Расторгуев by Pavel Bondarchuk

ББК 844 (к Укр-4 Ode) 624 Рус – 47

Р-24. Расторгуев Владимир Владимирович. «Бич судьбы». Стихотворные сказки и рассказы. – Одесса: «Фаворит» – «Печатный дом», 2013 – 132 стр.

u3$.&-(* k(+(? q.*.+."

Îò àâòîðà Спутав прошлое и настоящее, Как Непомнящий Булгакова, Не зная толком, как начать, Я написал этот рассказ С тех лет, что мне знакомы — Послевоенных и перестроечных. Тому рассказ мой интересен, Кто в душе простой художник, Которых в городе Одессе, Поверьте, очень даже много, Как акаций и каштанов, Платанов с лысыми стволами. Рассказ, читая между делом, С диалогом и монологами Несовершенные, но вполне достойные, Вас не смутят и не расстроят. Будучи на пляже возле моря, Станут смотреть, пожалуй, по-другому На бомжей, в сторонке выпивающих, Закусывая скромными находками Из заграничного альтфатера.

Áîìæ «Человек не должен жаловаться на время: из этого ничего не выходит, время дурное: ну, что же, на то и человек, чтобы улучшить его». Т. Карлейль

Поздней осенью дождливой Деревья сбрасывали листья, Голые ветви паутиной Над «Пушкинской» переплетались — Под разноцветными зонтами Люди спешили в магазины. На размалёванных витринах Товар с заоблачными ценами Соблазнительно лежал — Плевать на цены одесситам, Что хотели, то покупали, А те, кто денег не имели, Делали вид, что им не надо: Мы просто вышли погулять! Виктор брёл по улице один, Неприглядный вид имел старик — Штаны имели непонятный цвет, К летним сандалиям не доставали, На худых ногах болтались, На грязной клетчатой рубашке Из надорванного чуть кармана Выглядывала пачка сигарет. Его красивое и умное лицо Густой щетиной настолько заросло, Были видны только глаза, За спиной висел рюкзак,

6 В нём бутылки слегка звенели, Случайно найденные в сквере. Передвигался, равнодушно глядя, На магазины с дверьми распахнутыми, С витринами прозрачными, Где недоступная еда лежала, Только сумки в руках прохожих Взгляд притягивал невольно. От ветерка промозглого Старик дрожал от холода, Воздух, сыростью пропахший, Пропитал рубаху насквозь, Спускаясь вниз по улице, Вывески кафе рассматривал — Из дверей открытых настежь, Пахло теплом и крепким кофе, Вызывая спазм и судороги От голода в больном желудке. Виктор с грустным настроением Мимо альтфатеров уныло проходил, Поковыряться в них не спешил, Да и спешить-то было незачем — Выставляться перед людьми, Равнодушных к чужим бедам, Стеснительность ему не позволяла, Только городская свалка Его по жизни выручала, Где таких, как он, навалом. В витрине модного салона Он увидел картину в раме С портретом женщины знакомой. Виктор на портрет уставился — Не стоит женщина внимания,

7 Он таких видел немало! Но сердце всколыхнула память... — Бог мой! — воскликнул он, — Это портрет моей жены, Его писал товарищ мой, Когда я жил после войны В своей убогой мастерской...

Íà÷àëî Виктор, задумавшись, стоял, Память вихрем его перенесла На фронт, где он неплохо воевал, Но за упрямый свой характер Не получил, хотя бы лейтенанта. Друзья — однополчане, офицеры Служить остались в армии — Его отправили в запас. Он на них не обижался, Радовался, что не стал калекой, Самое главное, живым остался! После Победы на улицах Берлина Не был участником насилия, Не мародёрствовал и никого не грабил, Не шастал по зажиточным домам, Чтоб поживиться чужим богатством, Лишь трофеи, брошенные впопыхах, Населением, от победителей сбежавших, В вещмешок свой собирал... Домой вернулся в отчий дом, В свой знакомый с детства двор, Захламлённым мусором и кирпичами,

8 С кошками, бродящими в развалинах, Облезлые пугливые собаки, Его увидев, разбежались. Он привык к такой разрухе, — В каждом дворе освобождённом От захватчиков-нацистов В своей стране и за границей, Видел такие кучи мусора, Тощих собак, котами недовольных, И как над падалью летали мухи. Виктор имел два чемодана: С камешками для зажигалок, С тушью разноцветной в баночках Для татуировки всем желающим... Он часто видел, как на фронте В штрафбате уголовники Кололи тушью синие наколки За пайку хлеба и тушёнку. Сам себе, зубы сцепив от боли, На тыльной стороне ладони, Чёрной тушью тройной иглой Синий якорь наколол, На ногах своих писал Надпись: «Они устали» — С ней всю Европу прошагал! В Польше, Австрии, Германии Видел у женщин татуировки — Виктор знал, не сомневаясь, Это украшенье для мужчин, Кто уважал законы воровские, А за границей слабый пол носил, Не сине-голубые кляксы, А рисунки четкие, цветные... У одной полячки нравилась особо,

9 Наколотая мастером хорошим, На пояснице бабочка сидела, При любом движеньи девушки, Казалось, крылья трепыхались Цветом фантастично-ярким. На пляже и в постели возбуждали. После боёв, жестоких и суровых, Сержант мечтал в своём окопе: «Вот выживу, домой вернусь, Сам татушками займусь — В своём родимом городе Можно неплохо заработать! Окрылённый этой целью, Повсюду собирал свои трофеи...

Ïîñëå âîéíû Победой осенённая весна весёлая Нетрезвым праздником закончилась, Короче стали ночи, дни длиннее, Листьями деревья шелестели, Среди заброшенных уродливых развалин Цвели ромашки, одуванчики — Этим летом послевоенным Понемногу жизнь налаживалась. Виктор в полуподвале дома своего, Разрушенного войной жестокой, Стал обустраивать новое жильё — Бетонные полы от хлама очищал, Кирпичи по крутой лестнице таскал, Рамы новые поставил в окна, На них железную решётку, В других подвалах отыскал Брошенную мебель до войны,

11 В живых оставшиеся фронтовики С ним с трудом её вносили, Комод и книжные шкафы В проём новых дверей еле входили. Обустройство, наконец, закончилось — Бутылки водочки «Московской» На поцарапанном столе стояли, Виктор и добровольные помощники Новую квартиру обмывали, Закусывая бочковыми помидорами И вдоль нарезанными огурцами. Хозяин думал после каждой стопки: «Деньги у меня давно закончились, Даже опохмелиться не осталось, Придётся утром выйти на базар Камнями к зажигалкам торговать... Жаль, мне это дело незнакомо, Но ничего, мы как-нибудь прорвёмся На базарном мирном фронте! На сохранившемся после войны «Привозе» По-прежнему приезжие торговцы Всем свои товары предлагали. Одесситы при жуткой голодовке Разные шмотки на еду меняли — Шпана одесская, урки местные, Рослые балбесы малолетние В густой толпе ужом шныряли, У разинь и слишком невнимательных Щипали беспризорные карманы. В свободном от торговли месте Калеку, в старый мундир одетого, Окружили плачущие женщины, — Под жарким солнцем на груди

12 У инвалида сверкали ордена, медали, Он, тяжко опираясь на костыли, Хриплым голосом, давно прокуренным, Потея, песни пел придуманные. Как солдаты безымянные, В бою за Родину, за Сталина Мочили наглых завоевателей Гранатой Молотова и штыком... Вдовы, жалея освободителя, Видя награды на его кителе, Глаза платочком молча вытирали, Своих кормильцев погибших вспоминали — В старую пилотку со звездой Инвалиду, что могли, бросали. Песня жалобная душу вынимала, Состраданьем сердце ранила, Жалея бывшего храброго бойца, Виктор под песню вспоминал Тех, кто с ним вместе воевал, Не думая о славе и наградах, Не зная, что будет после смерти И погибали неизвестными...

Âñòðå÷à Виктор грустил у «Планетария» — Плохо продавались эти камешки, На еду сменять не удавалось, Зря привёз их из далёкого Берлина, Чтобы разжечь огонь на примусе, Спичками пользовались одесситы, Это на фронте спичек не хватало! После боя бойцы, заядлые курильщики, Прикуривали самокрутки зажигалками...

13 Виктор представил, как в полуподвале Откроет собственную студию, Будет с напарницей колоть татуировки Блатарям, шпане и наглым уркам — Всей преступной цветной масти, Может, тогда разбогатеть удастся? Иначе просто выжить невозможно... Солнце сияло жарко над вокзалом, В брызгах обновлённого фонтана Дикие голуби от жары спасались, — В лиловом платье девушка Им семечки калённые бросала, Озёра синих глаз вокруг глядели, Грустного Виктора заметили, Ему навстречу распахнулись, Пухлые губы в улыбке растянулись... Виктор подумал: «Вот моя напарница!» С поклоном перед ней остановился: — Скажи мне, из какой ты сказки, Как звать тебя, красавица? Пушистые ресницы глаза закрыли: — Зовут меня, товарищ, Нина, В сказке хотелось бы пожить, Но за квартиру нечем заплатить Во дворце, где сказка обитает. Два случайных одиночества Жили в спартанской обстановке, Полуподвал назвали студией, Втайне от местных участковых, В ней мебель старая и прочная, На окнах тюлевые занавески, Для двоих железная кровать, Набитый ватой матрац дырявый, На ней без простыни лежал,

14 Под почти новым абажуром, Полированный когда-то стол стоял, Возле него два венских стула, Дребезжала на стене бетонной Круглая тарелка репродуктора. Вместе со своей помощницей Виктор занимался делом новым, Усаживал, желающих наколку, На кушетку, накрытой старым шёлком, Вспоминая синие татуировки На фронте у бывших уголовников, Традиционные для воровской среды... Клиентам их старался повторить. Фрайеру, тайком желающему Надеть корону уважаемого вора, Женщину колол в когтях орла, Или нож у горла с каплей крови, Перстни накалывал на пальцы, Которые всем подсказывали, Сколько судимостей у фрайера, Тот за это готов был всё отдать — Деньги за враньё платил немалые! Нина боль клиенту успокаивала, «Тройным одеколоном» ранки смачивала, Виктор, работая с напарницей, Никого на свете не боялся. Все музыканты и художники Были в то время всегда в законе, Их никогда никто не обижал — Ни мусора, ни комсомольцы, Ни вор, имеющий корону, Каждый за творчество их уважал... В воскресенье птица гнезда не вьёт,

15 Супруги молодые на базаре Всё, что хотели, покупали, Вечером за праздничным столом Пили за удачу сухое белое вино, Слушали новости по радио, Как оборзевшие в стране начальники Коммунизм построить призывали. Для малодушных и больных Коммунизм желанным был. В нём можно не трудиться, Всё, что захочешь, получить, — Виктор не желал смириться С главной идеей коммунизма, — Не считаясь с личным временем, Вкалывать до изнеможения До окончательной его победы! Коммунизм оставив на потом, Глядя на Нину, рядом сидящую, Вспоминал о польской бабочке, Как её крылья трепыхались, Когда он к ней пристраивался сзади, Такую же и Нине наколол... Когда на пляже Нина раздевалась, Виктор увидел с удивлением — Все внимательно смотрели На бабочку, не на жену-красавицу, Всем её наколка нравилась! К ней подходили женщины и девушки, О татуировке её спрашивали, Она на Виктора показывала... Теперь, встречая его в городе, Иль на прогулке возле моря, Женщины, страстью озабоченные, Втайне ему заказывали Татуировки для соблазна —

16 Он накалывал старательно Любую женскую фантазию. Однажды, возвращаясь от заказчицы, Увидел парня беспризорного В рваной нестиранной одёжке, Резиновых калошах на подвязках, На свежекрашенном заборе Углём картинку рисовал И так трудом своим увлёкся, Ничего вокруг не замечал! Уголь, как известно, чёрный, А рисунок выглядел цветным, Виктор, стоя рядом с ним, Видел фигурку обнажённую, У моря солнцем освещённую, На Нину очень похожую — В её, открытых с просинью, глазах Отражались грусть и одиночество, Неуёмная печальная тоска Всем непонятного пророчества. Виктор к забору ближе подошёл, Спросил, работой восхищённый: — Как звать тебя, художник? Тот еле слышно пробормотал: — Владимир, можно Вова... Сочувствием наполненный, Со всей душой, от зла свободной, Виктор паренька голодного В полуподвал свой пригласил, Чтоб приодеть и накормить, Но был ответом поражён:

17 — Вы мне, любезный, не мешайте, Когда закончу, мы пойдём! Глаза у девушки чуток поправил, Дорисовал на море парусник, Лишь тогда с ним в студию пошёл... Виктор парня познакомил с Ниной, Молодая женщина, как мама, Его переодела, накормила, Парень слушался её охотно, Когда была свободна от работы, Он просил Нину позировать, Она на просьбу отзывалась — Художнику грешно отказывать... Виктор Нину почти не ревновал — Её любовь к нему он точно знал, Все сомнения отбрасывая напрочь, Из уважения к его таланту Жить вместе с ними предложил, Художник согласился, не стесняясь, С ними общаться стал на ты. Время в работе пролетало быстро, Жаль, клиентов мало приходило, — Настало время, когда татуировки В Одессе стали отнюдь немодными, Парень, позврослевши, писал картины Целыми днями напролёт, Но их никто не покупал! — Виктор знал и понимал, Такое творчество не пропадёт, Покупателя когда-нибудь найдёт! Вместе жили очень скромно, Еле сводили концы с концами, На базарах деньги экономили, От безденежья не унывали,

18 Бог не фрайер — знали точно: Он когда-нибудь поможет, Дружить, как прежде, продолжали. Виктор иногда ходил к заказчикам, Хоть немного, но зарабатывал, Впритык хватало на кормёжку Друзьям неунывающим... Только женщины в Одессе До конца остались верными Искусству цветной наколки, Что помогало им уверенно Чувствовать себя свободными От предрассудков и морали Коммунистического общества И снобов, их окружающих.

Â ñòóäèè «... философы спорят, что является главным — добродетель или наслаждение, или средства обладать тем и другим. Ф. Бэкон

Старик стоял подле витрины, Где на продажу была выставлена, Ему до боли знакомая картина... Нудный моросящий дождик По домам загнал прохожих, У старика, совсем промокшего, В сердце стучали молоточки Воспоминаний прошлого, далёкого. Он вспомнил ясный тёплый день, Когда без стука вошёл в дверь, Крепко зажав подмышкой свёрток, В окна студии пробралось солнце, — В позе восточной одалиски Осветило на кушетке Нину, За мольбертом примитивным Художник молодой работал. Виктор, слегка подвыпивший, В свою студию вошёл, Разворачивая свёрток, выставил, Что принёс с собой, на стол: — Сегодня будем веселиться, Устроим праздник, как годится, — Творец ответил, не поднимая глаз: — А что мы будем праздновать, Ты что, Нину решил оставить, Чтоб вышла замуж за меня? — Заказчиц не было давно,

20 А вот сегодня повезло, Немного заработать удалось, Сегодня за удачу выпьем, — Виктор открыл бутылку. — Я ничего пока не заработал, Отметить это тоже можно, Конечно, если ты захочешь... Забулькала в стаканах водка, Художник кисти отложил: — При этом шуме, Господи, Не работается творчески! Нина, наблюдая за друзьями, Запахнув халатик, встала, К мольберту молча подошла. Друг неожиданно вспылил: — Нет, — крикнул, — не смотрите На неудачную картинку! С мольберта холст схватил, Лицом к стене поставил — Виктор всё же разглядел: — Мне кажется, что замечательно, Всё, что творишь, мне нравится, — Ему в стакан еще налил: — Выпей — это тебя взбодрит, Надо немного потерпеть И ты дождёшься покупателя. — В этом-то и вся беда, Она, по сути, несъедобна, С вами съесть её нельзя, Надеть на тело невозможно, А кушать хочется сейчас, — Взял стакан и залпом осушил. Виктор на друга посмотрел: «Где научиться так сумел? Кто придумал эту поговорку —

21 Художник должен быть голодным! А сытый, что же, не художник? Поговорка, право, непутёвая...» Виктор ещё налил по сотке, Сам уселся возле мольберта, Друг рядом с Ниной на кушетку: — Ну что, мои любезные, Сегодня будем пить до вечера И столько, сколько хочется, Пока всё пойло не закончится! Дождик сопливый прекратился, На «Пушкинскую» улицу Солнце холодное вернулось, Вспоминая прошлое, старик Сигарету «Приму» закурил, На портрет взглянул в витрине — Голод, как закоренелый враг, Сосредоточиться ему мешал. Вспомнил устроенный им праздник, Как три товарища с вином и водкой В полуподвале развлекались, В окнах мелькающие ноги, Спешащих по делам прохожих, Им напиваться не мешали, Не отвлекли от разговоров. — Как, Нина, чувствуешь себя? — Друзья, поверьте, превосходно, Хочу теперь вина, не водку... — Ты мужа своего бросай, Выйди замуж за меня, За красивого и молодого. Зачем тебе этот старик? — Дружочек милый, ты наивный,

23 А кто же будет нас кормить? — Я буду малевать картины, Ты на «Привозе» продавать! Пока художник шутил с Ниной, Студию сумерки накрыли, Виктор щелкнул выключателем, Лампа в абажуре осветила, Как идиллию арабских сказок В таинстве вечернего пространства. Нина в позе раскрепощённой В руке стакан с вином держала, Другой кудри молодого фантазёра С ласковой улыбкой гладила, Тот у ног её молился, Глаза зажмурив от материнской ласки, Лицом к коленям прислонился, От всего на свете отстранившись, В любви богине признавался. Виктор отнюдь не атеист, Подспудно верил в высшие силы, Что помогали ему выжить На фронте, в послевоенной жизни, Все перед боем тогда крестились, После войны за хлеб благодарили, Он даже в пустяках всуе вспоминал Неведомого для него Христа! Бывший беспризорник умилял Не только искренним талантом, Но и неопытным признанием В любви к жене своего друга, Которая любила только мужа, Подругой верной ему была...

24 Стоящие у стен картины Идею подсказали Виктору, Как будто свыше кто-то постарался Наколоть портрет своей любимой Тушью разноцветной на спине, Чтобы всегда был только с ним, Не позволял любимую забыть В горе, не дай Бог, и в радости, — Если ему придётся умереть, Вместе с ним похоронили бы Её наколотый портрет! Он, покачиваясь, подошёл поближе К другу-художнику и Нине: — У меня отличная идея... — Что ты, дружище, хочешь? С тобой общаться нет возможности, Ты видишь, я Нину слушаю... — Теперь меня послушайте! Я хочу картину, но какую — Где бы я не был, куда бы не поехал, Она была бы только со мной. — Ну и идеи тебе приходят в голову. А где найти подобный холст? — Я научу тебя татуировке, С ней сможет справиться ребёнок! — Я не ребёнок, — обиделся художник: — Мне татуировки ни к чему, Кистью работать гораздо проще. — Думаешь, не знаю, что говорю? Тебя я в две минуты научу... — Я тебе одно скажу, юноша в ответ: — Ты пьян, твоя идея полный бред! — Врёшь, хлопец, я в своём уме —

25 На моей спине изображение Ты нарисуешь, как умеешь, Только иглами, не кистью, Нина будет тебе позировать! Никуда, мой друг, не денешься... — Нет, — успокаивала Нина: — Татуировка процесс долгий — Это очень даже больно, Потом лечить тебя придётся... Вряд ли художник выдержит Эту занудную работу, Тем более он выпивший... Взъерошенный художник её услышал: — С этой затеей ничего не выйдет, Давай я просто напишу картину Кистью и красками обычными, На ней Нина обнажённая Будет во всей своей красе, Если ты не будешь мыться. — Я никогда такого не пойму, — Сказала Нина, оторопев: — Он так высоко ценит твой талант — Не будет мыться много лет И мне не нравится совсем В красках немытая спина, Делай наколку, только не ню... Виктор необходимое достал, На рубашке засучил рукав: — Это невероятно просто, Мне ничего не стоит, Как это делать — показать, У меня есть тушь трофейная,

26 Необходимые для дела инструменты, Теперь смотри, следи за мной, — Наколол тройной иглой Быстрые метки разноцветные, Юноше руку показал: — У меня цвета есть разные, Столько, сколько красок у тебя! — Ну, дай-ка я попробую, Но только на твоей руке, — Художник заинтересованно Накалывал цветные точки: — И правда, очень даже просто... — А что я говорил тебе? Красками будет посложнее, — Виктор стал поспешно раздеваться, Вылез из брюк, стянул рубашку, Остался лишь в трусах семейных — Без волос широкая спина В неверном свете забелела. — Итак, — сказал он: — я готов. Куда поставишь ты свой холст? — Как всегда на свой мольберт! — Ты дурака-то не валяй, Холст живой и это я... — На мольберте холсту место! — Да я на нём не помещусь. — Ладно, тогда садись на стул... — Натурщицу! — Виктор заорал: — Нина, иди скорей сюда! Куда натурщицу поставим? — Коль ню она не хочет, Пусть стоит возле стола, Гребнем расчёсывает волосы... Нина волосы освободила, Ей нравилось, как они шутили,

27 Улыбаясь, стала причёсываться, Художник уголь в руке держал, На спине стал рисовать: — Сначала сделаю набросок, Потом займусь татуировкой, Ты, друг, щёкотки не боишься? — Чтоб осуществить свою мечту, Всё, что угодно, я стерплю, Не задавай глупых вопросов... — Тогда сиди, молчи, не двигайся! С кукушкой на стенке ходики Давно прокуковали полночь, Художник трудился напряжённо, Тушь накладывая ровным слоем, Полностью был поглощён работой. За столом натурщица дремала, Виктор сидел, не напрягаясь, Он абсолютно протрезвел — В окна медленно вползал рассвет, Слышно было, как проснулся город... Художник работать перестал И тихо произнёс: — Готово... Нина на кушетку прилегла, Крепко уснула, колени спрятав, Под ситцевый цветной халатик, Виктор усталый в зеркале Стал смотреть, вытянув шею, На спине изображение — Зрелище было потрясающим! Вся спина от плеч и до трусов Горела фантастическими красками, Татуировка была густой, Будто написанная маслом,

28 В женском лице, судьбой довольном, Читалась пьяная весёлость, Прозрачные штрихи на фоне Подчёркивали Нины обаяние. — Бог мой, — воскликнул Виктор, — — Ты, дружище, просто гений, Коль так изобразил мою идею! Крепко руку юноше пожал... — Не надо так хвалить меня, Портрет неплох, вполне приличный — Его с любовью написал К тебе и твоей женщине — Я вам искренне признателен, За уваженье и приют... Знаешь, Виктор, мне кажется, Будет неплохо, если подпишу, — Взял иглу и наколол старательно В свободном месте под портретом Подпись: «Владимир Еремеев»!

Òîðã «Для успеха не надо быть умнее других, надо просто быть на день быстрее большинства». Лео Сцилард.

Старик стоял опустошённый Воспоминанием из прошлого, Придвинувшись к стеклу витрины, Грустно разглядывал картину, Взглянул на яркую рекламу О выставке-продаже в галерее, Повинуясь побуждению внезапному, Молча дверь в неё открыл, Робко порог переступил... В просторном светлом помещении На стенах много картин развешено, Холённые, с достоинством державшиеся, Бродили люди, их разглядывая, — Нервно озираясь по сторонам, Старик ещё не понимал, Хватит ли у него решимости Пройти вперёд, смешаться с ними. Вдруг за спиной услышал голос: — Вы куда, что вам угодно? Говоривший, одетый в тройку чёрную Национальности неопределённой, Подошёл вплотную к старику, Нагнувшись, процедил сквозь зубы: — Пока цел, линяй отсюда, Я тебя, бомжара, не пущу, — Стал выталкивать его на улицу.

30 Старик не смог стерпеть такое Двуличье приблатнённого амбала: — Ты, гусь, убрал бы свои грабли, А то испачкаешься ненароком, — Виктор вырвался из цепких рук, Обратился к равнодушным людям, — Я вам сейчас другое покажу, Вряд ли потом прогоните, У меня, промежду прочим, На спине картина нарисована! Рюкзак отбросил в сторону, Жалобно бутылки звякнули, Стал стягивать с себя рубашку, Из кармашка сигареты «Прима», Чуть смятые, рассыпались — Удивлённо зашумели зрители: — Он ненормальный, чокнутый, Вызвать надо бы милицию... Видя поддержку, амбал не успокаивался: — Что, старый хрен, не догоняешь? Давай, чудило, вон выматывайся! Внезапно наступила тишина — Виктор показал худую спину, К нему приблизилась толпа: — Ну что, смотрите, вот она! Татуировка неплохо сохранилась, Смятая от старости картина Из-за выступающих лопаток, Выглядела слишком нереально, Но совсем не потускнели краски, Искрились сочными мазками. — Это просто удивительно, Нет никаких сомнений —

31 Это ранний Еремеев, Его неповторимая манера, Вы, любезный, наклонитесь, Чтобы картина выровнялась, Видите, она даже подписана, — Расшумелись в зале ценители. Подошёл хозяин галереи: — Кто на портрете эта женщина? И когда она наколота? — Это моя жена-красавица! После войны Отечественной Домой вернулся не калекой, Татуировкой стал заниматься, Моя жена была помощницей, Художника, мальчишку беспризорного, Талант увидев несомненный, Пригласил жить с нами вместе — Он и сделал мне наколку, Вот и вся история портрета, — Ответил Виктор, не оборачиваясь. От такого монолога У него, давно голодного, Каруселью закружилась голова, Ещё чуть-чуть и он упал бы, Одетый в чёрное сатрап, Чтобы угодить хозяину, Его поддерживал слегка... Глаза торговца затуманились: — Я картину вашу покупаю — Денег за неё не пожалею! Кто-то высказал сомнение: — Не соглашайтесь, он даст немного, Она гораздо дороже стоит... Виктор ответил изумлённый: — Как я могу себя продать?

32 Часть меня — моя спина! — Послушайте, — сказал владелец: — Не сомневайтесь насчёт спины, Медицина за наши деньги Всё на свете умеет делать И картину сможет удалить, Ваше здоровье не повредив. Раздражённый повернулся к зрителям: — Объясняю слишком недоверчивым, Всем уважаемым ценителям, Чтобы иметь от быдла страх С беспрекословным повиновением, За деньги власть слушает нас — Вы тоже в тряпочку сопите! Деляга пальцем нос почесал, Снова обратился к Виктору: — Мне, кажется, купив картину, С ней вместе я покупаю вас... — Но если сможете её купить, Что станете с ней делать? Как будете меня хранить? Мне умирать ещё не время, Если умру, то вместе с нею! — В этом-то и вся беда, Чтобы картину не испортить, С мёртвого трудней её содрать, Но мы что-нибудь придумаем... Виктор, недоброе почувствовал, Ответил, не задумавшись: — С любимыми не расстаются! Стал поспешно рубашку надевать, Но от дельца не отвязался: — Наш разговор не окончателен. Зачем картина вам нужна? На спине её никто не видит,

33 Значит, не имеет ценности, Пусть даже это Еремеев... Вас, поверьте, не обижу, Зато богатым сделаю! — Ни к чему ваше богатство, Если я с женой расстанусь... И повернулся гордый к выходу. Неожиданно попал в объятья Какого-то высокого мужчины, В доброжелательной улыбке Блеснула золотая фикса: — Прошу вас, задержитесь, Мой друг не кровожаден, Ему наколка ваша нравится... По плечу похлопал Виктора, На волосатых толстых пальцах Кольца блеснули с бриллиантами: — Скажите, сколько же вам лет? На вид неплохо выглядите, А если вас немного приодеть — Многие будут вам завидовать! Снова улыбнулся ободряюще: — Вы любите купаться в море, Греться нагишом на солнышке В обществе красивых женщин, Которые с игривым настроением С вами на пляже отдыхали бы? Заворожённый мягким голосом, Виктор ответил, головой кивая: — Кому же это не понравится? — Я сумею вам предоставить Как ветерану достойно жильё, У вас будет личный гардероб, Полный костюмов и рубашек — Нужды не будет в любой одежде!

34 Вы когда-нибудь носили обувь, Сделанную по вашей мерке Югославской фирмой «Цебо»? Я вам дам эту возможность... По утрам будет причёсывать Вас молодая парикмахерша, Пухленькая и симпатичная, — В толпе ехидно захихикали, Сглотнул слюну голодный Виктор... Эту судорогу по кадыку увидев, Соблазнитель продолжил монолог: — А как насчёт еды хорошей С французским молодым вином? — Послушай, старина, — вмешался в разговор Жадный владелец галереи: — Вместе давай решим проблему, — С хирургом надо бы поговорить, Чтобы снял кожу с его спины, Пусть идёт на все четыре стороны! Виктор спросил, оторопев: — Что, без любимой на спине? Я вам сказал, что не согласен, — Ваши предложения заманчивые Больше меня не трогают! — Вы меня поняли неправильно, Хирург заменит вашу кожу, Нет ничего здесь сложного — Вместо старой будет новая... Соблазнитель вновь вмешался: — Братан, да это невозможно, Ты видишь, он не хочет — Слишком стар для операции, Трудоёмкой и серьёзной, Сердце не выдержит, пожалуй...

35 Торгаш не успокоился: — Может, стоит пригласить попа, Пусть отпустит ему грехи, Которые он совершил В жизни своей бессмысленной, Чтобы его бессмертная душа На небесах в потустороннем мире Всё, что захочет, получила, — Тогда, возможно, он решится С собой покончить на этом свете, Решайтесь, — Виктору сказал, — Довольный своей выдумкой: — С женой останетесь навечно! Виктор на торговца разозлился: — Я перед вами стою голодный, Милосердия не жду от Бога, О Божьем бытие нет доказательств, Чтобы с нами не случилось, Он никому не помогает — Его не было и быть не может! Нет, чтоб бродягу накормить, Учат его, как надо жить... Друг с другом зашумели зрители — Он атеист и богохульник! Один, неистово перекрестившись, На пол со злостью сплюнул, — Куда девалась их холёность, Показное для всех достоинство, Безумие ложной доброты, Когда все благородны и честны. Голос хорошо натренированный У богатея-соблазнителя Проворковал на ухо Виктору: — Не стоят вашего внимания Эти пустые разговоры, У вас давно сосёт под ложечкой, Пойдёмте, вместе в кафе закажем Вкусный обед с хорошей водочкой, Как насчёт мясца поджаренного

36 С хрустящей тонкой корочкой? Вам, наверняка, понравится... Как только вы насытитесь, Контракт с вами подпишем На любых для вас условиях — Ваша задача ходить по пляжу В плавках с торсом обнажённым, Чтобы сделать необычную рекламу Для моей новой гостиницы, Много денег заработаете! Это для вас хороший бизнес... Как известно, голод не тётка, Иллюзиями никого не кормит, Виктор подумал: «Повезло, Неважно, что будет потом, Зато наемся до отвала!» С новым хозяином ушёл... В салоне на полу остался Рюкзак с бутылками валяться Напоминанием о приключении — Охранник в чёрном костюме С брезгливым выражением Выбросил его на улицу. Тёплый ветер остервенело На Пушкинской раскачивал деревья, Вороньё, истошно каркая, Под золотыми куполами церкви Вместе с голубями пряталось От ветра, с ума сошедшего. Рядом в новом салоне-магазине На продажу была выставлена Удивляющая всех картина — Головка женская хмельная, Лаком густо покрытая, В шикарной раме улыбалась.

37 На пляже в дорогой «Аркадии», На «Ланжероне», Одесситы и гости города В море купались и загорали, — Возле пляжей нет гостиницы, Принадлежащей частному лицу, В которой обещали старику Выделить комнату для проживания, Что заставляет насторожиться... Вряд ли Виктору так подфартило, Когда на «Пушкинской» в салоне Прохвосты, ради своей наживы, Бомжу так много обещали, Чтобы он с торсом обнажённым, Напомаженный, причёсанный, С девушкой у кромки моря Бродил бы по песку живой рекламой! Ему скорей всего не повезло, Его откармливали, как на убой, На продажу выровняв портрет, На откормленной чистой спине Вырезал хирург лицо красивое, Для новой кожи пожалели денег — На помойку выбросили тело, Потому в салоне на витрине Висит портрет его любимой...

Ýïèëîã По дороге, судьбой навязанной, Бесполезность сопереживаний Мне захотелось изменить — В длинном коридоре творчества Много дверей в чужую комнату, Я очень многого не понимал Наощупь дверь свою искал, Но так и не сумел найти. Когда одну из них открыл — За дверью коридор такой же, С дверьми налево и направо И я, поверьте, испугался, Как угадать, куда войти, Как отыскать от них ключи? Мы умничать имеем право, Коль терпит выдумку бумага — От неё недалеко до правды. Дурака заставь молиться, Лоб свой о стенку расшибёт! Но если ночью глухой и тёмной Он не желает остановиться, Ищет с трудом свою дорогу, Надо подсветить ему немного, То к цели обязательно дойдёт. В просторном светлом коридоре Не удалось найти мне ключики В комнату, мне недоступную, В ней жизни новой старые хозяева, Наследники Советской власти С крепкими нервами, умом убогие

39 На своём прекрасном суржике В микрофон стране вещают, — Что Бог им дал, всё правильно! Подглядывая в скважину замочную, Я увидел невооружённым взглядом Власть бывших партаппаратчиков Вместе с такой же оппозицией, Спекулянты и госчиновники В один бардак объединились, Чтобы по-европейски воровать В тихом омуте, где черти водятся! Чтобы цели своей добиться, На спине покорного народа Свои накалывают татуировки — От навязанной приватизации Нынче каждый бывший спекулянт Бизнесменом себя назвал, В добродетели своей купается... Власть имущие считают, Что нужно всем в «Евросоюз», Даже если нас там не ждут, — Честь и совести сомнения Их не тревожат, не печалят, Зачем мне тот Союз еврейский? Уж лучше быть мне одному, Чем вместе с кем попало! Гляжу в окно на суету народа, Ради Европы на всё готового Мне захотелось только одного При встрече каждому задать вопрос: — Привет, дружище, как живёшь? Получить ответ безоговорочный: — В моей стране жить хорошо При власти новой и толковой!

Я завтра снова в бой сорвусь, Но точно знаю, что вернусь, Пусть даже через сто веков В страну не дураков, а гениев...».

Игорь Владимирович Тальков.

В спальном районе на «Черёмушках» С шалым ветром осень разгулялась, Листья из золота с деревьев обнажённых Дорогу к дому накрыли покрывалом. Мой старенький заношенный пиджак Висел на вешалке в тёмной прихожей И, глядя на него, тоскливо вспоминал, Как поднимался из развалин город, Когда сопливым пацаном гулял По улицам «Жемчужины у моря». Я был тогда весёлый, крепкий хлопец, Надвинув шестиклинку на глаза, Дымил дешёвой крепкой папиросой, Клёшем широким брюк из шевиота На «Дерибасовской» булыжник подметал, При моросящем и занудном дождике На хромовых в гармошку сапогах Звенели на всю улицу подковы. На Советской Армии подле ларька Встречался со своими друганами, Мы смачно пили популярного «ерша», Край бокала посыпав крупной солью, Добавляя водку в пиво «Жигулёвское».

43 На подножке старого трамвая На «Пересыпь» вместе добирались, В клубе под патефон с девчонками «Рио-Риту», «Польку» танцевали, — Что за танцы без хорошей драки, Стенка на стенку кулаками? В мышиной форме участковые, Свистя в свисток, нас не пугали, С дружинниками в околоток забирали, Особо рьяных стригли наголо! Мне везло, я лысым не ходил, Почти для всех примерным был, К справедливости душевные порывы Без драки у меня не проходили, — Сдачи всегда давал обидчикам! Моя семья жила на «Мясоедовской» В районе всем известной «Молдаванки», — Биндюжником работал мой папаня, Маманя на «Привозе» торговала Конфетами на палочке и семечками. Я не хотел карьеры музыкальной — Традиционной для одесских мальчиков, На скрипке не играл, любил гитару И, выйдя на балкон, по воскресеньям Блатные песни пел своим соседям, Но как ни странно — им это нравилось. Одноклассниц защищал от хулиганов, С ними в подворотнях целовался, Наедине с доступной девушкой, Не зная поведения дальнейшего, С ней опозориться боялся...

44 Поздно ночью, возвращаясь с танцев, За столом с цветной клеёнкой, Подкрутив фитиль на лампе, Под запах семечек калённых Прилежно занимался стихоплётством. Писал о путешествиях под парусом В густом сиреневом тумане В страны сказочные за синим морем, Где на пляже под жарким солнцем Девушки с зелёными глазами Только меня, как принца, дожидались! Есенинские иволги в дупло не прятались, А глухари дружили с соловьями. Со временем биндюжники вышли из моды, Папаня стал художником свободным, Теперь маманя на рынке «Староконном» Им рисованные неумело коврики С успехом переменным продавала. Я соседям больше не пел песен, У меня совсем другие интересы, Необходимо после школы средней, Приобрести приличную профессию, В ПТУ на «Пушкинской» учился На кока для круизов заграничных, Чтобы увидеть воочию те страны, Которыми я грезил лунными ночами. Однажды в «Комсомольском» парке На лавочке готовился к экзаменам, Сирень цвела и на ветвях акаций Свою песню воробьи чирикали. По аллеям, чистым и ухоженным, Ходили девушки в платьях из ситца,

45 На стройных ножках туфли парусовые Порошком зубным слегка начищенные. Мне все девчата очень нравились, Хотелось каждую из них обнять, Чтобы скрыть подспудное желание, Глядел в учебник равнодушно — Его премудрость в голову не шла... Ко мне вразвалку тихо подошёл Дружбан с кликухой «Шмаровоз», Мне, озабоченному, руку крепко сжал: — Здоров, грызёшь гранит образования? Весной, пожалуй, это трудно, Не будь, друган, таким занудным, Пошли с пацанками на пляж! Увидев блеск моих печальных глаз, Таинственно на ухо прошептал: — Быть девственником в этом возрасте — Это нонсенс, как говорят учёные, Жить таким в Одессе невозможно... Одну из барышень с аллеи подозвал: — Вот, дружище, для тебя «Кефаль», Ты таинством любви не мучайся, Она тебя полюбит и всему научит! «Кефаль» со мной не познакомилась, Без лишних слов присела рядом, Я учебник отложил, смущаясь, И незаметно для других прохожих Грудь её высокую погладил. Не отстраняясь, как одноклассницы, Она плотней ко мне прижалась, — Тайной любовной озабоченный, Своим стоячим нетерпением, Что дальше делать знать хотелось.

46 В парке мальчишки-пионеры На деревьях ладили скворешники, Девчонки в красных галстуках, Стайкой окружив вожатую, На нас внимания не обращали, Как мы в кустах уединялись. Зря с ней учёбы я так пугался, Всё гораздо проще оказалось — В кустах подруга, не стесняясь, Нетерпение моё взяла рукой И вставила под ситцевый подол! От ощущенья стать мужчиной, Настоящим, наравне с другими, Я учительнице был благодарен, Что девственности навсегда лишился, — Под подол не раз к ней заходил, Как ранее Боккаччо говорил Во «Фьезоланских нимфах»: «Мессир Мадзоне взял «Монтефикалли»! Я с ней не раз ещё встречался, Она подруг мне приводила, Брюнеток, рыжих и блондинок, У каждой был свой темперамент И все меня доходчиво учили. Я успешно сдал экзамены, Теперь ходил в фуражке с крабом, Встречая бывших одноклассниц, С ними больше не терялся, Никому сопротивляться не давал, Свою науку с ними продолжал — Утерянное возвращал обратно.

47 Полетели по «Молдаванке» слухи О моих способностях в такой науке, Не только вдовам — женщинам замужним Нетерпение в учёбе применял, Вдовам знания свои внедрял, От замужних адреналин зашкаливал, О дальних странах больше не мечтал, — Мне приключений и без них хватало От мужей с ветвистыми рогами! Мои родители, поверив сплетням, От брутальных связей уберечь решили, Сговорились с любезными соседями, Без меня — меня женить старались На соседской девушке Людмиле. Она в последнем классе отучилась С формами Мерлин Монро достойными, Казалась мне девицей скромной, С просьбой родителей я согласился, — В нашем ЗАГСе подле театра Знаменитого на всю Европу — В нём даже Пушкин слушал оперу! С этой Людмилой расписался... С миру по нитке — голому рубашка, Соседи во дворе столы составили, Накрыли ковриками моего папани С лебедями и русалками хвостатыми, Собирали всё, что нужно, в складчину. На свадьбе с духовым оркестром Под марш «Прощание славянки» Я обнимал свою невесту — С вином Таировским бокалы За здоровье молодых звенели.

48 Мои подруги, бывшие училки, Ко мне, как к другу, подходили, Приобняв, тепло здоровались, Поздравляли с законным браком, На прощанье в щёки целовали — Невеста после брачной ночи, Став женой, мне их припомнила. Пока не кончился медовый месяц, Дни и ночи проходили весело, По её желанию в любое время Долг супружеский свой исполнял, Даже книги с ней читал, В которых о любви талантливо Творили свою версию писатели. Без помощи наших родителей В съёмной на «Ленина» квартире Возникли новые насущные заботы: «Что делать и как дальше жить, Чем за квартиру заплатить?» — Чтоб быт хоть как-то обустроить, Придётся где-нибудь работать! На «Карла Маркса», ближе к морю, В уютном ресторане «Украина» Трудится поваром устроился, Всё, что мог, домой тащил, Домохозяйку вкусно накормить, А сколько сил на нетерпенье уходило! Неутомимая, как вечный двигатель, Моя бездельница — Людмила, После работы, днём и ночью Нетерпение безжалостно терзала, Довела его своим вниманием

49 В усталую висящую беспомощность — Было бы смешно, если бы не больно, Где только научилась этому двустволка? Наша супружеская жизнь Настоящим браком оказалась, Как в патефоне дребезжащем, Пластинку часто заедало — О чём тут можно говорить? Недолго наша музыка играла, Пластинка кончилась, и я один остался, Стал пить, чтобы обмыть свободу, И понемногу скатывался в пропасть, Где нет ни дна, ни дальних стран, Только густой сиреневый туман... Я чуть не вылетел с работы! Как младшему сопливому коллеге Мне в «Украине» помогли евреи, Чтобы вытащить меня из пропасти, На кухне хором расчехвостили, Но я на них не обижался, Пообещал им всем исправиться. Директор Беня — «Фрайер Капитан» Погоняло, как есть, оправдывал, Мне жарить шницеля доверил, Но только под мою ответственность — Я старался, чтоб брака не было, Что нетрудно с моим образованием, И дисциплину более не нарушал. Однажды в зале, переполненном Подвыпившим блатным народом, Своих учительниц увидел, Из кухни вышел поздороваться,

50 Мы за отдельный столик сели, За встречу с ними водки выпил, Чтобы дружба наша не ржавела. После работы поздним вечером В знакомом парке Луна-проказница За листьями деревьев спряталась, Они меня, как прежде, пожалели — Мою беспомощность легко подняли И вновь взыграло нетерпение! После трёхдевного прогула На кухне ранним светлым утром, Солнце в окно, смеясь, заглядывало — Мои коллеги русским матом С меня ответственность снимали... Мне их картавый мат по барабану, Главное — беспомощность моя исчезла, Преобразилась в нужное мне нетерпение, Даже с потными еврейками Оно теперь работало, не уставая. К чему мне эти с хлебом шницеля, С кастрюлями и сковородками плита? Забрав у Бени книжку трудовую, Покинул съёмную квартиру, К своим родителям вернулся, Сына блудного они простили, — Базарной прибыли вполне хватало И я катался сыром в масле. Жизнь без работы была нескучной. Друганы из прошлой жизни, «Голос Америки» наслушавшись, На антресоль забросив шестиклинки Ходили в галстуках и узких брюках, И я от них не отставал,

51 Рок-н-ролл с чувихами плясал, С барухами в кино встречался — Нетерпение мне не отказывало. Как-то в кинотеатре «Вымпел» Фильм удивительный увидел С Макаровой и Рыбниковым, Очень песня мне понравилась, Уж больно в тему оказалась: «Не кочегары мы не плотники, А мы монтажники-высотники...» В усталом развитом социализме Для победы призрачного коммунизма Работы небездельникам хватало — Призрак давно Европу бросил, У нас болтался хреном в проруби! Чтоб не считали тунеядцем, Пошёл на стройку комсольскую Монтажником-высотником работать, — По всей стране в командировках Искал воспетую романтику. На просторах необъятных Родины На ударно-молодёжных стройках Мне работать очень нравилось — В труде усталости не знал, И нетерпенье было непременным Для всех доступных девушек, Со временем коллекцию собрал Комсомолок других национальностей. Перестройка громом грянула, Как жарким летом снег на голову! Не стало комсомольских строек, Жизнь, как в детском калейдоскопе,

52 Осколками цветными изменилась, Я, как бездельник поневоле, Пытался к перестройке приспособиться, Пиджак свой новый в клеточку В прихожей на крючок повесил — Маманя и папаня были рады, Что наконец-то остепенился. На митингах, на «Куликовом Поле» Перед толпой доказывал с уверенностью, Что наступила полная свобода, Не только слова, но и дела, За независимость всех агитировал Для нашей «Неньки України». Под руководством Леонида Кравчука, Ставшего из коммуниста демократом, В «Верховной Раде» в стольном Киеве Депутаты ночью независимость Утвердили с превеликой радостью, С ними радовалась вся страна — Наконец-то, стала свободной Украина От брата старшего — России, А власть, какой была, такой осталась. Мои родители погибли от инфаркта После того, как Кучма-реформатор За одну ночь их сбережения украл! Его на это вдохновил Тимур Гайдар, О котором папа, ныне адмирал «Тимур с его командой» написал — Они тоже работали ночами!.. Я навещал с прискорбием родителей, Не нарушая их святой покой, Они лежали под одним крестом На другой мне денег не хватило...

53 В своём любимом ресторане Отмечал сорокоуст с друзьями, В нём за шикарными столами Коммунистические демократы Местного разлива пьянствовали, — Каждый, нажравшись коньяка, Хвастался, что перестроился, Во благо нашему народу, Теперь над ними власть Кремля, Пожалуй, больше не нужна, Они с ней сами справятся! Чтобы с ними подружиться, Нынче коллеги мои бывшие Их обслужить особенно старались, Сам директор блюда им носил, По его команде официантки, Недоедки, улыбаясь, убирали, Когда их щупали за задницу, Они, хихикая, не отстранялись... «Фрайер-Капитан» не промах был — Хвастунами хорошо воспользовался, С успехом применяя пересортицу, Стал экономить экономику — На «Чижикова» личный магазин По блату запросто открыл! Мои любимые учительницы Работали в нём продавщицами, Когда мне очень жрать хотелось, Как нищий, не имея денег, Не стесняясь, в гости приходил, Жрачку в долг у них просил, Они в подособку заводили, Меня и нетерпение кормили.

54 Воспетый в песнях весёлый город К майским праздникам готовился, Накануне дня солидарности Нет охоты к демонстрациям, Лишь традиция одна осталась — Бывшие трудящиеся, ныне безработные, Поближе к морю кучкой собирались, На пляже с водкой и шашлыками, Как пролетарии, объединялись! Через неделю главный праздник, Равнодушных к нему не было — По подметённым улицам Одессы Торжественные и нарядные, Сверкая орденами и медалями, Шагали строем ветераны... С трибун у бывшего обкома Коммунистические перевёртыши Их с Днём Победы поздравляли, Благодарили предков наших, Которые им эту жизнь завоевали, — На развешанных повсюду лозунгах Белым по красному традиционно Большими буквами написано: «Честь и Слава Победителям!» У зрителей, смотревших на парад, Непрошенные слёзы благодарности Медленно сползали по щекам. Я праздникам не шибко радовался, На могиле своих родителей, Чёрным ограду, крест подкрашивал — Им по-настоящему и искренне Клятву торжественную дал, Свою жизнь начать с начала! Надел свой в клеточку пиджак,

55 Наследуя папани творчество, Стал так себе художником, В «Горсаду» на «Дерибасовской» Неумело рисовал прохожих — Портрет на чёрти что похожий С умным видом перед другими Объяснял: «А я так вижу...», — Стал модным абстракционистом, Искусствоведы, теряясь, называли То кубистом, то конформистом. Удобно быть художником таким Перед безграмотными знатоками — Определяя недоступный смысл Краской измазанных картин, Слюни восторга распуская, Чушь живописную расхваливали. Ута Кильтер была главной — Усталым сексуальным голосом, Определяла смутное достоинство Непонятных для неё полотен, А я на каждом вернисаже С богемным видом в джинсах грязных В пиджаке своём заношенном Менторски ей что-то говорил, О нетерпении своём забыв, Умничал о направленьи новом В искусстве, перестройкой обновлённом. Совсем несложно быть такой богемой, Отвергать каноны всем известные, Но я упрямо стремился к своей цели — Быть не художником, как папа, А живописцем настоящим! Натурщиц в мастерскую приглашал, Чтоб изучить характер у модели,

56 С их согласия я с нетерпением Женское тело упорно изучал, Совместив приятное с полезным, Полотна неплохие стал писать — Никто таких картин не покупал, Считая их искусством устаревшим... Когда мазнёй своей бахвалился, В узком кругу был модным Нового времени художником, В мастерскую дверь не закрывалась, — Не жалея денег деревянных, Поил богему, как суть желанную, В душевном замкнутом пространстве. Захмелевшим от вина ценителям Свои картины новые показывал — Голубовский умничал, доказывал, Что это просто фотография, Маслом тщательно написанная, Что одним телом обнажённым В мире искусства стало больше, В них нет полёта вдохновенной мысли, Лишь только задница и сиськи! Возможно, то, чему я научился, Сможет стать крутым трамплином В настоящем новом творчестве, Пикассо и Маневича достойным, Или современных очень модных, Горбачёва, Пояркова, Софронова... Ценители, свои бокалы наполняя, С этим журналистом соглашались. Доказывать им было бесполезно — Мазня, она и в Африке мазня! Она спокон веков всегда была,

57 Её писали в каменных пещерах Петикантропы и обезьяны, О которых толком ничего не знаем И сравнивать сие с эпохой Возрождения — Чушь глупая и безпросветная... С прогрессом новые возможности, Новая техника, другие сложности И проходимцы этим пользуются. Мне претит такая схожесть, «Московский дворик» у Поленова Давно мне очень нравится. Я напишу «Одесский дворик», Где не живут богатые евреи, И уважаемая национальность Отличалась завидной скромностью, Пусть даже всё совсем не так — В век перестройки и «мерседесов», В контексте этой ситуации Мне только это хочется писать! Во времена царской монархии Картины русских живописцев Были честны и очень искренни, Чтобы неграмотные понимали, Как надо жить с достоинством, Умными быть и честными, Беречь язык свой и историю И всему лживому не верить. Достоевский высказал однажды Мысль свою сакраментальную: «Красота спасёт весь мир!» Дворяне и богатые купцы, Не жалея денег, картины покупали, На выставках передвижных

58 Для всех бесплатно выставляли — Неграмотных к искусству приобщали! После жидовской революции Ленин, не слишком мудрствуя, Объявил своим собратьям Свой, в виде приказа, лозунг: «Искусство принадлежит народу!», Который нынче тоже актуален... После длинного застоя Социализма развитого Нувориши Советской власти На Украине перестроились, Власть в свои руки захватили, При выгодной им демократии К искусству чутко приложились. Имея пониманье смутное, При общей поголовной грамоте Беспредел театра и эстрады Превратили в яму помойную, Для безпредельщиков удобную, Заковыристую литературу, Языком телячьим созданную, Как щит, повсюду выставляют, Чтобы спрятать от убогого народа Жадный разгул своих помощников. Открыли галереи в городах — Теперь художникам приходится Всем галерейщикам платить За выставку своих картин! Если средств на это не хватает, Мецената надо отыскать Вроде олигарха Пинчука, Который в знаменитом «Арсенале», Теперь ему принадлежащему,

59 По подсказке заграничных дядей Он такие выставляет инсталляции, От которых голова квадратная!

*** «Вся мудрость в том, что в мире дурно пахнет: но само отвращение создаёт крылья и силы, угадывающие источники!» Фридрих Ницше.

Голову под подбородок подперев, У окна задумавшись сидел, — На улице весна и вечное светило Сквозь облака, как друг, подмигивало, Мои мозги от дум переплелись — Искали в этой жизни смысл. Чтобы ненавистью не заболеть, Жизнь нужно принимать такой, как есть, И попытаться жить не так, как все, Не слушаться чужих пророчеств, Быть свободным в своём творчестве... На диване у моего мольберта, Для обозренья выставив колени, Моя натурщица во сне сопела, На кухне чайник закипел — На улице проснулся новый день. Мы пили чай, в окно смотрели, Солнце в ветвях деревьев заблудилось, Воробушки громко чирикали — Жизнь хороша на самом деле! Напротив у кинотеатра «Родина» Возле входа собиралась очередь

60 На новый заграничный триллер, Где правды нет, одно насилие... Его директор Аля Максимова Меня работать пригласила — Новые фильмы рекламировать, Я раздумывал не очень долго, Чтобы вместо чая кофе пить, Своё безденежье забыть, Надо где-нибудь трудиться, Не забывая свое творчество. В мастерской полуподвальной Свою комнату привёл в порядок, Стал работать рекламистом — Магнитофон в углу наигрывал Пьесы джазовые, незабываемые, Под музыку с актёрами встречался, Даже Караченцев, мной уважаемый, Вино со мною пил, рассказывал О съемках очередного фильма. Из управления кинопроката, Привлечённые моей рекламой, Приходили в гости администраторы — Лена, блондинка длинноногая, Меня однажды познакомила С песнями Саши Каменного, Мы кассету вместе слушали, Администраторша мне очень нравилась, Уговаривая стать натурщицей, С нетерпеньем написать её портрет — В ответ услышал чётко: «Нет!» Осталось только облизнуться... Моя реклама всех привлекала, Особенно к польскому фильму «Таис»,

61 Где героиню обнажённую, Имея опыт, лихо написал, У ног её изобразил попа С крестом вместе с распятием — Он Таис раскрепощённой Стройные ноги обнимал, Тот, кто Флобера прочитал, Рекламу эту понимал. Обласканные перестройкой неразборчивой, Свободой окрылённые церковники, Звонили часто в кинотеатр, Чтобы крест с распятием убрал – Негоже богомольному монаху Танцовщицу любить и ноги обнимать... Зачем ему такие страсти? Искусствовед Валерий Барановский В газете Деревянко «Вечерняя Одесса», Депутата Верховного Совета, Мою рекламу раздолбать пытался, По-коммунистически доказывал: В Советском обществе нет места Таким, как я, художникам, — Возле рекламы собирались дети И молодые комсомольцы, Назвал рекламу порнографией, Не понимал, глупец, эти писания, Та же реклама, но от обратного — После его статьи у кассы Зрителей больше собиралось! Я забросил творчество былое, Больше не писал «Одесский дворик» — К чему фантазии писать? Таких евреев нет в натуре, О которых я когда-то думал,

62 По жизни вечные приспособленцы В любое общество внедрялись, Для этого свои фамилии меняли, Не зря Оноре де Бальзак Назвал их «Колыбелью человечества», А в «Библии», как в партитуре, Давно расписана их музыка. Но мы-то знаем по истории, Ими навеки зашифрованной, При обществе любом «Богом избранный народ» Всегда стремится к власти, Чтобы гениями командовать, И богатеть не просто так — Стать непременно олигархами! Им их собратья помогали Под звёздно-полосатым флагом... Мне это понимание Работать рекламистом не мешало, Я создавал свою богему, Не допускал в неё евреев, Но было всё же исключение — Натурщиц этой национальности В мастерскую приглашал, Их чёрные библейские глаза, В мир широко распахнутые, С огромным удовольствием писал! Прошу прощенья за отступление...

*** «Не будь служителем чужого мненья, Имей своё сужденье обо всём. Не требуй, чтобы мир своё движенье, Вершил тебе желаемым путём! Не мы определяем направленье, Жизнь движется, а мы за ней идём.» Мирза Шафи Вазех.

Для любопытных в фойе кинотеатра Устроил первую выставку-продажу Для всех художников Одессы, Чтобы полотна из загашников, Невостребованные в галереях, В народ за деньги отдавали. Моя идея всем понравилась — Художники кино и телевидения, Профессионалы и самодеятельные, Известные и неизвестные В мастерской полуподвальной Свои картинки оставляли, Которые в фойе не помещались, Их находки в графике и живописи Мне помогали новому учиться. Однажды удивили натюрморты, Которые мне принесла художница, Ими был буквально поражён — Их живописным мастерством И фактурной композицией, — Я в эту женщину влюбился! Забыл натурщиц, мне позирующих, Продавщиц, своих учительниц,

65 Администраторшу Елену, С глазами чёрными евреек... Мне нравилось в ней абсолютно всё — Её фигурка, почти правильная, Глаза чуть-чуть печальные, И тихий разговор, немного робкий, Её полувоздушная походка, Когда ко мне спешила на свидание, Все мужчины шеи выворачивали! Почти бальзаковского возраста, Имела сына уже взрослого — Ах, как её я ревновал, К её мужу и любовникам, Об этом ей в стихах писал! Она читала, улыбаясь, На лицо накладывалась грусть, Я всё на свете забывал, К ней стеснялся прикасаться, Чтобы улыбку не спугнуть... По субботам и воскресеньям Она трудилась на плэнере, После работы светлым вечером Она этюды мне показывала, В них море разноцветное шумело, Листья любви дрожали на деревьях... Друг перед другом раздеваясь, Обнажёнку с ней писали, Когда смотрел на её тело, Нетерпение моё робело И, как не странно, мне хватало Её восторженного взгляда. Моя свобода отношений кончилась К кратковременным любовницам —

66 Когда-то высказался Пушкин: «Опыт — сын ошибок трудных»... Я перестал в других влюбляться И перенёс к ней свой мольберт, Приходил к ней каждый день, С нетерпеньем вечера дождался, Включал своё воображение, Как опыт применить в её постели. Она работала на телевиденьи Бутафором и постановщиком — По рассказам искренней художницы, Работа творческая и несложная, Чтобы рядом с любимой находиться, Пошёл туда по совместительству. Друзья мне говорили в «Родине»: «Зря, чудак, пошёл туда работать, Засосёт и трудно будет выскочить Из вязкого жидовского болота, Любимая работа рекламистом В кинотеатре навсегда закончится, А со своей богемой — распростишься!» Работая студийным декоратором Рядом с женщиной желанной, Много чего наслушался, увидел От председателя теле- и радио-, Его еврейских заместителей — Слова-то выбраны какие: «Суть концепции их творчества! Коль заявился, хлопец, с улицы, Не имеешь с нами родственников, Изволь нас слушаться, художник...». Особо умничать старался Ушлый редактор музыкальный,

67 Член уважаемой Компартии — Покровский Игорь Николаевич, С устатку выпив в кабинете водки, Вспоминая всуе папу дирижёра, Играл на скрипке обязательно, Пусть неумело, но показательно, И не работал, держался за работу Подхалимажем и предательством. На этом славном телевиденьи Был не один он, богом избранный, Были ещё и творческие бабы Этой хитрой национальности — Молодящиеся, не совсем старые, На вид очень воспитанные, Ухоженные и напомаженные. Когда совместно с мужиками После работы собирались, Чтобы выпить и расслабиться, Захмелев, в такие позы становились, О которых даже мои учительницы Не знали и не догадывались! Пожалуй, это очень сложно Для натуры увлекающейся Выдержать подобный натиск Концепции вранья жидовского, — Чтобы на те же грабли не наступить, Когда ценители непонимающие, Мою работу с умным видом, Как Голубовский, изучали, Как Барановский осуждали, Мы это раньше проходили! Сам Бог велел от этого уйти И не носить такие пиджаки, В которых перевёртыши ходили...

68 В Москве произошёл переворот, Притих от удивления народ, — Неувядаемый Чайковский, Старые песни комсомольские С телеэкранов зазвучали, Коммунистические оборотни С дрожащими руками захотели Вернуть доперестроечное время! Моя жизнь по сути не менялась... Вернулся к творчеству в рекламе, Со своей богемой тусовался, Ко мне натурщицы ходили, Только Ленка нос задрала, Не соглашалась мне позировать, Когда наедине с ней оставался, Окружал её вниманием, Бёдра слишком завлекательные Поглаживал, облизываясь, Она куклой равнодушной Мне ехидно улыбалась, Ласки избежать старалась, Считая их довольно скучными. Её насиловать я не пытался, У меня другое воспитание — В арабских сказках когда-то прочитал, Что женщину не по её желанию Взять с ходу невозможно, Будет седалищем вращать, А нетерпение устанет, Прослезится ей на бёдра! Потому-то с Ленкой-недотрогой Оконфузится боялся... Мне переворот не помешал

69 Любимым делом занимался, Знакомых мне художников собрал, Им предложил сделать подарок Детскому Дому в селе «Песчаном» — Пусть дети смотрят, как в музее, Подаренную им галерею Из пожертвованных им картин, Настолько этим увлечён я был И было мне по барабану Что по приказу прохиндея Ельцина В «Матросской тишине» сидели Придурки самозванные! Лена с директором кинотеатра Меня с богемой поддержали, Вместе с подчинённым коллективом Свои подарки детям покупали! Моя художница уговорила Оператора из телевидения Заснять вручение подарков Для вечерних новостей. Городской отдел образования Нам выделил свою машину, Мы свои подарки загрузили, Укатили утром ранним Сотворить благотворительность. Дорога к цели была неблизкой, Трясло автобус на ухабах, Жара в салоне нестерпимая, Наши попутчицы без платьев В цветных мини-купальниках В открытое окно смотрели, Мы в плавках с оператором Просматривали свежие газеты. За окном трудились на полях

70 Мужики на старых тракторах, Грачи на поле вспаханном Привычно червяков искали, Над горизонтом солнце поднималось, В весёлые тона окрашивало Работающих полураздетых женщин, Меня такое трудовое зрелище Из-за жары не привлекало. Я ещё более вспотел От газетных новостей, В «Правде» с удивлением читал, Как на ушах стояла вся Москва, Концом переворота возбуждённая, И толпа российских идиотов Митинговала, пела песни, С трибун из-за границы гости В основном еврейского замеса И их московские засланцы В мегафон толпе подсказывали, Что, наконец-то, есть возможность Утвердить для всех свободу, Жить по призрачным законам Голословной мутной демократии! Крик в автобусе меня отвлёк: — Смотрите, мужики, смотрите! Я выглянул в открытое окно — Картина для села обычная, На перелеске стадо коров Травой весенней насыщалось, Матёрый бык с кольцом в ноздрях На корову влез, взгорбатясь, Всем видно было, как... скакал, Жертва, внимания не обращая, На такое удовольствие, Рога вниз опустив, траву щипала

71 И новости московские Отошли на задний план. Меня другое очень волновало: «Бунт московский дурно пахнет!» Мне не хотелось быть коровой, Привычной к действию такому, Как только наши перевёртыши Добьются вожделённой власти, Нас будут в клетку заводить По своим придуманным законам, Чтобы сами под быков ложились, Проявив при этом терпеливость — Не дай Бог этакой напасти... Об этом оператору сказал, Он ответил: — Мне это пополам — Мы на нашем телевидении К этому давно привыкли, Чтобы на жрачку заработать, Пусть неохотно, но добровольно Под пурица, под каждого ложимся, — Со своего сиденья встал, Ушёл к весёлым пассажиркам. Не страшно то, что он не понимал, Мне страшно то, что сам не понимаю, Как участи подобной избежать, Не стать заложником паршивой власти! В селе «Песчаном» на отшибе Возле дома неприглядного, Облупленного двухэтажного, Наш автобус остановился — Толпа девчонок и мальчишек В алых галстуках отглаженных Во главе с директором детдома Благотворителей встречали.

72 Лица с улыбками довольными Неподдельной радостью светились, Нашу весёлую компанию Шумной стайкой окружили, Кинокамера телеоператора, Снимая действо, стрекотала, Белый по красному плакат Украшал обшарпанный фасад: «Добро пожаловать к нам, гости дорогие!» Довольный директор «Родины», Администраторша Елена Вместе с моей художницей, Таким вниманием растроганные, Картины от художников Одессы, Сладости в картонных ящиках Возле входа выставляли, Чтобы было видно оператору, Что, где и как снимать, Он бегал, как ошпаренный, Чтоб нужный ракурс отыскать, Лукаво улыбаясь в камеру, Им детдомовский директор помогал. К зениту солнце поднималось, На торжественном собрании Звучали речи благодарные Не только нам и перестройке, Да балаболке Горбачёву, Будто и не было переворота! Возле детдома на пустыре Детский духовой оркестр После каждой благодарности Туш оглушительно играл — Воробьи от страха падали, С деревьев листья осыпались!

73 Потом нас в пионеры принимали, Всем на шею галстук повязали... Закончилась торжественная часть, От солнца нестерпимая жара Нас липким потом наградила, Заставила нас галстуки снимать, Пионерам в шортах легче было — По ступенькам на второй этаж Они подарки молча заносили. Вместе с детдомовским директором На первом этаже я помещение Грустно разглядывал оторопевший, — В небольшом тесном пространстве Заляпанные подмости стояли, Вместо досок горбыли на них лежали, С потолка давно не белого Паутиной электропровода свисали Разор повсюду настораживал: «Зря привезли мы галерею»... Директор, мысль мою угадывая, Мне доверительно рассказывал: — После этой перестройки От председателя колхоза нашего Дождаться денег невозможно — Трактористы и доярки, К труду тяжёлому привычные, От рассвета до заката Горбатятся, как одержимые, Чтоб заработать главное: Старым тракторам солярку, Лекарства для ветеринара, Клубу инструменты музыкальные, Чтоб молодёжь не разбежалась. Мы стараемся попользоваться

74 Благотворительностью ныне модной, — Приезжают к нам из области Кандидаты и чиновники, Увидят безобразие ремонта — Сразу деньги перечисляют, Пусть небольшие, но достаточно, Чтобы детей наших кормить, Самим зарплату получить. Колхоз наш поддержать стараемся, У них скупаем молоко и мясо, В труде, как можем, помогаем. А что нам остаётся делать? От нашей власти не дождёшься Настоящей экономики И государственных дотаций — Коль ремонт доход приносит Вот таким нехитрым образом, Он будет бесконечно продолжаться! К такому творчеству директора Относиться надо с уважением, Я, как художник, это осознал, Руку крепко ему пожал, Но резюме в мозгу осталось... Наши нувориши во власти, Придумав наглую приватизацию, Ничего нового не создавали, Утвердив законы жёстокого бесправия, В собственность украли старое — Соки из народа выжимали, В заграничные бокалы наливали, С его свободой жадно выпивали, А выжатый на сок народ Свою удачу в жизни не сберёг — При его рабском поведении Богатели прохиндеи безразмерно!

75 В окна второго этажа детдома Из-за жары настежь распахнутые, Цветущая акация заглядывала, Солнце сквозь ветви еле пробивалось, На стенах коридора неширокого Наклеены обои очень скромные, Блестел паркетный пол, надраенный, На потолке люстры хрустальные, Двери со стёклами прозрачными Вели в просторную столовую, В ней уютно и прохладно! Школьный звонок позвал к обеду, Вышли из комнат октябрята, На майках звёзды пятиконечные С кучерявым вечным Лениным, В столовую вошли весёлой стайкой — На лицах вовсе не было печали, Что папу с мамой никогда не знали... Водитель с оператором уехали, Чтобы успеть в вечерних новостях Праздник довольных пионеров, За обедом весёлых октябрят Всему народу показать. В директорском просторном кабинете Кондиционер тихо работал В креслах развалясь сидели гости, В кабинетное пространство интерьера Вписывался стол на гнутых ножках, После вкусного обеда с коварной водкой Мы кушали на десерт мороженое, Вино прихлёбывая терпкое, Из винокурни местного колхоза. Директорша кинотеатра «Родина», Привыкшая везде командовать

76 В окно смотрела отрешённо, Ленка с директором заигрывала Из уважения иль развлечения, Её глаза искристые, нетрезвые В его, от выпивки блестящих, Как в озере, старались искупаться. Он, улыбаясь администраторше, Предложил, о чём-то думая: — Домой не стоит возвращаться, По вечерам у нас прохладно, Комфортно будет прогуляться По деревенским тихим улицам, Кино посмотрим в нашем клубе — «ЧП районного масштаба», В детдоме для ночёвки места хватит, А утром что-нибудь придумаем. Я это любопытное кино В «Родине» смотрел давно, Встречался с режиссером Снежкиным, Молодым, с лицом приветливым, Когда он на премьеру приезжал, — Мне в показанное плохо верилось, В нем много грязи на комсомольцев, К которым относился с уважением И видел, как они работали, На ударных комсомольских стройках, А Снежкин с видом гордым Хвалился своей смелостью, Что, мол, достойно показал Застойную эпоху Брежнева — Я спорить с конъюнктурщиком не стал. Художница, директорша и Ленка На экскурсию пошли с директором, Отбросив в сторону свои воспоминания,

77 Взял с собой планшет с бумагой, После плотного и сытного обеда Вышел во двор слегка проветриться. В детдоме «Мёртвый час» ещё не кончился, Воспитатели на улице работали, С фасада тихо снимали лозунги, В кладовку стопкой аккуратно складывали, Готовили к очередному празднику. Солнце с жарой спускалось к горизонту, Ветерок принёс прохладу с поля, Я на лавке ею наслаждался, Рисовал работу воспитателей, — Пионеры с октябрятами проснулись, Во дворе зарядку делали под музыку: «Летите, голуби, летите, Для вас нигде преграды нет», Несите, голуби, несите Народам мира свой привет...» На акации в такт воробьи чирикали, Возможно голубям завидовали. Вспомнил «Ямайку» популярную — Робертино петь так не умел, Как Советский юный пионер, Саша Пономарёв в хоре Александрова, Приходится лишь удивляться Славе мальчишки итальянского. Солнце скрылось за чёткий горизонт, Его сменил двурогий месяц, Вечер мгновенно превратился в ночь, Ультрамариновое небо Усыпалось мигающими звёздами. Вернулись женщины с директором, Спокойной ночи мне пожелали,

78 Спать ушли совсем усталые, Со мной художница осталась, Смотрела на моём планшете Незавершённые наброски и этюды К новой картине о пионерах: — Ну, как тебе ваша экскурсия, А о кино какое впечатление? — Жители «Песчаного» приветливы, Встречаясь, кланялись директору, Он с каждым встречным разговаривал О делах колхозных, о заготовке сена, Колхозники доброжелательно К себе нас в гости приглашали — Вина домашнего мне не хотелось, Я ела вишни и черешню, Потом мы вместе кино смотрели, Мне этот экшен не понравился... Эта женщина красивая Всколыхнула мной давно забытое, Стала мне ещё желаннее, В тени заснувшего детдома Звёзды на небе нам подмигивали — Любви и ласкам обновлённым. Домой дорога утомительна, Дряхлый детдомовский автобус На унылой черепашьей скорости С трудом заглатывал дорогу, Я с художницей любимой Особого внимания не обращали На скрип рессор и тряску на ухабах, Рядом сидели, молча внимали, Как директор с администратором «ЧП районного масштаба» обсуждали. Понравилась им сценка грубая,

79 В ней секретарь райкома комсомола На столе в хрущёвской кухне, В пиджаке в то время модном, В мясо воткнув лицо любовницы, Поставил в позу некомфортную, Задрал ей юбку слишком узкую, Ширинку расстегнув, её насиловал, Вертел попутно мясорубку, — Свободный галстук цвета крови В такт его движеньям сильным На спине её подпрыгивал. — Какая смелость молодого режиссёра! Вскрик директорши восторженный Деревенского водилу напугал, Со страху он нажал на тормоза, Мы чуть с сидений не слетели, Водила, выпучив бесцветные глаза, Салон автобуса оглядывал, Потом сказал, чуть заикаясь: — К «Раздельной» мы подъехали, Остановка здесь конечная, Дальше не хватит нам бензина, Вы дождитесь электричку — Она быстрей домой доставит. Мы с ним вежливо простились, Вышли на утренний перрон, На лавках отдыхали пассажиры С товаром из ближайших сёл, С целью доставить на «Привоз», Чтобы там выгодно продать, Подвыпившая молодёжь гуляла, Пацаны девчонок обнимали, Разбрасывали без причины мат, Ожидающие к этому привычные На них внимания не обращали.

80 Директорша с моей художницей Прогуливались вместе по перрону, Лена на лавке рядом сидела, Помадой подправляла губы — Её спросил, чуть-чуть ревнуя: — Моя прекрасная Елена, Как тебе детдомовский директор? — Я прекрасная, но не твоя, Не приставай с глупым вопросом, Он такой, как ты, телёнок — Взять меня лаской невозможно, В миссионерской скучной позе Нет никакого удовольствия... В кино мне комсомолец нравится, Незачем жалеть его любовницу, Вспомни, как охала, стонала, Нет от обиды — от сладострастья! В электричке переполненной В окна с выбитыми стёклами Жарко заглядывало солнце, На сиденьях, изрезанных ножами, Пассажиры, как селёдки в бочке, Потея, надписи разглядывали — На стенах кем-то нацарапаны Со знаком плюс чужие имена Из трёх букв похабные слова Или: «Лахудра, я люблю тебя». В обезображенном вагоне Милиция в крысиной форме Мимо стоящих по проходу Протискивалась с контролёрами — Их не смущала теснота — Главное деньги с пассажиров взять.

81 Я за ничьей Еленой наблюдал, — Ветерок из дальнего окна На лбу ей чёлку растрепал, Её миндалевидные глаза Смотрели отрешённо внутрь себя, За ней на двери видна надпись Грозная: «Не прислоняться!» Я, конечно, не психолог, Но всё-таки художник, Должен натурщиц понимать, Чтобы характер их вложить В пространство созданных картин, По-другому видел, как Елена, Себя за плечи приобняв, Грустила молча, вспоминая, Как свою любовь искала Не мимолётную, а настоящую — Вся сексуальная бравада В этот миг с неё слетела, Эта яркая красавица Была в душе совсем другая И все писания де Сада — Выдумка для мимолётных встреч, Когда приходится терпеть Попытку ею обладать Не по любви, а просто так, Для технического наслаждения... Перрон одесского вокзала Был заполнен до отказа, Кто встречал, кто ожидал, Чтобы с сумками и рюкзаками Первыми в вагон попасть, Место удобное отвоевать — При штурме тесной двери

83 Кряхтели старики, пищали дети, Наконец-то, все разместились В вагоне безразмерном, Поезд тронулся, перрон остался, Замусоренный и опустевший. Мы по домам не торопились, Решили вместе пообедать В ресторане привокзальном, Я показаться джентльменом Перед женщинами постарался, Им заказывал «Токайское» вино, «Ассорти» салат и фрукты, Себе графин хорошей водки, Селёдку с жареной картошкой, Обед я этот не забуду — Благодарные мне женщины Для меня подняли тост За нетерпенье в моём творчестве.

*** Проходит жизнь, всего нам не успеть Мешают жить пройдохи и невежды, Мне страшно, друг, без дружбы умиреть, Ещё страшнее выжить без надежды.

Родной язык, прости меня, Ты суть народа и его история, Его достоинство и совесть, Но невозможно отыскать слова, Благожелательные и негрязные, Чтоб описать, как ушлые чиновники, Мне без меня другой язык навязывали, Мою державу нагло дерибанили! В прошлое далёкое ушли мои друзья,

84 Которые меня до пенсии терпели И неизвестно, как сложится судьба В наше постперестроечное время. Давно прошли допенсионные года Эффектом перекошенного коромысла, Когда выплёскивается в пустоту вода Свершений и надежд несбывшихся. Мы в школе жизни постоянно учимся Быть способными на честные поступки, Чтобы жизнь для всех достойная была, Каждый раз сдавая свой экзамен, Отвергаем хамство и предательство, Честь и совесть часто вспоминаем, Но почему-то остаёмся в дураках! После убогой грязной перестройки, Объявленной Мишкой Горбачёвым, — Он, верный Ленину с Компартией, От переворота в Крыму скрывался, С понтом, ничего не знающий, Ночью по рации советовался С пьянчужкой Борькой Ельциным, Что делать с этаким народом На президента недовольного? Как дальше с этим жить, Чтобы Союз Советский сохранить! Тот в сговоре с невеждой Кравчуком, Оставив дело Мишки на потом, Отделить тайком поторопился Украину от бунтующей России, Трусливый ленинец подал в отставку, Безработный за рубежом бахвалился, Как строил чудо-демократию.

85 Борькины друзья Россию грабили, С его семьёй ворованным делились, На Украине Ленька без стыда и совести Одесский флот — гордость всего народа Продал евреям заграничным! Народ, всеми обманутый, Поневоле был загнан в рабство, То, что им создано — просто украли, Такая, чёрт возьми, у них традиция — Прибыль всегда недурно пахнет, Откуда бы они её не получили... У людей в борьбе за выживание, Им присущее исчезло напрочь! Не умея толком плавать, Власть в море жизни на плаву держалась За счёт наглости и жадности, Каждый из них богат и рад, Что унижен бедный раб И процветает воровство особое За счёт народа, всему покорного, — Каждый чиновник разбогатевший Вместе со своими президентами На билбордах яркой краской Лживый лозунг напечатали: «Народ решает — власть делает!»

*** Ох, какие же здесь сети Рок нам стелет в темноте, Рифмы, деньги, дамы эти Те, те, те и те, те, те! А.С. Пушкин.

Производители палёной водки Почти задаром купили «Родину».

86 Моя директорша ушла на пенсию, Одна, в квартире однокомнатной Развесила картины, ей дарённые, Обладая избытком времени, Их разглядывая, пишет мемуары, Как успешно поработала Секретаршей Руслана Боделана, О встречах с многими актёрами, Сценаристами и режиссёрами. Замуж вышла администраторша За старика, слишком богатого, Не по любви, а ради денег, В огромном доме в три этажа С ним жила в законном браке, — Де Сада вспоминая нервно, По вечерам хлестала старика До полного изнеможения, Когда он крепко засыпал, Кожу хрустящую снимала, На улицу, как Барби, одевалась, Грудь в кофточку не помещалась! Не стеснялась по ночам гулять С женихами потенциальными... На «Соборке» возле храма возрождённого, У нового роскошного фонтана Под брызгами купались голуби, Художники картины выставляли, Портреты рисовали всем желающим, Мастерицы и рукодельники Предлагали покупать свои поделки, Девушки с нескромным поведением, Сидя на лавках раскрепощённо, Обнажали для клиентов ноги... Возраст безделью не помеха — Пенсионеры и безработные болельщики В домино и шахматы играли,

87 О футболе, как обычно, спорили — Полна талантами Одесса! На вальяжной Дерибасовской В своём видавшем виде пиджаке, В одном из множества кафе Пил молча растворимый кофе, — Мне с ностальгией вспоминалась Юность, прошедшая давно, Когда по знаменитой улице гулял С приблатнёнными друзьями, Собой и жизнью вполне довольный, По булыжной свободной мостовой Приключенья для нетерпения искал. В то время жёсткое, послевоенное Нам денег от родителей хватало На пиджак, висящий на плечах, На ерша для храбрости на танцах. Жизнь несытая, но дружная была — Мы дружили с нашими соседями, Вместе отмечали праздники, Пели лирические песни, Трошина, Марка Бернеса И нам было без разницы Кто русские, а кто евреи... Мы обижать друг друга не умели, Любить по-настоящему хотели, Мечтали о далёких странах, Знали, что рождены для счастья, Как птица для свободного полёта, Книги были главным развлечением, В них искали правду о нашей Родине, Всё знать хотели о войне гражданской, О боях в войне Отечественной И были главными для нас героями Павка Корчагин, Сашка Матросов,

88 Влюблялись в Зою Космодемьянскую, В Любу Шевцову, Улю Громову, Читая о бессмертных подвигах, Им подражать во всём старались. На ударных комсомольских стройках, На полях колхозных, фабриках, заводах Трудились доблестно, с геройством, Труд добросовестный нам нравился, Мы знали, что возродим Державу, Мир установим во всём мире, Чтобы дети наши и родители. Противный вой сирен не слышали, Под взрывы бомб не попадали! Всё по-другому в жизни получилось... В нашей стране, распятой безнаказанно, В борьбе неравной за выживание Народ обиженный, беспомощный В чужой войне невольно оказался, Теперь сирены «Скорой помощи» На улицах всё чаще раздаются, Как жуткий вой войны прошедшей, Извещая о пострадавших новых В схватке совсем бессмысленной С безнадёгой и коварством власти — На телевидении и в газетах В новостях подобное безумие Называют не местной оккупацией, Объясняют международным кризисом. Пока я размышлял о безобразиях Оккупантов коррумпированных, Солнце в платанах заблудилось, С жарой сквозь ветви пробиваясь, На свободу наконец-то вырвалось, На горизонте красным остановилось, Дул с моря ветерок прохладный,

89 Дарил всем запах цветов акаций, Продлились тени от невысоких зданий. Мужики в коротких шортах, В босоножках на босую ногу, Возвращаясь с пляжа, пиво пили, Жажду утолив неторопливо, Расплатившись, молча уходили, — Как провокаторши для пенсионера, В короткой не по возрасту одежде Ко мне пацанки за стол подсели. Я терпел пока молчали, Как только сигареты закурили, Меня нисколько не стесняясь, Выставив ноги худые, длинные, Впрочем, довольно соблазнительные, Стали с матом обсуждать, Что нынче модно одевать, Как с любовниками Николь Кидман, Анжелина Джоли с Питом Спали на большой кровати Времён Людовика Четырнадцатого. Такое трудно было выдержать: — Эй, соплячки, угомонитесь, У меня от мата уши вянут, Вам нескоро выйти замуж, Завтра учиться надо в школе, Вместо того, чтобы учить уроки, Вы о сексе в кафе болтаете Диким языком неграмотным, Вон от моего стола, засранки! Сразу притихли разговоры, Та, что старше, бросив сигарету В полную окурков пепельницу,

90 Выгнув общипанные брови домиком, Сказала грубым хриплым голосом: — Послушай, дед, ты стар и сед, Но я ручаюсь головой, Что любишь секс, как молодой, Ты не ругайся, грамотей — Лучше купи шампанского, Тогда ты нам понравишься! Мы сотворим тебе минет, Всё, что надо, встанет у тебя, А если денег с собой нет, Сам давай от нас шагай В урну с головой кидаться! Подружки громко рассмеялись... Доктор на больных не обижается, Мне спорить, что-то им доказывать После такой тирады расхотелось, Я только думал с удивлением, Каким же будет обновлённым поколение Лет через двадцать — двадцать пять От таких девчушек-малолеток? Сотню зелёную из пиджака достал Официантке за кофе передал... Дожидаясь положенной мне сдачи, На пацанок посмотрел внимательно — Широко раскрытыми глазами Не на меня смотрели, на валюту, Что исчезала медленно в кармане В переднике официантки, Та, улыбаясь завлекательно, В кассу пошла менять купюру... От включённых ярких фонарей Убежали сумерки в глухую тень, Шелестели листьями платаны,

91 Двурогий месяц света не добавил, Висел, как украшенье, над «Горсадом», Улица заполнилась прохожими, Я в меру сексуально озабоченный, Смотрел не на мужчин любого возраста, А на подруг, с ними шагающих — На грудь и ноги, их осанку Глазами страстного художника. Официантка сдачи принесла, Я для пацанок ей заказал По упаковке вредных чипс, Главный напиток молодых — Американский «Пепси-колу», Мороженое с приторным сиропом, Коль это дело им понравилось — «Чупа-чупс», чтоб пососали Вместо бананов у мужчин! Девчушки на меня поглядывали, Больше матом не ругались... Глядя на мордашки девочек, Довольных этим угощением, Невесёлый ненароком думал С угнетающей обидной грустью, Как росли эти пацанки, За две щёки уплетающие Ими любимую вкуснятину. Как мечтали папа с мамой, Их дедушки и бабушки Вырастить детей воспитанными, Честными, от зла свободными, Достойными любви высокой, Которую когда-то сами знали, Вслух читали детям книги, — Кругозор до школы расширяли, Чтоб ничего на свете не боялись,

92 А в школе общеобразовательной Детей в начальных классах Лишь только на украинском Учиться нагло заставляли — Безоговорочно и обязательно! Мальчики и девочки за партами Учительницу слушали внимательно, Ещё не понимали разногласий Между богатыми и бедными И не было трагических последствий От нестандартных отношений, — Носили форму одинаковую! Время в учёбе быстро пролетает, Когда девчонки в классе подросли, Стали стараться модно одеваться, Мальчики надели взрослые штаны Стала заметна такая разница... Последыши родителей богатых На одноклассников, которые беднее, Смотрели с нескрываемым презрением, На их одежду, скудные завтраки, В отместку пацаны устраивали драки, Скромно одетые обиженно пацанки Ночью в подушку тихо плакали. Насмотревшись кино американского — Триллеров кровавых и ужастиков, Во всех кинотеатрах города, Порнуху в модных видео-салонах, Свобода отношений детям нравилась, Мечтали стать безбашенными, Образцы жестокого насилия Повторяли в школьной жизни И «Конан-варвар» со Шварценеггером Везде висел на видном месте.

93 Адептам неумелой власти — Президентам с депутатами Такое перевёрнутое образование Было желанным и вполне устраивало, Как отвлекающая тактика От войны бедных с богатыми. Война любая без жестокости, Без превосходства над другими И лихоимства не обходится, Потому после войны любой Убийство для достиженья цели, Личной, карьерной или воровской Стало привычным и необходимым Явленьем кривобокого прогресса — В жизнь общества внедрялось непременно Не только в мире — и на Украине! Разрушение свободы самосознания У народа, туго понимающего, Что в его стране творится, Ни к чему хорошему не приведёт, — Народу надо бы подсуетиться, Оборзевшей власти жадной На пиджаке зашить карманы, Харон на Стиксе взяток не берёт, В Тартар бесплатно отвезёт А Цербер не загавкает! Всё равно придётся голыми Депутатам с депутатками, С марионеточными президентами, Глупых взглядов, разного цвета, С палёной до отравы водкой, С хвостом селёдки загнивающей, В мире ином на сковородке В обнимку вместе жариться, И черти вечного Тартара Будут курить церковный ладан Вместе с попами в высоком сане,

94 В огонь пожитки конфискованные Станут, смеясь, в огонь подкладывать! Виденья сказочные отвлекли От насущного и настоящего, Ради экономии в стране обиженной, На «Дерибасовской» потухли фонари. Тьма из тени вышла безбоязненно — Контражуром месяц высветил Моих соседок, за столом сидящих, У них, довольных угощением, Вместо сигарет торчали палочки «Чупа-чупс» приторно-сладкого. Голос детский без смущения, Тьмой приглушенный прошепелявил: — Послушай, дед, достойный уважения, Ничто на свете не даётся даром, Где мы продолжим этот праздник? За твои деньги что захочешь! Ты подожди, имей терпение, Мы лишь пойдём попудрим носик... «Мне ни к чему их дожидаться, — Подумал, застегнув пиджак: С детьми орало на мече ковать Пожалуй, слишком экстремально!» Дорогой к дому мне вспомнилось, Как жила, добыв Победу, Многострадальная держава. Чему учились дети в стране Советов? Сказки для воспитания В детстве были главными, На вопрос: «Откуда дети появились?» Родители с улыбкой отвечали Охотно и с терпением: «Детей послушных и примерных Приносил волшебный аист,

95 А непослушных и хулиганов На огороде в капусте находили!» Мальчишки, повзрослев, влюблялись В своих подружек-одноклассниц, С ними неумело целовались, Засыпая ночью вспоминали, Вкус поцелуя первого и робкого — Только в снах их секс тревожил, Утром, проснувшись, удивлялись, На вопрос ответ искали: «Коль заниматься онанизмом стыдно, Что делать, чтобы такое не приснилось! В клубах и кинотеатрах Лишь о войне кино показывали Иль до войны про жизнь весёлую С песнями и хороводами... Вдоль улицы, к ночи пустеющей, Засыпающие лысые платаны Скучали без своих пернатых, Листья повисли и не шелестели, Соперничая с запахом сирени, Сильней запахла белая акация, А я вопросом напрягался: «Чем ты, художник, озабочен, Забыв о своём творчестве? К чему эти убогие сравнения Жизни теперешней с послевоенной?» Вряд ли интересен твой рассказ О поцелуях первых, неумелых? Суть главную старайся отыскать, — Крутую кашу войны жестокой, В то время всё население голодное Новую жизнь пыталось строить, Чтобы эта каша, круто сваренная, Подонками Советской власти Во главе с Великим Сталиным Будущему поколенью не досталась!

96 Что было однажды, может быть дважды, Начиная с Киевской Руси, Нет времени, чтоб не было войны Без жертв и притеснений, — Все подчинялись воле державной От первого князя до царя последнего, Народ стремился сделать всё, Чтобы жестокость и разор Никогда, нигде не повторялись. Навязанная крестоносцами религия Войнами с невиданной жестокостью, Расползлась заразой по всему миру — Два тысячелетия церковники Дурачат простаков рассказами О еврейском Боге самом главном, Что только он даёт спасение От голода, разора, эпидемий И бессмертие для верующих В райской жизни на том свете! Вспомни, художник, революцию С её идеей слишком смутной, Вырванной из лживой «Библии», «Кто был ничем, тот станет всем!» Ты Ленина не раз писал портрет И морды его помощников, Отпрысков «Народа избранного», Подобные Лёве Троцкому, Ты не один был в заблуждении О геройстве того времени — Даже художник Васнецов, Мастер писания святых икон, Для геройской Красной Армии Придумал знаменитую будёновку И шинели с красными полосками!

97 Каждый кремлёвский командир, Интеллигентные предатели Истину прекрасно понимали — За посыл всё можно получить: «Рабочим фабрики, землю крестьянам!» «Вся власть Советам из безграмотных!» И не было предела этой лжи, Коль «Силы враждебные веют над нами!» Строили с успехом на крови Республику воров, к чужому жадных... После её делили на автономии — Феодализм тоталитарный, Как в древности, стал главным Государственным устройством, Всё превратилось в одночасье В русских, украинцев, татар, Грузин, узбеков, молдаван — Не стоит всех перечислять, Достаточно причины главной, Чтобы этнические разногласия От насущной жизни отвлекали! Повторение — не мать учения — Это судьба для всех народов, Населяющих шестую часть земли, Сейчас воспитанники Ленина, Революции наследники — Коммунистические упыри В демократической свободе Не на шутку разгулялись, Применяя свой посыл, Всё, что можно себе присвоили, Что-то украли, что-то отняли! По своим законам, безнаказанно...

98 Я вспомнил отчий дом на «Молдаванке», Когда в гости приехал мамин брат Из деревни в Орловской области, Как рассказывал, глотая слёзы — Его сын, комсомолист сознательный, В нищем Сталинском колхозе С гордым названьем «Путь Ильича» Мальцом на ферме скотником работал. Выращивал свиней, бурёнок-рекордсменок, Скот подросший сопровождал на бойню, Чтобы догнать и перегнать Америку! Сам погиб в очередной командировке Под горящим для скота вагоне... Мой брат хотел стать агрономом, — В вагоне на подстилке из соломы, Под стук колёс неторопливый При свете лампы керосиновой В институт к экзаменам готовился. В дверь, раздвинутую настежь, Ветерок прохладный залетал, Виделось поле до горизонта, Куда под вечер опускалось солнце, В вагоне скот жвачку жевал. Вдруг вагон на дыбы встал, Опрокинулся с коровами, — При неожиданном крушении От лампы солома загорелась, Брат на волю выбраться не смог Из-за придавленных вагоном ног, От дикой боли он закричал: — Братцы, рубите мои ноги! Но не было кому помочь В пустом до горизонта поле...

99 Отвлёкшись от глобальных размышлений, Они не к месту, не ко времени, Нам не увидеть изменений, Но вот от жизни взять, что можно, Не только мне, другим позволено — Здесь ни причём свобода совести... Не найти в земной истории Время для жизни благодатное, Где свободы не отбирали бы, Не существует машины времени — Это выдумка фантастов, Не то бы от туристов не было отбоя Из будущего, нам неизвестного, И прошлого, от нас далёкого, Потому-то в белорусских Вискулях Не случайно состоялись посиделки И влезли в нашу жизнь такие бесы, Как Лёнька Кравчук и Борька Ельцин! Без них бы жизнь другой была — Без посыла манны небесной... На «Терешковой» угол «Космонавтов», В парке имени «Максима Горького» На открытой небольшой площадке Метались звуки саксофона, Певицы юной хриплый голос Как у Утёсова, захлёбывался: — Мурка, мур-мур Мурёночек, Мурка, ты мой котёночек... Я сел у сцены за свободный столик, Пиджак на спинку стула сбросил: — Мурка, Маруська Климова, Прости меня любимого...». Пробежавшей резво официантке Заказал «Портвейн три топора»

100 И, глядя на весёлые семёрки, Налил в бокал креплённого вина, Чтобы под «Мурку», улыбаясь, вспомнить, Как раньше в парке «Комсомольском» Учился жизни сексуальной, — Не думать об историях печальных. Пить в одиночестве я не привык — Может, по возрасту подругу снять, Чтобы забыть и не грустить О жизни той, что ранее была, Мы многого тогда не понимали, Читали книги, не вникая Откуда, что, кому и как, Коль и жили небогато, Не стоило и начинать... С энтузиазмом выполняли планы, «Доска Почёта» с почётной грамотой — Высшей для нас была наградой, А премия нам роскошью казалась! В задних рядах кинотеатров, По воскресениям на танцах Девчонок крепко обнимали, Мечтали с каждой переспать, Но комсомольская мораль, Родительское воспитание, Лишь после свадьбы позволяло Вкусить запретный плод желанный И привычка навсегда осталась Грудь и ноги у девиц разглядывать... В этот поздний тёплый вечер Ко мне за столик женщина подсела, Был рад красивой собеседнице, Невольно глядя на круглые колени

101 Под коротким модным платьем, Ей налил вина в бокал: — Здравствуй, милая красавица, Как жизнь и как твои дела? На весу держа бокал наполненный, Ногу на ногу вскинула соседка: — Не знаю даже как ответить О жизни нашей непутёвой — Мы все делами недовольны, Вечно мечтаем заработать Не по чуть-чуть, а сразу много — Давай, любезный, выпьем за встречу! Потом договоримся о цене, Чтоб было хорошо тебе и мне... Со сцены песня Якова Давыдова, Переделанная Лёвой Задовым, С блатным одесским колоритом Звучать с эстрады продолжала. — Стала ты чужая и совсем другая, Стала ты мне, Мурка, неверна... Просипев строчку последнюю: «И за это пулю получай!» Под жидкие аплодисменты, Кланяясь, певица в зал ушла. Её сменил высокий парень, У певца манеры голубого, Голосом, поставленным неплохо, Песня Табачникова зазвучала: — Ах, Одесса, не город, а невеста, Ах, Одесса, нет в мире лучше места... Улыбаясь сидящей по соседству, Торговавшей своим несвежим телом, Последний раз взглянул на бёдра,

102 Расстроенный подумал огорчённо: «Собеседницы не получилось, С такой нельзя быть искренним — Ошибёшься всенепременно!» — Ах, Одесса, ты мой любимый край, Цвети, моя Одесса, живи и процветай, — Под заключительный аккорд Знаменитой «Жемчужины у моря» Вспомнил о своей художнице: «Бог мой, какой я идиот, Даже представить невозможно! В этом паршивом ресторане С какой-то поветрулей выпиваю, А женщина, мне дорогая, Меня, волнуясь, дома ждёт... С соседкой вежливо простился, Она, как кукла, глаза выпучила: — Любезный, жду, когда расплатишься За время, мной потерянное... Неужто денег у меня не меряно, Чтобы отдать ей, не жалея? «Три семёрки» ей достаточно! Дорога к дому расшаталась, Из-под ног куда-то вырываясь, Не желала быть мне скатертью, Пьяной радостью меня попёрло — Всегда работал, словно лошадь, А дома вроде, как осёл, Чужой беды не превозмочь, К чему мне лживая история, Яйцеголовых философия? Живи, художник, так, как можется, Синяя птица, нескоро прилетит... Укрепив своё самосознание, Брёл упорно в ближайший магазин

103 Приобрести вкусный подарок Для моей красавицы-жены. За прилавком на стеллажах до потолка Ярко упакованный товар лежал, Шоколад, конфеты и печенье, Соки, фрукты, рыбные консервы, В которых рыбу вряд ли ты найдёшь, Лишь мешанину их хвостов и плавников Или баланду, полную фекалий, Вместо Кости Дзюбина кефали! Я вспомнил с ливерной начинкой пирожки, Мы покупали не потому, что дёшево, Просто очень вкусно приготовлено — За это ласково их называл народ:. «Ухо, горло, нос, сиська, писька, хвост» Или пирожки с еврейской обрезью! С раннего утра три пирожка купив, Грузинским чаем, молоком запив, До обеда сытым работаешь... Подошла к прилавку продавщица, Похожая на первую учительницу: — Чем мне помочь вам, уважаемый? В разрезе белого, как снег, халата Грудь упругая с сосками тёмными, Как соблазн для мужиков выглядывала! На бейджике написано «Алёна...» Для робких женихов и неленивых, Чтобы не спрашивать у девицы имя, Как для любой любви положено В наше время приличным воспитанием. Вынул из кармана пиджака Сдачу от хмельного праздника: — Вот, любезная, хочу купить презент

105 Для подруги, дома ожидающей... Поясом затянутая талия, К стеллажу сложилась пополам — От вида выпуклого зада оторопев, Подумал: «Где мои шестнадцать лет, Когда с весёлым нетерпением, Подобных продавщиц не пропускал? А сколько с возрастом потеряно — Теперь, пожалуй, не подсчитать!» По совету профессиональному Купил коробку дорогих конфет, Для продавщицы плитку шоколада, Как настоящий джентльмен, На прощанье руку ей поцеловал, Собой довольный к дому зашагал. Двурогий месяц за тучу спрятался, Зигзагом засверкали молнии, Гром грозой на дом мой надвигался, Под ливнем пьяному промокнуть — Мне только этого и не хватало, Презент свой спрятал под пиджак, Постарался от грозы сбежать!

*** «Улыбнулась грустно фея: — В странном тёмном мире Есть, конечно, ведьма В каждом коллективе...» Настя Прохоренко.

Благодаря моей художнице Быт уютный в нашем доме, Я ей за это очень благодарен

106 И крикнул, радуясь с порога: — Я пришёл за наказанием За свою ветреность и пьянство! Ей протянул конфетную коробку... На подарок не обратив внимания, Меня подруга встретила вопросом, Расстроенной скороговоркой: — Мой милый, я так огорчена, — Неужто TV государственное Станет частной лавочкой Для Оксаны Матюх с администрацией С подачи Пундика и губернатора? Я от этого сойду с ума! От всхлипов детских протрезвевший, Не зная толком, что ответить, Пиджак в прихожей на крючок повесил, Её к груди крепко прижал, Поцеловал чуть влажные глаза, — На кухне ливень кнутом хлестал Два плотно занавешенных окна, Гром иногда художницу пугал, Она взволнованно рассказывала, Как из старых ветхих декораций Придумывала новые площадки К скучным, убогим телепередачам Для областной администрации. Прихлёбывая крепкий чай с лимоном, Слушал художницу внимательно, Перебирал умом своих знакомых, Таких, как Пундик и Покровский: — А кто такая Оксана Матюх? — Это главная начальница, Работала шестёркой в «Имексбанке»,

107 Странным образом к нам назначена, Ведёт себя, как генеральша, Затеяла у нас реорганизацию, Умеющие и дело знающие Под сокращение попали! — Скажи мне, что тут странного, Если всеми правят негодяи, Поверь, им всем по барабану Судьба умеющих трудиться, Тем более на телевиденьи, Им показуха стала главной — Нас на билбордах успокаивают, Будто власть нам что-то делает За счёт народного бюджета. — Мне без работы никак нельзя, Ей всю свою жизнь я посвятила, Как без общения с друзьями? Всё, что могла, им отдавала, Как умела, так помогала, Чтоб все, как надо, получилось... — Художник трудится всегда, Пиши, подруга, натюрморты, Если захочешь, обнажёнку, Забыв про прочие дела — Будешь ты всегда свободна От начальников противных, Администрации загнившей... Свободным жить не запретишь, Пусть будет тишь и благодать, Нам безобразий не отменить, Пойдём, родная, отдыхать. В спальне окошко чистое от ливня Солнцем рассветным осветило,

108 Стало видно, как художница В беспокойном сне переживала Происходящее на телевиденьи, Ей сочувствуя, в окно смотрел — В своей работе много лет Помогала друзьям в творчестве, Не зная, что предательство, Основа жизни тех друзей! Ну, как её мне успокоить, Как убедить, что личная свобода От пройдох бесовской власти Нужна для жизни, словно воздух, Необходимо найти возможность Наслаждаться каждым днем, Отпущенных для нее судьбой И ничего на свете не бояться... Вся наша жизнь — смешной разлад В круговороте ненужных встреч Не надо нам на них оглядываться, Какая разница, чем наша жизнь была, Что приходилось нам терпеть, — На свою память опираясь, Нам остаётся только ждать, Чтобы когда-нибудь пусть в будущем, А лучше, если сейчас живущий, Смог воскликнуть, не кривя душой: «В нашей стране жить хорошо!»

***

109 Призрачно всё в этом мире бушующем Есть только миг, за него и держись, Есть только миг между прошлым и будущим Именно он называется жизнь...». Н. Добронравов.

Я ненавистью перестал болеть, Стал просто жить не так, как все, На холсте масляной краской В постельные весёлые тона Воспоминания свои раскрашивал, Забывая о делах греховных, О которых мне нестыдно вспомнить, — Видавший виды старый пиджак Был для меня защитным панцирем От хамства и самодовольства, Чиновников, нас окружающих. Не так уж плохо жизнь прошла С тех пор, как пацаном гулял По улицам весёлой Молдаванки, Заглядывая в окна распахнутые, Как в освещённый вечером аквариум, К золотым рыбкам нетерпенье применял, Не окунаясь в философию глобальную. В той прошлой и далёкой жизни Соседи без личной выгоды Друг другу помогали выжить, Тех, кто талантлив и возвысился, Благословляли, но не завидовали, Нам, молодым, их ставили в пример! Если кто-то чем-то заболел, Собравшись вместе, сообща лечили, Было безразлично, кто где трудился, Кто из них чукча, кто еврей, —

110 Всех называли просто — одесситы! До виртуальной перестройки Я не был вечным двоечником, Старался делать всё на пять! Опираясь на собственную совесть, На «Доску Почёта» попадал, Где в пиджаке я гордо красовался, После, добиваясь, как художник, Авторитета в своём творчестве, Чтоб независимым по жизни быть, Пиджак свой в клеточку носил — В своей судьбе не сомневался! После развала страны Советской Нас заставляют жить по-европейски Без нашего на то желания И бизнес всенародного обмана В новой стране успешно развивается... Такое время достойно удивления, Когда обманутое население Протестует на мелких митингах Против бизнеса своей же власти С умершей давно надеждой, Что жизнь их к лучшему изменится, — Опуская бюллетень на выборах, Наступают на те же грабли, Потому что нет других и не было! Известно всем, не всё срастается С честью, совестью и пониманием В безполезности всей нашей жизни, Взять христианскую религию — Каноны лживой «Великой Книги» Проповедуют непротивленье злу, Не осуждают кровавую войну, В себе уверенных и безнаказанных, Нынешних бомбометателей США вместе с Израилем,

111 Недовольных другими странами... Апостолы учили грешников У Христа просить прощения, — Молись, чудак, ищи отдушину, Чтобы спасти душу заблудшую, Хочешь попасть в благословенный рай, На чужое свой рот не разевай, Бессеребреником себя почувствуй! Я тоже был по жизни раб, Умом чуть трусоват, но сердцем храбр, С нетерпением отдушину свою искал От грехов, судьбой отпущенных, Чтобы спрятать в ней свою сущность С идеей и желаньем революций. Мы все у прошлого наследники прямые К труду за выживание привыкли, Ну накажем современных крестоносцев, Всех обидчиков жестоко уничтожим, Вряд ли бунт такой нам что-то даст, Коль совестью торгует наша власть. Мудрый должен жить долготерпением, От недоумков отличаться честностью, Обязан творчески настойчиво трудиться, Безделье слишком тело расслабляет, — Шабаш «Верховной Рады» с новостями Не смотреть по телевизору, Где власть совместно с оппозицией Всегда в одном единогласны, Чтобы довольных и недовольных Вольным строем загнать в Европу! Смешно? Я думаю не очень — Лично мне главней, чтобы в моём доме Не закончилась еда и водка...

112 Всё это понимаю только так. Но вот откуда эту мудрость взять? Один гуляю по тротуару Мимо билбордов на ногах слоновьих С рекламой, жутко нарисованной, По привычке девушек разглядываю, — Шагают стройные с ногами до ушей В коротких, по-европейски, платьицах, Груди, манящие с торчащими сосками Нагло выглядывают из декольте, Моё сердце посещает вдохновение, С каждой хочется писать портрет, Брюки мешают нетерпению — Я бы вовсе отменил бюстгальтеры! Глядя вслед на фигурки девушек, Где половинки вниз от талии Привлекают своим вилянием, Вдруг подумал с сожалением — Моя подруга вышла на пленер, Как творец, парней рассматривает С надеждой затянуть в постель Тайком от друга постаревшего... Расстраиваюсь от ехидной мысли, Она, возможно, в нашей квартире Вместо пейзажа возле моря, Кому-то страстно отдаётся! Чтоб усмирить тупую ревность, Обуздать своё воображение, Спешу домой, в свою Европу...

***

113 «В окошке том герань живая Цветёт и летом и весной, И тёплый ветер развевает Кисейный занавес с каймой...». С. Михалков.

Зря подругу дорогой осуждал, Здравый смысл её не покидал, Она на кухне ужин нам готовила, Поцелуем встретила в прихожей — Утонуло сердце моё раненое В светлых озёрах её глаз И ревность в их глубине растаяла. В просторной светлой комнате Этюдник у окна стоял, Привычный запах свежего «Пинена» Не мешал рассматривать пейзаж Со скалами монументальными, На пляже, у самой кромки моря, Лежат фигурки обнажённые Молодых парней и юных девушек. Я, как художник, точно знал, Когда натуру пишешь маслом, — Этого вполне достаточно Натурщицей без секса обладать. Любимую за плечи приобняв, Успокоённый пошёл на кухню, Сел вместе с ней поужинать, Водку из холодильника достал, Для аппетита выпил соточку, Закусил салатом из овощей, Мясом жареным на медленном огне, Запивая всё это компотом. Картины в рамах вместо обоев На стенах в комнатах висят, У окон на каждом подоконнике

114 Цветы теснятся комнатные, Растёт столетник, цветёт герань, К нам на балкон садятся голуби, Клюют в кормушке разные зёрна. Мы на базар с подругой ходим Еду и фрукты покупать, Лежа на диване вечерами, Кушаем клубнику со сметаной, С ней вместе телевизор смотрим, Чтобы видеть всё и знать. Увидев на экране своих знакомых, Которые когда-то были нам друзьями, За двуличье их не осуждаем, Каждый живёт, как только сможет, — Нечестно что-либо приобретённое Пропадёт со временем без пользы... Эту истину мы твёрдо знаем, Поэтому живём, душой свободные, Каждый день с ней творчески работаем — Я пишу о прошлом свои рассказы, Она творит одесские пейзажи, Наш родной любимый город Для вдохновения богами создан! Своя Европа нами построена Без навязанных чужих законов, Как ни странно, мне это нравится, В Евросоюзе потому так стрёмно, Жить придётся со всеми вместе, Как в общественном просторном туалете, Где похвастаться нельзя и... выпуская воздух, Нужно будет на других оглядываться, Что, отнюдь, совсем неинтересно.

115 Мне с подругой жить комфортно, Думаю и ей со мной неплохо, Нам не нужна совковая настойчивость Всё переделать и перестроить, Хочется верить только в хорошее Нам не надо никаких друзей, Наша любовь без них сильней, Мы о прошлом просто забываем Когда цветы с ней поливаем, И на балконе кормим голубей.

117

118

119 В «Аркадии» ранней весной, Ещё не начался пляжный сезон, Но солнце уже щедро раздавало Тепло желанное всему живому, Окрашивая море, лёгкий воздух Прозрачной акварельной краской, Чаек пронзительные голоса Просили сытость и покой у моря, Броуновский полёт привлёк меня — Такой пейзаж просился на бумагу. Выбрав место на небольшом пригорке, Свой этюдник старый разобрал, Присел на камень из ракушняка — Вдруг женский звонкий голос Над пространством моря зазвучал: — Кинулася хвиля страшенна, човника мицно вхопила, кинула геть аж за банку, неначе лушпайку. Дівчина плаче; плаче вона від болю, не од страху, не за човном вона плаче, жаль її великий, що нічим їй рятувати безщасних: «Ні! Таки спробую ще раз!» В окружении детей притихших Стройная девушка читала книжку, На шее белый шарфик, словно чайка, Под тёплым ветром развевался, — Я этюдник свой оставил, По косогору к ним спустился, За детьми тихонько притаился, Чтобы легенду дослушать до конца, Девушка, словно меня не замечая, Продолжала взволнованно читать:

120

— Миттю одежу зірвала з себе і кинулась просто у море, не зглянулось гнівноє море: хитко коханку свою поглинуло... Та зглянулась праведна доля: смерть собі не знайшла жалібниця відважна, чайкою сірою з моря спурхнула і з гірким плачем полетіла над морем... Моё любопытство предупредив, Книжку мне протянула чтица, Тонкую, размером небольшую: — Прочтіть та принесить Мені завтра на це ж місце — Я буду тут в цей самий час, — Ей улыбаясь, книгу, открыл И поразился в ней эпіграфу: «Пола душа і думка в’ється, Мов чайка в’ється і пита: Коли ж скрізь сльози усміхнеться Вкраїна — матінка свята?» Мною задуманный пейзаж В тот тёплый день я не писал — Книжицу читал и удивлялся Забывчивости и невниманию, Новых в искусстве реформаторов В культуре нашей Украине — Творчество любой национальности, Даже если чем-то не понравится, Должно быть всеми уважаемо, А не прятаться в архивах! Закинув на плечо ремень этюдника, Пошёл домой по узким улицам С суматошной жизнью города,

121 По ним топтались многие Великие поэты и писатели, Которых не забудут в будущем... Выйдя неспешно на «Дерибасовскую», Я оказался в веке девятнадцатом — Увидел барышню в шляпке кокетливой, Узкая белая шёлковая лента Змейкой на прямой спине лежала, — Торопилась барышня в частную гимназию. Получив достойное образование, Преподавать в гимназиях имела право Русский язык и русскую историю, Обожала читать Нарежного, и Гоголя, — Поэзию Пушкина и Байрона, Лермонтова и Державина, На украинский язык переводила, Шевченко детям декламировала: «І чужому научайтесь, Й свого не цурайтесь...» В «Одесском вестнике» печатала Своё первое стихотворение: «На смерть Тургенева», Но в книжке записной писала: Знаю теперь, что я украинка, а не русская. Не какие бедствия, слова и события Великой России не волнуют моё сердце так, как история Украины, никакой напев не находит такого резонанса в моей груди, как украинский, не за кого не болит так сердце, как за её промахи и ошибки.

122

и чем больше вижу в её истории ошибок, недостатков, тем горячее люблю её! В мастерской моей в аквариуме Золотые рыбки лупоглазые Из-за водорослей на меня глядят, Мне щебет волнистых попугаев Не помешал легенду дочитать: «А дід і не знав, що дочка поробляє, та ті козаки, що вона зрятувала, сказали йому. З горя і розпуки дід, як разводив вогнище біля моря, так в його і кинувся просто. Загибли і дід, і дочка, та загибли не зовсім: і щоночі вогник на скелі блукає, а сірі чайки без ліку розплодилися на скелі, над морем літають та плачуть — кличуть, лиш тільки зачують хижу бурю, звіщають пловців мореходів, та свідчать про давню давнину, про славну дівчинку-чайку». Напротив моего рабочего стола На грубых деревянных стеллажах Лежали книги, старые журналы, Я в «Ниве» девятнадцатого века Нашёл короткие произведения Березиной Людмилы Алексеевны: «Вісточка», «Пісня», рассказ «Знахарка», Подписанные ярким псевдонимом — Так проявилось новое имя, Ныне забытое: «Дніпрова чайка».

123 Верность присуща для любой любви, Если она правдива и настоящая, Я не терпел слова на «изм», Предпочитал определения другие — Честь и совесть главное по жизни, Всё остальное, простите, от лукавого! Легенда, жизнь Днепровой чайки Надоумили писать картину О девочке, что жертвуя собой, В шторм спасла от смерти козаков, О верности в любви седого деда, Страх преодолев, он в бурю прыгнул, Спасая в волнах тонущую дочь, Но как осуществить эту идею? Для картины одной легенды мало... Вместе со съемочной группой Государственного телевидения Работал в городе Батурине, — Согласно моему сценарию, Приезжал в козацкую столицу Истории известный Григор Орлик, Крестник гетьмана Мазепы, В честь которого во Франции Назван аэропорт «Орли» — Съёмочная группа всё снимала, Что попадало в кинокамеру, Я, как художник-постановщик В подробной экспозиции музея Настойчиво искал следы Жизни и творчества Березиной, Но не нашёл, как ни старался... В мастерской возле мольберта Я девушку у моря вспоминал, Когда ей книжку возвращал,

124 Она мне повторила биографию, О делах семейных и взрослении Будущей талантливой писательницы: Батько мій був веселий, гостинний і до всього прихильний. Через таку вдачу він з походження великорос — був ходячим збірником фольклору. Від нього у мене напровесні життя з’явилася така охота до пісень, казок, усяких словесних узорів нашої любовi. Казок та пісень я ще с дитинства знала безліч, бо мати Наталка яка походила з українського козацького роду, кохалась в народних піснях. Казали про мене тоді, що я, як балакаю, то співаю...». На пляже много отдыхающих На песке солнце поджаривало, Я рядом с девушкой понравившейся, Слушая музыку украинского языка, Картину мысленно писал — На фоне тёмных мрачных скал Дед вместе с храброй девочкой, Сопротивляясь штормовому ветру, Шли к бушующему морю... Этот, задуманный мной образ, Без знания неведомой истории На холсте никак не получался! С неизменным верным другом, Сопровождающим меня этюдником, Гружусь в автобусе «Одесса — Киев, По железной дороге ездить в столицу В командировку слишком скучно От пейзажей однообразных

125 Мимо станций и полустанков — То ли дело мимо полей бескрайних, Сёл небольших и городов, Возможно, Днипрова Чайка — непоседа Посещала милый сердцу, Простор украинских пейзажей... Глядя в открытое окно, Видел, как море, синие глаза Девушки-чтицы из Одессы, Которые помогут мне понять Жизнь писательницы и поэтессы. Людмила Березина приехала в Херсон, В то время пишет много стихов, Либретто детских опер и рассказов, Вместе с мужем Феофаном Василевским Становится активным членом Кружка украинской интеллигенции — Пропагандирует творения Шевченко, Популярных русских писателей, Увидев угрозу самодержавию, Кружок закрыли местные власти — Выслали самых активных В сёла убогие на Киевщине... Из «Королёвки» опальная писательница В Киев часто приезжала, С Николаем Лысенко встречалась, — Автором музыки к её либретто, С писательницей Алёной Пчёлкой, В то время мало кому известной, Но не менее талантливой, Переписывалась с Максимом Горьким, Который ценил её творчество. Друг семьи писатель Коношенко Вспоминал в смутное время:

126

«Діти були для неї все... Дбала, щоб вони стали справжніми людьми. Пам’ятаю, щоб коли не заходив до Василевських, я заставав Людмилу Алексіївну серед дітей, — своїх (їх було троє) та чужих: вона, сидячи на канапі з якою-небудь роботою, заставляла їх читати та розказувати прочитане, а то й сама читала або розказувала їм цікаві оповідання. І діти, свої і чужі, горнулися до неї, бажаючи догодити їй своєю працею. Тут між ними зав’язувалися дружні відносини, но збереглися й тоді, як вони повиростали, й людьми поставали. Інколи, особливо під неділю, або під свято, начиналися співи, з великою охотою діти виспівували, всяких пісень, українських і російських, і призвичаювала дітей передавати не тільки форму, а й душу пісні». Бродил по Киеву, искал хоть что-нибудь, Чтобы о Березиной напомнило, Хотя бы доску мемориальную, Зашёл на Байковое кладбище К могиле женщины писательницы, Что создала для маленьких читателей Оперу «Пан Коцкий» и другие сказки, Множество стихотворений и рассказов, И, как не странно, Первое прижизненное издание Вышло только при Советской Власти В самом конце войны Гражданской! Я со своим этюдником поехал В «Зелёный Яр» на Николаевщине — В царское время назывался «Карловка», Именно там, в семье священника,

127 Родилась Людмила Алексеевна, Готовили её к богослужению, Отдав в школу монастырскую Учить науку довольно мутную, Но девочка учиться в ней не хотела — Благодарна была родителям, Что разрешили уехать в город, По булыжным улицам которого Гулял Великий Пушкин. По пути в «Зелёный Яр» Трясло автобус на дороге, Я рассказ «У школi» у окна читал, Через мгновенье забыв о тряске Сопереживал его героям, Над тупым инспектором смеялся — Сельскую школу проверяющий, Укорял с апломбом преподавателей, Что: «Не все дети говорят по-руськи», Когда учительница ему сказала: «Важно те, щоб розуміли читане!» Инспектор криком возмутился: «В каком государстве мы живём, Какие задачи преследует школа? Что это: малоруська сепарация заводится?» Прочитав с ухмылкой этот разговор, Сожалею, что сейчас при нашей власти, При демократии так называемой, На Украине это повторяется, Только с точностью наоборот! Когда ходил по улицам Херсона, Прохожим задавал вопрос: — Кто такая Днипрова Чайка? Старые и молодые отвечали:

128 — Это чайка не над нашим морем, А та, что над Днепром летает! Дети на вопрос: — Кто «Пан Коцкий» написал? Вразумительный ответ никто не дал... В карликовом селе по обочине дороги (Недаром «Карловкой» его назвали!), Стояли живописно-беспорядочно Развалюхи бедные, богатые дома, Возле каждого цветущие сады и огороды, — У плохо восстановленного храма Спрашивал у прихожан и прихожанок Об их талантливой землячке, Никто не помнит священника отца, У амвона умершего в старости, Где похоронен, никто не знает! Забывчивость у многих поколений При поголовном просвещении Привела к полному забвению Многих удивительных людей, Творчеством своим достойных — При сложностях и неустроенности, Чем хуже быт и потому сильней — Любили крепко свою Родину, Нередко жизнью своей жертвуя. На берегах Славуты прошло детство Будущего гетьмана Мазепы, Он в юности стихи писал, На его слова в народной песне — Боль души и неуёмная тоска: «О горе тій чайці, Чайці-небозі, Що вивела чаеняток При битій дорозі...» Грустная песня не про чайку, —

129 Об Украине обездоленной, Про горе за её униженных детей, Которых турки и татары Батогами гнали в неволю, Распинала польская шляхта, Пётр I слишком жёстко Уничтожил Сечь Запорожскую, Царица — выкрестка Екатерина «Дабы Малую Русь к рукам прибрать», На козацкой земле вольной Установила крепостное право! Гетьманом назначила любовника Своего холопа графа Разумовского — Он все её приказы исполнял, Подписал «Валуевский циркуляр», Где утверждали царские сатрапы: «Украинского языка, как такового Не было и быть не может!» Украинские книжки запрещал печатать, Вытеснял язык в церквях и школах. Образ чайки из песни народной, Независимой при всех невзгодах, Летящей над волной Днепровской, Стал удачным псевдонимом Для писательницы-идеалистки, Приветствовали новое имя: Иван Франко и Леся Украинка, Коцюбинский и Михаил Старицкий. Революция семнадцатого года С обещаньями для всех народов Равенства и свободы совести Разбудила у неё надежду Освобождения от царского невежества:

130

«Врочисто вітайте воскреслу Владарку! Будуйте будинок нового життя. Бийте, ломіть без жалю і вагання усі старовинні здобутки неволі: тюрми, кайдани, глибокі льохи, вісокіі мури, тісні закамарки старого життя!» Разочаровавшись впоследствии В новом государственном правлении, Где кроме дури ничего и не было, Всё уничтожила Гражданская война, А «Буревестник», в смысле Ленин, Над Чёрным морем гордо летал, Самосознанье Украины разрушал, Как в старой мудрой сказке — Холодные бездушные осколки Зеркала северного короля Больно ранили сердце её народа, Над Днепром взлетевшим чайкой С надеждой на самоутверждение. Слишком трудно умирать больной, Ещё трудней малоизвестной, Брошенной, забытой всеми При жизни, бывшими друзьями И страной неблагодарной — Всё, чем жила писательница, Оказалось ложью и обманом! В тихом селе «Германовка» весной После продолжительной болезни Людмилы Березиной не стало Но потомкам завещание оставила: ...Та тільки, руйнуючи, добре подбайте та з грузу коштовні оздоби збирайте... Не жалуйте праці, та добре пільнуйте,

щоб часом в руїни під навалом грузу не зникли коштовні оздоби колишні. Пильнуйте ж оздоб дорогих! Возвратившись в колыбель культуры, Короны моря Чёрного жемчужину, В мастерской рассматривал этюды, Привезённые из мест, где побывала, Всеми забытая писательница И тяжесть творческого груза Новой картины, мной задуманной, Мне неподъёмной показалась... Смотрел в пространство серого холста, Стоящего на раскоряченном мольберте, Я понял — мне невозможно написать Образ, достойный Украины настоящей, О которой с самозабвением мечтала Гимназистка на улицах Одессы. Вольный город для всех национальностей Разговаривал на разных языках, Но общим был язык России — Никто навязывать и не пытался Правила быта и свои обычаи, Между собой на русском языке общались, Что всем дружить друг с другом помогало! Язык — совесть истории народов, Нужно беречь в нём каждое слово, — На суржике не стоит разговаривать, Как ныне чиновники во власти, И на сословия не стоит разделять, Никому не нужен закон о языках — Порой бывает трудно разобраться: «Вот вам громада — русский язык!»

131

132 Народ читает и не понимает — Громада — громадьё, отнюдь не общество, Утверждает слово на билбордах С портретом Николая Гоголя. Учить другой язык необходимо Всем, для общего развития, Чтобы читать в оригинале книги, Разбираться в жизни политической Без переводчиков, на всё согласных Ради начальников вышестоящих, Коль языка чужого ты не знаешь — Не перекручивай свои мозги, На каком думаешь, на том и говори, Пиши картины, рассказы и стихи! Пусть копошатся несознательные, Слабые духом конъюнктурщики, Президенты, чиновники и депутаты Пусть знают, есть другие люди, Которые своих предков не забывают, — Когда на другой берег перебираются, На переправе лошадь не меняют! И помнят великую мечтательницу, Одно из украшений нашей культуры Под псевдонимом «Дніпрова чайка». Жаль, политические настроения В державе и в Украине, в частности, У неё отняли много времени — Нет, чтобы творчеством заняться Для просвещения неграмотных, Писать рассказы, стихотворения, Окунулась в борьбу с бесправием И не добилась нужной правды! Кому нужна «гражданская позиция»,

133 Забыв про всё, в политике участвовать? От нигилизма недалеко до терроризма, От них все революции и войны, — Поиск равноправия и независимости Для всех без исключения народов Был, есть и будет несостоятельным! Шило на мыло менять не стоит, Поскольку времена меняются И устройства государственные... Нынче всюду правят захватчики, Как и наши перевёртыши в политике, — Воспитанные Советской властью, На Украине стали оккупантами! На заседаниях, продажных митингах, В газетах и по телевиденью Убеждают на суржике картавом — В наших бедах Россия виновата! Чем, интересно, им не угодила Их мамка, бывшая кормилица, Одна у русской матери вина, Что, воспитав таких ублюдков, Себе во вред возможность им дала С ног на голову страну переворачивать... В России тоже народ хмурится, И, даст Бог, не растеряется, Тогда всем мало не покажется!

Ïîñòñêðèïòóì Бог мой, такая малость В моём мечтательном желании Навести в стране порядок, Жаль, мечты такие не сбываются, —

134 Пусть не коробит вас мой рассказ О море ласковом, спокойном, Что хотелось акварелью на бумаге С чайками писать пейзаж, О чтице — девушке у моря, От общения с которой был доволен, О ненапрасной командировке — Узнать о жизни «Днепровой Чайки», Как страна меняет взгляды В зависимости от обстоятельств, Кто захватчики и оккупанты... При выгодной им демократии Свободы слова и печати Сам ложь за правду принимаю, Но до сих пор не понимаю, Куда детей определить, Чтобы родной язык учить?

Ñîäåðæàíèå Печальный случай Пиджак Дніпрова чайка

4 40 112

Літературно-художнє видання (російською мовою) Расторгуєв Володимир Володимирович

Біч долі

Редактор А. Михайлевський Технічний редактор П. Бондарчук Підписано до друку 07.02.2014 р. Гарнітура BalticaC Фіз. друк. аркуш 16,5, ум. друк. аркуш 15,6 Замовлення № Наклад 60 примірників