«ПЛЕД»

Толстопузых китов выносило на берег. Прямо к стройке. Высокими волнами, аккуратно, бережно, как мать причесывает своего ребенка. Шлеп. Шлеп. "Так в природе устроено", - вы скажете; но не тут-то было. Из прибрежного песка выкопались дети, маленькие убийцы. Жажда заполучить китовью кровь была выше их разумения. Кит звал на помощь, но спасения не было. Вокруг детей, хищно впившихся в плоть кита, ездили машины и летали самолеты, возникали и уходили в небытие древние цивилизации, воздвигались храмы, мылась посуда, жены орали на мужей. "Заметьте, друзья, - оторвав пасть от могучей туши, произнес один ребёнок, - как сильно мы жаждем крови кита. Всегда ли было так? Раньше, помню, было лучше". "Да ты, несчастный, повзрослел, - с укором произнес его товарищ. Иди работай, плати налоги. Вот видишь я кладу сюда кирпич? Между нами строится стена непонимания; прошлое ещё долго будет волновать сердца, но его уже не вернешь..." И тут старик заметил, что сам он стал на половину кит. И ноги его были как у кита, и борода совсем китовья. В углу комнаты стоял шкап покрытый водорослями и монтажной пеной. Морские коньки игриво трепыхались в водах, не в силах противостоять течению, акулы раздвигали свои могучие челюсти в такт музыке, как будто зевая. Коралловые рифы неподалеку были все также безупречны и красивы, а морские ежи — уродливы и непонятны. Тут я проснулся и закурил сигарету. Самая кривая сигарета, которую я когда-либо курил. Её наверняка скрутила ногами вьетнамская бабка-повитуха. В пачке обычных сигарет была эта особенная, и я сделал выбор в её пользу. И я превратился в кита. И я ждал детей. Всю свою жизнь я копил свою кровь, для незнакомых мне детей.

МИХАИЛ (поковырявшись в ногах): Можно я у вас переночую? Шартунов: И что, не пахнет? МИХАИЛ: Дак можно? Шартунов: Если не пахнет - можно! Жена Шартунова (в руках держит тромбон): Что за шум? Кто к нам пришел? МИХАИЛ (Шартунову): Ну-с. Не видел вас лет сто и думал все, что женитесь на водке. А почему у вашей суженой тромбон? Шартунов: Это не тромбон. Не верьте всему, что пишут. Особенно тому, что в скобках.

Снег, иллюминатор, снова снег. О чем вы думаете перед полетом? Я только об этом, и о своей будущей жене. Я представляю, что вылетаю не сейчас, а лет через двадцать, что дома меня ждут трое детей, а она, на кухне, готовит что-то вкусное и ароматное, запах летит в подъезд, и соседи, поднимающиеся к своей квартире, втягивая его волосатыми ноздрями, надеются, что этот запах доносится именно из их кухни. Тут неожиданно за мой столик садятся две дамы под шафэ. Им интересно, что я пишу, кто я такой и почему сижу один. Мысли комкаются и летят кубарем, наш самолет падает не успев взлететь, рассказ заканчивается, а моя жена — вдова на веки веков. Виной всему — пьяные барышни. Мы живем в грустное время.

Вы все чертовски правы. Вот когда я беру инструмент в руки — все сразу прячутся. "Что за инструмент такой у меня в руках?" - думаю, а разглядеть никак не могу. Не слишком увесистое что-то. Не знаю. В любом случае, не важно, ведь я работаю там, где это абсолютно не важно - я выдаю коньки детям от 12 до 16 лет, весом до 50 кг. 12-ти часовой рабочий день. Тяжело. Потом дорога домой. Потом я открываю самые обычные двери: обиты кожей с внутренней стороны, две петли, глазок и прозрачная стеклянная ручка. Перед тем, как войти, я подтягиваю ногой соседский коврик как можно ближе к своей квартире, будто он мой. Пусть все так и думают. Захожу, здороваюсь с собакой, чешу ей бок, пока снимаю одежду, переступаю через жену, ложусь в кровать и вижу тысячи снов других людей со всех уголков земного шара.

Весь день МИХАИЛ точил удочки, а к вечеру выяснилось, что никто на рыбалку не собирался, и что все идут на охоту. МИХАИЛ впал в отчаяние. Дальше случилось ещё хуже: оказалось, что он врач, и что его пациент при смерти. Он пошёл дотронуться до руки умирающего; спустился по лестнице, переходил через дороги, махал знакомым, кивал коллегам. Будучи по горло одетым в рабочий халат, он подошёл к месту палаты, где лежал больной, но никак не мог отыскать двери внутрь."Что-то проголодался я", - подумал МИХАИЛ, и, забыв об охоте, рыбалке, умирающем пациенте и неприкрытой лысине, отправился в ближайшее кафе. Там его ждали два дрозда, которые врезались своими цепкими когтями в столик, за который МИХАИЛ и сел. Тем временем, откуда ни возьмись, в кафе появились немецкие цеппелины, бабки с клубками пряжи, дрейфующие льды, давным-давно вымершие дронты, наборы для игры в дартс и множество мужчин в широкополых шляпах всех форм и расцветок. "И что? Это всё?" - усмехнулся МИХАИЛ. Нет, не всё! Было ещё много чего, но дрозды хлопали крыльями, орали и вообще невозможно было разглядывать по сторонам так, как привык это делать обычный гражданин. МИХАИЛ схватил дрозда, но тот - вы помните - был цепок когтями, и они вместе с лапами остались за столом, в то время как туловище дрозда и его голова были в руках у МИХАИЛА. Не растерявшись (ведь он был врач), МИХАИЛ плюнул сначала на одну, потом на другую лапу, поставил дрозда на них обратно, как будто ничего не произошло, и пошёл из заведения прочь. В груди пылал огонь, но наш герой был не только врачом, но еще и пожарным, и мгновенно затушил бушующее пламя. "Замечательный выдался денек" — сказал МИХАИЛ, ожидая поезда, который навсегда увезет его из этой сумасшедшей губернии. "Нет!" — язвительно ответила ему проходящая мимо старушка, которая пару минут спустя уже никому ничего не могла язвительно ответить, в связи с настигнувшим ее сердечным приступом. "Ох, зря ты мне день испортила, - думал МИХАИЛ, - зря-зря-зря". Плюнул МИХАИЛ на дорогу, растёр ногой и увидел вокруг себя нарастающую тень: на него плюнул великан и растёр его ногой.

Мне закрыли лицо руками; я пытался убрать их каждую по очереди, но на шестидесятой совсем выбился из сил. Смирившись, я заметил, что от рук пахнет водкой. Оказывается, все это время я был дома.

Шпагин схватил трубку; сигнал был слабым: он не мог различить ни слова. Слёзы текли из глаз, хоть он и не плакал. В это время его навещал сосед; и так навестит и этак, да только Шпагину не до гостей было, и соседа он на дух не переносил, так что дышал в его сторону носом каждый раз, когда тот был рядом. Голос в трубке стал четким; один и тот же, но с разными интонациями. Он узнал его сразу, и ничего не мог с собой поделать — волосы и ногти сами сыпались на пол, кожа шелушилась и кружила в воздухе как снег. Шпагин разваливался на глазах. Сосед привёл сына Шпагина. "Вот сидит твой отец", - сказал он, а сын и сам всё видел. Только видел он отца на фотографии, сидящим рядом с мамой, и не сразу заметил ту кучу осколков и волокна, на которые рассыпался Шпагин. Мальчик протёр пыль с рамки, поставил её на место и принялся собирать рядом сидящего отца как конструктор. Из волос, ногтей, костей и кусочков кожи, мальчик собрал половую тряпку, которая была недовольна всей своей жизнью, ненавидела свою жену, и все эти годы была влюблена в абсолютно другую женщину. В ту, с которой она пару часов назад говорила по телефону. На утро тряпка пошла к Шпагину на работу, села за его стол и начала перебирать бумаги; в обед выпила чая, покурила возле крыльца, получила нагоняй от начальника, одела пальто и ушла обратно домой. Там всё было как всегда - как в гостях. А изменения личности Шпагина никто и не заметил. Уже давно ничего не менялось.

Денис Егорович шел на обед; и не нужно ему было все это, да только он проголодался. По пути он случайно чем-то наелся и даже растерялся, так неожиданно, искренне: щеки его покрылись румянцем, а соски затвердели.

- Что за едреня-феня? - сказал Денис Егорович.

- Ты должен был сказать: "Что за черт?" - сказал черт.

- Чертовщина какая-то! - испугался Денис Егорович, перекрестился и черт тут же исчез.

День был ужасным. Все валилось из рук и из окон. Старые газетные номера, декоративный пёсик, бабушкино кашпо и заряженный карабин стремглав мчались на головы прохожих. Еще и сосед, живущий этажом выше, с балкона плевался. Тем временем, среди домов гуляла порядочная дама, совершала шаги и прочего понемногу, пока на её шляпу не угодил слюной сосед. Тут-то я и пристроился к её устам. Я — бранное слово, вы — чертовски испорченный человек.

Все мы люди. Вот и Шатров - один из нас. Однажды, окончив все дела на унитазе, он решил привести свой зад в порядок, и, будучи чувствительным художником, взял, как обычно, для свершения дела одну из безвкусных картин, лежавших рядом; да только картина такой не оказалось, и была очень даже хорошей, на самом деле. Эрот угодил Шатрову прямо в глаз; Шатров не мог ни есть, ни спать пятнадцать минут, после чего натянул обратно штаны (трусов по средам не носил), обнёс картину рамой, спрятал под диван, вытер, наконец, свой зад, сменил штаны, и сдал ту живопись на знаменитую выставку, где она висела на самом видном месте и пользовалась немалым успехом, как и сам Шатров с того времени. Всё никак не соберусь рассказать Шатрову про её автора. То одно дело, то другое, знаете ли.

Он всё хохотал и шевелил усами. Мы с его отцом старые друзья и мне пришлось всё это терпеть. Вдруг он прекратил и уставился на меня каким-то весенним взглядом. Я начал вот так: - Ты ведь сын вон того господина?

- Ну дядя Коля, ну что вы опять...

- Подойди ближе. Нет-нет. Не ко мне. Нет.

- Куда же мне подойти?

- Знаешь, - сказал я, - оставася и дальше сидеть, тупая башка, - и стукнул ему по затылку. Он прекратил что-либо делать и я понял, что поставил его на место. Не думал, что всё пройдет так гладко. Честное слово, не думал.

Только я встал твёрдо на ноги, как ко мне подошла целая толпа; все начали меня обнимать, обливать молоком и кидать в меня яйца; меня обваляли в муке и поджарили на сковороде. Я, честно признаться, даже растерялся, так что сказал сухо: "Ну, блин!" - и пошел оттуда к чертовой матери.

Ко всему нужна инструкция. Ни черта без неё не ясно. Однажды мы отдыхали недалеко от обрыва, а я всё время смотрел вниз. Я думал, что погибну, если туда свалюсь. Другие бы тоже так думали, если бы только можно было навести их на эту мысль. Но как?! Все глядели друг на друга, а я - в пропасть. В голове вертелось: "Эй, а что будет, если встать очень близко к обрыву?" - "Прямо на самый краешек?" - "Да-да, именно туда". Но я не знал как рассказать про это другим и сильно переживал. Время, к счастью, летело очень быстро и скоро настал момент, когда все собрались уходить. Я ужасно вымотался и пошёл в последний раз взглянуть на пропасть. Тучи были серыми, дождик - мокрым. Мне ничего не оставалось; я подумал о пропасти: "Либо она, либо я", - и прыгнул что есть сил вперёд, обхватив руками чью-то собаку. "В случае транспортирования электромясорубки при отрицательных температурах, после внесения в теплое помещение электромясорубку перед включением в сеть необходимо выдержать в упаковке при комнатной температуре не менее 3 часов. Электромясорубка предназначена исключительно для бытовых нужд. Подключайте электромясорубку только к электрической сети переменного тока напряжением 220 В частотой 50 ГЦ", - это были последние мысли нашего героя.

Детектив угрюмо смотрел в стену; жена Детектива подавала ему время от времени напитки и намёки о чём-то страшном. Два сына: Стэн и Матиас (одному было 32, другому 40 кг), играли во дворе в мяч и кидали друг другу руки в лицо. Ах, ещё про соседских детей: они там тоже играли с этими двумя. Вдруг раздался выстрел. Где-то вдалеке. Миль за восемьдесят от дома Детектива, так что это его ни капли не взволновало. Через закопченное окно пробивались лучи света. Стэн и Матиас закончили играть и стучали своими кулаченками в дверь. "Открыто же!" — крикнула мать, но ребята у детектива, честно говоря, были странными (это еще слабо сказано), и им просто нравилось выбивать причудливые ритмы на деревянных панелях дверей. Иногда они просто приклеят друг друга по обе стороны двери - и чёрт знает что вообще. Но тут раздался телефонный звонок, и детям стало не до шуток. Матиас вбежал в гостиную, взял трубку, передал её Стэну, а тот - Детективу. Последний выслушал всё, что она ему сказала, бросил четвертак одному из сыновей, допившему его виски, и завёл машину.

Вой сирен оглушал район — это один из живущих в соседнем доме старичков включил пластинку со звуками полицейской погони на своем стареньком патефоне. Детектив достал пачку папирос и вытащил 2 штуки: одну себе, вторую - Матиасу, который стоял рядом. Смерти для сына он никогда не жалел. По заброшенному ликерному заводу прогуливались полицейские, помечали улики, воротили нос от развороченного тела и сцеживали остатки сорокаградусного из проржавевших цистерн прямо в свои фуражки. Детектив Смитт тоже была тут; статная, зеленоглазая брюнетка, шестнадцать ладоней в холке, с двумя детьми, вдобавок — горбатая как верблюд. Холодало. Близилась ночь, и близилось страшное. Тело, возле которого стоял Детектив, было укрыто теплым одеялом, дабы никто не смог обвинить бюро расследований в отсутствии заботы о клиентах. По спинам присутствующих элегантной походкой разгуливали мурашки. Все шло к тому, к чему шло.

Старые заводские часы стукнули сто шестнадцать раз, и все поняли, что началась какая-то чертовщина. Один из полицейских надел фуражку и закурил. Выпивка вылилась на лицо и вспыхнула. Сослуживец кинулся на помощь, но запутался в шторе и задушил сам себя. Детектив пригнулся: как бы чего и с ним не произошло. Из соседнего здания со свистом начали вылетать пули. Одна из них попала в Матиаса, что значительно облегчило дальнейшую жизнь Детектива. Проходящая мимо псина, с прогнившей шерстью, испугано метнулась ко входу на завод и отгрызла голову детективу Смитт. Старик со странной пластинкой выглянул в окно (просто посмотреть), закурил, и тут же умер от рака. Стэн, маленький сын Детектива, его кровь и плоть, приехал обнять папу, но, поддавшись стадному инстинкту, тоже себя умертвил: он выпил яд цикуты, вскрыл вены и, дойдя до ванны на дрожащих ногах, погрузился в тёплую воду, где подавился насмерть жвачкой. Спасая свою жизнь, Детектив укрылся одеялом с трупа, пожелал жене спокойной ночи, спросил, ничего, что он отнял всё одеяло себе, на что та промолчала. Над головой летали пули. Под заводом было зарыто сокровище.

- Не сделать ли нам перерыв между смертями? - спросил Круглов у Коровина. - И так почти все герои мертвы.

- Действительно. Тут уж кого не придумай - наверняка скоро умрёт, - заметил Коровин.

- Как бы и нам не досталось. Довольно смело самим быть персонажами этого произведения. Трещал камин у Кругловых. Вокруг Детектива рассеивался солнечный свет воскресного утра. Рядом с ним плакал мальчик. На вид ему было килограмм тридцать. Он ронял слёзы на тело мужчины в полицейской форме.

- Эй, малышь, - обратился к мальчику Детектив, - не хочешь закурить? Мальчик заплакал ещё сильнее. На звук рыданий сбежались люди, дозноваясь, почему он плачет.

- Он плачет от того, что не хочет курить, - объяснил детектив. Всем стало както неловко. Один из собравшихся смутился своей неловкости и решил, что следует отмочить шутку, чтобы все думали о нём, как о беспечном, но шутка не понравилась другому, у кого день совсем не задался, и который решил по этому поводу устроить драку, что стало его первым успешным воскресным начинанием. Нужно ли говорить, что та драка была чрезвычайно кровавой? Где-то в стороне, у стены, стоял Детектив и прижимал к себе мальчугана, напуганного, дрожащего, - пытаясь оградить его от страданий как можно дольше, пока у него ещё оставались силы.

Маленькая девочка с серьёзными глазами. Одна в палате. Очень душно; нужно дождаться медсестры, чтобы та открыла окно. Немного кружится голова. Девочка сама может перелезть с койки на коляску. Ей запрещают, но она слишком скучает, когда одна. О, Боже, она забыла свою куклу - она оставила её на кровати. Чувствуется слабость в теле. Берёт в руки куклу, но та вываливается из рук и падает на пол. Девочка пытается дотянуться с инвалидной коляски до упавшей куклы, как вдруг ей становится хуже; что-то колет в груди пока глаза поднимаются к потолку; ей плохо, когда ей сочувствуют; боль растёт пропорционально жалости. Тело медленно слабеет от боли. Из последних сил она выводит невидимые слова на простыне: "Твоя мамаша... - девочка кашляет в сторону кровью, - ...она настолько жирная, что никогда не играет в прятки, потому что нет предмета, за которым она могла бы спрятаться". Ехидная улыбка видна на её лице. "Кашляет кровью, произносит она. - Ты сам читаешь, что пишешь?! Это мог быть конец. Ещё бы чуть-чуть..." - она с трудом выравнивается в своём кресле; ей становится легче. "Нет, - говорит она, - не с труд... слушайте, всё нормально! Правда! Оставьте меня в покое. Я просто лягу назад в кровать, и всё будет хорошо. Я иду на поправку. А ты! Ты никогда больше не пиши обо мне! О чём-нибудь другом, только не обо мне. Хорошо? Спа-си-бо", - и больше не произнесла ни слова. Чтож, автор, выдыхая, заканчивает свой рассказ, и обещает девочке больше никогда о ней не писать.

Сидя дома в рыбацкой фуфайке Полушепотом спорил с ногтем Что я барин, семь лет мне от роду, И что имя мое Артем. Что учился в селе Кутозово, Пережил потоп, а потом в меня возле дома, из кузова из мушкета стрелял тритон Ноготь понял, что он не брат мне Ум дурманил, всю жизнь мешав Отслоился от третьего пальцы И без реплик залез под шкаф.

Фома: Я старался спасти вашу дочь, но успел вытащить из-под клюва ястреба только её ногу. (протягивает план эвакуации.) Андроп: Хорошо, что так все вышло. Все-равно она от меня была беременна. Так хоть перед женой объясняться не придется. Благослови Господь того ястреба. Фома: В таком случае вам придётся принять командование на себя. Оживший мертвец: Я скучаю по дому.

- Слуга.

- Я думал, мы друзья.

- 5 часов. Принеси-ка мне поесть.

- Но уже полшестого. Не поздно ли?

- Как, полшестого?

- На самом деле так.

- Не может быть! Я ведь следил. Не может быть!

- Мне очень жаль, что у вас приключилась такая беда.

- Ты думаешь, я не знаю, что у меня были ещё полчаса? Я уверен в том, что они у меня были. Где они, спрашиваю? Распорядись, чтоб их нашли. Даже не так: сам отправься узнать, куда они делись. Слуга не нашёл полчаса, но нашёл других два раза по пятнадцать минут; ничего не сказав, он преподнёс их как то, что искал хозяин. Тот остался доволен и торжественно произнёс: "Я ведь говорил!"

Под палас заглянул Фёдор и, неудовлетворённый, изменился в лице. Через неделю он рассказал всё в подробностях (как я сейчас вам) своей невесте, а та объявила, что подаёт на развод.

- Но тогда я больше не буду делиться с тобой всяким таким, - попробовал Фёдор.

- Мне это и не очень нравилось, - была честной невеста.

- Но постой... - задумался Фёдор, чувствуя несостыковку в словах собеседницы. Секунды бежали, и нужно было предпринять действие. Взяв свою невесту за руки, Фёдор закружил её в блистательном вальсе, так что та передумала подавать на развод. ВСЁ.

Один мой друг не умел играть на гобое. Однажды он полез в погреб за чечевицей и угодил в капкан, который я поставил против воров, таскающих у меня вермишель с табаком (рассказчик был богат такими штуками). Из-за ворот глаза слепило солнце. Я был молод, свеж и гладко выбрит (и сутул). Тут я увидел её. Она сияла бирюзовой чистотой, не выходя за рамки приличия. Меня это поразило. Я схватил её зубами за голень и протянул фамильный костыль; кроме прочего, он был украшен изображениями маленького чижа и старой ноги. Ей костыль приглянулся, впрочем, как и я сам. В то время мой друг, угодивший всеми конечностями в капкан в погребе, чувствовал себя неловко и звал на помощь. Через девять лет он доел всю чечевицу и стал причитать, пока я был счастлив с женой в браке и ласкал детей по жидким, как вода, волосам. Гобой пылился, время шло, друг умирал, а мы все нежились, да ласкались. Конец.

Мне дико, сыро, сутуло, гадко; со скрипом снимаю пенсне. Ты за прутьями стула, ты — женщина с маткой; я вижу тебя на просвет.

Дворцов таращил пред собой глаза: ему противно было всё. Через дорогу у крыльца она одна, являясь ему сном, чертила на дороге линий пучок длиной в версту; но среди них не видно синей. Все есть - а синей не найду.

Он смахнул с книги пыль и посадил попой на неё кого-то, кто проходил по коридору; он приложил палец к губам этого человека, показывая, что если тот заговорит или, хуже того, встанет, то ему придётся умереть от страшных порезов большого ножа, который был у Него в руке. Он тихими шагами вышел за город и развёл костры; много костров, так что вся армия противника пришла в ужас, глядя из своего лагеря на тысячи огней, представляя себе неизбежное сражение. Он был опьянён успехом, Он был утешен удачей. Обедал всегда он орехом, И не мог обедать иначе.

В дверь постучали. Я, отложив дела, пошёл её открыть. Вечерело. Звонок гремел уже который час, а я всё не мог пробраться к двери через завалы мебели в бесконечных коридорах. Наконец, я решился крикнуть, что я дома, и что требую рассказать мне в деталях, чего от меня хочет ломящийся в мою дверь человек. Чтож, люди, находившиеся между мной и гостем за дверью, передали мне, поклявшись в честности, что тот пришёл оповестить меня о пожаре в доме, что скоро я могу сгореть и что это большая беда. "Не может такого быть! - подумал я. - Должно быть это злая шутка!" И действительно, гость только пошутил. Ох, нелегко давалась мне эта беседа. Тогда я решил - ну и чёрт с ней. Но нет.

- Ещё я принёс вам поздравительную открытку, - сказал гость.

- Неужели? - спросил я.

- Вот глядите, - показал гость мне на мой стол. Там лежала новая открытка картинкой вверх. На картинке была страшная баба.

- Лучше вам не читать того, что написано в этой открытке! - крикнул мне сосед снизу. "Это ещё почему?" - подумал я.

- Там написано то, что вас сильно расстроит, - продолжал сосед. Открытка лежала на стеклянном столе, а пол мой тоже был из стекла. "Вот зараза!" подумал я и кто-то ещё на другом конце света. У нас обоих сосед снизу прочёл не свою открытку глядя через стеклянные потолок и стол.

Мужчина глядел на наклоняющийся к нему шкаф.

- Здравствуйте, моя фамилия Поворотов, - представился он кому-то. Шкаф, не предлагая Повторову ни черта, закурил. Неловкое молчание растекалось по небольшой комнате, как только может растекаться что-то нематериальное в пределах небольшого пространства. Поворторов сделал неловких шагов в разные стороны по несколько штук и встал возле письменного стола, или, точнее, умывальника.

- Долго ли вы меня ждали? - попытался озадачить Портворова вошедший в комнату молодой человек в лихом пиджаке.

- Вовсе нет, - ответил Повротов, - я только пришёл, но уже собирался уходить. Не люблю засиживаться в гостях, знаете ли.

- Вы так и не представились, - сказал молодой человек Проворотину, пуская дым изо рта.

- Моя фамилия - Поворотов.

- Значит, Поворотов?

- Да. И не верьте, если Шкаф станет утверждать иное.

Я водил пальцем по экрану, когда почувствовал боль в голове. Кто-то нарочно меня туда ударил. И не просто ударил, но продолжал бить. Меня. Тогда я завернулся в русло реки и всё всем простил.

Двое мужчин в туалете справляли нужду, когда к ним обратился третий: - Позвольте, господа, предложить вам партию в шашки.

- Давно пора, - ответил один.

- Давай-давай, - ответил второй. Так оба были обыграны по очереди, потом вместе, и долго не ходили в туалет после этого случая. Третий джентльмен торжествовал и заказал себе портрет у лучшего художника. Тот был очень скуп и краску расходовал экономно. Джентльмену это не нравилось, но виду он не подавал, а только платил за работу деньги. Платил он в своей жизни за всё: за еду, да и вообще, как я уже говорил, за всё - лучше уже не скажешь. Однажды он пришёл к художнику и спросил, готов ли его портрет, а тот ответил, что пропил весь свой талант. Тут загрустили оба. Они сходили поесть в ресторан, где джентльмен заплатил за еду, и вышли из него в разные стороны, больше никогда не повстречавшись.

Здравствуйте, няня. Наш дом сгорел и во всем виноваты вы. Погорело все — старинные часы, заляпанный краской комод, ваши вязальные спицы и мое желание писать книги. На вашем месте я бы и сам вспыхнул, и густо покрылся искрами, но вы женщина в возрасте, так что не обижайтесь. С уважением, Николай Васильевич Гоголь.

Лудашев - великий аферист и математик - взялся за новую задачку. "Сейчас с тобой разделаемся!" - кичился он перед слугами и садовниками - тоже, впрочем, слугами. Но тут возьми и попадись ему число, которого он отродясь не видел. Что-то похожее на 3 и 7 одновременно, но, кажется чётное. Что делать? Невиданный случай. Руки мои дрожат, пока я пишу об этом. Лудашев закрутил свой ус и заключил число в скобки, умножив его на пять. Вот так решение! Вокруг собралась толпа, все глядели друг другу через плечо; кто-то даже ронял слюни.

- Ловко! - кричали Лудашеву. - Гений! Браво! И только высокий человек с другой стороны стола высказался обвиняющим тоном: - Аферист!

- Подождите, - сказал Лудашев, щуря глаза, - я вас хоть и мог провести в два счёта, да решил, что не стоит. Смотрите-ка ещё раз, - и повторил всё как прежде. Высокий человек топнул ногой и вышел из комнаты.

Егор Павлович просил разбудить его после обеда. Игорь, - его сын, пообедавши, пошёл будить отца, да запнулся и забыл кто его родители. Он пошёл к своему сыну и сказал ему, что он - Игорь - его отец. Сын ответил, что теперь всё ясно. Игорь спустился вниз, чтобы поспать, но диван был занят, так что пришлось разбудить человека, который там спал. Тот, между делом, был не против, и даже поблагодарил Игоря, на что тот пожал плечами, укутался в одеялко и уснул сладким сном.

Я придумал для себя больше не употреблять алкоголя и запер шкафчик с ним и с соседом на ключ, а ключ отдал соседу в шкафчике, и приобрел себе ещё один шкафчик, чтобы у соседа был соседний шкафчик, ведь иначе он был бы мне не сосед, а сожитель, что меня совершенно не устраивало из гастрономических соображений. Дак вот напился я на следующий же день и спалил квартиру. "Теперь точно брошу пить", - подумал я и написал рассказ.

Хрусталёв завёл себе собаку, да и забыл про неё тут же. Была у него другая страсть, про которую он никому не говорил, так что и я вам про неё ничего не расскажу, ведь никто о ней кроме Хрусталёва не знает. Чтож, давайте про собаку. Собака первое время жила, а потом померла от старости. Жены у Хрусталёва не было, так что собаку никто не пожалел; могилку же собака выкопала себе сама и легла туда перед смертью. Тут такое дело: зимой её засыпало снегом, а когда всё растаяло, то вроде как опять дохлая собака лежит в яме. Вот и вся история.

Волонский шёл на бал в своих лучших одеждах: на голове он нёс шляпу, а за пояс была заткнута ещё одна, запасная. По пути он наткнулся на приятеля, который угостил Волонского ромом; крепкий напиток тут же попросился наружу, но о том, как справляют нужду люди вроде Волонского писать не принято, так что перенесёмся сразу на бал. Чудесные пары кружатся в зале; насекомые грустно смотрят в большие окна, мечтая попасть внутрь и полетать там возле ламп.

- Разрешите пригласить вас на танец, - обратился к Волонскому молодой юнкер.

- Ох, простите, у меня заложен нос.

- Ох, простите, я вас с дамой перепутал.

- Вот так ошибка! - закричали в толпе. - Дуэли уж не избежать!

- Да, никак не избежать! - кричал Волонский, думая про себя, что же это за дуэль вообще. Его, тем временем, сажали за пулемёт, а юнкер был уже привязан руками и ногами между деревьев (одному из которых было 30 лет, а ствол второго был очень изящен). "Что-то мне не по себе Чую я, что быть беде", - произнёс юнкер прямо в тот момент, как в знаменитый зал с двумя деревьями вошёл император.

- Здрасьте, здрасьте, - кивал он всем. - А ну-ка, блядь, развяжите молодца и дайте ему скорей листок бумаги да перо! Я рот открыл от удивленья, когда услышал его речь.

- Да-да, мы тоже, - согласились в толпе, вручив освобождённому юнкеру всё, что требовалось. Юнкер начал так: Блестит в уборной унитаз от электрического света. Внутри меня огонь погас: блевать охоты больше нету. Я вновь свободный человек; неспешно на ноги встаю. "Где русла алкоголя рек сойдутся все в одну струю, там снова надобно мне быть; обидно пьянку пропустить", - закончил Волонский, сменил шляпу и вышел вон. Но потом, впрочем, вернулся и под овации напился.

Ходить по канату над пропастью всегда считалось опасным, но я думал, что за этим будущее и предлагал протянуть канаты над всеми перекрёстками, чтобы можно было не стоять на красный свет. Будучи очень ответственным, я не мог в одиночку решать такой вопрос за всех, и спросил у первого же бездомного как ему моя идея. Тот просил подать ему взамен мелочи. Я подал ему взамен хороший пример, подав мелочи другому бездомному. Как вы уже поняли, завязалась драка. Я вышел победителем и держал отсечённую голову противника над толпой зевак. Голову вырвало, а толпа продолжала зевать. Голова рассказала анекдот, толпа - зевала. Я рассказал забавный случай, толпа - толпа. Я слился с толпой и зевнул. Кто-то ущипнул меня за бок и все бездомные проснулись. Я подумал: "Вот она, загадка сибирской ночи!" - и пошёл гулять между игольных ушек.