила Михаилу Сергеевичу и Ире: сохраните эти письма, выздоровлю, вернусь домой, все перечитаю, всем отвечу, поблагодарю. Не успела. А письма те Михаил Сергеевич хранит. Их много, огромные мешки. Свидетельства того, что люди — на уровне страны — поверили в их сильные чувства. В своей книге «После Кремля» Горбачев напишет: «Мы с Раисой прожили сорок шесть лет, и сорок из них ходили с ней на прогулку каждый день — где бы ни оказались. В любую погоду — в метель, в снег, и в дождь, но Раиса особенно любила метель. Я говорил: «Послушай, метель же». А она: «Нет, пойдем». И шли. Шли — и я привык к метелям. Раиса умерла, и я перестал гулять». В ней была та легкость, которая высшая мера подлинности. И не было вражды или ожесточения. Это притом что она всегда оставалась человеком очень ранимым. И страдала больше от обвинений и оскорблений в его, а не в свой адрес. Может быть, именно эти переживания и укоротили ее жизнь.

Но вот была, была в ней постоянная, радостная готовность отмечать (находить) только хорошее, помнить только хорошее, говорить только о хорошем, держаться только за хорошее. Черное тоже видела. Но истинно и истово верила в «бесконечно белое». В то, что дает лучу зрения идти вперед, не встречая себе предела. Я не знаю, была ли она религиозным человеком. Но точно знаю: жила по Евангелию. Светом жила. В свете. Спасибо, Раиса Максимовна, за то, что Вы были. Спасибо за то, что сделали Михаила Сергеевича навсегда счастливым. Спасибо за то, что годы перестройки были самыми счастливыми и осмысленными годами нашей жизни. А раз все это было — просто так не исчезнет. Да-да, в этом мире нет объятий, которые в конце концов не разомкнутся. Но есть такие сильные чувства, которые остаются и после того, как объятия разомкнулись.

Зоя ЕРОШОК, «Новая»

В одном они умней, в другом тупее, Поменьше цацек вещают на грудь, В науках никаких не корифеи, Но в спорте уж не Пельше как-нибудь. Конечно, наша вита будет дольче, Исчезнет вся зловонная фигня, Но просто надо жить гораздо дольше, Гораздо дольше, слышите меня? Как рыба кистеперая. Как птица Зубастая. Как древний троглодит. Как Кастро, что вообще решил не бриться, Пока социализм не победит. Дмитрий БЫКОВ

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

ГОРБАЧЕВ И ЖЕНА

Политики любят власть. Женщины их мало интересуют. Им неведомо, что такое страсть. Словно природа помогает посвятить жизнь карьере. Горбачев — исключение. Среди русских властителей он стоит особняком.

Раиса

Они с женой страстно любили друг друга и не скрывали своей любви

«Четвертый день читаю, перечитываю, снова перечитываю письма Михаила Сергеевича. Все. Я прощаюсь с ними. Уничтожаю одно за другим. Сердце сжимается, слезы застилают глаза», — записала в дневнике 27 августа 1991 года Раиса Максимовна Горбачева. Возвратившись в тот вечер домой, Михаил Сергеевич застал жену в слезах. Она сожгла все, что он годами писал ей. Что же было в этих письмах, которые жена президента Советского Союза внезапно пожелала уничтожить? Номера счетов в швейцарских банках? Высшие государственные секреты? Нелицеприятные оценки политических оппонентов? Подлинные намерения Горбачева? Неосторожные слова самого Михаила Сергеевича, сказанные после путча: «Всей правды я вам все равно не скажу», — не прошли незамеченными. Сожженные женой письма только подкрепили подозрения тех, кто уверен: ему — или им обоим — есть что скрывать.

От вождя ждут одиночества Раиса Горбачева хотела, чтобы муж рассказывал, чем он занят, о чем думает, к чему стремится! Она жила его жизнью. Каким долгим бы ни был день, когда он возвращался домой, они вдвоем шли гулять. И пока бродили час-другой, обсуждали все. Решительно все. «Мы просто очень любим быть вдвоем, — объясняла Раиса Максимовна, — это наше любимое времяпрепровождение». Немногие супружеские пары могут похвастаться тем, что им интересно друг с другом и через тридцать, и через сорок лет после свадьбы. Горбачеву нужно было не просто выговориться, но и поделиться мыслями и эмоциями с самым близким и самым понимающим человеком. Только очень проницательные люди оценили роль, которую сыграла Раиса Максимовна в жизни Михаила Сергеевича, придавая ему силы действовать во взятом им режиме и с такой отдачей все годы его политической карьеры. Она была источником его силы и уверенности в себе. Они любили друг друга. Когда советские люди увидели эту пару, стало как-то не по себе. Почему? Это так непривычно? Не привыкли видеть проявления любви? Многие возмущались, что первый и единственный президент СССР подчеркнуто интересовался мнением Раисы Максимовны, что она слишком часто оказывалась на первом плане, что она слишком самостоятельна, да еще хорошо одевается. И пошли разговоры, что не он, а она руководит страной. Серый кардинал за спиной генсека. В нашем представлении вождь обязан думать только о стране. «Я женат на России». До Горбачева лишь один русский властитель любил свою жену, интересовался ее мнением, прислушивался к ней и — главное! — не считал нужным скрывать свои чувства. Это последний русский император Николай II. Ему тоже дорого обошлась любовь к жене.

До свадьбы не целоваться 25 сентября 1953 года Сокольническое районное бюро ЗАГСа Москвы зарегистрировало брак между

уроженцем села Привольное Ставропольского края Михаилом Сергеевичем Горбачевым и уроженкой города Рубцовск Западно-Сибирской области Раисой Максимовной Титоренко. На самом деле этот брак явно был заключен не в ЗАГСе, а на небесах. Они не клялись любить друг друга, пока смерть не разлучит их. Но получилось именно так. Они были вместе, пока Раиса Максимовна не ушла из жизни. «Если сначала была молодая страсть, — вспоминал Михаил Сергеевич, — то потом добавились сотрудничество, дружба, когда мы друг другу могли сказать все. Мы оказались единомышленники во взглядах на жизнь». Но в основе была любовь. Самая настоящая. Они волновали друг друга как мужчина и женщина — и через десятилетия после заключения брака, когда многие пары сохраняются лишь в силу привычки. Школу в Стерлитамаке Раиса Титоренко — единственная в городе — окончила в 1949 году с золотой медалью, которая дала возможность поступить на философский факультет Московского университета без экзаменов. Получила койку в студенческом общежитии на Стромынке. Послевоенная жизнь была тяжелой и неустроенной. Теплой одежды не хватало: не было ни денег, ни возможности что-либо купить. Раиса заболела, попала в больницу. Врачи поставили диагноз — ревматизм — и запретили иметь детей. Но она все равно родит дочку. Михаил Сергеевич был на год старше, но на курс младше — из-за войны позже окончил школу. Рядом со вчерашней школьницей успевший поработать и получить орден Горбачев — уже взрослый и состоявшийся мужчина. «Он был неотразимым красавцем, — признавалась Раиса Максимовна. — У его бабушки по материнской линии были прекрасные завораживающие черные глаза. Они и «достались» Михаилу Сергеевичу». Горбачев сначала познакомился с одной профессорской дочкой, но вроде бы ее семья демонстрировала недовольство дружбой с «комбайнером». Первый роман Раисы тоже оказался неудачным и оставил шрам в душе. И даже Михаилу Сергеевичу она сказала в какой-то момент: — Знаешь, нам не надо встречаться. Мне было хорошо с тобой. Я снова вернулась к жизни. До этого тяжело перенесла разрыв с человеком, в которого верила. Я не вынесу еще раз подобное. Лучше прервать наши отношения сейчас, пока не поздно. Тем не менее роман был долгим. Два года ходили по Москве, держась за ручку. Нравы были целомудренными, правила строгими: до свадьбы не целоваться. Что она в нем ценила «Я помню его неуемную жизнерадостность, непосредственную детскую улыбку, — вспоминала Раиса Максимовна. — Времена послевоенные — начало пятидесятых — непростые, тревожные. Он поразил меня тем, что всегда имел свое собственное мнение и, главное, умел его отстаивать. Я столкнулась тогда с человеческой непорядочностью, сплетнями, клеветой и убедилась, насколько не подвержен Михаил Сергеевич влиянию недобросовестных типов: он следовал своим представлениям о людях. Он держался очень по-взрослому, самостоятельно. Он был надежным человеком и остался таким». Характерно, что вокруг Михаила и Раисы образовался круг очень порядочных людей. На одной подруге Раисы женился выдающийся философ Мераб

Мамардашвили, на другой — замечательный социолог Юрий Левада. Близким другом Горбачева был приехавший из Праги Зденек Млынарж, будущий секретарь ЦК компартии Чехословакии и один из героев «Пражской весны». Лето 1953 года Горбачев провел на практике в родном Ставрополье. Постигал практическую юриспруденцию в районной прокуратуре. Писал любимой женщине: «Как угнетает меня здешняя обстановка. И это особенно остро чувствую всякий раз, когда получаю письмо от тебя. Оно приносит столько хорошего, дорогого, близкого, понятного. И тем более сильнее чувствуешь отвратительность окружающего… Особенно — быта районной верхушки. Условности, субординация, предопределенность всякого исхода, чиновничья откровенная наглость, чванливость… Смотришь на какогонибудь здешнего начальника — ничего выдающегося, кроме живота. А какой апломб, самоуверенность, снисходительно-покровительственный тон!»

Партийная жизнь без интимности В той жизни политические решения принимались исключительно мужской компанией — большей частью в бане, на охоте, в дружеском застолье. Чем выше поднимался советский руководитель, тем меньшую роль в его жизни играла оттесненная от главных дел жена.

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

и Михаил Горбачев в 39 лет стал руководителем крупнейшего региона. Потом его перевели в Москву — самый молодой секретарь ЦК, самый молодой член Политбюро. В Москве поначалу показалось неуютно. «С первого дня, — вспоминал Михаил Сергеевич, — возникло чувство одиночества — будто выбросило нас на необитаемый остров, и никак не сообразишь, где мы, что с нами и что вокруг». Советское общество было кастовым, как восточная монархия. «Все решала неписаная «табель о рангах», — делилась Раиса Максимовна впечатлениями от общения с членами семей тогдашнего руководства. — Первое, что поражало, — отчужденность. Тебя видели и как будто не замечали. Поражало зеркальное отражение той субординации, которая существовала в самом руководстве. Я однажды выразила вслух недоумение поведением группы молодежи. Моей собеседнице стало плохо: «Вы что, — воскликнула она, — там же внуки Брежнева!»

Человек без комплексов

Дети, трудно устраиваемый быт, домашние заботы затягивали — и самая милая женщина быстро теряла привлекательность, блекла, переставала интересовать мужа. Интимная жизнь высокопоставленного чиновника или вовсе прекращалась, заменяясь горячительными напитками и чревоугодием, или же радость на скорую руку доставлял кто-то из подсобного персонала. Другое дело — Горбачевы. Страсть не утихала. В выпивке для поддержания хорошего настроения или расслабления Горбачев не нуждался. Откровенно гордился выделявшейся на общем фоне женой, хотел, чтобы она и выглядела лучше других. Трогательные отношения. В Ставрополе Раиса Горбачева несколько лет не могла найти работу, потом устроилась преподавать в сельскохозяйственном институте. Взялась за диссертацию — «Формирование новых черт быта колхозного крестьянства (по материалам социологических исследований в Ставропольском крае)». — Я бегала по дворам с анкетами, — рассказывала жена генерального секретаря ЦК КПСС. — То, что увидела, помню всю жизнь. И меня потрясло поколение деревенских женщин, оставшихся одинокими из-за войны. Каждый четвертый-пятый дом в селах Ставрополья — двор женщины-одиночки. Дом обездоленной женской судьбы... Женщины, не познавшие радости любви, счастья материнства. Женщины, одиноко доживающие свой век в старых, разваливающихся домах…

Все изменилось в тот мартовский день 1985 года, когда Горбачев стал руководителем страны. Но ее появление рядом с мужем сразу вызвало недовольство в обществе, где женщине отводилось строго определенное место. А она не просто стояла рядом. Она участвовала во всем, что делал ее муж. Высказывалась. Оценивала. И по стране пошли разговоры о том, что Раиса Горбачева вмешивается в дела мужа. Горбачеву стали довольно бесцеремонно советовать спрятать жену, не демонстрировать ее публике. — Никогда в его государственные или политические дела я не вмешивалась, — вынуждена была объясняться Раиса Максимовна. — Считала лишь своим долгом поддержать, помочь. Мы с Михаилом Сергеевичем спорим, и очень часто, по самым разным вопросам… Мы, как и все нормальные люди, обсуждаем, спорим, иногда ссоримся. А у кого же еще спросить совета, как не у жены? Особенно если она действительно самый близкий человек, которому бесконечно доверяешь?.. Потом наступили годы, когда Горбачевым пришлось оправдываться. Список претензий бесконечен. Добрых слов Горбачеву достается даже меньше, чем Ельцину. Потому что есть влиятельнейшие люди, которые своими высокими должностями и огромным богатством обязаны Борису Николаевичу. Соратники Горбачева лишились всего. Но разве виноват тот властитель, который дает свободу и пытается исправить ошибки прошлого, а не тот, кто, не сознавая своего долга, держит страну в железном корсете и мешает ей развиваться? Недовольство копится, и первая же попытка смягчить режим, сбить обручи приводит к тому, что заряженная порохом бочка взрывается. Вертикаль власти по определению имеет столь малую опору, что при сильных волнениях просто не может удержаться. Горбачев мог отложить эту катастрофу. Но не избежать. Слишком поздно! Сложившаяся в сталинские десятилетия административно-командная система реформированию не поддавалась. Михаил Сергеевич — большой мастер уговаривать, увещевать, убеждать и привлекать на свою сторону. Но есть задачи превыше человеческих сил. Не изменишь в одночасье то, что закладывалось десятилетиями. Никто не знал, что надо предпринять. И как. Жизнь развалилась и стала невыносимой. Семьдесят лет советской власти отучили людей от самостоятельности. Хотели перемен, но надеялись, что они произойдут сами по себе. Реформы сверху разбудили страсти, но не готовность что-то делать. Горбачев — человек без комплексов, без внутренней обиды на весь мир. Михаил Сергеевич, в отличие от тех, кто был в Кремле до и после него, не видел в оппоненте врага, которого следует немедленно уничтожить. В этом его отличие от советской традиции — нежелание ломать людей через колено. Если вдуматься, именно за это его и упрекают. Оставшиеся верными Горбачеву интеллектуалы искренне ценят Михаила Сергеевича за то, что он

сделал для страны и мира, несмотря на ошибки, промахи, неудачи. Горбачев вернул право на историческую память, на веру в Бога, на правду о советской и русской истории, да и право увидеть мир своими глазами. Горбачев — трагическая и выдающаяся фигура, честный человек и одаренный политик. Принимая решения, не ставил во главу угла собственное политическое выживание. Если бы думал о себе, то в любой момент мог сменить курс и пустить в ход силу. И по сей день оставался бы генеральным секретарем ЦК КПСС.

Двуногие волки Раиса Максимовна рассказывала о дочери: «Во втором классе Иришка писала сочинение «За что я люблю свою маму?». Оказалось, что главное — за то, что «мама не боится волков». Волк не так опасен, как двуногое существо. Августовский путч, который окончательно разрушил единый Советский Союз, стал роковым для Раисы Горбачевой. Запертая в Форосе, она ждала худшего. Михаил Сергеевич рассказывал журналистам: — Раиса Максимовна ударилась в панику. Хотела меня спрятать, боялась, что сделают инвалидом и покажут всему миру, что я действительно болен. Павлов же говорил, мол, Горбачев лежит в кровати, недееспособен и мурлыкает нечто невнятное. А довести до такого состояния — пара пустяков: мужики навалились, вогнали что-то — и готово. «Я стараюсь стереть из памяти некоторые особенно тягостные воспоминания, — говорит дочь Горбачевых Ирина. — И мне это удается. Так спокойнее жить. Наверное, это защита от пережитого стресса. Мой способ выжить. У мамы, по-моему, это не получалось… Только за то, что она открыто была рядом со своим мужем, мама расплатилась здоровьем». — Все в жизни она принимала близко к сердцу, — сокрушался Горбачев, — и глубоко переживала, была человеком очень ранимым, особенно угнетали ее несправедливость, напраслина. Самым тяжелым было предательство людей, с которыми ее связывали многие годы совместной жизни и работы. Она часто повторяла, что нашей семье пришлось пережить не одну моральную Голгофу. В июле 1999 года в Институте гематологии Раисе Горбачевой диагностировали лейкоз. Неизлечимая болезнь убила ее за несколько месяцев. 20 сентября 1999 года ее не стало. *** Так что же было в письмах, сожженных женой советского президента в августе 1991 года, после путча? Вовсе не то, что все подозревали. Ни номеров банковских счетов, ни тайных политических помыслов. Раиса Максимовна была крайне щепетильна: хранила даже квитанции на оплату продовольственных заказов из крайкомовской столовой. В роли президентской жены все подарки сдавала в казну. Вообще по характеру была максималисткой. Она сожгла личные, интимные, любовные письма: «Строчки нашей жизни, нашей судьбы. Они написаны мне и принадлежат только мне. Я не хочу, чтобы чужие, недобрые руки когда-либо прикоснулись к этим листочкам. Не хочу, чтобы кто-то издевался над дорогими для меня словами, мыслями и чувствами». Вот что было главным для этой пары — не власть и не материальные ценности. И свидетельства любви не предназначались для чужих глаз... Им можно позавидовать. У нее был один мужчина. И одна женщина у него. — Он — моя жизнь, — говорила Раиса Максимовна о муже. — Она мне предана, а я — ей, — словно отвечал Михаил Сергеевич. — И лучше всего нам всегда было вдвоем.

Леонид МЛЕЧИН — специально для «Новой»

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горбачев и остальные

Как «Детей Арбата» поглотили «дети

вертухаев»

Страх людей перед свободой, разнообразием, сложностью развернул историю нашей страны ихаилу Сергеевичу Горбачеву — 85! Для меня Горба чев — вели кий даритель шансов и возможностей, и его время имеет глубоко личный, человеческий смысл, — говорит заведующий кафедрой психологии личности МГУ, вице-президент Российского общества психологов, академик РАО Александр АСМОЛОВ. — Мне в жизни повезло: я был призван горбачевским набором благодаря Геннадию Ягодину. Михаил Сергеевич назначил его, легендарного ректора МХТИ, сначала министром образования, а позже предложил возглавить Государственный комитет СССР по народному образованию. Благодаря ему появились команды, которые успели очень многое сделать. Не будь у меня в начале перестройки встречи с Ягодиным, который ушел из жизни год назад, моя собственная судьба сложись бы, наверное, совершенно иначе. Поэтому, думая об эпохе Горбачева, я пристрастен. — Александр Григорьевич, психология личности — основная тема, на которой вы специализируетесь. Что вы скажете, уже не пристрастно, а как профессионал, о психологии личности юбиляра? — Чтобы лучше понять личность такого масштаба, как Горбачев, я должен взять ракурс психоистории страны. Россия XX—XXI веков — страна трех юристов, выпускников университетов. «Юрист первый» был студентом Казанского университета. «Юрист второй» — выпускник Московского университета, «юрист третий» — Ленинградского. Каждый из них в буквальном смысле вызвал тектонические сдвиги в истории страны и в мире. Я подчеркиваю: не Сталин, а Ленин изменил вектор развития. Не Брежнев, не Андропов, а именно Горбачев изменил ход истории. И даже при всем моем уважении к Борису Ельцину, не он, а Путин был третьим в числе тех, кто многое в мире поменял.

—М

Каждый из них задавал разные векторы развития. «Юрист первый» породил не страну победившего пролетариата, как это принято говорить. Он породил Страну Победившего Аппарата. Я говорю об этом впервые и предлагаю задуматься о психоисторическом смысле смены символов. Например, таких символов, как «генеральные секретари». Когда «секретарь» становится руководителем страны (а «секретарь» — это руководитель аппарата), мы получаем жесткую административную систему. Эта система одержала победу на долгие десятилетия. От того, что секретарь назывался «генеральный», власть не переставала быть бюрократической. При «юристе втором» произошло изменение прежде всего ролевой структуры власти. У нас вместо генерального секретаря, которым, напоминаю, Михаил Сергеевич Горбачев успел побывать, появился президент — первый Президент СССР. — Я уже слышу мощный хор оппонентов: «Первым, да, но и последним. Он развалил прекрасную страну, стал могильщиком СССР». — Союз распался в значительной степени потому, что случилось явление ГКЧП. Если бы этого не произошло, Горбачев бы мог договориться с протестными республиками и оставить Союз в какой-то иной форме. Такой шанс был. — Почему же страна начала раскачиваться именно во времена Горбачева? — Горбачев пытался построить мир разнообразия и толерантности, создать страну, в которой могли бы жить люди, для которых сама мысль о рабстве была бы чуждой. Я думаю, что ему присуща бесконечная романтическая наивность, потому что он пытался это делать в стране, которая длительное время жила в ментальной холопократии. Он создал уникальные возможности и шансы, но там, где на протяжении многих лет главенствует критерий избранности аппарата под маской пролетариата — победившего класса, эти шансы малодоступны для разных социальных слоев населения… Когда говорят, что Горбачев разрушил страну, я возражаю: действительно, он разрушил страну победившего аппарата, бюрократии. Он, выпускник Московского университета, вырос в известном общежитии на Стромынке, где вели разговоры будущие философы и психологи: Мераб Мамардашвили, Александр Пятигорский, Юрий Левада, Борис Грушин, Александр Зиновьев, Эвальд Ильенков, Георгий Щедровицкий, Владимир Зинченко… Они учились вместе, кто-то годом-двумя раньше, кто-то позже, но все дружили. Горбачев был студентом юридического, но здесь, на философском факультете, училась его будущая супруга Раиса Максимовна. Он слушал вместе с ней эти разговоры-споры-дискуссии будущих знаковых фигур гуманитарных наук, «могучей кучки» МГУ выпуска 53—54-го годов. Я, кстати, читал недавно записку одного из совре-

менных консультантов Госдумы о том, что открытие факультета психологии на философском факультете развратило молодежь, что все зло пошло оттуда, без этого «сборища» не было бы и перестройки в стране… Что сделал Горбачев, став лидером государства? Кого привел к власти, разрушив слой бюрократии? Вспомните эти имена: Анатолий Собчак, Егор Гайдар, Юрий Афанасьев, Михаил Ульянов, Юрий Рыжов, Гавриил Попов, список можно продолжать. Это ученые, актеры, писатели. Этому слою, талантливым представителям науки и культуры, он дал возможность дышать нормально. Работать, реализовываться, двигать страну к прогрессу… — У нас была страна Ленина, была страна Сталина. Полагаю, Россия сегодня — это страна «юриста третьего», В.В. Путина. Но она не стала страной «юриста второго», М.С. Горбачева. Почему? — Коммунисты создали уникальную религиозную систему, в которой работали великие мифологии. «Ленин и Сталин — близнецы-братья», «Сталин — это Ленин сегодня». И все верили в это странное переселение душ — Сталина в Ленина. Подобную уникальную мифологию, четко рассчитанную на архетипы, Горбачеву создать не удалось, как не удалось этого сделать и Ельцину. Они этого делать и не хотели, очевидно, справедливо полагая, что к пониманию идеалов свободы приведет культура. Но этого не происходит быстро. К тому же не произошло никакого реального покаяния. Оно осталось только в названии гениального фильма «Покаяние». Был расцвет университетов, культуры, рассвет мира трех глобализаций — технологий, знаний и валют. Но мы тогда не познали свободу, мы только почувствовали вкус освобождения. Это разные вещи… В массовом сознании психология тоталитаризма никуда не делась, и на трон управления сел Идеал Безопасности. Сегодня — это главный идеал. Даже при Сталине декларировались идеалы справедливости, братства и свободы, а безопасности отводилось место обслуживания этих идеалов. Сейчас же у нас главная ценность — именно идеал безопасности, а он не работает без запуска механизма мобилизации. Мобилизация же — всегда стресс, а стресс имеет свои законы. Все время жить в ситуации рывка, жесткого напряжения, опасности, исторического спринта, подогреваемого вечными кризисами, — невозможно. При повышенной температуре начинают побеждать примитивизация, опрощение и архаизация. Страна у нас сегодня физиологизировалась и переходит на уровень социальных условных рефлексов. Но когда в этой связи я слышу разговоры о том, что в России начался откат в прошлое, мне хочется резко возразить: откат — это движение назад, а у нас происходит движение к совершенно новой архаике — модернизационной. Это иной мир, я даже не знаю, какое ему дать имя. Как назвать мир, владеющий

интернетом, технологиями, мир сингулярности в ситуации, когда актуализируются архаические структуры и действует фильтр погашения разнообразия? По законам психологии у нас сегодня чаще выигрывают те, кому не нужно тратить время на принятие решений. Когда-то Нильс Бор объяснял то, почему интеллигент всегда проиграет гангстеру: даже если у него есть пистолет, он будет думать, стрелять или нет. Гангстер не утруждает себя избыточными когнитивными сложностями. Он решает быстро. Мы сегодня живем в модели, не похожей на сталинизм. Это возвращение к язычеству. Это язычество в сочетании с телененавидением. Сталину и не снилось такое боевое орудие, оно сильнее технологии зомбирования и создания матриц, мощнее военных технологий и прямых физических воздействий. Это не информационная, как принято говорить, а, прежде всего, психологическая война. Мы уже не будем жить ни в империи «первого юриста», ни тем более в стране «второго юриста», который подарил нам столь кратковременную весну свободы. Мы все время живем в эпоху культпросвета — в просветах культуры между культами. А культа Горбачева не было. Он жил и живет в другой культурной оси. Увы, дети вертухаев победили детей

Арбата. Победили те, кто понимал, что культура доноса — ключевая. Слой потомков вертухаев физически и социально выживаемее, мощнее. Обратите внимание: сегодня в престиже у выпускников вузов госслужба, а значит, и страна победившего аппарата тоже в действии. — Если «дети вертухаев» и съели «детей Арбата», то складывается такое ощущение, что они совсем недавно их дожевали. Были же Болотная площадь и проспект Сахарова, улыбающиеся люди с плакатами «За честные выборы»… — Их мало. Прощание с Немцовым: нам кажется, что людей, которых всколыхнуло это ритуальное убийство, пришло очень много. Но это только потому, что они собой заполнили мост. Митинги, шествия, которые мы наблюдали не-

Петр САРУХАНОВ — «Новая»

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

давно, — это карнавальная культура, по Бахтину. Не было бы Горбачева, если бы не было бардовской песни, Окуджавы, Галича и Высоцкого. Оказавшись в стране гражданской пустыни, мы никогда не знаем, как изменится ситуация. Когда государю принесли «философические письма» Петра Чаадаева, он не знал, как действовать, ждал советов от Аракчеева и других. Но лучший совет ему дал автор лозунга «Православие. Самодержавие. Народность» — министр просвещения граф Уваров. Он написал в записке по поводу писем Чаадаева: «ЗАМОЛЧАТЬ». Вы видите, как у нас сегодня замалчиваются важнейшие ситуации, их нет в телевизоре. Но есть еще один исторический документ, о котором я хотел бы вам в этой связи рассказать. «…Опасно нападать на русских, — пишет идеолог Гитлера, автор книги «Мир ХХ века» Артур Розенберг, — там есть Чаадаевы». Давайте вспомним, что не только философские письма, но впоследствии и философский факультет МГУ сыграл огромную роль в расширении смыслового пространства мира. Сегодня начинается новая игра. Когда растет сингулярность, технологии, появляется еще одна власть — экспертная. Вы помните, у Горбачева

сивные социальные люмпенизированные слои, вырывается на поверхность застывшая ярость несовременности. Эта ярость связана с нереализованными надеждами, интенциями и комплексами многих людей. Здесь можно провести аналогию с мелким немецким бюргерством и крестьянством: они не смогли встроиться в изменяющуюся реальность, которую принес конец XIX и начало XX века. У нас, когда к власти пришел Горбачев, многим людям, которые хорошо адаптировались к условиям несвободы, стало некомфортно жить. Им было комфортно там, где за них все решали другие. А сложная многоплановая жизнь пугала. Они не находили в ней себе места. Психоистория, психоархеология помогают понять, откуда берутся потоки застывшей ярости, почему людей объединяет страх перед свободой, разнообразием, сложностью. Может быть, здесь и кроется ответ на вопрос: как работает ложь телененавидения, почему она так эффективна? Думаю, чем дальше мы будем отходить от эпохи Горбачева, тем больше историки будут анализировать его психотип как мастера открывания возможностей и дарителя шансов развития, как человека чувствительного к боли других… Именно

Не могу забыть, как он на вопрос Познера: «Какое самое важное событие в вашей жизни?» — дал однозначный ответ:

«Встреча с Раисой Максимовной» всегда были советники, специалисты в разных направлениях экономики, науки, культуры, образования. Когда к власти пришел Борис Ельцин, он постепенно всех советников перевел в «помощники». Это совершенно разные архетипы власти. А теперь у нас снова идет игра под названием «Явление экспертов народу». Власть опирается на идеологию клерикального националпатриотизма, а в этом есть размытость, двойственность. — Почему многим хочется сегодня топтать имя Горбачева? — Не только имя, но и все разговоры о свободе, достоинстве, толерантности, либерализме встречают довольно жесткую агрессию, неприятие. В критике этих идей находят опору разные агрес-

как человека эмпатийного, что крайне редко встречается на политических олимпах. Не могу забыть, как он на вопрос Познера: «Какое самое важное событие в вашей жизни?» — дал однозначный ответ: «Встреча с Раисой Максимовной». Это сказал человек, изменивший мир, разрушивший Берлинскую стену, повлиявший на судьбу человечества! И не вина Горбачева в том, что пришедшие после него люди были либо из страны победившего аппарата, символом которого был ГКЧП, либо из выращенных на его плечах либералов, у которых ген эгоизма нередко одерживал верх над геном либерализма.

Галина МУРСАЛИЕВА, обозреватель «Новой»

Через двести — Гор-би, Гор-би!.. Если кто помнит. — Гор-би! Гор-би!.. Так они восхищались. Просто задыхались от восторга. Обступали, таращили глаза и тянули руки через охрану. Потому что зрелище было невиданное. То есть буквально шел посреди толпы, помахивая в разные стороны шляпой и позитивно улыбаясь. Возникало ощущение, что он живой и даже человек. На фоне чугунных могильщиков капитализма он их, конечно, изумлял. Что интересно, нас — тоже. Прямо-таки озадачивал. Кажется, вознесло тебя на вершину, так приведи спинку кресла в удобное положение! Организм в порядке, органы начеку, чемоданчик при тебе, Мавзолей под боком. Ну и вперед — мечи указы, зажигай с трибуны, спускайся по трапу, приветствуй свой портрет на параде. Хочешь — назначь себя генеральным гидравликом, хочешь — верховным балетмейстером. Правда, страна уже по уши в... Ну и что? У тебя на руках непобедимый козырь — народ! Народ же попался упоительный. С ним что ни делай, он только вечером на кухне матушку помянет, а с утра — обратно по очередям. Так что рули, не парься! Но нет. Что-то, видно, в нем было с детства бедовое. Какой-то ген непоседливый. Решил зачем-то тронуть то, что слежалось. Так прямо и заявил — пора начать! И объявил: — Гласность! И мы заголосили. Сперва — шепотком, потом — во всю глотку! Даже близко не представляя, что из этого выйдет и до чего дойдет. Да он и сам не предполагал. А вышло много чего, ибо слово пробивает стены. Причем, как оказалось, буквально. И когда бетонная стена, которой мы ограждали людей от человечности, рухнула, то прозябавшие по ту сторону стены вскочили на обломки и завопили: — Гор-би! Гор-би! Лопались от благодарности. В отличие от нас. У нас-то он уже был во всем виноват — согласно традиции. Не туда повернул, не на тех оперся, мало торговался, много колебался, не так грохал кулаком, не там ставил ударения. Да еще посягнул на законный отдых, в смысле — на выпивку. Можно было такое простить? Короче, мы ему выдавали по полной — причем уже не на кухне, а на площади. Что вообще-то стало возможно благодаря ему, но мы мелких деталей не помним. Мы выше логики. У него, правда, с логикой тоже… Приоткрыл занавес, а мог укрепить засов. Сложил полномочия, а мог поднять войска. А главное, зачем-то намекнул миру, что эта страна и ее народ способны двигаться к величию, которое не нужно огораживать стенами. Но способны — не значит склонны. Опять ошибка — но уже не его. К одному китайскому начальнику подкатили: «Ваше мнение о Французской революции?» Тот с церемонной вежливостью: «Совсем очумели? Как можно судить — всего двести лет прошло!» Толковые начальники встречаются среди китайцев. Прислушаемся — поговорим насчет исторической личности лет через двести. А сегодня — просто поздравим человека. С днем рождения, Михаил Сергеевич!

Михаил МИШИН

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горби-2012

хочу выполнить обещание, которое дал своим друзьям, —

пригласить на 90-летие

Правила жизни Интервью М.С. Горбачева журналу «Эсквайр» Как только тебя спрашивают о мудрости, ты сразу думаешь: ну, наверное, я уже доживаю последние в жизни дни. Мое самое первое воспоминание — это голод. В 1933-м мне было два с лишним года, и я помню, что дед мой Андрей, отец отца, ловил лягушек в нашей речушке небольшой и варил их в котле. Помню, что они переворачивались белым брюшком, когда сваривались. Но я не помню, ел я тогда их или нет. Это потом уже, во Франции, во время прогулки на катере в центре Парижа под песни о Париже, мы вместе с Раисой ели лягушачьи лапки. В 1935 году я очень серьезно заболел. Называлось это просто — болезнь. Меня душило. Поставили свечку около кроватки, плакали и ничего не могли сделать. Деревня, 1935 год — чего там? И вот одна женщина зашла и говорит: вы хорошего меда найдите, поставьте ему стакан, пусть выпьет. И я помню: вот комната, здесь окно, а на подоконник поставили чайничек голубой — даже не голубой, а синий-синий — с медом. Взял этот чайник и выпил. Выпил и уронил крышку, а звук ее до сих пор у меня в голове стоит, даже сейчас. У меня всегда судороги в августовские ночи — еще с тех пор, как мальчишкой на комбайне работал. Закрою сейчас глаза, и пшеница передо мной, моря пшеницы. Особенно в июне месяце, когда растет она, колосится, наливается, и там свои дела творят перепелки. И дед мой Андрей, и другой дед, Пантелей, были крестьянами-бедняками. Советская власть дала им землю, и через какие-то десять лет они стали середняками. Дед Пантелей любил повторять: «Нас спасла советская власть, она дала нам землю. Остальное на земле мы сами сделали». Я уже пять лет не был в Привольном (село в Ставропольском крае, родина Горбачева. — Esquire), а на днях принял решение: обязательно поеду — в сентябре или в октябре. Это самые прекрасные месяцы: на полях все убрано, и только слышен рокот тракторов, поднимающих зябь, летят птицы перелетные. И так все и идет — одно за другим. У кого нет чувства малой родины, тот не стоит ничего.

Не люблю тех, кому все равно, где повеселиться, что подловить и кого подловить. Я из другой группы людей. С отцом после войны я пять лет работал на комбайне. В это время мы очень сблизились. У нас было много разговоров, я его о многом расспрашивал — мы стали мужчинами, у которых есть какие-то свои отношения. Самое серьезное замечание, которое отец мне когда-либо делал, он передал через мать. Я уже был восемнадцатилетним, и он так ей сказал: «Скажи Михаилу, что он слишком поздно приходит с гулянок. Пусть пораньше возвращается». Жизнь идет, а люди уходят. В одной из телевизионных передач Владимир Познер спросил меня: «А вот если бы все-таки была такая возможность — предложили вам связаться по телефону с теми, кого уже нет, с кем бы вы хотели поговорить?» Я отвечаю: «Думаю, что касается Горбачева, всем ясно — с женой». Я часто Раису разыгрывал. Как-то сказал: «Ты меня не выводи из себя». Вздохнул и добавил: «Потому что стоит мне один раз поднять руку и опустить, один раз ударить — и все, второй удар не потребуется». А она говорит: «Ты с ума сошел. Ты что, собираешься меня бить?» В старости трудно удержать слезы. Сейчас я больше, чем когда-либо, занимаюсь своим здоровьем: хочу выполнить обещание, которое дал своим друзьям, — пригласить на 90-летие. Это, конечно, нахальство, но я думаю, так и надо действовать — ставить задачи, которые мобилизуют. Сегодня я спал хорошо, а вчера была трудная ночь. Я выпил две дозы обезболивающего, но долго был не в ладах со сном. Только к утру заснул, и начался сон удивительный. Накануне я фильм о Гражданской войне смотрел, где было сказано, что в те годы в России погибло 15 миллионов. Так вот, во сне я с кем-то ходил, и этот кто-то мне показывал погибших людей. Их было просто несметное число. И, в конце концов, после этого путешествия выхожу я на большое светлое пространство и спрашиваю: а что там дальше? А туда, говорит, отправляются все мертвые. Часто во сне я нахожу ответы на вопросы, которые меня наяву мучают. Мне говорят: надо брать ручку и блокнот — рядом класть и сразу записывать. Но я раз так сделал, прочитал то, что записал, и думаю: не надо ради такого сон перебивать.

Утро — самое хорошее для меня время. Я просыпаюсь рано — в шесть, в половине седьмого — сбрасываю одеяло, выравниваю постель и снова ложусь: начинаю делать зарядку в постели. Самые простые упражнения — потянуться, повыжиматься. Я даже так говорю: не пойму, или кот потягивается — с меня пример берет, или я пример с кота беру — потягиваюсь… История России сложная. Трудно определить в ней лучшее время. Все становление, становление, расширение и освоение пространств. Когда меня спрашивают о том, какой будет Россия через 20 лет, у меня язык не поворачивается сказать, что будет хуже. Главная проблема России заключается в том, что народ выталкивают из политики. Между сегодняшними протестами и протестами конца 1980-х и начала 1990-х можно найти и сходства, и различия, но это не столь существенно. Я думаю, важно другое: сегодняшние выступления — серьезные. Это не просто какой-то крик и шум. Это продуманный протест, выражающий фундаментальные желания и чувства людей. И это нельзя игнорировать. Теперь иногда я слышу, что лозунг «За честные выборы» устарел. Я с этим не согласен. Этот лозунг ни в коем случае нельзя снимать. Это самый важный лозунг. Настоящий лидер — это тот, кто хочет иметь живую, нормальную, серьезную оппозицию. Слабость нынешних лидеров России в том, что они этого не понимают. Мягко говоря, они оппозицию не любят. Я бы желал, чтобы президент понял, как важно отойти в какой-то момент — отодвинуть все, открыть дорогу новым силам. Для этого надо иметь мужество, но именно такие решения и говорят о человеке, о масштабе его личности. Надо идти по пути свободы. Американцы сделали крупную ошибку. Они больше всех кричали: нам нужен новый мировой порядок, который был бы более демократичным и справедливым. И первые отказались от этого. Я сейчас недоволен тем, что Европа не может наладить у себя дела внутренние, чтобы стать, наконец, мотором перемен к лучшему во всем мире. Я оптимист. Этой фразой я кончаю многие свои беседы. Вот давайте и закончим на этом.

Журнал «Эсквайр», № 81, октябрь 2012 года

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

Он пробудил

народомыслие Сергей ЮРСКИЙ:

равда—хорошо,асчастьелучше»—сильно назвал свою пьесу А.Н. Островский. Лукавая мысль. Автор-то знал, что счастья без правды быть не может. Про это и писал. Счастье без правды — подделка, самообман. А отсутствие правды — прямой обман. Да и бывает ли оно вообще, СЧАСТЬЕ? Да и бывает ли она вообще, ЧИСТАЯ ПРАВДА? Это у людей так, это в частной жизни. А если речь идет об огромном государстве, где много миллионов людей и где «Правда» — всего лишь название газеты, а счастье — абстракция, маячащая где-то далеко впереди, да и только на страницах все той же «Правды»? В Театр имени Моссовета на мой спектакль «Правда — хорошо, а счастье лучше» пришел ГЛАВА ОГРОМНОГО ГОСУДАРСТВА Михаил Сергеевич Горбачев. Пришел с женой. Пришел не на премьеру, а на давно идущий спектакль. Сел не в правительственную ложу (она у нас есть такая!), а просто в партер. Охрана, наверное, была (как иначе, само собой, не без этого!), но что-то мы ее не заметили. Кто не на сцене, любопытствовали через щелочки, потом шептали мне: «Ничего вроде, смотрит, не дремлет, смеется, с женой переглядываются, аплодируют!» Кончился спектакль, зрители поднимаются с мест, хлопают, и они с женой поднимаются, хлопают. За кулисы не зашли. Уехали. Женщинам-актрисам принесли роскошные пахучие букеты цветов с типографскими записочками: «От Раисы Максимовны и Михаила Сергеевича Горбачевых». Вв-ах! Да ведь так не бывает! Мы-то знаем: за пару дней слухи шепотом, потом вслух, вполголоса — паспорт не забыть, пропуск не забыть, потом общая паника: «Может, не приедет… А если приедет?» — утром незнакомые люди ходят по всему театру, что-то ищут (или кого-то?), с середины дня милиция на весь квартал, люди в штатском в проходной, во дворе, санитарная машина подъехала, за пять минут до начала в зале полно, а первые два ряда пустые, скромно и одинаково одетые вежливо и отрешенно уселись на стульчики на сцене в правой и в левой кулисе, занавес закрыт, священная бездыханная тишина. И… овация! В зале! Приехал!!! Вот как оно бывает! А тут? Какой-то НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК пришел?! Именно это я и хотел рассказать о Горбачеве. Он был новый человек для нас. И не только для нас, он, думаю, и для себя был новый. Он же во всей этой пирамиде советской власти участвовал, он вырос в ней, он ОТТУДА! Но вот открыл какие-то другие двери в знакомом и затхлом пространстве огромной страны, обнаружил какие-то щели, точки, чакры внутри себя, и вышел… в неведомое. Ему и названия еще не было, неведомому. Чтобы унять восторг предчувствия (может, даже страх!), надо было назвать неведомое какими-то приемлемыми, более или менее понятными словами. Нашлись такие слова: «Перестройка и Гласность».

«П

В тот день, когда я увидел впервые Горбачева — издалека, со сцены в зал, на расстоянии пяти-шести метров, но реально, — колыхнулось предчувствие: перемены возможны! А перемены необходимы. Без перемен невозможно было дальше, это ощущалось всеми. А потом… Потом было то, что на общей нашей памяти. Память разная — у одних твердая (даже слишком), у других вечная (так им кажется), у третьих дырявая, а бывают просто злопамятные или беспамятные, живущие не лично пережитым, а тем, что им внушили потом. А что было-то? Был поворот огромной страны, окостеневающей от долгого бездействия мысли. Трудно поворачиваться после долгой неподвижности, пролежни во всех членах, в мозгу. Больно. Но изменилась атмосфера, воздух стал другим. Заговорили! Люди друг с другом, пресса с людьми, улицы с площадями. Газеты, телевидение, радио обрели смысл, вдруг стали источником НОВОГО. Родились неведомые доселе ТВОРЧЕСКИЕ профессии — издатель, главный редактор, предприниматель… Это были теперь не надзиратели от имени Партии и Правительства, а деятели, объединяющие таланты единомышленников. В кипении открывшихся возможностей, в реальной конкуренции явились в стране ЛИЧНОСТИ, их было немало. Страна задышала. Из застоявшихся легких полезли сгустки грязи, дыма, гноя, но воздух стал другим. И все это начиналось тогда, в перестройку, во времена, когда главой огромного государства был Горбачев. Не славить я его собрался — ведь это именно при нем исчезли, сдулись обязательные советские штампы речи и печати: «Под мудрым руководством нашего генераль-

ного (гениального)… и т. д.» — так не будем к ним возвращаться. Я говорю о Горбачеве, как о человеке, который оказался во главе страны во времена назревшего слома, перелома, поворота. И этот страшный, опасный вызов времени он принял. При нем страна открылась миру, и мир открылся людям страны. При нем треснула и кончилась диктатура коммунистической партии, подменившая собой мифическую диктатуру пролетариата. Вызовы времени и ответственность власти, и он во главе этой власти. И был Чернобыль. Страшная небывалая беда, техногенная катастрофа мирового масштаба. И не менее страшная вина, что пытались скрыть, не объявили тревогу, подставили под смертельный удар великое множество людей. Недопоняли размера? Не были готовы? Отчасти так. Но главное — многолетняя привычка фильтровать реальность: это народу знать нужно, это можно, а вот этого, пожалуй, лучше ему не знать! Пролежни в мозгах! Ведь так и в былые времена скрывали чудовищное Ашхабадское землетрясение, в более поздние — катастрофу реактора и заражение на Урале, расстрел толпы в Новочеркасске… Народ не должен знать. Молчок! За разглашение — наказание! Не портить настроение народу! И в 86-м попытались скрыть Чернобыль. Чья вина? Власти! А во главе власти кто? Горбачев. Значит, его ответственность. Не его одного — и министров, и советников, и экспертов, всей сложной системы управления, десятилетиями внедряемой идеологии. Пролежни в мозгах! Вина власти. Были еще и ошибочные решения, и трагические события в те времена. Перечислять не буду, в последнее время слишком часто и слишком тенденциозно стали их перечислять. Говорю не о диких полусумасшедших баб-

«поднявшись на вершины власти, он

не перестал быть просто человеком ках, причитающих и воющих: «Знак антихриста на лбу! Знамение!» — я о некоторых сегодняшних политиках, политологах, политтехнологах — словом, публичных людях, толкующих новую историю. Для них Горбачев — подсудимый, а сами они прокуроры. Их речи — приговоры, а иногда доходит даже до требований расправы: он, лично он, отнял у них (лично у них!) самое дорогое — единство народа, веру в будущее, развалил прекрасный дружный лагерь социалистических стран, не поддержал наши интернациональные мирные усилия в виде войны в Афганистане, накренил и чуть не обрушил изумительную твердокаменную башню нашего Комитета государственной безопасности, он позволил разрушить Берлинскую стену, за которой нам было так надежно и хорошо, в отношениях со всегда ненавидящим нас Западом вместо калитки, в которую могли проходить только специально проверенные люди, в частности мы, знающие заранее — все, что нам покажет Запад, видимость и обман, — так вот, вместо этой калитки он распахнул огромные ворота, куда от нас поперла любая шваль, родства не помнящая, а оттуда к нам сплошные наемники ЦРУ, желающие узнать секрет нашей силы. Мы были Великой страной! И нас боялись! Он у нас это отнял! Ложь! Не он у вас это отнял. Время пришло. Громадная страна великого народа с нарастающей скоростью летела в пропасть. Люди устали терпеть. Люди окончательно перестали верить. Прекрасная идея социализма с его раскрепощением труда, с его равенством в заботливом социальном государстве, с его народовластием оказалась чистой теорией. В русском исполнении социализм все более расходился с реальностью, более того — чем дальше, тем больше он расходился с самой человеческой природой. Уже и руководители вплоть до самых верхов перестали верить в Идею, в памяти ос-

тались только лозунги, а все заботы были направлены лишь на сохранение существующего. В народе рождались анекдоты, и анекдоты с полной серьезностью стали воплощаться в реальности. Несколько лет страна с пустыми прилавками и длинными очередями за водкой жила под лозунгом «ПЯТИЛЕТКЕ КАЧЕСТВА РАБОЧУЮ ГАРАНТИЮ!». Слова можно как угодно менять местами, крепкий призыв ощущается, но даже малейший смысл не обнаруживается: «РАБОЧЕЙ ПЯТИЛЕТКЕ КАЧЕСТВО ГАРАНТИИ», чем хуже? Вот в такой обстановке подошло время перестройки. Первый и последний Президент Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачев — человек из народа. Михаил Сергеевич целиком человек из советского строя. Полагаю, и почти уверен, что при начале его генерального секретарства у него в мыслях не было ликвидировать этот строй. Полагаю, он один из немногих там, наверху, не потерял веры в начальную Идею, он хотел хоть немного сблизить теорию с реальностью, придать социализму, как тогда уже говорили, «человеческое лицо». Его особенность, талант его личности в том, что, поднявшись на вершины власти, он не перестал быть просто человеком, то есть не перестал верить тому, что видит собственными глазами, не потерял стремления отличать ложь от правды. Ложь оказалась почти всеобъемлющей, правда оказалась невероятно горькой. Но он пошел, двинулся! Великая его заслуга в том, что он не остановился. Разочаровываясь, спотыкаясь, делая ошибки, он пошел дальше. Преодолевая сопротивление в ближайшем и в дальнем окружении, ища (и находя!) новых единомышленников, более подготовленных, раньше него задумавшихся о несоответствиях в устройстве социалистической системы, Горбачев интуитивно ощутил в массах (сквозь уже привычную апатию, сквозь заскорузлость сознания) — отклик, начало движения. Страна очнулась. Родилась не лозунговая, а настоящая инициатива. Не было еще (правда, и потом не стало) народовластия, но явилось вдруг то, что можно назвать народомыслием. Люди ощутили себя не наблюдателями, а участниками становления НОВОГО. В Евангельской притче Иисус предупреждает о бессмысленности и скверных последствиях зарывания таланта в землю. Там речь идет о таланте как монете крупного достоинства. В сегодняшнем нашем понимании, талант — высокое умение, дар Божий. Россия никогда не бедна талантами, во всех областях знаний и творчества. Но сколько раз административная система социализма, перекапывая пласты своих угодий, сознательно и целенаправленно зарывала свои таланты в землю (в переносном и буквальном смысле слова), вынося наверх подхалимов и завистников?! Вторая половина 80-х, время перестройки, время Горбачева, положила начало деятельности великого МНОЖЕСТВА больших талантов во всех видах деятельности. Боюсь начать перечень, он окажется слишком длинным. Среди них есть политики, ставшие государственными фигурами, просветители, религиозные деятели, бизнесмены, создавшие финансовые империи мирового уровня, проявив при этом широкую и результативную благотворительность, мои коллеги — актеры, режиссеры, оказавшиеся в новых условиях еще и талантливыми менеджерами, предъявившими миру новые собственные направления в искусстве. Многих из них я знал лично. С некоторыми дружески сближались. Дальнейшие судьбы их были разными, как и наши отношения. Но вот что очевидно: они — пример того, как может реализовать себя человек, когда открываются возможности, когда сняты путы, когда перестает царить догма. Михаил Сергеевич вызывал во мне постоянный интерес — симпатию, тревогу, сочувствие, огорчение и снова симпатию. Потом, позже, когда он уже не был президентом, мы познакомились. Несколько раз встречались на разных общественных мероприятиях. Вблизи я был покорен его обаянием. Побывав на вершине власти и покинув эту вершину, он сохранил человеческую естественность. Он сохранил приоритет своей жизни — любовь к Раисе Максимовне — к жене, к своей половине. Издалека я видел их вместе, и они меня восхищали именно вместе. Болезнь и смерть Раисы Максимовны были для Михаила Сергеевича отсечением половины. Я послал ему телеграмму личного соболезнования. Полагаю (хочу надеяться!), что таких телеграмм были миллионы. Сегодня, в день 85-летия Первого Президента моей страны, я мысленно жму ему руку, я хочу выразить ему мое уважение, мою благодарность, мой непреходящий интерес к одному из самых выдающихся русских людей моего поколения!

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горбачев и МЫ

Вы нам открыли глаза на прекрасное в тот момент, когда мы могли еще им воспользоваться

Что мы такое хорошее видели в праздник Великой Октябрьской революции до прихода Михаила Горбачева? Ничего такого хорошего мы не видели в праздник. Да и в будни не всякий день. Нет, кое-что нам все-таки показывали. Но не такое красивое: Андропова, Брежнева, Черненко, Суслова и т.д. Куда бы мы ни смотрели. (Или не туда мы смотрели?) И вот пришла перестройка! Она на карточке. Можно ли сравнить радость от ее созерцания с нашим прошлым впечатлением от лиц политбюро (уверяю, это были лица членов, а не что другое), которых показывали на доперестроечной трибуне? Спасибо, Михаил Сергеевич, что Вы нам открыли глаза на прекрасное в тот момент, когда мы могли еще им воспользоваться. В нашем послевоенном детстве на базарах продавали красивую открытку дамы с надписью: «Не вспоминай, когда взглянешь, а взгляни, когда вспомнишь». Взгляните, с каким упоением и радостью мы слушали каждое Ваше слово, произнесенное с трибуны мавзолея. Как же хорошо бывало с Вами, дорогой мой Михаил Сергеевич! (Да и теперь с Вами неплохо. Не налить ли нам за Ваше здоровье! Не посидеть ли в «Конюшне», как бывало.)

Всегда Ваш Ю. РОСТ

горбачев и слово

июне 1987-го Страна Советов впервые узнала, что разруха начинается в головах: в журнале «Знамя» было опубликовано «Собачье сердце». Не так, чтоб нам это знание очень помогло… Но список книг, впервые выпущенных из спецхрана в те годы и ставших абсолютной классикой, частью школьных программ, аксиомой знания, — необъятен. В позднем СССР (от оттепели до шоковой терапии) жизнь книги обычно начиналась в журнале. В 1985—1991 годах тиражи толстых журналов (и опережавшего их «Огонька») достигли пика. И именно после их выхода в свет по КБ и учительским от Кушки до Курил разлеталось: разреши-и-ли Ходасевича! От журнальных публикаций мы и отсчитываем. По случайности я оказалась в редакции «Огонька» в тот день, в апреле 1986 года, когда отдел культуры (возглавлял его Олег Хлебников) сидел в ожидании: Виталий Коротич, главный редактор, уехал в ЦК КПСС. Часов в восемь он позвонил: да! В печать, в канун 100-летия расстрелянного поэта, миллионным тиражом «Огонька» ушла подборка Н.С. Гумилева (в Рунете лежит статья Владимира Енишерлова «Возвращение Николая Гумилева. 1986 год», где история борьбы за публикацию, негодующих писем ветеранов партии в ЦК и проч. рассказана подробно). За Гумилевым вскоре последовал Ходасевич. В «Знамени» огромной подборкой вышел Георгий Иванов. Осенью 1986 года в «Октябре» впервые «подцензурно» напечатан «Реквием» Ахматовой. 1987-й: «Котлован» Андрея Платонова в «Новом мире». Там же — в декабре, после присуждения Нобелевской премии, первая в Отечестве подборка Бродского (а в 1989 году поэт реабилитирован по «делу о тунеядстве»). Кажется, в том же году (и там же) — «1984» Оруэлла. 1988-й: в «Дружбе народов» — «Чевенгур» Андрея Платонова, в «Новом мире» — «Доктор Живаго» со стихами (даже «Рождественская звезда» в СССР публикуется впервые!). В молдавском молодежном журнале «Кодры» (за ним тогда гонялась вся Москва) — «Лолита» Набокова. В журнале «Урал» — «Дар». В 990-м в издательстве «Правда» выходит первый четырехтомник Набокова. Тираж ( сняла дома с полки, проверила) — 1 млн 700 тыс. экз. «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана! Возвращение А.А. Галича: подборка в «Огоньке», вечера в Москве, кассеты, сборники (первый — в 1989-м в г. Фрунзе, ныне Бишкек!). По ходатайству дочери поэта в 1988-м Галич посмертно восстановлен в членах Союза кинематографистов и Союза писателей СССР. Так же в те же годы в СП СССР посмертно восстановлен Пастернак. Через журнал «Сибирские огни», через те же молдавские «Кодры», даже через газету «Водный транспорт» в 1988-м возвращается Варлам Шаламов. В 1989-м (в серии «Подвиг», приложении к журналу «Сельская молодежь») впервые выходят отдельным томом «Колымские рассказы». В том же 1988-м в журнале «Юность» напечатана повесть Юлия Даниэля «Искупление». Автор, никогда из России не уезжавший, живет в Москве. Он тяжело болен. Жена, театральный художник Ирина Павловна Уварова, показывает ему номер журнала с повестью – но Юлий Маркович до последних дней не приходит в сознание. 30 декабря 1988 года писатель умирает. …Весной 1989-го получают советскую визу и приезжают в Москву Андрей Синявский и Мария Розанова. Выходит сборник документов «Цена метафоры» (1989) о деле Синявского и Даниэля. Свидетельства о 1930—1940-х идут по журналам плотным потоком. Начинает возвращаться и память «бе-

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

«Это сбор

всех погибших частей» Книги, освобожденные Горбачевым лой России»: «Окаянные дни» Бунина, «Очерки русской смуты» А.И. Деникина (1989, «Воениздат»), «Записки» П.Н. Врангеля (1991, агентство «Каталог», Пенза). Тем же миллионным тиражом «Огонька» выходят первые статьи Э. Радзинского об аресте и расстреле царской семьи. И вскоре все лотки в переходах метро залеплены фотографиями последнего императора с Александрой Федоровной и детьми. (А ты, обыватель-1990, знай увертывайся от вопросов пятилетнего сына: «Какой хороший этот мальчик в матроске! Где он теперь?») Это годы репринтов: с сумасшедшей скоростью в СССР выходит русская идеалистическая философия 1900—1910-х годов и периода первой эмиграции. Возвращаются умерший в 1919-м от недоедания В.В. Розанов и расстрелянный в 1937-м о. Павел Флоренский, С.Н. Булгаков и Иван Ильин, Шестов и Федотов, крамольные «Вехи» (1909) и их продолжение «Из глубины» (1918) (оба, вы не поверите, солидно переизданы «Правдой» в 1991-м!). И — Бердяев, Бердяев, Бердяев! Читали его, благоговея. В упор не замечая предупреждений: «Целое столетие русской интеллигенции жило отрицанием и подрывало основы существования России. Теперь (в 1918-м, когда Н.А. еще явно не считал борьбу завершенной. — Е. Д.) должна она обратиться к положительным началам, к абсолютным святыням, чтобы возродить Россию. Но это предполагает перевоспитание русского характера».

Нет, характер был прежний: каялись за все на миру наотмашь, в блаженном ужасе от себя. В первом «негосударственном» книжном магазине СССР (а это было бывшее бомбоубежище при Исторической библиотеке в Старосадском переулке) стоял через двор и вниз по ступенькам бункера хвост желающих оставить заявки на первое книжное издание пламенной поэмы «Москва—Петушки» (и еще на исследование академика Императорской академии наук А.Н. Веселовского о мистической символике розы в Средние века!). В том же 1990-м вышел первый «советский» том прозы Довлатова, «Заповедник». В 1991-м выстрелили «Зона» и «Компромисс». В СССР готовятся к печати семь томов о. Александра Меня «В поисках Пути, Истины и Жизни» (выйдут они в 1991— 1992-м) и важнейшая просветительская книга отца Александра «Таинство, слово и образ. О православном богослужении» (1991). Среди главных детских бестселлеров 1990 года — «Моя первая Священная История». Это репринт издания «Товарищества М.О. Вольф» 1899 года. Но тираж — наш, советский. Триста тысяч. В том же 1990-м возобновило свою деятельность Российское библейское общество. До 1991-го оно называлось — Библейское общество СССР. В 1988 году «Книжное обозрение» публикует статью Л.К. Чуковской «Вернуть Солженицыну гражданство СССР». С августа 1989 года в «Новом мире» публикуется «Архипелаг ГУЛАГ» — тиражи журнала взлетают до миллиона экземпляров. 15 августа 1990 года М.С. Горбачев подпи-

сывает указ о возвращении гражданства СССР 23 эмигрантам: среди них — А.И. Солженицын и Н.Д. Солженицына, Иосиф Бродский, Василий Аксенов, Мстислав Ростропович и Галина Вишневская, Владимир Войнович. В 1990-м брошюрой тиражом 27 миллионов экземпляров выходит статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?» (хотя президент СССР с концепцией был резко не согласен). Юридические основы возвращения писателя на родину были созданы тогда — в 1988—1990 годах. Вернулись книги Аксенова и Владимова, Синявского и Владимира Максимова, Войновича и Лимонова. Начиналась слава Татьяны Толстой и Сергея Каледина, Д.А. Пригова и Тимура Кибирова, Парщикова и Гандлевского, Вайля и Гениса, вышли рассказы Пелевина и Сорокина. Взбаламученное море полярно разных правд, скопленных за 70 лет, шумело над страной. …К слову: издали и «Эммануэль», и «Основы тантрического секса», и Чейза. В Челябинске на оберточной бумаге выпустили «301 рецепт французской кухни». Но в 1986—1991 годах эта книга знала свое место. С Булгаковым и Солженицыным по тиражам, по воздействию не тягалась. Ее время начнется в 1992-м. Лет за десять тиражи толстых журналов упадут в 40 раз. А вершины всех книжных рейтингов (особенно по тиражам) прочно займет Дарья Донцова. …В 2005-м социолог Борис Владимирович Дубин (1946—2014), один из умнейших людей постсоветской России, скажет в интервью «Новой газете»: «Ситуация эпохи гласности… Она была счастливейшей эпохой для пишущих и читающих. Но совершенно ненормальной она была! Она вывела на поверхность готовые тексты. Готовые смыслы. 1920—1930-х годов. В лучшем случае — 1960-х. Не мы их продуцировали. Предполагалось, что следует только донести их до народа. Главное было — поднять и донести! Но ведь не было новых точек зрения: на интеллигенцию, на народ, на прошлое, на будущее, на Восток, на Запад. А эти понятия радикально изменили содержание со времен Бердяева или Георгия Федотова. Людей, сумевших отрефлектировать изменения, почти не слышно». Но это уже, понятное дело, вопросы не к Бердяеву, не к Федотову и не к президенту СССР. А ко всем, кому в конце 1980-х дали полную волю — читать и писать.

Елена ДЬЯКОВА, «Новая»

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горбачев и кино

«Шлю телеграмму Горбачеву:

Режиссер Сергей СОЛОВЬЕВ :

стреч с Горбачевым было несколько. Но была среди них одна, многое объяснившая мне про этого человека. У Лени Филатова был в Театре эстрады концерт. Вроде как творческий вечер. У него как раз тогда вышла книжка «Про Федотастрельца». Он меня спрашивает: «Ты с Таней придешь?» — «Нет, один». — «Ладно, дам один билет, но хороший». Прихожу. Рядом садится Горбачев. Тоже один. Без Раисы Максимовны. Мы уже были шапочно знакомы. Зал вокруг шушукался, а я тут рядом с «главным», словно приемный сын. В антракте выходим с намерением по рюмочке… А в фойе немедленно выстраивается толпа. И все протягивают билетики на концерт, чтобы он подписал. И он терпеливо расписывается. Тут какой-то догадливый пошел — да и купил книжку Филатова. И тогда Горбачев подписывает книжку: «Горбачев, к сожалению, не Филатов». Народ хлынул — скупили все книги. И вот он стоял весь антракт и подписывал, подписывал. После концерта нас позвали наверх. Там был вроде танцевальный или репетиционный зал… Поднимаемся. Фуршетик без особенных понтов и раскланиваний: «Ой, спасибо, что зашли-удостоили». Стали разливать… Охрана на него смотрит с вопросом. Он: «Да налейте мне тоже. Я сегодня без Раисы». И стали мы совершенно как-то задушевно разговаривать. Не как с главой государства великого-могучего. Слово за слово. И Горбачев мне говорит: «Поверишь ли, у меня был письменный стол в Кремле. И на внутренней стороне доски, — боюсь сейчас ошибиться с цифрой, но кажется, он сказал, — около 20 кнопочек. Поверь, просто нажимая поочередно эти кнопочки, я мог бы долго властвовать над миром. Ну не над миром — так уж здесь в России. Просто вовремя нажимать на кнопочки, которые соединяли меня с людьми, обеспечивающими власть. Ее неколебимость и силу. И я всю эту кнопочную систему велел демонтировать». Я развожу руками: «Михаил Сергеевич, что же вы наделали? Зачем же демонтировать… надо было просто людей на другой стороне связи заменить!» Он отвечает: «Если бы так просто делалась политика, ты бы тоже мог сидеть на этих кнопочках. Но ты сидишь у себя на «Мосфильме», а я «ломаю» кнопочки». Однажды я пригласил его на премьеру «Нежного возраста». Он пришел, посмотрел. После премьеры он сказал одну фразу. «Хочешь верь, хочешь не верь, но ничего этого я не знал. Про этих чеченцев, крышевавших школы. Про то, как гнали ворованные «Мерседесы». Про банковские авизо и взятки, которые носили дети. Ничего до меня не доносилось». А еще он меня вытаскивал из абсолютно безнадежных ситуаций. Впервые — во время съемок «Ассы». Нас гнали из гостиницы «Ореанда» в Ялте. «Ноги вашей не будет в гостинице! Это режимный объект», — заявил нам «ответственный товарищ». Я с ним сцепился, говорю:

ПОКА ВЫ ТАМ ПЫТАЕТЕСЬ ЭНЕРГИЧНО ПРОВОДИТЬ ПЕРЕМЕНЫ ЗПТ ЗДЕСЬ ВАШИ ИНИЦИАТИВЫ ПЕРЕМАЛЫВАЮТ В ТРУХУ» «Ваше самоуправство кончилось!» — «Что кончилось, а что нет, мне лучше знать. Идите вон!» Честно говоря, тогда я мало что знал про Горбачева. Ну, новый у нас правитель. Но я разозлился. И решил дать телеграмму. Сначала у меня ее не брали. Написал: мол, снимаю картину о судьбах людей, связанных с перестройкой, в частности о судьбе молодых художников. И считаю своим долгом вам сказать… В тюрьме такая телеграмма называется малявой. Вот пишу вам из Ялты. Пока вы там, граждане начальники, пытаетесь энергично проводить перемены, здесь на местах ваши инициативы ломают и перемалывают в труху. И все объяснил. Пошел спать. На следующий день чуть ли не все руководство Крыма в шляпах втискивается ко мне в поганенький номер. В восемь утра. Я из-под одеяла смотрю на них, будто это сон с похмелья. Они говорят: «Пойдемте с нами». Ну, я не мог предположить чего-то кошмарного, что меня загребут. Хотя вид у них был

не очень доброжелательный. Повели в «Ореанду». А там… Накрыт белоснежный скатертью стол. Все ломится… Фантазии никакой: икра, белая рыба. В те времена подобное я видел в одной книжке. Папа подарил маме «Книгу о вкусной и здоровой пище». Вот там и были такие картинки. Тот «ответственный товарищ», который меня гнал, сменил гнев на жаркую любовь. «Только, — говорит, — у меня к вам просьба: позвоните вот по этому телефону и скажите, что мы уладили конфликт. А все, что вам нужно, мы всё обеспечим». Такая вот история. Потом Горбачев нам и с премьерой помог, которой всячески ставили палки в колеса. Но если говорить серьезно: Горбачев, вне всякого сомнения, — фигура исторического масштаба. Многие из тех, кто крутится там наверху, историческими персонажами не являются. От кресла и скорости верчения, способности к интригам масштаб личности не зависит. Он повернул колесо истории, вначале российской,

дал нам всем, «Он включая и себя самого,

попытку…

а затем и мировой. Он решился на это движение. В одиночку развинтил систему. Вы видели детский конструктор? Перед тем как строить железную дорогу, нужно развинтить все детали, которые сложены в коробочках. Все сложенное в коробочках будет обречено пылиться миллионы лет. Если бы за два месяца до его прихода мне сказали о грядущих колоссальных сдвигах, которые коснутся каждого в стране, каждой жизни, — я бы не поверил. Все было так крепко упаковано, сургучом припечатано. Горбачев все это сдвинул. Сам по себе развал этого абсолютно нечеловеческого устройства власти и унизительных взаимоотношений человека и государства — событие эпохальное. То, что он все это развинтил, у меня лично тогда и сейчас вызывает невероятное уважение. Хотя я не отношусь к людям, которые радуются и аплодируют переменам, произошедшим с нами. Потому что с нами произошел очередной кошмар. Но авторами этого очередного кошмара являемся мы сами. Это все наших рук общее дело. Должен признаться, я очень жалею об исчезновении Советского Союза. И вся сегодняшняя самодеятельность по восстановлению связей… Разорванное, вырванное с мясом трудно сшивается. И все же никогда не пожалею, что бесчеловечная машина системы, давившая все живое здесь на протяжении 70 лет, кемто расстроена. Он дал нам всем, включая и себя самого, попытку… Все мы, не исключая его самого, не до конца этой возможностью воспользовались. И я не отделяю себя от «всех». Ведь мне тогда сказать: «Рыночная экономика — чистое благо!» И я, как попугай, восклицал бы: «О да! Это такая перспектива. Машина, которая сама едет!» Все это была чушь нашего общего невежества. Вот почему у меня к Горбачеву отношение скорее родственное, семейное, а потом уже — общественное. Он человек тяжелейшей судьбы. Жутко одинокий. Трагедия с уходом самого главного в его жизни человека неизбывна. У его и общественная судьба трагическая. Рядом с ним король Лир — почти опереточный персонаж. Я ему желаю и сил, которых, конечно, в связи с возрастом становится все меньше. Но мужества и достоинства у него всегда было достаточно, чтобы сохранить себя. Быть себе верным.

Записала Лариса МАЛЮКОВА, «Новая»

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

Юлий ГУСМАН — о Союзе кинематографистов времен перестройки, месте, где было можно свободно дышать ление были приглашены яркие таланты. Дух политики не истреблял духа поэзии и творчества. О вечерах, ставших событиями, можно написать целую книгу. От первого в стране вечера Солженицына до дискуссии о Хрущеве, творческих встреч с Коржавиным, Войновичем… Помню, на Солженицынском вечере на люстрах висели люди в штатском. Кассету с записью этого события Андрей Смирнов под свитером через границу провез в Вермонт Наталье Дмитриевне. На протяжении многих лет Дом кино оставался своеобразной штаб- квартирой демократических сил, политическим и культурным центром столицы. И хотя все мы считали себя детьми горбачевской перестройки, когда начались трагические события в Литве, у нас был огромный вечер в защиту протестующих. И ведь мы ничего не совершали противоправного. Мы лишь воплощали в жизнь лозунги, декларируемые с высоких трибун в рамках перестройки, гласности, демократии. Слова стали наполняться смыслом. И этот вкус свободы, запах перемен — незабываемы. У нашего Дома кино сформировалась репутация приличного места. Чуть ли не все демократические организации могли найти здесь крышу. И когда позже повсюду изгоняли Межрегиональную депутатскую группу, они пришли к нам заседать. Горбачев в Доме кино бывал неоднократно. Запомнилась первая встреча. Позвонили с Би-би-си — хотели взять большое интервью у Михаила Сергеевича

нии своей роли он все равно был «свой парень». Думаю, на это «видимое простодушие» и купилось изъеденное молью политбюро, решив, что такой-то простак не сможет ничего всерьез революционизировать. Ему вообще присуща эта «свойскость», общительность. Вот эта черта особенно запомнилась в облике лидера большой страны, встреченного мною на маленьком пятачке под названием «Дом кино», в узком луче света под названием «Демократия и Перестройка» в одном отдельно взятом организме, Союзе кинематографистов. Поэтому столь быстро он и снискал расположение лидеров западных стран. Впервые с Востока

«Горбачев

открыл дверь Просто дверь — в мир. вместо Чекпойнта Чарли с овчарками» не был на Пятом съезде. Но если бы его не было — и меня не было бы в Москве, в Доме кино. Я благодарен Михаилу Сергеевичу за эту эпоху. Насыщенную не только надеждами, но и полнокровной жизнью. После Пятого съезда Союз кинематографистов, объединявший тогда — как и сейчас — людей разных взглядов, религий, социальных положений, способностей, темпераментов… И вдруг весь этот рой разношерстной публики превратился в нормальную демократическую республику, модель страны, какой она могла бы стать, в город будущего в духе Томмазо Кампанеллы. Я видел, как на секретариатах спорили до полуночи Климов, Абдрашитов, Баталов, Смирнов, Гребнев, Плахов, Черных, Чухрай, Демин… Началась невероятной интенсивности жизнь. Семинары, встречи, дискуссии, вечера. Я был начинающий игрок на этом поле высококлассных профи. Но нас объединяла идея, которая потом породила и нашу «Нику». Идея профессионального единения кинематографистов — вне зависимости от их политических пристрастий, ангажированности. После съезда Андрей Смирнов и Виктор Мережко, вопреки очевидному мнению о том, что директором Дома кино должен быть функционер-хозяйственник, позвали руководить Московским Домом кино режиссера из Баку, да еще с отчеством Соломонович. Дело не во мне, и даже не в нашем Доме. Дело в том, что благодаря Горбачеву наступило время, когда можно было декларации превращать в действительность. Не только мечтать, но начать действовать, забыв о штампе «Не положено». Раньше был грандиозный разрыв между надеждой и действиями. Были одиночки, способные на поступок. Выйти на Красную площадь. Напечататься на Западе. Остальные сидели на кухнях, мечтали. Или шипели. Или под гитару пели. А в это время угасали целые жизни. Век империи долог: сколько поколений утрамбовано в ее фундаменте. Я не был близок горбачевской команде. Но в качестве свежеиспеченного директора Дома кино помогал воплощаться множеству смелых на ту пору радикальных идей. Нам хотелось превратить наш Дом в нечто большее, чем премьерный кинотеатр для элиты. В прав-

в кабинете директора Дома кино. Я на всякий случай уточнил, что кабинет этот представляет собой две крошечные комнатенки. Но для съемок отца перестройки нужна была, как они выразились, территория свободы. Съемки эти не походили на многие телеинтервью, которые я прежде видел. Обычно были камера и «звук». Тут приехала настоящая съемочная группа, превратившая нашу «малогабаритку» в профессиональную студию. Три камеры, зонтики, отражатели. Потом приехал Горбачев. И мое первое впечатление потом подтверждалось неоднократно. Необычное, признаюсь, впечатление. Я же много повидал начальников всех уровней и мастей. К примеру, в качестве режиссера я участвовал в подготовке концерта для одного из съездов партии. И когда нашу работу приезжал принимать Суслов, нас распихивали чуть ли не по туалетам, чтобы не дай бог не попались на святейшие глаза. И вот Горбачев. Минимум охраны. Минимум понтов. Хорошо представляю, как можно сыграть обаяние и милоту. Он был естественно обаятельным, безыскусственным. Со мной разговаривал… нет, неверно я сказал. Со мной не разговаривал генсек, вождь, хозяин огромной страны. Мы просто беседовали, как давние знакомцы. Хотя знал он меня только по кавээну и по фильму «Не бойся, я с тобой!». Он расспрашивал. Интересовался. Любопытствовал. И эта его внимательность к собеседнику, пытливость — поначалу ошарашивали. Ведь до нашего разговора… его под палящими прожекторами два часа мытарило телевидение. Главная, если бы спросили, черта Горбачева — он большой ребенок. Любознательный. Пытливый. Интересующийся. Я встречался и даже работал со многими ответственными товарищами. Но такого не наигранно внимательного отношения больше не видел. Дальше был вечер, мы с ним на сцене беседовали при полном зале. Он и на большой сцене сохранил эту непринужденность, доверительность, честность. При этом не уклонялся от самых сложных вопросов. До поздней ночи его не отпускали. Потом он неоднократно был на наших «Никах», премьерах. Надо заметить, когда он приходил с Раисой Максимовной, казался официальнее, солиднее, что ли. Она была настоящей первой леди, дружелюбной… королевой. Он старался соответствовать. Не всегда получалось. Потому что при всем внутреннем достоинстве, понима-

приехал не падишах, а руководитель европейского толка, настроенный на диалог. Отношение к Горбачеву и оценка его деятельности пересматривались многократно. И дальше будут пересматриваться, редактироваться. Он все время двигался сквозь эти волны критики слева, справа. А после ухода эти волны стали еще выше, злее. У нас традиции уважения к своему экс-президенту нет. Такова наша особенность. Кто-то будет говорить о заслугах, другие, что развалили, не удержали, бросили, отдали Западу. Все это общеизвестно. Но мне кажется, трудно спорить с очевидным. Горбачев в истории человечества сыграл фантастическую роль. Он закрыл или хотя бы постарался закрыть страницу Неронов и сатрапов, фараонов и рабов. Изменил стиль руководства империей… к ее собственному изумлению. И если Петр Первый прорубил окно в Европу, Горбачев открыл дверь в мир. Просто дверь — вместо Чекпойнта Чарли с овчарками. Из этой открытой двери, да, хлынул не только запах фиалок, не только экзотические для нас продукты, но и масса новых, почти нерешаемых проблем. Из проруби советской системы мы выпрыгнули сразу на верхнюю полку Сандуновских бань в виде дикого рынка. И теперь все, кто любит и ценит Горбачева, кто его ненавидит, кто его знать не хочет, — все мы дети Горбачева и его времени. Глядя отсюда из будущего, можно строго указывать на недостатки и порицать: вот здесь были ошибки, здесь — неверные шаги и решения. Все это сослагательное наклонение, бессмысленное в отношении истории. Давайте смотреть вперед. И смотря вперед, но, помня о том маленьком островке свободы, затерянном в прошлом — Союзе кинематографистов эпохи перестройки, могу ответственно заявить: «Я благодарен ему за то, что открыл перед нами горизонт возможностей. Я испытываю безмерное уважение и любовь к первому президенту страны. Человеку, который позволил дышать этой огромной и великой стране!» Несмотря на груз лет, хочется пожелать ему сохранять в душе молодость и по- прежнему воспринимать мир свежо, неравнодушно, деятельно.

Записала Лариса МАЛЮКОВА

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

ГОРБАЧЕВ И ВОЗВРАЩЕННОЕ

Освобожде кино Именно Горбачев

вернул нам сокровища

отечественного кинематографа, спрятанные серой армией киноначальников

«Комиссар»

Кто сегодня еще помнит то настроение, эйфорию от обрушившейся нам на голову свободы? Это уже потом лозунги и их интерпретация были основательно пересмотрены именно теми, кто сумел обратить в личную выгоду и итоги Пятого съезда, и возможности, открывшиеся с перестройкой о вот чего отменить нельзя. Благодаря перестройке произошло освобождение кинематографа от догм и цензурных запретов, киностудии получили творческую и экономическую свободу, произошла реабилитация целого батальона репрессированных фильмов. И их авторов. У кино с перестройкой вообще была какая-то своя кровная связь. Пятый съезд при всей его горячности и серьезных ошибках дал сигнал атаки на систему, провел первые настоящие (!) выборы. Да и главный революционный фильм, притча «Покаяние» создана в канун перестройки, в 1984-м, стала ее провозвестником, была арестована (ходили по квартирам с обысками, изымали кассеты), а на экраны вышла в 1987-м благодаря тем самым переменам, которые предрекла. Но ведь считана и понята был лишь отчасти. Зритель, стоящий на «Покаяние» в очередях, принимал красноречивую притчу не на свой счет… Когда изучаешь историю советского кинематографа, начинаешь понимать… Это была настоящая война со своими жертвами, невозвратимыми потерями. И никто сегодня не может сказать, каким бы было отечественное кино, если бы не эта война отлаженной системы и ее чиновничьего войска, партократии, гэбэшников против художников. Жертвами этой войны были авторы, отлученные от профессии, строго наказанные за своеволие, доведенные до инфарктов. Актеры, судьбы которых были искалечены, потому что их лучшие роли гнили вместе с пленкой на полке. Зрители, которые не увидели адресованные им фильмы. Культура и кинопроцесс, которые не терпят разрывов. В канун Пятого съезда уже были отпущены на волю три важные картины. Пролежавшая на полке 15 лет «Проверка на дорогах» Алексея Германа, несколько

Н «Застава Ильича»

«История Аси Клячиной…»

раз возвращенная на переработку, завершенная еще в 1974-м «Агония» Элема Климова. Арестованная в 1979-м «Тема» Глеба Панфилова. Фильм Германа был обвинен в дегероизации народного сопротивления во время Великой Отечественной войны. Главным прокурором, объявившим картину враждебной духу советского человека, был председатель Госкино СССР Романов. Герман же был убежден, что причиной запрета стала жалость к людям, сдавшимся в плен. Картина об «испытании человека в нечеловеческих условиях» была не ко времени скрежещущему из последних сил застою. «Агония», уже получившая приз ФИПРЕССИ, вышла на экраны в изувеченном виде. Режиссеру под давлением киночиновников и членов политбюро, узнавших себя на экране, пришлось самому кромсать фильм. Потом Климов сокрушался, что своими руками вырезал мощный фантасмагорический финал. «Тема», по хитрой задумке руководства Госкино, должна была разоблачать «пятую колонну»: диссидентов и эмигрантов. От постановки увернулись Михалков и Губенко. Панфилов согласился при условии, что сценарий фильма напишет Червинский. После первых закрытых показов, в том числе и для членов политбюро, фильм — уже многократно переделанный, «подчищенный», с измененным финалом… все же «прикрыли». Картину о творческом и духовном кризисе, о предательстве своего таланта обвинили в контрреволюционности. В 1987-м «Тема» была признана лучшим фильмом Берлинского кинофестиваля. Конфликтная комиссия, созданная на гребне горбачевского времени, возглавляемая Андреем Плаховым, вернула из забвения более 250 фильмов. Конечно, среди этих отложенных или вышедших «малым экраном» фильмов было много макулатуры. Но только за первый год работы комиссии на экран вышли наиболее значительные из «полочных» фильмов, в том числе «Долгие проводы» Киры Муратовой, «Одинокий голос человека» Александра Сокурова, «Ангел» Андрея Смирнова, «Иванов катер» Марка Осепьяна. Среди освобожденных картин были фильмы Параджанова, Шпаликова, Квирикадзе, а также «тайный шедевр» советского кино «Строгий юноша», снятый Абрамом Роомом в 1935-м по сценарию Олеши. Среди причин запрета — пресловутый формализм и «грубейшие отклонения от стиля социалистического

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

нное «Покаяние»

«Проверка на дорогах»

«Агония»

реализма». Роом, до этого уже уволенный со студии, отстранен от режиссерской работы. Чудом избежал участи своего актера Дмитрия Консовского, первого исполнителя роли главного героя — идеального комсомольца, погибшего в ГУЛАГе. Был изуродован «Тугой узел» Михаила Швейцера: критика колхозных устоев оказалась неприемлемой даже для хрущевской оттепели. Фильм был перемонтирован и выпущен под нелепым названием «Саша входит в жизнь». Долго мучили «Заставу Ильича» Марлена Хуциева — лирическую повесть о поколении времени «оттепели» по сценарию Шпаликова. Сцену поэтического вечера в Политехническом предложила вырезать министр культуры Фурцева. Госкино картина раздражала «неопределенностью

смысловых акцентов». Фильм распинал лично Хрущев: «Даже наиболее положительные из персонажей фильма — трое рабочих парней — не являются олицетворением нашей замечательной молодежи. Они показаны так, что не знают, как им жить и к чему стремиться. И это в наше время развернутого строительства коммунизма, освещенное идеями Программы Коммунистической партии!» Первого секретаря ЦК КПСС разъярила финальная сцена разговора главного героя с погибшим на фронте отцом. На вопрос Сергея о том, как ему жить, отец спрашивал, сколько тому лет, и, услышав в ответ «Двадцать три», говорил: «А мне двадцать один. Ну, как я могу тебе советовать?» Хуциеву пришлось переснимать целые сцены. Фильм вышел на экраны под названием «Мне

« реабилитация произошла

целого батальона

репрессированных фильмов. И их авторов

«Андрей Рублев»

двадцать лет». Конфликтная комиссия настояла на возможности восстановления авторской версии фильма. Премьера «Заставы Ильича» состоялась в 1988 году в Доме кино. Среди наград — «Золотая пластина» Римского кинофестиваля. «История Аси Клячиной…» черно-белый фильм Андрея Кончаловского, снятый в 1967-м, на экраны выпущенный 20 лет спустя. Документальную мелодраму (жанр сам по себе революционный) топили за показанную без лакировки жизнь российской деревни, всамделишную речь всамделишных колхозников. Авторы Клепиков и Кончаловский и стремились к подлинности. Их картина не просто история любви, не просто кинематографический эквивалент «деревенской прозы». Фильм об Асе-Хромоножке, работящей праведнице, которую сравнивали с Сонечкой Мармеладовой и солженицынской Матреной, — обрел смысл и характер «фрагмента народной жизни». «Андрей Рублев», первоначально задуманный авторами как картина о взаимоотношениях художника и власти, оказался экспрессивной фреской о «духовном усилии» творца. Ужасам века, кровавым распрям средневековья противостоит художник — носитель света. После премии ФИПРЕССИ в Каннах Тарковский пишет Григорию Козинцеву, который на всех уровнях заступался за картину: «Все очень осложнила премия ФИПРЕССИ в Канне: сейчас снова мучают проблему — выпускать или не выпускать «Рублева» в наш прокат». Фильм вышел в ограниченный прокат. Была такая тихая экзекуция картин: вроде они где-то и мелькнули третьимпятым экраном, да никто их и не заметил. «Рублева» критиковали за чрезмерную жестокость, вынуждали перемонтировать. Настоящая премьера фильма состоялась только в 1987-м, уже после смерти режиссера. Среди последних и самых именитых «узников полки» «Комиссар», трагический, светлый шедевр Александра Аскольдова. На скандальной прессконференции Московского кинофестиваля в 1987-м бразильский киновед поинтересовался: «А все ли уже фильмы у вас на свободе?» Выйдя к микрофону, Аскольдов сообщил: «Ровно 20 лет под арестом находится мой фильм о раковой опухоли человечества — шовинизме. Живы силы, которые стараются замолчать эту проблему». Аскольдов знал, о чем говорил: арест его фильма стал запретом на профессию. Его исключили из партии, выгнали со студии. По

сути, история с «Комиссаром» сломала его профессиональную судьбу. Можно сказать, что фильм выпустила в свет не столько конфликтная комиссия, сколько лично Горбачев. Среди прочих лишенных прав картин — вызывал особо лютую ненависть киноначальников. Разбираясь в причинах этой ненависти, Майя Туровская задалась вопросом: «Какие пласты подсознания, какие такие табу и предрассудки сумел фильм задеть и нарушить, не считая, разумеется, очевидного и тогда невероятного обращения к еврейской теме? Оглядываясь назад, думаю: многие». В открытом письме Аскольдову (опубликованному «Новой газетой») Туровская объяснила: «Ты дал двум мирам встретиться в человечнейшем из дел — рождении ребенка, — встретиться без сантиментов и разойтись без надежды на взаимное «обучение». Как великолепные соборы разных верований заштатного Бердичева — они рядом, но каждый со своей правдой. То, что у Гроссмана в рассказе было скорее документальным «случаем», в фильме окрасилось знанием о будущем. Я думаю, ты был совершенно прав, введя в картину видение будущего Холокоста (наверняка неугодное). Но ведь и комиссарше, не боящейся пролить чужую кровь, суждено погибнуть — если не на фронте Гражданской, то в «чистках», процессах, расстрелах сталинской поры». Что было вначале? Кинематографисты лучшими своими картинами, жаждой перемен, тремя майскими днями революционного съезда помогли неповоротливой ржавой системе двинуться с места? Перестройка ли открыла шлюзы свободы для отечественного кино? И почему свободой этой не сумели в полной мере воспользоваться? Не только кинематографисты. Все мы. На этот счет можно долго дискутировать. Но отчего-то хочется не спорить, не доказывать, а вспомнить. Как на следующий после Пятого съезда день только что назначенный председателем конфликтной комиссии Андрей Плахов едет в Тбилиси и возвращается в Москву с драгоценной пленкой, вытащенной из цензурного сейфа. С «Покаянием» Тенгиза Абуладзе. Фильмом, который должен был зазвучать колоколом. Но за криками «Мы не боимся!» — страна не расслышала главного посыла кино Абуладзе и его коллег: «Свобода, как и диктатура, не назначаются сверху, они вылепливаются из нашей храбрости, нашей совести и нашей трусости».

Лариса МАЛЮКОВА, «Новая»

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горбачев и музыка

Артемий ТРОИЦКИЙ:

сяц спустя после апрельского пленума. В июне-июле прошел Фестиваль молодежи и студентов, где слово «рок» было реабилитировано, состоялись первые за полтора года концерты, никого не свинтили и не повязали. И пошло-поехало!.. Я полагаю, что ни одна из прослоек населения и субкультур Советского Союза не выиграла так от перестройки, как «неформальные» музыканты и художники. Взлет из подполья на стадионы и в манежи был феерическим: мгновенным и безусловным. Рок вдруг оказался повсюду, где раньше его не было никогда: на телевидении, в прессе, престижных залах. И вовсе не потому, что его «продавливали» сверху или ушлые продюсеры (тогда и слова-то такого не было) заряжали взятки. Просто «снизу» он был невероятно востребован, а «сверху» никто ничему не препятствовал. Пожалуй, именно в этом я вижу уникальность Горбачева как лидера наших земель: единственный из всех, талантливых и бездарных, добрых и кровавых, он не затягивал на шее у страны узел своей линии, а позволял истории смещаться туда, куда ее вела активная часть народа. Возможно, есть повод упрекнуть его в отсутствии всеобъемлющей стратегии и недостаточной четкости видения возможных последствий своей политики, но достоинств (и достоинствА) у гибкой «линии Горби» было несравненно больше, чем недостатков. Особенно учитывая предельно дурную наследственность нашей системы государственного управления. Однажды я смог убедиться в этом на собственном опыте: в начале мая 1986 года, через неделю после чернобыльской катастрофы, мы с Аллой Пугачевой, глубоко вдохнув, пошли в ЦК КПСС испрашивать высочайшего разрешения на проведение в спорткомплексе «Олимпийский» благотворительного рок-концерта в поддержку жителей пострадавшего района и чернобыльских спасателей. Задача была сложная — и потому что это была первая в истории советской музыки благотворительная акция, и потому что «рок», и зал самый крупный в столице, и сроки поджимали... Вынесло нас на Александра Яковлева; был он крайне радушен, уговаривать и убеждать его не пришлось. Напротив, он слегка удивился и выразил сомнение в том, что для такого благородного дела, что мы затеяли, нужны какие-то разрешения и мандаты. Тут мы с Пугачевой переглянулись и хором воскликнули: «Нужны, нужны!.. Не все же такие понимающие и прогрессивные, как вы!» Естественно, как в воду глядели: как только о концерте стало известно, возникли чины из Минкульта, стали дознаваться по поводу репертуара, требовали изгнания наших «сомнительных» (в частности, «Браво», которые на тот момент имели любительский статус) и навязывали своих «проверенных». К счастью, имея индульгенцию и куратора от ЦК, мы могли смело гнать их взашей. Все прошло по-нашему, и уложились до конца мая! На заботу партии и правительства труженики рока отвечали ударными вахтами и повышенными удоями. Не будет преувеличением сказать, что весь звуко-

Я безмерно благодарен Горбачеву М.С. за то, что он отвалил мне

такой аппетитнейший кусок жизни

Горби-

рок нечастых, но душевных наших беседах Михаил Сергеевич Горбачев настойчиво уведомлял меня, что от рок-музыки он максимально далек: не знает, не любит, не поет. И это ценно: не будучи поклонником, он сделал для вечно гонимого и подозрительного музыкального жанра больше, чем любой государственный или медийный лоббист. Справедливости ради надо заметить, что никаких специальных усилий для продвижения рока в стране и за рубежом М.С. не прилагал, а получилось все само собой, между делом и в качестве побочного эффекта. Но каким делом! И эффект был сродни разорвавшейся бомбе эмоционального действия. Чтобы оценить степень созидания, перенесемся (слава богу, ненадолго) в 1984 год. Оруэлл был бы доволен: более мрачного года маразматического тоталитаризма у нас не было. Мор генсеков, груз-200 из Афганистана, шаром покати на прилавках, облавы в банях в рабочее время... И был еще один мелкий, но яркий штришок к портрету недоразвито3го социализма под черненковским соусом — повсеместные и истеричные гонения на рок-музыку. Вот кусочек из впечатляющего документа той эпохи; это пресловутые «черные списки» музыкальных исполнителей, разосланные по линии Министерства культуры, комсомола и профсоюзов по всем городам и весям страны во избежание любых публичных выступлений вредоносных артистов, а также использования их записей.

Да, серьезную диверсию удалось предотвратить работникам управления культуры: антисоветизм, пропаганда нацизма, извращения... Слово «русофобия» тоже органично выглядело бы в этом контексте, но тогда его еще не было в лексиконе искусствоведов в штатском. За что такие гонения на песни под гитару, пусть и электрическую?! За то, что рок был: а) неподконтролен; б) исключительно популярен, причем популярность его имела сугубо «неофициальную» природу. Власти, особенно ее культурно-идеологическим рецепторам, было крайне неприятно чувствовать у себя под боком какое-то мощное непонятное копошение подозрительного свойства, к тому же оснащенное немыслимой инфраструктурой «магнитиздата», многократно превосходившей диссидентский «самиздат». Запрещать и изымать магнитофоны, к сожалению, было

Андрей Макаревич. 1983 год

уже поздно... примерно, как сейчас интернет. Но борьба шла: рок-концерты были полностью запрещены по всей России, за исключением маленького оазиса в виде «подколпачного» Ленинградского рок-клуба. Даже профессиональные филармонические рок-группы, в том числе «Машину времени», поставили на «репетиционный период». Нарушители режима попадали под облавы; они могли быть арестованы и даже посажены, как это случилось, например, с лидером «Воскресенья» Алексеем Романовым и солисткой «Браво» Жанной Агузаровой. Кстати, именно тогда в Москве изобрели слово «квартирник» — только на частных квартирах и дачах страждущая столичная публика могла послушать живьем своих любимцев — БГ, Майка, Цоя, Шевчука. Я, как один из немногих публичных адвокатов рока, тоже был запрещен: по всем редакциям разослали циркуляр, где не поленились перечислить все мои возможные псевдонимы. Парадоксально, но именно в эту темную пятилетку расцвели таланты почти всех героев «русского рока» — Башлачева, Гребенщикова, Цоя, Бутусова, Шевчука, Мамонова, Майка, Агузаровой, Шумова, Борзыкина — и была написана добрая половина «классики жанра». Но я сейчас не об этом. Мрак-1984 как нельзя лучше оттенил то, что начало происходить уже в следующем 1985 году. Московская рок-лаборатория (аналог питерского рок-клуба) начала работать уже в мае 1985-го — буквально ме-

вой фон, все гимны перестройки — это рок-песни. «Поезд в огне» Гребенщикова и «Аквариума», «Революция» Шевчука и ДДТ, «Мы вместе!» Кинчева и «Алисы», «Твой папа — фашист!» Борзыкина и «Телевизора», «Перемен!» Цоя и «Кино», «Скованные одной цепью» Кормильцева и «Наутилуса»... С последней песней у меня связано одно удивительное воспоминание. Иду я как-то зимним днем (думаю, начало 88-го) мимо здания цирка на проспекте Вернадского; навстречу мне, взявшись за руки попарно, — колонна малышей-детсадовцев во главе с молодой воспитательницей. Идут и поют, как водится, песенку — и какую бы вы думали? Да, «Скованные одной цепью»! Фантастическое было время, и я безмерно благодарен Горбачеву М.С. за то, что он отвалил мне такой аппетитнейший кусок жизни, какого у меня больше не бывало — ни до, ни после. «До» — в годы славного подполья — было опаснее и авантюрнее, было счастливое ощущение, что «нечего терять». «После» — в 90-е — было солиднее и профессиональнее, море возможностей. Но только во времена Перестройки&Гласности я испытывал сладкое чувство сопричастности тому, что происходило в стране, типа «Читайте, завидуйте — я гражданин...» Как всякий нормальный россиянин, я всегда проводил четкую границу между понятиями «страна» (любимая, несчастная, добрая) и «государство» (тупое, жестокое, несправедливое). И был единственный период в моей жизни, когда эта антагонистичная парочка сблизилась и какое-то время мирно шагала рука об руку. Единственный период, когда я мог искренне сказать: «Служу Советскому Союзу!» Имея в виду всю совокупность, а не только дорогих друзей, талантливое искусство и красоты природы. Жаль, недолго длилось это трогательное единство. Странно, Михаил Сергеевич и неродной ему русский рок оказались прижатыми друг к другу в одной небольшой лодке. И на мель их выбросило одновременно — аккурат в начале 90-х. Какие-то причины (правда, разные) привели их к горькому полуфиналу. Горбачева весь мир полюбил, а русский рок потерпел за границей полное фиаско — не поняли его там и не оценили. Еще одна причина творческого надлома рокеров — то, что по-английски называется «identity crisis». В этом отчасти виноват Горбачев, что точно выразил в одной из своих песен предводитель ленинградских панков (и первый учитель Цоя) Андрей Панов по кличке Свин: «Горбачев могучий разгоняет тучи, а мне так хочется дождяяя!» Закаленные в боях с совком, герои-подпольщики русского рока оказались слегка не у дел в комфортабельной обстановке свободы и бесцензурья. Да и народные массы от них отвернулись, открыв для себя новых скандальных кумиров: здесь прослеживается параллель с М.С., хотя я не собираюсь сравнивать Ельцина с «Ласковым маем». История альянса «Горбачев — русский рок» лежит на поверхности: луч прожектора перестройки выхватил чумазые лица кочегаров и дворников из культурного подпола и явил их стране во всем блеске их таланта. Музыкальные прорабы, в свою очередь, создали фонограмму реформ 80-х и обеспечили (не они одни, конечно) их ритмическую и эмоциональную окраску. Но я вот думаю: а была ли какая-то более глубокая связь между Горби и роком? Это явно не стиль и вообще не эстетическая сторона дела. Энергетика? Если и да, то в небольшой мере. Нестяжательство? Вот это ближе! К деньгам отношение снисходительное — добро пожаловать, но рулить не дадим! Идеализм, романтика? Вот здесь, пожалуй, по моему интуитивному ощущению, поскольку не настолько я знаю Михаила Сергеевича, — максимальное сближение. Иначе он не стал бы Последним генсеком, а она (музыка) — роком.

Артемий ТРОИЦКИЙ

«Новая газета» среда. №22а 02. 03. 2016

горби-2004

прошлое воскресенье в Лос-Анджелесе опять раздавали «Грэмми». Вручили Эминему, Outkast, Evansence и Джастину Тимберлейку. Нашим тоже перепало: за «Лучшее исполнение классической музыки» по граммофончику получили Мстислав Ростропович и Максим Венгеров. То, что наши классические музыканты — лучшие, в общем, не удивляет. Главная новость 46-й церемонии «Грэмми» в другом — Билл Клинтон, Софи Лорен и Михаил Горбачев получили по заслугам за лучшее чтение аудиокниги для детей. Эта влиятельная компания приняла участие в записи музыкальной сказки Сергея Прокофьева «Петя и Волк». На диске в исполнении трио — две сказки: прокофьевская классика «Петя и Волк» и ее продолжение «Волк и Петя» — плод озарения композитора Жана-Паскаля Бейнтуса. Во французском ремейке Волк не попадает в зоопарк благодаря пионерским усилиям Петра и гуляет себе по лесу, загаженному современной цивилизацией. Лорен озвучивает оригинал Прокофьева, Клинтон — экологическую сказку Бейнтуса, Горбачев зачитывает прологи и эпилоги. Общественность рукоплещет. «Новая» присоединилась к поздравлениям и обратилась за комментариями к виновнику торжества — Михаилу Горбачеву…

— Михаил Сергеевич, не удивительно ли вам, что не самая популярная среди детей сказка «Петя и Волк» с вашим участием обошла в номинации «Альбом для детей в разговорном жанре» такие детские хиты, как «Винни-Пух» и «Гарри Поттер»? — А вам неудивительно, что такой состав принимал участие — я, Клинтон, Софи Лорен? Думаю, у жюри вызвала отклик именно новизна идеи. Я считаю, наградив нас, жюри поступило очень мудро — тем самым оно простимулировало политиков, чтобы они не только занимались тем, что обвиняли друг друга в разных грехах, но и задумались о каких-то вечных ценностях, о детях например. — Знаете ли вы о том, что великому кубинскому певцу Ибрагиму Ферреру, номинированному на «Грэмми», не дали американскую визу, так как признали подозрительной личностью, способной на террористический акт? Что вы думаете об этом? — Да что вы говорите! Я об этом вот только что от вас узнал! Конечно, я знаю, Феррер — хороший музыкант. Ну неужели этот достойный человек преклонного возраста мог как-то угрожать безопасности Штатов? Я просто поражен. Неужели можно было дойти до такого абсурда? — Важно ли было для вас получить премию «Грэмми» хоть примерно так же, как «Нобеля»? — Это разные вещи. Политика — это то, чему я отдал всю жизнь, и очень приятно, что меня оценили, дали мне Нобелевскую премию. С другой стороны, что может быть более приятным и важным, чем что-то сделанное для детей. Поэтому получить «Грэмми» для меня тоже очень приятно. Но это разные радости. И потом, я, честное слово, совсем не ожидал получить «Грэмми». Меня не приглашали даже на вручение, вроде как я автоматом должен был приехать, попав в список номинантов. Но я что-то не сообразил. Ну и я не мог, потому что в это время был в Барселоне на форуме «Диалоги о земле», который устраивал Зеленый Крест. — Говорят, вы собираетесь отдать Зеленому Кресту весь свой гонорар?

Имя Горби

Грэммит вместе с Софи Лорен — А сами не поете? — Когда-то я любил петь Раисе Максимовне. Мне особенно нравился романс «Утро туманное, утро седое». Раиса говорила, что это гимн перестройки. — Не хотите еще поучаствовать в каких-нибудь проектах, имеющих отношение к музыке? — Возможно, почему нет. Но, конечно, в общем-то это не мое призвание.

Бывший президент СССР получил «Грэмми» за «перестройку» Прокофьева

— Как относитесь к тому, что Мстислав Ростропович и Максим Венгеров тоже получили «Грэмми»?

« это отражение

Я вообще только с возрастом осознал, что музыка —

человеческих переживаний на философском уровне

— Я очень рад. Хочу поздравить наших, особенно Славу. У нас с ним хорошие отношения, он называет меня Михаил. Всегда удивлялся этому человеку — у него столько сил, в стольких проектах он участвует! Мне приятно, что его усилия наконец вознаградили по заслугам. Я, кстати, поздравил и своих коллег по работе — сегодня направил телеграммы Биллу и Софии. — Как вы думаете, почему так мало наших музыкантов номинируются на «Грэмми», а победы приходят только в области классической музыки или в вашем случае? — Вы знаете, в этом я совсем не разбираюсь. Лучше задайте этот вопрос Троицкому. — Встречались ли вы с Биллом Клинтоном во время записи диска? — Нет, не встречались. Мы все записывались по отдельности.

— Не факт, что весь, в зависимости от размера. Но в любом случае отдам все деньги за «Грэмми» на благотворительные цели. — Кто первый обратился к вам с предложением поучаствовать в записи диска «Петя и Волк»? Сразу ли вы дали согласие? — Ко мне обратились президент Зеленого Креста Лихоталь и директор РНО Марков. Мне понравилась идея сразу, а когда я узнал, что будет участвовать такая хорошая компания, то тем более согласился. — Нравится ли вам музыка Прокофьева? Кто ваши любимые композитор, музыкант? — Я в о о б щ е л ю б л ю м у з ы к у. Ком позитор номер один для меня

Чайковский. Очень люблю Берлиоза, Вагнера и Малера. Недавно ко мне пришло понимание новизны, которую внес в музыку Прокофьев. Я вообще только с возрастом осознал, что музыка — это отражение человеческих переживаний на философском уровне. Помимо классики я люблю русский рок — Гребенщикова, Макаревича, Шевчука. У Шевчука мне больше всего нравится песня «Осень» — очень она лиричная и еще одна — она политическая, поэтому название не могу сказать. Что касается современной музыки, конечно, есть что-то, что меня оглушает, ослепляет, но в принципе я человек достаточно продвинутый. Я считаю: нельзя говорить, что попса — это разрушение основ. Это нам, зрелым людям, хочется уже что-то поспокойнее, а молодым нужна разрядка.

— Не знаете ли, почему вместе с двумя экс-президентами «Петю и Волка» пригласили озвучивать именно Софи Лорен? Не логичнее было бы позвать Маргарет Тэтчер? — Мне кажется, София не уступает Маргарет Тэтчер. Мы как-то были с Раисой на юбилее журнала «Тайм» и оказались с ней за одним столиком. С нами еще сидели Кевин Костнер, Мухаммед Али. Мы беседовали, а потом София выступала там с речью. Я поразился, какая это умнейшая, благородная женщина. Мне приятно было записываться с ней за компанию.

Юлия САНКОВИЧ, «Новая газета» № 10, 12—15 февраля 2004

Горбачев и... а н е т с . . . 14 — 15

...любовь 16 — 17 ...ки н о 26 — 27

...жена 18 — 19

и г . . и . в н к 5 ойна 2 . . . е о н н 6—7 е щ а р в з о .в .. 28 — 29

е и г у ...др 20 — 21

...рок30 ...путч 8 — 10 ...мы 24