Сказки. Для всех геологов, сопричастных к ним и не только!

Дян Хун и Шу Пуэр (записал Похъя)

Иллюстрации и дизайн © Onnaqyolla

Санкт-Петербург 2020

От записатора Книга "Сны священного моллюска" не предназначена для широкого круга читателей! Об этом говорит даже само её название, позволяющее, однако, несколько раздвинуть границы дозволенного и пригласить в игру разума чуть большее количество участников, чем задумывалось изначально, когда рассматривались названия "Про семейку с отлётом" или "Истории, подслушанные чаем". Буквы настоящего издания собраны в слова для читателей двух категорий. Вопервых, для неопределенного возраста мальчиков и девочек, многие из которых являются героями "Снов…". Во-вторых, для людей со странностями или, как ещё иногда говорят, с отлётом. Издание может быть полезно тем, кого интересуют нарисованные чаем пейзажи и словари, типа хазарского; путешествия к тёмным башням или в их окрестности; похожие на бегемотов тролли и другие обитатели позднего тракторита, как ныне существующие, так и вымершие. Также книга пригодится всем любителям вкусных букв, поисковикам скоморошества во всем, что их окружает (пусть даже и втайне от себя самих); испытателям удовольствия от нахождения в дикой природе, прогулок по чащам словосочетаний и вылазок в глубокомысленность оврагов; ценителям книги, особенно книги с картинками; редким умельцам разглядеть в золоте болот — соль, в ногтях покойников — корабль, в шестиглавом чудище — "Богатырей" Васнецова… Нашли в ворохе слов что-то о себе? Книга для вас. Добро пожаловать в Красную Медвежутию, приятного времяпрепровождения))

Оглавление Часть I. Про семейку с отлётом Золотинка и Мотыльки История про Волчка-Серого бочка К палеонтологии позднего тракторита Между ночью и днем Ловушка для хульдры

8 18 28 44 48

Часть II. Дремучие истории Медвежий хрен и свинячья доля На Вэркы-Чатылькы История ящера

70 74 84

Часть III. Путешествие вездехода дедушки Трофима

98

YA[Tb 1.

-

..

ITPO [EMELlfKY [ OT/\ETOM

Злой дух возвращался и увозил Золотинку и Медвежутика с липовых склонов в каменные джунгли… А время текло, и однажды к Медвежутику прибавился маленький Волчок-Серый бочок. Подумал немножко Злой дух и увез их всех, Золотинку, Волчка и Медвежутика, на новое место, где стали они жить вчетвером. Далеко-далеко от каменных джунглей. Там было тепло и зелено и рукой подать до родимого самочкиного барсучатника. Золотинка с тревогой приняла очередной переезд. Потому что все переезды принимала она с тревогой. На новом месте ей понравилось. Стоял конец октября. В каменных джунглях было уже промозгло, сыро и серо, в родном барсучатнике — тоже. А на новом месте погода стояла сухая и тёплая, днём солнце нагревало коричневую дверь в бурую берложку, которую нашел Злой Дух, так, что можно было пожарить на ней яйцо или высушить мокрые носки. Темнело рано. С приходом сумерек тёплый воздух наполнялся стрекотом сверчков, мохнатыми мотыльками, с одинаковой охотой летящими на звездный свет и свет фонарей, и летучими мышами, охотящимися на мотыльков. Мышей Золотинка в темноте не замечала, мотыльков боялась, но сверчки ей нравились… Так они и жили. Золотинка готовила ужины, и все кушали и пили чай. Потом Злой Дух мыл крохотных козявочек и укладывал спать, рассказывал сказки про медведя Скрып-скрып-липовая-нога и девочку Машеньку, про Репку и Колобка, пока не засыпали Медвежутик и Волчок-Серый бочок. Тогда Злой дух лез за сладким к самочке, которая прибирала кухню и готовилась, и тоже засыпал. Впереди была слякотная мокрая зима и потом холодная снежная, вёсны с теплыми проливными дождями, жареное абрикосовобаклажанное солнечное лето. И каждый новый день можно было прожить так, как хотелось: в муках предвкушения того, что никогда 13

не случится; в тоске от полного неведения и страхах неопределенности; в разочаровании от обманутых ожиданий, надуманных невесть зачем и не пойми откуда… Вылезла ближе к ночи Золотинка из берложки, задумалась, засмотрелась, разинув рот, на звездное небо. Пролетали мимо волшебные мотыльки с серебристыми крылышками и увидели через приоткрытый рот призывное мерцание золотинкиного солнышка. Не успела Золотинка камышовыми оправами своих прозрачных глазонек хлопнуть, как вся стая, все 9 мотыльков набились ей за щеки, облепили нёбо и язык и через горлышко ринулись, теряя серебряные чешуйки с крылышек, прямо на манящий свет из пищевода. И в нем пропали… Куда делись мотыльки — так и не поняла перепугавшаяся до икоты Золотинка. Сколько она ни кашляла, ни отхаркивалась — ни кусочка крылышка, ни усика, ни мохнатой лапки, даженьки ни пылинки серебристой не могла выплюнуть. Серебро от мотыльков так и осталось в полости ее рта и не отчищалось никакими зубными щетками. Золотинка скоро к этому привыкла, ей серебро во рту не мешало, а Злой дух, прибежавший на её испуганные вопли, находил, что оно пошло ей только на пользу, сделав самочкин рот еще слаще и волшебнее. Никому не сказала Золотинка, что внутри у неё теперь есть волшебные бабочки. Только глядя на звёзды, волны, листья, капли, песок — что угодно, — перестала она тревожиться из-за того, чего нет, и научилась ощущать счастье.

16

Логово Серый бочок обустроил сообразно своим представлениям об уюте. Имелся там очаг с открытым огнем и кресло-качалка, платяной шкаф и кроватка с пуховым одеяльцем, медный чайник и подстаканник с тонкими стаканчиками. (Серый бочок пользовался одним стаканчиком, а еще два хранились про запас, на случай, если первый кокнется.) В шкафу хранилась одежда на плохую погоду, теплая обувь и обувь теплая непромокаемая. Был у Волчка и шкаф для хранения пищи, там он держал печенье, жуков черных изюмных и сушеных шелковичных; урюк, миндаль, тыквенные семечки, соленую красную рыбу и сигов, хлеб, чай, бананы, яблоки и мёд. Чай Серый бочок любил с чем-нибудь сладким, но заваривать не умел. Чтобы заварить чай, приходилось звать папу. Бывали в шкафу и кексики с изюмом. Серый бочок их очень любил. Кексики ему пекла мама. Однажды папа и Медвежутик уехали путешествовать. Серому бочку стало скучно, и он пошел гулять по лесу. Гулял он, гулял и забрел в черничник. В черничнике он наелся ягод и прилег отдохнуть. И только прилег — услышал, как в черничном кусту кто-то плачет. Подкрался Серый бочок поближе, глядь, а это маленькая девочка. Еще меньше, чем сам Волчок. Пригляделся Волчок к девочке и решил, что она ему нравится. Была девочка в платочке, с корзинкой, кузовком, косичками и туеском. Из корзинки пахло ягодой и кексиками, а из туесочка — морсиком. Показался из кустов Волчок и спрашивает: — Что ты плачешь, девочка?

— Заблудилась я, — грустно ответила девочка. Появлению Волчка она даже не удивилась.

— Хочешь, я выведу тебя из леса? — спросил Волчок. Девочка кивнула.

— А что это у тебя в корзинке, кексики?

— И коврижка, — опять кивнула девочка.

20

Прошли они мимо кустов шиповника, выбрались к ручью, поднялись по нему вверх. Перебежали ручей в узком месте по бревнышку, попали на полянку с малинником. Пока брели через полянку — поели малины. Вошли в сосновый борок. Миновали они сосновый борок, оказались у ельничка. В ельнике девочка заметила груздочки, и стали они их в кузовок собирать, пока все не собрали. Тогда отправились они дальше и вышли к болотцу. Стали они болотце обходить и наткнулись на морошку. Накинулись они на морошку и ели, пока темнеть не начало — такая сладкая эта ягода и сочная. Как начало темнеть, испугалась девочка и хотела заплакать, но Серый бочок сказал: — Не бойся, у меня есть фонарик. Достал Серый бочок фонарик и быстренько привел девочку к себе в логово. Там уже сидел дедушка Трофим с одним старым глухарем и пил чай. Глухарь, как увидел девочку и Волчка, сразу улетел. А дедушка Трофим посмотрел на девочку и говорит: — Кого это ты привел, Серый бочок? Это же ведьма Шмяка! Удивился Серый бочок. Глядь на девочку, а она и впрямь Шмяка: сама маленькая, лапы большие, когтистые; глаз нету — обрезаны, пасть хоботком — так к нему и тянется. Обмануть хотела — забраться в логово и засосать Волчка в пылесос. Схватил Волчок кочергу, прицелился ударить Шмяку. Тут сообразила она, что не добыть ей Волчка сегодня, не пошить из его шкурки перчаточек, из желудка — кошелечка, не наделать из косточек свистулек, из мозгов — салатика… Бросила туесок и корзинку — и бежать. Открыл дедушка Трофим туесок, а там морсик черносмородиновый. Вытряхнул корзинку, а там кексики и коврижка.

— Повезло нам, Серый бочок, — сказал дедушка Трофим, — что не лягушки, поганки и рыбьи потроха у неё в запасах. Видать, Шмяка девочку раньше тебя встретила, съела её, а чтоб тебя обмануть, голосок и обличье присвоила.

24

— Отсюда пойдем пешком.

— Да. А то вдруг застрянем, — согласился Жутик.

— Не вдруг, но обязательно, — пробормотал Похъя и начал собираться в путь. На спину — теплую зелёную куртку, к которой не цепляются пристающики, в рюкзак — куски Пискли, компас, воду, термос и яркую оранжевую накидку. В карманы — ножи, навигаторы, сотовый. Ноги — в заброды с теплыми вкладышами. На плечо — Чорного. О спичках он вспомнил уже в дороге. Жутик переобулся в сапожки, повесил на спину рюкзак со сменной одеждой, прижал к груди игрушечного ящера-гусянку и был готов. Двинулись к теряющемуся в утреннем тумане лесу. Вскоре правее лесовозной колеи в траве обнаружился след мелкого внедорожного ползуна. Иногда этот след спрыгивал в колею, но скорее спешил из нее выбраться, жался к лесу. Похъя было подивился бесстрашности, загнавшей малявку в глубокую грязь, но вскоре маленький след пропал и больше не появился. Лесовозка юркнула в лес и тут же изменилась. Теперь вдоль неё тянулся глубокий ров — из него взяли щебень на подсыпку дороги. Поверх щебня поперёк колеи были уложены в несколько слоёв доски. Но и в дереве груженые брёвнами ящеры-тяжеловозы продавили грязную обводнившуюся канавку, поставив гать домиком со скользкой крышей. Похъя и Жу тик спрыгнули с дороги налево, в ельник , и пошли лесом. Впереди мелькнуло что-то синее. Оказалось — корпус рептилоида, вытаскивавшего с деляны порубленный лес. Сейчас рептилоид дремал в полуобмороке. Рядом обедала бригада гоблинов-лесорубов с чумазыми, заросшими разноцветным мехом рожами и кривыми узловатыми пальцами на тяжелых лапах.

— Приятного аппетита, — сказал вежливый Похъя. Жутик неодобрительно промолчал. Он стеснялся, кроме того, вырубка леса была ему не по душе.

30

Лесорубы удивились, но поблагодарили.

— А вы что здесь делаете? — спросил один из них, разглядывая странную пару.

— У нас свои дела, — доброжелательно улыбнулся Похъя в ответ.

— На деляне нельзя вам! — предостерег лесоруб. И пояснил: — Нельзя здесь находится посторонним.

— Посторонним В.? — пошутил Похъя, но увидев вытягивающуюся физиономию собеседника, улыбнулся опять: — Мы мимо пройдем, — и они с Жутиком двинулись дальше, к прогалу в лесу на другой стороне выруба. Ходить по вырубам тяжело и неприятно: земля взрыта гусеницами трелевщиков, завалена сучьями, ветками, обрубками стволов и скользкой корой, изуродована. Жутик всё время отставал и осуждающе бормотал что-то себе под нос, призывая на головы лесорубов страшные кары, или чтобы они хотя бы чем-нибудь заболели или что-нибудь себе поломали. Прогал, к которому стремился Похъя, оказался всё такой же лесовозкой со рвом. Лесовозка вела на юг и на север. Похъя немного подумал и решил идти на юг, так казалось ровнее. Пользуясь случаем, Жутик опустил свою игрушку на дорогу и волок на веревке. Но скоро Похъя опять свернул на уводившую в лес застеленную корявыми бревнами гать. Им нужно было держаться восточного направления. Так они дошли до еще одного обширного выруба, перешли его и остановились у леса. Дорог дальше не было.

— Пойдем по направлению, — сказал Похъя. — Осталось уже немного, чуть больше километра. Постарайся не отставать. — И он размашисто пошагал в еловую чащу. Жутик засеменил следом. Конечно, он постоянно отставал и тогда начинал вопить, чтобы Похъя подождал. Приходилось продираться через подлесок и лезть через бурелом, игрушка ему теперь здорово мешала.

31

А Похъя, не торопясь, ломился через лес и размышлял о том, что дорога наверняка есть, что она где-то рядом, что хорошо бы найти её на обратном пути. В лесу так бывает — проламываясь сквозь чащобу, можно иногда даже пересечь просеку или старую лесную дорогу — и в запале борьбы с цеплючим подлеском не заметить этого. Они подошли к неширокой канаве. По счастью, в канаве было сухо, и они легко её преодолели. Но это натолкнуло Похъю на нехорошие мысли. Канав на их пути должно было встретиться несколько. И следующая, шириной всего около двух с половиной — трех метров, оказалась до краев полна холодной темной водой. Похъя сунул Чорного в канаву, но дна не нащупал.

— Это плохо, — сказал он Жутику. — Нам надо на ту сторону.

— Что же мы будем делать? — спросил Жутик невозмутимо.

— Пойдем вдоль канавы… на юг, — решил Похъя. Легко сказать. А когда ты ростом метр с кепкой, земля вся в ямах и кочках, кусты цеплючие, ёлки колючие, за спиной рюкзак, а руки заняты игрушкой — идти вдоль на юг очень несладко. Впрочем, и на север ничем не лучше…

— Смотри, какая нора, — Похъя кивнул куда-то в сторону, проходя мимо то ли выворотня, то ли кривой ели.

— Где?! Чья?! — оживился Жутик.

— Бобра, наверное, — предположил Похъя. Он уже бодро топал дальше. Когда идешь по направлению через лес или другую пересеченную местность с ограниченной видимостью, больше всего хочется выйти на дорогу или хоть на открытое место. Из-за этого всегда ускоряешь ход, пока естественная усталость не утихомирит.

— О! Плотина! — обрадовался Похъя. — Точно, тут живут бобры… Ну, может, мы по ней и перелезем? — и Похъя осторожно встал на узенький, не шире локтя, перегораживающий канаву гребень из земли и палок.

— Это что? — спросил Жутик. Он никогда прежде не видел бобровых плотин.

32

— Это бобры канаву перегородили. Смотри-ка, прочная, — Похъя уже выбрался на другой берег. — Иди ко мне. Но Жутик дрейфил. Ему было страшно свалиться в воду, игрушка в руках мешала держать равновесие.

— Оставь его здесь, — предложил Похъя. — Назад пойдем — заберешь. Но Жутик не пожелал оставить, и перейти через канаву ему, подав руку, помог Похъя. Другой берег канавы встретил их густыми и высокими, в рост взрослого человека, зарослями жгучей крапивы. За крапивой виднелись березы, корни которых были залиты водой. «Час от часу не легче», — подумал Злой дух.

— Ладно, пойдем теперь обратно на север. Там вроде ельничек виднеется, в нем должно быть посуше. Осталось метров пятьсот всего… По прямой если. И они пошли. Крапива жглась, хлестал по лицу тальник. Дошли до бобровой столовой — здесь стало чуть полегче, таская корм, звери вытоптали дорожки почти до самого ельника. За ельником виднелся просвет, они рванулись к нему. Просвет оказался длинной неширокой поляной, зажатой между канавами. Одна канава была сухая, дно другой было обводненным и топким. Сама поляна заросла уже знакомой крапивой. «Когда же все это кончится», — нетерпеливо подумал Похъя. Жутик обжёг нос и разнылся.

— Хочешь перчатки? — спросил Похъя. Жутик заскулил и запричитал пуще прежнего.

— Или ты останешься здесь? — продолжал уговаривать Похъя.

— Останусь, — сквозь слезы пробурчал Жутик. Похъе захотелось ударить его. Но… до цели было уже меньше трехсот метров, народу вокруг — никого. «Может, и пусть себе сидит в крапиве?» — подумал Похъя.

33

— Ладно, сиди здесь, — и он пошел дальше один. Через пару десятков метров крапива кончилась.

— Жутик! — закричал Похъя. — Иди сюда, тут нет крапивы!

— Не пойду, — прохныкал Жутик в ответ.

— Иди! Осталось чуть-чуть!

— Нет, я не пойду! Сам иди!

— Слушай, я сейчас изобью тебя палкой!

— Куда идти-то?! — отчаянно захныкал Жутик. Потому что Похъя мог. — Тогда помоги мне! И Похъя вернулся и помог Жутику пройти через крапиву.

— Почти пришли, — пытался ободрить Жутика Злой дух.

— Куда? Тут все равно крапива, — недовольно гундосил Жутик.

— Смотри! Столб! — указывал Похъя куда-то вперед.

— Ну и что, что столб, — ныл Жутик.

— А вот! — вдруг остановился Похъя. — Пришли!

— Что это? — хнычущее недовольство Жутика испарилось, мгновенно сменившись живым любопытством. В высокой траве лежала горка ржаво-бурых немного приплюснутых массивных костей — останки конечности какого-то древнего земноводного.

— Это что? — повторил Жутик. — Где мы?

— Здесь когда-то держали рабочих болотных рептилоидов, — ответил Похъя. — Здесь у них было лежбище и гульбище, тут они зимовали, тут и размножались. Место обозначено на старых картах, но сюда сложно добраться, поэтому оно небитое. Видишь, какие штуки? И прямо на поверхности, не растащены! Потому что не вывезти…

— Ой, что это? — перебил Жутик. Похъя оглянулся и увидел в высокой траве свежие следы голенастого рептилоида-сельхозника.

34

Там — Ты же сказал, сюда нет дороги!

— Видимо, я ошибся… — пробормотал ошарашенный Похъя. — Но интересно, с какой стороны зашла эта скотина? И зачем? Что он тут делал? Однако беглый осмотр местности показал, что до Похъи с Жутиком здесь никто еще поисками не занимался. Туман рассеялся, прохлада первой половины дня испарилась в лучах осеннего солнца, такого же желтого, как листья на берёзах. Похъя вдруг понял, что ему жарко, хочется пить и есть. На каменной глыбе (всё, что осталось от одной из построек, вероятно — загона для ящеров) Похъя решил устроить привал. Он скинул рюкзак, бросил на камень тяжелую зеленую куртку.

— Иди, перекусим, — позвал он Жутика. — Чай будешь? Тебе не жарко? Жарко? Снимай куртку, доставай ветровку.

— А что у нас поесть? Я тоже хочу воды! Куда это убрать? Ой, какие у меня грязные штаны!.. Похъя одним глотком высосал половину пластиковой бутылки с водой — всего-то стакан. Вторую половину он отдал Жутику и налил из термоса чай.

— Из поесть у нас только несколько сухарей. Я чего-то не взял еды. И вода — вся. Жутик поднял на Похъю удивленный и испуганный взгляд.

— И чая только по стакану — мало заварил. Но сейчас нам хватит, а к крокодилу вернёмся — там еще вода есть. Бери сухарик. Эх, чашки больше нет…

— Тогда пей ты первым, — великодушно предложил Жутик.

— Я сейчас сделаю себе. Воду допил? Похъя вытащил из кармана большой складной нож с серрейторной заточкой. Даже рукоять этого ножа была из стали, и это делало нож похожим на серебристую хищную рыбку. Похъя завинтил пустую 35

бутылку из-под воды и аккуратно разрезал её пополам. Получились бокальчик и чашечка.

— Ну вот, теперь и я хлебну чайку. Из пластика вкус, конечно, не тот, но лучше, чем ничего. Замолчали. Только сопение, хруст сухарей и нечленораздельное прихлёбывание раздавались над камнем. Однако за скудностью припасов перекус быстро закончился. Жутик поел-попил и начал ковыряться во мху, облепившем каменную глыбу. Похъя прихлебывал чай и смотрел в никуда. Внезапно раздался истошный визг, Жутик заскакал на месте, бешено размахивая рукой.

— Что случилось? — безучастно поинтересовался Злой дух.

— Меня кто-то ужалил! Кто-то рыжий и маленький!

— Муравей?

— Нет! Он с крыльями! Сейчас я его поймаю! Он сидит во мху! Жутик вытащил на камень маленькую рыжую осу.

— Да, это не муравей, — согласился Похъя. — Это оса.

— Оса? Она же не такая…

— Ну, осы ведь разными бывают. Помнишь, ты читал у Фабра? По-моему, как раз одна из тех ос, что он описывал. Впрочем, не буду настаивать. Какая разница? Разницы, действительно, не было никакой. Похъя закончил с чаем и неспешно собрал Писклю. Всё, что он считал ценным, из карманов тяжелой куртки Похъя переложил в рюкзак. Куртку он оставил на камне, а рюкзак повесил на спину. Вокруг на несколько километров не было никого, но, как известно, береженого бог бережет, а не бережёного конвой стережёт.

— Ты пока посмотри, куда ушел голенастый сельхозник, — бросил Похъя Жутику. — А куртки пускай пока здесь полежат, тепло… И Похъя, крепко ухватив Писклю правой и зажав Чорного в левой, начал поиск. Сначала Пискля молчал, и Похъя, наворачивая круги между 36

развалившихся и съеденных землей остатков загонов и выросших на их месте деревьев, уже подумал, что место пустое. Что ж, так бывает. Поиск всегда непредсказуем. И тут Пискля запел. Несколько раз ткнув Чорным в землю, Похъя наткнулся на чешуйку ящера; Пискля продолжал трещать и поскрипывать, и Похъя раскопал несколько косточек и щитки бронированных панцирей.

— Уже что-то… — пробормотал Похъя, уходя от звенящего пятачка в сторону, — хоть и не то, чего хотелось бы… Пискля рявкнул басовито и замолчал. Надеясь, что в этот раз что-то доброе, Похъя сунул Чорного в землю. Коготок! Небольшой, но симпатичный. Словно маленькое летающее привидение, но совсем не такое. Нарисовался Жутик.

— О! Коготь! Заберем его?

— Нет, тяжелый. Ты его понесешь, что ли? Да и на что он нам один… Отволоки его во‑о-он к тому камню, — и Жутик натужно поволок коготь в указанном направлении, а Похъя продолжил поиск. Пискля продолжал находить неглубоко зарытые коготки, некрупные косточки, кусочки панцирей. Понимая, что всё это им просто не вытащить, Похъя все равно извлекал находки из земли и складывал в кучу на выбранную приметную глыбу.

— Ладно, хорош! — прервал он себя, словно наступая на горло писклевой песне. — Ты разобрался, что там с голенастым?

— Не очень, — мотнул головой Жутик. — Я чуть-чуть прошёл по его следу, а потом мне страшно стало.

— Ясно, — не удивился Похъя. — Ну, пойдём вместе посмотрим. Пискля продолжал искать и петь, и Похъя поднял со следа ящерасельхозника несколько длинных когтей. Однако когти эти не имели к голенастому никакого отношения, а были сброшены обитавшими здесь много лет назад болотными рептилоидами. Судя по размерам когтей, их носители были много крупнее и тяжелее сельхозника.

37

Любуясь находками, Похъя попытался поднять один из когтей на вытянутой руке. Но коготь был слишком тяжёлым.

— Донесешь до камня?

— Нет, не смогу, — честно признал Жутик. — Давай я лучше Чорного понесу.

— Ну, держи, — согласился Похъя. Когти были длиной с его руку, и даже ему было тяжело тащить их. У глыбы с кучей находок Пискля оживился и застрекотал. Похъя подумал, что тот чует уже отрытую добычу, но Пискля тянул куда-то под камень. Пожав плечами, Похъя ударил Чорным и услышал знакомый приятный скрежет. Там был еще один коготь, самый красивый и крупный из обнаруженных.

— Как мы заберем всё это? — спросил Жутик. — Ведь на крокодиле мы сюда не пролезем. В рюкзаке?

— Пока никак, — ответил Похъя. — Слишком тяжело, чтобы выносить на себе. Придется оставить здесь.

— А вдруг кто-нибудь заберет?

— Не заберет, — усмехнулся Злой дух. — Мы все спрячем.

— Куда? — удивился Жутик.

— Обратно, — осклабился Похъя. Несколькими сильными ударами Чорным он сделал из лунки, где прятался под камнем симпатичный коготь, неглубокую, но обширную яму. Туда он поскидал все находки и присыпал землёй.

— Ну вот, как тут и было, — и Похъя довольно улыбнулся. — Всё, хватит тут расстраиваться. Пора выбираться. Главное сделано — место опоисковано и нуждается в детальной разведке. Но не в этот раз, — и Похъя пошагал к развалинам, где ждали их тяжёлые куртки. На камне они стали собираться в обратный путь: Похъя разобрал и спрятал в рюкзак Писклю, убрал опустевший термос, не забыл и чашку из пластиковой бутылки — он предпочитал не мусорить в лесу и вообще следить поменьше; свою тяжёлую куртку Похъя приторочил к себе на рюкзак, теплую куртку Жутика запихал в его рюкзачок, туда же спрятал игрушку.

38

— Назад пойдем по следу сельхозника, — решил Похъя, — пока направление совпадает. Заодно глянем, откуда он приполз. Ну и идти по чужому следу легче, чем через подлесок ломиться.

Обратно Крапива в колее сельхозника была примята, а значит, след был уже осенний, возможно, совсем недавний. Идти было легко и даже весело, пока след не свернул на север.

— Нам надо на запад, — сказал Похъя и с сожалением шагнул в подлесок. Жутик едва поспевал за ним. Вскоре они уткнулись в полную воды канаву. Через канаву был перекинут жиденький сосновый стволик. Служить для них переправой он, конечно, не мог. Похъя немножко пожалел, что они не пошли своим старым путем через бобровую плотину, но возвращаться назад не хотелось. Пришлось повернуть на север и пойти вдоль канавы. Вскоре они вышли к обширному болоту, заросшему тростником и осокой. «Видать, это болото и огибал сельхозник», — сообразил Похъя. Через болото Злой дух идти не хотел: Жутик точно провалится и промокнет. Перейти канаву в болоте нечего было и думать. И Похъя решил пойти назад и поискать место для переправы в лесу. Они дошли до лежащей поперек канавы сосенки. Толщиной стволик был не больше голени взрослого человека. По такому дереву не пройдешь. Но возможно, канава не очень глубока и её можно перейти по дну, опираясь на упавшую сосёнку руками? Похъя раскатал свои заброды и, держась за стволик, осторожно вошёл в бурую воду. Нога ушла в воду по середину бедра. Опираясь одной рукой на Чорного, другой — на сосенку, Похъя сделал шажок к середине канавы — глубина не изменилась, — и второй, на противоположный берег.

39

— Ну что ж, вполне себе преодолимое препятствие, главное — не торопиться, — и Похъя улыбнулся Жутику.

— А я? — спросил Жутик встревоженно.

— А тебя я перенесу на спине, — успокоил Похъя. Он снял рюкзак и с Чорным в руках перелез через канаву обратно, посадил Жутика на закорки и, осторожно ступая на неверное дно, перешел канаву еще раз. — Ну всё, слезай. Топаем дальше. Похъя скатал заброды в прежнее состояние и зашагал прямо на садящееся в сосны солнце. Лес был хвойный, в меру густой и не очень захламленный, и Похъя уже было обрадовался, но тут снова вышли к болоту, узким языком врезавшемуся в лес. Язык, хоть и был нешироким, но насквозь перемахнуть не удалось, опять пришлось обходить. Жутик всё время отставал, путался в высоком тростнике, терял Похъю из виду, пугался и орал. А когда язык, наконец, обошли, на пути опять возникла канава, на этот раз широкая и глубокая, с крутыми берегами. Такую по дну не перейдешь. Но им повезло. Прямо в том месте, где они уперлись в преграду, мостиком лежал поперек канавы ствол старой ели. Не очень толстый, но Похъя знал, что им хватит, чтобы перелезть. Нужно было только сделать длинный и крепкий шест, чтобы для верности упереться им в дно. Похъя оглянулся. Берега канавы заросли молодым осинником. Похъя достал рыбообразный нож и несколькими ударами срубил подточенную бобрами стройную осинку. Обрезав лишние ветки, Похъя вытащил из карманов навигационные приборы и сотовый и крепко зажал их руке. Чтобы если вдруг упадет в воду — постараться их не замочить. Решение было глупым, но сообразил он об этом уже потом. На другую руку Похъя повесил Чорного, потом взялся ей за осиновый шест, ступил на еловое бревно и ткнул шестом в дно на середине канавы. Бревно затрещало, шест неприятно и глубоко ушел в мягкое. Выбросив все мысли из головы, Похъя сделал несколько быстрых шагов и оказался на другом берегу канавы. Там он выдохнул, 40

скинул рюкзак, положил на землю Чорного и приборы. И развернулся к Жутику. Жутик собирался сесть на бревно и преодолеть его на пятой точке, ползком. Это не годилось.

— Подожди, — остановил его Похъя. Он срезал еще одну осину, встал на бревно и опираясь на новый шест, подшагнул к середине мостика.

— Давай, смелее, — Похъя протянул Жутику руку и, быстро отступая по стволу, перевел его через канаву.

— Фффух! А всё-таки я немножко побаивался, — серьезно заметил Жутик.

— Я тоже, — кивнул Похъя. — Но теперь — всё. Канав больше быть не должно, лес неплохой. Нужно поторапливаться, пока солнце не село! — и они зашагали на запад. Очень скоро они вышли на лежнёвку для вывоза леса. Лежнёвка вела почти в нужном направлении, поэтому Похъя решил с нее не сворачивать. Он шёл и удивлялся — весь лес был пронизан следами лесорубов, их лежнёвка пересекалась с множеством других, они сходились, образуя уродливые многоконечные звезды с плешивыми центрами, и потом опять разбегались… Вдалеке послышался механический вой, а затем визг.

— Это что? — спросил Жутик.

— Лесорубы. Лес пилят, — догадался Похъя. — Видать, выходим к делянке… И впрямь скоро они вышли к отсыпанной дороге у выруба, где несколько часов назад они свернули на юг, но чуть севернее того места. Лесорубы все также пили чай около своего дремлющего звероящера. Крокодил казался теперь совсем близким, и Похъя с Жутиком, на ходу перекинувшись с лесорубами парой слов, поспешили дальше. После прогулки по цеплючему непролазному подлеску на коварной неровной земле, по всё застилающему непроглядному шуршащему тростнику на зыбком болоте, после страшных канав и опасного для 41

Лишь металлического звяканья ложки о стенки стеклянного стакана Пыржик не услышал. Дней недели и времени вообще Пыржик не различал, тридцатьсемьвосемьнадцать и двадцать-тридцать были для него равнозначны без четверти одиннадцать или семь. Всё, что имело место в прошлом, случалось для него просто вчера. Вчера был Новый год, вчера Жутика укусила пчела, мама купила рыбу и они ездили к морю. Это было очень удобно. То, что ложка не брякала о стакан, могло значить разное. Например, что папы уже нет дома, а ложка отбрякала свое. Или наоборот, что папа еще нагло спит или хуже того, просто валяется, вместо того чтобы выполнять на кухне утренние ритуалы. Пыржик свесил голову с кровати. Дверь в комнату оказалась закрытой, светлой полоски под дверью не наблюдалось. Значит, в кухне тоже темно. Если темнота комнаты была искусственной и достигалась с помощью штор, то мрак на кухне являлся самой её природой, как мрак пещеры или склепа. Кухня не имела окон, в неё не проникал пусть тусклый и слабый, но естественный солнечный свет. Только электричеством или газом освещалось пространство для приготовления пищи, и это роднило кухню с пещерами древних людей. И очень злило маму… Наверное, благодаря мамам люди больше и не живут в пещерах… Из-за сизых штор послышался рев автомобилей и другие звуки улицы, намекавшие на то, что глубокая ночь кончилась, сменившись тёмным утром относительно высоких широт. Пыржик не умел и не пытался анализировать, а просто вдруг почувствовал, как какое-нибудь животное, что ни Шмяка, ни Морра ему уже не угрожают; что тьма, такая пугающая еще несколько минут назад (то есть почти вчера), сама становится пугливой, рассеянной и тает незаметно, но неумолимо, как гора грязного зимнего снега в углу двора, съедаемая голодными весенними туманами.

45

Те икринки, которые не пожрет подводный народец, всегда падкий на вкусняшки вроде рыбьих яиц, в июне полопаются, выпустив на волю крохотных улиточек. Улиточки скорее спешат на сушу, забиваются в корни растущих у омутов деревьев и замирают там, словно в спячке. А семь дней спустя, обязательно на восходе солнца, из каждой раковинки выходит маленькая новенькая голенькая хульдра о двух ногах и с копной пушистых волос на голове. Теперь хульдре предстоит просто расти и жить без всяких странных и удивительных превращений до тех пор, пока однажды она не разлетится бабочками по белу свету. Выбравшись из раковинки, голенькая хульдра вытаскивает за собой простенькое платьице из чудесного материала. Может быть, это рыбья слизь, а может — улиточья. А может быть, это шёлк, из которого прядут коконы некоторые чешуйчатокрылые. Это платьице остается с хульдрой на всю жизнь и растет вместе с нею, вероятно, во сне. При определенном стечении обстоятельств хульдра может обзаводиться и новыми платьями, но обычно она лишь всячески украшает свою первородную одежку и не стремится расширить свой гардероб. Хотя все платьица хульдр очень просты, среди них не встретишь одинакового, как не бывает на иве одинаковых листьев. Одна лишь деталь обязательна — кармашек. В кармашке лежит гребешок для волос. Перебравшись из раковинки в платье и расчесав волосы, хульдра вскоре уходит в сон и спит с рассвета до полудня. Проснувшаяся в полдень хульдра уже так велика, что может убрать свою раковинку в кармашек платья. И первым делом хульдра именно так и поступает. Видимо поэтому, когда хульдра встречает чайник, её туда словно тянет какой-то неодолимой силой. Лучше всего для ловли хульдр годятся Священные моллюски. Но если их нет, можно взять чайник из меди или нейзильберовый чайник с глухарём, — Похъя задумчиво замолчал.

52

— Бытует мнение, — продолжил он, встрепенувшись, — что хульдры — это хищные паразиты, которые развиваются из спор каких-то растений, которые бабочки успевают посетить перед тем, как доберутся до водоемов. Они развиваются в икринках параллельно с улитками и, выбравшись в их панцирях на сушу, в течение семи дней убивают и поедают своих хозяев, единственное предназначение которых — стать питательным материалом для растущих паразиток. Неясно только, откуда берутся рыбы, без которых дальнейшее развитие хульдровых спор положительно невозможно. Как правило, хульдры не удаляются от родных омутов на сколько-нибудь значительные расстояния. Ведь далеко не все бабочки долетают до воды и встречаются с рыбами. Например, если хульдра умирает зимой или осенью во время дождей. — Похъя потянулся. — Ну, на сегодня довольно историй, идите чистить зубы и спать.

— А ты когда-нибудь видел живую хульдру? Откуда ты про все это знаешь? — Жутика зацепило.

— Видел. Но это было давно и неправда. Есть интересная книжка, называется «Хтоническая фауна Срединного Залужья». Авторы Багмет, Скучас-Резвый и Триколиди. Вот там и про хульдр, и про шмяк, и про морр, и про всякую другую нечисть. С картинками. Вон, на полке стоит, можешь сам почитать.

— А там написано подробно, как ловить хульдр? Ты так и не рассказал.

— Написано. Лучше всего на восходе, когда она выходит к воде расчесывать волосы. Просто оставляешь с вечера чайник на берегу, и ближе к полудню уже все готово. Если хульдра есть, она обязательно залезет в ловушку. Жадно вперившись глазами в карту, Жутик приплясывал у стены. Взгляд его шарил по бассейну Редрого.

— Папа, а Редрый — это Срединное Залужье?

— Срединное, Срединное.

53

— А хульдры на Редром водятся?

— На самом Редром — вряд ли. Ну, если только в самых верховьях. А вот на его притоках — запросто.

— А на Белой?

— На Белой могут. Как я помню из детства, Белая для хульдр отлично подходит.

— А ты что, ловил хульдр в детстве? — удивился Жутик.

— Нет, только раков и подлещиков.

— У-у-у… — протянул Жутик и опять уставился в карту. — А мы туда еще поедем? Когда?

— Весной, — ответил Похъя. — Когда жабы начнут спариваться.

— Куда пойдем? — спросил Жутик.

— К озёрам прогуляемся. Потаращимся на жаб, послушаем, как они ревут. Хочешь? Жутик был не прочь. Когда он был маленький, как Пыржик или даже меньше, он уже видел брачующихся жаб. Но это было давно, и в памяти, если честно, ничего не осталось. Пыржик тоже хотел пойти. Не потому, конечно, что очень интересовался жабьими свадьбами, а просто хотел. Погулять. Найти что-нибудь интересное. Какой-нибудь, допустим, камушек, суковатую палку, птичье перо или старую змеиную кожу. Побыть вместе с Жутиком и Похъей. Жабы сидели в траве затопленного берега и самозабвенно урчали. Гул их голосов напоминал рокот приближающегося вертолета или поезда. Жутик находил, что больше похоже на трактор. Но было довольно жаб, еще только стремящихся к воде. Не разбирая дороги, ползли они на глухой рокот, неуклюже и торопливо перебираясь через кочки, колеи, ямы, рытвины и сучья. Редкая жаба путешествовала одна, почти каждая везла на спине любимого, крепко прижавшегося грязно-желтым брюшком к серой бородавчатой спинке подруги и закатившего глазки в сладострастном предвкушении.

54

Пыржик схватил палку и прежде, чем Похъя или Жутик успели его остановить, хватил по одной из спешащих парочек. К счастью, он промахнулся.

— Пыржик! Не смей! — одёрнул его Похъя. — Тебе понравится, если я тебя палкой приголублю? Пыржик набычился, посмотрел на Злого духа исподлобья и сказал: — Нет. А чего они? Давай их треснем!

— Ладно, — вдруг согласился Похъя. Жутик насторожился. Он бы, пожалуй, тоже с удовольствием поколотил по жабам палкой. Наверняка они бы очень весело разлетались в разные стороны.

— А это можно? — осторожно спросил он у Похъи. — Если Пыржику можно, я бы тоже не отказался.

— Отчего нет? — великодушно разрешил папа. — Пойдем, вырежем хорошие ровные палки, чтобы удобно было лупасить.

— А ты тоже будешь? — просветлел Жутик.

— Конечно, — кивнул Похъя. — Вы с Пыржиком по жабам, а я — вам по задам. Думаю, это будет даже веселее, чем по жабам. Лицо у Жутика вытянулось.

— Я передумал, — сказал он. — Мне не хочется.

— Жаль, — вздохнул Похъя. — Я-то думал повеселиться. А ты, Пыржик? Неопытный маленький Пыржик радостно закивал головой, сделал на несколько секунд умное лицо и сказал: — Я не откажусь.

— Не соглашайся! — закричал Жутик. — Он тебе тоже палкой припечатает вместо жабы!

— Нет, — Пыржик посмотрел на папу вопросительно и испуганно.

— Да-да, — подтвердил Похъя. — За каждую жабу.

— Тогда мне тоже не надо, — Пыржик с сожалением отказался от развлечения.

55

— В таком случае, я предлагаю просто понаблюдать за их миграцией, — сказал Злой дух. — На самом деле это будет не менее интересно. И они стали наблюдать. Смотреть на ползущих жаб было действительно занятно. Пыржик визжал и вскрикивал от восторга, то присаживался у торопящихся пар или вставал на четвереньки, наклоняясь к ним поближе, то вдруг вскакивал и перебегал от одной сладкой парочки к другой, третьей, четвертой. Жутик смотрел спокойно и вдумчиво, но временами и он не удерживался от восторженного визга, когда какая-нибудь пара неловко проваливалась в неглубокую рытвину и потом смешно выбиралась оттуда.

— Они прямо как вездеходы с грузом! — восторженно заключил он.

— Похожи на древних амфибий, — заметил Похъя. — Пермских каких-нибудь. Только маленькие.

— Амфибия — это и есть вездеход. Поэтому больше — на перегруженные вездеходы, — не согласился Жутик.

— А ты что-нибудь взял перекусить? — спросил Пыржик.

— Зачем ты хотел бить нас палкой? — укоризненно спросил Пыржик вечером, когда Похъя подошел к его кроватке пожелать спокойной ночи.

— Когда? — не понял папа.

— Вчера, — ответил Пыржик. — Когда мы смотрели на жабов.

— Мы смотрели на жаб сегодня, — поправил его Жутик.

— Ну да, — согласился с поправкой Пыржик, — сегодня вчера. Днем. Зачем?

— А-а-а, — протянул Похъя. — Это когда ты хотел ударить палкой жабу? Хотел? Пыржик молчал.

— Хотел-хотел, я помню. А я — не хотел. Сейчас объясню.

56

Вот смотри. Тебе, конечно, было бы весело. А жабам, я это точно знаю, было бы не до веселья. За чужой щекой зуб не болит, поэтому я считаю, что ты мог бы получить бесценный опыт, поняв, что ощущает жаба, которую ударили палкой. Так что я собирался бить тебя палкой, потому что очень тебя люблю. Собирался, но не хотел. Ведь это не так уж и просто, заставить себя ударить палкой славного маленького симпатичного мальчика. Понял? Пыржик ничего не понял и поэтому сказал: — Лучше почитай нам сказку.

— Пыржик, вставай! Вставай! — Жутик громко шептал и тряс Пыржика. — Пойдешь на охоту?

— На охоту? Пойду, — согласился Пыржик. — А водичка с мёдом? Есть?

— Нет, водичка утром будет, папа сделает. Если идешь, давай вставай скорее.

— А на кого мы будем охотиться? На жабов?

— Не на жабов! На хульдру! Я нашел ловушку, надо её поставить.

— А-а. А где папа?

— Он с нами не пойдет, он еще спит.

— А как же мы тогда пойдем? Еще темно!

— Не беспокойся, я подумал об этом. Мы обернемся.

— Во что завернемся?

— Не завернемся, а обернемся. Как дедушка Трофим учил. Помнишь?

— Не помню… Как?

— Через левое плечо, как-как. Как в тот раз, когда ты чуть Шмяку не поймал.

— Шмяку? — в голосе Пыржика появилась неуверенность. — А там нет Шмяки?

— Да нет, мы же идем хульдру ловить! Ну всё, или пошли, или оставайся.

57

— Я пойду, пойду… А шмяк точно нет? А где ловушка?

— Вот, — Жутик помахал заварочным чайником.

— Это же бабушкин чайник! Как мы будем чай пить? Она не заругает?

— Мы ей не скажем. У нее много всякого хлама, она и не заметит. Забыл что ли? Так папа говорит.

— Хорошо, — радостно согласился Пыржик. — Ведь это ты его взял.

— Всё, пошли! Во дворе было тихо. С чистого неба светили редкие звезды. Все указывало на то, что рассвет не за горами.

— Надо спешить, — сказал Жутик и ловко кувыркнулся через левое плечо. Кувыркнулся и Пыржик. Двор затянуло густой дымкой, словно поднялось облако пыли или ветер пригнал клок тумана. Когда дымка рассеялась, вместо Жутика и Пыржика от калитки в сторону Белой через поля трусили серый толстый волчок и угловатый тощий медвежонок. Медвежонок держал в пасти блестящий заварочный чайник. Молодая хульдра спустилась к небольшому омутку на мелкой узкой речушке, с огромным трудом прорывающей пестроцветный девон Залужья. Омуток этот был даже и не омуток, а так, яма-заводинка под старой расколотой ивой. В корнях этой ивы хульдра каждое утро устраивалась, чтобы расчесать волосы и обдумать, чем сегодня заняться. Несмотря на молодость, хульдра была настолько мудра, что никогда не строила планов на следующий день до того, как он наступит. Никто не знает, проснешься ли ты завтра, ведь все в мире так переменчиво. И даже если проснешься: может быть, уже не захочется делать того, что вчера напланировал, потому что пошел дождь или выпал снег, или просто нет настроения. А еще бывает так, что ты-то проснешься, а рака, которого ты вчера собиралась вытащить из норы, там уже нет. Потому что ночью его навестила выдра… Кроме того, так приятно устроиться в удобном креслице, которое 58

узловатые ивовые корни сплели как будто специально для хульдры, прислониться спиной к теплому стволу, почувствовать, как медленно бегут вверх от корней к листьям соки пёстрой земли; плавными движениями расчесывать тяжелые мягкие волосы и думать о птичьих яйцах, нежных бобрятах, сочной смородине и сладком сне до полудня… Хульдра сунула руку в кармашек, нащупала гребешок, шагнула к иве и насторожилась. Сегодня на берегу что-то было не так. Хульдра замерла, словно вросла в землю, и заозиралась, принюхиваясь. Истоптанная трава пахла чем-то странным. У воды в мягкой почве отпечатались следы звериных лап. Волчьих. Но это были следы не взрослого волка, а волчонка. И пахли следы не волком, а геркулесовой кашей, курагой и изюмом. Хульдра удивленно облизнулась. У самой ивы берег обрушился, и в грязи на осыпи остались следы маленького медведя, даже медвежонка. «Что еще за бродяги Севера?» — подумала хульдра. Стало ясно, что расчесываясь, придется думать о ночных гостях. Тем временем майское солнце стремительно поднималось, и хоть долина речушки была спрятана от солнечного света в листве растущих по склонам ясеней, вязов, ив и осин, но некоторые лучи все же прорывались в тёмное царство хульдр. Один из таких лучей упал в корни старой ивы, и что-то ярко заблестело, словно звёздочка вспыхнула белым светом. Хульдра метнула напряженный взгляд в сторону источника раздражающего неземного блеска и застыла. Под ивой хульдра увидела свою мечту, что жила в ней с тех самых пор, как она выбралась из родимой раковины и нашла приют на старом узколистном дереве. Конечно, хульдра не осознавала своей мечты, ведь если мы знаем, о чем грезим, что нужно душе по-настоящему, мы всегда предпринимаем активные действия для приближения к заветной цели. По крайней мере, хульдры таковы. Иногда им может мешать лень, природная и всемогущая, а более — ничего.

59

Но вся шутка и заключается в том, что мало кто знает, что ему нужно самом деле, а что — лишь выдумка беспокойной головы. И хульдры не являют в этом вопросе исключения. Однако, в отличие от большинства других наделенных мечтами существ, хульдра, встретив предмет неосознаваемой, дремлющей где-то под кармашком платья мечты, всегда безошибочно узнает его. Вот и хульдра-с-ивы-над-омутом, лишь мельком зацепив взглядом блестящий заварочный чайник, сразу поняла, что на дне у него — клеймо с глухарем, что он — не бездушная жестянка, перекочевавшая когда-то с магазинной полки в бабушкин сервант, а что в нем заваривали чай настоящий и правильный. Дух этих заварок въелся в стенки чайника, покрыл их таким мощным налетом бодрости и силы, что хульдра даже удивилась на мгновенье, как могла она так долго разглядывать звериные следы и не замечать настоящего сокровища. Встретить такой замечательный чайник в столь ранний час не где-нибудь в парке, а в залужской глуши, на берегу крохотной заводины, где живут только подлещики, раки да лягушки — это большая редкость. Не веря своему счастью, хульдра бросилась к сверкающей мечте. Чайник крепко сидел между корней, все вокруг было истоптано медведем. Хульдра протянула руку к блестящему пузатому боку — никелированный нейзильбер! И крышечка на месте! В животе у хульдры запорхали золотистые бабочки, она обмякла, словно растаивая, и через носик юркнула в чайник.

— Куда-то делся бабушкин чайник, — сказала мама после завтрака.

— Какой? — спросил Похъя.

— Ну, этот, латунный. Заварочный. С глухарем.

— Он из нейзильбера, — влез Жутик. — Медь, никель, цинк — МНЦ.

— Да хоть из олова, — сказала мама. — В чём чай заваривать?

— Из олова чайники не бывают, — прокомментировал Жутик.

60

— Мы отнесли его на речку, — сообщил Пыржик.

— В фарфоровом тогда, — сказал Похъя.

— На какую еще речку? Кто вам разрешил? — возмутилась мама.

— Замолчи, осёл, — зашипел Жутик. И все замолчали. Ненадолго. А потом мама сказала: — Так, я слушаю, кто вам разрешил взять чайник, куда вы его отнесли и зачем, и когда?

— Вчера, — отозвался Пыржик. — Ночью. На речку.

— Мы отнесли его на Белую, к омуту, — предвкушая недоброе, быстро выпалил Жутик. — Скоро мы его принесем обратно. К обеду, — добавил он, желая успокоить маму и одновременно отодвигаясь от нее подальше.

— Кто вам разрешил ночью выходить из дома? И ты еще Пыржика за собой потащил! Ты понимаешь, что это опасно? — поднимался смерч. — Нет, я не могу с ними! — это было сказано Похъе.

— Не опасно! Ничего же не случилось! Мы оборачивались! — выкрикнул Жутик, понимая, что дело его, кажется, табак.

— Да-да, мы оборачивались, — закивал глупенький Пыржик. — Там на речке много лягушек, но они невкусные.

— Вы еще и оборачивались… — мама устало опустилась на стул. Она оборачиваться не умела, не хватало фантазии и внутренней раскрепощенности. — А ты? Зачем ел лягушек? — вяло накинулась она на Пыржика. — Тебя что, дома не кормят? Волчата не едят эту гадость.

— Я не ел, я их только раскусывал, — простодушно поделился Пыржик.

— Сейчас же иди чистить зубы!

— Я не умею.

— Тогда рот прополощи с… с… с…

— С хозяйственным мылом, — подсказал Похъя. — Но это без толку, они уже каши поели.

61

— А ты лучше чай заваривай. Вместо того, чтобы меня поддержать, раздаешь дурацкие советы! Не удивлюсь, если из-за твоих сказок они туда попёрлись.

— Не удивлюсь, — согласился Похъя.

— Мы поставили ловушку на хульдру, — доверительно сообщил Жутик. Гроза, похоже, миновала, и смерч в этот раз прошёл стороной. — Ты сказал, что в полдень уже можно забирать чайник. Так что мы его скоро вернем. Злой дух внимательно посмотрел на Жутика.

— Это если он пустой, то вернете. А если там хульдра сидит — то вряд ли.

— Это еще почему?

— Ловилка не выросла, — загадочно ответил Похъя. — Ладно, сходим за чайником вместе.

— Как вы тут пролезли вообще?! Это какие-то дебри! — мама с трудом продиралась сквозь малину, репейники, кленовый и ясеневый подрост. — Зря я с вами поперлась!

— Не знаю, — искренне отвечал Жутик. — Когда обернешься, эти заросли совсем не мешают, — он ломился сквозь подлесок, почти не отставая от Похъи, который шел первым. Пыржик сначала пытался идти за Жутиком, но вскоре Похъе пришлось взять его на плечи. Мама шла замыкающей.

— Вот бы уметь оборачиваться бульдозером, — вслух подумал Жутик.

— Практикуйся, — ответил ему Похъя, — авось получится. Только обратно как? Бульдозеры кувыркаться не умеют.

— Мамы тоже, — досадливо поморщилась мама. — А там есть комары? Может, я вас в самом деле здесь подожду?

— Пойдем все вместе, — сказал Похъя. — Ты — наша главная защита. А комаров там еще нет, прохладно для них. Сквозь полуденный сон, тягучий и липкий, как ивовый мёд, хульдра почувствовала, что к омутку приближается кто-то незванный.

62

Медленно, словно всплывающая из глубин усатая рыба с кошачьими глазами, она вынырнула из сна в явь и стала расслабленно ждать развития событий. В чайнике было хорошо и спокойно. Звенящая тишина ударялась о покрытые коричневым налетом стенки и глохла. От этого внутри хульдры рождалось дрожащее ощущение томительного блаженства, плавно расползающегося по её упругому тельцу и по капле стекающего в наполняющую чайник тишину. Переполняясь негой, тишина опять начинала звенеть, ударялась о стенки и тонула в чайном налёте, зарождая в хульдре новую порцию удовольствия. «Вечный ка-а-айф», — умиротворенно думала хульдра. Появление на берегу чужаков вывело хульдру из чудесного оцепенения. Не покидая чайника, хульдра обострила чувства и взялась за изучение пришельцев. Двоих она узнала. Это были волчок и медвежонок. Медвежонок постарше, потощее и посуше; волчок — маленький и жирненький, лакомый той молочной сладостью, которой полны все детеныши, пока не станут противными поперечками. Внезапно хульдра поняла, что голодна. Продолжая вчувствоваться в пространство, она поняла, что чайник принес медвежонок. Осознание этого обрадовало хульдру: если медвежонок готов, то она сможет выехать с ним на новый уровень игры и отрастить длинный хвост с красивой пушистой кисточкой на конце. Недолгая радость сменилась лёгким разочарованием — сила медвежонка еще не дозрела, он годился только в пищу. Настроение хульдры мгновенно изменилось. Сбитая было с толку медвежонком, теперь она приготовилась к атаке и плотоядно облизывалась. Подпуская поближе детенышей, хульдра увлеклась и едва не упустила из виду еще двоих. Тем временем пространство начало наполняться чем-то густым и давящим с примесью резкого. Хульдра сместила внимание. Успокаивающая густота исходила от взрослого самца росомахи.

63

Хульдра видела, что дороги их разные: росомаха носил железный зуб, ежедневно взращивал волшебный корень, то успокаивая мысль, то направляя её, и неумолимо старел. Давить густотой, взращивать волшебный корень и направлять мысль росомаха учился у молодого лиса в черной пижаме. Успокоение мысли постигалось под руководством ученого сверчка. Росомаха был одной крови с детенышами и для молодой хульдры содержал в себе лишь опасность. Ничего вкусного или интересного. «Ох уж эти мне ботаники в зверьих шкурах… — подумала хульдра. — С таким зоопарком каши не сваришь…» Примешивающаяся к давящей густоте резкость была страхом. Страх излучала четвертая — странная самка с солнцем в животе. Жило у неё внутри и что-то хульдрочье… Знакомую золотистую пыльцу чуяла в солнечной самке Хульдра, но и только. Сила четвертой проистекала из липовых лесов со старых гор. Вместе со страхом от самки исходила крепнущая с каждым мгновением угроза. Хульдра поняла, что солнечная самка оберегает и уравновешивает разношерстную троицу, явившуюся к её омуту. А еще она хотела забрать чайник! И хульдра сжалась перед атакующим раскрытием.

— Вот он! — закричал Пыржик, и Жутик рванулся к зажатому в ивовых корнях чайнику.

— Стой! — гаркнул Похъя. Жутик и Пыржик удивленно застыли.

— Что там? — встревоженно спросила мама.

— Гляди на чайник. Видишь? Чайник светился и едва заметно подрагивал, будто изготовился к прыжку.

— Она там? — прошептал Жутик. — Да? — глаза у него удивленно вытаращились и полезли на лоб от вдруг переполнившей его гордости, а рот открылся от любопытства. Не каждый день находишь в лесу чайник с хульдрой!

64

И Жутик опять дернулся к иве.

— Стой-стой! — остановила его мама. — Это не опасно? Она точно не ядовитая? — природная осторожность боролась в ней с природным же любопытством, погубившим, по слухам, не одну кошку.

— Опасно, очень опасно, — серьезно сказал Похъя. Но не так серьезно, как когда хотел пошутить, а все уже видели его белые нитки, а серьезно серьезно. — Хульдры бывают очень злы и коварны. Как бы иначе они попали в справочник по хтонической фауне? А особенно они злы и коварны, когда без спросу лезешь к ним в жилище.

— Но это наш чайник! — запротестовал Жутик.

— Боюсь, хульдра так не думает, — усмехнулся папа. — Она там уже освоилась и обустраивает себе гнездо. И если ты сейчас к ней полезешь, это будет, как сунуться в дупло к шершням. Только больнее.

— А как же нам тогда забрать чайник? — поник Жутик.

— Боюсь, что никак. Ты точно не сможешь.

— А ты?

— Я мог бы, но по ряду причин не буду этого делать.

— Правильно! — вмешалась мама. — Если уж отдал, так отдал.

— Я не отдавал! — запротестовал Жутик. — Это была ловушка!

— Неважно! — оборвала мама. — Я считаю, что домик для хульдры ценнее, чем для нас чайник. Это, может, её единственный шанс обзавестись домиком. А чайников у нас навалом.

— Но это же бабушкин чайник! — упорствовал Жутик.

— Значит, купишь ей новый, — отрезала мама. — И не спорь со мной, хуже будет. И вообще, — повернулась она к Похъе, — если мы не забираем чайник, то пошли отсюда. Ничего интересного тут нет, и мне неуютно находиться рядом с чайником, который мерцает и гудит. Может, там и впрямь шершни поселились вместо хульдры.

— А если бы это был Священный моллюск? — сделал Жутик еще одну попытку.

— Ой, тогда тебе пришлось бы худо, — ответил папа. — За то, что ты вообще посмел его вынести из дому. И никакая здравомыслящая 65

хульдра не полезла бы под бок к дедушке Трофиму.

— А не здравомыслящая?

— А не здравомыслящую он бы съел. Давая понять, что разговор окончен, Похъя поправил сидящего на плечах Пыржика и развернулся в обратную сторону.

— Не отставай, — бросил он Жутику, — а лучше иди вперед. А то хульдра выскочит и откусит тебе что-нибудь. Хульдра почувствовала, что чужаки уходят. В ней опять оживился голод, растревоженный запахом молодого мяса. Но опасность, исходящая от взрослых, была достаточно явной, чтобы осторожность возобладала над жадностью. В конце концов, чайник достался ей, и этого на сегодня достаточно. Теперь можно вдоволь понежиться в волнах чайной тишины, а завтра, поднакопив сил, наловить молодых бобров, натаскать раков из нор или выйти к лужам в полях и натрескаться жабьей икры. Впрочем, о завтра она подумает завтра. И хульдра провалилась в блаженство…

— Так что же, я, значит, теперь никогда не смогу поймать хульдру? — с горечью спросил Жутик, укладываясь спать.

— Почему? Поймаешь еще. Обязательно поймаешь, — успокоил его Похъя. — Но сначала придется вырастить волшебный корень.

— А как? — оживился Жутик.

— А это уже другая история…

— Папа, — доверительно спросил Пыржик, — а ты ел улиток?

— Не довелось, — ответил папа. — А что? Вкусные?

— Нет. Они мягкие и хрустят.

66

68

ил-был медведь Скрып-скрып-Липовая нога. Почему у медведя было такое имя — не в этот раз, эта история про другое. Поймал медведь кабана. Смотрит, а это — свинья.

— Свинья, свинья, — говорит медведь, — я тебя съем!

— Погоди, медведь, — отвечает свинья. — Любишь ли ты холодец?

— Что еще за холодец? — удивился медведь Скрыпскрып-Липовая нога. — Когда холодец, я в берлоге сплю.

— Ну, студень, — поясняет свинья. — Трясется такой. С хреном хорошо.

— Студень? — опять удивился медведь. — Я сейчас тебе кишки выпущу и съем тёпленькие, не дожидаясь, пока остынут… Видит свинья, плохо дело. Сейчас сожрёт медведь…

— Холодец, студень — блюдо, приготовляемое из ножек, хвостов, ушей и свиных голов, — со вздохом пояснил свинья. — Это я к тому, что, может, хватит тебе моего хвоста и уха? Ну, может еще одного копытца… А я научу тебя холодец готовить. Не пожалеешь: блюдо — пальчики оближешь.

— Что ж, — говорит медведь. — Это я, пожалуй, согласен. И оборвал свинье хвост.

— Стой! Стой! — завизжал свинья. — А хрен у тебя есть? Холодец надо с хреном. Тертым. Без хрена не то совсем!

— Хре-е-ен? — протянул медведь и опустил глаза. — Хрен-то есть. Но вот в холодец его заправлять… — медведь замялся. — Да еще тёртым…

— Экий ты, медведь, тёмный, — сказал свинья. — Нужен корень хрена, многолетнего растения с широкими листьями. Это острая приправа. Корень натирают и приправляют холодец.

70

— А-а-а… — выдохнул медведь. — Где ж его взять? А дело было в октябре. Ну свинья и говорит: — Осень уже, опоздал ты с хреном, медведь. Теперь уж хрен весь выкопали. Ты весной хрен посей, всё лето его холь и лелей, а к осени можно будет его из земли драть, тереть, приправу готовить.

— Это чего же, — говорит медведь, — мне холодца целый год ждать? Я ж на зиму в спячку впадаю…

— Ну, что же делать, — вздохнул с притворным сочувствием свинья.

— Да, ничего, видно, не поделаешь, — искренне вздохнул медведь и задрал свинью. Потому что где его потом ловить через год, хоть и без хвоста. — Холодец через год, а сегодня по старинке, без приправ закушу. Весной посадил медведь хрен и всё лето холил его изо всех сил и лелеял. Вырос хрен большой-пребольшой, длинный-предлинный да толстый-претолстый. Пошёл медведь хрен драть. Поплевал на лапы, ухватил покрепче. Тянет-потянет — вытянуть не межет… Позвал медведь кабана. Кабан за медведя, медведь за хрен, тянутпотянут, вытянуть не могут. Позвал кабан волка. Волк за кабана, кабан за медведя, медведь за хрен; тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвал волк лисицу. Лисица за волка, волк за кабана, кабан за медведя, медведь за хрен; тянут-потянут, вытянуть не могут. Позвала лисица барсука. Барсук за лисицу, лисица за волка, волк за кабана, кабан за медведя, медведь за хрен. Тянут-потянут, вытянуть не могут… Позвал барсук ежа. Ёж за барсука, барсук за лисицу, лисица за волка, волк за кабана, кабан за медведя, медведь за хрен. Такая ж картина: тяпотя, вынимо… Дальше кого ни зови — за ежа не ухватишься. Присели звери подумать. Думали-думали…

72

За уходом лося и бурундука как-то незаметно, и в то же время стремительно наступала зима: наваливало снега, сначала по щиколотку, затем по колено, потом по пояс, а потом наступали предновогодние коротенькие деньки. Наденька проснулась поздним декабрьским утром, когда замерзшее ярко-жёлтое солнце запустило несколько веселых лучей в заледенелое окошко её домика. Наденька потянулась под беленьким заячьим одеялом и перевернулась на другой бочок, уж больно неохота ей было вставать. Она даже посильнее зажмурила глазки и подумала, не впасть ли ей в спячку в следующем году. Однако спячка была всего лишь нереальной мечтой, и Наденька знала об этом: уж очень сильно портила спячка фигуру. В домике тем временем начинало холодать, затопленная с вечера печка съела и щепки, и шишки, и лиственничную кору, и поленья, предусмотрительно понапиханные Наденькой в глубокое прожорливое печное брюхо через узенький зев. Наденька выскочила из постельки, наскоро умыла рожицу холодной, и оттого одновременно бодрящей и мерзкой водой и закинула в печку порцию дров. На каминной полке (хотя камина никакого не было, но как водится, каминная полка имелась в наличии специально для такого случая) Наденька обнаружила конверт. Отрывной календарь над столом свидетельствовал, что пошли последние сутки старого года, а это значило, что в конверте было письмо от Деда Мороза. Наденьке редко приходили письма: в конце апреля от бурундука и лося с сообщением об их скором возвращении; в июле — от бабушки (кое-какие новостишки, за здоровье, приветы знакомым белкам, советы по рыбалке); в ноябре — от незнакомой сойки, которая писала вовсе и не Наденьке даже, а какой-то сороке-воровке. Ну а в последний день декабря приходило письмо от Деда Мороза. Наденька всегда вскрывала новогоднее письмо за 15 минут до полуночи, перед самым наступлением Нового Года. И всегда в письме было одно и то же. Но в этот раз, как и обычно, впрочем, Наденька ощущала — что-то обязательно изменится, письмо будет особенным.

80

В последний день года Наденька всегда так гуляла. Как обычно в этот день, она пошла вниз по реке, поздравляя всех встречных и поперечных с наступающим Новым Годом. Ей встретились заяц-с-пушистымхвостом, заяц-с-длинными-ушами, белый заяц-с-короткой-лапкой, песец-прожорлик, глухарь-задумчик, два лемминга, безрогий лось, налим-в-полынье и заяц-попрыгаец. Наденька, конечно, поздравила с Новым Годом всех, но про себя отметила, и где поставить петли, и в каком месте живёт налим, чтобы как-нибудь в феврале одолжить у него печень. Наденька страсть как любила налимью печёнку с лучком, на сковородке, жареную… Солнышко тем временем покраснело от стыда за короткий рабочий день и начало прижиматься к верхушкам лиственниц. Наденька засобиралась домой: пора было готовить праздничный ужин. На одном из притоков Вэркы-Чатылькы стояли у Наденьки сети на куропаток. И сейчас, по дороге к дому, Наденька обнаружила трёх жирных глупых птиц. Она пооткусывала им головы и сложила в подарочный мешок: мелко нарубленные куропатки с брусникой и хвоёй были традиционным новогодним блюдом в семье Наденьки. В этот новогодний вечер Наденька сидела за столом одна. Как полагается — при свечах, палочки-вонялочки, пирог с черникой, малинишное варенье из клюквы, мелко нарубленные куропатки, немного грусти в душе, ожидание… Ожидание чего-то нового, хорошего… Обязательно хорошего. Ну и чай, конечно. Без четверти двенадцать Наденька вскрыла конверт с немногословным, как обычно, письмом от Деда Мороза: «Ровно в 12. На пороге», — прочла Наденька. Сердечко ея ёкнуло. За оставшиеся четырнадцать минут она успела сварить и выпить маленькую чашечку кофе, чтобы немного успокоиться. Непонятно почему, Наденьку, как всегда охватило какое-то необъяснимое волнение. Предвкушение чего-то неизвестного, но приятного и неотвратимого завозилось где-то в её мягком безволосом брюшке, а пяточки запокалывало, будто иголками.

82

Таким, каким был. Целиком. Тяжелым, железным, мощным. Это произошло в сборочном цеху, когда кто-то повернул ключ в замке зажигания и тем запустил его новенькое могучее сердце. Ящер прислушивался к себе, к копошению внутри кабины, к реакциям своих железных механизмов, возникающим в ответ на эти копошения… Все вокруг казалось тогда новым, свежим и удивительным. В тот раз сердце поработало недолго, это оказалось лишь проверкой систем. Но после того, как кто-то впервые запустил ему сердце, рептилоид уже не исчезал. Он был и ощущал это: бронёй корпуса, бандажами опорных катков, шлицами торсионных валов, шестернями главной передачи — всеми своими частями, узлами, деталями, сборочными единицами, болтами и гайками. Потом его заводили еще несколько раз, чтобы выкатить из цеха, где делали ящеров; загнать на стоянку, переставить на стоянке с места на место. На стоянке находилось много рептилоидов, и почти все они были новичками в этом мире. Разноцветными жизнерадостными новичками: зелеными, белыми, серыми, оранжевыми, синими… Желторотые рептилоиды стояли на стоянке, безмолвно смотрели друг на друга и отчего-то горделиво ощущали своё родство и общность. Однажды на стоянку пришёл трал и увез ящера на северо-восток, как другие тралы увозили в разные стороны других рептилоидов. Было ли путешествие скучным или долгим, веселым или коротким — ящер не знал. Он заснул сразу же, как забрался на трал, и проснулся только в месте назначения. Там тоже имелась стоянка с рептилоидами. Только называлась она база. Местные рептилоиды уже пожили. Тяжелой, полной рутинного труда, риска и приключений, порой оборачивающихся серьезными увечьями, жизнью. Несмотря на трудные условия существования или благодаря им, ящеры на стоянке пребывали весёлыми и бодрыми. За исключением нескольких экземпляров, которых называли донорами.

86

Это были угрюмого вида калеки, ущербные внешне и внутренне, разукомплектованные все по-разному, но одинаково от этого тронутые. Что случилось с этими, явно несчастными, и как пришли они в такое состояние, оставалось неизвестно. Для рептилоида наступило время обкатки. Каждое утро кто-то ловкий и маленький залезал к нему в кабину, заводил, прогревал и выгонял на работу. Кто-то заставлял ящера перебираться через узкие, но глубокие ручьи, змеящиеся среди тальника; ломая цепкие кусты, подниматься на высокие гривы, торчащие из болот; переплывать небольшие озера и речушки, выдавливать сосняк на болотцах. К концу обкатки рептилоид узнал свои возможности и хоть и с опаской, но решительно преодолевал препятствия, будь то мелколесье, крутой склон, ручей или река, ковер неглубокого торфяника на суглинистой подушке. Только в трясину никто никогда не загонял его, и сам рептилоид боялся открытых болотных окон с тянущимися из-под воды, слегка колышащимися, словно подманивающими, противными мохнатыми растениями, но еще больше — призывно зеленеющих ровных лужаек на гладкой болотной поверхности. До дрожи корпуса и перебоев в работе топливной системы чем-то страшили его такие места. После обкатки в трудные будни рептилоида добавились работа по перевозке грузов и выдавливание леса. Движение с несколькими тоннами груза через те засады, что налегке преодолевались играючи или даже вовсе не считались за препятствия, приходилось совершать очень осторожно. Иначе можно было застрять. Прилипнуть. Сесть. Разуться — потерять гусеницу. Или даже свернуть бортовую… Выдавливание леса было работой почти весёлой. Бронированный ящер урчал и взрыкивал от удовольствия, наваливаясь железным корпусом на ствол какого-нибудь высокого кедра, заставляя его жалобно дрожать, стряхивать шишки и, наконец, падать со стоном, ломая ветки, бессмысленно и безнадежно цепляясь за соседние деревья.

87

Рептилоид не знал, что такое смерть, и не понимал, что происходит с деревьями. Но где-то в металлическом нутре его жило знание, что валящийся хвойник переходит в то самое состояние, в котором пребывал он сам до того момента, пока кто-то не запустил впервые его чугунное сердце. И, переходя из одного состояния в другое, дерево словно теряло что-то, а железный ящер будто бы присваивал эту потерю, забирал это что-то себе. Деловито, неторопливо, осторожно и беспощадно заваливая сосны, кедры, лиственницы и разную древесную мелочь, рептилоид наматывал на стальные гусеницы, размазывал по бандажу катков и броне корпусины, поглощал их деревянную лесную жизнь. Дремучую, цепкую, напоённую солнечным светом, карканьем воронов, тяжелым снегом и холодными осенними дождями, смолистую, вязкую и колкую одновременно. Ну, или ему так казалось. И, конечно, не всю. Большая часть неуловимо пропадала куда-то… Сезон за сезоном сменяли друг друга. Летние слепни, бездумно нарезающие круги над откинутой крышкой моторного отсека, и комары, прячущиеся в тени надгусеничных полок, уступали место липкой мороси и падающим листьям осени. Вода в ручьях становилась холоднее, все напитывалось влагой, ездить приходилось с особой осторожностью; вслед за упавшей с неба водой приходила опасность прилипнуть на ровном месте, становясь с первым снегом только острее. Зимние морозы вымащивали окрестности и превращали опасные трясины и топи в площадки для веселых покатушек. Выпадавший к февралю глубокий рыхлый снег делал движение в целик медленным и чудовищно энергозатратным. Весеннее солнце в апреле подтапливало лёд на озерах, делало его ломким и ненадежным. Никто теперь не решался загонять рептилоидов туда, где еще недавно можно было срезать километры и десятки километров пути, справедливо полагая, что с весенним льдом шутки плохи и лучше долго ехать, чем быстро тонуть.

88

Но иногда у кого-нибудь в кабине что-то замыкало. Тогда на берег озера притаскивали баню, сгоняли небольшое стадо разноцветных ящеров, привозили длинные тяжелые тросы. Утопивший рептилоида нырял за ним в полынью, цеплял тросы за буксирные крюки и проушины, пробкой выскакивал из ледяной воды и бежал отогреваться в баню. Ящеры, столпившиеся на твердом берегу, с лязгом гусениц, ревом движков и треском ломающегося льда выдирали из-под воды утонувшего товарища и волокли его на базу. Дальнейшая судьба утопленника зависела от возраста, характера повреждений и общего состояния. Спасенный мог пройти ремонт и отправиться топтать тундру, ломать-давить тайгу, намораживать переправы. Или стать донором для своих более удачливых и свежих коллег. Однажды ящер и сам провалился под лед полноводной таежной реки и несколько суток просидел в темноте и неподвижности. Его системы замерли, он словно погрузился в спячку. Он не знал, надолго ли он здесь застрял и что такое надолго, и будут ли его вытаскивать. Он ничего не ждал и ни на что не надеялся. Но в ледяную воду нырнул кто-то маленький, щекотно натянул на буксирные крюки петли стального троса, и ящера вытащили на сушу, отремонтировали по мелочи и снова отправили работать. С тех пор, как покинул сборочный цех, ящер сожрал десятки тысяч километров болот и гор, тайги и тундры. Закончив работу в одном месте, команда рептилоидов откочевывала на другое. Порой они шли своим ходом в тягомотной колонне с бульдозерами, тащившими на санях емкости с горючим, жилые домики и бани, мастерские, электростанции, короба с взврывчаткой. Иногда их везли на тралах. На чужом горбу перемещения происходили быстро и с комфортом. Чаще всего ящеры кочевали самостоятельно, небольшими группами разбредаясь в заданном направлении, чтобы разведать дорогу для идущих следом бульдозерных караванов. Они первыми форсировали речки, разыскивали старые профили в тайге и объезды крутых грив, проламывали дороги через чащобы и нащупывали пути через топи.

90

Если бы кто-то однажды посмотрел на карту и зачитал ящеру вслух список топонимов, которые тот проутюжил своим железным брюхом, ящер не разобрал бы в этом невнятном мурлыканье на непонятных наречиях ничего. Рептилоид помнил только болота и каменистые склоны, скалы и толстенные деревья, которые не хотели падать под натиском брони, коварные ручьи с топкими берегами и широкие быстрые реки. Но и это все было крепко спутано между собой, перемешано до неузнаваемой неразличимости… В засасывающей болотной жиже приходилось сиживать ящеру не единожды. Бывало, товарищи по нескольку суток не могли вырвать его из топких объятий студеной земли. И сам он много раз за сезон принимал участие в вытаскивании севших в трясине ящеров. Потеря подвижности, бессмысленность любых попыток самостоятельно выгрести, ощущение медленного неумолимого погружения — это было неприятно, это пугало. Но паника никогда не охватывала ящера. Не потому, что он верил в помощь товарищей, но потому, что с прекращением работы систем он словно впадал в какое-то странное забытье, полностью становясь частью окружающего ландшафта. Как-то естественно растворяясь в природе, в бронированном своём корпусе он сохранял при этом ощущение самости и отдельности от мира каждой шестернёй, каждым крепежным элементом, каждой медной жилкой в проводке. Так было и сейчас. Заглох двигатель. Ослабли, насколько это было возможно, забитые торфом гусеницы. Корпус медленно погрузился в няшу, скрылся под тонким слоем коричневой от взвешенных в ней мельчайших частиц торфа воды. Наступила тьма. Сначала коричневая, потом чёрная. Сначала чуть прохладная и даже немного разогретая — солнцем и судорожными движениями пытающегося освободиться ящера. Почти сразу за тем — ледяная. Через какое-то время погружение замедлилось настолько, что почти остановилось. За ним не пришли на следующий день, не пришли и через неделю. Но это не имело для ящера значения: 91

растворившись в окружающем, он не умел вести счет времени. Даже если бы и умел — зачем? Если не попытались вытащить сразу, то, может быть, не попытаются уже никогда. На своем веку рептилоид сталкивался с ситуациями, когда пропавших ящеров не пытались даже искать, не то что вытаскивать. Ящер стал частью болота на неопределенный срок.

— Ух ты! Похоже, их здесь несколько! Настоящее кладбище! Покачиваясь, словно пританцовывая, кто-то радостно и возбужденно стоял на торфяной кочке.

— Есть смысл подогнать копателя.

— Хорошо, что лето было сухое, иначе мы бы сюда не пролезли. Давай снимем координаты и погнали отсюда — работы будет много. Наверху что-то происходило. Неподвижный безмолвный ящер перестал быть неподвижным. Болото вокруг него шевелилось, что-то скребло сверху по корпусу. В шуме, доносящемся через слой разгребаемого торфа, просыпающийся ящер ясно различал гул и трескотню. Без удивления ящер отметил, что его вынужденной неподвижности приходит конец. Узкий ковш маленького копателя расчистил грязь с крыши и обнажил борта корпуса. В том, как раскидывалась грязь, как небрежно ковш толкал корпус, было что-то странное, неправильное… что-то настораживающее.

— Может, проверим? Вдруг оживим?

— А смысл?

— Выгоним своим ходом. Потом сбагрим. Или можно себе оставить. Для нетопких мест.

— Да ну. Представляешь, сколько с этим будет возни? Как мы выгоним отсюда такого крокодила… Безусловно, это был солнечный свет. Ощутить поток фотонов, скользящий по броне, оказалось неожиданно приятно. Если бы ящер умел, он потянулся бы. Как кошка.

92

Но он не умел и только настороженно ждал, когда откроют люк и влезут в кабину, когда догадаются накинуть надежные стальные петли на буксировочные крюки…

— Тросами зацепим? Под морду и за жопу.

— Смысл?

— А начнет тонуть?

— Не начнет. Мы ж его только облегчать и будем. А начнет — тогда и зацепим. Никто не стал открывать люк. Вместо этого ящер почувствовал, что сплошность его прекрасного бронированного корпуса нарушается. Ему разрезали крышу. Ящер не чувствовал боли, но это было новое и неприятное ощущение разрушения. Крышу разрезали и по кусочкам отделили от корпуса. Ящер уменьшался. Почему-то ему вспомнились падающие кедры, еще живые, но уже в падении теряющие свою силу, свою жизнь… Они были также неподвижны и беспомощны перед рептилоидом, как он сам теперь был беспомощен перед резаком. Ящер ощущал, как уменьшается, как теряет себя, как это неотвратимо и пугающе. От крыши уже ничего не осталось. Кто-то шмыгнул внутрь рептилоида. Это были не те, от которых когда-то приятно пахло соляркой и маслом. От этих пахло пламенем газовой горелки, гаечными ключами и горячим от ударов железом кувалды. Несколько часов кто-то возился внутри рептилоида, и каждое движение словно отматывало назад что-то, что было жизнью ящера. Кто-то демонтировал топливные баки, главную, двигатель… Это был процесс, обратный тому, что в сборочном цеху много сезонов назад дал ящеру жизнь… Ящер не смог заметить, в какой момент он перестал быть. Еще несколько дней кто-то суетился вокруг, вытаскивая из грязи траки гусеничных лент, собирая куски корпуса, стаскивая на сложенный специально для этого бревенчатый помост ведущие колеса, 93

96

Его Медвежутик построил сам. Дедушка Трофим только иногда помогал. Вездеход был большой, многоцелевой, очень проходимый и комфортный для длительных путешествий. В нём имелась и кухня, и спальня, и даже душ. Он умел ездить по дорогам, по бездорожью, по мелководью. Ещё он мог плавать, нырять и чуть-чуть летать. Каждый раз, будучи дедушкой Трофимом, Медвежутик что-то доделывал в вездеходе, а иногда строил его с нуля. Управлял вездеходом Медвежутик, конечно, сам. Ну, или доверял это дело дедушке Трофиму. Большое значение для Медвежутика имел забор, который огораживал обширные владения дедушки Трофима. Забор был высокий, дощатый, а местами — из кольев. На кольях сушились пустые горшки, чугунки, тыквы и головы разной скотины и недоброжелателей. Дедушка Трофим называл забор тыном. Однажды Медвежутик решил съездить на вездеходе искупаться. В Индийском океане. Или в Тихом. Поездка предстояла дальняя, сопряженная с трудностями и опасностями, начиная с выбора направления, заканчивая разными препятствиями и поломками в пути. Ну и ещё мама могла не отпустить. Мама страшно боялась путешествий и позволяла уезжать одному обычно только папе. Несколько вечеров и три заседания в туалете потратил Медвежутик на подготовку вездехода. А чтобы мама не возражала, Медвежутик решил взять с собой папу. Он как раз уволился с работы, и ничто не могло помешать ему заниматься чем хочется. И вот настал момент долгожданного выезда. Как обычно, вечером Медвежутик лег в кроватку, прослушал ежевечернюю сказку от папы, повозился под одеялом и пустился в путь. В путешествиях, если кто не знает, нет ничего интересного. Поломки, ночёвки, виды. Приёмы пищи, беседы с попутчиками и аварии. Вот и всё, что может разнообразить монотонное поглощение расстояния. А самое захватывающее — это отъезд, прибытие к месту назначения и возвращение.

100

Что нравится людям в путешествиях? Веселые и интересные истории, рассказываемые друг другу в пути; захватывающие дух пейзажи, неожиданные и ожидаемые; вкусная еда на своевременно устроенных привалах; купание и рыбная ловля в красивых водоемах (чтоб дно приятное и вода — нехолодная). В поездке на вездеходе к приятному добавляются разные препятствия типа неглубокой речушки или в меру крутого склона. Главное, чтобы преодолевались без труда и нервотрепки. Чего не любят путешественники? Много чего. Аварии, поломки, застревания техники. Проблемы со здоровьем, вызванные совершенно любыми причинами, будь то монотонная или слишком тряская и укачивающая езда, простуды, перегревы на солнце, отравления пищей в придорожных кафе. Любые заминки и преграды, преодоление которых останавливает или замедляет движение. Самое плохое, конечно, когда поломка транспорта причиняет вред здоровью путешественников. То есть если поездка нравится его участникам, то о ней особо и рассказывать нечего. Если же о путешествии есть что рассказать, то почти наверняка оно не было приятной прогулкой. Потому что самые интересные рассказы — о тех странствиях, где встречаются сложности, когда кто-то пострадал или что-то произошло. Конечно же, на пути к океану вездеход Медвежутика неминуемо должен был бы повстречать как приятные, так и неприятные для путешественников события. Были ли готовы к этому папа, дедушка Трофим и Медвежутик? Никогда нельзя заранее знать, к чему ты готов, потому что всё в мире изменчиво. В общем, одним прекрасным вечером Медвежутик закрыл глаза, и вездеход отправился в путь. Кстати, звали этот вездеход — Артур. В честь Медвежутика. Потому что Артур в переводе с кельтского — могучий медведь.

101

Артур не торопясь вырулил из сарая, который прятался внутри обширного подворья дедушки Трофима, и медленно подъехал к воротам. Ворота со двора были распашные, окованные железом, и их приходилось каждый год красить, чтобы не ржавели, — старинные и тяжеленные. Распахнулись ворота, оказался позади тын, приветливо закивали вслед головы на кольях, словно желая Артуру сотоварищи счастливого пути. Изза холмов справа то выкатывалось, то пряталось красное закатное солнце. Подбирались сумерки, норовили сесть Артуру на шероховатую спинку, облипнуть бока, прижаться к урчащему брюху. За штурвалом пилота Медвежутик и дедушка Трофим расположились вместе, совершенно друг другу не мешая. Они не разговаривали, просто смотрели через лобовое стекло плоской артуровской морды на мерно раскачивающуюся дорогу — кажущуюся гладкой поверхность земли, бессмысленно змеящуюся на юг. Папа сидел справа, на своём привычном месте штурмана и командира, и кемарил. Изредка он приоткрывал глаза, бросал взгляд на пейзаж в окошке, другой — на приборы, третий — на Медвежутика с Трофимом в кресле пилота, четвертый — на карту. Просто чтобы убедиться, что всё идёт хорошо. Артур, похрюкивая и поскрипывая, вполз через сумерки в ночь и включил фары. В темное время суток (а где-то — и года) мир из окна освещенного помещения, хоть из уютного дома, хоть из кабины вездехода, выглядит совсем иначе, чем в светлое. Мир тёмного времени так отличается от мира светлого, что это, по сути, разные миры. Или, вернее сказать, две разные части одного и того же пространства, которые никогда не встречаются друг с другом, но и друг без друга невозможны. Они населены разными существами, заполнены разными звуками, запахами и цветами (тёмный мир не одноцветный, отнюдь; так могут думать только те, кто никогда не выходил из-под фонаря)… Но тёмный мир в свете фонарей — это 102

совсем не тот тёмный мир, который освещен луной или звёздами (если повезёт). Темнота прошивается светом, словно протыкается пробоина или пробуривается скважина. И в эту пробоину видны лишь выхваченные из темного мира кусочки. Они словно раздеты или препарированы. Они всегда кажутся очень красивыми и волшебными (на самом деле, пожалуй, они и есть волшебные). И их никогда нельзя узнать днём при свете солнца. Это застывшие фрагменты сказки, которая никогда не оживёт, как никогда не оживет фотография или картина. Вот в такой пробоине и двигался Артур со своим экипажем. Давно заснули за штурвалом Медвежутик и дедушка Трофим. Давно хитрый папа заглянул в бутылочку и решил не выглядывать — он много раз уже ползал в таких пробоинах и перестал придавать значение тому, что происходит или может происходить в любом из миров. (Папа вообще был хитрый змей, который живал и под солнцем, и под луной, и в сумерках, и даже дружил с Джеком-из-тени, если с ним вообще можно дружить. Но это отдельная история.) Все так или иначе устранились от управления путешествием, и Артур перемещался сам по себе. Он двигался в заданном направлении, переключив дальний свет на ближний. Вездеходу совершенно не нужен дальний свет. Это знает всякий, кто ездил на вездеходе по ночному бездорожью и видел волшебные картинки, неуловимо проскальзывающие мимо в свете фар под звёздными усмешками тёмного неба. Артур неспешно полз полями, давно свернув со змеистой дороги, ловко перелезал через межевые и дренажные канавы, подминал ершившиеся на пути кусты боярышника и шиповника, колки молодых ясеней. Постепенно добрался он до мокрой болотистой местности, которую неграмотные студентки иногда называют азимутом, и проутюжил поросшие клюквой и брусникой моховые кочки. Объехал от беды подальше топкие окна, плохо различимые в изменчивом свете фар, но ощущаемые по движениям мха под колесами; перелез через осушенные торфяные карты и вышел на разбитую лесовозную дорогу.

103

Полночь минула. Артур крался по старой лесовозке на юг, стараясь не разбудить дремлющий в кабине экипаж. Лесовозная дорога — это что? Это колея. Залитая водой, скользкая, размытая колея с высыпками, валяющимися брёвнами, низко пригнутыми к земле деревьями. Если не торопиться — то вполне себе замечательная дорога. Особенно для такого волшебного вездехода, каким был Артур. Ведь он мог (помните?) даже низенько летать  Ночь начала рассеиваться. Туннель — жёлто-белая пробоина в темноте — стал терять свою четкость; стенки жёлто-белой норы, фарами пробуравленной в темени ночного пространства, начали размываться серью рассвета, крадущегося вслед за ночью. Ожили птицы, намокла трава от росы, появился откуда-то туман, проснулся хитрый папа и захотел чаю и чего-нибудь пожевать… Артур вырулил из леса на поросшую кустами луговину, за которой виднелась еще одна.

— Где-то рядом река, — со знанием дела заметил папа. Потом вытащил карту, сверился с навигатором и подытожил: — Ну точно. Судя по координатам, мы здесь, — он потыкал в карту пальцем. — Нормально прошли за ночь, хороший темп. Предлагаю идти поперёк долины прямо к берегу, там выбрать место и встать на днёвку. Может, даже и порыбачить, — папа потянулся в штурманском кресле. — Эй, Трофим! Медвежутик! Утро настало!!! Медвежутику послышался треск будильника. Он испуганно открыл свои большие карие глаза и вывалился из вездехода прямо на линолеум холодного пола.

— Доброе утро, — стоя в дверях, папа улыбался Медвежутику, собираясь куда-то по делам. Путешествие на сегодня кончилось. Артур ехал вдоль реки, пока не наткнулся на удобное для дневки местечко, красивое и незагаженное, со в меру обрывистым берегом, но при этом и с пологим подходом к воде. Артур приткнулся к одной из росших у воды ив и заснул. Дедушка Трофим взялся готовить 104

завтрак, а папа пошёл учить Медвежутика ловить рыбу спиннингом. Самое сложное в спиннинге оказалось забрасывать блесну. Никак не хотела она лететь в то место, куда задумывал Медвежутик. Он и психовал, и плакал, и ругался, и хотел бросить это дело. Но папа сказал, что пока Медвежутик не научится закидывать спиннинг, дальше они не поедут. А если откажется учиться, то отправятся назад. И никаких океанов. Медвежутик папу знал давно, причин не доверять ему не было, ехать дальше хотелось. И Медвежутик решил учиться. И через каких-нибудь полчаса чертыханий, цепляний блесной за камни и кусты на берегу, забросов под ноги или куда-то в сторону Медвежутику удалось запустить блесну далеко и прямо.

— Ещё десять тысяч вёдер — и золотой ключик наш, — довольно заметил папа. Следующий заброс вышел кривовато, зато ещё два после него получились замечательно. Да и третий, и пятый, и седьмой с десятым…

— Ну вот, можно сказать, что ты научился закидывать спиннинг, — сказал папа. Медвежутик только кивнул. — А теперь — кинь к во‑о-он тому сучку, — папа указал на торчащую из реки корягу ниже по течению. — Только смотри не зацепись, — папа хитро прищурился. Медвежутик сосредоточенно кивнул и забросил блесну точнехонько к высовывающейся из воды коряжке.

— Хорошо, — одобрил папа. — Выбирай. Медвежутик начал сматывать леску и вдруг почувствовал сопротивление.

— Что это? — он вопросительно посмотрел на Злого духа. — Тяжело мотается.

— Не знаю, — пожал плечами папа. — Может, травину зацепил. Или корягу, — папа улыбнулся. — Мотай, пока мотается.

— Или рыбину! — обрадовано предположил Медвежутик.

— Или рыбину, — серьезно согласился папа. — Вытаскивай, увидим.

105

Длинное блестящее тело в темных пятнах забилось в траве. Медвежутик бросился к щуке, упал на колени, сунулся руками и тут же отскочил: рыба была мокрая, холодная, скользкая, бьющаяся. Она жадно хватала ртом воздух. Из открывающейся пасти страшно выглядывали расположенные в несколько рядов кривые и острые как иглы зубы. Рядом на колени встал папа, одной рукой перевернул рыбу на брюхо и придавил к земле, другой вынул из кармана складной нож, раскрыл его и воткнул клинок в основание щучьего черепа. Щука замолотила хвостом, заизвивалась. Злой дух крепко держал тело рыбы, спокойно ожидая, пока жизнь уйдет из-под чешуйчатой кожи. Медвежутик с интересом наблюдал за умерщвлением пятнистой хищницы.

— Ты нож воткнул, чтобы она быстрее сдохла? Папа кивнул. Щука перестала шевелиться, он убрал нож и неаккуратно выдрал из зубастой пасти блесну.

— Вот и всё. — Похъя двумя пальцами взял щуку за глаза, поднял перед собой, словно любуясь, и улыбнулся: — Хороша коряжка. Медвежутик захихикал.

— Ну что, будешь ловить дальше? Или пойдем в лагерь хвастаться Трофиму?

— В лагерь, — решил Медвежутик.

— Логично, — опять улыбнулся папа. — Там и почистим.

— Папа, а почему она так слабо сопротивлялась? Она же большая… — спросил Медвежутик.

— Не знаю, — честно ответил Злой дух. — Но все щуки, которых мне приходилось ловить, всегда вели себя, как коряги. Даже с окунями бороться интереснее.

— А кто сильнее всех вырывается?

— Из тех, что я ловил, — язи.

— Язи?

— Язи.

— А-а-а… Это рыбы такие? — понял Медвежутик.

107

И они пошли в лагерь. Потом Медвежутик хвастал дедушке Трофиму, потом щуку запечатлели и отправили изображение маме Золотинке, а потом Медвежутик смотрел, как папа счищал чешую, потрошил рыбу, вырезал жабры и разделял тушку на куски. Вечером они закоптили щуку в ведре на ольховых листьях и с аппетитом съели, глядя на восходящую над рекой луну, огромную, как арбуз, и такую же красную. Артур полз через тайгу по широкой дороге, проложенной много-много лет назад неизвестно кем и зачем. Летом такие дороги пустынны. Редкий каракат заползет в таёжные дебри, в такое время людям нечего делать здесь: зверь и птица выводят потомство, гнус, мошка, комар и овод съедают всё теплокровное; рыба сонно стоит по ямам, а ягоды, грибы и орехи еще не поспели. Другое дело осень. Холодные ночи утишают летающих кровососов, вчерашние птенцы встают на крыло, зверята нагуливают вес и становятся самостоятельными, в болотах созревают брусника и клюква, а на гривах — орехи кедровые и лещина. Но и в осеннюю пору таёжные тропы закрыты для широкой публики марями, топями и заболоченными долинами извилистых ручьёв. Только зимой эти дороги по-настоящему оживают, расширяются проезжающими по ним чуть не каждый день снегоходами, вездеходами, а то и просто полноприводными автомобилями. Та дорога, по которой двигался Артур, была, вероятнее всего, старым волоком, служившим когда-то для затаскивания в глубь тайги нефтяной вышки. Волок обходил стороной крутые гривы и обширные болота, пролегая как раз по их границам, долины ручьёв пересекал в самых узких местах и был поэтому удобен для движения, но очень извилист. Дедушка Трофим, Похъя и Медвежутик никуда не спешили, ехать по заброшенному старому волоку им очень нравилось. Однажды они остановились около неширокого малозаметного ручья. Папа сверился с картой и воскликнул: 108

— Да это же Южсоим!! Я был здесь когда-то… — папа задумчиво примолк, а потом добавил: — Надо же! Никогда не думал, что опять сюда занесет, — и засмеялся. — Я ведь бросил в этот ручей монетку, — пояснил он спутникам. — Но никогда не предполагал даже, что вернусь. Дедушка Трофим и Медвежутик молчали.

— Смотрите, — продолжал папа, — тропа! — он махнул рукой куда-то в сторону. — Давайте поглядим на нее поближе. — Папа выпрыгнул из вездехода и ломанулся прямо через кусты вдоль ручья.

— Хм-хм… — подивился дедушка Трофим и развернул вездеход вслед за Злым духом. Артур, ломая кустарник, с треском пополз за папой. Хоть Артур полз очень медленно, на первой пониженной, но скоро догнал Злого духа.

— Что-то ты переволновался, — усмехаясь, сказал дедушка Трофим. — Залазь обратно в кабину, сейчас найдем твою тропу.

— Чего её искать, — буркнул папа, возвращаясь в своё так неожиданно оставленное штурманско-командирское кресло. — Вот она. Плоская морда Артура действительно нависала прямо над утоптанной тропинкой, откуда-то сверху спускающейся к ручью. Тропа была плотная, чистая, широкая. Ни дать ни взять дорожка в городском парке или сквере.

— Кто здесь ходит? — удивленно спросил Медвежутик. Папа и Артур хрюкнули разом, а дедушка Трофим лукаво улыбнулся, подмигнул Медвежутику и сказал: — Скрып-скрып-Липовая нога сотоварищи…

— Медведи? — уточнил Медвежутик.

— Они самые, злодеи, — кивнул дедушка Трофим. — Ишь, какую аллею нагуляли. И Медвежутик вспомнил, что часто на волоке видел он в окно вездехода круглые отпечатки больших когтистых лап на влажной земле и небольшие кучки, почти сплошь состоящие из непереваренной брусники. А один раз заметил Медвежутик огромную кучу, из которой неопрятно торчали в разные стороны клочья шерсти…

109

— У-у-у… Давайте уже дальше ехать, ну её, эту тропину, — поёжился Медвежутик. Вдоль волока много было в нехоженой тайге муравейников. В лесу никто не мешал рыжим лесным муравьям гнездиться где вздумается. Через каждые несколько десятков метров складывали они большущие, в рост человека, конусовидные замки из земли и хвоинок. Но странное дело, конусы вдоль волока были все как один усеченные. Сильно усеченные. Весьма. Медвежутику захотелось поближе взглянуть на муравьиные замки. Оказалось, что если отойти от волока в глубь тайги буквально на 20 шагов, то замки-конусы прекращают усекаться и имеют обычную круглую верхушечку.

— Это от чего? — спросил Медвежутик у дедушки Трофима.

— От лени, — ухмыльнулся Трофим. Ничего не понял Медвежутик, и пришлось дедушке Трофиму разъяснять: — Ну как ты думаешь, отчего у некоторых муравейников нет верхушки?

— Поленились достроить? — удивился Медвежутик.

— Холодно, — усмехнулся папа.

— Тогда, может, кто-то её разрушил? — предположил Медвежутик.

– Разумное допущение, — непонятно хмыкнул Трофим. — Отсюда вопрос: кто? Медвежутик задумался. Мальчишки разорили муравейник? Но в этих местах совсем нет мальчишек… Да и очень уж велики местные муравейники, разорить такие под силу только детям великанов… Маленькие тролли? Медвежутик сомневался в их существовании. Другие муравьи? Муравьев здесь, конечно, много. Но что-то невяжущееся было в подобном предположении.

— Кто же разрушил, дедушка Трофим? — решил не ломать уже начавшую потрескивать голову Медвежутик.

110

Трофим внимательно посмотрел на мальчика, прежде чем ответить, и наконец произнес: — Скрып-скрып-Липовая нога.

— Медведи? — удивился Медвежутик. — Зачем?

— Кушать хочется, — усмехнулся папа, вмешиваясь в беседу. — Личинки они так из муравейников вытаскивают. Но далеко от дороги им отходить лень, муравейников-то много. Вот и идет медведь по волоку и разоряет только те муравейники, которые устроены рядом с дорогой. Понял?

— Понял, — раздосадовано ответил Медвежутик. Разгадка усеченных муравейников оказалась слишком будничной. Как, впрочем, и всё путешествие. Медвежутик уже даже начал опасаться, что когда они доедут до океана, тот окажется не чем-то величественным и ошеломительным, а совершенно обычным большим пространством, наполненным солёной водой. Может, и берег будет такой неудобный и противный, что даже в воду не зайти… И вдруг Медвежутик увидел нечто такое, что взбудоражило его воображение и наполнило мир вокруг новым звучанием и красками.

— Смотрите, что это?! — закричал Медвежутик. Волок последний час почему-то шёл круто вверх. Артур взобрался на вершину высоченного кряжа, под которым лежала заросшая тальником долина очередного ручья, только очень далеко внизу. Дальше широкий извилистый волок превращался в прямой, как струна, узкий профиль, продавленный в вековой тайге неуёмными геологоразведчиками с их дикими гусеничными вездеходами. А на другом берегу ручья на заросшем дремучим лесом склоне крутой гривы чуть в стороне от профиля стояла тёмная башня. Словно сторожевая вышка давно сгинувшего народа, она величественно и одиноко возвышалась над тайгой, и от неё веяло таинственностью и загадочностью, мрачностью и запустением.

111

Папина тирада пришлась Медвежутику по душе, хотя он разобрал смысл не всех слов и, безусловно, был несколько раздосадован отсутствием дракона. Дедушка Трофим и папа переглянулись, и если бы кто-нибудь заметил это переглядывание, то ему бы, верно, показалось, что Злой дух особенным образом подмигнул дедушке Трофиму.

— Как подать, малыш, как подать, — сказал дедушка Трофим, и совершенно непонятно было, к кому он обращается. — Я расскажу тебе одну историю… — дедушка Трофим примолк задумчиво и продолжил: — А может, и не одну…

— Как вы все знаете, я уже достаточно стар, поэтому историй у меня много, а уж если собрать истории всех голов с моего тына да начать их рассказывать, то не знаю, что раньше кончится, эти рассказы или время. Да ты никак уснул, Медвежутик? Только всхрюкнул во сне убаюканный мерным покачиванием вездехода, обилием новой информации и схлынувшим ворохом переживаний Медвежутик. Но дедушка Трофим, которым на самом деле и был когда-то Медвежутик, продолжил: — Когда я был маленьким, таким как твой братик Пыржикутик или чуть старше, мой отец взял меня на рыбалку. Я ничего о той рыбалке не помню, кроме того, что было мне очень скучно. Но говорят, что я выбросил в воду всех червей, этим рыбалка и закончилась, а отец мой больше никогда не брал меня рыбачить. В другой раз он взял меня в лес за грибами. В лесу я отстал от своего отца, но старался не терять его из вида, потому что знал, что в малиннике сидит в засаде Скрып-скрып-Липовая нога, и плохо будет тому ребёнку, кого он поймает. И вот ходил я поблизости от своего отца и увидел на пне удивительные вещи, которых видеть мне прежде не доводилось. Всегда был я любознательным естествоиспытателем, даже и в те юные года. Поэтому добросовестно изучил я эти удивительные штуки, нашёл 113

их превосходными на ощупь — в меру твёрдыми и мягкими, в меру гладкими и шероховатыми. Цветом они были тёмными, а по форме — идеальными. Могли напоминать жёлуди, но крупнее и в руках приятнее, как будто теплее. Напоминали они и яйца кур, но были мельче, правильнее по форме и словно совершеннее. Я набил этими волшебными штуковинами карманы и пошёл искать отца, потому что пока изучал эти вещи, так увлекся, что забыл об опасностях и о том, с кем пришел в лес. На моё счастье, отец был недалеко. Как теперь я понимаю, даже когда я забывал про него, он помнил обо мне. Я сказал ему: «А у меня что-то есть!» Я был очень горд своей находкой и думал поразить ею отца. А он ответил: «А я знаю, что у тебя есть». Я был обескуражен, но спросил: «Что?» И он сказал очень просто, может быть, с капелькой ехидства: «Лосиные какашки». Он не видел, что у меня в карманах, поэтому я думал, что он ошибается, но почувствовал себя смущенным и обескураженным еще больше. И я достал удивительные идеальные штуки из карманов, чтобы мой отец мог увидеть свою ошибку. Но он сказал: «Да, это лосиные какашки. Ты взял их там, на пеньке». И он продолжил заниматься грибами, а я выбрасывал из карманов лосиное говно и был страшно раздосадован. Только спустя много лет я понял, почему мой отец не стал смеяться надо мной. Бывают случаи, когда и лосиное говно становится удивительной и волшебной вещью. Это замечательно подтверждает история про Костю Удодова, но её я расскажу как-нибудь в другой раз. Артур двигался с вершины кряжа к ручью. Медвежутику хотелось, чтобы спуск по крутому длинному склону был быстрым и весёлым. Но папа сказал, что предпочёл бы обойтись без приключений и что въехать мордой в сосну — это, конечно, весело, но сегодня ему почему-то не хочется. Поэтому Артур спускался медленно и печально.

114

Долина ручья заросла высокими и жесткими травяными кочками, противно раскачивающими вездеход. Пробираясь по кочкарнику, Артур кренился из стороны в сторону. Иногда казалось, что он вот-вот завалится на бок или застрянет. Сердце Медвежутика ухало вниз и тревожно сжималось, когда вездеход в очередной раз начинал просаживаться назад, вздыбливая морду, или оседал на бок. Но Артур благополучно добрался до заросшего осокой русла с тёмной неторопливой водой и сунулся мордой в воду. Ручей был узкий и с виду неопасный. Артур влез в русло, пронес морду к другому берегу и начал выбираться. Но вылезти на берег не удавалось. Вездеход безрезультатно барахтался в воде и никак не мог растолкать кочки и взобраться на невидимую ступеньку. Попробовали взять непонятное препятствие с наскока. Артур чуть сдал назад, двигатель взревел от натуги, завращались, взмыливая коричневую пену, колёса, но вездеход так и остался в ручье. Тогда спустили давление в шинах до того, что колеса расплющились в лепешки, и попробовали выехать медленно-медленно… Колеса мылили, ручей не отпускал свою добычу. Артур решил применить военную хитрость и взлететь. И это не помогло. Словно какая-то сила держала вездеход в ручье.

— Придется лебедиться, — с тоской сказал папа. Потому что цеплять лебедку оказалось не к чему. В ширину долина ручья была не менее двухсот метров и вся в неустойчивых высоких кочках. Ближайшие деревья — кривые хиленькие березки и ивняк — росли у края долины, там, где начиналась новая грива. То есть по меньшей мере в ста метрах от вездехода. Но цепляться за эти чахлые стволики нечего было и думать.

— У нас стропы хватит, чтобы дотянуться до твердого? — спросил папа у дедушки Трофима.

— Хватит, — кивнул Трофим. — У нас стропы 300 метров почти. И еще на лебедке трос.

— Тогда надо брать стропу, топор, пилу, кувалду и шлепать на тот край, — папа махнул рукой в сторону темнеющей на фоне неба вышки.

115

— Лучше все за один раз отнести, если получится. Там завалим сосну-другую, напилим бревен и сделаем из них якорь. За него уже и будем вытягиваться.

— Получится, отчего бы и нет, — сказал дедушка Трофим. — И еще кусок цепи с карабинами надо захватить. Чтоб перецепляться удобнее было. А главное — это не спешить. Для начала вообще предлагаю перекусить, — и дедушка Трофим подмигнул Медвежутику. Медвежутик не понимал, почему дедушка Трофим так спокойно воспринимает происходящее. Самому Медвежутику было очень страшно. А вдруг папа и дедушка не смогут вытянуть вездеход? Вдруг он сломается? Что тогда? Как они выберутся отсюда? Неужели бросят здесь Артура? Сколько сил уйдет на его спасение потом? И будет ли что спасать? Да и справятся ли они сами без вездехода, их крепости на колесах… Многое было неизвестно, мысли роились и вертелись, словно заворачиваясь в саморазгоняющийся смерч страха, от которого мутило в животе, слабели ноги и голова набивалась ватой. Похъя почувствовал испуг Медвежутика, улыбнулся, сверкнув железным зубом, и сказал: — Не дрейфь, вылезем. Не впервой так-то, — и папа заливисто хрюкнул, словно делясь с Медвежутиком своим весельем, мрачным и злым, но с тем вместе бодрящим и дающим отвагу. — Ты же хотел приключений? Дедушка Трофим разжег газовую плитку и поставил на огонь чайник. Пока вода закипала, он нарезал хлеба, сала и рыбы. Потом заварил ароматный красный чай, листочки которого в сухом виде похожи на смешных золотистых улиточек. За чаем папа, Медвежутик и дедушка Трофим обсуждали, кто за что будет отвечать в ходе спасательных работ. Решили, что папа понесет всё железное, дедушка Трофим — стропы, а Медвежутик останется в вездеходе. На всякий случай и чтобы не мешать.

— Можешь вздремнуть пока, — посоветовал папа. — Лучшее, что ты можешь сделать.

116

Похъя и дедушка Трофим надели болотные сапоги с высокими, почти до пояса, голенищами, размотали трос на лебедке и прицепили к нему стропу.

— Иди со стропой вперед, — сказал папа дедушке Трофиму. — Если упадешь, вылезешь по стропе. А я пойду следом, буду стропу за тобой расправлять, если понадобится. Ну и тоже за нее ухвачусь, если что. Идти по кочкам неудобно, сложно и страшно. Они пружинят и качаются под ногой, так и норовят скинуть в воду. Если бугорки невысокие, то проще идти между ними. Хоть ноги и путаются в траве, но если не спешить, то равновесие сохранить несложно. Кочки в долине ручья вымахали высокие, воды между ними было много, почти в человеческий рост, а то и больше. И конечно, дедушка Трофим, как ни балансировал, опираясь на натянутую стропу, на возвышении не устоял и упал в воду, не отдалившись от вездехода и на несколько шагов. Папа сначала прыснул со смеху, но вспомнил, что вскоре ему предстоит то же самое, и посерьезнел. Не прошло и пары минут, как дедушка Трофим вымок до нитки и перестал пытаться вскарабкаться на кочки, а просто начал протискиваться между ними в сторону гривы. Ориентиром ему служила брошенная вышка, потому что больше ничего из-за кочек разглядеть ему не удавалось. Похъя, нахмурив брови, следил, как медленно, но верно дедушка Трофим тащит тяжелую неудобную стропу к березкам. Высокие сапоги явно мешали Трофиму: скакать в них по бугоркам было разумно, но плыть — не очень. Когда дедушка Трофим преодолел половину пути, папа снял сапоги, надел ботинки и кряхтя полез в воду. Топор, кувалду и пилу папа запихнул в рюкзак (пилу он обмотал ветошью, чтобы не порвать рюкзак и не пораниться), руки у него были свободны, нужды хвататься за стропу ему не было, и он плыл, протискиваясь между кочек достаточно быстро, так что почти у самого берега догнал уставшего дедушку Трофима и перехватил у него тяжелый моток со стропой.

117

— Вдвоем надо было плыть, — сказал папа.

— Ага, — согласился Трофим. — И сапоги не надевать. Вместе вылезли они на берег, и папа сразу пошел искать подходящее дерево, а дедушка Трофим присел отдохнуть и вылить воду из сапог. Правильная сосна нашлась неподалеку. Пока дедушка Трофим отдыхал, Похъя завалил ее и топором очищал ствол. Придя в себя после заплыва и отжав мокрую одежду, Трофим взялся помогать папе. Пока Злой дух обрубал сучья, Трофим пилил ствол на куски, чтобы перенести их к корявым березкам у подножья гривы.

— Хорошо, что стропы до берега хватило, — сказал дедушка Трофим, когда они по кускам перенесли сосну вниз и начали укладывать под кривые тщедушные березки, призванные послужить естественным упором сосновому грузу-якорю.

— Хорошо, что здесь дно не вязкое, — ответил папа. — Прилипли бы и утонули, как мамонты в Луговском заповеднике. А потом неблагодарные потомки изучали бы нас наравне с другими утопшими животными, — папа хохотнул. Дедушка Трофим одобрительно хмыкнул, мысль о возможности стать изучаемым ему понравилась. Особенно тем, что удалось такой возможности избежать. Уложив сосновые бревна, обмотав вокруг них, натянув и надежно закрепив стропу, дедушка Трофим и Злой дух кинули монетку, кому остаться у бревен, следить за якорем и перецеплять, если понадобится, цепь, а кому возвращаться к вездеходу и выезжать. Остаться выпало дедушке Трофиму, а папа, чертыхаясь под нос, полез обратно в воду, ухватился за стропу и, почти не обращая внимания на кочки, пополз по ней к ожидающему в машине Медвежутику.

— Ну, чай пить сейчас не будем, — сказал папа, залезая в кабину. — На, — он протянул Медвежутику монетку. — Брось в ручей, скажи местным духам, пусть отпустят, — и папа блеснул в улыбке железным зубом. Медвежутик пульнул монетку в тёмно-коричневую воду и с интересом следил, как она медленно тонет в спокойном ручье, 118

словно жёлтый лист, слетающий с дерева в прозрачное осеннее небо. Губы Медвежутика при этом шевелились, словно он что-то бормотал духам ручья. А может, и просто себе под нос… Монетка тонула-тонула, и вдруг показалось Медвежутику, что высунулось из глубины щетинистое бородавчатое рыло с раздувающимися жабрами, сверкнуло круглыми светящимися глазами на монетку и исчезло. А через миг в воде мелькнула, будто тень, сморщенная перепончатая лапка — и пропала монетка. Сморгнул Медвежутик и так и не понял, помстилось ему или и впрямь видел он местного ручейного водяного.

— Ну, алга джугур, — папа повернул ключ в замке зажигания, плавно отпустил сцепление, и задремавший было Артур затарахтел двигателем, завращал спущенные колеса и, натянув стропу на лебедке, медленно, но уверенно вылез на кочки и покинул негостеприимное русло, двинулся через долину к сидящему на сосновом якоре дедушке Трофиму. Прогибались, раскачивая вездеход, в разные стороны недружелюбные жесткие кочки. Но всё ближе и ближе были кривые березки на гриве и дедушка Трофим…

— Ну вот и аллилуйя, — довольно сказал папа, выводя Артура на твёрдую почву профиля. — Или аминь. Или Аллах акбар. Теперь можно и еще раз чаю попить. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. На преодоление неширокой долины со страшномордыми водяными в узком ручье да на чаепития с перекусами, да на разведение костра и сушку одежды ухлопали путешественники остаток дня. Стемнело, похолодало, и решили сегодня дальше не ехать, а двинуться к тёмной башне с утра пораньше. На ужин дедушка Трофим приготовил гречу с лесными грибами. Пока папа и дедушка развешивали мокрые вещи у костра, Медвежутик прохватился по окрестному лесу и набрал белых и подосиновиков. Потом папа взял пару вёдер, забрался подальше между 119

высоких кочек и набрал воды. Вода была жёлтая. Железистая, как сказал дедушка Трофим. Но, как назло, запасы питьевой воды кончились, поэтому выбора не было.

— Водица, конечно, дрянь, — протянул дедушка Трофим. — Но огонь и кое-что еще нам помогут. Медвежутик не понял сначала, о чём толкует дедушка. Потом догадался, что огонь — это, вероятно, кипячение. А что ещё за «кое-что»? Дедушка тем временем вытащил из кармана горсть серебристой чешуи и высыпал в вёдра с водой.

— Что это? — вылупив глаза, спросил Медвежутик.

— Серебряная чешуя, — серьезно ответил дедушка Трофим.

— Серебряная? Настоящее серебро? — возбудился Медвежутик.

— Самое настоящее, что ни на есть, — кивнул дедушка Трофим.

— А откуда оно у тебя? И зачем ты кинул его в ведра?

— Из земли, знамо дело, — подмигнул дедушка Трофим. — А в вёдра — чтобы водичку почистить немножко. Серебришко, знаешь, оно металл немножко волшебный. Потому что лунный. А луна, она, знаешь, фонарик магический, многими может свойствами наделить… — дедушка задумался было, словно подзавис, но встряхнулся и продолжил: — Издавна люди заметили, что серебро очищает воду. И мы сейчас это его качество используем. Обрати внимание, я мог бы кинуть в воду одну монету, — дедушка вытащил откуда-то, словно из воздуха, массивный блестящий кругляшок. — Но у чешуек площадь поверхности, а значит и площадь контакта с водой больше. Поэтому и толку с них в деле водоподготовки поболе будет… Грибы чистили все вместе, лучше всего получалось у дедушки. Вода получилась вполне съедобной, если можно так говорить о воде, и дедушка даже заварил из нее чай с брусничным листом. После ужина, когда уже смерклось, затопили печку, притулившуюся в уголке у задней двери, и расползлись по спальным местам.

120

Дедушка Трофим и Медвежутик расположились в гамаках, подвешенных поперек кунга, а папа устроился в спальнике на полу, потому что он любил лежать на жёстком. Медвежутику спалось плохо, вспоминались то рожица, выглядывающая из темной воды, то вышка, корнями уходящая в тайгу и темнеющая на фоне неба. То вдруг начинала кричать сова где-то над марью или скрипеть деревья на гриве… Когда Медвежутик проснулся, был уже почти день. Дедушка Трофим разогрел остатки вчерашнего ужина, нарезал сала — и получился отличный завтрак. После трапезы дедушка Трофим проверил уровень масла в двигателе вездехода, папа осмотрел на предмет порезов или проколов колёса, Медвежутик заглянул в выхлопную трубу — не запихали ли туда чего-нибудь лишнего местные лешие и водяные. Поехали. Профиль круто пошёл вверх, поэтому дедушка Трофим сразу врубил пониженную передачу.

— Спешить некуда, — объяснил он Медвежутику. — Поэтому поползем. Пусть и медленно, зато уверенно. Пока пробирались наверх, Медвежутик изо всех сил вглядывался в тайгу. Лес стоял чистый, звонкий. Дедушка Трофим назвал его «беломошник». Толстые сосны и впрямь торчали из пушистого белого мха, удивительным ковром застилающего землю. Места между деревьями было так много, что казалось — это парк, посаженный и ухоженный каким-нибудь заботливым лешим или троллем.

— Эх, зимой тут на снегоходе хорошо прокатиться, промеж сосёнок попетлять, — сказал папа. — Никакого тебе подлеска, склон, хоть и крутоват, но вполне берущийся. Красота… Впереди показалась развилка. Даже не развилка, а отвилка: профиль как по линейке уходил дальше на кряж. А в сторону, на выположенный склон, отворачивала кривая извилистая дорога — волок под скважину. К старой сосне на повороте был прибит указатель — заостренная с одной стороны доска, серая от времени и непогоды.

121

На указателе еще можно было разобрать надпись — П‑169.

— Поисковая, — удовлетворенно заметил папа.

— Поехали посмотрим? — предложил дедушка Трофим. Медвежутик и папа молча кивнули. Дедушка направил вездеход по указателю. В пункте назначения все выглядело так, как должно было выглядеть: угрюмая буровая вышка, заросший шламовый амбар, остатки техники и бурового городка. На площадке вокруг вышки П‑169 стояли жёлтый ржавый бульдозер, пара плоскомордых АТС‑59, старый, но еще бодрый МАЗ, несколько уставших ГАЗ‑66 с кунгами и три балка, двери которых были закрыты на висячие замки. Валялись пустые бочки из-под химии и дизтоплива, мешки с древним цементом, трубы, ключи, долота коронки…

— Еще один памятник имперской бесхозяйственности, — усмехнулся папа.

— Или хозяйственности, — не согласился дедушка Трофим. — Это как посмотреть.

— Интересно, где в этом хозяйстве солярка хранилась, — не стал спорить папа.

— Давай за буровой посмотрим, — предложил дедушка Трофим. И действительно, с другой стороны вышки обнаружилось несколько емкостей на 25 кубов каждая. Возможно, закрытых и, возможно, с солярой.

— Надо лезть проверять, — сказал Похъя, выпрыгнул из вездехода и пошагал к бочкам. За ним выскочил Медвежутик. Бочек было три. Две были ровные и гладкие, а на третью была сделана лесенка. Папа постучал по бочкам кулаком, попинал их ногами, надеясь по звуку определить степень заполненности. Но по звуку ничего не определялось.

— Как ни крути, а лезть придется, — пробормотал папа и придирчиво оглядел емкости. — Вроде установлены надёжно… Не хотелось бы, чтобы они покатились, — разъяснил он Медвежутику.

122

— Ты стой здесь, близко не подходи и смотри, если бочки шелохнутся или что-нибудь рядом с ними шевельнётся — кричи, — велел папа Медвежутику и направился к бочке с лесенкой, на ходу вытаскивая из бокового кармана штанов хлопчатобумажные перчатки. Надев перчатки, папа пошатал лесенку. Она была приварена прочно, и папа полез на бочку. Крышка на горловине отсутствовала. Внутри бочки было темно. Папа стал спускаться. «Перчатки надел, а про фонарик не вспомнил», — думал папа. Когда папа с Медвежутиком вернулись к везедходу, улыбающийся дедушка Трофим спросил: — Что, фонарик забыл? — и протянул папе черный маленький сигарообразный светильничек.

— Спасибо, — буркнул Похъя.

— Погоди, — остановил его дедушка Трофим. — Вот тебе еще полезные штуки: ключик разводной и пробоотборник — бечёвочка с кружечкой. И гаечку отвернуть, и глубину замерить, и пробу содержимого взять при необходимости.

— Бочка с лестницей открыта, — сказал папа.

— Тогда ключик пока оставь, а то еще уронишь в бочку. Ну иди смотри, что в бочке, а мы с Медвежутиком пока к другим бочкам лесенки сварганим. Дедушка Трофим взял топор и Медвежутика, и они пошли в лес — вырубить несколько молодых стволиков на лесенку. «Лес, лесинка, лесенка», — напевал себе под нос дедушка Трофим нехитрую словесную игрушку. Открытая бочка оказалась наполовину полной. С помощью пробоотборника удалось установить, что на дне бочки болтается какая-то льдистая кашица. Соляра в бочке, впрочем, тоже была. Она плавала сверху тонким, около полуметра толщиной, слоем. Из двух оставшихся бочек одна была также открыта и набита водой, опавшей листвой и непонятного происхождения мусором. Другая бочка была закрыта, и папа долго возился, пытаясь снять 123

крышку, стучал молотком по прикипевшим гайкам… И всё равно без помощи дедушки Трофима папе не удавалось откупорить бочку. Вот уж и дедушка Трофим залез к папе, и они вдвоем начали возиться и чертыхаться, вспоминая какого-то долбанного урода и прочих мифических персонажей. И Медвежутик решил пойти посмотреть, что есть внутри буровой. Стены нижней части буровой вышки были зашиты досками и затянуты плотным нетканым материалом противного серого оттенка. Свет падал сверху, потолка не было. Стальные фермы, образующие стены вышки, уходили куда-то ввысь, снизу казалось, что почти вертикально. Как будто в космос. Странное дело, Медвежутику чудилось, что он стоит на дне огромного колодца и видит вверху черноту и звёзды. Хотя через незакрытые пролеты стен в нижнюю часть буровой поступал неяркий дневной свет. В целом изнутри конструкция буровой казалась гораздо выше и объемнее, чем снаружи. Вдоль стены вела вверх узенькая железная лесенка. И Медвежутик решил по ней подняться, почему-то позабыв про папу и дедушку Трофима. Но сначала — оглядеться внизу. Посреди буровой из пола торчала разветвляющаяся металлическая конструкция из труб, кранов, штурвалов, штуцеров и манометров. «Устье скважины», — сообразил Медвежутик. «Фонтанная арматура или ёлка», — вспомнил он слова папы. Вокруг были разбросаны буровые инструменты, каски, какие-то журналы и книжки. У одной из стен штабелями стояли деревянные ящики с аккуратно уложенными каменными столбиками. «Керн», — вспомнил Медвежутик еще одно слово из папиного лексикона. Керн Медвежутику нравился, он мог быть очень красивым и напоминал слоистый аппетитный пирог. Впрочем, иногда керн выглядел как абсолютно непривлекательная грязно-серая и коричневатая масса… Медвежутик подошёл к ящикам поближе. Ему хотелось посмотреть, на что похожа порода из скважины П‑169.

124

Некоторые ящики прохудились. Видимо, их содержимое было как раз несимпатичным, потому что он неопрятно высыпалось на пол. Рядом с керновыми ящиками между кучками просыпавшейся породы Медвежутик заметил пустую стеклянную бутылку с завинчивающейся пробкой. «От водки», — подумал Медвежутик. Он поднял её и хотел разбить — из озорства и обычного для мальчика его возраста любопытства. Он вообще любил бить склянки. Бутылка была тяжелая, видимо, из толстого стекла. Медвежутик задумался. Подняться на вышку и скинуть бутылку вниз? Или выбрать кусок керна потверже и грохнуть об него? Или расколоть большим гаечным ключом, что валяется рядом? Или приложить о шарошку? Или вообще выйти наружу и разбить бутыль о емкость, на которой сидят папа и дедушка Трофим? Вот они удивятся! Все варианты были по-своему заманчивы… Медвежутик задумчиво смотрел на сосуд и вдруг заметил внутри маленькую беленькую монетку, очень похожую на те чешуйки, что дедушка Трофим давеча сыпал в вёдра с болотной водой. «Серебро!», — мелькнуло в голове у Медвежутика, и он открыл бутылку… Раздался едва слышный, приглушенный, но одновременно звонкий смех. Словно зазвенели серебряные бубенцы. Медвежутик почувствовал, как уплотняется и искривляется пространство вокруг, завинчивая его, превращая в тягучий вихрь, куда-то засасывая… Он выпустил бутылку из рук, и она упала в пыль возле ящиков с керном, приземлившись ровно на массивное плоское донышко. Завинчивающаяся пробка оказалась рядом. Тут же из-за ящика вытянулась когтистая тощая лапа, быстро нашарила пробку, ловко закрыла бутылку и исчезла. След Медвежутика простыл, как будто его никогда и не существовало. Папа и дедушка Трофим раскрутили, наконец, болты и открыли крышку. Бочка была на три четверти полна солярки.

125

— Что-то Медвежутика не слышно, — вспомнил папа.

— Может, уснул, — предположил дедушка Трофим. — Давай слезать, я что-то проголодался, — он закрыл бочку и оглянулся, ища глазами лестницу. Лестницы не на месте не оказалось — она валялась рядом с бочкой, ступеньки были переломаны.

— Что за дела! — выругался папа. — Вот гадёныш! Как мы теперь слезем? — и он заорал: — Мед-ве-жу-тик!!! А ну иди сюда! Дедушка Трофим и Похъя подождали. Никто не появился. Тайга вокруг примолка в каком-то нехорошем молчании.

— Ме-е-е-две-е-е!!!… — заорал опять папа.

— Стой, — оборвал его дедушка Трофим. — Побереги глотку. Если бы он услышал, уже прибежал бы сюда. Давай слезать. Тут, в общем-то, не так и высоко, можно и спрыгнуть, — и в подтверждение своих слов дедушка Трофим внезапно соскочил с бочки на землю, легко и бесшумно, словно спорхнул. — Прыгай, не бойся, — позвал он папу. Злой дух сердито посмотрел на дедушку Трофима, медленно побросал вниз инструмент и тоже спрыгнул. В его прыжке не чувствовалось той веселой упругой легкости, что у Трофима, но было действительно невысоко и обошлось без травм.

— Ох я ему задам, — прошипел Злой дух и кинулся к вездеходу. — Иди сюда, поганец! Но Медвежутика в вездеходе не оказалось. Злой дух вернулся к бочке. Дедушка Трофим собрал инструменты и теперь разглядывал обломки лестницы.

— Удрал куда-то, — раздраженно сказал Злой дух. — Нагадил, а теперь прячется где-то, чтоб не влетело.

— Это плохо, что ты его не нашел, — заметил дедушка Трофим серьезно.

— Ничего, жрать захочет — вылезет, — махнул рукой папа.

— Боюсь, я так не думаю, — задумчиво протянул дедушка.

— Чой-то? — насторожился Злой дух.

126

— Я думаю, это не он сломал лестницу. Он бы не смог так, — дедушка указал на обломки. — И не стал бы. Ступеньки лестницы были аккуратно проломлены посерёдке и возвращены в исходное положение, будто целые. Папа помрачнел.

— Его надо найти!

— Надо. Мы с бочкой несколько часов провозились… — дедушка Трофим пристально посмотрел на папу. — Ты уверен, что его нет в вездеходе?

— Пойдем еще раз вместе посмотрим. Похъя и дедушка Трофим обшарили весь вездеход, заглянули и в рундуки, и в лодку, и в мешки с провизией, и в рюкзаки с теплыми мешками, и даже в печку. Медвежутика нигде не было.

— Что будем делать? — Злой дух растерянно смотрел на дедушку Трофима дикими и больными от тревоги глазами. — Может, он в лес ушёл?

— Может, и в лес… — негромко протянул дедушка Трофим. — Давай закроем вездеход и осмотрим буровую.

— Может, разделимся? — предложил папа. — Ты на буровую, я в лес. Или наоборот. Дедушка Трофим посмотрел на Злого духа укоризненно.

— Ты чего, старый? Последним умишком с горя тронулся? Мало того, что это не по ТБ. В данный момент это ещё и против здравого смысла. Злой дух напряженно скривил лицо.

— Ну-ка давай-ка выдохни и расслабься, — твердо сказал дедушка Трофим. — Вспомни, что непоправима только смерть, и найди в происходящем что-то смешное. На крайняк у тебя остаются ВолчокСерый бочок и возможность сделать нового. Злой дух часто и глубоко задышал, успокаиваясь.

— Но! — продолжил дедушка Трофим, указательным пальцем тыча куда-то в небо. — Если я здесь, то всё поправимо.

127

Неужели забыл? — и он опять посмотрел на Злого духа с укоризной.

— Ты прав, — спокойно и даже весело сказал Похъя. — Я просто на минутку задумался, что сказать нашей фее вздыхающего домика, если вдруг мы не найдем Медвежутика. Пойдем в вышку, пока светло. В вышке было пусто и тихо. Вокруг торчащей над устьем скважины «ёлки» в беспорядке были разбросаны разные буровые железки, вдоль стены стояли ящики с керном и стеклянная бутылка с чем-то мутно-оранжевым. Узенькая металлическая лестница зигзагом уходила вверх вдоль другой стены. Рядом с лесенкой лежала на боку катушка от геофизического кабеля.

— Следов Медвежутика не видно, — пробормотал Злой дух.

— Это не значит, что его здесь не было, — сказал дедушка Трофим и подошёл к ящикам с керном. Ящики были составлены ровно и аккуратно, но некоторые прогнили от времени, развалились, и породы оказались на полу, неровными высыпками загрязняя и без того нечистое пространство буровой.

— Смотри, — в одной из кучек сыпучей породы дедушка Трофим заметил маленький след. Медвежутик не отличался разборчивостью в выборе места, куда наступить. — Всё-таки, видно, Медвежутик заходил сюда.

— Куда он дальше двинулся, понятно?

— Непонятно. Но думаю, что наверх. Дедушка Трофим и папа одновременно повернули головы к узенькой лестнице.

— Не спеши! — осадил Злого духа дедушка Трофим. — И не шуми. Давай тихонько. И оба на полусогнутых, медленно и оглядываясь, подошли к лестнице.

— Он не поднимался. Иначе ступеньки были бы в породе из ящика. Кроме того… — дедушка Трофим показал пальцем на второй от пола пролет лесенки.

128

— Да, паутина нетронута. Если бы он здесь прошел, он бы ее собрал… Странно. Зная Медвежутика… Почему он не полез вверх?

— Видимо, что-то его отвлекло, — предположил дедушка Трофим. — Что-то более интересное…

— Если Медвежутик наверх не полез, то и нам там сейчас делать нечего. Пойдем отсюда, — сказал папа.

— Так уж и нечего, — возразил дедушка Трофим. — А осмотреться с высоты птичьего полёта? Может быть, что-то увидим, что поможет в поисках.

— Ты прав… — нехотя согласился Злой дух. — Только я не хочу лезть наверх. Почему-то. Полезешь один? А я пострегу внизу.

— Нет, не полезу, — поразмыслив, сказал дедушка Трофим. — Начинает смеркаться, я немного разгляжу в сумерках. Завтра с утра возьму бинокль и залезу, посмотрю. А сегодня нет смысла ноги ломать. Лучше, пока еще что-то видно, пройтись по тайге вокруг. Пойдём. У самого выхода дедушка Трофим остановился.

— Погоди, бутылку возьму. Добрая бутылка. Крышка завинчивается. Отмоем — и пригодится ещё, — и он повернул к ящикам с керном, где на полу видел толстого стекла бутыль из-под водки. Бутылки не было. Только след в пыли.

— Ого! — азартно присвистнул Злой дух. — Вечер перестает быть томным. Папа с дедушкой Трофимом обшарили буровую еще раз, но не нашли ни бутылки, ни Медвежутика, ни новых следов. Мрачно вернулись они в вездеход. Смысла идти в лес уже не было — стемнело. Похъя влез на крышу Артура и бессмысленно и безнадежно поорал во все стороны, призывая Медвежутика. Ему отвечало только эхо. Медвежутик не возвращался. Медвежутик не понимал, где он, что с ним произошло. Было ясно, что тело перестало ощущаться, как если бы куда-то исчезло. Он понимал, что он — Медвежутик, что ему хочется к папе и дедушке Трофиму… К маме.

129

Он не мог пошевелить конечностями, повернуть голову, пощупать себя. Мигнуть глазом или дёрнуть уголком рта, наконец. Ощущалось это мучительно. Еще мучительнее была неизвестность. Мало того, что он не знал, что с ним; он не мог даже предположить, когда кончится такое состояние. Когда ты есть, но ничего не можешь сделать. Медвежутик попробовал крикнуть. Ему не удалось. Он не имел рта, которым можно крикнуть, и даже голоса… У Медвежутика появилось подозрение, что от него остался лишь ум, которым он думает. Глаз и ушей у него тоже не стало. Он ничего не видел, а только непонятно чем ощущал полусвет-полумрак. Звуков не было. Одна тишина. Такая глубокая, что от нее звенело в уме. Медвежутик подумал, что он умер. Эта мысль его очень расстроила. Ему так хотелось продолжить путешествие, увидеть океан, папу с мамой, съесть что-нибудь вкусное… Все эти крохотные сиюминутные желания маскировали одно, подспудно лежащее в основании всех стремлений и хотелок — желание жить. Не получалось двигаться, кричать, что-то увидеть или услышать. Не было никакого намёка — надолго ли это. И что такое надолго? Медвежутик не имел не малейшего представления, сколько времени он провёл в уме. Ему стало очень страшно. Он представил себе, что застрянет в состоянии ума навсегда, что оно не кончится никогда… Ему вспомнились истории про разных грешников, которые обречены выполнять что-то бесконечно-бессмысленное после смерти в адских мирах разных верований… Нынешнее состояние напоминало Медвежутику стояние в углу или написание прописей, когда папа не говорил, сколько осталось. Но сейчас все выглядело гораздо хуже и страшнее, потому что не было папы, от которого что-то зависит. Не имелось и других внешних факторов вроде прихода мамы, наступления ужина, купания или еще чего-нибудь…

130

Медвежутик хотел поныть, но голос исчез, слёзы не лились, и стало только гаже и беспокойнее. Папа в подобных случаях всегда советовал Медвежутику расслабиться, успокоиться и принять ситуацию. И никогда Медвежутик не следовал этому совету. Вот и сейчас он ввернул себя в штопор паники и отчаяния, вымотал себя в нём и отрубился, провалившись в сон. Похъя и дедушка Трофим решили отложить поиск Медвежутика до утра, а пока подзаправиться найденной на буровой солярой. Они подогнали Артура как можно ближе к бочке с топливом, отремонтировали деревянную лестницу и с помощью запитанного от бортовой сети электрического насоса чуть больше чем за полчаса заправили под завязку топливные баки вездехода, все канистры и запасные бочата. На небе высыпали звёзды, тайга тёмной стеной окружила площадку, дел как будто больше не было. Папа изводился, не зная, чем занять и себя и не в силах отвлечься от мыслей о Медвежутике.

— Прекрати, — сказал дедушка Трофим. — Хватит жрать себя. Если ты мне сейчас скажешь, что не можешь не думать об этом…

— Да могу, могу, — раздраженно ответил Похъя. — Не дрейфить могу, думать и не думать о чём надо и не надо — тоже могу. Только вот расслаблюсь…

— А не надо так напрягаться, чтобы расслабиться, — улыбнулся дедушка Трофим. — Просто иди воды на чай принеси.

— Идея! — улыбнулся в ответ Злой дух. — И де я нахожуся? Правильно, на поисковой скважине. Значит, тут должна быть и водозаборная помельче. Вода в ней, скорее всего, дрянь. И не факт, что мы её так просто получим. Но попытка — не пытка, — в волнительной ситуации папа стал многословнее обыкновенного. — Пойдём вместе?

— Предлагаю подъехать, — ухмыльнулся дедушка Трофим.

— Точно! Водозаборную всяко машиной бурили, подъезд точно есть.

131

И подъезд к ней нашелся, потому что была она там, где и полагается быть водозаборной скважине при поисковой — чуть с краешку, не далеко, не близко… Артур осветил устье водяной скважины всеми фарами, что украшали его уже слегка помятую в странствиях морду, и Злой дух, взяв ведро и разводной ключ, пошёл за водой. Штуцер на скважине открылся свободно, будто им пользовались только вчера, и вода ударила фонтаном. Злой дух подождал несколько минут, давая скважине промыться, слить застоявшуюся в стволе жидкость, а потом подставил ведро. Водозаборные скважины при бурении глубоких скважин, будь то поисковые, разведочные, параметрические или эксплуатационные, делаются для обеспечения буровой технической водой. Что-нибудь помыть, приготовить буровой раствор — вот и все задачи. Поэтому никаких требований к качеству жидкости из водозаборок не предъявляют. Только к количеству. Но вода в ведре у Злого духа была самая что ни на есть питьевая: ни запаха, ни минерализации избыточной, ни примеси органики, ни даже вездесущего песка.

— Чудеса, — помотал головой Злой дух. — Наверное, радиоактивная, — сказал он дедушке Трофиму. — Уж больно по остальным параметрам хороша.

— Ну, дозиметра у нас нет, — прищурившись, прогудел дедушка Трофим. — Но я не думаю, что совковый бурмастер стал бы использовать радиоактивную воду даже для технических нужд. Поэтому предлагаю наполнить отсюда и все ёмкости.

— О то ж! — согласился Злой дух. А когда все фляги были наполнены, он грустно сказал: — Это нам, видать, откуп. За Медвежутика.

— Пока я здесь — Медвежутик жив, — напомнил серьёзно дедушка Трофим.

— Я не о том, — засмеялся Злой дух. — Ты же знаешь, я не джентльмен.

132

И дедушка Трофим, вспомнив старую шутку, улыбнулся в ответ. Они переставили Артура обратно мордой к вышке, заварили, не сговариваясь, пуэр покрепче, вырубили свет и сели в кабину пить чай с шоколадкой.

– Интересно, как буровая подсвечена, — сказал папа, жуя шоколад.

— А она не подсвечена, — сказал дедушка Трофим, прихлёбывая чай. — Это на устье свет горит.

— Странное место, да? — сказал Злой дух. — Пойдём посмотрим, что за дела там происходят?

— Я думаю, в сложившейся ситуации это просто жизненно необходимо, — нарочито медленно и велеречиво ответил дедушка Трофим и отставил кружку. — Я как раз допил. А скажи-ка мне, уважаемый потомок, — дедушка Трофим подчёркнуто не торопясь обратился к Злому духу, — не кажется ли тебе, что место не только странное, но и волшебное?

— Волбешное, — с вызывающей ухмылкой ответил Злой дух.

— Тогда предлагаю сегодня использовать скрытые резервы, — сказал дедушка Трофим.

— Они так-то не дешёвые, — заметил Злой дух.

— Я чую, отобьются, — ответил Трофим.

— Тогда не возражаю, — ухмыльнулся Злой дух. — Тем более и время подходящее. Алга! — он допил чай, кинул в рот последний кусочек шоколадки и вывалился из вездехода в ночь. С другой стороны выскользнул из кабины дедушка Трофим.

— Эх, люблю песочек, — сказал дедушка Трофим и кувыркнулся через левое плечо назад.

— На буровых его много, — оскалился Злой дух и тоже кувыркнулся. Дедушка Трофим и папа пропали, а к вышке в неверном свете звёзд семенили неторопливый седой барсук и поджарая росомаха с железным зубом.

133

Под пологом буровой кое-что изменилось. Катушка из-под кабеля, днём лежавшая у стены, теперь передвинулась к самому устью скважины. На катушке стояли и тусклым светом освещали пространство зажженные керосиновые лампы. Кроме ламп там же находились три граненых стакана и длинное широкое корытце с низкими бортами, грубо сваренное из тонкого листового железа и местами покрытое пятнами ржавчины. Рядом с корытцем лежали маленький топорик и большой нож. Лезвие ножа и топор тоже были в ржавчине. Вокруг катушки, как вокруг большого обеденного стола, водили хоровод три отталкивающего вида твари. Все какие-то неряшливые, полуодетые; не то в коротеньких, до середины бедра, несвежих сорочках, не то в длинных майках-алкоголичках. Из-под маек торчали тонкие кривые босые ножки-лапки с узловатыми коленными суставами. Лапки эти были покрыты редкими жирными волосками; пальцы на босых ступнях — с длинными загибающимися грязно-желтыми ногтями, выстукивающими по полу затейливую дробь, сопровождавшую унылое верчение хоровода. Твари были тощими, но со странно раздутыми животами, оттягивающими подолы маек и шевелящимися, словно живущие своей отдельной жизнью мешки со змеями или какими-нибудь гадами наподобие миног или червей. Дряблые складки, свисающие над двигающимися животами и скрытые майками и глупыми бусиками из причудливых корешков, шишек, птичьих лапок и перьев, выдавали в тварях уродливых, но самок. Кожу на тощих длинных шеях сплошь покрывали неприятные морщины, из-под которых с обеих сторон проглядывали круглые пульсирующие отверстия, вероятно, помогавшие при дыхании, что опять же напоминало про миног. На шеях болтались и подрагивали шишковатые головы с редкими седыми волосенками, заплетенными в косицы. Линия волос на низеньких лобиках начиналась лишь на палец выше реденьких бровок. Глазки созданий были разными — то на выкате, то втягивались, как 135

у улитки, и тогда на лице образовывалась глубокая впадина, какую можно получить, например, ткнув в скатанный из хлебного мякиша, глины или навоза шарик спичкой или зубочисткой. Глаза, как и животы, казалось, жили своей жизнью и прятались в глубь лица или выкатывались, чуть не выпадая, совершенно хаотично. Тонкие, длинные носы у тварей крючками нависали над шевелящимися и причмокивающими узкими серыми губами. Иногда губы приоткрывались, и тогда в пляшущем свете керосиновых ламп становились видны багрово-синие воспаленные дёсны с желто-белыми точками гнойников у корней редких острых зубов и беспокойные языки в сером налёте, то раздувающиеся, то усыхающие, раздвоенные и трепещущие, как у змей или ящериц. А вот подбородков у тварей не было вовсе. Мерзкие головки венчали идиотские колпачки, пошитые, казалось из застиранных детских колготок. Смысл хоровода оставался совершенно непонятен, само движение по кругу было неторопливо и монотонно, тонкие лапки уродин, кривые, с узловатыми подрагивающими пальцами, крепко переплелись, словно ветки деревьев. То выползающие, то скрывающиеся в глубине мерзотных личин глазки смотрели куда-то вверх. Из подвижных ноздрей крючковатых носов на серые губы то и дело сползали блестящие в свете керосинок сопли, жадно слизываемые вертлявыми языками. Внезапно хоровод прекратил движение и распался. Одна из тварей выудила откуда-то из-под импровизированного стола стеклянную водочную бутылку и поднесла её к ржавому корытцу. Две другие схватили в лапки нож и топор и приняли смешные напряженные позы, изготовившись рубить и колоть. Тварь с бутылкой открутила крышку и наклонила бутыль, словно выливая содержимое. Из горлышка в корыто повалил золотистый пар — не пар, дым — не дым, а как будто студень из воздуха. Касаясь дна корыта, студень мгновенно уплотнялся и оформлялся. Через полминуты в корытце уже сидел небольшой медвежонок.

136

Вид медвежонок имел совершенно потерянный. Он дико озирался вокруг ошалелыми глазами и дрожал, как от испуга, а потом вдруг пронзительно и тонко завопил. Твари оторопело смотрели на медвежонка, казалось, они ожидали увидеть что-то другое, а не то, что увидели. Но когда зверёныш заорал, уродина с топором ловко хватила его обухом по голове, и медвежонок сник, ткнувшись носом в бортик корыта.

— Что за штуки? — спросила тварь с ножом. — Где человечий детёныш? И что делать с этим?

— Не знаю, — обескуражено ответила тварь с бутылкой. Но тут же мотнула и без того дергающейся головой и решила: — Разделять! Пока жадные звёзды разрешают, — она ткнула пальцем в небо и вытащила из-под подола майки склянку светлого стекла с притертой пробкой.

— Погоди, — сказала тварь с топором. — Может, не надо разделять? От медвежатины трихинеллез или еще какую-нибудь дрянь подцепим, лечись потом… Давай его обратно в бутылку, разопьём в коктейле.

— В коктейле давно бы уж распили, — возразила тварь с бутылкой. — А хочется душонку живым мяском закусить, мозги высосать, глаза… Сердечко — чтоб его кусаешь, а оно еще сокращается… — она вытащила пробку и, щёлкнув пальцами, поднесла склянку к ноздрям медвежонка. Из ноздрей в склянку рванулся золотистый тугой воздух, такой же, как вышел из водочной бутылки и воплотился в медвежонка, но теперь не такой плотный. Полминуты — и уродина заткнула склянку пробкой.

— Непонятно, почему медвежонок. Мальчишка был бы вкуснее, — заканючила тварь с ножом. — Мягче наверняка. И сочнее…

— Что есть, то есть, — ответила тварь со склянкой. — Режьте его на части, чтобы духу некуда было спрятаться, а уж потом я разолью его по стаканам.

137

Тварь с ножом влезла на стол, села, упершись ногами в корытце, и потянула медвежонка за уши, а тварь с топором приметилась, чтобы одним ударом разрубить шейные позвонки и отвалить голову. Неожиданно тварь с топором истошно взвизгнула, выгнулась назад и взвилась высоко в воздух. При этом она остервенело махнула топором, но не по шее медвежонка, а куда-то в сторону, да так, что чуть не снесла полчерепа товарке. На стол из темноты выпрыгнула росомаха, схватила медвежонка за шкирку и, забросив его себе на спину, как делают, убегая с добычей, звери, метнулась назад в темноту.

— Держи её! — завопила тварь со склянкой, и твари с ножом и топором кинулись за росомахой. Тварь со склянкой дёрнулась туда же, но под ноги ей бросился откуда-то взявшийся барсук. Уродина запнулась и упала, вытянув вверх руку со склянкой, чтобы не разбить. Съёжившийся барсук распрямился, и оказалось, что это никакой не барсук, а дедушка Трофим.

— Благодарю, мадам, — галантно произнёс дедушка Трофим, вынимая склянку из вытянутой вверх конечности уродливой твари.

— Мадемуазель! — пискнула ошеломленная тварь без склянки.

— О! Чайлдфри? Это поправимо, — утешил дедушка Трофим, убрал склянку в карман, оглянулся в раздумье и сгрёб со стола бутылку из-под водки, так приглянувшуюся ему ещё днём. — Позвольте, сударыня, я помогу вам подняться, — дедушка Трофим серьёзно и доброжелательно протянул уродливой твари руку. Однако тварь не оценила благородного жеста и, переместившись на четвереньки, ринулась прочь. Вернее, попыталась ринуться, потому что дедушка Трофим успел схватить её за тощую ногу и резко дёрнул к себе, не давая встать. Подтащив уродину поближе, дедушка Трофим придавил извивающуюся тушку коленом к полу и перехватил за руку, вывернув её назад и заломив одновременно в кисти, локте и плече. Тварь завизжала от боли, а дедушка Трофим сказал:

140

— Не нужно лишних движений. Просто подчинитесь. Не мне — обстоятельствам. Может быть, вы еще не знаете, но уверяю, подчиняться вам понравится, — дедушка сделал многозначительную паузу и развернул мысль: — Значительно больше, чем не подчиняться, но пребывать в чужой власти. Я ведь могу и голову размозжить… Тварь затихла.

— Будем считать, что мы поняли друг друга, — сказал дедушка Трофим. — Вставайте не торопясь, сударыня. Немного пройдёмся, — и дедушка Трофим заставил уродину встать, чуть надавил ей на руку, отчего тварь согнулась в три погибели, и в таком виде повёл её в сторону вездехода. Тварь с ножом и тварь с топором носились, завывая, за росомахой вокруг бочек с соляркой, пока росомаха вдруг не сиганула куда-то в лес и не пропала там. Уродины опасливо и раздосадовано посмотрели ей вслед и поплелись, понурив головы, к буровой, ожидая от третьей сурового нагоняя. У вездехода дедушка Трофим остановился и стал ждать. Вскоре подошел Злой дух с медвежонком в руках.

— Не пойму, что с ним, — покачал головой Злой дух.

— А ты что, учил его оборачиваться? — спросил дедушка Трофим.

— Нет. В том-то и дело. Только если подглядел когда… — Злой дух пожал плечами. — Меня заботит, что какой-то он дохлый. Ты не выяснил, как его оживить?

— Не успел. Всё еще впереди, — ответил дедушка Трофим. — Видишь, у нас гостья, — дедушка Трофим неделикатно дёрнул согбенную тварь, хвастаясь трофеем. — Думаю, она поможет нам оживить Медвежутика. Не так ли, сударыня? — дедушка Трофим нагнулся к пленнице. — Не желаете ли чаю, мадемуазель? Тварь в ответ злобно зашипела.

— Не желает, — перевел, пожав плечами, Злой дух.

— Ну и ладно, — сказал дедушка Трофим. — А я, пожалуй, выпью. Только нужно отъехать подальше.

141

— Это верно, — заметил Злой дух и полез в вездеход. Осторожно положив медвежонка на сиденье, он повернулся к дедушке Трофиму. — Как ты хочешь её везти? — Злой дух указал на тварь. — Она не воняет?

— Я всё продумал, — улыбнулся дедушка Трофим. — Принеси, пожалуйста, скотч, мешок и ветошь. И они посадили пленницу в мешок. Чтобы она не могла выбраться, конечности ей попарно склеили скотчем. Также залепили рот, предварительно набив его ветошью — получился незатейливый, но надежный кляп. Мешок дедушка Трофим плотно завязал на шее, оставив голову пленницы снаружи. Тварь сопела носом и отверстиями на шее и злобно пучила и прятала в череп глазки.

— Кой-чего не хватает, — решил дедушка Трофим и, сдернув с твари нелепый колпачок, обмотал ей голову, завязав глаза. — Ну, вот теперь порядок. Поехали! Артур с урчанием развернулся и двинулся с площадки на волок, ведущий к профилю. Когда доехали до профиля, дедушка Трофим хотел остановиться, но Злой дух знаком показал, что нужно следовать дальше. И они поехали в гору, пока не кончился подъем и впереди не показался распадок с новой высотой на другой стороне.

— Давай остановимся здесь, — скомандовал Злой дух, и дедушка Трофим затормозил прямо посреди дороги. — Пойдем в кунг, чаю попьём, да и сподручнее там беседы беседовать, — Злой дух вылез из штурманского кресла, взял на руки медвежонка и пошёл в глубь вездехода. Там он положил медвежонка на рундук у печки и поставил на плитку чайник. Дедушка Трофим подтащил мешок с тварью, снял с головы пленницы затемняющую повязку и нахлобучил колпачок обратно на редкие космы. Тварь опять сердито вытаращилась на Трофима, глазки ее снова начали быстро выпучиваться и заглубляться в черепушку.

142

— Итак, мадемуазель, — начал дедушка Трофим, — во‑первых, хочу заверить вас, что ни я, ни мой спутник не питаем к вам неприязни. Нам нужна от вас лишь информация, которая, не скрою, представляет для нас жизненно важную ценность. Поэтому мы были вынуждены увезти вас подальше в лес, чтобы иметь возможность неторопливо пообщаться в спокойной обстановке. Это понятно? Кивните, если понятно. Тварь не шевельнулась.

— Со своей стороны, — вступил в разговор Злой дух, — я хочу донести до вас, что намерения наши получить необходимую нам информацию — самые что ни на есть серьезные. Чтобы вы в этом не сомневались, я их твёрдость сейчас же обозначу, — Злой дух наклонился к мешку, доброжелательно заглянул в подвижные глазки, быстрым движением выхватил из кармана складной нож и отрезал от пленницы кусочек уха. Мешок забился и заскакал, тварь завращала головёнкой, размахивая хвостиками колпачка, глаза её полезли из орбит, а из-под кляпа послышалось жужжание.

— Так понятно? — спросил Злой дух. — Если понятно, кивните. Тварь энергично и утвердительно затрясла головой. Злой дух задумчиво посмотрел на кусочек серой неаппетитной плоти, который недавно был краешком живого уха.

— Будешь? — он протянул обрезок дедушке Трофиму.

— Нет, спасибо, — вежливо отказался дедушка Трофим, и Злой дух со вздохом выкинул обрезок в печку. Вокруг мешка начала расползаться вонючая лужа.

— Что ты наделал, — покачал головой дедушка Трофим. — Убирай теперь. А от вас, сударыня, я такого, право, не ожидал… — и он еще раз покачал головой. Когда Злой дух прибрался, дедушка Трофим осторожно отлепил скотч от физиономии пленницы. Тварь выплюнула ветошь и зашипела.

— Вы пожалеете! — забулькала она. — Сестры отомстят за меня!

143

— Давайте не будем терять время, — мягко оборвал её дедушка Трофим. — Первый вопрос: как нам получить обратно нашего ребёнка? Не в виде оцепеневшего медвежонка, а обычного живого мальчика, каким он был, когда вошёл в буровую вышку.

— Не знаю, — буркнула тварь.

— Возможно, — сказал дедушка Трофим. — Возможно, доподлинно не знаете. Но неужели у вас нет каких-нибудь предположений? Тварь зыркнула спрятавшимися в череп глазенками и молча слизнула с губ перламутровую соплю. Злой дух подвинулся к мешку и щелкнул складным ножом.

— Думаю! Я думаю! — испуганно и раздраженно взвизгнула тварь.

— О чём? — доверительно спросил Злой дух.

— Я думаю, что если перед ноздрями зверёныша раскупорить пузырёк, который он забрал у меня, — тварь мотнула головой в сторону дедушки Трофима, — то он оживет.

— Он — это медвежонок? — уточнил Злой дух. Тварь кивнула. Дедушка Трофим извлек из кармана склянку светлого стекла с притертой пробкой и начал её разглядывать. Злой дух следил за тварью в мешке.

— На чем основывается ваше предположение, сударыня? — спросил дедушка Трофим. Тварь молчала, пожевывая губы.

— Грм-кхм… — кашлянул Злой дух.

— Там его сознание и время его жизни, — быстро проговорила тварь. Дедушка Трофим и Злой дух переглянулись.

— Чтобы у нас не было сомнений, которые могли бы дурно отразиться на вас, потрудитесь рассказать нам подробную и складную историю, объясняющую ваши последние слова, — сказал дедушка Трофим.

— Чего? — спросила тварь

144

— Как время его жизни попало в склянку, почему он стал медвежонком, и что вообще произошло, — пояснил Злой дух.

— А потом вы меня отпустите? — забеспокоилась тварь.

— Конечно, — ответил Злой дух.

— Возможно, — сказал дедушка Трофим. Тварь и Злой дух посмотрели на него с недоумением.

— Ну-у-у-у уж не-е-ет… — недовольно заканючила тварь и защелкала от волнения челюстями, пряча и высовывая язык.

— Сударыня, — заметил дедушка Трофим, — торг здесь неуместен. Кроме того, скажу честно, я вижу вас начальницей охраны моего обширного двора. Поэтому я совершенно не желаю с вами расставаться. Категорически, — и дедушка Трофим многозначительно поднял одну бровь. — Но вы должны понимать, что сейчас на кону нечто большее, чем ваша свобода, — и он еще многозначительнее поднял вторую бровь, отчего вид у него стал лихим и несколько придурковатым.

— Чего? — потрясённо спросила тварь. Злой дух покрутил пальцем у виска.

— Говорите, а то ещё чего-нибудь отрежет, — громко прошептал дедушка Трофим, поводя глазами в сторону Злого духа. Тв арь п ом олча л а , к а к б удт о р а зду мыв а я , вздохн ул а и нача ла рассказывать.

— Мальчишку затянуло в бутылку. Целиком, со временем, тушкой, сознанием, всеми силами и соками. Кто лезет в бутылку, того она всасывает. И получается вкусный и питательный энергетический коктейль, — тварь облизнулась. — Его можно пить прямо так, а можно разделить. Знаете, как нефть разделяют на фракции — лёгкие, тяжёлые, летучие, мазут… Чтобы разделить коктейль, нужно дождаться, когда выглянут жадные звёзды. Нужен их свет… Если содержимое бутылки вылить в одну посуду и подождать, то из коктейля опять получится исходное существо. Или что-то очень похожее. И если есть свет жадных звёзд, то он как бы притягивает легкое сознание и время,

145

потому что равновесие в первые минуты после освобождения из бутылки очень зыбкое. И можно их отдельно втянуть в пузырек. А тяжелая тушка остается… — тварь опять мечтательно облизнулась.

— Ясно, — сказал Злой дух. — Осталось понять, как из медвежонка получить мальчика.

— Этого я не знаю, — честно призналась тварь. Дедушка Трофим открыл склянку и подставил под нос медвежонку. Ничего не происходило.

— Переверни пузырёк, — посоветовала тварь. — Донышком вверх. Они тяжелее воздуха, поэтому им так не вылезти. Дедушка Трофим запрокинул склянку, и из горлышка в ноздри зверёныша поклубилась еле заметная золотистая струйка. Через полминуты струение кончилось, медвежонок приоткрыл глаза, завертел головой, шарахнулся от мешка с тварью и, увидев Злого духа, тонко взревел и прыгнул к нему на руки.

— Узнаю родного поганца, — улыбнулся Злой дух. — Гены пальцем не раздавишь. Медвежонок у него на руках вертелся, скулил, тыкался носом в шею, горячим липким языком облизывал подбородок.

— Осталось решить вторую часть задачи, — сказал дедушка Трофим.

— Что-то мне подсказывает, что она решается старинным дедовским способом, — предположил Злой дух, взял медвежонка за загривок, открыл дверь и выбросил его из вездехода. Звереныш ударился оземь, перекувырнулся и вскочил на ноги привычным Медвежутиком. Он вытянул вперед руки и удивленно уставился на них, а потом с криком «Папа!» ломанулся обратно в вездеход. Папа подхватил Медвежутика на руки и крепко обнял. Закипел чайник.

— Предлагаю попить чайку. По такому случаю — с кексиками, — заулыбался дедушка Трофим.

146

Медвежутик молча кивнул, прижимаясь к папе. Вдруг он заметил мешок, из которого торчала голова твари.

— Её надо убить! — безапелляционно заявил Медвежутик. — Папа! Убей её!

— Как ты хочешь, чтобы я её убил? — заинтересовался Злой дух.

— Завяжи её с головой в мешок, пусть там задохнётся! — смотреть на тварь Медвежутик избегал.

— Вы обещали отпустить меня! — завращала головой тварь. — Выпустите!

— Ну-ну, не надо нервничать, — сказал дедушка Трофим, заваривая чай. — Никто никого не убьёт. Мы будем есть кексы, я берегу их с самого отъезда. Их мама испекла в дорогу. А я припрятал. Они, конечно, немного зачерствели, но так даже вкуснее. Мне кажется… К чему это я? Ах да! А вы, сударыня? Я не думаю, что вы любите чёрствые кексы или, допустим, шоколад. Я вижу, что вы любите сопли. А как насчет дохлой мышки? Или предпочитаете живых? Лягушки? Рыбьи кишки?

— Отпусти меня! — завопила в ответ тварь. И она начала шипеть и плеваться.

— Лично я не против, чтобы её отпустить, — сказал папа. — Но лучше сразу на тот свет.

— На тот свет, на тот свет! — закивал Медвежутик. — Дохлой! Тварь испуганно вытаращилась на них.

— Какие вы расточительные, — покачал головой дедушка Трофим, разливая чай по стаканам. — Эту мадемуазель поймал я, поэтому она моя. И я не собираюсь её убивать. Тварь облегченно засопела и слизнула очередную соплю.

— Впрочем, отпускать я тоже никого никуда не собираюсь, — дедушка Трофим вручил папе и Медвежутику чай и по паре чёрствых кексов.

— Допустим, — сказал Похъя. — Что же ты тогда будешь с ней делать?

147

— Для начала — упакую для дальнейшей транспортировки, — ответил дедушка Трофим.

— Ты обещал отпустить меня! Отпустить! Отпусти-и-и-и! — завыла отчаянно тварь.

— Нет, не обещал, — ответил дедушка Трофим. — С того момента, как я увидел вас, мне стало понятно, что вы — та, которую я искал всю жизнь. Тварь на мгновение примолкла, а потом завыла громче прежнего.

— Делай с ней что хочешь, — сказал папа. — Но пусть она замолчит. Или я отрежу ей всю голову, — и он угрожающе щелкнул ножом. Тварь поглядела на папу одним глазом и испустила тонкий протяжный вопль.

— Чудесно! Великолепно! — восхитился дедушка Трофим.

— Если я отрежу ей голову, она сдохнет. И тебе придется её отпустить, — заявил папа и двинулся к мешку, отставив чай.

— Ладно, ладно. Сейчас она замолчит, — сказал дедушка Трофим. — Я её уже убираю, — и он взялся за пустую водочную бутылку, которую прихватил с буровой.

— Нет-нет! — завизжала тварь. — Не надо!

— В чем дело, — удивился дедушка Трофим. — Вы не хотите лезть в бутылку?

— Там страшно, — запричитала тварь. — Там тебя нет. Есть только голос в голове. Но головы нет… И времени нет…

— Это так? — спросил дедушка Трофим у Медвежутика.

— Да, — прошептал Медвежутик.

— Хм… — промычал дедушка Трофим. — А откуда вы об этом знаете, сударыня?

— Я там была! Была! — закричала в истерике тварь. — Была!

— Как же вы туда попали? — спросил дедушка Трофим.

— И как выбрались оттуда? — добавил папа.

— Нет, нет, нет, — причитала тварь. — Только не в бутылку!

148

Поняв, что от неё сейчас больше ничего не добиться и устав от воплей, визгов и причитаний, дедушка Трофим пожал плечами, вздохнул и открыл бутылку.

— Посмотрим, как это работает, — сказал он и направил отверстое горлышко бутылки на скулящую тварь.

— И-и-и! — тонко завизжала тварь и начала размываться, искривляться и внезапно полупрозрачным смерчем, как была в мешке, так и всосалась в бутылку. Дедушка Трофим закрутил пробку и посмотрел через бутылку на свет. Внутри неясно клубилась серая муть.

— Ну вот и упаковали, — улыбнулся дедушка Трофим. Потом измерил взглядом Медвежутика и пробормотал, словно про себя, — интересно, а сразу нескольких персонажей можно законсервировать? Медвежутик попятился, а папа засмеялся.

— Мне вот интересно, а дохликов бутылка забирает? Очень было бы удобно в некоторых случаях.

— Допиваем чай и едем, — скомандовал дедушка Трофим, обматывая бутылку для сохранности тёплыми штанами и запирая в рундук. — Надо убраться подальше от скважины. И оставшихся там красавиц. Они, конечно, не дракон, но на всякий случай… Зачем нам лишние алфимычи? Тянулись неспешно скучные тряские дни в лесах и болотах. Медвежутик смотрел в окошко и отмечал прыскающих мимо белок, пёстрых краснобрюхих дятлов, долбящихся в засыхающие стволы; юрких поползней, глупых серо-коричневых рябчиков, любопытных зайцев, осторожных вороватых лисичек… Как-то раз навстречу вездеходу вышел лось и наставил на Артура большие рога. Видно было, что лось вездехода совсем не боится. Но имелись у рогатого какието свои лосиные дела в тайге, и не стал он долго разглядывать путешественников, а неспешно развернулся и растаял в древесной чаще.

149

В один прекрасный солнечный день Артур выехал к большой реке. Река была далеко, но сразу стало понятно, что берег у неё высокий, обрывистый и к воде не так-то просто будет спуститься. Бросили монетку — выпало ехать направо параллельно берегу, пока не найдется какой-нибудь съезд. Хвойная тайга кончилась, сменившись сначала смешанным мелколиственным, а затем и широколиственным лесом. Стало много солнца на небе, но начало рано темнеть. Издержки низких широт, как сказал папа. Где там был океан — Медвежутик не знал. Сколько до него еще ехать? Однообразие путешествия прискучило Медвежутику, хотелось увидеть маму, братика. Проснуться в родной постельке от стрёкота старого вечно убегающего будильника. И чтобы на завтрак — оладушки. Или блинцы. С мёдом и вареньем. Или зелёный омлет… Сверяющийся с картой папа вечно бормотал «мы здесь», «почти не отклонились» и «замечательно, дивно, великолепно». Иногда он толкал дедушку Трофима в бок и подначивал: — Что, старый, сейчас бы красненького хлебнуть? — и смеялся непонятно чему.

— Зелёненького, — бурчал в ответ дедушка Трофим. — А всего лучше — белого, — после поимки твари он стал каким-то молчаливым. Но чай у них почти весь кончился. У папы осталась, конечно пуэровая заначка. Однако утром, вечером и в обед приходилось заваривать то брусничный лист, то чабрец, то мяту или душицу или ещё какую-нибудь травку. Как-то раз перед сном Медвежутик, которого, между прочим, очень заботила судьба водочной бутылки и спрятанной в ней твари, услышал разговор папы и дедушки Трофима.

— Скажи, что это за бредятина про охрану твоего огорода? Или что ты там нёс этой поганице, — спросил папа.

— Почему бред? Никакой не бред, — ответил дедушка Трофим.

150

— Тогда расскажи, как ты себе это представляешь? Или это ты иносказательно? Голову на тын насадишь — вот и еще одна охранница? — догадался папа. — А в бутылку, чтоб в дороге черепушка не завонялась?

— Отнюдь нет, — качнул головой дедушка Трофим. — Всё несколько проще. Помнишь старую сарайку с курами?

— Помню, — кивнул папа. — Это рядом с которой большая деревянная бочка стоит? Типа как из-под вина?

— Точно, — подтвердил дедушка Трофим. — Вот в эту бочку я её и поселю, пусть охраняет кур от лис, хорьков и ежей. И вообще двор.

— Да она первым делом кур передушит и дёру даст, — засмеялся папа.

— Не даст, — усмехнулся дедушка Трофим. — Неужели ты думаешь, что я такой простак? Я её на цепь посажу. И приколдую для верности. Чтоб если с цепи сорвётся, то заблудилась бы у первого же столба, — и дедушка Трофим хихикнул своей задумке. Медвежутик обрадовался и тоже хихикнул, но тихонько, чтобы никто не услышал. И уснул. А во сне ему приснилась большая голая рыба с пушистыми глазами. Рыба плавала вокруг него по воздуху, задевала скользким склизким телом и холодно дышала в уши. «Съесть…», — Медвежутик слышал, о чем думала рыба. «Высосать, только кожица останется. В кожицу отложить икринки…» Эти рыбьи мысли пугали Медвежутика. Он хотел убежать, но рыба каждый раз выныривала из воздуха и заводила своё «Съесть…» Внезапно Медвежутик заметил, что через ноздри рыбы продето кольцо, а к кольцу приделана цепь, которая обматывает морду рыбы, не давая ей открыть рот. «Пока на ней это кольцо, она не может съесть меня», — понял Медвежутик. Страх немного отступил, но все равно было как-то тревожно.

151

Перед Артуром замаячила уходящая в овраг дорожка. Овраг раскрывался в сторону большой реки, словно впадал в неё. Склоны и дно оврага поросли лесом, но папа сказал, что этот овраг должен вывести к воде и надо спускаться по дорожке. Поехали. Спуск сначала был пологий. Дорога шла по склону оврага, заросшего заплетенными хмелем деревьями и кустами. Постепенно склон становился все круче, деревья всё ближе подбирались к вездеходу, он уже начал задевать их бортами. Казалось, вдоль дороги стоят зеленые стены. Сверху нависал плотный зелёный потолок. По всему выходило, что Артур движется вниз по узкой живой норе, стенки которой прогрызены каким-то червем в живых, колышащихся кустах и деревьях. Становилось всё темнее и страшнее, зелёный свет выглядел всё более мрачным; ветки лезли и стучали в окна вездехода, словно стараясь выцарапать экипаж из кабины; переползающие дорогу корни, казалось, пытались заплести и остановить колеса…

— Поедем назад, — заканючил Медвежутик.

— Мы не развернемся, — отрезал папа. — У нас теперь только одна дорога — вниз. Медвежутик напряженно вздохнул. Рвущиеся к глазам деревья, низкий плотный, давящий серо-зеленый потолок, змеящиеся под вездеходом корни; мрачность и липкость зелёного воздуха, облепляющего вездеход, словно клейкое полотно из невидимых нитей; непрекращающаяся и будто бы только возрастающая крутизна спуска — всё это нервировало, напрягало, расшатывало и пугало. Внезапно уклон прекратился, колеса вездехода выехали с казавшихся живыми коричневых теплых корней на холодные серые каменные плиты, дорога превратилась в сухое русло, почти горизонтально ползущее под кронами расступившихся враз деревьев. Вдали показался просвет, поблескивающий белым солнечным светом и еще чемто серым.

152

Когда подъехали ближе, стало понятно, что лес в просвете кончается и начинается полоса каменистого пляжа. Серым поблескивала вода большой реки. Артур с облегчением вырулил на пляж. Воздух стал прозрачным и светлым, лес в овраге за спиной перестал казаться страшным или пугающим, а даже, скорее, наоборот.

— Мы нарубим из вас дров для костра! — погрозил Медвежутик съежившимся притихшим деревьям. — А обратно мы поедем по этой же дороге? — спросил он у папы.

— Посмотрим, — не слушая, ответил Похъя. Он оглядывался по сторонам. Небольшой пляж окружали высокие отвесные желто-серо-коричневые обрывы. Полосатые и неприступные, они напоминали слоеный пирог, заманчивый и аппетитный, как из папиной молодости. Сам пляж был усеян обломками пород, осыпающихся с обрывов и переволакиваемых водой с места на место сообразно течениям в реке. Под обрывом на пляже росли деревья и кусты, но не такая же овражная чаща за спиной, а уютная прибрежная рощица. На опушке рощицы стояла оранжевая палатка. У уреза воды возился с окатанной галькой маленький пузатенький светлоголовый и темноглазый голенький мальчик. Рядом с мальчиком на гальке было расстелено красно-серое покрывало, придавленное по углам булыжниками, чтоб не улетело и не трепыхалось на ветру. На покрывале в широкополой шляпе загорала на жарящем солнышке…

— Мама! — заорал Медвежутик. Артур подкатил к палатке. Голенький мальчик оказался серым Волчком. На покрывале действительно загорала мама — фея вздыхающего домика с мотыльками внутри. Она совсем не удивилась, увидев приближающихся на вездеходе папу, Медвежутика и дедушку Трофима.

— Мама! Мама! — вопил в восторге Медвежутик. — Мы видели лося! Я был в бутылке! Бурундук больше поползня, оказывается! У дедушки Трофима серебряная чешуя! Мама! Мама!

153

Вокруг вылезших из кабины родственников скакал и вертелся серый Волчок.

— Папа! Жутик! Папа! Возьми меня! Возьми на ручки! Ты привёз арбуз? Что ты привёз?

— Приятно вас встретить, но что вы здесь делаете? — спросил маму Злой дух, не обращая внимания на гвалт малышни.

— Вас ждем, как видишь, — кокетливо улыбнулась мама из-под шляпы. — И загораем. Пока погода хорошая.

— Понятно, — сказал папа. — Тогда я пойду искупаюсь, пока погода хорошая. Медвежутик, пойдешь купаться?

— Потом, — отмахнулся Медвежутик. — Мама! То есть да, сейчас пойду. Только покажу маме…

— Так! Я не хочу сейчас ничего смотреть, — отрезала мама. — Идите купайтесь, а я пока позагораю. Можете взять с собой Волчка.

— А когда мы будем кушать? — спросил Медвежутик.

— Когда сготовишь, — буркнула мама, укладываясь на покрывало. И они пошли купаться вчетвером, потому что дедушка Трофим тоже решил окунуться. Берег полого уходил под воду, глубина нарастала медленно. Пляж находился в стороне от быстрины, поэтому течения почти не было и вода хорошо прогревалась. Для купания маленьких и стареньких — наиудачнейшее местечко. Папа быстренько заплыл, пару раз нырнул, выловил несколько причудливых камушков со дна, обнаружил, что ракушек нет, и сказал, что накупался и пойдет к маме на покрывало. Дедушка Трофим, Медвежутик и Волчок решили поплескаться ещё. Медвежутик и дедушка Трофим надёргали окуней. Они нашли яму под обрывом и обловили её. Волчок помогал им, бурно радуясь пойманным окуням и не давая рыбам спокойно помереть. Маме пришлось варить уху на костре. По всему было видно, что ей не очень нравится готовка в полевых условиях, но и доверить этот процесс кому-либо мама себе не позволила. Дедушка Трофим и дети шарились по пляжу под скалами в поисках окаменелостей. Папа нашел в осыпи и показал им, как выглядят 154

древние кораллы, чёртовы пальцы, раковины брахиопод и аммонитов. И теперь старый и малые с азартом рылись в камнях. Похъя сидел рядом с костром на раскладном табурете и с грустинкой смотрел на оживленных поиском детей: большую часть находок придется выкинуть здесь же на берегу. Почти всё, что доедет до дома, будет выброшено при распаковывании скарба. Кое-что попылится несколько месяцев на полках и разойдется на подарки тем, кому непонятно, что подарить. Пожалуй, решил папа, об этом не надо думать сейчас и отравлять бессмысленную радость собирательства несъедобных безделух.

— Как вы сюда попали? — папа переключился на порхающую у костра маму.

— На поезде, а потом на кораблике воздушном, — ответила хлопочущая мама. Это был совершенно точный и ничего не объясняющий ответ.

— Откуда ты знала, что мы будем тут проезжать? — терпеливо спросил неудивившийся папа.

— А я и не знала, — посмотрела на него мама.

— Тогда почему вы здесь? — докапывался папа.

— Помнишь, я рассказывала тебе о своей головоногой сестре и других родственниках по материнской линии? Папа не помнил.

— Ну, не важно. Они нас сюда пригласили.

— Что, прямо сюда? — усомнился папа.

— Ну, не совсем, конечно. Они пригласили нас к себе в гости. Они живут на острове. Видишь остров? — мама махнула рукой в сторону широкой реки. Никакого острова заметно не было. Если он и был виден, то сливался с противоположным берегом. — И я подумала, чем скучать под Плес-Невецком в сырости и промозглости, почему бы и не съездить в Петров-Водкинск. Петров-Водкинск — это городок, где они живут, родня моя.

– Что за забавный топоним? — развеселился папа. Мама сделала вид, что знает, что такое топоним, и продолжила: 155

— Он стоит как раз на этом острове. Остров называется Петров, а река — Водка. Поэтому город — Петров-Водкинск. Мы приехали, пожили у них… Все хорошо, солнечно, пляж, овощи местные за копейки… Уже, кстати, арбузы пошли. Но знаешь, всё-таки чужой дом, чужие порядки. Я немножко устала. А потом на днях я увидела во сне жука. Но не простого, а такого, знаешь, окаменелого. Ты мне как-то показывал таких на картинках. Трёхчленный жук… Вспомнила! Трилобит! Во сне он был живой и плавал. А я плавала за ним, как будто гонялась. Но я была не я, а минога. Или не минога, а какая-то другая рыба. Такая скользкая, сопливая, с дырками на шее… Терпеть их не могу, но во сне мне нравилось быть миногой и гоняться за ожившим каменным жуком. Я ещё думала, зачем я его преследую, ведь он меня толще. А потом я догнала его и присосалась к задней части панциря. Тогда он свернулся, и я проснулась.

— Очень интересно, — перебил Похъя. — А здесь ты как оказалась? Вместе с Волчком и оранжевой палаткой. Петров-Водкинск гдето далеко среди Водки, если я правильно все понял.

— Нам было скучно, хотелось как-то развеяться. Я узнала, что на этом берегу растет множество разных травок. Целебных, на гидролаты, для чая. И мне захотелось собрать здесь гербарий. Попасть сюда оказалось достаточно просто. Можно договориться с лодочниками, они перевезут сюда, а потом заберут, когда скажешь. А еще сюда летают воздушные шары…

— Очуметь! — буркнул папа. — Взорви мой мозг, скажи, что палатку тебе подарил волшебник в голубом вертолете, на котором вы сюда прилетели. За пару часов до нашего приезда.

— За тройку, — засмеялась мама. — А в остальном почти так и есть, только палатку пришлось взять в прокате, и вместо вертолета был воздушный шар, — вид у мамы был ужасно хозяйственный.

— Чего ж ты за травами не пошла? — спросил папа.

— Мне, честно говоря, стало лень. И потом, я подумала, что 156

Волчок устанет, станет капризничать. Поэтому мы решили никуда сегодня не ходить, а покупаться и позагорать. Уха готова! — не меняя тона, громко сказала мама. Подумала и позвала: — Идите обедать, археологи!

— Палеонтологи, — поправил папа. — Как ты дальше планируешь?

— Я еще никак не планирую. Я думаю, сначала надо пообедать. Мама стала разливать уху по мискам.

— А что за уродливые бабульки ищут дедушку Трофима? — вдруг сменила тему мама. — Такие две очень странные дамы. Подошли к нам, когда мы гуляли на детской площадке. Страшные, противные, испугали Волчка… Спрашивали, как найти дедушку Трофима. Сказали, что он позаимствовал у них какую-то… посуду? И они хотели бы её вернуть… Тару! Они сказали — тару. Но они готовы забыть про тару; про посуду — это я перепутала. В общем, простят они эту тару, если дедушка Трофим позаботится об их сестре или подружке… Товарке! Просили, чтобы следил за нею хорошенько, чтобы она не пропала. А потом, представляешь, запрыгнули в мусорный контейнер…

— Сопли слизывали? И глазками так странненько шевелили? Луп-луп, — уточнил папа.

— Ага.

— Понятно. Это мы встретили в тайге любительниц медвежат. Видимо, отбились от зоологической экспедиции. Дедушка Трофим слямзил у них пару бутылок.

— А что за товарка?

— Это ты лучше у дедушки Трофима спроси, — усмехнулся Похъя. — Он называет их Алфимычами.

— Кушать, кушать! Уха! Уха готова! — Медвежутик и Волчок примчались к костру и нетерпеливо кинулись к дымящемуся в мисках вареву.

157

— Руки мыть! — гаркнула мама, и дедушка Трофим повел детей к речке мыть руки. — Вообще-то мне кажется, что ваше путешествие затянулось, — сказала мама папе. — Медвежутику пора вернуться к учебе, дедушка Трофим совсем забросил своё хозяйство… Да и мы с Волчком без вас соскучились.

— Домой, — задумчиво отозвался папа. — Можно уже, наверное, и домой. Чай почти весь кончился…

— Вставай, — мама тревожно смотрела на папу. Вокруг и сквозь неё, как вокруг керосиновой лампы, порхали мотыльки. В ярком дневном свете на фоне синего прозрачного неба они были едва различимы.

— Чего? — помотал головой запутавшийся в мыслях папа.

— Вставай. Ты не проспишь? — мама стала превращаться в хищную стрекозу. «Стрекозы любят мотыльков», — отметил про себя папа и спросил: — Куда? — он недоуменно таращился на превращение. Окружающий мир исчез, остались только шевелящиеся жвалы под огромными фасеточными стрекозьими глазами и серебристая пыльца, осыпающаяся с мотыльков в прозрачный воздух. «Хорошо, я не мотылек», — подумал папа.

— Откуда я знаю? Куда-то ты там собирался. За капустой, что ли… И прекрати уже мне сниться! — мама опять стала сама собой. — Кончился чай! — папа открыл глаза и проснулся (не наоборот).

— Чай кончился, — услышал он голос дедушки Трофима.

— Пора домой, — сказал папа.

— Ты задремал, — улыбаясь, сообщил дедушка Трофим. — Пока ты спал, мы с Медвежутиком надёргали окуней. Нашли тут уловистую ямку под обрывом. И сварили ушицу. Уже даже остыла. Попей. Вместо чая.

— Спасибо, — отозвался Похъя, принимая кружку с остывшей ухой. — Я думаю, пора заканчивать путешествие.

158

— Пора — так пора, — не удивился дедушка Трофим. — Допивай уху, и поехали наверх. Знаю я тут одно местечко неподалеку… — он хитро подмигнул папе. Из душного зеленого оврага Артур выбрался без приключений. Дорога от большой реки шла круто вверх, пока не вывела неожиданно на плоскотину, где было хоть и ровнее, но местность все равно была гористая, лесистая, изрезанная ручьями. На одном из таких ручьев встали на ночевку. Поток был быстрый, охристый, бежал под горой. Из-под этой же горы он и питался подземной железистой водой. Тут и там сочились ключи и мочажины, пробивались меж известковых плит родники и вливались в ручей, делая его холоднее, быстрее, полноводней. Артур встал на пологом берегу меж желтеющих берез. Земля в месте стоянки была покрыта сетью узловатых корней, то выпирающих над коричневой почвой, словно вздувшиеся вены, то пугливо прячущихся в сухую слежавшуюся твердь. Сварили макароны, уснули… Утром проснулись рано, вместо умывания искупались в охристой холоднющей воде, позавтракали, почти не разговаривая друг с другом. После завтрака дедушка Трофим обошел вокруг вездехода, внимательно присматриваясь к коричневой почве, опутанной узловатыми корнями. Она чем-то напоминала ему кожу немолодой негритянки. Потом подошел к ручью и долго смотрел на другой берег — заросший шиповником, круто уходящий высоко вверх.

— Туда бы слазить, посмотреть… — сказал дедушка Трофим подошедшему к нему папе.

— Чего смотреть? — спросил Злой дух.

— Сдается мне, там пещерка должна быть, — ответил дедушка Трофим.

— А в пещерке? — допытывался папа.

— Ведьма Шмяка, — буркнул дедушка и пояснил без паузы: — Сундук стережет.

159

— А в сундуке? — продолжил Похъя.

— Да вот затрудняюсь сказать. Забыл, — ответил дедушка и вдруг отчего-то переобулся: — Ладно, поехали отсюда. И они поехали дальше. Настроение у всех было спокойное и ожидательное, чего-то предвкушательное какое-то. По дороге молчали. Артуром управлял дедушка Трофим — он вел вездеход в какое-то ему одному известное место и не рассказывал, что их там ждет. Медвежутик во все глаза таращился в окошко, гадая, увидит ли он эти горы и реку когда-нибудь еще. Папа ехал с закрытыми глазами. Он дремал, слушая себя, вспоминал маму. Неожиданно папа понял, что очень соскучился по маме и по маленькому пузатому серому Волчку с коротким хвостиком. В свете недавнего сновидения папа немножко тревожился, всё ли хорошо у оставшейся дома части семьи. В обычной жизни маму калачом было не выманить из-под привычного крова дальше, чем за шесть часов пути. А уж чтобы она одна согласилась отправиться в незнакомое безлюдное место вместе с маленьким Волчком — такое невозможно предположить. Но как ни мутил, как ни тревожился папин разум, в душе, что в глубине, что на поверхности, Похъя был спокоен. Он вспомнил правило «чем хуже во сне, тем лучше наяву» и другое «плюнь на сон, живи в яви». Эти правила никогда его еще не подводили. К полудню они выехали на большую ровную поляну среди леса. Папа почему-то сразу понял, что это — вертолётка. Вертолётная площадка, то есть. С краю поляны у леса стояла будочка с надписью «Касса».

— Вам туда, — кивнул головой в сторону будочки дедушка Трофим. Папа и Медвежутик непонимающе уставились на него. — Вам же надо домой? Идите берите билеты, через час должен быть борт.

— И куда этот борт? — поинтересовался папа. А Медвежутик вообще не понял, что еще за борт…

160

— Не помню, — улыбнулся дедушка Трофим. — То ли в Мухосранск, то ли в Устье-Жопинск. Но уж оттуда до вашего Плес-Невецка рукой подать. На электричке часа за два-три доберетесь. Они там ходят как раз часа через три-четыре, — дедушка Трофим улыбался все шире и добрее.

— А шмотки? — спросил папа.

— Потом привезу, — успокоил дедушка Трофим. — Да и на кой вам шмотки? Вот что бы ты хотел взять с собой?

— Тоже верно, — согласился папа. — Маленькую сумочку. Полную денег, — и он усмехнулся. — Ладно, пойдем за билетами. Медвежутик! — и Похъя пошагал к кассе, а Медвежутик побежал следом. Расставаться с дедушкой Трофимом и вездеходом Медвежутику не хотелось. С одной стороны. С другой, полететь на вертолете (Медвежутик сообразил, что борт — это вертолет) хотелось очень. И Медвежутик быстро решил, что на вездеходе он уже накатался, а когда еще выпадет случай полетать на вертолете? Вдобавок очень захотелось увидеть маму. В кассе за маленьким окошечком сидела непонятного возраста рыжая тетенька с короткими всклокоченными волосами. Лицо у нее было бело-розовым, как зефир, а глаза — тревожными и немного грустными.

— Нам два билета, — сказал папа. — Взрослый и детский. На ближайший борт.

— Куда? — поджав тонкие губы, сухо спросила тетенька. Она плела корзинку, а папа оторвал ее от этого занятия.

— До Мухосранска, — сказал папа. — Или до Устье-Жопинска.

— Вы уж определитесь, — всё так же сухо сказа тётенька.

— Хм… — папа удивился кажущемуся богатству выбора. — Вообщето, нам надо в сторону Плес-Невецка.

— Конкретнее, — почти раздраженно уточнила тётенька.

— В Лермонтов, — ляпнул Похъя с кирпичной мордой.

161

— В Лермонтов? — не удивилась тётенька и значительно произнесла: — Вам повезло, до Лермонтова сегодня последний борт в этом году. И там как раз свободно два места. С вас… — тётенька постучала по клавишам калькулятора и показала папе через окошечко получившиеся цифры.

— Однако, — пробормотал папа. — Овёс нынче дорог! — и он полез за кошельком. Из кармана вслед за бумажником с шелестом посыпались какие-то семена. Увидев высыпающиеся семечки, тётенька радостно переменилась в лице и оживилась до того, что высунула всклокоченную голову из окошка.

— Что это? Узкоглавый синелистник! Откуда у вас эти семена? Это же очень редкий сорняк! Эндемик подзакаменных болот!

— Да-да, — неуверенно поддакнул папа. — Он самый. Синеглавый узколистник. Страшно вредит плантациям клюквы развесистой.

— Что вы мне рассказываете, — фыркнула тетенька. — Клюкву развесистую никто уже давно на плантациях не выращивает. Другое дело сопрошка солнечная или янтарная! — и тётенька мечтательно заулыбалась. — Вот ей — вредит. И очень. Влияет на размер плодов. Вместо 15+ сопрошка мельчает вплоть до 11-… Не могли бы вы мне отсыпать немного? Я вижу, у вас его полный карман.

— Забирайте весь, — махнул рукой папа. И добавил: — А скидка на билеты возможна?

— Увы, — вздохнула всклокоченная тётенька.

— Ну и ладно, — папа протянул в окошко деньги и семена. Тётенька в ответ выдала два билета.

— Компания «ВИР», — прочитал папа на билете. — Не звездануться бы. Какой слоган забавный у вашей авиакомпании, — обратился он к билетерше. — «Беспечность, безответственность, безрассудство»… Мы точно долетим до Лермонтова?

162

— Долетите, — успокоила всклокоченная тётенька. — Все долетают — и вы долетите, — она улыбнулась широко и дежурно, давая понять, что разговор окончен. — Мы не авиакомпания, мы оператор по продаже билетов, — и оставив в покое корзинку, она погрузилась в семена редкого сорняка.

— Папа, а что это за семена такие, — спросил Медвежутик, пока они шли от будочки билетёрши к вездеходу.

— Шут его знает, — ответил папа. — Лазил где-то, насыпалось в карманы… Видишь, тётеньке пригодились.

— Взяли билеты? — спросил дедушка Трофим. — До Мухосранска или до Устье-Жопинска?

— В самую Пердь, — негромко ответил Похъя.

— Что? — не понял или не расслышал дедушка Трофим.

— В Лермонтов взяли, говорю, — громче повторил папа.

— А! Ну так это же вам ещё и ближе, — обрадовался дедушка Трофим. — Почем?

— Не дороже денег, — махнул рукой папа.

— Ну и хорошо, — успокоился дедушка Трофим. — А то, если надо, давай, я тебе чешуи на дорогу отсыплю.

— Не надо, — ответил папа. — Знаю я твою чешую. Воду чистить — серебро, в ломбард сдавать — рыбные щетинки…

— Как знаешь, — разулыбался дедушка Трофим. Послышался отдалённый гул.

— Вертолёт, — сказал папа.

— Присядем на дорожку, — предложил дедушка Трофим. Медвежутику вдруг стало грустно. Он почему-то подумал, что не скоро теперь увидит дедушку Трофима и вездеход.

— Когда ты к нам приедешь? — Медвежутик заглянул в морщинистое весёлое и молодое лицо дедушки Трофима.

163

— Я? — удивился дедушка Трофим. — Это ты ко мне приедешь, — и Трофим улыбнулся. — Ты разве забыл, ты всегда сам ко мне приходишь, не я к тебе. Поэтому — от тебя зависит. Медвежутик умиротворенно кивнул и чуть не подпрыгнул.

— Вертолёт! — закричал он, показывая на небо. Там болталась стремительно увеличивающаяся и принимающая очертания вертолета чёрная точка.

— Ну, идите, — сказал дедушка Трофим. — Кроме вас никого больше нет — он не будет садиться.

— Ага. Давай! Береги Артура, — сказал папа и пошагал к вертолёту.

— Пока-пока, дедушка Трофим! — сказал Медвежутик. — До свидания! До встречи! Счастливого пути! — и он побежал за папой.

— Пока-пока, — улыбнулся дедушка Трофим. — Счастливого пути.

— Папа, а сколько нам лететь? — спросил Медвежутик.

— Хороший вопрос, — заметил папа и остановился. — Подожди меня здесь, — и папа развернулся и побежал назад к вездеходу, размахивая руками, чтобы привлечь внимание дедушки Трофима.

— Что случилось? — спросил Трофим. — Забыли что-то?

— Забыли, — кивнул папа. — Дай бутылку пустую какую-нибудь. Пластиковую. Литра на два. Или даже две.

— С крышечками? — уточнил дедушка Трофим. — Это верно, — он полез в глубины кунга. — Двухлитровых нет. Есть пара полторашек. Одна, правда, с водой…

— Спасибо, — сказал Похъя, принимая протянутые бутылки. — С водой — это ничего, — папа повернулся в сторону вертолета. — Ну, теперь уж точно, пока-пока, скоро увидимся, — крикнул он дедушке Трофиму, убегая.

164

— Пока-пока. Захотите есть — загляни Медвежутику в рюкзачок, — усмехнулся дедушка Трофим. — И вдруг крикнул вслед убегающему Злому духу: — Поосторожней со Шмякой! Папа только махнул бутылками в ответ.

— Зачем тебе бутылки? — спросил Медвежутик. — А! Я понял, — скорчил Медвежутик хитрую рожицу: — Вода! А пустая зачем?

— Увидишь, — загадочно ответил папа. Медвежутик скорее угадал его ответ, чем услышал. Вертолет завис над площадкой и со страшным гулом начал снижаться. Папа обнял Медвежутика и прижал к себе покрепче. Бутылки он сунул между собой и Медвежутиком, чтобы поднятый винтом вертолета ветер не вырвал их из рук и не унес. Вертолет так и не коснулся земли, дверь в борту распахнулась, и из проема приглашающе высунулся пятиступенчатый трап. Папа перехватил бутылки и подсадил Медвежутика в вертолет. Медвежутик взобрался по трапу и шмыгнул в салон. За ним влетели бутылки. Затем на борт поднялся папа, который удивленно заметил: — Странно, никто не спрашивает…

— Билеты предъявите, пожалуйста, — сказал откуда-то появившийся (на самом деле он все время был у трапа внутри вертолета) человек в летном комбинезоне. Папа помахал билетами, и человек, удовлетворенно кивнув, начал убирать трап и закрывать дверцу.

— Куда летите? — спросил он, когда вертолет уже начал подниматься обратно в небо.

— В Лермонтов, — ответил папа.

— Хорошо, — лётчик задраил выход и, потеряв дальнейший интерес к новым пассажирам, исчез в кабине пилота. Вертолет набирал высоту. Медвежутик уже прилип к иллюминатору — круглому, немножко замутненному, но достаточно прозрачному, чтобы завладеть вниманием впервые летящего в вертолете маленького мальчика.

165

— Смотри, смотри! Дедушка машет нам! Злой дух тоже глянул в иллюминатор. Дедушка Трофим стоял рядом с вездеходом и прощально махал улетающему вертолету. Вскоре дедушку и вездеход стало не различить. Вертолет, словно огромный урчащий жук, поплыл над лесами, полями, реками, озерами, населенными пунктами и дорогами. Злой дух привалился спиной к слегка вибрирующему борту, расслабился и закрыл глаза. Медвежутик оторвался от иллюминатора и стал осматривать внутренности вертолета. Примечательного было мало. Свисающие со стен брезентовые ремни, лавочки вдоль бортов под иллюминаторами, таблички на стенах непонятного содержания, рундуки под лавками…

— А ты случайно не знаешь, что это значит? — спросил Медвежутик папу.

— Случайно не знаю, — буркнул Злой дух. — Я не летун. Хочешь, постучись в кабину, спроси.

— Ну ладно, — почти безразлично ответил Медвежутик. Злой дух знал, что к пилотам Медвежутик пойти застесняется, а вместо этого придумает какое-нибудь объяснение сам. Он часто так делал.

— Меня вот другое интересует, — заметил Злой дух. — Если я правильно понял билетершу, борт должен быть забит под завязку. Но я не наблюдаю других пассажиров. К чему бы это… — и Злой дух закрыл глаза и приготовился вздремнуть.

— Папа, а нас будут кормить в полете? — услышал Злой дух голос Медвежутика.

— Это вряд ли, — с сожалением ответил Злой дух. Захотелось есть.

— Я бы сейчас чего-нибудь перекусил, — сказал Медвежутик.

— Я бы тоже, — пробормотал Злой дух.

— А ты случайно не взял какой-нибудь еды с собой? — с надеждой 166

спросил Медвежутик.

— Случайно — нет, — ответил Злой дух. — А ты?

— И я не брал, — вздохнул Медвежутик.

— А давай посмотрим в твоем рюкзаке, — предложил Злой дух. — Вдруг дедушка Трофим тебе туда чего-нибудь натолкал, пока мы ходили за билетами? Злой дух по-хозяйски забрался в рюкзачок Медвежутика и начал в нём рыться.

— Смотри-ка, что это? — папа извлёк на свет бумажный сверток. — Твоё?

— Нет, я такого не помню, — пожал плечами Медвежутик. Видно было, что он заинтересовался и обрадовался.

— Давай посмотрим, что там? — предложил папа.

— Давай! — выкрикнул Медвежутик в радостном предвкушении. И папа развернул бумагу. Дедушка Трофим положил в дорогу лепешек с маслом, сыром и зеленью; нарезанную тонкими ломтиками, чтобы удобно было есть, соленую рыбу; смесь из мёда, семечек, сухого тутовника, кураги и лесных орехов; пару горстей обжаренного крупного нута — бараньего гороха.

— О-о-о! — завопил в восторге Медвежутик. — Ух ты!

— Спокойно, — осадил его папа. — Руки мыл? Нет? Значит никаких «ух ты». Медвежутик понимающе поскучнел. Мама никогда не разрешала есть немытыми руками.

— А где же я здесь их помо-о-ою? — плаксиво спросил чувствующий себя обманутым Медвежутик.

— А ты их пачкал? — подмигнул папа. — Если нет, то значит, они чистые, — и папа хитро улыбнулся. Медвежутик тоже улыбнулся. Он любил, когда папа находил возможность соблюсти требуемые ритуалы и одновременно извернуться из них.

167

— Чистые, не пачкал, — закивал Медвежутик. — С чего начнём?

— Ну, ты все-таки плесни пару капель на ладошки из той бутылки, что дал дедушка, — Похъя отвернул крышку на бутылке, но не снял совсем, чтобы вода выбегала тонюсенькой струйкой, и полил Медвежутику на ладошки. — А теперь заглянем поглубже… Тактак-так… Маленькая бутылочка! С морсом или с чаем, как думаешь?

— С морсом! — твердо сказал Медвежутик. — Чай же кончился.

— Верно, — вздохнул Злой дух. — Нам этого морса, конечно, мало будет на двоих. Хорошо, что есть вода, — и папа опять улыбнулся.

— Когда мы уже будем есть? — спросил Медвежутик.

— Налетай! — скомандовал папа. И они начали поглощать приготовленную заботливым дедушкой Трофимом снедь. Ломтики соленой рыбы замечательно сочетались с лепешками с маслом и сыром и очень вкусно заедались жареным нутом. Сладкий медово-сухофруктово-семечковый замес съели на закуску, запивая морсом и водой. Пока ели, сопели и пыхтели. Время клубилось вокруг странным вихорьком; пространство сомкнулось вокруг плотной скорлупой, и мир был сосредоточен на вкусовых сосочках языка, нёба, щёк. И от того был сочным, жирным, соленым, хрустящим, сладким: в зависимости от того, что было во рту, — нут, лепёшки, рыба, мёд…

— Всё, я наелся, — Медвежутик отодвинул кусочек лепешки.

— Я тоже, — сказал папа. — Давай, я упакую, что у нас осталось, обратно… Столько ели, вроде и было-то немного, а наелись, и еды осталось почти столько же, сколько и было…

— Волшебство, наверное, — просто ответил Медвежутик. — Как ты думаешь, в вертолете можно спать?

— Можно, — отозвался папа. — Ложись на лавку и спи, — и папа завернул остатки еды в бумагу, сунул свёрток обратно в рюкзак… Медвежутик уже спал.

168

— Интересно, — задал сам себе вопрос Злой дух, — это я снюсь Медвежутику или он мне? Или мы оба снимся кому-то еще, например, дедушке Трофиму… Или бабушке Верблюде… Похъя отставил в сторону рюкзак с едой, вытянул ноги, привалился спиной к борту вертолета и тоже уснул. *** Фея вздыхающего домика была встревожена долгим отсутствием Злого духа, Медвежутика и даже дедушки Трофима. Приближался разгар осени, ей надоело каждый день гулять вдвоем с Волчком в парке или на детской площадке, обувшись в резиновые сапоги и завернувшись в плащик, потому что дождик или просто пасмурно. Близость Плес-Невецка была неоднозначна. Фактически — амбивалента. С одной стороны, эта близость несла разные хорошие заманчивые и перспективные возможности. С другой стороны — отвратительный климат… Фея никак не могла решить, чего же она хочет на самом деле. А тут еще эти дурацкие сны… Определенно было только одно — пора было уже Злому духу и Медвежутику возвращаться домой. *** Медвежутик потянулся, открыл глаза и обнаружил себя в штурманском кресле Артура. Дедушка Трофим сидел за штурвалом, папы в кабине не было.

— А где папа? — спросил Медвежутик.

— Уснул? — обрадовался дедушка Трофим. — В вертолете папа, домой летит. С тобою вместе.

— Как это? — удивился Медвежутик. Ему смутно припомнилось, что он с папой действительно куда-то летит в вертолете.

— Перекусили? — спросил в ответ дедушка Трофим. Медвежутик кивнул.

— Понравилось? Медвежутик кивнул опять.

169

— Дедушка Трофим, — медленно, подбирая слова, поинтересовался Медвежутик, — а папа в вертолете летит? Теперь кивнул Трофим.

— А я? Тоже лечу?

— И ты тоже летишь, — твердо сказал Трофим.

— Но как же я тогда с тобой еду? — возразил Медвежутик.

— Это пока ты спишь, — разъяснил дедушка Трофим. — Ты разве забыл, как мы с тобой встречаемся обычно?

— Значит, я сплю и вижу тебя во сне? — нащупывал Медвежутик. — Ты мне снишься?

— Снюсь. А может ты мне, — хохотнул дедушка Трофим. — Не все так просто, Медвежутик, не все так просто…

— Тогда объясни! — потребовал Медвежутик.

— Нет, не объясню, — ответил дедушка Трофим. — Это же ничего не изменит. Тебе нравится ехать со мной в вездеходе? Наслаждайся моментом.

— А куда ты едешь?

— Шмяку ловить, — улыбнулся дедушка Трофим.

— Шмяку? Какую шмяку? — удивился Медвежутик.

— Да какая попадется, — усмехнулся дедушка Трофим. — Хотелось бы, конечно, потолще, поматерее, позлее… Но загадывать — занятие в таком деле неблагодарное…

— Она какая? — допытывался Медвежутик. — Как череп акулы? — видимо, какие-то необычные образы подкинула в его воображение неизвестная шмяка. Но и у дедушки Трофима образы в голове кру тились не менее необычные.

— Черепакулы? Нет, что ты! Черепакулы — они такие… Хр-хрхр! — дедушка Трофим бросил штурвал, втянул голову в плечи, подтянул кисти рук к щекам, скрючил пальцы, противно заперебирал ими воздух и захрюкал. — А шмяка — она, скорее, как картабара. Маленькая, без глаз и с когтями. Лапы у нее большие, а морда хоботком, как пылесос… Понял?

170

— Не очень, — испуганно и честно ответил Медвежутик.

— Ладно, поймаем — увидишь.

— А она опасная? — на всякий случай спросил Медвежутик.

— Чрезвычайно, — сказал дедушка Трофим. — Любит высосать, выпотрошить, кишочки сожрать, пока теплые… Из косточек свистульки мастерит, из кожи — кошелечки. Потом на ярмарках обменивает их медные деньги… Неприятная нечисть, двумя словами.

— А может, не надо её ловить? — поёжился Медвежутик.

— Не дрейфь, — успокоил дедушка Трофим. — Мы будем осторожными.

— А как мы ее будем ловить? И зачем?

— За мясом, — серьезно ответил дедушка Трофим. — Мясо у шмяк дюже ценное. Лечебное, волшебное и всё в таком роде. Опять же, свистульки, кошелечки, медные деньги… А как — это, кстати, довольно просто. На живца.

— Как это на живца? — забеспокоился Медвежутик. — Какого еще живца?

— На живого, не на мёртвого же, — дедушка Трофим заухал, довольный шуткой. — Обыкновенно, как на живцов ловят? Знаю я одно местечко, по всем признакам шмяк вокруг видимо-невидимо должно быть. Ну, то есть одна-две точно есть, потому что кучно шмяки не живут — жрут друг дружку. Там я тебя высажу где-нибудь на пригорочке, на пеньке или у камушка… Посмотрим, как удобно будет. Шмяка тебя почует, захочет поймать, подкрадется — тут я её и сцапаю!

— Я не хочу! Сам лови свою шмяку! — возмутился Медвежутик.

— Бунт на корабле? Дрейфишь? — дедушка Трофим сделал вид, что удивился.

— Конечно! — Медвежутик не скрывал волнения и негодования. — Сам сиди на пригорочке вместо живца!

— А ты что будешь делать? — спросил дедушка Трофим.

— А я из вездехода буду смотреть, как ты её поймаешь.

— А если шмяка влезет в вездеход, вместо того чтобы на меня охотиться? Шмяки, знаешь ли, отлично разбирают, где дедушка, а где 171

маленький мальчик. Дедушки шмякам без надобности, разве что в голодный год. А вот таких как ты, они очень любят. Открывшиеся подробности биологии, пищевых пристрастий и охотничьего поведения шмяк Медвежутику не понравились. Но совершенно не убедили его выступить в роли приманки.

— Тогда вообще не поедем ловить шмяку! Поехали куда-нибудь в другое место лучше! Дедушка Трофим внимательно и долго посмотрел на Медвежутика.

– К сожалению, мой дорогой, это невозможно. Ты же во сне. И сейчас мерзкий неизбежный поворот. Мы находимся в самом шмячьем краю. Так уж получилось. Эти места настолько шмячьи, что даже ведьмо-верблюдки сюда не суются. Здесь даже птицы — слышишь? — по-другому щебечут. И чтобы спокойно выбраться отсюда, нам непременно нужно поймать одну шмяку. Чем свирепее, тем лучше. Её присутствие в вездеходе сделает нас безынтересными для всех остальных шмяк на нашем пути. Медвежутик не хотел верить своим ушам. Мерзкий сон! А ведь так хорошо начинался!

— А если я проснусь? Что ты будешь делать? — Медвежутик не верил, что у дедушки Трофима нет в загашнике другого выхода.

— Попробуй, — понимающе кивнул дедушка Трофим. — И не беспокойся за меня — ведь это твой сон. Медвежутик крепко зажмурился и резко распахнул глаза. Дедушка Трофим никуда не делся и с любопытством смотрел на Медвежутика. Медвежутик не сильно ущипнул себя за руку. Потом еще раз, сильнее. Дедушка Трофим продолжал с интересом наблюдать. Медвежутик укусил себя за палец…

— Ты можешь даже напрудить под себя или отрезать себе ухо, — сочувственно сказал дедушка Трофим. — Это всё не поможет. Так, увы, бывает. Утешься тем, что ты знаешь, что все происходит во сне, поэтому тебе нечего бояться.

172

— А если я… А если шмяка меня… — голос Медвежутика задрожал, он начал всхлипывать.

— Не произойдет ничего страшного. Я не раз погибал во сне, — успокоил дедушка Трофим. — Это ни на что не влияет. И кроме того, — дедушка Трофим доверительно понизил голос, — если кому и надо бояться твоей смерти, так это мне, как ты знаешь, — и Трофим усмехнулся и ободряюще подмигнул Медвежутику. *** Фея вздыхающего домика вертела в руках монетку. Рубль 2003 года. Она выбирала. С одной стороны, ей думалось, что не худо бы уехать куда-нибудь к родственникам на юг. На пасеку в липовом лесу, к родне отца. Или в хвойные леса на прозрачных озерах, к родне матери. Или просто на берег какой-нибудь большой и теплой воды. С другой стороны, уедешь, а тут и Злой дух с Медвежутиком вернутся… Вдобавок, фея не очень любила путешествовать. А если быть честной с самой собой, то нужно признать, что даже очень не любила и просто-напросто боялась. Фея решила воспользоваться одним бесхитростным рецептом для решения сложных вопросов. Она загадала и подкинула монетку. Этому способу её научил безалаберный и бесшабашный Злой дух. Однако, как это часто бывало, поймать монетку ей не удалось, и рубль запрыгал по полу, закатался вокруг феи, пока его не поймал Волчок Серый бочок.

— Волчочек, отдай мне денежку, — ласково попросила фея. Волчок очень любил монетки, поэтому вернул рубль неохотно и не сразу, а только в обмен на два гривенника. Гривенники были хоть и мельче, но желтые, новые, блестящие и Волчку нравились больше. Фея краем глаза скользнула по рублю и удовлетворенно вздохнула. Ехать никуда было не нужно, напротив, монетка велела оставаться дома.

173

Подошло время выходить на улицу. Сегодня фея решила совместить прогулку с закупкой продуктов. Яблоки, бананы, зелень, сыр, морковь… Скучный перечень. И вдруг фее захотелось вина. Подешевле или подороже? Белого или красного? Сухого или полусладкого? А может, ликёрного? И фея снова достала гадательный рубль. *** Для ловли шмяки выбрали небольшой безлесый мысок, голым треугольным носом торчавший из лесистого берега в темную воду небольшого озера. Тёмную, потому что дно озера устилал торф, и вода от этого имела коричнево-желтый оттенок и была непрозрачна. Да и темно уже стало — смеркалось. Лес вокруг озера тоже рос темный, хвойный. А мыс, почему-то безлесый, вдавался из густой колючей чащобы в озеро, словно чтото голое и неприличное. Хвост, нос… Что-то такое… У самой воды стояла на покрытой жухлой травой земле низенькая деревянная скамеечка. Кто, когда и зачем установил её здесь, Медвежутик и дедушка Трофим не имели ни малейшего представления. Они натолкнулись на это место уже под вечер, когда даже цвет скамеечки было не разобрать. Дедушка Трофим почему-то решил, что это лучшее место для засады на шмяку.

— Сиди здесь, на этой скамейке, — сказал он Медвежутику. — Можешь следить за лесом, можешь за небом наблюдать. Скоро звезды выглянут, красиво будет. Если шмяка появится, не бойся. Я буду рядом. Ну или кричи, вдруг я закемарю. Главное, не давай ей до себя дотронуться.

— Может, мне взять чего-нибудь для самообороны? — спросил Медвежутик.

— Ну-у-у… — протянул дедушка Трофим. — Возьми. Вот хоть лопату. И Медвежутик взял лопату. Острую штыковую лопату с березовым черенком.

174

— А как ты её поймаешь? — вдруг спросил Медвежутик.

— Скакалкой, — усмехнулся дедушка Трофим. — Ладно, я пошёл.

— Иди-иди, — пробурчал недовольно Медвежутик. Дедушка Трофим скрылся в темноте леса, и Медвежутику стало страшно. Он хотел было броситься вслед за дедушкой в вездеход, но понял, что не очень уже представляет себе, куда бежать. От этого стало еще страшнее. Медвежутик тихонько завыл и вцепился в лопату. Время медленно потянулось неравномерно сгущенным потоком. Выть тоже было страшно, поэтому Медвежутик замолчал и, сжимая черенок лопаты, во все глаза уставился туда, где находился, как ему казалось, лес. Сумерки, сожрав последние отсветы давно севшего солнца, обернулись мраком и чуть погодя раскинулись над озером звездной ночью. Ночь тут же наполнилась странными, не столько страшными, сколько чужими и непривычными звуками: какими-то вздохами, скрипами, уханьем, шумным плеском, редкими истошными воплями и хохотами, заставлявшими Медвежутика вздрагивать и ёжиться. Никогда еще Медвежутик не бывал в ночном лесу, а теперь он оказался в нем совсем один, да еще и в ожидании страшной невиданной шмяки, мерзкой и кровожадной. Медвежутик решил попытаться отвлечься на мысли о чемнибудь хорошем: о маме, о еде, о рыбной ловле… Но легкие мысли Медвежутика, проскользнув по приятной плоскости, неизменно сваливались в гнетущий страх, прячущийся где-то глубоко внутри него самого, не то в почках, не то в печени, и оттуда грызущий его душу. Шмяка все не шла. Медвежутик замерз, ему захотелось есть, страх притупился голодом и холодом. Медвежутик встал со скамейки, чтобы пойти в вездеход и сказать дедушке Трофиму, что затея с ловлей на живца дурацкая и не работает. За спиной что-то гулко ударило по воде, так что Медвежутик подпрыгнул и выронил лопату. В лесу на берегу кто-то визгливо захохотал, и Медвежутик в голос заплакал, сбрасывая давящее напряжение 175

страшного ожидания и тут же опять набирая его. Куда идти, он попрежнему не представлял. Вдобавок удар и хохот, раздавшиеся почти одновременно, но с разных сторон, захлестнули его страхом. И Медвежутик решил звать дедушку Трофима. Даже не решил, а просто в его маленьком, измученном разными страхами мозгу откуда-то возникло простое и логичное, кажущееся единственно правильным, желание позвать на помощь. Давясь соплями, Медвежутик разинул рот, чтобы выкрикнуть: «Деда-а-а!» И застыл от животного ужаса. Потому что он увидел, как по плоской поверхности мыска, отделившись от темной стены леса, как-то странно, плавно, но в то же время и словно бы рывками, движется в его сторону что-то небольшое, приземистое, плотное… Медвежутик нащупал лопату и спрятался за скамейку. Тут бы и позвать ему дедушку Трофима на помощь, но противный липкий страх сковал гортань, забил её чем-то вязким, ослабил ноги, заставил сжаться в комочек и тихо-тихо, боясь вздохнуть, наблюдать за приближением шмяки. А шмяка медленно подползала к скамейке по зигзагообразной траектории, покачиваясь, замирая, а то вдруг перепрыгивая, словно перепархивая, сразу на несколько метров. Её было очень плохо видно, но Медвежутик ощущал расходящиеся от нее волны, вызывающие в нем приступы ужаса и заставляющие издавать невнятные скулящие звуки. В ответ на этот скулёж шмяка изрыгала удовлетворенное жужжащее тарахтенье и придвигалась ближе. Медвежутик понял, что шмяка таким образом находит его, как летучая мышь пеленгует насекомых по отражающимся от них волнам её неслышного писка. Медвежутик вспомнил, что у шмяки нет глаз, и попробовал затаить дыхание. Дедушка Трофим все не появлялся. Шмяка испустила еще одну волну жути и ужаса. Медвежутик опять заскулил от страха, шмяка довольно затарахтела и передвинулась ближе.

176

— Шмяка, милая, не ешь меня, — залепетал Медвежутик, пытаясь договориться с чудовищем, и почувствовал, как что-то горячее расползается по ляжкам, подколенкам, икрам… «Обмочился! Я обмочился!» — подумал Медвежутик. Что-то переломилось в нем, и он заорал: — Шмяка! Шмяка! Она пришла! Убей её! Где-то в лесу хлопнула дверь вездехода, шмяка прыгнула вперед и оказалась у самой скамейки. Медвежутик отступил к озеру, продолжая вопить. Шмяка через скамейку тянула к нему свой страшный морщинистый хоботок и когтистые лапы. Извивающееся длинное рыло, сверкающие желтым когти, жужжащее тарахтенье — вот всё, из чего стал состоять мир для Медвежутика. Он не видел спешащего к скамейке дедушки Трофима с рогатой палкой в руках, не думал о своих мокрых штанах и сжатой в руке лопате. Он видел только готовую к прыжку шмяку и кожей ощущал, как этот прыжок может стать последним, что увидит и почувствует он в своей жизни. В отчаянии Медвежутик попятился, потерял равновесие и с криком полетел навзничь в холодную воду темного озера. Уходя под воду, Медвежутик инстинктивно зажмурился и задержал дыхание. В голове мелькнуло: «Хорошо хоть, что я научился плавать». И он что было сил рванулся вверх, к воздуху. *** — Медвежутик, всё хорошо? — Медвежутик открыл глаза и глубоко взохнул. Он лежал на лавочке под иллюминатором, гудели двигатели вертолета, рядом был папа. — Все хорошо? Ты кричал во сне, — папа внимательно и даже нежно смотрел на приходящего в себя ото сна Медвежутика.

— Мне приснился ужасный сон, — сглотнув, сказал Медвежутик. — Там была шмяка. И дедушка Трофим… Он… — губы Медвежутика задрожали. Он сел на лавку и вдруг заметил, что штаны у него мокрые. От обиды и досады Медвежутик заревел в голос и оттолкнул папу, попытавшегося обнять его.

177

— Да ладно, — отозвался папа, — не плачь. Подумаешь, обмочился во сне. Надо было предложить тебе опростаться после еды, да я не сообразил.

— У-у-у! — завывал Медвежутик. — Не лезь! Куда бы я здесь опростался?

— Куда-куда… Куда и я, — развел руками Злой дух.

— А здесь что, есть туалет? — от удивления Медвежутик перестал плакать.

— Нет, — ответил Злой дух. — Но я это предусмотрел, — и он помахал перед Медвежутиком пластиковой бутылкой. Бутылка на треть была заполнена светло-желтой жидкостью.

— Так вот зачем ты взял бутылки! — обрадовано воскликнул Медвежутик. — А как ты до этого догадался?

— А я не догадался. Просто однажды я достаточно долго летел на вертолете, к тому же перед вылетом я опрометчиво напился пива. С тех пор я знаю, что лучше взять в вертолет пустую бутылку, чем не взять, — улыбнулся папа.

— Значит, из опыта, — подытожил Медвежутик. — А куда ты летел?

— Да так… — протянул папа. — Сейчас не хочу рассказывать эту историю.

— Ну ладно, — согласился Медвежутик. — А нам еще далеко лететь?

— Не думаю, — сказал папа. Внезапно в одном из рундуков раздался странный шум, похожий на шебуршанье, как если бы в рундуке кто-то сидел и теперь пытался вылезти.

— Что это? — Медвежутик посмотрел на папу.

— Не знаю, — пожал плечами Злой дух.

— Давай посмотрим?

— Давай, — согласился Злой дух. — Только осторожно. Вдруг там шмяка?

178

— Тогда не надо, — помотал головой Медвежутик.

— Да я же пошутил, — сказал Злой дух и попробовал приподнять служившее крышкой рундука сиденье. Не сразу, но сиденье приподнялось, и в образовавшуюся щель высунулась покрытая красно-коричневой чешуей маленькая когтистая лапка. От неожиданности Злой дух отпустил сиденье, щель захлопнулась, едва не придавив дернувшуюся обратно в рундук конечность.

— Ты видел? Что это? — Медвежутик опять посмотрел на папу.

— Шут его знает… — Злой дух покачал головой. — Похоже на ящерицу. Но откуда здесь ящерица? Да еще такая здоровая… Странно… Думаю, пилоты бы предупредили о пассажире…

— Давай её достанем, — предложил Медвежутик.

— Можно попробовать, — с сомнением сказал папа. — Главное, чтоб не пришлось её потом по всему салону ловить. Медвежутик промолчал. Ясное дело, он понимал, что если ящерица выскользнет и её придется ловить по салону, то это плохо. Но уж очень хотелось поглядеть на нее поближе… От любопытства он и думать забыл о своих мокрых штанах. Да и они уже, по правде сказать, начали подсыхать…

— Накрыть бы её чем-нибудь, — в раздумье сказал папа. — И чтобы не укусила, нужно что-то придумать… Похъя заоглядывался по сторонам в поисках какой-нибудь ветоши, рукавицы или еще чего-нибудь защитного.

— Ой! — услышал Злой дух, затем глухой стук упавшего на своё место сиденья и удивленный возглас Медвежутика: — Она летает! Злой дух обернулся. Медвежутик замер у рундука и смотрел вверх. Папа поднял голову. Под потолком висел, часто взмахивая кожистыми, как у птеродактиля, крыльями, небольшой красно-коричневый ящер.

— Ого! — присвистнул Злой дух.

179

Ящер смотрел на людей и шевелил хвостом, то свивая его в кольца, то расправляя.

— Это дракон? — громким шёпотом спросил Медвежутик.

— Ага, огнедышащий, — пошутил папа. Ящер выпустил из ноздрей пару дымных колечек, разинул пасть и выплюнул огненный шар. Небольшой, размером эдак с апельсинку, но яркий. Как будто подтверждал свою огнедышащесть.

— Ух ты! — прошептал Медвежутик. — И вправду огнедышащий… А откуда ты узнал?

— По хохолку на подбородке, — сказал папа, и было непонятно, шутит он в этот раз или говорит серьезно. Потому что на подбородке у ящера действительно имелось несколько извивающихся отростков. Скорее всего, это были бородавки. Но можно было принять их и за хохолок… — Мелковат он для дракона. Драконец какой-то… Это ты его выпустил?

— Ну-у-у… — замялся Медвежутик. — Мне захотелось еще раз посмотреть на его лапку, и я, видимо, наверное, слишком сильно поднял сиденьку…

— Понятно, — сказал папа и, продолжая таращиться на драконоподобного ящера, присел на скамейку рядом с рюкзачком Медвежутика. Медвежутик примостился рядом. Драконец продолжил висеть под потолком.

— Как ты думаешь, он опасен? — Медвежутик пошевелил плечами, будто поёжился.

— Если не агрессивен, то неопасен, — успокоил папа. — Пока ведет себя спокойно. Наверное, неагрессивен.

— Интересно, это самец или самочка? — Медвежутик сделал вид, что разговаривает сам с собою. Или рассуждает вслух… Но папа ему ответил: — Не думаю, что я или ты сумеем это определить. У рептилий всё не так явно, как у зверей.

— А давай его поймаем, — предложил Медвежутик.

180

— Не очень представляю, каким образом, — ответил папа. — Да и зачем? Медвежутик помолчал, поковырял носком ботинка в полу вертолета и сказал: — Маме можно было бы показать…

— Не думаю, что он понравится маме, — ответил папа. — Я как-то жабу хотел завести. Писку не было, но мама не обрадовалась совершенно…

— Обычную жабу? — удивился Медвежутик.

— Самую обычную серую огородную жабу, — с сожалением сказал папа. — Bufo bufo. Милейшее созданье! Как она охотится на дождевых червей… — папа осекся, не закончив мысль, потому что ему на колени упал с потолка красно-коричневый чешуйчатый комок.

— Ух ты! — крикнул Медвежутик и дернулся было к папе.

— Сиди на месте! — резко оборвал его поползновение Злой дух.

— Почему? — обиженно спросил Медвежутик. Драконец, сидящий у папы на коленях, опять пустил из ноздрей дым и плюнул огнем, едва не опалив папе бороду.

— Вот поэтому, — сказал Злой дух. — Не хватало еще, чтобы этот летающий самовар выжег тебе глаза или опалил физиономию. Да и мне тоже не улыбается попасть под огонь… — папа попробовал осторожно спихнуть ящера на пол или на скамью, но тот уперся и стал похож на кота, который не хочет уходить с насиженного места.

— Наверное, он тоже любит жаб, — предположил Медвежутик. — Поэтому ты ему понравился.

— Не знаю, — буркнул Похъя, приноравливаясь сидеть с огнедышащей ящерицей на коленках.

— Давай, всё-таки, возьмем его домой, — сказал Медвежутик, с обожанием разглядывая рептилию.

— Наверное, это ящерица лётчиков, — ответил папа. — Не думаю, что они согласятся отдать его нам. Дверь в кабину пилотов открылась, и уже знакомый с посадки летчик объявил: 181

— Сейчас будем снижаться, готовьтесь к выгрузке.

— Это ваша рептилия? — спросил папа. Летчик без удивления посмотрел на ящерицу у папы на коленях и ответил: — Нет. Вероятно, пассажиры какие-то забыли.

— А… — заикнулся Медвежутик.

— Забирайте, если хотите, — не улыбнувшись, ответил лётчик и, скрываясь в кабине пилотов, напомнил: — Готовьтесь к высадке, приземляться не будем.

— Готовьтесь… — пробормотал папа. — Чего нам готовиться… Проверь, рюкзак у тебя собран? — скомандовал он Медвежутику.

— Мы возьмем его? Давай возьмем! — упрашивал Медвежутик, застегивая рюкзак. Драконец вперился взглядом в лицо Злому духу.

— Смотри, он тоже с нами хочет! — радостно закричал Медвежутик. Папа осторожно взял ящерицу за бока и решительно переместил его с колен на скамейку.

— Зачем нам эта скотина? Папа считал, что если в доме держат животное, то оно должно приносить пользу: ловить мышей, стеречь дом, ходить на охоту, нести яйца… Яйца? А вдруг это самочка? И хорошо бы на сносях… Или ящерицы живородящие? Папа не помнил, но решил, что время разобраться еще будет.

— Ладно, возьмем, — сказал папа. — Но с одним условием. Медвежутик и ящерица затаили дыхание.

— Я его не понесу. Животное умеет летать, поэтому, если хочет с нами, пускай летит само.

— Ура-а-а! — закричал Медвежутик. Похъя собрал с пола пластиковые бутылки с продуктами жизнедеятельности и задумчиво добавил:

182

— Правда, летящий дракон может смутить прохожих и вызвать ненужные вопросы… — папа похлопал по карманам, потом бесцеремонно заглянул Медвежутику в рюкзак и вытащил оттуда катушку с остатками рыболовной лески. — Отлично! То, что нам сейчас надо. Иди сюда, — позвал он дракона. — Я привяжу к тебе леску, натянешь её и будешь парить в воздухе. Все будут думать, что это воздушный змей или что-то вроде затейливого воздушного шара. Дракон наклонил голову набок, наблюдая, как папа делает на леске петлю.

— А он не задохнется? Ты его хочешь за шею привязать? — забеспокоился Медвежутик.

— За лапу, — успокоил папа. — А если ему что-то не понравится, пережжет леску и улетит в облака.

— Точно! — непонятно чему обрадовался Медвежутик. Драконец, словно поняв, о чем говорит Злой дух, расслабился и спокойно дал надеть на лапку петельку. Шум винтов изменился, земля приблизилась к иллюминаторам, опять появился знакомый летчик и начал открывать дверь на выход.

— Это Лермонтов? — уточнил папа.

— Да, — кивнул лётчик. — Готовы к выходу? Я скажу, когда, — он выглянул за борт вертолета, оценивая расстояние до земли, выдвинул трап и скомандовал: — Можно! Не забывайте свои вещи!

— Всего доброго, — сказал папа, вылез по трапу из вертолета и помог спуститься Медвежутику. Дракон парил рядом.

— Всего доброго! — закричал Медвежутик лётчику. Тот убрал трап, помахал в ответ и закрыл дверь. Вертолет начал уходить в небо, а Медвежутик, папа и летающая ящерица двинулись в сторону дома.

— Нехорошо получилось, — пробормотал Похъя. Бутылки он забыл в вертолете.

183

«Явились! — подумала Золотинка. — Хорошо, что мы не уехали!» Она отложила халат и пошла на кухню. Наверняка эти проглоты первым делом спросят, чего бы поесть… На душе у Золотинки стало тепло и спокойно, и она улыбнулась, представив Злого духа и Медвежутика за столом, поглощающих её стряпню, и треск, который раздается при этом у них за ушами… *** Дедушка Трофим подобрался к шмяке и ткнул её рогатиной в спину. Медвежутик ушел под воду, и шмяка была рассержена исчезновением добычи. Почувствовав толчок, она с тарахтением развернулась и вытянула хобот в сторону дедушки Трофима. Недолго думая, дедушка Трофим начал толкать шмяку к скамейке. Шмяка попыталась отшвырнуть рогатину хоботом, полоснула по ней когтями. Потом она сообразила, что с рогатиной ей не справиться, что это не она уже ловит дедушку Трофима, а он её. Шмяка заметалась, но со всех сторон была вода, а плавала шмяка плохо. И она отступила к скамейке, чего и хотелось дедушке Трофиму. Он крепко прижал шмяку к скамейке, не заботясь о сохранности её ребер и других костей. Шмяка задергалась, пытаясь освободиться, зашипела. Чем больше шмяка вырывалась, тем сильнее давил на рогатину Трофим. Шмяке стало больно, она запричитала неожиданно тоненьким голоском и сникла. Не ослабляя нажима, дедушка Трофим перебрался по рогатине поближе к шмяке. Когда он оказался достаточно близко, шмяка дернулась к нему и ударила когтями. Но дедушка Трофим был настороже, поэтому успел отстраниться, и когти его не задели. Навалившись на рогатину, дедушка Трофим достал из кармана скакалку. Шмяка удивленно пошевелила хоботом.

— Сейчас посмотрим, из чего у тебя шкура, — сказал дедушка Трофим, прицелился и вытянул шмяку скакалкой по безглазой голове. Раздался тонкий противный визг. — Ага! — обрадовался дедушка Трофим. — Работает! Тогда — поехали!

185

Золотинка, как и ожидалось, приняла драконца плохо: испугалась и требовала выбросить, отпустить, сдать в зоопарк. Но папа, Медвежутик и Волчок так просили его оставить, сам драконец проявил такую умильную плюшевость, что мама смягчилась. Место дракону определили на холодильнике, и папа обязал его поджигать газ в плите всякий раз, когда возникнет такая надобность. Наконец формальности были улажены, вещи разобраны, руки вымыты, и вся семья села за обеденный стол перекусить салатиком, который мама приготовила на скорую руку, и попить чаю. По чаю папа и Медвежутик успели уже соскучиться, а мама, оказывается, еще и что-то сладкое испекла.

— А что ест ваш драконец? — спросила мама.

— Не знаю, — ответил папа. — Предполагаю, что он либо всеядный, либо плотоядный. Вряд ли вегетарианец. Что ты ешь? — обратился папа к дракону, который смотрел на него с холодильника.

— Он любит арбузы, — сказал Волчок.

— Не говори ерунды, — отрезал Медвежутик. А папа с мамой и вовсе не обратили на лепет Волчка внимания.

— Сам не говори ерунды! — сердито ответил Волчок. — Он сказал, что любит арбузы!

— Ха-ха! — сказал Медвежутик. И обращаясь к родителям, крикнул: — Волчок сказал, что дракон говорит с ним!

— Что ты выдумываешь, — махнула рукой мама. Д р а к о н в н и м а т е л ь н о п о с м о т р е л н а п а п у, м и г н ул и п о ш е в е л ил хв о с т о м .

— Он любит арбузы! — сказал Волчок.

— А ты откуда знаешь? — серьезно спросил папа.

— Он сам мне сказал, — ответил Волчок.

— Как так? — Похъя сделал вид, что удивился. — А мы почему не слышали?

187

— Он мне сказал в голове, — пояснил Волчок. И добавил: — Еще он любит томаты, яйца, кроликов и сыр. То есть сырую рыбу. Жирную только. А лягушек, мышей и крыс — нет.

— Понятно, — вздохнула мама. — Приключения продолжаются… А ты можешь сказать ему, что мы можем предложить только голубей, ворон, воробьев и белок? И то, если он сам поймает их где-нибудь в парке или в лесу. Желательно ночью.

— Он и сам услышал, — ответил Волчок.

— Ты врешь! — выпалил оторопевший Медвежутик. — Почему мы не слышим, что он говорит? — Медвежутика разобрала досада, что дракон общается с маленьким Волчком, который все время просидел с мамой дома, а не со своим освободителем Медвежутиком или хотя бы с папой.

— Сам врёшь! — сердито закричал Волчок-Серый бочок. — А я не вру! — и Волчок попытался треснуть Медвежутика ложкой.

— Так, ну-ка тихо! — скомандовала мама. — Мне кажется, что ящерицу лучше отдать дедушке Трофиму! — и она вопросительно посмотрела на папу.

— С такой диетой — безусловно, — согласился папа. — Чего мучить животное? Сейчас позову его.

— Как?! — удивился и обрадовался Медвежутик. Ему было не так уж и жалко, если ящер достанется дедушке: все равно они с ним не разговаривают и поиграть с ним из-за мамы, скорее всего, толком не удастся. А пообщаться с дедушкой Трофимом — это всегда интересно. — Как ты его позовешь?

— Через Священного моллюска, — просто ответил папа. Медвежутик удивленно вытаращил глаза, а папа взял чайник из исинской глины, в котором он всегда заваривал себе чай, снял крышку, зажал отверстие рукой и дунул в носик. Раздался протяжный звук, словно Похъя не в чайник дунул, а протрубил в рог.

188

Теперь уже вся семья выпучила глаза, наблюдая папины манипуляции. А Похъя дунул в носик еще три раза, быстро закрыл чайник и поставил его на стол. Чайник задрожал, заподпрыгивал, и вдруг из носика высунулась всклокоченная голова дедушки Трофима.

— Чего еще? — спросил дедушка Трофим с таким видом, словно его оторвали от чего-нибудь важного и он хочет к этому скорее вернуться.

— Как дела? — поинтересовался папа.

— Дедушка Трофим! — заорал Медвежутик, а Волчок-Серый бочок от восторга и удивления просто завизжал.

— Нормально. К дому подъезжаю, — ответил дедушка Трофим.

— Ты поймал шмяку? — выкрикнул Медвежутик.

— Поймал. Показать?

— Да нет, пожалуй, не надо.

— Ладно, чего звали? — видно было, что дедушка Трофим кудато спешит.

— Дракона возьмешь? — прямо спросил папа. — Ест арбузы, томаты, яйца, кроликов, рыбу. Лягушек, крыс и мышей не ест. С его слов. Огнедыщащий.

— Он что, говорящий? — дедушка Трофим задумался.

— Только с Волчком, — сказал папа.

— Большой?

— Нет, маленький. Карликовый, наверное. Смотри, — и папа развернул чайник, чтобы дедушка Трофим увидел дракона.

— Привет, — сказал дедушка Трофим дракону. — Пойдешь ко мне жить? Дракон посмотрел на дедушку Трофима и вдруг кивнул.

— Отлично, — сказал дедушка Трофим. Голова его исчезала, а из носика высунулась рука и сняла с чайника крышку. — Давай сюда, — послышалось из чайника. Дракон удивленно посмотрел на семейство.

189

— Полезай, — одобрительно сказал папа. — Дедушка Трофим знает, что делает. Дракон спорхнул с холодильника, подлетел к чайнику и опасливо заглянул внутрь. Внезапно из чайника высунулась вторая рука, ухватила дракона за шею и затащила внутрь. Дракон исчез.

— Счастливо! — раздался голос дедушки Трофима. Рука с крышкой, торчавшая из носика, закрыла чайник, прощально помахала удивленному семейству и убралась в чайник. — Скоро увидимся!

— Гм… — сказала мама. — Интересно, как звали этого дракошу? Мальчик это был или девочка… Ящерица не сказала тебе, Волчок? Волчок внимательно посмотрел на маму и сказал: — Ящерицы не говорят.

— Ну, тот дракон, который сказал, что любит арбузы. Он же говорил с тобой?

— Нет, — ответил Волчок, взял чайник, снял крышку, перевернул его и потряс. — Пусто.

— Ну, теперь приключения кончились, и в Священном моллюске можно заварить чаю, — сказал папа. — Ой, смотри, а Медвежутик-то рубанулся! Прямо за столом!

— Устал ребенок, — сказала мама. — Такой он сладкий, когда спит… — и она потрясла Медвежутика за плечо: — Просыпайся, не спи за столом. Медвежутик открыл глаза и понял, что, кажется, он задремал прямо во время обеда.

— Будешь чай? — спросила мама.

— С пирогом, — добавил папа.

— А с чем пирог? — задал вопрос Медвежутик, но тут же поправился: — Буду! И папа налил ему чая из своего красивого маленького китайского чайничка ручной работы. Чайник назывался Священный моллюск.

— Папа, — спросил Медвежутик у Злого духа вечером, когда укладывался спать, — а наше путешествие с дедушкой Трофимом, 190